«В чаше»

Никогда ничего не покупайте в банке подержанных органов. И, раз уж я даю вам полезные советы, не снаряжайтесь для путешествия по Венере, пока на ней не окажетесь.

Мне бы следовало обождать. Но когда за несколько недель до своего отпуска я делал в Копрате покупки, то натолкнулся на эту маленькую лавочку и позволил уговорить себя на покупку инфраглаза по очень неплохой цене. А мне следовало бы спросить себя, как вообще на Марсе оказался инфраглаз?

Подумайте об этом. На Марсе их никто не носит. Если вы хотите видеть ночью, гораздо дешевле купить ночной бинокль. Тогда вы сможете снимать эту проклятую штуку, когда восходит солнце. Значит, этот глаз попал туда от туриста с Венеры. И совершенно неизвестно, сколько времени он пролежал там в резервуаре, до тех пор пока любезный старичок не рассказал мне эту историю о том, как тот принадлежал милому старому учителю, который никогда не… Ну да ладно, вы ее, наверное, уже слышали.

Если бы только эта проклятая штука отказала на дирижабле, прежде чем я покинул Венусбург. Ну, вы знаете Венусбург: город туманных болот и сомнительных гостиниц, где вы можете подвергнуться ограблению на людных улицах, проиграть целое состояние в казино, купить любое наслаждение во вселенной и поохотиться на доисторических чудовищ, которые обитают в болотистых джунглях, просто отъехав от города на вездеходе. Знаете? Тогда вы должны знать что вечером — когда отключат все голограммы и он снова превратится в обыкновенную кучку серебристых куполов, стоящих там в темноте, при температуре в четыреста градусов и таком давлении, что у вас станут болеть носовые пазухи лишь при мысли о нем, когда прекращается вся туристская суета — несложно отыскать одно из агентств рядом с космопортом, чтобы вам сделали что-то, относящееся к медикомеханике. Марсианские деньги они возьмут. Карточка «Солнечный экспресс» тоже подойдет. Вы только зайдите, ждать не придется.

И все же…

Я поймал ежедневный дирижабль из Венусбурга лишь через несколько часов после того, как приземлился там. Я был совершенно счастлив, а мой инфраглаз работал великолепно. К тому времени, когда я приземлился в городке Цуй-Цуй, появились первые признаки, что с глазом что-то не так. Это было почти незаметно — лишь едва заметная дымка на самой правой границе поля зрения. Я ее проигнорировал. У меня было всего лишь три часа, прежде чем дирижабль отправится в Последний Шанс. Я хотел осмотреть город. У меня не было ни малейшего намерения тратить это время на посещение медицинской мастерской, чтобы починить глаз. Если в Последнем Шансе он еще будет капризничать, тогда посмотрим.

Цуй-Цуй мне понравился больше, чем Венусбург. Здесь не было такого ощущения затерянности в толпе. На улицах Венусбурга вероятность встретить настоящего человека была примерно одной десятой; остальные были лишь голограммы — для того чтобы приукрасить город и чтобы улицы не выглядели такими уж пустыми. Мне быстро надоели прозрачные фигуры сутенеров в шикарных костюмах, пытавшихся предложить мне девушек и юношей самого разного возраста. В чем смысл? Попытайтесь дотронуться до одного из этих красавцев.

В Цуй-Цуе это отношение было примерно поровну. А темой голограммам служила не городская развращенность, а суровая жизнь приграничного поселка. Улицы были покрыты весьма убедительной грязью, а деревянные фасады магазинов отделаны со вкусом. Я не любитель восьминогих драконов с рачьими глазами на стебельках, которые слонялись повсюду; но понимаю, что они памятник тому парню, который дал название городу. Все ничего, но сомневаюсь, что ему бы понравилось, как одна из этих чертовых штук проходит его насквозь, наподобие двенадцатитонного танка из ведьмовской пыли.

У меня едва хватило времени на то, чтобы «намочить» ноги в «лужах», а дирижабль уже был готов лететь дальше. И неприятности с глазом прекратились. Так что я отправился в Последний Шанс.

Я должен был понять, на что намекает название города. Да у меня и были все возможности это сделать. Находясь там, я совершил последнюю покупку из того, что должно было мне понадобиться для своей вылазки. Там, куда я отправлялся, на каждом углу не было станций заправки воздухом, так что я решил, что тянучка мне не помешает.

Возможно, вы никогда его не видели. Это то, что придумала современная наука вместо рюкзака. Или каравана мулов; впрочем, он напоминает носильщиков, которые добросовестно тащатся за белым Охотником в старых фильмах о сафари. Эта штука состоит из пары металлических ног той же длины, что и ваши, оборудования на них и пуповины, которая подсоединяет это сооружение к вашему крестцу. А предназначено оно для того, чтобы вы могли выжить в этой атмосфере четыре недели, а не пять дней, которые вам дает ваше венерианское легкое.

Медик, который продал мне его, просто уложил меня на стол, и раскрыл мне спину, чтобы подсоединить трубки, по которым воздух идет от резервуаров тянучки к моему венерианскому легкому. Это была великолепная возможность попросить его проверить мой глаз. Возможно, он это бы и сделал — поскольку, пока он этим занимался, он обследовал и проверил мое легкое, и не запросил за это денег. Он хотел знать, где я его купил, и я сказал ему, что на Марсе. Он прищелкнул языком и сказал, что оно, похоже, в порядке. Он предупредил меня, чтобы я не позволял слишком опуститься уровню кислорода в легком, и всегда заряжать его, когда я выхожу из герметического купола — даже на несколько минут. Я уверил его, что знаю обо всем этом, и буду осторожен. Так что он присоединил нервы к металлическому разъему в крестце и подключил тянучку. Он несколькими способами проверил его, и объявил, что работа закончена.

И я не попросил его взглянуть на глаз. Тогда я просто не думал о нем. Я даже еще не выходил на поверхность Венеры, так что не имел возможности проверить его в действии. Ну, выглядело все по-другому, даже в видимом свете. Иные цвета, и мало теней; и инфраглаз давал изображение, более размытое, чем другой глаз. Я мог прикрыть один глаз, затем другой, и разница была заметной. Но я об этом не думал.

Так что я на следующий день сел в дирижабль, совершавший еженедельный рейс в Лоудстоун — городок горнодобывающей компании поблизости от пустыни Фаренгейта. Хотя для меня до сих пор загадка, как они на Венере способны отличить пустыню от чего-то другого. Я пришел в ярость оттого, что хотя дирижабль был полупустым, с меня потребовали два билета — для меня и для моего тянучки. Я подумал, не взять ли мне эту проклятую штуку на колени, но отказался от этого после десятиминутной попытки на вокзале. У нее было множество острых ребер и углов, а путешествие обещало быть долгим. Но этот лишний расход проделал большую дыру в моем бюджете.

После Цуй-Цуя остановки сделались более частыми, и более трудно достижимыми. От Венусбурга до Цуй-Цуя две тысячи километров, а оттуда до Лоудстоуна еще тысяча. После этого пассажирское сообщение делается нерегулярным. Впрочем, я понял, что же венерианцы называют пустыней. Пустыня — это место, где еще не поселились люди. Пока я еще мог лететь на дирижабле, следующем по расписанию, это еще не пустыня.

Дирижабли добросили меня до местечка под названием Просперити, с населением в семьдесят пять человек и одну выдру. Я подумал, что выдра, игравшая в бассейне на площади, была голограммой. Поселок не выглядел настолько процветающим, чтобы мог позволить себе настоящий бассейн с настоящей водой. Но тот был настоящим. Это был временный городок, снабжавший старателей. Как я понимаю, такой городок может исчезнуть за две недели, если те двинутся дальше. Лавочники просто все упакуют и увезут. В приграничном городке отношение иллюзорного и настоящего примерно сто к одному.

Я с заметным облегчением узнал, что единственные дирижабли, на которые я могу сесть в Просперити, отправляются туда, откуда я прибыл. В другую сторону нет ничего вообще. Я был рад это услышать и считал, что проблема лишь в том, чтобы нанять транспорт, чтобы отправиться в пустыню. И тут мой глаз отказал окончательно.

Я помню, что был раздосадован; нет, больше чем раздосадован — я был по-настоящему рассержен. Но все еще считал, что это лишь неприятность, а не катастрофа. Просто будет потеряно время и напрасно потрачены деньги.

Я быстро осознал, что это не так. Я спросил продавца билетов (это было в баре-закусочной-универмаге: вокзала в Просперити нет), где я могу найти кого-нибудь, кто продаст и установит инфраглаз. Он посмеялся надо мной.

— Здесь, друг, ты этого не найдешь, — сказал он. — Здесь никогда ничего такого и не было. Раньше была медичка в Элсуорте, это третья станция отсюда на местном дирижабле, но она вернулась в Венусбург год назад. Самое ближнее — это Последний Шанс.

Я был ошарашен. Я знал, что отправляюсь в глухие места, но мне и в голову не приходило, что где-нибудь может не оказаться кого-то настолько необходимого, как медик. Да если нет услуг медикомеханика, с тем же успехом вы можете не торговать продуктами или воздухом. Здесь можно буквально умереть. Я задавал себе вопрос, знает ли правительство планеты об этой отвратительной ситуации.

Но знало оно или нет, а я понимал, что гневное послание ему пользы мне не принесет. Я попал в переплет. Быстро прикинув в уме, я определил, что после полета до Последнего Шанса и покупки нового глаза у меня не останется денег, чтобы вернуться в Просперити, а оттуда в Венусбург. Весь мой отпуск пропадет лишь из-за того, что я попытался сэкономить, купив подержанный глаз.

— А в чем дело с глазом? — спросил продавец.

— Что? Ну, я не знаю. Я хочу сказать, что он просто перестал работать. Я ничего им не вижу, вот в чем дело. — Я цеплялся за соломинку, видя как он изучает мой глаз. — Ну, может быть, вы как-нибудь разбираетесь в этом?

Он покачал головой и уныло улыбнулся мне.

— Нет. Только чуть-чуть. Я думал, что может быль, дело в мускулах: плохо сокращаются или что-то в этом роде…

— Нет. Не видно вообще ничего.

— Скверно. Мне кажется, что это нерв отказал. В такое я влезать бы не стал: я способен лишь на мелочи.

Он сочувственно прищелкнул языком.

— Так вам нужен этот билет до Последнего Шанса?

В тот момент я не знал, что мне нужно. Я два года планировал эту поездку. Я едва не купил билет, а затем подумал: «Какого черта?» Раз уж я здесь, то следует осмотреться вокруг, прежде чем решать, что делать. Может быть, найдется кто-то, кто сможет помочь мне. Я обернулся к продавцу, чтобы спросить, не знает ли он кого-нибудь, но он ответил раньше, чем я задал вопрос.

— Я не хочу слишком вас обнадеживать, — сказал он, широкой ладонью потирая подбородок. — Как я и сказал, это не наверняка, но…

— Да, так что?

— Ну, здесь живет одна малышка, которая прямо помешалась на этих делах. Вечно возится с чем-нибудь, помогая людям по мелочам; ну, и собой занимается — вы знаете таких. Сложность в том, что она не слишком надежна; может быть, после такой починки будет хуже, чем раньше.

— Не вижу, чем, — сказал я. — Раз он не работает вообще, как она может сделать хуже?

Он пожал плечами.

— Ну, это ваши похороны. Вы, наверное, найдете ее недалеко от площади. Если ее там нет, обойдите бары. Ее зовут Эмбер. У нее есть ручная выдра, которая постоянно с ней. Да вы ее узнаете при встрече.

Найти Эмбер оказалось несложным — я просто вернулся на площадь. Она была там, сидела на краю чаши фонтана, болтая ногами в воде. Ее выдра играла на маленьком водостоке, и, похоже, была очень довольна, что нашла единственный водоем в тысячекилометровой округе.

— Ты Эмбер? — спросил я, усаживаясь рядом с ней. Она взглянула на меня. Взгляд был пристальным и вызывал неловкость — венерианцы умеют так смотреть так на пришельцев. Причина в том, что один глаз у них голубой или карий, а другой — совершенно красный, так что белка нет. Я и сам выглядел так же, но мне не приходилось на себя смотреть.

— Ну, а если это я?

На вид ей было лет десять-одиннадцать. Интуитивно я чувствовал, что эта цифра очень близка к ее настоящему возрасту. Поскольку предполагалось, что она разбирается в медикомеханике, я мог и ошибаться. Она кое-что сделала с собой, но, конечно же, невозможно было сказать, насколько серьезными эти изменения были. В основном, похоже, они относились к косметике. На голове волос у нее не было. Она заменила их на веер из павлиньих перьев, которые все время падали ей на глаза. Кожа с головы была пересажена на икры и предплечья, и там росли длинные струящиеся волосы светлого цвета. Судя по очертаниям ее лица, я был уверен, что на ее черепных костях были следы напильника и подкладки из костяной массы в местах, где она хотела его подправить.

— Мне сказали, что ты немного разбираешься в медикомеханике. Понимаешь, этот глаз…

Она фыркнула.

— Я не знаю, кто сказал бы вам такое. Я о медицине знаю чертовски много. Я не какой-нибудь заурядный кустарь. Пошли, Малибу.

Она привстала, и выдра стала поглядывать на нас по очереди. Я не думал, что ей хочется покинуть бассейн.

— Подожди минуту. Извини, если я тебя задел. Не зная о тебе ничего, я готов признать, что ты, должно быть, знаешь о ней больше, чем кто-либо в городе.

Она снова уселась, и ей, в конце концов, пришлось улыбнуться мне.

— Значит, вы в безвыходном положении, так? То есть: я и никого больше. Дайте, попробую угадать: вы в отпуске, это ясно. А из-за недостатка времени или денег вы не можете вернуться в Последний Шанс, чтобы обратиться к профессионалу.

Она оглядела меня с головы до ног.

— Я бы сказала, что из-за денег.

— В самую точку. Ты мне поможешь?

— Посмотрим.

Она подвинулась ближе и заглянула в мой инфраглаз. Для того, чтобы удержать мою голову, она взяла ее в руки. Я мог видеть лишь ее лицо. Заметных шрамов не было; на это по крайней мере, ее хватило. Верхние клыки у нее были миллиметров на пять длиннее остальных зубов.

— Не двигайтесь? А где вы его взяли?

— На Марсе.

— Я так и подумала. Это «Пронзающий мрак», компании «Нортерн Био». Дешевая модель; их всучивают главным образом туристам. Ему, наверное, лет десять-двенадцать.

— Это нерв? Парень, с которым я разговаривал…

— Нет. — Она откинулась назад и снова стала шлепать ногами по воде. — Сетчатка. Справа она отслоилась, и съехала на дно глазной впадины. Наверное, с самого начала ее не закрепили как следует. Они делают эти штуки так, что те не выдерживают больше года.

Я вздохнул и хлопнул ладонями по коленям. Затем встал и протянул руку.

— Ну, наверное, так и есть. Спасибо за помощь.

Она удивилась.

— Куда вы направляетесь?

— Возвращаюсь в Последний Шанс, а затем на Марс, где подам в суд на некий банк органов. Насчет этого на Марсе есть законы.

— Здесь тоже. Но зачем возвращаться? Я вам его починю.

Мы находились в ее мастерской, которая служила ей также спальней и кухней. Это был лишь простой купол без единой голограммы. После имитаций ранчо, которые, похоже, были в Просперити криком моды, глаза отдыхали. Я не хочу казаться шовинистом, и понимаю, что венерианцам нужны какие-то зрительные стимулы, раз уж они живут в пустыне и при постоянной облачности. Но этот акцент на иллюзиях мни никогда не нравился. Соседом Эмбер был человек, живший в точной копии Версальского дворца. Она сказал мне, что когда тот отключает генератор голограмм, все его настоящее имущество помещается в рюкзак — включая и генератор.

— А что привело вас на Венеру?

— Туризм.

Она искоса взглянула на меня, протирая мое лицо тампоном, смоченным местным анестетиком. Я был распростерт на полу, поскольку в комнате не было никакой мебели, кроме нескольких рабочих столов.

— Хорошо. Но к нам в эту даль добирается не так много туристов. Если это не мое дело, так и скажите.

— Это не твое дело.

Она встала.

— Прекрасно. Тогда сами чините свой глаз.

Она ждала, на ее лице было подобие улыбки. Мне, в конце концов, тоже пришлось улыбнуться. Она вернулась к работе, выбрав из кучи на коленях похожий на ложку инструмент.

— Я геолог-любитель. На самом-то деле охотник за камнями. Я конторский служащий, а по выходным уезжаю из города и устраиваю экскурсии. Камни, наверное, предлог для них.

Она вынула глаз из глазницы и ловко, одним пальцем, отцепила от оптического нерва металлическое крепление, затем поднесла глаз к свету и заглянула в зрачок.

— Теперь можете встать. Влейте в глазницу немного этой жидкости и зажмурьтесь. — Я сделал то, что она скомандовала и последовал за ней к рабочему столу.

Она уселась на табурет и изучила глаз более пристально. Потом вколола в него шприц и отсосала жидкость, так что он стал похож на черепашье яйцо, высохшее на солнце. Надрезала его и осторожно стала исследовать внутри. Длинные волосы на предплечьях мешали ей, она остановилась и подвязала их резиновыми колечками.

— Охотник за камнями, — размышляла она вслух. — А здесь вы, наверное, для того, чтобы взглянуть на лопающиеся камни.

— Верно. Как я и сказал, геолог я несерьезный. Но я читал о них и однажды видел один в ювелирной лавке на Фобосе. Так что я накопил денег и отправился на Венеру, чтобы попытаться найти себе такой же.

— Труда это составить не должно. Во всей Вселенной это самые легкие для поиска драгоценные камни. И очень жаль. Местные жители надеялись разбогатеть на них. — Она пожала плечами. — Не то чтобы на них нельзя было кое-что заработать. Но не такие состояния, на которые все рассчитывали. Забавно: они так же редки, как в свое время алмазы и, что даже лучше, в отличие от тех, в лаборатории их получить нельзя. Ну, наверное, можно, но с этим слишком уж много возни. — Крохотным инструментом она подшивала отставшую сетчатку к глазному дну.

— Продолжай.

— Что?

— Почему их нельзя получить в лаборатории?

Она рассмеялась.

— Вы в самом деле геолог-любитель. Как я и сказала, это возможно, но обошлось бы слишком дорого. В них соединено множество различных элементов. Я думаю, порядочно алюминия. Ведь из-за него у рубина красный цвет, так?

— Да.

— А такими красивыми их делают другие примеси. И нужно использовать высокое давление и температуру, а они настолько неустойчивы, что обычно взрываются, прежде чем вы найдете нужную пропорцию. Так что дешевле выбраться сюда и собирать их.

— А единственное место, где они могут быть, — это центральная часть пустыни Фаренгейта.

— Верно. — Она, похоже, закончила пришивать сетчатку. Выпрямилась и критически осмотрела свою работу. Нахмурилась, затем заделала надрез в глазе и шприцем закачала жидкость обратно. Установила его на штатив и направила на его луч лазера; затем прочла на табло лазера какие-то цифры и покачала головой.

— Он работает, — сказала она. — Но вам подсунули дрянь. Зрачок не в порядке. Это эллипс, с эксцентриситетом примерно 0,24. И будет хуже. Видите коричневую окраску слева? Это постепенно разрушается мускульная ткань, в ней накапливаются яды. А месяца через четыре вас наверняка ждет катаракта.

Я не мог разглядеть того, о чем она говорила, но сделал такую гримасу, как будто мог.

— Но на это-то время его хватит?

Она злорадно ухмыльнулась.

— Вы что, ждете гарантии на полгода? Извините, но я не член Венерианской Медицинской Ассоциации. Но если с юридической точки зрения это ни к чему не обязывает, я думаю, с уверенностью могу сказать, что такое время он — может быть — и прослужит.

— Ну, в твоем положении нужно быть осторожным, ведь так?

— Это не лишнее. Нам, будущим медикам, всегда следует опасаться исков за недобросовестную работу. Нагнитесь, я вам его вставлю.

— Я задавал себе вот какой вопрос: безопасно ли будет с этим глазом отправиться в пустыню на четыре недели?

— Нет, — тут же ответила она, и я ощутил груз разочарования. — Нет, если вы отправляетесь один.

— Понимаю. Но как ты думаешь, глаз выдержит?

— Ну, конечно. Но вы — нет. Поэтому-то вы и собираетесь принять мое заманчивое предложение и позволить мне быть вашим проводником в пустыне.

Я фыркнул.

— Ты так думаешь? Извини, но это будет экспедиция в одиночку. Я планировал так с самого начала. Вот почему я и стал охотиться за камнями: чтобы побыть одному. — Я выудил из кармана электронную кредитную карточку. — Ну а теперь, сколько я тебе должен?

Она не слушала меня, а сидела с грустным видом, подперев рукой подбородок.

— Он отправляется в путешествие, чтобы побыть одному, ты слышала, Малибу? — Выдра взглянула на нее со своего места на полу. — А взять, к примеру, меня; я-то знаю, что такое быть одной. Толпы и большие города — вот чего я жажду. Так, старый приятель? — Выдра продолжала смотреть на нее и, видно, готова была согласиться с чем угодно.

— Наверное, да, — сказал я. — Сотня устроит? — Это была примерно половина того, что взял бы дипломированный медик; но, как я и говорил, с деньгами у меня делалось туговато.

— Вы не собираетесь позволить мне быть вашим проводником? Это ваше последнее слово?

— Нет. Последнее. Послушай, дело не в тебе, просто…

— Я знаю. Вы хотите быть в одиночестве. Денег не надо. Пошли, Малибу. — Она встала и направилась к двери. Затем обернулась.

— Увидимся, — сказал она и подмигнула.

Для того, чтобы понять смысл этого подмигивания, много времени не потребовалось. С третьего или четвертого раза я способен понять очевидное.

Дело было в том, что для людей в Просперити оказалось достаточно забавным увидеть среди себя туриста. Во всем городе не было ни агентства по прокату, ни гостиницы. Об этом я подумал, но не предвидел того, что окажется чересчур трудным найти кого-нибудь, кто за приемлемую для него цену сдаст напрокат свой воздушный велосипед. Для этой цели я приберегал порядочную сумму, на случай вымогательских запросов. Я был уверен, что жителям явно захочется обобрать туриста.

Но этого не произошло. Почти у каждого были велосипеды, и все, у кого они были, не собирались сдавать его напрокат. В них нуждались все, кто работал вне города — а это были все — и раздобыть их было трудно. Грузовые рейсы были такими же случайными, как и пассажирские. И всякий, кто отказывал мне, давал полезный совет. Как я и сказал, после четвертого или пятого такого совета я снова оказался на площади городка. Она сидела там, как и в первый раз, болтая ногами в бассейне фонтана. Малибу, похоже, водосток не надоедал никогда.

— Да, — сказала она, не поднимая глаз. — Так уж получилось, что я могу сдать напрокат воздушный велосипед.

Я был разъярен, но приходилось сдерживаться. Она держала меня под тем самым дулом из присловья.

— А ты всегда слоняешься здесь? — спросил я. — Люди советуют мне поговорить о велосипеде с тобой, и искать тебя здесь, как будто твое имя и фонтан пишутся через дефис. А чем ты еще занимаешься?

Она уставилась на меня надменным взором.

— Я чиню глаза глупым туристам. Кроме того, тела всем в городе — лишь вдвое дороже, чем это обошлось бы им в Последнем Шансе. И я делаю это чертовски хорошо, хотя эти типы будут последними, кто это признает. Наверняка мистер Ламара из билетной кассы рассказал вам гнусную ложь о моем умении. Им оно неприятно, поскольку я пользуюсь тем, что иначе им пришлось бы тратить время и деньги для того, чтобы добраться до Последнего Шанса и платить лишь вздутую цену, а не ужасающую, как мне.

Мне пришлось улыбнуться, хотя я был уверен, что мне самому предстоит сделаться жертвой некоей ужасающей цены. Дельцом она была крутым.

Я обнаружил, что спрашиваю ее: «Сколько тебе лет?» И чуть не прикусил язык. Последнее, что захочется обсуждать гордому и независимому ребенку — это его возраст. Но она удивила меня.

— В чисто хронологическом смысле — одиннадцать земных лет. Это чуть больше шести ваших. А согласно настоящему, внутреннему времени, у меня, разумеется, возраста нет.

— Разумеется. Так как насчет велосипеда?…

— Разумеется. Но я уклонилась от вашего предыдущего вопроса. То, что я делаю помимо того, что сижу здесь, несущественно, поскольку, сидя здесь, я созерцаю вечность. Я погружаюсь в собственный пуп в надежде познать, какова истинная глубина женского лона. Короче, я делаю упражнения йоги. — Она задумчиво посмотрела на свою любимицу. — Кроме того, это единственный бассейн на расстоянии в тысячу километров. — Она ухмыльнулась мне и нырнула в воду. Она прорезала ее как лезвие ножа и помчалась к своей выдре, которая от счастья залилась лаем. Когда в середине бассейна, неподалеку от струй и водопадов она вынырнула, я обратился к ней.

— А как насчет велосипеда?

Она приложила ладонь к уху, хотя между нами было лишь около пятнадцати метров.

— Я спросил, как насчет велосипеда?

— Я не слышу вас, — продекламировала она. — Вам придется добраться сюда.

Я вошел в воду, ворча про себя. Я понимал, что ее цена деньгами не ограничится.

— Я не умею плавать, — предупредил я.

— Не беспокойтесь, повсюду не намного глубже, чем здесь. — Вода была мне по грудь. Я брел по воде до тех пор, пока мне не пришлось встать на цыпочки, затем схватился за торчащий завиток фонтана, подтянулся и уселся на мокрый венерианский мрамор. По моим ногам стекала вода.

Эмбер сидела у нижнего конца водостока, шлепая ногами по воде. Она опиралась спиной о гладкий камень. Вода, которая растекалась по камню, образовывала дугообразную струйку над ее макушкой. Капли ее падали с павлиньих перьев на голове Эмбер. И снова она вынудила меня улыбнуться. Если бы обаянием можно было торговать, она могла бы сделаться богатой. Но о чем я говорю? Все торгуют лишь обаянием, в том или ином смысле. Мне надо было взять себя в руки, прежде чем она попытается продать мне северный и южный полюса. Моментально я смог снова видеть ее корыстной, хитрой маленькой побродяжкой.

— Миллиард солнечных марок в час, и ни грошом меньше, — произнесла она своим милым маленьким ртом.

Обсуждать такое предложение смысла не было.

— Ты вытащила меня сюда, чтобы я услышал это? Ну, я разочаровался в тебе. Я не думал, что ты любишь дразниться, совсем не думал. Я думал, что мы смогли бы поговорить по-деловому. Я…

— Ну, если это предложение не подходит, попробуйте вот такое: бесплатно — не считая кислорода, воды и пищи.

Ну конечно, где-то должна была быть зацепка. Во взлете интуиции — космического масштаба, достойном Эйнштейна, я понял, в чем она. Она увидела, что я понял, и что мне это не понравилось, и ее зубы снова сверкнули. Мне оставалось лишь задушить ее или ей улыбнуться. Я улыбнулся. Я не знаю, как ей это удавалось, но она умела заставлять своих противников испытывать к ней симпатию даже тогда, когда она их надувала.

— Ты веришь в любовь с первого взгляда — спросил я ее, надеясь застать врасплох. Не тут-то было.

— В лучшем случае, это сентиментальные иллюзии, — сказала она. Нет, равновесия вы меня не лишили, мистер…

— Кику.

— Мило. Это марсианское имя?

— Наверное, да. Я никогда об этом не думал. Я не богат, Эмбер. — Конечно, нет. Иначе вы не попали бы в мои руки.

— Тогда почему тебя так тянет ко мне? Почему ты настолько стремишься отправиться со мной, хотя все, чего я хочу — это нанять твой велосипед? Если бы я был настолько очарователен, то наверняка бы это заметил.

— Ну, я не знаю, произнесла она, подняв бровь. — В вас есть нечто, что я нахожу совершенно завораживающим. Даже таким, против чего не устоять. — Она притворилась, что теряет сознание. — А ты не хочешь сказать мне, что же это?

Она покачала головой.

— Пусть это пока что останется моей маленькой тайной.

Я начал подозревать, что привлекают ее во мне очертания моей шеи, — такие, что можно вонзить зубы и выпить кровь. Я решил пока оставить эту тему. Может быть, в последующие дни она расскажет мне больше. Поскольку похоже было на то, что таких совместно проведенных дней будет немало.

— Когда ты будешь готова отправляться?

— Я собрала вещи сразу, как только починила ваш глаз. Давайте отправляться.

Венера пугает. Я думал и думал о ней, и это лучший способ ее описать.

Пугает она отчасти тем, как вы ее видите. Ваш правый глаз — тот, что воспринимает так называемый видимый свет — позволяет вам видеть лишь небольшой кружок, освещенный вашим ручным фонариком. Иногда вдалеке видно зарево от расплавленного металла, но оно слишком тускло, чтобы что-нибудь разглядеть с его помощью. Ваш инфраглаз пронзает эти тени и дает вам размытую картину того, что фонарик не освещает, но я едва ли не предпочел бы быть слепым.

Четкого способа описать, как это различие действует на ваш разум, нет. Один глаз говорит вам, что начиная с какой-то точки все в тени, а другой показывает, что же находится в этой тени. Эмбер говорит, что через некоторое время ваш мозг может соединить эти две картины вместе с такой же легкостью, как и при обычном бинокулярном зрении. Я этого так и не достиг. Все время, пока я был там, я пытался согласовать эти две картины.

Мне не нравится стоять на дне чаши диаметром в тысячу километров: это то, что вы видите. Как бы высоко вы ни забрались и как бы далеко ни ушли, вы все еще стоите на дне этой чаши. Если я правильно понял Эмбер, это как-то объясняется искривлением лучей света в плотной атмосфере.

А потом еще Солнце. Когда я был там, стояла ночь, так что Солнце было сплющенным эллипсом, висевшим над самым горизонтом на востоке, где оно село давным-давно. Не просите меня объяснить это. Все, что я знаю — это то, что Солнце на Венере никогда не заходит. Никогда — где бы вы ни находились. Оно просто сжимается в высоту и растягивается в ширину, до тех пор, пока не растекается к северу или югу — в зависимости от того, где вы находитесь — становясь плоской яркой линией света до тех пор, пока снова не начинает стягиваться к западу, где и взойдет через несколько недель.

Эмбер говорит, что на экваторе оно на долю секунды делается кругом — когда оказывается буквально у вас под ногами. Как огни на чудовищном стадионе. Все это происходит на краю чаши, в которой вы находитесь, примерно десятью градусами выше теоретического горизонта. Это еще одно следствие рефракции.

Вашим левым глазом вы его не видите. Как я уже сказал, облака задерживают практически весь видимый свет. Оно видно вашему правому глазу. Цвет его я назвал бы инфрасиним.

Тихо. Вам начинает не хватать звука собственного дыхания и, если вы слишком много об этом думаете, то начинаете задавать себе вопрос, почему вы не дышите. Вы, конечно, знаете; за исключением ромбовидного мозга, которому это совсем не нравится. Вашей вегетативной нервной системе безразлично, что ваше венерианское легкое по крохам подает кислород прямо вам в кровь; эти нервные цепи не предназначены, чтобы понимать что-либо; они примитивны и с большой опаской относятся к усовершенствованиям. Так что меня преследовало чувство, что я задыхаюсь; наверное, это продолговатый мозг сводил со мной счеты.

Я также порядком беспокоился насчет температуры и давления. Знаю, что это глупо. Если бы на мне не было костюма, Марс убил бы меня так же успешно, и притом гораздо медленнее и болезненнее. А если бы мой костюм отказал здесь, я сомневаюсь, что почувствовал бы что бы то ни было. Это была лишь мысль о том невероятном давлении, которое удерживало в нескольких миллиметрах от моей непрочной кожи лишь силовое поле, которого, физически говоря, там даже не было. Или так говорила мне Эмбер. Может быть, она пыталась вывести меня из себя. Я имею ввиду, что магнитные силовые линии нельзя потрогать, но ведь они там были, разве нет?

Я гнал эти мысли прочь. Со мной была Эмбер, а она эти вещи знала.

А то, что она не могла мне удовлетворительно объяснить, так это то, почему у воздушного велосипеда нет мотора. Я много думал об этом, когда сидел в его седле и изо всех сил крутил педали, а смотреть мне было не на что, кроме как на ягодицы Эмбер, скрытые под серебристого цвета костюмом.

Ее велосипед был тандемом, так что на нем были четыре сиденья: два для нас и два для наших тянучек. Я сидел позади Эмбер, а тянучки на двух сиденьях справа от нас. Поскольку они копировали движения наших ног, прилагая в точности ту же силу, что и мы, у нас получалось четыре человеческих силы.

— Мне нипочем не понять, — сказал я в первый день нашего путешествия, — почему оказалось чересчур трудным поставить на эту штуку двигатель и использовать для него часть лишней энергии из наших рюкзаков.

— Ничего трудного в этом не было, лентяй, — сказала она не оборачиваясь. — Я, как будущий медик, тебе советую: для тебя так гораздо лучше. Если ты будешь пользоваться своими мускулами, то проживешь гораздо дольше. Это поможет тебе чувствовать себя здоровее и избегать лап жадных медиков. Уж я-то знаю. Половина моих трудов состоит в том, чтобы удалять излишки жира с дряблых ягодиц и выковыривать варикозные вены из ног. Даже здесь ноги служат людям не больше двадцати лет, а потом их надо менять на новые. Это чистой воды расточительство.

— Я думаю, мне следовало их поменять перед нашим путешествием. Я уже почти готов. Может быть, на сегодня хватит?

Она хмыкнула, но нажала кнопку, чтобы выпустить часть горячего газа из шара над нашими головами. Рулевые лопасти, находившиеся по бокам от нас, опустились, и мы начали медленную спираль вниз.

Мы приземлились на дне чаши — это было мое первое впечатление такого рода, потому что все остальное время я видел Венеру с воздуха и это было не так заметно. Я стоял, смотрел на чашу и почесывал голову, пока Эмбер включала палатку и отключала шар.

Венерианцы почти для всего используют нулевые поля. Вместо того чтобы попытаться строить сооружения, которые выдержат огромные давление и температуру, они просто окружают все нулевым полем, и все. Шар велосипеда представлял собой лишь стандартное поле круглой формы с разрывом внизу, где устанавливался нагреватель воздуха. Корпус велосипеда защищало такое же поле, что и нас с Эмбер — заканчивающееся на определенном расстоянии от поверхности. Поле палатки было полусферой с плоским полом.

Это многое упрощало. Например, герметичные тамбуры. Мы просто вошли в палатку. Поля наших костюмов исчезли, когда их поглотило поле палатки. Для того, чтобы выйти, нужно просто снова пройти сквозь стену и вокруг вас образуется костюм.

Я плюхнулся на пол и попытался выключить свой ручной фонарик. К своему удивлению, я обнаружил, что выключать его нечем. Эмбер включила костер и заметила мое изумление.

— Да, это расточительно, — согласилась она. — В венерианце есть что-то такое, что он просто не терпит выключать свет. На всей планете не найти ни одного выключателя. Вы, может быть, не поверите, но несколько лет назад я была просто ошарашена, когда о них узнала. Мысль о подобном мне и в голову не приходила. Видите, насколько я провинциалка?

Слова эти совершенно были непохожи на нее. Я пытался прочесть на ее лице причину, которая их вызвала, но не смог обнаружить ничего. Она сидела перед костром с Малибу на коленях и перебирала свои перья.

Я жестом указал на костер, который был прекрасно выполненной голограммой — с потрескивающими, стреляющими поленьями, под которыми был скрыт обогреватель.

— Ну разве это не странно? Почему ты не захватила с собой причудливый дом, вроде городских?

— Мне нравится огонь. И не нравятся фальшивые дома.

— А почему?

Она пожала плечами. Думала она о чем-то другом. Я попытался сменить тему.

— А твоя мать не возражает против того, чтобы ты отправлялась в пустыню с незнакомцами?

Она бросила на меня взгляд, смысл которого я не понял.

— Откуда я знаю? Я с ней не живу. Я эмансипирована. Думаю, что она в Венусбурге.

Очевидно, я задел больное место, так что продолжал я с осторожностью.

— Столкновение личностей?

Она снова пожала плечами, не желая говорить об этом.

— Нет. Ну, в каком-то смысле — да. Она не захотела эмигрировать с Венеры. Я хотела улететь, а она — остаться. Наши интересы не совпадали. Так что мы обе пошли своей дорогой. Я зарабатываю себе на билет.

— И насколько ты близка к цели?

— Ближе, чем вы думаете. — Похоже, она мысленно взвешивала что-то, оценивая меня. Когда она изучала мое лицо, мне казалось, что я слышу скрежет механизма и звон колокольчика кассового аппарата. Затем я почувствовал, что снова заработало обаяние, как будто щелкнул один из этих несуществующих выключателей.

— Понимаете, я достаточно близка к тому, чтобы покинуть Венеру. Через несколько недель меня здесь уже не будет. Как только мы вернемся с несколькими лопающимися камнями. Потому что вы собираетесь удочерить меня.

Я думаю, что начал привыкать к ней. Потрясения я не испытал, ибо ничего подобного не ожидал услышать. У меня были какие-то мысли об этих камнях. Она, как и я, найдет несколько штук, продаст и купит билет с Венеры, так, что ли?

Конечно, это было глупо. Для того, чтобы добыть эти камни, я ей не был нужен. Проводником была она, а не я, и велосипед был ее. Она могла добыть столько камней, сколько хотела, и, вероятно, они у нее уже были. Так что в ее плане должно было быть что-то связанное со мной лично; в городе я знал об этом, но позабыл. Она чего-то хотела от меня.

— Тогда почему тебе надо было отправляться со мной? Что за роковое увлечение? Я не понимаю.

— Ваш паспорт. Я влюблена в ваш паспорт. В графе «Гражданство» написано: «Марс». В графе «Возраст», скажем, ну… приблизительно «Семьдесят три».

Она ошиблась лишь на год, хотя выгляжу я лет на тридцать.

— Ну так и что?

— А то, мой дорогой Кику, что вы находитесь на планете, которая нащупывает дорогу в каменный век. Средневековой планете, мистер Кику, которая установила, что совершеннолетие наступает в тринадцать лет — цифра нелепая и произвольная, как вы, я уверена, согласитесь. Законы этой планеты указывают, что не достигшие этого возраста лишены неких прав свободных граждан. Среди них — свобода, стремление к счастью, и возможность убраться с этой проклятой планеты! — Она поразила меня своей яростью, которая так не вязалась с ее обычной забавной изворотливостью. Руки ее сжались в кулаки. Малибу, сидевшая у нее на коленях, печально взглянула на хозяйку, а затем на меня.

Она быстро повеселела и резво принялась готовить обед. На мои вопросы отвечать она не захотела. На сегодня тема была закрыта.

На следующий день я был готов повернуть назад. У вас когда-нибудь намертво уставали ноги? Вероятно нет; если вам приходится заниматься такими вещами — тяжелой физической работой — то вы, наверное, один из этих свихнувшихся на здоровье и поддерживаете себя в форме. Я в форме не был, и подумал, что умру от этого. В минуту паники я подумал, что и в самом деле умираю.

К счастью, Эмбер это предвидела. Она знала, что я конторская крыса, и знала, какими жалкими слабаками обычно являются марсиане. Помимо сидячего образа жизни, свойственного большинству современных людей, у нас, марсиан, с этим еще хуже, потому что сила тяжести на Марсе не дает нам возможности поупражняться, как бы мы ни старались. Мускулы ног у меня как разваренная лапша.

Она сделала мне старомодный массаж и новоизобретенную инъекцию, которая уничтожила все накопившиеся яды. Через час у меня стали появляться проблески интереса к нашему путешествию. Так что она погрузила меня на велосипед и мы начали еще один перелет.

Способа оценить течение времени нет. Солнце меняет форму, сплющиваясь по вертикали, но это происходит слишком медленно и незаметно. В тот день мы в какой-то момент миновали приток Реки Рейнольдса. Моему правому глазу он представился яркой линией слева от меня — покрытой коркой и медленно ползущей, наподобие ледника. Мне было сказано, что это расплавленный алюминий. Малибу знала, что это такое, и умоляюще тявкала, прося нас сделать остановку, чтобы она могла покататься. Эмбер не согласилась.

На Венере вы не можете заблудиться, пока еще что-то видите. Реку было видно с того момента, как мы покинули Просперити, хотя я и не знал, что это такое. Мы все еще могли различить город позади нас и горную цепь впереди, и даже пустыню. Она была чуть выше на боковой стенке чаши. Эмбер сказала, что это значит, что от нас до нее еще около трех дней пути. Для того, чтобы оценивать здесь расстояния, необходим навык. Эмбер все время пыталась показать мне, где Венусбург, который был в нескольких тысячах километров позади. Она сказала, что в ясный день это ясно различимая крохотная точка. Мне его разглядеть не удалось.

Пока мы крутили педали, то много беседовали. Больше делать было нечего, и, кроме того, с ней было забавно поговорить. Она подробнее рассказала о своем плане покинуть Венеру и забила мне голову своими наивными представлениями о том, на что похожи другие планеты.

Это была ненавязчивая рекламная кампания. Начала она с защиты своего сумасшедшего плана. В какой-то момент он превратился в само собой разумеющийся. Она представила дело так, как будто уже решено, что я удочерю ее и возьму с собой на Марс. Я и сам наполовину этому верил.

На четвертый день я заметил, что стена чаши перед нами становится выше. Я не знал, отчего это, пока Эмбер не скомандовала остановиться и мы не повисли в воздухе. Мы видели перед собой сплошную каменную стену, которая поднималась вверх. Край ее был метров на пятьдесят над нами.

— В чем дело? — спросил я, довольный возможностью отдохнуть.

— Горы стали выше, — сказал она просто. — Мы повернем направо и попытаемся найти проход.

— Выше? О чем ты говоришь?

— Выше. Ну, большей высоты, выпирают больше, чем когда я была здесь в прошлый раз, их размеры слегка увеличились, крупнее, чем…

— Я знаю определение слова «выше», — сказал я. — Но почему? Ты уверена?

— Конечно, уверена. Нагреватель воздуха шара работает на пределе; выше нам не подняться. Последний раз, когда я была здесь, мне удалось пройти. Но не сегодня.

— Почему?

— Конденсация. Рельеф здесь может довольно заметно меняться. Некоторые металлы и горные породы находятся на Венере в жидком состоянии. В жаркий день они кипят, а на горных вершинах, где прохладнее, могут конденсироваться. Затем, когда теплеет, они снова плавятся, и стекают обратно в долины.

— Ты хочешь сказать, что притащила меня сюда в середине зимы?

Она бросила на меня уничтожающий взгляд.

— Это вы появились здесь зимой. Кроме того, сейчас ночь, еще нет и полуночи. Я не подумала, что еще неделю горы будут такими же высокими.

— А можем мы их обогнуть?

Она критически посмотрела на склон.

— Примерно на пятьсот километров к востоку есть постоянный проход. Но для этого нам потребовалась бы еще неделя. Хотите это сделать?

— А варианты?

— Оставить велосипед здесь и идти пешком. Пустыня сразу за этой грядой. Если нам повезет, первые камни мы найдем уже сегодня.

Я понимал, что слишком мало знаю о Венере, чтобы принять правильное решение. В конце концов мне пришлось признаться самому себе, что мне повезло, поскольку со мной Эмбер, которая поможет избежать неприятностей.

— Сделаем так, как, по-твоему, лучше всего.

— Хорошо. Поворачивайте круто вправо и устроим стоянку.

Мы опутали велосипед длинным канатом из вольфрамового сплава. Делалось это, как я узнал, для того, чтобы он не оказался погребенным под слоем конденсата, пока нас не будет. Он плавал на конце троса, а нагреватель его работал в полную силу. А мы отправились в горы.

Пятьдесят метров кажутся небольшим расстоянием. И это так, когда речь идет о равнине. А попробуйте как-нибудь пройти их по крутому склону. К счастью для нас, Эмбер прихватила альпинистское снаряжение. Она там и сям забивала костыли, и соединила нас веревками с блоками. Я следовал за ней, оставаясь чуть позади ее тянучки. Непонятно было, как эта штука следует за ней, ставя свои ноги в точно те же места, что и она. Позади меня мой тянучка делал то же самое. И еще была Малибу, она почти бежала, временами возвращаясь назад, чтобы посмотреть, как мы продвигаемся, а затем добиралась до гребня и щебетала о том, что же увидела на другой стороне.

Я не думаю, что из меня бы вышел хороший альпинист. Лично я предпочел бы съехать вниз по склону обратно и бросить эту затею. Я бы так и сделал, но Эмбер все продолжала идти вперед. Не думаю, что когда-нибудь в жизни я был таким усталым, как в тот момент, когда мы добрались до верха и стояли, осматривая пустыню сверху.

Эмбер указала вперед.

— Вот взорвался один из камней, — сказала она.

— Где? — спросил я едва ли с каким-либо интересом. Я ничего не мог разглядеть.

— Вы не заметили его. Он там, ниже. Так высоко они не образуются. Не беспокойтесь, по пути они будут попадаться снова и снова.

И мы пошли вниз. Это было не очень тяжело. Эмбер подала пример, усевшись на гладкое место и съезжая вниз. Малибу следовала за ней, она подпрыгивала и катилась по скользкой поверхности скалы, повизгивая от счастья. Я увидел, что Эмбер столкнулась с холмиком, взлетела в воздух и упала головой вниз. Ее костюм уже стал жестким. Она продолжала скакать дальше вниз, сохраняя сидячую позицию.

Я следовал за ними тем же способом. Меня не слишком привлекала идея таких прыжков, но медленный, болезненный спуск нравился еще меньше. Оказалось, что это не так и плохо. После того, как ваш костюм становится твердым, перейдя в режим для столкновений, вы чувствуете немногое. Он слегка отходит от вашей кожи и становится тверже металла, амортизируя все, кроме самых сильных ударов, которые могут привести к удару мозга о черепную коробку и внутренним травмам. А для этого мы перемещались не настолько быстро.

Когда мы оказались на дне, и мой костюм снова стал гибким, Эмбер помогла мне подняться, Ей, похоже, спуск доставил удовольствие. Мне нет. По-моему, после одного из скачков я слегка ушиб спину. Я не сказал ей об этом, а просто тронулся следом, испытывая боль при каждом шаге.

— А где на Марсе вы живете? — спросила она весело.

— А? У Копрата. Это на северном склоне Каньона.

— Да, я знаю. Расскажите мне подробнее. Где мы будем жить? У вас квартира на поверхности, или вы застряли внизу? Я не могу дождаться, когда увижу все это.

Она начала действовать мне на нервы. Может быть, причиной была лишь боль в крестце.

— А почему ты думаешь, что отправишься со мной?

— Но вы, конечно же, возьмете меня с собой. Вы сказали, лишь только…

— Я ничего подобного не говорил. Если бы у меня была запись моей речи, я мог бы тебе это доказать. Нет, наши разговоры за последние несколько дней состояли из монологов. Ты говоришь, какие удовольствия тебя ждут, когда мы попадем на Марс, а я лишь что-то бурчу в ответ. Это потому, что у меня нет решимости, или не было решимости сказать тебе, о какой безумной затее ты говоришь.

Я думаю, что наконец-то мне удалось уколоть ее. Во всяком случае, некоторое время она молчала. Она понимала, что зашла слишком далеко и стала подсчитывать трофеи, еще не выиграв сражение.

— А что в ней такого безумного? — спросила она наконец.

— Попросту говоря, все.

— Нет, давайте, скажите мне.

— А почему ты думаешь, что мне хочется иметь дочь?

Она, похоже, испытала облегчение.

— О, об этом не беспокойтесь? Я вам хлопот не доставлю. Как только мы сядем на Марсе, можете подать бумаги на аннулирование наших отношений. Я опротестовывать их не буду. Да я могу подписать обязательство не опротестовывать ничего — даже до того, как вы меня удочерите. Это строго деловое соглашение, Кику. Вам не надо беспокоиться о том, что придется быть мне мамашей. Мне это не нужно. Я собираюсь…

— А почему ты думаешь, что для меня это всего лишь деловое соглашение? — взорвался я. — Может быть, я старомоден. Может быль, у меня совсем другие мысли. Но на формальное удочерение я не пойду. У меня уже был один ребенок, и я был хорошим родителем. Я не удочерю тебя лишь для того, чтобы доставить тебя на Марс. Это мое последнее слово.

Она изучала мое лицо. Похоже, она пришла к выводу, что я и впрямь так решил.

— Я могу предложить вам двадцать тысяч марок.

Я поперхнулся.

— А откуда ты взяла такие деньги?

— Я сказала вам, что обирала этих славных людей из Просперити. А на что, черт возьми, мне здесь их тратить? Я откладывала их на всякий случай, вроде этого. Чтобы предложить бесчувственному неандертальцу со странными мыслями о том, что хорошо и что плохо, который…

— Хватит об этом. — Мне стыдно сказать, что я испытал искушение. Неприятно обнаружить, что то, что вы считали моральными соображениями, внезапно оказывается не таким уж важным перед кучей денег. Но мне помогала боль в спине и то скверное настроение, которая она вызывала.

— Ты думаешь, что можешь купить меня. Ну что же, я не продаюсь. Я считаю, что делать это аморально.

— Тогда черт с тобой, Кику, черт с тобой. — Она сильно топнула ногой, и ее тянучка повторил движение. Она собиралась проклинать меня и дальше, но когда ее нога коснулась поверхности, нас оглушил взрыв.

Как я сказал, до того было тихо. Там нет ни ветра, ни животных, на Венере вообще почти нечему вызывать звуки. Но когда звук раздается, будьте начеку. Эта плотная атмосфера убийственна. Я думал, у меня голова отвалится. Звуковые волны ударили по нашим костюмам, отчасти сделав их жесткими. Единственное, что спасло нас от глухоты — это миллиметровый слой воздуха с низким давлением между полем костюма и нашими барабанными перепонками. Он смягчил удар настолько, что мы отделались лишь звоном в ушах.

— Что это было? — спросил я. Эмбер уселась. Она опустила голову, ее интересовало лишь собственное разочарование.

— Лопающийся камень, — сказала она. — Вон там. — Она указала рукой, и я смог различить тускло светившееся пятно примерно в километре от нас. Там были рассеяны десятки пятен меньшего размера, от которых исходил свет — инфракрасный.

— Ты хочешь сказать, что вызвала это, просто топнув ногой?

Она пожала плечами.

— Они неустойчивы. Это все равно как если бы они были заполнены нитроглицерином.

— Ну что же, пойдем собирать обломки.

— Давайте, идите. — Она повисла у меня на руках. И так и не тронулась с места, как я ее ни уговаривал. К тому времени, когда я поднял ее на ноги, мерцавшие пятна исчезли, остынув. Теперь нам ни за что их не найти. Пока мы продолжали спускаться в долину, она не желала разговаривать со мной. И весь остаток дня нас сопровождали отдаленные залпы.

На следующий день мы разговаривали мало. Она несколько раз попыталась возобновить переговоры, но я ясно дал понять, что все уже решил. Я указал ей, что нанял ее и ее велосипед в точности на ее условиях: абсолютно бесплатно, как сказала она, если не считать припасов, а за них я заплатил. Никакого упоминания об удочерении не было. А если бы было, уверил я ее, я бы отказал ей точно так же, как делаю это сейчас. Может быть, я и сам этому верил.

Это было в течение того короткого времени на следующее утро после нашей перебранки, когда казалось, что ей совершенно безразлично наше путешествие. Она просто сидела в палатке, пока я готовил завтрак. Когда пришло время двигаться дальше, она сделала гримасу — и сказала, что не собирается искать камни, что с тем же успехом она бы осталась здесь или вернулась.

После того, как я указал ей на наш устный контракт, она неохотно поднялась. Ей это не нравилось, но слово она держала.

Охота за лопающимися камнями оказалась для меня большим разочарованием. Я представлял себе, что целыми днями придется прочесывать местность. Затем волнующий момент находки. «Эврика!» — завопил бы я. На деле не было ничего подобного. Вот как их ищут: вы сильно топаете ногой, ждете несколько секунд, затем топаете снова. Когда вы видите и слышите взрыв, вы просто идете к этому месту и собираете их. Они рассыпаны вокруг, и освещены инфракрасным светом от взрыва. С тем же успехом над ними могли бы гореть неоновые стрелы. Ничего себе приключение.

Когда мы находили камень, то подбирали его и клали в холодильники, установленные на наших тянучках. Камни образовываются при давлении, создаваемом взрывом, но некоторые их составляющие неустойчивы при венерианских температурах. Они выкипают и вам, если камни не остудить, часа через три останется сероватая пыль. Когда мы их подбирали, они были намного горячее воздуха, так что я думал, что они тут же растают.

Эмбер сказала, что на какое-то время выдержать венерианскую температуру им позволяют силы, создающие кристаллическую решетку. При огромных венерианских давлении и температуре они ведут себя иначе. Когда они остывают, решетка ослабевает и они постепенно разлагаются. Вот почему так важно собрать их как можно быстрее после взрыва, чтобы получить безупречные драгоценности.

Мы занимались этим целый день. К концу его мы собрали килограммов десять камней — размером начиная от горошины и кончая несколькими с яблоко величиной.

В тот вечер я сидел у костра и исследовал их. Ночью надо было нести вахту мне. Чего мне еще стало не хватать, это двадцатичетырехчасовых суток. И, раз уж на то пошло, лун. Меня бы порядком приободрило, если бы в ту ночь я увидел Деймос или Фобос. Но в небе у горизонта висело лишь солнце, медленно перемещаясь к северу, готовясь взойти в утреннем небе.

Камни были прекрасны, это я должен признать. Они были цвета красного вина с коричневатым оттенком. Но когда на их должным образом падал свет, неизвестно было, что увидишь. Большинство необработанных драгоценных камней покрыты невыразительной коркой, которая скрывает все их великолепие. Я поэкспериментировал, расколов несколько из них. То, что обнаружилось после того, как я соскреб чешуйки патины, было скользкой поверхностью, которая сверкала даже при свете свечи. Эмбер показала мне, как следует подвешивать их на нитке и ударять по ним. Тогда они звенят как крохотные колокольчики, а время от времени попадались такие, которые сбрасывали все дефекты и являли собой правильный восьмигранник.

В тот день я сам готовил себе еду. Вначале это делала Эмбер, но теперь, похоже, она потеряла интерес к тому, чтобы угождать мне.

— Я нанята проводником, — указала она достаточно ядовито. — Словарь Вебстера определяет слово «проводник» как…

— Я знаю, что значит это слово.

— … и в нем не говорится ничего о приготовлении пищи. Вы женитесь на мне?

— Нет. — Я даже не удивился.

— По тем же причинам?

— Да. Я так беззаботно не заключу такой союз. Кроме того, ты слишком молода.

— По закону достаточно двенадцати. Через неделю мне будет двенадцать.

— Этого слишком мало. На Марсе тебе должно быть четырнадцать.

— Ну что за догматик. Вы ведь не шутите, правда? Действительно четырнадцать?

Это было характерно для ее невежества о планете, на которую она так сильно стремилась попасть. Я не знаю, откуда у нее взялись эти представления о Марсе. В конце концов я решил, что она целиком взяла их из своих грез.

Мы молча съели приготовленную мной еду, По моей оценке, у меня было неограненных камней примерно на тысячу марок. И мне начала надоедать дикая природа Венеры. Я предполагал, что еще один день мы будем собирать камни, а потом направимся обратно к велосипеду. Это, наверное, будет облегчением для нас обоих. Эмбер сможет начать расставлять ловушки на следующего глупого туриста, который попадет в город — или даже направится в Венусбург и попробует заняться этим всерьез.

Когда я подумал об этом, то стал задавать себе вопрос, почему же она все еще здесь. Если у нее были деньги для того, чтобы заплатить эту громадную взятку, которую она предлагала мне, почему она не живет в городе, где туристы кишат как мухи? Я собирался задать ей этот вопрос, но она подошла ко мне и уселась совсем рядом.

— А не хотели бы вы заняться любовью? — спросила она.

С меня, пожалуй, было уже довольно улещиваний. Я фыркнул, поднялся и вышел сквозь стену палатки.

Оказавшись снаружи, я пожалел об этом. Спина болела прямо ужасно и я запоздало осознал, что мой надувной матрац не удастся вытащить сквозь стену палатки. А если я и смогу это сделать, он просто сгорит. Но я не мог вернуться после того, как ушел таким образом. Может быть, я не мог здраво мыслить из-за боли в спине; не знаю. Так или иначе, я выбрал на земле место, которое выглядело мягким и лег.

Я бы не сказал, что оно было таким уж мягким.

Я проснулся в тумане боли. Я и не пробуя знал, что если пошевелюсь, то в спину вонзится нож. И естественно, не слишком к этому стремился.

Моя рука лежала на чем-то мягком. Я шевельнул головой — что подтвердило мои подозрения насчет ножа — и увидел, что это была Эмбер. Она спала, лежа на спине. Малибу свернулась у нее на руке.

Она выглядела посеребренной куклой со своим открытым ртом и выражением мягкой беззащитности на лице. Я почувствовал, что мои губы складываются в улыбку, вроде тех, которые она выманивала у меня там в Просперити. Я задал себе вопрос: почему я так скверно с ней обращался? По крайней мере, в это утро мне казалось, что я с ней скверно обращался. Ну, конечно, она использовала меня и обманула меня и, похоже, собиралась использовать меня снова. Но кому от этого плохо? А какую боль испытала она? И кто страдает из-за этой боли? Я решил извиниться перед ней, когда она проснется и попытаться начать сначала. Может быть, нам даже удастся прийти к какому-то согласию в этом деле с удочерением.

И, раз уж на то пошло, я мог бы смягчиться настолько, чтобы попросить ее взглянуть на мою спину. Я даже не упоминал ей об этом, вероятно, чтобы не чувствовать себя еще больше ей обязанным. Я был уверен, что плату деньгами она не возьмет. Она предпочитала плоть.

Я собирался разбудить ее, но случайно взглянул по другую сторону от себя. Там что-то было. Я с трудом узнал, что же это такое.

Оно было в трех метрах и вырастало из расщелины в скале. Оно было круглым, полметра в поперечнике, и светилось тусклым красноватым светом. Выглядело оно как мягкий желатин.

Это был лопающийся камень — перед взрывом.

Мне было страшно заговорить, потом я вспомнил, что речь не потревожит атмосферу вокруг меня и не вызовет взрыв. На горле у меня был радиопередатчик, а в ухе — приемник. Вот так разговаривают на Венере: вы говорите вполголоса, а люди вас слышат. Очень осторожно я протянул руку и коснулся плеча Эмбер.

Она спокойно проснулась, потянулась, и хотела подняться.

— Не двигайся, — сказал я ей тем, что, я надеялся, было шепотом. Это трудно сделать, когда говоришь вполголоса, но я хотел, чтобы она поняла, что что-то не так.

Она напряглась, но не пошевелилась.

— Посмотри направо от себя. Двигайся очень медленно. Не шурши по поверхности, ну и так далее. Я не знаю, что делать.

Она взглянула, и не сказала ничего.

— Ты не один, Кику, — наконец прошептала она. — Я о таком никогда не слышала.

— А как это произошло?

— Наверное, он образовался в течение ночи. Никто не знает, как это происходит и сколько времени занимает. Никто к ним не приближался на расстояние, меньшее пятисот метров. Они всегда взрываются, прежде чем вы окажетесь ближе. Даже вибрация пропеллера велосипеда вызывает взрыв до того, как вы сможете подлететь достаточно близко, чтобы увидеть их.

— Так что нам делать?

Она посмотрела на меня. Трудно прочесть выражение на лице задумавшегося человека, но она, я думаю, была напугана. Я знаю, что сам я испугался.

— Я бы сказала, что следует сидеть и не шевелиться.

— А насколько это опасно?

— Я не знаю, братец. Будет хорошенький грохот, когда это страшилище взорвется. Наши костюмы в основном защитят нас. Но взрыв нас поднимет и придаст очень большое ускорение, от которого внутренние органы могут превратиться в кашу. Я бы сказала, что наименьшее — это сотрясение мозга.

Я судорожно сглотнул.

— Тогда…

— Пока посидите. Я думаю.

Я тоже думал. Я застыл там с раскаленным ножом где-то в спине. Я знал, что когда-нибудь мне придется пошевелиться.

Проклятая штука двигалась.

Я моргнул, боясь протереть глаза, и посмотрел снова. Нет, не двигалась. Во всяком случае, в пространстве. Это больше походило на то движение, которое вы можете видеть под микроскопом, внутри живой клетки: внутренние потоки, перетекание жидкости туда-сюда. Я следил за ним как загипнотизированный.

В этом камне были целые миры. Там был древний Барсум из сказок моего детства; Там было Среднеземье с задумавшимися замками и одушевленными лесами. Камень был окном во что-то невообразимое, в то, где нет ни вопросов, ни чувств, а есть глубокое ощущение бытия. Он был темным и влажным, но не таил угрозы. Он рос, и все же был столь же завершен, как и в момент своего появления. Он был больше этого шара горячей грязи, называемого Венерой, и корни его доходили до сердца планеты. Не было уголка во вселенной, которого бы он не достигал.

Он ощущал мое присутствие. Я чувствовал, как он касается меня и не испытывал удивления. Он походя изучал меня, но я ему был совершенно неинтересен. Я для него не представлял проблем — во всех смыслах. Он уже знал меня, и знал меня всегда.

Я чувствовал непреодолимое влечение. Эта штука не простирала на меня никакого влияния; это влечение сидело глубоко внутри меня. Я тянулся к завершенности, которой обладал камень, и знал, что никогда не приду к ней. Для меня жизнь всегда будет вереницей тайн. Для камня — ничего кроме этого ощущения бытия. Ощущения абсолютно всего.

Я оторвал от него взгляд в самый последний момент, когда это можно было сделать. Я обливался потом, и знал, что через секунду снова буду смотреть на него. Он был самым прекрасным из того, что я когда-либо увижу.

— Кику, послушай меня.

— Что? — Я вспомнил об Эмбер: так, как будто она была далеко-далеко.

— Послушай меня. Проснись. Не смотри на эту штуку.

— Эмбер, ты видишь хоть что-нибудь? Ты что-нибудь чувствуешь?

— Я что-то вижу. Я… Я не хочу об этом говорить. Проснись, Кику, и не оглядывайся назад.

Я ощущал себя так, как будто уже превратился в соляной столб, так что почему бы и не оглянуться? Я знал, что моя жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. Это было нечто вроде вынужденного обращения в религиозную веру, как будто я вдруг узнал, что же такое вселенная. Вселенная была красивой коробкой с подкладкой из шелка, для того, чтобы выставить на обозрение камень, который я только что узрел.

— Кику, эта штука уже должна была взорваться. Нам не следует оставаться здесь. Когда я проснулась, то пошевелилась. Я попыталась украдкой взглянуть однажды на такой камень и подобралась к нему на пятьсот метров. Я ставила ноги так мягко, как будто шла по воде, а он взорвался. Так что этой штуки здесь быть не может.

— Это мило, — сказал я. — Ну, а как нам относиться к тому, что он здесь есть?

— Ну, хорошо, хорошо, он здесь. Но, должно быть, он еще не созрел. Должно быть, в нем еще недостаточно взрывчатки для того, чтобы он лопнул. Может быть, нам удастся уйти.

Я снова взглянул на камень, и снова отвернулся от него. Похоже было, что мои глаза связаны с ним резиновыми лентами; те растягивались настолько, чтобы я мог отвернуться, но тащили обратно.

— Я не уверен, что хочу это сделать.

— Я знаю, прошептала она. Я… пошли, не оглядывайся. Нам надо уйти.

— Послушай, — сказал я, усилием воли взглянув на нее. — Может быть, удастся уйти одному из нас. Может быть, обоим. Но более важно, чтобы ты не пострадала. Если меня ранит, ты, может быть, сможешь меня починить. А если тебя — то ты, наверное, умрешь; а если ранит обоих, то мы погибли.

— Ну, да. Так и что из этого?

— А то, что я ближе к камню. Ты можешь первой начать отступать от него, а я последую за тобой. Если он взорвется, я прикрою тебя от самого худшего. Как это выглядит?

— Не слишком хорошо. — Но она обдумывала мои слова и не могла найти ошибки в моих рассуждениях. Я думаю, ей не слишком улыбалось быть не героиней, а оберегаемой. Это ребячество, но естественное. Она уже доказала свою зрелость, склонившись перед неизбежным.

— Ладно. Я попытаюсь отойти от него на десять метров. Я дам тебе знать, когда это сделаю, тогда сможешь отойти ты. Я думаю, что если мы будем в десяти метрах, то выживем.

— Двадцать.

— Но… ну, ладно. Двадцать. Удачи тебе, Кику. Я думаю, что люблю тебя. — Она помолчала. — Эй, Кику!

— Что? Ты должна отходить. Мы не знаем, сколько времени он еще продержится.

— Хорошо. Но я должна это сказать. Мое предложение вчера вечером, то из-за которого ты так рассердился?

— Да?

— Ну, это не означало взятку. Как те двадцать тысяч марок, я хочу сказать. Просто я… ну, я, наверное, еще слишком мало знаю об этих вещах. Наверное, это было неподходящее время?

— Да, но не беспокойся об этом. Просто отходи.

И она стала отходить, по сантиметру за шаг. К счастью, нам не было необходимости сдерживать дыхание, а то напряжение, думаю, сделалось бы невыносимым.

А я оглянулся. Я не мог удержаться от этого. Когда я услышал, что она зовет меня, то находился в святилище космической церкви. Я не знаю, какой силой она воспользовалась, чтобы достичь меня там, где я был. Она плакала.

— Кику, пожалуйста, услышь меня.

— Да? Ой, что это?

Она облегченно всхлипнула.

— Боже, я окликаю тебя уже час. Пожалуйста, иди. Сюда, я достаточно далеко.

Мои мысли туманились.

— Спешить некуда, Эмбер. Я хочу еще минутку посмотреть на него. Иди дальше.

— Нет! Если ты сию минуту не тронешься с места, я возвращаюсь и оттаскиваю тебя.

— Ты не можешь… Ну, ладно, я иду. — Я взглянул на нее, стоящую на коленях. Малибу была рядом. Маленькая выдра уставилась в моем направлении. Я взглянул на нее и поспешно сделал скользящий шаг спиной вперед. Думать о спине не приходилось.

Я отошел на два метра, потом на три. Надо было остановиться передохнуть. Я взглянул на камень, потом снова на Эмбер. Было трудно сказать, кто из них притягивал меня больше. Должно быть, я достиг точки равновесия и мог идти в любую сторону.

Затем я увидел, как ко мне со всех ног мчится маленькая серебряная полоска. Она поравнялась со мной и рванулась дальше.

— Малибу! — закричала Эмбер. Я обернулся. Выдра казалась счастливее, чем я когда-либо ее видел, больше даже чем на водостоке в городе. Она прыгнула прямо на камень.

В сознание приходишь очень постепенно. Четкой линии раздела не было по двум причинам: я был глух и слеп. Так что я не могу сказать, когда из снов вернулся к действительности — их смесь была слишком однородной, заметных различий не было.

Я не помню, когда узнал, что я глух и слеп. Я не помню, как учился языку жестов, которым со мной разговаривала Эмбер. Первый разумный эпизод, который я могу вспомнить, — это когда Эмбер рассказывала мне о своих планах: как вернуться в Просперити.

Я сказал ей, чтобы она делала то, что считает наилучшим, что распоряжается всем она. Я был в отчаянии, когда понял, что нахожусь не там, где думал. Сны мои были о Барсуме. Я думал, что сделался лопающимся камнем и в каком-то отрешенном экстазе жду момента взрыва.

Она сделала операцию на моем левом глазу и сумела отчасти восстановить зрение. Я мог неотчетливо видеть то, что находилось в метре от моего лица. Все остальное было тенями. По крайней мере, она могла писать на бумаге фразы и держать ее перед моим лицом. Так дела пошли быстрее. Я узнал, что она тоже оглохла. А Малибу была мертва. Или могла быть мертвой. Эмбер положила ее в холодильник и рассчитывала, что сможет залатать, когда мы вернемся. А если не удастся, она всегда сможет сделать еще одну выдру.

Я сказал ей о своей спине. Ее потрясло, когда она узнала, что я повредил ее, когда мы съезжали с горы; но у нее хватило здравого смысла не ругать меня за это. Она сказала, что это всего лишь ушиб позвонка.

Было бы скучным, если бы я стал целиком описывать нашу дорогу назад. Она была трудной, поскольку ни один из нас не знал, что же означает слепота. Но я сумел приспособиться достаточно быстро. На второй день нашего подъема в гору мой тянучка забарахлил. Эмбер бросила его, и мы продолжали путь с ее тянучкой. Но это удавалось лишь тогда, когда я сидел спокойно, потому что он был сделан для человека гораздо меньшего роста. Если я пытался идти с ним, он быстро отставал, и я терял равновесие из-за рывков.

Потом была проблема с тем, как устроиться на, на велосипеде и крутить педали. Ничего другого не оставалось. Мне не хватало бесед, которые мы вели по пути туда. Мне не хватало лопающегося камня. Я думал о том, приспособлюсь ли я когда-нибудь к жизни без него.

Но когда мы добрались до Просперити, воспоминания о камне растаяли. Я не думаю, что человеческий разум способен по-настоящему воспринять нечто столь величественное. Воспоминания постепенно ускользали: как сон, что тает утром. Я обнаружил, что мне трудно вспомнить, что же такого замечательного было в этом переживании. До нынешнего дня я могу говорить о нем лишь загадками. Я остался с тенями. Я чувствую себя как земляной червь, которому показали закат, и которому негде сохранить о нем память.

В городе для Эмбер не составило труда восстановить наш слух. Просто она не носила в походной аптечке запасные барабанные перепонки.

— Это был недосмотр, — сказала она мне. — Когда я оглядываюсь назад, кажется очевидным, что наиболее вероятная травма от лопающегося камня — это лопнувшая барабанная перепонка. Я просто не подумала.

— Не беспокойся об этом. Ты великолепно справилась.

Она ухмыльнулась мне.

— Да. Справилась. Неужто и в самом деле?

Зрение было большей проблемой. У нее не было запасных глаз, а никто в городе ни за какую цену не хотел продавать один из своих. В качестве временной меры она дала мне свой. Себе она оставила инфраглаз, а другой закрыла повязкой. Это придавало ей кровожадный вид. Она сказала мне, что в Венусбурге мне надо будет купить себе другой, поскольку группы крови у нас были не слишком схожи. Мое тело должно было отвергнуть ее глаз недели через три.

Настал день еженедельного рейса дирижабля до Последнего Шанса. Мы сидели по-турецки в мастерской Эмбер друг напротив друга, а между нами лежала куча лопающихся камней.

Выглядели они ужасно. О, они не изменились. Мы даже отшлифовали их, так что они сверкали втрое сильнее, чем тогда в палатке, при свете огня. Но теперь мы воспринимали их как пожелтевшие гнилые обломки костей, какими они и были. Мы никому не рассказали, что же мы видели в пустыне Фаренгейта. Поверить это невозможно, а переживания наши были чисто субъективны. Ничего такого, что выдержало бы научный анализ. Вероятно, в этом мы так и останемся единственными. И что мы могли рассказать кому бы то ни было?

— А как ты думаешь, что произойдет? — спросил я.

Она пытливо взглянула на меня.

— Я думаю, ты и сам уже знаешь.

— Да. — Что бы они собой ни представляли, каким бы образом ни выживали и размножались, твердо мы знали одно: в радиусе ста километров от города им не выжить. Когда-то на том самом месте, где сидим мы, были лопающиеся камни. А люди расселяются. Еще одно доказательство того, что мы не узнаем, что разрушили.

Я не мог оставить камни у себя. Я ощущал себя вурдалаком. Я попытался отдать их Эмбер, но она тоже от них отказалась.

— А не следует ли нам кому-нибудь рассказать об этом? — спросила Эмбер.

— Ну, ясное дело. Расскажи всем, кому хочешь. Но не ожидай, что люди, до того как ты им что-то докажешь, станут ходить на цыпочках. А может быть, даже и после того.

— Ну, похоже на то, что я собираюсь провести еще несколько лет, расхаживая на цыпочках. Я понимаю, что просто не могу заставить себя топнуть ногой.

Я удивился.

— Почему? Ты же будешь на Марсе. Не думаю, что вибрация распространяется настолько далеко.

Она уставилась на меня.

— Что это значит?

Наступило краткое замешательство; а потом я обнаружил, что долго извиняюсь перед ней — а она смеется и говорит мне, какой же я мерзавец, а затем берет свои слова обратно и говорит, что так обмануть ее я могу всякий раз, когда захочу.

Это было недоразумение. Я честно полагал, что сказал ей о том, что, пока был слеп и глух, я передумал. Должно быть, это был сон, потому что она об этом не знала и считала, что мой ответ — окончательное «нет». Со времени взрыва она ни слова не сказала об удочерении.

— Я не могла заставить себя снова надоедать тебе с этим после того, что ты для меня сделал, — сказала она, задыхаясь от волнения. — Я тебе обязана многим; может быть, и жизнью. А когда ты только появился здесь, я бессовестно тебя использовала.

Я отрицал это и сказал ей, что думал: поскольку все само собой разумеется, она и не говорит об этом.

— А когда ты передумал? — спросила она.

Я подумал.

— Сначала я считал, что это произошло тогда, когда ты ухаживала за мной, пока я был таким беспомощным. А теперь я вспоминаю, когда. Это было вскоре после того, как я вышел из палатки, чтобы провести ночь на земле.

Ей нечего было на это сказать. Она лишь просияла. Я начал думать, какую же бумагу я буду подписывать, когда мы доберемся до Венусбурга: на удочерение, или брачный контракт?

Меня это не беспокоит. Такая неопределенность делает жизнь интересной. Мы поднялись, оставив кучу камней лежать на полу. И осторожными шагами поспешили на дирижабль.