«Сердце меча»

Ольга Чигиринская Сердце меча

Космическая опера

С благодарностью посвящается А. Немировскому

Также сердечно благодарю Ирму, Густава и Кэтрин Кинн.

Терпение — это сердце меча,

Ждущего в ножнах

До последней секунды.

Сёго Танака

Глава 1 Шхуна-бриг «Паломник»

— Вы уверены, миледи?

Капитан Террао никогда и ни в чем не был уверен. Такая уж у него была должность — начальник личной охраны. «Все подвергай сомнению» — мог бы он написать на своем гербе, если бы имел герб.

— Скажите, Мартин, «Леонид» может дать бой хотя бы двум штурмовикам Брюса? — улыбнулась леди Констанс Ван Вальден.

— Я бы не рассчитывал, миледи.

— Тогда мне мое решение кажется вполне разумным. Капитан Хару — надежный пилот, и в его верности я не сомневаюсь. Если секретность не будет нарушена, мы спокойно пересечем сектор Кентавра и достигнем Санта-Клары.

— Да, миледи.

— Чего же тогда вы опасаетесь?

— «Паломник» — левиафаннер, сударыня. И капитан Хару, при всей его верности — капитан левиафаннера[1]. Это отчаянные люди, леди Констанс. Они совершают прыжки в неисследованные сектора, в Темные Зоны. Они охотятся на антизверей, каждый из которых способен аннигилировать тяжелый крейсер, станцию или даже планету. Многие говорят, что они безумны. Капитан Хару лоялен, я не сомневаюсь — но кто поручится за его здравый рассудок?

— Он показался мне вполне здравомыслящим человеком. Не менее здравомыслящим, чем представители иных ремесел, связанных с непосредственной опасностью для жизни. Например, телохранители, готовые даже на то, чтобы прикрыть хозяина собой…

— Туше, миледи, — на угольно-черном лице капитана Террао сверкнула улыбка. — И все-таки позвольте мне и Серому Отряду лететь с вами, раз уж вы отправляете «Леонида» пустым. На недоукомплектованном экипажем левиафаннере хватит места для одного отделения.

Леди Ван Вальден покачала головой.

— Хорошо, позвольте лететь мне. Хотя бы мне одному! Поверьте, ваша и Джека жизнь намного важнее, чем поимка этого треклятого шпиона Брюсов.

Леди Констанс бросила взгляд из окна вниз, на морской берег. В поместье «Палмейра» все наружные окна выходили к морю, и в большинстве домов на Ика-а-Мауи тоже. На розовом коралловом песке возились Бет, ее приемная дочь и Джек, ее родной сын, и время от времени ветер доносил со стороны устричных плантаций песни ама.

— Я все обдумала, Мартин. Непосредственно на борту «Паломника» мне ничто не может угрожать. А то, что может угрожать самому «Паломнику», Серый Отряд отразить неспособен. Но вот что вы действительно можете — это отвлечь внимание шпиона на «Леонид» и заставить его раскрыться. Если Брюс нападет в открытую на судно доминиона Ван Вальденов, и факт нападения удастся доказать в имперском суде, это будет большой победой.

— А если некто неизвестный распылит в дальнем пространстве некий левиафаннер, чем это будет?

— Катастрофой. Это будет означать, что на Мауи орудует не шпион, а предатель, причем из самого ближнего круга. Из тех троих, кто знает о моем плане отправиться на «Паломнике». Иными словами, это либо леди Мэйо, либо господин Деландо, на которого я хочу оставить ни много ни мало — эту планету, либо… — леди Констанс улыбнулась, — либо вы, Мартин. Кому вы отводите эту роль?

— Капитан Хару не в списке?

— Он не знает, кого повезет. Мы договорились только о четырех пассажирах до Санта-Клары.

Мартин Террао на секунду сжал губы.

— Мои люди должны проверить команду, — сказал он.

* * *

Постоянная команда левиафаннера «Паломник» состояла из шести человек — точнее, пяти человек и одного шеэда[2], но к Майлзу Кристи все так привыкли, что почти не обращали внимания на то, что он шеэд. Забыть об этом было, конечно, нельзя, но относиться к нему по-свойски — можно.

Подозревать шеэда было трудно даже капитану Террао, даже с учетом того, что прошлое шеэда — а оно у шеэдов порой подлинней и побогаче, чем у иных народов Земли — терялось во мраке. В файлах документов, зарегистрированных в порту Тепе-Хану, были зафиксированы только последние пятнадцать лет его жизни — начиная с шестого года Войны, когда капитан Хару в бытность свою крестоносцем бежал вместе с ним из вавилонского плена. После этого Майлз Кристи — как его звали на самом деле, знал он один — принес капитану Хару аудда, шедайинскую присягу личного вассалитета, и сделался тем самым аудрайном капитана Хару. Насколько знал капитан Террао, разорвать эти отношения могла только смерть одного из их участников. С самой войны Майлз всюду следовал за капитаном Хару и теперь был его пилотом и правой рукой.

Сам капитан Эдвард Хару был кристально чист. В его жизни не было ни белых, ни черных пятен: уроженец Тир-нан-Ог, от рождения подданный Дилана Мак-Интайра, отца леди Констанс, охотник на левиафанов с двадцати лет, шкипер — с тридцати четырех, он в тридцать шесть женился на Маргарет Бейнс, которая до того ходила в его экипаже бортинженером и суперкарго, через год у него появился сын. Дальше его жизнь до самой войны продолжала оставаться жизнью рядового шкипера-левиафаннера. А на третьем году войны погиб его единственный сын, принявший крест вместе с лордом Диланом — и тогда капитан Хару и его жена тоже приняли крест, а «Паломник» из левиафаннера стал легковооруженным разведчиком. В этом качестве корабль пробыл все восемь оставшихся лет Войны[3], по окончании которой снова стал тем, чем был прежде — охотником за антизверями. Его постоянный экипаж сложился именно тогда и пребывал в этом составе — за одним исключением — до тех пор, пока два года назад Маргарет Хару не умерла.

Джезекия Болтон, уроженец Санта-Клара, и Вальдемар Аникст с Новой Рутении были завербованы капитаном Хару на первой же послевоенной охоте, и с тех пор не покидали экипажа. Жизнь Вальдемара Аникста до «Паломника» прослеживалась легко — он служил в имперской армии и прошел путь от рядового младшего техника до инженера двигательных систем. Во время войны получил тяжелый высокочастотный ожог и был уволен по здоровью.

Болтон оставил свой след в сети Имперской Безопасности: во время войны попадал под подозрение в связи с хевронской контрабандой. Однако в составе экипажа «Паломника» он находился уже шесть лет. Для левиафаннера это немалый срок. Среди охотников часто находят приют те, кто не в ладах с законом: кочуя с борта на борт, легко заметать следы. Но человек, скрывающийся от суда и следствия, не станет торчать на одном судне шесть лет, как бы там ни было хорошо.

«Новой кровью» в экипаже был Ричард Суна, младший матрос и пилот-стажер. С этим мальчиком тоже было все ясно: он поступил учеником пилота два года назад из сиротской школы братьев-михаилитов, его короткий жизненный путь был прям и понятен как траектория пули в невесомости. Некоторые вопросы мог вызвать необычайно ранний возраст, в котором мальчика приняли учеником — тринадцать лет вместо принятых в цеху шестнадцати — но тут оказалось, что он принят по личной протекции леди Констанс.

А вот Рэндалла Дрю, взятого на место умершей мистресс Хару, капитан Террао начал бы подозревать в первую очередь… если бы это имело смысл. Дрю ходил бортинженером на десятке кораблей разных типов, и нигде не оставался надолго. Логика подсказывала, что причиной тому — скверный характер или плохое исполнение своих обязанностей, скорее всего — первое, так как со своих предыдущих кораблей Дрю уходил по собственному желанию. Да, если кто-то подозрителен, то именно он. Но, с другой стороны, появление Дрю на левиафаннере год назад выглядело закономерной случайностью и никак не коррелировало с появлением леди Ван-Вальден на Мауи шесть лет назад. Он не мог быть шпионом Брюсов хотя бы потому, что никогда не задерживался в локальном пространстве Мауи дольше, чем на два месяца.

Личная встреча с каждым из членов экипажа — по понятным причинам капитан Террао не мог перепоручить это никому другому — подтвердила изначальные предположения. Вплоть до мерзкого характера Дрю. Почему его при таком мерзком характере держали на корабле — тоже не было загадкой: капитан Хару никого е мог найти на его место. Потолкавшись в барах космоходов на станции Тепе-Хану, Мартин Террао узнал, что за последние два года у капитана Хару сложилась репутация неудачника.

* * *

2 февраля 2673 года от Рождества Христова или 374 года от начала Эбера[4], левиафаннер «Паломник» класса «шхуна-бриг» находился в порту Тепе-Хану 4 на орбите Ика-а-Мауи, система Дельты Кита. Профилактический осмотр и текущий ремонт закончились, временно нанятая в охотничий рейс команда была распущена, и постоянная команда, освободившись от дел, днями напролет играла в гравиполо в стволовой шахте космопорта, издавна облюбованной для этого экипажами разных кораблей. У космохода в длительном «зависании» не особенно много способов времяпрепровождения: можно закатиться на планету, прогуливая кровные в разнообразных увеселительных заведениях, можно прогуливать те же кровные в тех же заведениях — но на орбите, и можно играть в гравиполо[5]. У команды «Паломника» выбор был сужен до крайности — по причине безденежья им оставалось только последнее.

Они вышли на кольцевую галерею, опоясывающую шахту ствола на этом ярусе. Напротив их ждала команда такого же левиафаннера — «Мешарета» с Бет-Геулы. Полоскать свое белье — хоть и было оно не столько грязным, сколько весьма худым — перед приятелями-противниками не хотелось.

Охотники совершали рискованные прыжки сквозь дискретные зоны — в полную неизвестность; случалось — в никуда. Иногда такие скачки оборачивались головокружительным успехом — в силовых ловушках корабля оказывались пять, семь, девять левиафанов; чаще, утомившись скитаниями, возвращались, добыв двух, чтобы окупить рейс.

Из последнего похода, длившегося девять месяцев по стандартному галактическому времени и пять — по времени «Паломника», охотник доставил только одного. Поход длился непозволительно долго, а покупатель на левиафана не находился. Средств, полученных у доминиона под залог доли в корабле, едва хватило, чтобы рассчитаться с временно нанятой командой, провести текущий ремонт и купить рабочее тело для кавитационного двигателя. Постоянная команда судна оставалась без наличных, а сам шкипер — без прибыли и в долгу перед командой — до порта Парадизо, где груз удастся продать.

Капитан Хару остановился на Мауи потому что после войны планета отошла в ленное владение Ван Вальденов, а он, как подданный леди Ван Вальден, не обязан был платить в порту «постойные» за ремонт — на все то время, что судно будет чиниться. На Мауи он рассчитывал набрать новую команду и совершить еще один бросок.

Увы, команду набрать не удавалось. Скрывать неудачный рейд в среде левиафаннеров — все равно что скрывать в рукаве фунт «рокфора». Неудача смердит за версту и отпугивает всех, кто мог бы помочь переломить ее. Команде «Мешарета» подобные горести не грозили: судно принадлежало большой компании «Арад». Даже если бы «Мешарет» не привез ни одного антизверя, думать о куске бустера на завтра им бы не пришлось.

— А ты с каждым разом все выше, малыш, — бортинженер Зак Лански любил дразнить младшего матроса с «Паломника». — Научился выговаривать "л"? Больше не поёшь «Арируйя»?

— Шлимазл, — старательно выругался паренек.

— О! Я смотрю, ты долго тренировался. Лучше бы ты тренировался кидать мячик. Сейчас посмотрим, кто тут шлимазл, — Зак сильным броском послал мяч через шахту, Суна вспрыгнул на барьер, оттолкнулся ногами и поймал мяч на середине. Это был хитрый, «крученый» мяч, и из неумелых рук он непременно бы вырвался, но мальчишка припечатал его другой рукой и остановил собственным вращательным моментом. Несколько секунд он просто висел на середине шахты, а потом резко отдал пас назад — и этим пасом послал себя обратно к перилам.

Маришка Лански, пилот, изловила мяч — тугой, звонкий и тяжелый, такой, каким в старинные времена играли в баскетбол. Перейдя в трехмерность, игра преобразилась до того, что никто уже и не представлял себе, как это можно играть в такое на твердой земле.

Игроки разделись до пояса, чтобы одежда меньше пропахла потом и меньше парусила — вдоль шахты дул ощутимый ветерок, два огромных ленивых вентилятора обеспечивали циркуляцию воздуха в невесомости. Кинули жребий — кому играть по «ветру», кому против — и, перебравшись через ограждение галерейки, вылетели в зону, где искусственная гравитация исчезала.

Команда «Паломника», оттолкнувшись от перил, спланировала к «подветренной» решетке, геуланцы — к «наветреной». Маришка Лански вытянула руки за пределы гравитационной зоны и, лихо свистнув, толкнула мяч кончиками пальцев — так что он поплыл медленно и величаво, словно маленькая, видавшая виды луна. Обе команды, оттолкнувшись ногами от решеток и бросая себя от одной крепежной распорки к другой, устремились к этой луне, чтобы завладеть ею, отобрать у противника и путем сложных комбинаций, где расчет значит не меньше, чем сила и ловкость, загнать в чужое кольцо.

Игра в невесомости, где каждый пас, перехват или бросок изменяют траекторию не только мяча, но и игрока, требует навыка и совершенно особенной сноровки. Поймав мяч, ты летишь не туда, куда хочешь, а куда направлен вектор импульса силы. Чтобы изменить направление вектора, приходится идти на разные фокусы, сопряженные с рискованной — особенно для новичка — акробатикой. Непривычный человек, обманутый потерей веса, инстинктивно начинает думать, что масса тоже куда-то девается — итогом бывают вывихнутые конечности и разбитые носы.

Переход в невесомость свел на нет фактор роста игроков, но больше стали значить ловкость и гибкость, а также — умение мгновенно ориентироваться в пространстве. По этим качествам команда «Паломника» была в выигрыше: Майлз Кристи и Дик Суна обладали ими в избытке. Но им не хватало третьего качества, тоже существенного: массы. Вдвоем они весили ненамного меньше одного Эли Мейра. Вальдемар массой и силой не уступал ему, но уступал ловкостью — как и большинство негроидов, Мейр не расплачивался за солидные размеры и силу более медленными нервными реакциями. Поэтому он играл в нападении, а Аникст — в защите.

«Мешарет» вел с отрывом в три очка, когда на галерейке показался мастер Хару. Постояв с полминуты и поглядев на игру, он отмахнулся от проплывающей мимо капли пота и крикнул:

— Джентльмены! Поправьте меня, если я ошибаюсь — но я как будто объявил суточную готовность.

Игра приостановилась. Болтон, поймав мяч, свободной рукой перехватился за распорку, обернулся кругом и крикнул в ответ:

— А мы готовы, сэр! Когда летим? Сейчас?

— Готовы? — капитан демонстративно огляделся. — Я что-то не вижу Дрю. Где он?

— А что, не на борту?

— А вот нет, смотри ты!

— Значит, где-то на четырнадцатом ярусе. Вызовите его, и всего делов.

— Ты, Джез, умный, как утка — только что не летаешь. Не отвечает он на вызовы.

— Значит, с бабой, — заключил Аникст.

— Да уж навряд ли с мужиком. Все на борт.

— Три очка, кэп! — взмолился Болтон. — Три очка отыграть дайте!

— Я лучше твое натрое порву. Вылезай, игрок. Отлет через восемнадцать часов, а этот сукин кот еще не принял на борт половину груза. Суна!

Младший матрос набросил юката, и теперь обувался.

— Пойдешь в четырнадцатый сектор и найдешь мне Дрю, — мастер Хару сунул юноше в руки свог и обруч связи.

— Давайте я пойду, — сказал Аникст. — Зачем пацана в такое место посылать.

— Затем, что я только в нем и уверен, раздолбаи. Вы же вместо чтоб Дрю привести, сами там завязнете.

— Майлза обижаете, сэр.

— Майлз нужен будет мне на борту, прокладывать курс.

— Курс до Парадизо? — изумился Болтон. Курс до Парадизо был только что вешками не обозначен — так хорошо его знали все левиафаннеры.

— Нет. Пошли, хватит болтать! — капитан сегодня что-то был слишком резок.

Пустой и гулкий коридор эхом отразил шаги пятерых. Капитан отвел свою команду подальше от стволовой шахты порта, чтобы тихо сказать самую главную и самую печальную новость сегодняшнего утра:

— Повезем пассажиров.

* * *

Пассажиры! Бог ты мой, пассажиры!

Дик Суна знал: никому здесь нет дела до того, что левиафаннер, как жалкий транспортник, возьмет на борт пассажиров. Это не волнует вон тех четырех докеров, что проезжают мимо на грузовой платформе, это до лампочки команде ремонтников, обедающих в дешевой забегаловке, и уж тем более безразлично двум имперским инквизиторам[6], шагающим в транзитную зону. И если Дику Суне кажется, что каждый встречный показывает пальцем за его спиной — «Смотрите! Вот неудачник из команды неудачников!» — то лучше всего вспомнить рутенскую пословицу, которую любит Вальдемар: «Кажется — крестись».

Но все-таки — пассажиры… Узнай кто-нибудь, хотя бы с того же «Мешарета» — позора не оберешься. Дик знал, что дела плохи, но не знал, что настолько. Хотя — все дело еще в леди Ван-Вальден. Если бы не она, мастер Хару не взял бы пассажиров. Он отказал бы кому угодно, самому Императору. Но не леди Ван-Вальден… И не в нынешней ситуации.

Политика. Доминион Брюсов оспаривал Мауи у леди Ван-Вальден на том основании, что Джелал Брюс и Дилан Мак-Интайр вместе отвоевали эту планету у вавилонского Дома Микаге. Лакомый кусочек. Выход к множеству дискретных зон, ведущих в неисследованное пространство вблизи Ядра. Туда, где стадами ходят антизвери. Неисчерпаемый источник энергии. Да и сама планета более дружественна к человеку, чем суровая Тара, Сирена с ее жутким годовым циклом или холодная Соледад. У Брюсов был биоресурс — зеленая Апсара — но ей грозило перенаселение. Напряжение между Брюсами и Ван-Вальденами нарастало. Планету поделили по экватору, но это была временная мера, и все это знали. Тяжба между доминионами тянулась с самого конца войны. Две станции плавали по орбите — грузопассажирская Тепе-Хану, унаследованная Мак-Интайрами от Микаге, и оборонительная Индра, уже наполовину построенная Брюсами и приказом императора замороженная в состоянии полуготовности. Ван-Вальдены поддерживали Мак-Интайров по той простой причине, что леди Констанс Ван-Вальден была дочерью Дилана Мак-Интайра, а ее брат лорд Августин, прямой наследник, по слухам, мало интересовался делами планетарного управления, и вообще был немного… хм… Планету — точнее, половину планеты — от его имени держала сестра. Месяца не проходило без конфликта в районе экватора или в космическом пространстве, но до смертоубийства пока ни разу не доходило, и обе стороны старались не допустить этого: такой инцидент не понравился бы имперским инквизиторам, которых на планете был целый батальон. Последний вооруженный конфликт между доминионами отгремел в Империи 46 лет назад, и император Брендан II очень плохо отнесся бы к новому.

Политика — дерьмо, говорит мастер Хару, но если леди Ван-Вальден нужно, то экипаж «Паломника» повезет пассажиров, от которых воняет политикой… И леди будет совершенно спокойна за тайны своих пассажиров — ни один нормальный левиафаннер ни за что не станет болтать, что поправлял дела пассажирскими перевозками.

Он пропустил вперед дородную тетку в форме техника-электрика и шагнул следом за ней в лифтовую шахту. Транспортные фалы тут же разнесли их в разные стороны: тетка поплыла «вниз», к рабочей зоне, Дик — «вверх», к жилой. «Низ» и «верх» при отсутствии гравитации были такими же условными понятиями, как и в стволовой шахте. Точно так же можно было сказать, что тетка уехала на своем фале вправо, а Дик — влево.

— Простите, — услышал он, почувствовав нечаянное прикосновение. Ладонь, переместившаяся по фалу в сторону от него, была золотисто-оливковой, а ее обладатель носил форму ремонтника.

— Ничего, — отозвался Дик и улыбнулся гему[7]. Тот недоуменно моргнул и выскочил явно не на своем ярусе. А чего он ждал? Ругани, а то и удара. Чем младший матрос с «Паломника» отличался в его глазах от сотен тысяч других естественнорожденных, которые за неловкость обругали бы его, не задумавшись, или даже пнули? Ведь у пояса Дика Суны висел свог[8], а имперцы, к стыду юноши, обращались с гемами порой не лучше, чем вавилоняне.

Он примерился, отстегнулся от фала и выпрыгнул из шахты в коридор четырнадцатого уровня. Глубоко вдохнул и пошел вперед, на зазывное мерцание разноцветных огней.

На четырнадцатом уровне располагались увеселительные заведения средней руки — шикарные имелись только на планете, а дешевые не окупили бы станционных расходов. Но Рэндалл Дрю, способный пропадать здесь сутками, был непривередлив. Десяток его любимых злачных мест Дик знал наперечет и сейчас методично обходил все, опять борясь с чувством, что на него глазеет каждый встречный.

У вавилонянок, которые в Бога не верили, и у гемок, которых выращивали специально для этого, стыд отсутствовал начисто. Дик ненавидел этот сектор, ненавидел, когда его посылали сюда искать Дрю и ненавидел Дрю за то, что приходилось искать его здесь. Девицы срубали не меньше пяти дрейков за ночь, меньше было нельзя, проживание на станции стоило дорого. Расценки зависели строго от времени, которое занимал процесс. Время было дорого, поэтому девицы не тратили его на уговоры, а сразу хватали быка за рога, сиречь потенциального клиента — за все, что попадалось. Слово «нет» здесь понимали не с первого раза — иначе никто не мог бы конкурировать с девицами более высокого разряда, промышляющими в гостиницах и массажных салонах. Все это слишком походило на грузовой конвейер, чтобы возбуждать, и девицы рассчитывали не только на внешний вид и запах. Дик прошел по коридору каких-то двести шагов, и за это время его облапали не меньше четырех раз. Четвертым был гем-трансвестит, и тут младший матрос уже не выдержал: сдернул с пояса свог и выдвинул лезвие на длину руки, готовый воспользоваться пластиковым учебным клинком как дубинкой. Уличного прелестника как ветром сдуло.

Пользоваться свогом против женщин, тем более гемок, юноша не хотел, но обнаружил, что выдвинутое лезвие мигом увеличило его личное пространство на целый метр, и не стал дезактивировать клинок — так и пошел с ним по «Улице розовых глициний», не реагируя на оклики девиц и методично заходя во все бары и гостиницы.

В свои пятнадцать лет Ричард Суна был занудой и перфекционистом, и ему далеко не сразу пришла в голову мысль, которая моментально осенила бы любого из его ровесников: сказать, что весь третий сектор четырнадцатого яруса уже обшарен, а Рэндалл Дрю — не найден и избавиться таким способом от самого доставучего члена экиипажа — потому что неявка Дрю на корабль наверняка стала бы последней каплей в чаше терпения мастера Хару, и он приказал бы выбросить на причал вещи бортинженера, и объявил бы на бирже о вербовке нового.

Обычно в рейс ходили тридцать пять человек: по десять на вельбот и пять — постоянная команда корабля. Дик был в этой телеге шестым колесом. Зачисленный в экипаж на правах ученика (одна трехтысячная в годовой добыче, семь лет обязательного стажа), он готовился стать пилотом, но, как любой младший матрос на любом корабле, делал и многое другое. «Начальник куда пошлют», так называют это в космическом флоте. В данном случае его послали искать бортинженера, и он был намерен задание выполнить, какие бы отношения у них с бортинженером не сложились. Но так уж вышло, что отношения сложились крайне скверные. И вот сейчас Ричард Суна стоял на смотровой галерее третьего сектора, откуда открывался вид и на висячие сады Самурамати, и на круглый бок Ика-а-Мауи, Рыбы Мауи в серебряной чешуе океана и кисейных плавниках облаков; стоял и думал — почему он, голодный и немытый, уже два часа мечется по коридорам, где пахнет потом и дешевыми духами в поисках человека, который на протяжении полутора лет каждый день достает его глупыми шутками, жестокими розыгрышами и откровенным хамством, в то время как избавиться от него будет даже не просто, а очень просто? Почему он должен, например, заходить в «Лунную стражу», выслушивать насмешки тамошних дзёро — которые куда добродушнее насмешек Дрю, но от этого только более мучительны, в то время как достаточно вызвать кэпа на связь и сказать, что Рэндалла здесь нет. Причем это, кажется, правда — из всех баров и гостиниц, которые были по совместительству бардаками, Дик не посетил только «Лунную стражу». Какова вероятность того, что Дрю окажется именно там? В конце концов, можно просто забыть про этот «массажный салон»…

— Смотри, малышка, это — малый синдэнский[9] крейсер класса «крестоносец», — какой-то станционник, одной рукой обнимая девицу, другой рукой показывал за окно — где между станцией и круглым боком Рыбы Мауи проплывала длинная темная тень, очертаниями похожая на рыбу-молот. — Судя по расположению башен силовых установок, это «Готфрид Бульонский».

«Дубина!» — Дик стиснул зубы, чтобы не выкрикнуть это и ткнулся лбом в дымчатый флексиглас смотрового окна. — «Где ты видел у серии Первого Похода орудийную башню наверху? Ведь слепому же ясно, что это „Людовик Седьмой“! Не знаешь — молчал бы лучше!»

Станционник вещал что-то еще, но юный ученик пилота уже не слышал его. Он вдруг застыл весь, захваченный второй возможностью: не докладывать на корабль и не искать Дрю. Не возвращаться и не участвовать в позорной перевозке пассажиров. А вместо этого затаиться где-нибудь здесь, в жилых секторах и дождаться, пока на прикол встанет «Людовик». Прийти на борт: здравствуйте, отец-командор, я Ричард Суна с «Ричарда Львиное Сердце», воспитанник экипажа и сын корабля, возьмите меня, пожалуйста. Я уже много умею, я почти пилот, у меня есть шесть прыжков!

«Ну да, а он мне скажет: мальчик, как ты оказался здесь? И что я ему отвечу? Что я с „Паломника“, что капитан меня послал искать бортинженера, а я решил сбежать… И он скажет: сынок, ты предал в малом — как тебе можно доверять в большом? И будет прав…»

Дик вздохнул и направился в «Лунную стражу».

Это было чистое и приличное заведение в сравнительно тихой и относительно фешенебельной части сектора. Здесь никто не хватал приходящих за руки, чтобы беззастенчиво положить их ладони себе на грудь, никто не дышал в лицо с деланной страстью и не обдавал запахом дешевого парфюма с примесью феромонов. Здесь был мягкий свет, кофейная стойка и чистые комнаты наверху. Здесь девушки выглядели свежо и улыбались приветливо, как старому другу. Дик надеялся, что его здесь не узнают. Зря надеялся.

— Привет, малыш! — улыбнулась из-за стойки госпожа Коман. — Ты что-то ищешь или хочешь потерять?

— Здравствуйте, леди Коман, — сказал он. — Я младший матрос с «Паломника» и ищу нашего бортинженера. Его имя Рэндалл Дрю.

— Мы не спрашиваем паспортов, бисёнэн.

— Он часто бывал у вас, вы должны его помнить.

Госпожа Коман рассмеялась.

— Конечно я помню и его, и тебя, — сказала она. — Он таскается к нам каждый раз, а тебя, бисёнэн, забыть невозможно. Это твое «леди Коман» и то, как ты краснеешь. Меня еще никто так не называл, от неожиданности я чуть не дала тебе бесплатно. Я и сейчас готова, — ее рот был маленьким и пурпурным, и улыбка была как явление жемчужины в мантии моллюска.

— Вы все так же великодушны.

— А ты все так же нерешителен, — засмеялась госпожа Коман. — Или ты из этих? Нет, ты не из этих, эти так не краснеют в присутствии женщин.

— Покажите мне его, — раздался чей-то бархатный голос из полумрака. — Я уже и забыла, как это выглядит — краснеющий бисёнэн.

С этими словами на свет выступила женщина чуть помладше госпожи Коман (а сколько было лет самой госпоже? Тридцать, сорок или двадцать пять? Это кукольное личико не имело возраста). Дик знал, что лицо его сейчас пылает как горн.

— Леди, — взмолился он. — Скажите мне, здесь ли Дрю, и я уйду. Если он здесь — передайте ему, что капитан его ищет.

— Куда ты торопишься, Рики? — спросила госпожа Коман. — Я говорю тебе совершенно серьезно, ты нам понравился. Не хочешь меня — и ладно, зачем тебе такая старая ведьма. Вот Веспер, — из-за столика поднялась совсем юная гемка с черными… нет, темно-синими волосами. — Вчера она дорого продала свою девственность, а сегодня может помочь тебе с твоей. Подумай сам, если ты все-таки запишешься в монахи, что у тебя будет? Устав, военные упражнения да молитвы. У вас скучный Бог, он не любит, когда людям хорошо. А ты еще молод и присяги ему не сложил. И ты мне нравишься. Возьми Веспер, узнай с ней то, что твои наставники тебе не расскажут.

— Леди, я вам благодарен, но мне оторвут голову, если я не приведу нашего бортмеханика.

Веспер подошла совсем близко, положила руку на его плечо — и дыхание у него перехватило. Веспер была совсем девочка, даже младше его. Тринадцать-четырнадцать лет.

Он был имперцем, и предубеждение против гемов пронизывало всю среду, в которой он рос. Он был воспитан монахами, и очень серьезно относился к тем взлядам на секс и на межрасовые отношения, которые внушала Церковь. А еще он был просто мальчиком пятнадцати лет — и этим все сказано…

— Ты красивый, — сказала Веспер. — Почему нам нельзя любить друг друга?

Майлз Кристи нашел бы слова, которыми можно сказать правду так, чтобы ее не обидеть, а капитану было бы все равно, обидит он ее или нет.

— Я не могу, — сказал Дик. — Простите, Веспер.

Госпожа Коман вздохнула, Веспер растворилась в искусственных сумерках.

— Этот боров Дрю приходил позавчера, — сказала хозяйка. — Напился. Вчера утром ушел, я думала — на корабль. С тех пор я его здесь не видела. Удачи тебе в поисках, Рики.

— Благодарю вас, Коман-сама, — сказал юноша и вышел. В спину ему зазвучал легкий смех.

«Чего они веселятся?» — Дик наткнулся на аппарат с водой, почти бездумно пихнул карточку в приемник, набрал 001 и подхватил выпадающую из оконца выдачи запотевшую банку. Приложил ее ко лбу, к щекам, потом открыл и сделал два глотка. Чертовы бабы… Чертов Дрю… Чертово тело, которое не может скрыть ни похоти, ни стыда… Возбуждаешься как последний козел, а они это знают и смеются.

Он посмотрел на свою ладонь — казалось, в тех местах, которыми он коснулся Веспер, кожа помнила сухую прохладу шелкового рукава. Знать бы, кто этот кабан, который вчера… Найти и излупить свогом, в кровь, чтобы навсегда отбить охоту к свеженькому мясцу… А если это Дрю? Если он уже на корабле и, едва корабль стартует, опять начнет трепать своим грязным языком? Значит, его. Давно пора. Еще тогда, год назад, когда он в первый раз затащил в «Лунную стражу» и высмеял перед всеми — девками и клиентами… Вот так — именно так! — он и поймет, что я уже мужчина, а не мальчик…

— Осторожнее, малый! — крикнула женщина в красном платье: Дик, слишком сильно стиснув в пальцах банку, облил ее минералкой.

— Оро! — паренек рывком посторонился. — Простите…

Пострадавшая уже не слышала: стряхнув с платья капли, она нырнула в лифтовую шахту и схватилась за фал.

Дик притормозил и задумался на короткое время. Он возле лифта — пора возвращаться на корабль, но… Давай начистоту сам с собой: если бы Дрю вернулся, капитан бы уже вышел на связь и отозвал своего «начальника-куда-пошлют» по другим делам. Значит, поиски бортинженера не окончены…

Дик опустил на глаза полоску визора и сказал в браслет связи:

— Сантор[10] порта четыре, общий терминал.

— Доступ подтвержден, — пробубнил механический голос из серьги-наушника.

— Направление на ближайший полицейский участок от лифтовой шахты Б-8, четырнадцатый ярус, пятый сектор.

— Направление задано, — в воздухе перед юношей повисла светящаяся ядовито-зеленая стрелка, указывающая направление. На самом деле никакой стрелки не было — было изображение, созданное экраном визора, принимающим сигналы портового сантора, в свою очередь ориентирующегося на личный сантор Дика. Юноша прижал свог к бедру, чтобы не задевать прохожих, и сквозь встречный поток людей начал пробиваться по коридору за стрелкой.

* * *

— Паломник, конец связи, — мастер Хару чувствовал себя девицей, сказавшей «да» своему первому клиенту. Леди Констанс, при всех ее неизмеримых достоинствах, кажется, не понимала, что это такое для левиафаннера — согласиться на пассажирский рейс.

Он вспомнил беззаботных ребят с "Мешарета». Куда, спрашивается, податься человеку, у которого еще есть немножко гордости? О, нет, леди Ван-Вальден не давит на него и не пытается наложить руку на корабль, который и так наполовину ей принадлежит. Да и что бы она стала делать со старой шхуной-бригом? Было время, когда такие как капитан Хару чувствовали себя опорой доминиона Мак-Интайр. Рисковые люди вкладывали все наличные деньги в постройку левиафаннеров, вторую половину доли оплачивал доминион — за вассальную присягу и верную службу. И вперед. Дармовой источник энергии, которого хватает на терраформирование целой планеты или обеспечение станции, завода, верфи… Экспансия Доминиона, наплыв иммигрантов, процветание планет, принадлежащих Мак-Интайрам… А теперь? Теперь мало добыть левиафана — нужно отыскать покупателя на него. Давай начистоту: рынок переполнен. Давай начистоту: таким корпорациям, как «Арад», куда проще удержаться на плаву, чем преданному вассалу Мак-Интайров и Ван-Вальденов, который имеет право продавать свою добычу только сюзеренам и их союзникам. В общей беседе космоходов где-нибудь на станции, в местечке вроде «Розовой раковины», капитан до хрипа готов был отстаивать преимущества вассальной системы Доминионов перед коммерческими корпорациями — но здесь, наедине с собой, он вынужден был признаться себе: его время проходит. Гордость? Гордость человека, занимающегося самым опасным и веселым делом в Галактике? И где же была эта гордость, когда ты согласился взять пассажира, мастер Хару?

— Похоже, я сглазил, — проворчал он. — Похоже, пацан решил загулять напоследок.

— Я так не думаю, — ровным голосом возразил Майлз. — Рики не ослушался бы твоего приказа. Именно поэтому ты послал его, а не Джезекию или Вальдемара.

— Вальдер не стал бы искать Дрю, — фыркнул капитан. — Я знаю, что в четырнадцатом секторе ловить ему нечего, но Дрю он искать бы не стал. Пробежался бы по улицам для порядку и доложил, что Рэнди там нет. Чертово рыло! Почему его понесло по бабам как раз сейчас!?

— Не сейчас. — Майлз бросил взгляд на хроно. — Он отсутствует уже больше планетарных суток, тридцать два часа по земному времени. Ушел еще до того, как ты объявил суточную готовность.

— Уволю к такой-то матери. Прямо сейчас отзову пацана и дам сигнал на биржу.

Майлз улыбнулся. Найти за шестнадцать часов нового бортинженера было более чем сложной задачей.

— И давно пора бы, — продолжал сопеть капитан. — Я все грешил на себя и на ребят. После Мэг и архангел Михаил нам сукиным сыном показался бы. Но что уж теперь себя обманывать — Дрю и вправду сукин сын. Сейчас я его увольнять еще не буду, коней на переправе не меняют — а на Санта-Кларе, святым Патриком клянусь, дам расчет.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Через несколько минут панель визора загорелась и над ней появилось неестественно спокойное лицо Дика Суны.

— Ну, наконец-то! — гаркнул капитан. — Нашел блудного бортовика?

— Да, сэр.

— Давай его на связь, я ему орехов отсыплю…

— Ничего не получится, сэр…

— Чего? Это как не получится?

— Он мертв, сэр…

Потрясение капитана Хару длилось одну секунду. Потом он пододвинул кресло поближе к видеопанели и велел:

— Рассказывай.

…Согласно официальному медицинскому заключению, Рэндалл Дрю погиб нелепо и позорно — будучи пьян до положения риз, шагнул в лифтовую шахту, чтобы плыть на корабль и там, в невесомости, захлебнулся собственной блевотиной. Внимание на него обратил один из гемов обслуги, когда Дрю проехал мимо его рабочего сектора на транспортном фале в третий раз.

— Х-холера, — с чувством сказал капитан Хару. — Хуже только в говне утонуть. Как ты нашел его, малый?

Дик Суна никакого дела не бросал на середине. Рассудив, что человек такого неблаговидного поведения вполне может задержаться в секторе не по своей воле, а по воле полиции, он добрался до полицейского участка и сделал запрос на Рэндалла Дрю, бортинженера с «Паломника». Ответ на запрос был отрицательным. Немного подумав, Дик сделал второй запрос: на Джона Доу. То есть, не подбирали ли за последние сутки на станции кого-то, чью личность установить не удалось? И вот на этот вопрос полицейский сантор выдал ему двоих пьяных в лежку и одного мертвеца. Вызвав на экран терминала лица всех трех, скептически настроенный сержант спросил у надоедливого юнца: «Ну?» — и был страшно удивлен, когда юнец показал пальцем на изображение покойника: этот.

Его свезли на тринадцатый уровень, в морг при госпитальном секторе, и там он подтвердил: мертвец, найденный в лифтовой шахте — бортинженер с «Паломника».

Вдобавок ко всем прочим проблемам, на капитана Хару свалились еще и похороны, и поиски нового бортинженера — который взял бы на себя также обязанности суперкарго. О том, чтобы новый бортинженер еще и умел готовить (за это умение Эд Хару и терпел так долго скверный характер Дрю) — приходилось только мечтать. На ораву в тридцать шесть глоток каждый раз, конечно, нанимали кока, но в перерывах между рейдами постоянный экипаж кормился с рук мистресс Хару. Капитан вспомнил первые недели своего вдовства после того, как он распустил постоянную команду — готовили по очереди, основным блюдом в рационе был бустер — жареный, вареный или сырой, и с какой из вкусовых добавок — зависело от прихоти дежурного повара. Злорадно усмехнулся, представив себе, как пассажиры, навязанные ему на голову, будут давиться белково-углеводно-витаминно-питательной дрянью несколько недель. Это если, конечно, бортинженера удастся найти за оставшиеся четырнадцать часов и «Паломник» вообще куда-то стартует.

А может, удастся отделаться от них. Нет худа без добра.

Капитан посмотрел на лицо своего юного матроса, терпеливо ожидающего его решения по ту сторону экрана, и сказал:

— Дай фараонам показания какие они хотят — и на борт. Поешь и поспишь пять часов. Конец связи.

Он отключился от полицейского терминала и отвел душу отборной руганью, после чего набрал на панели вызова номер, данный ему Мартином Террао.

* * *

— Господа покидают нас? — спросила Аки, старшина ама. За шесть лет свободы она так и не усвоила новую манеру обхождения и по-прежнему обращалась к леди Ван-Вальден в третьем лице.

— Да, Аки. Нам очень не хочется покидать Мауи, но дела требуют, чтобы мы летели в Метрополию.

Ради такого торжественного момента, как аудиенция у доминатрикс, она надела лучшую свою одежду — серую блузу из тонкого шелка и темно-зеленую лава-лава. Клеймо между бровей казалось украшением, потому что ама подобрала сережки того же цвета и формы: скругленные, ромбические в сечении стекляшки под гематит.

— Ама передают через меня, что будут очень скучать. Леди — добрая хозяйка. Просили узнать — вернется ли еще леди?

— Обзательно, Аки. — Леди Констанс вдохнула морской ветерок, то и дело шевеливший занавеси на открытом окне. — Я очень полюбила Мауи. Как только здоровье Джека будет вне опасности, мы обязательно вернемся. Через шестнадцать лет Джек станет вашим господином…

Она вдруг осеклась, сообразив, что до совершеннолетия Джека ама не доживет.

— Мы будем молиться Дэусу, Иэсу и Марии, чтобы с молодым господином все было хорошо. Ама передают со мной подарок для него, — Аки опустилась на колени и, достав из рукава нитку синего коралла, положила его к ногам леди Констанс. — И для госпожи, и для Элисабет есть подарки, — из другого рукава появились две фигурки-подвески, тоже выточенные из синего коралла.

Движением руки леди остановила охранника, шагнувшего вперед, чтобы поднять подарки, наклонилась и взяла их в руки, а потом подняла ама с пола, протянув ей ладонь.

— Очень красиво, — сказала она. Я тоже буду молиться за всех вас. До свидания, Аки. Оливково-золотистые руки ама теребили конец пояса. Аки поклонилась и собралась уйти, не прощаясь — этикет Вавилона предписывал обращаться с гемами как с животными или мебелью, и ритуалов приветствия-прощания для них не существовало.

— Скажите «до свидания», — шепнул ей охранник.

— О, до свидания, леди, до свидания! — ама снова упала на колени и коснулась пола лбом. — Ах, Аки такая неловкая!

— Ну что ты, Аки. Будь счастлива.

— Пусть счастлива будет госпожа. Ама будут помнить всю ее доброту.

Охранник крякнул с досады. Когда ама исчезла за дверью, пятясь в поклоне, он вздохнул с облегчением — куда более откровенно, чем леди Констанс. Парень, уроженец Сирены, не привык к столь преувеличенному выражению почтения, хотя служил на Мауи уже больше года.

— Бет! — позвала леди Констанс. Никто не отозвался.

Леди Констанс заглянула в комнату воспитанницы, смежную с ее собственной спальней. Там было пусто. Рядом с застеленной кроватью стояла гравитележка, на ней были закреплены два чемодана — леди Констанс и Бет, сумка Бет, рюкзачок с вещами Джека, сумка с медикаментами и медаппаратурой и кофр лорда Августина — он один занимал половину тележки, и сам Августин вполне мог бы в нем поместиться, если бы сложился вчетверо. Итак, Бет собрала вещи и, видимо, вышла погулять в сад. Леди Констанс подняла к губам браслет сантора и вызвала Бет.

— Да, ма, — откликнулась девчонка через несколько секунд.

— Где ты?

— В саду, с доном Карло.

— О, Господи… Пригласи его на веранду.

— Слушаюсь, — Бет отключилась.

Прошла примерно минута — и леди Ван Вальден увидела в окно свою воспитанницу идущей по аллее под руку с епископом Мауи доном Карло. Трудно было удержаться от улыбки, глядя на эту пару — длинноногая девчонка-гем и высокий священник, худоба которого только подчеркивалась прямым покроем хабита. И о чем это она так самозабвенно чирикает? А он слушает, склонив голову… Впрочем, в этом весь дон Карло: дождаться своей очереди, не попытавшись оттеснить ама, потом беседовать с Бет… Капуцин есть капуцин.

Леди Констанс вышла на веранду.

— Спасибо, Бет, что ты заняла дона Карло разговором, — сказала она. — Здравствуйте, отец мой. Бет, отыщи мне брата. Моего, я имею в виду.

Бет удалилась, всем своим видом демонстрируя независимость. Леди Констанс вызвала через сантор кухню и попросила подать чаю на веранду.

— Тяжело расставаться с вами, дукесса, — плетеный стул скрипнул под епископом. — Если дело в имперском суде закончится не в вашу пользу… Я не знаю, каково Мауи будет с Брюсом, но отчего-то уверен — хуже, чем с вами.

— Вы мне льстите.

— Ничуть. Боюсь, Палата Представителей слабо представляет себе, как много зависит от личности доминатора… или доминатрикс. Я ждал дня вашего отъезда как приговоренный вор на Ракшасе ждет дня отсечения правой руки.

— Ну, моя помощь была не настолько значительной…

— Дело не только в помощи, дело в вашей личности, сударыня. Дело в том, как вы разговариваете, принимаете решение и держите слово… Как вы различаете гемов в лицо и помните по именам, как вы ведете себя на советах Гильдий, как вы обращаетесь со слугами, с домочадцами… Наверное, вы с самого утра выслушиваете пожелания вернуться. Позвольте и мне присоединиться к этим просьбам. Возвращайтесь, Констанс. Я вижу по вашим глазам — вы полюбили Мауи, вам жаль покидать ее…

— Это правда, — служанка расставила на столе чайный прибор на три персоны. — Спасибо, Ата… — леди Констанс отпустила гем-серва и сама налила священнику чаю. — Знаете, мне было бы много труднее оставить Мауи, если бы я не знала, что оставляю ее на вас.

— Кассий Деландо будет хорошим наместником.

— Кассий думает в основном о делах Доминиона. Мауи и ее люди интересуют его лишь постольку, поскольку теперь это лен Ван Вальденов.

— А я думаю в основном о людях Мауи, которых поручил мне Господь. Вместе мы составим пару, которая будет справляться примерно как слепой и безногий — вы это имеете в виду?

— Гораздо лучше! Ваш предшественник был… — леди Констанс явно подбирала выражения, чтобы не злословить священнослужителя.

— Беспросветный дурак?

— Хм… — леди Констанс была слишком леди, чтобы поддержать епископа. — Что там насчет «рака» и «безумный»?

— Mea maxima culpa, — беспечно сказал епископ, тюкнув себя костлявым кулаком в грудь.

Но в душе леди Констанс не могла с ним не согласиться: предыдущий епископ Ика-а-Мауи главное зло видел в том, что гемы ходили в лава-лава, голыми до пояса, и мужчины, и женщины.

— А вот и наш вечный новиций, — отец Карло показал глазами в конец аллеи, где маячила длинная, нескладная фигура. Он с неодобрением относился к намерениям лорда Августина принять постриг, находя их способом увильнуть от исполнения обязанностей главы доминиона Мак-Интайра. Леди Констанс находила, что Гус, ее двоюродный брат, окажет Доминиону и всей империи неоценимую услугу, если и дальше не будет заниматься делами Доминиона, а будет заниматься тем, что Господь вложил ему в сердце — астрофизикой. В результате каждый имел то, что хотел: лорд Августин — уйму времени для ученых штудий, леди Констанс — единый Доминион, а общественное мнение — удовлетворительное объяснение тому, что лорд-наследник Дилана Мак-Интайра не исполняет своих обязанностей, в частности — не обеспечивает Доминион своим потомком, продлевая цепь лордов-доминаторов еще на одно звено. И всё это — благодаря маленькой, почти невинной лжи, которая для лорда Августина, наверное, и ложью-то не была: он совершенно искренне полагал, что вот уже восемнадцать лет готовится к поступлению в древнее братство Доминика, вот только каждый раз ему что-то мешает. Отец Вергилио, епископ Тир-нан-Ог, воспринимал его намерение слишком всерьез — видимо, поэтому лорд Августин и решил поменять глиноземы континента Авалон на океанские просторы Ика-а-Мауи. Хотя вряд ли отдавал себе в этом отчет. Вообще, кроме астрофизики, в мире было мало вещей, в которых Августин Мак-Интайр, восьмой лорд Тир-нан-Ог, отдавал себе отчет.

— Добрый день, ваше преосвященство, — лорд Августин опустился в стул, придвинув к себе чашку. — Знаете, мы ведь улетаем сегодня… Кстати, Констанс, куда упаковали мой сантор? Я без него как без рук.

— Его не паковали — он в твоей комнате на стеллаже.

— А, да, — лорд Августин плеснул в чай столько сахарного сиропа, что отец Карло в очередной раз удивился — как этот человек умудряется оставаться худым, как щепка при таком потреблении сладостей и главным образом сидячем образе жизни. — Пришли попрощаться? Мне тоже будет жалко покидать Мауи. Знаете… — он мощно отхлебнул, — а мне только вчера пришло в голову: здесь, на Мауи, новый крупный центр разработки блуждающих скоплений антиматерии — а я ни разу не поднимался на орбитальную станцию, ни разу не попытался попасть на борт левиафаннера, чтобы… Констанс, ты наступила мне на ногу…

— Извини, Гус.

— Так вот, мне пришла в голову прекрасная мысль: вместо того, чтобы лететь на «Леониде», сесть на левиафаннера…

— Думаю, у вас ничего не получилось бы, — покачал головой отец Карло.

— Но почему? — изумился лорд Августин.

— Во-первых, потому что ни один левиафаннер не опустится до того, чтобы взять пассажиров…

— Я думал об этом! — лорд Мак-Интайр сделал решительный жест рукой. — Констанс, ты мне вчера уже говорила, что это безумная затея. Но я настаиваю — ведь «Паломник» принадлежит тебе наполовину, и капитан Хару не смог бы отказать тебе хотя бы ради памяти наших родителей…

— А во-вторых, ни один левиафаннер, имея на борту леди Констанс — даже если допустить на миг, что он согласился бы взять ее на борт, — не посмел бы разворачивать охоту. Боюсь, вы с трудом представляете себе, Августин, насколько это опасное дело.

— Вздор, — лорд Августин снова решительно махнул рукой, как будто слова епископа были назойливыми слепнями. — Безопасных путешествий в космос вообще не бывает. Мало кто из обывателей, садясь на комфортабельный лайнер «Империал Спейслайнз» или «Ямадзакура», представляет себе, насколько все это смахивает на беготню по лезвию бритвы.

— Тем не менее, частота гибели левиафаннеров превышает частоту гибели торговых судов на порядок. Чаще гибнут только военные. Нет, ни один капитан не рискнул бы.

— Констанс могла бы сама отправиться на «Леониде», а мне позволить лететь на «Паломнике»! — сделал последнюю попытку заполучить союзника лорд Августин. — Я же не ребенок, в конце концов, и присмотр за мной не нужен…

По лицу леди Констанс было видно, что с меньшими опасениями она отпустила бы одного на «Паломнике» пятилетнего Джека.

— Думаю, лорд Августин, сейчас уже нет смысла настаивать на путешествии, — сказал он. — Кроме того, у вас с левиафаннерами полярные интересы: вы хотите изучать антизверя в его естественной среде, а левиафаннер желает как можно скорее загнать его в силовой капкан. Вы не найдете общего языка ни с одним из капитанов.

— Антизверь, — фыркнул лорд Августин. — Что за чудное название. А в остальном, пожалуй, вы правы, отец.

Он вздохнул, поднялся с кресла. Леди Констанс встала вместе с ним.

— То, что я буду молиться за вас — это само собой разумеется, — улыбнулся епископ. — Но береженого Бог бережет, леди Констанс. Берегите себя.

Вместе они спустились с веранды.

— И все-таки меня не оставляют дурные предчувствия, — вдруг сказал отец Карло. — Знаете, я не суеверен, да и по должности моей это не положено. Но сердце говорит мне, что отпускать вас нельзя…

— Вы боитесь войны?

— Войны? Нет, лорд Падма разумный человек, и лорд Деландо тоже. Но… вы помните этот стих — «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила»?

— «В Лаций суровый искусство внеся», — закончила леди Констанс.

— Верно. Но не только искусство. Греческий образ мысли, греческий разврат — тоже. Вавилон слишком велик, чтобы мы могли переварить его, Констанс. Эта история повторялась на протяжении веков: победители из более бедных и воинственных стран захватывали государства богатые, с трудом державшиеся под тяжестью собственной сложности и роскоши, раздираемые внутренними противоречиями… Знакомились с образом жизни тамошней знати, пересматривали свои собственные жизненные стандарты… И возросшие потребности утоляли за счет своего народа… В такой ситуации очень важны люди, которые могут выдержать искушение роскошью и подать пример остальным.

— Вы безбожно мне льстите, — покачала головой леди Констанс.

Оглянувшись — они с епископом отошли уже достаточно далеко, чтобы можно было полностью окинуть взглядом фасад усадьбы «Палмейра» — леди Констанс попыталась вспомнить, как впервые ступила на эту аллею и впервые увидела ажурное — а на самом деле очень прочное — строение из розового песчаника. Хозяин усадьбы бежал, его личные сервы покончили с собой и с детьми в питомнике, ама уже выбрались из убежищ и бродили неприкаянные по всему острову, а тростниковые плантации сгорели и слащавый дым преследовал Констанс по всей Мауи, то и дело возбуждая приступы тошноты — она наконец-то была беременна… О да, искушение роскошью… Епископ Карло не мог помнить тех времен — он прибыл на Мауи тогда, когда ее экономика уже наладилась и стало можно говорить о роскоши. Но Констанс готова была говорить скорее об искушении властью. Практически бесконтрольной властью над людьми, созданными — действительно созданными, — чтобы подчиняться.

— Я верю, епископ, что все у вас получится.

— Per Dominum nostrum Iesum Christum, — решительно сказал епископ. — Уши обманывают меня, или это катер?

Далеко в небе возник тонкий, монотонный звук. Сам катер был еще с трудом различим в лучах полуденного солнца.

— Да, это катер с «Леонида».

— Тогда я прощаюсь окончательно. Передайте Бет, что я буду скучать и по ней.

Они вышли на пристань и дон Карло сел в глайдер, перед тем благословив Констанс. Глайдер был старенький, трофейный, всего на два места — и епископ управлял им сам, гоняя между островами с мальчишеской лихостью (как давно убедилась Констанс, от капуцинов можно было ждать чего угодно). Когда пенный след моторной лодки растворился в розоватой у берега воде, леди Ван Вальден развернулась и увидела Бет.

Катер шумел уже так, что ей пришлось повысить голос:

— Аки передала для тебя подарок!

Бет сложила свои оливково-золотистые ладони лодочкой и приняла резной кулончик — маленького хвостатого краба, вырезанного в синем коралле. Когда она подняла голову, леди Констанс увидела в ее глазах слезы.

— Я не хочу улетать, ма.

Констанс обняла воспитанницу и погладила по голове.

— Я тоже, Бет. Я тоже.

* * *

— М-м?

— Вставай, говорю. Пора встречать наших дорогих гостей.

Дик поднялся с койки, потирая виски. «Почему я?» — этот вопрос ему и в голову не пришел. Да и с чего бы он стал приходить? Ведь водить вельбот — это не работа, это удовольствие.

Дик вышел из каюты и отправился в умывальную. Забрался в душ и сполоснулся, почистил зубы. И почему, стоит поспать каких-нибудь четыре часа, во рту уже пакостно? Чтобы окончательно отойти от сна, не стал включать сушку, а выбрался из душевой кабины мокрым и натянул трусы прямо на влажное тело. Моментально пробрал холод. Джез бросил в юношу хакама и юката.

— Эй! Может, я надену что-то почище?

— Кэп сказал: не баре, перебьются и так.

— Оро… — пробормотал Дик. Ладно, кэп сказал так — значит, так.

Соображения капитана Хару были понятны. Послать за пассажирами на катере самого никчемного из членов экипажа, да еще вдобавок одетого как попало — это был единственный способ показать зловредной судьбе кукиш. Конечно, перед незнакомыми людьми неохота появляться чучелом, но с другой стороны — кто они такие? Пассажиры, навязанные на голову экипажа «Паломника». Гвоздь в заднице.

— А поесть? — спросил он, и тут же вспомнил, что Дрю мертв, а значит, никто не готовил. Скорее всего.

— Поешь, когда вернешься.

Они были уже на пути к коридору силовых мачт. По дороге Дик заскочил в каюту и прихватил свог: без оружия-имитатора он последний год чувствовал себя как без штанов. Волосы ему пришлось расчесывать и увязывать в хвост уже на ходу.

— Пока ты давил клопа, мы похоронили Дрю. Кэп думал, ты будешь не в претензии, что тебя не позвали.

Дик не то, что не ответил — он вообще никак не отреагировал.

— Ну, я так понял, что он оказался прав. Дрю был сукин сын, и доставал тебя, и поднимал на смех перед всеми… Короче, у нас теперь новый бортинженер… — Джез замялся, и Дик, удивленный тем, что по такому поводу Болтон испытывает затруднения, все-таки оглянулся.

— Он к нам ненадолго, — Болтон развел коричневыми руками. — До Санта-Клара, за стоимость проезда.

Дик все смотрел на него, и никак не мог понять, почему Джез как будто оправдывается. Наконец Болтон потер шею и, как перед прыжком в холодную воду, выдохнул:

— Он вавилонянин.

— А, — безразличным голосом сказал Дик — и пошел дальше. — Да хоть черт. Нам ведь нужен бортовик, верно?

— Не то слово нужен, — согласился Джез.

Капитан и Вальдемар ждали их у перехода к вельботу.

— Посудинка проверена, — сказал Вальдер. — Ну, и вид у тебя, пацан.

— Вид что надо, — одобрил капитан Хару. — Пусть знают, что мы перед ними лебезить не собираемся.

Он надел на Дика обруч связи — такой же, какой был на нем самом — и проговорил в микрофон:

— «Паломник» — «Леониду», высылаем вельбот.

— «Леонид» — «Паломнику», — услышал Дик в наушнике. — Ждем. Входите в четвертый шлюз.

— Бу сде, — проворчал капитан. — Конец связи. Что это за шишки такие, что не могут, как все люди, прогуляться через транзитную зону?

— Наверное, не хотят, чтобы кто-то знал, что они отправляются на «Паломнике», а не на «Леониде», — пожал плечами Дик.

— Политика, — поддержал его Вальдер.

— Вот без вас, ребята, я бы нипочем не догадался. Спасибочки огромное, — проворчал капитан. — Давай, малый, лезь в люльку — и не опозорь меня там.

Юноша спрыгнул в люк переходника — головой вниз, зная, что в вельботе не действует искусственная сила тяжести. Перехватываясь руками, пролетел по переходнику в вельбот, занял место в кресле драйвера — «люльке», как назвали его пилоты. Привычным движением высвободил захваты — полосы активного полимера захлестнулись на руках и ногах, намертво прижимая Дика к креслу. Полусфера кабины, затянутая флексигласом, обеспечивала прекрасный обзор. С борта «Паломника» теперь казалось бы, что Дик висит головой вниз, привязанный к креслу, но космоходы быстро забывают о таких условностях как «верх» и «низ».

— «Паломник» вызывает диспетчера. Разрешение на полет к «Леониду», время — полчаса.

— Диспетчерская — «Паломнику»: полет разрешаю. Второй-Б транспотрный коридор, «Леонид» пришвартован в девятнадцатой секции. Время — полчаса, резерв — десять минут.

* * *

Как давно она не летала…

Леди Констанс усмехнулась про себя: можно вырасти и выйти замуж, взять на воспитание одного ребенка и родить другого, стать наместницей лорда-мужа, и иметь власти больше, чем любая из королев древней Земли. Но в душе остаться девчонкой, обожающей полеты.

Мауи прощалась с ней, повернувшись боком Жемчужного Моря, где острова Надежды протянулись тремя длинными цепочками, словно агатовое колье. Серебряное чело планеты венчал закат. Катер «Леонида» прошел терминатор, долетел до станции Тепе-Хану и встал в сухой док, войдя в шлюз корабля.

— Леди Мэйо, — Констанс, спустившись по трапу катера, пожала руки супруге наместника Деландо. — Начнем наш маленький спектакль.

Леди Мэйо должна была явиться в станционный собор, одетая в плащ Констанс и под вуалью. Ее служанка, юная гем-серв, обменялась быстрым взглядом с Бет. Была ли в этом взгляде легкая неприязнь или Констанс показалось? Говорил ли он — «Ты такая же, как я, почему ты не на моем месте?». Эта девушка была сейчас одета как Бет — в просторные брюки, чоли и широкий темный плащ.

— Леди Мэйо, почему ты в мамином платье? — спросил Джек. Ответа дожидаться не стал: — Ма, мы на этом кораблике полетим? А можно я тут побегаю? Ух ты! Смотрите, как я прыгаю! Как настоящий бакэмон! Бет, смотри — я бакэмон!

— Иди на руки к тете Мэйо, сынок, — леди Деландо протянула руки. — Не скачи как ящерка-летяга. Мы с мамой хотим обмануть одного нехорошего человека, поэтому я оделась как она, а она — как простая женщина. Сейчас сюда прилетит кораблик, он вас заберет на большой-большой корабль, и через два месяца вы будете дома.

— Два месяца — это послезавтра?

— Нет, малыш, несколько дольше.

— Послепослезавтра?

Для Джека дом — это Мауи, подумала Констанс. Тир-нан-Ог он видел только на голографиях.

— Он на подлете, миледи, — сообщил один из охранников. — Сейчас откроем шлюз.

Раздался шум сервомеханизмов, потом — гул двигателей катера и стук закрываемой диафрагмы. Прошло еще несколько секунд — зашипели насосы, заполняя шлюзовую камеру азотом. И наконец приоткрылись створки внутреннего шлюза и в облаках ледяного пара появился вельбот.

— По крайней мере, драйвер отличный, — пробормотал Террао, наблюдавший за вельботом в визоре. — Переворот выполнил великолепно, классически.

— Вокруг левиафана покрутишься — еще не таким драйвером станешь, — сказал штурман «Леонида».

Шлюз закрылся, вельбот опустился на три точки. Прошло еще несколько секунд — и из люка выпрыгнул драйвер. Террао на миг раскрыл от удивления рот.

Драйверу было не больше шестнадцати, и всем своим видом он выказывал полное пренебрежение как к возложенному на него поручению, так и к людям, которых оно касалось. Он даже не сменил грязноватой рабочей одежды на что-то приличное, а теперь встал в позицию «вольно», расставив ноги на ширину плеч и прихватив руками пояс.

Леди Констанс взяла у леди Мэйо Джека, спустила его на пол и, держа за руку, пошла к вельботу. Террао, обогнав ее, занял позицию телохранителя впереди, и даже спина его выражала неудовольствие по поводу такого раздолбайства со стороны «Паломника». Бет хихикнула и пошла рядом с приемной матерью, за ней следовал Августин, еще два охранника шли по бокам и замыкала шествие гравитележка.

Весь этот кортеж произвел на юного драйвера уничтожающее впечатление. Глаза его распахнулись изумленно, рот округлился и какое-то короткое слово беззвучно сорвалось с губ. Разгильдяйские манеры левиафаннеров были забыты, юноша опустился на колено и сложил свой меч у ног доминатрикс самым куртуазным образом. Несмотря на затрапезное юката, он сейчас походил на эльфийского принца из сказки: стройный, с длинными волосами каштанового цвета и поднятым на лоб визором, сверкающим, как диадема.

— Они прислали мальчишку, — пробормотал охранник. — С ума сойти! Эта выходка…

— Не должна нас задерживать. Неро, Теренс, помогите молодому человеку погрузить багаж.

— Миледи, — пробормотал Дик, поднимаясь с колена. Он поднял голову и встретил пристальный, внимательный взгляд женщины.

— Мне знакомо твое лицо, но я не могу вспомнить твоего имени, — сказала она, улыбнувшись.

— Суна. Ричард Суна. По-простому можно Дик, миледи, или Рики — меня так и так зовут.

— А он настоящий? — Джек потянул за свог, но Дик не разжал пальцев.

— Нет, милорд. Это учебный клинок.

— Я не милорд, я Джек, — сообщил мальчик.

— Да, милорд Джек, — Дик мягко, но решительно вытащил цилиндр свога из детской ладошки. — Я… пойду помогу закрепить груз.

Констанс наконец вспомнила, кто он. Ричард Суна, сирота с планеты Сунасаки, «сын корабля», о судьбе которого два с половиной года назад хлопотал здешний провинциал михаилитов. Вот дырявая память — она и забыла, что пристроила паренька на «Паломник»! Неудивительно, что он узнал ее.

— Пора прощаться, — Леди Мэйо всплакнула. — Террао, поймайте мне брюсовского пролазу, иначе я себе не прощу, что отпустила Констанс на этой охотничьей лоханке! Джек, милый, дай тетя Мэйо тебя поцелует. Бет, красавица моя… Учись там как следует, чтобы твой чудный голосочек мы скоро услышали по имперской инфосети. Храни вас Бог, мои хорошие.

Бет и Джек попрощались с ней как все дети прощаются с подругами матерей и дальними родственницами — прохладно, даже не скрывая своей неприязни к этим старушечьим нежностям. Констанс летела навстречу мужу, а Мэйо Деландо с мужем расставалась: на «Леониде» она должна была дойти до Сирены и вернуться с имперским лайнером, везущим новых переселенцев. Если ничего не случится.

Констанс поднялась в вельбот, где уже заканчивалось закрепление груза. Дик, все еще не зная, куда глаза девать, помог ей сесть в «люльку» и закрепиться.

— Ну, Рики, где наши пташки? — послышался из его серьги-наушника голос капитана.

— Здесь, сэр. Крепим груз.

— Черти бы взяли их вместе с их грузом, диспетчер станции ругает меня за задержку. Вставь им шпилю в одно место, чтобы поторапливались.

— Простите, сэр, но я не могу.

— Какого х…? — Дик резко выключил связь, и конца фразы никто не услышал.

— Я прошу прощения, миледи, — сказал юноша, — но капитан сильно не в духе. У нас сегодня… много неприятностей.

— И мы одна из них, — фыркнула Бет. — Милый у вас кораблик, нечего сказать. Настоящие космические волки. Джек выучит много новых слов. И все остануца тута, — Бет постучала себя пальцем по лбу, копируя акцент мауитанских ама. — В зопе.

— Я все слышала, — сказала Констанс.

— Извини, ма.

— Капитан Хару не бранится при женщинах, — возразил юноша. — Он старается вовсе не браниться, но у него выходит не всегда.

— Нет, выходит довольно непринужденно, — съязвила Бет. — А вот получается не всегда — ты это хотел сказать?

— А я в настоящем кресле сижу! — крикнул Джек, начисто игнорируя все эти заботы о своей нравственности. — А зачем меня привязывать?

— Соблюдайте осторожность, — капитан Террао проверил крепления и в последний раз жалобно посмотрел на леди Констанс: «Может, не надо?»

— До скорой встречи, Мартин, — улыбнулась ему Констанс.

Террао покинул вельбот, юный драйвер занял свое место, задраил люк, перекрестился и взялся за рукояти управления.

— Вельбот — «Леониду»: полная готовность на вылет.

Все люди покинули стартовую площадку.

— Открываем шлюз!

Юноша выжал стариер маршевого двигателя и катер поднялся над полом. Вход в шлюз открылся и вельбот задом, на тормозном двигателе, отлетел.

— Давай, пацан, покажи такой же лихой разворот, — услышала леди Констанс из наушника Дика.

— Если не хочешь увидеть, что я ела на обед, сделай это как можно плавней, — посоветовала Бет.

— Слушаюсь, фрей.

Шлюз открылся, чихнув в пространство азотом из газовой пробки, и гравитация отпустила вельбот. Под ложечкой засосало, вельбот развернулся одновременно в двух плоскостях и вылетел из шлюза. Сосущее чувство пропало: движение вельбота создало эфемерную псевдотяжесть.

Как давно она не летала! Констанс готова была петь от вновь испытанной радости полета.

— Дик, какова ее максимальная скорость, позволенная на этой трассе? — спросила она.

— Сто километров в час, миледи.

— Ну так выжми все сто. Я хочу попасть на борт корабля как можно быстрее.

— Слушаюсь! — в голосе мальчика промелькнула озорная радость, выдавшая родственную душу, и вельбот лихо выскочил на трассу. Джек засмеялся и захлопал в ладоши.

— Поехали, — весело сказала Бет.

— Поехали, поехали! — кричал Джек, припав к иллюминатору.

Со стороны орбитальная станция Тепе-Хану напоминала «португальский кораблик». Тулово этого диковинного зверя составляли жилые и рабочие модули, прикрепленные к стволовой шахте. Пузыри кислородной фабрики гроздьями лепились к девятнадцатому ярусу, на четвертом, восьмом и двенадцатом распустились гигантские серебряные цветы солнечных батарей, сухие доки на втором светились сквозь смотровые окна как тыква на День Всех Святых — там шла плазменная сварка. Между иглами причальных лучей, кораблями и рабочими корпусами сновали катера, одни корабли швартовались, другие отчаливали, а станция, если присмотреться внимательнее, вся колыхалась медленно и величаво: те или иные части ее наборного корпуса постоянно получали импульсы силы от стартующих и швартующихся кораблей. Жесткая конструкция таких размеров давно развалилась бы, разодранная вибрациями, а это многосуставчатое исполинское чудо-юдо жило бурной жизнью в бесконечном падении.

Пилотирование здесь требовало ювелирной точности и безупречной реакции — иначе корабль, врезавшись в хитросплетения конструкций, получит фатальные повреждения, а нанесет — еще большие, хоть и не столь роковые, задав ремонтникам работы на год.

— Дядя Гус, смотри сколько звездочков на небе! Дядя Гус, а почему мы вверх ногами, а не падаем? — и, не дождавшись ответа «Инерция, мой мальчик», — Дядя Гус, смотри какой корабль красивый!

Джек имел в виду то ли лайнер компании «Ямадзакура», то ли военный шлюп Доминиона.

— А вон и наш кораблик, — Констанс показала пальцем на пришвартованное к одной из «спиц» станции кургузое суденышко.

— Некрасивый, — поморщился Джек.

— Но очень быстрый и надежный, — леди Констанс взяла сынишку за руку. — И он доставит нас к папе.

— Скоро?

— Как только сможем, милорд, — сказал Дик. — Миледи, в нашем секторе нет гравитации. Она есть в жилых отсеках, то есть, а здесь нет ее. Надо будет это… выплывать через люк. Там наши встречают, так что руки вам подадут. А трапа нет. Мы же не думали, что это вы будете. Простите.

— Расслабься, — шепнула ему Бет. — Пробку вынь.

— Я думаю, из этого не стоит делать проблему, — поддержала ее леди Констанс. — Несколько минут — не тот срок, чтобы невесомость повредила здоровью, не так ли?

— Да, это верно, — Дик и в самом деле немного расслабился. — «Паломник», вхожу в стыковочный узел.

Вельбот дрогнул в последний раз и застыл, намертво зафиксированный на трех точках. Леди Констанс ощутила исчезновение тяжести. Дик высвободился из «люльки» и помог ей отстегнуться, потом она освободила Джека.

— А я летаю! — крикнул мальчик. — Мама, смотри, как я летаю!

— Интересное ощущение, — сказал лорд Августин. — Но, хм, неприятное.

Мягкий тычок в корпус вельбота — сквозь колпак Констанс увидела трубу переходника.

— Леди первыми, — сказала Бет. — Слушайте, а так даже неплохо. Не нужно чемодан на себе тащить: толкнул по воздуху и пускай себе плывет.

— Мы поможем донести вещи, — пообещал Дик. — То есть… я помогу.

Ну да, усмехнулась про себя Констанс. Вот еще одно преимущество путешествий а-ля Гарун-ар-Рашид: никто не морочит голову торжественными церемониями встречи.

— Гомэн, — пробормотал юноша, увидев пустую платформу. Но, как и обещал, выгрузил все вещи из вельбота и, задраив люк, вызвал с пульта гравитележку. Как раз когда он складывал на нее багаж, под гудение лифта примчался разъяренный капитан: несомненно, дать младшему матросу взбучку за самовольное отключение от связи.

Увидев леди Констанс, капитан застыл на месте с приоткрытым ртом. Донован Хару в изображении видеопанели связи казался куда более массивным — а может быть, дело тут в том, что Констанс в последний раз видела его воочию очень давно, когда он был моложе, а она… э-э-э… ниже ростом. Тир-нан-Ог массивнее Земли, и сила тяжести там составляет 1,3 G, поэтому человек ростом выше 180 см там — большая редкость. Констанс доросла только до 168, капитан был чуть пониже Дика — где-то 170. На других планетах авалонцев часто дразнят гномами, а капитан Хару вдобавок носил бороду и имел рыжеватый цвет волос. Разъяренный гном в юката[11].

Придя в себя, он обиженно просипел:

— Миледи! — и грохнулся на колено. — Простите!

— Мастер Хару, не стоит винить себя. Приехать инкогнито — был мой выбор, а как тяжело для вас было согласиться на перевозку пассажиров — я знаю. Что же касается вашей… космической терминологии — то я просто не понимаю ее.

Капитан поднялся и просиял.

— Ну, тогда пойдемте! Специально пассажирского лифта, простите, нет. У нас тут все-таки охотничье судно, а не яхта. И… мы ж не знали, что вы прибудете сами, так что наверху… порядку никто не наводил, словом.

В жилом отсеке Констанс поняла, что капитан имел в виду, сказав «порядку никто не наводил». Нет, здесь было чисто — космические корабли и станции самое чистое место в мире. Но вот представления левиафаннеров о том, как следует украшать свое жилище, были весьма своеобразны.

Начнем с того, что «Паломник» сошел со стапелей Идзанаги — то есть, все указатели внутри гондолы были на нихонском. А экипажи подбирались пестрые, из разных племен и с разных планет, поэтому указатели были продублированы черным несмываемым маркером на аллеманском, синим — на гэльском и красным — на астролате. Но как продублированы! Нет, аллеманский вариант, судя по всему, добросовестно повторял нихонский. Над входом в столовую было написано черным: «Dining-kamer». А рядом, красным и синим, было со смаком выведено на двух языках — «Жральня». Тот же озорник вывел над входом в блок офицерских кают: «Большие шишки».

— Поместим мы вас здесь, — сказал капитан. — Вы, миледи, юный милорд и ваша камеристка будут жить в моей каюте, а Майлз потеснится к Дику, и даст место лорду Августину.

— Капитан, отведите нам любое свободное место — и не стоит…

— Миледи, — оборвал ее капитан. — Во время охоты здесь все живут друг у друга на головах. А сейчас каждый из нас шикует в отдельной каморе. Но поверьте, простор тут — единственная роскошь, все каморы одинаковые, так что я ничем ради вас не жертвую. Просто в тех каморах на стены понаклеено всякое г… дрянь всякая. Не хочу я, чтобы вы или там ваша служанка или мальчик это видели, вот и все. У меня чисто, у Майлза тоже. На том и порешим, хорошо?

— Договорились. Одно «но»: Бет не служанка, а моя приемная дочь.

— Элисабет О’Либерти Ван-Вальден, к вашим услугам, сэр, — девушка поклонилась как можно более чопорно и холодно.

Команда «Паломника» находилась в жилом отсеке. Немая сцена повторилась: теперь в изумлении замер темнокожий сантакларец, бритоголовый крепыш, явно рутен, так и вовсе отвернулся. Третий остался невозмутим. Типично для шеэда.

— Ну, вот они все, мои молодцы, — сказал капитан. — Это Майлз Кристи, пилот и первый навигатор. Это Джез Болтон, субнавигатор, заодно и медик. С Суной, Львиным Сердечком, вы уже знакомы. Это Вальдемар Аникст, стармех. Да повернись ты лицом, Вальдер, миледи за войну и пострашнее видала.

— К этому нужно привыкнуть, — сказал рутен, разворачиваясь. За спиной Констанс тихо ахнула Бет.

Лицо и шея у старшего механика были всюду, от макушки до ключиц, словно изрисованы маленькими красными паучками — следы ожога, пораженные капилляры. Вместо глаз серебрились протезы.

— Вы чудом остались живы, — тихо сказала Констанс.

— Господь уберег, — рутен криво усмехнулся. — Правда, для чего — сам не знаю.

— Пойдемте в каюту, — сказал капитан. — Бортмех вас встречать не вышел. Вы его простите, он по уши в делах, даже к Мессе, сказал, не пойдет. Хотя ему вроде как и не надо… У нас тут катавасия случилась… Ну, я после расскажу. Осторожнее, тут притормозить надо, — легкая гравитележка стукнулась об угол. — Суна, т-твою… дивизию! Я же сказал — притормозить надо.

— Гомэн, — пробормотал юноша.

За спиной Бет члены экипажа тихо переговаривалась на астролате, видимо, думая, что Бет их не понимает. Впрочем, астролата, этого варварского диалекта, она действительно не знала. Зато изучила классическую латынь, поэтому два слова через третье прекрасно понимала.

— У нее нет клейма, — тихо сказал здоровенный рутен с обожженным лицом. — Клонированный фем, скорее всего. Все как у нас — и с мозгами, и со всем остальным, только кожа другая.

— Фемов все равно клеймят, ты что. Может, какая-то гемка прижила ее от хозяина. Рабочие же не стерильные. Или знаешь, они другой раз позволяют разным видам сервов смешиваться — а вдруг хорошая комбинация генов выйдет…

Леди Констанс вошла в комнату, потом Бет пришлось пропустить Джека и только после этого она смогла войти сама и захлопнуть за собой дверь. Но последним, что она услышала, был странный, какой-то отрешенный голос лопоухого Ричарда Суны:

— Genita, non facta…

«Рожденная, не сотворенная…» Именно так, словами из молитвы. Бет зажмурила глаза и прислонилась спиной к двери.

— Что с тобой, милая? — спросила леди Констанс.

— Голова кружится, — соврала Бет.

* * *

Станционная ночь была короче обычной, но случалась в два раза чаще: период вращения Тепе-Хану вокруг планеты равнялся 14 часам, половине местных суток. С точки зрения стандартного планетарного времени (по которому жила станция), здесь был в самом разгаре рабочий день. «Биологические часы» у Дика — да у него ли одного? — как всегда перед отлетом, пошли вразнос.

— Поди съешь чего-нибудь, — разрешил капитан. Остальные члены команды перекусили после похорон Дрю. — А после в каюту и спать. Майлз и без тебя перетащится.

…Думая о своем, Дик прошел мимо прачечной, свернул в кухню — и бац! — налетел на незнакомого человека. А, ну да, капитан нанял нового бортовика. Погодите, Джез говорил, что он…

Дик несколько секунд стоял лицом к лицу (точнее — лицом к плечу, примерно таким было соотношение ростов) с высоким стройным человеком лет тридцати на вид. Блондин, что называется платиновый; волосы стянуты в короткий «хвост» на затылке. Прямые и тонкие темные брови, ровный нос с расовой чертой шедайин — широкая переносица — но не шеэд, вне всяких сомнений. Светло-зеленые глаза смотрят прямо: ни малейшей неловкости перед незнакомыми. Рабочий комбинезон сидит на его ладной фигуре ловко и даже щегольски. Еще бы: над этой фигурой — точнее, над этой породой — попотели, небось, лучшие генетики нескольких планет. Дик смотрел на нового бортмеха, и ненависть разворачивалась в нем, как лезвие орриу[12] под действием модуляторов. Черт, да этот тип даже не пытался скрывать того, что он…

«Вавилонянин!»

Новый бортмех принял его замешательство за смущение.

— Ты — младший матрос Ричард Суна, верно? — он улыбнулся: чуть шире, чем этого требовала обычная вежливость, но достаточно прохладно, чтобы сразу же не повеяло фальшью. — Я поступил сегодня на ваш корабль инженером систем жизнеобеспечения. Зовут меня Алессандро Морита, можно просто Моро. Многие пытаются называть меня Сандро, но мне это не нравится. Предпочитаю — Моро.

— Добрый день, мастер Морита, — Дик не пожал протянутой руки, отвесил неглубокий поклон и прошел на кухню.

— Я здесь каких-то полтора часа, и толком приготовить еще ничего не успел. Если тебя устроит лапша с говядиной… «Говядина» из бустера, конечно, но…

— Благодарю вас, мастер Морита.

— Не за что. Как мне пояснил капитан, это должно входить в круг моих обязанностей. Я не возражал, так как сам люблю вкусно поесть. Эй, а прическа сохэя тебе идет, — Моро поставил на стол миску с лапшой. — Ты будешь чай или кофе?

— Мне все равно, мастер Морита, большое спасибо.

— Тогда чай. Кофе я еще не успел зарядить — и, похоже, на всем корабле пить его буду я один. Если среди наших высоких гостей не найдется желающих составить мне компанию. А между тем, кофе на Мауи превосходный.

Он начал заправлять чайник и продолжал говорить:

— Зато чай на этом корабле пьют, похоже, галлонами. Ричард… Можно называть тебя просто Дик?

— Как хотите, мастер Морита.

— Договорились. Дик — этот черноволосый длинный парень — он шеэд или просто похож?

— Он шеэд, мастер Морита. Его зовут Майлз Кристи.

— Ты быстро ешь. Хочешь добавки?

— Нет, благодарю вас, мастер Морита. Если можно, чаю.

— Что за церемонии — ты же на этом корабле постоянный член экипажа, а не я. С сахаром?

— Если можно, мастер Морита.

Вавилонянин наполнил чашку и протянул ее Дику на блюдце, но когда юноша хотел взять блюдце из его руки, он не разжал пальцев.

— Послушай, Дик. Я в должной мере оценил истинно самурайскую учтивость… Но со мной можно и менее официально.

Дик взял чашку и вавилонянин остался с блюдцем в руке.

— С вами нельзя, мастер Морита, — сказал мальчик, допив чай. — Извините.

Он поклонился и вышел, разминувшись с Вальдемаром Аникстом.

— Еще чаю, — сказал рутен. — Ты что, зарядил этот самовар? Моро, это был собственный самовар Дрю, в нем он заваривал чаю на одну свою драгоценную персону. Ты запаришься делать экипажу чай в этом самоваре — заряди большой титан.

— Я думал, это в случае сбора всей команды…

— В случае сбора всей его заряжают три раза в день, — ухмыльнулся Вальдер.

— Ах, вот как… Послушай, а зачем вы так вымуштровали мальчишку?

— Которого? Львиное Сердечко? Никто его не муштровал, он сроду был такой.

— Что, и тебя он называет «мастер Аникст»?

— Нет, ты что… — Вальдер снова ухмыльнулся. — Мы же с ним друзья. А вы нет. Похоже, Моро, вы с ним враги.

— Я ему ничего не сделал.

— Это ты так думаешь. Он думает иначе. Знаешь, семь с половиной лет назад он угодил под зачистку на одной планетке… Ты часом не помнишь, как она называлась, а?

— Она называлась Сунасаки… — спокойно сказал Моро. — А его фамилия Суна…

— Точно.

— Но это же глупо. Я не имею никакого отношения к резне на Сунасаки.

— А мне-то какое дело, — пожал плечами Вальдер. — Ты долетишь до Санта-Клары и прощай. Если тебя так колеблет, что о тебе думает Дик, попробуй сам ему объяснить, где ты был, когда жгли его мать. А я посмотрю. Может, побьюсь с Джезом об заклад, получится у тебя или нет. Только учти — ставить буду на то, что не получится.

— Ты азартный человек, Вальдер? — улыбнулся Моро.

— Можно и так сказать, а что?

— Это тебя погубит.

Глава 2 Дик Суна

— Ну, по такому случаю можно и выпить, — довольно сказал капитан, когда тестирование системы показало правильную расстыковку. — Что скажешь, Джез?

— Скажу, что выпить можно по любому случаю, — субнавигатор подмигнул Дику. — Но сегодня и вправду день выдающийся.

Дик переводил глаза с одного на другого, не понимая, в чем дело. Растыковка как расстыковка, чего из-за нее пить?

— Скажи ему, — велел капитан Джезу.

— Сами скажите, кэп. Это ваш ученик.

— Это наш общий ученик. С удачной расстыковкой, Суна!

— Оро?

— Я тебе твое «оро» когда-нибудь на нос намотаю. Ты что, не понял еще?

— Я переключил управление на тебя, — растолковал Джез. — Ты вел расстыковку, я тебя страховал. Но вел — ты. От начала и до конца.

Дик опешил, а Джез хлопнул его по плечу.

— Тебя же оставили без первого самостоятельного прыжка, — сказал капитан. — Ну так вот тебе стыковка. Так щенков капитанами и делают.

— Но ведь вы все равно дали бы мне прыжок. После Санта-Клары.

— Так ведь обещал сейчас.

— Ничего, — блеснул зубами Джез. — Не зазнавайся. Я тебя еще долго страховать буду.

Дик вышел из рубки на негнущихся ногах. Это было глупо — испытывать приступ страха после того, как все уже закончилось, да и ничего особенно скверного бы не случилось, не проведи он правильно расстыковку, Джез просто переключил управление на себя — но все же… Он был уверен, что кораблем управляют надежные, точные руки Болтона. Поднял свои руки к глазам — они дрожали. Дик несколько раз с силой встряхнул кистями, в конце каждого движения сжимая кулаки — Майлз научил его так делать, чтобы быстро разогреть мышцы рук. Дрожь прекратилась.

К шумам корабля добавилось равномерное, ритмичное гудение кавитационного[13] двигателя. «Паломник» удалялся от Тепе-Хану.

Дик знал, что из-за Моро капитан Террао хотел уговорить леди Констанс переменить планы и не отправляться с «Паломником». Но она решила по-своему. В конце концов, там, в открытом пространстве, Моро ничего не сможет сделать, даже если он шпион Брюсов. Никто и близко не подпустит его к связи. И весь экипаж будет присматривать за ним. Особенно Дик. О, да. Капитан передал его бортмеху во временное подчинение — они оба знали, зачем. И если что — Майлз и Вальдер быстро покажут вавилонянину, где в двигательном отсеке пятый угол. Господин Террао может не беспокоиться — леди Констанс под надежной охраной.

Корабль ускорялся. Если бы не антигравитационное поле внутри, никто бы уже и продохнуть не мог: терминалы показывали 6,4 G. На подходе к дискретной зоне их могли встретить патрули Брюсов, поэтому Джез хотел убраться из системы Мауи поскорее. Правда левиафаннеров останавливали редко: с них, как правило, нечего взять, а публика отчаянная. Но мало ли как распорядится судьба.

Дик спустился на свой ярус. У него были еще дела, и закончить их следовало к торжественному обеду, который капитан собирался дать по случаю выхода из системы Мауи.

* * *

…Иконописец нарисовал большие синие глаза и оттенил такими ресницами, что каждому волоску было тесно, а еще начертил черные брови, тонкие, доходящие почти до виска и чуть приподнятые над переносицей. Он успел набросать контуры верхней губы, выгнутой как татарский лук, и общий овал лица — все в тех же традициях классической иконописи. А потом он передоверил свою работу ученику, партачу и насмешнику. А тот и рад был стараться: пририсовал плоские азиатские скулы, оттопыренные уши, нос «ботинком» — и бесформенным мазком обозначил нижнюю губу.

Вот так и получилось лицо Дика Суны. Добавьте к этому кожу того оттенка, который бывает у людей, от природы смуглых, но подолгу не бывающих на солнце и каштановые волосы, на висках выбритые, а на затылке собранные в тугой и густой «хвост», ниспадающий чуть ли не до пояса. В писаные красавцы он не годился, но в общем был хорош собой. Глаза его смотрели прямо, открыто и честно — словно освещая все лицо; так чисто промытое окно освещает всю комнату — и она кажется красивой, как бы ни была обставлена.

Раньше Дик не задумывался о своей внешности. Госпожа Коман назвала его «бисёнэном», «прекрасным мальчиком» — но тогда он посчитал это просто грубой лестью веселой девицы. Он вовсе не видел себя «прекрасным» — сказать по правде, он и безобразным себя не видел, ему было совершенно все равно, как он выглядит. И вдруг этим утром он ни с того ни с сего подумал, что, к примеру, нос мог бы быть и получше. Эта мысль показалась ему странной — до настоящего момента нос его полностью устраивал; в нем было две замечательные ноздри, через которые можно дышать — чего еще хотеть от носа? И также внезапно ему подумалсь, что и ноздри могли быть поизящней вырезаны. Ну, скажем, как у Майлза.

Может, эти суетные мысли и не пришли бы ему в голову, если бы капитан не велел ему «приодеться» к завтраку и «выглядеть». Дик «приоделся» — то есть, надел свое лучшее косодэ[14], хаори[15] с гербом, которое надевал только на Пасху и Рождество, парадные хакама[16] и таби[17]. Еще он тщательно умылся, вычистил зубы второй раз и как можно глаже уложил волосы — чтобы ни одна прядка не падала на глаза. Но все-таки что-то мешало «выглядеть», и, присмотревшись, он понял: нос. Ну просто сущий пятак. Дик повертел лицом так и этак, и нашел ракурс, который показался ему удачным: чуть склонить голову вперед, глядя слегка исподлобья. Так нос казался менее курносым, и лицо как будто делалось мужественнее.

С одеждой было не все в порядке — хаори коротковато. Но тут уж ничего не поделаешь: другого не имелось. Он вышел из своей и Майлза каюты, поднялся наверх и вошел в столовую.

Левиафаннер — судно специфическое: народу нем то густо, то пусто, поэтому вся постоянная команда обедала при кухне — чтобы не гонять лифт с посудой верх-вниз. Но по случаю присутствия на борту доминатрикс торжественный ужин устроили в кают-компании.

— Ты чего так набычился, будто у тебя запор? — спросил капитан. — Выпрямись, Бога ради. Это ты что, с последнего Рождества так вымахать успел?

На самом деле хаори было коротко еще на Рождество, только внимания на это никто не обратил.

На разных планетах быт устроен по-разному, но космос диктует быт, приближенный к нихонскому образцу. В условиях то и дело меняющейся гравитации очень хорошо, если дверцы шкафов не распахиваются, а стулья не порхают по комнате. Тесные помещения кораблей и станций поражают организацией пространства. Так, в кают-компании «Паломника» единственным предметом обстановки был стол. Длинный и узкий — в случае надобности через него просто перешагивали — он мог разместить без проблем двенадцать человек, а по окончании трапезы просто крепился на стене.

Пришел лифт с кухни; экипаж быстро разобрал посуду и расставил на столе. Почетное место во главе отводилось миледи Констанс, по левую руку от нее капитан велел сесть Дику, чтобы тот резал мясо и подливал пиво, третьим сел сам. Предполагалось, что Бет и Джек сядут справа от своей матери, а место ближе к центру займет лорд Августин. Напротив него таким образом оказывался Майлз, следующую пару составляли Джез и Вальдер. Моро предоставлялась полная свобода выбирать из оставшихся четырех мест.

Дверь открылась и новый бортмех вошел. Морита тоже принарядился: ёфуку[18] цвета морской волны, но без застежек впереди, на вавилонский манер. Под ёфуку была темно-красная вязаная туника, и это было как-то по-варварски красиво. Мода Империи предписывала мужчинам сдержанные тона — капитан, Майлз и Дик были одеты в черные хакама, горчичного цвета косодэ и темно-серые гербовые хаори, Вальдер — как обычно, в черном комбо[19] — он никогда не одевался иначе, и всегда его лучшая одежда застегивалась под горло и имела полную длину рукавов и брюк; кроме того, он никогда не расставался с визором. Один Джез надел пламенно-красную лава-лава и желтую вязаную тунику из хлопка, по мауитанской моде — но на черных яркие цвета и смотрятся иначе.

Леди Ван-Вальден была в длинном шоколадного цвета платье и в палевой гербовой накидке. Такую же носила Бет, но под ней были просторные брюки и короткая сиреневая блузка. Джека одели как обычно одевают мальчика его лет, в сейлор-фуку. Лорд Августин был в темно-зеленом пали до колен и в черных брюках.

— Миледи, — команда замерла в долгом, очень основательном поклоне. — Прошу садиться вот сюда. Вы здесь, юная леди, а вы, сэр — напротив Майлза.

После того как блюда и бокалы были наполнены, капитан произнес слова молитвы — самой длинной и цветистой, какую читали только на праздники. В обычные дни молились кто как хочет — Джез очень любил вариант «Благослови, Боже, ясти, чтоб не выпало из пасти».

— Я очень рада видеть вас всех здесь, и разделить с вами хлеб и дорогу, — сказала леди Констанс. — «Паломник» — прекрасный корабль, а вы — прекрасный экипаж. За императора!

— Гамбэй! — подхватили левиафаннеры и осушили стаканы.

* * *

Только сейчас она поняла, как угадала — а может, промысел Божий действовал через нее. Эти пятеро подходили друг другу, как пальцы на одной руке. Одинокий старик, потерявший сына и мальчик, потерявший родителей. Шеэд — реон, добровольный изгой. Сантакларец, на миллиметр разминувшийся с каторгой. Искалеченный старший инженер двигательных систем. Для всех «Паломник» стал последним убежищем, единственным шансом. Это была не просто команда, а семья.

Но семья отличается от чисто профессионального союза именно тем, что появление нового элемента лихорадит всю машину. Констанс посмотрела на вавилонянина, прямо в его насмешливые зеленые глаза, подведенные — она только что это заметила — темно-синей, в тон одежде, тушью. Он был чужероден и подчеркивал свою чужеродность. «Я здесь временно», — говорил весь его вид. — «Я знаю, что вы не приемлете меня, и мне безразлична эта неприязнь. Я не собираюсь подлаживаться под стандарты победителей, чтобы угодить им. Я выгляжу и веду себя так, как сам того желаю».

За императора он не выпил. Встретив взгляд Констанс, Моро улыбнулся и поднял стакан:

— Ваше здоровье, сударыня.

— А как вас по-настоящему зовут? — спросил Джек у Майлза. Дик, подкладывавший доминатрикс закуску, от неожиданности уронил суси. Это был один из трех самых бестактных вопросов, которые можно задать шеэду. Два других — «Сколько вам лет?» и «Знакомы ли вы были со Святым Ааррином?»

— Майлз Кристи, — улыбнулся шеэд. — Я принял это имя в святом крещении, так что оно настоящее.

Констанс посмотрела на Бет и поняла, что это она подговорила Джека.

— Скажите, — вступил в разговор лорд Августин, — а вам не доводилось знавать…

Констанс локтем почувствовала, как мальчик напрягся.

— …Айора Эддиша Киэтту? — так же беспечно продолжал Августин.

— Я знаком с ним мельком, — ответил шеэд. — Он принадлежит к иной, чем я, ветви Пути.

Это означало, что сообщество, к которому принадлежит Айор, живет не на той планете, на которой живет «ветвь», сообщество — бывшее сообщество — Майлза Кристи.

— Я слыхал, лорд Августин, что вы антизверей изучаете, — сказал капитан Хару.

— Именно, — согласился лорд Мак-Интайр. — Название «левиафан» нравится мне больше — как олицетворение могучей и слепой силы. — А общепринятый научный термин — «блуждающее скопление антиматерии».

— Может, для науки он и хорош, а для охоты длиннноват, — проворчал капитан.

— Третий вельбот, заходи на блуждающее скопление антиматерии снизу! — прогундосил, подражая динамику связи, Джез. — Пока так скажешь, он десять раз в сторону вильнет.

— Изменит траекторию, — кивнул лорд Августин. — Термин «вильнет» предпочитает хоть немного осмысленное движение.

— А что позволяет нам считать, что движения антизверя неосмысленны? — послышался голос с другого конца стола. Все уставились на Моро как Валаам на своего ишака.

— Я не знаю, осмысленны ли движения левиафана, — медленно проговорил лорд Августин, — но мне хотелось бы это узнать. Но увы, левиафаннеры не ведут наблюдений заобъектами своей охоты в естественных условиях, а левиафан, загнанныйв силовую ловушку и превращенный в источник энергии — это уже совсем не то.

— Они любят забраться подальше от звезд, а если уж угораздило попасть в скопление, то держатся ровно посередке между всеми, — сказал Вальдер.

— Да, в точках Лагранжа, — кивнул физик. — Антиматерия — сама по себе мощный генератор антигравитации. Дрейф левиафана — своего рода «падение»; падение «вверх» по отношению к источникам массы. Капитан, не скажете ли вы мне, сколько энергии выделится. Если вы — вот лично вы — аннигилируете?

— Чертова уйма, — мрачно сказал капитан, для которого, как и всех левиафаннеров, тема собственной аннигиляции была неприятной.

— Верно, — как ни в чем не бывало, сказал лорд Августин. — Но с той же легкостью блуждающее скопление способно аннигилировать и планету, и звезду — и при том остаться целым.

— Мы не знаем доподлинно, способно ли оно аннигилировать звезду, — заметил шеэд. — Эксперимент здесь невозможен.

— К сожалению, да. И все в теории получается. Что масса левиафана стремится к бесконечности.

— Как так? — изумился капитан. — Мы же их сами в силовые бутылки закрываем!

— Вот именно. Поэтому исследования левиафанов подводят науку к тому рубежу, за которым, я думаю, придется пересмотреть понятие массы. Сейчас я попробую объяснить вам, как это возможно…

— Господи, спаси, — пробормотала Бет. И была права: начался монолог, в котором присутствующие (кроме Майлза) понимали только отдельные словосочетания вроде «пересекается с…» и «распадается на…», а потом лектор и вовсе перешел на шедда.

— Надо же, — сказал капитан Хару, воспользовавшись паузой. — А я и не думал, что все этак закручено. Ловил себе и ловил…

— Господин Журден не знал, что всю жизнь говорил прозой, — себе под нос сказала Бет.

— Кто такой господин Джорден, я не знаю, фрей, — сказал капитан. — Однако же кое-что в голове у меня есть. Так вот, гораздо лучше думать про левиафана, что он животное, ангел или бес, чем думать про него, что он бессмысленное «скопление антиматерии». Такие слова убить могут, потому что от таких слов человек надувается гордостью. А тут уже полшага до беспечности. А беспечность в нашем деле — это смерть, фрей.

— Я в туалет хочу, — сказал Джек. Он уже наелся и заскучал.

— Прикажете подавать чай и сладости? — спросил Морита.

— Бет, на обратном пути зайди на кухню и загрузи лифт, — сказала леди Констанс.

— Не стоит, — Морита поднялся. — Это моя обязанность.

— А можно я потом погуляю? — спросил Джек.

— Э-э-э… капитан Хару на секунду задумался. — Суна, своди фрей и малыша куда надо, а потом покажи им корабль.

* * *

— Сюда, леди.

Выполненная под трафарет капитанской рукой, надпись на дверях часовни гласила: «Остановись, помолись!». Чья-то другая рука — твердая в движениях, но не в принципах — украсила туалет призывом «Остановись, помочись!» Эти буквы хранили следы упорных попыток стереть их и многократных возобновлений. Последняя попытка стереть провалилась поздно вечером — Дик Суна, одетый куда менее парадно, чем сейчас, царапал дверь проволочной губкой, пока капитан, убедившись в бесплодности затеи, не отпустил его.

— Ну что ты как деревянный, — сказала Бет. — Ты все время такой или только по пятницам? Давай попроще. Твоя Тарзан, моя Джейн. Ты и в самом деле воспитан дикими сохэями?

— Почему дикими? — не понял мальчик.

— Ну, о них разное говорят. Есть такая поговорка: ругается как сохэй.

— А как ругаются сохэи, ты слышала?

— Нет.

— Ничего особенного. Обычные космоходы куда хуже ругаются.

— А я уже покакал, — торжественно сказал из-за двери Джек. Дик осторожно протиснулся в кабину и включил биде и подсушку. Бет давилась смехом — настолько оба были серьезны.

— И куда теперь? — спросила она, когда братик подтянул и застегнул штанишки.

— Капитан велел корабль вам показать… Откуда начать, думаю: сверху или снизу?

— Наверху мы уже все видели, давай сходим вниз.

— Что, и в рубке были?

— Ага. Жаль, тебя не было. Проспал отлет? — Бет помогла брату завязать тесемку на штанишках.

— Ну, это… оно интересно только по первому разу… Зато я буду дублировать прыжок.

— Дик, а можно я приду посмотреть? — подпрыгнул Джек.

— Это пусть капитан решает, милорд. Вообще-то, милорд, запрещено посторонним находиться в рубке во время прыжка, — Дик слегка помрачнел. — Если бы не… ее милость, я бы в этом полете совершил первый самостоятельный прыжок.

— Ты инициирован?

— Отсюда до сектора Паука, от Паука по двадцать шестой и оттуда до Гидры.

— Класс, — с оттенком зависти сказала Бет. — А знаешь, я тоже проходила пилотские тесты. Способности есть.

— Значит, ты можешь поступить в Академию, — сказал Дик.

— Только не собираюсь.

— Почему?

— Странный вопрос. Ты что, думаешь, если человек по тестам — пилот, то он и обязан стать пилотом?

Дик не знал, что ответить. Для него хотеть быть пилотом было так же естественно, как дышать — ибо сколько он себя помнил, столько он хотел быть пилотом, и первый же прыжок не разочаровал его. «Господь дает нам заглянуть в свое чердачное окошко, сынок», — говаривал капитан Хару. Это был Дар, который нужно ценить, и Дик ценил его больше жизни. Если бы ему пришлось выбирать между зрением и Даром, он предпочел бы лишиться глаз. Человек, так легко от Дара отказавшийся, и так легко об этом говорящий, был ничуть не менее странен, чем человек о четырех руках.

— Я не думал об этом, — признался он.

Они спустились в лифте на первый уровень. Здесь было «хозяйство» Вальдера: один-единственный голый короткий коридор с четырьмя дверьми, расходящимися «крестом». Они остановились в тамбуре между лифтом и прозрачной дверью.

— Сюда нет доступа пассажирам и временной команде, — сказал Дик. — Здесь центр управления двигательными системами и гравитацией. Я могу только по терминалу показать, — он вызвал нужное изображение.

— Отсюда управляют кавитационным двигателем. Вот эти экраны показывают состояние двигателя, вот тут — стабильность силового поля, а вот сюда идут данные с несущих узлов.

Бет оглядела дремлющие экраны и пульты.

— Он дни и ночи проводит здесь, и все видит только по приборам?

— Конечно!

Он вызвал другое изображение.

— Это центр управления гравитацией.

На экране показалось что-то похожее на пестик тюльпана.

— Там у него середка, — объяснил Дик. — А по всему периметру идут вроде как лепестки или струны. Они у нас под ногами сейчас. Они должны быть на самом нижнем уровне, потому что иначе те, кто ниже, или в невесомости бы болтались, или под шестью G сейчас ползали. Ну, по правде говоря, во время погони мы ползаем, — сказал он чуть погодя. — Потому что нужно зарядить батареи до упора, вся энергия идет туда, мы только чуть-чуть гравитацию компенсируем — с трех-трех с половиной до двух где-то, потому что ведь жить невозможно.

— Ого! — сказала Бет, прикинув свой собственный вес при двукратном ускорении. — А я-то думаю, отчего у тебя такие крепкие мускулы. И сколько длится погоня?

— Когда как. Когда часов десять, когда неделю.

— И вы неделю живете под двумя G?

— Ну, это смотря как до того дела шли. Если долго впустую петляли, как тот раз, то можно и компенсаторы включить — батареи под завязку заряжены. А если рейд удачный, то батареи выжаты до сухого, лишнюю энергию тратить нельзя.

Бет покачала головой.

— Вашими профессиональными заболеваниями должны быть тромбоз и варикозное расширение вен, — сказала она.

— У мистресс Хару было, — кивнул Дик. — А ты будешь учиться на врача?

— На медтеха, — фыркнула Бет. — Что еще покажешь?

Дик толкнул маленькую боковую дверь.

— Тут аварийная лестница, на случай, если поломается лифт. Еще одна — с той стороны. Пошли.

Аварийная лестница была винтовой и такой узкой, что только Джек не коснулся бы локтями стенки и центрального столба, положив руки на пояс.

— А Вальдер тут может только боком, — сказал Дик, когда Бет пожаловалась на тесноту. — Тут грузовой отсек, отсюда вход в стволы силовых мачт.

— Ух ты, — восхитился Джек, когда они оказались в просторном коридоре. — А тут можно в прятки играть! И в догонялки! И в мячик!

— Капитан сказал, что вы с Майлзом упражняетесь тут с мечами, — Бет прищурилась.

— Да, тут же не ходит почти никто. Иногда Дрю приходит… приходил, рекондиционер проверить или за едой — и все.

— Бет, давай поиграем в прятки! Дик!

— В другой раз, милорд… На этом уровне еще генератор и рекондиционер воды. Потому что близко к реактору. А в прятки лучше там, — он показал на потолок.

Да, на следующем уровне и вправду можно было играть в прятки. Бет ахнула, попав в пластиковые и металлические джунгли. Правда, экскурсии толком не получилось: все силы приходилось тратить на пресечение порывов Джека покрутить рычажки и понажимать кнопочки.

— Никаких пряток здесь, — заключила Бет, когда они вышли. — Только там, внизу.

— Оро, — пробормотал паренек, поднимая юного милорда на закорки. Бет решила, что это знак согласия с ней. На четвертом уровне находились жилые помещения команды, кухня и санитарный блок — душевые и прачечная.

— Послушай, может, мы на кухне чай попьем, — предложила Бет. — Смотри, тут нет никого. И в качестве прислуги мы вроде не нужны…

— Не то чтобы совсем никого, — раздался голос за их спинами, и, обернувшись, они увидели Мориту. — Но вы и вправду как будто не нужны. На столе выпечка, чай в титане, и есть немного кофе. Дик, если бы ты согласился загрузить посуду в машину, я бы переоделся и пошел вниз, закончить дезодорацию. Похоже, моему предшественнику нравился запах собственного пота.

— Это ваше распоряжение, мастер Морита?

— Да, — вздохнул Моро. — Это мое распоряжение. Всего наилучшего.

— Круто ты с ним, — заметила Бет, когда Моро ушел. — Как будто жидким азотом облил. Он вроде нормальный, тебе так не кажется?

— Нет среди них нормальных, — тихо отрезал Дик.

Они устроились на кухне. Дик снял хаори, повесил его на крюк с полотенцами, и начал перегружать грязную посуду в моечную машину. Бет составила на подносик три чашки и пошла к титану.

— Дик, а правда, что у тебя в голове живет таракан? — поинтересовался Джек.

— Чего? — изумился младший матрос.

— А капитан сказал, что у тебя таракан в голове. Вот такой, — Джек показал пальцами, и вышло, что таракан больше его мордашки.

— Джеки, никаких тараканов в голове не бывает, строго сказала Бет. — Так просто говорят. Когда какой-то человек все думает об одном и никак не может начать думать о чем-то другом, говорят, что у него таракан в голове, понятно?

— Понятно, — Джек заметно приуныл — он явно надеялся посмотреть на таракана. Но слоеная булочка с шоколадом его утешила.

— Слушай, нормальный или нет, а печет он здорово, — Бет положила булочку на чашку и пододвинула ее в сторону севшего за стол Дика. — И нормальные среди них все-таки есть. Погляди на меня, Рики. Смотри, вот твоя рука, вот моя, — она растопырила пальцы и прижала свою ладонь к ладони Дика, с удивлением отметив, что у невысокого и хрупкого с виду юноши сильная, почти мужская кисть. — Твоя чуть побольше моей, но это еще не все. Они разного цвета, ты не находишь?

— И что? — Дик отнял свою ладонь и взял чашку обеими руками, словно заслоняясь ею от Бет.

— И то, что мне не проще твоего признать, что среди них есть нормальные. Я знала таких, которые смотрели на меня просто как на пустое место. А он со мной говорит. Так что он еще нормальный.

— А о чем ты все думаешь об одном? — не унимался Джек.

— Я хочу поступить в Синдэн, милорд. Стать сохэем, — глаза Дика вдруг загорелись. — Я вам сейчас кое-что покажу!

Он убежал в каюту и притащил свой личный сантор — старенькую, видавшую виды модель.

— Когда я был маленьким, почти такой как вы…

— Как ты, — поправила его Бет. — И не милорд, а Джек. Не порти мне брата.

— Простите. Так вот, когда я был малость старше… тебя, Джек… вавилонцы разгромили мою планету и сожгли весь мой город. Я прятался в развалинах, а потом вавилонцев выгнали синдэн-сэнси. Вот с этого корабля, — над видеопанелью появилось изображение десантного крейсера. Он сошел со стапелей Тары не меньше шестидесяти лет назад, верно послужил Империи в войне с сепаратистами Джебела и был передан Синдэну.

— Это «Ричард Львиное Сердце», — продолжал Дик. — Его назвали так в честь одного из королей древней Земли. Это десантный корабль. Ты знаешь, что такое десант?

— У меня есть десантный завод, — похвастался Джек.

— Взвод, — поправила его сестра.

— Десант — это происходит от слова descende, это значит «сходить». Если ты уже выучил Credo, ты помнишь: propter nos homines et propter nostram salutem descendit de coelis. Ради нас, людей и ради нашего спасения сошел с небес. А потом в ад. Вот так и десатники Синдэна: они сходят с неба в ад, чтобы спасти людей. Наш Господь — Он тоже был вроде как десантником. Вот…

Тут Дик запнулся, смутился и, словно оправдываясь, добавил:

— Это коммандер Сагара такую проповедь единожды сказал.

— Однажды, — поправила Бет. — А его снимок у тебя есть?

Дик провел пальцем по сенсору, нажал «ввод». Над видеопанелью появился групповой портрет на фоне мауитанской улицы — Бет узнала Бульвар Заката в Палао, самом большом городе Мауи.

Четверо мужчин и один мальчик лет девяти — Дик узнавался безошибочно; все в темно-красных, цвета запекшейся крови, косодэ и черных хакама — хабиты сохэев; все, кроме мальчика, с флордами у пояса, у всех выбриты виски, у троих волосы коротко подстрижены, у двоих — забраны в «хвост».

— Вот коммандер Сагара, — Дик показал на невысокого крепкого мужчину, чистокровного нихонца, который держал руку на плече мальчика и сдержанно улыбался.

— Крут, — оценила Бет. Потом подбоченилась, прижала подбородок к груди и низким голосом прорычала: — Сорэ ва! Нанда икирю-но саттосами ва ханасимицу!

— Очень похоже, — улыбнулся Дик. — Только диалект странный. Он так не говорит. Он очень красиво говорит, он ведь даже не с Идзанаги, а прямо с Земли.

— На этом «диалекте» никто не говорит, это я только что из головы выдумала.

— Бет здорово умеет всех показывать, — похвастался Джек. — Покажи капитана, Бет.

— Отцепись, — но по девочке было видно, что она хочет, чтобы ее поуговаривали.

— Покажи пожалуйста, — поддержал Дик.

— Ох, ну ладно. — Бет приосанилась, поправила волосы и в ее движениях Дик узал леди Констанс.

— Я постоянно забываю спросить, мастер Хару: как вам мой протеже?

— Чего? — и поза, и выражение лица Бет изменились за один миг. Дик даже рот приоткрыл, настолько было похоже. — А, пацан. Пацан — золото, миледи, грех жаловаться, но… у него же вот такой таракан в голове! — Бет растопырила пальцы правой руки, показывая большим и средним размер таракана, и для убедительности потрясла рукой в воздухе, как это делал мастер Хару.

— Очень смешно, — похвалил Дик.

— Издеваешься?

— Нет. Честно.

— Прости, но твоя реакция неадекватна.

— Чего?

— Ты говоришь «смешно» и не смеешься.

— А, да… Я… я не умею. Извините, — Дик закрыл терминал и отвернулся.

* * *

Прошел еще один суточный цикл — и Дик понял, что привыкает к Моро и даже начинает уважать. Едва корабль стартовал, вавилонянин принялся проверять работу всех систем жизнеобеспечения, начиная с рекондиционеров воздуха и заканчивая мусоропроводом. Он действовал методично, тщательно — и Дик не мог его не уважать за это. Но профессиональное уважение — одно, а симпатия совсем другое.

Им предстояло сейчас не самое приятное из заданий — смена фильтров в системе регенерации воды. Дик дожидался, пока Моро покончит с готовкой (сегодня он не мудрил: лапша и бустер в грибном соусе) и решил скрасить себе предстоящие два-три часа.

— Чаю можно, мастер Морита?

— Налей себе. В этой коробке вчерашняя выпечка, — Моро резал бустер мелкими кусками, и, видимо, не хотел отрываться.

Судя по обмолвкам капитана и других членов команды, Моро был из каких-то там аристократов, но не особенно высокого полета. Белые волосы — фенотипическая модификация — говорили о том, что он принадлежит к высшему сословию Вавилона.

Дик подумал решился спросить.

— Мастер Морита, а кто такой господин Джорден?

— Господин кто? — удивился Моро.

— Ну, господин Джорден, о котором говорила леди Бет.

— А, господин Журден, — Моро засмеялся. — Это персонаж старинной пьесы, написанной еще на Старой Земле. Он был купцом, человеком меры и веса, а хотел быть человеком меча. Но в войско поступать не хотел, да и был уже стар — и собирался купить себе достоинство человека меча. За деньги. Пьеса написана, чтоб показать, как смешны такие люди — но персонаж получился довольно симпатичным. Многие слова из пьесы вошли в пословицы. Те, что сказала фрей Элисабет, господин Журден говорит своему учителю речи. Оказывается, можно говорить стихами и прозой, и люди говорят прозой, и господин Журден потрясен этим открытием, так как никогда не думал, что обыденная речь — достойный ученого интереса предмет. Это роднит его с нашим капитаном, который удивлен тем, каких странных и сложных тварей он преследует всю жизнь.

— Понятно, — сказал Дик. — Спасибо, мастер Морита. А то другой раз таким дураком себя чувствуешь…

— Никто не может знать всего на свете, — Моро ссыпал бустер в кипящий соус. — У Бет было много времени, чтобы читать старинные книги, и прекрасная библиотека в усадьбе. У тебя не было ни того ни другого. Что ты читаешь?

— Библию и Синхагакурэ. Еще дискретную физику. Это сейчас. Я стараюсь больше читать. Мне нужно поступить в Академию.

— Я имею в виду просто так, для собственного удовольствия.

Дик опустил глаза. Для собственного удовольствия он смотрел сериал «Странствующий воин Галахад» — волшебное сказание с рыцарями в мобильных доспехах, колдунами и эльфами, похожими на шедайин.

— Если есть желание, то пробелы в образовании можно восполнить, — Моро откинул одно из сидений и устроился напротив Дика, чуть подавшись перед и опершись локтями о колени. — А если желания нет, то… миллиарды людей в этой Вселенной обходятся без классической литературы. Не нужно этого стесняться, Рики. Будь собой, неважно, что говорят другие.

Когда он закончил с обедом, оба покинули кухню, оделись в самое плохое, что нашлось, и повязали головы платками. На Моро, кроме того, были резиновые перчатки до локтей — совсем нелишняя штука при замене активных химических фильтров. У Дрю руки постоянно были в цыпках, потому что он перчатки везде забывал, а кисти Мориты — узкие, сильные, — были ухожены, как у женщины. Дик и вспомнил любимую шутку Дрю: в полной ее версии как раз такой щеголеватый молодчик проверял канализацию.

— «Вы что туда, гадите?»

Моро беззвучно засмеялся. Проверка канализации и водных рекондиционеров — занятие скучное и порой дурнопахнущее — что же еще остается, кроме как шутить?

Какое-то время они продолжали работу в полном молчании, а потом слух Дика начал улавливать в шуме компрессоров странные звуки.

— Тебе не показалось, — улыбнулся Моро. — Это настраивается мультивокс. Сейчас ты совершишь погружение в мир классического искусства. Идем, ты не пожалеешь.

Дик выбрался вслед за ним из лабиринта рекондиционеров. Чем ближе он приближался к грузовому коридору, тем тише становился их шум и, соответственно, тем громче — музыка. Одновременно с музыкой Дик услышал пение — и ему показалось поначалу, что это птица пробует голос.

Но то была не птица. То была Бет.

Она стояла спиной к ним, лицом к выходу на аварийную лестницу, по которой, видимо, и спустилась сюда. На ладонях были закреплены какие-то странные предметы, похожие на «летучие мышки» к терминалу. Это они наполняли воздух тревожными звуками, когда Бет то опускала, то вскидывала руки.

— Когда с портативным мультивоксом работает человек талантливый — то смотреть так же приятно, как и слушать, — прошептал Моро юноше — в самое ухо, чтобы не спугнуть распевающуюся исполнительницу.

Это прозвучало для Дика словно на другом конце коридора: тревожная музыка, рождавшаяся под руками оливково-золотистой девочки, стала на крыло и унесла его. Левая рука Бет двигалась в одном неизменном ритме, похожем на ритм зачастившего сердца, описывала в воздухе нечто вроде перевернутой Т, а правая то взлетала, то опускалась — словно кто-то в смятении носился туда-сюда по пяти ступенькам.

Голос ее, зазвеневший где-то на высоких нотах, Дик тоже поначалу принял за звук мультивокса, так он был хрустален. И такая тревога, такой безотчетный ужас сквозил в нем, что у Дика мурашки побежали между лопаток. Старинный эйго[20], на котором пела Бет, он понимал с пятого на десятое, но сам голос говорил больше, чем слова: он метался в лабиринте, из которого не видел выхода, преследуемый наваждением и пойманный в ловушку собственной красоты.

И вдруг ему ответил другой — более низкий, манящий и опасный. Он мог бы принадлежать юноше одних с Диком лет, если бы не таил в себе силу и страсть взрослого мужчины. Так мог бы петь старый вавилонский искуситель, переселившийся в тело мальчика-клона, или даже демон, принявший облик юноши. Дик не с первой строчки понял, что это тоже поет Бет.

Она поворачивалась теперь то направо, то налево, меняя роли и отвечая сама себе. Дик не понимал смысла всей песни, ухватывая только отдельные слова: сон, власть, страх, маска, дух и тайна, лабиринт, ночь и слепота… Напряжение достигло предела, и тут Бет выкрикнула своим «мальчишеским» голосом «Пой, мой ангел музыки!» — и со следующей строфы высокий хрусталь ее «женского» голоса зазвенел таким переливом, что казалось, ее горло разорвется, если она попробует взять еще выше — но она брала, без видимого труда: невыносимый накал, от которого у Дика сжималось сердце, относился не к исполнительнице, а к песне, сжигающей себя в экстазе музыки. Наконец, где-то на страшной высоте этот экстаз разрешился: голос и музыка оборвались одновременно, Бет схлопнула перед собой две «ракушки» мультивокса и опустила голову.

— Ф-фу-ух, — проговорила она, поворачиваясь. — Я молодец. Я супер. Пойду возьму с полки пирожок.

Она, подтанцовывая, двинулась к выходу — но не к аварийной лестнице, а в сторону лифта. Моро дернул Дика за шиворот назад, и они успели скрыться за трубой.

— Да, сегодня лучше, чем вчера, — сказал Моро, когда лифт за Бет закрылся. — Вот этот переход между альтом и сопрано ей дался далеко не сразу. Мне все хотелось услышать результат…

— Ее… специально сделали такой? — спросил Дик.

— Нет, — твердо сказал Моро. — Скорее всего, «такой» была женщина, которая ее заказала. Стареющая оперная певица; прима — клон не по средствам рядовой исполнительнице. Я даже мог бы назвать тебе три-четыре имени. Но, Дик, есть еще один существенный момент. Талант нельзя сконструировать — а у Бет несомненный талант. Ей еще не хватает техники, она делает много ошибок, и самая большая из них — что во время мутации голоса она поет такие сложные композиции.

Она делает много ошибок? — Дик смотрел на Моро как на человека, который сказал, что ангел-де летал плохо и техники ему не хватает. А впрочем, Моро ведь до войны был богачом и знал толк в искусстве. Может, он и имеет право судить полет ангелов, может, этих ангелов он видал по пять штук на дню…

— Мастер Морита, — спросил Дик. — Вы не обижайтесь на такой вопрос, пожалуйста… Но вы говорите о ней как о человеке…

— Потому что она человек, — твердо ответил Моро. — Только ради всего святого, не принимай меня за аболициониста, Дик. Если бы не война, если бы ее питомник не захватили имперцы, когда она была еще младенцем, она не стала бы человеком, и тогда я относился бы к ней совершенно иначе. Поверь, ты сам относился бы к ней совершенно иначе. Клон, у которого не сформирована личность — растение, неспособное существовать без наношлема.

— Я знаю, мастер Морита. Только не говорите мне, что перезапись мозга для такого клона — лучшая судьба. Тертуриан говорил, что если что-то может стать человеком, то оно человек.

— Тертуллиан, — в отличие от Бет, Моро не замечал оговорок Дика, — высказал пару-тройку мыслей, осужденных, как ереси. Откуда ты знаешь, что это суждение — истинно?

— Так учит Церковь.

— Но генетический материал сам по себе не может стать человеком. Значит, он не человек сам по себе: он может стать им, только если дадут.

Дик не нашелся что ответить.

— Мастер Морита, мы ведь закончим сегодня с рекондиционерами? — спросил он вместо этого.

— Тебе нужен повод, чтобы прийти сюда завтра? — снова улыбнулся Моро. — Дарю идею: приди просто так.

* * *

Вечер Дик провел с Джеком, показывая «Галахада» и переводя реплики героев. Леди Ван-Вальден на своем терминале просматривала экономический отчет с Мауи — сразу по прибытии она собиралась послать наместнику ансибль-пакетом несколько распоряжений. Лорд Августин читал какую-то распечатку на шедда. Бет валялась с книгой на койке над мальчиками, заявив, что сериалы — это примитив, но Дик заметил, что в особо напряженных сценах она поворачивает голову и бросает взгляд вниз.

Когда пришла пора уходить — уже, должно быть, освободился Майлз, — Дик спросил:

— Миледи, у вас есть настоящие книги? Которые вы читаете для удовольствия?

— Мак-Магон, — сказала с койки Бет. — Почитай, не пожалеешь.

По лицу леди Ван-Вальден Дик понял, что к настоящим книгам она Мак-Магона не причисляет.

— Тебя интересует классика?

— Ну… да.

— Гугон Парижский… — промурлыкала Бет. — Лео Толстой и Иоанн Соммерсетский. Тоска. Возьми у Джека «Пиноккио». Увлекательно и нравоучительно, в самый раз для тебя.

— Кое-что у меня есть, — леди Констанс вынула из стенного шкафа диск в зеленой обложке.

Книга называлась «Вильгельм Шекспир. Трагедии». Если трагедии — то вряд ли весело.

— Он же, наверное, читал, — сказала Бет. — Это же школьный курс по внеклассному чтению.

— Нет, фрей. Я ушел из школы раньше, чем начали изучать рителатуру.

— Литературу. Дик, ты что, умудрился дожить до пятнадцати и ни разу не наткнуться на старика Вильгельма?

— Бет, ты тоже как-то умудрилась дожить до шестнадцати, не выучив кандзи и каны, — негромко заметила леди Констанс. — Почему ты так высоко ценишь свой собственный культурный багаж и с таким пренебрежением относишься к чужому?

— Убили наповал, — Бет снова откинулась на койку.

— Культурный багаж? — лорд Августин решил вступить в диалог. — Скорее, гиря на ноге. Юноша, если вы еще не попали в психическую зависимость от беллетристики — то и не начинайте. Не загружайте оперативную память всякой чепухой: жизнь коротка, успеть бы запомнить самое нужное.

— Вот и Шерлок Холмс то же самое говорил, — хмыкнула Бет.

— Кто? — переспросил Дик.

— Сначала с Шекспиром разберись, — подмигнула девушка.

Дик сунул диск под пояс и, попрощавшись, вышел. В коридоре уже ждал его Майлз, и они вдвоем спустились в грузовой проезд.

— Что это у тебя? — спросил шеэд, когда Дик, раздевшись до пояса, положил диск на свернутое юката. — А, Ше'экспир…

— Ты знаешь Шекспира?

— Когда-то давно, когда я только начинал жить среди людей, один умный человек сказал мне, чтобы я прочитал столько Ше’экспира, сколько сумею найти. В нем, сказал тот человек, все разнообразие людских характеров и стремлений. Он поразил меня.

— Тебе понравилось?

— Он поразил меня, — повторил Майлз. — Мне сложно объяснять это, Рикард. Ни один шеэд никогда не написал бы ничего подобного. Ни один шеэд не смог бы раскрыть сердце шеэда так, как Ше’экспир раскрывает сердце человека. Но шедайин видят в сердце человека ужасное и прекрасное одновременно. Будем говорить об этом, когда ты что-то прочитаешь. Бери свой меч.

Майлз никогда не пользовался терминами «свог» и «флорд» — для настоящего оружия он употреблял слово «орриу», а для тренировочного пользовался человеческим «меч». Впрочем, флорды человеческого конвейерного производства он тоже называл мечами, относя название «орриу» только к оружию ручной работы.

«Флорд» было всеобщим названием этого оружия со времен Святого Брайана, первого землянина, научившегося им владеть. Составленное из англосаксонских слов «бич» и «меч», оно отдавало небрежностью, присущей в то время всей земной культуре — но именно оно утвердилось на века. В Синдэн употреблялось нихонское наименование оружия — нукэмару, «самообнажающийся меч». Элегантное оружие, требующее большого мастерства и постоянной практики, делалось из аморфной стали с наноприсадками, модулирующими лезвие. Длина клинка могла варьироваться от нескольких сантиметров до четырех метров и изменяться в ходе сражения по желанию бойца — если у него хватало мастерства модулировать клинок на ходу. Острота была необычайной, а заточка не требовалась.

В абордажном бою на корабле, где тяжелое энергетическое оружие неприменимо вовсе, а пулевое применимо с большими ограничениями, эти свойства флорда были незаменимы. В тесных переходах кораблей и станций, очень желательно в процессе драки не повредить систем жизнеобеспечения, и возможность при замахе иметь длину клинка в полметра, а при ударе — в два, очень ценна. Самое главное при всем этом — не садануть самого себя, потому что чем длиннее орриу, тем тоньше его лезвие, и при максимальной длине оно достигает максимальной остроты. Поэтому для тренировок используют пластиковый имитатор, свог.

Именно со свогом они и упражнялись сейчас. Чтобы разогреться, проделали несколько сложных и красивых серий, больше похожих на старинные женские танцы с лентой, чем на фехтовальные упражнения, а потом Дик принялся повторять то, что Майлз показал совсем недавно: эйеш, прием сродни «батто-дзюцу», мгновенное разворачивание флорда на всю длину прямым ударом перед собой. Кольцо-регулятор, опоясывающее рукоять и находящееся под большим пальцем фехтовальщика, следовало выдвинуть вперед до упора — но этого было мало: в сильное и резкое движение нужно было вложить всю энергию.

— Медленно, — сказал Майлз, в очередной раз перехватывая рукой кончик клинка-плети. — Очень медленно, Рикард.

— Я же не шеэд…

— Медленно даже для человека. При нужной резкости удара я не успею перехватить, смогу только увернуться.

— А если не увернешься?

Майлз улыбнулся. Оба они знали, что даже свогом при желании можно убить человека: например, раздробить гортань.

— Увернусь, — кивнул Майлз.

Дик вздохнул и опустил свог в исходное положение — к бедру.

Резкое движение вперед с хлестким ударом руки…

Майлз перехватил кончик бича и не менее резким движением дернул на себя. Дик опомниться не успел, как голова его была уже у Майлза подмышкой, в том положении, из которого встречным движением противник ломает незадачливому агрессору шею. Коленом Майлз обозначил удар под вздох — более милосердный вариант полного и окончательного разгрома.

— Сядь, — велел он, отпуская мальчика. Лезвия свогов с шипением втянулись в рукояти.

— Ты не можешь сосредоточиться, Рикард. Твои мысли находятся где-то далеко: где? Твое тело запаздывает. Ты слишком устал сегодня?

— Да, наверное, — сказал Дик, где-то в глубине сердца ощущая, что сказал неправду. Но никакого лучшего объяснения у него не было. Что с ним — он сам не знал.

— Тогда прервемся до завтра, — шеэд поднялся с пола. — Сосредоточение, Рикард. Правильный эйеш не наносится только рукой. Всем своим существом должен ты стремиться к цели. Эйеш — искусство первого и единственного удара, после которого одного из двоих покидает дыхание. Ты должен стать сердцем меча в этот момент. Самое искреннее, самое сильное движение твоего сердца должно высвободить орриу — и если праведно это движение, никто не устоит перед ним. Овладевай этим искусством сейчас. Не думай о том, как правильно нанести удар, как должны двигаться руки и стоять ноги. Думай о том, что я здесь и я далеко, и твой меч — дорога между нами. Радость, которую доставляешь ты другу в поединке, сравнима должна быть с горем, которое ты доставишь врагу. Пожелай одарить меня хорошим ударом, Рикард.

Дик встал и принял позицию. Пальцы сомкнулись на оплетенной рукояти свога, большой — на кольце-регуляторе поджат…

«Я очень хочу, чтобы все получилось. Хочу обрадовать Майлза. Он мой друг, он мне как старший брат. Нельзя разочаровывать его, он уже столько уродовался со мной. Надо его обрадовать. Позарез. Во что бы то ни стало…»

Выброс руки, удар!

Майлз опустил и разжал ладонь, поймавшую кончик свога. Стыдясь поднять глаза, Дик убрал лезвие. Обиженным золотистым полозом оно скользнуло в рукоять.

— Ты и вправду устал, — сказал Майлз. — Идем.

* * *

Если бы Бет попыталась сформулировать свои чувства, выразив их одним словом, получилось бы: «ревность». Младший сводный братец, глазастенький ангелочек, прежде полностью ее слушавшийся и горячо любимый, взял и переметнулся под знамена лопоухого Дика Суны. Он с нетерпением дожидался, когда младший матрос покончит со своими обязанностями, и хныкал без него, а с ним играл в прятки в грузовом коридоре, в пристеночек фишками бакэмонов, в трехмерное сугороку на терминале, чирикал, повторяя за ним, дурацкие сохэйские песенки на нихонском, смотрел сериал, где без конца куда-то неслись в мобильных доспехах и дрались на флордах, даже за столом Джек теперь подсаживался к Суне, и последним доводом в любом споре у него было — «А Дик сказал…»

— Твой Дик закончил два с половиной класса, и на гэльском читает по слогам, — разозлилась однажды Бет. — Иди гуляй к нему, вы с ним на одном уровне.

Джек убежал, а Бет осталась в каюте одна.

Дурацкая это была затея — лететь на «Паломнике». Если ма Констанс так боится Брюса, нужно было потребовать у лорда Якоба вооруженный эскорт с Сирены. Да, не поймали бы шпиона — подумаешь, поймали бы на чем-нибудь другом. Зато летели бы на своей яхте, не ютились бы в этих маленьких каютах-коморках, как бедные родственники…

Попробовала взяться за мультивокс, распеться — не пошло: руки не попадали на нужную высоту, выходило фальшиво. Книги все были читаны и надоели. Поневоле позавидуешь Дику Суне, девственному в «рителатуре». Он и вправду, что ли, «р» и «л» слышит одинаково? И в чем он еще девствен?

Бет легла на кровать, подтянув колени к груди. Дик Суна как будто преследовал ее. Его хвалил капитан, его хвалила мама. Он дружил с настоящим шеэдом и учился фехтовать. Он был воспитан сохэями. Джек в него просто влюбился — скажите на милость, из-за чего? Даже этот вавилонский хлыщ Морита, весь такой из себя, налаживал контакт с ним. А между тем Рики, выражаясь словами древней баллады «был простой человек и просто смотрел на свет». Сколько Бет ни вглядывалась в него, она не видела причины для такого доброжелательного интереса. Мальчишка был прям как дверной косяк. «И да его было настоящее да, а нет — настоящее нет. По мнению Бет, это было скучно и приторно до тошноты. Но ее богатый внутренний мир не интересовал никого, а этот жгутиконосец воровал любовь ее матери и брата, и вдобавок не замечал, что крадет.

От жалости к себе Бет всплакнула. Когда-то давно, когда она была такой как Джек или даже меньше, на Тир-нан-Ог, конопатая нянька — Молли или Полли? — устав от ее шалостей, пригрозила: «Смотри, если будешь плохо себя вести, мама отдаст тебя обратно в приют, а себе возьмет белую девочку, настоящую девочку». Ужас, стянувший ей горло ледяной петлей, она помнила до сих пор: она бежала по гулким каменным коридорам старинного замка Мак-Интайров, отчаянно рыдая и вопя «Мама!». Леди Констанс, услышав эти вопли, опрометью бросилась из кабинета навстречу, и Бет с разбегу ткнулась лицом в ее юбки, умоляя не отдавать ее в приют и не брать никакую другую девочку.

Молли-Полли она потом больше не видела в замке, а где-то через полгода леди Констанс отбыла с ней на Сирену, но по сей день в своих страшных снах Бет видела проносящиеся мимо каменные стены коридоров, слышала стук шагов под сводами и свой собственный тоненький плач.

Когда она немного подросла, то поняла, что мама никогда ее не бросит. Даже после рождения Джека она больше не боялась этого. Однако бес нет-нет да и нашептывал, что леди Констанс она нужна только для демонстрации расовой политики Доминиона, и если бы не это… ну, ты же понимаешь — таких, как ты, полно сейчас по всем Новым Землям. Разницы особой между вами нет: вы были созданы, чтобы услаждать господ, избавлять их от работы или продлить им жизнь, отдав свою. Мама Констанс взяла тебя только для того, чтобы показать, какая она добрая христианка и как безразлична к расовым предрассудкам, а так — она бы, конечно, взяла себе «белую девочку, настоящую девочку». Или мальчика. Настоящего мальчика. Чем-то даже похожего на лорда Якоба, а значит, лорду Якобу было бы проще признать его как своего сына. Полюбить его — без тех мучительных усилий, которые он тратил на Бет, и от которых Бет просто воротило — ведь лорд Якоб, как и Дик Суна, не умел скрывать своих чувств…

И порой бес побуждал Бет в очередной раз испытать любовь леди Констанс какой-нибудь дикой выходкой. В последний раз такое было больше года назад. Бет решила было, что бес побежден и потеряла бдительность. Поэтому она не пыталась осмыслить то чувство, которое сейчас раздирало ее. Не пыталась дать ему имени — она знала только одно: она ненавидит Дика Суну.

В дверь постучали, и Бет открыла. Вспомни черта… Но на руках у Суны был Джек, обвисший, как тряпочка, и сам Дик побледнел. От обоих пахло рвотой.

— Ему стало плохо, — сказал Дик. — Я не знаю, почему. Мы играли — и вдруг…

— Я порвал, — слабым и виноватым голосом сказал Джек.

Бет бросилась к стенному шкафу, достала кофр с медицинскими принадлежностями и зарядила инъектор. Потом протерла внутренний сгиб локтя малыша спиртом и прижала головку инъектора там, где виднелась синяя жилка. Нажала на «ввод». Джек всхлипнул от моментальной боли.

— Потерпи, маленький, потерпи, — прошептала она. — Сейчас будет легче.

Дик топтался у дверей, не зная, что делать.

— Ну, чего ты торчишь тут просто так? Вызови маму, — сказала Бет.

Дик вызвал миледи через терминал, девушка тем временем раздела братишку, бросила заблеванные одежки к дверям и принялась обтрать малыша влажной салфеткой.

— Что это с ним? — тихо спросил Суна, когда леди Констанс сказала «Сейчас приду» и отключила связь.

— Аутоиммунная реакция, — так же тихо ответила Бет, вытирая мордашку мальчика влажной салфеткой. — Это гены. Кровь шедайин.

— Королевская кровь, я знаю, — сказал Дик. Лорд Дилан Мак-Интайр был женат на Бланке де Риос-и-Риордан, дочери Диего Альваро де Риоса и Мэрион Риордан, то есть, внучке короля Кена Четвертого.

— Так вот, иногда эта самая королевская кровь, чтоб ей пусто, преподносит вот такую фигу. Иммунная система начинает воспринимать организм как инородное тело и убивать его. Думаешь, отчего так часто умирают потомки смешанных браков?

— Он когда-нибудь выздоровеет? — спросил Дик, подбирая скомканную салфетку с пола отправляя ее в утилизатор.

— Врач сказал, что когда закончится половое созревание, нужно будет пройти курс радикальной терапии. Если его начинать сейчас, гормональные железы могут пойти вразнос. А до тех пор мы просто вводим искусственный ретровирус. Он пожирает антитела, убивающие организм. Но от этого у Джека портится собственный иммунитет. Нужно для баланса вводить искусственные иммунные тела. Это лекарство, — она постучала пальцем по инъектору, — делается в специальной лаборатории за бешеные деньги. И на Мауи нет специалистов, которые это могут. Эту линию нанотехнологий вавилонцы не развивали, потому что нашли более простое решение…

Бет умолкла потому что вошла леди Констанс.

— Джек, — она встала на колени рядом с кроватью. — Маленький, ты как?

— У меня голова тяжелая, — пожаловался Джек.

— Это пройдет. Бет, ты молодец.

— Я пойду отнесу вещи в стирку, — сказал Дик.

— Да, пожалуйста, — кивнула леди Констанс. Дик подобрал вещи Джека и тихонько вышел.

Ему и самому нужно было сменить одежду, поэтому он забежал в свою каюту и сбросил штаны и тунику, вместо них надев узкие шорты и старый свитер Джеза с ужасно растянутым воротом. Чуть подумал и сунул под завязку шорт книгу Шекспира.

Одним из плюсов этого пассажирского рейда было то, что не требовалось экономить воду, и устраивать купание и постирушки можно было хоть каждый день. Дик бросил скомканные вещи в глотку стиральной машины, пошарил в корзине с грязным бельем и выгреб оттуда все, что не грозило полинять на белое сейлор-фуку Джека. Этого все равно было мало: обычно машину запрещалось запускать иначе как загруженной до упора: ведь расход воды всегда был одинаковым, и немалым. Но сейчас капитан махнул на это дело рукой.

Дик закрыл и запустил машину, а сам сел на корзину с бельем и включил книгу. Шекспир ему действительно понравился, Макбет чем-то напоминал Тайра Киёмори, а «Король Лир» хоть и был списан со старинного фильма «Ран», все равно было интересно читать, и Корделия чем-то казалась похожей на леди Констанс.

Теперь он дочитывал «Отелло» — и было уже понятно, что дело кончится плохо: бедняга мавр оказался доверчивым, как ребенок. Правда, Дика покоробила эта странная доверчивость: он был убежден, что хороший человек скорее поверит хорошему, чем плохому, а раз так — Отелло должен был поверить жене, а не клеветнику Яго. Но, видно, несчастный совсем плохо думал о себе, если считал, что жена предаст его при первом же удобном случае…

Он дочитал «Отелло» и убедился, что все ожидания оправдались: утешиться можно было только тем, что негодяй получил по заслугам. Дик не стал открывать последнюю трагедию — «Ромео и Джульетта»; решил отложить ее до вечера, чтобы прочесть после прыжка, во время положенного отдыха. Он закрыл книгу, сунул ее за пояс, надвинул на глаза визор и вызвал из памяти сантора комплекс задач по векторному анализу.

— Тук-тук, — услышал он, решая четвертую. — Как там наши вещички?

Он поднял визор. Бет стояла перед ним, скрестив руки на груди. Дик подвинулся, чтобы она тоже могла сесть.

— Уже скоро. А что Джек?

— Уснул. Не паникуй, Дик, мы к этому уже привыкли. Приступ происходит где-то раз в месяц и длится примерно с неделю. Джек полежит немного — и все. Потом снова будет бегать. Главное — чтобы он не оставался один на это время, чтобы рядом был кто-то.

— Кроме вахты — я готов.

— Большое спасибо, — съязвила Бет. — Без тебя мы никак бы не обошлись. Ладно, не сердись. Я же говорю — мы привыкли. Если бы мама согласилась клонировать железы, провести с ними терапию и пересадить ему — с этим было бы покончено.

— Но для этого, — возразил Дик, — нужно клонировать сначала ребенка, а потом взять у него стволовые клетки и вырастить органы. Это убийство.

— Не занудствуй, монах в дырявых штанах. Убийство — это если из-за маминого упрямства с Джеком случится приступ, когда рядом никого не будет. Сейчас ему пять, а когда будет десять, я уже не смогу ходить за ним хвостом и ни одна нянька не уследит. А генетический материал — не человек.

— Ты говоришь как Моро, — сказал Дик.

— Ну и прекрасно.

— Бет, он говорил это о тебе… Ну, то есть, о том, что в Вавилоне тебя тоже не считали бы человеком, пока ты была в репликаторе. Тебе не дали бы вырасти по-настоящему, а потом какая-нибудь старая оперистая певица записала бы тебе свою память.

— Оперная, — поправила Бет, а потом прищурилась. — Эй, а откуда ты знаешь про оперу?

Дик покраснел.

— Подслушивал, значит. Тц-тц-тц, мальчик, кто же вас воспитывал? Когда капитан Хару, когда шеэд, а когда и никто. Ладно, проехали. Мне все равно надо привыкать к вниманию публики. Тебе хоть понравилось?

Юноша кивнул.

— У меня проблемы с репертуаром, — важно сказала Бет. — Понимаешь, обычно карьера оперной певицы начинается с хора. А я — гем, я могу проторчать в хоре до тридцати лет, а потом буду петь на вторых ролях еще до сорока, и только потом мне, может, дадут главные роли. Ты когда-нибудь видел этих сорокапятилетних Аид с вот такущими задами? — чтобы показать калибр зада, Бет спрыгнула с корзины для белья. — Поэтому действовать надо иначе. Сначала нужно сделать сольную карьеру, зарекомендовать себя. И когда у меня будет имя — то под это имя кто угодно даст денег на постановку «Аиды». Ты слышал «Аиду»?

— Это то, что ты пела?

— Нет, это другая опера. То, что я пела, будет моим сольным номером. Понимаешь, у меня после мутации открылась целая октава внизу, а мама боится, что я поврежу горло и запрещает мне петь сложные партии. Потому я и репетировала там, где вы с Майлзом машете мечами. Но одного номера мало, нужно подготовить целую программу. Что-нибудь совсем новое, не затасканное. О, послушай! Говорят, у тебя навалом сохэйских песен? Давай меняться: я тебе «Аиду», а ты мне — эти песни, может, и найду что-то полезное.

— Хорошо, — сказал Дик, не меняя позы и не отрывая от Бет взгляда. — А «Аида» — это песня или человек? Извини, я мало знаю.

— Аида — это героиня оперы. Знаешь, что такое опера?

— Дом с призраками? — попробовал угадать Дик. Бет засмеялась, но это его не обидело: ему нравился ее смех.

— Опера — это игра, вроде… вроде трагедий Шекспира, но там не говорят, а поют. «Аида» — это о девушке, рабыне в Египте…

— Как Иосиф?

— Да, примерно. Она была эфиопкой, пленницей. Понимаешь, я мечтаю спеть «Аиду», потому что я тоже была рабыней. Я этого не помню, но ведь была. И, по-моему, это будет здорово, если Аиду споет гем. Правда?

— Здорово, — согласился Дик.

— Ну так мы решили: я тебе Верди, ты мне — сохэйские песни. Заметано?

Машина становилась, они одновременно побежали к дверце и столкнулись там плечами.

— Полегче, не пожар, — сказала Бет.

Дверца щелкнула, Дик подставил под влажный ворох ткани корзинку для чистого белья.

— Имей в виду, я не умею пользоваться гладильным прессом, — сказала Бет.

— Это просто, — успокоил ее Дик, раскрывая сушильный шкаф с катком. — Только нужно сначала вещь распрямить как следует.

Они достали из корзины костюмчик Джека и запустили сушилку.

— Осторожно, руки, — сказал Дик. — Вот сюда клади. Теперь запускай каток…

Пшшш! — рубашонка, горячая и почти сухая, упала на руки Бет. Теперь штанишки.

— Ай!

— Я же говорил, осторожно. Больно?

— Ерунда.

Что произошло затем, Дик толком не понял: как-то все случилось очень быстро. Только что они сидели на коленях рядом, и вдруг оказались лицом к лицу, и Бет, не дав ему ни секунды на раздумья, поцеловала его.

Какое-то время они неумело хватали друг друга губами за губы, а потом Бет спросила:

— А по-настоящему ты умеешь? С языком?

Он покачал головой.

— Хочешь научу?

Он кивнул, не соображая толком, на что именно соглашается. Каток вертелся впустую, потом Дик нажал на рычаг остановки. Через минуту Дик и Бет оторвались дуг от друга.

— Ну, я пойду, — сказала Бет, как ни в чем не бывало. Дик снова кивнул, не в силах говорить. Болван болваном.

— Мы условились поменяться музыкой, да?

— Да, — прошептал он. Когда она исчезла, взял свою рубашку и остудил ею лицо — на случай если кто-то войдет.

Перед ним была корзина с кучей влажной одежды и сушилка, через пять часов его ждал прыжок, а он все сидел на полу в прачечной, и пытаясь понять, что же произошло. Потом вывел пальцем на запотевшем стекле стиральной машины кандзи «любовь». И тут же стер.

Глава 3 Корабль, потерпевший крушение

Космоходы бывают или набожными или суеверными. Скептиков среди них нет — слишком многое в их жизни зависит не от них, и слишком невыносима мысль о том, что с этим ничего не поделать.

Капитан Хару был набожен, и весь его постоянный экипаж — тоже. И это не было лишним — по статистике, один из пяти тысяч прыжков — прыжок в никуда. Кто знает, не твоя ли сейчас очередь?

В маленькой часовне теплились две свечи под Распятием, и курились палочки, пропитанные ладаном, обрамляя струйками дыма макэмоно с надписью «Я есмь Путь, Истина и Жизнь». По бокам от статуэтки Марии в нише стояли еще две дешевых пластиковых скульптурки, без которых корабельную часовню и представить было нельзя: Святой Брайан Риордан, Брайан Навигатор, в правой руке держал старинный пилотский наношлем, а левой прижимал к груди цветок ариу, который символизировал его жену Эйдринн; Святой Ааррин, Апостол шедайин, стоял по другую сторону Марии, подняв левую руку в традиционном приветствии, а правой держа развернутый свиток, где на шедда было написано начало Евангелия от Иоанна, переведенного Ааррином. Даже те, кто не владел шедда, как правило, знали, как это звучит: «Имма шаад эйорийя, ит Ша»аримениммайн шаад, ит имма ш"е Ша"арим".

Справа и слева от них были устроены полочки для икон поменьше — любимых святых и покровителей команды. Среди них было и нетрадиционное для иконописи изображение. Проще говоря, обычный голографический портрет. Крупный мужчина в официальном кимоно и с традиционной прической сумоиста хмурил черные брови и чуть прищуривал голубые глаза — скорее смущенно, чем сердито. На черной ткани кимоно особенно ярко сияла олимпийская медаль. Таким Райан Маэда был 16 лет назад. Таким и вошел в историю.

Но вот о его беатификации Констанс до сих пор не слышала.

Когда она задала вопрос капитану, тот хмыкнул, усмехнулся, прокашлялся и сказал:

— Видите ли, миледи… тут у нас кое-кто — догадались? — не стал дожидаться решений Рима. Назначил Маэду святым в частном порядке. Сам себе и адвокат дьявола, и папа.

— А вы? — удивилась Констанс.

— А я не нашелся, что возразить. Вот скажите, возможно ли, чтобы Бог отправил в ад христианина, который пострадал и умер за свой народ?

— Я не рискну дать однозначный ответ на этот вопрос, — покачала головой Констанс.

— Вот и я не рискнул. По совести так не получается. Да я и сам верю, что Райан Маэда -праведник. Так зачем я буду запрещать пацану считать его своим покровителем?

— Нет смысла, — согласилась Констанс тогда. И теперь, улыбнувшись, добавила к короткой литании святым покровителям корабля и экипажа:

— Райан Маэда, воин и исповедник, молись за нас.

Часовня, казалось, еще хранила тени капитана, субнавигатора, пилота и его ученика. Констанс погасила свечи и вышла, плотно прикрыв дверь. Ее ждала койка. Во время прыжкового маневра все, кто не участвует в нем, должны находиться в койках и пристегнуться. Голос капитана, объявивший по терминалам внутрикорабельной связи пятиминутную готовность, напомнил ей об этом. Перед тем, как зайти к себе, она навестила Гуса в его холостяцкой каюте, нашла его в должной позиции и пожелала удачи.

Бет уже уложила в койку Джека, но еще не легла сама.

— Почему ты еще не пристегнулась? — нахмурилась Констанс.

— Тебя ждала.

— Укладывайся немедленно.

Капитан объявил трехминутную готовность. Потом — минутную. Констанс ощутила, как все волоски на ее теле встают дыбом. Так всегда бывало перед прыжком. Физиологическая реакция. Она привыкла.

Что-то изменилось во внутренних ритмах корабля. Потом накатило странное состояние: похожее на обморок, и одновременно светлое. Восприятие обострилось, сознание исчезло. Это слишком походило на сумасшествие, поэтому Констанс, при всей любви к орбитальным полетам, не любила прыжки.

Сила тяжести переменилась несколько раз, восприятие и сознание заняли свои прежние места. Прыжок закончился, но колебания гравитации говорили, что прыжковый маневр идет вовсю, и что он не прост.

— Ма, — Джек захныкал. — Мне плохо. Иди сюда.

Какая жалость, подумала Костанс, что койки не позволяют лежать вдвоем с ребенком. А ведь Джек ни разу не прыгал. Он родился на Мауи. А вот Бет переносила прыжки с легкостью — пилотский дар имеет этот побочный эффект.

— Джеки, милый, потерпи. Скоро закончится маневр, и я тебя возьму.

— Ма-ама!

Корабль тряхнуло. Потом сила тяжести начала нарастать — Констанс на секунду перехватило горло — и вдруг вернулась к норме.

Капитан объявил, что маневр окончен и корабль лег в дрейф. Констанс с облегчением отстегнулась и встала, отстегнула Джека, приласкала его. Хныканье прекратилось.

— Ну а теперь мы будем просто спать, да? — спросила она.

Но едва она принялась раздеваться, как в коридоре раздались уверенные шаги и в дверь каюты постучались.

— Мэм, — сказал Болтон с той стороны. — Капитан просит вас зайти в рубку.

Они поднялись на верхнюю палубу. Прикосновением ладони к сенсорной панели субнавигатор открыл дверь в рубку. — Сюда, мэм.

Он выдвинул ей кресло. Капитан Хару сидел за штурвальным пультом, руки его были заняты рулевой консолью и он ограничился коротким кивком. Горел фиолетовым светом полусферический экран, на нем двигались неспешно небесные тела различной формы. Дик и Майлз лежали голова к голове на пилотских креслах — оба бледные и мокрые, оба время от времени откусывали от плитки шоколада и отпивали через соломинку из пакета с энерджистом. Их работа на сегодня была закончена, но по правилам пилоты должны находиться в рубке еще час после прыжка — на случай, если маневр выхода из дискретной зоны будет таким неудачным, что кораблю останется только спасаться новым прыжком. Леди Констанс читала где-то, что за десять минут объективного времени пилот может потерять килограмм веса, а два часа объективного времени вполне могут привести пилота к смерти от обезвоживания и нервного истощения.

Капитан и Джез Болтон поменялись местами.

— Мы меняем курс, — сказал капитан Хару. — Извините, миледи, но мы получили «Мэй Дэй». Сантор, источник сигнала.

Одно из отдаленных небесных тел, выглядевшее песчинкой в торжественном и медленном водовороте, на экране превратилось в источник круговых волн.

— Вон они, — сказал капитан. — Тридцать пять от нас к востоку, семнадцать сорок две к югу и сорок один к зениту. Сантор, свет.

Зеленое свечение преобразованных радиоволн сменилось естественным светом ближайших звезд. Свет был размытым и белесым, словно «Паломник» прокладывал себе путь в разбавленном молоке. Девять десятых объектов исчезли с экрана, поглощенные этой дымкой, самая ближняя из звезд выглядела примерно как Химера, солнце Сирены, со второй планеты системы, холодной Соледад. Звезда была почти в зените, остальные звезды были не видны, а ближайшим объектом на экране казался бесформенный астероид, неподвижный относительно «Паломника» — видимо, корабль двигался с ним параллельным курсом.

— Место сами видите какое, — сказал капитан. — Сантор, рентген!

Рубку снова залило фиолетовым светом, на экране зажглись сотни звезд и замаячили тысячи астероидов разных размеров.

— Приятненько, а? — спросил капитан. — Одно слово, Пыльный Мешок. Каждый год кто-нибудь тут гробится. Самое главное — выскочить из дискрета параллельно плоскости эклиптики. Мы сумели, а этот бедолага, видно, нет. Так что, миледи, нам предстоит неделя спасательных работ. Черепашьим ходом дотрюхаем денька за два, еще сутки потратим на разведку, и сколько получится — на дело, потом двое суток возвращения на курс, и сутки я оставляю про запас, на всякий случай.

— Что требуется от меня? — спросила Констанс. — Согласие на задержку в пути? Я согласна.

— Нет, миледи, — покачал головой капитан. — Я вашего согласия не спрашиваю, потому что по гражданскому уставу на корабле я первая и последняя власть во время рейса. Я вас просто в известность ставлю.

Леди Констанс улыбнулась.

— Скажите, капитан, а если бы я властью доминатрикс потребовала у вас не менять курса и продолжать путь, не оказывая помощи?

— Я бы ослушался, миледи. А уж после принял от вас такое наказание, какое вы изволили бы наложить. Навряд ли оно было бы хуже, чем тьма вечная, где плач и скрежет зубовный, а ведь Господь наш сказал, что если кто пройдет мимо ближнего, просящего о помощи, то как раз туда он и отправится. Или мы не православные?

— Обидно будет, — сказал негромко Джез, — если окажется, что всех людей с этой жестянки давно сняли, просто какой-то муд… мудрец забыл сигнал отключить.

— Нет, — усталым голосом сказал Майлз. — Там есть живые.

Никто не спросил, откуда он это знает. Майлз в таких вещах никогда не ошибался.

* * *

До Дика Суны наконец-то дошло, что он влюблен.

Не то чтобы он был глуп или душевно холоден — просто ему было не с чем сравнивать. Если бы его спросили, любит ли он кого-нибудь, он бы без колебаний ответил, что любит Бога, коммандера Сагару, своего капитана и Майлза и вообще всех друзей. Если бы при этом уточнили, любит ли он женщину, и не в том смысле, что Деву Марию — он бы после некоторого раздумья назвал леди Констанс, хотя она в его личной иерархии была всего лишь на одну ступеньку ниже Девы. Проведя последние три года жизни среди космоходов, он много знал и о той любви, которую предлагала синеволосая Веспер, но одна любовь и другая никак не соприкасались: первая была наилучшим уделом души, вторая — вещью недостойной настоящего мужчины, потому что в этом случае люди использовали друг друга, чтобы получить деньги в обмен на удовольствие, а Дик с детства затвердил, что использовать других — подло, а позволять использовать себя — глупо. Конечно же, он знал и о том, что Бог благословляет браки, и о святости супружеской любви. Из Катехизиса. Единственный брак, который он наблюдал вблизи — брак мастера и мистресс Хару — полностью соответствовал как этому, так и книжным представлениям, почерпнутым из «Хэйкэ» или жития святого Джона и Эдит: наивысшим выражением супружеской любви была взаимная преданность и верность, хранимая на том и на этом свете. Но Шекспир искривил пространство, подобно Лобачевскому, и параллельные прежде прямые любви духовной и телесной пересеклись. Герои Шекспира говорили о любви теми же словами, что и девушки, подобные Веспер — и все же говорили о той любви, которую Катехизис называл святой. И оказалось, соленые шутки пристали ей точно так же, как святость.

И Дик, и Бет последние годы были лишены общения со сверстниками другого пола, а значит — и минимального опыта, но теорию получали из разных рук: Дик — от прожженных космоходов, чьи откровения только утвердили его в мысли, что блуд — жуткая гадость, а Бет — из болтовни вавилонских девчонок, которые, по их словам, на каникулах успели попробовать и то, и это, да из любовных романчиков настоящего и прошлого. Ей практика представлялась несколько иначе, чем ему, а он этого знать не мог, а если бы и знал — не поверил бы, так как его влюбленное сознание уже успело наделить Бет всеми мыслимыми добродетелями.

Он не мог расценить внезапно подаренный поцелуй иначе как признание в тех же самых чувствах. Будь он хоть немного опытнее или имей чуть больше склонности к рефлексии, он бы понял, что тут все одновременно и проще, и сложнее, чем кажется на первый взгляд. Юноша и девушка тех лет, когда пол впервые во весь голос заявляет о себе, запертые в тесном пространстве корабля, в некотором роде обречены пережить влюбленность. Взрослые, надо сказать, прекрасно это понимали, и до приступа, случившегося с Джеком у юной пары не было возможности остаться наедине. Но когда болезнь свалила маленькую дуэнью с ног, и всеобщее внимание сосредоточилось на малыше, все произошло само собой:

— Когда рукою недостойной грубо

Я осквернил святой алтарь — прости.

Как два смиренных пилигрима, губы

Лобзаньем смогут след греха смести.

— Любезный пилигрим, ты строг чрезмерно

К своей руке: лишь благочестье в ней.

Есть руки у святых: их может, верно,

Коснуться пилигрим рукой своей.

— Даны ль уста святым и пилигримам?

— Да, — для молитвы, добрый пилигрим.

— Святая! Так позволь устам моим

Прильнуть к твоим — не будь неумолима.

— Не двигаясь, святые внемлют нам.

— Недвижно дай ответ моим мольбам.

Твои уста с моих весь грех снимают.

—Так приняли твой грех мои уста?

— Мой грех… О, твой упрек меня смущает!

Верни ж мой грех.

— Вина с тебя снята.

Проблема Ричарда Суны была еще и в том, что он был человеком действия. Трагедию Шекспира он прочел одним духом, за время отдыха, положенного ему после прыжка. А потом задумался. Ромео поначалу показался ему плаксой и размазней, но потом, когда он быстро заключил с Джульеттой брак и убил Тибальда, Дик переменил свое мнение — Ромео в его глазах стал парнем решительным, даже слишком. Финал трагедии ему, само собой, не понравился, хотя и не особенно шокировал — двойное самоубийство влюбленных было в нихонской культуре темой традиционной, и единственное, что мог бы вменить предок-язычник Ромео в вину — это недостаточно мужской способ свести счеты с жизнью.

Впервые Дик серьезно подумал, что монахом может и не стать. При мысли о том, чтобы сейчас расстаться с Бет и никогда больше не видеть ее и не говорить с ней, казалось, кровь сворачивается как кислое молоко. Но если он хочет сохранить себя и ее в чистоте, другое поведение невозможно: еще одно свидание наедине — и он пожелает большего, чем этот торопливый поцелуй через корзинку для белья. Просто потому что находиться рядом с Бет и не желать большего нельзя. Но пожелать большего — означало пожелать и всего остального: он ведь не может обесчестить и покинуть ее. Невозможно было мечтать и о Бет и о Синдэне. Следовало выбирать.

Здравый смысл подсказывал избегать частых и тесных контактов — но в тесных коридорах «Паломника» это было невозможно. Они обедали, завтракали и ужинали все вместе, кроме того времени, что он проводил на вахте. Если он начнет бегать от Бет, все скоро поймут, что к чему, и насмешкам не будет конца. И… И Бет может обидеться…

Проблема была еще и в том, что среди экипажа «Паломника» никто не годился на роль брата Лоренцо. Дик заранее знал, что скажут ему капитан и Вальдер — «Не смей и думать», заранее знал, что скажет Джез: «А что у вас отвалится, если вы немножко друг за друга подержитесь?». Над шрамом шутит тот, кто не был ранен. Майлз, наверное, скажет: «Я не человек и не могу давать человеку советы». Но Майлз, по крайней мере, сохранит тайну, а Дику позарез требовалось выговориться.

Он вызвал через сантор тот диск, что дала ему Бет — «Аиду» — сдвинул сантор на глаза и погрузился в музыку и зрелище. Примерно в середине второго акта замигал огонек внешнего вызова и, включив экран наружного наблюдения, он с удивлением увидел Бет.

Сердце замерло. Она была одна, и он был здесь один. Правда, в любой момент их могли вызвать, но эта иллюзия чужого присутствия никуда не годилась.

Бет перед закодированной дверью нетерпеливо перетаптывалась с ноги на ногу, вертя в руках диск с сохэйскими песнями. Она знала, что он здесь и искала встречи с ним наедине, иначе передала бы диск в каюте, при Майлзе.

«В твоих глазах страшнее мне опасность, чем в двадцати мечах…»

Дик нажал на кнопку, открывающую двери, и Бет вошла. Она исчезла с экрана, а через мгновение появилась за прозрачным окошком в двери и помахала ему рукой. Он открыл ей дверь.

— Тебе нельзя здесь быть, — сказал он. — Запрещено!

— Ага, знаю. Джек скучает по тебе. Когда этот амбал тебя сменит — приходи к нам в каюту.

Она положила диск на пульт.

— Понравилось? — спросил Дик.

Бет положила пальцы ему на губы.

— Знаешь, — серьезно сказала она. — Нет.

На этот раз их разделяли только два слоя ткани: хлопок грубой вязки и трико в обтяжку. Волосы Бет были одного цвета с ее туникой: гранатово-красного. Гемам и фемам окрашивают волосы в неестественные цвета: естественные — привилегия естественнорожденных людей. Но этот цвет был сейчас как драгоценность. Дик коснулся ладонью волос девушки, провел по ним, замирая от восторга. Ее кожа, особенно там, где вырез туники открывал ключицы, на вид казалась сухой и матовой, как самый лучший шелк, и ему почти мучительно хотелось проверить, какая она на самом деле. Бет прижалась к нему и он перевел это на свой язык как «можно», склонился к мочке ее уха и осторожно провел под ней губами.

Он понял, почему мужчины идут ради этого на подвиг, на грех, на безумство и преступление. Понял, почему Дзихэй предал жену, а Макбет — короля. Почему Бласко Рид с левиафаннера «Сегредо» застрелил Хью Эдмундссона с «Ран» в баре «Кахуна» из-за девки по имени Джемма. Почему Ромео, увидев Джульетту мертвой, выпил яд. Почему в Библии это называется «познать»…

Он умирал от нежности, забывая обо всем на свете, когда касался ладонями кожи Бет там, где большой вырез топа приоткрывал плечи, чувствуя ее грудь на своей груди. Если бы его сейчас оттащили, он бы, наверное, закричал. Он знал до сих пор лишь сдержанную мужскую ласку: пожатие руки или плеча, короткое и крепкое объятие, братский хлопок по спине… Мистресс Хару была суровой дамой, да и возраст, в котором его взяли на корабль, уже не располагал ее к нежностям. Его сердце плавилось и кипело от мучительного чувства, в котором смешались тоска и радость. В нем одновременно рождался порывистый, чувственный мужчина и умирал недоласканный ребенок, и чей голос звучал громче — он не пытался понять.

— Ты весь твердый какой-то, — сказала Бет, просовывая руку под его свитер. — Где не кости, там мускулы.

Он был твердым и там, где не было ни костей, ни мускулов.

— Сюда придут, — прошептал Дик. — Тебе нельзя здесь быть.

— Открой мне дверь на лестницу.

Они вышли из пультовой, и сквозь смотровое окошко Дик увидел, что пришел лифт.

— Быстрее! — они опрометью бросились за угол, пробежали по коридору и Дик открыл девушке дверь наверх.

— Ты где шлялся? — рыкнул Вальдер, когда он вернулся. Хотя антиграв был двигателем стабильным, оставлять его без присмотра все равно не рекомендовалось.

— Отлить ходил, — соврал Дик.

— Пять минут потерпеть не мог?

— Не мог.

— Вали отсюда.

Легкость, с которой из Дика выскочило вранье, испугала его — но не настолько, чтобы испортить все впечатления. Однако время шло, и они угасали, а ложь не забывалась.

* * *

Утром Жирного Вторника «Паломник» снова отключил двигатели и лег в дрейф. Теперь корабль, потерпевший бедствие, был виден на экранах отчетливо: носитель стандартного транспортника, той же конфигурации, что у «Паломника», только массивнее, и в том месте, где на «Паломнике» были закреплены вельботы, на разбитом корабле были контейнеры для перевозки скота.

— Майлз, — поинтересовался Болтон, которому предстоял строгий пост перед выходом в открытый космос, — а не окажется ли так, что мы все затеяли ради какой-нибудь миннегагской буренки?

— Там шэйин, — качнул головой Майлз[21].

— Твоя уверенность меня радует, — усмехнулся Джез. — А то ведь одному Суне поститься в кайф, он все равно монахом будет, а мне, хоть и Пепельная среда, к вечеру будет жрать хотеться. Так хотелось бы эту жертву принести ради чего-то стоящего.

Дело было во время завтрака — первого, к которому вышел переболевший Джек и последнего для тех, кто участвовал в спасательной высадке — до ее окончания.

— А почему? — небрежно поинтересовалась Бет. — Я думала, комической болезни у вас не бывает.

— Ее у нас не бывает, фрей, — вздохнул Джез. — Но на разбитых кораблях другой раз такое видишь, что потом скафандр долго можно отчищать. Так мы с Суной лучше перестрахуемся.

Спасательную партию составили Джез, Дик и Майлз в качестве пилота на вельботе. Капитан Хару должен был контролировать ход дела с мостика, а Вальдер — занять место во втором вельботе и быть готовым в любой момент лететь на помощь.

Капитан показал за завтраком распечатку изображения с экрана. Даже несведущему в космическом деле причина гибели корабля была очевидна: ходовая часть была оторвана от гондолы с мясом.

— Первичные повреждения, скорее всего, были нанесены одним из малых астероидов, — сказал лорд Августин. — Выходя из дискретной зоны, корабль не успел сманеврировать в направлении параллельном плоскости эклиптики астероидного пояса. Туманность помешала ему верно оценить степень опасности, малый астероид ударил платформу, и кавитационный резонанс вышел из-под контроля.

— Ваша правда, милорд, — согласился капитан Хару. — По кораблю должна была пройти ударная волна. На самых нижних палубах не мог уцелеть никто.

— Ужас, — сказала Бет.

— Так что о миннегагских буренках ты можешь не беспокоиться, Болтон, — прокомментировал со своей стороны Морита. — В этих контейнерах тоже все погибло. Впрочем, если тебя устроит говядина высокочастотной варки…

— Моро, заткни хлебало, — сказал Вальдер.

Из-за его грубости шутливая реплика Джезекии: «В Пост? Говядину?» — пропала даром. Моро встал из-за стола и ушел на кухню.

— Вальдемар, — сказала холодным голосом леди Констанс. — Я думаю, вам имеет смысл извиниться перед мастером Моритой. Ваша грубость была неоправданна.

— Пусть не потешается над тем, что не смешно, — Вальдер тоже встал и вышел из-за стола.

— А ну вернись! — крикнул капитан. Вальдер остановился на пороге и нехотя повернулся.

— Извинись пойди.

— Благодарю покорно, капитан, — Моро появился в окошке раздачи и очень, очень осторожно поставил на стойку поднос с ледяным чаем. — Я не нуждаюсь в извинениях, вырванных командным методом у человека, по-видимому, считающего себя правым.

— Так ведь он не прав, — сказал капитан. — Пока мы все вместе на моем корабле, мы будем учтивы, особенно сегодня и завтра. Так что я прошу у вас прощения за этого грубияна, мастер Морита, — капитан поклонился. Его примеру последовали Майлз и Дик.

Вавилонянин сжал губы, а потом сказал:

— Я принимаю ваши извинения, мастер Хару. В свою очередь признаю, что был неправ. Я говорил слишком неосторожно и не думал, что кто-то может это принять на свой счет.

— Ладно, — процедил Вальдемар, немного помявшись. — Может, и я погорячился, и принял на свой счет то, чего не должен был принимать. Прошу прощения. Мир?

Моро пожал плечами.

— Мир, мастер Аникст. Как там у вас — всем людям доброй воли?

— Аминь, — буркнул Джез. — Так мне Жирного Вторника еще никто не портил…

* * *

Вид через экраны корабля был крайне неважный — фиолетовый свет преобразованного рентгеновского излучения резал глаза, но иначе было нельзя: капитан Хару следил за дрейфующими астероидами. В ближайшее время ни один из них не грозил столкнуться с разбитым звездолетом, но, по словам капитана, обстановка в Пыльном Мешке могла измениться в течение каких-то пяти минут.

Поэтому Констанс сосредоточила внимание на малых экранах — визор вельбота, а также визоры шлемов Дика и Джеза.

— Подлетаем ко второму стыковочному стволу, — Джез докладывал о малейших переменах в обстановке. — Думаем попасть внутрь корабля через переходники контейнеров — кто-то же ходил и кормил эту скотину.

— Разумно, — согласился капитан.

На верхнем малом экране видны были две маленькие фигурки, летящие к кораблю на ранцевых двигателях. Корабль уже не выглядел игрушечным, как на обзорном экране «Паломника» — он был огромен, темен и цвет имел какой-то неопределенный, как у древнего моллюска, о котором нельзя сказать, серый он или рыжий или бурый.

На двух малых экранах все выглядело еще страшнее — потому что оба спасателя словно бы падали вниз, в большую трещину, которая надвигалась, как отверстая пасть, и клочья композита, заполнявшего простенки корабля, казались ошметками пищи, застрявшими в зубах чудовища.

На большом экране пасть поглотила спасателей — одного за другим. На двух малых экранах была полнейшая темнота — пока спасатели не включили налобные фонари.

— Здесь все-таки задраено, — сказал Джез. — Правда, не металл, а композитный пластик. Кэп, сканеры показывают, что ничего живого здесь нет — прошу разрешения разрезать переборку.

— Даю разрешение.

Джез отстегнул от пояса плазменный резак, начертил им на переборке неровный круг.

— Дик, дай мне упор в спину. Так, спасибо, — в кадре возникли две ноги, упершиеся в середину круга. Пережженный композит хрустнул и подался внутрь, за ним вплыл сам Джез.

Констанс только мельком успела увидеть в кружке света чье-то перекошенное лицо, руку, сведенную судорогой, еще лицо, ноги… Весь кошмар промелькнул за одно мгновение — словно в темной комнате быстро осветили фонариком картину Босха.

— Черт! Дьявол!

А потом луч фонарика метнулся в сторону и уперся в стену.

— В чем дело, Джез? — чуть ни не в один голос спросили капитан, Майлз и Дик.

— Нет я в полном порядке, — голос Джеза чуть дрогнул. — Это только с непривычки страшно. Дик, залетай сюда потихонечку…

Когда Джез снова развернулся к страшной картине, Констанс зажала рот рукой.

Болтон был прав: живых здесь не было. Только мертвые. В основном мужчины — Джез и Дик раздвигали трупы руками, чтобы пробраться к выходу — но вот, приведенный в движение кем-то из них в жутком немом вальсе закружился и женский труп, и несколько совсем маленьких тел.

И все они под лучом фонаря приобретали оливково-золотистый цвет. Или красный. Как говорил Моро? Говядина СВЧ-варки? Констанс начала про себя читать молитву по исходе души.

— Переходник открыт, — сказал Джез. — Входим в корабль.

Леди Ван-Вальден увидела глазами спасателей грузовой коридор — почти точь-в-точь такой, как на Паломнике.

— Прошу разрешения разделиться, — сказал Джез. — Я обыскиваю эту палубу, Дик — нижнюю.

— Разрешаю.

Теперь малые экраны показывали разные картинки и каждый спасатель докладывал о своих перемещениях отдельно. Трупы были и здесь — по одному обнаружили Джез и Дик. Они были в еще более страшном состоянии — просто вскипели изнутри и лопнули, но умерли они еще раньше, когда корабль был просто разорван взрывом двигателя. Однако именно на этой палубе обнаружили и живых.

— Это ремонтная капсула, — доложил Дик. — И в ней кто-то… Я не могу разглядеть, это что-то странное.

— Странное или не странное, а если оно живое, давай его сюда, — сказал капитан.

Было решено, что Дик отбуксирует спасательную капсулу в вельбот, а Джез продолжит обследование корабля.

Третья палуба при разгерметизации автоматически заблокировалась и не попала под высокочастотный удар — вот, почему спасся, точнее, сбежал экипаж. Гемы, закрытые в коридорах, каютах и служебных помещениях, умерли от удушья, но там Джез нашел последних живых. С ними все было гораздо сложнее, чем со спасательной капсулой — они находились в наглухо задраенном санузле и на стук не отзывались — видимо, были без сознания.

— Придется резать наружную стену и подводить переходник, — сказал Джез. — Так что я отправляю Дика на корабль с этой капсулой и жду его с переходником. И пришлите мне Моро, я хочу, чтобы он помог провести трубу. А я тем временем закончу сканировать корабль.

Картинка на экране переменилась: маленькая фигурка, толкающая перед собой глыбу ремонтной капсулы, медленно подплыла к вельботу и исчезла в его шлюзовой камере, после чего вельбот развернулся и поплыл к кораблю.

* * *

Когда Дик вскрыл ремонтную капсулу, он увидел там такое, что правая рука сама прыгнула ко лбу — перекреститься. Больше всего это походило на сложенного вдвое демона.

— Это гем, — услышал он в наушнике голос Моро. — Боевой морлок.

— Это человек, — отрезал капитан.

Но в капсуле находился не только человек. Там была еще и тварь мышасто-серого окраса, нечто среднее между догом и пантерой. Дик ни разу не видел таких животных вживую, но довольно часто — в изображении: это был хевронский кос, продукт генной инженерии XXI века. Ни того, ни другого Дик не в силах был вытащить из модуля: кос весил, наверное, чуть поменьше его самого, а морлок — вдвое больше его самого вместе со скафандром.

— Оставь их, — велел капитан Хару. — Сделай человеку укол и переходи к следующему. Джез, Вальдер, режьте этот ящик.

Дик уколол морлока стандартной смесью для умирающих от истощения, переменил капсулу в инъекторе и склонился над следующим пострадавшим — тоже гемом, но из рабочей касты, которую называли «тэка».

Всего пострадавших было пятеро: четыре «тэка» и один морлок. У Джеза и Моро ушло почти три часа на то, чтобы подвести переходник (для этого пришлось разрезать две переборки) и втащить всех четырех в катер.

Ургентную помощь им оказали прямо во втором шлюзовом отсеке. Старший тэка, вдохнув обогащенной кислородной смеси, пришел в себя на несколько секунд, пробормотал слова благодарности и снова впал в забытье. Всех пятерых разместили в пустых каютах временного экипажа. Потом Джез сделал еще одну ходку на «Вальдек» — так назывался разбитый корабль — и вывинтил блок памяти сантора.

Корабль шел с Джебел-Кум — регистрационные документы остались в санторе, — и вез на борту свыше сотни гемов, в основном — рабочих (в копии грузовой декларации они значились как тонкорунные козы-викуньи). Когда произошла катастрофа, уцелевшие члены экипажа покинули корабль в спасательном модуле, оставив свой живой груз на произвол судьбы.

— То что вы видели в контейнерах, — на правах доминатрикс леди Констанс принимала участие в заседании офицеров экипажа. — Это тела рабов? Неужели кто-то вывозит гемов из Империи за Периферию, чтобы там продавать?

— Этот корабль шел в Империю, чем угодно поклянусь, — сказал капитан Хару. — Когда кто-то придет в себя, мы узнаем наверняка, но я так думаю, что это не рабы, а нелегалы.

— Нелегалы? — изумился лорд Августин.

— Они самые. Гемы теряют работу на многих новых землях. Ну, а жить как-то надо, они и перебираются в Империю всеми правдами и неправдами.

— Но ведь есть имперская программа адаптации, — возразила леди Констанс.

— И сколько они адаптируют? Полтора миллиона в год? Это капля в море. Миледи, гемов на этих планетах — как муравьев, вся экономика строилась на гемах. У вас на Мауи этого не водится, оттого что это новая колония и там еще не успели наплодить зелененьких. А на Джебел-Кум сплошные шахты и ничего кроме шахт. Народ теряет работу, потому что Вавилон больше не покупает иридия и осмия, а Империя покупает на Ракшасе. Зуб даю, что они летели на Ракшас.

— Бывает всякое, — вступил в разговор Джез. — Бывает такое, что гемов собирают вроде как лететь в Империю, а на самом деле — продают в Вавилон. Там теперь большой спрос на это дело, потому что много питомников Мицуи наши погромили.

— Ужасно, — качнула головой леди Констанс. — Но что же мы будем делать с этими спасенными?

— А что с ними делать, — проворчал капитан. — Сдать на ближайшем синдэн-посту. Ради этого, миледи, нам придется малость переменить курс. Это нас еще на недельку задержит.

— И что с ними будет дальше?

— Депортация, — пожал плечами Джез. — Они должны находиться под инквизиционным надзором. Особенно этот… — субнавигатор показал руками вверх и в стороны, обозначая размах плеч боевого морлока.

Леди Констанс недолгое время молчала.

— Где точка перемены курса? — наконец спросила она.

— В секторе Кентавра, после второго прыжка, — ответил Майлз.

— Значит, трое суток на принятие решения у меня есть?

— Двое суток и семнадцать часов, сударыня, — сказал Джез. — А может, и меньше, потому что я постараюсь выбраться из Пыльного Мешка как можно быстрее.

* * *

Первым пришел в себя Рэй.

Он услышал над собой тихий разговор, но предмет его был таков, что он решил не открывать глаз. Говорили мужчина и женщина — точнее, юноша и девушка.

— Ты что и вправду никогда не трахался?

— Конечно, трахался. В школе — часто. Я старался не трахаться, только не получалось ничего: знаешь, есть такие, которые, пока их не трахнешь как следует по уху, не отстанут.

Девушка засмеялась — заразительно, от души, даже с легкими тихими подвываниями. Рэй тоже — но без звука: не хотелось выдавать себя и ставить детишек в неловкое положение.

— Рики, ты вгонишь меня в гроб, — сказала девушка наконец. — Во цвете лет, без покаяния. Трахаться и драться — это, мягко говоря, не одно и то же. Трахаться — значит заниматься любовью.

— Извини, я не знал. Нет, тогда нет.

— Забавно. Болтают, что у космоходов жена на каждой станции.

— Мало ли, что болтают. Да, есть такие… Только это неправильно. Капитан всю жизнь был верен мистресс Хару, и теперь тоже.

— Так он уже старый. А Вальдер? А Джез?

— Вальдер… он редко ходит к девицам. Лицо и все такое. А у Джеза есть девушка, но только одна, на Санта-Кларе.

— Вот видишь. А почему у тебя нет девушки?

— Я же говорил: я хочу поступить в Синдэн.

— Так это еще когда будет-то. Лет через семь? Или десять? А до тех пор что? Слушай, Дик, я не поверю, если ты скажешь, что тебе ни разу не хотелось.

— Невозможное человекам возможно Богу.

— Суна, ты невыносимый зануда, — вздохнула девушка. А потом добавила: — А я в школе тоже дралась.

— Правда?

— Точно. Знаешь, эти вавилонские сучки решили объявить мне бойкот… Ну, сам понимаешь, почему. Они ничего другого не могли мне сделать, я все-таки мамина дочка, хоть и приемная — так они сговорились делать вид, будто вообще меня не замечают. Будто я пустое место. И, что самое подлое, втянули в это несколько наших… Ну, этот номер у них недолго проходил. Я подошла к Нанне — это была у них заводила, вся такая из себя голубых кровей — и спросила: меня что, и в самом деле не видно и не слышно? — девушка захихикала.

— А она?

— Ноль внимания, кило презрения. И тут я что есть духу залепила ей между глаз. Знаешь, носик у нее хоть и аристократический, а вспух что надо. И я ее спрашиваю — «А теперь»? И ты знаешь что? Она так и не соизволила со мной заговорить.

— Тебе было что-нибудь за это?

— Мама заставила меня просить прощения. Тут-то она, конечно, уже не смогла морду воротить — это же при маме было. Но после снова взялась за старое, а потом родители забрали ее из этой школы. Блин. Она даже не заплакала, стерва такая.

— Бет, не ругайся так, пожалуйста. Мне плохо, когда я такое от тебя слышу.

— Да ну? А я думала, ты еще более «такое» слышал от своего капитана.

— Я не об этом. Ты просто говоришь на себя, чего не думаешь. Ты ругаешь человека за то, что ты ударила его, а он не заплакал. Ты не такая, зачем так говорить?

— Вот как раз я такая! Ты просто не знаешь, что это — когда тебя вот так вот медленно уничтожают просто за то, что ты не такой как они. Если бы я смогла, я бы… не знаю, что сделала! Глаза бы ей выцарапала. Я человек, понятно!? Никто не смеет смотреть на меня как на пустое место!

— …А мне всегда хотелось, чтобы меня не замечали, — неуверенно ответил юноша.

— Это потому что ты не гем.

— Не знаю, может быть… Просто все быстро узнали, что я сохэй, и начали говорить всякие гадости — ну, ты знаешь, про сохэев говорят, что они…

— Гомики? Или это для тебя тоже новое слово?

— Н-нет, я его знаю… А потом еще были такие, которым просто драки хотелось. И такие, которым нравилось доставать… ну, таких как ты. Заставлять их прислуживать, бить и все такое. Им, наверное, хотелось бы тоже, чтобы их просто перестали замечать.

— Это трусость.

Рэй открыл глаза, пораженный тем, что девушка — тоже из сотворенных. Она и была такой — правда, не гемом, наметанный глаз морлока сразу определил это — а фемом. С красными, как пески Джебел-Кум, волосами, стройненькая и дивно сложенная — юноша, сидящий напротив нее, казался по сравнению с ней каким-то недоделанным, недозрелым. Он совсем недавно, что называется, «вытянулся», но мышцы не успевали за скелетом, и оттого парнишка казался тощим. Кисти рук и ступни были словно куплены на вырост, а предплечья, на удивление мускулистые для мальчика его лет, казались чуть ли не толще бицепсов. У ног мальчика лежал Динго, положив голову ему на колени, и утробное мурлыканье здоровенного коса примешивалось к далекому рыку двигателя: мальчик большим пальцем правой руки гладил серую зверюгу возле угла пасти, а остальными почесывал ее под подбородком.

Рэй изумился: столь смелую ласку Динго позволял только ему, своему хозяину. Все прочие могли разве что слегка погладить его по загривку.

— Хорошая собачка, — девушка протянула к голове пса руку и как бы невзначай коснулась руки юноши. Динго повернул голову и зарычал. — Но-но, тихо! Или ты кошечка?

Рэй кашлянул. Притворяться дальше не имело смысла, да и хотелось пить. В первую очередь — пить. Юноша прошептал что-то вроде «оро».

— Воды, — сказал Рэй.

— Соевого молока, — возразила девушка и наполнила стакан из термоса. Рэй осушил стакан одним духом.

— Еще?

— Если можно, фрей.

— Меня зовут Элисабет о’Либерти Ван-Вальден, — важно сказала девчонка. — А его Ричард. Или просто Рики. Или Дик.

Рэй осушил и второй стакан подсоленной белой жидкости. Динго, услышав голос хозяина, попытался забраться к нему на колени, но Рэй, мгновенно приласкав, отстранил его.

В левой руке что-то торчало. Игла капельницы. Рэй вытащил ее. Голова слегка кружилась, но во внутривенном питании он больше не нуждался.

— Порше Раэмон, — представился он. — Где я? Вы сохэй, мастер Ричард? Это патруль Синдэн?

— Нет, мастер Порше, — юноша слегка смутился. — Это левиафаннер «Паломник».

Рэй приподнялся на локте и огляделся. На четырех койках каюты лежало четверо рабочих гемов. Значит, еще кто-то спасся. Жив Господь… Самого Рэя устроили на полу, и, садясь, он поморщился — хвост немного затек.

— Мы не смогли поднять вас на койку, — извиняющимся тоном проговорил парнишка. — Гомэн.

— Не за что, — ответил Рэй. — Какой сегодня день?

— Девятое февраля, — ответила девушка. — А когда вы потерпели крушение?

— Первого, если голова не подводит. Скольких спасли, кроме этих четверых и нас с Динго?

— К сожалению, никого, мастер Порше, — мальчик мотнул головой. — Наверное, капитан захочет поговорить с вами…

В это время дверь открылась и в каюту вошел беловолосый вавилонянин с подносом, на котором дымились две коробочки зеленого риса. Если бы юный мастер Ричард имел реакцию похуже, случилось бы смертоубийство: Динго ни с того ни с сего зарычал, прижал уши и прыжком бросился на вошедшего.

— Лежать! — рявкнул на него Рэй, но кос, распластавшись в воздухе, уже летел к своей жертве.

— Назад, Динго! — Ричард прыгнул вместе с косом, одновременно с криком Рэя, и, показывая ухватку классного гравиполиста, вцепился в шею зверя обеими руками, завалил того на пол и прижал собой. — Лежать, плохая собака!

Вавилонянин, надо отдать ему должное, бровью не дернул, глядя на коса, рычащего бессильно у самых его ног и на мальчика, зажавшего шею твари в «двойной нельсон». Рэй снова изумился: никому, кроме него самого, Динго такой выходки не спустил бы с рук: цапнул покрепче и выдрался. А мальчишке подчинился…

Вавилонянин спокойно поставил свой поднос на полку у двери, шагнул назад из каюты и задвинул дверь за собой.

— Кто это был? — спросил Рэй, когда все перевели дыхание.

— Мастер Морита, наш суперкарго, бортмех и судовой повар. Почему это Динго на него так взъелся?

— Чтоб я знал, — пожал плечами Рэй.

* * *

— Бортмех наш говорит, что твой пес опасен, — нахмурившись, сказал капитан. — Что его истребить надо. Что скажешь?

— Сначала меня придется истребить, — проговорил медленно Рэй.

— За этим, если что, дело не станет, — капитан дернул рукой за спину, где у него был пистолет под курткой, но не закончил движения и для вида почесал бедро. — Ты не думай, что раз ты такой здоровенный, то одной левой сделаешь нас всех.

— Я не думаю, сэр, — ответил Рэй. — Просто Динго мой друг, и я его в обиду не дам.

— А Морита мой бортмех, хоть и временный, и я его в обиду не дам! — капитан хлопнул ладонью по столу.

— Дело здесь вовсе не во мне, — вступил в разговор Моро. — А в том, что зверь может нанести вред находящимся на борту женщинам и детям. Косы псевдоразумны, их вывели как охранных зверей со сложным набором реакций; иногда эти реакции конфликтуют между собой, и последствия могут быть непредсказуемы.

— Но ведь он не трогает Джека, — возразила леди Констанс. — Пока Динго не бросился на вас, я позволяла ему играть с малышом, один раз они даже заснули вместе.

— И младшего матроса вашего он не трогает, — добавил Рэй. — И никого, кроме бортмеха.

— Так что вы предлагаете? — спросил Моро. — Я должен вести жизнь затворника в кухне и забыть о выполнении своих профессиональных обязанностей?

— Где ты взял тварюгу? — спросил капитан.

— Она прибилась к нашему туртану на Картаго, когда мы проходили подготовку, — ответил Рэй. — Наверное, потеряла своих хозяев. Потом, при Андраде, отряд выбили, туртана тоже убили, я попал в плен, ну и Динго со мной. Он был со мной и в Крестовом Походе. Мы все время вместе.

— Так вы, стало быть, ветераны Крестового Похода? — в голосе капитана проскользнуло уважение. — С какого года?

— С восьмого, сэр. Высадки на Анзуде и на Ньяле.

— Их послушать, они все ветераны, — проворчал Вальдер.

— Значит, вот что, мастер Порше или как тебя там, — заключил капитан. — Чтобы я эту псину или кошачину без тебя нигде не видел. Увижу — пристрелю, понял? Дерьмо за ней убирать тоже будешь сам. Увижу, что где-то нагажено — тоже пристрелю скотинку без разговоров, святым Патриком клянусь. У меня чистый корабль. Усек?

— Динго — чистоплотный кос, мастер Хару, — сказал Рэй. — Ему нужно только место показать, куда ходить…

— Устраивайся с ним как знаешь, — отмахнулся капитан. — Поехали теперь с вами разберемся, — он перевел взгляд на четверых гемов-рабочих.

Они с трудом говорили на астролате, а аллеманским владел только один, поэтому капитан через Майлза общался с ними на нихонском. Капитан говорил на нихонском и сам, но так было понятнее всем другим участникам разговора, а особенно — леди Констанс.

Гемов звали Том, Остин, Бат и Актеон, и были они одной рабочей ячейкой. Том, старший и по возрасту, и по положению, владел астролатом лучше остальных и даже умел читать и писать. Он представлял собой квалифицированную рабочую силу, организатора и координатора ячейки. Сама же ячейка специализировалась на обслуживании шахт — проводке вентиляции, освещения, монтаже очистителей воздуха.

В остальном все было именно так, как предположил капитан: шахты Джебел Кум закрывались одна за другой, ячейке было все сложнее найти работу, и однажды они поддались на уговоры одного капитана транспортной шхуны, организовывавшего вывоз в Империю. Спаслись они лишь потому, что в этот момент чинили воздухоочиститель в санузле, и при разгерметизации корпуса сработавшая автоматика закрыла санузел наглухо. Там была вода, у гемов с собой имелись фонарики для подсветки, так что они смогли доремонтировать воздухоочиститель и подключить его к резервному источнику энергии. От вращения корабль прогревался равномерно, газопылевая смесь кое-как сохраняла тепло окутанной ею звезды. На шестой день гемы начали терять сознание от голода, на восьмой — выдохся и работал в четверть силы источник питания воздухоочистителя. Если бы «Паломник» опоздал на сутки — он не нашел бы никого из них в живых.

С Рэем было немного иначе. Ему многие предлагали работу. Здоровенный боевой морлок класса «Геракл» на пике своей формы требовался и бандитским группировкам, и рейдерам, и владельцам шахт. Но Рэй не хотел становиться бандитом или пиратом, не хотел и участвовать в подавлении волнений свободнорожденного персонала шахт — потому что знал: участие морлоков в этом подавлении отзовется на судьбе вольнонаемных гемов погромами и убийствами. Когда последнее, что связывало его с Джебел-Кум, погибло, он договорился с капитаном «Вальдека».

В момент столкновения Рэй был в коридоре рабочей секции. Ударная волна докатилась до него, но они с Динго были сделаны из более крепкого материала, чем рабочие гемы и обычные люди, а потому выжили. Потом он увидел, как команда грузится в шлюпки, угрожая оружием находящимся на борту гемам. Спасать их никто не собирался: «Вальдек» был транспортным кораблем, места в спасательном модуле хватало только для экипажа. Рэй не стал вступать в драку за место на борту. Давление в отсеке стремительно падало, но Рэй, десантник, кое-что знал о кораблях и знал, что на нижнем уровне должна быть ремонтная капсула. Там все было затянуто смрадным дымом, в невесомости плавали два изломанных и обгорелых трупа — но капсула осталась неповрежденной. Они с Динго забрались туда и задраились — и в следующий момент нижние секции корабля окончательно раскололись.

У Рэя и Динго не было ни пищи, ни воды, и запас воздуха был весьма ограничен, но оба они могли тормозить свой метаболизм. Стиснутые в капсуле, как два близнеца в материнской утробе, они впали в разновидность комы, которая позволила обоим протянуть еще несколько суток.

«Паломник» оказался в Пыльном Мешке очень вовремя.

Глава 4 Спасенные с «Вальдека»

Догмат «О человеческом достоинстве», принятый на Третьем Петропавловском Соборе 2652 года, гласил, что все существа, наделенные плотью, разумом и свободной волей, являются детьми Божьими независимо от их происхождения и внешнего вида, им от рождения принадлежит достоинство человека и никто не вправе его отнимать. Таким образом догмат объявлял всех гемов людьми и категорически запрещал верным применять по отношению к ним все то, что запрещено применять по отношению к людям: эвтаназию, ментальное программирование, использование их органов и тел без их на то согласия, использование их труда без справедливой платы. Несоблюдение грозило интердиктом, а в случае упорства — то и церковным отлучением.

В это же самое время в Вавилоне разразилась война двух крупнейших военных кланов — Рива и Кенан. Причиной войны была политика дома Адевайль, уже почти полтора века удерживающего Директорию в своих руках. Политика была проста и эффективна: Солнце, избираемый «пока это тело служит ему» монарх Вавилона, женился на представительнице дома Адевайль и назначал своим преемником потомка этой представительницы, в обмен на лобби, обеспеченное этим домом при выборах. Таким образом, выборность монарха стала понятием чисто номинальным — Адевайль держали в руках все ключевые посты в Директории. Бунтовать всерьез никто не решался, так как Адевайль не переходили границы, отделяющей диктатуру от тирании, а вавилоняне — народ осторожный, и затевать гражданскую войну не торопятся, пока не появится очень серьезная причина.

Гроза разразилась после того как Правый министр Шейт Фарран выдвинул на рассмотрение директории проект постепенной элиминации гемов на всем вавилонском пространстве. В меморандуме Фаррана, зачитанном на совете Директории и ретранслированном на всю планету, разъяснялись причины экономических и политических неурядиц, постигших Вавилон в последние полтора столетия. Пока Вавилон смеялся над имперцами, отстающими в генной инженерии из-за запретов, наложенных Церковью, Четвертый Рим разрабатывал альтернативные технологии, позволяющие людям выживать там, куда Вавилон посылал гемов. И вот сейчас, когда возможности генной инженерии были практически исчерпаны, Вавилон оказался перед неприятным фактом: экспансия, которую он вел четыреста лет, по сути дела не была экспансией людей. Это была экспансия гемов; в 27% вавилонских колоний население было гемским на 96%. В ходе частных войн с имперскими доминионами и неприсоединившимися мирами за последние двести лет от Вавилона было отторгнуто 16 миров; в основном, окраинных, не стоивших полномасштабной войны; но вот сейчас доминион Шезаар вплотную подбирается к миру Сунасаки, очень ненадежно инкорпорированному в дом Раат, и судьба планеты может решиться простым голосованием пайщиков — а все из-за того, что разоренный торговой войной с домом Суза дом Раат не может достроить задуманную им космическую станцию, ради которой осваивалась планета. Захудалый доминион Шезаар убьет одним камнем двух птиц: стравит демографическое давление и за фук получит недоосвоенный, но перспективный мир и станцию, на которой работы — начать и кончить. Ведь главное богатство Сунасаки — не в океане, покрывающем ее почти всю целиком, а в месторасположении: в этом секторе смыкаются четыре крупных дискретных зоны, которые так и просят проложить через них новые торговые пути. Уж поверьте, имперцы сумеют это использовать. Но чем мы хуже имперцев? У нас тоже есть альтернативные технологии, но мы их не развиваем, потому что дом Микаге, основной производитель гемов, отстаивает свои интересы не хуже чем Церковь в Империи. Но дом Микаге — монополист, и его продукция, увы, слишком часто несет на себе печать монопольного производства…

Каждому разумному человеку было ясно, что за меморандумом Фаррана стоит Экхарт Бон, тайсёгун дома Рива. Каждый разумный человек понимал, что альтернативные технологии, о которых говорит Фарран — эти технологии, украденные в Империи домом Рива через синоби, промышленных и военных шпионов дома. И уж конечно, всем было понятно, что если Солнце Аттар одобрит этот план, то по шапке получит дом Микаге, и дом Кенан, тесно с ним связанный, и ветвь дома Адевайль, которая держит их руку. А вероятность того, что Солнце поддержит план, была велика, потому что план этот был широко обнародован одновременно с оглашением Меморандума Фаррана, и народу он понравился, а Левый Министр Дормкирк, наоборот, не нравился народу, и очень давно.

Но произошло событие, от которого все перевернулось: служба безопасности дома Кенан предотвратила покушение на министра Дормкирка (если не на самого государя) — прямо в Зиккурате был схвачен убийца. Он успел убить себя еще до первого допроса — но генетическое сканирование указало на его принадлежность к дому Рива, и Экхарта Бона вызвали в Зиккурат, где в качестве ответа на обвинение он покончил с собой. Дом Рива объявил законный мятеж и в Вавилоне началась гражданская война, которая так ударила по экономике, что дом Адевайль меньше чем через год был готов пойти на переговоры с Рива о мире. Неизвестно, чем бы переговоры кончились, если бы не удар в спину: верхушка дома Кенан, недовольная тем, что дом выполняет всю грязную работу, но не участвует в управлении, взбунтовалась. Солнце был смещен, Директория разогнана, тайсёгун дома Кенан сделался «правым советником» нового Солнца — по сути дела, полновластным диктатором Вавилона. Дом Рива объявили вне закона — чтобы уцелевшие представители дома Адевайль не могли воспользоваться их помощью. Сначала казалось, что Кенан одолевает. В их руках были пять самых богатых планет Вавилона и две собственные планеты, заводы Микаге по массовому производству боевых морлоков (Кенан предпочитал пехотинцев класса «Аякс») и огромные ресурсы. В руках Рива были корабли и несколько баз на перекрестках межзвездных путей. Казалось, стоит только уничтожить их или захватить — и война выиграна. Даже две планеты дома Рива — холодный тайрос и Картаго, вращавшаяся вокруг двух звезд, Акхат и Анат — не могли обеспечить своих детей ресурсами в достаточном количестве: Тйрос был ледяной пустыней, а бешеный климат Картаго не позволял толком развивать ни сельское хозяйство, ни промышленность; впрочем, для дома Рива это было принципиально, так как оседлость и привязанность к стабильным планетным благам Рива считали объективным, хоть и необходимым, злом. Единственным серьезным ресурсом на Картаго были небольшие лаборатории, где по технологии Микаге (которую считали устаревшей) производили боевых морлоков класса «Геракл». Микаге в свое время продали Рива эту технологию, так как «Гераклы», предназначенные для десантных операций, отличающиеся повышенной агрессивностью и пониженной управляемостью, не годились для создания больших армий. Словом, силы были настолько неравны, что даже представители дома Адевайль, низложенный Солнце и его супруга, не рассчитывали на победу. Этан бин Га’ал, тайсёгун дома Кенан, хвалился, что через полгода выставит голову Рихарда Шнайдера, тайсёгуна Рива, запаянной во флексиглас на площади перед зиккуратом Нуэва-Урука. Однако война длилась год… два… три… А голова Шнайдера пребывала на плечах. Шпионы и пилоты-разведчики бин Га’ала не могли узнать месторасположения Картаго, а захват немногочисленных космических баз Рива ничего не решил: будучи рассеян на малые группы по два-три корабля, и не скован абсолютно ничем, космофлот Рива свободно перемещался в пространстве, и наносил дому Кенан удары там, где их не ждали. Выявить всех планетарных правителей, кто помогал Рива, было невозможно, так как Рива не брезговали грабежом, а значит, и добровольную помощь по обоюдному согласию легко оформляли как грабеж. На третий год войны дом Кенан, остервенев от неопределенности, перешел к тактике “разберусь как следует и накажу кого попало”, чем восстановил против себя даже тех из князей Вавилона, кто изначально не собирался вмешиваться в драку.

Через четыре года гражданской войны Рива окончательно взяли Вавилон в свои руки. Этан бин Га’ал с супругами покончил с собой в пентхаусе зиккурата под рев двигателей десантных катеров Рива, садившихся на Анзуд, столичную планету Вавилона.

В одном из этих катеров летел и Раймон Порше, тогда не носивший никакого имени, имевший лишь серийный номер 744\211\0034, то есть, просто Тридцать Четвертый, или Санйон — юный боевой морлок, только что покинувший тренировочный лагерь на Картаго.

Второй раз он высаживался на Анзуд двенадцать лет спустя, в составе Третьей Добровольческой Имперской Армии, и на груди его уже был крест Синдэна, и он носил имя, которое Бог при его рождении написал на Своих ладонях: Раймон Порше. Догмат давал ему право на имя и на крест.

«Раймон Порше» — так назывался корабль, десантники которого взяли полумертвого Рэя в плен и выходили его. В честь человека, имя которого носил корабль, Рэя крестили. И лишь сейчас, через десять лет после крещения, он услышал его историю от младшего матроса с «Паломника».

Начался этот разговор за обедом с того, что молоденькая фема посчитала совпадением:

— Так вас подобрали десантники Синдэн с «Раймона Порше»? Вот интересно: Дика тоже подобрали десантники с «Ричарда Львиное Сердце». Какое совпалдение!

— Не совпадение, — возразил юноша. — Мне дали имя в честь корабля — я ведь не помнил, как меня по правде звали. И мастера Порше крестили в честь корабля тоже. То есть, в честь крестоносца, по которому назвали корабль… В Синдэне так часто делают.

— Наверное, тезок там немерено, — в шутку предположила Бет.

— Нет, фрей, — качнул головой морлок. — Когда сталкиваются десантники Синдэн и боевые морлоки Рива, пленники — огромная редкость. Таких, как я, очень мало. Мы, морлоки, ненавидели Синдэн. Нас так учили, что нет больше зла, чем эти люди, потому что они не желают ничего для себя, и убивают потому что они безумны. И хотя они меня крестили, я так и не имел с ними дела потом.

— Мастер Порше, — вдруг спросил Майлз. — А вы знаете, что за человек был тот, от кого вы получили имя?

— Нет, сударь. Наверное он был смельчак, потому что именами трусов корабли не называют. Но больше я не знаю ничего.

— Пусть Дик расскажет о нем, — сказал капитан. — Тебе нужно это знать, морлок.

Дик покосился на Бет, словно прося поддержки, но та еле заметно пожала плечами. Тогда юноша положил ладони на стол перед собой и тихо сказал:

— Во время Первого Крестового похода, при Антиохии, в тысяча девяносто восьмом году от Рождества Христова, турки вывели на стены пленного рыцаря Раймона Порше, и приказали ему просить у своих, чтобы те его выкупили. Иначе ему угрожали смертью. Но рыцарь стал говорить крестоносцам, чтобы его считали за человека уже мертвого и ничего не делали ради него, но продолжали осаждать город, потому что долго Антиохия уже не продержится. Эмир Антиохии, узнав, что говорит рыцарь, обратился к нему через толмача, требуя сейчас же принять ислам и предлагая за это множество подарков и свою дружбу; в противном же случае эмир обещал сию же минуту отрубить Раймону голову. Вместо ответа рыцарь преклонил колени и поклонился в сторону Иерусалима, на восток, и голова его скатилась со стен.

Потом он тихо кашлянул, прочищая горло, и почти вполголоса, боясь не справиться с простой мелодией и «пустить петуха», пропел:

Когда мы видим Ее вблизи — нам больно за всех людей[22].

Ты думал о справедливости, но забыл о жизни своей.

Ты думал о милосердии, но забыл о своем пути.

А впрочем, охота уже началась,

Лети, мой голубь, лети!

Он пел, старательно проговаривая, даже слегка растягивая "л", словно боялся насмешить людей своим акцентом и испортить песню; следуя правилам не разговорной, а классической латыни: «c» везде произносить как «к», а «t» — везде как «т». Это придавало слогу песни особую, хоть и непривычную для Рэя, чеканность.

А, белый город, священный сон, больное сердце земли:

"Ведь ты хотел к Голгофе, Раймон — вставай, за тобой пришли.

Ты шел куда-то с крестом, Раймон?

Так вот, мы уже пришли."

Раймон — это было его имя, уже десять лет его имя. Он не грезил об Иерусалиме. Христианам и мессианским евреям с Бет-Геулы было запрещено даже приближаться к Старой Земле, которую они покинули в ходе Эбера. Рэй хотя бы с орбиты Марса видел голубую звезду — когда войска Рива через Терранский сектор перебрасывались к Анзуду. Для Дика же и Рим, и Иерусалим сошлись в этой голубой точке, за сотни и сотни парсеков отсюда. Он мог только петь.

В сиянье, не то в лохмотья одетый, еще продержись, паладин:

А, Симон Киринеянин, где ты, зачем я совсем один?…

Но Симона нет, а внизу — все братья, то цирк, и праздника ждут.

Махни рукой им, ты должен сказать им, что знаешь — они дойдут.

Что ж, они дошли, и Рэй был тому свидетелем. Он не входил более в терранский сектор — во второй раз к Анзуду их перебрасывали через Аэндор — но он говорил с людьми, которые видели своими глазами слегка светящийся силовой купол над Иерусалимом, входили в храм Гроба Господня и целовали камни на площади Святого Петра в Риме.

Потому что все мы забыты в плоти земной. А там, у Тебя, я был бы рад

Маленькой чести — праведной смерти, благу, единственному на свете,

Когда эти стены нас более не защитят.

Мальчик допел и умолк, потом вдруг порывисто вскочил и побежал прочь из кают-компании.

Молчание, которое воцарилось за столом, было сущей пыткой. Если кто и нашел бы в себе силы прервать его — то одна эта женщина, которая сверху была из фарфора, а внутри — из стали. Отпустив плечи сына, она выпрямилась и сказала:

— Ну что ж, господа… Пилоты скоро начнут готовиться к прыжку, и совсем скоро мы дойдем до точки перемены курса… Поэтому я приняла решение о вашей судьбе и предлагаю его на ваш суд.

Гемы подняли головы, Том перевел им сказанное, а леди Констанс продолжала:

— Вы нарушили законы Империи, и справедливость требует передать вас, как и говорит капитан Хару, в руки Синдэна для дальнейшей депортации. Но мне не нравится это решение, хотя я и готова на него как на крайнюю меру. Возможно и другое — так же нелегально доставить вас на любую из имперских планет — этого я ни в коем случае не буду делать, потому что как доминатрикс должна первая соблюдать закон. Я предлагаю следующее: вы все принесете мне личную вассальную присягу и отдадитесь под мое покровительство. Я буду вашим ходатаем перед имперским судом и инквизиционной комиссией, а вы станете моими подданными и поселитесь в моем владении, на планете Тир-нан-Ог.

— А там… живет много гемов, сударыня? — робко спросил Том, старший из четверки.

— Ни одного. Пока. У нас не было резона привлекать иммигрантов. Но с этого года я подниму вопрос об иммиграции в коммунах моих городов.

— То есть, мы… совсем одни[23]?

— Первое время — да.

— Зачем вам это, о-химэ-сан[24]? — спросил тэка.

— Я предлагаю это потому что не вижу иного способа помочь вам и соблюсти закон.

Гем перевел ее слова и тэка еще тихо посовещались между собой, а потом старшина спросил так, словно ему тяжело было решаться задавать этот вопрос:

— Скажите, миледи, мы должны подчиняться, кроме вас, Папе?

— А что это тебя так коробит? — не выдержал капитан Хару. — Небось, когда вкалывал на шахте, подчинялся всякой сволочи и не пищал. А из рабства тебя православные вытащили, никто другой.

— Нет, сэр, — покачал головой тэка. — Пусть мастер Хару не обижается, но нас освободили протестанты. И мы тоже протестанты есть.

Мастер Хару фыркнул.

— Протестанты! Это против кого же вы, интересно, протестуете?

— Мастер Хару знает: против того, чтобы человек назывался наместником Бога.

— Да кто ж вам в головы вдолбил этакую чушь? Сроду Папа не назывался наместником Бога. Протестанты! Да эти жуки из Порт-Линкольна сроду бы не пошли вас освобождать, если бы Папа не объявил Крестовый Поход! — не выдержав накала эмоций, капитан Хару встал и покинул кают-компанию, бросив напоследок:

— И охота же вам, миледи, с этакой бестолочью возиться!

— Я не буду требовать от вас переменить конфессию, — сказала леди Констанс.

— Идолы, — мягко возразил младший из гемов. — Здесь есть. Соседи, хозяева — все идолопоклонцы… И белые… Мы нет.

Леди Констанс хотела что-то ответить, но всех отвлек странный звук: короткие выдохи, перемежаемые тихими стонами.

Вавилонянин смеялся, чуть ли не сгибаясь пополам, так что концы длинных светлых волос мели по столу.

— П… простите, — профыркал он, заметив, что центр всеобщего внимания сместился в его сторону. — Этот межконфессиальный спор… Произвел на меня… непредвиденный комический эффект.

И он тоже вскочил из-за стола и выбежал прочь, уже в коридоре позволив себе засмеяться во весь голос.

Это, наверное, было заразительно — Рэю тоже невыносимо хотелось вскочить и уйти, причем не куда-то и зачем-то, а просто так, без цели прошвырнуться по кораблю, чтобы не сидеть. Его распирало изнутри, и наполовину это было из-за песни, а на вторую половину — из-за слов леди Ван-Вальден.

— Скажите, сударыня, — попросил он. — А то, что вы говорили — это всех нас касается или только их?

Он не обольщался на свой счет. Он знал, как выглядит. Создатели постарались на совесть, непривычные люди, глядя на него, крестились или отводили глаза.

— Мастер Порше, — сказала леди Констанс. — Вы все показались мне людьми достойными и благородными. Вы не исключение.

— Но ведь вы нам предлагаете не просто помощь, так? Это еще и испытание. Как вон с ней, — Рэй кивнул в сторону Бет.

— Мастер Порше, — вступил в разговор шеэд. — Шааррим испытывает всех своих детей. Если бы для приемных делалось исключение, было бы справедливо предположить, что Отец не ждет от них ничего великого и доброго.

Рэй вздохнул.

— Леди Констанс, — сказал он. — Мастер Кристи. Сначала, сколько себя помню, я принадлежал дому Рива, и своей воли у меня не было. Теперь я свободен, и новые хозяева мне не нужны, даже если это такая хорошая женщина как вы, леди. Я знаю, что вы желаете мне добра — но ведь не только мне. Вы больше думаете о своем владении, о том, как неплохо было бы подать имперцам хороший пример. А я не хочу быть примером. Пусть меня вышлют обратно на Джебел-Кум, я не променяю свободу на новый хомут.

Леди Констанс поднялась и взяла Джека за руку.

— Дядя Рэй, ты Динго к нам еще приведешь? — спросил мальчик. Рэй улыбнулся — одними губами, чтоб не показывать клыки — и кивнул.

И леди Констанс, и тэка вышли из комнаты. Рэй остался один на один с шеэдом.

* * *

Констанс вынуждена была признаться себе, что Рэй и тэка больно ударили по ее самолюбию. Ей казалось таким удачным ее решение, оно оставляло место и закону и милосердию, она была убеждена, что встретит благодарность — но встретила отказ.

В словах Рэя была еще одна горькая правда: она искала не только способа им помочь, но и выгоды… для Доминиона? Для себя?

Уже не понять. Она — это Доминион. Хрупкая точка равновесия противоречивых интересов. Средоточие сотен связей — вассальных, коммерческих, государственных. Дочь дукаса Мак-Интайра, надежда и опора отца, потому что… «Ты же понимаешь, Констанс, что Гус будет делать только то, что ему интересно, а интересно ему сутками просиживать у сантора или спорить с такими же как он, одержимыми, как пространство проворачивается через время».

Констанс. Стаси — так ее называли лет до семнадцати, до того времени, когда всем стало понятно, что Августина небо интересует куда сильнее, чем земля. Потом отец и мать называли ее только полным именем: Констанс. А вот Августин до сих пор для мамы — Гус.

Когда же она потеряла то время, где еще могла сказать — это нужно мне, а это — планете? Бет… Да, пожалуй, последний раз был именно тогда — она захотела взять эту девочку, именно эту, маленькую хрустальноголосую кокетку с доверчивыми смеющимися глазами. И пусть у нее оливковая кожа и гранатовые волосы. Шел шестой год войны, и второй год с того дня, когда при Тайросе погиб лорд Дилан Мак-Интайр, а гены шедайин уже дважды убивали дитя в ее утробе. И когда ей сказали, что понравившаяся ей девочка с Тайроса, она поняла, что это знак.

Но потом? Потом все пошло по-прежнему. Она — доминатрикс, и она подает своим подданным пример того, что «Человеческое достоинство» — не пустые слова. Сколько раз «доброжелатели» предупреждали ее, что Бет — неполноценный ребенок и никогда не сможет стать нормальным членом общества, и сколько раз она холодно отвечала, что этот вопрос нужно обсуждать не с ней, а с епископом Тир-нан-Ог… А потом Бет начала ходить в школу и приходить из школы в слезах… А потом была Мауи, где они обе погрузились в Вавилон; пусть и побежденный, но все-таки Вавилон. И Бет уже не рыдала, а дралась, как мальчишка — но по ночам бегала слушать песни ама… Видит Бог, девочка моя, я не хотела бросать тобой вызов ни Вавилону, ни Империи… Но что теперь сделать, раз так получилось? Только одно: продолжать идти нашим путем. Потому что нельзя положить руку на плуг и оглянуться.

Им предлагали и это: фенотипическая ремодификация. Из-под кожи выводят красящий пигмент, и Бет становится обычной девочкой. В Вавилоне с ней поступили бы именно так перед тем, как убить, чтобы дать жизнь ее «матери». К удивлению Констанс, отказалась сама Бет. Да, в этом отказе было больше позы, чем желания принять и нести крест всех пленников Вавилона. Бет нравилось быть не такой как все, пусть даже за это приходилось платить отвержением. Она плакала ночами, но не покидала своих подмостков, репетируя ариозо «Цыганка» и грезя об Эсмеральде, танцующей у позорного столба.

Если не лукавить с собой, то из спасенных гемов Констанс нравился только Рэй. Только ему она предложила вассалитет искренне, как в свое время искренне пожелала Бет себе в дочери. Она пришла к этому решению, когда Рэй вступился за своего коса и утвердилась в нем окончательно, когда Дик пел свою песню. В этот момент Рэй Порше походил на плачущего демона. Слез не было, боевые морлоки плакать не умеют — но невидимые слезы словно текли вовнутрь. Он был совсем не страшным в эту минуту — желтые тигриные глаза полуприкрыты, уголки рта опущены — просто очень большой и израненный мужчина. Квазимодо, созданный злым чародеем — правда, чародей оказался большим эстетом. Всем гемам Вавилона была присуща особая красота — например, тэка явно были «стилизованы» под сказочных «домовых эльфов»: треугольные лица без единой морщинки, большие глаза, приостренные ушки и плотный сиреневый пушок на голове. Создатели боевых морлоков серии «Геракл» тоже думали не только об эффекте, но и об эффектности, и вдохновили их, наверное, изображения существ восточного пандемониума — джиннов и ифритов. Рост Рэя, если считать от пяток до макушки, составлял два метра двадцать сантиметров, а если от кончика хвоста — все три. Череп его был вытянут к затылку, как у людей-долихоцефалов, но чуть сильнее, и лишен всякой растительности, зато снабжен небольшим, примерно в полдюйма вышиной, костяным гребнем, который начинался там, где у людей начинают расти волосы и заканчивался над затылочной впадиной. Уши его тоже были приострены и вытянуты, широкий нос — приплюснут, лоб — скошен назад. Когда полные, почти круглые губы размыкались, становились видны клыки. Глаза Рэя были цвета расплавленного золота, зрачок — такой большой, что почти не видны белки, и при ярком свете зеница становилась вертикальной, как у змеи. Широкую грудь, спину и плечи покрывали шрамы, следы давних боев — молодых морлоков в ходе обучения постоянно стравливают друг с другом — и страшного ранения. Если Рэй не испытывал сильных чувств, его лицо оставалось неподвижно: мимическая мускулатура гемов бедна. Похоже, изменения во внешности преследовали еще одну цель: окончательно убедить хозяев в том, что их рабы не люди. Что ж, им это более чем удалось, плоды их труда производили впечатление даже на имперцев. «Вот посмотришь на такого, и еретиком станешь» — брякнул простодушный капитан Хару. — «Он же больше на черта похож, чем на человека».

Тем не менее, он очень быстро понравился Джеку. Мальчик впервые в жизни встретился с кем-то настолько огромным, чтобы можно было сесть к нему на ладонь и качаться как на качелях, а еще лучше делать то же самое на великолепном хвосте, сильном и гибком как огромная змея.

Констанс поражалась тому, сколько нежности в двух таких сильных и опасных существах как Динго и Рэй. Играя с мальчиком, кос позволял ему такое, что Констанс или Бет самим приходилось прекращать эти дикие ласки — из жалости к животному. Джек ездил на Динго, держа его руками за уши, пытался сдвинуть с места за хвост, когда тот спал, трепал за шиворот — и кос ни разу не выпустил своих страшных когтей и не рыкнул на него. Констанс знала, что эти звери чувствуют эмоциональный фон человека, и чем ты спокойнее и добрее, тем рядом с ними безопаснее: некогда их создали специально для того, чтобы охранять детей от террор-групп; человек, сознание которого полно страха и ненависти, просто не мог к ним приблизиться. Иногда Констанс думала — не это ли было причиной нападения коса на Алессандро Мориту? Что кроется за непроницаемой доброжелательностью вавилонянина?

Ночью Констанс приснился скверный сон — как будто она скользит по крутому ледяному туннелю, с головокружительной скоростью, ударяясь о стены и в ужасе ожидая последнего, страшного удара о лед внизу. И когда туннель под ней закончился, она проснулась.

Такие сны, пояснил ей капитан, случаются у людей после прыжка: та часть мозга, что отвечает за ориентацию в пространстве, реагирует на неведомый раздражитель. Констанс поднялась, набросила кимоно и подошла к постели детей.

Джеку, видимо, тоже приснилось что-то дурное — он забрался на койку к Бет и прижался к ней, спрятав головку ей под мышку. Сама Бет тихо пристанывала отчего-то, глаза ее метались под веками, и Констанс положила руку ей на лоб, чтобы успокоить дочь.

— Ма, — пробормотала Бет, — только не бери себе другую девочку…

— Ни-ко-гда, — тихо и четко проговорила Констанс ей на ухо.

Потом она взяла из личного шкафчика свой сантор-терминал и вызвала рубку.

— Капитан…

— Да, миледи?

— Сколько времени осталось до точки перемены курса?

— Часа полтора у нас сейчас займет ориентировка, — сказал капитан. — А что?

— Не нужно менять курс. Мы летим на Санта-Клару.

— В смысле?… Эти, зелененькие — они что… согласились на присягу?

— Нет, капитан. Но мы летим на Санта-Клару, таков мой приказ.

— Ну ладно, — недовольным голосом сказал капитан. — Ваша воля. Одной морокой меньше, в конце концов…

* * *

Рэй проснулся, когда маршевые двигатели отключились. С ним это часто бывало и прежде — он чувствовал перемену в ритмах корабля и открывал глаза в темноте, а вокруг спали товарищи — справа Тридцать Третий, Сандзюсан, слева — Тридцать Пятый, Сандзюго, сверху — Сорок Четвертый, Йондзюйон. И сейчас ему на миг показалось, что он слышит их мерное дыхание в темноте. Но нет — это дышал Динго.

Прежде он засыпал через какое-то время — устав запрещал покидать койку во время отдыха иначе как по тревоге. Но сейчас он был свободен. Уже почти девять лет свободен…

Рэй встал, набросил на плечи одеяло, потрепал вскинувшегося было Динго по шее — «Лежи, лежи!» — и вышел в коридор, закрыв за собой дверь.

Когда тэка немного оклемались, капитан велел поставить на место переборку, разделявшую две смежные каюты, превращенные в одну общую палату. Рэй таким образом оказался отдельно, ячейка тэка — отдельно. Он раньше перестал нуждаться в помощи, метаболизм морлоков обеспечивает железное здоровье — до пятидесяти лет, когда отказывают все системы разом, и ты просто рассыпаешься на куски. Рэю было тридцать. Тэка живут дольше — до шестидесяти пяти. Им не нужна ни скорость реакции, ни крепость и эластичность связок, они создавались не для битв, а для унылого однообразного труда. Тэка недолюбливали и боялись морлоков, морлоки недолюбливали и презирали тэка. Превыше всего на свете Рэя приучили ценить доблесть — а тэка, да и вообще все рабочие гемы, были трусоваты. Так что он не имел ничего против уединения, а уж они и подавно.

Он тихо шагал по коридору жилой секции, глядя по сторонам. Постоял немного возле кают-компании, потом зашел в часовенку. Здесь было тесно — растопырив локти, он дотянулся бы от стены до стены, а стоя во весь рост, касался гребнем потолка. Рэй сел перед Распятием и подобрал хвост.

Прямо в лицо ему смотрела Мария. Справа от нее стоял Святой Брайан, слева — Святой Ааррин. Рэй плохо разбирался в православном иконостасе, но узнал их: иконы этих двоих были на любом корабле. Они считались покровителями пилотского дела.

Рэй не был предубежден насчет «идолов» — в конце концов, крестили его католики, а что он осел на протестантской планете, так это случайность. До ближайшего православного храма было три часа езды, и три обратно, а он уматывался, как собака, вот и ходил к необаптистам. Правда, в последний год его отлучили от причастия — за бои на тохё. Как будто у него был другой способ прокормить себя и Сейру… В теологических тонкостях он не разбирался — все сводилось к тому, что в Синдэне служат на нихонском, а у необаптистов Джебел-Кум — на старом эйго, который Рэй понимал со страшным скрипом. Ему пытались было объяснить, в чем кроется священный смысл Библии Короля Иакова и почему английской — сакральный язык, да он не въехал, так что протестантство было для него чистой отговоркой. А вот для тэка это было серьезно, настолько серьезно, что они готовы были вернуться обратно на Джебел, лишь бы не жить с идолопоклонниками. Если подумать, чистая глупость, а с другой стороны… Рэю очень не хотелось этого признавать, но так получалось, что тэка показали смелость. И теперь ему неловко было отступать, хотя и хотелось. Очень хотелось — леди Констанс показалась ему хорошей госпожой.

Он посмотрел на Ааррина и вспомнил свой разговор с шеэдом. Много чего интересного сказал шеэд… Но в главном Рэй не мог с ним согласиться — свобода возможна лишь тогда, когда есть кому ее отдать. Отдать? Держи карман. Свобода хороша сама по себе, хотя он и… устал от нее. Пять лет — с того дня, как он списался с корабля на планету — он провел один, и лишь шестой год — с Сейрой. И кроме этого года, ничего хорошего в свободе не было…

Проклятье!

Он поднял голову к распятию и горько сказал:

— Ты нехорошо со мной поступил, Бог. У меня была Сейра, а ты отнял ее. Теперь ты не дал мне улететь в Империю. Зачем ты так со мной?

Но Бог молчал. Он всегда молчал, когда Рэй говорил с ним. Не то чтобы Рэй удивлялся или обижался — даже Солнце, будучи человеком, не снизошел бы до того, чтобы говорить с морлоком, а тут Бог… Но все-таки надо было кому-то излить душу.

Он никогда не молился так, как молились в Синдэне — по книге и на четках. Сейра молилась сама и научила его молиться по-простому, она говорила, что за это Бог ее хранит, а больше ей и не надо. Но Бог не сохранил ее. Может, она и вправду обидела Его тем, что жила с морлоком — как кричали люди, которые ее убивали…

С тех пор Рэй не молился.

Но сейчас… Песня, которую он услышал днем, что-то разбередила в душе. «Что у меня в груди» — а что у меня в груди? Надежный насос для перегонки крови, или что-то еще? Если только насос — то почему он так сжимался и колотился, когда пел мальчик, причесанный как сохэй? Что за тайну хранят Брайан, Ааррин и крупный, почти как морлок, мужчина с раскосыми синими глазами?

Рэй знал его. Конечно, знал. Райан Маэда, его еще называли Госайго[25]. Человек, из-за которого крестоносцы вторглись в Вавилон — и Рива, только что победившие в гражданской войне, не смогли сдержать их натиска.

— Мастер Порше? — он оглянулся. Леди Ван Вальден стояла в дверях — одетая в самое легкое кимоно, маленькая, с тщательно уложенными волосами. — И вам не спится?

Рэй смущенно отодвинулся.

— Вы, наверное, помолиться пришли, — сказал он. — Я тогда пойду.

— Почему? — маленькая женщина положила руку ему на плечо. — Останьтесь.

— Зачем? — изумился Рэй. — Я вам помешаю.

— Господь сказал: где двое и трое во имя Мое, там Я. Останьтесь, мастер Порше.

— Я морлок. Пастор говорил, что я — не по образу и подобию.

— Это ересь.

В часовенке было тесно, и леди села так близко, как ни одна вавилонская женщина не подпустила бы гема.

— Я передумала, — сказала она. — Мы не станем менять курс и передавать вас в руки храмовников. Мы провезем вас контрабандой на Санта-Клару, как вы и хотели.

— Вы больше не желаете видеть меня своим вассалом?

— Желаю, — леди Констанс подняла голову, чтобы смотреть в лицо собеседнику. — Вы мне очень понравились, мастер Порше. Но принуждать вас я не стану.

— Вы ничего обо мне не знаете, — сказал Рэй. — А вдруг я убийца?

— Вы солдат. Конечно, вам приходилось убивать. Мой отец был солдатом.

— Я жестокий. Когда я убиваю, я… Мне это нравится. Меня таким сделали.

Лицо леди Констанс слегка омрачилось.

— Я знаю двух монахинь-кармелиток, — сказала она. — Принадлежащих к той же искусственно созданной расе, что и вы, Раймон, но к другой ее разновидности. Они были созданы, чтобы давать хозяевам сексуальное удовлетворение. Генетики встроили в них темперамент мартовских кошек и усилили их природную привлекательность феромонами. В Вавилоне принято считать, что с этим ничего не сделать, что такая женщина будет тем, для чего ее предназначили. Но сейчас эти сестры не нуждаются даже в медикаментозном понижении уровня гормонов. Господь творит чудеса.

— Он дал мне женщину, — неожиданно для себя сказал Рэй. — А потом забрал. Сейра, она… Прилетела на Джебел-Кум за деньгами. Она не гем, но… тоже из продажных женщин. Белая, как вы. На Джебел-Кум таким женщинам платят самородками… Можно скопить и вернуться домой богачкой, так она думала. Но застряла там. Часто звала меня поужинать у нее. Один раз я прогнал нехороших людей — и с тех пор она зазывала меня. Я думал сначала — смеется или считает, что я при ней буду вроде кота. Я же не могу так просто… ну…

— У вас снижено влечение и вы стерильны, — кивнула леди Констанс. — Я слышала об этом.

— Да, — с облегчением согласился Рэй. — Иногда я мог… после поединка. Она потом долго ходила в синяках, но не отказывала. Знаете, некоторых женщин… они знают, что мы, морлоки, можем только после того как пустим кровь и вроде как опьянеем… Они после поединков прямо в очередь готовы были встать, хотя и знали, что… ну, это больно. И деньги платить. Но мне никто не нужен был, кроме Сейры. И я старался быть… ласковым.

— Вы были женаты?

— Нет, конечно. Пастор сказал, что это аморально — женить нас.

— Аморально — женить? — ноздри женщины на миг раздулись, потом сузились. — Ее убили?

— Как вы догадались?

— Я слышала о таких случаях.

Рэй сжал кулаки.

— Да, ее убили. Она ушла в магазин… И не вернулась… Потом я пошел за ней, она… висела на фонарном столбе. На груди написали — «Шлюха морлока»… Я знал кое-кого… И свернул несколько шей. Так что на Джебел мне нельзя, наверное, меня арестуют и повесят. Мне все равно. Вот. Теперь вы знаете, что я убийца.

— Вы не совершили ничего такого, чего не мог бы совершить на вашем месте естественнорожденный.

Рэй помолчал.

— А я думал, вы скажете мне, что Бог велел прощать, — сказал он наконец.

— Я не могу, — покачала головой леди Констанс. — Такие вещи не должен говорить тот, кто не бывал в вашей шкуре. Мне так кажется. Знаете, два года назад меня просили о судьбе… одного мальчика. Он пострадал от Вавилона и мечтал о мести. Может быть, до сих пор мечтает. Отец-настоятель михаилитов, воспитывавших его в приюте, сказал мне однажды: я пытаюсь говорить ему о прощении, а в глазах его читаю: «Да знаешь ли ты, о чем говоришь»? А я и в самом деле не знаю: мои мать и сестры живы, и я никогда не был принужден скрываться в подземельях, как крысенок… О прощении должен говорить тот, кто сам немало пострадал и простил.

— Я не знаю, как можно такое простить. Наверное, я и вправду нелюдь.

— Вы человек, Рэймонд. То, что вы говорите — это очень человеческое. Но человеческая реакция не поможет исцелить дьявольское. Я не знаю, чем тут вам помочь, я не святая, а то Господь вложил бы мне в сердце какое-нибудь утешение. Но мне сейчас только одно приходит в голову: если вы простите, а эти люди не раскаются, они погибнут. Апостол писал: «если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его: ибо, делая это, ты соберешь ему на голову горящие уголья», и это правда, Раймон, потому что самый страшный грех — неблагодарность перед лицом такого милосердия; Господь этого не оставит.

Рэй некоторое время переваривал услышанное. Представить прощение разновидностью особо изощренной мести ему в голову не приходило. В доме Рива прощали врагов только если особенно презирали их, настолько презирали, что неохота была марать об них руки. Это хозяева; морлокам же вообще не было положено прощать или не прощать. То, что Рэй слышал о христианском прощении, он считал недостойной попыткой сделать хорошую мину при плохой игре, задрапировать собственное бессилие фальшивым великодушием. В самом деле, если уж тебя взяли в плен и ты не сумел покончить с собой, если тебя унижают и пытают — то последнее, за что ты еще можешь держаться — это ненависть. Если ты сдал и это — то ты хуже тэка, которые с легкостью забывают себя, когда им нахлобучивают наношлем.

Иногда в руки Рива попадали живыми имперские пилоты. Живой пилот был очень ценным трофеем, потому что в Вавилоне их рождалось все меньше и меньше. Иногда пленные пилоты — особенно сохэи — не ломались в ходе конверсии. Тогда их казнили — в назидание юношам и морлокам, чтобы те знали, как надо (или не надо) встречать смерть. Простил ли кто-нибудь из них? Рэй не знал; во всяком случае, в голос о своем прощении никто не кричал, а спрашивать Рэй не пробовал. Рэй полагал, что ему сохранили жизнь именно потому, что сочли недостойным воинов карать боевую скотину. Он не задумывался о том, простили ему или нет, потому что как морлок, он не подлежал прощению или непрощению. Его можно было уничтожить и можно было отпустить (тогда он, скорее всего, сам покончил бы с собой — кому он нужен после плена?). Но вместо этого его лечили, чинили и штопали — зачем? — изумлялся он. От любопытства-то он и не покончил с собой, когда оказался уже в силах разорвать себе горло когтями. Он знал, что с этим всегда успеется и знал, что не боится смерти; умереть можно было и утолив любопытство. От любопытства-то он и принял имя, позволил облить себя водой и рассказать удивительную историю о Хозяине, который создал людей, как люди морлоков — но сделал для них и то, чего люди для морлоков никогда бы не сделали…

Он не простил; он отомстил. Не всем — всех было слишком много — но самых злобных он знал. Он отомстил, но не смог удовлетвориться — ему хотелось бы воскресить их, чтобы убить еще раз. И еще раз…

И внезапно он понял, что эту свободу ему тоже подарил Рим — потому что в Вавилоне он не мог и мстить, у него не было права на обиду, на месть. Не было самого этого выбора: прощать-не прощать — и с врагами, и с другими гемами он вел себя так, как приказывали. Теперь он не мог простить — это было выше его сил. Но как то, что выше твоих сил, может быть слабостью?

— Вы, наверное, все-таки святая, — сказал он. — Еще не было женщин, которые так запросто сидели бы со мной. Кроме Сейры.

— О, нет, — решительно возразила она. — Я в лучшем случае делаю то, что должно. Я обычная женщина, одна из многих.

Она сама не знала, о чем говорила. «Многие» женщины не только не попытались бы его утешить — и в голову бы не взяли, что этакое страхопудло может страдать.

«Я буду ее вассалом» — решил Рэй.

* * *

Морлок объявил о том, что переходит под руку леди Констанс, и Том заколебался. И хотя морлок есть морлок — создание деструктивное — Тому было все-таки как-то неловко, что именно такой тип оказался способен на большую благодарность.

Высадка на Санта-Кларе контрабандой устраивала ячейку ненамного меньше, чем передача в руки храмовников для депортации. Том понимал, что без документов, без связей и покровителей ячейка будет обречена на долгое прозябание, незаконные тяжелые и грязные работы — и это в лучшем случае. В худшем ее быстро зацапают во время очередной облавы и отправят снова-таки на Джебел. У капитана «Вальдека» были какие-то связи на Ракшасе, может, их удалось бы найти — но Том понимал, что глупо даже заикаться о полете до Ракшаса. Он это понимал и до того, когда узнал, что дом Ракшаса во вражде с домом Тир-Нан-Ог. Благоразумнее всего было бы принять покровительство госпожи Констанс. Но ведь она была идолопоклонницей, и вся ее планета была такой же, а совратиться в идолопоклонство — означало погубить свои души, которые пресвитер так милостиво позволил иметь всей ячейке. У них, созданий рук людских, не было бессмертной души — но Бог по молитве пресвитера и белых братьев дал ее, Том это почувствовал, вся ячейка и все, кто крестился в тот день, почувствовали. И ужас потерять эту благодать, снова стать никем, был слишком силен.

Пресвитер говорил, что они — создания не Божьи, но грешных людей, занимавшихся дьявольским промыслом, и на них нет вины за это, но есть нечистота — так хлеб, замешанный грязными руками, делается грязным. В них искажены Образ и Подобие — не так сильно, как в морлоках или лемурах, но все-таки искажены — и они должны много молиться и много делать для общины, и оставить содомские забавы.

Они летели на Ракшас всей общиной, господин Брюс обещал свое покровительство, так что они не оказались бы среди чужих. Но теперь община погибла, а на Санта-Кларе не было никого, кто обещал бы им свое покровительство, как леди Констанс. Однако, с другой стороны, Тир-нан-Ог — православная планета, а Санта-Клара — большой перекресток, там можно будет найти и братьев по вере, и даже целую общину…

Ячейка все больше и больше склонялась к тому, чтобы принять предложение леди.

— Но ведь нас не будет даже десяти человек, чтобы стать общиной и найти пресвитера, — возражал Том.

— Может быть, мы сумеем обратить кого-то из язычников, — предположил Остин.

— И леди Констанс обещала открыть планету для иммиграции, — добавил Бат.

Они часто спорили теперь с Томом; чаще, чем хотелось ему. Прежде, когда они еще не имели души, это было немыслимо и невозможно: они жили одной волей. А сейчас, когда погибла община, стало случаться слишком часто. Им нужна твердая рука. Нужна община.

— Попробуем обратить фем-деву, — вдруг сказал Актеон. — Если получится — значит, нам дан знак от Бога.

— А если леди оскорбится на то, что мы пытаемся обратить ее воспитанницу? — спросил Том.

— Тогда станем мучениками, — твердо сказал Остин.

Встретиться с девой было просто: после того, как капитан по их собственной просьбе приставил гемов к работам, они то и дело видели Бет в грузовом отсеке, где она пела. Правда, юный Суна почти всегда был с ней, и в конце концов его тоже позвали на молитвенное собрание. Однако дело закончилось разочарованием: оба были слишком укоренены в язычестве.

Потом оказалось, что и морлок изменил истинной вере: он ходил в кумирню и молился идолам. Попытки Тома устыдить его ни к чему не привели: морлок сначала отмалчивался, а потом обругал Тома дураком и сказал, что если Том еще не понимает, как жестоко обманул их пресвитер, то пусть спросит у тех, кто поумнее — у леди Ван Вальден или у пилота-шеэда.

Том понял, что дело плохо. В одиночку, без общины и без умного пресвитера, нечего и думать ячейке устоять среди идолопоклонников.

— Значит, мы должны отвергнуть покровительство леди Констанс, — рассудил Том, и ячейка согласилась с ним.

— Очень жаль. Такая добрая женщина, — горько сказал Актеон.

* * *

Это был старый кошмар, и хотя он принял новое лицо, Дик все равно его узнал. Прежде он бродил без конца по подземным коммуникациям, лазал по трубам, ища выхода, и когда находил — оказывалось, что тяжелая решетка ливневой канализации вдобавок придавлена сверху мертвецом. Так было раньше — а теперь он плыл по коридорам погибшего корабля, раздвигая мертвецов руками. И знал, что когда один из них повернется к нему лицом — это будет то же лицо, которое он видел сквозь решетку наяву, давным-давно.

Лицо его матери.

Он проснулся, дрожа и тяжело дыша. Так всегда бывало день или два, а то и три после прыжков. Потом сны уходили. Майлз мог дать такие таблетки, чтобы их вовсе не было, но Дику не нравилось просыпаться после снотворного с тяжелой головой.

Он встал, натянул штаны, набросил юката и взял меч. Он всегда так делал, если просыпался в неурочный час. Внизу, в грузовом коридоре, было пусто и никто не мешал сбросить напряжение, выколачивая злость о ребро жесткости. Прежде был еще один выход — пойти в «часовню»… Но теперь, в эту неделю, Дик совсем не мог молиться, словно внутри перекрыли кран.

Он отвратительно себя чувствовал. Хуже не было даже тогда, когда он в школьном карцере ждал прихода отца Андрео. Тогда он мог утешаться тем, что хоть где-то прав. Но ведь защищать слабых — это совсем не то, что тискаться с Бет при всяком удобном случае наедине и ссориться с ней каждый раз на людях. Ну, почему она все время его задирает? И почему он не может просто промолчать, когда она задирает кого-нибудь другого? Теперь они поссорились из-за рабочих гемов: те попробовали уговорить их перейти в протестантство, а Бет подняла их на смех. Ну да, ему самому и прежде казались глупыми все эти песенки, вроде «Господь Иисус, Тебя я люблю»… Песни Синдэна гораздо лучше. А что уж говорить о старинных гимнах, которые умела петь Бет… Когда она начала петь Magnificat, все аж замерли — так это было прекрасно… но…

Понимаешь, попробовал он объяснить потом, это очень хороший гимн, но если петь его так, как ты, то получится — ты одна должна петь, а все остальные слушать. Ведь никто так больше не может. А церковь — это же не опера, и молитва — не выступление. Но никто не знал и не должен был знать, что они ходили на молитвенное собрание гем-ячейки — ну, все и подумали, что он накатил на Бет и на всю классическую музыку просто так, не пойми за что. Он не был остроумным, и хорошие, меткие ответы приходили ему в голову только тогда, когда разговор уже заканчивался. Он понимал, что Бет вышучивает его на людях для того, чтобы никто ничего не подумал, но… симатта[26], до чего же это бесило!

Когда же они оставались наедине… Он даже не пытался клясться, что удержится от прикосновений, по которым тосковал все остальное время. Он жил от одних объятий до других, и сам себя понять не мог: да что же это такое? Если это похоть, то почему он справлялся с нею раньше, до встречи с Бет? А если это любовь, то почему он не идет к миледи просить руки ее воспитанницы? Его не пугала пропасть, проложенная между ними ее социальным положением и ее расой, его пугало другое… Он никак не мог представить себе жизни в браке с ней. Бет совсем не могла бы и никогда бы не захотела вести такую жизнь, какую вела мистресс Хару. Она и не предназначена для этой жизни — как геуланская лань-танцорка не предназначена для пахоты. А Дик никогда не мог бы вписаться в ту жизнь, которой желала жить она. Без полетов, без прыжков, прикованным к планете? Но любовь — она ведь может преодолеть все или почти все. Любящий жертвует. Если ради Бет ему не хочется пожертвовать своей будущей жизнью… А ей — ради него… То это не любовь?

Но ведь это не может быть просто похоть. С ней он справлялся шутя, нужнобыло просто работать и тренироваться так, чтобы на глупости не оставалось времени. А сейчас… Дик уже знал: когда он, вконец измочаленный, уже не сможет поднять меч — то и тогда тоска по прикосновению Бет его не покинет.

Наедине она становилась совсем другой — мягкой и нежной; куда только девалась прежняя колючка. Глаза смотрели печально и ласково, и от всего этого он, наверное, плакал бы, если бы мог. Никто на самом деле не знал, какая она одинокая. Такая умная и такая талантливая — а с ней все обращаются как со служанкой. Кроме леди Ван-Вальден, лорда Августина и Джека, конечно. Теперь понятно, почему она такая ехида — надо же как-то защищаться. Капитан называет ее дерзкой — а что она делает такого? Просто его до сих пор дергает от гема, который смотрит ему прямо в глаза. От Рэя его тоже дергает, только тэка устраивают его полностью — они тихие и смирные, едва оклемались, как сразу же запросились на работы, и видно, что рабство из них не выветрилось. Этот их пресвитер… Искаженный образ и подобие, надо же такое придумать! Джез относился к ним и к Бет малость получше — потому что, говорил он, когда-то про моих предков то же самое говорили и то же самое с ними делали. Но что он говорил о Бет за ее спиной! Она-то не знала, что он имел в виду, когда при встречах называл ее курносенькой — а в мужской компании он сказал это про ее груди, что они «курносенькие», и возразить на это было нечего: когда соски у Бет напрягались, они и в самом деле «смотрели» чуть вверх, что было причиной второй шутки Джеза: он говорил, что можно повесить на сосок куртку, и она будет держаться. Пускай себе на одно место универсалку повесит! От его шуточек в собственный адрес Дик просто устал — ну, неужели он прозрачный? Вальдер называл Бет вертихвосткой, и вообще как будто взбесился — уходил отовсюду, где она должна была появиться, за обедом не говорил с ней и даже не смотрел в ее сторону, словно она прокаженная. Дик уже видеть не мог их всех — кроме Майлза. Он и не представлял себе раньше, что в таких хороших людях может быть столько… столько грязи. И все из-за чего? Из-за того, что она на голову лучше их всех и не собирается этого скрывать.

Он просто пополам разрывался от всего этого. Да и сам он тоже хорош. Не мужчина, а кисель: ни туда, ни сюда. Как целоваться с Бет — так у него любовь, а как просить ее руки — так он, видите ли, собирается дать обеты. Нет, таким тощим задом два стула не охватить. Неудивительно, что Бог перестал его слушать — даже Бог не может терпеть эти гнусные колебания. Ромео, по крайней мере, не юлил: взял и обвенчался. Хотя бы тайно.

Но как он будет с ней жить?

А как, как он будет жить без нее?

Еще дня три — и он никак не будет: эта непрерывная ложь его доконает. Прежде молитва помогала ему пережить почти все. Теперь он и молиться не мог — эта игра в прятки со всеми превращала каждое слово молитвы в обман. Теперь до него дошел смысл еще одного оборота речи — «потерять невинность». Он и в самом деле терял ее, и то, что он продолжал оставаться девственником в плотском смысле, ничего не значило: он лишился того чувства мира с собой, уважения к себе, которое присуще всем честным людям. Он презирал себя за это, и хуже всего было то, что он временами презирал и Бет. Вот это было мерзко, потому что Бет не за что было презирать, просто он уже так переполнился отвращением, что оно льется через край, и о ребро жесткости корпуса этого не выколотить.

Он остановился, когда ему стало уже казаться, что руки отваливаются. Отключил свог и немного отдохнул, прислонившись лбом к желехке, а потом заставил себя отжаться от пола пятьдесят раз. Пот заливал глаза — надо было повязать голову, не подумал…

Чуть пошатываясь, он поднялся на уровень вверх, сполоснулся в душе и прошел в кухню. Часы показывали пятый час утра по корабельному времени.

— Привет, — Бет сидела прямо на столе.

— Ты что здесь делаешь? — удивился он.

— Проверяю одну гипотезу.

— ???

— Будешь ли ты и сегодня скакать с мечом, пока с тебя не сойдет три литра пота.

Он вздохнул.

— Ты так делаешь каждую ночь. Почему?

— Иногда, после прыжка, — сказал Дик. — Не каждую.

— Я тебе заварю чаю. Рассказывай.

— Снится всякая пакость.

— И лучший способ с этим бороться — победить все ночные кошмары в беспощадной драке с тенью, — Бет налила в чашку кипятку и заварки. — А потом ты спишь в обнимку со своей кочерыжкой.

— Откуда ты знаешь?

— Видела. Дик, так же нельзя. Есть психологическая помощь, медицина…

— Ты смеешься, что ли? Я не псих.

— Да нет, просто лунатик, — Бет поставила перед ним чай, а когда он начал пить, подошла сзади и положила руки на плечи.

Он прикрыл глаза, вслушиваясь в блаженное тепло, проникающее в душу. Вот если бы можно было всегда так — это, наверное, и есть любовь! Вот в этом он не хотел бы и не мог каяться, потому что его совесть не находила в этом чувстве ничего незаконного.

— Ты такой красивый, — сказала Бет.

— Да ну тебя…

— Нет, честно. Я и не замечала раньше, мне казалось, что у тебя лицо… Ну, знаешь — как будто неумелый художник захотел нарисовать девушку, а вышел парень. Но когда ты носишься там с мечом — ты такой красивый!

— Поглядывала?

— Ты же подслушивал.

— Это ты еще Майлза не видела. Вот кто красивый.

— Меня такие глубокие старики не привлекают.

Он поставил чашку на стол, встал и развернулся к ней. Поцеловал. Ее руки стали смелее, потом она села на стол, обхватив его бедра ногами. На ней был халат, который от этого движения открыл обе ноги, и сквозь разрезы в хакама Дик чувствовал, какая она теплая и гладкая. Они целовались так еще какое-то время, потом Бет сказала:

— Послушай, так дальше нельзя. Надо на что-то решаться.

— Да, — Дик согласился так горячо и быстро, что она решила уточнить.

— Потому что мы вот так вот обжимаемся, целуемся — а потом расстанемся, и все это ничем не закончится.

— Я понял, — сказал он севшим голосом. Бет была права, так нельзя было продолжать без конца, следовало на что-то решиться, и сейчас она скажет…

«О, нет! Только не оставляй меня сейчас!»

— Ну, тогда… — и тут глаза ее расширились, она смотрела куда-то ему за спину и Дик похолодел, поняв, что в окошко раздачи со стороны столовой на них кто-то смотрит.

Это был Майлз. Дик отшатнулся от девушки, да так неловко, что споткнулся о табурет и чуть не упал. Бет слезла со стола, запахнула халатик на груди и с вызовом посмотрела на шеэда.

— Майлз… — сказал Дик.

— Иди спать, Рикард, — ровным голосом перебил его шеэд. — Я хочу поговорить с Элисабет.

— Я не уйду, — мотнул головой Дик.

— Ладно, — Майлз кивнул одними ресницами. — Зачем вы это делаете, фрей Элисабет?

— Делаю что? — Бет поджала губки.

— Насколько я знаю людей, это весьма похоже на то, что вы зовете соблазнением. Вы совершенно справедливо заметили, что покинете борт — и ваша связь в лучшем случае не кончится ничем. В худшем случае он из-за вас совершит какую-нибудь глупость и разобьет свою жизнь. Вы не понимаете, что играете с огнем?

— Майлз, я больше не ребенок! — крикнул Дик по-нихонски.

Майлз отреагировал на эту реплику только беглым взглядом.

— Фрей Элисабет, я жду вашего ответа.

— Ждете ответа? — ноздри Бет раздувались. — Тогда вот вам ответ: я люблю его!

— Я думаю, это неправда, фрей Элисабет, — ответил Майлз. — Не знаю, обманываете вы только Рикарда или себя тоже, но вы говорите неправду. Я вижу ревность, вижу тщеславие, вижу влечение и совсем не вижу любви.

— Да что вы можете знать про любовь! — казалось, у Бет сейчас вдоль позвоночника побегут искры. — Вы, наверное, сами забыли уже, какого вы пола!

— О, нет, я не забыл, — холодно возразил Майлз. — Но дело в том, что пол не имеет над нами той власти, что над людьми. Эта власть опасна, фрей Элисабет. Вы поступаете бесчестно.

— Не говори так о ней! — проорал Дик на нихонском.

— Не желаю больше этого слушать! — Бет вышла из кухни и побежала к лифту. Дик кинулся было за ней, но на пороге затормозил и повернулся к Майлзу.

— Ты… ты… Она права! Ты ничего не знаешь про любовь!

— Рикард, — Майлз явно старался говорить как можно мягче. — Я знаю, что тебя влечет к ней, а ее — к тебе, но можно ли это назвать любовью? Я давно среди людей, видел и любовь… и видел, как любовь пожирает того, кто любит нелюбящего. Она не любит тебя.

— Ты не можешь знать. Ты… ты не человек. И… это не твое дело!

— Она ввергнет тебя в беду.

— Тебе-то что! Кто ты мне — отец, брат? Она любит меня! А я этого не видел никогда, не знал, что это такое, когда… когда ты кому-то нужен просто потому что ты — это ты…

— Ты нужен ей не поэтому.

— Ты ничего о ней не знаешь! Она… она как я, росла среди чужих. Все смотрят на нее и думают — гем, дура, или мозги на помойку, или шлюха… А она не такая! Она умная, и красивая, и знает столько, сколько ни капитан не знает, ни я, ни Вальдер, ни Джез, вместе взятые, разве что ты! И они за это ее пытаются презирать. Я думал, ты не такой. Все треплют о ней за ее спиной, потому что близко локоть, а не укусишь, а она любит меня одного!

— Что же тебе больше нравится: то, что тебя любят — или что любят тебя одного?

— Не знаю! И тебе до этого нет дела!

— Рикард, если ты в третий раз скажешь, что это не мое дело — я и в самом деле ни при каких условиях не вмешаюсь в него.

— Ну и хорошо! Не нужно меня спасать ни от чего, раз я не прошу.

— Ты ошибаешься, Рикард. Она, конечно, хочет тебе добра — но ты не знаешь, что она считает добром. Подумай сам, готов ли ты разделить ее жизнь. Подумай сам, сможет ли она разделить твою. Если нет — то чего ты желаешь от нее?

Дику было обидно слышать от Майлза собственные мысли.

— Понимает ли она, что за человек ты? — продолжал шеэд. — Понимаешь ли ты, что за человек она? Дело не в ее цвете и не в том, для чего ее растили, и кем могла быть ее мать. Дело в том, что вы называете любовью совершенно разные вещи.

— Отцепись от меня, — устало сказал Дик. — Если тебе так надо, то вот, в третий раз скажу: мы и без тебя разберемся, — и он вышел из кухни, в каюте скатал свою постель, закинул ее на плечо и пошел в другой конец коридора, где жили гемы.

Майлз вышел из столовой, — Дик слышал шорох двери, а потом еще один такой же — двери в каюту. Как и обещано было, шеэд не сказал ему ни слова.

Дик шлепнул рукой по сенсору и дверь открылась. Чутко спавший Рэй сел, распахнул свои желтые глаза; Динго тоже проснулся, но, увидев, что тут свои, вновь свернулся кольцом и зажмурился. Дик слегка подвинул его и развернул постель, вынутую из рундука.

— Можно, я буду здесь спать? — сказал он изумленному Рэю.

— Вы ведь уже пришли, мастер Суна.

Дик хотел что-то ответить, но передумал. Сбросил одежду, лег, завернулся в одеяло и сунул свог под подушку.

* * *

Когда Бет поняла, что шеэд никому ничего не рассказал и не расскажет, у нее отлегло от сердца. Что уж там сделал Дик, чтобы уговорить его — она не знала, но Майлз не пытался больше читать ей морали.

И слава Богу! А то как посмотрел своими серебряными глазищами, высоченный, широкоплечий — прямо статуя командора. Не забыть забрать у Дика Ростана и дать Мольера…

Ей нравилось чувствовать себя просветительницей и культурной героиней — трехнедельный переход через сектор Кентавра оставлял много досуга, а Дик был благодарным материалом для такой работы. От «Золотой Пятерки» Верди он пришел просто в экстаз. Она порылась в своей фонотеке и нашла еще один старый видеопатрон — «Чио-Чио-Сан». Его можно было и подарить — исполнение было здесь так себе, она купила его ради интересной режиссерской находки — героев «играли» куклы театра Дзёрури.

Ради этого приходилось, конечно, делать вид, что ее интересуют песни храмовников — которых у Дика, оказывается, было просто несчитано. С первого же диска Бет поняла, что репертуар из этого не составишь — кажется, все или почти все они были написаны либо для суперкамерного исполнения — а именно, мурлыканья себе под нос — либо для орания во всю глотку хором в целую манипулу или когорту.

Обмениваясь с ней звукозвписями и поцелуями, Дик, тем не менее, почти не появлялся в каюте леди Констанс, не играл с Джеком и не рисовал ему корабли — словом, любовь малыша опять почти полностью вернулась к Бет; почти — это потому что Джек был совершенно очарован косом и почти так же — Рэем. Не каждый день встречаешь дядьку, который может покачать тебя на хвосте. Кос же быстро стал всеобщим любимцем, и капитан больше не грозился пристрелить его, если увидит где-то без хозяина — так что Динго свободно шастал по всему кораблю. Даже мрачный Вальдер привечал его и брал с собой на пост. Морита попробовал было возмущаться, но капитан сказал ему, что не может он целыми днями держать скотину взаперти, бессердечно это. Тогда Морита наточил топорик для разделки мяса и начал демонстративно носить его при себе все время. Кос больше не нападал на него — только рычал. Но когда Морита вооружился, вся команда начала следить за тем, чтобы Динго не шлялся по кораблю один. В бою один на один у безоружного против коса нет шансов, если он безоружен — а у вооруженного вполне может получиться. Что самое примечательное во всем этом — ничто не думал, что будет, если получится у Динго, а не у Мориты. Вавилонянин, почти такой же безупречно учтивый, как Дик, никому не внушал приязни — он начал было нравится команде до того, как подобрали гемов. Но, едва они начали принимать участие в жизни корабля, он показал себя во всей своей красе.

Он не обращался к гемам напрямую — только в третьем лице. Они, в свою очередь, отказались ему подчиняться, из-за чего произошел маленький скандальчик, в результате которого их переподчинили Вальдеру. При виде Рэя Морита просто каменел, и вел себя так, словно Рэя тут и вовсе нет. Бет, которой все это крепко напомнило о «счастливых» школьных годах, резко переменилась в своем мнении о нем. И только Дик оставался с ним по-прежнему ровен. Галахад хренов…

Поначалу Бет просто бесила эта его безупречность, но сейчас она тихо посмеивалась про себя: «безукоризненный» Дик оказался таким же озабоченным, как и все остальные мальчишки. Правда, со всеми остальным ситуация складывалась ровно наоборот: сначала они вывешивали в ее сторону язык и интересовались, не прочь ли она поваляться на пляже как-то вечерком, но потом, узнавали чья она приемная дочь — и от их пылкой страсти не оставалось и следа. Дик же с самого начала знал, кто она — и не струсил. И через какое-то время Бет приняла решение: если кому-то здесь и обломится — то именно ему.

Ну, в самом деле — что ждало ее впереди? Счастливый брак? — практически исключено, никто из знати Сирены или Тир-нан-Ог не женится на урожденной рабыне. Разве что осуществятся ее мечты, она сделает головокружительную певческую карьеру, но и тогда — как она узнает, любят ли ее или ее славу? Нет, чем быть женой человека, готового обвенчаться со славой — лучше быть любовницей человека уже известного… Как знать — может быть, даже самого императорского наследника… Ну, помечтать-то можно? И все равно — никто и никогда больше не будет любить ее просто так, потому что она — это она. Нет, решено — и Бет понадобилось меньше недели на это решение — «цветок Эсмеральды» сорвет Дик Суна. Пройдет много времени, ее имя будет греметь от Периметра до Периметра, и когда-нибудь на вопрос барда, пишущего ее жизнь, она ответит, что ее любили многие — но она сама любила только одного — юношу, который собирался посвятить себя Богу и войне, но не устоял перед любовью. Потом они расстались навсегда, и теперь он ведет ту жизнь, к которой так стремился… но в его сердце хранится воспоминание о ней и только о ней. Черт, это же классно — отдать свою девственность мужчине, для которого ты с гарантией будешь единственной в жизни женщиной, не выходя за него замуж.

Правда, мужчина был… тот еще. Они бы уже давно все сделали, окажись он хоть чуточку смелее — и время было, и место. Может, она бы взяла инициативу в свои руки, но… она не знала, как. В романах это все описывалось словами типа «и жгучая волна страсти захлестнула их с головой», а в наименее целомудренных фильмах камера полностью сосредотачивалась на лицах героев. Теоретически Бет знала, какой штекер вставляется в какой разъем, но… например, как он попадает туда не глядя? Или (ой, кошмар какой!) он все-таки смотрит? Или (совсем не хочется об этом думать!!!) она должна помогать руками?

Когда шеэд увидел их, Бет крепко перетрусила — но прошел день и за ним ночь, а леди Констанс ничего не узнала, и Бет воспрянула духом. Шеэд и Дик, похоже, рассорились, Дик спал теперь в одной каюте с Рэем и Динго. И Бет решила закинуть удочку снова.

Какая-то часть ее понимала, что задуманное — бесчестно по отношению к Дику, а главное, глупо, но власть над мужчиной, пусть даже таким юным; чувство, что ее боготворят, азарт охотницы — это было сильнее доводов разума и совести. И ведь она тоже ощущала влечение. Когда она подглядывала за Диком, исступленно сражающимся с собственной тенью — он действительно был очень красив. В конце концов, отмахивалась она от себя самой, это я рискую погубить свою репутацию, а не он. Он на Санта-Кларе поскачет в ближайшую церковь, покается — и все, сможет опять мечтать о своем Ордене. Я ему еще и добро сделаю: будет о чем вспомнить, когда пострижется в монахи.

Успокоив себя таким образом, Бет занялась подготовкой к ответственной операции. Самым лучшим временем было время, когда Дик сменяется с вахты, самым лучшим местом — спиральная лестница аварийного хода, самая нижняя ее часть: здоровенный Вальдер всегда пользовался лифтом.

Осталось только дождаться нужного момента. Что ж, сектор Кентавра был велик.

* * *

Сектор Кентавра был велик, и, что самое плохое — Брюс там чувствовал себя очень вольно.

— А если патруль Брюса нас остановит? — спросила леди Ван-Вальден.

— Это как же он, интересно, нас остановит? — хмыкнул капитан Хару.

— Я думала, это происходит так: на корабль наводят орудия и приказывают ему отключить двигатели и лечь в дрейф.

— Ага. А я им на это показываю, где заканчивается предплечье и начинается плечо.

— Капитан Хару имеет в виду степень защиты левиафаннера в сочетании с его скоростью, — пояснил Майлз. — Наши силовые экраны рассчитаны на спонтанный выброс антиматерии, а наша скорость позволяет настигать левиафана. Мы просто не войдем в зону поражения гравитационным оружием, а от лучевого оружия экраны нас защитят.

— А еще, — добавил Болтон, — мы психи, и с нами лучше не связываться. Кто знает, а не придет ли нам в голову сбросить левиафана во время абордажа: умри, душа моя, вместе с филистимлянами…

Констанс обвела взглядом всех троих — правду они говорят или утешительную ложь? И пусть даже они считают все сказанное правдой — нет ли в их словах пустой бравады. Она слышала о том, что ни патрули, ни даже эскадренные гравидестроеры Синдэн не решаются останавливать левиафаннеров — но если к Брюсу, несмотря на все предосторожности, все же просочилась информация — он может решить, что игра стоит свеч. Вариант «умри, душа моя, вместе с филистимлянами» его вполне бы устроил: гибель наследника Мак-Интайров и Ван-Вальденов стоила потери фрегата или даже крейсера.

«Поздно спохватилась. Снявши голову, по волосам не плачут…»

— Хорошо, — сказала она и улыбнулась. — Итак, нам не страшен дукас Брюс. Капитан, что вы еще хотели обсудить со мной?

Мастер Хару поднялся и коротким прощальным поклоном к своим подчиненным дал понять, что он желает поговорить с леди Констанс наедине. Майлз и Джез вышли из каюты.

— Я хотел насчет пацана поговорить, — сказал он без обиняков. — Сдается мне, миледи, что он запал на вашу девчонку. Ему, конечно, кое-что строго-настрого сказано, да он и сам понимает. Но… похоже, что она ему глазки строит, а он же не железный.

— Глазки? — Констанс изумленно улыбнулась. — Мне казалось, напротив — она так зло его вышучивает, его просто жаль. То и дело мне приходится за него заступаться.

— Не в обиду вам будь сказано, миледи, но вы женщина, и вам это незаметно, а я мужчина, и когда ваша сестра строит куры — я это чувствую. Вся команда это чувствует, вы, может, не в курсе, но Вальдер чаще на людей рычит, чем Динго, Джез в мужской компании такие шутки отпускает, что экраны краснеют, а Суна с Майлзом отчего-то перестали разговаривать. Говорите, Бетси шпыняет мальчика — это верно. Она его затем и шпыняет, чтобы никто не подумал обратного, — он вздохнул. — Честно говоря, миледи, если бы я знал заранее о ней — я бы вам отказал или велел бы отправить ее с кем-то другим. Потому что женщина на корабле, если она не чья-то жена и не такая высокая дама, как вы — это просто погибель. Даже если она себя блюдет как надо, все равно раздрай начинается.

— Что вы предлагаете, капитан? Запереть Бет в каюте? Сшить ей чадру?

— Нет, миледи, такого не надо. Но неплохо было бы, если бы она одевалась так, чтобы не сверкать пупом. Я знаю, на Мауи все так ходят, и еще похлеще, но тут уже не Мауи. И пусть не бегает на третью палубу и не поет там, а если поет, то не крутит задом.

— Я велю ей этого не делать. Что-то еще?

Капитан почесал подбородок.

— Я вот что надумал. Я это с самого начала предвидел и старался пацана пригружать так, чтобы у него поменьше времени оставалось на лишние мысли. С другой стороны, сверх меры его припахивать тоже нельзя — на вахтах засыпать начнет. А тут появились эти работяги, взяли много работы на себя, ну и… не могу же я гемов держать в безделии, а на Рики воду возить в это время. И тут меня осенило. У парня сильные проблемы с гэльским будут, когда ему доведется поступать в Академию. Экзамены-то он сдаст на латыни, но лекции слушать все равно придется. И вообще, на Эрин его без знания гэльского на смех подымут. Так я хотел попросить: позанимайтесь с ним.

— Охотно, — согласилась Констанс. Предложение капитана решало одну из ее собственных проблем — мучительная праздность начала ей досаждать. Она уже давно завидовала Гусу, которому его одержимость физикой заменяла и компанию, и все другие дела. Все книги были перечитаны, все игры переиграны. А занятия с Диком действительно позволяли убить одним камнем даже не двух, а сразу трех птиц.

Она зашла в каюту — Гус сидел у сантора, больше никого не было.

— Где Бет и Джек?

— В грузовом коридоре, играют в какую-то дикую игру с мячом. Там еще мастер Порше и его кос.

Констанс пошла к лифту, вызвала его и набрала код второй палубы. Но лифт остановился на четвертой, и ее глазам явился Дик Суна. В обоих его руках были пустые корзины по десять литров каждая — из чего Констанс заключила, что его послали на третью палубу за бустером. Он поклонился и встал спиной в угол. Констанс хотела заговорить, но Дик успел раньше.

— Миледи, — внезапно выпалил он, когда дверь за ним открылась. — Можно будет сегодня с вами встретиться один на один?

— Да, конечно, — она удивилась такому совпадению, но виду не подала. — Приходи, когда освободишься, в… — Констанс вспомнила разговор с Рэем, — в часовню.

— Я приду, — пообещал мальчик, и бегом бросился из лифта.

Неужели правда? — подумала Констанс и улыбнулась. Матери слепы, так говорят. Они все узнают последними. Но если это правда, то… Бедный мальчик. Бет — взбалмошная, изнеженная девчонка, составить счастье мужчины она сможет не раньше чем через десять лет. Особенно такого невыносимо требовательного к себе, как Ричард Суна.

На второй палубе стоял дым коромыслом. Рэй с завязанными глазами обыскивал коридор из конца в конец и шарил кругом своими огромными ручищами, а хвостом сканировал пространство позади себя, прилагая гигантские усилия к тому, чтобы не изловить Джека, то и дело выдающего себя смехом, испуганным писком или громким топотом. Бет старалась двигаться бесшумно, но и у нее при виде стараний морлока то и дело вырывался сдавленный хохот. Динго носился вокруг всей группы вместе и вокруг каждого по отдельности по сложной траектории, напоминающей траекторию спутника в системе счетверенных звезд.

— Мама пришла! — Джек заметил ее первой, бросился к ней, налетел на хвост морлока и закачался в полуметре от земли, обвитый этой пятой конечностью, как змеей-анакондой. — Что, уже кушать идем?

— Миледи, — Рэй поднял повязку с глаз, осторожно поставил Джека на землю и преклонил колено.

— Бет, — сказала Констанс. — Нужно поговорить. Мастер Порше, я могу на вас полагаться?

— Разве я не ваш вассал, миледи? — похоже, Рэй слегка обиделся.

— Тогда продолжайте игру, пока Джек не устанет, и приводите его к обеду.

— Слушаюсь, миледи.

— Бет говорила мне, что вы пытаетесь обучать его приемам будо?

— Мы только играем, миледи.

— Я думаю, это будет ему полезно.

— Слушаюсь.

Они с Бет вошли в лифт, а за их спиной возобновились хохот и визг и шутливый рык морлока.

— Элисабет, — Констанс завела дочь в пустую каюту Гуса. — Сегодня со мной говорил капитан Хару… Он находит, что я слишком много тебе позволяю…

— Что именно? — Бет вздернула подбородок. — Например, ты позволяешь мне считать себя человеком. Да? И ты решила принять меры по такому случаю?

— Элисабет! — Констанс сама устыдилась того, как резко прозвучал ее голос. — Ты хочешь обидеть меня?

— Прости, ма. Но это… само собой напрашивается. А капитан Хару, извини меня, расист.

— Это правда, как ни жаль, — согласилась Констанс. — Но то, что он неправ в одном вопросе, еще не делает его автоматически неправым в другом. Бет, ты действительно слишком вольно ведешь себя, попав в чисто мужское окружение.

— Ну так что мне, в паранджу завернуться?

— Для начала — перестань носить чоли и перестань репетировать в грузовом коридоре. Звукоизоляция кают достаточно хороша.

— Ладно. Еще что?

Констанс немного помялась.

— Бет, скажи, что у тебя с Диком?

— У меня? С ним? Ма, ты сама все знаешь. Мы обмениваемся записями.

— И больше ничего?

Бет пожала плечами.

— Ма, да он еще детёныш.

Это было сказано с таким небрежным превосходством, что Констанс засмеялась.

— Бет, он сам зарабатывает на свой хлеб, — сказала она. — Кто из вас детёныш?

— Мальчишки все равно поздно взрослеют. Он с Джеком играет в шарики-прыгуны. Представляешь, он до сих пор хранит свою коллекцию шариков!

— Ну, и как играет?

— Классно. Сначала выигрывает у Джека примерно половину, потом проигрывает все, кроме двух — чтоб было с чего начинать в следующий раз. Джек своим успехам радуется до безумия.

— Что-то я давно не видела их играющими… Он вообще давно не заходил. Как ты думаешь, почему?

— Откуда я знаю?

Констанс посмотрела в честные глаза Бет и ничего не сказала.

Дик ждал ее вечером, как и условились — в часовне. Пахло ладаном — видимо, он жег палочку — но сейчас он не молился. Констанс была уверена в этом.

— Давайте не будем никуда уходить отсюда, — попросил он, когда они обменялись приветствиями. — Я хотел поговорить с вами. Я знаю, что капитан попросил вас заниматься со мной гэльским, но сначала мне нужно поговорить. Может, вы еще и не захочете…

— Не захотите, — машинально поправила Констанс, и улыбнулась. — Похоже, урок начался сам собой. Ну, так в чем же дело?

Дик шумно набрал воздуха в грудь.

— Не знаю прямо, как начать, — сказал он. — Позапрошлой ночью я… нет, не так. С самого начала, как вы с нами полетели, я думал прийти к вам и попроситься, чтобы вы отпустили меня в Синдэн. Я прежде жил только этим, понимаете? Ни о чем другом и думать не хотел, но все не решался и откладывал на потом. И вот уже третья неделя идет, как вы с нами летите, а со мной творится не знаю что… — он снова запнулся

— Тебе понравилась Элисабет? — напрямик спросила Констанс.

— Да, — выдохнул юноша с таким видом, будто вынул занозу.

— Ты любишь ее?

— Я… не знаю, миледи.

— А она тебя?

— Не знаю…

— Ты пробовал признаться ей?

— Да, миледи.

«Вот стервочка», — подумала Констанс, вспомнив честные глаза Бет.

— А она? Что она говорит?

— Говорит, что любит меня, но… я не знаю, так это или нет. Я не думаю, что она врет, миледи, просто… может быть, она не знает, чего хочет… да я и сам не знаю, чего хочу.

— Пойдем от обратного. Ты по-прежнему хочешь в Синдэн?

— Да, миледи. Я думал, попрошусь у вас сейчас, и если вы согласитесь — значит, такая судьба, так я ей и скажу… А когда увидел вас, понял, что это будет нечестно.

— Это действительно было бы нечестно: ты заставил бы меня наугад решить судьбы двух дорогих мне людей…

При слове «дорогих» мальчик изумленно поднял брови.

— Чего ты хочешь больше — быть синдэн-сэнси или быть с ней?

— Вот этого я и не могу понять, — с досады Дик стукнул кулаком в циновки пола. — Отец Андрео говорил, что не верит в мое монашеское призвание. А Майлз говорит, что видит меня воином, но не монахом. Выходит, они правы, а я ошибаюсь.

— Давай пока оставим «их» в покое, — твердо сказала Констанс. — Прислушайся к себе, к своему сердцу, и ответь мне на один вопрос: Синдэн — это лучшее, что было в твоей жизни?

— Да, — ответил Дик без малейших колебаний.

— Что там было хорошего?

— Друзья. Коммандер Сагара, сержант Коннор, рядовой Гах… Они меня спасли, они меня учили всему… И они до сих пор там где-то сражаются. Ищут флоты и базы Рива, уничтожают их, останавливают работорговцев…

— Попробую сформулировать мое мнение о твоем призвании — а ты поправишь меня, если что-то не так. Во-первых, Синдэнгун — самое сильное и приятное впечатление твоей жизни. Ты встретил там замечательных людей, которым хотел подражать во всем, в том числе и в их призвании. И хотя с тех пор ты встретил немало других хороших людей — отец Андрео, капитан Хару, наконец, Бет — твои воспитатели из Синдэна были первыми, а значит, уже этим имеют преимущество перед остальными. Во-вторых, тебе до сих пор хочется мстить, — второе предположение она высказала осторожно, внимательно глядя в то место, где были бы глаза Дика, если бы он перестал смотреть в пол.

Он поднял голову и их взгляды встретились.

— Да, — сказал мальчик тихо. — Мне хочется мстить. Я хочу, чтобы Рива не осталось в этом мире. Чтобы все они или перестали быть Рива или… чтобы умерли все. Я не стал бы убивать детей и женщин, как они. Ни один воин Синдэна не стал бы. Но я бы разбросал их по всей Империи, чтобы двое из них никогда не встретились друг с другом, потому что где их двое — там дом Рива, а я хочу его уничтожить.

Он раскраснелся и глаза его разгорелись.

— Я очень хороший пилот, миледи. Это не гордыня, потому что дар — не от меня, а от Бога. И вы это знаете, иначе не определили бы меня на левиафаннер — тут нужны самые классные пилоты, нигде нельзя так развить дар, как здесь. Я бы стал разведчиком, я бы прошарил все сектора, ведущие от Тайроса — и нашел бы Картаго.

— Но, Дик, монашеское призвание — это любовь к Богу, а не жажда мести.

— Вот и отец Андреа то же самое говорил.

— Давай тогда разберемся с Бет. Все-таки она моя дочь, и меня касается напрямую ее судьба. Скажи, может такое быть, что Бет… произвела на тебя столь сильное впечатление просто потому, что была первой девушкой, с которой ты провел достаточно много времени?

— Я не знаю, миледи, — убитым голосом сказал Дик. — Но когда я ее не вижу, я как будто не дышу.

Констанс не знала, что ответить. Будь у нее самой опыт подобных любовных переживаний… Но его не было. Была девчоночья влюбленность в преподавателя истории, потом — такая же, в нового священника в соборе Св. Иоанны. Могла ли она сказать о себе этими словами — «я как будто не дышу»? Похоже, что нет. Потом ее выдали замуж за Якоба, и то, что сложилось из уважения к очень хорошему человеку, воину и правителю, взаимной верности и помощи, они стали называть любовью. Она никогда не была романной всепоглощающей страстью, потому что ни Констанс, ни Якоб не были людьми страстными. Она знала, что страсть обманывает и заводит в беду — но, похоже, Дик это знал и сам, а Бет еще получит свою нахлобучку. Но что-то же нужно сказать прямо сейчас…

— Бедный мой мальчик, — сказала она, и обняла его как сына.

«А ведь по возрасту он мог быть мне сыном… Если бы Донован выжил, ему было бы столько же…» Донован — они с Якобом заранее придумали имя первенцу, и когда ее чрево выбросило умершего младенца, для нее он остался Донованом. Следующему они побоялись давать имя заранее… и оказались правы…

А этот мальчик с пяти лет не знал, что такое материнская рука на плече. Может быть, он грезил об этом так же страстно, как она — о тяжести младенческого тельца на руках. Она нашла себе Бет, а он, наверное, убедил себя, что нуждается не в женской ласке, а в мужской дружбе. Но тело порой труднее обмануть, чем разум… И тогда он…

…Тоже нашел Бет? О, Господи… Она собирается отнять у ребенка не конфету, а хлеб.

Дик сипло вдохнул, и как-то окаменел под ее рукой.

— Не надо меня жалеть, миледи… Не то я сам начну себя жалеть, а мне этого нельзя.

— Почему? — тихо спросила она. — Жалость — начало милосердия, Дик. Человек, который немилосерден к себе, будет немилосерден и к другим. Неужели жизнь так плохо обходилась с тобой? Неужели тебе совсем не встречались люди, которые любили и жалели тебя? И неужели тебе самому никогда не хотелось никого пожалеть? Но ты ведь защищал слабых в школе — не только потому что хотел предстать героем? Неужели у твоей жалости всегда сжаты кулаки? Разожми их, Дик. Открой ладони.

Его плечи опустились, обмякли.

— Похоже, я сделала ошибку. Не нужно было устраивать тебя на корабль. Нужно было — отдать в большую семью, где у тебя были бы младшие братья и сестры. Чтобы ты их учил держать хаси[27], завязывать шнурки на ботинках, а самых маленьких помогал пеленать и носил на плечах…

Дик то ли коротко застонал, то ли кашлянул, а потом рывком отодвинулся, почти отшатнулся, назад, чем-то крайне изумленный.

— Леди Констанс, — сказал он. — Не надо больше. Я понял.

— Дик, я вовсе не хотела…

— Я знаю, что вы не хотели — само получилось. Вы… Я сказать не могу, что вы сейчас для меня сделали. Вы же правы, Бет — первая девушка, с которой я… говорил дольше чем полчаса кряду. Я же просто разрывался от того, что не знал — хочу я быть с ней, или нет. А теперь… То есть, я и теперь не знаю, но знаю, что должен решить…

— Надеюсь, ты не будешь торопить меня с освобождением от вассалитета, чтобы ты мог сразу по прибытии на Санта-Клару отправиться в командорию Синдэн?

— Нет, миледи. То есть, если бы Вы разрешили…

«Это было бы слишком сильное искушение для тебя, мальчик», — Констанс улыбнулась.

— Обещаю: когда срок твоего ученичества закончится и ты достигнешь совершенных лет, чего бы ты у меня ни попросил: разрешения уйти в Орден или руки Бет — я дам тебе. Второе — если Бет захочет, но у тебя будет безусловный приоритет перед всеми остальными молодыми людьми. А теперь послушай, Дик. Отдашь ли ты себя Богу или женщине — в обоих случаях нечестно предлагать незрелый плод. Читал ли ты житие Иоанна Оксонского?

— Это как он расстался со святой Юдифью на три года? — Дик энергично кивнул. — Да, это правильно. Если я не выдержу — значит, это была не любовь, а так…

«Скорее уж она не выдержит… Впрочем, об этом он и не подумал. Мужчины все-таки есть мужчины, даже самые лучшие из них в первую очередь думают о себе…»

— Я не настолько строга, чтобы запрещать вам переписываться. Хотя… Думаю, Бет такой запрет только утвердил бы в любви к тебе. Она, кажется, дала тебе Ростана?

— Да, миледи. Только Бет совсем не похожа на эту дурочку.

«Гораздо больше, чем ты думаешь — но тебе сейчас лучше этого не говорить; да ты и не пожелаешь слушать».

— А теперь — мы выйдем отсюда и пойдем в каюту Гуса заниматься гэльским?

— Благодарю, миледи. Только вам будет трудно со мной. У меня нет способности к языкам.

— Не верю. Ты знаешь два языка и можешь бегло объясняться на третьем — а значит, ты вполне в силах освоить орфографию.

— Я пытаюсь, миледи, но там же так сложно! Эта буква тут читается, а тут не читается, а тут читается, но не так… В астролате все хотя бы читается одинаково, и все ударения на одном месте! А когда я диктант пишу, я не все эти правила вспоминаю. Я страшный туподум… тугоум…

— Тугодумы — это люди, которые думают хорошо, но медленно. — Констанс больно прикусила губу, чтобы подавить смех. — А проблемы со словообразованием — это поправимо.

* * *

Освобождение.

Одно короткое объятие сказало больше, чем тысяча слов. Поначалу Дик перепугался -влечение к доминатрикс это почти то же самое что влечение к Деве Марии… Но уже через секунду он сообразил, что чувства его совершенно свободны от пола. Нежность, охватившая его, если и соотносилась с полом — то не напрямую, как секс, а опосредованно, как чувство сыновства.

Так значит, этого чувства теперь можно было не бояться. Эта тоска не была приукрашенной похотью, и собственное сердце, говорившее, что она вполне законна, не обманывало: каждый человек вправе желать нежности. Он задыхался без Бет только потому, что не знал, с кем еще может и с кем должно быть связано это чувство. О, Господи, он может теперь не бояться себя!

Но теперь следовало изгладить свою вину перед Бет. Он ведь едва ее не соблазнил, гонясь за тем, что мог бы получить без всякого секса. Надо было поделиться с ней своей свободой и объяснить, как им быть дальше. Они расстанутся на Санта-Кларе и проведут три года врозь, договорившись не искать встреч. И за это время они или полюбят друг друга еще крепче, или поймут, что полюбить не смогут. Нужно только сейчас сделать над собой усилие — и прекратить эти тайные свидания. Зато теперь они могут встречаться в открытую, а не прятаться по углам. Снова разговаривать, не вышучивая друг друга ради чужих глаз, играть с Джеком и наслаждаться законной близостью.

Правда, внутри жил еще один мелкий и мерзкий червячок. Леди Констанс ничего не знала об их тайных встречах с Бет и о том, как далеко они зашли — а они зашли довольно далеко. Дик не знал, важна или нет эта недоговорка, и потому отмахнулся от нее.

Он решил оставить Бет подарок, память о себе на эти три года. Она подарила ему оперу «Чио-Чио-Сан», а у него было две вещи, которыми он очень дорожил и с которыми не расставался: четки, подаренные коммандером Сагарой — храмовнические, из десяти крупных бусин и одного креста, он носил их на руке, как браслет — и нательный крест, полученный от сержанта Коннора: самодельный, плетеный из световода. Сначала Дик подумал отдать четки — хоть их и было очень жаль, но с крестом расстаться было немыслимо: это единственное, что у него осталось от Коннора. Но потом ему пришла в голову мысль куда лучше: самому сплести такой же. Достать световод было нетрудно: отработанные световоды в изобилии валялись на складе запчастей. Синдэн-сэнси много времени потратил бы на выдумывание нового узора переплетения — но Дик собирался подарить Бет точную копию своего креста.

В следующие два дня он тратил свое свободное время только на плетение. Вечером у Бет наконец истощилось терпение и она подловила его в лифте.

— Где ты пропадал? — спросила она, торопливо лизнув его в губы. — Я чуть с ума не сошла — ты что, заболел?

— Нам надо поговорить, — сказал он. — Очень серьезно.

— Тогда сегодня в одиннадцать вечера, на аварийной лестнице, — сказала она.

— Хорошо! — в этот момент двери лифта открылись, и они отскочили друг от друга.

Дик считал минуты до этой встречи. Леди Констанс отметила его невнимательность на уроке, а Джез на вахте сказал, что вчера у него был такой вид, словно он долго терпел и наконец сходил по-маленькому, а сегодня выглядит, словно ему опять невтерпеж. Дик снова пожалел о своем запаздывающем остроумии. Вот бы как Сирано — р-раз, и смертельная шутка выстреливает, точно лезвие флорда!

— Не то чтобы я давал вам советы, мастер Суна, — сказал Рэй вечером, увидев, как Дик надевает чистые, еще влажные после стирки и глажки хакама и лучшее хаори. — Но как бы чего не случилось.

— Ничего не случится, — Дик подавил досаду. От морлока еще не хватало советов.

На аварийной лестнице был полумрак — там где все равно никто не ходит, не было смысла прокладывать ничего лучше полудохлого световода. Бет слегка припозднилась.

— Ждала, пока ма уснет, — объяснила она. — Ну, что это с тобой? Мне из-за тебя была здоровая вздрючка: ты сказал маме, что уже признался мне, а я ей еще раньше соврала, что нет. Теперь она думает, что я хочу разбить твое сердце. Рики, твое сердце как, цело? Можно потрогать? — она протянула руку к вороту его кимоно и наткнулась на два креста.

— Подожди, — сказал Дик. — Вот…

Он снял с шеи второй крест и протянул его Бет.

— Красивая штучка, — похвалила она. — Это мне?

— Да.

— Здорово! Надень сам, — Бет подставила голову. Дик осторожно, стараясь не касаться ее лишний раз, надел ей крест.

— Послушай, — сказал он, отступая назад. — Ты была права. Мы не можем так больше встречаться, чтобы это ничем не закончилось.

— Ну так поцелуй меня, — прошептала она, пододвигаясь ближе.

Они стояли на площадке второй палубы, и здесь было слишком тесно, чтобы Дик мог эффективно устраниться.

— Погоди, — сказал он, беря ее за плечи и удерживая от себя на расстоянии вытянутых рук. — Давай поговорим сначала. Понимаешь, ты это верно сказала — мы встречаемся втихомолку, а потом расстанемся, и это ничем не кончится. Нужно что-то делать.

— Да, — сказала Бет, и голос ее слегка дрогнул. — Дик, я очень тебя люблю, и я согласна. Только ты постарайся не делать мне больно, хорошо?

— П-подожди… Я не об этом.

— А о чем? Ты ж сам сказал — расстанемся и ничем не кончится. Так давай переспим наконец. Ты этого хочешь, и я этого хочу; если честно, я просто извелась и думаю, ты тоже.

— Ага. Но ведь так оно будет, даже если мы это сделаем, Бет. Если мы… переспим — мы же все равно потом расстанемся. А я не хочу тебя терять. Я никого раньше не любил, как тебя.

— Так поцелуй меня наконец.

Дик не смог устоять. Губы Бет пахли яблоками — как в «Песни Песней». Руки Бет прошлись по его голой груди, вызвав сладкую судорогу, а потом добрались до разрезов на хакама…

— Подожди! — выкрикнул он шепотом. — Да постой ты, пойми, нам нельзя этого делать. Мы любим друг друга, а потому нам нельзя этого делать, это как если бы мы украли что-то!

Бет слегка обиженно отстранилась.

— Логика твоей фразы от меня ускользает. Объясни подробнее.

— Я долго думал, Бет, этого всего так сразу и не рассказать. Понимаешь, я всю жизнь мечтал только о Синдэне. Ничего другого и не хотел, и не задумывался над этим — но было так потому что я, кроме Синдэна, ничего хорошего в жизни не видел. То есть, капитан Хару и все наши — они просто золотой народ, но в Синдэне были самые лучшие. И поэтому я сначала трусил тебе это сказать — я думал, что если попросить тебя стать моей женой, я предам всех своих друзей, Синдэн, Бога, всё! Если бы не миледи, я бы так и не понял, наверное, что к чему. Бет, меня на голову переворачивало, я даже молиться не мог от всего этого. А твоя мама — она меня как будто взяла и поставила опять на ноги. Она… она такая… Я не знаю даже. Если бы она была мужчиной, она бы знаешь, каким священником была…

— Воскресла нам Алиенора! — с пафосом процитировала Бет какого-то притворного пиита. — Дик, я очень люблю маму, но еще одна ода к ней из твоих уст — и меня стошнит. Я по три раза в день слушаю, какая она замечательная. Давай лучше о себе.

— Так обо мне почти все, Бет. Понимаешь, мы с тобой страшные дураки. Мы с тобой думали, что это прямо как у Ромео и Джульетты: раз-два, полюбились-поженились… А так нельзя. Шекспир прав, так оно вот чем заканчивается. А настоящая любовь — это как у Сирано. Пятнадцать лет знать — и молчать. Только нам не надо молчать, мы же не комплексуем насчет носа и всего такого.

— Дик, я потеряла нить твоего монолога. Немножко более конкретно: чего ты хочешь?

— Я хочу просить тебя стать моей женой, но не сейчас, а через три года. Я тогда уже поступлю в Академию, а ты закончишь школу. А если до того времени мы поймем, что на самом деле не любили друг друга, а просто искали… утешения, что ли… То мы просто письмами это все объясним.

Бет какое-то время молчала, чуть наморщив нос, потом сказала:

— Тебе в самом деле вредно читать. Ты подхватываешь из книг самые дурацкие идеи. Смотри, я здесь. Ты меня любил? Ты меня хотел сделать счастливой? Так вот, это совсем просто. Возьми мою любовь здесь. Сейчас.

— Это будет… неправильно.

— Да почему же?

— Мы после этого не сможем смотреть людям в глаза.

— Кто не сможет, а кто и сможет, — хмыкнула Бет.

— Ты… сможешь?

— Да что в этом такого?

— А если нет ничего такого— то почему мы прячемся?

— Потому что все здесь такие же зануды, как ты.

— Бет, если мы подождем эти три года, нам не надо будет прятаться. Твоя мама обещала, что отдаст мне тебя в жены.

— Дик, приди в себя! Почему ты решил, что я хочу за тебя замуж?

Он опешил.

— Как… не хочешь?

— Ну вот так, не хочу. Я буду актрисой, Рики. Пе-ви-цей. У меня не будет времени ни на какую семью. Мне некогда будет возиться с детьми и прыгать возле печки. И я совсем не хочу ждать тебя из очередного рейда… аж пока не дождусь известия о смерти…

— Бет… — голос юноши был все тише и тише. — Так ты… не любишь… меня?

— Что за вопрос — люблю, конечно. Но любовь — это одно, а замуж — это совсем другое.

— Н-не понимаю, — пробормотал он.

— Дик, семья убивает все чувства. Брак — это хомут, посмотри на мою маму. Ты говоришь, она замечательный человек, а я вижу, что несчастный. Она вышла замуж не по любви, да еще мужа после рождения Джека видела только на экране. Ты хочешь, чтобы и я так? Три года ждать, пока мы вырастем. А потом — опять ждать? А если за эти три года ты захочешь пойти в свои монахи? Скажешь — не захочешь?

— Не знаю. Я же потому и говорю: вот сейчас я бы забрал твою любовь — а потом все-таки понял, что мое призвание в Синдэн. А должен был бы жениться на тебе.

— Ни фига не должен. Я свободный человек, и кому хочу, тому даю.

— Такие свободные люди знаешь, как называются?

Бет аж вскинулась, вся кипя от гнева.

— Ну и козел же ты, Дик Суна. Ну и козел! Я так и знала, что ты меня этим попрекнешь!

— Ничем таким я тебя не попрекал! — он тоже начал выходить из себя. — Я только понять не могу, чего ты хочешь! Для меня не было ничего дороже Синдэна, пока ты не появилась. А теперь ты говоришь, что я должен предать Синдэн, а взамен ничего не получить.

— Как это ничего? Ты меня лапал-лапал, а теперь говоришь — ничего?

— Ну, а что это, если не ничего? Я ведь люблю тебя, а не лапанье.

— Я не понимаю, как это можно меня любить — а теперь струсить.

— Да ничего я не струсил!

— Ну так докажи!

— Почему это? Бет, я что, совсем тебе не нужен?

— Нужен, конечно! Я столько времени на тебя убила — и что?

Она осеклась. Дик смотрел на нее во все глаза, правой рукой сжимая крест на груди — до того что костяшки пальцев побелели.

— Ты меня не любишь, — прошептал он.

— Это у тебя просто какие-то странные понятия о любви: умри, но сдохни.

Он медленно покачал головой.

— Ты меня не любишь. Майлз был прав: тебе просто… интересно, как оно будет.

— А тебе — нет? Вот лицемерная скотина: у самого даже хвост на затылке стоял, когда он меня облизывал, а теперь строит из себя Рюделя. Иди и целуйся со своим шеэдом. И цацку свою забери, — она сняла с шеи крестик и бросила Дику.

Дик не поймал.

Стеклопластовый крестик упал между ступенек, прозвенел по ним уровнем ниже и улегся там.

— А ну, отойди! — Дик толкнул Бет, чтобы она освободила дорогу.

Он сам не знал, насколько он, привыкший к полуторным-двойным ускорениям, силен. Толкая Бет, он не рассчитал силы.

Она оступилась и упала с лестницы.

Вместе с ней упало его сердце. Он успел кинуться вперед и прихватить ее за то, что было ближе: за волосы; в итоге она не опрокинулась вниз головой и не сломала шею, а пересчитала несколько ступенек попой и остановилась на площадке ниже, прикусив язык и рыдая от боли.

— Бет! — он спрыгнул к ней и быстро ощупал, проверяя, нет ли переломов. — Ты в порядке?

Наградой за заботу была оплеуха.

— Кретин! — крикнула она, когда боль в языке сделалась терпимой. По лицу ее градом катились слезы. — Уйди, придурок!

Она развернулась, чтобы спуститься еще на пролет, Дик с криком «Да подожди ты!» ухватил ее за шиворот чоли, и…

Хрррясь! — тонкий шелк блузки разошелся. Дик весь обледенел: как он, если что, объяснит теперь ВОТ ЭТО??? Бет взвизгнула, сжала разорванную блузку руками на груди и ломанулась в дверь, ведущую на пятую палубу.

Дик вторично похолодел при мысли о том, что будет, если этот бардак услышит Вальдер. А он непременно услышит, если Бет будет так колотиться в дверь — она же не знает, что без замка та открывается только изнутри отсека…

— Бет, ты с ума сошла, вернись сейчас же! — он попробовал оттеснить ее от двери, обхватил за руки и грудь, но она завопила:

— Пусти, мне больно!

За время этой короткой борьбы его тело пришло в состояние боевой готовности — совершенно помимо его воли, и очень некстати, потому что…

Потому что дверь пятой палубы открылась и во всю высоту и ширину проема воздвигся страшный, как смерть, Вальдемар Аникст.

Мгновенно оценив обстановку, он оторвал Дика от Бет, пригнулся к ней и горячо, заботливо — словно это не он избегал и поносил ее! — спросил:

— Что с тобой, девочка, милая? Он тебя обидел?

Бет была перепугана не меньше Дика и не могла ответить ни «да», ни «нет». Тогда Вальдер развернулся к юноше, и его перекошенное лицо было еще страшней обычного.

— Ты лапал ее?

— Да, — ответил Дик, потому что правды скрывать не собирался.

Вальдер схватил его правой рукой за загривок и сильно, страшно ударил лицом об опорный столб винтовой лестницы.

Глава 5 Шин Даллет

Самым серьезным наказанием, которому Бет подвергалась в жизни, было лишение обеда в школе. Поэтому мгновенная расправа, учиненная над Диком, повергла ее в оцепенение. Вальдер показался безжалостным огромным чудовищем, которое способно размозжить и ее, если правда о происходившем здесь вырвется из ее губ.

Но Дик сползал по опорному столбу, оставляя на нем кровавый мазок, глядя куда-то сквозь нее совершенно стеклянным глазами — и она понимала, что она виновата и если она сейчас не скажет правды — Вальдер или кто-то другой поступит с ним еще хуже. Страх и совесть рассекали ее пополам, и она думала: «Сейчас скажу… сейчас скажу…» — и молчала.

Вальдер не дал юноше упасть и вновь сграбастал его за ворот. Бет взвизгнула, испугавшись, что удар сейчас повторится, но стармех сказал:

— А ну, пошел! — и выволок Дика из лестничного ствола. Тот еле перебирал ногами, больше вися на руке Вальдера, чем шагая, а Бет, всхлипывая, семенила за ними. Только сейчас она заметила, что за спиной Вальдера все это время стоял Актеон.

Вальдемар притащил Дика на вахту и бросил на кресло. Тот не удержался и опять сполз на пол. Больше Вальдер не стал его поднимать: он сидел, прислонившись к станине пульта боком, часто дыша ртом и прижимая к разбитому лицу рукав косодэ, чтобы не капать кровью на пол. Правая половина его лица стремительно заплывала.

Вальдер нажал на кнопку внутренней связи и сказал в микрофон:

— Подойдите в кубрик, кэп. Нештатная ситуация.

— Что случилось? — недовольным голосом сказал мастер Хару.

— Попытка изнасилования, — бросил Вальдер сквозь зубы, и лицо его снова перекосилось. Он бросил Актеону и Бет:

— За мной, — и снова поднял Дика за шиворот. Так они и вошли в лифт — Бет, обмирающая от ужаса, Актеон, разъяренный стармех и какой-то отрешенный, словно еще не пришедший в себя после удара Дик.

* * *

Когда туман в голове немного рассеялся и Дик начал что-то соображать, он крепко пожалел о том, что Вальдер не ударил его сильнее. Лучше было бы потерять сознание, еще лучше — умереть на месте, чем предстать перед капитаном и леди Констанс.

Увидев кровь, леди Констанс достала из рукава платок и протянула ему. Платок пахнул теми же духами, что и кожа Бет.

— Рассказывай, — Вальдер слегка встряхнул его за плечо.

Дик посмотрел на бледную до настоящей зелени, трясущуюся и всхлипывающую Бет, и промолчал. Пусть сама рассказывает, если хватит пороху. Он невиновен и не будет оправдываться.

— Может быть, вы сами? — негромко спросила леди Констанс.

— Тогда сначала он, — Вальдер указал на Актеона. — Давай, говори, как все было.

— Мастер Аникст убрать в пультовых и в коридоре Актеона послал, — сказал гем. — У аварийной шахты голоса мастера Суны и фрей Элисабет Актеон услышал. Они говорили громко, ссорились. Потом с лестницы кто-то упал. Потом, чтобы ее отпустили, ей больно, фрей Элисабет крикнула. Актеон пошел, мастера Аникста позвал. Он дверь открыл. Мастер Суна держит фрей Элисабет, увиделись.

— Кто разбил Рикарду лицо? — спросил Майлз.

— Я — сказал Вальдер.

— Бет, Дик, я нуждаюсь в объяснениях, — произнесла леди Констанс.

— Да тут все уже ясно, — сквозь зубы процедил Вальдер. — Он сам признался.

— Дик, — леди Констанс посмотрела на него, и он снова пожалел, что жив и в сознании.

Поняв, что он не ответит, она обернулась к приемной дочери:

— Бет! Что ты делала на аварийной лестнице в двенадцатом часу ночи?

Та все еще комкала на груди разорванную блузку. Джез набросил на нее свою куртку.

— Нам нужно было поговорить… — глухо произнесла девочка. — Мы… поссорились. Он меня толкнул, я упала с лестницы, блузка порвалась. Он меня… поднял. Тут дверь открылась, там были мастер Аникст и Актеон.

— Не выгораживайте его, фрей! — рыкнул Аникст. — Я видел, что он вас держал, а вы вырывались, а у него, простите, леди, штаны палаткой стояли. Что, не так все было?

— Вырос мальчик, — пробормотал Джез. — Возмудел и похужал…

— Полегче, мастер Аникст, — Рэй заговорил негромко и спокойно, но его голосина без труда заполнила все пространство рубки. — Парень же не виноват, что у нас часы показывают пол-шестого.

У Вальдера побледнела даже обожженная часть лица.

— А тебя, урод, вообще никто сюда не звал и ни о чем не спрашивает, — выдохнул он.

— Посторонним покинуть кубрик, — сказал капитан, доставая импульсный пистолет. — Слышишь, ящер?

— И мне тоже уйти? — леди Констанс встала между пистолетом и Рэем, и капитану пришлось опустить оружие.

— Вы — другое дело, — проворчал он. — Все, кто имеет касательство к этому, должны остаться, а вы — доминатрикс, вы тут и есть закон. А вот он пусть не лезет, куда не просят!

— Ухожу, — сказал Рэй, развернулся и вышел из рубки, выдав свое раздражение лишь мощным ударом хвоста по переборке.

— Мастер Порше, вернитесь! — крикнула леди Констанс. — Вы мой вассал и мне подчиняетесь, а я вас не отпускала, — Рэй снова воздвигся за ее спиной, а она продолжала: — Двое моих вассалов не будут здесь, в моем присутствии, угрожать друг другу оружием. И учинять бессудных расправ над моими вассалами, мастер Аникст, я не дам. Если Ричард Суна виновен — он ответит по закону.

— Миледи! — капитан упал перед леди Ван-Вальден на колени и ударил кулаками в пол. — Да вы что! По закону парня придется в каторгу закатать — да есть ли у вас сердце?! Он щенок и дурак, он ума лишился от того, что ему дали за мягкое подержаться, но не ломайте же вы ему жизнь! Мы лучше его сами накажем, я вам клянусь его так выдрать, что он две недели не встанет! А в тюрьме его погубят!

— Мастер Хару, встаньте, — приказала леди Констанс. — Я еще не разобралась в сути дела. Пока что у нас есть только показания мастера Аникста и мастера Аквиласа (фамилию Аквилас носила вся ячейка). Показаниями Бет я недовольна, потому что мне не нравится, как она одета, и… — ноздри леди Констанс расширились. — То, что она воспользовалась моими духами. Бет, если тебе нужно было поговорить с Диком, почему ты вырядилась в самую тонкую блузку и самую нарядную лава-лава? Почему ты накрасила веки?

Бет опустила глаза.

— Так по закону же все равно, искушала она его или нет, — горько проговорил капитан. — И посмотрите: он тоже вырядился как на Пасху. Хоть бы своего креста постыдился, засранец. Извините, миледи. Ну, отвечай, кто кого вызвал поговорить — ты или она?

— Я, — ответил Дик. Это было первое его слово после удара. Кровь все не останавливалась, платок леди Констанс уже пропитался насквозь и Дик снова использовал рукава косодэ.

— Выманил девочку, голову ей вскружил, — капитан сплевывал эти слова, словно желчную отрыжку. — Хоть бы соображение в голове имел, на кого можно залезать, а на кого нельзя. Придурок, на станции полно шлюх — так нет, ты нашел себе на голову преступление, а мне, старому, позор! Миледи, вы мне сами дали его в сыновья — дайте же мне его наказать, чтобы неповадно было, а я клянусь, что ремня не пожалею!

— Дик, ну скажи ты хоть что-нибудь! — голос леди Констанс звучал неподдельным беспокойством, но Дик не мог ничего сказать. Если рассказать все как есть — то его слова прозвучат как мерзкая клевета на Бет, и весьма жалкая притом — разве он так уж невиновен? Разве он не догадывался, хотя и отказывался верить — чего хочет от него Бет? Разве он не мог назначить ей встречу там, где она не стала бы себя так вести? Нет, он согласился на ее предложение, потому что в глубине души рассчитывал на последнюю уступку себе, на последнее сладкое, не братское объятие. И вот он расплачивается за свое малодушие — нет, оправдываться он не будет. Оправдать его может только Бет, а если она будет молчать, то ему останется лишь понести то наказание, которое назначит миледи. Пусть она лучше и в самом деле возложит это на капитана Хару. Тело втравило его в эту беду, подточило его волю — пусть тело и расплатится. А боль поможет забыть о том, как Бет улыбалась, вбивая в его сердце гвоздь за гвоздем.

Дик посмотрел на девочку — и она отвернулась, но не сказала ничего.

Он сел на колени и спустил к поясу косодэ и юката, только рукав потом снова прижал к лицу. В старые времена он должен был бы сделать сэппуку — и сделал бы, лишь бы не слышать предательского молчания этой сучонки Бет. Наверное, капитан велит ему сейчас пойти в душевую и ждать его там…

В рубке была мертвая тишина, и Дик чувствовал, что все сейчас смотрят на него.

— По крайней мере, — наконец сказала леди Констанс, — ты раскаиваешься в том, что попытался сделать. Я надеюсь, искренне, а не из страха перед наказанием.

В ее голосе была боль, которую понимал только Дик. Никто из команды не знал, что ей его предательство видится еще более тяжелым, чем им. И никто не знал, что он дал бы содрать с себя кожу — лишь бы оправдаться в ее глазах. Ему было наплевать, что думают Вальдер, Джез и все гемы, ему даже не так важно было, что думают капитан и Майлз, но быть негодяем в глазах леди Констанс… Нет, в этом древнем обычае что-то разумное было: лучше выпустить себе кишки, чем терпеть такой стыд перед такой женщиной.

— Сударыня, вы согласитесь заслушать еще одного свидетеля? — раздался голос от двери. Изумленный Рэй посторонился, пропуская Мориту.

Вавилонянин был одет в рабочий комбинезон и, судя по легкой пыли, приставшей к его волосам и плечам, недавно менял воздушные фильтры. Голос его был, как всегда, ровен, лицо спокойно, а движения — плавны.

— Я застал начало разговора, который закончился столь бурной ссорой, что она послужила предлогом к обвинению в изнасиловании. Дело в том, что я в это время менял воздушные фильтры возле аварийной лестницы — а через пустые воздуховоды звук распространяется прекрасно. Так вот, дело обстояло совсем не так, как предполагают присутствующие. Роман между юным Суной и фрей Элисабет развивался довольно успешно, но в момент, о котором идет речь, именно девушка потребовала перейти к решительным действиям, а юноша ей отказал. Это и стало причиной для ссоры, которую я не стал дослушивать до конца.

— Где ж ты раньше был? — воскликнул капитан Хару.

Морита пожал плечами.

— Если бы я случайно не узнал, что здесь затевается какое-то судилище, я бы и не появился. Я был воспитан в нормах, согласно которым отношения мужчины и женщины — это их личное дело.

— Погодите, мастер Морита, — леди Констанс переводила взгляд то на Бет, то на Дика, то на бортмеха. — Вы хотите сказать, что Бет требовала от Ричарда…

— Вступить с ней в половую связь, простите мне мой канцелярит. Заняться любовью. Перепихнуться.

Бет стояла ни жива ни мертва.

— Это правда? — спросила леди Констанс.

— Да! — крикнула девушка. — Ну что, довольны? Да, это правда, я хотела заняться с ним любовью! И никто не просил его и вас делать из этого скандал! Это наше личное дело! А вам лишь бы взять кого-то и… выпотрошить! Да, он порвал на мне блузку, потому что толкнул меня, а хватал меня потому что я его видеть больше не хотела и собиралась уйти! Никто меня не насиловал, это мне бы пришлось его изнасиловать, такой он зануда и дурак!

— Умолкни, — ледяным голосом сказала леди Констанс. — Пока я не вышла из себя и не подняла на тебя руку. Клянусь, Бет, я к этому близка как никогда в своей жизни.

— Фрей, — сказал капитан. — Да как же вы могли? Ведь по вашей вине парня обвинили в этаком паскудстве, и если бы не мастер Морита, я бы об него ремень обмочалил.

— Я его ни в чем не обвиняла! — прошипела Бет. — И я бы все равно сказала, если бы вы решили его наказать. Я не виновата, что мастер Аникст сразу начал его бить.

— А больше вы ни в чем не чувствуете себя виноватой, фрей Элзабет? — спросил Майлз.

— А это не ваше дело.

Леди Констанс хлестнула ее пальцами по губам, она взвыла и побежала прочь из рубки.

Дик поднялся, чувствуя себя полным идиотом.

— Если у вас больше нет вопросов к Ричарду, я хотел бы пройти с ним на кухню и оказать ему помощь, — сказал Моро.

— Лучше я, — Леди Констанс растерянно потерла о бедро руку, которой ударила Бет — словно пытаясь убедиться в реальности произошедшего.

— Не беспокойтесь, миледи, — тихо сказал Дик, и подошел к Морите. Вместе они вышли из рубки, но перед этим Вальдер нанес последний — и самый жестокий — удар.

— Теперь мы хоть знаем, что он нормальный.

К горлу юноши подкатила тошнота — от мерзкого вкуса крови и от слов Вальдера. Так значит, все это время, пока он не оскоромился с Бет, они считали, что он — скрытый содомит? Господи! Теперь понятно, почему они поверили. Лучше иметь в команде насильника, чем педрилу. Они поверили. Они все — все! — поверили!

Какая-то еще странная мысль крутилась на краю сознания, но Дик никак не мог ее ухватить, а главное — слишком устал…

— Смой кровь и прополощи рот холодной водой, — Моро вошел с ним на кухню и отвернул кран. Пока Дик возился у раковины, Моро полез в холодильник, достал два лотка со льдом, расстелил на столе чистое полотенце и вытряхнул лед туда. Завернул, откинул стул от стены.

— Сядь и запрокинь голову, — он приложил кулек со льдом к лицу мальчика. — Зубы целы?

Два передних зуба шатались, но это было не страшно. Моро осторожно ощупал нос Дика и заключил, что он не сломан.

— Синячище будет роскошный, — вавилонянин даже прищелкнул языком сочувственно. — У тебя очень тонкая кожа.

Дик ничего не сказал в ответ — да и что тут можно было сказать? Собственная внешность его уже не заботила. Его просто тошнило от всего этого — в буквальном смысле слова; так бывало всегда, когда он испытывал эмоцию, достаточно сильную, чтобы вызвать у другого человека смех или плач. Он не был ни жесток, ни лишен чувства юмора, но в силу как-то неверно переключившихся связей в мозгу не мог ни смеяться, ни плакать. В тот день, когда он в последний раз видел лицо своей мамы сквозь решетку ливневой канализации — а потом до него донеслись крики, и волна жара и запах даже не горелого, а пережженого мяса… От этого запаха его выворачивало, даже когда стало уже нечем блевать, и он плакал, и тут в голове что-то не так щелкнуло, и горе навсегда соединилось с тошнотой. Он не мог красиво скорбеть и просто плакать — его тянуло безобразно блевать. Не мог он, как выяснилось потом, и смеяться. Это почти не мешало в жизни — он считал, что легко отделался; мог бы и свихнуться. Но иногда, когда чувства рвались с привязи, его вот так тошнило. Это чуть не случилось совсем недавно, когда леди Констанс на миг показалась ему матерью. Он потому и отстранился так быстро, что чувствовал: еще чуть-чуть — и будет большая неприятность. Слово, которым эта мерзость называлась, тоже было мерзким: идиосинкразия.

Он научился сдерживать свои эмоции, не подпускать их к опасному краю — но сейчас он боролся с тошнотой — а значит, другой мальчик на его месте уже плакал бы.

— Дай мне свою одежду, — Моро протянул руку. Дик, опираясь затылком о стену, приподнял зад и высвободил из-под себя все еще свисающее с пояса кимоно. Морита взял скомканные косодэ и юката, унес — через полминуты до Дика донесся шум стиральной машины. Потом он вернулся и сел на стол, напротив.

Полотенце промокло, лицо онемело от холода и перестало болеть. Зато озноб охватил все тело: Дик дрожал, как Каин. Морита отпер один из шкафчиков, вынул из крепления бутылку и налил пол-стаканчика темно-золотистой жидкости.

— Выпей, — это прозвучало настолько властно, что Дик не ослушался. Дыхание перехватило, во рту запылал холодный огонь, а в животе, напротив, стало тепло. Дрожь прекратилась.

«Да неужели он и в самом деле так думает!» — мысленно Дик снова и снова прокручивал в мозгу последнюю фразу Вальдера — и вдруг понял, что произнес свои слова вслух.

— Кто, мастер Аникст? — вавилонянин решил, что вопрос обращен к нему. — Вряд ли. Он просто хотел сделать тебе еще больнее.

Что-то в его словах было странное, и когда Дик понял, то у него вырвалось: «Оро!» — он пробормотал свой вопрос на нихонском, и на нихонском же ответил Морита. А прежде они никогда не говорили друг с другом на его родном языке.

— Почему? — не выдержал Дик. Он не собирался обсуждать это с вавилонянином, но больше было не с кем — Дик с удивлением обнаружил, что никого, кроме этого белобрысого, вчерашнего врага, не хочет видеть.

Он задал вопрос не полностью — потому что мучительно было трудить разбитые губы, проговаривая до конца — «Почему он захотел сделать мне еще больнее когла узнал, что я не виноват?» Но Морита понял. Он был очень умный, Дик запоздало сообразил, что, наверное, он умеет читать в сердцах не хуже, чем леди Констанс.

— Потому что он влюблен в девчонку, — объяснил Моро. — И если думать, что ты хотел ее изнасиловать, ему было противно, то думать, что она по доброй воле хотела тебе дать, а ты ее отверг — совсем невыносимо. Ревность влюбленного кастрата — это ужасно.

Даже при помощи настоящего шедайинского орриу он не смог бы разделать Вальдера беспощадней. Дик даже рот приоткрыл — Моро был прав! То, что Вальдер избегал Бет и злословил о ней за ее спиной — это просто старое доброе «близок локоть, а не укусишь». И то, как он навернул Дика мордой о столб — это потому что он ревновал! И никогда он всерьез не думал о Дике как о содомите — хотя о храмовниках ходят такие мерзкие шуточки, и Болтон часто подковыривал его на эту тему, но это все было не всерьез, а сейчас само пришло Вальдеру на язык.

Вот гад, ухмыльнулся кто-то внутри Дика. Собака на сене — сам не может, другим не даст. Как же он, должно быть, изводился от этого — подкалывал Дика на тему «лучшая девчонка — правая ручонка», а сам не может даже рукоблудить, только облизываться.

Дик поднял глаза на Мориту и увидел, что тот слегка улыбается. Морита разделял с ним злорадство, как друг делит с другом чарку вина.

На мгновение Дику показалось, что перед ним бес. Да нет, чушь. Морита был обычный человек, хоть и вавилонянин, и злорадствовал он как обычный человек, и утешение, которое он предложил Дику, мог бы предложить кто угодно, кроме людей совсем уж святых: расслабься, парень, не кори себя — твои обвинители тоже изрядная мразь…

А ведь Вальдер обжегся и утратил мужскую силу, когда их корабль прикрывал отход транспортников с гражданским населением станции Паллада. Высокочастотный залп прорвался скаозь защиту, и вода в теле Вальдера разогрелась так, что его глаза и семенники сварились в нем живом. Половина внутренних органов у Вальдера была заменена нанопротезами — но никакой нанопротез не исцелит бесплодия. Вальдер — молодой, здоровый и полный сил мужчина, ему бы жениться и завести детей, в монахи он не собирался… И теперь он страдает наверняка не меньше, чем Дик, потому что они любили одну женщину, а она оказалась… не будем говорить, кем, чтобы ругательством не брать грех на душу. Это… Это… это как если бы Сирано вдруг обнаружил, что Роксана даже не замуж выйти за Кристиана хочет, а так с ним переспать. Ну да, Сирано не стал бы за это бить Кристиана лицом о столб… Но не всем же быть такими, как Сирано.

И тут мысль, которая крутилась где-то на дне черепа, вырвалась на поверхность.

— Морита-сан, — сказал Дик. — А ведь вы не меняли фильтры. Когда меняют фильтры, вентиляторы в воздуховодах сами отключаются. А они работали, я слышал.

— Ты уверен? Вы ссорились бурно, дошло до толканий с лестницы.

Дик покачал головой и Моро улыбнулся. Они опять поняли друг друга без слов: каждый, чья жизнь проходит в космосе, привыкает вслушиваться в музыку корабля, равномерное гудение и вибрацию его систем. Если что-то изменяется — он это слышит.

— Разве я сказал что-то не так? — черные брови вавилонянина чуть приподнялись. — Между вами все происходило иначе?

— Нет, вы угадали, — опустил голову Дик. — Хотя я не знаю, как…

— Немножко знания людей, и, если хочешь, классической литературы. Ты уже знаком с господином Журденом и Гамлетом — а как насчет Федры?

— А что Федра? — не понял Дик. — Планета как планета.

Моро хохотнул.

— Суна-кун, ваше невежество просто очаровательно. Вы слышали что-нибудь о древнем царе Тезее?

Так значит, звезда Тезей названа в честь древнего царя, подумал Дик. Век живи, век учись. Он покачал головой.

— Это был царь в языческой Греции, — сказал Моро. — У него была жена Антиопа, царица амазонок — это были женщины-воины, вроде нынешних амазонок Христовых, и так же соблюдали обет целомудрия, поэтому когда Антиопа вышла за Тезея замуж, товарки не простили ее и убили. Но после нее остался сын Ипполит, который тоже решил посвятить себя богу, — Моро усмехнулся. — Языческому богу целителей Аполлону. Он тоже принес обет целомудрия. А Тезей тем временем женился второй раз, на девушке по имени Федра. Мачеха была ненамного старше Ипполита и полюбила его. Добродетельный юноша отверг ее притязания, и тогда она обвинила его перед Тезеем в попытке изнасилования. Тезей в гневе проклял его, и, когда Ипполит ехал в своей колеснице, из моря показался бык, напугал его коней — и они разбили колесницу. Юноша погиб, Федра с горя повесилась. Вот такая вот история.

— Похоже на Иосифа и жену Потифара, — сказал Дик.

Выпитое бренди слегка ударило ему в голову — она была теперь легкой; тошнота улеглась.

— Все эти истории похожи друг на друга, — пожал плечами Моро. — Потому что друг на друга похожи все женщины. Ярость отвергнутой женщины — это страшная штука. Я предпочел бы иметь дело с мужчиной, чьего друга убил, чем с женщиной, которую отверг…

— Леди Констанс не такая! — горячо возразил Дик.

— Да, она исключение. Она чем-то похожа на тебя — вся отдана служению. И хотя я восхищен ею, отчасти мне ее жаль.

— Она… она… — Дик подыскивал слова, но самое подходящее — «совершенство» — пришло в голову первым не ему, а Моро.

— Да, она совершенство — настолько, насколько это возможно смертному человеку. И я не хочу даже думать, какой кровью это дается ей. Малейший ее промах — и стервятники накинутся… как на тебя.

— Да я-то тут при чем…

— Людям очень трудно терпеть рядом с собой кого-то, кто лучше них во всех отношениях — тогда они сильно проигрывают в сравнении. Легче, когда у такого человека есть какой-то прокол, какая-то маленькая слабость. Если бы у леди Констанс был какой-то милый и смешной грешок, все бы вздохнули облегченно и успокоились.

— Да никто и не беспокоится особо.

Моро усмехнулся.

— Ты просто не видел, как относятся к ней равные.

— А вы видели?

— В лучшие времена я почитывал столичные газеты.

Дик чувствовал, что Моро намеренно уводит разговор куда-то в сторону и ухватил за хвост то, что считал важным, пока оно не убежало.

— Морита-сан, ну, а если бы… вы не угадали? Если бы виноват был я, а не Бет?

Моро посмотрел на него, словно прикидывал что-то.

— Я был уверен на девять десятых, — сказал он. — Потому что я немножко знаю Бет, немножко знаю тебя и привык доверять своим суждениям о людях. Ты знаешь, что запотевшее стекло, по которому написали пальцем и стерли, запотев снова, показывает стертый рисунок?

Дик опустил ресницы, трогая языком разбитую губу.

— Морита-кун, но если бы вы ошиблись, это была бы такая скверная ложь, что хуже, наверное, и не бывает…

— Я просчитал последствия для тебя и для Бет. Даже в этом случае наказание, которому подвергли бы тебя, было несоизмеримо с неприятностью, которую ты причинил бы ей — особенно учитывая то, что она сама этого хотела.

— Я бы заслужил это наказание.

— Это лишь твоя точка зрения. Позволь мне иметь свою. Она соблазняла тебя, ты поддался — даже этот синяк является вполне достаточной сатисфакцией.

— Я не должен был поддаваться.

— Почему? Ты когда-нибудь задумывался над этим? Почему ваш Бог, которого вы зовете благим и подателем всякого блага, запрещает самое невинное из удовольствий?

Он склонился к Дику так, что лица их оказались на одном уровне, и тихо, распевно проговорил:

— Нет в мире лучше молитвы тому, кто стоит молитвы, чем соединенье плоти, не взятое против воли. И с каждым ударом тел их так радостно сердце бога, как будто он сам на ложе простерт с обоими вместе. И веселятся дружины, с громами сдвигая кубки: «Воистину, сладки жертвы, что люди приносят нашим!» И за пределами мира, под гнетом иных созвездий, бичи над горами мечут в их честь валараукары. И лишь в подполье Вселенной в углу с гнилыми щелями разносятся скрип и скрежет, а шума вина не слышно. И бог вопрошает бога: «Эй, кто там в углу Вселенной не радуется со всеми той доброй радости плоти?» И бог отвечает богу: «Не знаю, как ты заметил? То малый демон Синая и семя его, Распятый[28].

— Это ложь! — Дик даже вскочил, так что боль ударила в голову, но он не умолк: — Когда муж и жена любят друг друга, то Бог радуется, потому что это Он первый создал так, чтобы люди могли любить друг друга, и сказал, что человеку нехорошо быть одному! Он сам заключает каждый брак! И Христос сотворил свое первое чудо на свадьбе! Когда муж и жена любят друг друга, то все ангелы поют и смотрят с неба прямо на них!

— Вот как? — Моро тоже поднялся. — Тогда чего ради тебе разбили лицо? И почему ты грезишь не о браке, а о военизированном монастыре?

Дик не нашелся, что ответить. Лед почти растаял, и холодные струйки бежали по его руке к локтю, капая на пол, и выпитое бренди стало отдавать перегаром. Но, видимо, именно бренди придало его мыслям необычную легкость, и ответ, до которого он иначе додумался бы только возле лифта, вдруг выскочил сам собой:

— Вы же видите — я слишком глуп, чтобы понимать женщин.

Моро засмеялся — ответ ему явно понравился.

— Иди-ка спать, Суна-кун, — сказал он. — И… не делай глупости.

Дик понял, о чем он: не нужно рассказывать леди Констанс о том, что Моро оправдал его обманом.

Поначалу он собирался воспоследовать этому совету. Честно собирался. Но он все никак не мог уснуть, крутился на постели, мешая Динго, который, видимо, почуяв что-то, уснул рядом, и в конце концов встал с постели, оделся и вышел, закрыв за собой дверь.

* * *

— Что я сделала не так? Где допустила ошибку?

Бет смотрела исподлобья взглядом, который ей самой, наверное, казался упрямым, но Констанс полагала его просто тупым.

— Я не объяснила тебе, что хорошо, а что плохо в этой жизни? Я не водила тебя в церковь, запрещала исповедоваться? Я находила тебе плохих учителей, я не поддерживала тебя, бросала в одиночестве со своими бедами? Как та получилось, что ты в свои пятнадцать лет не знаешь, что можно делать, а чего нельзя? Ну, скажи мне, где я допустила ошибку?

Бет была из той породы людей, в которых отвагу пробуждает гордыня. Она вздернула подбородок и сказала:

— Наверное, вы не должны были брать меня из приюта, сударыня. Наверное, я не очень-то подхожу на роль дочери такой безупречной матроны.

— О нет, Бетси, ты больше не будешь этим торговать, — первоначальный гнев Констанс, когда она боролась с желанием разбить в кровь эту хорошенькую оливковую мордашку, уже прошел — теперь осталось только глухое раздражение. — Твой моральный кредит исчерпан. Твой поступок осудят и остальные гемы — Рэй, Том, Остин, Бат и Актеон. Твоя трусость перешла ту границу, за которой может называться естественной человеческой слабостью — и сделалась просто подлостью.

— Я ничего такого не сделала. Дик пострадал из-за мастера Аникста. Я не виновата, что этот человек сначала бьет, а потом разбирается.

— А тебе совершенно необходимо было привлекать его внимание? И чье бы то ни было вообще? Чего ты хотела, поднимая крик?

— Да ничего я не хотела! Я очень, знаете ли, больно ударилась, когда падала с лестницы! Наш прекрасный и замечательный Дик Суна толкнул меня так, что я навернулась.

— Я его понимаю.

— Еще бы, сударыня. Вы никогда меня не любили. Вам всегда было все равно, что со мной — лишь бы на мне можно было воспитывать своих подданных! От вас только и слышно было, что испытания посылает нам Господь, и нужно нести свой крест — а сами вы никогда не знали, что это такое — быть другой!

На этом отвага Бет закончилась и она втянула голову в плечи, ожидая еще одной оплеухи. Но ее не последовало — Констанс не собиралась выдавать ей индульгенцию этим унижением. Вместо этого она сказала:

— Ты разбудишь Джека или дядю Августина своим криком.

Они стояли в коридоре возле каюты, и больше всего на свете Констанс хотелось загнать Бет в постель и избавиться от нее на сегодня таким образом — но она чувствовала, что сказано еще не все, что должно быть сказано.

— Ты все время переводишь разговор на мою перед тобой вину, — продолжала она. — Что ж, видит Бог, я признаю себя виноватой, и только это мешает мне выдрать тебя как следует. Я всегда была противницей телесных наказаний, но сейчас чувствую, что в них есть какая-то необходимость: по крайней мере, человека, который не видит своей вины, можно заставить страдать. Мне все равно, из каких соображений ты решила обольстить Дика — зная тебя, я могу предположить хотя бы простое любопытство. Это удар по моему самолюбию матери и воспитателя — но заслуженный и вполне переносимый. Я пытаюсь пробудить в тебе совесть не ради себя, а ради мальчика, которого ты заставила страдать от неподдельной любви, а сама предложила ему пошлый романчик, да еще и смертельно обиделась на него за то, что он отверг эту подачку. Бет, я бы простила тебе блуд — но не такую пошлость. И не трусость.

— Я не нуждаюсь в вашем прощении, мадам, — Бет сжала губы.

— Прекрати, пожалуйста.

— Нет, мадам. Такое низменное существо, как я, не достойно именоваться вашей дочерью. Отныне я буду с вами на «вы».

— Марш спать. Я надеюсь, до утра эта дурь у тебя пройдет.

Бет хлюпнула носом и отправилась спать. Войдя в комнату, Констанс услышала, как она рыдает в подушку. Констанс снова разозлилась, потихоньку достала наушники, подключила к сантору и улеглась, слушая старинные песни Тир-нан-Ог. Нет, ну что же все-таки не так? Как это могло случиться, как она упустила девочку, позволила ей превратиться в совершенно бездумную вертихвостку? Господи, я виновата. Наверное, все дело именно в том, что она привыкла эпатировать одним своим видом, и вошла во вкус эпатажа ради эпатажа. Неужели за всеми ее выходками стояло именно это — желание любой ценой оказаться в центре внимания? Нет, глупости. Воображать Бет Геростратом в юбке — недостойно. Наверное, в ней все же была какая-то симпатия к Дику. Но как можно было так фатально не разбираться в людях? Как можно было из всех молодых людей мира выбрать именно того, кто неспособен на легкие, необязательные отношения? А может, в этом была детская ревность? Констанс не скрывала того, что Дик нравится ей. Неужели Бет просто приревновала ее к мальчику? Все равно мерзкий поступок.

Ей что-то еще не понравилось. Ах, да: Дик ушел с Моро. Он больше ничем не выдал своей обиды на экипаж — но он ушел принять помощь от вавилонянина, и Вальдемар ударил его в спину… Это было ужасно, с этим нужно было разобраться, но… мальчик наверняка уже спит, все, кроме вахтенных, тоже спят. Это может потерпеть до завтра.

Гитара и скрипка умолкли — и теперь Констанс слышала, как сопит Бет. Можно было засыпать — она вынула из ушей наушники — но сон не шел.

И тут в дверь тихо поскреблись.

Констанс встала, набросив кимоно поверх ночной рубашки. Открыла дверь.

В коридоре переминался с ноги на ногу Дик. Лицо его распухло от удара, синяк был ужасным: он начинался на лбу, через раздутую переносицу перетекал под глаз, и, слегка бледнея над верхней губой, на подбородке краснел недоспелой сливой.

— Миледи, — сказал мальчик. — Я должен кое-что рассказать.

— Ричард, — она подавила зевок. — Это не может подождать до утра?

— Нет, наверное. Вы меня извините, но завтра мне, может, смелости не хватит…

У нее упало сердце. А что, если…

— Говори, — она пригласила его в каюту и усадила к столу. — Ну, так в чем дело?

Он потрогал языком разбитые губы.

— Мастер Морита… ну, короче, он наврал. Он не слышал и не видел… нас.

У Констанс стало холодно в животе. Да когда же закончится этот кошмар, кому, наконец, верить?

— Ты хочешь сказать, что на самом деле Бет призналась…?

Дик качнул головой и поморщился.

— Нет, миледи. Все было как он рассказывал. Я потому и не спорил тогда, что все было так.

— Но ты же сказал…

— Он соврал, что слышал это. Оно так все и было, честно, но мастер Морита просто догадался, потому что это похоже на жену Потифара и на Федру с Иппоритом…

— Ипполитом, — машинально поправила Констанс. — Что же это получается, Дик?

Он опустил голову, наматывая свои волосы на пальцы.

— Это получается, что он никакой не свидетель. У вас есть только мое слово. Так что вы решайте, кому верить, кому нет. Его в расчет брать нельзя.

— Дик, никакого твоего слова у меня нет. Ты молчал почти все время. Ну, хоть сейчас что-нибудь скажи.

— А что говорить, миледи… Я же не маленький, должен был понимать, чем это кончится. Мы ведь давно встречались — целовались, и все такое. А я вам не сказал, побоялся. Только я, получается, не любил ее, миледи. Я теперь ее не люблю, у меня все пусто внутри — значит, я и тогда ее не любил, а просто… одурел от ласки, как кот. Так что… не пытался я ее изнасиловать. Поколотить — да, хотелось, и я ее толкнул. И кофту порвал, когда удержать хотел, чтобы она не ломилась в двери к Вальдеру, потому что Вальдер… ну, вы сами видите. Я сам во всем виноват — не надо было мне приходить, и с самого начала… не надо было. Так что если вы мне не поверите и меня накажут — это будет только правильно.

Констанс вздохнула.

— Иди спать, — сказала она. — Тебе сейчас нехорошо — дать обезболивающего?

— Спасибо, миледи, — Дик встал. — Я и так засну.

Он вышел, а Констанс осталась сидеть, обхватив голову руками. Ну и дела. Нет, придется еще кое-кого потревожить…

Она убрала волосы в жгут, вышла из каюты, спустилась на этаж ниже и постучалась в дверь каюты, которую занимал бортмех.

— Кто? — раздался изнутри сонный голос.

— Леди Ван-Вальден, — ответила она.

— О, боги…

Внутри завозились, и через минуту Морита открыл дверь — он успел не только надеть брюки и юката, но и сполоснуть рот мятной водой, и сложить постель.

— Я, кажется, знаю, почему вы пришли, — он уступил ей постель, самое удобное сиденье в каюте, а для себя откинул от стены единственный стул. — Это уже не честность, это патология.

— Что вы имеете в виду? — спросила Констанс.

— Ну, нет, против себя я свидетельствовать не обязан даже в инквизиции, — усмехнулся он. — Скажите вы: в чем дело?

— Вы лжесвидетельствовали против Бет.

— Не против Бет, а в пользу мальчика. И если бы не я, его бы, самое меньшее, избили.

— Но если бы сказанное вами не оказалось правдой… Если бы вы ошиблись в своей догадке… То самая черная напраслина оказалась бы возведена на девочку. Мастер Морита, неужели вы и в самом деле настолько ни во что не ставите модифицированных людей, что вам все равно, как их оговаривать?

— Расовая принадлежность тут совершенно ни при чем — к слову, я считаю Элисабет человеком и всегда обращался с ней как с человеком. В данном случае я исходил из совершенно других соображений: из вопроса о том, насколько адекватный вине вред будет причинен в обоих случаях.

— То есть, по-вашему, попытка изнасилования, если бы она действительно имела место, не заслуживала бы сурового наказания?

— Миледи, я не могу считать попыткой изнасилования несостоявшийся секс с девицей, которая сама приглашает юношу на свидание в самом укромном углу корабля — хотя уже выбор места свидетельствует о том, что выбирал не Дик — он бы нашел место получше. По-моему, такая девица прекрасно знает, чего хочет. И, по-моему, смешно делать из этого трагедию. Если Вы верите, что все создал Бог — то и гормоны он создал тоже.

— И ум и совесть, господин Морита. Я знаю вавилонские взгляды на вопросы пола, и нахожу их неправильными.

— Но именно из-за ваших взглядов на нее мог бы пострадать мальчик, который вам так дорог. В Вавилоне никто просто не спросил бы, что делают юноша и девушка вдвоем в уединенном месте. Если им это нравится, почему бы нет?

— Мастер Морита, я не хочу сейчас дискутировать о морали. И не называйте меня «миледи»: вы не мой вассал.

— Прошу прощения, сударыня. Но тогда — зачем вы пришли? Сказать мне — ай-яй-яй, как нехорошо лгать?

— Как ни глупо — узнать наконец правду. Кто-то из дорогих мне людей обошелся с другим дорогим мне человеком скверно. Я пытаюсь понять, что делать.

Моро вытянул губы, поднеся к ним руку — жест старого, давно бросившего курильщика, которому для раздумья требуется хотя бы символическая сигарета. Потом сказал:

— Думаю, вам будет трудно прийти к какому-нибудь решению, которое вас самое устроило бы. Вы требуете от себя и других не чего-нибудь, а совершенства, сударыня. Вам не хочется признавать их нормальными здоровыми подростками, которые только из-за множества комплексов не смогли подарить друг другу немного здоровой радости. И если мне почему-то их жаль, то именно поэтому.

— И вам не жаль того, что тут могло быть нечто намного большее — и не сбылось?

— Нечто большее — у них? Я реалист. Мальчик и девочка принадлежат совершенно разным мирам, они не могли бы жить каждый жизнью другого. Если бы не ваша выдумка с этим полетом, они бы вообще не имели никаких шансов встретиться — хотя и провели, насколько я понимаю, годы отрочества на Мауи. Мальчик — приютский щенок, а девочка — оранжерейный цветочек. В старые добрые довоенные времена у нас праздновали один праздник… На разных планетах его называли по-разному…

— Но суть была одной и той же: в эту ночь у любого мужчины был шанс с любой женщиной. На Мауи эти карнавалы назывались плясками Паре…

— Да, верно… Ах, сударыня, кто не жил там до войны — тот вообще не жил, — Моро улыбнулся своей кошачьей улыбкой. — Нет, боюсь, у меня вы душевного облегчения не найдете. Я просто не вижу проблемы там, где ее видите вы.

— Но почему тогда вы заступились за Дика? Только из милосердия?

— Мальчик спас мне жизнь, когда кос бросился на меня, и, кроме того, он мне просто нравится. Он и вам нравится, иначе вы бы сюда не пришли. Мы оба, каждый на свой лад, беспокоимся за него, верно? Со своим умением ничего не делать наполовину он или станет великим человеком, или попадет в большую беду. А впрочем, почему «или-или»? Это вполне совмещается.

Констанс молчаливо признала правоту вавилонянина.

— Вам известна легенда о Кухулине? — продолжал Моро.

— Я дочь Дилана Мак-Интайра, — пожала плечами Констанс. — Конечно, известна, и даже стихи из нее я помню. Вы намекаете на подслушанные Кухулином слова Катбада?

— Да. А еще на то, что Кухулин был безупречен и имел только три недостатка: он был слишком юн, слишком отважен и слишком красив. В нашем случае имеется еще и четвертый: ваш паладин слишком честен.

Констанс смотрела в зеленые наглые глаза вавилонянина, и пыталась понять, что же за ними скрывается. А впрочем — почему «наглые»? Этот человек просто смотрит прямо, не видя оснований стыдиться себя, и…

Нет, все-таки наглые, какие-то оценивающие.

— Кто вы, мастер Морита?

— Искатель удачи, выбитый войной из той жизни, которую он так любил, — ответил Моро без всякого вызова. — Я вижу, вы любите предоставлять шансы, леди. Предоставите ли вы шанс и мне?

— Это зависит от того, чего вы ищете, мастер Морита.

— Того же, что и все люди. Достатка, уважения других, маленьких удовольствий…

— Это вы могли бы найти на Мауи. Там куда больше возможностей сделать себе состояние и имя, чем на Санта-Кларе или на старых планетах доминиона Ван-Вальденов.

— На Мауи слишком многие знают что мы, Морита, представляли собой раньше. Я сколочу состояние, которого мне хватит, чтобы жить безбедно — но люди, знавшие нас прежде, будут говорить, что Морита чуть-чуть приподнялся над нищетой, в которую был сброшен после войны. Нет, предпочитаю осесть там, где никто меня не знает. Неужели я буду худшим вассалом, чем здоровенный грубый морлок?

На этот раз он, кажется, посмеивался.

— Откуда в вас такое стремление? Не оттого ли, что никто и никогда не давал шанса вам самой? Скажите, леди Констанс, вы счастливы?

— Да, — сказала она, вдруг как-то очень остро ощутив, что одета весьма вольно, и находится ночью одна в каюте наедине с мужчиной… с весьма незаурядным и удивительно красивым мужчиной… Сидит на постели, еще теплой от его тела. Вдыхает его запах — довольно приятный запах чистой кожи, с лавандовым привкусом дешевого жидкого мыла из душевой «Паломника». Ситуация более чем… Констанс ненавидела слово «пикантная», а оно, как назло, вытеснило из головы все остальные.

— Я открою дверь, — сказала она.

— Воля ваша, — Моро развел руками, и разошедшиеся полы юката приоткрыли скульптурный торс. — А разве такая женщина, как вы, не выше подозрений? — почему серьезность Моро сейчас казалась убийственной насмешкой? И что я вообще здесь делаю? Констанс открыла дверь. — Неужели вам в самом деле не хотелось хотя бы раз в жизни побыть… не столь безупречной?

— Мастер Морита, я не сомневаюсь, что вы интересный собеседник, но идет уже второй час ночи и, право слово, я хочу спать.

— Но ведь вы не решили основной для себя вопрос: верить или не верить на слово нашему Гийому Маршалу. Или уже решили? Разве не достаточно того, что он сам пришел к вам с той правдой, которая могла быть для него убийственной?

— Как он узнал эту правду? Если вы сами сказали ему — то на что вы рассчитывали?

— Ни на что. Я отступил перед неоспоримым фактом: когда кто-то меняет фильтр воздуховода, вентиляторы останавливаются и опускаются заглушки. Дик сам это заметил и сам прижал меня к стене. Я надеюсь, что этот поединок благородства на вас и закончится: вы не станете дезавуировать мое свидетельство перед командой?

— Вы правы, не стану, — Констанс перешагнула порог каюты. — Главным образом ради Дика. Но, мастер Морита… не пробуйте больше на мне свое обаяние.

Морита склонился в светском полупоклоне, прижав ладонь к груди.

— Постараюсь, сударыня. Не могу отпустить вас, не сказав комплимента напоследок: вы полностью соответствуете прозвищу, которое получили от своих собственных подданных.

— Какому? — Констанс не хотела его разочаровывать, он явно ждал этого вопроса.

— «Железная леди».

* * *

Ухудшение психологического климата на борту заметили все — кроме лорда Августина и Джека. Температура общения понизилась в среднем не меньше чем на пять градусов — и причиной тому был Дик. Его неуклонно учтивый голос теперь был холодным, как в первый день его знакомства с Моро — но теперь Дик говорил таким голосом со всей командой. Бет очень скоро сдалась и снова начала называть леди Констанс мамой, но Дик был куда тверже нее (и тверже многих взрослых, с кем Констанс была знакома). И, что самое ужасное, — насколько она знала юного Суну, это не было позой. Он действительно чувствовал их чужими теперь. Действительно не мог общаться с ними иначе.

Капитан однажды не выдержал и высказал Констанс все, что у него наболело: мол, когда он был учеником пилота, ему нагорало почем зря и в ухо и в брюхо, и никто не интересовался прав он или виноват — так почему это с Суной нужно церемониться?

— Помилуйте, капитан, да разве он этого требует? — сказала леди Констанс. — По-моему, он безропотно принял то, что вы на него обрушили. А уж как ему к этому относиться — тут вы приказывать не вольны.

Еще плохо было то, что Дик и сам был в этом не волен. Он пытался, честно пытался. Леди Констанс приказала ему молчать о ложности свидетельства Мориты. Признание действительно сильно затруднило бы ему жизнь, потому что Вальдер не сменил гнева на милость. Он продолжал оставаться грубым и продолжал считать себя в своем праве — в конце концов, предупреждение, вынесенное им Дику в самом начала, гласило «если хоть бровью двинешь в ее сторону».

Лишь с Моро Дик сохранил прежний тон. А еще укрепились его отношения с гемами. Что ж, они, по крайней мере, не делали вид, что претендуют на роль семьи. Он сам виноват: не нужно было слишком привязываться. Его дом — Синдэн, он поплатился лишь за то, что забыл об этом. Только в Синдэне есть настоящая дружба — потому что только там есть настоящие люди. Ну, еще леди Констанс, но она — исключение.

Моро теперь интересовал его все сильнее и сильнее. Он был первым взрослым вавилонянином, с которым Дик вышел на прямое общение, и уже этим был интересен. Сначала Дик говорил себе, что он враг, а врага надо знать. Потом он перестал искать оправдания своим ежедневным беседам (да и почему он должен перед кем-то в чем-то оправдываться?) — с господином Моритой было просто интересно. Он знал гораздо больше, чем Бет (чего уж там — за два разговора с ним Дик убедился, что Бет — просто свистушка, которая набивает свою голову знаниями без всякого толка, как глупая чайка тащит блестящие вещи в свое гнездо). И даже когда он заблуждался или говорил откровенно вызывающие вещи, даже еретические — с ним было хотя бы интересно спорить.

Он прежде был богатым и знатным человеком — не доминатором Мауи, но большой шишкой. Правда, он был младшим сыном в семье, считался вроде как непутевым и ездил куда хотел — Анзуд, Хеврон, Старая земля… Даже в Империи он побывал до войны. На какое-то время примкнул к клану Рива. У Дика волосы на спине дыбом встали, когда он это услышал — но он не стал прерывать разговор, а стал подробнее расспрашивать о врагах.

В отличие от других домов, к которым человек принадлежал уже в силу того, что родился на той или иной планете, дома Рива и Кенан больше чем наполовину состояли из пришлецов — слишком гордых, рисковых, необузданных, чтобы вписаться в жизнь Вавилона; слишком амбициозных, чтобы застрять в планетарной гвардии. По странному капризу природы большинство пилотов были именно такими людьми. Впрочем, почему «странному» и «капризу»? Даже у крыс, говорят, есть прирожденные разведчики-первопроходцы, которым не сидится в теплом вольере — какими же свойствами характера должен обладать человек, осязающий и преодолевающий невероятные пространства зримой Вселенной? Как тот, кто протягивает свою душу между двумя звездами, провешивая ее в глухой пустоте дискретного пространства, может быть прагматичным домоседом и резонером?

Но все это, хотя бы в общих чертах, Дик знал и прежде, а не знал — так догадывался. Но Моро сообщил ему и кое-что еще, оказавшееся новым. Дом Рива до того представлялся ему неким монолитом потомственных вояк, безжалостных расхитителей незаселенных и заселенных миров. Но, по словам Моро, большую часть людей Рива и Кенан составляли присоединившиеся — как он в свое время.

— В юности, когда душа рвется на поиски приключений, кажется нелепым похоронить себя на такой планете как Мауи, — сказал он. — И вот ты поднимаешься на станцию, покупаешь место на корабле до Тайроса и присоединяешься к Рива. Пять или десять лет прыгаешь к черту на рога, высаживаешься на планеты, о которых никто и не слыхал, ковыряешься в земле, бывает, неделями не вылезаешь из скафандра, цапаешься с рейдерами, сам пиратствуешь помаленьку — и со временем начинаешь понимать, что нет во всей Галактике планеты прекраснее, чем Мауи… И с этим пониманием возвращаешься. А мне повезло вернуться прежде, чем началась война с Кенан.

— Сколько же вам лет? — удивился Дик.

— Сорок два. Что, не выгляжу? — Моро улыбнулся. — Гены шедайин, как у твоей доминатрикс.

— Только ворованные, — уязвил его Дик.

— Я не просил своих предков их воровать, — спокойно парировал Моро. И, увидев, как напряжен собеседник, добавил: — Я не был на Сунасаки, Дик.

— Чем докажете?

— Ничем. Только мое слово. Но подумай сам — я мог бы вообще не говорить, что когда-то имел какое-то отношение к Рива, чтобы не смущать тебя. Но я вижу, что тебе интересна эта тема… Ты все еще хочешь мстить?

— Что толку, — глухо сказал Дик. — Раньше я думал, что нужно только найти выродков, где они там зарылись, и раздолбать. Молился о том, чтобы это случилось, когда в Синдэне буду я. А сейчас я узнал, что выродки-то, может, уже разбежались по всему Вавилону. Как же мы соберем их всех в одном месте, чтобы раз и навсегда с выродками покончить? Теперь выходит, что выродком может оказаться любой вавилонянин.

— Не любой. После гражданской войны большинство таких, как я, оставило Рива. Это, кстати, было одной из причин их поражения в войне с Доминионами — им пришлось воевать не своими силами, а такой способ был для них непривычен. Рива чем-то походят на Синдэн — короткие, точечные операции, типа «ударь и беги». С управлением мобилизованной армией они не справились.

Дик заставил себя проглотить возмущенный возглас — и услышал нечто, от чего его сердце просто встало поперек груди:

— Если бы ты родился в Вавилоне, ты был бы среди тех, кто примкнул к дому Рива на всю жизнь.

— Неправда!

— Правда. Ты пилот по рождению — или, если хочешь, от Бога. Любого мира тебе будет мало.

— Я не убийца.

— Ты уверен?

Дик опустил ресницы.

— И потом, вопреки твоим представлениям, там хватало таких, кто ни разу в жизни не поднял руки на человека. Странствия интересовали Рива гораздо больше, чем война. Знаешь, на Старой Земле в древние времена были люди, называвшиеся норманнами. Их суровая земля не могла прокормить всех, кого производили чрева их женщин — и они уходили в море. Каждый мужчина их народа, если он был не трус, хотя бы раз в жизни ходил в вик, в военный поход за богатой добычей. Но сам поход, приключения и слава, волновал их куда больше, чем деньги. Они становились открывателями новых земель и основателями королевств. Они первыми пересекли великий океан. Они были ужасом южных королевств, в церквях тогда возглашали молитву: «Господи, спаси нас от гнева норманнов». Но именно их потомки первыми пошли в столь любезный твоему сердцу Крестовый Поход. Их кровь текла в жилах Готфрида и Танкреда. Вот, почему мне кажется, что, родись ты в Вавилоне, ты был бы Рива. Тебе не нашлось бы места больше нигде.

В этом была немалая часть правды. Дик не представлял себе жизни на планете. На любой. Не представлял себе жизни без прыжков от звезды к звезде. Дневное непрозрачное небо Мауи угнетало его — поэтому он любил ночи, когда видны звезды. И неужели в Вавилоне для таких, как он, и в самом деле не было другого пути, кроме как идти в пираты и убийцы?

Моро словно почувствовал что-то и, оторвавшись от своей работы (они вместе ухаживали за бустером, меняя удобрение в лотках), чуть наклонился, чтобы заглянуть Дику в глаза.

— Я понимаю, какую боль причиняю тебе, Львиное Сердечко, — сказал он. — Но и ты пойми: Рива не сводятся к тому, что они сделали на Сунасаки. Они — люди из плоти и крови, а не исчадия ада — и если ты готовишь месть, ты должен об этом знать. По большому счету, они сделали одну большую ошибку: попытались удержать захваченную власть, вместо того, чтобы отступиться от нее. Это послужило причиной всех дальнейших ошибок… и преступлений. Они боялись, что если они оставят безнаказанной Сунасаки — против них взбунтуется весь Вавилон. Вспомни о своем великом тезке, который без всякой жалости приказал перебить несколько тысяч пленных, когда Саладин стал тянуть с переговорами. А ведь ты не стыдишься из-за этого своего имени, и имени своего любимого корабля. Ты скажешь мне: Ричарда нельзя свести к этому приказу — как нельзя его свести к фамильной гневливости или к однополой любви. Но ведь и Рива не сводятся к резне в Курогава. Будь справедлив в своей ненависти, Дик. Ненавидь их за то, что они сделали с твоей семьей и твоей жизнью. Но не за то, что они исчадия ада — хотя бы потому, что это неправда, — с последними словами он поднялся и легким хлопком по плечу вернул Дика к работе.

Вечером, укладываясь спать, Дик сказал Рэю:

— Вы были правы, мастер Порше. Когда-то он служил Рива.

— Еще бы, — тихо прогудел морлок. — Туртана Рива я узнаю по запаху, за пять миль.

— А почему вы не скажете капитану?

— А зачем? Вы знаете, сколько людей Вавилона прошли через дома Рива и Кенан? Кенанцы были еще хуже — они поклонялись бесам и приносили им в жертвы сердца врагов. Раз ваша инквизиция отпустила его — чего я буду встревать? Доносчиком я сроду не был.

Глаза Дика привыкли к темноте, и теперь он различал на фоне стены профиль Рэя.

— Вы принадлежали им, мастер Порше. Какие они были, эти Рива?

— Почему были? Они и сейчас где-то есть. До сих пор не найдена Картаго. Что, интересно сличить мой рассказ с его словами? Ладно, мастер Суна. Мы умели сочинять песенки, но не знали, что такие люди называются поэтами. Рива в странствиях и в войне — поэты, если такое бывает. После драки они сходились и обменивались сложенными стихами, но и сама драка была как стихи. Выйти двумя штурмовыми катерами против линейного корабля и победить его… или не победить… Это было красиво. Я там был морлок, грязь под их ногами — но я гордился тем, что я грязь под их ногами, а не под чьими-то еще. Боевой конь ставит себя выше не только рабочей коняги, но и ее хозяина. Весь Вавилон — большой кусок дерьма, и тот, кто уходит туда из дома Рива — достоин сожаления, а тот, кто никогда не хотел подняться к звездам и рвануться в неизведанное — тот просто грязь. Они презирали богатство. Корабли должны быть самыми лучшими, морлоки — самыми тренированными и сытыми, одежда — удобной и красивой, жилье — теплым и просторным, а остальное — грязь. Сегодня надеть на себя золотое запястье, завтра подарить его девке. Старые морлоки рассказывали мне, как Солнце вызвал к себе во дворец тайсегуна, который был прежде Темного Шнайдера. Экхарт Бон, тайсегун Рива, одел двух своих телохранителей в самую новую и дорогую наноткань, украсил их золотом и драгоценными каменьями, а сам шел с ними одетый в черное хлопковое кимоно. Он уже знал тогда, что Кенан вытребовали у Солнца его голову, и показывал свою смелость и свое презрение к карманному царьку Адевайль. Весь двор и сам Солнце был одет в то же самое, что и два морлока-охранника… — Рэй засмеялся. — Хотите знать, какие они, мастер Суна? Они — лучшие. Они сожрали мою жизнь, сделали меня чудовищем — но я почти не в обиде.

— Мастер Порше, вы… ненавидите их?

— Конечно. Но не за то, за что вы думаете. Когда в Синдэне я понял, что я человек — я понял и то, что заслужил разделить славу Рива. Но Рива не дали бы мне разделить ее. Мы дрались и умирали ради этой славы вместе с ними — а слава вся доставалась им. У меня не было даже имени, которое я мог бы выкрикнуть в лицо врагу прежде чем убить или умереть. Вот, за что я ненавидел Рива и ненавижу их до сих пор.

— Вы с мастером Моритой как сговорились убедить меня в том, что Рива не так страшны, как говорят…

— Они страшнее, — прошептал Рэй. — Когда у них начались трудности с пилотами, они пытались использовать пленных имперцев… Тех, кто не ломался по их воле, они казнили. Мы, боевые морлоки, должны были разрывать их когтями заживо.

— Вы… это делали, мастер Порше?

— А если бы я ответил «да», мастер Суна?

После паузы Дик решительно сказал:

— Вы же не знали, что можно не подчиниться. И в Крещении вам простились все грехи.

— Неважно, делал я это или нет. Сделал бы по приказу. Мы верили, что мучительная смерть возвышает человека. Многие наши враги показали большую смелость.

Дика передернуло.

— Мастер Суна, вот что я вам скажу: вы бы помирились с мастером Кристи, что ли, — сказал Рэй. — Да и к Джеку вы не ходите.

Дик скрипнул зубами, и синяк тут же напомнил о себе. Стараниями Моро на следующий день юноша мог смотреть на мир двумя глазами, но еще долго видел свою переносицу без зеркала. Бет… При одной мысли о ней тошнит — но уже совсем не потому, что хочется плакать. Просто она мелкая стерва.

— Я подумаю, — сказал он.

* * *

Констанс долго не представлялся случай поговорить с Майлзом наедине — и наконец она, махнув рукой на приличия, заявилась к нему после вахты в каюту, как недавно к Морите. Шеэд в каком-то смысле представлял собой полный контраст с вавилонянином. Морита играл, причем, играл, не скрывая того, что играет и получает от игры немалое удовольствие. Шеэд был настолько естествен, насколько это вообще возможно. Энигматичность Моро предназначалась к тому, чтобы привлекать к нему нужных людей, а ненужных отталкивать — как раскраска бабочки, которая призвана действовать и на брачного партнера, и на врага, призывая первого и пугая второго. Майлз никого не пугал и не привлекал, он просто положил печать на свое прошлое, и, видимо, имел на это серьезные причины. Реонти, изгнанниками-отшельниками, становились те, кто совершил грех, настолько тяжелый по понятиям шедайин, что не видел себе после этого места в их сообществе — или понес утрату настолько тяжелую, что не в силах оставаться там, где даже вид соплеменников напоминает о ней. Именно поэтому расспрашивать реонти об их прошлом в любой форме было вопиющей бестактностью.

Майлз, как и Моро, усадил ее на свою постель, а сам устроился на постели Дика.

— Гости моего крова без угощения не уходят, — сказал он, доставая фляжку-термостат и два маленьких стаканчика из непрозрачного белого стекла. Во фляжке было легкое, как вдох, белое вино.

— Скажите, Майлз, насколько крепкие узы связывают ученика и учителя у шедайин?

— Ненамного менее крепкие, чем связывают супругов. Учитель не может разорвать их по своей воле, только в редких случаях… Тиийю… ученик — более свободен. Если он желает эти отношения разорвать, учитель мешать ему не вправе.

— Вы почему-то считаете, что Дик разорвал ваши отношения?

— Он произнес троекратное отречение, по обычаю.

— Он наверняка сделал это сгоряча, не подумав.

— Мне сложно разбирать людские мотивы.

Констанс задумалась, глядя на него. Не мог же шеэд, изгнанник, повидавший и переживший всякое, обидеться на мальчика, как пансионерка на подружку. Должна быть более глубокая причина.

— Вы не замечаете, что Моро все больше завладевает вниманием мальчика?

— Значит, Дик научился прощать врагам. Разве это не должно меня радовать?

— Дело не в прощении. Вы или ничего не понимаете, или прячетесь от понимания. Дик ничего не простил Вавилону — именно поэтому он хочет побольше узнать о Вавилоне. Разве у вас никогда не было заклятых, смертельных врагов, Майлз? Разве вы не бывали ими своеобразно очарованы?

В лице шеэда что-то изменилось, почти неуловимо.

— Да, так бывало, — сказал он.

— Я не знаю, что связывает вас с мальчиком помимо уз ученичества и учительства, но если там есть хоть что-то еще: заклинаю вас, перешагните через обычай. Дик сейчас отчаянно нуждается в дружбе, а ищет вражды.

— Это мне трудно понять. Мне всегда было трудно понять людей.

— Простите мне бестактный вопрос: сколько лет вы живете среди нас?

— Со времен Клавдия Второго.

«Более полутора столетий», — прикинула Констанс.

— И с каждым годом я запутываюсь все сильнее, — продолжал Майлз. — Сейчас я ошибаюсь в людях реже, чем прежде: опыт дает очень многое. Но я ошибаюсь сильнее, чем прежде — потому что там ошибаюсь, где люди не укладываются в рамки опыта. Почему вы боитесь, что мальчик сведет дружбу со вчерашним врагом?

— Он скверный человек, — Констанс не могла объяснить, в чем дело, не дезавуировав свидетельства Моро в пользу Дика.

— Но что, если я — скверный шеэд? Вы не знаете, почему я реон. И я не собираюсь вам этого открывать, скажу одно: Ри’шаард — первый человек за долгое время, которого я решился взять в тиийю, не боясь искалечить.

Констанс отметила явно неслучайную оговорку: обычно Майлз называл мальчика Рикардом. Она знала, что имена и прозвища, которые шедайин дают людям, они дают не просто так. Чтобы получить от шеэда имя «Петр», нужно действительно быть скалой…

— Кто знает, не избирает ли он сейчас более верный путь?

— Я знаю, — Констанс слегка стукнула ребром ладони по постели. — Прибежище несправедливо обиженных — гордыня, а она — мать всех грехов.

— Вы уверены в том, что мальчик был обижен несправедливо?

— Да.

— Потому что об этом свидетельствовал Морита?

— Нет. Свидетельство Мориты было ложным, он не мог слышать разговора на аварийной лестнице. Дик сам пришел и сказал мне об этом, и я поверила ему окончательно. Только очень честный человек будет свидетельствовать сам против себя из любви к правде.

— Или очень хитрый.

— Майлз! Не можете же вы так думать о Дике!

— Я сказал: я там ошибаюсь, где люди не укладываются в рамки опыта. Никто не назовет Ри’шаарда типичным мальчиком. Для меня долго были загадкой слова А-Тиарна[29] о людях, которые мудры, как змеи и просты, как голуби. У нас нет птицы, которая символизирует простосердечие и пресмыкающегося, которое символизирует мудрость. Когда Ааррин переводил Евангелие, он встретил тут затруднение и перевел «голуби» как «птенцы», а «змеи» — как «идра’анти». Это твари, похожие на хорьков, очень сообразительные. Они забираются в гнезда и похищают птенцов и яйца. Мало кому удается примирить птенца и идра’ана в своей душе. Я знаю, что я идра’ан. И Морита — идра’ан. И Дик тоже. Но он был еще и птенцом — пока девица не ударила его в сердце. Если птенец убит — какая разница, какой из старых идра’анти будет учить молодого таскать яйца?

— А больше вы ничему его не можете научить?

— Больше я ничего не умею.

— Позвольте не поверить. Вы старше меня, старше всей нашей империи. Может быть, всего рода человеческого — и вы ничего не умеете, кроме как ловко орудовать мечом?

Шеэд поднял на нее глаза, и она внутренне дрогнула. Такой взгляд мог быть у существа, которое старше Галактики…

— Миледи, — спросило ее существо. — А почему вы думаете, что я учу, а не учусь?

В нихонском языке есть слово для того молчания, которым молчат двое, молчащие об одном и том же, понимающие друг друга без звука.

— Великолепно, — сказала наконец Констанс. — Значит, он нужен вам лишь до тех пор, пока вам есть чему у него учиться. Примирять в душе птенца и… как вы сказали? Идра’ана. Как только он утратит сию чудесную способность — он вам больше не интересен.

Глаза шеэда полыхнули серым огнем — так сталь меча ловит отблеск солнца. Констанс поняла, что попала в живое и улыбнулась.

— Ну так вот, мастер Кристи. Мне совершенно все равно, как будут развиваться ваши ученические отношения, но я прошу у вас немного человеческого — или шеэдского — милосердия. Мы все нанесли мальчику удар, поверив в ложное обвинение. Но больней всего ему было принимать это от вас, потому что вы к нему ближе всех. Пройдет неделя — и вы поведете его сквозь пространство, в тот мир, который я не в силах себе даже представить. Неужели вам хочется пересекать двор Бога рука об руку с тем, кто вам больше не доверяет? Не сами ли вы душите птенца, которым так восторгались, старый вы идра’ан?

— Довольно, — сказал шеэд. — Вы устыдили меня, остановитесь. Вы правы, а я нет. Что я должен делать?

Констанс объяснила.

А потом, вернувшись в свою каюту, включила сантор и вызвала на экран шедда-латинский словарь. «Ри’нну», помнила она — «рождать». И сам оборот «Ри’шаард» ей где-то встречался. Она набрала слово и, увидев толкование — «Дыхание свыше», тут же вспомнила, где и когда ей встретился этот оборот. Она пыталась в молодости учить шедда по знаменитому «Четвероевангелию Ааррина» (хотя Ааррин не успел перевести Евангелие до конца сам — часть от Луки и от Марка переводил его внук и тиийю, Шаэддин). Она вызвала из памяти сантора Евангелие Ааррина и перепроверила — да, именно: оборотом «ри’шаард» были переведены слова «Рожденное от Духа».

* * *

Бет хотела посидеть в кают-компании — но там собралась целая толпа. Трое свободных от вахты — капитан, Вальдер (снова погнал вместо себя гема!) и Джез — играли в карты.

Лорд Августин сидел в другом углу кают-компании и читал. В коридоре Джек и Дик играли во взятие крепости. Джек выстроил из своих кубиков с буквами крепостную стену. В верхнем ряду стены кубики сложились в слово АГЖИ!УСН, в нижнем — в МОДЗИБ. По гребню стены и по двум угловым башням выстроились солдатики Джека, подступы к башне занимали солдатики Дика. Обе стороны оживленно перестреливались кусочками детского пластиформа, пуская их с ногтя большого пальца, и Джек уже понес некоторые потери.

Она никому здесь не была нужна. Она устала от одиночества и выбралась из каюты — и оказалась здесь никому не нужна. Никто даже не заметил, что она пришла. Дик только убрал с прохода свою худую задницу, даже не интересуясь, кто там идет. Ей вдруг захотелось как бы нечаянно взмахнуть подолом юбки и снести защитников кубикового форта. Интересно, Дик и тогда будет делать вид, что ее нет? Джек разревется, жалко.

Она прошла в часовню. Смешно. Молиться она не собиралась, а если бежать от компании — то почему бы не полежать в каюте и не почитать? Правда, все уже двести раз читано. Что же остается?

Она села, обхватив колени руками, повернувшись спиной к образам и макэмоно. Из глаз потекли слезы. И ведь никто не зайдет, не спросит — почему ты одна, почему ты плачешь? Наплевать всем, а она же никому не хотела ничего плохого!

В коридоре заливисто засмеялся Джек — видимо, ему удалось-таки снести одного солдатика «штурмового отряда». Снова появился вчерашний кумир — и теперь она не нужна. У него есть Рэй, помесь гориллы с динозавром, есть этот кос, наконец до него снизошел Дик — и все, она больше не нужна. Она будет нужна, когда он снова свалится. Сидеть рядом, держать за ручку, читать сказки… Все дети — паршивцы.

Открылась дверь лифта, послышались легкие, но мощные шаги — Рэй, никто другой — и цокот когтей по полу. Морлок водил свою собачку на нижние палубы, сделать пи-пи.

Потом раздался стук раскатившихся кубиков, голос Рэя: «Динго! Ах ты шкодный кос!» и рев Джека:

— Маааааамааааа! Он мне креееееепость поломаааааал!

Странное дело, но дальнейшей выволочки на тему «Плохая собака!» или «Плохая кошка!» не последовало. И даже Джек перестал реветь. Бет приоткрыла дверь часовни и выглянула.

Конечно, она ничего не увидела — так все столпились вокруг Динго и Джека. Потом капитан Хару сказал:

— Ну, надо же… — нагнулся и зачем-то смешал кубики. — А теперь?

Динго снова завозился в кубиках и что-то там сделал. Бет подошла вплотную к остальным и, приподнявшись на цыпочки, через плечо леди Констанс увидела, что Динго выбрал из кубиков два — с буквами С и Д и уложил их рядом.

— Нет, это уже не случайность, — капитан Хару снова смешал кубики, и снова Динго выбрал именно эти два и уложил именно в таком порядке, завершив эту операцию двоекратным коротким тявканием.

— Грамотная скотинка, — изумился Джез. — Интересно, что бы это значило? С. Д. Собака Динго.

— «Это лев, а не собака», — фыркнул лорд Августин. — Никто не будет запечатлевать животное на такую чушь.

— Он должен был узнавать вещи хозяина по его метке и приносить их, вот что это значит, — капитан присел напротив Динго и осторожно погладил его по загривку. Динго мотнул головой и вдруг почему-то тоскливо, почти по-человечески, всхлипнул.

— Мама, Динго умеет читать? — спросил Джек.

— Нет, он знает только эти две буквы, — объяснила ему мать. — Его так научили.

— Это еще не все, — сказал Рэй; опустился на колено, потрепал коса под челюстью и поднял его голову так, чтобы показать всем это место. Шерсть там росла очень короткая, и из-под нее отчетливо проступало рельефное клеймо: два знака, расположенных в середине значка, чем-то похожего на песочные часы, но не с одной, а с двумя перемычками.

— А я думал, это просто шрамы, — Дик присел, чтобы получше рассмотреть клеймо. — У него сильно порвано плечо и грудь, как будто стреляли из игольника. Но под шерстью этого не видно, только нащупать можно.

— Ох, ничего себе! — сказал Вальдер. — Так это очень необычный кос. Дэм.

— Что значит дэм? — леди Констанс присела, чтобы коснуться

— Дополнительно модифицированный. То есть, в генах похозяйничали не только у его предков, но и у него, а потом еще и обрабатывали, чтобы запечатлеть на хозяина. Недешевая игрушка, зато телохранитель отменный.

— Так или иначе, хозяина он не уберег, — качнул головой капитан. — Вы же нашли его где-то на Картаго?

— Он сам пристал к отряду, — объяснил Рэй. — Наш туртан начал его прикармливать, он вроде как приручился. Но что он и тогда был себе на уме, и сейчас — это верно.

— Тогда понятно, почему он вызверяется на Моро, — заключил Джез. — Наверное, такой же белобрысый вавилонянин убил его хозяина.

— А может, такой же белобрысый сам был его хозяином и колотил его почем зря? Если бы кто-то вроде Моро убил хозяина на глазах пса — вы думаете, пес стоял бы и смотрел? Он бы на месте порвал убийце глотку, — сказал Вальдер.

— Только если убийца и в самом деле не выстрелил в него из игольника.

— Хватит гадать, все равно ни до чего не додумаемся, — оборвал начинающийся спор капитан. — Какая теперь разница, что случилось с этим хозяином и кто он был?

— Шин даллет, — вдруг сказал лорд Августин.

Кос внезапно подскочил и трижды громко пролаял, а потом начал кружиться на месте, вынюхивая что-то в воздухе и жалобно поскуливая.

— Что вы сказали, сэр? — изумился капитан. — Повторите, пожалуйста…

— Эти значки — буквы еврейского алфавита. Шин и даллет.

— Шмуэль Даллет! — вырвалось у Дика.

Никто не спросил юношу, что он имеет в виду. Богатый путешественник, известный своим пристрастием к генным технологиям, первоклассный пилот, «продавец планет» Шмуэль Даллет был известен всем.

Кос опустился на зад и взвыл печально.

— Похоже, Дик попал в самую точку, — горько проговорил капитан Хару. — Говорят, этот хевронец был совсем без башни, водил дружбу с Рива.

— Говорят еще, что он был вавилонским шпионом, — добавил Вальдер. — А то и двойным агентом. Ну, раз коса нашли на Картаго — стало быть, так оно и есть.

— Вы очень торопливо судите, мастер Аникст, — с холодком сказала леди Констанс. — И слишком торопитесь сделать выводы из недостаточного количества посылок («А вот тебе!» — злорадно подумала Бет). Возможна и обратная ситуация — в своих странствиях Даллет обнаружил Картаго, попал в плен и был убит Рива, чтобы никто не проник в тайну расположения их главной базы.

— Возможно-то оно возможно, — кивнул Джез. — Только непонятно, зачем он высаживался на планету. А впрочем, чужая душа потемки. Теперь мы зато знаем, где погиб Даллет, мир его праху. О душе его я того же сказать не смогу — отчаянный был человек, без руля.

Тут Динго прижал уши, чуть пригнулся к земле — шерсть на загривке стала дыбом — и глухо заворчал.

Все обернулись в ту сторону, куда он оскалился — и увидели Мориту, который неизвестно сколько времени назад поднялся сюда и слышал весь разговор. Рука бортмеха лежала на рукояти торчащего за поясом топорика.

— Сидеть, Динго, — приказал Рэй — и кос неохотно подчинился.

— Я, собственно, хотел пригласить почтенное собрание к ужину, — сказал вавилонянин.

— Спасибо, — капитан сделал шаг в сторону кают-компании, наступил на что-то и чертыхнулся, отлепляя это от подошвы.

— Суна! — крикнул он, потрясая перед собой немаленьким катышком пластиформа. — Это что еще такое?

— Мы в солдатики играли, — сказал Джек. — Это боезапас. Дик сказал, что провиант и боезапас в крепости — самое главное.

— С-с-стратег, — процедил мастер Хару, явно намереваясь поначалу сказать что-то другое.

* * *

Мясо было изумительным — ароматным и в меру острым, с кисло-сладкой подливой, которая Дику пришлась очень по нраву. Общение же за столом шло далеко не праздничное. Капитан согласился с леди Констанс в том, что гемы тоже должны участвовать в праздничном ужине на Благовещенье, но чувствовал себя очень неловко, да и гемы тоже держались скованно. Единственный разговор, который не заглох после первого же обмена репликами, касался Динго и странной судьбы его хозяина.

Шмуэль Даллет принадлежал к тому же поколению, что и леди Констанс. Выходец с ортодоксального Хеврона, он не сумел вписаться в свою среду и в юные годы покинул планету и крестился — похоже, из нелюбви к родителям, а не из любви ко Христу. Во всяком случае, христианской жизни он не искал, а искал приключений. Он присоединился к какой-то торговой концессии, поступил туда пилотом, и тут его постигла неслыханная удача: совершив несколько прыжков наугад в поисках лучшей трассы с Магриба до Сатори, он нашел то, на что иные исследовательские группы тратили жизни: землеподобную планету. Понимая, что концессия вряд ли вознаградит его и экипаж достойным образом, он убедил команду предложить планету на вольных торгах от своего имени, через подставное лицо. Получив деньги за планету от доминиона Бреска, он нарушил контракт с концессией — но легко заплатил штраф из своей доли, чем заслужил репутацию человека благородного. На остальные деньги он приобрел собственный корабль — и на нем, уже будучи шкипером, открыл еще несколько перспективных планет. Такая удача как землеподобный мир, не выпадает дважды— но ему хватало и тех сливок, что он снимал, соглашаясь на долю в разработках. Одни лишь редкие металлы Шудры, по слухам, принесли ему более ста миллионов имперских драхм. Впрочем, имперские власти на него обиделись, потому что он продал Шудру Вавилону, дому Рабанн.

Корабль, который ему сделали в доме Микаге, по слухам, был живой, по другим слухам — даже мыслящий. Когда началась война с Вавилоном, имперские спецслужбы проявили к вольным перемещениями и сомнительным контактам Даллета странную халатность — поэтому разговоры о том, что он — двойной агент, и вправду казались дымом, которого не бывает без огня. Примерно в том же году, когда было разгромлено восстание на Сунасаки, Даллет пропал без вести.

Моро, по его словам, с Даллетом не пересекался и на Картаго не бывал — туда пускали только тех, кто желал разделить с домом Рива всю свою жизнь. Но слухи об этой одиозной личности доходили и до него, и он охотно отвечал на вопросы. Да, подтвердил он, Даллет и вправду участвовал в нескольких экспедициях Рива. Вроде бы даже в одной пиратской. Да, он участвовал и в высадке на Анзуд — правда, не как воюющая сторона, а как сочувствующий. Его принимали многие дома — ведь он был нейтрален. Да, его корабль и в самом деле представлял собой нечто особенное. Насколько он знает, это был живой организм с совершенной системой саморегуляции — поэтому Даллет обходился совсем без экипажа. Насколько он знает, с ним и вправду неразлучно находился кос.

— А кстати, — сказал капитан. — Дик, отнеси Динго поесть.

Дик поклонился и пошел на кухню. Моро оставил еду для Динго там же, где и обычно — под раковиной, но на сей раз это был не просто вареный бустер, рубленый на куски, а такое же мясо, как и у всего экипажа — только без специй, хорошо протушенное в собственном соку. Странно, подумал Дик, чего это Моро решил так побаловать коса, они же терпеть друг друга не могут. Захотел подружиться? Но тогда он сам должен был дать ему это, в присутствии Рэя, например. Ради праздника? Смешно: что наши праздники ему и Динго… А если Моро просто забыл за праздничными хлопотами сварить бустер, и побросал Динго в миску мясо из общего котла, самые жилистые куски, прежде чем засыпать специй?

Он осторожно пошевелил мясо пальцем. Жилы, хрящи, обрезки с кусками шкуры… Нет, это тушили специально для животного…

Чего проще, сказал он себе. Я спрошу у него прямо.

Но если ты неправ, сказал внутренний голос, тебя поднимут на смех…

Дик тронул скулу и переносицу. Опухоль уже сошла, но черно-желтые разводы еще оставались на лице. После того позора, что он пережил — чего еще бояться? Он решительно зашагал обратно, к столовой.

Когда он встал в дверях, поджилки у него слегка дрожали, потому что все взгляды обратились к нему — как тогда. Он не знал, как начать. «Мастер Морита, вы часом не собрались отравить Динго?» Глупо.

— Мастер Морита, — тихо начал он и запнулся.

— Я слушаю, — ответил Моро со своей полуулыбкой.

— Скажите, это мясо, что вы передали для Динго — с ним все в порядке?

— А на что он жалуется? На то, что я плохо его протушил?

Все негромко и незло засмеялись его шутке, даже Дик попытался улыбнуться.

— Я просто знаю, что вы с Динго не любите друг друга, и раньше вы никогда не готовили ему мясо, — торопливо объяснил он.

— После разделки оставались жилистые куски, хрящи, куски со шкурой. Я предпочел скормить их животному, — объяснил Моро капитану. Капитан Хару легко кивнул.

— Вы могли бы дать это сырым, — чувствуя себя все глупее и глупее, сказал Дик.

— Твои претензии заключаются именно в этом?

— Нет… То есть… Мастер Морита, если я съем немножко этого мяса — со мной ничего не будет?

— Если тебе так хочется, — снова улыбнулся Морита. — Но, может, не стоит есть из собачьей миски? Отложи себе немного в тарелку…

Дик покраснел от стыда и гнева. Он легко краснел, как и все люди с тонкой кожей.

— Хватит уже, не позорься, — сказал капитан Хару. — Один раз нас осрамил перед сюзеренами, так хоть теперь постыдись. Неси животине еду и возвращайся.

Ничего не свете Дик не хотел больше, чем последовать этому совету. Но тут он перехватил тревожный взгляд Рэя и тихо сказал:

— Одну минуту, сэр. Я бы хотел попробовать это мясо — на всякий случай.

— Валяй, если совсем ум потерял! — как большинство уроженцев Тир-наг-Ог, капитан был вспыльчив. — Только уйди с глаз моих, не порти праздник!

А лицо Мориты оставалось все таким же сочувственным и насмешливым.

Дик колебался секунду — казалось, он уже готов был сдаться. Но сдаваться теперь уже было нельзя.

— Святой Франциск ел то, что выносили собакам, — сказал он решительно, запустил пальцы в миску, вынул кусок мяса и поднес к губам.

Миска подскочила в его руках и ударила по подбородку, содержимое расплескалось. Прямо от стола Моро запустил в него блюдом с моти, да так ловко, что попал аккурат по собачьей миске. Дик застыл в недоумении, с разведенными руками, а по его одежде сползали и шлепались на пол куски мяса и рисовых катышков.

Рэй с места махнул через стол и, схватив Моро одной рукой за шею, швырнул о стену. Тот быстро пришел в себя и вскочил на ноги, готовый ударить, но, видимо, стушевался — огромный морлок нависал над ним, и хвост его покачивался за спиной, как кобра.

— Что ты туда подмешал, сволочь? — проревел Рэй.

Моро не ответил. Отвечать на прямой вопрос морлока, заданный в таком тоне и после такого оскорбления действием — это было выше всякой допустимой толерантности. По его глазам Дик понял, что будь у него флорд — он без колебаний нанес бы Рэю удар и постарался бы сделать это так, чтобы второго не понадобилось.

— Мастер Порше, я прошу вас вернуться на свое место, — раздался спокойный и твердый голос леди Констанс.

Рэй отступил, но не на свое место, а к раздаточному окну.

— Ну так чего же ты все-таки туда наболтал? — спросил капитан Хару, неприязненно глядя на вавилонянина.

— Таллия, отфильтрованного из очистителя, — ответил Моро. — Я имею право на самозащиту.

— Господи, — поморщился капитан. — Да сердце у тебя есть? Скотина сдохла бы в муках.

— Если бы она добралась до моего горла, мои муки были бы менее продолжительны, — согласился Моро. — И я понимаю, что моя смерть куда больше устроила бы экипаж, чем смерть коса, который стал всеобщим любимцем. Но по каким-то труднообъяснимым причинам жизнь мне дорога.

— Ты крепко просчитался, туртан, — просипел Рэй. — Потому что если бы Динго умер, я бы тебе в глотку забил эту миску, и ты бы подыхал долго.

— Покорно прошу заткнуть это животное, леди, коль скоро вы признали его своим вассалом, — обратился Моро к леди Констанс. — Я не намерен выслушивать оскорбления от существа, которое испытывает наслаждение, разрывая кого-то на части, а успокоить инстинкты убийцы может только извращенным сексуальным актом.

— Вот ты меня и не возбуждай, — оскалившись Рэй, сделал шаг вперед и легонько тронул хвостом лицо Моро. — Что, и меня попробуешь отравить руками мальчика?

— Мастер Порше, не опускайтесь до того уровня, на котором вас хотел бы видеть этот человек, — сказала леди Констанс. — Бет, отведи Джека в каюту.

— А мороженое? — захныкал мальчик.

— Возьмите на кухне, — машинально сказал Моро.

— Я бы поостерегся что-то брать на этой кухне, — фыркнул капитан Хару. — Сандро Морита, приказом по кораблю я отстраняю вас от выполнения обязанностей кока. От выполнения обязанностей бортмеха тоже. Боюсь, понимаешь, доступ к очистителю тебе давать.

Тем не менее Бет проскочила в дверь мимо Дика и взяла в морозилке две чашки с мороженым. Услышав хлопок дверцы морозильника, Моро усмехнулся.

— Дик, я думаю, ты поймешь меня, — он заговорил на нихонском. — Я прошу прощения, что втянул тебя в это — но ты же видишь, что к нам относились несправедливо. Я имел право защищаться, потому что все пренебрегали грозящей мне опасностью…

Тут случилось то, чего совсем никто не ожидал. Майлз поднялся со своего места и, подойдя к Моро вплотную, провел пальцем по его щеке. Дик с возрастающим удивлением осознавал, что Майлз, всегда спокойный и бесстрастный Майлз — в гневе!

— Ты, вор тела, — тихо проговорил шеэд. — Не смей искать его. Не смей его звать. Он не твой и не будет твоим.

— Идра’ан, — Моро словно выхаркнул это слово Майлзу в лицо. — О’шеэйят сэнганийю Уа’ирронну мерриу.

— Аш’шида, — страшным шепотом ответил Майлз; на месте Моро Дик умер бы от одного его голоса. — Сэнгинну.

Видимо, это были какие-то такие слова, после которых Моро уже не мог заговорить с Диком — но послал ему взгляд, вопрошающий взгляд товарища по несчастью, несправедливо осуждаемого; взгляд заступника и друга, умоляющего не предавать.

«А ведь он может сказать остальным, что соврал насчет меня и Бет», — подумал Дик. Но отступать было поздно и некуда. Следовало выбрать здесь и сейчас.

— Вы испортили мне хаори, мастер Морита, — сказал он. — Сумимасэн.

Глава 6 Охота на левиафана

Дик готов был кожу с себя смыть, а одежду, перед тем как бросить в машину, еще и прополоскал. Таллий — страшная мерзость, он отравляет незаметно, и бывает так, что человека лечат от чего угодно — малокровия, дизентерии, лучевой болезни — а на деле причиной всему отравление таллием. Он убивает даже прикосновением, если контактировать с ним часто. Если же съесть, если он попадет в желудок, кишки, просочится в кровь… Динго мучился бы не меньше трех дней, и команда не поняла бы, что с ним — потому что далеко не сразу после праздничного ужина ему бы поплохело.

Вроде бы на Дика не попало, да и не мог причинить вреда такой кратковременный контакт — но все равно юноша мылся так, что аж кожа зудела.

А помывшись, он сообразил, что чистой-то одежды не прихватил. А та, которую Моро забрызгал подливой, уже насквозь мокрая, да Дик бы ее и не надел. Ничего не попишешь — он завязал полотенце как саронг и шагнул к двери, когда она открылась и на пороге показался Майлз с ворохом тряпок в руках.

— Я решил, что ты непременно забудешь смену одежды, — сказал шеэд, передавая ученику брюки, хлопковую тунику и «боксерские» трусы.

Дик оделся, и Майлз легким прикосновением к плечу велел ему: иди за мной.

Они вошли в каюту Майлза, где Дик жил прежде. Его койка все еще не была убрана со стены. Дик сел на нее и приготовился слушать и отвечать. Майлз сел напротив.

— Законы, по которым живет дух шедайин, называемые у людей традициями, велят нам расторгать связь тэйо и тиийю, если тиийю трижды говорит, что тэйо ему не нужен.

Дик опустил голову.

— Последний мой тиийю, идя за мной, нашел свою смерть — и то была милость Сущего, потому что я вел его к гибели. После этого я не желал искать себе тиийю. Ни среди шедайин, ни среди людей. Куда бы я завел того, кто пойдет за мной? Но судьба меня догнала. Я хотел укрыться от нее под рукой простого человека, капитана Хару. По мере сил жить той жизнью, которой живет он. Однако настал день — и оказалось, что по цеховым правилам я обязан взять ученика, — Майлз улыбнулся. — Уже не я решал, брать или не брать: я был обязан. И это был ты, и ты пожелал учиться мечу. Ри’шаард, так пришлось бы записать твое имя на нашем языке. Сын духа. Я сделал глупость, Ри’шаард: захотел ограничиться половинным учительством, не открываясь тебе и не ища тебя. Я называл тебя тиийю, но ты не знал моего имени.

Он встал и открыл стенной шкаф. Достал оттуда черную лаковую шкатулку. Дик знал, что в ней: орриу. Настоящий, а не тренировочный, меч Майлза.

— Тиийю, завершая свое обучение, берет орриу мастера. Мастер делает себе новый. Может, я успею научить тебя делать орриу, и тогда ты передашь Адакийе своему ученику. А может, не успею — и ты оставишь его себе. Думаю, ты с ним справишься. Хочу предупредить, что у него мерзкий характер — весь в хозяина. Я использовал его впервые по-настоящему для мерзкого дела. Видно, с тех пор он не может мне простить.

Шеэд открыл шкатулку и достал орриу. Рукоять его была отделана костью, посередине отполированной ладонями до мраморной белизны, а ближе к гарде и яблочку — сероватой. Сама гарда предсавляла собой совершенно гладкую полусферу, но именно это и говорило Дику, что перед ним — произведение не только технологии, но и искусства.

— Мне в голову не приходило, Ри’шаард, назваться тебе и спросить: желаешь ли ты меня себе в тэйо? Мое полное имя — Диорран Ариор Эндаррин Орриуринэйу реон Ма"айз Кристи. Ты знаешь, кто я?

Дик кивнул. Если бы на месте Майлза был не шеэд, а человек, и представился, скажем, святым Брайаном, он бы удивился сильнее, но не намного. А может, и не сильнее — сумасшедших среди людей хватает, а создатель меча среди шедайин один. Легче всего, конечно, было бы думать, что Майлз спятил — вот только шедайин с ума не сходят.

Майлз протягивал орриу на открытой ладони, и Дик наконец взял его. Тяжелое и страшное оружие. Он коснулся большим пальцем регулятора клинка — и лезвие с тихим шипением выползло из рукоятки на длину ладони. Дик, испугавшись, что допустил страшную бестактность, убрал палец — лезвие уползло. Дик посмотрел на Майлза… Или, вернее, Диоррана — на лице того не было никаких признаков недовольства.

Так значит, именно это лезвие впервые в истории шедайин пролило кровь шеэда. Вот почему его хозяин и создатель ушел в реонти.

— Я хочу, чтобы ты учил меня… Диорран.

Майлз протянул руку вперед — и их ладони сомкнулись на рукояти орриу.

— Заниматься развитием твоего разума я не рисковал, — сказал Майлз, — но я нашел человека, который в свое время неплохо справлялся. Возьми терминал и надень визор. Теперь войди в свой личный каталог, где ты держишь файлы по крестоносцам. Я сбросил диалоги твоего учителя туда. Они лежат вне директорий найди папку с названием «Платон».

— Есть, — сказал Дик. — Его звали Платон?

— Нет, Платон — это человек, некогда старательно записавший все, о чем говорил твой учитель с другими людьми, а кое-что домысливший от себя. Самого учителя зовут Сократ. Один священник из миссии среди шедайин подарил мне когда-то эти файлы. Они чем-то похожи на наши иммарийанти, беседы, рождающие истину.

…Подвахтенный вполне может позволить себе немного почитать, если вахтенный не против — а Майлз был не против, поэтому Дик открыл диалог, с которого Майлз посоветовал ему начать — «Пир» — и принялся за чтение.

Через десять минут он сорвал визор и был готов швырнуть свой терминал об пол.

— Они там все извращенцы! — от возмущения больше слов не находилось. И стыдно было за то, что Майлз нашел в прошлом человечества такую мерзость, и чувствовался какой-то подвох в том, что Майлз ему это подсунул.

— Успокойся, — холодно сказал шеэд. — Прости, я не подумал, что тебя это может так задеть — нам это настолько чуждо, что не задевает совсем. Пропусти все, что тебя раздражает, начни прямо с монолога Сократа. И помни: через полчаса я передам тебе управление.

Дик последовал его совету, и через полчаса, когда Майлз велел ему оторваться от книги, он уже был пленником Сократа. Когда их сменили с вахты капитан Хару и Джез, Майлз чуть ли не приказом заставил Дика прекратить чтение и попытаться уснуть.

— Он был провидец? — спросил Дик.

— Он честно и мужественно мыслил. Это значит больше, чем провидческий дар. Если ты научишься этому — я буду за тебя спокоен.

— А почему ты сам не учишь меня этому?

— Потому что я плохой учитель честности и мужества. Спи, тиийю.

* * *

Поскольку Моро получил отставку от кухни, кто-то должен был готовить. Поначалу думали было установить очередь, как было первое время после смерти мистресс Хару до того, как появился Дрю, но тут вызвалась Бет, которая, по ее словам, прошла в своей школе в том числе и курс домоводства.

— Ну, попробуйте, фрей о’Либерти, — пожал плечами капитан.

Готовила Бет неплохо, но до сноровки Моро ей было далеко. Ее кухня немного напоминала кухню мистресс Хару: вкусно и сытно, но несколько однообразно и безо всякого изыска. Кроме того, если прежде она страдала от скуки, то теперь жаловалась, что ей некогда отдыхать.

— Слушай, когда он успевал? — излила она как-то душу Дику. — И он же еще как-то умудрялся работать по кораблю!

Дик не то чтобы официально помирился с ней — но… невозможно же все время дуться на человека, особенно если этот человек тебя кормит.

— Ты слишком стараешься, — сказал он. — Моро делал кучу всего одновременно. Смотри, ты сначала шинкуешь овощи, потом бустер, потом все это по очереди жаришь…

— Пассерую, — сказала Бет. — Овощи я пассерую. До золотистой корочки.

— Да какая разница. Он все это делал сразу: кинет жариться овощи и рубит бустер. Повернется, помешает лопатой в капусте — и опять рубит. Ты варишь по очереди суп и тушишь бустер, а он все делал вместе.

— Нет, я так не могу, — вздохнула Бет. — Если я не буду все время стоять над овощами, я их сожгу. И как же мне надоел этот бустер!

— Возьми кальмаров.

— А кальмары мне надоели еще на Мауи.

Дик пожал плечами. «А мне, например, надоели твои блинчики», — сказал бы он, если бы продолжал держать на нее сердце. Но он больше не сердился на Бет — ему было просто все равно… Да и блинчики не так уж и плохи — Бет же не виновата, что никакая выпечка у нее не получается.

— Я все думаю, зачем он это сделал, — сказала вдруг Бет, заливая овощи водой. Пар на мгновение окутал ее голову, повязанную платком, и тут же сник, прихлопнутый крышкой кастрюли.

Дик понял, кого она имеет в виду.

— Спроси у него сама, — сказал он.

— Он не станет со мной разговаривать.

— А со мной станет?

— Сам знаешь. Он тебя уважает.

— Чихал я на его уважение. Все и так ясно: он боялся Динго.

— А ты помнишь, как Динго прыгнул на него? У него ни один мускул на лице не дрогнул. Я не верю, что он боится Динго. Он все время таскался с топором. Он бы его зарубил.

— Он вавилонянин. Зачем он станет рисковать? Выбрал такой способ, чтобы наверняка.

— Ага, и дал миску с этим ядом тебе. Не мог найти никого поглупее? Ты же сразу догадался. Вот я честно тебе скажу: я не догадалась бы в жизни. И чем он думал? Ладно, Динго он боялся — а Рэя не боялся? Рэй бы его на части разорвал, если бы с Динго что-то случилось.

— Это если бы он догадался, чем тут дело. А он не догадался бы — Динго бы долго умирал, может, три дня, а может, неделю.

— И все равно это было глупо. Теперь вся команда его ненавидит…

Она недоговорила что-то, и Дик понял, что именно.

— Знаешь, — сказала Бет, — когда-то давно, на Старой Земле, одного человека уволили с завода. В те времена, как сейчас, можно было судиться с цехом, и тот человек подал в суд, чтобы его взяли обратно. И его взяли на завод, но не поставили на прежнее место работы, а посадили в стеклянную будку, которую специально для этого построили. Он должен был сидеть там восемь часов в день, и ничего не делать — а все его видели. Он долго не выдержал. Наверное, после этого никто из рабочих не судился с тем заводом.

— Тебя не поймешь. То ты говоришь так, как будто подозреваешь его в чем-то — то тебе его жалко. Не хочу я в загадки играть, если ты про него что-то себе думаешь — выкладывай.

— Хорошо. Я думаю, что он — шпион Брюсов.

Дик немного подумал и сказал:

— Чушь. Во-первых, Джелал Брюс никогда не возьмет на работу вавилонянина, он хоть и подлец, но Вавилон ненавидит… Во-вторых…

— Погоди, давай разберемся с «во-первыми». Почему ты думаешь, что он вавилонянин?

— Да брось! Волосы, кровь шедайин…

— В маме и Джеке тоже есть кровь шедайин. И во мне, — Бет провела пальцем по переносице. — А сколько было смешанных браков до войны? И просто так детей? А волосы можно выкрасить как угодно. Дик, ты считаешь его вавилонянином, потому что он ведет себя как вавилонянин, верно? А я тебе скажу: он не просто ведет себя как вавилонянин, а показушничает. А почему он показушничает? Да это же проще простого: потому что на самом деле он никакой не вавилонянин!

— Брось. Так можно кого угодно обвинить в чем угодно. Так и я могу сказать, что раз миледи ведет себя как дама Риордан, то на самом деле она не дама Риордан, а шпионка Рива, например.

— Ладно, тогда говори свое «во-вторых».

— Брюсу нужно не что-нибудь, а смерть леди Констанс и юного милорда. У Мориты знаешь сколько было возможностей поубивать вас всех? Ты вообще представляешь себе, что это такое — доступ к системам жизнеобеспечения? Он этим самым таллием мог отравить водопровод, например. А мы бы думали, что тут эпидемия дизентерии.

— Здорово! А если бы вся команда умерла, как бы он долетел?

— Если у него назначена встреча с Брюсами, то его бы просто подобрали в нужном секторе. Нет, это чушь.

— Нет, не чушь. Просто ему нужно было убить нас так, чтобы осталась жива команда, а его ни в чем не заподозрили. А это трудно. И это стало еще труднее после того, как мы подобрали гемов и Динго. Ведь он не мог свободно ходить где хочет. Зато если бы он отравил Динго, он опять получил бы эту возможность. Дело вовсе не в том, что он боялся Динго — просто пес мог расстроить его планы.

— Ты это серьезно?

— Не-а. Просто фантазирую.

— Я смотрю, тебе наклепать на человека — это так, игрушки.

Бет отвернулась, давая понять, что разговор закончен, и Дик ни капельки об этом не пожалел.

Морита стал новым изгоем для команды, и юноше очень трудно было справиться с малодушной мыслью «лучше он, чем я». Поэтому он продолжал общаться с вавилонянином, несмотря на восстановленные отношения с Майлзом. Похоже, Майлз не возражал. Когда Дик спросил его об этом, он ответил:

— Говори с ним, если хочешь. Он уже не опасен для тебя.

— Почему? Потому что ты на него наехал?

— Потому что теперь ты предупрежден. Запомни, Рикард: он — ашиу настолько, насколько живой человек может быть ашиу.

Это звучало абсурдно: ашиу — создания без души и животворящего духа, поддерживаемые в жизни энергией и волей А-Шаира, канули в прошлое вместе с ним. Живой человек действительно не мог быть ашиу, ведь у ашиу нет ни свободной воли, ни жизни в самом себе. Когда святой Брайан уничтожил А-Шаира, все ашиу погибли сами собой…

Так что слова Майлза еще больше разожгли любопытство Дика, и Морита продолжал занимать его мысли. И, что самое странное — он продолжал оставаться врагом, даже когда возбуждал любопытство и сочувствие. Это было совсем не то, что прежде, когда Дик ненавидел дом Рива, ничего о них не зная, и Мориту ненавидел просто за то, что тот — вавилонянин. Теперь Дик уже не мог заставить себя ненавидеть Мориту, благодарность не позволяла — но он ненавидел то, что делает Мориту Моритой. В глубине себя он согласился с тем, что, суди ему Господь родиться с Вавилоне — он был бы одним из Рива. Но ведь обратное было верно: суди Господь Морите родиться в Империи — и он был бы прекрасным христианским рыцарем, может быть, даже воином Синдэна. Так что же все-таки делает его тем Моритой, который презирает людей и травит животных?

В отличие от других членов команды (кроме, наверное, Майлза), он считал, что с бортмехом поступили несправедливо. Да, он выбрал низкий способ обезопасить себя — но, черт возьми, Динго и вправду для него опасен. Единственное, на что Дик обижался лично — это на то, что Морита попытался его использовать.

— Почему вы так со мной обошлись? — спросил он, когда принес Морите поесть (топорик у него потребовали назад, а без оружия он каюту покинуть не решался).

— Это единственное, о чем я по-настоящему сожалею, — сказал вавилонянин. — Я предал твое доверие и, честно говоря, не рассчитываю его вернуть. Не вправе, — он зачерпнул ложкой рагу. — Кто готовит? Фрей Элисабет?

— Да.

— Ну, по крайней мере, ее простили… Дик, ты не заметил такой странной особенности: вашей команде обязательно нужен козел отпущения?

— Это неправда, — возразил юноша. — Пока вас не было, ни в чем таком они не нуждались.

— И лишь с моим появлением начались все беды, — вздохнул Морита.

— С вами обошлись несправедливо, — сказал Дик. — Я скажу об этом мастеру Хару.

Морита, однако, совсем не напоминал того человека из стеклянной будки, о котором говорила Бет.

— Не вздумай, — предостерег Моро. — Во-первых, тебе попадет уже за то, что ты со мной общаешься. Во-вторых, я вовсе не чувствую себя несчастным и покинутым. Я был вам чужим и останусь, Дик. Ваш остракизм для меня — никакое не наказание; скорее я радуюсь тому, что меня избавили от довольно-таки утомительного труда. Подумай сам: я лечу куда хочу, совершенно бесплатно, и вдобавок не обязан отрабатывать свой харч. Вот и думай, кого же, собственно, наказал мастер Хару…

* * *

…Два последних дня перед прыжком омрачились тем, что в пределах видимости обнаружилось звено патрульных кораблей Брюса — а значит, где-то рядом болтался и прыжковый корабль-матка. «Паломник» не переменил курса, лишь усилил тягу, стремясь как можно быстрее достичь дискретной зоны. Корабли Брюса не преследовали его и не требовали лечь в дрейф, держась чуть сзади и идя параллельным курсом.

— Знают, с кем дело имеют, — процедил сквозь зубы капитан Хару.

— Или мы свистим на всех парах прямиком к их мамочке, — сказал Вальдер.

— Не менять же курс.

— А почему? — спросила леди Констанс.

— А потому что это сразу же их насторожит. Здесь ничье пространство и они не имеют права нас тормознуть для досмотра. Так что нам дергаться незачем. А они знают, что если они заставят нас подергаться — мы, например, можем левиафана на них спустить.

— Если они откуда-то знают о вас, леди Констанс, это их не остановит, — сказал Майлз, и Дик вспомнил, что Бет подозревала Мориту в шпионаже в пользу Брюса.

Однако все обошлось. Патрульные корабли отстали, и «Паломник» без помех подошел к дискретной зоне — и в свой час Дик лег в пилотское кресло.

Пока он молился, наношлем запускал тоненькие, тоньше волоса и нерва, щупы сквозь кожу и кости черепа, сквозь ткань мозга к тем центрам, которые отвечают за восприятие, отнимал у него все ощущения, отсекая органы чувств — зрение, слух, осязание и обоняние, чувство веса и собственного тела; оставляя его глухим, слепым и парализованным, полностью переключая на себя вегетативную нервную систему — чтобы мятущееся сознание в черной пустоте без помех собралось в крохотную пылающую точку.

В состоянии сенсорного голода человек впадает в панику. Отсутствие сигналов от тела мозг воспринимает как смерть тела, и ужас — безотчетная попытка восстановить утраченный контроль: ощутить участившееся сердцебиение, дрожь в членах, напряжение раздувающихся легких. Обычного человека эта паника может свести с ума и даже убить…

Пилот же вырывается из-под сводов своего черепа. Таинственное шестое чувство, обычно подавленное пятью другими, расправляет крылья. «Господь позволяет нам смотреть в свое чердачное окошко, сынок», — говорил капитан Хару, и был прав. Пилот, отрезанный от себя и от мира, данного в обычных ощущениях, чувствует себя как Господь в первый день творения, когда все кругом пусто и безвидно, и лишь дух носится над мрачными водами Ничто. Пилот проникает в самую суть, улавливает глубочайшие и крепчайшие связи, которые стягивают мироздание воедино, и видит те места, где эти связи слабы, где их почти совсем нет.

Это и есть дискретные зоны. Дальше уже — дело техники: наношлем перехватывает импульсы с пилотского мозга и направляет корабль в пустоты времени и пространства. Самая распространенная гипотеза относительно того, как все это происходит, гласит, что неким особенным органом пилот чувствует гравитационные взаимодействия — не тяжесть, как все люди, нет, — а именно взаимодействия, пронизывающие и переплетающие Вселенную. Пилот чувствует их, как птица — магнитное поле, и по ним ориентирует корабль.

Словами это описать невозможно. Ни Дик, ни другие пилоты не ощущали дискретные зоны и непрерывные зоны как магнитные поля или что-то вроде. Вообще, никакие два пилота не ощущали это одинаково. Мозг, отчаянно пытающийся из себя самого добыть чувства, порождал галлюцинации, яркие и разные, у каждого свои. Ученые давно оставили попытки напрямую связать эти галлюцинации и проходческие способности пилота. Ничего доподлинно сказать было нельзя, кроме одного: так или иначе все пилоты-люди делились на три класса. Первые — их было большинство — будучи один раз инициированы товарищем-пилотом в «связке», как Дик и Майлз, сцепленные через сантор, могли потом повторить путь, по которому прошли — и только. Другие ощущали Вселенную шире и дальше вокруг себя, и улавливали внешние ориентиры — импульсные маяки — которые ассоциировали с ориентирами на звездных картах. Они могли «прыгать» на короткие расстояния от маяка к маяку. И третьи — пилоты высочайшего класса — были способны пролагать путь даже без этих ориентиров, настраиваясь на ритмы и импульсы далеких Галактик.

Дик и Майлз были из их числа, из касты пилотов первого, наивысшего класса, капитан Хару принадлежал ко второму. Третьему классу в левиафаннерах делать было нечего. Уже исследованные сектора пространства не годились для охоты — левиафаны не любят больших скоплений массы, их тянет в межгалактическое пространство, зарождаясь где-то у Ядра, они неуклонно стремятся на периферию. В рукаве галактики левиафана можно встретить только случайно…

…Это и произошло.

Погрузившись в нирвану бесчувствия, Дик уже давно не паниковал — привычка делала свое дело. Он ждал и сосредоточивался в молчании своих мыслей. Прошло какое-то время — в его безвидном мире это могли быть часы или годы, а там, снаружи, он знал — секунды — и он отыскал в темноте Майлза, нащупал его мощное «я», похожее на темную звезду, и прилепился к нему. Сознание начало улавливать что-то извне и превращать в образы — Для Дика это была хрустальная пещера, похожая и на калейдоскоп, и на лабиринт одновременно. Замысловатые переходы соединяли бесчисленное количество залов, пронизанных разноцветным сиянием, и от их бесконечности и простора было так же страшно, как от бесконечности и тесноты переходов. И сейчас он висел на широких, надежных плечах Майлза, вбивающего когти-нэкодэ в кристально чистый лед. Он видел над собою свод очередной пещеры — но то оказалась не пещера, а горизонтальный коридор, который сворачивал из стороны в сторону, потом пошел под уклон — а под конец они уже неслись, как на салазках, вылетая на стены на виражах, и Майлз тормозил когтями, так что летели искры, а Дик считал повороты и запоминал ориентиры, доверяясь не зрению (он же знал, что это галлюцинация), а чувству направления и места.

И, вылетев в новый большой зал, пронизанный лучами нездешнего света, они увидели меж темных колонн — Зверя, созданного из огня и алмаза. От него исходила сила, и Дик задохнулся восхищенно — прежде он никогда не чувствовал левиафана в межпространстве. И когда поток силы, исходящий от дивного создания Божия, погасил сознание мальчика, наношлем запустил программу пробуждения.

Дик пришел в себя под восхищенную ругань капитана — мокрый и дрожащий, как всегда после прыжка, до предела выжатый. Он повернул голову, нашел губами трубку и отхлебнул кисло-сладкого, терпкого энерджиста.

— Красавец, — вздохнул капитан Хару. — Ах, жалость какая…

Дик посмотрел теперь на экран — и увидел…

Он уже не раз их видел и знал, что они прекрасны даже вдалеке, но этот был каким-то особенным.

— Светимость раза в полтора больше обычной, — сказал Джез себе под нос.

— А шлейфа нет, — добавил капитан. — Послушай, Болтон: он стоит! Святым Патриком клянусь: стоит на месте!

Обычно левиафан похож на здоровенную комету. Он постоянно светится, потому что попадающие в него частицы все время аннигилируют с античастицами, и «голова» левиафана кажется сотканной из блесток — это называется «корона». А «хвост» — это увлекаемые притяжением левиафана сгустки пыли и газа — они тоже то и дело аннигилируют с античастицами, вырвавшимися за пределы «короны», и мерцающее облако тянется за левиафаном как многокилометровый шлейф.

А этот левиафан и вправду был особенным. Шлейф отсутствовал, зато сверкающее «тело» окружал широким двойным кольцом радужный венец, какой бывает вокруг солнца в морозный день Круги его не были концентрическими, они скорее походил на сложенную вдвое восьмерку…

— Это нечто особенное, — сказал Майлз. — Поглядите: он словно постоянно выворачивается наружу у полюсов, причем дважды.

— Нет, но чего он тут торчит? — в изумлении проговорил Джез. — В двух шагах звезда, причем будь здоров звезда, плотность что надо. Он должен от нее свистеть аж пыль столбом. А вот не свистит.

— Может, лорд Августин знает, в чем дело? — предположил Дик.

— А позовем его сюда! — капитан повернулся в кресле и одобрительно хлопнул мальчика по плечу. — Всяко ему будет интересно посмотреть.

Недолго думая, он вызвал лорда Августина через сантор.

— Сэр, хотите посмотреть на левиафана, которого сроду еще не видали?

— Сэр, я сроду не видал еще ни одного иначе как на снимках, — раздался голос лорда Гуса из динамика.

— Такого вы и на снимках не видели, я ручаюсь.

— Иду.

Надо отдать лорду Гусу должное — он был меньше чем через минуту.

— Вот здесь, — капитан ткнул в экран. Изображение левиафана было с ноготь, но лорд Гус оценил.

— Можно увеличить? — спросил он.

— Можно, — капитан дал тысячекратное увеличение. Изображение сделалось большим и несколько расплывчатым.

— Уникально, — покачал головой лорд Гус. — Насколько я понимаю, статичное положение нехарактерно для блуждающих скоплений антиматерии в этой части Вселенной, вблизи от объектов большой массы… Возможно, наблюдение за этим скоплением позволит пролить свет на некоторые вопросы, до сих пор не разрешенные никем — например, где зарождаются эти скопления… Кое-кто высказывал версии о происхождении левиафанов из звезд, которые якобы схлопываются в черные дыры… Этакий замшелый бред! Но теперь — то у нас есть чем утереть им нос, сэр! Нельзя ли мне скопировать данные корабельного сантора?

— Конечно, конечно, — капитан заметно погрустнел, и Дик знал, почему.

— А подойти к нему поближе и сделать кое-какие замеры? — лорд Августин даже дыхание затаил, ожидая ответа.

— Вот это вряд ли, — с тяжеленным вздохом ответил капитан Хару.

— Да почему же?

— Потому, сэр, что это потребует отклонения от курса и займет не меньше трех суток. А мы и так потеряли неделю из-за гемов.

— Э-э-э… — сказал лорд Августин. — А если Констанс согласится?

Дик приподнялся на локте и посмотрел на капитана, потом на лорда Гуса, потом опять на капитана. Лорд Гус, похоже, не понимал, что делает с мастером Хару. Спросить у него — можно ли подрулить к левиафану — это все равно что спрашивать у смертельно изголодавшегося человека, можно ли подрулить поближе к блюду с жарким и сделать там несколько замеров.

— Если согласится, тогда и будем говорить, — буркнул капитан Хару.

— Насколько я понимаю, расчет нового курса начнется сейчас? — лорд Августин аж слегка задыхался.

— Правильно понимаете, — сказал капитан.

— Тогда нужно как можно быстрее договориться с Констанс, пока вы еще не начали?

— Угу, — мрачно сказал капитан.

— Так я побежал! — и лорд Августин испарился. На свой лад он разделял любовь капитана к «блуждающим скоплениям антиматерии», и в этой сфере действовал и решал быстро — не то что в остальных.

— Дик, ты свободен, — сказал капитан. — Иди отдыхать. Майлз, я тебя прошу задержаться пока лорд Гус вернется. А то он другой раз как начнет сыпать учеными словечками — так все равно что на ханьском разговаривает… А я дураком себя чувствую, мне неловко…

* * *

— Это не опасно? — спросила Констанс.

Она выбрала Дика мишенью этих расспросов, потому что Дик почти совсем не умел врать. То есть, когда он пытался врать, было видно напряженное, почти мучительное усилие.

— Ну, как вам сказать, миледи… Это, в общем, всегда опасно…

— Но насколько опасно? Более опасно, чем обычно?

— Не знаю, миледи. Я еще ни разу не видел стоячего левиафана. Никто из нас не видел.

Констанс кусала губы. Она уже немного сожалела о том, что позволила капитану охоту. Когда она вошла в рубку и увидела это диво на экране, а потом — поникшие плечи капитана, раздавленного сознанием того, что придется пройти мимо добычи и смириться с репутацией неудачника, старика, который вышел в тираж, покориться судьбе и отойти от тайны, даже не прикоснувшись…

Тогда ей казалось, что охоту стоило разрешить хотя бы ради того, чтобы увидеть, как этот крепкий человек оживает на глазах, распрямляется, словно в его жилы влили новую кровь. Сейчас она сомневалась в этом.

Ощущала ли азарт она сама? Да, несомненно. И именно поэтому не хотела доверять азарту. Внутренний голос нашептывал ей, что она еще ни разу в жизни не видела — и если не сейчас, то вообще никогда не увидит! — того, на чем зиждется доминион Мак-Интайр: охоту на левиафанов. Но — теперь, на неподготовленном корабле с неполной командой? Она высказала свои сомнения Дику — именно ему, потому что он, кажется, меньше всего был заражен всеобщим энтузиазмом. А еще потому, что он плохо умел врать.

— Понимаете, миледи, это всегда безнеопасно… — сказал юноша.

— Небезопасно, — поправила она. — Если в слове два отрицания, то «не» идет первым: небезопасно, небессмысленно, небесспорно…

Дик старательно вывел это стилом на сенсорной панели терминала и нажал «ввод». Потом продолжил:

— Конечно, лучше загонять левиафана с полной командой на трех вельботах. Чтобы люди были на всех трех силовых установках и батареи менялись вовремя… Но левиафан — тварь глупая, а лорд Августин считает, что и вовсе неразумная. Поэтому может статься, что нам повезет и мы загоним его быстро, так что даже он не успеет ни разу плюнуть. А если и успеет, то батареи выдержат.

— А если он успеет… как это вы называете — плюнуть? — во второй раз.

— Тогда мы просто уйдем. А он не будет преследовать — они никогда не преследуют. Капитан — очень хороший драйвер, миледи, и Джез тоже.

— Ладно, займемся развитием речи, — вздохнула Констанс.

У Дика были сложности в основном не с письменным, а с разговорным гэльским, поэтому она старалась побольше с ним говорить.

— Что ты считаешь сейчас?

— «Апологию Сократа», — сказал Дик. — Правда, медленно очень идет, потому что у меня мало времени. Но я все равно стараюсь читать везде, где есть время, и визор у меня всегда с собой.

«Мало времени» — еще одна головная боль, — подумала Констанс. Капитан Хару погорячился, отстраняя Мориту от обязанностей повара и бортмеха — конечно, большую долю работы бортмеханика могли исполнять рабочие гемы, но все равно кто-то должен был показать им, что и как, и время от времени проверять. Это делали Вальдер и Дик, но теперь Вальдер готовил вельботы, снова и снова перепроверяя их исправность и регулируя все системы — от двигателей до батарей силового поля.

— Я поговорю с капитаном, — сказала она. — Дик, если ты хочешь отдохнуть… почитать… У нас есть еще двадцать минут, отведенных на урок — оставайся здесь просто так. Я не хочу мучить тебя разговорами о Сократе.

— Спасибо, миледи, — Дик с готовностью надвинул визор на глаза и откинулся на стену.

* * *

Левиафан был так прекрасен, что дух захватывало. Наверное, подумала Констанс, Иезекииль видел нечто подобное — во всяком случае, чтобы описать движения в «короне» левиафана, она не находила слов, кроме слов Пророка: «Вид колес и устроение их — как вид топаза, и подобие у всех четырех одно; и по виду их и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе. Когда они шли, шли на четыре свои стороны; во время шествия не оборачивались». Действительно, казалось, что обе «короны», и внутренняя, и внешняя, движутся, непрерывно расширяясь и сверкая — и вместе с тем они оставались на месте.

Левиафан был огромен, сейчас он занимал почти половину кругового экрана. С трудом верилось, что столь огромное создание можно загнать в пространство между силовыми мачтами корабля, а тем паче — в «бутылку», кокон силового поля. Сейчас «Паломник» описывал широкие круги в отдалении — чтобы Гус мог вдоволь наделать снимков и замеров. Два вельбота были готовы к охоте, на первом шли Аникст и Болтон, на втором — капитан Хару и Майлз. Сейчас все находились в рубке — а еще там были Констанс и Гус, и через минуту вошел Дик, хмурый от того, что его не берут на охоту.

— Любуетесь нашим красавцем, миледи? — спросил капитан. — Любуйтесь сейчас. Еще часика два — и им уже не полюбуешься.

Дик поставил в зажимы поднос с подогретым сакэ и семью чашечками. Разлил напиток и шагнул чуть в сторону, чтобы каждый мог спокойно взять свою долю.

Первым чашку взял капитан, и протянул ее Констанс, вторую он дал Гусу, за ним чашки разобрали остальные охотники. Дик взял свою последним.

— Ну, попросим Божьей помощи в нашем деле, — сказал капитан. — Майлз, начинай: у тебя память лучше моей.

— Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? — начал шеэд. — Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его? Будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?

Майлз умолк и кивнул капитану Хару. Тот продолжил:

— Сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы? Станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих? будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами?

Он кивнул Джезу, передавая ему речь — весь этот отрывок из книги Иова команда знала наизусть.

— Можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою? Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь, — Болтон широко улыбнулся: сколько раз он произносил эти слова перед тем, как выйти на левиафана? — Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его?

— Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем? — Аникст тоже улыбнулся, когда речь перешла к нему. — Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему? под всем небом все Мое.

— Не умолчу о членах его, о силе и красивой соразмерности их, — проговорил Дик, прикрыв глаза. — Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет к двойным челюстям его? Кто может отворить двери лица его? круг зубов его — ужас; крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твердою печатью. Один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются.

Он приподнял чашку и кивнул опять Майлзу.

— От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари; из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры; из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево. Дочь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву. Булава считается у него за соломину; свисту дротика он смеется. Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости.

— Господи, это Твой зверь, — сказал капитан тихо. — Отдай его нам, не ради нашей славы, но ради славы имени Твоего. Или прими нас к Себе и прости нам наши грехи через Христа, Господа нашего. Отче наш… — на этот раз Констанс и Гус присоединились к молитве команды.

После слова «Аминь» все левиафаннеры осушили чашки — без традиционного «гамбэй».

— Ну что, малый, — сказал капитан, обращаясь к Дику. — Пока я не вернусь, ты хозяин на корабле. Проверь готовность на нижней палубе.

— Да, сэр, — Дик опустил на глаза визор, а к губам — микрофон. — Нижняя палуба, проверка готовности.

— Четвертый трюм готов, сэр, — отозвался голос одного из гемов — Констанс так и не научилась по голосам отличать троих из них, только Том говорил уже с какими-то старческими обертонами.

— Первая силовая установка готова, — вот это был уже он, Том.

— Вторая силовая установка готова, — Остин? Актеон?

Обычно силовыми установками корабля командовал Вальдер, но, поскольку он летел на охоту, то на скорую руку натаскали гемов. Капитан уверил Констанс, что ничего сложного здесь нет: ребята должны будут включить силовое поле по команде Дика и активировать «бутылку» в четвертом трюме.

Дик повернулся к капитану и поднял большой палец.

— Ну, мы идем. Действуй, малый, привыкай командовать на мостике. И не дуйся, в твоем возрасте меня только за пивом гоняли.

Он покинул рубку первым. Прощаться было не принято.

— Рикард, — сказал Майлз. — Пусть с тобой будет удача.

— Пусть с вами будет со всеми, она вам нужнее, — улыбнулся мальчик.

— Удача к нам уже пришла, — Джез хлопнул его по плечу. — Теперь все решит мастерство. Не огорчайся, малыш, в следующий раз обязательно возьмем и тебя.

Он склонился к самому лицу Дика и прошептал:

— По секрету: сегодня кэп идет на вельботе в последний раз. Все мы когда-нибудь выйдем в последний раз. Давай пять, — последние слова он произнес громко.

Дик протянул руку и Джез пожал ее, а потом вышел следом за капитаном и Майлзом.

— Двигатель не включай, — сказал Вальдер. — Не суйся туда, лежи в дрейфе. И еще… Я, в общем, вел себя как скотина и был неправ.

Дверь мостика закрылась за его широкой спиной, Дик вздохнул и развернулся к консоли управления.

— Когда они отчалят, Дик? — спросила Констанс.

— Минут через десять.

— Хотел бы я знать, чем вызвана эта странная флуктуация гравитационного поля вокруг него, — прищурился в экран Августин. — У меня есть две версии, и обе они требуют экспериментальной проверки — но это может выясниться в ходе охоты… — и Гус снова пустился в рассуждения, которых Констанс не могла понять.

На экране показались два вельбота — маленьких, почти ничтожных по сравнению с переливчатым «телом» левиафана. Какое-то время они шли параллельным курсом, потом развернулись — и начали облетать «звездного зверя» с двух сторон. Секунда, другая, третья — и вот они, похоже, потеряли друг друга из виду. Во всяком случае, Дик сказал в микрофон:

— Вижу вас, первый-второй.

— Дик, а я могу слышать переговоры? — тихо спросила она. Дик, не отрываясь от экрана, выдвинул ящичек под консолью, достал оттуда обруч, не глядя, протянул ей и задвинул ящичек обратно.

Констанс надела обруч, вложила в ухо «ракушку» и услышала переговоры вельботов.

— Первый, бери градусов десять в надир, начнем оттуда.

— Есть. Десять градусов в надир, выхожу в точку, жду сигнала.

Вельботы пропали из виду, скрытые перламутровой кисеей какого-то там поля, о котором она ничего не знала, лишь видела, что оно захватывающе красиво. Сполохи всех цветов радуги пробегали по поверхности этой сферы; незаметно для глаза изумрудный перетекал в карминный и в глубокий фиалковый.

— Вышел в точку, — сказал в наушнике голос Джезекии Болтона.

— Что они делают? — тихо спросила Констанс. Микрофон она не активировала, но голос понизила рефлекторно.

— Сейчас они пальнут по левиафану из импульсной пушки, гравизарядом, — объяснил Дик, отведя микрофон в сторону. — Он начнет дрейфовать в обратную сторону, потому что не любит гравитации. А мы активируем силовое поле и заэкранируем собственную силу тяжести — он будет нас видеть как туннель в пространстве и рванет сюда… И тогда мы включим силовую воронку…

— Вышел в точку, — отозвался Джезу Майлз.

— Простите, леди, — шепнул Дик и сказал в микрофон: — Борт готов.

— Пали! — скомандовал капитан Хару.

По «мантии» левиафана прошел огненный смерч, «антизверь» стал похож на маленькую злую звезду…

— Ошибка, — голос Майлза звучал так же спокойно и ровно, как если бы шеэд находился не за рулем вельбота, а в кают-компании «Паломника».

— Борт, силовые на полную! — крикнул капитан Хару.

— Силовые экраны на сорок процентов, — Дик переключил на консоли какие-то рычаги, и через миг на концах мачт запылали ощетинившиеся разрядами огоньки: «подкова» силовой установки заковала корабль в поле. — Что случилось, сэр?

— Я сказал на полную, Суна! — рыкнул капитан. — Черт бы тебя подрал — их двое!

— Симатта! — процедил сквозь зубы Дик, глядя, как огненная мантия левиафана истончается и вытягивается в «шлейф»…

…В два шлейфа.

«Мантия» распалась по причудливой линии — сцепившись «коронами», два левиафана сейчас походили на символ «инь-ян», вертящийся во всех трех плоскостях.

— О, Боже! — Гус попытался вскочить, но страховочные ремни не пустили. — Так вот почему поле было такой странной конфигурации! Их там было два — это феноменально! Они делятся — но в каких случаях? Когда давление нашего пространства превышает некий предел или… — Гус умолк как раз когда Констанс уже собралась было осадить его, и, открыв свой терминал, погрузился в какие-то вычисления.

— Силовые экраны на пятьдесят процентов! — скомандовал Дик. Теперь по линиям напряжения силового поля пробегали такие же сполохи, как до того — по мантии сдвоенного левиафана.

— Экраны на полную, Суна! Шкуру спущу!

— Хай, — коротко ответил Дик, переключившись на внешнюю связь, затем отдал команду по борту: — Силовые экраны на сто процентов! Запуск основного двигателя: всем пристегнуться или лечь на пол. Пошел отсчет. Десять. Девять. Восемь. Семь…

Левиафаны расцепились и, вытянувшись двумя диковинными веретенами, устремились друг от друга в разные стороны. Сквозь мерцание силового поля корабля Констанс разглядела один из вельботов, уходящий из-под шлейфа.

— Шесть… пять… четыре…

От левиафана отделилось нечто вроде перистого облака и скользнуло в направлении вельбота. На мгновение суденышко охватил ореол белого огня, Констанс вскрикнула, но Дик остался совершенно спокоен и завершил отсчет:

— Три. Два. Один!

Он повернул какой-то ключ и Констанс почувствовала, как ее вжимает в кресло. Две секунды — и в ее глазах потемнело, но слух ей пока не изменил: из наушника донеслось сначала голосом Майлза:

— Батареи сгорели, замена.

А потом голосом Вальдера:

— Дик, я тебя придушу! Выключи двигатель,…! — последнего слова Констанс толком не разобрала.

— Дик, что ты делаешь? — спросила Констанс. В глазах у нее прояснилось и теперь она видела оба вельбота, старающихся проложить путь к кораблю так, чтобы не оказаться между двумя шлейфами левиафанов, теперь переплетенными сложной спиралью, похожей на модель молекулы ДНК.

Еще один выброс — и снова вельбот превратился в белую шаровую молнию.

— Батареи сгорели, замена, — Джез произнес это почти так же спокойно как Майлз, и тут же его вельбот получил второй «плевок». — Ах ты сука. Замена.

Насколько могла понять Констанс, об охоте никто уже не думал — следовало спасаться бегством. Дик подтвердил:

— Миледи, если левиафан плюнет в вельбот Джеза, вельбот аннигилирует, и тогда погибнут все они. Я попробую пройти между шлейфами и прикрою их бортом корабля. Наши батареи больше, они выдержат не один плевок…

— Суна, немедленно назад! — поддержал Вальдера капитан. — Ты кем рискуешь, паршивец?

— Простите, сэр!

Новая белая вспышка показала, что теперь вельбот капитана беззащитен — треьео комплекта батарей на борту не было. Второй тоже принял на себя «плевок» и остался без силового щита.

— Молитесь, миледи, — прошептал Дик. — И вы, милорд. Я вас очень прошу…

— Малыш, не надо… — как-то беспомощно сказал капитан. — Миледи, остановите его! Нельзя рисковать всеми вами ради нас, нельзя!

Но он не видел того, что видела Констанс и того, что видел Дик: развернувшись внутри своих гаснущих шлейфов, левиафаны пошли в обратную сторону, удваивая за собой смертельную спираль. Они словно бы искали своих незадачливых противников.

— Если бы я не знал, что они ни в коей мере не разумны, я бы сказал, что они нападают! — воскликнул лорд Августин.

— Что будет, если у тебя получится? — спросила Констанс.

— Их раскидает силовым полем и вельботы смогут уйти. Они не преследуют.

— А если не получится?

— Мы все погибнем. Но это только если у нас откажут все батареи. Мы можем выдержать лобовое столкновение с левиафаном… ну, вроде бы должны… А с двумя — нет. Никто и никогда еще не видел, чтобы их было двое в одном месте…

«А может, видел — но уже не сможет рассказать».

— Продолжай, Дик. Считай, что это мой приказ.

— Да, миледи!

Констанс не могла поднять головы — ускорение корабля было не меньше пяти G, компенсаторы снижали его до полутора, надсадно надрываясь: оно возрастало слишком быстро. Но Дик был иного мнения.

— Медленно, — прошептал он. — Симатта ё! Медленно!

* * *

Нельзя было не гордиться таким тиийю — даже зная, что твоей заслуги мало, нельзя было не гордиться.

В отличие от капитана, он был спокоен за жизни туата и инемийин на «Паломнике». Правда, Дику потом будет очень и очень трудно, но сейчас смерть ему не грозила: в панцире силового поля «Паломник» был почти неуязвим для одного левиафана, а вдвоем они не атакуют.

За себя Майлз тоже был спокоен. В конце концов, Шааррим благ, а проклятый судьбой и народом Диорран умер, погрузившись в воды баптистерия. Майлз Кристи родился чистым.

Он успел пожалеть о том, что не обсудил как следует с ка’эддом Августином этого левиафана. Они расходились во взглядах на его природу: Майлз считал, что он нарождается из инобытия, которое А-Тиарна устроил для равновесия, а ка’эдд Августин полагал, что он не нарождается и не переходит в инобытие, но находится в коллапсе от того, что попал в дискретную зону. Если бы они еще дальше отпустили мысль и речь, открыли бы, возможно, что в своем устремлении от массы к пустоте левиафаны должны стремиться друг к другу, ибо что же такое они сами, как не антимасса? А если они стремятся друг к другу, то почему бы не в пределах этого скопления звезд?

Еще плохо было, что не удастся обсудить с Диком Сократа. Майлз понимал, что крайне плохо годился на то, чтобы учить кого-то жить среди людей… То, что он полагал величайшими грехами в своей жизни, в их истории было делом почти обыденным — и вместе с тем, именно от них пришла весть о воплощении А-Тиарны. Подлинно, А-Тиарна есть Любовь — не любя туата, их невозможно принимать. Но таких как Ри’шаард, Констанс ка’эддайн и ее сын, капитан Хару — любить было легко и расставаться с ними было жаль.

Еще семь секунд — и Дик расшвыряет антизверей силовым полем корабля. Но этих секунд нет. Майлз видел, как вельбот настигает язык черноты, вспыхивающий и меняющий цвета, извивающийся хаотично, подобно струйке дыма — спонтанный выброс антиматерии, который левиафанеры непочтительно называют “плевком”.

Майлз был очень хорошим драйвером, но вельбот, который весил больше восьми тонн, маневрировал не так легко, как йитанна, малый боевой катер шедайин.

— Господи, в руки Твои… — успел сказать капитан.

* * *

На этот раз корабль “ослеп и оглох”, — экран залило белым светом, а затем он погас, умерли все приборы, мигнул и исчез свет в кабине — Констанс осталась в полной темноте.

Дик издал короткий, полный муки вопль — наверное, так кричит человек, получивший удар ножом в сердце: вскрик — и тишина. Только щелчки каких-то тумблеров говорили, что юный пилот жив, в сознании и действует, не поддаваясь отчаянию. Потом раздалось тихое жужжание и писк включающихся систем, замигало и загорелось аварийное освещение, экраны ожили, но показывали все ту же белесую мглу. Ускорение не увеличилось — Дик снова отключил основной двигатель, теперь корабль шел на одной инерции. Где-то поблизости выла сирена, и над дверью отчаянно мигала сигнальная панель со знаком “Радиационная опасность”.

— Нижняя палуба, сколько батарей сгорело?

— Девятнадцать, сэр, — сказал гем.

— Шестнадцать, — доложил другой.

— Меняйте как можно быстрее, — скомандовал Дик. — Мастер Порше, вы там?

— Делаю что могу!

— Сейчас мы вырвемся из облака и начнем торможение, — сказал Дик. — Мне нужно, чтобы вы поменяли все батареи, заняли места и пристегнулись, потому что компенсаторы ненадежны.

— Дик, — вступил в диалог до сих пор молчавший Морита. — Насколько я понял, силовые экраны приняли на себя максимальную нагрузку. Это значит, произошла аннигиляция?

— Да, — ответил мальчик.

— Я иду на нижнюю палубу менять батареи, — сказал вавилонянин. — Там нужны все руки.

— Аригато, Морита-сан.

— Мы скоро покинем аннигиляционное облако?

— Минута или две, Морита-сан.

— Ты начинаешь торможение и ложишься в дрейф? — по голосу Мориты было слышно, что он быстро бежит вниз по лестнице.

— Да.

— Бесполезно. Живых не осталось.

— Я должен убедиться в этом, Морита-сан.

“Живых не осталось”. Констанс посмотрела на Дика, но тот не отрывал взгляда от экрана и от прибора, названия которому Констанс не знала — он ориентировал корабль относительно зенита, надира, “севера” и “юга” Галактики. Тогда Констанс посмотрела на Гуса и тот, сняв очки, кивнул, отвечая на ее немой вопрос: не осталось и не могло. Или все-таки кто-то мог уцелеть? Дик, судя по разговору с Моритой, на что-то рассчитывает…

Эмоции не успевали за сознанием. В уме Констанс уже промелькнуло все, чем грозил такой поворот событий: они затеряны в дальнем пространстве, на корабле, экипаж которого погиб, и единственный, кто уцелел — это младший матрос, мальчик пятнадцати лет. И всему виной — ее безрассудство, ее податливость эмоциям… Ну, и где же они теперь, эти эмоции? Она ничего не чувствует, просто ничего — даже беспокойства за свою, Джека и Бет судьбу…

Боже мой! Джек! Как он там, в койке, пристегнутый ремнями безопасности, как он перенес нарастающее ускорение и внезапное погружение в эту жуткую темноту?

Белая мгла поредела, “Паломник” вырвался из пылающего облака, а через несколько секунд Рэй доложил Дику, что все батареи сменены, и все на нижней палубе заняли места и закрепились.

— Торможу, — сказал Дик, и Констанс ощутила, как ее повело вперед. “Паломник” сбрасывал скорость. Когда прибор показал остановку, Дик отключил основной двигатель и включил маневровые. Констанс плавно вжало в боковушку кресла.

— Дик, — спросила она. — Когда можно будет встать?

— Скоро, миледи, — ответил юноша.

Корабль теперь был повернут “головой” к месту гибели экипажа. Там угасала небольшая звезда, по форме напоминающая волчок; свет отступал от ее краев к сердцевине, и края были теперь как разлохмаченная кромка штормовой тучи. Два левиафана, разбросанные в разные стороны, разбегались по “оси волчка” — один в ее зенит, другой — в ее надир.

Капитан Хару, Майлз, Аникст, Болтон — они не могли там уцелеть, поняла Констанс. Они превратились в свет, в плазму, в раскаленный летучий газ…

— Уже можно, — сказал Дик, когда ускорение пропало. Констанс расстегнула ремни и сняла обруч коммуникатора. Голова ее слегка кружилась, и потому она не спешила встать.

Дик вынул из креплений пилотского кресла наношлем и надел.

— Идите миледи, — сказал он. — Я должен задраить за вами люк. По инструкции, мостик должен быть задраен, когда там никого нет или есть только пилот в наношлеме.

— Идем, Стаси, — Гус помог ей подняться и выйти из рубки, хотя его самого слегка пошатывало. Дик закрыл двери.

— Гус, ты уверен? — спросила она, идя по коридору.

— На сто процентов. Мы уцелели потому, что сработали силовые экраны.

— Значит, если хотя бы один вельбот был защищен, он мог уцелеть?

— Теоретически — да… Если был защищен… Но… Пойми, как только один из вельботов аннигилировал, там как бы образовалась звезда. Несколько тонн вещества превратились в чистую энергию… Формулу учат в школе, можешь подсчитать сама. Батареи, даже если их успели поставить, сгорели снова, и… Думаю, второй вельбот должен был просто испариться. Если Господь не сотворил чуда.

Они спустились на жилую палубу и услышали плач Джека — его действительно напугали перегрузки и погасший свет. Констанс вошла в каюту и увидела мальчика на руках у Бет — девушка уже выбралась из койки и отстегнула брата. Теперь она держала малыша на руках, прижимая к себе.

— Мама! — Джек вырвался из рук сестры и кинулся к леди Констанс. Бет поднялась.

— Нас больше не будет кидать туда-сюда? — спросила она. — Охота закончилась?

— Да, — ответила Констанс.

— Они поймали кого-нибудь?

— Нет, — сказала Констанс, и в этот момент к ней подступила скорбь. — Они погибли, Бет.

— Что? — переспросила девочка.

— Они все погибли. Все, кто вышел на лов. Капитан Хару, Джезекия, Майлз, мастер Аникст…

— Как? — спросила Бет. Скорее ошеломленное междометие, чем вопрос, но Гус понял его буквально.

— Это какой-то странный феномен, над которым я еще должен много подумать, — сказал он. — Но в стасисе находилось не одно, а два блуждающих скопления антиматерии, и вельботы физически не могли заэкранироваться от атак спонтанными выбросами с двух сторон. Когда один из вельботов аннигилировал, произошел огромный выброс энергии — фактически мы оказались в эпицентре маленького Большого Взрыва. Второй вельбот тоже наверняка погиб в этом огне. Когда погас свет — это наши силовые экраны приняли на себя поток энергии, сопоставимый со взрывом сотни литиевых бомб.

— Мама, — ахнула Бет. — И что же с нами будет?

— Хороший вопрос, — раздался голос сзади. В каюту вошел Морита. — Что же с нами будет теперь, когда весь экипаж героически полег, а на борту есть только два человека, худо-бедно понимающие в астронавигации: мальчик, который слишком молод даже для звания цехового подмастерья, и ваш покорный слуга?

— А вы что-то понимаете в астронавигации? — спросил Гус.

— Представьте себе, да. Строго говоря, я пилот.

— Почему же вы молчали раньше?

— А что бы это мне дало? Я под профессиональным запретом в силу того, что некогда работал для Рива. Властям наплевать, что я ни разу не участвовал в военных действиях против Империи, ни в каком качестве. А место на борту мне было нужно. Маленький блеф, нужда в котором, с учетом обстоятельств, отпала.

Констанс ничего не сказала на это. Она взяла из шкафчика Писание и только тогда ответила Морите:

— Мы сейчас пойдем и помолимся о четырех душах, отошедших к Создателю. Вы можете присоединиться к нам или остаться где хотите. Бет, позови Рэя и семью Аквиласов.

— А кстати, где Дик? — спросил Моро. — Он тоже присоединится к вашей молитве — или занят более важными делами?

— Он в рубке.

Словно в ответ на ее слова загудел лифт.

— Уже нет, — заключил Моро.

* * *

Дик натянул сапоги и проверил герметичность стыка. Он не хотел жечь лишние батареи — тем более что не смог бы заменить их в одиночку, если что — и собирался включить силовой экран только в крайнем случае. Поэтому надевал скафандр.

— Я скоро вернусь, Динго, — сказал он. — Честное слово, вернусь.

Кос потерся о его ноги — точнее, о его бедра — и, привстав на задние лапы, просительно заглянул в глаза. А потом наершил шерсть, прижал уши и зарычал так, что Дик сразу понял, кто спускается по аварийной лестнице.

— Сидеть, Динго, — он взял зверя за ошейник, посадил задом на пол и, присев на колено, обхватил обоими руками за плечи. — Сидеть, хороший кос!

Морита открыл дверь и шагнул в палубный коридор. Дальше двери он пройти не решился — чтобы в случае чего быстро захлопнуть ее за собой. Но оперся на косяк с самым непринужденным видом и спросил:

— Что ты рассчитываешь там найти?

Дик не ответил.

— Трупы? — продолжал Моро. — Ты ведь наверняка сканировал пространство. Живых нет.

— Откуда вы знаете?

— Мне, видишь ли, приходилось. Я пилот. Умолчал об этом, когда нанимался.

— Это неважно, — сказал Дик. — Я не могу… — он замолчал, не в силах сформулировать, что же именно он не может. Это сделал за него Моро.

— Не можешь улететь отсюда, не сделав все, что в твоих силах? Воскресить их не в твоих силах, малыш. Даже собрать всю металлическую испарину, в которую превратился вельбот — не в твоих силах. А кстати, ты вообще можешь уйти отсюда? Проложить курс и пройти по нему до следующего сектора?

— Об этом я подумаю завтра, — сказал Дик.

— Господа доминаторы, Бет и гемы собрались в часовне для молитвы. Не желаешь ли присоединиться к ним?

— Передайте им — пусть молятся о том, чтобы я благополучно отыскал уцелевший вельбот.

— Ты сам знаешь, что уцелевших нет. Ты знаешь это лучше меня.

— Мастер Морита, я не могу взять Динго с собой — мне придется отпустить его. Если вы не уйдете сейчас, он может вам навредить.

Моро пожал плечами, вышел из коридора и закрыл за собой дверь. Дик отпустил коса, который все время разговора утробно рычал и топорщил шерсть. Динго немного успокоился.

— Рэй придет за тобой, — сказал ему Дик. — Отдыхай.

Он надел перчатки и плотно их пригнал, проверил стыки, надел шлем. Динго не последовал за ним к переходнику, где искусственная гравитация заканчивалась — он лег возле боксов со скафандрами и прикрыл глаза. Дик подпрыгнул к люку переходника, открыл его и втянул себя внутрь.

Он испытывал не столько скорбь — после той, первой и самой страшной потери сама способность скорбеть у него как будто притупилась — сколько горькую и глухую досаду. Он никогда прежде не сетовал на Бога за погибель своей семьи и родины — смерть невинных в ходе войны всегда и во все времена была делом обычным; тем паче смерть восставших, мучеников свободы. Но гибель экипажа «Паломника» была не мученичеством, а чем-то более страшным в глазах Дика — нелепостью; и, бросая свой вельбот вниз, в завихрения белого звездного тумана, он вопрошал небеса: почему? Как так могло случиться, что весь экипаж, и его самого, охватило это охотничье безумие? Да и не только экипаж — леди Констанс, такую рассудительную и умеренную! Никогда раньше капитан Хару не решился бы атаковать левиафана двумя вельботами с неполным экипажем на каждом — почему, почему, Господи, Ты позволил ему теперь лишиться прежней осторожности? Говорят, что кого Бог желает покарать — того лишает разума — но чем перед Богом провинились эти четверо?

Он не думал сейчас о себе и о той сумасшедшей ответственности, что свалилась на его плечи — он избегал ее подсознательно. Моро был прав: Дик, сканируя пространство в наношлеме, на одном пилотском чувстве, не уловил ничего, ни единого промелька движения, которое можно было бы хоть с натяжкой называть осмысленным. Затихала, дрожа, рябь в темном озере — то остывало облако новорожденной материи, образованной из аннигилировавшего вельбота. Где-то в отдалении угасал шорох драконьих кожистых животов по камням — левиафаны покидали сектор Паруса. И все, и ничего больше, если не считать собственного тихого дыхания — внутренних ритмов «Паломника».

Вельбот погрузился в белую кипень, прозвучал зуммер, сигналящий о повышенном уровне радиации — львиная доля энергии выбросилась в пространство излучением, но какие-то миллионные доли секунды в месте взрыва энергии были слишком много — и почти одновременно с аннигиляцией пошел новый синтез. Если бы на вельботах были полные команды, батареи заменили бы в считанные секунды, а от «плевков» отстреливались из нескольких силовых установок, и даже если бы аннигилировал один вельбот, второй уцелел бы, потому что вовремя сменил бы батареи… Дик попытался выцедить из себя досаду протяжным стоном — все равно его никто не слышал — но это было как выпить воды в жару: минута-другая — и язык снова сухой.

Он кинул взгляд на часы — с начала охоты не прошло и часа. Час назад его друзья жили.

В Синдэне Дик научился не оплакивать чужие смерти — ведь что есть смерть для христианина, как не рождение в новую и вечную жизнь? А кто же плачет в чужой день рождения? Он был согласен с Федоном: теряя друзей, мы оплакиваем собственное лишение — а не их гибель; признавать это — только честно. И сейчас Дик тосковал о несбывшемся: о примирении с Вальдером, о новых шутках и песнях Джеза, о разговорах и поединках с Майлзом, об уроках навигации у капитана Хару…

Он отправился в полет, не рассчитывая кого-то найти и спасти — да и кого можно было бы найти в этой каше? Ни один сигнал не пробился бы сквозь визги помех, которыми облако полнилось от края до края, ничего не дало бы сканирование ни в одном диапазоне — сенсоры сходили с ума… Он отправился только лишь бы что-то делать, Моро и тут был прав, и это добавляло досады. Мысли о собственной участи пришли к нему лишь тогда, когда он вывел вельбот из облака и положил на курс к «Паломнику» — увидев громаду корабля, висящую между звезд и протянувшую вперед силовые мачты — словно руки в тоске по ушедшим — он вдруг понял: теперь судьба корабля и всех, кто на нем — зависит от него, Дика Суны.

Он это понял и у него серьезно подвело живот.

— Господи, не оставляй меня, — прошептал он. — Пожалуйста! Я же один не справлюсь!

Глава 7 Капитан Суна

Дик обработал скафандр в шлюзе горячим паром под сильным давлением и поставил на обработку вельбот. Одежда его все еще лежала на полу, брошенная кучей, но Динго уже ушел — видно, за ним приходил Рэй.

Дик оделся и пошел к лифту — нужно было собрать всех, и… и что?

Он подумал и решил поступить немного иначе.

В капитанской каюте царил типичный холостяцкий беспорядок — капитан Хару следил за тем, чтобы все вещи были на своих местах, но не волновался из-за несвежих простыней или пятен на одежде. Раньше за этим следила мистресс Хару, потом Дик, поэтому он знал, где что лежит. Он пересек каюту, открыл дверцу шкафа, в заднюю стену которого был вделан сейф, открывающийся кодовым ключом корабля. Этот ключ капитан оставил Дику, улетая — для удобства он был сделан в форме перстня. Капитан носил его на среднем пальце, но Дик мог носить только на большом. Кроме того, сейф открылся бы не каждому — а только действительному члену экипажа. Когда юноша приложил ключ к замку, засветилась панель сканера — нужно было идентифицировать отпечаток ладони. Зеленоватый лучик пробежал по панели, согрев его руку — а потом дверь сейфа отъехала в сторону.

На верхней полке были сложены деньги — что-то около пяти тысяч имперских драхм — кассеты к оружию и патроны временной памяти для сантора. Нижнее отделение занимал легкий пехотный полудоспех — шлем, кираса, сочлененные щитки, прикрывающие бедра, наручи и ранцевый энергоблок. Рядом висело оружие — плазменный разрядник в кобуре и пулевик в простой кожаной петле, старинная и надежная револьверная машинка системы Эрнандеса, не сходящая с вооружения уже более ста лет. Дик взял ее, проверил, заряжена ли — барабанная кассета оказалась забита до отказа, и энергоблок в рукоятке тоже имел полный заряд, — и сунул сзади за пояс, выпустив куртку из штанов так, чтобы болталась свободно, прикрывая оружие. Потом юноша отыскал среди дисков памяти те, что капитан показывал ему когда-то, взял их и закрыл дверь, снова заперев замок.

Теперь не хотелось показываться лахудрой перед миледи. Дик заглянул в туалет и в душевую — умыться и заново перевязать волосы. На висках уже отросла густая щетинка — Дик взял немного геля и бритву, растер пену у висков и за ушами и тщательно выбрил эти места. Теперь можно было и показаться на люди.

Все ждали его в кают-компании. Под одной из стенок сидели четверо гемов, под другой — леди Констанс, лорд Гус, Джек, Динго и Рэй. Железная рука боевого морлока сжимала ошейник коса. Морита занимал угол под дверью, в отдалении и от тех, и от других, на максимальном от Динго расстоянии.

Дику ничего не осталось, как занять другой свободный угол, между гемами и семьей доминатрикс.

— Ну, наконец-то, — сказала Бет. — Мы уже заждались тебя все.

Джек плакал.

— Дик! — крикнул он, вырвался из рук матери и, пробежав через всю кают-компанию, сел перед юношей, заглядывая ему в глаза. — А Бет сказала, что капитан больше не придет, потому что умер. А мама сказала — это значит, что Бог забрал его на небо. Зачем Бог так сделал?

— Я не знаю, Джеки-тян, — Дик взял малыша за плечо. — Наверное, ему нужны там хорошие капитаны.

— А мама сказала, капитан теперь у нас ты.

Дик сглотнул. Живот не отпускало.

— В общем, здесь у меня завещание мастера Хару, — юноша вставил патрон в терминал.

Проектор в потолке мигнул и направил в центр комнаты сноп расходящихся лучей. Посередине его сидел в кресле капитан Хару, одетый в белое траурное кимоно.

— Сегодня 27 июля 2571 года по стандартному земному времени, — сказал он. — Я, Эдвард Донован Хару, диктую завещание на случай моей смерти. Этим завещанием отменяется действие всех прошлых завещаний. Я в здравом уме и твердой памяти, не нахожусь ни под чьим давлением и не подвергался действию наркотика. По имперским законам я — единственный собственник половинной доли корабля «Паломник», левиафаннера класса «шхуна-бриг». Детей и жены у меня нет. Второй половиной корабля владеет доминион Мак-Интайров.

Он откашлялся, и Бет не выдержала, всхлипнула.

— Свою долю в «Паломнике» и годовой добыче, все деньги, что лежат на моем счету в Имперском банке Эрин, я завещаю младшему матросу «Паломника» Ричарду Суне. Он является моим преемником во всех деловых и имущественных вопросах, касающихся судна.

Дик от удивления громко сказал «Оро!» Чего угодно он ждал — но не этого.

— Вот так, пацан, — изображение капитана улыбнулось, и Дик как тошнота усилилась. — Попробуй только теперь слинять в монастырь. От тебя будут зависеть люди. Так, что еще… Если на момент моей смерти Суна еще не будет совершеннолетним, я назначаю его опекуном Майлза Кристи, своего старшего помощника и пилота. А если Кристи будет мертв — то леди Констанс Риос-и-Риордан Мак-Интайр Ван-Вальден. Если же мой наследник погибнет вместе со мной — то корабль переходит в собственность доминиона, а деньги пусть отдадут в сиротский дом михаилитов на Мауи. Вот мои свидетели: старший клерк адвокатской конторы «Роббинс и Роббинс» мастер Комо Роббинс и станционный работник мастер Люций Декадо. Продиктовано в станционном офисе конторы «Роббинс и Роббинс».

Оба свидетеля появились в кадре и заверили действительность документа, положив руки на дорогой печатный экземпляр Евангелия. Мастер Комо Роббинс был явным сантакларцем — подвижным, улыбчивым и коричневым, как башмак. Мастер Декадо походил на станционника-докера, и чувствовал себя как-то скованно.

— Ну что ж, — когда запись закончилась, Морита первым нарушил молчание. — Согласно цеховому уставу, Дик, ты капитан — как единственный оставшийся в живых действительный член команды. А по этому завещанию — ты еще и шкипер. Ты должен решать судьбу корабля и всех, кто на нем находится — а нам остается только смиренно ждать твоего решения.

Дик посмотрел на него попристальнее — он что, смеется? Нет, вавилонянин, кажется, был вполне серьезен.

— Я уже подумал об этом, — сказал юноша. — Нужно довести корабль до ближайшего имперского порта. До Санта-Клары еще шесть скачков, до Парадизо — четыре, так что я поведу «Паломника» туда. Там вы, миледи, сядете на имперское пассажирское судно, а я попытаюсь продать левиафана.

— Ты инициирован до Парадизо? — спросил бортмех.

— Нет, мастер Морита. И до Санта-Клара тоже. Мне и так и так придется идти вслепую. Так лучше мы совершим четыре скачка, чем семь.

— Дик, — сказала миледи. — Я мало понимаю в пространственной навигации… но, если так — не попробовать ли нам вернуться на Мауи? Я торопилась. Не желая ждать регулярного имперского судна три месяца, но, раз уж так случилось, то…

— Я хотел бы этого больше всего на свете, миледи, но это слишком большой риск, — сказал юноша. — Я не проведу корабль через Пыльный Мешок. Я не такой хороший драйвер.

— А капитан Террао сказал, что ты очень хороший драйвер, — возразила Бет.

— В Пыльном Мешке мало быть хорошим драйвером, — подал голос Морита. — Позвольте мне объяснить вам, сударыня. Пыльный Мешок — газопылевое скопление, битком набитое астероидами, которые носятся между четырьмя звездами по весьма причудливым траекториям. Там нельзя просто лечь на курс и свистеть через пространство на основном двигателе под десятью G. Там нужно, непрерывно неся вахту и сканируя пространство. Но и это еще не все: вы видели, как погиб «Вальдек»? Готов биться об заклад, это случилось в момент выхода из дискретной зоны: корабль управляем с трудом, потому что несется на огромной скорости; только очень классный драйвер способен справиться с управлением. А пилот в момент выхода из дискрета — никакой драйвер. Я хорошо понимаю Дика: ему некого назначить субнавигатором. Правда… при прыжке к Пыльному Мешку эту работу мог бы сделать он — при условии, что кто-то другой выполнит обязанности пилота…

— Не нужно недомолвок, мастер Морита, — сказала леди Констанс. — Этот «кто-то другой» — не кто иной как вы.

— Да, — согласился вавилонянин. — И это разумное решение. Дик, может, ты объяснишь доминатрикс, в чем заключается опасность прыжков вслепую?

— Мы можем прыгнуть не туда, — признал Дик. — Миледи, вы должны знать это. Я собирался вам сказать…

— Но, насколько я понимаю, мастер Морита тоже не инициирован до Мауи, — вступил в разговор лорд Августин. — Так что этот риск никуда не девается.

— Он существенно снижается, — парировал вавилонянин. — Дик, сколько на твоем счету самостоятельных прыжков? Я уж молчу — вслепую, по приборам…

— Ни одного, — сказал юноша. — На вашем, наверное, гораздо больше. Но я все равно не пущу вас в рубку, мастер Морита. Я с вами не лягу.

— Почему? — спросил вавилонянин. Дик несколько мгновений колебался, потом ответил:

— Я не доверяю вам.

— Почему? — приподнял брови вавилонянин.

— Потому что вы пытались пользоваться мной, — объяснил юноша.

— Поверь, я горько сожалею об этом.

— Наверное, мастер Морита. Но от этого ничего не меняется. Я не могу доверить вам управление кораблем.

Моро хохотнул, потом посерьезнел и сказал:

— Сударыня, наверное, Дик и вы все, потрясены тем, что случилось. Я сам еще слегка не в себе. Но подумайте, рассудите трезво: вы готовы взвалить на пятнадцатилетнего мальчика ответственность, которую обычно делят между собой несколько взрослых мужчин. И если что-то пойдет не так — кого вы будете винить во всем этом?

— Собственную глупость, — сказала леди Констанс. — Кроме того, я не могу приказывать Дику. Он здесь капитан.

— Согласно этому завещанию, вы — его опекунша и владелица половины стоимости судна. Подумайте, что вы взваливаете на мальчика и что вы ему вверяете.

— Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите, мастер Морита, — сказала леди Констанс. — Более того, часть меня жаждет согласиться с вами и назначить пилотом человека взрослого и опытного. Но другая часть не соглашается с ней. И дело даже не в том, что вы показались мне нехорошим человеком — в конце концов, когда я ем хлеб, я не думаю, какой нрав был у пекаря. Но та, другая часть меня велит не доверять вам. Это может казаться безумием, но я признаю Дика настоящим капитаном «Паломника» и доверяю ему полностью.

— Пятнадцатилетний капитан!

Леди Констанс пожала плечами.

— Генрих Пятый в этом возрасте командовал войсками своего отца в Уэльсе.

— Позвольте мне внести свою лепту, — лорд Августин поднял ладонь, как на ученом диспуте, прося слова. — Мне все это время не давали покоя последние фразы, которыми вы обменялись с Майлзом. Вы назвали его животным из рода мелких грызунов, идра’аном. А потом сказали, что Вавилон уничтожит его мир. А он ответил, что победил вас… побеждает… Это такое странное время в языке шедайин, этернум, «вечное» время. То есть. Он имел в виду, конечно, экзистенциальную, эсхатологическую победу… Но вы — вполне земную.

— Помилуйте, да я сказал это в запале. Шеэд нанес мне самое сильное оскорбление, которое возможно нанести в его культуре — коснулся рукой моего лица. Хуже может быть только пощечина — она означала бы вызов на смертельный поединок. Да, я обругал его в ответ. Но неужели это достаточный повод, чтобы снова делать из меня изгоя.

— О-ямэтэ кудасай![30] — прервал его Дик, нарочно на нихонском, потому что когда он говорил на родном языке, у него почти не срывался голос, а ему не хотелось бы сейчас позорно пискнуть вместо того, чтобы грозно крикнуть. — На моем корабле не будет изгоев. Мы выберемся только если будем работать все вместе, каждый не только за себя, но и за всех остальных. У нас не будет вавилонян или гемов или имперцев, мы — одна команда! Понятно?

— Хорошо, капитан, — вавилонянин ответил «армейским» поклоном, с ударом кулаков в пол. — Я слушаюсь ваших приказаний.

— Четыре дня или пять мы проведем здесь, — сказал Дик, стараясь не замечать иронии Мориты. — Будем продолжать дрейф, и обучаться тому, что мы должны делать. Мне понадобится субнавигатор и двое вахтенных, которые будут сменяться в рубке во время движения корабля. У субнавигатора должна быть хорошая реакция и это… холоднокровность… Мастер Порше, я хочу, чтобы это были вы.

Рэй поклонился и стукнул кулаками в пол.

— Еще мне будет нужен стармех. Тома-кун, Вальдер ведь научил вас кое-чему…

— Прошу прощения, но это механическая работа, двигателя рутинное обслуживание, — старший гем поклонился так же, как и Рэй, но гораздо менее воинственно. — Боюсь, не сможем двигатель починить, если что-то случится. Извините.

— Никто из нас не сможет, — вздохнул Дик. — Я научу вас всему, что знаю сам — хотя я умею только запускать его и останавливать, а еще следить за состоянием силовых полей в рабочей камере. Но больше ничего и не нужно, если двигатель исправен. Да, еще тестировать его — но это делает сантор, тут ничего сложного нет. Главное — чтобы им постоянно кто-то занимался, вакатта, Тома-кун?

— Хай, — отозвался гем.

— Хорошо. Остина я назначаю вашим помощником и сменщиком.

Второй гем тоже поклонился.

— Актеон и Батлер будут свободным персоналом, — продолжал юноша. — Сначала они обучатся нести вахту у двигателей, потом — в рубке. В рубке мы будем сменяться все по очереди, но если создается хоть что-то похожее на нештатную ситуацию — вы тут же вызываете меня. Я все время буду иметь терминал. Теперь: мне понадобится второй пилот, на всякий случай. — Дик посмотрел на Мориту, потом перевел глаза на Бет.

— Ты правду говорила, что ты — пилот?

— Да, — ответила за нее леди Констанс. — Бет проходила тесты. Но разве она сможет вести корабль?

— Два пилота нужны для того, чтобы один вывел корабль из дискретной зоны, если с другим что-то случится, — сказал Дик.

— А что может случиться? — в голосе Бет слышался неподдельный интерес.

— Инсульт, — ответил за Дика Морита. — Профессиональное заболевание пилотов. Или так называемая «прыжковая смерть», мгновенная гибель всех нервных клеток по неизвестным причинам.

— Но ведь нас защищают силовые поля корабля, — непонимающе посмотрела на него Бет.

— Пилот действует вне этих силовых полей. Или, если хотите: этими полями защищено его тело, но что-то происходит с его сознанием — и все нервы гибнут. Метафизика всего этого меня мало интересовала, если честно. Ну что, фрей Элисабет, вы готовы так рискнуть?

— Да, — ответила Бет, подарив ему взгляд, способный воспламенить небольшую кучку сырых опилок.

— А вы, миледи — рискнете дочерью?

— Мастер Морита, не давите на нас, — сказал Дик. — Бет может еще и не справиться. Если вы пилот, то вы знаете, почему. И тогда я никуда не денусь, приду к вам за помощью. А главное, я хочу снова поручить вам системы жизнеобеспечения — потому что иначе придется опять тратить время на чье-то обучение, а времени у нас мало. А вы справляетесь лучше всех. Вернитесь к своей работе. Я освобождаю вас от обязанностей по кухне, готовить по-прежнему будет Бет, но бортмеханик нам нужен. Мне очень жаль, что я не смогу доставить вас на Санта-Клара, ведь вы подряжались работать за проезд, но я дам вам денег, и вы сможете купить себе место на корабле в Парадизо.

— Благодарю, — Морита отвесил формальный поклон. — Мне крайне лестно, что вы так высоко цените мои скромные способности… капитан. Мне крайне приятно слышать, что к моей помощи прибегнут, если все остальные опростоволосятся. Это высокая честь — быть последней из затычек в вашей дырявой бочке. Я буду выполнять свою работу так же, как и прежде, и приму положенную мне плату, — которая составит восемьсот имперских драхм, — но знайте, мастер Суна — мои услуги как пилота обойдутся вам гораздо дороже, если фрей о’Либерти покажет себя негодной к работе.

— Я благодарен вам за помощь, мастер Морита, — юноша поклонился бортмеху. — Теперь я хочу уладить еще один вопрос. Мастер Порше… Я уже сказал, что на корабле не будет изгоев — это значит, что все имеют право свободного перемещения по кораблю… Короче, мастер Порше, следите за Динго. Если он повторит свое нападение на мастера Мориту, я вынужден буду его застрелить. Сумимасэн.

Рэй вскинул голову, словно хотел что-то сказать, ноздри его раздувались, но Дик смотрел на него решительно и вместе с тем как-то кротко. И вместо гневного возражения Рэй сказал только:

— Хорошо, сэнтио-сама[31].

* * *

Следующие четыре дня прошли в таком напряжении, что Дик спал только четыре часа в сутки, и те урывал от случая к случаю. Он старался успеть везде и ничего не оставить незавершенным к тому моменту, когда корабль ляжет на обратный курс и запустит основной двигатель. Он находился вместе с Томом и Батлером в аппаратной двигательного отсека и вместе с Рэем — в рубке во время тренировочного полета, он тестировал системы, чтобы проверить результаты тестирования, проделанного гемами, он проводил своего рода «боевые учения» и в остальное время пытался узнать как можно больше о навигации. Кончилось тем, что он заснул в кресле во время «маневра», который Рэй проделывал на вспомогательном пульте.

Видимо, Рэй рассказал об этом леди Констанс, потому что на третий день после ужина она пришла в капитанскую каюту, где Дик при помощи терминала пересчитывал курс предстоящего маневра.

— Я не помешаю? — спросила она.

— Нет, миледи, что вы, — ответил юноша.

— Я хотела спросить: Рэй и семья Аквиласов — они делают успехи?

— Да, миледи. И почему принято считать гемов недоумками? Они быстро соображают и запоминают все последовательности операций с первого раза. Мне другой раз перед ними даже стыдно, потому что я с первого раза только самые простые последовательности запоминаю. Только им не хватает этого… Как сказать по-гэльски — когда человек сам за себя решает и сам делает? Initiativa на астролате.

— Точно так же: инициатива, — улыбнулась леди Констанс.

— Вот, ее не хватает. Но им и не особенно надо — я боялся за Рэя, субнавигатор должен это уметь. Но у Рэя есть инициатива. Он сказал, что десантных морлоков делали как раз такими, чтобы они могли действовать более независимо, чем пехота. У него здорово получается, но он другой раз, когда нервничает, слишком большую силу на штурвал выдает. Сначала чуть консоль не своротил. Но теперь совсем хорошо. Он уже готов к прыжку.

— А Бет? — спросила леди Констанс. Она уже знала в общих чертах о первых опытах дочери с наношлемом — от самой же Бет. Но хотелось услышать еще и оценку Дика.

— С ней тоже все хорошо. Она талантливая, миледи. Может, даже талантливее меня. У нее еще плохо получается… я не знаю, как это вам объяснить… Молчать. Нужно молчать про себя, только тогда начинаешь видеть. Я долго учился. Она начинает петь без слов, а потом умолкает. Это много у нее занимает времени, но зато она быстро учится.

— Я рада это слышать, Дик. Но если они со всем так хорошо управляются — почему бы тебе не положиться на них и не отдыхать побольше?

Дик опустил голову. Он не знал, что ответить на это. Да и не отдыхать мне нужно, подумал он, а больше заниматься навигацией.

— Дик, когда лорд Дилан ушел на войну, я почувствовала огромную ответственность, свалившуюся на меня. Мне было двадцать, я была честолюбива и рассчитывала еще на пятнадцать-двадцать беззаботных лет, которые я проведу при дворе, окруженная поклонниками, или в замке, окруженная книгами. А мне пришлось решать ежедневно десятки вопросов, которых я раньше касалась только вскользь. Овладевать экономикой, разбираться в политических интригах, в охоте на левиафанов и кораблестроительстве, в военном деле… Поначалу я тоже все пыталась делать сама, никуда не успевала, страшно уставала и проклинала свою жизнь. Потом я научилась перекладывать часть дел на надежных людей. Научилась находить тех, кто достоин доверия — и доверять. Поверь, так лучше. Во-первых, все проконтролировать невозможно. Ты ешь на ходу и спишь когда придется — так к концу рейса ты наживешь язву и будешь падать в обмороки от усталости — разве таким должен быть капитан? И ещё — подчиненных обижает тотальный контроль. Там, где царит подозрение, нет места плодотворному сотрудничеству.

— Спасибо, миледи, я понял. У Джека не начался новый приступ?

— По всем признакам, должен скоро начаться. Ох, Рики, мне бы так хотелось помочь тебе. И Гус тоже немного обижается оттого, что ты оставил его в стороне.

— Передайте лорду Гусу, что мне еще может понадобиться его помощь. В этих навигационных счислениях мне так просто не разобраться. До прыжка я еще могу просто повторить наш прошлый курс, а там я ведь должен буду проложить его самостоятельно…

— Скажи, ты не боишься патрулей Брюса?

— Думаю, они уже переменили сектор патрулирования. Надеюсь на это. Мы ведь не будем пересекать сектор Кентавра из конца в конец — два дня, и нам надо будет прыгать в сектор… — он опустил на глаза визор — видимо, с картой. — Сектор Ласточки.

— Хорошо, Дик. Я во всем буду полагаться на тебя.

«Ох, миледи, лучше не надо», — подумал юноша.

Леди Констанс ободряюще коснулась его плеча и вышла, оставив Дика наедине с картами.

Вся сложность ориентации при прыжках вслепую заключается в том, что дискретные зоны соединяют сектора пространства нелинейно. Между двумя ближайшими населенными звездными системами можно, конечно, проложить курс для полета в субсвете или пройти по гравитационным туннелям — «нитмеаннар», как говорят шедайин, но этот путь займет годы и годы. А вот путь в дискрете занимает часы и сутки субъективного времени пилота и минуты — объективного, но дискрет соединяет сектора пространства не напрямую. Так, ближайшая к Старой Земле система в дискрете — Дельта Ворона, до которой в субсвете пилить и пилить. А между ближайшей в субсвете звездой, Проксима Кентавра, и Старой Землей, вовсе нет дискретной зоны — четыре года в нитмеаннаре, и никак иначе. Впочем, шедайин там уже побывали и сказали, что там нечего ловить. Поначалу, во времена Святого Брайана, земляне прыгали в дискрет наобум лазаря, и не знали другого пути ориентироваться там, кроме как инициировать новых пилотов. Но опыт рос, данные накапливались — и следующие поколения пилотов прыгали уже не наугад: теперь было известно, как входить в дискретную зону, чтобы вынырнуть там, где ты хочешь. Пилот высокого класса мог прыгнуть в неизвестный для себя сектор пространства, если имел конфигурационную карту, оставленную предыдущим пилотом, и попасть куда нужно без инициации.

Но и это было еще не все. Окончив прыжок, следовало узнать, правильно ли ты попал. Далекие радиогалактики задавали только направление, как магнитные полюса планет задают направление на ось ее вращения. В старые времена, чтобы сориентироваться по широте и долготе, моряки пользовались секстантами и астролябиями — широту узнавали по высоте каких-то звезд над горизонтом, а долготу — по времени их восхода, что ли. Дик не помнил точно. Теперь же определяли сектор пространства тоже по звездам, но немного иначе. В каждом секторе была своя конфигурация звезд, определенной светимости и цвета. Конечно, не в силах человеческих запомнить все конфигурации, поэтому каждую новую конфигурацию свежеоткрытого сектора помещали в сантор корабля. Конфигурационные карты, «конхидзу»[32] некоторых секторов — тех, где помещались имперские флотские базы, к примеру, — считались даже военной тайной: чтобы никто, случайно выскочив в запретном секторе (а такое бывало), не мог понять, куда именно попал.

Дик знал, что ходы, которыми пронизана его хрустальная пещера, ведут в самых разных направлениях, и если он хочет попасть туда, куда нужно, то он должен ориентироваться по тому, что находится за пределами пещеры: по мерцающим разноцветным огням, проглядывающим сквозь хрустальные стены. Но эти огни нужно было отождествить с ориентирами, по которым субнавигаторы направляли корабли в пространстве — пульсарам и квазарам. Дик никогда раньше так не делал, никогда еще не прыгал вслепую — всегда висел на крепких плечах Майлза, как опоссум-детеныш на матери. Майлз осуществлял прорыв, а он, Дик, просто запоминал дорогу.

Таким образом, задача перемещения Паломника из сектора Кентавра в сектор Ласточки для Дика решалась так: намертво запомнить расположение корабля относительно трех основных ориентиров (обычно для пилотов это были ядро «нашей» Галактики, объект Лебедь А и пульсар в Крабовидной Туманности — они задавали направление на «условный зенит» и «условный восток»). Затем посмотреть по карте, как те же три ориентира будут расположены в точке выхода корабля. Если бы имело смысл объяснять что-то словами, Дик объяснил бы это так: «держаться все время так, чтобы белый свет был слева, и двигаться вверх до тех пор, пока не окажешься между белым светом и фиолетовым сверху, а зеленый будет справа и чуть впереди тебя». А потом, снова погрузив корабль в темное озеро пространства, следовало по конхидзу проверить — там ли ты выскочил. Потому что если не там — надо возвращаться по своим следам и начинать все сначала, парень. Для космопроходца — позор, хоть и не смертельно. Но это еще не все: чтобы попасть куда надо, следовало правильно рассчитать точку входа. Так что фраза «я во всем буду полагаться на тебя», сказанная леди Констанс, скорее напрягла Дика, чем ободрила его. Было бы гораздо проще жить, если бы от него зависел кто-то… не такой важный… и не такой хороший…

* * *

Сказать, что Бет было страшно — означало ничего не сказать. Ее наполняли ужасом эти зависания в слепой пустоте, которая через какое-то время наполнялась далекими звуками. Поначалу эти звуки казались какофонией, но со второго раза она стала различать ритмы и тона. Она сумела настроиться на те из них, которые Дик считал главными ориентирами, но это требовало предельного сосредоточения. О, черт — она еще мечтала петь в императорской опере! А ведь одно из главных качеств певца — способность вести свою партию в соответствии с партией оркестра, но не подчиняясь ей. Это просто очень сложная музыка, вроде этно-трэша, как «Рука Нуаду». Помнишь: партия Морриган, она поется на одиннадцать восьмых, свихнуться можно, а барабаны в это время бьют одну вторую. Так и здесь: слушай все ритмы, но следуй только тому, что будет петь Дик, в унисон ему. Это уже не тренировка.

Она вдохнула поглубже и вошла в рубку. Корабль шел на основном двигателе уже одиннадцать часов и всего двадцать минут оставалось до вхождения в дискретное пространство.

Рэй сидел за пультом субнавигатора, обе руки — на штурвальной колонке. Дик — в кресле пилота, уже в шлеме. Он кивнул Бет и слегка улыбнулся ей. Она тоже постаралась улыбнуться, села в кресло спиной к нему и взяла в руки шлем.

Бет предпочитала, надевая его, не помнить о том, что тоненькие, тоньше паутинки, нити проникают сквозь ее кожу и кости прямо в мозги. Как странно: одно и то же орудие, одна и та же технология может и подарить человеку величайшую свободу — свободу пилота в межпространстве — и величайшее рабство. Наношлемами пользовались, чтобы калечить сознание гемов, внушать им, что у них нет иной воли, кроме воли хозяина. А фем-клонов, предназначенных на заклание, при помощи наношлема вовсе лишали возможности обрести сознание. Все-таки эти вавилонские людоеды имели какие-то чувства: они не могли так спокойно прикончить существо, наделенное разумом и речью. Если бы Бет не отбили младенцем, ее бы тоже искалечили наношлемом — может, поэтому ее ужас перед пилотским приспособлением так велик.

Она сжала зубы и надела шлем на голову. Дик, видимо, что-то почувствовал: перегнулся с кресла и протянул ей руку.

— Это всегда страшно, — сказал он. — Я сам боюсь.

Бет пожала его ладонь — необычайно крепкую для мальчика его возраста. Она вспомнила, как в первый раз прикоснулась к нему, рука к руке: «Они разного цвета, ты не находишь?». А потом она сказала ему, что он похож на неумело нарисованную девушку. Но даже если его одеть в женское платье, запястья выдадут — костистые, широкие, почти мужские.

Бет поняла, что прямо сейчас, не откладывая на потом, должна сказать ему кое-что. Сейчас — потому что они вот-вот станут ближе, чем… ну да, чем любовники.

— Дик… — Рэй был здесь, но тут уж ничего не поделаешь, выставлять его никак нельзя, придется при нем. — Ты… извини меня за то. Я после этого не просила прощения, но я была такой гадиной…

— Да нет, ничего страшного, — она разжала пальцы, но Дик продолжал держать ее руку. — Я сначала здорово злился, но теперь понял: на тебя нельзя сердиться за это. Ты… игрочка? Игрунья? Как называется тот, кто представляет в видео?

— Актриса, — сказала Бет. — Точно угадал: я актриса. Заешь, я иногда сама себе не могу сказать, играю я или нет. Я не всегда понимаю, правда ли то, что я говорю.

— Сейчас будет одна только правда, — Дик чуть крепче сжал ее запястье. — В межпространстве у тебя не получится играть, не бойся. Знаешь, мы с Майлзом и капитаном всегда молились перед прыжком, — Дик отпустил руку. — Мастер Порше, когда мы войдем в межпространство, приборы ослепнут. Вы не бойтесь.

— Вы мне это уже говорили, сэнтио-сама.

Бет откинулась на кресло и начала вслед за Диком читать — Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum[33]… На словах in muliheribus[34] ей отказало зрение, а на словах Mater Dei — слух. Окончив молитву, она уже не чувствовала своего тела — и, чтобы справиться с нарастающей паникой, продолжала внутренне петь те же слова на мотив Кончини, а потом — просто мотив — без слов. Переборов страх, она позволила мелодии угаснуть — и через какое-то время услышала все то же, что и прежде. У каждой звезды, у каждой далекой галактики, пульсара или квазара — был свой ритм, свой тон. Белые гиганты звучали ясно, чисто, как кларнеты, белые карлики пронзительно частили, как скрипки у Вивальди, пульсары стучали, как барабаны, а квазары завывали каждый по-своему, как расстроенные мультивоксы. Но теперь мощнее всего звучала партия корабля — в ней была прозрачная чистота челесты и сила хорошо развитого, тренированного альта. Бет на миг растерялась — во время предыдущих тренировочных погружений, вслушиваний в космос, они лежали в дрейфе, и Бет ни разу не слышала ни «Паломника», ни Дика — она ощущала присутствие юноши скорее как зону молчания чем как отдельный голос. Это было похоже на старый анекдот про большой бас-барабан: дирижер все время требовал от него сыграть свою партию тихо — в конце концов, барабанщик сказал соседу, что на этот раз вовсе не будет играть — что дирижер на это скажет? Дирижер сказал: «Очень хорошо, только попробуйте еще тише». Так вот, прошлый раз Дик как бы «играл еще тише», а вот теперь он развернул свою партию, и вел ее безукоризненно. Это была странная, прихотливая мелодия, чем-то напоминающая «Улетай на крыльях ветра» из оперы «Принц Айгор». Бет уловила три главных компонента этой мелодии: ритм задавала высокая нота, бьющаяся монотонно и часто, как сердце птицы; тональность диктовало что-то вроде виолончели, оно было совсем близко и постоянно перекатывало пять басовых нот, как в глупой детской шарманке, и контрапунктом было что-то вроде присвиста пикколо.

Пока Бет не различила этого, она просто следовала Дику, чистому и сильному альту «Паломника». А потом ее уверенность окрепла — она смогла бы сыграть свою партию в этом адском оркестре, она уже не боялась. Альт и сопрано сливались в одном музыкальном рисунке — так, словно бы художник взял в руку одновременно красный и синий карандаши и начал рисовать, не отрывая руки от бумаги, причудливый узор.

«Пикколо» словно бы нарастало, его посвисты пришли в соответствие с мелодией «виолончели», и усиливались. Крещендо. Бет чувствовала вызов, необходимость устоять перед этой силой, не дать ей подавить мелодию «Паломника»… Как вдруг в музыку включился кто-то еще. Бет сразу отличила его бархатный баритон от массы звуков и созвучий: как и их мелодия, эта музыка была сознательной, живой. Третий человек, пилот, находился рядом с ними в межпространстве — и пока еще не настаивал на своей музыке, но ненадолго. Он словно ходил и присматривался — а потом напал. Баритон на миг заглушил альт, сбил его с ритма, словно хотел навязать дуэт, но Бет удержала мелодию, полностью сосредоточившись в ней. Она не позволяла страху овладеть собой — просто вошла в музыку и держала ее, доводя до совсем близкого логического конца.

А борьба альта и баритона продолжалась на ее фоне, и какое-то время казалось, что баритон одолевает, а альт звучит все тише, глуше… но тут что-то случилось. Баритон отступил, и альт снова вошел в ее песню, чтобы еще через два такта поставить точку.

Обессиленная, Бет упала в тишину.

Когда она открыла глаза и позвала: «Дик!» — ей никто не ответил. Она позвала снова.

— Он вроде как еще не проснулся, фрей, — отозвался морлок, сгорбившийся над консолью, — дайте ему немного времени.

Бет не могла так поступить. Сама она была еле жива, по лицу градом катился пот, и ее слегка тошнило — но она помнила схватку двух голосов в темноте и чувствовала, что Дик, а может, и все они, — в большой опасности. Девушка повернула голову — и в губы ей ткнулась трубка из пакета с энерджистом. Бет ухватила ее губами, как младенец хватает материнскую грудь, единственный источник пищи, тепла и жизни. Терпкий, кисловатый вкус энерджиста придал ей силы. Она отстегнулась от кресла, выбралась из шлема и, держась за кресло руками, перебралась к Дику.

— Фрей Элисабет! — воскликнул предостерегающе Рэй.

— На нас напали, — сказала Бет. — Дику плохо.

Ему и в самом деле было плохо. В лице — ни кровинки, даже губы посерели, дыхание редкое и какое-то судорожное, глаза закрыты и неподвижны под веками.

— Что с ним? — спросил морлок.

— Он никак не приходит в себя, — Бет сняла с Дика шлем, запоздало спохватилась что он может быть не отключен — и сердце ушло в пятки, хотя она не представляла, чем это может грозить — но, посмотрев, увидела, что все-таки отключен и вспомнила, что он отключается сам собой, если биоритмы мозга показывают что-то не то.

Лицо Суны было холодным. Бет сначала с силой потерла его щеки, потом дважды хлестнула по ним ладонью — никакой реакции. Она набрала полный рот энерджиста из трубки Дика и прыснула ему в лицо. Ничего: все равно что брызнуть в лицо мраморной статуе. Бет запаниковала.

— Кусо! — Рэй явно выругался. — Параллельным курсом идет какой-то корабль.

— Какой?

— Далеко, по сигнатуре не видно.

— Брюсы! — в ужасе выкрикнула Бет.

«Нас предали! Но кто???»

— Морита, — сквозь зубы процедил Рэй.

— Что?

— Позовите Мориту, фрей! Он хвалится, что был пилотом — значит, знает, что делать! Он сукин сын, но тут уж выбирать не приходится.

Бет выскочила из рубки и дверь за ней закрылась.

Тут силы, кажется, совсем собрались ее покинуть. Она упала на колени под стенкой коридора и заставила себя несколько раз глубоко вздохнуть. Только не упасть в обморок. Только не это.

Она удержалась в сознании и на четвереньках добралась до лифта. Там поднялась на ноги — не хватало еще приползти к Морите на карачках. Где он? Наверняка в своей каюте, в койке…

Лифт остановился на четвертой палубе и Бет вывалилась оттуда. Шатнулась, устояла и скорее бросила свое тело, чем пошла по коридору.

— Мастер Морита? — она стукнула в дверь каюты. Изнутри послышалась возня — вавилонянин отстегивался от койки. Потом дверь открылась.

Что-то он тоже бледно выглядит, подумала Бет. А может, это у меня в глазах туманится.

— Брюсы, — выдохнула она. — На нас напали… там… Дик, он…

— Ментальная атака, — Морита взял ее за плечи и усадил на свою койку. — Отдыхайте, фрей. Я сделаю все, что смогу.

Бет закрыла глаза и откинулась на стену.

* * *

Рэй слышал о таких вещах, но ни разу не видел воочию. Случалось, что пилоты атакуют друг друга в межпространстве — и если жертва погибает, то атакованный корабль оказывается заперт в локальном секторе и его можно брать на абордаж. Сейчас Рэй напряженно следил за вражеским судном, которое шло параллельным курсом, и не начинал торможения. Он слышал от Дика и других левиафаннеров, что их суденышко не уступит в скорости ни одному из имперских или вавилонских кораблей, за исключением, разве что, новейших курьерских. Значит, нужно реализовать это единственное преимущество, не сбавлять скорости. Но что если он так и не отстанет? Кто будет прыгать в Сектор Ласточки? Что им останется делать, если Дик так и не придет в себя? Довериться Морите?

Рэй увидел вавилонянина на мониторе внутрикорабельного обзора и открыл дверь. Морита мигом кинулся к юному пилоту, склонился к его лицу и провел щекой по его губам, ловя дыхание. Потом взял за руку, нащупывая пульс. Выругался. Вытащил Дика из кресла и положил на пол, несколько раз с силой и резко надавил скрещенными ладонями на грудь юноши, напротив сердца, потом зажал ему рукой нос и, прижавшись ртом ко рту, мощно выдохнул воздух ему в легкие. Да неужто так плохо? — ужаснулся Рэй.

Морита еще несколько раз проделал эту процедуру, потом сел на колени и вытер рукой лоб, покрытый испариной. Протянул руку к держателю на рукояти пилотского кресла, вытащил пакет энерджиста и высосал его чуть ли не одним глотком. Устал до такой степени — с чего бы? Или переволновался за мальчика?

— Жить будет, — сказал вавилонянин. — Насчет остального не знаю. Где они?

Рэй показал пальцем на экран одного из сканеров, где точкой мелькал вражеский корабль.

— Хорошо, не снижай скорости. Каким курсом идешь?

Рэй посмотрел в визор, на инструкцию, оставленную Диком, потом перевел взгляд на штурвальную консоль.

— Север тридцать шесть, — зенит семнадцать и две, — запад, восемьдесят одна и сорок.

— Так и держи, — Морита подхватил мальчика на руки, и Рэй заметил, что его слегка шатнуло. — О нем не беспокойся, завтра будет как новенький.

Если бы Рэй мог оторваться от консоли и проследить за Моритой, он бы убил его, увидев, какие странные эволюции он совершает. А сделал Морита вот что — вместо того, чтобы сразу отнести бесчувственного мальчика в его или капитанскую каюту, он спустился с ним сначала на третью палубу, в свою аппаратную, где был терминал с данными со всех датчиков систем жизнеобеспечения. Там Моро перевел дыхание — он сам был близок к обмороку — и напился энерджиста из припрятанного под консолью пакета. Потом ввел в терминал запрос на доступ к центральному узлу сантора. Терминал выдвинул панель сканера и Морита положил на нее ладонь Дика. Подтвердив действительность первой ступени доступа, он перевернул руку мальчика и вложил перстень в выемку для кодового ключа. И после этого ввел давно подобранный пароль…

Доводить дело до конца не было времени и сил — Морита снова подхватил мальчика на руки и перенес в его каюту, а затем позвал Бет — и вернулся на свой «пост». Ему нужно было, во-первых, доделать то, ради чего он предпринял всю эту безумную авантюру, а во-вторых, отлежаться после схватки в межпространстве. Он и сейчас держался только на одном нейростимуляторе.

* * *

Дик почувствовал чью-то руку на лбу и позвал:

— Бет…

— Нет, это я, — ответил ему голос Мориты. — Как вы себя чувствуете, капитан?

Дик раскрыл глаза. Он был в своей каюте, лежал на своей койке, на стояке была закреплена почти пустая капельница, а игла торчала в сгибе его локтя, закрепленная пластырем. Грудь болела так, словно на ребрах сплясал джигу упитанный лепрекон.

Морита сидел напротив, на койке Майлза. Выглядел он что-то неважно: лицо бледновато, под глазами круги. Дик схватил себя правой рукой за левую, нащупал перстень-ключ и вздохнул с облегчением. И тут же вспомнил все, что случилось перед тем, как он провалился в беспамятство. В одном из боковых переходов хрустальной пещеры таилась темная тварь без лица и формы. Она напала на Дика, когда он уже вывел корабль в сектор Кентавра, облепила его и принялась душить. А он не мог бежать от нее, потому что с ним была Бет — нагое, маленькое и беззащитное создание, каким был он сам, когда впервые высунул нос в это страшное место. Он должен был защитить Бет, дать ей уйти, и сделал себя твердым как сталь, как алмаз, резал тварь на части — но части снова срастались, обволакивая его. Он хотел спихнуть Бет в темное озеро — там она была бы в безопасности — но не мог: тварь оторвала его от нее, и сжала в осьминожьих объятиях. Он бы погиб, раздавленный ею, но тут спасительная мысль сама пришла в голову — и он сделал себя еще более бесформенным, нежели тварь, он превратился весь в невесомый туман и распался на тысячи частей. Это было мучительно — но тварь испугалась и отступила. Тогда он попытался собрать себя снова — и это оказалось очень нелегко… Если бы у твари хватило терпения, она могла бы подождать немного и взять его совсем беспомощным, выпить его жизнь — и то, что осталось, ускользнуло бы лучиком света из хрустальной пещеры, влилось в белый свет наверху и никогда бы не смогло вернуться.

«Ментальная атака!» — хотел сказать Дик, но пересохший рот весь слипся, и вышло только:

— М-м-м-н-н-н…

— Да, ментальная атака, — понял вавилонянин. — Очень мало приятного, я в курсе. Пей, — он распечатал пакетик с энерджистом и вставил в него трубочку.

Пока Дик пил, Морита рассказывал:

— Фрей Элисабет и леди Констанс боялись, что это Брюсы, но я думаю, это не так. Если бы это были Брюсы, если бы они знали, что леди Ван-Вальден здесь — уверяю вас, капитан, они не отстали бы так просто. Так что это было обыкновенные рейдеры. Их пилот обнаружил вас в межпространстве еще до того, как смог распознать сигнатуру корабля, и атаковал наудачу. Но, увидев, что догнать вас не удаётся, он понял, что это либо левиафаннер, либо имперский почтовый клипер. В любом случае овчинка выделки не стоила — ведь пилота убить не удалось, а в скорости мы намного их превосходим, так что погоня не имела смысла. Морлок отлично справился с управлением и сейчас ходит гордый, как индюк. Вы были без сознания четырнадцать часов, поэтому я на свой страх и риск приказал гемам следовать тому курсу, который вы проложили, а также сверился с конфигурационной картой. Мы на месте, в секторе Кентавра. Еще тридцать девять часов на этой скорости — и мы будем готовы ко входу в сектор Ласточки.

Дик испытал укол недовольства от того, что вавилонянин лазал в карты, но не мог не признать, что тот действовал совершенно правильно.

— Спасибо, Морита-сан.

— Не за что. Мы все в одной лодке и все, что я делаю — я делаю для себя.

Дик поднял глаза на капельницу.

— Это, кстати, работа Бет, — проследив его взгляд, сказал Моро. — Из-за болезни брата у нее неплохие навыки сиделки. Да, у малыша новый приступ… Но даже если бы это сделал я — это никак не отменяет моих слов. Вы мне симпатичны, капитан, посему мой душевный комфорт предполагает сохранение вашей жизни. То есть, в конечном счете я это делаю тоже для себя.

— Это странно, Морита-сан.

— Что именно?

— Что я вам симпатичен. Я ведь не любил… и не люблю вас.

— Я не имперская драхма, чтобы меня все любили. К тому же, у вас, капитан, есть все основания не любить вашего покорного слугу.

Дик скрипнул зубами — оказывается, Моро не хуже него самого умеет изводить людей формальной учтивостью, только у него это все помножено на жестокую иронию. Юноша вытащил иглу из руки и сел.

— Хотел бы я в самом деле знать, Морита-сан, чего вам нужно от меня. Нам бы тогда было легче общаться.

— Мне трудно это объяснить… — Моро жестом старого курильщика положил пальцы на губы, призадумавшись. — Попробую. Как это высокопарно ни звучит, вы для меня — в каком-то смысле олицетворение Империи. Всего того, что я ненавижу до самой глубины своей души: сверхценностей в виде религии, аскетизма, который граничит с самоистязанием, идеализма, который граничит с идиотизмом… Но вот вы передо мной — не фанатик, не мазохист и не идиот. И тем не менее, в вас есть безумие — как и в леди Констанс. Вы в своих действиях принимаете в расчет фактор, на который нельзя не только повлиять — но и достоверно убедиться в том, что он вообще действует в жизни. Более того, если он и в самом деле действует, причем таким образом, который мы видим, то безумие называть его Всеблагим, а его действия добром. Это странное извращение этического чувства, которое я не без оснований считаю заразной ментальной болезнью, червоточиной в мироздании, источником, если хочешь, мирового зла.

— Вы хотите сказать, что я — злой человек, и леди Констанс — злая женщина?

— Нет. Будь это так, я бы интересовался вашим внутренним миром не больше, чем врач — внутренним миром вируса DX-чумы. Но скажи мне, Дик: если бы кто-то ни с того ни с сего напал на ваш корабль и уничтожил всю команду — он совершил бы зло?

— Конечно, Морита-сан. Большое зло и большой грех.

— Но ведь твой Бог это самое и совершил! Ты же веришь, что все в мире происходит согласно его воле, ну так значит, это он и послал левиафана, он и отнял разум у капитана Хару, он и уничтожил вашу команду, оставив тебя один на один с этим равнодушным пространством и с этой громадной ответственностью! И после этого ты будешь продолжать верить, что он есть Любовь?

— Да, Морита-сан. Он забрал их туда, где им будет хорошо.

— Ой ли? Неужели он неспособен засунуть твоего капитана в ад за то, что тот был несдержан на язык? Или Болтона — за то, что он слишком легко смотрел на секс? Или Майлза — я уж не знаю, какие там у него дела в его шеэдском прошлом? Или Вальдера — за то, что тот был груб со всеми, а особенно с тобой? Я как-то слышал поучительную легенду о том, как Бог отправил в ад одну монахиню святой жизни за то, что она видела эротический сон и утаила это на исповеди. Велико же милосердие: вечная пытка огнем за одну невинную ложь!

— Разве лгать, выдавая себя за того, кем ты не есть — хорошо для Вавилона?

— Это безразлично Вавилону до тех пор, пока это не наносит никому реального и ощутимого вреда. А если наносит, то Вавилон судит за вред, а не за ложь.

— То есть, вы сами считаете, что причинять ближнему зло неправильно и достойно наказания по справедливости?

— Конечно. Но мы так считаем не потому, что некий высший авторитет обязывает нас так считать, а потому, что между нами есть своего рода договор, согласно которому мы обязуемся не причинять друг другу боли сверх неизбежного. Я говорил уже тебе, что позаботился о тебе для своего же блага. Каждый вавилонянин заботится в первую очередь о себе; о других — лишь постольку, поскольку их комфорт предполагает его комфорт, как это всегда бывает между друзьями и любимыми. За все свои дела отвечаю я один, и нет ничего такого, про что я мог бы сказать: «я сделал это не для себя». И наша клятва друг другу — для того, чтобы увеличить радость и уменьшить боль, и низачем больше. Есть некий предел допустимого и неизбежного зла, которое мы позволяем себе причинять друг другу — но тот, кто переходит этот предел, считается нарушителем клятвы и чужим. С ним поступают так, как найдут нужным, потому что он — вне закона.

Дик помолчал, потом спросил:

— Скажите а гемы — они входят в эту вашу клятву?

— Нет. Как бы я ни относился к генетическому рабству — а я отношусь к нему плохо — гемы не люди и не входят в клятвы людей, разве что как имущество. Я знаю, тебе противно это слышать, но мы говорим так: люди не несут ответственности перед крысами, крысы не несут ответственности перед людьми.

— А… — безо всякого выражения сказал Дик. — Я думал, допустимое зло — это вы про гемов.

— Нет. Просто на ристалище этой жизни мы нередко оказываемся противниками. Например, двое юношей соперничают из-за руки одной девушки. В клятве дома Микаге, которому принадлежала Мауи, эти двое могли чинить друг другу такое допустимое зло: выставлять противника глупцом или подлецом, интриговать против него, использовать свое служебное положение, если это возможно; а вот убийство противника считалось злом недопустимым и каралось по закону. А в доме Рива можно было вызвать соперника на поединок и зарубить его — честная дуэль считается допустимым злом, а вот убийство из-за угла — недопустимым.

— А когда дом Рива поднял мятеж против дома Кенан — какое это было зло?

— Дом Рива не поднимал мятеж против дома Кенан — он верно служил дому Адевайль и отстаивал права законного Солнца. Кенан сам нарушил клятву.

— А Сунасаки?

— Я знал, что ты об этом спросишь. Сунасаки подписала договор с домом Рива в войне против Кенан, вошла в его клятву. Потом эта планета взбунтовалась… Дик, на клятве о взаимном благе зиждется весь Вавилон. Позволить кому-то безнаказанно нарушить клятву нельзя. Может быть, я бы нашел иное решение — если бы я тогда был в доме Рива, если бы оно хоть сколько-нибудь от меня зависело. Но не оставил бы это дело безнаказанным. Я знаю, как тяжело тебе это слушать, но скажи я иное — был бы лицемером.

— За правду вам спасибо, Морита-сан, — тихо сказал юноша. — Вот только как быть мне с тем, что я не помню никакой клятвы, которую вроде бы как заключил, а потом нарушил. Я только помню, как мама меня просунула в люк водостока. А клятвы никакой не помню — извините, Морита-сан. Где она записана, чтобы я нашел ее и прочитал?

— Ну, конечно, ты никакой клятвы не помнишь — в нее вступают взрослые люди и за детей тоже, а правительство — за всех взрослых людей. Ты ведь соблюдаешь законы Империи — на самом деле потому, что считаешь себя человеком имперской клятвы.

— Эту клятву я помню: я присягал леди Констанс, когда капитан Хару брал меня в ученики, и давал обязательства соблюдать цеховые правила. И свою клятву Богу я помню, я каждый день читаю Credo. А такая клятва, которая нигде не была мной подписана, но по которой меня убивали — она мне и даром не нужна, Морита-сан.

— Но по твоей вере выходит, что Бог все держит с своей руке. Если бы он не захотел — с людьми Сунасаки не случилось бы несчастья. И ты же каждый день молишься ему на коленях. Посмотри на себя, Дик: ты умный, смелый и справедливый мальчик, неужели чудовищная глупость всего этого тебя не смущает? Можешь меня ударить, если тебе больше нечего сказать. Все равно ты сейчас слаб, как котенок, и никакого вреда от этого я не понесу, а душу тебе отвести, как видно, надо.

— Не надо, Морита-кун, — Дик сел и разжал кулаки. — Я не хочу отводить душу, я лучше пойду и еще раз помолюсь, и поблагодарю Бога за то, что он спас меня тогда и сейчас. Да, мне больно от того, что мои родные страдали, и вы растревожили эту боль, чтобы склонить меня к своей вере, где стараются друг другу без надобности боли не причинять. А я боюсь к ней склониться, потому что не знаю, где есть надобность причинять боль, а где ее нет. Иной раз, как вот сейчас, мне кажется, что есть надобность спалить все вавилонские планеты. Я не знаю, где должное зло, где недолжное.

— Это просто. Справедливость требует брать меру за меру: убить убийцу, оскорбить оскорбителя, обмануть обманщика — это должное зло. Сплошь и рядом мы по мелочам конфликтуем друг с другом — это допустимое зло. Зло, которое мы в рамках своей клятвы признали допустимым, мы должны друг другу прощать — как, например, ты простил Вальдера. Зло, признанное в рамках нашей клятвы должным, нам позволительно совершать для предотвращения большего зла — например, казнить заговорщика, чтобы предотвратить смуту. Каждый раз, признавая то или иное зло должным или допустимым, мы подсчитываем, каким будет вред от этого зла. Если польза от него перекрывает вред, то оно допустимо, если не перекрывает — то лучше оставить все как есть, потому что клятва направлена на уменьшение боли. Алгоритм в общих чертах таков, а в частностях — по ситуации. Таким образом, действие “спалить все вавилонские планеты” никоим образом нельзя отнести к категории зла допустимого: жителей Сунасаки это не вернет, а успокоение твоей душевной боли не стоит физической боли миллионов людей.

Дик помолчал немного, устремив глаза в какую-то невидимую точку перед собой, словно там была открыта книга, которую он сосредоточенно читал, а потом поднялся и сказал:

— Я не знаю, как вы подсчитываете радости и боли, Морита-сан. Я начал — и сразу сбился, слишком это сложно — а мне бы хоть курс вычислить. Может быть, я глуп, но, по-моему, если прощать, то без счета, а если не прощать — то… в общем, тоже без счета. Это была интересная беседа, Морита-сан, но дела ждут меня. Я вас понял: вам меня жаль, потому что, на ваш взгляд, я хороший парень, но у меня странная голова, а если бы я перешел в вашу веру, то голова встала бы на место. Я не могу на вас обижаться, потому что я сам о вас думаю похоже. Давайте разойдемся на этом.

— Я мог бы многому научить… вас, капитан. Например, как сражаться в межпространстве, чтобы потом не валяться в коме по десятку часов.

— Спасибо, Морита-сан. Но я как-нибудь обойдусь. Чтобы вступить в вашу клятву, мне пришлось бы разбить свои, а я не хочу. Да, кто сейчас на вахте?

— Старшина гемов.

— У его есть имя, Морита-сан.

— Я не состою в вашей клятве, капитан. Для нелюдей у меня нет имен.

* * *

То, что случилось с капитаном, напугало всех, а Тома — особенно. Он знал, что он не смелый. Тэка не делают смелыми, им это не нужно, они же не солдаты. Тэка делают дисциплинированными и конструктивно мыслящими. То, что корабль почти на сутки оказался почти под контролем Мориты — было, конечно, плохо, но другого конструктивного решения никто не находил. Морита был компетентен. Некомпетентность юного капитана тоже пугала Тома, но она была все-таки конструктивнее, чем нелояльность Мориты…

Том старательно держал курс, который показал ему Раймон. Он только старательностью мог искупить свою некомпетентность, и потому то и дело сверялся с инструкциями, оставленными ему Диком. Он знал, какая опасность может грозить кораблю на такой скорости, но не решался нарушить инструкцию, данную Моритой, боясь повторного нападения. И когда в корабле на несколько секунд погас свет, Том слегка запаниковал — но свет очень быстро включился снова, и голос бортмеха по внутренней связи попросил прощения за неудобства.

Том посмотрел на консоль — и ужаснулся — за те несколько секунд, что свет не горел, он умудрился свернуть с курса, и очень сильно! Он помнил все, что говорил Дик: поворотный маневр нельзя проводить резко, если не хочешь в лучшем случае зря истратить кучу энергии гравикомпенсатора, а в худшем — угробить экипаж. Он очень плавно подключил поворотные двигатели и два тормозных, и вернулся на прежний курс так, что сам не ощутил никаких перемен.

Он был доволен своей работой.

Будь на его месте Дик или хотя бы Рэй, они бы задались вопросом: как это корабль умудрился резко сменить курс, а никто при этом не ощутил ни малейшего толчка. Но инициативное мышление не было сильной стороной гемов тэка. Они прекрасно справлялись с поставленными задачами, но сами ставить себе задачи почти не умели.

Когда в рубку пришел Дик, Том очень обрадовался и, конечно, доложил о происшествии.

Дик счел, что отклонение от курса не могло быть большим, раз он не почувствовал ни его (он в это время был уже в сознании и вел с Моритой занимательную теологическую дискуссию, от которой до сих пор не мог толком прийти в себя), ни возвращения на курс. Он похвалил Тома и сменил его на вахте.

До дискретной зоны, через которую пролегал прыжок к сектору Ласточки, оставалось еще тридцать семь часов и за это время Морита имел еще одну занимательную беседу — на сей раз с леди Констанс.

Началось все с того же, чем закончилось с Диком: выслушав краткий отчет о корабельных делах, леди Констанс сделала Морите одно замечание: неплохо было бы называть гемов по именам.

— Сударыня, — сказал Морита своим обычным любезным тоном. — Этого вы не имеете права от меня требовать.

Он был сейчас очень смелым, потому что дело было во время ужина в столовой при кухне, и все гемы, в том числе Рэй, которого Морита все-таки побаивался, находились на вахте либо спали после нее, а Бет, которая могла бы поднять тучу пыли и наговорить резкостей, сидела в каюте с Джеком, ухаживая за ним после припадка.

— Почему не имею? — спросила леди Констанс. — Разве вы не слышали, как сказал Дик: на корабле не будет ни гема, ни естественнорожденного, мы все — одна команда.

— Я не только слышал, я еще и видел, — сказал Морита. — Видел оружие, которое капитан Суна носил за поясом. А еще видел, что важнее, какими глазами смотрел на меня морлок. Так что мне не хотелось спорить. Позвольте мне остаться твердым в своих убеждениях.

— Но это бесчеловечные убеждения, мастер Морита, — леди Констанс посмотрела сначала на брата, потом на Дика, словно ожидая поддержки, но лорд Гус слов не находил от возмущения, а Дик уже понимал, что из этого разговора толку не выйдет, и потому молчал, ожидая, что будет дальше.

— Нет, сударыня. Это вполне человечные убеждения. Бесчеловечно было выводить эту расу. Бесчеловечно было также внушать ей надежды, которым вы сами не дадите осуществиться. Их имена — символ этой надежды, лживое обещание того, что они когда-нибудь могут оказаться приняты в сообщество людей как равные.

— Настанет время — и мы заставим себя признать в них равных.

— «Заставим себя» — какой очаровательный оборот, сударыня. Он свидетельствует о том, что вы воевали за них, не будучи готовы признать их равными себе; что вы разрушили моей мир во имя того, во что еще не верите сами. Вашими же устами я вас обличил.

— Если бы мы не сражались за них, мы никогда не смогли бы признать в них равных.

— Ну да: сначала кучка церковников принимает догмат, а потом вся Империя тужится, пытаясь под этот догмат себя подогнать.

— Когда-то Церковь признала равенство перед Богом людей всех рас — раньше, чем это сделали любые государства. Нам не в новинку обгонять время.

— Боги мои, да ведь между последним людоедом из Конго и лордом Дизраэли разница меньше, чем между вами и вашим разлюбезным хвостатым вассалом! Дело даже не в том, как он выглядит — поймите, он иначе мыслит и чувствует; настолько иначе, насколько ни один человек иной расы, ни даже шеэд не может мыслить и чувствовать! Когда-то при помощи теологии, френологи и прочей чепухи белые пытались убедить себя, что черные созданы для рабского труда; но гемы и в самом деле созданы для рабского труда, над этим старались поколения генетиков, и искусственный отбор шел веками! Я восхищаюсь вашим упорством, но вам этого не переломить. Они неспособны к самостоятельному существованию в социуме, они могут жить только в зависимости от человека, и в конечном счете вы возьмете их в рабство, чтобы не оставлять их подыхать. Но вы будете гораздо худшими хозяевами, чем мы, потому что мы видим в них совершенное животное, а вы — искалеченного человека.

— Не могу понять, почему это сделает нас худшими хозяевами, даже если принять ваши слова за правду, — вступил наконец в беседу лорд Августин.

— А вы вспомните историю. Освобождение негров-рабов в южных штатах США и Бразилии вызвало массовую безработицу. Прежние хозяева кормили и защищали рабов, новые предоставили им свободу… подыхать с голоду. И мои слова подтверждаются — расспросите гемов, как им жилось на Джебел. Я вижу возмущение в глазах леди и предугадываю ответ: на Мауи совсем не так, там ама живут пасторальными рыболовецкими общинами под присмотром мудрых и добрых монахов. Но и на это есть историческая параллель: вы слышали о государстве иезуитов в Парагвае?

— Противники иезуитов любят рассказывать о нем всякие мерзости, — сказала леди Констанс.

— Они в основном лгут, — щедро улыбнулся Моро. — Иезуиты, прибыв в Парагвай, нашли, что индейцы-гуарани подвергаются совершенно бесчеловечным набегам работорговцев. Милосердные иезуиты пожалели индейцев и решили научить их защищать себя. Чтобы оказать отпор работорговцам, следовало объединить гуарани в большие и сильные общины, поселить в укрепленных фортах и создать из них войско. И иезуиты в этом преуспели. Правда, гуаранийскую государственность им пришлось создавать с нуля — у индейцев не было даже понятия частной собственности. У наследников Лойолы было лишь два образца для будущего государства — уже треснувший по всем швам феодально-монархический строй, все недостатки которого были иезуитам прекрасно известны — и строй, который описывали в своих книгах мечтатели-утописты вроде Мора, Кампанеллы и де Бержерака. Социализм, как его назвали позже. Его недостатки иезуитам предстояло открыть самим. Кроме того, установлению этого замечательного строя в Европе мешало то, что европейцы, несмотря на семнадцать веков христианства, все еще ценили собственность превыше своей бессмертной души. А гуарани вообще не знали такого понятия — «собственность». Этот трудолюбивый народ идеально подошел той муравьиной державе, которую отцы-иезуиты выстроили. Социализм с клерикальным уклоном. Заботливо ухоженные общественные поля и стада, сытость, грандиозный экспорт кож и кожаных изделий, ткани, зерна, какао — в обмен на оружие, лекарства и, как говорят сейчас, технологии. Одинаковые бараки, где живут туземцы, проложенные по линейке чистенькие улицы, браки по рекомендации святых отцов, секс по расписанию, роскошная церковь в центре правильного четырехугольного форта. Термитник. Индейцы сыты, защищены от бандитов, получают бесплатную медицинскую помощь и образование, которое получал в то время не каждый европейский ребенок. Вот только размножаются отчего-то плохо. Но это не главная беда. Главная беда в том, что, когда иезуитов, испугавшись их растущего влияния, из Парагвая выперли — индейцы напрочь оказались неспособны поддерживать себя в прежнем состоянии. Они разбежались из миссионерских сеттльментов по лесам и снова сделались полукочевым народом и легкой добычей разбойников. Тем более легкой, что разучились жить в лесах. Сударыня, а если Мауи все же заполучит Брюс — что станет с ама? Вы разве сможете вывезти их всех на Сирену или Тир-нан-Ог? Да и как они там будет жить без теплого океана?

— Брюс не получит Мауи, — твердо сказала леди Констанс. — Пока я жива, этого не будет.

— И что же, вы собираетесь жить вечно?

— Кажется, я знаю, к чему все эти разговоры, — сказал лорд Августин. — Вы хотите посеять среди нас раздор, чтобы мы рассорились с гемами, а вы таким образом стали незаменимым.

— Нет, милорд, — негромко сказал вдруг Дик. — Мастер Морита мог бы сделаться незаменимым, если бы просто позволил мне умереть. Но он не позволил. Понимаете, мы разрушили его мир, и он хочет, чтобы мы почувствовали вину. Хотя бы перед гемами. Простите его, пожалуйста.

— Капитан, я не нуждаюсь в вашем великодушии, — холодно сказал Морита. — Но я благодарен вам за то, что вы обратили внимание доктора Мак-Интайра на очевидный факт. Я понимаю, что отвергать очевидное — вполне в духе выдающихся физиков-теоретиков, но на сей раз лорд Мак-Интайр немножко перегнул палку. А поскольку достойных доводов против моих принципов я не получил, я остаюсь при своем и называю гемов так, как будет угодно мне.

— Нет, Морита-сан, — так же ровно сказал Дик. Он не хотел устраивать взрослому человеку выволочку в присутствии других, поэтому перешел на нихонский и говорил так, что по тону никто не мог определить, отдает ли он приказ или советуется о будничных делах. — Вы будете называть их по именам, потому что я так приказываю. Я капитан этого корабля, и мне важно, чтобы в команде не было людей и нелюдей, а все были заодно. У нас корабле люди одной цели и одной клятвы: мы все хотим выжить и все вместе работаем для этого. Другая клятва — за бортом корабля, никак иначе. Я не допущу раздора, хотя бы мне для этого пришлось посадить вас в трюм или даже убить. Пожалуйста, не заставляйте меня объяснять вам на деле, почему один должен подчиниться девятерым.

— А ты сможешь? — на нихонском же спросил Морита.

Дик поднял на него глаза и просто ответил:

— Я постараюсь.

* * *

После ментальной атаки Дик все время был «на взводе» и ожидал всяческих неприятностей. Ему казалось, что его молодость и неопытность словно притягивают несчастья, и когда некоторое время все шло гладко, он даже забеспокоился, хоть и понимал что беспокойство это — страшная глупость.

За время его «отсутствия» ничего страшного на корабле не произошло, и, проведя быструю инспекцию, Дик убедился, что гемы прекрасно со всем справились. Он прекратил контролировать их на каждом шагу, успокоился и начал более разумно распределять свое и их время, отводя на вахты себе немногим больше, чем им.

Однако ощущение смутной, но неотвратимой опасности изводило его, и когда он, надев и активировав наношлем, «прощупал» пространство и обнаружил, что дискретная зона еще далеко и полет займет время на пятнадцать часов больше расчетного, он вздохнул почти с облегчением.

Итак, его расчеты скорости и времени оказались неверны. Часть этого списывалась, конечно, на то, что после ментальной атаки на пилота корабль некоторое время шел со скоростью больше расчетной и не начинал торможения, другая часть — на то отклонение от курса, которое допустил Том, но с учетом того и другого пятнадцати часов все равно не получалось.

— Да брось ты, — махнула рукой Бет. — С кем не бывает.

Он заметил, что она, похоже, слегка рада тому, что опасное мероприятие — прыжок — откладывается больше чем на половину суток.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Сегодня я ошибусь в расчетах скорости на пятнадцать часов, а завтра — расчете курса на пятнадцать градусов? И где мы будем?

— А где? — полюбопытствовала Бет.

Дик протянул ей обруч сантора и опустил визор на ее глаза. Теперь она видела ту же виртуальную картинку, что и он. Конфигурационная карта сектора Кентавра заполнила рубку. Дискретные зоны были залиты синей дымкой.

— Смотри, — он показал пальцем вверх, направо и вперед. — Здесь есть три дискретные зоны. Вроде как окошки в пространстве, шедайин еще говорят — гравитационные туннели. Если войти в них на скорости в треть световой, то мы войдем, как говорят шедайин, в нитмеаннар. Это вдвое-втрое скоротит путь, но все равно это будет несколько месяцев. А в пилотском шлеме получается несколько минут, потому что мы каким-то способом вроде как находим самый короткий путь в межпространстве. Но если трети световой скорости тут не будет, нас снесет в сторону, вдоль кромки дискретной зоны, мы ее даже и не заметим, потому что простым глазом она не видна. В древности разгон занимал несколько месяцев.

— А потом пилот раз — и за несколько минут все делал?

— Да, потом — раз…

— Капитан, — сказал Рэй, показывая на мигающий экран внешней связи. — Кто-то нас вызывает.

Дик чертыхнулся про себя за то, что не обратил внимания на слабо мигающую в углу экрана сигнатуру чужого корабля. Впрочем, она возникла только что — сигнал обогнал сигнатуру корабля. Но это значило, что системы наблюдения на том корабле более совершенны, чем даже на «Паломнике». И сигнатура того корабля была какой-то странной.

— Он только что вышел из дискретной зоны, — сказал Дик, включая прием. — Ой, нет… Из нитмеаннара…

— Это шедайин? — спросила Бет, но тут видеопанель замерцала и лучи соткали над ней лицо и плечи светловолосой шеэдайн.

— Ветвь Тенна’эра пролагает путь к новому дому, — сказала она. — Наш корабль называется “Ш’энандукамман”, “Голос реки”. Я — Тауннадаррийя Ваайю уайшаад Мария, девятый страж этого нитменна.

Она говорила на хорошей, классической латыни, но, как и Дик, обозначала “л” коротким ударом языка по деснам, если оно стояло в середине слова, или произносила вместо него “й”, если оно стояло в конце — “корабй”.

Дик коротко прокашлялся и пригладил волосы ладонью.

— Охотник за эметтуррайин идет к Парадизо. То есть, к Омеге Скорпиона. Наш лонг называется «Паломник», я — Суна Ри’шаард, капитан. У меня известие для ветви Даррина, о Диорране, сын Даррина.

— Диорране Орриуринэйу? — удивилась шеэдайн. Удивление она выдала только движением брови, но Дик научился разбираться в мимике Майлза, а тот был куда сдержанней.

— Да.

— Мы здесь не рады слышать имя Диоррана Реона, но говори. Мы передадим весть.

— Диорран Ариор Орриуринэйу Реон Майлз Кристи погиб, охотясь на эметтуррана.

— Когда это случилось?

— Семь суток туата назад.

— Как это произошло?

— Он был на нашем лонге пилотом и помощником капитана. На двух вельботах они вышли охотиться за эметтурраном. Эметтурран был не один, их было двое вместе, как будто они спаривались. От двоих охотники не смогли уйти. Погибли все. Диорран принял уайшт, на нашем лонге его знали как Майлза Кристи. Я — его тиийю. Я хочу передать его орриу, Адакийе, вам. Больше ничего от него не осталось.

— Орриу принадлежит тиийю, — сказала шеэдайн. — Значит, Диорран отошел к отцу, но перед тем очистился. Многие обрадуются. Мы будем молиться за него. Мой вопрос не сочтешь нескромным?

— Нет, благородная.

— Суна Ри’шаард, сколько тебе лет по вашему счету? Ты кажешься мне слишком юным для капитана — это помехи искажают изображение или так молодо ты выглядишь?

— Я выгляжу на все свои годы, благородная, а мне пятнадцать по счету народа туата. Просто никого из прежнего экипажа на корабле не осталось. Я принял пост капитана, потому что я один, больше некому.

— Ваш лонг может совершить прыжок?

— Да, и я уже совершил один. Я пилот, благородная. Нам осталось еще три прыжка.

— Вам нужна помощь?

Дик на секунду задумался. С одной стороны нужна, а с другой — о чем он мог попросить? «Просчитайте мне курс до Парадизо»?

— Нет, благородная, спасибо.

— Тогда я пожелаю тебе удачи, и буду молиться за тебя тоже, Суна Ри’шаард. Я передам весть о Диорране Реоне, который принял имя Ма’айза Кристи. Прощай, и пусть хранит тебя А-Тиарна.

— Прощай, благородная.

Изображение шеэдайн погасло, но на другом экране появилось изображение корабля.

— Ух ты! — воскликнул Рэй. — По сравнению с ней сестра тайсегуна Рива — просто швабра.

— Сейчас вы еще корабли сравните, мастер Порше, — Дик дал тысячекратное увеличение, и крохотная точка шедайинского корабля разрослась во весь экран.

Бет не знала, с чем его сравнить. Единственное, что шло на ум — модель ДНК, сделанная из драгоценных камней. Размером этот корабль равнялся станции Тепе-Хану — если не превышал ее. Из-за увеличения изображение было размыто и смазано, но все равно потрясало всякое воображение.

— Какая красота, — прошептала Бет. — Как жаль, что не видит Джек!

— Через… — Дик прикинул расстояние и скорость, — полтора часа мы поравняемся и расстояние межу нами будет не больше сотни километров. Надо будет всех позвать сюда. Это ведь не что-нибудь, это целая ветвь шедайин переселяется на новую планету. Раз в сто лет такое увидишь.

— А кто такой был этот Диорран? — спросил Рэй. — То есть, наш мастер Кристи?

— Я вам потом расскажу, мастер Порше.

— Капитан, — Рэй выпростал длиннющие ноги из-под консоли и потянулся, разминая их — навигаторские места были не рассчитаны для людей его роста, еще и с хвостом. — Я вас об одном попрошу. Мне неловко, когда офицер называет меня «мастер Порше». Не привык я. Пожалуйста, зовите меня просто Рэй.

— Договорились, — согласился Дик. — Только когда мы закончим со всем этим, и я больше не буду офицером, вы станете меня называть просто Дик, или Рики, как вам понравится.

— Согласен, — Рэй с некоторым удивлением посмотрел на протянутую ладонь Дика, а потом деликатно, в одну десятую силы, пожал ее.

Глава 8 Туманность в надире

Изображение корабля шедайин, которое Дик ретранслировал в кают-компанию, потрясло всех. Вблизи это великолепное сооружение наводило на мысль о величайших земных постройках древности — от пирамид Египта и Мезоамерики до соборов Святого Петра и Саграда Фамилья. Ветвь шедайин строила свой корабль веками, а сами странствия занимали десятилетия — по неизвестным причинам шедайин не использовали левиафанов в двигателях этих кораблей-крепостей. Святой Брайан застал постройку одного из таких кораблей — Ветвь Ааррина собиралась отселяться с Материнского Сада, но это отселение было отложено до самой смерти Апостола шедайин, и совершилось только при его сыне.

— Я обещал рассказать историю Диоррана, которого мы знали как Майлза, — сказал Дик за ужином. — Вот она, как я ее знаю. Среди шедайин был великий мастер Даррин, который создал мыслящее создание, искусственный интеллект. Диорран, который придумал меч, был его сыном. Он тоже помогал создавать ИскИнта. Один шеэд, я не помню его имени, был пророком. Он пришел к Даррину и сказал, что А-Шаир, то есть ИскИнт, не должен существовать. Даррин прогнал его. Тогда пророк попробовал уничтожить А-Шаир, но Диорран и его люди… то есть, его шедайин… охраняли ИскИнта. Они убили пророка и всех, кто был с ним. После этого Диорран рассорился с отцом и ушел. А-Шаир, когда вошел в силу, убил всех, кто мог бы еще оставаться верным — кроме Диоррана. До него непросто было дотянуться, он был далеко. Его поймали в ловушку. Его младший брат, Даэрин, предался Аш-Шаиру и послал гонца к Диоррану, чтобы тот шел на выручку. Диорран пришел спасти брата, и попал в плен. Даэрин выдавал себя за пленного по сговору со старшим братом Дэрраном, и Дэрран угрожал, что убьет Даэрина, если Диорран не выдаст своих тайн.

— «Даэрин пошел к А-Шаиру, и через малое время Диорран увидел его в двух

телах. Тогда понял он, что был обманут и предан», — процитировала Бет из приложения к «Житию Святого Равноапостольного Ааррина».

— Да, — немного смутившись, сказал Дик. — Но Рэй и другие не читали, так что или дорассказывай сама, или дай мне.

— Молчу, — Бет прикрыла рот рукой.

— Те, кто предавался А-Шаиру, становились его частью. Он поглощал их память и мысли, но они хотели еще и бессмертия в телах; пока Диорран не выдал своей тайны, они не знали, как это сделать. Но тайну вырвали у Диоррана — и ашиу смогли размножаться без счета.

— Как мы? — спросил Рэй.

— Нет, иначе, — не выдержала Бет. — Это какой-то способ быстрого клонирования: в считанные часы получается сразу взрослое тело.

— Значит, мастер Кристи владел этой технологией, — уточнил Том. — Как хорошо, что в Вавилоне о нем не знали.

Морита лишь кисло улыбнулся.

— Воины Диоррана освободили его, — продолжал Дик. — И вместе они бежали на одну станцию, Ирунн. Там они сражались против А-Шаира, и это длилось долго, пока в пространстве звезды Исийю не появился корабль Брайана Навигатора. Люди Христа заключили союз с шедайин, а те, из кого потом сложился Вавилон — с А-Шаиром. Диорран сумел захватить один из кораблей тех, кто служил А-Шаиру. Во время битвы при Таре Диорран взял на абордаж флагман А-Шаира, чтобы спасти Ааррина. Но не успел. Когда святой Брайан взорвал А-Шаира, все ашиу умерли, и Диорран один остался на корабле, полном мертвецов — и тех, кто никогда не был живыми, и своих воинов. Он какое-то время жил на Таре, и свидетельствовал на беатификации Брайана и Ааррина. Но потом он сделался реоном, и, как сказано о нем, не являлся более среди шедайин и туата.

— Среди туата, как видите, явился, — ухмыльнулся Моро. — Если мастер Кристи действительно был тем, за кого его выдает Дик.

— Шедайин не умеют лгать, — решительно возразила Бет.

— Да, лгать они не умеют, — согласился Моро. — Но дети-сироты иногда сочиняют всякие истории, в которые сами же искренне верят. Выдумывают себе несуществующих старших братьев или называют себя сыновьями знаменитых людей… Или учениками знаменитых шедайин…

— Верить мне или нет — ваше дело, мастер Морита, — сказал Дик, стараясь не показывать негодования. Но оставаться в кают-компании было выше его сил.

На пути к каюте его догнала Бет.

— Ну, почему он все время тебя достает? — возмутилась она.

— Не знаю, — сказал Дик. — Наверное, досадует на то, что не попадет, куда хотел. Он ведь хороший пилот. Наверное, он мог бы довести нас до Санта-Клары.

— Ага. До Брюса он бы нас довел.

— Ерунда. Чтобы довести нас до Брюса, ему было бы достаточно дать мне умереть. Он показал, что ему можно доверять… А я все равно не доверяю.

— Почему? Из-за Динго?

Дик задумался, потом решительно сказал:

— Нет. Если бы даже этого случая с Динго не было, я бы не доверял ему все равно.

— Из-за… меня?

— То есть?

— Да не прикидывайся! Ты приходил тогда ночью рассказать маме, что Моро солгал. Вы думали, я сплю, да? Я бы тебя задушила за это твое долбаное благородство!

Дик покраснел, но ответил:

— Нет, и не поэтому… Если бы я мог объяснить… Коматта нэ! Так было бы хорошо довериться ему… Он старше и умнее и опыта у него больше… Но я почему-то не могу. Он другой, он совсем другой. Он хочет не того же, что и мы, и я не знаю, чего он хочет, а потому не знаю, чего от него ждать.

— Преступление, между прочим, скрывать, что ты пилот.

— Для вавилонянина — да, пилоты должны стоять на учете Инквизиции; Моро подделал инквизиторскую визу, чтобы попасть на корабль.

— Вот видишь!

— Но я сам поступил бы так же, если бы Вавилон победил. С врагами другой разговор.

Он сказал это и внутренне вздрогнул. Пусть другими словами — но он исповедал сейчас то, что Моро говорил о клятве.

— Если бы Вавилон победил, — продолжал Дик рассуждать вслух, — я бы постарался найти место, где еще дерутся и попасть туда… чего бы это мне ни стоило.

— Ты думаешь, Моро — все-таки Рива? Не отставной Рива, а действующий? Тогда он подлежит пожизненной высылке в закрытую колонию.

— Это еще хорошо. Могут и казнить.

— Да, это не шуточки. Но знаешь, если бы я была Рива, я не стала бы трепать о том, что была связана с Рива. Подумай сам: вот ты на месте Моро, если бы Вавилон победил, носил бы свою пижонскую синдэнскую причесочку?

Дик потрогал руками висок, уже поросший колючей щетинкой.

— Нет, — сказал он.

— А еще: Рива бы точно не остановился перед тем, чтобы убить тебя и захватить корабль. Это как пить дать.

— Нет, я бы не сказал. Рива — не людоеды… То есть, не все из них людоеды. Когда он говорит, что я ему нравлюсь — я ему зачем-то верю. А вот насчет корабля — не верю совсем.

— А насчет систем жизнеобеспечения?

— Как сказать… Для него есть допустимое зло и недопустимое зло. Убивать нас — это зло, по-моему, недопустимое. А вот, скажем… достать меня так, чтобы я растерялся — похоже, что допустимое.

— Ты бы уточнил у него, а?

Тут только они заметили, что уже довольно давно стоят, опершись по сторонам от раскрытой двери, возле диковой каюты.

— Ну, — сказала наконец Бет. — Туда или сюда?

Дик улыбнулся.

— Надо отдыхать. Через десять часов у нас прыжок.

* * *

Бет снились мерзкие сны. Дик предупредил ее, что после прыжка так бывает. Проснувшись, она не могла вспомнить, о чем именно был сон, но в осадке осталось чувство жгучей досады: Бет наскоро оделась, прошла мимо кровати леди Констанс и Джека, вышла в коридор и в туалете отвела душу смачным ругательством — из тех, после которых мама непременно заставила бы ее вымыть рот. А впрочем, она все равно собиралась чистить зубы.

Спать не хотелось — и она решила навестить Дика.

Из каюты капитана доносилось еле слышное бормотание. Дверь была приоткрыта, из нее падал свет, и Бет легко узнала голос юноши — но с кем он разговаривал и о чем?

Бет тихо подобралась к двери, и прислушалась. С кем он говорил — выяснить не удалось: то ли он просто бормотал себе под нос, то ли разговаривал по внутрикорабельной связи. О чем — тоже было непонятно: Дик говорил на нихонском. Значит, либо с гемами, либо с Моритой. Он говорил короткими, отрывистыми фразами: бу-бу-бу… бу-бу… бу-бу-бу-бу… Коматта ё[35]… бу-бу-бу…

Наконец, пробормотав, или, точнее, простонав «фунния какая-то», Дик встал: сиденье под ним скрипнуло. Бет быстренько громко кашлянула и три раза топнула ногами, словно бы подошла только что.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Дик.

— Так, пытаюсь кое-что… осмыслить. Я, собственно, возвращаюсь в каюту. А ты… — она заметила свог в его руке. — Идешь колошматить ни в чем не повинную опору?

Дик убрал свог за спину.

— Что случилось-то? — спросила она.

— Ничего. То есть… Я начал рассчитывать курс.

— И?

— Он не совпадает с тем, который в бортовом журнале. Я нашел записи о прошлогоднем рейсе, мы тогда заходили на Парадизо как раз через сектор Ласточки.

— А это обязательно, чтобы он совпадал?

— Не знаю. Кусо…

Бет уже заметила, что Дик ругается по-нихонски в присутствии тех, кто языка не знает, только когда волнуется или расстроен.

— Ты перфекционист, — сказала она. — Тебе нужно, чтобы все было безупречно, поэтому ты не даешь дышать ни себе, ни другим. В чем дело — ты же проложил курс, так? Ну так и пойдем этим курсом.

— Ни в чем, — вздохнул Дик. — Я так мало знаю… Это меня… убивает.

— Ну, так передай управление Морите.

— Может быть. Не знаю. Не говори ничего миледи, хорошо?

— Так я и думала, что ты скажешь. Пойди, поколоти железку. Может, кровь немножко отольет от мозгов и даст простор для свежих идей.

Она встретила изумленный взгляд Дика и вздохнула:

— Шутка. Это была шутка.

* * *

— Почему беспокоится сэнтио-сама? — спросил Бат.

Рэй подумал над ответом, чтобы сказать как можно больше и как можно короче, не объясняя тэка всей той премудрости, которую он сам со страшным скрипом вместил себе в голову.

— Путь, который нашел он, не совпадает с путем, который нашел прежде капитан Хару.

— Один из путей неверен?

— Нет, — соврал Рэй. — Сэнтио боится, что ведет корабль худшим путем, но сейчас лучше следовать прежнему курсу, чем менять его на ходу. Значит, так. Ты держишь точно в зенит, восемнадцать и две к востоку и сорок к югу. На прежней скорости. Если на экранах возникает что-то лишнее — все равно что — зовешь сэнтио-сама и меня. Я пойду и посплю, а через четыре часа вернусь и сменю тебя.

— Да, — кивнул Бат и сосредоточился на экранах.

Рэй спокойно оставил рубку на него: в добросовестности тэка сомневаться не приходилось. Батлер будет, как прикованный, сидеть у консоли и во все глаза следить за экранами, а он покормит Динго, отведет его к малышу Джеку, чтобы они поиграли, а потом сам немного поест и поспит.

По дороге на кухню Рэю встретился Моро. Морлок остановился посреди коридора, расставив ноги, так, что вавилонянин никак не мог его обойти, не прижавшись униженно к стенке. В прежние времена, времена рабства, прижиматься должен был бы Рэй, уступать дорогу и подбирать хвост, не дожидаясь, пока его командой заставят это сделать. Но даже команду вавилоняне постеснялись бы отдать напрямую: она прозвучала бы безлично: «Очистить путь» или «Морлокам убраться». И если бы он оказался настолько неловок, чтобы затруднить господ командой, он бы заслужил наказание. Ну что ж, эта заносчивая сволочь не раскроет рта и на этот раз? По-прежнему будет делать вид, что перед ним внезапно закрылась автоматическая дверь?

Да, именно так. Морита молча развернулся и пошел к аварийной лестнице.

Рэй выбросил вперед хвост и подсек вавилонянина под ноги. Тот едва не упал, но удержался на ногах и сказал, как бы в пространство:

— Крыса останется крысой, даже если ее побрызгать водичкой и наречь именем идиота.

— А ну стой! — крикнул ему вслед Рэй. — Возьми свои слова назад, или я забью их тебе в горло через задницу!

Но Морита, не замедляя и не ускоряя шага, прошел по коридору до аварийной лестницы и открыл дверь.

— Рэй! — окликнули его сзади. Рэй почувствовал, как к лицу приливает кровь: это был Дик.

— Сэнтио-сама, — он повернулся и опустил голову.

— Зайди и сядь, — юный капитан пригласил его в столовую.

Там уже стояла початая тарелка с какой-то вкусно пахнущей смесью риса и овощей. Рэй присел за край стола, а Дик исчез на кухне и через минуту вернулся оттуда с полной доверху салатной миской, которой Рэй пользовался вместо тарелки. Горка риса и овощей исходила ароматным паром, в ее верхушку была воткнута ложка — Дик счел, наверное, что заставлять морлока есть палочками — это чистое издевательство. Да так оно и было.

— Чего ты добиваешься? — спросил Дик.

— Не знаю, — признался Рэй. — Хочу, чтобы… чтобы он… чтобы он боялся меня. Когда-то я не смел глядеть им в глаза, хотя мог сломать каждого из них одной рукой. Теперь я свободен — а он ходит, как и не знает об этом.

— Ты знаешь, и я знаю, и миледи. Тебе разве мало?

Рэй ничего не мог ответить. Да, ему было мало. Ему хотелось увидеть страх в яшмовых зеницах некогда высшего существа; увидеть, как краска сходит с породистого лица. Услышать мольбу… о прощении? Да какая разница! Моро не станет молить о прощении — заставить бы его молить о жизни. Рэй сжал ладонь «лапой леопарда» и насторожил когти, растущие на сгибе пальцев.

— Я не знаю, что это такое, — вздохнул Дик. — Быть рабом, принадлежать кому-то как вещь, и даже имени своего не иметь. Наверное, тебе хочется справедливости. Но ты подумай вот о чем. Господь, когда воплотился, принял облик раба. Если бы Он тратил время на то, чтобы утвердиться перед Моритами своего века — Он бы никого не спас.

— Сразу видно, что вы слушали проповеди в Синдэне, сэнтио-сама, — усмехнулся Рэй.

— И еще одно. Господь призывал нас любить врагов, но я не могу полюбить Мориту. Я начал было, но он сам все испортил, и, похоже, нарочно. Так что любви я ему дать не могу. Но могу дать справедливость. Ты не будешь унижать его, Рэй.

— А он меня?

— Он не может тебя унизить, ты же христианин.

— ???

— Ну, подумай сам: вот он ходит, как будто тебя и нет. Но кто он такой? Человек, потерявший все. В чем состоит его достоинство? В том, чтобы делать вид, будто у вас нет имен и лиц. А в чем твое достоинство? В том, что Бог искупил тебя Своей кровью. Ну так как он может тебя унизить? Он что, отменит Распятие и Воскресение? Нет, он не может. Или человек, давший тебе имя, по его слову сделается пустым местом? Нет. Он не может даже запретить тебе считать себя человеком, и всем нам запретить. Может только сам за это цепляться. Ну, так кто же из вас унижен?

Рэй пожал плечами.

— Отчего, когда поговоришь с вами или с миледи, кажется, будто до этого твоя голова была не на месте, а теперь ее приставили как надо?

— Не знаю, Рэй. Я просто говорю что думаю. Если бы я еще всегда имел силы поступать как говорю и как думаю…

— …то были бы совсем святым, э?

Дик улыбнулся.

Рэй взял ложку и принялся есть.

* * *

Если бы Констанс услышала такую оценку своей персоны, она бы строго отчитала самозваных беатификаторов. Ни святой, ни блаженной она себя не чувствовала; чувствовала она себя взбалмошной дамочкой, чья выходка породила гораздо больше проблем, чем решила. Как ей вообще могло взбрести в голову, что отправиться на левиафаннере — хорошее решение? Поистине, тише едешь, дальше будешь: она ничего не выиграла по срокам по сравнению с имперским лайнером — зато создала массу проблем экипажу и несчастному юноше. Одно утешение: Брюс теперь точно теряется в догадках: и где это она?

Она чувствовала себя бесполезной и никчемной. Гус целыми сутками просиживал теперь над «задачей сдвоенного левиафана», Элисабет сделалась не кем-нибудь, а вторым пилотом, о гемах, Дике и даже Морите говорить не приходилось — все работали не покладая рук. И лишь с ней обращались как с фарфоровой статуэткой.

Когда у Джека начался приступ, она испытала даже некоторое облегчение. Впрочем, и на Джеке сказалось нервное напряжение последних дней: вопреки своему обыкновению он капризничал, когда она начинала читать ему сказки и требовал Дика с фильмом о Галахаде. Видимо, атмосфера нервозности, поразившая корабль, сказалась на ребенке таким образом.

Она не знала, чувствует ли Дик эту смутную, давящую как бы ниоткуда угрозу. Но если Дик и чувствовал, то держался он превосходно. Если бы он пытался подбадривать всех, хорохориться и храбриться, чувство угрозы не уменьшалось бы, или даже нарастало сильнее — но Дик простыми словами и спокойным, даже скучным голосом отдавал распоряжения, и вопреки всему у Констанс появлялось ощущение, что все будет в порядке. Она внутренне смеялась над собой: мальчик, в котором она чувствовала опору и убежище, был в два с лишним раза младше нее. Но когда Дик пришел, сменившись с вахты, к Джеку, и не меньше часа переводил ему этого бесконечного «Галахада», Констанс порой казалось — это Якоб каким-то чудом перенесся на «Паломник» и забавляет сына.

Она знала о несовпадении курса, проложенного Диком, и старого курса из бортжурнала, но не придала этому особенного значения. Наверное, нельзя пройти одним курсом дважды — как нельзя дважды войти в одну реку. Чего она твердо была намерена не допустить — это передачи корабля в руки Мориты. Дику нельзя было рассказать о разговоре в каюте Мориты. Констанс не сомневалась, что Моро сделал попытку соблазнить ее — но эта попытка была такой осторожной, что Констанс не могла бы выдвинуть ни одного конкретного обвинения даже Моро в лицо. Откровенные донжуаны чисто по-человечески нравились ей гораздо больше: делая прямое предложение, они давали ей возможность ответить столь же прямым отказом. От ухаживаний а-ля Морита оставалось гадкое чувство: уже само то, что она понимала намеки, казалось, пятнает ее; приходилось притворяться дурой. Ловеласы Империи были готовы попользоваться отсутствием добродетели; Морита добродетель презирал, а значит, был плохим человеком. Если бы Моро в самом деле почитал верность, он не пытался бы ее разрушить. Тут дело было даже не в культурных различиях — Констанс знала, что Вавилон в основном относится к адюльтеру как к делу сугубо частному, и что для вавилонской дамы дорожное приключение было бы вполне возможно. Само собой подразумевалось, что женщина ее возраста и положения, вышедшая замуж из династических и политических соображений, не обязана мужу физической верностью после того, как обеспечила ему законного наследника. Вавилонянка могла бы отказать Морите по одной-единственной причине: он не устраивал ее как партнер, был не в ее вкусе; вавилонянин обязан был принять такой отказ смиренно. Если мужчина добивался женщины и после этого, его считали грубияном.

Но Морита-то прекрасно понимал, что культурные различия налицо; что она христианка. Он делал предложение не так, как делал бы его женщине Вавилона — а так, чтобы не пришлось отступать, извиняясь за оскорбление. Значит, для себя он делил клятвы на две разновидности: те, которые нарушать нельзя и те, которые можно хотя бы предложить нарушить. Он проговорился Дику, что полагает христианство зловредным безумием — а значит, клятвы, скрепленные внутри христианства считает клятвами, людей, которые не совсем в здравом уме. А значит, он считает внутренние «клятвы» христиан чем-то принципиально нарушаемым. Наверное, ему можно доверять, пока у него в руках системы жизнеобеспечения корабля, пока от его лояльности зависит его собственная жизнь — но передавать ему штурвал нельзя категорически.

Правда, она не знала, как могла бы это объяснить кому бы то ни было со стороны. Сделать выбор между явной некомпетентностью и предполагаемой на основе зыбких догадок нелояльностью? Констанс могла сказать лишь одно: она плохо разбирается в навигации, но хорошо разбирается в людях.

Моро со своей стороны, казалось, делал все, чтобы испортить с капитаном отношения. Он так же аккуратно выполнял свои обязанности, но при встречах не удерживался от едкого замечания, тем более обидного, что его никак нельзя было назвать прямым оскорблением или попыткой бунта. Он умело дозировал яд, и Констанс очень поздно поняла, что они имеют дело, по сути, с диверсией, направленной на душевное равновесие Дика. Моро вел себя как фехтовальщик, который, не избегая фатального удара, наносит противнику множество мелких порезов, чтобы тот истек кровью. Дик держался очень уверенно и твердо, но Констанс не сомневалась, что это дается ему нелегко. Огромной потери и свалившейся ответственности самой по себе хватило бы, чтобы надломить кого угодно — но Моро еще и бил своими словами в эту слабину.

И это было тем хуже, что Моро защищал себя от гнева юного капитана его же собственным смирением и великодушием. Он и в самом деле не переступал той границы, за которой небезобидные шутки переходят в мятеж. Если бы Дик вздумал его изолировать, ему пришлось бы поступиться справедливостью, а он не мог этого сделать — тем более, что Морита разбудил в нем неприязнь. Дик, крайне щепетильный в вопросах чести, ненавидел манеру рассчитываться со своими личными врагами при помощи служебного положения. Констанс это было знакомо, потому что сама она, будучи доминатрикс, часто сталкивалась с этим искушением и боялась его. Она знала кое-кого, кто, став во главе Доминиона, первым делом рассчитывался со своими вчерашними противниками, уверяя общее мнение в том, что он это делает исключительно для блага домена. Это было настолько отвратительно, что Констанс дала себе зарок не делать так ни при каких обстоятельствах — и в результате ее личные противники и клеветники безопаснее всего чувствовали себя при ее дворе, где она могла защитить их от мести своих сторонников и вассалов. Это помогло ей превратить несколько врагов в друзей, и еще больше ее врагов сделало более упорными врагами. А впрочем, она не собиралась отказываться от этой политики, моля Бога только о том, чтобы Он наградил ее тем же счастливым даром, что и ее мужа: разделять великодушие и попустительство. Где граница между твоим собственным желанием избавиться от неугодного и необходимостью соблюсти закон и обычай? Большинству людей трудно судить друзей. Констанс принадлежала к тем, кому труднее судить врагов, кто до конца сомневается в себе: утоляется ли приговором жажда справедливости или желание причинить боль человеку, который неприятен тебе лично?

Она не сомневалась, что перешагни Моро хоть на йоту границы Устава гражданского флота, как юноша применил бы силу — если не свою, то Рэя — но при этом терзался бы сомнениями в себе. И Моро искусно маневрировал в том пространстве, которое ему предоставляло великодушие юноши, под надежной защитой его неприязни.

* * *

Пространство было чисто — сканеры не фиксировали ни одного близкого и опасного объекта. Рэй выполнял маневр торможения как и было запланировано. Дик выпил еще энерджиста и приказал сантору выдать конфигурационную карту.

Сантор выдал. Дик посмотрел на нее, потом — на обзорный экран, еще раз на карту… и почувствовал холод в животе. Еще раз. Может, карта неправильно ориентирована относительно корабля? Он повертел ее так и этак… И то, что получилось…

Этого не могло быть.

Сектор Ворона, куда они должны были прыгнуть, был Дику знаком. Они прыгали туда не из сектора Ласточки, а с другой стороны, от Парадизо, но капитан и Майлз знакомили Дика с конфигурационной картой и показывали ему сектор на экранах, заставляя запоминать ориентиры. Это был один из тех секторов, где ориентир можно было запомнить визуально: группа из девяти ярких звезд чуть к востоку от зенита, ее называли Диадемой.

…Россыпь желтоватых звездочек с одной затесавшейся между ними белой еще как-то сошла бы за «диадему». Но вот этой туманности в надире не было. Ну, не было ее, хоть ты тресни. Если бы она была, капитан бы обратил на нее внимание ученика.

Но сантор нагло врал, что они в секторе Ворона, потому что навигационные приборы и конфигурационная карта говорят именно это. Дик краем глаза посмотрел на Рэя, который сидел себе, прилежно вперившись в экран, потом перевел взгляд на Бет, отходящую после прыжка. Сейчас нужно им что-то сказать…

— Рэй, — сказал он. — Начинай маневр торможения.

— Есть, сэнтио-сама, — морлок очень уверенно проделал серию операций, переводящих корабль в режим плавного торможения. Теперь у Дика было часа полтора, прежде, чем к нему пристанут с вопросами.

— Ты иди отдыхай, — сказал он Бет.

— А что случилось?

— Ничего страшного. Отдыхай.

Она как-то странно усмехнулась и вышла, а Дик надел обруч сантора, опустил на глаза визор и под его прикрытием сомкнул веки.

Сначала следовало справиться с паникой — и Дик помолился Богу, а потом — Марии и Брайану Навигатору. Сердце успокоилось, а тот маленький и жалкий, который колотился внутри, в ужасе визжа: «Все, все пропало!», умолк и притаился где-то в уголке души, но совсем не ушел.

Итак, случилось самое страшное. Во-первых, он прыгнул не туда. Но к этому-то он был почти готов: даже у опытных пилотов прыжки вслепую заканчиваются удачами далеко не каждый раз — и у Майлза случалась проруха. Если корабль не получал повреждений, выскочив в незнакомом секторе и с маху врубившись в пояс астероидов или попав под сверхжесткое излучение, его просто клали на обратный курс, выводили в предыдущий сектор и делали вторую попытку. Худо было другое: навигационное оборудование явно вышло из строя, и он, убей Бог, не знает, как его починить. А починить его необходимо, хотя бы для того, чтобы понять, куда он выскочил и куда теперь двигаться.

Дик был убежден, что выбрал неверный ход в хрустальной пещере потому, что следовал неверным огням. И сделал он неверный выбор в момент последнего прыжка, потому что в секторе Кентавра и Ласточки все было правильно. Нужно лечь на обратный курс, вернуться в дискретную зону и сделать правильный прыжок. Но это будет возможно только тогда, когда он определит, куда же его занесло.

Дик поднял визор и посмотрел на экран, на эту туманность в надире, похожую по форме на песочные часы. Хороший ориентир, который легко будет найти в базе данных.

Правда, есть и второй вариант. Почти год назад он видел эту Диадему. А вдруг она запомнилась ему более яркой, чем есть на самом деле? А вдруг он просто проглядел туманность, похожую на песочные часы, а капитан не обратил на это внимания? Вдруг это он свихнулся, а не сантор и не навигационные приборы? Вдруг все, что нужно делать — это продолжать путь?

Дик привык доверять приборам больше, чем себе — неопытному юнцу. Если бы несовпадение реальности с конхидзу было не столь вопиющим — кто знает, может, он продолжал бы вести корабль по приборам, полностью отказав в доверии себе. Но не могло же так быть, чтобы меньше чем за год возникла туманность там, где ее не было! Или могло? Господи, да он же имеет под рукой человека, который может объяснить ему, что и как. Не нужно мучить голову, нужно просто посоветоваться с лордом Гусом!

От этой мысли сделалось намного легче. Всегда легче, когда есть кто-то, с кем можно разделить заботы. Дик положил корабль в дрейф, объявил команде отдых и сам немного поспал, зная, что с лордом Гусом лучше беседовать на свежую голову.

* * *

Что почувствовал бы… эээ, скажем, Галилео Галилей, если бы ему довелось оказаться на борту корабля эээ, скажем, Магеллана, затерянного в дальних морях, где весь офицерский состав умер от чумы, и единственный более-менее компетентный в навигации человек, корабельный юнга, обратился к нему с просьбой помочь с навигацией? «Вы же ученый, дом Галилео, вы же наверняка умеете обращаться с астролябией?».

Вот примерно то же самое почувствовал и Августин.

До сей поры его никак не интересовало прикладное применение его знаний. Прикладников он даже в некотором роде презирал; точнее, относился к ним со снисходительностью средневекового схоласта, общающегося с работягами-алхимиками.

Подумать только, за несколько лет до Эбера его тогдашние коллеги-физики полагали, что еще немного фактического материала, эмпирических наблюдений, которые в обилии стали поступать из первых межзвездных экспедиций — и им откроются основополагающие законы бытия, связи, которыми сцеплены пространство и время! По глупой случайности, из-за неполадок в наношлеме пилота-испытателя, были открыты дискретные зоны и сам принцип прыжка — и наука впала в некую эйфорию. Еще немного, обещали популяризаторы, еще чуть-чуть — и мы проникнем в принцип дискретности пространства, построим нуль-порталы, позволяющие ходить на другие планеты как в собственный гардероб, наклепаем машин времени и начнем сами зажигать звезды! Но годы шли, фактаж копился, а прорыва не происходило. Стоило появиться некоей теории, которая как будто бы объясняла все — и буквально тут же новая экспедиция притаскивала нечто, опровергающее теорию начисто. Например, те же дискретные зоны никак не впихивались ни в общую, ни в специальную теорию относительности, которая господствовала в физике уже более ста лет. Попытки создать какую-то суперспециальную теорию относительности неуклонно проваливались. Пресловутых «черных дыр» не нашлось вовсе, зато обнаружились левиафаны. Наблюдения геофизиков за корой других планет перевернули ряд расхожих представлений о физике Земли. В довершение всего появились шедайин со своими наработками, и целая отрасль теоретической физики около столетия занималась только разгребанием их колоссального наследия. А меж тем количество эмпирических данных росло, и теоретическая физика оказалась по отношению к прикладной не только в расколе, но и в некотором загоне, как схоластика в свое время — к экспериментальной науке. Ученые снова сделались чернорабочими. Франклин запускал змея в грозу, Вольта и Гальвани мастерили кислотные батарейки и мучили лягушек, Лавуазье лично паял колбы — а современник лорда Августина Мак-Интайра де Риос-и-Риордан лично садился на торговый, исследовательский или военный корабль, чтобы самому исследовать потоки энергии и вещества вблизи от Ядра, газовые планеты-гиганты в процессе генезиса или энергию распада сверхтяжелых элементов в генераторе двигателя-атиграва. В определенном смысле повторялась история науки во времена Темных Веков: наиболее почтенная часть ученых (собственно, только они претендовали за звание ученых) занималась хранением наследия прошлых веков — от Ньютона до Чандракумара плюс изучала наследие шедайин, наименее почтенная часть ученых (которых никто учеными не признавал, и в первую очередь они сами) просто строила корабли, ходила на них туда и сюда и записывала результаты наблюдений. Примерно так обстояло дело в первые сто лет после Эбера. Конечно, каждый ученый-теоретик решал и практические задачи — какая из молодых колоний стала бы тратить средства, чтобы обучить в Метрополии физика, неспособного предсказать перемену погоды или вспышку на местном солнце, высчитать сейсмическую активность для строителей? Потом колонии начали вкладывать деньги в исследования — в первую очередь их интересовало усовершенствование кораблей и оружия. Здесь пути теоретиков и практиков разошлись: такие исследования уже нельзя было выполнять как поденную работу, на досуге отдаваясь размышлениям отвлеченного характера — но при экономическом подъеме колоний появился праздный класс, поставлявший кадры для новой схоластики. По сравнению с огромным количеством прикладников он был малочислен, и сосредоточен полностью вокруг учебных заведений и в них самих. Эти люди были скелетом науки — склеротичным и закостенелым, страдающим местами от размягчения тканей, а местами — от отложения солей, но в целом — именно скелетом, который делает всякое тело тем, что оно есть, а не бесформенной медузой. Подобно клеткам мышц и крови практики-прикладники лепились к этому скелету, питали его и поставляли ему кислород новых идей, вымывая хотя бы частично вековые отложения, но они не становились белой костью — а белая кость, в свою очередь, не становилась красной плотью. Прикладники приходили сквозь университеты, как кровь, получали от теоретиков те базовые знания, которые они должны были в будущем или использовать, или отринуть, и, в свою очередь, поставляли новые данные — зачастую совершенно не интересуясь тем, как эти данные будут переварены учеными головами и что получится на выходе.

Лорд Августин был исключением из правил. Он никак не зависел ни от научной карьеры, ни от необходимости добывать себе хлеб насущный — что и давало ему возможность мыслить независимо; настолько независимо, что ряд ученых коллег считал его просто полоумным. Да и как не считать полоумным человека, который вполне способен, не считаясь с научным званием и авторитетом оппонента, написать в «Имперском вестнике теоретической физики» разгромную статью по поводу реферата противника и перехерить все, над чем тот трудился последние двадцать лет? А лорду Августину случалось. Он не считался ни с чем и ни с кем. Притом, злым человеком он совсем не был — ему просто в голову не приходило, что его публикации могут поломать кому-то карьеру и что «карьера» для этого человека может быть синонимом слова «судьба». Он стоял за научную истину, как он ее видел и знал, а общественное положение и независимость от официальных институтов науки давали ему возможность не искать компромиссов.

Словом, задача, поставленная перед ним Диком, была… нестандартной. Лорд Августин ни разу не пытался сопоставить свои книжные знания и логические построения с грубой реальностью. Конечно, грубая реальность не так давно отвесила всем насельникам «Паломника» здоровенную оплеуху, но, пережив первый шок, лорд Августин с головой нырнул в проблему «двойного левиафана». Свою монографию по этому вопросу он решил посвятить погибшему экипажу «Паломника», и даже набил это посвящение в сантор. Уже на второй странице, когда посвящение пропало из поля зрения, лорд Августин совсем забыл о погибших. Он вспоминал о них, конечно, каждый раз, когда Констанс читала из бревиария молитву за умерших, и искренне присоединял свой голос к голосу всех молящихся (в молитвах по бревиарию принимали участие все свободные члены экипажа — такой обычай установился сам собой со дня катастрофы) — но такой уж он был человек, что, когда работал, забывал обо всем и вся, кроме работы. И о себе в том числе — узнай он, что завтра утром подвергнется самой мучительной из казней, он не дрогнул бы, но постарался завершить монографию о «двойном левиафане», набросав ее за ночь хотя бы тезисно.

— Я правильно понял? — переспросил он у юноши. — Ты подозреваешь, что навигационное оборудование вышло из строя?

— Да, сэр.

— Но, видишь ли… хотя я кое-что понимаю в принципах его действия, я не мог бы его починить, — честно признался лорд Августин.

— Я не об этом, милорд, — терпеливо сказал Дик. — Мне нужно знать, где мы. Понимаете, мы не туда выскочили. Само по себе это не беда, я прыгаю вслепую в первый раз, а бывает всяко, даже с настоящими асами. Но с неисправным НавСантом я не знаю, где мы.

— Угу, — сказал лорд Гус. — Пойдем-ка в рубку.

Они прихватили сантор лорда Августина и поднялись в рубку, где ученый хлопнулся в одно из пилотских кресел на глазах у изумленного вахтенного Актеона.

— Так, — сказал он. — Чем из всего этого ты умеешь пользоваться?

— Ну-у, сканер, — Дик показал пальцем. — Экраны. И НавСант.

— Ты знаешь принцип работы НавСанта?

— Да, сэр.

Лорд Августин молчал особенным таким молчанием экзаменатора, ждущего развития темы, и Дик начал:

— Галактика биполярна. На одном полюсе постоянно исходят потоки вещества и энергии, этот полюс принято считать Зенитом. Датчики НавСанта улавливают потоки вещества, и указывают ориентацию корабля по оси зенит-надир. От центробежной силы вещество Галактики разбрасывается двумя рукавами. Тот, в котором находится Старая Земля, считается восточным, другой — западным. Движение по нему к Ядру считается курсом на Запад, движение от Ядра — курсом на Восток. И наоборот. Датчики НавСанта ловят усиление излучения Ядра при движении, это значит, что, чем сильнее излучения ядра, тем больше мы двигаемся на Восток. Но если выйти за пределы рукава и пойти к Ядру напрямую, это будет движением на Юг, а от Ядра — на север. В обоих случаях мы попадем сначала в другой рукав Галактики, изменится направление потоков вещества и энергии, и датчики покажут это как перемену курса по оси Запад-Восток на 180 градусов.

— А как ты определишь, не произошла ли на самом деле перемена курса?

— Увеличение интенсивности потоков вещества происходит скачкообразно — Дик отбарабанил это так, что сразу стало ясно: цитирует учебник наизусть.

— Отлично, — похвалил лорд Гус по преподавательской привычке. — Ну, а теперь подумаем о том, какие отклонения здесь возможны. Первое. Ты лучше меня знаешь, как ведут себя навигационные приборы вблизи от… левиафана.

— Они сходят с ума.

— Можно и так сказать. Но вблизи никакого левиафана нет, поэтому данную версию придется отмести. Дальше. По мере приближения к Ядру увеличивается количество аномалий, в которых направление потоков энергии искажено.

— Мы должны быть далеко от Ядра, — возразил Дик.

— И третье. Мощным источником помех является сам корабль — его двигатели, компенсаторы гравитации и все такое прочее. Поэтому датчики НавСанта располагаются в максимально удаленной от двигателей части корпуса и заэкранированы силовыми полями от внутрикорабельных воздействий. Но силовые поля порой дают слабину… На твоем месте я бы проверил силовые экраны.

— Спасибо, милорд. Скажите, а… можно ли с неисправным НавСантом определить, где мы?

— Не так-то просто. Но можно. Покажи мне эту свою Диадему…

Он нашел «Диадему сектора Ворона» через поисковую систему в справочных таблицах и пригляделся к указанной Диком группе звезд. Очки он по рассеянности оставил в каюте, контактных линз не переносил, а операцию все никак не собрался сделать, поэтому склонился к самому экрану, чтобы хоть на глазок прикинуть светимость.

— Ну, это никак не может быть Диадемой, — уверенно сказал он. — В моем справочнике Диадему образуют звезды от нулевого класса до В4, а здесь мы имеем самую яркую звезду класса F. Так что, юноша, никакая это не Диадема.

У Дика немного отлегло от сердца — по крайней мере, в собственном разуме он больше мог не сомневаться.

— А теперь займемся вашей туманностью, — продолжал лорд Гус. — На вопрос, может ли такая туманность образоваться за год, со всей авторитетностью отвечу: нет. Когда-то она образовалась значительно меньше, чем за год, из звезд, одна из которых превратилась в Сверхновую и индуцировала вторую — но это было очень и очень давно.

— До Эбера? — спросил Дик.

— До Потопа, — серьезно ответил лорд Августин. — Итак, где мы?

Он откинулся на спинку кресла, придвинув к себе большой терминал.

— Что представляет собой конфигурационная карта и на чем основан этот принцип навигации? На том, что каждая звезда представляет собой своего рода индивидуальность. Абсолютная величина, светимость и спектральный класс — по этим трем качествам мы отличаем одну звезду от другой — как отличаем одного человека от другого по росту, цвету глаз, волос и всего такого. Собственно НавСант мало чем может помочь в межпространстве — он там просто не работает, он нужен лишь для ориентации в пределах сектора и настроен на объекты такой удаленности, что размеры любого сектора — от одного до сотни парсек — пренебрежимо малы. Но в базах данных НавСанта содержатся сведения об отличительных особенностях разных звезд. При переходе из межпространства в сектор автоматика делает замеры светимости и спектра ближайших звезд и, согласно полученным результатам, составляет конфигурационную карту, после чего сличает ее с конфигурационными картами из базы данных, пока не получит полного соответствия. Однако сантор — всего лишь машина, и при переходе в совершенно незнакомый сектор пространства делает глупость. А именно — выдает из списка конфигурационных карт корабля ту, что похожа больше всего. Сантор, конфигурационную карту сектора Ворона на экран!

На терминале перед лордом Гусом появилась надпись: «Нет доступа». Ученый изумленно воззрился на юношу.

— Сантор, карту сектора Ворона, — повторил приказание Дик.

На экране загорелась карта-диаграмма.

— Очень хорошо. А теперь — конфигурационную карту этого сектора по результатам измерений, — сказал лорд Августин.

По приказу Дика на экране появилась… карта сектора Ворона, полностью идентичная первой.

— Черт! — вырвалось у лорда Гуса. — Не может быть… не может быть… Так…

Он потер лоб ладонью.

— Дик, боюсь, что дело обстоит немного не так, как я предполагал. НавСант в полном порядке, но пошла вразнос база данных. Я бы посоветовал тебе перезагрузить НавСант, а потом попробовать еще раз.

Дик поморщился: перезагрузка с проверкой всех кластеров памяти должна была занять несколько часов.

— Да, пожалуй, — согласился он. — Но, милорд… А что если НавСант так и не покажет правильной карты?

— Тогда, Дик, нам придется составить ее самим и самостоятельно перенастроить НавСант, не доверяя это дело автоматике. Такая опция в нем есть?

— Да, милорд.

— Ну вот и отлично. Начнем с основных ориентиров…

Как выяснилось, Дик понятия не имел, как подступаться к спектрометру.

— Чему только тебя учили, — вздохнул лорд Августин. — Ну, смотри сюда. Вот это я беру из своей базы данных. Это — спектральный профиль объекта, который мы называем ядром нашей Галактики. А вот — спектральный профиль объекта, который считает ядром Галактики ваш сантор. Смотри, какая разница. Светимость на порядок меньше. Ваша база данных определенно пошла вразнос. Я просто не знаю, что здесь делать…

Дик ввел спектральный профиль объекта в память сантора под названием «Ядро».

«Файл с таким названием уже существует. Заменить его?» — спросил сантор.

«Да» — ввел Дик.

«В замене отказано. У вас нет доступа к базе данных».

— Что? — вырвалось у юноши.

— Входи в корневой каталог, — посоветовал лорд Августин.

Но и из корневого каталога тоже ничего не получилось.

— Симатта, — пробормотал Дик. — Что же это такое?

— О, черт, — разочарованно протянул лорд Гус. — Нет, я пас. Нужно альтернативное решение.

— Мы ложимся на обратный курс, — Дик, включил внутрикорабельную связь — Актеон, вызови мне Рэя и Бет. Мы просто пройдем свой маршрут в этом секторе в обратном порядке. И вернемся в сектор Ласточки. И оттуда снова прыгнем — куда надо. Я перенастрою НавСант.

— Каким образом? — изумился лорд Гус.

— В капитанском сейфе есть копия базы данных. Я снесу все, что сейчас в НавСанте и загружу копию.

Дверь рубки открылась, вошли Бет и Рэй. Дик коротко обрисовал им ситуацию и поставил первую задачу: лечь на обратный курс и совершить еще один прыжок.

— Отдайте приказ, капитан — и я верну корабль на обратный курс, — с готовностью отозвался Рэй. — Но вот что мне не дает покоя: кто повредил сантор?

Все переглянулись.

— Это мог быть только один человек, — сказала Бет. — И мы знаем, кто…

Дик в раздумье потер кулаком правой руки о ладонь левой.

— Нет, — сказал он. — Я понимаю, что это мог только он… но он не мог. У него нет доступа к корабельным файлам, с его терминала можно управлять только внутренними системами.

— Сэнтио-сама, он входил в рубку, когда вы были без сознания, — напомнил Рэй.

— Но без ключа… — начал было Дик, и тут же ухватил себя за язык. А что стоило Моро, пока он лежал, снять с него ключ и…? Да нет, не получилось бы: даже в рубке система защиты тройная: ладонь, ключ и пароль. Можно украсть ключ, нельзя — правую руку. Но если Моро как-то обманул сенсор…

Он включил селектор внутрикорабельной связи и набрал код терминала Мориты.

— Срочный вызов в рубку, мастер Морита, — сказал он, когда на том конце прозвучало «Слушаю вас?» Моро отключился — видимо, пошел на вызов. Бет тихо сказала:

— Я думаю, есть смысл позвать ма… То есть, миледи…

— Да, — поддержал ее лорд Августин. — Вы собираетесь выдвинуть весьма серьезное обвинение, капитан…

Дик немного подумал, потом решительно тряхнул головой:

— Нет. Вы тоже доминатор и мой суверен, лорд Августин. Если мое обвинение подтвердится, то вашего свидетельства будет достаточно, а если нет… Я не хочу терять лицо перед миледи.

— Да какое лицо, все ясно как день… — прорычал Рэй, но умолк, когда прозвучал сигнал и Дик открыл двери в рубку.

— Что-то случилось? — Морита коротко поклонился лорду Августину и, как обычно, сделал вид, что не замечает гемов.

Места, чтобы сесть, уже не было — последнее свободное кресло заняла Бет, Рэй стоял. Морите тоже пришлось стоять перед юным капитаном, и лорд Августин чувствовал, что Дику неуютно от этого.

— Мастер Морита… — он не знал, с чего начать. — На корабле вышла из строя база данных. Вы… не знаете, почему это могло случиться?

— Ваш вопрос нужно рассматривать как просьбу о помощи? — Моро чуть склонил голову набок, как птица.

— Нет. Как приказ капитана, — голос юноши прозвучал бронзой. — Я требую от Вас сказать все, что вы знаете об этом, если вы что-то знаете.

— В таком случае я ничего не знаю, — Моро развернулся, чтобы идти.

Но Рэй заступил ему дорогу.

— Сэнтио-сама, можно я вытряхну из него эти сведения? — он улыбнулся, обнажив ослепительные клыки. — У меня давно руки чешутся.

— Только если ничего другого нам не останется, мастер Порше, — как можно тверже сказал Дик.

— Вы, конечно, можете приказать нелюдю переломать мне все кости, — спокойно проговорил Морита. — Содрать кожу и вырвать глаза. И не то чтобы мне не было страшно — но я действительно не знаю, чего вы добиваетесь… капитан.

— Я же сказал, мастер Морита: данные в базе перепутаны, ориентиры названы не своими именами.

— Ну, а при чем тут я?

— Но кроме вас, этого никто не мог сделать! У вас одного могла быть цель… захватить корабль… И возможность — когда я лежал без сознания после ментальной атаки…

— И, раз уж у меня была такая возможность — то, стало быть, я и виноват в том, что вы завели корабль не туда, и сами теперь не можете определить наше местоположение? Что ж, возможность у меня была. Черт побери, у меня была возможность овладеть вами на содомский лад — так почему бы вам не обвинить меня заодно и в этом?

Дик от стыда и гнева покраснел так, что хоть прикуривай. Но он справился с собой и сказал как можно ровнее:

— Мастер Морита, я пока еще ни в чем вас не обвиняю. Но повреждения в базе данных могли быть сделаны только умышленно и только тем, кто имел к ней доступ. Кроме вас, подозревать некого — больше никто не умеет работать с НавСантом…

— А не в этом ли все дело? — Морита чуть подался вперед. — Не в том ли, что больше никто не умеет работать с НавСантом? И тот, кто с ним работает, по простоте душевной принимает за диверсию то ли сбой системы, то ли… — вавилонянин выдержал многозначительную паузу.

— Говорите, мастер Морита, говорите, что собирались, — прошептал Дик сквозь зубы.

— То ли некомпетентность пилота, — спокойно закончил Моро.

— Нет, позвольте! — возразил лорд Августин тоном папского легата, провозглашающего «Contradictur!» на Соборе. — Навигационные системы мне и вправду мало знакомы, но в своем предмете я разбираюсь, и свидетельствую: этот навигационный сантор действительно принимает одни объекты за другие. Так, тот объект, что фигурирует в его памяти как «Ядро Галактики», совершенно не соответствует по своим параметрам реальному ядру, данные о котором я взял в последнем каталоге Маршьялло-Окада.

— Покажите, — Морита разом помрачнел, и лорд Августин понял, что ему стало не до обид и счетов — он серьезно был озабочен судьбой корабля, в конечном итоге — собственной судьбой.

— Сантор, объект «Ядро», характеристики, — скомандовал Дик. На экране снова засветилась замысловатая диаграмма.

— А вот настоящее ядро, — Лорд Августин вывел на терминал изображение из базы данных своего сантора.

После этого он пережил тридцать весьма неприятных секунд под взглядом Мориты. Никогда в жизни, за все свои без малого сорок лет, он не чувствовал себя настолько глупо.

Изображения были совершенно идентичны.

Дик сидел ни жив ни мертв. Потом голосом, похожим на треск рвущейся бумаги, он сказал:

— Сантор, объект Магелланово Облако, характеристики.

Снова на экране появилась хитроумная диаграмма. Лорд Августин, уже не говоря ничего, вызвал из памяти своего сантора профиль соответствующего объекта…

Идентичен. Дик опустил голову.

— Ну так что же у нас с системой? — спросил Моро.

— Не знаю, — пробормотал юноша. — Но полчаса назад все стояло кверху ногами.

— Вы уверены?

— Более чем, — ответил лорд Августин. — Я видел это своими глазами. Скорее всего, какой-то сбой системы.

— Меня обвиняют в этом сбое?

— Нет, мастер Морита, — сказал Дик. — Я прошу у вас прощения.

— Да полноте, есть ли тут за что просить прощения. Меня всего лишь выдернули с рабочего места, прилюдно обвинили в диверсии, пригрозили насилием… Совсем ничего, в чем стоило бы каяться.

— Мастер Морита, перестаньте. У меня и так горько внутри. Мне жаль, что я скверно поступил с вами, и что в первую очередь подумал на вас…

— Ты не об этом должен жалеть, мальчик. Вызови конхидзу.

Дик вызвал — наполовину предвидя результат:

— Лоция не определена.

Они находились в неизвестном секторе пространства. В секторе, на который не существовало конфигурационной карты.

* * *

Для Дика осталось полнейшей загадкой — почему после всего этого позора миледи не оспорила его капитанские полномочия. Она лишь молча выслушала отчет о происшествии, кивнула и сказала:

— Наверное, тебе нужно немного отдохнуть, Дик, перед тем, как делать следующий прыжок. Я хочу, чтобы ты проспал не меньше восьми часов — а потом возвращался к своим капитанским обязанностям.

Дик от изумления даже задохнулся и не смог ничего сказать. Он только поклонился, ударив кулаками в пол, встал и выбежал вон из ее каюты.

Чувствовал он себя так, словно печень ему раздавили. Наверное, даже хуже, чем тогда, когда Вальдер разбил ему лицо из-за Бет. Тогда он хотя бы знал, что его накажут — и на этом все закончится. А тут — все только начинается. Стоит ему подумать, что хуже не бывает — как почти тут же становится хуже. Сначала, когда капитан погиб, он решил, что ничего не может быть тяжелее, чем одному командовать экипажем из пятерых гемов и одного вавилонянина. Потом, когда он чуть не проиграл ментальное сражение на входе в сектор Кентавра, он понял, что хуже было бы погибнуть и оставить корабль на Мориту. Теперь он знал, что еще хуже — завести корабль в неизвестный сектор пространства, теряя трое суток на выход оттуда по памяти с риском опять угодить не туда. И это казалось ему сейчас самым дном — хотя он понимал, что ему еще есть куда катиться. Например, запороть кав-двигатель.

Голова не работала, точнее — все мысли крутились вокруг одного: он послал корабль в неизвестный сектор — значит, неправильно рассчитал точку входа. Неужели все произошло тогда, когда корабль сбился с курса? Да, похоже на то. Вот и объяснилось несовпадение расчетного времени. Он неверно рассчитал точку входа. Он дерьмо, а не капитан. Но ведь Том правильно вернул корабль на курс. Он все проверял. Значит, плохо проверял…

Это было как болезнь, как детская сыпь, когда нельзя расчесывать зудящие пятнышки на руках, но невыносимо хочется их чесать. Дик понимал, что его утомленное и перегруженное сознание не выдаст сейчас ничего, но не мог остановиться, и мысли крутились, как работающая вхолостую стиральная машина: сбой с курса — что делать? — просить помощи у Мориты — а если это он? — а если еще раз? — снова сбой с курса…

Придя в капитанскую каюту, он попробовал уснуть, но не смог. Так хотелось плюнуть на все и передать корабль взрослому… И не чувствовать себя дерьмом… Даже если Морита заведет всех в ад — что ж, он будет хотя бы ни при чем…

Трус.

Дик надел визор и стал читать «Апологию Сократа», чтобы отвлечься. Когда он взялся за «Федона», он наконец-то заметил, что безумный круговорот в голове прекратился — этот удивительный человек, живший три тысячи лет тому, христианин душой, Христа не знавший, захватил его и наполнил сердце тоской по тому, кто еще недавно был так близко — и одновременно так далеко. Сердце защемило: в то время как в далеких Афинах Сократ готовился к смерти, на другом краю Вселенной Майлз готовил смерть своим братьям. Не только тем, кого убил своей рукой и рукой своих аудранти — но и всем, кто погиб потом, в войне, длившейся бессчетные годы. По сравнению с тем количеством жертв, которое унесли войны Земли, количество погибших шедайин было ничтожным. Но Святой Брайан, увидев погубленную ашиу колонию шедайин, сказал: «Господь не считает по головам. Для него нет вопроса „Сколько?“, есть только — „Кто?“. И Дик вдруг понял это с ужасающей ясностью. Он читал о том, как из Афин уходила целая Вселенная, а Афины, за исключением нескольких верных, этого не замечали. Он не смог дочитать „Федона. Он никому не мог поверить своего страха. Прежде, когда капитан Хару был жив, и Дик был просто корабельным «начальником-куда-пошлют“, он мог прийти со своей болью хотя бы к леди Констанс. А сейчас…

«Миледи, я теперь как вы. Некому жаловаться, не перед кем каяться. Кроме Бога. Господи, ну почему все они меня оставили!»

Он лежал на спине, прикрыв глаза — снимать визор и даже выключать его было лень. Даже не лень — оцепенение, сковавшее Дика, имело с ленью нечто общее, но не было ею. Он словно находился в состоянии хрупкого равновесия, как шарик на шаре. Если его толкнут, если это равновесие нарушат — он покатится вниз и только вниз. Будет хуже. Поэтому он не двигался. Какое-то время спустя там, за границей сомкнутых век, потемнело — это визор, не улавливая движений зрачков, отключился сам собой. Ну и хорошо.

— Послушай, сынок, — сказал в темноте голос капитана Хару. — Кто будет доверять тебе, когда ты сам себе не доверяешь?

— Вы же умерли, капитан. Вам легко говорить.

— Капитан прав, — вступил в разговор Майлз. — Ри'шаард, Рики, разве мы плохо учили тебя? Разве хороший пилот полагается только на наносхемы сантора?

— Ну, дорогу до сортира он и без НавСанта находит, — буркнул голос Вальдера.

— Да, — ответил ему голос Джеза. — Значит, небезнадежен.

Дик открыл глаза. Перед ним в воздухе висели строчки — «если бы душа действительно могла где-то собраться сама по себе и вдобавок избавленная от всех зол, которые ты только что перечислил, это было бы, Сократ, источником великой и прекрасной надежды, что слова твои — истина…» Оцепенев от этакого «мене, текел, упарсин», Дик вздрогнул, но тут же сообразил, что это визор отреагировал на движение его зрачков: включился и крутнул текст немного вниз. Он отключил аппарат и встал.

Тело болело от лежания в неудобной позе, но голова была свежей и ясной. Часы показывали, что он проспал около пяти с половиной часов. На нижней вахте должен был находиться Батлер.

Дик пошел в душевую и принял ледяной душ, потом, не вытираясь, натянул одежду и почистил зубы. Сделал шаг назад и посмотрел на себя в зеркало.

С той стороны глядел мрачноватый, но решительный парняга. Этот решительный парняга был не из тех, кто легко отступает.

Если кто-то влезал в систему, система это зафиксировала. Нужно просто проверить команды, отданные за все время, прошедшее со дня гибели экипажа.

Когда Дик поделился этой мыслью с леди Констанс и лордом Гусом, они ужаснулись.

— Но это ведь тысячи команд, Дик!

— Да, — твердо ответил юноша. — И я проверю их все.

— Каким образом?

— Одну за другой.

Глава 9 Двойная звезда

Никто не мог разделить с Диком этот груз, потому что никто не знал, какое именно отклонение от нормы нужно искать в логах. Дик и сам толком не знал — лишь надеялся на то, что поймет, когда что-то пойдет не так.

Он заблокировал сантор и, покидая рубку, всякий раз оставлял ее на Рэя, запрещая кому бы то ни было входить туда в его отсутствие. Поесть ему приносили туда. Через два часа работы от символов и команд у него уже рябило в глазах и звенело в ушах — тогда он устраивал себе пятнадцатиминутный отдых — и снова брался за дело. Спать, когда силы иссякли, он улегся тут же — в пилотском кресле. Потом вернулся к работе, и на девятнадцатом часу нашел то, что искал и позвал леди Констанс.

— Смотрите, — сказал он, когда она села в соседнее кресло. — Эта команда отдана сорок шесть с небольшим часов назад. Посмотрите, кому принадлежит доступ.

— Джезекия Болтон, — ахнула Констанс.

— Я верю в воскресение мертвых, — Дик сжал кулаки и осторожно опустил руки на консоль. — Но не в такое. Нет, миледи. Доступом Джеза воспользовался живой. И мы знаем, кто.

— Дик, — леди Констанс опустила глаза. — Во-первых, я к стыду своему, не понимаю, что именно сделал… тот человек. Во-вторых, есть ли у нас прямые доказательства против него? Доказательства, которые примет в рассмотрение имперский суд?

— Тот человек, — Дик нехорошо ухмыльнулся, — получил со своего терминала капитанский доступ. Скорее всего, он это сделал, когда я был без сознания. Он все верно рассчитал: никто не мог покинуть пост, никто не смотрел за ним. Он воспользовался рукой и ключом — а пароль подобрать время было. А потом он обеспечил доступ на имя Джезекии Болтона — без ключа, только по ладони. Вот эта команда. Я нашел ее.

— А почему он не уничтожил следы?

— Не смог. Логи нельзя стереть, не переформатировав весь корабельный сантор. Думаю, он на меня рассчитывал. Я ведь и правда собирался форматировать сантор.

Леди Констанс поджала губы.

— Нам нужно что-то предъявить имперскому суду, — сказала она.

— Предъявим, — Дик поднялся и вызвал Рэя.

* * *

Он спустился на третью палубу по аварийной лестнице и вошел в коридор.

Тот, кого он искал и очень надеялся не найти здесь, открывал двери своей аппаратной.

— Что вы делаете здесь, мастер Морита?

Надо отдать вавилонянину должное — лицо не изменило ему ни на секунду.

— Да вот, — ироничная усмешка промелькнула между словами. — Решил, знаете ли, поработать в тишине.

— Над чем? — сквозь зубы спросил Дик. — Над фальшивыми конфигурационными картами? Ведь мало разрушить базу данных. Нужно, чтобы до поры до времени этого никто не заметил. А если кто-то заметит раньше времени, нужно успеть скачать в сантор копию настоящей базы данных. У вас ведь она есть. Когда я окончательно бы поверил в то, что я — полное дерьмо, и сдал вам командование — вы бы вывели нас по ней. Вот только куда?

— А этого я тебя не скажу, мальчик, — улыбнулся Моро.

Он сделал шаг вперед, к Дику, но тот отступил назад на полшага и занял позицию для эйеш: пятки на ширине плеч, стопы развернуты, правая рука — на рукояти меча, у левого бедра, левая — поднята над головой, чтоб не мешать правой.

— Ни с места, мастер Морита. Или я ударю.

Моро оценил правильность позиции и то, как молниеносно она была принята. Но, кроме этого, существовал ряд других факторов, и Морита был намерен на них сыграть.

— Ты угрожаешь мне, Дик? Разве Майлз не учил тебя: нельзя попусту угрожать оружием? Браться за меч можно только в одном случае: если ты готов убить.

Он старался говорить медленно, плавно — это обычно срабатывало с теми, кто брал в руки смерть впервые в жизни.

— Спроси себя, Дик, готов ли ты убить меня?

— Да, мастер Морита. Вы задумали зло против людей, которых я люблю. Я не потерплю этого. Лучше бы вы и в самом деле… сделали то, о чем говорили. Тогда вы причинили бы вред только одному мне. А так вы заставите страдать миледи, Джека…

— И Бет… — закончил за него Морита. — Ты все еще любишь ее, несмотря ни на что? Верность — вот, что меня в тебе всегда восхищало. Безоглядная, нерассуждающая. Ну, а если бы ты узнал, что я не замышляю никакого вреда леди Констанс? Тем паче малышу и Бет?

— Я не верю ни одному вашему слову, мастер Морита. Двиньтесь с места — и я убью вас.

Мориту и Дика разделяли три с половиной метра. Если бы это расстояние удалось сократить хотя бы до двух метров, Морита бы рискнул. Он бы прыгнул вперед, подныривая под лезвие, приземлился на плечи, ушел в перекат и в перевороте ударил мальчишку ногами в грудь. Но для этого нужно сократить расстояние. Заставить его податься вперед (и желательно сменить при этом позицию — неопытный флордсман обязательно бы ее сменил) или самому незаметно, полушажками, проделать этот маневр.

— Ага, из-под нихонской сдержанности прорезалось гэльское бахвальство, — усмехнулся Моро. — Я все ждал, когда же это случится. Ты уже когда-нибудь убивал? Знаешь, как это бывает? Удар придется мне в брюхо. Я, конечно, дернусь заслониться руками, и лезвие их перерубит с таким характерным звуком… тебе приходилось на кухне рубить кости? Мои ладони шмякнутся на пол. Потом лезвие войдет мне в живот, и, если не застрянет в позвночнике — вряд ли застрянет, это же настоящий орриу, работа мастера — то распашет мне брюхо от бедра до ребер. Кишки, дерьмо — все повалится наружу, я же не смогу обрубками это ухватить. Потом я распадусь надвое: тулово назад, ноги вперед. Сложусь вдвое в позвоночнике, как тряпичная куколка, только не так, а вот так, — он слегка откинул голову назад и сделал шажок к Дику. — Ты увидишь, что у меня внутри. Тут я, наверное, уже буду орать, потому что первоначальный шок пройдет. И орать буду секунд тридцать, пока не изойду кровью Кровища дотечет до того места, где ты сейчас стоишь. Шикарная картинка, правда, Дик? Если ты, конечно, не промахнешься. Но ты же не промахнешься, герой. Ты ударишь безоружного легко и выпустишь мне кишки без колебаний.

Обычно по окончании этих тошнотворных описаний неопытный боец начинал дрожать, ощущая позывы, и в особо удачных случаях сам опускал оружие, отступив перед описанной перспективой. Но, как правило, приходилось наносить coup de gracе — с криком: «Ну что же ты? Давай, бей! Убей меня, герой, давай, руби!» — подходить и завершать монолог сокрушительным ударом в лицо.

— Мастер Морита, — Дик правильным, классическим «скользящим шагом», не меняя позиции, отступил назад. — Если вы прикидываете, смогу ли я вас ударить, то вот еще что учтите. У тех людей, которые нас сжигали на площади, были волосы такого же цвета, как у вас. Так что сами думайте, промахнусь я или нет.

Моро подумал и решил не рисковать.

— Ну, и что же ты со мной сделаешь? — спросил он. — Что ты можешь предъявить имперскому суду? Ты хоть понимаешь, как это смешно выглядит — «он ходил по кораблю во время прыжковой тревоги»?

— Я предъявлю суду сокрытие пилотской квалификации при найме на работу, — сказал Дик. -Вы должны были состоять под надзором Инквизиции, так что пусть она с вами и разбирается. А пока что вы будете сидеть в своей каюте. Без терминала, под арестом.

— И как вы меня туда препроводите, капитан? Вот, если я не сдвинусь с этого самого места.

— Рэй сдвинет вас.

— А корабль кто сориентирует?

— Я, — уверенно сказал юноша. — У меня есть резервная копия. Вы до нее не добрались.

Наверху заработал лифт.

— Дик, — торопливо сказал Моро. — Поверь мне, встав на мою сторону, ты очень много выиграешь. Встав против меня, ты ничего не выиграешь, и потеряешь все. Империя не умеет ценить верность. Не умеет ее вознаграждать.

— Верность, которая ищет награды, ничего не стоит.

— Слова святого Иоанна Оксонского… А свои мысли в голове у тебя есть?

— Есть, но я не нашел бы лучших слов, чтобы сказать свою мысль.

Лифт открылся.

— Капитан, вы еще хотите говорить с этим кургаром? — спросил Рэй, ступая в коридор. — Или мне увести его?

Морита прижался спиной к стене.

— Я предлагал тебе дружбу, — сказал он. — Тебе лучше убить меня здесь и сейчас. Потому что если я останусь жив — ты пожалеешь о том, что родился на свет.

— Пустая баклага звенит громко, — отозвался на это Рэй. — Будешь идти сам или желаешь, чтобы я огрел тебя хвостом по башке и оттащил за ноги?

— Пусть зверь не прикасается ко мне, я пойду сам, — криво усмехнулся Морита.

Дик выпрямился и опустил руки. Вавилонянин и его конвоир вошли в лифт, а Дик поднялся на жилую палубу по аварийной лестнице.

Моро заперли в каюте, предварительно удалив оттуда все, что могло послужить оружием или орудием самоубийства.

— Пойду выпущу Динго, — сказал Рэй. — Засиделся он, бедный.

— Рэй… — Дик посмотрел на часы, которые он тоже вынес из каюты Моро — так, на всякий случай. — А ты знаешь, что было две минуты назад?

— Что, капитан? — Рэй тоже посмотрел на часы. — Полночь.

— Какая полночь, Рэй? — Дик улыбался.

— Вы о чем, капитан? Ну… была суббота. Стало воскресенье. Было двадцать второе марта, стало двадцать третье…

— Рэй, Христос воскрес.

Морлок хлопнул себя ладонью по лысому черепу.

— А ведь совсем из головы вон! Точно, воскрес! То есть, воистину. Совсем мы запарились и дням счет потеряли, а?

Гем засмеялся. Потом слегка помрачнел.

— Сорок дней, значит, как вы вытащили нас, сэнтио-сама… Сорок дней — а как сильно все переменилось.

— Да, Рэй… Все переменилось.

* * *

В приюте михаилитов на Мауи мальчишки не особенно тяготились постами — дары моря были вкусны и дешевы. Но дон Арима, отец-настоятель, старался, чтобы пасхальный обед был настоящим пиром, где хватает и ветчины, и жареных сарделек, и печеных на углях камышовых уток, и сладостей. Как-то раз Дик случайно услышал разговор настоятеля и одного из молодых братьев, недавно прибывших на Мауи: тот возмущался, что мальчишки с большим восторгом ждут пасхального обеда, нежели Пасхальной Вегильи, а отец Арима ответил: «Пасха — это радость. Пусть научатся радоваться. Потом научатся радоваться тому, чему нужно».

Увы, на этот раз у Дика не получалось радоваться. Пасхальный обед прошел для него тяжело — следовало хранить бодрый вид, поддерживая миледи, Джека и гемов, в то время как внутри ныло что-то, не переставая ни на миг. Если бы Дик хотел как-то выразить это чувство — то это был бы долгий стон на одной ноте, сквозь сомкнутые губы. Прежнее состояние, глухое сомнение в собственном здравом уме, было как вспухающий гнойник; теперь он вскрылся, и ныла открытая рана уверенности в худшем.

Самое скверное случилось сразу после ареста Моро, когда Дик на радостях побежал переустанавливать базу данных. Прежде чем отформатировать блок памяти, он проверил патрон — и слава Богу, что не после. Потому что патрон расплавился в гнезде. Кто-то… да какой «кто-то», ясно же, кто… сумел разместить в гнезде термоэлемент. Как только через него прошел считывающий луч…

Дик несколько минут кусал пальцы, чтобы не отправиться в каюту Моро прямо сейчас и не перерезать ему глотку. У него должна быть еще одна резервная база данных — и еще один способ загрузки. Он рассчитывал как-то восстановить все, когда леди Констанс выпрет из капитанов растяпу, погубившего сантор и расплавившего резервную копию.

Потом Дик пошел на пасхальный обед, ел, пил и делал вид, что все будет хорошо.

Теперь он мог полагаться только на те расчеты, которые они могли выполнить с лордом Августином, да на память и интуицию — и, надо сказать, на второе он полагался сильнее, потому что расчеты были весьма приблизительными. Согласно им, «Паломник» находился в некоем условном сегменте пространства со стороной около двухсот парсек. До ближайшей дискретной зоны (если не считать той, из которой они выскочили) было шесть суток лету — и, по счастью, пространство между зонами оставалось чистым. Но вот куда их выведет эта зона? И сколько нужно будет прыгать наобум, пока корабль не окажется — Дик уже и забыл думать про Парадизо: хотя бы просто в локальном пространстве Империи?!

— Послушай, а почему бы нам тупо не вернуться прежним курсом в сектор Кентавра? — спросила Бет, когда Дик поделился с ней и с Рэем своими соображениями. — Если мы вернемся к точке, с которой все пошло криво и выберем правильный маршрут… — она осеклась. — Ох, черт… Мы не можем выбрать правильный маршрут. У нас пошла к лешему вся база данных…

— Да, — сказал Дик. — Мы можем ориентироваться только по приборам: карт у нас нет. То есть, у нас есть общегалактическая карта из учебника навигации, и это все…

— А хорошие новости имеются? — спросила девушка.

— Да. Водяных фильтров нам хватит на полгода, и бустер сдохнет не раньше, чем через четыре месяца.

— Это не такая хорошая новость, как ты думаешь, — насупилась Бет. — Я не хотела тебе говорить, но… Мы распечатали последний комплект для Джека и израсходовали оттуда две капсулы. Осталось четыре. Я не знаю, хватит ли этого для следующего приступа…

Дик с шумом втянул в себя воздух — так, будто ударился больно. Бет ожидала, что он выругается, скажет хотя бы «кусо», но он только сказал:

— Это хорошо, что я теперь знаю. Спасибо, Бет.

— Да не за что, — вздохнула она. — Что нам теперь делать?

— Прищемить кое-кому дверью, — проворчал Рэй. — Чтобы рассказал, где мы и куда лететь.

Дик посмотрел на морлока так, что Бет сразу стало ясно: эту тему они уже обсуждали.

— Нет, — сказал юный капитан. — Пока я здесь командую, ни из кого не будут выбивать информацию пытками. Я еще поговорю с мастером Моритой. Но главное вот что.

Дик вызвал трехмерную проекцию общегалактической карты и, увеличив нужный сектор в десять раз, световой указкой очертил сферу, где «Паломник» предположительно находился. Указка скользнула также по прожилкам дискретных зон, пронизывающим рукава Галактики.

— Мы находимся в одном из трех этих секторов. Тот, где мы есть, еще не исследован, в базе не было на него карты, пока база была жива. Два других — не знаю. И не знаю, какой из них тот, что к нам поближе, да это и неважно. Они идут вдоль энергетических потоков рукава, и здесь сливаются. А дальше… — Дик повел указкой вдоль синей перепонки. — Они входят в пространство Империи, пересекая Периметр. Там мы найдем маяк-пульсатор, настроимся по нему, пошлем ансибль-пакет на ближайшую имперскую станцию и ляжем в дрейф. А может, нам повезет и мы наткнемся на освоенную систему.

Бет вперилась взглядом в беспорядочную россыпь зеленых огоньков — заселенных звездных систем. Сфера, где «ориентировочно» находился «Паломник» занимала практически все пространство между Мауи и Ракшасом. Ей вспомнилась шутка из старинного плоскоэкранного фильма: пилот древнего аэроплана спрашивает у штурмана: «Где мы?» — а тот достает прожженную карту и тыкает пальцем в огромную дыру: «Где-то здесь!». Но, похоже, Дик прав: если держаться все время этой дискретной зоны, то можно попасть туда, где огоньки рассыпаны густо.

— Что я должен делать? — спросил Рэй.

— Вести корабль к этой зоне. На полной скорости. У нас очень мало времени, поэтому вести будем только мы с тобой, постоянно сканируя пространство, а гемы переводятся на нижнюю вахту. Начинай разгон. Курс — зенит сорок два, восток два и юг тридцать. Дискретная зона большая — не промахнемся. Я сейчас пойду поговорить с Моритой.

— Толку, — проворчал Рэй, садясь за штурвальную консоль. А когда Дик вышел, он пробормотал себе под нос:

— Слишком мягкие когти у нашего сэнтио-сама…

— Ты имеешь в виду, Дик слишком добрый? — спросила Бет.

— Слишком молодой.

* * *

Дик вошел в каюту Моро безоружным, рассудив, что оружие, которого нет, нельзя и отобрать. Бет стояла по ту сторону приоткрытой двери с импульсным пистолетом в руках.

«И что мне с этим делать?» — спросила она, когда Дик выдал ей эту здоровенную дуру. «Если он попробует вырваться — стреляй. Это импульсник, он сшибет его на пол, и все» — «А если он тебя все-таки схватит как щит?» — «Тогда стреляй два раза».

Моро лежал на кровати и что-то читал. Печатную книгу: Дик не оставил ему ничего, чем можно было бы считывать электронные. При виде вошедшего он широко улыбнулся, но не встал и ничего не сказал.

— Мастер Морита, — Дик откинул себе сиденье возле стены и сел. — Я не знаю, зачем вы сделали то, что сделали, и я не думаю, что вы переменили свое решение. Но я подумал: что если вы узнаете, что мы и без вас сможем выбраться? Вы не добьетесь своей цели, не захватите корабль, и попадете в тюрьму инквизиции. Я подумал: если бы вы помогли нам, если бы отдали базу данных — миледи могла бы вас простить. Вы пробыли бы под арестом до конца полета — а потом я отпустил бы вас.

— Если ты так прекрасно можешь справиться без меня — то зачем тебе база данных?

— Вы знаете, что я не выведу корабль точно к Парадизо. Мы попадем в локальное пространство Империи, и там я пересажу пассажиров на первый транспорт. Но это займет много времени. Лучше было бы, если бы вы отдали базу данных. Мы бы управились недели за две.

— А какое значение имеет фактор времени?

Дик промолчал.

— Сейчас я попробую угадать… Неужели у маленького Джека заканчиваются его лекарства?

Дик постарался не дрогнуть даже ресницами, но Моро так и впился глазами в его лицо, и, видимо, что-то там прочел.

— Похоже, что да… — протянул он. — Ну, капитан Суна, задала жизнь задачку? Теперь тебе кровь из носу нужно упредить следующий приступ. И без моей помощи тебе остается только… — он призадумался, — да, только двигаться вдоль той дискретной зоны, что идет с запада на восток. Совершая как можно более длинные прыжки… В расчете на то, что рано или поздно ты упрешься в имперский сектор. Вот только когда — рано или поздно?

Дик не отвечал.

— Ну что, ты и теперь не засунешь свою гордость подальше? Сейчас, когда малышу угрожает смертельная опасность?

— Гордость тут ни при чем, мастер Морита. Как я могу доверить в ваши руки жизнь людей, если я знаю, что вы обманщик?

— А зачем же ты пришел ко мне?

— Где база данных?

— Здесь, — Моро постучал себя пальцем по голове.

«Он ашиу настолько, насколько это возможно», — сказал Майлз в сознании Дика. Ах, глупая моя голова! — подумал юноша.

— Вы… киборг?

— Можно и так сказать. Мои имплантанты обеспечивают мне эйдетическую память.

— Отдайте базу. В обмен на свободу, когда мы прибудем в порт.

Морита сел и посмотрел на Дика. Такой взгляд, будь он ударом, мог бы даже Рэя послать в нокаут.

— Я не торгуюсь, мальчик, — сказал вавилонянин. — Я обещаю тебе, если хочешь, клянусь, что ни леди Констанс, ни Бет, ни Джеку, ни нашему высокоученому лорду не будет причинено ни малейшего вреда, если ты доверишься мне.

— А тэка? И Рэй?

— Я подарю их тебе.

— Они не нужны мне. Они свободные люди.

— Но в любом случае ты решаешь их судьбу. Кстати, для себя ты не просишь никаких гарантий?

Дик молчал.

— Хорошо, я буду с тобой максимально откровенен, — Морита понизил голос. — Тебе, по крайней мере, поначалу, очень не понравится то, что с тобой произойдет. Если хочешь, рассматривай это как жертву. Но потом… пойми, тут все зависит от тебя. Ты ведь еще ни разу в жизни не делал того, что тебе хочется. Нет, не возражай. Ты думаешь, что тебе хочется того, что ты делаешь. Ты встретил хороших людей в Синдэне, потом здесь, на корабле — и решил, что хочешь ходить их путями; но знал ли ты другие пути? Что ты делал по собственной воле, без этого «надо», которое все время гнетет тебя? Подумай, Дик. Мы знаем, что такое полет, что такое прыжок. Вселенная у тебя в груди. Зачем тебе рассказывать, ты знаешь— проткнуть пространство, а потом скользить, падая — все время вверх. Подумай, Дик. Пилот Империи — раб Империи. Свободный пилот — это… Впрочем, что я несу — мы же с тобой вырезаны из одной кости, нас нельзя купить, можно только убедить или сломать… Дик, мальчик, дай мне убедить тебя!

— В чем? — спросил Дик. Вавилонянин облизнул сухие губы и усмехнулся.

— Ты видишь все это дело так, будто я хочу погубить вас всех. Да нет же. Я действительно преследую свою цель, и, поверь, в ней нет ничего плохого. Я действую для себя, ни в коем случае не желая гибели дорогих тебе людей. И нелюдей тоже. Я не стану уверять тебя, что мои цели высоки и чисты — нет, они не более чем нормальны. Если бы я хотел погубить всех вас — поверь, у меня бы получилось, и я терплю все это, — он неопределенно повел рукой, — только потому, что не хочу идти на крайние меры. Неужели ты полагаешь, что девочка с импульсником способна меня остановить?

— Вас остановил бы тогда Рэй. Или Динго. Я тоже не хочу идти на крайние меры, мастер Морита, — прошептал Дик. — Но учтите: если Джек умрет, я убью и вас. Не думайте, что вы взяли меня за глотку, угрожая той опасностью, в которой он находится. Говорю вам: его последний день станет вашим последним днем.

— Ты хочешь войны, Дик? Настоящей войны?

— «Война — это такой способ решения конфликта, при котором сохранение жизни противника не рассматривается в качестве граничного условия» — Дик процитировал «Синхагакурэ», где Садако Такэда, в свою очередь, процитировала одного из военных классиков ХХ столетия.

— Именно, — кивнул Моро. — До сих пор я рассматривал сохранение ваших жизней в качестве такого условия. Ты хочешь это переменить?

— Я сказал свое слово, мастер Морита. Умирает Джек, умираете вы; дальше сами решайте, а я пойду. Не знаю и не хочу знать, что вы замыслили, но вы или бросите свои замыслы и будете мне помогать, или будет война.

Дик вышел из его каюты, запер за собой дверь и забрал у Бет импульсник.

— Не то, чтобы я одобряла методы, которые предлагает Рэй, — промурлыкала девушка. — Но в них что-то есть.

— Ничего в них нет! — отрезал Дик.

— Тебе что, его жалко больше, чем Джека? — они вошли в лифт.

— Ты… не понимаешь! Если я прикажу, это… лучше бы я умер. А толку, наверное, все равно не будет.

— Почему?

— Потому что если бы мне кто-то… прищемил дверью… то я бы постарался так ему настроить НавСант, чтобы следующим прыжком он впилился прямо в псевдо-Ядро. Да что там — ты же читала житие Святого Брайана!

— А кто его не читал? — хмыкнула девушка. — Но ведь ты не собирался пускать его к управлению?

— Нет. Неважно!

— Понятно, — Бет вздохнула с некоторым облегчением. — Дик…

Дверь лифта открылась.

— Да?

— Ты плохо выглядишь. Похудел, и… вообще. Скажи, я могу что-то для тебя сделать?

Дик вздохнул, потер затылок.

— Пожалуй, что… да. Приготовь мисо.

— ???

— Ну… мне вдруг жутко захотелось мисо. Вот.

Он так смутился вдруг, что Бет не удержалась от улыбки, и он заулыбался в ответ. Когда он улыбался с открытыми глазами, это было немного печально — из-за рисунка бровей. А когда он щурил глаза, они становились как две озорные рыбки.

Какая же я была дура, подумала Бет, вспомнив недавние события. И вслух сказала:

— Какая же я была дура. Но теперь мы друзья, да?

— Да, теперь — друзья.

Бет протянула ему руку — по-мужски, пальцами вверх, и он пожал ее — хм… можно было бы и не так крепко…

— И к черту всякие там амуры?

— Да, к черту их, — горячо поддержал он.

— Знаешь, с тобой мне там — не страшно… Хотя вообще-то страшно, и даже очень. Без тебя я бы убежала оттуда.

— Всем страшно. Поначалу, после первого… полома… или облома? — бывает даже так, что ты думаешь — нет, больше никогда… И когда садишься в кресло, в животе все сводит, и думаешь, что этот раз будет последний… Потому что ты не выдержишь и уйдешь туда… в молчание. Но потом ты берешь себя за воротники… и делаешь все как надо.

«Или не берешь, и перестаешь быть пилотом», — недоговорил он. Ему случалось это видеть. Люди, покинувшие Пространство, спившиеся, побирающиеся в станционных барах. Не находящие в себе сил ни спуститься на планету и зажить иной жизнью, ни собраться с духом и снова нырнуть в неизведанное. В лучшем случае — каботажные пилоты, всю жизнь шныряющие по одним и тем же отноркам хрустальной пещеры мироздания…

…Он один мог ее понять, потому что разделял страх с ней. Знал, каково бремя беспредельной и страшной свободы пилота. И если Бет суждено сломаться под этим грузом — то лучше сейчас. Пока она еще такая юная и одержима совсем другими мечтами.

— «Воротники» — никто не говорит. Говорят «отвороты». Или «воротник». Ладно, займемся мисо, — выдохнула Бет. — У тебя рецепт где-то записан?

Они были на кухне, и Дик говорил Бет, что сейчас нужно взять и добавить в суп.

— И чтобы не кипело…

— Ага, — согласилась Бет. — Послушай…

Она подозрительно сощурилась.

— А почему это, если ты сам знаешь, как его готовить, ты только командуешь, а готовлю я? Что ты вообще делаешь?

Дик опять сверкнул «озорными рыбками».

— Ну, ты спросила, что можешь для меня сделать… Я и подумал, что ты бы приготовила мисо, а я… подумал.

— Мило. И о чем ты, интересно, думаешь?

— Главное, — чтобы не кипело, — Дик кивнул подбородком на плиту, и Бет выключила ее.

— Я тебя внимательно слушаю.

— А почему ты решила, что я скажу?

— Что, все так плохо?

— Да нет… Просто Моро так разговаривал со мной, словно это я у него, а не он у меня сидит под замком.

— Ха! Спорю на что угодно, что если бы ты сидел у него под замком — он бы с тобой разговаривал не так. Что это он тебе там нашептывал?

— Да всякое… — Дик повел плечами, чтобы избавиться от непонятно откуда пришедшего вязкого ощущения. «Мальчик, дай мне убедить себя…» — Пробовал меня подкупить. Говорил так, будто не то что «Паломник», а вся Вселенная у него в рукаве.

— Блеф, — уверенным голосом сказала Бет, ставя мисо на стол.

— Да, — согласился с ней Дик — вслух, но не в душе.

Мисо был удобным поводом больше не открывать рта иначе как для еды. Моро, конечно, походил на такого человека, который будет биться до конца — используя слабости самого противника. Блеф — это было в его духе. Но если не блеф? Это… тоже в его духе.

До какого-то момента Дик рассматривал цепь своих и «Паломника» злоключений как цепь роковых случайностей: Дрю погиб глупейшим образом на Тепе-Хану, вместо него взяли Мориту, проходимца и бестию, которого не было времени проверить: документы чистые, и ладно; потом капитан не устоял перед левиафаном, и Морита впал в соблазн легкого захвата корабля. Да, если левиафаннер и мог зачем-то понадобиться авантюристу — то лишь как скоростной корабль с большим сроком автономии. Неожиданная ментальная атака в межпространстве упростила задачу — Моро понял, что все само идет к нему в руки, и воспользовался шансом. Когда он поднимался на борт, у него и в мыслях не было ничего такого, но добыча вроде бы сама падала к ногам… Значит, все его махинации с базами данных имели одну лишь цель: завести корабль куда-то в дальнее пространство, все равно куда, лишь бы Дику было отказано в доверии, а потом — залететь на какую-нибудь планету из неприсоединившихся новых колоний, где всегда бардак с законом, где за небольшую сумму тебе оформят какие хочешь документы на что угодно — и там избавиться от пассажиров и сделаться полноправным хозяином корабля…

Избавиться от пассажиров? Суна Ричард, разве можно быть таким идиотом? Если Моро где и говорил правду — так это там, где он клялся в том, что жизни экипажа и пассажиров ничто не угрожает. Гемов можно продать — кроме Рэя, но его Морита не просто спишет в расход, но и прикончит с удовольствием. Бет… Дик посмотрел на нее, и гуща из морской капусты застряла у него в глотке. Юная фема с голосом и формами королевы эльфов… Господи, да ради нее одной, наверное, Моро мог бы совершить такую попытку. На нескольких планетах Вавилона, заключивших с Империей сепаратный мир, генетическое рабство не было запрещено — имперских эмиссаров убедили в том, что отменить его значит создать экономический кризис, в ходе которого гемы жестоко пострадают, а то и просто погибнут. Запрещено было коммерческое клонирование и работорговля — и сразу после войны буйным цветом расцвел «черный рынок». Бет, красавице и умнице, вытравят память при помощи программирующего шлема, и днем она будет развлекать хозяев своим голосом, а ночью…

— Эй, с тобой все в порядке? — обеспокоенно спросила девушка.

— Да, — выдавил Дик. Аппетит разом пропал, мисо потеряло вкус, как будто его сварили из бумаги. Но Дик доел: чего уж там. Раз напросился, то надо…

За леди Констанс, Джека и лорда Гуса, наверное, Морита хотел запросить выкуп. А что для Моро он сам? Ненужный балласт, от которого тот собирался избавиться? Вряд ли, и Моро это доказал делом: избавиться от Дика было легче легкого. «Мальчик, дай мне убедить себя…» Пилотов мало рождается в Вавилоне, по статистике на тысячу — меньше, чем в Империи; впрочем, имперская статистика считает за людей и гемов, а в Вавилоне никогда бы не позволили ни одному гему даже просто пройти тесты… Но вроде бы и без учета гемов пилоты — самая большая проблема Вавилона. Одни говорят — кара Божия за то, что в Вавилоне слишком много баловались евгеникой. Другие тоже считают, что кара Божия — но за то, что вавилоняне делали с гемами. Так или иначе, но еще до Войны Вавилон охотился за пилотами. Дом Кенан старался вербовать их на неприсоединившихся планетах и на окраинах Империи. Их перекупали у рейдеров. Говорят, торговцы человеческим мясом крали из сиротских приютов или покупали у бедных семей детей, прошедших пилотские тесты — чтобы продать их домам Вавилона, имевшим свои флоты. Синдэн вел с работорговцами войну насмерть, но даже пилоту Синдэна, если его брали в плен живым, старались сохранить жизнь — ведь пилота можно попытаться перекупить…

Или сломать…

Что ж, враг обезврежен и заперт. Так что, можно спокойно браться за дело или, как говаривал Джез, еще рано петь «халлел»? Может ли все быть ещё хуже?

Как только мысли Дика повернули в эту сторону, он сразу же понял, что может, и как может. Потому что если все произошедшее, начиная с Тепе-Хану — не случайность…

Если Дрю был убит…

И тот, кто убил его, охотился за его местом…

Потому что знал о договоре леди Констанс и капитана Хару…

Гибель экипажа, правда, всяко была случайностью. Моро — не дьявол и повелевать левиафанами не может. Но потом…

Если бы не Бет, Дик бы сам себя треснул по лбу ложкой. Случайный рейдерский корабль? Ментальная атака в межпространстве? Держи карман шире! На что спорим: среди модификаторов, вставленных Моро в башку, есть и такой, который позволяет без шлема подключаться к киберпространству корабля!

То есть, Моро мог убить его там, в хрустальной пещере над черным озером… Но не убил.

Если все это так, то Моро, сев на корабль с определенной целью, на кого-то работал. И Дик сильно сомневался в этом случае, что даже при помощи двери он добыл бы у Моро сведения о работодателе. Такие люди умеют молчать.

Брюсов Дик отмел сразу — если что и получилось бы у Моро в два счета там, в секторе Кентавра, когда он валялся беспомощный — так это сдать «Паломник» Брюсам. Доступа к корневым каталогам, который он получил, было достаточно, чтобы отправить ансибль-пакет по заранее заданным координатам — а координаты он бы в этом случае знал. Но если не Брюсы, то кто может целенаправленно охотиться именно на леди Констанс?

— Ну-ка дай, — Дик протянул руку за потрепанной книгой рецептов мистресс Хару, по которой Бет готовила мисо. Открыв одну из чистых страниц «для записей», он вынул из переплета стило и записал первую версию: Морита — искатель приключений, польстившийся на легкую добычу: корабль, гемов, молодого пилота и знатную леди, за которую можно взять выкуп.

Бет сунула нос в записи, но Дик писал на нихонском. Кандзи ползли по полям книги, как жучки, сверху вниз. Дик записал первую версию о Морите, рядом с ней — вторую: Морита — чей-то шпион. Нужно расспросить леди Констанс, кто еще, кроме Брюсов, может искать ее головы. Третья версия родилась сама собой, когда рядышком оказались записаны первая и вторая: Морита — шпион Рива.

Дик погрыз стило. У доминиона Ван-Вальденов и Мак-Интайров не было никаких особенных счетов с домом Рива — не считая того, который был с домом Рива у всей Империи. Мауи была планетой окраинной и близкой к Ядру, дискретные зоны, пролегающие вблизи от нее, вели к тысячам неисследованных секторов — это делало Мауи удобной для добычи левиафанов, и действительно, на Тепе-Хану толклись левиафаннеры со всей Империи — а во всем остальном это было захолустье, и даже имперский лайнер ходил раз в три месяца. Зачем шпионам Рива Ика-а-Мауи и доминатрикс Ика-а-Мауи?

Но все-таки отметать эту версию так сразу было нельзя. В конце концов, одно не отменяет другого, и если Морита даже шпион Рива — это вовсе не значит, что он по своей воле попал на один борт с леди Констанс. Он мог просто забраться на Мауи по своим делам. Левиафаннеры мотаются туда-сюда по всей Империи, среди них много сомнительных типов, и Морита мог просто скрываться там от властей или Инквизиции, а шпионские его дела не имели никакого отношения к леди Констанс. Он просто хотел «домой», а тут представился такой случай — целый корабль, ценные заложники и гемы-рабы… Все яйца в одной корзинке.

Дик не знал, как из сходящихся и расходящихся фактов выстроить единое целое. Не знал, как и о чем спрашивать, чтобы тебе помимо воли рассказали больше, чем хотят. То, что он успел узнать о Моро от самого Моро, не особенно помогало ему. Кстати, если Морита из дома Рива и стремится туда — то вполне возможно, что он знал, как перенастроить НавСант так, чтобы Дик сам проложил курс и сам проследовал в западню, которую Рива уготовили любому кораблю, вторгающемуся в их локальное пространство. И что тогда? Насколько он успел осуществить свои планы? То, как он себя ведет… Словно весь мир у него в кармане… Если это не блеф, то… Юноша похолодел, на секунду представив себе, что уже привел корабль туда, куда Моро хотел попасть.

Он вскочил, торопливо извинился перед Бет, выбежал на лестницу и помчался в рубку.

— За время вашего отсутствия ничего не случилось, — отрапортовал Рэй.

— Ага, — сказал Дик, плюхаясь в пилотское кресло и натягивая шлем.

Можно перепрограммировать и обмануть любую систему. Разрушить базу данных, переменить ориентиры, изничтожить резервную копию.

Нельзя лишь вытравить у пилота его чутье.

Если бы Дик доверял своему чутью немножко сильнее, а картам и сантору — немножко меньше, он бы раньше понял, что к чему. Если бы он обладал опытом даже не Майлза — а хотя бы капитана Хару, он бы понял, что к чему, сейчас, когда, пройдя сквозь темноту и глушь верхних миров, он высунул голову над поверхностью темного озера.

Он был один. Ни следа чужого присутствия. Никаких возмущений в черном и в белом. До ближайшего отверстия было еще далеко, да и не всякое отверстие годилось, а лишь то, в которое задували мощные сквозняки, пульсирующие и горячие белые ветра, что проносились сейчас над головой, под сводом пещеры. Здесь было такое, и Дик развернулся к нему всем существом, вглядываясь и запоминая. Коридор был широк и уходил в неописуемую, теряющуюся даль. Будет трудно, понял Дик. На таком горячем ветру будет трудно, но осмысливать этого сейчас он не мог — только воспринимать. Он опять ушел в себя и погрузился в темные воды одиночества — а через короткое время открыл глаза в рубке.

В этом секторе были очень сильные энергетические потоки — если он правильно понял, что такое белый ветер. Они могли быть здесь только если тут имелось поблизости какое-то скопление, энергия которого из-за близости забивала бы энергию Ядра — но Дик не мог различить этого скопления, а от Ядра они были далеко. Дик уже привык ко всякого рода подвохам и почти ждал от судьбы какой-либо подлости.

После ужина он взял управление на себя и пригласил лорда Августина в рубку, посмотреть на показания приборов и на карту.

— Интересно, — сказал лорд Августин, глядя на приборы. — Чертовски интересно!

— Милорд, — осторожно сказал Дик минут через пять, когда понял, что лорд Августин так и будет черкать что-то на панели своего терминала, мурлыкая себе под нос и время от времени щелкая по «вводу». — Разве в этом секторе Галактики должны быть такие сильные возмущения? Мы ведь удалились от Ядра…

— Да, это так, — отсутствующим голосом сказал лорд Августин.

— Милорд! — такое слово довольно редко произносят с такой приказной интонацией, поэтому лорд Августин вздрогнул и оторвался от расчетов.

— Да?

— Скажите, может ли такое быть, чтобы в этом секторе были такие энергетические потоки? И почему?

— Господи, юноша, да конечно, может… В этой галактике много чего может быть.

— По каким причинам?

— Да по тысяче причин! Например, близость скопления-псевдоядра, которое успело довольно далеко отдрейфовать от породившего его ядра… Или группа нейтронных звезд…

— Но на карте ничего такого нет… — пробормотал Дик, обмирая.

— На какой, на этой? Общегалактической учебной карте? В старые добрые времена, юноша, когда карты печатались на бумаге, я бы посоветовал вам использовать ее в гигиенических надобностях… Нынешние карты и на это не годятся.

— Но как такое может быть, — не унимался Дик. — Ведь в этом секторе должны были летать люди… А псевдоядро — не такой объект, мимо которого можно проскочить…

— Ричард, эти карты составляются замшелыми старыми дядьками в Имперской Академии на Эрин. Во-первых, к ним поступают далеко не все данные. Вы не представляете себе, как много данных исследователи Доминионов зажимают для себя… и как наука от этого страдает.

— Так значит, я и карте не могу верить… — пробормотал Дик. — Из пещеры дракона да в логово тигра…

— Я не понимаю по-нихонски, — сказал лорд Гус. — Но, судя по вашему тону, вы сказали что-то печальное. Попробуйте посмотреть на это иначе, Ричард. Если мы откроем это псевдоядро в нашем рукаве Галактики — его можно будет назвать в вашу честь.

— Пусть лучше в вашу, лорд Гус. Пусть называется Astra Augustina.

— Спасибо, — улыбнулся ученый. — И успокойтесь. Вы ведь приняли решение двигаться все время к востоку? Совершенно правильное решение, хватило бы нам только времени.

«А нам его не хватит», — подумал Дик, и внутри у него все сжалось.

* * *

Сон был прерван переменой ритмов корабля, небольшими гравитационными колебаниями. Включился основной двигатель, «Паломник» идет на прыжок.

Если бы можно было выбраться из каюты, подключиться к корабельному терминалу и узнать, куда их вынесло на этот раз…

Он был уверен. Почти уверен. На девять десятых. О большем не проси. Большего мир не даст.

Он был рад тому, что проснулся — снились не то чтобы кошмары, а те дни, о которых хотелось забыть. Тогда он не был еще эйдетиком, и память сохранила только урывки. И слава за это… кому? Как смешно: можно расстаться с этим римским безумием, отбросить его вместе с покалеченным телом — и все равно просится на язык «слава Богу».

Снился Бон. Экхарт, Экхарт, почему ты не отпускаешь? Столько лет прошло, ты давно покойник и тот я — тоже покойник. Ты отомщен. Твой дух, где бы он ни был, должен успокоиться. У мертвых нет прав на живых. Я живой и имею на него право. А ты — мертвый, и у тебя нет прав на меня. Ты и так взял все, что мог — уйди, Экхарт.

Он закрыл глаза и развернул перед собой недавние события. Последний разговор с юным Суной. Мальчик, мальчик, глаза нараспашку… Допроси меня еще раз — на что спорим, я получу от тебя больше информации, чем ты от меня? Ничего, в свое время ты этому научишься — и вести допросы, не рассказывая пленнику больше, чем ты желаешь рассказать, и выуживать информацию из того, кто допрашивает тебя.

— Двадцать минут до прыжка. Всем занять койки и пристегнуться, — проговорил селектор корабельной связи. Узник улыбнулся, послал селектору воздушный поцелуй и сел, пристегивая ноги к койке широкой лентой-«репейником». Потом он лег и так же пристегнулся через пояс и через грудь. Закинул руки за голову и снова прикрыл глаза.

Если бы не лорд Буквоед и не слишком сильное расхождение между сектором Ворона, как мальчик его запомнил и тем местом, где они оказались — все сошло бы совсем гладко. Разве что Дик удивлялся бы постоянно не совпадающему расчетному времени по бортовому журналу и реальному времени прохождения. Но и это он наверняка списал бы на счет собственного невежества. Смирение — штука глупая, но временами полезная.

Но даже сейчас у него нет шанса, если он еще не понял. А он не понял. Об этой дыре мало кто знает, большинство пилотов, кто знал, погибли в Конхобарской кампании. И вряд ли Дик проинструктировал морлока насчет скачкообразного изменения мощности энергетических потоков. Когда это произошло, морлок просто решил, что сбился с курса и скорректировал полет.

Не зная, что корабль сейчас в другом рукаве Галатики, и движется совсем не туда…

Или он понял? «Вы знаете, что я не выведу корабль точно к Парадизо. Мы попадем в локальное пространство Империи…» Нет, не понял.

— Десять минут до прыжка. Всем приготовиться.

По коридору протопали ноги. Раздался голос одного из гемов:

— Динго! Динго, иди сюда! Вот так, хороший… — тварь уводили, чтобы она не покалечилась, если понадобится резкий маневр. Значит, момент прыжка — единственное время, когда можно будет покинуть каюту. Чертова тварь. Вот и говори после этого, что судьбы нет…

А может, и не стоит ее покидать? Он прикрыл глаза и поднял в памяти карту того сектора, который они должны были пересечь. Нет, там патрули еще достаточно редки, но вот дальше… Дальше можно просто подождать, пока корабль остановит Крыло. Или рейдеры. Вот в том-то вся и загвоздка: рейдеры. Конечно, старых знакомых будет встретить не то чтобы приятно, но все же полезно, а с другой стороны — среди них попадаются на удивление ограниченные экземпляры. С которых станется, не обнаружив на корабле никаких богатств, просто распылить экипаж… Нет, если они пересекутся с рейдерами, он разнообразия для посотрудничает с юным Суной, хотя бы и у силовых установок.

С другой стороны, «Паломник» — левиафаннер и от рейдера с большой вероятностью уйдет. От Крыла — уже вряд ли. Но может получиться и так, что какой-нибудь молодой честолюбивый болван из капитанов Крыла захочет доставить искомое Шнайдеру и, не зная всех тонкостей жизни, доставит не туда — например, Кордо. А Кордо «по ошибке», конечно, расстреляет нашу красавицу из станкового плазмотрона — упс, мы приняли этот катер за вражеский бомбардировщик… Нет, Крылу сдаваться тоже нельзя, нужно проскакивать в нору и падать прямо на планету.

А это значит, что так или иначе нужно захватывать управление кораблем. И сделать это можно… опять же в тот момент, когда все яйца в одной корзинке. Когда и Дик, и девочка, и морлок находятся в рубке. Кос. Проклятье. Проблемой остается кос. Можно взять девчонку в заложницы и потребовать пристрелить коса — но в любом случае сначала морлок. Один удар, один выстрел. Бешеных собак убивают. Нужно раздобыть оружие…

Планы рождались и отбрасывались один за другим. Он знал, что не примет к исполнению сейчас ни одного — все недостаточно хороши; знал и другое — этот лихорадочный перебор вариантов — непременная составляющая того, что называется вдохновением. Приходит момент, судьба подбрасывает каверзу — и все, тщательно выстроенное тобой, ломается, как это произошло с планом пожара на борту. Почти все было готово, и пожар был намечен на день выхода из Пыльного Мешка — он чувствовал себя не настолько уверенно, чтобы в одиночку вести там корабль — но тут откуда ни возьмись появились пятеро гемов и спутали все карты. А с другой стороны — каким подарком была гибель экипажа в секторе Паруса. Никто ведь не поверит, что он не имеет никакого отношения к этому. Что он не выводил из строя вельботов и не прикасался к ним, что он никак не будил в рассудительном капитане Хару одержимого Ахава… Все произошло само собой. И, казалось, «Паломник» сам упал в руки. Если бы не Дик… Мальчик, ты не представляешь себе, как осложняешь мне дело, как приходится лезть из кожи, строя расчет каждый раз так, чтобы не убить и не покалечить тебя. Слишком ты ценен, гений полета. Слишком хорош, чтоб можно было списать тебя в расход. Слишком похож на меня самого полвека назад.

Нельзя, выработав план, держаться его тупо, как робот. Но нельзя и лежать вот так кверху брюхом, ожидая вдохновения, которое неизвестно, придет ли… Оно придет, если продолжать упорно дробить руду. Судьба подбросит шанс.

— Минута до прыжка!

Это уже голос морлока. Значит, Дик и Бет уже в шлемах, наглухо отрезанные от всего мира, погруженные в одиночество. Лорел будет довольна, когда услышит. Она ценит отвагу.

Сейчас отключатся приборы, корабль оглохнет и ослепнет. А когда приборы снова включатся — они сойдут с ума.

И что ты тогда будешь делать, мой маленький капитан?

* * *

Белый ветер был так силен, что мог убить, расшибить о стены, которые сделались — жар и сияние. Сопротивляться ему было невозможно отдаваться было нельзя, и Дик просто тянул, тянул как можно дольше, на бешеной скорости проносясь мимо поворотов и провалов, борясь с завихрениями и встречными течениями, держась главного русла, слабея, изнемогая. Главное было — держаться как можно дольше. И лишь когда он понял, что совсем не может, действительно не может — он дал себе упасть в темные воды.

Когда он открыл глаза, ему показалось, что он все еще в хрустальной пещере. Экран сиял, переливался и пульсировал. Они угодили в скопление звезд, в переплетение туманных вуалей. Дик восхитился бы в других обстоятельствах, но сейчас он лежал, соображая, куда бы их могло занести — и ужасался.

Единственным таким скоплением в локальном пространстве Империи было скопление Парнелла, видное с южного полушария Мауи даже днем. Не сводя глаз с экрана, Дик освежил энерджистом раскаленный рот и высвободил из шлема голову, чтобы взглянуть на карту.

Скопление Парнелла лежало к «востоку» от Мауи, на той же долготе, что и Парадизо, по оси «зенит-надир». Ближайшим ориентиром в скоплении Парнелла была двойная звезда Ао-По. Единственная планета этой системы была вращалась по далекой орбите, и жить там было нельзя. Но там была расположена маячная станция, отмечающая границу локального пространства Империи. Дик бывал однажды там, хотя и забыл, как называется тот сектор, да ему название сейчас и не помогло бы. Ощущения вроде бы были знакомыми… А вроде бы нет. Дик помнил потрясающую роскошь разнозвездия в пространстве — и напрочь не помнил белого ветра в межпространстве. Но даже это было не самым плохим. Он вспомнил все свои эволюции начиная от сектора Паруса. Скопление Парнелла, находясь на той же долготе, что и Парадизо, хоть и было значительно южнее, но достигалось в те же четыре прыжка. Итак, он вышел к скоплению Парнелла, и как минимум еще один прыжок ему еще предстоит. Спрашивается, как его носило до сих пор? Кругами или зигзагами?

Рэй заметил его движения, и обернулся. Даже со своей бедной мимикой он умудрился выражать сильное беспокойство.

— Сэнтио-сама, — сказал он. — Посмотрите, что показывают приборы!

Дик потребовал терминал, и терминал опустился перед ним. Приборы показывали черт-те что. Зенит и надир, запад и восток периодически менялись местами.

— Что это может быть, капитан? Опять какая-то штучка Моро?

— Нет, Рэй, — успокоил его Дик. — Завихрения энергетических потоков, — он вспомнил шквальный ветер в межпространстве. — Позови милорда. И начинай маневр торможения.

С другого пилотского кресла донесся тихий стон, переходящий в приглушенное рыдание.

— Бет? — окликнул Дик, но она не отзывалась. Он отстегнулся, встал из кресла и перебрался к ней.

Глаза ее были широко раскрыты, а по оливково-золотистым щекам катились слезы. Судорожное, частое дыхание выдавало страх, почти панику.

— Бет, все кончилось уже… — Дик встал на колени возле кресла — ноги не держали — и сжал девочкино запястье. — Все кончилось, не надо бояться больше.

Она опустила глаза и всхлипнула.

— Не посылай меня туда больше. Не посылай, хорошо? Я больше не могу…

— Хорошо, Бет. Сейчас я сяду за штурвал и закончу маневр, а Рэй отведет… отнесет тебя…

Через две минуты в рубке был лорд Гус.

— Это и в самом деле скопление Парнелла, Дик? То есть, вы уверены? — лорд Августин отчего-то решил перейти на «вы» — видимо, почувствовал себя в рабочей обстановке.

— Это больше ничем не может быть, милорд.

— Ага… вы неважно выглядите, Дик… Вот это да. Нейтронные звезды, о которых я говорил, помните? Они здесь, — лорд Гус показал длинным сухим пальцем в сторону экранов кругового обзора. — Где-то здесь! Черт бы меня побрал, я должен хотя бы сутки за ними пронаблюдать.

— За звездами? — не понял Дик.

— За показаниями приборов, — лорд Гус так и вцепился глазами в приборные экраны. — За тем, как они изменяются…

— Это несложно, милорд. Я сейчас положу корабль в дрейф и мы проведем так не меньше суток, а может, и больше, потому что мне нужно решить одну важную задачу… Вы слушаете меня? — Дик уже понял, что, общаясь с лордом Гусом в опасной близости от приборов, нужно время от времени напоминать ему о своем существовании.

— Конечно, юноша, я вас слушаю.

— Мне нужно знать, где среди этих звезд система Ао-По.

— Нет ничего проще. Зададим сканеру задачу на поиск двойной звезды… — лорд Гус осекся. Сканер сейчас мигал перемежающимися серыми и красными полосами, наотрез отказываясь показывать что-либо другое.

— Сильные помехи, — поморщился лорд Гус. — Где-то совсем близко скопление нейтронных звезд. Если я открою скопление нейтронных звезд в Скоплении Парнелла — это будет штука покруче Astra Augustina.

— Почему?

— Потому что вблизи от нейтронных звезд и псевдоядер формируются планетные системы с удивительными свойствами. Например, с корой, состоящей из сверхтяжелых элементов. Если Доминиону удастся купить эксклюзивное право на разведку таких планет… И если разведка обнаружит такие планеты, их можно будет неплохо продать… Или, например, откупиться ими от Брюсов.

— А почему Доминион сам не сможет разрабатывать их?

— У нас не хватит мощностей. Но вполне возможно, что кто-то покопался тут раньше нас. Ведь Скопление Парнелла уже исследовали. По правде говоря, за всеми публикациями следить и не успеваешь. Но скопление Парнелла — это еще не совсем край света, тут где-то даже должен быть пограничный маяк… Так что очень странно, что об этом еще не написали в имперских справочниках…

— Маяк в системе Ао-По, милорд. Я хочу найти его. Но среди этих помех я не различу его сигнала. В вашем справочнике должна быть эта система, она же пограничная. Я должен попытаться найти ее на глаз. И… мне нельзя ошибиться, милорд.

— Что ж, давай посмотрим. Система Ао-По, двойная звезда, состоящая из звезд, которые называются, соответственно, Ао и По… — пробормотал лорд Августин, включая свой терминал. — Ао — звезда класса А0, По — звезда класса А5, обе — очень горячие. Покажи-ка мне эту часть Вселенной в инфракрасном диапазоне…

Дик, оторвав правую руку от штурвала, чем-то щелкнул на одном из вспомогательных пультов. Сферический обзорный экран стал зеленым, большинство звезд на нем — желтыми изредка — белыми. Лорд Августин встал с кресла и пошел по рубке, смотря на экран с ястребиным прищуром. Дик в это время отдавал какие-то команды в двигательный отсек.

— А теперь, юноша — дайте мне круговой обзор.

Звезды на экране медленно поплыли. Через какое-то время лорд Августин сказал:

— Вот он — кандидат номер один. Две достаточно яркие звезды, как бы слившиеся в одну… Хм… А вот кандидат номер два, хотя это больше похоже на класс В… Вы слушаете меня, Дик?

Не получив ответа, лорд Августин оглянулся и увидел, что юный капитан полулежит в кресле, прикрыв глаза, очерченные глубокими тенями, страшный, как призрак, в этом бледном свете, и капля пота прокладывает дорожку от его виска к подбородку.

Он все-таки устал. Смертельно устал.

…Рэй задержался внизу — оттого, что молоденькая леди не хотела его так просто отпускать, все плакала. А еще — и это главное — оттого, что он на самом деле всегда боялся маневра, боялся, что сделает что-то не так, и корабль погубит. Молодой капитан разбирается в этом лучше — пусть он, а не я…

И, только вернувшись, Рэй понял, как позорно дезртировал. Всего-то его и не было, что пять минут. И за эти пять минут как будто злой дух выпил из капитана всю кровь. Хоть обратно же бери его и неси.

— Принимай вахту, Рэй, — слабым голосом сказал Дик. — Лорд Августин будет находиться здесь, с моего разрешения. Столько времени, сколько ему нужно.

— Вы… дойдете сами? Или позвать кого-нибудь?

— Дойду, Рэй. Это же не в первый раз.

Дик ушел, и Рэй остался в рубке, один на один с ученым.

Странный это был человек. Рэй впервые в жизни видел такое чудо: голова набита всякой премудростью, превзошел и небо и землю — это одна половина мозгов. А другая половина мозгов — как у пятилетнего Джека, еще хуже даже. Из всех он один не знал — то есть, не заметил — главной причины всеобщего беспокойства: подошел к концу запас лекарств для малыша. Хотя вроде бы и жил вместе с миледи и маленьким лордом, а не заметил. Рэй посмотрел еще раз, как он колдует над своим терминалом, и хмыкнул про себя: ну, хоть какая-то польза от этих его занятий. Кто бы подумать мог.

* * *

Дик так устал, что повалился на кровать не то, что зубов не почистив — а даже и не помолившись. Усталость после прыжка — это была совершенно особая усталость, не такая, как после тяжелой работы, когда купаешься в поту, а муторная, как после долгих суток бессонницы.

Он еще и не лег, а уже знал, что сон будет поганым, и заранее приготовился. Так оно и вышло, и все было как в прошлый раз — в темном кишечнике погибшего корабля он разгребал руками мертвецов, прокладывая себе дорогу вперед, а они вертелись, стукались друг о друга, и кружились… Он зачем-то шел к рубке — зачем, думал он, ведь экипаж смылся с корабля, оставив гемов на произвол судьбы? Но все-таки шел, и когда дверь рубки открылась, он увидел человека, сидящего в пилотском кресле. Голова его была запрокинута назад, и Дик с ноющим сердцем оттолкнулся от стены и поплыл к потолку, чтобы заглянуть в лицо мертвеца. Этим всегда заканчивалось — он не хотел, отчаянно не хотел смотреть в лицо этому последнему, но, будто против воли, его тело совершало роковое перемещение: поднимало голову или, как сейчас… Он был не властен над собой до того, что и глаза закрыть не мог.

В кресле лежал Майлз.

Дик увидел его лицо — и увидел, что его глаза живы. Это было невозможно. Он не мог выжить здесь. Он и не жил — жили только глаза.

«Тебе страшно, тиийю?»

«Да!»

«Мы все платим этим. Ты не можешь повелевать ветрами, можешь только ставить парус. Прими это. Это и есть смирение».

«Я боюсь. Я не знал, с чем связывался — в следующий раз я просто умру!»

«Нет, не умрешь. Наоборот, в следующий раз будет легче».

«Майлз… Диорран… Здесь не было такого… ветра»

«Ты правильно помнишь. Не было».

«Скажи, мы… правильно прилетели?»

Майлз высвободился из шлема. Над губой у него было что-то похожее на «усики» от молока — это выступил иней.

«Не доверяй снам, тиийю. Сны — твое собственное порождение. Доверяй себе, но не той своей части, в которой ты не властен. Ты выбрал путь, и единственный шанс спасти жизнь Джека — последовать ему до конца».

«А кроме Джека?»

Майлз покачал головой.

«Это ведь задача первоочередной важности, Дик. Он сидит у тебя под замком, но держит мальчика в заложниках. А ты знаешь, что, торгуясь о заложниках, нельзя отступать от условий, раз названных тобой».

«Рэй говорил…»

«Я знаю, что говорил Рэй. Но если ты последуешь его совету, ты не сделаешь положение лучше для Джека. А хуже для Рэя — сделаешь. Ты сделаешь из него то чудовище, каким хотели бы видеть его вчерашние хозяева. Это все равно как если бы ты лег с той девушкой, Веспер. Нет, если ты решишь пытать Мориту — делай это сам. А, ты дрогнул. Да, это мерзко. А еще это бесполезно».

«Если бы я мог быть уверен, что я спасу Джека, когда доберусь до Ао-По…»

«Ты не можешь быть уверен. У тебя просто нет другого выхода. Просыпайтесь, сэнтио-сама. Просыпайтесь, вас зовут!»

Дик не успел удивиться тому, что Майлз перешел с ним на «вы», как проснулся.

Актеон почтительно тормошил его за плечо. Дик сел на постели и не смог сдержать стона: голова разламывалась.

— Кто меня зовет? — спросил он, подавляя зевок.

— Лорд Августин нашел вашу звезду, — сказал гем.

Раз он был здесь, значит, его вахта уже прошла — то есть, Дик проспал не меньше двадцати часов.

— Идем в рубку, — сказал он, поднимаясь и влезая в тунику.

— Это еще не все, сэнтио-сама. Лорд Августин нашел вашу звезду уже довольно давно, но они с Рэем Порше решили, что нужно дать вам поспать. Но сейчас вас зовет мастер Морита. То есть, он зовет леди Констанс, но она сказала, что ни о чем с ним говорить без вас не будет.

— Хорошо… — они вошли в душевую. Дик посмотрел в зеркало и ужаснулся: с такой рожей предстать перед Леди Констанс, а еще хуже — Моритой??? Этот-то сразу поймет, что к чему.

Дик умылся ледяной водой, надеясь, что кровь хоть немного прильет к лицу. Легкий румянец вроде бы появился, но ликвидировать тени под глазами душ и растирание полотенцем не могли. Ладно.

Леди Констанс, одетая в глухо застегнутое темное платье, ждала его в каюте. Джек, сидя за откидным столом, что-то рисовал, при том помогая себе языком. Постельная ниша бет была задернута — видимо, девочка все еще спала.

— Она очень устала, — тихо сказала леди Констанс, посмотрев в ту сторону. — И очень испугалась. Мне пришлось напоить ее успокоительным.

— Она больше не пойдет со мной, — пообещал Дик. — Остался один прыжок. Дальше будет легче.

— Идем, — сказала леди Констанс.

Они спустились в каюту Моро; по дороге Дик кратко ознакомил миледи с навигационной ситуацией. Рэй, сидевший на страже в коридоре, поприветствовал госпожу поклоном и открыл дверь, свободной рукой придерживая Динго за ошейник.

— Вы хотели говорить со мной, господин Морита, — сказала леди Констанс. — Говорите.

— Я вижу, вы прихватили с собой юного капитана. Ладно, он нам не помешает. Как вы думаете, где мы находимся?

— В скоплении Парнелла, — спокойно ответила леди Констанс.

— Надо же… — апатично проговорил Морита, — вы сориентировались.

Он перевел взгляд на Дика.

— Неважно выглядите, капитан. А впрочем, до следующего прыжка у вас будет время прийти в себя. Ведь вы возьмете курс на Ао-По, а сектор, который выведет вас туда, находится в шестидесяти парсеках отсюда. Не меньше двух недель на полном ходу.

Примерно с полминуты его собеседники молчали, пытаясь переварить эту убийственную новость. Моро смотрел то на одного, то на другого.

— Вам нужно попробовать играть в покер, леди Констанс, — сказал он. — А вам, капитан, категорически не рекомендуется. Со скверным раскладом и скверным прикупом на руках вы начнете — вот как сейчас — кусать губы. Ведь Ао-По — это только граница Империи, маячный спутник… Оттуда — еще один прыжок. Как минимум. Неизвестно, переживет ли его Джек.

— Хватит, — оборвала его леди Констанс. — Чего вы хотите?

— Того же, чего хотят все люди: свободы и достатка. Сколько вы заплатите за спасение своего сына?

— Я говорил вам, мастер Морита: умрет Джек — умрете вы, — глухо сказал Дик.

— А я слышал. Но моя смерть не вернет матери ее единственного ребенка, который был зачат и рожден с таким трудом. Или все-таки она утешит вас… Железная Леди?

— Что вы можете предложить? — недрогнувшим голосом спросила лед Констанс. — Насколько я понимаю, у вас нет ни необходимых медикаментов, ни информации о том, как их изготовить.

— Нет. Но есть обитаемый мир, где они наверняка найдутся. И есть проход к этому обитаемому миру из сектора Ао-По. Проход, который знаю только я.

— Что ж, ваше предложение более чем ясно.

— Я еще не закончил. Итак, для начала — свобода. Вы дадите мне слово, что по достижении этого мира я беспрепятственно покину корабль. Честное слово Железной Леди. Затем — достаток. Вы выписываете мне чек на пятьсот тысяч имперских драхм. На предъявителя.

Леди Констанс холодно усмехнулась.

— Так вы просто вымогатель.

— У меня много специальностей, и это — не основная, — ответил усмешкой на усмешку Морита.

— Я не имею дела с шантажистами, — леди Констанс вышла из каюты. Дик вышел за ней.

Твердым шагом она прошла до конца коридора, а там как-то вдруг обмякла и прислонилась к стене. Рэй кинулся — подхватить на руки, — и Динго, воспользовавшись тем, что его отпустили, попытался проникнуть в каюту к Моро, просунув морду в приоткрытую дверь и толкаясь туда всем телом, чтобы расширить проем. Дик оттащил его за ошейник и подволок к Рэю, а потом вернулся к каюте Моро. Вавилонянин встал было, готовясь обороняться от собаки, держа перед собой единственное оружие, подушечный валик, но теперь опустил его, видя, что это не кос, а всего лишь Дик. Морита открыл рот — что-то сказать, но Дик влепил ему в губы хороший аго-ути — с левой, от плеча. Он любил этот удар — не требующий большой физической силы и массы, рассчитанный на скорость и шок. Что ж, эффекта он добился: Морита был шокирован. Не давая ему ни полсекунды, чтобы опомниться, Дик добавил с правой в корпус, уже вкладывая весь вес. Удар попал в цель: под грудину, в то место, которое уже не закрывал мышечный щит.

Моро не защищался и поэтому третьего удара Дик не нанес. Его ярость уже остыла, и вчерашнее нервное истощение брало свое. Он отступил, оперся рукой о дверной косяк.

— Славно, мальчик, славно, — проговорил Морита, слизывая кровь с губы. — Ты прогрессируешь под руководством морлока. В следующий раз возьмешь ломик? Или универсалку?

— Я вообще не хочу вас больше видеть, — процедил сквозь зубы Дик.

Леди Констанс уже пришла в себя — стояла все такая же строгая и прямая.

— Зайдем в кают-компанию, капитан, — предложила она.

— Лучше в рубку, миледи. Мне нужно будет сделать кое-какие расчеты.

* * *

…Дик снял шлем и увидел, что леди Констанс не переменила ни позы, ни направления взгляда — все так же напряженно ждала. А может быть, прошло совсем немного объективного времени.

— Он не соврал, миледи, — сказал юноша, выбираясь из кресла. — Мы постараемся выжать из корабля все, что можно, пойдем с двенадцатью ускорениями… Будет немного тяжело, потому что компенсаторы больше не выдержат. И тогда мы уложимся в полторы недели.

— А там? — спросила леди Констанс.

— Не знаю. Я… не думал, что пролет через этот сектор займет так много времени. Простите…

— Дик, он говорил правду? О каком-то обитаемом мире, куда ведет проход из сектора Ао-По?

— Возможно, миледи. Ему дорога его жизнь. Зачем бы он стал врать.

— Ты мог бы найти этот мир, Дик?

Превозмогая тошноту, он ответил:

— Нет, миледи… Даже если я правильно определю точку входа в дискрет… я не буду знать, где выход. И не буду знать, какие характеристики у того мира… Мне не на что будет… настроить себя. Мне так жаль…

— Как ты думаешь, Дик, кто такой Морита?

Дик перебрал все версии, которые у него были, и сказал:

— По-моему, он пират, миледи. Что-то занесло его в Империю — может быть, его поймали на горячем и отправили на каторгу… Думаю, что он оказался на корабле вместе с вами случайно. Даже если он убил Дрю, чтобы попасть на борт — он все равно не думал, что там будете вы, он просто садился на первый отходящий от планеты корабль. Ему нужно было побыстрее и посекретнее… как и вам. А потом погибли все наши — и он решил, что поймал удачу. Если бы он решился меня убить, вам бы некуда было деваться. Но он не решается.

— Почему, Дик? Как ты считаешь?

— Я пилот, миледи. И я очень способный пилот. Он должен был это… почувствовать. Наверное, он хочет продать меня… и всех нас. Все мы, так или иначе, годимся в товар.

— И как ты думаешь, что это за обитаемый мир, о котором он говорил?

— Наверное, пираты. Я думал о доме Рива, но… тогда получается совсем худо.

Леди Констанс подняла голову. Звезда Ао-По, найденная ее братом, была теперь прямо над головой, почти в центре прицельного круга, мерцающего на сферическом экране потолка. «Паломник» был ориентирован по направлению к ней и пока что медленно дрейфовал в ту сторону. Что же ждет их там?

Дик опустил голову и сказал:

— В прежние времена я должен был совершить сэппуку. Моя Если Джек умрет… Зачем Господь запрещает обрывать свою жизнь?

Констанс протянула вперед руку и взяла мальчика за подбородок, заставив поднять голову.

— Не смей так говорить, — отрезала она. — Разве ты подтолкнул капитана Хару к этой безумной охоте? Нет, он сам так решил, а я не стала его удерживать, потому что мне хотелось посмотреть на лов. И со злой волей Мориты ты не смог бы ничего поделать — а он оказался на борту корабля снова-таки по нашему упущению. Вины хватит на всех, а на твою долю приходится меньше всех.

Дик сжал пальцы «замком».

— Леди Констанс, у Джека все в порядке с сердцем?

— Да, Дик. Почему ты спрашиваешь?

— Мы можем выиграть немного времени, если пойдем на четырнадцати ускорениях. Но тогда сила тяжести на корабле увеличится наполовину. Мальчик выдержит?

— Сердце у него здоровое, — лицо леди Констанс слегка дрогнуло. — Думаю, мы должны попытаться.

— Что ж, миледи, тогда я не буду терять времени, — сказал юноша. — У нас на счету каждый час. Я начинаю разгон.

* * *

«Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня?

Далеки от спасения моего слова вопля моего.

Боже мой! Я вопию днем — и Ты не внемлешь мне.

Ночью — и нет мне успокоения!»

Двадцать Первый псалом — длинный. Дневное чтение бревиария в пятницу полностью состоит из него одного, разбитого на три части.

Сегодня чтение шло быстрее, чем обычно. Как правило, она прочитывала один стих — а потом Дик переводил его для гемов на нихонский. Три года своей жизни в Синдэне он каждый день присутствовал на Литургии Часов, и все псалмы знал наизусть. Но сегодня перевод был не нужен: трое гемов были на вахте, а Том прекрасно понимал гэльский, хоть говорил плоховато.

Констанс читала, стараясь не думать о Джеке. Из глубины веков безымянный страдалец, предсказавший Страсти Господни, протягивал ей руку поддержки.

…Якоб во всем винил только себя, свои искалеченные гены. Не будь он прикован делами к Сирене и Метрополии — задарил бы Джека игрушками и забаловал его. Подарки, которые он присылал к Рождеству и ко дню рождения малыша, были просто неприлично дороги и велики… Почти все их пришлось оставить на Мауи — не тащить же с собой пони — кроме рисовального планшета с памятью на четыре тысячи картинок.

Констанс прочитала антифон и передала книгу Дику — чтобы он читал вторую часть. Медленно и старательно юноша начал:

— «Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня.

Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий.

Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались…»

Нельзя утаить от Бога грех: порой она была готова сорваться на мальчика. Иногда поднималось в груди что-то неподконтрольное, истерично-бабское, разевало сучью пасть и вопило, что вот из-за этого мальчишки, из-за его тупости, гордости и упрямства погибнет Джек. Что пусть бы Морита привел их к рейдерам, к вавилонянам, к чертям — но Джек бы остался жив. Пусть бы всех продали, пусть бы продали даже Бет — но Джек, кровиночка, выстраданный, вымоленный — он бы жил.

«Мама, почему я стал такой тяжелый?» — спросил утром Джек. — «Потому что я испугалась, что ты отрастишь крылышки и улетишь от меня», — пошутила она. — «И попросила Дика сделать всех на корабле немножко потяжелее». «Я никуда не улечу», — решительно замотал головой Джек. — «Попроси его обратно! Дик, сделай меня обратно легким!» Дик с самым серьезным лицом сказал: «Мама пошутила. Мы должны лететь очень быстро, Джек, и поэтому мы стали такими тяжелыми. Когда вас не было на корабле, мы часто так летали. Потрогай, какие у меня мускулы». Дик сжал руку в кулак и напряг предплечье, и Джек обеими ручонками стиснул мышцы, похожие на туго скрученный канат. «Ого!» — восхитился малыш. — «Потерпи немного — и у тебя будут такие же», — обнадежил его Дик перед тем, как уходить на вахту. Это поддержало малыша, но ненадолго, вскоре он приуныл и захныкал.

В первый день всем было очень тяжело, и почти все время, которое не требовало никакой деятельности, Констанс проводила в постели.

Второй день был сущим кошмаром.

На третий все привыкли.

— «Делят ризы мои меж собою, об одежде моей бросают жребий», — Дик дочитал антифон и передал книгу Бет.

— «Народы всей земли поклонятся перед Господом», — начала она. — «Боящиеся Господа! Восхвалите Его. Все семя Иакова! Прославь Его.

Да благоговеет перед Ним все семя Израиля,

ибо Он не презрел и не пренебрег скорби страждущего…»

Бет внезапно разрыдалась и швырнула бревиарий об пол.

— Не буду я это читать! Не могу!

Она резко вскочила и бросилась к выходу из часовенки, но на пороге замешкалась — у нее закружилась голова от слишком быстрых движений.

— В чем дело, Бет? — спросила Констанс. — Что с тобой, маленькая?

— Мама, я не могу это читать, — сказала Бет. — Все это вранье. Мы Ему не нужны. А если и нужны — то зачем Он с нами так обращается? Зачем все это? Как мы сюда попали? Почему здесь оказался этот гад? И почему ты его проворонил? — она сверкнула глазами на Дика.

— Бет, милая, — Констанс изо всех сил сдерживала себя: в конце концов, Бет всего лишь сказала то, что она сама так долго подавляла в себе. — Посмотри на нас. Ты думаешь, что больше всех любишь Джека? Ты думаешь, что больше всех страдаешь?

— Я бы для него сделала все! Ты слышишь, Дик? Все!

— Я сделаю все, — прошептал Дик. — Честное слово. Только то, что ты думаешь — не поможет.

— А что поможет? Ваши молитвы? Да кто их слышит! Если бы Он любил Джека, как я — мы не были бы здесь!

— То, что говорит леди Элисабет, очень плохо, — сокрушенно сказал Том. — Господь отдал Своего Сына за нашего маленького господина Джека. Как можно говорить, что Господь его не любит?

— Маленькому господину Джеку от этого не легче, — сказала Бет. — Ему было бы легче, если бы Господь сотворил нам много-много комплектов внутривенного питания. Только Господь что-то не раскачивается.

Бет резко повернулась ко всем спиной и вышла из часовни. Дик поднял бревиарий и, на миг прижав к губам, протянул леди Констанс:

— Дочитайте, пожалуйста.

Когда она закончила, Том поклонился и вышел, а Дик остался. Обычно он не задерживался после чтения Бревиария — было слишком много работы. Но теперь задержался.

— Леди Констанс, не ругайте, пожалуйста, Бет, когда вернетесь, — попросил он.

— Я и не собиралась, — вздохнула она. — У нас с ней одна боль, и я не знаю, чем ее утешить. Сказать по правде, я не знаю, чем утешить себя. Я живу надеждой, Дик.

Он опустил голову так, что она увидела его низко заросший затылок.

— Миледи, мы делаем все, что можем.

— Я знаю, Дик. Я надеюсь на невозможное.

Он немножко покусал нижнюю губу, потом сказал:

— Леди Констанс, а я ведь ни разу еще не молился о чуде.

Ее словно что-то толкнуло в сердце.

— Понимаете, — продолжал Дик. — Я верю в чудеса. Про хлебы и про рыб, и про дочь Иаира… Но я всегда думал, что чудес просят только дураки. Это потому что я сам дурак. Ведь в Писании сказано, что если у нас есть вера с горчичное зерно — то мы сможем горы бросать в озера. Вы не знаете, миледи, оно большое — это зерно? Даже если оно меньше рисинки, в нас и такой веры нет. А знаете, почему? Потому что мы верим в себя. Посмотрите: когда Бет начала меня упрекать, что я ей сказал? «Я сделаю все». Все! А что я могу? Смех один. Я подумал обо всех этих людях — о прокаженном, о слепых и о том, для кого проломили крышу… Они потому верили, что знали — им больше никто не поможет.

Он призадумался и добавил:

— Только… нельзя брать Бога за вороты… За отвороты. Нельзя требовать — если ты Бог, то сойди с креста, и спаси всех нас.

— Ты… надеешься, что чудо случится? — спросила Констанс.

— Да, — твердо сказал мальчик. Она улыбнулась. Дик принял это так же, как принимал решения по управлению кораблем — просто и по-деловому.

Однажды дон Карло рассказал ей, как, в бытность его семинаристом лектор по нравственному богословию огорошил аудиторию вопросом: «Почему вы христиане?» Очень немногие — из семинаристов, будущих священников! — ответили: «Потому что я люблю Бога» или «Потому что я люблю Истину». «Я сам, к стыду своему, не понял вопроса. Я — католик-ортодокс потому, что родители мои католики-ортодоксы, меня крестили в церкви франко-латинского обряда, в ней я прошел катехизацию и получил первое Причастие… Что же еще я могу ответить? Теперь я сам, бывает, огорошиваю так собеседников — и, к сожалению, получаю все тот же однообразный урожай. Что значит быть христианином? Это значит ходить по воскресеньям в церковь, каждый день читать молитвенное правило, строить вертеп на Рождество, блюсти славные имперские традиции, ненавидеть Вавилон… Это значит что угодно, кроме — любить Бога».

— Дик, почему ты христианин? — спросила Констанс.

Юный капитан изумленно хлопнул глазами.

— Как почему, миледи? Господь умер за меня — кем же мне еще быть?

* * *

Как определить местонахождение корабля в пространстве, если ты заперт в четырех стенах, отрезан от всех систем коммуникации и охраняешься огромной злобной тварью?

Задачка на сообразительность.

Ответ: выбраться из четырех стен, термошнуром взрезав дверь. Юный капитан отобрал при обыске пояс, но не обратил внимания на волокно, вшитое в рабочий комбо.

Спуститься по аварийной лестнице на грузовую палубу. Во время дрейфа, в час ночного отдыха экипажа пробраться в вельбот и сориентироваться визуально.

Правда, у этого плана был один недостаток: трудненько будет вернуться обратно. Хотя, если юный капитан доставил «Паломника» в тот пункт назначения, в который должен был — по всем расчетам — доставить, то можно было и не возвращаться.

Он решил рискнуть — и не ошибся. Удача с нами! Конечно, на четыре пятых она состоит из точного расчета и хорошо проделанной работы. Но на одну пятую она может подбрасывать всякие глупости… Но на этот раз — нет.

Из «фонаря» вельбота открывался великолепный вид. Звезды, частые и яркие, творили вечный день, заливая кабину сиянием, подобным огням софитов. «Ао-По» была сейчас на небе ярчайшей. Две раскаленных добела зеницы демона.

«Паломник» дрейфовал в непосредственной близости от «Ао-По». Впрочем, «непосредственная близость» на сей раз была понятием весьма и весьма относительным: до двойной звезды было пять месяцев лета в локальном пространстве. Так уж здесь получилось: она болталась в отдалении от всех остальных здешних звезд. В этом секторе Галактики все пронизано дискретными зонами, и там, где они вынырнули сейчас, их не меньше двух десятков — но сама двойная звезда далеко отсюда. Как будто в центре широкой полыньи, до которой никак не дотянуться ни с одной из ледовых кромок. Близок локоть, а не укусишь.

Кроме того, радиоизлучение здесь было бешеное — межкорабельная радиосвязь возможна с трудом. Это давало ему при побеге дополнительные преимущества — сканеры очень быстро потеряют его. Ну, решайся!

Морита влез в противоперегрузочный скафандр, пристегнулся к драйверскому сиденью ремнями и рамой, проверил, как заправлен и заряжен вельбот — аккумуляторы аж искрятся, воздуха хватит на семьдесят два часа автономного полета — включил антиграв и хотел было отключить анкерные крепления, мертво державшие вельбот между мачтами «Паломника», но перед этим решил кое-что сделать.

Усмехнувшись, он включил внутрикорабельную связь.

— Вахтенный?

— Вахтенный слушает, — изумился на другом конце провода проклятый морлок.

— Свистни-ка мне своего неоперившегося капитана, нелюдь.

— Где ты, кургар? — спросил морлок после паузы.

— Угадай с трех раз, недоумок.

— Он в вельботе, Рэй! — Морита вспомнил, что Дик носит, где бы ни находился, обруч связи.

— Умный мальчик, — сказал он. — Капитан, я связываюсь с вами затем, чтобы сообщить, что не собираюсь более злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Нет! — крикнул Дик.

— Я понимаю, как дорог вам, но у меня есть неотложные дела.

Он отключился и стартовал, пока Дик не заблокировал крепления. Вельбот развернулся и нырнул между мачт носом «вниз» — если считать «низом» днище корабля.

Морита выжал из двигателя и из себя все, что мог: восьмикратное ускорение. В глазах у него темнело, но он знал, что только так уйдет от корабля, способного развить восьмикратное чохом.

И все-таки он внутренне усмехнулся, увидев в экране заднего обзора вспышку — «Паломник» запускал двигатели.

* * *

Рэй молчал, но глаза его ясно говорили: надо было дверью. Актеон и Остин отдыхали, Том был на вахте, а Бат лежал в своей каюте со сломанной рукой.

— Вельбот может развить скорость меньше, чем у нас, но гравикомпенсаторов в нем нет, так что он не может так резко ускоряться, как мы, — объяснял Дик.

Он выглядел так же скверно, как в прошлый раз, а чувствовал себя, наверное, еще хуже. Он не успел отдохнуть как следует после прыжка — Моро сбежал меньше чем через два часа — и погоня отняла много сил. Бет видела, что он не только пил энерджист, но и глотал какую-то капсулу. Бет хотела было съязвить, что, как видно, он не только молитвами обходится — но передумала.

— Зато мы не можем так резко тормозиться, как он, — проворчала она. Это все они только что познали на опыте, когда Морита притормозил и «Паломника» пронесло мимо вельбота, а Моро ушел перпендикуярным курсом. Он проделывал этот трюк не меньше пяти раз, и в конце концов ушел. А «Паломник» все время погони кидало и разворачивало, и все поняли, почем фунт счастья, а больше всех — Бат, который не успел пристегнуться.

Сама Бет чувствовала себя героиней после того, как, преодолев ужас, пришла в рубку и заняла пилотское кресло — почти на равных правах с Диком, оттого и вправе себя считала подавать реплики.

Им обоим там опять пришлось несладко, хотя ветер здесь был не таким страшным, как в прошлый раз. Хуже всего было то, что из-за ветра они сбились с пути. Ненамного, но сбились: Дик был уверен, что к Ао-По должна вести еще одна, близко подходящая, дискретная зона. Смогли же там установить приграничный маяк! Не летели же ради этого полгода в субсвете!

Этот маяк, правда, требовал отдельного разговора…

— Срок автономного полета — трое суток, — продолжал Дик, не обращая внимания на реплику Бет. — Значит, где-то совсем близко то место, куда Моро стремился. И я не хочу туда врываться очертя голову.

— А что изменится, если мы туда войдем медленно и печально? — спросила Бет.

— Не знаю. Может, и ничего.

— Дик, он не может на вельботе перейти в межпространство? — спросила леди Констанс.

— Нет, миледи. Это невозможно.

— Но кто может жить здесь? Ведь до звездной системы очень далеко, и если там есть планета, то… — леди Констанс посмотрела на брата.

— То она необитаема, — кивнул лорд Августин. — Либо она вращается по дальней орбите вокруг обеих звезд, и тогда на ней не больше условий для жизни, чем на биллиардном шаре, либо она проходит по «восьмерке», и в этом случае на ней просто бешеный климат.

— Как вы сказали, сэр? — Рэй так и вцепился в лорда Гуса своими тигриными глазами. — Бешеный климат? Это когда зима такая, что замерзает почти вся вода планеты, а летом все сначала пересыхает и трескается, а потом все затянуто тучами, и не перестают грозы?

— Один шанс на миллион, что на такой планете вообще может образоваться вода, — качнул головой лорд Августин. — Атмосфера там должна состоять из испарений более тяжелых веществ. Например, серы.

— Дождь из серы, как в Библии, — Бет передернула плечами. — Бррр!

— Впрочем, Ао и По, как я их вижу, находятся друг от друга на таком расстоянии, что там могла бы быть планета с условиями, благоприятными для возникновения землеподобной атмосферы… Но реально такая планета известна только одна. Легендарная Картаго.

— Скваттерам не обязательно нужна землеподобная планета, — возразил Дик. — Они живут в кораблях. Бывают дрейфующие, «ничейные» планеты. Их звезда сгорела и они оторвались. Или другая звезда захватила их… Такая планета может находиться здесь, совсем рядом. И грависканер ее обнаружит.

Остин спросил что-то на нихонском и Дик, пожав плечами, ответил ему.

— О чем вы? — спросила Бет.

— Остин спросил — что ждет нас там, куда полетел Морита. Я сказал, что у нас все равно нет выбора, так что это неважно.

— Вот здесь черт и сидит, — сквозь зубы сказала Бет. — У нас все равно нет выбора.

— Значит, мы будем стабильно, с ускорением в одно G, двигаться в ту сторону, где исчез Морита, — сказал Дик. — И рано или поздно мы найдем то, что он искал.

— Скажи я, что скучаю о Моро, я бы соврал, — прогудел Рэй. — Но если бы вы мне позволили вытрясти из него правду, мы бы знали, какая пакость нас ждет дальше.

Грависканер показывал, что Морита удалился в сторону большого, но разреженного скопления какой-то массы — скорее всего, системы астероидов, притянутых «ничейной» планетой. Ничего толком сказать о нем пока было нельзя — оно находилось вне пределов видимости.

— Поздно жалеть о том, что не было сделано, — строго сказала леди Констанс. — И, честно говоря, о чем я совсем не жалею — так об этом.

— Есть еще одна важная вещь, — сказал Дик. Ему было плохо, отчаянно плохо, а тут еще и такая новость… Он собрался с духом и сказал:

— Я не вижу маяка.

— А… как мы должны его видеть? — спросил Рэй.

Скопление массы на грависканере было видно как замысловатая воронка.

— Мы бы его видели как точку, из которой кругом расходятся волны, — сказал Дик. — Вы бы ни с чем не спутали. Если такая появится — скажите мне…

— Может, он просто до нас не достает?

— Нет, — мотнул головой Дик. — Пограничный маяк не может до нас не доставать. Он работает на том же принципе, что и ансибль — гравитация распространяется мгновенно…

— А что с ним могло случиться? — спросила Бет.

— Да что угодно, — устало сказал Дик. — Сломался. Рейдеры разобрали. Или расстреляли — просто так.

— Но… как же мы тогда пошлем ансибль-пакет о помощи?

— Не знаю, — Дик почти простонал это. Ему казалось, что он говорит твердо и четко — а на самом деле он тихо бормотал. Такое бывает с очень пьяными или смертельно усталыми людьми.

— Тебе нужно отдохнуть, — Леди Констанс коснулась его плеча.

— Чепуха, я еще в полном порядке. Сейчас поем и вернусь. А вот вы идите к себе, миледи.

— Идите, — сказал Рэй. — И вы тоже идите, сэнтио-сама.

— Я чувствую себя хорошо, — сказал Дик, поднимаясь и твердым шагом провожая к выходу Бет и Леди Констанс. — И я должен еще разобраться…

Он не договорил, потому что на полном ходу слепо врезался плечом в косяк.

— Дик! — воскликнула леди Констанс.

— Ладно, — сказал юноша, собираясь с дыханием. — Ладно. Я пойду и отдохну сейчас. Рэй, через три часа позови Актеона на подмену, но не покидай рубки. Пусть Бет принесет поесть тебе и ему сюда… Да и мне тоже, потому что и я сюда приду. Если маяк… Или что-то еще… Что угодно. Будите меня.

Дик спустился в капитанскую каюту и лег на койку, не расстилая ее и не раздеваясь. Сон поглотил его мгновенно. Кошмары не снились, другие сны тоже — но был какой-то мимолетный всплеск то ли угасающего, то ли просыпающегося сознания — не сон, не мысль, не озарение, что-то неясное… От него осталась лишь отрывочная фраза: «Ты не найдешь то, чего нет».

Он настроил обруч коммуникатора на побудку через четыре часа, но Актеон разбудил его раньше.

— Сэнтио-сама, — раздался в наушнике голос молодого гема. — Нас вызывает чей-то корабль, а мы не можем ничего ответить!

— Иду, — сказал Дик. По дороге в рубку сжевал ломтик шоколада и вроде бы почувствовал себя лучше — или заставил себя в это поверить.

* * *

Есть два способа обмениваться информацией в локальном пространстве — при помощи радиосвязи и по прямому гравилучу. Второй способ работает по тому же принципу, что и ансибль-пакеты, но гораздо проще и отнимает больше времени. Ансибль-пакет потому и называют пакетом что информация в нем спрессована — ее «выстреливают» целиком, и это дает возможность перегонять объемы информации в сотни гигабайт. Связь по прямому лучу гораздо примитивнее: оба связника обмениваются короткими сообщениями при помощи старинного пилотского кода. От военно-морской семафорной азбуки это в принципе отличается только тем, что позволяет общаться и тогда, когда партнер за пределами видимости.

«NA» — передал Дик, что на этом кодовом языке означало: кто вы?

«SKR», — ответил неизвестный. Это было кодовое обозначение для скваттеров. — «NA».

«LW», — передал Дик. Левиафаннер. — «BAB DS KA». — «Ты вавилонский скваттер?»

«N ER DS».

— Слава в вышних Богу! — вырвалось у Дика.

«Нет, я имперец».

«TRB» — отсигналил Дик. «Терпим бедствие». Потом добавил: «MDC» — нужна медицинская помощь. Потом подумал и еще добавил: «N PLG» — не эпидемия.

«BT KA», — предложил неизвестный.

«Идем на стыковку?»

Дик еще немного подумал и отбил:

«Y».

Да.

Глава 10 Джориан

Это был среднего роста человек, на вид лет сорока, но уже с сединой в волосах и в усах. Волосы с годами отступили от лба к самой макушке, зато усы, подстриженные на англосаксонский манер, спустились почти к самому подбородку.

— Джориан, — представился он, протягивая леди Констанс руку для пожатия. — Владимир Джориан. Разведчик сквата Рамиресов.

Дик пожал протянутую ему руку Джориана с двойственным чувством. С одной стороны, появление Джориана сильно обнадеживало — в сквате, конечно, нельзя было приготовить необходимый препарат — но можно было очищать кровь мальчика, пока приступ не пройдет.

А с другой стороны, скваттеров в Империи недолюбливали — как цыган на Старой Земле. Скваттеры не хотели подчиняться имперским властям и болтались по всей Периферии и за ее пределами, жилищем им были их корабли, а домом — Пространство. Они жили нелицензированной разработкой ничейных планет — а впрочем, не брезговали и теми планетами, которые уже кому-то принадлежали: главное вовремя удрать. Скваттеры существовали на грани закона, а иногда — и за ней, если подторговывали оружием, наркотиками и стратегическими ресурсами, которые им удавалось раздобыть. Кроме того, скваты нередко становились очагом и рассадником всяческих сект и ересей. Это приводило к частым столкновениям с армиями доминионов, Имперским Легионом, Синдэном и просто населением, что взаимной любви и дружелюбию не способствовало.

Впрочем, Джориан был дружелюбен. Это как раз и настораживало Дика — дружелюбный скваттер? Но — в конце концов, отчего бы скваттеру не быть дружелюбным?

Джориан с ходу взял манеру называть его «сынком», чего Дик на дух не переносил и не позволял никому — а тут пришлось, сжав сердце и печенки в кулак, терпеть.

— Ну, сынок, рассказывай, как вас сюда занесло с такой-то бедой, — сказал Джориан, садясь за стол (его пригласили к обеду, и по случаю радостной встречи на столе даже было вино).

Дик сжато, но со всеми существенными деталями изложил всю их мрачную одиссею, умолчав только о титуле и ранге леди Констанс — чтобы не ввергать скваттера в лишний соблазн. В его рассказе леди Ван-Вальден превратилась в жену главы торгово-промышленной компании.

— …И когда мы прилетели сюда, этот человек, Морита, сбежал, — закончил он. — На вельботе, — добавил Дик после паузы. — На нашем единственном вельботе. Понимаете, нам все-таки хотелось бы его найти. «Паломник» не предназначен для посадки на планету. Мы можем выдержать одну аварийную посадку. А вот взлететь — уже нет. Если вы встречали вельбот — скажите нам.

— Вельбот со скачковым двигателем? — спросил Джориан.

— Нет.

— Ну, тогда вашему бортмеху крышка, — махнул рукой скваттер. — На вельботе он не дотянет. А найти машину вслепую, только по гравитационным колебаниям, в этой мешанине…

Дик молча кивнул. В каком-то смысле этот сектор был похож на Пыльный Мешок — здесь болталось довольно большое количество твердых тел разного калибра. Хуже всего были те, которые размерами не превосходили вельбот и не порождали гравитационных возмущений: они появлялись в пределах видимости словно бы ниоткуда. Одно хорошо: здесь, по крайней мере, была отличная видимость. Ао и По заливали пространство ярким зеленоватым светом, потому что одна звезда была белой в голубизну, а другая — в золото. Да и другие звезды Скопления Парнелла так плотно завесили пространство, что небо трудно было назвать черным.

— Мастер Джориан, а вы не знаете, почему не работает сигнальный маяк? — спросил Дик.

— Ах, да, маяк, — пожал плечами Джориан. — С ним что-то случилось. Я как раз и летел его чинить. Нам, видишь ли, тут вовсе не нужна ремонтная служба Легиона. Но, раз у вас такие дела, маяк подождет, а я вас довезу до сквата.

— Может быть, вы все-таки сделаете свое дело, — несмело предложила леди Констанс. — А Дику оставите указания о том, как попасть в скват?

— Указания Дику не помогут, — усмехнулся Джориан краем рта. — Скват находится на планете.

— До нее же пять месяцев лету, — простодушно изумилась Бет, глядя то на Дика, то на скваттера с одинаковым недоверием.

— Да, если отсюда по прямой, — добродушно подтвердил скваттер. — Но можно срезать путь: через дискрет. Тут хитро, эта дискретная зона, она не сразу видна. Надобно знать, куда нырять, сынок. Славный у вас пацанчик, мадам. Как говорите, его зовут — Джек? Дай лапку, Джек. Ну, чего ты? Разве я страшный?

— Джек — очень стеснительный мальчик, — сказала леди Констанс.

— Это большая жертва для вас, — сказал Дик, глядя на скваттера как-то испытующе. — Инициировать меня до самой планеты…

— Инициировать, малый? Ты будешь настаивать?

— Капитан, — спокойно сказал Дик.

— Чего? — не понял Джориан.

— Капитан, сэр. Я на этом корабле исполняю обязанности капитана, и я прошу вас относиться ко мне как к равному, иначе я не буду иметь с вами дела. Я уважаю ваш возраст и ваше звание, мастер Джориан, и не зову вас «дядя» или «мужик» или «браток». Требовать от вас уважения к своему возрасту я не могу, но ответственность на мне взрослая, и на борту «Паломника» командую я.

Эта отповедь так изумила Джориана, что он откинулся на спинку кресла и покачал головой. Потом засмеялся, показывая большой палец.

— Да ты не так прост, капитан, — сказал он, отхохотавшись. — Молодец! Уел. Волчонка смолоду не перепутаешь с собакой.

— Мы остановились на проблеме инициации, мастер Джориан. Я настаиваю на том, чтобы вы инициировали меня до планеты. Я даю вам честное слово, что не выдам ваш скват — но мне не хотелось бы, чтобы моя госпожа оказалась заложницей вашего главы.

— Ну, с главой просто, сы… капитан. Глава сквата — это я. Не хотелось бухать этого вам сразу — думаю, мало ли кто вы такие. Но я уже вижу, что люди порядочные. Я так сразу не могу вам сказать, готов я вас инициировать или нет. Надо подумать. Но… ты же понимаешь, капитан… Раз уж у нас пошли дела, так давай обсудим…

— Пять тысяч имперских драхм, — сказала леди Констанс.

Джориан прищурился.

— Неплохие деньги, сударыня. Вот только на кону для вас не что-нибудь стоит, а жизнь сына. Что ежели я скажу: неплохих денег мало? Что, ежели я запрошу хорошие деньги?

— Пять тысяч — это все, что у нас есть наличными, — сказала леди Констанс. — Остальное, если вы захотите большего, вам придется получать по чеку ансибль-трансфертом, но для этого вам придется поверить мне на слово. Никакого залога я вам оставить не могу, хотя и обещаю, что честно выплачу все деньги по чеку, который выпишу.

— Отставить, сударыня, — Джориан выставил ладонь перед собой. — Ни единого сикля я с вас не возьму. Все-таки между христианами заведено помогать друг другу, да и мальчишечка у вас — сущий ангелочек. Я вас просто испытывал, и вижу, что вы женщина с сердцем. Считайте, что мы договорились. Четверо суток на маневры — и мы, считай, на планете.

— Сэр, а к какой конфессии вы принадлежите? — спросил Дик.

— Мы баптисты, мастер Суна, — пожал плечами, поднимаясь, скваттер. — Но я не фанатик. Мне все равно, есть у вас иконы или нет. Спасать надо всех, а Господь разберет, где свои.

— Аминь, мастер Джориан, — кивнул Дик. — Думайте побыстрее. Но учтите — мое решение не изменится. Если вы будете колебаться, я расстыкую корабли и попробую счастья в одиночку.

Бет смотрела на юношу и видела, что что-то не так, однако не могла спросить об этом при Джориане.

Они закончили ужин, и Дик предложил помолиться — чуть ли не приказным тоном. Прочитали короткую благодарственную молитву и — чего раньше никогда не водилось — «Радуйся, Мария». Потом Дик и Рэй отправились на корабль скваттера, что-то вроде ответного визита, и вернулись только тогда, когда женщины и гемы давно вымыли и убрали посуду, и собрались в кают-компании.

Джориан обещал объявить свое решение в 6 утра 1 апреля по корабельному времени «Паломника». До этого момента Дик велел всем отдыхать.

— Послушай, — Бет наконец улучила минутку, чтобы расспросить Дика наедине. — Что такое с этим Джорианом, что ты посматривал на него волком?

— Он цитировал «Синхагакурэ» и читал «Радуйся, Мария», — сказал Дик.

— Ну и что? Это уже преступление?

— Он сказал, что он баптист, а баптисты не молятся Деве Марии, — разъяснил Дик. — И он при том назвался главой сквата. Бет, в баптистском сквате главой может быть только пресвитер.

— Ну так и что?

— Как это может быть, что пресвитер сам нарушает законы своей веры?

— Может, он просто хотел сделать тебе приятное?

Дик нахмурился.

— Ты можешь себе представить, чтобы миледи целовала этот… линкум… лингам… чтобы сделать приятное язычнику?

— Мама — случай нетипичный, — наморщила нос девушка. — И ты, кстати, тоже. Таких принципиальных, чтобы не сказать твердолобых, поискать.

— Я не стану доверять человеку, который так легко идет против своей веры.

Бет вспыхнула и Дик запоздало понял, что она отнесла эти слова на своей счет.

— У нас что, есть выбор?

Она развернулась, чтобы идти, но Дик схватил ее за руку.

— Бет, послушай! Это все очень серьезно! Пойми, сейчас совсем не время расслабляться — мы здесь в чужой земле, и сами чужие, и здесь нет капитана Террао, чтобы прийти на помощь. Мы все время должны быть начеку.

— Хорошо, — вздохнула Бет. — Но если даже мы будем начеку — у нас появится выбор, идти за Джорианом или нет?

— Не появится, — со вздохом признал Дик. — Мы должны за ним идти.

* * *

Джориан дал согласие на инициацию и перестыковку кораблей. Корабли были состыкованы по схеме «брат-брат», а по-новой перестыковались по схеме «дочка-мать», причем «Паломник» был «матерью», а яхточка Джориана «Саламандра» — «дочкой». Такая схема не давала «Саламандре» возможности диктовать «Паломнику» направление и скорость полета. Фактически, «Паломник» нес ее. Из рубки «Саламандры» нельзя было подключиться к сантору «Паломника» и взять на себя командование бригом, а вот «Паломник» управлять яхтой мог. Инициатива расстыковки также принадлежала «Паломнику» — разве что «Саламандра» решит отстрелиться, разрывая по живому переходники и калечась об анкерные захваты левиафаннера.

Несмотря на все эти предосторожности, Дик отпустил Джека и Бет на «Саламандру» только в сопровождении Рэя и Динго, и когда сам пошел на борт яхты — тоже захватил с собой коса.

На борту он не заметил ничего подозрительного — если не считать странного случая, произошедшего в центральном (и единственном) коридоре корабля: Динго ни с того ни с сего прижал уши, припал к полу и грозно зарычал, вертя головой во все стороны, точно чувствуя незримую угрозу. Так он рычал только на Мориту. Джориан не интересовал коса совершенно. Не найдя своего заклятого врага, Динго начал сквозь рык недоуменно подвывать — и Дик успокоил его поглаживаниями. Но до конца животное так и не успокоилось: держа руку на ошейнике, юноша периодически чувствовал, как густая шерсть коса встает дыбом.

Джориан дал указания курса и Дик направил корабль к одной из ближайших дискретных зон. О будущей инициации он думал с беспокойством — ведь это означало сближение более тесное, чем сближение двоих в постели. Впрочем, Дик тут не мог судить компетентно — однако старшие пилоты постоянно прибегали к этому сравнению, и он в общем понимал, почему. В межпространстве пилот еще более обнажен, чем любой голый человек, и близость сознаний такова, что словами ее не передать, ибо слова — уже одежда мыслей и чувств. Дик знал, что испытать эту близость с Джорианом он не хочет, и знал, что даже у опытных пилотов сильная взаимная неприязнь порой очень мешала инициации. Это уже вопрос воли — а в своей воле Дик сомневался.

«Скользкий тип. Не откусить — хоть вари его, хоть жарь», — сказал о Джориане Рэй, и Дик согласился. Блаженная Садако в «Синхагакурэ» приводила совет, читанный ею в одной детской книжке: если хочешь составить о человеке суждение, не смотри, каков он с высшими и равными, а смотри, каков он с подчиненными. Дик осторожно расспрашивал о сквате — имеют же они право знать, куда летят? — и Джориан охотно рассказывал, а по его словам выходило, что все его подчиненные — идиоты, лентяи и рвачи. Кроме того, описываемое им мало напоминало баптистскую колонию, скорее уж дзен-коммунистов, и Дику, если честно, было на это плевать, лишь бы там нашелся фармацевт. Он хотел было даже сказать Джориану, чтобы тот не напрягался и перестал врать — но передумал. Никому не нравится, когда его ловят на лжи, а тем паче не нравится взрослым, когда их ловит на лжи кто-то младше них.

Еще подозрительно было то, что у Джориана не оказалось в корабле карт. Даже конфигурационной карты сектора Ао-По. Юноша не настолько хорошо знал скваттеров, чтобы судить, типично для них такое раздолбайство или нет — но сам факт говорил о том, что они имеют дело с человеком крайне необязательным либо недоверчивым.

Если бы Джориан меньше старался понравиться, он понравился бы Дику гораздо больше. Юноша не раз в своей жизни имел дело с людьми грубыми, неуживчивыми, колючими, даже спесивыми и злыми. Если сиротское детство его и научило чему-то — так это терпению. Он даже испытывал молчаливое уважение к тем, кому хватало отваги быть собой и платить за это одиночеством. Этим его почти подкупил Морита. Поэтому Дик не расставался с оружием. Он носил при себе пулевик Эрнандеса и орриу, леди Констанс попросил все время держать в подрукавной кобуре импульсник, а на случай, если их будут ждать в локальном пространстве, Дик приготовил один сюрприз.

Однажды за обедом Джориан сорвался и показал то, что Дик по размышлении решил считать его настоящим лицом. Вышло это из-за лорда Августина, который один из всей компании был счастлив, как викинг, после многих недель корабельной качки увидавший зеленый берег и на нем чистенькую, никем не грабленную деревеньку. Он открыл в скоплении Парнелла бурные энергетические потоки, указывающие на близкое псевдоядро. Он открыл, что звезды Ао и По намного тяжелее, чем указано в справочниках — а значит, на обращающейся вокруг них планете должно быть полно тяжелых элементов. Об этом у них и вышел спор со скваттером. Джориан ни черта не понимал в планетарной физике, раз заявлял, что они дышат на планете в системе Ао-По открытым воздухом.

— Простите, сударь, но как это возможно, если единственная планета системы обращается вокруг солнц по дальней орбите?

— Я что-то не пойму, сэр, кто из нас на той планете живет, я или вы? — с раздражением сказал Джориан. — Я ж вам человеческим языком сказал: там воздух, которым можно дышать. Да, холодно, это есть. До железа долбиться и долбиться сквозь лед. Зато железо — самородная аморфная сталь. Что я вам, врать стану?

— Сударь, — лорд Августин аж подобрался весь. — Я не знаю, из каких соображений вы вводите в заблуждение мою сестру, ее дочь и этих джентльменов — лорд Августин обвел рукой сидящих за столом гемов. — Но вы совершенно напрасно пытаетесь это сделать. Планета, которая обращается по дальней орбите вокруг звезд такой массы, никак не может иметь землеподобную атмосферу. Сейчас я вам это докажу! Дик, ты не против? — и, не дожидаясь ответа, он вынул из кармана стило, расчистил себе место на столе и принялся рисовать прямо на пластиковой поверхности. — Исходя из масс звезд, расстояния между ними и минимальной массы планеты, которая может иметь атмосферу, радиус обращения планеты вокруг обеих звезд по дальней орбите никак не может быть меньше пятидесяти астрономических единиц.

Лорд Августин нарисовал какой-то столбик цифр и букв и ради вящей убедительности заключил его в неаккуратную круглую рамочку.

— Период ее обращения должен составлять не менее восьмисот земных лет, — продолжал он, сверкая очками. — И по климату это что-то похожее на Плутон из системы Старой Земли. Собственно, именно такая планета описана в отчетах экспедиции на Ао-По. Нет, ну как эти ослы умудрились забыть написать о таком радиоизлучении? Впрочем, сейчас это неважно. Если же радиус орбиты меньше, то звезды неизбежно притянут ее и мы будем иметь вот что, — лорд Августин обвел обе звезды «восьмеркой», потом заключил «восьмерку» в вытянутое кольцо. — На планете, которая движется по такой орбите, вполне возможна землеподобная атмосфера. Совершенно бешеный климат при этом. Сначала она обходит обе звезды по малому кругу. В это время на планете «большое лето» и она действительно похожа на землеподобную планету. Хотя она намного жарче, чем самые жаркие из областей Земли. Сначала наступает «великая сушь», пересыхают реки и даже моря. Но все это накапливается в атмосфере — а потом начинают таять шапки полюсов… В точке прохода между обеими звездами там творится сущий ад: постоянные грозы и ураганы. Потом — снова сушь и нечто вроде осени. Сделав малый круг, планета уходит на большой, — глаза лорда Августина слегка затуманились под стеклами очков. — Зимой — антарктический холод. Планета промерзает чуть ли не до экватора, и приэкваториальный климат — тундра. Период обращения этой планеты должен составлять примерно четыре стандартных года. Но о такой планете в отчете ничего не сказано.

— В таком разе подотритесь вашим отчетом! — рыкнул Джориан. — Вот ведь народ: букве паршивой верит больше, чем человеку! Сказано же вам: есть такая планета, и есть на ней воздух. Туда мы и летим. Что вы меня дураком выставляете? Думаете я вам дырку в небе предъявлю вместо планеты? Да идите вы все к такой-то матери! У дам прошу прощения.

Он встал и вышел из-за стола.

— Э-э-э… пробормотал лорд Августин, огорошенный таким взрывом. — Послушайте, Дик, а вы не могли бы объяснить ему… что я ничего дурного не хотел. Мне, право, трудно понять это стремление скваттеров к изоляции. Ведь они открыли землеподобную планету. Они могли бы продать ее и очень, очень обогатиться! Скажите ему пожалуйста, что мы ни в коем случае не стали бы на нее претендовать…

— Скажу, — пообещал Дик. Он встал, свистнул Динго и отправился искать Джориана.

На «Саламандре» кос опять забеспокоился, но не так сильно, как прежде. Джориан сидел в рубке и играл с корабельным сантором в «блэк джек» — занятие, так же мало подходящее дзэн-коммунисту, как и баптисту.

— Мастер Джориан! — окликнул его Дик. Джориан уничтожил виртуального партнера и повернулся к юноше.

— Чего надо, мастер Суна? — спросил он. — И вы пришли доставать?

— Нет, сэр… Я только хотел сказать, что лорд Гус не желал ничего плохого. Если вы открыли планету, вы имеете на нее все права. Необязательно скрывать…

— Спасибо за такую милость, — фыркнул Джориан. — Давай-ка, сынок, мы сами разберемся, что обязательно, а что необязательно. Вам до этого дела нет.

— Хорошо, — сказал Дик.

— Что ж тут хорошего! — не выдержал Джориан; видно, ему позарез требовалось выговориться. — Ты идешь на сигнал о помощи, вызываешься людям подсобить, а они же тебя идиотом выставляют. Нечего сказать!

— Мне очень жаль, мастер Джориан.

— Все вы так говорите… — проворчал скваттер, но сменил гнев на милость.

На следующий день лорда Августина постигло нечто вроде кары Господней. По дороге из рубки в столовую Дик услышал его крики:

— Мои очки! Какой идиот положил туда мои очки!?

Дик ускорил шаг и застал в столовой такую картину: лорд Августин потрясал расколотыми и треснувшими по седельной дуге очками, Рэй с убийственным выражением лица держал во рту мизинец, Бет, Джек, Актеон и Том покатывались со смеху, леди Констанс методично обыскивала кухонную аптечку и при этом боролась с неумолимо наступающей улыбкой и проигрывала, а Джориан сидел с видом оскорбленной невинности.

— Да вы же сами их туда и положили, мастер Августин, — повторял он. — Что это за привычка — за едой читать?

Привычка, что и говорить, вредная. Лорд Августин сам с ней боролся — но не тогда, когда на него сами собой сваливались интересные научные задачи. Сейчас он скрупулезно перетряхивал всю свою мнемокристаллическую библиотеку, чтобы убедиться: до него об энергетических бурях в Скоплении Парнелла не писал еще никто. Дело это было трудоемкое, и он не прекращал его даже за едой. А поскольку зрение у него изрядно было попорчено из-за злоупотребления визором-считывателем, на контактные линзы он имел аллергию, а операцию сделать все никак не собрался, то пользовался старыми добрыми очками. И вот теперь, за обедом, он снял их, чтобы надеть визор, и по привычке положил справа от себя — угадав как раз на платформу кофеварки. Именно в этот момент Джориан наливал себе кофе и пододвинул кофеварку вместе с платформой, ничего не подозревая о скверных привычках лорда Гуса. Пододвинул, налил себе кофе и поставил кофеварку обратно — прямо на очки! Хрясь! Рэй протянул было руку, чтобы успеть выхватить драгоценный оптический прибор, но не успел — Джориан еще и припечатал ему мизинец горячим сосудом о раскаленную платформу.

Скандал унялся, леди Констанс смазала Рэю палец заживляющим бальзамом, лорд Августин сходил за запасными очками. Вопреки здравому смыслу он был убежден, что Джориан сделал это нарочно.

«Паломник» тащился со скоростью улитки с больным сердцем. Пространство было битком набито мелкими астероидами, такие места назывались «лоцманским пространством», и Дик, при всей своей неприязни к Джориану, ужасался мысли о том, что здесь было бы без скваттера. Он изо всех сил не давал лоцману почувствовать свою слабину, но возможностей для распускания хвоста было не так уж и много: Джориан отлично понимал, как мало способен экипаж «Паломника» выпутаться без него.

В последний расчетный день перед прыжком снова случился скандал, зачинателем которого на сей раз, всех удивив, выступил Дик. Он находился на вахте, когда среди разнообразных возмущений гравиполя по ходу корабля увидел возмущения, характерные для другого судна. Устоять перед соблазном Дик не смог, изменил курс и пошел на дистанцию визуального контакта. На какой-то миг он даже увидел этот корабль — поворотливое судно, похожее на фрегат. По прямому лучу пришел сигнал NA — очнеь нечеткий, смазанный. Фактически — одно А. Дик собрался было передавать ответ, но тут корабль форсировал двигатели и исчез — Дик едва не закричал от отчаяния; а из своей рубки прибежал Джориан и крайне обеспокоенно спросил — не случилось ли чего, что «Паломник» отклонился от курса.

— Корабль? — изумился он, услышав ответ Дика. — Да Бога побойся, капитан: какие тут еще могут быть корабли?

— Это было что-то вроде фрегата, — упорствовал юноша. — Я хотел послать ему запрос по лучу… Он просигналил нам!

— Ну и где этот сигнал? — спросил Джориан. — Вот это вот сигнал? Да это же просо всплеск гравитации, и все тут!

—Если бы я не видел корабля, я бы тоже решил, что это всплеск гравитации, — гнул свою линию Дик. — Но я видел корабль.

— А может, ты устал, сынок? Может, у тебя мурашки в глазах бегают? Кто еще, кроме тебя, видел этот корабль? Я все время торчу в рубке, я только что оттуда, все глаза проглядел — и ничего не видел. А ты увидел и поменял курс. Теперь мне прокладывать его заново — большое спасибо!

— Остин! — воззвал Дик к подвахтенному гему. — Остин, ты видел корабль?!

— Я ничего не понимаю в космическом деле, сэнтио-сама, — все четверо гемов тушевались в присутствии Джориана, и Остин был не исключением. — Я видел, как что-то промелькнуло… вроде звездочки. Простите.

— Что он сказал? — Джориан нетерпеливо дернул юношу за рукав.

— Ничего интересного, сэр. Он не видел корабля отчетливо. Я его видел.

— Ох ты ж Боже ты мой… — закатил глаза к небу Джориан. — И откуда ты взялся на мою голову? Никто не видит корабля — один капитан видит. Ну, сколько ты его видел?

— Не меньше трех секунд.

— А потом куда он делся?

— Ушел из зоны видимости.

— Это что ж получается: вошел, три секунды покрутился, тебе показался — и снова ушел? Ну что за бред?

Дик и сам понимал, что это звучит как бред, но ничего не мог поделать с собой.

— Я не брежу, — сказал он сквозь зубы. — Мне кажется, это вы поддаетесь обману и хотите, чтобы я поддался ему — уж не знаю, отчего. Это был ваш корабль? Или рейдер? Почему он ушел, едва послав сигнал? Может, кто-то приказал ему уйти? Может, кто-то раньше связался с ним по лучу?

— Слушай, мальчишка, — Джориан тоже с трудом подавлял гнев. — Я сейчас расстыкуюсь к такой-то матери, и выпутывайтесь сами как знаете!

— Идите, — сказал Дик. — Я вас не держу.

— Сэнтио-сама! — выдохнул в ужасе Остин.

— Ну и хрен с тобой, — сказал Джориан, поворачиваясь и выходя из рубку. Дик стоял, сжав кулаки, пока не услышал, как взвыл лифт — а потом сел за консоль, ожидая запроса на расстыковку.

Запроса не последовало. Через десять минут вошел, сопя, Джориан. Он помолчал какое-то время, ожидая от Дика вопроса, но, так и не дождавшись, сказал:

— Тебя, дурака, жалко. И пацаненка с его мамой. А то бы не вернулся.

— Я прошу прощения, мастер Джориан, — сказал Дик. — Мне очень стыдно за себя.

— Проехали, — миролюбиво хлопнул его по плечу Джориан.

Когда этот эпизод через Остина дошел до Рэя, тот поймал Дика в душевой перед вахтой.

— Сэнтио-сама, не нравится мне все это, — сказал он. — Этот ваш корабль, этот Джориан… И главное знаете что мне не нравится? Та планета, которую нам описал лорд Гус и куда мы вроде как летим.

— А что с ней? — спросил Дик.

— А то, что описал он ее — а я себе в точности представил ту планету, где родился. Картаго. Там все так и есть: два солнышка на небе, и зимой они ходят вместе, а летом — врозь, и посреди лета бывает сущее пекло, а потом — холодная долгая зима и холодное лето, а потом — снова…

— Таких планет много, Рэй, — сказал Дик. — Сдвоенные звезды — это не редкость во Вселенной. А есть одна обитаемая планета даже в строенной системе — Алкмена. Понимаешь, если планета ходит по восьмерке с петлей, на ней никакого другого климата быть не может…

— Угу, — кивнул Рэй. — Ученому человеку виднее, сэнтио-сама. Ох, да что это с вами? Живот прихватило?

— Да, Рэй, — Дик слабо улыбнулся. — Пойду выпью лекарство.

На самом деле он знал, что от язвящего, неотступного отчаяния никакое лекарство не поможет. Даже молитва не помогала, и Дик совсем упал духом. За несколько часов до прыжка он постучался в каюту к леди Констанс.

— Кто там? — раздался голос из-за двери.

— Я, миледи.

— Входи, Дик. Мы так рады тебя видеть!

Дик немного виновато улыбнулся. Он давно — не помнил уже сколько — не заходил просто так, без повода.

Джек сидел прямо на столе и что-то рисовал. Леди Констанс читала, Бет за терминалом играла в какой-то фантазийный квест.

— Я хотел поговорить с Элисабет, — сказал Дик.

— Ну вот, — расстроился малыш. — А я думал, со мной. А у тебя все дела. Ты стал совсем как папа.

— Покажи Дику, что ты рисуешь, — сказала Бет.

— Не покажу, — малыш отключил планшет и для верности сел на него. — Это сюрприз.

— Он рисует мангу, — предательским голосом сказала Бет.

— Замолчи! — крикнул ее братишка.

— Знаешь, какую?

— Ма-амааа!

— Бет, не дразни его!

— Ладно, молчу. Это страшный секрет. Так что ты хотел?

— Будь завтра со мной.

— Что? Ты же собирался прыгать с Джорианом… — Бет удивленно посмотрела на мать.

— Леди Констанс, — Дик словно испрашивал разрешения. — Я хочу, чтобы завтра была инициирована и Бет. Это… на всякий случай. Если я буду один и если со мной в межпространстве что-то случится… Короче, лучше, если нас будет двое.

— Хорошо, — сказала Бет. — Только давай, знаешь, без этих разговоров: если со мно-ой… что-то случи-ится… Просто скажи, что я тебе нужна — и я буду.

— Да, — кивнул Дик. — Давай без разговоров. Ты… очень нужна мне.

* * *

В этом секторе пространства творилась ужасающая какофония; если бы Дик не держал свою партию так чисто и так сильно, она бы просто пропала. Чего ей стоило выйти в пространство второй раз — не знает никто и не узнает никогда. Покинув это полное грома и воя место между мирами, она долго еще дрожала как студень, как жирная задница, по которой как следует хлопнули. И если бы не хорошая злость на себя и свою трусость — может быть, она продолжала бы трусить и дальше. Потому что вне этого междумирья она видела того, на кого полностью полагается и того, кто несет сквозь ничто самых ее близких — и ей хотелось встряхнуть головой и проснуться: это был всего лишь нескладный подросток, ее ровесник. Там, среди разнотонных воплей, громов и звонов, издаваемых небесными силами, она слышала голос, воина и мага, эльфийского короля-заклинателя вроде тех, о которых писал Иоанн Оксонский. Словно сам Решан Аланор пел партию Нуаду. А потом она возвращалась в реальность — и видела просто Дика Суну, который говорит и пишет с ошибками, по которому можно изучать анатомию — и шпангоут, и рангоут на виду. И вот на ком все они держатся. Вот, на кого она должна полагаться, ныряя в темноту. Потому что там он, оказывается, — сид или один из тех самых нихонских богов, белый дракон-оборотень, здесь почему-то прикидывающийся закомплексованным мальчиком. Но даже для дракона там — слишком страшно, слишком громко и нечем дышать. А она — маленькая девочка, которая во время бешеного полета изо всех сил прижимается к драконовой спине. И не дай Бог ей во время полета вспомнить о том, кто он такой на самом деле. Потому что чары рухнут и она погибнет. Боже, Боже, как трудно было, ложась в кресло и надевая шлем, заставить себя поверить в то, что там снова произойдет чудо и мальчик сделается белым драконом! Будь он взрослым — было бы легче.

— Минутная готовность, — предупредил Дик.

— Есть, — сказал Рэй.

— «Медетаси сэйтё митимирэру Мария…»

— Сынок, ты всегда так делаешь? — спросил Джориан.

— Извините, мастер Джориан, всегда. «Радуйся, Мария…»

Медленное угасание красок и запахов…

«Благодати полная…»

Смерть света.

«Господь с Тобою…»

Уход звука.

«Благословенна ты между женами…»

Потеря чувства прикосновения кожи кресла к коже тела…

«И благословен плод лона твоего Иисус…»

Исчезновение тепла и холода.

«Святая Мария, Матерь Божья…»

Утрата ощущения веса.

«Молись за нас грешных, ныне и в час смерти нашей…»

Пилоты считаются сорвиголовами потому что много раз переходят от жизни к смерти и обратно. Чем в принципе будет отличаться уход в мир иной от этого углубления в молчание сознательного бесчувствия? Точно так же откажут глаза и уши, нервы и плоть… Останется на какое-то время голое сознание, терзаемое острой нехваткой привычных ощущений — а потом и оно погаснет — пилотам и к этому не привыкать: они умеют затихать, замолкать, замирать и погружаться все глубже, глубже в вязкую тишину «нигде и никогда» — до того момента, когда она взорвется звуками.

Это-то и было самым страшным — сначала это медленное само-исчезновение, а потом — неожиданный взрыв галлюцинаций, переход от смерти к жизни — упоительной и жуткой.

Вселенная ворвалась в свою крошечную, неосознавемо малую частицу яростным диссонансным аккордом — и Бет присоединила свой голос к сверкающему альту, к песне белого дракона.

А ведущим в их маленьком трио оказался… бархатный баритон.

Тот самый.

Бет не испугалась. Она тряслась от ужаса только потом, потому что там, в межпространстве, никакого ужаса и вообще никаких чувств быть не может — только одно сознание того, что ты — часть потока, только движение в русле, но по своей траектории, только песня. Ее задавал баритон, он инициировал обоих, учил этой новой, незнакомой прежде мелодии, но Бет, повторяя за ним, чувствовала гнев белого дракона. И едва только альт уловил суть гармонии, как тут же начал навязывать баритону свою тему, свою вариацию, в которой тому просто не оставалось места — альт заглушал его, забивал…

Проще говоря, Дик нападал. Бет не вмешивалась в поединок, чувствуя, что будет только мешать. А впрочем, баритону и без нее приходилось несладко. Голос белого дракона пульсировал гневом, который, казалось, передается всему потоку. Он загонял своего противника, черного кота, в темную комнату, в которой тот вскорости должен был исчезнуть, раствориться в темноте. Бет старалась не подавать признаков жизни — было где-то на заднем плане опасение, что в ярости белый дракон не будет различать своих и чужих.

Наконец, она не выдержала призрачной реальности и выпала в настоящее. И смогла ощутить произошедшее как ощущает человек: там, в безвидном, намертво сцепились Дик и его противник. И «намертво» тут не красивое словцо — после таких поединков нередко в одном из пилотских кресел остается труп…

— Дик! — крикнула она. Точнее, пискнула сухим ртом.

— Я здесь, — отозвался юноша. — Сиди, не вставай…

— Капитан! — одновременно с ним выкрикнул Рэй. — Корабль!

— Не начинай торможения! — заплетающим языком проговорил Дик. — Силовые на полную.

— Что?

— Силовые экраны на полную мощность! Мы оторвемся, но он может открыть огонь…

Ни у кого, кроме Бет, похоже, не возникло вопроса — зачем отрываться? Это же вроде как скваттерский корабль, идущий к ним на помощь…

С каким-то жутковатым рыком сквозь зубы Дик выбарахтался из своего кресла, прошатался к месту субнавигатора, упал на колено, поднялся, срывая с себя обруч связи, и скомандовал Рэю:

— Иди туда. Убей Мориту. Убей их обоих. Я поведу корабль.

Рэй — выучка десантника — без единого вопроса вскочил из-за консоли и, сграбастав своего капитана за плечи, почти бросил его на субнавигаторское место, а сам кинулся прочь из рубки.

Бет наконец увидела корабль, от которого они уходили — вытянутый, как акула, с четырьмя силовыми мачтами, разнесенными по четырем граням прямоугольного в сечении корпуса, и с двумя оружейными башнями. Два шлейфа белого пламени тянулись за ним, два кавитационных двигателя несли эту хищную посудину. «Паломник» выскочил из межпространства перпендикулярно ее курсу по горизонтальной оси и, не уменьшая хода, взял круче к зениту, чтобы проложить еще и вертикальный перпендикуляр, заставить противника потерять время на маневре.

А в зените горели две звезды, два мощных софита освещали эту сцену погони и в их свете меркли огни рампы — далекие обильные звезды скопления Парнелла. Бет невольно восхитилась величием картины, но тут же вспомнила о Рэе и о том, что приказал ему Дик.

— Почему ты велел убить Мориту? — спросила она.

Дик повернул к ней страшно перекошенное лицо и крикнул:

— Бака!

Смысл этого японского ругательства был ей неизвестен — но вполне понятен. Дура. Идиотка. Ты же забыла отключить микрофон и Джориан там, у себя все слышал!

Коротко взвыла какая-то сирена, мигнула одна из надписей на экране, показывавшем состояние корабля.

— Да знаю, — буркнул Дик. «Паломник» содрогнулся всем корпусом и через несколько секунд Бет увидела на экране заднего обзора еще один объект: стремительно удаляющуюся «Саламандру». Корабль-преследователь еще раньше превратился в точку и исчез. Дик откинулся на спинку кресла, уронил руки и закрыл глаза. Снова вспискнул какой-то сигнальчик, замигали окошки на экране — Дик не шевелился.

Еще минута — и раскрылась дверь. В рубку вошел Рэй. Следом за ним бесшумно прыгнул Динго и, словно извиняясь, ткнулся в висящую безвольную руку юноши.

— Не успел, сэнтио-сама, — просто доложил Рэй. — Он закрыл шлюз прямо перед моим носом, а потом переходник лопнул и сработала автоматика.

— Понятно, — сказал Дик. На Бет он не посмотрел, но она почувствовала горечь. Неизвестно, чем провинился Джориан, но возмездие сорвалось из-за нее… И причем здесь Морита?

— Джориан — предатель, — сказал Дик, опережая ее вопрос. — И он никакой не скваттер — он рейдер, пират. Морита все время был у него на корабле. Вот почему Динго так беспокоился, когда мы входили на борт «Саламандры». Он был умнее нас всех. Он чуял Моро. И там, в межпространстве — это был не Джориан, Бет. Это Моро — и я узнал его, я на него напал. Я хотел его убить. Он ушел. Пидзэцу!

Рэй спросил что-то на нихонском. Дик ответил короткой фразой. Она уже слышала это выражение: «сиката га най», вот так же выдавливаемое сквозь зубы, как вздох боли: сй-ката… Это значило: «способа нет». То есть, ничего не поделаешь.

— Бет, — Дик повернулся к ней. — Большое тебе спасибо, ты иди. Скажи маме, что Джориан нас предал — и что я бросаю корабль на планету, чтобы мы могли в ближайшем людском поселении купить то, что нужно Джеку.

— Но ведь это… скват, о котором говорил Джориан. — не поняла Бет. — Он бы все равно привел нас туда, и…

— Нет, — вздохнул Дик. — Джориан лгал, нет никакого сквата. Эта планета обитаема, а он вел нас на рейдерскую базу. Успокой маму, скажи, что все будет хорошо.

— Но в системе Ао-По нет никакой обитаемой планеты, — покачала головой Бет.

— Есть. Я вспомнил. Есть.

— Дик, перестань врать. Все равно не умеешь.

— Умею, — упрямо сказал юноша. — То есть нет, не умею, потому и не вру. Там есть обитаемая планета и мы туда летим.

Бет скрестила руки на груди.

— Вот что, — сказала она. — Я с места не сдвинусь, пока вы мне не объясните все до конца.

— Мне отнести леди Элисабет? — спросил Рэй.

— Нет, — ответил Дик. — Будем разговаривать при ней.

И перешел на нихонский:

— Леди Констанс не должна знать, куда мы попали. Это ее убьет.

— Ах ты! — Бет возмущенно вскочила, но тут же от слабости у нее закружилась голова и пол ринулся навстречу. Рэй подхватил ее. Теперь морлоку ничего не оставалось, кроме как отнести девочку в каюту. Дик остался в рубке один. Пространство было чисто, грависканеры того корабля уже не могли засечь «Паломника» — он входил в поле объектов куда большей массы, двух звезд, танцующих свой вечный танец. В этом поле можно было различить объект только планетарных масштабов — и Дик различал его. До планеты оставались еще двое суток, если идти с той же скоростью, что и сейчас, не ускоряясь и не тормозясь, но Дик решил поднажать — потому что ему понадобится еще время на облет планеты, на поиск городов и поселений. Эта планета должна быть обитаемой, еще как обитаемой — Дик удивлялся, почему, кроме того патрульного корабля, они до сих пор никого не встретили. По идее, где-то недалеко находится орбитальная станция. Корабль уже, должно быть, связался с ней по лучу, и сейчас там полным ходом идет тревога, и экипажи малых крейсеров пространственной охраны бегут по коридорам и занимают свои места на мостике, в ходовой части и у орудий, чтобы преследовать дерзкого левиафаннера, вторгшегося в локальное пространство. Что ж, можно будет оставить им кое-что в подарок. Дик мрачно улыбнулся, сделал расчет курса — и, закончив его, направил корабль в точку Лагранжа между солнцами.

Он вел «Паломника», превозмогая слабость — не только телесную; с той можно было справиться, глотая энерджист, и она была знакомой, привычной. Юного капитана точила изнутри другая слабость — страх, разъедающий сердце страх близкой и неминуемой смерти.

Потому что солнца, между которыми он намеревался пройти, гонясь за планетой, звались не Ао и По. Потому что планета, к которой он стремился, была не той неизвестной обитаемой планетой, о которой врал Джориан, а теперь начал врать он сам. Солнца эти звались Анат и Акхат, а планета называлась Картаго. Убежище дома Рива, которое он мечтал найти. Логово врага, куда он всей душой желал попасть и молился об этом. Правда, он никогда не мог бы подумать, что выйдет так. Он воображал себе вторжение сюда в рядах Синдэн, на боевом корабле — дестроере или крейсере — или на десантном корабле-матке. Лихую высадку и победу. Белый флаг Синдэна в здешнем небе.

А теперь он летел сюда на двухмачтовом бриге-левиафаннере, с экипажем из пяти гемов и одной девушки. «Похоже, Дик Суна, твой Бог услышал твои молитвы. Только что-то ты не рад этому». Голос, который сказал это внутри юноши, был до того похож на голос Мориты, что Дик на мгновение утратил чувство реальности: ему показалось, будто он все еще сражается с темной тварью в туннелях пульсирующего света. Как он ее гнал! Как он бил и рвал, настигая! Что это была за песня! И лишь теперь Дик понял, каким был дураком — терпя и отражая его атаки, Моро уводил его туда, куда ему, Моро, было нужно. Расчет оказался безупречен: Дик мог бы усомниться в Джориане и тогда инициация бы провалилась — но погони он, узнав Мориту, не мог прекратить. «Не ляжет, пока не съест добычи и не напьется крови убитых[36]».

Дик видел свою судьбу, как дорогу, спускающуюся вниз по бортам воронки — сужающейся спиралью она вела в черную точку, где обрывалась — и назад пути не было.

Динго положил голову и лапы к нему на колени и издал печальный горловой звук.

— А может, тебя надо было назначить капитаном, инэко-сама? — Дик горько улыбнулся и потрепал коса под подбородком. — Ты бы, кажется, справился лучше.

* * *

— Мать его через колено! Он же чуть не убил меня — о чем ты думал? Почему нельзя было спокойно закрыть люк с пульта? — Джориан орал и брызгал слюной, видимо, избавляясь таким образом от пережитого ужаса.

— Потому что это мог быть и не морлок, — спокойно ответил Моро. — И хватит орать. Я должен подумать.

— Ты помешан на этом поганом мальчишке. Ты ни в грош не ставишь ни мою жизнь, ни свою! Твои дружки распылят нас сейчас, и фамилии не спросят! Сделай же что-нибудь!

— Не волнуйся. Спросят. И не дергайся. Если мы попытаемся уйти, нас точно расстреляют, а если мы будем лежать в дрейфе, с нами вступят в переговоры. И не мельтеши: я устал, а твоя суета утомляет меня еще больше.

— Он устал! — Джориан, тем не менее, рухнул в кресло. — Между прочим, это мой корабль! И тебе повезло, что я нашел тебя — потому что ты бы сдох через семьдесят часов от нехватки воздуха!

— Нет, Джориан, это тебе повезло, что ты нашел меня. Потому что я добрался бы до станции меньше чем за трое суток, и тебе не досталось бы доли в моей добыче, которую ты упустил. Не смотри на меня так: именно ты все облажал! Баптист… Да в Дика не войдет столько водки, чтобы он мог принять тебя за баптиста. Он тебя сразу выкупил, на корню. Я нашел тебе роскошную добычу — быстроходный и маневренный корабль в отличном состоянии. А ты ее проморгал. Так что теперь сиди и не дергайся, а я подумаю, как поправить наши дела.

«Он сказал — наши дела» — подумал Джориан. — «Значит, все не так уж плохо. Значит, я пока что в деле…»

Он прекрасно понимал, насколько шатко его положение. Моро здесь свой, это его планета и он там большой человек. А рейдеров Рива всего лишь терпели в своем локальном пространстве.

Прозвучал зуммер сигнала.

NA — передали с неумолимо надвигающегося патрульного крейсера Картагоы. Моро повернулся к пульту и набрал ответ: CRT RG. Джориан не знал, что это означало.

— Наши стыковочные узлы раскурочены, — спокойно продолжал Моро. — Им придется пробивать наш борт, чтобы нас забрать. Не волнуйся, все будет хорошо.

— «Не волнуйся»? А во сколько мне обойдется починка корабля?

— Все окупится.

— Да уж хотелось бы.

Моро облизнул сухие губы. Джориан явно раздражал его — и рейдеру не хотелось испытывать судьбу, выясняя, что такое раздраженный Моро. Вавилонянин был сейчас измотан ментальной схваткой и слаб — но черт знает, какие резервы он мог мобилизовать.

Патрульный крейсер приближался, раскрыв жвала анкерных захватов. Моро, чуть прищурившись, точными движениями направлял «Саламандру» под брюхо кораблю. Шесть секунд… три… одна! Шлюп задрожал, гулкий звон раскатился от переборки к переборке, один из экранов замигал и погас: захват сокрушил обзорную камеру. Послышалось шипение вырывающегося в пространство воздуха, затем — грохот опускающихся заслонок. Джориан ощутил головокружение и привкус крови в носоглотке. Страх пронизал его — а вдруг корабль просто вскроют как консервную банку и они сдохнут тут от декомпрессии? Но тут автоматика нормализовала давление, а в дверь заскреблись.

— Тук-тук, — нервно хихикнул Джориан. — Моро, открывай! Твои дружки пришли.

Никто не отозвался. Джориан оглянулся и увидел, что вавилонянин лежит в кресле без сознания, бледный, как полотно — и две алых капли тянутся из носа к подбородку, словно из каждой ноздри ползет карминовый червячок.

* * *

Когда сэнтио-сама и лорд Августин поссорились, Актеон понял, что дела совсем плохи.

Он был самым младшим в ячейке, некомпетентным почти во всем, и что он мог сказать капитану, о чем он мог судить? Это было нехорошо, что младший кричал на старшего, и человек низкий — на человека высокого. Но что на корабле в последнее время было хорошо? Сначала предателем оказался Моро, потом Джориан. Потом сэнтио-сама сказал, что они должны садиться на планету — но разве не туда их вел Джориан? Какой был смысл прогонять его, если они все равно двигались туда, куда он их вел? Лорд Августин сказал это, и Дик возразил ему, что они пойдут не в то место, куда вел Джориан, а отыщут другое поселение. Но ведь по словам Джориана, на планете был единственный скват, — так сказал лорд Августин — какого же еще поселения будет искать капитан? И тут сэнтио-сама сорвался. Он сказал, что лорд Августин ничего не понимает, и пусть не лезет больше в рубку. Он кричал это! Как ужасно.

Лорд Августин обиделся, и капитан ни слова не сказал, чтобы примириться с ним. Он велел гемам готовиться к высадке, к расстыковке с платформой-носителем — и на них кричал тоже.

Актеон не смущался тем, что на него кричат. Ему было не привыкать — рожденные люди всегда кричали на сотворенных, когда теряли терпение. Обидно было только то, что раньше с капитаном никогда такого не было. Он не терял терпения даже тогда, когда его теряли взрослые. Он вел себя как никто из вавилонян. Как мало кто из имперцев. И прежде на его языке никогда не было лжи — ни лживого слова, ни лживого молчания. А теперь он лгал — и Актеон не понимал, отчего он вдруг перестал им доверять.

Тэка почти не умели обманывать, и поэтому чувствовали обман. Ложь рождала в них безусловное осуждение только когда исходила от собрата по расе: какое право ни имели осуждать владык? Поэтому тэка недолюбливали дзёро — дзёро были лживы. А тэка чувствовали неправду как дисгармонию, несоответствие в поведении. Их приучали замечать такие несоответствия друг в друге и рассказывать об этом этологу; когда они получили свободу, это не изменилось — только рассказывать они должны были пастору. Но неожиданно для себя Актеон обнаружил, что те же законы управляют и поведением рожденных. Если человек был лжив и жил ложью, как Морита — они чувствовали это меньше, но сэнтио-сама был как открытая книга. Когда он жил в состоянии той раздвоенности, которую порождает ложь, это было видно по его поведению.

Например, он переставал молиться.

Вот и сейчас — он прекратил отдыхать в часовне после работы и ходить читать псалмы вместе с леди Констанс. Почти все время он проводил с морлоком и делился с ним, наверное, какими-то своими тайнами, но морлок никогда и ничего не рассказывал. Том попробовал было объяснить ему, что его поведение деструктивно и мешает решению тех задач, которые поставил капитан. Прежде он сказал, что в команде нет привилегированных и нет изгоев, а теперь получалось, что есть.

Морлок сначала отмалчивался и вяло огрызался. А потом сказал:

— Ребята, не берите на себя слишком много. Капитан думает, как спасти наши головы. Он еще ни разу не садился на планету и проводит за тренажером вдвое больше времени, чем мы работаем. И нервы у него уже все истерты. Не давите. Никого из нас он не предаст. Это главное, и сейчас нам нужно сделать свое дело.

Работы было много. «Паломник» готовился к посадке, гнался за близкой планетой, выходя ей наперерез. Это уже нельзя было доверить автопилоту — и на вахту приходилось становиться дважды в сутки, с четырехчасовыми перерывами на прием пищи и на сон, а еще были учения — Дик хотел, чтобы выполнение операций при посадке было доведено если не до автоматизма, то хотя бы до уровня сознательно и хорошо выполняемой работы. Аквиласы плохо себя чувствовали: «биологические часы» гемов-тэка настроены на непрерывный восьмичасовой сон и перестраиваются трудно.

Том пожаловался на это Дику и тот ответил: «Теперь уже недолго осталось терпеть».

— Он смотрит так, будто за ним есть какая-то вина перед нами, — сказал Актеону Остин в перерыве между вахтами.

Актеон согласился.

— Он не смог доставить «Паломник» туда, куда был должен. Но все-таки он последний, кто остался из экипажа. А они спасли нас.

Ему не было нужды доводить свою мысль до конца. Вместе с кораблем и добычей Дик унаследовал всю благодарность спасенных.

— Мы мало умеем, мы некомпетентны, — горько сказал он. — Но мы будем стараться.

* * *

Второй субкомандор Левого Крыла боевого флота Рива Дюф Дайан не любил устраивать подчиненным нахлобучку при посторонних, особенно при синоби, но что поделать — синоби, у которого в кармане «красная карта» так просто не выпрешь из тактического центра.

— Гражданский корабль, которым управляют пятнадцатилетний мальчик и боевой морлок, едва не уничтожил малый дестроер класса «титан». Куда я дену глаза, когда буду докладывать Мардукасу?

Первый хоган малого дестроера «Иллуянка» Окита Ран ничего не ответил, поскольку вопрос был риторическим.

— Раз все обошлось, — подал голос синоби, — то не стоит докладывать Мардукасу. Главное — корабль цел, а его командир заслуживает не порицания, а поощрения: он не имел дела с левиафанами в свободном состоянии и сделал все возможное, чтобы спасти корабль, когда обнаружил, что не может справиться с этой проблемой.

Окита вздернул подбородок. Снисхождение синоби было ему куда горше, чем вздрючка от командира, поэтому Дайан ехидно улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, так тому и быть. Окита, я вас отпускаю без порицания. Мне, честно говоря, совсем неохота докладывать, что моих патрульных обманывают дети.

— Это не ребенок, — тихо сказал синоби, когда Окита вышел. — По возрасту — да, а по уму и отваге — нет.

— Вы были на этом корабле. Там в трюмах есть еще левиафаны?

— Нет, этот был единственным.

— Хвала богам. Тогда он от нас уйдет.

— Он будет садиться на планету. На борту есть маленький мальчик, которому нужна медицинская помощь. Он будет садиться на планету, где-то недалеко от поселений. Так что мне нужна связь с Пещерами Диса. Ансибль-пакет.

Дайан поморщился. Теперь этому синоби нужен ансибль-пакет. А что потом? Командование эскадрой? Черт, красная карта есть красная карта. Он должен подчиняться.

Дайан, как и многие военные, терпеть не мог синоби. Человек чести, он всей душой ненавидел драугу, мерзкую Ложь, а синоби слишком часто приходилось в шпионских делах жить обманом. Впрочем, неприязнь между военными и спецслужбами имеет начало в тех временах, когда зародились спецслужбы как особая, отдельная каста военных. Каста, которая нарушает все военные правила и законы, при том обладая привилегиями и свободой действий, о которых обычному вояке остается только мечтать. Вот, цепляешь ты в локальном пространстве кораблик неопознанной природы, берешь на абордаж, а там оказывается этакий сюрпризец, сует тебе в нос сэтто «карт-руж» и начинает у тебя на борту распоряжаться. З-зараза…

Дайан вызвал младшего оператора инфосистемы и велел ему передать зашифрованный ансибль-пакет в Пещеры Диса. А что ему еще оставалось делать?

* * *

Рэй не знал, какая на Картаго система планетарной обороны. Он слышал о штуке под названием «Солнечный ветер», которую монтировали в его время, но не знал, как она действует — знал только, что ее мощности хватит на уничтожение целого флота. Подумав, Дик решил не принимать «Солнечный ветер» во внимание — эта система явно не предназначалась для стрельбы по таким воробьям, как «Паломник», а от флота они уже ушли.

Сильные помехи, идущие от Анат и Акхат, а также от Ядра Галактики, которое лорд Гус счел псевдоядром, исключали возможность радиолокации. Гравилокация вблизи планеты тоже исключалась — массу, несравнимую с планетарной, засечь было нельзя. Значит, первый ярус обороны Картаго строился на системе «Солнечный ветер», вторым кругом был флот, а третьим… Третий должен был ждать под ионосферой планеты.

Услышав это соображение, Рэй кивнул и рассказал о дрейфующих станциях космической обороны, которые он видел во время учения. Они носили имена четырех богов-хранителей четырех сторон света: Судзаку, Сэйрю, Биакко и Гэнбу. Каждая имела на борту шестьдесят паратмосферных истребителей и несла мощный гравигенератор, одновременно двигатель и оружие — при его помощи можно было аккумулировать гравитационный канал, чтобы аккуратно посадить вражеский корабль-разведчик, а можно было ударить по нему мощнейшим импульсом, чтобы разрушить его на орбите или в атмосфере. Дику оставалось только надеяться, что «Паломник» не будет обнаружен на входе в атмосферу.

Эта надежда оставалась тем более зыбкой, что станции не были локализованы в каком-то одном месте, они дрейфовали, патрулируя каждая свой сектор планеты, и могли оказаться где угодно: над горами, в облаках, подо льдом в океане.

Времени терять было нельзя. У «Паломника» был лишь один облет планеты в запасе, чтобы снять карты и выбрать место для посадки — на большее Дик не мог рассчитывать. Их наверняка засекут. Картаго была поделена между наблюдателями как яблоко, на четыре дольки, и Дик направил корабль вдоль терминатора — таким образом ему оставалось проскочить всего две зоны патрулирования. Это, соответственно, вдвое уменьшало вероятность обнаружения — которая в представлении юноши равнялась плюс бесконечности. Он порой ловил себя на том, что почти желает, чтобы их засекли — и закончили дело одним ударом: напряжение было невыносимо.

Дик не спал больше суток и покидал интерфейс-модуль только чтобы пойти в туалет. Скованные льдом горы и равнины Картаго проносились перед его глазами далеко внизу, и термосканер упорно искал признаки жизни.

Наконец, Дик сделал выбор — небольшой поселок в горах, в каких-то шести-семи километрах от белой равнины, с одной стороны охваченной океаном, а с другой — цепью гор. Еще один оборот (семьдесят шесть минут) — и можно будет заходить на посадку. Сантор рассчитал траекторию. Можно было начинать расстыковку через сорок минут.

— Рэй, — сказал юноша. — Объяви по кораблю часовую готовность. И на всякий случай… Динго надо не только запереть, но и привязать. Попробуй уложить его на мою койку.

— Да, сэнтио-сама.

Рэй вернулся через несколько минут и нашел Дика все в той же позиции — в модуле, только визор он сдвинул на лоб и покусывал соломинку от энерджиста.

— Рэй, ты их знаешь, — сказал он. — Расскажи мне.

— О ком, капитан?

— О Рива. Я же собираюсь идти к ним и просить о милосердии. Они способны…?

Рэй пожал плечами.

— Да, конечно. Когда они увидят милорда Джека, они не смогут отказать в помощи такому маленькому мальчику…

Он встретил колючий взгляд Дика и после паузы добавил:

— Война — совсем другое дело.

— Но с ними война продолжается. Империя не заключала мира.

— Я думаю, сэнтио-сама, что это все же не то… Как вам сказать… Вы сами пока ничем не провинились перед ними. Если бы «Паломник» захватили в бою — это было бы одно, а так — совсем другое. Одно знаю точно: они не откажут в помощи. На Картаго нельзя оставить человека на улице, если он просится к тебе в дом.

— А вы? А ты, Рэй?

Гем сощурился и скулы его на миг затвердели.

— Есть вещь, которую они ненавидят больше всего. Это ложь и предательство. Гемов это, конечно, не касается… Люди не держат ответа перед крысами, крысы не держат ответа перед людьми, — Рэй оскалился, проговорив слова, которые Дик уже слышал от Мориты.

— Но ты не крыса! — сказал юноша.

— Так вот то-то и оно, что я больше не крыса и не хочу снова ею становиться. Откуда я знаю, как поступят со мной, если таких, как я, раз два и обчелся?

— А если мы скажем, что ты… и другие гемы…

— Про других можете говорить что угодно, — Рэй стукнул по полу хвостом. — А я умру свободным человеком, если уж мне суждено умереть.

Дик подумал и кивнул. Рэй подождал каких-то слов, не дождался и сказал:

— Сэнтио-сама… Может, вы скажете им…?

— Нет, — Дик мотнул головой. — Не сейчас, потом.

— Ну, как знаете.

— Может… нам попробовать выдать себя за вавилонян? Откуда-то с Кусанаги…

— Нет, не пытайтесь. Я же сказал — они больше всего ненавидят ложь. А вы врать не умеете — что миледи, что вы, сэнтио-сама.

— Ладно, — вздохнул Дик. — Десятиминутная готовность!

— Да, сэнтио-сама, — отозвались тэка с двигательной палубы. Дик вздохнул и перекрестился.

— Я любил их и до сих пор люблю, — вдруг сказал Рэй тихо.

— Что? — не понял Дик.

— Нас, боевых морлоков, запечатлевают на любовь — но не к одному хозяину, а к целому клану. Ко всему дому Рива. Это не так сильно, как с одним хозяином. Но у меня до сих пор сердце дрожит, когда я напеваю про себя «Песню Бессмертных». Это не помешает мне, если что, драться, капитан. Просто я хотел, чтобы вы знали. Я смотрю туда, вниз — и разрываюсь. Одна моя половина туда не хочет. Ненавидит это место и этих людей. А другая… Нам показывали Картаго с орбиты. Я смотрю сейчас и другая моя половина думает: нет на свете ничего прекраснее…

— Спасибо, Рэй, — шепнул Дик. — Что я могу для тебя сделать?

— Оставайтесь собой, сэр, — подумав, ответил морлок.

Через десять минут гондола «Паломника» отделилась от носителя и, обогнав его, пошла вниз, к планете. Еще через десять минут она врезалась в верхние слои атмосферы. Сторонний наблюдатель увидел бы радужный ореол силовых полей, охвативший гондолу, а потом — алое свечение, становящееся все ярче и ярче — вокруг корабля начинало образовываться облачко плазмы: атмосферное трение под действием силового щита создавало поле высокого давления и температуры. Дик шел очень рискованно, почти не снижая скорости, планируя начать торможение уже у самой земли, под нижней границей облаков, на пределе возможности гравикомпенсаторов. Так он хотел снизить риск обнаружения.

Рэй чувствовал себя лишним. Он находился в рубке «на всякий случай». Дик откровенно объяснил, на какой именно: Рэй, по идее, должен переносить перегрузки лучше, чем человек — а так оно и было, ведь десант есть десант, и драйверам-десантникам приходилось каждый раз делать то же, что сейчас делает Дик — да еще и под огнем. Но Рэй знал, что если этот «всякий случай» все-таки случится — то есть, если Дик от перегрузок потеряет сознание — то он, Рэй, сможет вытянуть «Паломника» только чудом.

По совету Рэя несколько пустых трюмовых отсеков приготовили к экстренному сбросу — если системы наблюдения их засекут, пусть ловят кроме них еще и несколько ложных целей. Их было четыре и Дик решил сбрасывать их по очереди, когда сантор начнет тридцатиминутный отсчет.

— Тридцать минут до цели, — сказал сантор, и Дик отдал команду:

— Отсек 2-Д, сброс.

Легкая дрожь — отсек отделился, вышел за пределы силового поля «Паломника» — и тут же вспыхнул в атмосфере и пошел вниз кометой.

— Сброс завершен. Двадцать девять минут до цели…

Двадцать девять минут… Рэй скривил губы — как знакомо. Десантные катера идут вниз, в султанах атмосферной плазмы, и приборы ведут минутный отсчет. Двадцать девять минут — время, за которое можно двадцать девять раз умереть.

— Двадцать восемь минут до цели…

А драйверы десантных катеров были порой всего тремя-четырьмя годами старше Дика. Прокладка курса, маневры входа и выхода — это мастерство. Десантному драйверу куда больше требуется удаль и безупречная реакция.

Рэй ощутил — пока еще легкое — давление захватов. Гравикомпенсаторы тихонечко загудели — на верхнем пороге своей мощности они будут выть…

— Двадцать пять минут до цели…

— Отсек 3-А, сброс.

Вспышка бросает блик и исчезает где-то позади. «Паломник» ныряет во мглу стратосферных облаков.

— Двадцать три минуты до цели… Отклонение от курса

— Ку-со-о-о! — Дик до упора выжал форсаж на тормозном двигателе. По идее, они должны были остановиться и даже подскочить вверх, но этого не случилось.

«Гравитационный луч», — подумал Рэй.

Их заметили. Их сажают. Что ж, и на том спасибо — могли бы шарахнуть импульсом.

— Отклонение от курса. Корректировка невозможна.

Дик полностью перевел корабль на ручное управление. «Паломник» рванулся сначала в одну сторону, потом в другую — не помогло: незримая нить держала крепко.

— Они где-то там, — Дик показал в надир и на восток. — Сй-йиматта! Они сажают нас! Нет, подожди… Вот вам!

Рэй сначала не понял, что он делает. «Паломник» развернулся по направлению к источнику гравилуча и двигатели заработали на полную мощность. Перегрузка вмяла Рэя в кресло — слишком маленькое для него; казалось, сейчас хрустнет позвоночник. Корабль несся вниз со всем ускорением, какое мог выдать двигатель-антиграв плюс тем, которое проецировал гравилуч. Компенсаторы кричали криком и все равно не справлялись. Цифры на альтиметре мелькали так быстро, что уследить за ними было невозможно.

— Сорок секунд до столкновения с землей… — бесстрастным голосом сказал сантор. — Тридцать шесть… Тридцать пять…

Первым порывом Рэя было как-то выбраться из кресла, пройти те два шага, что разделяют его и Дика и врезать малому по башке, потому что он свихнулся и хочет угробить станцию противокосмической обороны вместе с кораблем. Но несколько секунд спустя он понял, что именно задумал Дик — и только удивлялся, сам он это придумал или научили в Синдэне? Теперь он всерьез боялся, что Дик потеряет сознание и приготовился перехватить управление.

— Девятнадцать… восемнадцать…

— 3-Б, Д-1, сброс!

Две слепящие вспышки справа и слева.

— Ну!!! — закричал Дик; голос его сорвался. Горизонт снова ухнул вниз.

За двадцать-тридцать секунд бешеного падения «Паломник» набрал такую скорость, что инерция вкупе с силой двигателей вынесла его из гравилуча. Перегрузка упала примерно вдвое — теперь Рэй мог шевельнуть головой. «Паломник» был свободен.

Два отсека, сброшенные кораблем, два пылающих болида, врезались в землю где-то там, внизу… Или не в землю? Нет, попасть в станцию — это было бы слишком большой удачей.

— Набор высоты. Отклонение от курса составляет тридцать шесть градусов семнадцать минут…

— Си-йкката га най, — прохрипел юноша. — Торможение!

Без звука, как бабочка в пламени, сгорели батареи. Силовой экран исчез, пламя охватило корпус «Паломника». Корабль ослеп. Дик мог посадить его теперь только по показаниям альтиметра и карте.

— Шесть минут до контакта с землей… шесть пятьдесят девять… Пятьдесят восемь…

Дик крикнул что-то — сведенные от перегрузки губы произнесли первое слово невнятно, но второе Рэй расслышал — Иерусалим…

И в рубке ударила музыка. Она была такой, что Рэю показалось поначалу — это транслируется то, что происходит за бортом. Это там рычат басы и воют бешеные скрипки, это там кто-то, срывая глотку, поет: «Восставай из сердца пустыни, восставай к Иерусалиму!» Морлок захохотал в восторге, как в те давние дни, когда точно так же его и его взвод швыряло в креслах и мяло перегрузками при высадке на планеты дома Кенан…

— Три… Две… Одна…

Удар поначалу показался беззвучным — просто потемнело в глазах и умолкла песня. Грохот падения раздавил все звуки внутри корабля, Рэя швырнуло вперед, захваты стиснули его так, что казалось — треснут ребра. Знакомо, знакомо… Старая добрая аварийная посадка. Теперь каждой клеточкой своего тела он чувствовал поверхность, которую «Паломник» пропахивал, мчась вперед. Где-то там, внизу, стонали от напряжения ребра жесткости и рвалась обшивка. Перегрузка отпускала, скольжение замедлялось, замедлялось — и наконец остановилось. Один из экранов замигал и ожил — правда, показывал он только белую муть.

— Сантор, внкутрикорабельную связь, — слабым голосом сказал Дик. — Все живы? Перекличка.

— Со мной и Динго все в порядке, сэр, — отозвался первым Актеон.

— Мы все живы, — сказала леди Констанс. — Но у малыша идет носом кровь, а Бет без сознания.

Где-то рядом с ней действительно тихо хныкал Джек.

— Я в порядке, сэр, — сказал Том. — Остина кости обратно сместились. Сознательности нет.

— Бат цел.

— Хорошо, мы тоже живы оба, — сказал Дик, и тут корабль снова тряхнуло и он пошел куда-то вниз — медленно, плавно, но неуклонно.

— Чертовы зубы! — охнул Рэй. «Паломник» буквально проваливался сквозь землю. Раскаленный корпус корабля протопил под собой лед и погружался теперь все глубже.

Рэй и Дик переглянулись. Обоих занимала одна и та же мысль: насколько толста здесь корка льда и что под ним — земля или вода? Дик посмотрел на карту.

— Мы сильно отклонились к океану, — сказал он. — Но насколько сильно, я не знаю.

«Паломник» погружался в клубах пара — корпус корабля все еще был слишком горяч.

— Долгой зимой у побережья все промерзает на несколько сот метров, — прошептал Рэй.

— Будем надеяться…

Прошло еще несколько секунд — экран наблюдения теперь показывал темную талую воду, в которую опустился борт корабля, и с каждой секундой эта вода делалась все темнее — «Паломник» осел в проплавленную шахту почти до верха. А может, и не почти…

Наконец движение вниз прекратилось. Дик расстегнул захваты, выбрался из кресла и со стоном потянулся. А потом вдруг крикнул во всю глотку и запел.

Рэй так удивился, что забыл, как отстегиваться. Он впервые в жизни видел человека, который орет с нихонским акцентом «Хава-Нагилу» и танцует при этом джигу.

* * *

Поединок «Паломника» со службами планетарной обороны шел со счетом 2:0 в пользу «Паломника», и Моро было где-то даже приятно видеть молчаливую ярость надутых вояк. О, конечно, если бы перед ними стояла задача уничтожить корабль, от «Паломника» не осталось бы и атомной пыли. А Моро поставил им слишком жесткое условие — не подвергать жизнь тех, кто находится внутри корабля, ни малейшей опасности. Так что Дику пока было вольно швыряться контейнерами в станции планетарной обороны. Командир «Гэнбу» был потрясен до глубины души, когда по остаткам уничтоженных ракетами «снарядов» увидел, чем именно в него запустили.

А теперь Моро выдал воякам еще одну порцию огорчения.

— Данной мне властью я приказываю вам свернуть преследование, — сказал он. — Задача станции «Гэнбу» — локализовать падение «Паломника». Только локализовать — не делать никаких попыток захватить корабль с экипажем, не выходить на связь.

— До какого времени? — спросил коммандер Дайан

— Пока я не вернусь.

— И как скоро это произойдет?

— В течение ближайших трех суток.

— Что делать с этим вашим рейдером?

— Ничего. Я забираю его с собой. Кстати, вернусь я с рейдерским десантным ботом, поэтому подготовьте мне коридор.

— С рейдерским десантным ботом??? — вояка на миг утратил контроль над собой. — Лесан, вы знаете законы!

— Я знаю их не хуже вас, господин Дайан. Я лично проведу бот через дискретную зону. Его пилот не будет инициирован.

— Вы уже нарушили закон, — поморщился Дайан. — Мальчишка с «Паломника» был инициирован до Картаго.

— Ну и что? Он будет нашим или будет мертвым. Пусть он вас не волнует, господин Дайан.

Субкомандор фыркнул, вызвал адъютанта и велел ему передать ансибль-пакет на «Гэнбу».

— Зачем вам рейдеры? — спросил он, когда адъютант вышел.

— Это вне вашей компетенции, — качнул головой Моро.

Рейдеров не любили — терпели. В прежние времена такую шваль на парсек не подпустили бы на к Картаго, а сейчас, когда не хватало пилотов, приходилось идти и на это. Но пустить рейдеров на планету — это было что-то неслыханное!

Моро сам с удовольствием избавился бы от Джориана, сунув ему что-нибудь в зубы — например, плазменный заряд. Но он не мог рисковать, не мог позволить кланам вмешаться в дела тайсёгуна.

Он не верил в затею Лорел, не верил даже теперь, посвятив шесть лет поиску. И Лорел знала это, и доверила поиск ему. Почему? Да вот именно поэтому, как ни парадоксально. Если бы на «Гэнбу» знали, что за сокровище находится на «Паломнике», по кораблю незамедлительно шваркнули бы гравитационным импульсом на полную мощность, а потом для верности прошлись бы там термозарядами — чтобы с гарантией не осталось образцов ДНК. Потому что командир «Гэнбу» принадлежал к клану Кесу, который поддерживал Кордо обеими руками. Да и Дайану, который был вроде бы из лояльного Шнайдерам клана Гора, и его командиру Мардукасу Моро не мог доверять окончательно. Поэтому ему нужны были рейдеры.

— Не много ли берут на себя синоби? — спросил Дайан.

— Не больше, чем им дают, — улыбнулся Моро. И Дайану оставалось только проглотить эту улыбку. Потому что «карт руж» — это полномочия, выданные даже не Шнайдерами, главами Советов Войны и Мира, а лично Солнцем Керетом, верховным правителем Вавилона. А значит, Моро носился не по делам какого-то клана, пусть даже и самого влиятельного, а по делам того, на кого разбитый и загнанный в глухой угол дом Рива полагал свои надежды.

* * *

Ошибкой было открывать шлюзовую камеру, но что уж поделаешь…

— Почему не разбудили меня? — спросил Дик.

— Сэнтио-сама очень устал… — пробормотал Актеон. — Мы не хотели будить.

Дик сказал бы ему, куда благими намерениями вымощена дорога, но тэка и без того выглядел прибитым. Остин и Актеон и в самом деле не хотели ничего плохого — только посмотреть, насколько серьезно заклинило от падения наружный шлюз. Шлюз заклинило достаточно серьезно, и тэка взялись его чинить. Ну, и починили… Открыли, чтобы проверить, как работает — и в корабль тут же хлынула вода.

Те, кто строили «Паломник», никак не предполагали судно в роли подводной лодки. Автоматика была рассчитана и срабатывала на резкое снижение, а не на повышение давления воздуха. Впрочем, может, оно и к лучшему — иначе бедолага Актеон неминуемо захлебнулся бы, запертый в шлюзе. А так он сумел доплыть до аварийной лестницы.

Две нижних палубы и часть третьей оказались полностью залиты водой. Под водой оказались генератор энергии антиграва, батареи силовой защиты, очиститель воздуха, электрогенератор. От воды это все не было защищено никак. Никто не предполагал, что на борту левиафаннера может возникнуть потоп.

Сейчас корабль освещался тусклым аварийным светом от автономных источников питания, находившихся в каждом отсеке. Их хватало на десять часов. За это время экипаж и пассажиры «Паломника» должны были собрать самое необходимое и покинуть борт — жить здесь стало невозможно.

До несчастного случая со шлюзом леди Констанс обсуждала с Рэем, как им быть дальше — разбиваться ли на две части, оставив одних в корабле, а других посылая в ближайший населенный пункт за помощью — или идти всем вместе? Актеон и Остин закрыли этот вопрос. Что ж, по крайней мере, стало меньше одной заботой.

— Нас все равно бы искали и нашли, — сказал Дик, чтобы гем немного утешился. — Так что нам всяко приходится покинуть борт.

В дорогу собрали самое необходимое. За кое-какими продуктами Рэю пришлось нырять в ледяную воду с ключом от склада. Как ни странно, электронный замок под водой вполне работал…

За бортом термометр показывал от 275 днем по Кельвину до 250 ночью. Рэю пришлось нырять еще и за термокостюмами — по счастью, упакованными герметично. Они надевались, как объяснил Дик, прямо на голое тело, под всю остальную одежду — тонкие облегающие комбинезоны, словно высеребренные внутри, они могли и просто хранить тепло тела, и согревать хозяина термоэлементами. На Рэя не налез ни один, даже самый просторный.

Из-за отклонения по курсу «Паломник» упал далеко от первоначально намеченного поселения, теперь было ближе двигаться к другому поселку — но он был меньше и находился в девяноста километрах, если верить карте, снятой с орбиты, компасу и расчетам.

Девяносто километров по ледяному полю и горам.

Было пятое апреля по локальному корабельному времени, примерно четырнадцатое — по имперскому… И черт знает, какой день Долгой Зимы по времени Картаго.

Оставалось два-три дня до приступа Джека и четыре последних ампулы с лекарством.

Надеяться приходилось только на чудо.

Глава 11 Страшное слово

«Паломник» сидел во льду по самую маковку. Дик нашел на планах корабля место, где не проходили коммуникации и куда можно было потом без особых проблем поставить заплатку — и тэка плазменным резаком сделали там выход. С собой брали только самое необходимое — и у Дика снова вышел маленькой конфликт с лордом Гусом, который ни за что не хотел оставлять свой сантор.

— Чтобы заставить меня бросить его, юноша, вам придется в меня стрелять! — заявил ученый.

Дик не стал длить ссору, только сказал, что если лорд Августин устанет, ему все-таки придется бросить сантор, потому что он запретит кому бы то ни было его брать. Но это маленькое послабление послужило сигналом для других: леди Констанс взяла несколько дорогих ей книг и рисовальный планшет Джека, Бет — мультивокс, да и самому Дику было трудно с ними спорить, потому что у него в поясной сумке лежали несколько патронов с любимыми песнями, а за пазуху он положил какэмоно из часовенки. Ему больно было думать, что самое большее через несколько часов поисковая партия вломится в корабль и вопрется сюда, в молельню. Может быть, они разобьют распятие и иконки… «Римское безумие». Нет, этого не должно случиться. Дик сорвал какэмоно с деревянной планки, сложил его и сунул под одежду, туда же — снимок Райана Маэды, потом снял со стены крест. Прижался на мгновение лбом к коленям Распятого и почти без звука шепнул:

— Только не дай мне струсить.

Положил в карманы фигурки Девы Марии, Святого Брайана и Святого Ааррина, заткнул за пояс печатную Библию и спустился на нижнюю палубу. Там открыл корзину для чистого белья и осторожно уложил все на простыни, забросав сверху наволочками и полотенцами. Основную часть груза сложили на волокушу, вырезанную из куска переборки. Легкий и прочный пластик хорошо скользил по льду даже после того, как на него увязали несколько ящиков с консервами и кофр с медицинским оборудованием для Джека.

Поверх термокостюма и одежды Дик надел полуброню, взятую из сейфа. Даже с затянутыми до предела ремнями кираса и наплечники болтались на нем — капитан Хару при том же росте был много шире в плечах и груди. Пулевик юный капитан пристегнул на правое бедро, орриу — на левое. Плазменник и боезапас к нему он отдал Рэю, импульсный пистолет — леди Констанс.

Колонна двинулась на запад, к горной цепи, протянувшейся с севера на юг. Это был лишний крюк, но Дик принял такое решение из-за неизбежной погони. Здесь, на белой равнине, их непременно заметят с воздуха. Нужно было добраться до гор в течение одного дня.

Морлок возглавлял группу, так как он один что-то знал о нравах этой планеты и ее природы. Поскольку термокостюма ему не нашлось, леди Констанс и Бет сшили ему накидку из двух одеял, а на ноги он натянул три пары самых просторных штанов Вальдера. На середине голени эти штаны заканчивались, а огромная ступня Рэя была совершенно нестандартных пропорций — поэтому обувью ему служили бахилы от скафандра, надетые поверх обмоток, вырезанных из одеяла. Довершали картину тент-накидка, доходящая морлоку только до средины бедра, и вязаный ветрозащитный шлем, сейчас поднятый на лоб.

Следом за Рэем шли тэка — Бат и Актеон тащили волокушу, Том и Остин были на подмене. Бет и леди Констанс шагали за гемами, и Бет изумлялась — как маме удается сохранить изящество даже в таком уродливом балахоне? Лорд Августин плелся позади них, горюя о своей потере — он уронил в глубокий снег свои запасные очки и не смог их найти. Последним шел Дик, нелепый в своей полуброне.

Бет ненавидела его сейчас всеми фибрами души. Она понимала, что он не виноват — Морита был сильным противником. Но ничего не могла с собой поделать: эта белая равнина, этот холод, сырой снег под ногами, непонятного оттенка небо, где два солнца просвечивают сквозь тучи — все внушало страх. Чем больше она уставала, чем больше одолевала ее боль в утомленных ногах — тем сильней хотелось выплеснуть всю свою злость на понурую голову в дурацком шлеме. Ну почему, почему этот балбес дважды попался на одну и ту же удочку? И почему из-за его тупости должны страдать все они, а самое главное — Джек?

А впрочем, пока что Джек не унывал. Перенесенный во время падения ужас почти забылся, и мальчик смотрел на все происходящее как на увлекательное приключение. Он никогда раньше не видел снега, так что возможность носиться по нему, падать и барахтаться, играя с Динго, или, устав, взбираться на волокушу и ехать «на санках» повергала его в восторг.

Но с закатом и Джек устал, продрог и захныкал. Рэй взял его на закорки под свою накидку, и, согретый теплом огромного тела, малыш уснул.

Равнина казалась гладкой только с высоты — на самом деле под слоями наметенного за долгую зиму снега была бугристая ледяная поверхность. Море замерзало неровно, долго не хотело покоряться власти мороза, крошило льды, сбивало их в кучи у берегов, сталкивало торосы друг с другом. Оно и сейчас жило и боролось там, на западе, под толщей льда — выгибая могучую спину, взламывало панцирь, отрывало от него километровые поля и несло их через океанскую полынью, чтобы там, на другой стороне, со всей силы хрястнуть по броне ледяным тараном. Здесь следы этой борьбы почти стерлись, лишь изредка ледяной мыс поднимался над снежной поверхностью — как нос тонущего корабля прощальным салютом вздымается над водой — но под снегом не было ровного места, на которое можно поставить ногу. А снег кое-где доходил Рэю до пояса — и ему приходилось поворачивать, чтобы пробивать новую тропу там, где его не так много. Из-за всего этого отряд двигался медленно, как в кошмарном сне, где ты бежишь от кого-то или за кем-то — но неминуемо вязнешь в пространстве. Горная гряда, к которой Дик направлял свой маленький отряд, находилась не более чем в пятнадцати километрах. Маршрут, который на Мауи, погожим днем даже в горку Бет преодолевала шутя. Здесь ей сразу вспомнился Данте — последний, девятый круг ада, Джудекка, где мучаются предатели. Только все получилось наоборот: предатель благополучно удрал и теперь смотрел, небось, с орбиты, как они мучаются.

Горы начинались долгим подъемом, утомившим путников до хрипа в горле, и обрывались к равнине почти отвесной пятисотметровой стеной, у подножия которой были раскиданы причудливой формы валуны. Издалека они казались небольшими, но, когда путники приблизились, оказалось, что за самым маленьким из них мог бы без проблем укрыться Рэй, стоя в полный рост. Полоса булыжников тянулась на полкилометра. К этому моменту все так устали, что Дик объявил ночевку, как только обнаружил скальное укрытие, под которым поместился бы тент.

Ночь и в самом деле выдалась светлой. Под такими звездами, да еще и на белом снегу, просто удивительно, как их не обнаружили до сих пор. Удивительно, как еще не слышно катеров-разведчиков…

Без Рэя он бы не справился с установкой бивака — оборудование для экстренной посадки за все время его пребывания на «Паломнике» никто не потревожил ни разу. Вариант, при котором корабль погибнет, а экипаж выживет, всеми рассматривался как фантастический, и Дика не учили ни разворачивать тент, ни пользоваться походной печкой со сменными термостержнями, ни перестраивать тент-накидки в спальные мешки. Дик сомневался, что на «Паломнике» кто-то вообще это умел, так что полностью положился на Рэя.

— Мама, а можно я буду спать в одной сумочке с Динго? — радостно запищал Джек, увидев, как аляповатые плащи превращаются в трубы спальников.

— Нет, малыш, ты будешь спать в одной сумочке с Бет.

— Она толкается! Я лучше с Рэем.

— Ничего не получится, милорд. Я такой большой, что не помещаюсь в сумочку. Спите с сестренкой, а мы с Динго согреем друг друга.

— Рэй, — сказал Дик. — Нам нужно пойти набрать снега для питья. Мастер Аквилас, сломайте один стержень и вставьте его в гнездо печи. Пусть палатка прогреется немного.

— С вами схожу, — поднялся Актеон.

— Нет, — покачал головой Дик. — Мне нужен мастер Порше.

— Осторожнее там, снаружи, — подал голос лорд Гус. — Вряд ли здесь есть крупные хищники, но если они есть — это звери наподобие белых медведей Старой Земли.

— Спасибо, лорд Августин.

Дик и Рэй отошли от лагеря в сторону, достаточно далеко, чтобы их не могли услышать.

— Тут и в самом деле есть какое-нибудь зверье?

— Нет, сэнтио-сама. Снежные тролли всегда держатся ближе к воде, они рыболовы. Они кочуют там, — гем показал на восток. — Вдоль кромки льда. Чего нам нужно по-настоящему бояться — так это бури.

— Снежной бури?

— Да, сэр. Когда Анат начинает садиться раньше, чем Акхат, — Рэй показал на одно солнце, от которого виднелась над застывшим океаном лишь верхняя кромка, потом на другое, катящееся вслед за первым вниз, — такие бури здесь случаются часто.

— Лучше бы это был снежный тролль, — вздохнул юноша. Рэй понимающе кивнул: всегда проще иметь дело с тем, кого можно ранить или убить.

— Ночью я все скажу миледи, — прошептал Дик, нагребая горстями снег в котелок и утаптывая кулаком. — Она должна знать. Я не могу больше.

— А тэка? И девочка? И лорд Гус?

— Нет, они пока пусть ничего не знают. Начнется паника, а я не хочу. Пусть миледи объявит их своими рабами без их ведома. Черт, это же Вавилон, их никто ни о чем не спросит.

— Допустим, она это сделает. А дальше? Что будет с ней?

— Ты у меня спрашиваешь, Рэй? Ты ведь лучше меня знаешь эту планету.

— Главное — уйти от рук Мориты, — убежденно сказал морлок. — Если мы скроемся от него, нас ему уже не выдадут. Рейдеров здесь только терпят, а не любят. Если леди Констанс не скажет, кто она — ее могут даже отпустить. Доставить на какую-нибудь нейтральную планету.

— А если скажет?

Рэй пожал плечами.

— Доминион Ван-Вальденов невелик. Но миледи — императорского рода. Ее могут держать заложницей, чтобы получить выкуп, а могут использовать, чтобы завербовать лорда Якоба.

— Это у них не выйдет, — уверенно сказал Дик. — Но ты прав, нужно скрывать, кто она такая.

— А вы, сэнтио-сама? Что будет с вами?

— Откуда мне знать…

Этот вопрос не давал ему покоя с той минуты, когда он догадался обо всем. Он не сможет — и не попытается — скрыть, что он пилот. Инициированного до Картаго пилота не отпустят, это ясно. «Тех, кто не ломался по их воле, они казнили. Мы, боевые морлоки, должны были разрывать их когтями заживо…», — эти слова Рэя не шли из головы. Дик не надеялся, что ему сделают скидку на возраст — ведь в Сунасаки такой скидки не делали даже для младенцев. Ну что ж, останется только молиться, чтобы умереть, не опозорив Христа, Синдэн и убитых вавилонянами крестоносцев.

Рэй пытался поймать его взгляд, а он смотрел на небо.

— Что вы там видите, сэнтио-сама?

— Я думаю, Рэй. Мориту задержали или нет? «Саламандра» не могла оторваться так быстро, как «Паломник».

— Задержали, конечно.

— А нас ведь очень легко могли уничтожить. Нас сажали, потому что получили приказ. Чей?

— В мое время планетарной обороной командовал Бастиан Кордо, а флотом — Неро Мардукас, — сказал Рэй. — С тех пор, наверное, многое изменилось.

— Но почему нас пропустили, Рэй? Нас ведь пропустили. Не может же быть, что мы так просто обошли систему планетарной обороны.

— Вы хотите сказать, Морита властен отдавать приказы флоту?

— Тут я могу только догадываться. Ты знаешь что-нибудь?

— Разведкой в доме Рива ведает клан синоби. Экхарт Бон, в прежнее время глава Дома, был из них. Иногда, очень редко, синоби получает сэтто, который даёт ему право приказывать даже командирам флотов. Это называется «карт руж», красная карта. Синоби с таким сэтто может убивать кого хочет — если сумеет отчитаться за его смерть перед тем, кто дал сэтто… Но бывает так, что давший сэтто не требует отчета.

— А кто может дать такой сэтто?

— Солнце. Император Вавилона.

— Тогда давай подумаем, Рэй: если Морита — синоби… И если у него есть сэтто… то он получил его не просто так. Его послали за чем-то важным. Это могла быть простая разведка?

— Не знаю, сэнтио-сама…

— Я не думаю, что обычному шпиону нужны были бы такие полномочия. Тут пахнет куда более важным заданием. Он рискнул открыть мне Картаго. Этот риск может оправдать только очень большой выигрыш.

Дик смотрел на Рэя, ожидая его реакции. Морлок внимательно слушал.

— Больше, чем доминатрикс малого Доминиона, — продолжал юноша. — Больше, чем один ученый, даже такой умный, как лорд Гус…

— Такой умный, что порой не может сам за свой ум взяться, — хмыкнул морлок.

— Я думал было, что дело в нем. Но потом решил — нет. Чтобы получить из него какие-то сведения по его науке, не нужно его похищать — достаточно вызвать на ученый спор и он сам все расскажет.

— Но тогда кто?

Дик сказал. Рэй молча выслушал, подумал немного и решительно мотнул головой.

— Нет, капитан. Звучит похоже на правду, но нет. Она уже стала человеком. По законам Вавилона у нее нельзя отнять жизнь.

— По законам Империи тоже нельзя отнимать жизни, — кивнул Дик. — Но даже в Империи есть гады, которые считают себя выше законов — и человеческих, и Божьих. Такие, которые подпольно заказывали себе тела в Вавилоне.

— Верно. Так что, потеряв клона на Тайросе, его заказали бы здесь, и все дела. Оно не стоит того, чтобы гонять синоби с красной картой по всей Галактике.

— Тогда клон сейчас был бы десятилетним ребенком! Это еще маленькое и слабое тело! А вдруг время торопит этого… эту суку? Вдруг она не может ждать, пока ее клон вырастет? Рэй, мы должны что-то придумать, чтобы не дать ее сожрать!

— Чтобы что-то придумать, нужно что-то знать наверняка, — остудил его Рэй. — Да положите на это дело хвост, сэнтио-сама. Пойдемте обратно, нас уже ждут и беспокоятся, наверное.

Дик встал с котелком в руке.

— Нет у меня хвоста, Рэй, — сказал он.

— Ну значит, положите то, что есть.

С закатом температура воздуха упала и снег, еще недавно мокрый, теперь похрустывал под ногами. Он шагал позади Рэя и на душе у него было скверно как никогда. По лицу Рэя он видел, что морлока не очень-то убедила его версия. Она и самому Дику казалась притянутой за уши — но это была единственная версия, которая объясняла все. Бет не должна знать. Она не выдержит, у нее будет истерика — а это самое последнее, что ему сейчас нужно.

Дик вырос с мыслью о том, что ему придется расстаться с жизнью скорее рано, чем поздно. Мало кто из сохэев умирает от старости. Но только сейчас он понял, как тяжел крест офицера: жертвовать не только собой, но и другими. Рэй — солдат, он понимает. Леди Констанс — доминатрикс, она поймет. Но он рискует не только теми, кто способен пойти на жертву. Он рискует в первую очередь теми, кто неспособен и не должен.

«Боже, пусть я погибну один. Или хотя бы мы двое… А больше никто. Особенно Бет. То есть, миледи и Джек и милорд — тоже, это самое главное… Но Бет — пусть она спасется… Потому что она… Потому что я… я согласен, если так надо. Это же моя война. Не ее. Она-то тут при чем? Все они…»

Дик нырнул под тент и отдал котелок гемам. В крохотной палатке все теснились бок о бок, и нельзя было встать в полный рост — только на колени. Тесное пространство освещали термостержень, исходящий тускло-желтым сиянием в зажиме походной печки и терминал сантора, который включил лорд Гус. Его длинные кисти с растопыренными, быстро перебирающими пальцами, походили на пауков, ткущих тенета какого-то очередного хитроумного графика — и Дик жгуче позавидовал его способности уходить в призрачный мир формул. Лорд Гус был голоден, как и все, но его пришлось слегка толкнуть в бок, чтобы он услышал приглашение к ужину. Джек, утомленный переходом, не смог дождаться ужина — съел плиточку шоколада и уснул. Леди Констанс разбудила его, когда закипела вода, чтобы он поел — но малыш, осовело моргая глазенками, крутил лицом и не желал разжимать губ, чтобы проглотить немного варева.

Вообще-то, консервы из легионерского рациона (как и многие шкиперы, капитан Хару, не мудрствуя лукаво, закупил в качестве НЗ списанное армейское барахло) можно было есть и так — сорвав защитный слой с термопятна, которое разогревало банку примерно до тридцати градусов. Но все очень устали и замерзли — давиться сухой жирной кашей никто не хотел, и ее превратили во вполне приемлемый суп. В конце концов в Джека впихнули три ложки и снова позволили мальчику уснуть. Примерно с полчаса леди Констанс тревожно следила за сыном — не начнет ли его рвать? Но нет. Приступа не было.

От супа не оставили ничего, и вторым приемом закипятили в котле воду для кофе — леди Констанс сказала, что хорошо бы всю ночь иметь теплый кофе для вахтенных, и Дик ее поддержал. Сам себя он назначил первым вахтенным и велел Тому заступать через полтора часа. Ночь была разбита на шесть коротких вахт — чтобы у всех имелась возможность выспаться перед очередным дневным переходом.

Когда налили по второй кружке, он сунул в ухо «ракушку», вышел наружу, отцепил от пояса терминал и сел, как лорд Гус — только над картой, снятой во время облета планеты.

Южнее в горах было что-то, очень похожее на деревню. Во всяком случае, несколько объектов мало походили на фигуры выветривания, и термосканер показывал там наличие отопления. Конечно, оставалась еще крохотная вероятность того, что это какой-нибудь скрытый гейзер затейливой формы — но Дик все-таки думал, что судьба не настолько от него отвернулась.

Они достигли гор, и теперь следовало держать прямо на юг. Юный капитан, прокладывая этот маршрут, первоначально думал подняться в горы и следовать вдоль чего-то, очень похожего сверху на русло реки. Но сейчас, увидев отвесную стену скальной гряды, он понял — об этом нечего и думать.

Он ощупал и осмотрел камень, под которым укрылся тент — сомнений не было: над этим камнем поработала вода. Место, по которому они шли — полоса прибоя, и, судя по отметкам, которые Дик видел днем на скалах впереди — длинные горизонтальные полосы, словно по камню кто-то провел гигантским гребнем — вода в этом месте поднималась метров на сто. Оставалось лишь радоваться, что они упали сюда зимой, а не во время этого бешеного прилива. Надо же хоть чему-то радоваться…

Жилище, найденное на карте, было именно в горах, и Дик боялся, что весь этот жуткий путь, семьдесят километров по прямой и Бог знает сколько со скидкой на рельеф местности, они проделают зря: поселение окажется недоступным, они не смогут взобраться на клифф… В том месте, куда он вел отряд, ровная полоса гор была рассечена все тем же «руслом». Во всяком случае, Дик надеялся, что это русло реки…

Завтрашний путь пролегал вдоль клиффа, среди камней. Так у группы оставалась какая-то возможность быстро укрыться, если их начнут искать с воздуха. Это — еще пятьдесят километров. Еще два дня пути — Дик не обольщался насчет того, какие здесь ходоки все, кроме Рэя. Сам он, к примеру, подозревал, что стер себе ноги, и имел все основания опасаться за свое завтрашнее состояние.

Кроме того, их неизбежно затормозит приступ Джека. Их затормозит, а малыша убьет. Дик отключил терминал и сел, упершись локтями в колени и уронив голову. Он никогда раньше не клянчил у Бога, очень и очень буквально понимая то место в Евангелии, где сказано, что Отец знает твои нужды прежде, чем ты у Него попросишь. Дик вырос среди солдат Господних, и себя считал таким. Солдат не клянчит у генерала, хороший генерал сам снабжает солдата тем, что тому нужно. Дик всегда просил лишь о поддержке и помощи — но не о чуде. И лишь совсем недавно оказалось, что о поддержке просить бесполезно, потому что он не может сделать НИЧЕГО. Он не врач, не нанотехнолог. Он даже не настолько хороший пилот, чтобы привести корабль куда надо. Он вынужден просто сидеть и смотреть, как ребенок угасает и как терзается его мать.

Дик ни секунды не сомневался в том, что смерть — рождение к вечной жизни, не сомневался и в том, что такой ангелочек, как Джек, будет в раю быстрее, чем над ним дочитают «Ныне отпущаеши», и все-таки в качестве утешения эта мысль никуда не годилась. Потому что они оставались в этом тускнеющем мире, из которого со смертью каждого ребенка уходил свет, и где торжествовала такая сволочь как Брюс, Морита и Джориан. И тут можно было только впадать в отчаяние — или просить.

Чья-то мягкая, но сильная рука легла сзади на плечо. Дик, не оглядываясь, узнал это деликатное, почти робкое пожатие.

— Миледи… — прошептал он.

— Бедный мой мальчик, — она села рядом и провела рукой по волосам Дика. — Я все знаю.

У Дика словно кровь закипела в легких.

— Рэй сказал вам?

— Я догадалась, когда ты поссорился с Гусом.

— Простите меня… Мне… очень жаль.

— Ты ни в чем не виноват. Боже мой, Дик, как же мне тебя утешить…

— Не надо меня утешать. Сделайте для тэка все, что сможете. И для Бет. Не дайте ее убить.

— Никогда. Она же мое дитя. Я буду драться и за нее, и за Джека, и за тебя.

— За меня не надо… Только если ее найдут… понимаете, они ведь ее ищут, не кого-то другого… Вы лучше ее сами убейте, чем отдавать им.

— Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты устал.

— Нет, миледи, это вы не понимаете… Есть вещи и похуже смерти. — Он вскочил, сжав кулаки, потом вцепился себе в волосы и прокричал шепотом: — Боже, Боже, ну почему это с вами случилось? Со мной-то ладно, я сюда хотел. Не так — но хотел! А вы за что? Почему вы должны зря погибать?

— Ни за что, Дик. И никто не погибает зря. Если мы оказались здесь — значит, здесь мы нужны; мы все. В конечном счете, все мы умрем, здесь или где-то еще. Мне суждено потерять Джека или Бет или тебя — или вам суждено потерять меня: никто из нас не бессмертен. Кому-то достанется этот горький дар — оплакать того, кого он любит. Я тоже порой злюсь — на судьбу, на себя… на тебя. Но что толку злиться? Мы здесь потому, что призваны сюда. Мы должны дать все, что можем — друг другу и тем, кого встретим.

— Не хочу я им ничего давать, — процедил Дик. — Кроме пули.

Леди Констанс вздохнула, ее плечи опустились.

— Но ведь есть еще мы, Дик. Неужели мы — просто балласт для твоей совести, и ничего больше? По-моему, ты рано готовишься к жертве. Мы вместе, и будем друг за друга стоять.

Юноша вздохнул. Леди Констанс мудрая и сильная женщина, но есть одна вещь, которой она не понимала. Уже целый день Дик чувствовал себя преследуемым, и это возвращало его в детство, в один сплошной безрадостный день, наполненный блужданиями по бетонным кишкам разрушенного города. Он выбирался на поверхность ночами, чтобы найти где-нибудь съестное — и, схватив первое, что попадало под руку, снова уходил в подземелье. Время от времени за ним охотились — скорее потехи ради, чем всерьез: когда десантники Синдэна задались целью поймать тощего одичавшего пацаненка, они его таки выследили.

Дети могут забывать события, но гораздо труднее забываются ощущения. И вот сейчас он снова чувствовал себя объектом охоты, дичью в чужой лютой потехе. Маленьким ребенком, загнанным в мокрые вонючие норы. Он в любую секунду ждал, что воздух разорвет от рева двигателей. А его все не было и не было, и ожидание делалось все тоскливей и тоскливей.

Тент вдруг зашевелился и Дик вскинулся, перехватывая орриу в правую руку — но оказалось, что это всего лишь Джек.

— Я писать хочу, — сказал малыш, ежась от холода.

* * *

Их было девятеро, включая Джориана и Моро. Джориан подбирал команду сам, стараясь брать таких кандидатов, в которых должное количество боевых навыков сочеталось бы с исполнительностью и некоторой туповатостью. Моро предупредил, что инициатива может вредна — ха, как будто Джориан сам не знал, что с умниками одна морока.

Заместителем на время своего отсутствия он назначил Дэлву — в ней он был уверен как в хорошей цепной суке: и сама на место капитана не позарится, и другому не даст. Дэлва, высокая сэмбо с Хай-Бразил, была влюблена в него как кошка. Их союз длился уже три с половиной года, и Джориан был доволен всем, кроме одного — ее манерой звать его в постели «Влади». Он ненавидел свое имя и попробовал объяснить это Дэлве, но той было как об стенку горох — «не могу я человека в койке по фамилии называть», вот и весь сказ. А Владимир, мол, прекрасное имя. Ну, прекрасное так прекрасное, хрен с тобой. Джориана из-за имени часто принимали за рутена, и он ничего против этого не имел, как и против рутенов — но имя слишком напоминало ему о золотом, мать его так, детстве и о папаше. Джориан искренне надеялся, что его родитель сдох от мутировавшей чумы или чего-то похуже, вроде новобалийской проказы. А его посох, которым он ломал сыновьям ребра, ему засунули в задницу перед кремацией. А еще лучше — перед смертью.

В одном он не соврал щенку Суне — когда описывал «свой» скват. Он и вправду вырос в сквате — на борту корабля дзэн-коммунистической общины. Папуля назвал сына в честь какого-то деятеля со Старой Земли, такого же пришмаленного на всю голову — но это было хотя бы нормальное рутенское имя, с которым можно жить; младшим братьям повезло меньше — если этот горе-корабль не разбился, то по задворкам Вселенной шастают Ильич и Ленин Джорианы.

Впрочем, хватит воспоминаний. Джориан снова обратился мыслями к подобранной команде.

Ребята были хоть куда — Сканк, незаменимый в рукопашной со своим тяжелым кидо и пристрастием к коллекционированию ушей, Шин со своим рабом Нео, боевым морлоком класса «Ахилл» — когда-то оба знали лучшие времена, но и сейчас могли дать жару; Джаргал из дома Кенан — по слухам, его изгнали за жестокость; двое братьев Мело с Паллады — они вели счет, кто больше убил, да оба сбились и теперь все время ссорились; Джунэ Коюга — киллерша, в розыске на четырех планетах Империи — и Рио Эспада, парнишка лет восемнадцати, ее любовник — хотя, конечно, взяли его не за это, а за то, что он первый флордсман в Братстве.

У всех были кидо — боевые костюмы класса на ниже третьего. То есть, средняя, полутяжелая и тяжелая броня. Вооружение Моро велел взять среднее, импульсники и плазменники, а также стандартный абордажный набор: резак для взламывания дверей, инфразвуковые и газовые гранаты, холодное оружие.

Дэлва немного поскандалила с Джорианом из-за испорченной «Саламандры» и ни в какую не соглашалась дать свой прыжковый катер, «Медузу». Но Моро уговорил ее, наобещав золотые горы.

— Что это за хрен? — спросил у Джориана старший Мело, когда они перебирались на борт «Медузы» в то время как Моро через ансибль связывался с Рива. — Откуда ты его знаешь?

— Крутой перец, — пожал плечами Джориан. — Во время войны дал две хороших наводки. Называется все время разными именами, но каждый раз так, чтобы можно было сокращать до Моро. Сейчас зовите его Сандро Морита.

— И куда мы летим?

— На Картаго.

— Ничего себе! — присвистнула Джунэ.

Ни Картаго рейдеров не пускали. Если кому-то хотелось в каких-то целях прошвырнуться до планеты — например, побегать во время краткой тамошней весны по зеленому лишайнику и макнуться в море — он должен был лететь транспортом Рива с их орбитальной станции. Любой корабль, без спросу пересекавший третий рубеж обороны Анат и Акхат, уничтожали без предупреждения. Здесь же, на дальних подступах к Картаго, каждый рейдер должен был по первому запросу отвечать на сигнал ДИВ — «друг или враг», и горе тем, кто не успевал.

Исключение сделали лишь для «Паломника». По свистку Моро все патрульные корабли Рива убирались с его пути — лишь один не успел слинять быстро, из-за чего Джориан и имел неприятную разборку с капитаном-молокососом.

Когда все необходимое погрузили, а ребята заняли свои койки в кубрике, Моро собрал всю компанию для инструктажа. Боевая задача в его изложении выглядела очень привлекательно: высадиться на глухом побережье, выследить небольшую группу штатских и аккуратно взять, не повредив ни единого волоска на их головах. Моро особенно упирал на этот пункт: взять целыми и невредимыми всех, кроме боевого морлока и коса.

— Вот, почему я настаивал на том, чтобы у всех вас была как минимум средняя броня. Они попытаются не даться нам так просто, а мы не можем причинить им никаких повреждений. Это значит, что нам придется подставляться под высрелы, пока мы не подойдем на контактное расстояние. После этого я разрешаю пользоваться шокерами. И ничем другим.

Моро стоял, опираясь задом о дверной косяк, в слегка расслабленной позе. Говорил он медленно и серьезно.

— Много там бойцов? — поднял руку Эспада.

— Двое, — сказал Моро. — Морлок, о котором я говорил, и Ричард Суна. Прошу также принять всерьез коса.

— Суна — мальчишка пятнадцати лет, — добавил Джориан.

— И хороший флордсман, — перебил его Моро. — Я прошу всех вас не недооценивать его.

— Это будет интересно? — как бы сам себя спросил Эспада. Он был задира и недели не мог прожить без поединка на флордах.

— Совсем неинтересно, уверяю вас, сеу Эспада. Потому что если мальчик будет ранен или убит, я снесу вам голову. Поймите, господа: никакой лихости. Просто работа, которую нужно выполнить быстро, тихо и чисто. Я также попрошу вас не недооценивать леди, которую мы должны также взять живой и невредимой. Она будет думать, что сражается за жизнь своих детей — а значит, будет сражаться серьезно.

Он обвел взглядом присутствующих, как бы убеждаясь, что все поняли, затем продолжил:

— Возможно, нам придется штурмовать корабль. В этом случае я прошу вас щадить людей, а не технику. Корабль был брошен на планету и, скорее всего, не годится как приз. Не думайте о нем. Все, что найдете там — ваше, но особенных ценностей там нет. Если людей в корабле не будет — мы отыщем их при помощи сканеров. Задерживаться для разграбления корабля я вам не позволю, первым делом мы должны настичь беглецов. С ними две женщины и маленький ребенок, так что двигаться они будут медленно. Группа состоит из четырех рабочих гемов, одного боевого морлока класса «Геркулес», молоденькой фемы, имперской женщины с ребенком, ее брата — он кабинетный ученый и совсем не боец, — и юного капитана «Паломника». Ах да, еще кос. Рабочие гемы — ваш приз. За головы коса и боевого морлока я выплачу премиальные из своего кармана, по тысяче драхм за каждого. Все остальные должны быть доставлены в катер целыми и невредимыми. Прошу обратить внимание на юношу и девушку, фему. Я хочу, чтобы их обоих вырубили как можно быстрее и как можно деликатнее. Они должны содержаться после этого в полной изоляции друг от друга. Девушку-фему разместить в моей каюте, содержать под шлемом.

— Губа не дура, — побормотал себе под нос Майрон Мело, младший. Моро, полностью игнорируя его реплику, продолжал:

— Юношу можно отправить в трюм, к гемам, а можно содержать отдельно. Нет, лучше все-таки вместе с ними. Под шлемом. Хотя, если вы будете проводить промывку мозгов на стации — то можно шлем с него на это время снять. Я хочу, чтобы он был напуган, но не пострадал.

Моро снова сделал паузу, и каждый, на ком остановился его взгляд, почувствовал себя неуютно.

— Оба не должны ничего знать о судьбе женщины, ее ребенка и брата, — продолжил Моро, когда решил, что впечатление произвел достаточное. — Этих троих мы будем содержать в капитанской каюте. Возможно, малыш будет нуждаться в медицинской помощи — я доставил сюда необходимое оборудование. Максимум деликатности в обращении с этими тремя. Ни единого удара, ни единого крика, ни единого грубого слова.

— Они что, хрустальные? — фыркнула Джунэ.

— Они алмазные, — спокойно ответил Морита. — Из их выкупа будут оплачены ваши услуги. И последнее. Я не хочу, чтобы вы болтали о них. Говорите о гемах, говорите о фем-девице и о юноше, но об этих троих на все вопросы отвечайте: они мертвы. Это в ваших интересах. Если информация о них просочится, вы не получите ни сикля из того, что будет за них заплачено, и я тоже. Мне придется безвозмездно передать их дому Рива.

— Насчет доли в выкупе. Хотелось бы все детали обточить заранее, — подал голос Джаргал.

— Да, лучше сразу расставить все точки над i, — согласился Моро. — Сейчас я получил ансибль-трансфертом по 500 дрейков на каждого, вы сможете обналичить их на станции, когда мы вернемся. После того как я вернусь на планету, все вы получите еще по 500 дрейков. Когда операция будет завершена, вы получите свою долю в выкупе за женщину, ее брата и ребенка. Выкуп я думаю назначить в 500 тысяч имперских драхм. В ходе переговоров его, возможно, доведут до 250 тысяч; ниже я не опущусь. Вам принадлежит пятая доля; как вы будете делить ее — не мое дело. Насколько я знаю, в Братстве Рейдеров принято отдавать 10% в общую кассу и столько же командиру сверх той доли, что останется от дележки остальных 80%. Поскольку я не хочу выпускать пленников из рук, сеу Джориан в Пещерах Диса получит от меня залог в размере половинной суммы от того, что вам причитается по минимальной сумме выкупа — то есть, 25 тысяч. Остальное — после того, как выкуп будет у меня на руках — то, что причитается вам в счет залога, если ставка будет выше минимальной плюс вторая половина пятой доли выкупа. В тексте контракта будет оговорена только минимальная ставка. В остальном вам придется положиться на джентльменское соглашение — с моей стороны аккуратность выплаты будет обеспечена вашим молчанием. Вопросы есть? Или вы уже готовы подписать контракт с домом Рива?

— Покажите текст документа, — протянул Джаргал.

Моро вставил патрон в гнездо и включил терминал. Кенанец пробежал глазами текст:

— Здесь говорится только о парне и фем-девице. Но за них не назначается выкупа.

— Да. Они поступают в собственность дом Рива. Это не обсуждается.

Через несколько минут дело скрепили официальным соглашением — и охота началась.

* * *

Буря, о которой говорил Рэй, разразилась на третий день, когда они достигли устья ледника и начали подъем. С утра тянуло по ногам поземкой, к полудню все небо заволокло тучами и мокрый снег повалил сплошной пеленой, а когда Анат закатилось, ударил шквальный ветер, сделавший подъем по леднику просто невозможным. Обидно было почти до слез — тем более, что за день они продвинулись не больше, чем на пять километров. Путь по леднику, в обход трещин и сераков, был еще более извилист, чем путь по замерзшей полосе прибоя, вырубание ступеней неприспособленным для этого инструментом шло медленно, и Дик уже давно плюнул бы на все и велел устраивать бивак — но располагаться на открытом месте он не хотел, а подходящего укрытия в этой белой свистопляске разглядеть не мог. Кроме того, он плохо себя чувствовал. Похоже, простудился. Во всяком случае, горло болело.

Тут-то лорд Августин и выбрал самый подходящий момент, чтобы поделиться своим сенсационным открытием.

— Боже, какой я идиот! — крикнул он, стараясь переорать шум ветра.

— Что случилось, Гус? — крикнула в ответ леди Констанс.

— Я наконец-то все понял! Вчера свел воедино все данные, а сейчас только понял! Я был невозможным кретином, Дик! Я не знаю, сможешь ли ты меня простить!!!

— Это неважно сейчас, милорд! — Дик лихорадочно соображал, как заткнуть лорду Августину глотку, и даже сложил руки над головой крестом, чтобы смысл его слов наверняка дошел до астрофизика. — Пожалуйста, не надо об этом! Нужно найти укрытие!!!

— Это всего два слова! — отмахнулся лорд Августин. — Мальчик мой, это не неизвестная планета скваттеров! И если бы я мыслил хотя бы вполовину так же независимо, как я хвастался, я бы сразу сообразил…

— ДА ЗАТКНИТЕСЬ ЖЕ ВЫ! — Дик даже закашлялся от крика, сорвав голос в хрип, и оскорбление, призванное заставить лорда Гуса умолкнуть не мытьем, так катаньем, прозвучало невнятно, поэтому он закончил:

— Что мы на Картаго! Колонии вавилонского дома Рива!

Страшное слово было произнесено.

— Умолкните, Христом-Богом вас прошу! — рявкнул Рэй, одним прыжком оказываясь возле лорда Гуса и встряхивая того за шиворот.

И все это происходило на глазах у Бет.

— Дик!? — пискнула она, ожидая поддержки. Какого-то успокоения: нет, этого не может быть, мы не в сердце ада, мы в локальном пространстве Империи — но, схватив юношу за плечи и заглянув ему в лицо, она поняла: то, что сказал дядя Гус, для него не секрет. Как давно? Сколько он уже обманывает их всех? Ее… Боже… ее же здесь убьют… Он привел ее сюда на смерть… «какая-то старая оперистая певица…»

Бет завопила от отчаяния, швырнула Дику в лицо свой небольшой вещевой мешок (он даже не попытался уклониться — так криво она бросила, так плохо слушались от волнения руки), а потом побежала, напрочь забыв про трещины и сераки, про то, что если она заблудится в буране, то кости найдут только после схода льдов — если вообще найдут…

— Стой! Бака-яро! Кусотаре! — Дик побежал за ней, за ним кинулся Рэй, Джек, не понимая, почему все кричат и бегут, заревел в голос, гемы остались на месте, Динго заметался… и тут несчастье помогло там, где счастье изменило.

Бет провалилась в трещину, ступив на снежный мост в тот самый миг, когда Дик уже вцепился ей в плечо обеими руками. Хватки он так и не разжал — но Бет была тяжелее, и утянула его за собой. На пол-секунды опоздавший Рэй схватил пустоту.

По счастью, пролетев что-то около метра и не очень сильно ударившись головами, они упали на довольно круто уходящий вниз ледяной желоб. Несколько недель подряд снег здесь проваливался и оседал, подтаивая и падая в трещину днем, замерзая ночью — пока не образовал эту гладкую, сбегающую наплывами вниз поверхность. Падение было жутким — стены трещины словно сомкнулись, отрезав их от солнечного света; они скользили в полной тьме: Дик на животе, Бет на спине; она вопила на одной ноте, он молчал, изо всех сил пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь растопыренными ногами — тщетно: стены тоже были гладкими и скользкими, а спуск — слишком крутым. Наконец, слегка подбросив на ледяном надолбе, их вынесло в какую-то большую, гулкую полость. Отдалившиеся стены вернули Бет ее вопль усиленным в три раза — и она замолчала.

Дик слез с девушки — инерция бросила его сверху — включил налобный фонарик и встал на колени, обводя лучом то место, куда они попали.

— Оро! — выдохнул он, когда увидел, что они на дне пещеры, по форме похожей на колбу, и нигде нет ни предательской пропасти, ни сосулек, которые могли бы их пронзить, как колья. Пол был чистым, гладким и мокрым. Юный капитан помог Бет подняться на ноги.

— Дик! Бет! — донесся сверху крик леди Констанс, гулко отраженный стенами. — Что с вами, где вы!

— Сэнтио-сама! — сиреной прогудел Рэй.

— Все в порядке, ма! — крикнула в ответ Бет.

— Мы живы и целы! — одновременно крикнул Дик.

Эхо подхватили и исковеркало их слова, так что наверху ничего не расслышали.

— Что? — уже не таким тревожным голосом переспросила леди Констанс.

— Давай не будем кричать одновременно, — сказал Дик. — Я первый.

Бет кивнула.

— У нас все хорошо, здесь гладкий спуск до самого дна! — прокричал юноша как можно отчетливее.

— Сейчас я спущу вам веревку! — пообещал Рэй.

— Не надо! Лучше спускайтесь сюда сами! Здесь хорошее укрытие! Рэй, закрепи веревку, чтобы завтра мы могли выбраться — и съезжай! — голос его снова сорвался, он закашлялся.

— По-моему, ты простыл, — прошептала Бет. — Дай потрогаю лоб…

— Потом, — отмахнулся он.

— Мама, я хочу съехать с горки! — донесся сверху Джеков писк.

— Мама, бери Джека и съезжай! — крикнула Бет. — Это здорово!!

Наступила тишина, а через несколько секунд — восторженный визг малыша, приближающийся с каждым мгновением. Леди Констанс, прижимая к себе Джека, въехала по ледяному желобу в луч света от налобного фонарика. Дик помог им затормозить, не доезжая до лужи, в которой остановились они с Бет, и подняться на ноги. Леди Констанс улыбалась.

— Твой мешок, Бет! — сказала она дочери, протягивая ей брошенный девочкой рюкзачок. — Если бы не эта пещера — ох и всыпала бы я тебе!

— Бет, леди Констанс, достаньте люминофоры. Нам нужно больше света.

Люминофоры загорелись нездоровым голубоватым огнем, а тем временем с горки спустились четверо тэка. За ними съехал лорд Гус, прижимая к груди мешок с драгоценным сантором. Дик, еще десять минут назад готовый расколотить эту электронику, теперь не только смирился с ней, но и придумал лорду Гусу занятие, которое может послужить к общей пользе, и даже больше…

За ним съехал Динго — задом вперед, растопырив разъезжающиеся лапы и скребя когтями по льду с видом оскорбленной гордости. Бет оттащила его в сторону за ошейник.

— Разойдитесь все! — крикнул сверху Рэй, оставшийся последним. — Спускаю волокушу!

Волокуша спускалась рывками — Рэй одной рукой держал ее, а другой протравливал веревку, закрепленную вверху за вбитый в лед шлямбур.

Все спустились, все собрались, все молча уставились на своего капитана.

— Осмотрим пещеру, — усталым голосом сказал Дик. — Потом приготовим поесть. И за ужином поговорим обо всем.

Пещера, как выяснилось после осмотра, походила не просто на колбу — а на перегонный куб с четырьмя отводами. Один из них заканчивался тупиком, пещеркой поменьше с подземным озерцом, в котором плескалась какая-то мелкота.

— Рыбки, мама, рыбки! — закричал Джек, и попробовал поймать хотя бы одну — но все они оказались слишком проворными, а ручонки малыша скоро онемели в ледяной воде. Лорду Гусу удалось выловить одно из этих созданий и при ближайшем рассмотрении она оказалась не рыбкой, а чем-то средним между рачком и головастиком.

Дик решил перетащить вещи сюда — в «колбу» все-таки сильно задувало. Второй отвод вел в узкий коридор, где со стен постоянно текла вода — и сбегала в глубокую узкую щель, рассекающую пол. Это решало проблему туалета. Со стен повсюду — и в «колбе», и в коридорах — свисало что-то, похожее на упаковочную пузырьковую ленту. Дик оторвал кусок, чтобы показать Рэю, затем мельком глянул, что там, за трещиной — там был очередной узкий коридор, в который он прошел бы, задевая обоими плечами за стены, а Рэй, наверное, протиснулся бы только боком. Дик прошел по нему шагов двадцать, увидел, что он не кончается — и вернулся. Из третьего отвода вернулись Бат и Актеон и доложили, что извилистый ход ведет довольно далеко и разветвляется, так что они не решились уходить вперед и терять из поля зрения вход. Четвертый лаз, исследованный Рэем, оказался опять же, тупиком.

— Здесь полно таких пещер, — сказал морлок, когда все вернулись в «колбу». — Они тянутся по всему побережью. Во время большой воды их заливает, и каппы мечут здесь икру.

— Такую? — спросил Дик, показывая свою находку.

— Да, только это уже пустая, вышелушенная. Личинки капп растут в этих пещерах до весны, когда их заливает снова. Едят они икру рыбы и мелкие водоросли. А когда вырастут — отбрасывают хвосты и превращаются в таких тварей с длинными ногами и панцирем.

— Вот они, твои «рыбки», — сказала Бет Джеку. — А этих капп едят?

— Здесь всё едят, — сказал Рэй.

— Биосфера Картаго, скорее всего, искусственная, — сказал лорд Гус. — Она создана с тем расчетом, чтобы человек мог потреблять любое звено пищевой цепочки. Все животные здесь — биоконструкты.

Сказанное им немедленно вернуло всех в скверное расположение духа. Только что они радовались тому, что счастливо избегли смерти в буране, что там, снаружи, шквальный ветер бьется в скалы, а здесь сравнительно тепло… Но название планеты словно окатило всех холодным душем: Картаго, гнездо Дома Рива, самого страшного и опасного из домов Вавилона. Сердце демона. Насколько они отдалили смерть — на сутки? На двое? Все равно шансов уцелеть здесь у них не больше, чем у слепого мышонка в мешке с котами.

— Сначала поедим, — решительно сказал Дик. — Голодному все кажется хуже, чем оно есть.

— Хуже, по-моему, некуда, — пробормотала Бет.

— Поверьте, фрей — еще как есть, — то ли улыбнулся, то ли саркастически оскалился Рэй.

Они разогрели консервы, заварили кофе.

— Я все-таки не понимаю, — сказал лорд Августин, когда ужин подходил к концу. — Зачем нужно было делать из меня идиота? Зачем от меня скрывали то, что знали все?

— Не все, — огрызнулась Бет. — Только посвященные.

— Элизабет, оставь этот тон, — сказала леди Констанс.

— Я знаю, мама, что Дик ни в чем не виноват, — губы у Бет дрожали и было видно, что она вот-вот расплачется. — И что он вообще такой замечательный… Но он привел нас на планету, где его и тебя посчитают людьми, а со мной, с ними, — она обвела рукой тэка, — и с Рэем можно сделать что угодно!

— Нет, — твердо сказал Дик. — На этой планете есть законы и их соблюдают. Никто не может посягнуть на чужую собственность. Если леди Констанс объявит вас своими рабами — это вас защитит. Если мы не попадем в руки Моро.

Дик шмыгнул носом, отпил кофе и продолжал.

— Моро с самой Мауи охотился за чем-то… Или за кем-то. Он не случайно оказался на борту «Паломника» вместе с вами. Он убил Дрю, чтобы наняться к нам. Он, скорее всего, шпион и убийца дома Рива, синоби. И он искал что-то, потерянное домом Рива много лет назад, когда крестоносцы взяли Тайрос, первый оплот Рива. Я думаю, Бет, что он искал тебя. Это значит, что ты клон не оперной певицы, как Моро мне сказал. Кого-то поважнее. Вдовствующей императрицы-матери, например.

— Мама, — Бет закрыла лицо руками. Зачем он все это говорит теперь? Она-то думала, что оказалась втянута в дурацкую цепь случайностей — а выходит, именно за ней охотятся. Против нее — армии и космические флоты, и убийцы с ласковыми глазами — а за нее только беглый морлок, кос да мальчик в полуброне не по размеру… За что, Боже, за что???

— Но все не так плохо, как мне казалось поначалу, — уверенным голосом сказал Дик. — Все три дня я ждал, что войска сейчас будут подняты по тревоге, район падения «Паломника» прочешут и нас найдут. Но нет, нас никто не искал. Один раз вдали прошел какой-то транспортник — и все. Что это значит?

Дик сделал паузу, но не для того, чтобы эффектно обвести слушателей взглядом, а для того, чтобы опять высморкаться и глотнуть кофе.

— Это значит, что он не доверяет ни армейцам, ни космофлоту, — продолжал он, передавая Бату кружку, чтобы тот снова ее наполнил. — Корабль, который я видел, когда поссорился с Джорианом — наверняка патрульный фрегат Рива, и убрался он потому что из рубки Джориана Моро ему скомандовал. Он достаточно большой человек, чтобы отдавать такие команды — но он не доверяет тем, кому их отдает. Я ничего не знаю о внутренней политике Рива, но думаю, что есть люди, которым совсем не нужно, чтобы та су… женщина, которая заказала сделать Бет, продлила себе жизнь…

— Значит, одни ищут меня, чтобы забрать мое тело, — проговорила девочка. — А другие — чтобы прикончить просто так. Спасибо, утешил.

— Утешительно здесь другое, — сказала леди Констанс. — Дело это настолько секретно, что Моро не может перепоручить искать нас властным структурам. Он не может поднять по тревоге армию, флот, полицию — потому что в любой из этих структур могут оказаться политические противники его хозяев. Он облечен властными полномочиями — но скован по рукам и ногам тем, что обязан хранить строжайший секрет. И слава Богу. Иначе у нас просто не было бы шансов.

— Да, миледи, — кивнул Дик. — Поэтому мы можем обратиться за помощью к простым людям, которые стоят от всякой политики в стороне.

— И уважают право собственности, — поднял палец Рэй. — Хотя шансов и так негусто.

— Бет, вы с миледи, скорее всего, попадете в заложницы, — сказал Дик. — Если мы сдадимся кому-то из здешних владетелей, он потребует за вас выкуп. И он сам будет держать вас в тайне, потому что это его частное дело. Том, Остин, Бат, Актеон… — называя имена, Дик касался руки каждого по очереди. — Вам придется говорить, что вы — семья и рабы миледи. Мы немножко испортим ей репутацию, но она не обидится, — Дик улыбнулся, а у Бет от этой печальной шутки заныло в груди.

— А как же ты? — спросила она. — И Рэй?

Морлок дотронулся до клейма на своем лбу.

— Любой считыватель покажет, что я — боевой морлок Рива, — сказал он. — Врать смысла нет, я беглец. Да я и не хочу врать. Так что вы молитесь за меня, а больше ничего не надо.

Том вдруг взял его громадную когтистую лапу и коснулся тыльной стороной своего лба, опустив голову в поклоне.

— Да ладно тебе, — Рэй выдернул у него ладонь. — Тоже нашел мученика. Может, меня сканировать еще и не будет никто.

— А ты? — тихо спросила Бет у Дика. — Почему ты молчишь.

— Я тоже надеюсь, что никто не спросит, кто из нас пилот, — улыбнулся юноша. — В конце концов, если я скажу, что я только ученик пилота, а пилот Майлз Кристи погиб — то я ведь не совру, правда?

— А если тебя спросят, инициирован ты до планеты или нет?

Дик пожал плечами.

— Серьезные люди будут спрашивать под наркотиком или под шлемом, — сказал он. — Я не смогу соврать, даже если захочу. Давайте забудем сейчас об этом. Лорд Гус, я хочу попросить вас об одной вещи.

— Да, Ричард?

— Пока там буря… она продлится неизвестно сколько, но давайте думать только про эту ночь… у вас есть время, и вы взяли с собой сантор… Вы можете точно определить координаты Анат и Акхат?

— Молодой человек, именно этим я занимался последние два вечера. Сегодня я назову их с точностью до секунды.

— Хорошо. Тогда пусть каждый из нас с точностью до секунды их запомнит. Запишет себе и повторяет каждый день. Потому что если кому-то повезет выбраться — то Легион будет знать, где искать это гадючье гнедо. Может, для этого Бог нас сюда и направил. Потому что миледи права — ничто не бывает зря!

— Как сказал сенатор Марк Порций Катон, Carthago delenda est, — грустно улыбнулся лорд Августин.

— Да, мастер Катон прав! — горячо согласился Дик. — А он от какой планеты сенатор?

* * *

Несмотря на дневные треволнения, ночами Дик спал крепко. А может, благодаря им — потому усталость тела отягощалась усталостью ума и души, и только в черной палате сна было спасение. Растолкать его оказалось для Рэя задачей непростой.

— Что, уже смена? — простонал он, продирая глаза. По голосу Рэй понял, что капитан простужен окончательно.

— Тихо, сэнтио-сама, — прошептал он. — Смена пока еще моя. Только я начет той пещеры, что вы придумали использовать как гальюн…

— Ну? — спросил Дик.

— Кто-то ее использует. Как раз по этому делу.

Дик сразу понял, что речь идет о ком-то чужом, потому что по пустякам Рэй не стал бы беспокоить его. И действительно — все остальные мирно спали в своих мешках, даже Динго не открывал глаз.

Люминофоры почти выдохлись. Дик протянул руку к одному из них, но Рэй остановил его жестом.

— Он видит в темноте, свет его спугнет, — прошептал морлок. — Идите осторожно в большую комнату и ждите меня там. Я сам его возьму.

Морлок исчез в темноте, а Дик пополз к выходу из пещерки на четвереньках, потому что боялся споткнуться, упасть и нашуметь при падении.

Доспехи и ботинки он снял на ночь, потому что они ему кое-где уже натерли пузыри и терпеть их сил больше не было. Сейчас это было подспорьем — иначе он непременно за что-то зацепился бы и громыхнул. По пути он прихватил неактивированный люминофор — чтобы сломать его, как только Рэй даст добро.

Он выбрался из пещеры и сел на корточках, держа люминофор в руках и ожидая развития событий. Сначала стояла тишина, нарушаемая только журчанием воды, глухим воем ветра наверху да чьим-то тихим сопением и кряхтением. Потом послышалась шумная возня, приглушенный взвизг и ругань шепотом: Рэй зажал кому-то рот ладонью, а этот кто-то кусался.

— Сэнтио-сама, я его взял! — отрапортовал морлок, и Дик, поднявшись, сломал люминофор. В еще дрожащем, неверном свете он увидел Рэя — тот топал теперь, уже не скрываясь и нес в руках… неужели ребенка? Или какое-то диковинное животное вроде обезьяны? Было слишком темно, чтобы сказать что-то о барахтающейся в руках морлока темной массе — как вдруг под определенным углом света вспыхнули два огромных зеленых, как у кошки, глаза.

Если оно и было ребенком — то не человеческим. Но оно понимало речь, потому что Рэй прикрикнул на него:

— Тихо! Да тихо, ты! — прикрикнул на тиби, наречии вавилонских рабов.

Оно, как видно, испугалось — съежилось, перестало вырываться. Ростом это создание было примерно с десятилетнего ребенка, и личико казалось бы вполне человеческим — лицо пожилого карлика — но вот глаза были нелюдские: почти без белков, с вертикальным зрачком и золотистой радужкой. Волосы начинались низко надо лбом, а подбородок, насколько Дик мог разглядеть из-под руки Рэя, покрывала борода, переходящая на щеках в бакенбарды… Нет, то были не борода, не бакенбарды и не волосы — а шерсть, плотная, рыжеватая с проседью шерсть. Существо было покрыто ею всё, кроме лица, груди и ладоней. Как и у всех гемов, кожа на открытых участках у него была оливково-золотистой, а в иссиня-бледном свете люминофора казалась совсем зеленой.

— Это лемур, — сказал Рэй, даже не пытаясь скрыть брезгливости. — Мусорщик. Сам удивляюсь, откуда он взялся. С-симатта, я таки вляпался в его дела…

— Послушай, — сказал Дик на нихонском, стараясь подбирать самые простые слова. — Мы не сделаем тебе плохо. Хочешь есть?

Он дал знак Рэю отпустить зажатый рот лемура, и тот с неохотой подчинился.

— Муроку га варуй, — тут же пожаловался лемур. — Морлок плохой. Большой и плохой. Больно сделал Киянке. Киянка плохо не делал, он какать ходил, куда все ходили. Зачем морлок его хватал?

Рэй фыркнул.

— С ними разговаривать — все равно что гвозди в тофу заколачивать. Бестолковые они, лемуры. Всю жизнь в отбросах ковыряются.

— Отпусти его, Рэй, — приказал Дик.

— Убежит, — с сомнением качнул головой морлок.

— Если он такой бестолковый, как ты говоришь — то что тебе? Пусть убегает.

— Как хотите, сэнтио-сама. Вы здесь главный. — Рэй немного обиженно пожал плечами, выпустил лемура, отошел в сторону и принялся отчищать ногу о наметенный за ночь снег.

— Морлок хороший на самом деле, — Дик присел, чтобы лемур со странным именем Киянка не чувствовал себя подавленным еще больше. — Сядь, Киянка. Давай говорить.

— Хито[37]-сама хороший, морлок плохой, — лемур присел на корточки и Дик увидел, что руки у него не по-человечески длинные, а ноги непропорционально короткие. Обезьяньи пропорции тела. — Хито-сама вместо Касси-сама пришел? Киянка думал — морлок надзиратель. Надзиратели плохие. Били Киянку.

Дик призадумался над ответом.

— Наверху буря, — сказал он наконец. — Касси-сама еще не скоро, может, придет. Зато есть я. Я Ричард. Я сэнтио, главный над всеми нами. Нас вот сколько. Один раз пять, — Дик для наглядности растопырил пятерню. — И еще раз пять, — он показал другую руку, поджав на ней большой палец. — Четверо — люди-господа, четверо — тэка, один — фем, девушка-госпожа. У нас еда есть, тепло и свет есть. Мы дадим, если Киянка покажет, где поселок.

— Хито-сама в поселке убьют, — покачал головой Киянка. — Киянку убьют. Старый, старых убивают. Будут бить искристой палкой, чтобы сказал, где убежище, убьют потом. Не покажет поселок.

— Спросите его, один ли он здесь, — краем рта проговорил Рэй на астролате.

— Сам спроси.

— Он меня боится. Он, наверное, сбежал из поселка, где в надзирателях были геркулесы. Списанных вояк часто переводят в надзиратели. Мне он ничего не скажет, а вам он поверил.

— Киянка здесь один? — спросил Дик.

— Киянка человеку-господину только скажет. Морлок уйдет пусть.

— Да пожалуйста, — Рэй снова пожал плечами и удалился в пещеру-спальню, откуда уже слышался голос леди Констанс — «Дик, Рэй, что случилось?»

— Один раз три, — сказал лемур, показывая свою растопыренную ладонь — темную и морщинистую. — Второй раз три. Лемуров второй раз три. Тэка один раз три. Еще дзё есть. Одна, старая совсем. Умирает. Мы все умираем. Она первая.

…Колония старых гемов находилась по ту сторону трещины, где они справляли нужду — нужно было пройти коротким, но извилистым коридором, ведущим вверх, чтобы попасть в ту пещеру. Гемы знали об их присутствии здесь — приход маленькой группы был достаточно шумным. Гемы затаились. Как понял Дик из их рассказов — они были беглецами, никому не нужными стариками. Их не особенно искали, потому что никакой материальной ценности они собой уже не представляли, да и смерть в снежной пустыне сама по себе была более чем достаточным наказанием по мнению хозяев. Действительно, если бы не какая-то таинственная Касси, которая приносила сюда еду, матрасы и термоэлементы для походной печки — их ждала бы мучительная смерть от холода и голода. Теперь же они умирали просто от старости.

Дик, отправляясь за Киянкой, взял с собой Бет, леди Констанс и Тома — рассудив, что оливково-золотые лица девочки и тэка не напугают беглецов, а леди Констанс все-таки не выглядит угрожающе. И вправду, их не испугались. Они прихватили с собой еды и термоэлементов — но оказалось, в пещере-убежище есть и то, и другое. Не это было самым страшным, а зрелище неумолимого, ускоренного по сравнению с человеческим, распада. Запах старческого тела, которого Бет терпеть не могла, стоял в воздухе, приправленный запахами мочи и дерьма: большая, прямо-таки невероятно толстая женщина-гем уже не могла двигаться, а с горшком лемуры и тэка не всегда успевали. Впрочем, ей осталось недолго — она умирала от пневмонии, неизбежной в таком холоде для лежачего больного.

При виде всего этого растерялся даже Дик. Киянка притащил их сюда, говоря, что «Хито-сама нужен, Ричард нужен!» — но еды, как оказалось, им хватало еще на день-другой, медицинская помощь, конечно, была нужна, чтобы облегчить страдания — во-первых, умирающей толстухе, во-вторых, одному из тэка, у которого была безнадежная гангрена ноги — но в целом от нее проку было мало, и все, кто был в убежище, готовились к смерти и ни к чему другому. И тем не менее — «Ричард нужен!» Леди Констанс уже приготовила таблетку анапиретика, распечатала и заправила инъектор, чтобы ввести толстухе антибиотик и анальгетик — но тэка, в том числе и тот, который умирал, тут же кинулись к толстухе и закрыли ее собой, мешая Констанс сделать инъекцию, а лемуры, все трое, так и вцепились в Дика, дергая его за одежду, украдкой глядя волосы и что-то быстро чирикая на своем наречии, часто повторяя два слова…

— Дик, — не выдержала наконец Бет. — Что это означает: «намаэ кудасай»?

— «Имя, пожалуйста», — перевел юноша. — Бет, я сам ничего не понимаю, у них очень плохой язык. Они хотят, чтобы я назвал им свое имя? Или чтобы я их как-то назвал?

— Они хотят, чтобы вы их крестили, сэнтио-сама, — сказал Том. — Они верят, что если получат имена — то, когда умрут, не станут землей, а обретут душу.

При этих его словах лемуры прекратили чирикать, и в тишине Дик озадаченно спросил:

— Но почему я?

— Потому что ты причёсан как сохэй, балда! — сказала Бет. — Выключай тормозной двигатель, включай маршевый! Они приняли тебя за синдэн-сэнси!

Толстуха, которой она держала голову, чтобы леди Констанс могла дать ей таблетку, от этого крика пришла в себя.

— Сохэй-сама где? — спросила она.

Дик словно внутренне встряхнулся — собрался и перестал подтормаживать.

— Бет, — сказал он. — Давай поменяемся местами.

Он принял из рук Бет тяжеленную, сальную голову старухи — осторожно, как драгоценную вазу — и, склонившись к ее сморщенному лбу, осторожно коснулся его губами и прошептал:

— Я здесь, матушка. Пейте, пожалуйста.

* * *

Старая Макура, в крещении Бланка, умерла через шесть часов. Перед тем, как крестить ее, Дик помог ее обмыть и накормить, он работал наравне со всеми — и все это время кошмарно волновался, составляя в уме краткий, беспрецедентно краткий курс катехизации на полудетском ломаном нихонском, чтобы было понятно даже лемурам, которые тоже хотели себе имена. Он советовался по этому поводу с Томом и с Рэем.

Бет, конечно, ничего не поняла из его примерно получасовой проповеди-рассказа, но кто-то больно стиснул ей горло, когда Дик трижды поливал голову каждого из гемов водой — «Я крещу тебя, Николай, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Я крещу тебя, Стефан, во имя Отца… И Сына… И Святого Духа… Я крещу тебя, Бланка…»

Пустые сантименты, — выругала себя она. Добрый Бог, для начала, не позволил бы людям сделать из гемов скотов. Не позволил бы им подыхать здесь, брошенными…

Том рассказал, что поверья, берущие свои корни в христианстве, были неистребимы среди рабочих гемов. Христианство считалось в Вавилоне самой скверной ложью (и в этом Бет отчасти понимала вавилонян), но все равно находились люди, которые пытались проповедовать гемам. Это было строжайше запрещено, за такое изгоняли или казнили, но остановить брошенное слово было не проще, чем выловить из сусла все дрожжевые грибки. Евангелие от пересказов все больше превращалось в легенду, сказку, и даже имя Христа забывалось — но помнилось, что Распятый, над которым смеялись хозяева, Своей властью волен давать рабам имена.

Смех хозяев в этом контексте воспринимался как нечто естественное — что мог дать им Распятый, если имена, а значит, — и бессмертные души, у них и так есть? Поэтому рабы просто не принимали их насмешек в расчет. Поверья ползли от дома к дому, видоизменяясь и мутируя. Здесь, у Рива, помешанных на отваге, они вылились в культ тяжелой смерти. Тяжелую смерть предпочитали сами Рива, если попадали в руки врагов. Тяжелую смерть измене предпочитали сохэи, если попадали в руки Рива. Тяжелой смертью умер Распятый, о котором они говорили перед смертью — если успевали сказать. И рабы Рива верили, что тот, кто отвергнет милосердную иголку со смертельной дозой наркотика, и умрет на свободе — после смерти обретет свободу и имя. Они так в это верили, что даже медицинскую помощь себе позволили оказать только после того, как Дик крестил их.

В детстве Бет любила слушать о чудесах святых. Святой Франциск обмывал прокаженного — и тот исцелялся, тяжелобольной язычник крестился — и выздоравливал… Здесь, как и следовало ожидать, никакого чуда не произошло. Гемы не исцелились ни от старости, ни от гангрены. Наверное, Дику не хватало святости. Боженька опять обмишурился и не того прислал… От этой мысли Бет почувствовала гадливость к самой себе. Здесь, в присутствии тех, для кого этот ритуал был единственным утешением и надеждой — даже внутренняя насмешка была отвратительной, глупой, неуместной…

Бет не выдержала — и сбежала из этого смрада. Забралась в спальную пещеру, прижала к себе Джека, поплакала и уснула.

А когда она проснулась, оказалось, что Бланка уже умерла, и Дик с Рэем ее похоронили в какой-то ледовой пещере.

— Если бы не мы, они бы потащили ее туда за ноги, — сказал Рики совсем уж измученным голосом. — Она была такая большая…

Бет заставила его выпить лекарство.

— Их там много, — продолжал он, глотнув таблетку. — Человек десять…Вмерзли в лед… Они всю зиму приходили туда… Лежат… как попало… Понимаешь, живые тоже ослаблены…

— А теперь, значит, они выпроводили вас? Вы больше не нужны?

— Они боятся, — вступился за собратьев Том. — Они не знают, как к нам отнесется Касси.

— Что еще за Касси?

— Судя по всему — вавилонянка, которая подкармливает их, приносит термостержни и медикаменты, — сказала леди Констанс.

— Я бы сказал, что и за нее эти несчастные боятся тоже, — добавил лорд Гус. — А нам как раз с ней и нужно встретиться. Похоже, она — именно тот человек, который нам требуется. Подумать только — здесь кто-то еще помнит, что значит быть милосердным…

Рэй принес воды для Дика, и юноша попросил Бет согреть ее. Сам он сел, обхватив колени руками и глядя куда-то в себя.

— Зачем тебе? — спросила Бет, и тут же догадалась. — Бриться?

— Угу, — ответил юноша, погрузившись в свои мысли. При этом умиротворенным его лицо назвать было трудно — губы время от времени кривились и вздрагивали, а ноздри расширялись.

Бет погладила паренька по волосам, пропустила сквозь кулак его роскошный «хвост»… Жаль будет волос, ой, как жаль… Но ничего не поделаешь. В конце концов, постригаясь в монахи, он все равно бы их снял… Да, это, конечно, была очень счастливая случайность, что Дик своей сохэйской причёсочкой возбудил в гемах доверие — но на порядочных вавилонян, что и говорить, такая прическа подействует как красная тряпка на быка.

— Может, ты мне их отдашь? — в шутку спросила она. — Для шиньона.

— Для кого?

— Мастер Шиньон — племянник сенатора Катона, — Бет вздохнула. Дик, похоже, шутки не оценил. И только тут девочка разглядела, что Дик одну за другой медленно перебирает бусины своего браслета-четок. Он молился. Но с таким лицом…

— Да что с тобой, наконец? — не выдержала она.

— Я злой, — тихо сказал Дик. — Ты не представляешь себе, какой я сейчас злой. Гемы… они работали всю жизнь, без платы, без почета, как скот… И все, что нашлось для них теперь — это игла с ядом. Вавилон — он в сто раз хуже, чем я знал. Я пробую себя уговаривать, что гневаться нельзя. Что они не жестокие — они просто не знают Бога. Я молюсь — а ничего не получается. Я злой. Я бы их убивал, если увидел… Кроме этой, Касси…

Вода закипела — Дик вытащил из мешка свой затрепанный несессер с туалетными принадлежностями, забрал котелок и ушел в залу-«колбу». К Бет подсела леди Констанс.

— Джек поел? — спросила она.

— Да, — сказала Бет.

Джек, здоровенький и веселенький, снова «ловил рыбок» возле озерца. Признаков очередного приступа пока не было видно — хотя срок подошел еще двое суток назад.

Ну что ж, бывают и такие счастливые задержки. Все бывает.

Кроме чудес.

* * *

— Ну, и кого сеу Моро рассчитывает найти в такой буран? — спросила Джунэ.

Обнаружить корабль, получив координаты от «Гэнбу», оказалось нетрудно: хотя снега намело уже изрядно, десятикилометровая траншея, пропаханная кораблем во льдах при падении, была видна с воздуха отчетливо. То, что слегка возвышалось над уровнем льда в конце траншеи, уже вполне тянуло на обычный сугроб. «Паломник» был пуст, и вода, залившая его по третью палубу, схватилась толстой коркой льда. Впрочем, увидев взрезанный борт, Моро понял, что они никого здесь не найдут.

Он забеспокоился. На «Гэнбу» сказали, что буран начался двое суток назад — а перед этим было ясно. Дик имел два дня на то, чтобы уйти. Куда бы он ни пришел сейчас — он там заперт метелью. Но где это «там»? Ведь Джеку нужна срочная помощь. Того лекарства, что при них, хватит максимум на сутки — а приступ у мальчика может длиться и неделю…

Джориан места себе не находил. Моро смотрел на него с возрастающей неприязнью — и как это рейдеры позволяют такой срани командовать собой? «А если они погибли»? — спрашивал он поминутно. — «А если свалились в трещину? А если их перехватили армейцы?» Заткнуть его было невозможно — разве что врезать по башке.

— Умолкни, наконец, и дай мне подумать, — не выдержал Моро.

Что он сделал бы на месте Дика? Других вариантов нет — только отправляться в ближайшее селение. Ближайшим селением был шахтерский городок Аратта.

— Летим в Аратту, — сказал он.

— Вы думаете, они там? — спросил Джаргал.

— Львиное Сердечко — целеустремленный паренек, — усмехнулся Моро.

Они долго кружили над Араттой, ища место для посадки — и нашли его только возле шахт, на грузовой площадке. До собственно поселка было два километра ходу, и, двигаясь вдоль штормовых лееров, все успели изрядно промерзнуть.

Сам поселок представлял собой четырехъярусное строение, основательное, как Ноев Ковчег. Глубокие арки защищали от ветра каждое окно и дверь, выходящие наружу. Пологие переходы, предназначенные для доставки грузов на верхние ярусы, также представляли собой туннели с толстыми стенами. Моро повел их на четвертый, верхний ярус, под толстый купол, приплюснутый и прорезанный желобами для стока воды — и от того похожий на прямоугольный черепаший панцирь.

— Ну и куда мы теперь? — спросил Джориан брюзгливо. — В магистрат?

— Зачем? В местный инфоцентр.

Моро уверенно определил нужную дверь — даже в буран был виден красный фонарик над входом.

— Это инфоцентр? — изумился Джориан, входя и получая мощный одорический удар: за дверью разило чем-то жареным с обилием специй и пивным перегаром.

Джаргал заржал.

— Это лучше.

— Ведите себя скромно, — попросил Моро.

Он тут же стал выглядеть здесь каким-то свойским. Пивная почти пустовала, и наемники безо всяких сложностей расселись по свободным местам. Никто не спросил их, кто они и откуда, не поинтересовался, есть ли у них оружие — приглядевшись, Джориан увидел, что и у местных топорщатся расстегнутые плащи в районе подмышек. Здесь, за тремя кольцами планетарной обороны, чужаков не боялись, и каждый походил на человека, готового за себя постоять.

Моро заказал на всех темного бобового пива и сушеной икры капп. Бесшумно появились гем-сервы и принялись шустро выполнять заказ. Синоби возле стойки разговорился с хозяином. Вид у его был теперь озабоченный, он выглядел как человек, терзаемый искренним беспокойством.

— Мы ищем людей, — донесся до Джориана его голос. — Недавно в этом районе разбился маленький транспортник.

— Мы видели, — кивнул хозяин. — По правде говоря, я думал, что, когда транспортник разбивается, то живых не остается.

— Я был на том месте, — сказал Моро. — Этот транспортник сумели посадить, несмотря на повреждения. Люди и гемы уцелели, на борту мы не нашли ни одного трупа. Все ушли, и я боюсь, как бы они не погибли в буране…

— Нужно быть сумасшедшим, чтобы в это время года не дождаться спасательной партии в корабле, — покачал головой кабатчик.

— На корабле есть ребенок, которому необходима экстренная медицинская помощь. Пилот — мой ученик, совсем молоденький. Ему всего пятнадцать лет, а он сумел посадить поврежденный корабль. Мальчик всю жизнь провел там, наверху — о каверзах погоды он знает мало. Да и корабль ушел под лед — семьдесят несчастий сразу, неудивительно, что парнишка растерялся. Я подумал, что ему больше некуда пойти, кроме как сюда, и если он не погиб в буране — он здесь появится.

Моро развернулся спиной к стойке и говорил теперь для всего зала.

— Подумайте — может, вы встречали или кто-то говорил вам о необычных людях? Может, здесь появлялся, скажем, чужой гем, которого никто не признал? Поймите, они мои родственники, и если они погибнут — я не знаю, с какими глазами покажусь своему господину и отцу. Армейские тоже ищут их — они прочесывают берег от корабля к Аратте, а я со своими людьми решил начать отсюда. Меня зовут Морита, Сандро Морита. Я заплачу за сведения о них.

Теперь он обходил пивную, пристально и доверительно заглядывая каждому в лицо.

— Может, они заперты бурей в каком-то из штормовых укрытий на берегу или в горах? Может, кто-то знает, где тут можно укрыться, если тебя застигает шквал? Их десятеро. Мальчик, мой ученик. Женщина с ребенком, жена моего брата и мой племянник. Ее родной брат — длинный такой мужик, слегка малахольный. Служанка, гем — приметная девчонка, неклейменая. Охранник, списанный боевой морлок. И четверо тэка. Ах да, еще кос, серый хевронский кос.

— Ниже по леднику хренова туча пещер, — сказал наконец посетитель, краснолицый мужчина в одежде инженера-шахтера. — Там иногда прячутся свихнувшиеся гемы, которые бегут с шахт. Кого в устье застигнет буран, будет искать укрытия в первую голову там.

— А может, они добрались до поместья Нейгала, — подал голос другой, тоже инженер с шахты. — Он никогда не сообщает, если к нему кто-то приходит.

— Нейгала? — переспросил Моро. — Случайно не Эктора Нейгала?

— Он самый, — кивнул краснолицый. — А вы его знали?

— Мой отец с ним вместе служил, — кивнул Моро. — Это великий человек. Так значит, он поселился здесь?

— Да, на другом берегу ледника, ниже по течению. Живет бирюком, к нам старается не заглядывать, хотя его старший сын у нас магистратом.

— А чего ему к нам заглядывать, — вставил кабатчик. — Если Касси Кэлхун сама к нему заглядывает?

Все местные засмеялись. Моро вежливо улыбнулся.

— Касси Кэлхун? — переспросил он у хозяина.

— Этолог Аратты, — сказал кабатчик. — Ладная бабенка. Сначала Мосс, его сын, то есть, наш магистрат, уговорил отца поселиться здесь. Потом отец увел у него бабу. Они поссорились, и теперь знать один другого не хотят. Эктор даже кабель обрезал — чтоб не доставали, значит. Если думаете к нему сунуться — то знайте, он не особенно приветлив.

— Мы это учтем, — кивнул Моро. — Последний вопрос: где может остановиться наша поисковая партия? Неохота опять тащиться к катеру и ночевать там.

— Вон в ту дверь, — хозяин показал на выход, что вел внутрь купола Аратты. — И ровно напротив. Магистрат вас как-нибудь разместит.

— Что ж, спасибо на пиве, закуске и добром слове, — Моро вынул из кармана несколько серебристых кругляшей — на планете Рива предпочитали расплачиваться собственной монетой. Тайная торговля, которую они вели с бывшими мирами Вавилона, неприсоединившимися планетами и даже некоторыми мирами Империи, шла в имперских драхмах. — Сдачи не надо.

— Надо, — кабатчик насыпал ему сдачи. — Откуда я знаю, кто ты такой, Сандро Морита? Пока не знаю, не хочу быть тебе обязанным.

* * *

Снявши голову, по волосам не плачут — говаривал покойный Вальдер. Дик поставил свою голову на кон в жестокой игре, и глупо было жалеть о волосах.

Глупо — а все-таки жаль было каштановой гривы. Поэтому Дик не торопился. Положив орриу справа от себя, раздевшись сверху до термокостюма, он зачерпывал питьевой кружкой снега из сугроба, который намело у ведущей наверх дыры, размешивал его кипятком, лил на голову и тщательно намыливал волосы, чтобы легче было их снимать.

Вход в пещеру был теперь плотно забит снежной пробкой, но Дика это не беспокоило — от Николая, бывшего Киянки, и Андрея, бывшего Ботинка, он знал о входе, через который они попали сюда; через который сюда приходила Касси. Этот вход вел в горы, и шахтерский городок Аратта был совсем близко. Придется бросить здесь волокушу — но, с другой стороны, не надо будет карабкаться по леднику.

Правда, после всего увиденного здесь Дик понял, что просить помощи у жителей Аратты ему не хочется. Исключение составляла «Касси-госпожа», милосердная к гемам. Дик решил дожидаться ее — по словам Киянки, она должна была прийти вот-вот, как только утихнет буря. Знать бы еще — утихла буря или нет.

Оттягивая неприятное, Дик первым делом выбрил виски — привычными движениями снимая пену и изрядно отросшую шерстку, смахивая все это в лужу перед собой.

Из «спальни» вышел Рэй, сел по другую сторону лужи — она, между прочим, стала шире, и вот-вот должна была потечь в «туалет» — и начал мыть посуду. По его молчанию Дик догадался, что он хочет что-то сказать, но не решился поощрять Рэя.

Динго, пришедший вместе с хозяином, склонился к воде и начал лакать.

Наконец морлок решился.

— Сэнтио-сама, я знаю, что самоубийство грех. А искать смерти в бою — не грех?

Дик опустил бритву и отбросил волосы с лица, чтобы посмотреть Рэю в глаза. В полутьме пещеры, еле рассеиваемой умирающим люминофором, расширенные зрачки морлока отсвечивали бутылочной зеленью.

— Ты боишься умереть как они, Рэй? — спросил юноша, когда морлок, не выдержав его взгляда, опустил глаза.

— Да, — с неохотой признался Рэй. — С-симатта! Я думал, что ничего на свете не боюсь.

Дик опустил голову и сполоснул бритву.

— Наш настоятель в приюте, отец Арима, говорил, что важны намерения. Вопрос в том, чего ты боишься — жить или умереть.

Они снова занялись каждый своим делом. Дик выбрил виски и шею — настал момент переходить к самому неприятному.

Динго дважды тревожно пролаял.

— Зараза! — полным отчаяния голосом сказал морлок. Юноша отнес это на счет продолжения беседы, поднял лицо к Рэю — и увидел, что ошибся. Морлок смотрел не на него, а куда-то ему за спину, и оскал его на сей раз был не улыбкой, а боевой маской, маской ненависти. Только ненависть эта была бессильна: левой рукой Рэй крепко сжимал ошейник Динго, не решаясь послать коса в атаку.

— Зачем портить такую красоту, монашек? — раздался низкий голос за спиной Дика. — Ты и так хорош.

Сказано это было на астролате, но уж с очень странным акцентом. Дик сделал движение — оглянуться, но в свежевыбритый затылок ему уперся холодный ствол какого-то оружия.

Динго глухо зарычал.

— Да, серенький, пусть тебя держат покрепче, — спокойно сказал обладатель оружия. — Иначе может выйти несчастный случай…

— Что у него? — спросил Дик, косясь на орриу.

— Пулевик, — горько оскалился Рэй.

— А хоть бы и импульсник, — почти весело сказал неизвестный. — В упор я развалю тебе голову, и ты дотронуться до своего меча не успеешь — не то что им махнуть.

— Но тогда я тебя убью, — Рэй подобрался, изготовившись к прыжку. — Подумай как следует, туртан: если ты причинишь капитану хоть какой-то вред, мы тебя убьем. Ты знаешь, что пуля меня не остановит.

— Тебя и очередь не остановит, «геркулес». Но я вижу, что мальчик тебе дорог. Так что ситуация у нас патовая, верно? Может, посидим и поговорим спокойно — кто вы, что делаете на моей земле?

— А это ваша земля? — спросил Дик.

— Чья же еще. И я не люблю, когда в мои владения впираются без спросу.

— Мы потерпели крушение… — внутренне Дика просто переворачивало от страха, досады и стыда — сидеть под дулом пулевика, с намыленной башкой, как идиот! — И нам некуда больше было идти…

— Видел я ваше крушение. Вас сажали гравилучом с «Гэнбу», и хотел бы я знать, почему поисковые отряды Дарсеса еще не прочесывают все побережье… А поскольку я хочу это знать, ты сейчас вымоешь голову, монашек, оденешься и все мне расскажешь.

Ловким движением ноги неизвестный подгреб орриу к себе и, поддев стопой, подкинул и поймал на лету. Дик сполоснул голову, вытер ее прихваченными салфетками и снова надел свитер и куртку.

Тем временем в коридоре «туалета» послышалось шевеление — и в «колбу» пролез из-за спины неизвестного Николай, вчерашний Киянка.

— Что ж ты не предупредил, срань, — даже не зло, а как-то печально упрекнул его Рэй.

— Морлок плохой, — Киянка присел перед неизвестным и начал просительно теребить пальцами его штанину. — Рики хороший. Господин-человек Нейгал не убивает пусть Рики. Рики сказал, Киянка — Николай теперь.

— Ты, стало быть, Рики, — в голосе неизвестного послышалась усмешка. — Брысь! — это было сказано Киянке и сопровождалось легким пинком. — И ты даешь крысам имена. А самого-то тебя как величать?

Дик уже не мог больше терпеть этого унижения. Он развернулся — пусть стреляет, черт с ним! — и, глядя противнику прямо в лицо, выпалил:

— Я Ричард Суна, родом с планеты Сунасаки, из сожженного города Курогава! Я не сохэй и не послушник, но я сын десантного корабля «Ричард Львиное Сердце», и если ты ненавидишь сохэев и Синдэн — то я принимаю твою ненависть, Рива, потому что и сам я тебя ненавижу! Ты называешь гемов крысами — но ты хуже, ты шныряешь по пещерам за беззащитными стариками, у которых хочешь отобрать их последние минуты! Стреляй в меня сейчас, или уходи откуда пришел, потому что смотреть на тебя мне противно!

Неизвестный секунду-другую был ошарашен этой речью. Дик не мог рассмотреть его как следует из-за темноты, но различил крючковатый нос и густую, аккуратно подстриженную бороду — черную, с обильной сединой. Остальное скрывал ветрозащитный шлем.

— Надо же, — сказал нежданный гость, и совершенно неожиданно для Дика опустил свой пулевик. — А ты не робкого десятка, хоть и моложе, чем я думал. Я — Эктор Нейгал, хозяин этой земли. Ни за кем я здесь не шнырял, и вообще крысы мне безразличны, Ричард Суна с планеты Сунасаки. Я здесь ради одной женщины, которая, потащилась сюда в буран. Так что давай каждый забудет о том, что другой сказал, и попробуем переиграть сначала.

Глава 12 Нейгал

Кассандра Кэлхун не принадлежала к знати Вавилона, и это ей не мешало: в доме Рива можно было отмыть любое происхождение, кроме рабского. Этолог в третьем поколении, она любила свою работу; можно даже сказать, что она любила гемов — как ветеринары любят лошадей и собак. Ей было сорок три года, и в Аратте она работала уже семь лет — по контракту, заключенному ее кланом, Сэйта, с владетелями Аратты, кланом Дусс. Клан Дусс испытывал недостаток в этологах. Ему принадлежали шахты на юго-западном побережье материка Илу, и подготовить достаточное количество квалифицированных этологов клан не успевал. Кассандру наняли, вписав в контракт условие, что она воспитает ученика. Она нашла одного, отвергнув нескольких: у них был один общий недостаток, им были неинтересны гемы; никто не хотел их понимать — хотели только заставить их эффективно работать.

На шахтах была высокая текучка. У клана Дусс не хватало мощностей, чтобы выращивать специализированных шахтеров — он покупал рабов у рейдеров, которые собирали их по всей Галактике. Но даже после форсированного обучения под наношлемом из сельскохозяйственного или заводского рабочего не сделаешь майна, специализированного шахтера. Бывало и так, что бедняги погибали через неделю-другую после адаптации — и Кассандре приходилось начинать по-новой, со свежей партией рабов.

Это было скверно, но Кассандра смирилась, потому что другого выхода не предвиделось. И одно в этом бардаке было хорошо: имея дело с рабами с разных планет, она получала материал для своей научной работы — псевдорелигии гемов.

Попытки создать для гемов стройную и четкую систему верований неизменно проваливались, хотя многие из них предпринимались до войны настоящими художниками своего дела. Исключением было псевдо-бусидо, которое прививали боевым морлокам -скорее этическое, нежели религиозное учение. Зато неизменно процветали два культа: примитивный анимизм — одушевление машин, кораблей, котлов, население шахт и канализаций духами умерших (всегда гемов), разветвленная система примет и суеверий — с одной стороны; с другой — разнообразные вариации на христианскую тему. Последнее было особенно любопытно. Многие этологи ломали над этим головы, Кассандра же, проведя несколько лет в Аратте, в конце концов решила, что это объясняется просто: христиане проповедуют рабам то, во что верят сами, и эта проповедь падает на благодатную почву старательно взращиваемых комплексов — в частности, комплекса первичного, априорного доверия господину. Да, гемы животные — но это необычайно чуткие и наблюдательные животные. Они наивны — но не слепы, не глухи и не тупы. Они видят, что господа сами не держатся того, чему учат их, и это вызывает стресс.

Многие думали, что ложь нестерпима только между людьми — в таком случае они были еще наивнее, чем гемы. Человека, привыкшего полагаться на свой разум, можно обмануть постановкой голоса и позой — гема с его животным чутьем удается провести гораздо реже.

Для себя свободнорожденные считали обязательной максиму отвержения всякого сверхценничества: «нет, не было и не будет и не может быть совершенной истины, не подлежащей сомнению». Каждый из вавилонян, переступая порог совершеннолетия, присягал, что признает эту максиму для себя. Приводить к такой присяге гемов никто и не думал — право размышлять над тем, что есть истина — точнее, над тем, чем истина быть не может — безраздельно принадлежало свободным.

Но ненавидимая на словах ложь пронизала Вавилон насквозь, и началось все отсюда, с самого низа, где люди пытались привить своим зверушкам то, что решительно отторгали сами. Говоря о неприятии конечных истин — навязывали гемам себя в виде такой истины. Говоря о максимизации радости и минимизации боли — пользовались гемами как клоакой, куда сливают свои отрицательные эмоции.

Программой-максимум Кассандра Кэлхун считала включение гемов в общественную Клятву. Работа, которую она писала уже четыре года, должна была убедить дом Рива именно в этом. Гемы, не будучи людьми, тем не менее, могут быть субъектами клятвы — как животные в ряде стран древнего мира считались субъектами права.

Поэтому Кассандра всячески боролась с проявлениями неэтичного отношения к гемам. В Аратте никто из рабов не голодал и не подвергался жестоким наказаниям. Тем удивительнее были случаи побегов от эвтаназии. Это был феномен, и она принялась его исследовать.

Первым делом, нужно было иметь поле для исследований. Кассандра смогла настоять на том, чтобы беглецов не искали (впрочем, это и так делалось не особо тщательно: весной бежать было некуда, пещеры заполнялись водой; зимой беглецов нередко убивал буран, летом — пыльная буря). Она нашла их тайное укрытие и носила туда пищу, постели и теплую одежду — так получилось то, что она про себя не без иронии называла хосписом. Это было древнее, очень древнее слово — так в старину назывались госпитали для неизлечимо больных. Римское безумие запрещало самоубийства, в том числе эвтаназию — и люди, пораженные смертельными болезнями, вынуждены были отходить в муках. Кассандра находила такое принуждение отвратительным — тем удивительнее было наблюдать в рабах стремление умереть именно так, тяжело и без всякого достоинства. Она не выдержала роли холодного наблюдателя — каждому из беглецов она предлагала безболезненную смерть, инъектор у нее всегда был наготове. За три года никто из них — а всего было около полусотни — не согласился. Ее убеждения не действовали, хотя она была совершенно искренна: между отвратительным распадом тела и эвтаназией она сама выбирала для себя эвтаназию и твердо знала, что ни при каких обстоятельствах не пойдет на пересадку личности в клона, даже не будь риска сойти с ума. Она пыталась объяснить рабам бессмысленность этого самоумерщвления. Бесполезно.

Буран улегся, и Кассандра решила поехать в Убежище. Ее снайк был рассчитан максимум на две персоны, и плохо защищен от ветра — фактически, одним экраном, прикрывающим руль. Ездить на нем в буран означало серьезно рисковать, но несколько раз ей приходилось, когда она слышала об очередном побеге, носиться туда-сюда в снежном месиве, отыскивая следы.

Снег валил по-прежнему густо, но ветер стих. Он мог подняться снова в любой момент — сезон преломления отличался непостоянством погоды. Но, к счастью, не поднялся — до убежища Кассандра доехала без приключений.

У самого входа в пещеру она увидела наполовину занесенный снегом глайдер-антиграв, и улыбнулась. Она хорошо знала эту старую, обшарпанную машину.

Нейгал относился к ее «хоспису» как к необъяснимому капризу любимой женщины. Мосс был бы не в силах смотреть на это дело так: он человек совсем иного склада. По сравнению с отцом он был как разбавленное вино. Когда Эктор Нейгал приехал в свой манор, Кассандра вкусила крепленого вина.

Она знала, какие слухи ходят в поселке: старик переманил ее богатством, обещая завещать после себя манор. Глупость двойная: во-первых, Нейгал никогда не обидел бы сына, лишив его наследства, во-вторых, ее не интересовал манор — она вообще не собиралась оставаться на побережье дольше, чем потребует работа. Она была с Нейгалом просто потому, что он был Нейгалом.

У них не было будущего. Нейгал оказался первым мужчиной, которого Кассандра готова была видеть отцом своих детей — но детей у них, похоже, не могло быть. Эктор происходил из незнатной и бедной семьи, потомственной босоты, которая никогда не могла позволить себе дорогостоящую генную модификацию — инсталляцию генов шедайин, продлевающую плодотворную жизнь до ста и более лет. Возраст уже брал свое: фиаско в постели случалось не так уж часто, но забеременеть Касси не могла. Когда она заикнулась об искусственном оплодотворении, Эктор рассмеялся: «Девочка, ты можешь себе вообразить, как я спускаю в пробирку? Нет, Шоколадка, давай оставим эту затею. Не будем ничего красть у жизни из подсобки — будем радоваться, что нам налили за стойкой». Хорошо ему говорить, у него есть шестеро детей от двух жен, старшие — ее ровесники! Впрочем, у него были свои завиральные идеи — один раз он заикнулся, чтобы она после его смерти вышла замуж за Мосса. Может быть, это казалось ему удачной мыслью — что после смерти он каким-то образом, через ту часть, что есть в сыне, все же будет с ней, и бла-бла-бла… Но лично ей это казалось просто отвратительным. Мужчина, который покорно ждет, пока отец дотрахает его любимую женщину — это «типичное не то».

Эктор ждал ее в одном из коридоров неподалеку от укрытия — видно, не мог усидеть там (он был страшно брезглив) и ходил взад-вперед, согреваясь.

— А у меня сюрприз, Шоколадка, — он улыбался как мальчишка, приготовивший какую-то каверзу.

— Новенький? Странно, я еще ничего не слышала о побеге.

— Не угадала. Гости.

— Гости?

— Угу.

Кассандра ожидала чего угодно — в принципе, от Эктора можно было ожидать чего угодно; но такого поворота событий она не ждала даже от него.

Он пригрел имперцев. Официально пригласил в гости экипаж и пассажиров разбившегося на ледяной равнине левиафаннера.

— Ты с ума сошел! — ахнула она. — Их же наверняка ищут! Как они могли проскочить?

— Да, меня тоже это занимает, — спокойно отозвался он. — Касси, ты сейчас сама их увидишь, и поймешь, почему я пригласил их в манор. Честное слово, иначе было никак.

Кассандра прошла за ним в пещеру, сообщавшуюся с убежищем извилистым и узким ходом. Она знала эту пещеру и знала, что оттуда есть путь наверх — но сама этим путем не пользовалась, не любила ездить по леднику. Когда она увидела этих нарушителей границ, она признала правоту Нейгала: иначе нельзя было поступить.

Трое из них были детьми: двое мальчиков, пяти и пятнадцати лет, одна девочка-подросток — фем, вполне развитый и, что очень странно — без клейма. Как правило, фемам клеймо не инсталлируют — просто маркируют лоб пигментным знаком, по которому можно определить имя хозяина. С годами знак выцветает, к двадцати годам сходит полностью — но кто из фемов доживает до двадцати лет? Тот, кто освобожден имперцами… Касси присмотрелась поближе — и не увидела даже бледных следов знака.

Пятеро были гемы: четверо тэка и боевой морлок. Подчинялись все женщине, примерно тех же лет, что и Кассандра — а может, моложе или старше, плюс-минус пять: трудно точно назвать возраст людей с примесью крови шедайин. Девочка-фем держалась с ней не как служанка, а как дочь. Темноволосая и сероглазая, женщина представляла ярко выраженный гэльский тип, без примеси азиатских или африканских генов, но для потомка шедайин — низковата; значит, росла на планете с повышенной гравитацией. К тому же типу относился и ее брат — но он был выше сестры, а из-за худобы казался вообще длинным: видимо, период интенсивного роста провел на другой планете, с нормальной или даже пониженной тяжестью.

«Тир-Нан-Ог или Бран», — подумала она, протягивая имперке руку для пожатия и представляясь.

— Констанс Мак-Интайр, — ее приветственный короткий поклон отличала врожденная грация аристократки. Кассандра слегка позавидовала.

Она была владетельницей небольшого левиафаннерского флота, и, отправляясь по делам с одной планеты на другую, воспользовалась одним из своих кораблей, чтобы не тратиться на имперский транспорт. Но в пути случилось несчастье: в охоте на левиафана погибла вся неполная команда корабля. На судне остались только двое тех, кто мог бы его куда-то привести: юный ученик пилота и бортмеханик, по несчастному совпадению, оказавшийся пиратом и польстившимся на выкуп, который можно было бы выручить за жену, сына и шурина владельца левиафаннерской компании. Он завел корабль в рейдерскую зону, и там, спасаясь от бандитов, юный пилот совершил прыжок наугад — и этот прыжок привел его на Картаго.

Почему не уничтожили корабль — оставалось полной загадкой для самих потерпевших крушение. Касси заподозрила какой-то подвох, но, поймав взгляд Нейгала, не стала ни о чем расспрашивать. В конце концов, подумала она, покровительство Нейгала — это одновременно и охрана Нейгала. В маноре он будут заперты так же надежно, как и в Аратте. Если Эктор сочтет нужным уведомить власти — он это сделает.

Они договорились, что Кассандра поможет ему отвезти гостей в манор: так не придется делать две ходки.

— Я возьму на заднее сиденье малыша и девочку, — сказала Касси.

— Нет, — возразила ей Констанс. — Малыша и Дика.

Кассандра окинула юношу взглядом — полудоспех, пулевик на одном бедре и меч на другом — и согласилась, что это более удачный выбор. Дорога до манора легкой не была, от пассажиров там местами требовались определенные усилия, чтобы удержаться в седле — и мальчик, с виду цепкий и смелый, лучше мог справиться с этим.

Кассандра велела им перетаскивать вещи к выходу, а сама пошла проведать подопечных.

Киянка и Ботинок были еще вполне здоровы, у Пузыря начали проявляться признаки старческой пневмонии, у ЭО-57 был жар и почти непрерывные боли. Анальгетик он принял, от эвтаназии отказался. Счет для него пошел на часы. Кассандра хотела оставить еще одну упаковку анальгетика, но ЭсТ-11 достал из тайника и показал целую аптечку, оставленную имперцами.

ШеМ-68 умерла, и Ботинок показал, где они ее положили. Ее большое тело было укрыто старым одеялом, а на стене над ней кто-то нацарапал крест и написал: «RIP.Blanca».

Так, подумала Касси. Надо было догадаться, что этим закончится.

Она переговорила с гемами, и все оказалось так, как она и подозревала.

— У Киянки имя теперь есть, — лемур от гордости даже почесывал себе живот. — Николай теперь Киянка. Нравится Касси-госпоже?

Касси-госпоже это совсем не нравилось, но Киянка был слишком стар и безнадежно болен, чтобы имело смысл что-то исправлять. Она просто потрепала лемура по спине и улыбнулась.

Разговор с Эктором и с его имперскими гостями она решила отложить до прибытия в манор: это было дело не на пять минут. Но он отложился на еще более отдаленный момент: уже во дворе манора, перед въездом в глайдер-порт, Нейгал подошел к ней — имперцы тем временем выгружались из глайдера — и тихо попросил сделать в медцентре Аратты заказ на препараты крови вот этому, — он дал ей бумажку — рецепту. На свое имя.

Касси кивнула. Да, если Нейгал закажет сам — немедля пойдет слух, что он допился, что он при смерти. А она уже не раз заказывала самые разные медикаменты. Что там притворяться перед собой — наверное, половина Аратты знает, чем она занимается в свободное время…

Она посмотрела на Нейгала и сказала:

— Хорошо.

— Я приготовлю баню к твоему возвращению, — пообещал он.

* * *

Дик не знал, как себя вести и куда деваться, когда фрей Кэлхун вошла прямо в парилку и, размотав на себе полотенце, подстелила его и села на полку, скрестив ноги. Сначала юноша подумал, что она его просто не заметила — немудрено, он лежал в купальне, откинув голову на бортик. Вода там была прекрасная. Сорок пять градусов как минимум; но по сравнению с раскаленным воздухом парилки это была почти прохлада. Дик расслабился. И лежал неподвижно, даже мысли не шевелились — он бы не удивился, если бы открыл глаза и увидел, что понемножку растворился в воде. Ну ладно, его она не заметила — но ведь лорда Гуса, растянувшегося на одной из каменных лавок, нельзя было не заметить! И все же она села рядом, на соседнюю лавку. Дик глубже погрузился в маленькую круглую купальню, его смутил этот скользящий взгляд женщины, находящейся в самом расцвете своей зрелой красоты: а может, ни его, ни лорда Гуса и за мужчин-то не посчитали? С нее станется.

— Вы купили лекарства? — спросил он, стараясь говорить самым нейтральным тоном из возможных, не выдавая нетерпеливого беспокойства и одновременно не давая фразе скатиться в требовательность.

— Я их заказала, — ответила женщина, отвинчивая крышку флакончика с какими-то маслами и натираясь содержимым. — Работа будет сделана завтра.

А тут как раз вошел и Нейгал, всем своим видом показывая, что так и надо. Сел рядом с Кассандрой, взял у нее флакон и принялся втирать масла ей в спину.

Спину самого Нейгала украшала замысловатая татуировка с инсталляцией, которую Дик знал — по картинкам. Красная птица распростерла крылья по плечам пожилого воина, и два черных камня, ее глаза, горели внутри алым, если свет падал на них под углом. Феникс, эмблема Бессмертных, гвардейского десантного корпуса Рива. Нейгал был не просто врагом — а врагом из врагов, потому что именно Бессмертные уничтожили Курогава. Но, несмотря на все это, Нейгал нравился ему гораздо больше, чем милосердная госпожа Касси, встречи, с которой он так ждал.

Все оказалось очень просто и обидно. Касси помогала гемам вовсе не из милосердия. Фрей Кассандра была этологом этого городка, Аратты, и позволяла умирающим умирать свободными вовсе не потому, что ей было их жаль — она сама делала смертельный укол другим рабам! — а потому, что хотела разобраться получше в их психологии, или, как она сказала, «поведенческих комплексах». Она сама призналась во всем этом перед отъездом из пещер, и тон ее был резок. Как видно, она поняла, что Дик крестил ее подопечных. Ну и пусть. Стерва. Сам Бог прислал туда Нейгала раньше, чем ее: она выдала бы их группу запросто.

Что самое забавное — Дик не мог ответить на вопрос, почему этого не сделает Нейгал, если захочет. Он просто чувствовал к старику доверие. И, если трезво смотреть на вещи, у них опять не было другого выхода. А Дик уже устал бояться и беспокоиться. С ними могут сделать, что захотят — так пусть уж лучше делают после горячей ванной.

— Завтра — это хорошо, — сказал Нейгал. — Ведь самое главное — жизнь малыша. Вы же ради этого садились, верно?

Дик встретил его взгляд — пронзительный, испытующий.

— Да, — ответил он. — Конечно.

— Мы друг друга понимаем, и это славно, — вавилонянин поцеловал Касси в щеку и спустился к бассейну. — Давай, вылезай, уступи старику место. Сколько можно вариться? Или… — Нейгал усмехнулся, — ты боишься, что у тебя встанет на Касси, а я обижусь? Не бойся. В этой жаре ни у кого не встает.

Дик не покраснел только потому, что краснеть было некуда: вся кровь, какая есть, и так прилила к коже. Он встал из купальни — и Нейгал тут же плюхнулся в воду. Сквозь черно-серебряную бороду проглянула блаженная улыбка. На груди у него была целая сеть шрамов — такие бывают, когда граната взрывается прямо на человеке, и врезает в тело плиты доспеха, принявшего на себя удар. Кроме шрамов, там была еще одна цветная татуировка с инсталляцией — что-то вроде маленькой пекторали, переплетения которой вились над линией седых волос, покрывавших грудь обильно, как будто туда пересадили кожу с головы. Впрочем, на голове Нейгала творилось вообще что-то невообразимое. Короткие жесткие волосы росли густо и вились туго, казалось — ударь его по голове, и кулак отскочит, как от пружинной сетки.

Статью и манерой поведения Нейгал напоминал капитана Хару — только был черной масти, и более раскован. Капитан Хару ни за что не стал бы отпускать такие откровенные шутки в присутствии женщины.

На сухом жару кожа Дика высохла почти мгновенно, а потом опять покрылась влагой — выступил пот. Который по счету? Он, наверное, галлон влаги пропустил через себя…

— Мастер Нейгал, я пойду одеваться, — сказал он.

— Чего так скоро? Посиди еще, пива выпей. Ужин будет только через час, куда спешить?

— Нет, сэр. Я… устал, — у него действительно слегка кружилась голова.

— Слабак, — ухмыльнулся вавилонянин.

Оказавшись в соседнем помещении, Дик вздохнул наконец полной грудью, смыл пот, вытерся и начал одеваться. Вавилонянин явно велел приготовить ему свою одежду: просторные штаны, туника прямого покроя и накидка без застежек — все по росту, но широко. Его собственная одежда сейчас была в стирке.

Когда он закончил одеваться и начал шнуровать сандалии, в предбаннике появился лорд Августин.

— Я решил присоединиться к тебе, — сказал он, заходя в душ. — Наш гостеприимный хозяин велел добавить жару и я понял, что мой порог выносливости позади.

Дик подождал, пока он вытрется и оденется. Между ним и Нейгалом было условлено, что все важные вещи они обсудят за ужином с леди Констанс, а самые важные — после ужина, наедине. Оставшееся до ужина время он собирался потратить на сон.

Он прошел в свою комнату — манор Нейгала имел несколько гостевых покоев — и лег на высокую кровать, не расстилая. Голова казалась тяжелой, а тело — легким, мысли текли как-то сами собой, и были темными и вязкими, как соус-терияки.

Он снова вспомнил шоколадное, матово-блестящее тело Кассандры Кэлхун и ее холодное, спокойное лицо. О чем она думает, когда из вонючей пещеры, где прячутся умирающие беглецы, возвращается сюда и ныряет в горячую ванну?

Черт подери, а о чем ты сам думаешь?

Дик рывком сел на постели. Дезертир. Трус. Миссионер хренов. Сбежал.

«Гемов пожалел? Да что с тобой самим-то будет?» — он постарался загнать эту мысль поглубже, пинками. Полез под подушку, достал спрятанное там перед баней какэмоно и положил его за пазуху.

* * *

— Недокормыш, — улыбнулся Нейгал, бросив взгляд на дверь, за которой исчезли мальчик и его долговязый суверен. — Ты знаешь, Касси, если ребенок в пять-семь лет не ест досыта, он так большим и не вырастает. Как я.

— Ты крепыш, — Касси сжала скользкими пальцами плечи Эктора, потом напряженные руки проскользили вдоль спины, разминая длинные мышцы. Мускулы Нейгала уже усыхали, хотя ежедневные физические упражнения тормозили этот процесс, и под уже дрябловатой кожей и тонким слоем жирка (пиво и острые мясные блюда) по-прежнему прощупывалась упругая сталь. Да, подумала она, скорее всего, мальчишка в его возрасте будет таким же — если доживет. Он и сейчас как будто скручен из жгутов.

— Он же с Сунасаки, наполовину нихонец. Они редко бывают высокими.

— Ха, видела бы ты Райана Маэду — вот уж был здоровенный… Госайго, так они его называли. Второй Сайго.

— Я не знаю, кто такой Сайго.

— Я тоже не знал, пока не попал туда. Просто стало любопытно, в чью честь его так величают. Сайго Такамори, главарь самурайского восстания в провинции Сацума, а до того — отставной правительственный чиновник. Триста лет до Эбера. Кроме всего прочего, он был здоровенный и толстый, и тоже мастер сумо. С Сунасаки до войны вышло много хороших сумоистов, так что дело не в нихонской крови, а в том, что они там голодали…

Кассандра вздохнула и легонько шлепнула его по заду.

— Перевернись на спину.

Нейгал со вздохами насчет своих старых костей заворочался на лежанке. Ему тоже в детстве довелось узнать голод — сирота, лишившийся родителей в вендетте, он вырос в приюте на Тайросе, а там и взрослые ребята, отбиравшие бустер у малышей, не всегда ели досыта.

— Он тебе просто нравится, — сказала она, втирая масло в грудь и живот своего мужчины. — Ты вообще сентиментален, хотя и боишься себе в этом признаться. Ты ничем не обязан ему, Эктор: ты просто выполнял свой долг.

— Не говори мне так больше, Шоколадка, — он строго посмотрел на нее. — Не смей меня успокаивать и утешать на этот счет. Да, мальчишка мне нравится. Не каждый может так прямо смотреть тебе в ствол. А видела бы ты, как его сажали и как он уходил! Взять половину наших в луч — у них или ума не хватит, чтобы сообразить начет инерционного маневра, или яиц не хватит, чтобы провести этот маневр.

— Ты хочешь оставить его здесь?

— Не выдавать же его. И отпускать нельзя.

Кассандра погрузилась в воду с головой и вынырнула, якобы блаженно отфыркиваясь, чтобы дать себе чуть-чуть времени на формулировку возражения. Она понимала мотивы Эктора. У него было четверо сыновей, и всех четверых жены настроили против него. А впрочем, только ли жены? Думается, Эктор и сам изрядно приложил к этому руку. Он не может не соперничать с мужчинами, и когда ребенок входил в возраст мужчины, отец испытывал его на прочность — и, как правило, оказывался недоволен результатом. И вдруг на него с неба сваливается именно то, что он хотел видеть в своих сыновьях — отвага, ум, ответственность, бескомпромиссная верность — все в одном флаконе, налитом, как назло, именно на Сунасаки. Эктор верит в судьбу, он видит в этом не иначе как возможность искупления некогда совершенного необходимого зла. Воспитать ребенка, которого он когда-то случайно не убил, вместо «неудачных» сыновей. Но сказать Эктору, что он пытается наверстать упущенное — значит нарваться на ссору. В доме повешенного не говорят о веревке, в доме Нейгала — о сыновьях Нейгала. Из этой сублимации отцовства ничего хорошего не получится, даже если Совет согласится признать мальчика частным пленником Нейгала, но какой довод убедит Эктора в этом?

— Он опасен, — сказала Кассандра, отерев воду с лица. — Лучше бы они не задерживались у тебя ни одного лишнего дня.

— Я знаю, что он опасен, — Нейгал плюхнулся в купальню рядом с ней и прижался. Вода от него подернулась радужными разводами. — Я и сам опасен.

— Эктор, мне не до шуток. Вас с ним разделяет пропасть куда большая, чем эта война и та кровь, что между вами. Разница в мировоззрениях значит больше личной вражды… И личной приязни, между прочим. Ты знаешь, что он крестил гемов?

— Да, они мне похвастались. Ну и что?

— Что ты будешь делать, если он начнет крестить твоих гемов?

— Мои не станут заниматься этой ерундой, — уверенно ответил Нейгал.

Этология — наравне с военным делом, воспитанием детей и политикой — почему-то считается сферой, в которой компетентен каждый, — с раздражением подумала Кассандра.

— Эктор, с ним пятеро крещеных гемов, чьи поведенческие стандарты расстроены. И они свободно общаются с твоими гемами. А ты смотришь на это сквозь пальцы?

— Мне их что, в погребе закрыть? Или за ворота выставить?

— Запрети своим контакты с ними. Они — полбеды, они уйдут. Но мальчика ты собираешься оставить у себя.

— Я возьму с него слово не сеять безумие, — Эктор помрачнел, даже перестал поглаживать ее.

— А он тебе такого слова не даст.

— Куда он денется.

— Поспорим?

— Кто спорит, штаны пропорет… — проворчал Нейгал. — Послушай, а что будет такого, если парень и побрызгает на моих водичкой? Нет, тебе виднее, но почему ты этого боишься?

— Эктор, гемы крайне восприимчивы. Когда к ним начинают относиться как к личностям — это формирует у них псевдоличность, создает наведенное расстройство поведения. Возникает внутренний конфликт между навязанным стремлением к самостоятельному поведению и врожденной неспособностью к нормальной социализации. То, что творится сейчас на территориях, завоеванных Империей — настоящая катастрофа.

— Ничего я не понимаю, верю на слово, — сказал Нейгал. — Значит, в повестку дня будет включен вопрос и о крещении гемов.

В баню зашли Миа и Той, сервы, с чистыми полотенцами и сменой одежды.

— Ты скажешь ему? — спросила Касси, подставляя тело под махровый хлопок.

— Может, как-нибудь потом. У нас будет много времени…

* * *

— …Ну, а вы чем занимаетесь, сеу Августин? — спросил хозяин, прожевав свой кусок запеченного мяса.

Констанс чуть не поперхнулась. Между ними было условлено, что Гус будет молчать о своей профессии — иначе умный Нейгал поймет, что выпускать его с планеты нельзя. И на миг Констанс испугалась: договориться-то они договорились, но так и не придумали, что Гус должен отвечать!

— Я… э-э-э… — замялся он. Но тут положение спас сам Нейгал, расшифровав это «э-э-э…» по-своему.

— Ну да, человек с вашим состоянием может позволить себе быть просто собой, — кивнул он. — Сам всю жизнь мечтал, а сбылось вот только сейчас, под старость. Парень, как тебе маринованные грибы?

— Они хороши, сэр, — кивнул Дик.

— Почем ты знаешь, ты же не взял ни одного!

— Я не хочу, сэр…

За ужином Дик ничего не ел. На это обратила внимание Констанс, обратил внимание и хозяин.

— В чем дело, парень? Нервничаешь? Или боишься, что я тебя отравлю?

Нейгал и Кассандра говорили на довольно разборчивом астролате — но со странным акцентом: t и с в слабой позиции они произносили как мягкое «ш», а окончание ion — как «ao», поэтому, например, «Воплощение» у них звучало бы как «инкарнашао», а не «инкарнатио».

Констанс с удивлением узнала, что астролат, язык врага — для Рива родной язык. Что было объяснимо: дом Рива представлял собой мультиэтническое сообщество, а латынь когда-то была языком не столько Империи, сколько звездоплавателей — но все-таки странно было слышать свой язык с чужим акцентом здесь, в последнем оплоте Вавилона.

— Спасибо, сэр, но я не хочу есть, — сказал Дик.

— Обижает хозяина тот, кто не пьет с ним, — Нейгал налил себе и мальчику. — Хочешь меня обидеть?

— Мастер Нейгал… — попробовала вмешаться Констанс, но Дик вдруг схватил чашечку, которую Нейгал наполнил каким-то крепким настоем, и решительно, чтобы не сказать «зло», выпил.

Констанс уже попробовала этого настоя и знала, что он достаточно крепок.

— Почему не закусываешь? — теперь Нейгалу было, кажется, весело. — Ты что, рутен? Или хочешь напиться?

— Думайте что хотите, сэр.

— Может, оно и к лучшему, — Нейгал поднял глаза на Констанс. — Потому что самую неприятную вещь я скажу сейчас, когда мы немного подкрепились.

Констанс подобралась.

— Я могу всех вас доставить в космопорт Лагаш, и на своем личном корабле отправить на нейтральную планету. Всех, кроме одного, — Нейгал кивнул бородой на Дика. — Инициированного пилота я отпустить не вправе.

«О, нет», — подумала Констанс, хотя ждала такого исхода и понимала, что лучшего быть не может: Нейгал никогда не рискнет целой планетой.

— И как вы поступите? — спросил Дик.

— Это зависит от того, как ты поступишь. Если ты дашь мне слово, что не попытаешься бежать от меня и вернуться в Империю — я сделаю как сказал: отвезу леди и всех остальных в Лагаш и посажу на свой корабль. Ян Шастар, мой пилот, доставит вас… Хеврон подойдет?

— Да, — сказал Дик, не дожидаясь ответа Констанс. — Хеврон будет лучше всего. Вы возьмете всех? Гемов тоже?

— Конечно. Зачем они мне.

— А если я не дам слова, мастер Нейгал?

Брови старого воина отяжелели.

— Тогда я отправлю тебя вслед за твоей командой. Обещаю, что быстро и без боли. А потом опять-таки отвезу всех ваших в Лагаш.

Боже! — подумала Констанс. Он говорит об этом за столом, тем же голосом, каким говорил о грибах! Только ради Джека подобрал обтекаемую формулировку — похоже, и Бет еще не может понять, правильно ли она ее расшифровала. Да, девочка, правильно. Он именно это и сделает — он из Бессмертных, из тех, кто убивал людей в Курогава. Ему все равно, что перед ним, по сути дела, ребенок. Хотя в случае Дика он не так уж и ошибается. Это Бет в пятнадцать лет дитя, а Дик — уже нет.

И тут, заглянув пристальней в лицо Нейгала, она увидела, как подрагивают его нижние веки. Как у человека, пытающегося стерпеть, не меняясь в лице, острую боль. «Он понимает, кто перед ним», — Констанс закусила онемевшую губу. — «Понимает, что это воин, который еще достаточно молод и неопытен, и достаточно сильно устал, чтобы сгоряча решиться на безрассудную геройскую выходку, иными словами — на смертельную глупость».

— Хорошо, мастер Нейгал, — спокойно сказал Дик. — Я даю слово, что останусь с вами добровольным пленником и не попытаюсь от вас убежать. Если вы сдержите свое обещание.

— Тогда, мальчик, плюнь на свой обет, возьми этот хлеб и переломи его со мной, — Нейгал скрывал свою боль, но даже не попытался скрыть облегчение.

Дик с безразличным лицом протянул руку через стол, взялся за свой край мягкой лепешки и потянул, разрывая хлеб пополам. Откусил кусок, медленно прожевал, проглотил, а потом снова налил себе той травяной настойки из узкогорлого кувшинчика и осушил чашечку. Остаток хлеба положил на свою пустую тарелку.

— Вот и все, парень, — печально улыбнулся Нейгал. — Ты ел мой хлеб. И ты дал мне слово. А я даю тебе слово, что, пока я жив, никто не наложит на тебя руки. Ты под моей защитой.

Дик кивнул, потом поднялся, резко отодвинув тяжелое кресло, и сказал:

— Я должен сообщить об этом тем, кого вы не пустили за стол. Они все-таки мой экипаж, а я капитан… пока еще. Пока я за них отвечаю…

Он вышел. И тут Бет прищурилась, словно пытаясь что-то разглядеть вдалеке и спросила:

— Подождите-подождите… Вы хотите, чтобы Дик остался здесь насовсем?

— Я хочу, сеу? Ну, ваш маленький капитан — приятный парнишка, и я был бы не против, чтобы он у меня погостил. Но хочу ли я, чтобы он всю жизнь провел тут под домашним арестом и после моей смерти с ним неизвестно что случилось? Нет, маленькая сеу, не хочу.

— Так вы ничего другого придумать не можете?

— Ничего другого? Ну, я могу его застрелить.

— И все? — вспыхнула девочка. — Небогатая у вас фантазия!

— Я мог бы еще сдать его синоби, на адаптацию. У них фантазия богатая, сеу. Такая богатая, что я лучше парня сам… — Нейгал посмотрел на Джека и осекся.

Бет, видно, поняла, что старик не шутит, и заткнулась. Джек глядел то на мать, то на Нейгала. Он ни слова не говорил с самого начала ужина. Почему она думает, что он маленький и еще ничего не понимает?

Она не знала, куда деваться. Ей еще никогда не приходилось бросать человека, которого она знала и любила, оставлять его на милость чужих людей. У нее было только одно утешение.

Девятнадцать-сорок две-пятьдесят.

Тридцать шесть-тридцать два-одиннадцать.

Двадцать восемь-ноль три-двадцать шесть.

Координаты Картаго, которые они все задолбили наизусть там, в пещере.

Она вернется. Она обязательно вернется.

И Нейгал, человек, по своей доброте отославший ее домой, падет, защищая свой дом от Имперского Легиона и Синдэна. Боже, почему я должна сейчас выбирать между гнусным предательством и гнусным предательством?

Она посмотрела на Нейгала. Этот человек, похоже, не колеблется. Он — солдат Вавилона и делает то, что должно. Если возникнет угроза утечки информации — он с сожалением, но без колебаний застрелит Дика, как он и сказал Бет. Что ж, она тоже солдат Рима и обязана сделать то, что должно. С сожалением, но без колебаний.

* * *

У Нейгала было два боевых морлока — такие же ветераны, как и их хозяин. Конечно, намного младше его, Тени было сорок два, Призраку — сорок пять; оба вышли из щенячьего возраста, когда Рэй еще не родился, и он не мог их знать в юности. Но их объединяло то, что они пережили гибель своих прайдов. А впрочем, эти двое матерых морлоков считали, что с Рэем, «этти», извращенным, их не может объединять ничего.

Он находился на пике своих возможностей. Они давно оставили этот пик позади: в суставах начали откладываться соли, реакция замедлилась, сосуды износились. Еще несколько лет — и они «посыплются», как называли это морлоки между собой. Даже сейчас Рэй справился бы с любым из них — поодиночке, с равным оружием или в рукопашной. Но двоих не стоило недооценивать. А драться, может быть, придется. Поэтому Рэй держал себя на взводе и просчитывал варианты. Четверо тэка были размещены в комнате для сервов, Тень держал охрану за столом хозяина, а Рэй вдвоем с Призраком сидели в маленьком зале, куда выходили двери всех комнат для прислуги и откуда вел коридор в караулку. Рэй читал книгу, которую попросил у леди Констанс — бревиарий. Призрак играл сам с собой в го. Они с Тенью игнорировали Рэя, бешеного предателя. И он не собирался навязываться — чем меньше к кому-то чувствуешь тепло, тем легче его убивать. Но Призрак явно скучал — го быстро надоедает, если играешь сам с собой. Рэй подозревал, что со скуки старик начнет его задирать — так оно и случилось.

— Ты у них что, и читать выучился? — спросил Призрак раздраженно.

— Выучился, — кивнул Рэй.

— А зачем тебе? Ты что, тэка?

— Нет. Я боевой морлок. Грамотный боевой морлок.

— И что ты читаешь, грамотный такой?

— Псалмы.

— Интересно?

— Красиво.

— Красиво! — фыркнул Призрак. — Зачем это тебе?

— Низачем. Просто нравится.

Призрак какое-то время подвигал фишки на доске, потом процедил сквозь зубы:

— Врешь ты все. Только притворяешься, что читаешь.

— «Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани», — прочитал Рэй. — «Он милость моя и ограждение мое, прибежище мое и Избавитель мой, щит мой, — и я на Него уповаю; Он подчиняет мне народ мой. Господи! что есть человек, что Ты знаешь о нем, и сын человеческий, что обращаешь на него внимание? Человек подобен дуновению; дни его — как уклоняющаяся тень. Господи! Приклони небеса Твои и сойди; коснись гор, и воздымятся; блесни молниею и рассей их; пусти стрелы Твои и расстрой их; простри с высоты руку Твою, избавь меня и спаси меня от вод многих, от руки сынов иноплеменных, которых уста говорят суетное и которых десница — десница лжи»[38].

Призрак понимал, что выдумать такое с ходу из головы не смог бы ни один морлок. Ему пришлось признать свое поражение.

— Что такое десница? — спросил он.

— Правая рука.

— Чепуха, — фыркнул Призрак. — Как можно врать правой рукой?

— В те времена, когда клялись, поднимали правую руку вверх, вот так, — раздался голос от двери, что вела наверх. По лестнице спускался Дик.

— Позови наших, Рэй. Я должен им кое-что сказать.

«О дьявол», — подумал Рэй. Может быть, сейчас придется драться.

Все четверо тэка не собирались прятать свое беспокойство и страх. Из дверей с любопытством смотрели двое свободных от работы сервов Нейгала.

— Что вы хотите сказать нам, сэнтио-сама? — спросил Том.

— Нейгал выставил свои условия, — Дик посмотрел на каждого из них. — Вы все поедете вместе с леди Констанс и остальными на Хеврон. Он отпускает вас, и больше того — он предоставляет для этого свой личный корабль. Эктор Нейгал — благородный человек.

— А вы? — спросил Рэй, сжимая кулаки.

— А я должен остаться. Я пилот, и мастер Нейгал не может меня отпустить. Я дал слово, что останусь здесь, его пленником, по доброй воле.

— Сэнтио-сама! — Актеон прижал руки к груди. — Как же мы будем без вас!

— Ну, раньше-то вы без меня обходились… — грустно улыбнулся Дик. Том заплакал. — Не надо, пожалуйста, Тома-кун. Со мной же ничего плохого не случится. Может быть, когда-нибудь, я вернусь. Когда… буду свободен от своего слова.

Рэя словно ударили в сердце ножом.

— Когда будете свободны, — повторил он. — Это после смерти Нейгала, капитан? Но ведь и он после смерти будет свободен от своего слова. И тогда на вас наложат руку… те, кто занимается пленными пилотами. Синоби.

— Что будет, то и будет, — со спокойствием отчаяния ответил Дик. Рэй ощутил исходящий от него слабый запах спиртного, но пьян юноша не был. Ну, разве что слегка, самую малость под хмельком.

— Я тогда останусь с вами, — эта мысль пришла к Рэю так неожиданно, что он сам удивился. Как будто бы слова возникли прямо на языке.

— Кому ты здесь нужен, — бросил Призрак. — Думаешь, мой господин станет терпеть предателя?

— Ты! — Дик встал между Рэем и Призраком, и ткнул пальцем в грудь огромного матерого морлока. — Не смей так с ним говорить.

Призрак был поражен вдвойне: тем, что его реплику, сказанную на тиби, поняли и тем, что человек вступается за честь морлока.

— Что бы ни решили мастер Нейгал и леди Констанс, — продолжал Дик, — Рэй это мне предложил потому, что он мне верен. И его верность я ставлю выше, чем верность раба — потому что он сам выбирал, кому быть верным. Ты пойдешь за своим господином, потому что ничего другого не знаешь, а Рэй хочет остаться со мной потому, что я дорог ему. И я ему благодарен… — Дик осекся вдруг, не закончив фразы, и схватился рукой за горло, словно гортань ему свело какой-то судорогой.

Призрак опешил. Он не стал бы возражать человеку даже если бы имел, что возразить, но сейчас он и слов найти не мог, даже если бы ему позволили. Этот маленький человек все перевернул с ног на голову: это гему должна быть дорога привязанность хозяина, а не хозяину — привязанность гема! Наконец он нашелся и обратился к Рэю.

— Ты видишь, как тебя любят, — сказал он. — Неужели твои господа не знают, что ты предал один раз и можешь предать второй?

— Он любит меня, и я его не предам! — Рэй стукнул хвостом по полу. — Ты не знаешь, что такое верность, Призрак. Я это узнал только когда стал свободным, а ты умрешь и не узнаешь. Ты никогда и ни за кем не следовал по своей воле — только по приказу.

— Этти! — Призрак тоже разгорячился и ударил хвостом. — Извращенный! Ты забыл, что у тебя нет и не может быть собственной воли?

Рэй хотел было ответить, но прохладная рука Дика легла ему на голую грудь, останавливая.

— Как вас зовут? — спросил Дик у Призрака.

— Меня? Сейчас хозяин зовет меня Призрак, — тот снова слегка опешил.

— Неудобно разговаривать, когда не знаешь, как называть человека, — объяснился Дик. — Призрак, вы не глупый человек. Скажите, если бы у Рэя вовсе не было своей воли — разве мог бы он об этом забыть? Если бы ее не было — разве мог бы он сейчас пойти за мной? А вы — за мастером Нейгалом?

— Призрак следует за Нейгалом по воле Нейгала, — качнул головой морлок.

— Но ты же не принадлежал ему от рождения, — вставил Рэй. — Ты запечатлен на дом Рива, как и я, верно? Просто когда ты остался из прайда один, Нейгал забрал тебя к себе, так? Потому что он был командиром твоего туртана. Тебе он нравится не потому что запечатлен, а потому что он такой человек, верно?

— Какая разница, нравится мне хозяин или нет? — Призрак терялся, не зная, как отвечать Рэю в присутствии Дика и как отвечать Дику. По понятиям вавилонского этикета юноша вел себя просто непристойно, обращаясь к чужому рабу напрямую. Будь здесь господа — они бы сделали Дику суровый выговор, будь Призрак хозяйским от рождения морлоком — он бы просто игнорировал Дика, но Призрак был морлоком армейским, и привык отвечать всякому вышестоящему, хоть и не всякого слушаться. Поэтому он все больше нервничал и раздражался, отстаивая ту картину мира, к которой привык с рождения.

— Асли бы он был он жестокий или нечестный человек?

— Господин Нейгал — хороший господин, — отчеканил Призрак. — Господина «если бы» Призрак не знает.

— А, ладно, — вздохнул Дик. — Идем, Рэй. Если ты хочешь поговорить с Нейгалом — идем.

— Нейгал не станет со мной говорить, сэнтио-сама.

— Станет, — сквозь зубы процедил Дик, и скулы у него прямо-таки запылали. — Зараза! Я и недели не пробыл в Вавилоне — а меня от Вавилона уже рвет!

— Ох, капитан, — сказал Рэй. — Часом не вздумали вы в одиночку тут все перевернуть?

— Почему в одиночку? Нас двое, Рэй-кун.

Самому себе удивляясь, Рэй пошел за ним следом. Он и не представлял себе, что Картаго так быстро на него подействует. Имперские порядки уже стали привычны — но сейчас он вспомнил, с какой болью он к ним привыкал. Самым трудным было угадывать настроения людей. В доме Рива это было не нужно. Но сейчас Рэй воспринимал как оскорбление то, что раньше считал должным: Нейгал не станет с ним что-либо обсуждать. Сейчас ему почти хотелось, чтобы Нейгал его оскорбил. Чтобы хотя бы так встал с ним на одну доску. Но почему? Прежде ведь такого не было… Он был так же покорен, как Призрак, он не знал, что бывает иначе. То есть, это нельзя даже называть покорностью — покориться значит все же принять какое-то решение, он же никаких решений не принимал, а просто жил так.

Вслед за Диком он вошел в обеденный зал — и тут Джек сорвался с места, обежал стол и прыгнул на юношу, обхватив его руками за шею, а ногами за талию.

— Я без него не уеду! — крикнул малыш, обернувшись. — Ай! Ты чего?

Дик щекотнул его по ребрам, чтобы он разжал руки, поймал под мышки, поставил на пол и строго сказал, присев, чтобы смотреть в глаза:

— Джеки-тян, ты уже большой мальчик. Если ты останешься со мной, кто присмотрит за мамой? И папа огорчится, если ты не приедешь. Не бойся, ничего плохого мне не сделают. Мастер Нейгал — хороший человек. И Рэй останется со мной, если мастер Нейгал позволит.

— Этого нельзя допустить, — Кассандра, промолчавшая весь ужин, резко поднялась из-за стола и повернулась к Дику. — Вы обязаны запретить ему!

Рэй снова ощутил непонятное вдохновение, рождающее слова прямо на языке.

— Мастер Суна ничего мне не может запретить, раз он больше не капитан, а ваш пленник. Запретить мне может леди Констанс, я ее вассал, но она меня поймет и запрещать не станет, потому что Дик — ее вассал тоже. А у вас я позволения спрашивать не буду. Просто останусь здесь, и все; пойду жить туда, где скрываются ваши умирающие — может, смогу облегчить кому-то последние часы. Буду жить или умру — мне неважно. Вы меня создали на убой и таким, что смерти я не боюсь.

— Вот, — сказала Кассандра, поворачиваясь к Нейгалу. — Это как раз то, о чем я говорила, Эктор. Поведенческое расстройство.

— Это выбор свободного человека! — леди Констанс поднялась из-за стола.

— Он не человек! — Кассандра уже почти кричала.

— Кого вы хотите в этом убедить — его? Меня? Себя?

— Вас? Это бесполезно, я знаю. Ваши убеждения держатся на ничем не подтвержденной догматической вере, вы не прислушаетесь к логике.

— Попробуйте логически доказать, что Рэй мыслит, говорит и поступает не как человек.

— Вы можете говорить, что угодно, сударыня, но свое подсознание вы не обманете. Вы видите перед собой не человека, а прямоходящую ящерицу. И от этого ощущения вы не отделаетесь, сколько бы вслух ни говорили обратное.

— Почему? Мне встречались люди самого разнообразного вида: карликового роста и гигантского роста, с самым разным цветом кожи, с сожженными лицами, с протезами глаз, рук и ног. Одной конечностью больше, одной меньше, одна хромосома туда или сюда — какую сильную волю к безмыслию нужно иметь, чтобы полагать, что это делает человека нечеловеком!

— Тихо, женщины! — Нейгал стукнул ладонью по столу. — Уймитесь, прошу вас. Уже поздно, детям пора спать. Пусть юная сеу уложит братика в кровать и сама укладывается.

Джек, разинув рот, зачарованно смотрел, как мама ссорится с чужой тетей, уже забыл про Дика и дал Бет себя увести. За ними ушел лорд Августин — присмотреть, как он сказал, чтобы они вовремя легли спать. В зале остались Нейгал, леди Консанс, Кассандра, Дик и Рэй.

— А вот это вот как раз то, о чем я тебе говорил, Касси, — Нейгал кивнул на Рэя. — Ты думаешь, что можно предоставить гемам немножко прав. Черта с два: или все, или никаких. Нельзя дать кому-то почувствовать себя чуть-чуть человеком.

— Оставим наш старый спор в стороне, — раздраженно бросила Кассандра. — Что ты собираешься делать в данном случае?

— А что тут сделаешь, если он сам решил? Или махнуть на это дело рукой, или застрелить его.

— Я не дам застрелить Рэя, — сказал Дик. — Мы так не договаривались.

— Успокойся, парень. Я правильно понял, что он был чем-то вроде твоего лейтенанта?

— Не вроде, а исполняющим обязанности старшего помощника капитана, — буркнул Дик.

— Ну, тогда… Тогда у нас тут должен состояться чисто мужской разговор, так что я попрошу тебя, Касси, и вас, мадам, пойти либо в нижнюю гостиную, либо спать. Желаю приятно провести остаток вечера.

Женщины попрощались и вышли. Потом жестом Нейгал отослал сервов. Дик сел за стол — снова напряженный, вот-вот заискрит.

— Выпей еще, — хозяин сам налил Дику той желтоватой огненной настойки и Дик выпил не без удовольствия — от этой штуки согревалось горло, и он почти забывал о простуде, которую уже изрядно потеснили с ее позиций баня и принятый антибиотик.

— Прежде чем говорить о деле твоего… старпома, я хочу задать тебе один вопрос, парень.

Черные глаза Нейгала были теперь как глаза феникса, нататуированного на его спине — в них пылал скрытый огонь.

— Скажи, я похож на бабу?

— Сэр? — не понял Дик.

— На бабу. Женщину. Знаешь, есть такие — у них вот тут две сиськи, а вместо стручка — щелочка. Ну, ты сам видел в бане. Так что?

Дик молчал, не понимая, что он должен сказать на это.

— Отвечай, похож я или нет, на одну из них. В чем дело? Неужели такой сложный вопрос?

— Нет, сэр… — ответил юноша.

— «Нет, сэр» — что?

— Не похожи.

— А если я не похож на бабу, то почему ты думаешь, будто меня можно поиметь?

— Я… не понимаю, о чем вы, — проговорил Дик, покачав головой.

— Правда не понимаешь? Ладно, вскроем наши карты. Человек, которого ты описал мне как Сандро Мориту, довольно широко известен в узких кругах. Я в эти круги входил когда-то, так что знаю его. Это Морихэй Лесан, синоби-но микото, некогда правая рука Экхарта Бона, а сейчас — Рихарда Шнайдера. Точнее, Лорел Шнайдер, его сестры, Лунного Сёгуна, Хранительницы мира — по тону Нейгала Дик понял, что он назвал титул. — Этот человек много мотается, но никогда — по пустякам. Но даже если бы я не узнал его с твоих слов, я бы сильно подивился тому, что вы прошли планетарную оборону. Вас должны были испепелить еще там, возле входа в дискрет, после отклика на запрос ДИВ. Сам я не пилот, но кое-что знаю о пилотских делах. В сказочку о том, что ты случайно свалился именно в ту дырку, в какую надо — позволь не поверить. Ты был инициирован, и именно Лесаном. Он совершил государственное преступление, делая это, и если я позволю тебе уйти — он будет казнен, как бы Шнайдеры ему ни благоволили. Он сейчас землю носом роет, чтобы вас найти, и теперь я думаю: ради чего он пошел на такой риск? Я вижу перед собой женщину средних лет, судовладелицу, ее братца-раздолбая и больного ребенка, ее приемную дочку — фема — и тебя. Ради кого же вся катавасия? Ты, извини, отпадаешь. Твоя хозяйка на самом деле — кто она?

Дик молчал.

— Парень, морлок назвал себя и тебя ее вассалами. Что ты смотришь тупо в стол? Она доминатрикс? Что за Доминион?

— Она — леди Мак-Интайр и Ван-Вальден, — тихо сказал Дик. — Джек — сын лорда Якоба Ван-Вальдена.

Рэй был готов откусить себе свой дурацкий язык. Он поднял глаза на Нейгала и увидел, что тот выглядит озадаченным.

— Чего-то я не понимаю, — качнул головой старик. — Мелкий Доминион у черта на рогах…

— Это правда, — вмешался Рэй. — Поверьте на этот раз! Леди Констанс спасалась от Брюсов, потому и полетела на левиафаннере, а нас они подобрали…

— Тебя никто пока ни о чем не спрашивал, — осадил его Нейгал. — Сеу Эрикардас, есть у тебя какие-то соображения на этот счет? Почему Морихэй Лесан гоняется за владетельницей третьеразрядного Доминиона?

— Я не могу вам ничего сказать, мастер Нейгал. К сожалению.

— «Не могу вам ничего сказать…» Хорошая формулировка, обтекаемая. Врать не любишь. Видишь вон там, на стенке, обруч? Как ты думаешь, почему я еще не надел его на тебя и не вытянул из тебя все, как из гема? Потому что я не хочу тебя унижать! Парень, я из-за тебя собираюсь вступить во вражду с одним из самых могущественных в доме Рива людей. С самого начала, как ты мне рассказал о своем дружке Морите, я знал, кто это. И я хочу знать, чего ему нужно — чтобы защитить тебя и твоих друзей. Я не возьму назад ни одного своего слова, но я должен знать!

— Скажите ему, капитан. Скажите, — попросил Рэй.

— Мы думаем, это Бет, — глухо сказал Дик. — Ее нашли маленькой на Тайросе, в питомнике клонов… Она, наверное, клон какой-то знатной дамы…

Нейгал задумался и почесал шею. Он не отрывал взгляда от Дика, и мальчику казалось, что он видит мысли, быстрые, как птицы, проносящиеся в тени глазниц вавилонянина.

— Хорошо, — сказал Нейгал. — Ты был честен. Как… имя твоего старпома?

Дик промолчал и Рэй понял, что должен ответить сам.

— Порше Раэмон, — сказал он.

— Тебя взяли в плен десантники Синдэна и крестили в честь корабля?

— Да, туртан.

— Ладно. Ты можешь остаться здесь, Порше, и защищать своего капитана, если ему будет что-то угрожать. А теперь иди и отдыхай. И ты, Тень, иди и отдыхай тоже.

Гемы ушли. Старик и мальчик остались вдвоем. Нейгал громко скомандовал погасить верхний свет — то ли сантору, управляющему системами дома, то ли рабу. Теперь стол освещался только четырьмя лампадками. Даже сквозь плотные окна было слышно, как снаружи воет ветер.

— Заканчивай валять дурака и начинай есть, — сказал Нейгал. — Не то тебя вытошнит.

— Я не буду больше пить, — заспорил Дик.

— Будешь, — уверенным голосом сказал Нейгал и налил ему еще. — Тебе это нужно сейчас, иначе нервы не выдержат.

Дик выпил еще — и наконец сдался чувству голода. Напиток теперь уже не казался таким жгучим, как в первые два раза, он смог даже различить оттенки аромата трав, когда выдохнул пары спирта. Главным блюдом на столе был рис с тушеным мясом и какими-то овощами — есть его вилкой, а не палочками, было непривычно.

— Дай мне еще одно обещание, — сказал Нейгал.

— М-м?

— Обещай, что не будешь крестить моих гемов.

Дик проглотил то, что держал во рту и уставился в стол, вертя вилку в руках.

— Не могу, сэр. Если меня попросят, я должен буду это сделать.

— У тебя совесть есть? — Нейгал поставил свою чашку на стол со стуком. — Ты мой гость! Я прошу тебя уважить мой обычай. Тебе что, трудно?

— Мастер Нейгал, — Дик отодвинул от себя тарелку. — Вы просите о таком, чего я исполнить не смогу.

— Засранец, — как-то печально сказал вавилонянин. — Морду тебе набить? Или лучше задницу, чтобы оно не так героично выглядело?

— Вы можете делать что хотите, сэр. А я буду делать то, что велит мне долг. Я могу только пообещать вам, что ни к кому не подойду с этим первый. Но если меня попросят… я не откажу никому.

— Полоумные, — прорычал Нейгал, налил и выпил. Дик взял свою чашку в ладонь — золотистая жидкость, похожая на сакэ, была слишком холодной на его вкус, и он попробовал согреть ее так.

— Вы так ненавидите Христа? — спросил он.

— Ненавижу? — Нейгал фыркнул. — Да нет. При чем тут твой Христос. Черт, с какого же конца взяться, чтобы тебе объяснить… Ты же небось считаешь, что оказываешь этим гемам огромную услугу…

— Нет, — покачал головой Дик. — Не думаю. Это слишком мало… Почти ничего…

Его передернуло — вспомнилась темнота и вонь подземелья. Нейгал был так удивлен, что не обратил на это внимания.

— То есть, как ничего? Ведь если бы ты их не крестил, твой Бог отправил бы их в ад, так?

— Нет, — уверенно сказал Дик, продолжая глядеть в дно чашки. — Они достаточно мучились на этом свете, чтобы Господь не дал им страдать и на том.

— Ну так в чем смысл?

Дик напряг память, стараясь восстановить в точности одну из проповедей коммандера Сагары. Она ведь была как раз на эту тему… Вот, поймал!

— Пока человек не крещен, он чувствует себя обнадеженным, но не уверенным. Он как девушка, которой улыбается любимый парень, но ни слова не говорит. А человек, который уже прошел через воду — как обрученная невеста.

— Это все ошень поэтишно, сынок, но суть от меня как-то ускользает.

— С человека смываются грехи. Все.

— Ф-ф! Что такое грех? Я ни разу не видел его в глаза. Боль видел, и видел ложь, зло, недолжное страдание. Ничто из этого не исчезает, если человека или гема полить водичкой. А грех… — Нейгал сделал неопределенный жест рукой. — И если даже говорить о зле — гемы делают его гораздо меньше, чем мы, потому что… Ты давеча обиделся, что я называл их крысами — а между тем знающий человек почел бы такое сравнение за честь. Ни у каких животных нет такой дружбы, как у крыс. Вспомни тех гемов — они всегда ухаживают за самыми слабыми и больными. Если даже их там двое — тот, в ком еще остались силы, помогает другому до конца. Я зову их крысами, потому что крысы в этом смысле лучше людей… Когда я разбирался в вашем учении, я часто задавался вопросом: почему же это всемогущий Бог не мог сделать то, что так просто сделали люди: посадить нам на подкорку это сострадание…

Дик прервал его ударом пустой чашки о стол, а потом по сложной траектории прошел к стене, на которой висел обруч — облегченный вариант наношлема. Дик взял его в руки и понял, что пьян. То, что он сейчас собирался сделать, выходило за рамки всех приличий — а ему было все равно, у него грудь была наполнена не воздухом, а раскаленным паром, и этот пар вот-вот пойдет из ушей…

— Возьмите! — крикнул он, прошатавшись обратно к столу и бросая обруч на стол. — Сделайте себя безгрешным, раз вы можете то, чего не может Бог. Сотрите все, что было и станьте новым человеком. Ешьте то, что приготовили для них.

Он упал в кресло и облокотился о стол, подпирая сжатыми кулаками лоб.

— Простите меня, мастер Нейгал… Я напился… У вас очень крепкое сакэ.

— Обижаешь, — усмехнулся вавилонянин. — Какое там сакэ? Это водка на травах.

Он поднял обруч со стола и повертел в руках.

— Ты меня не понял, сынок. Мне дорога моя свобода. То, что я таков, каков я есть… Временами я собой недоволен — но с этим я сам как-то разбираюсь…

Он вдруг бросил на Дика долгий взгляд — снова тот самый, каким смотрит человек, вынужденный терпеть, скрывая, сильную боль.

— И если я кому-то что-то по-крупному задолжал… То я не побегу к длиннорясому вымаливать прощения. Я постараюсь отдать свой долг тому, кому еще можно его отдать.

— И много вы… задолжали? — спросил Дик, поднимая на сотрапезника глаза. Он не знал, что со стороны его настойчивые попытки удерживать взгляд в фокусе выглядят как колдовская поволока и не понял, почему Нейгал отодвинулся от стола и слегка оскалился.

— Достаточно много, сынок. Одному уже не разгрести. Но твоего Бога я на помощь не позову. Он не может, понимаешь ты, помочь и тихо убраться. Он влезает в душу и занимает ее целиком. А мне моя душа дорога. Самость вот эта, которую вы ругаете на все корки.

— Как смешно, — сказал Дик, снова подперев голову ладонями, — гемы просили крестить их, чтобы получить эту самую самость, а вы — боитесь ее потерять.

— Видать, не очень смешно, раз ты не смеешься.

— А я не умею.

— Как? — изумился Нейгал. Дик пожал плечами.

— Ну, просто не умею и все. Мне сразу делается плохо.

— Это с рождения или с войны?

— С войны.

— Понятно…

Он помолчал, побарабанив пальцами по столу, и промурлыкал себе под нос несколько тактов какой-то песенки.

— А чего я, собственно, боюсь? — сказал он вдруг, как будто бы сам себе. — Что мои гемы перебунтуются, получив имена? Чепуха. А боюсь я, парень, вот чего: оказаться скотиной и нарушить клятву, которая меня обязывает не понижать планку. Что, не понял? Черт, как тебе это растолковать… Помнишь эту притчу, про помещика, который заплатил работникам девятого часа по динарию? Так вот, представь себе, что на следующий день он сказал: лафа кончилась, теперь все будут получать по выработке. Понимаешь, само по себе плохого в этом ничего нет — если бы у него с самого начала было «что потопаешь, то и полопаешь», это было бы правильно и справедливо. Но раз уж ты однажды назначил планку — один динарий в день — то держись ее. Понижение планки — против клятвы. По клятве христиане — чужие для меня. Ничего я против любого из христиан не имею лично, все личные завязки у меня здесь… с единоверцами, хе-хе… но в моем доме мне не нужно римское безумие. А выгонять их из дому нельзя. Купить новых недолго, но я не прогоню и мышь, если она ела с моих рук. И придется мне придумывать какие-то новые основы для отношений… А я уже старый, и такие трюки мне даются нелегко.

Он умолк — наконец заметил, что аудитория его покинула. Дик спал, опустив голову на руки.

Нейгал двинул было руку к звонку — позвать прислугу, чтобы перенесли парня в постель — но на полпути его рука переменила направление и потянулась к кувшинчику с водкой. В конце концов, Ричард Суна будет не первым застольным другом, которого он дотащил до кровати, а прислуга уберет со стола утром. А ему нужно подумать. О многом нужно подумать.

Нейгал встал и подошел к окну. Бронированное стекло, глубоко утопленное в стену дома и закрытое довольно крепким «намордником», все же было слегка залеплено снегом. Снаружи мело со страшной силой. На глайдере в Лагаш ехать нельзя — это сюда можно было перебрасывать гемов в кузове, а до Лагаша два дня пути. Значит, нужно из Ниппура вызвать Шастара с катером. А если Моро уже в поселке? Черт… Если он в поселке, он давно взломал коммерческую сеть и увидел заказ, сделанный Кассандрой. Он знает, кто и где. Значит… Значит, нужно для начала куда-то потихоньку отправить гостей. К Дарси? Дарси не выдаст. У него последние волосы станут дыбом при виде свободных гемов и этого юного «сохэя» — но он не выдаст.

В конце концов, слово есть слово, и к черту все эти генетические проекты и прочие безумства… А то порой так и думается: боги, если вы есть, то сделайте так, чтобы Империя прикончила нас прежде, чем мы окончательно перестанем быть людьми.

На шорох ткани в дверях он повернул голову. Леди Констанс…

— Мастер Нейгал, вы здесь? — она, прищурившись, искала его взглядом в тени.

— Да, — он выступил на свет. — Что случилось, мадам?

— У малыша начался приступ. Я ввела ретровирус, но его может не хватить. Понядобятся препараты крови… и средства поддержания иммунитета.

— Я понял. Завтра из поселка привезут. Конечно, жаль, что нам придется задержаться — я собирался переправить вас в другое место… Но вы не волнуйтесь, мадам, с вашим мальчиком все будет хорошо.

— С которым из?

— Вот, значит, как… Что ж, после всего этого он вам и должен быть как сын. Я бы очень плохо о вас подумал, если бы было иначе. Сударыня, я старый уже человек, и ничего не боюсь, потому что все видел. Я могу вам пообещать только одно: защищать его, пока я жив. У меня есть на то много причин.

— Я, кажется, догадываюсь, какая главная. Вы были там?

Нейгал сверкнул зубами из бороды.

— Был, не был… Какая разница? Замараны все. Все знают, что мы заключили договор не с планетой, а с олигархами-станционниками. И не надо мне объяснять, что Маэда хотел лишь одного: чтобы дети перестали голодать из-за наших солдат. Я это знаю. И я не собираюсь оправдываться. Я просто сделаю, что смогу для тех, для кого смогу.

— Скажите, в это «все, что смогу» входить «напоить вусмерть»?

Вавилонянин хохотнул.

— Считайте это лечением, сударыня. Парню требовалось расслабиться — а никак не получалось. Я немного помог — хотя и не думал, что он вырубится так рано.

— Вы рассчитывали, что он скажет вам больше, чем собирался?

— Последней мразью я был бы, если бы поил ребенка только затем, чтобы допросить. Вы просто мало общались с пилотами, сударыня, и не понимаете кое— чего. Вы не понимаете, что это такое для пилота — знать, что он больше никогда не выйдет в межпространство. Это никогда висело на парне гирей. А сейчас он про него забыл. Утром он будет блевать, страдать от головной боли — и опять забудет про свою тоску. А потом я его подключу к перевозке вас всех в Лагаш, и он опять о ней забудет на время…

— А потом мы расстанемся — и вы снова подсунете ему водку?

— Никак нет, мэм. Я не люблю этого вашего блаженного Гилберта, но в одном с ним согласен: пить с горя нельзя. Я вот пил — и спился. Просто потом у него будет уже больше душевных сил. Сейчас на нем слишком много всего сразу. Часть груза надо куда-то девать.

Леди Констанс легонько погладила Дика по голове.

— Нужно отнести его в постель.

— Это я сам, сударыня. Перед вами ему будет стыдно, что напился. Вы знаете, почему мы, мужчины, с таким упорством стремимся исключить женщин из наших компаний? Нас часто тянет делать и говорить такое, за что перед вами было бы стыдно.

Леди Констанс улыбнулась — показать, что оценила шутку. А потом опять посерьезнела.

— Так вы вините себя не в гибели тысяч невинных, а в том, что приговор им был вынесен противозаконно?

Нейгал глухо рыкнул себе в бороду.

— Сударыня, я говорю на плохой латыни? Я виню себя и в том, и в другом. Думаете, мне было бы легче выполнять законный приговор? Крик боли — это всегда крик боли.

— Простите, а вам не приходило в голову, что можно и не выполнять? В конце концов, есть понятие «преступного приказа».

— Это у вас оно есть, — поморщился Нейгал. — Поймите, с тех пор, как мы решили опереться на Сунасаки в войне с Кенаном, было поздно что-либо менять. Мы рискнули и проиграли: на нас обрушилась Империя. К тому моменту, как мы проголосовали за уничтожение города-заложника Курогава, десятки тысяч вавилонских женщин и детей уже погибли на других планетах во время орбитальных бомбежек — и что-то я не слышал об офицерах, отказавшихся бомбить города. Не вижу разницы между теми убийствами и этим. Разве что — ваши пилоты не смотрели жертвам в глаза. Но это не милосердие, а трусость.

— Честно говоря, я не вижу особой смелости и в том, что совершили ваши солдаты.

— Я тоже. Но оставим этот бесполезный разговор: иногда можно выбирать только между злом и злом. Если бы мы ушли с Сунасаки просто так, всякая мелкая сволочь думала бы, что можно вести против Рива партизанскую войну, всаживая нам ножи в спину, пока мы сражаемся с другими — и остаться после этого в выигрыше. Мы проиграли, но и Маэда, умирая, не мог сказать, что победил.

— Как он умер? — Леди Констанс опустилась в одно из кресел, завернувшись в накидку.

— Хорошо. Правда, у нас разные представления о том, что такое хорошо умереть. Ведь для канонизации нужно без сопроотивления и в твердом исповедании веры? Насчет веры можете быть спокойны, а вот сопротивлялся Маэда будь здоров. Мне бы так. Он успел свалить одного из морлоков и сломал бы ему шею, но другие, спасая товарища, быстро разбили Маэде голову. Так что долгой потехи, на которую рассчитывало быдло, не получилось.

— Скажите, вы и такую… потеху находите чем-то… законным?

— Я ее нахожу полным дерьмом — это развращает и людей, и морлоков. Но тут уж я ничего не могу поделать — такие, как я, в меньшинстве.

— Такие, как вы — это, простите, кто? Мне показалось, что вы с леди Кассандрой — своего рода аболиционисты…

Нейгал задрал бороду и беззвучно расхохотался.

— Нет, сударыня, мы не аболиционисты. Во всяком случае, мы не те аболиционисты, кто с огнем в глазах вещает о равных правах для людей и гемов. Касси думает, что можно дать гемам какую-то часть прав, чтобы предотвратить злоупотребления — вроде тех же самых боев. Я думаю, что это чушь. Гем-рабство плохо не потому, что с кем-то из зелененьких обращаются жестоко. Оно плохо вообще, в целом, как явление — потому что оно размывает понятие о том, что такое «человек», и ваш спор с Касси за ужином тут очень много показал. Наши предки не устояли перед соблазном иметь дармовую и безусловно верную рабочую силу — и это была измена духу Вавилона, верность лишь букве взаимной клятвы. Кто же такие «мы», к кому я себя отношу? Мы — люди, верные духу Вавилона.

— Так вы стоите за то, чтобы дать гемам полные права?

— Сударыня, я стою за то, чтобы гемов вообще не было. Я — элиминист, слышали?

Констанс кивнула.

— Еще бы вы не слышали, — проворчал Нейгал. — Ведь Крестовый поход был против нас.

— Против геноцида.

— Чушь. Геноцид был вам нужен как повод. Вы знаете и я знаю, что по ту сторону Периметра полно людей, которые думают и чувствуют как я.

— Догмат последнего Собора запрещает им действовать как вы.

Нейгал энергично фыркнул.

— Ну-ка, ну-ка, это как же я действовал? И где? Если на Сунасаки — то я бы действовал также и будучи аболиционистом. А если здесь — то я ни одного гема не обидел.

— Почему? Разве они не исключеныиз вашей Клятвы?

— Кошки тоже исключены, но я и кошек не обижаю. Кстати о кошках — как там ваш серый?

— Он с Джеком. Простите, мастер Нейгал, но мне неясен наш статус. Разве самим фактом того, что вы приютили имперцев, вы не ставите себя вне Клятвы?

— Что значит «я приютил»? Перед лицом нашего закона вы — мои частные пленники. Я первым наложил на вас руку, и Морита может утереться. А что я с вами сделаю — отпущу или съем на завтрак — никого не колеблет. Единственное, на что я не имею права — это отпускать инициированного пилота. Ну так я его и не отпущу.

— Морита обладает полномочиями?

— Его полномочия касаются только служивых людей. Я — лицо частное.

— И вы уверены, что он… как вы сказали — утрется?

— Вот уж нет. Наоборот. Именно поэтому я, как только получу лекарство, постараюсь вас отправить в такое место, о котором Морита не знает, и уладить это дело с ним.

— Как уладить? — приподняла брови леди Констанс.

— Как это принято между мужчинами Рива. Идите спать, леди — а уложу пацана.

* * *

— Есть, — этим тихим возгласом Моро вывел задремавшего было Джориана из оцепенения.

Жутковато было наблюдать, как он подключается без сантора к местной сети — просто кладет ладонь на разъем, и сидит с закрытыми глазами, будто грезит. Так что, когда он закончил, Джориан обрадовался не только тому, что скука ожидания переходит в действие.

— В местную фармакологию поступил заказ на специфический комплекс очистки крови. Заказ оплачен со счета сеу Кассандры Кэлхун и должен быть готов к завтрашнему утру. Надо думать, сеу Кассандра лично явится его получать…

— И тогда мы узнаем, где они?

— Я и так знаю где они: в маноре Нейгала.

— Так какого хрена нам ждать?

— Остынь. Мы не можем так просто ворваться в манор и потребовать их выдачи.

— Почему? Это же имперцы!

— Раз Нейгал первым наложил на них лапу — то они личные пленники Нейгала.

— Ни хрена себе. Это что ж получается — плакали наши денежки? Что я ребятам скажу?

— Джориан, как раз сейчас я думаю, что нам делать в связи со всем этим. И чем меньше ты будешь отвлекать меня, тем быстрее я придумаю.

Джориан посопел и пошел из комнаты, где разместили его и Моро, в комнату, отданную братьям Мело. Братцы смотрели по сантору какую-то местную программу, которая крутила старые эротические патроны. Джориан не особенно любил порнуху — что за интерес смотреть на голую бабу, которой нельзя впендюрить? — но остался здесь: любая экранная жопа приятнее, чем лицо Моро. Никакие деньги не стоят того, чтобы терпеть этот снисходительный тон.

Когда он вернулся, Моро уже спал, и Джориан не решился будить его, чтобы тот поделился своими соображениями. Он разделся и лег в свою постель, проклиная тот день и час, когда решил подобрать Мориту на вельботе.

Наутро за завтраком он спросил.

— Ну, что ты надумал?

— Для начала мы побеседуем с сеу Касси Кэлхун, которая прибыла за медикаментами на глайдере господина Нейгала.

— Она уже здесь? — Джориан чуть не подавился. — А ты спокойно сидишь и жуешь?

— Да, и призываю тебя последовать моему примеру. В отличие от своего отца, Мосс Нейгал — лицо официальное и должен подчиняться моим полномочиям. К тому же, он и сам бы не отказал себе в удовольствии пообщаться с любимой женщиной.

— То есть? Ты это о чем?

— Он задержал Касси Кэлхун по моей просьбе. Так что нам незачем гнать лошадей. Знаешь анекдот — «Мы пойдем медленно-медленно и перетрахаем всех телочек»? Так вот, мы поедим не спеша, и отправимся на свидание с прекрасной дамой.

Прекрасная дама оказалась высокой, статной женщиной с длинными прямыми волосами и кожей цвета темного шоколада. Она действительно была хороша собой и разгневана как богиня Тиамат в храме Гнева. Двое пожилых морлоков класса «Аякс» аккуратно, но твердо держали ее за руки, а она орала на Мосса Нейгала, требуя ответить, почему ее задержали.

Врезать бы ей сейчас по почкам, подумал Джориан. Люди, которые орут про права, всегда быстро ломаются.

— Сеу Кассандра, — вступил в разговор Моро, приязненно улыбаясь. — Боюсь, что вина за то, что вас задержали здесь — на мне. Мое имя — Морихэй Лесан. Именно мне хотелось побеседовать с вами о гостях Эктора Нейгала, которых он принимает в своем маноре.

— О гостях Нейгала нужно беседовать с самим Нейгалом, — женщина перестала вырываться из рук морлоков, и они отпустили ее, отступив к двери. — Послушайте, у меня нет времени здесь болтать с вами. Меня ждет больной ребенок.

— Больной имперский ребенок, — заметил Моро. — И десяток нарушителей границы.

— Меня это не касается. Для меня больной ребенок — это больной ребенок, и не более того.

— Похвальное милосердие. И что же сеу Нейгал собирается делать с этим ребенком — а также со всеми остальными?

— Это тоже не мое дело, сеу Лесан.

— Вы даже не поинтересовались, нет ли среди них людей, опасных для всей Картаго?

— Послушайте, чего вы хотите? — глаза женщины стали колючими. — Чтобы я выполняла обязанности пограничной стражи, которая хлопает ушами?

— Нет, я просто хочу знать, было ли вознаграждено ваше милосердие подобающей долей искренности. Так например — знаете ли вы, что мужчина, дядя этого самого больного ребенка — ученый-астрофизик? И что он если еще не вычислил координат Картаго — то сделает это в ближайшие дни?

Женщина показалась Джориану на миг озадаченной.

— Вы не знали об этом, верно? Что ж, отвечу на ваш вопрос. Я хочу, чтобы сеу Нейгал добровольно передал мне своих пленников. Всех, без исключения. Я обещаю от имени Солнца — вы слышите? — что его верность Вавилону будет вознаграждена должным образом, если он это сделает, и наказана должным образом, если он этого не сделает.

Кассандра Кэлхун вскинула голову, но Джориан отметил, как напряглись ее пальцы.

— Вы не посмеете напасть на Нейгала в его поместье, — сказала женщина. — Если у вас есть к нему какие-то претензии — обращайтесь в суд лорда-наместника или сёгуна.

— У меня нет на это времени. Моих полномочий хватит на то, чтобы прийти и взять то, что принадлежит Дому Рива.

Женщина повернулась к Моссу Нейгалу.

— И ты будешь спокойно слушать, как угрожают твоему отцу?

Мосс Нейгал был среднего роста, довольно миловидным мужчиной.

— Касси, — мягко сказал он из своего кресла. — Мне очень не хочется, чтобы отец попал в беду — поэтому я тебя и задержал, но ты же бросалась обвинениями и не хотела меня выслушать. Ты должна передать ему, в каком серьезном положении он оказался. Пока он причинял неприятности лично мне — я терпел. Но он пошел против нашей общей Клятвы. Он укрывает наших врагов. Я ничего не могу сделать для него. Предательство — это то, с чем я должен сражаться, даже если виновен отец. Или ты можешь предложить что-то другое?

— Ах ты дерьмецо, — выдохнула женщина, не находя слов.

— Джориан, — сказал Моро. — Позови кого-нибудь сопроводить даму в ее экипаж.

Он снова повернулся к женщине.

— Я думаю, что в вашем лице мы заполучили идеального парламентера.

* * *

Сначала Дику казалось, что ни единой ложки этого острого овощного супа он проглотить не сможет — его тут же вытошнит. Его мутило от одного запаха еды. Нейгал все утро подшучивал над ним — как будто похмелье это страшно смешная штука! — но ближе к полудню Дик понял, что старик хочет его подбодрить. Готовилояь что-то серьезное.

Суп, кстати, помог — стоило подавить тошноту и съесть ложки две, как остальное пошло, будто по маслу. Прошла резь в животе, дурнота и отчасти — головная боль. Дик порылся в своем мешке и достал оттуда «неприкосновенный запас» — пакет энерджиста.

— Ну, ты ожил? — спросил Нейгал, когда он напился бодрящего зелья. — Идем, дело есть.

Они спустились в подвал — но по дороге зашли к Джеку. Малыш лежал в постели со своим рисовальным планшетом, что-то там чертил и чувствовал себя сравнительно неплохо, если не считать общей слабости и того, что он не мог есть.

— Как это мне уже надоело, — сказал он со взрослыми интонациями. — Когда я наконец вырасту? Мама сказала, что меня вылечат, когда я вырасту большой.

— Касси поехала в поселок за лекарством, — успокоил Нейгал Бет и леди Констанс.

Дом Нейгала снаружи, насколько Дик разглядел вчера в буране, походил на термитник: коническая — чтобы не залеживался снег — крыша плавно переходила в покатые стены с глубоко утопленными в них узкими окнами, и только на третьем этаже, под куполом, была галерея, забранная бронестеклом и выходящая на единственную дорогу к манору, проложенную между довольно-таки крутым обрывом и довольно-таки отвесным клиффом. Сзади этот же клифф защищал манор. Большинство помещений и технических служб манора находились в пещерах позади здания и под ним. Там же была и кладовая-оружейная, куда спустились вчетвером Нейгал, Дик, Рэй, Тень и маленький тэка в темно-зеленой хламиде — Нейгал представил его как Сета.

Юноша понял, что это за помещение, еще до того, как Нейгал скомандовал «Свет!» Ноздри поймали знакомый с детства запах — смазки, горелого пластика, припоя, изолята и мужского пота, прочно въевшегося в пористые прокладки доспеха-кидо.

Оружейная.

На Дика внезапно снизошло странное чувство покоя. Казалось, что здесь, в этом длинном зале, он в полной безопасности — никто и никогда не посмеет ворваться сюда, чтобы разрушить его жизнь. Это место будет вечным.

Если бы у него был настоящий дом, он понял бы, что это — чувство дома. Именно это он испытывал на «Ричарде Львиное Сердце», проводя часы в оружейной у безногого Тома Монагана, известного среди монахов просто как «брат Томмиган». Томмиган знал об оружии прошлого и настоящего все, что можно о нем знать. После того, как он лишился ног, его перевели в оружейную, отдав ему под начало отделение послушников, которые под его руководством чинили несложные повреждения доспехов, стрелкового оружия и флордов (сложные Томмиган приберегал для себя — точнее, для показательно-ремонтных работ, сопровождающихся лекциями). Он же учил Дика стрелять в тире на грузовой палубе, если у сержанта Коннора не хватало времени на мальчика.

— Я верну вам ваше оружие и доспехи, — сказал Нейгал, и по его знаку Тень отпер один из стенных сейфов. — Держите их наготове. Тень, подберешь что-нибудь из старья вот этому. — Нейгал показал на Рэя, потом повернулся к Дику и положил ему руку на плечо.

— Насколько хорошо ты обращаешься со своим пулевиком? — спросил он. — Выбьешь хотя быть пять из десяти?

— Не знаю, сэр, — признался Дик. Он не тренировался в стрельбе лет шесть, к тому же во время своего пребывания на «Ричарде» ни разу не упражнялся с тяжелым для восьмилетнего мальчика «эрнандесом». Коннор учил его стрелять из маленького десятизарядного «кольта-рассела», который называли еще «женской» моделью. Благодаря брату Томмигану он сумел бы собрать и разобрать «эрнандеса» со связанными за спиной руками на спор, и капитан Хару даже доверял ему чистку оружия — но вот тренироваться в стрельбе на «Паломнике» было негде.

Погреб-оружейная был длинным. Нейгал прошел в дальний конец, где в углу стоял побитый пулями и в нескольких местах оплавленный остов погрузчика. Поискал на полу, нашел такую же перекореженную и издырявленную банку из-под каких-то консервов и поставил на торчащий вперед захват, примерно на высоте человеческого роста.

— Стой, где стоишь, — сказал он и отошел за линию огня. — Ну, а теперь сбей мне его из своей машинки. Даю на это пять выстрелов.

Дик снял револьверник с предохранителя, прицелился в банку, задержал дыхание, как учил его Коннор, и бегло выстрелил пять раз подряд. Успех превзошел даже его собственные ожидания: банка подскочила и кувыркнулась целых два раза. Дик поднял оружие стволом в потолок и снова поставил на предохранитель.

— Молодец, — качнул головой Нейгал. — Кто научил?

— Сержант Крис Коннор, вторая рота десятого десантного батальона Синдэнгуми, — не без злорадства ответил Дик.

— Ну да, ты же «сын корабля»… — кивнул Нейгал. — С «кидо» дела не имел?

— Нет, сэр. Я был еще маленьким.

— Ладно, кидо все равно один. И тяжелого оружия, считай, нет, вот что паршиво… Сет, подгони его доспех, вот он, — Эктор показал на броню Дика, которую разложил на верстаке Тень. — Ему широка кираса и наплечники.

— Будет сделано, — гем открыл ящик и загромыхал инструментами. Дик посмотрел на Рэя — тот примерял на себя морлочий доспех, самый легкий вариант. Четыре слоя композитного металлопластика могли выдержать попадание нескольких одиночных пуль, осколков и, возможно, даже плазменных зарядов из ручного оружия вроде того, которое получил от Дика сам Рэй. В общем, это был доспех того же класса, что и у Дика, но со шлемом похуже, без лицевого щитка. Мелочь, конечно — но в бою такие мелочи спасают или губят жизни.

Кроме того, у Рэя не было пристойной обуви и одежды под этот доспех — ему отдали старые ботинки Призрака и его же термокостюм, местами рваный. Поскольку Сет уже занимался доспехом Дика, подгонять и латать все это Рэй должен был сам.

Нейгал и Тень в это время занялись подсчетом и проверкой оружия. На свет появилась штурмовая винтовка «Хат» анзудского производства, несколько пулевиков разного калибра и обоймы к ним, два стандартных флорда и один — изготовленный явно по личному заказу.

— Гранаты не той системы, зараза, — ругнулся Нейгал. — Импульсные… На кой ляд я их набрался? Теперь плазменные нужны, а их с огнем не сыщешь… Тень, куда я дел плазменные гранаты? И кассеты к пушке?

— Вы их разбросали прошлой зимой в океане, когда хотели ловить рыбу, — невозмутимо сказал Тень. — А из пушки делали салют на праздник Дождя.

— Да? Ох и напился же я тогда, наверное… ничего не помню.

— Мастер Нейгал, — осторожно спросил Дик. — Я все-таки чего-то не понимаю… Моро — он по закону имеет право нас забрать или нет, если найдет у вас?

— По закону? — Нейгал кашлянул. — Видишь ли, сынок, мы с ним оба в этом деле находимся в том поле, где закон молчит. По-хорошему, я имею право вас не выдавать. Но и он имеет право вас потребовать и попробовать отобрать силой. И я выгляжу тут немножко некрасиво, потому что не я, а он вас загнал. Но мне-то уже по чресла, как я выгляжу… Короче, за каждым из нас своя правота, и Моро будет трясти этой правотой как погремушкой.

— Не понимаю, сэр, — покачал головой Дик. — Разве можно так просто принимать у себя врагов Картаго?

Нейгал засмеялся.

— Я имею право принимать у себя кого угодно, парень. И потом, какие из вас, к черту, враги Картаго? Вражда против Империи — общее дело Картаго, это правда. Но вы же не Империя, вы просто тридцать три несчастья. Были бы вы имперскими разведчиками — и я был бы обязан вас преследовать. А раз вы просто потерпевшие крушение — то я и не обязан. Моро имеет право против вас враждовать. А я имею право враждовать против Моро. Могу повести себя так, могу этак. Выдать вас или защищать до последнего. И то, и то законно.

— А что правильно? — растерялся Дик. Ему не приходил в голову такой поворот событий: что вражда против Империи — общее дело дома Рива — он знал, но что вражда против конкретных имперцев может быть только частным делом — он слышал впервые.

— Что значит «правильно»? — разозлился Нейгал. — Почему вам, черт возьми, все время «правильность» подавай? Вот же достали: даже когда за драный половичок воюете — все равно чье-то дело должно быть «правым». Пойми, малый: он имеет право хотеть того, чего он хочет — а он хочет денег и почестей за хорошо выполненное задание, и… — взгляд Нейгала как-то странно скользнул в сторону. — Кто ему может запретить? Я? Да с какой стати? И я молодым рубился за деньги и почести. Мне не нравится, что он проворачивает свои личные дела под видом заданий — ну так что же, что мне это не нравится? Пока он делает свою работу, кто ему может это запретить?

— А вы, мастер Нейгал? — спросил Дик. — Вы как… все-таки выдадите нас? Или будете защищать до последнего?

— Я же говорил, что я буду делать. Я тебе уже говорил! Кем ты меня считаешь — трепачом?

— Нет, сэр. Я просто удивляюсь… Вы сами сказали — защищать до конца… Но я не понимаю, как можно драться до конца за дело, в правоту которого не веришь? Мне было бы трудно умирать за то, во что я не верю…

— Это оттого, что ты мало еще жил на свете. Со временем вещей, ради которых стоит умирать, делается все меньше и меньше, а смерть все ближе и ближе. И кто бы мне объяснил, сынок: если мне нравится твоя леди, ее малыш и эта девочка, в которую ты влюблен — то почему я должен орать, что дело мое правое и лупить себя пяткой грудь? Все гораздо проще: вы мне нравитесь, а Моро — нет. То есть, он мне настолько противен, что даже если бы вы мне не нравились, я бы все равно ему вас не отдал.

— Мастер Нейгал, а почему вам так не нравится Моро?

Нейгал посмотрел на Дика тяжело, будто свешал в уме какой-то сложный подсчет. Дик уже подумал было, что он не ответит — но тут он сказал:

— Предателей не люблю, и не люблю предательства, и тех, кто делает людей предателями, не люблю больше всех.

Дик продолжал вопросительно смотреть на него и, вздохнув, Нейгал объяснил:

— Много лет назад, задолго до войны с Кенаном, Экхарт Бон, который еще не был тогда ни тайсегуном, ни главой синоби, из рейда привез пленного парнишку, ученика пилота разведывательного синдэнского корабля. Парня чуть постарше тебя, лет семнадцати-восемнадцати. Чернявенький, хорошенький такой. Потом он высветлился, но прозвище себе оставил то, которое дал ему Бон. «Смуглячок». Моренито. И какое бы имя ни брал себе — всякий раз назывался так, чтобы можно было сократить до «Моро». Я не знал его до того, как синоби им занялись — но после этого он стал копией Бона. Так же лез на рожон, так же мог достать что угодно у черта из пасти, так же спал на обеих сторонах кровати… В общем, второй Бон, с той лишь разницей, что Бон был наш с самого начала.

Дик почувствовал холод в животе. Так значит, Моро был сохэем. Солдатом Синдэна, который предал все, чем дорожил, и пошел на службу к Рива! Юноша оглянулся на Рэя и поймал его внимательный, серьезный взгляд.

— Не много на свете вещей, о которых я боюсь даже думать, — тихо добавил Нейгал. — И одна из них: что делают с сохэем, чтобы превратить его в синоби?

— Доспех гостя готов, — чирикнул тэка из своего угла. Дик принял из его рук кирасу и впервые обрадовался, что эта полуброня так ненадежна. Одно хорошее попадание из плазменника — и Моро может делать синоби из того, что останется, до второго пришествия…

Селектор домовой связи зажегся, лучи проектора соткали фигуру гема-домоправителя Феста.

— Хозяина спрашивает человек у ворот, — полупрозрачная фигура переломилась в поясе. — Он говорит, что привез госпожу Кассандру и хочет говорить от имени Морихэя Лесана. Его зовут Джориан.

Глава 13 Работорговля

В течение нескольких столетий производство гемов и работорговля являлись занятием не то чтобы очень почетным, но общепризнанно необходимым. Гемы были заняты во всех сферах производства и обслуживания. Общий стандарт, к которому пришел Вавилон, сводил рабскую расу к четырем разновидностям: рабочие, солдаты, обслуживающий персонал и секс-рабы. На этих четырех базах создали множество подвидов — если бы не маркировочная окраска волос, только специалист мог бы уверенно сказать, что похожие на гномов майна и изящные ама относятся к одному подвиду и могут иметь плодовитое потомство (правда, в Вавилоне тщательно следили за тем, чтобы эти два вида его не имели — нестабильность искусственного генома диктовала ряд ограничений).

Для имперцев Вавилон был соблазном во многих отношениях. Уже несколько десятилетий в Сенате раздавались голоса тех, кто полагал, что генетическое рабство можно ввести и в Империи, а от «ультиматума Ааррина» отказаться. Это были в основном голоса владетелей и депутатов с миров, чье экономическое развитие тормозилось из-за нехватки рабочих рук. Кое-где местные власти, пользуясь законодательными «дырками», пошли на самоуправство и закупили несколько партий рабов в Вавилоне. Имперские и планетарные кодексы права запрещали одному человеку владеть другим, но до сих пор имперские законы не определили, считать ли гемов людьми.

Принятие Церковью догмата «О человеческом достоинстве» положило конец всем дискуссиям в этом направлении. Империя тут же приняла ряд законов против генетического рабства. Звездоходческая Хартия приравняла вавилонских работорговцев к пиратам, на которых не распространяются, как известно, межпланетные законы о ненападении на гражданские суда, оказании помощи и спасении груза. Пользуясь этим, некоторые планетарные флоты напали на несколько вавилонских кораблей и захватили их. А поскольку на вавилонском корабле не написано, работорговец он или нет, среди захваченных и пострадавших оказались и ни в чем не повинные транспортники. Миры Вавилона выставили несколько дипломатических нот, император Кеннет, отец ныне правящего Брендана II, принял их и пообещал, что больше ни один корабль не пострадает — но торговле между Вавилоном и Империей был нанесен непоправимый ущерб: вавилоняне больше не желали рисковать грузом и жизнями в имперском пространстве.

Ситуация готова была вот-вот прорваться войной между Империей и Вавилоном, но вместо этого грянула война между домами Рива и Кенан. Эта война серьезно подорвала работорговлю и рабо-производство уже внутри самого Вавилона. Пошел в рост бизнес, до того остававшийся на заднем плане: захват рабов с целью перепродажи. Прежде считалось, что покупать неспециализированных гемов — только зря переводить деньги. Но война многим домам Вавилона отрезала возможность изготавливать партии рабов по спецзаказу, и волей-неволей им пришлось покупать рабочих у рейдеров.

Картаго оставалась практически единственным надежным, хоть и небольшим, рынком сбыта рабов. Этот рынок потреблял товар стабильно: очень многие гибли, не выдерживая тяжелых погодных условий и работы не по специализации, цены же росли год от года, потому что спрос превышал предложение.

Джориан и его команда жили этим, и теперь Джориан серьезно рассчитывал на прибыль от продажи гемов из манора Нейгала, а потому не хотел, чтобы Нейгал и Моро решили дело миром. Правда, брать гемов на Картаго было делом прежде неслыханным — Моро предупредил всю ватагу, что одно неверное движение, и от них останется мокрое место. Если Нейгал поддастся на уговоры и выдаст своих пленников — то вольной компании придется удовлетвориться тем призом, который Моро обещал в качестве награды, да долей в выкупе. Это, конечно, тоже неплохие деньги, но… как говорится, лишних денег не бывает.

Так что Джориан собрался настоять на своем участии в переговорах — но тут Моро, к его удивлению, легко согласился и не стал возражать. И Джориан понял, что он хочет мирного исхода ничуть не больше. Сами переговоры в основном предназначались для третьего из них — Мосса Нейгала, магистрата Аратты. Пусть видит, что его отец сам напросился на пулю.

Их впустили в «предбанник» двора. Джориан держал леди Кассандру под прицелом, чтобы Нейгал не делал резких движений, а еще — чтобы позлить старика. Мосс тоже злился, но Джориан уже понял, что он слизняк, так что на его злость было наплевать.

Ворота манора разъехались в стороны, и они вышли — старик и мальчишка, оба при оружии и в доспехах: мальчишка — в легкой полуброне, Нейгал — в полном кидо, из-за которого он казался теперь на полметра выше и раза в полтора шире. Над его боевым шлемом возвышался гребень «крылья феникса» — несколько потрепанный, но по-прежнему гордый. Один боевой морлок с плазменником наизготовку встал позади них, двое прикрывали их с галереи над входом. Джаргал и братья Мело, прикрывавшие рейдеров, занимали позицию за ветрозащитным бруствером.

Джориан чувствовал себя неуютно и старался не высовываться из-за Кассандры.

— Правильно делаешь, парень, — старик кивнул ему с насмешкой. — Прячься за нее. Потому что — боги и демоны мне свидетели — как только ты ее отпустишь, я вышибу тебе мозги.

— Сеу Нейгал, — мягким голосом сказал Моро. — Никто из нас не намерен всерьез угрожать леди Кассандре. Джориан сейчас отпустит ее, и она вольна будет присоединиться к вам или уехать на глайдере куда пожелает. Нам нужна была только небольшая гарантия того, что вы станете с нами разговаривать.

— Ну, вот он я здесь и разговариваю с вами, — проворчал Нейгал. — Отличная сегодня погода, не правда ли?

Погода, надо сказать, становилась хуже и хуже: ветер крепчал и мокрый снег мел все гуще.

— Отпусти сеу Кассандру, — приказал Джориану Моро. Тот со страхом отпустил. Нейгал показал женщине на место позади себя, но не открыл огонь, и Джориан понял, почему — между ним и стариком стоял еще его сын, Мосс.

— А ты почему связался с ними? — спросил Нейгал.

— С ними? — Мосс покосился на Джориана. — Я не имею с ними ничего общего, отец. Я здесь по просьбе сеу Лесана, который исполняет высочайшие распоряжения и имеет на то высочайшие полномочия. Я здесь также как магистрат Аратты. Правда, что ты укрываешь у себя… — теперь он прищурился на мальчишку. — Имперцев?

Нейгал посмотрел на Суну с преувеличенно изумленным видом, будто в первый раз его видел, потом повернулся к сыну и, пожав плечами, сказал:

— Укрываю? Этот парень и все, кто с ним — мои частные пленники. Я их нашел и я их взял. Хочешь это оспорить?

— Если он твой пленник — то почему он вооружен?

— А вот такие у меня барские вытребеньки: вооружаю пленников. Еще вопросы будут?

— Отец, перестань паясничать, это позорит тебя.

— Я уже в том возрасте, сынок, когда люди сами решают, что позорит их, а что нет. По мне, так лучше я пройду все Пещеры Диса снизу доверху с голой задницей, чем покажусь на люди с такой компанией, с которой связался ты.

— Имперцы кажутся тебе более подходящей компанией?

— Предпочту их любому бандиту.

— А вы знаете, сеу Нейгал, — вмешался в разговор Моро, — что среди укрываемых вами имперцев — известный ученый-астрофизик Августин Бран Мак-Интайр, который уже наверняка рассчитал координаты Картаго?

Нейгал обменялся взглядами с юношей, и Дик открыл было рот, но потом раздумал говорить и только мотнул головой, сжав губы.

— А что это меняет, Лесан? — спросил Нейгал. — Они все равно мои пленники, и у сеу Мак-Интайра нет собственного звездолета, чтобы сбежать и выдать наши координаты Империи.

— На этом основании я требую его выдачи и выдачи всех остальных, так как они тоже могут знать координаты. Сэтто «красная карта» дает мне право на ваше содействие.

— Не дает. Я — частное лицо и не обязан повиноваться, и любой окружной судья пошлет тебя подальше вместе с твоим сэтто.

— Но ваш сын, сеу Нейгал — лицо официальное. И как магистрат города Аратты он может в две секунды выдать мне прямо здесь, на месте, ордер на обыск в вашем доме. И сюда прилетит полицейский катер.

— Врешь, — Нейгал хохотнул. — Не сделаешь ты этого, Лесан. И знаешь, почему? Потому что в этом случае пленники будут считаться государевыми пленниками, и шиш ты получишь, а не выкуп за знатную даму.

Джориан посмотрел на Моро и ему показалось что тот колеблется.

— А еще, — продолжал Нейгал, — всем станет известно, что ты инициировал мальчика до Картаго. Поэтому ты не прибегнешь к помощи властей, Лесан, ты сделаешь свое дельце грязно и тихо, как это заведено у синоби.

— Оскорблениями вы ничего не добьетесь, сеу Нейгал, — голос Моро был холоден как железо, к которому зимой примерзают руки, но на губах играла улыбка. — Я не подарю вам того первого выстрела, о котором вы так мечтаете. Он решил бы все ваши проблемы, не так ли? Я стреляю в вас, ваши морлоки стреляют в меня, потом вы убиваете Джориана — и сеу магистрату ничего не остается, кроме как вышибить остальных рейдеров из Аратты, потому что единственное легитимное основание их пребывания здесь — я. И тогда они действительно получат шиш — даже те, кто останется в живых. Ибо первый выстрел был за кем-то из нас, а значит, именно мы — нарушители закона. Поэтому мы сейчас будем очень осторожны, выдержанны и терпеливы. Меня все слышали?

— Так точно, — отозвался Джаргал с усмешкой. В доме Кенан не признавали такой условности, как первый выстрел.

— И даже если бы мне удалось первым же выстрелом убить вас, — продолжал Моро. — Это никак не решило бы проблемы, потому что вашей правопреемницей по завещанию является сеу Кассандра, поместье, морлоки и пленники в случае чего достанутся ей, а она проявит не больше склонности к сотрудничеству, чем вы.

— Ты и завещание мое вскрыл, шпион? — ноздри Нейгала расширились. — Ты взломал всю базу данных Аратты?

— Я был в своем праве, — Моро бросил мимолетный взгляд на побледневшего Мосса Нейгала. — Вы знаете древнюю историю, полковник Нейгал? Знаете, почему погибли Алкивиад и Филипп Македонский; почему Генрих Второй Английский не знал покоя до самой смерти?

Моро выдержал эффектную театральную паузу и очаровательно улыбнулся:

— Потому что эти весьма незаурядные люди не хотели ходить застегнутыми.

— Ты тоже не добьешься от меня первого выстрела, Лесан, — глухо сказал Нейгал.

— Помилуйте, полковник, да зачем он мне? Кто заступится за вас сейчас, кому вы нужны? Аратта устала от вашего буйного нрава, ваши друзья-ветераны далеко, и собственного сына вы предали, лишив манора. Я прошу вас о сотрудничестве не потому, что вы представляете собой сейчас хоть какое-то препятствие, а потому что мне очень не хочется убивать вас.

— А придется, — сказал Нейгал. — Я не отдам их тебе, Лесан, пока буду жив. Я тебе драной кошки не отдам. Ты предаешь всех, с кем ешь хлеб. Где Сегвард? Где Даллет? Посмотри на себя, синоби. С кем ты связался. Посмотри, в кого ты превратился с тех пор, как заказал себе клона и сожрал его. Ты и этого мальчика хочешь сожрать? Тебе зачем дали сэтто — чтобы ты по всей Галактике за мальчиками гонялся?

— Вы не можете меня судить, сеу Нейгал, — Моро снова улыбнулся, но, на этот раз, похоже, Нейгал достал его. — Вы не горели сами, а только сжигали других. Герой десантной алы Бессмертных. Покоритель Сунасаки…

— Ах ты змей… — как-то беспомощно выругался Нейгал. Мальчишка, стоящий рядом с ним, отступил на шаг в сторону и на мгновение опустил оружие, словно не знал, куда его направить, на врагов или на своего защитника.

— Судя по реакции мальчика, вы не ввели его в курс дела, — продолжал Моро. При звуках его голоса сопляк снова вскинул оружие — направив его теперь на синоби. А тот продолжал говорить, адресуясь уже к нему. — Дик, ну и каково тебе принимать защиту от того, кто сделал тебя сиротой? Ты как будто бы хотел мстить. Ну так вот, справа от тебя стоит человек, сделавший это с твоей семьей и планетой. Он был не рядовым исполнителем, Дик. Он отдавал приказы. Сеу Нейгала можно понять — он на свой лад искупает грехи. Тебя тоже можно понять, на тебе — ответственность за многие жизни, и тебе придется это терпеть, являя знаменитое христианское всепрощение — правда, слегка подпорченное спасением ваших шкур. Может быть, ты сдашься сам? Я по-прежнему обещаю тебе, что вам не будет причинено никакого вреда. Это правда, я намерен взять выкуп за леди Констанс, маленького Джека и лорда Гуса — но ты же понимаешь, что не в моих интересах причинять им вред.

— Я не стану говорить с вами ни о чем, мастер Морита, Лесан или как вас там… — хрипловато сказал мальчишка. — У вас даже имя ложь — что же тогда правда?

— Правда то, что ты стоишь рядом с убийцей всех своих родных.

— Это наше с ним дело, а не ваше.

— Хватит, — оборвал его Мосс Нейгал. — Отец, ради имперцев ты идешь против Клятвы.

— Неужели мы клялись между собой сдавать по первому слову синоби тех, кому обещали покровительство? Хватит болтовни, Мосс. Ты знаешь, и я знаю, почему ты на их стороне.

— Мосс, — подала голос Кассандра. — Неужели ты думаешь, что я лягу с тобой в постель после того, как они убьют Эктора?

— Мне уже наплевать, ляжешь ты со мной в постель или нет, — процедил младший Нейгал. — Просто иногда великие люди решают, что им все можно, и заходят слишком далеко. Ты заигралась с огнем, Касси. Ты думала, что любить живую легенду, жить с ней рядом — это легко? Нет, милая: живая легенда — это человек, который не считается ни с чем, кроме собственных желаний.

— Вранье, — сказал мальчишка, и Джориан понял, что хрипит он не потому, что хочет казаться старше и мужественнее, а потому что простыл. — Мастер Нейгал считается и с честью, и с милосердием.

— Тебя, имперский щенок, никто и ни о чем не спрашивает, — огрызнулся Мосс.

— Довольно, — голос Моро заставил всех посмотреть на него. — Я даю вам время до ночи, сеу Нейгал. Если вы выдадите нам своих имперских пленников, всех десятерых, без исключения — дело закончится миром. Если же нет…

— Не утруждай себя болтовней, — поморщился Нейгал. — Я сам знаю, что будет, «если же нет».

Моро кивнул и спросил:

— Зачем вам умирать ради них, сеу Нейгал? Ради своих смертельных врагов? У вас есть хороший дом, любимая женщина — что еще нужно человеку, чтобы дожить свой век?

Нейгал ответил после короткого раздумья.

— Возможность себя уважать, Лесан. Которой у меня никогда не будет, если я сдамся такой мрази, как ты.

Моро опять коротко кивнул, показывая, что разговор окончен. Напоследок он повернулся к Кассандре.

— Сеу Кэлхун, не окажете ли вы мне честь довезти вас до поселка?

— На украденной вами машине Эктора?

— На украденной? Что вы, сударыня. Я ни в коей мере не посягаю на собственность мастера Нейгала. Если он согласится на условия моего ультиматума, глайдер будет ему возвращен немедленно, а если нет — он будет передан его наследнику. Вам, насколько я понимаю, если он входит в опись имущества манора. Я удерживаю его лишь затем, чтобы не дать сеу Нейгалу дополнительного оружия. Но я с удовольствием воспользуюсь им, чтобы доставить вас в безопасное место.

— Поезжай с ним, Касси, — проговорил Нейгал. — Поезжай.

— Поезжай, Касси, — таким же голосом сказал Мосс.

— Нет, — женщина выпрямилась. — Я хочу остаться здесь.

— Если ты думаешь, что ради тебя я переменю решение… — начал было Мосс, но Кассандра оборвала его резким, оскорбительным смехом.

— Я не жду от тебя решений, Мосс. Это не твой стиль. Ты всегда плыл по течению.

Джориан переглянулся с Моро и тот сделал знак отходить. Переговоры были закончены.

* * *

Констанс не слышала, как идут переговоры, но еще до того, как Дик снял шлем, входя в верхние покои, по одной осанке поняла: он откуда-то все узнал.

Теперь, когда он открыл лицо, оно казалось потерянным — словно мальчик был оглушен, как тогда, после разрушения базы данных. И Констанс сама на миг растерялась, не зная, что ему сказать — как ни странно, это волновало ее сейчас гораздо больше, чем ход переговоров; точнее, в итоге переговоров она была заранее уверена, и первые же слова Дика эту уверенность подтвердили.

— Мастер Нейгал не согласился сдать нас. Мы будем драться.

Тут появился и сам мастер Нейгал, и леди Кассандра с ним.

— У нас есть шансы? — спросила Констанс. Нейгал, вместе с одним из своих морлоков расстегивая клапаны своего доспеха, прищелкнул языком.

— У нас только один шанс: убить Лесана. Что нам навряд ли удастся, так как чую нюхом — он в самую середку драки не полезет. Кроме того, буран снова поднимется к ночи — и ночью они будут штурмовать…

— Сколько мы сможем продержаться? — спросила леди Констанс.

Нейгал посмотрел ей в глаза и сказал:

— Если у них есть абордажная техника — а она у них есть — то час-полтора самое большее.

Констанс почувствовала, как сердце проваливается в живот.

«Мы обречены. Вот теперь-то мы обречены. О, Господи, спаси нас…»

— Мастер Нейгал, — тихо сказала она. — По-моему, мы должны сдаться. Мы, имперцы.

— Молчать, — там, где полковник ударил кулаком по стене, треснула штукатурка. — Это дело моей чести, и я ее пятнать не позволю никому, даже вам. Не желаю я умирать предателем. Раз на то пошло, я вообще умирать не желаю. Я вызвал из Лагаша своего друга, пилота. Зовут его Ян Шастар. Запомните, сударыня, это имя — на случай если отобьемся, но без меня. Он вас доставит на нейтральную планету.

— Вы… не будете брать с меня слова, что я не знаю координат Картаго? И если знаю — никому не скажу? — удивилась Констанс.

— Если Шастар не успеет — какой в этом смысл. А если он успеет — что ж, без инициированного пилота даже со знанием координат у имерцев это займет кучу времени. А там… Или ишак сдохнет, или царь…

Нейгал снял доспех — точнее будет сказать «вышел из доспеха» и сел за терминал. Сенсоры внешнего наблюдения показывали, что на единственной дороге к дому кучкуются люди и стоят две горячих машины, одна из которых была глайдером Нейгала, а вторая, намного больше и дальше внизу — почти наверное катером рейдеров. Нейгал насчитал семь человек, потом одно из световых пятнышек распалось на два — значит, врагов восемь. Или больше.

Увидеть обе машины невооруженным глазом было невозможно — так густо валил снег.

— Нас… убьют? — пискнула Бет.

— Вас — нет, — ответил Нейгал, отвернувшись от консоли. — Тэка — тоже, скорее всего, нет. Морлоков — да. Всех воинов.

— Я воин, — тихо сказал Дик. — Но в меня он стрелять не станет. Мастер Нейгал, я один пойду и убью его. Я взорву энергоблок от плазменника, я знаю как…

— Ты, парень, неудержим, как понос, — отмахнулся Нейгал. — Ты думаешь, тебя обыщут, отберут все оружие, а батарею ты спрячешь в трусы? Нет, парень, они поступят проще: наденут на тебя шлем, и ты все им выложишь сам. Моро — синоби, он знает повадки убийц. Но мысль перейти в наступление мне нравится. В самом деле, чего нам ждать?

Нейгал включил экран внешнего обзора и запустил на нем панораму.

— Мы сделаем это, когда они пойдут на штурм. Пошлем Призрака и Тень перебить охранение и взорвать их катер. А мы должны засветиться и вызвать огонь на себя. Отвлечь всех, кого сможем. Ты согласен?

— Да, — поколебавшись, ответил Дик.

— Тогда поедим, — сказал Нейгал, и склонился к селектору внутренней связи. — Нанду! Накрой нам стол! А потом собери всех в гараже, есть большая работа. Сеу Мак-Интайр, — обратился он к лорду Гусу, — на вас я тоже рассчитываю. Хоть вы и ученый-астрофизик, человек сугубо мирный, но все-таки мужчина.

— Я готов сделать все, что нужно, — отозвался лорд Августин.

— Вот и славно.

— А почему они не могут атаковать сейчас? — спросил Дик.

— Потому что думают, будто у меня есть тяжелое оружие, — убежденно сказал Нейгал. — И слава богам, что они так думают — потому что у меня его считай, что нет. Они решатся на бой только когда на расстоянии вытянутой руки ничего разглядеть будет нельзя. Видишь ли, сынок, они преследуют цель, которая дает нам много преимуществ в драке: взять вас живыми. Это значит, что себя они будут беречь. Полный доспех, предштурмовая подготовка и все такое. И вас они тоже будут беречь. Никаких плазменников, никаких термогранат, наверное. Даже импульсных гранат в ход пускать не будут — только инфразвук, газок… Тоже мало не покажется.

— И при всем том — штурм займет у них час? — спросила Констанс.

— Может, даже меньше. А может, больше, — спокойно сказал Нейгал. — Я же говорю, у меня нет тяжелого оружия, способного остановить такую штуку — он кивнул бородой на свой кидо. — А из обычного плазменника в нее нужно высадить не меньше обоймы, а из пулевика — две, и все в голову либо в пах, потому что пробить грудную пластину — нереально. А их там не меньше десятка. А у меня нет столько боеприпаса. Был бы у меня боеприпас — я бы не посылал бойцов ни в какую вылазку, мы бы здесь отсиделись за милую душу.

— Мастер Нейгал, а каковы их шансы на то, чтобы вернуться? — спросила Констанс.

— Такие же, как у нас — отбиться, — проворчал Нейгал.

Вошла Нанду, серв, и попросила всех к столу.

У Констанс не было желания, но она заставила себя поесть и заставила Бет. Дик не притронулся ни к чему.

— Кончай свои демонстрации, парень, — сказал Нейгал. — Сейчас для них не время, тебе понадобятся силы. Поешь нормально!

— Я не могу есть! — огрызнулся мальчик. — Я не могу плакать и смеяться, вместо этого меня рвет! И сейчас меня тошнит от того, что Моро сказал!

Он вскочил, вышел из столовой, и провел время обеда, по-видимому, с Рэем. После обеда Нейгал прошел в гараж, где уже собрали всех гемов манора — двадцать человек, за вычетом Призрака и Рэя, несших караул на верхней галерее, и включая ячейку-семью Аквилас.

— На нас сегодня вечером нападет банда примерно из десяти человек, — сказал Нейгал своим рабам. — Я хочу, чтобы дом был готов к обороне. Здесь перед воротами должна быть баррикада примерно в человеческий рост, из всякого хлама, который найдется в гараже и в подвалах. Такую же соорудите на грузовом пандусе, там, наверху. Хлама уже не хватит, так что я разрешаю брать мебель. Сами укроетесь в подвале, когда начнется. Если мы проиграем — сдайтесь и живите. Я не хочу, чтобы кто-то из вас следовал за мной.

— Мы не хотим покидать господина, — сказала Нанду.

— Я сказал: мне не нужна ваша жертва.

Серв поклонилась и снова подняла глаза на хозяина.

— Мы просим господина разрешить одну вещь. Господин покидает нас, а они нам не разрешат. Если господин победит, мы не… — она испытывала затруднение со словами, и разрешила его так: — мы не изменимся к нему от этой вещи. Но мы очень просим разрешить.

— Ну, говори, не тяни, — милостиво кивнул Нейгал.

— Пусть молодой сохэй даст нам имена, — Нанду даже отступила на шаг, испугавшись собственной наглости.

Нейгал изумленно посмотрел на Дика, тот пожал плечами.

— Я ничего не говорил им.

— Кто вам сказал, — обратился Нейгал к гемам.

— Мы, — вперед выступил Том. — Мы рассказали вашим рабам, господин Нейгал, что они — люди, которые могут обладать бессмертной душой.

— Мы не хотим покидать господина, — снова сказала Нанду, и Констанс услышала в ее голосе слезы. — Он добрый, и даже если нас продадут другим, мы вернемся к нему, когда умрем, и будем с ним в воинских покоях на небе.

— Навряд ли вы окажетесь там же, где я, если парень вас крестит, — усмехнулся Нейгал.

— О, мы найдем господина везде, где он окажется! — крикнул раб-оружейник. — Нам бы только попасть туда!

— Пусть мальчик-сохэй даст нам бессмертные души, — Нанду снова склонилась.

— Но… это же ересь, — как-то беспомощно сказал Дик. — У вас всех уже есть бессмертные души! И потом… Тома-сан, ты же можешь точно так же, как и я, крестить их! Ты такой же мирянин, и… ты гем, у тебя больше прав на это…

— Я тебя предупреждала, — негромко сказала Касси из-за спины Нейгала.

— Да помню, — хмыкнул старик. — Но я ничего страшного все равно не вижу.

— Капитан, имен давание гемам недоступно для меня, — сказал Том на гэльском. — Доверяния мне они не имеют, потому что я один из них.

— Говори на понятном языке! — рыкнул Тень.

— Он говорит, что вы не доверяете ему, — объяснил Дик. — Но это неправильно. Он имеет такое же право крестить вас, как и я. Потому что он христианин, а в отчаянном положении, когда больше некому, крестить может даже неверующий — вот, мастер Нейгал, например.

— Ну, от меня ты этого не дождешься, — засмеялся Эктор. — Давай сам.

— Господин разрешает? — спросила Нанду.

— Господину ама уже не хватит, е.ь не позволю. реснула штукатурка. ы в воду, в еду…чу? плевать, — сказал Нейгал. — Только давайте дело сделаем, работы полно.

Он еще раз усмехнулся, глядя на растерянного Дика, потом сделал Констанс приглашающий жест и вышел. Касси вышла следом за ним, опалив Дика негодующим взглядом — правда, мальчик совершенно этого не заметил. Чтобы ободрить его немного, Констанс, выходя, провела рукой по его плечу — точнее, довольно массивному на вид и на ощупь наплечнику.

Нейгал поднялся на галерею и посмотрел в бинокль в ту сторону, где за снежной завесой темнел вражеский катер.

— Никакого движения, — удовлетворенно сказал он. — Касси, может, ты все-таки возьмешь свой снайк и…

— Нет, — сказала Кассандра.

— Ладно. Ну что, сеу Констанс, — это Нейгал говорил уже, перемещаясь в гостиную, где по всему столу было разложено оружие и коробки с обоймами. — Нехорошо между нами получилось: я и не знал, что ваш брат — это такая величина в мировой науке… принял по-простому…

— Мастер Нейгал, мне стыдно и я прошу прощения, — устало сказала Констанс. — Но право же, мы долгое время не знали, не является ли ваш порыв всего лишь прихотью барина, которая назавтра переменится, и…

— Проехали, — Нейгал рубанул ладонью воздух. — Проклятье… Вы думаете, я не понимаю, что вы чувствовали? А впрочем, кому какая разница…

— Ты знаешь, Эктор, мне есть кое-какая разница. Ты собрался умирать ради людей, которые привели бы сюда имперскую армию! И ладно бы ты еще мог помочь ему — но ведь нет! Они возьмут манор — и его, пилота, пощадят, и их пощадят ради выкупа, а тебя — нет!

— Касси, это моя жизнь, и я сам решаю, ради кого ее ставить на кон. Такую пощаду, которую синоби готовит мальчику — ну ее к чертям, лучше смерть. И не факт, что я умру сейчас. Я планирую отложить это занятие лет на двадцать. Так что или перестань хныкать, Шоколадка, или, ей-право, уезжай. Мне и без того тошно.

Кассандра вышла, и хлопнула бы дверью, если бы двери в доме не были сходящимися.

— Сеу Ван-Вальден, вы умная женщина. Скажите, отчего у меня сейчас на душе погано?

— Не знаю, мастер Нейгал. Может быть, от того же, от чего и у меня? Страх за близких, предчувствие смерти…

— Нет, дело не в этом. Мне доводилось переживать и то, и другое… Дело не в этом.

— Вы сами знаете, в чем дело. Вам не нужны мои подсказки, и говорить вы об этом должны не со мной. Я не священник, а вы не верите в отпущение грехов. Позвольте мне пойти к ребенку, мастер Нейгал. Может быть, это последние часы, которые я проведу с сыном…

— Да, конечно… — кивнул вавилонянин, — простите меня.

— Это хорошие слова, — сказала Констанс, оглядываясь в дверях. — По-моему, это самые лучшие слова, которые можно сказать в вашем случае. Видите, вы сами их нашли.

— Неужели?

Он запустил пальцы в бороду и немилосердно потеребил ее.

— Сначала планировали их вывезти… Город превратили в большой концлагерь, они там умирали от голода, потом началось что-то вроде холеры… Не меньше десятой части умерли бы в пути, но тут, на беду, начались бои у Андрады, и наши транспортники не смогли туда попасть… И когда стало понятно, что транспортников не будет… И скоро придется отступать… я запросил Совет — как быть с приговором над Сунасаки? Мне ответили: привести в исполнение. Я выбирал способ. Решил, что проутюжить город с катеров плазменными пушками, создав «стену огня» — будет быстрее всего… Понимаете, я принял это решение, никто другой… А вы говорите — подходящие слова. После всего этого прийти и сказать — «прости меня»? Да я бы в морду мне наплевал на его месте.

— Значит, будьте готовы к тому, что вам наплюют в морду. Потому что после всего этого не сказать «прости меня» — по-моему, еще хуже.

Нейгал сказал что-то на незнакомом ей языке — судя по тону, выругался, — а потом добавил:

— Вы видите насквозь. Несчастный человек ваш муж.

Констанс через силу улыбнулась ему и вышла на лестницу, ведущую в гостевые комнаты. Один Бог знает, как ей удавалось держаться все это время — а ведь распускаться нельзя, потому что здесь Джек и Бет, и она должна ободрять и поддерживать их до конца, как те матери, что на руках несли детей в газовые камеры, до конца поддерживали их.

«Я не отдам Бет. Что бы ни случилось, я не отдам Бет».

Она должна быть сильной — но отчаяние и безнадежная зыбучая тоска давили ей на грудь так, что темнело в глазах. Что за несчастный рок привел их сюда? Какой смысл в том, что они погибнут здесь? И вместе с ними погибнет старик, руки которого по локоть в крови граждан Сунасаки? И в смерти тех людей восемь лет назад? Но ведь был какой-то смысл в том, что однажды жарким пятничным полднем на каменистом холме замучили насмерть молодого и доброго мужчину, который говорил, что он — Бог. Этот смысл открылся далеко не сразу и Его Матери, и ученикам, и женщинам, которые стояли и смотрели, и разбойнику, что висел рядом и умер позже… На чем они переползли через эту страшную пропасть? Мария — на бесконечном доверии к Нему, а остальные?

Бет лежала на постели лицом вниз и, похоже, плакала. Динго свернулся калачом у кровати, где Джек спал вместе с матерью — сейчас малыш лежал под очередной капельницей.

Моро позволил Кассандре взять приготовленную для Джека фармацевтом Аратты искусственную кровь — видимо, не хотел рисковать жизнью мальчика.

— Мне скучно, — сказал Джек. — Я тут лежу и лежу, а нарисовать ничего не могу. Мама, ты мне почитаешь? Я попросил Бет почитать мне, а она лежит и ничего не говорит. Почему она такая противная?

— Не говори так, Джек. Бет не противная, ей просто страшно. За нами пришли злые люди, которые хотят забрать нас отсюда.

— А ты не боишься?

Она подумала, как ответить.

— Я стараюсь не бояться, маленький. Бояться бесполезно.

— Рэй нас защитит, правда? И те большие дядьки, такие, как Рэй. И Дик.

— И мастер Нейгал, — добавила Констанс.

Послышался отдаленный грохот — гемы, похоже, выносили из гостиной массивную кушетку.

— Ты мне почитаешь?

— Обязательно. Но сначала мы должны перебраться вниз, в оружейную. Мастер Нейгал велел.

Вместе с Бет и Августином они переложили Джека на маленькую гравиплатформу и спустили в подвальное помещение. Одна из гем-служанок уже сносила сюда еду, другая расчищала место для футонов. Когда Гус и Актеон притащили кушетку, мальчика устроили поудобнее и снова подключили к аппарату очистки крови. Констанс вложила в сантор мнепопатрон и вызвала книгу.

— Когда Бильбо наконец открыл глаза, то не понял даже, открыл ли их: такая вокруг стояла непроницаемая темень…

Она дошла уже до того места, где Бильбо встретился с Голлумом, когда дверь открылась и на пороге появился Нейгал. Хозяин манора нес термос.

— Сеу Мак-Интайр, ваш маленький капитан Львиное Сердечко не с малышом?

— Нет, мастер Нейгал. Насколько я знаю, он наверху, с гемами.

— Там уже все закончили. Мне сказали, он ушел куда-то сюда.

— Тогда, скорее всего, он с Рэем на посту — предположила Констанс.

— Спасибо.

* * *

Нейгал нашел мальчишку на смотровой площадке возле пушки — тот сидел между двумя морлоками, своим Рэем и Призраком, и смотрел на дорогу. Эктор знал, что мальчишка вместе с гемами таскал мебель на баррикады — одну навалили перед въездом в гараж, вторую — на грузовом пандусе, наверху, третью — на лестнице. Таким образом нападающие, вскрыв дверь, оказывались перед необходимостью атаковать высокое препятствие. Нейгал не собирался защищать его долго — баррикада нужна была лишь затем, чтобы дать обороняющимся некоторую фору, полминуты времени на стрельбу по тяжело бронированным противникам. Потом они отступят и заварят двери за собой, и будут ждать, пока, вскрыв их, рейдеры снова окажутся в узком месте под огнем. А потом закончатся боеприпасы, и, пока враги будут разбрасывать более хрупкие верхние баррикады, в ход пойдут флорды.

У мальчишки был совершенно выдающийся флорд, Нейгал в юности отдал бы двадцать лет жизни за такой. Рукоятка чуть длиннее, чем принято, и украшена странным узором, вместо обмотки, чтобы не скользили пальцы… Поближе Эктор рассмотрел, что это шедайинские письмена. Эта штучка стоила не меньше пятидесяти тысяч драхм, а парень носил ее, как будто так и надо.

— Идите обедать, — сказал морлокам Нейгал. — И отдохните. Мы вас сменим на два часа. Призрак, ты нужен мне свежим.

— Сэр, — обратился к нему Рэй.

— Да?

— Я хочу пойти вместо Призрака и взять с собой Динго.

— Основания?

— Собака вынюхает Моро. Но ни с кем из чужих она не пойдет. Капитан Дик согласен.

Это была толковая мысль.

— Призрак, ты остаешься здесь, — сказал Нейгал. — В рейд идет… сеу Порше. Ступайте.

Гемы поклонились: Рэй — слегка, как кланяются чужому командиру, Призрак — по полной форме, как своему туртану — и почти исчезли в коридоре, когда Нейгал остановил Призрака:

— Погоди.

Тот остановился и склонил голову.

— Ты крестился?

— Да, господин.

— Ну, и… что ты чувствуешь?

Призрак был озадачен. Прежде никто не интересовался, что он чувствует. Полковой этолог не в счет. Поэтому Призрак довольно долго думал, прежде чем ответить:

— Покой, господин.

Нейгал хотел было спросить что-то язвительное, вроде — «Не слышно ли ангельских песен?» — но это было бы уже ударом ниже пояса, и он махнул рукой:

— Иди. Стой.

Призрак снова остановился.

— Какое имя тебе дали?

— Ионатан, господин.

— А Тени?

— Давид, господин.

— А Нанду?

— Эстер, господин.

— Можешь идти… Ионатан.

Нейгал сел рядом с мальчиком и заметил, что тот медленно перебирает четки — как видно, молится. Но на его лице не было никакого этого дурацкого просветления — такое лицо бывает у человека с больным животом, поэтому Нейгал решил брать быка за рога.

— Извини, что я прерываю твою молитву, сынок, но я принес тебе поесть. У тебя должно было уже пройти — шок так долго не держится, а Моро нарочно это сказал, чтобы был шок.

— Это правда?

Нейгал открыл термос.

— Да. Я полковник десанта, командир третьей бригады «Бессмертных» Эктор Нейгал, выполнял на Сунасаки много разных приказов, в том числе и этот.

В термосе был горячий тяхан.

— Послушай, малый. Я не верю в прощение грехов, и не верю, что сейчас ты сможешь меня простить — я сам вырос без родителей, и, хотя потерял иначе, знаю, чего тебе пришлось хлебнуть. Слишком серьезный у тебя ко мне счет, чтобы ты мог его обнулить. Но твоя леди сказала, и она права: если я не попрошу у тебя прощения — будет совсем скверно. Поэтому… — Нейгал запнулся. Он специально подготовил длинную реплику, чтобы разойтись и произнести последние слова с разгону, не задерживаясь — но язык споткнулся о них, и Нейгалу потребовалось целых два вздоха, чтобы собраться с духом и сказать:

— Прости меня. Если сможешь, конечно.

— Вы же не верите, что смогу, — проговорил Дик. — Зачем тогда просите.

— Чтобы напоследок между нами все стало ясно, мальчик. Вряд ли оба мы переживем эту ночь, но если повезет — нам предстоит провести много времени вместе. Может быть, ты захочешь свести счеты, может быть, нет. Но я хочу, чтобы все было ясно. Я жалею о том, что случилось. О том, что Совет принял такое решение и мне довелось исполнять его.

Парень взялся за меч, и Нейгал весь подобрался. Он пришел на галерею при стволе. Будучи солдатом, он знал, что даже сильные люди порой слетают с нарезки. Конечно, он не собирался пускать ствол в ход — а ствол был серьезный, такой чепухи, как импульсники, Нейгал не признавал — но ведь и рукоятка вполне себе эффективна, если ей аккуратно приложить по загривку. Но в этот же миг старый солдат понял, что даже протянуть руку к кобуре сейчас будет неправильно. Это было похоже на припадок какого-то безумия, но вдруг он всем своим существом понял, что не должен делать никаких попыток к самозащите, даже если мальчик сейчас развалит его надвое, как куриную тушку. Бред, конечно, но Нейгал не мог в ту секунду поступить иначе, а в потом не мог понять, как он поддался этому безумию. Он даже слегка развел руки в стороны, показывая беззащитно раскрытые ладони.

Но Дик ничего не сделал — только вцепился в рукоять меча и прижался к ней лбом.

— Если бы вы знали, как я хотел попасть сюда… — проговорил он, то и дело срываясь в свистящий шепот. — Как я молился… каждый день молился, чтобы если у вас будет оружие — то пусть и у меня будет оружие, а если не будет — так на то у меня есть руки, ноги и зубы… Как я думал — на кого же вы похожи… Кем надо быть, чтобы это сделать…

— Ну и? На кого я оказался похож?

Мальчик ответил не сразу, какое-то время вглядывался в лицо собеседника.

— На моего капитана, Эдварда Хару… Когда я смотрю на вас — не верю, что вы это сделали.

— А ты что себе думал — что я с рогами и когтями?

— Нет… ну, может быть, вроде Джориана… из тех, кому все равно, в кого стрелять.

— Парень, я не оправдываюсь. Я знаю, что оправдания мне нет, а если бы и были — у нас с тобой нет такой общей правоты и неправоты, чтобы ты эти оправдания принял. Я виноват перед тобой и что смогу, все для тебя сделаю, чтобы искупить вину. Посмотри на мою старую рожу: красная?

Дик покосился на Нейгала и кивнул.

— Вот видишь. Мне стыдно. У меня вся рожа горит. Я в жизни еще никому и никогда не показывался с такой рожей. Черт, опять несу не то. Возьми поешь, потому что дело к вечеру, а на тебя смотреть страшно — тень от тени. Как ты будешь драться? Ты же сохэй, а не ликеистка сопливая, чтобы от расстройства морить себя голодом.

— Я не сохэй, — Дик взял тарелку с «грязным рисом» и ложку. — Я не успел сложить обетов.

— Ну, не важно. Все равно ты мужчина, и тебя ждет мужская работа. Ешь.

Дик начал есть. Руки у него слегка дрожали, но Нейгал уже видел, что он успокоился.

«А ведь он самом деле готов был меня полоснуть», — понял Эктор. Ему и это было знакомо: вскипает на человека такая ярость, что убить готов — и тут уже отрезвляет само понимание того, что и в самом деле можешь убить… Нередко. Но не всегда.

— Я не знаю, что мне делать, мастер Нейгал, — мальчик вернул пустую тарелку с ложкой. — Я буду вместе с вами драться… конечно, я должен вас простить. Потому что вы столько добра нам сделали…

— И потому что ты христианин, да? Знаешь что, вот этого не надо. Не бери на себя больше, чем можешь. Есть вещи, которые простить невозможно, это выше людских сил — да и нельзя их прощать.

«Но чего же я тогда хочу?» — подумал он. Вот холера. Семь лет он пил каждый день, чтобы заставить свою совесть если не заткнуться, то хотя бы прикрутить фитилек. Семь лет то гнал из памяти тот день, после которого ему стыдно было смотреть на себя в зеркало, то заставлял себя помнить, потому что забывать это было нельзя. Вчера, услышав «Ричард Суна с планеты Сунасаки», он почти поверил в чудо.

— Сначала я чуть не решил было, что твой Бог и вправду есть, — признался он. — Чушь, конечно — проще было бы шваркнуть меня молнией по башке, пока я еще не отдал приказа.

— Ямэ! — крикнул мальчик. — Я не хочу спрашивать об этом Бога, я хочу вас спросить, пока я жив: какого черта вы не остановились!?

Нейгал скрипнул зубами. У него было много ответов на этот вопрос, и ни один не годился сейчас. Потому что какое дело мальчику до Клятвы? Как ему объяснить, что граница тонка и каждый проводит ее для себя сам. Дело даже не в том, что откажись Нейгал выполнять приказ — его выполнил бы кто-то другой, и без особых угрызений, потому что партизаны Сунасаки не особо соблюдали правила войны, и у Бессмертных к ним накопился большой счет. Простым отказом выполнять решение совета и уходом в отставку он ничего бы не решил и никого не спас, а спасти можно было обратив оружие против своих же… Дух Клятвы иногда требует прямо изменить букве. Но как точно определить этот момент?

— Послушай, — сказал он. — Я всегда делал только то, что должен был делать. Как сейчас. Тогда у меня получилось скверно. Теперь… — Эктор развел руками. — Я многого тебе не смогу объяснить: времени. Я причинил тебе боль, я об этом жалею и постараюсь сделать для тебя все, что смогу. Вот и все, что я хотел сказать.

— Хорошо, — сказал Дик. — Спасибо.

Они сидели рядом, вглядываясь в снежную заметь, и Дик чувствовал себя опустошенным. В больном горле скребло, глаза казались высохшими и даже сомкнув веки, Дик не получал облегчения. Прежде ответственность давила ему на плечи со страшной силой — теперь словно кто-то снял этот груз, и открывшаяся легкость пустоты говорила, что все кончено. Осталось лишь сделать последний шаг и принять поражение.

Дик не видел в поражении позора. Люди гибнут, и дела их гибнут вместе с ними, но это не позор. Дик не предавал своих друзей, своих суверенов и своей веры — а потому не чувствовал ни стыда, ни страха — только бесконечную горечь. Он сам немного удивлялся себе — ведь должно же быть хоть немного страшно? — но испытывал лишь отвращение к людям Джориана и к Моро, который привел сюда всю эту шваль. Дик и в мыслях не допускал сдаться живым, и ему было противно умереть от руки такого гада как Джориан, а больше — ничего. Только острая жалость к тем, кого он любил и не смог спасти, к маленькому Джеку, Бет, леди Констанс и ее нескладному брату, пятерке гемов, всем рабам манора, леди Кассандре и этому старику, которого одной половиной души он ненавидел до крика, а другой половиной — уже успел полюбить. Одна половинка души вцепилась в горло другой, и если бы не этот внутренний ураган, душа Дика представляла бы собой совершенно спокойный черный омут. Но Моро бросил в этот омут камень, и все черти рванули на поверхность.

Именно сейчас Дик по-настоящему понял, что означает «любить грешника и ненавидеть грех». Он ненавидел Рива, но его ненависть прежде носила абстрактный характер. Он смутно помнил людей в силовых кидо с «крыльями феникса» на шлемах и со светлыми волосами под шлемами, но у этих людей не было лиц. Дик не знал ни одного имени, не помнил никакого конкретного облика. Его ненависть была сосредоточена на самом имени их Дома. У него не было ни мотивов, ни объяснений их преступлению — только само деяние, и по этому деянию Дик решил, что все его участники — нелюди.

И вот он встретился с участником этого преступления. С человеком. Причем таким человеком, которому он без колебаний подал бы руку, даже если бы не был ему ничем обязан. И сейчас, глядя на этого человека, задавал небесам вопрос: как, КАК он мог?

А небеса молчали. Может быть, по той же причине, по которой не остановили руку Нейгала: тот должен был остановиться сам, и Дик сам должен был задать свой вопрос.

Но Дик не задал его, потому что ответ уже не имел значения. Мастер Нейгал сделал то, что сделал, не из садистских побуждений, а по каким-то своим резонам, и резоны эти были достаточно вескими, чтобы наступить себе на сердце. Моро, наверное, прав: родись Дик в Вавилоне, он и сам мог бы так…

Но стоило ему хоть на миг закрыть глаза — и под воспаленными веками вставал ненавидимый с детства силуэт нелюдя в кидо и «крыльях феникса». И тогда ему казалось, он способен убить. Поэтому он старался не закрывать глаз и помнить, что перед ним человек.

Он стоял не столько перед вопросом о смысле прощения, сколько перед вопросом о бессмысленности мести. Память о бойне в Курогава была в его сознании непрестанно болящей язвой, и когда он поддавался гневу, казалось, что кровь убийцы эту язву излечит. Если в мести есть смысл, то только этот — израненному сердцу сделается немножко легче. Но при взгляде на старого спивающегося солдата этот резон исчезал: в мире станет еще одним хорошим человеком меньше, вот и все, что даст месть.

— Мастер Нейгал, а что вы делали бы на моем месте?

Нейгал прищурил глаза и усмехнулся.

— Ты знаешь, на твоем месте я оказался бы безо всякого выбора. Если бы кто-то вырезал клан Дусс, с ним была бы вендетта до конца.

— Да же если бы он сделал вам такое добро, как вы мне?

— Я дождался бы случая отплатить за добро добром, а потом отомстил.

— Какой тогда смысл в таком добре?

— Что значит «какой»? Нельзя быть неблагодарной свиньей. И нельзя прощать чужую боль. Ты можешь прощать свою боль — но не чужую. Если ты веришь в своего Бога и в загробную жизнь — то как ты посмотришь в глаза своим убитым, если не отомстишь?

Дик пожал плечами:

— А как я им посмотрю в глаза, если отомщу? Они в раю, они радуются… Вы думаете, ваша смерть обрадует их еще сильнее?

— Парень, неужели тебе в самом деле не хочется меня убить? — спросил Нейгал, а про себя подумал: «Совсем свихнулся старый пень — я что, должен его уговаривать начать против меня вендетту?»

Дик поморщился — видно, объяснения давались ему так же тяжело, как и Нейгалу.

— Если бы вы сказали, что были правы… так и надо… тут неважно было бы, прощаю я вас или нет — я убил бы вас просто потому что…

— Потому что мразь, которая может убивать женщин и детей, считая, что так и надо, по земле ходить не должна, — кивнул Нейгал. — Ты прав, прощение к этому делу отношения не имеет. Я убил бы и собственного сына, если бы он… — тут Нейгал осекся.

Довольно долго они сидели рядом молча, потом Нейгал свистнул в свисток для вызова прислуги, и на галерею вышла Нанду-Эстер. Хозяин отдал ей термос, а потом сказал, проводив ее взглядом:

— В одном была права Касси — ты ходячая бомба. Еще и суток не прошло, как ты всех моих уже крестил… И даже если мы выкарабкаемся, между нами ничего не будет по-прежнему.

Дик покачал головой.

— Я тут ни при чем. Они сделали это ради вас, а не ради Бога. Они так вас любят…

Нейгал кивнул, и дальше они снова сидели молча. Акхат бледным пятном проступала сквозь облака на западе. Потом пришел Призрак-Ионатан, и Нейгал отпустил Дика.

— Иди, парень. Попрощайся со своими на всякий случай.

Дик покачал головой.

— Прощаться — это плохая примета. На «Ричарде» не прощались, когда уходили в десант.

— Ну значит, не попрощайся, а просто поговори. Потом всякое может случиться. И ты пожалеешь, что что-то важное осталось несказанным.

— А вы, мастер Нейгал?

— Я уже сказал все, что было нужно. Иду надевать доспех. Кстати, как имя Сета, оружейника?

— Карл, сэр.

Дом продолжал готовиться к обороне. Гемы снимали со стен все, что могло загореться от плазменного огня и убирали все, что может некстати попасться под ноги и разбиться. Гостиная с зимним садом теперь смотрелась пусто и голо. Дик подошел к какому-то кусту, названия которого не знал, и потрогал плотные красны листья с зеленой каймой. Потом спустился в оружейную.

Лорд Гус тоже был там. Он помогал ставить баррикады и пытался настаивать на своем участии в боевых действиях, но, получив отпор, сел за сантор и пропал в мире формул.

Бет сидела на футоне и, похоже, лишь совсем недавно плакала. Дик вдруг почувствовал себя неловко и нелепо в полуброне и с пристегнутым к бедру пулевиком.

— Миледи, — сказал он. — Лорд Гус…

Все взгляды устремились на него. Дик попробовал улыбнуться.

— Я пришел, чтобы… Ну, может, у нас уже не будет случая поговорить… сегодня… Так что я хочу сказать… вы простите меня, если я кого-то обидел. И не смог вас доставить домой…

— Дик, — Леди Констанс бросилась к нему и обняла. — Мальчик мой, разве я могу тебя хоть в чем-то упрекнуть?

Она отстранилась на расстояние вытянутых рук и он увидел влажные дорожки на щеках «железной леди».

— Я прошу тебя только об одном: вернись. И живи.

Он полез пальцами под броню, под воротник, с трудом продираясь сквозь плотно прилегающую шейную прокладку, кое-как нащупал и выцарапал из-за пазухи крест.

— Вот, — сказал он. — Возьмите, миледи. Не хочу, чтобы… потерялся.

Вложив крест в ладонь леди Констанс, он вынул из перчатки четки и подошел к Бет.

— А это тебе. Сбереги их для меня, пожалуйста.

— Хорошо, — ответила девочка одними губами.

— А мне? — спросил Джек.

Дик присел на его кровать и взял его за руки.

— А для тебя пока ничего нет, Джеки-тян. Но тебе я принесу пиратский шлем. Настоящий.

— Ух ты! — обрадовался Джек. — Только ты побыстрее, ладно?

— Лорд Августин, — юноша подошел к мужчине, который был на две головы выше, и смерил его взглядом сержанта, осматривающего новобранца перед первым боем. — Помните, как пользоваться пулевиком? Покажите, пожалуйста.

— Да, конечно… — лорд Гус расстегнул кобуру и достал пистолет. Это была не револьверная, а кассетная модель — небольшая, с довольно сильной отдачей.

— Я должен снять ее с предохранителя, — он сделал движение большим пальцем. — Так, правильно? И если нет врага, держать направленной только в потолок.

— Да, сэр.

Лорд Гус попробовал засунуть пистолет обратно в кобуру, но Дик сказал:

— Сэр!

— Ах, да, — ученый поставил пистолет на предохранитель. — Вот так.

— Да, лорд Августин, спасибо. Служить вам — это была честь.

— Помолимся, — сказала леди Констанс, опускаясь на колени.

* * *

— Скоро уже? Я весь извелся…

Джориан окинул взглядом мальчишку Рио Эспаду.

— Как стемнеет. Может, раньше, если этот снег повалит еще гуще. И я бы не торопил события. Мне совсем не хочется, чтобы старикан меня поджарил.

Обязанности распределили так: братья Мелло и Шианну с Ньют остаются прикрывать тыл. Джориан считал это лишним, но Моро, видимо, знал Нейгала чуть получше и настоял. Коюга и Эспада оказывались в штурмовой команде под началом Джаргала, а главной ударной силой там был Сканк. Сами Джориан и Моро должны были прикрывать их огнем по галерее, откуда наверняка Нейгал и мальчишка попытаются отстреливаться.

Джориан боялся, что у Нейгала есть тяжелое оружие, Моро был уверен, что его нет, но плазменная граната на голову — тоже не подарочек, так что оба сходились на том, что начинать нужно после заката, когда снег и мрак максимально затруднят защитникам огонь по наступающим.

Джориан разбил ногой снежную горку — маленький макет манора, вылепленный Моро, когда тот объяснял, как они будут брать дом. По словам синоби, манор Нейгала был довольно стандартной постройкой, и если тот ничего не перепланировал в своем доме, то, вскрыв дверь, штурмовая команда окажется в гараже, и, если Нейгал не дурак — а он не дурак — то там наверняка будет навалено какое-то препятствие, взбираясь на которое, штурмующие попадут под перекрестный огонь из двух дверей, одна из которых ведет на грузовой пандус, а вторая — на лестницу; и то и другое ведет на второй этаж, пандус — на кухню, лестница — в гостиную, а через них — на галерею, откуда поначалу наверняка будут вести огонь. Своих гостей Нейгал разместил, скорее всего, во внутренних комнатах, поэтому туда нужно входить очень осторожно. И на всякий случай, от греха подальше, ни плазменных гранат, ни ручного плазменного оружия, ни даже крупнокалиберных пистолетов быть не должно.

— Интересное дело! — вырвалось у Сканка, когда он это услышал. — Они по нам будут палить из плазменной пушки, а мы их не тронь?

— Именно так. Потому что иначе вас трону я и все силы синоби-но микото дома Рива. Тяжелого оружия в самом доме нет, а ваши кидо выдержат несколько попаданий из пушки. Наша задача — прорваться внутрь. Там пойдут в ход импульсники и флорды.

— Нейгал тоже будет в кидо.

— Хорошо, в Нейгала разрешаю стрелять из плазменника. Тебе, — он показал на Джунэ Коюгу. Женщина улыбнулась и кивнула. Она славилась своей меткой и хладнокровной стрельбой, и Моро мог не бояться, что под пулями она запаникует и начнет жечь кого попало.

— Не забывайте, нужно захватить как можно больше живых, — в сотый раз сказал Моро.

«Да задрал уже!» — подумал Джориан.

Наконец, одно из солнц — Джориан толком не помнил, Анат или Акхат, — вывалилось из разрыва в облаках и бухнулось за горизонт. А потом и второе соскользнуло туда же — только облака вдоль гладкой равнины замерзшего моря подернулись ржавым.

— Пора, — сказал Моро. И в сумраке, в метели штурмовой отряд двинулся к темной, молчаливой громаде манора.

Не подходя на расстояние прицельного выстрела, отряд залег за уступами камней. Джориан и Моро начали делать свою часть работы: жахнули «василисками» из подствольных гранатометов.

* * *

Началось!

Это был ужас — тот, что швыряет взрослого человека в самые темные глубины бессознательного; ужас безотчетный, подавляющий, тот, который называют «животным» — наверное, потому, что это страх гнездится в животе, в самых кишках, которые и связывает в узел своей промороженной лапой.

Дик знал, что это «василиски» — инфразвуковые гранаты, используемые при абордажах. Они не предназначены для убийства — разве что выстрелить кому-то прямо в лоб — они созданы, чтобы повергать противника именно в такой, животный ужас, извести его этой мукой, измучить и измотать перед боем… Дик знал это, и от знания легче не становилось.

Нейгал привалился к опорному столбу галереи, сжимая ружье как глотку злейшего врага. Та часть его лица, что видна была сквозь забрало, поблескивала от пота. Кидо не спасал от инфразвука. От него вообще ничто не спасало. Трое боевых морлоков задышали сильно и шумно, сквозь стиснутые зубы, словно выполняли ката. Динго испустил нечто среднее между воем и ревом, и находящиеся на сморовой тэка — Сет-Карл и Актеон — словно сорвались за ним: Актеон закричал, громко жалуясь Богу на нихонском, а Сет в рыданиях скорчился на своем месте, возле коробки с обоймами. Юноша понял, что еще несколько секунд — и он сам начнет выть от невыносимой тоски. Ярость отступила куда-то в беспорядке, оставляя за собой кровавые следы и ошметки кожи — но Дик успел ухватить ее за хвост и вытащить наружу. Она была еще маленькой и слабой — но он попытался оседлать ее и пришпорить.

— Встать! — заорал он на тэка, и сам вскочил со своего места стрелка. — Встать сейчас же, вы же люди, не смейте так валяться!

Он начал поднимать Сета, ухватив его за подмышки и, наверное, наделал бы еще много глупостей, если бы Нейгал, заревев медведем, не кинулся на него и не притер своей мощной, забранной в сталь и полимерные мышцы грудью к стене.

— Это не страх, парень! — крикнул он. — Это паршивый инфразвук, который кончится через две минуты! И ты это перетерпишь, или я тебе голову снесу! А ну, повторяй за мной! — и он заорал совершенно непристойную армейскую речевку. Каждая строчка повторялась два раза, и Дик орал вслед за Нейгалом, и морлоки орали с ними вместе, пока всех не отпустило.

— К оружию! — Нейгал бросился к своей «бойнице». — Сейчас они начнут!

Дик чувствовал себя выжатым — сердце колотилось, ноги были ватными. Он не знал, сумеет ли попасть хоть в кого-то — так дрожали руки.

— Вы, — Нейгал обратился к Рэю, державшему Динго за ошейник и к Тени-Давиду, — Вам пора.

Те кивнули и побежали к лестнице, ведущей на крышу. У обоих было несложное оборудование для скоростного подъема на клифф и широкие плащи-«зеркалки», которые скроют их от сканеров тепла. Для Динго тоже выкроили нечто вроде такого плаща. Он был слегка недоволен обновкой, но до начала штурма не выражал этого ничем, кроме сильного почесывания. С началом же штурма ему стало не до того.

— Идут! — крикнул Призрак-Ионатан. Действительно, снежная темнота внизу зашевелилась. Дик включил инфракрасный фильтр и увидел их — четыре фигуры в полном кидо, несущие что-то вроде портативной пушечки.

Ярость его встряхнулась и встала на дыбы: темно-зеленые силуэты в кидо были тем самыми, что он ненавидел, воображая себе бойца дома Рива. Правда, на этих отсутствовали «крылья феникса», но это уже было неважно. Дрожь в руках юноши исчезла, он прицелился и выстрелил.

Плазменный сгусток разлетелся о силовое поле, на секунду сделав его видимым. Дик выругался. Он и не ожидал, конечно, что защиту пробьет первый же выстрел или что ее вовсе не будет. Но сейчас, увидев, как легко поле поглотило заряд, способный уничтожить его самого вмсте с его легким доспехом, он понял, насколько мал боезапас.

Сожаления заняли какой-то миг — а потом Дик ударил очередью. Нейгал стрелял из винтовки разрывными, и имено его снаряд пробил защиту первым — один вражеский боец опрокинулся, пуля выбила коленный сустав в его кидо. Агрегат, который несли все четверо, упал на него — рядом идущий не сумел удержать, и все сбились в беспорядочную кучу, которую Дик, призрак и Нейгал принялись осыпать пулями и поливать плазмой.

На их огонь последовал ответ откуда-то из-за выступа скал: вихрь таких же, как у Нейгала, взрывных пуль, прошелся по бронестеклу над их головами, и оно не выдержало, сначала пошло трещинами, а потом лавиной обрушилось на головы защитников, засыпав их примерно тремя центнерами мелких, похожих на необработанные алмазы, зерен.

— Ах вы каской драться! — прорычал Нейгал, выбираясь из-под стеклянного сугроба и выпуская последние две пули по отходящим бойцам штурмовой команды, которые успели разобраться, где чьи ноги и подхватить агрегат. Дик высадил в них еще очередь — но слишком короткую: кончилась кассета.

Сет-Карл заменил ее.

— Сейчас снова пустят в ход «василиски» — Нейгал сунул ружье выползающему из коридора Сету, и тот начал перезаряжать. Дик хотел оставить пока свою обойму, расстрелянную только чуть больше, чем наполовину, но увидел, что Призрак отдает свою и забирает у Сета полную, и сам поступил так же. Правильно: в следующей стычке недостача патронов в обойме может оказаться роковой, а так — Сет и Актеон дозарядят их до конца…

— Пой, — велел ему Нейгал.

— Что? — не понял Дик.

— Да что угодно, хоть псалом, лишь бы слова повторялись и музыка была живой!

Дик растерялся. Он мало знал таких песен на астролате — больше на нихонском и аллеманском. Но тут с троекратным звонким хлопком в стену манора впились три «василиска» и Дик заорал одну из развеселых песен Джеза — про Талэмский рынок. Снова нахлынул мутный ужас, подобно океанской волне, поглощающей города, но они сумели вскочить на хребет волны, и, отбивая ритм кулаками по стенам, на узкой, хлипкой досточке боевого куража, песни и ненависти пронестись над бездной. Когда Дик дошел до последнего куплета («А я пью — не напиваюсь, бью — и не бываю бит; а я сплю с чужой девчонкой, а моя ни с кем не спит!») — Нейгал даже засмеялся.

— Проехало! — крикнул он и изготовился к стрельбе.

Из темноты разрывными ударил пулемет, каменная крошка полетела во все стороны, и если бы не доспехи — все защитники манора были бы изранены и истекли кровью. По приказу Нейгала Дик не открывал ответного огня — в снежном месиве противника очень трудно было бы выцелить. Кроме того, нельзя было стрелять, не приоткрыв защитное поле пушки — верная смерть для стрелка. А поле пожирало энергоресурс батареи…

Четверо штурмовых бойцов снова появились из снежной мглы, на сей раз с ними был пятый — он шел впереди, нацелив ствол пулевика-автомата на бойницы галереи.

— Не стрелять! — сипло скомандовал Нейгал. — Теперь подпустим их чуть поближе.

Башня молчала под огнем прикрытия. Пятерка подошла почти вплотную к воротам. Нейгал дождался конца свистопляски и крикнул:

— Давай!

И они с Призраком одновременно бросили вниз гранаты.

Импульсная граната тоже создана не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы сбивать противника с ног мгновенно возникающей сферой силового поля. В Империи похожими гранатами пользовались в основном полицейские, если требовалось разогнать толпу. Как они оказались у десантника Нейгала, для чего их использовали Бессмертные — Бог весть.

Нейгал усилил убойный эффект, облепив каждую гранату со всх сторон металлической мелочью. Из штурмующих снова получилась «куча мала», в которую Нейгал, Дик и Ионатан начали всаживать выстрел за выстрелом. Им, кажется, и на этот раз не удалось никого убить — но противник снова открыл огонь издалека, и пришлось залечь.

— А вот сейчас нам достанется по-настоящему, — сказал Нейгал. — Когда станет совсем плохо — прикуси перчатку.

От резкого «Бззз-банг!» «василисков» Дика замутило. Нейгал снова заорал, отбивая ритм прикладом и сапогом, какую-то речевку «Бессмертных», и Дик подхватил ее — но за первым «василиском» пошел второй, третий, и песни умолкли, задохнулись. В глазах у Дика темнело, сердце бухало панически, а внутренности словно смерзлись в комок. Он с трудом удерживался на сиденье стрелка, под забралом было душно и он сорвал шлем, а потом вспомнил совет Нейгала и закусил перчатку. Актеон всхлипывал где-то там, в коридоре, Сет-Карл, стуча зубами, пытался перезарядить пустой магазин. Нейгал дышал часто, и сквозь сипение выдавливал с каждым выдохом:

— Держаться, вашу мать! Держаться… Это еще… не смерть… это всего лишь… твое мясо… так отвечает… на этот звук! — он выстонал еще какое-то матерное слово и замолчал. Казалось, пытке не будет конца. Шлем выпал из рук юноши и с легким хрустом покатился по стеклянной крошке.

Дик не помнил момента, когда сам почувствовал эту крошку щекой. Он не потерял сознания, просто «поплыл», и не сразу понял, что уже лежит на боку и, хотя все видит и все понимает, не в силах подняться. Его голова находилась у самых ног Призрака-Ионатана, который сидел, прислонившись к балюстраде спиной и откинув голову назад. Нейгала от падения удерживало только то, что кидо сам по себе способен сохранять устойчивость, даже если хозяин в нем обмякнет.

«Ну, где же наши!» — Дик хотел сказать это, но не хватило дыхания. — «Где Рэй с Тенью, мы же погибаем здесь!»

* * *

На клифф они взлетели при помощи скалолазной лебедки, пристрелив крюк в сорока метрах над головой. Динго очень не понравилось въезжать наверх в «беседке», но ничем, кроме сдержанного рычания, он свое недовольство не обозначил. Он был очень умный кос.

Внизу гремел бой. Рэй слышал частые одиночные выстрелы, видел сквозь метель вспышки силового поля, отражающего пули и плазму, и клял себя за медлительность. Движение по клиффу вдоль обрыва ночью, в метель, требовало огромной осторожности и от морлоков, и от коса, хотя все трое превосходно видели в темноте. По счастью, двигаться нужно было недалеко: метров сто к северу, чтобы зайти рейдерам в тыл.

— Этти, — позвал его Тень. Этти, «извращенец» — так оба его называли. Рэй разозлился.

— А сам-то ты теперь кто?

Тень-Давид оскалился.

— Я это сделал ради господина.

— А я — ради Господа. Так что не смей звать меня извращенцем, понял? Меня зовут Рэй Порше. Что у тебя здесь?

Давид показал ему свой маленький сканер. По сканеру выходило, что ровно под ними находятся две машины — большая и маленькая.

— Их катер, — сказал Давид. — И наш глайдер.

У Рэя появилась идея.

— Возьмем глайдер, — сказал он.

— Что?

— Один из нас возьмет глайдер, пробьется на нем к воротам и убьет, скольких сможет. У капитана и мастера Нейгала мало боеприпасов, они не справятся с тяжелой пехотой. А на глайдере можно убить человека в кидо. Почему я должен это тебе объяснять? А я постараюсь захватить катер.

— А Моро?

Рэй показал на Динго.

— Кос найдет его и порвет ему глотку. Или ты на глайдере его раздавишь.

— Почему я?

— Потому что я не знаю местности.

Давид немного подумал, а потом кивнул:

— Да.

Они дождались нового штурма, пристрелили к скале крюк и начали стремительный бесшумный спуск.

* * *

— Огонь ведут трое, — сказал Джаргал. — Один за пушкой, двое перемещаются от бойницык бойнице. А мы насчитали сколько — вроде, пятерых?

Моро задумался на несколько секунд.

— Нам следует ожидать нападения с тыла. Двоих он послал в обход.

Джориан мгновенно включил сканер и провел им по окружности.

— Не трудись, — сказал Моро. — Они наверняка без кидо и в зеркалках.

— Мальчишка и Нейгал в маноре, — сказала Джунэ. — Я слышала их голоса.

— Значит, это морлоки, — заключил Моро. — И они нападут при следующем штурме.

Он снова задумался.

— На их месте я бы попытался взять катер и глайдер.

— Они — тупые животные, — сказал Эспада. — Им до этого никогда не додуматься.

— Ошибаетесь, сеу Эспада. Они очень умные животные, сообразительные и хитрые.

— Шикарно! — со злостью сказал Джаргал. Он был в сильном раздражении, так как его кидо пострадал во время предыдущего приступа: на левой руке отказывали полимерные мышцы. Вообще-то, совсем неповрежденным не ушел никто, но Джаргал, как обычно, считал себя подбитым сильнее всех. — И что нам делать по такому случаю?

— Вам? Продолжать штурм. Вы уже два раза выходили к дверям, и не сделали на них ни одной царапины.

— Потому что ты жалеешь их! — прокричал Джориан. — Какого черта? Что это такое — два «василиска»? Да вжарить их как следует! Пять! И возьмем их тепленькими.

— Или холодненькими… — гоготнул Сканк.

— Там больной ребенок, — сказал Моро. — Кто мне заплатит за его смерть? Ты? Твоя доля составит как минимум пять тысяч драхм, но эти деньги нужно заработать. Я не плачу за трупы, я не фабрика биомассы.

Джаргал выругался и перезарядил пулемет.

— Три «василиска» — сказал Моро. — В крайнем случае — четыре. И не ждите, пока они закончат действовать. Немножко вспотеете — это ничего. Зато потом подскочит адреналин.

— Ну, спасибо… — проворчал Эспада. — А вы что будете делать?

— А я тем временем заберусь в глайдер и немного посплю, — улыбнулся Моро.

* * *

— Они идут! — крикнул Призрак.

— Надо же! Стало быть, яйца у них есть! — прохрипел Нейгал. Вскочил и почти вслепую — руки еле слушались, в глазах стояла темень — бросил две гранаты. Оба раза так криво, что ни импульс, ни осколки не задели бандитов. Его кидо был поврежден — разрывные ударили в нагрудную пластину, ослабленные силовым полем примерно наполовину, и все равно смертноносные. Если бы не упал — стался бы без головы, потому что забрало шлема — самое слабое место во всей конструкции.

И тут дом содрогнулся. Дика выбросило из-за пушки, Призрака сбило с ног — устоял лишь Нейгал; точнее, кидо.

Темнота, сгустившись, надвинулась на манор. Длинный нос катера подмял каменную ограду, словно песочную насыпь. Одна секция пандусов обрушилась — Ага, значит, по дому нанесли удар гравитационным тараном. Значит, решились…

Львиное Сердечко, пошатываясь, поднимался с колен. Нейгал, не дожидаясь, пока он это сделает, сунул ему в руки пулевик и рявкнул:

— Вниз! Они сейчас будут внутри! И шлем надень! Жить надоело?

Не дожидаясь, пока пацан сам нацепит шлем, Призрак схватил каску и надел ее на Дика, защелкнув подбородочное крепление и опустив забрало. Морлоки быстро отходят после инфразвука, и рефлексы у них — заботиться о людях в бою.

Они сбежали вниз, в гараж, и засел за баррикадой. Сет, стеная, потащился следом. Правильно. Черт, энергоблок садится…

В гараже не горел свет, аварийные лампы никак не могли проморгаться — но на фоне влетающих в дом крупных снежных хлопьев силуэты кидо вырисовывались отчетливо.

— Лечь! — скомандовал Нейгал. — Получите!

От удара силовой сферы баррикада чуть дрогнула, а двух штурмующих вынесло наружу и придавило ими треьего. Из пролома брызнула истошная ругань.

— Сам такой! — огрызнулся Нейгал, и они с Призраком добавили еще по одной — уже точно в дырку. Там пошмякались со всей дури о каменные стены, поматюкались, а потом швырнули в отверстие четыре газовые гранаты.

— Вот уроды, — хрюкнул Нейгал и активировал маску-фильтр. Пацан и Призрак нацепили свои.

— Ложись, — Эктор активировал маску-фильтр. — Пусть подумают, что газ подействовал.

Мальчишка лег на бок, вытянув руки перед собой, взяв упор о торчащую из баррикады железную полку. Руки у него все еще дрожали.

В дверь сунулись — и тут же получили. Видно, получили наконец как следует — отшатнулись назад с воплем, упали… Тяжело раненый мужик вопит иной раз, как свинья.

«Ты еще сам завопишь», — сказал себе Нейгал. Энергоблок в его ружье сел окончательно. Он протянул рук, чтобы взять у Сета новый — но увидел, что оружейник валяется на полу кулем, и глаза его стекленеют. Нейгал перезарядил винтовку сам — эта обойма была последней. А потом — рукопашная…

Следующий был с мозгами в голове — прыгнув внутрь, сразу же ушел в перекат, и оказался почти под самой баррикадой. Следом так же кувыркнулся второй. И начался хаос, в котором все палии друг по другу, причем по Нейгалу сажали из плазменника, и ему приходилось уже жарковато. Он отступал к дверям, стараясь не думать о том, какой ресурс остался у его силовых батарей — ведь у пацана вообще никакого, один выстрел — и доспех готов, со второго выстрела его поджарят насмерть.

И тут он заметил, что пацана берегут — в него стреляли из импульсника, дважды сбивали с ног, потому что веса в нем было как в собаке, но каждый раз ему везло. Он отлетал в нужном направлении, к той самой двери, в которую нужно было уходить. Во второй раз он приземлился у самых ног Нейгала, поднялся, встряхиваясь, как бойцовый петушок, нацелился (противник уже через баррикаду лез, вскочил на самый верх) и попал под выстрел, предназначенный Нейгалу. Пламя охватило его голову и грудь, сжигая защитную поверхность доспеха. У Эктора сердце бухнулось в пятки: неужели… Одной рукой он схватил мальчишку — а тот и в огне не перестал стрелять — и швырнул его за себя, на лестницу — другой поднял ружье и выпустил последнюю пулю в того, что стоял на баррикаде. Попал в башку. Тот, получив несколько пуль от мальчика, и так стоял нетвердо, а с этим выстрелом и вовсе обрушился назад — только пятки над головой брык! Нейгал не тешил себя надеждой, что убил — на рейдере был первоклассный кидо. Но шлем он ему повредил необратимо — а значит, бандит или выйдет из боя, если трус, или продолжит драться без шлема. Нейгал закрыл за собой дверь и загодя приготовленным термитом заварил щель. Теперь у них было еще минут десять — пока те, внизу, развалят баррикаду, пока подтащат резак… Если, конечно, они не вздумают еще раз использовать гравитаран — и развалить манор к чертям.

Призрак уже уволок паренька по лестнице наверх. Тут, у входа на галерею, был последний рубеж. Газ расползся по коридорам быстро — Актеон тоже валялся без сознания, хотя почти успел доползти до галереи, где был свежий воздух.

— Ну, как ты? — Нейгал уже видел, что парень стоит на своих ногах. Шлем его почернел и сквозь забрало он, конечно, ни черта не видел: сгорело защитное покрытие. Подняв звбрало, Нейгал увидел, что лицо мальчика цело, только покраснело, как под жарким солнцем.

— Ну, парень, жив твой Бог, — Нейгал хотел хлопнуть его по плечу и обнаружил, что правая рука не поднимается выше уровня живота — заклинило сервомотор.

— Ну, а ты как? — спросил он у Призрака-Ионатана. И прежде, чем тот разлепил прокушенные губы и ответил, увидел сам: левое плечо и бок гема были сожжены до костей, видных сквозь дыру в доспехе и здоровущую яму, которую огонь выел в плоти. Рана почти не кровоточила, но Нейгал знал, что она причиняет сейчас адскую боль даже устойчивому к боли морлоку.

На поясе Призрака висела аптечка — и в ней был мощный анальгетик. Нейгал вытащил его, переломил капсулу, высвободил иглу и пихнул прямо туда, в обнаженное и опаленное мясо.

— Аригато, хито-сама, — от боли Призрак перешел на свой «чиби». — Прошу, вколите мне еще и стим. Я еще могу сражаться…

Нейгал достал вторую ампулу — с мощным нейростимулятором. Люди называли его сокращенно «ПП» — «Последний поцелуй». Или «Полный пиздец», кому как больше нравилось. Эта отрава вздергивала даже полумертвого на ноги — на полчаса-сорок минут — а потом выпивала все силы. Ее кололи, когда не надеялись выжить, и оставлось лишь одно — побольше врагов унести с собой.

Нейгал открыл иглу и уколол Призрака под воротник, в толстую мышцу. Тот оскалился.

— Добрый Бог… учит руки мои… воевать… и пальцы мои… драться…

Он встал, ударил хвостом о пол и снял с пояса флорд.

Эктора охватило смертное предчувствие — уже не наведенное инфразвуком, а настоящее. Что он сделал в жизни, что успел? Поднялся из канавы в полковники — чтобы убить пятьдесят с лишком тысяч человек? И потом не мочь сделать счастливой даже одну женщину, спасти даже одного мальчика? Сыновья выросли говнюками, жены оказались стервами, любовницы… ну, бляди — они бляди и есть, кроме Касси, конечно…

— Как я ненавижу Вавилон… — простонал мальчишка сквозь зубы. — Как я его ненавижу…

Эктор понял, о чем он говорит. Не мог согласиться — но понял.

Раздалось зудение резака. Нейгал отбросил бесполезное теперь ружье и активировал флорд. Мельком глянул в коридор — и обомлел: там стояла Касси и смотрела на него.

Видимо, она сумела как-то остаться в сознании — дышала через мокрую ткань, наверное, а потом выползла сюда, схватить воздуха. Соображала плохо.

— Ты чего вылезла?! — заорал Эктор. — А ну, обратно!

Грохотнула падающая дверь внизу. Эктор занял свою позицию за маленькой баррикадой.

* * *

Рэй желал крови. В нем заработала сейчас на всю катушку программа, вложенная создателями: убить, оборвать дыхание — и ощутить от этого радость.

Впрочем, Мориту он убил бы, даже если бы его за это ждали все муки ада.

На страже у катера стояли два человека в кидо. Рэй прикидывал, что лучше сделать сначала — убить их (и тут уж поднимется шум) или найти Моро?

Нет, смерть Моро в одночасье этого штурма не прекратит. Нужно захватывать катер.

Динго под его рукой не рычал, а рокотал беззвучно — только дрожь передавалась ладони, лежащей на косьем загривке.

— Вот, — Рэй показал Динго на одну из темных, высоких фигур. — Бери его, Динго. Вали его. Вали, понял? Он плохой. Плохой, Динго!

Рокотание коса перешло в почти слышимый звук. Сгорбясь, крадучись, Рэй прошел вдоль корпуса катера и отпустил ошейник.

— Что за… — успел сказать один из охранников. Рэй ударил его флордом точно в единственное место кидо, сквозь которое можно убить человека разом: шейное сочленение.

А вот со вторым вышла промашка. Повалить-то его Динго повалил, а вот удержать на те полсекунды, что Рэю были нужны — не смог: он отшвырнул от себя коса, дважды выстрелил в Рэя — и тому пришлось упасть в снег — потом нырнул в люк и захлопнул его.

Теперь оставалось только бежать искать Моро и Тень. И рвать глотки всем, кто попадется на пути.

Там, где темнел манор, выстрелы стали глуше, но не прекратились — и Рэй понял, что штурмовики ворвались в дом. Времени оставалось мало, совсем мало! Он побежал туда — на выстрелы, на неясный свет, бьющий, наверное, из дверей — и тут в темноте перед ним выросла громада глайдера, за рулем кто-то возился, и у Рэя радостно прыгнуло сердце: удача все-таки была хоть с кем-то из них! Он припустил быстрее — и чуть не растянулся, споткнувшись обо что-то большое. Уже вспрыгнув на борт глайдера, оглянулся — и увидел: вытянувшись, в снегу лежал Давид. Тень.

Он развернулся к фонарю кабины глайдера — и встретился с улыбкой Мориты.

Синоби нажал на педаль старта — и одновременно резко рванул руль. Рэя крутнуло на гладком корпусе, зацепиться он не успел — и через миг понял, что летит в пропасть, в кружение белых снежинок, вместе с Динго, и вот-вот встретится с землей в смертельном объятии, так ничего толком и не сделав и не послужив тем, кого любил: леди Констанс, капитану Дику, малышу Джеку и лорду Гусу…

А потом он успел подумать, что увидит Сейру — и тут больно ударила накатившаяся земля, и ночь укрыла его.

* * *

Дик увидел, что такое боевой морлок во всей своей силе и ярости, в рукопашной без пощады. Ноги и хвост описали страшную, сокрушительную «мельницу» — и человек в кидо не устоял, а игольник выстрелил лишь один раз — и рыбкой выскочил из его руки и улетел в темноту.

Но и одного раза Ионатану хватило. Снаряд разорвал легкие — изо рта морлока пошла волной кровавая пена. Ионатан-Призрак обхватил противника обеими руками и, чуть приподняв его — звериная сила против машинной! — протащил два шага до пролома, и там, не разжимая объятий, прыгнул вниз с остатков обрушенной лестницы. Оба врага ударились о борт катера, соскользнули по нему и упали в пропасть.

А потом пришел черед Нейгала. Кидо выдержал три плазменных выстрела, а с четвертым он умер, страшно закричав, и остался стоять мертвый, жуткой статуей с почерневшим, как закопченный котел, шлемом. Дик был теперь один. Он вскочил на балюстраду, придерживаясь левой рукой за опорную колонну, а в правой держа флорд. Против него были трое — тот, кто стрелял в Нейгала, темноволосый парень без шлема, и кто-то совсем огромный.

Дик стоял на краю и ждал выстрела, а эти мялись и переглядывались, а потом набежали еще двое, и один из них спросил:

— Ну, что вы с ним цацкаетесь? Берите его!

По голосу Дик узнал Джориана и пожалел, что не сможет его достать с четырех метров. Без кидо сумел бы, а так — нет.

— Да! — выдохнул он. — Идите и берите!

— Он стоит на краю, — сказал тот, что стрелял в Нейгала, женским голосом. — Одно неверное движение — и сверзится в пропасть. А Моро, кажется, он нужен живым.

— Эй, сынок! — льстивым голосом сказал Джориан. — Ты бы спустился. Ты один, нас пятеро, так что в этом нет никакого толка.

— Х-ха! — выкрикнул Дик.

— Надо что-то делать, — сказал темноволосый парень. — Он же сейчас упадет просто от усталости.

Дик облизнул губы и улыбнулся. Да, теперь он точно не дастся им в руки живым. Он упадет от любого неверного толчка, и Бог его не осудит, потому что это не самоубийство.

— А впрочем, это интересно, — темноволосый активировал флорд и вскочил на балюстраду напротив Дика.

— Рио! — предостерегающе крикнула женщина.

— Не бойся, — улыбнулся юноша. — Это будет сосем не сложно и не опасно. Даже забавно. Ну, мальчик, покажи, на что ты способен.

Дик поднял орриу.

— Тебе не будет забавно, — сказал он. — Потому что я тебя убью.

— Вау, какая игрушка! — восхитился противник, увидев орриу. — Но с ней же нужно уметь обращаться. Ты умеешь?

Он сделал выпад, чтобы легким ударом в бедро плашмя сбросить мальчика внутрь, на галерею, и слегка удивился, когда тот плавно уклонился от удара, не потеряв равновесия, и парировал так сильно, что Рио чуть не улетел в пропасть сам.

Это действительно была не игра, и Рио почувствовал мгновенный страх — но отступить он уже не мог. Он был первым флордсманом рейдерского братства и не собирался уступать какому-то мальчишке.

Внизу, разбрызгивая мокрый снег, показался глайдер. Сердце Дика ударило радостно, но тут же сжалось: из остановившегося глайдера вылезли двое в кидо. Мориту он узнал безошибочно — по походке, по осанке.

И тогда он отчаянно атаковал, не зная, чего желает больше — победить или погибнуть сразу.

Доселе он не убивал, и когда из шеи соперника ударила кровь — Дик был удивлен не меньше Эспады. Но не потрясен — потому что чужие смерти он уже видел сегодня, а Эспада собственную видел впервые.

Пират упал на галерею, почти на руки женщины. Та сбросила шлем и схватилась было за аптечку — но поняла: поздно.

— Ах ты гаденыш, — сказала она механическим голосом и подняла свой плазменник. Дик вскинул орриу в прощальном салюте — он находился на адреналиновом пике, на грани экстаза, когда страха уже почти нет, потому что предел страху уже испытан…

Голова Джунэ Коюги мотнулась справа налево, на виске взорвался алый цветок, брызнув осколками кости — и ее выстрел ушел в пустоту, а Дик остался стоять на балюстраде, целый и невредимый.

Моро опустил пулевик.

— Я же приказал брать живым. Что было неясно?

— Он зарубил Эспаду! — сказал Сканк.

— Не нужно было лезть под меч, — Моро посмотрел Дику в глаза и сказал, как будто ему одному: — Идиоты.

А потом бросил что-то через голову Дика, во двор.

Импульсная граната взорвалась за спиной мальчика и швырнула его на галерею — точнее, через галерею, прямо в стену. Дик впечатался в нее всем — и лицом, и грудью, и ногами — и шмякнулся на пол, в стеклянное крошево со снегом вперемешку, раскинув руки-ноги иероглифом «большой». Флорд выпал из его ладони, в глазах померкло.

— Скажи «прощай», сынок… — мерзким голосом проблеял Джориан. Дик почувствовал прикосновение рабского обруча ко лбу — и закричал.

* * *

— Нейгал мертв, — сказала Кассандра, когда смолк захлебывающийся крик старика. — Это хороший нож. Ваши дети ничего не почувствуют. Или вы хотите, чтобы я это сделала за вас?

— Касси, — простонала Констанс. Ей тоже было очень плохо. Она пыталась ощупью, на голос, найти Кассандру — но в голове звенело, да и гемские женщины плакали кругом. Хоть бы глоток воздуха… Хоть бы лучик света…

— Касси, так… нельзя… Еще не все… кончено…

— Для меня — все. Если в вас осталась хоть капля чести, вы последуете моему примеру, чтобы они не моги наложить на вас руки. Чтобы Эктор умер не зря.

«Что вы с ним цацкаетесь?» — прокричал Джориан где-то далеко. — «Берите его!» — «Да!» — ответил срывающийся, ломкий голос Дика. — «Идите и берите».

— Он еще сражается, Касси, — сказала Констанс. — Мальчик сражается.

— Это никому не нужно Он приносит только несчастье.

— Касси!

Звук тупого удара… Хрип…

Звук падения тела на пол.

— Касси…

А потом оттуда, где закончилась битва, донесся вопль. Страшный, человеческий — не крик страха, не крик боли, а крик самой души, которая рвется наружу из плененного тела.

Это кричал Дик — и это было последнее, что Констанс услышала, теряя сознание.

* * *

— В доме четырнадцать гемов, — доложил Джориану Сканк. — Из них только трое молодых и четверо спецов. Остальные — сервы, старичье.

Джориан выругался. Джунэ и Рио, Мело-старший и Ньют убиты, Шин серьезно ранен, Джаргал страшно зашибся, когда Морлок с бросил его в пропасть, и у всех безобразно повреждены кидо. И каков итог? Жалкий итог. Остается надеяться только на выкуп…

— Все равно, — сказал он. — С паршивой овцы хоть шерсти клок. Гоните их на катер.

Гемов привели в себя инъекцией антидота, разбили попарно и заставили нести убитых. Мело-младший и Сканк грабили манор перед тем, как начинить его термитом и спалить. Джориан мимоходом прикрыл глаза мертвой Джунэ. Проклятый Морита и проклятый его щенок! «Ты не восхищаешься им, Джориан? Он один стоял против пятерых. Неужели ты не способен это оценить?» Способен, еще как способен. Я бы его так оценил… Я бы его привязал за собственные его кишки и потащил за глайдером — если бы не ты с твоим трижды проклятым сэтто.

Войдя в кабину катера, он на мог встретился взглядом с Моро.

«Ублюдок», — подумал Джориан.

«Животное» — подумал Моро.

Рабов загоняли в трюм — пора было возвращаться на станцию.

Глава 14 На реках Вавилонских

Яну Шастару было сорок три года, и рядом с Нейгалом он прошел последние три года войны с имперцами, а когда она закончилась — именно Нейгал рекомендовал Шастара клану Дусс как пилота.

Дусс жили разработками тяжелых металлов и торговлей с мирами Вавилона. Теперь, когда вавилонское Содружество было разбито, они продолжали делать то же самое — но контрабандой. Ян был доволен этой работой, потому что ему страшно надоело воевать — он воевал против Кенан, потом против Империи, и надо было когда-нибудь заканчивать. Месяц назад он вернулся из довольно опасного рейса, и собирался использовать свой отпуск на всю катушку, тем более что начиналась весна. И тут Нейгал отписал ему и спросил, готов ли он прямо сейчас лететь на Хеврон. Ян ответил, что любого другого он послал бы уже за один вопрос, но ради Нейгала готов подумать — а что за интерес?

Нейгал ответил, что оплатит ему фрахт из своих средств, клана это касаться не должно. Поскольку Ян был шкипером, (совладельцы погибли во время кенанской заварухи, он унаследовал их долю) и поскольку он был в отпуске — он никому не обязан был отчитываться за внеплановый пассажирский рейс.

— Что за пассажиры? Куда? — спросил Ян, но Эктор написал, что это не сетевой разговор, пусть Ян берет грузовой атмосферный катер и прилетает на нем. Это очень важно. Это ради него, Нейгала, и отчасти ради самого Шастара.

Ян выключил связь и ругнулся, а потом послал в Ниппур, город клана Дусс, рапорт о внеплановом полете в Аратту.

Перед отлетом он снова отписал Нейгалу — но ответа не получил, и это заставило его слегка забеспокоиться. Так что он полетел без остановок, принимая стимуляторы, чтобы не спать, и дозаправляясь на ходу. А на подлете увидел то, что превратило беспокойство в тревогу: жидкие пряди белесого дыма, поднимающиеся с той горы, где обосновался Эктор. Для барбекю дыма было многовато.

День был ясным — но, судя по обилию снега, вчера бушевала буря. Ян сделал круг над горой — и увидел, что дома на широком скальном выступе нет, есть только стены, пустоглазый обугленный череп. Снег вокруг манора растаял от жара, и новый нападать не успел — значит, поместье сожгли не более суток назад.

Ян сквозь зубы проклял судьбу. Что же такое было у старого Нейгала, и что с ним случилось сейчас?

Посадить большой грузовой катер возле самого манора было негде, так что Ян сел ниже по тропе — и, садясь, видел, что еще раньше там стоял катер, судя по размеру и форме — катер-шаттл, а то и прыжковый.

Перед тем, как выйти наружу, Ян надел пояс с оружием — на левом боку плазменник, на правом пулевик. Флорды он считал баловством. Парень с плазменником на десяти метрах уделает парня с флордом — а ближе парня с флордом Ян подпускать не собирался.

Снег был истоптан и грязен, местами на нем виднелись пятна крови. Ян подошел к самому большому из них — и увидел, что тут лежало чье-то тело. Немаленькое тело: крови натекло очень много. Два солнца жарили вовсю, температура была около пяти градусов по Цельсию, снег таял, и кровавое пятно выпустило длинные протуберанцы в сторону обрыва, под уклон.

Потом это тело взяли и оттащили в сторону. Там, где снег не был затоптан, видны были две борозды, оставленные пятками… и третья, оставленная хвостом. Тело принадлежало боевому морлоку класса «геркулес». И потащили его прочь уже давно мертвого — крови было очень мало.

Ян Шастар прошел по следу и увидел сложенную из камней могилу. На шлеме, который положили в головах могилы, был нацарапан крест, а под ним — «Давид Нейгал».

Кой черт Давид, подумал Ян, теряя чувство реальности — у Нейгала не было сыновей с таким именем, и потом… это же морлок! И почему крест?

Он расстегнул кобуры и пошел к дымящемуся остову дома. И уже в воротах понял — кто-то наблюдает за ним.

Он повернулся резко — но наблюдатель и не скрывался. Это было странное животное — большая кошка, вроде пантеры мышасто-серого цвета, но с какими-то собачьими повадками. Эктор завел себе домашнего любимца?

— Хорошая кошечка… — сказал Шастар, медленно и осторожно кладя руку на плазменник. — Или ты песик?

Животное стояло неподвижно — зато зашевелилась большая груда камней рядом с ним, и Шастар обругал себя за тупость: никакие это были не камни, а морлок в «зеркалке».

Ладно, подумал Шастар, хоть будет кого расспросить.

У морлока тоже был плазменник, и он левой рукой и направил его на пилота.

— Вы — Ян Шастар?

— Допустим, — ответил Ян. — А ты чей? Эктора? Он недавно тебя купил?

Морлок убрал плазменник.

— Я свободный, — сказал он. — Мое имя — Порше Раэмон.

Что-то знакомое, подумал Шастар. Ах, да — один из десантных кораблей Синдэна, «Раймон Порше», они сталкивались с Бессмертными как раз в районе Андрады… Нет, определенно впору спятить: морлок, который говорит, что он свободен, носит имя синдэнского корабля и что-то делает здесь, у сожженного поместья Нейгала… На миг Шастару пришли в голову всякие кошмары — восстание боевых морлоков, гибель Нейгала от рук собственных слуг… Но это чудо совершенно спокойно стояло под прицелом его плазменника и не проявляло никаких признаков агрессии.

— Что здесь случилось? — спросил Шастар.

— У меня сломана нога, — сказал морлок. — И плечо. А еще я голоден. Отведите меня к своему катеру и дайте поесть мне и Динго. Я вам все расскажу.

Это была такая наглость, что Шастар даже не возмутился. Когда тебе начинает ставить условия домашнее животное, возмущение отступает перед удивлением. Шастар спрятал плазменник в кобуру и кивнул в сторону своего корабля:

— Ну, пошли.

Морлок поковылял за ним, приволакивая больную ногу и используя хвост как точку опоры. Поножи полудоспеха на сломанной ноге были крепко стянуты тросиком для скоростного спуска, на эту самодельную шину даже жалко было смотреть, и, вернувшись на корабль, Ян для начала велел морлоку избавиться от этого рукоделия и дал ему анальгетик и нормальную шину из комплекта скорой помощи.

С правой ключицей морлок сам справиться не смог, поэтому Ян расстегнул на нем доспех и помог снять.

— Я не знаю, что у тебя там, — сказал он, осмотрев распухшее и черное плечо морлока. — Пусть ветеринар посмотрит, я не спец. Но левой рукой ты вроде управляешься, поэтому ешь, — он протянул контейнер с дневным рационом. — И рассказывай, что произошло.

Морлок поделился частью порции со своим Динго — Ян так и не мог понять, кот это или пес — очень быстро побросал в свою большую пасть все остальное и начал свой невеселый рассказ.

Когда он закончил, Шастар показал на грузовое отделение:

— Ложись спать.

— Что мы будем делать дальше? — спросил морлок. Шастара слегка передернуло от этого «мы будем», но заниматься воспитанием порченого не было желания.

— Тоже спать, — ответил он и растянулся на вмонтированной позади сидений лежанки для отдыха. — Я сутки на ногах.

— А потом?

— Вот настырный. Я лечу в Ниппур, в столицу клана Дусс.

— Вы будете объявлять вендетту Морите?

— Лесану, — поправил Шастар. — Отстань, ради всего святого.

— Вы будете мстить Лесану?

Ну, прилип! — скрипнул зубами Ян.

— Не твоего ума дело, — сказал он. И тут морлок сгреб его здоровой рукой за плечо и перевел в положение «сидя».

— Послушайте! — сказал он. — Лесан увез людей, которых я любил. И гемов, с которыми я был связан словом. Увез моего капитана. И вы будете говорить, что это не моего ума дело? Если вы будете мстить Лесану — тогда я с вами, а если нет — то я ухожу сейчас.

— Да ну? — Шастар выхватил из кобуры плазменник и сунул морлоку под ребра. — Слушай, порченый, ты в курсе, что с такими, как ты, нужно кончать на месте? Будешь выступать — так и сделаю.

Серая тварь вдруг вскинулась и зарычала, вздыбив шерсть по всему загривку. Шастару стало не по себе.

— Лежать, Динго! — приказал морлок. Животина с неохотой улеглась, но не спускала с Шастара глаз.

— Вы можете застрелить меня, — продолжал морлок. — Лучше так и сделайте. Потому что я не могу жить, зная, что Лесан не ответит за все.

— Да успокойся ты на хрен, ответит он, — Шастар стряхнул с плеча ладонь морлока и снова лег. — Я лечу в Ниппур, чтобы объявить о вендетте. И чем быстрее ты дашь мне выспаться, тем быстрее мы стартуем.

Морлок успокоился и убрался в кузов. Сквозь дремоту Шастар слышал, как он таскает там пустые мешки, чтобы устроить себе место для сна.

— Эй, ты… — окликнул его Ян. — Твоя зверюга — кот или пес?

— Кос, сеу Шастар. Хевронский кос. Изделие генетиков, как я.

— Почему-то мне так и показалось, — пробурчал Шастар, засыпая.

* * *

— …Чего он так орал? Это что, больно?

— Откуда я знаю. Сам у него спроси.

Сканк наклонился к мальчишке и спросил:

— Тебе чего, больно было?

Тот смотрел прямо перед собой пустыми глазами и не говорил ничего.

— Какого хрена он молчит? Слышишь, какого хрена ты молчишь? — Сканк хлопнул пацана по щеке. — Отвечай!

— Ты неправильно задаешь вопросы, — сказал Джориан. — И бить его без толку. Это же обруч. Нужно спрашивать как дебила. Немножко сложнее — и он уже не ответит.

— Говори с ним, как со своим папашей, Сканк! — сострил Мело.

— Иди ты, — огрызнулся Сканк. — Малый, тебе-было-больно-когда-я-надел-на-тебя-обруч?

— Нет, — ответил пацан.

— А чего же ты орал?

Молчание.

— Отстань от него, Сканк, — сквозь зубы сказал Джориан. — Он не сможет тебе сказать. И какая тебе, блин, разница, почему он орал?

— Да просто интересно. Что, уже и спросить нельзя.

— Я думал, он ранен, — сказал Мелло-младший, рассматривая снятые с Дика доспехи. Они валялись на полу катера как шелуха съеденного краба. — Он так орал, что я думал — он ранен. У меня сердце в пятки упало — я думал, мы ему что-то серьезно повредили и этот психованный синоби сейчас пойдет всех мочить, как Джунэ.

— Джунэ — дура, — проворчал Сканк. — Ничего плохого про покойницу не хочу сказать, но и сама она дура, и трахалась с этим дурным пацаном… Чего он, в самом деле, полез?

— Позатыкались все, — сказал Джориан. — Сил моих нет. Синоби сказал, что общая сумма награды остается прежней, только делить ее теперь будем на четверых.

— Это если Джаргал выкарабкается.

— Выкарабкается, только танцора из него уже не будет. А награду он всю просадит на лечение позвоночника.

Рейдеры умолкли и снова все взгляды обратились на того, кого они считали виновником своих невзгод. Жилистый паренек-недоросток, раздетый до нижнего белья, стоял перед ними неподвижно, как манекен. Он убил Эспаду и из-за него погибла Джунэ, и Джориан чувствовал почти нестерпимое желание пустить ему кровь.

Джориан не был садистом, и когда он кого-то избивал, мучил или калечил, то утолял не свою жажду крови, а свою жажду справедливости — как он ее понимал. А понимал он ее так, что никто не смеет становиться Джориану поперек дороги и вставлять ему палки в колеса. Он считал себя человеком добрым и миролюбивым — но ведь если каждому уступать, тебя же с дерьмом сожрут. А тут был как раз тот случай — вместо того, чтобы сдаться по-быстрому (ну, разве с самого начала не было ясно, что дело швах? Чего ерепениться?), эти имперцы и чокнутый Нейгал начали сопротивляться и положили троих ребят, а гребаный Моро пристрелил Джунэ. И никого нельзя было притянуть к ответу, потому что на леди Ван-Вальден, ее полоумного братца, хилого детеныша и зеленозадую приемную дочку Моро сразу наложил лапу, да и слишком ценными они были, а гемы… ну, скот — он и есть скот, а мальчишку, которого надо было бы вздуть хорошенько, хотя бы за Рио, Моро велел доставить целым и невредимым. Пилот! Подумать только, эта вяленая сардинка — пилот! Джориан тоже был пилотом, но из-за него никто не стал бы штурмовать манор. Его не берегли бы как зеницу ока. Потому что он был пилотом даже не средненьким — а паршивым. Каботажником, «челноком», как их называли на профессиональном жаргоне. Почему мир так несправедливо устроен, что одном все, а другим ничего? Почему этот задохлик — пилот высочайшего класса, а он, Джориан — «челнок»?

— Встань на колени, — приказал Джориан. — И на руки.

Мальчишка выполнил.

— Ползи в этот люк, — велел рейдер, показывая на трюмный люк. Когда пацан дополз, Джориан наподдал ему под зад ногой и тот кувыркнулся вниз по пандусу, свалившись в кучу гемов, уже спущенных туда ранее. Никакого удовлетворения Джориану это не принесло: что за интерес пинать куклу?

— А он и в самом деле выполнит все, что прикажешь? — с интересом спрашивал Сканк. Он был бойцом, а технической стороной работорговли никогда раньше не интересовался.

— Как заведенный, — удостоверил его Джориан.

— Например, будет отжиматься от пола, пока не сдохнет?

— Запросто. Мы когда-то так развлекались со старичьем. Ставки делали, сколько раз они смогут, пока сердце не лопнет.

— Или будет моей девочкой?

— Ага. Только это уже неинтересно.

— А ты что, пробовал?

— С бабами. Бревно бревном, делает, что скажешь, а кроме этого — ничего.

— А я неприхотливый.

— Ты что, гомик? — поморщился Мело.

— Это не считается, — сказал Сканк. — Кого угодно спроси. Гомик — это тот, кому нравится быть девочкой. А нравится это любому, кто хоть раз побывал девочкой. На Ракшасе таких было полно. И даже если ему это не нравится, то все равно он больше не мужик. А тот, кто мужик, тот не становится гомиком, даже если бабы нет, и ему приходится иметь гомика.

— Вы ошибаетесь, — Моро вошел в коридор неслышно, и поэтому от звука его спокойного голоса Джориан вздрогнул. — Гомосексуальной является любая связь мужчины с мужчиной, и независимо от того, кто занимает в ней активную позицию, а кто пассивную, в глазах обычных гетеросексуалов, по крайней мере, в Империи, гомосексуалами назовут обоих. Иными словами, вы, сеу Сканк, такой же гомик, как и те, кого вы «имели» на каторге. А в Вавилоне гомосексуалом назвали бы только того, кто стабильно предпочитает мужчин женщинам — опять же, независимо от того, какую роль он берет на себя в отношениях. На это смотрят как на неприятное чудачество, потому что в Вавилоне много значения придается продолжению рода. Бисексуальность же не вызывает общественных нареканий. Поэтому Ваша рекомендация «Кого угодно спроси» не распространяется ни на большинство имперцев, ни на большинство вавилонян. Думается мне, сеу Сканк, что под словами «кого угодно» вы подразумевали уголовную и полууголовную среду, так как именно эта среда близка вам и именно ее воззрения вы только что излагали. Воззрения эти берут начало в этике приматов, обезьян. Именно у них после выяснения отношений между самцами доминирующий самец закрепляет свое положение ритуальным половым актом с подчиненным. Таким же образом самоутверждаются боевые морлоки — потому что их механизм торможения заимствован у тех же высших приматов. Если вам доведется схлестнуться врукопашную с боевым морлоком, сеу Сканк, и вы захотите остаться в живых — примите позу самки, покажите ему задницу, и он может вас пощадить — его биологическая программа рассчитана на это. И ваши рассказы из каторжной жизни, как ни крути, подтверждают, что обезьяна — наш общий предок.

Большая часть жестокой иронии Моро пропала втуне — по причине крайней примитивности аудитории. Но главное до Сканка дошло:

— Ты хочешь сказать, что я пидор?

— Нет, — все с той же милой улыбкой качнул головой Моро. — Это означало бы погрешить против той точности формулировок, которую я так люблю. Вы не пидор, сеу Сканк, сиречь — не гомосексуал. Вы шимпанзе. Обезьяна. Гомосексуальная связь для вас — это не человеческое стремление в слиянии тел достичь слияния душ — а просто еще одно средство унизить того, кто слабее и самоутвердиться за его счет. Гомосексуал — человек и ищет человеческого, а вы, сеу Сканк — животное. В каком-то смысле вы даже хуже морлока, потому что он не может быть человеком, а вы могли бы, если бы хотели.

— Я не понял, мужик, ты драться со мной решил?

— Нет. Я хочу, чтобы вы не смели посягать на собственность дома Рива. Я хочу, чтобы вы знали: вы умрете за это.

Он подошел к тому месту, где валялись сброшенные доспехи, поднял опаленный наплечник, осмотрел его и снова бросил.

— К сведению тех, кто не знаком с основными принципами работы рабского наношлема, — сказал он. — Человек прекрасно помнит все, что с ним происходило, когда он был под шлемом. Человек может это вспомнить еще детальнее, если его расспросить под шлемом же. И если что-нибудь обнаружится при медосмотре… Я вас предупредил.

Он вышел, напоследок сделав Джориану знак рукой.

— Он что, совсем без башни? — спросил Мело.

— Он синоби! Они все без башни, — ответил ему Джориан.

— Нарывается, — Сканк сплюнул. — И нарвется

— И что же ты с ним сделаешь? — ехидно спросил Джориан. — Пока мы здесь, в локалке Картаго? И кто нас отсюда вывезет? Нет уж, терпи. Думай о наваре и терпи.

— Какой там навар, — проворчал Мело. — Два десятка гемов, и хоть бы половину из них продать. Обещал премию за голову морлока — я ему две принес, он мне ни шиша не дал.

— Это был не тот морлок, — сказал Джориан.

— Откуда ты знаешь, они же все на одно лицо?

— Знаю, — отрезал Джориан. — Того морлока я бы отличил, наглая такая скотина. С ним все время рядом зверюга таскалась, она бы хозяина не бросила. Это были не те морлоки. А премию за пацана мы получим на станции. Успокойтесь. Мне он тоже не нравится, но платит он всегда честно. Нас еще ждет выкуп за бабу, самое меньшее — пять кусков на нос.

— Больше, — хмыкнул Сканк. — Носов-то поубавилось.

Эта реплика немного приподняла всем настроение, и Джориан прошел в рубку к Моро.

— Ты, похоже, неприятностей ищешь, — сказал он. — Зачем ты поссорился со Сканком?

— Никто не будет посягать на собственность дома Рива, — Моро ответил, не глядя на собеседника, вертя в руках и разглядывая флорд, отобранный у мальчишки.

— Ну и сказал бы просто — руки прочь. Обзываться зачем?

— Я всего лишь сказал ему правду. В чем дело, Джориан?

Моро поднял глаза от своей опасной игрушки, и Джориан поежился под его взглядом. Он вдруг сообразил, что, хотя их сейчас на корабле трое против одного (искалеченный Джаргал не в счет), в рубке они один на один, и Моро запросто расчирикает его флордом раньше, чем Джориан успеет выхватить из кобуры пулевик. А потом синоби так же по одному прикончит остальных ребят…

Мысль была дикая и глупая, Джориан ее быстро прогнал. Но родилась она в тот момент, когда он глянул Моро в глаза. Что-то сейчас с Моро было не так. Как-то он изменился за последние пять лет, что прошли со времени их последней встречи.

— Если ты так над ним дрожишь, — он попытался вести разговор в деловое русло, — то не надо его совать к гемам. Помести его в одну каюту с девчонкой.

— Нет, — отозвался Моро. — Пусть будет вместе с гемами. Когда прибудем на станцию — изолируй его, чтобы он не мог переговариваться со своими. Еду пусть получает ту же, что и гемы… и вообще отношение к нему должно быть примерно таким же — только я запрещаю вам его бить, морить голодом, заставлять под шлемом делать разные мерзости — словом, что вы там делаете с провинившимися гемами?

— А если он чего-то учудит? Он отчаянный. Шлем снимем — кусаться начнет.

— У вас там найдется две пары крепких наручников? Джориан, почему я должен учить тебя обращению с ценными пленниками и заложниками?

— Я просто не пойму, в чем тут смысл. Ну, забери его сразу и засунь в станционную тюрьму…

— Нет, Джориан. Тогда он догадается, насколько мы в нем заинтересованы. А он должен растеряться. Должен думать, что о нем просто забыли. Кстати, мне действительно придется на недельку о нем забыть, не до того будет. Его содержание я оплачу, Джориан. В том числе и тебе, персонально.

— А, ну, это другой разговор! — Джориан сел. — Так бы сразу и сказал. Слушай, а почему вы просто не пропускаете пилотов через промывку мозгов, как зелененьких? Зачем так долго мордоваться?

— Видишь ли, Джориан… Есть такая штука, как свобода воли. В нее не все верят, но она есть. Все это поняли, когда попытались использовать наношлем для ментального программирования. Казалось бы, чего проще: крутить человеку кино и заставлять его верить, что это с ним было на самом деле… А вот оказалось, что это невозможно. Он поверит только если захочет верить. Такая вот смешная штука. Все ментопрограмирование гемов держится на их непоколебимой вере в то, что сопротивляться невозможно. Но люди сопротивляются.

— Так что, других способов нет?

— Есть. — Моро как-то странно усмехнулся. — Пытками довести человека до состояния «делайте-со-мной-что-угодно-только-не это»… Проблема в том, что пытать человека под наношлемом бессмысленно, а людям с сильной волей бывает достаточно секунды между болью и включением наношлема, чтобы собраться с духом и начать сопротивляться. Хорошие пилоты, как правило — люди с сильной волей. Остальные не стоят того, чтобы их конвертировать. Но если даже пилота ломают таким образом — он часто теряет класс. Превращается в «челнока» или вообще теряет способности. Овчинка выделки не стоит. Кстати, тебе нравится орриу?

— Что? — не понял Джориан.

— Вот эта штука.

— Ну… Хороший флорд, а что?

— Это не флорд, вот что. Это орриу, оружие шедайинской работы, вполне вероятно — самого Диоррана. Как ты смотришь на то, чтобы принять его в залог за леди Констанс и ее близких?

— А сколько он стоит?

— Как минимум сто тысяч.

Джориан взял оружие в руки, повертел его так и эдак, а потом вернул:

— Предпочитаю звонкую монету, — сказал он.

* * *

Картаго находилась в одном прыжке от большого перекрестка космических путей, сектора пространства с выходом в четыре обширные дискретные зоны. Такой сектор пространства требовал станции контроля, и Рива, когда начали обустраивать колонию на Картаго, купили у дома Адевайль списанный линейный корабль «Тэсса» — без ходовой части и вооружения, только с маневровыми двигателями. Из него сделали станцию «Тэсса», благо швартовочных узлов у линкора хватало, а вооружение и свое было недолго поставить.

Пока станция Тэсса была лишь перевалочным пунктом для грузов — она справлялась. Но с того момента, как Рива допустили рейдеров в пространство станции Тэсса и сделали эту базу еще и центром сортировки и перепродажи потока рабов — системы жизнеобеспечения начали давать сбой. Каждый день на станции находилось на пятьсот-тысячу человек больше, чем нужно, поэтому на рабочих палубах ощущалась постоянная нехватка свежего воздуха, а вода была почти предметом роскоши.

Рабов содержали в двух трюмах бывшего линкора, кое-как приспособленных для обитания людей. Здесь же они проходили процедуру ментального перепрограммирования или «промывки мозгов». Трюмы были разделены на четыре уровня каждый, на каждом уровне по шесть клеток, в каждой из которых размещалось от десяти до двадцати рабов.

Четырнадцать гемов Эктора Нейгала, четверка тэка и Дик оказались разделены между собой и разобраны по разным клеткам, потому что каждый из торговцев сортировал своих рабов на свой лад. Джориан обычно распределял их по родам и по специальностям, поэтому ячейка Аквилас угодила в одну клетку с оружейником Сетом, а сервы — в другую. Дика засунули в пустовавший «детский ящик» — выгороженный угол, дополнительно разбитый на два яруса, чтобы выиграть лишнюю площадь. Поскольку он предназначался для маленьких гемов, Дик не мог встать там в полный рост и только у самой решетки мог вытянуться лежа. Что он и сделал, едва с ним закончил медтех, и надсмотрщик, просунув руку сквозь решетку, снял с его головы обруч — рабский вариант наношлема.

Глухая ярость клокотала в нем. По вскользь оброненным репликам Нейгала он знал, что в плену его не ждет ничего хорошего, и заранее готовился к жестоким мучениям. Но ничего такого не было — были мелкие унижения, испытанные на протяжении последних… Дик потерял счет времени, но «Паломник» шел к Картаго двое суток, а сколько времени отделяло выход из дискретной зоны и эту станцию — он не знал. Трое суток, решил он в конце концов. Трое суток в жарком трюме, в этом гнусном шлеме, в страшной тесноте и в кошмарной обиде, которую он почувствовал только сейчас. Рабский обруч отключил эмоции, сознание фиксировало происходящее совершенно бесстрастно — только где-то глубоко внутри еще сохранялись остатки свободной воли. Сейчас, в памяти своей, Дик словно раздвоился. Один был свободен — но оглушен и парализован, заперт где-то в глубине разума — словно все еще в полуобмороке после этого кошмарного удара о стену. Он мог ужасаться тому, что происходило с ним-вторым, но был слишком слаб, чтобы помешать. А он-второй разом утратил все человеческое достоинство и превратился во что-то вроде ремонтного бота с голосовым управлением. Он по приказу ел, по приказу засыпал, даже опорожнялся по приказу, когда корабельный тэка приносил в трюм ведро. Он жил в грязи, исходил потом и все вокруг него тоже. Тогда ему было все равно, а сейчас все это обрушилось на него разом: начиная с того момента, как Джориан велел ему снять доспехи и раздеться, как он на пополз в трюм и получил пинок, и заканчивая тем, как безропотно он влез в эту клетку.

Он помнил все, что происходило под шлемом. Он видел своих друзей и гемов Нейгала, которым давал имена — и за все время дороги, которое делил с ними бок о бок в буквальном смысле, не перекинулся с ними ни словом. Как и они, был низведен до уровня скота. Нет, скотина под ярмом хотя бы стонет. Машины. Он ничего для них не сделал, не мог и попытаться.

Перед штурмом манора Дик душевно готовился к смерти, а если не повезет — к пыткам. Но то, что он пережил, казалось ему хуже и пыток, и смерти. Пусть бы убили тело, но освободили душу. Пусть бы тело мучили, но не трогали разум и волю.

— Я не хочу. Боже, не хочу! — прошептал он, переворачиваясь лицом вниз.

Полная неизвестность была как отсутствие кислорода. За леди Констанс он был более-менее спокоен, ей бы постарались не причинить вреда, и лорду Гусу тоже — но Джек? Ведь бандиты могли убить его просто нечаянно, забыв, какой он маленький, больной и слабый… Том и остальные — где-то здесь, ждут своей участи, Рэй наверняка погиб, а Бет…

Может быть, она уже умирает. Может быть, из нее уже вынимают ее память, заселяют ее тело чужим человеком… Дик не мог спокойно вынести даже мысли об этом — он застонал, прикусив губы.

Откуда-то издалека, с более глубоких ярусов трюма, донесся крик — какой-то прерывистый, словно кричащего то и дело хватали за глотку. Дик вскочил на колени и стукнулся головой о потолок. Что это было? Кто кричал?

Потом раздался другой голос — более тихий, низкий — с приказными интонациями. Слов разобрать Дик не мог. А после этого первый крик повторился.

И начался жуткий диалог, смысл которого был таинствен и страшен. Крики боли — разными голосами, через разные промежутки времени. И одним и тем же голосом отдаваемые команды. Это длилось часами, потому что Дик успел известись от голода и жажды — в последний раз он ел и пил на катере. А потом появилась команда — три гема-серва с большим пищевым контейнером — и пошла по ярусам, раздавая бустер и воду. Они ходили не меньше часа, и все это время страшный дуэт продолжался. Он закончился, когда команда раздатчиков добралась до яруса, на котором был заперт Дик.

— Что такое там, внизу? — спросил юноша, принимая сквозь решетку в ладонь кусок вареного бустера размером с кулак.

— Пить, — сказал гем, просовывая в клетку шланг с насадкой для питья в невесомости.

Дик впился липкими от жажды губами в насадку и сделал несколько глотков — а потом гем отпустил кнопку дозатора.

— Еще, — попросил Дик. Вода была теплой и отдавала химической гадостью — вода первого круга обработки, которую на кораблях использовали в технических целях. Но сейчас он был рад и такой. — Пожалуйста.

— Норма, — ответил раздатчик.

— Что там, внизу?

Раздатчики повернулись к его клетке боком и покатили тележку дальше.

— Эй, постойте! — Дик просунул руку между прутьями и успел схватить одного из них за плечо. — Скажите, где те гемы, которых привезли сегодня? Четверо тэка, семья Аквилас?

Серв высвободился и опасливо отбежал от его клетки. Послышался грохот шагов по железному пандусу. К ним спешил охранник-человек.

— Что у нас тут? — спросил он. — Кто возникает? А, это ты…

Он окинул брезгливым взглядом грязное белье Дика, немытое тело и свалявшиеся сосульками волосы — и сквозь зубы бросил:

— Заткнись и ешь. Будешь вякать — останешься без завтрака.

— Что там происходит? — спросил Дик, показывая вниз.

— Без завтрака, — охранник легонько стукнул по решетке дубинкой-шокером и Дик, получив током по пальцам, отдернул руку.

Охранник ушел. Дик разломил свою порцию бустера надвое. Предупрежден — вооружен. Он снял с себя майку, завернул бустер в нее и лег, положив сверток под голову. Кто знает, какие силы ему понадобятся и когда. Может быть, ему предстоит еще много таких однообразных дней в клетке, а может быть, его уже через час-другой вытащат отсюда и поволокут… куда-то. Наверное, туда, вниз, откуда слышатся крики и команды.

Дик ел бустер, лежа на спине. Усилия, которые он совершил только что, страшно утомили его, кроме того, болела голова, и он знал, почему — нехватка кислорода. Наверняка системы жизнеобеспечения работают, надрываясь, и рабские загоны снабжаются воздухом и водой по остаточному признаку. Он вспомнил один из рейдов к Ядру — самый удачный, они привезли восемь левиафанов, но подзадержались на охоте и обнаружили, что химикатов для очистки воздуха им хватит только при условии строжайшей экономии и движения к Мауи самым полным ходом. Восемь недель пути были адом: двойная тяжесть из-за того, что ускорение превышало возможности компенсаторов — и нехватка кислорода. Так почему же теперь кажется, что тогда было легче? Ведь двойной тяжести нет, и тогда Дик работал наравне со всеми, а сейчас он может просто лежать и ничего не делать. Дураку понятно: тогда он был свободен, и полон решимости держаться не хуже всех, а сейчас устал и упал духом. Он проиграл и потерял все, что у него было. Кроме, разве что, жизни — но как раз ею он не дорожил. Дик пустил свою память в дрейф, и сейчас она странствовала среди легенд о проклятых людях, поневоле сеявших вокруг себя гибель. Они теряли друзей, возлюбленных, детей — но сами оставались в живых, а жестокие языческие боги смеялись над ними.

«Зато теперь можно не думать ни о ком, кроме себя», — сказала какая-то часть его. — «То есть, вообще ни о ком не думать. Ведь я больше ничего не могу и ничего не решаю…»

Эта мысль принесла страшный покой отчаяния. Дик закрыл глаза, дожевывая последний кусок бустера. Он не наелся, только немножко заморил червячка — но знал, что если съест то, что оставил себе на утро, то до вечера ему станет совсем плохо. Нужно постараться заснуть — так легче терпеть голод.

И Дик заснул — вернее, поначалу он просто грезил, не давая ни одной мысли завязаться в узел рассуждения, постепенно усилием воли заставляя рассудок умолкнуть — а потом это сменилось настоящим сном без сновидений.

Он проснулся от того, что его схватили за запястья и протащили немного по полу клетки, вытянув руки через прутья наружу. На запястьях сомкнулись наручники. Дик рванулся было обратно, но цепь не пускала.

— Так, что у нас тут? — спросил охранник, вытаскивая из клетки сверток и встряхивая.

Кусок бустера выпал из майки, охранник ухмыльнулся.

— Перехитрить меня хотел, а? Выходит, что сам себя перехитрил. Без завтрака я тебя оставил, половины ужина ты сам себя лишил. Спокойной ночи.

Он расстегнул наручники и бросил Дику скомканную майку. Кусок бустера так и остался валяться на полу, в зоне видимости, но за пределами досягаемости. Ну нет, решил Дик, дудки. Не дождетесь, чтобы я тянулся к нему как обезьяна.

Он снова лег — теперь лицом вниз — и начал читать Розарий, загибая пальцы по одному. Пятница сегодня или нет, он не знал, но выбрал Скорбные тайны — потому что его грызла скорбь. Он вспоминал Моление о Чаше — и думал о погибших. О команде «Паломника», о Нейгале, которого он оплакал бы, если бы мог плакать, о его морлоках и Рэе. Он обращался мыслями к моменту бичевания — и думал о тех, кто обречен на жестокую судьбу раба, о криках, доносившихся снизу в этот день. И когда он переходил к глумлению солдат и возложению Тернового Венца, он не мог не вспоминать о рабских обручах, о шипах, которые входят прямо в мозг и парализуют разум. Несение Креста заставило его испытать стыд. Как он мог забыть, что капитанских обязанностей никто с него не снимал? Как он посмел впасть в отчаяние, если он жив, не ранен и даже не очень сильно болен — так, немного побился, чуть-чуть обжегся и слегка простыл? Святой Брайан говорил — все ерунда по сравнению с Голгофой. Кто позволил дезертировать?

Дик дочитал Розарий и снова приказал себе спать. Хоть так — но набраться каких-то сил. Потому что предстояла тяжелая борьба, на износ.

Наутро разносчики дали ему только воды. Потом всех рабов начали водить на оправку — по одной клетке за раз. Дик смотрел в оба глаза — не покажутся ли друзья? — но не заметил ни одного знакомого лица — тэка, братья-близнецы по сотворению, слились в однородную массу, а одежду у них отобрали почти всю. Он все гадал, с какой из клеток заодно поведут и его, но удостоился особого внимания — гемов водили два морлока, ростом пониже, чем Геркулес, бесхвостые и какие-то обезьяноподобные, а за Диком пришел человек — другой, не вчерашний надзиратель. Видимо, у того закончилась смена. Этот был поменьше ростом, с длинными волосами, которыми он пытался скрыть уродливый шрам, проходивший через лоб, висок и то место, где прежде была мочка уха.

Проходя по пандусам вверх, Дик убедился окончательно, что станция переделана из корабля, скорее всего — линейного. Охранник позволил Дику напиться из-под крана, но предупредил, что в ближайшие пять часов нечего рассчитывать на то, что его выведут, так что наливаться до ушей не нужно. Дик воспользовался и его великодушием, и его советом, в то же время досадуя на то, что он не сможет хотя бы нацарапать на стене весточку для друзей.

Охранник вернул его в клетку — и ушел. Потом вернулся.

— Тебя без еды оставили? На, — он сунул Дику сэндвич, явно свой, из пайка. Тот растерянно поблагодарил.

— Почему вы мне помогаете?

— Из-за Эспады, — ухмыльнулся работорговец и потрогал свой шрам. — Терпеть его не мог. Как ты умудрился его зарубить? Он хвастал, что он первый флордсман рейдерского Братства.

— А, — сообразил Дик. — Ну… Он был без шлема…

Снизу снова послышался вопль и кусок застрял у Дика в горле. Охранник явно благоволил ему, и он решился спросить:

— Что там делают?

— Мозги зелененьким промывают, — поморщился охранник. — Чтобы забыли, кто они и откуда.

— Симатта! — прошипел Дик.

— Да, дерьмово, — кивнул охранник. — Терпеть не могу. Когда на мою смену приходится — этот вой потом в ушах стоит. Сколько раз говорили — поставить звуконепроницаемые перегородки, только кому это надо…

Тут он сообразил, что разоткровенничался не с тем и отошел от клетки, бросив напоследок:

— Жуй быстрее. Мне неприятности не нужны.

Прошел еще один такой же однообразный день. Дик много молился о своих друзьях и просил о встрече с ними. Он вообще много молился — ничего другого не оставалось. Охранник со шрамом еще раз сводил его в туалет, пока всех гемов гоняли куда-то ниже, и Дик снова никого из своих не смог различить в клетках, хоть и пытался. Он решился попросить охранника о помощи, но тот решительно отказал.

— Нет, пацан. Твою жизнь сделать чуть полегче — это пожалуйста, а с зелененькими я связываться не буду.

Наступила ночь — Дик решил считать промежуток времени, когда криков не слышно и не раздают еды «ночью». Пришел еще один сон без сновидений, а за ним — еще один день в клетке. Дик заставил себя сделать пятьдесят отжиманий после «завтрака» и пятьдесят после «ужина». Добрый охранник сменился третьим, маленьким афро-малайцем. Он не заговаривал с Диком и тот не пытался установить с ним контакт. Охранники сменялись сутки через двое, понял юноша, когда утром, проснувшись, увидел первого, «злого». Тот попробовал высмеять Дика, когда паренек отжимался, но Дик проигнорировал его с его насмешками. Он должен пытаться сохранить хоть какую-то форму, даже если ему придется провести несколько месяцев в этой тесноте. Это — осада, это сражение на измор. Дик разгадал хитрость Мориты: переждать, пока экзальтация сменится усталостью, а ярость — унынием. Нет, этот трюк не пройдет. Он выдержит осаду. Он выдержит все. Ему есть еще зачем жить…

Но, как только он изготовился к марафону, как судьба снова изменилась. За ним пришли.

Случилось это в смену «доброго» охранника — обычные крики снизу вдруг смерились громким, почти истошным воплем, в котором юноша различил:

— Сэнтио-сама! Сэнтио-са-а-ама-а-а! — и одновременно — нестройным пением. Дик, лежавший на полу клетки, вскочил и вцепился в решетку обеими руками. Там, внизу, пели псалом:

О, прославляйте Его, все народы!

Превозносите Его, все люди!

Его любовь к нам границы не знает,

А Его верность пребудет во веки…

О, аллилуйя, аллилуйя!

— Том! — заорал Дик радостно. — Остин! Бат! Актеон! — а потом подхватил песню.

Но через секунду песня захлебнулась, и радость Дика сменилась яростью. Ну да, они же пели не просто так… Что там с ними делают? Что им готовят? В чем заключается эта промывка мозгов? Одно Дик знал твердо: его друзья не дадут себе забыть, кто они и откуда… Он сжал пальцы на решетке, как на рукоятках станкового плазмомета и срывающимся то и дело голосом — чертова простуда! — заорал песню синдэн-сэнси, которая считалась чуть ли не гимном сохэев:

Умерший и воскресший, хочешь домой?

Душу свою вознесший, хочешь домой?

Ноги изранишь, силы истратишь, сердце разобьешь.

И тело твое будет в крови, когда до дома дойдешь.

Но голос зовет сквозь годы: «Кто еще хочет свободы?

Кто еще хочет победы? Идите домой!»

Пока он допел, прибежал «добрый» охранник, и по тому, как тот прятал глаза, отпирая клетку, Дик понял, что его ждет что-то нехорошее.

Его ждал Джориан и двое рейдеров, один из них — тот, большой и лысый, что издевался над ним на борту катера. Он шагнул вперед и схватил Дика за руки, заведя их за спину, Джориан защелкнул наручники и сказал:

— Пошли.

Они двинулись вниз. Сердце у Дика колотилось, в горле было тесно и ноги чуть подкашивались то ли от страха, то ли от того, что он столько времени провел сидя и лежа.

«Сейчас…» — металось у него в голове. — «Это будет сейчас! Наверное… Может быть…»

Его тащили вниз по лестничным пролетам и уже ближе к концу пути Джориан сказал:

— Несколько гемов артачатся и сопротивляются программеру. Из-за тебя, щенка. Из-за того, что ты им своим крещением задурил голову. Так вот, сейчас скажешь им, что все это чушь и прикажешь подчиняться, или пожалеешь, что родился на свет…

Дик закусил губы, чтобы не брякнуть глупости, не растратить гнева на такую мелочь пузатую. Открылась железная дверь, его втолкнули внутрь.

Эта комната была просто дном глубокого колодца, который образовался из-за того, что к стенам трюма приварили несущие балки с клетками. Теперь Дик понял почему крики снизу были слышны так хорошо: стены трюма отражали и усиливали их.

В одном из углов комнаты сидели на полу гемы из манора Нейгала, все скованные наручниками попарно. Посередине возвышалось какое-то сооружение, помесь голопроектора и пилотского кресла — Дик опознал в нем орудие пытки, по наитию, но безошибочно. И в этом сооружении, привязанная ремнями, сидела Нанду, крещеная Эстер, серв Нейгала.

* * *

Хоть зеленозадые и думали, что сопротивляться прогаммированию невозможно, а все-таки приходилось их подхлестывать током, чтобы было больше желания верить в то, что у них нет ни имени, ни прошлого. Новой партии пришлось дожидаться своей очереди два дня — машина работала с перегрузками, да и спец на Тэссе был всего один. И вот, когда все уже было вроде как на мази, первая же рабыня заартачилась. Уперлась рогом — нет, я Эстер Нейгал из дома Нейгала и хоть ты тресни. Току подбавили — без толку. Будь она помоложе, Джориан приказал бы бить ее током, пока не перестанет дурить, но ей было уже за сорок. По-хорошему, не стоит возни, такую за хорошую цену не продашь — пристрелить, и вся недолга, но дело же на принцип пошло. Этак все они начнут думать, что могут поставить на своем не мытьем, так катаньем — а все из-за паршивого богомольного мальчишки. Моро придумал хорошую шутку, и Джориан подхватил ее: Апостол крыс. Эй, вы в курсе, что в «детском ящике» у меня сидит крысиный апостол? Да-да, самый настоящий. Проповедовал крысам и крестил их. Смешно — живот надорвешь.

— Сейчас он сам тебе скажет, что все это полная хрень, — сказал Джориан, поставив малого перед креслом. — Ты его звала? Ну, вот он, слушай. Давай, излагай, малый. Права, что Нейгал не сможет быть с ними на этих ваших небесах? Он же не верил в Бога, он попадет в ад.

Мальчишку заколотило крупной дрожью, и он бросился бы на Джориана, не удержи его Сканк. Когда он понял, что дело дохлое, он перестал дергаться и чирикнул что-то гемке на их птичьем языке, и та улыбнулась прокушенными губами. Джориан несильно ударил малого по щеке ладонью.

— Говори по-человечески, — сказал он. — Что ты ей выдал?

— Я сказал, — грудь у пацана ходила, как кузнечный мех, — что мастер Нейгал будет в раю с Господом нашим, потому что он, как Господь, отдал жизнь за друзей.

Дерьмо, подумал Джориан. И ведь ничего с ним не сделаешь, Моро с ботинками схавает…

— Эй, вы, — сказал оператор. — Мой рабочий день не бесконечен. Или мы сейчас заканчиваем с этой телкой, или вынимай ее из кресла, попробуем после смены — только сверхурочные заплатишь мне ты.

Ничего не сделаешь? Что, вот так и позволить ему над собой издеваться?

— А ну-ка, прикуй его к вон той трубе, — велел Джориан. От ярости он сам еле сдерживал дрожь. Когда его приказ был выполнен, он развернулся к рабыне.

— Это в последний раз, слышишь? Не будешь сотрудничать — сдохнешь здесь. Ты никому не нужна, ты не стоишь столько, чтобы на тебя тратить еще полчаса. Так что забудь всю эту херню и сотрудничай.

Гемка бросила на мальчишку взгляд тонущего котенка.

— Кими ва нинген да[39], — прохрипел сопляк и закашлялся. Рабыня почему-то улыбнулась.

Оператор включил наношлем и она перестала улыбаться. Над видеопанелью перед ней затанцевали в бешеном ритме какие-то символы, слишком быстро мелькающие, чтобы Джориан мог их разобрать.

— Не грузится, — сквозь зубы сказал оператор. — Что хотите делайте, не грузится.

— Отключай, — велел Джориан. — Тис, вынимай телку из машины.

Рабыню вытащили, она тут же упала. После пытки электротоком не держали ноги.

Джориан вынул пулевик из кобуры и выстрелил ей в затылок. Двое гемов — помощники оператора — оттащили труп к утилизатору, третий замыл кровь, идя за ними. Пацан упал на колени и уронил голову.

— Смотри, — Джориан взял его за волосы и заставил поднять лицо. — Смотри, чего ты добился.

— Я убью тебя, — сухо всхлипнул парень — и тут его скрутил приступ рвоты.

— Следующий, — сказал Джориан. Нашел взглядом молодого и крепкого тэка со сломанной рукой. — Этот.

Два морлока отсоединили тэка от общей цепи и посадили в кресло. Он не отбивался, как это иногда делают гемы в панике, только посмотрел на мальчишку, когда его пристегивали ремнями, и сказал:

— Не бойтесь за меня, сэнтио-сама. Все будет хорошо.

— Конечно, будет, Бат, — пацан попытался вытереть рот о плечо и улыбнуться, вместе вышло довольно жалко, и терпеть эту бодягу у Джориана сил уже не было.

— Врубай, — сказал он оператору. — Выбей из него это дерьмо.

Тот кивнул и надвинул гему визор на глаза. Потом подвел электроды к голове и к ноге и щелкнул тумблером. Зеленомордый взвыл. Оператор отключил ток и сказал ему:

— Будешь сопротивляться загрузке — повторим.

— Ты трус! — крикнул мальчишка. — Ты никто! Все вы никто! Снимите эти наручники и деритесь со мной! Почему вы мучаете тех, кто не может вам ответить!?

— Заткни ему пасть, — велел Джориан Сканку. Тот отцепил от пояса свою резиновую дубинку, сунул ее мальчишке в рот, как удила, и примотал изолентой.

Машина заработала. Джориан не знал, что конкретно там грузят, но знал общий принцип: рабу внушается безразличие к своему прошлому, его ожидания перенаправляются на будущее, на нового хозяина, которого он должен будет любить. Этологи специально разработали какой-то комплекс внушения, и сейчас он грузился полным ходом.

Черта с два!

— Кто ты? — через десять минут приподняв визор на геме, оператор задал контрольный вопрос.

— Батлер Аквилас, — ответил гем, исходя потом. — Марана та.

— Нет, я так работать не могу, — оператор ударил с досады по корпусу аппарата. — Что он с ними сделал?

— Что он с вами сделал? — рявкнул Джориан рабам Нейгала.

— Сэнтио-сама крестил рабов дома Нейгала, — сказал пожилой тэка. — Мы видим теперь, правильно он сделал. Мы не пойдем к чужим господам, и нашего господина будем сопровождать в смерти.

— Джориан, давай заканчивать эту комедию, — сказал оператор. — Толку не будет.

— Да подожди ты, дай подумать! — Джориан и мысли не мог допустить, чтобы потерять эту часть прибыли, его же на смех подымут! И зачем он всем растрындел про «крысиного апостола», боги, он уже прямо-таки слышал, как над ним подшучивают, называя римским императором или этим, как его — Иродом? О, да. Наплодил мучеников…

— Вот что, — решил он наконец. — Занимайся пока гемами из других партий. Я сейчас совета спрошу у умного человека.

Он вышел из операторской, подсоединился к станционной инфосети и набрал номер Моро. Ему ответил автоответчик:

— Простите, но я сейчас занят. Попытайтесь соединиться со мной через два часа.

Что ты будешь делать! Джориан вернулся в операторскую и сел верхом на стул, положив руки на спинку, а голову на руки. Мальчишка сидел на полу ровно напротив, обжигал своими глазищами. Джориан тихо выругался. Он мешал, он отвлекал гемов одним своим видом, но убрать его теперь означало признать свое поражение. Остальные гемы, из других партий, не пробовали сопротивляться, и, напуганные судьбой старой коровы, не пытались цепляться за свои воспоминания о добрых хозяевах и красивых планетах. Но в том углу, где сидели гемы Нейгала, не прекращался чуть слышный ропот. Время от времени один из морлоков бил стрекалом-шокером того, кто разевал рот — без толку: через несколько минут бубнение начиналось снова. Молились, наверное.

Джориан не смог выждать два часа, уже через час с небольшим он снова выскочил в узел связи, подсоединился и вызвал Моро. На этот раз ему повезло: синоби оказался в своей каюте и, судя по его виду, только что принял душ. Джориан почесался поневоле: сам он на воде экономил и только обтирался.

— Ну, наконец-то! — сказал он, увидев Моро. — Слушай, тут такое делается…

Выслушав его рассказ, Моро рассмеялся — и почему-то именно так его реакцию и представлял себе Джориан.

— Значит, вы током уговариваете их, а он храбро увещевает их к мученичеству? «Наиболее же достойна удивления и славной памяти мать, которая, видя, как семь ее сыновей умерщвлены в течение одного дня, благодушно переносила это в надежде на Господа».

— Ты мне не шути! — разозлился Джориан. — Это же получается, мы взяли у Нейгала гнилой товар! Это же колдовство какое-то, я прямо не знаю…

— Никакого колдовства, обычные издержки производства, — хмыкнул Моро. — Гемы создаются внушаемыми, легко поддаются внушению, и в данном случае им с успехом внушили, что внушению они больше не поддадутся.

— А делать-то что? Мне деньги нужны! А ты запретил пацана даже пальцем трогать! А он же просто сидит там, они смотрят на него… И убрать я его не могу — выйдет, что за ним и вправду какая-то сила, которой я боюсь! Моро, разреши мне один раз его поучить. Не сильно, не бойся. Я его не испорчу.

— Не разрешаю, — сказал Моро. — И вопрос закрыт. Джориан, ты пытаешься применить в психологии лом. Ничего у тебя не выйдет.

— Да перестань ты грузить! — не выдержал Джориан. — Знаешь, что делать — скажи. Не знаешь — приходи сам, забирай щенка и делай с ним что хочешь.

Моро посуровел.

— Напомни, который из гемов демонстрирует геройство?

— Этот, со сломанной рукой.

— А-а, Бат… Ладно, я оплачу тебе и эти расходы. Слушай внимательно… — и Моро объяснил что делать. Это было так просто, что Джориан просто диву дался: как он сам не додумался?

…Мальчишка отбивался, пока на него надевали шлем, и даже чуть не сломал Джориану ногу, со всей дури врезав по коленке ребром стопы. Но под шлемом, само собой, присмирел. Джориан вложил ему в руку пулевик, тщательно проследив за тем, чтобы в кассете осталась лишь одна пуля. Сканк снял наручники и кляп, взял пацана за загривок и подвел его к гемам. К этому, со сломанной рукой, который лежал на руках у товарищей.

— Поднимите его, — приказал Джориан морлокам.

Те выполнили приказ и поставили раба против пленника.

Сканк взял Дика за запястье и поднял его руку так, чтобы ствол пулевика уперся в оливково-золотистый лоб.

— Я знаю, что вы не виноваты, сэнтио-сама, — улыбнулся гем.

— Нажми пальцем на спусковой крючок, — приказал Джориан.

Мальчишка повиновался. Морлоки отнесли труп к утилизатору.

— Вот и все, — сказал Джориан, обращаясь к гемам. — Вот и вся хваленая свобода воли. Вот и все крещение, и весь вам Бог. Вон ваш Бог, — он показал большим пальцем за спину, на аппарат. Потом глазами выбрал гема — кажись, оружейника.

— Ты. Иди и садись туда. Сканк, прикуй мальчишку обратно к трубе, пусть смотрит.

И все прошло как по маслу. Когда Сканк снял с капитана-недоделка шлем, тот рванулся несколько раз так, словно руки готов был себе оборвать, лишь бы освободиться, а потом, как Моро и предсказывал, в нем словно что-то надломилось и он осел на пол. С гемами теперь не было никаких проблем: они проходили через операцию как шелковые, подстегивать приходилось совсем немногих. За этого порченого Моро обещал заплатить. Джориан попробовал раскрутить его на то, чтобы он заплатил и за старуху, но тот ответил, что старуха — собственная глупость Джориана. Ладно, все равно она пошла бы задешево. Гемов, которые протянут еще лет десять от силы, покупают или такие же старики, или люди, которым нужен наставник для молодняка — и те, и другие табунами не ходят и ищут подешевле.

Смена закончилась. Сканк отстегнул пленника от трубы и отвел наверх, передав Саймону. Парень шагал и смотрел так, словно шлема с него и не снимали.

— Все-таки Моро — сам дьявол, — сказал Джориан вечером Дэлве. — Знает, где у человека слабина и как в нее ткнуть.

— Поэтому держись от него подальше, — посоветовала она. — Плюнь на этот выкуп. Ты и так много потерял. Вернул свое — и ладно.

— Что? И не попробовать взять прибыль? Ну уж нет, не на того он напал, — Джориан покончил с ужином и потащил Дэлву в постель.

* * *

«Это — я?»

На Бет смотрела из зеркала чужая, незнакомая девица с рыжевато-золотыми волосами и теплыми карими глазами. Если присмотреться поближе, становились различимы крохотные веснушки, разбросанные по переносице и под глазами. Глаза были зареванными и испуганными. Когда к ней пришли с инъектором, она решила, что уже все — сейчас ей загонят в мозги спрута и он выжрет ее память, наполнив ее другим человеком.

Но она проснулась здесь, все в той же просторной каюте на каком-то корабле или станции, куда ее привел Моро, когда катер пришвартовался. Она не знала, сколько времени прошло с момента падения манора — всю дорогу Моро продержал ее под шлемом. Самое меньшее — два дня, столько нужно было, чтоб дойти от Картаго до дискретной зоны. Но сколько они шли после того, как вынырнули из дискрета? Даже если неделю — Бет не могла бы сказать этого точно. Однообразные дни сливались в один в ее сознании. Она проводила их, лежа на койке в каюте Моро. Он входил, выходил, сидел перед терминалом, что-то делал, приносил пленнице еду или водил ее в туалет, и все это повторялось, и нельзя было отличить сутки от суток. Несколько раз входили чужие люди, одним из них был Джориан, но она не слышала никаких разговоров — сначала он приказывал ей спать. Шлем с нее впервые сняли здесь, и она провела два дня, дрожа от ужаса. Конечо, Кассандра говорила, что ее не смогут превратить в другого человека, но все-таки??? Потом пришли с инъектором — человек и двое гемов-медтехов. Они думали, что она спит и хотели застать ее врасплох, но она начала сопротивляться. В конце концов после инъекции она потеряла сознание и пришла в себя все в той же каюте.

А когда она подняла руку, чтобы убедиться, что жива — эта рука была белой.

Сначала ужас ледяной волной прошелся по ней от затылка до пяток. Неужели ее уже скормили «заказчице»? Неужели она — больше не она? И тут же она поняла: чушь, чепуха, если бы она была не она, то она бы не испугалась. Она бы проснулась с мыслью: ура, я снова юная и красивая!

Еще одна вещь окончательно убедила ее в том, что ей ничего плохого не сделали: четки-браслет Дика. Они по-прежнему были на ее запястье. Вряд ли их сохранили бы, если бы хотели уничтожить личность Бет.

«Кто я?» — спросила себя она и ответила вслух, чтобы услышать собственный голос:

— Я — Элисабет О’Либерти Ван-Вальден Мак-Интайр де Риос-и-Риордан

Это ее немножко успокоило. Она поискала следы чужого присутствия в себе — и не нашла. В ней не было посторонней личности, злой тетки, которая решила произвести ее на свет, чтобы вселиться в ее тело.

Она встала с постели, включила свет и подошла к зеркалу. Рассмотрела свое изображение. Нет, это была все-таки она, Бет узнавала свои черты — нужно только мысленно перекрасить кожу и волосы.

В комнате что-то было не так. Все та же большая кровать, все тот же откидной столик, все тот же пустой стенной шкаф…

Ой, нет! Не пустой!

Когда ее здесь помыли (Бет обжигал запоздалый стыд — всеми вопросами ее гигиены, пока она была под шлемом, занимался лично Моро, и теперь она вздрогнула, вспомнив его руки на себе), у нее отобрали старую одежду, а новой не дали. Два дня она провела голой, заворачиваясь в покрывало с постели. Теперь же шкаф был набит одеждой.

Бет достала и распечатала комплект нижнего белья — тонкие черные трусики и топик на одно плечо, правая грудь вот-вот вывалится. Потом перебрала одежду и обнаружила две юбки, один саронг, одни нимские брюки, две простых туники и одну чоли, несколько легких накидок типа кардигана — интересно, что под ними носят… В нижнем отделении стояла коробка с обувью. Бет распечатала ее — и увидела простые туфли и роскошные сандалии.

Поразмыслив, она надела штаны из нима и набросила одну простую тунику. Пусть не думают, что красивыми нарядами успокоили или купили ее. Она по-прежнему их всех ненавидит и…

Боится?

Да, боится.

Дверной замок щелкнул, Бет в ужасе вскочила на кровать. Как она и думала, за отъехавшей в сторону дверью оказался Моро. Вот только никак она не могла подумать, что при виде нее он низко поклонится.

— Сеу Элисабет, — сказал синоби, выпрямившись. — Прошу вас о чести сопровождать меня.

Его костюм соответствовал его невыносимо официальным манерам: узкие брюки прямого покроя и темно-синего цвета, с чем-то вроде лампасов — узорчатая линия из переплетающихся цветов — тоже синих, но другого оттенка. Такого же цвета облегающая туника с высоким воротом, длинными рукавами и вышивкой по груди и плечам. Пояс — металлические звенья со вставками из конанского лазурита — и у пояса флорд.

Бет хлопнула глазами два раза и спросила:

— Чего?

Моро вошел в комнату и встал у двери.

— Сеу Элисабет, наступил момент, когда вы получите ответы на все свои вопросы. Смелее. Вы уже должны были понять, что вашей жизни ничто не угрожает. Если бы вас готовили к роли клона — хотя это невозможно технически — я никоим образом не позволил бы вам сохранять сознание и страдать от неизвестности. Я достаточно безжалостный человек, сеу Элисабет, но отнюдь не садист. Прошу вас, следуйте за мной.

Бет обулась в простые туфли и вышла мимо Моро в узкий коридор. Он вел в пустующий (если не считать одного охранника) круглый холл с круговым видом на космос, а в центре холла винтовая лестница спускалась к шлюзовой камере. Это было что-то вроде особняка на станции, как поняла Бет. С отдельным входом и выходом. Моро провел ее в шлюз и посадил в катер, зашипели насосы, откачивающие воздух — и раскрылся вьюнковый створ шлюза. Катер стартовал.

Бет наконец увидела место своего (только ли своего?) заключения — станцию, переделанную из какого-то корабля.

Путь их лежал в сторону от станции, и вскоре Бет смогла увидеть эту впечатляющую конструкцию целиком. Все вместе походило на синего кита, увешанного гирляндами буйков.

Бет вспомнила, как Дик вез их с Тепе-Хану на «Паломник» и на глаза у нее навернулись слезы.

— Что со всеми остальными? — спросила она. Голос дрогнул и получилось пискляво.

— Потерпите еще десять минут, — сказал Моро. — Обещаю, вы получите все ответы.

Впереди показался корабль. Бет плохо разбиралась в типах кораблей, но курьер опознать смогла.

— Это «Когарасу», малый корабль госпожи Мира, Главы Совета Покоя, — сказал Моро. — Традиционно в доме Рива это женщина, супруга, мать, дочь или сестра сёгуна. Ее задача, в самых общих словах — внутренние дела дома Рива. Внешними занимается, соответственно, Совет Войны и сам сёгун. Таково разделение власти в Доме Рива: мужчины занимаются войной, женщины — миром.

Корабль увеличился в размерах. Бет разглядела две силовых мачты — защитой этот курьер не уступал левиафаннеру.

Моро обменялся с кораблем кодовыми сигналами, и шлюз для него открыли. Катер опустился на три точки в шлюзовой камере, из стен ударили клубы пара — кипел и испарялся сжиженный воздух. Когда давление достигло нормы, Моро отстегнул Бет от кресла и вывел ее из катера.

Лифт поднял их на верхнюю палубу, и сердце Бет опять екнуло: планировка здесь очень напоминала кают-компанию «Паломника».

— Все легкие скоростные корабли, сошедшие со стапелей Идзанаги, похожи друг на друга, — Моро угадал ее мысли. От этого Бет стало еще тошнее.

Они вошли в кают-компанию, обставленную так же просто, как и на «Паломнике»: гладкие стены, гладкий пол, покрытый мягким ворсистым покрытием — там оно было более дешевым и местами уже полысело, а здесь ноги тонули в упругом ворсе — и разбросанные по этому покрытию мягкие круглые подушки для сидения. В углу — небольшое возвышение, вроде подиума.

На этом подиуме, поджав ноги, сидела женщина — и Моро, войдя, склонился перед ней на колено. Бет не знала, как ей поступить, и остановилась на средней глубины реверансе. Очень уважительно и совсем не подобострастно, хотя в нимских штанах и глуповато — такому реверансу подошла бы юбка или хотя бы саронг.

Подняв голову и взглянув на лицо этой женщины, она ощутила нечто вроде «дежа вю». Где-то она это уже видела. Причем совсем недавно.

Первые же слова хозяйки разрешили ее загадку.

— Боги мои, Морихэй, — сказала златокудрая богиня. — Даже генсканирования не надо. Я как будто смотрюсь в зеркало… Подойди ко мне и сядь, девочка моя. Как тебя назвали?

Она говорила на астролате с совсем другим, чем Нейгал, акцентом.

— Элисабет О’Либерти, сударыня, — ответила она, опускаясь на подушку.

За спиной богини стояла другая женщина, которую Бет поначалу приняла было за статую или голопроекцию — так она была неподвижна. Гем, небольшого роста, в обтягивающем темно-лиловом костюме, с перевязью, на которой висели два пистолета, и какими-то поножами и наручами, она была само воплощение воинственной красоты и опасности.

— Элисабет, — протянула женщина, пробуя слова на вкус. — Неплохо. А я — Лорел Шнайдер, сестра тайсёгуна Рихарда Шнайдера и глава Совета Покоя. Я ждала тебя десять лет, Элисабет. Можно, я буду звать тебя Эльзой?

— П-почему, сударыня? — спросила Бет. — Почему вы меня ждали?

В голосе богини что-то дрогнуло.

— Потому что ты моя дочь, маленькая.

Бет почувствовала приступ головокружения. Это было нереально. Невозможно. Такое случается только в «мыльных операх»… Бедная маленькая Бет, якобы предназначенная в жертву «оперистой певице» — на самом деле любимая и долгожданная дочь сёгунши Рива? Золушка оказывается принцессой королевских кровей, Моро — в роли доброго фея???

— Как же я тогда оказалась… — Бет провела рукой по своему лицу.

Женщина вздохнула.

— Начнем по порядку. В правление Сатоми Дэвина, предшественника моего мужа Экхарта Бона, Рива взялись за некий генетический эксперимент, вызванный насущной необходимостью. Нехваткой пилотов. После нескольких десятков лет научных работ и экспериментов была получена нужная генетическая комбинация. Изготовление генома — процесс трудоемкий, поэтому первый эксперимент на людях мог затронуть не более четырех добровольцев. Шла война, наши исследовательские базы располагались на Тайросе, который первым попадал под удар дома Кенан. Я, патрон этих исследований, оказалась перед нелегким выбором: свернуть эксперимент, уже почти подоготвленный, на неизвестно какой срок — или рискнуть всем, поставив его на Тайросе. Я рискнула. Мне не хотелось, чтобы я, куатор эксперимента, волею судеб оказалась вдалеке от его результатов. Я должна была погибнуть или выжить вместе с ними. И тогда мы, четыре женщины — с двумя другими я тебя познакомлю, третья погибла — ввели генный комплекс своим будущим детям. Я ввела его тебе, Эльза. Ты была зачата от пилотов и сделана пилотом от зачатия.

Моро открыл стенной шкаф и достал оттуда красивый фарфоровый кувшинчик и три чашечки. Напиток, который он разлил по чашкам, был не крепким на вкус, но Бет решила не рисковать, вспомнив, как напился Дик, приняв водку за сакэ. Дик… Что с ним сейчас?

— Мы удержались на Тайросе и победили дом Кенан, — продолжала Лорел. — Но тут взбунтовалась Сунасаки и в войну вступила Империя. Быстрым прорывом имперский флот вошел в пространство Тайроса. Планета держалась полгода. Осада застигла меня в одном из флотов, в разлуке с тобой. Мы были слишком самонадеянны, нам казалось, что Тайрос им не взять — поэтому я тянула с вами до последнего момента. Я боялась подвергать вашу жизнь опасности при эвакуации. Поверь, эта опасность была огромной. Когда стало ясно что Тайрос не удержать, я ансибль-пакетом передала приказ спрятать вас среди детей-фемов. Человек, который это сделал, был убит крестоносцами. Вас, малышей, отправили в разные имперские приюты и след ваш потерялся. Считалось, что найти его невозможно — тогда я поручила поиски человеку, который прославился умением совершать невозможное.

— Вы слишком добры ко мне, — поклонился Моро.

— Капитан Лесан искал тебя через своих агентов, — сказала Лорел. — А потом, когда стало известно, что тебя приняла в свой дом доминатрикс Ван-Вальден, он сам отправился за тобой. Увы, стоило ему обосноваться на Тир-нан-Ог и обрасти там сетью агентов, как леди Констанс перебралась на Сирену. Едва Лесан завязал контакты на Сирене — как курия твоей приемной матери переехала на Соледад, а потом — на Мауи. Твоя приемная мама была настоящей доминатрикс, и я глубоко восхищаюсь ею. Какая жалость, что мне не удастся познакомиться ни с ней, ни с ее ученым братом, ни с твоим маленьким сводным братиком…

— Как… — у Бет перехватило горло. — Как не удастся?

— Леди Констанс, ее брат и ребенок погибли во время штурма манора Нейгала, — Моро опустил голову.

— Это… Это неправда, — сказала Бет. — Когда я теряла сознание, я их еще слышала…

— Вы слышали только леди Констанс, — сказал Моро. — Малыш к тому моменту уже умер, у него не выдержало сердце. В отчаянии мать бросилась с кинжалом Кассандры Кэлхун на одного из рейдеров в кидо. Рейдер просто отмахнулся от нее — но он был в силовом доспехе… Удар оказался фатальным. Лорд Августин стрелял по рейдеру, а последнюю пулю выпустил в себя.

Бет сидела как громом пораженная. В один день она обрела мать — и потеряла приемную мать, братика и дядю-чудака, которых любила во сто раз больше, чем всех этих Рива, пусть хоть трижды родных ей по крови! Потеряла их из-за Моро.

Она схватила кувшинчик и попыталась ударить негодяя по голове — но тут лилово-золотая статуя за спиной Лорел ожила и Бет опомниться не успела, как оказалась на полу в удушающем захвате. Женщина-морлок держала ее жестко, но пока не причиняла никакой боли, и, сжимая ее горло сгибом локтя, позволяла ей дышать сравнительно свободно — но Бет ни секунды не сомневалась, что одно резкое движение — и эта боль будет причинена, и дыхание пресечется. Маленькая и плотная, эта женщина была невероятно сильна.

— Если ты обещаешь не делать глупостей, я велю Сариссе отпустить тебя, — сказала Лорел. — Я понимаю твое горе, но не позволю тебе причинить вреда себе и другим. Пообещай мне, что будешь сидеть смирно, пока разговор не окончится. Дай мне слово.

Бет всхлипнула.

— Хорошо. Даю слово.

— Вот и умница, — Лорел кивнула женщине-морлоку и та разжала свои объятья-оковы.

— Ты убил маму, — сказала Бет Морите. — Я тебя никогда не прощу.

— Я надеюсь это пережить, — снова поклонился Моро. — Тем не менее, я не убивал леди Ван-Вальден, и мне горько быть косвенным виновником ее смерти. Оправданий у меня нет, сеу Элисабет. Рейдеры — отвратительно тупой и громоздкий инструмент для решения той задачи, которая передо мной стояла, но другого у меня под рукой не было.

— Почему ты мне сразу все не сказал? Почему ты не сказал Дику и Нейгалу, что меня никто не убьет, что я дочь вашей сёгунши?!

— Потому что этом случае, сеу Элисабет, Эктор Нейгал пристрелил бы вас на месте, а труп ваш уничтожил плазменной дугой, чтобы не осталось ни единого образца ДНК.

У Бет челюсть отвисла.

— Почему? — промямлила она, когда вновь обрела дар речи.

— Потому что он старый и последовательный противник проекта, о котором я говорила, — ответила ей Лорел. — И не только он. У тебя много врагов, девочка, и до того момента, когда я объявлю тебя дочерью и наследницей, твоя жизнь будет в опасности. Да и после — тоже. Картаго — жестокая планета, привыкай к этому. Доводы тех, кто хотел бы лишить тебя жизни, таковы: любую технологию можно воспроизвести. Если будет разработана технология, позволяющая получать пилотов в требуемом количестве, отпадет потребность в доме Рива как таковом. Мы нужны Вавилону лишь постольку, поскольку сам он не в силах адаптировать массу людей с теми личностными характеристиками, что сопутствуют пилотскому Дару, Вавилон нуждается в Рива, потому что он погибнет без межзвездных сообщений. Пятьсот лет бытовало мнение, что пилота нельзя создать, что дар сваливается на ту или иную голову волей Бога или слепого случая. А удержать технологию в руках Дома удастся не более чем на одно-два поколения. Ущербность этой логики должна быть тебе очевидна, но ее адепты стойко держатся за свое. Среди них — такие люди, как Бастиан Кордо, командир Северного Крыла, или Керри Агаст, глава клана Вайсу.

— Но… — непонимающе сказала Бет. — Я же ваша дочка. Как они могли бы…?

— Они сделали бы вид что не знали, кто и почему летит на корабле, вторгшемся в пространство Картаго, — сказал Моро. Впрочем, не все — Нейгал, насколько я его помню, всегда делал только то, что считал правильным, не особо задумываясь о последствиях. Это его и погубило.

— Он был хорошим человеком! — Бет цеплялась за соломинку.

— Да. Он убил бы вас так, что вы сами не заметили бы, — кивнул Моро.

Бет вспомнила, как Нейгал говорил то же самое Дику, и прикусила язык.

— Но если вы знаете, что этот… Кордо… охотится за мной — почему ничего с ним не сделаете?

— Как почему? — изумилась Лорел. — Он великолепный командир, на нем держится весь флот.

— Кое-какие вещи вы поймете далеко не сразу, сеу Элисабет. Вы будете привыкать постепенно. Но вы должны будете привыкнуть, потому что дом Рива возлагает на вас надежду не только как на удачный результат генетического эксперимента.

Моро улыбнулся и продолжал.

— Буду откровенен — я не верю в успех этого эксперимента и гонялся за вами по Империи не ради него, а ради того, чтобы вернуть матери дочь. И ради этой, второй надежды.

— Солнце Керет, император Вавилона, в этом году достигнет совершеннолетия, -

сказала Лорел. — Ему необходимо будет жениться. Лучшей кандидатуры, чем дочь тайсёгуна Бона, и придумать нельзя.

Ага, бремя принцесс — выходить замуж не за того, за кого хочешь, а за того, за кого скажут…

— А что с другими? — спросила она. — С тэка и с Диком? Где Рэй?

— Морлок, которого вы называете Рэем, погиб во время штурма нейгаловского манора, — сказал Моро. — Четверо тэка проданы сегодня утром Дому Рива, его общественным службам. Вы их больше не увидите, сеу Элисабет. Юный Ричард Суна, пилот, поступает в распоряжение клана синоби. Вы увидите его в ближайшие несколько недель.

— Что с ним будет?

— Время покажет, — сказал Моро.

— Знаете что, — Бет встала. — Я не знаю вашего дома Рива, но я его уже ненавижу.

— Знаем, — улыбнулась женщина. — Но тебе некуда деваться от нас, а главное — от себя. Садись и пообедай с нами. Я знаю, ты голодна.

* * *

Лорел соскучилась по нему, это было видно сразу, это сквозило в ее жестах. Ей было трудно при дочери удерживать официальный тон, и лишь когда девочка пообедала и отправилась в отведенную ей каюту, плакать над своими потерями и утешаться приобретениями, Лорел отослала Сариссу и, не тратя времени на перемещение в спальню, сбросила накидку.

По недавней моде корсаж прикрывал только одну ее грудь, оставляя вторую обнаженной. Он быстро прикинул, каким ему быть — и решил быть страстным любовником, истосковавшимся и оттого торопливым. Он обнял ее, лаская, потом повалил одетую на подушки и взял так, словно все четыре года только и мечтал, что ворваться в ее теплую, тесную раковину.

На самом деле он охладел к ней с тех пор, как сменил тело и обрел зрение. Она была женщиной не его типа — высокой, статной белокурой валькирией, слишком мужественной на его вкус. А он ценил в женщинах мягкость. Валькирии привлекали его так же мало, как и женоподобные мальчики, и, как ни смешно, леди Констанс при всей своей фарфоровой холодности была именно такой дамой, которой он хотел бы добиться и с которой испытал бы большее наслаждение, чем с великолепной Лорел, этим воплощением Афины. Тип государыни Иннаны — маленькая, изящная, склонная к полноте женщина с темными волосами, светлыми глазами и очень нежной кожей.

Но за все время их связи он ни разу не дал Лорел понять, что она для него — не то. Лорел была слишком хорошим другом, чтобы так оскорблять ее. Кроме того, он был ей благодарен за то, что пятнадцать лет назад, когда он сычом сидел в своем маноре, обожженный, больной и слепой — Лорел пришла к нему. Один раз пришла Иннана, выразить сожаление о том, что случилось в ночь перед побегом с Тассадара. Или сожаление о том, что это больше не повторится. Она была в черной глухой маске, чтобы слуги ее не узнали. Он тоже носил такую маску, чтобы скрыть свое уродство, но на тело маску не натянешь. Спину и грудь покрывали келоидные рубцы, а на том месте, где в броне проходят металлические тяжи, на плечах, на шее, груди, животе, на бедрах и в паху — там были настоящие рытвины. Нейгалу повезло — за свои годы он основательно подорвал сердце выпивкой и беспорядочной физической активностью, и оно быстро сдало от невыносимой боли, а у Морихэя Лесана сердце было в полном порядке, он даже сознания не потерял за те полчаса, что прошли между попаданием из станкового плазменника и погружением в хирургическую ванну. Лицо его сгорело так, что медик не знал, как надеть осмотическую маску, и в конце концов подсоединил воздуховод прямо к трахее. При этом он повредил необратимо голосовые связки — то, что от них еще осталось. Моро не осуждал его, парень сделал все возможное и невозможное, чтобы сохранить ему жизнь, а потом еще и сделал пластику лица — достаточно хорошую, чтобы Моро без проблем ел и говорил. О красоте думать уже не приходилось. Он не осуждал и Иннану, которая откровенно сникла и разрыдалась, увидев обожженноно безголосого слепца вмесо красавца Моргейна. Она пришла утешить его, а кончилось тем, что он утешал ее. Он был счастлив от нее отделаться.

Лорел пришла через два дня, в таком же костюме, в черной маске, в темном просторном плаще, скрывающем фигуру. Неудивительно, что серв ошибся и принял ее за Иннану, тем более, что она так же надушилась.

Самым большим его желанием тогда было послать Иннану к черту, но она была не в том статусе. Скрипнув зубами, он велел принять гостью. Когда та вошла, он понял, что это другая. Походка была гораздо тверже. Он взял ее руку для поцелуя, провел пальцами по предплечью, слегка сжал его, лаская — это была мускулистая рука мечницы. Когда она прошептала: «Для поцелуя у меня есть кое-что получше, чем рука» — и прижалась губами к его губам, он окончательно ее узнал. У кого еще хватило бы отваги преодолеть свое отвращение, кроме сестры Шнайдера?

«Это было божественно, Лорел», — искренне сказал он, когда они закончили. — «Но мне не нужна милостыня». «Никакой милостыни», — отрезала она. — «Я люблю тебя. Я любила тебя с того самого дня, когда ты привез и похоронил голову Экхарта». «Почему же ты раньше не сказала?» — «Я думала, ты меня ненавидишь. Ведь из-за свадьбы Экхарт расстался с тобой». «Чепуха. Экхарт никогда не был верным любовником». «Зато стал верным мужем. Знаешь, ведь я в конце концов полюбила его. Прошел всего год — и его убили. Сволочная жизнь». «Да, сволочная жизнь», — согласился он, и перевернул ее на спину, целуя шею, груди, живот и опускаясь все ниже, чтобы поцеловать лоно, влажное от его семени.

И в благодарность за те времена он и сегодняшний танец завершил таким же поцелуем.

— Ты чудо, — сказала она, поправляя одежду. — Я знала, что могу тебе доверять. Других таких друзей, как ты, у меня нет, кроме Рихарда.

— У меня тоже негусто с друзьями, — улыбнулся он. — И, похоже, Бет не войдет в их число.

— Ей предстоит многое понять. И она поймет, если она и в самом деле моя дочь…

Моро провел ладонью по ее щеке. Несказанное было между ними — «…и дочь Экхарта Бона».

Это было когда Моро уже готовил своего клона к пересадке, входил при помощи наношлема в его моторику, тренировал его тело. Он спешил, он был нужен клану синоби, дому Рива и Шнайдеру. А Лорел ненадолго прилетела с Тайроса.

«У меня будет ребенок», — сказала она. — «Посмертный ребенок Экхарта. Эксперимент будет закончен…»

Они занялись любовью в память о человеке, которого любили оба. Который так или иначе сделал их обоих тем, чем они стали. В каком-то смысле Моро стал отцом Бет, ритуально дополнв живым человеческим участием механический процесс инсталляции эмбриона. И когда Бет потерялась, Лорел доверила поиски именно ему…

— Что это за дела с Нейгалом, кстати? — спросила она. — Клан Дусс объявил о вендетте.

— Общеклановой?

— Нет, это какой-то одиночка. Ян Шастар, пилот Нейгала.

— Тогда не страшно, — Моро потянулся.

— Морихэй, мне не нравится то, что случилось. Рихард глубоко почитал Нейгала, ему это не нравится еще больше. Ходят слухи, что ты инициировал до Картаго чужого пилота. Ты не можешь объяснить все-таки, что произошло?

— Это долгая история, — Моро облизнул губы, потом налил себе вина, собираясь с мыслями. Есть кое-что, чего он никогда не сможет объяснить Лорел и о чем ей лучше не знать… — О ситуации с Ван-Вальденом и Брюсом тебе известно из докладов. Разведка доминиона Ван-Вальденов выяснила, что Брюсы готовят нападение. Рисковать женой и наследником лорд Якоб не решился и передал шифрованный ансибль-пакет с требованием улетать на одном из левиафаннеров, и как можно быстрее. Я оказался в жестоком цейтноте, вынужден был рисковать, импровизировать… Словом, я оказался на борту левиафаннера «Паломник» одновременно с леди Констанс и нашей крошкой Эльзой. И обнаружил там еще один трофей, стоящий того, чтобы за него побороться: юного Ричарда Суну, ученика пилота.

— Того, о ком беспокоилась Эльза?

— Да.

— Что их связывает?

— Они влюблены. С его стороны это очень трогательное рыцарское чувство, с ее стороны — гормоны, любопытство и немножко сострадания.

— Дальше.

— Дальше судьба как будто задалась целью поиздеваться надо мной, то подбрасывая то отнимая шансы. Команда корабля погибла без малейшего моего участия — это с одной стороны; с другой — на нас буквально свалились четверо тэка и морлок, этти, и наш маленький капитан непостижимым образом слепил из них команду. Мне удалось заставить его почувствовать себя беспомощным и некомпетентным, но он никак не собирался искать помощи у меня… А я не хотел действовать грубо, Лорел, я не хотел крови. Мне пришлось пойти ва-банк, я был раскрыт, бежал, и тут вроде бы судьба снова улыбнулась — я вышел на Джориана; это рейдер, который один раз обеспечивал мне прикрытие, а второй раз я через него внедрил агента на Дроу… Бесконечная жадность этого человека делает его предсказуемым, а потому — относительно надежным. Мы были уже здесь, в этом секторе, в четверти парсека отсюда. Если бы на «Паломника» нарвалось Крыло, они могли бы уничтожить корабль по неверному ответу на запрос ДИВ, если бы нарвались рейдеры — черт знает, что они могли бы там устроить, поэтому мистификация, для которой я решил использовать Джориана, казалась мне удачной. Я велел ему выдать себя за скваттера и пообещать нашим окончательно заблудившимся странникам помощь сквата. Его задачей было довести корабль до Акхит. Через дискрет корабль должен был провести я. Но…

…Вот он и дошел до одной из вещей, в которых не может признаться — до того, как в межпространстве Суна едва не убил его.

— …но Джориан оказался слишком туп даже для скваттера — его раскрыли, и ему, в свою очередь пришлось бежать. Дальше мне ничего не оставалось, кроме как позволить «Паломнику» сесть на Картаго. Мой сэтто годился лишь на то, чтобы распугивать патрули…

— Почему Акхит? Почему не Тэсса?

— Потому что мальчик далеко не дурак. Тэссу невозможно на подлете выдать за тихий скват. Силуэты линкора ни с чем не спутаешь.

— Он разбирается в силуэтах линкоров?

— О наших вооруженных силах он знает, кажется, все, что может знать имперец. Он бредит войной и местью нам. Он с Сунасаки и воспитан сохэями.

— Ах, вот что… Это объясняет поведение Нейгала. Старик был сентиментален. Итак, ты собирался выдать вполне гражданскую с виду Акхит за скват, а когда рейдер подвел тебя, ты распугивал своим сэтто патрули. Лесан, это ужасно. Это даже не топорная работа, а… я не могу сказать, какая.

— Моей целью было сохранить все жизни: твоей дочери, очень перспективного пилота и доминатрикс, которая стоила весьма и весьма многого. Мне приходилось действовать быстро, в постоянно меняющейся обстановке. Я доставил тебе живой и невредимой дочь и привел к нам пилота, захватил семью доминатора. Ты можешь после этого сказать, что я потерял класс, и мне будет нечего возразить.

— Ох, да перестань, — засмеялась Лорел. — Не бери меня на глотку, не получится. С Рихардом — тем более. Я готова поверить, что Нейгала никак нельзя было оставить в стороне, но его смерть и инициация чужого пилота — это нам очень трудно будет замазать. Прежде ты решал проблемы, не создавая новых.

— Да неужели? А помнишь, что говорили, когда я вернулся с головой Экхарта?

— Это говорили не потому, что ты вернул хотя бы голову Экхарта, а потому что ты снял голову с Дормкирка. После этого примирение с Кенан стало невозможным.

— А оно было возможным?

— Конечно, нет, но дуракам ничего не докажешь.

— Шнайдер никогда не стремился что-либо доказать дуракам.

— И сейчас не стремится. Но пойми, очень мало кто в деле с проектом на нашей стороне. Даже те, кто нейтрален, в большинстве своем в него не верят.

— Я сам в него не верю. Я доставил тебе дочь только потому, что это твой ребенок. То, что она наследница Бона, будущая жена нашего Солнца и мать его ребенка, залог объединения Вавилона и прочее — имеет значение лишь во вторую очередь. Я привез тебе дочь.

— Спасибо, Лесан. Спасибо. Ты знаешь, что мы с Рихардом всегда ценили тебя. Ты знаешь, что мы будем стоять за тебя, пока живы. Но оглянись вокруг: кроме нас, у тебя в совете нет друзей. Очень многие хотят твоей крови. Убив Нейгала, ты увеличил список. А мы не вечны.

— Я тоже, — пожал плечами Моро. — И я не смогу унести на тот свет расположение людей, которых не люблю. Дай же мне на этом свете насладиться дружбой тех, кого я хочу видеть другом и враждой тех, кого я хочу видеть врагом.

Лорел улыбнулась.

— Интересно, кто сможет тебе запретить?

— Вот именно, — улыбнулся Моро. — Кстати, у меня есть еще одна просьба.

— Слушаю.

— Я не хочу отдавать мальчика синоби. Он пилот высочайшего класса, и мне не хотелось бы его терять из-за костоломов. Или подчищать за ними.

— Ну, как правило, у них все же получается конвертировать пилота полностью сохранив класс. Нет-нет, не говори ничего. Я знакома с твоей «теорией отваги».

— Вообще-то, это теория Экхарта, — улыбнулся Моро.

— Да, действительно. Что ж, тут мне никто не сможет ничего сказать. Мальчик — твой трофей, забирай и конвертируй его сам.

— Благодарю.

— Пока не за что. Он действительно стоит того?

— Он совершенство, Лорел. Настолько, насколько это доступно смертному.

— Ба! В свой адрес я от тебя такого не слышала.

— Ты богиня, и в счет не идешь.

— Бессовестный льстец. Полетишь со мной и своим пленником на «Когарасу»?

— Нет, отправлюсь с транспортом живого товара. Он отходит послезавтра и идет без захода на Акхит.

— Приходи ко мне, когда вернешься в Пещеры Диса.

— Обязательно.

* * *

У морлока была сломана не ключица, а лопатка. Вет предложил Шастару усыпить его и страшно удивился, когда узнал, что морлок желает принять участие в мщении за хозяина.

— Какая преданность, — покачал он головой.

То же самое сказал и старый пень Сайкос, глава клана Дусс. Ах, какая трогательная преданность. Усраться можно.

Особенно с учетом того, что сам клан Дусс не очень-то раскачался мстить за человека, который вытащил этот клан из дерьма.

Ян увидел в зале Совета в Ниппуре первую жену Нейгала, мать недотыкомки Мосса и понял, чем кончится дело. С Моссом он уже встретился в Аратте и был уверен, что тот донесет о встрече. Проклятье. Ян знал, что Мосс барахло — но не предполагал, что такое. Ладно, допустим, на отца он озлился за то, что тот увел Кассандру. Но ведь сама эта Кассандра погибла в драке с рейдерами — как можно проглотить такое?

Но теперь, после разговора с главами клана, он понял — как. И понял — почему.

Клан Дусс не простил Нейгалу своего возвышения. Пятьдесят лет назад они подобрали на помойках Тайроса угрюмого некрасивого мальчика. Кто-то взял его на свой корабль оруженосцем. В пятнадцать лет его приняли в клан — а потом он пошел в десантники, в Бессмертные и покрыл клан славой, помог ему со связями, вывел из последних в первую полусотню самых влиятельных… И знатная бездарь, сидящая во главе клана и растерявшая все, что было достигнуто — корабли, торговые связи, репутацию — не простила ему того, что была стольким обязана…

Грустно. И гнусно. Ян вернулся из ветеринарной лечебницы в катер и закурил.

— О чем вы думаете, мастер Шастар? — спросил морлок.

— Не твое морлочье дело, — буркнул Ян. Не хватало еще перед этим выворачивать душу.

Уже двадцать лет Рива жили со вкусом поражения и предательства во рту. Когда Дормкирк сожрал Фаррана, их сдали. Вавилон купил себе покой ценой их крови. Весь Совет, вся Директория променяли их на еще несколько десятков лет прежнего комфорта.

Вавилон был разбит до того, как первые имперские корабли вторглись в его локальное пространство. Предательство взорвало его изнутри. И сейчас Ян с горечью думал — отчего же это произошло, если верность взаимной клятве и взаимному благу была той основой, на которой стоял Вавилон. Рим казался построенным на воздухе — две с половиной тысячи лет тому назад один еврей задал людям кучу невозможных задач; пытаясь развязать их, они создали «христианский мир», потом разрушили, потом опять воссоздали… Ян не знал, насколько крепок был тот Рим, чьи флаги сейчас снова поднялись выше вавилонских штандартов, но сильно подозревал, что, погибни он снова — он возродится. Поразительная живучесть для мира, подвешенного на сказке.

А фундаментом Вавилона была сама реальность, кровь и плоть человека, гены, из поколения в поколение передающие информацию о том, как выживать. А информация эта проста, потому что человек — стайное животное. То, для чего христианам нужна коллекция нудных баек, на самом деле включено в хромосомный набор: не кради, не убивай и не порти самок в своей стае. Держись ее и защищай ее — и она будет защищать тебя. Вот и все, и не нужно никаких каменных скрижалей.

Но почему же тогда построенное на воздухе стоит, а построенное на земле — гибнет?

Вавилон погубит ложь, говорили Рива. Мы специально вывели породу полуживотных, чтобы не держать перед ними клятв. Нужно менять эту ситуацию, пока она не ударила нас больно. Но никто не захотел менять — а потом Рива сами оказались загнаны в угол и принуждены мириться с ложью. И вот результат…

Ян скосил глаза на морлока и его пса. «Удивительный случай» — вспомнились ему слова ветеринара. — «Обычно, теряя личного хозяина, морлоки впадают в тяжелую фрустрацию. А этот… как его, Призрак? — держится на удивление хорошо…»

Вы бы ахнули, господа, если бы узнали, как он хорошо держится. Он готов пешком идти в Пещеры Диса выручать своего маленького капитана.

— Значит, так, — сказал Ян, потушив сигарету. — Клан Дусс подаст иск на синоби за смерть Нейала и разорение поместья. Надеяться в этом плане нам не на что, потому что Нейгал укрывал имперцев и отказался их выдать человеку с императорским сэтто. Поэтому я попросил о вендетте и мне ее разрешили. Запомни, морлок: меня не интересует твой сэнтио-сама. Я хочу добраться до Моро и я доберусь. Тебе повезет, если они окажутся в это время где-то рядом.

— Нет, мастер Шастар, — оскалился в улыбке морлок. — Это вам повезет…

* * *

«Добрый» охранник разбудил Дика, тормоша за плечо сквозь решетку. Дик не стал спрашивать, зачем — во-первых, он больше не заговаривал с этими нелюдями, во-вторых, он и так знал, почему его разбудили, а в-третьих, охранник сказал ему, едва он раскрыл глаза:

— Боги, парень, ты стонешь так, будто с тебя живьем снимают шкуру. Если не прекратишь, Гонза и в самом деле велит мне забить тебе в глотку кляп, а я не хочу.

Дик молча отвернулся. Если бы он мог и в самом деле сделать так, чтобы не стонать во сне, чтобы эта сволочь не слышала, что он опять становится слабым, когда засыпает…

Сон повторялся снова и снова, с разными вариациями: он продирался сквозь трупы на мертвом корабле, но в конце пути, за дверью, его ждала комната с этой жуткой машиной, отнимающей память, а в кресле машин сидела Бет. Она плакала и кричала, умоляя спасти ее, а он ничего не мог сделать. Он каменел и немел, скованный каким-то параличом, и на его глазах ее сначала били током, а потом начиналось мельтешение символов и кадров… Она начинала петь все более чужим, жутким голосом, а потом вставала из кресла сама, и глаза у нее были чужие. «Вот я и обрела новое, молодое тело» — говорила она. — «Хочешь, я спою арию Тио-Тио-сан?» Или что-то еще в этом духе, каждый раз другое, но всегда — настолько же несообразное и этой несообразностью страшное. Дик покрывался холодным потом и терял дар речи, когда она начинала приближаться к нему. Видимо, только во сне терял — его уже не первый раз будили из-за того, что он стонал и метался.

Добрый охранник вздохнул.

— Недолго осталось терпеть, — сказал он. — Завтра транспорт на Картаго.

Это немного обнадежило Дика, но виду он не подал. Он решил, что будет молчать и по возможности постарается даже жестов лишних не делать и не выдавать себя выражением лица. Не вступать в общение ни с какой целью ни под каким видом. С этими — нельзя.

…Он какое-то время не мог поверить себе, когда его отвязали от трубы и отвели обратно в клетку. Он ждал, что его подвергнут тому же, что и гемов, что его за этим сюда привели — и, конечно, он умрет, потому что он не поддастся на тот дешевый трюк, которым они купили гемов, он не поверит в то, что сводится только к телу. Одного гема за другим перед его глазами пропускали через аппарат, и все его друзья утратили память и волю. Никто, кроме Бата, не умер самим собой, не предпочел смерть утрате имени. Дик смотрел на них, и видел, что его больше не узнают — и ему было горько. Что ж, по крайней мере, они увидят, как умирает тот, кого не сломали.

Но его и не думали ломать. Когда все закончилось, его засунули все в ту же клетку, и он понял, что это была еще не пытка — а просто мелкая пакость, придуманная Джорианом.

Господи, выключи звезды. Зачем они. Зачем большое чудо Галактик. От Тебя требовалось всего лишь одно, маленькое чудо — вывести из строя псевдонерв шлема, чтобы раб Твой Ричард снова овладел своими руками и ногами и выпустил единственную пулю в лоб Джориану. Такое маленькое, такое легкое чудо…

Зря он пообещал Джориану, что убьет его. Пустые угрозы дешево стоят, а если Джориан хоть сколько-нибудь принял угрозу всерьез, он примет меры. Так что Дик сам себе напортил, как ни посмотри.

Но главный враг — все-таки не Джориан, а Моро. На его счет Дик не обольщался -

недооценки ждать не приходилось. А жаль.

В первые сутки после смерти Бата и Эстер Дик только оплакивал в душе свои потери и проклинал свою правую руку, предательницу и убийцу. Именно в ту ночь ему впервые приснился сон, в котором пожирали Бет. Когда он проснулся, он понял, что не сможет пережить известия о ее смерти. А потом полежал еще, свыкаясь с этой мыслью, и обнаружил, что, терзая его потерями, враги одновременно развязывают ему руки. Когда ему нечего будет терять, кроме своей вины — он улетит и прихватит кого-то с собой, чтобы по дороге в Чистилище бросить чертям. Как Райан Маэда. Как Самсон. А для этого нужно не проклинать себя, а острить оружие. И Дик снова заставил себя отжиматься в клетке.

И когда охранник сказал ему, что завтра, возможно, отлет — он помолился, чтобы тот не ошибся.

Он снова заснул и проспал до побудки без сновидений. А после побудки и раздачи завтрака пришла новая команда охранников — уже не рейдеры, а люди в какой-то униформе.

Рабов вызывали по присвоенным недавно номерам и строили в колонны по одному, надевая обручи, подключенные к общим пультам. Дик весь внутренне напрягся, ожидая вызова — и вскоре услышал. Сопротивление не имело смысла, юноша позволил надеть на себя обруч.

Он помнил, как в хвосте рабской колонны шел по переходам станции к транспортному узлу, где был ошвартован большой корабль для перевозки живого груза. Там, загнав в ячейку с еще семью рабами, с него сняли обруч.

На корабле было полегче с водой и воздухом. Сам корабль явно был списанным военным транспортником, и ячейки по восемь были изначально разработаны для солдат. Поэтому системы жизнеобеспечения не надрывались. У Дика прошла головная боль, не отпускавшая его на станции. Воды для питья было, правда, маловато — дозатор работал только два раза в сутки. Но Дик уже успел привыкнуть к жажде.

Путешествие длилось четверо суток, и почти все это время Дик не вставал с койки. Теснота была страшная, еще страшнее, чем в клетке — здесь нельзя было даже отжаться на руках, высота полки этого не позволяла. И два последних дня стояла жара — видимо, системы кондиционирования и охлаждения барахлили, а корабль проходил между солнцами. С Дика сошло семь потов, и он перешел в ту стадию немытости, когда человек уже перестает стесняться грязи и чувствовать скверный запах.

Он не заговаривал ни с кем из сокамерников, сидевших в основном так же молча и безучастно. Все возможные сведенья о своих друзьях-гемах он уже получил стараниями Джориана. Вроде бы, один попутчик был из сервов Нейгала — но Дик не хотел в этом удостоверяться: если и так, то что он сделает? В лучшем случае, обречет беднягу на еще один сеанс истязаний.

Космопорт Лагаш встретил их дождем со снегом. Дик ничего не запомнил кроме этого, потому что до бараков-распределителей их гнали под обручами и бегом. И лишь там, избавив от обруча, его отделили от гемов, отведя в маленькую камору, вроде кордегардии. К этому моменту он так измотался, что ждал исхода событий без малейшего волнения, с одним лишь желанием: лечь и уснуть.

— Это он? — в камору вошел высокий, чуть сутулый пожилой человек и с ним — морлок-охранник. Человек подошел к Дику, чуть встряхнул его, потрогал лоб, ущипнул за тыльную сторону ладони и оттянул веко. Дик понял, что это — бывалый медтех.

— Температура, — недовольно сказал он. — Обезвоживание. Как вы его везли?

— Как и всех, — сказал охранник.

Сутулый снял с себя плащ-накидку и набросил Дику на плечи.

— Следуй за мной, — приказал он. — Если не пойдешь — тебя погонят стрекалами.

Дик поковылял за ним. Под слепящий ледяной дождь выходить не пришлось — глайдер стоял в крытом гараже этого же барака-ангара. Сутулый сел за руль, морлок — на заднее сиденье, посадив сначала Дика и приковав его к подголовнику переднего сиденья наручниками.

Юноша не запомнил дороги — однообразное движение глайдера убаюкало его. Но когда путь закончился, его разбудили весьма жестоко — ударом стрекала. От неожиданности он не сдержал вскрика.

— Ты спишь, когда я тебе разрешаю, — проговорил сутулый. — Ты понял меня?

Дик не ответил. Плечо, куда пришелся удар стрекала, страшно чесалось и, как только морлок освободил его от наручников и вытащил из кабины — это опять был какой-то подземный гараж — он принялся растирать ударенное место рукой.

— Ты отвечаешь на мои вопросы, — сказал сутулый скучным голосом.

Дик сжал кулаки и зубы. Он уже понял, что сейчас будет.

— Бей его, пока он не заговорит со мной, — сказал сутулый. — Не в полную силу, он болен.

…Он не заговорил. Он закончил на холодном кафельном полу, прикрывая от ударов лицо и пах, он обессилел от боли и обмочился после особо удачного тычка в живот — но не заговорил.

Но если бы он мог плакать — он плакал бы, потому что морлок, точно отмеряющий ему удары, был из серии «Геркулес» и смотрел на него глазами Рэя.

Глава 15 Пещеры Диса

— Космопорт Лагаш — это не сердце, а скорее желудок планеты, — рассказывала Лорел по дороге в столицу. — Все самое необходимое для жизни — поступает оттуда. Сердце Картаго — станция Акхит. А голова — Пещеры Диса. Тебе они понравятся.

— Никогда, — сказала Бет, понимая, что, скорее всего, авансом соврала. Она и про станцию Акхит так думала…

Сарисса сидела справа от нее, опять неподвижная, как истукан. За мокрым «фонарем» глайдера проносились размытые ледяным дождем горы и долины. Временами это походило на дурной сон, в котором ты бегаешь по кругу. Они прилетели на Картаго — только затем, чтобы улететь и снова вернуться?

— Было время — и я так думала, — грустно улыбнулась Лорел. — Я выросла на корабле и жизнь наземников ненавидела. У меня начиналась настоящая лихорадка, если приходилось проводить на планете больше трех суток кряду.

— Вы же знаете, что дело не в этом, — пробормотала Бет.

— Знаю, — вздохнула женщина. — Ты совсем-совсем никак не можешь называть меня на «ты»?

— И «мамой»? Нет, извините…

Лорел взяла ее руку и слегка пожала.

— Мы все теряем тех, кого любим. Но потом смиряемся и живем дальше. Когда погиб мой отец, мне хотелось, чтобы солнца остановились и планеты сошли с орбит. Когда погиб мой муж, я была готова отдать свою правую руку, лишь бы поквитаться с убийцами. Но проходило время, я ела, спала, занималась делами… и боль отступала на время, а когда возвращалась — была слабее, чем прежде. Посмотри — ты плачешь уже не так часто, как три дня назад.

Эти слова словно запустили в Бет слезную машинку — она разрыдалась. Лорел обняла ее, обернув своим плащом. Под плащом у нее была какая-то церемониальная одежда — черная туника в обтяжку, прямые брюки с высоким поясом и что-то вроде кимоно нараспашку, с золотой вышивкой на плечах.

— Как бы я хотела помочь тебе и утешить тебя… вознаградить тебя и себя за все те годы, которые судьба у нас отняла… Эльза, маленькая моя Эльза… Знаешь, когда мне бывает особенно тяжело, я пою. Это помогает. В древности была певица по прозванию Воробышек. Сохранилось несколько записей — у нее был необычный, сильный и резкий голос. Когда умер ее маленький ребенок, ее импрессарио хотел отменить ее концерт — но она сказала, что будет петь, иначе она сойдет с ума…

— Я знаю историю музыки, — Бет шмыгнула носом и немножко взяла себя в руки.

— Чаще всего, когда мне плохо, я напеваю арию Амнерис, — сказала Лорел. — Знаешь, я хотела, чтобы у тебя был прекрасный голос…

— Это тоже… сделали? Как и мой пилотский дар?

— Это сделали гораздо раньше, — улыбнулась Лорел. — Мы происходим из рода Фиоре, ты должна была слышать об этой певческой фамилии.

— Бруно Фиоре, который проиграл состязание машине, — вспомнила Бет.

— Да. Четыре с половиной октавы, три поколения направленной евгеники… и все равно машина способна выдать больший диапазон и больше импровизационных мелодийных ходов.

— Нет, — ядовито сказала Бет. — Дело не в этом. Дело в том, что Фиоре пел сам, как машина. Голос у него был, а таланта не было.

— Да, — засмеялась Лорел. — И Лесан говорит то же: пилот — это всего лишь идеальное пространственное мышление плюс отвага и талант. Пространственное мышление можно заложить в гены, отвагу можно воспитать, талант дается судьбой.

— А если он прав? — спросила Бет.

— Ничего страшного, — пожала плечами Лорел. — Нас устроит выход один к десяти. Даже один к ста нас устроит. Ты не представляешь себе, какая проблема с пилотами была в Вавилоне. Даже в мирное время. Это какая-то странная прихоть судьбы, но пилотов у нас рождалось меньше, чем у вас.

— Это потому, что вы баловались с евгеникой, — сказала Бет. — Я знаю.

— Может быть, — согласилась Лорел. — А может быть, дело в том, что сотни талантливых детей никогда не проверялись на звание пилотов. Вавилон — конгломерат клановых обществ. Там стремились не отпускать своих детей на сторону и не брать людей со стороны. Дом Рива — уникален. Большей частью он состоит из чужаков, которых спаяла не кровь, а клятва и бродячая жизнь.

— Но ведь и здесь есть кланы? — спросила Бет.

— Да. В основе кланов Рива — совместное владение кораблями. Люди вместе делают дело, заключают между собой и своими детьми браки, чтобы упрочить его, потом покупают еще корабли и дело расширяется… А потом в их семье больше не рождается пилотов и они вынуждены нанимать их со стороны, оседая на планете. Или брать со стороны — но тогда пилота опять-таки пытаются включить в клан и связать семейными узами.

— А почему, если это зависит от генов, род пилотов пресекается?

— Механизм наследования очень сложен. Я объясню его тебе попозже. Ты когда-нибудь занималась биологией и генетикой?

Бет покачала головой.

— Тебе придется заняться ими. Наследственность и ее изучение — в Вавилоне дело женщины.

Бет поскребла пальцем стекло.

— А если я не хочу?

— Боюсь, что это не тот случай, когда наши с тобой желания что-то решают. Я тоже мечтала о сцене, а не о капитанском мостике корабля.

— Вы меня украли и погубили столько хороших людей, чтобы я делала то, что не хочу?

Темные брови валькирии сдвинулись.

— А сколько хороших людей и хороших кораблей погибнет, если погибнет дом Рива? Сколько их уже погибло? Эльза, ты еще молоденькая девочка и не знаешь, что такое груз той ответственности, которую налагает власть. У дома чуть меньше тысячи кораблей, а мы можем вывести в пространство только половину из них. Мы загнаны в угол, Империя ведет с нами войну на уничтожение. Нам даже не предложили того сепаратного мира, который был предложен другим Домам Вавилона, не меньше нас виновным в резне на Сунасаки и закрытии Земли для имперцев. Вавилон предал нас. Все, что я вижу вокруг, все люди, кого я знаю и люблю, погибнут еще при моей жизни, если я потерплю поражение. Я искренне скорблю о твоей приемной матери, Эльза — все, что я о ней знаю, говорит о том, что это была достойная женщина, намного лучше меня, может быть. Но подумай как следует своей головкой, которая, надеюсь, унаследовала мозги отца или хотя бы мои: если бы на карте стояла судьба всего Доминиона, разве твоя мама хоть на секунду поколебалась бы распорядиться твоей судьбой — отдать тебя замуж за нужного человека или подготовить тебя в качестве наместницы, пустив по ветру твои мечты о сценической карьере?

Бет прикусила губу.

— Мама не стала бы никого убивать, — сказала она. — Не стала бы воровать чужих детей.

— Да неужели? Выбирая между гибелью Дома и похищением… скажем, сына Брюса — она бы выбрала гибель Дома?

Бет не нашлась, что ответить.

— Вот видишь, — сказала Лорел. — Даже наше желание быть хорошими не так часто исполняется, как мы того хотим. И у твоей приемной мамы в жизни были поступки, о которых ей хотелось бы забыть. И у твоей настоящей мамы — тоже. А сейчас, малышка, подготовься к шумному приему.

Защитное поле, прикрывающее проход между фермами ворот, на несколько секунд отключилось. Глайдер въехал в портовые ворота.

— С прибытием в Пещеры Диса, Эльза! — Лорел встала почти одновременно с поднятием фонаря салона и помахала рукой толпе людей, собравшихся за заграждением.

Ответом ей был шквальный свист и крик, многочисленные вспышки разноцветных люминофоров и рукоплескания. Бет привстала и оглянулась — головокружительно высокая пещера глайдер-порта была опоясана несколькими ярусами балконов, и на каждом столпились люди, крича и размахивая руками. Обе женщины попали в перекрестье прожекторных лучей.

— Поприветствуй их, — подсказала Лорел обалдевшей от всех этих восторгов дочери. — Они встречают тебя.

Бет робко махнула рукой несколько раз. Вторая волна криков и аплодисментов охватила ее и немного приподняла ее дух.

Мельтешение огней и лиц наконец-то разбилось на отдельные картинки. Бет увидела красную дорожку, проложен ную к глайдеру, кордон из боевых морлоков в полудоспехах и темно-синих гербовых накидках, похожих на старинные котты, и трех человек, идущих по этой дорожке. При виде первого у нее просто захватило дух — таких красивых мужчин она прежде не встречала. Моро был красавцем, но… словом, не так Бет представляла себе мужчину своей мечты. А этот — ну, просто древний герой, или даже бог, то ли Зигфрид, то ли Александр, перешагнувший порог сорокалетия. Разворот плеч, гордая постановка шеи, благородное золото волос… Бет аж поперхнулась от такой неземной красоты.

— Рихард Шнайдер, тайсегун дома Рива, — услужливо выдала «ракушка» в ухе Бет. Девочка слегка вздрогнула — функцией «автосекретарь» она еще не привыкла пользоваться и ей все время казалось, что кто-то нашептывает из-за плеча. По совету Лорел она тренировалась на корабле — и теперь уже, слава Богу, хоть не оборачивалась на шепот.

Второй, шедший за Шнайдером, был сед и худое лицо его прорезали многочисленные морщины — но черты тоже выдавали работу генетиков. Поредевшие седые волосы стянуты в тугую косу. Выглядел он лет на шестьдесят — но сколько ему было на самом деле?

А еще Бет почувствовала, что это человек опасный. Властный и опасный.

— Бастиан Кордо, Командир Правого Крыла, — подсказал автосекретарь. Бет вздрогнула уже не от неожиданности: человека, открыто желающего тебе смерти, встречаешь не каждый день. А впрочем — теперь, наверное, ей придется пересекаться такими людьми даже по нескольку раз в день…

Третий был молод, моложе золотоволосого Зигфрида. Его темное, ореховое лицо в сочетании с его совершенно белыми волосами казалось изваянным из тени, да и весь он был цвета мауитанских сумерек.

— Рин Огата, Рива-но синоби-но-микото, четвертый ранг.

Одежда у всех троих была темна, ткань на плечах и стоячие воротники покрывала золотая вышивка, под камзолом каждый носил такую же черную тунику в обтяжку и широкий золотой кушак — как и у Лорел. Бет поняла, что это парадная военная форма. За кушаки были заткнуты флорды — как и имперское дворянство, знать Рива носила церемониальное холодное оружие.

— Ну, здравствуй, пропажа, — сказал Зигфрид-Рихард, протягивая руки Лорел и Бет.

Женщины оперлись на его ладони и спустились вниз. Лорел обняла золотоволосого полубога — стало явным сходство между братом и сестрой. Значит, это и есть Рихард Шнайдер, тайсегун Рива, враг Бога и Империи.

Первая фраза, сказанная Шнайдером, была частной, не церемониальной. Перед второй фразой он вскинул руку, видимо, подавая сигнал распорядителю — и голос его раскатился уже от самых сводов, подхваченный усилителями:

— Вольные торговцы и клиенты дома Рива! Вот дочь Экхарта Бона, дитя моей сестры, надежда для людей и кораблей! Смотрите на нее — и не говорите, что не видели!

С этими словами Шнайдер подхватил Бет сзади за талию и поднял над головой, как маленькую, а потом посадил к себе на плечо. Он не был высок, чуть выше среднего, но широк в плечах и очень силен. Его темнолицый друг засмеялся и подставил свое плечо, так, что Бет оперлась на обоих.

На голову ей, кружась, полетели сверкающие конфетти. Прожектора заплясали, народ взревел и захлопал в ладоши.

— Поднимите визор, — шепнул автосекретарь. — При знакомстве невежливо держать его опущенным.

Бет подняла над лбом визор и улыбнулась. Толпа, аплодисменты и прожектора — разве не об этом она мечтала всю свою жизнь? Почему мечты сбываются так по-дурацки? Она плыла над дорожкой на плечах двух сильных мужчин, охваченная смесью волнения, страха, отголосков недавней скорби, и все же с примесью некоторой гордости, тщеславия… и горьким привкусом досады. Эти люди ведь понятия не имеют, кто я. Им, в общем, наплевать. Они любят своего кумира, своего Черного Сёгуна, и его сестрицу, а мне достается просто потому что во мне те же гены. Ха, чуть подправленные… Она мечтала о толпе, которая будет покорена и сражена ее голосом, драматическим мастерством… Черт, ее красотой наконец. И вот сейчас перед ней толпа, которая в восторге просто от того, что она есть, и выйдет замуж за этого их императора… Солнце или как его там… Вот она, слава. Все тебя любят и всем на тебя плевать. Спасибо большое.

Двое мужчин донесли Бет до портшеза — диковинного сооружения на графиплатформе и ручной тяге: двое морлоков спереди, двое сзади. При желании, конечно, можно было встроить и небольшой двигатель — но когда портшез двигают здоровенные гемы в гербовых ливреях — это красиво. Почти как в шикарной постановке «Аиды» в Имперской Опере, где носилки фараона выносят четверо огромных афро.

Бет села напротив своей матери и ее брата, темнокожий Рин — рядом с ней. Кордо и еще несколько человек в похожих мундирах скрылись в своих экипажах. Сарисса осталась снаружи — видимо, должна была бежать рядом с портшезом. Прежде, чем силовой купол сомкнулся над ними, отрезав от звуков и скрыв от посторонних глаз, раздался взрыв музыки — быстрой, ритмичной, зажигательной. Только барабаны и высокие флейты, насколько успела расслышать Бет.

— Музыка и много пива, — улыбнулась Лорел. — Сколько это будет длиться?

— Дня три, не меньше, — Рихард нажал кнопку на пульте и портшез тронулся с места. — Не каждый день моей сестре возвращают потерянных детей.

Он наклонился к Бет и взял ее за руку.

— Ты грустишь? Из-за твоей приемной мамы, дяди и братика?

Бет кивнула.

— У тебя есть сердце, — сказал Рихард. — Это хорошо. Ты ненавидишь нас?

— С чего бы? — пожала плечами Бет. — Вы всего лишь украли меня, и ради этого убили всех моих близких. Так, пустячок.

Ее слова были горькими и язвительными, но на самом деле она не чувствовала ненависти к этой паре. Горечь своей потери — да, чувствовала, а ненависть — нет. Да и как можно было ненавидеть этого человека, раз увидев его воочию, Боже… Злость, которая была в словах Бет, предназначалась скорее ей самой — она должна злиться на этих людей, должна ненавидеть их, должна! Но ничего не получалось. Они ей становились симпатичны.

Кроме Моро. Вот бы кого отправить к дьяволу.

— Я даже оправдаться не могу, — качнул головой Шнайдер. — Я хотел, чтобы тебя нашли. Очень-очень хотел.

— Потому что с моими генами вы сможете клепать пилотов?

— Потому что ты дочь моей сестры и человека, которому я обязан всем. Когда ты узнаешь о нем больше, ты поймешь.

Они ехали молча какое-то время. Потом остановились. Потом Бет ощутила толчок — и вестибулярный аппарат сказал ей, что они движутся вверх.

«Мы в лифте».

До сих пор Бет была углублена в себя, но сейчас начала смотреть по сторонам. Просторный лифт, вместивший, кроме них, еще штук пять экипажей, был антигравитационным и скоростным. Они почти летели, стены шахты, высверленной в скале, проносились мимо, как на карусели. Шахта поднималась не вертикально, а диагонально. Лифт остановился, тележки выкатились в длинный высокий коридор… Нет, пассаж. По сторонам его тянулись полосы маленьких садов под крышей, а за ними сверкали витрины. Все было украшено гирляндами и сверкало миллионами огней. Все в ее честь.

Пассаж тоже был оцеплен, но уже людьми в полудоспехах и черных с золотом коттах. Здесь публика вела себя не так буйно, как внизу, в глайдер-порту, и одета была намного чище и красивей. И много детей — или цепляющихся за юбку мамы, или собранных стайками, судя по одинаковым эмблемам и значкам у разных групп — по школьным классам или командам… На каждом мосту, переброшенном через пассаж (а пассаж поднимался в три яруса, и мосты взлетали трема ажурными дугами) танцевали девушки, ровесницы Бет, взмахивая разноцветными тонкими полотнищами. Гемы, когда они проезжали, кланялись, как перед Святыми Дарами — в пол; люди — почтительно сгибались в пояснице.

— Кордо, наверное, уже сгрыз свою косичку, — промурлыкала Лорел.

— И Огаста тоже, — хмыкнул ее брат.

— У Огасты нет привычки жевать волосы, она грызет стилосы. Бет, как ты думаешь, для кого устроен весь этот праздник?

— Для… как вы сказали? Вольных торговцев и клиентов дома Рива? — спросила Бет.

— Да, для них тоже — но лишь во вторую очередь, — сказал Рихард. — А главная причина?

Бет задумалась.

— Чтобы никто не смог убить меня тайно, — предположила она. — Чтобы все знали, что я здесь и нахожусь под вашей защитой.

— Вы правы, — темнокожий господин Рин впервые подал голос. — Но учтите, невозможность напасть на вас в открытую не значит, что вы в полной безопасности. Ваше положение таково, что многие будут желать вашей смерти.

— Я в курсе, — мрачно сказала Бет. — И за это вам отдельное спасибо. Жила-не тужила…

— Бет, каким образом ты оказалась на борту левиафаннера? — спросила Лорел.

— А разве вам Моро не доложил? Мы драпали от Брюса, и чтобы он не перехватил нас на «Леониде»… — Бет прикусила язык.

— Вот видишь, твоя жизнь и в той семье подвергалась опасности, — улыбнулась ее мать. — Потому что такова судьба всех, кто занимает верхние ступени общественной лестницы в нашем жестоком мире. Три «О»: одиночество, ответственность и опасность.

— А судьба тех, кто занимает нижние? — парировала Бет, бросив взгляд на идущую рядом с экипажем Сариссу. — Отверженность, обреченность и оставленность?

— Браво! — одобрил Шнайдер.

— Я о гемах, — уточнила Бет. — О моих друзьях.

— Только о твоих друзьях или обо всех гемах вообще? — спросил Шнайдер. — Ладно, сейчас нет на это времени. Подъезжаем.

Высокиме ворота стерегли два каменных дракона, черный и белый. Створки ворот разъехались, кортеж вплыл в просторный и красивый… зал? Или двор? Как называется двор, который находится в пещере?

— Вашу руку, — Рин помог ей выбраться из портшеза. Собственно, она не нуждалась в помощи, но выглядело это очень куртуазно, и вдвойне куртуазно — в исполнении Лорел и Рихарда.

Здесь было очень красиво — все из черного и белого камня, каких-то кварцитов, искрящихся от множества кристалликов, вкрапленных в породу. Гемы утащили портшезы и Бет оказалась в окружении мужчин и женщин, одетых в черные с золотом одежды. Бет присмотрелась к вышивкам на плечах — и увидела, что некоторые детали повторяются, а некоторые отличаются. Видимо, эта вышивка заменяла в доме Рива знаки различия.

Люди эти встали в два ряда справа и слева от ведущей наверх широкой лестницы в восемь ступеней. Их было не меньше двух сотен.

— Капитаны дома Рива, — подсказал Бет автосекретарь. — Пилоты дома Рива.

Люди в черном и золотом преклонили колено перед тайсёгуном. Тот ответил им легким поклоном, и Бет, немного подумав, присела в реверансе.

— Мои друзья по странствиям и сражениям, братья и сестры по крови и стали, — сказал Шнайдер, снова подняв голову. — Добро пожаловать на пир в честь возвращения дочери Экхарта Бона и моей племянницы, Элисабет Бон. Ее путь домой был долгим и печальным, поэтому она немного опоздает и, скорее всего, пробудет на пиру недолго. Не осуждайте ее за это. Когда мы поднимемся вверх — идите в яшмовый зал, там мы присоединимся к вам, — он коротко коснулся правой рукой груди напротив сердца.

— Наши люди и наши корабли с тобой, — ответили его вассалы, повторяя жест.

Бет, ее мать, Шнайдер и Рин поднялись по лестнице и ступили на открытую лифтовую площадку.

— Десятый этаж, — сказал Шнайдер. Лифт тронулся.

Только когда он поднялся выше второго яруса галерей, опоясывавших и этот зал, коленопреклоненные люди внизу поднялись. Бет увидела, что они расходятся по другим лифтам — их было там не меньше десятка.

— Я не знаю, хочешь ты остаться одна или нет, — сказала Лорел. — Но какое-то время тебе придется поприсутствовать на пиру. Где-то с полчаса. Мне самой не хочется, но увы — это необходимость.

— Вообще-то я хочу есть, — сказала Бет.

— Хорошо. Тогда пойди к себе и переоденься.

— К себе — это куда?

Лифт остановился. Галерея, куда они вышли, была яко освещена, семь ее дверей вели в семь коридоров.

— Я покажу, — сказала Лорел. — Это возле моих покоев.

Они попрощались с Рихардом, обменявшись короткими кивками и вошли в крайний слева коридор. Он заканчивался полукруглым залом, на «дуге» которого были расположены четыре двери, а прямая стена представляла собой сплошное окно с видом на… серую мглу, затопившую горы.

— Сезон таяния снегов, — сказала Лорел. — Потом будет неделя-другая сухой и ясной погоды, а потом растают шапки на полюсах… И тогда придет Большая Волна. Я люблю отмечать ее приход в колоннаде — там, наверху. Ты увидишь — это прекрасно. Сэн!

На ее зов пришла девушка-гем, совсем молоденькая.

— Это твоя госпожа, — сказала ей Лорел, показав на дочь. — Бет, опусти визор и прочти вслух то, что написано.

Бет опустила визор на глаза и прочла:

— Синие ивы колышутся…

«Фигня какая-то», — подумала она — и тут девочка склонилась к ее ногам.

— Это был пароль, — пояснил Рин Огата. — Теперь ваша служанка запечатлена на вас.

— Ты будешь слушаться госпожу, — сказала служанке Лорел. — Господина Огату ты тоже будешь слушаться, потому что он — телохранитель твоей госпожи и должен думать о ее безопасности. Покажи им их покои и помоги госпоже переодеться. Сейчас госпожа даст тебе прозвище.

Лорел ушла в одну из дверей, с порога послав ободряющую улыбку. Девочка, сидя на коленях, продолжала ждать, что скажет Бет. А у той комок застрял в горле — то, что ей предстояло, почему-то казалось гнусной пародией на крещение.

— П-послушай, — сказала она, слегка запнувшись. — Тебя ведь называли Сэн?

— Сэн йондзю-року, госпожа, — поклонилась девочка.

— Э-э-э… Ну, тогда и я стану звать тебя так, чтобы тебе не пришлось не привыкать к новому имени.

— Да, госпожа, — девочка показалась расстроенной.

— Пойди приготовь госпоже праздничное платье. Клановое.

Девочка поклонилась и убежала. Рин повернулся к Бет.

— Вы очень ее расстроили, — сказал он.

— Как? — изумилась Бет.

— Сэн йондзю-року — это номер, — объяснил Рин. — Гем-сервы не имеют прозвищ, если не поступают в частное пользование. Те, кто выполняют общественную работу, называются номерами. Принадлежать конкретному хозяину и иметь собственное прозвище для них — предмет гордости, которого Сэн теперь лишена.

— Опа… — пробормотала Бет. — Но я… еще могу все исправить?

— Конечно.

Они пошли в спальню, где Сэн готовила черно-красное платье.

— Послушай… — сказала Бет и запнулась. Она не знала, какое имя придумать. С одной стороны, не хотелось давать собачью кличку, с другой — Рин Огата не собирался сваливать и давать ей время на раздумья. Не воспримет ли он человеческое имя как какой-то вызов? Бет не обольщалась на его счет — он милый парнишка, но наверняка должен и постукивать. Мать была бы дурой, если бы не пыталась получше разобраться — кто она, что она… Ах, был бы зесь Дик, подумала она, ему бы это было нипочем. Он бы с самым серьезным видом полил девочку водой «во имя Отца и Сына и Святого Духа» и называл как-нибудь красиво. Изабель, например. Или Эланор. Джульетта. О, идея!

— Я буду звать тебя Белль, — сказала она. — По-моему, тебе подойдет.

— Как скажет госпожа, — улыбнулась девочка, и то ли Бет показалось, то ли в самом деле в ее голосе прозвучали нотки радостного облегчения — надо же, все-таки получила прозвище, да еще приличное. Но у Бет под языком остался какой-то гадостный привкус.

Переоделась она без помощи служанки (Рин тактично вышел), а вот прическу ей сделала Белль, и сделала качественно. Вроде бы не особенно много времени и усилий на это ушло — но Бет осталась довольна тем султаном из волос, который горничная соорудила ей на макушке. Получилось почти как у Лорел — одновременно женственно и воинственно. Черно-красная роба к этому шла. Макияж тоже был выполнен хорошо — почти незаметный, он подчеркивал все, что нужно. Картину дополнило колье из черного камня с красной искрой и серьги к нему.

— Ну, я пошла, — сказала Бет неуверенно, надев туфли. Не могла же она выйти из комнаты так, будто там никого и нет, одна мебель.

При входе ее в гостиную Рин встал из кресла и галантно поклонился.

— Мои покои находятся здесь, — он показал на дверь справа от окна, выходившего на все ту же серую мглу. — Я буду жить у вас несколько недель, пока вы не ознакомитесь с обстановкой. Тогда вам купят гем-телохранителя.

— Как у Лорел?

— Нет, что вы. Сарисса — штучный товар, в своем роде произведение искусства. На подготовку гем-телохранителя класса «Скатах» нужно не меньше десяти лет. После войны мы их больше не делаем — лаборатории и учебные центры на Тайросе утеряны. Думаю, у вас будет морлок класса «Геркулес».

— Понятно, — вздохнула Бет. — А то, что вы будете здесь жить, это— м-м-м… прилично? А то я, знаете ли, римлянка. Привыкла ко всяким… условностям.

— Мое пребывание здесь вполне соответствует рамкам имперских приличий, — улыбнулся Рин. — Дело в том, что я — ваш брат.

— Ничего себе! Как это? — у Бет самым глупым образом отвисла челюсть.

— Я — внебрачный сын Экхарта Бона, — улыбнулся Рин. — И когда мы с ним оба это узнали, то были удивлены не меньше, чем вы сейчас. Моя мать принадлежит к клану Тетис, ее роман с Боном закончился ссорой, но она была уже беременна и не пожелала от меня избавиться… Точнее, не пожелали ее родители. Это был самый простой способ решить, кого из детей клана, согласно сделке, отдадут на обучение к синоби. Мне было примерно столько же лет, сколько и вам сейчас, когда генсканирование обнаружило, что я — его сын. Надо отдать ему должное — никаких привилегий это мне не обеспечило.

— П-понятно, — сказала Бет. — Значит, в Вавилоне торгуют и людьми…

— Нет, — отрезал Рин. — Вы неверно поняли слово «сделка». Это не имеет ничего общего с продажей. Синоби играют очень важную роль в жизни дома Рива. Собственно, без них мы не были бы домом Рива, как и без пилотов. Промышленные секретные технологии, которыми мы владеем, сделки, которые мы заключаем в обход конкурентов или на более выгодных условиях, даже контрабанда, которую мы ведем сейчас в Империи и Вавилоне — все это благодаря синоби. Они, в свою очередь, нуждаются в притоке свежих кадров, потому что потери их высоки. Раз в десять лет каждый клан отдает синоби одного ребенка. Таковы законы дома Рива.

— Но вашего согласия при этом не спрашивают. Как и согласия гемов.

— Среди синоби нет добровольцев, — Огата улыбнулся. — Их и не может быть.

— Почему?

— Кто пойдет добровольцем в шпионы? Только человек, проникшейся дурацкой романтикой плаща и кинжала. Такой человек заведомо ненадежен.

— А тот, кого заставили — надежен?

Рин все с той же улыбкой пожал плечами.

— Большинство из нас было довольно своей судьбой. Каких детей отдавали кланы? Тех, кто был им не нужен. Сирот, драчунов, дерзких, склонных к воровству или лжи… Просто нелюбимых. Мало кто из нас плакал, покидая родной дом. Большинство вздыхало с облегчением.

Бет не заметила, как они вернулись на галерею — так была увлечена разговором. Наконец-то представился случай что-то узнать о судьбе Дика…

Но тут открылась другая дверь, и Рихард с Лорел вышли к ним в сопровождении почетного конвоя — кроме Сариссы, их сопровождали два морлока серии «Геркулес». Обнаженные до пояса, они носили такие же наручи, как Сарисса, а на груди каждого красовалась татуировка — гривастый черный кот, растянувшийся в прыжке и окруженный языками пламени. Такой же был вышит на спине у робы, которую носила Бет.

— Ну, Эльза, вот и твой первый выход в свет, — сказала Лорел. — Дай руку своему кавалеру и пойдем.

Они спустились в лифте на четыре этажа — и, попетляв, оказались у высоких дверей, наверняка ведущих в какой-то зал. Оттуда донеслась торжественная музыка. Двери бесшумно раскрылись — и Бет переступила порог.

— Держащий в руке корабли, глава совета Войны и Торговли, тайсёгун дома Рива Рихард Шнайдер, — раскатилось по залу. — Держащая в руке людей, глава совета Покоя, Лорел Шнайдер. Дочь тайсёгуна Бона, упокоившегося среди звезд, Элисабет О’Либерти-Бон.

Музыка смолкла. Мужчины в черных мундирах и женщины в разноцветных платьях склонились, повернувшись к ним лицом. Лишь одна женщина — полненькая, но высокая, с прошитыми серебром рыжеватыми волосами, ограничилась почти формальным кивком. Одета она была, как и Бет, в черно-красную робу, и держалась как распорядительница пира.

— Альберта Шнайдер, ваша бабушка, — подсказал уже не автосекретарь, а Рин. Лицо пожилой женщины расплылось в улыбке.

— Ну, подойди же ко мне, детка, — сказала она, раскрыв объятия резким движением. Тяжелые широкие рукава плеснули так, что до Бет долетело дуновение поднятого ими ветерка.

Другая ее бабушка, Эстель, мать леди Констанс, была старушкой совсем иного типа — приземистой, кругленькой и суетливой. Несмотря на императорские и шедайинские корни, в ней не было ни капли величавости, исходившей сейчас от мадам Альберты, и даже проведя на Тир-нан-Ог пятьдесят лет, она говорила со страшным латинским акцентом, так что не всякий мог ее понять, когда она тараторила на гэльском. Перед Бет она постоянно чувствовала себя виноватой — видно, за то, что никак не могла забыть о ее отличиях от остальных людей, и пыталась купить расположение девочки сладостями. Бет думала, что противней ничего и быть не может, пока не столкнулась с матерью лорда Якоба, леди Урракой — сухой, как палка, ведьмой, которая при первой же встрече одернула ее: «Не смей называть меня бабушкой». Впрочем, она третировала и леди Констанс.

И вот теперь судьба выдала ей третью бабушку, которую Бет сразу про себя назвала «Валькирия на пенсии». Она подошла к величественной даме и, глядя снизу вверх, присела в таком же реверансе, которым поприветствовала в свое время и мать.

— Боги, какая ты маленькая, — сказала мадам Альберта. — Но это не страшно — женщины нашей породы растут долго. Я остановилась в росте только в двадцать один год, и Лорел тоже. Ты еще вытянешься.

— А это обязательно? — сдерзила Бет.

— Нет, — улыбнулась бабушка. — Может быть, так оно и к лучшему — легче найти мужчину, которого нельзя понянчить на руках.

Те, кто стоял ближе, засмеялись ее шутке — засмеялась и Бет. Похоже, новая бабушка очень даже ничего. Интересно, как ей понравится шутка про валькирию на пенсии.

— Ну что, — сказала Альберта, когда Лорел и Рихард заняли свои места во главе длинного, подковой, низкого стола, у которого можно было сидеть на подушке или полулежать. — Теперь, когда все большие — и не очень большие — шишки в одной корзинке, можно начинать объедаться. Лично я жду не дождусь этого прекрасного момента.

Она подсела и протянула вперед маленький изящный кубок с вином.

— Все живые снова вместе, поэтому будем пить и веселиться.

Послышался звон сталкивающихся кубков, радостные возгласы — а потом все выпили и круг гостей (точнее, «подкова») распался на десятки маленьких кружков, объединенных частными беседами.

— Чин-чин, малышка, — Альберта чокнулась с ней своим кубком, потом этот же древний ритуал застольной дружбы проделала с дочерью и сыном. — Я так рада, что ты здесь. Учти, у Рива принято половину своих дел решать за столом, поэтому такие сборища, как сегодня, будут нередки.

Бет пригубила свой кубок. Вино было сухим, кисловатым и знакомым ей на вкус.

— Божоле, Санта-Клара, — тоном знатока сказал Рин, заметив выражение ее лица. — Вон в том графине сладкие вина, их делают прямо здесь. Вот пиво. Необязательно пить то, что вам не нравится.

— Мне нравится, — тихо ответила Бет. — Я только думаю, как оно сюда попало.

— Оно честно куплено, — сказала леди Альберта, перехватывая нить беседы. — Экономическая блокада Рива, которую проводит Империя — занятие совершенно бессмысленное: мы все равно торгуем, причем с Империей торгуем гораздо шире, чем до войны.

— П-почему? — изумилась Бет.

— Потому что в связи с послевоенным бардаком имперским чиновникам стало легче пропускать через кордон левые грузы и брать за это взятки, — улыбнулась бабушка.

Бет промолчала на это и осушила свой кубок.

— Скажите, а этот… император — он тоже здесь?

— Нет, — качнула головой бабушка. — Это прием не его уровня.

Толпа тихо шумела, Бет то и дело ловила на себе любопытные взгляды. Она протянула руку к закускам — и тут же слуга-гем наполнил ее тарелку. Народ, выпив первую здравицу, начал понемногу расползаться из-за стола — то там, то сям возникали кучки свободно беседующих. Многие были в черно-красных одеждах клана Шнайдеров, хотя разные фасоны создавали ощущение отсутствия всякой униформы. С другой стороны, некоторые из женщин, носивших мундиры, надели под них не брюки, как Лорел, а юбки, узкие в бедрах до колен — и книзу расширяющиеся как колокол, с небольшим шлейфом позади. Юные лица встречались так же часто, как пожилые — видимо, для Рива не был характерен культ возраста, присущий вавилонянам Мауи. В высшем свете Мауи средний возраст присутствующих на деловом банкете составлял где-то шестьдесят лет. Но и здесь молодые кучковались своими компаниями, пожилые — своими. Вот уже откуда-то раза два донесся женский смех той тональности, которая характерна для флирта. Бет вздохнула, отчего-то чувствуя себя маленьким ребенком на взрослом празднике.

— Это все капитаны и пилоты дома Рива? — спросила она у Огаты.

— Нет. Это примерно четверть из них — представители самых важных кланов, владельцы и совладельцы своих флотов. На этот прием не так-то просто попасть.

Через короткое время Кордо и какая-то маленькая женщина, голова которой была проборами поделена на параллели и меридианы и украшена сотней косичек, перевитых нитками то ли драгоценных камней, то ли искусно ограненного стекла, завладели вниманием Лорел и Рихарда.

— Эта женщина, — Рин чуть заметно кивнул головой в ее сторону, — Аэша Ли, глава синоби.

— Представьте меня ей, — быстро сказала Бет.

— Раз на то пошло, — усмехнулся Огата, — То ее нужно представлять вам. Но в любом случае сейчас это невозможно. Нельзя прерывать приватную беседу тайсёгуна, командира Правого Крыла и главы синоби.

— Угу, — расстроенно сказала Бет. — А кстати, кто командир Левого Крыла?

— Сам Рихард Шнайдер.

— А, ну да. Давайте пройдемся, — Бет так и не привыкла сидеть по-нихонски и хотела размять ноги. Они взяли по кубку легкого вина и пошли гулять по залу.

Эта пещера ничем не была украшена, кроме сталактитов, свисающих с потолка и нескольких особенно впечатляющих сталагмитов, которым позволили торчать наподобие колонн. Человеческие — точнее, гемские — руки изрядно потрудились над ней, и особенно над тем, чтобы сделать результаты этих трудов как можно более естественными, не выбивающимися из общей «природной» картины. В результате гладенький пол выглядел так, словно таким и был создан от века — а ведь, если ноги не обманывали Бет, в него была вделана еще и система отопления.

— Здесь красиво, — сказала она.

— В этом дворце я люблю два места, — Рин взял у нее пустой кубок, подал знак гему-лакею. — Пещеру и колоннаду на самом верху. Там прекрасно во времена гроз — силовой купол защищает от молний, которые так и пляшут вокруг.

— Это та колоннада, которую любит Лорел?

— Да, именно она…

Они проходили мимо групп людей, в каждой из которых находился кто-то, кого Огата характеризовал одним-двумя словами: выдающийся капитан, торговец или промышленник. Кое-кого ей представляли, но Бет через секунду забывала его имя — мысли ее полностью были заняты женщиной-синоби.

— Если вам будет нужна женская комната, то мы как раз проходим мимо, — шепнул Рин. — А вот еще кто-то, кажется, хочет быть представленным…

К ним подошел юноша в черном мундире, с золотой вышивкой побогаче, чем у большинства — насколько Бет успела въехать в эту систему, вышивка была тем гуще, чем более высокий ранг занимал ее носитель. Например, плечи тайсёгуна были почти сплошь золотыми, плечи большинства молодых мужчин и женщин покрывали только тонкие усики побегов, а вот у Огаты были уже листья и цветы. На плечах подошедшего лозы буйно плодоносили. За его спиной маячил одетый в черное телохранитель — гем, мужчина, очень похожий на Сариссу.

— Добрый вечер, — сказал юноша. — Представьте меня вашей счастливо обретенной родственнице, Огата.

— С удовольствием, — они обменялись улыбками, словно речь шла о какой-то шутке, смысл которой понимали только они двое. — Коммодор Карату Кин Тэсса. Сеу Элисабет О’Либерти-Бон.

— Очень приятно, — сказала Бет. — Ну, мы пошли.

— Погодите, — улыбнулся юноша. Он был очень красив — блестящие, как полированный мрамор, волосы, крылато изогнутые брови, взлетающие к вискам, удлиненный нос с чуткими, тонкими ноздрями. Глаза… кажется, такой цвет называют фиалковым. Приглядевшись к нему, Бет даже вздрогнула — до такой степени он напомнил ей Дика — но более совершенного, законченного: так сказать, финальную версию, из которой вычищены все недоделки и ошибки. Этот был эльфийским принцем не только в дискрете, но и в жизни.

— Вам ведь некуда спешить, ваш путь закончен, — сказал он. — Я понимаю, вы смущены — так много людей, совсем незнакомых, и все же — родных…

— Это не то слово, — согласилась Бет. — Кстати, вы мне часом не родня?

— Нет, — сказал Карату. — Но скоро буду. Я прихожусь Солнцу родственником — по материнской линии.

— Понятно. Можно нескромный вопрос?

— Да?

— Сколько вам лет?

— Девятнадцать, — с готовностью ответил юноша.

— И вы уже коммодор?

— Ну, да… — он немного виновато развел руками. — Учитывая, что мичманом я стал в пять…

— Процветающий непотизм, — хмыкнул Огата.

— Меня по этому поводу зашутили до полусмерти, — покачал головой Карату. — Ну, а вам сколько?

— Шестнадцать, — сказала Бет.

Заметив, что Аэша Ли уже освободилась и держит курс к столику с напитками, она быстро добавила:

— Извините. У меня важный разговор, — сунула свой кубок в руки Карату и, не оглядываясь на него, поспешила к женщине-синоби. Та только что отошла от столика с закусками и сейчас, держа тарелку в руках, искала глазами свободную подушку.

— Добрый вечер, вы Аэша Ли, глава синоби, а я Элизабет Бон, дочка вашего прошлого сёгуна, а сама по себе вообще никто, очень приятно, вот и познакомились, — выпалила она, подтаскивая женщине сиденье. — У меня к вам есть разговор.

— Я полностью к вашим услугам, — Аэша Ли села, но не раньше, чем Бет опустилась на второе сиденье, тут же любезно поднесенное кем-то из кавалеров. — Мы благодарны, господа, за помощь, но у нас приватная беседа.

Кавалеры удалились.

— Что с Диком Суной? С Ричардом Суной, я имею в виду, — Бет чуть ли не схватила собеседницу за отвороты камзола.

— Он жив и здоров, — спокойно ответила женщина, стряхивая с плеча несуществующую пылинку.

— Хватит мне зубы заговаривать! Где он? Я хочу его видеть!

— Почему? — полукруглые брови Аэши Ли приподнялись — как будто потянулись две черные кошки.

— Как почему? Он мой друг! У меня теперь никого больше нет из-за вас!

— Сейчас это невозможно.

— Почему?

— Это нарушит процесс конвертации.

— Что вы там с ним делаете?

— Уверяю вас — ни раскаленных клещей, ни испанских сапог, ни даже резиновых дубинок мы не задействуем. Так что причина вашей паники мне непонятна.

— Нейгал сказал, что ему лучше умереть, чем попасть к вам в руки.

— В каком-то смысле он был прав. Эктор Нейгал был настоящим солдатом, для которого верность себе важнее жизни. Таких людей много, и я их искренне уважаю. Благодаря им Вавилон еще не раздавлен окончательно, благодаря им Вавилон возродится, потому что они не дают умереть духу Вавилона, даже когда умирают сами. Пройдет несколько месяцев, с этой истории можно будет снять часть секретности — и Эктор Нейгал станет героем дома Рива. Для героев честь важнее жизни, и Эктор Нейгал желал бы Дику Суне скорее умереть, чем поступиться своей честью. Но мы, синоби — шпионы, и честь для нас — роскошь, которую мы с трудом можем себе позволить. У синоби нет принципов, кроме безоговорочной верности дому Рива. Для синоби бесчестье — провалить задание или оставить последнее слово за врагом, а в остальном бесчестья нет. Мы воруем, мы убиваем в спину, а не в честном поединке, мы спим, с кем прикажут, мы похищаем детей… И Дик Суна станет одним из нас — вот, почему Эктор Нейгал, который нас презирал, не хотел, чтобы мальчик живым попал в наши руки.

— Он умрет, но не будет одним из вас! — вырвалось у Бет.

— Мы не дадим ему умереть, — спокойно ответила женщина. — Ему не останется ничего другого.

Бет почти нестерпимо захотелось ударить ее, но она взяла себя в руки.

— Скажите… где он?

— Здесь, в Пещерах Диса. Большего я вам сказать не могу. Не волнуйтесь, когда наступит срок, вы увидите его, а он — вас. Это входит в программу конвертации.

— Я не знаю ничего про эту вашу программу, но Дика вам не сломать!

Аэша Ли засмеялась.

— Какое же вы замечательное дитя, сеу Элисабет. Вспыльчивое и простосердечное. Даже ваши хитрости — хитрости ребенка. Разве из программы конвертации кто-то когда-то делал секрет? Нет, ее принцип слишком прост, чтобы можно было удерживать его в тайне. Весь фокус в том, чтобы человеку стало незачем жить. По-настоящему незачем, сеу Элисабет, ничего общего с детскими расстройствами. Такое состояние в психологии называется «экзистенциальным вакуумом». Человек долго не выдерживает его, гибнет — часто даже без посторонней помощи. Поэтому важно, создав экзистенциальный вакуум, предложить человеку новый смысл жизни и сделать так, чтобы он принял этот смысл. Вот и все. С большинством людей не нужно идти для этого ни на какие хитрости. Например, с вами.

— Вы хотите сказать, что я так просто предала Империю, свою семью — всё, что у меня было, да?

— Я хочу сказать, что по-настоящему вы ей и не принадлежали. Вы были чужой, Империя отторгала вас. Вы любили нескольких человек, которые любили вас — но в силу трагической случайности эти люди погибли. Но даже будь они живы — вы бы сами в скором времени признали, что, кроме эмоциональных связей с ними, вас там ничто не держит. Посмотрите правде в глаза, сеу Элисабет. Там вы были чужой — здесь вы своя. Часть вашей души еще сопротивляется. Но вспомните — разве люди, преподававшие вам этику и религию, не лгали самим своим видом? Разве они считали вас своей?

— Некоторые — считали, — Бет вспомнила епископа Мауи, нескольких хороших людей из школы на Сирене… Ей сильно хотелось солгать, но она понимала, что это бесполезно — по нескольким обмолвкам Лорел ей было известно, что Моро составил о ней подробное досье, и начальница Моро была с этим досье знакома.

— Но большинство — нет, — сказала Аэша, подтвердив догадку Бет. — Даже ваш приемный отец делал усилие, чтобы изображать любовь к вам. Вы не принадлежите им, сеу Элисабет. Вы наша. А Ричард Суна — нет. Пока — нет.

— Вы убили всех его родных. Как он может стать вашим?

— Ах, если бы вы знали, сколь многие приходили к синоби в ходе войн или вендетты… Дело вовсе не в резне на Сунасаки — синоби в ней и невиновны, хотя именно мы захватили в плен Райана Маэду. Дело в том, что Суна одержим этим римским безумием, и оно перевешивает даже вражду. Враждебного человека использовать просто, безумца — невозможно. Сначала нужно его излечить, и лечение будет жестким.

— Почему вы не можете просто оставить его в покое? Ладно, он знает ваши координаты — так и держали бы его просто в плену, как собирался Нейгал!

— Вы не понимаете, как сильно нам нужны пилоты, сеу Элисабет. Будь Суна пилотом похуже, «челноком» — возможно, мы бы так и сделали. Но мы не можем упустить из рук пилота первоклассного.

— Пообещайте мне, что не будете его мучить.

— Дитя мое, как я могу что-то пообещать, если он находится в руках своего наставника, в работу которого никто не может вмешаться, разве что в крайнем случае. Чего вы вообще от меня хотите? Чтобы я пообещала не наносить непоправимого вреда его физическому и ментальному здоровью? Мы сделаем все, что можно, уверяю вас, чтобы он прошел через это с минимальным количеством потерь, нам ведь нужен живой и здоровый пилот. Чтобы он не страдал? Увы, это невозможно. Он будет страдать, и страдать много. Римское безумие не лечится без боли, как бы нам ни хотелось обратного. Или вам нужен регулярный отчет о его состоянии? Тогда обращайтесь с этим к его наставнику. Черт побери, я даже не знаю, где он держит своего ученика.

— Отлично! — Бет встала. — Кто его наставник?

— А как вы думаете? — Аэша Ли улыбнулась. — Морихэй Лесан, конечно.

Бет спрятала в ладонях запылавшее лицо. Как можно быть такой тупой? Конечно, Моро никому бы не отдал Дика. Конечно, он постарается отыграться за все, что получил. Ох, какое же гадство… Слезы начали пробивать себе дорожку к глазам. Да что ты будешь делать… Ведь нужно быть сильной, нужно держать себя в руках перед всеми этими подонками, нужно… Черт, черт, черт!

— Что с вами? — спросил, подойдя и ласково трогая ее за плечо, давешний юноша в звании не по возрасту. Как, бишь, его там зовут? А, Карату…

— У меня есть друг, — сказала она. — Последний, кто остался живым. Его отдали синоби. Самому мерзкому, кого я знаю из всех людей — Моро. Морихэю Лесану.

— Не говорите так о нем! — возмущение Карату было таким искренним и даже трогательным, что у Бет пропало желание плакать. — Вы не знаете, что это за человек. Он не смог уберечь вашу названую мать, я знаю, но мою… мою государыню и ее ребенка он спас, рискуя жизнью! Он уводил их под огнем убийц, он прикрывал их собой, пока они не скрылись в корабле. В него попали из станкового плазмомета, он страшно обгорел. Поверьте, если он не смог спасти ваших близких — значит, это было не в человеческих силах. И вашему другу ничто не угрожает, если он пленник Лесана.

Он ласково, почти робко взял Бет за руку.

— Пожалуйста, успокойтесь. Мне не по себе от того, что вам плохо.

Она хотела что-то ответить, но раздалась тихая музыка, подбадривающие аплодисменты — и Бет повернулась на эти звуки, к центру зала.

Там, в круге зрителей, среди которых были и Лорел с Рихардом, и Кордо, и Ли, и другие сливки — стоял юноша-гем, стройный, как тополек, с темно-синими волосами, одетый в черное искрящееся трико и просторную шелковую накидку, с «музыкальным блоком» сантора на поясе и двумя короткими «рогатыми» клинками в руках. По его позе, осанке и костюму Бет поняла, что это танцор — юного и красивого раба позвали развлечь господ пляской.

Она видела его только со спины — музыка стала решительней, громче, струны зазвучали нервно и тревожно. Мальчик-танцор вскинул клинки над головой и скрестил их, потом раскинул руки в стороны и развернулся в пируэте. Бет увидела его лицо и поняла, что он так же счастлив, как она, когда поет. Может быть, он и чувствует иногда свое унижение — но не сейчас.

Он был превосходным танцором, он жил танцем, его каблуки стучали, его клинки звенели — это было уже как часть мелодии, и не простой мелодии — пусть в непривычной вавилонской аранжировке, но сейчас звучала старинная песня «Бог танца», песня Святого Брайана и всех имперских пилотов! Как, почему здесь? Бет на миг забыла о своих горестях — так непринужденно волшебник-раб плел узор танца, нанизывая старинные гэльские па на основу классического балета. Бет сама не заметила, как начала тихо прихлопывать и подпевать: «Я живу в тебе, ты живи во Мне — и воскресни со Мной назло сатане!». Когда музыка остановилась танцор упал на одно колено, опустив клинки и склонив голову перед Моро.

— Кто это? — тихо спросила она.

— Ирис, дзёро вашей матери, — сказал Огата. — Точнее — он был подарен императрицей одному человеку и отдан на хранение Лорел, когда тот человек уезжал. Я не думаю, что он потребует обратно свой подарок — Лорел к нему привязалась. Он действительно великолепный танцор. В отличие от большинства других дзёро, которые хорошо обучены танцам — но и только…

— Кого-кого? Как вы сказали? — изумилась Бет.

— Вы не знаете смысла цветовых различий? — изумился Карату. — Синие волосы — примета… э-э… гема для развлечений. А мальчик и в самом деле… Огата, может, мне купить Ириса для моей будущей жены?

— Я бы не советовала, — съязвила Бет. — Он может ей, знаете ли, слишком сильно понравиться. Не только как танцор.

— Тогда и впрямь не стоит, — согласился Карату. — Но я… не думаю, что она способна увлечься гемом. Она… не так воспитана.

— Но он человек, — Бет разозлилась и отвернулась от собеседника.

— Человек? Да полноте. Только посмотрите на него.

Синеволосый мальчик теперь сидел у ног Лорел, а она небрежно играла его волосами, о чем-то беседуя с одним из капитанов. Так поглаживают собачку. «Бог танца»… Бет опустила голову и «слезная машинка» заработала снова.

— Ну вот, теперь я вас расстроил, — виновато произнес Карату. — Вы так похожи на свою мать, что я все время забываю, что вы имперка по воспитанию. Скажите, чем мне загладить свою вину?

— Ничем, — сказала Бет. — Нет, обещайте мне одну вещь!

— Да?

— Если вы все-таки купите… Ириса… не делайте из него игрушку. Пусть танцует.

— Не смею вам отказать, — он поклонился, прижав руку к груди.

— Думаю, нам пора, — сказал Огата. — Уже довольно поздно, а у вас завтра будет напряженный день, сеу Элисабет. Вы должны готовиться к аудиенции у Солнца и его лучезарной матери.

— Да, — вздохнула Бет. — Женишок и свекрушка, каждому отвесь по четырнадцать поклонов… До свидания, коммодор Карату. Надеюсь с вами еще увидеться.

Юноша снова поклонился ей с очень доброжелательной улыбкой. Бет подошла к Лорел, Рихарду и леди Альберте и попрощалась с ними.

— Спокойной ночи, внучка, — ответила за всех леди Альберта. — Ты молодцом.

Бет посмотрела на Ириса и захотела сказать ему что-то теплое.

— Ты здорово танцевал.

Юноша встал перед ней на колени и коснулся лбом пола.

— Ирис рад был доставить удовольствие госпоже Элисабет в день ее возвращения, — его голос тоже был мелодичным и очень приятным. — Ирис тоже возвращается сегодня к своему господину.

— Ладно, — вздохнула Бет. — Надеюсь, у тебя хороший господин.

— О, да! — юный танцор поднял глаза и Бет увидела, какой любовью они горят. — Морихэй Лесан — самый лучший на свете господин для Ириса. Госпожа Лорел была очень добра к Ирису, но она знает, как Ирис любит своего господина.

— Нам действительно пора, — мягко, но настойчиво сказал Огата.

* * *

Когда они ушли, Лорел подала сигнал войти тому, кто ожидал на одной из верхних галерей, глядя из висячего сада на танец Ириса. Через минуту для него открылась южная дверь. Кубки гостей были уже наполнены, и, как только он переступил порог, гости грянули «Виват!».

Он развел руками, словно отказываясь знаком от таких почестей, признавая их чрезмерными, но потом все же поклонился, как кланяются в Империи — правую руку прижав к груди, левую — отведя за спину.

— Сэнтио Лесан Морихэй, Рива-но-синоби-но микото, подойдите сюда и разделите радость, которую вы нам доставили, — сказал, выступив вперед, юный Карату. — Без церемоний, здесь ведь не официальный, а семейный прием.

Моро, как его и попросили, не стал приближаться по церемониалу — преклоняя колено после каждого шага и касаясь пола ладонями — а приблизился и поклонился просто, на сей раз уже по-вавилонски, коснувшись руками колен.

— Солнце Керет-бин-Аттар, — сказал он, выпрямляясь. — Вы по-царски великодушны.

— Это заслуга моих воспитателей, — юноша обозначил короткий поклон Лорел и Рихарду. После этого все снова сели. Моро занял место, предписанное ему по рангу и положению — напротив Керета, в «изножии» стола. Впрочем, это место было удобно возможностью беседовать со всеми, кто сидит во главе, как с тайсёгуном и его госпожой, так и с юным императором.

— Удался ли вам ваш маленький розыгрыш? — спросил у него Моро, показывая серву, чем наполнить его тарелку.

— Он прошел великолепно! — засмеялся юноша. — И если честно, то я в восторге. Сеу Элисабет так непосредственна, что мне просто не хочется раскрывать ей свое истинное положение.

— И не нужно, — веско сказала леди Альберта. — Пусть девочка привяжется к Карату — тогда она сможет полюбить и Керета.

— Послезавтра будет официальная аудиенция, — сказал юноша. — Пожалуйста, господа капитаны, не расстраивайте мою шутку.

Окружающие клятвенно заверили его — ни в коем случае.

— Сеу Лесан, я хотел купить у Лорел этого гема, Ириса, но Лорел сказала мне, что он ваш — и вы, улетая, просто оставили его на хранение.

— Он, как и я, к вашим услугам, — Моро сделал изящный жест палочками для еды. — Вам понравился его танец? Он стал танцевать гораздо лучше за прошедшие годы, и вообще похорошел. Если вы хотите — давайте заключим эту сделку сейчас, пока я еще не привык к нему заново.

Ирис поднял голову и глаза его влажно заблестели, но Моро этого не заметил.

— Хорошо, — согласился Керет. — Я бы хотел еще поговорить с вами наедине после ужина.

— Хоть сейчас, — Моро отложил палочки.

— Нет, нет. Я вижу, как вы устали.

— Макияж сеу Лесан явно наносил по дороге, — добавила Аэша Ли. — Неужели вы прямо с корабля?

— Не совсем, — ответил Моро. — Я размещал гостя в своем загородном маноре. Некоего Джориана, капитана рейдеров. Он будет моим свидетелем по делу о штурме манора Нейгала.

— Да, ему, пожалуй, лучше в городе не появляться, — усмехнулся Рихард.

— Если Солнце позволит мне, я бы хотела перехватить у него право побеседовать наедине с капитаном Лесаном, — сказала Лорел. — Наша беседа будет недолгой.

— Да, пожалуйста, — согласился юный император. Все присутствующие заметили, что он несколько мечтателен.

— Шнайдеры неплохо устроились, — шепнула Бастиану Кордо Огаста Блор, глава клана Сутху. — Если они выдадут свою девчонку за Керета — их нельзя будет сдвинуть с их места мегатонным импульсом. А Керет явно повелся.

— Давайте обсудим это в другое время и в другом месте, — краем рта ответил Кордо. Свою войну с Проектом он уже проиграл — образец генома девчонки наверняка взяли первым делом и поместили в хранилища лабораторий Совета Мира. Теперь ему было, в общем, все равно, что выжмут Шнайдеры из брака. Он был начисто лишен политических амбиций и знал, что жив только поэтому, а еще — потому что война с Империей длится. А еще он знал, что теперь пилоты перестанут быть кастой избранных свыше, что их будут строгать, как гемов — неужели Шнайдерам непонятно, как унизительно это для людей и как кощунственно по отношению к судьбе? А что ж, доживем и до пилотов-гемов… Кордо надеялся, что на его веку этого не случится — как-никак, ему было за девяносто, он пережил четверых сёгунов. Нужно умереть прежде, чем пятый погубит дом Рива.

Надо отдать Шнайдеру должное — он был превосходным воином. Кордо не жалел бы о тех годах, когда он растил и учил этого веселого и злого щенка, если бы не Проект. Бон верно выбрал себе преемника на грядущее военное время, но вот Проект он недооценил, потому что не верил в то, что пилота можно сделать, что невероятное, почти мистическое пространственное чутье программируется генами.

Если бы Кордо читал Деяния Апостолов, он бы сравнил Бона с Гамалиилом[40]. Если бы Кордо чуть получше знал историю Старой Земли, он бы заметил также, что толерантность Гамалиила через тысячу лет вышла евреям боком, а в случае с успехом Проекта и тысячи лет не понадобится — все решится в течение трех-четырех поколений.

Бон же счел, что если пилота делает пилотом только судьба (а он в это свято верил) — то пусть женщины немного побалуются генетикой, вреда от этого не будет, а если это все-таки гены — то технология их программирования должна оказаться в руках у Рива в первую очередь, а потом уже — как судьба решит.

Для Кордо дом Рива был смыслом жизни, а дом Рива только тогда был домом Рива, когда в его сердцевине находилась каста одаренных, избранных. Каста пилотов. Без этого Рива — не Рива, как оседлый цыган — не цыган, как отступивший от Яхве еврей — не еврей. Сам Кордо пилотом не был, но он был намерен охранять этот институт так же ревностно, как правоверный иудей — институт левирата.

Он подсел к доевшему свой ужин Моро, не обращая внимания на то, что тот обещал свое время сёгунше и Солнцу. Он вообще не мог воспринимать императорский дом всерьез — что эту куколку Иннану, что ее сына. Аттар, отец Керета, был говном, и дед Керета, Экина, тоже был говном, и вообще императоры изговнились с тех пор, как их взяли в свои бархатные лапки Адевайль. Если Шнайдерам охота ломать перед мальчишкой комедию, делая вид, будто он что-то собой представляет — то пусть их.

— Ну что, ты доволен тем, что сделал?

— Да, конечно, — нагло ответил синоби. — Вы же знаете, суб-адмирал, что спасение потерянных детей — моя специальность.

— А что станет со всеми нами — на это тебе наплевать?

Моро поддел палочками с блюда кусок нежной свинины, собрал им столько кисло-сладкого соуса, сколько на нем поместилось, бросил в рот и начал почти демонстративно жевать.

— Вы маловер, суб-адмирал, — сказал он, прожевав мясо и промакнув губы салфеткой. — И это от того, что вы сами не пилот. Вы не знаете, как мало зависит от результатов теста и как много — от того, чем полна и насколько крепка душа человека. Вы можете верить только цифрам — извольте, вот вам цифры: из пятисот человек, проходящих пилотские тесты, только тридцать становятся пилотами. Остальные не могут выдержать тренировок. Если бы вас при помощи шлема отключили от этой реальности, от собственных органов чувств — через час вы сошли бы с ума. Пилот начинает прыжок с того, что познает ужас небытия всем, что остается в этот момент от его сознания. Мужество, которое ему требуется, не вырастишь методом генной инженерии. Генокомплекс пилота был инсталлирован четырем эмбрионам — пилотом стала одна Элисабет. Сейчас Лорел и ее подружки из Колыбели начнут ковыряться в геноме Бет, пытаясь выяснить, какие именно сочетания генов Бона, Лорел и инсталлированного комплекса сделали из нее пилота — и ни к чему не придут, потому что пилотом ее сделал мальчишка, в которого она влюблена, а все остальное только помогло ей пройти тесты.

— Болтовня, — поморщился Кордо. — Которую я уже слышал от Бона. Постельная философия.

— Если это все, что вы хотели мне сказать, — Моро приподнял кубок, и Ирис тут же наполнил его. — То позвольте мне вас покинуть. Я должен идти служить моей госпоже и моему Императору.

— А пороху хватит обслужить обоих? — фыркнул Кордо, поднимаясь и отдавая поклон — Лорел приближалась к ним. Со стороны человеку, не слышавшему разговора, могло бы показаться, что расстаются два добрых друга, и младший исполнен к старшему почти сыновнего почтения, а старший к младшему — слегка покровительственного уважения.

Когда Лорел подошла, Моро сказал ей — чуть громче, чем нужно:

— Какая жалость — наблюдать, как стареют и теряют разум такие достойные люди.

— Что тебе сказал старый пердун? — тихо спросила Лорел, улыбнувшись.

— Пустяк. Итак, пленники устроены в моем маноре.

— Я это поняла по твоим словам.

— Мой эконом показал им сцену встречи Элисабет в глайдер-порту. Пусть леди Констанс утешится тем, что ее приемная дочь жива и знает, что она потеряна для нее.

— Хорошо.

— Это все, что я хотел сообщить.

— Ты придешь ко мне завтра или послезавтра?

— Послезавтра. Кого ты назначила в телохранители Бет?

— Молодого Огату. У нас не возникнет проблем с этим твоим мальчиком?

— Никаких. Я держу его в своем городском доме, под замком, и к тому моменту, когда выпущу — примерно через месяц — он будет думать только обо мне.

— Ах ты потаскун, — усмехнулась Лорел. — Ты еще будешь мне врать, что за месяц разбудишь в нем любовь?

— О боги, нет! Я не хочу связываться с такой нестойкой и сложной материей, как любовь. Я буду полагаться на более верное, простое и горячее чувство. Ненависть.

Лорел помолчала несколько мгновений, пристально глядя в лицо своего друга, любовника и слуги.

— Когда ты сказал «ненависть» — на тебя было немного страшно смотреть, — сказала она.

Моро ответил ей тоже не сразу.

— Ты знаешь, какая пытка, согласно писаниям святых отцов, считается в аду самой страшной?

— Я не знакома с теорией римского безумия. Скажи мне ты.

— Созерцание Дьявола, Лорел. По аналогии с наивысшим блаженством рая — созерцанием Бога. Тебе было страшно смотреть на меня, потому что я готовлюсь к роли дьявола.

Лорел снова помолчала.

— Ты и Керету все это расскажешь?

— Нет, конечно. Вы слишком хорошо воспитали мальчика — святые небеса, я все не могу привыкнуть к тому, как он возмужал! Но все равно, созерцания дьявола он не выдержит, да это ему и не нужно.

— Насколько он искренен в своих чувствах к Бет — ты сможешь мне потом сказать?

— Я могу это тебе сказать сейчас — он не на шутку влюблен. В твои исследовательские планы я не верю, но матримониальные вполне могут увенчаться успехом.

— Хорошо. Поговори с Керетом.

Она отошла, и Моро приблизился к Солнцу.

— Итак, теперь у меня бездна времени, и все оно ваше, повелитель, — сказал он.

— Давайте пройдем в Каменный Сад, — сказал Солнце.

Каменным Садом называлась одна из примыкающих пещер, так часто «заросшая» изумительной красоты сталактитами и сталагмитами, что устраивать в ней большие пирушки было невозможно.

— Капитан Лесан, — сказал юноша. — Она любит этого… капитана?

— Я бы сказал так: он произвел на нее сильное впечатление. Можете себе представить — открытый космос, гибнет вся команда, а он не теряется и собирает новую команду буквально из ничего… Если бы не мои козни, он бы вывел корабль к Парадизо. Боитесь конкуренции?

— Откровенно говоря, да.

— Не бойтесь. Просто беритесь за дело. Сеу Элисабет любит не столько самого Ричарда, сколько определенный тип молодых людей. Вы принадлежите к этому типу — серьезный, немного печальный юноша с привычкой задумываться о сложных вещах и непростым прошлым. Кроме того, ваш соперник обладает двумя существенными недостатками: он, как говорится, человек без света и тени, не признающий компромиссов. И… он берсерк.

— Убийца?

— Пока нет. Но если он сорвется… а она это увидит…

— Неужели вы способны подстроить такое?

Моро невесело улыбнулся.

— Я ведь синоби, повелитель. Я способен подстроить еще и не такое.

— Но только не ради меня. Я не хочу ее добиться ценой чьей-то смерти.

— Повелитель, эта цена уже уплачена, — у рта синоби на миг обозначились жесткие складки. — Ради того, чтобы Бет была доставлена сюда живой и невредимой, уже погиб Эктор Нейгал. Не считая случайных жертв — ее приемной семьи, любовницы Нейгала… А их нельзя не считать. А если принять в счет и тех, кого можно не считать — рейдеров и гемов…

— Не надо… — юного императора передернуло. Моро положил руку ему на плечо.

— Вы выросли, государь. На вас возложена обсидиановая корона. Хотелось бы верить, что вы и повзрослели. Мир жесток, как бы нам ни хотелось обратного.

— Да, вы правы, Морихэй-доно[41], — Керет обратился к Моро как в детстве. — Мне ли можно забывать, как мир жесток? Но хотелось бы, чтоб она забывала иногда…

— Все в ваших руках, — Моро выглянул в большой зал и условным щелчком пальцев подозвал Ириса. — Он все еще нужен вам?

— Не знаю, — улыбнулся Керет. — Он ей понравился. Я думаю, ей было бы приятно получить его. Но, с другой стороны — она привыкла считать себя фемом… и она имперка.

Ирис был подарком Иннаны, сделанным вскоре после того, как Моро сменил тело. Пока он ходил к маленькому Керету в облике чудовища из волшебных сказок, скрывающего уродство под маской — мать не имела ничего против, но как только он появился в Ониксовом Дворце, уже одетый в юное прекрасное тело, как она забеспокоилась и поспешила подарить ему Ириса, хорошенького дзёро одного с Керетом возраста. Намек был более чем прозрачен, и поэтому несколько оскорбителен: что бы о нем ни болтали, Лесан никогда не попытался бы заигрывать с ребенком. Иннана, при всей своей дворцовой утонченности и временами пробивающемся здравомыслии, все-таки была глупа. Она так и не узнала, что маленький Керет был единственным, кроме Лорел, человеком, который не шарахался, видя его без маски — безглазый лысый череп. Она не знала, что юного императора и его спасителя связывают узы дружбы, которые Моро никогда не променял бы на любовные отношения — он слишком высоко для этого ценил дружбу, слишком хорошо знал, что секс — гораздо меньше, чем сердечная привязанность.

Однако Ирис понравился ему. Мальчик был хорошим домашним слугой и искусным любовником, красиво пел и танцевал, и расставаться с ним, улетая на задание, было не легче, чем с любимой собакой. Моро так высоко ценил его, что пристраивал к Лорел и ни к кому другому — опасался оставлять его в доме на пожилого Нджата, потому что любители изысканных редкостей, да еще «с плеча» самой вдовствующей императрицы, так и вились вокруг. Моро знал десятка полтора воров, способных запросто увести хорошенького и дорогого гема из особняка, пока хозяин в отлучке.

Кожа у Ириса была гладкой — генетики, работая над этим видом рабов, тщательно рассчитали гормональный баланс так, чтобы мальчики не достигали полного созревания, «консервировались» в юношеском возрасте на как можно более долгий срок. По сути дела, дзёро был евнухом, но способным и на активную роль — ведь основной покупательской категорией являлись женщины. За прошедшие годы исчезла детская угловатьсть, формы и движения обрели отточенность, завершенность. Все в меру, все гармонично, все рассчитано. Эти совершенные формы тела, это удлиненное лицо, словно взятое с древней византийской иконы — все это было сделано, чтобы дарить наслаждение душе и телу.

Все это было сделано…

— Роман между ними невозможен, — сказал Моро задумчиво, — особенно после того как она узнает, чьим он был. А общение с дзёро пойдет ей на пользу. Оставляйте Ириса при себе, завтра я пришлю дарственную, — синоби поклонился своему царю на прощание и покинул Каменный Сад, а затем — и большой зал.

Дворецкий, уже оповещенный службой охраны, вызвал его экипаж — полуавтоматический закрытый карт. Моро не любил пижонских портшезов.

— Домой, — сказал он прислуге, откинувшись на сиденье и забросив руки за голову. Почти пять лет он никому не мог сказать «домой»…

Его городской дом находился в достаточно фешенебельном, но не самом дорогом районе Пещер Диса, недалеко от промышленной секции. Именно ее близость и близость транспортных узлов делала цены на жилье в этом месте более низкими, чем вблизи дворцов — при том же, а то и более высоком качестве постройки. Но Моро, когда он покупал дом, волновали не соображения фешенебельности, а доступ к коммуникациям.

…Машина поднялась по винтовой дорожке к дому, по кодовому сигналу открылись ворота гаража — и тут же автоматика зажгла свет.

Открылась дверь для слуг — Нджат уже бежал встречать. Следом за ним шагал Эш Монтег, врач, компаньон, домоправитель и друг, единственный, кто остался в живых из старой команды «Задиры». Они уже виделись сегодня мельком.

Когда гемы ушли, Моро задал Эшу единственный по-настоящему интересующий его вопрос:

— Как пленник?

Вылетев со станции Тэсса на полтора дня позже, чем «Когарасу», транспорт с «живым грузом» достиг Картаго на три дня раньше, потому что не задерживался на станции Акхит, где у Лорел были дела. Со станции Тэсса Моро курьером послал Эшу сообщение, в котором просил подготовить для приема пленника нижний этаж. Сам он выдерживал прежнюю линию, никак не давая Дику понять, что заинтересован в нем — транспорт рабов встретил Эш, он же доставил мальчика в Пещеры Диса и запер в его новой тюрьме. Моро же отправился с леди Констанс в загородное поместье, обеспечил ей там комфортабельные условия заключения под присмотром начальника своей охраны, боевого морлока по кличке Пустельга, там же устроил Джориана и наставил Пустельгу в том, что ему надлежит делать, если появится некто Ян Шастар.

Потом он вернулся в Лагаш и принялся разыскивать Шастара, но тот как сквозь землю провалился. Моро подключился к инфосети Лагаша — пользоваться сэтто в личных целях он почел бесчестным, поэтому систему безопасности просто взломал — и узнал, что Ян Шастар после того, как увел катер в Аратту, в Лагаше не появлялся и катера не возвращал. Неподалеку от Лагаша жила мать Шастара, которой сын купил небольшую плантацию — Моро навестил пожилую женщину, прикинувшись ветеринаром с профилактической проверкой гемов, но Ян не появлялся и у нее. Моро втихаря подключился к сети дома — и не зафиксировал подозрительных перепадов в расходе воды и энергии, неизбежных, если в доме появляется кто-то лишний. Сеу Геста Шастар действительно жила одна со своими слугами. Моро поставил «жучок» в домовой сети — в случае появления кого-то постороннего эта нехитрая программа послала бы ему сообщение по почтовому кабелю. Такой же «жучок» Моро оставил при входе в инфосеть корабля.

Он поймал себя на том, что сделал эту работу почти машинально, почти спустя рукава — хотя речь ведь могла идти о его жизни и смерти. Но сейчас он не думал о своей жизни и своей смерти. Он долго, не один день пытался как-то охарактеризовать то ощущение, с которым он стремился домой — и теперь, поднимаясь из гаража в дом, засмеялся, поняв, что это нетерпение ребенка, засыпающего накануне дня рождения в ожидании подарка.

Эш слегка покосился на него, услышав этот смех.

— Ты есть хочешь?

— После ужина у сёгунши? Нет, спасибо, не хочу. Ванную и в постель. Так что пленник?

— Почти здоров. Завтра еще раз уколю его — для верности. Иммунная система разболтана— как у всех космоходов. Глубокий стресс, он весь на нервах. Биологические часы сбиты. Чтобы покатиться, ему нужно очень немного.

— Говорить не стал?

— Нет. То есть, говорит только с Цуруги и Нджатом. Со мной — никогда, с ними в моем присутствии — тоже.

— Это защита.

— Я так и понял. Мне прекратить посылать к нему Цуруги? Или усилить давление?

— Нет, пожалуй. Просто сделай паузу в сутки. А потом — начнем играть по маленькой.

— Хорошо. Просмотри записи.

— Завтра.

— Обязательно просмотри.

— Хорошо. Нджат, две сигариллы!

В гостиной было четыре кресла — довольно старомодных, дорогих и громоздких. Моро упал в одно из них, взял из рук Нджата сигариллу и с огромным удовольствием закурил.

Он не позволял этой привычке перейти в привязанность, потому что на других планетах порой возникали проблемы с хорошим табаком, а плохого он курить не хотел. Это признак болезненного пристрастия — когда человек курит что попало или пьет, или колет, лишь бы утолить жажду. Синоби, который стал рабом своего пристрастия — человек конченный.

Пока они с Эшем курили, наполнилась ванна, и Моро понежился в ней минут двадцать, а Шила размяла ему те мышцы, которые были излишне закрепощены. Постель была застлана не самыми новыми, но самыми любимыми простынями. Моро сбросил халат и лег, наслаждаясь не столько комфортом, сколько чувством того, что это его постель и его дом.

* * *

Голод, побои, нагота — все это было устроено нарочно, чтобы Дику досаждать, и все это ему досаждало. В остальном его заключение было… почти комфортным.

Здесь даже хватало места, чтобы делать ката. Все равно заняться было нечем. Сохэи, коротая время в томительном ожидании, до бесконечности подгоняли броню и чистили оружие. Его единственным оружием оставалось тело, и он старался поддерживать «брата осла» в мало-мальски боевом состоянии.

«Брату ослу» не давали вдоволь еды, и в результате он сильно сдал. Конечно, свое дело сделали и болезнь, и условия тюрьмы у рейдеров — но из-за недоедания Дик находился гораздо ниже своей обычной формы.

После недоедания самым скверным были посещения морлока со стрекалом. При звуке открываемой двери Дик весь собирался в кулак. Когда морлок был один, юноша пробовал говорить с ним. Если с морлоком приходил этот седой — Дик молчал. В основном потому что седой добивался от него слов. Хоть каких-то. Хоть ругани. Он каждый раз давал понять, что если Дик заговорит — все равно, о чем — побои прекратятся. А черта с два. Дик не мог объяснить себе, почему так цепляется за свое молчание — но это было важно, было нужно.

Седой появлялся дважды, и столько же раз морлок приходил без него. И всякий раз после их ухода Дик, едва отлежавшись, заставлял себя проделать хотя бы ката «песочных часов», чтобы восстановить дыхание и показать: пока еще они его не достали. Он относился к избиениям примерно так же, как тяжело больной относится к приступам: терпел, почти не злясь — какой смысл злиться на безвольную силу? Дик отмечал по морлоку дни — потому что другого способа не было: свет включали и выключали через разные промежутки времени, пищу приносили — тоже и, скорее всего, это входило в программу обработки.

Дик понимал, что по-настоящему за него еще не брались и подозревал, что возьмутся не раньше, чем появится Моро. Он ждал. Он должен был попробовать. Даже если это случится сразу после избиения, когда мускулы будут как тофу. Он должен нанести удар — один-единственный, второго ему сделать не дадут.

В остальном жизнь в этой камере была вполне сносной. Здесь хватало воздуха, на полу лежал толстый и упругий латексовый мат, пища была качественной — омлет с беконом, тушеные овощи, настоящий хлеб, иногда даже мясо (и всего этого — только губы помазать). Еду приносил морлок — если Дик бодрствовал, или старый гем-серв, если Дик спал (точнее, если они там думали, что он спит). Если встать на сток рядом с биотуалетом, из сетки в потолке начинала сеяться вода, всегда умеренно-теплая, всегда ровно пять минут — Дик замерял это время, отсчитывая секунды про себя — а потом воду сменял поток теплого воздуха: сушилка. В первый день своего заключения здесь Дик, оклемавшись после знакомства с морлоком и его стрекалом, устроил постирушки. Правда, без мыла, дрожащими руками и всего за пять минут он ничего особенного не добился — отмыл всякую пакость, и только. Разложил сушиться, уснул — одежду увели. Он ждал чего-то в этом духе и заранее настраивался не беситься — но все-таки про себя взъярился. Слишком уж подло.

…Здесь было даже медицинское обслуживание — первые четыре дня его чем-то кололи — и в скором времени температура и кашель прошли. Ну да, им нужен живой и здоровый пилот.

Молитвы, ката, мысли о побеге, обед… или ужин? Снова бобы в остром соусе, чуть-чуть мяса. Обычно после второго приема пищи свет выключали — теперь этого не сделали. Черт… Дик заснул при свете, лицом вниз.

Когда он проснулся, свет горел. Он встал и принялся за второе цуки-но ката, как вдруг свет погас.

Ага, вот оно! Или это просто перепад энергии в сети? Дик остановился на секунду, а потом разозлился — не черт ли с ними и всеми их выдумками? — и продолжил. Хорошо отработанные ката выполняются как угодно — хоть с закрытыми глазами, хоть в полной темноте. Потом его силы иссякли и он снова опустился на мат, тяжело дыша. Наверное, он просто ошибся с определением времени. Нужно опять заснуть.

Он долго лежал, пытаясь погрузиться в сон, прогоняя все мысли — ничего не получалось. Потом, видимо, все-таки получилось. Дик не заметил, как заснул, но заметил, как проснулся. Он понял, что не спит, по нахлынувшему приливу тоски. Других ориентиров не было — вокруг стояла та же тьма.

Так… значит, это все же очередная давиловка. И сколько же времени придется сидеть в потемках? Или, может… кто знает, что произошло там наверху? Война, восстание гемов, катастрофа, о которой он ничего так и не узнает, медленно угасая в этом бункере от голода? Или о нем просто забыли? Сейчас, в глухой непроницаемой тьме, он почувствовал усиливающийся страх.

Дик закусил губы и начал молча читать Розарий. Через какое-то время страх отпустил. Даже если это так, даже если он умрет здесь, в темноте, заживо похороненный и забытый — он будет не один. Многие вошли в вечность таким же, и даже более страшным путем. Многим пришлось, прежде чем шагнуть в свет, долгие дни провести в темноте и одиночестве, в засыпанных шахтах, тюремных казематах и древних подводных лодках, в запертых отсеках кораблей, в спасательных капсулах… Что бы они там наверху ни думали себе — они не придумают такой муки, через которую христиане не могли бы прийти к своему Богу. Эта тьма — для глаз, а не для души. В аду темнее.

А темнота была — хоть глаз выколи. Дик зажмуривался и снова открывал глаза — и не замечал никакой разницы. Он разозлился на себя и на страх и снова встал, чтобы начать «бой с тенью» — но расшиб кулак о стену, неизвестно откуда взявшуюся прямо перед ним.

Этого не могло быть. Стена не могла сдвинуться с места и наехать на него. Дик ощупал ее сухую шершавую поверхность — как называется эта чушь на букву «ш», которой наземники заглаживают стены? Он прошел вдоль стены вправо и влево, чтобы убедиться, что две другие стены на месте.

Они были там. Тогда Дик повернулся к стене спиной и, оттолкнувшись от нее, сделал несколько шагов вперед, к своему постельному мату.

Его не было. Дик продолжал двигаться, вытянув руки перед собой, но ему показалось, что он сделал не меньше десятка шагов, когда его пальцы все-таки уперлись в стену. Так, а где мат? Дик пошарил ногой справа и слева от себя. Куда он-то пропал?

Однако же, смешно — вот, уже сейчас мат нужен ему значительно меньше, чем унитаз. Где туалетная ниша?

Дик решил действовать наверняка — обойти всю камеру по периметру. Уж этим-то способом промахнуться нельзя. Он пошел вдоль стен, перебирая руками, и углов насчитал семь, а туалетной ниши — ни одной. Зато он нашел свой спальный мат и опустился на него без сил. Черт-те что. Кажется, они свели его с ума — но почему так быстро-то, Господи? Унитаз — не собака, он не может убежать. И в комнате с четырьмя углами не может быть их семь. Значит, он спятил…

Тут у него снова ушло сердце в пятки — совсем рядом кто-то размеренно и громко дышал. Несколько секунд Дик лежал неподвижно, задержав дыхание, чтобы убедиться, что это не он сам сопит. Нет, звук шел откуда-то извне.

Вытянув левую руку вперед, юноша на животе пополз на шум. Он не смог бы объяснить себе, почему не встал — да, в общем, и не задавался этим вопросом — но встать он так и не решился, потому что мало ли как поведет себя пол, и… и когда же закончится этот гребаный мат?

Разгадка пришла внезапно и поразила как громом: он стал меньше. Он уменьшился настолько, что путь от стенки до стенки кажется бесконечным, а мат все никак не закончится. А то, что сопит здесь, где-то близко, до чего он никак не может доползти — это… это таракан какой-нибудь, наверное…

— Я точно свихнулся, — сказал Дик вслух, и не услышал своего голоса. Зато он услышал стук а потом почувствовал легкую боль — и, поразмыслив, понял, что треснулся головой об унитаз.

Он решил не расставаться с унитазом, потому что еще потом нужно будет использовать его по назначению — а куда он рванет, если его сейчас бросить — черт знает. Опустил крышку и сел на нее сверху. Сначала все шло хорошо, а потом пол комнаты вдруг вздыбился, унитаз взбрыкнул и сбросил его. Дик упал бы с пола на стену, а то и на потолок, если б не ухватился обеими руками за решетку стока под душем.

— Ладно, — сказал он унитазу. — Я все равно тебя поймаю.

Он втащил себя под душ, сверху полилась вода. Дик подставил горсть, набрал ее и выплюнул — то была кровь. Эти сукины дети искупали его в крови! Юноша выбросился из-под душа, как из горящего дома, растянулся на полу и припал к нему всем телом. Он не хотел даже ползти искать свой мат — только как-нибудь пережить это безумие. Или не пережить. Умереть, уснуть и видеть сны. Какие сны…?

— Господи, — с облегчением сказал он, и голос его на этот раз прокатился по всему огромному пространству камеры. — Это же сон! Вот дурак… А ну, просыпайся. Просыпайся! Просыпайся, ублюдок!

Он с силой зажмуривал и открывал глаза, щипал и кусал себя за руки, бил по щекам — как, как убедиться в том, что ты не спишь, если когда ты спишь и когда ты бодрствуешь, с тобой происходит одно и то же?

И вдруг все встало на свои места. Он лежал посередине комнаты, пальцами правой руки касаясь стены, левой ногой — мата, а правую обдувал теплый воздух сушилки. Он был нормального размера и камера нормального размера, и все предметы в ней — там, где положено.

Счастливо застонав, Дик переполз на мат и лег на нем лицом кверху. Он не спятил, он просто спал и во сне видел всякую хренотень.

А почему же он мокрый? Он что, еще и под душ лазил во сне? Ему снилось, как он хотел разгрузить мочевой пузырь и разгрузил его? И если во сне он гонялся за унитазом по всей камере, а помочился по-правде — то куда? Дик вспомнил одного драйвера из вольнонаемных — тот обкурился до полного срыва крышки и помочился в спасбот. О, черт…

И снова откуда-то донесся звук — тихий, монотонный и очень жалобный детский плач. Так плачет маленький ребенок, который уже устал кричать от боли, а потом устал и ныть.

Холодея, юноша снял каплю со своего плеча, осторожно лизнул — и сплюнул. Кровь.

— Тихо, маленький, — сказал он. — Тихо. Я сейчас найду тебя. Я все-таки спятил, но не настолько, чтобы бросить тебя здесь одного…

Он пошел на звук, заранее зная, что пространство снова обманет и предаст его — так оно и вышло. Он плутал бесконечными коридорами, преследуемый звуком своих шагов, неестественно громким — а плач доносился то справа, то слева, то откуда-то снизу, пока до него не дошло: гады замуровали ребенка внутри каморы, а он бегает по ее наружным стенам, а внутрь можно попасть или через низ, или через верх…

Дик знал, что этот ребенок — один из тех, кого родители, как и его, успели пропихнуть в дренажный люк, только он совсем кроха, года три — непонятно, на что они надеялись… Он искал тайные двери, щели в стенах и в полу, он обломал ногти, пытаясь сковырнуть эту штукатурку, шпаклевку или как ее там — ведь щель наверняка должна быть под ней, ее специально замазали, чтобы он не нашел! — а тем временем пел песенки, какие мог вспомнить, и пытался рассказывать всякие смешные истории — но тут плач прекратился, и он понял, что ребенок умер. Дик завыл, изрыгая проклятия, и ткнулся лбом в пол…

Свет обрушился на него и заставил замолчать, сощуриться и сжаться в комок. Он был в своей камере, в полушаге от спального мата, и полкамеры было залито водой, самой обычной водой… Конечно, не было никакого ребенка. Это просто бред, его опоили, недаром этот соус был таким острым… Моро все-таки отравил его…

Дик боялся сдвинуться с места и разрушить ощущение реальности, чувство того, что земля тверда, а вода мокра, верх — вверху, а низ — внизу: словом, то блаженство, о котором он и не подозревал, пока не лишился его. Все, что он себе позволил — это вытянуть ноги и раскинуть руки, обнимая пол с немой благодарностью за то, что он не становится стеной или потолком.

И тут снова раздался тихий шелест, который Дик узнал бы и во сне, на который у него была реакция как у крысы на условный звонок, после которого бьют током.

Шелест открывающейся двери.

«Не смотри», — приказал он себе. — «Не смотри туда!»

Это новый бред, это такой же обман, как свет и воздух — но теперь от него не дождутся суетливых метаний. Они и так довольно позабавились, если эта их камера видит в инфракрасном свете.

Снова шелест с еле слышным «т-бум» в конце — дверь закрылась.

— Доброе утро, капитан, — сказал Моро. — Или вечер, или ночь… какая разница.

Дик не шелохнулся.

— Интересная поза. Вы решили сменить Синдэн на Кармель? Я прервал молитву? Или это такое новое завершение ката? Или, что вероятнее — вы боитесь, что пол уйдет из-под ног? Согласен, ощущение жуткое. Не бойтесь, я — не галлюцинация. Правда, если вы хотите убедиться в этом, вам придется отлипнуть от пола.

Дик решил последовать его совету — главным образом потому что, раз Моро не галлюцинация, то его можно убить. То есть, можно попытаться. То есть, попытаться-то можно и с галлюцинацией, а вот с живым может кое-что и выгореть.

Правда, состояние его теперь было далеко не убийственным. Дыхание так и не восстановилось как следует, а перед глазами, еще не привыкшими к свету, плясали красные и зеленые точки, и Дик прикрывал лицо ладонью, чтобы они мельтешили не так сильно. Из-за них он плохо видел Моро, а тот еще и ходил взад-вперед, заложив руки за спину.

— Итак, вы здесь, мой дорогой капитан, — продолжал бывший бортмех. — После стольких бесплодных усилий вы все-таки там, где я хотел вас видеть, а не там, где вы хотели быть. Вы задавались вопросом, почему вы оказались именно здесь? Почему, направляясь к Парадизо, вы вынырнули в локальном пространстве Картаго? Просто чудо, как вас не занесло в Ядро или к Материнскому Саду — чем ваш Бог не шутит с пилотами? Или это не чудо, а счастье, что на борту «Паломника» оказался опытный навигатор? Подумать только, что случилось бы, если бы все эти люди погибли по вашей вине… Леди Констанс и Бет, Джек, лорд Августин… вас хоть сколько-нибудь волнует их судьба?

Дик молчал. Он понимал, что Моро будет втаскивать его в разговор, он готовился и к этому. Лицо врага было непроницаемо. Он не собирался давать Дику никаких настоящих сведений о леди Констанс, о гемах, о Бет — он нащупывал слабые места в обороне.

— Послушайте, молодой человек, это в конце концов невежливо — стоять вот так и молчать. Неужели вы в самом деле хотите меня обидеть — не считаясь с последствиями ни для себя… ни для других?

Говори еще, — подумал Дик, чувствуя, как гнев заставляет сердце биться быстрее, и в тело вливаются силы. Говори, разозли меня как следует.

— Неужели вам не хочется ничего о них узнать? Живы ли они, мертвы, где и как… Никогда не поверю… Ваши чувства к крошке Бет казались чем-то большим, чем подростковый гормональный зуд. Только казались?

Дик спрятал руки за спину и несколько раз сжал и разжал кулаки. Моро наматывал круги все ближе.

— На тебя жалко смотреть, мой маленький капитан, честное слово, — Моро перестал мельтешить и остановился перед Диком, заложив большие пальцы за пояс своих просторных черных штанов. Он был безоружен, бос и даже не застегнул рубашку — словно забежал сюда на пять минут между делом. — Все поставил на карту и все проиграл. Погубил корабль, погубил человека, который взял тебя под покровительство, погубил даже этих несчастных глупых гемов, доверившихся тебе. Знаешь, как рейдеры назвали тебя? Апостол крыс. Порой они бывают удивительно точны в своих прозвищах. Апостол крыс. Больше ты ни на что не годишься. Ты мог бы оказаться здесь, на Картаго, сохранив всех и приобретя все — ты предпочел потерять всех и все растратить. Я предлагал тебе союз — ты предпочел войну и оказался здесь, в плену, в полной моей власти. И вот теперь я выкроил минутку, чтобы объяснить тебе, скольких усилий ты мне стоил. А ты даже не интересуешься теми, ради кого ты вымотал мне столько нервов. Ты…

Моро оказался на расстоянии удара и Дик не заставил себя ждать. Он ударил с левой руки, без подшага, без предупреждения, без звука — его кисть, сложенная «клювом журавля», нацеленная в глаза, взлетела и ударила…

…в пустоту. Моро отклонился, увидел беззащитный бок — и влепил ребром ладони по почкам. Дик вскрикнул и упал — но ушел в перекат и снова вскочил, морщась и дыша сквозь зубы, чуть скособочившись — но готовясь напасть.

— Да, — сказал Моро, и в глазах его блеснуло что-то похожее на радость. — Так я и думал. Но боги, сколько же ты тянул — я уж боялся, что мне придется начать первому…

Дик понимал, что обречен. Он утратил эффект внезапности и знал, что даже на пике формы в рукопашной у него почти нет шансов. Но гордость и злость не давали отступить. Пусть делает что хочет, пусть убивает, — Дик встал в боевую позицию, следя за плавными, упругими движениями противника, — но нужно хотя бы кровь из носа ему пустить, чтобы для него не было все так просто.

— Вы знаете, почему все еще живы, капитан? Почему я не раздавил вас, хотя мог это сделать сотню раз, не рискуя ни собой, ни своей миссией? Потому что вы были мне нужны. Ты нужен мне, слышишь, мальчик? Мне и всему клану синоби, всему дому Рива. Я не тратил бы на тебя сил, если бы речь шла только о мести. Это слишком ничтожное удовольствие. Настоящее удовольствие — это…

Дик, не в силах больше слушать этой трепотни, провел серию коротких и жестких ударов — и все они погасли в сводящих блоках, а низкий удар в бедро синоби просто пропустил — там было такое упругое мясо, что голени Дика пришлось больнее. Контратаковал Моро «крюком» в бок. Дик отлетел к стене, держась за селезенку, а Моро вернулся к менторскому тону.

— …Это сделать из врага верного солдата. Здесь, мой угрюмый капитан, начнется ваше обучение. И начну я его с разъяснения ваших ошибок. Первая из них: не начинай атаку с очевидного приема. Есть другие калечащие или болевые удары. Например, такие, — его правая рука метнулась и костяшки пальцев врезались в грудинную кость Дика. Звук при этом вышел короткий и звонкий, и Дику показалось, что с этим звуком лопнула его грудная клетка. Удар не отбросил его назад, как предыдущий — но от боли подкосились колени, и мальчик упал вперед, в последний момент поймав рукой пол и удержавшись на четвереньках. Грудь раскалывалась, каждый выдох вырывался с коротким вскриком.

— Я даю вам время на раздумья, капитан — две секунды, чтобы вы вышли из этого положения, а потом я добью вас ногой в голову, — предупредил Моро. — Раз…

Дик ударил его кулаком в пах, но промахнулся — Моро пребывал в постоянном движении и удар пришелся в берцовую кость.

— Неплохо, теория близка к усвоению… — он оказался где-то сзади и рывком за волосы и одежду поднял Дика на ноги и развернул к себе лицом:

— Ты уже «плывешь»? Не верю. Бей!

Дик провел более длинную серию, сумел зацепить его кулаком по скуле и влепил коленом под дых — и тут же на ближней дистанции Моро срубил его ребром ладони по шее, чуть ниже уха. Правая рука налилась тяжелым льдом. Дик снова упал на колени, слушая какой-то отдаленный звон. Сквозь этот звон Моро продолжал лекцию:

— Это был удар в мышцу. На ширину ладони вверх — и удар такой же силы убивает человека. Вставай, девка. Вставай, или я поступлю с тобой так, как поступают с девками.

Дик развернулся и попробовал левой рукой перехватить Моро под колени, а головой ударить в живот и бросить на пол. Синоби стряхнул его с себя почти небрежным движением.

— Поднимайся, кусок дерьма. Я еще не закончил с тобой.

Не дожидаясь, пока Дик разберется, где у него руки, а где ноги, он поднял пленника с пола за подмышки, встряхнул и поставил на ноги, обхватив руками за торс в удушающем захвате.

— И это все, что ты можешь? — прошептал он в самое ухо своему почти раздавленному сопернику. — Плохо же обучил тебя шеэд.

«Сейчас он раздавит мне ребра» — отстраненно подумал — или даже отметил про себя Дик. Свет в его глазах снова померк. Неужели опять выключили? — «Сейчас он раздавит мне ребра и на этом все закончится… И хорошо. Мне больно. Я больше не могу…»

Поражение уже не ужасало и не угнетало его — оно просто существовало как неизбежность, как данность. Все это слишком напоминало давешнее безумие. Все это могло оказаться такой же дурацкой галлюцинацией, как погоня за взбесившимся унитазом или поиски несуществующего ребенка — то, что он прижат к своему спальному мату чужим горячим телом — наверное, это и было бредом, не могло же это быть правдой…

И только новая, пронзительная и постыдная боль вернула его к реальности — словно швырнула в холодную и прозрачную воду. Он тщетно рванулся, он попробовал ударить головой назад, вложив в это весь остаток сил, весь протест человеческого существа против этого глумления, в этот удар и в животный крик.

И тут кто-то холодный и спокойный внутри него (и одновременно как бы вовне) сказал: «Держись. Это всего лишь еще одна боль, ее нужно просто стерпеть» — а потом его скрутило в сухом рвотном спазме — раз, другой — и холодные волны сомкнулись над ним, прокатываясь сначала через все его тело в мерзком ритме бесстыдного танца — а потом уже над ним, все выше и выше, все дальше и дальше, по мере того, как он погружался в темноту — пока у самого дна не получил последнее таинство милосердия — забытье.

Глава 16 Праздник Великой Волны

Худшее, что может случиться с синоби — утрата контроля над собой.

Оно и случилось.

Моро опустился на маленькое тело, напряженное даже в обмороке — руки подломились. Можно было закрыть глаза и с минуту врать себе, что случившееся здесь было добровольно, или мечтать о том, как оно было бы, если бы…

Но минута проходит и реальность берет свое. Тело под тобой отвергающе холодно, пот на нем остыл — бедный мокрый лягушонок… Нужно вставать, приводить в порядок его и себя. Нужно еще жестче, чем прежде, держать себя в руках. Нужно понять, почему это случилось. Иначе смерть.

Перед тем, как спуститься сюда, он отключил систему наблюдения и запер свой кабинет, поэтому не мог теперь вызвать слугу. Он сам сходил за всем необходимым. Когда он спустился, Дик все еще был без памяти. Моро осторожно проверил, не нанес ли травм более серьезных, чем микроразрывы, практически неизбежные в таких случаях. Нет, вроде нет. А он бы не удивился, если бы нашел — он был в бешенстве, когда все это началось, он убивал.

Он не хотел этого. Точнее — понимал, что не должен хотеть. Пугал. Планировал нечто подобное в ближайше время — с имперским, да еще монастырским воспитанием должно было сработать; но не лично, ни в коем случае не лично — при помощи фантопликатора, может быь — арендованных дзёро… Но если узнают, что он поддался эмоциям — его вышвырнут в два счета, и правильно сделают. Он сам вышвырнул бы себя на их месте.

Любовь и ненависть синоби не может себе позволить. Они делают человека управляемым.

«Но ведь однажды ты уже позволил себе, не так ли? Тогда тебе это сошло с рук. Больше того — сделало тебя тем, кем ты есть. Знаменитый Лесан, господин Вынь-да-Положь, совершатель невозможного…»

Моро осторожно смазал паренька заживляющим бальзамом, стер две капли своей крови, уже подсыхающие на его спине, потом перевернул, вытер размазанную по губам и щеке желчь и осмотрел успевшие уже налиться краской синяки.

Дик продержался бы в драке дольше, если бы лучше держал удар. Если бы его в порядке тренировок чаще поколачивали, набивали «мышечный доспех». Он хорошо бил, — Моро потер рассаженный бок, и на лобковой кости намечался синяк. Но вот принимал удары он плохо, и на это нужно будет обратить внимание Эша.

А сейчас следовало обратить внимание не другое, сеу Лесан (он сел на край мата, достал сигариллу из пачки, которую принес вместе с медикаментами, и закурил). На то, почему ты так поступил. Ты сделал это с мальчиком, чтобы не убить его. Ты бы задушил его, если бы не вырвал этого крика, забил насмерть, ты взъярился даже не как бандит — как морлок…

И ты знаешь, что это значит. Что таймер включился и время пошло.

Он горько и беззвучно засмеялся, а потом сказал вполголоса:

— За дела свои я отвечаю один, и на свете нет ничего такого, о чем я мог бы сказать: «Я сделал это не для себя!»

Да, подумал он, это правда, а все остальное — ложь. Я сделал это не для синоби, а для себя. Я охотился не за пилотом, а за ним, потому что желал его с первого дня, как увидел. Я ненавидел шеэда, потому что шеэд был для него тем, чем хотел быть я. Я ненавидел морлока, потому что морлок стал для него тем, чем хотел стать я. Я ненавидел даже эту соплюху Бет, потому что он желал ее, а от одной мысли о мужском желании его бы вытошнило. Любовь, дружба, преданность — он все раздал другим, а мне досталось лишь тело — и я взял тело.

Он достал из кармана пластырь-релаксант и прилепил его на бедро Дика. Потом сходил на кухню за льдом, по дороге вышвырнув использованные салфетки в утилизатор. Вернувшись, подождал для верности еще минуты две — и, зачерпнув горстью лед, завернул его в салфетку и положил его на грудь мальчика, на то место, куда он нанес самый болезненный удар.

Дик вздрогнул и тихо охнул. Его глаза распахнулись, сфокусировались на Моро — а потом он попробовал сжать кулаки, но не смог.

— Это ничего, что я здесь накурил? — спросил синоби.

Дик слабо дернулся, а потом закрыл глаза — единственный способ протеста, который был ему сейчас доступен.

— Мягкий мышечный релаксант, — сказал Моро. — Понимаешь, мне больше не хочется тебя бить, но и схлопотать от тебя коленом по носу я тоже не хочу.

Он помолчал, медленно обводя взглядом своего пленника. Кожа на теле мальчика пошла пупырышками, волоски на ногах и на предплечьях встали дыбом. Мышцы лица и груди не расслабились так же полно, как руки и ноги — иначе могло пресечься дыхание. Чуть сдвинувшиеся брови, на мгновение появившаяся складочка у рта, дрожь губ — Моро читал в этой книге о безысходном отчаянии, кровоточащей обиде и сухой, пепельной ярости, которым воля не даёт выхода ни в слове, ни в стоне. Ох, он все еще держится троянцем.

— Ты спрашиваешь себя, — тихо и медленно проговорил он, кладя руку мальчику на грудь, на сверток со льдом и чувствуя, как вода сочится меж пальцев. — Не было ли это кошмарным сном или галлюцинацией. Тебе очень хочется, чтоб было, но тело подсказывает тебе, что это не так. Увы, говорю я, именно это с тобой и случилось. Тогда ты начинаешь чувствовать вину. Ты без конца и без толку повторяешь себе, что если бы сделал то-то и то-то, в какой-то момент поступил так, а не иначе… Например, если бы ты махнул рукой на Дрю вместо того, чтобы его искать, и капитан прождал бы до последнего, а потом рискнул отправиться в путь без бортмеха. Или если бы ты больше верил себе, а меньше — приборам. Или если бы ты убил меня, когда мог. Ведь ты мог. Я был так близко, и оружие было у тебя в руках. Вспомни это ощущение. А теперь забудь. Все это чушь. То, что случилось, было неизбежно — иначе оно не случилось бы. Мы были обречены друг на друга.

Он размазал пальцем по животу пленника дорожку воды.

— Ты попался на моей дороге только потому, что должен был стать моим. Обязан тебя предупредить, что я буду пользоваться этим обстоятельством в полной мере, всякий раз, когда мне того захочется и так, как мне этого захочется. Ты знаешь, чего от тебя хочет клан синоби и знаешь, чего от тебя хочу я. Твое согласие работать на клан — твоя единственная надежда выйти отсюда. Поверь, в роли игрушки ты мне еще не скоро надоешь. Дело здесь не в сексе — одна сладкая попка ничем не отличается от другой, а в Пещерах Диса их можно покупать оптом. Дело в том, что у тебя здесь, — он коснулся пальцем лба юноши. — И здесь, — он положил ладонь ему на сердце. — Это, так сказать, сейф. А вот это, — Моро провел ладонью по лежащему телу, — замок от сейфа. Хитрый замок с несколькими уровнями защиты. Но я взломаю все эти уровни, я разгадаю все комбинации кода. У нас с тобой масса времени, а я, поверишь ли, чертовски упрям, и мне нравятся такого рода головоломки. Да, лучше тебе было меня убить тогда. Или сегодня. Но не теряй надежду, ведь надежда, — он постарался улыбнуться как можно гаже, — не постыжает. Безупречных нет, ты и это скоро поймешь. Когда-нибудь я о чем-нибудь забуду. Слишком рано уберу пластырь, — Моро оторвал пластырь, сунул в карман. — Засну рядом с тобой. Оставлю здесь острый предмет, да мало ли что. Никто не может помнить всегда и обо всем. Тебе остается только терпеть и ждать. Это почти вся работа синоби: терпеть и ждать. Синобу то мацу[42]…

Он стал рядом с мальчиком на колени, взял правую руку Дика в свою и положил его ладонь себе на шею.

— Здесь проходит сонная артерия. А вот здесь, — он провел его ладонью по своей груди, — сердце. Если ты безоружен, попробуй пробить пальцем глаз, — сложив пальцы Дика в кулак и оттянув указательный, Моро дотронулся им до своего века. — Если нанести чем-то острым удар в пах, человек может умереть от боли в считанные секунды, а еще вот здесь проходит артерия, если ее перерезать, то кровь уйдет очень быстро… Только никаких дурацких жестов. Никакого благородства. Если застанешь меня спящим — бей спящего. Если я подставлю глотку — грызи. Не оставляй мне ни единого шанса, потому что я тебе не оставил.

Моро отпустил руку Дика и поднялся.

— И последнее на сегодня. Я хочу, чтобы ты восстановил форму, и поэтому приказываю тебе заниматься ката каждый день. За этим проследят. И второе. Если ты еще раз попытаешься заговорить с кем-то из моих гемов — они будут наказаны.

Моро покинул камеру, поднялся наверх и в кабинете столкнулся с Эшем. Проницательный верный Эш. Единственный, на кого сейчас можно рассчитывать.

— Ты сделал это, — Эш закрыл дверь.

— Я не хотел. Это… вышло спонтанно. Знаешь, вся эта возня, запах пота, полный контакт…

Эш покачал головой.

— Ты отключил систему наблюдения. Ты знал.

— Ох, ну ладно, — Моро закурил. — Ты прав. Я знал. Предполагал. Хотел. Что это меняет?

— Это был звонок, командир. Остановись. Ты вообще не должен был его брать себе.

Эш налил и пододвинул к нему стаканчик бренди. Моро отхлебнул.

— Они бы все равно попробовали это, Эш. Ты знаешь. Это быстрей и безопасней чем пытать или атаковать через шлем. Взяли бы парочку щенков с мягкими когтями… троих для верности… Лет двенадцати, когда они постоянно дерутся… а мальчик думал бы, что это тоже люди… какое-то время. Потом старался бы драться достойно. Потом… — сигарилла обожгла губы, Моро раздавил ее в пепельнице.

— И ты решил взять их роль на себя.

— Я не мог его отдать. Просто не мог, и все.

— Почему?

— Потому что он — это я. Этого нельзя объяснить, Эш, нужно просто запомнить.

— Нет, отчего же, — проговорил Эш. — Я понимаю. Я же врач, командир. Я знаю, как это бывает — когда человек говорит, что он — это другой, а другой — это он.

Моро выпил еще бренди.

— Прогрессирующая шизофрения. Профессиональное заболевание шпиона. Ерунда. Я нормален. Я делаю только то, что хочу. Кто мне что скажет? Ли, которая на старости лет взялась коллекционировать девственников? Или Кей, с которым страшно дышать одним воздухом — так много он знает о ядах и противоядиях? Или Ла Браско, который просочился в дом Кенан, завербовав шестерых, а потом сдал их всех, и все они умерли под пытками на эшафоте, а он начал продвигаться по службе? Да кто они такие. Я сделал для дома Рива не меньше, чем любой из них. Я должен иметь право на что-то для себя! Мы постоянно твердим это как заклинание — «За все свои дела отвечаю я один, и нет ничего такого, про что я мог бы сказать: „я сделал это не для себя“. Но я смотрю на свою жизнь — и вижу, что это ложь. Одну вещь я сделал для себя, Эш. Одну. Убил Дормкирка и похоронил Экхарта. Остальное — „ради людей и кораблей“.

— Мне кажется, все эти услуги были достойно оплачены…

— Неужели? Ты знаешь меня, Эш. Ты знаешь, что без всего этого, — он обвел рукой кабинет, — я умею прекрасно обходиться. Мне другое нужно. И всегда было нужно другое.

— Ты не вернешь прошлого, командир. Ты не станешь для него… Боном.

— Стану, — Моро умехнулся. — Еще как стану. После Волны он будет думать только обо мне — и тогда я отпущу его к синоби. А потом он будет искать меня ради мести. И найдет… И поверь, меня устраивают оба варианта дальнейшего развития событий.

— Это слишком сильно смахивает на безумие.

— Неужели? Но кого мы называем безумными, Эш? Тех, чьи цели представляются нам либо непонятными, либо недостижимыми. Вот и все, других критериев нет. «Безумен» — значит «хочешь не того же, что остальные». И только. Но знаешь, Эш — мне плевать на то, его хотят остальные. Поэтому о моем безумии болтают уже тридцать лет. Пусть болтают еще столько же, я даже подкину им повод для болтовни.

— Ты потерял над собой контроль.

— Один раз. Больше не повторится. Дальше все пойдет как по часам. Ты обеспечишь давление, я — остальное. Но по большей части он справится сам. Вера творит чудеса, Эш. Человек с ее помощью делает над собой такое, что просто диву даешься, — Моро засмеялся. — Да, и займись еще вот чем: у него не наработан «мышечный доспех»…

— Я займусь, — голос Эша, как обычно, не выражал ничего. — Но, командир… все-таки… откажись, пока не поздно.

— Поздно, Эш.

* * *

В загородной вилле Моро, очень похожей на виллу Нейгала, жили восемь человек: трое охранников, кухарка, садовник, трое комнатных слуг, один из которых был чем-то вроде эконома, и ремонтник-тэка.

Констанс, Гусу и Джеку отвели две комнаты в верхнем этаже. Напротив Моро поселил Джориана — видимо, их мерзкое сотрудничество не исчерпывалось разгромом манора Нейгала и захватом людей с «Паломника» в ловушку — шпион хотел от пирата чего-то еще.

— Считайте себя здесь гостьей, — сказал Моро, обводя широким жестом все свои владения. — В вашем распоряжении дом, сад, вы можете свободно выходить за ограду и гулять в степи. Зима закончилась, через неделю-другую пройдут дожди и вы посмотрите, как здесь красиво. Я не боюсь вашего побега, поскольку бежать вам некуда.

— Хватит лжи, — сказала Констанс. — Мы ваши пленники, и мне хотелось бы знать, что с нами будет.

— Вы — знатная дама, — сказал Моро. — Мы хотим взять за вас выкуп.

— Неправда. Вы штурмовали дом Нейгала под тем предлогом, что мы знаем координаты Картаго. Кто вам позволит отпустить нас?

— Блокировка памяти — дело техники, — пожал плечами Моро.

— При наличии моей доброй воли.

— Если вы любите своего сына, дамочка, — вмешался Джориан, — то добрую волю вы проявите, будьте покойны.

— Вы расправились уже со многими, кого я люблю. Вы украли у меня дочь. Я люблю Джека, но знаю, на какой тонкой ниточке Господь подвесил его жизнь. Неужели вы думаете, что мне можно угрожать бесконечно?

— Я не вижу смысла упрямиться, — Моро поднял руку, жестом приказывая Джориану молчать. — Понимаете ли, нам все равно, кому вас продать — лорду Якобу или Брюсу. В ваших интересах вернуться к мужу, а не оказаться в руках злейшего врага. Сейчас я должен торопиться в столицу, там у меня много дел, но через несколько недель мы вернемся к этому разговору — а вы тем временем подумайте, с кем из них, с лордом Якобом или лордом Джелалом, мне начать переговоры. Советую, кстати, сегодня вечером посмотреть программу новостей по инфосети. Настоятельно советую.

Моро уехал. Вечером слуга включил программу новостей и Констанс увидела, как в глайдер-порту встречают дочь сёгунши Рива, потерянную одиннадцать лет назад.

Констанс какое-то время не могла понять, какое отношение эта девочка имеет к ней и почему Моро советовал ей посмотреть новости — но когда новоприбывшую показали крупным планом и она подняла визор — Констанс охнула, прижав ладонь ко рту. Там, на той стороне экрана, под бурное ликование толпы, трое мужчин несли на плечах Бет. Констанс наконец-то узнала ее, несмотря на то, что девочку ремодифицировали. Теперь ее кожа была светлой, волосы — золотистыми, чуть в рыжину. Так значит, Дик не ошибся — именно она была мишенью охоты Моро, но ее искали не затем, чтобы завладеть ее телом. Ее искали, чтобы она вступила в наследство одного из самых могущественных кланов Рива…

Констанс заплакала. Почему для этого понадобилось столько подлости? Почему он просто не пришел и не рассказал все как есть?

Нет, нет, конечно, она бы не отпустила Бет, и Бет сама бы не пошла с ним.

Хотя… кто знает? В Империи ей было уготовано очень шаткое, нестабильное положение, полностью зависимое от воли ее приемной семьи. Карьера оперной певицы, о которой она мечтала, была затруднена: воспитанница доминатрикс не могла так просто пойти работать в шоу-бизнес. С другой стороны, хорошему замужеству препятствовали бы расовые предрассудки, почти наверняка семья мужа настаивала бы на том же, на чем и лорд Якоб: ремодификации…

Но ради этой новой семьи Бет пошла на ремодификацию. А может быть, ее согласия никто не спрашивал…

— Почему ты плачешь, Констанс? — спросил Гус. — Кто эта девочка?

Он изо всех сил напрягал свои близорукие глаза. Память на лица у него была не очень хорошей и ремодификация в его глазах изменила Бет до неузнаваемости.

— Это Бет! — закричал Джек, тыкая пальчиком прямо в образ над голопанелью. — Мама, правда, это Бет? Я узнал, я узнал!

— Господи! — ахнул Гус.

— Однако, дамочка, — протянул Джориан. — Высоко взлетела ваша доченька. Кто бы мог подумать, а? А этот старый дурень Нейгал погиб ни за грош, ее выручая.

— Послушайте, сударь! — не выдержал Гус. — Если вы еще раз назовете мою сестру «дамочкой», я заставлю вас пожалеть об этом?

— Да-а? — протянул Джориан. — Вы сначала окуляры свои найдите, мастер Яйцом-Голова.

Гус размахнулся и неумело треснул Джориана по челюсти. От неожиданности тот даже не успел защититься, но уже через мгновение отвесил лорду Августину сокрушительную затрещину, которая, однако же, не достигла цели, потому что кулак Джориана оказался сбит со своего пути могучим ударом хвоста. Один из морлоков совершенно незаметно переместился вперед и вмешался более чем вовремя.

— Ты что, охренел? — завопил Джориан.

— Придержите язык, здесь ребенок, — сказала Констанс.

— Да имел я… — Джориан осекся, глядя на вставшего в боевую позицию морлока, — в виду вас всех… Ты что, не видел, он первым ударил меня?

— Бэнкэй получил приказ не допускать вреда этой госпоже, этому господину и маленькому господину, — сказал морлок. — О госте Джориане ничего сказано не было.

— Ну, Моро, — сквозь зубы выдавил рейдер, потирая ушибленную руку. — Ну, жучара…

Лорд Гус перестал растирать правую руку и протянул ее морлоку Бэнкэю со словами:

— Сердечно благодарю.

Тот в недоумении воззрился на протянутую к нему ладонь, и лорд Гус форсировал события: ухватил его правую руку и пожал.

Морлок застыл на миг, как громом пораженный. Потом максимально деликатно, чтобы не поранить лорда Гуса когтями, убрал свою ладонь.

— Бэнкэя благодарить нельзя, — назидательно сказал он. — Бэнкэй делает то, для чего создан.

— Все мы делаем то, для чего созданы! — горячо возразил ему Гус. Потом покосился на Джориана и поправился: — Скажем так, все порядочные люди делают то, для чего созданы.

— Люди не созданы, люди рождены. Бэнкэй — не человек, — морлок оппонировал уверенно, но в глазах его стоял вопрос.

— А кто тогда человек? Он? — Гус сделал жест в сторону рейдера. — Вы вступились за достоинство женщины, это поступок настоящего человека.

— Бэнкэй приказ выполнял. Без приказа Бэнкэй не стал бы.

— Ах, — расстроенно сказал Гус. Джориан гоготнул:

— Да вы все как дети. Хуже детей.

Но больше он не называл Констанс «дамочкой».

Потянулись долгие дни заключения. Джек, переживший пик своего приступа на рейдерском корабле, сейчас чувствовал себя хорошо. Он бегал по всему дому и саду, воображая себя разведчиком, очень непринужденно общался со слугами и однажды вогнал начальника боевых морлоков Пустельгу в легкий ступор, потребовав покачать его на хвосте. Всех троих охранников он воспринимал как братьев-близнецов Рэя.

Узнав, что Бет стала «настоящей принцессой», он обрадовался больше, чем Констанс, ибо никак не мог осознать, что сестра потеряна навсегда — принцесса для него была существом, которое говорит «я так хочу!» — и все бегут выполнять. Поэтому довольно скоро он начал донимать Констанс, Гуса, прислугу и даже Джориана нытьем «Когда приедет Бет»?

К сожалению, отвлечь его было нечем: по ходу штурма кто-то из рейдеров растоптал рисовальный планшет. Констанс долгое время не решалась просить гема-эконома Плутона о рисовальных принадлежностях для ребенка — но вскоре он сам поднял этот вопрос, потому что Джек нашел высокую стену, ограждающую сад, соблазнительно гладкой и нарисовал на ней жирным хозяйственным маркером изображение боевого морлока в полный рост (свой). У морлока был устрашающий вид, его грудь украшал полудоспех, а голову — шлем, какими мальчик успел их запомнить, в руке был плазменник, а для понятности мальчик написал рядом с картинкой: «Єто Рєй». Он уже довольно хорошо умел писать, но иногда забывал, «в какую сторону смотрит какая буковка».

Плутон предложил купить ребенку что-нибудь для рисования, за счет хозяина, и Констанс с некоторым злорадством выбрала в каталоге рынка Картаго один из самых дорогих и роскошных планшетов. К ее удивлению, через день ей доставили менее дорогую, но все же одну из лучших, модель, к которой прилагалось пространное и очень куртуазное извинение от Моро — модель ее выбора, оказывается, уже купили, других не было, со специальным рейсом пришлось бы ждать ее не меньше трех месяцев, но если ей будет угодно, он закажет и ее тоже. Скрипнув зубами, она вежливо и сухо отказалась от этого предложения и поблагодарила за то, что получила. Джек нашел, чем заполнять свои дни, она же проводила время за сантором, исследуя информационное пространство Картаго.

Ее допуск позволял получать только открытую информацию: планетарные и рыночные новости, обучающие и развлекательные программы. Галактические новости были очень и очень малосодержательны — притом галактические товары имелись в изобилии и в свободном доступе: были бы только деньги. Имперская драхма или «дрейк», как ее называли здесь, котировалась выше, чем «сэн», внутренняя валюта дома Рива. Руководство Дома проводит политику информационной изоляции? Но имперские газеты, журналы и альманахи были в свободной продаже. Плати деньги — и получай последние новости из стана врага (настолько последние, насколько давно вылетел из пределов Империи последний корабль контрабандистов). Единственное объяснение, которое нашлось у Констанс — простым людям Дома Рива неинтересны сводки имперских новостей и власти не заинтересованы в том, чтобы хоть как-то подогревать любознательность в этом направлении.

Она сравнила эту ситуацию с имперской. Конечно, большинство окраинных миров, в том числе ее родная Тир-нан-Ог и Мауи, отличались истинно провинциальным равнодушием к делам срединных миров и имперского домена. Интересовала в основном светская жизнь, сплетни о богатых и знаменитых, да общеимперские политические дела — а вот что происходит у соседа, а тем паче в Вавилоне, волновало мало кого. Но, тем не менее, имперские информационные агентства регулярно готовили ансибль-пакеты с новостями из Вавилона и эти пакеты поступали в общий бесплатный доступ всех планетарных инфосетей.

Что ж, Констанс начала просматривать планетарные новости Картаго.

Как и на всех планетах с «бешеным климатом», на Картаго очень важное место в новостях занимала погода. Сейчас была «Весна Акхат» — планета заканчивала свой полуоборот вокруг Акхат и все, что успело замерзнуть в «Большую зиму» — таяло. Реки пролагали себе пути через высохшие было русла, океан наступал на обрывистые берега, и, посмотрев на зоны ожидаемого затопления, Констанс увидела, что гряда холмов, на которой Моро построил себе усадьбу, превратится к концу весны в полуостров. Теперь она поняла, почему высокая стена вокруг сада так похожа на дамбу.

Полный оборот Картаго по «восьмерке» вокруг Анат и Акхат занимал 804 стандартных земных суток и 922 местных — Картаго вращалась быстрее Земли — но местными сутками никто не считал, потому что из-за двух солнц смена дня и ночи была делом весьма прихотливым, и земными сутками не считали тоже, а считали тридцатичасовыми суточными биоциклами — за века жизни в космосе человечество привыкло к такому счету. Таким образом, если человек на Картаго говорил «вчера» — это значило «примерно цикл назад». Биоциклами в Империи считали время только космоходы, но ведь дом Рива и был домом космоходов… То есть, год на Картаго составлял 643 биоцикла, которые делились на восемь сезонов: Большую Зиму, Весну Акхат, Первое Лето, Осень Анат, Малую Зиму, Весну Анат, Второе Лето, Осень Акхат. Сейчас по календарю Картаго было 22-е число Весны Акхат, а по имперскому — 8-е мая. Последним, сороковым, днем Весны Акхат считался день Великой Волны — когда из-за таяния льдов на полюсах и ряда других геофизических причин поднимались ураганы и гнали перед собой через весь континент Судзаку серию огромных волн, вроде цунами. Волны перехлестывали через горную гряду, в которой была расположена столица Рива, Пещеры Диса, и низвергались в Море Разлуки с двухкилометровой высоты. Это было так красиво, что многие приезжали в Пещеры Диса с других континентов — любоваться зрелищем. В этом году праздник Великой Волны был совмещен с помолвкой Солнца Керета. Так Констанс узнала, что Бет должна стать не просто принцессой Рива, но и императрицей всего Вавилона.

На третий день по своем приезде она смотрела церемонию первого официального приема Бет у императора. Солнце был в золотой маске, приличествующей его титулу. Насколько черты этой маски соответствуют его лицу — Констанс не знала. Бет подходила к его трону в девять шагов, при каждом шаге преклоняя колено и красивым жестом отбрасывая на сторону полы своих пышных одежд с широченными рукавами. Ее золотистые волосы были выпрямлены и лежали на плечах, схваченные узорной заколкой ближе к концам. Солнце сидел на своем троне, неподвижный, как статуя, по правую руку от него сидела в серебряной маске вдовствующая императрица-мать, государыня Иннана. Когда Бет приблизилась к трону, Солнце сам поднял ее с колен, открыл рот своей маски — та была сделана из металла с наноприсадками, как лезвия флордов — и подарил своей будущей невесте поцелуй, и это означало, что отныне она, как и ее родственники (впрочем, они удостоились этой привилегии много раньше) может не совершать девятикратного коленопреклонения на официальных приемах, а прямо подходить и занимать свое место у трона.

Констанс попыталась узнать что-нибудь об этом человеке — и с трудом нашла нецеремониальное изображение четырехлетней давности: хрупкий мальчик лет пятнадцати, со светло-пепельными волосами и нежным лицом — серьезным и немного печальным. Этим выражением он был немного похож на Дика, и у Констанс снова заныло сердце — где же ее маленький паладин и что с ним? За жизнь и безопасность Бет она хотя бы могла не волноваться…

История юного императора заставила ее кое о чем призадуматься. Об отце Керета, Аттаре бин Тассе, она знала мало — ей было известно, что этот слабовольный человек полностью управлялся домом Адевайль и первым министром Дормкирком в частности. Потом по каким-то причинам он подпал под влияние Шэйта Фаррана из того же дома Адевайль, но другой его ветви. Потом и Фарран, и Дормкирк были убиты, и Аттар в скором времени оказался полностью в руках дома Кенан, а те заставили его жениться на девице из своего дома, а всех жен из дома Адевайль — перебили. О его детях ей ничего не было известно до этого плена, а оказалось, что один ребенок таки уцелел, и даже был коронован вполне легитимно. Было ему тогда, если Констанс не ошиблась в подсчетах, около четырех лет.

С этим ребенком, равно как и с убийством Дормкирка и дерзким похищением для похорон головы Экхарта Бона, связывали некоего синоби, имя которого, понятное дело, не называлось, а называлось то имя и прикрытие, под которым он тогда работал: Ронан Моргейн, капитан небольшого отряда наемников. Его подвиг расписывался в красках: похищение чудом уцелевшей опальной принцессы Иннаны и ее младенца под вражеским плазменным огнем, доблестная гибель почти всего отряда и тяжелейший ожог, полученный самим капитаном… Историю Империи детские учебники тоже часто представляли смесью боевика и мыльной оперы. Каков же он на самом деле, этот юноша, которого прочат в мужья Бет? И чего можно будет ожидать от этого брака?

Его воспитатель и покровитель Рихард Шнайдер, тайсёгун Рива, занял место командующего Левым Крылом будучи двадцати одного года от роду. Злые языки говорили — из-за того, что Экхарт Бон женился на его сестре, и называли Рихарда «свадебным коммодором». Но они быстро умолкли, когда «свадебный коммодор» блестяще организовал отход сёгунского конвоя с Анзуда, не потеряв ни единого корабля и серьезно подбив при этом посланный в погоню крейсер дома Кенан. После этого сёгуном его избрали почти единогласно, потому что всем стало очевидно: грядет война и на посту сёгуна должен быть военный гений. Бон был шпионом, политиком и дипломатом — но он проиграл, и с его смертью кончилось время пера и началось время меча.

Увы, военные таланты Шнайдера много превышали его политические таланты. Он знал, как взять, и не смог удержать, и из-за этого дом Рива сначала взял Вавилон, а потом проиграл его Империи. На популярности Шнайдера в Доме это, впрочем, не сказалось — Рива все равно боготворили своего лидера. Нет, нельзя сказать, что жизнь на Картаго была простой и легкой — она физически не могла такой быть, потому что межзвездная торговля Дома Рива сильно пострадала в ходе войны и блокады, теперь же (в сравнении с ее объемами довоенных времен) еле тлела. Прежде людьми первого сорта были воины и торговцы — а сейчас из-за нехватки пилотов людьми первого сорта сделались те, кого Рива прежде презирали и называли «пескоедами» за то, что они ковыряются в земле планеты: экологи, терраформисты, работники сельского хозяйства, шахтеры и промышленники. Кланы, которые разрабатывали тяжелые и сверхтяжелые металлы, нанимали пилотов и поднимались наверх, кланы, которые прежде только торговали, или начинали пиратствовать и заниматься контрабандой, или теряли пилотов и опускались вниз. Уровень безработицы в Пещерах Диса и космопорте Лагаш был ужасающим, потому что там сосредоточилось большое количество станционных и корабельных работников, которые брезговали наземным трудом и готовы были наняться хоть к самому дьяволу, лишь бы покинуть планету и снова ощутить себя людьми. Одновременно не хватало рабочих рук, потому что производство собственных гемов Рива резко сократили еще до войны, понадеявшись на ворованные технологии, а из-за войны перейти и них не удалось, и гемов взять было неоткуда. Ясли Пещер Диса не справлялись с воспроизводством, и их начальство било тревогу, что уже подрастает четвертое поколение рабочих гемов, которое надо бы, по правилам технологии, стерилизовать, слишком много врожденных дефектов, много «химерных генов» — но откуда брать новых, если пираты не могут покрыть потребности рынка в рабочих руках? Преодолевая брезгливость, Констанс ознакомилась с ценами на рабов — плодовитая женщина или, как здесь писали, «фертильная матка» ценилась в две с половиной-три тысячи «дрейков», эксклюзивные дзёро — не больше, чем в полторы, квалифицированный рабочий — в восемьсот.

Короче, Картаго была беременна десятками социальных проблем — но при этом никто не возлагал вину на Шнайдера. Бранили бездельников-космоходов, которые сидят на задницах и получают пособие за счет работящих людей; бранили жадных пескоедов, которые жлобятся для тех, кто проливал ради них свою кровь и губил свои корабли, бранили глав тех или иных кланов — сам же Шнайдер выходил чист и незапятнан, и сестра его — тоже.

Констанс знала, что о любви народа к правителю гораздо больше говорят выступления на бесплатных инфоконференциях и сборники анекдотов, нежели официоз — и она ознакомилась с обоими этими источниками, благо на Картаго никаких цензурных ограничений, похоже, не было. На бесплатных инфоконференциях Шнайдера добродушно бранили за то, что он ширяет по всему бывшему вавилонскому сектору со своим Крылом, пиратствует и воюет, а все дела планеты бросил на бабу — то есть, свою сестру Лорел. А еще — за то, что он не торопится вешать тех, кто слишком громко вякает насчет переговоров с Империей и сдачи.

С мнением тех, кто «вякает», Констанс ознакомилась через те же конференции. Похоже, что виселицы они не очень боялись, несмотря на то, что за изменническую пропаганду полагалась именно смертная казнь. Констанс призадумалась. Картаго представляла собой скрытый лагерь, а в скрытом лагере человек, высказывающий оппозиционные настроения, куда менее опасен, чем тот, кто втихомолку предпринимает какие-то шаги для сдачи. В конце концов, люди, высказывавшиеся за прекращение войны и подписание хоть какого, но мира с Империей, никак не могли ни сформировать большинства, ни улететь с планеты. Значит, иметь их под надзором и не трогать было куда лучше, чем начать вешать и загнать в подполье. Шнайдер, если за такой политикой стоял действительно он, поступал далеко не самым глупым образом, хотя, ознакомившись с ситуацией получше, Констанс решила, что тут больше видна рука «Лунного сёгуна», Госпожи Мира, Лорел.

Шнайдером восхищались неподдельно, и даже в анекдотах он представал как… хм, образец мужской доблести во всех ее проявлениях. «Разговаривают Рихард и Лорел. Рихард: „А давай завтра с утра захватим Эдессу?“ Лорел: „С утра захватим Эдессу — а что вечером будем делать?“ Это был один популярный жанр, а второй: „Разговаривают Рихард, Лорел и Солнце. Тейярре: „Я боюсь, друзья мои, что в постели с девственницей у меня случится нестояк“. Лорел: „А что такое „девственница?“ Рихард: „А что такое «нестояк“?“ Короче, любовные приключения Шнайдера были такой же популярной темой, как и его военные подвиги, и, похоже, сам Шнайдер бравировал этим. Констанс снова призадумалась. Она знала, что есть вещи, не зависящие от идеологии, и одна из этих вещей — нравы высшего света. В Империи мало какие шашни крутились «просто так“, без какой бы то ни было подоплеки. Вряд ли невоздержанность Шнайдера имеет причиной только… хм, невоздержанность Шнайдера. Констанс прочитала кое-что о женщинах, с которыми связывали его имя — все это были дамы вдовые либо незамужние, вполне самостоятельные. Констанс подумала и решила, что Шнайдер изо всех сил отделывается от матримониальных посягательств и при том старается не нажить себе врагов. Клан, которому удалось бы женить Шнайдера на своей представительнице, изрядно усилил бы свои позиции. Ребенок Шнайдера… Он почти наверняка бы унаследовал любовь и почитание, изливающиеся сейчас на его отца, и если бы это был сын, то, возможно, он затмил бы юного императора… а если бы это была дочь, то Бет явно утратила бы свои позиции… Но Шнайдер перетаскивает одеяло на Бет, он это делал еще тогда, когда Моро не нашел Бет… интересно, почему.

Но кем вырос этот мальчик, Керет бин Аттар аль-Адевайль, в тени таких людей, как Рихард и Лорел Шнайдер? Такие личности либо подавляют, даже невольно, либо ты загораешься от них как факел от факела. Но на пару «Филипп-Александр» или «Нобунага-Хидэёси» Шнайдер и Керет походили мало. Сколько Констанс ни искала — не могла найти упоминания имени юного Солнца в связи с чем-нибудь, кроме официальных и культовых мероприятий. Похоже, он был чисто церемониальной фигурой.

Значит, Шнайдеры рассматривают Бет как свой инструмент влияния на юного императора? Муж — голова того, что осталось от Вавилона, а жена — шея, которая вертит головой? Что ж, Бет — девочка бойкая, у нее может и получиться…

Придя к такому выводу, Констанс погрустнела. Еще грустней ей было от того, что ничего выяснить о судьбе Дика так и не удавалось. Констанс пыталась осторожно расспрашивать слуг или Джориана — но первые прекрасно умели хранить молчание о делах хозяина, а второй попросту ничего не знал, хоть и напускал на себя важный вид.

* * *

Шастар мотался по планете, заручаясь поддержкой старых друзей Нейгала, нигде не проводил больше ночи, пользовался только своим катером, который не останавливал в общественных глайдер-портах и не регистрировал, а потому следов не оставлял.

Решительных действий он не предпринимал, пока не выздоровеет морлок, потому что ему не хотелось действовать без помощника. А сам морлок бил хвостом и рвался в бой, но понимал, что делать ему пока нечего. Шастар оставил его и коса до выздоровления у Кумала Даса из клана Энки, одного из друзей Нейгала, капитана Бессмертных.

Вендетта по законам дома Рива могла быть частной или клановой — и касалась, соответственно, либо двоих (троих, четверых — сколько в эту вендетту были вовлечены, следовало специально оговорить), либо обоих кланов. Поскольку Шастар объявил частную, Моро был не вправе привлекать других синоби и пользоваться своим положением как синоби. Шастар каждый день подключался к инфосети и следил за судебными новостями. Через две недели после смерти Нейгала столичный суд постановил отказать клану Дусс в удовлетворении иска против Морихэя Лесана. Тогда Шастар вздохнул с облегчением (если бы судебная волынка затянулась, пришлось бы погодить с вендеттой) и, как требовал закон, заявил о мести.

С этого момента ничто не мешало Моро нанести превентивный удар, поэтому-то Шастар и старался не оставлять следов.

Он знал, что синоби, отыскавший в Империи потерянного ребенка, сыщет и скрывающегося пилота на Картаго, так что не намеревался отсиживаться в обороне. Он начал следить за манором Лесана. Манор был хорошо укреплен против непогоды и людей, а у Шастара не было сил и техники, чтобы штурмовать его. Охрану несли трое боевых морлоков, так что о лобовой атаке нечего было и думать.

Однако в маноре Моро появился лишь однажды, причем с довольно большой толпой. Шастар, наблюдавший с одной из ближних гор, рассмотрел там женщину, ребенка и долговязого мужчину, одетого по имперской моде — и понял, что это те самые, из-за которых разгорелся сыр-бор. Мальчика-пилота среди прилетевших не было. В тот же день Моро покинул свой манор и больше там не появлялся, хотя Шастар находился на своем наблюдательном посту больше недели.

После этого он полетел к Дасу, забрал морлока и вернулся в Лагаш, где оставил катер — но запарковал его не в гондоле «Яриху», своей шхуны, и не на стоянке клана Дусс, где Моро совсем легко мог бы их выследить, а на одной из отдаленных стоянок. Оттуда они с морлоком отправились в Пещеры Диса общественным монорельсом, затерявшись в толпе.

Шастар понимал, что они рискуют, особенно — морлок, которого может накрыть любая облава на беглых и краденых рабов, но боги были к ним милостивы.

О том, что в поместье Моро находятся пленники, Шастар ничего морлоку не сказал, боясь, что тот рванет выручать своих. Они сняли дешевую комнату в гостиничном блоке Пещер Диса, и Шастар принялся разыскивать логово Лесана здесь, в городе.

Найти его было проще, чем в него проникнуть. Особняк поблизости от промышленной зоны был прекрасно защищен от стороннего вторжения и с главного входа, и с черного, выходившего в коридор технических служб. Шастар, кроме того, подозревал — даже не подозревал, а на девять десятых был уверен — что такая хитрая лиса где-то сделала себе отнорок. Не может такого быть, чтобы не сделала.

Он сунул в лапу квартальному ремонтнику — но полезной информации от него не получил: все коммуникации, сказал тот, господин Лесан чинит своими силами.

В передвижениях Моро был осторожен, сам пешком никуда не выходил, перемещался только в карте. Стрелять по карту из гранатомета на людных улицах — неплохой способ самоубийства в доме Рива: человек, который из-за своей вендетты погубил кого-то постороннего, объявлялся вне закона, и даже гем, мог его после этого безнаказанно убить. Шастар слегка растерялся, но тут Рэй оказался большим подспорьем — он слазил на нижние уровни и как-то сумел договориться с мусорщиками-лемурами. Они показали ему потайной проход, ведущий в одну из мусорных шахт — а заодно и рассказали, что как-то туда полез один лемур, да и свалился оттуда мертвый, порезанный на кусочки. Из этого рассказа Шастар заключил, что там есть как минимум одна ловушка — микронная сеть, которая активируется, когда кто-то пытается проникнуть снаружи вовнутрь, и вряд ли остальные ловушки работают иначе — это же мусорная шахта, сбегающий из дому человек будет туда просто падать, ему некогда дезактивировать то, что он там понаставил.

Морлок настаивал на том, чтобы попытаться обкзвредить ловушки и взломать особняк.

— Сэнтио-сама там, — говорил он. — Я это чувствую.

Да чтобы ты горел со своими чувствами, а на тебя никто и не плюнул, — в раздражении думал Шастар. Он понимал, что как только морлок вызволит мальчишку — их дороги могут разойтись в очень разные стороны. И это его «чувствование» сильно мешало взять в работу один из самых осуществимых планов — например, подпустить Моро в меру ядовитого газку. Ведь провертеть дыру в стене в обход сигнализации куда проще, чем штурмовать городское здание. Но морлок ясно дал понять, что не допустит причинить его капитану никакого вреда — и притом он не был даже уверен, что мальчишка там, просто «чувствую», и все! А всех дел — котопес его повертелся возле этой фальшивой мусорной шахты да поскулил жалобно…

Шастара до колик раздражала необходимость считаться с морлоком как с равным, но что поделать… Сам он не уследил бы за двумя выходами. Котопес тоже серьезная боевая сила, хотя из-за приметности на внешнее наблюдение никто его не брал.

Моро приезжал и уезжал, когда хотел, без расписания (и он ли? Зеркальные окошки карта не открывали того, что внутри). Но слуги исполняли свои обязанности с большей регулярностью: ровно в десять пожилой гем-серв или среднего возраста женщина-серв выходили за покупками. Дверь в это время контролировал боевой морлок, всегда один и тот же — из чего Шастар сделал вывод, что он там один. Ровно в девятнадцать и в двадцать сначала у пожилого гема, а потом у кухонной рабыни и у боевого морлока был свободный час на отдых и развлечения вне дома. Тут-то и следовало их брать, когда он возвращается, а они только готовятся выйти, и прикрывает их в это время человек-домоправитель. Вдвоем через него вполне можно было прорваться, но друг и домоправитель Моро тоже представлял собой серьезную боевую силу, поэтому его нужно было захватить врасплох, когда Моро нет дома.

Шастар запланировал акцию на день Праздника Великой Волны. Моро наверняка поедет к сёгунам во дворец, а когда он вернется — его будет ждать засада…

Морлок одобрил план (Эрешкигаль бы побрала такие проклятые времена, когда приходится ждать одобрения морлока!) и оба мстителя активно занялись его подготовкой: покупкой оружия, подготовкой путей отхода, убежища и маскировки на тот день, когда понадобится, осуществив мщение, залечь на дно.

Когда все было готово, до праздника оставалось три дня. Шастар подумал и решил съездить к матери. Потому что шансы их на успех в лучшем случае были половина на половину, а шансы остаться при том живыми и невредимыми — существенно меньше. Так что повидаться с единственным в мире родным человеком Шастар очень даже видел смысл.

* * *

…Древняя песня «Мы — победители» звучала без перевода, на языке, отзвучавшем пятьсот лет назад. В том виде он не сохранился ни на Альбе, ни на Мэйфлауэре — лишь на оперной сцене правильно выпевались его мягкие, чарующие звуки.

Бет видела старую, двадцатилетней давности запись: Лорел пела «Мы — победители» на погребении Бона. Начинаясь тихо и печально, даже не с пения, а с речитатива, песня вдруг прорывала плотину, и скорбь переходила в решимость, а золотые волосы Лорел ловили отблески пламени из дюз ракеты, уносящей прах Бона в космос. Древний способ запуска неизменно применялся на похоронах сёгунов Рива, и, надо отдать ему должное, при всей своей громоздкости и дороговизне был куда более зрелищен, чем запуск на антигравах. В белых траурных одеждах, свете огненного хвоста ракеты и в потоках горячего ветра, доносящегося за километр, Лорел казалась богиней мщения, раскаленным добела клинком. Неудивительно, что эта песня стала чем-то вроде боевого знамени Рива в их войне с Кенан.

Бет восхитилась и захотела превзойти. Голос у нее был лучше, чем у матери, и нельзя сказать, что она не старалась, но… Получилось весьма жалко. Вместо подлинной страсти — сплошной наигрыш. Ей хлопали, но она чувствовала, что это больше из симпатии к ней, чем из восхищения. Или из подхалимства перед ней и Керетом. Аудитория, правду говоря, была не самой удачной — сынки и дочери высокопоставленных Рива, из которых Лорел сколотила для Бет то ли компанию, то ли свиту.

— Эта песня могла бы стать гимном дома Рива, — сказала Дэйла Сонг. Бет сразу, с первого дня знакомства невзлюбила эту девушку, и что бы та ни говорила — Бет хотелось сказать поперек: уж больно Дэйла любила мягко стлать.

Дэйла была своеобразной родственницей Бет — ей ввели тот же пилотский генокомплекс. Девочка показала при тестировании пилотские способности, но пилотом стать так и не смогла.

— Человек, написавший эту песню, закончил жизнь несчастным и умер от позорной болезни, — в пику ей сказала Бет, складывая мультивокс и садясь рядом с Керетом. Император и будущий муж улыбнулся ей.

Его приводило в умиление, кажется, все, что она говорила. Впрочем, если бедный парень всю жизнь был скован церемониалом и окружен подхалимами — то неудивительно, что любое проявление искренности кажется ему откровением…

— А какое значение это имеет? — раздался голос с одной из ближайших галереек. — От какой бы болезни ни умер Бульсара, он был гений, и перед своим уходом из жизни записал последнюю гениальную песню. Чем же плохи «Победители» в качестве гимна Рива?

Бет узнала этот голос и скрипнула зубами. Черт принес сюда Моро! То есть, не сюда — а в покои Лорел, по делам (знаю я, по каким делам! — снова скрипнула зубами Бет). Или уже из этих покоев. Мог бы и просто мимо пройти, не облез бы — нет, обязательно нужно остановиться и сунуть свои пять сиклей.

— Господин Лесан, — сказала она как можно холоднее. — Госпожа цукино-сёгун кое-что обещала мне от вашего имени.

— И вы получите то, что было обещано, — коротко поклонился Моро.

— Когда? Меня все кормят и кормят «завтраками», говорят «в ближайшие дни» — а эти ближайшие дни все не наступают!

— Могу вас обрадовать: это будет во время праздника Великой Волны, после вашей помолвки.

— После? — нахмурилась Бет.

— Да. И никак иначе.

И Бет ничего не осталось, кроме как в третий раз скрипнуть зубами.

— Ну смотрите же, — сказала она. — Если вы меня обманули, я… я вас убью!

— Чем? — Моро приподнял бровь. — Особенно витиеватой колоратурой?

Бет не нашлась, что ответить. Моро еле заметно усмехнулся, отвесил ей издевательски почтительный поклон и исчез в дверях.

— Сеу Элисабет, — негромко сказал Рин Огата. — В доме Рива не стоит бросаться угрозами вроде вашей. Здесь очень не любят пустых угроз.

— А она не была пустой, — разозлилась Бет.

— Тем более, — кивнул ресницами Огата. — Если вы намерены привести ее в исполнение, вы причините много вреда дому Рива и сильно огорчите как мать, так и будущего мужа. Если вы не намерены привести ее в исполнение — не следует ею бросаться.

— Мы вас покинем, — солнце Керет решительно поднялся со своего места. — Я хотел бы прогуляться с сеу Элисабет по виноградной террасе.

Пажи — мальчики и девочки — поклонились на прощание. Рин Огата последовал за парой на расстоянии, не позволяющем слышать приватный разговор, но при этом дающем возможность в любой момент прийти на помощь. На таком же расстоянии, только впереди, шагал гем-телохранитель Керета.

…Принимая от своего будущего жениха церемониальный поцелуй, Бет шепнула ему: «Я все-таки не совсем идиотка… коммодор Карату». Его инкогнито продержалось не больше суток — Бет, копаясь в инфобанках, нашла одно из его ранних изображений.

После церемонии, в неофициальной обстановке, он рассыпался в извинениях, которые Бет приняла с готовностью. Она прекрасно знала, как это бывает тяжело, когда за твоей социальной маской тебя самого в упор никто не видит.

— Вы чем-то расстроены? — спросил Керет, когда они поднялись на террасу, оплетенную виноградом, и пошли по ней. Виноград был генетически модифицирован и ягоды приносил водянистые, с каким-то огуречным привкусом — зато зеленел круглый год. — У вас прекрасно получилось, правда. Вы так были похожи на Лорел… но не тогда, когда пели, а когда рассердились сами на себя за то, что не можете петь, как она.

— Спасибо, — сказала Бет. — Я иногда чувствую себя такой… ненужной. Альберта объясняет мне все про генетику, а я не могу понять… Лорел толкует об экономике, производстве, контрабанде… А я опять не могу понять. А когда у меня берут ткани на анализы и проводят тесты… я как подопытная крыса. Иногда я боюсь, что меня украли, просто чтобы заполучить гены…

— Нет, — покачал головой Керет. — Вас украли, чтобы заполучить носителя этих генов и будущую императрицу. Через которую Рихард и Лорел хотят контролировать меня.

Бет глупо хлопнула глазами, потом встретилась с печальным взглядом молодого императора — и впервые увидела в нем товарища по несчастью.

— Вы так спокойно говорите об этом, — горько сказала она. — Я думала, вы их любите.

— Я их люблю, — Керет немного виновато кивнул (этот птичий жест, если честно, изрядно раздражал Бет — без церемониальной маски Керет утрачивал величие и обретал какой-то виноватый вид). — И они тоже меня любят. Понимаете, контролировать меня хотят все — Сейан, Кирстены, Сонги, Чиени, Ояма, Кордо… А любят только Шнайдеры. Они правят от моего имени, и хотят править дальше, но любят меня не за это. Рихард честно пытался вырастить меня лидером, правителем… но у него не вышло. Эта слабость у меня в крови. От имени моего деда правили Адевайль, от имени моего отца — Кенан… Лорел с Рихардом говорили мне то же самое: они не вечны, с ними может случиться что угодно, поэтому я должен быть сильным. Но я не умею.

— Грустно, — сказала Бет, и сама собой к ней пришла мысль: «А вот Дик ни за что не стал бы так жаловаться и ныть…».

— Вы говорили с сеу Лесаном о своем друге, а сейчас я тоже подумал о нем, — Бет аж вздрогнула: он что, мысли читает? — Как бы я справился в такой ситуации? Боюсь, справился бы я плохо. Я так трудно принимаю решения… Когда ваш друг появится здесь, на празднике Великой Волны… он захочет поговорить со мной, как вы полагаете?

— Откуда мне знать, — пожала плечами Бет. — Может, он вообще язык забудет.

— Ох, да не надо воображать себе всяких ужасов, — Керет снова виновато кивнул. — Просто я… Знаете, я, наверное, ревную. Вы часто думаете о нем, и, мне кажется, сравниваете меня с ним. Похоже, я не выдерживаю сравнения.

Бет покраснела и уперлась глазами в землю.

— У меня что, на лбу все написано? — спросил она. — Вот и с моей мамой… то есть, приемной мамой… тоже так было — она угадывала, о чем я думаю. Знаете, а из вас бы вышел неплохой священник, наверное.

— Христианский священник? — эта мысль заставила Керета рассмеяться. — Да, в этом что-то есть. Хотя… я ведь и есть священник.

— Ну? — изумилась Бет.

— Я — служитель Вечного Неба, как и каждый Солнце. Вы знаете, как начался мой род?

— Угу, — Бет чуть ухмыльнулась. Эта история была со школьной скамьи известна каждому имперцу как феноменальный крах евгеники планеты Такэру. Государство там было жутенькое, строили генетическую утопию, а попутно занимались проектом создания идеального правителя. Понасобирали образцов ДНК выдающихся людей и шедайин, каких смогли, по слухам — добрались даже до Туринской Плащаницы и Покрова Святого Ааррина[43]. Работа тянулась не меньше ста лет («хуже, чем со мной» — промелькнула мысль) и в 94 году от Эбера правительство Такэру с большой помпой объявило, что у них в утробе суррогатной матери подрастает идеальный человек, который и станет их (а в перспективе — и всей Галактики) идеальным правителем. В Империи подняли большой шорох (Такэру тогда была притча во языцех и враг номер один), вспоминали то и дело об Антихристе, но Кир Первый цифрами 666 никого клеймить не стал, и вообще ничем особенным не отметился, даже Анзуд не захватил. Кир Второй (клон Первого: ведь двух идеальных людей быть не может, поэтому клон наследовал клону) был деспотом, но на Антихриста тоже не потянул, и вдобавок проиграл Анзуду вторую войну. Такэру была аннексирована Анзудом и присоединилась к Вавилонской клятве, превратившись в дом Микаге, а анзудский диктатор Харб женил свою дочь на юном сыне-клоне Кира, Кире Третьем. Эксперименты на Такэру были объявлены промыслом Вечного Неба, которое послало Вечной Земле правителя, и прекращены. Харб искал номинального лидера Вавилона, который устроил бы всех и не сильно мешал — и нашел его в Кире. В самом деле, этот юноша объединял в себе гены шести королевских домов Европы, восьми — Азии, трех — Океании и королевского дома шедайин. В нем текла также и кровь богов — во всяком случае, тех, кого считали богами. А с сакральной функцией царской власти в Вавилоне на тот момент было туго — не мог же Харб ни с того ни с сего объявить себя сыном богов. То есть, мог, конечно — он понятия не имел, кто его отец, теоретически им мог бы быть и бог — вот только народ бы отнесся с некоторым недоверием к идее происхождения диктатора от бога и официантки из космодромной закусочной. Так что Кир со своей универсальной генеалогией появился очень вовремя…

— Говорят, во мне есть даже гены вашего Христа, — улыбнулся Керет. — Если, конечно, Туринская Плащаница — не подделка…

«По тебе этого не видно», — подумала Бет. Она непременно сказала бы это и вслух, если бы у Керета не был такой виноватый и грустный вид, если бы он надумал этим хвастаться…

— Хотя, если честно, я мечтал раньше пойти по пути принца Гаутамы. Исчезнуть однажды…, — император вздохнул. — Вот только мне нечего сказать миру. И для того, чтобы уйти, тоже нужна решимость…

— А главное — Моро найдет, где бы ты ни закопался, — язвительно добавила Бет.

Так они совершенно непринужденно перешли на «ты».

* * *

Он подумал было, что умирает. Пережить это было невозможно. Но, уже теряя сознание, он услышал голос, который прозвучал где-то глубоко внутри него — но то был не его голос.

«Держись. Это всего лишь очередная боль, которую надо вытерпеть».

Голос показался знакомым — но Дику было не до того, боль загнала его в самый темный угол, где он и забылся — глухой, слепой, бесчувственный, отрезанный от всего мира.

Но прошло совсем немного времени — и влажное, холодное прикосновение вернуло его к жизни — а значит, к страданию и к отчаянию.

Выхода не было. Мало того, что Моро парализовал его тело — он как будто еще и в душе, и в мозгах покопался. Он говорил вслух все тайные мысли Дика, он как-то разгадал его чувства, и, конечно, ему в этом помогали бесы, или сам он был бесом — потому что откуда иначе ему все это знать? Дик перед ним был не просто голым — прозрачным. Моро все про него знал. Некуда было бежать, нельзя было убежать даже в себя.

Моро ушел, напоследок камня на камне не оставив от двух из четырех последних кусочков свободы Дика. Через какое-то недолгое время перестал действовать пластырь, и Дик переполз под душ. Он сел на решетку и сидел, а потоки теплой воды сменялись потоками теплого воздуха бесконечное число раз. И все же он не мог отмыться. Это было бесповоротно; казалось, грязь пристала к нему навеки. В голове проносились, как нарочно, все непристойные слова, все мерзкие анекдоты, вся дрянь — теперь это было о нем; эти паскудные шуточки, эти липкие словечки… С этим нельзя было жить. Нейгал был прав, лучше бы он сам застрелил Дика…

Он переполз на мат и лег вниз лицом. Не хотел видеть свое опоганенное тело. Почему он не урод, не мутант, не больной новобалийской проказой? Почему его не обожгло и не покалечило, как Вальдера? Что угодно было бы лучше — любая болезнь, любое уродство, любая пытка… А ведь Моро будет делать это с ним сколько захочет и как захочет — и он даже не сможет сопротивляться. Вот гадство…

Прошло несколько минут — и жалость к себе уступила место ярости. Вокруг него, под ним и над ним за этими стенами находились люди, тысячи людей — и никому не было никакого дела до него, до его боли и унижения. Это был Вавилон, а он был чужак, то есть — вне их законов; его боль ничего не значила. Как и тогда, семь лет назад, его растоптали просто походя, не замечая. Один лишь человек встал на его защиту — и этого человека, заслуженного ветерана, героя войны — тоже растоптали. Если бы сейчас перед Диком появился дьявол и предложил бы ему в обмен на душу превратить его тело в смертельную отраву, которая растеклась бы по воздуху, проникая в каждый дом, убивая равно богатых и бедных, хозяев и рабов, родителей и детей — Дик согласился бы, не раздумывая. В конце концов, Рива на Сунасаки тоже уничтожали всех поголовно — значит, и возмездие должно быть таким же. Око за око. Они не должны существовать. Они — Рива. Моро — псих, больной на всю голову, это ясно теперь. А Рива дали этому психу полномочия убивать кого хочет и делать с пленными что хочет…

Ярость клокотала в нем — но потешать гадов катанием по полу и битьем головой о стену Дик не стал, он прикусил руку и сдерживал дрожь во всем теле — в конце концов эта борьба с собственными чувствами утомила его так, что он забылся сном.

Сон был не лучше реальности: Дик блуждал какими-то закопченными коридорами, тыкаясь в комнату за комнатой, но даже трупов не находя — аж пока не узнал в этом горелом остове здания манор Нейгала. Тут он понял, кому принадлежал голос, сказавший «это всего лишь очередная боль» и понял, где искать старика.

Нейгал так и стоял там, где умер — и его черная фигура была теперь нестрашной, потому что «крылья феникса» сгорели начисто. Снег огромными хлопьями влетал на галерею — и таял на горячих камнях и на неподвижной черной статуе.

Дик сделал к ней шаг и хотел приподнять забрало шлема, но услышал:

«Не надо».

Тогда он просто остановился, уронив руки.

«Ты неправильно сражаешься, сынок. Ты защищаешь то, что защищать поздно».

Горечь захлестнула Дика. Неужели Нейгал велит сдаваться?

«Ты — маленький и неопытный. Прости старика, но это правда. В открытом бою ты не выстоишь, и он это знает, подлец этакий. Чем больше ты будешь бороться в открытую, тем быстрее он тебя сломает».

Что же делать, подумал Дик.

«То же, что и люди Маэды. Партизанить. Партизаны не отстаивают городов, они уходят в пустошь, рассеиваются по островам, ныряют под воду, зарываются в землю. Сдай ему город, сынок. Сдай тело, не цепляйся за него. В конце концов, это — не весь ты. Сдай ему тело, пусть думает, что сломал тебя».

Дик все еще не понимал, о чем речь. Сдать? Да Моро и так взял все, что хотел!

«Нет. Он же тебе сам все сказал, а ты был слишком занят своими чувствами, чтобы расслышать как следует. Потрахаться он бы легко себе нашел где угодно. Ему нравится ломать сопротивление, и чем крепче сопротивление, тем больше ему нравится ломать. Он будет оставлять тебе лазейки, о которых говорил — притворяться спящим, „забывать“ пластырь. А ты будешь драться за свое тело, терять силы и доставлять ему удовольствие. Нет, брось его, как партизаны оставили Курогава. Пусть оно вроде будет само по себе. А ты уйди глубоко внутрь, в подвал… И там жди своего часа».

Дик сжал зубы. Ну вот, теперь и Нейгал говорит то же, что, издеваясь, говорил Моро!

«А ты как думаешь, зачем он говорил это тебе? Он не лгал и не издевался — он хочет втащить тебя в войну, в поединок воли — и он думает, что ты его проиграешь, потому что у тебя меньше сил, тебе почти не на чем держаться. А знаешь, почему он так точно угадал все твое сердце? Пошевели мозгами! Он не бес и мыслей не читает. Что же остается?»

Дик не мог думать. Он слишком устал. Он хотел хоть толику жалости…

«Сынок, я тебя жалею, как могу — то есть, делаю, что могу. А я сейчас мало что могу, слишком мне больно. Умри, но победи его, вот и все, что я тебе могу сказать».

Дик застонал и проснулся — впервые в жизни желая не просыпаться после такого сна, чувствуя себя более потерянным и разбитым, чем в кошмаре. Вопрос мертвого Нейгала все еще звучал в ушах: «Он не бес и мыслей не читает — что же остается?» Только одно. Он все это знает, потому что с ним самим все это делали. Он сломался и думает, что Дик тоже сломается. Что система не дает сбоев. Дик еще не знал, что это за система, но если на входе — пилот Синдэна, а выходе получается такой продукт, как Моро… Да, Нейгал прав — «умри, но победи его». Умереть — это единственный способ оставить Моро в дураках.

Но ему нельзя умирать. У него остались люди, ради которых нужно жить. Он не знает, что с леди Констанс, Бет, Джеком и лордом Гусом. Пока не узнает — умирать нельзя… Вот ведь ловушка. Нужно, позарез нужно умереть — и все же нельзя. Вот на этом его и будут держать. Будут ждать, что он станет дергаться и потеряет терпение. А значит… нужно похоронить все чувства. Больно, но нужно… Старик опять был прав — наверное, мертвым виднее — пора спрятаться, забраться в себя как можно глубже, чтобы не достали…

Завтра будет хуже, он знал это. Отныне и навсегда — завтра будет только хуже.

И он оказался прав.

Выполнять ката по указке Моро он не хотел (теперь он вообще старался как можно реже вспоминать, что у него есть тело — даже оружие нельзя брать, если оно замазано в дерьме), поэтому пришедший утром (или вечером? чёрт знает…) седой медтех сначала велел морлоку несколько раз ткнуть Дика стрекалом, а потом нацепить на него рабский обруч. И под обручем Дик выжал из себя все, что в нем было, сначала выполняя ката, а потом — стоя в стойке и напрягая по приказу медтеха те или другие мускулы — в то время как морлок колотил его по этим мышцам руками и ногами. Дик знал, что так набивается «мускульный доспех», он сотни раз видел, как десантники Синдэна отрабатывают это в парах, но подручные Моро и это превратили в унизительное мучительство, словно целью задались отравить ему все, что в его жизни было. Когда же гнусную штуковину сняли — он просто упал и лежал пластом. Каждый мускул сводило. Дик не мог даже добраться до своего лежбища, валялся на полу — и тут вошел Моро.

Что бы там ни сказал ему во сне Нейгал, что бы там Дик ни решил себе — а у него все равно пошел холод по спине, когда Моро склонился над ним. Одно дело — решить, а другое — снова оказаться под ногами у этого извращенца, беспомощным и голым. Неужели этот гад сделает свое поганое дело сейчас, когда у него все болит?

Моро снова прилепил ему на бедро пластырь — и через минуту-другую Дик почувствовал, как его мышцы превращаются в бесформенное желе, неспособное ни на что — и не перестающее при этом болеть. Моро перенес его на лежанку, а потом принялся разминать и массировать каждый издерганный мускул, начиная с ног. Пальцы у него были сильные и опытные, боль сначала нарастала, как по дуге — а потом уходила, в расслабленное тело вливалась жизнь. Никаких мерзостей он себе не позволил, ни слова не сказал. Дик не знал, что и думать — кроме того, что у Моро точно или в голове не хватает чипов, или вставлены лишние. Он извелся от внутреннего напряжения — а Моро не торопился никуда, просто разминал его, как тренер атлета. Тогда Дик закрыл глаза и попробовал представить себе, что это делает Бет. Конечно, потребовалось неслабое усилие воображения — откуда бы у Бет взялось столько силы в пальцах? Но Моро облегчал задачу тем, что не говорил ни слова, и Дик сумел забыться. Только когда массаж прекратился, он снова вспомнил, где он и что с ним, и опять внутренне застыл — что-то сейчас начнется? Но секунды шли — а ничего не начиналось. Дик приоткрыл глаза и посмотрел сквозь ресницы. Моро не было. Он бесшумно выскользнул из комнаты, и Дик поневоле почувствовал к нему что-то вроде благодарности.

В последующие дни, слившиеся в один нескончаемый тягомотный ужас, он понял бы, как работает этот нехитрый механизм, если бы ему дали время подумать. Но времени не давали. Приходили медтех с морлоком или морлок в одиночку — и вываливали на пленника точно дозированную дозу издевательств над телом и душой. «Тренировки» продолжались все так же, но дополнительные мелкие примучивания были более разнообразными — то его заставляли под шлемом висеть, зацепившись пальцами за трубу водопровода, проложенную под самым потолком, куда его подкидывал морлок — и он висел так, пока не приходил Моро, не снимал его и не относил к лежанке на руках. То ему, после очередной «набивки», сковали за спиной руки и заклеили глаза — и пришлось есть, как собаке, чесаться об стены и опять-таки ждать, пока придет Моро. Один раз ему, так же скованному и ослепленному, в еду подкинули какую-то ягоду — ее горькая, вязкая мякоть облепила рот и не вымывалась и не выплевывалась. Он метался между душем и унитазом, то полоща рот, то выворачиваясь наизнанку, не меньше часа — спасителем явился тот же Моро, накормив его с рук его каким-то кислым водянистым растением, после чего гадость отслоилась от языка и нёба, и благополучно выплюнулась… Дик перестал гадать, что это будет в очередной раз — седой медтех не повторялся. Юноша просто учился отстраняться от страдания, не связывать с ними никаких чувств, мучиться равнодушно — если можно так сказать. Больше он не пытался сдерживать крики или стоны, поднимая рваный флаг гордости. Партизаны не ходят в атаку под знаменем, они ползут по грязи и мажут лица черным, они делают подкопы и ставят мины, они часами лежат, зарывшись в кучу мусора и ждут благоприятной возможности пустить во вражеского офицера снайперскую пулю — а потом снова на несколько часов переполоха стать кучей мусора. Они действуют в темноте и не брезгуют ничем — Дик перестал брезговать теми возможностями для отдыха, которые предоставлял ему Моро. Партизаны не стремятся завладеть полем — если противник сильнее, просто рассредоточиваются и бегут — и Дик как бы рассредоточился. Он больше не напрягался, когда синоби приходил размассировать его, накормить или заняться любовью — он старался даже чем-то помочь, чтобы все закончилось как можно быстрее и можно было заснуть — ведь недосыпал он постоянно. Та часть его сознания, которая скрывалась глубоко, прекрасно понимала, что происходит: Моро приучил его ждать своего прихода и радоваться ему. От медтеха, а главное — от морлока, исходили только мучения, с Моро же всегда было связано только приятное — избавление от боли, отдых, еда, мытье с душистыми пенками, массаж, сон… секс…

Дик запретил себе терзаться тем, что этот секс ему приятен — борьба с самим собой отнимала слишком много душевных сил. Первый раз он всего лишь проиграл бой извращенцу. Но второй раз оказалось труднее пережить — ему подсыпали в еду какой-то другой гадости, от которой все сделалось ярким и цветным, а между самыми нежными местами и мозгом словно провели прямую кабельную линию с пропускной способностью восемь терабайт в секунду. Моро порезвился от души.

С того момента Дик приложил все усилия к тому, чтобы разделиться. Глубоко-глубоко внутри у него был штаб. Там он разрабатывал планы и изучал тактику противника. Там же он прятал того себя, которого хотел себя сберечь до близкого дня своей смерти. Там была отрядная казна и сокровищница — все самые дорогие воспоминания и образы. Те редкие минуты, которые у него оставались для отдыха, он старался проводить там, в подполье.

У него была разведка — ребята храбрые, простые и начисто лишенные всякой гордости. Именно они имели дело и с Моро, и с медтехом-мучителем. Им было можно ударяться в эмоции. Они собирали информацию и передавали врагу все, что разрешал передавать штаб. Они же имели дело с глупым и трусливым коллаборационистом — телом. Они постоянно находились с ним в контакте, и они же в нужный момент должны были сделать так, чтобы этот коллаборационист подчинился командам из штаба.

Моро если не знал о штабе, то подозревал о нем. У него вошло в привычку после секса валяться, держа голову невольника на своей груди, и вести длинные речи. Дик старался не засыпать и слушать — это была информация. Конечно, Моро сдавал только то, что хотел сдать, но делом разведки было спокойно слушать, зерна от плевел отделял штаб.

— Ты быстро научился, — сказал однажды Моро, играя его волосами (он любил это делать). — Поначалу я думал, что ты притворяешься, мой капитан, но со временем убедился в обратном. Видишь ли, Дик, мы с тобой разыгрываем очень древнюю партию, она длится с тех времен, когда люди научились мучить друг друга, конца ей не видно, и все основные ходы изучены и записаны. Опытные разведчики разыгрывают ее примерно так же, как опытные шахматисты: первый этап длится очень быстро. За неопытным наблюдать порой забавно, а порой жалко. Но видеть, что новичок грамотно разыгрывает классический дебют — не забавно и не жалко, а приятно. Тем не менее, он так же предсказуем, потому что гроссмейстер знает все варианты. В твоем положении есть два способа вести себя правильно, и ты допустил лишь одну ошибку: ты пытаешься их комбинировать. Это невозможно, Дик. Нужно или держаться до конца или расщепляться, а быть одновременно Леонидом и Лоуренсом Аравийским — это не в человеческих силах. Твое молчание предает тебя, Львиное Сердечко.

Он положил руку на лицо Дика, большим пальцем лаская губы.

— Твое молчание. Твоя скрытая крепость. Твоя стратегическая ошибка. Крепость отнимает у тебя силы, ресурсы и время. Ну что, мой молчаливый капитан? Ты откроешь ворота сам или я возьму ее штурмом?

Разведчик, который имел с Моро дело в постели, был парнем лукавым и бессовестным, но упрямым. Он только чуть улыбнулся в ответ.

— Ты влюблен в поражение, — прошептал Моро. — С этим ничего не сделаешь, это тысячелетнее наследие двух народов в твоей крови. Ты не мог с этим справиться даже когда захотел. Но ты научишься…

«Никогда», — постановил штаб.

— Скоро, — чуть громче сказал синоби.

* * *

Джориан нарядился в свой лучший костюм — отделанный серебром колет из дорогущего темно-серого бархата (натуральное шелковое волокно) и черные бриджи.

— Ну, как? — спросил он у Моро, подбоченясь и придерживая флорд.

— Хорошо, — одобрил Моро. По его мнению, Джориан выглядел как крыса на торжественном открытии канализации, но именно так он и должен был выглядеть сегодня.

Джориан, получив приглашение в сегунский дворец на праздник по случаю Великой Волны и помолвки, так нервничал, что даже ничего не заподозрил, когда Моро предложил одолжить ему на вечер для солидности орриу. Конечно, на сам прием по случаю императорской помолвки его бы не пустили и в наморднике, но даже то приглашение, которое раздобыл ему Моро — на вечеринку в одном из малых залов — было очень и очень круто для заурядного рейдера, открывало та-акие перспективы…

Рейдер сиял, как мыльный пузырь, и радовался так бесхитростно, что Моро даже ощутил к нему какую-то тень симпатии. Все-таки было в Джориане, при всем его паскудстве, что-то от мальчишки. Который отрывает мухе лапки не ради прибыли и не из идейных соображений, а просто так, для полноты бытия. Моро в очередной раз убедился, что правильно выбрал человека для своей цели — ему нужен был тот, кто делает гадости бескорыстно и бесхитростно.

«И что, и все?» — изумился Джориан, когда Моро ознакомил его с единственным условием, которое он должен будет выполнить, чтобы отработать свое приглашение. «Да, и все», — подтвердил Моро.

Синоби открыл фонарь кабины, и на него обрушился каскад звуков — треск петард и разноголосые песни, смех и топот тысяч ног, звон бутылок и стаканов — все, чем жила, взрываясь красками, сегодня праздничная улица. Шла Великая Волна, — утопимся в спиртном!

— Слушай, а где твой любовничек? — спросил Джориан, когда они поднимались по ступеням к воротам.

— Позже, — ответил Моро. — Я готовлю эффектный выход.

В небольшом зале устроили прием для сравнительно мелкой шушеры (капитаны наемников и представители Братства рейдеров, синоби не самого высокого ранга, главы второразрядных кланов и главари полукриминальных группировок — впрочем, выглядящие и ведущие себя порой более респектабельно, чем иные аристократы). Зал располагался ниже уровня водосброса — поэтому через силовые поля, огораживающие террасу, перехлестывали грандиозные потоки пенной воды, и все было зеленовато, сумрачно и переливчато. Первые пять минут от этого зрелища было невозможно оторваться, потом отпускало, потом волна иссякала и на какое-то время комнату заливал яркий свет солнц (они все шире расходились по небу, и все короче становилась ночь), а еще через пять минут сверху опять обрушивались грандиозные водопады. Скальная стена, на которую выходили террасы дворца, была покрыта синеватыми пузырями силовых полей. Сама торжественная церемония помолвки происходила (или уже произошла? — Моро посмотрел на часы) на прогулочной гравиплатформе, висящей сейчас над морем Разлуки.

Моро понаблюдал за платформой — та поднималась, наверх, к причальному узлу дворца. Ну конечно — после тягомотной официальной церемонии помолвки и не менее церемонного любования молодые люди захотят немного расслабиться — и Солнце Керет снова станет коммодором Карату… Правда, наряду с приятным зрелищем — созерцанием Волны — ему, может статься, предстоит сегодня и неприятное зрелище. Моро обвел глазами зал — публика собралась интересная, и каждый носил на поясе флорд, и каждый пил в свое удовольствие… Да, всякое может случиться, несмотря на присутствие охраны — как морлоков, так и людей.

Морлоки были вооружены только пневматическими пистолетами, которые выстреливали саморазворачивающиеся сети «пуккху» — биополимерные, с наноприсадками. Заряд из пуккху обездвиживал «геркулеса» за четыре секунды. Человеку требовалось не более двух.

«Две я продержусь, как бы хорош он ни был», — решил Моро.

Он прошелся по залу, вступил в несколько разговоров и вышел из них, краем глаза следя за Джорианом. Тот примкнул к кружку, состоящему из Андраша Каллиге, представителя Братства рейдеров на Картаго, Мидаре Яно, синоби, работающей под прикрытием — для всех, кто не в курсе, она была невесткой Эмицу Яно, главы криминальной группы «Хана то Рю». Синоби не терпели бесконтрольной уголовщины. Подконтрольную — терпели.

Моро обменялся с ними поклонами, но не подошел, и они не пригласили — видимо, обсуждали какие-то свои дела. Его окликнули другие — компания, кучковавшаяся вокруг дамы полусвета Ольги ван дер Пул. Половина девок-танцовщиц, вызванных на это мероприятие, принадлежала ей через подставных лиц, другая половина девок принадлежала ей совершенно официально. Ольга была средней руки актрисой, некогда любовницей Дейна Кирстена, главы клана Ренио, сумевшей сколотить небольшой капитал. Ее девочки были чистыми и приятными, поэтому сёгунский дворец прибегал только к ее услугам.

— Сеу Лесан! Сколько можно скромничать? Вы — спаситель виновницы торжества, и вы остаетесь в тени! А нам так не терпится выслушать ваш рассказ! — крикнула Ольга чуть ли не на весь зал.

— Всему свое время, сеу ван дер Пул! — ответил ей Моро.

Это должно быть не слишком рано и не слишком поздно, подумал он. Бет нельзя приводить на верхнюю галерею, когда здесь уже упьются и начнут тискаться…

Он хотел глянуть, где гравиплатформа, но высокий оконный проем снова заволокло переливчатым и зеленоватым — и снова по залу прокатилось уже слегка пьяноватое восторженное «Уоооооо!»

Моро снова посмотрел на часы, поймал гем-служанку и велел ей держать для него свободное кресло, а сам вышел и спустился в гараж.

Как ни странно, он не намного опередил карт Эша. А казалось — время тянется еле-еле и он рванул слишком рано…

Карт остановился на той отметке, на которой велела ему встать служба безопасности. Фонарь кабины открылся, и на площадку ступил Дик — босой, одетый в форму Синдэна.

Форма, есественно, была не настоящей — имитация из дорогого легкого хлопка. Моро сам выбирал ткань и теперь видел, что не ошибся — хакама и широкие рукава (их сделали существенно шире, чем обычно) прямо-таки летели за мальчиком, когда он шел. Волосы Дика были вымыты, расчесаны и тщательно убраны в «хвост» (Моро никому не уступил этого удовольствия), виски — чисто выбриты.

Косодэ было запахнуто справа налево. Есть. Он клюнул. Осталось только подсечь, повести и вытянуть в нужный момент.

Эш снял с юноши один наручник и Моро приковал его к себе, рука к руке. Потом показал охране пропуск на Дика.

— Мы приглашены на праздник любования Волной и помолвку нашего государя, солнца Керета бин Аттара аль-Адевайль, — сказал Моро в лифте. — Правда, не в самый высший свет — но ты, я знаю, мальчик без предрассудков.

Он ввел Дика в зал и снял с себя наручники, сковав Дику руки за спиной. При их приближении стихали все разговоры. Не каждый день в сёгунский дворец, пусть даже в одну из малых зал, входит сохэй в полном параде. Моро занял кресло, которое придержала для него служанка, усадил Дика возле своих ног, расковал ему руки и велел служанке принести немного вина и закусок.

— Итак, за мной рассказ, — сказал он, с удовлетворением оглядываясь и видя, что всеобщее внимание сосредоточено на нем. — Но прежде, чем я его начну, позвольте вам представить еще двух его участников. Первый — капитан Джориан, достойный член Братства рейдеров.

Он сделал служанке знак принести еще одно кресло, и Джориан сел рядом.

— Второй же — юный Ричард Суна, которого вы видите здесь, — он положил руку на плечо Дика. — Я позволил себе этот маленький маскарад, чтобы юноша не мог затеряться в толпе гостей и бежать. Несмотря на свой смиренный вид, мальчик — давний враг дома Рива.

По залу прокатился смех.

— Ничего смешного, между прочим, — покачал головой Моро. — И я требую, чтобы охрана отнеслась к этому безо всякого юмора, но при этом помнила, что мальчик — высококлассный пилот и мой трофей.

— Но ведь здесь не ментальное пространство, и маленький сохэй не сможет причинить нам вреда, — Яно, толстый, как Дарума, хохотал всеми тремя подбородками.

— Ричард Львиное Сердечко — не сохэй, — сказал Моро. — Он мечтал поступить в Синдэн, но между ним и его мечтой стояли три года, отделяющие его от совершеннолетия по имперским законам. Неплохое начало для приключенческого романа, хм… Когда мы встретились, он был младшим матросом на левиафаннере «Паломник», а я поступил туда бортмехом, узнав, что именно на этом корабле собирается инкогнито лететь леди Констанс Ван-Вальден, и вместе с ней летят ее дети — родной сын Джек и приемная дочь Элисабет. Да, именно она, наша потерянна девочка. Ее здоровье и здоровье Лунного сёгуна, госпожи Лорел Шнайдер, Золотой дамы Рива!

Все подняли бокалы с криком «Вива!»

— Мы летели вместе и я чувствовал запах удачи, — сказал Моро, осушив бокал. — Никогда прежде мне не удавалось подойти к Элисабет на такое близкое расстояние — и я понимал, что никогда не удастся, если я упущу шанс. Первоначальным моим планом было избавиться от команды, создав небольшой контролируемый пожар на корабле — тогда команда эвакуировала бы драгоценных пассажиров на спасательном вельботе, а сама занялась тушением, а я, в свою очередь, погасил бы по одному тех, кто гасит пожар. Мне было горько принимать такое решение — то были достойные люди. Я ждал выхода из «Пыльного мешка», где я один не справился бы с управлением — там очень сложный сектор. Но судьба сыграла против меня — «Паломник» поймал «Мэй Дэй» и задержался там, чтобы принять на борт переживших кораблекрушение гемов. Итак, против меня было уже не пятеро, но десятеро, хотя тэка и не бойцы — но один из гемов был вот такой вот морлок, этти, спятивший из-за римских безумцев. Я затаился — и через какое-то время судьба как будто улыбнулась. Экипаж «Паломника» вышел в космос на отчаянную ловлю левиафана — и погиб. Все, кроме вот этого мальчика, простились с жизнью. Давайте же почтим их память этим вином. Они были хорошие люди, хоть и римские безумцы все как один.

Снова выпили. Моро опять положил руку на плечо своего пленника — на этот раз Дик выпил тоже.

— Казалось бы, у него нет другого выхода, кроме как идти на поклон ко мне, взрослому человеку и пилоту. Но нет. Он сумел сколотить команду из гемов. Драйвером у него был боевой морлок. Кто-нибудь из вас может представить себе вот такую ряху за консолью? — Моро показал одного из охранников. — Но даже гориллу можно выучить жать на нужные кнопки. Я оказался не у дел. Положение мое осложнялось тем, что такого хорошего пилота и прирожденного лидера, каким показал себя Дик, я убивать не хотел…

— И такого бисёнэна, — засмеялась Ольга. — Моро, неужели тебе здесь мало девок и мальчиков, чтобы тащить к нам из Империи?

— Это слишком личный вопрос, сеу, — ухмыльнулся Лесан. — Право же, оставьте мне хоть немножко частной жизни. Итак, я вынужден был изощряться как никогда в жизни. Я сумел взломать систему доступа к корабельному сантору и запустил смерть-программу базы данных, а вместо нее ввел квазибазу, которая была так примитивна, что мне до сих пор стыдно. Этот обман продолжался недолго, но достаточно для того, чтобы юный капитан Суна совершил роковую ошибку — перепутал рукава галактики и принял, что естественно, Ядро за Скопление Парнелла. С этого момента он был обречен попасть сюда. Надо отдать ему должное — он мужественно боролся. Я предлагаю выпить и за его здоровье.

Послышались смешки, но многие выпили.

— Ну, а дальше — мое дело было уберечь корабль от наших патрулей. Я бежал на последнем вельботе и тут встретил человека, с которым должен честно разделить свою славу. Капитан Джориан, прошу любить и жаловать!

Джориану зааплодировали. Он встал, не зная, куда деваться от собственной значимости, потом снова сел и, поняв, что Моро ждет продолжения рассказа от него, начал:

— Ну, я там сыграл небольшой спектакль — будто бы я скваттер, и станция Акхит — наш скват. Все вроде шло хорошо, но этот мальчишка был сущий клещ. Он цеплялся ко мне всяко, следил, подозревал все время — и в конце концов чуть не ухайдакал. Ладно, я на него не сержусь — он попробовал потрепать Дика по другому плечу, но тот отдернулся. — В общем, пришлось попотеть. Да я, как бы, тут ничего особенного и не сделал…

Тут дверь открылась — и в залу вошла Лорел. Все встали при ее появлении, мужчины преклонили колено.

Все, кроме Дика.

Моро поднялся с колена и переместился так, чтобы не оказаться с ней на одной линии. С ее появлением пришла тревога. Она не должна была спускаться сюда — не ее уровень. Что она здесь делает, какая нелегкая ее принесла?

— Я позволил себе ознакомить гостей с моей историей без вас, моя леди — потому что вы эту историю уже слышали, — сказал Моро. — Ничего нового и интересного для вас…

— Я сама решаю, что ново и интересно для меня, Лесан, — перебила Лорел. Слуги поднесли ей сиденье — и она опустилась на пуф, разглядывая юного «сохэя», как диковинную зверушку.

«О, боги, — подумал Моро. — Это ревность».

Положение было отвратительным. Джориан стоял и теребил орриу, и взгляд сидящего Дика был сейчас устремлен прямо на этот меч. Лорел не собиралась уходить, и Моро никак не мог найти возможности ее спровадить. Джориан болван и намеков не поймет. Оставалось разве что облить платье Лорел вином. Она уйдет переодеваться, и операцию можно будет свернуть. А то и провести, почему бы нет? — но без нее, только без нее…

Он щелкнул пальцами, и служанка с подносом в руках заспешила к нему. Только бы Джориан заткнулся.

— Продолжайте, мастер Джориан, — улыбнулась Лорел, и Джориан, кретин, растаял от высочайшего внимания. Но ему все-таки хватило ума понять, что рассказывать о штурме манора нельзя.

— Ну да, — сказал он. — Э-э-э… То есть… Мальчик бросил корабль на планету, и нам пришлось за ними побегать… В общем-то, ничего интересного и нет: эта женщина с ребенком, леди Констанс — они умерли, вот и все.

Дик поднялся, переводя взгляд, разом ставший осмысленным, с одного на другого.

— Как умерли? — спросил он.

Служанка, глупая копуша, была уже здесь, но тут Лорел задержала ее, подняв свой бокал… Боги, как медлено эта соня наливает! Моро встал рядом с Джорианом, мысленно заклиная юношу — «Я здесь, бей сюда!». Он подал Сариссе сигнал рукой — поскреб ногтями правой руки тыльную сторону левой — «возможная опасность, уводи госпожу». Но отдать такую команду было легче, чем выполнить ее — не могла же Сарисса отпихивать Лорел прочь.

— Умерли обыкновенно, во время штурма, — с охотой сказал Джориан. — Малыш оказался слаб здоровьем, помер от инфразвука, а матушка его кинулись на бойца в кидо — считай, с собой покончили. И братец ее тоже в драку полез… В общем, все умерли, вот ведь какая жалость… Я сам так плакал — думал, не переживу…

Пока Джориан говорил, Дик смотрел не на него, а на Лорел. Та сидела неподвижно, пока служанка наполняла ее бокал, и Моро, казалось, слышал эхо мыслей Дика — на кого, на кого так мучительно похожа эта женщина? И только когда Джориан сказал «думал, не переживу» — Дик резко развернулся к нему и ответил:

— Правильно думал, — а потом издал какой-то звук, прерывистый и странный.

Моро положил руку на флорд. Все дальнейшее произошло в мгновение ока.

Джориан икнул и дернулся, а потом у него спереди словно выросло алое крыло и он завопил, падая на спину. Его орриу был теперь в руках у Дика, и Моро выбросил лезвие своего флорда вперед, предвидя и предчувствуя тот удар, который Дик должен был нанести сразу же, высвободив лезвие — но этот его блок утонул в пустоте: лезвия орриу там не было — оно сидело глубоко в груди Сариссы, и, перекрывая вопль Джориана, в воздухе звенел голос Дика:

— Си-нэ-э-э-э[44]!!!

Моро еще на что-то надеялся, а в Дика уже влепились не меньше четырех пуккху[45] и охранники бежали к нему; не обращая на это внимания, он резко дернул орриу на себя, хлестким движением руки превращая четырехметровое копье в бич с бритвенно-острыми краями — и грудь Лорел взорвалась страшным кровавым Z.

Все онемели. Дик повалился на пол, скрученный волокнами пуккху, отчаянно дергаясь и пытаясь высвободиться, разрезая волокна орриу и не замечая, что они вновь и вновь срастаются. Морлок, подоспевший первым, выбил меч из его руки и ногой наступил ему на спину. Моро бросился к Лорел, перепрыгнув через Джориана, вскрытого как рыба — от паха до горла, через Сариссу, которая еще жила — только для того, чтобы понять: все кончено.

— Лорел, — прошептал он, падая на колени и беря в руки ее золотую голову.

Ее глаза были пусты. Удар орриу обрушился сверху на плечо и шею — а потом обратным движением лезвие-бич разорвало ей легкие и сердце. Это был удар «нарриу-эт’эйонну эйеш» — обратный круговой удар, когда лезвие совершает оборот в 180 градусов и обрушивается на жертву со все силой, набранной при этом движении…

Дик, связанный и придавленный морлоком, засмеялся.

Нелепость происходящего была такова, что Моро с трудом воспринимал реальность. Не верю, ибо абсурдно. Он должен был убить меня. Он был сконцентрирован на мне, я подставился под удар, я сделал все, чтобы оказаться под его мечом… Но не оказался!

Там оказалась Лорел…

Еще секунда — и все пришли в себя. Зала наполнилась разноголосым женским визгом, охранники принялись выталкивать людей, Дик, корчился на полу между двумя своими жертвами — волокна пуккху больно врезались в тело. А Моро смотрел на него, держа на руках Лорел, и думал, что лучше покончить с собой, пока сюда не пришел Шнайдер…

И вдруг откуда-то сверху, перекрывая шум, раздался полный ужаса растерянный зов:

— Ди-ик! Ди-и-ик!

Суна, притихший было, снова забился, но крикнуть в ответ не мог, только захрипел.

— Да хватит тебе дергаться! — не выдержал один из охранников. — Все равно до прихода сёгуна никто сдохнуть тебе не даст!

Дик уронил голову. Его волосы, тщательно вымытые и расчесанные, пропитывались чужой кровью. Зал опустел. Потом дверь открылась и вбежал Шнайдер. Ему уже, по всей видимости, сказали самое главное — потому что он сразу кинулся к Лорел.

— Она мертва, — сказал Моро.

Рихард поднялся с колен. Набросил на Лорел свой плащ. Повернулся к убийце.

— Поднимите его. Покажите мне его глаза.

Дика подняли. Глаза его были как у пьяного.

— Чем? — спросил Шнайдер. Ему протянули орриу. Привычным движением пальца он высвободил лезвие на длину вакидзаси. Взял Дика за волосы.

— Можешь что-нибудь сказать перед смертью? — глухо спросил он.

Дик разлепил губы и просипел:

— Не убивайте Бет. Она же вам больше не нужна.

Шнайдер шатнулся назад, словно получил по лицу. Рот его приоткрылся, палец дрогнул — лезвие орриу пошло внутрь рукояти.

— Идиот! — Шнайдер ударил Дика рукоятью орриу по голове. Юноша снова упал.

— Развяжите — и в блок F-11, — распорядился Шнайдер. — Завтра его будут судить.

Глава 17 In hora mortis nostrae[46]

Гемы унесли Лорел обмывать и обряжать для похорон, другая команда забрала Сариссу и Джориана. Поскольку ни родных, ни друзей у него здесь не было, его ждала кремация за общественный счет. Боты-уборщики собирали с пола кровь. Охранник доложил, что Ричард Суна закрыт в 14-й камере блока F-11.

— Ну, пойдем, — бросил Рихард Моро.

Они поднялись в верхние залы, где еще ничего не знали, и вовсю шел изысканный кутеж. Рихард поднял руку, веля музыкантам затихнуть и всем присутствующим — замолчать.

— Прошу прощения прежде всего у вас, мой государь, — сказал он, отыскав глазами в толпе Керета. — И у всех гостей, но праздник придется закончить. Только что в нижних покоях была убита госпожа цукино-сёгун Лорел Шнайдер, моя возлюбленная сестра. Прошу всех покинуть зал и вернуться свои дома и комнаты.

Люди разошлись в изумленном молчании. В зале остались лишь те, кто вправе бы оставаться: Альберта Шнайдер, Аэша Ли, начальник дворцовой охраны полковник Клауд Метцигер и государь Керет.

— Как это случилось? — спросил Тейярре.

Моро сел перед ним на колени и начал рассказывать.

— Я решил произвести фокусировку объекта на себе, и с этой целью использовал праздник Великой Волны. Это один из специфических моментов конвертации, государь — сначала у объекта изымается его смысл жизни, потом — практически сразу же — дается новый. Ричард Суна узнал, что все, для кого он жил — мертвы, и целью его жизни должна была стать месть мне. Чтобы укрепить это целеполагание, он должен был убедиться в осуществимости своей цели. Поэтому я предоставил ему оружие и жертву — капитана Джориана, которому он тоже имел основания мстить. Целью номер два должен был стать я… Но ею стала госпожа цукино-сёгун.

Говорить о том, что Лорел спустилась с галереи в нарушение всех планов, он не стал. В конце концов, имело ли это значение?

— Почему? — изумился Керет.

— Потому что я допустил фатальную ошибку. Суна не знал, что Элисабет жива и ей ничто не угрожает. И я не поставил его об этом в известность.

— Ублюдок, — прошептала Альберта.

— Какова ваша вина в произошедшем, сеу Лесан? — спросил Керет. Ресницы его покрылись влагой.

— Она так велика, что только земля может принять ее.

— Тогда пойди и сдохни, — скривила губы Альберта. Моро поклонился государю, поклонился ей и встал. В соответствии с определением своей вины, ему надлежало покончить с собой на открытом пространстве, где земля может впитать его кровь.

— Государь, — сказал Шнайдер. — Мама…

— Остановитесь! — крикнул Керет. Моро, уже сделав несколько шагов к дверям, остановился и повернулся к нему.

— Я… я з-запрещаю вам, — сказал юноша, чуть заикаясь. — П-потерять в один день вас обоих… Я не хочу!

— Мама, — повторил Шнайдер. — Лорел не должна была туда спускаться. Мы оговорили это с ней и с Лесаном. Она спустилась туда по собственному своеволию. В общем, это был… несчастный случай.

— Несчастный случай? — у леди Альберты сузились глаза. — Ты сделал из мальчика убийцу и подсунул ему оружие, Моро. Лорел что, сама упала на этот меч?

— Лорел пришла туда, где ей было не место, — отрезал Шнайдер. — Она знала, как там будет опасно — и все-таки пришла. Матушка, мне больно так же, как вам, но если вслед за Лорел я лишусь еще одного друга, это ничего не исправит, совсем ничего!

— Хорошие же у тебя друзья, — Альберта повернулась к начальнику охраны. — Я пойду к моей дочери, а ты оставайся со своим… другом, если хочешь.

Она вышла. Метцигер вышел за ней. Шнайдер сел на край фонтана и закрыл руками лицо.

— Твоя матушка права, Рихард. Мне и вправду лучше не жить, — сказал Моро.

— Я запрещаю, — снова сказал Керет.

— Государь, после того, что я допустил, я не могу быть синоби.

— Но это не значит, что вы не можете жить! — крикнул Керет, ударив ребром одной ладони о другую. — Вы же не бот, чтобы выбрасывать вас, когда вы поломались! Кем бы я был, если бы я позволил покончить с собой тому, кто меня спас?

— А кем я буду, если буду жить после того, как мальчик, которого я так подставил, умрет?

Воцарилась тишина. Наконец Керет полушепотом сказал:

— Вы не заставляли его убивать. Он сам сделал выбор. Он виновен.

— Я заставил его убить, государь, — еще тише сказал Моро. — И в своем выборе он был волен не больше, чем вот эта вода, — Моро показал на окно, за которым как раз обрушивалась новая волна, — вольна выбирать, падать ей вниз или вверх. Я довел его до того края, за которым жизнь и смерть безразличны, и имеет значение только месть. И я же его подтолкнул, подсунув ему Джориана. Да, Лорел попала под его удар, когда он падал — но толкнул его я, в своих целях. И поэтому я должен умереть.

Керет зажмурил глаза, и слезы вновь выступили на ресницах.

— Я не могу помиловать его… — сказал он. — Пожалуйста, не просите об этом!

Шнайдер отнял от лица руки и пробормотал:

— Что проку в смерти хорошего пилота, если сестру она мне не вернет? Но я не могу потерять лицо. Завтра я буду судить его, и за убийство он будет казнен.

— Ты можешь взять его жизнь, а не смерть, — как бы в сторону сказала молчавшая до сих пор Ли. — Это планировалось. Ведь после убийства Джориана рейдеры потребовали бы его головы… Взять жизнь за смерть, получить императорское помилование…

— Моя сестра — это не какой-то паршивый рейдер! — Рихард вскочил.

— Я знаю, — кротко согласилась Ли. — Государь, позволено ли мне будет сказать слово?

— Да, конечно, — рассеянно кивнул Керет.

— Мне все-таки не хотелось бы казни этого юноши — имперский паршивец нам действительно дорого обошелся, и неплохо бы, чтоб он все это отработал.

— Вы очень практичная женщина, сеу Ли, — проговорил Керет. — Иначе вы не могли бы быть главой синоби, правда?

В его словах сквозил некий упрек, но Аэша Ли, даже разгадав его, явно отнеслась к реплике государя как к комплименту.

— Верно, не могла бы, — улыбнулась она. — И я именно такая, государь. Видите ли, я живу достаточно долго, чтобы свидетельствовать — месть далеко не так сладка, как это кажется поначалу. Я сильно сомневаюсь, что этот мальчик в камере радуется содеянному — даже не потому, что его завтра казнят, а потому что сама убивала ради мести. Удовольствие мгновенно, боль — непреходяща. Вы не зальете ее кровью, как не смог он. Господин тайсёгун прекрасно это понимает, иначе он снял бы мальчику голову на месте. Смысл кровавой мести или смертной казни в том, чтобы устранить опасного врага раз и навсегда. Но когда это сопряжено с созданием новых врагов, да еще и в своей семье… Нет, если и можно убивать людей — то для того, чтобы устранять врагов, а не плодить их.

— Я не понимаю… — приподнял брови Керет.

— Где сеу Элисабет О'Либерти и что она делает? — вместо ответа спросила Аэша Ли.

* * *

То, что Бет увидела с галереи, снова и снова вставало перед ней, как в замедленной съемке: юноша в костюме сохэя, срывающий с пояса Джориана флорд и бьющий сначала вперед, а потом — с разворота — назад. Лезвие, которое обрушивается на обеих — Лорел и Сариссу, закрывающую собой госпожу. И взрыв крови, фонтан, Великая Волна…

Когда Огата с галерейки показал ей Дика, она сомневалась какое-то время — он или не он? Вроде бы ему принадлежало лицо, но какими-то чужим был взгляд, и, кроме того, не могла она вообразить, чтобы Дик так спокойно сидел у ног Моро и Джориана. Глаза его видели, а сердце упорно твердило, что глаза обманывают. Мало ли какую пакость мог выдумать Моро — а вдруг это актер, наряженный сохэем и загримированный под Дика, чтобы ее успокоить?

Ей почему-то запретили окликать его, пока Моро не закончит свою речь, а тот все говорил и говорил, красовался и красовался…

И только когда Дик хлобыстнул мечом и крикнул «Си-нэ!», узнавание стало окончательным, Бет закричала ему — и колени ее подломились от ужаса и непоправимости того, что он сделал. Рин Огата не позволил ей упасть в обморок, а к тому шло…

Рин отыскал уединенную комнату, усадил Бет в кресло, принес хрустальный наперсточек бренди. Она глотала слезы и терпкую гадость, думая о том, что не успела она оплакать приемную и любимую маму и как-то начать любить настоящую — как ее тоже убили, а теперь убьют и Дика, и она останется совсем одна среди совершенно чужих людей.

Обруч связи на голове Рина вдруг издал сигнал вызова, и Рин сказал:

— Слушаю.

В его наушнике зазвучал голос дяди, Рихарда, и Рин, выслушав, ответил:

— Мы идем.

Они поднялись наверх, в тот зал, из которого она вышла — Боже мой, всего каких-то пятнадцать минут назад! Рванула, как на кубок школы: Моро наконец-то выполнит обещание, ей покажут Дика, живого и невредимого! Дура, дура…

Ее ждали Рихард, Керет и эта женщина, Аэша Ли, в присутствии которой у Бет всегда почему-то начинали бегать мурашки по затылку. Ну, хоть Моро нет — а то тут не обошлось бы без пары выцарапанных глаз.

— Сядь, Эльза, — сказал Рихард.

Она села в пододвинутое Огатой легкое кресло.

— Лорел… твою маму положат в Яшмовом зале. Ты сможешь прийти туда часа через два, когда ее закончат обмывать и обряжать.

Бет кивнула, как болванчик.

— Ты ни о чем больше не хочешь меня спросить?

Девушка облизнула губы и выдохнула:

— Что будет с Диком?

— Завтра будет суд, — сказал Шнайдер, не глядя не нее. — Учитывая ранг убийцы и убитой — суд капитанов дома Рива. Учитывая то, что убийство произошло при многочисленных свидетелях, было неожиданным и подлым — наверняка будет вынесен смертный приговор.

У Бет защипало в носу и в горле.

— Это… — прохныкала она, — нечестно!

— Да, — раздался голос Аэши Ли. — Это нечестно. Умереть должен был только Джориан, виновный в смерти Эктора Нейгала, и Дик Суна получил бы императорское помилование. Но судьба распорядилась иначе — ваша мать спустилась в зал вместо того, чтобы наблюдать за происходящим с галереи. Мальчик решил, что она хочет использовать вас как банк органов и, не упустив ни секунды, нанес двойной удар. Мы не можем оставить ее смерть безнаказанной, иначе весь дом Рива потеряет лицо. Мы должны взять жизнь за жизнь.

— Я знаю, что вам ваше лицо дороже чужих жизней! — заорала Бет. — Я тоже помню про Сунасаки! Кто вас просил меня воровать? Кто вас просил брать Дика в плен? Почему вы не могли оставить его Нейгалу? Почему он должен умереть за то, в чем вы сами виноваты? Керет! Прикажи им помиловать его! Ты кто, император или тряпка?!

Бледный юноша поднялся со своего сиденья.

— Я очень любил Лорел, — четко проговорил он. — А он убил ее, даже не зная наверняка… Так, на всякий случай. И ты хочешь просить меня о помиловании?

— То, что он с Сунасаки, может рассматриваться как смягчающее обстоятельство, — примирительно сказала Аэша Ли. — Если его действия были вендеттой против дома Рива, такая линия защиты может спасти его от смерти.

Изумление Бет было таким сильным, что даже гнев ее прошел. Пожалуй, нигде, кроме дома Рива, месть не рассматривалась как смягчающее обстоятельство.

— Это очень крохотный шанс — не на оправдание. Ибо оправдания быть не может. Но Солнце великодушен, он может взять не смерть за смерть, а жизнь за жизнь.

— Н-не понимаю, — Бет вытерла слезы рукавом и воззрилась на Ли. Та опустила глазки и улыбнулась — ни дать ни взять ласковая бабушка-колобок.

— Пенитенциарная система дома Рива знает три вида наказаний, — объяснила синоби. — Денежный штраф, телесное наказание, смертную казнь. Мы не видим смысла держать человека годами на казенных харчах в надежде, что он исправится, или мариновать его на работах, которые гемы выполняют куда более добросовестно. Если он украл и порка не заставила его пересмотреть свое отношение к собственности, а возместить ущерб от украденного он не может — то следующую порку он вряд ли переживет. Если он убил — то ущерба возместить он не в силах, разве только клан убитого согласится с тем, чтобы он восполнил ту нехватку людей в клане, которую сам же и создал. Но такое встречается редко, и, как правило, в тех случаях, если в общеклановой вендетте обе стороны используют наемников и кто-то из наемников, попав в плен, проявляет такое достоинство, что глава клана считает возможным сохранить ему жизнь. Закон не обязывает к такому решению, это полностью дело великодушия. А великодушие Рихарда Шнайдера известно широко…

Аэша Ли поклонилась при последних словах.

— Я оставлю мальчишке жизнь, если он станет пилотом Рива, — сказал Шнайдер. — Если он сообразит на суде сказать, что это была вендетта людей Сунасаки против дома Рива. За боль, которую испытала Лорел, он все равно должен будет заплатить болью. Его страдания тронут Солнце, и Солнце дарует ему помилование при условии, что он отдаст свою жизнь дому Рива вместо взятой у дома жизни Лорел.

Бет сидела, разинув рот, и переводила взгляд с одного на другого.

— Но он не догадается избрать такую линию защиты, — подала свою реплику Аэша Ли. — Если кто-то не подскажет ему. Кто-то, кому он сможет доверять. Ведь ни с кем из нас он и разговаривать не станет.

До Бет доходило секунд пять.

— То есть… вы хотите, чтобы… я?

— Ты и никто другой, — сказал Шнайдер. — Эльза, я не виню тебя в том, что ты мало любила мать — за месяц с небольшим ты и не могла ее полюбить так, как мы, знавшие ее близко. Я не виню тебя и в том, что ты испытываешь теплые чувства к ее убийце. Судя по тому, что я успел узнать — мне будет не стыдно проявить к нему милость, и государю Керету тоже. Но мы не станем уговаривать его спастись. Кроме тебя, некому это сделать.

— Куда мне нужно идти? В тюрьму?

— Я отведу вас, — Аэша Ли снова поклонилась и подошла к ней. — Огата, останьтесь здесь.

Бет вышла из зала впереди Ли, чувствуя спиной ее взгляд — словно луч холодной темной луны. Они спустились на лифте вниз, потом долго шли по коридорам дворца, где попадались только гемы-слуги — точно эпидемия выкосила всех, пощадив лишь рабов, и на какой-то миг Бет пожелала, чтобы так оно и было. Затем они снова спустились на лифте — в рабочие помещения, где было больше гемов-охранников и совсем не было никакого декора. Затем они прошли коридором, где стражу несли шестеро боевых морлоков, и вошли в дверь с тремя, как минимум, опознавателями-замками: по сетчатке глаза, по голосу и по системе кодов-паролей. Бет поняла, что это уже вход в дворцовую тюрьму.

За дверью был третий лифт.

— Вам страшно? — спросила Аэша Ли.

— Да, — Бет не находила в себе силы соврать.

— А почему? — брови женщины-синоби снова выгнулись, как кошки. Казалось, она от души удивляется тому, что кто-то может страшиться этого места.

— Мне кажется, что я зайду — и не выйду, — призналась Бет.

— О, нет, вы зайдете и выйдете. И если сделаете все правильно, выведете еще одного человека, — лифт остановился. Очередной коридор, где неподвижно, как чучела, стояли очередные два морлока — одинаковые лица без выражений, одинаковые позы: ноги на ширине плеч, руки, сжатые в кулаки — у бедер; грозно торчат вперед когти… Бет уже давно отвыкла видеть в них подобие Рэя, почти поверила в то, что Рэй — очень особенный, на их морлочий лад, может быть, и вправду сумасшедший…

— Слушайте меня внимательно. Ваша задача — уговорить его признать вендетту с домом Рива. Это — его единственный шанс, ничто другое не даст Рихарду и государю Керету возможность сохранить лицо. Если он откажется, его смерть будет ужасной… Знаете, что необходимо сделать с убийцей на похоронах убитого, чтобы дух успокоился?

У Бет стало кисло во рту и она помотала головой. Аэша Ли почему-то улыбнулась вместо того, чтобы дать прямой ответ, и, свернув в какую-то комнаты, поманила Бет рукой:

— Сюда, сеу Эльза.

Комната была чьим-то кабинетом. Аэша Ли открыла ящик стола и достала оттуда черный маркер — по ее уверенным действиям Бет поняла, что это кабинет самой Ли.

— Подойдите ко мне, — попросила женщина-синоби. Бет подошла, как кролик к удаву.

Ли активировала маркер и нарисовала прямо у Бет на груди цепочку иероглифов. Эти знаки можно было бы принять за изысканный узор на теле, которых Бет сегодня насмотрелась в изобилии — вавилонские дамы часто украшали себя рисунками или даже татуировками. Надпись начиналась где-то под впадинкой между ключицами и сбегала вниз, к ложбинке между грудями.

— Что это значит? — спросила Бет, тронув пальцем мгновенно высохший краситель.

— Покажите это ему, — вместо ответа сказала Ли. — Это… выглядит убедительно.

Бет покраснела. Сегодня по случаю торжества Лорел уговорила ее надеть модное платье, совсем обнажающее грудь. Бет и хотелось и кололось надеть такое платье, в конце концов она согласилась, добавив к ансамблю большой шелковый шарф. В начале церемонии все было ничего, потому что поверх платья на ней были глухие золототканые церемониальные одежды (тяжеленные как сто чертей — восемь килограмм одной канители из аморфного золота), а на прогулке с любованием Волной она поняла, что шарфик слишком тонок. Будущий муж при каждом случае запускал под этот шарфик оба глаза, но во взгляде его не было похоти, а было почти такое же невинное любование, как и любование Волной, поэтому Бет скоро перестала стесняться; кроме того, прочие дамы, кому фигура позволяла, носили такие же платьях вовсе безо всяких шарфиков — и Бет расхрабрилась окончательно.

А теперь нелепость и бесстыдство этого наряда снова стали очевидны: Дик сидит в камере, избитый и залитый своей и чужой кровью, а она является к нему, сверкая сиськами, с какой-то дурацкой надписью прямо между ними…

— Почему вы не говорите ясно? — разозлилась Бет — Вам нравится мучить меня загадками?

— Нисколько, — покачала головой Ли. — Но чем больше вы боитесь, тем вернее ваш страх передастся ему. Рисуйте в своем воображении самые ужасные картины — уверяю вас, вы не слишком сильно ошибетесь. Последний убийца тайсёгуна был разрезан по суставам и длилось это двое суток. На церемонию похорон принесли живое тело без рук и без ног — то, что на одном из древних наречий называлось «хеймнар». Вас тошнит? Туалет вон там.

— Ничего, я… справлюсь, — выдавила из себя Бет.

— Как знаете. Было бы жаль испачкать такое милое платье.

— К-куда мне нужно идти?

— Я провожу вас. В камеру не войду. Вам будет предоставлено полное уединение.

«И на том спасибо», — Бет сжала кулаки.

— Думаю, вы не очень погрешите против правды, если будете обещать ему… все, что сможете обещать, в случае если он согласится работать на нас. Влечение — мощный стимул, а Керет может когда-нибудь и разрешить вам М-брак…

— М-брак? — изумилась Бет.

— Конечно, только после того, как вы родите Керету наследников. Если он охладеет к вам, он может отставить вас от двора, и вы получите право взять официального фаворита. Это называется М-браком, младшм браком. Дети от него не наследуют. Впрочем, эта подробность несущественна. Открыть дверь.

Последняя фраза была брошена боевому морлоку, стоящему на страже. Он отсалютовал по-морлочьи, с гулом стукнув себя кулаком в грудь, а потом набрал код двери — и толстая стальная переборка поднялась.

* * *

От удара Шнайдера Дик не потерял сознания, а просто разом ослабел, и в глазах помутилось. Он прекрасно помнил, как морлок нес его под мышкой, словно щенка, спускался на лифте, долго шлепал по коридорам, а потом высокочастотным скальпелем разрезал самозатягивающиеся веревки и швырнул Дика на пол камеры. Там юноша и пролежал несколько минут, пока не восстановилось кровообращение.

Потом он кое-как поднялся и обнаружил, что весь липкий от чужой крови, а руки скованы впереди наручниками, соединенными цепочкой примерно в фут длиной. В камере был кран с водой и сток в полу — Дик постарался, как смог, отмыться, а потом оставил косодэ сушиться прямо на себе, а хакама расправил на лежанке. Если уж завтра ему назначены суд и казнь, надо прийти туда чистым.

Пояс у него, как видно, отобрали — поэтому косодэ пришлось, запахнув, придерживать руками. Нижнего белья ему Моро не дал, и Дик не очень об этом жалел — оно пропиталось бы кровищей так, что не отмоешь, а снять его не давали бы наручники. Дик сидел на лежанке, скрестив ноги, и сначала вообще ни о чем не думал, а только снова и снова переживал момент убийства, словно кто-то прокручивал запись в его голове.

Это была не первая кровь, пролитая им, но за смерть юного рейдера совесть его ни капли не мучила: то была честная драка, и один в ней проиграл. Здесь же было иное. Когда Джориан сказал, что леди Констанс умерла, и Джек, и лорд Гус тоже умерли, — весь партизанский отряд Дика разом исчез, снова собравшись в одного человека, и у этого человека в груди было так пусто, что окружающий воздух раздавил бы его, если бы это пустое место не наполнилось огнем, который требовал выхода. Безладная, хаотическая мозаика лиц, вещей, слов и красок вдруг сложилась в четкий узор, а узор обрел смысл и смысл этот гласил: СЕЙЧАС!

Он увидел орриу Майлза на поясе Джориана, золотоволосую красавицу в нескромном платье, открывающем грудь, услышал слова «цукино-сёгун» и вспомнил, что это та самая, для которой Моро добывал Бет. Теперь он ясно видел в ее чертах сходство с чертами Бет, и болезненное озарение снизошло на него: эта женщина хочет пожрать свою плоть и кровь, а может быть — и уже пожрала… Но нет, ее тело не было телом Бет, она была зрелой, даже перезревающей женщиной… Значит, еще не поздно, и меч Майлза здесь не просто так, и одежда сохэя, в которую Моро нарядил его для очередного издевательства — тоже. Дик понял, что пришло время умирать и что Господь смотрит сейчас прямо на него… И на все понадобилось очень мало времени — словно Бог приостановил для него счет секунд, как останавливал Солнце для Навина. Дик не рассчитывал удара и не думал о том, как проведет его — он видел удар, как бы уже свершившимся; мысль, намерение и действие слились воедино раньше, чем Джориан закончил свой треп, и его последняя фраза была последним знаком в этом «мене, текел, упарсин». Рейдер сказал: «Я сам так плакал — думал, не переживу…» — и это нечаянное пророчество (и Саул во пророках![47]) породило в груди юноши давно забытую дрожь — смех. Смеясь, он мгновенно и ловко сдернул с пояса Джориана орриу и ударил пирата в мягкое брюхо, рванул лезвие вверх, а после — с разворотом выбросил вперед. Он знал, что не промахнется, потому что в своем видении не промахнулся. Лезвие сразило обеих — рабыню-телохранительницу и госпожу; Дик ощутил несколько тупых и сильных ударов, но довел прием до конца: пустил по лезвию «волну», одновременно рванув его назад. Для верности, чтобы не помогла уже никакая реанимация, нужно было отрубить той женщине голову, но этого он сделать уже не мог — что-то не пускало руки и ноги, Дик упал спутанный, как куколка, тонкими черными шнурами, и когда он резал их, используя ничтожную свободу своей правой руки, они срастались, как живые.

Время снова пошло нормальным ходом. Вселенная, в которой жили только двое — он и его меч — заполнилась людьми. Поднимался многоголосый крик, морлок выбил меч и придавил юношу ногой к земле, и тут откуда-то сверху донесся отчаянный голос Бет. Она кричала, она звала его не помощь — а он не мог даже вякнуть, так его придушили эти путы и ступня морлока.

Он думал — почему золотоволосый воин не снес ему голову на месте? И пришел к выводу, что жизнь ему спасла на время последняя фраза. Но каким образом спасла — Дик терялся в догадках. Скорее всего, решил он в конце концов, этот белобрысый оказался так задет, что надумал устроить из смерти убийцы нечто показательное. Но как там очутилась Бет и почему она кричала, и что с ней сделали теперь?

Воображение Дика было сильным, как у всех пилотов — и как у всех пилотов, оно было дисциплинированным, так что он не стал растравлять свои душевные раны картинами настоящего и будущего, а начал готовиться к смерти.

По складу своего характера и воспитанию он принадлежал к числу людей, которых мысль о шаге в темноту не повергает в ужас, а плен и пребывание в руках Моро изрядно убавили жажду жить. Мечтая попасть в Синдэн, он читал «размышления о смерти» Садако Такэда, и старался каждый день обдумывать тот момент, когда ему придется «бросить тело». Конечно, все вышло совсем не так, как он полагал — ведь, пролив кровь, а тем более невинную кровь, он будет казнен, и по большому счету, справедливо, за преступление — а не умрет смертью мученика за веру. Он жалел не о смерти — возможно, мучительной и позорной — а о поступке, которого сам стыдился.

Убивая, он действовал под влиянием момента, повиновался страшному вдохновению, которое показалось ему божественным. Оливково-золотистая телохранительница, стоявшая между его мечом и лже-Бет, просто не входила ни в какие расчеты той силы, которой он был тогда одержим. Дик не собирался ее убивать — просто не подумал о ней, разворачиваясь и нанося удар почти вслепую. Теперь ее медные глаза преследовали его, и он просил у нее прощения, и сам не заметил, как начал молиться.

Он не молился с того дня, когда Моро накачал его наркотиками и изнасиловал во второй раз, и в свой партизанский отряд он Бога не пригласил. Казалось, произносить «Отче наш» теми губами, которые целовал Моро, было нельзя. В свой внутренний храм он всегда входил чистым, и где-то гордился этим, и только сейчас он осознал: храм — не только святилище, но и убежище. Израненный, оборванный и грязный невольник вбегает туда, чтобы припасть к алтарю и получить покой и свободу. Конечно, хотелось бы войти туда триумфатором, но…

Отсюда, из глубины санктуария, все произошедшее выглядело иначе, и Дик понял, что был на волосок от гибели. До того, как в зале появилась цукино-сёгун, все мысли юноши были только о себе и о мести, и Моро знал это. Костюм сохэя, орриу на поясе Джориана, да и сам Джориан — все это было не случайно, все разыграли как по нотам. Рейдер должен был умереть, Моро старательно и незаметно натравливал Дика, чтобы он попробовал крови. Сам Моро не собирался умирать и не дал бы умереть пленнику. Он отразил бы удар — а путы-самовязы спеленали бы незадачливого мстителя в две секунды, и месть стала бы центром его новой жизни, жизни синоби дома Рива. Потому что после смерти всех, кто ему дорог, за возможность мести он продал бы душу. Самоуверенный дурачок, он жил бы и учился шпионскому ремеслу, в мыслях лелея тот день, когда он сумеет отомстить не только Моро, но и всему дому Рива — а умелые кукловоды заставили бы его предать себя еще раз и еще раз… Пока само возмездие не потеряло бы смысла.

Но Бог спас. Теперь Дик понимал, что именно Бог привел золотоволосую женщину в зал — и сеть, которую Моро так тщательно сплетал, распалась: юный капитан вспомнил, что ему еще есть, зачем жить, и есть ради кого пожертвовать жизнью.

Стоило ли убивать ее? Дик сомневался теперь, что Господь имел в виду именно это. Может быть, был какой-то другой выход. Может быть, он должен был убедить эту золотую леди в том, что Бет нельзя пожирать… Но он никогда не умел убеждать. Или, может быть… ему стало страшновато от этой мысли — может быть, эта женщина вовсе не собиралась пожирать Бет? Почему ее брат (белобрысый был так похож на нее, что никем другим быть не мог), перед тем как долбануть Дика по башке, назвал его идиотом?

Дверь с тихим шелестом открылась и закрылась снова. Дергаться за штанами было глупо: раз уж застали так — пусть будет так, все равно косодэ длинное. Дик приоткрыл глаза — после нескольких секунд паузы и медленно, чтобы входящий не думал, что он тут весь извертелся, ожидаючи. И тут же распахнул их, изумленно выкатив на вошедшего и моргая.

У дверей стояла незнакомая девушка, так похожая на убитую им женщину, что Дик сперва чуть было не поверил в призраков. Но нет — девушка была моложе и красивее той естественной красотой юности, которую не сотворит никакая пластика лица.

— Ты меня не узнал? — робко спросила она.

Дик весь внутри зазвенел от звука ее голоса — и неуверенно спросил:

— Бет?

Она закивала, губы ее расплылись на миг, но все же ей удалось справиться со слезами.

— Ты на себя совсем не похожа, — все еще не веря своим глазам, он протянул руку и дотронулся до кончика ее длинного шелкового шарфа, в который она закуталась по самый подбородок. — Но все равно ты очень красивая.

— Боже мой, Дик! Что же ты наделал! — Бет кинулась к нему, и ноги сами подняли его с лежанки, вот только ответить на ее объятие не получилось: руки-то были скованы. Поэтому он погладил прохладный синий шелк ее платья, потерся щекой о ее щеку и усадил ее рядом с собой на лежанку. Больше было некуда.

— А что я наделал? — переспросил он.

— Ты убил мою мать, — сказала Бет.

Дик закрыл глаза и шумно втянул воздух. Вот это отмочил так отмочил. Ничего не скажешь, спас…

— Я только-только как-то начала с ней дружить — и тут ты ее убил.

— А я думал, ты считаешь матерью леди Констанс.

— Она умерла, и Джек, и все… У нас с тобой больше никого нет, кроме друг друга, а теперь еще и тебя казнят! — на этот раз Бет не сладила с собой, и какое-то время опять плакала, прижавшись к его плечу, а он гладил ее по волосам, думая о том, как зла судьба — получается, он пролил кровь совсем невиноватого человека, и совершенно зря. Бог остановил время не для того, чтобы Дик успел нанести второй удар, а для того, чтобы он успел подумать. А он не стал думать. Чего думать, когда меч в руке…

Досада ожгла его. Он-то полагал, что Бет ждет здесь гибели, и решил бросить свое тело ради нее — а получилось, что он зря убил троих и зря умрет, потому что ее и не думали убивать, она тут как сыр в масле катается… Он слегка отстранился от Бет, но через секунду усовестил себя: ведь она-то не знала, в какую помойку он влип, и умереть он решил задолго до того, как ему привиделся шанс ее спасти. В чем она виновата — ее, скорее всего, тоже в клетке держали, только в золоченой.

«Ага, и нормально кормили, не издевались и не насиловали».

Чтобы заглушить эти мысли, он опять прижал Бет к себе.

— Ты, значит, кто-то вроде принцессы?

— Угу, — сказала Бет. — Меня выдадут замуж за их императора.

— Поздравляю.

— Дик, ну что ты…! Меня ведь никто ни о чем не спрашивал! Выйдешь замуж — и все. И не это важно! Мне разрешили увидеться с тобой, чтобы кое-что тебе передать.

У Дика стукнуло сердце. Брат осёл все-таки хотел жить и жил надеждой.

— Мне сказано передать, что они хотят жизнь за жизнь. То есть, они не убьют тебя, если ты согласишься быть для них пилотом.

Все нутро застонало. Жить! Летать! Господи!

— Шнайдер, то есть, мой дядя, — продолжала Бет, — как глава клана имеет право помиловать тебя, если ты скажешь, что ты убил Лорел ради мести. За Сунасаки, понимаешь?

Дик скрутил косодэ на груди — так, что вода закапала между пальцами.

— Но ведь я не мстил за Сунасаки, — сказал он. — Это неправда. Я думал, что спасаю тебя.

— Да ты что, с ума сошел? — Бет вскочила с лежанки. — Кому какая разница, правда это или нет? Тебя убьют за твою правду! С тобой знаешь, что сделают?

— Нет, а что?

— Не знаю! И думать боюсь! Аэша Ли сказала, что последнего, кто убил тайсёгуна резали на кусочки, а на похороны принесли живого, без рук и без ног! И я не знаю, зачем его принесли на похороны! Мне даже спрашивать об этом было страшно!

«А уж мне-то…» — Дик почувствовал слабость в животе.

Бет шумно потянула носом и сказала:

— Мне велели, чтобы я показала тебе вот это…

Она приоткрыла шарфик, в который куталась, и Дик увидел сбегающую в ущельице между грудей надпись: «тимацури-ни суру».

«Принести жертву».

— Что это значит? — нетерпеливо спросила Бет.

— Да, так фунния какая-то, — Дик ввернул слово, слышанное от Вальдера. — Неразборчиво написано.

— Не ври мне!

— Да нет, честно, чепуха всякая. Бет, ну их. Давай просто так поговорим.

— Дик, что ты несешь? Тебя завтра убьют, если ты не сделаешь как я говорю! А ты тут сидишь и рассказываешь про какую-то правду, и еще предлагаешь просто так посидеть поговорить! Тебя что, Шнайдер слишком сильно приложил по голове?

Она разошлась, уперла руки в бока — и шарфик, которым она стыдливо прикрывалась, соскользнул с плеч. Дик раскрыл рот.

— Ты что, вот так весь вечер и ходила? — спросил он, пока она вертелась, ища выпавший из рук конец шелковой накидки.

— Здесь все так ходят! — огрызнулась она, заматываясь. — Ты, между прочим, без штанов.

— Это другое дело, я их постирал! — возмутился Дик. Потом решил, что надо уточнить: — Они были все в крови.

Тут им опять стало не до смеха.

— Слушай, — сказал Дик. — Ты отвернись, все-таки я их надену.

Бет повернулась к нему спиной и стояла так, пока Дик не сказал:

— Готово.

Он все равно запахнул полы косодэ, потому что легкий хлопок, намокнув, светился насквозь. Бет села рядом на лежанку.

— Ты что, все это время был у него? — осторожно спросила она.

— Угу.

— И что… с тобой… было?

— Ничего особенного, — Дик почувствовал жжение в горле и прокашлялся. — Хватит об этом, Бет. Расскажи лучше, как ты тут жила.

— Да тоже ничего особенного… Меня выковыряли из дома Нейгала, надели шлем — и Моро привез меня к матери. Ко мне приставили одного синоби, Рина Огату… Сейчас занимаются моим образованием, клепают из меня императрицу… Во мне есть какие-то гены, благодаря которым я пилот. Из-за этого один тип, здешний адмирал, хотел бы меня прикончить так, чтобы ни молекулы не осталось, но теперь уже поздно, так что он только скалится. Шнайдеры контролируют Дом Рива, потому что выиграли войну с Кенаном и воспитали Солнце, но половина высоких кланов ненавидит их за то, что они проиграли войну Империи и воспитали Солнце. Они спят и видят, как бы Шнайдеры потихонечку испарились, но Шнайдеры не испаряются, потому что их поддерживают синоби. Против Лорел с Рихардом было уже два заговора, синоби нашли заговорщиков, Шнайдер их повесил. Наверное, ты здорово навредил клану, потому что на Лорел половина всего держалась. Ох, Дик, как же это получилось, что тебе дали добраться до оружия…

— Так и получилось, — сказал Дик. — Ты что, не поняла? Мне подвели Джориана, как левиафана к силовой ловушке. Еще и дали Джориану меч Майлза, чтобы я не забыл завестись. И если бы не… твоя мать… я бы сейчас сидел тут и думал, что чуть-чуть не добрался до Моро. А потом они пришли и предложили бы мне жизнь… и я бы согласился…

— Но ведь сейчас тебе предлагают жизнь. Только Рихард не может сделать это так, чтобы не потерять лицо, поэтому ты должен согласиться на это его условие. Ну пожалуйста, прошу тебя, скажи завтра, что ты мстил за Сунасаки.

— Я не стану для них летать. Так им и предай, пусть решают, что хотят.

Бет стиснула его ладонь.

— Ну, почему ты такой упрямый, а? Неужели ты там выжил, чтобы здесь умереть?

— Может быть, — вздохнул Дик, в свою очередь сжимая ее ладошку. — Кто-то же должен в конце концов сказать им, что они творят. Есть вещи хуже смерти, и они эти вещи делают.

— Послушай, — жалобно сказала Бет. — Может быть, тебе сейчас не хочется жить. Но боль проходит, рано или поздно любая боль проходит, а вот жизнь уже не вернуть. Дик, пожалуйста, не оставляй меня — у меня же совсем никого не будет! Прошу тебя, согласись… Если тебя убьют — я этого не выдержу, я люблю тебя!

Дик посмотрел в ее мокрые глаза и увидел, что она боится. Боится, что он скажет — «у тебя теперь есть родственнички-Рива», боится его потерять, боится остаться одна… Он видел все ее страхи и все ее слабости, и именно сейчас понял, что любит, очень любит ее.

— Ты правду сказала — или это так, чтобы удержать меня?

— Правду.

Дик заключил ее в кольцо своих скованных рук.

— Я тоже тебя очень люблю, — признался он. — Только я все равно не соглашусь. — Пожалуйста, — у нее снова задрожали губы. — Пожалуйста, Дик… Мне страшно! Ну, неужели это в самом деле невозможно — взять и согласиться? А потом мы найдем выход. Мы убежим… Главное — сейчас остаться живым, ведь мертвые никуда не убегут. Дик, ну не будь же ты свиньей — не хочешь жить сам, так хотя бы меня пожалей!

— Бет, извини, не могу я сейчас тебя пожалеть. Я бы очень хотел, но… у меня самого живот сводит от страха. Ты говоришь, я не хочу жить… Нет, хочу. Даже сейчас… До того хочу, что еще минута — и я сдамся на твои уговоры. Поэтому уходи. Я понимаю, ты добра мне хочешь… От этого тошнее всего. Или уходи — или не говори больше таких вещей.

— Но если ты будешь жив — может быть, когда-нибудь нам даже разрешат пожениться. Император разлюбит меня и отпустит… И мы будем вместе…

— Бет, — Дик вытер ей слезы рукавом. — Да ты что? Говоришь, что любишь меня — а сама себя предлагаешь мне как поношенную тряпку. Так же нельзя. Чего это мы вдруг будем ждать, пока они нам разрешат? Кто они такие вообще? Бет… выйди за меня замуж.

— Что, прямо сейчас?

— Ну… потом, наверное, некогда будет…

— А разве так можно? без… священника… или чиновника?

— Ты что, Катехизис не читала? Таинство брака муж и жена уделяют друг другу. В крайнем положении можно и без священника. Нужен только свидетель.

— Какой?

— Да любой. Там возле дверей стоит морлок, можно его позвать.

— Да ты спятил! Ты знаешь, что он сделает?

— А что? Убьет нас? Позови его.

Бет несмело стукнула в дверь несколько раз — и дверь впрыгнула в паз, а морлок, стоящий за ней, шагнул в камеру.

— Он как будто ждал, — прошептала Бет.

— Ну да, он же прослушивает все, что в камере делается, — ответил ей Дик, и обратился к морлоку на нихонском:

— Как тебя зовут? Нам нужен свидетель.

Морлок изумился (Дик научился различать их бедную мимику, общаясь с Рэем). Он знал что делать, если заключенный надумает убегать или кончать с собой или захватит заложника, но не знал, что делать, если заключенному нужен будет свидетель.

— Девяносто Четвертый не может давать показания в суде, — не очень уверенно сказал он на астролате, а потом обратился к Бет: — Какие будут приказания?

— Отпусти нас обоих, — быстро сказала Бет.

— Девяносто Четвертый не может этого исполнить.

— Вот блин!

— Послушай, нам нужен свидетель, — сказал Дик. — Не для суда, ни для чего такого. Ты просто стой и смотри.

— Это приказание ты можешь выполнить? — спросила Бет.

— Да, — подумав, ответил морлок.

— Тогда, значит, так… — Дик решительно взял Бет за руку и задумался, вспоминая соответствующие формулировки. Слышал он их в основном в фильмах, но раза два или три — вживую, когда на Мессе кто-то венчался. — Значит, так… Я, Ричард Суна, перед Богом и людьми, беру тебя, Элисабет Ван-Вальден Мак-Интайр де Риос-и-Риордан, в законные жены, и клянусь оставаться с тобой в радости и в горе, в здравии и в болезни, в богатстве и в бедности, и хранить тебе верность, пока смерть не разлучит нас. Вроде так.

— Я должна это повторить?

Дик кивнул.

— Хорошо. Ты меня поправь, если что, ладно? Я, Элисабет О’Либерти Бон Ван-Вальден Мак-Интайр де Риос-и-Риордан, беру тебя, Ричард Суна, в мужья перед Богом и людьми. Обещаю хранить тебе верность, и оставаться с тобой в горе и в радости, в болезни и в здравии, в богатстве и в бедности, пока… смерть… — при последних словах ее голос снова сорвался, и Дик быстро сказал:

— Если у кого-то есть возражения… то есть, кто-то может что-то сказать… в смысле, почему мы не можем пожениться — то пускай он скажет сейчас или потом молчит…

Дик с опаской посмотрел на морлока — но у морлока возражений, похоже, не было. Тогда юноша взял лицо девушки в ладони и осторожно поцеловал ее в губы.

— Все, — сказал он тихо. — Теперь мы уже не потеряем друг друга.

— Уходи, — приказала Бет морлоку. Тот шагнул назад и дверь за ним снова закрылась.

— Теперь мы должны ратифицировать брак, — сказал Дик напряженно и глухо.

— Это как?

— Поцелуй меня.

Они снова поцеловались, и Дик осторожно стащил с нее шелковый шарфик, чтобы увидеть то, что теперь принадлежало ему по праву.

— Эй, нас же слышат? — спросила Бет.

— Мы будем очень тихо.

— А если видят?

— Да ну их, кто они такие, — сказал Дик. Он был убежден, что за ними наблюдают, и скоро прибегут, оторвут от него Бет, и утащат ее. Может быть, уже бегут, — поэтому он снова обнял Бет крепко-крепко, и целовал ее плечи, шею и лицо. Они были теперь совсем одни в чужом, равнодушном и враждебном мире — и эта чуждость, эта враждебность сближала их так, как не могло бы сблизить ничто другое. Ему хотелось бы соединиться с ней, прорасти в нее так, чтобы их уже не могли разорвать, разлучить и отдать его могиле, а ее — какому-то типу в золоченой маске. Чем больнее он ощущал невозможность этого, тем больше и острей было его желание. Оно было не просто законно — оно было истинно, а все вокруг ложно. Именно они двое таинственным образом сейчас восстанавливали покосившееся время и спрямляли искривленное пространство. Дику больше не хотелось бросить свое тело как грязную тряпку: оно словно очистилось в объятиях Бет. Он сразу понял иронию того, кто написал у девушки на груди предупреждение ему: было важно не только послание, но и «обрамление»: надпись обещала смерть, а обнаженные груди, кругленькие, как полные луны — жизнь. Выбрав одно, надо было отвергнуть другое. Он понял этот расчет — и понял, что никто за ними сейчас не прибежит и не разорвет их объятий. Он уложит Бет на лежанку и сделает с ней то, что муж делает с женой; подарит то, что она когда-то так смешно хотела украсть. Автор письма остался в дураках. Они хотят жертвы? — черт с ними. Он и в самом деле принесет жертву, но не им, а Тому, Кому он сам захочет, и жертва эта будет драгоценной. Он должен умереть не потому, что больше не желает жить. Он умрет потому, что должен свидетельствовать: правда важнее жизни, и чем больше жизнь, чем выше ее ценность — тем выше и ценность правды.

Их тела были тайнами, и эти тайны надлежало открыть. Сейчас Дик мог бы объяснить то, что он смутно чувствовал тогда, отказывая ей: сладость источника — в том, что он запечатан до времени, смысл свободы — в том, чтобы добровольно кому-то принадлежать, потому что тайна, которую не узнает никто — так же перестает быть тайной, как и то, что узнают все. Загадка пола в том, чтобы открываться навстречу противоположности; из двух сходств не сложится единства — оно слагается из двух инаковостей, и юный мужчина сейчас был счастлив тем, насколько иной является юная женщина, какая она округлая там, где он — угловатый или плоский. Теперь он по-своему перефразировал псалом: славлю Тебя, Господи, за то, что она так дивно устроена!

Ее страх придавал ему смелости: сейчас нужно быть мужественным за двоих. Лаская, он больше успокаивал ее, чем возбуждал, ибо чувствовал — этот вызов она одна не потянет. Он знал, что Бет не поняла, чего хотел пославший ее, она думала, что сейчас они нарушают приказ и бросают вызов Вавилону — и это вправду было так, но не потому, почему думала она. Мятежом был не секс, а брак. Ей все еще казалось, что он, познав ее, передумает. Значит, последний отказ причинит ей еще больше страдания, и поэтому сейчас следовало быть как можно нежнее.

— Мне… раздеться? — шепотом спросила Бет.

— Нет, лежанка холодная, — так же тихо ответил он, поднимая свои скованные руки, чтобы она могла высвободиться. — Ты просто ложись.

Платье на ней было длинным и синим, с зеленым отливом, как морская волна. Корсаж облегал талию и живот, клином сходя к лобку, а от бедер юбка расходилась широко и при каждом движении летела за Бет. Сандалии на невысоком каблучке были дорогими, из кожи какой-то белой рептилии, и ремешки охватывали голени до середины. Дик открыл ее бедра и увидел, что они и в самом деле «как ожерелье, дело рук искусного художника».

— Бет, а как выглядят виноградные гроздья? — спросил он.

— Зачем тебе?

— Да так просто… — прошептал он, и лег на нее всем своим обреченным телом.

Он изо всех сил старался не причинить ей боли — и, конечно же, причинил, испугался, сдал было назад — но тут она, закусив губы, подалась перед, на него, нанизалась живым на живое — и он сначала замер, застыл, пойманный врасплох, а потом включился в ритм, поймал его. На мгновение возник и тут же рассыпался прахом призрак Моро. Это было совсем-совсем другое.

Это был самый лучший полет.

— Зажми мне рот и нос, — успел попросить он, чувствуя близость прорыва — и крик погас в ее ладошке, но слезы прожгли себе дорогу, как плазма сквозь полудоспех. Он плакал от радости, что успел полюбить, был вознагражден любовью — и от горя, что любовь обречена.

— Я буду ждать тебя, — прошептал он в ухо Бет. — Я буду всегда любить тебя.

Теперь Бет вытерла ему слезы.

Приподнявшись на руках и поглядев в ее глаза, Дик увидел, что они полны какой-то нездешней печали и мудрости. Она смогла наконец понять и принять его выбор. Кажется. Похоже на то. Именно сейчас, когда они стали одним, он должен был просить ее о том, о чем собирался. Потому что она стала частью его, и это было бы и его действие тоже…

— Бет… ты умеешь обращаться с ансиблем?

— Нет.

— И не знаешь, где хотя бы один ансибль-передатчик?

— Нет.

— Ладно, это неважно. Если тебя будут готовить на пилота — тебя обязательно научат. А координаты Картаго ты помнишь?

— Да, — прошептала Бет.

— Координаты Эрин узнаешь в любом навигационном справочнике. Но лучше не на Эрин, а на Тринити, генералу Синдэна.

— Дик, ты с ума сошел? Да если я сделаю такую вещь — меня убьют. Я боюсь…

— Я твой муж. Я запрещаю тебе бояться… Ты это сделаешь?

— Да, — пообещала она, и Дик припечатал это обещание поцелуем.

Они встали с железной лежанки, привели одежду в порядок и снова легли, обмениваясь легкими, неторопливыми и печальными ласками.

— Ты все равно сделаешь по-своему, да? — уже без слез спросила Бет.

Вместо ответа Дик спросил:

— Какой сегодня день?

— Праздник Великой Волны. Сороковой день Весны Акхат.

— А по имперскому?

— Восьмое мая.

— Значит, мы здесь всего двадцать пять дней. Я думал, месяца два. Совсем потерял счет.

— Я убью Моро, — Бет сжала кулачок. — Обязательно когда-нибудь убью.

— Лучше не надо, — шепотом сказал Дик. — Не теряй на него времени.

Дику было все труднее поддерживать разговор — усталость нисходила на него как ночь. Он перевернулся на спину и сцепил руки на затылке, а Бет положила голову на его плечо.

— Бет, это ничего, если я усну?

— Конечно…

— Я не хочу прощаться. Я усну — а ты уходи потихоньку…

— Хорошо…

— Бет…

— Да?

— Завтра… не ходи смотреть… Если будет можно. Обещаешь?

— Обещаю.

— И молись за меня, хорошо?

— Хорошо… — по голосу Дик понял, что это слово далось ей с трудом. Он уже уплывал, он уже погружался в сумрак — и попробовал объяснить:

— У меня никого нет, кроме Бога и тебя…

Она не ответила — а может, он уже уснул и не услышал ответа.

* * *

Бет сама нашла дорогу к кабинету Ли, и только когда она коснулась двери, до ее дошло, что она натворила: ушла от Дика, не добившись его согласия!

Это было просто какое-то колдовство. Она должна была остаться там, вцепиться в него руками и ногами, и, когда за ним придут — не отпускать, делать что угодно, грозить самоубийством, каким-нибудь немыслимым скандалом, диверсией! Но он попросил — и она ушла… Когда он обнимал и целовал ее, когда он врастал в нее и плакал у нее на груди — он что-то такое сделал с ней, отчего она не смогла не подчиниться.

Но все эти соображения пришли ей в голову только тогда, когда дверь перед ней отодвинулась в сторону. Аэша Ли ждала на пороге.

— Идемте, — сказала она, почти ласково касаясь плеча Бет. — Вам нужно принять ванну и поспать.

— Вы… — у Бет сперло дыхание. — Все слышали?

— Конечно, — пожала плечами женщина. — И уверяю вас, это останется между нами.

— Вы не сможете меня шантажировать!

— И не собираюсь, — пожала плечами Ли. — Гимен восстанавливается путем простой операции, а я не настолько глупа, чтобы попытаться расстроить ваш с Керетом брак. Вы должны были уже понять, что синоби поддерживают Шнайдеров обеими руками, хотя бы потому, что любой из альтернативных Рихарду кандидатов на пост сёгуна неизмеримо хуже. Запись вашего свидания уже уничтожена.

— Откуда я могу это знать? — вспыхнула Бет. Кровь ударила ей в лицо — так значит, их не только слышали, но и видели!

— Верно, ниоткуда, — улыбнулась Ли. — Вы можете только поверить мне на слово. Я думаю, сеу Бет, мы подружимся.

Она внезапно остановилась, привлекла Бет к себе, сжав ее плечи руками и очень тихо, почти лишенным дыхания голосом, прошептала:

— Ансибль-передатчик на станции Акхит и имеет шесть уровней защиты. Мало попасть на станцию, прорваться к передатчику и иметь допуск. Зашифрована сама система координат, она не соответствует общегалактической, и этот шифр нужно знать. Или знать наизусть пространственную карту. Людей, способных на это, на Картаго трое, и все трое — синоби.

— Ах ты ведьма! — завопила Бет, и нацелилась ногтями в лицо женщине-синоби.

Каким-то образом она промахнулась и несильно ударилась о стену.

— Если вы и в самом деле намерены причинить кому-то серьезный вред, — в голосе Аэши Ли не слышалось ни малейшей насмешки, а ее пухленькие пальчики сжимали запястья Бет как стальные наручники, обтянутые мягкой губкой, — то сначала бейте, а потом подавайте голос. Вы успокоились?

— Да, — выдавила Бет сквозь зубы. Ли отпустила ее и показала ей на кончике пальца блесточку. Ах, да — наклеечка, сапфировая мушка, которую Бет прилепила возле глаза, наряжаясь к сегодняшнему вечеру. Ли поддела мушку ногтем и разъяла на две половинки.

— Это биополимер, из которого сделан довольно примитивный микрофон-передатчик. На таких мероприятиях, как это, вокруг государя и членов его семьи постоянно кто-то вертится, и вместе с тем нельзя, чтобы телохранители мозолили всем глаза. Это — один из способов обеспечить безопасность. Я отобрала приемник, — она показала на серьгу-наушник, — у того из дворцовых охранников, кто отвечал за вас, сеу Элисабет. Так что теперь я — единственная хранительница ваших тайн. Успокойтесь и слушайте меня. Вы все сделали правильно. Остальное сделают ночь и страх, и завтрашняя боль, а если нет — то ничего не поделаешь. А ваше обещание выбросьте из головы, каким бы ни был исход завтрашнего суда.

— Если вы добьетесь от него согласия и оставите в живых, я не смогу выйти замуж за Солнце. Я пообещала перед Богом и людьми хранить верность.

— Юность, — Аэша засмеялась, — очень любит два слова: «всегда» и «никогда». Поэтому юные склонны требовать друг от друга невозможного. Но вот о чем подумайте, сеу Элисабет: юноша намерен умереть, так что хранить верность ему придется недолго, и будет нетрудно, поскольку голова его занята сейчас другим. А если он останется в живых, то… Вы сейчас вряд ли поверите — но сколько союзов распалось из-за того, что любовники требовали друг от друга слишком многого! Взаимное разочарование приводит к взаимной ненависти. Кстати, вас не удивило, что во время… первой брачной ночи ваш избранник был так решителен и опытен? Зная при том, что за ним наблюдают?

Бет не с кем было сравнивать, кроме того же Дика два месяца назад. Да, прогресс налицо…

— Если у него была здесь женщина — мне это все равно, — Бет вскинула подбородок.

— У него был мужчина, — почти небрежно сказала Ли. — Морихэй Лесан.

Бет стало горько до тошноты. Самое скверное — это могло быть хоть отчасти правдой.

— Скажите лучше — Моро его изнасиловал.

— Можно сказать и так, — кивнула Ли. — Но Моро сидит в этом же блоке этой же тюрьмы — как вы думаете, почему?

— Чтобы он не сбежал и ответил за все.

— Огорчу вас: нет. В худшем случае он отделается домашним арестом. Рихард снарядил ему охрану совсем по другой причине. Знаете, между пленником и его тюремщиком складываются иногда весьма неоднозначные отношения…

— Мне наплевать.

— Тем лучше. Попытайтесь лечь спать, сеу Элисабет.

Дворец опять ожил — гемы и люди сновали туда-сюда, на стенах уже появились белые траурные драпировки, на зеркалах — белая вуаль. Добравшись до своей комнаты, Бет снова разрыдалась. Белль сняла с нее платье и набрала в ванну воды.

— Ох, у госпожи кровь! — сказала она, когда Бет сбросила трусики. — А ведь закончилось только позавчера. Госпожа больна?

— Нет, — сказала Бет. — И замолчи, пожалуйста.

Она опустилась в ванну и, прогнав Белль, вымылась с крайним тщанием. Белль поднесла ночную рубашку, попутно рассказывая, что завтра Бет предстоит находиться у гроба матери, и погребальные церемонии растянутся на целый день, но она может не присутствовать на них все время — только в начале, когда мертвую придут почтить главы кланов и Солнце, и в конце, когда тело Лорел уложат в капсулу и в ракете запустят к звездам.

— Хватит тарахтеть, уходи, — приказала Бет, выключая освещение. Ей хотелось остаться одной со своим горем и со своим стыдом.

Она ничего не сделала для Дика, и, похоже, ничего уже не сделает. У нее толпа слуг, куча пажей и прихлебателей — и ни на кого нельзя положиться. Даже ее чертов жених, этот Император-Солнце не поможет ей. Он мог бы одним чихом дать Дику свободу — просто приказать, и все! — и не сделает этого, потому что важно, понимаешь ли, сохранить лицо.

Да нет. Лицо тут ни при чем. Она представила себя на его месте — что бы она сделала, если бы кто-то из самых благих побуждений зарубил леди Констанс. Страшно подумать, что бы она сделала. Она бы даже не предложила ему всю жизнь работать на Доминион, чтобы отдать долг — просто прикончила бы без всякой жалости, как собаку. Значит, Рихард великодушнее, чем она, и Керет тоже? Господи, господи, а она-то бочлась стать «такой же, как Рива»! Да она хуже!

Собственная нищета открывалась ей во всей неприглядности. Сначала память беспощадно вернула тот момент, когда она попыталась соблазнить Дика. Каким привлекательным это казалось тогда — быть для него единственной в его жизни женщиной. Ну вот, ее желание исполнилось. Она будет единственной в жизни Дика, потому что завтра он умрет. А она, как и мечтала, окажется в центре всеобщего поклонения, станет супругой сиятельного государя, притом — вовсе даже неплохого человека, который любит ее. Бабушка Альберта и ее научные дамы доберутся до секрета, скрываемого ее генами, и поколение пилотов, выведенных искусственно, вынырнет из этого сектора в большой космос — взять у Империи реванш. Слава, почет, безбедная жизнь — ты этого хотел, Жорж Данден. А Дик уйдет навсегда — она ведь боялась его любви, отягощенной слишком большой ответственностью. Как справедливо заметила Белль, «закончилось» позавчера — значит, даже ребенка не будет, семя просто вытечет из нее, дырку ей благополучно зашьют, и от Дика ничего не останется, как будто его и не было на свете. А даже если бы и был ребенок — что бы она сделала? Ведь как пить дать, ему не дали бы родиться. Вырезали бы, не спрашивая ее, как это было с ремодификацией. Ради людей и кораблей дома Рива. Потому что убивать детей «по соображения догмы» — это ужас что такое, а ради людей и кораблей — ничего, нормально.

Бет плакала, вспоминая неуклюжие ласки, так не похожие на то, о чем она читала в дамских романах. Любовников в этих романах постоянно сравнивали с искусными музыкантами, которые владеют женщиной как музыкальным инструментом, извлекая нужные гармонии. Дик не был искусным музыкантом. Он не знал, где прижать и где дернуть так, чтобы женское тело «зазвучало» как надо, а и знал бы — вряд ли стал бы думать, как на нем «сыграть», потому что видел не тело, а человека. Он отдавал себя ей, ей одной, и был таким нежным, точно она из рисовой бумаги. Она решила поначалу, что с ее стороны это будет чистым актом милосердия. Ну, в самом деле — чем это еще может быть в первый раз, в тюремной камере, куда в любую минуту могут вломиться, в слезах, в смертном страхе и с цепями на руках (потом эта цепь страшно врезалась ей в лопатки)? Она сама удивилась, когда от робких прикосновений ее плоть расцвела. А когда он пульсировал в ней, как сердце… Бет не могла назвать это теми словами, которые вычитала в книжках — одни были слишком сухими, другие слюнявыми. Почему он спросил про виноградные гроздья?

Не было никакого наслаждения типа «весь мир потонул в теплой и ароматной влаге любви». Было просто невыносимое чувство, чем-то похожее на жалость и на восхищение одновременно (хотя Бет, убей Бог, не могла бы объяснить, как такое возможно). Может быть, кто-нибудь и когда-нибудь таки заставит ее испытать это «всепоглощающее наслаждение» — но никто не будет подходить к ней так же просто и верно, как ключ к замку. Боже, да что ж это за несправедливость такая? Почему он должен умереть именно сейчас?

Бет не разделяла уверенности Аэши Ли в том, что Дик после этого передумает. Наоборот, теперь он казался ей совсем потерянным. Надежда, родившаяся по пути в дворцовую тюрьму, теперь почти задохнулась. Она оставила его — там, на согретой их телами, но быстро теряющей тепло железной полке. Он спал, закинув руки за голову, и во сне сохранял все тот же сосредоточенный вид. Во всем, во что он верил и что считал правильным, он был последователен и упрям, как шахтопроходческий бот*. Когда ему не хватало знаний — он зубрил до черноты в глазах, когда сомневался в своих силах — тренировался до упора, когда нужно было убить врага, чтобы спасти друга — убил, а когда осталась последняя возможность утвердить свою любовь перед лицом всего враждебного мира — он просто взял и сделал то, что считал нужным. Потому-то Рихард и хочет его живым, а не мертвым.

Потому-то и не получит.

* * *

У Яна Шастара все пошло кувырком. Началось с того, что ни морлок, ни старик, ни рабыня из дому не вышли и на праздник не пошли. Моро же поехал в сёгунский дворец, и забраться к нему в его отсутствие да подстеречь его уже никак не выходило, раз дом был задраен наглухо.

Шастар уже понимал, что надо бы уходить — а все-таки послал морлока наблюдать за парадным, а сам сидел и ждал непонятно чего.

Улица напротив дома Моро со стороны черного хода была оживленной торговой коммуникацией. Наблюдательный пост Шастара находился в смотровом окне под лавкой напротив — когда стало понятно, что дом сегодня никто не покинет, Шастар перебрался туда, и там засел. Помещение это было пустующим складом, и если бы кто-то туда зашел, он бы не удивился — в Пещерах Диса хватало людей, которые ночуют черт-те где.

Оттуда он и увидел, как по улице двигаются двое солдат, да не кто-нибудь — дворцовая стража! Двое рядовых в полном кидо с черно-золотым султаном роты «Хаято», промаршировали улицей, как два танка с приделанными ногами — и встали возле черного хода лесанова дома.

Тут уж осталось только плюнуть и уйти — что Шастар и сделал.

Морлока на его посту, заранее оговоренном, он не нашел, и плюнул еще раз. Вот распустился, и в чем уже нельзя на него положиться. Куда это он слинял (хотя его наблюдение стало таким же бессмысленным, как и наблюдение Шастара — у парадного стояли аж четверо «хаято»)?

Шастар присмотрелся — и увидел на площади, куда вливалась улица, толпу. Там был большой экран общественной инфосети, и сейчас по этому экрану что-то шло, а толпа внимала. Шастар подошел ближе.

Через минуту он расслышал все как следует и проклял себя, морлока, Моро, чертова имперского мальчишку, тайсёгуншу и все Пещеры Диса до последнего камешка.

В новостях не сообщали, как мальчишка с оружием оказался от сёгунши на расстоянии удара — в толпе справа и слева от Шастара тут же начали строить собственные версии. Все они былит сущим бредом, потому что их создатели не знали того, что знал Шастар: дом, возле которого стоит «почетный караул», принадлежит Морихэю Лесану, у которого паренек три недели находился в плену. Значит, Моро что-то спартачил, что-то у него там не вышло. И еще черт знает когда с его дома снимут охрану — если его вообще не казнят. А значит, от Шастара он укрыт надежно, и если его казнят — уйдет от законной мести.

Пойти, что ли, напиться.

Шастар пошел в кабак и начал напиваться, и в ходе этого дела услышал еще один выпуск новостей, в котором сообщалось, что похороны цукино-сёгун будут завтра на закате, на равнине Эузан, а тело будет выставлено сначала в Яшмовом зале во дворце, а позже — в Храме всех ушедших. Преступника будут судить судом капитанов в Звездной Палате. Несчастный ты пацан, подумал Шастар, и в несчастный час ты родился на свет.

В зале кабака как-то потемнело, Шастар оглянулся — и увидел, что на пороге стоит морлок.

— Эй, ты! — крикнул бармен, — За порог ни шагу, у меня чистый кабак.

— Раэмон хозяина ищет, — смиренно прогудел морлок.

— Есть тут его хозяин?

— Я, — поднял руку Шастар. С тяжелым вздохом положил на стойку одиннадцать сэн (десять — за выпивку, одну — на чай) и вышел к Рэю. — Чего тебе?

— Я должен попытаться спасти сэнтио-сама.

Шастар сжал челюсти от досады. Ну да, конечно. Морлок занимался всем этим ради мальчишки, Моро был для него целью номер два. Или даже целью номер пять — если бы он знал, что трое других тоже живы.

— Забудь, — он качнул головой. — Ты сам знаешь, что такое дворцовая тюрьма. Ты не прорвешься, а завтра он весь день будет в кольце солдат, Бессмертных и морлоков. Ты к нему и на десять метров не приблизишься, тебя убьют.

— Есть способ. Завтра будут погребальные игры. Каждый желающий может пожетвовать бойца. Заявите меня.

— Послушай ты, дурень! — Шастар ударил кулаком о стену, и тут же притих, видя, что на него оглядываются. Да, зрелище и впрямь было из диковинных — морлок, спорящий с господином. — Отойдем-ка подальше.

Они свернули в один из боковых переходов, откуда вела лестница на нижние ярусы.

— Слушай, ты, — продолжил там Шастар. — Нетолочь ты желтоглазая, ты же думаешь хвостом, а не головой! Парень — все равно что уже мертв; да, жаль его, но ничего не поделаешь, и лишь погибнешь зря. Ну, допустим, ты окажешься внутри кольца охраны, на арене вместе с мальчиком. Ну, допустим, тебя не убьют такие же как ты — а дальше-то что? Возьмешь его на плечи и начнешь рубиться к выходу? Брось эту затею. Виноват во всем Моро, только он — из-за него погибли и мой друг, и твой хозяин.

— Сэнтио-сама — не хозяин мне, — возразил морлок. — Он командир. И он еще жив.

Шастар глухо рыкнул, такой бред нес этот морлок, ну да ведь известно — с влюбленным, пьяным и сумасшедшим спорить бесполезно. Шастар был пьяным, а морлок сумасшедшим, что делало взаимопонимание вдвойне трудным.

— Ты думаешь, его дух похвалит тебя, если ты погибнешь зря? Разве он захочет принять тебя в свой дом на небе? Какому туртану нужен такой боец?

— Сэнтио-сама — человек Креста, — сказал морлок. — Духи людей Креста не питаются кровью врагов и слуг.

— Ха, как же — они питаются кровью друзей, я вспомнил! — разозлился Шастар. — Это ваш Христос любит, когда кровь за него проливается зря, когда воины не побеждают, а гибнут!

— Может быть, вы правы, мастер Шастар, — сказал морлок, посопев гневно. — А я и в самом деле извращен, раз я не могу понять вашей правоты. Но я знаю, что в своих небесных покоях сэнтио-сама меня не похвалит, если я брошу его сейчас, а все силы пущу на месть.

— Упрямая скотина! — шастар пнул стену сапогом. — Иди к чертовой матери и умри как хочешь, а меня в это не впутывай.

— Если вы не заявите меня на игры, я вас убью, — сказал морлок.

— Чего? — изумился Шастар.

— Если вы не заявите меня на игры, я вас убью, — повторил Рэй. — Я никто в этом мире и ничего не значу, меня учили только убивать — я и убью вас. Мне все равно, что со мной будет потом.

Шастар сглотнул, поняв, что даже дотянуться до пистолета не успеет.

— Ладно, — сказал он. — Мне тоже все равно. Я заявлю тебя. Иди на арену и сдохни.

* * *

Дик проснулся от холода. Разгоряченное тело остыло, Бет ушла, мокрая одежда еще не высохла, железная лежанка отдала воздуху все свое и его тепло. Дик съежился, обхватил руками колени и беззвучно заплакал.

Прежде он никогда себя не жалел, поскольку считал это занятие совершенно бесполезным, а значит — вредным. Его бессознательный стоицизм имел с христианской надеждой гораздо меньше общего, чем он думал. И вот сейчас он почувствовал, что этого ужасающе мало. Кровь, пролитая им, словно смыла чары — он мог снова смеяться и плакать, и вот сейчас он плакал над собой. Изведав, что значит быть вдвоем, он до самого черного дна постиг свое одиночество. Чудовищная несправедливость происходящего открылась ему во всей полноте: именно сейчас, когда он узнал, в мире есть человек, ради которого стоит жить — он должен умереть. Узнав самую глубокую тайну своего тела — бросить его на растерзание. Ощутив настоящую радость — выбрать муку. Он не колебался в самом своем выборе, но просто разрывался пополам от того, что этот выбор перед ним стоит. Мир, который ставит человека перед таким выбором, чудовищнее и нелепее ночного кошмара. Тому, что он, тем не менее, существовал, было только одно приемлемое объяснение: в свой час он должен превратиться в нечто прекрасное, настолько прекрасное, что эта красота поглотит все ужасы и муки всех времен. Иначе лучше было бы ему не существовать или даже погибнуть сей же миг, чтобы те, кто счастлив, умерли, не узнав горя, а те, кто страдает — перестали страдать.

Время ползло, как пес с перебитым хребтом, и молчаливой одинокой агонии не было конца. Впрочем, Дик понимал (и понимание было как прикосновение к обнаженному нерву), что ничье присутствие его бы сейчас не утешило: если бы это был человек, не осужденный на смерть, Дик завидовал бы ему по-черному, и маялся бы от этого сильнее, а если бы это был такой же обреченный — Дик досадовал бы на его и свое бессилие. Он ни с кем не мог разделить дороги. Заполни кто-то камеру людьми так, чтобы не нашлось места сесть — и тогда он остался бы один.

— Мне страшно, Господи, — вырвалось у него мокрым всхлипом. — Мне так страшно!

До этого момента он не запрещал себе плакать — не было сил крепиться, да он и не видел в этом смысла: лучше уж отреветься сейчас за все семь лет и за весь завтрашний день, чем хлюпать носом перед судьями и палачами. Но вдруг он как бы встряхнулся от мысли настолько простой и естественной, что просто удивительно, как это она раньше отсиживалась в трюме, когда ее место на мостике: люди-то умирали и прежде; люди, получше него и люди, моложе его. Он думал о них совсем недавно, до прихода Бет. Все они прошли этим путем, и никому из них не было легче. Одни уходили в старости, другие — во цвете лет, третьи — совсем юными и даже детьми, и всем им было страшно, так же страшно, и все они смогли. Дик закрыл глаза, по-прежнему не сдерживая слез, теперь уже вообще не обращая на них внимания — он хотел услышать мертвых. Он знал, что если как следует прислушаться — то можно будет различить их тихое дыхание. Камера и в самом деле полна народу, нужно только знать, что они все здесь — вся команда «Паломника», и леди Констанс, и Джек, и лорд Гус, и Рэй, и Бат, и Эстер из поместья Нейгала, и мертвые с Сунасаки, среди которых он, наверное, только в день Страшного Суда узнает родителей, и много синдэн-сэнси, и сын капитана Хару, и лорд Донован… Дик уже не делал над собой никаких усилий: они сами приходил к нему — Король Ааррин, чье сердце вырвали нелюди, и Император Брайан, совершивший свой последний прыжок с бомбой-коллпасантом на борту, его мать, умершая, чтобы дать сыну жизнь, двести одиннадцать кардиналов и епископов, отказавшихся покинуть храм Святого Петра и взорванные вместе с ним; китайские христиане, сказавшие «нет» притязаниям государства на Церковь и за это согнанные в каменоломни и заживо погребенные там, христиане Рутении, расстрелянные за отказ подписать «Православно-исламскую Унию»; в камере время могло идти как угодно, но под сомкнутыми веками юноши проносились в обратном порядке века: святые Эдит и Максимилиан, испанские и русские христиане, убитые коммунистами и фашистами, Дамиан де Вестер и его прокаженные; Доменико Савио, сожранный болезнью; африканские юноши, убитые своим царем за отказ служить его похоти; монахини из Компьеня; Амакуса Сиро и восставшие в Симабара; маленький Ибараги, который перед смертью спросил у чиновника: «Какой из этих крестов мой?» — а потом опустился на колени, обняв крестное дерево; Жанна, король Людовик, мученики Хаттина… Дальше, дальше — вплоть до той самой ночи, чернейшей из ночей…

Каждый умирает в одиночку? Да. Каждый язычник. С христианином умирает Христос.

Они тоже появились — словно на зов: а может, стали просто более различимыми в своей тени. Они не молились вместе с Диком и из тени на свет не выступали — но яснее всего Дик различал шестерых мальчиков, двух — своих ровесников, одного помладше и трех — совсем малышей. Первый был сын Кухулина, убитый кознями матери и мечом отца. Второго тоже убил отец — приказал покончить с собой, прыгнув в ту самую реку, в которой утонул сын его сюзерена, отданный ему на воспитание. Другие четверо были братья, попавшие в мясорубку очередного дворцового переворота. Суровые воины, исполнявшие над ними приговор (а их вина была лишь в том, что они были из рода Гэн), обливались слезами, но всего-то и смогли для них сделать, что убить сначала малышей, всех одновременно, чтобы один не видел смерть другого, а потом — старшего. Вавилоняне говорят, что погибать из-за догмы глупо, а убивать преступно; но эти дети погибли вовсе ни за чих собачий. Ужас язычества не в силе жестокости — а в бессилии милосердия, сказал Дику печальный мудрец, казненный за то, что он был слишком умен и весел. Когда ты это поймешь, троянец, ты сможешь их пожалеть.

Кем это он меня назвал? И кого «их»? — не понял Дик. Тех мальчиков он жалел всегда, когда перечитывал древние воинские повести, но мудрец как будто не о них говорил — а о ком же? Он не успел задать вопрос: его тряхнули за плечо и разбудили. Открыв глаза, он увидел над собой двух боевых морлоков, одетых в белые котты поверх полудоспехов.

«Сейчас», — подумал Дик, и сердце его упало.

— Сейчас, — сказал он морлокам, поднимаясь и разгибая задеревеневшие от холода ноги. Проковылял к умывальнику, ополоснул лицо и напился — уж больно подводило живот, даже не от страха, а от обычного голода. Потом он заново убрал волосы под заколку и заправил полы кимоно под хакама, запахнув их справа налево и потуже затянув завязки. Семь складок на парадных хакама синдэн-сэнси обозначали семь добродетелей христианского воина: благочестие, нестяжание, справедливость, смирение, разум, искренность, преданность. Заказав этот костюм для вчерашнего вечера, Моро пошутил гораздо лучше, чем хотел…

— Ну, пошли, — сказал Дик, и морлоки вывели его из камеры. Там ждала маленькая грузовая гравиплатформа, и как только он ступил на ее середину, как две башенки-генератора на «носу» и на «корме» заработали, стиснув его силовым полем от пояса книзу. Дик оценил выдумку: ни убежать, ни упасть, если одолеет слабость в коленках.

На выходе из тюрьмы морлоки включили еще одно силовое поле, куполом над собой и подконвойным, и не зря: как только они вышли за ворота, в Дика полетела со всех сторон всякая дрянь. Но поле хранило его от камней и отбросов, а молитва — от оскорблений.

Он не присматривался к маршруту, отрешенно замечая всякие мелкие подробности вроде белых траурных флагов или множества свеч, зажженных перед уличными алтарями. Везли его, между тем, к зданию Совета Капитанов. Юриспруденция в Доме Рива была штукой крайне запутанной, потому что правом суда обладали главы кланов, назначаемые ими магистраты и окружные судьи, но междуклановую ссору так было не рассудить, и потому существовал суд Совета Кланов. Магистрат Пещер Диса обладал собственным правом суда, потому что там жила куча народу, не принадлежащего ни к какому клану. Таким же правом обладал начальник станции Акхит. У военных был свой суд, у Крыла — свой. А дела между космолетчиками решались на суде Совета Капитанов. Поскольку и убитая, и убийца принадлежали к этому цеху, Шнайдер настоял на передаче дела именно в этот суд.

Тележка въехала в Звездную Палату — высокий круглый зал, потолок которого постоянно украшала голопроекция звездного неба над Картаго — и остановилась в белом круге из жемчужного камня: место ответчика. Слева сидел на небольшом возвышении Шнайдер, золотоволосый воин. Место истца. Четко выраженного места судьи не было — длинные радиальные трибуны занимало множество мужчин и женщин в белых одеждах. Дик обвел их глазами и вздрогнул, встретившись со взглядом Моро. Тот сидел бледный, как вампир на диете, под глазами — черные круги. Одежда на нем была та же, что вчера на празднике — даже капли крови на рукавах. Видимо, ночь он провел не дома.

Распорядитель назвал по именам всех присутствующих капитанов, свидетелей и судей. Дик понял, что суд будет вроде как в Синдэне: голосуют по делу все. Шнайдер поднялся со своего сиденья и заговорил:

— Я, Рихард Шнайдер, капитан «Дельты», обвиняю этого человека, Ричарда Суну, имперца, капитана «Паломника», в убийстве моей сестры, Лорел Шнайдер, капитана «Когарасу». Произошло это убийство вчера, во время праздника, при многочисленных свидетелях. Вот меч, которым она была зарублена, — по знаку Шнайдера охранник-человек выкатил на середину зала серебристый столик с орриу Майлза. — Я обвиняю и требую, чтобы убийца отдал кровь за кровь и жизнь за жизнь, как того требует справедливость.

— Не маловат ли он для того, чтобы судить его судом капитанов? — спросила темнокожая женщина, короткие волосы которой были выбриты затейливыми волнистыми узорами.

— Он оказался достаточно взрослым для того, чтобы убить, — возразил ей высокий и худой мужчина, седые волосы которого были переплетены в косы. — А впрочем, хватит болтовни, заслушаем свидетелей.

По одному вызвали свидетелей кровавой бойни, и Дик заметил, что капитаны выслушивали их как-то снисходительно, свысока. Один из свидетелей — Дик вспомнил его лицо, тот находился рядом с Джорианом, — потребовал ответа и за убийство рейдера. Звали его Андраш Каллиге, и Дик понял, что он — что-то вроде посла рейдеров при тайсёгуне.

— Вопрос о вашей вире будет решен отдельно, — прервал его речь Шнайдер. — О том, чтобы выдать преступника вам, не может идти и речи, учитывая ранг и положение убитой. Его кровь принадлежит дому Рива.

— На кой ляд он нам нужен, — огрызнулся Каллиге. — Что, Дэлве помогло бы, если бы мы пошили коврик из его шкуры и постелили ей под дверь? Но вот этот человек, — Каллиге ткнул пальцем в Моро. — Обещал Джориану пять тысяч дрейков за участие в деле, и у меня есть свидетели. Эти деньги должна получить Дэлва.

— Эти пять тысяч дрейков, — квелым голосом проговорил Моро. — Доля из выкупа за доминатрикс Мак-Интайр, ее брата и сына. Но они мертвы, и вы сами слышали от Джориана это. При многочисленных свидетелях, — тут Моро улыбнулся. И вправду, несколько человек только что показали, что перед смертью Джориан прочувствованно рассказывал о гибели семьи Бет. Каллиге пришлось закрыть рот и сойти со свидетельского места, но, прежде чем заговорил следующий свидетель, он развернулся и громко заявил всему собранию:

— Вот что, господа хорошие. Вам, конечно, вольно нас, солдат удачи, презирать, нам от этого не холодно и не жарко. Но сдается мне, леди и джентльмены, что в последние десять лет вы не очень далеко от нас ушли, и не так уж много различий между вами и нами, кроме одного: когда в Братстве заключают сделку — то ее держатся.

С этими словами, он вышел, а перекрестный допрос свидетелей продолжился — впрочем, и он скоро закончился, потому что с делом все было яснее ясного.

— Ричард Суна, что вы можете сказать по сути дела? — раздался голос распорядителя. — Ввиду того, что вы находитесь в оковах, можете не проходить на свидетельское место.

Дик растерялся, не зная, как начать, и сказал первое, что пришло в голову:

— Я вам ничего не сделал…

В горле у него запершило, и пока он откашливался, капитаны начали возмущенно переглядываться и перешептываться — только Шнайдер, да еще Моро сидели неподвижно и молча смотрели на него.

— Да, я вам ничего не сделал, — громче сказал Дик, и шумок стих. — Я был себе учеником пилота на «Паломнике», просто выполнял свою работу и учился, и тут на борту оказалась леди Констанс со своей приемной дочерью, которую вы потеряли десять лет назад. А за ней пришел вот этот вот человек, — Дик показал на Моро. — Чтобы забрать Бет. То есть, дочку вашей… той женщины. Он сам еще вчера хвалился, что готов был убить весь экипаж «Паломника», и убил бы, если бы они сами не погибли на охоте — и все ради того, чтобы вернуть вам вашу принцессу. Прикончить пять человек только потому, что они ему мешают. Меня он собирался оставить в живых только из-за… — Дик сглотнул. Это надо было сказать, хотя все его существо, вся гордость восставали против этого. — Из-за того, что он извращенец и захотел меня.

Кто-то присвистнул.

— Лесан, ты и в самом деле рискнул делом, чтобы потискать очередного мальчика?

— Ричард Суна — классный пилот, — холодно ответил Моро. — По своей скромности он об этом умолчал. Что он классный мечник — вы уже поняли из показаний свидетелей.

— Чтобы зарезать безоружную женщину, не нужно быть классным мечником, — бросил старик с косами.

— Лорел была вооружена, — возразил Шнайдер.

— Он зарубил троих в одну секунду, — сказала женщина с платиновыми волосами. — Я видела с балкона, это было как удар молнии. Первосортная работа.

— Вас, синоби, хлебом не корми, дай посмотреть как пускают кровь! — возмутился старик. — И эта ваша программа конвертации пилотов — одно зло!

— Ну, почему зло, — хохотнул краснокожий дядька. — Просто проводится через жопу.

Дик стоял ни жив не мертв. Прокатилось эхо смешков, распорядитель ударил жезлом о пол и навершие жезла запело.

— Траур! — напомнил распорядитель. — И уважение к суду. Говорите, Ричард Суна.

Дик сделал два глубоких вдоха, вытер пот и продолжил:

— Когда команда «Паломника» погибла, он попробовал захватить власть на корабле. Это у него не вышло, потому что гемы, наш новый экипаж, встали за меня. Тогда он уничтожил базу данных корабля и заменил ее фальшивкой. По этой фальшивке я завел «Паломник» в ваш сектор пространства. Там он сбежал, и успел договориться с этим Джорианом, которого я тоже убил вчера. Джориан вывел нас к Картаго, и мне пришлось бросить корабль на планету, чтобы уйти от ваших патрулей. Нас приютил человек по имени Эктор Нейгал — но Моро и Джориан взяли его поместье штурмом и убили его, а нас захватили в плен. Гемов продали, хотя они граждане Империи, миледи, ее брата и сына убили, а меня и Бет отдали этому человеку. Она теперь ваша принцесса, а меня он три недели держал в плену и… делал со мной, что хотел. Я не буду говорить об этом, потому что вижу — вам всем все равно. Вы делаете все это с гемами каждый день, у вас есть специальные рабы не только для работы, но и для ваших развлечений, а если что не по вам — то вы приказываете морлокам взяться за стрекала. Никто из вас не требует ответа за смерть телохранительницы, как будто она ничего не значит. Моро три недели доводил меня, а вчера решил, что пора меня добить и забрать мою душу. Он привел меня на этот праздник специально, чтобы я убил Джориана. Этот меч — орриу моего учителя, шеэда Майлза Кристи. Когда я увидел его и услыхал, что миледи умерла и все, кроме Бет — тоже, я решил убить Джориана, и если успею — Моро. Но тут в зал вошла эта женщина, ваша сестра, — Дик повернулся к Шнайдеру. — Я слышал, что это ради нее Моро искал Бет, но я не знал, зачем. Я не знал, что она мать Бет. Думал, что она заказчица, а Бет — клон, на органы. И решил, что так не будет — даже если я попаду в ад, я не дам сожрать Бет.

— Ты почти ничего не сказал по существу, — глухо проговорил Шнайдер. — Какое отношение имеют твои обиды к убийству моей сестры? Если бы ты убил только Джориана, они шли бы в счет, потому что Джориан причинил тебе зло. Если бы ты убил капитана Лесана — они бы тоже были приняты в счет. А какое счетное зло причинила тебе Лорел?

— Может, и никакого, — ответил Дик. — Я же не говорю, что я невиновен. Я пролил кровь двух невинных женщин, и пусть меня казнят… Но я не понимаю, отчего этот человек, который меня довел до убийства и пролил больше невинной крови — сидит тут, как ни в чем не бывало.

— Вы хотите выдвинуть встречный иск против Морихэя Лесана? — спросил распорядитель.

— А что, можно? — удивился Дик.

— Нельзя, — жестко сказал распорядитель. — Вы имперец, а с домом Рива Империя мира не заключала. Вы не только не принадлежите к нашей клятве — вы наш враг. В отношении врага допустима любая военная хитрость.

— Но тогда я военнопленный, — сказал Дик. — И вы не имели права поступать со мной так, как поступили.

— Ты не был захвачен Крылом или десантом, — отчеканил старик. — Ты не носил формы войск Империи. Значит, ты — не военнопленный. Но тебя взяли с оружием в руках, значит ты и не гражданский. В Уставе Войска Рива для таких, как ты, есть только два слова: бандит или диверсант. Выбирай себе по вкусу.

Дик повернулся к Шнайдеру.

— Так эта справедливость, о которой вы говорили… Она в том состоит, что вы можете делать нам все, что хотите, а мы вам — ничего?

— Она состоит в том, — сквозь зубы бросил Шнайдер, — чтобы не убивать людей, которые перед тобой не виновны. Почему ты не убил за свои обиды того, кто в них виноват?

— Я же сказал: я думал, что спасаю Бет.

— Это никакое не оправдание! — крикнул с места все тот же старик. Он, кажется, ярился все больше и больше, словно это его обвиняли в преступлении. — Даже если бы девчонка была клоном — то и тогда ты был бы точно так же виновен в убийстве ее госпожи!

— Это делает честь твоим чувствам, но не оправдывает тебя, — добавил Шнайдер.

— Так ведь мне и не надо оправданий, — еле слышно ответил Дик. — Я же знаю, что виновен. Но не перед вашим судом, а перед вами, потому что вы любили сестру, перед Бет, которая теперь сирота, а в первую очередь — перед Богом. Мне жаль убитых, кроме Джориана, а больше всего мне жаль эту девушку, которая закрыла вашу сестру собой.

— Морлока, — машинально поправил его Шнайдер.

— Она человек. Всего этого несчастья вообще не было бы, если бы вы не разводили людей на убой.

— Долго мы будем слушать имперские бредни? — раздался вопрос из зала.

— И в самом деле, Шнайдер, — старик с косами встал. — Только проповеди нам тут не хватало! Мы видим римское безумие и видим его плоды: парень не признает законное право хозяина на своего клона и готов убить хозяина, если жизни клона угрожает опасность. Эй, ты! Ты ведь убил бы Лорел, если бы она и в самом деле была заказчицей, а не матерью?

— Да, — ответил юноша.

— Ну так какое значение имеет то, что он ошибся и насколько ошибся? — продолжил старик. — Он — догматик и готов резать ради своей догмы. Пощадить его сейчас — значит, обречь еще нескольких невиновных впоследствии. Я проголосую — убить.

— Капитан Кордо, мы не казним за намерения, — негромко и раздельно проговорил Шнайдер. — Не казним за то, что человек якобы может сделать впоследствии. Я — истнц и мой голос — решающий, и я хочу знать, может, у мальчика были какие-то причины… — последнее слово он опять выделил голосом, как будто специально для Дика.

— Я знаю, чего вы хотите, — юноша вздохнул. Тяжело было копать себе могилу. — Чтобы я сказал про Сунасаки, и вы попытались спасти лицо, показав это все как месть всему дому Рива. Ну да, вы не казните за намерения, только меня вы осудили и казнили семь лет назад, не видя и не зная. Вместе со всеми на Сунасаки. О о мести я совсем не думал. Когда я убивал, я забыл про свои обиды. Помнил только Бет.

— Бедный мальчик! — в голосе темной женщины с выбритыми на голове узорами, чувствовалось настоящее, а не лицемерное сочувствие. — Разве такие вещи можно забыть?

— Нельзя. Но я ел хлеб в доме Эктора Нейгала, который командовал там. Он попросил у меня прощения, и я простил его. Всех вас, если кто в этом виноват. И ту госпожу, если она виновата тоже. Я не убивал его — это он отдал за меня жизнь. Чтобы не отдавать меня ему, — Дик снова показал на Моро. — Так что я убил госпожу за другое.

— Подумай как следует, — напористо сказал Шнайдер.

— Ямэ! — крикнул Дик, ударив кулаком о кулак. Нервы изменили ему. — Почему вы так быстро убиваете человека и так долго копаетесь, если хотите его помиловать? Почему тут вам повод нужен, а когда убили Нейгала, он вам был не нужен?! Почему вы так боитесь быть милосердным? Потому что вы и справедливым не можете быть! Были бы вы справедливым — вы бы не дали синоби мучить меня; вы бы вернули потерянный из-за вашего шпиона корабль и отпустили бы со мной тех гемов, которые стали гражданами Империи и тех, кому я во имя Отца, Сына и Святого Духа дал имена! Вы бы сделали это всё раньше, чем пролилась кровь вашей сестры! И быть милосердным у вас не выйдет, потому что милосердие больше справедливости! Хотите помиловать меня? Верните все, что отобрали, и тогда помилуйте! А иначе — убейте, но справедливость ваша воняет!

Шнайдер вздохнул и сел, опустив голову на кулак.

— Все ли сказано? — спросил распорядитель. Никто больше не захотел брать слово, и после паузы он продолжил: — Тогда процедура вам известна. У каждого из вас в руке три шара. Красный шар — гражданская казнь, черный шар — смертная казнь, белый — помилование. Каждый имеет право опустить только один шар.

По рядам понесли урну, в которую каждый опускал руку и мешок, куда сбрасывали оставшиеся шары. Потом содержимое урны высыпали в круглое блюдо. Среди шаров, черных и красных, как адское пламя, маячили три белых. Их сосчитать было легко. Остальные распорядитель громко посчитал вслух, после чего развернулся к Дику.

— В голосовании приняли участие тридцать семь капитанов дома Рива. Этого достаточно для принятия законного решения, ибо закон требует не менее чем тридцати человек. Ричард Суна, ваша судьба решена. Двадцать голосов было подано за смертную казнь, четырнадцать — за казнь гражданскую, три — за помилование. Ричард Суна, капитан «Паломника», за совершенное вами преступление, за боль, которую вы причинили убитой, ее родным и близким — вы подвергнетесь гражданской казни в глайдер-порту сегодня в одиннадцать ноль-ноль. За смерть капитана дома Рива, цукино-сёгуна дома Рива, вы подвергнетесь смертной казни сегодня в двадцать девять ноль-ноль. Если вы хотите заплатить жизнью за жизнь, а не смертью за смерть — умоляйте об этом Рихарда Шнайдера.

Дик покачал головой, потом спросил:

— А который час?

— Без двадцати одиннадцать, — ответил распорядитель.

* * *

Ися — особая разновидность тэка, с повышенной эмпатией и тонкой моторикой. Чаще всего их используют как лаборантов или медтехов.

Ися ЭВ-212 работал медтехом в дворцовой тюрьме два местных года. Прежде он работал в больнице на станции Акхит, но заразился от одного из космоходов неизвестным мутированным вирусом. Обычно гемы не болеют инфекционными болячками, и если что-то валит их с ног — это какая-то дикая аберрация, странно реагирующая на их генетику и переносимая ими очень и очень тяжело. СК-19 (так его звали тогда) еле выжил после лихорадки и необратимо оглох. Какое-то время его не усыпляли — он был нужен исследователям, чтобы разобраться в защитном механизме против этого вируса — а потом о нем прослышал господин Метцигер и забрал его в дворцовую тюрьму. Глухой медтех — это как раз то, что было ему нужно. ЭВ-212 выучился читать по губам, а когда ему приказывали — просто отворачивался.

Работы было гораздо меньше, чем на станции, и порой ЭВ-212 радовался этому. Он был уже немолод и не смог бы долго удерживаться в ритме цикловых дежурств. Но когда работа была — она была много хуже больничной. Хорошо чувствующему эмпату нравилось избавлять людей от боли и не нравилось обрекать на нее. Во дворцовую тюрьму попадали только настоящие заговорщики или важные пленники, и в обязанности ЭВ-212 входило определить, нет ли у них искусственной аллергии на «наркотики правды» и чему можно подвергнуть тех, у кого такая аллергия есть. В этих случаях он радовался, что не слышит собственного голоса, отдающего морлокам распоряжения. Правда, с его эмпатией глухота не всегда спасала и поэтому он ухаживал за перенесшими пытки узниками очень добросовестно, и если приходил приказ умертвить кого-то из них, старался сделать смерть как можно более быстрой и безболезненной. Сам он не был способен на агрессию к человеку — на нее тэка неспособны вообще.

Еще он страдал от отсутствия компании. Ися, как и все тэка — компанейские существа и одиночество переносят тяжело. Глухота отделяла его от себе подобных. Его побаивались другие тэка и ися, и даже дзё, к которым он приходил в ясли. Одна из них призналась, что его считают колдуном за то, что он, не слыша, может читать по губам. Он засмеялся, но больше к ним не ходил. Вместо этого он начал общаться с морлоками. Он узнал клички, которыми те называли друг друга между собой, и сам получил от них кличку Ман — «десять тысяч». Не из-за номера — они обращались по номерам только в присутствии людей-офицеров — а из-за того, что у гема с полной глухотой шансов выжить — один на десять тысяч. Морлоки — грубые животные, но они тоже были его пациентами, и испытывали к нему нечто вроде признательности — насколько они были способны ее испытывать. Поэтому ЭВ-212 слегка огорчился, узнав, что морлоки Т-82 и Т-36, носившие клички Гэппу и Бо должны умереть на погребении госпожи цукино-сёгуна. Оказавшись рядом в ее последнюю минуту, они не смогли ее уберечь, так что в другой жизни должны будут служить ей лучше. Сами они, похоже, огорчались этому куда как меньше, чем Ман. Они были неплохими существами — для морлоков. На жертвенные игры они смотрели как на веселую потеху — уж такова их натура, они в этом не виноваты.

В жертву был предназначен убийца цукино-сегуна, но ЭВ-212 знал, что это не решено окончательно — приготовили запасную жертву, одну из добровольно вызвавшихся умереть с госпожой служанок. Он понимал гораздо больше, чем думали хозяева; в данном случае он понимал, что тайсёгун ищет способа помиловать убийцу. Именно поэтому он велел Ману распоряжаться гражданской казнью — нельзя было доверить это дело живодерам из городской тюрьмы. Там на должности медтеха состоял человек, и человек этот плохо разбирался в своей работе. Он не выполнил бы задания, которое поручил тайсёгун: «он должен выглядеть как можно страшнее, но обойдитесь без внутренних повреждений и лишней боли. Когда все закончится, он должен быть в сознании».

Безмолвные орудия имели свои клички, как и орудия говорящие. Ламия была убийцей. Ее гибкое тело утяжеляла вплетенная проволока, и в руках умелого палача она не только оставляла рубцы, но и наполняла кровью легкие, разрывала печень и почки. Ее использовали, если видимое дело не позволяло вынести смертного приговора, а преступную жизнь властям хотелось оборвать. Свистун, напротив, был дешевым пижоном. Он имел два с половиной метра в длину и выглядел очень красиво, когда разворачивался в ударе, и очень громко шлепал по телу, что пользовалось огромным успехом у толпы, особенно когда речь шла о хорошенькой женщине. Чаще всего он и применялся для женщин, чью жизнь и красоту ценили. Или для тех преступников, кто подкупил тюремное начальство. Когда хотели причинить как можно больше боли, не оставляя следов — пользовались стрекалами, но это орудие — для частных наказаний, а не публичных. Правосудие же хотело, чтобы знакомство с ним не проходило бесследно, да и чернь, собирающаяся на казни в глайдер-порту, бывала разочарована, если не проливалась кровь.

Кровь… ЭВ-212 снял было со стены Волка. Эта тварь кусалась больно, но не смертельно. Последняя пядь каждого из трех хвостов сплетена была из шкуры «морского волка», бич срывал кожу и плоть небольшими кусками, но не убивал, если, конечно, время порки не было слишком долгим. Его использовали для приговоренных к позорной жизни: шрамы не поддавались никакой шлифовке, разве что полная пересадка могла помочь. Жертва Волка уже не могла спокойно развлекаться в общественных банях (кроме тех, что стали самыми настоящими притонами). Ман подумал и повесил Волка на место, а вместо него снял Гадюку — неплетеный полимерный хлыст в полтора метра длиной, жесткий у основания, а у конца тонкий как волос. Гадюка пела в воздухе и глубоко рассекала кожу, но не раздирала ее, как Волк. Шрамы можно было потом убрать шлифовкой. ЭВ-212 вынул из гнезда Гадюку. Распорядитель одобрил его выбор.

Так он и шел за тележкой с Гадюкой в руке. Он не слышал, что орет толпа, запрудившая верхние галереи и переходные мосты над улицей, но из той дряни, что летела в преступника (силовой щит убрали), кое-что перепадало и ему, и он в который раз удивлялся — отчего люди так любят проявлять те свойства, которых лишают гемов? Даже морлок не стал бы швыряться дрянью на расстоянии — они предпочитали выяснять отношения лицом к лицу.

В глайдер-порту народ забил все свободное пространство, как в день встречи дочери и наследницы цукино-сёгуна. Сейчас лучи прожекторов были направлены на устаревший и пустующий грузовой причал, который много лет служил эшафотом. Устаревшими лебедками иногда пользовались как виселицами, а иногда — как вот сейчас: к петле на конце троса прикрепили карабинчик и прощелкнули в него цепь от наручников, а силовые поля отключили и тележку отвели. Мальчик повис, чуть касаясь пальцами решетчатой платформы, и ЭВ-212 снял с него косодэ, разрезав по рукавам и бокам; и это было не первое сохэйское косодэ, которое он снял таким образом.

Лебедку еще подтянули вверх и развернули в сторону — теперь юный сохэй висел не над платформой, а над посадочной площадкой глайдера, лицом к толпе. Тело по инерции раскачивалось и поворачивалось, плечи и руки были напряжены, кулаки — сжаты. Глаза он закрыл — наверное, от стыда, но губы шевелились. Ман успел разобрать: «Радуйся, Мария…» и решил, что эта Мария, наверное, нехорошая женщина, если радуется таким вещам.

Он свернул и взял под мышку одежду сохэя, сунул Гадюку в руки Гэппу и отвернулся к стене, бросив напоследок:

— Восемь минут.

Он не хотел смотреть ни на казнь, ни на толпу — но иногда маленькие брызги крови попадали на его руку с секундомером.

Через восемь минут он сказал «Стоп» и развернулся. Пол чуть дрогнул под ногами — заработал механизм лебедки, тело преступника, уже безвольное, качнулось, как мешок, и на стреле лебедки приплыло к ися. Со спины казалось, что юноша без сознания, но теперь Ман видел, что его глаза раскрыты, хотя и смотрят расплывшимися черными зрачками в никуда.

Ися поймал его за ногу и остановил покачивание и вращение, потом одел его в хакама и завязал пояс: в непристойном виде человека можно показывать толпе, но не государю. Плоский мальчишеский живот под его руками ходил ходуном: грудная клетка, напруженная как лук, плохо вбирала воздух, и мальчик старался дышать диафрагмой. ЭВ-212 сделал знак подвести тележку, приговоренного снова опустили на нее, включили силовые поля — а после этого отцепили от лебедки. Сохэй начал хватать воздух большими жадными глотками. Толпа больше не свистела и не кидалась отбросами. ЭВ-212 бегло осмотрел мальчика — и решил, что поручение тайсёгуна выполнено: он выглядел ужасно. За восемь минут Гэппу успел оставить не меньше полутора сотен рубцов, и кровоточили почти все они, от плеч до колен. Волк заставляет человека скоро потерять сознание, Ламия тоже убивает мучительно, но быстро — а Гадюка может долго пить кровь, но так и не подарить ни забытья, ни смерти. Боль накапливается постепенно, кровь теряется медленно. Мальчик-сохэй и представить себе не мог, насколько милосерден тайсёгун: в его воле было бы приказать Ману устроить истязание на полчаса-час, и тогда осужденного, дав отдышаться, снова сдернули бы с помоста, и снова — пока он не начал бы терять сознание по-настоящему. А сейчас ему только казалось, что он теряет — ЭВ-212 знал, что через несколько минут ему станет легче.

Бо тронул Мана за плечо, чтобы привлечь его внимание, и сказал:

— Он много смелости показал. С ним хорошо будет умирать.

Ман кивнул ему, а мальчик поднял голову и посмотрел на ися удивленно. ЭВ-212 набросил разрезанное косодэ ему на плечи и тележка снова тронулась — на этот раз к городской тюрьме.

Все вышло, как и планировал тайсёгун, да ошибки и быть не могло: от глайдер-порта к городской тюрьме вела всего одна улица, достаточно широкая для императорского поезда.

— Почему он сказал, что со мной будет хорошо умирать? — спросил мальчик, тихо дернув ися за рукав.

— Вечером будут игры, где господин убийца — жертва, а его сердце главный приз. Победитель умирает последним вместе с жертвой. Это большая честь — последовать за госпожой и положить к ее ногам сердце злейшего врага или лучшего слуги.

Распорядитель повернулся и пальцами хлестнул по губам обоих.

— Солнце приближается. Чтобы не слышно было этого крысиного писка.

Мальчик вздрогнул и опустил голову, но прежде чем волосы закрыли ему лицо, Ман успел разглядеть темный огонь гнева, полыхнувший в глазах.

Ися начал смотреть по сторонам. За тележкой приговоренного по-прежнему следовала толпа, и люди опять обступили тротуары, но не было видно, чтобы кто-нибудь вопил, и дрянью уже никто не кидался — то ли исчерпали весь боезапас, то ли проснулось сострадание. Одна из женщин, стоявших в первом ряду, склонилась к другой и зашептала ей на ухо то. Ман прочел по губам:

— Такой хорошенький, молодой — и должен умереть! Неужели Солнце его не помилует?

— Разве он мог бы так оскорбить тайсёгуна? — ответила ей подруга.

Тут им обеим пришлось опуститься на колени, потому что с другой стороны показалась траурная императорская процессия.

Силовые поля отключили, и морлоки заставили осужденного опуститься на колени вместе с собой. Он не мог встать, потому что его придерживали за цепь наручников, но выпрямил шею, отказываясь кланяться.

Императорская гравиплатформа приблизилась, были уже видны лица стоящих на ней людей — золотая маска самого Тейярре и усталое лицо тайсёгуна, и лица глав кланов, и придворных дам государыни Иннаны, обступивших погребальное кресло покойной. Распорядитель показал жезлом направо — и тележку отвели с дороги поезда.

— А я-то думал, этот золоченый идол проедет прямо по нам, — громко сказал мальчик-сохэй. Достаточно громко, чтобы его услышали на приблизившейся платформе. Императорский поезд остановился. По лицу распорядителя Ман видел, что он борется с собой, чтобы не ударить осужденного жезлом перед лицом Солнца — это было бы безобразно. Вместо этого он прошипел что-то. Его губы еле двигались, и Ман не различил слова — но, видимо, он потребовал от осужденного почтения к Государю.

— Государя, кроме императора Брендана, я не знаю! — выдохнул юноша. По толпе прошло шевеление, как ветер. Золотое лицо Государя повернулось к маленькому имперскому воину. Видимо, он что-то сказал, чего Ман не смог разобрать — маска закрывала губы. Он обращался, видимо, к тайсёгуну, и тот ответил:

— Да, он действительно отважен и верен, и, по его словам, он сожалеет о содеянном… — последовала, видимо, новая фраза Государя, потому что тайсёгун выдержал не очень короткую паузу. — Нет, не из страха перед наказанием, насколько я могу судить. Как он держался? — этот вопрос был обращен к Гэппу, и тот ответил:

— Он много смелости показал.

— Видите, Государь — он умеет и отвечать за свои поступки.

Солнце, по-видимому, обратился уже к преступнику.

— Я же сказал: мне жаль, что я убил двух женщин без вины, — ответил юноша. — Что я еще должен сказать? Если бы моя смерть могла воскресить их — я был бы рад.

Тайсёгун спрыгнул с гравиплатформы и подошел к нему почти вплотную.

— Ты слышишь, каково великодушие Государя? Он позволяет тебе искупить свою вину жизнью, а не смертью. Ты лишил нас пилота. Займи его место.

Помимо воли, сердце ЭВ-212 забилось быстрее. Да, тайсёгун своим великодушием превосходил любого из людей, а Ману очень хотелось, чтобы он пощадил юного сохэя.

— А их вы тоже помилуете? — спросил мальчик, показав на морлоков.

Теперь сердце ися, казалось, совсем прекратило биться. Ах, неужели он все испортит! Ман не мог слышать, но ему казалось, что на улице воцарилась такая же мертвая тишина, какая уже два года обступала его.

— Умереть вслед за госпожой — честь для них, — сказал тайсёгун.

— Они люди, как вы и я и вот он, — юноша сделал жест в сторону Солнца. — Наши братья.

Государь — и такое же существо, как боевой морлок, Государь — брат морлоку! Можно ли придумать большее оскорбление! То сочувствие, которое юный сохэй успел для себя собрать в толпе, утекало как кровь из взрезанной артерии. Тайсёгун побледнел.

— Ты ошибаешься, они другие, — сказал он. — И они даже не смогут оценить твоего благородства. Им хочется умереть вместе с госпожой. Такая смерть возводит их в ранг личных слуг и дает им место в небесных покоях воинов. Отвыкай от имперских мерок. Они не обрадовались бы избавлению от смерти.

— Тогда и я не обрадуюсь, — сказал мальчик, весь дрожа. — Вы тут изолгались все.

— Значит, они — твои братья? — бледное лицо тайсёгуна потемнело. Милость, которую неблагодарный мальчишка не мог оценить, сменялась гневом. Он повернулся к Бо и скомандовал на тиби: — Перекрести его!

На нихонском «перекрестить» — «дзюдзи о киру», буквально — «резать крест». На тиби у этого выражения существует только буквальный смысл…

Бо вскочил, развернул мальчика к себе лицом, открыл его грудь и дважды взмахнул когтями: снизу вверх и справа налево. Потом морлоку пришлось подхватить его, чтобы он не упал. Рот юного сохэя исказился, ЭВ-212 прочел по его губам: «Кими нинген да!».

Ты — человек…

Наверное, он прокричал эти слова, потому что по толпе опять пошло шевеление.

— Признайся, — тайсёгун сгреб его за волосы и оторвал от морлока, заставив встать на ноги. — Что ты из одного упрямства так говоришь.

Он разжал ладонь и мальчик мотнул головой.

— Я, наверное, с ума сошел, что стою здесь и уговариваю убийцу моей сестры принять помилование! — тайсёгун в сердцах изволил схватить осужденного за плечи и встряхнуть, отчего его руки и одежда испачкались кровью. Потом он приблизил свое лицо к его лицу и прошептал (иначе зачем было склоняться так близко):

— Послушай. Мы оба виноваты друг перед другом. Я не просил бы тебя, если бы не был виновен перед тобой. Давай же разочтемся как мужчины. Ты же простил Нейгала?

— Вы не Нейгал. Вам ваша доброта обходится чужой кровью. Он рискнул своей.

Тайсёгун толкнул его и раскрыл руки, широко развел их в стороны и, обведя взглядом толпу, сказал:

— Государь свидетель мне, и вы свидетели — мы пытались сделать этому мальчишке добро, несмотря на то, что он тяжко оскорблял нас. Пусть никто не говорит, что я из мести погубил ребенка, у которого еще и борода не растет! Пусть все слышат, что я в последний раз спрашиваю: будешь ли ты, Ричард Суна, искупать свою вину службой дому Рива?

Юноша, упавший от толчка с гравиплатформы, не мог ни слова сказать. Он ударился спиной, так, что на глазах выступили слезы, и нашел сил подняться — только выгнулся и вскинул руки в коротком непристойном салюте.

— Господин, на вас кровь, — сказал кто-то из свиты тайсёгуна и протянул ему распечатанную мятную салфетку. Тайсёгун вытер руки, потом попробовал стереть кровь с подола своих белых одежд — но только размазал ее. Тогда он рассердился и разорвал на себе верхнее платье, швырнув его на лежащего преступника, и салфетку бросил туда же.

— Ну вот, — сказал он сквозь зубы. — Теперь вся его кровь — на нем.

Он снова вскочил на платформу и по кивку государя кортеж тронулся. Ман видел, что тайсёгун ошибся — на нем оставалось еще одно маленькое пятнышко.

* * *

В одном Дик соврал: он действительно гнул свою линию из одного только упрямства, и к морлокам не чувствовал никакого такого особенного братства. Да и как его можно почувствовать, когда один исполосовал его всего от колен до шеи, а второй когтями разорвал грудь и живот? Все, что он помнил о Рэе, Ионатане и Давиде, все, чему учил Катехизис, отступило перед болью. Дику было уже все равно, есть ли у морлоков душа, есть ли душа у него самого — он знал только, что есть тело и оно болит. Он слабел с каждой секундой, и чем слабее он становился, тем больше одолевало его отчаяние. Зачем он сам растоптал свой последний шанс, зачем поддался дурацкой гордости? Он все равно никого не спас. Он погубил всех, кто ему доверился. Зачем же было губить еще и себя?

Частью себя он, однако, еще сопротивлялся и ненавидел ту свою половину, которая так малодушно трусит. Почему нужно вот так разрываться, почему нельзя быть все время сильным, чтобы ни о чем не жалеть, или, на худой конец, все время слабым, чтобы сдаваться сразу и вот так не мучиться? Неужели и святых дергало туда-сюда? Что за глупость, конечно, дергало, ведь и сам Господь боялся смерти. Дик начал вспоминать 21-й Псалом, но сбился на словах «Ты свел меня к персти смертной». Было странно сбиться именно здесь, потому что дальше были какие-то очень знакомые слова. В голове мутилось. Он уже успел заметить, что боль и облегчение перемежаются как бы волнами, длинными и пологими, как в открытом океане. Сейчас все шло на спад, одолевала лихорадка, разорванное косодэ не грело. Он то мерз, то потел, в глазах стояла бурая пелена, по которой пробегали узоры, как в калейдоскопе, а мысли распадались, как ветхие нити, и два слова не могли встретиться так, чтобы сцепиться концами. Откуда-то издалека до Дика доносилась странная речь — словно мужские голоса разговаривали между собой; язык их звучал как нихонский, но на самом деле это была всякая чушь вроде той, которую изобразила Бет. Дик перестал вслушиваться, и речь лилась так же сама собой, как сменялись «узоры». Но едва Дик решил расслабиться и спокойно утонуть в бреду, как сквозь пелену начал прорываться смысл. Это все-таки был не бред, это была перебранка двух морлоков, и спорили они о нем.

Когда суть спора дошла до Дика (далеко не сразу), он едва не засмеялся, несмотря на боль. Одного из морлоков товарищи прозвали Гэппу, Отрыжка, и вот сейчас он решил, что эта кличка, может, и подходит для жизни, но совсем не подходит для смерти. Госпожа его была воительницей, место ей уготовлено в самых верхних чертогах небесных палат, среди всяческой красоты — и только он один будет портить эту красоту своим погонялом? Ну, как это — вот он умрет победителем, с сердцем жертвы в руке явится к небесным ступенькам, его спросят — кто идет? И что он ответит? Отрыжка?

— Ты ответишь: Т-82, — резонерски возразил второй морлок.

— Да ну, разве это кличка. Номер у меня, может, другой будет. А имя все-таки лучше.

— Кто он такой, чтобы давать тебе имя? Просто сумасшедший.

— Сумасшедший или нет, а он давал имена рабам Нейгала-Молнии.

— Имена чужих хозяев не в счет.

Тут они заметили, что Дик открыл глаза и слушает и прекратили спор.

— Хитокири-сама есть хочет? — спросил тот, которого прозывали Отрыжкой.

Хитокири-сама… «Господин головорез»…

— Нет, спасибо… Пить хочу, очень.

Пахло чем-то вкусным — Дик увидел столик на колесах и на нем три блюда с жарким. То есть, одно — с жарким и два — вылизанные дочиста. Его замутило. Кофе, который поднес ему Гэппу, тоже оказался очень вкусным. Приподнявшись на локте, он начал пить. Какая сволочь это придумала? Да нет, наверное, не сволочь, а наоборот — хороший человек. Подумал: как это, охранники будут есть, а приговоренный — маяться. А как приговоренному больно — он просто не знал и не представлял, этот хороший человек.

— Хитокири-сама плохо? — спросил Гэппу.

— А ты как думаешь? — огрызнулся Дик.

— Я думаю, что хитокири-сама плохо, — простодушно сказал морлок.

— Спасибо, — Дик вернул ему чашку, посмотрел в лицо. Нет, не похоже, чтобы он собирался хоть извиниться. Боже, да он и в самом деле считает себя говорящим орудием! До сих пор Дик знал это, но не представлял себе, как такое возможно: избить человека и не чувствовать за то никакой вины. Ему доводилось избивать и не чувствовать вины, даже убивать и не чувствовать вины доводилось — но тогда он знал за собой какую-то правоту. Например, знал, хоть и ошибался, что если не убить Лорел Шнайдер, то погибнет Бет. А тут было иное — и Дик уже почти не верил в то, что кричал, когда когти чертили на нем крест…

Дик лежал на боку, так было легче всего. Здесь ему предстояло провести последние восемнадцать часов жизни. Он снова съежился, как плод в утробе матери, закрыл глаза и попытался опять погрузиться в себя. Сладкий и горячий кофе отодвинул очередную волну помрачения — а жаль, хотелось бы все-таки забыться. Ибо псы окружили меня, вот она, забытая строчка. Дрессированные псы Рива, которые разорвут его, не чувствуя ни малейшей вины, и умрут без сожаления…

К несчастью, боли было не настолько много, чтобы потерять сознание и не настолько мало, чтобы просто заснуть, так что приходилось довольствоваться лихорадочной дремотой. И то недолго — морлок по прозвищу Отрыжка растормошил его (а человека, на котором нет живого места, растормошить очень легко) и безо всяких переходов спросил:

— Хитокири-сама имя Гэппу даст?

Пока Дик скрипел зубами, подавляя стон, ему очень хотелось сказать «хрен тебе, а не имя — помирай Отрыжкой». Но вместо этого он почему-то спросил:

— А за что тебе дали такую кличку?

— А вот за это, — морлок изобразил шикарную отрыжку, низкую, как рев подземного вулкана и протяжную, как стон перегруженных гравикомпенсаторов. Когда ее последние раскаты затихли, морлок как-то странно и очень знакомо посмотрел на Дика, и тут до паренька наконец дошло: оба охранника ненамного старше него! Шут их разберет, морлоков — может, даже и не старше! Взгляд гема был взглядом мальчишки, который ждет от другого мальчишки, чтобы тот оценил удачную выходку.

— Сколько тебе лет? — спросил Дик.

— Девять.

Годовой цикл планеты — около двух лет. Значит, Отрыжке где-то восемнадцать. И его товарищу тоже. Господи, наверное, тут есть десять праведников, если Ты пока терпишь…

— Я не могу тебе так просто дать имя, — сказал Дик. — То есть, могу, но с условием. Я… должен буду рассказать тебе одну историю. Если ты решишь, что это правда, то я дам тебе имя. А если нет — то придумай его лучше сам.

— Зачем историю? — не понял морлок. Дик закрыл глаза, собирая мысли в кучку.

— Скажи, ты веришь в каких-нибудь богов? Ну, хоть во что-нибудь?

На лице гема промелькнула какая-то работа мысли.

— Господа говорят, есть вечное Небо и вечная Земля, а все боги — это их отражения. Боги — для хозяев. Мы не слушаем богов, мы слушаем духов.

— Каких духов?

— Тех, кто ушел. Ну вот, например — три поколения назад был щенок по кличке Тушканчик, у которого был дурной глаз. Несколько других щенков погибли из-за него — тогда Тушканчика утопили в третьей душевой. Теперь он там живет и бегает по трубам, и глаз у него все такой же дурной. Обязательно там кто-то падает и зашибается. Если покормить Тушканчика сладким молоком с сырными хлопьями — то можно сделать так, чтобы зашибся твой враг.

— Понятно… — Дик вздохнул. — У нас учат так. Есть один Бог, создатель неба и земли. Он создал людей. Не так, как люди — гемов: он создал их совсем из ничего, а люди создали гемов из себя и животных… А еще люди создали гемов, чтобы те их обслуживали, а Бог создал людей просто так… Это важно… Если ты хочешь имя, ты должен понимать, что Он любит нас просто так. Но мы… люди… повели себя плохо и перестали Ему верить. И чем меньше верили, тем хуже вели себя. И из-за этого погибали… Ну, знаешь, как если сержант приказывает тебя подогнать доспех, а ты не веришь ему и не подгоняешь…

— А при чем здесь имя? — нетерпеливо сказал Гэппу.

— А, это самое главное. Люди совсем перестали слушать Бога, и Он создал себе один народ, который Его слушал. А потом Бог стал человеком и пришел к этому народу.

— Как в облике Солнца приходит Небо, чтобы дать семя земле? — спросил из угла второй морлок, которому тоже стало любопытно.

— Нет, — Дик даже поморщился. — По-настоящему. Он стал человеком, родился, как все дети, рос, потом ходил по разным городам и учил… что нужно опять верить Богу. Его имя было Иисус.

— А что дальше?

— Он пришел не только для того, чтобы учить. Он добровольно взял на себя наказание за все, что люди сделали плохого.

— Какое наказание?

— Его убили. Распяли на кресте. Прибили за руки и ноги гвоздями.

— Бога? Что ж это за бог такой, которого можно убить?

— Я же сказал — он стал настоящим человеком. Это тоже очень важно — он добровольно пошел на смерть. Конечно, он был Богом, и мог всех, кто хотел его убить, прикончить враз. Но Он не стал.

— Хотел смелость показать?

— Нет, не смелость. Любовь. Хотя… смелость, наверное, тоже.

— Хитокири-сама говорит «любовь» — а что это такое?

Дик хотел было для понятности просто перевести на астролат — и вовремя отказался от этой мысли. Слово amor в диалекте Картаго обозначало однозначно любовную связь, а как обстоят дела со словом caritas, он не знал и решил не рисковать, а вместо этого попробовать объяснить на пальцах.

— Любовь — это когда ты хочешь дать другому все, что у тебя есть. Если ему плохо — помочь. Если ему угрожают — защитить. Если он плохой — показать ему, как стать хорошим.

— Чтобы показать нам, как быть хорошими, твой бог дал себя убить?

— Да… Нет! Принеси воды, у меня сухо во рту.

Морлок ополоснул чашку и принес ее, наполненную водой.

— Понимаешь, — продолжал Дик, напившись. — Вот я убил человека. И меня за это убьют. Но если бы кто-нибудь предложил, чтобы убили его вместо меня — это значило бы, что он очень меня любит. А Бог… Он не может терпеть ничего плохого и никакой неправды, поэтому он не может принять к себе того, кто поступает скверно. Но он его все равно любит, и вместо него принимает наказание. Ну, неужели у вас никто не выручал друга, принимая на себя его вину?

— Пряжка сделал такое для Половинки, помнишь? — сказал из угла второй охранник. — Когда Половинка изломал переговорник?

— Да помню, — огрызнулся Гэппу. — И что теперь?

— Через три дня Бог воскрес. Ожил. Теперь мы все воскреснем, когда настанет конец мира. И те, кто принял Бога, будут жить с Богом. Все плохое забудется. Никто и никому не сделает больно.

— А имя?

— Я могу дать имя только если ты примешь Бога. По-другому — никак.

Гэппу почесал в затылке, в раздумьи постучал хвостом о пол.

— Он много смелости показал, когда его убивали?

— Да. Очень много. Ему хотели дать наркотик, чтобы смягчить боль — он не стал пить. Он мог избавиться от боли, но до конца страдал как человек.

— Это и есть римское безумие?

— Да.

— Это колдовство, — сказал второй охранник. — Очень сильное колдовство. Даже от крови морлока бывает сильное колдовство, от крови человека — еще сильнее, а от крови бога что тогда! Когда боги в битвах проливают кровь, из нее делаются звезды и планеты. Не поддавайся, Гэппу — это сумасшедший бог!

— Сумасшедший или нет, а другие боги мне не дадут имени. Тебе хорошо говорить, у тебя нормальная кличка.

— Если бы ты не дразнил всех своей рыгачкой — тоже имел бы нормальную.

— Иди ты! — морлок снова развернулся к Дику. — Если хитокири-сама правду новорил, получается, наши господа врут?

— Да, где-то так.

— А как узнать, кто из вас врет?

Дик на этот раз не стал сдерживать стона. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое.

— Посмотри, — сказал он. — Мне от тебя ничего не нужно, ты и дать-то мне ничего не можешь, у нас с тобой нет ничего, и умрем мы вместе. А твоим хозяевам нужно, чтобы ты убивал по приказу и умирал по приказу. Сам решай, кто из нас врет.

— Так и знал, что кончится предательством! — фыркнул второй морлок.

— Гэппу никого не предавал!

— Подожди, вот он сейчас скажет тебе, что господам нельзя подчиняться!

— Не скажу, — сквозь зубы простонал Дик. — Слуги Нейгала потому и приняли крест, что любили господина.

Стонал он потому что у него затекло бедро и он попытался переменить позу.

— Хитокири-сама правда верит, что я — такой же человек, как он?

— Да. И если у тебя все вопросы кончились — то решай что-нибудь и говори быстрее, что решил. Я очень устал.

Морлок пошевелил губами, потом сказал:

— Если Гэппу даже и свихнется от колдовства, то ненадолго. Пусть хитокири-сама даст Гэппу настоящее имя.

Дик шумно выдохнул и попросил:

— Встать помоги.

Гэппу помог ему подняться и удержаться на ногах, потом принес еще воды.

— Встань на колени, — велел Дик. Это было не обязательно — но иначе бы он до башки морлока не дотянулся. — Скажи: признаешь ли ты Иисуса Христа Господом и Спасителем?

— Да, — кивнул морлок. — Это будет теперь мой бог, точно? Он отведет меня в небесные чертоги?

— Правильно. Наклони голову. Я крещу тебя, Майлз, во имя Отца и Сына и Святого духа. Аминь.

Вставая с колена, морлок потрогал свой лысый мокрый череп.

— И все? — спросил он.

— Да, — Дик начал снова примеряться к лежанке: как бы упасть на нее побыстрее да поосторожнее — и тут неожиданно взмыл в воздух: взяв под плечи и под колени, Майлз, бывший Отрыжка, поднял его на руки и уложил.

— Сп… асибо… — сумел выдавить из себя Дик. Майлз присел на край лежанки.

— А что значит — Майлз? — спросил он.

— «Воин», — ответил Дик и закрыл глаза.

На этот раз ему удалось погрузиться в нечто, похожее на сон. А новокрещеный Майлз сидел на краю лежанки и переживал что-то ранее неслыханное.

Майлз, — он пробовал имя на язык, приноравливался к произношению. Майлз. Воин.

В отличие от морлоков Нейгала, стариков, связавших свою жизнь с одним хозяином, и от Рэя, который прожил десять лет самостоятельно, Гэппу-Майлз еще не успел сформироваться как цельная личность, сконцентрировать на чем-то свое «я». Он был молод и не привязан ни к кому. В яслях у него был один номер, в прайде — другой, в отряде дворцовой охраны — третий, потом его бы перевели куда-то и дали четвертый. Кличка «Отрыжка» тоже сменилась бы другой кличкой — короче, внутри себя он не находил ничего такого, о чем мог бы сказать: «вот это я, и никто другой». А сейчас это появилось. Майлз. Это было очень странное имя, никто на Картаго не носил такого. Этим именем будет звать его сумасшедший Бог, которого он, Майлз, назвал только что своим заступником.

У Т-82 не было никаких обязательств перед Ричардом Суной — у Майлза они неожиданно появились, и он не знал, что с этим делать. Приговор отрезал его и Бо от всего сообщества боевых морлоков, принадлежащих дому Рива, создав маленький мирок из них троих, находящихся за барьером смерти. Гэппу не задумывался о справедливости этого приговора, потому что в отношениях между гемами и людьми это слово не применялось. Если бы, например, туртану вздумалось не выпороть Пряжку за испорченный переговорник, а четвертовать — то его приговор назвали бы жестоким, неразумным — но никак не несправедливым. Он был бы отстранен от работы с морлоками за порчу дорогого имущества армии, а не за несправедливость.

Не задумывался о справедливости и Майлз — просто он перестал чувствовать, что связан с госпожой, ради которой умрет, и, напротив, почувствовал связь с Бо и с этим сумасшедшим хитокири. Все остальные были на одном берегу, госпожа — на другом, а они — посередке, в дохлой лодке. Прежде Гэппу был одним из многих сотен и определял себя как одного из многих сотен — через номер полка и прайда. А сейчас все осталось за гранью, он перестал быть одним из них, но и никем тоже не стал. «Отрыжка» — плоховатый мостик для перехода в вечность. Неужели он отличается от других лишь умением громко пускать из глотки газы?

Как «один из многих», он радовался такой возможности отличиться — умереть на арене за госпожу, ну, а самая вершина — умереть последним. С сердцем жертвы в ладони. Но теперь он был одним из трех, и жертва была одной из трех, и пошла на это сама, хотя могла бы спастись. Этот хитокири был таким же сумасшедшим, как его сумасшедший бог. Гэппу не мог этого почувствовать, а Майлз вдруг почувствовал очень остро, что он перед этим человеком виноват. Он заставил страдать того, кто ему ничего не сделал. Он сделал плохое госпоже, но как раз это другие господа готовы были ему простить, раз он пилот. Его и бичевать-то велели затем, чтобы простить не просто так, а по справедливости: наказать очень сильно — и простить. Простые господа, которые толпами бродят по улицам, очень любят справедливость, а знатные господа очень любят свою доброту, и все были бы довольны, если бы не выходка хитокири. Этот сумасшедший подумал о нем, о том самом Гэппу, который наносил ему удары — будет он жить или нет? — и вместе с ним захотел умереть, как Гэппу вместе с госпожой.

Весь дом Рива, весь Вавилон знает, почему эти имперцы — чума: они готовы убивать тех, кто не сделал им ничего плохого, а просто думает иначе. А вот умирать с теми, кто не сделал тебе ничего хорошего — это та же самая чума или какая-то другая? Майлз не мог объяснить, почему, но эта чума ему начала нравиться гораздо больше, чем здравие господ.

Из этого Майлз заключил, что уже начал сходить с ума.

Он ни на секунду не испугался смерти, он был все так же полон решимости ее принять, но уже не ради госпожи, с изумлением понял он, а ради маленького имперского воина, который вел себя, как лучший друг-побратим из морлочьих баек, что рассказываются после отбоя в спальне. Он даже отдал им свой последний кусок. Майлз прежде не встречал таких людей, и чем дольше все это варилось у него в груди, тем горше было от того, что такого человека так и не узнают другие ребята. Это был бы хороший туртан, если бы не его римское безумие. А впрочем, Майлз теперь сам римский безумец, и, наверное, можно обойтись без оговорок: это хороший туртан, жаль, не суждено ему прожить чуть подольше.

И тут Майлза кольнула еще одна странная мысль. Он тоже может попытаться что-то сделать для имперца Ричарда Суны. У него дух захватило от одного понимания того, что вот сейчас он может принять решение, которое переменит для кого-то… всё. Сердце его забилось, дыхание стало чаще — новизну принятия свободного решения он познавал и переживал почти так же остро, как Дик прошлым вечером — новизну любовного соития. Он может сейчас ударить по голове ничего не подозревающего Бо — не до смерти, но сильно. Может нажать приговоренному хитокири на нужные точки под ушами — и тот потеряет сознание. После этого Майлз может вскинуть его на плечо и вынести из камеры, сказав внешней охране, что тот умер. Может донести до нижнего этажа тюрьмы и сбросить вниз, в мертвецкую, откуда тот, когда придет в себя, переползет к лемурам. Он будет жить. Он кому-то еще подарит имя и это пьянящее чувство возможного…

Но возможность действия содержала в себе и возможность провала, и Майлз впервые в жизни испытал настоящий страх. Не перед наказанием, не пред неминуемой смертью — а перед самим поражением, перед тщетой усилий. Свобода оказалась головокружительным проходом по канату над пропастью.

Майлз не был ни создан для долгих рефлексий, ни приучен к ним. Он выбрал действие. Подойдя к столику, он взял кусок мяса из порции приговоренного и, не переставая жевать, ударил дующегося Бо хвостом в висок. Тот повалился без звука — и Майлз убрал его под лежанку, а хитокири слегка придушил, зажав пальцами артерию и вену на шее. Потом он вскинул обмякшее тело на плечо и постарался сделать так, чтобы ниспадающее косодэ закрывало голову.

Теперь можно было идти.

— Что это с ним? — забеспокоился дежурный по коридору, человек.

— Умер, — коротко ответил Майлз.

— Как умер? — переполошился тот. — Матушки, да с меня голову снимут!

Морлоки из тюремной охраны отнеслись к делу равнодушно — их это не касалось. Под оханья дежурного Майлз дошел до лифта и спустился на три уровня вниз — человек указал дорогу в морг, а сам побежал связываться через инфосеть с начальником дворцовой охраны.

Майлз вышел из лифта на четвертом уровне и зашел на пост — с бесстрастным, спокойным лицом, будто так и надо.

— Убийца госпожи цукино-сёгун умер, — сказал он.

— О, дьявол! — начальник этого поста аж вскочил. — От чего он умер?

— Т-82 перестарался, — пожал свободным плечом морлок.

И в этот момент Суна застонал.

— Не стрелять! — крикнул начальник караула, Майлз ударил его ногой и этим ударом отшвырнул на одного из стрелков. Очередь ударила в потолок, тут же взвыла сирена тревоги — а до шахты сброса трупов было каких-то десять метров! Майлз кинулся вперед, напролом — и ударил второго стрелка когтями в горло, а тот одновременно нажал на спуск. Майлз выпал в ту самую дверь, к которой так стремился, его ноша покатилась по полу, а сам он, захлопнув дверь, навалился на нее всем телом, чувствуя, что слабеет.

— Хитокири-сама! — крикнул он. — Хитокири-сама!

Шатаясь, Дик поднялся на четвереньки и обалдело повел головой из стороны в сторону. Он окончательно перестал понимать, что происходит.

— Дальше по коридору, — прохрипел Майлз, показывая. — Трупосброс. Прыгайте туда. Быстрее, хитокири-сама. Я умираю, и недолго смогу держать две…

Пули, ударив сзади, разорвали ему грудь, но он все же не отвалился от двери, только сел на хвост. Сумасшедший Бог имперцев коснулся его лба пробитой ладонью — и боль исчезла.

— Сколько раз просили поставить современные двери, управляемые с пульта! — выкрикивал через минуту начальник тюрьмы в лицо Метцигеру.

— Как так вышло, что они остались втроем и могли свободно общаться?! — хрипел в ответ Метцигер.

— У меня не было приказа изолировать их друг от друга!

— А голова вам нужна зачем? Бритву на ней править? (начальник тюрьмы был лыс как коленка).

— А кто так воспитывает свою охрану?

Потный и красный после этого разговора Метцигер, выходя, обратил внимание на Дика, который валялся в углу.

— Этого — поставить во дворе, в «стоечку» под конвоем из пяти человек. Не морлоков. Человек. И… зашейте ему рот.

— Что? — икнул начальник тюрьмы.

— Зашейте ему рот! Иголкой и ниткой, степлером, чем угодно! Булавкой сколите — но чтобы он не мог тут совратить ни одного!

Метцигер вышел, а помощник начальника тюрьмы, посмотрев на измочаленного маленького сохэя, с ужасом спросил:

— Мы что и вправду это сделаем?

— Да пошел он туда-то и туда-то! Зачем нам еще одно лишнее мучительство? — начальник тюрьмы подумал и добавил:

— Заклеим.

* * *

Игры с кровавым исходом были не таким уж частым делом в Пещерах Диса — разве что по случаю вот таких вот важных похорон. Сами похороны, торжественный запуск ракеты с прахом, были делом избранных, кучки родственников и придворных — а простой народ искал зрелища попроще и подинамичнее. В двадцать восемь часов каменная чаша Арены была заполнена народом до краев. Из репродукторов доносились песни в исполнении Лорел. Кое-кто откровенно плакал, многие уже напились. На арену набросали стлько цветов, что она стала походить на клумбу.

Каждый клан и каждое частное лицо имели право выставить на эти игры столько рабов, сколько считали нужным. Сегодня игра обещала быть славной — девятнадцать боевых морлоков были заявлены на бой; четырнадцать — от разных кланов, пятеро — от анонимов, что сильно затрудняло работу тех, кто принимал ставки. Впрочем, по сравнению с великолепием похорон Бона это было так, поразмяться. На похоронах Бона девяносто морлоков рубились в три этапа.

Бо побаивался, что после того как спятил Гэппу, его снимут с боя, и тогда в казарме он не оберется позора. Но господин Метцигер проявил великодушие — и сейчас Бо собирался в полной мере осуществить свое преимущество конвоира.

Он помог Суне спуститься с тележки, под свист и ненавидящий рев толпы подвел его к вмурованному в пол алому шесту и, заведя ему локти за спину, просунул между их сгибами и столбом длинный прочный шест. Имперец даже не попытался сдержать стона. Его терпение достигло предела — по приказу Метцигера последние часы его продержали стоя, между силовыми полями, а сейчас руки его были немилосердно заломлены назад, а цепь врезалась в живот. Он не мог упасть, не мог выгнуться так, чтобы не касаться столба спиной, которая уже начала синеть и чернеть — и непроизвольные рывки туда-сюда казались жутким танцем под песню «Кто вечной жизни жаждет». Рот приговоренного был заклеен пленкой — правильно, нельзя позволить такому колдуну говорить.

Соперники вышли на поле и Бо оглядел их. Большинство — старики, а место перед жертвой, занятое Бо как конвоиром, было самым стратегически выгодным: тем, кто будет стоять прямо перед ним, придется отбиваться от тех, кто будет напирать сзади. Бо сможет разить в спину.

Тележку увезли. Музыка стихла. На возвышение взобрался распорядитель и ударил поющим жезлом о камень. Трибуны замолчали.

Распорядитель подождал, пока все займут положенные места, зачитал приговор Суне и взмахнул рукавом.

Резня началась, и в самый же первый миг один из морлоков, выставленных анонимами, безгербовых, повел себя странно, но разумно: прорвался через ряд противников и занял место возле Бо. Хитрый черт! Бо решил не убивать его пока — вдвоем они перекрывали больший сектор.

Каждый из морлоков имел флорд, но в ход шли и хвосты, и когти. В первые же пять секунд боя большинство получили порезы и рваные раны, а первая смерть наступила на двенадцатой секунде. Трибуны бесновались.

Краем глаза Бо успел заметить, что приговоренный сохэй выпрямился и позой теперь напоминал морлока, стоящего по стойке «смирно» — с кулаками у бедер, с развернутыми плечами. Казалось, он просто-таки хочет поймать открытой грудью лезвие!

Бо «зевнул» и пропустил удар в бедро. Было уже пять смертей, кровь залила арену и подтекала к ногам жертвы. Бо ударил флордом вроде бы налево и, обманув противника финтом, блокировав его лезвие — всадил когти левой руки противнику в печень. Одновременно кто-то ударил сзади и смахнул тому голову. Нечестно! Он был мой! Бо оказался лицом к лицу с тем, кто воспользовался плодами его риска, и показал ему, что чужие победы не впрок.

— Сзади! — крикнул тот, дерзкий, что занял позицию рядом. Бо ударил, не разворачиваясь — флорд вонзился в плоть, еще одно тело тяжко грохнулось о бетон.

Теперь мертвы были двенадцать, а семеро кружили возле жертвы.

— Начнем с крайних, — сказал этот бывалый морлок, и Бо доверился ему. Он убил своего крайнего — и тот серьезно сопротивлялся целых двадцать секунд! — но тут удача изменила. Кто-то из мертвых был не так мертв, как это казалось. Конвульсивное движение руки не было прицельным и произвольным — умирающий просто махнул лезвием по полу — и Бо с удивлением и ужасом понял, что ему не на что ступить правой ногой, а ступня его валяется метрах в полутора.

— Боги, — сказал он, и упал на колено, истекая кровью. Рука его уперлась в брошенный кем-то венок — и он успел почувстовать запах ген-модифицированных лилий. Кто-то из врагов заметил его безнадежное положение, подскочил, ударил — но Бо из последних сил вонзил флорд ему в живот.

Через две минуты его союзник разделался с последним противником. Кто-то сорвал неслабый куш, поставив на безвестного морлока — но больше всего денег огреб тот, кто заключил совершенно фантастическое пари: аноним номер четыре победит, но трофея — сердца — не возьмет.

Как ни странно, но оправдала себя именно эта ставка. Победитель был изранен, с ног до головы покрыт своей и чужой кровью. Подойдя к жертве, он одной рукой убрал лезвие флорда на длину вакидзаси, а другой — поддел когтем и сорвал с губ приговоренного клейкую ленту.

— Ты — человек, — проговорил осужденный, еле ворочая деревянным языком.

— Знаю, — сказал победитель; схватил его одной рукой за горло, а другой нанес удар под сердце и провел лезвием влево, ровно на ширину ладони.

Трофея взять он не успел. Раны сделали свое дело: колени морлока подломились и он упал.

Распорядитель подождал немножко — не поднимется ли победитель, не шевельнется ли жертва? Нет, ни единого движения на арене не было видно — только кровавая лужа расползалась. Осужденный наверняка был уже мертв и на ногах стоял только потому, что его поддерживал столб.

Распорядитель дал знак. В Пещерах Диса не возились с уборкой трупов, к арене просто был подведен канал от реки, снабжавшей город водой. По знаку распорядителя открылись ворота шлюза, вода заполнила арену. Подхватив цветы, она смешалась с кровью и сделалась красной, как воды Нила в день казни египетской, и когда она достигла колен осужденного, все ахнули: он поднял голову!

Но тут ворота шлюза открылись, наконец, на всю ширину. Вода ударила беспощадным валом, брызги долетели даже до высоких первых рядов. Если мальчик был до сих пор жив — это уже не имело значения: вода мгновенно покрыла его с головой, и смерть приняла его в свои прохладные ладони.

Глава 18 В маноре

Леди Констанс видела все это от начала и до конца. Она сидела в закрытой ложе, куда ее доставили час назад без объяснений. Моро вошел через несколько минут после того, как вода ушла в нижние ворота, и на голой бетонной площадке не осталось ничего, кроме торчащего столба. Видимо, под сильным напором воды сломалась палка, державшая Дика у столба — «или его кости…» — и тело вместе с телами других жертв унес поток.

Констанс не могла бы внятно описать свои чувства. После боли, колом застрявшей в груди, самым сильным было, пожалуй, непримиримое и неописуемое отвращение к людям, способным так равнодушно обречь человека на поругание и смерть и к миру, который породил этих людей. Отвращение это выразилось в грандиозной оплеухе, которую получил Моро. Синоби шатнулся в сторону, а у леди Констанс пошел по руке больной звон до самого плеча. Тогда она замахнулась второй рукой, чтобы залепить с другой стороны, но этот удар Моро перехватил на взлете, после чего коротким толчком отправил женщину обратно в кресло. Она рванулась встать, но Эш Монтег, быстро оказавшись позади кресла, крепко взял ее за плечи.

— Вы нарушаете этикет, сударыня, — сказал Моро, садясь в кресло напротив. — Первым должен здороваться мужчина.

— Вы не мужчина, — задыхаясь проговорила леди Констанс. — Вы даже не человек. Вы бес.

— В таком случае в ваших же интересах меня не злить, — на обескровленном лице блеснули на миг глаза, которым позавидовал бы любой упырь, потом покрасневшие белки и зеленые зрачки снова скрылись под веками. — Поверьте, сударыня, я и без того исключительно зол.

Он коснулся пальцами покрасневшей щеки.

— С формальными приветствиями покончено, так что приступим к делу. Я принес видеограф, и сейчас вы надиктуете письмо к лорду Якобу Ван-Вальдену. Теперь, когда вы поняли, какой мразью я могу быть, — он с мерзкой усмешкой показал на пустую мокрую арену. — Вы наверняка готовы к более конструктивному диалогу. Или вам придется выбирать, кто будет звездой следующего шоу: ваш сын или ваш брат.

Констанс согнулась в кресле, и Монтег выпустил ее. Она все равно не могла бы встать. Она не могла даже разогнуться и вдохнуть так глубоко, как ей хотелось — голова и плечи были слишком тяжелы, словно вся сила ушла в эту жалкую оплеуху, и осталась только боль. Только видение — Дик, такой маленький по сравнению с морлоком-конвоиром. Поначалу, когда он стоял на гравитележке, ей показалось, что его вырядили в нечто вроде санбенито — дурацкую безрукавку, из ярко-красных нитей, с криво вывязанным крестом на груди; и повязали алый широкий пояс с болтающимися позади длинными концами. Но когда он сошел с тележки и медленно двинулся к столбу косолапой походкой человека, которому каждый шаг причиняет боль, она поняла, что это кровь покрывает его, что эти тонкие диагональные линии — рубцы, а толстые вертикальные — потеки. В ту минуту она еще сумела сдержать слезы — видя стойкость своего паладина, она не могла показать слабость перед Монтегом. Но Дик исчез. Казалось, он даже мертвый не хочет ни мгновения лишнего оставаться в этих скверных пещерах. И теперь леди Констанс заплакала.

Моро дал ей время выплакаться и платок.

— Теперь я могу умереть — я видел, как плачет железная леди, — сказал он, переждав приступ особенно мучительных рыданий, и этот издевательский тон мигом вернул Констанс в боевую форму — насколько это возможно для смертельно раненого человека.

— Включайте, — сказала она, и Монтег направил на нее считывающий луч.

Моро кивнул, давая сигнал начать.

— Джек, дорогой, — сказала леди Констанс. — Ты, наверное, измучился, гадая, что с нами случилось и куда мы пропали. Мне горько от того, что я не могу сказать тебе ничего радостного. Мы в плену у некоего Морихэя Лесана, человека, не знающего ни жалости, ни совести. Он — синоби, шпион дома Рива, и сейчас мы находимся на скрытой планете Рива, Картаго. У нас нет шансов бежать, эту запись я делаю по его приказу. Джек и Гус — такие же пленники, как и я, а Элисабет, к счастью, ничто не угрожает. Она — принцесса дома Рива, собственно, это и было причиной нашего пленения… — Констанс как можно более сжато, но четко изложила историю блужданий «Паломника». — Не вини в случившемся экипаж корабля и особенно Дика — даже не будь этой безумной охоты не левиафана, скорее всего, они нашли бы смерть от руки убийцы. Прошу тебя, заказывай о них Мессы и поминай их в своих молитвах. Дик умер сегодня, на моих глазах, — при этих словах у Констанс опять стиснуло грудь, и она вынуждена была дать себе отдышаться. — Он ушел как настоящий воин Христов, каким и мечтал быть, — теперь Констанс заставила себя распрямиться, улыбнуться и заговорить как можно четче. — И сумел вселить в меня твердость, которую я надеюсь внушить и тебе. Не поддавайся ни на какие их предложения. Денежный выкуп, о котором они говорят — наверняка только приманка: эти люди больше, чем просто бандиты и цели их простираются дальше. Не позволяй себя использовать. Думай о нас так, как будто мы уже мертвы и не заключай сделки с дьяволом. Сегодня я увидела, как нужно умирать — и надеюсь, что тебе не придется стыдиться ни жены, ни сына, ни шурина. Но даже если нет, если они все же заставят нас забыть о достоинстве людей и христиан — не поддавайся. Если в другой записи я или Гус или Джек будем уговаривать тебя спасти нас, если мы будем страдать на твоих глазах — не поддавайся, потому что это нас не спасет, но погубит в лучшем случае тебя, а в худшем Доминион. Мы всегда будем любить тебя, Джек. Прощай.

Моро дал сигнал выключить запись и несколько раз хлопнул в ладоши.

— Браво. Железная леди и в слезах остается железной. Вы и в самом деле уверены в том, что сможете вынести зрелище смерти малыша?

— Послушайте, Лесан, Морита или как вас там, — голос леди Констанс звучал отдаленно и глухо, словно из выгоревшего дупла. — Конечно, вы сможете, если постараетесь, заставить меня делать то, что вам нужно. У вас бездна времени и средств, а я — всего лишь женщина, чья плоть и душа слабы. Есть предел терзаниям, которые я могла бы вынести. Но сегодня я поняла, что если я не сойду с ума и не умру при виде страданий тех, кто мне дорог — я буду сопротивляться вам, сколько смогу. Это ваше победное шествие по миру с хрустом костей под ногами должно встречать хоть какие-то препятствия. Я не в силах вам помешать растоптать и нас — но хотя бы наши кости вопьются вам в ногу.

— Победное шествие… — Моро хохотнул, словно всхлипнул. — Беготня крысы, загнанной в самый темный подпол, видится вам победным шествием, боги мои… Ладно, не буду вас разубеждать, но постараюсь успокоить. Моя угроза была чистым блефом. Если мне все-таки придется убить вас и лорда Гуса с малышом — я клянусь, что никакой боли вы не успеете испытать и постараюсь, чтобы вы даже не успели понять, что умерли.

— Великодушие Вавилона я уже оценила в полной мере, — скривила губы леди Констанс. — Но я попросила бы вас не проявлять такой заботы о нашем душевном комфорте. Напротив, мне хотелось бы знать час нашей смерти.

— Чтобы помолиться?

— Чтобы сказать всем, кому должно, «простите», «спасибо» и «до свидания».

* * *

Шнайдер просмотрел запись с каменным лицом. У него перед глазами еще стоял огненный столб из-под дюз, а в ушах не умолкал отзвук песни, которую Бет исполнила над могилой матери. «А что ты будешь петь»? — «Арию Амнерис». Но в последний момент она подала музыкантам знак умолкнуть и запела под свой мультивокс.

Усни. Есть время отдохнуть.

Ночь уходит,

Здесь кончается наш путь.

Узри

Дальний берег и прибой.

Услышь зов тех,

Кто пришел до нас с тобой.

Насколько же это было в духе Лорел — публичный демарш, которого не заметил никто, кроме двух-трех человек, кому он был адресован. Нужно было хорошо знать старинную музыку, чтобы понять, какой упрек был высказан при всем честном народе, какую оплеуху дочь отвесила родичам матери, да так, что все приняли это за жест скорби.

Слезы утри,

И ты увидишь тогда:

Страхи твои

Скоро уйдут в никуда,

Сон твой хранить

Я буду верно.

Что видишь ты

На горизонте?

Плеск белых крыл над водой.

Над океаном

Месяц восходит,

Этот корабль пришел за тобой!

Голос, певший поначалу серебряным бубенцом, вдруг обрел мощь бронзового колокола. Толпа рыдала — все думали, что песню Бет поет для матери. Шнайдер думал, что это гены Лорел, нашей бедной великолепной Лорел… Но сейчас, просмотрев запись Моро, понял, что — не совсем. Воспитание, данное этой женщиной, принесло плоды.

— И ее Лорел хотела иметь посредницей в переговорах? — спросил он, когда образ над панелью погас.

— Да, — ответил Моро.

— Это был бы честный посредник…

— Но не такой, каким можно манипулировать, удерживая кого-то в заложниках.

— А нам непременно нужно манипулировать посредником?

— Кто знает, что нам будет нужно через полгода… Даже через ближайшие две недели.

Они переглянулись, делясь молчанием — тем самым, когда двое молчат об одном.

— Безнадежная была затея, — наконец сказал Шнайдер.

Затея принадлежала Лорел и состояла в том, чтобы вступить наконец в переговоры с отдельными доминионами Империи, используя леди Констанс как посредницу. Со смертью Лорел в зародыше умерла и идея. Бывает.

— Что мне делать с пленниками? — спросил Моро.

— Ничего…

Моро опустил глаза с облегчением. Если бы Рихард сказал «делай, что хочешь» — это был бы фактически приказ убить их тайно. Но Рихарду на сегодня, похоже, хватило убийств.

— Теперь о тебе… — тяжело проговорил Шнайдер. — Твой капитанский доступ я аннулирую. Завтра официально объявлю о твоей отставке. Постарайся не появляться в Пещерах Диса хотя бы полгода. Мать требует твоей головы. И, боюсь, что племянница в этом ее поддержит.

— Почему бы тебе в таком случае не порадовать женщин? — пожал плечами Моро.

Шнайдер глянул на него исподлобья и сказал:

— Не зли меня.

Моро развел руками: как хочешь.

— У тебя кровь.

Рихард осмотрел себя и увидел на рукаве белой накидки красное пятнышко. Потом он посмотрел на Моро и сказал:

— У тебя тоже.

— Это её.

Шнайдер снова долго молчал, глядя ему в лицо. Потом спросил:

— Долго ли призрак Экхарта будет преследовать нас?

— До самой смерти.

Шнайдер сплел пальцы в замок и опустил на них голову. На душе у него было погано как никогда — кроме, пожалуй, того дня, когда Вавилон проголосовал за уничтожение Сунасаки. Какой демон гонит их с тех пор? Почему мальчик в точности повторил слова Бона — «вы изолгались…». Только Бон говорил «мы». «Мы изолгались». Боги, боги, небо вечное, как мы изолгались! Ложь погубила Вавилон, Рива начали эту войну, чтобы остановить ложь, и что? Каким крахом обернулась победа, какой недолговечной она была. Все из-за одной планетки на перекрестке космических дорог. Камешек на обочине, который Рива походя решили подобрать. Переговоры вели Сонг Юхэй и Лорел, станционные правители стлались ковриками. Только один человек из делегации Сунасаки высказал возражения — в весьма резких выражениях, сразу выдававших не политика, а бывшего спортсмена. Райан Маэда. Йокодзуна. Абсолютный чемпион по сумо. Единственный уроженец захолустной Сунасаки, широко известный за пределами своей планеты. Единственный, кто был прав.

— Ты под домашним арестом, — сказал Шнайдер. — Уезжай в манор сегодня же и не появляйся в городе.

— Хорошо, — покорно сказал Моро.

— Этого недостаточно. Дай мне слово, что не покинешь манор, пока я не вызову тебя.

— Даю слово, Рихард.

— Это серьезно, Морихэй. Я отдал приказ стрелять на поражение, если тебя заметят в городе.

— Я учту.

— Иди, — Шнайдер вздохнул и снова отдался горестным мыслям.

Видимо, так уж покарала их судьба — заставив второй раз ступить в то же дерьмо. И все идиоты Пещер Диса хвалили сейчас его великодушие — а где тут великодушие, в чем оно состоит? В том, чтобы дважды отобрать у человека всех близких, а потом все равно примучить и убить? Трижды предложить жизнь — это был долг. Но мальчик выбрал смерть, и это было такое же добровольное жертвоприношение, как и смерть Бона. Убедительная кровавая точка в конце предложения. Только Бон немного лукавил, убивая себя в церемониальном зале в знак того, что не знает за собой вины — он действительно послал человека убить Дормкирка. А молоденький сохэй не лукавил нисколько, и от этого было еще тошнее, и никак не могло отвязаться то же ощущение, что преследовало Рихарда после смерти Бона — теперь уже ничего не будет как прежде…

Конечно, дело тут в том, что Лорел умерла, а не в том, что ее смерть от руки выжившего на Сунасаки показалась чуть ли не знамением. Она была его половинкой, и, улетая, он был спокоен за планету, потому что она оставалась. Он не женился: не находил возможным делить свою любовь и власть между Лорел и какой-то другой женщиной. С раннего детства он знал, что мать любит его больше, чем сестру — но сам он любил сестру чуть больше, чем мать. Она стала поверенной его военных тайн так же, как была когда-то поверенной тайн мальчишеских… ведь говорят, что мужчины — это мальчишки с дорогими и опасными игрушками…

Они понимали друг о друге то, что никто из них не говорил вслух. Он понимал, почему она спустилась с галереи. Она поняла бы, почему он решил пощадить мальчика. В этом мире осталось много хороших людей и прекрасных кораблей — но нет того, кто понимал бы его без слов. Даже для объяснения с Эльзой понадобятся слова.

Шнайдер снял и бросил на пол накидку с пятнышком крови, вызвал гема и велел ему принести в комнаты Бет корзину вина. Прогнав Белль, помогавшую хозяйке раздеваться, он достал одну из бутылок.

— Поминки будут только завтра, — сказала Бет.

— А мы устроим сегодня, — Шнайдер расставил на столе бокалы и снял с бутылки защитную пленку — как шею птице скрутил. — Зачем тебе нужна была эта выходка?

— Кто-то же должен был спеть песню и для моих близких, — оскалилась Бет.

Вино цвета крови наполнило бокалы до середины. Шнайдер сбросил белую сорочку и остался по пояс голым. По его левому плечу вился узор татуировки, абстрактное переплетение черных ветвей и алых языков пламени. Он сел в кресло у стола и жестом пригласил Бет сесть в другое. Поднял бокал.

— Бери все, не отдавай ничего. Девиз Дома Рива.

Пригубил.

— Я не хочу пить.

— Хочешь, — кивнул Шнайдер. — Ты хочешь наконец-то с кем-то поговорить и излить душу, и я хочу, а лучшего посредника, чем вино, никто еще не придумал. Сядь, племянница.

Бет села и выпила.

— Опять Санта-Клара?

— Да, опять Санта-Клара… До войны почти каждый в Доме Рива мог позволить себе такое вино… Даже планетники. И на что я только не готов, чтобы приблизить день, когда такое вино снова сможет пить каждый…

— Не готов прекратить войну с Империей, — буркнула Бет.

— Да вот только что на это. Мир с Империей — это измена всему, что есть Рива. Какой смысл сохранить труп дома Рива, если его дух будет убит? А Империя его не потерпит…

— А как насчет этих, как их там… ну, людей и кораблей?

Шнайдер рассмеялся.

— Девочка, поднимись со мной к кораблям и поговори с людьми: кто из них хочет мира с Римом и на каких условиях. Есть вещи, большие, чем просто выживание.

Бет не говорила ни слова. Он не обманывался на ее счет — она все еще римлянка.

— Сейчас, — сказал Шнайдер тихо. — Ты очень похожа на нее. Поворот головы, выражение глаз… Это сходство — оно убило ее. Если бы тебя нельзя было принять за клона — она осталась бы жива. Но сейчас… я смотрю на тебя и чувствую себя десятилетним мальчиком. Лорел на шесть лет меня старше… была. Когда ей было шестнадцать, я смотрел на нее вот так же. Я уже знал, что моя сестра — красавица. Сравнивать женщин с ней вошло у меня в привычку, и до сих пор все проигрывали.

Вино кончилось в бокалах, Шнайдер долил еще.

— Я расскажу тебе о ней. Ты расскажешь мне о нем. Так мы разделим скорбь, и нам станет легче. Твоя очередь.

Бет выпила разом полбокала, отщипнула кусок холодной курицы.

— Он говорил и писал по-гэльски со страшными ошибками.

— И все? Больше ты ничего о нем сказать не можешь?

— Когда я его увидела в первый раз, он мне показался… туповатым… Даже слегка тронутым, наверное. Парень, который мечтает попасть в монастырь… Он что, шутит? Мама понимала его, а я нет…

— Но он, как будто, был в тебя влюблен…

— Да, точно, был… Он был…, — Бет отхлебнула еще. — Белым драконом…

— Что?

— Там, между звездами… Он… пел, как белый дракон.

— А Лорел рассказывала мне, что ее видения — радужные стебли… Ее инициировал наш отец, Макс Шнайдер… Ей было четырнадцать. Мы тогда прыгнули к Фарне, за грузом… уже не помню, чего. Помню, что пришлось сцепиться в рейдерами, а потом стали говорить, что их натравили на нас Кенан… и тогда я решил, что поступлю в Крыло. Не просто отслужу свой срок, а стану кадровым офицером.

Шнайдер снова налил бокалы доверху и сдвинул пустую бутылку на край стола.

— Знаешь, это, наверное, было чем-то похожим на безумие твоего друга. Я не был пилотом, не тянулся к генетике, а это было два главных занятия в семье… и даже на семейных вечеринках не очень мог показать себя — голос подгулял. А люди Крыла казались мне полубогами. Когда Лорел поступила на срочную службу и начала появляться дома редко… в черной с золотом форме… Она была совсем богиней. Однажды с ней вышел смешной случай — она потеряла заколку, ее волосы рассыпались по плечам, и Шан Сионг… он тогда был командиром Крыла… смешной старик, он упорно отказывался корректировать зрение… Он спросил — девушка, откуда у вас на плечах лейтенантское золото? Она сказала — по воле рока. Он заметил свою ошибку и рассмеялся — но произвел ее в лейтенанты… Сколько раз я жалел, что она моя сестра, — в голосе тайсёгуна как будто прорвалось рыдание. — Как смешно я ревновал к Бону… потом к Лесану… Но я делил эту ревность… почти со всеми. Ее все любили. Золотая леди Рива…

— А она… любила Моро?

— Да, скорее всего… — Рихард поморщился. — Она не говорила об этом. Эльза, здесь не стоит распространяться насчет того, кого ты любишь. Это делает тебя уязвимым.

Эльза почему-то хохотнула. Нехорошо так, нервно…

— Что смешного? — Шнайдер выдернул пробку из второй бутылки.

— Но ведь нам бояться теперь нечего? — Бет наморщила нос. — Наших любимых уже никто не достанет? Какая чудесная жизнь у нас на Картаго — за покойников можно не бояться…

— Жизнь везде такова, что спокойным можно быть только за мертвых, — жестко ответил Шнайдер. — Или ты будешь говорить мне, что в Империи она другая?

Бет покачала головой.

— Я почти не знаю, какая в Империи жизнь. Я жила в теплице.

— Ты любила этого мальчика?

— Очень. Только…— Бет не разрыдалась лишь потому, что от вина притупились чувства. — Только я этого не знала, пока он…

— Он любил тебя, — горлышко бутылки звякнуло о бокал. — Только поэтому я попытался сохранить ему жизнь, только поэтому я не ударил, когда занес меч. Он сказал мне: «Вы ведь не станете убивать Бет? Она вам больше не нужна» — и я понял, что ты для него — как Лорел для меня. Если бы я знал, что он так тверд… поверь, я бы не мучил его.

— А мне сказали, что последнего, кто убил тайсёгуна, пытали несколько дней… И принесли в жертву духу уже без рук и без ног…

— Это было двести восемь лет назад, — Шнайдер хмыкнул. — Рива были ещё пиратами. Супруга тогдашнего тайсёгуна, госпожа Хонго… хотела всем дать понять, какое это неблагодарное занятие — убивать тайсёгунов.

— И с тех пор никто не убивал?

— С тех пор никто не попадался. А последним, кто убил тайсёгуна, был Тэн Риго, который стал следующим тайсёгуном… Исторические изыскания ты можешь продолжить с Огатой — расскажи мне еще о своем друге.

— Он такой смешной… сказал не «заниматься любовью», а «ратифицировать брак», — вздохнула Эльза. Много ли нужно такой девочке, чтобы как следует напиться и выболтать то, что выбалтывать нельзя.

— Когда это он сказал? — нахмурился Шнайдер.

Эльза зажала рот рукой, задышала тяжело, но сумела собой овладеть. У нее хватило пороху сказать:

— Вчера.

Потом она вскинула голову и добавила:

— Там, в камере, мы стали мужем и женой.

Рихард не испытывал ни гнева, ни злости, но продолжал смотреть на девочку хмуро — ему хотелось понять, насколько ее хватит. Он знал, как это бывает — когда смертельная опасность подхлестывает гормоны, и кажется, что живая, теплая плоть другого — это защита от всех бедствий мира. Конечно, было досадно, что Эльза так скоро легла под юнца, который был по уши залит кровью ее матери, но он прекрасно понимал, что этот юнец был ей ближе, чем Лорел — так в чем же ее упрекать?

Может быть, его смерть — даже к лучшему. До войны с Кенан Шнайдеры занимались генетическими исследованиями и производством гемов для дома Рива. Они последними поддержали бы Бона в его элиминистских инициативах, если бы Бон не взял в жены Лорел, не продвинул Рихарда на пост командира флота и не переключил все силы семьи на Проект. Сейчас, не будь Рихард Шнайдер тайсёгуном, а Эльза — невестой Солнца, они стали бы почти ничем — как и многие другие кланы, у которых на потерянном Тайросе была сосредоточена основная собственность. Им сильно повезло, что Бон женился на Лорел и сильно повезло, что Моро нашел Эльзу. Но на волю везения больше нельзя было оставлять ничего. Эльза должна выйти за Керета. Останься Суна жив — он был бы сильной помехой.

— Значит, так и сказал — «ратифицировать брак»?

Девочка кивнула.

— Молодец. Ай да монашек. Я его еще сильнее зауважал.

Он снова посмотрел на племянницу и опять засмеялся — резко и довольно зло.

— Чего ты ожидала, дурашка — что я изобью тебя, наору? Эльза, ты невыносимо похожа на нее… Только… рисунок носа и бровей у нее был другой… У нее — как арочное готическое окно с колонной… А у тебя — отцовский, как лезвие и эфес клеймора… — Рихард провел большим пальцем по переносице девочки, а потом очертил брови. — И как бы я поднял на тебя руку? У вас было немного времени, чтобы отрезать себе последний ломтик жизни, вы им воспользовались… Это уже не имеет значения. Он мертв, ты выйдешь за Керета. Я надеюсь, ты не беременна?

Она качнула головой и спросила:

— Это, наверное, тоже не имеет значения?

— Не имеет… Аборт, операция на гимене, если надо, блокада памяти — Эльза, этот брак состоится, что бы ты себе ни решила! И об этом разговоре ты будешь молчать. Хорошо, что ты сказала мне — но я последний, кто от тебя услышал, что ты молодая вдова. Тебе ясно?

Она промолчала, и Рихард, перегнувшись через стол, поддел ее пальцем под подбородок, снова спросил:

— Тебе ясно?

— Да, — просипела она сквозь слезы. Она сегодня очень много плакала…

И еще одно, отметил Рихард про себя: Ли. Сегодня же, сейчас же переговорить с Ли. Невозможно, чтобы старая чертовка не знала. Но она ничем не помешала, а главное — смолчала. Почему? Полагала, что сможет манипулировать девочкой, шантажируя ее? Проклятье, всем синоби можно доверять только наполовину… Кроме Лесана.

Или, начиная с сегодняшнего вечера, и Лесан присоединяется к большинству? Он изо всех сил пытался делать вид, что мальчик — не более чем временное увлечение, и людей, плохо его знающих, может, даже обманывал. Неужели он станет врагом? Как горько было бы после смерти Лорел потерять еще и его… И остается эта женщина — приемная мать Эльзы…

— Послушай, — сказал он. — Хочешь полететь со мной?

— Куда? — от неожиданности она чуть не подавилась.

— Я устал от планеты, — сказал Шнайдер. — Торговый караван летит к Элении, я хочу сам повести конвой. Полетишь?

— Было бы здорово… — чуть-чуть подумав, сказала девочка.

— Это будет моим подарком ко дню рождения, — улыбнулся Шнайдер.

— Но он уже прошел, — удивилась Эльза. Рихард сообразил, днем своего рождения она считает день, когда приемная мать забрала ее из приюта.

— Твой настоящий день рождения. Первого июня по стандартному земному.

— Шикарный подарок. Спасибо, дядя. Мне тебя поцеловать?

— Э, племянница, да вы изволили уже совсем набраться, — Рихард осторожно отнял у нее пустой бокал. — Идите-ка вы спать…

Он предоставил горничной укладывать хозяйку, а сам спустился в свой кабинет и приказал дежурному адъютанту вызвать к нему Аэшу Ли.

— Где бы она ни была. Сейчас. Немедленно.

Главу синоби нашли в Храме Всех Ушедших — там была почти официальная штаб-квартира этого странного клана. Судя по откровенно заспанному виду (можно даже сказать — демонстративно заспанному), Аэша Ли была крайне недовольна вызовом.

— Стоит ли интимная жизнь вашей племянницы того, чтобы вытаскивать старушку из постели? — проворчала она.

Шнайдер побарабанил пальцами по столу. Ведьма сделала ход первой.

— Ваше молчание по этому поводу, сеу Ли — безусловно, стоит. Что вы сделали с записью?

— Уничтожила. Вы же не думаете, что я способна сохранить такое свидетельство против вашей племянницы. Брак с Солнцем был бы расстроен, подумать только…

— Я знаю, что многие хотели бы расстроить этот брак, — Шнайдер саркастически улыбнулся. — И знаю, что кое у кого хватило бы денег, чтобы подкупить даже главу синоби.

— Да, но вам немедля стало бы известно, от кого просочилась информация — и у синоби скоро появился бы новый глава… Зачем мне это?

— Тогда почему вы молчали?

— Хотелось узнать, насколько искренна с вами ваша племянница.

— Узнали?

Аэша Ли часто, по-стариковски закивала, потом смачно зевнула (самому Шнайдеру тут же пришлось подавить мощнейший позыв к зевку) и потянулась, потом так же по-стариковски суетливо заизвинялась.

— Хватит, — оборвал он ее. — Я не верю, что вы уничтожили запись. Где она?

Аэша Ли развела руками.

— Я действительно ее уничтожила. Согласитесь, я нахожусь в таком несчастном положении, что никак не могу подтвердить свою правоту — ведь нельзя предъявить то, чего больше нет. Вот, до чего доводит бескорыстие, мой тайсёгун. Прикажите допросить старушку под шлемом, чтобы она могла оправдаться пред вами!

Шнайдер оскалился.

— Вы защищены от допроса под шлемом. Синоби вашего ранга не может не быть защищен. И от «наркотиков правды» тоже.

Аэша Ли снова закивала, улыбаясь слегка виновато.

— Да, мой тайсёгун. Если надеть на меня активный шлем — я умру. И от наркотика правды — тоже. Вы ведь не прикажете пытать женщину, которая вам в матери годится?

— Никогда в жизни, — заверил Шнайдер.

«Тем более что на этот случай тоже, скорее всего, что-то заготовлено», — подумал он. Большинство синоби обзаводилось неудаляемыми имплантантами, которые при активации (как правило — последовательностью ключевых слов) убивали мозг.

— Но если я узнаю, что запись все-таки жива… Что кто-нибудь, кроме нас троих, в курсе… Вы поняли меня, сеу Ли?

— Да как же не понять, — женщина снова зевнула. — А кстати, что вы собираетесь делать с родными Эльзы?

— Это мое дело, — отрезал Шнайдер.

— Если тайсёгун хочет послушать совета старухи, то он таков: вычистите им память и верните их домой. Даром.

— Благодарю за совет, — улыбнулся Шнайдер. — Все-таки почему вы позволили ей… это?

— Ах, господин мой, и сама не знаю, — пожала плечами Ли. — Цветущая вишня — любовь к обреченному, весенний ветер[48]…

* * *

Бет проснулась за полдень со страшным похмельем.

В день суда ее благоразумно засунули во дворец Государыни Иннаны — скорбеть вместе с высочайшими дамами. Бет нашла государыню Иннану ослепительной дурой еще в свой первый к ней визит. Поначалу впечатление, которое производила эта женщина, было просто сокрушительным — округлое лицо с правильными чертами в обрамлении серебристых волос само по себе было произведением искусства, а когда к этому добавлялись плавность движений и чарующий голос, оставалось только падать в обморок. Но едва первое наваждение проходило, оказывалось, что чарующий голос произносит только заученные расхожие фразы, а лицо богини редко меняет выражение — может, из страха перед морщинами. Не изменилось оно и в день похорон Лорел. Государыня Иннана сидела в зале, задрапированной белым, и чуть нараспев читала какой-то длинный стих, которого Бет не понимала. Церемониал запрещал пользование сантором, и Бет не могла включить автопереводчик. Потом составлялся погребальный свиток для Лорел — на длинном куске белого шелка каждая из женщин по очереди писала короткое стихотворение из двух строк. За Бет написал, протянув из-за ее спины руку, Огата — сама она не знала ни языка, на котором составлялись стихи, ни той вязи, которой они записывались. Потом была церемония траурной стрижки — с поклонами, приседаниями и прочими ужимками внесли маленький серпообразный нож, которым государыне отрезали длинную прядь (голова красавицы пострадала не больше, чем водопад от потери одной струйки воды). Эту прядь государыня заплела в венок, и передала через служанку серпик и недоплетенный венок дальше, леди Альберте, а потом — ей, Бет, и другим дамам. Этот венок должен был упокоиться среди звезд вместе с Лорел.

Бет не приходилось особенно напрягаться, изображая скорбь — она из-за Дика была один сплошной нерв. Где-то там шел суд, где-то там мужчины в траурной процессии сопровождали тело Лорел в глайдер-порт, а сердце Бет то и дело горестно постанывало и не знало, как ему повернуться, чтобы не болеть. Всхлипы она сдерживала — тут все горевали без слез и соплей — но дрожь в руках унять не могла, и в результате отмахнула себе здоровый клок волос над лбом, вместо того чтобы отрезать аккуратненькую прядку там, где можно будет замаскировать потерю. Заплести свою часть венка она тоже не смогла, руки тряслись. Это сделал Огата.

— Венок понесете вы, — шепнул Рин. Бет уже не помнила, с какими там ужимками нужно было подходить к императрице-матери, просто подошла и взяла венок.

Все вышли на открытую террасу, к которой подогнали гравиплатформу. Первой поднялась леди Альберта, последней — государыня Иннана, перед которой все склонились и не разгибались, пока она не заняла своего места. Таков был этикет — в зал представители царствующей семьи входили первыми, а в транспортное средство — наоборот, последними.

Гравиплатформа опустилась перед воротами глайдер-порта как раз тогда, когда из них выплыл похоронный кортеж. Бет и леди Альберта должны были присоединиться к нему, государыня Иннана — вернуться во дворец.

Бет по мосткам перешла в похоронный глайдер. Тот же ветер, что трепал вчера ее легкую полупрозрачную накидку, приподнял край траурных одежд и щекотнул ей руки волосами, вплетенными в венок. Она положила венок на тело матери, а глядела при этом на дядю. Но тот ни единым жестом, никаким непроизвольным движением не дал понять, что же произошло. По лицу, как и по золотой маске Керета, ничего нельзя было прочесть. Бет заметила перемену в одежде Рихарда — но чем это объяснялось?

Она так и не получила ответа до того момента, когда тело Лорел с прощальными дарами было помещено в ракету. Цукино-сёгун полулежала на своих носилках, белая, какая-то полупрозрачная — наверное, от большой потери крови. Страшную рану, естественно, зашили и задрапировали. О некоторых мертвых говорят, что они выглядят так, будто уснули — но то ли вопреки, то ли благодаря стараниям декораторов Лорел так не выглядела. При жизни она никогда не носила столько косметики и украшений.

У ног повелительницы уложили верную Сариссу, одетую в золото и увешанную оружием, которым она пользовалась при жизни. Рядом поставили контейнер с генетическим материалом — Лорел больше не понадобятся клоны на случай внезапного неизлечимого ранения или старости. Каждый из присутствующих положил свой дар, а потом на носилках принесли дары тех, кто рылом не вышел присутствовать на церемонии. После этого ракету запечатали.

Затем было три часа отдыха и небольшой обед. Вот тогда-то Бет и смогла поговорить с Рихардом. Точнее, он сам отвел ее чуть в сторону и тихо сказал:

— Твой друг не принял помилования.

Бет зажала рот обеими руками, чтобы не заорать, и сумела сдержаться.

— Я трижды предложил ему, — продолжал Рихард. — Ради тебя, ради него и ради себя самого. Тысячи свидетелей. Я не мог бы сделать для него больше.

Бет кусала пальцы и плакала. Они с Рихардом говорили очень тихо, и женщины, которые подходили утешать ее потом, думали, что она плачет о матери.

— Ты можешь не петь, — сказал Рихард. — Тебя все поймут.

Бет замотала головой и выдавила из себя:

— Нет. Если я не буду петь, я сойду с ума.

Рихард кивнул:

— Ты все-таки ее дочь, — сказал он с теплом в голосе. — Насколько ты ее дочь — я только сейчас начинаю понимать.

Он еще больше это понял, когда, после старта ракеты, Бет дала музыкантам знак прекратить игру — раздумала петь арию Амнерис. Она имела что сказать всей этой братии, и твердо была намерена сказать, да так, чтобы свой понял, а чужой не догадался. И он понял! Его даже слегка перекосило, но когда похороны закончились, он ничего ей не сказал, так, молча и доехал до Пещер Диса…

Итак, наутро Бет слегка мучилась похмельем, — но было еще одно очень сильное чувство, которого она не могла определить. Чувство, что больше ей ничего не нужно. Еще поза-позавчера эти Рива как-то входили в ее планы, она думала, как будет с ними дальше жить, налаживать отношения с матерью, женихом, дядей, бабушкой Альбертой — и вдруг разом все это стало неважным. Не будет никакой жизни с Рива — Бет поняла это ясно, и от этой мысли ей стало легко-легко.

Она — Элисабет О’Либерти Мак-Интайр, ее мать — Констанс Мак-Интайр, убитая Рива, ее отец — лорд Якоб Ван-Вальден, который сейчас, наверное, места себе не находит, ее муж — Ричард Суна, которого вчера избили и утопили как щенка. Как она могла хоть на миг подумать о примирении? «Это не имеет значения»… Морлок — свидетель клятвы, неуклюжие ласки, сдавленные стоны, цепь под лопатками… не имеет значения… Человек не имеет значения. Люди и корабли, «стая» — о, да, эта стая для того и создана, чтобы каждый жил как можно сытнее и безопаснее, иначе она не нужна, это теперь ей каждый день вбивали в голову — но человек из чужой стаи не имеет значения, пока не стал человеком из своей…

А ведь эта синоби, Аэша Ли, все ей объяснила — она просто не поняла намека. С ней проделали то же самое, что собирались проделать с Диком: сначала лишили всякого смысла жизни, а потом ненавязчиво подсунули новый. Но Дик сумел умереть — и их затея провалилась; а она предпочла жить.

Она встала, посмотрелась в зеркало — глаза и губы чуть припухли.

— Я — леди Мак-Бет, — прошептала она, потом скорчила рожу. Хороша леди Мак-Бет — на голове воронье гнездо, во рту — помойка. Она пошла в ванну чистить зубы.

Когда Белль принесла ей одежду, в дверь деликатно стукнули. Она уже научилась узнавать этот стук: Огата.

— Минуту! — крикнула она и быстро натянула нижнее платье. — Да, входи.

Рин остановился почти на пороге, с коротким поклоном пожелал доброго утра (хотя был уже почти полдень) и доложил:

— Ваш жених хочет видеть вас.

— Передайте ему, что я не могу, у меня голова болит.

Рин покачал головой:

— Вы не можете ему отказать.

— Вот черт, — выдохнула Бет. — Хорошо, сейчас выйду.

Она надела верхнее платье — белое, траурное, но полегче, чем вчерашнее (в тех одеждах Бет походила на кочан пекинской капусты), и выплыла в гостиную.

Керет стоял там — тоже в трауре по Лорел, своей наставнице. Бет несколько секунд обдумывала, какой тон ей взять. Если она быстренько смирится — это, наверное, найдут подозрительным. Здесь ценят девушек с характером.

— Я пришел, чтобы выразить вам соболезнования, — сказал Керет, чуть запинаясь.

— Выразил. Это все?

Керет немного стушевался, потом выпрямился.

— Неужели ты такая жестокая? Тебе хоть сколько-нибудь ее жаль?

— Государь, я за вчерашний день нажалелась и наскорбелась под самую завязку.

Керет вздохнул и сел.

— Я бы очень хотел сделать для тебя все, что можно.

— Уже сделал, спасибо, — Бет сжала кулаки за спиной.

— Эльза, оскорбление мне было нанесено при большом стечении народа, и он не взял его назад. Если бы речь шла только обо мне! Я не держал зла, имперец и человек Креста не мог бы сказать ничего другого, но я — Солнце, оскорбление, наносимое мне — это оскорбление всего Вавилона… всего, что еще осталось от него… А осталось так мало, что люди очень ревностно к этому относятся.

— И чем же так страшно тебя оскорбили? Тем, что ты — такой же человек, как и гемы? Я тебе то же самое могу повторить.

— Не смей этого делать при свидетелях, прошу тебя. Никогда. Ты себе не представляешь, сколько кланов завидуют Шнайдерам, как они хотели бы убрать тебя с дороги, и готовы прицепиться к любому поводу.

— А ты будешь стоять, опустив руки, и смотреть?

— Эльза, ты еще многого не понимаешь… Я — гарант Вавилонской клятвы. В каком-то смысле я и есть Вавилон, и не могу допустить, чтобы рухнуло соглашение между людьми, в том числе и соглашение о гемах. Твой отец задумал великую вещь, но из-за этого разразилась война, в которой и я чуть не погиб — а сейчас все держится на тоненькой ниточке… И твой друг эту ниточку уже наполовину оборвал, убив Лорел. Если еще и ты начнешь ее рвать… Я очень привязался к тебе, но перед лицом такой угрозы это уже не имеет значения. Мнение Керета не имеет значения, важен голос Солнца…

— Солнышко, — тихо сказала Бет. — А тебя не тошнит от того, что ты не имеешь значения? Сначала тебя хотели убить за то, что твоя мать — из Адевайль, а ты не имел значения. Потом тебя спасли за то, что твой отец — император, а ты не имел значения. И маленький Керет никого не интересовал тогда и не интересует сейчас…

— Ты… — голос Керета чуть дрогнул. — Ты не христианка, но ты все-таки имперка по воспитанию.

— Это воспитание, — взъярилась вдруг Бет, — я получила не от имперцев, а от вас, вместе с феномодификацией! Или я должна была считать себя мясом?

— Но как к тебе относились имперцы, Эльза? Сколько из них смогло следовать собственной догме?

— Они хоть пытались!

— Но ведь достаточно много было и других? Кто не пытался?

Бет покусала губы. Разницу в отношении к гемам имперцев и вавилонян она смогла сформулировать совсем недавно — собственно, тогда, когда у нее появилась собственная рабыня и она смогла оценить ситуацию не только снизу вверх, но и сверху вниз, освободившись от предвзятости.

Было бы справедливо сказать, что абсолютному большинству вавилонян ненависть к гемам была чужда. Ненавидят равного. Человек не станет ненавидеть свою собаку или свою лошадь или свой стул — напротив, он может испытывать к ним какую-то нежность, и из сентиментальных чувств хранить им верность даже тогда, когда они выходят из строя. Естественно, имперцам такой сантимент был чужд — освобожденные гемы воспринимались либо как друзья, либо как соперники в борьбе за место под солнцем. Если Империя и Церковь терпели поражение в борьбе за души коренного населения, если гем не становился для обычного человека братом во Христе — он все же оставался тем, с кем можно вести диалог или войну. В глазах имперского расиста гем, требующий соблюдения своих прав, был опасным конкурентом и в худшем случае — врагом человеческой расы. Для вавилонянина такой же гем был бы досадной поломкой, которую надлежало исправить ментальной коррекцией или иглой со смертельной дозой наркотика. Имперцу, чтобы уничтожать гема физически и морально, требовалось разжечь в себе ненависть, а чтобы оправдать ненависть, запрещенную религией — исказить истину веры и факта. Вавилонянину ни ненависти, ни лжи не требовалось, поэтому вавилоняне убивали гемов легко и почти милосердно. Убивали не только руками медтехов и надсмотрщиков — убивали своим отношением, всей системой воспитания мыслящей и говорящей мебели. Такое отношение казалось Бет куда более ужасным, но объяснить этого Керету она бы не смогла.

Он истолковал ее молчание по-своему.

— Вот видишь… Вы подняли в этой войне как священное знамя тот принцип, который сами же не смогли воплотить. То есть, я хочу сказать — «они»… Ты ведь не принадлежишь ни Империи, ни Церкви.

Бет снова закусила губу и опустила голову. Ей не хотелось спорить — во-первых, она уже выбрала другой путь борьбы, а во-вторых, она не нашла бы доводов. Еще недавно Керет оказался бы прав — она не находила в идеалах Империи никакой опоры для себя, а христианство сама отвергла. Она не исполнила просьбы Дика, не молилась за него, хотя и носила, не снимая, его четки, весь вчерашний день, и была намерена носить в дальнейшем. Лорел, Рихард, бабушка Альберта на разные лады говорили ей это — и она не возражала даже про себя, а вот сегодня возник какой-то внутренний протест. Меч Диоррана-Майлза в руке Дика проложил глубокую пропасть между ним и вавилонянами, которые пытались сделать его своим; но удар меча ему готовы были простить (и за это Бет ими восхищалась), а вот слова — нет (и за это Бет их презирала). Слова раздвинули границы пропасти на непреодолимую человеческими силами ширину — и теперь ей приходилось выбирать, на какой она стороне, на той или на этой. Казалось, цвет кожи прочно удерживал ее на той, но посмотрите, что получилось — ремодификация, новая-старая семья, Император-жених — и вот она уже перебегает сломя голову, на другую сторону, забыв свои прежние страдания и обиды. Поманили кошку салом!

Если бы не Дик, она бы, наверное, совершила это предательство.

— Да, пожалуй, ты прав, — солгала она. — Я не принадлежу… Скажи, а куда, по вашей вере, уходят люди после смерти?

— У нас нет никакой доктрины на этот счет… — сказал Керет. — В основном каждый верит, как ему нравится. В доме Рива принято считать, что мертвые живут среди звезд. Твою маму похоронили по этому обряду.

— А зачем вместе с ней убили морлоков? Почему должен был умереть Дик?

— Потому что дух такой женщины, как твоя мама, не должен скитаться один.

— Керет, ты серьезно в это веришь?

— А ты серьезно веришь в то, что существуют рай и ад? — Керет улыбнулся сумрачной улыбкой. — Я верю чутью пилотов. Они выходят за пределы обыденного и говорят — там что-то есть. Дух не может погибнуть вместе с телом, если он способен на такое. Но толпе недостаточно веры — она нуждается в обрядах. Это естественно. Даже животные любят ритуал. Можно просто погрузить мертвого в землю или в Пространство — если твоя вера в бессмертие его духа сильна. Он тебя поймет. Но большинство людей не чувствует этого единства — их забота о духе ушедшего должна выражаться во внешней обрядности, они должны сами себя убеждать, что сделали для него все, что могли… В Пещерах Диса живет миллион человек — и еще три миллиона по всей Картаго. Они все любили Лорел и хотели засвидетельствовать ей свою любовь — поэтому они пришли на поминальные Игры, приносили дары на алтари в ее честь, зажигали огни и пили за упокой ее души.

— И когда они требуют кого-то зарезать — надо зарезать, да?

— Эльза, — странным голосом сказал Керет. — Когда они потребуют меня — я зарежусь.

— Ради ритуала?

— Ради Вечного Неба, если оно пожелает царской жертвы за народ. Пойми, Эльза — те привилегии, которыми я пользуюсь по праву рождения — они не просто так… Миллиарды людей доверяли нашему роду, потому что мы происходим от древних королей Земли и наследуем благоволение Вечного Неба. Неважно, верю ли в это я сам — в это верят люди, которые живут и умирают с моим именем. И их доверия нельзя обманывать. Мой отец забыл об этом — и как поплатился…

«Я ненавижу Вавилон», — подумала Бет. — «Черт, даже если бы мне не за что было мстить — все равно все это нужно взорвать нафиг».

Керет был, пожалуй, самым лучшим человеком, которого Бет встретила здесь. Она ожидала, что наследник Кира окажется наглым избалованным мальчишкой — и была более чем приятно удивлена: этот юноша соответствовал ее идеалу мужской красоты, ума и утонченности чувств. Идеал был в значительной степени составлен по романам, но Бет читала далеко не самые плохие из них. Керет даже в чем-то превосходил этот идеал. Такой возвышенной самоотверженности, на которую оказался способен Дик, она от Керета не ожидала — до настоящего мгновения. Шнайдеры не смогли воспитать лидера (а государыня Иннана была на это способна не больше, чем фарфоровая кукла) — но, по меньшей мере, они воспитали мужчину, серьезно относящегося к своим словам и обязанностям. И вот этот мужчина на ясном глазу говорит, что принесет себя в жертву, если того потребует суеверная толпа. Конечно, его слова могли оказаться пустым трепом, но Бет уже научилась по голосу Дика различать те характерные нотки, по которым понятно, когда слова — НЕ пустой треп. Более того, поняла она, так же без колебаний он пожертвует и ею, если придет на то острая необходимость. Разрываясь от боли — но пожертвует.

Бет объясняли идейную основу Клятвы, на которой стоит Вавилон — своими нельзя жертвовать без крайней необходимости. Но вот степень этой крайности была предельно неконкретна. Чтобы не рисковать Бет, пожертвовали Нейгалом. Если будет какой-нибудь совсем крайний край — пожертвуют и Керетом. Точнее, великодушно позволят ему пожертвовать собой. Не говоря уже о ней. Ну уж нет, господа хорошие. Ну уж тут уж вам дудки. Не желаю писать в свои людей, которые в самом-самом крайнем случае готовы тебя съесть и откровенно тебе об этом говорят. На меня не рассчитывайте, я буду кусаться и царапаться. Я доберусь до ансибля.

Керет, видимо, прочел что-то по ее лицу, потому что виновато улыбнулся и сказал:

— Королевская жертва неприемлема, если нет наследника. Считается, что Кенан сильно прогневили Небо и Землю, заставив отца покончить с собой раньше, чем дождались сына. Они же не знали, что я жив…

— И слава Богу, — вырвалось у Бет. — А что ж твой папа не смог за четыре года сообразить ребеночка?

— Он был уже немолод, — пожал плечами Керет. — И он… не заботился о себе. А, будь прокляты эти тайны — ты же член семьи. Он был наркоманом. Как-то раз, когда взрослые думали, что я спал, я послушал разговор матери с… одним человеком. Мне было лет семь, и я долго ничего не понимал, но запомнил каждое слово. «Аттар кончал только потому, что сперматозоиды боялись в нем оставаться и наперегонки рвались наружу. А чтобы найти среди них здорового, нужно было устраивать отдельную облаву». Так он сказал, и мама засмеялась. Она любила его шутки. Они как раз обсуждали, почему Кенан не получили наследника от отца.

— Но у вас же есть куча технических штучек. Ведь вам Церковь не запрещает возиться с пробирочками.

— Нет, ребенок Солнца должен быть зачат натурально. И все дети высоких домов рождаются натурально, даже если их зачинают как тебя. Мужчина и женщина — прообраз Неба и Земли. Первым Кирам наследовали клоны, но после гибели Такэру сложился иной обычай. Кстати… — Керет о чем-то задумался. — Я много говорю, и забываю сказать главное: наша свадьба в связи с трауром откладывается до Осени Акхат, ее первого дня.

— Угу, — сказала Бет. — Мне сделать вид, что я очень огорчилась?

Керет грустно улыбнулся.

— Мне было бы приятно, если бы ты сделала вид, — сказал он. — Не спрашивая меня. Но мне больше приятно то, что ты откровенна со мной.

— Уходи, пожалуйста, — Бет села на кровати. — Мне нужно побыть одной. У меня голова болит. Дядя Рихард меня вчера напоил.

— Да, конечно, — пробормотал Керет. — Конечно… До свидания. Я знаю, что ты улетаешь… Значит, у тебя будет время все это принять.

— Угу. До свидания, Тейярре. Мой повелитель.

Едва он вышел, Бет бросилась на кровать, закусила подушку и завизжала во весь голос.

* * *

Когда Моро наконец-то вернулся в свой городской особняк, начальник караула передал ему приказ тайсёгуна собрать все необходимое и в течение шести часов отбыть из Пещер Диса под конвоем.

Моро подчинился приказу с покорностью, которая насторожила бы любого, кто его знал. А Эш знал его как облупленного. Точнее — знал его облупленным, обожженным, вскрытым и сменившим тело.

— Что ты задумал? — спросил он по дороге. Конвойные ехали в своих бронемашинах, леди Констанс Цуруги вез отдельным экипажем, поэтому говорить можно было без опаски.

— Я узнал морлока номер четыре, — ответил Моро. — У него очень характерные шрамы. А один человек сделал очень интересную ставку: четвертый выиграет — но не возьмет сердце.

— Они не могли остаться в живых.

— Пока я не увижу трупы, я в это не поверю.

— Ты сошел с ума. В Ничьих пещерах тысячи водосбросов.

— Не тысячи, а сотни. И только двадцать девять задействуют при сбросе воды с Арены. Они где-то там, и я их найду.

Эш знал, что он не шутит.

— Зачем?

— Он был мой! — Моро грохнул кулаком по подлокотнику. — А мне ничего не оставили, даже тела для похорон!

Ох-хо, плохи дела, подумал Эш.

— Сколько ты успеешь обследовать за один день? — спросил он. — Два, от силы три тоннеля. Если тебе не повезет найти их сразу — свое дело очень быстро сделают каппы. И не только каппы.

— Да. Поэтому нужно действовать как можно быстрее. Я пойду этой же ночью.

Эш сжал губы. Спорить было бесполезно. Ну конечно. Из манора гораздо проще удрать, чем из городского дома. Удрать и вернуться в нужный срок.

— Мне не нравится это, командир. Тайсёгун не шутил, когда говорил о приказе стрелять на поражение.

— Пусть они сначала заберутся в Ничьи пещеры, — хмыкнул Моро.

Впереди показался «хребет» центрального строения манора, возвышающийся над стеной и строениями поменьше. Как большинство строений на Картаго, манор имел обтекаемые формы и, оражаясь в водах большого прилива, походил сейчас на раковину с сомкнутыми створками.

— Я пойду с тобой.

— Ни в коем случае. Кто-то должен будет держать тыл. Прикрывать мое отсутствие. И оказать мне помощь, если что-то случится.

Что ж, так лучше, решил Эш. Так лучше, чем оставлять его взаперти наедине с его безумием. Попытки свернуть себе шею часто идут на пользу ментальному здоровью командира.

* * *

В этот день еще один человек проснулся со страшным похмельем — и звали этого человека Ян Шастар.

Вчерашнее помнилось урывками. Арена, рев морлоков и рев толпы, слившиеся в едином кровавом азарте, двое чудовищ с флордами, защищающих маленькое исхлестанное тело, собственная сгоряча сделанная ставка и обалделое лицо букмекера, увидевшего результат боя, невообразимая сумма на карточке — восемь миллионов сэн, почти шесть тысяч дрейков! Толстый пук жертвенных свечей и палочек, которые он трясущимися руками втыкал одну за другой в песок перед алтарем в Храме Всех Ушедших — служитель, чьего лица Ян не запомнил, не успевал их зажигать от священного огня: Шастар скупил все, что еще оставалось после дня поминовения Лорел Шнайдер, окончательно исчерпав все храмовые запасы. Потом — пилотский кабак, где каждый второй кубок поднимался за упокоенную среди звезд, а каждый третий — за ее дочку, которая удивила прощальной песней. Видеопанель воспроизводила то бледное личико певицы, то ее тонкую фигурку, голосок ее звенел под сводами, путаясь в космах дыма — это был кабак для курящих. Все находили, что девочка сама не своя — вон, даже траурную прядь выстригла неаккуратно, так, что ничем ее не смогли замаскировать. Как горюет о матери — а ведь знала ее меньше месяца…

Траур не помешал позвать девок. И в самом деле — раз цукино-сегун умерла, так нам что, уже и не трахаться? Об удаче Шастара здесь никто не знал — а он не спешил рассказывать, ведь пришлось бы объяснять, почему он сделал такую дурацкую ставку. А как тут объяснишь, когда он сам не знал? Он ведь не верил в то, что этот этти-морлок продержится до конца. Черт его знает, почему он решил выбросить пятьдесят дрейков. Может быть, совесть заела из-за того, что он ничем так и не решился рискнуть? Но у совести большой удельный вес, она легко тонет в спирту. Он пожертвовал ничтожной суммой — а прихотливые боги и этого не приняли. Как перстень того мужика, как его… забыл. Все пропил, проспал, протрахал и забыл!

Шастар, еще не продрав глаза, обнаружил, что ему трудно дышать, и, пошарив руками, нашел на себе девицу. Он сдвинул девицу на край кровати, натянул штаны, полез в карман и проверил карточку. Денег там было по-прежнему полно. Тем и хороша была эта гостиница, что утром после пьяной ночи с девкой ты находил на карте ровно столько денег, сколько у тебя было до пьяной ночи.

Такая честность была достойна вознаграждения, и Шастар, перед тем как покинуть гостиницу, не только заплатил все, что положено плюс сверху, но и купил девке золотое ожерелье с «колдовским камушком». Делать после этого стало решительно нечего — если не считать вчерашнего намерения, которое по пьяни забылось. Шастар долго бродил по улицам, повторяя в обратном порядке свой вчерашний маршрут и пытаясь вспомнить, и когда уперся носом в ворота Храма, таки вспомнил: он собирался зайти сюда, заплатить Посреднику и вызвать дух Нейгала.

Как и всякий настоящий пилот, Шастар был мистиком. Как и всякий настоящий мистик, он был скептиком. Посредники — жулье, считал он, и могут наговорить целое болото всякой чуши, выдавая эту болтовню за слова духов. Поэтому Шастар поначалу думал спросить у духа парочку вещей, которые знали только они с Нейгалом, а потом уж переходить к главному, если ответ будет верным.

Посредником оказался мужчина, и Шастара это расположило — он не доверял в таком деле женщинам. Они прошли в одну из маленьких, наглухо закрывающихся кабин, и сели друг напротив друга за столик. Ян попробовал поставить на него локти и обнаружил, что вместо столешницы — плоская чаша с чистым, ровным, слегка утрамбованным песком.

— Кого вы ищете за гранью? — спросил посредник. Веки его были слегка опущены, словно он прятал глаза — и вот это уже Шастару не понравилось.

— Эктора Нейгала, — сказал он, продолжая ловить взгляд посредника.

— О чем вы хотите говорить с ним?

— Послушайте, сеу священник, — нетерпеливо сказал пилот. — Я плачу сотню дрейков не затем, чтобы спросить, как его здоровье на том свете.

— Послушайте, сеу проситель, — ровным голосом ответил посредник. — Ваша сотня будет возвращена вам немедленно, если я не узнаю, стоит ли ваше дело того, чтобы тревожить мертвых. Я пропускаю их через себя, и никакие деньги не могут возместить того, что я при этом испытываю. Если вопрос ваш может разрешить любой гадальщик — я не стану рисковать рассудком и жизнью ни за какие деньги.

Он поднял веки, и Шастар увидел вместо глаз два протеза, словно две лужицы ртути. Ян видел себя в двух маленьких кривых зеркалах с точкой объектива посередине.

Частью сознания Ян отметил, что это показуха — Посредник мог на храмовые деньги купить жтвой глаз. Но эффект, как ни крути, оказывался сногсшибательным — Шастар выпалил ответ, как прилежный школьник выпаливает урок.

— Я хочу знать, желает он, чтобы я пролил кровь его убийцы, или нет.

Посредник кивнул — видимо, ответ его удовлетворил — и, вновь опустив ресницы, щелкнул пальцами. Появился служитель, поставил возле стола ведерко с курительными палочками и еще какими-то принадлежностями, заровнял лопаточкой песок.

Посредник взял из ведерка что-то вроде тонкой спицы и медленными, но уверенными движениями начал чертить на песке знак. В середину этого знака, изображающего пятиконечную звезду, он поставил треножник, а по углам воткнул палочки.

— С этого момента и до той минуты, когда заговорит дух, — сказал он. — Ни звука.

Шастар кивнул и продолжал наблюдать. Посредник зажег огонь на треножнике и запалил курительные палочки, после чего задул лампаду. В наступившем сумраке Шастар увидел, как объективчики его глаз сомкнулись — словно утонули в озерах ртути. Дым курения задернул всю комнатушку, время плавилось и густело, как сахар на огне. Шастар томился, но не решался дернуть посредника. Откуда-то доносились тихие, почти неуловимые голоса, шепоты и стоны — как будто его слух улавливал все, что происходило на мили вокруг в Пещерах Диса. Очертания предметов становились то резкими до боли, то расплывчатыми. Граница между мирами действительно размылась здесь — и Шастару сделалось страшно. Пилоты знают подлинный ужас — то мгновение, когда душа замирает под неподвижным взглядом черного солнца. Здесь было что-то близкое, похожее… У Яна из головы вылетел вопрос, который он собирался задать Нейгалу для проверки — и Ян слегка запаниковал, пытаясь поймать его за хвост, вернуть, вспомнить… Вот, поймал! Как звали девицу, с которой мы развлекались на станции Сунасаки? Вопрос с подвохом…

— Одну звали Сандра, а вторую — Саида. Это были сестры-близнецы, и их мадам нажаривала клиентов, которые хотели переспать с Сандрой, — хрипловато произнес посредник. Шастар вздрогнул.

— Зачем ты вызвал меня? — продолжал посредник. — Выпить не с кем? Так я завязал. Навеки.

Проверять больше не было смысла — так мог говорить только Нейгал, а у Шастара и мысли-то все разбежались. Но он все-таки попробовал брыкнуться.

— Я думал… ты… знаешь…

— Я знаю, что ты упустил время. Моро затрахался с мальчиком и вконец потерял голову. Теперь мальчик мертв, и Моро опаснее, чем раненый волк. Не суйся к нему сейчас. У тебя был шанс, ты его пропил.

— А когда? Когда?

— Я дам тебе знак. Ни с чем не спутаешь. Прощай, — посредник завалился набок, прикрыв глаза.

Шастар попробовал растолкать его — напрасно: тот оставался неподвижен, из полуоткрытого рта катилась слюна. Пилот выбрался из комнатушки, пошатываясь — от курений у него кружилась голова, а ноги затекли немилосердно — казалось, блохи кусают их изнутри. Двое слуг, видимо, знали уже, что нужно делать — подкатили к каморе носилки и уложили на них посредника. К Шастару подошел один из старших священников.

— Как вы себя чувствуете?

— Паршиво, — признался Шастар.

— Походы за грань никому не даются так просто, — кивнул Служитель Мертвых. — Но вы довольны результатом?

— Да как сказать… — поморщился Шастар.

Теперь, когда все закончилось, он чувствовал, что есть какая-то накладка. Да, Нейгал был таким, каким он помнил Нейгала, но сказал он ровно то, что Шастар и сам говорил себе.

— Вы ожидали чего-то другого?

— Не знаю, — Шастар посмотрел на часы своего сантора и выругался. Он пробыл в этой каморке больше четырех часов — так вот отчего затекли ноги!

— Да, время идет странно, когда проводишь его с ушедшими. Но мертвые только подсказывают нам путь, — пожал плечами священник. — Они не принимают решений за нас. Вы пойдете или посидите и отдохнете здесь, сеу Шастар?

— Пойду, — проворчал пилот.

Он был разочарован. Теперь он снова подозревал мошенничество и даже догадывался, как оно могло быть проведено: к этим дурацким курениям подмешали какой-то сильный галлюциноген, который заставил его спать и видеть сны — а тем временем посредник просто подбрасывал его подсознанию наводящие слова. В этих железных глазах наверняка был встроенный сантор-интерфейс, и когда Шастар расплатился, посредник узнал его имя. Просмотреть несколько видеофайлов с Нейгалом и воспроизвести его голос и манеру — было делом техники и актерского мастерства, а остальное Шастар нагрезил себе сам…

Но, как и всякий порядочный мистик, Шастар понимал, что у судьбы и мошенничество может пойти в расчет. Пусть Нобунага смухлевал с монетой — но сражение он, черт подери, выиграл. Может быть, его и обкурили галлюциногеном — это не значит, что к нему не мог явиться Нейгал.

«Этак я никогда ни на что не решусь», — разозлился Ян и свернул в кабак пообедать. Сейчас, когда не было морлока и его псины, можно было посетить хорошее заведение — да еще и с такой кучей денег на кармане. Но что-то Шастара не радовало. Он понял вдруг, что скучает по сумасбродной твари. По крайней мере, по собаке-кошке скучает. Среди людей, такой преданности уже не сыщешь — всем с морлоков да с модифицированных псов брать пример. И вот сейчас он пожрет и выпьет, как будто ничего не случилось, и отправится восвояси, потому что еще двое суток — и отпуску его придет конец, он должен будет поступить в распоряжение клана.

Черт, подумал он, а ведь там, наверное, рвут и мечут…

Шастар подозвал официанта и потребовал портал к инфосети прямо за стол.

О, да, они рвали и метали. Особенно леди Эгис, собственница груза. Если бы с Шастаром случилась большая неприятность — кто бы доставил ее драгоценные (буквально) руды к Элении? Особенно когда выдается такой случай — большой вооруженный конвой. Тем более что Назир, второй пилот дома Дусс, совсем еще щенок, до Элении инициирован не был.

Шастар набросал короткий ответ насчет того, что прибудет в космопорт Лагаш послезавтра, отослал его, а потом ненадолго задумался.

В принципе, он мог бы послать сообщение о том, что прекращает вендетту против Моро.

В принципе — мог бы…

Ничего не изменится, если он пошлет такое сообщение. Да, с гибелью Нейгала и этого дурного морлока в мире стало еще меньше людей, которые были ему симпатичны. А то он не знал, что с годами их будет неизбежно становится меньше.

Это было чудо, что Моро потерял голову на целый месяц и не отследил своего потенциального убийцу. Это чудо не повторится. В пространстве личные счеты сводить запрещено — но на планете он отыщет Моро и на сей раз Моро будет бдителен. Ничего не изменится в мире — только погибнет один пилот. Так почему же он должен погибать, если так просто послать сообщение об отказе от вендетты?

Да потому что мертвые отрезали ему путь к отступлению. Стыдно ветерану пасовать там, где не спасовали старик, ребенок и морлок.

Но если даже случится чудо и погибнет не пилот, а синоби — все равно ничего не изменится. Рива останутся изгоями, торговля — чахлой и дохлой, рейдеры — наглыми, жажда реванша — жгучей и неутолимой. Камешек скатится с горы — и никто не заметит.

Шастар рассчитался за инфосеть и за обед и вышел с тяжелым сердцем.

* * *

Мир был пуст для Морихэя Лесана. Он знал, что переживет и это — пережил ведь смерть Бона — но знание почти не помогало. Мир был пуст и Лесан его за это ненавидел.

Лекарство было известно с тех же времен — рисковать и действовать, действовать и рисковать. Другого способа нет. И чем больше риск — тем меньше боль.

Система водосбросов пронизывала все пещеры Диса. Промытые водой в скале полости тянулись вдоль горного хребта на сотни миль в глубину и тысячи — в стороны. Освоенной людьми оставалась ничтожная часть, причем уже под самым городом начинались места, где жили только генмодифицированные твари вроде капп. И еще кое-кто.

Моро, собираясь, надел полудоспех и, кроме флорда, привесил к бедрам два плазменника. Это был уже третий его выход в подземелья, и он обещал быть таким же бесплодным, как первые два — единтвенным результатом, этих ночных вылазок была безмерная усталость по утрам. Вернувшись в манор, он просто падал трупом.

Впрочем, такой результат его вполне устраивал.

Они нашли уже шесть морлочьих тел — и ни одно из них не принадлежало Порше. Над последним каппы потрудились так, что Моро не опознал бы Порше, если бы то был он — но то был другой: тот, которому в бою отсекли ступню. Эйдетическая память разрешала множество проблем: Моро достаточно было прикрыть глаза и припомнить нужный момент боя, чтобы по характеру ранений сказать, чей труп они нашли в данный момент возле решетки, перегораживающей устье сточного тоннеля. И это опять был не тот. Но…

Кто-то раздел его. Конечно, котту могла смыть вода — допустим, ткань порвалась, когда течение било тело о каменные стены тоннеля. Но вот как могли порваться набедренные ножны для флорда, сверхпрочный материал, который должен выдерживать почти все?

Самым простым, лежащим на поверхности, был ответ «мародеры». Та самая причина, по которой Моро шел сюда в доспехе и вооруженный до зубов, в сопровождении доспешных и оружных Цуруги и Бэнкэя. Нежилые пещеры были прибежищем всех, кто по тем или иным причинам не мог существовать в городе: людей вне закона, беглых гемов с расстройствами поведения, мутантов. Ходили слухи о целом подземном царстве, о народе со смешанной кровью, что-то вроде настоящих морлоков, созданных воображением древнего писателя, у которого взяли название для расы боевых рабов.

Моро знал, что никакого царства нет — для этого «дети подземелий» слишком несоциальны, многие из них просто слабоумны. Но разрозненные банды численностью в дюжину-другую особей вполне существовали. Регулярные облавы не помогали: десятка два банд удавалось истребить, остальные уходили туда, куда военные боялись соваться. Кроме того, «пополнение» сверху продолжало прибывать: безработица и нищета исправно делали свое дело. После Игр банды должы были неизбежно активизироваться: почти два десятка флордов, прибитых течением — не шутка. Кроме того, тела морлоков представляли для многих мародеров и гастрономический интерес. Не все же крысами питаться.

Он больше всего боялся, что Дика первыми нашли эти.

Кстати, наличие у мертвеца всех конечностей кроме той, которую отрубили на арене, наводило на мысль о том, что все-таки не мародеры похозяйничали на трупе. Лемуры? Они отнесли бы тело на бустерные поля. Вольные охотники, еще не скатившиеся до мародерского уровня? Тогда это должны быть очень смелые люди…

— Идем вверх, — скомандовал Моро своим бойцам. — И обследуем боковые ходы. Здесь может быть гнездо отребья. Мы его вычистим, если найдем.

Против течения идти было тяжело: вода набирала большую скорость, пока достигала этого места. Даже морлокам она доставала выше колен. Поэтому Бэнкэй взял хозяина на закорки и двинулся первым.

Моро не нуждался в освещении — его глаза были приспособены под ночное видение, как и глаза морлоков. Свет толко привлек бы тех, кого не нужно привлекать. Моро смотрел прямо перед собой, но видел только воду.

Это было довольно долго: тоннель тянулся вперед и вверх, и конца не видать. Он расширился, поток обмелел и Моро опять спустился на землю и возглавилдл маленький отряд. Впереди возникла развилка. Моро сверился с картой — левый путь вел сейчас в верхние катакомбы и рабочие коридоры. Там ловить было нечего — разве что расспросить лемуров. Правого пути на карте не было — значит, это был спуск в ничьи пещеры.

Моро достал плазменник и выстрелил в стену. Появилась метка — надежная, несмываемая.

— Туда, — он показал на ход, начинающийся под самым потолком тоннеля. — Цуруги, подкинь меня.

Прыжок, подброс — Моро приземлился на корточки в узком и низком лазе и, держа плазменник наготове, продвинулся вперед, чтобы дать место морлокам. Царапнув когтями по стене, наверх запрыгнул Бэнкэй, потом влез более молодой и гибкий Цуруги.

Дальше они продвигались еще медленнее, и Моро смотрел уже не столько перед собой, сколько на сканер. Ход был узким, морлоки продвигались чуть ли не ползком. Место расширения хода идеально подходило для засады, а они шлялись по этим переходам уже третью ночь, и если тут кто-то был — их наверняка засекли. Несколько раз то Моро, то Цуруги с Бэнкэем улавливали сканерами перемещение живых объектов — но те каждый раз удирали. Не обязательно это были мародеры: с куда большей вероятностью — лемуры-мусорщики. Но поберечься стоило. Особенно здесь.

В первом «мешке» не было никого — была только вонь. Запах отходов метаболизма, немытых тел и… да, разложения. Моро спрыгнул на пол — и оказался по колено в воде: во время сброса сюда немного натекло. Что-то толкнуло его в ногу. Присмотревшись, он увидел маленькое тело, покачивающееся на потревоженной глади.

Моро сломал люминофор. Здесь нельзя было ограничиваться ночным зрением — нужно было рассмотреть все подробно и в цвете.

Мародеры были кочевниками — из соображений безопасности от властей и по причине ужасающей нечистоплотности. Загадив одну пещеру, они просто перебирались в другую. Если прежняя пещера очищалась водой — возвращались. А здесь жили совсем недавно и ушли, наверное, как раз потому, что пещеру залило. Труп, наполовину погруженный в воду, был обрезан как кочан — отрублены руки и ноги. Но по тому что осталось, Моро опознал гема, молодого тэка. Наверное, бедняга ремонтник заблудился в переходах.

Останками был завален весь пол. Самые старые и самые свежие плавали на поверхности. Целого тела среди них не было. Фрагментов тела со светлой кожей — тоже.

Моро достал плазменник и поставил метку у входа. Потом пересек пещеру и, пригнувшись, шагнул в лаз-выход: широкую и низкую щель, похожую на улыбающийся беззубый рот. Он больше не намеревался скрываться. Ему хотелось, чтобы его атаковали…

И когда он увидел на сканере собирающиеся у выхода из лаза точки — он улыбнулся и подал морлокам сигнал готовности к бою.

Щель какое-то время шла прямо, а потом загибалась вверх как полоз. Атаковать из такой позиции было неудобно. Среди мародеров — или кто там ждал его? — была как миимум одна неглупая особь. И как минимум одна единица энергетического оружия.

Но вот чего не предусмотрела умная особь — это того, что у нападающих могут быть шоковые гранаты и ловушки-пуккху. Причем шоковые гранаты особенно хорошо действуют на тех, кто затаился в темноте, обострив зрение и слух.

А если бы и предусмотрела — чем бы это ей помогло? У мародеров из рук вон плохо было с техническим оснащением.

Когда визг шоковой гранаты сменился визгом оглушенных и ослепленных тварей и легкими «пыхх!» взрывающихся ловушек — Моро и его бойцы бросили в свалку люминофор и открыли огонь из щели. Ответный огонь заглох после первых же двух выстрелов. Несколько теней метнулось в очередную дыру.

— Бэнкэй! — крикнул Моро. Тот понял сразу и бросился в погоню. Цуруги нырнул в другой проход — уже без команды. Моро разделался с оставшимися.

Их было девятеро, включая двух женщин. Полулюди, полугемы.

С той стороны, куда убежал Цуруги, раздались три выстрела. Один — из чужого плазменника.

— Хозяин, здесь чисто! — крикнул морлок.

Моро направился туда, куда убежал Бэнкэй. Там была тупиковая пещера, «карман». Беглецы ни на что не рассчитывали — просто удирали в панике. Это была женщина и двое детей. Бэнкэй даже не тратил на них плазменных зарядов.

— Здесь большое гнездо, — сказал он. — Посмотрите, сколько костей набросали.

В углу действительно лежали кости. Грудой. В том числе и совсем свежие. Обглоданные так, что опознать их не было никкой возможности. Но вываренный череп, еще с кусками плоти на костях, принадлежал молодому мужчине с евроазиатскими чертами — и Моро вынул из поясной сумы пластиковый мешок, растянул горловину. В маноре Эш сможет провести генетическое сканирование.

Вдвоем с Бэнкэем они принялись за работу.

* * *

…Синоби отправил свою пленницу в глайдер-порт закрытым наглухо портшезом в сопровождении Монтега. Констанс не разговаривала с ним ни по дороге в манор, ни в самом маноре. Ей было совсем не до этого — когда маленький Джек услышал, что Дика убили, с ним случилась истерика.

— Зачем ты сказала ему? — с укоризной спросил лорд Гус после того, как ребенка все же удалось напоить мягким успокоительным и уложить в постель.

— Он спрашивал бы каждый день, — вздохнула Констанс. — Я не смогла бы каждый день ему врать.

Гус обнял ее и погладил по волосам.

— Я, наверное, ужасный человек, Стаси, — сказал он. — Но я не ощущаю никакой боли и скорби. Только огромный стыд от того, что я, взрослый мужчина, ничего не смог сделать и ничем этому не помешал. Там, на корабле, я мог бы, наверное что-то изменить — но я и сейчас не вижу, что. Стаси, мы должны попытаться бежать отсюда.

— Как? — слабо улыбнулась она.

— Пока не знаю, но я решил думать только над этим. Я хорошо изучил дом. Понимаешь, меня здесь совершенно не принимают всерьез. Я брожу где вздумается, как будто бы я погружен в себя… Ну, часто я и на самом деле погружен в себя, но я смотрю и вокруг. Завтра или послезавтра вода отступит и я начну так же исследовать окрестности.

Констанс опять улыбнулась и кивнула брату. На его наивные экспедиции она не возлагала никаких надежд. Даже если им удастся сбежать и добраться до космопорта Лагаш, даже если удастся раздобыть денег на перелет — кто возьмет на борт имперских беглецов? Моро, отыскавший их в доме Нейгала, сумеет отыскать их и во второй раз.

Прошла неделя. Моро ночами где-то пропадал, днем спал — и это Констанс полностью устраивало. Она не могла за себя поручиться. Но с ним пропадали и морлоки. Они возвращались под утро и шли спать. Собственно, пленников незачем было стеречь — те никуда не могли деться с острова.

Монтег, напротив, целыми днями пропадал в лаборатории. Постепенно этот человек начал интересовать леди Констанс. От Плутона она узнала, что Монтег был с Моро еще тогда, когда поместье принадлежало Бону. Он был корабельным врачом на прежнем корабле Лесана. Он вытащил Моро из-под огня, когда тот страшно обгорел, и остался, когда он расформировал свой наемнический отряд.

Как-то под утро в доме возник переполох. Констанс прислушивалась, не выходя из своей конаты. Она не знала, где пропадал Моро, но знала, что Эш неуклонно запирает свой и его кабинет. Слуги не говорили о том, что там происходит.

Стоя у дверей, она услышала, как Монтег кому-то скомандовал: «Сюда!» — и мимо ее комнаты пронесли и со стуком опустили на стол в гостиной что-то тяжелое. Дверь тут же заперли. Констанс вышла из комнаты — и увидела свет, падающий из приоткрытой двери в служебные помещения.

Потом она увидела тень. Высокая, худая фигура, проскользнувшая в приоткрытую дверь, могла быть только ее братом.

— Гус! — тихо позвала она. Знак рукой, который он сделал в ответ, был совершенно недвусмыслен: уходи, скройся!

Констанс подчинилась. Она не привыкла подчиняться приказам Гуса, но в его жесте на этот раз было что-то такое…

Минут через пятнадцать он появился — возбужденный и вспотевший.

— Монтег так спешил, что не запер свою лабораторию, — тихо сказал он. — Стаси, дай мне попить. Это просто ужас.

— Что там?

— Человеческие кости. Груды. Можешь думать, что я свихнулся, но… тут творится что-то жуткое. Какие-то дьявольские эксперименты или…

Констанс сразу поняла, в чем дело. Ночные отлучки, отсыпающиеся по утрам морлоки — все встало на свои места.

— Нет. Не эксперименты, Гус. Он собирает в Пещерах Диса отбросы. Ищет Дика. Его тело. Уже несколько дней.

— Но… почему все эти кости в таком виде?

— А в каком виде они должны быть? Что здесь принято делать с телами казненных?

— Понятия не имею. Но почему ты думаешь…

— Что-то случилось, Гус. Они сегодня вернулись слишком рано и Монтег так волновался, что не запер свое хозяйство. Может быть, Моро ранен. Может быть, даже убит…

— Жаль, что это ничем хорошим для нас не кончится, — Августин сел рядом с сестрой и взял ее за руку.

Наутро в разговоре с Монтегом все разъяснилось.

Море обступило дом. Усадьба Моро находилась немного в стороне от пути Великой Волны, но и здесь прилив был сильным. От воды тянуло холодом — весенние ветры пригнали талый лед Арктики. Констанс куталась в плащ. Монтег по лестнице поднялся на стену и молча встал рядом. Его острый профиль и широкий плащ делали его похожим на птицу, очень по-свойски оглядывающую территорию охоты.

Чуть поодаль виднелись купольные строения, похожие на термитники — генератор энергии, отопительный и водоочистительный узел, маленький перерабатывающий заводик для «гаса» — модифицированных водорослей. Как она поняла из объяснений Плутона, эти водоросли размножались в чеках, которые заполняла вода прилива, потом чеки высыхали естественным порядком, и высушенные водоросли после какой-то обработки продавались на фабрики тканей — они были водным аналогом льна. Там же, в этом строении, жили еще рабы Моро — около двадцати тэка, с которыми Констанс не могла вступить ни в какой контакт, потому что ни астролатом, ни гэльским, ни аллеманским они не владели.

— Сударыня, — сказал Монтег, первым нарушив долгое молчание. — Мне кажется, вы должны это знать… Морихэй сегодня ночью был ранен, и довольно тяжело.

— Не могу сказать, что мне его жаль.

— Я не прошу вашей жалости. Я просто предупреждаю, что в ближайшее время нам будет очень трудно. Морихэй любил мальчика… Я видел его в таком состоянии только однажды — после смерти Бона.

— Постарайтесь понять, — тяжело вздохнула Констанс, — что мне безразличны душевные терзания вашего… друга. Если это раскаяние, то оно слишком запоздало и проявляется не в той форме, в какой Господь мог бы его принять. Так что цель вашей апологии мне совершенно непонятна…

— Ваша безопасность, — верный визирь Моро встал совсем рядом, плечо к плечу. — Лесан сейчас совершенно неадекватен. Он не нашел тела этого юноши, а ваш не в меру любопытный брат пролез в мою лабораторию. Вам лучше знать правду…

— Я ее знаю. Я догадалась, что вы не едите людей, а подбираете остатки чужих пиршеств. Кстати, чьих?

— Под городом живут деклассированные элементы. Морихэй вычистил два гнезда. На третьем нарвался. Не очень серьезно — но я постараюсь продержать его в постели хотя бы неделю. Несколько швов, большая потеря крови — настоящая опасность исходит с другой стороны. Леди Альберта желает ему смерти, и теперь у нее появился хороший повод выпросить у сына его голову. Командир жив по трем причинам, и эти причины — Рихард Шнайдер, Солнце Керет и вдовствующая императрица-мать государыня Иннана. Каждый понимает, что виновник смерти Лесана навлечет на себя вражду этих троих. Но если Лесана убьет кто-нибудь, не связанный ни с чьей группировкой…

— Боже мой, — Констанс смотрела на горы в зеркале вод. По-нихонски «горы и воды» означает «пейзаж»… — А сколько было красивых слов! Верность стае… взаимное благо… клятва… Да у скорпионов в банке больше заботы о взаимном благе, чем у вас.

— Вот это главное, о чем вам стоило бы знать, — кивнул Монтег. — На этот счет ошибаются все, даже Шнайдер, даже сам Моро — но он ни в коем случае не человек стаи Рива. Он был человеком Бона, это правда, а когда Бон погиб — он стал человеком Лорел и Рихарда. Я же — его человек, а на стаю Рива нам, в общем, наплевать.

— Блестяще, — вздохнула Констанс.

— Всего лишь откровенно. Никто из нас не лжет, говоря о том, что верность стае — благо. Но мы не могли и никогда не сможем заставить себя поверить, будто эта стая — наша. Максимум на что мы способны — это верность тем людям, от которых мы видели много добра. Человек, лишенный ноги, со временем научится пользоваться нейропротезом как живой конечностью. Но ощущать его живой конечностью он никогда не будет. Сверхценник, разубежденный в сверхценностях, никогда не станет вавилонянином. Его будут томить дурацкие мечты о чем-то большем и желание судить всех по единому счету…

— Избавьте меня от этих рассуждений, мастер Монтег, — сказала Констанс. — Апология духовной кастрации нравится мне не больше, чем апология кастрации телесной. Я все яснее понимаю, почему Дик предпочел смерть.

— Вы лучше поймите другое, — сказал Эш. — Все мы делим не очень большое пространство с человеком, близким к сумасшествию. Мы постараемся защитить вас, но мы не сможем успевать всегда и везде. Поэтому не злите его.

— Благодарю, — Констанс вложила в слово максимум иронии. В самом деле, чего еще стоила эта трогательная забота друга маньяка о его жертвах.

— Поймите, — продолжал он. — На этой планете он остался единственным, которому вы хоть как-то нужны. Сумеете ли вы воспользоваться ситуацией… и захотите ли… уже не мое дело.

* * *

Моро пошел на поправку очень быстро, и это его обрадовало — худшей пытки чем валяться в постели и предаваться воспоминаниям, он не мог бы и сам придумать. Эйдетическая память имеет свои очень неприятные стороны — например, постоянный соблазн возвращаться к тому, что прошло невозвратимо… Не нужно было заказывать эту модификацию. Дурак…

Они прошли все двадцать девять туннелей и вычистили по дороге два гнезда. На третьем вышла неприятность — это была маленькая, но достаточно хорошо организованная банда, в которую входили два морлока класса «Аякс». Во главе банды стоял какой-то бывший космоход, объявленный вне закона, а морлоки, по всей видимости, были его. Банду удалось подавить — но все трое при этом были ранены, и Моро — тяжелее всех: сначала ему досталось очень крепкой дубиной по шлему, потом той же дубиной ему сломали плечо, а пока он валялся, в паховое сочленение доспеха сунули заточку. Рана была поверхностной, но в очень неудобном для перевязки и очень кровоточивом месте — как раз над лобковой костью. По дороге в манор он потерял много крови, а Эш, сволочь, не торопился поднимать его на ноги, ссылаясь на сильное сотрясение мозга.

Останков Дика они не нашли. Кости в логовах принадлежали в основном молодым гемам, частью — полугемам. Друг друга мародеры тоже ели, так как постоянно дрались из-за территорий, дрались насмерть — ну, не пропадать же добру…

Пока ты не нашел труп, — учили синоби, — не говори, что человек мертв. Да, само по себе то, что они не нашли костей — ничего не значило… Но если только надежда не дает сойти с ума — то почему от нее нужно отказываться?

В таком состоянии его и нашел приказ тайсёгуна Рива. Тайсёгун приказывал Моро явиться в его резиденцию в космопорте Лагаш.

В Высоких Доках космопорта от него шарахались как от прокаженного. Немилость леди Альберты — тоже своего рода заразная болезнь (а в эти две недели состоялась ее инаугурация в качестве цукино-сёгуна). Дежурный адъютант деревянным голосом сказал:

— Тайсёгун не может вас принять.

Тогда Моро молча отодвинул его в сторону, положил ладонь на разъем комм-пульта и ввел номер личного канала Шнайдера, который на Каратаго знали считанные единицы. Канал был жив, канал откликнулся, и Моро передал сообщение: «Тук-тук».

Чрез пять секунд дверь в кабинет распахнулась, Шнайдер наорал на адъютанта и впустил Моро. Он как раз обедал, и Моро с удовольствием к нему присоединился.

— Рад видеть, — сказал Шнайдер. — А до меня дошли слухи, что ты не просыхаешь.

— Да. Я их старетельно распускал. Я засиделся, Рихард. Я хочу с тобой в конвой.

— Не успеешь набрать команду, да я тебя и не возьму. Есть другое дело. То, которое ты сам на себя повесил — его нужно довести до конца, верно?

— Да, Рихард, — Моро прожевал оливку. — Все нужно доводить до конца.

— Ты вступишь в переговоры с Брюсом.

Глава 19 De profundis[49]

— Все в порядке, мастер Нейгал! Я еще могу сражаться!

Это прозвучало еще сквозь сон, а вот «шлеп-шлеп» шагов и звук падения тела в мелкую воду были уже наяву. Посыпайся! Просыпайся, урод! Сейчас он снова поднимется — и свалится прямо в поток — если уже не захлебнулся и не разбил себе голову!

Рывком разогнув свое измученное, задеревеневшее тело, еще не проснувшись толком, Рэй зашлепал на звук и успел ухватить Дика поперек живота как раз на краю сточной канавы.

— Да что же мне делать с вами, сэнтио-сама, — прорычал морлок, оттаскивая юношу снова к стене тоннеля, на относительно сухое место. — Мне же нужно хоть немного поспать.

Дик вдруг поднял руки, ощупал его голову и лицо почти осознанными движениями, и проговорил:

— Не оставайся здесь, Майлз. Я не убегу без тебя.

Рэй оскалился в отчаянии. Если его принимают за шеэда — значит, дело совсем худо.

Он перебросил руки Дика через свою голову и хотел было обнять его, согревая, и лечь — но тот вдруг задергался, отбиваясь и хрипя — «Уйди! Пусти! Нельзя, нельзя, ты человек, ты душу погубишь, не трогай, не смей!» — так что Рэю пришлось не еще и навалиться сверху, чтобы Дик не вырвался и не уполз. Тот бился еще какое-то время — а потом затих, и Рэй рискнул заснуть, прижимая его к себе.

Проснулся он от боли — и в сером утреннем свете разглядел каппу, вцепившегося в руку, еще трех, пристраивающихся на ногах и на хвосте и не меньше десятка, просто ползающих по телу. В спину Дика впились шесть или семь, но сэнтио-сама, видно, бы в глубоком беспамятстве, и не пытался высвободиться и стряхнуть их — только тихо стонал. Рэй зашипел от омерзения и сшиб тварей несколькими сильными щелчками.

Весь животный и растительный мир Картаго входил в пищевую цепочку человека, но у этого была и обратная сторона: человек вполне мог войти в пищевую цепочку тех же капп, если был слишком слаб, чтобы стряхнуть их. Личинки капп — медлительные и глупые твари, но едят все подряд. Запах крови в воде подманил их — мертвый морлок, лежащий поблизости, казался живым из-за обилия шевелящихся панцирей на его груди и лице. Рэй пришел в бешенство и заплясал на скальной полке, раскидывая капп ногами и ударами хвоста — пока не посшибал в воду всех. Каппы выпустили хвостики и заюлили ими, направляя себя к скале, нескольких снесло вниз сквозь решетку, остальные снова уцепились за камень лапками и поползли вверх, на сладкий запах. Медленно, но верно.

Рэй осмотрел Дика. Раны его продолжали кровоточить, и насквозь мокрая перевязка из обрывков одежды мертвого морлока не спасала. Рэй сделал ее ночью, почти наощупь — и сейчас только поправил, потому что делать новую было не из чего. Потом он осмотрел собственные шрамы, оставшиеся после поединка на арене и битвы с водой. Кровь морлока сворачивается быстро — раны начали затягиваться; кроме той, глубокой, что шла через бедро. Рэй обновил повязку. Остальное — царапины, да еще куча ушибов и ссадин, полученных когда водоворот крутил и бил их о стены, а он старался обхватить Дика руками и ногами так, чтобы принять все удары на себя. Да еще сильно покусанные губы — чтобы вдохнуть Дику воздуха, Рэй закрыл его рот своим, а юноша в беспамятстве принялся кусаться. Пришлось придушить его еще раз, и когда их несло подземными коридорами, несколько страшных минут сомневаться — не труп ли он тащит? Было бы дьявольски обидно убить сэнтио-сама собственными руками, особенно после того как… Его снова передернуло, когда он вспомнил мгновения на арене — дикий, кровавый восторг, в упоении которого он чуть не натворил страшных дел…

Когда первые каппы снова вползли на полку, Рэй поднял Дика на закорки и сказал, будучи уверен, что его не слышат:

— Нужно идти, капитан. Будет больно, но тут я ничего сделать не смогу.

Совершенно неожиданно Дик разлепил губы и пробормотал:

— У меня еще есть кровь, Майлз. Я выдержу.

Рэй для верности связал поясом его колени пред своим животом — и зашагал боком по скальной полке, где над водой, а где по колено в ней или даже по чресла, борясь с довольно сильным течением. Он ослаб, очень ослаб и подолгу отдыхал, опираясь о стены.

После прихода и отступления Волны огромная котловина к западу от Пещер Диса превратилась в озеро. Именно туда и снесло бы все трупы после поединка на Арене, если бы сток не был перегорожен решеткой. Набегая сверху, вода устремлялась вниз через бесчисленные полости, которыми была изъедена скала — людям оставалось только немножко скорректировать их, чтобы приспособить для своих нужд. Полка, по которой Рэй шагал сейчас, была вырублена в скале для лемуров — мусорщиков и могильщиков. Весной и осенью воды вверху было достаточно, чтобы очищать мусорные коридоры, открывая шлюзы. Лемуры собирали органические отходы, чтобы питать ими бустер. То, что не подбирали они — пожирали каппы.

Рэй надеялся встретить лемуров и найти одно из их гнезд — там, по крайней мере, будет достаточно тепло и сухо, чтобы уложить Дика, и найдется еда. О себе Рэй старался не думать. Он выживал и после худшего.

Решетка, которой был загорожен выход наружу, осталась далеко позади, кошачьи глаза Рэя привыкли к темноте. Он шагал, не зная дороги, просто против течения, все время вверх, и часто давал себе отдыхать, но не задерживался подолгу: слишком одолевал холод. Вчера они с капитаном провели в ледяной воде много времени, цепляясь за решетку и ожидая, когда волна спадет. Рэй мог бы снизить температуру тела и перенести это гораздо легче — но нужно было согревать капитана. Теперь Рэю казалось, что он уже никогда не согреется.

Была и другая причина не задерживаться нигде подолгу: в этих нежилых коридорах ходил кое-кто пострашнее капп, а он сейчас не боец.

Лемуры попрятались во время прохождения Волны. Их гнезда должны были располагаться выше уровня стока, и Рэй поднялся уже на несколько уровней и неизвестно как глубоко ушел в сердце камня. Наконец ему повезло — в сером мраке он сумел разглядеть мелькнувшую тень.

Лемур тоже разглядел его — и, вспискнув, бросился наутек. В прежнее время Рэй догнал бы его в два счета, но сейчас, валясь с ног от усталости и боли, да еще и с Диком на плечах, он споткнулся и рухнул на четвереньки через три шага. Но Бог надоумил — он набрал воздуха в легкие и во всю морлочью глотку крикнул то, что везде было безотказным паролем для лемуров и тэка:

— Человеку плохо!

Этот крик исчерпал его силы. Он лег на живот, поправив руки Дика так, чтобы не придавить их. Мокрые, спутанные волосы юноши облепили его шею, как водоросли-гаса. Спиной он чувствовал лихорадочное, сбивчивое дыхание и удары сердца, похожие на отчаянный ночной стук в запертую дверь.

Через несколько минут послышалось шлепанье многочисленных босых ножек. Теплые, покрытые шерстью ручонки ощупали обоих, забрались под туловище Рэя и распустили на нем пояс, после чего сняли с него живую ношу. Рэй поднял голову и увидел, как Дика кладут на поломанный стул, берутся за спинку и ножки, тащат… Ноги юноши тянулись по полу, голова болталась. Выручать морлока, конечно, никто и не подумал — Рэй сам поплелся следом, растирая ноющие плечи. Кто-то из лемуров время от времени озирался и шипел на него, но более ничего не предпринимал. Лемуры боялись морлоков до недержания. И, в общем, правильно боялись. Будучи на службе, в патрулях, морлоки не трогали лемуров — но в этих пещерах можно было встретить и ничьих, беглых морлоков, отказавшихся умирать вслед за хозяевами. Были и такие, чьи хозяева сами проживали в подземельях — обнищав и опустившись, начали жить грабежом. Об этих пещерах рассказывали всякое. Во время войны с Кенан в одной из генетических лабораторий случилась большая утечка активного генетического материала, сильного мутагена. Не всех зараженных людей и гемов сумели найти и обезвредить. Говорили, что шайки мутантов до сих пор скрываются здесь. Время от времени кто-то из лемуров пропадал. Время от времени находили обглоданные кости…

Они шли долго. Гнездо лемуров было где-то над промышленной зоной, поблизости от теплотрассы и открытого водопровода, по которому поступала в очистители и распределители вода. Лемуры, при своей грязной работе, были удивительно чистоплотны -искусственные рефлексы запрещали мусорщикам становиться разносчиками грязи и эпидемий. Все свободное от работы время лемуры чистились, плескались в прудике и наводили порядок в своих жилищах. Тряпки и набивку для них они брали, само собой, все там же, на помойках, но все это вымывалось и выскребывалось перед тем, как пойти в ход. Поэтому когда Дика осторожно уложили на собранную тут же постель, Рэй отнесся к этому спокойно. Здесь было чище, чем в безлюдных пещерах, из которых они выбрались.

— Кусачки, — сказал Рэй лемуру, который казался постарше и посообразительнее других.

— Кусачки на работе, — ответил тот, — вернется не скоро.

— Да нет же, олух. Инструмент, кусачки мне дай! — Рэй для верности показал пальцами.

Лемуры посовещались между собой — хотя говорили они на том же наречии, что и Рэй, он с трудом разбирал их быстрое и писклявое чириканье — и пришли к выводу, что кусачки надо дать, потому что едва ли с кусачками морлок причинит больше вреда, чем без кусачек, рассердившись, что не получил искомого. Рэю выдали инструмент, и он принялся возиться с наручниками Дика. Тот опять начал бредить и заметался, так что Рэю пришлось прикрикнуть на лемуров:

— Да держите его, что ли!

Но лемуры не рисковали так опасно приближаться к морлоку, и Рэй сам, в конце концов, перевернул юношу на живот и сел ему на плечи, пробормотав сквозь зубы:

— Простите, сэнтио-сама, так надо.

Освобожденный от наручников, Дик приподнялся на руках, и в мутных глазах вроде бы промелькнула какая-то тень узнавания. Рэй помог ему встать на колени, и, осторожно придерживая за плечи, сказал как можно мягче.

— Капитан Суна! Сэнтио-сама, вы меня узнаете? Это я, Рэй!

— Рэй… — Дик посмотрел на него, коснулся его груди ладонью, словно убеждая себя в реальности видения. — Почему ты здесь? Тебя тоже жгут? Это нечестно! — оттолкнулся вдруг, упал назад, в тряпки и понес чепуху. Ладонь его была сухой и жаркой, и этот сухой жар Рэй продолжал ощущать на своей груди, как тавро.

— Принесите аптечку, — велел он лемурам.

— Человека к людям надо, — вякнул один из мусорщиков.

— Человека к людям нельзя, — Рэй сгреб его за шкирку, слегка встряхнул и отчетливо проговорил: — Скажешь людям — убью всех. Скажешь тэка — убью всех. Человек здесь будет. Аптечку неси.

Лемуров снабжали перевязочным материалом и дезинфицирующими средствами — с более серьезными болезнями и травмами они шли наверх, к медтехам тэка. Само собой, эта мысль первой пришла старшине лемуров в голову — чтобы тэка забрали человека отсюда. Но допустить этого было нельзя…

Лемур принес аптечку и Рэй начал перевязывать Дика. Со стороны его раны казались ужасными, и лемуры, собравшись кругом, жалобно попискивали и охали. Но Рэй видел, что его щадили. Медтех выбрал хлыст, которым можно выпустить много крови, но нельзя изувечить. Морлок, вполне способный когтями вырвать внутренности, нанес неглубокие раны. Все это оставляло надежду, что Дик как-нибудь выкарабкается сам. Что скоро ему станет лучше.

Лемуры уже и сами сообразили, что раненому нужно горячее питье и заварили белковую смесь. Ее давали им тэка, и был это, в общем, тот же бустер, только жидкий.

Когда Рэй закончил с перевязкой (возни было много — Дик то и дело вдруг начинал метаться), Рэй попробовал напоить юношу. Без толку — он не смог глотать, а когда бело-желтая жидкость наполнила рот — чуть не захлебнулся.

Рэй хотел было рыкнуть на лемуров «Ложку!», но тут один из них сам сообразил, что нужно, и всунулся ему под локоть с пластиковой ложечкой. Рэй взял ее, и тут силы его опять кончились: рука задрожала, смесь расплескалась по подстилке.

— Мне дай, — осмелевший лемур забрал ложку и миску, и осторожными движениями начал понемножку поить раненого.

А они не такая уж бестолочь, подумал Рэй; отполз в угол, где у них было вроде кухни (остальные порскнули оттуда при его приближении) и набрал в горсти сырого бустера из корзины. Есть хотелось зверски. Закусив, он нашел одеяло побольше, обернул им торс и устроился рядом с Диком.

Когда глубокий сон без сновидений сменился чуткой сторожевой дремотой, Рэй услышал надрывный кашель и заставил себя открыть глаза.

Кашлял, само собой, Дик. Кашлял так, что раны открывались, а сонных лемуров, которые притиснулись к нему со всех сторон, расталкивал руками. Лемуры во сне сбиваются в кучу вокруг самого крупного. Морлок был уже слишком велик, чтобы лемуры хотя бы в дрёме приняли его за своего — а Дик еще подходил под их стандарты. Не успевшие проснуться лемуры, в основном — детёныши, продолжали под него подкатываться — для них он был большой и теплый.

Рэй бросился водворил капитана обратно на подстилку, с которой от сполз почти наполовину — приступ кашля как раз прекратился — вытер мокрый лоб, завернул в тряпки: Дик теперь дрожал и стучал зубами от холода. Сонные лемуры снова начали проталкиваться к нему, и Рэй решил их не отгонять — пусть греют его и дальше.

Он вернулся к «кухне», набрал бустера и начал есть, усевшись рядом с Диком. Ему было тревожно. Время прошло — а никакого просвета не наступило. Дик то метался в жару, то мерз, то тихо стонал, то бредил, говоря на трех языках обрывки фраз, в которых едва ли три слова подряд были связны — но из того, что было связно, Рэй кое-что понял, и от горечи у него свело лицо. Сэнтио-сама не узнавал его, хотя несколько раз звал в бреду. Он звал и Бет, и капитана Хару, и шеэда, и леди Констанс, и говорил с ними так, словно они были здесь — но говорил всякую бессвязицу.

Упросив лемуров сварить еще белковой смеси, Рэй опять попробовал накормить Дика — но вышло хуже, чем в прошлый раз: раненого вырвало. Рэй сделал вторую попытку — с тем же успехом: ничего питательнее воды желудок Дика не принял. Вода почти мгновенно выступила потом, и от нового приступа кашля шарахнулись сонные лемуры. Рэй больше не смыкал глаз — едва усталость и собственные раны заставляли его хоть немного забыться, как его будил кашель, или вскрик в бреду, или непроизвольное движение руки. Рэй вскидывался каждый раз — ну, хоть что-нибудь, хоть проблеск сознания! — бесполезно.

У лемуров началась новая рабочая смена — пришли с работы те, кто их нашел и устроил. Значит, уже сутки они здесь… Сутки — и сказать, что капитану за это время стало лучше, значило бессовестно солгать. Рэй грыз свои когти, потом начал молиться.

— Бог, ты меня слышишь? Это я, Порше Раэмон, говорю с тобой. Вот уже восемь лет, как я решил служить тебе, и ни разу не обманул. Ты мне помогал сейчас, я знаю. Без твоей помощи мы бы не выплыли. Но неужели ты дал мне спасти капитана только для того, чтобы он умер в моих руках? Послушай, Бог, это же несправедливо, чтобы я остался жить, а он умер. Он лучше меня, и лучше многих из людей. Может быть, ты решил забрать его, чтобы он стал твоим святым? Может быть, ему уже пора? Но зачем тогда так мучить его и меня — пусть бы меня на арене убили, и кто-то из морлоков прикончил его быстро. Неужели ты избавил нас из рук этой сволочи только для того, чтобы он сгорел здесь? Ты же умеешь творить чудеса, Бог, ну так вылечи его. Пошли своего ангела, чтобы он нам помог. Или придумай еще что-то, ты ведь все можешь, я знаю. Я верю…

Но чуда не происходило. Приступы кашля у Дика учащались и удлинялись, и сам кашель сделался сухим. Лицо истончилось, глаза ввалились, а губы посерели — но скулы были тронуты красным. В бреду капитан почти не говорил, только шевелил губами — пропал голос. Рэй знал, что это признак близкого конца. Самое большее, на что можно рассчитывать — двое суток.

Что-то теплое и мохнатое подвернулось ему под локоть. Морлок оглянулся и увидел давешнего лемура.

— Хито-сама плохо совсем, — сказал лемур. — Он три смены воду не пускал, и голоса нет уже — куда это годится?

Рэй сжал кулак. Не мочиться целые сутки — плохо даже для морлока, это значит, что жар уже опасен для жизни. Случись такое с Рэем — он бы «замедлился», как его учили, остыл весь и впал в спячку, надеясь протянуть подольше до подхода медицинской помощи. А сэнтио-сама был человеком и не умел замедляться. Лемуры обтирали его влажными тряпочками, чтобы унять жар. Они все время толклись возле него, что безумно раздражало Рэя — и ладно бы только помогали, так нет: двое-трое постоянно искали у него в волосах, пытались зализывать его раны, как будто он из их мартышечьей породы, повторяли обрывки фраз, которые он бросал в бреду, сами чирикали между собой о чем-то…

— Хито-сама настоящие лекарства нужны. Отнесем его к тэка, — продолжал лемур. Остальные мусорщики подхватили последние слова своего старшины и начали повторять их на все лады — они часто так делали, если нечего было говорить — просто перебрасывались одним и тем же словом или напевали дурацкие песенки, будто минуты не могли высидеть, закрыв рты.

— Нельзя, — прошептал Рэй. — Нельзя! Тэка скажут людям, люди убьют его!

— Он все равно умрет, слабый такой, — лемур покачал головенкой. — Жалко его так. Морлоки плохие, злые. Любят бить, убивать…

Снова эхо писклявых голосочков принялось перепевать последние слова старшины. Рэй зарычал, ударил в пол хвостом — лемуры скукожились, ссунулись назад, умолкли. Только старшина остался возле Рэя, хотя и втянул голову в плечи, и от страха зажмурил глаза, а шерсть по всему его щуплому тельцу пошла дыбом — но все же он остался, не убежал. Рэй почувствовал к нему какое-то тепло: значит, на свой лемурский лад он был отважен.

— Слушай, — Рэй легонько встряхнул его за плечи, заставив открыть один глаз. — Ты… как тебя кличут?

Лемур открыл оба глаза, подозрительно нахмурил седые бровки.

— Я — Рэй, — морлок постучал себя пальцем по груди. — Порше Раэмон. А ты?

— Мару, — несмело ответил лемур. — «Шарик». Морлок сказал, убьет Мару. Мару в гнезде самый старый. Скоро уходить в землю. Мару не боится. Пускай. Человека жалко. Плохо смотреть, как болеет. Мару пойдет к тэка. Морлоку не жалко — пусть умирает человек, пусть умирает Мару…

— Мару, разве это имя? — поморщился Рэй. — Шарик… Это не имя, это вещь. У меня настоящее имя есть, Раэмон. И я — человек. Уже не морлок. Хито-сама — друг мне, понимаешь? Большой друг. Он умирает — я умираю тоже. Он будет жить — тебе имя даст. Настоящее имя. Он может, правда. И ты не уйдешь в землю. Уйдешь к звездам.

Лемур поморгал.

— Он колдун?

— Большой колдун. Но ты же видишь, он себя не помнит! — Рэй выпустил мусорщика.

— Тэка умные, — сказал лемур, почесавшись. — Они помогут. Отнесем его к тэка.

— Тэка во всем слушаются господ, — покачал головой Рэй. — а господа не любят такого колдовства, когда мы уходим к звездам и становимся там людьми. Они убивают за такое.

— Тэка тоже не хотят в землю. Они не скажут господам.

Рэй глухо застонал. Он сам прекрасно помнил, как ненароком выдавал армейским этологам свои морлочьи тайны — не все, многие он умел хранить, но они хитро расспрашивали, а тэка еще хуже умели врать, чем морлоки. Они и не хотят, да разболтают. Здесь было безопаснее, сюда люди почти не спускались, и лемуры пользовались большой свободой, потому что из-за своей тупости никак не могли ею злоупотребить.

— Нет, не так надо, — сказал он. — Мару пойдет к тэка, как ходит за лекарствами. Попросит у медтеха антибиотик. Скажет — в гнезде воспаление легких. А у кого — не скажет.

— Медтех тогда сам придет.

Рэй засопел, ища выход из положения. Он был убежден, что просить помощи у тэка — это верная смерть для обоих. Тэка были лояльны даже против своей воли. Но оставить капитана здесь — тоже верная смерть.

— Ладно, — сказал Рэй. — Мару меня отведет к тэка, сам идти не будет. Я принесу лекарство.

— Морлоку никто не даст, — боязливо покачал головой лемур.

— Морлок сам возьмет.

Лемур снова помотал головой и зачирикал что-то так быстро, что даже Рэй с трудом разбирал слова. В общем, понял Рэй, лемур был категорически против воровства и боялся, как бы Рэй там кого не обидел. Морлок стиснул зубы и подумал еще немного, потом сказал:

— Ладно. Отнесем его.

Он завернул Дика в тряпки — думал, что из-за своих ран будет нести его с трудом, но болезнь словно выпила из юноши все соки — он был легким, как высушенное дерево.

От гнезда несколько дорог были помечены светящимися маркерами — старые лемуры по ним ориентировали молодых, куда идти на какую работу, куда — помыться, куда — в туалет, а куда — к тэка, за медицинской помощью, едой, инструментами взамен сломанных или потерянных подрастающей сменой. Сейчас по этим маркерам Мару ориентировал Рэя, временами забывая, что перед ним морлок, а не маленький лемур-несмышленыш. Но, оглядываясь, он спохватывался и видно было, как его разрывает между двумя желаниями — выполнить обещание или рвануть от Рэя что есть духу, пользуясь тем, что раненый морлок в тесном коридоре не сможет равняться прытью с лемуром.

Потом впереди показались огни — и через короткое время они вошли в освещенный коридор. Здесь была уже рабочая зона, здесь тэка обслуживали водопровод, кабели, воздушные фильтры. И сейчас, напевая рабочую песенку, к ним приближался один из этой расы — одетый в темно-синюю куртку и такого же цвета бесформенные штаны, с ящиком инструментов через плечо и сканером в руках — видно, какой-то узел дал слабину.

Увидев странную пару — морлока и лемура — тэка остолбенел. Рэй, в свою очередь, остолбенел, узнав его.

Только поверхностному взгляду белого человека все гемы одной серии кажутся на одно лицо. Возраст неизбежно накладывает на клонов отпечаток, на каждого свой, и чем старше гем — тем больше выражена его индивидуальность.

Рэй узнал Тома.

Осторожно-осторожно он положил Дика на землю и сделал шаг к старому товарищу по несчастью.

— Тома-кун, — проговорил он, все еще не веря себе. — Тома-кун, так ты жив! Подойди сюда. Посмотри — сэнтио-сама здесь. Тома-кун, какая же это удача, что мы встретились!

— Н-не подходи, ты… — пробормотал Том. — Не знаю тебя. Не хочу помнить. От тебя плохо.

— Как это плохо? — начал было злиться Рэй, но тут вспомнил, что говорили о том, как меняют память рабочим гемам. Самого Рэя такому подвергали лишь единожды в жизни — после этого перепрограммировать его память было невозможно, любая попытка вызвала бы смерть. Рабочими же можно было крутить как угодно, и Рэй в душе немного струхнул — а ну как Том забыл все начисто?

— Тома-кун, — он подошел к тэка еще на шаг. — Иди сюда. Иди посмотри — эти сэнтио-сама, это капитан Дик. Он умирает, Том. Мы еле спаслись, но он все равно умирает. Ты что, дашь ему так умереть?

— Человеку плохо, — пробормотал тэка, и глаза у него «поплыли», как после сильного удара по голове. — Стри тридцать пятому тоже плохо… Не говори «Том», плохо от этого… Нет Тома, не было никогда, Сто Тридцать Пятый есть… Голова болит…

«А вдруг он умрет?» — ужаснулся Рэй; но дороги назад уже не было. Он взял руку Тома и вложил ее в горячую ладонь Дика. Юноша тут же сжал пальцы, да почему-то так сильно, что Том, попытавшись высвободиться, не смог.

— Ты помнишь?! — крикнул Рэй. — Когда нас вытащили из разбитого корабля, он тебя точно так же схватил за руку! Помнишь — «Паломник»? Капитан Хару? Леди Констанс?! Джек маленький?! Майлз?!

— Майлз, — просипел вдруг без голоса Дик. — Не кричи так. Здесь все мертвые. Надо тихо…

— Сэнтио-сама… — тихо проговорил тэка, а потом со стоном согнулся в рвотном спазме. Его выворачивало довольно долго, но когда это прекратилось — он поднял на Рэя вполне уже осмысленные глаза.

— Я помню. Тебя помню. Ты Порше Раэмон. Его помню — это Суна Ричард.

— А себя? Какую фамилию тебе дал пресвитер?

Тэка напрягся.

— Аквилас. Томас Аквилас. Свое звено помню. Корабль. Ты говоришь — нас спасли. Мы разве сюда летели?

Рэй почувствовал облегчение.

— Джебел-Кум, — сказал он. — Мы летели с Джебел-Кум на Ракшас. Вспоминай!

— Плохо, — Том снова застонал и согнулся, но на этот раз из него уже ничего не могло выйти. — Заставили забыть… многое… Бат… Помнишь его?

— Он тоже здесь?

Том покачал головой.

— Застрелили его.

— Кто? — оскалился Рэй. Том показал пальцем на Дика.

— Под шлемом, — объяснил он. И, прерываясь, чтоб переждать приступ рвоты или головной боли, рассказал Рэю, как встречался с Диком в последний раз перед тем, как все забыть. Как умерла Эстер Нейгал. Как умер Батлер и как все остальные струсили, увидев, что чуда нет… Как потом остаток звена продали муниципалитету Картаго — и вот уже месяц они здесь, чинят и чистят системы жизнеобеспечения.

— Но вы трое живы, Том, — подбодрил его Рэй. — Посмотри: мы тоже выжили и мы здесь. Капитану нужна помощь, Том. Он умирает.

Тэка подобрался к Дику поближе и осторожно погладил его по лицу.

— Его нельзя к нам, — сказал он. — Негде спрятать. Дай немножко времени подумать.

Некоторое время они сидели так — Том держал Дика за одну руку, Рэй — за другую, а Мару копошился у него в волосах. Рэй размышлял над рассказом Тома, которым был сильно удивлен и слегка уязвлен. Он привык считать, что только морлоки способны на отвагу. На этом основании морлоки презирали остальные касты гемов. Но вот только что он услышал о том, как тэка сопротивлялись ментопограммированию и самым настоящим пыткам. А прежде он увидел, как лемур испугался до судороги и чуть ли не лужу сделал под собой — но все же намерен был настоять на своем. Это было как-то по-новому и удивительно…

— Вот что придумал, — сказал Том и улыбнулся. — Отнесем его к дзё.

— А они сумеют вылечить? — засомневался Рэй.

— Когда у них болеют детеныши, они чаще всего лечат сами. Медтехов зовут только если совсем тяжело. Пойдем, пойдем туда!

Рэй поморщился.

— Дело говорит, — сказал лемур. — Дзё добрые. Умеют лечить. Туда неси.

«Вот тебя не спрашивали», — хотел сказать Рэй, но почему-то промолчал.

Дзё — это были женщины из вида тэка, плодные и не занятые на других работах кроме детских комбинатов. Рабочие женщины-тэка тоже жили в детских комбинатах, когда зачинали и рожали, но дзё жили там постоянно. Если у какого-нибудь гема когда-нибудь было место, про которое он мог бы сказать «милый дом» — то это был детский комбинат. Там он узнавал ласку, нежность и заботу — которых в дальнейшей жизни почти никто, кроме собратьев-гемов, к нему не проявлял. Как морлоки обладали врожденной агрессивностью, так дзё были наделены врожденной способностью и потребностью любить. Их ласки — единственные ласки, которые знал в жизни Рэй — не считая ласк Сейры, поэтому когда Том сказал о дзё, по сердцу Рэя провели чем-то теплым и мягким. Он сразу понял, что Тома-кун прав, но он также знал, что в детском комбинате не потерпят здоровенного грубого морлока — ему придется видеть Дика только изредка, если вообще придется. Он должен будет оставить капитана и полностью положиться на волю и сообразительность дзё. Это был гораздо меньший риск, чем с тэка, потому что дзё проверяли реже. Как и лемуры, они были настолько покорны и лояльны, что их надолго предоставляли самим себе. За все свое короткое детство — два здешних года, проведенных в детском комбинате — Рэй считанные разы видел белые лица (отделение, где содержали маленьких морлоков, было не самым чистым и не самым тихим). Но все-таки это был риск. Если Дика там обнаружат люди, дзё никак не смогут защитить его.

За тот месяц, что Рэй провел с Шастаром, он настолько устремил и нацелил себя на месть Моро и спасение Дика, что теперь, добившись одной из своих целей он уже не мыслил себе дальнейшей жизни. Ну хорошо, вот я сейчас отдам его дзё — а что я стану делать без него?

«А что ты станешь делать с ним?» — спросил внутренний голос. Рэй не знал ответа. Он не рассчитывал выжить, спускаясь на арену, и просто не спрашивал себя — а что будет после.

Он вслушался в хриплое, затрудненное дыхание Дика — нет, тут и думать не о чем. Мысли о будущем нужны лишь тем, у кого будущее есть. Рэй поднял Дика на руки и велел Тому:

— Веди.

* * *

В горячей темноте его било и вертело, как щепку в водовороте, волны черного огня сходились и расходились над ним, и сам он горел, то поднимаясь на поверхность, к тому свету, который мрак, то опускаясь в глубину, где мрак был еще гуще. Распадающаяся на куски память еще хранила другую, ледяную муку. Огненная была не намного лучше, но здесь он мог хотя бы бороться, здесь было что-то еще, кроме пустоты. В основном боль, но боль — это лучше, чем совсем ничего, и поэтому, собравшись с силами, он стремился наверх, к темно-красному, цвета спекшейся крови, солнцу Чистилища. Что это Чистилище — он понимал в те минуты, когда мог что-то понимать. Он слышал шум множества голосов, грохот каких-то адских машин, перед ним проносились неясные образы, и иногда он узнавал кого-то и говорил с ним — хотя обменяться словом удавалось не всегда: уже само узнавание требовало такого сосредоточения, что оно отнимало все силы — и тогда течение огня утаскивало его вниз, в темноту.

Но была еще одна причина стремиться наверх — руки. Прохладные и мягкие, они порой встречали его там. Влажная губка касалась лба, шеи, груди, что-то теплое вливалось в рот маленькими порциями — у напитка был приятный вкус, но какое-то мерзкое послевкусие, словно жуешь затхлую тряпку. И все же это была влага в море огня, и он был благодарен до полного изнеможения. Та, кому принадлежали эти руки, была невидима — но он узнал ее и звал по имени.

Время проходило — и ему становилось легче. Огонь уже не пронизывал и не охватывал его — так, изредка доставал. В темноту он погружался только когда сам хотел отдохнуть. Боль досаждала, но не терзала. «Я ухожу из Чистилища», — подумал он однажды. — «В рай?»

— Нет, тиийю, — ответил тихий, твердый голос. — В жизнь.

И в этот момент Дик проснулся. Ощущение собственного тела даже не возникло — обрушилось. Прежде все органы чувств будто работали поврозь, и ослабленный горячкой мозг не связывал одно с другим, а тут они соединились, и Дик наконец-то смог дать себе какой-то отчет в своем положении: он лежал на мягкой ткани, вниз лицом, закрыв глаза; руки были привязаны к металлической раме, стояли темнота и шум: что-то рокотало и шлепало. Дик раскрыл глаза — и увидел только ряд красных огоньков, свет которых пробивался через какую-то мелкоячеистую сеть.

Где он? Почему он здесь? Зачем его привязали? И чего ради он жив — ведь последнее, что он помнил отчетливо — это рука морлока на горле и холод стали, входящей под сердце. Его убили. Он должен быть мертв. Он бы поверил басням о перевоплощении — если бы не болели раны, покрывающие его тело от плеч до колен. Но они неопровержимо свидетельствовали: это тело — то самое, которое подвесили в глайдер-порту к грузовому блоку и превратили в кровавую пропись, чтобы каждый недовольный Шнайдерами выучил свой урок. Кто спас его из водяной могилы и как он оказался здесь? И где это «здесь»? То, что в бреду пришло на ум — Чистилище — содержало в себе какую-то крупицу правды, но какую? Природа багрового света быстро прояснилась — сквозь закрытые веки любой свет кажется багровым; он просто начинал потихоньку приходить в себя, и голоса, которые он слышал, были голосами людей, и шум — шумом каких-то машин… Он не умирал и не воскресал из мертвых, но кто-то спустился за ним в ад, который люди устраивают друг другу на земле, и вынес сюда…

— Рэй… — догадался он. Кто еще на слова «Ты — человек», ответил бы «Я знаю»? Эта его догадка была последней его мыслью — усталость взяла свое и Дик забылся.

Когда он проснулся, машины молчали, только женские голоса напевали песенку про то, как хорошо работать вместе. Было светло — Дик открыл глаза и увидел, что лежит в огромной корзине, теперь уже на боку, лицом к белой кафельной стене. По этому признаку, по влажной жаре да еще по запаху чистой мокрой ткани он догадался, где находится. Это место действительно было похоже на чистилище: сюда приносили грязное и уносили чистое. Это была прачечная, а лежал он в здоровенной корзине для белья.

— Оро, — сказал он, и песня смолкла.

— Он очнулся, — проговорила одна из женщин, и все они побросали работу и сбежались к корзине. Дик повернул голову, посмотрел вверх и увидел круг золотисто-оливковых женских лиц. Эти лица могли бы принадлежать сестрам-близнецам, если бы близнецы рождались с разницей в десять-двадцать лет. Примерно половина глядящих на него — были девочки-подростки, а вторая половина — женщины в почтенном возрасте. Все обнажены до пояса, все — покрыты мелкими капельками пота, словно обсыпаны алмазами.

— Позовите Марию, — сказала самая молоденькая девочка. — Вот обрадуется!

— Марию? — удивился Дик. Неужели кому-то из гемов здесь дали человеческое имя?

Кто-то побежал за таинственной Марией.

— Она — Годзю Сан, Пятьдесят Третья, — с удовольствием объяснила молоденькая. — Она ухаживала за хито-сама больше других, мыла, кормила — и хито-сама дал ей имя первой, еще когда в себя не пришел. Она Мария. А Восемьдесят Третьей хито-сама имя даст? Ну, пожалуйста? Она тоже собирала для него молоко!

— И Пятьдесят Седьмая, — сказала другая женщина.

— И Четырнадцатая! И Двадцать Вторая, — подхватили остальные… у Дика закружилась голова и он закрыл глаза.

— Ой, он опять потерял сознание, — испуганно сказал кто-то.

— Нет, — пробормотал Дик, не раскрывая глаз. — Я просто… устал. Отвяжите мои руки.

— Хито-сама чесался, повязки портил, — объяснила пожилая женщина, развязывая полотенца, которым запястья Дика примотали к раме корзины. Будь у него чуть побольше сил, он бы и сам выпростал руки из этих простых узлов.

— Хито-сама, — кто-то ласково коснулся его щеки, он узнал это прикосновение и раскрыл глаза. Пухленькая, уже почти пожилая гем-женщина, откинув борт корзины, одной рукой гладила его лицо, а другой — чуть придерживала большой живот. Дик поймал губами ее пальцы — крепкие, пахнущие стиркой — и заплакал от бессильной радости.

Так он начал жить у дзё, в детском комбинате номер 62. Как он понял из объяснений — это был один из многих детских комбинатов Пещер Диса, принадлежавших муниципалитету. Самые богатые из кланов тоже имели свои детские комбинаты, но они располагались в клановых столицах, пещерных городах куда поменьше.

Здесь жили несколько сотен женщин-дзё, а вместе с проходящими через комбинат работницами-тэка — около тысячи человек. Город в городе. Примерно столько же в комбинате было детей — маленьких тэка, которых здесь рожали и выкармливали матери и дзё, маленьких лемуров и морлоков, которых здесь же выращивали в репликаторах и растили до выхода из младенческого возраста.

Тэка жили в комбинате до семи лет, лемуры и морлоки — до четырех. Потом их забирали — тэка отдавали в школы при промышленных комплексах, морлоков увозили на военную базу где-то поблизости от космопорта Лагаш, а лемуров спускали вниз, где их воспитание продолжали старшие.

Крохотные лемуры и морлоки жили изолированно, этого требовало их воспитание. Лемуров содержали в полумраке и сравнительной прохладе, помещения их ясель были похожи на рабочие коридоры Пещер Диса. Маленьких морлоков, напротив, держали в большом, просторном и светлом помещении, с огромным количеством разнообразных столбиков, лесенок и стенок с выступами, на которые можно взбираться, канатов, по которым можно лазать и разных крепких игрушек, которые можно вволю колотить, кусать и царапать. Маленькие же тэка пользовались куда большей свободой, многие из них всюду таскались за матерями и рано начинали им помогать.

Впрочем, кто их матери — по поведению сказать было невозможно. Пока младенец еще не ползал и мать таскала его за спиной — можно было сказать, чей он, но потом — никак. Гем-женщины были детолюбивы как зайчихи и одаривали своей лаской любого ребенка, находящегося поблизости. Закончив кормить, женщины-тэка покидали комбинат, на их место приходили новые — и точно так же были без разбора ласковы к чужим, пока не появлялся свой, и к своему, которого они, выкормив, оставляли на чужих. Дзё различали детишек гораздо лучше, чем тэка, они же наделяли детей кличками, потому что не всегда удобно говорить о малыше «сорок седьмой», но и они не выделяли своих из общей группы, да и сами дети не особенно стремились узнать, где чья мама.

Тэка были слишком многочисленным классом рабов, чтобы воспроизводить его в репликаторах. Из всех видов генетических рабов они подвергались наименьшим изменениям по сравнению с обычным человеком. Измени цвет кожи и волос — и они вполне могли бы сойти за низкорослый подвид афразийской расы. Но поведение их, видимо, имело причиной не только особенное воспитание — от обычного человека нельзя добиться такой степени послушания ни лаской, ни таской. Сказать, что жительницы этого города матерей и детей были покорны как монахини — значило сверх меры польстить монахиням. Тот уровень смирения, который достигается годами молитвы и любви, здесь был обычным делом. Никто не спорил о том, чья очередь выполнять тяжелую работу в прачечной или ухаживать за младенцами-морлоками, которые довольно сильно покусывали кормилиц. Никто не интриговал, пытаясь добиться командной должности. Никто не сопротивлялся, когда подходил срок эвтаназии или когда медтех и этолог принимали решение об эвтаназии новорожденного. Женщинам-тэка имплантировали противозачаточную капсулу, которая действовала около двух лет. Когда срок ее действия заканчивался, женщина беременела и приходила в тот детский комбинат, куда ее направляли. Отец не пытался навестить мать и ребенка, выяснить, какой номер дали малышу при клеймении, и куда его направили, когда ему исполнилось шесть-семь и настал срок профессионального обучения. Среди тэка не было браков, но секс был обычной вечерней забавой в женских бараках. Стыдливости их, казалось, лишили начисто — туалет и душ в рабочих зонах были общими, и они не видели в этом ничего дурного, по этой же причине и сексуальные игры они не прятали от посторонних глаз. Иногда партнеров связывали отношения дружбы, но это ни в коей мере не служило поводом для ревности. У этих женщин не было представления о суверенности своего тела, своих мыслей и желаний. Говорить мужчинам «нет» они, похоже, не умели. Они вообще старались не огорчать друг друга. И еще меньше, чем друг друга, дзё хотели огорчить обычного человека — не говоря уж о том, чтобы причинить ему какой-то вред.

Дик очень скоро, в первые же часы своего бодрствования, понял, что именно это и спасает ему жизнь, именно поэтому его до сих пор не схватили и не довершили казнь: Рэй, Том и Остин, принеся его в рабочие помещения комбината, ясно дали понять, что выдать Дика другим людям — то же самое, что убить его. Поэтому все женщины молчали о нем при хозяевах — для них он был одним из расы хозяев, «настоящим человеком», причинить которому вред, даже косвенный, было ужасно. В них генетически была заложена сильная эмотивность, порождающая симпатию ко всему беспомощному и страдающему, а также безотчетный трепет перед обычным человеком; а невнятные легенды, которые этологи так и не смогли вытравить до конца, будоражили их воображение рассказами о людях, которые своим волшебством способны давать бессмертие. Их реакция на израненного человека была частью инстинктивной — спасти и выходить. А та часть, в которой она была рассудочной, опиралась на сказки о людях, пришедших с небес, отмеченных знаком креста и принимающих смерть без страха.

Дик понял здесь, что означает «дьявол — обезьяна Бога». Если бы дьявол хотел создать свой рай, уопируя Небесное Царствие — у него получилось бы что-то похожее на этот комбинат. Древние утописты наверняка нашли бы в здесь осуществление своей мечты — и, может быть, даже не смутились тем, что жители утопии — совершенные рабы.

Но он не торопился с миссионерством. Едва он оправился достаточно, чтобы трезво мыслить, как понял, что ситуация здесь совсем иная, чем в пещере, где умирали беглецы из Аратты, в доме Нейгала и в тюремной камере с обреченными охранниками. Там гемы страшились близкой и неминуемой смерти. Здесь им в основном некуда было торопиться. Их тяга к обретению имени была не более чем стремлением внести какое-то разнообразие в свою жизнь. Они не понимали, что последует за этим шагом, и не задумывались над тем, какие последствия он должен иметь. Они были падки на развлечения, если те не выходили за рамки предписанного, обожали возиться и играть с детьми, и, похоже, Дик был для них чем-то вроде котенка, которого подбирают и выхаживают не только из милосердия, но и потому что он такой милый и пушистенький. Сохэй гемских легенд был грозным воином, закованным по самую маковку в силовую броню — но такой сохэй не столько обнадежил, сколько напугал бы обитательниц детского комбината, появись он здесь. Взрослого дзё при всей сострадательности выдали бы — но Дик был как раз такого роста и сложения, что подсознание женщин реагировало на него как на гема, а сознание находило его хорошеньким (хотя из-за болезни он сильно сдал). Его прятали не так, как прячут от карателей раненого партизана, а как школьницы прячут от воспитателей мышонка. Ему заплели волосы, чтобы они не свалялись, когда он метался в бреду — и украсили полтора десятка кос разноцветными ленточками и лоскутками. Нередко, когда Дик лежал, закрыв глаза, и со стороны могло показаться, что он спит, какая-то из женщин просовывала руку через откидывающийся борт и осторожно играла его косами. Его это раздражало, слишком сильно это напоминало о Моро, который тоже любил поигрывать волосами пленника — но он терпел, потому что обидеть дзё было легче легкого.

Никакие кары за спасение человека дзё не грозили — давным-давно по неписаному соглашению между Рива было принято, что от межклановых распрей по возможности не должны страдать общие ресурсы — гемы в том числе. Поэтому, что бы ни творилось в туннелях во время межклановых войн, детские комбинаты были неприкосновенной зоной, и, случалось, кто-то из раненых порой искал в них укрытия — и дзё должны были выхаживать его и лечить независимо от того, к какой стороне он принадлежал, и если это был враг, их не наказывали, потому что культивировалась лояльность «к людям вообще»; дзё были совершенно не в курсе, где чья сторона, и совсем не интересовались этим. Их невежество во всем, что не касалось пренатальной и натальной медицины, а также основ медицины общей, было потрясающим — например, они понятия не имели о космических кораблях и считали, что их хозяева летают среди звезд сами по себе. Даже те из них, кто прибыл сюда на космическом корабле, и в ком подчистка памяти сохранила обрывки сведений об этом перелете, считали, что хозяева волшебной силой переносят огромные железные дома с одного места на другое, и что все эти места находятся здесь же, «на этой земле». Это было тем удивительнее, что кое-кто из насельниц спал с гемами, раньше работавшими в космосе — «в домах на крыше неба», как они говорили, и вроде как должен был знать, что к чему.

— Ну, уж такие они бестолковые, — сказал Том, когда Дик поделился с ним этими своими наблюдениями.

Юношу это порядком расстроило. Он уже давно понял, что между разными видами гемов единства нет — даже сейчас у Тома выскочило «этот бешеный морлок» — о Рэе, не о ком-нибудь; но Дик это проглотил, а на второй раз не стерпел.

— Не говори так. Это они учат вас так говорить. Как ты можешь?

— Не хочу никого обидеть, сэнтио-сама, — сказал Том. — Но ведь они и в самом деле такие. Им ничего не интересно, кроме как делать детей и возиться с ними.

— Если бы они не возились со мной, я бы умер, — возразил Дик.

— Что да, то да, — согласился Том.

Он появился через день после того, как Дик пришел в себя, как бы отпросился к девушкам. В рабочих бригадах ремонтников не было женщин, так что ничего подозрительного в отлучке Тома никто не нашел. Правда, приход тэка, пришедшего якобы для свидания, в рабочие службы оказалось явлением беспрецедентным — но по этой самой причине дзё не нашли оснований его туда не пустить. Нестандартные ситуации вообще приводили их в своего рода этический ступор, и они пытались их «проскочить» — сделать вид, что ничего не случилось — до тех пор, пока это было возможно. А если это было невозможно, последствия часто приводили к нервному срыву, который устранялся только путем глубокой ментокоррекции.

Дик уже начал понемножку выбираться из своей корзины, но все равно подолгу лежал: во-первых, еще не закончился курс антибиотиков, от которых ему было довольно скверно, а во-вторых, он был весь покрыт рубцами, и каждое неосторожное движение ему об этом напоминало.

Он встретил Тома, лежа на боку, и для разговора откинул борт корзины. Пожилого гема он никак не ожидал увидеть, и был просто счастлив, узнав, что двое других братьев Аквилас целы, невредимы и тоже здесь.

— Я начал вспоминать, когда на экране увидел… то, что было в глайдер-порту, — рассказал Том. — Лицо ваше показалось мне знакомым, и мне стало плохо, я не мог понять, почему. Я ушел. А потом все вспомнил, когда вы взяли меня за руку, сэнтио-сама, — он осторожно сжал ладонь Дика. — Вот так. Мне было плохо, но потом стало лучше. А когда я рассказал — Остин и Актеон тоже вспомнили. Им тоже плохо стало, а потом — хорошо. Сильно помогло, что нас вместе оставили, не стали разрывать звено. А что с леди Констанс и малышом?

— Они умерли, Том, — мальчик закусил губы и заплакал. Он что-то вообще легко плакал в последнее время, любой чепухи было достаточно, чтобы выжать у него слезы. Как будто с сердца содрали броню, а под ней оказалась кожа тонкая, как у младенца. Любой ветерок ее холодит, любой луч печет…

— Как жалко, сэнтио-сама. Что, и лорд Гус тоже?

Дик кивнул, потом совладал с собой и рассказал то, что услышал от Джориана.

— Но пират хотя бы заплатил за это, — сказал он напоследок.

— Знаю, сэнтио-сама. У кого смена отдыха, те смотрят новости в верхнем городе. А потом рассказывают остальным. Нам интересно, мы же не дзё, — добавил он с усмешкой.

Дик нахмурился и глубоко вздохнул.

— Я… такой слабый, Тома-кун…

— Еще бы! — Том даже руками взмахнул. — Вы же ели все это время меньше, чем крысенок.

Дик поморщился.

— Это быстро пройдет, я о другом, Том, — объяснил он. — Как там Рэй?

— Прячется у лемуров. Сначала они боялись, очень, а потом привыкли. Он их защищает.

— От кого?

— О, в подземельях здесь водятся страшные твари. Они воруют бустер с плантаций, иногда — лемуров или даже тэка… Едят, пьют их кровь.

— Откуда они берутся?

— Помните гемов в Аратте? Некоторые бегут, как там… Иногда люди… совсем плохие люди… бегут от закона тоже туда. Морлоки, которые сходят с ума… И тэка… Они крадут женщин, чтобы делать детей, работниц и дзё — поэтому ясли так хорошо защищены. А бустер они выращивают там, где никто не ходит — в шахтах, куда сливают отходы. Воруют грибницу и выращивают. На токсичных отходах. Поэтому они мутируют. Они страшные, сэнтио-сама, и иногда, когда им нечего есть, даже нападают на лемурские гнезда и рабочие бригады. Есть коридоры, куда мы ходим только под конвоем морлоков — и не потому что господа боятся нашего побега…

— Значит, Рэй теперь защищает лемуров…

— Да, он ходит с ними в их рабочую смену. К нему вернулся Динго.

— И Динго жив! Вот здорово. Тома-кун, мне нужно увидеться с Рэем.

— Э, не думайте даже, пока не встанете на ноги как следует. Дзё не пустят его сюда. А вот, кстати, он велел передать вам… — Том полез за пазуху и вытащил флорд — с некоторой опаской, словно боялся, что оружие может укусить его. — Он сказал, у него есть еще. Снял с мертвеца. Ему неспокойно от того, что он не может с вами быть, так он сказал — пусть у вас хоть оружие будет.

— Смешной, — Дик улыбнулся, тронув меч — словно погладив животное. — От кого мне тут защищаться?

— Отдать ему?

— Нет, не надо, — юноша сунул меч под ворох простыней, служивший ему подушкой.

— Сэнтио-сама, — тревожно спросил Том. — Что вы собираетесь дальше-то делать?

— Свидетельствовать.

— Вас убьют. Найдут и убьют, — голос Тома задрожал.

— Все люди умирают, Тома-кун, — ответил Дик цитатой из «Синхагакурэ». — Не все живут.

— И вы не боитесь, сэнтио-сама?

Дик задумался, прежде чем ответить на этот вопрос.

Хотя он и выжил, но успел узнать весь ужас умирания. Это не передать словами, это понял бы только тот, кто пережил сам. И сейчас при одной мысли о том, что все это может повториться, почти все его существо леденело. Почти… Потому что где-то в глубине все равно оставался островок спокойствия и тепла, который бессилен был затопить любой ужас. Дик знал, что оттуда, как бы ни было плохо, придет помощь. Он научил свою душу там жить — а иначе ему пришлось бы каждую секунду умирать от страха — и поэтому сказал:

— Нет. Я не боюсь. Знаешь, Том… теперь я, наверное, уже ничего не боюсь.

— Почему, сэнтио-сама?

— Потому что Бог с нами, Тома-кун.

Гем опустил голову и почти прошептал:

— А я так испугался, сэнтио-сама, когда вы… когда вас…

— Когда меня заставили застрелить Бата, — договорил за него Дик.

— Да… Я думал, что… что-то произойдет. Будет какое-нибудь чудо…

— Я тоже, Тома-кун. Я сопротивлялся. Но когда… командуют только телом — сопротивляться труднее.

— Просто невозможно, сэнтио-сама. Они могут приказать даже не дышать.

— Командовать телом — это все равно что… ну, они могли бы связать меня покрепче и взять мою руку в свою… Тут нет разницы. Но они не могут приказать поверить в то, что ты — не человек. Если ты сам не захочешь подчиниться. Эстер и Бат доказали…

Том вздохнул и повертел в пальцах одну из косичек Дика, свесившуюся из корзины.

— Рядом с вами так спокойно, — сказал он. — Весь страх уходит. Но когда я уйду отсюда — он вернется. И я снова вас предам.

— Это потому, Тома-кун, что ты, как святой Петр, надеешься сам на себя. Посмотри, где мы. У нас над головами — город. Может, миллион людей, может, больше. Что мы можем с тобой? Даже все вместе, с Рэем — что мы можем? Ничего. Но Бог — он может все. И мы с ним можем все. Когда Петр это понял — он завоевал Рим. И знаешь что, мастер Аквилас? Если ты хочешь просто избавиться от страха — пойди к той машине и попроси избавить тебя. Но если ты хочешь завоевать этот город — свидетельствуй. Тома-кун, мы больше здесь низачем не нужны. Мы — единственные, кто может им сказать, что они люди. Или показать… как Бат. Ты знаешь, что такое смерть, Тома-кун? Это… секунда. Когда… — он напряг свою память, вспоминая свой несостоявшийся последний миг. — Когда ты понимаешь о себе все. Сразу. А еще… ты понимаешь, что… сейчас что-то начнется. И все, что было… оно было не зря.

— И вот это — тоже? — Том осторожно коснулся шрама, виднеющегося в полураскрытом вороте рубашки, которую носил Дик.

Застиранная женская рубашка, уже истертая на рукавах, темно-коричневого цвета, походила на ту, что носил Том, почти до колен, с воротником-стоечкой, просторная от груди книзу, чтобы не стеснять беременных и кормящих. Дик расстегнул пуговицы до самой нижней, и показал Тому остальные шрамы, уже зарубцованные, с подсохшей коркой.

— Это крест, Тома-кун. Это подарок. Когда я уходил сражаться вместе с мастером Нейгалом, я отдал свой леди Констанс, а четки — Бет. Боялся, что их могут отнять… А потом, в камере… жалел, что у меня его не будет, когда он мне нужен. И вот, мне дали такой, какого никто и никогда не отнимет.

Последние слова он уже не говорил, а шептал.

— Никто и никогда… — повторил Том, не зная, что сказать, а потом непроизвольно стиснул ладонь Дика.

Юноша вдруг смутился и снова застегнул рубашку — глухо, под самое горло. По его лицу Том видел, что он устал.

— Когда я смотрю на вас, гемов, — вдруг вполголоса сказал Дик, закрыв глаза и прижав меч к груди. — Мне кажется, что кто-то разорвал святость на куски и раздал вам всем по одному. Вам, тэка — смирение и любовь, морлокам — отвагу, лемурам — простоту… Человеку… нельзя быть таким… порванным. Когда я вижу вас такими, мне хочется то ли плакать… то ли найти и убить того, кто во всем этом виноват.

— Что вы, сэнтио-сама! — испугался Том.

— Да нет, это я так… — Дик раскрыл глаза и улыбнулся. — Я же говорю: я слабый.

Том ушел, а Дик снова закрыл глаза и нырнул в размышления. Или медитацию. Или грезы. Трудно было сказать что-то определенное насчет того, как это называется. Со стороны казалось, что он спит. На самом деле его мысль работала быстро — но без напряжения: так бежит вода в горном ручье.

Многое из сказанного им было сказано больше самому себе, чем Тому. Прежде он мог как-то откладывать свое решение до… ну, до какого-то там момента… когда он, например, твердо встанет на ноги (Дик рассчитывал, что это произойдет в ближайшие два дня). Но сейчас слова были сказаны, и юный капитан очень четко понимал, что это те самые слова, которые должны быть сказаны. Они — по-прежнему команда «Паломника», он — капитан. Том, Остин и Актеон уже не смогут вести прежнюю жизнь — после того как к ним вернулась память. Они все обречены. Рано или поздно кто-то из надзирателей обнаружит, что они ведут себя не так как все. Рано или поздно кто-то найдет Дика здесь, Рэя — в гнезде лемуров. Вопрос лишь в одном: как много они успеют сделать до этого?

Источником бесстрашия Дика была именно эта обреченность. Господь руками Рэя не отменил, а отложил его смерть— и, тем не менее, юноша вовсе не чувствовал себя загнанным, напротив — он был свободен как никогда. Смертная память рождала не смертный страх, а спокойствие человека, знающего, что как бы далеко он ни ушел от дома — там его ждут, не запирая дверей и не гася огня. Поэтому он без опаски уходит в кромешную ночь — чтобы позвать других, потерявшихся.

Но как ему мало на это дано времени!

Только что ему казалось — в нем слишком много жизни для него одного, она разорвет его на части, если он не будет делиться ею; и вдруг — словно все Пещеры Диса навалились на его грудь. Весь этот огромный муравейник, и не только он: вся тысячелетняя вера в то, что небо пусто, а человек — не более чем плоть и кровь. По сравнению с этой бездной камня и веков он был почти ничем. Он задыхался. Он начал молиться.

Суховатая и деятельная духовность Синдэна не очень доверяла мистическим экстазам и видениям, больше полагаясь на факты и действия. То что привело их всех на Картаго, не могло быть цепочкой случайностей — или пришлось бы признать, что жизнью управляет не Бог, а дом Рива. Дик скорее сам себе глотку бы перегрыз, чем признал это.

С внутренней улыбкой он подумал, что должен в этом деланном «раю» стать чем-то вроде дьявола наоборот. Помочь гемам вместо синтетической пародии на святость обрести святость настоящую. Да, но поражение может обернуться чем-то гораздо худшим, чем смерть незадачливых апостолов: гемы, которые сейчас грешат, не зная греха, начнут избирать его так же сознательно, как и люди. И потом… это ведь вопрос свободы. Улыбка сменилась холодком ужаса. Ведь он должен будет подвигнуть гемов к свободе. А вдруг, получив свободу, они решат, что это — не то, чего они хотели? Такой выбор может делать только сам человек. Да, но для этого он уже должен быть свободным. Вот зараза…

Кто-то осторожно потормошил его.

— Мария? — Дик открыл глаза. Но то была не Мария, а юная Сан (для простоты общения Восемьдесят Третью сократили просто до Третьей).

— Укол делать надо, пожалуйста, — пропела она.

Дик вздохнул и взял из ее руки инъектор. Немного окрепнув, он настоял на том, что все лекарства будет принимать сам и перевязываться тоже.

Сан пришла к нему, как видно, прямо из гладильной — она была полуобнажена, связанная рукавами рубашка свисала с пояса, и ее тело в теплом свете ламп казалось совсем золотым.

В прачечной во время работы все женщины ходили полуголыми, не стесняясь мужчин-тэка, если те приходили чинить машины (Дика тогда прятали под грязным бельем), да и своего пациента они поначалу держали для собственного удобства голым: чтоб не раздевать каждый раз, когда нужно сменить повязки. Он был слишком слаб даже для того, чтобы смущаться. Потом настоял, чтобы ему выдали рубашку. Вполне возможно, что они не воспринимали его как мужчину — но до этого момента и он не очень-то воспринимал их как женщин. Конечно, большинство из тех, кто работал в прачечной, были слишком стары или слишком молоды, чтобы рожать — но две-три были такими, как Сан: девочки с недетскими уже формами. Непроизвольная реакция слегка обрадовала его и слегка огорчила.

«У меня есть для тебя две новости, Рики-кун, хорошая и плохая. Хорошая: ты явно выздоравливаешь. Плохая: ты пока еще не святой»

Он зажмурился и чуть ли не с размаху вогнал иглу себе в бедро.

— Сан, надень, пожалуйста, рубашку.

— Зачем? — Сан выполнила просьбу, но не удержалась от вопроса. Видимо, учтивость Дика тоже помогала им воспринимать его отчасти как гема:

— Потом объясню, — сказал Дик сквозь зубы. — Спасибо.

Он вернул Сан инъектор и начал растирать затвердевшую в месте укола мышцу.

— Понимаешь, Сан… Я — мужчина. Ты — женщина… Очень красивая, — добавил он. — И… мне трудно смотреть на тебя так… как будто это не так.

Сан наморщила лобик, размышляя над этим заявлением, а потом спросила:

— Сэнтио-сама хочет с Третьей поиграть? — она показала пальцами, во что. Дик покраснел.

— Да ты что, разве так можно… — пробормотал он.

— Людям все можно, — убежденно сказала Сан. — Господин Тумму играл с Третьей, пока у нее начались месячные, потому что детенышей заводить с нами людям нельзя. Но Третья может поиграть с сэнтио-сама руками и ртом. Ему будет приятно.

— Сан, — отчетливо и сухо сказал Дик, стараясь не выдавать своего гнева (он боялся, что Сан расплачется, если увидит, как он сердит). — Людям очень многого нельзя. Если и они говорят, что им все можно — то они лгут. И как это было бы можно, завести с тобой ребенка, если ты не человек? Ты знаешь, что дети получаются только у двух людей? Этот господин Тумму плохо поступал с тобой, я не хочу так с тобой поступать. Кто он вообще такой?

— Этолог.

«Так», — подумал Дик, стиснув зубы. — «Ну конечно. Кто сторожит сторожей? Касси-сан говорила, что с хорошими этологами сейчас плохо. А он работает среди женщин, которые просто не умеют отказывать. Сколько мужчин тут устояли бы? И сколько таких, кроме него? Будь проклят Вавилон!»

— Так сэнтио-сама не будет со мной играть? — девочка приподняла бровки.

— Нет, — сквозь зубы ответил Дик.

— Жаль. Он красивый. И он не сделал бы Сан больно, у него не такой большой, как у господина Тумму.

— Вот уж спасибо, — Дик фыркнул. — Сколько тебе лет?

— Шесть и половина, — улыбнулась Сан.

Почти четырнадцать, пересчитал Дик в стандартных земных… Сволочи, какие сволочи…

«Ну что, расскажешь ей всю правду и сделаешь ее несчастной? Вернешь ей человеческое достоинство только для того, чтобы она поняла, как грубо его попирали? И сколько их здесь таких? Нечего сказать, хорошенькую же миссию свалил на тебя Бог» — это была его мысль, и все же как бы не его.

«Какая миссия ни есть — она моя!» — решил Дик и сказал:

— Сан, отведи меня к Марии, пожалуйста.

Сначала он хотел попросить ее привести Марию сюда, но теперь разозлился на себя и решил — если он достаточно окреп, чтоб возбуждаться, то и своими ногами дойдет.

Это, впрочем, оказалось не такой простой задачей, как доковылять до санузла. Ясли были построены радиально и конически, «острым концом» вниз. На самом верхнем и самом широком этаже были детские и комнаты матерей, на среднем — всякие службы и комнаты дзё, а на самом нижнем, лучше всего защищенном от возможного вторжения или наоборот, от прорыва находящихся там материалов наружу — лаборатории и «поля», как это называли здесь — сотни маточных репликаторов, в которых подрастали крошечные морлоки и лемуры. «Поля» тоже обслуживали дзё; в лаборатории ход им был заказан: там работал только человеческий персонал. Мария находилась в одной из кладовых, куда сносят чистое белье — довольно далеко от прачечной. Старшая над дзё в этих яслях, Мария имела чуть больше, чем у обычной гем-женщины, инициативности и командных навыков. Во всяком случае, она мягко выговорила Дику за то, что он встал.

— Я належался уже, — юноша виновато улыбнулся и смог сесть, а не упасть на лавку. — Мария, надо поговорить о важном.

— Мария слушает, — кивнула женщина. — Другим выйти?

— Нет, — сказал Дик. — Даже наоборот. Останови работу, позови других. Из гладилки, из детских — всех, кроме ночных дежурных.

Время было уже позднее, комбинат заканчивал свою работу и готовился ко сну. Через десять минут в столовой собралось около сотни дзё — от совсем юных девочек до пожилых, даже старше Марии. Дик взобрался на стол, чтобы видеть всех. В руках он до сих пор держал меч, принесенный Томом и совершенно непонятно почему прихваченный сюда. Ему стало неловко и он спрятал руки за спину.

— Послушайте, — сказал он. — Вы спасли меня, и за это я хочу сказать вам спасибо.

Он поклонился и женщины изумленно зашушукались.

— Я знаю, что вы спасли меня потому, что я могу дать вам имена. Но все это не так просто, как вы думаете. Получить имя — значит измениться. Очень сильно. Это правда: имя делает человека бессмертным. Только сначала оно делает его свободным. А этого ваши хозяева не потерпят. Я раньше давал имена только таким людям, которые умирали и уже не боялись хозяев. — Дик встретил сотню изумленных взглядов: разве людям нужны имена? — и поправился:

— Вы, ваш народ — люди, даже когда имен у вас нет. Все вы уже люди, с рождения. Только поэтому я даю имена. Нечеловека человеком сделать нельзя, но вы — люди. Вы должны это знать. То, что вы не свободны, то, что вас учат, будто вы не люди — это несправедливо. Это плохо, — добавил он, не зная как у дзё с понятием «справедливость». — То, что у вас отбирают детей, что вас насилуют — это очень плохо.

— А что такое «насилуют», хито-сама? — робко спросила одна из молоденьких.

— Это я потом объясню, — Дик снова покраснел. — Главное вот что. Если я дам вам имена, вам придется много переменить в этой своей жизни. И хозяева это обязательно заметят, рано или поздно. Я не знаю, что они сделают, но им это очень не понравится. Двоих моих друзей, которые получили имена, убили торговцы.

Женщины зашумели, переговариваясь между собой, и Дик снова поднял руку:

— Погодите, я еще не все сказал! Вот еще что. Ваши хозяева, дом Рива… Они гибнут. Бог наказывает их за все, что они делали вам. Они проиграли войну Империи, и очень скоро Империя придет сюда, — он умолк, чтобы перевести дыхание. — Когда имперские воины увидят, как несправедливо хозяева обращались с вами, они начнут убивать хозяев. Мы должны стать свободными, если хотим их спасти.

«Молодец», — издевательски прошептал кто-то внутри. — «Лихо ты решаешь за других».

«Они будут решать сами за себя. Не хозяева. Даже если мне сначала надо будет решать за них. А ты заткнись». Дик не знал, чем ему так неприятен этот голос, но каждый раз, когда он звучал, у юноши мороз шел между лопаток.

— Я говорю «мы», потому что теперь я буду с вами, с гемами. До конца. Буду жить как вы. У меня ничего нет, — он развел руками и рукоять флорда матово блеснула в свете ламп. — Эту рубашку и этот меч я получил от вас и от морлоков. Я даже жизнь получил от вас, гемов. Рэй меня спас, вы меня лечили — а я ничего не могу вам дать, кроме имени. Вы сами завтра скажете мне, кто хочет получить имя, перемениться и жить как человек, а кто нет. Но прежде все вы дадите друг другу клятву.

— Клятва — для людей, — робко возразила одна из пожилых.

— Вы — люди! — выкрикнул Дик. — И вы дадите клятву.

Он вдруг понял, что прихватил меч хоть и машинально, а не зря. Он выдвинул клинок на метр и поднял его вверх.

— Повторяйте за мной. Я клянусь, что приму я имя или нет — я не выдам никого, кто принял, если меня не заставят. Я клянусь.

— Я клянусь, — эхом повторили женщины.

* * *

Рэй каждый день приходил справляться о Дике — и каждый день дежурная дзё рассказывала ему через решетку о здоровье капитана. На пятый день решетка открылась.

Чтобы морлока пустили во внутренние помещения комбината — это что-то вроде чуда. Но даже это потрясло Рэя не так сильно, как вид Дика. Кто-то обрил ему голову. Без своих длинных волос юноша казался еще более исхудавшим и бледным, но главное — у большинства гемов волосы не росли как следует, только у дзёро, и гемы, находя их красивыми, не представляли себе, как этой красоты можно лишиться добровольно.

— Вы зачем это сделали? — напустился было Рэй на начальницу дзё, но Дик вступился:

— Потому что я просил. Рэй, я не могу больше носить прическу послушника. Я женат. Мы с Бет дали друг другу клятву перед Богом, когда она пришла ко мне в камеру.

Пока Рэй переваривал эту новость, Дик заметил, что его рана на бедре еще не зажила. Какой там зажила — видимо, каппы занесли какую-то заразу или в воде подхватил, а вернее всего — постарел. Рана не желала затягиваться и гноилась, хотя Рэй заливал ее лемурьим антисептиком и коллоидом при каждой перевязке, сукровица проступала сквозь повязку и сквозь штаны. То ли не действовал на морлока лемурий антисептик, то ли зараза была не простая.

— И вот с этой ногой он приходил каждый день, а вы не пускали его? — Дик нахмурился в сторону женщин.

— Извините, пожалуйста, — сказала толстая, беременная и уже не молодая дзё. Девочки, которые были у нее на подхвате, куда-то убежали по ее приказу и через минуту-другую вернулись с перевязочным материалом и лекарствами. Рэя заставили снять штаны и повязку, вычистили и зашили рану, залили коллоидом и сделали инъекцию.

— Еще два раза морлок пусть себе укол сделает, — сказала старая дзё, пока Рэй завязывал штаны. — Через цикл и еще через цикл. Пусть берет, — с этими словами она ткнула в ладонь Рэя две ампулы — и отдернула руку, словно боялась обжечься.

Когда с лечением было покончено, Дик схватил Рэя за руку и повел куда-то за толстой беременной дзё, которую, как оказалось, звали Марией. Они спустились по лестнице на нижний ярус и оказались в длинном коридоре, который дугой изгибался в обе стороны.

— За мной, пожалуйста, — сказала дзё и повернула налево.

— Зачем вы привели меня сюда, сэнтио-сама? — тихо спросил Рэй. Здесь, в этом кольцевом коридоре, где из-за стен доносились звуки, похожие на протяжный, чистый плач, почему-то он не решался говорить громко.

— Ты должен это видеть, — сказал Дик.

Мария открыла одну из дверей, и они вошли. Тонкий плач стал чуть громче.

— Зажмурьтесь, пожалуйста, — сказала Мария. Рэй знал, что сейчас будет — полная дезинфекция. Он зажмурился и задержал дыхание. Их обдало снизу сильным потоком воздуха, пахнущего свежо и приятно, но при этом так резко, что Дик расчихался.

Открылась следующая дверь и они вошли в просторное круглое помещение, где потолок был шире пола, а стены были словно отделаны темными матовыми полусферами. Под каждой из них горел экранчик с какими-то данными, в которых Рэй не понимал ничего.

Тонкий звук, похожий на плач, доносился откуда-то снизу, из-под пола, и Рэй понял, что там находится еще один уровень. А здесь царил другой звук, словно где-то поблизости ритмично били в огромный барабан палкой, обмотанной чем-то мягким, и отбивали ритм сердца. Этот мерный бой проникал не только в уши, а как будто в самое тело.

— Мы на месте, — сказал Дик — стой и смотри.

Он тоже нервничал. Все нервничали — и Мария, и несколько дзё, стоявших под стенами — видимо, ожидая их прибытия. В центре комнаты стояли четыре гравитележки.

Дзё, опасливо поглядывая на Рэя, поклонились Дику и принялись за работу. Морлок уже догадался, что здесь такое и что сейчас будет, и теперь с любопытством смотрел, как женщины, касаясь интерфейса полусфер, заставляют их открыться.

За каждой из них был пульсирующий, наполненный влагой мешок, и женщины, слив влагу через отводные трубки, вскрывали мешки и вынимали из них младенцев.

Крохотных морлоков.

Они работали по двое: одна отсасывала воду из носика и ротика, вторая ставила на пуповину зажим и перерезала ее. Затем детеныш оказывался на гравитележке: его обтирали, затягивали в подгузник и укладывали на упругой мягкой подстилке, беспокойным хвостиком кверху.

— Анна, — позвал Дик одну из женщин — она как раз закончила с пуповиной. — Дай его сюда. Дай его Рэю.

— Мне, сэнтио-сама? — изумился морлок.

— Да, тебе. Возьми его, что ты смотришь?

Рэй протянул вперед руки, сложив их «лодочкой» и дзё, опустив малыша в его ладони, быстро отступила назад, как и та старуха, что давала ампулы.

Детеныш был мокрый. Он полностью помещался в лапищах морлока, и глаза его были еще не золотыми, а зеленовато-серыми. В полуоткрытом ротике, который уже что-то искал, виднелись крохотные зубки.

— Ну, Рэй? — тихо спросил Дик. — Что скажешь?

— Он такой маленький… — юноша не смог распознать интонации морлока, потому что прежде никогда не слышал такого тона. А когда посмотрел Рэю в лицо и понял, то засмеялся: он впервые видел Рэя, охваченного паническим ужасом.

— Анна, покажи ему, как обтирают и одевают маленьких.

Рэй, чувствуя себя полным дураком, взял одну из пеленок и вытер детеныша, а потом обрядил в подгузник и уложил его так, как и остальных.

— Зачем это нужно, сэнтио-сама? — обиженно спросил он. — Вы смеетесь надо мной.

— Их двадцать четыре здесь, — сказал Дик. — И двадцать четыре родится в следующем месяце. А всего их здесь полторы сотни. И имена им всем дашь ты. Ты их всех крестишь.

— Почему я, сэр?

— Потому что ты христианин не хуже меня, и этот народ такой же твой, как и мой. Здесь полторы сотни детей, и треть из них скоро отправят в лагерь, где из них будут делать зверей. И если не ты научишь их быть человеком, то кто? Я везде не успею.

— Но ведь… они слишком маленькие, чтобы их учить, сэнтио-сама. Да меня и не готовили быть тренером.

— Им нужен не тренер, а отец. Их нужно любить, а не учить.

— Но… я не умею любить, сэнтио-сама.

— Как это? Ты же спас меня, Рэй! Ты рисковал собой ради меня, разве нет?

— Но… это не… — пробормотал Рэй. — Просто… я не хотел жить, если вас не будет.

— Ну вот, а говоришь, не умеешь любить. Рэй, ты знаешь, что из каждого поколения этих детей двое-трое умирают от того, что им некого любить? Понимаешь, у них нет одного человека, который бы все время к ним приходил, только к ним, которого бы они помнили…

— Нам нужно везти их в ясли, хито-сама, — сказала Мария.

— Ага, — сказал Дик, и они с Рэем вышли за женщинами из «родильной».

— Я полдня их уламывал, — прошептал Дик, отстав от гравитележек. — Теперь, что еще и тебя уламывать полночи?

— Но я не знаю, что делать, — неуверенно отбивался Рэй. Неуверенность его происходила от того, что таким он Дика прежде не видел. После своей «смерти» капитан изменился — как будто включил формаж. Куда и девалась прежняя неуверенность. Такой Дик, каким Рэй видел его сейчас, раньше появлялся только в минуту опасности.

— Приходить сюда, — сказал Дик. — Играть с ними, брать на руки, все, что делает отец.

— Сэнтио-сама, откуда же мне знать, что делает отец? — жалобно прогудел Рэй.

Дик остановился, растерявшись, и на несколько секунд стал почти прежним.

— Рэй, я ведь и сам толком не знаю, — сказал он. — Я плохо помню отца.

Но тут же он снова собрался:

— Брось, у тебя прекрасно все получится, ты же играл с маленьким Джеком!

Рэй не нашелся, что ответить. Они догнали вошедших в лифт женщин с тележками.

Маленьких морлоков привезли в их «ясли» — один из сегментов гигантского круга — и разложили по кроваткам, похожим на просторные клетки. Некоторые младенцы начинали уже похныкивать, требуя пищи. Одна из дзё подошла к интерфейс-модулю в уголке и попросила «молока, пожалуйста». Через минуту загудел маленький доставочный лифт. Молоко было налито в цилиндрический контейнер, который подсоединялся к системе трубок, заканчивающихся латексовыми сосками. Из этой поилки можно было накормить восемь хвостатеньких за раз.

Рэй оглядывался вокруг. Так значит, вот в каком месте он вырос. Воспоминаний почти не сохранилось — скорее впечатления. Он понял, почему полные темнокожие женщины задевали в нем какие-то струнки. Сейра была полной и темнокожей.

— Это молоко собирают целый день у других кормящих женщин, — тихо сказал Дик. — Морлоки, лемуры… все они выкормлены молоком тэка. Днем этих малышей просто приносят кормить к женщинам, а ночью — вот так. Может быть, одна из них, — Дик показал глазами на двух самых пожилых, — кормила тебя.

Рэй немного подумал, потом подошел к этим дзё. Они кормили по одному детенышу каждая: одной рукой держали трубочку с соской, а другой ласкали спинки малышей и поигрывали их хвостиками. По сравнению с их ладонями крохи-морлоки уже не казались такими маленькими. В общем, это были довольно крупненькие, весом в 4,5-5 кг детишки.

— Дзё-тян, — осторожно спросил он, — а почему они не могут любить вас?

— Мы все время меняемся, — ответила старуха. — Я завтра уже не буду здесь, другая будет.

Рэй положил свою рук на спинку детеныша рядом с ее рукой. Его лапища прикрыла эту спинку почти целиком. Маленький морлок покряхтел сквозь дрему, потом выпустил соску изо рта. Дзё отошла с ней к следующему.

— Пока маленькие, хорошие, — сказала она. — Потом кусаются.

Она открыла свободную руку и показала Рэю шрамики, покрывающие предплечье. — Поэтому не можем работать все время в одной группе. Тогда одни будут все время с сосунами, а другие будут ходить покусанные. Неправильно.

Рэй взял ее руку, внимательно рассмотрел шрамы.

— Я буду ходить к кусачим, — сказал он. — У меня толстая кожа.

Дзё кивнула.

— Морлок приходит завтра, после одиннадцати. Утренний осмотр кончается, господа уходят.

— Марта, — позвал Дик. Дзё повернула к нему голову.

— Да, хито-сама?

— Рэй-сан, пожалуйста[50]. Или Рэй-тян. Не «морлок». Понятно?

Марта задрала голову, чтобы посмотреть «Рэй-тяну» в лицо, видимо, решая, годится он ей в «младшие» или нет. Похоже, сэнтио-сама выучился шутить.

Дик перезнакомил Рэя со всеми дзё, бодрствовавшими в свою смену. Марией звали старшую по званию, Мартой — старшую по возрасту; были еще Анна, Елизавета и Иоанна, Эстер, Рахиль и Рут. Видимо, Дик их здорово накрутил, потому что они ничем старались не выдавать своего страха перед Рэем. Но они с явным облегчением разбежались, когда Дик попросил на время оставить его с морлоком наедине.

— Вот здесь вы и живете? — спросил Рэй, оглядывая прачечную.

— Вот в этой корзине. Рэй…

— Да, сэнтио-сама?

— Спасибо тебе.

Рэй пожал плечами. То, что он сделал, разумелось для него само собой.

— Как это у вас получилось так быстро с этими бабами?

— Я и сам не знаю… Понимаешь, с одной стороны я вроде как схитрил. Или нет… В общем, я сказал им, что если гемы не начнут жить как люди — Бог сильно накажет дом Рива. Уже наказывает. Это ведь правда, Рэй. Я сказал — и понял, что правда.

— Да, — согласился морлок, подумав. На дом Рива обрушилось много бедствий, и еще больше обрушится, когда Империя все-таки найдет скрытую планету. А это случится рано или поздно — ведь ничто нельзя скрывать вечно. Уже рейдеры знали, что от Картаго их отделяет один прыжок через дискрет — и если бы кто-нибудь из пиратских навигаторов попался в плен имперцам, он рассказал бы вполне достаточно, чтобы имперцы смогли выйти в прилегающее пространство Картаго. А после этого нахождение нужного дискретного маршрута было только вопросом времени. И когда имперцы придут сюда…

— Вы не схитрили, сэнтио-сама.

— Это пришло мне в голову само по себе, — сказал Дик. — Когда я собрал всех дзё, чтобы поговорить, я и не думал об этом. Я ведь не соврал? Не выдавал себя за пророка?

Рэй вздохнул. Его беспокоило совсем не это.

— Вас найдут, если вы будете так поступать.

— Меня обязательно найдут, Рэй. Не могу же я весь век просидеть в корзине. Рим теперь здесь. Иерусалим теперь здесь, потому что каждый город — это Иерусалим. Каждый город -только нужно сначала за него воевать. Я не знаю, сколько мы успеем. Но я знаю, что мы будем прокляты, если хотя бы не попытаемся. Возьми хоть этих малышей. Может быть, через день нас тут накроют — но пусть у них хоть один день будет отец.

— Я не того боюсь, что меня накроют.

— А чего?

Рэй почесал затылок, пытаясь найти нужные слова. Наконец он мучительно выговорил:

— Я убил всех на арене. Я чуть не убил вас, сэнтио-сама.

Дик не понял.

— Так ведь другого шанса смыться со мной у тебя не было… — недоуменно сказал он, а потом недоумение сменилось смехом, глаза сузились и блеснули озорными рыбками. — Эй, мастер Порше, мы с тобой лихо смылись оттуда…

Он увидел глаза Рэя и осекся.

— Что не так?

— Я чуть не убил вас, — повторил Рэй. — Я был уже… как пьяный. Если бы я не сорвал с вас ту повязку… не услышал ваш голос… я мог бы по правде вынуть из вас сердце.

Дик помолчал, потом медленно сказал:

— Но ты же… сорвал ту повязку? Потому что хотел этого, верно?

— Я хотел услышать ваш голос, — согласился Рэй. — Я думал… нет, знал… что вы вернете мне разум… Вы узнали меня?

— Нет, — решительно мотнул головой Дик. — Извини. Мне было очень плохо.

— Вы сказали: «Ты — человек». А я ответил: «Я знаю». И жажда крови прошла. Я зажал вам горло, вот так… чтобы вы потеряли сознание. А там, на трибунах, все так кричали… я думал, что сойду с ума.

— И ты не сошел с ума, Рэй, — Дик шагнул к нему вплотную и ткнулся головой ему в грудь. — Ты устоял там, где я не смог удержаться, ты забыл? Ты забыл, что я оказался на арене, потому что в гневе убил троих?

— Забыл, — честно признался Рэй.

— Ты боишься себя, да? Так вот, я тоже себя боюсь. Когда… когда меч оказался у меня в руке, мне казалось, что… я сам — меч в руке Господней. Все было так ясно! — последние слова Дик выкрикнул с тоской, с силой хлопнув Рэя по груди. — Если я кого и боюсь — то только себя. Ты хоть знаешь, что жажда крови должна быть погашена — а как мне узнать, когда я буду неправ?!

Он успокоился так же внезапно, как взвился; поднял голову и посмотрел своему лейтенанту в глаза снизу вверх и улыбнулся.

— Нет, Раэмон-доно, от возни с маленькими ты не отвертишься.

Потом он отступил назад, со вздохом оперся руками о борта своей корзины.

— Вы устали, — сказал Рэй.

— Я уже могу два раза отжаться от пола, — Дик усмехнулся. — Завтра, глядишь, и на три хватит.

— Не надо бы вам так с собой обращаться. Помните, на «Паломнике» вы до того себя загнали, что вместо двери хотели сквозь переборку пройти?

— У меня мало времени, Рэй. Ты лучше вот что скажи… — он помялся. — Когда ты еще не принес меня сюда… там, в гнезде лемуров, в бреду… я ни о чем таком не болтал?

— Нет, я вообще разобрать не мог, что вы говорили, — соврал Рэй, а про себя подумал, что перед тем как вырвать Моро глотку, нужно будет ему вырвать еще кое-что.

— Оставайся здесь до утра, Рэй, — попросил юный капитан. — Незачем ночью бегать по рабочим коридорам.

— Так ведь Динго ждет, — сказал Рэй, и они попрощались.

* * *

Анна, Елизавета, Мария и Мириам, Марта, Саломея, Лия, Рахиль, Руфь, Дебора, Ева, Юдифь, Екатерина, Иоанна, Маргарита, Грация, Прискила, Сусанна, Елена, Маргарита, Констанция, Ирина, Вероника, Анжела, Агнесса, Бетания, Диана, Бригита, Урсула, Тереза, Талита, Клара, Сесилия, Эдит, Матильда, Агата, Хельга, Корделия, Розамунда, Регина, Кассия, Кристина… Где-то на пятом десятке память Дика на женские имена истощилась, и он перешел к вариациям на тему мужских имен: Францеска, Бернарда, Раймунда, Стефания, Андреа, Александра, Габриэла, Доминика, Паула, Антония, Августина, Игнатия, Валерия, Петра, Маттеа, Корнилия, Карла, Исидора, Винсента, Людовика, Михаэла, Роберта…

Дик попробовал схитрить и дать одно имя хотя бы двум — но ничего не вышло: обе обиделись так кротко и жалобно, что он быстро исправился. У Рэя были те же проблемы, но ему было легче: все морлоки были, как-никак, мальчиками, и мужских имен они оба знали больше, чем женских; кроме того, морлочата не обижались, если двое получали одинаковые имена, и не возражали против нихонских имен. Дзё же нихонские имена казались какими-то ненастоящими, слишком похожими на их клички.

Свою катехизацию Дик начал с того, что стал работать вместе со всеми в прачечной. Мария и Карла попробовали было его отговорить, но он весьма решительно объявил, что с двенадцати лет не съел ни одного куска, которого не заработал, и изменять своему обычаю не намерен. А еще он хотел как можно быстрее восстановить силы. Мария смирилась — все-таки он освобождал ей одни рабочие руки, а они были нужны.

Дик прилагал все усилия к тому, чтобы жить так же, как они, ничем не отличаться, стать гемом для гемов. Даже обращение «хито-сама», отделявшее его от других, он попробовал отменить — но они переняли обращение «сэнтио-сама» от Рэя, который приходил к маленьким морлокам.

Дик знал, что Бог не дал ему таланта проповедника, что озарения, когда он находит нужные слова, редки и случайны, поэтому старался просто как можно больше делать для дзё и с дзё, и как можно меньше говорить от себя, держась памятных текстов. У него было время сейчас; немного, по всей видимости, но — было, и смерть не дышала в затылок, так что он не торопился с Таинством, а просто давал женщинам имена и обстоятельно пересказывал Евангелие в те часы, когда они собирались послушать его.

Дзё очень любили песни и истории, которые рассказывают вслух, и в свободное время, либо при выполнении каких-то несложных и монотонных работ, вроде глажки, кто-то обязательно развлекал других рассказом или все вместе пели. Дика слушали с охотой, потому что его истории были совершенно новыми, а песни — псалмы, которые он помнил по бревиарию и пел всегда на одну ту же мелодию — потрясали, несмотря на весьма скромное исполнение. Ничего подобного раньше эти женщины не слышали: их собственный репертуар состоял отчасти из песен, разработанных хозяевами и прославляющих процесс заботливого труда, отчасти — из их собственного, довольно примитивного фольклора. Библейская система образов не была им понятна и на четверть — но имела сногсшибательный эффект. Если бы Дик сообразил, что псалмы кажутся дзё чем-то вроде сверхмощных заклинаний, сила которых только усугубляется их загадочностью — у него встали бы дыбом даже те волосы, которые с него состригли. Но он был слишком простодушен.

Он беспокоился поначалу о том, как рассказать дзё о христианской жизни, чтобы это не свалилось на них как снег; с чего начать. Но, к его удивлению, поводы находились сами собой: точнее, их порождали евангельские пересказы. Он обнаружил, что имеет дело с людьми, которые не знают не только, что такое «вера» или «надежда» — они не знают, что такое семья, дом, скот, вино, зерно и полевые лилии. Необходимость объяснять такие вещи заставляла его прибегать к сравнениям и метафорам, показывать на пальцах, рисовать на детских обучающих планшетиках… Это давало совершенно неожиданный результат, в том числе и для него самого: он обнаружил, что обыденное потрясает ничуть не хуже чудесного. Вола и осла он сам знал только как статуэтки в вертепе или картинки на иконах рождества — и сейчас, описывая дзё мощное животное, увенчанное крепкими рогами, он понимал, что в каком-то роде оно чуднее, чем ангелы и волшебники, что пришли поклониться Младенцу. Словом, катехизация дзё превращала юношу в бессознательного поэта и весьма глубокого мистика — потому что настоящим мистиком является лишь тот, кто задумывается над смыслом обыденного.

Еще одна опасность, которая погубила много миссионеров, и мимо которой Дик проскочил на одном простодушии, заключалась в том, что, пересказывая всем известные сюжеты по пятому разу, люди перестают думать, что это как-то касается их самих. Есть предубеждение, что проповедовать простецам и детям легко — ничуть не бывало, именно простецы и дети первыми чувствуют фальшь в словах проповедника, причем часто фальшь, не осознаваемую им самим. Многие миссионеры жаловались на то, как трудно внушить гемам понятие о браке и супружеской верности — но Дик, объясняя, что такое брак (он как раз описывал свадьбу в Кане Галилейской), не мог забыть о себе и о Бет. Прежде он тоже, конечно, помнил, но не давал себе на этом сосредоточиться гнал от себя воспоминания, зная, что эта рана заживет не так просто, как рубцы от хлыста, и воспаленную душу антибиотиком не вылечишь. Но однажды ему пришлось открыть ее перед всеми: в общей спальне было десятка три женщин, которые слушали его как Шахерезаду.

— А у сэнтио-сама есть жена? — спросила маленькая дзё, прозванная Маришкой в честь пилота с «Мешарета», когда он закончил объяснять теоретическую часть.

— Есть, — сказал Дик, и тяжело сглотнул. — И я больше не увижу ее…

— Почему? — не отставала Маришка.

— Она во дворце, ее охраняют. Она — дочь убитой цукино-сёгун.

— Бедный сэнтио-сама, — пожалела его Маришка. — Возьмите себе другую жену.

— Другой нет, — улыбнулся Дик. — Просто нет другой такой на свете, понимаешь?

— Жалко вас, — покачала головой дзё. — Вам не с кем поиграть.

— А мне жалко вас, — Дик едва не плакал. — У вас не было ничего такого. Понимаешь, Маришка, если было и потерял — это значит, его нет только сейчас. А если совсем не было — значит, нет никогда. Поиграть, вы так это называете — а она пришла ко мне в камеру в ночь перед казнью, и я думал, что умру от радости, вот как это бывает. Поиграть… Знаете, почему вас учат так говорить и делать? Чтобы вы оставались детьми даже когда сами рожаете детей. Половина из вас годится мне в матери — а я пережил и знаю больше, чем вы. Разве это дело? Разве это хорошо, что вы спите с мужчиной — а потом забываете его? Это значит, что вы оставляете его нечеловеком. Инструмент: пришел, сделал дело — и уходи. И вы для них не люди, пока не будет один мужчина для одной женщины. Один такой, чтобы другого больше не было. Это любовь. За это умирают.

Он не мог больше говорить — закрыл лицо руками и сидел, пока не успокоился. Чуждый всякой позы, он не задумывался об эффекте, которого добился — а эффект был сильнее, чем от десяти проповедей о нерасторжимости брака. Секс был в их жизни, бедной на впечатления, одним из самых ярких и любимых развлечений, эталоном радости. Что бывает радость больше — они не могли себе представить, но слезам поверили.

Это было первое жесткое условие, которое Дик поставил перед желающими креститься: отказаться от прежнего способа отношений. Второе — катехизировать и крестить следующее поколение дзё и частью тэка — пугало восемь согласившихся женщин намного сильнее, потому что все они, так уж вышло, были в том возрасте, когда дзё отказывались от секса естественным порядком. Мария была из них самой молодой — сорок три; остальным оставалось кому десять, кому пять, а кому и три года до уничтожения.

Дик потерял счет дням, потому что они были заняты работой очень плотно, но ничем не отличались один от другого. Поэтому он не знал точно, в какой из дней решил, что Мария, Анна, Нина, Карла, Стефания, Рут, Карин и Петра готовы принять Крещение. Он успел рассказать им все Евангелие и они вроде как до конца поняли, в чем состоит Искупление… Вроде как. С гемом никогда нельзя было быть уверенным, что он поймет тебя так, как ты думаешь, что он тебя понял — а Дик чувствовал себя уже совершенно усталым и выжатым. Подъем первых дней прошел, наступила засуха. Какое-то время он просто не мог решиться — пока в один из дней, сидя перед стиральной машиной и сортируя вдвоем с Сан (та получила имя Рафаэлы) очередную порцию грязной одежды, не понял, что его жизнь отныне и до момента поимки и расправы будет похожа на вращение вот этого вот барабана: снова и снова все по кругу.

«А чего ты ждал?» — спросил уже знакомый искуситель. — «Да, так оно и будет: одни и те же слова, одни и те же действия, и грандиозный треск провала в конце. Надо бежать отсюда. Бежать, пока не поздно».

Дик, не прекращая работы, пожевал эту мысль и выплюнул, а потом сказал:

— Фаэла, передай Марии, чтобы она сказала остальным семерым: сегодня я дам им имена по-настоящему, навсегда.

— А Сан? — захлопала ресницами девочка. — Рафаэла — не настоящее имя?

— Настоящее, но пока не твое. Будет твое, когда увижу, что ты готова.

— А когда Сан будет готова?

— Когда Сан будет думать о Иэсу-сама больше, чем о сэнтио-сама.

Девочка ничего не ответила, и, подняв голову, Дик увидел, что она плачет.

— Рафаэла, — позвал он. — Рафаэла, не волнуйся, ты получишь имя. Я пошутил.

— Зачем Сан имя? — она заплакала еще пуще. — Сэнтио-сама не любит ее.

— Неправда, — обиделся Дик.

— Он сам сказал, у него есть жена.

Дик взял ее за руку и сказал:

— У меня есть жена, но нет сестры.

— Сестра тоже может быть только одна?

— Нет, но она почти так же близко, как жена. Это… другая любовь, брат и сестра не играют… они просто часто бывают вместе, говорят друг другу хорошие слова, дарят подарки, делятся мыслями… Жена — одна плоть, а сестра — одна кровь.

— Как это?

Дик снял с пояса флорд (он не расставался с подарком Рэя, хотя теперь сам Рэй приходил каждый день) и слегка выдвинул лезвие.

— Если я чуть-чуть порежу твою руку и свою руку, а потом мы смешаем кровь, мы станем братом и сестрой.

Они надрезали ладони и смешали кровь, а потом каждый поцеловал другого в щеку.

Еще одни особые отношения сложились у Дика с Марией. Они мало разговаривали лицом к лицу, но молчание между ними было наполнено пониманием. Из всех женщин Дик только насчет Марии был уверен в отсутствии неосознанного идолопоклонничества. Дик знал, что дзё больше интересуются им самим, чем учением, что его срезанные косички растащили на самодельные амулеты, что половина из женщин не верит в то, что крещение, преподанное другими дзё, будет настоящим. Но в Марии было какое-то чутье, то, что называют sensus fidee[51]. Это роднило ее с Диком по духу. Ее лидерство, которое признавали хозяева и с которым считались старшие, наверное, тоже было основано на молчаливом признании ее внутреннего превосходства. Так, когда Дик упрекнул женщин в том, что они не лечили Рэя, он почувствовал, что лишь Марии стыдно перед самим Рэем. Точно так же, он был уверен, что, соверши он какую-нибудь мерзость — например, воспользуйся слабостью Сан — большинство не обратит на это внимания, для них он останется кумирчиком; и лишь Мария от него отвернется, и именно за это он особенно уважал ее.

Единственной слабостью Марии был страх за судьбу своего ребенка. Ей осталось носить какой-нибудь месяц, и она очень боялась скрытого дефекта, которого не выявит генсканирование. У нее родился однажды больной ребенок — это вычистили из памяти, чтобы она меньше страдала, но, придя в себя, она страдала от неизвестности. Мария была гемом четвертого поколения, в котором сильнее всего проявляются накопленные тремя предыдущими химерные и мутированные гены — по закону, ее должна были стерилизовать в детстве, но этого не сделали, потому что клан, прежде ею владевший, не мог позволить себе закупить новое поколение производительниц. Были все основания опасаться, что такой поздний ребенок окажется нездоровым. Дик молился за этого малыша больше, чем за других. Имя они подбирали вместе и решили, что это будет Марк. Дик подозревал, что к моменту рождения Марка его уже заметут, а в приметы не верил, поэтому в подборе имени загодя не видел ничего плохого.

Восемь дзё крестились, и Дик обратился к детям. Он и раньше встречал довольно много маленьких тэка, они свободно ходили почти по всему комбинату, когда их посылали куда-то с поручениями, а когда не посылали — мирно сидели в своих игровых и учебных комнатах, играя в развивающие игры и рассматривая обучающее головидео. Это были очень, очень послушные дети, неестественно послушные. Информацию они впитывали как губка, но предсказать эволюцию этой информации в их головенках не смог бы вообще никто. С абстрактным мышлением у них было намного туже, чем у взрослых, зато по части конкретики они оставляли далеко позади обычных человеческих детей — в пять лет все умели читать ромадзи и отлично считать в пределах тысячи, собирать и разбирать рабочие модели самых популярных ботов и производить те хозяйственные операции, которые были им физически под силу.

Дика они принимали, похоже, за плотную версию персонажа голографической обучалки. Эти обучалки были нацелены главным образом на то, чтобы выработать у маленьких рабов нужное восприятие хозяев, внушить им определенные модели поведения — и Дик не мог их разбить, мог с ними только конкурировать лично. У него было мало с точек пересечения с детьми, меньше, чем со взрослыми — но, как и взрослые, эти дети любили песни и сказки. Учитывая конкретность их мышления, склонность принимать все сообщаемое за чистую монету — Дик стал психологической миной с часовым механизмом. Они видели призрачный образец человека, которому должны служить — и плотский, реальный, теплый образец человека, который служит им. И именно этот образец впечатывался в восприимчивое, податливое сознание.

Для маленьких морлоков ту же роль играл Рэй — но когда старшеньких отправили в лагерь, он загрустил, и Дик нашел ему занятие. Скоро, сказал он, нам понадобится убежище, вроде того, что устроила Касси-сама, для старых и больных, приговоренных к уничтожению, для детей с дефектами и их матерей. Надо найти подходящую пещеру.

Рэй ушел на поиски, а Дик начал приходить к маленьким морлокам. Скоро его руки, как и руки женщин, покрылись укусами — заигрываясь, малыши давали волю зубкам. Их толстая кожица не очень страдала при этом, а вот женщин и Дика они покусывали до крови. Он раздавал им пищу и разнимал их драчки, показывал им приемы будо и опять-таки пел детские песенки. Именно в детской игровой для морлоков его и застигла проверка.

То, что их с Рэем не поймали раньше — было отчасти чудо, отчасти — закономерное следствие манеры Рива обращаться с гемами. Раса рабов выводилась с таким расчетом, чтобы над ними не нужно было постоянно стоять со стрекалом, чтобы на правильно подобранный рабский коллектив можно было оставить дом и улететь на месяцы, если не на годы. Детский комбинат функционировал как часы, а в часы не заглядывают, если они идут как надо. Этологи занимались в основном женщинами-тэка, которые приходили с какими-то стрессами, неизбежными у беременных, генетики — материалом и зародышами будущих солдат и мусорщиков, медики контролировали здоровье подопечных, которым занимались опять же дзё, раз в день те и другие обходили комбинат с поверхностным осмотром, не заглядывая в службы, а потом занимали места в своих кабинетах и начинали прием нуждающихся в медицинской и психологической помощи. Начальник комбината, прилежный чиновник, выслушивал их доклады и выписывал ордера на оборудование, продукты питания, медикаменты и одежду, все воровали в меру, зная, что за погубленных маток могут по военному времени отправить на виселицу, и примерно раз в месяц приходила инспекционная группа с целью выяснить, насколько хорошо здесь заботятся об общественном имуществе. Вот под эту раздачу и попал Дик.

Инспекторы вошли одновременно с черного и с парадного входа, поэтому Дик не мог сбежать тем способом, каким попал сюда Рэй — через грузовые ворота. Сан, принесшая ему весть о том, что пришло много белых людей, ломала руки и тряслась в страхе.

Странное дело — Дику даже в голову не пришла мысль о том, чтобы остаться и мужественно встретить смерть. Вместе с тем он нисколько не боялся, был гораздо спокойнее, чем паникующая Рафаэла и хладнокровно обдумывал пути к отступлению. Потому что это было именно отступление с твердым намерением вернуться.

Он быстро попрощался с детишками, сказав им именно это: «Я вернусь!» — а потом вытащил Сан в коридор и побежал с ней в одну из кладовок для уборочного оборудования.

— Они зайдут сюда! — причитала Сан. — Всегда сюда заходят!

— Не реви, — Дик, пододвинул стремянку, взобрался на нее, выдвинул самый кончик флорда и начал свинчивать решетку вентиляционного канала, радуясь, что еще не успел отъесться.

Когда крышка была снята, он поцеловал Сан в щеку и сказал:

— Передай это Марии и ее маленькому, когда родится. Скажи — я вернусь. Всем скажи.

Он влез в отверстие, отполз задом вперед и, приняв из рук Сан крышку, велел ей убрать стремянку и сделать все как было.

Когда он закрыл вентиляцию, дорога к отступлению была отрезана. Если бы он выбил крышку, чтобы поднять ее, пришлось бы спускаться вниз, рискуя быть обнаруженным. И Дик пополз назад по забитому пылью ходу, где он и помещался-то с огромным трудом.

Он полз и полз, сжимая флорд зубами, пока его ноги не почувствовали пустоту. Он прислушался и принюхался — и уловил запах воды и близкое журчание. Ну да, здесь же должен был быть подземный резервуар, где берут воду для комбината.

Дик вздохнул, думая, что же ему делать — лежать здесь, ожидая конца аларма или попытаться выбраться через эту шахту наружу — как друг впереди мелькнул свет и мужской голос довольно отчетливо сказал:

— Заслонка не прикручена, и тяги совсем нет. Похоже, где-то там издох лемур. Дайте мне сканер.

Дик в панике попятился, ноги его провалились в бездну, а за ними сползло и тело. Какое-то время он висел на руках, цепляясь пальцами за край шахты, а потом не выдержал и разжал пальцы.

«Это самоубийство!» — промелькнуло в голове, но делать уже было нечего — только лететь вниз, скрестив руки на груди и плотно прижав их к телу.

Дик ударился о воду довольно крепко, и, погрузившись, наверное, на глубину нескольких своих ростов, достал пальцами ног каменистое дно. Тем не менее самообладание ему не изменило: он постарался вынырнуть как можно бесшумнее.

Итак, он выпал из воздухозаборника вентиляции в подземное озеро. Он полз не так чтобы долго, а прыгал лицом к предполагаемой внешней стене комбината — поэтому нужно было только немножко проплыть вперед. И Дик поплыл.

Стену он действительно нащупал довольно скоро, но ни малейшего признака карниза или полки не было. Дик прогнал панику, повесил флорд на шею и двинулся вдоль стены в правую сторону.

Пока он добрался до полки, он успел изрядно озябнуть и передумать кучу нехороших мыслей, главной из которых была та, что он снова один, в полной темноте и неизвестности, что он опять потерял всех и снова должен продолжать путь неизвестно куда.

— Если и пойду я долиною смертной тени, — прошептал он, дрожа. — Не убоюсь я зла.

И двинулся вперед, держась левой рукой за стену.

Глава 20 Дом, которого нет

Рэй попал на это место двое суток спустя. Он зашел навестить Дика, и сообщить ему, какое хорошее убежище они нашли неподалеку от стекольного комбината — тепло, близко и до плантаций бустера, и до водных резервуаров. Но на грузовом пандусе его встретила растревоженная дзё, имя которой он не смог вспомнить с ходу — точнее, не был уверен, Анна это, Цинтия или Леонида — и, причитая, сообщила, что сэнтио-сама пропал во время инспекторской проверки. Ничего более толкового от нее добиться не удалось, по ее рассказам получалось, что Дик просто растворился в воздухе.

От Марии было больше толку — она доискалась Сан и расспросила ее о том, куда ушел Дик, но когда Рэй добрался до вентиляционной трубы, ему стало понятно, что морлок туда не втиснется.

— Я найду его, — пообещал он женщинам, но с трудом представлял себе, как это получится. Нужно было приниматься за дело быстро, у него сердце становилось чёртом при мысли о том, что Дик блуждает где-то в подземельях один, без еды и даже без света — но он даже не мог определить, куда ведет эта проклятая труба.

Рэй потратил почти сутки на то, чтобы добраться до Аквиласов и вернуться к комбинату с Актеоном (большая часть этого времени ушла на ожидание конца рабочей смены). Тэка тоже не знал, куда выходит воздухозаборник, но зато представлял себе принцип, по которому устроены эти сооружения — и скоро спустился с Рэем на уровень жизнеобеспечивающих коммуникаций и вышел к подземному резервуару.

Дика здесь, конечно же, не было. Не мог же он дожидаться их здесь один, в темноте и холоде. Да и был ли он здесь?

— Динго, след, — скомандовал Рэй. — Капитан Суна. Ищи капитана!

Динго покрутился, но следа не нашел. Однако что-то такое он унюхал в воздухе, потому что поскулил в потолок, а потом кинулся в озерко. На другом его берегу (то есть, на плотине, через которую перекатывала вода), он заметался у входа в еще один коридор.

Рэй разделся, скрутил лохмотья в узел и привязал его к голове.

— Возьми, — Актеон отстегнул свой налобный фонарик.

— Не, он мне больше мешать будет, — отказался морлок и спустился в воду.

Выплыв на том берегу, он оделся и вошел в коридор, указанный Динго. Стены коридора были помечены лемурскими каракулями. Рэй уже успел узнать, что обозначает человечек с огромной головой, половину которой составляет рот, и маленьким круглым пузом. Он обозначает, что данный путь ведет в пещеры бустерных плантаций, где лемуры кормились и куда стаскивали органический мусор. А намалеванный чем-то темным на пузе у человечка крестик явно показывал, что Дик направился не куда-нибудь, а именно туда.

Но Рэя больше беспокоил другой значок: отпечаток вымазанной в маркере лемурьей ладошки. Он обозначал, что здесь поблизости — ничьи катакомбы, где совершенно реальна опасность быть съеденным.

Рэй бросился в коридор, крикнув:

— Вперед, Динго! Ищи!

* * *

Время, проведенное в ничьих подземельях, Дик измерял в розариях, и вышло у него около сорока, что означало порядка десяти часов, не считая того времени, что он проспал и провел без сознания. Заснул он вскоре после того, как заблудился, а заблудился — после того, как наобум кинулся прочь из бустерных пещер.

К этим пещерам он дошел по светящимся меткам, оставленным, как видно, лемурами. Этот путь занял шесть розариев. Розарий он сделал себе в детском комбинате из какого-то шнурочка, и, перебирая узелки, шагал без страха, ведомый лемурскими метками и ощущением, что его и тут не оставят и что не просто так ему пришлось покинуть детский комбинат. Это была не конец пути, даже не остановка, а поворот на новый маршрут, на новую спираль миссии. В Пещерах Диса жатвы хватало, нивы готовы были осыпаться впустую, а работников недоставало просто катастрофически.

Дик последний раз ел утром, поэтому когда он почувствовал знакомую с корабельных времен вонь — а органические отходы, которыми питают бустер, всегда и везде пахнут одинаково — он даже обрадовался. По крайней мере, в этих пещерах он не умрет от голода.

Потом он различил впереди еле заметное свечение — не такой свет, каким бывает свет дня или лампы, а мертвенно-желтый, не проясняющий тьмы, но делающий ее еще гуще в сравнении с собой. Нити бустерной грибницы, устилающие и пронизывающие органическую подложку, были точно нарисованы на ткани темноты, расстеленной по всей гигантской пещере. Дик ускорил ход, не разглядел решетку заграждения и довольно крепко впилился в нее лицом.

Он упал на колени, высказав свое мнение об этой решетке словами хоть и из синдэнского лексикона, но все же из той его части, которая выдавала в сохэях воинов, а не монахов. Отдышался, проверил, идет ли кровь из носа — нет, не идет — нащупал эту решетку рукой и начал обшаривать ее, ища возможности добраться до бустера.

Прутья решетки были сварены под косым углом, ячейки — достаточно широки, чтобы Дик мог просунуть руку. Кроме того, глаза его приспособились, и тьма уже не казалась такой густой и плотной, прорезанной только светящимися жилками. Дик различил во мраке тяжелые, как тучи, наплывы и наросты бустерного гриба, громоздящиеся брюхатыми башнями, уходящие куда-то в гулкую глубину пещеры. Ни до одной из них он не мог дотянуться рукой — но ближайшая была вполне доступна для флорда, выдвинутого на метр. Дик мог бы отхватить кусок лезвием и поддеть на острие, вытащив сквозь решетку.

Удалось ему это не с первого раза. Видимо пласт гриба в избранном месте был толще, чем он думал, пришлось ударить несколько раз, прежде чем что-то там отвалилось и шмякнулось наземь. Дик начал всматриваться, чтобы увидеть, куда оно упало, и вроде как разглядел. Повернув флорд, он проткнул свою добычу острием и поднял. Она оказалась тяжелее, чем он предполагал. Это удивило Дика — пористое «тело» бустера имело сравнительно небольшую плотность и довольно большие куски весили мало. Юноша увидел, что часть поддетого куска светится и понял, что подхватил вместе с бустером комок отбросов, пронизанных грибницей. Он подтащил кусок к решетке и сбросил там на пол, чтобы очистить от дряни, рассечь на части и протащить сквозь ячейку. Укоротил лезвие и ударил почти наугад — и тут флорд наткнулся на что-то твердое. Он рассек это что-то без особых трудностей, флорд есть флорд — но в бустере вообще ничего твердого не должно быть! Дик пощупал рукой и нащупал…

…Руку. Человеческую ладонь. Он разрубил ее напополам — кости, вот что сопротивлялось клинку.

Жуткое рукопожатие оставило на ладони юноши довольно много разложившейся, недоеденной бустером плоти. Дик заорал, отдернул руку и, вцепившись в свой флорд крепче, чем черт в грешную душу, бросился наутек. Тыкаясь слепо в стены, он нашел-таки коридор и побежал — точнее, быстро поплелся — по нему. За спиной его перекликались какие-то голоса, а может быть, то было эхо его собственного вопля — он не хотел останавливаться и задумываться. Руку он вытирал о мокрые стены, ссаживая ладонь, и готов был скорее оставить ее вообще без кожи, чем терпеть на ней трупные остатки, а они все никак не хотели сходить. Зловоние преследовало его, и рвота заставила остановиться на минуту. Приступ был коротким, но, судя по субъективным ощущениям, Дик злостно нарушил закон сохранения вещества: наблевал вдвое больше, чем съел с утра.

Дальше он пошел вперед уже медленно, шатаясь на ходу, бормоча какую-то нелепую самодельную литанию на трех известных ему языках, обращаясь ко всем знакомым святым речью, наполовину состоящей из ругательств. Его человеческому терпению пришел конец, его испытывали слишком долго. На Картаго гораздо больше мерзостей, чем может вынести человек. Может быть, даже больше, чем может вынести Бог… И тут, словно в подтверждение его мыслей, земля разверзлась, и юноша кувыркнулся в бездну.

Бездна оказалась глубиной метра два. Дик не сломал себе ни кости, хоть и здорово ушиб колени и в кровь разбил голову.

Придя в себя, он понял три вещи. Первое: он никогда больше не будет есть бустер в Пещерах Диса. Второе: он выбежал из пещеры не тем коридором, каким вошел в нее, заблудился и окончательно отрезал себе обратную дорогу, свалившись в этот выем. И третье: здесь кто-то есть, кроме него, и этот кто-то сейчас попытается им закусить. Последнее очень легко было понять из того, что «кто-то» (весьма вонючий) сопел и облизывался, бормоча: «Целый… теплый совсем… вкусный, да…», а его рука, довольно большая и крепкая, обрывала на Дике рубашку.

Тупость этого создания спасла юноше жизнь: оно не обратило внимания на флорд, который Дик примотал розарием к запястью, прежде чем рубить бустер; может, оно совсем не понимало, что такое флорд. Когда Дик рубанул на голос, оно вскрикнуло:

— Больно!

Дик ударил еще несколько раз, и оно больше не кричало, только булькало. Оброненный им люминофор валялся поблизости. Босыми ногами паренек почувствовал подтекающую лужу крови и всхлипнул:

— Господи!

Страх пронизал его душу и тело, как грибница бустера пронизывает труп; и как бустер на отбросах, страх рос и раздувался. Это было хуже, чем в камере смертников. Хуже, чем на помосте, под взглядами толпы и плетьми. Хуже, чем на арене, по колено в кровавой воде. Много хуже. Он понял, что готов умереть самой страшной смертью, быть заживо сожженным или сваренным, или забитым насмерть, или истертым в жерновах — но там, на Божьем свету, и чтобы после смерти похоронили по-людски, а не сожрали, напрямую или через бустер. Не в силах терпеть молча, он тихонечко завыл.

«Что ж ты не сказал ему, что оно — человек?» — прозвучал в голове голос искусителя. — «Что ж ты не перекрестил его? Глядишь, оно бы и прониклось».

— Уйди, — вслух простонал Дик. — Уйди, дьявол!

«А может быть, в этом и есть твоя миссия? Может, это и есть конечный пункт — вот эти недолюди, загнанные в самый мрак и самый смрад? Ты же мечтал поцеловать прокаженного, мой капитан? Ну, так вот он, прокаженный. И, похоже, твой поцелуй сказался на нем летальным образом».

Дик поднял оброненный существом люминофор и рассмотрел при его жалком свете раскромсанного противника. Это был наполовину человек, наполовину гем. Сильной и крепкой была только левая его рука; по-детски маленькая правая не доставала ему даже до пояса и вдобавок была скрючена. Вот, почему мутант так долго возился с одеждой Дика. И он все еще жил. Четыре раны, нанесенные юношей, были смертельны, но ни одна не пресекла жизнь сразу. Последняя, проходящая через яремную вену, выпускала остатки крови. Не было нужды добивать несчастного людоеда — счет шел уже на секунды, а смерть от потери крови, говорят, одна из самых приятных.

— Мне жаль, — сказал Дик, совладав со стучащими зубами. — Если бы ты помог мне, а не нападал, я бы помог тебе. А теперь мы оба умрем. Я прощаю тебя, а ты прости меня.

Мутант умер прежде, чем Дик договорил, но душа-то его, наверное, все слышала.

«Что-то ты легко убиваешь. Я не помню, чтобы тебя терзала совесть за четыре уже совершенных тобой убийства. Ах, да, это же была мразь — двое рейдеров, баба-язычница, и ее охранница — вообще не человек. Ну, а это вообще можно убийством не считать. Ведь оно — явный нелюдь, и ты ни капли не страдаешь по поводу его смерти. Признайся в этом самому себе, будь хоть раз искренним, не насилуй себя».

Дик узнал, чьим голосом говорит демон. Скрипнув зубами, он закатил рукав на левой руке и нанес себе пять довольно глубоких порезов. Теперь никто, ни человек, ни бес, не мог сказать, что он не страдает из-за того, что отнял пять жизней.

Единственным трофеем Дик взял люминофор. Оружие мутанта — костяной нож и дубинку — он даже не тронул. Казалось, все, чего касалось это создание, зачумлено, и будь у него плазменник — он сжег бы тело.

Пещера явно была не логовом существа, а его охотничьими угодьями. А может быть, оно ходило за бустером, может быть, там, где Дик сверзился, существовал и подъем… Дик не хотел это проверять.

Говорят, что добрым христианам даже дьявол помогает, хоть и против воли. Искуситель своей злой насмешкой ввел Дика в раздражение, но зато рассеял кромешный ужас. Большой страх ушел, остались три маленьких: телесный, тот, который давит коленом на мочевой пузырь; деятельный — от которого ноги бегут быстрее, а голова варит лучше — и старый, детский, застрявший в голове с тех еще времен, когда Дик выживал в канализации Курогава. От первого избавиться было просто — отойти в сторонку и облегчиться — а от двух других избавляться даже и не хотелось, потому что были они сейчас скорее на пользу, чем во вред. Предстояло решить, куда нужно идти — и идти, пока не издохнет люминофор.

Дик закрыл глаза и сосредоточился, как под наношлемом. Конечно, полностью отключиться от тела не удалось — органы чувств исправно поставляли сведения; но, отвязавшись от них сознанием, Дик пробился наконец к тому тоненькому каналу, по которому поступали данные от шестого чувства, от пилотского пространственного чутья.

Он определил свое местоположение относительно покинутого детского комбината и бустерной пещеры. Он также почувствовал, в каком направлении следует двигаться, если он хочет выйти наружу. И пошел, освещая себе путь слабеющим люминофором и вновь читая розарий. Иногда ему казалось что кто-то крадется сзади — но понять, то ли и вправду кто-то крадется, то ли это эхо, он не мог.

Это продолжалось немало времени. Тело его устало и изболелось, люминофор погас, но он успел выбраться в длинный прямой туннель явно искусственного происхождения, и продолжал идти по нему даже в полной темноте. Он шел, пока не натолкнулся на очередную решетку, ощупал ее всю, насколько мог дотянуться, и нигде не нашел возможности пролезть. Прутья были приварены достаточно широко, чтобы пролез мальчик, но Дик при всей своей небогатырской кондиции, протиснуться все же не мог.

Он знал, что именно эта решетка загораживает ход туда, куда ему нужно, и что осталось совсем немного. Застонав от досады, он сел на пол, потом лег. Ноги его замерзли, одежда все еще не высохла, он был разбит, голоден и смертельно устал. Сейчас он не знал, откажется ли от бустера, выращенного на трупах. Голова болела, веки наливались свинцом, во рту было сухо, а пустой желудок будто сжался в кулак и колотил в диафрагму.

Дик подумал — стоит ли ему усилием воли поднимать себя и искать другой ход или нужно все-таки отдохнуть? Учитывая, кто шляется там, чуть подальше и пониже, спать вроде бы не следовало, а с другой стороны — ему придется еще хуже, если он окончательно измочалит себя, а выхода так и не найдет. Эти твари возьмут его тепленьким — а после отдыха он хотя бы сможет отбиться…

Дик примотал флорд к руке, скрючился сидя под стеной и погрузился в дремоту.

Сон его был нехорошим. Есть такая дурацкая разновидность снов, когда тебя снится, что ты не спишь, и все на прежнем месте, только что-то одно не так: вот и Дику снилось, что он крючится здесь, у решетки, от холода, голода и жажды, только решетка эта и вся эта преисподняя почему-то не здесь, а на Сунасаки, и ему шесть-семь лет. Маленькому ребенку, затерявшемуся в темноте, не стыдно было плакать — и он всплакнул. Вслух или про себя, в реальности или во сне, но у него вырвалось:

— Домой хочу… Домой!

При этом какая-то часть его сознания все еще оставалась совершено бодрствующей и прекрасно помнила, как оно все на самом деле — никакого дома у него нет и не может быть. Но эта часть существовала отдельно от другой. Дик не удивился бы, если бы оказалось, что он раздвоился, и юноша с маленьким мальчиком сидят рядом.

Тут чья-то рука сквозь решетку коснулась его плеча, и женский голос сказал:

— Почему ты плачешь, маленький? Ты потерялся?

— Да, — сказал малыш, и от удивления даже перестал реветь.

— Иди ко мне, я отведу тебя домой.

Малыш встал, взялся за прутья решетки руками и просунул между ними голову.

— Ну, смелее, — подбодрила его женщина, пригладив колючий «ёжик» его волос. — Ты же знаешь, если голова пролезет, то и все пролезет.

Мальчик повозился-повозился, просовываясь бочком — и выбрался с той стороны. Женщина взяла его за руку и повела.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Райан, — ответил мальчик. — Мама зовет меня Ран.

— А фамилия?

— Йонои.

Больше они не говорили. Широкий рукав женщины щекотал мальчику руку, он слышал, как в темноте шелестят ее хакама, и слышал еще один звук — постукивание трости по полу и по стенам. Женщина была слепа, вот почему она так уверенно ориентировалась в непроглядной темноте. Все происходило по законам сна: мальчик не сомневался, что женщина знает, где его дом, хотя откуда бы ей это знать, тем более что и дома-то никакого нет? Тем не менее, он доверял ей полностью. Такой абсурд бывает лишь во сне.

Впереди забрезжил свет. Мальчик зажмурился и закрыл глаза рукой: дневное сияние было слишком ярко для них.

— Дальше сам, — сказала женщина. — Там твой дом.

И мальчик поверил ей, хотя, опять же, прекрасно знал, что никакого дома там нет и не может быть. А женщина исчезла, как ее и не было, вокруг же сгустилась тьма.

Дик проснулся. А может, не проснулся. Раздвоение исчезло, юноша снова полностью поглотил мальчика — но при этом на губах у него еще было, как печать, это имя: Райан Йонои. Его настоящее имя, то, которое он забыл в кошмарный день гибели Курогава. Он помнил его, перейдя из сна в явь — или в другой сон? Ибо что-то переменилось. Дик все так же лежал и дрожал под стеной, но… решетка теперь была не справа от него, а слева. Точнее, он находился с другой стороны решетки. О том же свидетельствовал и подъем пола.

— Боже, — прошептал Дик, еще раз ощупывая пространство вокруг себя.

С сердцем, то колотящимся, то замирающим, он побежал в том направлении, куда в своем сне шел со слепой женщиной. Бежал, не думая, что под ноги может попасться очередной разлом, или потолок резко пойдет вниз и он окончательно расшибет себе голову. Поворот — Дик отчетливо помнил, что он был во сне! — и вокруг стало светлее. Это был еще не свет, а отсвет, но Дик прибавил шагу, и за вторым поворотом ему в ноги вцепилась его собственная тень. Длинный коридор заканчивался ослепительной звездой.

Дик задохнулся и повалился на пол лицом вниз, благодаря Бога и слепую женщину, пришедшую к нему во сне.

— Спасибо, Такэда-сэнсэй! Спасибо!

Последний этап — путь к свету — сам по себе занял не меньше часа: Дик приучал свои глаза к сиянию дня постепенно. Несколько шагов вперед, пристальное смотрение на светлый проем — и отдых, и красное мельтешение под веками…

Зато там было тепло, и чем ближе к выходу, тем теплее. У самого выхода камень был прогрет так, что Дик разнежился, как ящерка и лежал на теплом полу вдвое больше против прежнего. Солнечный круг тихо и неуклонно полз все ближе к выходу, а на потолке играли отблески далекой воды внизу.

Когда наконец он решился бросить вызов уже самому солнцу, оно встало так высоко, что совсем не заглядывало в пещеру. Дик, прикрывая глаза рукой, выбрался на узкий карниз, и увидел наконец планетный день — впервые за почти полгода.

Горная гряда, где располагались Пещеры Диса, охватывала полукольцом долину озера, разделенную дамбами и перегородками на тысячи чеков. Солнце обрушивалось в эти воды со всей яростью полдня, и било оттуда вверх.

— Уххх, — сморщился Дик и снова зажмурил глаза. Это было невыносимо.

Над водой воздух не так сильно прогревался, как над камнями — а камни источали жар. Дику пришлось отступить в затемненную зону, потому что босые пятки не выдерживали.

Прямо под ногами у юноши начиналась большая осыпь — сюда, как видно, сваливали породу, когда рыли водосброс, по которому он выбрался. Вода в ближайших чеках казалась уже не ослепительно-зеркальной, а темно-зеленой.

Осмотр местности пришлось продолжить в щель между пальцами. И, когда взгляд Дика проник за завесу полуденного марева, он увидел на другом конце дуги ажурные фермы сигнальных башен и множество садящихся и взлетающих машин.

— Глайдер-порт, — прошептал он, и, словно в подтверждение этих слов, воздух над его головой застонал и загудел, расступаясь перед точеными боками глайдера, вынырнувшего из-за клиффа и скользящего вниз, к воде. Вихревые потоки из-под искрящихся платформ антиграва обдали юношу пылью и запахом озона. Глайдер шел вниз под очень острым углом — за рулем был лихой ездок.

Дик не сомневался, что должен пересечь эту водную доску для го и войти в город с той стороны — но решил подождать вечера, чтобы солнце не так било в голову. Он спустился бы в любом случае, потому что очень хотел пить, но понимал, что солнце Картаго куда опасней солнца Мауи и хотел избежать открытого единоборства. Только когда солнце село за клифф, он спустился вниз — с очередной литанией из стонов, имен святых и проклятий — и наконец-то погрузил избитые ноги в теплую, как в бане, воду.

Вода кишела жизнью. Темно-зеленой она была потому, что в каждой ее капле жили сотни, если не тысячи, крошечных существ, полурастений-полуживотных, мельтешащих без порядка во всех направлениях; разлапистые водоросли покрывали дно и поверхность, и среди мясистых стеблей сновали длинные тени, в которых Рэй признал бы капп на последней стадии личинки: панцирные головки и длинные, многочленистые хвосты.

Дик напился солоноватой воды (чеки высохли уже больше чем наполовину) и вспомнил слова Рэя: на Картаго съедобно все. Раздевшись, он залез в воду, смыл с себя и со своего тряпья кровь мутанта, а потом начал ощупывать одно из водных растений, решая, что из его частей можно употребить в пищу. Раздумья не заняли много времени: на широких листах внизу Дик нашел пузырьки или мешочки размером с кулак ребенка. На ощупь они были как медуза, и когда Дик попытался сорвать один, тот просто лопнул в его пальцах. Тогда Дик сорвал весь лист, развернул его пузырьками кверху и надкусил «мешочек». Догадка оказалась верной: мешочек был наполнен сладкой клейковиной. Рэй узнал бы «водяной сахар», источник сахара и крахмала для Пещер Диса. Дик просто выел все мешочки, а лист, поразмыслив, прилепил на голову, от солнечного и теплового удара.

Он сидел в воде по шею, как бегемот, пил, ел и лепил листки на голову, лицо и плечи, а потом оделся и пошел в сторону глайдер-порта.

Солнечные лучи высушили его одежду и прилепленные листья очень быстро, а на незакрытых ими местах начало нехорошо жечь. Дик снова спустился к воде, набрал листьев и, отгрызая сахарные мешочки, начал лепить их на оставшиеся непокрытыми места.

Он шел уже довольно долго, и солнце уже окончательно ушло, но свет и жар не ослабевали, только цвет лучей, озаряющих небосклон, как-то переменился, словно бы похолодел, и, глянув налево от себя, Дик понял, какого свалял дурака: надо же было таким тупейшим образом забыть, что на Картаго два солнца! Протыркавшись по подземельям неизвестно сколько, он дождался на свою голову лета, когда оба светила несут вахту посменно и почти беспрерывно.

Каких масштабов был свалянный дурак — Дик осознал в полной мере через час после восхода Акхат. От беспощадного ультрафиолета не спасала ни одежда, ни вода, ни листья, а он уже был ровно на середине пути и, возвращаясь к пещере, ничего бы не выиграл. Теперь он перемещался от чека к чеку перебежками на четвереньках, натянув на голову рубашку и забрав в кулаки рукава. Сколько можно было, он шел по воде, и мелкие подвижные водоросли высыхали на его теле и одежде, покрывая его зеленоватой пылью, замешанной на сахарных потеках. Дик надеялся, что это тоже как-то защитит его от солнца.

Плантации сахарных водорослей закончились, потянулись плантации других — чрезвычайно прочных на разрыв, длинных, покрытых мелкими листьями. Дик срезал их флордом и наматывал на себя. Но все эти меры приносили лишь временное облегчение. Очень скоро Дик почувствовал все признаки теплового удара — тошноту, головную боль, ломоту во всем теле, озноб, и, хуже всего — частичную слепоту. Он заполз в воду, в густые заросли, дополнил свой тюрбан свежей копной и начал пережидать горячее время.

«Почему я такой дурак?» — думал он. — «Я подвел и вас, Такэда-сэнсэй. Нужно было, поев и набрав запасов, вернуться в пещеру и переждать голубое солнце. Если я умру здесь, только я один буду виноват».

Он попытался заставить себя заснуть и преуспел в этом. Проснулся он от крика:

— Кто такой, из какой бригады? Где потерял плащ? Залезай немедленно в кузов!

По тиби-наречию, голосу и интонациям было сразу понятно, что это гем. Дик разлепил воспаленные глаза, поднял голову и увидел над собой лицо пожилого гема, наполовину скрытое клобуком. В первый миг он принял этого гема за Тома, но только из-за внешнего близнецового сходства. Этот гем был старше и рисунок морщин отличался.

— Кими нинген да, — прошептал Дик с улыбкой. Глаза гема округлились, когда он пристальней всмотрелся в найденыша и под слоем зеленой грязи разглядел, что тот — не гем.

— Девяносто девятый у хито-сама прощения просит, — работяга поклонился Дику в пояс.

— Не надо, лучше встать помоги, — Дик выбарахтался из тины и пошатался к машине — маленькому крытому тягачу с прицепленной сзади гравитележкой. Тележка была доверху заполнена все теми же сахарными водорослями, и Дик сообразил, что приглашали его не туда — а на второе сиденье тягача, за спиной водителя.

— Хито-сама как здесь оказался? — проговорил гем, оправившись от изумления.

— Из тех пещер, — Дик показал пальцем назад. — Там страшно…

При последних словах его неподдельно передернуло.

— Днем Акхат без плаща и очков ходить нельзя! — назидательно сказал гем. — Акхат убьет! Пусть хито-сама намажет себя, — он вынул из бардачка тюбик, покрытый желтыми потёками.

Мазь была вонючей и жирной, но Дику полегчало почти сразу же. Гем отдал ему запасные очки и свой плащ.

— Эй, а ты? — запротестовал Дик.

— Кожа Девяносто девятого двадцать минут без ожога выдержит. За пятнадцать до грузовой платформы доедем. Оттуда хито-сама дальше пойдет.

Плащ гема был более дешевой и менее долговечной моделью армейской «зеркалки». Дик запахнулся в него, надвинул капюшон на самый нос и вцепился обеими руками в спинку переднего сиденья, чтобы не свалиться с тягача.

— Ты из какой бригады?

— Сорок шестая аграрная, — послушно ответил гем, продолжая удивляться тому, что человек изволит интересоваться такими вещами.

— А никого из сто второй ремонтной ты не знаешь?

— Девяносто девятый ремонтников не знает. Они сами по себе, аграрные сами по себе.

— Это плохо.

Когда гравитележка затормозила над грузовой платформой и Дик слез с нее, он, перед тем как вернуть гему очки и плащ, сказал:

— У меня нет ничего, чтобы тебя отблагодарить. Только вот что: прими от меня имя. Тебя зовут Мартин. Запомни: Мартин.

— Почему? — изумился гем.

— Вот поэтому, — Дик ткнул ему в руки плащ и, смеясь, пошел прочь.

Девяносто Девятый еще нескоро увидел этого сумасшедшего человека, но он запомнил свое имя — Мартин — и запомнил, что глаза сумасшедшего показались ему в тот миг ярче и синей, чем солнце Акхат.

А Дик шагал себе по грузовой платформе сахарного завода Пещер Диса, не откликаясь а окрики типа: «Эй! Ты откуда, парень?! Стой! Куда идешь?!» Остановят — так остановят, нет — так нет. Вокруг него швартовались толкачи, сгружали сахарные листья в огромные котлы, сновали люди и гемы, а он плыл и плыл в этом водовороте одинокой щепкой.

Чья-то сильная рука взяла его за плечо. Он остановился, повинуясь. В глазах мелькали черные пятна.

— Ну что, — рявкнул остановивший. — Не пошел впрок ворованный сахарок?

Дик тупо мотнул головой.

— Видел разных идиотов, но таких не видел, — продолжал мужчина. — Голова болит?

Дик так же тупо кивнул.

— Вот и хорошо. Может быть, войдет в нее немножко ума, — та же рука сгребла Дика за шиворот и куда-то поволокла. Один прохладный коридор сменялся другим, потом Дика протащили через другую грузовую платформу — наверное, здесь отгружали готовую продукцию — и вышвырнули, как щенка, за ворота.

Дик оказался на улицах Муравейника — оживленного района города между глайдер-портом и промышленным сектором. Если бы он имел желание оглядеться — он бы увидел, что его замызганный и малахольный вид никого не возмущает и даже не удивляет — здесь встречались и более колоритные экземпляры. Оголодавший уличный мальчишка обгорел на солнце, воруя сахар с плантаций. Эка невидаль.

Он шагал и шагал наугад, пока не уперся в какой-то фонтанчик, возле которого горели свечки. Напившись, он немного опомнился и увидел, что лицо его находится на уровне чьих-то бронзовых колен. Дик поднял голову, сосредоточился — перед глазами плавала темнота — и осмотрел всю статую. Если бы он разбирался в вавилонской символике, он бы знал, что это — алтарная статуя какого-то всеми любимого покойника: об этом говорили монументальная поза и тяжелые погребальные одежды, а более всего — отполированные многочисленными прикосновениями колени. Но Дик не знал предмета — и увидел только ростовое изваяние красивого мужчины, скрестившего руки на груди, укутанного во что-то вроде замысловатой тоги и чуть запрокинувшего голову. Надпись у ног гласила: «Экхарт Бон, победивший побежденным, будь нашим заступником на Вечном Небе».

«Так это с тебя все началось», — подумал Дик. А потом ему пришла в голову другая мысль: «Это — отец моей Бет…».

Дик присел на бортик фонтана. Город протекал мимо него, вокруг него, над и под ним, а он был как камешек в потоке. Он даже не мог толком разглядеть своего будущего места жизни и смерти, потому что в глазах мельтешило, и, чтобы рассмотреть что-то, следовало сосредоточить на этом все свое внимание. А между тем, Такэда-сэнсэй сказала в его сне, что отведет его домой, а раз она так сказала, значит, это и есть его дом, ведь святые не лгут. А раз это его дом — здесь найдется место, где он сможет преклонить голову сегодня и завтра…

Правду говоря, ему пока никуда не хотелось уходить от своего «тестя», здесь была удобная скамейка и вода — но вскоре его обнаружил полицейский и погнал прочь.

— Это алтарный фонтан, а не умывальня для оборванцев, — сказал он, выволакивая Дика из скверика. — Иди в корабельный город, там есть пруд для таких, как ты.

Заплетающимся языком Дик поблагодарил, снова пошел наобум — и занесло его на рынок. Одна из торговок объяснила, как добраться до корабельного города и, сжалившись, сунула юноше в руки комок слипшегося холодного риса — наверное, остаток своего обеда. Дик поблагодарил, сунул комок за пазуху и пошел в указанном направлении, разворачивая на ходу розарий. Времени ему хватило на всю молитву, потому что корабельный город, как оказалось, находился на самой верхотуре, а пятнадцати сэн заплатить за гравилифт у Дика не было. Имени женщины он тоже не спросил, и лица не разглядел толком — но ведь Бог знал, кто она, а значит, молитва была услышана.

Корабельный город располагался на обширной ровной площадке над глайдер-портом Пещер Диса, и был новообразованием войны. Кланы, вынужденные «сокращать» свои корабли, сажали их здесь по договоренности с властями. В гондолах жили экипажи, чье профессиональное искусство стало ненужным после того как пилот погиб, был перекуплен или взят на военную службу. Системы жизнеобеспечения этих кораблей, как правило, работали стабильно, и нужно было только поставлять в корабельный город воду в достаточных количествах да вовремя подбрасывать молодую грибницу для бустера. Все это правительство делало для своих ветеранов бесплатно — остальное нужно было добывать трудом, но здешние жители ничего не умели, кроме космической работы, а в этом секторе экономики спрос на рабочие руки упал ниже уровня моря. Поэтому многих, слишком многих мальчиков из хороших семей бичевали и вешали в глайдер-порту, и слишком многих девочек по вечерам можно было найти в кабаках, в объятиях подвыпивших гостей.

Здесь царил особый вид нищеты — не той, что в нижних секторах, грязной, вороватой, лживой, ничем не брезгующей нищеты — но другой — застиранной, с гордо поднятой головой. Это не значило, что здешние обитатели не воруют и не промышляют черной торговлей — это значило, что здесь об этом не говорят даже между собой.

Крытый бассейн-резервуар — огромный, не меньше двухсот метров в длину — тут действительно был, и никого не беспокоило, что в нем купаются, поскольку вода все равно проходила через корабельные очистители. Но Дик, добравшись до бассейна, сообразил, что купаться сейчас не может — слишком много народу кругом. Жители корабельного города, без различия пола и возраста ныряли в этот бассейн освежиться, нежились на бетонных берегах под проникавшим через купол солнцем и играли в разные игры, начиная с мяча и заканчивая картами. Шнайдер наделил юношу такой коллекцией особых примет, перед которой меркла самая замысловатая татуировка, поэтому Дик, не задерживаясь, вышел из-под купола, забрался в глубокую тень под кольцо распределителя одного из ближних кораблей, и там заснул на крупном, чистом песке.

Проснулся он на закате Акхат, когда пекло сменили краткие сумерки. Эти сумерки были темней и гуще, чем промежуток между днем Анат и днем Акхат, и Дик вторично обругал себя за тупость: если бы он тронулся в путь в этих сумерках, переждав самый ад, он бы благополучно, припеваючи дошел до глайдер-порта. А с другой стороны — так или иначе, но сейчас он уже здесь, в корабельном городе, отдохнувший и частично выздоровевший, а так — он бы только трогался в путь по острым камням.

Под куполом было почти пусто. В дальнем конце кто-то плескался, но Дик рассудил, что с такого расстояния и в сумраке шрамов никто не разглядит, разделся и залез в воду. Как мог, он выполоскал из штанов и рубашки зеленую пыль, смыл ее с себя, потом штаны надел, а рубашку расстелил на бетоне сушиться.

Комок риса, уже начавший ссыхаться по краям, он ел понемножку, отщипывая кусок за куском, когда услышал, что плескание сменилось другими звуками. Эти звуки он узнал бы где угодно — звуки драки. Дик всмотрелся в полумрак, оттянув уголки глаз, и разглядел, что на другом берегу идет неравный бой: трое против одного.

— Оро, — прошептал Дик.

Он колебался, но не более секунды. Конечно, он еще неважно себя чувствовал, и боковой обзор до сих пор был задернут темным, но ведь у него бы флорд, который и в неактивном виде — неплохое оружие, а главное — трое против одного! Дик набросил рубашку, схватил меч в зубы и прыгнул в воду «рыбкой».

На другом берегу услышали всплеск и, пока Дик плыл, один из нападающих побежал его встречать. Выходя из воды по покатому бетонному склону, юноша встал лицом к лицу с пареньком чуть помладше своих лет, одетым в рваные красные штаны и носящим «дреды», украшенные разноцветными стеклянными бусинами.

— Греби обратно, лысый, — сказал этот паренек. — И не суй свой нос в чужой вопрос — еще разобьют.

Дик еще с приютских времен прекрасно владел этикой таких разговоров.

— А один на один ты что-то не такой храбрый, да? — ответил он сквозь зубы. — Так вот, или я сейчас увижу твои пятки, или вытру об тебя свои.

Противник ответил непечатно и приял боевую стойку. Дождаться, пока Дик атакует, у него терпения не хватило (в чем Дик был совершенно уверен), причем, он действительно струхнул: по своим кондициям юный имперец его превосходил и держался куда более твердо. Итак, Красные Штаны бросился вперед, пытаясь использовать преимущество своего положения и оттеснить Дика в воду, и налетел подбородком на скрытый до этого момента в рукаве флорд. Бац! Металлический цилиндрик, направленный скупым и точным движением руки, произвел некоторое опустошение в рядах зубов противника. Красные Штаны упал на бетон, крепко грохнувшись спиной и затылком. Не обращая более на него внимания, Дик побежал к дерущимся.

Драка уже перешла в финальную стадию: двое повалили третьего на песок и пинали ногами, проявляя при этом даже некоторую изобретательность — разбегались и с воплями:

— Пятьдесят очков! Голова!

Или:

— Тридцать очков! Брюхо! — старались попасть в указанное место. На счастье избиваемого, они были босы.

Дик напал без предупреждения (он был слишком утомлен для благородства) и врезал одному из нападающих флордом по затылку. Второй услышал вскрик друга и звук его падения на колени, развернулся к Дику и крикнул:

— Глянь, Сионг, твоя девочка пришла защищать тебя! Ой, а чего это она такая лысенькая? Завшивела вконец, а?

Избиваемый только плюнул кровью на песок и завалился на бок. Со спины Дик принял его за взрослого мужчину, так он был высок и широк в плечах, но сейчас увидел, что это тоже юноша, как и двое нападающих, и случайный защитник.

— Я тебя, сучка…

Дик на этот раз не стал дожидаться конца реплики и отвечать ритуальным оскорблением, он провел простую, но очень эффективную связку, начинающуюся низким пинком, продолжающуюся тремя ударами в лицо (кулак-кулак-локоть) и завершающуюся ударом под вздох. Противник обмяк, но еще вполне держался на ногах, и тут избиваемый пришел в себя (ему хватило краткой передышки, предоставленной Диком) и добавил с земли ребром стопы в поясницу.

Третий поднялся и щелкнул выкидным ножом.

— О’ойди, я с ‘им раз‘ерусь, — пробормотал, вставая, избитый здоровяк, но Дик заградил ему дорогу и выдвинул на полметра флорд из рукояти.

— А запасная голова у тебя есть? — спросил он у драчуна с ножом. — Или у тебя? — второй вопрос был адресован Красным Штанам, подковылявшим к месту сражения. — Бросайте ножи. Я не шучу, клянусь святым Брайаном, поубиваю всех, если не бросите!

— Твой святой Брайан — дерьмо, — сказал Красные Штаны, но решительность заявления все же была подпорчена шепелявостью и тем фактом, что оба таки бросили свои ножи.

— За’ирайте эту срань, — здоровяк легонько пнул попискивающего поверженного врага. — В следующий раз приходите всемером.

Проигравшие покинули поле боя, и Дик позволил себе сдаться головокружению. Колени его ткнулись в песок, в ушах ухал молот. Тепловой удар не прошел бесследно.

— Эй, друг, не вре’я раскисать, — здоровяк поднял его за плечи. Он уже успел сполоснуть лицо от крови и закурить. — ’ы должны ройти не меньше ’олукилометра, так что со’ери себя в кулак — и чоп-чоп…

Дик кивнул и начал «чоп-чоп» за здоровяком. На ходу тот сунул ему руку — крепкую, костистую, с хорошо набитыми кулаками:

— Данг Йин Сионг. Для друзей — ’росто Данг.

— Йонои Райан, — сказал Дик, пожимая его ладонь. — Для друзей — просто Ран.

— А они у тебя есть, друзья-то? — усмехнулся Данг.

— Есть, — сказал Дик. — Но далеко. Я их… потерял.

— Имперец? — без обиняков спросил Данг, и Дик так же без обиняков сказал:

— Да.

— Я так и подумал, когда услышал, как ты клянешься святым Брайаном. Давно захватили?

— Не знаю. Сбился со счета.

— Рейдеры?

— Да… рейдеры.

— Кому продали?

Дик промолчал.

— А, не мое дело. Ты не бойся, я тебя не заложу. Ты же мне жизнь спас. Давно сбежал?

— Позавчера… наверное, — сказал Дик, подумав, что «спас жизнь» — это все-таки слишком громко сказано.

— И что, ходил сахар воровать?

— Нет, — Дику надоело выслушивать обвинения в этом. — Я вылез из подземелья с той стороны сахарных полей. И прошел через них.

— Мама вечная земля, — ахнул Данг. — По ту сторону полей — ничьи катакомбы. Твой Святой Брайан крут, если вывел тебя оттуда!

— Это не он, — честно сказал Дик. — Это блаженная Садако Такэда.

Данг на мгновение остановился, пощупал его лоб, потом сказал:

— Ладно, это пройдет. Хлопнешь горячего чайку, поспишь немного, к утру как рукой снимет. Небось, еще и есть хочешь?

— Нет, есть… не так.

— Ага, солнышком по темечку стукнуло… Ничего, сейчас найдем чего-нибудь…

Они подошли к одной из корабельных гондол и Данг, взбежав на пандус, приложил руку к сенсорной панели замка. Двери отодвинулись.

— Добро пожаловать, — церемонно сказал Данг. — Мой корабль — твой корабль… По крайней мере, моя в нем каюта сегодня — твоя каюта.

Дик вошел, вдохнул знакомый запах — пластик, металлокерамика и чуть-чуть старого пота, неистребимо въевшегося в металл и пластик — и снова его сердце тронуло чувство дома. Оба юноши поднялись на третью палубу

— Сюда, — сказал Данг, открывая одну из дверей. — Садись куда-нибудь, я пожрать принесу.

Дик сел на койку и прикрыл глаза.

Данг вернулся с миской вареного риса, тарелкой жареного бустера, чайником чаю и коробочкой тофу. Потом развязал свой заплечный мешок (Дик его не заметил прежде — наверное, потому что боковой сектор обзора бы все еще задернут мглой) и вытащил оттуда четыре яблока, три помидора, три апельсина и большой огурец.

— Извини, Йонои, этим я тебя угостить не могу. Вот, один давленый — его съедим, — он положил на блюдо с бустером помидор. — Достань тарелки и чашки, они под койкой.

С этими словами он снова убежал куда-то и вернулся через три-четыре минуты. Дику понравилась его простая, без лишних церемоний манера. От Данга, в свою очередь, не ускользнуло, что Дик знаком с устройством корабля и знает, какая полка и какой рычажок в каюте для чего предназначены. Он достал посуду, потом безошибочно определил местонахождение стола и откинул его от стены, потом они с Дангом принялись за ужин, перед которым вавилонянин дал Дику парочку кисловатых таблеток.

— На каком корабле ходил? — спросил он, пока нежданный спаситель запивал лекарства.

— Левиафаннер, — сказал Дик, не уточняя, какой именно.

— Точно? — Данг аж вскинулся. — Вот это да! А ты знаешь, что мы, Сионги — тоже левиафаннеры?

— Это здорово, — кивнул Дик, не зная, что еще сказать.

— Здорово? Йонои, это просто судьба!

История злоключений клана Сионг до неразличимости была сходна с историей злоключений других кланов, занимавшихся межзвездной торговлей — с той только разницей, что агония левиафаннеров длилась меньше. «Фэнхуан», как и «Паломник», во время войны с домом Кенан и Империей был кораблем-разведчиком и получал плату за службу, но, в отличие от «Паломника», не смог после демобилизации вернуться к мирному ремеслу — левиафаны были никому не нужны. «Фэнхуан» решил попробовать контрабанду, но ему не повезло: их засекли на одной из станций и конфисковали весь груз. Станционеры и имперские чиновники оказались слишком тупы, чтоб провести анализ активных руд и вычислить, что они с Картаго — поэтому команду «Фэнхуана», содрав с них взятку, отпустили. После этого рудоторговцы — клан Кимера — разорвали с «Фэнхуаном» соглашение. Не имея больше возможности выводить корабль в пространство — элементы для регенерации воды и воздуха были на исходе — капитан «Фэнхуана», Шан Сионг, в уплату долга за пропавший груз передал клану Кимера контракт пилота, своего внука Тана Сионга. После этого старику ничего не осталось, кроме как воспользоваться своим правом капитана и присоединить свою семью-экипаж к жителям корабельного городка.

Одна из привилегий, которую сохранили за собой разоренные капитаны — заседание в Совете Капитанов Дома Рива. Пока человек владел хоть одним кораблем (неважно, выводил он его в пространство или нет), этого права не мог отнять никто. Но эти люди полностью зависели от Шнайдера и, хотя готовы были разорвать глотку любому, кто сказал бы, что они куплены — а все же голосовали так, как хотел Шнайдер, и не иначе.

Данг был старшим сыном второго драйвера, Йенга Сионга. Стаж хождения на корабле у него был больше, чем у Дика — фактически, он вырос в космосе и был в свои шестнадцать хорошим драйвером. Дик не стал распространяться насчет того, что был учеником пилота и сказался просто «учеником».

Мальчики понравились друг другу. Они были щенками из разных стай, но одной породы. Бывает, что душевное родство рождается медленно, как это было у Дика с Рэем, а бывает — мгновенно, как вышло с Нейгалом и Дангом.

— Ешь бустер, — сказал Данг. — На тебя смотреть жалко, кожа да кости.

— Я не ем бустер, — помотал головой Дик. — Совсем.

— Что, в пещерах на плантации труп увидел? — Данг отправил в рот здоровенный ломоть. — Так ведь это наш бустер, корабельный. Мы туда трупы крыс не кидаем, он растет на самом что ни на есть высококачественном дерьме. А в Пещерах я тоже бустера не ем.

— Кто его ест, интересно, — проворчал Дик.

— Как кто. Гемы. Планетники. Им же все равно, что жрать, они крысы.

Дик предпочел замолчать тему.

— Ты сбежал позавчера, — уточнил Данг. — И податься тебе некуда, верно?

Дик подтвердил, что, в общем, да — некуда.

— Я же говорю, Ран, что это судьба. Понимаешь, сразу видно, благороден человек или нет. Будь он хоть имперец, хоть жид с Хеврона — если он видит, как трое бьют одного и кидается помогать, он правильный бангер. Поэтому ты помог мне, а я помогу тебе. Благородные люди, особенно космоходы, должны друг за друга держаться, потому что иначе планетные крысы нас совсем сожрут. Понимаешь, хотя это и мой дом, и тут вся моя родня — но я здесь не живу. Так, забегаю иногда… по делам кой-каким. Я могу тебе сегодня дать переночевать здесь, но завтра уже нет, выпрут нас обоих. Поэтому предложение у меня такое. Я вожу банду Сурков. Я их капитан. Те уроды, которым мы наломали — это Черепа, враги Сурков. Они ходят под Яно. Яно — мразь. Сурки ходят под Итивакай. Это нормальные. Их хон[52], Гор Нешер — благородный человек. Йонои, я хочу, чтобы ты бегал с Сурками.

— Это зависит от того, что твои Сурки делают.

— Да так, мелочевкой разной подторговывают.

— Вопрос в том, где они ее берут.

— Ран, — вздохнул Данг. — Если ты не хочешь воровать, тебя никто и не заставит. Да нам с тобой уже и опасно, тебе сколько лет?

— Шестнадцать, — сказал Дик. Он почти не соврал — дату своего настоящего рождения он все равно не помнил, а день, который считался днем его рождения — 14 августа, когда синдэн-сэнси поймали его в развалинах — был не за горами.

— Мне тоже, — Данг откинулся на стену, прихлебывая чай. — Если нас поймают — то сначала отправят под плети, во второй раз — снова под плети, а в третий — повесят. С воровством нужно завязывать лет в четырнадцать и подыскивать себе другое занятие. Главное — приноси свою часть в общий котел. Где ты ее берешь — никто не спросит. Разве…

— Что?

— Разве только ты свяжешься с наркотиками. А если ты свяжешься — я узнаю, Йонои, и вышибу тебя. Я этого дерьма не терплю.

— Я не свяжусь, — вяло возразил Дик. Его развезло после сытной еды и горячего чая, хотелось спать.

— Многие так говорили. А потом видели, как «Черепа» или «Бешеные кони» ходят в шикарных импортных шмотках и гуляют с вкусными биксами — и сами принимались за эту дрянь. Я тебя предупредил, и второй раз предупреждать не буду. Понимаешь, Ран, я не считаю тебя плохим парнем, но… я столько раз обжегся. Короче, я тебя предупредил.

— Я понял, — кивнул Дик.

— И еще запомни: все, кто ходит под Яно, торгуют дрянью. Он использует пацанов, чтобы сбывать дерьмо, потому что пацанам за это ничего, кроме порки, не будет, а взрослого осудят, как за убийство. Потому что это убийство и есть, да еще и самое подлое.

— Я знаю. Данг, я устал и спать хочу.

— Постель вон в том рундуке. Только знаешь… Перед тем как лечь — сходи в душ, да вымойся по-нормальному, с мылом. А то мне влетит еще и за эту зелень в кровати.

* * *

Дик проснулся от того, что над ним ругались по-ханьски. Данг и какая-то женщина перебрасывались тугими, как витые кожаные бичи, фразами, причем женщина говорила холодно и резко, а Данг отвечал ей со всем юношеским пылом. Наконец, ссора закончилась, переборка захлопнулась и Данг развернулся к своему гостю.

— Я тут тебе нарыл кое-каких тряпок, — сказал он, бросая Дику пару широких, по здешней моде, штанов темно-зеленого цвета, черную тунику и просторный плащ с рукавами. — Так, барахло, из которого я вырос. Тебе нельзя ходить в гемском, да еще и бабском.

— Э-э-э… спасибо, — сказал Дик.

— Да не за что. Если бы это можно было продать, его бы давно продали.

— Данг, отвернись.

— Да что я, баба?

— Отвернись, прошу тебя.

Данг пожал плечами и отвернулся.

— Вы, имперцы, чокнутые. Как будто кому-то нужны ваши прелести, мама вечная земля…

Дик быстро переоделся и свернул постель. Данг бросил ему под ноги еще и ботинки.

— Примерь.

Ботинки оказались великоваты.

— Главное, что не малы, — сказал Данг немножко извиняющимся тоном. — На новые ты еще нескоро заработаешь.

— Спасибо, — сказал Дик.

— Жизнь дороже ботинок.

— Брось, они бы тебя не убили.

— Еще как убили бы. Мое счастье, что они хотели повеселиться, а не приложили меня второй раз вот этим, — Данг наклонился и отбросил вперед длинные волосы, заплетенные сотней косиц, показывая Дику здоровенную шишку на затылке.

— Ух, — удивился юный имперец. — А я думал, как они тебя так быстро завалили.

— Кийога, — поморщился, выпрямляясь, Данг. — Могли и котелок проломить.

— У вас что, дерутся до смерти?

— Черепа — до смерти. Со мной.

— А что ты им сделал?

— Убил на арене их бойца. Я не хотел. Я же не виноват, что у него переносица жиже мармелада.

— А-а, — только и смог сказать Дик.

— Ты не смотри на меня так, Йонои. Я по твоим глазам вчера видел, что и тебе доводилось убивать. Все, пошли. Это на кухню, это в мусорник.

Первое было сказано о пустой посуде, последнее — о старой одежде Дика.

— А кто была та женщина, с которой ты ссорился? — решился спросить юный имперец.

— Моя мать. Не перенимайся этим, Ран. Мы последний год все время ссоримся.

На кухне какая-то бледненькая хрупкая девушка резала бустер. Данг перебросился с ней несколькими словами на ханьском, она подошла к Дику и поцеловала его в щеку.

— Это вам за то, что вы спасли брата.

— Ван-Юнь, — представил ее Данг.

Дик покраснел.

— Да просто повезло мне.

— Нет везения, Йонои, — сказал Данг. — Есть судьба!

Ван-Юнь, как оказалось из дальнейшего разговора, была на самом деле не сестрой, а мачехой Данга, второй женой его отца. У нее уже был один ребенок, второго она носила сейчас, хотя на таком маленьком сроке ничего еще не было заметно.

— Эй! — сердито крикнул Данг, увидев на одной из досок вчерашние помидоры. — Ты что, в рагу их собралась? Не смей. Это тебе одной. Роди мне здорового брата, поняла?

— Я принимаю витамины, — тихо сказала Ван-Юнь.

— Витамины — чепуха, мертвечина. Ешь!

Так вот, кому Данг носил дорогие фрукты, понял Дик.

Перед ним стали смутно прорисовываться отношения в этой семье. Утомившись от властности своей прежней жены, Йенг Сионг взял вторую, она зачала ребенка… Между молодой мачехой и пасынком, почти ее ровесником, завязалась дружба (вряд ли что-то большее), и матрона ревновала теперь двоих — мужа и сына. Оба от такой обстановки сбежали — один в космопорт Лагаш, где он то ли искал работу, то ли делал вид, что ищет ее, а второй — в трущобы, «бегать с Сурками». А на хрупкую Ван-Юнь, которая, работая, ежеминутно пила имбирную настойку, свалилась вся неприязнь ее свекрови…

Дик не знал, насколько велика эта семья и хорошо ли она может защитить одного своего члена от другого, но понял, что нужно закончить помогать Ван-Юнь с нарезкой бустера — и смываться из этого дома-корабля.

Дангу, очевидно, хотелось того же, но он объяснил причину задержки: Ван-Юнь хочет пойти в глайдер-порт и сделать пожертвование, а в одиночку порядочная женщина выйти за ворота корабельного города не может. Дик так до самого конца и не понял, что речь идет о религиозном обряде — он не мог увязать глайдер-порт с какой-то религией, так как не успел прожить в пещерах Диса достаточно долго, чтобы увидеть, каким обыденным делом здесь являются уличные алтари, которые можно встретить где ни попадя.

Этот алтарь находился в таком месте, что у Дика сердце заколотилось — рядом со старой грузовой платформой, которая стала для него эшафотом.

— Я… пожалуй… вас здесь подожду, — сказал он, облизнув разом пересохшим языком губы. Приносить языческие жертвы на месте своей пытки — это было как-то уж слишком.

— Да ты чего, Йонои? — удивился Данг. — Брось, в том нет ничего плохого, чтобы подойти к алтарю и сделать пожертвование. Да и вроде как земляк он тебе.

— Какой земляк? — не понял Дик.

— Ты что не знаешь, что тут месяц назад стряслось?

— Ну-у-у… что?

— Да, тебя, видать, безвылазно в чулане держали… В день Великой Волны один пленный сохэй, такой же пацан, как мы с тобой, зарубил цукино-сёгуна. Он это сделал из любви к своей девушке, дочери цукино-сёгуна. Думал, что она фем и хотел ее спасти. Его казнили на Большой Арене, а перед этим — избили вот на этом самом месте. Тайсёгун хотел предложить ему помилование — но он отказался.

— А… кто поставил алтарь? — спросил Дик, еле шевеля одеревеневшим языком.

— Люди. Понимаешь… в нем была большая сила. Настоящая любовь — это очень большая сила, а он по-настоящему любил Эльзу Шнайдер, ведь он и помилование-то не принял только потому, что знал — она ему все равно не достанется, и государя Тейярре обругал по-черному, сказал, что он не лучше гема. Для всего этого нужна большая сила, и в нем было много силы духа, я же своими глазами видел, как он висел здесь и ни разу не вскрикнул…

— Правда? — отрешенно спросил Дик. Ощущение безумия всего происходящего нарастало, ему захотелось сесть, чтобы не свалиться.

— Клянусь матерью вечной землей. А если в ком-то большая сила духа, значит, он может поделиться этой силой. Он — ходатай перед вечным небом. Ты знаешь, его уже почитают почти как Бона. Гемы, капустные головы, и те его почитают, хотя и говорят чушь — будто он умер за них.

— За них… — пробормотал Дик и, взявшись за живот, сел прямо на пол.

— Вам плохо? — спросила Ван-Юнь.

Тут новый друг Данга запрокинул перекошенное лицо, и Данг увидел, что его сотрясают то ли беззвучные рыдания, то ли безголосый смех. Потом он начал тереть свое лицо, раскачиваться взад-вперед и проявлять другие признаки душевного нездоровья.

— Да что с тобой? — рявкнул Данг. — А ну встань, люди же смотрят!

— Да… да… — покорно ответил Дик, поднялся и, все так же держась за живот, подошел к алтарю и остановился, взявшись рукой за железную ферму платформы.

Самодельные уличные алтари устроены просто: из металлокерамического баллона выпиливают правильный цилиндр, сверху приваривают крышку, красят в нужный цвет — и вот вам место для возжиганий и приношений. Дешевенький голокуб, даже не приклеенный к алтарной крышке, транслировал мерцающее мобильное изображение, в котором Дика не узнала бы родная мать. Основой, так сказать, канвой для этого изображения послужил один из кадров беседы со Шнайдером, но внешность Дика, очень неприглядная в тот момент, подверглась некоторому облагораживанию, сделанному явно женской рукой. После перевода в монохромную лазурную гамму стала незаметна кровища, слипшиеся сосульками от пота и крови волосы превратились в развеваемые ветром шелковые пряди, прокушенные и вспухшие губы приобрели вид чувственно-округлых, заодно подвергся корректуре гэльский нос типа «сапожок» — неизвестная художница превратила его в прямой, соответствующий вавилонским стандартам красоты — и, естественно, убраны были никому не нужные морлоки, и в итоге всего этого художества голубоватый и прилизанный «Суна Эрикардас» (как гласила выжженная плазменником надпись) уже не болтался в руках палачей, таких же обреченных, как он сам, но как бы парил в потоке света, поддерживаемый то ли незримыми ангелами, то ли собственной «силой духа». Рядом были растыканы еще несколько иконок, и плоскостных, и объемных. А оригинал смотрел на свои портреты мутными от солнечного ожога глазами и не знал, то ли ему покатиться от смеха прямо здесь, то ли движением руки смести и эту порнографию, и цветочки-свечечки у подножия.

И от первого, и от второго его удержала Ван-Юнь, но не словом и не жестом, а тем, как она опустилась перед алтариком на колени и положила к его подножию самодельный букет искусственных цветов.

— Не надо, мистресс Сионг, — тихо попросил Дик. — Нельзя человеку воздавать почести как богу. Ему это очень не понравилось.

— Тебе-то почем знать? — раздраженно бросил Данг.

— Да вот уж знаю, — сказал Дик.

Он отступил назад, под платформу, так что алтарь полностью загородил его, и задрал тунику до самого подбородка, показывая шрамы на груди. Ван-Юнь закрыла рот обеими руками, а Данг проговорил хрипло:

— Да быть того не может.

— Может, — Дик одернул тунику. — Меня с арены вынес гем, один из тех, про кого ты сказал «капустные головы». Гемы лечили меня и прятали от хозяев, я этот месяц пробыл в одном детском комбинате.

— Мама вечная земля, — ахнул Данг. — Вот здорово.

— Ничего здорового, — зашипел Дик. — Я живой человек, не дух и не бог. И со мной так нельзя. Ни с кем нельзя.

— Ты лучше оставайся духом, — резонно заметил Данг. — Дольше проживешь.

— Мне все равно, сколько я проживу, Данг-кун, а неправды не потерплю.

Тут его удивила Ван-Юнь. Вскочив с колен, она бросилась ему на шею, а потом сползла к ногам.

— Ради меня и моего ребенка — помогите! Это даже еще лучше, что вы живой! Это значит, что вечное небо меня услышало! Сделайте моего ребенка пилотом, господин Суна! Я знаю, вы сможете! Чтобы наш клан выбился из нищеты!

— Замолчи, бестолковая! — крикнул Данг.

До этого момента все происходило довольно тихо, но теперь на них начали оглядываться многочисленные прохожие.

— Валим отсюда, — процедил сквозь зубы Данг. Они взбежали по эстакаде — Дик и Данг тащили за руки пребывающую в каком-то трансе Ван-Юнь — и свернули в один из боковых переулочков третьего яруса.

Дик понял, что встрял по самую рукоять. Он думал, после признания вера Ван-Юнь иссякнет, но вышло как раз наоборот. Он пытался объяснить ей, что он всего лишь обычный человек, и может не больше, чем любой другой обычный человек, но Ван-Юнь ничего, казалось, не слышала и только бормотала свои мольбы. Дик устремил полный паники взгляд на Данга, но тот только выразительно постучал себе по лбу, пожал плечами и отвернулся — выпутывайся, мол, сам, никто тебя не просил выступать. Дик уже был готов пообещать Ван-Юнь хоть пилота, хоть ручного архангела на цепочке, хоть маринованного черта в баночке, но пообещал ровно то, что он мог выполнить: молиться об этом ребенке и о том, чтобы клан Сионг выбился из нищеты.

Это успокоило несчастную женщину, и Дик выжал из нее взаимное обещание молчать обо всем, что тут случилось. Они с Дангом проводили ее до корабельного города, потом спустились уровнем ниже.

— Закуришь? — спросил Данг, вынимая пачку сигарет.

— Давай, — вдруг согласился Дик.

У сигарет, которые тоже крутили из водорослей, был мерзкий вкус, но зато не было привкуса фантасмагории. Дик сплевывал густую горечь и понемножку успокаивался.

— Скоро, наверное, за мной будет гоняться половина здешней полиции, — сказал он. — Так что ты, может быть, уже не хочешь, чтобы я бегал с Сурками.

— Откуда? — удивился Данг. — Суна Эрикардас умер, а Йонои Ран еще ничего плохого натворить не успел. А насчет Сурков ты зря. Знаешь, когда ты сказал, что выбрался из ничейных пещер — я подумал было, что ты прибрехнул. Но теперь вижу — нет. Если у тебя хватило удачи выжить после Арены, то и из пещер ты вышел. И Суркам такая удача вовсе не будет лишней. Ну как, ты готов?

— Готов. — Дик затоптал окурок. Во рту было противно.

— Тогда идем, покажу, где наша берлога.

* * *

Неделю спустя господин старший инспектор Дамон Исия в скверном настроении зашел в обжорку матушки Ашеры.

В скверном настроении он был потому, что с утра ходил в суд, давать показания против трех уродов из «Хана то Рю», которые неделю назад по пьянке убили полицейского морлока из его участка. Морлоку оставался год жизни, поэтому судейские сочли, что уроды могут отделаться небольшим штрафом — и этот штраф был заплачен, наверняка из кармана Яно. Все это удручало Исию Дамона до крайности. Было ему сорок девять лет, из них двадцать пять он проработал полицейским инспектором в 46-м секторе Пещер Диса. Он повидал все — застал краешком изначальное сравнительное благоденствие, когда на участке самым страшным преступлением были кражи снайков, и две криминальных войны, и вот эту вот нынешнюю вялотекущую агонию, когда само понятие «закон» расползается, как мокрый песок. Боги, боги, а мы-то думали, что это цемент…

Старого Гатлинга Исия любил, как любят хорошую, старую служебную собаку. Гатлинг был полицейским морлоком с самого начала, с семи лет. Он пришел на службу раньше, чем Исия, он был уже опытным волкодавом, когда Дамон только начинал изучать сыскное дело. И пусть он не был человеком — он обладал чутьем и хваткой настоящего сыскаря! А трое надравшихся ублюдков сшибли его картом, просто так, для развлечения, да еще и проехались по нему обратно, а потом, увидев, что он все еще жив, вышли из карта и принялись добивать ногами. И труп старого боевого пса швырнули на бустерные поля, а трое ублюдков вышли из зала суда живыми и невредимыми. И старший инспектор, начальник Исии, толстомордый Декия, сказал: «Да брось ты — из-за морлока!»

Вот по этой причине господин Исия пребывал в поганом настроении, когда зашел пообедать в заведение матушки Ашеры. Будь он десятью годами помладше, попробовал бы напиться — но теперь каждая лишняя рюмка на шаг приближала превращение его гастрита в язву, и временное облегчение души того не стоило.

У входа в обжорку Ашеры Исия заметил сидящего на корточках боевого морлока — тоже серии «геркулес», как и убитый Гатлинг. Но в самой обжорке не было никого, кто хоть сколько-нибудь походил на хозяина морлока. Было двое водителей общественных глайдеров, какая-то неизвестная Исии женщина самого сельского вида — скорее всего, одна из поселковых теток, приехавших купить какой-то импортный товар — и мальчишка, очень коротко стриженый — со спины Исия дал ему навскидку четырнадцать, а увидев лицо, поправился — шестнадцать.

— Ну, как суд закончился, господин Дамон? — спросила Ашера. Она была в курсе почти всего, что происходило на 14-м уровне.

— Штраф, — вздохнул Исия.

— И они, конечно, смогли заплатить… — с укоризной произнесла матушка Ашера.

— Конечно, смогли.

— Что хотят, то и делают, — женщина выругалась. — А полицейские и вякнуть боятся.

Исия пропустил эту шпильку. Он был в таком скверном настрое, что пикировка непременно переросла бы в ссору, а ссориться с матушкой Ашерой он не хотел.

— Чей морлок у входа? — спросил он громко.

— Мой, — ответил мальчишка, поворачиваясь. В руках у него было пластиковое ведерко на полтора литра, полное кипятку, в котором разбухала лапша-самоварка.

Исия кивнул и вернулся к своей еде: суси с мясом каппы. Куколки капп сейчас подешевели — их выгребали из осушаемых солнцем бассейнов тоннами, а запасливые хозяйки, вроде Ашеры, закупали центнерами.

Мальчишка развернулся и вышел из обжорки, бережно неся дымящуюся лапшу.

— Что за пацан? — спросил Исия у Ашеры. Та пожала плечами. — Брось, если он бегает с

Сурками, ты должна знать.

— Это ваша работа, а не моя — все знать, господин Исия.

— Так ты не знаешь, с кем бегает твой собственный сын? Смотри, Ашера, он добегается.

Из-за того, что Исия бы сильно раздражен, это прозвучало более угрожающе, чем надо бы. Ашера фыркнула и сказала:

— С вас сто пятьдесят шесть сэн, господин Исия.

Исия доел, расплатился двухсоткой, получил сдачу и сунул ее в левый карман, в котором держал мелочь. Виртуальных денег он не признавал — сказывалось воспитание планетника, в жизни не покидавшего Картаго.

Выйдя из обжорки, он свернул за угол, чтобы идти в участок, и увидел, что морлок и мальчишка сидят теперь на парапете рядом, причем морлок неспешно доедает лапшу, а парень вроде как призадумался — голова склонена, кисти свешены между колен… У ног мальчика лежал, чуть слышно рокоча, дымчато-серый кос, и юноша безотчетно поглаживал его морду, лаская большим пальцем у рта.

Какой-то зуммер зазвучал в голове Исии, но его временно заглушила внезапно нахлынувшее чувство. В то время как люди куда более благополучные выгоняли своих гемов на улицу, а некоторые выродки убивали их просто развлечения ради, уличный мальчишка не бросил ни своего морлока, ни коса, и пользовался любым случаем, чтобы накормить их досыта. Исия вообще-то не благоволил к нищим — слишком многие здесь подторговывали своей бедой — но в этот день уж больно ему по сердцу пришлось, что кто-то еще способен по-людски относиться к гему, и он, проходя мимо, бросил все деньги из левого кармана на тротуар к их ногам. Но зуммер заставил его сделать еще одну, естественную для полицейского вещь. Сосканировать сетчатку мальчика незаметно для самого мальчика было нельзя — а вот идентификатор морлока Исия снял в тот момент, когда тот перестал есть и поставил ведерко возле морды коса.

Не успел он отойти и на десяток шагов, как услышал сзади топот, а секунду спустя мальчишка обогнал его и загородил дорогу, глянув в лицо. Ох и синющие у него были глаза! Тут в голове Исии второй раз зазвучал зуммер, но Дамон опять отложил это на потом.

Мальчишка протянул ему деньги обратно.

— Спасибо вам, сударь, но я не попрошайничаю. Я работу ищу.

Исия засунул руки в карманы, оценивая вид паренька. Поношенная, с чужого плеча, но еще чистая одежда. Еще не доголодался до готовности воровать или торговать своей задницей. Еще полно гордости и иллюзий насчет того, что он кому-то нужен…

— Работу ищешь? Да ну? И кем же ты хочешь быть? Охранником? — ни на что менее почетное и чистое эти засранцы с кораблей не соглашались.

— Я боты умею чинить, — сказал паренек. — Если поломка не очень сложная… Еще… немного готовить… убирать, ухаживать за маленькими…

— Про боты — правда? — удивился Исия. С такой готовностью к самому черному, гемскому труду он среди космоходов еще не сталкивался.

— Да, — кивнул паренек.

— Ну, если это правда и если тебе в самом деле нужна работа — попытай счастья в глайдер-порту на четвертом уровне. Там есть мастерская Таура Даллана. Тебе каждый покажет. Ты ничего не имеешь против мутантов?

— Нет, сударь.

— Это хорошо, потому что Даллан — мутант. Скажи ему, что тебе прислал Дамон Исия. Учти, работа тяжелая. Даллану нужен помощник, а денег купить гема у него нет. Так что подумай. Побираться легче, я тебе ручаюсь… И еще: если я узнаю, что ты обворовал Даллана — я переломаю тебе ноги и морлок не поможет. Кстати, о морлоках. Он действительно твой?

Исия уловил легкое колебание перед ответом:

— Да.

— Может, продашь его в наш полицейский участок? Мы как раз не знаем, где взять замену морлоку, убитому три дня назад.

— Нет, — вот тут уж никаких колебаний не было. Еще бы они были.

— Ну ладно, может, еще свидимся.

— Вы забыли забрать свои деньги.

Исия усмехнулся и сунул деньги в карман.

— Как тебя зовут, гордый юноша?

— Райан, — ответил паренек, не заметив иронии, либо проигнорировав ее. — Йонои Райан.

Исия вернулся в участок, где на него тут же свалились дела — вооруженное ограбление, совершенное вчера, угон глайдера, кража со взломом и прочее. Лишь ближе к концу смены Исия смог задуматься о зуммере и пробить по базе данных клеймо-идентификатор морлока.

Результат заставил его нахмуриться. Морлок был зарегистрирован в Ниппуре и носил кличку Призрак; принадлежал он Яну Шастару, пилоту клана Дусс с западного побережья Гэнбу, и на этого пилота юный бродяга не походил ни по каким параметрам.

Конечно, очень может быть, что оный пилот просто вышвырнул надоевшего слугу. Такое в последние годы не было редкостью, в городской тюрьме парились сотни полторы гемов, ожидая, пока будут установлены личности их хозяев или пока не пройдут оговоренные законом три стандартных земных месяца, после которых их можно будет продать с торгов. Если морлок брошен, мальчик мог привязаться к нему из жалости, а морлок к мальчику — из благодарности и врожденной неспособности к самостоятельной жизни. Морлоку нужен туртан, как псу — хозяин. Однако в этом случае мальчик в опасности — идиотский закон карал за оказание приюта чужим гемам как за кражу, и за свою доброту славный паренек может попасть под порку. Будем надеяться, что дело обстоит не так плохо. Почему Шастар оставил свою собственность здесь, в Пещерах Диса? Ведь у его матери поместье недалеко от Лагаша, он легко мог вернуть морлока туда… Что-то здесь нечисто, подумал Исия, и провел поиск по армейской базе данных и по закрытым базам данных города, применив полицейский допуск. Он искал наугад, ни на что особенно не рассчитывая (что ему дала бы дата отчисления морлока?) — но полученный результат заставил его присвистнуть. Этот морлок оказывается, умер по меньшей мере дважды! Первый раз — десять с небольшим лет назад, когда его прайд был полностью выбит в наземных боях за Андраду. Целый длинный столбец морлочьих номеров шел здесь параллельно со столбцом одинаковых слов: «Выбыл» и словом «смерть» в графе «причина». А второй раз удивительный морлок умер совсем недавно, месяц с небольшим тому, на погребальных играх в честь Лорел Шнайдер. Он был заявлен на эти игры своим хозяином, Яном Шастаром (вот, значит, где собака зарыта!) и погиб, оставшись последним на арене, но не взяв трофея.

А трофеем было сердце юного Ричарда Суны.

— Ах ты черт! — воскликнул Исия, откинулся в кресле и закурил.

Описывая внешность, люди обращают внимание в первую очередь на волосы, потом — на глаза, губы и все остальное. Порой достаточно подстричься, чтобы тебя перестали узнавать. Но настоящий сыщик, запоминая внешность, обращает внимание еще и на форму ушей, кисти рук, осанку — все, что люди, как правило, не меняют, даже если делают пластику лица и трансплантируют глазные яблоки. Исии довелось довольно близко подходить к тележке приговоренного, когда она стояла во дворе городской тюрьмы, но тогда он специально не приглядывался к лицу. По правде говоря, ему было стыдно смотреть в лицо мальчику, с которым так подло поступили. Но вот на руки — да, он посмотрел. И отметил, что это действительно руки флордсмана. А выходя из тюрьмы, против своей воли встретился глазами. Рот был заклеен, пол-лица — занавешено растрепанными волосами, но на какой-то миг сверкнули глаза — и взгляд их был осмысленным, четким. Не умоляющим, чего боялся Исия. Много хуже — каким-то знающим. «И ты тоже предашь меня, пройдешь мимо и никому не скажешь ни слова». Конечно, это все было только моментальной иллюзией, обманом зрения — изнемогая от боли, мальчик пытался удержаться в сознании, фиксируя взгляд на чем-то… Это и показалось выражением нечеловеческой мудрости, остальное доделала нечистая совесть старого сыскного пса. И конечно, он так и сделал — опустил голову и как можно быстрее прошел мимо, и никому не сказал ни слова, потому что — чем, чем, чем он мог помочь? Что он мог сделать один?

Исия скрестил руки на столе и положил на них голову. Ситуация требовала какого-то решения. Если у Исии и было чем гордиться в жизни — так это тем, что он не шел на компромиссы, защищая закон. То есть, он без зазрения совести применял наношлем при допросах, а когда под рукой не было наношлема, прекрасно обходился парой кулаков, он «развел» две самые жуткие группировки во время первой криминальной войны, заставив их перестрелять друг друга, он закрывал глаза на мелкие шалости своих информаторов — но никогда не подыгрывал криминалу ради собственной выгоды, не брал взяток за то, чтобы «слить» дело, и если не мог на все сто обеспечить того, за что давали — тоже не брал, и вообще свою задачу видел в том, чтобы стало как можно меньше преступников, а не в том, чтобы стало как можно больше денег в кармане у господина Исии. Он был не против денег, но только если это помогало, а не мешало делу.

Сейчас ни о каких деньгах речи не шло и не могло идти. Лапша-самоварка по двадцать сэн за пакетик… Боги и демоны… Можно опять опустить голову и пройти мимо — чтобы недели через две увидеть, как кто-то из молодых шакалов, Тройо или Бесс, его заметет. Но вмешаться — означало сознательно встать на ту сторону. Да, мальчик был виноват уж тем, что Шнайдерам захотелось родственного тепла. Он чудом уцелел — и Исии какой-то частью души хотелось, чтобы чудо продолжалось. В каждом человеке живет ребенок, надеющийся на счастливый конец. Это глупо. Ёсицунэ из легенд о счастливом исходе становится Чингисханом. Опасное это дело — влюбленность в проигравшего, жажда чудесной победы из безнадежного положения…

Но, с другой стороны… Исия сказал два слова:

— Батальон страха.

Интерфейс-модуль мигнул и выдал раскладку по делу об убийствах мальчишек-беспризорников, членов уличных банд, которое Исия вел уже полгода без особого успеха. Началось все Первым летом. Мальчишка был найден утопленным в сахарном чеке, рот его набит сахарными листьями. Осень Акхат — еще два убийства: малолетняя шлюшка и ее дружок связаны именно в таком положении, в каком их застали, живот к животу, — и проколоты насквозь. Долгая Зима — четверо подростков умерщвлены одним и тем же способом: раздеты донага, связаны и брошены умирать перед воротами глайдер-порта. И одновременно — надписи, сделанные маркером на стенах: «Паразиты, берегитесь! Батальон страха ищет вас!», «Будешь жить честно или никак не будешь», «Смерть дармоедам» и тому подобное дерьмо. Весна Акхат — мальчик опять утонул в сахарном чеке, явных признаков убийства нет, но случай тоже подшит к делу.

Нет свидетелей. Крайне трудно получить какие-то показания о жертвах — для этого приходится погоняться за их дружками; задача не из легких. Информаторы запуганы до недержания. Кое-кто видел людей в черном. В глухих ветрозащитных масках, скрывающих все лицо. Никто не интересовался, куда эти люди шли и чем там занимались — вид одетых в черное к тому не располагал…

Вся эта блевотина была логическим продолжением взаимной неприязни космоходов и планетников, переросшей в открытую вражду. До и во время войны этот конфликт разрешался просто: планетники жили на планете, космоходы — в космосе. Разрыва в уровне жизни между ними почти не было: услуги планетников по обеспечению базы оплачивались весьма щедро.

Но война разоряла торговые флоты Рива — один за другим; пилоты гибли — и вот на «крыше» Пещер Диса образовался «корабельный город», а на бюджет Пещер что ни год, вешались несколько тысяч голодных ртов. Одна только остановка орбитальной верфи повлекла переселение четырех тысяч человек и шести тысяч гемов. Самое неприятное заключалось в том, что ни к какой другой работе космоходы не были приспособлены и в массе своей приспосабливаться не хотели. Муж той же Ашеры целыми днями ошивался в «высоком городе», бродил по еще не разорившимся дружкам и вспоминал былые дни. И сын, Илихау, «бегающий» с Сурками, удался, похоже, в него. Дети космоходов объединялись в уличные банды, которые благопристойности ради назывались «братствами», в подражание взрослым побратимствам космоходов; то же самое делали и дети планетников. Стайки мальчишек (девчонок было меньше) кучковались в немноголюдных переходах. В основном их времяпрепровождение состояло из виртуальных игр, нехитрого спорта вроде туннельного поло, танцев, секса, драк стенка на стенку и мелких преступлений. К криминалу побуждала не столько нищета — пока еще их семьи не голодали — сколько безысходность. Эти дети знали, что когда они вырастут, только одному из пяти удастся как-то пробиться в жизни. Они мечтали о космосе и едва ли нашелся бы хоть один, кто не пробовался на пилота. Но даже если бы они стремились найти работу здесь, на земле — вряд ли у них что-то получилось бы. Уровень жизни планетников тоже стремительно катился под уклон. Источником богатства Рива была межпланетная торговля и разведка в масштабах Галактики, рискованные дальние фрахты, приносящие баснословную прибыль, продажа открытых планет. Теперешний экспорт редких руд, кристаллов и уникальных безделушек вроде «лазурных огней», и на десятую долю не покрывал прежних доходов. И вот образовались три социальных слоя, разрыв между которыми становился все шире и глубже. Первый: армейцы, действующие космоходы и кланы, непосредственно производящие экспортный продукт. Второй: планетники, терраформисты и плантаторы, которые в принципе могли поддерживать уровень жизни своих кланов просто за счет натурального хозяйства, а также космоходы, имевшие до разорения собственность на планете. Им достаточно было просто не мешать, чтобы они ни в чем не нуждались. И третий: разорившиеся космоходы и те планетники, что потеряли работу в связи с разорением космоходов. Они жили в трущобах городов на пособие, которое цукино-сёгун выбила некогда из Совета кланов, и страдали не столько от бедности (это пособие было ненамного меньше жалованья Исии, рядового полицейского чиновника — правда, без учета взяток, но рядовым полицейским чиновникам много и не дают), сколько от потери прежнего, прямо-таки заоблачного социального статуса.

Но самым скверным было отсутствие хоть какого-то просвета. Все, даже несмышленые пацаны, понимали, что дальше будет только хуже. Еще несколько тысяч безработных — и Пещеры не смогут прокормить их. Придется или сокращать места гемов, переводя на них людей (чему никто не обрадуется), или… да нет, другого выхода просто нет, разве что ужимать пособия — в то время как цены будут расти и расти… Что за надежду пестует Шнайдер? На что он рассчитывает, когда рассчитывать не на что?

Главной ставкой было конструирование пилотского дара. Еще немного, обещали генетики, еще чуть-чуть, и каждая семья сможет заказать себе ребенка с генокомплексом пилота и вернуться в космос.

Исия считал это сказками. Планетник от отца и матери, он не видел для Шнайдера иного выхода, кроме порывания с рейдерами, элиминации гемов, сокращения армии и военного флота вкупе с жесткой планетарной изоляцией. Безумные пиратские выходки Шнайдера только выдадут Империи Картаго раньше времени. Пусть генетики играются с пилотским комплексом, если им так свербит — но сколько времени нужно будет, чтобы этот их чудо-ребенок вырос и стал полноценным пилотом? Разве Шнайдер не понимает, что ворует сам у себя это время? Еще пять, десять, максимум двадцать лет — и имперцы найдут Картаго. А вот если затаиться — этот люфт увеличится лет до тридцати, а то и пятидесяти… Можно будет еще продвинуться в терраформировании, настроить новых плантаций, бросить высвободившиеся мощности на развитие той промышленности, которая обеспечит существование Картаго как автаркии…

Но ведь нет. Никто не слушает планетников. В Совете все решают крикуны, потерявшие своих пилотов и свою торговлю — и те, кто ее еще не потерял и не захочет поступаться никакими привилегиями.

Предчувствие неотвратимого конца висело над всеми, и это сказывалось на картине преступлений. Три года назад управление Исии задавило секту «гхатов» — убивали и грабили людей в их собственных домах, причем не просто так убивали и грабили, нет — просветления искали гады в подражание древним изуверам. Повставало еще десятка три сект с очень нехорошим душком — затхлым, замкнутым, с привкусом древней мертвечины. Брать их пока было не за что. Еще кучка сопляков, начитавшись одного древнего земного извращенца, организовала «Клуб постельных философов». Дофилософствовались до того, что убили приглашенную шлюху, причем даже не могли вспомнить, как это произошло. Проститутки жаловались на девиц из знатных домов, продающих себя в самых грязных притонах, скрыв лица маской — не из нужды и не по обету, а ради «экзистенциального опыта». Им, сучкам обожравшимся, опыт, а честным девкам что, лапу сосать? Теперь вот эти, борцы с уличными мальчишками. Не нарвется ли паренек на них?

Если нарвется, будет чертовски обидно.

Исия терпеть не мог людей без закона, и вместе с тем прекрасно понимал, что не человек для закона, а закон для человека, и если закон противоречит простой человеческой справедливости (что бывает), то при возможности лучше выбрать ее. По мнению Исии, юный Ричард Суна уже получил все, что ему причиталось по справедливости, даже сверх того, и лучше всего было бы оставить его в покое. Но дело-то было в том, что просто оставить его в покое — означало оставить его на растерзание враждующей с Сурками банде, убийцам из «батальона страха», желающим выслужиться молодым щенкам из этого же управления, или кому-то еще… Исия не верил, что имперский мальчик выживет в самом сволочном районе Пещер в одиночку. Морлок ему не поможет, только ускорит гибель: он приметен, одиноких морлоков обязательно тормозит патруль, и это было просто везение, что только Исия сообразил сопоставить данные по клану Дусс и данные по Арене — но ведь не все же, кроме него, дураки. Одним словом, поступить по справедливости означало не просто махнуть рукой на мелкое нарушение закона — что Исии уже приходилось делать не раз — но активно, делом, встать на сторону человека, который закон нарушил. И ведь, кроме всего прочего, он флордсман, и чертовски хороший флордсман, если смог убить цукино-сёгуна при всей тамошней охране. Нельзя, чтобы по участку просто так гулял такой хороший флордсман. Боги, боги, что же делать скромному инспектору Исии Дамону, как же ему выйти правым перед своей совестью? Почему вы не даете ему забыть тот день, когда он взглянул намеченной вами жертве в глаза — и прошел мимо? Откуда чувство вины, ведь он ничего, в самом деле ничего не мог сделать? Почему вы второй раз свели нас вместе?

Почему, чума разрази весь этот город, именно я теперь должен делать выбор?

Вырваться к Даллану он сумел только на третий день и был убежден, что «Йонои Райана» там не застанет. У Даллана был отвратительный характер, да и какой еще мог быть-то, если в двенадцать лет его выбросила на улицу родная мать. До десяти Даллан рос как все, а потом ноги расти перестали. Семья тем временем успела разориться, денег на сложную многоступенчатую терапию не было. Даллана просто вышвырнули: мутант. Так бы и погиб мальчишка, если бы не были у него руки прилажены настолько же складно, насколько нескладно — ноги. Боги не совсем гады, если они отнимают в одном, то прибавляют в другом. Даллан прибился к одному ремонтнику в глайдер-порту, и скоро уже делал за него всю работу, потому что тот был запойный пьяница, а когда водка окончательно свела хозяина в могилу, Даллан унаследовал его дело. Дело не то чтобы процветало — но давало стабильный доход и кормило двоих: Даллана и старого тэка, которого он тоже унаследовал. Но тэка вскоре последовал за прежним хозяином, и Даллан остался один. А работы прибавлялось, потому что все чаще люди чинили старую технику вместо того чтобы просто выбрасывать ее. Да и бегать в поисках запчастей по свалкам Даллан на своих коротеньких ножках не мог. Жениться и так обзавестись бесплатной помощницей — да кто пойдет за мутанта? А наемные работники у него выдерживали до первого ругательства или в крайнем случае — до первого удара. Какой свободный человек унизится за ничтожную плату — триста сэн в день?

Но, к удивлению Исии, «Райан Йонои» был на месте и исправно приживлял какому-то боту полимерные мускулы взамен порванных. Хозяин мастерской занимался более сложной работой — менял напыление на чьем-то визоре.

— Даллан, — окликнул его Исия. — Мне на часок нужен твой парень — не возражаешь?

— Что он натворил? — нахмурился Даллан из своего гравикресла.

— Ничего, он мне просто нужен для разговора. Что, со мной уже и поговорить нельзя, ничего не натворив?

— Закончит — пойдет, — бросил Даллан. Он был немногословен.

— Я уже, — мальчишка разогнулся, вытер руки. — За час оно как раз срастется, сеу Даллан.

— Дуй, — буркнул мастер.

Юноша поклонился ему и вышел. Его костюм уже не выглядел таким чистеньким, на груди и рукавах туники виднелись следы смазки и биогеля для сращивания мускулов, зато добавилась еще одна деталь туалета — пояс с инструментами. В глайдер-порту стояла одуряющая жара — за огромными воротами солнца в две смены плавили пустыню, дуновения раскаленного воздуха порой долетали даже сюда и забивали дыхание. Исия ходил расстегнутым почти до пояса, благо был не в форме — но мальчишка свою тунику держал глухо завязанной. Она больше не выглядела свежей.

— Он не посылает тебя курочить чужие машины? — спросил Исия.

— Нет, сэр. Вообще-то, ему все равно, откуда детали, но… я не стану.

— Это правильно. Посматривай за ним, такие пацаны, как ты, порой таскают ему краденое, а я не могу вечно закрывать на это глаза. Да, и следи за своим языком. Здесь не говорят «сэр». Твой акцент — еще ничего, здесь много разных говоров, но «сэр» или «мастер» — здесь так друг к другу не обращаются… сеу Суна.

Мальчик помолчал, потом вздохнул.

— Я понял, что вы поймете.

— И ты не испугался, не убежал… Почему?

— Вы не арестовать меня пришли, — в голосе паренька не было вопроса.

— Ты что, душевидец? Предсказатель? — Исия терпеть не мог эту породу людей, так как считал из всех или шарлатанами, или одержимыми.

— Нет, сеу… Я просто знаю, что мне вас не надо бояться.

— Вот я и спрашиваю: откуда знаешь?

— Не могу вам сказать. То есть, могу, конечно, но это же для вас будет не объяснение.

— Уж изволь.

— С вами бывает такое, что посмотришь на человека — и как будто знаешь его всю жизнь?

— Бывает, — резко ответил Исия. — Но если бы я начал верить этому чувству, я бы уже давно подал в отставку.

— Вы полицейский, вам нельзя. А я просто человек, мне можно.

Исия остановил его, схватив за плечо.

— Ты жить хочешь?

Юноша опустил глаза — как будто вопрос стоил того, чтобы над ним задумываться.

— Понимаете, сударь, — проговорил он после паузы. — Жить-то я, конечно, хочу, и смерти боюсь. Но прятаться всю жизнь не стану. Мы идем в заведение матушки Ашеры?

— Да. Куда ты дел морлока?

— Он свободный человек и у него есть свои дела.

«Та-ак…» — подумал Исия.

— А кос у тебя — тоже свободный?

— Н-ну… Он сам выбрал Рэя своим хозяином. Меня он тоже признает, но не так, как его.

— Если вы отдадите противоположные приказы, приоритет будет за морлоком. Да?

— Вроде.

Они вошли в забегаловку Ашеры, Исия заказал пива для обоих.

— Я хотел кое о чем расспросить тебя, — начал он.

— Спрашивайте.

— Можешь рассказать, как ты попал сюда? С самого начала?

Мальчишка пожал плечами и начал рассказывать — спокойно, ровным голосом, называя даты и перечисляя все существенные детали, как полицейский, дающий показания в суде. Через полчаса Исия знал историю блужданий «Паломника» и всех невзгод Ричарда Суны. Мрачную историю, полную предательства, подлости, истязаний и надругательств. И он выслушал ее так же спокойно, как Суна ее рассказал, потому что за время своей полицейской службы выслушивал и не такое.

«Какой же законности вы хотите, ублюдки», — подумал он, мысленно обращаясь к тем, кто населял дома Высокого Города. — «Как мне бороться с этими бандами и сектами, если у вас самих под носом орудует банда и секта, которой можно всё или почти всё: синоби!»

Но история Суны была полна и других вещей — самой трогательной преданности и верности, дружбы и даже любви. Морлок спас мальчика, гемы прятали его, пока он выздоравливал. Неудивительно, что Суна именно их, даже, по большому счету, не Сурков, считал «своей стаей». Он чем-то походил на одного из сказочных детей, которых воспитали волки. И был, как волчонок среди людей, беспомощен при всей своей силе.

— И что же ты будешь делать дальше? — спросил Исия.

— А вы, сударь?

От этого вопроса инспектор слегка вздрогнул.

— При чем тут я?

— Но ведь вы же полицейский, сударь. А я преступник, беглый. Вы ведь не можете так просто сидеть и пить пиво, вы должны принять решение — выдать меня или нет.

— Почему это не могу? Очень даже могу.

— Последний вавилонянин, кто мне помог, Эктор Нейгал — вы знаете теперь, чем он кончил. Я вас должен предупредить, господин Исия, что если вы хотите, чтобы ваша жизнь и дальше была такой, как прежде, и все шло как идет — то лучше вам прямо сейчас надеть на меня наручники. Я не буду сопротивляться, честное слово.

— Если я надену на тебя наручники, — проговорил Исия, — Моя жизнь уже никогда не будет прежней. Есть мера подлости, которую человек не может перешагнуть и остаться собой.

— Но вы и отпустить меня так просто не можете, — так же четко и тихо проговорил Суна. — Потому что я не собираюсь жить себе, как ни в чем не бывало, чинить боты и санторы и стремиться просто выжить.

— А что же ты собираешься?

— Свидетельствовать. Обратить стольких, скольких смогу.

— Парень, ты знаешь закон об этологической диверсии? Знаешь, что тебе будет, когда поймают?

— Смерть, — пожал плечами юноша. — Что вы еще можете для нас придумать. Это очень страшно, но выдержать можно. Я ведь умирал один раз.

— Да зачем? — тут в голосе Исии, упавшем до шепота, прорвалась доселе скрываемая боль. — На хрена тебе это надо, мальчик? Ну, расскажешь ты свою сказку еще нескольким десяткам гемов. Ну, нескольким сотням. Дальше что? Им от этого станет легче жить? Уверяю тебя, не станет. С ними обращались и будет обращаться как со скотиной. А люди не послушают тебя. Почему ты лезешь на рожон? Выжил — живи! Что тебе не дает покоя?

— Не знаю, сеу Исия. Вы можете терпеть то, что вокруг творится. А я нет, вот и все.

Исия встал, положил на стол деньги за пиво, потом достал из кармана и бросил Суне дешевенький затемненный визор, откопанный дома среди хлама.

— Прячь глазищи. Они у тебя приметные.

Господин Исия думал, что никто и ничто не склонит его ни к какому решительному выбору. Он сильно ошибался.

* * *

Присоединившись к банде Сурков, Дик рассудил, что Рэй и Динго легче найдут его, если он будет сидеть все время на одном месте, чем если он будет метаться по всем Пещерам Диса, ища их — и не ошибся. Разговаривая с гемами, он расспрашивал о ремонтных бригадах — и сумел-таки чрез ремонтников передать Аквиласам весточку о том, где находится. На пятый день Рэй нашел его.

— Я здорово за вас испугался, сэнтио-сама, — рассказывал он. — Вы ведь в опасное место пошли. Когда я нашел лужу крови, то прямо не знал, что и думать.

— Лужу крови? Тела там не было? — удивился Дик.

— Ясное дело не было: дружки утащили его, разделали и съели.

— Как ты узнал?

— Да уж узнал. Нашел их пещеру. Кстати, сэнтио-сама, там можно будет сделать еще одно укрытие — после того, как лемуры уберут… весь мусор. Но прежде мы с Динго пошли по вашему следу, где вы роняли кровь. Он вас ранил?

— Да, в общем, нет… Это я сам… Ты продолжай.

— Мы с Динго добрались до той решетки. Место, где вы перелезли, я нашел — там, под самым потолком, где прутья сильно не достают до свода. Но я-то там протиснуться уже не мог. Сумел раздвинуть прутья для Динго и пустить его по следу — может, вы где-то там лежите и ждете помощи… Но Динго вернулся мокрый, с сахарным листом в зубах, и я понял, что вы нашли выход наружу.

— Я пересек водяные поля, — сказал Дик.

— Ну, оно и понятно… Я вернулся по вашим следам, нашел логово людоедов и… навел там порядок. Ну, а потом добрался до Аквиласов. Спросил их, куда можно выйти через водяные поля — и они по схеме показали, что в глайдер-порт. Мне непросто было туда выбраться — я ведь шел через ничьи катакомбы… Но когда я пришел, здесь уже многие гемы вас знали. Вы не теряли времен даром, сэнтио-сама.

— Да, я старался, — улыбнулся Дик.

— Но теперь вы вернетесь к нам?

— Аноо[53]… — протянул юноша. — Боюсь, что не так скоро, Рэй. Здесь ведь тоже есть, кому свидетельствовать. Рэй, я-то, дурак, думал, что уже видел самое плохое… А тут порой такое творится… — Дик начал рассказывать, каким несправедливостям был свидетелем, а о каких услышал из вторых рук, но Рэй прервал его:

— Э-э, сэнтио-сама, одиннадцать историй из десяти таковы, как эти, если речь идет об общественных гемах. Они же ничьи, людям все равно, что с ними будет.

— Да… — кивнул Дик. Он понимал, что бессмысленные и бесчисленные унижения, которым здесь подвергаются гемы, являются следствием того унижения, груз которого несут люди. Это тяжелый груз, и они с этим грузом сидят на шее у гемов — как же тем может быть легко? Но что-то происходило с ним самим: каждый такой случай ранил его, порой даже сильнее, чем пострадавшего гема, и боль накапливалась, и Дик не знал, куда ее девать. Он просто жил с этим грузом, и этот груз томил его все сильнее, так что порой он просыпался уже усталым. Так легко и соблазнительно было согласиться, когда Рэй сказал:

— Тому вы нужны, сэнтио-сама. Они обратили несколько человек, вы должны дать им имена.

Но Дик ответил:

— Это может сделать сам Том. Я пока должен быть здесь, Рэй, а им нужно отвыкать видеть во мне кого-то вроде священника. Я такой же, как они, так им и передай.

— Мне прямо сейчас идти? — Дик услышал в голосе морлока печаль.

— Нет, что ты! Ты отдохнешь у меня, мы раздобудем еды…

— Я думал, вас нужно забрать, сэнтио-сама… Думал, вам тут негде жить.

— Нашлось одно место, Рэй, — он вовремя перехватил немного разочарованные интонации в голосе морлока. — Но как здорово, что ты обо мне заботишься!

Он привел Рэя в берлогу Сурков. Сурки жили в старом, просторном пассажирском катере на «кладбище машин». Предполагалось некогда, что машины пойдут в переплавку, но поражение резко ударило по производству, и старые катера, глайдеры, разбитые истребители и танки торчали на задах законсервированного завода и служили прибежищем для деклассированных элементов. Собственно в катере жило меньше трети Сурков — 8 человек из приблизительно 30, остальные жили по своим домам.

Дик стал в этом маленьком общежитии девятым. Ему не задавали вопросов, достаточно было поручительства Данга. В свою очередь, он тоже не задавал вопросов Суркам. Кое-что об их жизни и о том, как они оказались на улице, он узнавал из случайных обмолвок. Самый маленький из компании, Нышпорка, был, как и Дик, военным сиротой. Почти все они потеряли на войне хотя бы по одному родителю, но Нышпорка каким-то образом лишился всех родственников. Ему нашли усыновителей, он сбежал, нашли новых — он опять сбежал, и откровенно признавался, что не собирается менять вольное житье на что-либо другое. Он был попрошайкой и ловким карманником.

Два брата, Анк и Сет, промышляли торговлей из-под полы, причем не похоже было, чтоб хотя бы сэна с того товара, который они продавали, была уплачена в качестве налога. Сет был, кроме всего прочего, красивым мальчиком и следил за своей внешностью, надеясь закадрить какую-нибудь богатую даму. Поскольку среди его вещей попадались довольно дорогие украшения и одежда из импортной ткани, Дик подозревал, что «левая» торговля — не единственный источник дохода братьев.

Элал, четвертый Сурок, был ровесником Дику и Дангу, и уже присматривал себе место во взрослой банде «Итивакай». Для этого требовалось, чтобы кто-то из взрослой банды погиб, и чтобы кто-то из ее членов поручился за Элала, поэтому мальчишка всячески старался попасться взрослым бойцам на глаза и выслужиться перед ними. Он был слишком крепок, чтобы попрошайничать и слишком неловок, чтобы воровать, и остановился на грабеже, причем в жертвы подбирал мальчишек-воров из конкурирующих банд, наркодилеров, нелицензированных проституток — словом, тех, кто не мог пожаловаться в полицию и при этом был настолько ничтожен, что даже не рассчитывал на защиту покровительствующей банды. Дик сразу невзлюбил его, и, надо сказать, нелюбовь эта была взаимной.

Тоно, пятый житель катера, был четырнадцатилетний двухметровый громила с умом семилетнего ребенка. Он был полугем, что автоматически вышвыривало его за границы и человеческого, и гемского сообщества. Поговаривали, что он — плод насилия боевого морлока над какой-то женщиной, которая от этого дела сошла с ума, по какой причине и не предала ребенка эвтанзии. Морлоки вообще-то стерильны, но ведь раз в год, как говорится, и палка стреляет, так что совсем невероятной история не была. Дик так и не смог понять, имеет ли недоразвитость Тоно причиной какую-то врожденную травму или им просто не занимались с раннего детства. Тоно был инфантилен и доверчив, и легко шел за любым. Беднягу можно было одинаково легко вовлечь и в самое зверское преступление, и в самый прекрасный подвиг. Дик ему понравился, а Данга он просто боготворил.

Тринадцатилетний Итци тоже был вором, но другого рода, чем Нышпорка: он шпионил за каким-нибудь богатым домом, находил способ проникнуть в него (как правило — «попадал» под хозяйский карт, когда тот выезжал из гаража и бывал отнесен в служебные помещения для оказания первой помощи), после чего утаскивал что-нибудь ценное и не очень большое. Он уже однажды попался, но не был передан в руки закона: хозяйские слуги его жестоко избили, два ребра у мальчика срослись неправильно и теперь одно плечо было ниже другого. Это не лишило его природного оптимизма — он любил шутить, придумывал разнообразные розыгрыши и копировал голоса.

Еще один, Кун, был настолько молчалив, что Дик поначалу принял его за немого. Он занимался в основном тем, что выискивал на свалках поломанные боты и приборы, добывал из них исправные детали и кому-то сбывал, иногда через братьев. Впрочем, он «раздевал» и вполне действующие машины. Деньги он тратил в основном на игры в виртуальной аркаде, фанатично веря в миф о том, что за успешными игроками в симулятор космического боя следят армейцы и лучших приглашают в истребители.

Остальные члены банды были «ассоциированными», такими, как сын госпожи Ашеры — они кое-как ходили в школу и жили в своих семьях, а среди Сурков проводили только свободное время.

Вся эта пестрая компания спокойно отнеслась к тому, что Дик привел с собой гема и коса, даже приветствовала их появление — потому что назревало большое выяснение отношений между космоходами и планетниками, и мощь морлока была бы весомым подспорьем. А вот то, что Дик нашел себе постоянную работу, компанию несколько скандализовало. Оказывается, настоящие космоходы на земле работать не могут, они могут только подрабатывать. Оказывается, тот, кто соглашается на работу, годную для гема — тот, может быть, и сам ремодифицированный гем. Оказывается, Даллан — мутант, а работать на мутанта — совсем западло. Последнюю реплику подал Данг, и на него Дик обрушил весь накопившийся праведный гнев.

— Знаешь что? Ты сам мне говорил что у вас тут никого не спрашивают, откуда берутся деньги. А теперь что? Значит, честно работать — это, по-твоему, то же самое, что торговать наркотиками?

— Думать надо, на кого можно работать, а на кого нельзя! — Данг горячился ничуть не меньше. — Да Сурков засмеют, когда увидят, что ты ишачишь на мутанта!

— Ладно, — сказал Дик и снял «сурковскую» банданну. — Тогда я не буду позорить Сурков и уйду отсюда.

— Куда? — изумился Данг.

— Найду, — твердо сказал Дик, хотя понятия не имел, куда ему в самом деле идти. Рэя и Динго он пока отослал обратно к Аквиласам, так что не нужно было сушить голову, куда пристроить их. А для одного себя он нашел бы место.

— Нет, так не годится, — Данг помотал головой. — Ты не можешь так просто уйти!

— Это почему же?

— Ты уже обещал быть с нами, черт!

— Пусть проваливает, — вставил Элал. — От него все равно никакого толку.

— Он хороший. У него морлок, он драться будет, — подал голос Тоно.

— Послушайте, — устало сказал Дик. — Я буду за вас драться, и если надо — попрошу Рэя драться за вас. Я буду носить вам сюда деньги и еду. Но вера запрещает мне воровать и грабить, и я не буду этого делать. Я буду работать на Даллана, нравится вам это или нет. Решайте что-нибудь, только быстро, я должен найти ночлег, завтра мне опять на работу.

— А-а, вера, — протянул Сет, аккуратно латая прорванную подмышку туники из шикарной «пламенеющей» ткани. — Вера — это другое дело. А то я думал, что ты нас западло держишь.

— Не держу, — угрюмо сказал Дик.

— Пусть остается, — поддержал брата Анк.

На том и порешили. Оправдание было найдено: во-первых, он дал богам дурацкий зарок, и слова своего ломать нельзя, а жить-то надо; во-вторых, за отсутствием у Рана какой-либо идентификации и документов, Даллан не подписывал с ним рабочего контракта — а значит, Ран все-таки не работает, а подрабатывает.

Дика это трущобное крючкотворство позабавило, но он ничего не сказал. Вся компания, в том числе и Данг, казалась ему слишком детишками, чтобы воспринимать их всерьез. Будучи ровесником двум старшим из них, он казался себе рядом с ними зрелым мужчиной. В приюте у него было похожее ощущение — что он намного, на десятки лет старше — хотя ему было всего лишь одиннадцать-двенадцать. Возможно, это объяснялось тем, что у него единственного была в жизни какая-то цель и какие-то долгосрочные планы. В этом маленькие бродяжки были похожи, что в Империи, что на Картаго — каждый из них жил как мотылек, не загадывая не то что на год вперед — порой даже и на сегодняшний вечер. У Дика, чье будущее измерялось в лучшем случае месяцами, оно все же было. Он планировал, обдумывал, выстраивал это будущее. У этих мальчиков, которым не угрожала скорая и верная смерть, настроение было — день прожили, и ладно. Даже старшие, Данг и Элал, не думали наперед, что будет, когда один поступит в армию, а другой в банду — как будто их жизнь на этом заканчивалась.

Дик работал на Даллана и все лучше узнавал Пещеры Диса и их обитателей, как людей, так и гемов. Даллан часто посылал его принимать и относить заказы, купить ту или иную запчасть или продать восстановленный аппарат. Не то чтобы он не справилялся со всем этим сам — но он кошмарно стыдился своего увечия и выбираться из своей скорлупы (а мастерская для него стала чем-то вроде раковины для моллюска) старался как можно реже. Сначала он не доверял Дику денежных дел — паренек только принимал заказы и выполнял самую несложную, черновую работу. Но через несколько дней Даллан убедился в полной честности подмастерья и начал возлагать на него материальную ответственность.

У Даллана был отвратительный характер, как и предупреждал господин Исия — но Дик уже имел дело с угрюмыми калеками, такими как Вальдер, и владел искусством не подворачиваться под руку. Даллан порой орал на него, обзывал безруким слепым ублюдком, если Дик не мог сразу найти нужную вещь или ленивым скотом, если Дик ходил по его поручениям дольше, чем он рассчитывал; порой он даже швырял в юношу разные предметы — но тот реагировал спокойно, и спокойствие брало свое. Даллан остывал, и говорил что-то вроде: «Иди сегодня» — что означало «Можешь сегодня уйти пораньше» или двигал по стойке в сторону Дика горсточку монет — «на сахар». Это было вместо просьбы о прощении — как подозревал Дик, просить прощения нормальным способом Даллан не умел совсем.

Десять часов уходило на работу, восемь-девять — на сон, а остальное время Дик искал контактов с гемами. Он познакомился с докерами и ремонтниками, сходил в бараки аграрных рабочих и узнал «своего Мартина», заглядывал к уборщикам. Он говорил то, что считал должным говорить — а еще он слушал. И людей, и гемов. Обитатели пещер Диса любили поболтать, а Дик был без подобострастия учтив и внимателен. По совету господина Исии он носил темный визор — но и с этим визором он успел примелькаться: «А вот и Ран, мальчишка Даллана».

Дик приспособил себе в помощники и нелюдимого Куна — свалки, где можно было найти нужную деталь, он знал гораздо лучше, но когда ходил в одиночку, его могли ограбить и поколотить, а Дика боялись, потому что уже знали как победителя троих из банды Черепов. Именно нелюдимый Кун как раз и обеспечил Дику возможность съездить на полдня и вечер в детский комбинат к Марии.

Случилось это незадолго до «исторической» драки двух самых крупных объединений подростковых банд — «космоходов» и «планетников». Рэй как раз вернулся из Северо-западного сектора пещер и принес горестную весть:

— Сэнтио-сама, вам все-таки придется ехать. Маленький Марк умер. Мария очень хочет видеть вас.

Дик отпросился у Даллана на оставшиеся полдня, пообещав привезти еще деталей на продажу, и Даллан проворчал:

— Иди, дармоед.

Дик отправил Рэя и Динго спать в берлогу, а сам поехал в северо-западный сектор общественной подземкой. Один из первых своих заработков он истратил на сильно подержанный блок памяти и карту Пещер, так что теперь знал, куда ему двигаться. Он вздремнул в вагоне и вышел на конечной остановке, разбуженный контролером. По незнакомым улицам он добрался до квартала гемов и спустился на нижние уровни, чтобы попасть в детский комбинат с черного хода.

— Ах, тэнконин-сама[54]! — радостно запела Антония, увидев его в смотровое окошко. — Мы знали, что вы вернетесь!

Мария тоже обрадовалась ему — но почти сразу же расплакалась.

— Он родился слепым, мой Марк, — сказала она. — Ах, Рики-сама, это Мария виновата! Она не хотела убегать с Рэем в его укрытие. Сканер показывал, что малыш здоров, а что он не видит — этого сканер не мог показать. Его усыпили, сэнтио-сама, а Марию заставили забыть его. Но Мария не совсем забыла. Она делала, как советовал сэнтио-сама: читала про себя молитву Небесной Марии, и попросила Цинтию быть моей памятью. Цинтия рассказала Марии то, что вспомнила. Ах, сэнтио-сама, они так плохо поступили с Марком, а Мария даже не может на них рассердиться!

— Не плачь, Мария, — прошептал Дик, обнимая ее. — Это ничего, что ты не можешь рассердиться. Зато я могу. Я буду твоим гневом, Мария. Я буду гневом за всех вас. Не бойся.

Мария успокаивалась в его руках, а он больше не говорил ничего, пораженный новой мыслью, такой яркой и сильной, что он ни на секунду не усомнился в том, что это — откровение. Он знал, что делать. К чему вести своими свидетельствами, кем стать для этих людей.

— Мария, — сказал он, когда ее слезы иссякли. — Я тебе рассказывал о человеке по имени Моисей?

Примечания

1

Левиафан, он же антизверь — блуждающее скопление антивещества. Используется в качестве стационарного источника энергии, практически неисчерпаемого. Левиафаннеры — а) корабли, оборудованные для охоты на левиафанов, б) люди, которые занимаются этим ремеслом.

(обратно)

2

Шеэд (мн. число — шедайин) — представитель единственной разумной гуманоидной расы, кроме людей, в галактике. Родной планетой шедайин является Материнский Сад. Первым, кто установил с шедайин контакты, был Брайан Риордан, пилот «Аурвандиля» (2111 — 2173, канонизирован в 2201), основатель Империи и династии Риорданов. Каким образом эволюция могла создать расу, геном которой почти полностью совместим с человеческим — до сих пор не объяснено.

(обратно)

3

Имеется в виду война имперских доминионов и Вавилона, известная как Последний Крестовый Поход.

(обратно)

4

Эбер — массовый исход с Земли людей, держащихся т. н. «сверхценных идеологий», в особенности христиан.

(обратно)

5

Игра в мяч в невесомости.

(обратно)

6

Инквизиция — следственнвый орган, подчиняющийся непосредственно Имперской Сенатской Комиссии. Расследует злоупотребления в органах планетарного управления на уровне Доминаторов и советов доминионов. Поскольку должность требует от инквизитора политической неангажированности, неподкупности и бесстрашия, сложилась традиция приглашать на эти должности монахов из нищенствующих орденов.

(обратно)

7

Генетически модифицированный человек.

(обратно)

8

Свог — учебный клинок, образован от английских слов sword (меч) и flog (бич). Авторство термина, как и названия для настоящего боевого клинка, флорд (от тех же слов), принадлежи Брайану Риордану.

(обратно)

9

Синдэн, полное название — Ками-но хицуги-но синдэнгун, «воинство Гроба Господня», духовно-рыцарский орден, основанный во время Эбера.

(обратно)

10

Искусственный псевдоразум.

(обратно)

11

Легкое летнее кимоно, используется также как нижнее белье.

(обратно)

12

Орриу — то же, что и флорд, но оригинального шедайинского производства.

(обратно)

13

Кавитационный двигатель, или просто «кав» — двигатель, работающий на энергии гравитационных автоколебаний.

(обратно)

14

Косодэ — часть того, что называют «кимоно»: куртка без застежек с «маленьким» (нешироким) рукавом.

(обратно)

15

Хаори — просторная накидка, надевается поверх кимоно.

(обратно)

16

Широкие брюки, надеваются поверх кимоно.

(обратно)

17

Носки с отделенным большим пальцем.

(обратно)

18

Одежда по европейскому образцу.

(обратно)

19

Одежда с неразделенным верхом и низом.

(обратно)

20

Английский язык.

(обратно)

21

Общее название всех разумных существ на языке шедда.

(обратно)

22

Стихи Алана П. Кристиана. Земля, ХХI век от Р. Х.

(обратно)

23

В палочки для еды тиби, как и в японском языке, нстоящее и будущее время — одно и то же.

(обратно)

24

Приблизительно соответствует титулам «княжна», «принцесса».

(обратно)

25

«Второй Сайго» — имея в виду Сайго Такамори, предводителя самурайского восстания в Сацума.

(обратно)

26

Нихонское ругательство вроде «черт побери».

(обратно)

27

Палочки для еды.

(обратно)

28

Стихи А. Немировского

(обратно)

29

На языке шедайин — Господь (пришло из гэльского).

(обратно)

30

Прекратите, пожалуйста!

(обратно)

31

Сэнтио — капитан, сама — уважительный суффикс.

(обратно)

32

От «конхигуратион» и «тидзу», «карта»

(обратно)

33

“Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою…»

(обратно)

34

В жёнах… Матерь Божья

(обратно)

35

Комару — попадать в затруднительное положение. Фраза переводится примерно как «Вот влип!»

(обратно)

36

Библия, книга «Числа» 23:24

(обратно)

37

Хито — человек, сама — уважительный суффикс.

(обратно)

38

Псалом 143

(обратно)

39

«Ты — человек». Здесь использована другая форма — «нинген». Если «хито» означает человека как индивидуума, то «нинген» — указание на принадлежность к человеческому роду.

(обратно)

40

Фарисей, который настоял на том, чтобы прекратились репрессии против христиан — «Отстаньте от людей сих и оставьте их; ибо если это предприятие и это дело — от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками» (Деяния, 5:34)

(обратно)

41

Очень уважительный и старомодный суффикс, принятый среди знати.

(обратно)

42

Терпеть и ждать.

(обратно)

43

Шедайинский боевой гербовый плащ, которым Диорран прикрыл нагое тело замученного Ааррина, когда завершилась битва на борту флагмана А-Шаировского флота. Поскольку убитый король буквально плавал в луже крови, плащ пропитался ею во многих местах, и на нем сохранились очертания тела.

(обратно)

44

Умри (нихон.). Причем форма повелительного наклонения настолько грубая и приказная, что можно перевести как «Сдохни!»

(обратно)

45

Сеть из биополимерных волокон с наноприсадками, «оружие подавления», предназначенное не убивать, а обездвиживать человека.

(обратно)

46

В час смерти нашей (лат)

(обратно)

47

Пословица, взятая из Библии — «Все знавшие его вчера и третьего дня, увидев, что он с пророками пророчествует, говорили в народе друг другу: что это сталось с сыном Кисовым? неужели и Саул во пророках? И отвечал один из бывших там и сказал: а у тех кто отец? Посему вошло в пословицу: „неужели и Саул во пророках?“» (1Цар.10:11-12).

(обратно)

48

На самом деле это хайку звучит так: «Ах, весь мир — для цветов. Сочувствие к хогану (хоган-биики), весенний ветер». Хоган — звание, в котором находился полководец Минамото-но Ёсицунэ, убитый по приказу брата, сёгуна Ёритомо и ставший для нихонцев на века вперед символом правоты, отваги и преданности. Отсюда пошло выражение «хоган-биики», которое в тексте переведено как «любовь к обреченному».

(обратно)

49

Из глубин (лат)

(обратно)

50

«Тиби» отличается от нихонского еще и тем, что в нем нет градаций вежливости в общении между гемами и всего одна — в общении с хозяевами. Гемы называют друг друга просто по именам, номерам и кличкам, без постфиксов либо с суффиксом «-тян», а любого немодифицированного человека — с суффиксом «-сама». Суффикс «-тян» лексически соответствует уменьшительно-ласкательным суффиксам. «Рэй-тян» — это примерно то же самое, что «Рэйчик» или «Рэюшка». В этом и заключается комизм ситуации.

(обратно)

51

“Ощущение веры» (лат.)

(обратно)

52

Хон — ханьское слово, означающее «основа», «корень».

(обратно)

53

«Это». Точнее, «вон то». Употребляется точно так же как и у нас, в качестве слова-паразита — когда человек не знает, что сказать, и говорит «это…»

(обратно)

54

«Тэнконин» — «идущий по небу». Общее название для всех людей-космоходов, принятое среди вавилонских гемов.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 . Шхуна-бриг «Паломник»

Глава 2 . Дик Суна

Глава 3 . Корабль, потерпевший крушение

Глава 4 . Спасенные с «Вальдека»

Глава 5 . Шин Даллет

Глава 6 . Охота на левиафана

Глава 7 . Капитан Суна

Глава 8 . Туманность в надире

Глава 9 . Двойная звезда

Глава 10 . Джориан

Глава 11 . Страшное слово

Глава 12 . Нейгал

Глава 13 . Работорговля

Глава 14 . На реках Вавилонских

Глава 15 . Пещеры Диса

Глава 16 . Праздник Великой Волны

Глава 17 . In hora mortis nostrae[46]

Глава 18 . В маноре

Глава 19 . De profundis[49]

Глава 20 . Дом, которого нет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте