«Поденки [СИ]»

Поденки [СИ] (fb2) - Поденки [СИ] 278K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вероника Батхен

Вероника Батхен ПОДЕНКИ

Переговоры

…Весь их мир постоянной спешки, постоянных заумных разговоров, вечного недовольства и озабоченности, весь этот внечувственный мир, где презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они мужчины и женщины, — все это было далеко-далеко… Здесь была только ночная степь, на сотни километров одна только пустая степь, поглотившая жаркий день…

АБС «Далекая Радуга»

Сильфы кружились, взявшись за руки, словно дети, легкие пряди волос развевались по ветру, белые лепестки липли к горячей коже. Солнце обрисовало контуры стройных тел. Идиллическая картина…

— Опять молчат! — огорчённая Таня отвернулась от глазка и чихнула. Чтобы не пугать аборигенов, камеры наблюдения установили на самом краю опушки, замаскировав пахучими кустами. Тане, единственной из десятка ксенопсихологов, удалось добиться подобия контакта — два сильфа принесли ей по горсти зерен и приняли в дар шарик коммуникатора. Сан-Хосе ликовал. Правда игрушку нашли на пляже, разломанную и погрызенную, но лучшего результата не добивался никто. Поэтому второй месяц все дежурные смены Таня проводила на сильфовой поляне, безуспешно пытаясь договориться с аборигенами.

Камера пискнула. Девушка глянула на экран — среди кипения зелени появился ещё один сильф, сонный на вид и тепло одетый — стройное тело укрывал большой золотистый плащ. Щёлк! Таня сделала три фотографии и прищурилась, всматриваясь. Остальные сильфы не одевались вообще — нагота изящных тел нисколько их не смущала. Тем паче, что отличить мальчиков от девочек удавалось с трудом — никаких молочных желез, гениталии визуально не определялись, а ловить красавчиков запрещали и Сан-Хосе и Инструкция по контакту. Коренастых и низкорослых в итоге решили считать самцами, а стройных и длинноволосых — самками. Или женщинами. Кто их разберёт?

Сильфы оказались загадкой Авалона. Они жили в глиняных «яйцах», возделывали поля, регулярно катались верхом на огромных мохнатых гусеницах. Но не имели ни письменности, ни языка, и понять, как они общаются, землянам не удавалось. Астронавтов аборигены боялись и разбегались куда глаза глядят, команде Сан-Хосе так и не удалось завоевать их доверие. Резвясь на полянке, засыпая среди травы или в ветках деревьев, непринуждённо оправляясь или почёсываясь, сильфы производили впечатление стаи мартышек. Но поля и дома говорили другое.

Таня тщилась разъяснить казус. Двух сильфов она подманила терпением, как подманивают обезьян, и намеревалась и дальше пробовать «влиться в стадо», словно древний зоопсихолог Джейн Гудолл. Однако, преисполненная мечтаний, не заметила гусеницу и разбила дорогую аппаратуру. Командор Грин персональным приказом запретил ей вступать в контакт без напарника. С напарником сильфы общаться отказывались. Сан-Хосе на все просьбы лишь разводил руками.

Если бы планету открыли на полвека раньше, здесь стояла бы станция — с четырьмя орбитальными спутниками вместо двух зондов, с городком из розовой пенки вместо тесных кают корабля-матки, с парой тысяч сотрудников и нормальной научной базой. Но Авалон отстоял от Земли на четыре года полёта по пространственным маякам и ничего ценного там пока не нашли, ни в недрах, ни на поверхности. Населявшие геоид сильфы относились к примитивной культуре, совет Федерации вынес вердикт «нерентабельно». И финансы с ресурсами текли мимо.

Венеру с Марсом ещё трудно было назвать курортами — города там, конечно, стояли, и от дыхательных масок давно отказались, но страхование жизни в Марсополисе обходилось втрое дороже, чем в Санкт-Петербурге. Снарядить больше сотни кораблей разом, включая внутрисистемные и грузовые, Земля не могла — не хватало кристаллов для двигателей. Основные силы бросили к Эридану — там полвека назад флотилия командора ОХара впервые столкнулась с неуклюжими межпланетными «черепахами» хальсов или Халь-Соо-Ми-Са, как они себя называли. Белокожие братья по разуму походили на людей как братья, лет на двести отставали по технологиям, отличались прескверным нравом, но с грехом пополам шли на контакт. Колонию тоже основали в другой системе — Флорида, вторая планета Сириуса, оказалась не только пригодной для жизни, но и богатой редкоземельными рудами. Поэтому оставалось лишь радоваться, что сюда вообще послали корабль.

В дальний поиск испокон веку шли самые проблемные добровольцы по крайней мере, Таня была в этом уверена. Начальник корпуса, типичный англоамериканец, командор Грин, был просто груб. Телепат пани Брыльска пела романсы дуэтом с сестрой-близнецом, ведущей прием-передачу на орбите Нептуна. Ксенопсихолг Риверта тайком ел местную рыбу — ловил в Бриттском море на самодельную удочку, жарил на настоящем костре и ел. А Хосе да Сильва, шеф и босс группы исследователей, седой красавец, мудрый и ядовитый, как кобра наш Сан-Хосе, был безнадёжно стар. По профайлу ему исполнилось только семьдесят, но Таня не сомневалась: видавший виды ксенопсихолог просто подчистил даты, считая, что в космосе принесёт больше пользы, чем где-нибудь на Луне в богадельне для обеспеченных пенсионеров.

Что делать? Таня вздохнула. Авалон ей нравился, несмотря на курортную жизнь. Или благодаря ей. Земная сила тяжести, чистая вода, чистый воздух, долгое лето, дождь раз в неделю, вкуснейшие фрукты, никаких крупных хищников на суше (в Бриттском море по словам аквагруппы — кишмя кишат). Жаль, невозможно поставить домик где-нибудь на краю поля, с окном во всю стену, засыпать под хор закатных цикад, просыпаться от нежного солнца — и никаких соседей по каюте. Если начнётся колонизация, здесь имело бы смысл поселиться лет через пятнадцать-двадцать…

С поляны послышался характерный скрежет хитина, сильно запахло корицей и тыквенным соком — приползли «гусеницы». Немудрено — уже холодает, скоро начнёт темнеть. Сильфам пора домой. И нам тоже. Неряха Ли, небось, снова бросила «кожу» на пол вместо контейнера — приучить соседку убирать за собой Тане не удавалось. Вздохнув, девушка набрала код, чтобы вызвать катер.

Что-то хрустнуло впереди, в зарослях. При виде мохнатой фиолетовой гусеницы Таня испуганно вскочила и отшатнулась. Громоздкая тварь пристально смотрела на неё выпученными глазами, волоски на лобастой башке подёргивались. Потом жвала раскрылись. Перед Таней упал на землю мокрый и склизкий ком, похожий на отрыгнутую кошачью шерсть. За ним второй. Волна приторно-сладкого запаха накрыла поляну, перекрыв даже вонь от жасминов.

Тварь изогнулась, выставила вперед длинные, тонкие педипальпы, и ловко развернула ими комья. Это оказались туника и плащ. Икнув, Таня зашарила по карманам — что бы сунуть взамен? Вот так подарок прислали товарищи, это вам не яблоко… Ой-ё!

Тварь плотно обхватила туловище девушки, прижав руки к бокам, и натянула поверх «кожи» приторно пахнущую, липкую ткань. Задыхаясь, Таня пробовала вырваться, но её держали крепко где-то с минуту. Потом осторожно отпустили. Гусеница фыркнула, выпустив облачко резкой чесночной вони, и попятилась назад. От ткани шёл пар, она высыхала на глазах. Кинув взгляд в камеру, Таня увидела, что все сильфы, бывшие на поляне, подходят к гусеницам и одеваются в мокрые плащи. С ума сойти, какой уровень дрессировки! Или телепатические команды, как у модифицированных собак. Разумные они, остроухи, разумные только маскируются тщательно!

…Сан-Хосе, как и следовало ожидать, пришел в восторг. Худенький, остробородый, лёгкий он скакал по тесной каюте словно кузнечик, щёлкал пальцами и насвистывал бодрый мотив.

— Признавайся, чем ты их так очаровала, Танья?! Если владыка сильфов придёт просить тебя стать третьей женой в гареме, придётся выдать в знак союза между народами!

— Если я когда-нибудь вступлю в брак, мон женераль, вы знаете, кого бы я предпочла!

— Что ж, попросите у ваших сильфов эликсир вечной молодости! — склонившись в шутливом полупоклоне шеф поцеловал ручку девушке. Таня хихикнула.

— По результатам, мучача, твой подарок никто никогда не шил. Белковый материал вроде шёлка, склеен слюной. Терпит до минус ста мороза, в огне не горит, воду не пропускает, но испаряет. Похоже, у наших остроухих друзей есть товар для торговли с будущими колонистами. До Земли его доставлять нерентабельно… пока нерентабельно. Биоцивилизация, подумать только!

— Лекарства? — понимающе кивнула Таня.

— Умница, детка! Лекарства, косметика, пряности, деликатесы, афродизиаки в конце концов! Помнишь, откуда взялись «кожа» и полный анабиоз? И никаких войн, никакого насилия — биоактивные компоненты делают только руками. А пока корпорации разбираются, как наладить торговлю с племенем, у которого всё есть, можно спокойно сидеть, составляя сильфийский словарь. Ведь должны же они как-то общаться?

— Может мысленно? Или танцем, как пчёлы?

— Может и так. Мы пропускали записи через лингвоанализатор и ничего не добились. Вычленяются отдельные сигнальные крики, свист, похожий на птичье пение и всё. У павианов и то речь богаче. И решение загадки, дорогая моя, лежит на тебе. Постарайся убедить сильфов разрешить тебе побывать в их деревне. Если у них есть язык (а он обязан быть), они как-то обучают своих детёнышей. А у тебя, я надеюсь, хватит соображения заметить и зафиксировать.

— Уи, мон женераль!

— Вольно, сьерржант!

— Рядовой. Ря-до-вой! — улыбнулась Таня.

— Рья-до-вой! Ступай! Общий сбор в восемь.

Сан-Хосе подмигнул девушке и забегал пальцами по клавишам — надо было дать срочный отчёт в Федерацию и отправить телепатограмму.

Наутро оказалось, что снаружи начался несвоевременный дождь. За сутки он превратился в ливень, затем добавился штормовой ветер. Сильфы перестали приходить на полянку и зонды не приносили их фотографий, одни мохнатые гусеницы ползали по опустевшим полям. Таня ютилась на своей площадке с напарником, флегматичным зоологом Мацумото. Его интересовали сложноорганизованные колонии лесных свинок, благо одна из них находилась рядом с поляной. У потешных, размером с кошку зверьков, существовала, как успела выяснить экспедиция, сложная кастовая система. Были рыжие свинки добытчики, пёстрые свинки рабочие, занятые рытьём и уборкой, бурые свинки охранники и пушистые свинки-мамашки. Мацумото объяснял, что внутри каждой касты существует своё деление, одни колонии воюют с другими, совсем как муравьи. Сонная Таня поддакивала, кивала — ей было интересно, но сильфовская одежда почему-то навевала неудержимую дрёму. Хотя в остальном была чудной — тёплой, лёгкой, непромокаемой и вкусно пахнущей. А снимать её на посту запрещалось — мало ли что подумают сильфы, увидав, что она отказалась от дара…

Дней за десять в окрестностях развезло все дороги. С деревьев в одночасье осыпались листья, цикады перестали шуметь, мухи и бабочки — забиваться за ворот, даже шустрые свинки попрятались. До постов приходилось добираться на катерах и изрядную часть дежурства буквально купаться в грязи, люди ворчали. Показания зондов не сулили ничего хорошего — облака, хмарь, циклоны. Похоже, в этом полушарии наступала зима. Но о перелёте в тёплые страны северного материка можно было только мечтать — Авалон надлежало изучить полностью, со всеми его сюрпризами и капризами.

Дабы доходчиво объяснить экипажу, что дождь и ветер могут казаться благом, командор Грин затеял профилактические работы. До старта оставался ещё почти год, но корабль, как вы понимаете, должен быть готов к взлету в любую минуту. Разделившись на рабочие тройки, экипаж, исследователи и «техи» перебирали по винтику всё — анабиозные камеры и госпиталь, системы слежения и навигации, скафандры и катера, кухню и капризную канализацию — Тане досталась именно она. В компании с невозмутимым Мацумото и взбалмошной толстой техничкой Аннабел она прочищала и продувала трубы — бесконечные метры труб и узлов-разделителей. «Подступай грозно, но сдерживая дух, опережая врага сдержанностью» — ехидно комментировал Танины усилия японец и перехватывал управление манипуляторами. «Суть в том, чтобы проникнуть в глубь обороны врага».

Таня грезила небом. После месяцев, проведённых под синим до черноты небом Авалона, ей стало тесно в металлических коридорах, и даже во сне она видела легкие облака, наползающие с востока — непременно с востока. Через две с половиной недели дождей, в предпоследний день декабря 2234 года по земному календарю, командор Грин принял решение с нового года убрать регулярные посты наблюдения с суши. Камеры выдавали устойчиво нулевой результат, вся живность улеглась на зимнюю спячку. Изобильные леса стали пустыми и мрачными, поля оголились и побурели. Кроме скрипа деревьев, шума дождя и заунывного воя бури не осталось никаких звуков, а тяжёлые тучи скрывали солнечный свет. С дежурства люди приносили только хандру, караулить на постах было некого, лишь аквагруппа лучилась бодростью — в мутных волнах Бриттского моря по-прежнему бурно кипела жизнь. А в корабле, по крайней мере, зеленели теплицы, царили тепло и покой. Лучшее время спокойно анализировать, препарировать, сопоставлять и приводить в соответствие набранный материал — если верить прогнозам, тёплые дни вернутся месяца за два до старта. Чтобы горячие головы не вскипели от скуки, старший биолог Хава Брох собрала десяток авантюристов и на трёх катерах отправилась на северный материк, греться на солнце и изучать тамошние пампасы. За обедом, хитро глянув на Таню, Сан-Хосе намекнул, что не стал бы особенно возражать, если бы она тоже слетала развеяться. Но у девушки оказались другие планы.

— Импосибле, миль-ень-ка-я! Невозможно. Ты с ума сошла, — разгневанный Сан-Хосе сунул в рот маринованную оливку, машинально обтер бородку и ещё раз покачал головой.

— На планете нет зверя опасней кошки. Вся поверхность берётся зондом. И сильфы ни разу ни на кого не нападали. Как вы желали однажды, господин мой и повелитель, я всего лишь пройду по посёлку и сниму, что там внутри, — Таня взмахнула ладонью, задев бокал из-под сока, магнит скрипнул, но выдержал.

— Даже крыса кусается, если сунуть палку ей в нору. Леви-Брюль (надеюсь, ты помнишь, кто это) утверждал, что логика древнего человека погружена в мистические ориентации сознания, а наши остроухие друзья при всей сложности биоцивилизации ещё не вышли из первобытнообщинного строя. Предположим, ты доберешься до поселения, а тебя не захотят отпускать. Хорошо, если аборигены используют тебя как алтарь для обряда плодородия, а не принесут в жертву Белым Духам Зимы, например, или Великой Гусенице. Как ты думаешь, на кого похожи сильфовы боги?

— Я не думаю, я хочу это узнать. В крайнем случае, позаимствую катер.

Сан-Хосе помолчал. Предписание комиссии по контактам категорически запрещало вступать в вооружённый конфликт с аборигенами. Можно, конечно, отправиться в рейд в полном скафандре, рассчитанном на глубокий космос — но надеяться на контакт в таком случае явно не приходилось.

— Подождём до весны, дарлинг. У нас с тобой хватит времени договориться с остроухими. Для подробной аэросъёмки мы пустим «голубя» на высоте метров триста, в сам посёлок отправим «Акелу», он шустрый, а имея на руках данные, разберемся — каким же местом мыслят дивные существа.

Из-за соседнего столика расхохоталась тучная пани Брыльска.

— Пан Хосе, есть вещи, которые невозможно понять головой. Их можно только почувствовать, понимаете вы? По-чув-ство-вать…

— Женская логика! — огрызнулся да Сильва.

— Иная. Просто иная. Как нам с вами с высоты ста двадцати лет жизни не понять подёнку, чей век длится от рассвета до рассвета. Как дельфин не в состоянии понять ящерицу. Как мужчина…

— Да вы бесспорно правы, — мужчине договориться с жителем иной планеты, куда как проще чем с Homo vaginal.

— Вы просто похотливый самец!

— Пани Брыльска, видимо плотный обед плохо сказался на ваших способностях — иначе вы бы по-чув-ство-ва-ли, что в моих мыслях по отношению к вам невозможна и толика похоти.

Поглядев на свирепого Сан-Хосе и пыхтящую, как самовар, телепатку, Таня тихонько встала из-за стола. Вечные скандалисты, они опять рассорятся в прах, заработают по штрафу и с неделю будут демонстративно дуться друг на друга. А разрешения на поход до посёлка ей не видать, как Солнца без телескопа…

Последнее дежурство выдалось особо безрадостным. Под проливным дождём Таня снимала камеры и собирала зеркала с бурой, мокрой земли. Предусмотрительный Мацумото со своим «фоксом» раскапывал уже вторую норку, заполняя клетки-контейнеры. Он хотел препарировать нескольких свинок и понаблюдать за остальными — прервётся ли их летаргический сон в корабельном тепле? Схваченные механическими манипуляторами зверьки висели безжизненными тушками, и, оказавшись в клетках, не шевелились.

Густо-красную, жирную гусеницу они услышали издалека — передвигаясь по грязи, тварь издавала чавкающие звуки. Мокрые волоски на гибкой спине колыхались. Похоже, с приближением холодов они линяют — эта гусеница выглядела крупней и шерстистей, чем ее летние товарки.

— Давно не виделись, — обрадованная Таня повернулась к напарнику, — я снимаю, а ты записывай.

— Пошли-ка в катер, подруга, — покачал головой Мацумото, — не нравится мне она. Вдруг голодная. Или хозяина потеряла. Имей в виду, командор Грин тебя с нею в корабль не пустит — в виварии не поместится.

— Если что — прикроешь шокером с воздуха, — отмахнулась Таня, — вряд ли сильфы поднимутся на борт просить виру за напуганную скотину.

— Хай! — кивнул Мацумото, подхватил клетки и в два прыжка забрался в катер, через секунду туда же, лязгнув, вскочил «фокс». Аппарат беззвучно поднялся над поверхностью метров на сто и завис. Охваченная азартом Таня выхватила механическую «Лейку» и нажала на кнопку затвора. Есть кадр!!! Гусеница подползала всё ближе, пристально смотря на девушку, жвалы подёргивались, с них стекала то ли слюна, то ли дождевая вода. Под тёплой сильфовой одеждой Тане вдруг стало холодно, словно влага проникла за воротник. Может твари и вправду становятся плотоядными осенью? Спокойствие, только спокойствие!

Мокрая гусеница приблизилась к девушке вплотную. Она была громадна — длиной метра три, толщиной с дерево, поднятая башка пришлась почти вровень с лицом Тани. Тварь шумно втянула воздух, встряхнула шкурой и обнюхала девушку, прикасаясь к ней неожиданно тёплым на ощупь рылом. Ощущение оказалось странным — Таня понимала, что ей следовало бы испугаться, но вместо этого сделалось спокойно и очень сонно. Девушка положила руку на выпуклый лоб гусеницы и почувствовала, что существо утробно урчит, словно огромная кошка. Есть контакт! Гусеница осталась довольна. Она отползла на шаг, выгнула и словно бы растянула спину — появилось необыкновенно уютное, выстланное красным пухом гнёздышко. Кажется, предлагают прокатиться.

С высоты раздался устрашающий вой — Мацумото нажал на кнопку сирены. Гусеница стянулась, словно пружина и ударила в воздух. Не попала, но катер вильнул, накренился и подскочил вверх — похоже напарнику стало не по себе. Сладко зевнув, Таня взялась за коммуникатор — дать сигнал «всё в порядке», но золотистый шарик перестал светиться — он тоже уснул. Вот потеха.

Уютное гнёздышко снова раскрылось прямо перед ней. Таня улыбнулась катеру, помахала рукой и шагнула вперёд. Волоски гусеницы оказались мягкими и приятными на ощупь, и пахло от них спокойно — корицей и мёдом. Ритмичное качание тела существа успокаивало, упругие стенки создавали ощущение безопасности, тёплая одежда не пропускала дождь. Движение длилось долго. Сквозь дрёму Таня почувствовала, что её подхватывают и несут в душное помещение, пропитанное шорохами дыхания, укладывают рядом с живыми, тёплыми существами. Потом она ничего не помнила — только сны. Чёрный космос, невесомость, яркие до боли огромные звёзды, химический запах анабиозной камеры, смертная тяжесть старта, восстановленный после войны блистающий стеклом и бетоном Санкт-Петербург, деревянный дом прапрабабушки в Комарово, настоящая малина с куста, душистые пироги с капустой, горячий шоколад, свежий хлеб…

Поход по снегу

Она проснулась от голода, лютого голода, выворачивающего нутро. Никогда раньше за двадцать шесть лет жизни Тане так сильно не хотелось есть. Оглядевшись вокруг, она поняла, что почти ничего не видит — мутное свечение, какие-то шевелящиеся пятна, неподвижные кучи на уровне пола. Шуршание, скрежет, хруст. Затхлый, тяжёлый запах. И холодный воздух откуда-то спереди. С трудом присев, она потянулась, разминая одеревеневшие мышцы, и застонала от боли. Потом поползла вперёд по липкой, стылой поверхности. Её толкали и двигали гибкие, горячие, покрытые слизью живые тела. Когда показался выход из пещеры, стало светлее.

Снаружи был снег.

Первым делом девушка умыла лицо, вздрагивая от холода. Потом осмотрела себя — пальцы рук оказались неприятно худыми, ногти безобразно отросли, волосы слиплись, тело казалось смрадным даже через «кожу». В животе заурчало, дикий голод вернулся. Таня жадно глотнула снега. Глаза, наконец, привыкли к тусклому свету, и ей удалось разглядеть происходящее. Повсюду сновали гусеницы. Фиолетовые, бурые, красные, темно-зелёные, маленькие и большие, пахнущие как целый восточный рынок. Маленькие продолжали вылезать из того же отверстия, что и девушка — это оказались ворота «сарая», она помнила контуры таких построек по фотографии — похоже, попасть в посёлок всё-таки удалось. Большие… большие делали что-то странное. Перед «сараем» лежали циновки, на которых исходила аппетитным паром несомненная пища, что-то вроде печёных или варёных фруктов. Таня жадно сглотнула, присматриваясь. Маленькие гусеницы рвались к еде. Большие придерживали их и показывали особым образом сложенные педипальпы — знак, похожий на приветствие футболиста. Большинство малышей повторяли жест — кто-то с первой попытки, кто-то с пятой — и получали еду. Некоторые продолжали рваться к кормушке, игнорируя старших — им доставался молниеносный укус в затылок. Обмякшие тела откатывали в сторону — Таня насчитала около двадцати мёртвых гусениц.

Кружилась голова, подкашивались ноги, противно дрожали пальцы. Нашарив в кармане коммуникатор, Таня вытащила шарик и убедилась — молчит. Ни дня, ни времени, ни расстояния до корабля. В остальных карманах пусто… пусто ли? В нагрудном девушка обнаружила огрызок протеинового батончика и тотчас проглотила находку. Без еды и тепла долго не проживешь, и ослу ясно. «Кожа» поможет не умереть сразу, но если занесёт снегом, и она не спасет. Таня глубоко вздохнула и, приблизившись к циновкам, как могла воспроизвела жест сложенными руками. Гусеницы удивлённо воззрились на неё, потом переглянулись между собой. Педипальпы так и замелькали в воздухе, запах стал оглушающим. «Да они ж говорят!» — удивилась Таня. Дискуссия затянулась. Таню подташнивало от страха, голода и жадного чавканья молодняка. Наконец две крупные, фиолетовые с проблеском гусеницы раздвинулись, пропуская девушку к еде. Несколько минут Таня не думала ни о чём, кроме сладкой густой массы с привкусом чернослива. «Ощутите себя дикарями!» — как советовала фру Хольгерсон, профессор сравнительной этнографии, перед выброской группы на пляжи Фри-Катманду.

От кормушки девушка оторвалась полуголодной. Оставался шанс, что пища, полезная для маленьких гусениц, окажется ядовитой настолько, что ни биоблокада ни «кожа» не справятся, но Таня надеялась на лучшее. Она ещё раз умылась снегом, обгрызла ногти, попробовала заплести в косы грязные волосы. Потом села скрестив ноги, прямо на камни и задумалась. Если зрение её не обманывало, она действительно находилась в посёлке сильфов. Два ряда невысоких хибарок, ещё один громоздкий «сарай» из которого выползали наружу десятки маленьких гусениц. Ни одного сильфа. Зимняя спячка у них что ли? Впрочем, этот вопрос можно разрешить позже. А вот как выйти на связь с кораблём, где конкретно она находится и что делать дальше? Мацумото наверняка проследил, куда её завезли, но в сам посёлок очевидно не залетал. Как и никто другой из экспедиции. Очень хотелось надеяться, что корабль всё ещё на месте, не случилось никакой катастрофы, не пришло приказа из Центра сворачиваться и лететь назад. Теоретически рядом с посёлком могли поставить временный пост. Практически, с учётом что коммуникатор молчит, имели право счесть ксенопсихолога Татьяну Китаеву выбывшей из экипажа посмертно. Таня схватилась за голову.

Как только похоронка долетит до Земли, мама, согласно завещанию, разморозит одну из трёх яйцеклеток, подсадит себе и родит. Или Софке доверит… не, не доверит. Я вернусь в Питер, а моей дочери или сыну будет четыре года. С ума сойти…Так, думаем быстро! Комм глушат гусеницы, значит, выбравшись из поселка, я выйду на связь. Если корабль не улетел, то «голубь» над этим местом висит, и фотографии уже в буке у Сан-Хосе. Остаётся дождаться сигнала. Судя по длине ногтей и состоянию «кожи» я провела в «сарае» недели три, без еды и питья. И осталась жива. Интересно, как? Ладно, проехали, живём дальше.

Болезненно морщась, Таня быстро проделала экстренный комплекс йоги, и почувствовала себя почти нормально. Тем временем начало темнеть. Сытые гусеницы столпились мохнатым стадом подле пустых циновок, старшие окружали их, активно жестикулируя. От удушливого запаха корицы у девушки разболелась голова. Из ворот «сараев» выползали последние малыши. За одним из них, мешая двигаться, волочился какой-то объёмистый ком. Приблизившись, чтобы освободить детёныша, Таня ахнула. К хвостовому сегменту гусеницы прицепился сильф. Точнее пустая оболочка от златокудрого сильфа, когда-то одетого в тёплый плащ. На грязном снегу останки смотрелись сиротливо и жалко.

Выходит, гусеницы — обычные паразиты и едят бедных сильфов, как земляне ели лошадей и собак? Или они симбионты? Или их биоцивилизация как безотходное производство выращивает рабочий скот на диете из собственных стариков, рабочих или инакомыслящих? Белокожие хальсы с их копрофагией и ритуальными отцеубийствами и в подмётки не годятся нашим новым друзьям. Остался сущий пустяк — разобраться, каким местом они думают, — как сказал бы наш Сан-Хосе. Если, конечно, я выживу.

В сгустившихся сумерках стало заметно, что педипальпы и жвала у гусениц светятся голубоватым неоновым светом. Милосердная темнота скрыла грязь, мусор и трупики непонятливых малышей, снег отблескивал, отражая беседы странных созданий, сквозь облака пробивались лучи Гвиневры — белой, как алебастровый шарик маленькой спутницы Авалона. Интересно, о чём они говорят, какие сказки рассказывают новорожденным? В животе у Тани громко заурчало, она негромко рассмеялась — никакого уважения к пафосности момента. Но второго завтрака не предусмотрено. Гусеницы уходят.

Где-то жестикулируя, где-то подпихивая жвалами, старшие согнали молодняк в колонны и двинулись прочь из посёлка. Таню они игнорировали. Она попробовала снова воспроизвести жест, но ей никто не ответил. Запах пряностей таял в воздухе, отряд за отрядом уходил в темноту, девушка машинально пересчитывала их — примерно около пятисот, две трети малыши. Последние гусеницы уже тронулись с места, когда до Тани дошло, что сейчас она останется одна в пустом посёлке, в темноте, без еды и тепла. Она побежала следом.

По счастью, снег был неглубоким и плотным, ноги в нём не увязали. И морозец казался мягким. Окажись Таня бодрой, сытой и нормально одетой, она прошла бы не меньше суток — мохнатики ползли не быстрей идущего человека. Но сейчас ей с трудом удалось выровнять дыхание. За посёлком расстилалась огромная безветренная холмистая равнина. Где-то у самого горизонта мерцала ещё одна цепочка голубых огоньков. Свет Гвиневры стал ярче, на снегу прочертились длинные тени. И никого вокруг, кроме гусениц. Таня почувствовала — все спят — и жуки и стрекозы и свинки, даже соки в корнях деревьев сейчас не движутся. Время зимы, летаргия, и звёзды смотрят с густо-синей, пронзительной высоты… есть!!! Таня подпрыгнула и чуть не завизжала от радости — среди холодных огней упрямо ползла красноватая искра зонда. Значит корабль на месте. Шарик комма словно сам собой прыгнул в ладонь, Таня перешла на шаг, внимательно вглядываясь в аппарат. Минуты три он оставался тусклым, потом по поверхности побежали отсветы и открылся глазок.

Одним движением пальца Таня крутнула активатор. Непрочитанных сообщений тьма. Никогда б не подумала, что старик может так браниться! От Ли. От Риверты. От Хавы. От командора. Таня глянула вперёд, оценивая расстояние до хвоста колонны, и набрала код вызова. Пауза затянулась шагов на сто. Ожидая сигнала, девушка не отследила момента, когда сверху наползла круглая тень. Катер. Жизнь. Больше всего на свете Тане захотелось сесть в снег и разреветься.

Трап оказался страшно холодным, металл обжигал руки. Зато в кабине наконец-то стало тепло. Невозмутимый Мацумото коротко улыбнулся:

— Ты живая?

— Как видишь, — огрызнулась Таня. — Пожрать что-нибудь дай!

Белково-углеводный концентрат из спаснабора показался невероятно вкусным. Пока Таня, соловея на глазах, высасывала второй пакетик, Мацумото подключил полевую аптечку, взял анализы и ввёл вакцину — всё по инструкции.

— Что ты там делала целый месяц? Сдавала экзамен на старшего помощника младшего ассенизатора?

— Изучала кулинарию, — фыркнула Таня и бросила пустую обёртку на пол. — Тридцать рецептов поваренной книги для каннибалов. Гусеницы-то наши оказывается, сильфов едят. Точнее детёнышей в них выводят… стоп!!

— Что? — озабоченно повернулся к ней Мацумото.

— Так вот зачем они меня увезли?! «Контакт, контакт!», — у Тани затряслись руки. — Что в анализах?! Живо!!!

Мацумото быстро отшагнул к аптечке, не поворачиваясь к Тане спиной. Девушка заметила, что правая рука японца легла на шокер. Пальцы левой пробежались по кнопкам.

— А если б я сперва выстрелил?

Все огоньки, кроме показателей крови были зелёными. Кровь чуть желтела: лёгкая анемия. Немудрено — столько времени голодать.

— Был бы у тебя чужеродный белок в крови, анализатор бы тут же сирену включил. Правильно Сан-Хосе говорил, что у тебя бабочки в голове вместо соображения.

— Старик сильно переживал? — понуро спросила Таня.

Японец кивнул:

— Прыгал по кораблю как воробушек, с Брыльской кокетничал, с командором поцапался, группу по псевдологике гонять затеял, тесты сдавать. Потом утром из каюты не вышел — сердце…

— Умер?!! — охнула Таня.

— Нет. В капсуле, в анабиозе. Он по счастью спал в «коже», а там и врачи успели. Командор говорил с доком — на Земле его подлатают, станет как новенький — если мы долетим, конечно. Ну вот, развела сырость…

Таня всё же расплакалась — нервы не выдержали. У Мацумото тоже дрогнул уголок рта. Он присел рядом с девушкой, обнял её за плечи, утёр лицо салфеткой, дал воды, неловко погладил по голове. Немного успокоившись, Таня подняла на него взгляд:

— Что с тобой?

— Мы беспокоились о тебе, Таня-тян. Хорошо, что ты вернулась. Полетели домой!

Японец встал и в два шага оказался у пульта.

— Сколько у тебя в катере рационов? — в последний раз хлюпнув носом, спросила Таня и быстро оглядела салон.

— Как положено, десять. Два концентрата ты съела, значит восемь, плюс протеиновые батончики.

— Давай сюда. Что с водой?

— Не наелась? — Мацумото оглянулся на девушку и увиденное ему не понравилось. — Эй, что ты задумала?

— Продолжать эксперимент. Раз гусеницы взяли меня с собой, значит, пропустят и дальше. Я хочу попытаться понять, как они думают и разговаривают. У них язык жестов, ты знаешь?

— Представь себе, не знаю.

— Смотри! — Таня воспроизвела жест. — Это первое слово, которому учат молодняк. Кто не понял — того убивают.

— И ты тоже хочешь в могилу, да? — Мацумото похоже всерьёз рассердился. Таня впервые видела его таким. — Ты знаешь, что у нас ещё двое выбыли за этот месяц?

— Кто?

— У Хавы в лагере пять дней назад сёстры Благоевы сбились с курса. Катер попал в смерч и разбился о скалы. Аппаратура в щепки, Елена ослепла, Анита шею сломала, отдыхает в анабиозке. Командор с северного материка всех эвакуировал. Так давай мы и тебя похороним?! Сумасшедшие русские…

— Во-первых Благоевы болгарки. А во-вторых — не надейся! Ничего со мной не случится, лишь бы никто гусениц не спугнул. Вот увидишь, результаты будут невероятные!

— А может, зря я в тебя не выстрелил? — нехорошо ухмыльнулся Мацумото. — Полежала бы с часик тихо, я б как раз до корабля успел, сдал бы тебя командору Грину, ты б ему и рассказывала. Про гусениц, про эксперименты…

— Что он понимает, чёртов янки?! — вырвалось у Тани.

— Фууу… Таня, где твоя толерантность? Расизм. Штраф сто кредитов, — покачал головой Мацумото. — Если б он ничего не понимал, он стал бы не командором, а чиновником астрогации на Земле. В поле дураков не берут.

— А «сумасшедшие русские» не расизм?

— Правда. И ты чистейшее тому доказательство. Всё, полетели.

— Нет, — Таня упрямо мотнула головой и встала. — Это мой долг, понимаешь? Перед Сан-Хосе, перед экспедицией, перед наукой в конце концов. У меня есть контакт с этими тварями, я могу собрать бесценные данные и соберу их, понял?!

— А ты понимаешь, что если эти твари решат принести тебя в жертву, если какая-нибудь дрянь пройдёт через биоблокаду, если ты тупо сломаешь ногу, поскользнувшись на льду — никто из нас не имеет права тебя вытащить?! И ты не сможешь позвать на помощь, глупая женщина. Твоя смерть останется на моей совести.

Таня ничего не сказала.

Чуть прищурившись, японец посмотрел ей в глаза — долгим тяжёлым взглядом. Потом поклонился, сложив ладони:

— Это твой долг, Таня-сан. Рационы. Вода. Что ещё?

— Фотокамера. Что-нибудь тёплое. Аптечка.

— К «Лейке» только пять плёнок. Аптечку не унесёшь. Возьми новую «кожу» — твоя разряжена.

— Откуда?

— Возьми мою — мы почти одного роста. Будут, — японец замялся — некоторые анатомические сложности, но я думаю, ты с ними справишься.

Осознав проблему, Таня расхохоталась. Мацумото тоже прыснул в кулак. Повернувшись тощими спинами друг к другу, они быстро разделись и обменялись «кожами». Таня остро почувствовала, какая она грязная. «Можно полететь на корабль, отмывать перепачканные ручки одеколоном „Счастливая звезда“».

— Я открою обзор?

— Конечно, — Мацумото застегнул кнопку у горла и сам двинул стрелку. — Вон твои гусеницы. Мы шли за ними.

По гребню холма перетекала голубая цепочка.

— Они идут в горы, в скальный город. Пока мы ждали тебя, я летал над равниной — здесь красиво ночами. Северное сияние в полнеба, тени играют, деревья стоят все в инее… Гусеницы начали миграцию три дня назад. Полетим за твоими, и я подброшу тебя на площадку — сама ты туда не поднимешься.

Раздался требовательный писк — оранжевым светом запульсировал шарик комма японца. Мацумото, пожав плечами, двинул сенсор на «занят».

— Минут двадцать у нас ещё есть. Максимум полчаса. Потом сюда придёт большой босс во главе спаскоманды и вместо гусениц кому-то достанется гауптвахта. Ты подумала, как мы сможем поддерживать связь? «Голуби» над посёлками падают, если спустятся ниже пятидесяти метров. Двух «Акел» гусеницы просто размазали по снегу.

— Может фонарик? Или записки? — Таня пожала плечами.

— Над городом есть площадка в камнях, станем посылать туда катер. Оставлять тебе еду, плёнки и всё что нужно. Остальное — как повезёт. Собирайся.

Присмиревшая Таня оглядела салон. «Лейка» в кофре. Вода в бутылке. Зажигалка. Тёплый плед. Лазерный фонарик и «вечная» батарейка. Перочинный нож. Механические наручные часы. Сумасшедшие русские, как же! Именно мы предложили брать в полёты простую механику на случай, если сложная электроника засбоит.

Катер ускорил ход. Мацумото не стал убирать обзор, и редкие хлопья снега облепили прозрачные стены. Таня села прямо на пол, обняв колени. Её трясло, как перед стартом с Земли. Второго такого шанса ей не дадут. Сделать невероятное, то, чего до неё, Тани никто никогда не делал. Добыть результат, который хотел видеть учитель. Первой дотронуться до запутанных мыслей абсолютно чужих существ. Ещё раз прокрутив в памяти жесты гусениц, Таня окончательно уверилась — они разумны и говорили друг с другом. Кто же тогда сильфы? Домашние любимцы? Или бессмысленный скот у гусениц, а не наоборот, как думала группа? «О сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух». И очевидно, если она, трусиха и лентяйка, осилит вытащить дело, то до скончания дней ей будет за что себя уважать.

Катер завис над скальной площадкой. Таня разглядела узенький, крутой сход вниз, к большому как туннель поезда отверстию в камне. Оттуда шёл зеленоватый свет.

— Сумеешь спуститься? — спросил Мацумото.

Таня кивнула. Она быстро свернула плед в удобный тючок. Японец молча подал ей моток верёвки. Мелкие предметы легли в поясную сумку. Таня шагнула навстречу напарнику, они крепко обнялись. Всё.

Трап мотало ветром, но Тане удалось не сорваться. По склону, не мудрствуя лукаво, она сползла — где на четвереньках, а где и юзом. У входа в пещеру остановилась помахать катеру — и стремглав прыгнула вглубь, испортив всю торжественность момента — к скальному городу спешил спасательный бот.

Пещерный город

Её ожидал длинный, широкий и отвратительно скользкий спуск. Тусклое сияние исходило от стен покрытых фосфоресцирующей плесенью. Снизу тянуло теплом, снежинки, запорошившие девушке волосы начали таять. Воздух стал влажным, густым — как в гидропонной теплице. Таня быстро устала. Ей захотелось забиться куда-нибудь в щель и заснуть, но пещера вдруг показалась пугающей. Рядом с гусеницами (если они её не сожрут, конечно) куда безопаснее. От мысли о таинственных скальных гадах ноги задвигались быстрее, Таня даже прибавила шагу, но чуть не свернула лодыжку поскользнувшись на гладком камне. Включать фонарик она не решалась — вряд ли привыкшие к мягкому сиянию местные жители обрадуются ярким лучам. Коридор разветвился, потом ещё раз — сразу на три дороги. Вспомнив опыт ползанья по марсианских пещерам, Таня всякий раз оставляла пометки на стенах. Ход расширился, запахло тиной и водорослями. Протеиновый батончик придал сил, девушка глотнула воды из бутылки, вздохнув о шоколаде — вдруг захотелось подержать в руках тёплую фарфоровую чашечку с выгнутой ручкой, по золотой ободок полную божественного напитка…

Город оказался огромен. Первое, что увидела Таня — светящиеся поля, аккуратно, словно носовые платочки, разложенные вокруг озера, похожего на черное блюдце. Из отверстия в середине огромного купола медленно падал снег и таял, не долетая до воды. Границы дорожек, окаймляющих берега тоже мерцали. Вдоль стены виднелись тёмные арки-проходы — к новым ярусам или жилым пещерам. Гусеницы ползали повсюду — копошились, разрыхляя землю или собирая на волокуши немудрящий урожай, шпыняли проворную малышню и отгоняли её от озера. Таню заметили, как только она показалась — сразу несколько крупных красных гусениц беззвучно разинули пасти и заскользили в сторону девушки, испуская острую вонь. Похоже, гостью не ждали.

Недолго думая, Таня воспроизвела тот жест, которому научилась в посёлке, и волшебная палочка снова сработала. Гусеницы остановились, как вкопанные, ответили пожатием педипальп, а затем выдали целую серию сложных жестов. Понять, что от неё хотят, Таня естественно не могла, поэтому чисто по-человечески развела руками и пожала плечами. Взъерошенные твари повторили движение, растопырив педипальпы как крылья. Таня покачала головой «Не понимаю». Сердитые гусеницы о чём-то заговорили между собой, потом одна подползла ближе к девушке и осталась лежать, угрожающе щёлкая жвалами, а остальные поспешили назад. Таня села на камни. Ей хотелось надеяться, что всё обойдётся, и хозяева не цопнут её за затылок, как немых малышей.

В ожидании прошло не меньше часа. Утомлённая девушка прислонилась к стенке, обняла тючок и задремала — она умела спать чутко. Но стоило ей, наконец, в медленных грёзах снова вернуться в прабабушкин дом, как знакомый скрежет хитина по камням побудил открыть глаза. Две большие, выцветшие гусеницы, не особенно отличались от остальной толпы. Но, судя по тому, как расползались их сородичи, давая дорогу — были важными персонами. Они обползли незваную гостью кругом, потрогали одежду и волосы, внимательно обнюхали, поочерёдно ткнулись влажными рылами ей в лицо. Стараясь не показать волнение, Таня ждала.

Вместо знакомого обмена жестами гусеницы запахли. Одна прыснула сильным цветочным ароматом, другая тёплой навозной вонью. Как бы сейчас пригодилась походная аптечка с нашатырём и спиртом… но подошёл и резкий апельсиновый запах раздавленного походного рациона. Важные гусеницы чуть отодвинулись, посмотрели друг на друга (Тане почудилось одобрение в этих взглядах), набычились, наклонив мохнатые головы, и неожиданно брызнули в девушку струйками клейкой жидкости с сильным запахом корицы. «Словно булочка в сиропе», — подумала Таня, но виду не подала — история о британских этнографах, кои для установления контакта с папуасами вынуждены были приползти к хижине вождя между ногами менструирующих местных красоток, уже три с лишним века передавалась из уст в уста. Ловкими педипальпами гусеницы размазали жидкость по волосам и одежде, ещё раз шумно принюхались, пожали друг другу лапы и безмятежно поползли прочь. Толпа рассосалась в мгновение ока — хлопотливые хозяева вернулись к своим заботам.

Таня опешила — такого приёма она не предвидела. Похоже, никому в городе не оказалось дела до настырной инопланетянки. Что ж, поглядим…, впрочем, с «поглядим» Таня явно ошиблась. Внутренние помещения и коридоры жилых ярусов города почти не освещались. Многоногие гусеницы не заботились о равновесии или удобстве для ходьбы, каменный пол отполировали тысячи жёстких брюшек. Приходилось перемещаться на ощупь, опираясь руками о стены — и всё равно Таня несколько раз упала и пребольно отшибла коленки. Встречные создания практически не обращали на неё внимания, изредка подползали обнюхать или потрогать волосы, но без энтузиазма — так лениво здороваются друг с другом обитатели корабля по утрам. Коридоры разветвлялись, кольцевались, поднимались и опускались на ярусы, но в итоге выводили назад к площади. Чем выше, тем холодней и свежее был воздух.

Таня нашла «склад-столовую» — несколько пещер, заполненных едой — в основном зерном, сушёными и свежими грибами и замоченными в каменных ваннах фруктами. Одни гусеницы, впряжённые в волокуши, проворно подвозили продукты и раскладывали по местам, другие с аппетитом кормились. Интереса ради Таня тоже зашла, вытащила из ёмкости раскисшую псевдогрушу, надкусила — никто не отреагировал. Видимо острый запах корицы, сопровождающий девушку, сообщал «свой». Канализация в пещерном городе тоже наличествовала, по образцу европейской замковой, а вот ограждения рядом с глубоким и узким колодцем не ставили.

Несколько «спален», встреченных по дороге, занимали мирно спящие вповалку мохнатые туши, от которых несло шоколадом как от кондитерской фабрики. «Так!», — хмыкнула Таня. — «Запах у наших ползучих друзей очевидно меняется в зависимости от настроения — дополнительный способ коммуникации». Одно помещение, насколько позволял разглядеть тусклый свет, было заставлено деревянными сосудами сильфской работы. Что именно в них лежало, девушка не разобрала, но запах стоял такой, что она расчихалась и долго не могла восстановить дыхание.

Коридорчик, в который Таня свернула, вёл наружу — он становился всё уже и холоднее. Наконец через тесную щель девушка выбралась на свежий воздух, точнее на лютый мороз. Она оказалась на маленькой покрытой снегом площадке высоко на скале. Небо за горной грядой уже начинало светлеть, ветер стих, только звёзды поблёскивали над заснеженным, пустым миром. От холода у Тани выступили слёзы — и тут же замёрзли солёными льдинками на ресницах. Чувство острого одиночества охватило девушку — в космосе, рядом с двумя сотнями межзвёздных бродяг оставалась хотя бы возможность поговорить с живыми людьми. Она достала шарик комма, крутнула активатор… работает!!! На такой высоте глушилки гусениц не фонят, и это хорошо. С полминуты ушло на раздумье — позвонить Мацумото, сделать сюрприз Ли, сдёрнуть с постели шумную Хаву Брох. Одним движением Таня выбрала аватар командора Грина, невинным голоском пропела «Татьяна Китаева вызывает командира корабля» и долго с удовольствием слушала, как, плюясь в микрофон, бранится чёртов янки — спросонья он был особенно зол.

Одной докукой стало меньше — есть куда сбрасывать продовольствие и новые плёнки, есть откуда отправлять ежедневные (ежедневные я сказал, Танья!) отчёты о проделанной работе. Таня сладко зевнула. Холод не проникал под одежду, но щёки замёрзли и на волосах осел иней — похоже забортная температура минус тридцать не меньше. Мысль о тёмной и тёплой, хотя и душной каменной спальне показалась особенно привлекательной. Таня протиснулась назад в щель и без особого труда спустилась в жилой ярус, где и расстелила свой плед в первой же встречной пещере с молодняком. «Интересно, они сами отрыли эти ходы или здешние скалы пронизаны дырками, словно сыр?» подумала она и уснула.

Разбудили её чьи-то настырные лапы — они шарили по одежде, ощупывали, щипали и мяли тело от ягодиц до плеч. Таня чуть не завизжала, но вовремя спохватилась. Приоткрыв глаза, девушка увидела, что её теребит мрачная гусеница, бурая и светящаяся, а ещё несколько осматривают малышей. Это походило на сеанс массажа или какую-то медицинскую процедуру. Повод был — чуть поодаль поднялась суета, две взрослые гусеницы вцепились в судорожно извивающегося малыша, третья, ловко щёлкая жвалами, скусила у бедняжки с тельца несколько крупных присосавшихся слизней. Ещё одного детёныша вытащили из дальнего угла пещеры и поволокли к выходу — волоски у него потускнели, лапки вяло болтались. «Или умер или вот-вот умрёт» — огорченно подумала Таня и на всякий случай сама быстро ощупала тело — не прицепился ли паразит.

Наручные часы показывали половину двенадцатого утра. Завтракать не хотелось, в животе бурчало и побаливало — местная «кухня» всё-таки не пошла впрок. Таня быстро сделала разминочный комплекс, немного постояла на голове и, выбравшись из пещеры, начала быстро спускаться. Она вспомнила про озеро. И естественно не смогла удержаться.

Вещи и «кожа» остались на берегу. Господи, как это было хорошо! Прозрачная, прохладная, спокойная вода, мягкий белый песок, который чудесно отскребал грязь с измученной кожи, ощущение свежести. Таня плавала, ныряла, плескалась, кувыркалась в воде, как счастливый дельфин. Потом трижды вымыла голову тем же песком и нагишом уселась на берегу, распутывая и заплетая в косички мокрые волосы. Тане нравилось её тело — соразмерное, крепкое, сильное и послушное. Можно было бы постройнее, не так мощно и тяжело — но зато всё надёжно и работает, как часы. Хоп! Хоп! Хоп! Куража ради Таня несколько раз высоко подбросила и поймала круглую гальку, подобранную с песка. Плюхнувшись, наконец, в воду, камушек странно блеснул. Девушка потянулась за ним, сполоснула, вгляделась внимательнее — прелесть какая! Полупрозрачный, пронизанный тонкими золотистыми нитями камушек был красив, как ювелирное украшение. Заинтересованная Таня внимательно осмотрела его, поцарапала краешком по стеклу часов и простой серой гальке, попробовала на зуб — похоже на кварц. Будет счастливым! Таня сунула находку в поясник и оделась. «Кожу» тоже не мешало бы вымыть, но вряд ли у гусениц найдутся салфетки, реактивы и дезинфицирующий раствор. А теперь — за работу!

Первый кадр — лоснящийся, в капельках сока, красавчик гриб с ближней плантации. Щёлк! Пара маленьких гусениц едет верхом на большой. Большая тащит волокушу. Общий план. План сверху, с двух ракурсов. Вход в жилую пещеру. Забота — одна гусеница чистит другой волоски, перебирает их педипальпами, как обезьяны «ищут» друг у друга. Картина… Картина?! На верхнем, холодном ярусе Таня увидела нечто, больше всего похожее на храмовые росписи или работы импрессионистов. Большие, лохматые, многослойные пятна флуоресцентных красок — белой, жёлтой, лазоревой и багряной — почти сплошь покрывали стены. Понять, что именно хотели сказать гусеницы-художники, не представлялось возможным, но ощущение оставалось величественное. И… разделяющее — при взгляде на эти картины пришло острое, как ледяной ветер понимание разности культур. Пара заученных жестов ничего не решала.

Закончив съёмку, Таня присела там же на верхнем ярусе и вскрыла пакет рациона — ей, наконец, захотелось есть. Запивая водой желе, для разнообразия пахнущее клубникой, она смотрела вниз — как неторопливо, размеренно движется жизнь в городе, как малыши шалят на дорожках, а старшие их урезонивают, как тянутся волокуши с продуктами, как две бурых гусеницы затеяли было драку, но другие их тут же растащили, бешено махая педипальпами. До Тани долетела знакомая уже вонь тухлой рыбы… а ведь это ключ к возможности объясниться. Если нельзя понять чуждую логику, то, по крайней мере, эмоции не подделаешь, тем паче, что внешние их проявления вполне очевидны. Надо будет отметить в отчёте: требуется ксенопсихолог-парфюмер (интересно, где такого найдут?).

С донесением о проделанной работе пришлось снова лезть на мороз. Сидеть на открытой площадке было чертовски холодно, поэтому, невзирая на сильный ветер Таня быстро шагала взад-вперёд. Как учили на медитациях, она не думала — просто смотрела на снег, позволяя мозгу беспрепятственно выбирать из набора фактов самые важные. Гусеницы живут вместе, словно муравьи, но социальное устройство неочевидно. Доброжелательны, заботливы друг к другу и к малышам. Обрабатывают поля. Запасают продукты. Рисуют. Взаимодействуют друг с другом при помощи запахов. Помечают запахом же «своих». Детеныши гибнут от неизвестных паразитов — нужны контейнеры, дабы упаковать и доставить образчик. Интересно, гусеницы похоронили тушки малышей убитых той ночью или наши парни додумались выкрасть и вскрыть хоть одну?

Комм замигал «вызов». Хриплый, встревоженный голос Хавы Брох осведомился, как она, Таня себя чувствует, всё ли в порядке и не происходило ли инцидентов. Не агрессивны ли гусеницы, не проявляют ли повышенного внимания? «Нет. Нет. Нет, не происходило, не проявляют, всё хорошо». «Жди на площадке, Танья, через два часа будет катер. И ни на шаг не отходи — это приказ». Комм замолк. Таня пожала плечами. Обычно Хава Брох была вполне здравомыслящей, ехидной и колючей как израильский кактус дамой, но иногда она превращалась в типичную мамочку. «Чем хальс отличается от еврейской мамы? С хальсом можно договориться». А за два часа на холоде, между прочим, впору насмерть замёрзнуть. Соберу-ка я пока гербарий.

Спускаясь вниз, к озерцу и плантациям, Таня внимательно наблюдала за встречными гусеницами — вдруг и вправду что-то не ладится? Нет, хозяева пещер оставались по-прежнему безразлично-миролюбивыми. Пару раз щетинистые одиночки подползали понюхать гостью — и, удостоверившись в «правильном» запахе, возвращались к своим хлопотам. Никто не мешал Тане вытворять всё, что ей заблагорассудится. Девушка срезала кусочек дёрна, покрытого пышным мхом, сорвала гриб, выкопала из земли остро пахнущий тёмный клубень, сходила в «столовую» и преспокойно взяла из каменного корытца пару размоченных фруктов. Рассол неприятно стянул кожу. Глянув на часы, Таня спустилась к озеру — время ещё есть. Она вымыла руки, плеснула водой в лицо, ополоснула испачканный край плаща и осталась сидеть на песке, глядя в воду. Чуть заметное колыхание волн успокаивало. Машинально пропуская сквозь пальцы песок, Таня задумалась — а зачем она здесь вообще?

Кой чёрт поднял её из благополучной, успешной семьи, от любимого города, любимого моря и любимых вересковых пустошей, от карьеры креативного психотехника и протекции при дворе Петербургского генерал-губернатора? Деньги? Если корабль вернётся, она сможет заплатить все кредиты, купить себе умный дом в Комарово, катер, камеру, набор стёкол и, пару лет не думать, откуда берётся хлеб в мегамаркете. Всё. Слава? Число людей, хоть раз побывавших за пределами лунной орбиты, приближалось к двадцати миллионам. Острые ощущения? Кто мешал лазать на Эверест, нырять в Марракотову бездну или кушать фугу в Киото? Долг перед человечеством? Тане стало смешно. Самое значимое космическое открытие — похожий на толстую черепаху, покрытый пластинами отражателей корабль хальсов — уже свершилось, Земля знала — во вселенной она не одинока. Всё остальное казалось менее важным — разве что какой-нибудь командор Грин врежется острым носом бедного корабля в седую бороду господа бога.

Нашарив в песке камешек, Таня кинула его в воду и вздохнула. От невесомости у неё кружилась голова, и случались кровотечения. Стартовую перегрузку она вспоминала как самый большой кошмар в жизни. Четыре года совместного пребывания с двумя сотнями человек в замкнутом пространстве тоже не радовали. Смотреть на звёзды Таня могла вечно, но прозрачные иллюминаторы ставили и на лунных рейсах. Красно-бурые, полные шорохов марсианские пустыни невыразимо прекрасны — после полугода копаний в местном фольклоре, легендах и мифах, поездок со старателями, изумительно алых рассветов и фиолетово-чёрных закатов, Таня чуть не осталась на Марсе. Хороший фотограф всегда снимает свет, а такого свирепого, жёстко контрастного, яростного и холодного одновременно солнца не встречалось больше нигде. И всё-таки дальний космос…

Таня машинально потёрла плечи — когда её накрывали мысли о неизбежности смерти, вместе с ними приходил и озноб. Пройдёт ещё каких-нибудь восемьдесят-сто лет и её, Татьяны Китаевой, больше никогда и нигде не будет. Вот она родилась, получила образование, стала работать, слетала в космос, завела потомство, построила дом, наснимала несколько сотен хороших карточек, играла в го, каталась на катере, думала, мечтала, спала под яблонями, пялилась в Ай-телик, серфила по сети, тратила деньги, кутила на лунных пляжах, болела, боялась, мучилась. А вот уже её дети сажают виртуальные настурции на виртуальном кладбище — и всё. Мир живёт по реальным законам, места для душ в нём больше не предусмотрено. После контакта с хальсами по Земле прокатилась волна самоубийств, церкви стали терять прихожан миллионами, слишком многие поняли для себя: Всевышнего нет, есть Вселенная и ей всё равно. Таня мало говорила о смерти, но много думала. Её хотелось найти если не смысл жизни, то хотя бы некое оправдание. Она искала прорыв. Невероятное. Невозможное. Полёт корабля, крохотной скорлупки с живыми червячками внутри, над бездною полною звёзд сам по себе был чудом, но Тане хотелось бОльшего. Может глупые, хлопотливые гусеницы знают о мире такую мудрость, которая никому из землян ещё в голову не приходила?…

Таня фыркнула и встряхнула косичками — вот глупости. Суета сует и томление духа. Жить надо. Жить здесь и сейчас, проживать каждый день, как последний — так что ли говорил флегматичный японец? А я не желаю последний — дайте мне много-много красивых, чудных, полных до краёв дней!

— Слышите, мохнатики — я хочу жить! Жить хочу!!! — закричала Таня во весь голос. Ей никто не ответил.

Девушка нашарила очередной камешек, чтобы пустить по воде блинчик — и достала ещё один пронизанный золотыми прожилками кристалл — на этот раз с острыми гранями. Ну-ка? Заинтересованная Таня пошарила по отмели и пляжу — под тонким слоем песка кварц буквально усеивал берег. Камешки разных оттенков — от туманно-серого до густо-оранжевого, одни обкатанные, другие обломанные, одни едва проблескивающие тоненькими лучами, другие буквально заполненные пышными, похожими на жёлтый пух ниточками. Таню охватил азарт. Так, должно быть, чувствовали себя золотоискатели на Аляске, впервые наткнувшись на россыпь самородков в ручье. Она отобрала горсть самых прелестных кварцев — не факт, что на что-нибудь пригодятся, но уж больно они хороши. Стрелка на циферблате тем временем подползла к половине седьмого — пора. Таня сунула камушки в поясник, подхватила гербарий и рванулась наверх, по сумрачным коридорам.

Командор Грин уже стоял на площадке. Высокий, скуластый кэп в бледном свете Гвиневры выглядел американским героем из допотопного фильма. Он был без шапки, лёгкий снег оседал на коротко стриженых волосах. Шрам на щеке подёргивался — кажется, чёртов янки порядком зол.

— Вы думаете, приказы пишут для дураков? Вы думаете, экипажу нечем заняться, кроме как обеспечивать ваши экс-пе-ри-мен-ты? Вы хотите сорвать проект?!

— Нет, сэр, — смиренно ответила Таня.

— Вы знаете, что такое дисциплина, отчёты, субординация наконец?! Вы ведь в армии не служили?!

— Нет, сэр, — повторила Таня.

— Что это за отчёт?! — командор яростно крутнул шарик комма, — Сколько чёртовых гусениц в этой пещере, сколько взрослых, сколько детей, что они, мать их так, жрут, как плодятся, кто у них главный и как с ними, чёрт бы вас побрал, договариваться?!

— Не знаю, сэр, я не встречалась с их руководством.

— А должны были… Нет, вы фотографировали цветочки и картины этих долбанных Пикассо. Марш в катер, я прекращаю ваше задание, — командор Грин рубанул воздух ладонью.

— Нет, сэр, — твёрдо сказала Таня. — Я подчиняюсь Хосе да Сильва, и программу исследований курирует он.

— Вот упрямая ба… — командор на секунду замялся. — Во-первых подчинение командору экспедиции это закон, и вы о нём знаете. Во-вторых Хосе да Сильва недееспособен и вашу группу курирует Хава Брох. В-третьих Хосе не отдавал приказа брать посёлок глубокой разведкой. В-четвёртых — какую ценность представляет ваше исследование, если вы даже статистики дать не можете?!

— В-пятых, — Таня пристально посмотрела Грину в глаза, — что произошло, кэп?

Командор отвернулся от Тани и с полминуты разглядывал трещинки на скале:

— Риверта решил повторить ваш опыт и сунулся в скальный город. Мацумото…

— Что Мацумото?! — вздрогнула Таня.

— Когда Риверта спустился к гусеницам, Мацумото его прикрывал. Риверте прокусили затылок и скинули в ущелье, японец попробовал подхватить тело и уронил катер.

— Он жив?!!

— Ноги всмятку. Если за неделю не соберут — ампутация и в анабиоз до Земли, здесь не регенерируем. Свободных анабиозок, к сведению, осталось две, — констатировал командор Грин. — Вчера Мейерхольда замуровало обвалом в пещере в сильфовом посёлке, потом пришли гусеницы и выкопали его. Полянски пробовал подлететь на подмогу, отказала электроника. Он угробил машину и сейчас отдыхает в анабиозке. Мейерхольда мы подобрали, но не факт, что сумеем восстановить ему психику. Придержать для вас место в камере? Или предпочтёте спать вечным сном на любимом Авалоне?

Таня молчала. Риверта был любимым учеником Сан-Хосе, она ревновала страшно, но смерти ему не желала, тем паче такой нелепой. И Мацумото… японец всегда осторожничал…

— В космосе нет героев, Таня. В одиночку исследовать пещеры — безумие. Ваши данные проанализируют ксенопсихологи, разработают программу контакта и технику безопасности.

— Рыба! — воскликнула Таня и хлопнула себя по лбу.

— Что — рыба?! — удивился командор.

— Риверта обожал рыбу, даже ловил её чтобы пожарить, я помню! А у гусениц этот запах означает агрессию, они воняют рыбой, когда ссорятся. Я же сообщала!

— Не сообщали, по крайней мере, сегодня. А даже если бы и сообщили — к моменту доставки отчёта Риверта уже погиб, — Грин был безжалостен. — И повторяю, Таня, ваш эксперимент нецелесообразен, вам незачем рисковать жизнью.

— Сан-Хосе говорил, что биоцивилизация — сокровищница.

— А ещё он говорил, что вы лучшая его ученица. Разумная и послушная. Хватит глупить, детка! Что вы там можете добыть? Грибы? Плесень? Произведения инопланетного искусства? — командор злился.

Понурая Таня протянула Грину гербарий, расстегнула поясник, чтобы достать клубень, и естественно всё рассыпала. Командор присел на корточки, чтобы помочь девушке подобрать образцы и вдруг переменился в лице. Он поднялся, держа в руках три золотистых кристалла, включил фонарик, посветил на них, медленно покрутил в пальцах, дохнул. Таня увидела, что руки у командора дрожат. Ей стало страшно.

— Где вы это нашли?! — голос у командора стал хриплым. — Где. Вы. Это. Нашли.

— В озере, в самом центре скального города. Там целый пляж усеян такими камушками. Кварц, просто кварц, — удивилась Таня.

— Хлопчатый кварц. Единственный, мать его так, кристалл, который невозможно, мать его, синтезировать в колбах — проводники не работают на симметричных, мать их так, волосках, им нужен, мать его, строго случайный хаос… Двадцати таких камешков достаточно, чтобы провесить маяк. Сотни — чтобы летел корабль. Сколько у Земли кораблей?

— Когда мы улетали, было девяносто четыре.

— Плюс маяки… А могли бы быть тысячи!!! Понимаете?! Таня, мы открываем путь к звёздам.

Таня засмотрелась на командора. Его лицо словно умыло дождём, свинцово-тусклые глаза засияли, сделавшись голубыми, на губах появилась улыбка — так улыбается мальчик, впервые сев на взрослый велосипед.

— Кэп, а вы уверены, что это именно хлопчатый кварц?

— Уверен может быть господь бог, с которым мы так ни разу и не пересеклись на трассе. Конечно, мы загоним камни в анализаторы, спектрографы и сделаем все возможные на корабле проверки. Но я держал кварц в руках, я знаю, как он выглядит и как работает. Кристаллы висят в воздухе, их ничего не держит, кроме поля, которое они же и генерируют. Именно это поле позволяет кораблю «прыгать» от маяка к маяку.

…Таня знала — первый рейс к системе всегда может стать последним — поэтому летят только навигаторы и кэп, прыгают по расчётам, вслепую и провешивают маршрут. Двадцать лет назад Грин — тогда ещё лейтенант Грин — был на корабле, который прокладывал путь к Проциону.

— Выходит, я продолжаю свои экс-пе-ри-мен-ты?

— Больше всего на свете я бы хотел иметь возможность хорошенько отшлёпать вас, а потом увезти на корабль, а сюда отправить какого-нибудь верзилу из тех, кто протирает штаны перед дисплеями. Подождите-ка, мисс, — командор положил ладони на виски, закрыл глаза и сосредоточился, вена на лбу вздулась, шрам потемнел. Спустя минуту Грин наклонился и утёр снегом кровь, показавшуюся из ноздрей. — Всё. Я связался с Брыльской, она сию секунду передаст сообщение на Землю — на случай, если катер перевернётся или скалу накроет лавиной. Через четыре года, самое позднее через четыре с половиной, прибудет эскадра. И к этому моменту нам с вами Таня, придется найти с волосатыми тварями общий язык, или, плюнув на гуманизм, Земля выкурит их из нор до последнего червячка.

— Они разумны, — тихо возразила Таня.

— Они примитивны. Не огорчайтесь, у вас есть ещё минимум полгода на переговоры. Скорее всего, нам в итоге прикажут заниматься разведкой и дожидаться эскадры — резервов должно хватить. Вы сможете посвятить психологии ваших любимых гусениц больше четырёх лет — если они не сожрут вас раньше. Беседуйте с ними, обнюхивайтесь, хоть целуйтесь, только не забывайте собирать камни, — командор полюбовался на кристаллы и протянул один Тане. — Вот образец. Имейте в виду, когда задание будет выполнено, я оштрафую вас на пятьсот кредитов — за неподчинение. И премирую на тридцать тысяч, если всё подтвердится. Я предпочёл бы вручить премию вам, а не вашим наследникам. Вы меня поняли?

— Да, сэр! — улыбнулась Таня.

— Вам ещё что-нибудь нужно?

— Да, сэр. Облегчённый рюкзак. Концентраты. Контейнеры для образцов. Плёнки на 800 и 1600. Шоколадку, а ещё лучше термос горячего шоколада. Пару десятков сильнопахнущих и плотно закрытых веществ — от нашатыря до апельсинов и, — Таня демонстративно принюхалась, — одеколона «Счастливая звезда». Образцы всех пряностей, какие есть на камбузе. И одноразовые перчатки. Попробую составить словарь запахов. Кстати напомните всем про рыбу.

— Хорошо. Завтра в это же время прибудет катер. Очень прошу вас — ежедневно давайте отчёты.

— Тогда бумагу и ручку, — Таня поморщилась. — Буду записывать. А вы — расшифровывать мои записи.

— Нет спасибо, — рассмеялся командор. — Всё, я полетел. Благодарю от имени космофлота, мисс Татиана Китаева…

Командор щёлкнул каблуками и отдал честь. «Как генерал перед строем» — улыбнулась про себя Таня и тоже отсалютовала.

Катер прибыл спустя минуту. Пилот спустил трап, и командор легко поднялся вверх по ступенькам. Смотреть на сильные ладони, без перчаток хватающиеся за тросы, было холодно. Грин обернулся, ещё раз, глянул на Таню, и шкодным жестом сложил пальцы колечком — всё будет ок! Люк закрылся. Девушка осталась одна, её уже познабливало — мороз снова крепчал, к тому же дул резкий ветер. Даже комм как будто замерз, и шарик крутился медленнее.

— Мацумото?

— Сумасшедшая русская! Рад слышать тебя живой, — голос у японца был медленный, чуть отстранённый, но такой же невозмутимый. — Ты вернулась?

— Нет. Сижу в пещерах, учу гусениц говорить «чёртов янки», — Таня фыркнула. — Как ты?

— Док ворчит — мол, ещё семь сантиметров и ему бы не пришлось отрезать мне ноги, катер сделал бы операцию за него. А так есть шансы, что ты не избавишься от меня до конца экспедиции.

— Может быть, это мне повезёт избавить достопочтенного самурая от своего общества?

— Не шути так. Смерть может прийти в любой день, и приход её следует встречать с радостью… но пусть лучше она не торопится. Как успехи?

— Пустяки, — беззаботно прощебетала Таня. — Так, мелочи. Выяснила, что гусеницы разумны, рисуют, разговаривают запахами и жестами. Нашла залежи хлопчатого кварца. Помирилась с командором. Ничего особенного.

Мацумото расхохотался и вдруг замолчал. Из шарика комма доносилось его тяжёлое, прерывистое дыхание.

— Что с тобой?

— Пустяки, — выдохнул Мацумото. — Железяка мигает, что мне пора отдохнуть. Возвращайся скорей, Таня-тян. Отбой.

— Сайонара! — сказала Таня и прижала к щеке шарик комма.

С возвращением, Таня-тян!

Внизу у озера ничего не изменилось. Негаснущий тусклый свет, тихая вода, снующие туда-сюда, беззаботно плещущиеся в волнах, сохнущие на берегу гусеницы. Хозяева бесценных сокровищ по-прежнему вежливо игнорировали Таню. По счастью они игнорировали и фотоаппарат. Таня решила, что надо бы отснять серию наиболее распространённых жестов, а потом попробовать их растолковать.

Купание красных гусениц завершилось. Последние шесть кадров ушли в минуту. Всё-таки привычка к фотобоксам портит руку — зная, что можно выбрать удачный кадр из полусотни или полутысячи, не всегда успеваешь схватить один-единственный и отвыкаешь экономить драгоценную плёнку. Упаковав камеру в кофр, Таня села на камушек, так чтобы любоваться падающим из-под купола и медленно тающим снегом, и ничтоже сумняшеся съела второй дневной рацион. Разнообразить его кулинарией из кладовых гусениц она больше не рискнула. Что-то подсказывало — начиная с завтрашнего дня навалится целая куча задач, целей и всевозможных необходимых дел. А сегодня хотелось просто позволить себе расслабиться, понаблюдать за гусеницами, подумать о них и не только…Сан-Хосе бы остаток жизни отдал, лишь бы денёк-другой погостить в этих пещерах. А ещё лучше остаться здесь лет на десять, изучая, как пахнут друг на друга и шевелят педипальпами инопланетные твари.

Таня вспомнила гордого, насмешливого Риверту, тяжёлый взгляд и недобрую улыбку, привычку складывать кусудамы из салфеток, болезненное чутьё на всякую несправедливость. Он вечно лез в споры, подкалывал, язвил, сцеплялся со всеми от командора до Сан-Хосе — лишь бы вытащить истину. И оказывался прав куда чаще, чем думал наставник. Они были похожи, словно отец и сын. У Тани никогда не получалось так глубоко вникнуть в мысль и продолжить её. Она оставалась верной опорой, маленькой радостью старика, но никак не преемником — и даже не обижалась, в очередной раз ощущая стену, разделяющую «настоящих учёных» и заурядную ассистентку. С гусеницами ей повезло, не больше. А Риверта точно знал, как строить коммуникацию и трактовать поведение негуманоидов, на что следовало бы обращать внимание. Он мог предусмотреть всё…Кроме проклятой рыбы. Смерть паршивая штука, и что самое скверное, её уже не отменишь.

Носком ботинка Таня вывела на песке «Ри-вер-та», потом медленно стёрла надпись.

Остаток вечера ушёл на сбор кристаллов с берега озерца — их, волшебно красивых в тусклом свете и прозрачной воде, нашлось не так уж и мало — больше полусотни, к вящей радости господина командора. На ночлег она устроилась в той же пещере молодняка, что и в прошлый раз. Там было сумрачно, душно и шумно. Маленькие гусеницы ворочались и шуршали, откуда-то сверху громко капала вода. Таня тоже ворочалась, камни казались ей жёсткими, мышцы ныли, и сон не шёл. Остро захотелось на свежий воздух, на холодный простор, бежать по равнине, падать с размаху в белое одеяло и подниматься, стряхивая снежинки с волос. Чтобы приманить дрёму, Таня вспомнила Кольриджа — в колледже они учили наизусть эти стихи:

…В стране Ксанад благословенной Дворец построил Кубла Хан, Где Альф бежит, поток священный, Сквозь мглу пещер гигантских, пенный, Впадает в сонный океан…

Иногда ей удавалось заснуть, представляя себе роскошный дворец Хубилая, анфиладу роскошных, устланных коврами комнат, красавцев леопардов на мягких диванах и прелестных рабынь, укутанных в голубые шелка. Прошло почти два часа, снаружи была ночь и по корабельным часам тоже была ночь. Детёныши давно уже лежали смирно. Как-то слишком смирно, вдруг подумалось Тане. Запах воздуха вдруг изменился, стал приторным до тошноты. Новые звуки добавились к шорохам спальни — словно кто-то сосал через трубочку густой и вязкий коктейль. И становилось всё темней и темней, маленькие гусеницы почему-то переставали светиться. Что-то скользкое коснулось Таниной ноги, подкатилось к бедру, затем к боку. Девушка почувствовала лёгкое жжение и ощутила, как расползается «кожа». Она попыталась встать — склизкое и тяжёлое повисло на ней, стало больно, потом очень больно. Спас фонарик. Выхватив его, Таня нажала на кнопку и увидела, как от яркого света шарахнулось три отвратительных слизня. Там, где они соприкасались с телом, «кожа» исчезла, остались раны, сочащиеся дрянью круги голого мяса. Закружилась голова, Таня испугалась, что вот-вот потеряет сознание. А вокруг — Таня прочертила лучом фонаря сумерки — творился кошмар. Сотни слизней облепили бесчувственных малышей и с чмоканьем поедали их. От света паразиты шарахались, но не уходили. Ещё один попробовал вцепиться девушке в ногу — она отпихнула его и, распинывая слизней, начала пробиваться к выходу. Выбраться ей удалось. Но устоять на ногах уже не получилось.

На четвереньках, вздрагивая от боли, Таня поползла вниз по скудно освещённому коридору. Острые камушки впивались в ладони и обдирали коленки. В большом зале, соединяющем несколько ходов, ей встретились взрослые зелёные гусеницы — как обычно, полностью игнорирующие свою гостью. На приветственный жест они отреагировали приветствием, но задерживаться не стали. Таня закричала, попробовала посигналить фонариком — ноль реакции. Следующая встреченная гусеница, которой Таня бросилась «в ножки» аккуратно отодвинула девушку педипальпами и поползла по своим делам. Раны жгло всё сильнее, силы уходили. Третья гусеница, которая лениво выдвинулась из тёмного коридора, даже потрогала девушку, словно погладила по голове. В отчаянии Таня вцепилась в педипальпу глупой твари и потянула, рискуя сломать конечность. В ответ гусеница угрожающе защёлкала жвалами.

«Пойдём, ну пойдём же!» — просила Таня. — «Божия коровка, полетим на небко, там твои детки»… Ей удалось подняться, не выпустив педипальпу. Осторожно подёргивая, она попробовала потянуть гусеницу за собой. Неожиданно тварь сжала свободной педипальпой руку девушки и тоже сжала её — раз-два-три. Таня сделала три шага вверх и остановилась. Гусеница нажала снова — раз-два-три. Поняла! Если б ещё удалось заставить её спешить!

Не доходя пары метров до спальни молодняка, гусеница отпустила Таню и встала на дыбы, принюхиваясь и щёлкая жвалами. Потом испустила удушающую волну кошачьей вони, изогнулась и бросилась вперёд. Через считанные секунды с обеих сторон коридора заспешили десятки других тварей. Свирепо огрызаясь, гусеницы одна за другой лезли в спальню, откуда уже доносился шум сражения. Измученная Таня сползла по стене, у неё мутилось в голове. Раны сочились сукровицей, нога распухла — похоже, укусы слизней ядовиты. Надо собраться с силами, чтобы выбраться наверх, на площадку и подать сигнал о помощи. Да, её могут вернуть на корабль, но без новой «кожи» шансы на выживание минимальны. По счастью оставалась вода. Таня промыла воспалённые раны, кое-как прикрыла их гигиеническими салфетками, напилась. Её тут же стошнило и стало немного легче. Тем временем шум затих. Из спальни потянуло новым запахом — тонким, цветочным, похожим на аромат орхидеи. Наружу поползли потускневшие и взъерошенные гусеницы. Одни тащили трупы малышей, другие — на спальных рогожах — груды мёртвых слизней.

Путь наверх занял больше двух часов. Последние сотни метров оказались самыми тяжёлыми. Плащ напитался сыростью, «кожа» больше не держала тепло, прикосновения ледяного ветра к открытым ранам причиняли страдание. Крутнув шарик комма, Таня вызвала командора, вкратце доложила о ситуации, осведомила, что у неё, Тани нет ни сил, ни времени дискутировать, и если она, Таня сейчас потеряет сознание, то до прилёта катера может и не дожить, так что поберегите вашу золотую рыбку, кэп.

Двадцать минут, до прилёта машины, девушка ползала по площадке и в голос читала все стихи, которые знала. Не говоря ни слова, Полянски на спине затащил её в катер, и за дело взялась полевая аптечка. Очнулась Таня уже на корабле, в стерильной анабиозной камере медотсека, голышом, в капсуле — только лицо наружу.

Следующее возвращение было куда приятнее. Постель — настоящая лёгкая и упругая койка, с простынями, матрацем, подушкой и даже тепличным цветком в стакане на тумбочке рядышком. Ночная рубашка, чистое бельё, заплетённые в косы чистые волосы. Тарелка горячей каши, свежая булочка, какао — ах, какой аппетитный запах.

— Не надейся, это ещё не рай, — седоголовая красавица Катрин Лагранж, главный врач корабля, помогла Тане сесть. — Ты пролежала одиннадцать дней и полностью выздоровела — даже шрамов не останется. Кушай, отдыхай, делай гимнастику, можешь вставать, а ещё через три дня — работать. Не беспокойся ни о чем. Ты у нас герой. Вернёшься на Землю и никогда больше можешь никуда не летать.

— Ещё минимум один рейс.

— Собачий порт и «Особый старательский»? — понимающе протянула Катрин. — Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, только слабость немного.

— Это пройдёт, — улыбнулась Катрин.

— А как Сан-Хосе? И Мацумото — он же тоже был в госпитале?

— Наш профессор без изменений, — врач развела руками. — Новое сердце на корабле мы ему не пересадим и не вырастим. А японец уже на ногах. Позвать его?

— Не сейчас. Я устала, хочу помыться и переодеться, прежде чем принимать гостей, — Таня хихикнула, вспомнив последнюю встречу с японцем.

— Хорошо. Отдыхай, не буду больше тебе мешать. После ужина зайдёт кэп. И Хава Брох рвётся поговорить. Остальных — завтра, — Катрин понимающе глянула на девушку и вышла. Дверь палаты закрылась автоматически.

Облегчённо вздохнув, Таня спустила ноги с постели, коснулась босыми пятками прохладного пола, поднялась, держась за спинку кровати. Ходить получилось неплохо, голова не кружилась, и слабость прошла после тёплого душа. И пушистая розовая пижама ждала в тумбочке и любимый сериал про доктора Спока и космический госпиталь подмигивал из Ай-телика и даже шарик комма нашёлся — обо всём позаботились. Болеть оказалось приятно — только сейчас, уютно устроившись на мягкой кровати, Таня ощутила, до чего же она устала. Пауза пришлась как нельзя кстати — осмыслить полученную информацию, попробовать понять — что же всё-таки хотят от грешной жизни мохнатые гусеницы, как они думают и о чём. Мечтают ли андроиды об электроовцах? Комм вякнул и тут же мигнул огонёк на двери.

— Входи.

Мацумото не изменился, только щёки запали и лицо слегка похудело, отчего улыбка японца казалась какой-то детской.

— С возвращением, Таня-тян.

— Рада видеть тебя.

— Слышал о твоей находке. Ты герой.

— Это мне уже говорили. Как ноги?

— Как новенькие.

В палате повисло молчание, грузное и неловкое. Мацумото смотрел на Таню, не отрываясь. Она поддёрнула одеяло выше, накрутила на палец кончик косы, отвела взгляд. То, что казалось простым и ясным в катере или пещере, вдруг стало до невозможности стыдным, даже опасным. Таня словно в первый раз увидела японца — жаркие чёрные глаза и морщинки-лучики возле них, сжатые губы, короткие пальцы с белёсыми ногтями, синюю татуировку вокруг запястья. Она ощутила его запах — дыхание мяты, лёгкий одеколон, какая-то химическая горчинка, терпкий и резкий пот. И почувствовала, что Мацумото обрадовался её возвращению — сильней, чем она ожидала.

— Как твои свинки? Не передохли, пока болел? — Таня ляпнула первое, что пришло в голову.

— Никак. Дрыхнут так же крепко, как и в норе у мамочки. Совершенно не желают быть подопытными кроликами, — попробовал пошутить Мацумото.

— Спят усталые свинята, — зевнула Таня.

— И ты спи, — подмигнул Мацумото. — Ещё наговоримся. Хорошо, что ты вернулась.

— Не надейся, я ненадолго — встану на ноги и назад.

— Сумасшедшая русская! Так тебя и отпустят.

— А кто будет господину командору таскать драгоценные камешки?

— Ли.

— Аннабел? — оторопела Таня.

— Нет, Мэй Ли, твоя соседка. Она сделала вывод, что гусеницы вообще лишены органов слуха — и оказалась права, мы вскрыли тушку детёныша в лаборатории. Она проглядела все фотографии и составила первый словарь в полтора десятка фраз-жестов. Она убедила Хаву Брох, а потом они вдвоём насели на командора, что эксперимент следует продолжать и лучше, если специалистов окажется больше одного — как на любом корабле всегда минимум два телепата.

— И что?

— Сегодня в восемь утра она спустилась в пещеру. Ждём связи.

— В моём костюме?

— Нет, в «коже» посыпанной корицей. В катере до сих пор пахнет, как в булочной.

— И ты её отвёз?

— Я помню дорогу и уже на ногах, — Мацумото слегка смутился. — Ты огорчена, Таня-тян? В корабле незаменимых нет и не должно быть. Прости.

Правота японца расстроила Таню, но пришлось согласиться. Эксперимент должен продолжаться.

— Мэй Ли хороший специалист. Будем надеяться, ей повезёт. А теперь я хочу отдохнуть.

— Хорошо, Таня-тян. Я приду завтра. Соскучишься — звони по комму.

Мацумото отсалютовал Тане, и вышел, не оглядываясь.

…Новость и вправду больно задела. Словно Мэй Ли не в пещеру полезла, а в ящик с её, Таниным, нижним бельём. Подгорный город гусениц стал для девушки её собственным секретным миром, и она не желала им делиться. Теперь Мэй получит лавры первопроходца. Ну и космос с ней. Словарь, который составила Ли, надо глянуть — незаинтересованный наблюдатель делает лучшие выводы. Эгоизм дурное чувство, чем больше людей начнет работать над проблемой, тем успешнее выйдет её решить. В любом случае слава и премия за хлопчатый кварц достанутся мисс Татьяне Китаевой. Мелочь, но радует.

Таня крутнула комм и активировала Ай-телик. Зазвучала знакомая музыка, в потемневшей палате запахло коньяком и больницей. Доктор Спок проснулся в своем кабинете рядом с обворожительной нимфоманкой с пиратского корабля. Медесестра миссис Хадсон предъявила на завтрак новенькую историю болезни — несчастного хальса-эмпата с аллергией на ложь. Доктор Зло сменил ориентацию. Психотехник Итай, воображающий себя доктором Пигмалионом, сделал пластику физиономии натурал-феминистке. У киберхирурга Майкрофта случилось растроение личности. Заорала тревога — гастарбайтер из трюма Альфы, обнаружена гемморагическая лихорадка, острозаразный штамм, полная дезинфекция!!! Модель Ай-телика устарела, 4D комбинезона к ней не прилагалось, но эффект присутствия всё равно возбуждал нервы.

Милые глупости помогли отвлечься и успокоиться. Но ненадолго — отправив к воронам проблему Мэй Ли, Таня задумалась о Мацумото. По нормативам всем астронавтам перед дальними трассами делали комбинированную обратимую стерилизацию, дабы избавить мужчин от женских критических дней, а женщин от риска беременности. Побочный эффект — ощутимое снижение либидо — помогал дисциплине на кораблях. В личную жизнь астронавтов, впрочем, никто не лез, лишь бы она не мешала работе. Обычно все бурные романы закипали и гасли в первые месяцы полёта, затем команда превращалась в дружный рабочий муравейник. О чувствах и тем паче о близости забывали — до возвращения.

После принятия поправки к Биллю о правах землянина, гарантирующей всем гражданам право продолжения рода, люди стали относиться друг к другу куда спокойнее. В юности Таня, как большинство сверстников, прожила пару лет в студенческой семье-коммуне, ушла оттуда в работу и с тех пор избегала глубоких связей. Личная жизнь отнимала неоправданно много сил. От фотографии и созерцания звёзд отдача была мощнее. Она хотела оставаться свободной. В том числе и от лишних привязанностей. Мацумото казался ей столь же самодостаточным, независимым, погружённым в свои задачи. Ненужные эмоции могли бы осложнить жизнь обоим — ещё минимум четыре года им придётся сталкиваться в узких коридорах корабля. Впрочем, проблемы стоит решать по мере их поступления, а Мацумото их пока что не создавал.

Неожиданно сериал показался Тане до тошноты пресным. Она переключила канал и вышла в корабельную сеть. Все плёнки оказались проявлены, отсканированы и сложены в личный архив. Осталось только просмотреть тысячу с небольшим карточек, чем Таня и занялась, то восхищённо ахая, то ругая себя за безобразное качество снимков.

От фотографий усталую, но довольную Таню оторвал щелчок комма. Чёртов ян… господин командор, входите!

Грин выглядел усталым, но довольным.

— Кварц оказался кварцем, вам уже доложили Китаева! Поздравляю, вы сделали важное дело. Не позже чем через неделю рассчитываю, что вы продолжите исследования.

— А вы говорили, господин командор, что в космосе героям не место, — хихикнула Таня.

— Вы исключение. Вам, мисс, вообще нравится быть исключением из правил.

— Победителей не судят, — Тане нравилось злить командора.

— Проигравшие получают анабиозку, — поморщился командор. — Через полгода мы стартуем. Земля приказала собрать максимум информации о наших сильфах и гусеницах, составить карту возможных месторождений «хлопка» и привезти с собой столько кристаллов, сколько влезет в корабль. При этом упаси боже испортить отношения с аборигенами — возможно кварц продукт метаболизма гусениц или они глотают его, как птицы глотают камни для лучшего переваривания пищи.

— Вы больше не хотите посадить меня в карцер?

— Хочу. Очень хочу, — признался командор. — Но, учитывая, как обстоят дела, предпочту просить вас вернуться к работе как можно скорее.

— Если я правильно поняла, моё место уже занято, — Таня с невинным видом подняла глаза к потолку.

— Уже свободно. Мэй Ли вернулась на базу полчаса назад. Невредимая, но невероятно вонючая. Говорит, каждая встречная гусеница пыталась её пометить, а разговаривать ни одна не стала. Так что поторопитесь — с вами они, по крайней мере, не агрессивны.

— Как прикажете сэр. Завтра я поговорю с Мэй — возможно она допустила ошибки в жестикуляции или выбрала не тот запах. Кстати, сэр… извините, а одежда, в которой я прилетела — цела?

— «Кожу» уничтожили — ремонту она не подлежала. Сильфов плащ сохранили — Хава настояла, что пригодится.

— Прекрасно. В тот же день, как меня выпишут, надеваю это тряпьё и отправляюсь назад в пещеры. Я соскучилась по моим мохнобрюхим друзьям, — настроение у Тани стало прекрасным. — Что-нибудь ещё, командор Грин, сэр?

— Премия, — хитро прищурился командор и достал из кармана «разгрузки» вкусно булькнувшую фляжку — Коньяк. Армянский. Почти сто лет.

— Аморально нарушать правила! — почти всерьёз возмутилась Таня. — Спиртное в рейсах запрещено.

— Зато приятно, — ответил Грин. — Ваше здоровье!

Ощущение смерти

…Добиться пользы от хмурой, обозлённой на целый мир Мэй оказалось непросто. Она не без оснований полагала, что Таня злорадствует. Ситуация в её изложении выглядела вполне штатной — Мэй Ли высадилась на скальной площадке, спустилась в жилые пещеры, попробовала установить контакт — но разговаривать с ней никто не стал. Гусеницы покрупнее брызгали на гостью какой-то зловонной субстанцией и пребольно толкались, мелкие просто игнорировали — и ни одна не воспользовалась языком жестов и на приветствие не ответила. И вниз, к озеру, плантациям и главной пещере не пропустили — перегораживали проходы, шипели и щёлкали жвалами. В конце концов нервы у Мэй не выдержали — она испугалась, что гусеницы на неё всё-таки нападут, сбежала наверх и чуть не замёрзла, дожидаясь вертолёта.

Для приличия Таня позадавала вопросы, но понять ничего не смогла. Вроде бы никакого криминала в действиях Мэй не намечалось — она сама в пещерах вела себя точно так же. Может, проблема в запахе? Корица пахла почти как «верительные грамоты» гусениц, но любой сторонний аромат мог исказить смысл послания, как в китайском языке повышение или понижение тона кардинально меняет смысл слова. А скорее всего Мэй Ли просто не повезло. Сан-Хосе любил повторять, что учёный без везения — неудачник, каким бы талантом ни обладал. Чтобы подсластить пилюлю, Таня рассыпалась в похвалах словарю и провела день в компании бывшей соседки, обсуждая все расшифрованные жесты. Ввечеру к ним присоединилась Хава Брох — встрёпанная и потная, но по-прежнему жизнерадостная. Вопреки указанию врача Таня приняла стимулятор — одну таблетку. Хава и Мэй проглотили по три. Мозговой штурм начался.

Через сорок часов у них был словарь «пиджин-гусениш» — как пошутила Хава. Тридцать два жеста. Приветствия, просьбы, возмущение, симпатия, побуждение. Шесть основных запахов — «метка», страх, радость, гнев, тревога, пища. Очень мало — но лучше, чем ничего. На сорок втором часу Мэй и Хава в четыре руки отвели Таню спать — всё-таки девушка ещё не вполне выздоровела.

Катрин Лагранж, покачав головой, прописала ещё сутки в анабиозке, для гарантии. Болезнь и страх все-таки расшатали девушке нервы — очнувшись от целебного беспамятства Таня полностью примирилась с авторитетом Мэй Ли (как-никак именно находчивой китаянке принадлежало право авторства на словарь) и успокоилась относительно Мацумото. Да, японец к ней несомненно привязан, но никаких вольностей не позволял, заботясь о Тане как о сестре. Чего только не взбредёт в голову? Дабы выветрить ерунду, девушка целый день провела рядом с другом. Они вместе собирали вещи для новой вылазки, смотрели Ай-телек и азартно играли в рэндзю. Запросив копию словаря, Таня учила Мацумото языку жестов и хохотала, как неуклюже у него получается. Мацумото тоже смеялся, поблёскивая глазами на счастливую подругу. Ему очень понравились фотографии, особенно огромная гусеница, выползающая из воды с маленьким детенышем на спине — вздыбившиеся контуры подчеркнуло контровым светом, лёгкая рябь воды удачно оттенила тёмный, резкий силуэт. Таня исподтишка, но внимательно следила за каждым движением японца, и к вечеру успокоилась. Ничего. Ничего лишнего и ничего личного.

Ночь перед вылетом Таня нервничала — никак не могла заснуть, ворочалась, мяла подушку, потом плюнула и до рассвета просидела за словарём. Ей до крайности не хватало институтской библиотеки. Вот бы где пригодились исследования земных энтомологов и наблюдения этнографов за первобытными племенами. Мысль, что всё поведение гусениц может оказаться ритуальным — да, необыкновенно сложно организованным, но, тем не менее, инстинктивным, а не осознанным, засела в голове. А как доказать? Живопись — не доказательство, тем паче, что все рисунки абстрактны. Может это у них такой способ освещать помещения или поддерживать микроклимат. Муравьи вон геометрическими узорами веточки и хвою выкладывают, нисколько разумными от этого не становясь. Надо будет провести тесты. Попробовать разобраться, умеют ли гусеницы считать и могут ли решать логические задачи. Таня вспомнила, как тащила гусеницу в пещеру, где слизни напали на малышей — тогда было полное ощущение контакта. Но ощущение ощущением, а факты фактами. Будем думать.

Ей хотелось опять лететь с Мацумото, но командор Грин выбрал Абделькарима — тощий как жердь и смуглый как кофейное зерно саудовец лучше всех водил катер и всегда подчинялся приказам. Кто бы спорил — пилотировал он блестяще. Катер плыл над поверхностью Авалона легко и нежно, словно бы по спокойной реке. Утро выдалось тёплым, над заснеженными низинами поднимался туман, высокие деревья выпростали из-под белых покровов чёрные макушки и, вздрагивая от ветра, роняли маленькие сугробы с веток. Поражала пустота, девственная гладкость равнин — ни единого следа, ни дорожки, ни тропки, только чистый простор. Сложно представить, что спустя пару месяцев всё покроется зеленью, засвистит, защебечет, защёлкает и запорхает. Из мёртвого царства Снежной Королевы планета вновь обратится в цветущий сад. Откинувшись на сиденье, Таня задумалась — получится ли у неё попасть в следующую экспедицию, продолжить исследования. В её пользу — опыт и контакт с гусеницами, да и открытие месторождений кварца не стоит сбрасывать со счетов — везунчиков везде любят. Против — недостаточный уровень подготовки и, как ни смешно, история с кварцем же — решат, что зазнаюсь.

Шарик комма мигнул, Мацумото желал ей удачи. Таня улыбнулась: какой он трогательный. И понимающий, единственный человек на корабле, которому ничего не надо объяснять на пальцах. Никто больше так не умел, кроме Сан-Хосе. Только вчера, рядом с другом, Таня позволила себе осознать — ей не хватает наставника, его насмешек и доброй заботы, его внимания к мелочам, его могучего интеллекта, способного связывать воедино несопоставимые вроде бы вещи. Скорей бы на Землю! К возвращению глупая практикантка станет на четыре года старше и мудрее, а Сан-Хосе останется прежним. И уж он-то точно поймёт, как и о чём думают мохнобрюхие твари. Со словарём! Если корабль долетит… Таня усмехнулась. Словно в ответ Абделькарим добавил громкости в колонки — он любил слушать поп-винтаж, синтетмузыку в стиле двадцатого века, совершенно игнорируя, что у всего экипажа начиналась мигрень от пронзительных «умца-умца». По счастью сквозь переднее стекло уже виднелся контур скальной площадки.

Подхватив рюкзак, Таня быстро проверила, всё ли на месте. Пластиковые контейнеры, пустые и с образцами запахов, спальник с защиткой, аптечка, коробочки с плёнкой, рационы, фонарик, ручной лазер для защиты от слизней, шоколадки, вода, передатчик. Командор Грин велел удостовериться, не берет ли из пещеры банальная рация или гусеницы и её экранируют. Сильфовская одежда за время хранения пропиталась какой-то затхлой вонью. Остаётся надеяться, что гусеницам она не помешает.

Сделав круг над площадкой, Абделькарим спустил трап аккурат в центр.

— Будь осторожна, Таняша!

— Спасибо! — чмокнув враз порозовевшего араба в бородатую щёку, Таня махнула ему рукой и начала спускаться. Удачно пригнанный рюкзак совсем не стеснял движений.

— Я на связи, покружу над горами ещё пару часов! Если что — вызывай! — хитро прищурясь, Абделькарим как умел, воспроизвёл приветственный жест гусениц.

Таня ответила ему тем же жестом:

— Договорились! До встречи!

Знакомый извилистый узкий проход совершенно не изменился — те же острые камни в стенах, тот же гладкий, словно отполированный пол в жилых коридорах, тот же тусклый свет, те же запахи. Но с первых метров Тане стало не по себе. Она остановилась помедитировать, разогнать страхи. Однако тревога не оставляла, и вскоре стала ясна причина. Тишина. Коридоры опустели, ни единой гусеницы не ворочалось в спальне, не чавкало размоченными плодами в кладовых, не шипело на товарок, щёлкая жвалами. Таня заглянула в пещеры верхнего яруса — ни единого мохнобрюхого, ни даже свежих следов жизнедеятельности. Если бы они решили переселиться в другие пещеры, из-за слизней, например, их бы видели на поверхности. Самих гусениц или хотя бы следы. Значит, где-то прячутся… или все вместе работают на полях? Или в озере плавают? Ощущения от пещер оказались странными, но не страшными, смертью не пахло. Пока не пахло? Поправив лямку рюкзака, Таня резко свернула, чтобы подняться на холодный ярус с картинами и осмотреть город сверху.

Стенная роспись исчезла. Точнее камни оказались сплошь заляпаны багряной краской с редкими вкраплениями жёлтой и белой. Назвать это живописью не смог бы и самый заядлый абстракционист. Кое-где проступали отпечатки педипальп, словно художникам хотелось оставить оттиски-автографы на своих творениях. И запахи, море тонких и острых, пронзительных ароматов, как на восточном рынке. Не удержавшись, Таня потрогала бурые потёки краски — благоухали именно они. Аж голова закружилась. На всякий случай девушка взяла пробы и запаковала в контейнер, несколько раз щёлкнула изменившийся интерьер, и только потом встала на цыпочки и выглянула из стенного проёма.

Внизу, вокруг помутневшего озера колыхалось живое море всех оттенков красного цвета. Тысячи гусениц, вздыбившись, сплетясь педипальпами, двигались в едином ритме, словно бы танцевали или молились. Они занимали всё видимое пространство, кроме мокрой, покрытой светящейся слизью дороги, ведущей к главному выходу из пещерного города. Это выглядело величественно и жутко — так завораживает извержение вулкана или солнечный протуберанец. Таня не думала, что население города настолько велико.

Праздник разумных существ, середина зимы, какой-нибудь местный Новый год или биологический процесс — роение, например. И на Ли, на бедняжку, скорее всего поэтому и набросились. Оперев камеру о каменный бортик, Таня сделала несколько общих кадров. Для крупных планов не хватало зумма объектива и мощности камеры. Цифровой аппарат со стабом и моментальной раскадровкой справился бы как плюнул, но не механика. Поэтому хошь-не-хошь пора спускаться. Тане сделалось не по себе от мысли оказаться в толще огромных шевелящихся тел. Если они, испугавшись чего-то, рванутся прочь, то тупо раздавят её. А если проявят агрессию, не узнают свою старую гостью или откажутся воспринимать знаки? Таня вздохнула. Она погибнет, и её именем назовут пещеру. Или гору. Или весь континент… А планету не хочешь, родная?! Фу, как стыдно.

Зацепившись взглядом за шевеление, Таня глянула вниз — огромная темно-багровая гусеница в корчах билась на мелководье. Бедная тварь раздирала себе шкуру об острые камни, выщипывала педипальпами волоски с боков, плевалась мутной жижей. Скатившись на глубину, она полностью погрузилась под воду, потом с трудом выбралась на берег, и, содрогаясь всем телом, поползла наверх. За ней оставался мокрый слизистый след, гусеница явно собралась умирать, от старости или болезни. Сородичи провожали её жестами, похожими на человеческое прощание. Изумленная Таня щёлкнула затвором наугад, чтобы сохранить представление о произошедшем, и тут же следующая гусеница, ещё более массивная, выдвинулась из рядов к озеру. Сомнений не было — мохнобрюхие творили довольно сложный обряд. «Моритури те салютант».

Чуть подумав, Таня сделала базу: сложила вещи и расстелила спальник в одной из ниш верхнего «этажа». Затем крадучись спустилась к нижнему ярусу. Коридоры по-прежнему оставались пустыми, из проходов сильно пахло корицей. Воздух стал плотным, давящим, шум от слитного шевеления гусениц вызывал неприятный озноб. Что-то подсказывало — на открытое пространство лучше не выходить, но Таня рискнула. Решительно сжав кулачки, она шагнула на площадь, в колыхание тел. На минуту гусеницы расступились, волна заглохла. Наступило молчание, прерываемое лишь плеском несчастной твари, ворочающейся в воде. «Ничего страшного, мы общались уже тысячу раз!» Девушка изо всех сил широко улыбнулась и воспроизвела неизменно её выручавший приветственный жест. Ближайшая гусеница стремительным рывком педипальпы сдернула с Тани камеру, чуть не свернув девушке шею. Другая метким ударом жвал пропорола «кожу» на предплечье. Третья плюнула прямо в лицо липкой и смрадной жидкостью, чудом не угодив в глаза. Колени у девушки подогнулись, она поскользнулась и шлепнулась на камни, в слизистое пятно. Истерический ужас овладел Таней, она зажмурилась, понимая, что сейчас её начнут убивать, разорвут на части. Как назло в трагическую минуту, ей не вспомнилось ничего важного — только партия в го с Мацумото, как щёлкали по доске камешки — чёрный-белый. По счастью тело оказалось умнее — извиваясь, как змея, прижав руки к бокам, чуть приоткрыв глаза, Таня поползла по зловонной, покрытой слизью тропе. Девушка понимала — любое неверное движение — и от неё не останется и мокрого места. Мерзкая слизь раздражала лицо, моментально засыхая на коже болезненной коркой. Гусеницы чуть расступились, давая дорогу, и сомкнули ряды, сцепились педипальпами, снова заколыхались в едином, монотонном и жутком ритме. По тяжёлому скрежету и хлюпанью Таня поняла, что давешняя умирающая гусеница из озера ползет в ту же сторону, а громкий плеск возвестил — в воду плюхнулась следующая тварь.

Подъём ползком (до выхода из пещеры Таня не рисковала вставать на ноги) по склизкому, мокрому, крутому и гнусному коридору в сопровождении умирающих гусениц навсегда остался одним из самых тяжелых впечатлений в Таниной жизни. Умирающим гусеницам было больно, страшно и одиноко, всё время больно, невероятно одиноко и чертовски страшно. Они покидали свои жилища, как, наверное, уходили прощаться с жизнью больные старые звери. Мощный инстинкт гнал их вперед, к солнцу, на снежный простор. А Таня чувствовала гусениц так, как если бы была телепаткой, каждый острый камешек, царапающий открытую рану, каждая судорога усталого тела тварей отзывались в ней. Она как умела пробовала помочь обессилевшим тварям, подпирала плечом, подпихивала — а громоздкие туши всё скользили и скользили назад. Таня чувствовала, что её неуклюжая помощь утешает их. Позволив себе встать на ноги, она вспомнила про лазер и, отогнав от себя мысль прекратить страдания несчастных созданий, в двух местах подрезала лед, чтобы гусеницам было удобней ползти.

Наконец впереди замаячило пятно яркого света — авалонский полдень во всей красе, синее небо, бьющее по глазам солнце и двадцатиградусный мороз. Не удержавшись на ногах, Таня упала и вслед за гусеницами покатилась вниз, по скользкому льду, пока не оказалась в куче огромных, застывших туш. Слизь на холоде моментально схватывалась, покрывая тела прозрачными саркофагами. На девушку навалилась тяжелая, липкая, мелко дрожащая гусеница. Дряблое тело твари сдавило грудь и живот, так что перехватило дыхание. Выбраться самостоятельно, приподнять груз или хотя бы дотянуться до лазера Таня не могла и второй раз за день собралась прощаться с жизнью. Что удивительно — страх ушёл, от гусеницы тянуло сонным покоем, удовлетворением, миром. Тварь была счастлива, замерзая. А Таня — нет. К счастью, очередная гусеница, скатываясь по склону, сильно толкнула кучу, сдвинув тела, и у девушки оказались свободны руки. Минут за десять ей удалось вытащить себя из братской могилы и откатиться подальше, к самому краю скальной площадки. Слизь на одежде местами запеклась, местами смерзлась, но «кожа» хорошо держала тепло, только порезанная рука противно ныла, и голова мерзла. Кое-как очистив лицо от запекшейся дряни, Таня набросила на волосы капюшон и достала шарик комма. О, счастье! — умирающие гусеницы не экранировали связь.

— Абделькарим, ты меня слышишь? Вызывает Китаева! Отвечайте!

Комм мигнул, изображение зарябило. Нет контакта. Мацумото? Нет контакта. Командор? Нет контакта. Нет паники! Я кому говорю, нет паники! Хуже, чем перед строем гусениц уже не будет. Комм вырубился с тихим щелчком. Таня глубоко вдохнула воздух, села в асану и несколько минут думала ни о чём, прикрыв глаза. От холода у неё совершенно онемело лицо, она не чувствовала ни щёк, ни губ. Завершив медитацию, девушка взяла шарик, медленно обтёрла о «кожу», согрела в ладонях, встряхнула и снова включила. Потом швырнула шариком комма в скалу — только снег полетел. Оставалось надеяться, что патрульный катер заметит необычное шевеление подле скального города и направится проверить, а что это тут происходит. Пару суток «кожа» с гарантией выдержит, да, будет неприятно, но ничего страшного.

Тем временем из пещеры появлялись всё новые гусеницы. В куче покрытых льдом туш, было не меньше двух десятков тварей. Одно из тел занесло на льду, оно перекатилось через край площадки и с глухим хлюпаньем сорвалось вниз. На всякий случай Таня осторожно перебралась к скальной стенке. Она заметила что-то блестящее, прилипшее к тёмному боку гусеницы — похоже, что кристалл кварца. Дотянуться до него получилось с третьей попытки, зато внутри камешка отчётливо виднелись заветные волоски. С вероятностью, это последний камешек, который она добыла для командора. Она, Татьяна Китаева, облажалась так же громко и бездарно, как и все остальные — контакт издох в прямом смысле слова. Скорее всего, со временем гусеницы утихнут, но соваться к ним сейчас смерти подобно, они просто сходят с ума. Благо ум у них есть — вели они себя совершенно осознанно и их чувства оказались вполне доступны человеческому пониманию. Таня передёрнула плечами, вспоминая, как на неё навалились чужие эмоции — с такой тоской встречать смерть и так спокойно с нею мириться могут только разумные существа. Впрочем, она надеялась выжить. У стенки оказалось не слишком холодно, солнце скрылось за облаками, на снег наползла тень. И… да, прибыл катер!

Смуглая физиономия Абделькарима показалась Тане невыразимо прекрасной.

— Привет! Я поймал твой сигнал, а потом ты пропала со связи. Решил проверить. Что-то случилось?

— Да!!! Спускай трап и забери меня отсюда!

Цепляясь за ступеньки Таня полезла наверх. Абделькарим высунулся из вертолёта подать ей руку и вдруг страшно изменился в лице.

— Куссохтак! Тебе больно?!

— Нет, — улыбнулась Таня. — Я обморозила щёки и слегка повредила руку, но в прошлый раз было хуже.

Абделькарим вдёрнул девушку в катер, бросил на сиденье и ринулся за аптечкой. Таня пожала плечами, удивляясь поспешности, с которой араб заливал ей нос, щёки и губы биогелем, формируя повязку. Она взяла комм «Я сильно обморозилась?»

— Хорошо, что здесь нет зеркала, — буркнул Абделькарим и забегал пальцами по пульту, выбирая маршрут. Таня не стала расспрашивать — подкатила дурнота и девушка свернулась клубочком на сиденье. До корабля они добрались меньше чем за полчаса. Командор спал, Мацумото улетел на дежурство, зато Катрин Лагранж встретила Таню как родную. Пряча улыбку, она заметила, что шестое чувство врача подсказывало — недолго палате пустовать. Так что у вас с личиком, девушка?

Повязку пришлось снимать под наркозом. Когда Таня очнулась, хмурая врач объяснила, что на щеках, носу и подбородке — химические ожоги третьей-четвертой степени и как именно мадемуазель Китаевой удалось не заработать болевой шок, она Катрин, себе не представляет. Требуется пересадка кожи и мягких тканей, причём гарантировать идеальный косметический эффект она, Катрин, не берётся. На Земле прелестное личико несомненно приведут в полный порядок и могут даже улучшить, но пока придётся немножечко потерпеть, потому что в анабиоз до Земли больную с такой ерундой никто не положит. И слава богу, что в глаза ничего не попало. Операция и постельный режим минимум на две недели, потому что в капсулу третий раз за короткое время рискованно. Постельный — значит вставать только до туалета, не умываться, есть жидкое, не смеяться, не плакать, не поднимать ничего тяжелее носового платка. И Ай-телик ограничить и сеть.

— «Что же мне можно делать?» — крутнула комм Таня.

— Вышивать крестиком, — констатировала Катрин. — Рисовать в блокноте. Слушать аудиокниги. Разговаривать тоже лучше не надо.

Таня покорно кивнула и, нахохлившись, завернулась в мягкое одеяло. Чувствовала она себя вправду скверно. Незнакомое ощущение физической немощи — не слабости от выздоровления, не холода или жары, а именно постоянного, настырного недомогания не отпускало её.

Мацумото

Потянулись долгие дни болезни. Девушка ждала новостей и визитов, но никто кроме Катрин не заходил в палату — даже Мацумото. Японец слал краткие, ободряющие записки, но сам не появлялся. По осунувшемся, резкому лицу врача Таня вскоре догадалась, что дело нечисто, но отвечать на вопросы Катрин категорически отказалась, заверив лишь, что он жив. И две недели не включала в палате корабельную связь, рекомендуя больной довольствоваться любимыми сериалами. А у Тани не оставалось сил настаивать. Каждую ночь к ней возвращалось то кошмарное ощущение, которым поделились с ней гусеницы — полное одиночество маленькой песчинки в огромном мире, ожидание неизбежной тяжёлой смерти. Её казалось, что все про неё забыли, разочарованы её поражением, что она не исполнила свой долг и провалила задание, что Сан-Хосе будет за неё стыдно. В довершение всего испортилась погода, яркая авалонская зима стала туманной, хмурой и неприветливой, задули унылые ветра.

На пятнадцатый день повеселевшая Катрин собственноручно сняла повязки и поднесла девушке зеркальце. Нельзя сказать, что в стекле отражалась красавица — лицо стало пятнистым, на нем чередовались участки белесо-розовой и загорелой кожи, кончик носа опоясывал грубый шрам, мышцы щёк плохо повиновались и губы шевелились с трудом. Но работать физиономия не помешает. А красоту и вправду наведут на Земле. Благо Земля всё-таки уцелела — убедившись, что пациентка относительно выздоровела, Катрин наконец-то удосужилась оповестить девушку о причинах столь тягостной изоляции.

Оказывается, на космобазе Плутона столкнулись при взлете наш пассажирский лайнер и «черепаха» хальсов, в которой как на грех отправлялись домой две собрачницы Верховного Добродея Южного Края планеты Халь-Соо-Ми-Са. Хальсы словно взбесились, заявили «осознанная диверсия», за двое суток эвакуировал из Системы всех сородичей, а к исходу третьего дня потребовал казни сотрудников космопорта, по ханьсовым нормам виновных в трагедии. Земля отказала. Тотчас восемь кораблей хальсов выдвинулись из-за Трансплутона и дали залп по злосчастному космопорту — хорошо, что почуяв беду, оттуда успели сбежать кто на чём все обитатели, включая домашних питомцев и местных крыс. По ходу Империя Халь-Соо решила проверить землян на прочность. Казалось, что Земля ответит ракетами, передовой отряд хальсов размажут по вакууму и начнётся первая Межмировая война, но дипломатия победила. Президент Земной федерации, лично отправился выражать соболезнования Верховному Добродею, и убедить его, что для полномасштабного военного конфликта недостаточно поводов, что у Земли вчетверо больше флот и самые медленные суда втрое быстрее хальсовых. Неделю ситуация висела на волоске, обе стороны не хотели терять ни лицо, ни территорию. В качестве компенсации хальсы получили астероид с тяжёлыми рудами и живого тигрёнка, земляне же вытребовали территорию для торговой фактории на Халь-Соо, поблизости от столицы. В довершение развлечений, вечером того дня, когда пани Брыльска, бледнея от волнения передала экипажу, что Земле угрожает война, гидропоник Даймару, тишайший и застенчивый человек, признался, что шпионил на хальсов весь полет, полагая союз с белокожими единственным шансом для воссоздания былого величия Страны Восходящего Солнца. Он старательно собирал информацию, дабы в космопорте Плутона передать данные капитану одной из «черепах». У командора Грина чуть не случился удар от мысли, что белокожие могли пронюхать о месторождении хлопчатого кварца. А Даймару тем временем вспорол себе живот и попросил Мацумото добить его.

— И Мацумото добил?

— Нет, конечно! Грин приказал «стоять» и он стоял. А потом, когда Даймару уложили в анабиозку, заперся у себя в каюте и выходит только на вахты. У бедняги депрессия. Шепчутся, будто японец знал о планах Даймару и едва ли шпионил с ним вместе.

— Бред! — возмутилась Таня.

— Абсолютный, — согласилась Катрин. — Если Мацумото окажется шпионом, я не знаю, кому тогда можно верить.

— Я пойду к нему сейчас.

— Не пойдёшь. Ещё три дня постельного режима и никаких волнений, иначе мы тебе снова лицо по кусочкам собирать будем. Подожди, пока всё полностью приживётся. Можешь подключиться к сети, — подмигнула Катрин и засмеялась, увидев, с какой жадностью Таня схватила комм, чтобы переключить канал.

Первое, что она прочла в корабельных новостях — благодарность Татьяне Китаевой за проявленный героизм. Медаль «За храбрость», решением командора, поддержано Землей. И не только ей — Риверту посмертно, Хаву Брох… за компанию, видимо? И Мацумото — тоже «За храбрость». Значит, чёртов янки считает, что японец невиновен. А вот что думает сам Мацумото?… Таня считала его другом, но неожиданно поняла, что совершенно не представляет, что может твориться в голове у неразговорчивого, надёжного как стена парня. Она спокойно опиралась на его плечо, шла вперёд, ощущая его поддержку — и оставляла друга за спиной. И ещё психовала, ах, он не заходит, не навещает?! Он обязан! Тане стало чертовски стыдно за свой эгоизм. И как назло японца на связи не проявлялось, его аватарка тускло серела.

Военный конфликт, в точности переданный пани Брыльской, впечатлял как масштабами, так и идиотизмом. Едва не полыхнула война между звёзд, о которой так долго писали фантасты — спрашивается, зачем? Космос огромен, места всем хватит. Мы не для того встретились, чтобы изничтожить друг друга. Или хальсы считают себя бессмертными? Таня фыркнула, вспомнив, что да считают — подобно земным буддистам, белокожие верили в цепь вечных перерождений и именовали себя «Капитан Сын Ветра, в прошлой жизни танцовщица Фруктовая Косточка». Сумеют ли дипломаты донести до белокожих простую мысль — если их расчудесной планеты не станет, то и перерождаться им будет негде. Да и вообще перерождения — сказки для дураков. Есть жизнь одна жизнь, набор открыток с картинками дней и ночей, а однажды вытаскиваешь последний пейзаж из папки и остаётся только темнота и пустота. И ты в ней до последней секунды, пока хоть что-нибудь осознаёшь, и что бы ни делал — не вырвешься, не спасёшься.

Таня боялась умереть, и страх вдруг заполнил душу — разом за всё пережитое, за туши гусениц, за ожоги, за слизней, за перегрузки при старте и предстоящий полёт, четыре года, когда от ледяного космоса живую плоть отделяют только тонкие скорлупки металла. Аппарат-контролёр у изголовья тревожно запищал. Тронув монитор, Таня выбрала дозу успокоительного — разбираться с Катрин ей совсем не хотелось.

Из палаты она выбралась ближе к полуночи, честно надеясь, что в это время большая часть экипажа, включая Лагранж, мирно сопит в своих койках. И ошиблась — мадам врач делила соседний медотсек с командором Грином и о чём-то с ним бурно спорила. Из интереса Таня прислушалась — речь шла о Даймару, точнее о том, что Катрин со дня на день выпустит его из анабиозки. И имела она в виду безопасность — бедолага раскаялся, он и так достаточно наказан, а медицинских показаний к заморозке больше нет. Судить его будут на Земле. А свободных анабиозок осталась только одна. Или может быть вы, мистер Грин, прикажете вытащить одного из тяжёлых пациентов?! Что значит, если надо прикажете?! Ах, экипаж?! Дослушивать Таня не стала. Девушка с оглядкой прошла по пустым, тускло освещенным коридорам. Ей не хотелось ни с кем встречаться и объясняться. Мацумото жил в пятом отсеке, который раньше делил с Даймару и, скорее всего, был один. Таня постучалась в дверь, потом осторожно её тронула и вошла. Мацумото лежал в темной спальне.

— Таня-тян?

Таня услышала голос — знакомый и в то же время какой-то далёкий, протяжный.

— Да. Забежала поздравить тебя с медалью.

— Врёшь. Решила проверить, не собираюсь ли я сделать сэппуку, как мой сосед. Не собираюсь. По крайней мере, пока корабль не вернётся. Я знаю долг, поняла?!

От неожиданной обиды у Тани чуть не брызнули слезы — никогда раньше Мацумото не был с ней груб или резок.

— Я тебя обидела?

— Нет. Ты пришла.

— Мне уйти?

— Нет.

— Почему ты лежишь в темноте?

— Смотрю мультики.

— Ты?

— Да, я. Это легально. Безвредно. Позволяет не думать. Ни о чём не думать, понимаешь, ты, сумасшедшая русская?! Не думать, что предал друга, не думать, что потерял лицо, что не хочу больше жить, а надо — каждый день через это «не хочу» надо жить!

Мацумото раскашлялся и затих, Таня слушала, как он хрипло с присвистом дышит.

— Вот ты понимала, что мы будем лететь, четыре года лететь через смертный холод, мимо огромных звёзд. А потом вернёмся — и окажется, что некуда возвращаться?! За эти десять лет всё, понимаешь, всё изменится непоправимо. Мы прилетим чужими в чужую страну, Таня-тян! И никому — слышишь — никому не будем нужны с нашим космосом!

— Что ты несёшь, Мацумото?!

— Молчи. Иди сюда.

Неловко ступая в темноте, Таня приблизилась к койке Мацумото. От японца пахло горьким и кислым, нездоровьем и тоской. Он сильно обнял девушку, притянул к себе так, что ей стало трудно дышать. Таня неловко обхватила его за плечи и прилегла рядом. Японец был горячим как печка, его трясло.

— Парящих жаворонков выше

Я в небе отдохнуть присел -

На самом гребне перевала…

Понимаешь, Таня-тян — мы на самом гребне перевала так далеко, что и вообразить невозможно. Что я скажу, когда увижу Киото, если решусь когда-нибудь снова увидеть его? Иттэ кимасу, да?!

Мацумото перешёл на японский, и Таня перестала понимать его горячечное бормотание. Она чувствовала, что другу плохо и лекарство, которое он выбрал, не могло его исцелить. Повод для тоски не казался ей настолько серьёзным — ведь Даймару остался жив и раскаялся, и за время обратного пути наверняка сможет искупить вину. Пока человек жив, всегда можно что-то исправить. И Земля их дождётся, десять лет не полвека. «Всё будет хорошо!» как заведённая повторяла Таня и гладила японца по жёстким, мокрым от пота волосам, подстраивала дыхание такт-в-такт, обнимала, как обнимают наплакавшихся детей.

Потихоньку унялась дрожь в сведённых мышцах, измученное тело отяжелело и обмякло — Мацумото уснул, но и во сне он не выпускал Таню, притягивая к себе, стоило ей пошевелиться. Лежать на узкой и жесткой койке в неудобной позе вскоре стало тяжело, не получалось ни вывернуться, ни задремать. Таня терпела сколько могла, потом начала потихоньку ворочаться, надеясь выскользнуть из объятия и вернуться к себе. Она боялась, что, очнувшись, японец долго не простит ей собственную слабость. А насчёт «мультиков» придется поговорить с ним на трезвую голову, воззвать к разуму, в конце концов дать выговориться — не может быть, чтобы друг не смог справиться сам. Неуклюже повернувшись, Тане наконец удалось свалиться с койки, попутно задев выключатель. Вспыхнул свет.

Таня увидела Мацумото — сонного, мятого, смешного. Со следом от подушки на припухшей щеке, с мешочками под глазами он выглядел удивительно трогательно и долго не мог прийти в себя, по-детски протирая кулаками глаза. Потом заметил девушку, на секунду сверкнул улыбкой, но тут же нахмурился:

— Уходи! Тебе нельзя здесь находиться!

— Всё в порядке! Тебе снился дурной сон, но теперь всё хорошо, — улыбнулась Таня.

Мацумото вскочил с постели:

— Что хорошо?! Посмотри на себя, сумасшедшая! Где твоё лицо? Посмотри, ну!

Он с силой рванул Таню за плечи, разворачивая к зеркальцу в стене. Девушка пожала плечами:

— Просто ожоги, ничего страшного. Они уже зажили. Очнись, с каких пор тебя волнует моё лицо?

— Меня уже ничего не волнует, — японец скрипнул зубами и склонился в церемонном поклоне. — Приношу извинения за непростительную несдержанность, Таня-сан. Если это возможно для уважаемой — покорнейше прошу оставить меня наедине со своими мыслями.

Таня рванулась потрясти за плечи упрямца, но ледяной взгляд японца остановил её. Оставалось только покинуть отсек. Она достала комм — времени почти четыре. Но каков товарищ! Понятно ведь, что ему чертовски хреново, страшно, стыдно. Из-за клятого Даймару он мучается как из-за родного брата — а обратиться к психологу не судьба?! Не хочет с подругой говорить — есть Эли Венизелос, марсианин во втором поколении, штатный корабельный душевед и совсем не плохой человек.

Таня почувствовала, что и вправду обиделась на Мацумото — есть проблемы, значит надо решать проблемы. А «мультики» — зло, в лучшем случае они отвлекают, а в худшем — мы имеем то, что имеем. Расслабился человек, отпустил себя, потом психовать начал… не учудил бы чего. Вот дура! Таня развернулась и побежала назад. Минуты три она колотила в дверь отсека, рискуя разбудить соседей по коридору, потом японец наконец открыл дверь — босой, мокрый, в полотенце:

— Что-то произошло? — осведомился он спокойно.

— Нет, просто перепутала двери, — пролепетала Таня и быстро ретировалась — почему-то ошибка её совершенно не огорчила.

Капитан Грин пришёл в восемь утра официально поздравить Татьяну Китаеву и принять рапорт. Донести до него, что будить женщину — варварство, Тане не удалось. Грин поинтересовался, слышала ли Таня о конфликте с хальсами, и старательно сдерживая эмоции, объяснил — чем больше экспедиция привезёт кварца, тем больше военных кораблей окажется у Земной Федерации. Поэтому он настоятельно просит мисс Китаеву подумать — какими способами можно извлечь кристаллы кварца из проклятых пещер. Таня выдала то, что давно вертелось на языке: задержать отлёт ещё месяца на три. Когда снега стают окончательно, появится шанс отыскать другие месторождения, да и гусеницы в большинстве своём покинут города и спустятся вниз, в долины. Командор возразил, что каждый день промедления может оказаться роковым для Земной федерации. Таня посоветовала не нагнетать панику. Командор начал подбирать убийственные аргументы, но тут вмешалась доктор Лагранж и попросила оставить пациентку в покое.

Побег

Таня вяло смотрела Ай-телик, успевший осточертеть ей за время болезни. Хотелось прогуляться, но до выходных об этом лучше было и не мечтать. Мацумото молчал — ни сообщений, ни писем, хотя зеленый значок контакта мерцал исправно. Зато забежала Мэй Ли — поделиться новыми разработками в области гусеничной лингвистики. Словарь на какое-то время взбодрил Таню, но к вечеру она опять раскисла. Выслушав жалобы, Катрин посоветовала ей вернуться к себе в отсек, заняться любимой фотографией, хорошо кушать, чаще гулять и не морочить себе голову — от работы она ещё на неделю освобождена. Таня послушалась.

В корабле и в наружном лагере цифробокс работал на загляденье — прорисовывал до самых мелких деталей, справляясь и с яростным блеском снега, и с сумраком коридоров. Наскучив щёлкать пейзажи, Таня взялась за портреты. Разнообразие выражения человеческих лиц всегда привлекало её. Мрачный Мацумото старался пореже попадаться ей на глаза, но зато наконец удалось уговорить рыжую Доротею покружиться в снегу перед камерой. Зеленоглазая Белоснежка оставалась самой красивой женщиной на корабле и волосы у неё — у единственной — были пышнее, длиннее и гуще Таниных. Снег на легких кудрях смотрелся просто волшебно.

В тот же день, когда Таня возилась, обрабатывая на редкость удачную фотосессию, в отсек без стука ввалилась шумная Хава Брох. Непосредственная израильтянка даже не стала делать вид, будто её интересуют погода, обед, приближение весны или милые фотохудожества.

— Танья, федералы с Земли прислали приказ — не откладывать вылет. Им, представьте себе, срочно нужны кристаллы, поэтому Грин получил санкцию — за недоказанностью наличия разума у гусениц, обращаться с ними, как с животными категории «Q».

— Как с макаками и оленями? Да они же умней шимпанзе!.

— Именно так. Ты знаешь, что значат права категории «Q»?

— Право на гуманное отношение, на защиту жизни, на свободу передвижения… при условии, что они не причиняют прямого вреда человеку.

— Да, Танья! И наши брутальные герои ломанутся в пещеры скопом, включат прожекторы и сирены, а если аборигены решат дать сдачи — начнут палить по гусеницам «для самозащиты» и, по крайней мере, одну пещеру вырежут до последнего червячка. Что потом будет, их не волнует, — сердито констатировала Хава.

— Что будет? — вспылила Таня. — Война с гусеницами, политика «выжженной земли» и катастрофа в итоге.

Хава фыркнула:

— Не всё так страшно. Карательные меры тоже непопулярны — мы живём не в XX и даже не в XXI веке. Скорее всего, после вычистки пары пещер и обеспечения запаса кварца на полсотни кораблей разом, сюда придет новая экспедиция. Принесет официальные извинения, пообещает строго наказать провинившихся, вступит в переговоры — язык к тому времени наверняка расшифруют. Гусеницы получат как это… вено?

— Виру, Хава. Виру за убитых родичей, — поправила израильтянку Таня. — И ты даешь хороший прогноз. Потому, что всегда была оптимисткой.

— Нет, мамеле, я реалистка. Про Авалон на Земле и в Системе уже слишком многие знают. Развязать там кровавую баню планетарного масштаба значит вызверить «ойкуменистов», «зеленых», марсиан с лунтиками, и в лучшем случае слетит правительство Федерации. Это политика, детка.

— Предположим… — недоверчиво протянула Таня, пытаясь понять, к чему клонит многоопытная израильтянка. — И что ты хочешь мне предложить?

— Не доводить дело до драки. Вылазка — и проблем никаких. Мы подлетаем к пещерам, ты прикрываешь меня с воздуха, я спускаюсь, набираю мешок кристаллов, предъявляю его командору — и пусть янки подавится своим кварцем. А у нас с тобой, Танья, появятся доказательства, что с гусеницами можно договориться, не применяя силу. Понимаешь? — глаза у Хавы загорелись, как у кошки при виде рыбы.

— Ты уверена, что гусеницы не сожрут нас вместе с «кожей» или не выставят вон? — осторожно поинтересовалась Таня. — Когда я навещала мохнобрюхих в последний раз, они ни разу не походили на пацифистов.

Хава усмехнулась:

— Глупости! Как я помню твои отчеты, гусеницы не любят яркого света. Если они не пожелают беседовать, то хороший лазерный фонарь, десяток световых гранат — и достаточно времени, чтобы набить мешок. Да, ползучим друзьям наша вылазка может и не понравиться, но зато они сохранят в целости свои мохнатые шкуры.

— Хорошо! Но есть одно «но», Хава — мы спустимся в пещеры вдвоем. Во-первых я хочу вникнуть, почему гусеницы стали агрессивны, во-вторых… в общем нам нужен третий.

Хава хотела заспорить, но, глянув на выражение лица девушки, махнула рукой.

— Хорошо, мамеле. Нам нужен третий. Мэй Ли устроит?

— Нет конечно! Она тут же отправится к Грину и как честный член экипажа доложит ему всё до последнего слова. Может быть Мацумото?

Не говоря ни слова, Хава скрестила толстые пальцы, и Таня поняла, что японец кажется израильтянке не самой подходящей фигурой.

— Лал Бадшан! Он хороший пилот, надежный напарник и кое-чем мне обязан.

Таня чуть поморщилась — она не любила чрезмерно вежливого и слащавого до приторности индуса, но Хава была права — отличный пилот и хороший товарищ:

— Устроит!

— Катер я возьму под предлогом проведать лагерь на Бриттском море — они как раз вчера выудили со дна морского кальмара, большого как слон и горят желанием протестировать его на разумность. Ты будешь ждать меня где-нибудь к востоку от лагеря, подхватим тебя ближе к холмам. Думаю, повод выйти за пределы охраняемой территории отыщется без труда, — Хава прочертила маршрут и показала комм Тане. — Зато представь, какую физиономию скорчит Грин, увидав мешок кварца?

Таня прыснула в кулак, израильтянка хрипло расхохоталась.

— Когда стартуем, товарищ начальник?

— В семь утра, Танья. Проснешься?

— Без удовольствия.

Вместо ответа Хава неожиданно обняла девушку, похлопала по спине и быстро вышла. У неё оказались по-матерински теплые руки.

Выбраться из лагеря удалось без труда. Вахтенным у ворот в свой черед стоял душевед Венизелос, он всячески поощрял Танино увлечение фотографией. Девушке даже не пришлось ничего выдумывать, глянув на «Лейку», пожилой марсианин, ни слова не говоря набрал код и ворота медленно распахнулись. Таня надела лыжи и медленно побрела по покрытому корочкой наста снегу в сторону невысоких холмов, рассеянно разглядывая игру света и тени в полупрозрачном рассветном воздухе. Пару дней назад случилась первая оттепель, климатолог Шпарвассер говорил, что до весны осталось не больше пары недель и потепление станет столь же бурным, как и осенние заморозки. Даже если корабль стартует через два месяца, удастся увидать новую зелень и первые подснежники. А там и сильфы вернутся. С удивлением Таня поняла, что скучает по прелестным, золотоволосым созданиям.

Легкий рокот катера заставил её поднять голову. На мгновение сердце екнуло — вдруг сорвется, но нет — катер Хавы — когда-то аквамариново-синий, украшенный силуэтами звездных систем, нынче мятый и исцарапанный. Трап со стуком упал вниз, энергичная Хава высунулась в проход и махнула девушке рукой — отстегивай лыжи и подымайся. Лал Бадшан церемонно приветствовал девушку, та поклонилась, прижав руки к груди, словно йог. На физиономии индуса появилось выражение удовольствия, он словно музыкант пробежал пальцами по клавишам пульта. Катер коротко подпрыгнул и, набирая скорость, рванулся в сторону гор. Довольная Хава развалилась на сиденье, «кожа» чересчур плотно обтягивала её по-восточному грузную, расплывшуюся фигуру. С энтузиазмом она начала рассказ о невероятном кальмаре — ребята из Бриттского лагеря и вправду поймали какое-то редкостное чудовище, разумом оно естественно не блистало, зато выпускало облака чернил, похожих на кровь, имело шесть пар разнонаправленных глаз и два мозга.

Таня отмалчивалась. Анабиозка и беседы с врачом не смогли до конца развеять страх девушки, она представляла себе свирепые жвала гусениц и хищные педипальпы, жгучую слизь, которая разъела лицо. Она боялась боли и неудачи — и столь же сильно страшилась, что напарники ощутят её неуверенность. Они уже подлетали к верхней скальной площадке, когда Лал Бадшан заметил огромное шевелящееся пятно у основного входа в пещеру. Наведясь на него биноклем, Таня увидела тысячи гусениц, держащих друг друга за «руки» — они раскачивались в каком-то медитативном танце вокруг своих давно умерших родичей. Похоже на первобытные ритуалы полинезийских племен. Израильтянка перехватила бинокль:

— Да, смахивает на похоронный обряд. Лал, включи камеру, запись нам пригодится. Только существа, наделенные мышлением, в состоянии оплакивать своих мертвецов спустя месяц после их смерти.

Пока индус колдовал над аппаратом, Таня и Хава поспешно закончили сборы — минимум снаряжения, световые гранаты, по два рациона и вместительные рюкзаки, которые следовало заполнить хлопчатым кварцем.

Знакомый проход никуда не делся, гусеницы то ли не догадывались о нем то ли не придавали значения узкой щели. Хава с трудом протиснулась вслед за Таней и, бранясь сквозь зубы, поползла по тесному коридору. Поднявшись, наконец, на ноги, Таня уверенно двинулась по знакомым уже коридорам. Она спиной ощущала любопытство и восторг Хавы, и посмеивалась втихомолку — израильтянка походила сейчас на счастливого мопса, которого впервые в жизни привезли в лес. Конечно, перед озером они поднялись на галереи. Картины снова изменились — и откуда гусеницы раздобыли такую пронзительно яркую лазурь, сияющую даже при тусклом свете пещер? Кое-где фантастические мазки и потеки красок инкрустировали кусочками кварца — и хлопчатого и обыкновенного, желтого и прозрачного. Значит для наших мохнобрюхих друзей камешки тоже представляют определенную ценность… и их скорее всего получится обменять на другие блестяшки — от стекла до алмазов с рубинами. Таня ждала восторгов и вопросов израильтянки, готовясь все объяснять и показывать, но Хава, против обыкновения, не проронила ни слова. Только трогала стены и восторженно цокала языком.

— Похоже на старинные полотна Шагала — поднимаешься и летишь в небо с ангелами, — наконец выдохнула израильтянка.

Они постояли ещё немного, разглядывая картины. Теперь замысел инопланетных художников казался Тане понятным — предчувствие весны, пробуждение Авалона. Наверное, у всех художников во Вселенной есть общие слова в языке образов — «жизнь», «радость», «свобода»… А сейчас — время собирать камни!

Они спустились по ярусам вниз, к озеру — пустому и мрачному. Таня обратила внимание, что поля, ещё месяц с небольшим назад густо засаженные грибами и какими-то местными корнеплодами, разворочены и пусты — только бурая, словно вспаханная, земля и все.

— В сады спустилась осень…

— Лист увядший, как матери ладонь, прильнул к душе, — подхватила Хава. — Не помнишь, кто это написал?

— Какой-то японец. Я слышала от Мацумото.

— А я читала, только не помню где.

Таня присела на корточки, смела верхний слой песка, пошарила в гальке и спустя пару минут предъявила Хаве маленький золотистый кристалл.

— Смотри! Вот так выглядят наши драгоценные камушки — у них внутри словно распушились волокна хлопка. Подходят любые — большие, маленькие, даже треснувшие — главное, чтобы пух был несимметричным.

— Какой красивый! А представляешь — колечко с таким камушком, — улыбнулась Хава. — Все будут думать, что ты дочь Ротшильда.

— Если поймут, что за камень. Мало кто на Земле видел хлопчатый кварц вживую. Ладно, давай работать, пока наши мохнатые друзья не вернулись.

Ползать на карачках по пляжу, выискивая камушки, оказалось нелегко. Таня довольно быстро устала — давали о себе знать дни болезни. Она несколько раз поднималась размять ноги, но снова присаживалась, глядя на неутомимую Хаву Брох — та вгрызалась в гальку с упорством землеройного автомата. Насчёт заполнить рюкзаки доверху израильтянка погорячилась, на это нужна пара недель или в десять раз больше рабочих рук, но кучки камней росли на глазах. Наконец Хава тяжело поднялась, потирая ладонями поясницу:

— Обед.

Они молча высосали по пакетику концентрата, у Хавы нашлась бутыль воды с тоником и усталость чуть-чуть развеялась. И страх ушел. Первые часы Таня дёргалась от каждого шороха, потом перестала — когда гусеницы придут, не заметить их будет сложно. Она наконец наловчилась быстро выхватывать камешки из россыпи, бегло проверять на просвет и бросать в кучу. Механическая работа не тяготила. Таня созерцала чуть колышущуюся гладь озера, вглядывалась в гальку и ни о чём не думала. Неожиданно запищал комм Хавы. Таня вздрогнула, потом сообразила — гусеницы далеко и связь не экранируют. Израильтянка крутнула шарик.

— В контакте! Да, Лал. Неужели! Вот чёртов… Хорошо, поднимаемся.

Таня вопросительно взглянула на напарницу.

— Я старая черепаха. Конечно, командор снял координаты катера. И сложил два и два. И отдал приказ возвращаться на базу.

— Можно подумать, ему не нужны кристаллы!

— Нужны. Но дисциплина есть дисциплина. Или ты не знаешь нашего командора? — поинтересовалась Хава и расхохоталась, глядя на кислую физиономию девушки. — Ладно. Ещё по десятку камушков — и рюкзак на плечо. Не хочу подставлять Лала — к слову, если Грин решит тебя допросить, то операцию планировала я и приказы отдавала я.

Таня хотела было возразить, но смолкла — молодая, некрупная гусеница, розовато-сиреневого оттенка совершенно бесшумно возникла из какого-то дальнего коридора и теперь приближалась к ним.

— Что будем делать? — хрипло спросила Хава.

— Подожди!

Дрожащими пальцами Таня быстро распустила волосы, потом осторожно шагнула навстречу гусенице. Руки сами сложились в жесте приветствия — раз, второй, третий… Гусеница даже не остановилась. Небрежно сложив педипальпы в таком же жесте, она плюнула в девушку тонкой, липкой коричной струйкой и устремилась к озеру — похоже, её томила жажда. Таня замерла. «Получилось! Получилось!!! Ура!!!!». Ей хотелось кричать и прыгать. Хава тронула девушку за плечо:

— Похоже, твоим друзьям надоело сердиться, а?

Таня кивнула. Две слезинки скатились по щекам, и девушка сердито смахнула их рукавом.

— Ещё неизвестно, что скажут старые гусеницы.

— Думаю, то же самое. Скорее всего, ты стала свидетельницей племенного обряда и тебе дали понять, что на празднике жизни ты лишняя. И Мэй Ли тоже пришлась не ко времени. А теперь они успокоились, — утешила девушку Хава. — И проблема с добычей кварца решилась — спускайся да набирай, сколько хочешь. Надо будет послать экспедицию — Мэй, Альфреда, Тамару…

— И меня! — заявила Таня.

— Конечно, конечно! Я сама поговорю с Грином. А теперь в катер!

Хава подхватила с песка рюкзак, Таня взяла второй и затянула лямки. По дороге наверх они никого больше не встретили, и катер висел на месте, ровно над площадкой. Хава поднялась первой. Таня замешкалась, потом вдруг скинула груз и быстро прицепила к нижней ступеньке трапа.

— Я остаюсь! Хочу проверить, работает ли контакт.

— Сумасшедшая русская! Марш назад! — крикнула Хава.

— Ни за что. Ты рискнула, теперь моя очередь. Дважды я выбиралась отсюда живой и теперь всё тоже будет в порядке. Рисковать зря я не стану. Только провизию скинь и убеди Грина, что меня не надо спасать немедля. Через сутки поднимусь, дам отчет.

— Ты отчаянная, как я. И везучая. Всё получится! Но всё-таки будь осторожной — что я скажу Сан-Хосе, если он не найдет тебя, когда проснется?

— Что он может гордиться своей героической ученицей, правда? — невинно поинтересовалась Таня.

— Нахалка! — проворчала Хава. — Ну всё, шалом!

Таня чмокнула израильтянку в потную красную щеку и стояла на площадке, пока катер не скрылся из виду. Потом медленно спустилась. Она помнила, что с прошлого рейда в дальней пещерке верхнего яруса остались спальник и почти все её вещи, и направилась туда. По счастью, гусеницы не испортили их и не запачкали. Спохватившись, Таня сообразила, что при ней нет фотоаппарата и до завтра проблему вряд ли удастся решить. Девушке захотелось отдохнуть, она вытянулась в уютном теплом коконе, но сон не шел — лихорадочная, беспокойная дрема скорее тревожила. Непонятное возбуждение исподволь овладевало ей. Таня ворочалась, терла усталые ноги, зевала, потом, не выдержав, поднялась и отправилась бродить по городу.

В небе

Подле озера она встретила ещё двух гусениц — те с жадностью пили воду. На Таню они почти не обратили внимания — повернули в сторону девушки мокрые морды и всё. Ещё одна гусеница показалась из входного коридора — и тоже проползла мимо, небрежно поприветствовав девушку.

Давая выход нервному напряжению, Таня снова взобралась на стартовую площадку, связалась с Хавой, попросила её передать ещё пленки, внимательно выслушала всё, что сказал командор Грин, и ни разу не возразила, но спокойней не стало. Может быть с Мацумото что-то неладно? Коря себя за мнительность, Таня всё-таки крутнула шарик.

— Привет! — Мацумото говорил спокойно, словно они и не ссорились. — Как ты?

— Прекрасно! Провожу обучающий курс для мохнобрюхих друзей, часть третья. У меня получилось снова восстановить…

— Вылетаю. Через час буду, — голос у Мацумото тотчас изменился.

Таня опешила:

— Зачем? Это же не твоя специфика.

— Я не хочу, чтобы меня снова не оказалось рядом, чтобы защитить тебя, Таня-тян.

— Ты опять смотришь мультики?

— Нет. Когда я увидел твое лицо, то почувствовал, будто с меня, с живого, содрали кожу. Я мужчина и я не могу сидеть в безопасности, пока женщина идет в бой. Я хочу быть рядом с тобой, понимаешь?

«Нет!» — хотела ответить Таня и тут же вспомнила, как Мацумото чуть не лишился ног и хрипло дышал от боли, а она стояла на этой самой площадке, крутила в руках комм и жалела, что не может ничем помочь.

— На корабле нет мужчин и женщин. Мы экипаж, и мы все знали, на что идём.

Мацумото на том конце коротко вздохнул. Таня поняла, что ещё минута-другая, и этот безумец действительно прыгнет в катер и помчится защищать её от опасностей.

— Не морочь себе голову, а? Я вернусь живая и невредимая, привезу кварц и пяток новых слов на пиджин-гусениш. Если так переживаешь — забрось мне завтра коробку с пленками и увези кварц. Хава Брох собирает рабочую группу — поговори с ней.

— Таня, ты хочешь, чтобы я прилетел?

Мацумото задал правильный вопрос. Таня смолкла. Японец ждал.

— Да. Ты для меня значишь больше, чем мне казалось…

— Я лечу.

— Летишь завтра! Мне нужно время, чтобы вникнуть.

— Хорошо. Завтра. Я буду в полдень, с разрешением от Грина сопровождать тебя в экспедиции. И никогда больше никуда не отпущу одну.

— Придётся отпускать. По крайней мере, пока мы не вернемся.

— И тебе меня — тоже, — японец промолчал, потом продолжил. — Нет лекарства, которое излечивает дурака, а ты, сумасшедшая русская, заразила меня своим безумием. До завтра. Кими о ай шитеру.

— До встречи, — сказала Таня и отключила комм. Она действительно больше не понимала себя — с того дня, как она окончила среднюю школу и получила права гражданства, никому, включая родню, не приходило в голову защищать её от беды. И сама Таня по мере сил сдерживала порывы вмешаться в чужую жизнь. Человек рождается один и умирает один и идёт по своей тропе так, как считает нужным. Есть долг, есть дружество, есть партнерство, брак и права собрачников наконец — и всё это можно осознать. А сейчас ей хотелось смеяться, вместо того, чтобы думать. Словно она насмотрелась мультиков или перепила шампанского или…

«Стоп!» — Таня хлопнула себя по лбу и быстро протерла лицо горстью снега. Острый холод ненадолго сбил эйфорию, позволяя понять — она чувствует больше, чем должна ощущать. Счастье переполняло её до краев. Будь эта не скальная площадка, а пространство ровной земли, Таня бы закружилась в танце. А здесь, стоя на ветру, глядя вниз с головокружительной высоты, она сообразила, что ловит чужие эмоции, как телепат. И, поскольку мысли людей ей недоступны, она работает приемником для чувств гусениц. А источник видимо там, внизу. Интересно, чему они так сильно радуются?

Таня села прямо в снег, успокоила дыхание, помедитировала на образ безмятежного неба над Гангом и отправилась разбираться, надеясь, что гусеницы встретят её добром. К ледяному «кладбищу» пришлось буквально протискиваться через сотни сцепившихся педипальпами, горячих мохнатых туш. На неё не реагировали — гусеницы плясали странные танцы, обменивались рукопожатиями, переползали с места на место по подтаявшему снегу — девушка очень боялась поскользнуться, упасть и не встать. Несколько раз приходилось хвататься за жёсткие волоски гусениц — на ощупь они оказались похожи на жесткую собачью шерсть. Наконец она выбралась к центру.

Коконы, скрывающие тела мертвых гусениц, пульсировали и светились. Лед с них стаял, снег намок. И волны счастья исходили именно отсюда — не удержавшись, Таня радостно рассмеялась. И тотчас один из коконов с хрустом лопнул. Оттуда появилось облепленное слизью огромное и неуклюжее серо-зеленое существо с фасетчатыми глазами и каким-то обвислым телом… нет. «Крылья!» — догадалась вдруг Таня. — «Гусеницы превращаются в бабочек». Коконы стали рваться одни за другими, вскоре площадка покрылась десятками копошащихся тел. Существа словно что-то искали, ощупывали собратьев, обнюхивали, неуклюже перебираясь с место на место.

Два создания сплелись лапками и начали очищать друг другу испачканные тела и липкие крылышки. Избавившись от остатков кокона, они вместе подползли к дальнему краю площадки и бросились вниз с обрыва, чтобы спустя мгновение воспарить. Огромные стрекозы — зеленые с золотым отливом стройные тела, прозрачные и трепещущие голубоватые крылья, небольшие головы и глаза цвета лазури. Создания парили в вечернем небе легко и бесшумно, выделывая изящные пируэты, то касаясь друг друга тонкими, гибкими сочленениями, то бросаясь прочь, чтобы снова встретиться в воздухе. Солнечный свет пронизывал их крылья, приглушая собственное свечение, казалось, стрекозы состоят из живого огня. Ничего красивее Таня не видела и даже вообразить себе не могла.

Новая пара взмахнула крыльями, потом ещё и ещё — одни за другими по двое стрекозы падали в пропасть, чтобы подняться в небо и начать свой воздушный балет. Наконец на площадке, среди грязи и слизи осталось последнее создание — Таня вспомнила, что одна из гусениц сорвалась и упала. Бедняге не нашлось пары. Гигантское насекомое беспомощно ползало по площадке, ощупывало грязный снег, и его тоска шла таким диссонансом с волнами счастья, что девушка не выдержала. Бросившись вперед, Таня стала чистить беднягу горстями снега, сдирать обрывки слипшихся нитей с тела, расправлять прозрачный хитин. Девушка вскарабкалась на спину, цепляясь за чешую, чтобы снять клочья слизи с головы стрекозы — и не успела спрыгнуть, когда та полетела.

Секунда головокружительного падения стоила Тане первой пряди седых волос. Но крылья распахнулись, затвердевая на холодном ветру, и стрекоза поднялась ввысь, туда, где в безоблачной синеве кружили её собратья. Таня заплакала от радости. Небо наконец-то оказалось совсем рядом. Ей случалось летать и много, но ни катер, ни ракета ни космос не шли ни в какое сравнение с купанием в облаках, возможностью поймать лицом ветер, ощутить абсолютную свободу. Её стрекоза парила, то, опускаясь, то взмывая к самому солнцу. Тане казалось, что, упав, она опустится вниз легко, как перышко или снежинка и останется в безопасности. Обострились все чувства — каждый вдох, каждый запах, каждый шорох трепещущих крыльев стали четкими и прозрачными.

Авалон с высоты стрекозиного полета распростерся огромным ковром и под снегом мириадами маленьких горячих сердечек, сжатых почек, твердых как кулачки бутонов, билась жизнь, готовая рвануться навстречу солнцу, как только растает снег. Даже если в следующую минуту её хрупкое человеческое тело разобьётся о камни, ради этого мига стоило жить.

Таня парила в медленно темнеющем воздухе, думая, что ничего прекрасней она уже не увидит. И ошибалась. Сияющий рой снова распался на пары и стрекозы стали танцевать друг для друга. Их чувства передавались и девушке — радость обретения единственно возможного существа, для которого стоило подниматься в воздух, восторг безмолвного понимания, восхищение красотой. «Если бы бог и существовал, так должно быть он встречал бы своих праведников в раю — согревая в милосердных ладонях» — подумала Таня — и чуть не упала со спины «лошади». Тело девушки содрогнулось, её хлестнуло обжигающим духом животной страсти — пара стрекоз, трепеща и сияя крыльями зависла в пространстве, грациозные тела сомкнулись в брачное кольцо. Это был свадебный полет — спустя минуты соединились и все остальные пары.

Одуряющий запах жасмина, магнолии и ещё каких-то сладких цветов мгновенно пропитал воздух. Тане стоило огромных усилий удерживаться, цепляясь то за закрылки, то за спинные чешуйки своей стрекозы. «А если бы Мацумото всё-таки прилетел сегодня?» — подумала она вдруг, хихикнула и покраснела — организм девушки заявил, что телепатические способности гусениц перехеривают обратимую стерилизацию земных медиков. Таня попробовала восстановить контроль над телом и успокоить дыхание, вскоре ей это удалось.

Чем темней становилась ночь, тем слабей ощущалась страсть, сменяясь покоем, нежным блаженством. Когда бледный серпик Гвиневры показался на небосклоне, брачные кольца начали распадаться. Стрекозы снова собрались в стаю и огромным светящимся роем полетели на восток, к побережью. Они держались попарно, словно беседуя. Таня готова была поклясться, что воздушные создания пересказывают друг другу прежнюю жизнь, но точно интерпретировать волны эмоций мог разве что опытный телепат. Холодный, свежий, пахнущий весной воздух навевал дрёму, Таня начала клевать носом. Она забеспокоилась, что во сне свалится с высоты и разобьётся. К тому же неизвестно, как долго продлится полет, где стрекозы остановятся отдохнуть и подкормиться, и как именно она сможет потом добраться до лагеря. Полет замедлился, девушке показалось, будто гусеницы начали уставать, но их крылья двигались всё так же размеренно, ритм полета складывался в мелодию.

«…У них было всего одно лето» — пробормотала Таня и очнулась лицом в снегу. Она всё же упала — или стрекоза ссадила её. Горизонт уже начал светлеть, ночь подходила к концу. Таня лежала на бугристой хмурой скале над самым берегом моря. Волны с шумом бились о берег, вода словно кипела. Стрекозы парили над морем, собравшись в сияющий хоровод. Таня пошарила по карманам. По счастью шарик комма не вылетел и не потерялся. Она крутнула его — сигнал работал. Ура! Во избежание инцидентов и объяснений девушка вызвала мудрую Хаву, в двух словах объяснила ей ситуацию и попросила прислать за ней катер со вторым наблюдающим, благо координаты комма должны определиться. Аватар Мацумото был темным — японец скорей всего спал. Таня глубоко вздохнула — завтра. Завтра они увидятся. Поудобней устроившись на камнях, девушка продолжила наблюдение.

С первым лучом рассвета брюшки десятка стрекоз разом напряглись, выбрасывая в воздух парящие, светящиеся золотом шары размером с большой арбуз. Остальные окружили их, сильно махая крыльями. Рой разделился на три разнонаправлено движущихся кольца — внешние поддерживали движение воздуха, внутренние метали летающую «икру», шары, колыхаясь, парили в центре. Несколько более темных упало в море, вода взметнулась навстречу, и Таня поняла, что неродившихся детенышей ожидают морские хищники. Одну икринку ветром снесло к скале, девушке удалось перехватить её и рассмотреть ближе. Теплый запах корицы, упругая, бархатистая на ощупь оболочка, легкость — словно шарик был надут гелием. А внутри, нежно свернувшись, словно младенец в утробе матери, сладко дремал остроухий сильф с золотистой шерсткой на круглой голове. Выходит, это всё одна кровь? Четыре стадии, как у земных стрекоз — яйцо, личинка, нимфа и взрослое насекомое. И сильфы — это детеныши, головастики, глупые малыши. Ну и новость!

Запах корицы резко усилился. Глянув вниз, Таня заметила шевелящуюся красно-бурую ленту в нескольких сотнях метров от пляжа. Похоже, гусеницы походным маршем спешили принимать новорожденных. И успели вовремя — стрекозы, сильно двигая крыльями, закрутили воздушный смерч и отогнали икринки к берегу. Потом заложили круг над заснеженным берегом и направились в открытое море. Они падали в серые волны, один за другим, навстречу безглазым зубастым пастям. Таня почувствовала, что силы поденок иссякли, и боли стрекозы не ощущают. Им хватало одних суток для полной жизни.

Оставалась лишь легкая икринка, рвущаяся из рук. Встречаться с гусеницами нос к носу девушке показалось опасным, но выбора не оставалось — она осторожно спустилась по скользкому склону и буквально вбросила теплый шарик в цепкие педипальпы. Есть!

Зрелище багряной, гневно шевелящей волосками колонны впечатляло — словно мохнобрюхие собрались на карнавал, захватив с собою китайские фонари с чудным узором. Собрав малышей, гусеницы спешили укрыть их от последних капризов зимы в теплых пещерах. Пляж опустел, только ветер носился над водами, гудел в скалах. Таня слезла с камней и двинулась вдоль прибоя.

Волны вынесли под ноги девушке жалкий обрывок голубого крыла.

Оглавление

Переговоры

Поход по снегу

Пещерный город

С возвращением, Таня-тян!

Ощущение смерти

Мацумото

Побег

В небе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg