«Космический госпиталь. Том 3»

Космический госпиталь. Том 3 (fb2) - Космический госпиталь. Том 3 (пер. Надежда Андреевна Сосновская) (Космический госпиталь) 3201K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джеймс Уайт

Джеймс Уайт Космический госпиталь. Том 3

Окончательный диагноз

Глава 1

Препровождая Хьюлитта по туннелю от места парковки корабля до входа в госпиталь, медик-орлигианин помалкивал, и Хьюлитт искренне этому радовался. Он недолюбливал инопланетян, и, если уж приходилось общаться с ними, предпочитал пользоваться устройствами дальней связи, не оборудованными видеоприставками. Не нравился ему и орлигианин. То, как он время от времени шевелил серовато-коричневыми острыми шерстинками, торчавшими из щелей в коже, наводило Хьюлитта на мысль о том, что орлигианин не иначе как весь кишит какими-то паразитами. Как только Хьюлитт и орлигианин вышли из узкого туннеля в просторное помещение приемного покоя, землянин вздохнул с облегчением – наконец-то он сможет отойти подальше от лохматого отвратительного существа.

Около антигравитационных носилок стояло еще одно инопланетное создание и явно ожидало их появления. Это было удивительно крупное существо с массивным туловищем, покоившимся на шести толстых щупальцах, одно из которых обвивала повязка со значками – по всей вероятности, эти значки отражали либо должность, либо личность носителя повязки. Повязка, если можно так выразиться, была единственным одеянием встречающего. Хьюлитт очень порадовался тому, что это существо хотя бы не покрыто шерстью. Правда, отношение встречающего к мерам личной гигиены вызывало у землянина некоторые сомнения: бока существа были забрызганы белесой краской – краска давно уже высохла и теперь шелушилась. Хьюлитт разглядел у великана два впалых, лишенных ресниц глаза, прятавшихся под толстым слоем роговицы. Больше ничего примечательного в лице встречающего не было – за исключением, пожалуй, выпуклой мембраны на макушке, чем-то напоминавшей петушиный гребень. Как только странное существо шагнуло к Хьюлитту и обратилось к нему, стало ясно, что эта мембрана – орган речи.

– Я ожидаю прибытия пациента-ДБДГ, – проговорило существо. – Вы явно землянин, и ваша физиологическая классификация действительно ДБДГ, но, похоже, у вас нет никаких травм, и вообще вы не выглядите больным. По всей вероятности, я ошиблась, и вы не тот, кого...

– Вы не ошиблись, медсестра, – встрял орлигианин. – Меня зовут хирург-лейтенант Турраг-Мар. Я с грузового корабля Корпуса Мониторов «Тривендар». Нас попросили доставить этого пациента в Главный Госпиталь Сектора. Но теперь мне нужно не мешкая вернуться на корабль. Это пациент Хьюлитт, а вот его история болезни.

– Благодарю вас, доктор, – сказала медсестра, взяла у орлигианина кассету и поместила ее в щель кассетоприемника на пульте управления носилками. – Можете ли сообщить еще какие-либо сведения о пациенте, которые, по вашему мнению, могли бы пригодиться нашим врачам?

Турраг-Мар растерялся, но, немного подумав, ответил:

– Пациент прибыл на борт «Тривендара» шесть дней назад, и за это время в его клиническом состоянии не произошло никаких изменений. Он пребывал таким, каким вы его видите теперь, – то есть в добром здравии. За время перелета у меня сложилось такое впечатление, что, несмотря на все, что рассказано о пациенте в объемистой истории болезни, в его заболевании немалую роль играет психологический компонент.

– Понимаю, доктор, – протянула медсестра. – Однако могу заверить пациента Хьюлитта в том, что, как бы сложны ни были его проблемы, мы постараемся сделать все возможное, чтобы разрешить их.

Турраг-Мар коротко залаял, и транслятор этот лай не перевел.

– Желаю удачи, – членораздельно добавил орлигианин.

– Итак, землянин, – сказала медсестра, когда орлигианин исчез в недрах переходного туннеля, – прошу вас, забирайтесь на носилки и устраивайтесь поудобнее. Я перевезу вас в седьмую палату на двадцать девятом уровне, где вы будете...

– Не собираюсь я никуда забираться. – Из-за злости, неуверенности и неприязни к чудовищному созданию голос его прозвучал громче, чем ему хотелось бы. – Сейчас со мной все в порядке, а уж с моими ногами – точно. Я сам пойду.

– Прошу вас, поверьте мне, ДБДГ, – принялась уговаривать Хьюлитта медсестра, – на носилках вам будет намного удобнее.

– Мне было бы намного удобнее, – огрызнулся Хьюлитт, – если бы вы перестали разговаривать со мной так, словно я – какое-то... существо. Всю дорогу это косматое орлигианское подобие врача только так обо мне и говорило с другими офицерами, а теперь и вы туда же? Я человек, я мужчина, «он», а не «оно». Будьте так добры, запомните это на будущее, медсестра.

Довольно долго медсестра не шевелилась и не произносила ни слова. Затем она проговорила:

– Я знаю, что вы человек и представитель разумного вида. Я прослушала курс лекций по анатомии разных видов и вижу, что вы – взрослая мужская особь, имеющая физиологическую классификацию ДБДГ, то есть человек-землянин, однако я вынуждена продолжать рассматривать вас как «оно» до тех пор, пока какие-либо проявления функции ваших репродуктивных органов и сопутствующие этим проявлениям эндокринные процессы не потребуют от меня учета вашего пола.

Увы, – торопливо добавила медсестра, – идентификация пола разных существ не всегда так легка, как в вашем случае, взять хотя бы меня. Мои сородичи, худлариане, за время жизни способны несколько раз сменить пол. А бывают существа, которым для осуществления размножения требуется более двух полов. Тема эта крайне щепетильна, пациент Хьюлитт, и зачастую неверная идентификация может вызвать у существа раздражение, а представителей некоторых видов даже оскорбить. Полагаю, для вас будет удобнее и естественнее рассматривать любое существо, не принадлежащее к вашему виду, как «оно» – так же, как и мы будем рассматривать вас. А теперь прошу вас, пожалуйста, забирайтесь на носилки.

– У вашего вида что – проблемы со слухом? – заорал Хьюлитт. – Я же ясно выразился: я пойду пешком!

Медсестра промолчала, но чуть-чуть откинулась назад, так что ее чудовищная масса уравновесилась на средних и задних щупальцах. А два передних быстро развернулись – Хьюлитт не успел и оглянуться, как одно щупальце обвило его талию, а другое подхватило его под колени. Он взлетел в воздух и в мгновение ока очутился на носилках. Щупальца держали его крепко, но никаких неприятных ощущений Хьюлитт не испытывал. Он не стал вырываться, поняв, что с этими мягкими на ощупь, но прочными словно сталь щупальцами бороться бесполезно.

За тот краткий миг, что он висел в воздухе, Хьюлитт успел заметить, что обвившие его конечности инопланетянки могут выполнять роль как ног, так и рук. На тыльной поверхности щупалец располагалась загрубевшая костяшка – на нее существо наступало при ходьбе. При этом выступавшие перед костяшкой пальцы отгибались и подворачивались.

Мягкие ремни-крепления обхватили ноги Хьюлитта. С боков носилок выехали половинки прозрачного колпака и совместились. За спиной землянина мгновенно появилась спинка сиденья – она поднималась до тех пор, пока Хьюлитт не принял сидячее положение. «Ладно, – решил он, – по крайней мере я вижу и слышу все, что происходит вокруг».

К носилкам ему не привыкать – на них он вдоволь накатался по земным больницам, правда, тогда он не видел ничего, кроме скучнейших белых потолков и стен со светильниками. Ладно, зато сейчас он будет путешествовать сидя.

– Будь то пациенты или сотрудники, – заметила медсестра, ни словом не обмолвившись о том грубом методе, с помощью которого она водворила пациента на носилки, – новички всегда мечтают пройтись по коридорам госпиталя пешком. Можете считать, что вам повезло. Вы – пациент, а пациентам, в принципе, тут пешком ходить не дозволено.

– Но я же могу идти! – возразил Хьюлитт, когда носилки мягко тронулись с места и направились к выходу в коридор.

– А большинство поступающих к нам больных, – парировала медсестра, – не могут ни ходить, ни разговаривать, ни даже смотреть по сторонам, ни – тем более – спорить с медсестрами и медбратьями. Из-за одного исключения общее правило отменять нельзя.

Носилки остановились около двери. Хьюлитт тут же закрыл глаза. Заставить себя снова открыть их он смог только спустя несколько секунд. Открыл – и ужасно порадовался тому, что его защищает прозрачный, но прочный колпак.

По широкому коридору сновали существа, которые могли привидеться только в самом кошмарном сне. Он с ужасом подумал о том, что некоторые из них непременно приснятся ему сегодня же. Оттого, что изредка на глаза попадались люди, легче не становилось – инопланетяне на их фоне выглядели еще отвратительнее. Некоторых из них отделяли друг от друга несколько ярдов, но чаще чудовища передвигались группами и проскакивали мимо на разной скорости. Попадались массивные создания со множеством щупалец, пугающие одними только своими размерами. Другие вызывали отвращение тошнотворными выростами или слоем слизи, покрывавшей их кошмарные бесформенные тела. Очертания у некоторых существ были настолько невероятные, что Хьюлитт с трудом верил собственным глазам. Навстречу ему, словно гусеница-сороконожка, ползло нечто, заросшее серебристой шерстью, и шерсть эта в такт движениям то собиралась в складки, то расправлялась. Хьюлитт вспомнил, что видел такое существо где-то на картинке и что оно родом с планеты под названием Кельгия.

Мимо протопал слоноподобный гигант на шести ногах, с четырьмя щупальцами и головой, похожей на гигантский неповоротливый купол, – тралтан. На членистых лапах процокал громадный краб с красиво и ярко окрашенным панцирем – и Хьюлитт припомнил, что такие называются мельфианами. Во весь дух промчалось невысокое – вдвое ниже человека – создание, заросшее рыжей курчавой шерстью, – нидианин.

Нидианин легонько коснулся края носилок. Он что-то протявкал медсестре – наверное, обругал за неаккуратное вождение. Медсестра промолчала. Голос нидианина потонул в карканье, чириканье, лае – рядом стоял настоящий гвалт. Видимо, транслятор, установленный на носилках, был оборудован так, что переводил только разговоры медсестры и пациента.

Хьюлитт терпеть не мог, когда не понимал, о чем говорят рядом с ним... «Интересно, – думал он, – обеспечат ли меня мультитранслятором, пока я буду тут валяться? Небось не обеспечат, если медики тут такие же, как те, с которыми я сталкивался на Земле». Те-то точно не желали вводить пациента в курс своих разговоров о нем.

Особенно тогда, когда сами были в чем-то не уверены.

От неприятных воспоминаний о том, сколько раз его безуспешно пользовали на родине, Хьюлитта отвлекло зрелище гигантского металлического танка, мчавшегося прямо на носилки. Хьюлитт указал на танк и крикнул:

– Эй, сестра, как вас там! Сбавьте скорость, проклятие, и сверните в сторону!

Медсестра – ноль эмоций. Металлическое чудище в последнее мгновение отвернуло в сторону и проскочило в считанных дюймах от носилок. Из-под приоткрытого колпака пахнуло горячим паром.

– Это защитное передвижное устройство СНЛУ, – пояснила медсестра. – Устройством пользуются привыкшие к условиям высокого притяжения существа, живущие в атмосфере с высоким давлением, изобилующей перегретым паром. Нам ничто не грозило.

Сестра оторвала одно щупальце от пульта управления носилками и, прежде чем продолжить пояснения, указала вперед по коридору.

– Вы, вероятно, уже успели заметить, что попадающиеся вам на глаза существа подразделяются на два четких типа: на тех, кто избегает столкновения с другими, и тех, с кем другие избегают столкновения. Это связано с различиями в занимаемых должностях. Эти различия отражены значками на повязках, размещаемых либо на конечностях, либо на других выступающих частях тела. Эти сведения я вам сообщаю для того, чтобы в дальнейшем вам легче было общаться с персоналом – докторами и медсестрами. Скоро вы научитесь распознавать значки. К примеру, на моей повязке значки говорят о том, что я – медсестра-практикантка. Вы сможете отличать мои значки от тех, которые увидите на повязках Старших сестер, интернов, сотрудников Отделения психологии, Старших врачей и диагностов.

Теоретически, – продолжала медсестра, – сотрудники высшего звена при проходе по коридорам пользуются преимуществом. Но многие полагают, что глупо страдать из-за контузий или более легких травм вследствие слишком буквального выполнения устава. Сотрудники предпочитают, невзирая на должность, уступать дорогу существам массивнее себя. Поэтому мне почти все уступают дорогу. Кроме того, если на носилках находится пациент вроде вас, предположительно нуждающийся в срочном оказании помощи, носилки имеют приоритет в передвижении, невзирая на то что ими управляет сотрудник низшего звена вроде меня.

Немного успокоившись, Хьюлитт стал с большим интересом разглядывать существ, сновавших по коридору, вместо того чтобы непрестанно зажмуриваться при их приближении. «Ко всему на свете можно привыкнуть», – подумал он. Правда, несколько минут спустя ему уже так не казалось.

– Что... что за чудовище только что проскочило мимо нас?

Медсестра ответила только тогда, когда завернула за угол и тот, о ком ее спросил Хьюлитт, скрылся из глаз.

– Это существо, – ответила она, – принадлежит к физиологическому типу ПВСЖ. Это илленсианин, хлородышащее создание. В госпитале илленсиане вынуждены носить защитные оболочки, чтобы не погибнуть в кислородной среде. Эти существа наделены чрезвычайно острым слухом... Хорошо бы вам это запомнить и иметь в виду на будущее.

Хьюлитт не заметил у страшилища ничего, хотя бы смутно напоминавшего уши: он разглядел только мембрано-членистое тельце, похожее на ужасающую коллекцию маслянистых подгнивших растений, переваливающихся с места на место в желтом тумане, заполнявшем тонкую прозрачную оболочку.

– Медсестра, – выдавил Хьюлитт, с трудом сдерживая тошноту, – какое бы там ни назначили мне лечение, я не желаю, чтобы ко мне приближалось нечто подобное!

Речевая мембрана медсестры дрогнула, но транслятор молчал. Наконец медсестра проговорила:

– Через несколько минут мы прибудем в седьмую палату. Видимо, я буду участвовать в вашем лечении, пациент Хьюлитт. Если я могу помочь вам каким-либо советом немедицинского характера, вы только попросите, и я...

– Тут у вас вообще есть люди-врачи? – резко прервал медсестру Хьюлитт. – Я хочу, чтобы меня лечили мои соотечественники.

– В составе медперсонала много землян-ДБДГ, – вздохнула медсестра. – Но может случиться так, что они не захотят заниматься вашим лечением.

От изумления и недоверия Хьюлитт потерял дар речи. Только тогда, когда носилки нырнули в более узкий и не такой запруженный участок коридора, медсестра ответила на вопрос, задать который землянину не позволяла злость.

– Вы забываете, – сказала медсестра, – что у нас универсальный госпиталь. В Галактической Федерации он считается самым большим и самым лучшим. Сюда отбирают лучших из лучших. И существа, прибывающие в госпиталь на работу или на практику с родных планет, стремятся приобрести опыт в области многовидовой терапии и хирургии. Вам должно быть понятно, что никто из сотрудников не возьмется за ваше лечение по своей воле, а только тогда, когда получит соответствующее распоряжение. А распоряжение будет отдано на основании учета особенностей вашего заболевания. Вряд ли врачу-землянину понравится, если окажется, что он проделал такой долгий путь до Главного Госпиталя Сектора только для того, чтобы лечить ДБДГ – ведь их миллионы на Земле, да и на других населенных землянами планетах.

Ваши земные доктора и медсестры хотят работать с разными существами, – продолжала медсестра. – Вы поймете, что это хорошо, поскольку и врач, и сестра всегда с большим вниманием и заботой относятся к больному другого вида, отличного от их собственного. Когда врач и пациент принадлежат к одному и тому же виду, порой могут быть допущены профессиональные небрежности или неверные предположения. Порой важные симптомы прячутся за кажущимся знакомством с физиологией пациента. К счастью, подобные ошибки довольно редки. Но когда лечением пациента ведает врач другого вида, он ни о чем, касающемся своего пациента, не думает как о само собой разумеющемся. Физиологические различия вынуждают врача быть крайне внимательным, и тогда частота клинических ошибок поистине ничтожна. Прошу вас, поверьте мне: вы попадете в очень надежные руки... ну или какие-нибудь еще конечности.

И еще помните, пациент Хьюлитт, – добавила медсестра, когда носилки резко изменили направление и въехали в широкие двери, – для меня вы – инопланетянин, со всеми вытекающими из этого последствиями. Мы прибыли.

Седьмая палата представляла собой просторное, залитое ярким светом помещение. Длина палаты раз в пять превышала ее ширину. По обе стороны от прохода двумя рядами выстроились кровати. В том, что это именно кровати, Хьюлитт ни на секунду не усомнился, хотя форма у них была просто сумасшедшая, размеры – самые разнообразные, а над некоторыми нависало оборудование немыслимого назначения. Между тем одна из кроватей, стоявшая в дальнем конце палаты, вполне подошла бы землянину. Налево от входа располагался сестринский пост и устройство для выдачи питания – их от палаты отделяли прозрачные стенки.

Носилки проехали мимо слишком быстро, и Хьюлитт не успел разглядеть, кто находится на посту.

Из-за того, что сестринский пост и кухня занимали довольно много места, по левой стороне стояло всего восемь кроватей, а у противоположной стены уместилось целых двенадцать. Некоторые из них были отгорожены ширмами. Из-за одной такой ширмы доносились приглушенные бульканья и лай каких-то инопланетян, но совещались ли там медики, или просто кто-то сплетничал – при всем своем желании понять этого без транслятора Хьюлитт не мог. Может быть, там вообще лежал тяжелобольной? Но прежде чем Хьюлитт успел открыть рот и спросить, носилки остановились и он был мягко приподнят и опущен на стул около своей кровати.

Указав поочередно на три двери в стене, параллельной кровати, медсестра сообщила:

– За первой дверью располагается кабина для освобождения от физиологических отходов, за второй дверью – ванная. Туда, как и в туалет, ходят больные разных видов. За третьей дверью располагаются туалет и ванная для лежачих больных. Тумбочка около вашей кровати точно такая же, как та, которой вы пользовались на «Тривендаре». Чуть позже сюда принесут ваши личные вещи. Вот кнопка вызова – на тот случай, если вам что-то понадобится. Кроме того, в потолок над кроватью вмонтирована видеокамера. За всеми больными наблюдают с сестринского пульта, и если вам потребуется помощь, но вы не в силах будете нажать на кнопку, к вам тут же подойдет медсестра – она видит вас на мониторе. Лампой для чтения вы можете управлять, как вам будет удобно, и свет не будет мешать другим пациентам, когда они отдыхают. Вот здесь у вас плейер, вот здесь – наушники, а это – небольшой видеоэкран, настроенный на внутрибольничный развлекательный канал. Программы, правда, были записаны довольно давно, так что, вероятно, вам не захочется их смотреть – ну, разве что для того, чтобы побыстрее заснуть без снотворного.

Ваша кровать номер восемнадцать, – продолжала пояснения медсестра. – Она стоит наиболее удобно по отношению к туалету и ванной и наиболее удалена от сестринского поста и входной двери. В госпитале существует такое поверье, что чем ближе кровать ко входу, чем ближе до нее докторам и дежурной сестре, тем серьезнее заболевание пациента и тем хуже прогноз. Возможно, в этом смысле расположение вашей кровати вас немного утешит.

А теперь, – торопливо проговорила медсестра, – пациент Хьюлитт, прошу вас, раздевайтесь, наденьте больничную одежду, которая висит у вас на стуле, и побыстрее укладывайтесь в кровать, пока не пришла Старшая медсестра. Я буду рядом. Если понадоблюсь – зовите.

Медсестра отошла в сторону, откатила носилки, из щелей в потолке выехали стенки ширмы.

Хьюлитту показалось, что он ужасно долго держал в руках больничную одежду. Одежда была белая, мягкая, бесформенная и, как всегда, на пару размеров меньше. Хьюлитту не хотелось валяться в кровати в этих тряпках. Ему хотелось посидеть на стуле и хоть недолго полелеять чувство собственного достоинства, оставаясь в своей ладно скроенной одежде. Но тут он вспомнил о чудовищной силе медсестры и о ее последней фразе насчет «если понадоблюсь». Что в ней заключалось, в этой фразе? Уж не вежливое ли предупреждение о том, что, если он не разденется сам, его разденут насильно?

Нет уж. Такого удовольствия он этой поганке не доставит.

Забираясь в кровать, Хьюлитт расслышал тихий, скользящий звук, совсем непохожий на звук шагов. Слова, переводимые транслятором, сопровождало крайне неприятное шипение.

– Медсестра, – проговорил кто-то за ширмой. – У вас уже краска осыпается. Побыстрее отдайте мне историю болезни пациента, отчитайтесь и отправляйтесь немедленно в столовую.

– Хорошо, Старшая сестра, – послышался голос медсестры-худларианки. – Когда медик с корабля «Тривендар», хирург-лейтенант Корпуса Мониторов по имени Турраг-Мар вручил мне историю болезни, он сказал, что за время пути никаких значительных изменений в симптоматике и физическом состоянии пациента Хьюлитта он не отметил, однако высказал предположение о наличии в его заболевании психологического компонента. Единственным подтверждением этого является ярко выраженная ксенофобическая реакция, имевшая у пациента место за время его доставки в палату. Я была готова к тому, что у пациента были крайне редкие – если вообще были – контакты с существами других видов, и понимала, что скорее всего он сильно разволнуется при виде сотрудников, путешествующих по коридорам. Согласно данным мне распоряжениям, я должна была производить доставку больного так, чтобы он имел возможность видеть сотрудников, с тем, чтобы хоть немного подготовить его к более близким контактам с ними в палате. Похоже, пациенту удалось справиться с ксенофобией в отношении всех видов, за исключением одного, который пока представляется ему визуально отталкивающим...

– Благодарю вас, медсестра, – прервал отчет другой голос. – А теперь поторопитесь. Вам немедленно нужно подкрепиться, иначе вы упадете от голода. С этого момента я беру ответственность за пациента на себя.

Стенки ширмы поднялись к потолку и исчезли в щелях. Перед изумленным взором Хьюлитта предстало отвратительнейшее создание. Хьюлитт инстинктивно вжался в подушку, беспомощно пытаясь увеличить расстояние между собой и этой жуткой тварью.

– Ну, как мы себя сегодня чувствуем, пациент Хьюлитт? – сказала жуткая тварь. – Я – Старшая сестра Летвичи, и, как вы уже, по-видимому, заметили, я – илленсианка...

Глава 2

Внутри наполненной хлором оболочки зашевелились толстые, мясистые желто-зеленые листочки. Они развернулись и обнажили две короткие лапки, покрытые чем-то вроде маслянистых волдырей. Страшилище приблизилось к Хьюлитту.

– Не надо бояться, пациент Хьюлитт, – посоветовала Летвичи. – Ближе я к вам не подойду, прикасаться к вам не буду – разве что только в том случае, если возникнет экстренная необходимость. Попробуйте представить себе, как для меня с эстетической точки зрения выглядит ваше тело, покрытое гладкой розовой дряблой кожей, – может быть, от этой мысли вам станет немного легче. Так вот: не пытайтесь продавить спиной стену палаты, у вас все равно это не получится, и послушайте меня. Если вам так будет спокойнее, можете закрыть глаза. Во-первых, когда вы в последний раз принимали пищу? Во-вторых, не чувствуете ли острой потребности освободиться от органических отходов? Отвечайте.

– Х-хорошо, – выдавил Хьюлитт. Он не внял совету медсестры и глаза не закрыл. Наоборот, он пытался заставить себя получше рассмотреть стоявшее перед ним существо. Смотреть в глаза собеседницы он не мог при всем своем желании – он не мог понять, какие из темных влажных выпуклостей в промежутках между маслянистыми листочками и перепонками – глаза. – П-пищу я принимал как раз перед тем, как покинул корабль. А в туалет я не хочу.

– Следовательно, у вас нет причин покидать постель, – заключила сестра. – Поэтому, пожалуйста, оставайтесь в кровати до прихода Старшего врача Медалонта. Он осмотрит вас и вынесет официальное заключение – разрешит вам передвигаться по палате без моей помощи. Примерно часа через три состоится очередной прием пищи. Ваш осмотр пройдет до еды. Насчет осмотра не беспокойтесь, пациент Хьюлитт. Он будет носить неинвазитивный характер и большей частью будет заключаться в опросе.

Когда вам будет разрешено встать с постели, я выдам вам транслятор, запрограммированный на перевод языков, которыми пользуются находящиеся в этой палате пациенты и обслуживающий персонал. Судя по всему, в прошлом ваши контакты с представителями других видов были немногочисленны. Здесь это упущение будет ликвидировано. Как только захотите, можете обращаться к другим пациентам, но только так, чтобы не мешать сотрудникам. Те пациенты, кровати которых закрыты ширмами, либо получают какие-то процедуры, либо отдыхают, либо изолированы по какой-либо еще причине. Их беспокоить нельзя. Большинство пациентов поговорят с вами, если пожелают. Относительно их отталкивающей внешности вам волноваться не стоит, поскольку здесь все пациенты уродливы, огромны и внешне отвратительны.

Все – без исключения.

У Хьюлитта мелькнула мысль: уж не сверкнули ли искорки насмешки во влажных темных пузырьках, которыми смотрела на него медсестра, но он тут же отверг эту мысль – она показалась ему совершенно нелепой.

– Кровать напротив вас занимает пациент Хенредт, кельгианин, – продолжала пояснения Старшая медсестра. – Налево по диагонали от вас лежит пациент Клетилт, он с Мельфа, а рядом с вами – ианин по имени Маколли. Его сегодня переводят на сорок седьмой уровень, поэтому с ним вы пообщаться, увы, не сумеете. Кто займет его место, я пока не знаю. А сейчас, пациент Хьюлитт, я советую вам отдохнуть. Может быть, вам удастся поспать до прихода врача.

Части тела Летвичи зашевелись и сложились в обратном порядке. Хьюлитт понял, что она собирается уходить. Наконец-то отвратительное создание покидает его. И тут его как будто кто за язык дернул – Хьюлитт и сам не понял, зачем сказал:

– Старшая сестра, я не испытываю желания разговаривать здесь с кем бы то ни было – ну разве только в том случае, если это будет крайне необходимо для моего лечения. Но есть одна... личность, к которой я мог бы обращаться, не чувствуя такого... неудобства. Это та медсестра, что привезла меня в палату. Я бы не возражал, чтобы она приняла участие в моем лечении, и предпочел бы, если бы мне что-то понадобилось, вызывать ее. Прошу вас, скажите мне, как ее зовут?

– Не скажу, – решительно отозвалась Летвичи. – Поскольку она единственная худларианка, работающая у меня в палате, у вас не будет трудностей с тем, чтобы вызвать ее. Просто укажите в ее сторону верхней конечностью и громко скажите «медсестра», вот и все.

– Там, откуда я родом, – парировал Хьюлитт, – подобное поведение считается исключительно невежливым. Вы что, нарочно не хотите мне помочь? Свое имя вы мне назвали, сказали, как зовут пациентов, чьи кровати стоят рядом с моей, так почему вы отказываетесь сообщить мне имя худларианки?

– Потому, – ответствовала Летвичи, – что сама его не знаю.

– Это же глупость какая-то! – взорвался Хьюлитт. Он больше не в силах был сдерживаться, общаясь с этой тошнотворной и, судя по всему, заносчивой тварью. – В вашем ведении – весь средний персонал палаты, и вы хотите, чтобы я поверил, будто вам неизвестны имена сотрудников? Вы что, меня за идиота принимаете? Впрочем, ладно. В следующий раз увижу медсестру и сам у нее спрошу, как ее зовут. Она мне скажет.

– Надеюсь, она этого не сделает, – резко воскликнула Старшая медсестра. Что-то она такое произвела со своим телом, из-за чего оно снова развернулось и вновь оказалось в неприятной близости от кровати. – Что касается уровня вашего идиотизма, пациент Хьюлитт, – добавила Летвичи, – я предпочту на эту тему не высказываться, так как скована правилами хорошего тона. Вы не то чтобы глупы, вы скорее пребываете в неведении. Развеять ваше неведение мне позволительно.

У нашей медсестры-худларианки на одной конечности имеется повязка, где обозначены ее должность и персональный номер, – пояснила Летвичи. – Номер используется в административных целях, и это единственное определение личности худларианки, нам известное. В связи с тем, что представители других видов не умеют различать худлариан внешне, в случаях необходимости к ним обращаются, называя последние цифры этого номера. По имени худлариан никто не зовет, поскольку они к своим именам относятся как к чему-то очень личному и сокровенному. У представителей их вида принято называть друг друга по имени только в кругу семьи или при общении с теми, с кем они собираются вступить в супружескую связь, непосредственно перед соитием.

Похоже, вы ощущаете некоторую симпатию к нашей медсестре-худларианке, – добавила Старшая сестра. – Однако, учитывая вышеизложенное, вам лучше не заводить с ней разговора о том, как ее зовут.

Летвичи удалилась на сестринский пост, по пути издавая противные непереводимые звуки, напоминавшие те, которые мог бы издавать больной с тяжелейшей дыхательной недостаточностью. Между тем скорее всего то был илленсианский эквивалент смеха.

Хьюлитта бросило в жар. Ему казалось, что воздух в палате нагрелся от его пылающих щек. Он упал на подушку и уставился в объектив видеокамеры, гадая, не вызовет ли покраснение его щек тревогу еще у какого-нибудь мерзкого страшилища, которое поспешит явиться к нему на помощь.

Не вызвало. Минуло несколько минут, но никто к Хьюлитту не прибежал. Это радовало, однако к радости примешивалось раздражение. Никто к нему не шел – уж не значило ли это, что для того, чтобы привлечь внимание сотрудников, ему нужно упасть с кровати, сломать руку или совершить еще что-либо, столь же мелодраматическое? Хьюлитт успокоился, но на смену раздражению явилось старое, знакомое чувство злости и отчаяния. «Зря я согласился сюда отправиться». Он лежал и осматривал палату, уставленную большими замысловатыми кроватями. Увы, не все пациенты, занимавшие эти кровати, были сейчас скрыты от его взгляда ширмами. Со стороны сестринского пульта доносился приглушенный лай, стоны и бульканье. К счастью, расстояние мешало Хьюлитту как следует разглядеть тех, кто вел эти «разговоры». Он всегда недолюбливал незнакомцев. Не радовали его даже встречи с родственниками, которых он подолгу не видел, – за время разлуки они так отвыкали друг от друга, что их приезд вносил беспорядок в привычную, удобную, организованную, одинокую и более или менее счастливую жизнь, которую создал себе Хьюлитт. А теперь он оказался среди незнакомцев, незнакомых настолько, что такого он в жизни и представить себе не мог. И виноват в этом он, и только он.

Хьюлитту советовали не соглашаться на лечение в Главном Госпитале Сектора – советовали многие земные врачи, знакомые с его психопрофилем и считавшие, что госпиталь – не самое подходящее для Хьюлитта место. Однако земные доктора ничего с хворью Хьюлитта поделать не могли, кроме как утверждать очевидное: то, что симптомы болезни необычно разнообразны, неспецифичны и никак не поддаются ликвидации на фоне назначаемого лечения. Высказывались предположения, что виной всему был слишком деятельный разум Хьюлитта, оказывавший непропорционально сильное влияние на его тело.

Одиночество Хьюлитта скорее было вынужденной необходимостью, нежели его собственным выбором. Ему приходилось самому заботиться о собственном благополучии, в том числе избегать несчастных случаев – болезней и инфекции. Но ипохондриком, по крайней мере закоренелым ипохондриком, его считать было нельзя. Он понимал, что с ним происходит что-то очень серьезное, и раз так, то в условиях нынешнего уровня развития медицины он имел право требовать, чтобы кто-нибудь где-нибудь вылечил его.

Да, ему совсем не хотелось находиться среди чужаков, но точно так же ему не улыбалась перспектива то и дело страдать непонятно чем и непонятно от чего, страдать до конца жизни. Поэтому он и настаивал на своем праве на лечение. А теперь он гадал – не лучше ли было бы ему остаться на Земле и тихо и спокойно умереть там. Еще неизвестно, что заставит его сильнее мучиться – болезнь или здешнее лечение и здешние доктора.

И Хьюлитту резко захотелось домой.

Вдруг его внимание переключилось на сестринский пост. Там появились две фигуры. Покинув пост, они направились по палате прямо к Хьюлитту. Первое из существ представляло собой удлиненное, толстое, поросшее серебристой шерстью создание. Оно передвигалось по полу, переступая короткими ножками, их количество Хьюлитт пересчитать не смог. Существо явно принадлежало к тому же виду, что и пациент Хенредт – чья кровать стояла рядом с кроватью Хьюлитта. Рядом с серебристым существом шла медсестра-худларианка. Хьюлитт почему-то уже считал ее своей – может быть, потому, что та была вежлива с ним. Похоже, со времени их первой встречи пятна белой краски на боках худларианки обновились. В земных больницах косметикой пользовались немногие медсестры и при этом наносили ее на лица.

Хьюлитт на миг задумался: кажется ли его медсестра другим худларианам красавицей? Так и не успев найти для себя ответа на этот вопрос, Хьюлитт сел и приготовился к первому обследованию на новом месте, которое должен был произвести гигантский инопланетянин-гусеница. Но и серебристошерстый доктор, и медсестра-худларианка до Хьюлитта не дошли, а остановились около соседней кровати, занятой пациентом Клетилтом, и зашли за ширму. На Хьюлитта они и внимания не обратили.

До него доносились их негромкие голоса. Разновысокие постанывания исходили, видимо, от врача, неупорядоченные поскрипывания и пощелкивания, каких Хьюлитту прежде никогда не доводилось слышать, по всей вероятности, принадлежали пациенту-мельфианину. Кто-то третий издавал короткие отрывистые звуки. Хьюлитт вспомнил, что так звучит речевая мембрана худларианки. Наверное, медсестра отвечала на вопросы врача. Ни один из трансляторов не был настроен на человеческую речь, поэтому Хьюлитт не мог понять, о чем эта троица разговаривает.

Это ужасно раздражало Хьюлитта, тем более, что он отчетливо видел, как материал, из которого была изготовлена ширма, то и дело выгибается, как будто за ним двигается то что-то большое и круглое, вроде боков худларианки, а то – что-то маленькое и острое. Хьюлитту, хоть он и должен был, по идее, испугаться, стало любопытно, что же происходит за ширмой.

Что бы там ни происходило, продолжалось это минут двадцать. Затем из-за ширмы выполз доктор-кельгианин и направился к сестринскому посту, даже не взглянув на Хьюлитта. Землянин слышал, как медсестра-худларианка ходит около кровати Клетилта – видимо, она что-то делала с пациентом. Потом и она вышла из-за ширмы и поспешила за врачом. Хьюлитт не послушался совета Летвичи – не ткнул пальцем в сторону худларианки и не прокричал «медсестра!», – он только помахал худларианке рукой.

Медсестра остановилась, перестроила транслятор и спросила:

– Что-нибудь случилось, пациент Хьюлитт?

«Тупица! – подумал Хьюлитт. – Уж могла бы понять, что случилось!»

Однако он ответил как можно вежливее:

– Вроде бы меня должны были осмотреть, медсестра. Что происходит? Этот доктор на меня не взглянул!

– Этот доктор, – ответствовала медсестра, – организует перевод Клетилта в другую палату, а я занималась перемещением больного в процессе осмотра. Это Старший врач Картгад. В настоящее время он занимает пост Главного акушера-гинеколога, и ваш случай к его профилю не относится. Подождите немного, пациент Хьюлитт. Скоро к вам придет ваш лечащий врач.

Глава 3

Мельфиан Хьюлитт видел раньше только на фотоснимках. За время пути от приемного покоя до палаты на глаза ему попадались и живые экземпляры этого вида. Теперь совсем рядом с ним неподвижно стоял мельфианин, похожий на краба-переростка. Хьюлитт не стал разглядывать тонкие трубчатые лапки, торчащие из щелей в толстом панцире. Он во все глаза смотрел на голову мельфианина – на большие глаза с вертикально поставленными веками, чудовищные челюсти и клешни, торчавшие оттуда, где, по идее, должны были располагаться уши. Из углов рта мельфианина росли два усика, такие длинные, тонкие и хрупкие, что по сравнению со всей фигурой выглядели даже как-то странно. Страшная голова мельфианина склонилась, и прозвучал стандартный вопрос:

– Ну, как мы себя чувствуем, пациент Хьюлитт?

Хьюлитт дал столь же стандартный ответ:

– Прекрасно.

– Хорошо, – откликнулся врач. – Я – доктор Медалонт. Я хотел бы произвести ваш первичный осмотр и задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете. Прошу вас, пожалуйста, откиньте одеяло и лягте на живот. Раздеваться не нужно – одежда не помешает сканеру обследовать вас. В процессе обследования я буду давать вам необходимые разъяснения.

Сканер представлял собой небольшой плоский, прямоугольный предмет, напомнивший Хьюлитту древнюю книгу. В «корешке» этой «книги», по словам Медалонта, размещались устройство глубинной фокусировки и система увеличения изображения. В матово-черной «нижней части обложки», которую врач медленно перемещал над каждым квадратным дюймом тела Хьюлитта, располагались микродатчики. Верхняя же часть «обложки» являла собой экранчик, на котором врачу были видны органы и структуры. Увеличенное изображение с экрана сканера передавалось на прикроватный монитор – видимо, для удобства медсестры. Хьюлитт вывернул голову, чтобы посмотреть на экран монитора.

– Перестаньте вертеться, пациент Хьюлитт, – проворчал доктор. – Теперь, пожалуйста, лягте на спину. Благодарю вас.

Одна из мельфианских клешней мягко взяла Хьюлитта за запястье и ровно уложила его руку вдоль тела. Один усик развернулся и улегся перпендикулярно сгибу локтя, а второй легко, словно перышко, пробежался по носу и губам Хьюлитта, из-за чего ему ужасно захотелось чихнуть. Несколько минут спустя доктор убрал от пациента усики и клешни и выпрямился.

– Если я верно помню анатомию землян-ДБДГ и их жизненно важные параметры, – проговорил врач, добавив к сказанному серию негромких непереводимых щелчков – вероятно, так мельфиане усмехались, – я склонен согласиться с тем диагнозом, который вы сами себе поставили. За исключением незначительного напряжения мышц, а в данных обстоятельствах это вполне понятно, ваше состояние можно считать весьма удовлетворительным.

«Вот так они всегда говорят. Сколько раз мои обследования заканчивались именно этими словами!» – сердито подумал Хьюлитт. Попадались ему и такие врачи, которые смеялись над ним или обвиняли его в том, что он понапрасну оторвал их от работы. Этот Медалонт вроде бы малый вежливый, хоть и инопланетянин. Наверное, и этот тоже поинтересуется, зачем его сюда пригласили.

Ничего подобного – не поинтересовался.

Немного подумав, Медалонт протянул:

– Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, пациент Хьюлитт. Подобные вопросы вам задавали много раз. Ваши ответы на них приведены в истории болезни. Но я полагаю, что ваши ответы – именно из-за того, что вы повторяли их неоднократно, – могли со временем стать неточными или неполными. Вероятно, мне удастся ликвидировать пробелы, сделанные моими предшественниками. За исключением того, что вы в раннем детстве жили на Этле, больше вы Землю не покидали. Верно?

– Верно, – отозвался Хьюлитт.

– Имели ли вы на Этле контакты с представителями других видов?

– Помнится, я видел там кое-каких неземлян, – отвечал Хьюлитт. – Но не настолько хорошо рассмотрел их, чтобы суметь сейчас описать. Тогда мне было всего четыре года, и я их боялся. Родители говорили, что с возрастом это пройдет, но все же старались держать меня в своей комнате, если к ним в гости приходили инопланетяне. Но с возрастом у меня ничего не прошло.

– Время еще есть, – фыркнул Медалонт. – Что вы помните о своих болезнях в детстве? Начните с самых ранних воспоминаний, прошу вас.

– Помню я очень немногое, – отозвался Хьюлитт. – Как я узнал позднее, я рос очень здоровым ребенком. Но когда мои мать и отец погибли в авиакатастрофе, было решено, что я отправлюсь на Землю к бабушке и дедушке, и меня привили от самых распространенных земных детских и взрослых болезней. Вот тогда-то и начались неприятности. В ту пору на Этле жили очень мало землян, и поскольку мои родители не собирались возвращаться на Землю, у них не было нужды делать мне прививки.

– Причина этого вам известна? – спросил доктор.

– Думаю, да, – вздохнул Хьюлитт.

– В таком случае изложите мне свои соображения, – попросил Медалонт. – Если вы скажете мне об этом, вероятно, вам станет легче жить среди чужаков – ведь именно так вы нас называете.

Хьюлитт не любил, когда над ним подсмеивались. Он не был ни глупым мальчиком, ни выжившим из ума старикашкой, и его раздражало то, что какой-то там медик-всезнайка намекает, что он несообразителен или, еще того хуже, необразован. Хьюлитт процедил:

– Если вы чихнете, ваши мельфианские микробы не принесут мне вреда, и наоборот. Точно так же и с другими видами в стенах госпиталя. Все дело тут в эволюции и окружающей среде. Микробы, возникшие на одной планете, не могут инфицировать существ с другой планеты и вызывать у них заболевание. На Земле поговаривают, что бывали времена, когда кое-где в больницах, содержавшихся без должного усердия, можно было заразиться болезнями от других пациентов. Правда, иногда, что значительно приятнее, можно было заразить своей болезнью еще кого-нибудь.

Не потому ли в этой палате лежат только по одному представителю разных видов? «Ну, и как тебе необразованный землянин?» Для того чтобы свести к минимуму риск перекрестного заражения?

Доктор Медалонт моргнул – так громко, что Хьюлитт услышал треск его панцирных век, – и ответил:

– Подобную причину в госпитале официально не признали бы. Есть другие причины. Похоже, вы неплохо подкованы в медицине. А теперь не будете ли вы настолько добры вернуться к рассказу о том, когда впервые ощутили симптомы болезни?

– Я так наслушался врачей, которые столько лет подряд обсуждали мою историю болезни, – отозвался Хьюлитт, – что, сам того не желая, многое узнал. Хорошо, вернемся к симптомам. После того, как я получил первую прививку перед возвращением на Землю, мне сказали, что у меня была плохая реакция на иммунизацию: высокая температура, сыпь, воспаление слизистых оболочек. Все это через несколько дней прошло. Однако эти симптомы не имели почти ничего общего с течением даже в самой легкой форме того заболевания, от которого меня прививали. Такая же картина повторялась на Земле. Болезнь одна – симптомы другие, время выздоровления – не такое, как у всех. Помню и другие случаи, когда мне просто нездоровилось, когда я вдруг чувствовал резкую усталость и слабость, хотя играл с товарищами не в такую уж напряженную игру. То я недомогал и чувствовал тошноту безо всякой причины, то у меня немного подскакивала температура, то я покрывался красными пятнами. Правда, все эти симптомы были не так уж серьезны и не причиняли мне таких уж неудобств, чтобы я помнил все подробности или мог сказать, как долго они длились. Бабушка с дедушкой немного беспокоились, но не паниковали. Они показали меня местному врачу, и тот сказал им, что я – крайне болезненный ребенок, готовый в любой момент подцепить любой из вирусов, поименованных в справочнике.

Но ведь я не был болезненным, – вскричал Хьюлитт, злясь на свое прошлое, когда его впервые незаслуженно обидели. – В промежутках между болезнями я чувствовал себя превосходно, и меня всегда зачисляли в сборную по легкой атлетике, когда...

– Пациент Хьюлитт, – вмешался Медалонт. – Эти эпизоды тошноты, незначительных кожных высыпаний и другие симптомы, которые, как вам в то время казалось, не были связаны с профилактическими прививками... Не следовали ли они за приемом каких-то медикаментов? К примеру, не отмечали ли вы чего-либо подобного после приема мягких средств от головной боли или какого-либо анестетика, который вам могли назначить при ушибе, полученном во время спортивных соревнований? Вероятно, вы могли быть в таких обстоятельствах слишком взволнованны, чтобы запомнить, но все же? Может быть, такое происходило, когда вы съедали что-либо такое, чего бы вам есть не следовало? Например – что-либо сырое или незрелое?

– Нет, – ответил Хьюлитт. – Если бы кто-то въехал мне в живот во время игры, я бы такое запомнил. Если бы я съел какую-нибудь гадость, а потом мне стало плохо, я бы тоже этого не забыл – по крайней мере ради того, чтобы снова такую же гадость не съесть. Я и сейчас не дурак, и тогда дураком не был.

– Не сомневаюсь, – фыркнул доктор. – Прошу вас, продолжайте.

Сердито и раздраженно Хьюлитт продолжил рассказ, ему уже столько раз приходилось это делать – излагать свою печальную повесть множеству медиков, не слишком искренне пытавшихся скрыть нетерпение, выслушивая его. Он описывал внезапное появление самых разнообразных симптомов, возникавших безо всякой видимой причины. Он говорил о том, что, хотя эти симптомы и причиняли ему некоторое неудобство и порой сильно его озадачивали, все же никогда не бывали настолько серьезны, чтобы выводить его из строя. В возрасте девяти лет, через пять лет после того, как Хьюлитт вернулся на Землю, бабушка отвела его к семейному врачу. Врач внес первый положительный – а возможно, и совершенно отрицательный, – вклад в лечение Хьюлитта. Он решил при появлении необъяснимых и не слишком болезненных симптомов не назначать ему никаких лекарств. Доктор посчитал, что количество и разнообразие симптомов у мальчика прямо пропорционально объему принимаемых лекарств. Поэтому ему представилось разумным отменить всякие лекарства и понаблюдать за тем, во что это выльется. Бабушке он сказал, что она может приводить мальчика к нему, как только симптомы появятся вновь, но что с этих пор лечение ограничится только обсуждением симптомов.

Кроме того, Хьюлитта отвели к психиатру, который в течение нескольких недель терпеливо и участливо выслушивал его, после чего заявил бабушке Хьюлитта, что мальчик физически здоров, очень развит и отличается богатым воображением. Он обещал, что все проблемы исчезнут сами собой после полового созревания.

– Позднее я понял, – продолжал Хьюлитт, – что оба доктора не верили в то, что я страдаю чем-то серьезным. Психиатр выразил свою точку зрения на сей счет в вежливых полунамеках, а терапевт сделал то же самое в виде отсутствия каких бы то ни было назначений. И он оказался прав. В течение трех лет после того, как он отменил лекарства, симптомы у меня стали появляться все реже, а если и появлялись, то не в такой ярко выраженной форме, как раньше. Я перестал обращать на них внимание за исключением тех случаев, когда у меня на открытых местах тела появлялась легкая сыпь. Не обращал внимания и другим об этом не говорил. Но как только я вступил в пору полового созревания, беды начали происходить каждые несколько недель, и некоторые симптомы носили поистине обескураживающий характер. Но наш семейный терапевт все равно воздерживался от назначения мне лекарств. Со временем частота возникновения симптомов снова уменьшилась. С четырнадцати до двадцати лет у меня было только три... ну, скажем так, серьезных приступа, но в промежутках между ними случалось много всего удручающего...

– Вот теперь я понимаю, – вмешался Медалонт, – почему в вашей истории болезни так настойчиво рекомендуется воздерживаться от назначения вам каких-либо лекарственных препаратов без предварительной беседы с вами. Ваш местный врач – здравомыслящее существо, чего нельзя сказать о большинстве из нас, молодых и рьяных медиков. Он решил в ситуации, когда испытывал сомнения и когда болезнь не угрожала жизни пациента, ничего не предпринимать. Но теперь, когда эпизоды вашего заболевания участились и стали доставлять вам больше беспокойства, вам придется довериться нам. Если вы хотите, чтобы мы вылечили вас, мы не сможем и впредь ничего не делать.

– Это я понимаю, – вздохнул Хьюлитт. – Мне продолжать?

– Попозже, – ответил врач. – Скоро вам принесут обед, а Летвичи отругает меня, если я заставлю вас голодать. Медсестра, переключите транслятор на консультативный режим.

Мельфианин поднял клешню, худларианка – щупальце, и оба они одновременно коснулись клавиш на пульте трансляторов. Последовал короткий обмен фразами, Хьюлитту совершенно непонятными. Выдержав минуты три, Хьюлитт не смог больше сдерживать злость и отчаяние.

– Что вы там такое обсуждаете? – взорвался он. – Говорите так, чтобы я мог вас понимать, проклятие! Все вы одинаковые! Думаете, что я все выдумываю, что я совершенно здоров и что просто у меня слишком богатое воображение? Вы ведь так думаете?

Врач и медсестра снова прикоснулись к клавишам на пультах трансляторов, и Медалонт изрек:

– Можете слушать наш разговор, если хотите, пациент Хьюлитт. Мы ничего не собираемся от вас скрывать, кроме как, пожалуй, некоторого нашего замешательства относительно вашего случая. А вам так важно знать, что о вас говорят?

– Я не люблю, когда меня считают лжецом, – немного успокоившись, проворчал Хьюлитт. – Или когда кто-то думает, что со мной все в порядке.

Доктор немного помолчал и сказал:

– В ближайшие дни и недели с вами будут беседовать многие незнакомые существа. Они многое будут думать о вас, пытаясь найти причины вашей болезни. Но одного они точно не будут думать о вас – того, что вы лжец. Если бы с вами было все в порядке, вы бы здесь не находились. Извините меня.

Я почти не сомневаюсь в том, – добавил Медалонт, развернув свои выпуклые глазища к медсестре, – что психологический момент в заболевании пациента Хьюлитта действительно имеется. Мы будем продолжать его клиническое обследование и попросим, чтобы параллельно его обследовали специалисты из Отделения Психологии. Учитывая имеющуюся у пациента некоторую ксенофобию, будет лучше, если им займется кто-нибудь из его соотечественников – О'Мара или Брейтвейт...

– Со всем моим уважением, доктор, – встряла медсестра, – я бы не стала приглашать майора О'Мару.

– Вероятно, вы правы, – согласился Медалонт. – О'Мара принадлежит к тому же виду, что и пациент, он талантливый психолог, но, увы, не слишком приятное существо. Тут нужен кто-нибудь помягче. Что ж, тогда пусть будет лейтенант Брейтвейт.

А пока, – продолжал врач, – никаких лекарств больному назначать не будем, за исключением легкого успокоительного – в том случае, если пациент попросит сам. У пациента нет опыта пребывания в одном помещении с представителями других видов, поэтому у него могут возникнуть сложности с засыпанием. Однако внимательно следите, не возникнут ли у пациента на фоне приема успокоительных средств болезненные симптомы. Они могут возникнуть внезапно, резко и оказаться необычайно тяжелыми. Поэтому мне хотелось бы не только постоянно вести визуальное наблюдение за пациентом, когда он находится в постели, но и следить за его состоянием, когда он будет передвигаться по палате, дабы удовлетворить свое любопытство и, если общее состояние других пациентов позволит, вступать с ними в беседы. Необходимо обеспечить пациента Хьюлитта персональным датчиком с выходом на ваш сестринский монитор. Я не ввожу никаких ограничений в его диету, но хорошо бы, если в течение некоторого времени еду ему подавали бы к кровати.

Доктор Медалонт перевел взгляд на Хьюлитта и добавил:

– Многие из поступающих к нам пациентов поначалу испытывают отвращение при виде того, как едят другие. Так что вам нечего стыдиться. Когда я впервые увидел, как едят кельгиане свое любимое рагу из глансов, меня чуть не вывернуло наизнанку.

– Нет! – выкрикнул Хьюлитт, пытаясь сдержать нарастающую панику. – Я не буду ни есть, ни общаться с кем бы то ни было из тех, кто тут лежит. Тот... ну, тот громадный слон, которого я видел... его кровать сразу около сестринского поста... у него такой вид, будто он меня вот-вот сожрет!

– Пациент Коссунален – травоядный, – успокоил Хьюлитта врач. – Так что не волнуйтесь. Установление социальных контактов с другими пациентами рекомендуется, но не является обязательным. Между тем вам следует помнить, что в настоящее время вы являетесь на редкость здоровым больным, которому вряд ли понравится все время лежать в постели и совершать путешествия только в туалет и к умывальнику. Не медики, но скука вынудит вас вступить в общение с другими пациентами.

Хьюлитт издал громкий нечленораздельный звук – он понимал, что транслятор его не переведет.

– Теперь я должен вас оставить, – тихо проговорил Медалонт. – Если у вас возникнут вопросы, на которые вам не сумеют ответить медсестры – а это навряд ли, – я еще раз навещу вас перед сном. Желаю вам приятного аппетита.

Конечности мельфианина негромко заклацали по полу, за ним почти беззвучно прошествовала худларианка. Хьюлитт остался один-одинешенек. Он тоскливо созерцал стенки ширмы и гадал, что же ему принесут поесть в этом ужасном месте. Минуло несколько минут, и медсестра-худларианка вернулась. Она вкатила тележку с едой и поставила поднос на тумбочку около кровати Хьюлитта.

– Пока мы не располагаем сведениями о ваших вкусах, – заметила она, – поэтому выбрали для вас еду, которую предпочитает большинство землян-сотрудников. Коричневый плоский кусок мяса, по-моему, это называется «отбивная», с гарниром из кусков каких-то овощей. Прежде чем вы приступите к еде, мне бы хотелось подсоединить к вашему телу кое-какое оборудование. Вот этот датчик, который я укреплю у вас на груди, позволит медсестрам на сестринском посту видеть, чем вы занимаетесь. Транслятор, который я повешу вам на шею, настроен на языки, которыми пользуются находящиеся в палате пациенты и обслуживающий персонал. С помощью транслятора вы можете узнавать, что говорят о вас и о ком бы то ни было еще.

Думаю, пока вам будет удобнее кушать так, чтобы вас никто не видел, – продолжала медсестра. – По крайней мере пока вы немного не освоитесь. Поэтому я не стала убирать ширму. Теперь мне нужно уйти, но, если вам что-то понадобится, нажмите кнопку вызова. Договорились, пациент Хьюлитт?

– Да-да, большое спасибо, – отозвался Хьюлитт. – Вот только, медсестра...

Хьюлитт не договорил – он сам не понимал, за что так благодарен этому чудовищному созданию, почему ему хотелось сказать что-то большее, нежели стандартные слова вежливости. Медсестра уже собиралась уходить – спина раздвинула полотнища ширмы. Краска с бока худларианки оставила на ткани большое пятно. Медсестра остановилась и сказала:

– Слушаю вас, пациент Хьюлитт.

– Медсестра, – смущенно проговорил Хьюлитт. – Я никак не ожидал, что кто-то вроде вас окажется таким... гм-м-м... участливым по отношению ко мне. Имел в виду... на Земле мне такие существа не попадались...

– Еще бы, – отозвалась худларианка.

– Я же не в буквальном смысле! – сильнее смутился Хьюлитт. – Я просто хотел поблагодарить вас и сказать, что вам очень к лицу ваша косметика.

Медсестра издала короткий непереводимый звук и процедила:

– Худлариане ничем не украшают своего тела, пациент Хьюлитт. Это не косметика. Это мой обед.

Глава 4

Первую ночь в госпитале Хьюлитт не спал. Кровать у него оказалась удобная, мягкий свет ночника совсем не резал глаза. Хьюлитт очень устал, по его часам – а они показывали корабельное, а не больничное время – он не спал уже двое суток. Однако отяжелевшие веки никак не желали закрываться. Он думал о том, что и сознательно, и бессознательно ему страшно уснуть здесь.

Время словно бы застыло на месте. Он лежал, прислушиваясь к ночным звукам в палате. Непрерывное дыхание вентиляционной системы, не слышимое днем, ночью, казалось, с каждым часом становилось все громче и громче, так же как и шаги медсестер, подходивших к пациентам. Время от времени до Хьюлитта доносились постанывания или бульканья тех пациентов, которым, наверное, было больно. Хотя тут больным наверняка назначали обезболивающие средства, так что скорее всего звуки, которые слышал Хьюлитт, были инопланетянским храпом.

В тоске Хьюлитт включил прикроватный плейер и надел наушники, чтобы звук не привлек к нему внимания какой-нибудь сестры, которая принялась бы распекать его за то, что он мешает спать другим больным. Хьюлитт пробежался по развлекательным каналам. Большинство из них было предназначено для зрителей-неземлян, и хотя транслятор переводил диалоги персонажей, тралтанские и мельфианские комедии положительно производили на Хьюлитта впечатление фильмов ужасов. Когда же он наконец наткнулся на фильм, адресованный землянам, сюжет и диалог оказались поистине доисторическими. По идее, от такого зрелища следовало бы уснуть крепким сном, но Хьюлитт не уснул.

Он вернулся к тралтанской мыльной опере – истории жизни какого-то семейства, члены которого производили совершенно неописуемые действия и произносили при этом банальнейшие фразы. Вдруг шторки ширмы раздвинулись и появилась медсестра-худларианка.

– Вы должны спать, пациент Хьюлитт, – проговорила медсестра так тихо, что Хьюлитт ее еле расслышал. – Что-нибудь случилось?

– А вы – та самая медсестра, которая сегодня привезла меня? – решил уточнить Хьюлитт.

– Все остальные медсестры, включая Летвичи, – ответила худларианка, – ушли отдыхать. Но представители моего вида способны подолгу не спать, поэтому я несу ночное дежурство. Завтра и послезавтра я буду отдыхать и учиться, и если вы пробудете тут до послепослезавтра, то мы еще увидимся. Датчики, прикрепленные к вашему телу, регистрируют повышенное мышечное напряжение и слабость. Почему вы не спите?

– Я... мне кажется, что... пожалуй, я боюсь заснуть, – пожаловался Хьюлитт, гадая, с какой стати ему проще признаваться в этом инопланетянину, чем своему соотечественнику. – Мне кажется, что если я здесь усну, то мне приснятся кошмары, а когда проснусь, то буду себя чувствовать еще хуже. Надеюсь, вам известно, что такое кошмары?

– Известно, – ответила медсестра, приподняла одно щупальце, направила его кончик за спину и покачала им. – Вы думаете, что вам будут сниться кошмары про нас?

Хьюлитт промолчал, посчитав, что уже ответил на этот вопрос. Ему стало стыдно.

– Если вы заснете и вам будут сниться кошмары про нас, – продолжала медсестра, – а потом вы проснетесь и обнаружите, что ваши кошмары материальны и находятся повсюду вокруг вас, что они либо такие же страдальцы, как вы, то есть пациенты, либо те, кто старается вылечить вас. Разве вам не покажется, что не спать в таких обстоятельствах – пустая трата времени? Понимание того, что мы окажемся здесь, когда вы проснетесь, вероятно, может до некоторой степени сделать ваши сны менее страшными. Может быть, тогда ваше сознание сумеет переключиться на что-нибудь более приятное. Ну, разве это не логично, пациент Хьюлитт? Не хотите ли последовать моему совету?

Хьюлитт снова промолчал. На этот раз – потому, что пытался как-то уложить в мозгу худларианскую логику.

– Кроме того, – заметила медсестра, – я бы сказала, что мельфианский детектив-боевик вреден для психики, независимо от того, к какому виду принадлежит зритель. Может быть, желаете вместо просмотра фильма побеседовать со мной?

– Да... то есть нет, не хочу, – отозвался Хьюлитт. – Тут наверняка есть пациенты, чувствующие себя хуже меня и более меня нуждающиеся в вашей помощи. Со мной все в порядке, по крайней мере – сейчас.

– А сейчас, – отвечала медсестра – все пациенты спокойны, чувствуют себя хорошо, состояние их стабильно. За их здоровьем во время сна следят мониторы. Вы же не спите, а я молода и пытлива – мне, практикантке, скучно на ночном дежурстве. Может быть, вы хотите мне что-нибудь сказать или о чем-то спросить?

Хьюлитт смотрел на огромное шестиногое чудовище, чья речевая мембрана развевалась наподобие жуткого мясистого флага, чья толстая шкура покрывала гигантское тело подобно непроницаемой броне. Наконец он выговорил:

– У вас вроде бы краска на теле снова подсохла.

– Спасибо за заботу, – отозвалась худларианка. – Но беспокоиться не стоит. Она продержится до того времени, как меня придут сменить.

– Я вас не понимаю, – пробормотал Хьюлитт. – Ну, то есть понимаю, но не настолько, чтобы задавать вопросы.

– Судя по тому, что вы говорили относительно косметики, – протянула медсестра, – я догадываюсь, что спросить вы хотите именно об этом. Вам известно, зачем худлариане пользуются питательной краской?

Не сказать, чтобы Хьюлитта безумно интересовало, почему инопланетяне делают то или другое. Но эта инопланетянка была расположена поболтать – пускай даже ради того, чтобы развеять собственную скуку. Можно было послушать ее и хотя бы немного отвлечься от мыслей об инопланетянском ассорти, в которое погрузили Хьюлитта. Послушать знакомого монстра для того, чтобы забыть о незнакомых. Меньшее из двух зол. Кроме того, не исключено, что это чудище по-своему пыталось утешить Хьюлитта.

– Нет, – ответил Хьюлитт. – Это мне неизвестно. Зачем, медсестра?

Сначала худларианка поведала Хьюлитту о том, что ее соотечественники не имеют ртов. Вместо ртов природа снабдила их другими органами поглощения пищи. Затем вопросы у Хьюлитта посыпались один за другим.

Худлариане эволюционировали до разумного состояния на планете с необычайно высокой силой притяжения и соответствующе высоким атмосферным давлением. Нижние слои худларианской атмосферы напоминали густой полужидкий бульон, заправленный крошечными микроскопическими существами животного и растительного происхождения. Этих существ худлариане поглощали с помощью органов абсорбции, располагающихся на боках и спине. Процесс поглощения тел шел непрерывно из-за постоянного энергетического голода худлариан. Воспроизвести их родную атмосферу в условиях госпиталя представлялось задачей не из легких, поэтому тут решили, что будет удобнее обрызгивать тело худлариан через регулярные промежутки времени специально подобранной питательной смесью.

– Порой, – разъясняла худларианка, – мы слишком сильно сосредоточиваемся на чем-либо и забываем вовремя обрызгать себя едой. Если такое случается, мы слабеем от нарастающего голода. Это может произойти в любом месте, где бы мы ни находились, и тогда всякий, кто окажется рядом, сотрудник или амбулаторный пациент – скажем, вы – оживляет нас путем быстрого обрызгивания. Запасы баллончиков с питательным худларианским аэрозолем имеются в большинстве главных коридоров и практически во всех палатах. Такой баллончик есть и в этой палате – он закреплен на стене на сестринском посту. Пользоваться баллончиком очень легко и просто. Я надеюсь, правда, что вам никогда не придется оказывать мне такую помощь.

Если худларианин упадет в голодный обморок посреди палаты, то в ней нарушится обычный распорядок работы, – продолжала медсестра, – кроме того, краской можно запачкать пол и ближайшие кровати. Старшая сестра Летвичи пришла бы в ярость, а нам бы этого не хотелось, верно?

– Д-да, пожалуй, – промямлил Хьюлитт, – нам бы этого не хотелось. – Он не слишком отчетливо представил себе, как приходит в ярость хлородышащая медсестра, но на всякий случай согласился с худларианкой. – Но вообще-то... раскрашивать себя едой... А я еще думал, что у меня проблемы...

– Больной здесь не я, а вы, пациент Хьюлитт, – возразила медсестра. – И ваши датчики регистрируют такую слабость, что мне стыдно из-за того, что я мешаю вам спать. Вы сейчас готовы отойти ко сну?

Мысль о том, что он снова останется один-одинешенек на тускло освещенной кровати – островке в мрачном море, населенном ужасными инопланетными чудовищами, – вызывала у Хьюлитта такой страх, что он понял: нет, спать он не хочет! Он решил не отвечать на вопрос худларианки прямо, а сделал это косвенно – сам задал медсестре вопрос:

– Как это может произойти, я не понимаю, но скажите, бывает у вас что-нибудь типа болей в желудке? И вообще вы когда-нибудь болеете?

– Никогда, – фыркнула медсестра. – Вы должны попытаться уснуть, пациент Хьюлитт.

– Но вы никогда не болеете, – упорствовал Хьюлитт, продолжая словесную оборону, – зачем же тогда худларианам нужны медсестры и врачи?

– Пока мы маленькие, – объяснила медсестра, – мы подвержены множеству детских болезней, но к зрелости у нас развивается иммунитет ко всем заболеваниям. Этот иммунитет сохраняется вплоть до глубокой старости и исчезает за несколько лет до смерти, когда наступает возрастная психологическая и физиологическая дегенерация. Диагност Конвей возглавляет разработку проекта обучения медиков-худлариан. Согласно этому проекту, планируется ликвидация самых тяжелых последствий увядания организма худлариан. Ликвидация предусматривает осуществление обширных ампутаций. Правда, предстоит многолетняя работа, пока не удастся помочь всем худларианам-старикам.

– Вы практикуетесь именно в этой области? – поинтересовался Хьюлитт. – Собираетесь лечить престарелых худлариан?

Лицо худларианки не изменилось, а если бы и изменилось, то Хьюлитт все равно бы этого не увидел – он вообще не видел никакого лица. Ее гладкое, покрытое прочнейшей кожей тело было выразительно ровно настолько, насколько может быть выразителен надутый воздушный шар. Но когда она стала отвечать Хьюлитту, у того возникло ощущение, будто медсестра не то смущена, не то стыдится своего ответа.

– Нет, – прошептала худларианка. – Я изучаю общую многовидовую терапию и хирургию. Мы, худлариане, вид для Галактической Федерации уникальный. Из-за особых свойств наших кожных покровов мы способны жить и работать в самых тяжелых экологических условиях. Мы можем переносить колебания атмосферного давления от самых высоких показателей до космического вакуума, а для того, чтобы впитывать поверхностью тела питательный аэрозоль, мы не нуждаемся в атмосфере. Худлариане как сотрудники пользуются большим спросом при приеме на работу в условиях, где представители других видов были бы вынуждены облачаться в тяжелые скафандры. Это неизбежно сказывается на качестве работы. Чаще всего худлариан привлекают к работам, связанным с выходом в открытый космос при сборке космических объектов. Естественно, худларианин-медик высокой квалификации, прошедший практику в Главном Госпитале Сектора, способный оказать медицинскую помощь не только своим собратьям, но и представителям многих видов, занятых в сооружении вышеупомянутых конструкций, ценится очень высоко.

Наша планета, – продолжала худларианка, – никогда не славилась природными богатствами. У нас мало полезных ископаемых, мы не производим товаров на продажу, наши ландшафты не блещут красотой и потому не способны привлечь туристов. У нас нет ничего такого, в чем были бы заинтересованы другие, ничего, кроме удивительно сильных и выносливых жителей, способных работать где угодно. Другие обитатели Федерации это очень ценят и хорошо вознаграждают.

– Ну а после того, как вы стяжаете славу во время работы в космосе и сколотите капитал, – заметил Хьюлитт, – вы, видимо, вернетесь на родину, осядете там и заведете многочисленное семейство?

Похоже, худларианка занервничала. Хьюлитт гадал: то ли его собеседница стыдится того, что покинула родину и занимается учебой, призванной обеспечить ей в будущем высокооплачиваемую работу в космосе, и тем самым уходит от ответственности, связанной с заботой о старых и больных сородичах, то ли еще какие-то чувства смущают ее. Наверное, Хьюлитту не стоило задавать медсестре такого вопроса.

– Я заведу половину большого семейства, – пробурчала медсестра.

– Ничего не понимаю, – обреченно вздохнул Хьюлитт.

– Пациент Хьюлитт, – сказала худларианка, – вы не слишком хорошо информированы насчет худлариан. Я родилась и теперь пребываю в статусе женской особи и намерена пребывать в этом статусе до тех пор, пока не решу вступить в супружескую связь скорее в целях продолжения рода, нежели ради удовольствия. Затем беременная особь женского пола, то есть я, из физиологической необходимости – чтобы избежать дальнейших сексуальных контактов с партнером – постепенно превращается в особь мужского пола, а партнер, соответственно, в особь женского пола. По истечении худларианского года после разрешения от бремени эти изменения полностью завершаются. Новорожденный требует все меньшего внимания родителей. Бывшая мать готова стать будущим отцом, а бывший отец готов зачать новое дитя. Этот процесс длится до тех пор, пока на свет не появится желаемое число потомков. Как правило, это четное число, чтобы можно было поровну разделить детей. Затем каждый из родителей принимает решение: кем ему остаться до конца жизни – мужской особью или женской.

Все очень просто, уравновешенно и эмоционально удовлетворительно, – завершила свой рассказ худларианка. – И я удивлена, что у других разумных видов не появилась такая же система размножения.

– Д-да, сестра, – выдавил Хьюлитт. Больше ему в голову просто ничего не пришло.

Глава 5

Хьюлитт не спал – вернее, всеми силами старался не уснуть, боясь материализованных кошмаров, окружавших его со всех сторон: больных и персонала. Пролежав с такими мыслями довольно-таки долго, он обнаружил, что почему-то успокоился и расслабился. Может быть, общая слабость притупила его эмоции? А ведь ему положительно было на что бурно реагировать – он не мог представить себе ничего более чужеродного, чем кожа-скафандр, дикий способ потребления пищи и постоянная смена пола у дружелюбного монстра, с которым он теперь познакомился поближе.

– Сестра, – тихо проговорил Хьюлитт, – спасибо, что уделили мне столько времени. Пожалуй, теперь я усну.

– А вот теперь я бы вам не советовала засыпать, пациент Хьюлитт, – отозвалась худларианка. – Через двадцать минут на смену заступит утренняя бригада, и сотрудники начнут всех будить, дабы пациенты успели умыться перед завтраком. Кроме вас, в палате еще трое амбулаторных больных, и думаю, вам не захочется умываться рядом с ними в первое же утро. Вероятно, вам следовало бы встать и попасть в ванную первым.

– Вы совершенно правы, – ни минуты не колеблясь, ответил Хьюлитт. – Но я так слаб, сестра. Не мог бы я умыться попозже?

– Учитывая испытываемую вами неловкость при непосредственной близости к представителям других видов, – отчеканила сестра, – я вас сопровождать не буду. Я постою рядом с ванной комнатой на тот случай, если ваш личный монитор, который вам следует захватить с собой, зарегистрирует резкое ухудшение вашего состояния в процессе умывания или вам потребуется помощь в обращении с оборудованием – ведь вы с ним еще не знакомы.

В том случае, если вы ощущаете сильную слабость, – добавила худларианка, – у вас есть возможность принять процедуру обтирания. Эту процедуру осуществят три практиканта-младшекурсника – мельфианин и две кельгианки. Они будут очень рады расширить свой опыт в уходе за нетравмированным землянином. Я точно знаю, что особенно им хочется усовершенствовать навыки удаления шерстинок, нарастающих за ночь на кожных покровах лица у ДБДГ. Они с радостью окажут вам таковую помощь.

Речевая мембрана худларианки еще продолжала шевелиться, а Хьюлитт уже отбросил одеяло и спустил ноги с кровати. На полу его ожидали теплые шлепанцы. Быстро вскочив, он проворчал:

– Ваше первое предложение мне понравилось гораздо больше, сестра.

Худларианка отступила в сторону и дала Хьюлитту дорогу.

Минут через двадцать он уже снова улегся в кровать, чувствуя себя чистьм, освежившимся и не таким измученным. В это время вспыхнули потолочные светильники, и в палату вошла утренняя смена. Раздвинулись полотнища ширмы, между ними появилась пушистая голова кельгианки. Кельгианка подвезла к кровати Хьюлитта небольшую тележку, нагруженную тазиками и полотенцами.

– Доброе утро, пациент Хьюлитт, – поздоровалась кельгианка. – С виду вы чистый. Так и есть?

– Да, – быстро ответил Хьюлитт, и кельгианка ретировалась.

Несколько минут спустя он услышал, как мимо его ширмы прошли друг за другом два пациента. Один из них, судя по шагам, был крупным и тяжелым, и ног у него имелось явно больше двух. Второй при ходьбе издавал неровное постукивание. Да, то были именно пациенты, а не сотрудники госпиталя – один из них жаловался другому, что его, дескать, разбудили, когда он только-только успел уснуть. Второй же упорно настаивал на том, что Летвичи проводит в палате незаконное научное исследование по влиянию бессонницы на больных и что ему, помимо того, что собираются заменить, как он выразился, «кроумстеты на кульдовом протоке», еще и промывают мозги. Его транслятор, переводя речь, сохранил оригинальное звучание непонятных Хьюлитту слов. Скорее всего таких органов у людей не имелось, но Хьюлитт посочувствовал обоим пациентам, кто бы они там ни были, – уж он-то хорошо знал, что такое бессонница.

Только он забрался в кровать и закрыл глаза, только чуть-чуть затихли шумы в палате, как снова появилась кельгианка. На этот раз она привезла завтрак. А может быть, это была уже не первая кельгианка, а какая-то другая. Пока Хьюлитт еще не научился различать этих пушистых гусениц-переростков и сомневался, что когда-нибудь научится.

– Садитесь и кушайте за тумбочкой, пациент Хьюлитт, – распорядилась медсестра. – Представители вашего вида, насколько мне известно, страдают от расстройств пищеварения вплоть до извержения пищи, если потребляют ее в неправильном положении. Приятного аппетита.

– Я не хочу есть, – сонно проговорил Хьюлитт. – Я спать хочу. Прошу вас, уйдите.

– Ну так поешьте, а потом спите на здоровье, – отозвалась сестра. – Или хотя бы попробуйте еду, а то ведь Старшая сестра Летвичи меня съест.

– Правда? – моментально проснувшись, испуганно спросил Хьюлитт, и старые страхи снова вернулись к нему. Вряд ли здесь так шутят.

– Нет, конечно, – буркнула сестра. – Но только потому, что она – хлородышащая, и съешь она меня, она бы просто отравилась.

– Ладно-ладно, – поспешно согласился Хьюлитт, – я поем немного. – Он думал, что в госпитале, как и на корабле, ему подадут синтетическую пищу. Когда же он снял с подноса колпак, то в ноздри ему ударил аппетитный запах, и он понял, как сильно проголодался.

– Выглядит и пахнет замечательно, сестра.

– Ваша еда вызывает у меня визуальное отвращение и тошноту, – проворчала сестра, поспешно ретируясь за ширму. – А запах – кое-что похуже.

– С тактичностью у вас не очень, сестра! – крикнул Хьюлитт вслед кельгианке, но та уже торопливо топала дальше по палате. Вдруг прозвучал голос с кровати напротив, которую, как помнил Хьюлитт, занимал кельгианин по имени Хенредт.

– Тактичность – это что такое? – поинтересовался Хенредт.

Хьюлитт не стал отвечать ни на этот вопрос, ни на другие, посыпавшиеся следом за первым. Как только он покончил с едой, глаза его сами собой закрылись.

Проснулся он от звука негромких инопланетных голосов. Открыв глаза, он увидел стенки ширмы и понял, где находится. Но понимание почему-то уже не вызывало у него таких отрицательных эмоций, как днем раньше. Полежав несколько минут и послушав разговоры через транслятор, он решился нажать кнопку, чтобы убрать ширму.

Первое, что увидел Хьюлитт, это то, что пациент Маколли, занимавший кровать рядом с ним, пока он спал, исчез – теперь там лежал орлигианин. Представителя этого вида Хьюлитт распознал сразу – орлигианином был офицер-медик на «Тривендаре». Вот только этот орлигианин выглядел намного старше. Те части его тела, которые не были закрыты одеялом – голова, руки и грудь, – заросли рыжевато-коричневой шерстью, тронутой сединой. Около кровати орлигианина имелся, как и у Хьюлитта, плейер и транслятор, однако пациент никакого внимания на соседа не обращал. Хьюлитт гадал: то ли орлигианин спит, то ли под наркозом, то ли просто некоммуникабелен.

Мельфианин Клетилт на кровати напротив как-то очень хитро разместил свой плейер так, что глаз его за плейером видно не было, и, похоже, его ничего, кроме просматриваемой программы, не интересовало. Хьюлитт еще не знал, что может таким же образом разместить и свой плейер, и решил попозже поэкспериментировать.

Рядом с Клетилтом лежал кельгианин Хенредт. Около него пристроилась медсестра, принадлежавшая к неизвестному еще Хьюлитту виду. Они о чем-то оживленно болтали. Но пациент и сестра разговаривали так тихо, что транслятор землянина половину беседы не улавливал. Дальше по ряду располагалась кровать громадного слоноподобного создания, в котором Хьюлитт признал тралтана. Вместо того чтобы полеживать в постели, тот стоял на всех своих шести толстенных ножищах, опоясанный сложной сетчатой конструкцией, на которой было закреплено оборудование, удерживающее тралтана в вертикальном положении. Тралтаны делали абсолютно все, включая и сон, стоя, и даже взрослые особи, случись им подвернуть ногу и упасть на бок, с превеликим трудом, но вставали.

Размышляя на эту тему и гадая, из-за чего тралтан угодил в госпиталь, Хьюлитт заметил, что Старший врач Медалонт в сопровождении Старшей медсестры Летвичи покинул сестринский пост. Врач мчался по проходу, сестра, похлюпывая телом внутри пластиковой оболочки, едва поспевала за ним. Оба они смотрели исключительно в направлении постели Хьюлитта. Тот прекрасно знал, что ему сейчас скажет доктор.

– Ну, как мы себя чувствуем, пациент Хьюлитт? – последовал неизбежный вопрос.

– Прекрасно, – выдал Хьюлитт дежурный ответ.

– Данные, регистрируемые монитором Хьюлитта со времени его поступления в палату, – вставила Летвичи, – соответствуют его собственной оценке своего состояния. Такое впечатление, что пациент совершенно здоров.

– Хорошо, – откликнулся врач и щелкнул клешней. Вероятно, тем самым он выразил удовлетворение, хотя жест этот заставил Хьюлитта испуганно вздрогнуть. – Мне бы хотелось побеседовать с вами поподробнее, пациент Хьюлитт. Давайте вернемся ко времени вашей первой госпитализации на Земле, когда вы...

– Но вы ведь об этом и так все знаете, – вмешался Хьюлитт. – Все это записано в моей истории болезни, и с такими подробностями, каких я сейчас уже и не упомню. Со мной все в порядке, по крайней мере – сейчас. Вместо того чтобы попусту тратить время на разговоры со мной, вам, вероятно, было бы лучше обойти других пациентов, которые больше нуждаются в вашем внимании?

– Им уже было уделено внимание, – встряла Летвичи, – пока вы спали. Теперь ваша очередь. Однако кое в чем вы правы, пациент Хьюлитт. У меня полно более важных дел, которыми я и займусь, вместо того чтобы слушать, как болтают двое здоровых существ. Я вам нужна, доктор?

– Спасибо, вы свободны. Старшая сестра, – отозвался Медалонт и, обратившись к Хьюлитту, продолжал:

– Разговаривая с вами, я вовсе не трачу время попусту, поскольку надеюсь, что сегодня и в ближайшие дни вы сумеете сообщить мне нечто такое, что не занесено в вашу историю болезни, – нечто, что поможет мне решить вашу клиническую загадку.

Разговор начался с того самого момента, на котором закончился вчера, и казалось, будет длиться бесконечно. Если бы Хьюлитт умел различать какие-то перемены в выражении черт панцирной физиономии собеседника, он бы, наверное, прочел в них разочарование – так ему казалось. Беседу пришлось прервать, когда раздался голос дежурной сестры – изображение появилось на прикроватном мониторе. А Хьюлитт и не догадывался, что монитор, помимо всего прочего, еще служит и средством связи.

– Доктор, – напомнила Летвичи, – через тридцать минут пациенту будет подан обед. Вы планируете завершить беседу с ним к этому времени?

– Да. По крайней мере – на сегодня, – ответил Медалонт. Обернувшись к Хьюлитту, он добавил:

– Я пытаюсь делать для наших пациентов нечто большее, нежели смертельно докучать им вопросами. Нам придется провести серию тестов, то есть я должен взять у вас кровь на анализы в лаборатории. Не бойтесь. Процедура эта совершенно безболезненна. Прошу вас, протяните мне вашу верхнюю конечность.

– Но вы не должны давать мне ничего такого, что могло бы... – поторопился предупредить Хьюлитт.

– Знаю-знаю, – перебил его доктор. – Если помните, именно я заверил вас в том, что вы не будете получать никаких лекарств до тех пор, пока мы не установим, от какого заболевания вас надо лечить. Вот поэтому-то мне и нужно взять у вас для анализов довольно значительный объем крови. Вы ничего не почувствуете, но если вам будет неприятно смотреть, закройте глаза.

Зрелище собственной крови никогда не вызывало у Хьюлитта неприязни, по крайней мере если речь шла о небольшом ее количестве, которое доктор почему-то назвал «довольно значительным объемом». Взяв у Хьюлитта кровь, Медалонт поблагодарил его за терпение и поспешил уйти, объяснив, что иначе рискует опоздать на обед.

Как и обещал Медалонт, Хьюлитт ровным счетом ничего не почувствовал, кроме незначительного онемения в том месте, откуда Медалонт взял кровь, – на локтевом сгибе. Землянин откинулся на подушки, но решил, что поспит после обеда, а пока послушает разговоры между больными, которые улавливал его транслятор. Вчера он был близок к панике, а сегодня, как ни странно, им все сильнее овладевало любопытство.

Хьюлитт не понимал, сколько времени прошло: у него не было сил поднять руку и взглянуть на часы. Чувствовал он себя прекрасно. Ему было удобно и спокойно – вот только он не очень понимал, откуда в палату наползло столько сероватого тумана, из-за которого ему стали плохо видны соседние кровати. Звуки в палате тоже как бы отдалились, но Хьюлитт отчетливо видел, как мигает красная лампа, и слышал, как надрывается монитор, укрепленный у него на груди, издавая резкие жалобные звуки. Скоро к нему склонилась Старшая сестра Летвичи и стала оглушительно громко орать в коммуникатор:

– Кровать восемнадцать, классификация ДБДГ, землянин. Две минуты пребывания в состоянии сердечно-легочной недостаточности. Реанимационная бригада, на выезд!

Что-то напоминавшее ствол маслянистой водоросли отделилось от тела Летвичи, рванулось вперед внутри прозрачной оболочки и легло на грудь Хьюлитта. Он ощутил равномерное надавливание на грудь в области сердца. Последнее, что увидел землянин, – маслянистые листочки и перепонки все ближе и ближе придвигались к его лицу...

«Только не способом рот-в-рот, – успел подумать Хьюлитт. – Она же хлородышащая!»

Глава 6

Зрелище процессии, покинувшей сестринский пост, заставило всю палату замереть и умолкнуть. Процессию возглавлял Старший врач Медалонт, за ним следовала Старшая медсестра Летвичи, за ней безымянная сестра-худларианка, за ними – интерны: нидианин и кельгианка. В промежутках между медиками к кровати Хьюлитта плыл целый флот разнообразнейшего реанимационного оборудования. Замыкал шествие землянин в зеленой форме Корпуса Мониторов. Пройдя по палате такой цепочкой, они выстроились полукругом около Хьюлитта.

Пять часов назад Хьюлитт вернулся с того света, но из-за этого не стал ни на йоту теплее относиться к инопланетянам.

– Какого черта? – вопросил Хьюлитт. – Что вы теперь собираетесь со мной делать?

– Ничего такого, чего бы я не делал раньше, – ответил Старший врач таким тоном, который, вероятно, для другого мельфианина прозвучал бы подбадривающе. – Не волнуйтесь. Я возьму у вас еще немного крови для анализов. Пожалуйста, обнажите предплечье.

Интерн-кельгианин бросил взгляд на коллегу-кельгианку. Серебристая шерсть у той вздыбилась иголочками. Она подвезла реанимационную тележку поближе к кровати и процедила:

– Если вы не станете ничего делать, пациент Хьюлитт, то и нам ничего делать не придется.

За время своих непродолжительных разговоров с пациентом-кельгианином, занимавшим соседнюю кровать, Хьюлитт узнал, что уж чего кельгиане делать не умеют, так это лгать. Другой кельгианин по движениям серебристой шерсти сородича всегда мог догадаться, о чем тот думает и что чувствует. Что-то вроде зрительской телепатии. Значение слов кельгиане воспринимали с трудом и понятия не имели о том, что такое тактичность, вежливость, дипломатия и медицинская этика.

Хьюлитт снова ощутил, как к его коже прикасается крошечный металлический кружочек. Медалонт пояснил:

– Инструмент, который сейчас прикасается к вашей коже, содержит одну тончайшую короткую иглу. Вы не почувствуете, как она пронзит вашу кожу. Вторая игла немного длиннее и толще. Через первую иглу поступает анестезирующее средство, лишающее чувствительности близлежащие нервные окончания, а через вторую производится отсасывание крови. Вот так, хорошо. Благодарю вас, пациент Хьюлитт. Как вы себя чувствуете?

– Отлично, – ответил Хьюлитт. – А как я должен себя чувствовать?

Медалонт сделал вид, что не расслышал его вопроса, и опять спросил:

– Не отмечаете ли каких-либо перемен чувствительности, сколь-либо незначительных, в каких-нибудь частях тела?

– Нет, – ответил Хьюлитт.

– Не испытываете ли неприятных ощущений в груди или руках? – продолжал допытываться Медалонт. – Затруднения дыхания? Нет ли покалывания или онемения в конечностях? Головной боли?

– Нет, – покачал головой Хьюлитт, – только в том месте, откуда вы брали кровь, небольшое онемение. Точно так же, как в прошлый раз.

– Дело в том, что любые симптомы плохого самочувствия, пусть даже самые незначительные, могут быть предвестниками серьезного ухудшения. Уверяю вас, симптомы могут быть настолько слабо выраженными, что вам может показаться, будто бы вы их воображаете.

– Насколько я могу судить, – ответил Хьюлитт, с трудом скрывая раздражение, – у меня нет никаких незначительных воображаемых симптомов.

Землянин в зеленой форме улыбнулся, но ничего не сказал.

– Может быть, вы ощущаете какие-либо нефизические симптомы? – упорствовал Медалонт. – Волнение? Страх? Может быть, эти ощущения могут стать настолько выраженными, что вызовут стресс на физическом уровне? Я понимаю, что вторгаюсь в сферу лейтенанта Брейтвейта, но...

– Вторгаетесь, – прервав Медалонта, подтвердил землянин, – но не смущайтесь. В мою сферу вторгаются все без исключения.

Но прежде чем Старший врач сумел возобновить опрос, Хьюлитт ответил:

– Если вас интересует, взволнован ли я, – да, я взволнован, очень взволнован. До тех пор, пока я не угодил сюда, у меня ни разу в жизни не было сердечных приступов. Между тем я не чувствую себя настолько плохо, чтобы у меня от страха начался новый приступ.

– А перед первым приступом вы ощущали испуг? – поинтересовался Медалонт.

– Нет, я просто был сонный и расслабленный, – огрызнулся Хьюлитт. – А вот теперь мне страшно.

– На этот раз мы не позволим произойти ничему подобному, – заверил его мельфианин. – Так что не бойтесь.

Все умолкли – молчание затянулось. Тело Летвичи медленно ворочалось внутри хлорсодержащей оболочки, речевая мембрана худларианки не шевелилась, шерсть кельгианки ходила высокими волнами, словно ее шевелил невидимый ветер, ее партнер-нидианин возился с оборудованием для реанимации, Медалонт каждые несколько секунд щелкал клешней, что напоминало стук метронома. Первым заговорил Старший врач:

– Старшая сестра, будьте добры, расскажите мне еще раз, сколько времени прошло от момента первого взятия крови у пациента до того, как его монитор начал подавать сигналы тревоги, и опишите все, что случилось потом.

– Ради того, чтобы пощадить чувства пациента, – изрекла Летвичи, – который, судя по всему, кое-что понимает в медицине, мне представляется, что эти сведения лучше при нем не сообщать.

– А мне, – возразил Медалонт, – представляется, что чем полнее будет осведомленность пациента, тем скорее он поймет свое состояние. Прошу вас, Старшая сестра.

– Примерно через двенадцать с половиной минут после того, как вы взяли у пациента кровь на анализ и ушли, – проговорила Летвичи тоном столь же зловредным, сколь и хлор, которым она дышала, – монитор пациента зарегистрировал критическое состояние. Десять секунд спустя жизненно важные параметры исчезли, а сенсорные реакции и мозговое кровообращение были близки к полному исчезновению. Сестринский персонал находился за пределами поста и занимался раздачей обеда, поэтому я предпочла не тратить даже те несколько секунд, которые потребовались бы для передачи информации другим сотрудникам. Судя по стабильности состояния пациента, резонно было с моей стороны предположить, что произошел не сердечный приступ, а имела место неисправность оборудования. Когда сорок секунд спустя я уже была рядом с пациентом и начала производить непрямой массаж сердца, пациент потерял сознание и оставался в таком состоянии до прибытия реанимационной бригады, которая приступила к работе шесть и одну четверть минуты спустя...

– Вы в этом уверены. Старшая сестра? – вмешался Медалонт. – Вы сильно волновались и могли преувеличить. Шесть минут – слишком долго для реаниматоров.

– Пациент Хьюлитт также слишком долго никакой реакции не давал, – парировала Летвичи. – А я, пока делала массаж, посматривала на часы. Палатные часы к преувеличениям не способны.

– Старшая сестра права, – встрял нидианин, искоса взглянув на свою коллегу-кельгианку. – Правы и вы, доктор. В принципе, такое время до прибытия на место реаниматоров считается непростительно продолжительным. Но по пути сюда у нас было ЧП... мы налетели на тележку, которую работники столовой не успели отвезти в сторону. Несчастного случая не произошло – только посуда с едой разлетелась по всей палате...

– Пациент Хьюлитт, – добавила кельгианка, – выбрал не слишком удобное время для сердечного приступа.

– Несколько минут нам пришлось потратить на проверку оборудования на предмет возможной поломки, – продолжал нидианин. – Сами понимаете, разряд, от которого бы заработало остановившееся сердце тралтана, наверняка бы изжарил сердце землянина...

– Да-да, – поторопился согласиться Медалонт. – Через шесть с половиной минут вы реанимировали пациента. Какую степень помрачения сознания, какие изменения в речи вы отметили после того, как пациент вернулся в сознание?

– Мы не наблюдали никаких отклонений, – ответил нидианин. – Мы не реанимировали пациента. Это удалось сделать Старшей сестре Летвичи еще до того, как мы успели установить аппаратуру. Никакого помрачения сознания у пациента не отмечалось. Первые сказанные им слова заключались в том, что он попросил Старшую сестру перестать колотить его по груди, иначе она раздавит ему ребра. Слова звучали членораздельно, внятно, ну разве что несколько неуважительно.

– Прошу прощения, – вмешался Старший врач. – А я так понял, что пациент пришел в сознание благодаря вашим стараниям. Отличная работа, Старшая сестра. Надеюсь, пациент не повел себя чересчур невежливо?

– Меня обзывали и похуже, – буркнула Летвичи. – К тому же его реакция меня больше обрадовала, нежели обидела.

– Вы правы, – заметил Медалонт и, обратившись к кельгианке, попросил:

– Пожалуйста, продолжайте.

– Когда стало ясно, что пациент Хьюлитт в ясном сознании, – отозвалась кельгианка, – мы вместе со Старшей сестрой стали задавать ему вопросы, направленные на то, чтобы установить, пострадало ли у него мозговое кровообращение. Этим мы занимались до тех пор, пока не появились вы и не стали задавать ему те же самые вопросы. Остальное вам известно.

– Да, – подтвердил Старший врач. – Во время опроса, длившегося около двух часов, никаких признаков потери памяти или нарушений речи у пациента выявлено не было, как и нарушений координации движений. Монитор пациента Хьюлитта регистрировал, как и сейчас, оптимальные параметры всех жизненно важных показателей...

– А теперь, – заметила Летвичи, красноречиво взмахнув каким-то выростом внутри оболочки в сторону палатных часов, – прошло семнадцать минут, а не двенадцать с половиной, как после первого взятия крови, и пациент, как видите, жив.

Пока медики беседовали, Хьюлитт пытался придумать, как ему извиниться перед Старшей сестрой и поблагодарить ее за спасение. Но когда до него дошло значение того, о чем только что сказало это тошнотворное создание, всякие мысли о благодарности тут же вылетели у него из головы.

– Что тут происходит! – взорвался Хьюлитт. – Вы что, просто стоите и ждете, когда у меня начнется очередной сердечный приступ? Или вы разочарованы тем, что приступа нет?

Наступила пауза. Все замерли, кроме сестры-худларианки – та протянула к Хьюлитту щупальце и сразу же опустила его. Затем Медалонт изрек:

– Мы не разочарованы, пациент Хьюлитт, но в остальном вы верно оценили ситуацию. Сердечный приступ мог быть чем-то спровоцирован. Возможно, он произошел из-за того, что я взял у вас пробу крови, хотя такая вероятность и ничтожна. Несмотря на то, что я отказался от введения вам каких-либо лекарственных средств, я все же решил, что маленькая доля обезболивающего, которое, как правило, вводится перед взятием крови, вам не повредит. Время проявления первичной реакции нужно искать в другом, если только... Пациент Хьюлитт, ваши кожные покровы меняют интенсивность окраски. Как вы себя чувствуете?

«Так, что мне хочется вас на части разорвать», – подумал Хьюлитт, а вслух проговорил:

– Прекрасно, доктор.

– Что и подтверждает монитор, – прокомментировала Летвичи.

– В таком случае, – заметил Медалонт, обведя взглядом всех по очереди, – продолжайте наблюдения за монитором, разместите реанимационную бригаду в двух минутах пути от пациента и дайте ему отдохнуть перед обедом. Ничего не бойтесь, пациент Хьюлитт, мы непременно выясним причину вашей болезни и вылечим вас. А сейчас мы вас покинем.

– Не совсем, – поправил Медалонта Брейтвейт. – Мне бы хотелось немного побеседовать с пациентом.

– Как вам будет угодно, лейтенант, – сказал Старший врач и удалился, а вместе с ним – нидианин и кельгианка. Летвичи и медсестра-худларианка задержались.

– Вам не следует делать ничего такого, что растревожило бы моего пациента, – непререкаемо, как это умеют делать только Старшие сестры, заявила илленсианка. – Кроме того, вам не следует ни о чем спрашивать пациента и говорить ему что-либо такое, что могло бы спровоцировать новую критическую ситуацию.

Лейтенант Брейтвейт перевел взгляд с язвительно-ехидной хлородышащей медсестры на внушительную фигуру худларианки и снова посмотрел на илленсианку.

– Сестры, – вздохнул он, – уверяю вас, я бы на такое не осмелился ни за что на свете.

Как только они с Хьюлиттом остались наедине, Брейтвейт сел на край кровати и сказал:

– Моя фамилия Брейтвейт, я сотрудник Отделения Психологии. Мне очень приятно беседовать с тем, у кого нормальное количество рук, ног и всего прочего.

Хьюлитту все еще хотелось кого-нибудь отколотить или как минимум хорошенько выругать, но пока Брейтвейт не сказал и не сделал ничего такого, чтобы с ним драться или ругаться. Пока. Так что Хьюлитт устремил взгляд в сторону сестринского поста, где маячила фигура Летвичи, и поджал губы.

– О чем вы думаете? – спросил Брейтвейт, когда пауза слишком затянулась. Улыбнувшись, он добавил:

– Вы ведь именно такого вопроса от меня ждали?

– А вы меня не назвали, как все прочие, «пациентом Хьюлиттом», – заметил землянин, повернув голову к своему соотечественнику. – Это вы нарочно или потому, что считаете, что со мной настолько все в порядке, что я и не заслуживаю, чтобы меня называли «пациентом»? Или вы забыли мою фамилию?

– А вы тоже не называйте меня ни лейтенантом, ни Брейтвейтом, – парировал психолог, и вновь повисла пауза.

Наконец Хьюлитт решился.

– Ладно, – проворчал он, – валяйте со своими вопросами. На первый я отвечу так: я думаю о кошмарной Старшей сестре и гадаю, как бы мне сказать ей о том, что я виноват перед ней и благодарен ей за то, что она спасла мне жизнь.

Брейтвейт понимающе кивнул:

– Ну, вы найдете для этого верные слова. Вам только нужно сказать их Летвичи, а не мне.

Почему-то Хьюлитт уже перестал злиться на этого человека.

– Вы ведь здесь для того, – сказал он, – чтобы попытаться убедить меня в том, что все мои беды – у меня в голове, верно? Мне такое уже говорили раз сто, поэтому давайте не будем тратить время на любезности. Хорошо?

– Нет, – ответил Брейтвейт. – Я твердо намерен потратить некоторое время на любезности.

Лейтенант пересел поближе к Хьюлитту и наклонился к нему. Хьюлитт ощутил на лице дыхание Брейтвейта. Тот спросил:

– Вы не против того, что я здесь сижу? Может быть, мне было бы лучше отодвинуться или встать?

– Я не люблю, когда ко мне близко подходят инопланетяне, – объяснил Хьюлитт. – Сидите, пожалуйста, только не у меня на ногах.

Брейтвейт кивнул. Вежливый и, казалось бы, невинный вопрос позволил ему установить, что пациента не тревожит непосредственная близость другого человека. Значит, кое-каких препон уже удалось избежать. Богатый опыт Хьюлитта подсказывал ему, чем занимается Брейтвейт, а лейтенанту, видимо, хватало ума понять, что пациенту это ведомо.

– Мы оба понимаем, что случай у вас непростой, – заговорил психолог, глядя на экран монитора. – Выглядит все так, словно вы совершенно здоровы, но при этом время от времени страдаете от заболевания, которое, если судить по вашему недавнему сердечному приступу, может угрожать вашей жизни. Кроме того, нам известно, что серьезные клинические заболевания способны отражаться на психике, и наоборот – даже тогда, когда, казалось бы, как в вашем случае, явной связи между ними и не прослеживается. Мне же хотелось бы таковую связь найти – в том случае, конечно, если она существует.

Выждав, когда Хьюлитт устало кивнул, Брейтвейт продолжил:

– Как правило, к нам в госпиталь поступают больные или раненые. Их проблемы и клинические решения этих проблем чаще всего видны сразу. К услугам медиков в нашем госпитале – все последние достижения медицинской мысли Федерации, предназначенные для терапии и хирургии, и в большинстве случаев пациенты вскоре возвращаются домой в добром здравии. Но в тех случаях, когда заболевание сопровождается психологическим компонентом...

– Вы прибегаете к услугам собственного языка, – кончил за Брейтвейта фразу Хьюлитт.

– Большей частью к услугам ушей, – поправил его психолог, никак не ответив на издевку. – Надеюсь, что в ближайшее время разговаривать будете в основном вы. Прошу вас, постарайтесь припомнить какие-нибудь необычные события или обстоятельства, сопутствовавшие первому проявлению симптомов вашей болезни. Скажите мне, что вы в подобных ситуациях думали ребенком в отличие от того, что со временем стали думать по этому поводу доктора и родственники. Ну, давайте. Вы будете говорить, а я – слушать.

– Вы хотите, чтобы я рассказал вам все-все о том времени, когда я еще не был болен? – уточнил Хьюлитт. Глянув в сторону палатной кухни, откуда то и дело выскакивали медсестры, нагруженные подносами с едой, он добавил:

– Но сейчас не время... я хотел сказать, что сейчас время обеда.

Брейтвейт огорченно вздохнул.

– Мне бы хотелось завершить беседу с вами как можно скорее, пока Медалонт, ваш лечащий врач, имеющий на то полное право, не назначил вам какого-нибудь срочного курса. Не будете ли так любезны и не закажете ли и для меня обед? Ничего такого особенного – пусть принесут то же самое, что и вам.

– Но ведь вы – не пациент, – возразил Хьюлитт. – Не далее как вчера я слышал, как Старшая сестра Летвичи выговаривала одному интерну. Она ругала его, обзывала «ленивым скрассугом» – что бы там это ни значило – и велела отправляться в столовую для сотрудников вместо того, чтобы таскать еду из палатной кухни. Не думаю, чтобы Старшая сестра и вам позволила есть тут.

– Старшая сестра позволит, – заверил Хьюлитта лейтенант. – Если вы попросите ее подойти и скажете, что у вас к ней важное дело. После разыгравшейся здесь пять часов назад медицинской мелодрамы она не рискнет вам отказать. Когда она появится, вы ей скажете то, что хотели, как вы сожалеете о своей грубости по отношению к ней и как вы ей благодарны за спасение. А потом скажете, что считаете нашу беседу крайне важной для своего здоровья, и спросите у Летвичи, нельзя ли устроить так, чтобы мне тоже подали еду, дабы наш разговор не прерывался.

Илленсиане пользуются большим авторитетом у сотрудников, – пояснил Брейтвейт, – из-за своего профессионализма. Пациенты же их не очень жалуют – скорее всего из-за того, что короткое пребывание в стенах госпиталя не позволяет им по достоинству оценить илленсиан. А все из-за того, что илленсиане – единственные хлородышащие существа в федерации и при этом – далеко не красавцы. Но если вы последуете моему совету, Летвичи будет так удивлена, что не посмеет вам ни в чем отказать.

Мгновение Хьюлитт не мог произнести ни слова. Наконец он с восхищением выдавил:

– Лейтенант, вы – самоуверенный, хитрый и расчетливый су... скрассугов сын.

– Конечно, – усмехнулся Брейтвейт. – Я же психолог как-никак.

От мысли о том, что сейчас ему надо будет позвать монстроподобную Летвичи, Хьюлитта бросило в жар.

– Д-да, – пробормотал он, – я и в правду собирался сказать ей нечто в этом роде, но... попозже. Мне нужно получше с мыслями собраться.

Брейтвейт улыбнулся и показал на коммуникатор.

Глава 7

Первое и самое яркое воспоминание о необычном происшествии в жизни Хьюлитта относилось к тому времени, когда ему было четыре года. Это произошло через несколько дней после празднования его дня рождения. Родители трудились за домашними компьютерами и радовались тому, что не мешают друг другу – мать полагала, что за ребенком присматривает отец, и наоборот. Оба были уверены, что заметят, если малыш вдруг выйдет из детской.

По идее, никаких забот маленький Хьюлитт родителям и не должен был доставить. Он тоже возился с собственным компьютером – играл, рисовал на экране картинки. Компьютер, снабженный новейшей образовательной программой, ему подарили на день рождения. Но в тот день ему стало скучно. Обучающая игра оказалась запинкой на пути к игре приключенческой, а открытое окно сулило небывалые приключения в саду.

Кроме того, родители Хьюлитта зря думали, что их сын не сумеет забраться на окно, а также они зря полагались на то, что их сад, тоже в значительной степени прискучивший ребенку, обнесен надежным забором.

За забором сада начинался незнакомый, очень интересный мир, но мир опасный, чего в ту пору маленький Хьюлитт еще не знал. Окрестности были опустошены во время гражданской войны, итогом которой стало то, что население планеты сбросило межзвездное правительство. Это правительство проиграло войну, в которую само же и втянуло население. Война унесла жизни многих на Этле. Некоторые из полуразрушенных домов отремонтировали, и там поселились консультанты с других планет или специалисты по восстановлению разрушенного войной хозяйства – такие, как родители Хьюлитта.

Ремонт старых домов и их заселение были начаты после того, как территорию самым тщательным образом прочесали с помощью сканеров и удалили с нее действующее оружие и боеприпасы. А полуразбитые машины остались там, где валялись. И разрушенные дома, и остатки машин заросли дикими растениями – эти-то побеждают в любом сражении. В тот день сражение должен был выиграть один маленький мальчик.

Он пробирался сквозь высокую траву, которой, казалось, заросла вся округа, весело топал между деревьями и кустами, перелезал через выломанные плиты дорожного покрытия и вскоре забрался в один из разрушенных домов. Дом успели облюбовать для жилья какие-то маленькие пушистые зверьки, которые тут же разбежались в разные стороны, только один из них – с длинным толстым хвостом – забрался на стропила и долго верещал на мальчика. Тот почел за лучшее уйти из заброшенного дома. Жилые дома Хьюлитт старательно обходил стороной, потому что знал: там могут жить не только люди. Однажды родители взяли его с собой на прогулку за пределы сада и рассказали, что по соседству живут неземляне и что хотя взрослые никогда не станут нарочно обижать мальчика, но вот детишки в своих играх непредсказуемы и могут быть опасны.

Родителям даже не пришлось напоминать Хьюлитту о том случае, когда он учился плавать в общем бассейне и его ровесник-мельфианин, решив, что Хьюлитт тоже амфибия, как и он сам, взял, да и утянул его играть на самое дно. С тех пор Хьюлитт боялся инопланетян как огня, невзирая на их форму, размеры и возраст, и изо всех сил старался к ним близко не подходить.

Между тем мест для исследования хватало и без чужих садов, где скорее всего играли в свои ужасные игры кошмарные соседские дети. Повсюду, куда бы ни бросил взгляд малыш-землянин, на глаза ему попадались искореженные остовы военных машин, разбавлявшие залитую солнцем зелень растений ржавыми пятнами. Но не все машины выглядели разбитыми. Некоторые из них казались совершенно целыми и готовыми в любой миг тронуться с места. Кое-какие из них лежали на боку, одна машина была перевернута вверх тормашками. У большинства машин дверцы были открыты, а в некоторых зияли дыры, размерами превышавшие любые дверцы. Хьюлитт попробовал было пролезть в одну такую дыру, но у нее оказались острые, зазубренные края, и он только изорвал рубашку. Наконец он разыскал машину, у которой орудийный ствол наклонился так низко к земле, что мальчик, ухватившись за него, смог даже немного повисеть. Одна из гусениц машины отвалилась и лежала на земле, похожая на заржавевшую ковровую дорожку, заросшую травой и цветами. В некоторых машинах устроили себе жилища небольшие зверушки, но, как только к ним приближался Хьюлитт, они бросались врассыпную. А в одной машине громко жужжали какие-то насекомые, и мальчик туда забираться не рискнул: он понимал, что его могут ужалить.

А потом он нашел машину, внутри которой не оказалось ни зверьков, ни насекомых. В открытые люки лился солнечный свет, и Хьюлитт разглядел в глубине сиденье, повернутое к приборной доске и экранам. Сиденье оказалось мягким и грязным и таким большим, что Хьюлитту, для того чтобы дотянуться до рычагов, пришлось усесться на самый краешек. Все в кабине машины было покрыто ржавчиной, кроме запыленных пластиковых рукояток. Для того, чтобы посмотреть, какого цвета эти рукоятки, мальчику пришлось стереть с них пыль. Но ни ржавчина, ни пыль, которой вскоре успели запачкаться рубашка и штанишки малыша, вовсе не помешали ему вести воображаемые сражения. В настоящей боевой машине сидел настоящий боец, и экран перед ним заполняли придуманные им яркие картины: вражеские танки и звездолеты, которые полыхали ярким пламенем, стоило только Хьюлитту взорвать их. Ведь его танк был самым могучим, самым секретным и самым неуязвимым. Он слыхал, как мать и отец говорили о таких временах, когда и вправду случались подобные сражения, вот только родителям эти битвы почему-то не казались ни волнующими, ни интересными. Судя по тому, как родители отзывались о войне, выходило, что воевать могут только больные или ненормальные.

Но теперь Хьюлитт палил во все, что только мог себе представить: в бомбардировщики, звездолеты, ужасных воинов-инопланетян, наступавших на него из-за деревьев, и радостно вопил, когда в ясном небе взрывались чужие машины или замертво падали страшилища инопланетяне. Рядом с Хьюлиттом не было родителей, которые запретили бы ему орать во всю глотку или стали бы увещевать его, объясняя, что внутри неживых машин находятся живые существа, пусть даже машины придуманные, и что не важно, в каких чудовищ он палит, главное, что они живые.

Некоторые из соседей Хьюлиттов и вправду были чудовищами – по крайней мере казались такими мальчику. Родители говорили, что, если бы кто-то из соседей заглянул к ним в дом в то время, как их дитя беззастенчиво расстреливало таких, как они, они бы очень сильно обиделись и сочли бы Хьюлиттов нецивилизованными и больше никогда бы к Хьюлиттам не зашли. Взрослые – немыслимо скучный народец.

Мало-помалу воображение мальчика иссякло. Солнце уже ушло, внутренности машины и ржавые детали из красноватых стали почти черными. Конечно, это глупо, но Хьюлитт вдруг задумался о том, кому некогда принадлежал танк, и о том, что случится, если хозяин вернется и обнаружит здесь чужака. Встречу он вообразил настолько ярко, что пулей вылетел из танка, еще больше разорвав при этом штанишки.

Солнце спряталось за деревья, но небо пока было синим и безоблачным. По соседству Хьюлитт не увидел ничего особо достойного внимания и, кроме того, почувствовал, что проголодался. Пора возвращаться домой – влезть в окно и попросить у матери поесть. Но во все стороны от мальчика простирались трава и деревья.

Когда он влез на крышу самой высокой машины, окрестности стали видны гораздо лучше. Неподалеку мальчик разглядел высокое дерево, стоявшее на краю глубокого оврага. У дерева было много толстых кривых пушистых веток, опускавшихся почти до самой земли. А у самой верхушки ветки были потоньше, и на них висели какие-то плоды. Хьюлитт решил, что с верхушки этого дерева он уж точно увидит свой дом.

«Это ведь тоже приключение – уговаривал себя мальчик, взбираясь на дерево, – только теперь самое настоящее, не выдуманное». Очень хотелось есть, страшно не было, просто немножко одиноко, поэтому больше всего хотелось поскорее вернуться домой, где он мог бы наконец поесть и доиграть в прерванную игру. Хьюлитт время от времени посматривал вниз, на дно оврага, где стояло еще несколько боевых машин. Одна из них, круглая и толстая, – прямо под ним. Наконец мальчик выбрался из густых ветвей наверх, где светило солнце, и у него закружилась голова. В овраге резко потемнело. У Хьюлитта все поплыло перед глазами. Что самое обидное, он и с верхушки дерева не увидел никаких домов. Теперь ему не заслоняла округу высокая трава, но ее сменили деревья, чуть пониже того, на которое он залез. Хьюлитт стал взбираться еще выше. А потом все произошло одновременно: он добрался до того места, где на ветках висели плоды, и увидел свой дом. Дом оказался куда ближе, чем он думал. По пути от того дерева, на которое влез Хьюлитт, до дома стояло примечательное деревце со смешными ветками. Можно было бы сразу спуститься, но мальчик так устал, ему было так жарко, так хотелось пить и есть, а рядом, слегка покачиваясь на усиливавшемся ветру, с веток свисали соблазнительные фрукты.

«В конце любого великого приключения, – вспомнил Хьюлитт, – героя всегда ждет награда», и еще он решил, что наградой для него станут фрукты.

Ветка, на которой он сидел, была прочной и толстой. Переберешься вон на тот сук и дотянешься до плодов. Усталость как рукой сняло. Мальчик пополз по ветке, хватаясь за ближайшие сучки, чтобы не упасть. Солнце опускалось все ниже за деревья. Теперь Хьюлитт с трудом видел нижние ветви, а овраг внизу и вовсе превратился в темно-зеленую зыбь. Он перестал смотреть вниз. Ветки с фруктами уже были почти у него над головой.

Он дотянулся до первого и сорвал его, но плод тут же лопнул у него в руке. Со вторым он поступил более осторожно и ухитрился сорвать целиком.

По виду плод напоминал большую грушу – такие Хьюлитт видел на видеолентах, посвященных земной растительности, – и был красиво окрашен: сверху вниз по нему струились желто-зеленые полоски. Судя по тому, как легко лопнул первый плод, фрукты были очень сочными. Тот, который он теперь сжимал в пальцах, казался мальчику надувным шариком, наполненным жидкостью. Вылившийся из первого плода сок уже успел высохнуть и оставил на пальцах малыша ощущение приятной прохлады. Хьюлитт поглядел на руку и увидел, как, высыхая, последнее пятнышко сока как бы едва заметно дымит.

Конечно, Хьюлитт был очень голоден и предпочел бы съесть что-нибудь более питательное, чем этот фрукт, но он был так разгорячен, что совсем не возражал против нескольких глотков прохладного сока. Покрепче обхватив ногами ветку, он изо всех сил сжал плод обеим руками.

Сок оказался очень интересным на вкус – не слишком приятным, но и не отвратительным. Не желая забрызгаться с ног до головы, Хьюлитт прокусил в плоде маленькую дырочку и высосал весь сок. Когда же он пальцем расковырял дырочку пошире, то убедился, что плод состоит не только из, кожуры и сока: внутри помещалась мягкая желтая губчатая масса, а в самой серединке – черные семечки. Семечки Хьюлитт выплюнул – они оказались жгучими на вкус, а желтая масса вкусом не отличалась от сока, и он сжевал ее, чтобы хоть немного прогнать чувство голода.

Понравился Хьюлитту фрукт или нет, он так и не понял. Он задумался о том, не съесть ли еще один, но тут у него заболел живот и с каждым мгновением боль все усиливалась и усиливалась.

Вот тут впервые с того времени, как Хьюлитт ушел из родительского дома, ему стало страшно и захотелось обратно. Он стал, пятясь, подбираться по ветке к стволу, чтобы оттуда спуститься пониже, но боль стала такой мучительной, что он не сдержался и громко закричал. Слезы застилали ему глаза, и он не видел, куда ползет. Вдруг желудок скрутил такой жуткий спазм, что мальчик, забыв обо всем, прижал обе руки к животу и почувствовал, что валится набок. Несколько мгновений он провисел головой вниз, цепко держась за ветку ногами, но, когда попробовал подтянуться, боль сковала его живот с новой силой, и он ни о чем, кроме нее, не смог думать. А потом он понял, что падает.

Мимо него замелькали листья – то озаренные лучами солнца, то омраченные тенью. Он чувствовал, как ветки больно бьют по спине, рукам и ногам, а потом вдруг все потемнело, и удары прекратились. Куда он упал, он понял, когда ударился спиной о крутой склон оврага и кувырком покатился вниз. Удары по спине, рукам и ногам возобновились. Все тело теперь болело почти так же сильно, как и живот. А потом Хьюлитт ударился боком и головой обо что-то, проломившееся под его весом, и потерял сознание.

Проснулся он от шума голосов. Два голоса принадлежали его родителям. По темному дну оврага сновал яркий луч фонаря. Луч осветил фигуру какого-то взрослого человека в форме Корпуса Мониторов, летевшего к мальчику с помощью антигравитационного пояса. Родители и несколько инопланетян спускались на дно оврага, как попало, хватаясь за землю кто чем мог. Человек в форме Корпуса Мониторов опустился рядом с Хьюлиттом и встал на колени.

– Так вот ты где, молодой человек, – сказал мужчина. – Ну и натворил же ты дел! Но прежде всего скажи мне, где у тебя болит?

– Сейчас не болит, – ответил мальчик, прижав руку к животу, а потом пощупав висок. – Сейчас уже нигде не болит.

– Отлично, – кивнул мужчина, вынул из сумки на плече плоский приборчик с крошечным подсвеченным экраном и принялся водить им над головой, руками и туловищем Хьюлитта.

– Я поел там на дереве каких-то фруктов, – объяснил Хьюлитт, поняв, что перед ним врач. – У меня от них живот заболел, а потом я упал.

– Дерево очень высокое, – проговорил врач точно таким же тоном, каким папа Хьюлитта говорил всегда, когда собирался рассказать что-то очень длинное и скучное. – А теперь опусти руку и не двигайся до тех пор, пока я не закончу сканирование. Скажи мне, пожалуйста, а с тех пор, как ты упал, ты засыпал хоть раз?

– Да, – ответил мальчик, – но долго я спал или нет, не знаю. Когда я упал, солнце садилось. А вы меня разбудили.

– Стало быть, проспал ты четыре, а то и пять часов, – озабоченно пробормотал врач. – Сейчас я помогу тебе сесть, а ты мне скажешь, будет ли где-нибудь больно, ладно? Я хочу сканировать твою голову.

Теперь сканер медленно путешествовал вдоль висков, макушки и затылка мальчика. Затем врач убрал прибор в сумку и встал. Тут как раз подбежали родители Хьюлитта. Мать бросилась к мальчику и прижала его к себе так крепко, что у того перехватило дыхание. Мама плакала, а папа принялся его расспрашивать.

– Вашему сыну очень повезло, – негромко сообщил отцу врач. – Как видите, одежда на нем изодрана в клочья – наверняка играл в войну, лазил по сломанным машинам, а потом еще и по склону проехался. А на нем ни царапинки. Он мне сказал, что съел несколько фруктов с дерева пессенита – вон оно там, наверху. Он сказал, что после этого у него разболелся живот, что он упал с дерева и потерял сознание еще на закате. Я не собираюсь сейчас затевать спор с ребенком-фантазером, но вы сами подумайте: никаких желудочных расстройств – раз, он свалился с такой высоты, что неизбежно должен был получить синяки, ссадины и сотрясение мозга, а он целехонек – два, четыре часа он лежал без сознания, и тут уж никак не должно было обойтись без тяжелой травмы, а прибор молчит – это три.

Судя по его одежде, – добавил врач, – я мог бы скорее предположить, что он устал во время игры и просто-напросто уснул. Жалобы на боль в животе и рассказ о падении с дерева скорее всего рассчитаны на то, чтобы вызвать жалость у родителей и избежать наказания.

Мать перестала плакать и стала спрашивать Хьюлитта, действительно ли он себя хорошо чувствует, но мальчик изо всех сил прислушивался к голосу отца. Тот заверял врача: они с матерью и не собирались наказывать мальчика, они так рады, что нашли его.

– Дети порой уходят из дому и могут заблудиться, – заметил врач, – и иногда такие приключения заканчиваются намного печальнее. Мы отвезем ребенка домой на своей машине, но только потому, что он, видимо, пока еще очень слаб. Я загляну завтра и еще раз осмотрю его, хотя на самом деле никакой нужды в этом нет – он совершенно здоров. Этот молодой человек силен как бык, и с ним все в полном порядке...

Воспоминания покинули Хьюлитта. Тепло рук матери, зрелище залитого светом прожектора оврага и лицо болтливого врача исчезли и сменились знакомыми стенами седьмой палаты, где рядом с ним сидел уже другой человек в форме Корпуса Мониторов, сидел и молчал.

Глава 8

– Он думал, я вру, – процедил Хьюлитт, с трудом сдерживая злобу. – И родители так думали, сколько я ни пытался им рассказать о том случае. И вы мне не верите.

Лейтенант некоторое время молча смотрел на Хьюлитта, потом сказал:

– Если судить по тому, как вы мне сейчас рассказали об этом происшествии, то я вполне понимаю того врача – с точки зрения клиники и анатомии у него имелись веские причины полагать, что вы говорите неправду. Большинство людей медикам верят, поэтому ваши родители предпочли поверить профессионалу, а не своему ребенку, склонному к фантазиям, да и сколько вам тогда было – всего-то четыре года. Я, честно говоря, не знаю, кому или во что мне верить, поскольку меня там не было, а правда порой бывает весьма субъективна. Я верю, что вы верите, что говорите правду, но это совсем не то же самое, как если бы я верил, что вы лжете.

– А я вас не понимаю, – огрызнулся Хьюлитт. – Может быть, вы считаете меня лжецом, но не хотите сказать об этом прямо?

Пропустив вопрос Хьюлитта мимо ушей, Брейтвейт продолжал:

– Вы другим врачам рассказывали о падении с дерева?

– Да, – кивнул Хьюлитт. – Но потом перестал. Никого из них не интересовала эта история. А психологи, как и вы, считали, что все дело в моем воображении.

– Полагаю, – сказал Брейтвейт и улыбнулся, – психологи вас спрашивали о том, любили ли вы своих родителей, или нет, и если да, то насколько сильно. Прошу простить меня, но я тоже вынужден задать вам такой вопрос.

– Вы правы, – ответил Хьюлитт, – но понапрасну теряете время. Безусловно, бывали моменты, когда родители мне не нравились, – это происходило тогда, когда они мне в чем-то отказывали, когда бывали слишком заняты для того, чтобы поиграть со мной, и вместо этого заставляли меня делать уроки. Такое случалось нечасто – только в тех случаях, когда оба бывали заняты какой-нибудь срочной работой. И отец, и мать участвовали в работе отдела по Культурным Контактам, расположившегося на базе неподалеку от нашего дома. Оба они служили в Корпусе Мониторов, но форму надевали редко, потому что чаще всего работали дома. Но меня нельзя было назвать брошенным ребенком. Мама у меня была очень добрая, и я ее мог легко разжалобить. Отца обвести вокруг пальца удавалось не всегда, но если все-таки удавалось, то я чувствовал себя победителем. Дома обычно бывал кто-нибудь из них, и стоило мне покончить с уроками, как кто-то из родителей всегда занимался со мной. Но мне хотелось, чтобы они уделяли мне еще больше внимания. Может быть, так было из-за того, что я откуда-то знал или чувствовал, что я их скоро потеряю и что нам уже недолго осталось жить вместе. Мне их на самом деле очень не хватало. И теперь тоже.

Как бы то ни было, – продолжал Хьюлитт, встряхнув головой, словно попытался – увы, тщетно, – прогнать нахлынувшие воспоминания, – ваши коллеги-психологи решили, что я вел себя тогда как эгоистичный, расчетливый и вполне нормальный ребенок четырех лет.

Брейтвейт кивнул.

– Психологическая травма, равная потере обоих родителей в четырехлетнем возрасте, может надолго сказаться на психике ребенка. Они погибли в авиакатастрофе, а вы остались в живых. Что вы помните об этом несчастном случае, что вы думали о случившемся тогда и сейчас?

– Я помню все, – ответил Хьюлитт, всей душой желая, чтобы его собеседник перешел на менее болезненную тему. – Я тогда не сразу понял, что происходит, но понял потом, когда мы летели над лесом. Родители должны были присутствовать на совещании в городе, расположенном на другом краю Этлы, где произошли какие-то серьезные неполадки. Совещание должно было продлиться целую неделю, поэтому меня взяли с собой. Мы летели на высоте, нормальной для небольшого флайера, – пять тысяч футов. Прошло всего несколько минут, и мы задели верхушки деревьев. Мама сразу перебралась на заднее сиденье, где сидел я, весь обмотанный ремнями. Она обняла меня, прижала к себе, а папа все пытался сладить с управлением. Мы с силой ударились о деревья, и три ветки проткнули обшивку и часть фюзеляжа. Я выпал из кабины. Когда на следующий день нас разыскали, оказалось, что мои родители мертвы, а я – целехонек.

– Вам очень повезло, – негромко заметил психолог. – То есть если можно сказать, что ребенку, оставшемуся без родителей, повезло.

Хьюлитт молчал, и через несколько секунд Брейтвейт продолжил:

– Давайте вернемся к тому случаю, когда вы залезли на дерево или вообразили, что залезли, и к тем фруктам, которые вы тогда съели, после чего у вас сильно разболелся живот. Впоследствии – до и после авиакатастрофы подобные симптомы у вас случались?

– А с какой стати я буду вам отвечать на этот вопрос, – огрызнулся Хьюлитт, – если вы мне все равно не верите и думаете, что я все выдумываю?

– Если вас это хоть сколько-нибудь утешит, – признался Брейтвейт, – я пока еще ничего для себя не решил.

– Ну, тогда ладно, – вздохнул Хьюлитт. – В первые несколько дней после того, как я упал с дерева и скатился в овраг, меня всякий раз после еды тошнило, но до рвоты дело не доходило. Потом, со временем, тошнить перестало. Эти ощущения возобновились через некоторое время после того, как я переехал на Землю, но думаю, что это скорее всего объяснялось переменами в питании и способах приготовления пищи. Ни на Этле, ни на Земле врачи не установили причину моей тошноты, и тогда впервые прозвучала фраза насчет «психологического компонента». Долгие годы я не испытывал подобных ощущений, и они вернулись только на борту «Тривендара», когда я отведал синтетической еды. Но там же, на корабле, симптомы пошли на убыль. Наверное, все дело в моем воображении.

Брейтвейт проигнорировал саркастический вывод пациента и сказал:

– Вам действительно хотелось бы думать, что все дело в вашем воображении, или вам не хотелось бы быть ни в чем уверенным? Прошу вас, не торопитесь с ответом.

– Если я что-то выдумываю, – отчеканил Хьюлитт, – мне бы не хотелось быть единственным, кто этого не знает.

– Честно сказано, – похвалил его Брейтвейт. – А насколько хорошо вы помните то дерево, на которое, как вы говорите, забрались на Этле, и как выглядели его плоды?

– Помню отлично, мог бы нарисовать, – откликнулся Хьюлитт. – Если бы я был художником. Хотите, чтобы я попробовал?

– Нет, – покачал головой психолог. Он наклонился, дотянулся до коммуникатора и быстро набрал на пульте какой-то номер. Когда на экране засветилась эмблема Главного Госпиталя Сектора, Брейтвейт произнес:

– Библиотека, немедицинская, вербальный запрос, с выдачей визуального и вербального материала, тема: бывшая Этланская империя, планета Этла-Больная.

– Ждите ответа, – отозвался холодный бесстрастный голос библиотечного компьютера.

Хьюлитт, очень удивленный, протянул:

– Вот не знал, что можно связаться с библиотекой по этой штуковине. Я-то думал, что могу по ней говорить только с сестринским постом и смотреть развлекательные каналы.

– Без определенных кодов доступа вы этого сделать не сумеете, – пояснил Брейтвейт. – Но если вам когда-нибудь все нестерпимо наскучит, думаю, я смогу такое для вас устроить. Но вот кода доступа к медицинской библиотеке вы, увы, получить не сможете. Когда врачи усматривают у пациента хотя бы самую незначительную степень ипохондрии, они считают, что его ни в коем случае нельзя подпускать к обширному банку данных бесчисленных симптомов.

Хьюлитт не сдержался – он расхохотался и сказал:

– Я их понимаю!

Брейтвейт собрался было что-то ответить, но тут заговорил библиотечный компьютер:

– Внимание. Информация по Этле точна, но страдает неполнотой. После крупномасштабной полицейской операции, предпринятой в отношении бывшей Этланской империи, и последующего вступления ряда планет в состав Федерации двадцать семь лет назад первоочередное значение придавалось социальной информации, а не сведениям по ботанике Этлы. В настоящее время ситуация стабилизировалась. Нативная разумная форма жизни имеет физиологическую классификацию ДБДГ. На Этле приветствуют прилеты граждан Федерации, принадлежащих к другим видам. Будьте любезны, обозначьте границы вашего запроса.

«Ничего себе, – подумал Хьюлитт, – крупномасштабная полицейская операция!» Между Этланской империей и Федерацией была тяжелейшая, но, к счастью, короткая война. Правящая верхушка спровоцировала эту войну для того, чтобы удержаться у власти и отвлечь внимание населения от своих промахов. Однако Корпус Мониторов существовал не для того, чтобы вести войны, а для того, чтобы поддерживать в Федерации мир, поэтому реакцию на этланское вторжение в дела почти целого сектора Галактики можно было и вправду счесть полицейской операцией. На планету вернулись мир и спокойствие, значит, можно было считать, что операция прошла успешно.

– Нативная этланская флора, – ответил компьютеру Брейтвейт, прервав циничные размышления Хьюлитта. – В частности, перечень всех крупных плодовых деревьев, высотой десять метров и выше, произрастающих в южной умеренной зоне. Прошу демонстрировать кадры с промежутками в двадцать секунд, пока не будет дана другая команда.

Хьюлитт неизвестно почему занервничал. Он смотрел на Брейтвейта, но только собрался раскрыть рот, как лейтенант покачал головой и сказал:

– Вы описали то дерево как очень высокое, но вы тогда были ребенком и оно могло всего лишь показаться вам высоким. Я счел за лучшее начать с десяти метров.

«Совсем как школьная программа по ботанике», – подумал Хьюлитт. Изображения деревьев сменяли друг друга, но сейчас они у него вызывали лишь раздражение. Большинство деревьев Хьюлитт раньше никогда не видел. Другие чем-то напоминали большие кусты, росшие за забором сада. Но вот это...

– Это оно! – воскликнул Хьюлитт.

– Задержать кадр. Выдать подробные сведения по дереву пессинит, – проговорил Брейтвейт в микрофон коммуникатора. Хьюлитту же он сказал:

– Оно действительно похоже на описанное вами дерево: толстые корявые ветви, а наверху – четыре ветки потоньше с гроздьями плодов. Цвет листвы соответствует концу лета – то есть как раз тому времени года, когда вы взобрались на дерево. Библиотека, прошу выдать при большом увеличении изображение плодов дерева в разное время года.

Несколько минут Хьюлитт наблюдал за тем, как плод из зеленой завязи превращается сначала в небольшой темно-коричневый шарик, из которого затем вызревает в желто-зеленую полосатую грушу. Зрелище оказалось настолько ярким, что он вспомнил, как мучительно у него тогда скрутило желудок. Он так разволновался, что даже не расслышал, как компьютерный голос бормочет какую-то скучную информацию о плодах.

– Вот оно, – повторил он. – Это точно. Ну, теперь вы мне верите?

– Что ж... – протянул Брейтвейт, покачивая головой так, словно сам был не слишком уверен в своих сомнениях. – Теперь я понял еще одну причину, из-за которой вам тогда не поверил медик-монитор. А вы не слушали и кое-что упустили. Дерево начинает плодоносить только тогда, когда достигает высоты в пятнадцать – двадцать метров, а плоды всегда растут только на самых верхних ветках. Если дерево росло на краю обрыва и если вы упали с самой его верхушки, вы бы непременно сломали себе шею. А вы ведь оказались целехоньким.

Можно предположить, конечно, что, покуда вы падали, ударяясь о нижние ветки, они смягчали и замедляли ваше падение. Можно также представить, что, прежде чем вы покатились вниз по склону на дно оврага, вы упали в какой-нибудь ветвистый куст. Бывали и более странные случаи. Этим может объясняться то, почему вы, разумный и вроде бы уравновешенный человек, так упорно настаиваете на своей невероятной истории. Но вы ведь не только упали с дерева, пациент Хьюлитт. Вы сделали еще кое-что. Прошу вас, помолчите и послушайте.

В наступившей тишине голос компьютера звучал ясно и, пожалуй, даже слишком громко.

"Когда плоды созревают, – вещал компьютер, – губчатая пульпа впитывает в себя сок и разрастается внутри полосатой кожуры, которая перед самым созреванием становится гибкой и эластичной. Когда полужидкий, наполненный губчатой массой плод ударяется о землю, он скачет или катится по земле до тех пор, пока химические сенсоры плода не улавливают, что плод нашел почву, пригодную для прорастания. Затем кожура, контактирующая с почвой, разлагается, позволяя губчатой пульпе излить сок в почву, после чего туда поступают семечки. Затем начинает разлагаться и сама пульпа. При этом преследуется сразу две цели: во-первых, гниющая губчатая масса удобряет почву рядом с семенами, а во-вторых, сок отравляет и убивает вокруг семечек все сорняки.

– Предупреждение, – продолжал компьютер – плоды дерева пессинит высокотоксичны для всех представителей кислорододышащих теплокровных форм жизни, так же как и для нативных обитателей Этлы. Плоды использовали на предмет возможного их применения в медицине, но успеха не добились. Два кубических сантиметра сока, поглощенного существом средней массы тела, такими, как взрослые орлигиане, кельгиане и земляне, вызывают быструю потерю сознания и смерть в течение одного стандартного часа. Три кубических сантиметра сока способны оказать такое же действие на худларианина или тралтана. Действие яда необратимо. На сегодняшний день не найдено противоядия..."

– Благодарю, библиотека, – сказал Брейтвейт и прервал излияния компьютера. Голос его прозвучал спокойно, лицо осталось бесстрастным, но по клавише прерывания связи он ударил с такой силой, словно бил злейшего врага. Лейтенант довольно долго смотрел на Хьюлитта, не произнося ни слова. Хьюлитт мысленно твердил себе: «Ну, вот сейчас все начнется снова. Сейчас еще один медик примется убеждать меня в том, что я все выдумал». Однако когда психолог заговорил, в его голосе звучало скорее любопытство, нежели недоверие.

– Несколько капель сока плода дерева пессинит способны убить взрослого человека, – спокойно проговорил Брейтвейт, – а вы были четырехлетним ребенком и высосали весь сок из плода. Вы можете это объяснить, пациент Хьюлитт?

– Вы же сами понимаете, что не могу.

– И я не могу, – проворчал лейтенант.

Хьюлитт вздохнул поглубже и медленно выдохнул. Собравшись с силами, он сказал:

– Я с вами беседовал больше четырех часов, лейтенант. Уж наверное, вы могли бы понять, ипохондрик я или нет. Скажите мне это и будьте честны. Вежливость тут неуместна.

– Постараюсь быть честным и вежливым одновременно. – Психолог на секунду задумался, как бы собираясь с силами. – Случай у вас непростой. В вашем детстве происходили случаи, которые вполне могли сказаться на вашей последующей жизни, но пока мне не удалось обнаружить у вас долговременных нарушений психики. Ваша личность представляется мне уравновешенной, уровень вашего интеллекта превышает средний.

Кроме того, вы, похоже, постепенно избавляетесь от первичной ксенофобии. Помимо повышенной возбудимости и необходимости непрерывно защищаться из-за того, что вам никто не верит, я пока не нахожу у вас ничего особенного...

– Пока? – уточнил Хьюлитт. – Не хотите ли сказать, что вы мне поверили?

Брейтвейт на этот вопрос не ответил. Он продолжал:

– Поведение ваше не характерно для ипохондрика. Нам известно, что ипохондрики склонны выдумывать симптомы болезней по причинам психологического свойства – например, из желания привлечь к себе внимание или вызвать сочувствие, а иногда – для того чтобы уйти от глубоко спрятанной медицинской проблемы, уйти от события, с которым ипохондрик не хочет сталкиваться и защититься от которого может только болезнью. Если имеет место последний вариант и если вам удавалось это скрывать от себя на протяжении всей жизни, а от меня удалось скрыть на протяжении четырехчасовой беседы, значит, что-то было в вашей жизни ужасное, о чем вы себя заставили забыть. Между тем не могу поверить, что вы от меня скрываете что-либо подобное. Но точно так же я не могу поверить в то, что вы съели целиком плод дерева пессинит или упали с такого дерева. Если бы все было так, то вам бы не просто несказанно повезло – нет, это было бы настоящее чудо!

Довольно долго Брейтвейт не мигая смотрел на Хьюлитта, после чего добавил:

– Медиков не устраивают чудеса. Меня тоже. По чудесам у нас специализируется Лиорен. Но даже наш уважаемый падре считает, что нынешние медицинские достижения – превыше любых чудес. А вы верите в чудеса?

– Нет, – твердо проговорил Хьюлитт. – Я никогда ни во что не верил.

– Ладно, – кивнул Брейтвейт. – Хотя бы один психологический момент можно сбросить со счетов. Но нужно бы сбросить и еще один – а именно, проявившуюся у вас в раннем возрасте ксенофобию. Она могла быть спровоцирована каким-либо столкновением с настолько страшным инопланетянином, что вам не хочется об этом вспоминать. Мне необходимо провести тест.

– А я имею право от него отказаться? – полюбопытствовал Хьюлитт.

– Вы должны понять, – заметил Брейтвейт, по обыкновению игнорируя вопрос пациента, – что у нас не психиатрическая лечебница. Наше отделение отвечает за психологическое здоровье сотрудников, принадлежащих к шестидесяти различным классификациям. Нам работы и так за глаза хватает – следить за тем, чтобы вся эта орава не передралась и жила без забот. Тест поможет мне решить, то ли вернуть вас Медалонту для дальнейшего медицинского обследования, то ли порекомендовать перевести вас в какую-нибудь психиатрическую лечебницу.

Хьюлитт почувствовал, как в нем опять закипает злость, обида и отчаяние. От ведущего госпиталя Галактической Федерации он ожидал большего. С горечью в голосе он спросил:

– Что вы собираетесь со мной делать?

– Этого я вам сказать не могу, – ответил Брейтвейт и улыбнулся. – Скажу только, что тест принесет вам некоторые неудобства. Вашей жизни не будет грозить опасность, но стресс предстоит немалый. Я же попытаюсь все держать под контролем.

Глава 9

«Это страшный сон. Мне снится страшный сон», – твердил себе Хьюлитт, борясь с нестерпимым желанием спрятаться под одеяло. «Сейчас я проснусь, – думал он, – и все это пропадет». Но вот беда – он, оказывается, не спал. Их было пятнадцать. Они шлепали, топали и ползли друг за другом по палате. С чувством неизбежности Хьюлитт понял: они направляются к его кровати. Три члена процессии были ему знакомы. Сестра-худларианка, лейтенант Брейтвейт и Старший врач Медалонт. Речевая мембрана медсестры не шевелилась, психолог молча ободрительно улыбался. Молчали и все остальные. Тишину нарушил Медалонт.

– Как вам, вероятно, уже известно, пациент Хьюлитт, – проговорил он, – Главный Госпиталь Сектора, помимо всего прочего, еще и учебное заведение. Это означает, что в любое время в состав персонала входит определенное число практикантов, которые надеются в один прекрасный день получить квалификацию межпланетных врачей или медсестер и затем смогут практиковать здесь или получить должность медиков при бригадах космического строительства. В течение долгого времени, предшествующего этим событиям, практикантам приходится набираться опыта в области разновидовой физиологии. Как раз это сейчас и будет происходить. Вы не обязаны соглашаться на то, чтобы вас физически обследовали практиканты, но большинство наших пациентов охотно идут на это, понимая, что при этом преследуются их же интересы.

Хьюлитт заставил себя посмотреть по очереди на всех практикантов. Среди них он узнал двоих кельгиан, мельфианина, который отличался от Медалонта только окраской панциря, трех нидиан и шестиногого слоноподобного тралтана, похожего на одного из пациентов в палате. Остальных Хьюлитт никогда прежде не видел, и поэтому они его, естественно, пугали. Он хотел было покачать головой, но шея онемела и не желала шевелиться. Хотел сказать «нет», да рот пересох.

– Для того чтобы попасть на практику в наш госпиталь, – продолжал пояснения Старший врач, – тем, кто сейчас находится рядом с вами, для начала пришлось продемонстрировать значительные успехи в хирургии, терапии и уходе за больными и набраться определенного опыта в больницах родных планет. Об этом я упоминаю, чтобы вы не считали наших практикантов полными тупицами в медицине, что бы там о них ни говорили некоторые.

Ответом на это заявление стала сдержанная какофония инопланетянских звуков. Транслятор их переводить не стал. Хьюлитт решил, что прозвучал дежурный смех в ответ на дежурную шутку старшего по рангу.

Медалонт на смех никак не отреагировал и продолжал:

– Контакты с представителями других видов вы уже имели – со мной и палатной сестрой, – и это не вызывало у вас особого возмущения и недовольства. Смею заверить вас, что, если кто-то из нынешних практикантов вас хоть немного огорчит, я непременно впоследствии выговорю им, и притом весьма резко. Вы позволите нам приступить к занятию? – спросил Медалонт.

На Хьюлитта смотрело множество глаз. Брейтвейт и сестра-худларианка подошли поближе. Лейтенант одновременно хмурился и улыбался – в выражении его лица непостижимым образом сочетались тревога и поддержка. Что выражали физиономии других созданий, Хьюлитт, конечно, не понимал. Он открыл рот, но издал такой звук, который и сам на месте транслятора ни за что бы не перевел.

– Благодарю вас, – торопливо проговорил Медалонт. – Ну, кто желает первым побеседовать с больным?

О Господи! Это должно было случиться. Первым к кровати Хьюлитта шагнул здоровенный тралтан. На его похожей на купол здания гигантской голове имелось четыре глаза. Один из них глядел на Хьюлитта, вторым тралтан косил в сторону Медалонта, а остальные два были устремлены назад. Две из четырех щупальцевидных ног тралтана, растущие из массивных плеч, были опущены на уровень груди. В них он сжимал сканер. Тралтан заговорил, но Хьюлитт не понял, откуда доносится изумительно спокойный голос.

– Прошу вас, не бойтесь, пациент Хьюлитт, – обратился тралтан к землянину, тщетно пытавшемуся провалиться сквозь кровать. – Обследование и вербально, и физически будет неинвазивным. В том случае, если мои вопросы покажутся вам чересчур личными, вы можете на них не отвечать. Я практикуюсь в госпитале с тем, чтобы получить квалификацию нейрохирурга, поэтому и свое обследование я ограничу вашим черепом. Мне бы хотелось начать с затылочной области – оттуда, где нервные стволы входят в верхний позвонок.

Не могли бы вы сесть, – негромко и вежливо продолжал тралтан, – и опустить переднюю часть головы на суставы, соединяющие посередине ваши нижние конечности? По-моему, в просторечии они именуются коленями. Верно?

– Верно, – хором откликнулись Хьюлитт и Медалонт.

– Благодарю вас, – сказал тралтан и, не спуская одного глаза со Старшего врача, продолжал:

– Преимущество представителей классификационного типа ДБДГ состоит в том, что длина нервных соединений между нервными окончаниями зрительных, слуховых, тактильных и обонятельных органов и соответствующими им центрами головного мозга невелика – она короче, чем у большинства других разумных существ, включая и мой вид. Преимущества в быстроте реакций наверняка обусловили доминирование ДБДГ еще во времена, предшествующие развитию у них разума. Однако содержимое черепной коробки на редкость плотно, поэтому картирование нервных волокон затруднительно, и в тех случаях, когда необходимо хирургическое вмешательство, требуется тонкая и точная работа. Скажите, пожалуйста, пациент Хьюлитт, когда вы открываете рот и закрываете его, смыкая и размыкая при этом верхнюю и нижнюю челюсть, не возникает ли у вас субъективного ощущения сдавления мозгового ствола?

– Нет, – снова хором отозвались Хьюлитт и Медалонт. Хоть Хьюлитт и не умел читать по лицам мельфиан, ему почему-то показалось, что этот вопрос тралтана Старший врач счел глупым.

– Достаточно, – резюмировал Медалонт. – Кто будет следующим?

Вперед вышло создание с узким трубчатым тельцем, покрытым коричневыми и желтыми полосками. Тельце покоилось на шести длинных тонюсеньких ножках. Из боков странного существа торчали две пары крыльев. Похоже, крылья были разноцветными, но существо так плотно прижало их к бокам, что Хьюлитт не мог разглядеть их как следует и понять, какой цвет преобладает. На макушке удивительного насекомого антеннами торчали два длинных усика. Поднявшись в полный рост, существо едва дотянулось до края кровати срединными лапками и уставилось на Хьюлитта громадными лишенными ресниц глазами.

Первым побуждением Хьюлитта было прихлопнуть неприятное насекомое – так, как он прихлопывал любых насекомых, осмелившихся подлететь к нему близко, но он одернул себя. Ударь он такое хрупкое создание, он бы изрядно его покалечил. А раз так, то нечего его и бояться. Кроме того, Хьюлитт никогда бы не прихлопнул бабочку, пусть даже такая большая ему никогда не встречалась.

– Я дверланка, пациент Хьюлитт, – сообщила бабочка, доставая из наплечной сумки сканер. – Поскольку я в настоящее время в госпитале являюсь единственной представительницей нашего вида, я искренне надеюсь, что наша встреча пройдет дружески. Мои интересы простираются в области общей хирургии, поэтому, с вашего разрешения, я обследую вас с головы до пальцев ног.

«Огромная бабочка, – подумал Хьюлитт, – с безукоризненной манерой общения с пациентами!»

– Вы – не первый землянин-ДБДГ, которого я обследую и чьи медицинские документы оставляю для последующего изучения, – добавила дверланка. – Но другие, как и положено в госпитале, имели заболевания или травмы. Вы же, похоже, совершенно здоровы и поэтому представляете для меня особый интерес как образец для сравнений. Я начну с того, что посчитаю ваш пульс в височной и каротидной артериях и на запястье, поскольку острые ситуации могут случиться и в отсутствие сканера.

Бабочка-дверланка склонила голову так, что один из усиков коснулся виска и шеи Хьюлитта. Прикосновение оказалось едва заметным. Закрой Хьюлитт глаза, он бы вообще ничего не почувствовал. Затем дверланка сказала:

– Мои инструменты позволят мне обследовать вас, не прибегая к раздеванию. В особенности это касается ваших гениталий. На основании моего опыта в области изучения поведения землян явствует, что они наготу считают табу и поэтому стесняются открыто показывать эти участки тела. Поскольку я не намерена смущать вас, пациент Хьюлитт, независимо от того, мужчина вы или женщина...

– Да ты разуй глаза-то, тупица! – возмутился один из кельгиан. – Смотри, какие у него плоские, атрофированные соски. Даже под одеялом видны очертания грудной клетки. У женщин молочные железы полностью развиты, поэтому женщины-ДБДГ имеют отяжеленную верхнюю часть тела. Мужчина, тут и гадать нечего.

Но тут Медалонт поднял клешню, и кельгианин сразу умолк. Дважды щелкнув клешней, Медалонт изрек:

– Хватит. Сейчас не время затевать медицинские дебаты – пациент слышит нас и, вполне возможно, сделает собственные выводы насчет ваших врачебных талантов.

Следующим к Хьюлитту приблизился тот самый кельгианин, который прервал излияния дверланки. Поднявшись на трех парах задних лапок и изогнувшись около кровати наподобие пушистого вопросительного знака, он воззрился на землянина. Значит, ни о какой безукоризненной манере общения говорить не приходилось.

– Я обследую вас примерно так же, как моя дверланская коллега, – резко проговорил кельгианин. – Но мне, кроме того, хотелось бы задать вам несколько вопросов. Первый: что делает такой пациент, как вы, то есть как бы совершенно здоровый, в госпитале? Судя по записям Старшего врача, с клинической точки зрения с вами все в порядке за исключением того, что у вас ни с того ни с сего произошел сердечный приступ. Что с вами, пациент Хьюлитт?

– Не знаю, – сказал Хьюлитт. – Ни того, ни другого.

Как и все кельгиане, этот практикант вел себя невежливо, честно и абсолютно прямолинейно, потому что только так и мог себя вести. Если бы Хьюлитт вел себя точно так же в отношении кельгианина, тот бы не обиделся, поскольку вежливость и дипломатия для любого кельгианина были понятиями чужеродными. Эту истину Хьюлитт усвоил почти сразу, как только оказался в госпитале, и теперь, пользуясь ею, мог сам задать интересующие его вопросы. Понятие лжи кельгианам также было неведомо.

– Мое заболевание носит преходящий характер, не имеет явной причины и не отличается тяжелой симптоматикой. Но и об этом вы тоже наверняка знаете из моей истории болезни. А что вы еще знаете?

– В вашей истории болезни также высказывается предположение о том, что возможной причиной вашего заболевания являетесь вы сами, – честно ответствовал кельгианин. – И что заболевание обусловлено сильной истерической реакцией, приводимой в действие глубоко укоренившимся психозом, проявляющимся на физическом уровне. Еще сказано, что для проверки этого предположения было предпринято тщательное психологическое обследование. Повернитесь на левый бок.

– До сих пор, – заметил Хьюлитт, глядя на Брейтвейта, который улыбался и смотрел в потолок, – ни о каком психозе речи не было – ни о глубоко укоренившемся, ни о каком-либо еще, просто потому, что у меня его никто не находил. Если бы в моем детстве что-то произошло – событие или проступок – и запечатлелось бы в моем подсознании, то уж наверняка у меня были бы или провалы в памяти, или кошмарные сны, или еще какие-либо признаки, помимо внезапного сердечного приступа. Что скажете, а?

Шерсть кельгианина заходила быстро и беспорядочно. Волны расходились от самого кончика носа этого пушистого существа – правда, нижняя часть тела была скрыта от глаз Хьюлитта краем кровати.

– Я вам не психолог, – пробурчал кельгианин. – Я и в кельгианской-то психологии не спец, не говоря уж о разновидовой. Только с вами я не согласен. Все знают, что глубоко запрятанные воспоминания склонны оказывать действие на психику, прямо пропорциональное той глубине, на которую они запрятаны, если вырываются-таки наружу. Что-то у вас такое прячется в разуме и наружу выходить не хочет. И если угроза раскрытия тайны может вызвать у вас сердечный приступ или любые другие симптомы, зарегистрированные в прошлом, следовательно, вашу тайну нужно локализовать, идентифицировать и раскрыть очень быстро, если, конечно, вы это переживете и останетесь в живых.

На этот раз на Брейтвейта уставился кельгианин. Землянин-психолог согласно кивнул. Понятно. Значит, тут все думают, что у него неладно с головой. Стараясь сдерживать гнев, что в разговоре с кельгианами было совершенно ни к чему, Хьюлитт спросил:

– И как же, интересно, вы собираетесь это, как вы выразились, «локализовать и идентифицировать»?

Короткую паузу нарушил Медалонт:

– Похоже, у нас теперь пациент экзаменует практиканта. Но ответ на этот вопрос интересует и меня.

Шерсть кельгианина вздыбилась сердитыми иглами. Ответ его прозвучал так:

– До сих пор Старшему врачу Медалонту не удалось выявить причину вашего заболевания, пациент Хьюлитт, а лейтенант Брейтвейт не обнаружил у вас свидетельств серьезного поражения психики. Но если с вами что-то не в порядке, как бы малозаметно это чувство ни было, я бы предложил исследовать ваши ощущения более скрупулезно, чем это возможно за счет вербальной методики лейтенанта.

Если бы вас обследовал цинрусскийский эмпат вроде Приликлы, – закончил свою мысль кельгианин, – он бы выявил у вас такие чувства, о которых вы сами не знаете, да и не только чувства, но и их причины.

– Но я, как правило, чувствую себя хорошо, – запротестовал Хьюлитт. – Чувствуй я себя плохо, я бы первый узнал об этом. Кстати, с тех пор, как я попал сюда, я успел повидать много разных страшилищ, но вот цинрусскийцев что-то не припомню.

– Если бы вы видели Приликлу, – сказал кельгианин, – вы бы его сразу припомнили.

Не успел Хьюлитт ответить кельгианину, как Медалонт щелкнул клешней, призывая всех к молчанию, и решительно проговорил:

– Кроме того, вам следует помнить, что цинрусскийцы – эмпаты, а не телепаты, они способны улавливать и определять самые тонкие чувства, но не их причины. Предложение подвергнуть пациента Хьюлитта эмпатическому обследованию представляется мне разумным, тем более что и я, и лейтенант Брейтвейт уже высказывали ранее такое предложение. К сожалению, к обследованию нельзя приступить до тех пор, пока Старший врач Приликла не вернется с Вемара, то есть не раньше, чем через две недели. Пока же пациент Хьюлитт милостиво согласился помочь нам в вашем обучении тем, что выразил согласие подвергнуться обследованию практикантами разных видов. Вам скоро пора на лекции, и времени у вас осталось немного. Продолжим.

Некоторые практиканты обследовали Хьюлитта не так нежно, как дверланка, но ни один из них не был груб настолько, чтобы Хьюлитт мог пожаловаться. Задавать вопросы ему больше не позволили – приходилось отвечать. Наконец обследование завершилось. Медалонт и практиканты по очереди лично поблагодарили Хьюлитта и ретировались, оставив пациента наедине с Брейтвейтом.

– Вы неплохо держались, пациент Хьюлитт, – похвалил Брейтвейт. – Я в восторге. Такое пережили – молодец.

– Ну а как насчет вашего особого, не слишком приятного стрессового теста, за которым вы будете приглядывать? – язвительно поинтересовался Хьюлитт. – Его я тоже переживу?

Брейтвейт рассмеялся:

– Вы его только что пережили.

– Понятно, – прищурился Хьюлитт. – А вы, стало быть, наблюдали за тем, как я, страдающий несуществующим психозом, среагирую на массовое нападение чужаков, верно? Что ж, не могу сказать, чтобы я так уж беспечно чувствовал себя в их компании, но, сам не знаю почему, они мне все более и более любопытны, то есть любопытство пересиливает страх. С чего бы это?

– Любопытство – это хорошо, – отметил Брейтвейт и, не отвечая на вопрос Хьюлитта, продолжал:

– Но у вас есть другая проблема. Врач госпиталя способен уделить любому больному, а особенно тому, который не нуждается в принятии срочных мер, совсем немного времени. Вы представляете, чем займетесь в ближайшие несколько недель?

– Не хотите ли вы сказать, – нахмурился Хьюлитт, – что со мной ничего не будут делать, а лишь использовать мое тело как что-то вроде манекена для практикантов, пока не явится этот тип Приликла и не прочтет мои эмоции? Потом он наверняка объявит, что со мной все в порядке, что все дело в моем воображении, что мне нужно взять себя в руки, вернуться домой и перестать тратить попусту свое и чужое время, А до тех пор вы не собираетесь делать абсолютно ничего?

Брейтвейт снова рассмеялся и покачал головой.

– Проклятие, это не смешно! – выругался Хьюлитт. – Мне по крайней мере не весело.

– Будет повеселее, – заявил психолог, – как только познакомитесь с цинрусскийцем. Приликла с пациентами, как мы, не разговаривает и такого, как вы предположили, вам ни за что не скажет, а мы попытаемся сделать для вас нечто большее, нежели просто пристально наблюдать за вами. Если вам от этого станет легче, то кое-кто считает, что в вашем рассказе может быть доля правды. Гипотеза, конечно, изрядно натянута, но она состоит в следующем: у сока, смертельного в небольшом количестве, при потреблении его в большом объеме могли проявиться лечебные свойства. Почему это так с медицинской точки зрения, я вам объяснить не смогу, однако один прецедент известен. В том случае, который я имею в виду, отмечались отдаленные последствия, которые могли бы объяснить – вот только я не знаю как – периодичность проявления симптомов вашего заболевания. Поэтому мы отправили на Этлу просьбу выслать в госпиталь образцы плодов с тем, чтобы в отделении патофизиологии провели исследование их токсичности.

Гиперпрыжки в оба конца, – задумчиво продолжал психолог, – да пару дней на поиски, сбор и упаковку плодов да еще время на анализы... Так или иначе две недели минимум. За это время ничего страшного с вами не случится. Правда, Приликла может вернуться раньше, чем мы ожидаем, или Медалонт предложит вам какое-нибудь новое лечение. Вот поэтому я и поинтересовался, как вы намерены проводить время.

– Право, не знаю, – вздохнул Хьюлитт. – Буду читать, смотреть видео, когда вы снабдите меня библиотечными кодами. А насчет плода пессинита – это ваша идея?

Брейтвейт покачал головой.

– Мне бы такая дикость и в голову не пришла. Это все падре Лиорен. Он тарланин-БРЛГ, сотрудник Отделения Психологии. Вероятно, в ближайшие несколько дней он вас навестит. Визуально он вам вряд ли так уж понравится – что и говорить, страшен, но мил. Пожалуй, он-то сможет вам помочь. Но с другой стороны, вы так замечательно себя вели во время обследования, что, думаю, слишком сильно он вас не напугает.

– Я на это искренне надеюсь, – буркнул Хьюлитт, которого вовсе не обрадовал комплимент Брейтвейта. – Но... все же... не означает ли сказанное вами, что вы все-таки начинаете мне верить?

– Прошу прощения, но нет, не означает. Как я вам уже говорил, мы верим, что вы сами в это верите, а это совсем не одно и то же, как если бы вы говорили нам чистую правду. Происшествие с плодом пессинита – единственное свидетельство, которое вы нам предоставили и которое можно хоть как-то проверить. Мы должны его либо подтвердить, либо опровергнуть и дальше плясать от этого.

– И как же именно вы собираетесь это осуществить? – ехидно полюбопытствовал Хьюлитт. – Будете потчевать меня плодами пессинита и ждать, не помру ли я?

– Я не медик, я психолог и на этот вопрос ответить не могу, – в который раз улыбнувшись, отозвался Брейтвейт. – Безусловно, будет соблюдаться осторожность, но в целом вы правы.

Глава 10

Хьюлитт понимал, что такого симптома монитор не зарегистрирует, но сам он с интересом гадал, существует ли состояние, которое можно было бы обозначить как «смертельная скука вследствие атрофии языка, наступившей в результате его бездеятельности».

Медалонт только спрашивал у него, как он себя чувствует, получал ответ и говорил «хорошо». Худларианка-медсестра всегда бывала вежлива и мила, но большую часть дня была на лекциях или занималась другими пациентами. Каждый день на несколько минут к Хьюлитту заглядывал Брейтвейт по дороге в столовую и уверял пациента в том, что визиты его носят личный, а не профессиональный характер, так как он наносит их в нерабочее время. Брейтвейт снабдил Хьюлитта полезными библиотечными кодами, много болтал, но по сути ничего не говорил. Старшая сестра Летвичи уделяла бы Хьюлитту время, только если бы монитор издал сигнал срочного вызова. Тарланский коллега лейтенанта Брейтвейта, Лиорен, пока не появлялся.

Ходячие больные, миновавшие кровать Хьюлитта по пути в ванную комнату – пара мельфиан, новенький-дверланин, кельгианин и медлительный тралтан, – иногда разговаривали между собой, но никогда не обращались к Хьюлитту. Порой Хьюлитту удавалось подслушать разговоры, которые велись в дальнем конце палаты. Они никогда не касались его. Не мог он поговорить и с пациентами, лежавшими рядом и напротив него, – не мог по той простой причине, что их куда-то перевели.

Хьюлитту ужасно надоело часы напролет слушать бесстрастный голос библиотечного компьютера. Из-за этого у него создавалось такое чувство, будто он попал в собственное детство и выслушивает бесконечные школьные уроки. Как и тогда, на него навалилась скука, но тогда в доме хотя бы было открытое окно, которое манило к себе, а за окном – окрестности, полные интереснейших штуковин, с которыми можно было играть. Тут же и в помине не было никаких окон, даже закрытых, да и будь они, за ними он не увидел бы ничего, кроме космоса. Предприняв отчаянную попытку хоть как-то развеять скуку, Хьюлитт решил пройтись по палате из конца в конец.

Он уже прошагал туда и обратно дважды и собирался проделать это в третий раз, когда старшая сестра Летвичи покинула сестринский пост и преградила ему дорогу.

– Пациент Хьюлитт, – отчеканила илленсианка, – прошу вас, не ходите так быстро. Вы можете налететь на одну из сестер и ранить ее или, наоборот, она вас. Кроме того – это, как я понимаю, вам в голову не пришло, – крайне бесчувственно с вашей стороны таким образом демонстрировать свое вопиющее здоровье перед другими пациентами, кое-кто из которых тяжело болен, ранен и прикован к постели. Можете продолжать свои упражнения, но помедленнее.

– Извините, Старшая сестра, – смутился Хьюлитт.

Хьюлитт стал ходить помедленнее, и ему показалось нелепым смотреть только прямо перед собой или пялиться в пол. Поэтому он принялся время от времени бросать осторожные косые взгляды на больных, мимо которых проходил. Большинство больных не отвечали ему взглядами – видимо, некоторые спали, некоторые слишком плохо себя чувствовали, а некоторые, вероятно, считали Хьюлитта таким же уродом, как и он их. Другие же провожали его глазами, и этих глаз порой бывало слишком много. Хьюлитт ничуть не удивился, что первым, кто к нему обратился, оказался кельгианин.

– Между прочим, по мне – так ты вполне нормальный, землянин, – объявил кельгианин, и шерсть его, за исключением бока, накрытого прямоугольником из серебристой ткани, заходила мелкой рябью. – Что с тобой такое?

– Не знаю, – ответил Хьюлитт, остановился и оглянулся. – Тут, в госпитале, пытаются это выяснить.

– Летвичи к тебе в день поступления реанимационную бригаду вызывала, – заметил кельгианин. – Дело, видно, серьезное. Ты помираешь?

– Не знаю, – ошарашенно отозвался Хьюлитт. – Надеюсь, нет.

Кельгианин лежал на боку на большой квадратной кровати, поверх одеяла. Его пушистое тело сейчас имело форму буквы "S". Кельгианин вытянулся, отчего очертания буквы "S" стали удлиненными, и проворчал:

– Не могу спокойно смотреть, как вы, земляне, ходите, удерживаясь на двух ногах. Хочешь поболтать, так садись ко мне на кровать. Уж не сломаюсь. Кроме того, я не кусаюсь. Я травоядная.

До сих пор Хьюлитт полагал, что палата чисто мужская, как было принято в земных больницах, где ему случалось полежать. Он осторожно присел на краешек кровати, стараясь не прикасаться к шерсти и коротеньким лапкам пациентки-кельгианки. Он всегда любил поговорить с людьми, и если закрыть глаза, то, пожалуй, можно представить, что он и сейчас разговаривает с человеком.

Кельгианка упомянула про количество ног, и Хьюлитт понял, что существу, привыкшему передвигаться на двадцати лапках, наверное, действительно трудновато поверить, что кому-то может хватить для этого всего двух. Ну а с его точки зрения все как раз наоборот.

Хьюлитт откашлялся и подготовился к вежливой беседе – если таковая вообще возможна с кельгианкой.

– Меня зовут Хьюлитт, – представился он. – Несколько раз я видел, как вы проходили мимо моей кровати – как правило, с тралтаном или дверланином, а один раз вроде бы с дутанином. Я пользуюсь библиотечным компьютером для изучения различных видов, чтобы знать, с кем имею дело, но некоторых я пока путаю.

– Меня зовут Морредет, – представилась кельгианка. – Насчет дутанина и первых двух ты не ошибся. Когда мы проходили мимо твоей кровати, ты молчал. Вот мы и решили, что ты либо тяжело болен, либо необщителен.

– Я молчал, потому что вы всегда разговаривали между собой, – возразил Хьюлитт. – Если бы я прервал ваши разговоры, это было бы невежливо.

– «Невежливо» – опять это дурацкое словечко! – взорвалась кельгианка, и ее шерсть вздыбилась. – В нашем языке такого понятия нет! Хотел со мной заговорить – значит, надо было заговорить, и все тут, а если бы я не захотела тебя слушать, я бы тебе сказала, чтобы ты заткнулся. И почему некельгиане так все усложняют?

Решив, что вопрос риторический, Хьюлитт не стал на него отвечать и спросил сам:

– А что с вами, Морредет? Тяжело ли вы больны?

Наступила неловкая пауза. Кельгианка не отвечала. Хьюлитт напомнил себе о том, что представители этого вида природы не способны лгать, но если не хотят отвечать на вопрос, то никакими силами их не заставишь это сделать – они считают себя вправе в таких случаях помалкивать. Он уже раскрыл рот, чтобы извиниться за бестактный вопрос, как вдруг кельгианка заговорила:

– Я получила пустяковую травму. Но последствия ее оказались тяжелыми и неизлечимыми. К несчастью, от этих последствий я не умру. И вообще об этом я говорить не хочу.

Хьюлитт растерялся, но, немного помолчав, спросил:

– Хотите поговорить о чем-нибудь другом, или мне лучше уйти?

Морредет пропустила его слова мимо ушей.

– А говорить мне об этом надо – так считает Лиорен, и надо думать об этом, вместо того чтобы пытаться выбросить из головы. А я не могу. Вот и стараюсь разговаривать с больными, сотрудниками, с кем угодно – лишь бы отвлечься. Но когда все спят, о чем же мне еще думать, как не о себе. Не могу же я дергать ночную сестру, когда у нее полно дел, и звать ее поболтать о том о сем. И сама я, бывает, сплю. Не знаю, как там у вас, но кельгиане не умеют управлять собственными снами.

– Мы тоже, – сказал Хьюлитт, поглядывая на прямоугольник из серебристой ткани, покрывавший часть тела кельгианки, и гадая, какая же ужасная рана скрывается под ним.

Морредет поймала его взгляд, ее шерсть вздыбилась, и кельгианка решительно заявила:

– Об этом говорить не буду.

«Но ведь вы только об этом и „не говорите“ или говорите не напрямую с той самой минуты, как я сел к вам на кровать. Психолог бы из этого непременно сделал кое-какие выводы», – подумал Хьюлитт. Вслух же он проговорил:

– Вот вы упомянули о Лиорене. А мне сказали, что тарланин, которого так зовут, должен в ближайшее время навестить меня.

– Надеюсь, не в самое ближайшее, – проворчала Морредет.

– Почему же? – занервничал Хьюлитт. – Что он, такой уж противный?

– Вовсе нет, – возразила кельгианка. – Очень даже приятный, насколько, конечно, может быть приятным некельгианин. Я тут не так давно и в точности не знаю, чем он занимается, но Хоррантор мне говорил, что его будто бы посылают к тем больным, кому доктора уже не в состоянии помочь. Ну, знаете, это называется «безнадежные случаи».

Хьюлитт молчал – он думал о том, не это ли имел в виду Брейтвейт, упоминая о Лиорене. Ведь честнее кельгиан в госпитале никого не найти.

– А кто такой Хоррантор? – сумел наконец выдавить Хьюлитт. – Врач?

– Нет, пациент, – ответила Морредет и ткнула лапкой. – Вон тот. Вон он идет к нам, видно, хочет узнать, про что мы с тобой толкуем. Вот топает-то, аж пол трясется!

– А он чем болен? – шепотом полюбопытствовал Хьюлитт на тот случай, если пациент-тралтан тоже болезненно относится к вопросам своего лечения.

– Чего тут гадать – и так же видно, – буркнула кельгианка. – Смотри, он же на пяти ногах топочет. Перевязанная ножища у него была раздроблена – в аварию угодил. Тут ему микрохирургическую операцию сделали – на славу, нога будет как новенькая. Что-то у него там еще с органами деторождения, но я в подробности вдаваться не буду. Тебе по крайней мере ничего не скажу. Уж я наслушалась про тралтанские совокупления – хватит с меня. И потом, такие разговоры напоминают мне о собственных бедах. О, а вот и Бовэб к нам идет. Как правило, мы режемся в карты, чтобы как-то скоротать время – играем в «красоток» или скремман. А ты в карты играешь?

– И да, и нет, – ответил Хьюлитт. – Ну, то есть я знаю правила некоторых земных карточных игр, но играю в них неважно. А Бовэб – это дутанин, который идет следом за Хоррантором? А он чем болен?

– Какой-то ты странный, Хьюлитт, – проворчала Морредет. – Что за двусмысленность? В карты или умеют играть, или не умеют. «Красотки» – это тралтанская игра, что-то вроде земного виста. Скремман – игра нидианская. Бовэб считает себя большим спецом в этой игре и утверждает, что выиграть в ней может только тот, кто все время врет и хитрит. Что с этим дутанином, я не знаю, кроме того, что болезнь у него какая-то редкая и возятся с ним терапевты, а не хирурги. Эта палата – главная в госпитале из тех, куда укладывают больных для обследования, на время, пока не освободится место в другой палате. А иногда сюда попадают самые тяжелые больные, чудом оставшиеся в живых. Летвичи вообще говорит, что таких тут большинство. Ну и чудища сюда попадают – я тебе доложу!

– Это верно, – согласился Хьюлитт, не без испуга глядя на двух пациентов, приближавшихся к кровати Морредет, и гадая, не относилось ли последнее замечание кельгианки и к нему.

Хоррантор подошел и остановился в ногах у Морредет. Перевязанная ножища тралтана осторожно касалась пола. Он устремил взгляд каждого из четырех больших выпуклых глаз соответственно на Морредет, Бовэба и Хьюлитта, а один почему-то – в сторону сестринского поста. Дутанин прошел мимо тралтана и встал напротив Хьюлитта по другую сторону кровати кельгианки. Дутанин походил на сказочного кентавра. Хьюлитт задумался о том, что означают неровности шерстяного покрова на темно-зеленом теле дутанина. Шерсть у того росла какими-то клочками. Что это – болезнь или так и должно быть? А белая полоска, которая начиналась на макушке и, расширяясь, тянулась вдоль хребта, переходя затем в длинный пушистый хвост? Тоже нормально? Или от болезни? Хьюлитт решил не интересоваться. Дутанин присел на задние ноги, средними облокотился о край кровати. Оба его глаза, способные смотреть только в одном направлении, уставились на Хьюлитта.

Хьюлитт растерялся, но, взяв себя в руки, представился и вкратце поведал о своих проблемах. Больше ему ничего в голову не приходило, ведь все, что было между ним и этими чудищами общего, – так это некий набор симптомов.

Хоррантор издал низкий, похожий на стон звук, который, вероятно, выражал сочувствие, и сказал:

– Мы-то хоть знаем, что с нами. Если врачи не знают, что с тобой, а ты себя хорошо чувствуешь, они нескоро придумают, как тебя лечить.

– Это точно, – подтвердил Бовэб. – Тут успеешь соскучиться. Если, конечно, не найдешь, чем себя развеселить. Ты азартный, пациент Хьюлитт?

Не дав Хьюлитту и рта раскрыть, вмешалась Морредет:

– Знаешь, Бовэб, даже кельгианин – и тот не стал бы вот так сразу брякать что попало. Хьюлитт знает, как играть в карты, но не умеет играть ни в «красоток», ни в скремман. Мы, конечно, могли бы его научить играть в эти игры, но, может быть, он сам хотел бы научить нас играть в те игры, которые знает он?

– Тогда у вас будет преимущество, пациент Хьюлитт, – намекнул Хоррантор, развернув один глаз к землянину. – С такими соперниками, как мы, вам бы это не помешало.

Эти существа явно считали себя опытнейшими картежниками, у Хьюлитта появилось искушение взять да и запудрить им мозги правилами сложной и запутанной партнерской игры – виста. Нет, не виста, лучше – бриджа. Но если они не врут, если они действительно классные игроки, то долго пудрить им мозги не удастся.

– Я бы лучше поучился играть в ваши игры, – ответил Хьюлитт. – И потом, я вовсе не думал, что мне тут понадобятся земные карты, и не захватил их с собой.

– Не понадобятся, – ухмыльнулся Бовэб, слазил передней ногой в карман короткого фартука – единственного предмета одежды – и вытащил толстенную колоду карт. – Когда кому-то нужны карты, их выдает Летвичи – просит, и их приносят в палату с рекреационного уровня для сотрудников. Мы своими именно так и разжились. Для начала сыграем несколько конов скреммана в открытую, чтоб ты понял, что к чему. Только давай поскорее начнем. Морредет, подвинься немного, чтобы было где разложить карты.

Кельгианка поджала лапки, и от этого буква "S" – тело – стала больше похожа на настоящую букву. Затем она приподняла верхнюю часть туловища, увенчанную остроконечной головой, и нависла над освободившейся частью кровати. Хьюлитт, Хоррантор и Бовэб уже заняли свои места, когда тралтан оповестил партнеров:

– Сюда идет Летвичи. Что это ей от нас надо сейчас? Может, кто-нибудь должен лекарство принимать?

– Пациент Хьюлитт, – проговорила Старшая сестра, остановившись около кровати так, что оказалась между Хоррантором и Бовэбом. – Я очень рада тому, что вы начали общаться с другими пациентами. Лейтенант Брейтвейт, узнав об этом, тоже непременно порадуется. Однако я должна предупредить вас о том, – продолжала Старшая сестра, – что в госпитале существуют правила, регламентирующие групповую активность пациентов. В игры позволяется играть исключительно ради развлечения. Запрещается производить обмен личными вещами, деньгами, имеющими хождение в Федерации, и выдавать друг другу какие-либо долговые расписки. Вы находитесь в компании с цивилизованными хищниками, пациент Хьюлитт, и мою мысль лучше всего выражает землянская поговорка «овца среди волков». Прошу вас, не волнуйтесь слишком сильно, если ваш монитор вдруг начнет подавать сигналы тревоги. Кроме того...

Зеленая бесформенная лапка нырнула в карман, укрепленный снаружи защитной оболочки, и вынула оттуда небольшую пластиковую коробочку, которая тут же упала на кровать рядом с Хьюлиттом.

– Представители вашего вида, – заметила Летвичи, – пользуются этими предметами для удаления остатков пищи, застревающих между зубами после еды. Не сомневаюсь, вы найдете для них другое применение. Желаю удачи.

После ухода Старшей сестры первым заговорил Бовэб.

– Зубочистки, целая коробка! – воскликнул дутанин. – Давайте поделим полкоробки на всех. Хьюлитт, да ты у нас миллионер!

Глава 11

Поначалу игра показалась Хьюлитту сложной, но потом он освоился, хотя в колоде было целых семьдесят пять карт, по пятнадцать каждой из пяти мастей. Масть отличалась знаками и цветом: синие полумесяцы, красные копья, желтые щиты, черные земли и зеленые деревья. Самыми старшими картами в каждой масти были Правители, их Супруги и Наследники, за которыми в нисходящем порядке следовали карты с цифрами от двенадцати до единицы. В отличие от знакомых Хьюлитту карточных игр, в которых старшей картой всегда являлся туз, здесь он назывался «бедняком» и служил самой младшей картой – за исключением тех случаев, когда на руках у игрока было по двенадцать карт одной масти. Этой комбинацией можно было побить одну из трех старших карт.

У игры существовали исторические и социально-политические предпосылки – так объяснили Хьюлитту партнеры по игре. Комбинации самых маленьких и самых старших карт, помимо Правителей, символизировали народное восстание, дворцовый переворот или (в наши дни) успешное возобладание одной корпорации над другой. Особую ценность имели комбинации трех, четырех или пяти карт разных мастей одного и того же значения. Если тебе вместе с ними выпадала еще и десятка, то такая комбинация била сразу двух Правителей соперника. Существовали и другие комбинации с числовыми картами и картами-"картинками", с помощью которых можно было побить отдельные карты соперника или комбинации, но Хьюлитт понял: чтобы усвоить все комбинации, ему потребуется время.

Во время первых трех конов партнеры имели право прикупать по одной дополнительной карте, но всякий раз обязаны были сбрасывать либо ее, если она оказывалась ни к чему, либо еще какую-нибудь лишнюю карту. Затем они могли выкупать карты у банкующего, именуемого Правителем игры, поднимая при этом ставки. Пользующиеся прикупом либо имели на руках плохие карты и не желали понапрасну тратить деньги, либо, наоборот, получали при сдаче хорошие комбинации и не желали ничего менять.

Еще одной сложностью игры было то, что перед каждым из игроков лежало две кучки карт лицом вверх, в каждой кучке не больше трех карт, но при этом только данный игрок знал, какие из этих карт сброшены, а какие могут быть использованы в игре под самый ее конец. Сброшенные карты угадывались путем мимики соперника, при этом не забывалось, что мимика могла быть и фальшивой.

– Первые несколько конов мы тебе будем подыгрывать, – пообещал Хоррантор, издав параллельно серию непереводимых звуков, по всей вероятности, служивших у тралтанов смехом. – И еще будем указывать тебе на твои ошибки. Думаю, ты уже достаточно хорошо усвоил правила, и можно начинать игру.

– Не думаю, чтобы ты усвоил их достаточно хорошо, – возразил Бовэб, придвигаясь поближе к кровати, – чтобы начать мухлевать.

– Да, кстати, насчет мухлевания, – спохватился тралтан. – Ты, пациент Хьюлитт, не забывай – твои соперники будут все время пытаться мухлевать, то есть пытаться одержать верх над тобой нечестным путем. Ну например: ты бы, наверное, не додумался до того, что я, сидя рядом с тобой, могу боковым зрением заглядывать к тебе в карты. Кроме того, надо иметь в виду, что дутане обладают способностью обострять свое зрение, когда предмет – в данном случае твои глаза – находится от них на фиксированном расстоянии. Бовэб может преспокойно разглядывать отражение твоих карт в твоих собственных глазах, а особенно – ту карту, которую ты держишь, собираясь сбросить. Я бы тебе посоветовал щуриться и смотреть на карты сквозь волосы, которые растут у тебя по краям век. Мухлевать мы будем на каждом шагу. Поначалу мы будем делать это нарочито, чтобы ты сумел сам догадаться, как мы это проделываем.

– Ну с-спасибо, – пролепетал Хьюлитт.

– Хватит болтать. Торгуйтесь давайте, – проворчала Морредет.

Последующие два часа пролетели незаметно. Появилась сестра-худларианка и объявила, что пора ужинать.

– Если вы желаете продолжать разговор и забавы, – сказала она, – вы можете вместе поесть за столом около сестринского поста. В противном случае еда будет подана каждому к кровати. Ну, как?

Хоррантор, Бовэб и Морредет хором произнесли слово «стол». Мгновением позже к ним присоединился и Хьюлитт.

– Вы уверены, пациент Хьюлитт? – засомневалась сестра. – Опыта контактов с иными видами у вас маловато. Зрелище того, как они едят, в первый раз способно сильно огорчить с психологической точки зрения. Или вам раньше доводилось кушать вместе с инопланетянами?

– Да нет, – смутился Хьюлитт. – Но мне бы не хотелось прерывать начатый разговор. Думаю, все будет в полном порядке, сестра.

– Хитрость, – пояснил Хоррантор по дороге к столу, – заключается в том, чтобы не смотреть в тарелку к другому.

Но тут принесли подносы с едой, и Хьюлитт, к ужасу для себя, понял, что не может не смотреть в чужие тарелки. Оказалось, что пища, хоть и выглядит неаппетитно, отвращения у него не вызывает. Больше всего Хьюлитта огорчило зрелище того, как Хоррантор запихивает в себя невероятные горы тушеных овощей – естественно, горы по людским меркам, ведь тралтан был раз в шесть крупнее человека. При этом овощи поглощались отверстием в теле Хоррантора, которое Хьюлитту и в голову не пришло бы считать ртом. Морредет тоже была травоядной и поедала какие-то сырые растения со страшным хрустом. Что ел Бовэб, этого Хьюлитт не понял, только почувствовал странный острый запах, исходящий от тарелки дутанина. Как он вскоре обнаружил, никто из пациентов на его тарелку не пялился.

«Интересно, – подумал Хьюлитт, – они так хорошо воспитаны, или синтетическая отбивная с жареными грибами для них выглядит еще отвратительнее, чем для меня – их деликатесы?»

Покончив с едой, трое пациентов отнесли подносы на тележку. Хьюлитт последовал их примеру. Он не понял, для чего это делается – то ли для того, чтобы убить время, то ли для того, чтобы оказать посильную помощь медсестрам, то ли для того, чтобы побыстрее освободить стол для новой игры. Хьюлитт решил, что так или иначе – мысль неплоха.

Пока торговался Бовэб, вчистую выигравший три предыдущих кона, Хьюлитт заметил:

– Ну, доложу я вам – игроки вы изворотливые, зловредные и хитрющие. Не сказал бы, что те три кона мне легко достались. Так нечестно. Я уже половину зубочисток проиграл.

– А ты считай это обязательной платой за обучение, – усмехнулся Бовэб. – Да и потом, скремман – игра нечестная. Это ты в нее честно играешь, а это совсем ни к чему.

«Шерстистый кентавр, отпускающий шуточки», – подумал Хьюлитт и, вежливо рассмеявшись, сказал:

– На мой взгляд, игра жутко нечестная, потому что зависит не только от умения игрока хитрить, таиться и блефовать, но и от его способности верно читать мимику соперников. Вот уж не знаю, какую мимику скрывает шерсть кельгиан и дутан, а у Хоррантора на голове кожа не тоньше худларианской шкуры. До тех пор, пока я не попал в этот госпиталь, я с инопланетянами общался только по коммуникаторам. Вы для меня настолько чужие, что если бы я и заметил у вас какую-то гримасу, то все равно не понял бы ее значения.

– Между прочим, – возразил Бовэб, – ты, как сюда лег, так сразу стал через библиотечный компьютер изучать классификационную систему граждан Федерации. В этой системе описаны и основные моменты социофизиологического поведения разных видов. А во время последнего кона, Хьюлитт, ты безошибочно угадал, что у меня в сносе. Ты либо скромничаешь, либо не так глуп, как хочешь казаться.

– А раз так, – подхватил Хоррантор, – значит, ты усвоил, что игра в скремман продолжается и во время перерывов между конами. На самом деле ты делаешь успехи.

– Следует ли мне также научиться, – спросил Хьюлитт, – не покупаться на лесть?

– А как же, – хмыкнул Бовэб.

Хьюлитт рассмеялся и сказал:

– Следовательно, если я признаюсь в неведении по поводу чего-либо, меня не сочтут слабаком, поскольку такое мое признание может быть сочтено попыткой скрыть собственную силу. Ну а как тогда быть с игроком вроде Морредет?

– Кельгианская хитрость, – ответил Хьюлитту Хоррантор, – состоит в сокрытии намерений путем молчания. А нам остается лишь догадываться, о чем она думает, по движениям ее шерсти. Дело это очень тонкое, некельгианину приходится тяжело.

Бовэб глянул на Хоррантора и перевел взгляд на Хьюлитта, издав при этом непереводимое рычание. Хьюлитт не понял, в чем дело, но решил, что дутанин хотел его о чем-то предупредить.

– Когда я был маленький, – сказал Хьюлитт, – я знал одно существо, одно пушистое создание, по состоянию шерсти которого было довольно легко догадаться, о чем оно думает или хотя бы что чувствует. Порой мне удавалось заставить его передумать и вовлечь в игру, когда оно хотело спать. Порой, наоборот, ему удавалось заставить меня делать то, что хотелось ему. Это был котенок, то есть детеныш кошки. Это земной неразумный зверек. Принадлежал он моим родителям, но вел себя так, словно это они принадлежали ему. Это была красивая самка с черной шерстью, но не такой жесткой, как у Бовэба. Только лапки, грудь и подбородок кошечки были белыми. Когда она злилась или пугалась, шерсть у нее вставала дыбом. Такая реакция сохранилась у всех кошек с доисторических времен, когда они еще были дикими, неприрученными. Видимо, они считали, что, ощетинившись, выглядят крупнее и страшнее, но затем освоили другие методы общения.

Когда она хотела есть, – продолжал рассказ Хьюлитт, – она терлась головой о мои ноги, а если не добивалась своего, то выпускала когти и пыталась вскарабкаться вверх. Если она хотела играть, то каталась на спине, переваливаясь с боку на бок, и шевелила лапами. Если хотела спать, сворачивалась калачиком у меня на коленях, закрывала глаза. Правда, иногда, забираясь ко мне на руки, она сама не знала, чего ей больше хочется – спать или играть.

Она была очень веселым и любящим существом, – задумчиво протянул Хьюлитт, и на мгновение ему показалось, что его кошка вдруг возникла посередине стола и шагает по нему – хвост трубой. Вот она остановилась и принялась поддевать карты передней лапкой. Он тряхнул головой, прогнал видение и продолжал:

– Она очень любила, когда я тормошил ее, гладил, чесал ей шею и за ушками. Тогда она не выпускала когтей. Но больше всего она любила, когда я гладил ее по спине, особенно тогда, когда я начинал делать это кончиками пальцев, начиная с макушки, двигаясь дальше по спине к хвосту, который она тогда поднимала вверх. Когда я так делал, она мурлыкала – так называется звук, издаваемый кошками, когда они испытывают удовольствие.

– Эти разговорчики, – вмешалась Морредет, и шерсть ее заходила неровными волнами, – становятся чересчур эротичными и мне неприятны. Немедленно прекратите.

– Меня рассказ Хьюлитта тоже разволновал, – признался Бовэб, – но, наоборот, мне было приятно его слушать. Вот только не возьму в толк, с чего это ты решил так подробно рассказывать нам про свою зверушку? Что, она по характеру напоминала Морредет или меня? Это был твой особенный неразумный друг? Что с этой кошкой случилось и к чему ты клонишь?

– Прошу прощения, я никого не хотел обидеть, – извинился Хьюлитт. – Сам не знаю, почему вдруг стал рассказывать про свою кошку – я о ней уже давно не вспоминал. Может быть, я вспомнил о ней потому, что она была моим первым другом-нечеловеком. Она была очень добрая и никого здесь не напоминает, и уж тем более – во время игры в скремман. Она была, правда, очень удачлива. Однажды ей крупно повезло. Как-то раз она слишком быстро подбежала к большой антигравитационной машине и ударилась, отброшенная в сторону силовым полем. С виду нельзя было сказать, чтобы она поранилась, поскольку кошка дышала, и только около ее рта и ушей алела кровь. Родители почему-то сочли положение безнадежным и послали за ветеринаром, чтобы тот избавил бедное животное от напрасных мучений. Но я опередил их – я поднял кошку, отнес в свою комнату и запер дверь, чтобы никто не отнял у меня мою любимицу. Всю ночь я продержал ее у себя в кровати, пока она...

– Не умерла, – закончил за Хьюлитта фразу Хоррантор, при этом голос его прозвучал тихо и нежно, что совершенно не вязалось с таким массивным созданием, как тралтан. – Печальная история, что и говорить.

– Вовсе и не печальная, – возразил Хьюлитт. – Кошка выжила. Наутро она уже расхаживала по дому здоровехонькая как ни в чем не бывало и царапала меня за ноги, выпрашивая еду. Родители глазам своим не поверили, но папа сказал, что кошки живут девять раз – это такая земная поговорка. У этой поговорки есть определенные основания. Кошки очень гибки и обладают превосходным чувством равновесия. Кроме того, они крайне редко падают. Видимо, та кошка использовала все свои способности одновременно. По-моему, потом она просто умерла от старости.

– Печальная история со счастливым концом, – вынес приговор Бовэб. – Я как раз такие больше всего люблю.

– Мы будем трепаться про косматых зверушек, – поинтересовалась Морредет, и шерсть ее вздыбилась иглами и заходила волнами, что могло отражать как гнев и нетерпение, так и нечто в корне противоположное, – или в скремман играть?

Хоррантор тут же начал торговаться. Хьюлитт попытался успокоить кельгианку, которой неизвестно почему не понравился его рассказ о кошке.

– Я заговорил о своей зверушке, – пояснил он, обращаясь к Морредет, – и в особенности о ее шерсти из-за того, что считаю нечестным такое положение, при котором я не способен читать чужую мимику. Ни Хоррантор, ни Бовэб вообще никакой мимикой не обладают – так мне по крайней мере кажется. Ваша же мимика, Морредет, для меня слишком загадочна. Вероятно, со временем я научусь в ней разбираться. – Хьюлитт повернулся к тралтану и дутанину. – Вы-то уже наверняка научились худо-бедно разбираться в том, что означают движения ее шерсти.

– Пациент Хьюлитт, – оборвала землянина Морредет, и шерсть ее разбушевалась так, словно в палату ворвался шквал. – Мои чувства вы определять не научитесь, сколько бы мы с вами тут ни пролежали. Это не удалось бы даже другому кельгианину.

Игра продолжилась в неловком молчании. Хьюлитт понял, что снова сморозил какую-то бестактность.

Глава 12

Мысль о том, что же он сказал такого ужасного и как в дальнейшем избежать подобной ошибки, все еще мучила Хьюлитта, когда появилась сестра-худдарианка и велела пациентам разойтись по кроватям, получить вечерние лекарства и, как она надеялась, уснуть. Трое партнеров Хьюлитта по картам прошествовали мимо его кровати. Морредет хранила неприступное молчание. Хьюлитт ни с кем из троих заговаривать не решился, боясь, что может сделать еще большую ошибку. Он никаких лекарств не получал, а это означало, что сестра к нему подойдет в последнюю очередь.

Она подошла, проверила, надежно ли подсоединены датчики к монитору. Кроме этого, делать ей оставалось положительно нечего – только каждые два часа обходить спящих пациентов. Ей предстояло долгое нудное ночное дежурство. Хьюлитт надеялся, что медсестра с радостью ответит на несколько его вопросов.

– Постарайтесь сегодня не смотреть видео, – посоветовала худларианка – Старшая сестра Летвичи говорит, что для одного дня волнений вам вполне достаточно. За игрой в скремман время летит быстро, и я рада, что вы заводите друзей среди пациентов разных видов. Но теперь вам нужно поспать.

– Постараюсь, – вздохнул Хьюлитт. – Но меня кое-что тревожит.

– Вам больно? – Сестра поспешно шагнула к Хьюлитту. – Ваш монитор регистрирует оптимальные показатели всех жизненно важных параметров. Прошу вас, опишите ощущаемые вами симптомы. Будьте как можно точнее.

– Простите, сестра, я ввел вас в заблуждение, – извинился Хьюлитт. – К моему общему состоянию это не имеет никакого отношения. Дело в том, что днем я обидел кельгианку, пациентку Морредет, но не могу припомнить, что я такого сказал обидного или оскорбительного. Мы играли в скремман, и два других игрока, похоже, пытались меня о чем-то предупредить, подавая разные знаки. Мне бы хотелось понять, в чем я был не прав, дабы в будущем не совершить подобной ошибки. Если моя оплошность была серьезной, я бы хотел извиниться.

Трудно сказать, как именно Хьюлитт понял, что сестра успокоилась, но как-то понял.

– Думаю, вам не о чем особо тревожиться, пациент Хьюлитт, – протянула худларианка. – При игре в скремман в течение нескольких часов – а мне сказали, что вы играли долго, – зачастую имеют место взаимные колкости и оскорбления...

– Это я заметил, – кивнул Хьюлитт.

– Все эти обиды забываются на следующий же день, – утешила его сестра. – Просто забудьте о случившемся, как наверняка уже забыли ваши партнеры, и ложитесь спать.

– Но все было по-другому, – заспорил Хьюлитт. – В это время мы не играли. Я что-то сказал после игры.

Некоторое время худларианка молчала и поглядывала на кровати, выстроившиеся двумя рядами вдоль стен. Похоже, сейчас здесь спали все, кроме нее и Хьюлитта. Никто из пациентов не требовал срочного внимания сестры. Хьюлитта это порадовало, хотя он и немного схитрил, чтобы вовлечь чудовищную медичку в разговор.

– Ну хорошо, пациент Хьюлитт, – вздохнула худларианка, – расскажите мне, о чем вы беседовали. Постарайтесь припомнить, какие именно ваши слова обидели пациентку Морредет.

– Я уже сказал: не могу припомнить, – ответил Хьюлитт. – Я рассказывал о маленьком пушистом зверьке, домашнем любимце... Кстати, худлариане держат дома зверей? Ну, вот... Я играл с этим зверьком, когда был маленький. Морредет долгое время молчала, но вдруг ни с того ни с сего обвинила меня в том, что я рассказываю всякие гадости и неприличности. С ней согласился Бовэб. Я тогда подумал, что они шутят, но теперь мне так не кажется.

– Пациентка Морредет, – проговорила сестра, и мембрана ее едва заметно дрогнула – наверное, так худлариане шептали, – сейчас в таком состоянии, что разговоры о шерсти ее ужасно беспокоят. Но вы ведь этого не знали. Передайте мне в точности, слово в слово, что было вами сказано?

«А может быть, это не я использую медсестру в своих интересах, – вдруг пришло в голову Хьюлитту, – а наоборот? Может быть, худларианка радовалась любой возможности скоротать время ночного дежурства – хотя бы даже возможности успокоить разволновавшегося больного? А как на это посмотрит Летвичи, если разговор затянется за полночь?»

Хьюлитт повторил худларианке все, что было сказано до и после описания им кошки и того, как он ее ласкал. Он решил, что вряд ли у такого толстокожего существа, как худларианка, смогут разыграться сексуальные фантазии при рассказе о кошачьей шерсти, но в этом госпитале не стоило питать уверенность насчет чего бы то ни было.

Когда Хьюлитт покончил с пересказом, сестра заметила:

– Теперь мне все понятно. Но прежде чем я объясню вам, что произошло на самом деле, вы расскажите мне, много ли вам известно о кельгианах.

– Только то, что изложено во введении в пособие по системной классификации, найденном мной с помощью библиотечного компьютера, – отвечал Хьюлитт. – Материалы там большей частью исторические. Кельгиане относятся к физиологическому типу ДБЛФ, являются теплокровными многоножками и имеют цилиндрической формы тело, целиком поросшее подвижной серебристой шерстью, пребывающей в непрерывном движении, покуда кельгиане бодрствуют. Во время сна движение шерсти несколько утихает.

В связи с недостаточной развитостью органов речи, – продолжал как по писаному Хьюлитт, – речи кельгиан недостает оттенков, интонации и других форм эмоциональной выразительности. Однако это компенсируется шерстью, которая для другого кельгианина служит совершенным, непогрешимым зеркалом, отражающим эмоции собеседника. В результате кельгианам абсолютно чужды такие понятия, как ложь, тактичность, дипломатичность и даже вежливость. Кельгианин говорит именно то, что думает, потому что так или иначе все его чувства выражает шерсть. Поступать иначе – это, по понятиям кельгиан, дурацкая трата времени. Я пока все верно говорю?

– Верно, – подтвердила худларианка. – Но в создавшемся положении вы могли бы извлечь из сведений, почерпнутых в библиотеке, больше пользы. Морредет говорила с вами о своей болезни?

– Нет. – Хьюлитт покачал головой. – Я спросил ее, но она заявила, что не желает об этом говорить. Мне было любопытно, но я решил, что, видимо, болезнь ее очень огорчает, да и не мое это дело, поэтому я сменил тему разговора.

– Порой пациентка Морредет действительно отказывается говорить о своей болезни, – вздохнула сестра, – а порой, наоборот, охотно соглашается. Если вы спросите ее об этом завтра или послезавтра, вероятно, она расскажет вам об аварии и ее отдаленных последствиях, которые очень серьезны, но жизни пациентки не грозят. Я вам об этом говорю потому, что о беде Морредет в палате знают все поголовно, так что я не раскрываю вам врачебной тайны.

– Понимаю, – кивнул Хьюлитт.

– Еще не понимаете, – возразила худларианка, шагнув поближе к кровати Хьюлитта и по мере приближения понизив голос. – Но скоро поймете. Если я буду употреблять в рассказе какие-либо незнакомые вам анатомические термины, переспрашивайте, но вряд ли такое случится, учитывая, как долго вы больны и как часто лежали в больницах. Можно начинать?

Хьюлитт смотрел на сестру, чье массивное тело покоилось на шести изгибающихся щупальцах, и гадал, есть ли в обитаемой Вселенной хоть одно разумное существо, не важно какого размера, формы и с каким числом конечностей, которое не обожало бы посплетничать.

Но, вспомнив, как несколько необдуманных слов вызвали взрыв негодования у Морредет, Хьюлитт решил вслух этого вопроса не задавать.

– Анатомически, – начала худларианка точно таким же тоном, каким Старший врач Медалонт наставлял своих практикантов, – главная отличительная черта кельгиан – это то, что, помимо хрупкой черепной коробки, тело их лишено костей. Тело состоит из внешнего мышечного цилиндра, который не только помогает кельгианам передвигаться, но и защищает внутренние органы от повреждений. В понимании таких существ, как мы, чьи тела в значительной мере укреплены костями скелета, такой защиты явно недостаточно. В случае ранения всплывает и еще одна не слишком удачная анатомическая черта: сложность и необычайная хрупкость кровеносной системы кельгиан. Кровеносные сосуды, призванные снабжать питанием большой объем мышц, залегают непосредственно под кожей вместе с нервной сетью, управляющей движениями шерсти. Кое-какую защиту здесь обеспечивает сама шерсть, будучи довольно пышной, однако и она не спасает при глубоких рваных ранах, когда поражается более одной десятой общей площади поверхности тела. Именно так случилось с пациенткой Морредет. Она ударилась о неровный металлический предмет во время космической аварии.

Сестра объяснила, что травма, которая у большинства существ вызвала бы всего-навсего поверхностные ушибы и ссадины, для кельгианки означала смерть от кровопотери за несколько минут.

Но Морредет сразу же ввели кровоостанавливающее средство, остановили кровотечение и спасли жизнь. Но за спасение жизни ей пришлось дорого заплатить. На корабле-неотложке по пути в госпиталь и в самом госпитале ее пораженные кровеносные сосуды были сшиты, но даже бригаде микрохирургов Главного Госпиталя Сектора оказалось не под силу восстановить капиллярную и нервную сети, лежавшие под утраченной или пораженной шерстью. В результате на этих участках кожи у Морредет никогда не отрастет чудесная кельгианская шерсть, играющая важнейшую тактильную и эстетическую роль для особей ее вида в прелюдии к ухаживанию и спариванию. Если и отрастет, то будет колкой, желтой, мертвой и визуально отталкивающей для особи противоположного пола.

Можно было бы произвести покрытие пораженного участка искусственной шерстью, но синтетическому материалу недостает подвижности и блеска живой шерсти. При таком положении кельгиане сразу же разгадали бы «заплатку». Любой кельгианин на месте Морредет ни за что бы на такую операцию не согласился и предпочел бы жить и работать в гордом одиночестве при минимуме контактов с окружающими.

– Другие кельгиане, сотрудники госпиталя, – продолжала печальную повесть худларианка, – говорили мне, что Морредет является – или являлась – на редкость красивой молодой особью женского пола, но теперь у нее нет никаких надежд на то, чтобы вступить в брак или вести нормальную жизнь. В настоящее время у нее скорее эмоциональные проблемы, нежели медицинские.

– А я-то дурак, – в сердцах вымолвил Хьюлитт, – разглагольствовал при ней про чудесную шерсть моей кошки! Удивительно еще, что Морредет в меня чем-нибудь не запустила. Неужели больше ничего нельзя для нее придумать? А мне как быть? Извиниться? Или я только хуже сделаю?

– Прошло всего несколько дней, – заметила худларианка, не ответив на вопрос Хьюлитта, – а вы уже вполне подружились с Хоррантором, Бовэбом и Морредет. При поступлении в госпиталь у вас отмечалась ярко выраженная ксенофобия, на сегодняшний день исчезнувшая. Если именно такова ваша реакция на первый контакт сразу с несколькими представителями других видов и это не просто вежливое притворство в ситуации, когда вам нечего поделать, то я в восхищении от вашей способности адаптироваться. Но все же ваше поведение меня, скажем так, удивляет.

– Никакого притворства не было, – отвечал Хьюлитт, пожав плечами. – Да и не настолько я вежлив. Может быть, все произошло из-за того, что в этой палате я самый здоровый и потому мне стало ужасно скучно. Между прочим, вы первая предложили мне попробовать заговорить с другими пациентами. На вид все они как были, так и остаются для меня ходячими ночными кошмарами. Но почему-то – не знаю почему – мне захотелось с ними познакомиться. Я и сам удивлен.

Речевая мембрана медсестры чуть заметно дрогнула. Что происходило с худларианкой? Уж не смущена ли она? Так ли выражают худлариане замешательство? Наконец сестра изрекла:

– Отвечу на ваш первый вопрос. Больше ничего сделать для пациентки Морредет нельзя. Только менять пластырь, благодаря действию которого нижележащие ткани заживут, но нервные волокна не регенерируют. Кроме того, пациентку Морредет навещает падре Лиорен и беседует с ней по просьбе Старшего врача Медалонта. Сегодня он заходил в палату, но оставался на сестринском посту. Там он слушал разговоры, улавливаемые вашим монитором, пока...

– Он подслушивал наши разговоры? – взорвался Хьюлитт. – Но это... это же... нет, так нельзя! Я понятия не имел, что мой монитор на такое способен! Я... мы могли говорить о чем-нибудь таком, что другим нельзя было слушать!

– Это точно, – подтвердила худларианка. – Но медсестра Летвичи привыкла к оскорбительным замечаниям в свой адрес. Ваш монитор способен улавливать вашу речь – это нужно на тот случай, если вы почувствуете себя плохо и скажете об этом еще до того, как ухудшение вашего состояния зарегистрируют датчики. Лиорен сказал, что игра в скремман с новичком отвлечет пациентку Морредет от мыслей от болезни и поможет ей больше, чем любые его слова, и что Морредет он навестит завтра.

Не дав Хьюлитту вставить и слова, медсестра продолжала:

– Курс лечения Морредет предусматривает назначение ей на ночь снотворного, доза которого постепенно снижается, но до сих пор была очень высокой. Следовательно, теперь у нее будет больше времени на раздумья. Медалонт и Лиорен надеются, что со временем Морредет смирится со своей бедой. Вы, вероятно, заметили, что днем она старательно избегает оставаться одна. Что касается сегодняшней ночи, то я получила инструкции не говорить с ней долго, если только для этого не будет явной необходимости. У вас, землян, есть пословица, которая очень точно описывает создавшееся положение, но у меня такое чувство, что врач никогда не может быть жестоким для того, чтобы творить добро, а особенно – в отношении пациентки, которой может помочь дружеская беседа. Поэтому-то я и не согласна с назначенным курсом лечения.

Речевая мембрана худларианки снова едва заметно дрогнула. Хьюлитт накрыл монитор ладонью в надежде, что тем самым не даст звуковому датчику уловить его слова. Ему не хотелось, чтобы откровения медсестры стали достоянием ушей кого-нибудь из старших медиков, которым взбредет в голову прослушать их разговор.

– Вы спросили меня, как вам поступить, чтобы исправить свою ошибку, – добавила худларианка, собираясь уходить. – Если поймете, что она не спит, как оно скорее всего и есть, думаю, ничего дурного не будет, если вы перед ней извинитесь и поговорите с ней.

Хьюлитт проводил взглядом сестру, удалившуюся от его кровати по тускло освещенной палате. Худларианка передвигалась совершенно бесшумно, невзирая на свой огромный вес. Он думал о том, что у этого создания со шкурой не тоньше стальной брони очень доброе сердце. «Мне не нужно быть эмпатом, – решил Хьюлитт, – чтобы понять, чего она от меня хочет».

Сестре было запрещено разговаривать с Морредет. Причина запрета казалась ей недостаточно веской. Она сочла, что не нарушит указаний старших сотрудников, если за нее с Морредет поговорит кто-то еще.

Глава 13

Хьюлитт лежал, положив подбородок на руку, согнутую в локте. Так ему была видна кровать Морредет. Палату оглашали негромкие звуки, издаваемые пациентами во сне. Он гадал, как скоро ему можно будет подойти к кельгианке. Кровать ее была зашторена, на потолке над ней горело пятнышко света, но, судя по его устойчивости, то светила лампа-ночник, а не экран видео. Вероятно, Морредет сейчас читала, а может быть, уже уснула, забыв выключить ночник. Хьюлитту показалось, что он слышит среди прочих звуков кельгианское похрапывание. Если Морредет спит, можно представить, что она скажет балде-землянину, разбудившему ее.

Желая соблюсти тактичность, Хьюлитт решил дождаться, пока Морредет не сходит, как обычно, перед сном в ванную, и заговорить с ней потом, когда она вернется в кровать. Но что-то нынешней ночью никто не собирался пользоваться ванной, и Хьюлитту ужасно надоело пялиться на ряды тускло освещенных кроватей с инопланетянами и пятнышко света, упорно горевшее на потолке над кроватью кельгианки. «Уж лучше бы я видео посмотрел», – сокрушенно подумал Хьюлитт и решил, что нужно поскорее извиниться, а уж потом и самому поспать.

Он сел, перебросил ноги через край кровати и пошарил ступнями по полу, пока наконец не нащупал шлепанцы. Оказалось, что днем шлепанцы производят куда меньше шума, чем ночью. Это и понятно – ночью в палате стояла тишина по сравнению с дневным гамом. «Если Морредет не спит, – решил Хьюлитт, – она услышит мои шаги, ну а если спит, извинюсь еще и за то, что я ее разбудил».

Морредет лежала на здоровом боку, похожая на пушистый вопросительный знак. Она не укрылась одеялом, и единственной, если можно так выразиться, одеждой на ней был кусок серебристого пластыря. «Наверное, ей и так тепло, без одеяла», – решил Хьюлитт. Глаза кельгианки были закрыты, лапки поджаты и почти целиком спрятаны под непрерывно движущейся шерстью. Правда, шерсть двигалась тихо, беспорядочно, но это еще не значило, что Морредет спит.

– Морредет, – тихо-тихо проговорил Хьюлитт. – Вы спите?

– Да, – буркнула кельгианка, не открывая глаз.

– Если вам не спится, – продолжал тем не менее Хьюлитт, – не позволите ли мне немного поговорить с вами?

– Нет, – отрезала Морредет и тут же добавила:

– Да.

– А о чем бы вы хотели поговорить?

– Говорите, о чем вздумается, – пробурчала кельгианка, открыв глаза, – кроме меня.

«Трудновато будет, – подумал Хьюлитт, – разговаривать с существом, не умеющим врать и всегда говорящим только то, что думает, в особенности когда рядом нет никого, кто бы напоминал о правилах хорошего тона». Нужно было соблюдать предельную осторожность и стараться манерами не походить на кельгианина. Хьюлиттом вдруг овладело сильнейшее желание именно так, по-кельгиански честно, и поговорить с Морредет, но почему – этого он и сам понять не мог.

«Почему я так думаю? – спросил он себя уже не впервые. – Это вовсе не похоже на меня».

Вслух же он сказал:

– Прежде всего я подошел к вам, чтобы извиниться. Мне не стоило в вашем присутствии так подробно рассказывать о своем пушистом зверьке. Я вовсе не намеревался огорчить вас. Теперь, когда я знаю о том, чем грозят вам последствия травмы, я понимаю, что поступил необдуманно, бесчувственно и глупо. Пациентка Морредет, я очень виноват перед вами.

Некоторое время кельгианка молчала, реагируя на излияния Хьюлитта только тем, что взволнованно шевелила шерстью. Даже прямоугольник пластыря откликался на волнение кельгианки – он тоже шевелился.

Наконец Морредет изрекла:

– Ты не имел желания огорчать меня, поэтому сделал это не из глупости, а по неведению. Садись ко мне на кровать. Ну а еще почему ты пришел?

Хьюлитт не нашелся, что ответить, и Морредет проворчала:

– И почему это некельгиане ищут для ответа так много слов, когда хватило бы и нескольких? Я тебе задала такой простой вопрос.

«И получишь простой, истинно кельгианский ответ», – решил Хьюлитт.

– Меня интересуете вы и ваша травма. Но вы запретили мне говорить с вами об этом. Мне уйти?

– Нет, – ответила Морредет.

– А еще о чем-нибудь вы хотели бы поговорить?

– О тебе, – коротко отозвалась Морредет. Хьюлитт растерялся, а Морредет продолжала:

– У меня хороший слух, и я слышала почти слово в слово все, о чем ты говорил с медиками. Ты здоров, тебе не дают никаких лекарств. Только один раз ты выключился, и к тебе вызывали реаниматоров. Никто не знает толком, что с тобой. Я слыхала, как ты сказал психологу-землянину о том, как пережил отравление и падение, от которого, по идее, должен был разбиться вдребезги. Но в больницы помещают больных и раненых, а не тех, кто уже выздоровел. Ну, так что же с тобой? Или это что-то личное, что-то стыдное, о чем ты не хочешь говорить даже с представительницей другого вида, которой и стыд-то твой непонятен?

– Нет-нет, ничего такого, – поспешно возразил Хьюлитт. – Просто, если я возьмусь вам про это рассказывать, уйдет много времени, особенно если я примусь объяснять кое-какие земные традиции и особенности поведения землян. Кроме того, если я стану рассказывать про свои несчастья, я начну вспоминать, как мало смогли для меня сделать земные врачи – ведь они не верили, что я чем-то болен. Словом, тогда я разозлюсь и кончу тем, что буду проклинать судьбу и жаловаться.

Шерсть Морредет загуляла новыми, очень красивыми волнами. «Она что, заинтересовалась?» – гадал Хьюлитт. Наконец кельгианка фыркнула:

– И ты туда же? Вот я поэтому и не хочу о себе говорить. Тогда бы ты пожаловался на то, что я тебе жалуюсь.

– Ну, вам-то хоть жаловаться есть на что, – вздохнул Хьюлитт и тут же умолк, поскольку шерсть Морредет ощетинилась, а мышцы так напряглись, словно их свело судорогой. Хьюлитт торопливо добавил:

– Извините, Морредет. Я говорю о вас вместо того, чтобы говорить о себе. О чем вам рассказать для начала?

Кельгианка успокоилась, но шерсть ее так и осталась стоять торчком. Она сказала:

– Расскажи мне про эпизоды твоей болезни, о которых пока не успел или не хочешь рассказывать Медалонту и другим врачам из-за того, что тебе стыдно или неловко. Может, твой рассказ отвлечет меня от грустных мыслей. Можешь рассказать?

– Могу, – кивнул Хьюлитт. – Только не ждите ничего увлекательного и эротичного. В то время я жил на Земле у бабушки и дедушки, где не было пушистого зверька, с которым я мог бы играть. Тогда в моей жизни многое меня шокировало. У кельгиан бывает половое созревание?

– Бывает, – буркнула Морредет. – А ты что думал, мы половозрелыми рождаемся?

– Во время периода полового созревания многое может шокировать, – продолжал Хьюлитт, сочтя вопрос кельгианки риторическим, – даже совершенно нормальных, здоровых людей.

– В таком случае расскажи подробно о том, какой ты испытал шок и как заболел, – сказала Морредет. – Если не можешь рассказать ничего поинтереснее.

«Ведь мог же выбрать не такую интимную тему», – мысленно выругал себя Хьюлитт, поражаясь полному отсутствию растерянности. Может быть, дело было в том, что его собеседница принадлежала к другому виду, может быть, в понимании Хьюлитта разговор с пациенткой-кельгианкой ничем не отличался от пересказа симптомов мельфианину Медалонту или медсестре-худларианке. Вот только любопытство Морредет было сильнее и не носило врачебного свойства.

Хьюлитт рассказывал кельгианке о том, как он перестал заниматься дома за компьютером и поступил в колледж, где все занимались в группах и, кроме того, поодиночке и командами выступали в спортивных соревнованиях. В спорте дела у него шли хорошо, а это давало преимущества в завоевании сердец девушек, благоволивших к атлетам. Морредет прервала рассказ Хьюлитта.

– Что-то я не пойму, – сказала кельгианка, – ты на это жалуешься или этим хвастаешься?

– Жалуюсь, – ответил Хьюлитт, и голос его прозвучал громче, в нем зазвенела давно забытая злость. – Потому, что я утратил все преимущества. Ничего не происходило. Ничего не получалось. Даже тогда, когда меня неудержимо влекло к какой-нибудь девушке, а ее, как мне казалось, ко мне, заканчивалось все крайне неудовлетворительно, горько и больно.

– Но может быть, тебя сильнее влекло к кому-то или чему-то другому? Может быть, тебя влекло к девушке, которую не влекло к тебе? Или ты воспылал еще более сильными чувствами к одному из этих пушистых зверьков?

– Нет! – тихо воскликнул Хьюлитт, оглянулся на тех, кто спал в своих кроватях, и шепотом добавил:

– Да за кого вы меня, черт возьми, принимаете?

– За очень больного землянина, – без запинки ответила Морредет. – Разве ты не потому здесь?

– Да не был я настолько болен, и не в этом смысле, – запротестовал Хьюлитт и против воли рассмеялся. – Судя по тому, что говорили врачи в университете, я был совершенно здоров. Они говорили, что я – в физическом плане – просто совершенство. Они прокрутили меня через тысячу разных, в том числе и довольно гадких, тестов и заявили, что не находят у меня ни анатомических, ни гормональных отклонений, которые могли бы препятствовать процессу семяизвержения. И еще врачи говорили, будто бы я каким-то непонятным им бессознательным или волевым способом в самый критический момент производил сдерживание эякуляции. Резкое прерывание извержения спермы вызывало сильную боль и неприятные ощущения в области половых органов, продолжавшиеся до тех пор, покуда сперма не всасывалась. Врачи тогда решили, что это у меня на почве какой-то глубоко запрятанной детской травмы, которая проявлялась в приступах стеснительности такой силы, что это отражалось на физическом уровне.

– А что такое «стеснительность»? – поинтересовалась Морредет. – Мой транслятор не передает кельгианского значения этого слова.

Если существо всегда говорило только правду, нечего было и ждать, что оно поймет, что такое стеснительность. Объяснять такому существу, что такое стеснительность, – это все равно что объяснять слепому, что такое цвет, но все же Хьюлитт решил попробовать.

– Стеснительность, – сказал он, – это психологическая преграда на пути к социальной активности. Это нематериальная стена, мешающая человеку сказать или сделать то, что ему нестерпимо хочется сказать или сделать. Стеснительность обусловливается эмоциональными причинами, как правило, непонятостью, ранимостью или трусостью. Среди землян стеснительность является обычным явлением в течение всего периода полового созревания – во время первых социальных контактов между противоположными полами.

– Вот странно! – удивленно проговорила Морредет. – На Кельгии чувства, испытываемые особью одного пола к особи другого, скрыть невозможно. Если один испытывает очень сильные чувства, но ему не отвечают взаимностью, первый может либо упорствовать в своих попытках до тех пор, пока чувство не станет взаимным, либо может направить свои усилия на другой предмет. Самые упрямые, как правило, становятся самыми лучшими брачными партнерами. А нельзя ли было тебя вылечить психологическими методами, чтобы твоя стеснительность пропала и не мешала тебе успешно совокупляться?

– Нет. – Хьюлитт обреченно покачал головой. Вот тут он впервые увидел, как замерла шерсть кельгианки, но только на миг, после чего разволновалась еще сильнее прежнего. Морредет промолвила:

– Прости. Наверное, это тебя очень огорчает.

– Да, – честно признался Хьюлитт.

– Наверное, Старший врач сумеет тебе помочь, – добавила Морредет, пытаясь соединить честность с утешением. – Если Медалонт не сумеет вылечить тебя, для него это будет личное оскорбление. Как бы серьезно ни было заболевание или травма, считается, что в Главном Госпитале Сектора могут вылечить всех. Ну или почти всех.

Хьюлитт смотрел на шерсть собеседницы, сейчас напоминавшую лужицу ртути. Он сказал:

– У Старшего врача есть моя история болезни, но до сих пор он ни словом не обмолвился о моем недобровольном безбрачии. Может быть, как и университетские психологи, он полагает, что все дело в моей психике. Пусть я и не вступаю в близкий контакт с женщиной, но со мной все в полном порядке.

В общем, когда стало ясно, что от психолога никакого толку, – продолжал Хьюлитт, искоса поглядывая на разбушевавшуюся шерсть Морредет, – он решил, что это я упрямлюсь и отказываюсь реагировать на все его старания в области психотерапии. Мне было сказано, что жить без контактов с женщинами, к чему я, вероятно, втайне стремлюсь, трудно, но можно. Так жили в прошлом многие уважаемые люди и при этом внесли богатый вклад в философию и другие науки. Многие писатели и учителя человечества подвергали себя добровольному безбрачию. Некоторые сублимировали сексуальную активность научной деятельностью.

Хьюлитт замолчал, потому что шерсть Морредет расходилась не на шутку. Мышцы под покровом шерсти сводило судорогами, из-за чего кельгианка металась по кровати.

– Вам плохо? – тревожно спросил Хьюлитт. – Позвать сестру?

– Нет! – вскричала кельгианка. – Хватит с меня твоей дурацкой помощи!

Хьюлитт лихорадочно соображал, что же делать: поднять шторы, чтобы кровать Морредет стала видна с сестринского поста, но потом вспомнил, что, вероятно, ее и так видно через монитор. Еще раз взглянув на корчащееся тело кельгианки, Хьюлитт прошептал:

– Я же только хотел вам помочь!

– Зачем ты так жесток? – прошипела Морредет. – Кто тебе велел сделать со мной такое?

– Я... я вас... не понимаю, – ошеломленно протянул Хьюлитт. – Что я такого сказал?

– Ты – не кельгианин, – проговорила Морредет в промежутке между судорогами. – Поэтому тебе не понять, какую психологическую боль я испытываю! Сначала ты болтал про то, как гладил свою пушистую зверушку, потом начал извиняться за бесчувственность. Теперь ты рассказываешь о себе, о том, что не можешь найти себе партнершу, но ведь каждому ясно, что ты говоришь обо мне, о моих несчастьях. Наверняка тебе велели сделать это! Когда раньше со мной пытался то же самое сделать Лиорен, я просто закрывала глаза. Ну, кто тебе велел так со мной разговаривать? Лиорен? Брейтвейт? Старший врач? И зачем?

Первым порывом было все отрицать, но так получилось бы нечестно. Нельзя врать не умеющей врать кельгианке. Нужно либо смолчать, либо сказать правду.

– Худларианка-сестра, – ответил Хьюлитт с глубоким вздохом. – Это она попросила меня поговорить с вами.

– Но худларианка – не психолог! – горячо возразила Морредет. – Зачем бы ей проявлять такую жестокость? Ей не хватает квалификации! Чтобы какая-то недоучка издевалась над моими чувствами? Я на нее нажалуюсь Старшему врачу!

Хьюлитт попытался унять гнев кельгианки и сказал:

– Знаете, все, с кем я встречался в жизни, считали, что они хорошие, пусть и непрофессиональные, психологи. «И я тоже», – добавил он про себя. – Точно так же, как каждый считает себя превосходным водителем или думает, что обладает безупречным чувством юмора. Беда в том, что психологи чаще всего не сходятся друг с другом в подходе к лечению. Вы с этим согласны? О, вам больно?

– Нет, – буркнула Морредет, – я злюсь. Учитывая то, к какому виду принадлежала Морредет, можно было не сомневаться – она сказала чистую правду. Глядя с возрастающей тревогой на то, как дергается тело и ходит ходуном шерсть кельгианки, Хьюлитт стал гадать, уж не ругается ли та сейчас на языке своей «шерстяной» мимики.

– Не сердитесь на сестру-худларианку, – попросил Хьюлитт. – Она только сказала мне, что Лиорен спросил у Старшего врача Медалонта, нельзя ли снизить вам дозу снотворного, на что тот ответил ему согласием. Это сделано для того, чтобы у вас было больше времени на обдумывание того положения, в которое вы попали, чтобы вы, как они надеются, сумели бы с ним смириться. Для того чтобы способствовать этому, ночным дежурным сестрам запрещено с вами разговаривать – им разрешают только обмениваться с вами парой слов при обходе. Худларианка не согласна с таким курсом лечения, но субординация есть субординация. Она беспокоится о вас и, когда узнала, что я хочу перед вами извиниться за эту глупость насчет пушного зверька, попросила меня поговорить с вами.

Но она вовсе не просила меня говорить с вами о чем-то конкретно, – продолжал Хьюлитт. – Только сказала, что я мог бы попытаться отвлечь вас от мыслей о ваших бедах. Увы, это мне не удалось, но это моя вина, и худларианка не имеет никакого отношения ни к моей бестактности, ни к вашей злости.

– Ладно, не буду на нее жаловаться, – проворчала Морредет. – Но я все равно злюсь.

– Понимаю. – Хьюлитт кивнул. – Я ведь тоже поначалу злился, чувствовал отчаяние, разочарование. Знаете, каково это, когда знаешь, что твои приятели хихикают у тебя за спиной и считают тебя сексуальным калекой?

– Твоего увечья никто не видел, – огрызнулась Морредет, и от сильнейшей судороги ее тело откатилось к самому краю кровати. – Мои друзья не станут хохотать или свистеть у меня за спиной, нет, они будут ко мне так добры, что станут избегать меня, дабы я не видела, как я им отвратительна. Этого тебе не понять!

– Постарайся лежать спокойно, проклятие! – неожиданно для самого себя перешел с кельгианкой на «ты» Хьюлитт. – Свалишься же с кровати, ударишься. Прекрати кататься!

– Если тебе неприятно смотреть, убирайся, – буркнула Морредет. – Кельгиане иногда могут сдерживать чувства, но прятать их не умеют. Сильные эмоции связаны с непроизвольными движениями шерсти и тела. Ты этого не знал?

«Нет, но теперь знаю», – мысленно проговорил Хьюлитт, а вслух сказал:

– Даже земные психологи утверждают, что время от времени давать волю своим чувствам полезнее, чем держать их в себе. Но я не хочу уходить, я хотел поговорить с тобой и отвлечь тебя от мыслей о болезни. Пока это мне не очень-то удается, верно?

– Тебе это удается просто ужасно, – фыркнула Морредет. – Но если хочешь – оставайся.

Тело кельгианки продолжало дергаться, но уже не так сильно, и Хьюлитт решил рискнуть и сменить тему.

– Спасибо, – поблагодарил он Морредет. – Да, ты права. Твое положение хуже моего, потому что твое увечье бросается в глаза. Но это вовсе не значит, что я не способен понять твои чувства – ведь много лет я мучился от той же беды, только не так сильно, как мучаешься ты. Также я не думаю, что эмоциональные травмы, пережитые мной – необходимость жить и работать в одиночку и избегать контактов с женщинами, – что все эти раны когда-нибудь затянутся окончательно. Я понимаю, что ты можешь чувствовать, но еще я знаю: ты не всегда будешь чувствовать себя так плохо.

Тебе никогда не приходило в голову, что Лиорен может быть прав, а сестра-худларианка ошибается? – продолжал Хьюлитт. – Что лучше хотя бы время от времени смотреть правде в глаза, что лучше понять это здесь, в госпитале, где тебе оказывают помощь, а не дома, где, как ты говоришь, тебе придется так одиноко? Не думала ли ты о том, что не всегда тебе будет так плохо? Люди, да наверное, и кельгиане привыкают абсолютно ко всему...

– Ты и говоришь, как Лиорен, – начала было Морредет, но тут случилось ужасное.

Шерсть ее волновалась не сильнее, чем прежде, непроизвольные подергивания утихали, поэтому Хьюлитт никак не ожидал новой судороги, из-за которой тело Морредет вытянулось в длинный пушистый цилиндр и скатилось с кровати. Не тратя времени на раздумья, Хьюлитт бросился к кельгианке, подхватил ее и уложил обратно на кровать. Пальцы Хьюлитта сомкнулись как раз на прямоугольнике пластыря, и под их давлением ткань пластыря съехала с перевязанной раны.

Кельгианка жалобно застонала, и стон ее был похож на звук фальцета сирены, потом ее тело снова дернулось и перекатилось к другому краю кровати – туда, где теперь стоял Хьюлитт. Хьюлитт покачнулся и упал на пол. Морредет накрыла его собой.

– Сестра! – закричал землянин.

– Я здесь, – спокойно проговорила худларианка, уже проникшая за ширму и наклонившаяся над Морредет и Хьюлиттом. – Вы ранены, пациент Хьюлитт?

– Н-нет, – пробормотал Хьюлитт. – Пока – нет.

– Это хорошо, – сказала сестра. – ДБЛФ никогда не используют свои лапки в драке, поэтому скорее всего вам ничего не грозит. Мне нужна помощь, но я не хотела бы звать вторую сестру и терять время. Поможете мне?

«Помогу ли я вам?» – изумился про себя Хьюлитт. Он издал звук, который и сам вряд ли бы смог перевести, но сестра-худларианка почему-то сочла этот звук знаком согласия.

– Ваше теперешнее положение на полу идеально для выполнения моего плана, – продолжала медсестра. – Вы должны крепко держать пациентку Морредет. Прошу вас, обхватите ее руками и покрепче ухватите за шерсть на спине. К сожалению, четыре конечности нужны мне для удержания тела в равновесии, так что у меня остается одна, чтобы помочь вам держать больную, и вторая – чтобы ввести ей седативное средство. Прошу вас, держите ее покрепче, но не делайте ей больно. Вот так, хорошо.

Совместными усилиями им удалось удержать кельгианку, которая продолжала издавать писклявые стоны, при этом изо всех сил стараясь вырваться из объятий Хьюлитта, разгуливая по его груди, животу и лицу всеми двадцатью лапками. К счастью, лапки у нее были короткие, тонкие и слабые и не имели когтей. Подушечки на лапках напоминали затвердевшие губки. У Хьюлитта было такое ощущение, будто по нему колотят барабанными палочками. Это скорее удручало, чем приносило боль. Видимо, из-за непрерывных телодвижений Морредет вспотела – в ноздри Хьюлитта ударил запах, смутно напоминавший аромат перечной мяты.

На него вдруг навалилась слабость, показалось, будто бы силы покидают его, ладони вдруг стало покалывать, предплечья загорелись в тех местах, где прикасались к шерсти Морредет. Это чувство было незнакомо Хьюлитту, и ему вдруг стало так щекотно, что он с трудом сдерживал смех. Внезапно Морредет выгнула спину дугой и попыталась вырваться. Хьюлитт еле удержал ее.

– Простите, у меня руки вспотели, – извинился он перед медсестрой. – Она чуть не выскользнула.

– Вы молодчина, пациент Хьюлитт, – похвалила его сестра, убирая шприц в бокс. – Еще несколько секунд – и я закончу. Вы на время утратили хватку из-за того, что перемазались в мази, которой пропитана повязка, и в поту пациентки. Кроме того, мне известно, что увлажнение кожи внутренней поверхности рук у землян происходит иногда в отсутствие повышенной физической активности и не всегда связано с повышением температуры тела. Это явление может служить признаком сильной эмоциональной реакции на стрессовую ситуацию...

– Но у меня не только ладони вспотели, – вяло запротестовал Хьюлитт, – а руки до локтя.

– В любом случае, – невозмутимо отозвалась медсестра, – вам ничто не угрожает. Кельгианские патогенные микроорганизмы не смогут преодолеть межвидовой барьер, и... О, похоже, пациентка Морредет уснула.

Кельгианка действительно перестала сучить лапками, и ее тело всем весом надавило на грудную клетку Хьюлитта. У сестры теперь были свободны два щупальца, и она подхватила ими Морредет где-то в районе центра тяжести, подняла и уложила на постель. К тому времени, когда Хьюлитт поднялся с пола, Морредет уже лежала на кровати в форме буквы "S" – видимо, отдыхая, кельгиане предпочитали принимать именно такую форму. Медсестра меняла повязку на ране кельгианки, и Хьюлитт успел поймать взглядом участок оголенной кожи и бледной, безжизненной шерсти.

– Пациент Хьюлитт, – посоветовала землянину сестра, – пожалуйста, сотрите с рук мазь. Вам она не повредит, но запах может не понравиться. А потом возвращайтесь к своей кровати и постарайтесь уснуть. Попозже я подойду к вам и проверю, нет ли у вас мелких царапин, которые вы могли не заметить из-за испуга и волнения.

Кстати, пока вы не ушли, – продолжала сестра, – прошу извинить меня за то, что я не сразу поспела. Ваш медицинский монитор оборудован микрофоном и записывающим устройством – для того, чтобы впоследствии можно было прослушать записанные материалы. Судя по тому, как протекала ваша беседа с пациенткой Морредет, было ясно, что ей вот-вот понадобится успокоительное средство, но средство это новое, и если на месте нет Старшего врача, я вынуждена перед тем, как ввести его пациенту, консультироваться с Отделением Патофизиологии. Только поэтому я и не явилась на ваш зов сразу.

Хьюлитт рассмеялся:

– А я-то еще думал, что вы быстро прибежали! Но если наш разговор с Морредет записывался, это же значит, что вам грозят неприятности из-за того, что вы сказали, – вернее, из-за того, что я сказал, что вы сказали насчет вашего несогласия с распоряжениями о снижении Морредет дозы снотворного и запрета разговаривать с пациенткой? Да, а как она сейчас? – спросил Хьюлитт. – Вы уверены, что с ней все будет хорошо?

Трудно было сказать, о чем думает худларианка, но Хьюлитту показалось, что она встревожена.

– Запись с вашего монитора прослушают несколько сотрудников, включая Медалонта, Летвичи и Лиорена. В мой адрес будет высказано много критических замечаний. Но вы уже заметили, наверное, что у худлариан кожа толще, чем у любых других существ. Спасибо вам за заботу, пациент Хьюлитт, а теперь, прошу вас, возвращайтесь к себе. Морредет чувствует себя хорошо и мирно спит...

Худларианка запнулась. Спокойная рябь на шерсти Морредет вдруг резко затихла. Кончик щупальца медсестры быстро скользнул к основанию черепа Морредет – вероятно, она решила пощупать пульс. Затем худларианка достала из сумки с инструментом сканер и подвесила его к груди пациентки в двух местах. Второе щупальце сестры нажало клавишу на коммуникаторе, и на потолке над кроватью кельгианки быстро замигало пятнышко красного света.

– Реанимационная бригада, – медсестра почти кричала, – седьмая палата, двенадцатая кровать, кельгианка-ДБЛФ. Пять секунд после останови! обоих сердец... Пациент Хьюлитт, быстро ложитесь. Скорее!

Хьюлитт отвернулся от кровати кельгианки, не в силах смотреть на неподвижное тело Морредет и на ее замершую шерсть. Он вышел за ширму, но к своей кровати не пошел. Он ждал около ширмы, пока минуту спустя не появилась реанимационная бригада. Красное пятнышко на потолке погасло. Все звуки, исходившие от постели Морредет, стихли – реаниматоры установили звукоизоляционное поле.

Вероятно, это было сделано, чтобы не беспокоить других пациентов, а не только для того, чтобы Хьюлитт не слышал, что там, за ширмой, происходит. Он не знал, сколько простоял в темноте, глядя на темные силуэты, скользившие по полотнищам ширмы. Он изо всех сил прислушивался, но так ничего и не услышал. Наконец из-за ширмы вышли реаниматоры. Но они покинули палату, не сказав ни слова, и любопытство Хьюлитта так и осталось неудовлетворенным. Медсестра-худларианка, судя по ее тени, неподвижно стояла около кровати Морредет.

Хьюлитт ждал, как ему показалось, немыслимо долго, но худларианка так и не вышла к нему. Тоскливо, виновато и разочарованно Хьюлитт развернулся и побрел в ванную, чтобы смыть с рук остатки кельгианской мази. Потом он лег в постель и закрыл глаза.

Дважды среди ночи он слышал, как тихо ходит по палате медсестра. Все пациенты спали, кроме него, – а он притворялся, будто спит. Но сестре не надо было ни о чем его спрашивать – за него говорил монитор. Вероятно, сестра чувствовала себя виноватой в случившемся – ведь это она попросила Хьюлитта поговорить с Морредет. Но и Хьюлитт чувствовал себя виноватым и боялся о чем-либо спрашивать сестру. Он лежал тихо-тихо и в отчаянии гадал: неужели он мог кого-то убить только тем, что поговорил с этим существом? Хуже он себя в жизни не чувствовал – ни физически, ни морально.

Он так и не уснул. Вспыхнули потолочные лампы. На дежурство вышла утренняя смена.

Глава 14

Утренний обход получился каким-то скомканным. Старшего врача Медалонта сопровождала вместо вереницы практикантов только Старшая сестра Летвичи. Подходили они исключительно к самым тяжелым больным и большую часть времени провели у постели Морредет, по-прежнему загороженной ширмой и звукоизоляционным полем.

Медики все еще находились там, когда около кровати Хьюлитта остановились по пути в ванную Хоррантор и Бовэб. Первым заговорил дутанин.

– Пожалуй, в скремман сегодня играть не придется, – проворчал Бовэб. – Похоже, никто не знает, что стряслось с Морредет. Я попробовал выспросить у сестры-кельгианки, но ты же знаешь этих кельгиан – они или выкладывают всю правду, или вообще помалкивают. А ты что-нибудь знаешь?

Хьюлитт все еще чувствовал себя виноватым в случившемся, и говорить об этом ему не хотелось. Но эти двое были друзьями Морредет – ну, пусть не друзьями, но хотя бы хорошими знакомыми, и они имели право знать правду. Лгать им Хьюлитт не собирался, но он не был и кельгианином, поэтому мог слегка и приврать.

– У нее был приступ, – объяснил он. – Медсестра вызвала бригаду реаниматоров и сказала им, что у Морредет остановились сердца. Когда они прибыли, они закрыли кровать звукоизоляционным полем. Что там происходило потом – я не знаю.

– Мы, наверное, все проспали, – вздохнул Хоррантор. – Но худларианка добрая и поговорить любит. Может, она нам все расскажет, когда вечером сменит кельгианку. – Хоррантор запнулся и указал в сторону сестринского поста. – Вы поглядите, кто идет по палате вместе с падре Лиореном. Торннастор! Что он тут делает?

Существо, о котором шла речь, принадлежало к тому же виду, что и Хоррантор, но было гораздо крупнее. Его шкура была испещрена морщинами, ну и конечно, оно шагало на всех шести ногах. Ответ на вопрос Хоррантора поступил как бы сам собой. Лиорен и Торннастор остановились около кровати Морредет и исчезли за ширмой. Следом за ними там же исчезла сестра-кельгианка с антигравитационной каталкой.

– Да уж, там теперь небось тесновато, – отметил Хоррантор.

Никто ему не ответил. Молчание затянулось. Хьюлитта все время преследовал образ Морредет, неподвижно лежавшей на кровати, и, чтобы немного отвлечься, он спросил:

– А кто такой Торннастор?

– Я его раньше никогда не видел, – ответил ему Хоррантор. – Но это наверняка Торннастор, потому что в госпитале, кроме меня, есть только один тралтан, и он диагност. Торннастор – Главный патофизиолог госпиталя. Говорят, он редко выходит из лаборатории и пациентов видит только мертвых или разрезанных на куски.

– Хоррантор! – оборвал друга Бовэб. – Деликатности у тебя – как у пьяного кельгианина.

– Ой, простите, – извинился тралтан. – Что-то я не то сказал, правда... Смотрите, они выходят.

Первой из-за ширмы появилась кельгианка. Она толкала перед собой каталку, колпак которой теперь был закрыт. За ней следом вышли Торннастор, Медалонт и Летвичи. Шторы убрались в щели на потолке, и около пустой кровати остался только Лиорен. Тарланин несколько секунд постоял, уставившись всеми четырьмя глазами в пустоту, а затем тронулся с места, но за другими не пошел.

– Сюда идет, – прорычал дутанин – это он так шептал. – Хьюлитт, и вроде бы на тебя смотрит.

И действительно, Лиорен, глядя на Хьюлитта двумя глазами, шел к кровати землянина. Остальные два глаза он соответственно направил на Хоррантора и Бовэба. Приблизившись, он сказал:

– Прошу простить, что прервал ваш разговор, друзья, но мне нужно поговорить с пациентом Хьюлиттом наедине.

– Конечно, падре, – ответил Хоррантор, а Бовэб добавил:

– Мы как раз собирались уходить.

Дождавшись, когда тралтан и дутанин отойдут подальше, тарланин уточнил:

– Надеюсь, вам сейчас удобно со мной поговорить? Уделите мне некоторое время?

Хьюлитт ответил не сразу. Он впервые видел падре так близко. Он, правда, смотрел библиотечные записи о тарланах, но к личной встрече оказался не готов. Код физиологической классификации тарлан был БРЛГ, и они представляли собой существа на четырех коротких ножках, с телом в форме конуса. У тарлан имелось по четыре срединных конечности на уровне пояса – эти конечности были длинными, суставчатыми и мускулистыми и служили для поднятия тяжестей. Еще четыре конечности, предназначенные для выполнения более тонкой работы, росли на уровне шеи. На одинаковых расстояниях друг от друга по окружности головы на стебельках располагались четыре глаза, способные двигаться независимо друг от друга. Рост взрослого тарланина, как утверждал библиотечный компьютер, равнялся восьми футам, но Лиорен превышал средние показатели как ростом, так и массой тела. Созерцание тарланина в непосредственной близости вовсе не порадовало Хьюлитта. Учитывая события прошедшей ночи, он не рассчитывал услышать ничего хорошего. Вместо того чтобы ответить на вопрос священника, он сам спросил его о том, что мучило его последние шесть часов:

– Что случилось с Морредет?

Выражение странного, искривленного лица тарланина оказалось прочесть еще сложнее, чем худларианское. Лиорен ответил:

– Мы не знаем, что случилось с Морредет, но сейчас она чувствует себя хорошо, с ней все в порядке.

Учитывая профессию Лиорена и не забывая о том, что кровать Морредет опустела, Хьюлитт решил, что слова падре не что иное, как утешение осиротевшему другу. Но Хьюлитт мечтал услышать не это. Неожиданно звуки, оглашавшие палату, стихли – срединной рукой Лиорен нажал клавишу включения звукоизоляционного поля. Хьюлитт пока не понял, каким из отверстий на лице тарланин разговаривает но голос Лиорена звучал спокойно и мягко.

– Похоже, за случившееся ответственны трое. Сестра-худларианка, я и вы. Мне бы хотелось начать с вашего вклада в происшедшее.

Не дав Хьюлитту и рта раскрыть, тарланин продолжал:

– Худларианка уже сказала мне, что ваш ночной разговор был записан монитором и внесен в историю болезни в целях последующего изучения. Предыдущие разговоры были записаны без вашего ведома и разрешения в связи с необычностью вашего заболевания. Медалонту показалось, что, будучи в неведении на предмет записи, вы поведете себя более раскрепощенно, а то, что вы скажете, окажется во много раз ценнее всех ваших бесед с врачами, хотя большая часть записей никакого клинического значения иметь не будет. Теперь вы знаете, что все сказанное вами записывается, но больше ваших слов меня интересует ваша эмоциональная реакция на травму пациентки Морредет. Родились ли у вас какие-либо сильные чувства в отношении ее увечья и хотите ли вы поговорить о них?

Хьюлитт немного успокоился. Он ожидал от Лиорена выговора, но теперь понял, что больничный священник не собирается его ругать.

– Хочу, – кивнул Хьюлитт. – Но многого от меня не ждите, падре. Никаких особо сильных чувств по поводу травмы пациентки Морредет я не испытываю, кроме обыкновенного сочувствия к беде существа, не являющегося моим близким другом. Когда я узнал, как много для нее значит повреждение шерсти, я попытался помочь ей разговором о том, что пережил в период с десяти до двадцати лет. Вероятно, я ляпнул что-то лишнее.

– Я бы так не сказал, – возразил Лиорен. – Вы пытались найти верные слова в очень непростой с эмоциональной точки зрения ситуации. Кое-что из сказанного вами... Скажите, та проблема, о которой вы говорили с пациенткой Морредет, разрешена или нет? В вашей истории болезни говорится о том, что вы не женаты и не имели даже кратких связей с лицами противоположного пола.

Удивившись тому, что разговор о Морредет так резко перескочил на него, Хьюлитт ответил:

– Нет, проблема не разрешилась. Я чувствую себя неловко в женском обществе, невзирая на то что у меня сохранилась нормальная физическая реакция на женщин, да и сам я по-прежнему привлекателен для них. Я страшусь возврата стресса, я страшусь за себя и за свою потенциальную партнершу. Я страшусь той боли, которая заменяет мне наслаждение. Мне бы не хотелось, чтобы это повторилось... Но почему вы спрашиваете об этом? Вы осуждаете мое поведение? Вы полагаете, что это скорее вопрос морали, нежели медицины?

– Нет, это медицинский вопрос, – не задумываясь отозвался Лиорен. – Но если эта тема волнует вас так, что вы чувствуете – вам необходим духовный совет или руководство, прошу вас, скажите мне об этом. Я располагаю обширными знаниями о многочисленных табу и верованиях Федерации и смогу вам помочь. Меня очень интересуют и ваши верования, если они у вас есть. Если вы неверующий, не волнуйтесь. Я не собираюсь ни проповедовать, ни вовлекать вас в веру.

Одна из причин, по которой я задал вам этот вопрос, – продолжал падре, – состоит в том, что я больше не занимаюсь врачеванием. Но когда-то я был опытным медиком, и порой мне интересно переигрывать моих бывших коллег. Частенько их это обижает, бьет по их профессиональной гордости. Да и кто я такой, чтобы осуждать другого, избравшего безбрачие?

– Простите, падре, – выдавил Хьюлитт. – Что-то я нынче не слишком расположен к общению. Скажите конкретно, что бы вам хотелось узнать?

Лиорен издал долгий булькающий звук, который транслятор переводить не стал, и сказал:

– Все, что вам хотелось бы мне рассказать. Но прежде всего мне кажется, что вас по-прежнему удручает ваша затянувшая девственность, но об этом вы так подробно поведали в разговоре с Морредет, что теперь говорить об этом не стоит. А мне бы хотелось узнать, не было ли в вашей жизни других эпизодов – физических, психологических, религиозных, которые бы вас беспокоили, а медикам казались пустяками, не имеющими значения, и потому они не отразили эти эпизоды в вашей истории болезни. Помните ли вы что-либо в таком роде?

– Ну, если этого нет в моей истории болезни, – вздохнул Хьюлитт, – наверное, я и сам позабыл об этом. Стоило мне почувствовать, что со мной что-то не так, я непременно об этом рассказывал. Жаловаться вошло у меня в привычку.

Мгновение Лиорен молчал. Когда он заговорил вновь, Хьюлитту показалось, что падре смущен и взволнован. Тарланин устремил на землянина все четыре глаза.

– Случай у вас на редкость необычный, пациент Хьюлитт, – сказал священник. – Мы изучали ваши разговоры с Медалонтом, Брейтвейтом и худларианской сестрой, а также с тремя вашими партнерами по карточной игре, слушали беседу с Морредет, в которой вы выказали редкую деликатность и чувствительность. На основании всего этого мы заключили, что у вас немного неладно с психикой. Учитывая, что вы всю жизнь воюете с медиками, таких отклонений можно ожидать, но при этом личность ваша сохранила устойчивость и организованность. Если в вашем заболевании присутствует психологический компонент, в чем мы уже начали сомневаться, то он упрятан так глубоко, что пока не видно даже его следов.

– Я же всем и каждому тут твердил, что дело вовсе не в моем воображении, – возмутился Хьюлитт.

Лиорен, не обращая внимания на его возмущение, продолжал:

– Объективно вы являете собой совершенно здорового землянина-ДБДГ. Помимо необъяснимого сердечного приступа, имевшего место в день вашего поступления в госпиталь, ваш монитор постоянно регистрирует оптимальные параметры всех жизненно важных показателей. Правда, в настоящее время параметры немного понижены, но это можно отнести на счет бессонной ночи. Не сомневаюсь, вы волновались за Морредет.

– Итак, у меня все в порядке с головой и тело супермена, – не пытаясь скрыть злость, съязвил Хьюлитт. Наверняка его собираются выписать из госпиталя как симулянта. – Спасибо, что еще раз напомнили мне об этом, падре. Что мне вам еще рассказать?

Тарланин склонился к Хьюлитту и открыл рот. Впервые землянин увидел, какие у Лиорена острые и большие зубы. Хьюлитт поздравил себя с тем, что смог удержаться и не вскочить с кровати, рванув по палате куда глаза глядят. Поистине, тут можно было привыкнуть ко всему.

– Не знаю, – отвечал падре. – Что угодно. Что-нибудь такое, что, как вы, земляне, говорите, позволило бы мне «запустить зубы» в вашу проблему.

– З-зубы? – выдавил Хьюлитт, не отрывая глаз от открытого рта собеседника. Заставив себя хохотнуть, он проговорил:

– А знаете, у меня с зубами никаких проблем. Было кое-что, когда я был маленький, на Этле, но это пустяки. Мне было семь лет, и у меня начали прорезываться два коренных зуба, а молочные все не желали выпадать. Десны у меня болели, но я гораздо больше боялся, что зубная фея не положит мне под подушку денег за выпавшие зубы. Вы знаете про зубную фею? Ну, это я потом как-нибудь расскажу. Когда стал прорезываться третий коренной зуб, а молочный отказывался выпадать, наш стоматолог утратил всякое терпение и удалил мне все три молочных зуба. Затем мои зубы вели себя образцово, и всякий раз на подушке меня ждали деньги от зубной феи. Но наверное, это глупо – рассказывать вам про зубы.

– Кто знает, что в вашем случае глупо, а что нет, – задумчиво проговорил священник. – Но, пожалуй, я с вами согласен. Можете припомнить еще какие-нибудь не внесенные в историю болезни важные случаи?

Хьюлитт стал рассказывать, и чем дальше, тем больше вспоминал разных случаев. К его удивлению, в истории болезни фигурировали даже самые пустяковые эпизоды. Последовал нудный перечень обычных для мальчишки ушибов и порезов. Порезы и ссадины у него всегда заживали очень быстро, хотя некоторые из них поначалу казались такими глубокими, что их следовало бы зашить.

– В детстве и юности я не любил докторов, – сказал Хьюлитт. – Потому что они упорно прописывали мне лекарства, думая, что от них станет лучше, а все выходило с точностью до наоборот. Сначала мне показалось, что и Медалонт – не исключение, но он отменил все лекарства, и пока со мной ничего страшного не произошло, кроме сердечного приступа в первую ночь. Мне продолжать, падре? Вам такие сведения от меня нужны?

– Сам не знаю, какие сведения мне нужны, – признался Лиорен. – Да и услышь я от вас нужные мне сведения, вряд ли бы я понял, что это именно то, чего я жду. Но если все, что вы и множество лечивших вас докторов говорите, правда, и учитывая два имевших место необычных клинических явления, остается одно вероятное объяснение. Для меня оно более очевидно, чем для вас, хотя я и неохотно с ним соглашаюсь.

Тарланин еще ближе наклонился к Хьюлитту, и землянин заволновался: не упадет ли на него тяжеленный священник. Хьюлитт почти физически ощутил волнение падре.

– Пациент Хьюлитт, – спросил Лиорен, – являетесь ли вы членом религиозной секты?

– Н-нет! – вырвалось у Хьюлитта.

– До своей гибели при авиакатастрофе, – продолжал священник, – являлись ли ваши родители членами какой-либо секты? А ваши бабушка и дедушка? Вероятно, эта секта была крайне малочисленной, поскольку не могла расширить ряды своих последователей, существуя в окружении материалистов. Наверняка приверженцы этой секты придерживались высоких правил морали, были преданы своим верованиям и отличались непоколебимой верой. Вы тогда были очень маленьким, но, может быть, ваши родители все же наставляли вас в вере?

– Нет, – снова ответил Хьюлитт.

– Вы достаточно хорошо подумали? – возразил падре. – Подумайте как следует.

Он отклонился назад. Хьюлитт не понял, что это означает – успокоение или же разочарование.

– Простите, падре, – сказал он. – Вы ранее спросили меня насчет моего отношения к религии, и я отказался от вашей помощи. Я думал, вы сразу поняли, что я – человек неверующий. Так зачем же вы задаете мне столько вопросов на тему религии? Повторяю: я никогда не был верующим.

Хьюлитт ужасно обрадовался тому, что кровать загорожена звукоизоляционным полем – падре Лиорен заговорил настолько громко, что в противном случае его было бы слышно на другом конце палаты.

– Я задаю эти вопросы потому, что вынужден их задавать. Религиозные воззрения порой в значительной мере сказываются на психике пациентов. А в особенности я их задаю из-за того, что произошло сегодня ночью.

После вашего разговора с пациенткой Морредет, – взволнованно продолжал Лиорен, – пациентка, состояние которой до тех пор не внушало опасений, сильно разнервничалась, что в итоге привело к тяжелейшим спазмам. Вы помогали дежурной сестре удерживать пациентку, когда худларианка делала ей укол успокоительного. Затем у нее остановились оба сердца. Можно было бы как-то по-другому назвать ваши действия, но факт остается фактом – то, что вы сделали, называется не иначе как «наложение рук».

Когда прибыла реанимационная бригада, – чуть спокойнее проговорил падре, – реаниматоры пришли в ярость – второй раз за два дня их вызвали в эту палату, и оба вызова в итоге оказались ложными. Торннастор в полном изумлении, что редкое явление для главы Отделения Патофизиологии. Он попросил перевезти Морредет в его лабораторию для более тщательного обследования. Произошло невероятное. А пациентка Морредет счастлива безмерно, потому что на месте ранения у нее выросла новая прекрасная шерсть.

Лиорен немного помолчал, потом добавил почти извиняющимся тоном:

– Наш госпиталь славится тем, что тут непрерывно творят медицинские чудеса, но то, что случилось с Морредет, – поистине чудо. Даже я в недоумении.

А как вы все это объясните, пациент Хьюлитт?

Глава 15

Прошла неделя после перевода Морредет в Отделение Патофизиологии, и Хьюлитт заметил, как изменилось к нему отношение – но не в худшую сторону, так что жаловаться было нечего. Старший врач Медалонт одаривал его считанными словами. Он явно ничем не мог помочь Хьюлитту. Старшая сестра Летвичи вела себя почти что обходительно, сестра-худларианка не утратила дружелюбия, однако стала куда менее разговорчива. Когда Хьюлитт, Хоррантор и Бовэб попробовали сыграть в скремман втроем, землянину показалось, что его партнеры словно языки проглотили – если они, конечно, у них имелись. Все вокруг него, как любила говорить бабушка Хьюлитта, ходили на цыпочках.

Единственным, кто был готов подолгу разговаривать с Хьюлиттом, оставался Лиорен, чьи визиты почти всегда заканчивались горячими религиозными спорами, которые Хьюлитт, убежденный атеист, предпочитал именовать философскими диспутами. Что бы эти споры собой ни представляли, они помогали Хьюлитту скоротать время днем и давали почву для ночных раздумий. За это землянин был несказанно благодарен падре. Правда, когда Лиорен, как, например, сегодня, возвращался к разговору о том, что случилось с шерстью Морредет, Хьюлитт предпочел бы беседовать с кем-нибудь другим.

– Сегодня, до того, как я пришел к вам, я побеседовал с Морредет, – сообщил тарланин. – И она сказала мне, что в Отделении Патофизиологии у нее не находят никаких отклонений от нормы. Отросшая шерсть выглядит великолепно, не собирается выпадать, и Торннастор уже не видит причин задерживать Морредет в госпитале и, наверное, скоро выпишет ее. На тот случай, если ей не удастся до отъезда повидаться с вами, она просила передать вам свои наилучшие пожелания и благодарность за то, что вы для нее сделали... за то, что вылечили ее.

– Но я ничего не сделал! – запротестовал Хьюлитт. – Я только дрался с ней, вот и все! Между прочим, я просил вас передать это Морредет.

– Я передал, – кивнул Лиорен. – Но она сказала, что на всякий случай благодарит вас – а вдруг вы все-таки что-то сделали. Знаете, она тоже не слишком сильно верит в чудеса.

– Чудес не бывает, – проворчал Хьюлитт – в последние дни он часто произносил эту фразу. – Бывают какие-то природные явления, которые нам пока непонятны или просто нами не изучены. А когда мы начинаем понимать, как происходит то или иное чудо, мы совершаем его по несколько раз в день и даже не задумываемся об этом, верно?

Хьюлитт включил свой прикроватный компьютер и запросил библиотечное «меню» в надежде, что Лиорен поймет намек и уберется. Хьюлитт уже поступал так прежде, и падре не обманывал его ожиданий.

– Вы правы, несколько веков назад передача изображения на расстояние была бы сочтена чудом, – по-своему понял намек Хьюлитта тарланин. – Морредет очень рада и горда тем, как теперь выглядит ее шерсть. Она упросила меня провести рукой по ее бокам и убедиться в том, что шерсть пушиста и подвижна. Она утверждает, что еще никогда в жизни не чувствовала себя настолько хорошо. На Тарле к подобным прикосновениям прибегают только при интимной близости и эмоциональном подъеме, но Морредет так просила меня потрогать ее шерсть... Знаете, в такие моменты я становлюсь настоящим трусом. Ощущения у меня были удивительные, совершенно неожиданные, их очень трудно описать. Я чувствовал себя...

– Глупо? – подхватил Хьюлитт. – Вот и я себя идиотски чувствовал, когда то же самое произошло с Хоррантором. Медалонт попросил меня – в порядке эксперимента – возложить руки на поврежденную ногу тралтана. Как утверждает наш Старший врач, выздоровлению Хоррантора мешают какие-то осложнения. Рядом стояли сам Медалонт, Летвичи, еще две медсестры-орлигианки и реанимационная бригада – на случай, если произойдет нечто из ряда вон выходящее. Думаю, все они, даже сам Хоррантор, очень обрадовались, когда не произошло ровным счетом ничего. Во второй раз чуда не получилось. Вы уж простите.

– Не надо извиняться, – возразил Лиорен. – Я вас понимаю, как никто другой. Из-за чудес я начинаю сомневаться в том, во что верю и не верю, и мне гораздо больше по душе, когда кто-то доказывает, что чудес не бывает.

– Не бывает, падре, – заверил священника Хьюлитт. – Может, поговорим о чем-нибудь другом?

– Мне бы вашу уверенность, – сказал Лиорен, сложив срединные конечности в каком-то жесте, который, наверное, был бы понятен другому тарланину. – Но неужели во всем необозримом пространстве и бесконечном времени, неужели посреди законов причины и следствия, неужели при совершенном равновесии сил Творения нет места для чуда – хоть иногда? Если нет – почему же оно все-таки произошло здесь?

Хьюлитт обреченно покачал головой, чувствуя, что ему никуда не деться от осточертевших разговоров о шерсти Морредет, разговоров, которые неизбежно уводили их с Лиореном в религиозные дебри, и сказал:

– И здесь оно не произошло, падре. Чудеса невозможны. Если бы они происходили в необъятной, сложнейшей, великолепно упорядоченной Вселенной – или внутри того, что вы зовете Творением, они были бы исключением из правил, отклонениями от Совершенного Порядка Вещей. В вашей Вселенной для чудес места нет.

– Интересная философская мысль, – отметил Лиорен. – Из нее можно вывести заключение об ошибочности Творения, в рамках которого имеют место сверхъестественные явления. Если учесть все предполагаемые качества Творца, резонен вопрос: почему Он, Она или Оно создали какие бы то ни было несовершенства?

– Не знаю, – покачал головой Хьюлитт. – Я в этой области не компетентен. Но ведь можно предположить, что наша Вселенная была создана как прототип, как экспериментальная модель, время от времени нуждающаяся в доработке и тонкой настройке. И то, что частенько мы сталкиваемся со сверхъестественными явлениями во Вселенной, существующей по законам природы, как раз и может служить подтверждением этой настройки и доработки. Слава Богу... ой, это всего лишь оборот речи, падре... хорошо, что это происходит не слишком часто.

– Если вы верите, что... – начал было Лиорен.

– Я ни во что не верю, падре. Я просто рассуждаю.

Тарланин, немного помолчав, сказал:

– Если наша Вселенная несовершенна, можно предположить при том, что она бесконечна и вечна, что некогда существовала или будет существовать совершенная Вселенная. Не хотелось бы вам... гм-м... немного поговорить об этом?

– Я ведь никогда об этом толком не думал, – улыбнулся Хьюлитт. – Так что могу развить эту мысль в процессе разговора. В такой Вселенной все будет совершенно. Законов природы не будет, потому что существуй они – это бы означало, что и в такой Вселенной есть просчеты и она тоже нуждается в доработке. Там не будет ни времени, ни пространства, никаких физических и моральных ограничений, и поэтому, что бы там ни происходило, все будет чудом. Думаю, вы и другие верующие, живущие в нашем несовершенном мире, назвали бы такую Вселенную раем.

– Продолжайте, – попросил Хьюлитта Лиорен.

– Что же касается моего отношения к религии, да и не только моего, то вся беда в том, что ни одна религия не дает ответа на вопрос: откуда в мире столько зла, а точнее говоря, трагических случаев, природных катастроф, болезней, ужасных поступков отдельных людей или целых народов по отношению к другим – иными словами, откуда так много страданий? Живущим в несовершенной Вселенной еще долго придется объяснять, почему такое происходит, в особенности тогда, когда они ожидают, что после смерти перенесутся в совершенный мир. Теория совершенно еретическая, – заключил свое высказывание Хьюлитт. – Надеюсь, мое богохульство не оскорбило вас, падре?

– Согласен, – сказал Лиорен. – Рассуждения ваши действительно еретические, однако они для меня не новы. Для того, чтобы работать здесь, я должен много знать о религиозных воззрениях и ритуалах на многих планетах, а зачастую я должен быть знаком сразу с несколькими религиями, исповедуемыми на одной и той же планете. Вы мне напомнили о писаниях одного земного богослова по имени Августин <Блаженный Августин (351 – 430), христианский богослов и писатель, епископ африканского города Гиппона Автор учения о церкви как о «Божием граде» Один из отцов-основателей христианской церкви>. У него было в привычке задавать Богу вежливые, но странноватые вопросы, например: «Боже, а что ты делал до того, как создал Вселенную?» Свидетельств того, что святой Августин когда-либо получил ответ на этот вопрос, не сохранилось – по крайней мере он не получил ответа за время своей жизни на земле. Но вы выразили его мысль, вы предположили, что Создатель сотворил прототип совершенного мира и что мы живем в этом прототипе.

Я не обижен и даже не удивлен, пациент Хьюлитт, – продолжал Лиорен. – Когда речь заходит о религиозных верованиях разных существ, меня ничто уже не удивляет. Единственные, кому удалось-таки меня удивить, – телфиане-ВТХМ. Одного из них я навещал в последние дни. Телфиане придерживаются убеждения о том, что они созданы по образу и подобию Божьему, но при этом их всезнающий и всемогущий Создатель состоит из бесконечного множества крошечных, слабых и невежественных (каждого по отдельности) существ типа их самих. Вместе же эти слабые, глупые и маленькие существа составляют Сверхсущество, к которому телфиане в один прекрасный день мечтают присоединиться.

Телфиане, – чуть подумав, пояснил тарланин, – представляют вид, у которого разум и цивилизация развились в результате объединения индивидуумов в существо коллективное, и поэтому понятно, почему их верования именно таковы. Но поначалу мне было очень трудно это понять и очень трудно было разговаривать о бесконечном числе существ, из которых состоит телфианский Бог. Трудно мне было найти и слова духовного утешения, в которых нуждался телфианин. Конечно, есть много религий, последователи которых верят в то, что в каждом существе есть искра Божия... Кстати, вы что-нибудь знаете о телфианах?

– Не слишком много, – признался Хьюлитт, обрадовавшись тому, что представился случай сменить тему и уйти от богословия и чудес. – Кое-что о них я прочел в каталоге обитателей Федерации. Они живут большими группами и практикуют контактную телепатию для объединения умственных и физических усилий. Жизненный цикл телфиан обеспечивается жестким излучением различной интенсивности, характерным для их родной планеты, орбита которой пролегает очень близко к телфианскому солнцу. Для того, чтобы телфиане могли совершать космические полеты, внутри их кораблей должна воспроизводиться радиационная атмосфера родной планеты. Порой система поддержания искусственного климата отказывает, и тогда, если телфианам повезет, они попадают сюда. Поскольку они питаются радиацией, ни одно живое существо не может приблизиться к ним, поговорить и после этого надеяться остаться в живых. А вы как с телфианином общались? С помощью переговорного устройства? Или защитный скафандр надевали?

– Я ведь не супермен, – отшутился тарланин и издал какой-то непереводимый звук. – Но между тем на оба ваши вопроса я отвечу «нет». У медиков развилось предубеждение в отношении телфиан. Врачи большей частью считают, что к ВТХМ опасно приближаться и прикасаться, разве что с помощью дистанционных манипуляторов. Действительно, для того, чтобы жить, телфиане должны потреблять радиацию, в нормальных условиях поставляемую им естественной средой обитания. Но когда по каким-либо медицинским соображениям на несколько дней телфиан лишают радиации и они слабнут от радиационного голода, излучаемая ими радиация падает до безопасного уровня. И когда одного из них вынули из лечебного бокса для того, чтобы я мог с ним побеседовать, я находился достаточно близко от него и прикоснулся к нему. А этому больному, – с тоской добавил Лиорен, – действительно нужно чудо.

Видно было, что падре жаль телфианина, да и Хьюлитт ему сочувствовал, но разговор, увы, опять зашел о чудесах. Хьюлитт решил затронуть тему щепетильную, но при этом по возможности обидеть падре как можно меньше.

– Если вы клоните к тому, чтобы я возложил руки на этого пациента, забудьте об этом. Если уж вы хотите чуда, то самое лучшее – чтобы вы или сам пациент молились об этом чуде. Чудо считается явлением сверхъестественным, а не чем-то таким, что зависит от действий неверующего посредника. Если вы не верите в это, падре, то во что же вы верите?

– Я не могу рассказать вам о том, во что верю, – ответил Лиорен. – Соблюдая интересы пациентов, которые могли бы безотчетно попасть под мое влияние, говори я с ними о своих верованиях, я призван молчать об этом.

– Но почему? – удивился Хьюлитт. – Как могут ваши воззрения повлиять на взгляды неверующего?

– Сам не знаю, – отозвался Лиорен. – В том-то все и дело. Я в подробностях знаком с более чем двумястами религиями, исповедуемыми – а чаще неисповедуемыми – в Федерации. Моя работа в госпитале заключается в том, чтобы я с сочувствием выслушивал пациентов, утешал их, подбадривал, выказывал сострадание и успокоение смертельно больным или сильно волнующимся пациентам. Вы наверняка знаете о моем прошлом – просто вы, видимо, слишком хорошо воспитаны и потому не говорите об этом. В нашем госпитале всегда находится несколько пациентов, которые нуждаются не только в утешении, но и в религиозной поддержке. Из-за отчаянности своего положения такие пациенты проникаются ко мне уважением и доверием, ошибочно полагая, что я всеведущ. Они думают, что я, располагая обширными знаниями и опытом в решении подобных проблем, могу дать им таковую поддержку. Но я на это не способен, ибо не имею права, пользуясь безнадежностью положения пациентов, сравнивать религии между собой и высказываться о том, какая из них, по моему мнению, самая истинная. Как бы ни были дики и невероятны кое-какие из верований, я бы ни за что не решился поколебать убеждения своего пациента, склонить его к переходу в другую веру. Я только однажды в своей жизни сыграл роль божества и больше этого делать не собираюсь.

Падре снова издал непереводимый звук и добавил:

– Особую осторожность я проявляю при общении с атеистами. Было бы поистине ужасно, если бы в будущем какие-то из произнесенных мною слов обратили вас в веру.

– Ну, это, – усмехнулся Хьюлитт, – стало бы настоящим чудом.

Он не расслышал, что ему ответил Лиорен, поскольку появилась Летвичи. Она указала на дверь и заметила:

– Пациент Хьюлитт, к вам посетители, приготовьтесь встретить их. Диагносты Торннастор и Конвей, Старшие врачи Медалонт и Приликла, патофизиолог Мерчисон пришли навестить вас. К вам явилось такое количество медицинских светил, что я уверена – надолго вы тут в качестве пациента не задержитесь. Падре Лиорен, Приликла просит прощения за то, что прерывает вашу беседу с пациентом Хьюлиттом, и просит вас немного отойти от кровати и встать поодаль, дабы не мешать обследованию.

– Конечно, – мирно согласился Лиорен.

Хьюлитт не без волнения смотрел, как к его постели приближается разномастная процессия. На Медалонта и диагностов – тралтана и землянина – Хьюлитт внимания не обратил. Его захватило зрелище порхающего метрах в тридцати позади них немыслимо хрупкого насекомого. У насекомого было три пары радужных крыльев, и оно, едва заметно вздымая их, летело к кровати Хьюлитта.

Как только оно повисло в воздухе над его кроватью, Хьюлитт сразу же вспомнил, что прежде недолюбливал насекомых и чем они бывали крупнее, тем сильнее ему хотелось их прихлопнуть. Но такого изящного и красивого создания ему никогда раньше видеть не доводилось. У него от изумления даже язык отнялся.

– Спасибо вам, друг Хьюлитт, – проговорило насекомое, аккомпанируя переводу своих слов музыкальными пощелкиваниями и трелями. – Ваше эмоциональное излучение приятно и похоже на комплимент. Меня зовут Приликла.

– Но что... – охрипшим голосом выговорил Хьюлитт, страшно волнуясь, – что вы собираетесь со мной делать?

– То, что я собирался сделать, я уже сделал, – заверил землянина цинрусскиец. – Так что волноваться не стоит.

Вероятно, остальные услышали Приликлу, поскольку тут же подошли к Хьюлитту поближе. Как только все выстроились около кровати, Приликла изрек:

– В настоящее время я не нахожу в сознании пациента Хьюлитта каких-либо отклонений. Не нашел я и никаких аномалий в состоянии пациентки Морредет, обследованной мной ранее. Полагаю, ее можно безотлагательно выписать. Я чувствую, что все вы разочарованы, и мне очень жаль. Что касается меня, то я никакого заболевания у этого пациента не нахожу.

Друг Хьюлитт, – обратился эмпат к землянину, – как вы смотрите на то, чтобы прокатиться на корабле-неотложке?

Хьюлитт увидел, как задрожало тельце Приликлы, и понял, что крошка-эмпат разделяет охватившие его чувства – злобу и разочарование, от которых Хьюлитт столько страдал прежде.

– Нечего надо мной подшучивать, черт бы вас побрал! – выкрикнул Хьюлитт. – Вы решили, что я здоров как бык и меня нужно отправить домой!

– Ну, не совсем так, – возразил Приликла. – На этот раз вы ошиблись: корабль-неотложка доставит вас из госпиталя на место происшествия.

Глава 16

Несмотря на то, что за время пребывания в седьмой палате Хьюлитт почти полностью избавился от ксенофобии, он все равно очень порадовался тому, что экипаж неотложки был в большинстве своем укомплектован ДБДГ – то есть людьми.

Во всем, что не относилось к чисто медицинской деятельности, кораблем-"неотложкой" «Ргабвар» командовал на редкость серьезный молодой офицер – майор Флетчер. Три офицера Корпуса Мониторов – лейтенанты Хаслам, Чен и Доддс отвечали соответственно за связь, безопасность и навигацию. Поскольку Хьюлитту не разрешалось покидать медицинскую палубу, с офицерами он мог видеться крайне редко. Да и офицеры нечасто общались с медицинским персоналом корабля. Это происходило только в тех случаях, когда «Ргабвар» получал срочный вызов и медикам требовалась помощь офицеров. Если такое происходило, то командование переходило к старшему из медиков, и в данном случае это был цинрусскийский эмпат-ГЛНО Приликла.

Хьюлитт очень удивился тому, что главной помощницей Приликлы оказалась патофизиолог Мерчисон. Но когда он поближе познакомился с землянкой, то на смену удивлению пришла радость. Кроме цинрусскийца и женщины-землянки на «неотложке» находилась медсестра Нэйдрад, кельгианка, специалистка по оказанию помощи при тяжелых катастрофах, и доктор Данальта, физиологическая классификация которого звучала как ТОБС. Это существо порой было самым чужим для Хьюлитта, а порой, наоборот, самым знакомым.

Данальта представлял собой полиморфное существо, способное принимать какие угодно формы и, следовательно, способное превращаться во что и в кого угодно. Кстати говоря, он очень любил этим заниматься. Но когда Данальта заступал на дежурство около Хьюлитта, он усаживался на пол рядом с кроватью и становился похожим на большую зеленую грушу, на поверхности которой выделялся только один огромный глаз да время от времени, если нужно было к чему-то прислушаться, вырастало внушительное ухо.

Режим у Хьюлитта был амбулаторный, и в кровать он ложился только поспать.

В первый же день, как только он попал на борт межзвездной «неотложки», Хьюлитта самым старательным образом обследовали, для чего взяли на анализы ткани и кровь. Все это время медицинская бригада не спускала с Хьюлитта глаз – на тот случай, если ему вздумается как-то ужасно среагировать на простейшие и безобиднейшие процедуры. После того обследования с ним ровным счетом ничего не делали, и поскольку во время взятия анализов ничего ужасного не произошло, в последующие дни Хьюлитта только мучили бесконечными вопросами, при этом старательно избегая отвечать на его собственные.

Патофизиолог Мерчисон вела себя с Хьюлиттом дружелюбно и очень импонировала ему как человек. Что касается внешности Мерчисон, то именно таким Хьюлитт представлял себе медицинского ангела-хранителя. Хьюлитт намеревался во время очередного дежурства Мерчисон попробовать втянуть ее в вежливый спор – в надежде, что она проговорится и скажет ему: что же все-таки с ним намерены сделать. Хьюлитт знал, что скрывать раздражение не обязательно, так как Приликла находился на отдыхе, у себя в каюте, за пределами эмоционального излучения.

– Похоже, – начал Хьюлитт издалека, – все мне задают одни и те же вопросы. И Медалонт, и прежние доктора. А ведь я все время отвечаю одно и то же. Мне бы очень хотелось вам помочь, но как, я не знаю. Вы же не отвечаете на мои вопросы и ничего мне не рассказываете о моей болезни. Как вы думаете, что со мной, и каковы ваши планы?

Патофизиолог сидела на вертящемся стуле около диагностического стола. Она развернулась от большого экрана, на котором рассматривала один за другим снимки, напоминавшие поверхность бело-розового мрамора, но на самом деле это, конечно, были образцы тканей каких-то существ, страдающих жуткими болезнями. «Наверное, она рассчитывает на то, – подумал Хьюлитт, – что, глядя на эти картинки, я скорее усну».

Мерчисон глубоко вздохнула и ответила:

– Мы собирались посвятить вас в суть дела завтра после посадки, но, как я вижу, за последние три дня в вашем общем состоянии не произошло никаких изменений, поэтому считаю, что нет причин держать вас в неведении до завтра. Ответы, которые вы от меня получите, вам не понравятся, потому что...

– Что, все плохо? – взволнованно прервал ее Хьюлитт. – По-моему, уж лучше знать горькую правду.

– Если хотите получить ответы, не прерывайте меня. Я и так в замешательстве.

«Она в замешательстве, – подумал Хьюлитт. – Что тогда говорить про меня?»

– Простите, продолжайте, пожалуйста, – попросил он патофизиолога.

Она кивнула и приступила к рассказу:

– Новости не то чтобы хорошие, и не то чтобы плохие. Во-первых, одни и те же вопросы мы вам задаем в надежде на то, что вы вдруг расскажете нам что-нибудь новое, то, о чем забыли рассказать Медалонту и другим врачам, занимавшимся с вами прежде, – нечто такое, во что бы мы поверили, за что смогли бы уцепиться. Судя по отзывам Приликлы, ваше эмоциональное излучение говорит о том, что вы нам не лжете, однако в той правде, которую вы нам сообщаете, пользы для нас мало. Что касается вашего второго вопроса – о том, что с вами... Что ж... насколько мы можем судить на сегодняшний день, вы не только совершенно здоровы, но вы являетесь поистине совершенным образцом мужчины-землянина, ДБДГ. Так что ответ таков: вы здоровы.

Мерчисон снова глубоко вздохнула, из-за чего ее красивая грудь под облегающим белым халатом приподнялась и лишний раз напомнила Хьюлитту о том, что он – совершенно здоровый мужчина.

– А раз дело обстоит именно так, пациент Хьюлитт, – продолжила Мерчисон, – мы должны признать вас совершенно здоровым ипохондриком, у которого имеются кое-какие психологические проблемы, посоветовать вам отправиться домой и перестать тратить попусту наше время, как уже и советовали вам многие медики в прошлом... – Мерчисон предостерегающе подняла маленькую изящную руку и попросила:

– Нет, не волнуйтесь и не повышайте свое артериальное давление: мы так не поступим. По крайней мере не поступим до тех пор, пока не найдем объяснения вашему странному анамнезу, не поймем, как вы повлияли на шерсть Морредет, почему шерсть так внезапно регенерировала. Мы надеемся отыскать какие-нибудь объяснения на Этле. Именно там с вами начали происходить странные события. Во время исследования, которое мы намерены там осуществить, ваша помощь, ваши советы и воспоминания будут для нас просто бесценны.

Так что ответ на ваш третий вопрос таков, – улыбаясь заключила Мерчисон, – мы не знаем, что с вами делать.

– Я бы рад вам помочь, – Хьюлитт тяжело вздохнул и пожал плечами, – но вряд ли вам пригодятся мои детские воспоминания. Вы об этом думали?

– Судя по заключению сотрудников Отделения Психологии, – заметила Мерчисон, – память у вас, как и все прочее, в полном порядке. Ну а теперь, пациент Хьюлитт, будьте так добры, засыпайте, а мне надо работать.

– Постараюсь уснуть, – пообещал Хьюлитт. – А что вы делаете?

Женщина внимательно посмотрела на него и ответила:

– Помимо прочего, я занимаюсь сравнением ряда сканов тканей мозга ДБДГ и существ других видов. Кстати, ткани вашего мозга тут тоже представлены. Пытаюсь обнаружить какие-нибудь изменения в структуре вашего мозга, способные объяснить хотя бы некоторые из ваших способностей – в том случае, если ответственны за них вы, а не кто-то и не что-то еще. Но, конечно, я не ожидаю, что обнаружу свидетельства в пользу наличия у вас дара чудотворца, но попытаться обязана. А теперь спите.

Однако несколько минут спустя Мерчисон заговорила вновь:

– Вы уверены, что рассказали нам все? А может быть, были какие-то случаи, которые вы сочли мелкими и незначительными, а потому недостойными нашего внимания – ну, например, вроде истории с вашими зубами? Что вы помните о контактах с больными людьми дома и на работе? Почему-то в вашей истории болезни ни слова не сказано о вашей профессии и роде деятельности. Были ли у вас контакты с животными, кроме котенка? Может быть, эти животные болели, а потом поправились, или были еще какие-нибудь...

– Вы имеете в виду кого-нибудь вроде овцы? – уточнил Хьюлитт.

– Не исключено, – кивнула Мерчисон. – Расскажите мне о ней.

– Вы хотели сказать «о них», – поправил Мерчисон Хьюлитт.

– Так вы – пастух? – изумилась Мерчисон. – Не знала, что пастухи до сих пор существуют. Ну, рассказывайте.

– Я не пастух, но пастухи действительно существуют и по сей день, – сказал Хьюлитт, – Это редкая, тонкая и очень щедро оплачиваемая работа, особенно же хорошо я плачу своим пастухам. Я унаследовал семейный бизнес от своих бабушки и дедушки. Мой отец был их единственным сыном и предпочел карьеру в Корпусе Мониторов. Когда он погиб в авиакатастрофе, я стал... в общем, я стал последним в роду Хьюлиттов. А о моей работе ничего не сказано в истории болезни, потому что на Земле почти все до одного знали, кто я такой и чем занимаюсь. Я возглавляю фирму «Торговец Хьюлитт».

– Кажется, я должна прийти в восторг? – спросила Мерчисон. – Простите, но я родилась не на Земле.

– На Земле не родилось девяносто с лишним процентов граждан Федерации, – заметил Хьюлитт, – так что я не обижаюсь. Я возглавляю небольшую, но одну из немногих компаний, которая могла бы владеть огромными капиталами. Мы занимаемся изготовлением традиционной одежды, сшитой вручную или связанной из шерсти овец. В наши дни, когда рынок наводнен дешевой одеждой из синтетических материалов, находятся люди, согласные переплатить, но приобрести одежду из натуральных волокон. Некоторые даже пытаются всучить нам взятку, только бы заключить с нами контракт. Однако вопреки всему прибыль у нас вовсе не бешеная.

Мы много тратим на содержание не только овец, но и других животных, дающих шерсть и считающихся охраняемыми видами. Периодически животных приходится подвергать стрижке – именно так мы получаем шерсть для прядильных фабрик. Но вы просто представить себе не можете, во что обходится забота о здоровье животных.

Моя работа заключается в том, что я периодически инспектирую наши стада, – пояснил Хьюлитт. – В частности, проверяю качество шерсти перед стрижкой. Но, нашим животным нельзя болеть, мы всячески их от этого оберегаем. Так что мне очень жаль. Вероятно, эти сведения для вас не слишком полезны?

– Может быть, и не слишком, – согласилась Мерчисон. – Но все же это довольно интересно. Надо будет обдумать.

– Еще я занимаюсь торговыми операциями, – добавил Хьюлитт. – Я – глава компании, подтянутый, безупречно одетый... когда на мне – не больничная пижама.

Мерчисон улыбнулась и кивнула.

– А мы-то все удивлялись: почему такого пациента, не нуждающегося в срочном лечении, направили в Главный Госпиталь Сектора. Вероятно, поспособствовал кто-нибудь из ваших высокопоставленных клиентов? Наверное, какой-нибудь выдающийся медик, мечтающий поскорее приобрести товары вашей фирмы?

– Не думаю, чтобы этот клиент был так уж влиятелен, – возразил Хьюлитт, – чтобы ради меня в экспедицию снарядили «Ргабвар». Но все же почему ко мне такое внимание?

Лицо Мерчисон мгновенно стало непроницаемым, и Хьюлитт понял – отвечать она не будет. Патофизиолог нервно улыбнулась и решительно проговорила:

– Хватит вопросов, пациент Хьюлитт. Если хотите, можете мысленно посчитать овец, но вам надо спать.

Она смотрела на Хьюлитта до тех пор, пока он не закрыл глаза, а потом принялась за работу. Хьюлитт слышал, как негромко пощелкивают кнопки клавиатуры. Тишину гиперпространственного полета нарушали еле слышные голоса членов экипажа и какие-то тихие скрипы и стуки. Днем Хьюлитт на эти звуки не обратил бы никакого внимания. Пролежав с закрытыми глазами, как ему показалось, целую вечность, он решился подать голос.

– Я не сплю, – сообщил он.

– Именно это мне говорит ваш монитор в течение последних двух часов, – отозвалась Мерчисон, стараясь спрятать раздражение за улыбкой. – Но всегда так приятно получить словесное подтверждение. Ну, что прикажете с вами делать?

В риторических вопросах Хьюлитт разбирался неплохо, поэтому промолчал.

– Вам противопоказаны любые лекарства, стало быть, и снотворные средства тоже. Развлекательного канала, который мог бы вам наскучить и усыпить вас, на «Ргабваре» нет, поскольку чаще всего перевозимые нами пациенты не в состоянии развлекаться. Данальта сменит меня через час. Если вы не желаете провести остаток ночи, наблюдая за тем, как доктор Данальта меняет форму своего тела, что, на мой взгляд, не слишком успокаивающее зрелище, мне остается предложить вам полюбоваться таким увлекательным материалом, как наши записи в медицинском вахтенном журнале корабля. Если хотите, я пущу эти записи на главный экран, и смотрите, если вам будет интересно. Думаю, кое-что поможет вам подготовиться к брифингу после посадки.

– А усыпить меня это сможет? – поинтересовался Хьюлитт.

– Очень сомневаюсь, – ответила Мерчисон. – Нажмите рычаг и поднимайте изголовье до тех пор, пока не увидите весь экран. Только смотрите не сломайте шею. Получилось? Ну, начнем...

Еще в госпитале у Хьюлитта была возможность запросить через библиотечный компьютер сведения о «Ргабваре», так что он знал, что находится на специализированном судне-"неотложке", предназначенном для выполнения спасательных операций в глубоком космосе, транспортировки и оказания первой помощи пострадавшим, чья физиологическая классификация до сих пор была неизвестна медикам Федерации. В тех случаях, когда срочный вызов поступал с корабля Федерации, чей маршрут и родная планета были известны, представлялось более разумным высылать туда корабль-"неотложку" с родины, обслуживаемый представителями того же вида, что пострадавшие.

Но когда на место происшествия вылетал «Ргабвар», все происходило иначе и было сопряжено с потенциальной опасностью. Несмотря на то, что корабль прибывал к больным, травмированным существам, восприятие которых по всем статьям чаще всего бывало притуплено, пациенты все же могли сильно испугаться существ, пришедших им на помощь. Вот почему в состав экипажа «Ргабвара», помимо медиков, входили инженеры-универсалы и специалисты по осуществлению процедуры первого контакта.

В то время, когда корабль не бывал занят своими прямыми обязанностями, его привлекали к осуществлению операций более общего характера – от оказания помощи при авариях на строительстве космических объектов до координации спасательных работ в случае катастроф на поверхности планет. Однако большей частью «Ргабвару» приходилось заниматься делами интересными (ну просто волосы дыбом!) и, как говорилось в вахтенном журнале, всегда требовавшими неординарных решений.

Хьюлитт слышал, как Мерчисон говорила Нэйдрад о том, что нынешнее задание, судя по всему, будет самым диким и самым безопасным изо всех, которые доводилось выполнять экипажу «Ргабвара».

Надо сказать, Хьюлитт вообще на слух не жаловался, поэтому он слышал и то, как медики туманно намекали на предыдущие операции и проблемы, с которыми столкнулись при спасении существ, которых звали Деватти, гоглесканка Коун, Слепыши и младенцы, которых охраняли ужасно свирепые Защитники Нерожденных. Теперь, когда экран заполонили кадры разбитых кораблей, внутри которых летали поломанные приборы вперемешку с мертвыми или умирающими космолетчиками всех видов и мастей, теперь, когда Хьюлитт смог вдоволь насладиться изображением медицинской палубы, вдоль и поперек заставленной койками с больными и ранеными, теперь намеки медиков уже больше не казались ему такими туманными.

Мерчисон была права. От таких кадров в сон никак не клонило. К тому же Хьюлитт старался ничего не упустить и глаза закрывал только для того, чтобы моргнуть. Он не заметил, как появился Данальта, как ушла патофизиолог, и о том, что происходит за пределами экрана, догадался только тогда, когда вспыхнул свет, экран погас и воздух над его кроватью заколыхался от биения крылышек доктора Приликлы.

– Доброе утро, друг Хьюлитт, – поприветствовал землянина эмпат. – Мы вышли из гиперпространства и через пять часов совершим посадку. Ваше эмоциональное излучение указывает на сильную слабость. Вряд ли будет хорошо, если во время брифинга вы будете зевать, поэтому успокойтесь, расслабьтесь, ни о чем не думайте, закройте глаза на десять секунд, и вы уснете. Поверьте мне.

Глава 17

Как и скоростные крейсеры Корпуса Мониторов, «Ргабвар» имел конфигурацию «дельта-крыло» и те же полетные характеристики, но был лишен вооружения. «Ргабвар» принадлежал к классу самых крупных вспомогательных кораблей, способных к аэродинамическому маневрированию в атмосфере и посадке на поверхность планет с минимальным отрицательным воздействием на окружающую среду. В данном случае последнее качество корабля большого значения не имело: на взгляд Хьюлитта, местность, где он когда-то играл и бродил в детстве, почти не изменилась и осталась все той же усыпанной обломками древней военной техники и заросшей дикой растительностью пустошью. Корабль плавно опускался на более или менее чистый участок местности между бывшим домом семейства Хьюлиттов и зарослями высоких деревьев на краю обрыва. Хьюлитт смог бы и теперь, водя пальцем по главному экрану, провести линию своего пути от дома до рокового дерева.

На брифинг, состоявшийся на медицинской палубе «Ргабвара» – самом просторном помещении на корабле, – собрались все медики, капитан Флетчер, сам Хьюлитт и заросший косматой серой шерстью полковник Шеч-Рар, командующий местной базой Корпуса Мониторов. Точнее говоря, его изображение красовалось на экране.

Не дав Приликле произнести до конца неформальное дружественное приветствие, нетерпеливый орлигианин перебил его:

– Вполне достаточно ваших имен и репутации «Ргабвара», доктор. Давайте не будем тратить время зря. Главный Госпиталь Сектора попросил меня оказать вам всемерное содействие во время вашего пребывания на Этле. Что у вас за задание, как долго вы намерены оставаться на планете и какая помощь вам потребуется?

Хьюлитт, которого представили в качестве «консультанта по немедицинским вопросам», гадал, как складывалась карьера орлигианина. Вероятно, тот служил в окружении слишком большого числа кельгиан или слишком малого – цинрусскийцев. А может быть, его дурные манеры имели врожденный характер?

– К сожалению, полковник, – ответствовал Приликла, почти не отступив от обычной дружелюбной манеры, – я не волен подробно разглашать детали нашей миссии. Могу лишь сказать, что она связана с расследованием событий, происшедших здесь более двадцати лет назад. От этого расследования зависит осуществление нашего медицинского проекта. Проект не имеет никакого отношения к безопасности Федерации, сохранению государственной тайны и вообще к чему бы то ни было важному. В настоящее время распространение сведений о проекте ограничено исключительно в целях сохранения медицинской тайны. Как только исследование будет завершено и его результаты подвергнутся оценке, без сомнения, вы будете с этими результатами ознакомлены.

– Есть ли вероятность того, что проводимое вами исследование будет иметь риск для здоровья персонала вверенной мне базы или местного населения? – поинтересовался Шеч-Рар. – Если вы помните, некогда эта планета именовалась Этла-Больная. Много лет тому назад нам удалось ликвидировать здесь все тяжелые болезни, и если местным жителям ваше исследование напомнит о мрачном прошлом, это никак не поспособствует укреплению культурных контактов. Так что не стоит пытаться прикрыть вашу цель медицинскими прикрасами, доктор. Можете вы меня заверить в том, что никакого риска нет?

– Могу, – отвечал Приликла.

Шеч-Рар осклабился, но была то улыбка или злобный оскал – Хьюлитт не понял.

– Ясный односложный ответ. Отлично. И все же резонно полюбопытствовать о причинах прибытия такого корабля, как «Ргабвар», с миссией конфиденциальной, но при этом не имеющей, как вы говорите, важности. Ладно, доктор. Чем я могу вам помочь?

Приликле потребовалось всего несколько минут, чтобы изложить нужды экспедиции. Когда Шеч-Рар снова заговорил, стало видно – его нетерпение сменилось мрачной подозрительностью.

– Свою службу на Этле, – процедил он, – я начал спустя пять лет после упоминаемых вами событий, так что я за это и не отвечаю. Что касается авиакатастрофы, в которой погибли родители вашего пациента, то она была полностью расследована. Причиной ее стали неблагоприятные погодные условия в сочетании с неисправностью энергосистемы и ошибки в управлении самолетом. Ошибка заключалась в том, что пилот не дождался окончания грозы. Вам будет представлена копия отчета комиссии по расследованию причин аварии. И почему только такие молодые люди, у которых впереди была долгая жизнь, стали рисковать в ситуации, где даже старики, которым жить осталось совсем немного, рисковать бы не решились?

Полковник издал непереводимый звук – казалось, он сам себя выругал за то, что сбился на философствования, – и продолжал:

– Невзирая на то, что вы мне тут наговорили, я не могу согласиться с тем, что прибытие на Этлу экспедиции на «Ргабваре» – рядовое событие. Между тем, если ваше расследование предполагает выявить какую-либо допущенную халатность со стороны кого-либо из моих нынешних подчиненных, я не позволю вам допрашивать их, покуда вы не представите мне санкций Корпуса. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно, доктор?

Хрупкое тельце эмпата и его суставчатые ножки дрогнули, словно он сумел уловить эмоциональное излучение Шеч-Рара даже на таком большом расстоянии. Цинрусскиец торопливо проговорил:

– Уверяю вас, полковник, речь идет вовсе не о такого рода расследовании. Нам нужно разрешение на обследование местности, где произошли упомянутые мной случаи, и на беседу с теми существами, которые были свидетелями событий, если они еще живы и проживают на Этле. Нас интересуют только их воспоминания о происшедшем. Нам известно приблизительное время событий, но нужна ваша помощь в поиске тех, о ком рассказывает наш пациент. В настоящее время нам даже их имена неизвестны.

– Эти сведения почти наверняка содержатся в файле моего предшественника, – буркнул Шеч-Рар. – Подождите.

Связь не прервалась, но на экране возник символ Корпуса Мониторов. Это означало, что ожидание будет недолгим. На «Ргабваре» все молчали – не было смысла начинать разговор, который мог быть прерван в любую секунду. Хьюлитт смотрел на экран – наконец там снова возник шерстистый полковник.

– Имена тех, о ком идет речь, – Стиллман, Гамильтон и Тельфорд, – объявил полковник безо всякой преамбулы. – Майор Стиллман, который в то время был хирургом-лейтенантом, в настоящее время в отставке, но продолжает работать на базе в качестве консультанта по культурным контактам с этланами, как и доктор Гамильтон, гражданский врач-стоматолог. Если вам желательно побеседовать с хирургом-капитаном Тельфордом, который в то время занимал пост старшего медика базы, то он уже три года служит на Дуте. Его нынешний преемник хирург-лейтенант Крак-Яр может предоставить вам больничные записи и при желании обсудит их с вами.

– Дело не настолько важное, чтобы отправляться на Дугу, – отозвался Приликла. – В отсутствие медика вполне достаточно записей и отчета о расследовании причин аварии флайера. Как скоро можно было бы получить эти документы, полковник?

Шеч-Рар посмотрел на кого-то, кого на экране видно не было, и кивнул.

– Через пятнадцать минут. Устроит?

– Вы и вправду не любите терять зря время, полковник, – воскликнул Приликла. – Благодарю вас, нас это очень устроит.

– А вместо того, чтобы вам самим выяснять, кто, где, когда, и возиться с картами, – добавил Шеч-Рар, – я вам помогу сэкономить время и отправлю вам в помощники майора Стиллмана. Он будет вашим проводником и советником. Он проводит вас по окрестностям и познакомит с очевидцами. Может быть, ему также удастся посвятить меня в то, чем вы тут на самом деле будете заниматься.

«Определенно, – подумал Хьюлитт, – полковник долгое время жил среди кельгиан».

– Упоминаемое вами жилище, – продолжал орлигианин, – в настоящее время землянами не населено. Вы тем не менее желаете его посетить?

На мгновение полет цинрусскийца стал неустойчивым. Оправившись от потрясения, Приликла ответил:

– Да, полковник. Хотя бы ради того, чтобы принести хозяевам дома извинения за то, что «Ргабвар» без разрешения совершил посадку в их владениях.

Чувствительный к чужим эмоциям Приликла всегда старался избегать говорить что-либо такое, что могло бы вызвать у других неприятные чувства, поскольку тогда эмпату пришлось бы ощутить эти чувства на себе. И хотя полковник находился далеко за пределами эмоционального диапазона Приликлы, привычка подбирать верные слова сработала. Однако Хьюлитт начал понимать, что бывали случаи, когда, говоря правду, маленький эмпат бывал весьма лапидарен. Похоже, сейчас был именно такой случай.

– Майор Стиллман встретит вас через три часа около вашего входного люка, – проворчал полковник. – Что-нибудь еще вам от меня нужно, доктор?

Но прежде чем Приликла успел ответить, изображение Шеч-Рара померкло и связь прервалась.

– Я и без помощи Стиллмана мог отвести вас и к дому, и к дереву, – заметил Хьюлитт. – А, кстати, почему вы не хотите зайти в дом? Ну, то есть какова настоящая причина, а не та, о которой вы упомянули, отвечая на вопрос полковника, – из вежливости, дескать?

– Если бы мы отказались от помощи местной базы Корпуса Мониторов, друг Хьюлитт, – объяснил Приликла, – полковник бы заподозрил нас в желании что-то скрыть от него. Но мы ничего не скрываем, потому что сами не знаем, что нам скрывать – помимо, пожалуй, ожидающего нас разочарования.

Особых причин посетить ваш бывший дом у меня нет, – продолжал цинрусскиец, – кроме как побывать там в надежде, что в доме нам или вам может прийти в голову какая-либо ценная мысль. Я чувствую, что вы излучаете недоверие в сочетании с разочарованием. Вероятно, вы ожидали, что я сообщу вам о более веской причине. Однако правда такова: мы сами не знаем, что можем там обнаружить. А теперь перейдем непосредственно к брифингу...

«Может, они и не знают, что ищут, – подумал Хьюлитт, – но между тем капитан Флетчер и вся медицинская бригада отправляется на поиски, экипированная на все случаи жизни».

Транслятор Хьюлитта был исправен, но экипаж и медики беседовали на языке, изобиловавшем таким количеством специальных терминов, что он почти ничего не понимал и включиться в разговор не мог, поэтому молча слушал их тарабарщину до тех пор, пока вдруг беседа не была прервана голосом из настенного динамика:

– Докладывает инженер-связист. Поступили материалы, обещанные полковником Шеч-Раром. Какие будут распоряжения?

– Выведите материалы на дублирующий экран, друг Хаслам, – в первую очередь те, которые касаются аварии, – попросил Приликла. Он подлетел так близко к Хьюлитту, что легкий ветерок, вызванный биением крыльев цинрусскийца, пошевелил волосы землянина. – Вы можете остаться, пациент Хьюлитт, но как только почувствуете, что сам материал или наши разговоры расстраивают вас, возвращайтесь в постель и закройтесь защитным экраном.

– Это случилось так давно, – возразил Хьюлитт. – Тогда я был слишком мал и мне не рассказали о подробностях аварии. Теперь я хочу их знать. Спасибо, но думаю, что я сумею справиться с собой.

– Я это почувствую, – заверил его Приликла. – Приступайте, друг Хаслам.

Отчет начинался с показа фотопортретов родителей Хьюлитта. Они поразили его тем, что изображенные на них люди выглядели не старше его теперешнего, а ведь в памяти Хьюлитта они навсегда остались такими большими и намного старше его самого. Снимки были сделаны для удостоверений Корпуса Мониторов, и родители выглядели на них чересчур серьезными. «Наверное, – думал Хьюлитт, пока на экране прокручивались сведения о родителях, – только в момент фотосъемки они мне и не улыбались». Воспоминания захлестнули его, стали ясными, острыми и во всех самых мельчайших подробностях совпали с описанием катастрофы в воспроизведении тех, кто ее расследовал.

Отец пытался справиться с управлением и не имел возможности даже взглянуть на сына, а мать улыбалась и уговаривала его не бояться. Она перебралась на заднее сиденье и обняла Хьюлитта одной рукой, а другой покрепче пристегнула привязные ремни. Небо и поросшие лесом горы бешено вращались за стеклом кабины. Деревья были так близко, что Хьюлитт различал отдельные ветки. А потом мать наклонила его голову вперед, сжала его двумя руками, крепко прижала к груди. От резкого удара их швырнуло в стороны, послышался громкий треск. Хьюлитт ощутил на лице влагу дождя. Он падал и чувствовал, как холоден воздух.

Он помнил, какая резкая, сильная боль охватила его в то мгновение, когда он ударился о землю, а потом – провал в памяти, вплоть до появления спасательного отряда. Отряд примчался на место аварии по сигналу аварийного маяка, выброшенного флайером автоматически. Один из спасателей спросил Хьюлитта, где у него болит.

Судя по данным отчета, колпак кабины флайера сорвало верхушкой дерева – он был найден повисшим на одной из верхних ветвей. Затем флайер ударился о землю и прокатился по склону горы на сорок пять метров, после чего развалился и загорелся. Поскольку до этого в течение нескольких дней шли дожди, огонь не добрался по сырой траве и промокшей листве до того места, где лежал единственный оставшийся в живых пассажир флайера – маленький Хьюлитт, четырехлетний мальчик. Отчет продолжался скрупулезнейшим изложением технических данных, которые Приликла порекомендовал затем изучить капитану Флетчеру, а заканчивался кратким описанием результатов вскрытия и захоронения погибших.

Родители Хьюлитта получили тяжелейшие травмы, и к тому времени, когда разбитый флайер вспыхнул, они уже были мертвы. Когда нашли Хьюлитта, он был в шоковом состоянии, но в остальном цел и невредим. На его одежде обнаружили следы крови, но оказалось, что это кровь матери Хьюлитта. Несмотря на отсутствие травм, Хьюлитта продержали в больнице под наблюдением врачей девять дней – именно столько времени добиралась до Этлы его ближайшая родственница, бабушка. Прибыв на Этлу, она забрала мальчика из больницы и занялась подготовкой похорон его родителей.

Бабушка не позволила Хьюлитту смотреть на тела родителей – теперь он понял почему. Кремация только завершила дело, начатое огнем.

На мгновение в груди у него воцарилась безвоздушная, черная пустота утраты – старая, но не утихшая боль. Хьюлитт изо всех сил старался держать себя в руках – за ним пристально наблюдал Приликла, и полет эмпата уже сильно страдал. Хьюлитт прогнал воспоминания о пережитом горе и постарался сосредоточиться на следующем фрагменте отчета.

– Благодарю вас, друг Хьюлитт, – сказал эмпат и продолжил свои комментарии. – Как мы видим, эта часть отчета касается общего состояния, лечения и поведения пациента в течение его девятидневного пребывания в больнице. Уже тогда малыш Хьюлитт сумел озадачить своего лечащего врача.

Проблемы возникли тогда, – крылья цинрусскийца задрожали, – когда главный медик базы хирург-капитан Тельфорд прописал мальчику пероральное успокоительное средство. Несмотря на отсутствие травм, пациент страдал эмоционально из-за потери родителей, был физически истощен и не мог уснуть. В результате приема успокоительного препарата имела место ярко выраженная неспецифическая реакция, заключавшаяся в тошноте, затруднении дыхания и сыпи, выступившей на груди и спине. Симптомы исчезли сами по себе, и хирург-капитан не успел в них толком разобраться. Он назначил мальчику другое успокоительное, и на этот раз в целях предосторожности ему дали минимальную первичную дозу препарата. В результате произошла остановка сердца, продолжавшаяся две минуты и шесть секунд, в сочетании с рецидивом дыхательной недостаточности. Реакция исчезла, не оставив никаких последствий.

Как видите, – заметил Приликла, указав на краткое изложение курса лечения, – доктор Тельфорд диагностировал аллергическую реакцию неизвестного генеза и отменил на будущее все лекарства. Эмоциональные проблемы пытались в дальнейшем устранять путем успокоительных бесед и эмоциональной поддержки. Этим занималась медсестра-землянка пожилого возраста. Она позволяла ребенку, который в целом был совершенно здоров, ходить по больнице и беседовать с другими пациентами, считая, что так он приобретет здоровую физическую усталость и отвлечется от своего горя. В больнице в то время лежало много космолетчиков, которые могли позабавить мальчика занимательными рассказами...

– Та сестра была так добра ко мне, – вмешался Хьюлитт, и грудь его стеснила грусть, которую он не ощущал уже много лет. – И теперь я понимаю, что многие из тех историй были далеки от правды. Однако лечение мне помогло и... простите, что прервал вас, доктор. Не стоило мне вспоминать об этом вслух.

– Зря вы просите прощения, друг Хьюлитт. Ваши воспоминания о тех временах для нас очень ценны, – возразил Приликла.

Мгновение спустя он продолжил комментировать отчет:

– Вот здесь есть запись, свидетельствующая о том, что хирурга-лейтенанта Тельфорда просто заинтриговала ваша атипичная реакция на два простых и давно апробированных успокоительных препарата. Но он не сумел найти, идентифицировать и перечислить потенциальные аллергены к тому времени, как вас увезли на Землю. А только для удовлетворения профессионального любопытства доктор Тельфорд не имел права держать в больнице совершенно здорового ребенка.

А теперь, – заключил Приликла, – кто-нибудь желает высказаться?

Хьюлитту очень хотелось высказаться, но он понял, что вопрос был адресован не ему. Первой взяла слово патофизиолог Мерчисон:

– Хотя реакция действительно носила нетипичный характер в том смысле, что симптомы возникли и исчезли с необычной быстротой, в возникших обстоятельствах диагноз, поставленный доктором Тельфордом, представляется мне вполне разумным. Он решил, что имеет дело с аллергией, и поэтому отменил все препараты до тех пор, пока бы не понял, что происходит. В принципе тем же самым потом занимались медики на Земле и в Главном Госпитале Сектора. Короче говоря – ничем.

– Патофизиолог, – вмешалась Нэйдрад, и шерсть ее от нетерпения встала дыбом. – Вы только лишний раз излагаете проблему, но не предлагаете ее решения.

– Скорее всего так оно и есть, – согласилась Мерчисон, слишком хорошо знакомая с психикой кельгиан, чтобы обижаться за то, что ее прервали. – Но я пытаюсь подчеркнуть тот факт, что симптомы аллергии появились у пациента в раннем детстве и затем продолжали появляться с некоторыми особенностями и здесь, и на Земле, и в Главном Госпитале Сектора. Это заставляет меня предположить, что данное заболевание аллергического характера может быть у пациента врожденным, и нам, следовательно, стоит покопаться в его генетике. Я не встречала в литературе упоминаний о случаях аллергических реакций на синтезированное питание, которым предпочитают пользоваться поселенцы с других планет, и уж тем более на детское питание. К тому же вопрос об аллергии можно было бы вовсе снять, если бы... Хьюлитт, мать вас вскармливала грудью?

– Если и вскармливала, – ответил Хьюлитт, перебрав в уме свои самые ранние воспоминания, – то я был слишком мал, чтобы это запомнить.

Мерчисон улыбнулась.

– Жаль. Но может быть, это и не так уж важно. Если вы получали грудное вскармливание, а затем были переведены на синтезированное питание, этим может объясняться то, почему впервые аллергия у вас возникла именно на лекарство. Есть и другой вариант. Симптомы были впервые отмечены в базовом госпитале через несколько часов после авиакатастрофы. Вы не получили травм, но вполне резонно предположить, что за время падения с высоты вы на какое-то время потеряли сознание. Безусловно, шоковое состояние, в котором вас нашли спасатели, типично для сотрясения мозга. Но не исключено также, что во время падения вы получили мелкие ссадины и царапины и что в вашу кровеносную систему проник какой-то аллерген, который и спровоцировал впоследствии реакцию на снотворное. Это могло быть что угодно – укус какого-нибудь насекомого или зверька на дереве или на земле, попадание в ссадину какого-либо вещества из листвы дерева. Я предлагаю провести вылазку на место аварии. Если потенциальный антигеноноситель эндемичен для Этлы, он может по-прежнему находиться здесь.

И хватит вам скручивать вашу шерсть в узлы, Нэйдрад, – посоветовала патофизиолог медсестре. – Я знаю, что микроорганизмы, патогенные на одной планете, не могут поразить существо, родившееся на другой планете. Кроме того, я знаю, что с физиологической точки зрения уроженцы Этлы и Земли практически идентичны. Идентичны настолько, что в свое время существовали гипотезы насчет доисторических программ колонизации общими предками-звездоплавателями. Однако попытки продолжения рода при заключении по любви нескольких межвидовых браков среди сотрудников базы успехом не увенчались. Но если существует в структуре генов людей и этлан что-то общее, это также нужно исследовать. И если пациент Хьюлитт согласится на проведение тестов, я бы предложила испытать, как на него повлияют местные лекарства – конечно, применять их нужно будет в минимальных дозах с тем, чтобы свести к минимуму возможный риск. При этом мы могли бы найти исключение, подтверждающее правило.

– Тесты исключены, друг Мерчисон, – возразил Приликла, опередив Хьюлитта, пожелавшего возразить в более крепких выражениях. – И лекарства исключены тоже, в любых дозах, до тех пор, пока мы не установим, что именно ищем. Вероятно, вы забыли, что пациент Хьюлитт уже пострадал от этланского растения, отведав ядовитый плод перед тем, как упасть с дерева?

– Не забыла, – покачала головой Мерчисон. – И не забыла о том, что в детстве Хьюлитт отделался легким испугом после двух падений с большой высоты. Ему невероятно повезло, и об этом нельзя забывать в том смысле, что съеденный мальчиком плод мог иметь какое-то отношение к аллергической реакции, имевшей место после аварии. Отчет о событиях в процессе и после второго падения ребенка содержит объективные клинические данные, в то время как касательно первого падения все выглядит очень неопределенно, субъективно и подтверждается только детскими воспоминаниями, которые могут и не иметь под собой никакой почвы.

Например: учитывая то, что пациент тогда был маленьким ребенком, он мог преувеличить высоту дерева, – продолжала доказывать свою точку зрения Мерчисон. – Съеденный им плод, который затем был определен как высокотоксичный, на самом деле мог только внешне напоминать ядовитый фрукт, но при этом быть неядовитым. То, что после удара о землю ребенок потерял сознание, может объясняться самой естественной слабостью после долгих игр. Дети – любители рассказывать длинные истории. Со временем они сами начинают в них верить, но до тех пор, пока мы не получим объективных подтверждений... Пациент Хьюлитт, прошу вас, следите за своим эмоциональным излучением!

На самом деле Хьюлитт изо всех сил старался за этим следить и, как мог, сдерживал гнев и разочарование. Он же видел, как сотрясается хрупкое тельце Приликлы под порывами вихря его чувств. Мерчисон, Мерчисон... Единственная женщина-человек на корабле... В то время, когда она не была холодным и жестким патофизиологом, она была добрьм, мягким, внушавшим доверие человеком. Конечно, Хьюлитту она нравилась, и он доверял ей. Ему казалось, что хотя бы она здесь начинает верить ему, а теперь оказалось, что она такая же, как все.

– Я вас лжецом не называла, – торопливо добавила Мерчисон. – Просто сейчас мне нужны более веские доказательства того, что вы говорите правду.

Хьюлитт уже собрался ответить, когда зазвучал голос из динамика.

– Нам сообщили, что автомобиль капитана Стиллмана выехал с базы, – доложил лейтенант Хаслам. – Прибытие капитана к нашему кораблю ожидается через восемнадцать минут.

Глава 18

Волнуясь и любопытствуя одновременно, Хьюлитт следил за тем, как приземистый седовласый мужчина, которому отвели роль проводника медицинской экспедиции, вышел из автомобиля и пошел навстречу прибывшим. Стиллман был одет по-местному – короткая куртка, килт и мягкие ботинки, доходившие до щиколотки. Одежда выглядела удобно и отличалась определенной стильностью, хотя в данном случае полам куртки мешало развеваться то, что ее владелец понасовал в карманы всякой всячины. Профессионал Хьюлитт сразу определил, что в одежде Стиллмана – ни грамма синтетики в отличие от той, в которую были облачены он сам, Флетчер и Мерчисон. Хьюлитт подумывал над тем, не включить ли килт в ассортимент одежды, предлагаемой экстравагантным клиентам, но тут вперед, поприветствовать будущего проводника, вылетел Приликла.

– Друг Стиллман, – проговорил эмпат, – попрошу прощения за то, что встречаю вас у трапа, а не приглашаю на борт корабля, где вы могли бы удовлетворить свое сильнейшее любопытство, но у меня сложилось такое впечатление, что полковник Шеч-Рар не хочет, чтобы мы отняли у вас слишком много времени.

Действительно, несколько минут у Стиллмана уже было отнято: он далеко не сразу совладал с собой при виде первого в его жизни цинрусскийского эмпата, так как раньше все его внимание было занято только привлекательной Мерчисон.

– Я... я в отставке, доктор Приликла, – смущенно выдавил Стиллман. – И мое время принадлежит только мне, а не полковнику, поэтому пользуйтесь им, как вашей душе угодно. Вы правы, я много слышал о «Ргабваре» и, конечно, мечтал бы осмотреть корабль. Но если вы не против, я бы предпочел последовать совету полковника и сразу приступить к делу – тогда бы я освободился пораньше и смог бы осмотреть корабль.

– Как пожелаете, – отозвался Приликла. – Какие инструкции вам дал полковник?

– Первым делом – посетить дом, – ответил ему Стиллман. – Нынешние его хозяева работают на базе, но им разрешили сегодня уйти пораньше, и к нашему приходу они должны быть дома. Если вы хотите встретиться со стоматологом лично, могут возникнуть некоторые сложности. В настоящее время доктор Гамильтон посещает другую базу, на материке Юннет, и не вернется раньше чем через три дня, но если вы согласны не встречаться, а только переговорить с ним, то он выйдет на связь в любое время и вы можете побеседовать с ним как с корабля, так и из дома. Затем вы сможете сколько вам будет угодно времени работать в овраге.

«Они тут на редкость любезны, – не без скепсиса подумал Хьюлитт, – вот только энтузиазм настолько бьет через край, что не остается времени ни на раздумья, ни на то, чтобы не сболтнуть лишнего».

Дом он узнал сразу – вот только парадный вход был переделан: дверной проем расширили и ступеньки заменили пандусом, по которому было бы легче взбираться жильцам-тралтанам. Те уже заметили гостей и ожидали их у дверей. Стиллман, видимо, знакомый с жильцами дома, представил их как Краджаррона и Суррилтора. Здороваясь, гости обошлись без принятого среди землян рукопожатия. Внутри в доме все было переделано до неузнаваемости.

Исчезли почти все перегородки. Тралтаны, существа крупные, предпочитали свободное пустое пространство, поэтому в доме стояло только несколько стульев и еще каких-то сидений для существ других видов. Вспомнив, как выглядела кровать пациента Хоррантора в седьмой палате, Хьюлитт без труда узнал, что собой представляет обширное углубление в углу, выстланное подушками, – то была спальня. Высокие от пола до потолка полки с книгами и кассетами, стены, увешанные картинами и плетеными орнаментами, а также узкими коническими кашпо с ароматическими растениями, представляли собой полную противоположность полу.

Пока Хьюлитт соображал, какой бы сказать комплимент по поводу убранства дома, Приликла уже успел извиниться перед хозяевами за причиненное беспокойство и попросил у них прощения за то, что корабль-"неотложка" совершил посадку в их владения без предварительных переговоров.

– Не стоит извиняться, доктор Приликла, – сказал Краджаррон и вежливо помахал щупальцем. – Вы – первый цинрусскиец, с которым мы имеем честь и удовольствие познакомиться, и всем вам мы крайне признательны за то, что вы развеяли однообразие нашей будничной жизни. Может быть, вы желаете употребить какие-либо продукты – твердые или жидкие? У нашего пищевого синтезатора имеется много программ, рассчитанных на представителей разных видов.

– Как это ни прискорбно, мы ничего не хотим, – признался Приликла. – Мы уже поели.

Мерчисон, Стиллман и Хьюлитт глянули на эмпата. Они понимали, что, будь они голодны, эмпат бы это почувствовал. Он не солгал, но при этом и не уточнил, как давно они поели.

– Мы пришли к вам, чтобы извиниться за вторжение, – продолжал цинрусскийский врач. – Наш корабль прибыл на Этлу для проведения исследования и выяснения обстоятельств событий, происшедших здесь в то время, когда друг Хьюлитт жил в этом доме ребенком со своими родителями. Пользуясь случаем, друг Хьюлитт хотел побывать в своем прежнем жилище и поинтересоваться судьбой существа, к которому он в детстве был очень привязан.

Хьюлитт изумленно обвел взглядом собравшихся. У Стиллмана вид был не менее ошарашенный, чем у него самого. Мерчисон, казалось, вовсе не удивлена. Кошка Хьюлитта наверняка давным-давно умерла от болезни, несчастного случая или просто от старости. С какой стати Приликле взбрело в голову спрашивать о ней?

Краджаррон развернул два глаза в сторону Хьюлитта и проговорил:

– Вас интересует маленькое пушистое земное существо ограниченной разумности по кличке Снарф? Ее забрали к себе другие земляне, но она не желала жить у них и упорно возвращалась сюда. Когда мы сюда прибыли, мы обнаружили ее здесь. Она бродила по дому и саду. Потом мы выяснили, что она, как и ей подобные зверьки, испытывает привязанность к привычному месту обитания. Она вела себя очень дружелюбно, и с тех пор, как мы уяснили, каковы ее пищевые потребности, она пыталась привлечь к себе наше внимание путем того, что взбиралась вверх по нашим конечностям. Теперь она живет у нас как домашнее животное.

Хьюлитт часто заморгал. Он помнил свою любимицу маленьким котенком. Он сам удивился внезапно охватившему его чувству потери и тоски. Краджаррон издал шипящий непереводимый звук. Хьюлитт понял, что тралтан пытается воспроизвести земное «кис-кис», только тогда, когда в дверном проеме возникла Снарф и медленно пошла к нему.

Все молчали как завороженные. Кошка остановилась, посмотрела на Хьюлитта и обошла вокруг его ног, принялась тереться о его лодыжки, изящно помахивая пушистым хвостом. Эту форму невербального контакта не стоило переводить. Хьюлитт присел, поднял кошку, прижал к груди, погладил. Кошка подняла хвост трубой и замурлыкала.

– Снарф, – пробормотал Хьюлитт. – Вот уж не ожидал тебя встретить снова. Как поживаешь?

Приликла подлетел поближе и констатировал:

– Эмоциональное излучение животного характерно для старого и очень довольного существа, не страдающего ни умственными, ни физическими расстройствами, которое в данный момент наслаждается тем, что его шерсть гладят. Если бы животное умело разговаривать, оно бы сказало, что поживает прекрасно и попросило бы вас продолжать его гладить. Друг Мерчисон, вы знаете, что вам делать?

– Безусловно, – ответила патофизиолог и вытащила из сумки сканер. – Краджаррон, Суррилтор, вы позволите? – И, обратившись к Хьюлитту, она добавила:

– Больно не будет, только подержите ее покрепче, пока я буду сканировать. На всякий случай я произведу запись.

Снарф, видимо, поняла, что ей предлагают новую игру. Она пару раз прикоснулась к сканеру лапкой, не выпуская когтей, а затем снова стала мурлыкать.

– Желаете ли забрать принадлежащего вам зверька, землянин Хьюлитт? – поинтересовался Краджаррон.

Оба тралтана смотрели на Хьюлитта во все глаза, и Хьюлитту не понадобилось выяснять, насколько сильно сейчас мандражирует Приликла, – он и так отлично понял, что установившийся межвидовой контакт слабеет на глазах.

– Спасибо, не хочу, – ответил он и отпустил Снарф на пол. – Кошке тут явно нравится, и вряд ли ей придется по душе другое место, но я вам очень признателен за эту встречу со старым другом.

Напряженность тут же спала. Приликла вновь обрел устойчивость, а Снарф, вспрыгнув на одну из массивных ног тралтана, перенесла свои ласки на Суррилтора. Несколько минут спустя, когда гости и хозяева обменивались вежливыми прощальными словами, дважды нежно прозвенел телефон, сигнализируя о вызове.

Это оказался доктор Гамильтон.

– Сожалею, что не могу ответить на ваши вопросы лично, доктор Приликла, – извинился он. – Стиллман, наверное, сообщил вам, что я в данное время нахожусь с инспекционной поездкой на Юннете. Возможность путешествовать – одна из прелестей моего пребывания здесь, ведь я единственный стоматолог-универсал. Так чем могу помочь?

Приликла принялся объяснять, что ему нужно от доктора Гамильтона, а хозяева-тралтаны, не желая становиться невольными слушателями их беседы, удалились в угол и загородились звукоизолирующим экраном. Хьюлитт не отводил глаз от экрана видеофона, изо всех сил пытаясь вспомнить лицо и голос стоматолога, но вспоминал только его блестящие инструменты и руки, торчавшие из рукавов белого халата. Наверное, ребенком он не слишком долго видел лицо врача, чтобы теперь вспомнить его.

– Я не забыл этот случай, – сказал Гамильтон. – Не потому, что это было так уж важно, а потому, что это был первый и единственный раз, когда меня попросили удалить зубы, которые не выпали естественным путем. Тогда я решил, что ребенок страдает избытком воображения, боязлив и боится боли, которая, на его взгляд, может возникнуть в том случае, если он примется выдергивать шатающийся зуб пальцами, ведь именно так поступают большинство детей. Я так понял, что бабушка привела ребенка ко мне именно затем, чтобы решить эту проблему. Процедура предстояла слишком незначительная для того, чтобы применять обезболивание, и потом, как я сейчас припоминаю, в истории болезни ребенка содержалось предупреждение, что в связи с аллергией обезболивающие ему противопоказаны. Причина аллергии тогда установлена не была.

– Мы и теперь ее не установили, – вступила в разговор Мерчисон. – А как вы поступили с зубами? – поинтересовалась она. – Сохранили ли вы их? Исследовали после удаления?

– Я не видел причин, зачем бы их исследовать, – ответил доктор Гамильтон. – Самые обычные детские молочные зубы, ничего из ряда вон выходящего. Кроме того, ребенок очень просил меня позволить ему забрать зубы с собой – не знаю, знакомы ли вы со сказочкой про зубную фею? Считается, что она дарит детям деньги за молочные зубы.

– Помните ли вы еще что-нибудь о том случае, друг Гамильтон? – спросил Приликла. – Что угодно, каким бы пустяком это вам ни показалось в то время.

– Простите, но больше ничего, – вздохнул стоматолог. – С тех пор я ни разу не видел этого ребенка, так что склонен предположить, что в дальнейшем его зубы выпадали естественным путем.

Последние слова Хьюлитт слушал вполуха: он припомнил кое-что еще насчет своих зубов – то, что совершенно вылетело у него из головы впоследствии, а вот теперь, слушая стоматолога, он вспомнил. Он никому об этом не рассказывал – ни тогда, ни потом, потому что все, как обычно, заявили бы, что у него слишком богатое воображение. А он даже ребенком терпеть не мог, чтобы его обвиняли во лжи.

– Друг Хьюлитт, – сказал Приликла, подлетев поближе к нему, – твое эмоциональное излучение, в котором сочетаются небольшое раздражение, напряженное внимание, осторожность и ожидание растерянности, позволяет мне предположить, что вы от нас что-то скрываете. Прошу вас, расскажите. Мы не будем смеяться над вами и не станем вызывать у вас смущение. Любые новые сведения в вашем случае могут оказаться ценными.

– Сомневаюсь, – промямлил Хьюлитт. – Но если вам так хочется, пожалуйста...

Пока Хьюлитт рассказывал, все молчали и внимательно слушали, только Нэйдрад издала отрывистый непереводимый звук. Тягостное молчание нарушил Приликла.

– Доктор Гамильтон об этом не упомянул, – заметил эмпат. – А вы кому-нибудь показали зубы? Разговаривали с кем-нибудь о них?

– Он зубы не рассматривал, когда отдавал их мне, – ответил Хьюлитт. – Они были слишком мелкие – три светло-серых зуба, длиной около дюйма каждый. Я держал их в кулаке, пока шел домой, но бабушке не показал, потому что она и так сердилась на меня, считая, что я зря потащил ее к врачу. К тому времени, когда мы вернулись домой, зубы исчезли. То ли они у меня выпали из руки, то ли их сдуло струей воздуха из кондиционера в автомобиле. Я знаю, вы все мне не верите.

Мерчисон рассмеялась, покачала головой и сказала:

– Простите меня. Но честное слово, так трудно вам верить, когда вы рассказываете такое количество невероятных историй. Ни один из упомянутых вами симптомов не подтвержден, ни с чем не связан. Разве можно нас винить в недоверчивости?

Паучьи лапки Приликлы вновь сильно задрожали.

– Я пообещал другу Хьюлитту, – напомнил он, – что мы не станем смущать его. Он чувствует, что говорит правду.

– Да я знаю, что он думает, что говорит правду, – огрызнулась Мерчисон. – Но зубы не волоски, чтобы их сдуло струей воздуха!

На этот раз в роли специалиста по разрешению конфликтов выступил Стиллман – собственно, это была его специальность. Он дипломатично поинтересовался:

– Доктор Приликла, не желаете ли спуститься в овраг?

Только тогда, когда все они покинули дом, Хьюлитт сказал:

– Как только я увидел кошку, я в тот же миг догадался, что это Снарф. И она меня мгновенно узнала. Не могу описать... Удивительно странное чувство.

– То чувство, с которым вы узнали вашего маленького зверька, было очень сложным, – согласился Приликла. – Я прежде никогда не ощущал подобной эмоциональной реакции, и я бы не удивился, если бы вы попросили тралтанов вернуть вам зверька. Я очень благодарен вам за то, что вы верно оценили ситуацию... Друг Мерчисон, вы чем-то очень смущены и недовольны, – обратился эмпат к патофизиологу. – В чем дело?

– Дело в кошке, – бросила Мерчисон, оглянувшись через плечо на дом. – Мои родители обожали кошек. У нас всегда в доме было не меньше двух, так что с этими животными я знакома не понаслышке. Мне, к примеру, известно, что продолжительность жизни здоровой кошки на Земле – от двенадцати до четырнадцати лет и уж никак не вдвое больше. Поэтому Снарф никак не могла столько прожить. Доктор Стиллман, насколько вы уверены в том, что это земная кошка, а не зверь какого-либо внешне схожего этланского вида?

– Совершенно уверен, – ответил хирург-капитан. – Когда на Этлу впервые прибыли специалисты по осуществлению культурных контактов, они, понимая, что прожить им тут придется долго, оказались настолько предусмотрительны, что захватили с собой то, что им было дорого. В одном случае это была домашняя кошка. Через несколько дней после прибытия она произвела на свет шесть котят. Все они были с радостью разобраны. Одним из этих котят была Снарф.

– В таком случае объясните мне, – не унималась Мерчисон, – с какой стати обычной земной кошке вздумалось вдвое увеличивать продолжительность своей жизни?

Стиллман сделал несколько шагов, прежде чем ответить.

– Знаете, мэм, я и сам не раз этому удивлялся. Мое предположение таково: на Этле кошки не подвергаются той уйме кошачьих болезней, от которых страдают на Земле, а как мы знаем, этланские микробы для живых существ инопланетного происхождения безвредны. Итак, здесь кошка была в безопасности от опасных болезней и могла умереть только от старости или несчастного случая, прожив все свои девять жизней.

Мерчисон улыбнулась.

– Однако нам известно, что Снарф пережила один тяжелый несчастный случай и выжила. Теория у вас замечательная, доктор, но есть ли у нее подтверждение? Что вы можете рассказать об остальных котятах – братиках и сестричках Снарф?

– Я боялся, что вы зададите этот вопрос, – вздохнул Стиллман. – Один из котят вступил в спор с лесовозом и проиграл. Остальные пятеро, так же как их мать, умерли естественной смертью. Мать раньше, а котята – лет десять назад.

– О, – только и выговорила Мерчисон.

Глава 19

Долгое молчание, последовавшее за восклицанием патофизиолога, нарушил Приликла.

– Друг Хьюлитт, – прощелкал он, – нам бы хотелось пройтись по той тропе, которой вы прошли в детстве, начиная от отверстия в ограждении сада до дерева, с которого вы упали. Если вы готовы, пожалуйста, ведите нас.

Оказавшись за забором, Хьюлитт пошел медленно. Ему приходилось продираться сквозь высокие густые заросли, с виду похожие на земную траву, если, конечно, сильно не приглядываться. В траве сновали мелкие насекомые, которых тоже с первого взгляда можно было принять за земных. Хьюлитт шел, время от времени поглядывая на жаркое синее небо с редкими белыми облачками – все как на Земле. Стиллман шел следом за ним, но помалкивал. Остальные сильно отстали и о чем-то разговаривали, Хьюлитт не слышал. Скорее всего они разговаривали о нем.

Хьюлитт злился. «Обсуждают мою последнюю выдумку», – думал он.

– Знаете, поначалу я засомневался, доктор Стиллман, – признался Хьюлитт немного погодя, решив немного отвлечься от мрачных мыслей. – Но вас я тоже узнал. Только тогда вы показались мне намного выше ростом, но, наверное, четырехлетним малышам все взрослые кажутся великанами. А так вы не очень изменились.

– А я бы вас не узнал, – отозвался Стиллман, улыбнулся и похлопал себя по наметившемуся брюшку. – Вы выросли вверх, а я – вширь.

– Как удачно, что вы до сих пор здесь, – продолжал разговор Хьюлитт. – А я думал, что Корпус Мониторов гоняет своих сотрудников по всей Галактике.

– Мне очень повезло, что я работаю здесь, – ответил Стиллман.

Шагов тридцать они прошли молча. Хьюлитт уже начал гадать, уж не обидел ли он чем Стиллмана, когда тот заговорил:

– Тут, на Этле, положение с развитием культурных контактов такое, знаете ли... деликатное, поскольку аборигены настолько похожи на нас. Когда имеешь дело с инопланетянами, на тебя совершенно не похожими, и возникает какой-то конфликт, то на компромисс идут, как правило, обе стороны. Здесь же мы пытаемся и понять, и постепенно переориентировать цивилизацию, пошедшую неверной дорожкой. Вернее, им всякой чепухой забил головы их император – привил народу параноидальную ксенофобию, вот они и начали сражаться с несуществующей угрозой. Нам пришлось долго завоевывать доверие местных жителей и доказывать им – знаете, мы до сих пор им это доказываем, – что другие разумные существа – такие же, как они: не плохие и не хорошие, а просто другие.

Еще в то время, когда вы тут жили, у нас на базе уже работали несколько местных сотрудников. – В голосе Стиллмана прозвучали ностальгические нотки. – Нам хотелось развеять этланскую ксенофобию за счет совместной гармоничной работы бок о бок с ними. Время от времени мы отправляли сотрудников-этланцев под тайным прикрытием на всяческие общественные мероприятия. Безусловно, все планировалось самым тщательным образом. Они оказывались зрителями на разных спортивных соревнованиях, ходили на экскурсии по осмотру достопримечательностей. Нам же самым важным представлялись случаи, когда удавалось отправить этланцев в школы, где они могли посмотреть на детей, понаблюдать за ними, поговорить. Сейчас персонал базы и подразделение по Культурным Контактам на три четверти состоит из этланцев и только на одну – из землян и представителей других видов, так что культурная программа осуществляется отлично.

Однако проблема осложнена тем, что хотя этлане – чудесный, дружелюбный народ, они жутко гордые. Даже я порой забываю, насколько они отличаются от нас, и могу допустить ошибку. Именно поэтому Шеч-Рар – пусть он от природы лишен обаяния и обходительности – так встревожен тем, что на Этлу явилась гурьба инопланетян с непонятной миссией и будет тут расхаживать, не понимая существующего положения дел.

Вы только не принимайте этого на свой счет, – попросил Стиллман. – Просто я вам только что в сжатом виде представил свою лекцию, которую я читаю здесь каждому офицеру Корпуса – новичку.

Хьюлитт решил, что сейчас отвечать Стиллману не стоит. Остальные догоняли их – видимо, им было интересно послушать, о чем разговаривают Хьюлитт со Стиллманом. Оба некоторое время шли молча. В конце концов Стиллман рассмеялся и снова заговорил:

– Если офицер не без способностей, предан работе и ему удается завоевать расположение и доверие этланцев, начальство заинтересовано в том, чтобы задержать его здесь на возможно более долгий срок, дабы процесс укрепления связей продолжался. Вероятно, я продемонстрировал совершенно необычное рвение в этом смысле: заявил, что желаю жениться на этланке и остаться здесь, когда уйду в отставку. Я вам потому и сказал, что мне повезло.

– Понятно, – кивнул Хьюлитт.

Видимо, собеседник уловил его смущение.

– Вы только не подумайте, что это что-то вроде «седины в бороду и беса в ребро», – заверил Хьюлитта Стиллман. – Мы познакомились, когда я тут только второй год работал. Она тогда была... в общем, у этланцев это называется «Мать-наставница» – так зовутся тут те, кто занимается воспитанием и обучением детишек от четырех до семи лет. Моя будущая жена стала первой этланкой, решившейся поделить свою работу с тралтанской учительницей. Она тогда уже успела понять, что самое лучшее время для борьбы с предрассудками – это то, когда дети еще не успели их понабраться от родителей. Она была вдовой. На ту пору здесь хватало вдов и сирот. У нас своих детей быть не могло, это понятно, поэтому мы усыновили четверых, пока были достаточно молоды для того, чтобы...

– Доктор, – догнав их, вмешалась в разговор Мерчисон. – Я знаю, что видовые различия препятствуют размножению, но мы смогли бы получить ответы на многие клинические загадки или обрели бы еще большую загадку, если бы вам было известно исключение из этого правила. Вы знаете хотя бы об одном таком случае? Если это так, то не был ли один из родителей Хьюлитта аборигеном? А может быть, он сам был усыновленным этланским сиротой?

Стиллман покачал головой.

– Простите, мэм. Я хорошо знал его родителей еще до того, как у них родился мальчик, и присутствовал при родах.

– Да, я понимаю, идея совершенно дикая, – извинилась Мерчисон. – Но положение таково, что хватаешься за соломинку.

Хьюлитт молчал. Его охватило странное чувство. Трава доходила ему до пояса, как и четырехлетнему Хьюлитту. Деревья и кусты выросли, но и он тоже. Запахи нагретой солнцем земли и растительности, жужжание насекомых – все было точно так же, как тогда. Вот только расстояние как бы сократилось.

– Вот это место я очень хорошо помню, – сказал он и указал на одиноко стоявший куст. – Вот тут я играл.

– А не помните, вы тут ничего не съели тогда? – ухватилась за очередную соломинку Мерчисон. – Ягоду, травинку? Понимаете, вы могли тогда что-то съесть, и это что-то подействовало как противоядие.

– Нет, – мотнул головой Хьюлитт и указал на руины дома. – А потом я забрался вот в эти развалины. Удивительно, что их до сих пор не разобрали и не перестроили. Тут все в таком же запустении, как и раньше.

– Это сделано специально, – заметил Стиллман и огляделся по сторонам. – В этих местах проходил бой – последний бой, в результате которого сбросили последнего имперского наместника. В свое время тут селили всех иноземцев. Так было задумано, что эта местность станет и напоминанием о прошлом, и надеждой на лучшее будущее. Похоже, идея оказалась безошибочной. Во время больших праздников сюда приходят на пикники. Тут тихо и спокойно – ну, разве только за исключением тех случаев, когда этланские детишки объединяются с другими ребятами и заводят тут шумные игры.

От дома остались только стены. Крыша была сорвана, внутри все заросло травой. На одной стене чернела копоть, но прошло столько лет, что запах гари скорее был иллюзорным, чем настоящим. Среди густой травы сновало и ползало новое поколение зверьков и насекомых. Мерчисон поинтересовалась: не укусил ли Хьюлитта в тот раз кто-нибудь из них. Хьюлитт покачал головой, но патофизиолог все же попросила, чтобы Нэйдрад отловила для нее несколько экземпляров живности, обитавшей в развалинах.

– Потом, – сказал Хьюлитт, – я отправился вон к той ржавой военной машине. Вон она стоит.

На этот раз первым пошел Флетчер. Он забрался внутрь машины. Оставшиеся снаружи слышали, как он ворчит себе под нос нечто насчет того, что четырехлетнему мальчугану тут, может быть, и было просторно, но уж никак не взрослому мужчине. Наконец его голова и плечи появились над люком.

– Это, – сообщил Флетчер, – подвижная артиллерийская установка среднего технического уровня, рассчитанная на экипаж из трех бойцов. Крупное орудие было предназначено для стрельбы разрывными снарядами, меньшее стреляло и заряжалось автоматными лентами. Амуниция, топливо и большая часть приборов отсутствуют. Там не осталось ничего, кроме обломков оборудования и кучи насекомых. Поймать для вас несколько штук, миссис Мерчисон?

– Да, пожалуйста, – попросила патофизиолог. – Если можно, таких, каких не было в развалинах дома.

– Что до меня, – проворчал Флетчер, – то все эти мерзкие ползучие твари – на одно лицо.

– Мэм, если вам нужны сведения о местных насекомых, – вмешался Стиллман, – то это конек моей супруги. Она будет очень рада оказать посильную помощь. Но что именно вас интересует?

– Точно мы и сами не знаем, доктор, – призналась Мерчисон. – Вероятно, маленький Хьюлитт в тот злополучный день резвился вовсю и мог забыть, что его кто-нибудь ужалил или укусил, а это могло сказаться на том, что произошло позднее.

– Понимаю, – кивнул Стиллман. – То есть мне кажется, что понимаю.

Хьюлитт повел экспедицию к следующей боевой машине – той, что валялась на боку, а рядом с ней на траве металлическим ковром расстелилась гусеница, потом сводил к другим машинам, в которых играл в тот день. Все молчали, а Хьюлитт говорил без остановки: он по пути вспоминал все новые и новые подробности своего детского приключения. Наконец все подошли к высокому дереву с корявыми ветвями и желто-зелеными грушевидными плодами, нависавшему над оврагом.

– Ветви только с виду крепкие, – предупредил Стиллман, когда стало ясно, что Флетчер собирается залезть на дерево. – Взрослого они не выдержат.

– Нет проблем, доктор, – заверил Стиллмана Приликла. Его радужные крылышки заработали быстрее, и вскоре он поднялся ввысь, подобно громадной стрекозе, и оказался рядом с увешанными плодами верхними ветками.

– Прошу вас, будьте осторожны, доктор, – взволнованным голосом увещевал Приликлу Стиллман. – В это время года кожура у плодов очень тонкая, а сок смертельно ядовит.

Затем хирург-капитан замолчал, хотя всем было ясно, что молчание дается ему с трудом – теперь говорил только Хьюлитт, он рассказывал о том, как сорвал и съел плод, как упал и очнулся на дне оврага, как увидел перед собой молодого Стиллмана. Все время, пока поисковая группа спускалась по крутому склону ко дну оврага, Стиллман шел, крепко сжав губы – так крепко, словно на них наложили швы.

– Я чувствую, что вы хотите что-то сказать, друг Стиллман, – прощелкал Приликла. – Что именно?

Стиллман осмотрелся. Дно оврага было усеяно камнями и останками военной техники. Окинув взглядом округу, Стиллман поднял глаза к верхушке дерева. В отличие от того раза, когда Хьюлитт тут побывал впервые, сейчас ярко светило солнце и было видно, насколько это опасное место и насколько ему повезло, что он тогда отделался легким испугом.

Стиллман прокашлялся и сказал:

– На Этле такие деревья редки и, несмотря на то что плоды их ядовиты, относятся к охраняемым видам. Это дерево очень старое, растет медленно и по сравнению с тем, каким оно было в тот день, когда Хьюлитт с него упал, выросло ненамного. Ущелье, как вы сами видите, глубокое и опасное. Если мальчик действительно забрался до самой верхушки и съел хотя бы маленький кусочек плода, он бы погиб – не от одного, так от другого.

Не хочу вас обидеть, – продолжал Стиллман, глядя на Хьюлитта в упор. – В тот раз я объяснил случившееся тем, что вы переутомились, проголодались и хотели пить, проведя много часов под палящим солнцем. Вы увидели высоко на дереве плоды и захотели взобраться наверх, но, подумав, вы решили не рисковать и не упали, как утверждаете, с верхушки, а скатились на дно ущелья по склону. Мое предположение подтверждается и состоянием вашей одежды в тот вечер, и тем, что на вас не было ни царапинки. Да, вы пытались забраться на дерево и видели на его верхних ветвях плоды, но на самом деле и то, что вы залезли на дерево, и то, что вы с него упали, вам приснилось, и реальность в вашем сне перемешалась с фантазиями.

Простите, – добавил Стиллман. – Вероятно, вы не лгали, но и правду говорить не могли.

Медицинская бригада хранила дипломатическое молчание и занималась сбором насекомых и растений для Мерчисон. Хьюлитт привык к вежливой недоверчивости, а Стиллман был всего лишь еще одним врачом, решившим, что всему виной избыток воображения пациента. Злиться бессмысленно. Хьюлиттом владели разочарование и обида. Поэтому он очень удивился, заметив, как вдруг задрожал Приликла – Хьюлитт-то точно знал, что его эмоции тут ни при чем.

Еще больше он удивился, когда эмпат ответил на никем не заданный вопрос.

– Друг Флетчер, – проговорил Приликла. – Вы излучаете сильное любопытство и волнение. Почему?

Капитан стоял на коленях около предмета, похожего на пузатую торпеду, почти целиком утонувшего в траве, намытой дождевыми потоками со склонов. Флетчер открыл сумку и вытащил оттуда прибор, похожий на глубинный сканер.

– Похоже на технику нездешнего производства, – сообщил Флетчер. – Эта конструкция гораздо более сложна, чем вся остальная рухлядь. Подробнее смогу сказать, как только внимательнее осмотрю эту штуковину изнутри.

– Может быть, это и не имеет значения, – встрял Стиллман, – но в тот вечер Хьюлитта нашли спящим именно около этой машины. Тогда меня больше интересовало состояние мальчика, и в голову не пришло разглядывать очередную ржавую железяку.

– Благодарю вас, доктор. – Мерчисон быстро подошла к Флетчеру. – Данальта, Нэйдрад, забудьте о гербарии и жучках, пока мы не установим, что это такое.

Продолжая дрожать из-за эмоционального излучения своих подчиненных и от собственного волнения, Приликла спланировал на землю.

– Все записывающие устройства включатся, друг Флетчер, как только вы будете готовы.

Капитан говорил и действовал неторопливо и описывал вслух все, что видел, думал и делал. Хьюлитту уже начало казаться, что капитан хочет оставить производимую запись в качестве завещания на тот случай, если ржавая машина возьмет, да и взорвется. Приликла, у которого трусость была главным средством выживания, и все остальные разместились так близко к Флетчеру, как только могли, стараясь не мешать ему. Что интересно – Приликла не выказывал никаких признаков волнения. Хьюлитт, набравшись смелости, шагнул к ним поближе.

Судя по тому, что рассказывал Флетчер, предмет представлял собой полый цилиндр три метра в длину и полметра в поперечнике. Он был снабжен двумя наборами стабилизаторов, расположенных соответственно посередине и в хвосте. Внешняя поверхность цилиндра облупилась и заржавела, кое-где на ней виднелись пятна гари, свидетельствовавшие о том, что на краткое время цилиндр подвергся воздействию высокой температуры. Капитан Флетчер обнаружил также безвредный уровень радиоактивного излучения – значит, параллельно с перегревом цилиндр пережил и облучение. Передвижение цилиндра обеспечивалось единственным интегральным химическим двигателем, занимавшим три четверти его объема. Судя по анализу запекшейся краски и на основании грубого определения веса снаряда можно было предположить, что дальность его полета составляла от шестидесяти до семидесяти миль, На продольной оси сигарообразного снаряда располагались две небольшие дверцы, они были распахнуты и висели на петлях. Дверцы были расположены на одинаковом расстоянии от центра тяжести цилиндра. Из дверок тянулись обрывки полусгнивших тросов. По всей вероятности, цилиндр должен был совершить мягкую посадку в горизонтальном положении на двух парашютах. От самих парашютов ничего не осталось. Флетчер предположил, что либо они были изготовлены из ткани, предусматривающей их постепенное разложение, либо где-то зацепились за деревья и оторвались.

– Первые десять дюймов носовой части снаряда находятся в земле, – пояснил Флетчер. – Вероятно, эта часть отвалилась при посадке, и затем ее покрыли земля и растительность. Помимо крепежных деталей, эта часть, похоже, забита плотным амортизирующим материалом, не подвергнувшимся гниению. Тем же амортизирующим материалом наполнена и вся передняя четверть снаряда, где, по идее, должна бы находиться боеголовка. Этот материал занимает все пространство в передней части снаряда за исключением цилиндрической полости диаметром в пять дюймов и длиной в три четверти метра. Внутри полости находится пластиковый кружок того же диаметра, что и сама полость. Спереди этот кружок надежно уплотнен амортизирующим материалом, а сзади соединен с коротким бруском и... чем-то вроде пистонного механизма, предназначенного для выталкивания какого-то цилиндрического контейнера из полости. Но, видимо, вследствие неполадок, возникших из-за грубого приземления, пистон пролетел только половину положенного расстояния, поэтому контейнер не вытолкнуло целиком, а затем, неизвестно, через какой период времени, он разрушился.

Руки Флетчера были затянуты в перчатки, похожие на плотную прозрачную человеческую кожу. Чувствительность при контакте с предметами сочеталась в них с максимальной степенью защиты. Не сводя глаз с дисплея сканера, Флетчер сунул свободную руку в отверстие дверцы.

– Внутри множество мелких насекомых, – сообщил капитан. – Они поселились в амортизационном материале. Кроме них, здесь находятся мелкие кусочки какого-то стекловидного вещества. Кстати, такие же кусочки валяются в траве около покрытого землей носа снаряда. Одна их поверхность блестящая, а другая – темно-коричневая, матовая. Вероятно, вам потребуются образцы?

Мерчисон опустилась рядом с капитаном на четвереньки и воскликнула:

– Да!

Хьюлитт не мог припомнить, чтобы кто-нибудь на его памяти произносил это короткое слово с таким волнением и страстью. Флетчер передал Мерчисон один кусочек вещества, про которое только что рассказывал, и патофизиолог поместила его в портативный анализатор. Все ждали, что она скажет.

– Наши анализаторы согласны друг с другом, – проговорила Мерчисон пару минут спустя. – Это тонкий, хрупкий стекловидный пластик. Угол изгиба свидетельствует о том, что перед нами фрагмент цилиндрического сосуда. За исключением незначительного количества экскрементов насекомых наружная поверхность чиста и блестяща. Внутренняя матовая поверхность представляет собой засохший слой какого-то жидкого синтетического питательного вещества. Мне понадобится несколько образцов для последующего анализа на корабельном анализаторе. Тогда я смогу сообщить вам, какие существа употребляют в пищу это вещество. Пока скажу лишь одно: в этой машине когда-то находились существа или существо, нуждающиеся в питании для поддержания жизни.

Флетчер собрался уже отдать Мерчисон еще один кусочек пластика, но рука его застыла, и он посмотрел на Стиллмана.

– Доктор, – спросил он, – а этланцы никогда не применяли химическое или биологическое оружие?

Глава 20

Хьюлитт инстинктивно попятился. Его бросило в жар, но виной тому было не полуденное солнце. Остальные остались на своих местах. Им всем что – недоставало воображения, – но это навряд ли. Скорее всего опасности просто не было. Хьюлитт боязливо шагнул вперед.

– Насколько нам известно, нет, капитан, – ответил Стиллман. – История умалчивает о том, что когда-либо при ведении войн с другими планетами этлане пользовались такими видами оружия. К тому же здесь и так хватало болезней. Возможно, химическое и биологическое оружие тайно разрабатывалось имперскими учеными. Вероятно, ближе к концу мятежа император отчаялся настолько, что готов был пустить в ход все свои арсеналы, но я бы все же не стал так думать. В перечне заболеваний того времени указаны травмы вследствие взрывов, контузий, огнестрельные ранения, но не болезни как таковые. – Стиллман сделал достаточно долгую паузу, и Флетчер успел передать Мерчисон еще три кусочка пластика. – В любом случае, – продолжал Стиллман, – химическое и биологическое оружие предусматривает взрыв снаряда при контакте с поверхностью планеты или в воздухе над обозначенной целью. Этот снаряд совершил мягкую посадку с помощью парашютов, взрывное устройство не сработало, и взрыв произошел только тогда, когда по снаряду что-то ударило.

– Или кто-то, – уточнил Приликла.

Один за другим все повернули головы к Хьюлитту. Он и сам был поражен словами эмпата не меньше других. Первым заговорил Стиллман:

– Если вы хотите сказать, что малыш Хьюлитт свалился на эту штуковину, стукнулся о нее со страшной силой и раздавил то, что там было внутри, я этого подтвердить не в состоянии. Мальчика нашли рядом с этой сигарой, но было темно, а я был слишком встревожен состоянием ребенка, чтобы смотреть, не валяется ли поблизости разбитое стекло. Кроме того, этланские патогенные микробы не способны принести вред кому-либо, кроме местных жителей. Это нам всем отлично известно. И потом... гм-м-м... вид у Хьюлитта на сегодняшний день таков, будто бы он ни единого дня в своей жизни не хворал.

Ножки Приликлы забило мелкой дрожью – он волновался, собираясь сказать Стиллману, что он ошибается.

– У друга Хьюлитта, – прощелкал эмпат, – долгий анамнез неспецифических заболеваний, причем все эти заболевания не поддавались лечению. По этой причине у него до сих пор нет точного диагноза. Странная симптоматика с самого начала – скорее всего ошибочно – была сочтена проявлением чисто психологической основы его болезни. Наш предварительный диагноз таков, что пациент страдает гипераллергической реакцией широчайшего спектра на все формы лекарственных препаратов. Мы почти уверены, что это состояние не угрожает жизни, за исключением тех случаев, когда лекарства назначаются для перорального приема, путем подкожных инъекций или наружно, путем массирования кожных покровов. Согласитесь, в клиническом плане картина болезни выглядит обескураживающе.

Стиллман покачал головой и ткнул пальцем в загадочную торпеду:

– И что, эта пакость каким-то образом может помочь в том, чтобы рассеять вашу обескураженность?

Приликла сильно вздрогнул. Казалось, кто-то, а может быть, и сам эмпат, вырабатывает неприятное эмоциональное излучение. Вместо того чтобы ответить на вопрос, цинрусскиец сказал:

– Друг Стиллман, я почувствовал, что вы голодны, да и все остальные тоже, еще тогда, когда мы отказались от гостеприимства тралтанов. Отказался я потому, что пищевой синтезатор на «Ргабваре» не так давно был перепрограммирован нашим главным диетологом Гурронсевасом, и думаю, на корабле нам удастся поесть вкуснее. Не хотите ли проследовать вместе с нами на «Ргабвар»?

– Да, с удовольствием, – отозвался Стиллман.

– Кроме того, я ощущаю недовольство и сильное любопытство одного из членов бригады. Друг Флетчер, есть какие-то сложности?

– Все сложности – этот снаряд, совершивший мягкую посадку, – буркнул капитан. – Мне бы хотелось поближе взглянуть на механизм активации взрывателя. Такое впечатление, что для исключительно простой задачи, возложенной на него, он чересчур усложнен. Однако я предпочел бы оставить устройство нетронутым. Хорошо, если бы доктор Данальта преобразился таким образом, чтобы у него появились особые конечности и пальцы, которыми он мог бы отсоединить взрыватель изнутри. Не хотелось бы проявлять несубординацию, доктор, но что касается меня, то вы должны бы почувствовать – любопытство у меня сейчас куда сильнее голода.

Приликла, прежде чем заговорить, издал мелодичную невысокую трель.

– Хорошо, вы двое останетесь здесь. Друг Мерчисон, хотите присоединиться к добровольным голодающим?

Патофизиолог покачала головой.

– Мне тут больше делать нечего, – заявила она. – Засохшее вещество на внутренней поверхности бывшего сосуда является синтезированным питанием, предназначенным для многих видов теплокровных кислорододышащих существ. Отмечается некоторое количество неидентифицированных микроорганизмов, которые могут принадлежать как содержимому сосуда, так и являться эндемиками Этлы. С помощью портативного прибора невозможно произвести точный анализ, поэтому придется подождать. Я займусь этим после обеда на корабле.

На крылышки Приликлы упал солнечный луч и заиграл на них всеми цветами спектра. Цинрусскиец взлетел и вскоре поднялся выше края ущелья и исчез. Флетчер и Данальта остались, чтобы завершить изучение снаряда, а остальные отправились вверх по склону.

«Что это эмпат так заторопился?» – гадал Хьюлитт. Он не ожидал от Приликлы такого невежливого поведения.

– Бывает, – признался Стиллман Мерчисон, поднимавшейся по склону рядом с ним, – когда я жалею, что не умею летать. Правда, еще сильнее я мечтаю похудеть.

Мерчисон ответила ему вежливой улыбкой, но не проронила ни слова, пока они не выбрались из ущелья.

– Хирург-капитан, – сказала она, – можно задать вам вопрос?

– Тон у вас очень официальный и серьезный, мэм, – откликнулся Стиллман. – Видимо, вопрос будет не из легких. Отвечу, если сумею.

– Спасибо, – поблагодарила его патофизиолог. Сделав три шага по высокой траве, она задумчиво проговорила:

– Во времена мятежа тут произошло нечто очень странное. Я знаю, что отчеты о тех событиях и донесения времен войны не относятся к разряду засекреченных материалов, но, когда я пыталась вкратце ознакомиться с этой темой, я обнаружила, что Корпус Мониторов дает допуск к материалам только аккредитованным историкам и ученым, которые, как выяснилось, не торопятся с публикациями.

Причина существующего ограничения доступа к материалам по этланскому мятежу объясняется так, – продолжала Мерчисон. – Бывшие владения Этланской империи вошли в Галактическую Федерацию, и процесс их ассимиляции замедлился бы, если бы доступ к информации о мятеже был открыт всякому любопытствующему, а что еще хуже – тем, кто пожелал бы вырвать из материалов наиболее драматические моменты с тем, чтобы представить их в черном цвете на массовых развлекательных каналах. Как я поняла, местные жители Этлы до сих пор переживают из-за военных преступлений, совершенных по отношению к ним их императором, и напоминать им об этом не следует.

Но что это были за преступления? – продолжала патофизиолог, размашисто шагая вперед. – Не было ли в их числе разработки химического оружия или биологических экспериментов над разумными существами? Ответ на этот вопрос нам бы очень помог продвинуться в начатом исследовании. Или вам также запрещено разговаривать на эту тему?

Стиллман покачал головой:

– Нет, мэм. Я могу говорить об этом с теми, кто не воспользуется информацией не по назначению. Тут речь идет о врачебной этике и сохранении медицинской тайны, поскольку и сам император, и представители его ближайшего окружения были очень больными людьми.

А другого вопроса у вас нет, мэм? – улыбаясь, поинтересовался Стиллман. – Такого, который бы не потребовал для ответа нескольких часов глубочайшего экскурса в историю?

Мерчисон не отвечала, пока они не ступили на верхнюю ступеньку трапа «Ргабвара».

– Есть, – буркнула Мерчисон. – Не знаете, Снарф никогда не гуляла по оврагу Хьюлитта?

Капитан Флетчер и доктор Данальта, чье любопытство в отношении изучаемого объекта по-прежнему пересиливало чувство голода, слышали этот разговор по коммуникатору, и поэтому, когда Стиллман решился-таки дать ответ на первый вопрос патофизиолога, заинтересовались, что же он скажет, поскольку они, как и Хьюлитт, не присутствовали при единственной крупномасштабной боевой операции – финальном сражении за освобождение Главного Сектора Галактики.

– По политическим причинам, – начал Стиллман, немного ослабив ремень на располневшей талии, – Корпус Мониторов не рассматривает этланский конфликт как войну. Стремление империи, в состав которой входило пятьдесят планет, захватить неисследованный сектор Галактики, начав одновременно и необъявленную войну против совершенно неподготовленной Федерации, было по меньшей мере дестабилизирующим, и ему нужно было воспрепятствовать.

Имела место только одна межзвездная война, – продолжал Стиллман. – Война между Землей и Орлигией. Ее окончание привело к созданию Галактической Федерации. С тех пор было решено, что военные действия между субъектами Федерации с экономическими или территориальными притязаниями в принципе невозможны. Они слишком дорого обходятся, в то время как существует огромное количество необитаемых планет, которые только и ждут колонизации. Если агрессивная цивилизация или ее правители настолько безумны, чтобы, ведомые одной лишь ненавистью, а не только соображением выгоды, напасть на какую-либо планету, то они чаще всего просто взрывают такую планету или опустошают ее. Но ни одна цивилизация не развивается до стадии разработки космических полетов и уж тем более не может осуществить успешные проекты колонизации, если не усваивает главных уроков цивилизации, а именно: способности понимать других, сотрудничать и жить в мире. Поэтому со временем возникла аксиома: если мы обнаруживали в Галактике цивилизацию, освоившую полеты в космос, то перед нами представали существа с высокой культурой и высокоразвитой техникой.

В том, что касалось Этланской империи, – хирург-капитан запнулся, – Корпус Мониторов столкнулся как бы с исключением из правила. Но до тех пор, пока мы не обрели полной уверенности в этом, мы старательно скрывали от этланцев расположение планет Федерации, мы просто изучали местную культуру и делали вид, что никакой опасности не существует. Вот почему мы, являясь исполнительным и законодательным органом Федерации, предпочитаем рассматривать этланское событие как крупномасштабную полицейскую акцию...

– Доктор, – прервала Стиллмана Нэйдрад, шерсть которой вздыбилась сердитыми иглами. – Около госпиталя тогда носились сотни боевых кораблей. Торпеды насквозь пробивали обшивку корпуса госпиталя. Это было куда больше похоже на войну, нежели на какой-то там мятеж! Вы там были?

– Да, – кивнул Стиллман, и его лицо омрачилось неприятными воспоминаниями. – Я служил младшим медицинским офицером на «Веспасиане», когда корабль столкнулся с этланским транспортным кораблем, и помогал перевозить пострадавших в госпиталь. Когда доктор Конвей, который тогда был Главным реаниматологом, увидел, что я отделался всего несколькими синяками, он сказал мне, что у них жуткая нехватка персонала, и отправил меня работать в палату – какую именно, не упомню. Трансляционный компьютер был отключен, и общаться было... Конечно, было очень похоже на войну, но официально эти события значатся как политическая акция против организованных и хорошо вооруженных нарушителей правопорядка.

Наступила пауза. Хьюлитт обвел взглядом сидевших за столом Стиллмана, Мерчисон и Приликлу. Каждый из них по-разному вспоминал о пережитом ужасе. Впервые в жизни Хьюлитт порадовался тому, что тема разговора его не касается, что он здесь – посторонний.

Стиллман резко вскинул голову и продолжал:

– Беды начались тогда, когда один из ваших бывших пациентов, важная шишка по имени Лонвеллин, обнаружил планету под названием Этла-Больная...

– Я знаком с этим случаем, – вмешался Приликла. – Он тогда был пациентом Старшего врача Конвея, и в то время, когда Лонвеллин лежал без сознания, я помогал доктору Конвею тем, что определял характер эмоционального излучения больного... Простите, друг Стиллман. Прошу вас, продолжайте.

Судя по тому, что рассказал Стиллман, Лонвеллин после того, как выписался из Главного Госпиталя Сектора, отправился на своем личном звездолете на поиски планетарной системы, находившейся, судя по предварительным данным, где-то в неисследованном секторе Магелланова Облака. До Лонвеллина доходили очень неприятные слухи о планете Этла-Больная. Несмотря на свою физиологическую классификацию – ЭПЛГ, массивное тело и устрашающее природное оружие, Лонвеллин был очень развитым в умственном отношении, на редкость альтруистичным, живучим и крайне независимым существом. Он резко отказался от какой бы то ни было помощи, объяснив всем и каждому, что всю свою жизнь он только тем и занимался, что лечил массовые эпидемии.

Изумлению сотрудников Корпуса Мониторов не было предела, когда Лонвеллин вышел с ними на связь, сообщил, что нашел искомую планету, и попросил специализированной помощи.

Положение на найденной Лонвеллином планете оказалось сложнейшим с социологической точки зрения, а с медицинской – просто-таки варварским. Прежде чем приступить к эффективному излечению социальных болезней, Лонвеллин решил проконсультироваться в госпитале по медицинским вопросам. Кроме того, он просил, чтобы в целях сбора информации на Этлу прибыли существа с физиологической классификацией ДБДГ, а именно – земляне. Он объяснял, что местное население подпадает под такую же классификацию и крайне враждебно относится к любым существам, внешне на аборигенов не походящим. Этот момент очень мешал Лонвеллину в осуществлении взятой им на себя благородной миссии.

Лонвеллин провел много месяцев на орбите планеты, вел наблюдения, ловил своим приемником местные передачи и пришел к выводу, что планета, которую местные жители называли Этлой, представляет собой находящуюся в упадочном состоянии колонию, в бедственном положении которой повинны бесчисленные болезни, поражающие более шестидесяти процентов населения. Между тем на планете имелся небольшой космопорт, продолжавший функционировать. Следовательно, первая задача Лонвеллина, которая чаще всего бывала самой сложной, несколько упрощалась: наличие космопорта свидетельствовало о том, что обитатели планеты уже знакомы с пришельцами и потому скорее проникнутся доверием к чужеземцу.

Лонвеллин намеревался сыграть роль астронавта-недотепы, вынужденного совершить на Этле посадку в целях ремонта своего корабля. Для этого он собирался попросить у аборигенов на самом деле совершенно ему не нужные куски металла и пластика и усиленно притворяться, что не может объяснить точно, что ему нужно. В обмен на совершенно ненужную рухлядь Лонвеллин хотел предложить этланам ценнейшие вещи и надеялся на то, что наиболее предприимчивые из них вскоре оценят преимущества такого положения.

Лонвеллин допускал, что на начальном этапе контакта он будет в проигрыше, но не сомневался, что со временем ситуация изменится. Он надеялся в дальнейшем вместо ценных предметов предлагать этланам свои услуги, в частности, услуги учителя. Затем он намеревался сообщить этланам, что отремонтировать свой корабль не в состоянии, так как на Этле якобы нет для него нужных деталей, и тогда, как это уже не раз происходило, он станет жителем планеты. Ну а потом... потом он примется улучшать положение дел на планете, положившись на время – уж чем-чем, а временем Лонвеллин располагал в избытке.

– Для Лонвеллина, существа высокоразвитого и, что немаловажно, долгожителя, – продолжал свой рассказ Стиллман, – подобная деятельность представлялась чем-то вроде сложной и увлекательной игры, в которую он уже не однажды играл, и притом очень успешно, в прошлом. Игра была поистине замечательная в том смысле, что в ней всегда выигрывало население планет, но и Лонвеллин тоже получал выигрыш – в виде удовлетворения от хорошо проделанной работы. Но в этот раз игра у Лонвеллина пошла из рук вон плохо. С того самого мгновения, как он посадил свой корабль на окраине небольшого городка и заявил о себе, ему долго пришлось думать только о средствах самозащиты.

Не имея возможности приступить к осуществлению намеченного плана без того, чтобы не выяснить для начала, почему у народа, имеющего опыт звездоплавания, отмечается такая безудержная ксенофобия, и не будучи в состоянии ответить на этот вопрос самостоятельно, Лонвеллин попросил помощи у землян. Из-за чрезвычайно высокой заболеваемости населения Этлы он также попросил, чтобы на планету прибыл тот Старший врач, который в Главном Госпитале Сектора занимался его лечением. Довольно скоро на Этлу прибыл специалист Корпуса Мониторов по Культурным Контактам в сопровождении доктора Конвея, и они включились в работу.

Контакт с этланами начали осуществлять одновременно на двух уровнях. На первом уровне работали несколько опытных лингвистов и медиков, совершивших тайную посадку и спрятавших трансляторы под одеждой. Никакой иной маскировки им не требовалось, ибо люди оказались потрясающе похожими на местных жителей. Сложности типа произношения объясняли дефектами речи, и это было проще простого, поскольку на Этле масса народа страдала разнообразными заболеваниями полости рта.

Что касается деятельности на втором уровне, то в космопорте Этлы совершенно открыто совершил посадку большой корабль Корпуса Мониторов. Сотрудники Корпуса откровенно признались в том, что они инопланетяне, и вели переговоры с местным населением через трансляторы, которые и не думали прятать. Легенда у них была такова, что до них дошли вести о бедственном положении этлан и они прибыли для оказания аборигенам медицинской помощи. Этлане довольно доброжелательно отнеслись к этой версии и рассказали, что каждые десять лет к ним прибывают имперские корабли с грузом медикаментов и целителями, но, несмотря на все усилия имперских врачей, состояние здоровья этлан все ухудшается и ухудшается. Этлане заявили, что не против получить помощь от чужеземцев, но сильно сомневались, что у тех что-нибудь получится, если уж империя, в состав которой входило целых пятьдесят планет, не в силах им помочь.

Большинство этлан оказались существами дружелюбными и доверчивыми. Они с удовольствием рассказывали о себе и о своей империи. Сотрудники Корпуса Мониторов также держались приветливо, но были менее многословны.

Если разговор заходил о странном и пугающем существе по имени Лонвеллин, сотрудники Корпуса делали вид, что знать о нем не знают.

Но самые важные сведения поступали от тайных агентов. Эти выяснили: этлане боятся Лонвеллина из-за того, что им вбили в голову мысль, что якобы все чужаки являются переносчиками опасных болезней. Истину, усваиваемую всеми нациями, совершавшими межзвездные перелеты, и состоявшую в том, что патогенные микроорганизмы одной планеты совершенно безвредны для обитателей другой, от них утаили.

Утаили намеренно.

Страх местных жителей перед новыми инфекциями был понятен, – рассказывал Стиллман. – Болезни на Этле поразили больше половины населения планеты. В то время на ней обитало уже седьмое поколение колонистов. Этла была заселена не слишком плотно, но довольно широко и уже более столетия страдала разнообразными хворями. В то время болело шестьдесят пять процентов мужчин, женщин и детей. Болезней насчитывалось множество, и многие из них превращали местных жителей в инвалидов. По-настоящему угрожали жизни далеко не все заболевания, но в целом картина выглядела просто-таки удручающе. Большую часть инфекционных болезней можно было искоренить посредством изоляции больных и несложного лечения, однако медицина на Этле пребывала в зачаточном состоянии, а о научной базе и говорить не приходилось: медицинская наука была прерогативой империи.

Положение складывалось поистине безумное, – продолжал хирург-капитан. – На наш взгляд, ни одного в принципе неизлечимого заболевания на Этле не было. Если бы смогли объявить планету зоной бедствия и развернуть крупномасштабную медицинскую экспедицию, проблему можно было бы решить самое большее за несколько лет. Но мы столкнулись с деликатной ситуацией первого контакта: Этлу населял гордый и независимый народ. Вдобавок, в то время местные жители еще сохраняли верность и благодарность империи за постоянную помощь и поддержку. Прибытие на планету многочисленной медицинской экспедиции могло напугать местное население и, что еще хуже, вызвать совершенно неверную реакцию у наместника империи, который пока избегал любых контактов с представителями Корпуса Мониторов. А в ведении наместника находилось крупное воинское подразделение. Что бы случилось, если бы он счел появление на Этле большого числа медиков инопланетной диверсией?

С тем, чтобы заверить этланские власти в благонамеренности действий Федерации и выяснить, почему на страдающую планету так редко отправляют медицинскую помощь, в столицу Этланской империи послали корабль Корпуса Мониторов со старшим офицером-медиком на борту. Не исключался вариант того, что в столице, расположенной так далеко от бедной планеты, периодически забывают о страдающих собратьях. Но как только курьерский корабль, лишенный всякого вооружения, приземлился в столичном космопорте, его тут же окружил отряд вооруженных до зубов имперских гвардейцев.

Причину такой внешне враждебной акции объяснили так: простонародье, дескать, может отреагировать на прибытие чужеземцев недружелюбно, а имперские власти не хотели бы подвергать пришельцев опасности. Прибывшим объяснили, что всей команде, за исключением медика, следует оставаться на борту, пока власти не проведут психологическую подготовку населения.

Медика очень тепло приняли императорские советники и расспрашивали его – дружелюбно, но очень пытливо – обо всем, что связано с Федерацией, и при этом осыпали почестями, словно какого-нибудь главу иностранного государства. Тем временем датчики курьерского корабля уловили крайне неприятные сведения, распространяемые местными каналами информации о планете, которую тут именовали не иначе как «чумная». На взгляд социолога-аналитика, присутствовавшего на борту, и другие сведения, распространяемые по каналам информации, вполне очевидно, свидетельствовали о вопиющих недостатках в административной и финансовой структуре Этланской империи.

Прежде всего было установлено, что Чумная планета не забыта, хотя напоминали о ней очень интересным образом: на каждом перекрестке и через равные промежутки на городских улицах стояли стенды с плакатами, в красках демонстрирующими страдания сограждан, проживающих на Этле-Больной. Плакаты призывали вносить пожертвования для их спасения. Призывы о внесении пожертвований также довольно часто звучали из уст кандидатов на важные политические посты. Эти взносы тут были самым популярным видом благотворительности, и не только на главной планете империи, но буквально повсюду. Взносы поступали непрерывно и бывали очень щедрыми.

Однако с трудом верилось, что пожертвований хватает только на загрузку одного корабля раз в десять лет.

Последний корабль недавно прибыл, разгрузился и тут же улетел: никто из членов экипажа не пожелал ни секунды дольше, чем нужно, задерживаться на зачумленной планете. Груз переправили в поместье имперского наместника Телтренна – громадную территорию, где вокруг дворца во все стороны раскинулся обширный лесопарк, а весь периметр дворца и казармы охраняли элитарные войска. Наличие такого крупного воинского контингента на планете, населенной мирными колонистами, вынужденными снабжать военных продовольствием и выделять для их обслуживания кое-какой персонал, объясняли тем, что военные нужны для защиты местных жителей от потенциального нападения извне. В течение нескольких месяцев не происходило ничего из ряда вон выходящего. Телтренн периодически наезжал в дальние уголки колонии в целях доставки новой партии медикаментов, сообщал тамошним жителям о страданиях своей администрации и рассказывал новости о том, что на главной имперской планете продолжаются научные изыскания, направленные на усовершенствование медицинской помощи этланским страдальцам.

Выходило бы гораздо быстрее и эффективнее, если бы доставка медикаментов в разные районы планеты осуществлялась одновременно, но Телтренн настаивал на том, что он должен делать это лично – дабы иметь возможность рассказывать местным жителям, как о них заботится император, и передавать его наилучшие пожелания.

Эта неторопливость пробудила у Конвея и других медиков кое-какие подозрения. Они изучили пики заболеваемости за последние несколько десятилетий и обнаружили, что многие заболевания исчезали как бы сами по себе – вероятно, в связи с тем, что у местных жителей вырабатывался к ним естественный иммунитет. Но на смену старым болезням приходили новые. Как правило, эти болезни вызывали отвратительную сыпь, множественные деформации конечностей или непроизвольные подергивания. Причем вопреки всем медицинским законам болезни эти крайне редко приводили к смертельному исходу.

Все это указывало на невероятную, немыслимую, страшную правду: горячо любимый народом и уважаемый имперский наместник Телтренн намеренно и систематически распространял среди местного населения болезни, а вовсе не пытался их лечить. – А за причиной далеко ходить не стоило – финансы!

Глава 21

Даже из грошей, жертвуемых сочувствующими бедняками, могла сложиться кругленькая сумма, а этлане были народом добрым, к тому же им непрерывно напоминали о страданиях их братьев на Этле-Больной. Постоянно поступающие пожертвования от населения пятидесяти планет приносили невероятные капиталы. При том, что корабль с медикаментами отправляли не чаще одного раза в десять лет, было ясно, что на Этлу-Больную попадала только ничтожная часть собираемых пожертвований. На самом деле сбор пожертвований представлял собой замаскированное налогообложение. Собранные суммы оказывались в императорской казне и тратились на нужды императора, знатных семейств, на содержание войск, охранявших наместников на разных планетах.

Подобное положение дел для Федерации было просто-таки нетерпимо, и когда ее представители задали прямые, беспристрастные вопросы по поводу неправильного расходования пожертвований, Телтренн и император запаниковали. На корабли Корпуса Мониторов были нацелены ракеты с химическими боеголовками – не с ядерными, так как этланам не хотелось разрушать собственные космопорты. Корабли Корпуса Мониторов закрылись противометеоритными экранами и улетели.

О том медике, который находился с визитом в столице Этланской империи, с тех пор никто не слышал.

На Чумную планету поступило недвусмысленное предупреждение, и все сотрудники Корпуса Мониторов были с Этлы-Больной эвакуированы. Лонвеллин, заверивший всех, что ему ничто не грозит в надежно экранированном корабле, погиб от ядерного взрыва.

Император не мог позволить, чтобы правду о его действиях узнали подданные, поэтому он обвинил федералов не только во всем, что произошло на Этле-Больной, но и во всех тех преступлениях, которые он сам творил на протяжении столетия. Он разглагольствовал о том, что в то время, как те сотрудники Корпуса Мониторов, которых видели этлане, внешне напоминают их самих, остальные существа, населяющие Федерацию, представляют собой ужасающих, нищих чудовищ с садистскими наклонностями, еще более страшных из-за своей высокоразвитости. Впервые за долгую историю Этланской империи ей грозило нападение извне, и защитить себя, согласно словам императора, Этла могла только путем нападения. Остальное сделали имперские пропагандисты и ксенофобия, старательно вколачивавшаяся в мозги этлан с пеленок. Вскоре к крестовому походу был подготовлен огромный флот.

Но сотрудники Корпуса – не последние олухи, – усмехнулся Стиллман, – и мы не рассказываем каждому первому встречному, где живем, до тех пор пока не убеждаемся в том, что незнакомец станет добрым гостем. Ни на столичной планете, ни здесь, на Этле-Больной, общаться с местными жителями не позволялось никому из тех, кто знаком с координатами миров, входящих в состав Федерации. Такова стандартная процедура первого контакта. Между тем один набор координат все же известен каждому офицеру Корпуса Мониторов, занятому в выездных медицинских операциях, – это координаты Главного Госпиталя Сектора. А к имперским советникам в руки угодил медик из Корпуса Мониторов.

Вот почему этланский флот атаковал госпиталь, – объяснил Стиллман. – Этлане хотели захватить заложников и выпытать у них как можно больше координат. Они не ставили перед собой задачу уничтожить госпиталь. Для сохранения тайны координат из госпиталя эвакуировали всех пациентов и сотрудников, располагающих хотя бы минимумом познаний в области астронавигации. В госпитале остались только несколько сотен добровольцев...

Острая нехватка персонала привела к тому, что сотрудникам пришлось спасать как «своих», так и «чужих» раненых, поскольку отличить в такой суматохе этлан от людей просто не представлялось возможным. Раненые переполнили уцелевшие палаты и коридоры. В итоге враги оказывались рядом, на соседних кроватях, и этланам приходилось принимать помощь от ужасающих монстров. Противникам пришлось теперь пускать в ход единственное оставшееся в их распоряжении оружие – слова. Шла горькая бескровная битва, во время которой этлане узнавали правду о том, что происходило на их Чумной планете. В итоге два высокопоставленных пациента – по одному с каждой стороны – положили конец кровопролитию.

Этланская эскадра разлетелась в разные стороны – чтобы донести правду до каждой планеты, входившей в состав империи, и оказать помощь в свержении императора, его наместников и их гвардий.

Это было самое крупное восстание в изученной истории, – задумчиво проговорил Стиллман. – Но этлане – гордый народ, они заявили нам, что все происходящее – их внутреннее дело, и посоветовали держаться подальше ото всех этланских планет, кроме одной, до тех пор пока они сами не разберутся со своими проблемами. Именно здесь, на этом участке поверхности Этлы-Больной, война и началась, и закончилась. Началась она тогда, когда Телтренн отдал приказ выстрелить по кораблю Лонвеллина ядерной ракетой – примерно в десяти милях отсюда к западу находится след от воронки. А конец войне пришел тогда, когда местное население при поддержке ополчения, захватившего несколько боевых машин, развязало последний бой. Войско Телтренна в конце концов запросило пощады. Надо сказать, что местные жители до сих пор стыдятся того, что сделали, хотя у них на то были все причины. Поэтому Шеч-Рар и боится, как бы вы не задели чьих-либо чувств.

Взглянув на тонкие лапки Приликлы, повисшие в нескольких дюймах от его макушки, Стиллман добавил:

– Но думаю, полковнику не о чем волноваться.

– Благодарю вас, друг Стиллман, – отозвался Приликла.

Офицер Корпуса Мониторов глубоко удовлетворенно вздохнул и продолжил свой рассказ:

– Командор этланского флота, попавший на лечение в Главный Госпиталь Сектора, прежде чем выписаться оттуда, попросил нас вернуться на Этлу-Больную и завершить работу, прерванную войной. Мы так и поступили, и, как вы сами видите, местная ксенофобия улетучилась вместе с другими болезнями, насаждавшимися императором. Теперь это планета как планета, вполне здоровая.

Наступила долгая пауза, которую нарушила Мерчисон:

– Знаете, я тоже люблю счастливые развязки, и мне не хотелось бы омрачать здешнее благоденствие. Но насколько вы уверены в том, что эта местность с точки зрения экологии вполне благополучна? Да, я знаю, что перекрестная инфекция невозможна, но не могло ли случиться так, что какая-то из болезней, которые создавались искусственно и распространялись насильственно, мутировала до такой стадии, что сумела преодолеть видовой барьер? Или давайте предположим, что Телтренн от злости, страха и отчаяния взял да и выстрелил биологическим оружием по тем, кто прежде был ему верен? Зарядное устройство не сработало, и вреда это оружие никому не принесло, вот только могло инфицировать маленького Хьюлитта...

Мерчисон умолкла, так как из динамика донеслось специфическое гудение: на связь вышел капитан Флетчер.

– Доктора, – сказал он, – я завершил изучение вашего химического оружия и вынужден признать, что вы все ошибаетесь. У снаряда имеется несколько характеристик, заставляющих предположить, что перед нами – биологическое оружие, но мы произвели реконструкцию элементов курса, заложенных в систему управления, которая, правда, повреждена за счет близости к месту ядерного взрыва, и убедились, что настоящая цель снаряда находилась примерно в шестидесяти милях отсюда к северо-западу – ненаселенная, гористая область, поросшая густыми лесами. Вряд ли бы ее в ближайшие годы заселили. На самом деле, согласитесь – довольно странная цель для биологического оружия. Кроме того, снаряд явно не этланского производства. Он представляет собой устройство, смонтированное в Федерации, хотя и несколько модернизированное.

Кое-что еще, – продолжал Флетчер, как бы предвидевший возможные вопросы. – Вещество, подлежавшее распространению, помещалось в тонкостенном пластиковом контейнере, достаточно прочном для того, чтобы сохранить целостность при мягкой посадке на парашютах, но недостаточно – для того, чтобы выдержать сильный удар и давление тяжелого предмета. Патофизиолог Мерчисон уже говорила, что внутренняя поверхность фрагментов контейнера покрыта слоем питательного раствора. Результаты моего исследования, в ходе которого я пытался определить форму, размеры и расположение фрагментов контейнера, указывают на то, что по нему ударило крупное тело, скорее мягкое, нежели твердое – не камень, не кусок метала из тех, что валяются по соседству. Скорее всего удар по контейнеру нанес упавший с дерева ребенок.

Все собравшиеся на медицинской палубе как завороженные смотрели на динамик переговорного устройства. Все замерли, только шерсть Нэйдрад шевелилась. Флетчер откашлялся.

– Есть еще один интересный факт. Механизм взрывателя, который должен был открыть контейнер, представлял собой точнейшие атомные часы, заведенные на срок более ста лет.

Хьюлитт не понимал, что означает то, о чем рассказывает капитан, но одно ему было ясно. Всю жизнь его считали ипохондриком, страдающим избытком воображения, и теперь он не мог более молчать.

– Теперь-то уж вам придется мне поверить, – проговорил Хьюлитт и расхохотался. – Сам не знаю, над чем я смеюсь, но ведь теперь ясно, что, когда я был маленький, я тут что-то подхватил, а теперь никто...

Он не договорил – Приликла опустился на пол, его тельце и лапки сильно дрожали. Мерчисон бросала на всех поочередно укоряющие взгляды. Хьюлитт вспомнил, что Нэйдрад частенько поговаривала о том, что, когда чьи-то эмоции вот так действуют на начальство, Мерчисон проявляет бурные материнские чувства.

– Кому бы ни принадлежали эмоции, – взорвалась Мерчисон, – держите себя в руках! Дрожь Приликлы немного утихла. Он сказал:

– Друг Мерчисон, не стоит волноваться. Я сам утратил самообладание. Я думал о Лонвеллине, думал о выпавших зубах друга Хьюлитта и почувствовал себя очень, очень глупо. Но теперь, надеюсь, я обрел власть над собой. Друг Флетчер!

– Доктор, – отозвался капитан.

– Нам следует немедленно вернуться в Главный Госпиталь Сектора. Энергетический отсек, готовьтесь ко взлету – нам нужно будет взлететь, как только вернутся капитан Флетчер и доктор Данальта. Связист, сообщите в госпиталь о том, что может иметь место многоплановая неспецифическая аллергическая реакция на фоне межвидовой инфекции. Заболеванием могут страдать пациенты Хьюлитт и Морредет. Они нуждаются в дальнейшем клиническом обследовании. Посоветуйте всем медикам и пациентам, вступавшим в физический контакт с поименованными пациентами, приступить к карантину, обеспечиваемому ношением легких защитных оболочек. Сотрудники должны надевать такие оболочки, когда занимаются лечением, а пациенты – тогда, когда их лечат. Если у сотрудников будут зарегистрированы легкие недомогания в виде головной боли или мышечной слабости, им ни в коем случае нельзя получать или самостоятельно принимать какие-либо медикаменты в виде инъекций. Пациентам, проходящим назначенный курс лечения, не следует назначать каких-либо новых препаратов. Дальнейшие указания будут даны тогда, когда будет закончено обследование пациента Хьюлитта.

Доктор Стиллман. – Эмпат посмотрел на землянина. – Пока вы возвращались из оврага, я подготовил для вас видеозапись – она отредактирована, и все, что напрямую не относится к нашей миссии, стерто. Это запись консилиума диагностов перед нашим вылетом на Этлу. Просмотрев ее, вы получите ответы на многие вопросы, которых мы до сих пор избегали. В свете изложенных в записи сведений полковник Шеч-Рар и вы вольны предпринять такие действия, какие сочтете необходимыми. Но поскольку, как вы знаете, за двадцать с лишним лет, прошедших со времени контакта Хыолитта с содержимым контейнера, больше ни у кого таких симптомов не наблюдалось, риск для вас невелик. В настоящее время нам на Этле больше делать нечего и нужно безотлагательно улететь.

– Друг Нэйдрад, – торопливо проговорил Приликла, – нам предстоит четырехдневный гиперпрыжок до госпиталя. Следовательно, у нас будет достаточно времени для того, чтобы провести полное клиническое обследование и проверить реакцию пациента на весь спектр лекарственных препаратов, применяющихся при лечении ДБДГ, включая и те, что уже применялись, но были отменены из-за аллергической реакции. Если возникнет экстренная ситуация, переходите к непрерывному мониторингу третьего уровня...

– Но погодите, я не понимаю! – умоляюще вскричал Стиллман. – Лонвеллин погиб. Его корабль испарился вместе с ним задолго до того, как родился Хьюлитт.

– Если вы не хотите совершить незапланированное посещение Главного Госпиталя Сектора, друг Стиллман, – сказал Приликла, услышав, как поднимаются по трапу Данальта и Флетчер, – вам следует незамедлительно покинуть борт «Ргабвара». Сейчас нет времени объяснять, но я непременно вышлю вам и полковнику копии наших отчетов. Прошу вас извинить меня за поспешность и плохое гостеприимство, благодарю вас за помощь, и до свидания.

Хьюлитт дождался того момента, когда офицер Корпуса Мониторов исчез за дверью служебного выхода, и воскликнул:

– Между прочим, я тоже не понимаю, что тут происходит, черт побери! С какой это стати вы намерены тестировать на мне медикаменты, от которых я когда-то чуть концы не отдал?

– Возьмите себя в руки, пациент Хьюлитт, – успокоил его Приликла. – Не думаю, что вам грозит серьезная опасность. Прошу вас, возвращайтесь в постель и не вставайте до тех пор, пока я вам не разрешу. Сейчас мы окружим вашу кровать звукоизоляционным экраном и приступим к совещанию. Излагаемые в ходе совещания мысли и предлагаемые процедуры вас могут разволновать.

Глава 22

Хьюлитт не спускал глаз с мерцающей серой тьмы гиперпространства в иллюминаторе и ждал, что с ним случится что-нибудь кошмарное. Он не смотрел ни на кого из медиков, потому что те следили за ним и тоже чего-то ожидали, улыбаясь или выражая ему поддержку иными способами. Вот только количество окружавшей Хьюлитта аппаратуры и число присоединенных к нему датчиков его вовсе не подбадривало.

– Вы сказали, что мне нельзя вводить никаких лекарств, – обратился Хьюлитт к Мерчисон, когда та взяла очередной шприц и ввела ему мизерную дозу какого-то вещества. – А теперь, похоже, испытываете на мне все ваши запасы. Почему, проклятие?!

Патофизиолог пристально смотрела на Хьюлитта минуты три, после чего ответила:

– Мы передумали. Как вы себя чувствуете?

– Нормально, – буркнул Хьюлитт. – Все как было, вот только голова немножко кружится. А как я должен себя чувствовать?

– А нормально, и голова немножко кружится, – повторила Мерчисон и улыбнулась. – Я вам ввела легкое успокоительное. Оно поможет вам расслабиться.

– Вы же помните, что произошло, когда доктор Медалонт попробовал дать мне успокоительное.

– Помню, – кивнула Мерчисон. – Но мы уже вводили вам и это успокоительное, и некоторые другие лекарства в микроскопических дозах и не заметили никаких признаков ваших прежних аллергических реакций. Сейчас я испытываю действие другого препарата – нового, которого не было в арсенале врачей на вашей родной планете. Что вы сейчас чувствуете?

– Пока ничего особенного, – ответил Хьюлитт и тут же добавил:

– Нет, постойте! Место укола онемело. Что происходит?

– Ничего такого, о чем вам следовало бы тревожиться, – заверила его патофизиолог, а Приликла подлетел поближе. – На этот раз я испытываю действие местного обезболивающего средства. Судя по показаниям монитора, параметры ваших жизненно важных функций оптимальны. Но не ощущаете ли вы каких-либо еще симптомов? Покалывания кожи, общего недомогания, каких-либо еще явлений – пусть субъективных, которыми ваше подсознание предупреждает вас о возможной беде?

– Нет, – честно признался Хьюлитт.

Приликла произвел мелодичное непереводимое треньканье и сказал:

– Пациент вежлив, он пытается сдержать сильнейшие чувства – любопытство, тревогу, замешательство и раздражение. Вероятно, если мы удовлетворим его любопытство, остальные три чувства пойдут на убыль. У вас есть вопросы, друг Хьюлитт? На некоторые из них я бы мог ответить уже сейчас.

«Но не на все», – злорадно подумал Хьюлитт и очень удивился, когда, не дав ему и рта раскрыть, заговорила Мерчисон.

– Между прочим, сэр, у нас всех хватает вопросов, – возмутилась патофизиолог, глянув по очереди на Нэйдрад, Данальту и вернувшись взглядом к Приликле. – Что, к примеру, за разговорчики про бывшего пациента, погибшего больше двадцати пяти лет назад? А с какой стати вы рекомендовали принять в госпитале меры карантинной предосторожности в отношении межвидовой инфекции, в то время как нам известно, что такое в принципе невозможно? Зачем потребовалось срочное возвращение в госпиталь и назначение целой батареи тестов пациенту Хьюлитту?

– Вот я то же самое хотел спросить, – выдохнул Хьюлитт.

Приликла предусмотрительно опустился на пол и сказал:

– Между пациентами Лонвеллином и Хьюлиттом отмечается сходство, в особенности в плане первичной негативной и последующей позитивной реакции на назначаемые лекарства. Может быть, я и ошибаюсь и это сходство случайно. Так это или иначе, но я непременно должен это выяснить прежде, чем мы вернемся в госпиталь. Пациент Хьюлитт может быть обследован, а вот пациент Лонвеллин – увы, нет.

Мерчисон покачала головой.

– Лично – да, не может. Но если вы хотите осуществить сравнение, почему бы вам не запросить из архива его историю болезни?

– История болезни Лонвеллина исчезла во время этланской бомбардировки, – ответил Приликла. – Тогда отключился главный компьютер вместе с системой межвидового перевода...

– Это я помню, – буркнула Мерчисон – видимо, воспоминания были не из приятных. – Вот только ничего не помню о пациенте по имени Лонвеллин.

– ...И единственные записи об этом больном, – продолжал Приликла, – являют собой угасающие воспоминания диагностов Конвея и Торннастора и мои собственные, то есть воспоминания тех, кто был непосредственно занят лечением Лонвеллина. Поскольку он выздоровел и его смерть наступила ни в коем случае не вследствие нашего лечения, мы и не пытались восстанавливать его историю болезни по памяти. Не вините себя в том, что не помните пациента Лонвеллина. В то время вы были практиканткой последнего года обучения, еще не имевшей опыта в патофизиологии разных видов. Кроме того, вы собирались выйти замуж за Старшего врача Конвея, хотя, насколько я помню, ваше эмоциональное излучение, когда вы оказывались рядом по долгу службы, бывало довольно...

– Доктор, – проворчала Мерчисон, – мне кажется, наше эмоциональное излучение никого, кроме нас, не касается.

– Вряд ли, – возразил Приликла. – Тогда о ваших эмоциях знали все до единого в госпитале. Кстати говоря, всякий мужчина-ДБДГ в вашем присутствии ощущал подобные эмоции. Правда, эти чувства сменились завистью с тех пор, как вы с доктором Конвеем вступили в официальный брак. Думаю, что когда вы с ним оставались наедине, вряд ли вы вели длительные подробные дискуссии о своих пациентах.

– Вы правы, – подтвердила Мерчисон. Голос ее прозвучал мягко и нежно – казалось, она куда-то переместилась во времени и пространстве и ей там очень нравится.

Приликла немного помолчал, дав Мерчисон возможность насладиться воспоминаниями и вернуться в реальность, после чего продолжал:

– Те же сведения, о которых вы спрашиваете меня, я записал для Шеч-Рара и друга Стиллмана, и вы можете в любое время ознакомиться с оригиналом. Однако дилетанту было бы трудно разобраться, о чем шла речь на консилиуме диагностов, поэтому ради друга Хьюлитта я расскажу в упрощенном виде...

Лонвеллина обнаружили в полном одиночестве в бессознательном состоянии в неповрежденном корабле после того, как он выбросил аварийный маяк. Сначала версия была такова, что существо, попросившее о помощи, – преступник, повинный в убийстве, а возможно, и в каннибализме, поскольку перевод корабельных переговоров указывал на присутствие на борту еще одного существа – какого-то личного врача. Тот, вероятно, провинился перед своим работодателем. Однако никаких следов этого медика на борту не обнаруживалось. Поэтому до тех пор, пока не узнали правду, лечили пациента, обладавшего весьма внушительными размерами и устрашающим природным оружием, под наблюдением и в присутствии офицера Корпуса Мониторов.

Лонвеллин представлял собой теплокровное кислорододышащее существо, относящееся к физиологической классификации ЭПЛГ. Его головной мозг находился под мощной броней – неподвижным костным куполом, в котором через равные промежутки размещались отверстия с органами слуха, зрения и обоняния. Куполообразный череп покоился на грушевидном бугорчатом туловище, а оно, в свою очередь, – на пяти укрепленных на уровне плеч щупальцах, четыре из которых заканчивались пучками ловких пальцев, а пятое – тяжелой костяной булавой, с помощью которой, вероятно, ее обладатель проторил себе путь по древу эволюции. Передвигался он ползком, но не сказать, чтобы медленно, пользуясь для передвижения широким мышечным лоскутом вокруг нижней части туловища.

ЭПЛГ поступил в госпиталь с подозрением на обширную запущенную эпителиому, охватившую почти все его тело, хотя рак кожи такого типа обычно не вызывал у пациентов бессознательного состояния. Лонвеллину сделали подкожную инъекцию специфического препарата, подобранного в соответствии с обменом веществ пациента, и первые результаты терапии оказались вполне удовлетворительными. Однако через несколько минут пациент выказал признаки физического беспокойства, и ему каким-то образом удалось нейтрализовать действие лекарства. В итоге состояние пораженной опухолевым процессом кожи вернулось к начальному. Во время этого эпизода биодатчики зарегистрировали, что пациент находится без сознания и, судя по всему, не способен производить никаких движений. Поскольку назначенное пациенту лекарство оказалось неэффективным, приступили к хирургическому удалению пораженной кожи, но и это не дало желаемого результата. После удаления нескольких первых фрагментов опухолевой ткани остальные фрагменты разрослись и поразили внутренние органы, а их удаление было невозможно без угрозы для жизни пациента.

В надежде найти объяснение этой с клинической точки зрения невероятной ситуации, и в частности, того факта, что пациент таки реагировал физически на производимые процедуры, хотя и оставался без сознания и был не способен двигаться, Конвей решил изучить его эмоциональное излучение.

– Вот тогда-то я и подключился к обследованию Лонвеллина, – рассказывал Приликла. – И мы обнаружили, что внутри Лонвеллина находится еще одно разумное существо – отдельная, пребывающая в полном сознании личность, на которую не оказывали влияния лекарства, назначаемые пациенту, и чье присутствие не регистрировалось диагностической аппаратурой. Друг Конвей, основываясь на интуиции, которая, как известно, является одним из качеств, отличающих потенциального диагноста, предположил, что существо, о котором идет речь, слишком мало, но в то же время присутствует повсеместно в организме больного и именно поэтому не поддается обнаружению обычными методами. Он сформулировал гипотезу на основании данных обследования пациента, сведений, почерпнутых из записей бесед Лонвеллина и корабельного врача, а также на основании типа поведения больного, характерного для престарелых... а Лонвеллин был именно таким больным, хотя его вид и отличается редкостной продолжительностью жизни. С возрастом, как и любое другое стареющее существо, Лонвеллин был подвержен нарастающим физиологическим дегенеративным процессам – процессы происходили, несмотря на все попытки Лонвеллина поддерживать свое физическое и умственное здоровье на оптимальном уровне. Дело в том, что он посвятил свою жизнь осуществлению крупномасштабных социологических миссий. Он, по всей вероятности, предвидел то время, когда на какой-нибудь отсталой планете появится нужда в услугах квалифицированного медика. Лонвеллин отдал всю свою долгую жизнь делу лечения планет, страдавших массовой заболеваемостью населения.

Но сравнительно недавно – недавно, поскольку существо было новичком и совершило ряд врачебных ошибок, – Лонвеллин обнаружил, а Конвей догадался, что внутри Лонвеллина находится некий странный целитель.

Этот целитель представлял собой разумную, высокоорганизованную колонию вирусов, живущих внутри организма-хозяина и поддерживающих этот организм в состоянии олимпийского здоровья, защищая его от болезнетворных микробов, а также стимулируя природные механизмы заживления физических травм. Однако это разумное существо пребывало внутри хозяина, который находился в бессознательном состоянии и, следовательно, был неспособен мыслить. Эмоциональное излучение целителя не могло спрятаться от такого опытного эмпата, как Приликла. Свою гипотезу Конвей проверил весьма оригинальным способом: предпринял грубую попытку физического воздействия на Лонвеллина – воздействия, которому Лонвеллин не смог бы противостоять средствами защиты, данными ему от природы. В тело пациента в той области, где располагался жизненно важный внутренний орган, была введена металлическая игла. Это спровоцировало вирус на ответные действия: он сконцентрировался в месте прокола и выстлал образовавшийся канал плотной органической пластиной, составленной из его собственного материала и небольшого количества тканей из организма Лонвеллина.

Как только этот процесс был завершен, Конвей хирургическим путем извлек вирус-целитель из тела Лонвеллина. Оказалось, что масса вируса в концентрированном состоянии не больше сжатого кулака взрослого человека. Затем Конвей поместил вирус в контейнер для последующего изучения. Лечение Лонвеллина возобновили, и в дальнейшем процессу его выздоровления больше не мешал внутренний целитель.

В основе бедственного состояния Лонвеллина оказалась грубая ошибка его личного медика. Вирус, пытаясь поддержать своего клиента в наилучшей форме, старался всеми силами сохранить отваливающиеся кожные чешуйки, которые у Лонвеллина, как и у всех других ЭПЛГ, периодически отмирали, а на их месте образовывались новые. Ошибку вируса-целителя можно было понять и простить, поскольку, несмотря на то, что и он, и его носитель Лонвеллин были существами высокоразвитыми, прямого общения между ними не происходило, а имел место только едва ощутимый обмен эмоциями.

Несмотря на допущенную вирусом-целителем ошибку, Лонвеллин простил его и настаивал на том, чтобы того вернули на его законное место внутри его тела. В Главном Госпитале Сектора с огромным удовольствием бы исследовали эту уникальную форму жизни, но фактически вирус-целитель относился к промежуточной категории, то есть являлся одновременно и разумным существом, и заболеванием, поэтому просьбу Лонвеллина удовлетворили. Лонвеллин и его личный врач отправились на Этлу-Больную, где впоследствии Лонвеллин погиб. В то время все думали, что вирус-целитель погиб вместе со своим хозяином-пациентом. Такой точки зрения придерживались диагносты на тот день, когда было принято решение отправить «Ргабвар» на Этлу в надежде найти объяснение тому, что всю жизнь происходило с Хьюлиттом и случилось с Морредет.

Но теперь мы знаем – Лонвеллин предвидел возможность собственной гибели. – Приликла по очереди оглядел всех присутствующих. – И он решил сохранить жизнь своему разумному симбионту. Общение Лонвеллина с вирусом-целителем носило ограниченный характер, однако я думаю, что известие о ядерном взрыве побудило Лонвеллина изгнать вирус из своего тела и поместить в спасательный контейнер, который был затем помещен в спасательный снаряд. Контейнер был оборудован реле времени – часами, заведенными на сто лет спустя катастрофы, – наверное, Лонвеллин надеялся, что к этому времени будет покончено и с войной, и с местной ксенофобией. Но, видимо, ядерный взрыв произошел через несколько секунд после старта спасательного снаряда, и снаряд получил повреждение, а вирус был выпущен на волю раньше времени, когда на контейнер упал свалившийся с дерева ребенок.

– Так вот что со мной произошло, – ошарашенно вымолвил Хьюлитт. От чувства облегчения, вызванного тем, что наконец-то найдено объяснение его так называемой ипохондрии, он громко рассмеялся.

– Так вы хотите сказать, что я заразился не болезнью, а... каким-то треклятым... доктором?!

Глава 23

– Я пришел именно к такому выводу, – сказал Приликла, – когда сравнил ваши молочные зубы, не желавшие выпадать, с чешуйками Лонвеллина, пускавшими корешки и не желавшими отслаиваться. И если теперь мы предположим, что все, что вы нам рассказывали, правда, то давайте попробуем уложить имеющиеся факты в нашу новую гипотезу.

Вы взобрались на дерево, – продолжал размышлять Приликла, – съели там ядовитый плод, а потом упали на дно ущелья. Вы должны были бы погибнуть как от травмы вследствие падения с большой высоты, так и от количества потребленного вами яда. Однако произошло следующее: при падении вы приземлились на спасательный снаряд, нарушили целостность контейнера, в котором находился вирус-целитель, и тот внедрился в ваше травмированное тело. Обнаружив, что вы можете стать для него подходящим носителем и что вам грозит гибель, вирус принялся за дело – ликвидировал физические повреждения и стимулировал природные механизмы дезинтоксикации в целях нейтрализации яда. Видимо, это вирусу удалось проделать очень быстро, так как в то время масса вашего тела составляла примерно одну двадцатую от массы предыдущего вирусоносителя. Как и почему это было проделано, мы не знаем и не узнаем до тех пор, пока не разработаем метод общения с вирусом-целителем более точный, нежели эмпатия.

Лично у меня такое чувство, – чуть подумав, добавил Приликла, – что вирус-целитель не в состоянии долгое время существовать сам по себе, что длительность его существования зависит от размера и продолжительности жизни носителя. Получая необходимые сведения на основании изучения клеточного материала, вирус-целитель способен не только увеличивать продолжительность жизни как своего носителя, так и свою собственную, но одновременно поддерживать прекрасное здоровье своего хозяина. Однако деятельность вируса нельзя назвать непогрешимой. Он не способен понять, что бывают времена, когда организм носителя должен претерпевать изменения. В случае с Лонвеллином это выразилось в том, что у него не желали отваливаться отмирающие чешуйки, а в вашем случае никак не выпадали молочные зубы и вдобавок имели место аллергические реакции на все медицинские препараты.

Но есть данные в пользу того, что вирус-целитель находится под частичным контролем со стороны своего носителя, – сказал Приликла и умолк.

То ли эмпат специально сделал паузу, дабы послушать, что скажут его коллеги, то ли подыскивал нужные слова, то ли просто дал своему речевому органу отдохнуть.

– Например, – вновь защелкал Приликла, так и не дождавшись от коллег ни слова, – возьмем случай с раненой кошкой. Вы испытывали к этому животному сильную эмоциональную привязанность – настолько сильную, что взяли зверька к себе в кровать в надежде, что, приласкав его, сумеете вылечить. Ваше желание вылечить зверька было настолько ярким, что заставило вирус внедриться в котенка, излечить его от множественных травм и за ночь вернуть ему полное здоровье, после чего вирус вернулся к тому носителю, которого посчитал более живучим.

Много лет спустя, – продолжал эмпат, – когда вы подружились с пациенткой Морредет и вас поразила глубина страданий, на которые она была обречена до конца своих лет из-за повреждения шерсти, случилось так, что вы вошли с ней в физический контакт, и произошло то же самое.

– Но я вовсе не думал, что что-то такое случится! – запротестовал Хьюлитт. – Все вышло случайно – я просто прикоснулся руками к ее шерсти, вот и все!

– Несмотря на то, что травма не угрожала жизни Морредет, – пояснил Приликла, не обратив внимания на протесты Хьюлитта, – кельгианка вернулась к номинальному физическому состоянию, и ее увечье было ликвидировано целиком и полностью – как и травмы у вашего котенка. Однако в отличие от происшествия с вашим домашним животным вирус-носитель не вернулся после этого в ваше тело. Почему он этого не сделал?

Хьюлитт счел вопрос риторическим и промолчал – впрочем, как и все остальные.

– Любому живому организму свойственно эволюционировать, – продолжил излагать свои соображения Приликла, – а существам, наделенным разумом, присуще желание искать новые знания и приобретать новый опыт. Теперь я совершенно уверен в том, что за последние двадцать пять лет бывший личный врач Лонвеллина эволюционировал. Вероятно, происшедшие с ним перемены были каким-то образом связаны с ядерным взрывом, хотя обычно ядерное излучение тормозит процесс органического роста. А может быть, имел место нормальный процесс эволюции – конечно, насколько может быть нормальным процесс эволюции у колонии вирусов. В любом случае у вируса-целителя произошли четкие изменения в сторону роста чувствительности как эмпатии, так и реакции на внешние события. Ведь только три молочных зуба у вас, друг Хьюлитт, отказывались выпадать. Затем зубы вели себя нормально, и многие из ваших болезненных состояний быстро проходили и больше никогда не возвращались. Из-за этого, как мы теперь понимаем – ошибочно, ваши болезни приписывались избытку воображения. Совершенно справедливо поступали лечившие вас медики как на Земле, так и в нашем госпитале, когда отказывались рисковать и назначать вам лекарства, на которые у вас уже имелась в прошлом аллергическая реакция. Но если бы они все же отважились пойти на такой риск, то к тому времени ваш симбионт, успевший обзавестись достаточными познаниями о вашем обмене веществ, уже знал бы, что поступающее в ваш организм лекарство для вас безвредно, и ваша реакция на введение новой дозы была бы нормальной.

Поведение вируса-целителя во время вашего пребывания в госпитале показало значительные изменения. – Все три пары радужных крыльев цинрусскийца затрепетали. – В отличие от существа мне знакомого, эмоциональное излучение которого характеризовалось большей частью страхом и желанием как можно скорее вернуться в тело Лонвеллина, вирус теперь ведет себя так, словно ему хочется побывать и в других телах. Вероятно, вы его больше не устраиваете в качестве носителя.

– В сложившихся обстоятельствах, – саркастично проговорил Хьюлитт, – я ему благодарен.

Приликла проигнорировал его замечание и заговорил вновь:

– Не исключено, что за четверть столетия, пока вирус обитал в вашем теле, оно ему прискучило, и он решил найти себе носителя поинтереснее, чем ДБДГ, – для чего Главный Госпиталь Сектора оказался поистине идеальным местом. Но мне кажется, поскольку сам вирус отличается большой продолжительностью жизни, он склонен подыскивать для своего обитания существ-долгожителей вроде Лонвеллина. Вот почему, погостив в организме вашего котенка, он вернулся к вам, как только завершил свою работу. А после того, как он проник в организм Морредет, восстановил ее волосяной покров, он не вернулся к вам, а может быть – не имел возможности вернуться в той суете, которая началась тогда ночью. Но и в организме Морредет вирус-целитель не остался. Я это точно знаю, потому что перед нашим отлетом обследовал Морредет. Я наблюдал за вами все время, пока вы находитесь на «Ргабваре». Результаты этих наблюдений вкупе с итогами тестов, проводимых в течение последних четырех дней, указывают на то, что вируса-целителя в настоящее время внутри вас нет. Не было его и внутри вашей старенькой кошки.

На данный момент перед нами стоит очень важный вопрос – вопрос, не терпящий отлагательства, – заключил Приликла. – В ком сейчас поселился вирус-целитель и какие у него планы на будущее?

Радость Хьюлитта не знала границ – бы, наконец-то он освободился от своего непрошеного жильца, но одновременно в его душу закралось сомнение: а так ли уж ему повезло на самом деле?

Все пристально смотрели на него. По выражению «лица» Данальты вообще ни о чем догадаться было нельзя. В глазах Мерчисон искрилась улыбка, шерсть Нэйдрад ходила невысокими, плотными волнами, а Приликла – Приликла дрожал, но он, собственно, дрожал с тех самых пор, как начал свой рассказ. Хьюлитт решил, что радоваться рановато.

– А не может ли быть так, – осторожно проговорил он, – что вирус научился прятать от вас свои эмоции?

– Нет, – без тени сомнения ответил эмпат. – Вне зависимости от того, разумно ли органическое существо или нет, оно имеет чувства, и даже у самых мелких и наименее развитых в умственном отношении существ проявляются сильнейшие эмоции. А я помню, что эмоциональное излучение личного врача Лонвеллина было характерно для высокоразвитого разума. Ни одно думающее, а следовательно – и чувствующее существо не в состоянии утаить от меня своих эмоций. Это под силу только неорганическому компьютеру – потому что у него нет никаких эмоций.

Постарайтесь не волноваться, друг Хьюлитт. – Тельце эмпата задрожало сильнее. – В прошлом вирус-целитель совершал ненамеренные ошибки, однако и Лонвеллин, и ваш котенок к тому времени, когда вирус их покинул, пребывали в добром здравии. Живым доказательством того, о чем я говорю, является кошка, прожившая вдвое дольше, чем могла бы. Согласно моему прогнозу, вы – исключая несчастные случаи – также обречены на долгую здоровую жизнь.

– Спасибо, доктор, – сказал Хьюлитт и рассмеялся. – Но может быть, я что-то упустил? Почему вы так серьезно относитесь к тому, где поселился вирус – вернее, в ком, – если считаете, что он совершенно безвреден и работает на совесть? Просто у вас в госпитале появился еще один умопомрачительный медик, вот и все. Что тут такого страшного?

Мерчисон не улыбнулась, желеобразное тело Данальты дрогнуло, а шерсть Нэйдрад заходила неровно и беспорядочно. Приликле тоже явно не понравилась шутка Хьюлитта.

– Действительно, вирус-целитель не намерен никому чинить вреда, – согласился Приликла, – но, с другой стороны, он ведь и вам не желал ничего дурного, а вызвал медицинскую неразбериху и вашу депрессию на протяжении двадцати лет. В настоящее время, судя по всему, он склонен экспериментировать, как можно чаще меняя носителей, а мысль о том, что он может натворить в госпитале, где на лечении находится такое многообразие пациентов, просто пугает.

На миг у Хьюлитта закружилась голова. Корабль вынырнул из гиперпространства. В иллюминаторе чернело обычное небо и горели разноцветные огни Главного Госпиталя Сектора. Оказалось, что в сторону госпиталя смотрит только Хьюлитт.

– Прежде всего мы должны будем найти и изолировать теперешнего носителя вируса, – сказал Приликла. – Затем надо будет удалить из него вирусную массу, а потом научиться разговаривать с этим существом, не располагающим другими средствами коммуникации, кроме улавливания и излучения эмоций. Каким-то образом нужно будет разработать устройство для двусторонних переговоров с вирусом-целителем и заверить его в наших наилучших намерениях, после чего в процессе бесед с ним выяснить, какова его эволюционная история, физиология, каковы физические и психологические потребности, а самое главное – каковы механизмы и частота его размножения. Если все пойдет хорошо, а только на это нам и остается надеяться, мы должны будем решить, позволить ли потомству вируса внедриться в новых носителей.

Следует упомянуть о том, что личный врач Лонвеллина, Морредет и ваш, – продолжал Приликла, обращаясь к Хьюлитту, – может сделать так, что все остальные доктора останутся без работы. Он единственный представитель поистине уникальной формы жизни, и если его сородичи способны размножаться в достаточном количестве и существовать внутри других существ, не принося им особого вреда, то на долю медиков Галактической Федерации останутся только крупные катастрофы да срочные хирургические вмешательства.

Все не сводили глаз с эмпата. Бушующие в душах собравшихся эмоции вынудили Приликлу в который раз спланировать на пол. Хьюлитт терялся в догадках. То, о чем только что сказал Приликла, по идее, должно было несказанно обрадовать любого преданного делу медика. Почему же тогда у Хьюлитта засела в голове неотвязная мысль, что Приликла хотел каким-то образом подбодрить и остальных, и самого себя и у него это не получилось? Первым нарушил молчание Хьюлитт.

– Мне очень жаль, если у вас пока еще есть сложности, – сказал он. – Мне не хотелось бы выглядеть эгоистом, но у меня еще осталось несколько вопросов. Если вирус-целитель покинул меня, если ваши тесты показывают, что я больше не страдаю аллергией, означает ли это, что я совершенно здоров? И если так, то могу ли я, вернувшись на Землю, общаться с женщинами в плане... гм-м-м...

– Сможете-сможете, – заверила его Мерчисон. – Но только на Земле, не раньше.

Хьюлитт облегченно вздохнул. Ему хотелось горячо поблагодарить всех присутствовавших за все, что они для него сделали. Пусть поначалу они ему и не верили, но ведь они не отказались от него, как это сделали земные доктора. Но нужные слова как-то не приходили в голову. Он только и сумел сказать:

– Значит, моим несчастьям конец.

– Ваши несчастья, – пробурчала Нэйдрад, – только начинаются.

– Вот речи истинного пессимиста, – начал было Хьюлитт, но его прервал голос связиста, послышавшийся из динамика переговорного устройства:

– Доктор Приликла, госпиталь передает запись распоряжения, кодированного по третьей степени срочности, на всех частотах, за исключением внутрибольничных. Распоряжение гласит, что всем прибывающим кораблям, на борту которых нет пациентов в критическом состоянии, следует отправляться в ближайшие профильные больницы. Приему в госпиталь на лечение подлежат только тяжелобольные с подтвержденным диагнозом. Прибывающим транспортным кораблям даются указания размещаться около причалов и готовиться к возможной массовой эвакуации всех пациентов и персонала. Говорят, что якобы что-то стряслось с энергетическим обеспечением и теперь эксплуатационники с этим делом разбираются.

Пытаюсь найти хоть кого-нибудь, кто бы втолковал мне, что там, черт бы их побрал, происходит...

Глава 24

ьюлитт вернулся в Главный Госпиталь Сектора, но на этот раз уже не в качестве пациента, и поместили его не в седьмую палату. Ему отвели личную комнату, предназначенную для землян-ДБДГ. Поскольку в свое время ему разрешили захватить с собой только самое необходимое, в комнате было пустовато, но при всем том довольно удобно. Его снабдили комплектом больничной одежды, в который, помимо шлема и хирургических перчаток, входил легкий скафандр. Все прямые контакты с другими существами ему были запрещены, но шлем разрешили не закрывать, так как разумный вирус воздушно-капельным путем не распространялся. Хьюлитту велели не ходить по госпиталю в одиночку, а только в сопровождении кого-нибудь из медиков «Ргабвара» или сотрудника Отделения Психологии. В результате в первые три дня его сопровождали и расспрашивали настолько интенсивно, что к себе он попадал, только чтобы поспать.

Остаться в госпитале Хьюлитт согласился с большой неохотой. Ему просто было трудно отказать Приликле, когда тот попросил его задержаться и помочь в поисках нынешнего носителя целебного вируса. Если считать всех пациентов и сотрудников, вирус мог найти для вселения десять тысяч «квартир». Когда же Хьюлитт принимался доказывать, что толку от него тут никакого и лучше было бы отпустить его домой, Приликла мягко и ненавязчиво менял тему разговора.

На четвертый день рано утром к Хьюлитту заглянул Брейтвейт и пригласил его к Главному психологу на совещание, которое, по мнению Брейтвейта, было совершенно бесполезным. Как только они вошли в кабинет, Хьюлитт сразу понял, что все ждали его.

– Мистер Хьюлитт, я диагност Конвей, – представился высокий мужчина, черты лица которого за стеклом шлема были видны не слишком отчетливо. – Ради вас я постараюсь описать положение дел как можно проще – надеюсь, упрощение вас не обидит. Прошу вас, слушайте внимательно и, пожалуйста, если вам что-то будет непонятно, прерывайте меня и задавайте вопросы.

Во избежание ненужных сплетен и паники среди сотрудников госпиталя, – Конвей обвел собравшихся многозначительным взглядом, – я предлагаю, чтобы все, что касается настоящего исследования и его объекта, оставалось известно только тем, кто здесь сейчас присутствует, то есть тем, кому хоть в какой-то степени ясно, что именно мы ищем, ну и естественно, сотрудникам старшего звена, которые уже в курсе существующей проблемы.

Чуть позже Хьюлитт понял, что предложение диагноста – не что иное, как прелюдия к его сообщению.

– Хотя маловероятно, что мы обнаружим искомое существо в его естественном облике, – продолжал Конвей, – который в последний раз, когда я его видел, являл собой кусок розоватого прозрачного желе размером с мой кулак – правда, такая окраска могла быть связана с небольшой кровопотерей, произошедшей при изъятии этого существа из тела Лонвеллина...

Хьюлитт решил, что майор O'Mapa – это пожилой мужчина с каменным лицом в форме офицера Корпуса Мониторов, сидевший за большим письменным столом. Рядом с О'Марой стоял Брейтвейт, а напротив устроилась медицинская бригада «Ргабвара». Все, включая Приликлу, были одеты в легкие скафандры. Эмпату пришлось обзавестись антигравитационным устройством, поскольку его крылья были плотно прижаты скафандром. Кроме Нэйдрад, отыскавшей для себя удобное сиденье, все стояли и молча слушали Конвея.

– У нас в свое время не было возможности подробно исследовать этот вирус, – пояснил Конвей. – Поскольку он является разумным созданием, нам требуется его разрешение на проведение скрупулезного и, вероятно, небезопасного исследования. В нашем распоряжении имелся единственный канал связи – эмоциональное излучение вируса, благодаря которому поступила точная информация об испытываемых им чувствах, но, увы, никаких клинических сведений. Когда Лонвеллин настоял на том, чтобы его личного врача ему безотлагательно вернули, произошла реабсорбция вирусной массы через слизистую оболочку ротового отверстия за восемь и три десятых секунды. За исключением наличия двух источников эмоционального излучения и увеличения массы тела Лонвеллина ровно настолько, сколько весил сам вирус-целитель, больше ничто не указывало на присутствие целителя внутри носителя.

Между тем теперь нам надо обнаружить этого необнаружимого паразита, – вздохнул Конвей, – и притом быстро. Речь идет о разумном существе, которое до сих пор пыталось приносить пользу, хотя в случае с Хьюлиттом эти попытки вызвали длительные физические и психологические аномалии. Мы не можем позволить существу, способному преодолевать видовой барьер и не располагающему медицинскими познаниями, кроме весьма ограниченного личного опыта, свободно гулять по госпиталю, где лечатся и работают представители множества видов.

Конвей умолк, обвел взглядом всех присутствующих и ненадолго задержал его на Хьюлитте. Когда он заговорил вновь, голос его прозвучал спокойно, однако излучаемые им эмоции заставили Приликлу ощутимо задрожать.

– Важно, чтобы мы сузили рамки поиска, – сказал Конвей. – Этого можно добиться либо исключением определенных индивидуумов и групп, способных являться потенциальными носителями вируса, либо путем сосредоточения наших усилий на поиске вероятностей. Сотрудники Отделения Психологии уже занимаются изучением больничных сплетен в надежде на то, что им удастся выловить слухи о каких-нибудь пациентах, у которых на фоне проводимого лечения наступило внезапное ухудшение, или о тех, у кого, напротив, наступило улучшение без видимых причин. Психологи будут передавать нам поступающие сведения для того, чтобы мы незамедлительно приступали к клиническому обследованию таких пациентов. Однако в госпитале и ухудшение, и улучшение состояния больных случается и без помощи нашего разумного вирусного друга.

Скажите, – обратился к Хьюлитту Конвей, – у вас как у бывшего носителя вируса с длительным личным опытом, так сказать, общения с этим существом есть какие-либо предложения, которые могли бы нам помочь?

Будучи единственным непрофессионалом в кабинете, Хьюлитт удивился, что первый вопрос был адресован ему. Он гадал – то ли диагност Конвей проявляет вежливость, то ли пребывает в полном отчаянии.

– Но ведь я даже не знал, что вирус живет во мне, – пробормотал Хьюлитт. – Мне очень жаль.

Тут впервые подал голос О'Мара:

– Что-то вы знать должны, хотя можете и не понимать, что вам что-то известно. Случалось ли вам ощущать какие-то мысли или чувства, которые представлялись вам в момент их ощущения чужими? Случалось ли рассматривать людей, предметы или события с точки зрения как бы не своей? Не припомните ли странных или страшных снов, собственного нетипичного поведения? Вирус целиком оккупировал ваше тело, но при этом был физически не обнаружен, но ваше сознание или хотя бы подсознание должно было догадываться о его присутствии. Есть ли у вас какие-нибудь воспоминания такого рода? Подумайте как следует.

Хьюлитт покачал головой:

– Большую часть времени я чувствовал себя очень хорошо, но порой злился, когда недомогал, а мне никто не верил. Теперь я знаю, почему со мной происходило такое. Но ведь это... существо находилось внутри меня почти всю мою жизнь, поэтому я и не знаю, как бы я себя почувствовал, если бы оно исчезло. Как видите, толку от меня маловато.

– Вы не слишком хорошо подумали, прежде чем ответить, – сухо отозвался О'Мара.

– Друг Хьюлитт, – проговорил Приликла, разделивший с бывшим вирусоносителем чувство смущения и обиды и пожелавший эти чувства унять, – мы понимаем, что заданный вам вопрос не слишком оправдан, поскольку вирус-целитель не поддается обнаружению по самой своей природе. Но подумайте вот о чем. Больше двадцати лет внутри вас обитало существо, обладавшее способностью к чтению вашего генетического кода. Это существо, после того как вы смертельно отравились, получили серьезнейшие травмы после падения с дерева и во время авиакатастрофы, вернуло вам полное здоровье. Вероятно, это происходило как следствие того, что вирус стремился сохранить жизнь себе, что его эволюционные императивы диктовали ему необходимость существовать внутри здорового и долгоживущего носителя. Не исключено также, что ваш друг получает радость и удовлетворение, адаптируясь к новым формам жизни. Но может быть, здесь есть и нечто большее. Возможно, таким высокоразвитым разумным существом движет вовсе не эгоизм, а благодарность, справедливость, альтруизм. Вирус-целитель откликается на ваши эмоции – по крайней мере на простые и сильные, хотя чувства, которые вы испытали в период полового созревания, по всей вероятности, очень обескураживали целителя – обескураживали не меньше, чем вас. Кое-какие из охвативших вас в свое время чувств, вроде сострадания к умирающему котенку и к пациентке Морредет, целитель понял настолько хорошо, что сумел оказать медицинскую помощь этим существам.

Почему он так поступил? – продолжал размышлять вслух Приликла. – Потому ли, что воспользовался представившейся возможностью исследовать новую для него форму жизни? Или потому, что разделил с вами сострадание? Как бы то ни было, после его стараний котенок остался жив и здоров и приобрел небывалую продолжительность жизни. И вы, и пациентка Морредет были оставлены вирусом в добром здравии. Нам бы хотелось понять – почему. Если у друга О'Мары возникнут какие-либо соображения по поводу мотивации действий этого существа, нам будет легче обнаружить и поймать его...

– Я бы помог, если бы мог... – промямлил было Хьюлитт, но Главный психолог поднял руку.

– Нам известно, – отчеканил О'Мара, – что это разумное существо обитало в вашем теле. Вероятно, оно пользовалось вашими органами чувств, поскольку осознавало, пусть и не слишком хорошо, что происходит в окружающем вас мире. Во время случаев с котенком и пациенткой Морредет вирус находился под влиянием ваших эмоций. Я понимаю, вам трудно сравнивать – для этого нет ни физической, ни психологической базы. Но если вы делили с вирусом органы чувств и эмоции, логично предположить, что процесс этот был обоюден, и у вас должны быть хоть какие-то понятия о мыслительных процессах вируса-целителя, хотя вы и не догадывались в свое время, что это именно его мыслительные процессы, а не ваши собственные.

Вероятно, вам кажется, что я пытаюсь ухватиться за соломинку? – усмехнулся Главный психолог. – Так оно и есть. Пытаюсь. Ну, что скажете?

Некоторое время Хьюлитт молчал, собираясь с мыслями. Наконец он проговорил:

– Мне бы очень хотелось вам помочь, майор О'Мара. Но если мне придется вспоминать события и ощущения двадцатилетней давности, они могут оказаться неясными или неточными, а некоторые из воспоминаний окажутся под влиянием моих нынешних знаний о том, что происходило на самом деле. Разве не так?

Серые глаза О'Мары так и сверлили Хьюлитта.

– Следующее слово, которое вы произнесете, будет «но», – заключил психолог.

– Но, – послушно повторил Хьюлитт, – все то, что происходило со мной в Главном Госпитале Сектора, я помню более отчетливо, и некоторые из пережитых мною здесь чувств просто поразили меня. Но чтобы объяснить это, мне придется вернуться к моему детству.

О'Мара продолжал пристально смотреть на Хьюлитта. Похоже, он забыл, что умеет моргать.

Хьюлитт поглубже вдохнул и начал:

– Я тогда был слишком мал, чтобы понять, почему инопланетяне, работавшие на этланской базе, должны были являть собой пример поведения для местного населения в плане общения с представителями разных видов. В эти, так сказать, показательные выступления входило то, что детишки тралтанов, орлигиан, кельгиан и прочих сотрудников должны были играть вместе, но, конечно, под присмотром. Как-то раз получилось так, что воспитатель-наблюдатель отвернулся, а меня утащил под воду в бассейне амфибия-мельфианин, решивший, что я, как и он, умею дышать под водой. Я тогда больше напугался, нежели сильно пострадал, но с тех пор больше никогда не играл с детьми других видов. Родители говорили, что с возрастом мои страхи пройдут, но событий не форсировали. Вот почему я большую часть времени торчал дома, вот почему порой мне бывало скучно, вот почему в один из таких дней я отправился на разведку и угодил в приключение.

Мои разговоры в палате записывались, – добавил Хьюлитт, – и вы уже знаете, что моя работа на Земле довольно интересна, но не изобилует острыми ощущениями. В ее рамках мне совсем не приходится встречаться и общаться с инопланетянами. На Земле я видел их только в телевизионных передачах, но не сумел, как надеялись родители, преодолеть страх перед ними. В медицинских учреждениях, которые я время от времени посещал, мне встречались сотрудники-инопланетяне, но я всеми силами избегал контактов с неземлянами. Врачи решили, что моя болезнь все же из области психиатрии, и согласились не подпускать ко мне своих коллег-инопланетян.

Глаза О'Мары на миг сузились. Он нетерпеливо нахмурился.

– Вероятно, вы к чему-то клоните?

– Может быть, и ни к чему, – отозвался Хьюлитт, не обратив внимания на издевку. – По пути сюда я был вверен заботам громадного, косматого самоуверенного медика-орлигианина, который, как и многие из докторов на Земле, был уверен, что сумеет оздоровить меня, если с утра до ночи будет убеждать в том, что все мои беды – от избытка воображения. Я понимал – и сознательно, и даже, наверное, подсознательно, – что, как бы страшно орлигианин ни выглядел, он не способен причинить мне вреда. Он был первым инопланетянином, с которым я встретился будучи взрослым. В его присутствии я ощущал смесь любопытства и страха, но его самоуверенность бесила меня, и я не задавал ему никаких вопросов.

Когда же я прибыл сюда, – поспешно продолжал Хьюлитт, – меня встретила медсестра-худларианка, а по пути в палату и внутри нее я все время оказывался в непосредственной близости от существ, подобные которым мне не снились даже в самых страшных снах. И хотя я знал, что это пациенты или доктора, я до того напугался, что в первую ночь был не в состоянии уснуть. Но мной владело и любопытство – хотя я и продолжал бояться, мне хотелось узнать о моих соседях и медиках побольше. Меня ужасно пугала Старшая сестра Летвичи, но даже она вызывала у меня любопытство.

Нэйдрад издала ворчание, которое транслятор Хьюлитта не перевел. Все присутствующие пропустили это ворчание мимо ушей.

– Через несколько часов, – усмехнулся Хьюлитт, – я отвечал на вопросы Летвичи и Медалонта. На следующий день я уже разговаривал с другими пациентами и играл с ними в карты. Я пытаюсь подчеркнуть, что такое поведение мне раньше было несвойственно и для меня самого явилось полной неожиданностью. Испытываемая мною ксенофобия, безусловно, принадлежала мне, но вот сильнейшее любопытство в отношении других существ, наверное, все же было чужим.

Кабинет на миг превратился в застывшую живую картину. Все смотрели на Хьюлитта. Картина обрела движение и звук, когда голос подал О'Мара.

– Вы правы, – сказал он, – но не совсем. Пожалуй, ваши родители не ошибались, и вы-таки избавились от вашего страха перед инопланетянами за несколько часов пребывания в госпитале. На Приликлу вы произвели сильнейшее впечатление. Он сказал, что, когда вы познакомились с медицинской бригадой на «Ргабваре», уровень вашей ксенофобии был минимален, что вы неплохо с ней справлялись и вскоре избавились от нее окончательно. Это произошло в то время, когда вирус-целитель вас уже покинул. С тех пор, как случилось происшествие с Морредет и вирус ушел от вас, любопытство к инопланетянам, испытываемое вами, принадлежало только вам, и никому больше.

– Это комплимент? – спросил Хьюлитт и улыбнулся.

– Нет, наблюдение, – буркнул О'Мара, – моя работа здесь состоит в том, чтобы приводить головы в порядок, а не кружить их. Однако кое-какую пользу из изложенных вами сведений мы все же можем извлечь. Опишите-ка подробнее это объединенное любопытство и его интенсивность. Допустим, что вирус главным образом интересовался инопланетянами в плане вселения в них. Ощущали ли вы нечто в этом духе на фоне любопытства? Например, не создалось ли у вас такого впечатления, что вирус-целитель мог бы уйти к другому носителю добровольно? Полностью ли вы уверены в том, что его уход от вас зависел от вашего эмоционального состояния, как в случае с вашей кошкой и Морредет? Постарайтесь припомнить ваши чувства и хорошенько подумайте над ответом.

– Мне не нужно долго думать, чтобы ответить на эти вопросы, – возразил Хьюлитт. – Во время тех двух случаев, когда вирус-целитель покидал меня, я ощущал глубочайшее сострадание, но я не уверен целиком и полностью в том, что это чувство является обязательным для перехода вируса от одного существа к другому. Что касается кошки, то она пробыла рядом со мной всю ночь, но контакт с Морредет был кратким – минута, ну, чуть дольше. Я помню, как мне хотелось отдернуть руки – мазь, покрывавшая рану на боку Морредет, вызывала у меня отвращение, но сначала я просто не мог оторвать руки. Когда же я в конце концов оторвал их, я помню, что мои ладони и пальцы ощущали нечто странное: жар, покалывание. Но эти ощущения исчезли через несколько секунд. Вероятно, они были субъективными. Раньше я об этом не рассказывал, потому что никто не верил ни единому моему слову, да я и сам особого значения этому происшествию не придавал.

– А еще чего-нибудь не помните – чего-нибудь такого, чему вы придали-таки особое значение? – поинтересовался О'Мара.

Хьюлитт вдохнул поглубже и больше ради Приликлы, нежели ради О'Мары, уже не в первый раз постарался не обижаться на насмешливый тон психолога.

– Если предположить, – продолжал он, – что для того, чтобы вирус перешел к другому носителю, необходим физический контакт, а он, допустим, постоянно интересовался такой возможностью, как тогда быть с моим интересом к Летвичи и к тому доктору, который въехал в палату, извините, в цистерне? Я совершенно уверен, что никакого физического контакта с ними мне не хотелось, особенно – со Старшей сестрой, так что любопытство, следовательно, принадлежало мне. Означает ли это, что вирус-целитель тратит свое время на чувства, осуществить которые не в состоянии, или он способен переместиться в любое живое существо, независимо от его вида?

О'Мара коротко, раздраженно рассмеялся и протянул:

– Да... Никогда не исключается такая возможность, что вместо помощи в решении проблемы получишь новые осложнения. Если вы правы и ваш дружок не ограничивается перемещением внутрь теплокровных кислорододышащих существ, то наши поиски в значительной степени усложнятся. – О'Мара обвел взглядом врачей. – Возможно ли такое вот радикальное преодоление межвидового барьера?

– Настолько близко к невозможному, что и говорить не стоит, – откликнулся Конвей.

– До тех пор, пока у нас не появился пациент Хьюлитт, – съязвил О'Мара, – мы считали невозможным и то, что микроорганизм, зародившийся на одной планете, способен выжить внутри существа, зародившегося на другой планете.

Конвей не оскорбился. Он сказал:

– Вот почему я ответил: не невозможно, а близко к невозможному, сэр. В метаболизме и прочих жизненных процессах хлородышащих существ по сравнению с кислорододышащими столько отличий, что биохимическая адаптация и здесь близка к невозможной.

– Да и кому бы в голову пришло поселиться внутри илленсианки? – пробурчал Нэйдрад.

– Что касается еще более экзотических форм жизни – таких, как ТЛТУ, СИЛУ или ВТХМ, – продолжал Конвей, никак не отреагировав на то, что его прервали, и устремив взгляд на Хьюлитта, давая тому тем самым понять, что мысли свои излагает для него, – то я с большой уверенностью могу утверждать, что они как носители нашему вирусу совершенно не годятся. Первые дышат перегретым паром с высоким давлением – в такой среде прежде стерилизовали хирургические инструменты. СНЛУ – существа, жившие в метановой среде, имеют сложнейшую минеральную и жидкостную структуру, разлагающуюся при температуре, на восемнадцать градусов превышающей абсолютный ноль. Что касается ВТХМ, то телфиане тоже жаролюбивы, но не потому, что у них повышенная температура тела, а потому, что для поддержания жизни они нуждаются в потреблении жесткого излучения.

Следовательно, эти три формы жизни в качестве потенциальных носителей можно исключить, – решительно проговорил диагност, – потому что вирус не выжил бы внутри ни одного из них.

О'Мара молчал, казалось, он о чем-то задумался. В это время Приликла неловко приземлился на спинку пустующего сиденья. Дрожал он не слишком сильно. Хьюлитт уже знал – Приликла так дрожит тогда, когда собирается сказать нечто, расходящееся с точкой зрения предыдущего оратора.

– Вероятно, вы ошибаетесь, друг Конвей, – прощелкал эмпат. – Вероятно, я тоже еще сильнее усложню проблему, а не предложу ключ к ее решению, но мы не можем исключить телфиан как потенциальных вирусоносителей. Нашему вирусу удалось выжить при том, что уносившее его с корабля Лонвеллина спасательное средство находилось в непосредственной близости от эпицентра ядерного взрыва. Обшивка снаряда, внутри которого пребывал контейнер с вирусом, частично расплавилась и треснула при приземлении, но даже через двадцать пять лет на ней обнаруживались следы излучения. До того, как вирус перебрался в малыша Хьюлитта, он обитал внутри полуразрушенного снаряда и поглощал более высокие, чем у телфиан, хотя и постепенно понижающиеся уровни радиации. На ту пору со времени первоначального облучения прошло всего пять лет.

– О... – вырвалось у диагноста.

О'Мара вполне искренне улыбнулся, хотя было ясно, что его мимика не привыкла к таким упражнениям.

– Еще кто-нибудь желает повалять дурака? Хьюлитт, по-моему, вы хотите что-то сказать?

На миг Хьюлитт задумался о том, уж не обладает ли Главный психолог таким же эмпатическим даром, как Приликла, но тут же решил, что нет, не обладает, просто О'Мара имеет столь богатый жизненный опыт, что может читать чужие мысли. Он покачал головой и буркнул:

– Скорее всего это не важно.

– Если нет, – буркнул О'Мара, – то я скорее всего пойму это. Говорите.

Хьюлитт немного помолчал, гадая, как такой несимпатичный человек сумел выжить и приобрести столь высокий пост в психиатрии – профессии, требующей от любого существа гибкости характера и заботливости.

– Знаете, когда я встретился со своей кошкой на Этле, что-то было не так. Кошка как кошка – самая обычная, черно-белая. Правда, она очень потолстела. Я ее запомнил тощеньким котенком, но все же узнал. И хотя я сам тоже очень изменился физически, кошка меня тоже узнала и тут же пошла ко мне на руки. Наверное, вам кажется, что я слишком сентиментально расписываю свою любимицу...

– Вы правы, эта мысль у меня мелькнула.

– Но мне кажется, что в нашей встрече было нечто большее, чем просто приятное воспоминание, – продолжал Хьюлитт. – Ведь я почти забыл о своей кошке, пока не попал в госпиталь и лейтенант Брейтвейт не принялся расспрашивать меня о моем детстве. Мне показалось, что между нами какая-то связь – знаете, этакая гордость, какая бывает у ребенка из-за того, что его любит и понимает его любимец. Чувство это едва уловимое, его трудно описать, и... гм-м-м... наверное, оно возникло из-за всех этих разговоров про разумный вирус. На этот раз, видимо, я действительно не совладал со своим воображением. Не стоило мне и упоминать об этом.

– Однако вы упомянули, – возразил О'Мара, – хотя смутились и даже выставили себя в неловком виде. Или вы надеетесь на то, что я – как медицинское светило, из числа собравшихся здесь, сам решу, достойно ли то, о чем вы упомянули, нашего внимания?

И медицинские светила и Хьюлитт молчали. Хьюлитт смотрел на О'Мару, не отводя глаз и гадая, уж не подклеены у того каким-то образом веки.

– Что ж, хорошо, – тяжело вздохнул психолог. – Хорошенько подумайте над тем, что вы только что сказали. Тут сегодня часто звучало слово «невозможно», но я удержусь от искушения употребить его в очередной раз. Не намекаете ли вы – пусть и не слишком охотно – на то, что странное, тонкое, неописуемое чувство, испытанное вами и, судя по всему, вашей кошкой, было наследством, оставленным вам и ей вирусом-целителем? Не хотите ли вы также сказать, что бывшие носители вируса должны испытывать друг к другу подобное чувство и способны узнавать друг друга? Вероятно, я прав, поскольку вы покраснели, но мне бы все же хотелось получить словесное подтверждение.

– Да, черт побери! – воскликнул Хьюлитт.

О'Мара довольно кивнул.

– А это означает, что вы смогли бы сработать обнаружителем вируса и проследить его странствия от предыдущего носителя вплоть до нынешнего.

Естественно, мы благодарны вам за любую помощь, которую вы бы могли нам оказать, но... гм-м-м... нет ли у вас каких-либо еще фактов, наблюдений или хотя бы тонких неописуемых чувств в поддержку вашего предложения, кроме эмоций, испытанных вами и вашей кошечкой, которая, увы, не в состоянии нам ничем помочь?

Хьюлитт отвернулся от О'Мары. Ему казалось, что в кабинете стало чересчур жарко.

– Друг О'Мара, – проговорил Приликла. – В то время как упомянутая встреча произошла, я чувствовал эмоции и кошки, и друга Хьюлитта. Они были именно таковы, какими их описывает друг Хьюлитт.

– И как я уже заметил, мой маленький друг, – усмехнулся О'Мара, – они были тонки и неописуемы, и скорее всего толку для нас от этих эмоций никакого. – О'Мара повернул голову к включенному коммуникатору и произнес:

– Падре вернулся? Отлично, пусть войдет. – Хьюлитту Главный психолог сказал следующее:

– Сейчас мы приступим к обсуждению медицинских вопросов, при котором ваше присутствие не является обязательным. Думаю, на сегодняшний день я озадачил вас предостаточно. Благодарю вас за помощь. Падре Лиорен проводит вас в столовую.

Тарланин, войдя, замер в дверях. Все его четыре глаза остановились на побагровевшем лице Хьюлитта. Хьюлитт, в свою очередь, уставился на тарланина. Ему хотелось высказаться, но он боялся, что его снова засмеют.

– Мистер Хьюлитт, – тихо проговорил О'Мара – теперь в его голосе звучала не издевка, а участие и сострадание. – Вы столько лет страдали от того, что вам не верили ни терапевты, ни психиатры, что я не подумал, как сильно вас заденет моя недоверчивость. Ваша реакция представляется мне ненормальной. Прошу вас, скажите мне то, чего вы не хотите мне сказать.

– Слабое, еле уловимое чувство узнавания, которое я пытался описать, – пробормотал Хьюлитт, подняв руку и указав на Лиорена, – исходит от падре.

– Подтверждаю, – проговорил Приликла. И тут впервые за все время, как Хьюлитт вошел в кабинет Главного психолога, он увидел, как тот моргнул.

Глава 25

– Падре, – сказал О'Мара, развернувшись на стуле так, чтобы видеть вошедшего тарланина. – Вы от нас что-то скрываете?

Лиорен повернул один глаз к психологу и, не сводя остальные три с Хьюлитта, ответил:

– Ненамеренно. Я удивлен не меньше вас. Вы распорядились, чтобы сотрудники отделения, находящиеся в приемной, слушали ваше совещание с тем, чтобы в дальнейшем его обсудить. Я вернулся из палаты АУГЛ раньше, чем собирался, и услышал, как пациент Хьюлитт рассказывает о своих чувствах к кошке. М-мне нужно собраться с мыслями.

– Собирайтесь, – разрешил психолог. – Но прошу вас, падре, мысли свои излагайте внятно, но не пытайтесь их редактировать.

– Хорошо, – согласился Лиорен. Казалось, пожелание О'Мары его не задело. Устремив один глаз в потолок – так тарлане выражают смирение, – он немного помолчал и приступил к ответу:

– Круг моих обязанностей таков, что мне известны многие тонкие и зачастую неописуемые чувства существ, вверенных моему попечению, – и пациентов, и сотрудников. Порой и я испытываю к ним подобные чувства. Хотя у нас, тарлан, не приветствуется физический контакт с представителями других видов, очень часто мне представляется необходимым коснуться собеседника рукой или пожать какую-либо конечность – подобные тактильные действия иногда помогают выразить чувства, которые каждому из беседующих трудно выразить словами. До тех пор, пока Хьюлитт не рассказал о той связи, которую он ощутил между собой и своей кошкой, пока я не понял, что такая же связь существует между мной и им, а также между мной и еще одной бывшей пациенткой, Морредет, я не придавал моим чувствам особого значения. Теперь все случившееся кажется мне чересчур важным, поскольку, по всей вероятности, я стал носителем целительного вируса. Кроме того, теперь я понимаю, когда могло произойти его вселение в меня.

Когда это произошло, – задумчиво проговорил падре, – я ничего особенного не заметил. Повреждение шерсти у молодой кельгианки – настоящая трагедия, поскольку теперь, имея внешнее уродство, она была лишена возможности вступить в брачные отношения с представителем своего вида, и кроме того, у нее было нарушено средство общения. С тех пор, как пациентка Морредет узнала о том, что эти страдания суждены ей до конца жизни, она нуждалась в постоянной моральной поддержке. Как и на большинстве цивилизованных планет Галактической Федерации, на Кельгии существует несколько религий, основные заповеди которых мне знакомы, но Морредет не являлась последовательницей ни одной из этих религий. Так что во время моих ежедневных посещений этой пациентки я мог выразить ей только свое сочувствие, поговорить с ней, ну и... посплетничать о других пациентах и сотрудниках госпиталя – все это делалось ради того, чтобы отвлечь Морредет от мыслей о ее горе. Попытки, однако, не приносили успеха, и пациентка находилась в состоянии глубочайшей депрессии до тех пор, пока не произошел ее физический контакт с пациентом Хьюлиттом, после которого она совершенно выздоровела.

Лиорен умолк. Его длинное коническое туловище вздрогнуло под бархатом – наверное, он что-то вспомнил такое, что его разволновало. Но он тут же овладел собой.

– Хотя я исполняю обязанности больничного священника, – сказал Лиорен, – мне было трудно смириться с мыслью о том, что здесь произошло чудо, – пусть этот случай и не поддавался никакому объяснению. Тогда я не знал о существовании разумного вируса-целителя и мне ничего не оставалось, как только счесть происшествие с Морредет чудом. После выздоровления Морредет была просто вне себя от радости. Я уже прикасался к ее старой шерсти во время наших бесед – легко поглаживал ее, стараясь успокоить пациентку. Но выздоровевшая Морредет упросила меня разделить ее радость и лично убедиться в том, что новая, отросшая шерсть обладает необходимой подвижностью. Я внял ее уговорам и прикоснулся к новой шерсти одной из своих срединных конечностей. Вот тогда-то, видимо, все и случилось.

Шерсть оказалась действительно очень подвижной, – продолжал свой рассказ Лиорен. – Настолько подвижной, что ее пряди обернулись вокруг моих пальцев. На миг кончики моих пальцев коснулись кожи пациентки, но я боялся оторвать конечность из страха, что вырву укоренившиеся шерстинки. Ладонь у меня покрылась испариной, но тогда я приписал это тому, что она просто вспотела, – я не предполагал, что таким образом вирус-целитель совершает переход к новому носителю. Вскоре я сумел легко высвободить конечность, поздравил пациентку Морредет с выздоровлением и отправился с визитами к другим пациентам.

– Но разве вы ничего не ощутили? – с удивлением вскричал Хьюлитт. – Не почувствовали себя лучше, здоровее – ну, хоть как-нибудь по-другому? Что-нибудь вы почувствовали?

О'Мара хмуро зыркнул на Хьюлитта и перевел взгляд на Лиорена:

– Я вас о том же самом хотел спросить. Что скажете, падре?

– Никаких необычных ощущений не помню, – отозвался Лиорен. – Но я их и не ожидал. Вероятно, теперь, когда я оказался рядом с тем, кто был прежним носителем вируса, чувство, которое я должен был бы испытать, не проявилось в полной мере, так как ему помешала радость и благодарность за излечение пациентки Морредет. Что же до моего здоровья, то оно превосходно, но я и раньше на него не жаловался, так что мне трудно оценить происшедшие перемены. Но гораздо труднее мне судить о состоянии моей психики. Вероятно, вирус-целитель на психику влияния не оказывает.

«Какие психологические проблемы, – подумал Хьюлитт, – могут тревожить этого высокоморального и альтруистичного тарланина, который по популярности среди больных и сотрудников уступает только Приликле?» Хьюлитт гадал, можно ли задать такой вопрос, но его опередил Главный психолог.

– Падре, – сказал O'Mapa. – Вы оправданы от обвинений в случившемся на Кромзаге. Надеюсь, в скором времени ваше подсознание смирится с оправдательным приговором. Но раз уж мы коснулись этой темы, то... на Кромзаге вы получили сильные ранения и корабельный медик, не слишком хорошо сведущий в тарланской физиологии, оказал вам первую помощь. В итоге у вас остались небольшие шрамы. Они на месте?

– Не знаю, – протянул Лиорен. – Я редко рассматриваю собственное тело. Тарланам неведом нарциссизм. Мне раздеться?

– Пожалуйста, – попросил O'Mapa. Из прорезей в длинном синем балахоне появились две срединные конечности Лиорена и принялись развязывать завязки. Немного смутившись, Хьюлитт глянул на подлетевшего поближе Приликлу и спросил:

– Мне отвернуться?

– Не надо, друг Хьюлитт, – ответил эмпат. – Тарланам неведомы людские предрассудки в отношении наготы. Синяя Мантия Тарлы, которую носит падре, – символ профессиональных заслуг и ученой степени. Кроме того, это очень удобный рабочий костюм, так как мантия снабжена большим числом потайных карманов. Посмотрим. Так... Друг Лиорен повернулся кругом... Я не вижу никаких шрамов.

– Потому что их нет, – удивленно проговорил Лиорен. Все его четыре глаза повисли на стебельках, словно зрелые фрукты на ветвях. – На самом деле они и раньше особо не выделялись, поскольку в свое время ранки были умело зашиты, но теперь шрамы исчезли совсем.

O'Mapa кивнул и сказал:

– По всей вероятности, вирус оставил вам свою обычную визитную карточку – здоровое тело. Других доказательств не требуется. Вы действительно побывали в роли вирусоносителя. А может быть, и до сих пор им являетесь. – O'Mapa перевел взгляд на Приликлу:

– Вирус по-прежнему обитает внутри Лиорена?

– Нет, – прощелкал эмпат. – От падре исходит только один вид эмоционального излучения, и это излучение принадлежит ему. На таком близком расстоянии я был непременно уловил еще один источник излучения, если бы он имелся.

– Вы бы определили наличие источника эмоционального излучения, – уточнил O'Mapa, – независимо от вида, к которому принадлежал бы потенциальный носитель вируса?

– Да, друг O'Mapa, – ответил Приликла. – Я не смог бы не определить его наличие. Эмоционально оно было бы очевидно – очевидно настолько, как если бы у вас выросла еще одна мыслящая голова...

O'Mapa широко улыбнулся:

– В нашем сумасшедшем доме это было бы не лишнее...

– Не так уверенно я себя чувствую рядом с другом Конвеем, – продолжал эмпат. – У него, как он сам считает, не то восемь, не то девять разумов. Из-за этого его эмоциональное излучение спутанно и вызывает у меня сомнения.

– Диагност Конвей, – решительно проговорил Хьюлитт, – не является прежним носителем вируса.

– Я подтверждаю это, – добавил Лиорен.

– Вы меня успокоили, – рассмеялась Мерчисон. – С меня хватает и того, что мой муж рассеян за всех обитателей своего сознания.

Главный психолог постучал пальцами по крышке письменного стола.

– Мы отвлеклись, – отметил он. – По вполне очевидным причинам мы должны относиться к задаче обнаружения нынешнего носителя вируса как к делу первостепенной важности.

«А я почему-то не понимаю, с какой стати это так», – подумал Хьюлитт, но задать вопрос ему не дали.

– Для обнаружения искомого носителя в нашем распоряжении имеется эмпат-детектор, способный обнаружить дополнительный источник эмоционального излучения на близком расстоянии от объекта, если этот объект не является диагностом. Два бывших носителя, которые способны определить своих собратьев по несчастью при личной встрече. В обоих случаях необходимое для обнаружения расстояние нуждается в уточнении. Нам следует безотлагательно приступить к поиску всех бывших и нынешнего носителя вируса. Мы можем не сомневаться в том, что в госпитале у пациента Хьюлитта произошел только один контакт – с пациенткой Морредет, от которой вирус затем перебрался к падре, а от него – к какому-то еще пациенту...

– Со всем моим уважением, – вмешался Лиорен, – я должен заметить, что я мог передать вирус и непациенту.

О'Мара раздраженно кивнул:

– Падре, я не забыл, что в рамках своей работы вы периодически консультируете и сотрудников госпиталя. Вам следует снова встретиться со всеми, с кем вы беседовали после случая с Морредет, и определить, кто из сотрудников или пациентов получил от вас вирус, и если вам попадутся только те, в ком он уже побывал и теперь отсутствует, то вы будете продолжать поиск, пока не найдете нынешнего носителя. Обо всех случаях обнаружения потенциальных вирусоносителей вы обязаны сообщать в отделение. Помощь со стороны Корпуса Мониторов я вам гарантирую. В каждом случае будет назначаться карантин, который может быть отменен только тогда, когда потенциального носителя обследует Приликла.

Маленький друг, – О'Мара обратился к Приликле, – если у вас нет возражений, мне бы хотелось попросить вас одновременно приступить к массовому обследованию пациентов. Начните с палат, где размещены теплокровные кислорододышащие существа, побывайте в главной столовой и на рекреационном уровне. Возможно, что вы первым найдете вирус. Но кто бы его ни нашел и к какому бы виду ни принадлежал вирусоноситель, он должен быть физически изолирован, после чего следует предпринять необходимые меры, призванные воспрепятствовать передаче вируса другому носителю. Затем вам, доктор Приликла, следует попытаться с помощью своего эмпатического дара установить контакт с вирусом-целителем. Этот контакт необходимо поддерживать до тех пор, пока нам не удастся разработать более совершенный способ связи с вирусом. Однако вам ни в коем случае не следует переутомляться. Вы нам нужны как обнаружитель и связной, но не как пациент.

– Я сильнее, чем кажусь, друг O'Mapa, – заверил психолога цинрусскиец. – Ну, то есть немного сильнее.

Земляне рассмеялись – даже O'Mapa.

– По двум причинам мне бы хотелось, чтобы падре Лиорен и Хьюлитт действовали совместно, – снова став серьезным, отчеканил Главный психолог. – Первая состоит в том, что мне не до конца понятно упомянутое вами обоими зыбкое чувство узнавания, наличествующее при встрече двух бывших вирусоносителей. Если вы оба будете присутствовать при такой встрече, есть шанс, что каждый из вас скорее уловит контакт. Вторая причина заключается в том, что если мы позволим бывшему пациенту, плохо знакомому с планировкой госпиталя, разгуливать по коридорам и палатам, так сказать, без привязи, то можем очень скоро получить его обратно с травмой – ну, если, конечно, у этого пациента нет ангела-хранителя. Именно поэтому мы разместили вас, мистер Хьюлитт, по соседству с падре. Вы не возражаете?

Хьюлитт покачал головой, Лиорен опустил долу два глаза, что, видимо, означало согласие.

– Прекрасно, – кивнул O'Mapa. – Однако вам следовало немного задуматься, прежде чем соглашаться на что-либо. Мне бы хотелось, чтобы поискам вы посвящали все время, пока бодрствуете. Поскольку Приликла не уверен в своей способности обнаружить вирус у диагностов, так как их сознание населено хозяевами мнемограмм, в первую очередь вам следует обратить внимание на этих сотрудников. Через три часа на восемьдесят третьем уровне состоится совещание.

Лиорен в курсе, где именно. Речь там пойдет об энергоснабжении госпиталя, и все диагносты будут присутствовать... Вам надо постоять у входа, подождать, пока все диагносты войдут, после чего незамедлительного сообщить мне о результатах поисков. У вас может возникнуть масса сложностей, Хьюлитт, но падре поможет вам с ними справиться. Если вам обоим больше нечего нам сообщить, то немедицинская часть нашего совещания на этом закончена.

– Погодите, – заторопился Хьюлитт. – Меня тревожит упомянутая вами проблема с энергоснабжением госпиталя. Когда «Ргабвар» возвращался сюда, нам сообщили, что главный реактор...

– Тревожьтесь себе на здоровье, – буркнул O'Mapa. – Это ваше право. Проблема носит чисто технический характер – нам же хватает и медицинских проблем.

С этими словами он кивком указал Лиорену и Хьюлитту на дверь.

Хьюлитт, в чувствах которого продолжал преобладать страх, снова шел по оживленным коридорам госпиталя, казавшимся ему трехмерным страшным сном. Как он только не понимал в свое время, насколько здорово и безопасно было ехать на носилках, ведомых сестрой-худларианкой, имевшей такие габариты, что ей все уступали дорогу. Однако ни с кем из существ, сновавших по коридорам, Хьюлитт не столкнулся, поскольку от беды его всегда уводила вовремя оказывавшаяся на его плече твердая и решительная рука Лиорена. Почему он так боялся, но все же переставлял ноги, он и сам не мог понять.

В конце концов он решил, что заслугу эту следовало приписать Лиорену. Тот рассказывал Хьюлитту обо всех ходячих, ползучих и скачущих ночных кошмарах, попадавшихся им навстречу, если они были его знакомыми или приятелями. А если то, о чем он рассказывал, уже не было расхожей сплетней, он старательно растягивал рамки необходимой конфиденциальности. «Про ночные кошмары, – решил Хьюлитт, – не рассказывают таких забавных историй». Может быть, Хьюлитт начинал наконец видеть этих существ в их истинном обличье. Теперь они вызывали у него скорее любопытство, нежели страстное желание убежать куда глаза глядят.

Вероятно, любопытством и всевозрастающим интересом к находящимся в госпитале инопланетянам он заразился от своего былого обитателя – вируса-целителя. Он хотел поделиться своей догадкой с падре, но не успел – они свернули в длинный боковой коридор, оказавшийся совершенно пустынным.

– Тут живут сотрудники, – пояснил Лиорен. – Здесь далеко не всегда так тихо, но сейчас здешние жильцы либо на работе, либо спят. Вот ваша комната. Я не буду входить, поскольку там и так тесно. Входите, осмотритесь.

Комната и вправду не отличалась просторностью. Она оказалась чуть больше той каюты, которую Хьюлитту в свое время отвели на корабле, доставившем его в Главный Госпиталь Сектора. Хьюлитт порадовался тому, что потолочные светильники вдавлены в потолок, потому что, выпрямившись во весь рост, он макушкой задевал их.

– Кровать коротка, – возмутился Хьюлитт. – У меня ноги будут свисать. И потом – зачем мне две кровати?

– Прежде эта комната принадлежала нидианской паре, – объяснил Лиорен, наклонившись и просунув в комнату один глаз и руку. – Кровати можно сдвинуть. Бывшие хозяева сейчас участвуют в спасательной операции. За коричневой дверью – универсальная ванная, похожая на ту, какой вы пользовались в седьмой палате. Надеюсь, украшения на стенах не вызовут у вас смущения. Тут раньше жили мужские особи, и они, естественно, украсили свое жилище изображениями нидианских женщин, а не пейзажами.

Хьюлитт пригляделся к картинам, изображавшим рыжих плюшевых мишек, расположившихся, вероятно, по мнению нидиан, в эротических позах, и постарался не расхохотаться.

– Смущения не чувствую, – признался он.

– Вот и хорошо, – порадовался Лиорен. – Вот тут – пульт управления. Сиденье можно подогнать по росту. Клавиши вполне годятся и для человеческих пальцев. Экран дисплея можно настроить в соответствии с вашей остротой зрения. Можете смотреть обычные развлекательные программы, пользоваться библиотекой и обучающими каналами. Желтые кнопки на зеленом фоне – это меню устройства доставки питания. Хотите отдохнуть или пойдем в столовую? Я голоден, а вы?

– Голоден, – признался Хьюлитт. – Только вот насчет столовой... Может быть, вы сумеете протиснуться сюда? Мне бы хотелось поговорить. А я бы заказал что-нибудь для нас обоих? Вам чего бы хотелось?

Лиорен растерялся.

– К завтрашнему дню ваше устройство доставки питания будет перепрограммировано на основные земные блюда, – сообщил он. – Разница во вкусе между нидианской и землянской едой почти неощутима, но для тарланина отвратительна и та, и другая. Я бы предпочел воспользоваться услугами столовой, да и вы, думаю, тоже. Там универсальное меню более обширно, так что вам будет проще найти что-нибудь себе по вкусу.

Тут уж растерялся Хьюлитт.

– А... там много народа? Ну, то есть... больше, чем в коридорах? И как мне там себя вести?

– Все теплокровные кислорододышащие сотрудники питаются в столовой, – ответил падре. – Но – и это, вероятно, вас порадует – не одновременно. Там, как вы увидите, все сидят за столами, стоят около них на коленях или во весь рост и едят, а не пытаются увернуться друг от друга, как в коридорах. Кроме того, если нам удастся отыскать свободный столик неподалеку от входа – а с этим проблем не будет, поскольку это место популярностью не пользуется, – мы сможем работать во время еды.

– Работать? – ошарашенно переспросил Хьюлитт. Он чувствовал себя в высшей степени глупо. Уж слишком много всего произошло с ним за последнее время. – Это как?

– Поупражняемся в новоприобретенном таланте обнаружения вирусоносителей, – пояснил падре. – Будем просматривать входящих или выходящих сотрудников. Даже если все наши поиски не дадут никаких результатов, мы сумеем исключить большое число сотрудников из рамок поиска и уделить затем больше времени осмотру пациентов и сотрудников, находящихся на дежурстве. Нужно как можно быстрее найти нынешнего вирусоносителя. Мне страшно подумать, что способен натворить такой вирус в нашем госпитале, где столько существ самых разных видов.

– Но почему? – изумился Хьюлитт. – Насколько я понимаю, это создание до сих пор никому вреда не причинило, а даже наоборот. В госпитале занимаются лечением, тем же самым занимается и вирус-целитель. Так почему же все так встревожены? Я хотел спросить об этом О'Мару, но не получилось. А на «Ргабваре» мне на этот вопрос не ответили.

Лиорен попятился и подождал Хьюлитта в коридоре.

– Увы, я должен последовать примеру тех, кто не ответил вам на этот вопрос.

– Но почему, вот проклятие! – воскликнул Хьюлитт. – Я ведь больше не пациент! И вам можно не скрывать от меня медицинских тайн.

– Потому, что у нас нет ясного ответа, – отозвался Лиорен. – Вам будет легче, если мы не станем нагружать ваш разум собственными страхами и неуверенностью.

– Лично я, – сказал Хьюлитт, – предпочитаю правду неведению.

– А лично я, – вторя ему, проговорил Лиорен, – предпочитаю готовиться к худшему, надеясь на лучшее. Поэтому я никогда не бываю разочарован в результатах, если только не случается настоящей катастрофы или, как может произойти сейчас, наши тревоги неоправданны. Без нужды пугать себя ни к чему. Что же касается ответа на ваш предыдущий вопрос, то вести себя можно как угодно.

– Это вы о чем? – изумился Хьюлитт.

– Это я о правилах поведения в столовой, – пояснил Лиорен. – На то, каким способом вы будете поглощать пищу, никто смотреть не будет. Также никто не будет возражать, если вы намеренно не будете смотреть на своего напарника за столом по причине того, что вам неприятна его манера потребления пищи.

Ну а теперь, пациент Хьюлитт, – заключил падре, – нас ждет работа и еда.

Глава 26

На «Ргабваре» Хьюлитту довелось наблюдать за тем, как Приликла вьет из земных спагетти – своего любимого нецинрусскийского блюда – длинные тонкие веревочки, и отправляет их в крошечный ротик, порхая над тарелкой. Случалось ему видеть, как ест Нэйдрад – кельгианка не пользовалась руками, а засовывала полголовы в маслянистую зеленую массу и не поднимала головы, пока не опустошала миску. Видел он и то, как питается доктор Данальта. Данальта либо усаживался на то, что собирался съесть, либо прислонялся к этому, и вскоре от его «еды» ничего не оставалось. Кроме того, еще раньше Хьюлитту случалось обедать за одним столом с Бовэбом, Хоррантором и Морредет в седьмой палате. Застольное поведение падре у него не вызвало никаких отрицательных эмоций.

За столом Лиорен пользовался двумя верхними конечностями. На подносе, выехавшем из щели устройства для выдачи питания, помимо заказанной Лиореном еды, оказалась пара серебристых разовых перчаток. Пальцами тарланин пользовался так, как Хьюлитт – ножом и вилкой. Падре орудовал конечностями ловко и даже изящно. Он подносил пищу к ротовому отверстию. Коричневые и желтые куски какого-то губчатого вещества казались Хьюлитту настолько странными, что даже не вызывали у него отвращения.

Он надеялся, что и падре не испытывает отвращения к его еде, поскольку ему самому синтический бифштекс очень даже пришелся по вкусу. Узнать, так ли это, возможным не представлялось: падре умолк, как только они вошли в столовую.

– Есть-то мы едим, – заметил Хьюлитт, бросив взгляд на дверь, около которой компания кельгиан расступилась перед внушительных габаритов тралтаном, – но пока что-то не работаем. Или, может быть, вы все же успели почувствовать нечто такое, что я пропустил?

– Нет, – коротко отозвался Лиорен и продолжал поглощение пищи.

Голос его прозвучал раздраженно и нетерпеливо. Мимо Хьюлитта и Лиорена, с тех пор, как они сели за столик, уже успели прошествовать, проползти, пропрыгать и протопать более двухсот сотрудников. Наверное, Лиорен, как и сам Хьюлитт, тоже начал сомневаться в их способности найти бывших вирусоносителей и стал считать эту способность самообманом и игрой воображения.

– А может быть, – решил поделиться своими сомнениями Хьюлитт, – это чувство, эта нематериальная связь или что бы это там ни было, имеет место только между тарланами, людьми и кошками, которые уже хорошо знакомы друг с другом? А здесь нам встречаются те, кого мы знаем недостаточно для того, чтобы почувствовать разницу между тем, что с ними было, и тем, что стало. Вам не кажется, что здесь мы тратим время впустую?

– Нет, – снова коротко отозвался Лиорен. За несколько секунд он покончил с содержимым своей тарелки и ответил уже более пространно. – Расписание дежурств составлено так, что в столовой никогда не бывает слишком много народа, что бы вам ни говорили ваши глаза и уши. Однако в любое отдельно взятое время здесь присутствует пять процентов теплокровных кислорододышащих сотрудников. Хлородышащие илленсиане, худлариане и холодолюбивые метановые формы жизни также работают по своему расписанию и также ухаживают за своими пациентами. А вы принимаете первоначальное отсутствие результатов за неудачу.

– Я понимаю, – кивнул Хьюлитт. – Вы тактично намекаете, что я должен, поскольку я теперь уже бывший больной, менее болезненно воспринимать происходящее, и мы обязаны продолжать начатое дело.

– Нет, – ответил Лиорен. – Мы не...

Его прервал холодный официальный голос, донесшийся из устройства выбора меню, сопровождаемый вспышками покрасневшего от раздражения экрана.

– Посетителей, закончивших прием пищи, просят срочно освободить столики для новых посетителей. Ваше время истекло. Всякие неоконченные профессиональные или личные разговоры следует продолжить в другом месте. Посетителей, закончивших прием пищи...

– Нам нельзя тут задерживаться, если мы не едим, – проговорил Лиорен, стараясь перекричать занудный голос. – Эта штуковина будет говорить все громче и громче, если мы задержимся еще хоть на минуту, а просить эксплуатационников отключить звук – на это уйдет слишком много времени. Мы, конечно, можем пересесть за другой столик и заказать другие блюда, но что касается меня, то я уже не настолько голоден, чтобы...

– Я тоже, – поспешил согласиться Хьюлитт.

– Поэтому я предлагаю приступить к посещению подозреваемых мной больных, – продолжал падре. – Первый из них сейчас лежит в той палате, где раньше лежали вы. Он поступил после того, как вы выбыли оттуда. Старшая сестра Летвичи ожидает меня. Можете пойти со мной, если только вы не из тех существ, которые после еды впадают в коматозное состояние и засыпают.

– Нет, – ответил Хьюлитт.

Устройство выбора меню, как только они встали из-за столика, умолкло, а за столик немедленно уселись двое лохматых орлигиан с нашивками Старших врачей. Ни у того, ни у другого не отмечалось ни малейших признаков бывшего вирусоносительства.

Навстречу Хьюлитту и Лиорену в столовую влетел Приликла. Эмпат даже не поинтересовался их успехами – он и так почувствовал их разочарование. Несколько минут Хьюлитт и Лиорен постояли, провожая взглядом эмпата. Тот подлетел к разномастной компании за ближайшим столиком – как бы для того, чтобы перемолвиться парой слов с приятелями, но в действительности с целью поиска двух источников эмоционального излучения внутри одного существа. Похоже, у маленького эмпата хватало друзей чуть ли не за каждым столиком. Помня, как нежны цинрусскийцы, Хьюлитт мысленно пожелал Приликле удачи и понадеялся на то, что эмпату улыбнется удача прежде, чем тот упадет где-нибудь от слабости.

Приликла прервал беседу, в которой участвовал, и проговорил, развернувшись к двери:

– Спасибо, друг Хьюлитт.

Через несколько минут они уже шагали по одному из запруженных главных коридоров. Хьюлитту не давала покоя одна мысль – не давала настолько, что он даже перестал обращать внимание на коридорные толпы.

– Знаете, я тут подумал, – протянул он, – и встревожился...

Отзыв Лиорена транслятор не перевел.

– Я размышляю над той странной способностью, – продолжал Хьюлитт, – которой мы наделены. Почему мы можем узнавать друг друга – мы, бывшие носители вируса? Несколько минут назад, когда мне стало жаль Приликлу, когда я молча пожелал ему удачи, он откликнулся на это мое чувство, хотя был довольно далеко от меня и уделял внимание другим существам. В этом не было ничего странного, поскольку цинрусскийский эмпатический орган очень чувствителен даже при таком расстоянии. Но как быть с нашей способностью? Что это? Эмпатия низкого уровня, которой хватает только для узнавания и больше ни для чего? Если это так, то насколько близко для узнавания должны бывшие носители вируса оказаться друг к другу? Должны ли они просто увидеть друг друга? Имеют ли значение физические преграды? Не поможете ли вы мне провести эксперимент?

– Семь ответов «нет», – отозвался Лиорен. – А какой эксперимент?

– Какой же это эксперимент? – удивился Лиорен после того, как Хьюлитт объяснил, что задумал. – Это игра для маленьких! Но в ходе ее действительно можно получить очень полезные сведения. Я вас прошу... если я соглашусь в ней участвовать, дайте слово, что вы никому не расскажете о том, что я, взрослый обладатель Синей Мантии, играл с вами...

– Не волнуйтесь, падре, – успокоил Лиорена Хьюлитт. – Я тоже в таком возрасте, что не стал бы всем и каждому рассказывать, что играл со священником в прятки. Думаю, для начала искать буду я, потому что вы лучше знаете, где тут, в госпитале, можно спрятаться...

Длинный коридор заканчивался разветвлением, где размещались трапы, лестницы и лифты для подъема на верхние уровни. Вдоль стен тянулись двери, ведущие в палаты, кладовые, технические помещения и туннели. Было решено, что Хьюлитт отвернется, а Лиорен за десять минут спрячется где-нибудь поблизости. Договорились, что падре не будет прятаться в палате, а выберет для этого пустое помещение. Спрячься он в палате, тут же возникли бы ненужные вопросы и мог быть нарушен распорядок дня. Хьюлитт должен попытаться найти падре с помощью инстинкта, эмпатии – в общем, с помощью того, что унаследовал от вируса, – но при этом за двери не заглядывать.

Пробродив таким образом минут двадцать, в течение которых ему пришлось отвечать на вопросы и выслушивать ворчливые замечания сотрудников, ходивших по коридору, Хьюлитт отказался от безуспешных попыток ощутить сознанием присутствие Лиорена. В отчаянии он включил коммуникатор.

– Совершенно ничего не чувствую, – сказал он. – Выходите, где бы вы там ни прятались.

Лиорен появился из-за двери, возле которой Хьюлитт торчал несколько минут назад, и поспешил к товарищу по несчастью.

– Я тоже ничего не почувствовал, хотя слышал за дверью ваши шаги. Но как только я увидел вас, чувство узнавания снова охватило меня.

– И меня, – признался Хьюлитт. – Но почему для этого нам нужно видеть друг друга?

Падре издал негромкий булькающий звук, оставшийся непереведенным, и проговорил:

– Это ведомо только Богу да еще вирусу-целителю.

Над этим Хьюлитт размышлял всю дорогу до своей бывшей палаты. Падре связался с О'Марой и передал ему новые сведения, но обсуждать что-либо отказывался. Вероятно, он сосредоточился на мыслях о том пациенте, которого собирался навестить.

– Пациент Хьюлитт, – вырвалось у Летвичи, когда они вошли в палату. – А вы что тут делаете?

Хьюлитт понимал, что к посещениям падре Старшая сестра привыкла, но приход бывшего пациента ее явно не обрадовал. Хьюлитт мучился в поисках подходящего ответа, но за него ответил Лиорен. Падре не солгал Летвичи, но и правду не открыл.

– С вашего позволения, Старшая сестра, – сказал Лиорен, – бывший пациент Хьюлитт будет сопровождать меня и, если сумеет, вместе со мной будет оказывать немедицинскую помощь пациентам. Я прослежу за тем, чтобы он не разговаривал ни с кем из тех, кто в данное время получает какие-либо процедуры или кто не способен вести беседу. Уверяю вас, больше никаких неприятностей от бывшего пациента Хьюлитта не будет.

Часть тела Летвичи под хлорсодержащей оболочкой дрогнула. Может быть, таким образом она выразила согласие.

– Думаю, я понимаю, в чем дело, – протянула илленсианка. – Происшествие с пациенткой Морредет побудило пациента Хьюлитта принять решение – а может быть, укрепило его в уже принятом решении стать учеником священника. Это очень похвально, бывший пациент Хьюлитт. У вас замечательный наставник.

– На самом деле я здесь, потому что... – начал было возражать Хьюлитт.

– Объяснения займут слишком много времени, – оборвала его Летвичи. – А мне сейчас недосуг слушать богословские излияния, хотя они, наверное, очень интересны. Можете говорить с любыми моими пациентами, которые в состоянии вести беседы. Только, пожалуйста, чтобы больше никаких чудес.

– Обещаю, – кивнул Хьюлитт и зашагал по палате следом за падре.

Летвичи и других дежурных сестер из перечня потенциальных бывших носителей вируса исключили, исключили и пациента, которого навещал Лиорен. Это был мельфианин по имени Кеннональт. Хьюлитт так и не понял, чем страдает несчастный мельфианин, но его гамак окружало такое количество биосенсорного и жизнеобеспечивающего оборудования, что новоиспеченного «ученика священника» от страха передернуло. Правда, Лиорен представил их друг другу, но дал понять, что разговор будет носить конфиденциальный характер, и попросил Хьюлитта пока продолжить поиски в одиночку.

Хьюлитт курсировал по знакомой палате зигзагами. Но вот одного он понять не мог – те или не те тралтаны, кельгиане и мельфиане теперь тут лежат. Большей частью пациенты с радостью болтали с ним, некоторые, видимо, находились под действием сильных успокоительных лекарств, другие просто не желали обращать на Хьюлитта внимания, а один пациент получал процедуру. Но у Хьюлитта была полная возможность смотреть на пациентов и сотрудников, имея при этом вполне достаточно времени для того, чтобы определить, не был ли кто-нибудь из них в прошлом носителем целительного вируса. Последними из тех, кого он обошел, оказались тралтан и дутанин, резавшиеся в скремман за столиком для амбулаторных больных. К тому времени, когда Хьюлитт с ними заговорил, он убедился в том, что их тоже следует исключить из перечня потенциальных вирусоносителей.

– Хоррантор! Бовэб! – обрадовался Хьюлитт. – Как себя чувствуете?

– А, да это, кажется, пациент Хьюлитт! – воскликнул тралтан. – Спасибо, моя нога заживает, а Бовэб чувствует себя превосходно – и физически, и морально. Ему сегодня везет в этой треклятой игре. Рад видеть тебя вновь. Расскажи, как у тебя дела. Удалось докторам выяснить, что с тобой?

– Да, – честно ответил Хьюлитт и, старательно подбирая слова, уточнил: – Я больше ни на что не жалуюсь и чувствую себя очень хорошо. Но заболевание у меня было необычное – так мне сказали, – и меня попросили немного задержаться и помочь врачам разгадать еще кое-какие загадки. Я не смог им отказать.

– Значит, теперь ты стал лабораторным материалом, – участливо проговорил Бовэб. – Не думаю, что это намного лучше. С тобой пока ничего ужасного не делали, надеюсь?

Хьюлитт рассмеялся:

– Нет. На самом деле ничего подобного не происходит. Меня поселили в комнате для сотрудников – она маленькая и раньше принадлежала двум нидианам. Мне разрешают свободно ходить по госпиталю в сопровождении падре – он присматривает за тем, чтобы я ни на кого не налетел и чтобы меня никто не растоптал. А меня просили только разговаривать с пациентами, задавать им кое-какие вопросы.

– Ты всегда был странным пациентом, – заключил Бовэб. – Но еще более странно то, как ты выздоровел.

– А если серьезно, – вступил в разговор Хоррантор, – то если тебе нужно разговаривать с пациентами и отвечать на их вопросы, значит, вероятно, они могут тебе что-то выболтать, не догадываясь о том, что ты выполняешь некое задание? Если это так, то не ответишь ли на один вопрос?

Хьюлитту показалось, что тут кроется нечто более серьезное, нежели обычный интерес пациента к больничным сплетням. Пришло время действовать, но действовать осторожно.

– Если сумею, – отозвался он.

– Хоррантор жутко хитрый, – пояснил Бовэб, снова подключившись к разговору. – Ну, и воображение у него тоже нешуточное. Вот поэтому он меня все время обыгрывает в скремман. Мы тут подслушали кое-какие разговоры медсестер. Они, когда поняли, что мы их слышим, сразу замолчали. Может, это просто болтовня, а может, мы чего-то недопоняли из-за того, что не дослушали до конца, а может, это и не болтовня вовсе. Но мы все-таки очень волнуемся.

– Сплетни все любят, – заметил Хьюлитт, – но сильно переживать из-за них не стоит. Так какой у вас вопрос?

Хоррантон с Бовэбом переглянулись. Дутанин сказал:

– Еще десять дней назад Старшая сестра говорила, что меня должны выписать для долечивания в больнице на родине. Тут, в Главном Госпитале Сектора, не принято держать больных, которые больше не нуждаются в здешнем лечении. А вчера я спросил у Летвичи, почему меня все еще не выписали, и она мне ответила, что пока нет подходящего корабля, который мог бы доставить меня домой, а что вообще-то со мной все в порядке и волноваться мне нечего.

А в это время, – продолжал Бовэб, – Старший врач Медалонт занимался с практикантами у кровати Хоррантора. Он им говорил, что пациент уже вполне здоров и его можно безотлагательно выписать. И это должно было произойти через несколько дней, поскольку большинство кораблей, прибывающих в госпиталь – их бывает четыре-пять в неделю, – укомплектовано теплокровными кислорододышащими экипажами. По закону Федерации таким кораблям позволено перевозить пассажиров – если и пассажиры, и члены экипажа имеют сходный классификационный код. Тралта и Дута находятся на пути следования практически всех коммерческих кораблей. А Летвичи и Хоррантору сказала то же самое, что и мне: дескать, пока нет удобного рейса.

– Да, и не забудь про учебную тревогу, – напомнил дутанину Хоррантор.

– Не забуду, – заверил приятеля Бовэб. – Позавчера в палату явились двадцать здоровяков из Эксплуатационного отдела. Летвичи объявила, что проходит учебная эвакуация. Бригада эксплуатационников принялась отсоединять кровати самых тяжелых больных от стен, прикреплять к ним дополнительные баллоны с кислородом и антигравитационные устройства. Потом они повсюду расставили аварийные носилки, после чего всех нас вывезли из палаты и повезли по коридору до пятого люка, а потом снова привезли в палату. Летвичи засекла время, за которое эксплуатационники провели операцию, и сказала, что могли бы управиться и быстрее. Потом она извинилась перед нами за причиненные неудобства и посоветовала вернуться к прерванным занятиям и не волноваться. Уходя, эксплуатационники ворчали, прохаживаясь по поводу личных качеств нашей Старшей сестры и начальства, которое, по их мнению, слишком многого от них потребовало при проведении учебной тревоги, каковой в госпитале, оказывается, не проводили уже лет двадцать. Услышав такое, мы разволновались еще больше.

А вопрос у нас такой, – закончил Бовэб, – что от нас скрывают?

– Не знаю, – честно ответил Хьюлитт. На самом деле это была чистая правда, но он помнил о том, как на подлете к госпиталю на «Ргабвар» поступило распоряжение, согласно которому всем кораблям предписывалось задержаться около причалов, если на их борту не было тяжелобольных, нуждающихся в оказании срочной медицинской помощи. Тогда сослались на то, что у Эксплуатационного отдела какая-то техническая проблема, но уточнили, что ограничения по приему не относятся к кораблю-"неотложке".

Хьюлитт постарался, чтобы его голос звучал успокаивающе, хотя не был уверен, что это у него получается.

– Насчет эвакуации я никаких сплетен не слышал, но непременно постараюсь поспрашивать. А вам не показалось, что вы все-таки что-то перепутали или недопоняли? Время от времени во всех крупных учреждениях, не только в медицинских, проводят учебные эвакуации. Может быть, кто-то из здешнего начальства, вспомнив о том, что здесь такие учебные тревоги не проводились уже двадцать лет, решил, что надо как можно скорее такую тревогу провести, ну и, естественно, главные тяготы обрушились на плечи младшего персонала.

Так что, пожалуй, Летвичи права, – добавил Хьюлитт, мысленно скрестив указательный и средний палец, – и волноваться совершенно не о чем.

– Да мы то и дело твердим это друг дружке, – вздохнул Хоррантор. – Но мы так долго режемся в скремман, что сами же друг дружке и не верим.

– Кстати, – встрял Бовэб, – может, срежемся? Один из нас мог бы использовать тебя в качестве консультанта и смотреть, как бы ты не переметнулся на сторону противника...

Краешком глаза Хьюлитт заметил, что падре медленно движется по палате, подходит по очереди к каждой кровати и обменивается несколькими словами с пациентами – как до него это делал и Хьюлитт. Он сказал:

– Извините, но сейчас не смогу – пора идти.

Когда они с падре вышли в коридор, Хьюлитт сказал Лиорену:

– Ничего не почувствовал – ни с больными, ни с сотрудниками. А вы?

– Тоже ничего, – сокрушенно отозвался Лиорен.

– Но я услышал интересную сплетню, – сообщил Хьюлитт и пересказал Лиорену то, о чем узнал от Хоррантора и Бовэба, не забыв присовокупить и рассказ о предупреждении, которое слышал, когда «Ргабвар» подлетал к госпиталю. Он понимал, что падре не станет нарочно дезинформировать его, а если не сможет сказать правду, то просто проигнорирует его вопросы. – А вы ничего не слышали про учебную эвакуацию? – осторожно спросил Хьюлитт. – И не знаете ли, что происходит?

Лиорен отозвался не сразу. Он всего-то и сказал:

– А теперь мы отправимся на восемьдесят третий уровень, посетим совещание диагностов.

Глава 27

Первым пришел массивный медлительный пожилой тралтан. Лиорен сказал Хьюлитту, что это Торннастор – Главный патофизиолог. Они наблюдали за тралтаном, как только тот появился из бокового коридора в тридцати метрах от двери помещения, где должно было состояться совещание диагностов. Не глянув в сторону разведчиков и не сказав им ни слова, он вошел в комнату.

– Нет? – спросил падре.

– Нет, – отозвался Хьюлитт. – Но почему он на нас не обратил никакого внимания? Не такие уж мы маленькие, да и в коридоре больше никого нет.

– У него столько разумов.... – начал было Лиорен, но оборвал себя. – Еще трое идут. Конвей и Главный психолог, как мы уже знаем, чисты. С ними кельгианин – диагност Куррзедет. Нет?

– Нет, – покачал головой Хьюлитт.

Конвей, проходя мимо них, кивнул. О'Мара хмуро зыркнул, а Куррзедет поинтересовался:

– Почему падре и этот землянин-ДБДГ так пялятся на меня?

– Потому, – сухо ответил О'Мара, – что сейчас им больше нечем заняться.

В коридор въехала машина-рефрижератор, принадлежавшая, как сообщил Лиорен, диагносту Землику. Возанин привык жить при сверхнизкой температуре в метановой среде. Его кристаллический обмен веществ, по идее, не должен был подойти вирусу-целителю. От средства передвижения, которым пользовался Землик, потянуло жутким холодом. Сам же Хьюлитт после того, как мимо него прошествовал О'Мара, напротив, просто-таки пылал.

– И как только удалось, – фыркнул он, когда дверь за Земликом закрылась, – такому язвительному, дурно воспитанному, поистине отвратительному человеку занять пост Главного психолога госпиталя? Как вышло, что до сих пор ни один сотрудник не оторвал ему голову, как это хочется сделать мне сейчас?

Лиорен вытянул перед собой одну из срединных конечностей и проговорил:

– А это – полковник Скемптон, он тоже землянин-ДБДГ. Он в госпитале отвечает за снабжение, эксплуатацию и вообще за все, что не имеет отношения к медицине. Он самый старший по званию офицер Корпуса Мониторов в госпитале. Думаю, вы не станете спорить со мной в том, что он никогда не был носителем вируса?

– Не стану, – согласился Хьюлитт. – Но все-таки я не понимаю, почему вместо О'Мары не работает кто-нибудь вроде Приликлы? Приликла милый, дружелюбный, приятный, и он на самом деле сочувствует пациентам. И еще... я хотел спросить об эмпатии. Почему его эмпатическая способность не срабатывает на диагностах? Или я добавил еще три вопроса к тем, на которые вы не будете отвечать?

Падре не смотрел на Хьюлитта. Взгляд всех своих четырех глаз он устремил вдаль.

– На последние ваши три вопроса у меня есть один ответ, и я его вам представлю, поскольку он не имеет отношения к нынешней ситуации. Простите, если буду прерываться в связи с прибытием диагностов.

Во-первых, – начал Лиорен, – Приликла чересчур хрупок и чувствителен для того, чтобы трудиться на посту Главного психолога, а О'Мара не мягок, но тоже чувствителен и заботлив...

– Чувствителен и заботлив? – изумленно переспросил Хьюлитт. – У меня что, транслятор испортился?

– У нас мало времени, – укоризненно сказал падре. – Вы хотите меня послушать или поговорить о майоре О'Маре?

– Простите, – извинился Хьюлитт. – Я вас слушаю.

Лиорен принялся объяснять. Будучи Главным психологом госпиталя, О'Мара отвечал за психологическое здоровье персонала, состоявшего из десяти с лишним тысяч медиков и технических работников. По причинам административного характера он носил ранг майора, вследствие чего относился к разряду младших офицеров Корпуса Мониторов. Однако его заслуги в деле обеспечения гладкой, бесперебойной работы такого множества разнообразных и потенциально враждебных существ под одной крышей было трудно переоценить, и власть его в этом плане была неограниченной, а авторитет – непререкаемым.

Следовало отметить, что, даже при самом высочайшем уровне взаимной терпимости и уважения среди сотрудников любых уровней и несмотря на то, что еще до приема на стажировку все они проходили жесточайший психологический скрининг, все равно время от времени нависала угроза возникновения межличностных трений из-за незнания или недопонимания культуры или традиций существ других видов. Кроме того, у сотрудника мог развиться невроз, который, если его не вылечить, мог сказаться в конце концов на психике этого сотрудника и его профессиональных качествах.

В обязанности майора входило обнаружение и ликвидация подобных проблем загодя, до того, как они смогли бы угрожать жизни или психике сотрудника. Если же лечение не давало желаемых результатов, то потенциально опасных сотрудников отсылали из госпиталя. Из-за этой постоянной слежки, поисков признаков неверного, нездорового мышления, которые вверенные О'Маре сотрудники осуществляли с таким рвением, он стал самым ненавистным членом персонала. Однако Главному психологу повезло вдвойне: во-первых, он никогда не искал чьего-либо восхищения, а во-вторых, обожал свою работу.

На О'Маре лежит и особая, личная ответственность, – чуть подумав, пояснил Лиорен, – заключающаяся в охране психики диагностов, которые одновременно обладают... А вот идет диагност-мельфианин, Эргандхир. Когда мы с ним разговаривали в последний раз, он был носителем семи мнемограмм. Испытываете ли вы чувство узнавания при его приближении?

Хьюлитт дождался, пока мельфианин процокает мимо них на четырех покрытых жестким панцирем лапах и закроет за собой дверь, и ответил:

– Нет. И он тоже сделал вид, что не заметил нас. А судя по тому, что вы только что сказали, я понял, что вы с ним знакомы.

– Мы очень хорошо знакомы, – не стал отрицать Лиорен. – И я должен сделать вывод о том, что сейчас в сознании Эргандхира преобладает мышление кого-то из доноров мнемограмм – того, кто со мной незнаком и никогда уже не познакомится, потому что тот доктор уже давно умер.

– Ужасно не хочется задавать еще один вопрос, – почти простонал Хьюлитт. – Но может быть, вы все-таки объясните?

– Это имеет отношение к ответу на первый вопрос, – объяснил Лиорен, – и я попытаюсь на него ответить...

Получение мнемограмм, судя по пояснениям Лиорена, представляло собой весьма сомнительное удовольствие, однако являлось необходимым, потому что ни одному существу нечего было и надеяться удержать в собственном мозгу все данные по физиологии и клинике, необходимые для лечения пациентов в таком универсальном госпитале. Эту сложную задачу решили с помощью мнемограмм, представлявших собой полнейшие записи памяти величайших медиков прошлого, принадлежащих к тому же виду, что и пациент, лечение которого предстояло осуществить специалисту-реципиенту мнемограммы. Если врачу-землянину нужно было лечить пациента-кельгианина, он получал мнемограмму по физиологии ДБЛФ, которую стирали из его сознания по завершении лечения. Старшие врачи, занимавшиеся обучением практикантов, зачастую вынуждены были удерживать в своем сознании в течение длительного времени по две-три мнемограммы, и им это не очень нравилось. Утешать себя они могли только тем, что диагностам не слаще.

Диагносты считались медицинской элитой госпиталя. Диагносты относились к тем избранным, чья психика считалась достаточно устойчивой для того, чтобы выдержать одновременно до десяти мнемограмм. Этим перегруженным информацией гениям приходилось заниматься оригинальными исследованиями в области ксенологической медицины, диагностикой и лечением новых заболеваний у существ, ранее неизвестных науке.

В госпитале ходила поговорка, автором которой, как поговаривали, был не кто иной, как сам О'Мара. Заключалась она в том, что тот, у кого хватило ума стать диагностом, настоящий безумец.

– Тут надо понять, что в мнемограммы включены не только знания по физиологии, – продолжал пояснения Лиорен. – К ним примешиваются память и личностные особенности донора. Фактически диагност добровольно приобретает самую тяжелую форму множественной шизофрении. Его сознание оккупируют чужеродные личности, настолько отличающиеся от реципиента мотивацией поступков и характером, что... Конечно, гении в любой области редко бывают приятными в общении. Правда, доноры не довлеют над мышлением или функциями организма реципиента, но тот диагност, у которого есть проблемы с устойчивостью и интеграцией личности, порой способен уверовать в точку зрения кого-либо из доноров и тогда перестает владеть собой в полной мере. Одно уже то, что ты ходишь на двух ногах, а твое сознание настаивает на том, что у тебя их шесть, плохо само по себе, но куда хуже чужие капризы в отношении выбора пищи и сны, которые приходят, когда реципиент не в состоянии управлять своим сознанием. Страшнее же всего чужие сексуальные фантазии. От них действительно можно ополоуметь.

Так что с некоторыми диагностами, – заключил падре, – у О'Мары забот хватает.

Хьюлитт, немного подумав, изрек:

– Теперь я понимаю, почему патофизиолог Мерчисон сострила насчет того, что ее муж рассеян сразу за нескольких, и почему Приликла так сокрушался насчет трудности выявления эмоционального излучения вируса-целителя, если его носителем будет диагност. Но трудно поверить, что...

Он не договорил, потому что в поле зрения появился еще один диагност. Этот извивался и двигался ползком в прозрачном скафандре с откинутым шлемом. Лиорен пояснил, что это – креппелианский октопоид, теплокровная амфибия, способная дышать не только на суше, но и под водой. Состояние его кожных покровов, характерное для преклонного возраста, было таково, что на данный момент ему удобнее дышать воздухом, но так, чтобы тело при этом было погружено в воду. Как звали октопоида, Хьюлитт не понял. Даже через транслятор его имя прозвучало как какое-то еле слышное чихание. Как только Лиорен и Хьюлитт пришли к согласию по поводу того, что октопоид никогда не был носителем вируса, Лиорен проговорил в коммуникатор:

– Только что вошел последний, майор. За исключением Землика, которого мы не смогли разглядеть за его защитной оболочкой, всех диагностов и полковника Скемптона можно исключить.

– Хорошо, падре, – прозвучал голос О'Мары. – Немедленно продолжайте поиски.

Двое разведчиков тронулись по коридору, провожаемые страшным гамом из-за закрытой двери, но транслятор Хьюлитта ничего из этих звуков не понял. Лиорен объявил:

– Следующий пункт – палата АУГЛ. А во что это вам трудно поверить?

– Вы только не обижайтесь, – смущенно проговорил Хьюлитт. – Но мне кажется... у вас такая профессия, что вы слишком добры к Главному психологу. Никто не убедит меня в том, что этот злобный, дурно воспитанный, не умеющий владеть собой и бесчувственный человек на самом деле мягок и чуток. Ему ни до кого нет дела, он заботится только о себе. И всякий раз, стоит только ему открыть рот, я убеждаюсь в своей правоте.

Падре для начала издал непереводимый звук, после чего сказал:

– Да, конечно, у майора О'Мары есть кое-какие личные недостатки. Найдутся среди сотрудников такие, кто скажет вам, что они сохраняют здоровую психику из одного лишь страха перед тем, что с ними сделает О'Мара, если они, не дай Бог, сойдут с ума. Конечно, это шутливое преувеличение. На самом деле – ничего подобного.

– Хотелось бы верить, падре, – вздохнул Хьюлитт...

Они снова вышли в один из главных коридоров. Теперь Хьюлитт наловчился избегать столкновений со встречными прохожими без помощи Лиорена и при этом продолжать разговор. Он был удивлен и крайне доволен собой.

– Поверьте мне, – сказал ему падре, – если уж существу, принадлежащему к любому виду, понадобится серьезная психиатрическая помощь, в госпитале нет лучшего специалиста, чем О'Мара. Я бы, если что, и сам к нему обратился. О'Мара берется за самые тяжелые случаи, он выручает из беды сотрудников, которым грозит изгнание из госпиталя из-за того, что они, движимые лучшими порывами, натворили что-либо несуразное. Зачастую при этом он спасает не только их разум, но и будущую карьеру. Но подобные файлы хранятся только в Отделении Психологии, и ни майор, ни его пациенты никому не рассказывают о проведенном лечении.

Хьюлитт и сам не понял, откуда у него вдруг появилась уверенность в том, что одним из таких пациентов в свое время был и сам падре.

– Спросите O'Mapy – он вам скажет, что его пациенты – все сотрудники до одного, – продолжал Лиорен. – Большинство из них нуждается в минимуме внимания или вообще его не требует. С такими, как говорит О'Мара, он имеет возможность расслабиться и вести себя в обычной – саркастичной, несдержанной манере. Но если уж он проявляет о ком-нибудь заботу – как проявил ее о вас, когда вы у него в кабинете очень расстроились, узнав во мне бывшего носителя вируса, вот тогда можно волноваться. Вы, однако, быстро пришли в себя, поэтому О'Мара вернулся к своему обычному поведению – такому, какое он проявляет при общении с умственно здоровыми, хорошо владеющими собой пациентами.

Так что вам не злиться на него надо, – заключил Лиорен, – а чувствовать, что он вам комплимент сделал, пусть это вам покажется и не слишком правдоподобно.

Хьюлитт рассмеялся.

– Благодарю вас за неправдоподобные сведения, – сказал он. – Но если серьезно, то у меня есть еще один вопрос, и я вам его уже задавал раньше. Что вы от меня скрываете?

– Раньше я сумел сменить тему разговора, чтобы ваши мысли потекли в другом направлении, – отозвался Лиорен. – Мы приближаемся к палате АУГЛ. Вы плавать умеете?

Глава 28

В наружной раздевалке Лиорен проверил герметичность своего шлема и то, как работает система подачи воздуха из баллонов скафандра Хьюлитта. Он действовал согласно указаниям Старшей сестры Гредличли, выполнявшей те же самые действия в залитом водой сестринском посту. Иначе бы им не разрешили войти в палату. Хьюлитт гадал, уж не существует ли в госпитале монополии на занятие должностей Старших сестер илленсианками. Уже вторая палата, в которую он попадал, была вверена заботам хлородышащей. Учитывая, что от медсестры его отделял скафандр и ее защитная оболочка, он решил, что запах хлора ему просто мерещится.

– Я собираюсь навестить пациента АУГЛ Двести тридцать третьего, – объяснил Хьюлитту Лиорен. – Такова физиологическая классификация этих вододышащих существ. А номерами при их обозначении пользуются потому, что именами они обмениваются только в тех случаях, когда общаются с близкими родственниками. Визуально АУГЛ выглядят страшновато, но они очень общительны и игривы в компании с существами, уступающими им по физической массе. Вы можете воспротивиться их желанию поиграть с вами, но помните, что намеренно они вам вреда не причинят.

Лиорен поплыл к входному люку. Под водой его неуклюжее, похожее на пирамиду тело с двенадцатью конечностями выглядело даже изящно.

– При первом взгляде на чалдериан у многих возникает закономерный испуг, и никто вас не осудит за то, что вам не удастся осуществить с ними физический контакт. Это совершенно не обязательно, так что войти и поговорить с ними можете только тогда и только если почувствуете, что вы к этому морально подготовлены.

Довольно долго Хьюлитт смотрел сквозь прозрачную стенку сестринского поста в тускло-зеленый мир, очертания которого были сглажены плавающими пучками декоративных водорослей. Более крупные плавающие фигуры, видимо, принадлежали пациентам. Гредличли и медсестра-кельгианка были заняты работой за мониторами и на Хьюлитта внимания не обращали, поэтому он, не испытывая ни малейшей растерянности, медленно вплыл в палату.

Не успел он отплыть и десяти метров от сестринского поста, когда одна из расплывчатых темно-зеленых теней отделилась от стены на уровне пола и поплыла к нему, словно громадная органическая торпеда. По мере приближения торпеда приобретала пугающую трехмерную конфигурацию. Когда существо резко остановилось, Хьюлитта перевернуло вверх тормашками нахлынувшей волной и водоворотами, образовавшимися от биения множества плавников.

Один из этих массивных плавников дотронулся до его спины, и Хьюлитту показалось, будто бы он на миг очутился на мягком, но прочном матрасе, и он перестал кувыркаться. Отплыв немного от Хьюлитта, чудовище принялось описывать около него круги. Оно теперь было подобно гигантскому пончику, разрезанному поперек, длиной не меньше двадцати метров. Хьюлитт мог бы уплыть вверх или вниз, но почему-то и руки, и ноги, и голос не желали ему повиноваться.

Вблизи чудовище напоминало огромную, покрытую чешуйчатой броней рыбу с тяжеленным, заканчивающимся костным лезвием хвостом, безумным количеством опасных на вид плавников и толстых эластичных щупалец, торчащих вокруг шеи наподобие воротника. Когда чудовище двигалось, щупальца отходили назад и прижимались к его бокам, но когда оно пребывало в покое, они направлялись вперед и тогда доставали до краев тупой морды. Ближайший к Хьюлитту лишенный ресниц глаз чалдерианина, размерами и очертаниями похожий на перевернутую глубокую тарелку, внимательно наблюдал за землянином. Чудовище подплывало все ближе и ближе. Вдруг морда его разъехалась, и перед Хьюлиттом предстала розовая пещера пасти, снабженной тремя рядами остроконечных белых зубов. Вот пасть раскрылась еще шире...

– Привет, – произнесло чудовище. – Ты новенький практикант? А мы кельгианку ждали.

Хьюлитт тоже открыл рот, но звук оттуда вырвался несколько позже.

– Н-нет, – выдавил он. – Я в-вообще не медик. Я д-дилетант, и я п-первый раз п-попал в палату АУГЛ.

– А-а-а... – понимающе протянул чалдерианин. – Надеюсь, я тебя не слишком напугал? Прошу простить, если все же напугал, но ты вел себя совсем не так, как те, кто попадает сюда впервые. Если ты сообщишь мне порядковый номер пациента, которого хочешь навестить, я с радостью провожу тебя к нему. А я – пациент АУГЛ Двести одиннадцатый.

Только Хьюлитт собрался представиться, как вспомнил, что чалдериане своих имен никому не называют, и решил, что лучше будет на этот счет помалкивать. От комплимента АУГЛ Хьюлитт немного смутился.

– Спасибо, – сказал он. – Но я не собирался разговаривать ни с кем из пациентов конкретно. А нельзя ли недолго побеседовать со всеми сразу?

Пациент Двести одиннадцатый несколько раз открыл и захлопнул рот. Хьюлитт уже решил, что тот ему сейчас ответит отказом, когда чалдерианин проговорил:

– Это возможно и даже желательно, а особенно для трех пациентов, которые вроде меня готовятся к выписке и ужасно скучают. Но времени у нас мало. Меньше чем через час начнется обед. Пищу нам подают синтезированную, но она подвижная и очень похожа на настоящую, поэтому маленьким существам вроде тебя лучше удаляться из нашей палаты на то время, пока мы едим. Как бы не проглотили, понимаешь?

– Не волнуйтесь, – поспешно заверил чалдерианина Хьюлитт. – Я уйду гораздо раньше.

– Это правильно, – похвалил его АУГЛ. – Могу ли я высказать мнение, которое тебя, вероятно, обидит?

Хьюлитт оценивающе оглядел массивное бронированное чудище, прикинул на глаз размеры зубов и ответил:

– Я не обижусь.

– Спасибо, – ответил чалдерианин, подплыл поближе и разместился так, что Хьюлитту стал виден только его чудовищных размеров глаз и край пасти. – Земляне не слишком ловки в воде. Вы передвигаетесь медленно и для этого, вероятно, тратите много энергии. Если ты ухватишься за край моего плавника – вот этого, что к тебе поближе, – крепко, обеими руками, – мы сможем навестить всех пациентов гораздо быстрее.

Хьюлитт растерялся.

– Но... плавник на вид не очень прочный. Вы уверены, что я вам не сделаю больно?

– Уверен, – заверил его АУГЛ. – Когда я сюда поступил, я себя не очень хорошо чувствовал, но сейчас чувствую себя гораздо лучше, чем выгляжу.

Не в состоянии придумать достойного ответа, Хьюлитт ухватился за основание плавника – золотого, покрытого красными кровеносными сосудами и торчавшего из бронированных чешуй подобно стеблю гигантского ревеня. Ему тут же показалось – чалдерианин хочет сбросить его, и он ухватился покрепче, но понял, что чудище просто пришло в движение. И декоративные водоросли, и массивные фигуры пациентов понеслись мимо с огромной скоростью.

Хьюлитт заметил: в палате нет кроватей, и решил, что в такой обстановке кровати смотрелись бы весьма экзотично. Для лежачих больных тут имелись приспособления, формой напоминавшие коробчатых воздушных змеев, у которых была снята одна плоскость. Внутри этих «змеев» находились пациенты, тела которых были свободно закреплены в этих приспособлениях. Около одного из таких пациентов, чья чешуя потрескалась и обесцветилась не то от возраста, не то от болезни, расположился Лиорен. Большинство остальных пациентов плавали около помеченных определенными значками участков стен или потолка, направив громадные глазища на освещенные экраны. Вероятно, смотрели развлекательные программы. В дальнем конце палаты, куда, по всей вероятности, нес Хьюлитта его проводник, двое чалдериан в полной неподвижности застыли нос к носу. Когда к ним приблизились Двести одиннадцатый и Хьюлитт, их массивные хвосты дрогнули и они торжественно развернулись к прибывшим, раскрыв громадные пасти.

– Можешь отцепиться, – посоветовал Хьюлитту Двести одиннадцатый и, протянув щупальце в сторону товарищей, представил их:

– Это пациенты Сто девяносто третий и Двести двадцать первый. А это – посетитель-землянин, который хочет поговорить с нами.

– Вижу, что это не один из твоих наружных паразитов, – фыркнул Сто девяносто третий. – И о чем же он хочет с нами поговорить? О той дурацкой причине, из-за которой нам приходится все еще здесь торчать?

Прежде чем Хьюлитт нашелся что ответить, Двести двадцать первый вмешался:

– Прости нашего друга, маленький воздуходышащий брат. На его манерах отрицательно сказались нетерпение, скука и тоска по родине. Обычно он ведет себя гораздо приличнее, ну... то есть немного приличнее. Но его вопрос остается в силе – почему ты здесь и что ты хотел нам сказать?

Хьюлитт не сразу нашел в себе силы заговорить. Когда трое чалдериан выстроились перед ним в ряд, он почувствовал себя не слишком спокойно. Вида одного чалдерианина с разинутой пастью ему вполне бы хватило для того, чтобы утратить присутствие духа. Но теперь, когда их стало трое, они почему-то выглядели до того нелепо и даже смешно, что Хьюлитт успокоился. Он решил, что правду можно сказать, употребив немного изобретательности.

– Сам не знаю, о чем я хотел бы с вами поговорить, – протянул он. – Тема не имеет значения, просто хочется немного поболтать. Я не медик и не психолог, я всего лишь бывший пациент, после лечения участвующий в исследовании. До тех пор, пока меня не выпишут из госпиталя, мне положительно нечем заняться, поэтому я попросил, чтобы мне позволили посещать других пациентов и сотрудников и разговаривать с ними. Мне позволили.

Здесь можно познакомиться с представителями почти всех видов, живущих в Федерации, – добавил Хьюлитт. – За все время, пока я жил на Земле, я успел познакомиться только с пятью инопланетянами. Нельзя же было упускать такую возможность.

– Но на Земле живет больше ста чалдериан, – возразил Двести одиннадцатый. – Они там работают консультантами по восстановлению популяции и обучению полуразумных морских млекопитающих, которых ваши предки чуть было не истребили до конца.

– Но большую часть ученых составляют сами чалдериане и члены их семейств, – заспорил Хьюлитт. – Только немногим землянам, специалистам по морской биологии, разрешается встречаться и работать вместе с ними. Посещения базы неспециалистам вроде меня запрещены, а здесь можно ходить друг к другу в гости.

– Все равно, – проворчал Сто девяносто третий. – Если ты решил тоску развеять, то здорово рискуешь. Наша планета еще мирная, а тут, говорят, такие есть... Ты чем болел? Психологических осложнений не было, случайно?

– Большинство врачей, лечивших меня на Земле, так и думали, – признался Хьюлитт, чувствуя, что иронизировать с чалдерианами не стоит. – Но здесь, в Главном Госпитале Сектора, причину моей болезни устранили и вдобавок доказали, что земные доктора ошибались на мой счет. А рисковать я особо не рискую, поскольку падре Лиорен вызвался быть моим проводником и телохранителем.

– Наверное, больничное начальство тебе чем-то обязано, раз согласилось выполнить такую необычную просьбу, – отметил другой АУГЛ. – Так чем же ты все-таки болел?

Хьюлитт мучился в поисках подходящего ответа, но его опередил Сто девяносто третий:

– Наверное, какой-нибудь хворью страдал, из тех, к которым склонны все неяйцекладущие существа. Видите, молчит? Значит, не хочет рассказывать. Ну а мне это и так не очень-то интересно.

Хьюлитт хотел было возразить и объяснить, что он вовсе не неяйцекладущая самка, но поскольку не понимал, какого пола перед ним чалдериане, то решил, что и они запросто имели право ошибиться на его счет.

– Как правило, – сказал он, – самые пикантные сплетни ходят насчет физических или эмоциональных аспектов процесса размножения. А мне не хотелось бы развлекать вас тем, что опорочило бы других.

– Понятное дело, – откликнулся Сто девяносто третий. – Только сейчас нам гораздо интереснее было бы узнать, почему нас не отправляют домой. Ты про это ничего не слыхал?

– Мне очень жаль, но нет, не слыхал, – ответил Хьюлитт. – Но постараюсь выяснить.

«Это уж точно», – подумал он, снова вспомнив полученное «Ргабваром» предупреждение и учебную эвакуацию в своей бывшей палате. Разрешат ли ему разглашать то, что он выяснит, – это уже другой вопрос. Почему-то он начинал догадываться, что ответ на этот вопрос непрост и неприятен. Но скоро стало ясно, что на самом деле чалдериане больше всего жаждут поговорить о своей родине.

Поначалу Хьюлитту показалось, что все их попытки описать ему водную планету Чалдерскол равны стараниям рассказать дальтонику о красках заката, но он ошибся. Буквально несколько минут спустя он уже ощутил прелесть свободы передвижения в океане, покрывавшем всю планету целиком, за исключением двух небольших полярных участков суши. Глубина чалдерскольского океана местами достигала более ста миль.

Чалдериане пробили себе путь наверх по подводному древу эволюции, научились выживать в водной среде, а затем стали использовать природную энергетику подводных вулканов, не забывая при этом заботиться и о неразумных обитателях самой красивой планеты в федерации, планеты, красоту которой таким воздуходышащим с маленькими глазами, как Хьюлитт, можно было постичь только за счет увеличивающих изображение приборов и подводных судов. Когда чалдериане еще не знали, что такое огонь, когда они еще только-только делали первые шаги в развитии техники, они уже были цивилизованным народом. Дальнейшее развитие техники позволило некоторым из них совершать полеты над океаном – полеты по воздушному пространству, которое по условиям приближалось к вакууму, а затем – совершать полеты в космос. Но как бы далеко они ни улетали от родины, они продолжали оставаться частицами материнского чалдерскольского океана и нуждались в том, чтобы время от времени возвращаться на свою планету.

Они были настолько велики, им требовалось такое громоздкое оборудование и такие сложные системы обеспечения при полетах в космос, что Хьюлитт вообще удивлялся: зачем чалдерианам покидать родную планету?

– А зачем другие разумные существа отправляются в космос? – в свою очередь спросил его Двести одиннадцатый. – Вопрос серьезный, я бы сказал, философский, и разводить по этому поводу дебаты не стоит, если ты хочешь уйти от нас до того, как начнется обеденная охота... Держись за мой плавник...

Набравшись кое-какого опыта в разговоре с первыми тремя чалдерианами, Хьюлитт без труда обменялся несколькими фразами с остальными пациентами и даже понял испытываемые ими чувства, не выставив себя при этом полным тупицей. Он ненадолго задержался около тяжелобольного, с которым беседовал Лиорен, но решил, что вмешиваться в их разговор лучше не стоит. Хьюлитту вполне хватило нескольких секунд плавания над лечебной клеткой пациента, чтобы понять – в прошлом тот не был носителем целительного вируса, как, впрочем, и остальные пациенты и сотрудники, работавшие в палате.

Вернувшись к сестринскому посту, он обнаружил, что люк подачи в палату питания открыт, а в воде в горизонтальном положении плавает более сотни плоских овальных предметов около метра в поперечнике. На верхней плоскости этих овалов выделялись неправильной формы пятна приглушенных цветов, на нижней – бледно-серой – не было ни пятнышка. Вдоль всей верхней плоскости тянулись длинные невысокие позвоночные плавники. На конце каждого плавника виднелись три круглых отверстия. Хьюлитт подплыл поближе – он хотел разглядеть странные предметы получше. Протянув руку, коснулся овала – тот медленно завертелся. Неожиданно рядом с Хьюлиттом появилась Старшая сестра Гредличли.

– Что... – начал было Хьюлитт и умолк. Бесформенная конечность илленсианки выбросилась вперед, схватила овал и вернула в первоначальное положение.

– Нельзя менять траекторию, – по обыкновению ворчливо пояснила илленсианка. – К вашему сведению – если вы этого до сих пор не знаете, – это контейнер с концентрированным питанием, заключенным в съедобную раковину, приводимый в движение находящимися внутри капсулами с нетоксичным газом, выбрасываемым под высоким давлением, При этом достигается имитация движения в воде плавучего неразумного чалдерианского членистоногого. Было установлено, что подвижная еда улучшает аппетит у пациентов и оказывает на них благотворное психологическое воздействие. Если тележка для подвоза пищи врежется в стенку или пол и взорвется, моим медсестрам придется тут долго наводить порядок, а у них хватает других, более важных дел. Прошу вас, вплывайте внутрь сестринского поста и держитесь подальше от моих головных выростов. Пациенты, прошу внимания...

Голос Старшей сестры полился из динамиков, развешенных по стенам палаты. Про Хьюлитта она, казалось, напрочь забыла.

– Основное блюдо подано. Через пятнадцать минут будут поданы контейнеры, помеченные концентрическими синими окружностями, внутри которых будут находиться диетические блюда для пациентов Сто девяносто третьего, Двести одиннадцатого и Двести пятнадцатого. Прошу вас помнить о том, что эти блюда предназначены только для них. Пациентам, соблюдающим постельный режим, еда будет доставлена в постель медсестрами, как только покушают амбулаторные пациенты. Всем сотрудникам, не вернувшимся на сестринский пост, немедленно вернуться. Падре Лиорен, к вам это тоже относится.

Лиорен вернулся. Казалось, он не расположен разговаривать с кем бы то ни было. Наверное, все еще думал о больном. Хьюлитт провожал изумленным взором десятки искусственных членистоногих, покинувших сестринский пост и, испуская вихри пузырьков, расплывшихся по палате. Число их довольно резко снижалось, поскольку они быстро исчезали в клацающих челюстях чалдериан. Фигурка Гредличли, похожая на странный подгнивший овощ в пластиковом пакете, все еще плавала неподалеку от Хьюлитта. Землянину показалось, что именно сейчас Старшей сестре положительно нечего делать.

– Старшая сестра, – звонко и уверенно проговорил Хьюлитт, – существам с физиологической классификацией АУГЛ непросто было бы передвигаться в чужеродной среде. Сколько времени потребуется пациентам вашей палаты при срочной эвакуации и как лично вы расцениваете шансы на успех?

Внутри защитной оболочки Гредличли зашевелилось несколько маслянистых желтых отростков. Она проворчала:

– Значит, вы уже знаете об аварийной ситуации. Это меня удивляет, поскольку информация предназначена только для старшего медицинского и обслуживающего персонала и одной Старшей медсестры, а именно – меня, чья палата в этом смысле представляет особые сложности. Или вы больше чем любопытствующий посетитель и имели желание побеседовать со всеми пациентами в моей палате по какой-то особой причине?

«Ответ на оба вопроса – „да“», – подумал Хьюлитт, но вслух произнести это не решился – ведь сведения о вирусе-целителе разглашать тоже запрещалось. Ему хотелось поподробнее расспросить илленсианку об эвакуации, но он не мог этого сделать, поскольку понимал, что нельзя. Любопытство в его душе сменилось страхом.

– Простите, Старшая сестра, – извинился он. – Я не могу ответить. Не имею права.

Еще несколько частей тела Гредличли неуклюже пошевелились.

– Терпеть не могу никакой таинственности, когда речь идет о моей палате. Мои пациенты-чалдериане великаны, но не тупицы. Даже в нашем госпитале находятся типы, которые связывают большие размеры тела с отсутствием тонких чувств. Если бы мои пациенты узнали о том, что в системе энергоснабжения произошла поломка, угрожающая всему госпиталю, и если бы они оказались последними на очереди в эвакуации из-за своих больших размеров, и если, что того хуже, в наличии бы не оказалось достаточного количества кораблей, которые можно было бы срочно приспособить для их перевозки, они бы не впали в панику и не пытались бы вырваться на волю силой. Атмосфера за пределами палаты для них ядовита, как хлор внутри моей защитной оболочки, как сам космос. Те, кому пришлось бы остаться здесь, смирились бы со своей судьбой, более того – они бы настаивали на том, чтобы обслуживающие их сотрудники спасались сами. Чалдериане – разумные, тактичные и заботливые существа.

– Вы правы, – промямлил Хьюлитт. В этом он и сам убедился. Кроме того, он только что получил от Гредличли пугающее свидетельство того, что учебные эвакуации проводятся повсеместно, за исключением чалдерианской палаты. Но больше всего им сейчас владело неожиданное чувство теплоты и расположения к этой ужасной хлородышащей. Он поспешно добавил:

– Может быть, ничего такого и не случится, Старшая сестра. Этим занимаются инженеры-эксплуатационники. Не сомневаюсь, они сумеют все вовремя уладить.

– Судя по тому, сколько времени они потратили на ремонт устройства для приема органических отходов у кровати пациента Сто восемьдесят седьмого, – проворчала Гредличли, – навряд ли.

Все время, пока Хьюлитт вел разговор со Старшей сестрой, Лиорен не сводил с него всех своих четырех глаз, но помалкивал. Молчал он до тех пор, пока они не вышли в коридор. Хьюлитт гадал: уж не обидел ли он чем Лиорена.

– Вы согласны со мной, – поинтересовался он, – что в палате чалдериан не оказалась ни одного бывшего носителя вируса?

– Да, – ответил Лиорен.

Только это короткое слово и пробило брешь в обороне молчания. Но Хьюлитту становилось все страшнее, и нетерпение его росло. Он понимал, что следующими словами Лиорен может запросто заделать образовавшуюся брешь.

– Вы знали причину учебных эвакуации? – спросил Хьюлитт. – Вы намеренно скрывали ее от меня?

– Да, – отозвался падре. И прежде чем Хьюлитт успел задать новый вопрос, Лиорен ответил на него:

– Причин было три. Одну из них вам уже изложили. Вы не специалист в данной области, поэтому, даже знай вы целиком и полностью все о сложившейся ситуации, вы бы ничем не сумели помочь решению проблемы. Кроме того, полученные сведения вызвали бы у вас ненужную тревогу и могли бы отрицательно сказаться на результатах наших поисков. Я же получил неполные сведения о происходящем в обстоятельствах, вынуждающих меня препятствовать их распространению. В любом случае от Гредличли вы узнали об аварии столько же, сколько я, поэтому теперь я волен рассказать вам кое-что.

– Означает ли это «кое-что», – поинтересовался Хьюлитт с замиранием сердца, – что вы все равно что-то от меня скроете? Ради моего же спокойствия?

– Да, – коротко отозвался Лиорен. Некоторое время они молчали, и стену молчания на этот раз воздвиг Хьюлитт, поскольку ему показалось, что падре разговаривает не так, как обычно. А разрушить заговор молчания попробовал Лиорен.

– Следующим, – сообщил он, – я должен навестить пациента в палате СНЛУ. СНЛУ – это чрезвычайно хрупкие создания, обитающие в метановой среде, крайне чувствительные к яркому свету и мельчайшим колебаниям температуры. Структура тканей, слагающих тело СНЛУ, – кристаллическая, именно поэтому они так хрупки. Защитное устройство, с помощью которого придется проникнуть в палату, громоздкое, бронированное, оборудовано аппаратурой для усиления изображения и системами дистанционного управления. Из-за повышенного слуха пациентов приходится снижать звук при выходе и повышать при входе. Это очень спокойная палата. Вы сможете подойти близко к моему пациенту, а остальные трое сейчас получают процедуры. Затем вы оставите меня с моим пациентом наедине и сможете поговорить с остальными тремя – как с чалдерианами в палате АУГЛ. Тревожиться о том, как управлять машиной, вам не придется, ею будет дистанционно управлять одна из сестер с сестринского поста.

Хьюлитт промолчал. Он все еще злился на Лиорена за то, что тот счел его психом, способным потерять самообладание из-за недопонятых сведений.

– И еще вы поймете, – добавил Лиорен, – что атмосфера в палате СНЛУ способна охладить даже самые горячие головы.

Глава 29

В палате было не только холодно, но и темно. Она была надежнейшим образом защищена от самого минимального излучения и тепла, способного исходить от кораблей, пролетавших вблизи госпиталя. Иллюминаторов не было, поскольку обитателям палаты вредил бы даже свет далеких звезд. Изображение на экране дисплея в кабине защитной машины становилось видимым благодаря его специальной обработке. Перед Хьюлиттом предстала ожившая, призрачная фантазия. Тела СНЛУ формой напоминали восьмиконечные морские звезды. Чешуйки, покрывавшие тела, холодно поблескивали в метановом тумане, словно ограненные алмазы. СНЛУ были похожи на чудесных геральдических животных.

Когда Хьюлитт, проезжая мимо пациентов, отключил свой транслятор, чтобы послушать, как звучат их естественные голоса, он услышал звуки, которых ему прежде никогда не доводилось слышать. Казалось, он слышит музыку падающих снежинок, сталкивающихся одна с другой. В палате СНЛУ не оказалось ни одного прежнего вирусоносителя – никто, кроме самих СНЛУ, не смог бы выжить больше нескольких минут в такой атмосфере. Но, когда настало время прощаться, Хьюлитту почему-то ужасно не захотелось отсюда уходить.

Следующая пациентка, которую предстояло посетить Лиорену, была медсестра-пенсионерка, мельфианка Лонталлет. Лиорен познакомил их. Убедившись, что и ее можно исключить из списка подозреваемых, Хьюлитт вышел в коридор, оставив Лиорена наедине с мельфианкой.

Ждать ему пришлось недолго, и заскучать он не успел, так как по коридору неторопливо ходили интереснейшие существа.

Хьюлитт насчитал тридцать кислорододышащих существ, относящихся к пяти видам. Некоторых из них везли на носилках. До слуха Хьюлитта время от времени доносились разговоры медсестер и медбратьев, из которых он понял, что имеет место как обычная транспортировка больных из палаты в палату, так и учебная эвакуация. Вскоре из палаты вышел падре.

– Передвигались ли они достаточно медленно для того, чтобы вы успели провести наблюдения? – поинтересовался тарланин. – Что-нибудь почувствовали?

– Да, – отозвался Хьюлитт. – И нет. Кто следующий на очереди?

– Нам нужно спуститься к люку на первом уровне, – ответил падре, – и по пути проверять всех и каждого. Теперь нам придется работать быстро. Подолгу разговаривать ни с кем из пациентов больше не удастся. Несколько слов и непродолжительный осмотр – вот все, что мы можем себе позволить. Вы устали?

– Нет. Усталости не чувствую. Только любопытство, – признался Хьюлитт. – И еще я проголодался, мы же не ели с тех пор, как...

– Непродолжительный голод, – оборвал его Лиорен, – нам не повредит. Я связался со своим отделением из комнаты медсестры Лонталлет. О'Мара на совещании. Он проводит селекторные переговоры с капитанами ожидающих кораблей, но оставил для нас сообщение. Положение ухудшилось, но до сих пор техническая сторона неполадков не обнародована. В настоящее время проводится одновременно три учебные эвакуации, но пока кораблей у причалов нет. Пациенты жалуются на неудобства, сотрудники догадываются, что происходит нечто серьезное, и хотят получить ответы, и, несмотря на все их попытки хранить профессиональное спокойствие, их неуверенность передается пациентам и наоборот. Ситуация опасна с психологической точки зрения, и дальше так продолжаться не может.

– Но в чем дело? – спросил Хьюлитт. – Не хватает кораблей для полной эвакуации или что? Храните от меня тайну, если вам так угодно, но уж другие-то здесь у вас наверняка привыкли ко всем неожиданностям – по меньшей мере к медицинским, – и они бы лучше себя вели, знай они все, даже если правда страшна. Неведение куда страшнее.

Лиорен быстрее зашагал вперед и на ходу ответил:

– Собрать достаточное число кораблей для эвакуации госпиталя – не самое трудное дело, учитывая, что такой опыт в прошлом у Федерации имелся. Может быть, проблему не разглашают потому, что сами ее хорошенько не понимают, или потому, что проблема не единственная.

– Вы пытаетесь заморочить мне голову, – уточнил Хьюлитт, – или намекаете на что-то?

Лиорен проигнорировал его вопрос и продолжал:

– В столовой Приликла не обнаружил ничего подозрительного. Он не нашел вируса ни у кого из тех, кто там принимал пищу, но очень устал и теперь нуждается в длительном отдыхе. Поэтому остаемся только мы с вами – так сказал О'Мара. Мы должны найти как можно быстрее. Кроме того, сейчас мы должны надеть шлемы и закрыть их наглухо во избежание траты времени при смене среды.

– Но на этом мы выиграем всего-то несколько минут, – заспорил было Хьюлитт, но сам себя оборвал:

– Нет, я это просто так.

Приказ надеть шлем показался Хьюлитту довольно-таки глупым, поскольку им предстояло посетить две палаты, где размещались теплокровные кислорододышащие пациенты с такими же требованиями к атмосферному давлению и температуре, как и у них с Лиореном. Вероятно, экстренная ситуация сказалась даже на мышлении Главного психолога.

Следующая палата оказалась одной из немногих в Главном Госпитале Сектора – такой же была палата чалдериан, – где размещались пациенты только одного вида. Хьюлитт впервые увидел невооруженным глазом такое количество илленсиан сразу. Он ничуть не удивился, когда они с Лиореном ни у одного из них не выявили ни нынешнего, ни былого вирусоносительства, поскольку просто не мог представить, чтобы какое-либо существо, в каком бы отчаянном состоянии ни пребывал потенциальный носитель-илленсианин, пожелало бы вселиться в такое тело.

Они проходили палату за палатой. Пациенты сменяли пациентов. Многие из них, как и обслуживающие их сотрудники, принадлежали к видам, которые раньше никогда не попадались Хьюлитту на глаза. Сейчас не время было задавать вопросы и ждать ответов. Никто из увиденных Хьюлиттом существ не показался ему отвратительнее илленсиан, но никто из них никогда не носил в себе вируса-целителя. Разведчики проносились по палатам с такой скоростью, что вызывали закономерное недоумение, а по поводу запаха хлора, исходившего от их скафандров, слышали весьма неодобрительные замечания, но все же довольно сдержанные из-за присутствия падре. Ничего не дало и наблюдение за всеми, кто встречался им в коридорах.

– Я вот о чем думаю, – чуть запыхавшись, проговорил Хьюлитт. – Уж не обманываем ли мы себя с этим чувством узнавания бывших носителей вируса? Чувство не поддается описанию – ну, может быть, его можно было бы назвать братским. Но может быть, мы его испытываем только друг к другу и больше ни к кому? Да и вообще что-то неладно. Не знаю, что именно, но, может быть, знаете вы и скажете мне?

Лиорен остановился настолько резко, что Хьюлитт обогнал его на три шага и вынужден был вернуться. Видимо, они успели уйти с медицинских уровней, потому что теперь им встречались только сотрудники в форме Эксплуатационного отдела. На дверях и поворотах в боковые коридоры стояли значки и символы энергетических подстанций, систем теплообмена. Над дверью, расположенной прямо перед ними, красовался знак, предупреждающий об опасности радиоактивного излучения. Хьюлитту стало интересно – что же за палата может находиться здесь.

– Вы устали? – спросил у него Лиорен.

– Нет, – ответил Хьюлитт. – Пытаетесь уйти от вопроса?

– Вы, может быть, слышали от кого-нибудь... – отозвался падре, – что я когда-то работал здесь доктором... Я просто хотел сказать, что знаком с людской физиологией вполне достаточно для того, чтобы понимать, каков предел ваших физических возможностей. Сейчас вы наверняка очень устали и проголодались. Мой следующий и последний на сегодня пациент принадлежит к классификации ВТХМ. Для нормальной жизнедеятельности он поглощает жесткое излучение и поэтому никак не может стать носителем вируса. Кроме того, этот пациент при смерти, и посещаю я его по той же самой причине, по какой пришел к нему впервые. Я стараюсь бывать у него как можно чаще. А вы можете воспользоваться этой возможностью, чтобы поесть и передохнуть.

– Я не устал, – возразил Хьюлитт. – Разве вы забыли, что вирус оставил нам в наследство прекрасное здоровье и что теперь наши организмы способны переносить гораздо большие нагрузки, нежели раньше? Разве я не прав? Разве вы не чувствуете себя не таким утомленным, как чувствовали бы раньше при прочих равных?

– Мне не хотелось бы с вами спорить, – отозвался падре. – Особенно теперь, когда вы правы. Мне слишком о многом надо подумать, и я не могу отвлекаться на такие мелочи. Ну хорошо. Мы действительно не так устали, как могли бы.

Хьюлитт явно задел Лиорена, хотя и не хотел. Вероятно, падре был погружен в религиозные раздумья перед визитом к тяжелобольному. Хьюлитт решил, что нужно попросить прощения.

– Знаете, просто я всю свою жизнь с кем-нибудь спорил. Чаще всего – с врачами, которые были уверены в том, что они правы, а я заблуждаюсь. Простите, у меня это вошло в привычку, и мне надо от нее избавляться. Если у вас есть веские причины – личные или религиозные – не желать моего присутствия при вашем визите к пациенту, только скажите, и все. Но мне кажется, что если уж мы проверили всех потенциальных носителей вируса вместе, то надо бы завершить эту работу, даже если мы потратим время впустую.

Падре промолчал. Хьюлитт рассмеялся и сказал:

– Ну хорошо, вы считаете, что пожиратели радиации – телфиане – неподходящие хозяева для вируса, а как насчет морозолюбивых СНЛУ? Разве вирус мог бы выжить при температуре, близкой к абсолютному нулю? Мог бы – если он, конечно, разумен.

Лиорен никак не среагировал на попытку Хьюлитта пошутить.

– Мне недостаточно хорошо известна мотивация вируса, – сказал он, – для того чтобы рассуждать о том, почему он поступает так или иначе. Но если вы вспомните вашу земную естественную историю, то вспомните и о том, что существует множество простейших животных, которые способны в течение длительных периодов времени выживать под толстым слоем полярных льдов – порой в течение миллионов лет.

– А вы помните, – парировал Хьюлитт, с трудом скрывая раздражение, – как я сказал О'Маре о том, что вирусу удалось пережить последствия ядерного взрыва? И что эти последствия он переживал в течение двадцати лет и только потом угодил в меня живым и здоровым?

Тут им пришлось поспешно отскочить в сторону, чтобы на них не налетели двое орлигиан в форме Корпуса Мониторов. Они мчались по коридору на тележках с оборудованием со скоростью гоночных машин. Лиорен отозвался только через несколько минут.

– Этого я не помню, – протянул он, – потому что эту часть вашего разговора не слышал, и сведения эти для меня новы. Однако существует большая разница между кратковременным воздействием излучения, пережитым вирусом, и тем постоянным интенсивным воздействием, которому подвергаются телфиане в течение всей их жизни. Вы снова спорите со мной, возможно, вы и правы. Хорошо, вы можете сопровождать меня в телфианский отсек.

– Благодарю, – кивнул Хьюлитт. – После того как я взгляну на пациента, я могу оставить вас с ним наедине.

– Это не понадобится, – возразил падре. – Пациент при смерти и, хотя он знает об этом, он никогда ни на что не жалуется. Все телфианские религии основаны на различных формах поклонения солнцу, но пациент не говорил о том, что он является приверженцем одной из этих религий. Сейчас он хочет одного: говорить с кем-нибудь из разумных существ, кто бы стал слушать его. Он готов говорить на языке чужеземцев до тех пор, пока способен произносить слова. Он страдает, и все, что мы можем для него сделать, так это побыть рядом с ним и послушать его – в надежде, что принесем ему хоть немного добра.

Лиорен, не сказав больше ни слова, резко свернул в боковой коридор. Хьюлитт бросился за ним вдогонку. Поравнявшись с падре, он спросил:

– А не лучше ли было бы, если бы в такое время с пациентом рядом находился бы кто-нибудь из его друзей?

– Вы явно знаете слишком мало о телфианах, – откликнулся падре.

– Да, я знаю немного, – согласился Хьюлитт, почувствовав, как заливается краской – последние дни его что-то слишком уж часто обвиняют в невежестве. – Я никогда не предполагал, что мне придется лично встретиться с кем-либо из них, поэтому я и не видел причин, зачем бы узнавать о них какие-то подробности. Знаю только, что они ужасно радиоактивны, очень опасны... ну и что к ним нельзя близко подходить.

– Враждебна среда их обитания, – уточнил Лиорен, – а не они сами. Мало кому из жителей Федерации приходится лично встречаться с телфианами, так что вам не стоит обижаться – вполне понятно, почему вы почти ничего не знаете о них. Прежде чем вы встретитесь с пациентом, надо бы вам побольше узнать о том, как телфиане живут, но что еще важнее – как они умирают. Надеюсь, вы способны усваивать знания, передвигая при этом свои нижние конечности немного быстрее?

– Я от вас не отстану, – заверил его Хьюлитт.

Лиорен, не обратив внимания на двусмысленность, продолжал:

– Я дал обещание умирающему телфианскому астронавигатору по имени частица Черксик прикасаться к нему и слушать его до тех пор, пока он будет в состоянии произносить слова. Мы все еще не обнаружили вируса. Поэтому мне хочется сдержать свое обещание и потратить часть того времени, которое мы, судя по всему, тратим впустую, на доброе дело.

– А не потратите ли хоть немного времени на то, – встрял Хьюлитт, – чтобы выслушать меня?

– Потрачу, – неожиданно безо всякой растерянности ответил падре. – Я заметил, что вы сильно разнервничались, но не понимаю, то ли вы сердитесь на меня из-за того, что я не могу удовлетворить ваше любопытство, то ли вас беспокоит что-то более серьезное, личное. Если я прав в последнем, то насколько это срочно? Я вас в любом случае выслушаю – сейчас или попозже, но вы не хуже меня понимаете, что сейчас для этого не самое лучшее время. Можете ли вы сказать мне просто – и, надеюсь, коротко, – что вас тревожит?

Не глядя на падре, Хьюлитт ответил:

– Вы правы, падре. Меня снедает любопытство, и я сержусь на вас из-за того, что вы мне не отвечаете. Я понимаю, вам запретили мне отвечать, но это-то и пугает меня больше всего. Поэтому я все время задаю вопросы, которые мне не следует задавать, и волнуюсь. Меня тревожит общее положение дел.

– Продолжайте, – распорядился Лиорен, остановившись перед шкафом, в котором висели противорадиационные скафандры для землян разных размеров. – Наденьте скафандр, подходящий вам по размерам, прямо сверху. И, пожалуйста, говорите, пока я буду помогать вам облачаться.

«И времени уйдет меньше», – с тоской подумал Хьюлитт, но падре был слишком вежлив и так не сказал.

– Хорошо, – кивнул Хьюлитт и принялся одеваться. – Насколько нам известно, единственными существами, инфицированными, ну, или населенными вирусом, были я, моя кошка, Морредет, вы и еще кто-то неизвестный нам или неизвестные. Вирус оставил нам в наследство прекрасное здоровье и – по непонятной причине – странную способность узнавать бывших носителей вируса. Зачем ему это понадобилось? И что он на самом деле сделал с нами?

Не дожидаясь ответа, Хьюлитт продолжал:

– Это телепатия? Или эмпатический дар, как у Приликлы? Мы не способны точно улавливать мысли и чувства друг друга, так что скорее всего – ни то, ни другое. Я не специалист в области ксенобиологии и тем более – в области поведения инопланетных вирусов, как разумных, так и неразумных, и никто, включая и вас, падре, на эти вопросы ответить мне не в состоянии. Но прав ли я, когда мне кажется, что дар узнавания мог быть приобретен нами только в результате происшедших в нас физических изменений? Не получили ли мы своеобразную визитную карточку вируса в качестве какого-либо побочного действия и на самом деле произошло что-то более серьезное, что-то такое, что вирус производит со всеми, в ком он пожил? Имеет ли к этому отношение долгожительство вируса? А вдруг мы все уже заражены вирусом и в нас зреют его эмбрионы?

Хьюлитт застыл на одной ноге, не успев натянуть вторую штанину защитного скафандра. Падре стоял рядом с ним и поддерживал верхнюю часть костюма. Он тоже не двигался и молчал. Наступила тягостная пауза. Нарушил ее падре.

– Мне было запрещено отвечать на ваши вопросы, – сказал он, – по причинам, которые я вам уже излагал. Это делалось для того, чтобы вы не впали в еще более тревожные раздумья. Но я не стану скрывать от вас ответы, поскольку теперь мне совершенно ясно, что вы сами до них додумались.

Хьюлитт молчал. Почему-то ему уже не хотелось, чтобы на его вопросы был дан ответ.

– Вы уже знаете, – между тем продолжал Лиорен, – что главным фактором в лечении пациентов разных видов является то, что мы можем осуществлять его без риска перекрестной инфекции, поскольку патогенные микроорганизмы одной планеты не могут инфицировать существ, родившихся на других планетах. Этот факт нас очень утешал, поскольку нигде в исследованной Галактике не было ни единого случая исключения из этого правила. До сих пор.

– Но вирус безвреден, – тоскливо проговорил Хьюлитт. – Он не болезнь. На самом деле совсем наоборот.

– Верно, – согласился падре. – Но все же он – вирус, форма универсального патогена, со всем, что из этого следует. Да, он представляется разумным, вероятно, высокоразвитым организмом, не намеревающимся причинить кому-либо никакого вреда, но мы не можем быть в этом целиком и полностью уверены. Мы можем ошибочно принимать примитивное, эгоистичное желание вируса поселяться внутри других существ и поддерживать их в состоянии отличного здоровья за альтруизм. Конечно, такая мысль грет душу, но в таком месте, как Главный Госпиталь Сектора, мы не можем себе позволить исключить и такую возможность – независимо от того, чем диктуется поведение вируса: разумностью, альтруизмом или высокоразвитым инстинктом выживания, – что перед нами самый страшный медицинский сон, какой только мы можем себе представить.

– Все равно не понимаю, почему вы так беспокоитесь, – отозвался Хьюлитт. – Он же всего-навсего лечит разных существ, вот и все!

– Вы забываете о том, что он уже успел натворить, – возразил падре. – Нам известно о шести отдельных случаях, когда вирус пересек межвидовый барьер. Он сделал это с легкостью, не задействовав при этом механизмы естественной защиты реципиентов, хотя затем провоцировал аллергическую реакцию на любые медикаменты и токсичные вещества, поступавшие в организм носителя. Фактически вирус представляет собой суперпатогенный микроорганизм – организованную разумную колонию вирусов, способную модифицировать свою структуру для адаптации и выживания при разнообразных температурных условиях внутри существ с разной физиологией и разным обменом веществ. Число носителей, оккупированных им в прошлом, нам неведомо, и...

– Погодите, – ахнул Хьюлитт. – Медицинская бригада на «Ргабваре» знала об этом, но от меня скрывала?

– Да, – ответил падре. – Это стало ясно, как только они поняли, что к делу причастен личный врач Лонвеллина и что вы больше не даете аллергической реакции на новые лекарства, но Приликла не хотел, чтобы вы волновались.

– Когда мы летели сюда с Этлы, – вспомнил Хьюлитт, – Нэйдрад сказала, что мои несчастья только начинаются. А я думал, она говорит о чем-то другом.

– Нет, не о другом, – вздохнул Лиорен. – Потенциально существо, способное творить такое, очень опасно. Может быть, оно и несознательно кому-либо вредит, но механизм, благодаря которому он так легко путешествует по разным видам, может также послужить мостом, по которому пойдут другие патогенные микробы, и если мы позволим такому обладающему высочайшей степенью адаптационной способности универсальному штамму гулять по госпиталю, то не исключено, что он и впредь будет лечить свои жертвы. Но он один, а если разразится внутрибольничная эпидемия, ему не поспеть. Тогда Главный Госпиталь Сектора, а может быть, и всю Галактическую Федерацию постигнет большая беда.

Это будет означать конец, полный крах того, чего мы добивались, – свободных, открытых контактов между планетарными цивилизациями, – заключил падре. – Мы будем отброшены назад, обречены на обитание на родных планетах. А если уж решимся на путешествия, то будем прибегать к строжайшим процедурам обеззараживания.

– Так вот почему, – пробормотал Хьюлитт, – эвакуационным кораблям не разрешают приближаться к причалам.

На этот раз это не прозвучало как вопрос.

Глава 30

На мгновение Хьюлитту стало так холодно, что ему почудилось, будто он попал в палату СНЛУ без защитного скафандра. Он гадал, почему же тогда с его лба градом катится пот. Падре смотрел на него во все свои четыре глаза. Хьюлитт не понял, к чему отнести слова Лиорена – то ли к нетерпению, то ли к желанию из терапевтических соображений сменить тему разговора.

– Постарайтесь сейчас не думать об этом, – посоветовал падре. – Вам предстоит встреча с первым в вашей жизни телфианином. К несчастью, с умирающим. Сейчас я вам кое-что расскажу. Вам нужно будет принять некоторые меры предосторожности – и ради себя, и ради того, чтобы еще сильнее не огорчить пациента Черксика. Слушайте внимательно и по возможности не перебивайте...

Лиорен стал рассказывать Хьюлитту об условиях жизни на Телфи – планете, которая обращалась примерно в тридцати миллионах миль от своего солнца и была постоянно обращена к нему одной стороной.

Тамошняя флора колебалась в промежутке между растительной и минеральной формами жизни. Температура и радиация на Телфи были смертельны для всех разумных существ Федерации. Телфи – поистине адское место для всех, кроме самих обитателей этой планеты.

Они представляли собой квазиживотную форму жизни, эволюционировавшую на дневном полушарии планеты и нуждающуюся в непрерывной жаре и высокой радиации, обеспечиваемых местным солнцем. Помимо разговорной речи, жители Телфи обладали даром телепатии, с помощью которой общались между собой отдельные представители вида, а особенно – члены семейных сообществ, пребывающие в постоянном физическом контакте друг с другом.

К тому времени, когда телфиане освоили космические полеты, их цивилизация уже была очень древней и высокоразвитой. Внутри космических кораблей телфианам было крайне трудно воспроизвести условия жизнеобеспечения. По стандартам Федерации, на этапе освоения космических полетов они понесли огромные потери из-за неполадок техники. Однако это не удержало телфиан от межзвездных перелетов, от того, чтобы присоединиться к Федерации и черпать те торговые и культурные блага, которые сулило такое присоединение. В частности, телфиане довольно часто прибегали к медицинской помощи.

Если кораблю с больными телфианами на борту удавалось быстро добраться до Главного Госпиталя Сектора, то помощь им оказывали немедленно. Проблема же заключалась в том, что, когда у телфиан выходил из строя механизм поглощения радиации в результате резкого прекращения ее подачи или нехватки излучения или если то же самое происходило в результате травмы, тогда врачи имели в своем распоряжении не больше ста часов.

Для лечения телфиан нужно было срочно восстанавливать необходимый уровень радиации.

Из-за необходимости время от времени репродуцировать лечебное излучение Главный Госпиталь Сектора и был оборудован небольшим реактором, фактически представлявшим собой функционирующий музейный экспонат на фоне современного фузионного оборудования. За годы в Главном Госпитале Сектора накопили также опыт лечения нетравматических заболеваний у телфиан – болезней органов дыхания, кишечного тракта, гинекологических проблем. Но зачастую лечение скорее проводили физики, нежели терапевты.

– Пациент, к которому мы направляемся, – пояснил Лиорен, – последний и единственный из трех пострадавших при космической катастрофе, причину которой никому из нас понять не дано. Черксик был частицей специализированного сообщества, ответственного за управление кораблем, и поскольку он больше не является функционирующим членом группы, остальные прекратили с ним всякий физический, словесный и телепатический контакт из-за...

– Но вы же сказали, – вмешался Хьюлитт, – что телфиане – цивилизованный народ?

– Да, – подтвердил Лиорен. Его глаза и конечности быстро бегали, работая над проверкой герметичности скафандра. – Вот так. Снимите перчатку. И хирургическую тоже снимите. При посещении Черксика они вам не понадобятся. А вот лицевую пластину проверьте еще разок, пока я одеваюсь. Для зрения там очень опасный уровень радиации.

– Что-то ткань у скафандра тонкая какая-то, – засомневался Хьюлитт.

– И ткань, и материал для изготовления лицевой пластины импортированы с Телфи, – возразил Лиорен. – Там их специально разработали для защиты инопланетных гостей. Ни вы, ни ваш возможный будущий отпрыск не пострадаете, не волнуйтесь.

– А как вы думаете, – спросил Хьюлитт, стараясь говорить как можно спокойнее, – если бы мы были носителями эмбриона вируса, Приликла бы его смог обнаружить?

– Да, – ответил Лиорен, – если бы эти эмбрионы развились до стадии самосознания.

Хьюлитт все еще пытался найти подобающий ответ, когда Лиорен сказал:

– И хотя вам это покажется странным, пациент Черксик не нуждается сейчас в присутствии рядом с ним члена семейства или друга. Ни один телфианин никогда бы не попросил о таком. Медленно умирать, но находиться при этом в сознании – это очень мучительно для любого существа, а телфиане, до самого конца сохраняющие телепатическую способность, не хотят делиться своими страданиями ни с кем из своих сородичей. Умирая, они испытывают сильнейшие боли, несмотря на то, что органы чувств постепенно отмирают, они мучаются страхом, который не в силах скрыть, потому что телепаты на это не способны. Они пребывают в одиночестве, в изоляции, и поверьте – для существа, с детства привыкшего к тесному физическому и умственному контакту с себе подобными, нет ничего страшнее изоляции. Нетелепаты такое себе и представить не могут. И вместе с тем только нетелепаты вроде нас с вами способны утешить умирающего телфианина – поговорить с ним с помощью транслятора, выслушать его последние мысли, позволить ему в последний раз ощутить контакт с разумными существами. Он знает, что нам жаль его, но что мы не можем почувствовать его боли.

Хьюлитт еще не видел умирающего Черксика, но ему уже было немного стыдно из-за того, что к жалости примешивался собственный эгоистичный страх.

– А как они выглядят? – спросил он. – И когда вы говорили о тесном контакте, вы что имели в виду?

– Сейчас мы войдем в отсек, – сказал падре. – Идите за мной и не бойтесь. Внутри все – в пределах видимой части спектра.

Замок люка открылся. За крышкой люка оказался переходной туннель, в конце которого, как показалось Хьюлитту, горело ослепительное квадратное солнце. К тому времени, когда они поравнялись с ним, глаза Хьюлитта уже успели привыкнуть к яркому свету, но он все же щурился, чтобы рассмотреть получше палату. На стенах и потолке располагались приборы, назначение которых было Хьюлитту совершенно непонятно, но в центре палаты стояли носилки, а на них – два длинных открытых металлических ящика. Хьюлитт пошел следом за падре. Тот остановился возле носилок. Землянин подумал, что гробы везде выглядят одинаково. Однако ему показалось, что как-то жестоко класть кого-либо в гроб до наступления клинической смерти.

– Эти двое мертвы, – констатировал падре тихим печальным голосом, и тут только Хьюлитт понял, что размышляет вслух. – Они оба умерли за несколько минут до моего прихода. Их оставили в переходной камере, чтобы их присутствие не огорчало живых членов сообщества, а также для удобства сотрудников Отделения Патофизиологии, откуда пришлют кого-нибудь для того, чтобы забрать трупы. Поскольку мертвых телфиане почитают только в своих воспоминаниях, они пожертвовали тела умерших товарищей госпиталю. Им пообещали, что останки будут преданы солнцу – а какому солнцу, это телфианам все равно. Так всегда поступают члены сообществ, путешествующие в космосе. Простите меня, я должен узнать, могу ли я посетить Черксика, жив ли он, но помните – в разговоре с телфианами о смерти ни в коем случае упоминать нельзя.

– Хорошо, – сказал Хьюлитт. – Но вот вы сказали насчет контакта...

– Падре Лиорен и пациент Хьюлитт, землянин, ДБДГ, просят контакта с поврежденной частицей Черксик, – проговорил падре в микрофон коммуникатора. – Возможен ли контакт и удобен ли он сейчас?

Ответный звук в наушниках напомнил щелчок, возникающий при электрическом разряде. Транслятор перевел его так:

– Добро пожаловать, Лиорен и незнакомец Хьюлитт. Краткий визит возможен. Прошу вас, подождите.

Падре подошел поближе к Хьюлитту и вместе с ним взглянул на одного из мертвых телфиан. С неожиданной грустью Лиорен проговорил:

– Страдания и одиночество долги, и мы мало что можем сделать для того, чтобы облегчить их, но частица Черксик еще жива.

После всего, что слышал Хьюлитт об экзотическом, питающемся радиацией виде, он никак не ожидал, что телфианин будет выглядеть настолько заурядно.

Существо, лежащее в металлической коробке, напоминало большую земную ящерицу длиной чуть меньше пяти футов. У ящерицы была круглая голова и хвост, украшенный гребнем. Из основания шеи торчало несколько передних лапок. Мертвый телфианин лежал на животе. Все четыре двигательные лапки он подогнул и вытянул вдоль тела, а две более длинные передние конечности вытянул перед собой и сложил под подбородком. Глаза его были закрыты. Кожа была светло-серой, испещренной пятнышками и полосами кровеносных сосудов. Казалось, перед Хьюлиттом статуэтка из неотполированного мрамора.

Хьюлитту хотелось что-то сказать, но, вспомнив, что говорить о смерти запрещено, он проговорил:

– А... гм-м-м... какой интересный цвет кожи. Она такая красивая...

– Когда встретитесь с Черксиком, – резко проговорил падре, – такого ни в коем случае не говорите. Для телфиан бледная кожа неинтересна и некрасива – это симптом сильного радиационного голодания и смертельного нарушения механизма поглощения излучения. Вы можете прикоснуться к телфианину, если это не вызовет у вас отвращения. Положите руку на любое место.

Устыдившись своего нелепого замечания насчет красоты кожи трупа, Хьюлитт почувствовал, что просто обязан прикоснуться к нему.

– Она очень теплая, – изумленно пробормотал он.

– Он больше не поглощает энергию, – пояснил падре. – И температура его тела поднялась до уровня комнатной. Черксику больше всего нравится, когда я поглаживаю его голову – медленно, нежно. Физический и словесный контакт – плохая подмена телепатии, но пациенту все же нравится и то, и другое.

Хьюлитт замер, не отрывая руки от бледной мраморной кожи ящерицы. В голове мелькнула какая-то мысль – ну же, еще немного, и он все поймет!

– Ну, пожалуйста, подождите! – взмолился он. – Я пытался вам задать вопрос, но вы... Вы что, хотите сказать, что прикасались к Черксику голыми руками – как тогда, когда гладили новую шерсть Морредет?

– Да, – не стал отрицать падре. – Но не стоит так волноваться. Физиологически телфиане никак не годятся для того, чтобы в кого-то из них мог вселиться вирус – это все равно что поселиться в ядерном реакторе.

Хьюлитт задумчиво протянул:

– А я вам уже говорил, что вирус пережил ядерный взрыв, а тот реактор, про который вы рассказываете, был... скажем так, очень болен.

Не только вспышка озарения осветила сознание Хьюлитта. Свет исходил и снаружи: открылась еще одна крышка люка, и на пороге возник телфианин. За его спиной располагалась еще одна, прозрачная дверь, сквозь которую были хорошо видны внутренние помещения космического корабля. Хьюлитт решил, что телфианин, по всей вероятности, здоров, и даже очень здоров, поскольку он совсем не отражал света. И он, и другие телфиане, которых Хьюлитт видел через прозрачную крышу корабельного люка, выглядели как фигурки в театре теней – множество черных-пречерных ящериц.

И каждый телфианин, какого только мог видеть Хьюлитт, был прошлым носителем вируса, а один – его нынешним носителем.

Послышался электрический треск. Телфианин, стоявший около открытой крышки люка, заговорил и подошел ближе к разведчикам:

– Я – частица Черксик, – сказал телфианин. – Прошу вас, коснитесь меня по очереди, мои чужеземные братья и целители. Вскоре наш корабль вернется на Телфи, а мне нужно сообщить вам очень важные сведения.

Глава 31

Черксик встал между ними. Лиорен, чье любопытство было сильнее, чем любопытство Хьюлитта, а может – страх меньше, возложил одну из своих срединных конечностей на голову Черксика. Тело Лиорена коротко вздрогнуло, хотя ничего дурного с ним явно не случилось. Падре молчал, а по его физиономии Хьюлитт ни о чем догадаться не мог, поэтому понятия не имел о том, что же происходит. Прошло еще несколько минут, прежде чем падре отпустил руку. Теперь настала очередь Хьюлитта.

В отличие от тела мертвого телфианина кожа Черксика оказалась на ощупь холодной, но ладонь Хьюлитта почему-то легонько покалывало – как тогда, когда он коснулся тела Морредет в том месте, где у нее пострадала шерсть. Но на этот раз покалывание поползло вверх по его руке, по плечу и добралось до головы. На миг все его чувства закружились в танце тепла, холода, давления, радости и боли. Он видел невиданные цвета, его разум заполонили знакомые и незнакомые запахи.

Почему-то в памяти Хьюлитта мелькнул образ его кошки. Он явственно увидел, как она ходит около его ног и нежно трется о них, как она прикасается к нему всеми лапками по очереди, как забирается к нему на руки, сворачивается калачиком и засыпает. Вот точно так же сейчас кто-то или что-то осторожно просился в его сознание, пытаясь устроиться там поудобнее. Попытки были нежны, но настойчивы.

И вдруг знания буквально взорвались в мозгу у Хьюлитта.

Воспоминания, совершенно новые, яркие, все еще владели сознанием Хьюлитта, когда вирус ушел от него той же дорогой, какой пришел, – по плечу, руке, в ладонь, а потом вернулся к Черксику. Не сказав больше ни слова, телфианин покинул переходную камеру, и крышка люка за ним захлопнулась.

Они понимали, что больше ничего не надо говорить и ни о чем не надо спрашивать.

Они продолжали молчать. Хьюлитт пошел за падре, а тот вывез носилки с трупами двух телфиан по переходному туннелю в больничную камеру. Еще одна крышка люка закрылась за ними и издала громкий звон. На табло вспыхнули знаки, указывающие на то, что телфианский корабль отстыковывался от причала. Лиорен наконец подал голос, но заговорил он в переговорное устройство:

– Брейтвейт? Это Лиорен. Я должен переговорить с майором О'Марой. Дело срочное.

– Говорит O'Mapa, – послышался из переговорного устройства голос Главного психолога. – Говорите, падре.

– Мы прекращаем поиски, – сообщил Лиорен. – Последний и единственный носитель вируса обнаружен. В настоящее время вирус находится внутри члена телфианского сообщества, чей корабль отбывает из госпиталя во время нашего с вами разговора. Кораблю нужно безотлагательно предоставить взлетный коридор. А вам следует отменить учебные эвакуации и отпустить ожидающие корабли. Проблемы с системой энергообеспечения больше не существует, и...

– Не вижу связи, – прервал его О'Мара довольно резко. – Вы собираетесь меня уверить, что она есть?

– Да, – ответил Лиорен. – Когда одновременно происходит два необычных события, скорее всего у них общая причина. Я забыл об этом неписаном законе природы, и связь нашел не я, а Хьюлитт. Никакая опасность больше не грозит госпиталю – ни ядерный взрыв, ни перекрестное заражение. Полный отчет мы вам представим, как только вернемся в отделение.

– Ждите там, – распорядился О'Мара, – где сейчас находитесь.

Казалось, целую вечность Хьюлитт смотрел на Лиорена, а тот во все глаза смотрел исключительно на двух мертвых телфиан. Наконец из переговорного устройства вновь донесся голос Главного психолога.

– Вы правы, падре, – заявил О'Мара. – Инженеры подтверждают, что неполадки в системе ядерно-энергетического снабжения исчезли сами по себе. Как и почему это произошло, они не знают. Аварийная тревога снята. Все произошло за последние пятнадцать минут. Однако это была меньшая из двух бед. Проблема наличия в госпитале универсального вируса остается, и при всем моем уважении вы оба настолько глубоко погрязли в этом деле, что ваши заверения относительно того, что опасности больше не существует, могут быть... ну, скажем так, скорее бессознательным продуктом жаждущего мышления, чем клиническим фактом. Хьюлитт все знает?

Когда Хьюлитт понял, что Лиорен не будет отвечать на этот вопрос, он ответил сам:

– Думаю, да.

– В таком случае будьте уверены в том, что вы оба попали в серьезную беду. Лично мне очень жаль, что так случилось, да нам всем очень жаль, но ваши несчастья начались тогда, когда вы заразились вирусом в детстве на Этле. Здесь, в госпитале, вы передали его пациентке Морредет, падре Лиорену и – мысль, которая мне кажется совершенно невероятной, – телфианину, чья физиология кажется наименее подходящей для микроба, с таким же успехом способного выбрать себе для жилища один из наших самых жарких автоклавов. Вероятно, в госпитале есть и другие носители, о которых мы не знаем. Поэтому, когда наша энергетическая система начала давать сбои, мы решили проводить учебные эвакуации, а не стали сразу переводить сотрудников и пациентов на корабли, собранные для этой цели. Мы не могли позволить себе такой риск, как распространение универсальной болезни по всей Федерации.

Падре, мне бы не хотелось обидеть вас, – продолжал Главный психолог, – тем, что я усомнился в правдивости слов носителя Синей Мантии Тарлы. Однако воля к жизни у вас двоих – это эволюционный императив, который должен отступить перед соображениями этического толка. Поэтому Кельгии рекомендовано поместить бывшую пациентку Морредет в условия орбитального карантина. Подобные инструкции отправлены на Телфи относительно только что отбывшего корабля и на Этлу насчет кошки. Вы также будете помещены в карантинные условия. Вашим обследованием займется Отделение Патофизиологии. Вскоре будет принято решение о роспуске эвакуационных кораблей, которые заменят суда Корпуса Мониторов, в чьи задачи будет входить изолирование Главного Госпиталя Сектора ото всех внешних контактов. Это приведет к сильнейшей дестабилизации по всей Федерации, но, похоже, у нас просто нет иного выхода. Вы понимаете наше положение?

Хьюлитта забил озноб. С одной стороны, ему было страшно, а с другой – разум его не желал смиряться с такой непробиваемой тупостью.

– Звучит так, – с трудом выдавил Хьюлитт, – словно вы хотите, чтобы госпиталь взорвался и тем самым избавил бы всех от неприятностей. Но прошу вас, поверьте, вам совершенно не о чем беспокоиться.

– Простите, Хьюлитт, – твердо проговорил O'Mapa. – Если падре прервал с нами связь, уговорите его возобновить ее. Тут со мной диагносты Конвей и Торннастор, а также доктора Мерчисон, Приликла и полковник Скемптон. Вероятно, вы уже знаете, что в свое время Лиорен был уважаемым Старшим врачом в Главном Госпитале Сектора. Не обижайтесь, Хьюлитт, но сейчас нам важнее услышать отчет из уст медика-профессионала.

Один глаз Лиорена на некоторое время задержался на Хьюлитте, но падре тут же вернулся взглядом к мертвому телфианину. Хьюлитт почти физически ощутил тоску и былую боль падре. Лиорен молчал.

– Лиорен то ли не может, то ли не хочет говорить с вами сейчас, – сказал Хьюлитт. – Он и со мной не разговаривает. Но за последние несколько минут мы очень сблизились и друг с другом, и с телфианином. Я понимаю сложившееся положение не хуже, чем падре, и я в отличие от него хочу с вами разговаривать.

– Не похоже на падре. Нетипичное для него поведение, – заметил Главный психолог, в голосе которого нетерпение смешалось с тревогой. – Но, судя по всему, придется удовлетвориться сообщением треклятого любителя. Говорите, черт бы вас побрал.

Хьюлитт, всеми силами стараясь сдерживаться, проговорил:

– Наверное, падре действительно обиделся за ваше предположение насчет того, что мы лжем. Я-то точно обиделся. Но кроме того, по-моему, он очень страдает от мыслей о двух мертвых телфианах, которые, знай падре раньше то, что нам известно теперь, могли бы остаться в живых. Он хотел помочь пациенту Черксику, чье состояние тоже было крайне тяжелым, но все же лучше, чем у этих двоих. Он допустил непреднамеренную ошибку. Он не должен себя винить за это, но он все еще помнит о происшествии на Кромзаге...

– Лиорен рассказал вам о Кромзаге? – прервал Хьюлитта O'Mapa. – Он об этом никогда ни с кем не говорит, даже со мной!

– Он со мной об этом не разговаривал, – возразил Хьюлитг. – Но несколько минут назад, когда вирус пропутешествовал от Черксика к Лиорену, а потом ко мне, я узнал все, что содержится в сознании у падре.

Затем Хьюлитту пришлось замолчать. Сразу шесть голосов пытались задать ему вопросы, и все шесть – разные. Хьюлитт беспомощно посмотрел на падре, но падре не отводил взгляда от мертвых телфиан, и Хьюлитт знал, что в памяти Лиорен вернулся на ту планету, которая чуть было не погибла из-за принятого им неверного решения. Из-за сочувствия к тарланину голое Хьюлитта прозвучал хрипло.

– Если вы не перестанете задавать вопросы, – промолвил он, – я не смогу ответить ни на один из них. Прошу вас, успокойтесь и выслушайте меня.

Хьюлитт поразился тому, насколько быстро все умолкли. Но он тут же понял, что то же самое порекомендовал сделать собравшимся О'Мара, только куда менее вежливо.

– Да, – сказал Хьюлитт, как только наступила тишина. – Вирус ненадолго вошел в мое тело, а точнее – мозг. Нет, этот процесс не развил у меня телепатии. Воздействие было больше похоже на то, какое оказывает мнемограмма, – это я узнал из памяти бывшего Старшего врача Лиорена. Только процесс более мягок и не связан с психологической дезориентацией, возникающей при переносе в чужой разум воспоминаний и личности чужеродного донора. Тут не было перезаписи чужого разума, тут был перенос воспоминаний, произведенный думающим, тактичным существом, которое из-за того, что ощущало себя в долгу перед нами, изо всех сил старалось не причинить нам никаких умственных страданий.

– Погодите, – воскликнул О'Мара, и в его голосе прозвучали нотки подозрительности. – Вы хотите сказать, что воспоминания были вам переданы в, так сказать, растворенном, разбавленном, измененном и даже отредактированном виде?

– Да, они были разбавлены прошедшим временем, – ответил Хьюлитг. – Но искажены не были. Вы занимались лечением существ, обладающих даром телепатии, и должны знать, что разумом невозможно солгать. Я знаю все, что было в сознании вируса-целителя, у которого, поскольку он, похоже, является единственным представителем вида, нет имени. Я знаю и все о его намерениях, что также не мог ни скрыть, ни отредактировать телепат.

– Продолжайте, – распорядился О'Мара.

– Во время второго посещения меня вирусом, – продолжал Хьюлитт, – я познал воспоминания всех его предыдущих носителей. Самыми сильными оказались воспоминания Лиорена, Черксика и других членов телфианского сообщества, среди которых вирус приглашен отныне поселиться. Если задуматься, то у организованного, самосознательного, разумного вируса много общего с телфианским сообществом. Но только телфианская телепатия позволила вирусу впервые достичь совершенного контакта, обрести общение с другими разумными существами. Он сам не знал почему, но он искал этой способности всю свою жизнь. Но еще более важным оказался радиационный метаболизм телфиан, их опыт по адаптации к ужасающим условиям жизни. Они обещали вирусу длительное сотрудничество. А он надеется, что в дальнейшем сумеет выбрать для себя не таких опасных носителей. Именно поэтому вирус проводил исследования и эксперименты, которые оказались не слишком приятными для персонала госпиталя, но ни разу не угрожали ничьей жизни. Его адаптация к телфианским организмам и вызвала неполадки в системе энергоснабжения.

У меня здесь с собой нет технической энциклопедии, но, похоже, структура вируса такова, что он способен проникать в подобные устройства и управлять ими на субатомном уровне. – Хьюлитт немного помолчал, после чего вернулся на более привычную почву. – Мне передались и воспоминания Морредет, и, как ни странно, те ощущения, которые испытывал вирус, живя во мне со времени моего детства. Потрясающие переживания. А до этого было время, когда он жил внутри Лонвеллина, а до этого – уйма неразумных носителей, всех он и сам не помнил... Вирус стар, очень стар...

Хьюлитт не узнал, какие условия среды обитания развили у вируса разум и существовали ли еще другие разумные вирусы. Вероятно, произошла какая-то генетическая мутация, причем уникальная. Сначала вирус поселялся только внутри небольших существ, но, вместо того, чтобы вызывать у них болезни и убивать их, как поступают нормальные болезнетворные микробы, он пытался лечить своих носителей и поддерживать у них наилучшее здоровье – причем чем дольше, тем лучше. Он уходил от своего хозяина тогда, когда, несмотря на все его старания, хозяин умирал, становясь жертвой хищника, после чего новым носителем становился уже сам хищник.

Прошло много веков, прежде чем на планету, где обитал разумный вирус, попал высокоразвитый и долгоживущий исследователь Лонвеллин. Он, веря в то, что ни один инопланетный патоген не способен оказать на него вредного воздействия, добровольно принял в свой организм необычного, уникального паразита.

Инстинктивно вирус осознавал, что приобрел носителя, который мог бы прожить очень долго, однако организм Лонвеллина оказался так велик и сложен, что вирусу трудно было адаптироваться в новой среде обитания. Лонвеллин же, который за свою необычайно долгую жизнь скорее всего пережил множество разнообразных болезней, видимо, сумел догадаться о присутствии вируса и о его способностях, так как его былые хвори пошли на убыль, а вскоре и вообще исчезли. Но тогда вирус еще не умел общаться со своими носителями и не понимал причин определенных метаболических процессов в массивном и загадочном теле своего хозяина. Он только и мог поддерживать организм хозяина в том состоянии, в котором тот находился, когда вирус вселился в него.

Вирус совершал ошибки.

Одна из них заключалась в том, что он упорно не давал отслаиваться омертвевшей коже Лонвеллина, которая должна была заменяться новой. Из-за этого, собственно, Лонвеллин и угодил в Главный Госпиталь Сектора. Другая ошибка состояла в том, что он позволил Старшему врачу Конвею перехитрить себя и заставить покинуть тело носителя, вследствие чего стало ясно, что вирус представляет собой отдельное существо. Да, он был разумен, но не очень умен.

Потом Лонвеллин потребовал вирус обратно, отправился на Этлу, где вирус пострадал при ядерном взрыве, убившем его носителя. Он и сам чуть было не погиб, но в итоге претерпел структурную мутацию, вследствие чего затем смог вселиться в организм телфианина, поглощавшего жесткое излучение, и адаптироваться к его метаболизму.

Вирус дважды спасал жизнь маленькому Хьюлитту – когда тот отравился и упал с дерева, а потом – при авиакатастрофе. Но он продолжал совершать ошибки – ну, к примеру, когда останавливал его сердце или прекращал кровообращение при введении любого быстродействующего лекарства. Вот почему взрослый Хьюлитт в конце концов, как и Лонвеллин, попал в Главный Госпиталь Сектора. Однако вирус учился и все лучше понимал разум и чувства своих носителей. Процесс этот начался еще тогда, когда вирус обитал внутри Лонвеллина, но случай с кошкой оказался куда важнее, чем решили в свое время, – тогда на вирус впервые воздействовали факторы психологического порядка, а именно – эмоциональное давление тоски ребенка по умирающему зверьку, и это заставило его сменить носителя.

– Смена была временной, – продолжал Хьюлитт. – Потому что в интересы вируса не входило вселение в недолгоживущего зверька вместо долгоживущего человека. Тогда им двигали любопытство и желание поэкспериментировать, а также жажда испытать новые возможности, потому что на Этле его окружали только люди, такие же, как я, а он еще не до конца разобрался с моим организмом. К тому времени, когда я попал сюда, любопытству вируса просто не было предела – он угодил в место, где его окружало потрясающее многообразие потенциальных носителей. Когда он почувствовал мою жалость и сочувствие к пациентке Морредет и я случайно прикоснулся к ней рукой, вирус ушел от меня к кельгианке через ее рану. Потом он перебрался к падре, потом – к Черксику, а от него – ко всем оставшимся в живых членам экипажа телфианского корабля, где имело место последняя для нас, но, как надеется вирус, не последняя для него адаптация к новым условиям. От обладающих даром телепатии и высокоразвитых в плане техники членов экипажа корабля он узнал, как можно общаться разуму с разумом, как понимать и управлять на уровне элементарных частиц радиацией, которой питаются телфиане. Частью его обучения были тайные эксперименты под руководством телфиан с системой энергоснабжения госпиталя.

Теперь у вируса есть все, что ему нужно для того, чтобы прожить неопределенно долго, – продолжал Хьюлитт. – Отдельные телфиане будут умирать – конечно, теперь, когда он живет среди них, они будут умирать реже, – но сообщества замещают своих членов, они будут наращивать свою численность, будут продолжать накапливать знания и опыт. Вирус нашел для себя совершенный видноситель. Телфиане согласны сотрудничать с ним, и, пользуясь их механизмом поглощения радиации, вирус будет набирать силу. Он будет продолжать эволюционировать до тех пор, пока не сможет поселяться внутри звезд или – как он сам утверждает – пока не погибнет, пытаясь сделать это. Но он и к этому готов.

А госпиталь никогда больше не будет обеспокоен пришествием вируса, – завершил свою речь Хьюлитт.

В наушниках стояла долгая тишина. Голос, прервавший молчание, был настолько тих и лишен каких бы то ни было эмоций, что мог принадлежать кому угодно.

– Значит, он собирается инфицировать и населять звезды, – переспросил голос. – Не сомневаюсь, что он именно это имеет в виду, ведь мы знаем, что солгать разумом невозможно. Это может привести к краху Федерации, к концу осуществления свободных контактов между видами, а вероятно, и к концу любой разумной жизни из-за того, что распространится неконтролируемое межвидовое заражение, если мы немедленно не примем меры. Мне очень жаль, Хьюлитт, но меры заключаются в изоляции Лиорена, Морредет, группы телфиан, вас и даже вашей кошки ото всех контактов до конца жизни.

– Нет!!! – взорвался Хьюлитт. – Да почему же вы, елки-палки, не слушаете меня или почему не верите, когда слушаете? Падре, ну хоть вы им объясните, пожалуйста!

В то время, как из устройства связи лился неопознанный голос, падре занимался тем, что закрывал гробы телфиан. Затем он посмотрел на Хьюлитта. Хьюлитту показалось, что падре немного успокоился.

– Я бы не смог объяснить лучше, – признался падре. – Давайте, только быстрее. К нам уже едут закрытые носилки и... о Боже, вооруженная охрана.

Хьюлитт набрал в легкие побольше воздуха и постарался выбрать слова покороче и подоступнее.

– О'Мара, – торопливо проговорил он. – Вы все ошибаетесь. Ни один из носителей вируса не инфицирован и не заражен, и в нас не содержится ни его спор, ни эмбрионов. Он действует не так. Это существо разумно, и оно представляет собой организованную колонию вирусов. Это единичное и крайне эгоистичное существо, которое ни за что не позволит, чтобы от него отделяли части, за счет чего неизбежно бы пострадало целое. То, что со мной происходило в годы полового созревания, было связано с тем, что хотя вирус и понимал, что мой организм нуждается в периодическом освобождении от органических отходов, но тогда он не осознавал, что извержение живого материала типа семенной жидкости – это здоровый, нормальный процесс. Он не понимал, что живое существо способно испытывать такую потребность к размножению, в то время как вполне могло бы жить в одиночестве. Ему до сих пор трудно смириться с мыслью, что мы готовы терять миллионы себя ради выживания вида в целом.

На Этле, на Земле, в госпитале, – частил Хьюлитт, – не существовало никакого риска вторичного инфицирования. Вероятно, в будущем вирус обретет способность делиться, но до этого еще очень далеко, да и тогда от вируса никакого вреда не будет. Сейчас же вирус способен оккупировать только одно существо – он, словно художник, оставляет свой автограф бывшим хозяевам в виде прекрасного здоровья до конца их дней.

Он делает это из благодарности, – продолжал Хьюлитт, – за знания и опыт, почерпнутые от носителя. Он считает себя арендатором, обязанным платить земельную ренту.

Появилось двое носилок, сопровождаемых двумя массивными худларианами и восемью вооруженными охранниками в форме Корпуса Мониторов – тоже весьма массивными землянами. На лицах охранников застыла смесь удивления и решимости. Хьюлитт заторопился:

– Поверьте мне! Ни Федерации, ни ее жителям совершенно нечего бояться! Вирус больше не интересуют недолгожители. Он хочет заселять звезды, а начать собирается с телфианского солнца, которое, по астрономическим меркам, старое и больное. Да, есть вероятность, что при этом он погибнет, но он все же считает, что рискнуть стоит. Больше вирус не хочет ничего – только попробовать вселиться в это солнце и научиться управлять его внутренними процессами, сделать его разумным и стабильным.

Разумная звезда, – закончил Хьюлитт, – будет самым долгоживущим созданием, какое только можно себе представить.

Тут затараторили все разом: Конвей, Приликла и Торннастор. Худлариане около носилок и охранники ждали их решения, не понимая, что же им делать. Несколько минут казалось, что о Лиорене и Хьюлитте все забыли. Разговор шел о необходимости проследить все путешествия Лонвеллина до того, как тот попал в госпиталь, чтобы попытаться найти родную планету вируса, где можно было бы обнаружить его неразумных сородичей и хорошенько изучить, а потом (вероятно) – помочь им размножиться. Тогда помощь бывших носителей вируса оказалась бы поистине бесценной. Говорили и о том, что нужно будет принять строжайшие меры предосторожности, что, конечно, возникнет масса проблем, но если повезет, то удастся дожить до такого будущего, когда граждане Галактической Федерации станут носителями одного-единственного вируса и никогда больше не будут страдать никакими болезнями. И тогда медикам только и останется, что лечить тех, кто пострадает при несчастных случаях, да выполнять плановые хирургические операции. Последнее слово все же осталось за Главным психологом.

О'Мара сказал следующее:

– Доктора, достаточно. Ваши футурологические гипотезы за несколько минут не решить. Падре Лиорен, Хьюлитт, успокойтесь. Мы решили, что Морредет можно позволить совершить посадку на Кельгии, а телфианам – вернуться на родину со своим новым другом. Вооруженная охрана свободна, но вы двое забирайтесь на носилки и немедленно отправляйтесь – нет, не в карантинную палату Отделения Патофизиологии, а ко мне в кабинет для немедленного и подробного отчета.

Хьюлитт охнул, но услышал его только падре. Он ободряюще прошептал:

– Не расстраивайтесь, дружок. В кабинете у майора есть устройство для выдачи питания, а если нам не дадут поесть, мы и говорить не станем.

На носилках получится быстрее, чем пешком, – продолжал между тем O'Mapa. – Еще что-нибудь хотите сказать?

Хьюлитт сам не знал, откуда у него взялись такие слова – стали ли они следствием усталости, голода или просто облегчения, – но он рассмеялся и сказал:

– Похоже, у меня психологическая проблема. Кажется, я стал бывшим ипохондриком, который совершенно здоров, но при этом хочет остаться в госпитале. Не желаю возвращаться на Землю и пасти там овец.

Космический психолог

Глава 1

На самом краю Галактики, где звезд совсем мало, а космический мрак так близок к абсолютному, в пространстве висел Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора. Он был слишком огромен для того, чтобы кто-то смог спутать его с космической станцией, но все же не слишком велик для того, чтобы его можно было назвать металлической луной. На его трехстах восьмидесяти четырех уровнях были воспроизведены среды обитания всех разумных существ, проживавших в Галактической Федерации, биологический спектр которых варьировал от чрезвычайно хрупких метановых существ до экзотических созданий, которые жили за счет переработки жесткого радиоактивного излучения. В промежутке между этими двумя полюсами размещались относительно обычные существа, то бишь – кислородо– и хлородышащие. Тысячи иллюминаторов госпиталя постоянно горели разными цветами с различной степенью яркости, что было необходимо в связи с тем, что светочувствительные органы у множества пациентов и сотрудников были устроены по-разному. В итоге для тех, кто подлетал к госпиталю на звездолете, это сооружение напоминало гигантскую рождественскую елку.

Самое яркое впечатление производили мигающие предупреждающие маяки, смонтированные по периметру ядерных реакторов. Однако в течение следующих трех часов любой прибывающий в госпиталь имел полную возможность убедиться в том, что настоящий источник энергии этого учреждения находится за тремя довольно скромно светящимися иллюминаторами на тридцать девятом уровне. Хотя, на циничный взгляд О'Мары, те люди, которые источали эту самую энергию, а стало быть, и власть, были бы первыми, кто принялся бы с пеной у рта отрицать этот факт.

Однако сегодня он воочию видел, в каком замешательстве пребывают все те существа, которые стояли, сидели, висели и еще множеством всевозможных способов размещались вокруг большого стола. Что-то необычное не то уже произошло, не то должно было произойти, иначе Скемптон не добился бы такой, стопроцентной, посещаемости собрания. Самая сущность этой космической психушки была такова, что все это должно было означать сюрприз для кого-то из присутствующих, и притом сюрприз скорее всего неприятный. Медленно обводя взглядом собравшихся, О'Мара понял, что ДБДГ, а также и некоторые из инопланетян, успевших научиться распознавать душевное состояние людей по их мимике, успели догадаться о том, что он нервничает.

За исключением Главного администратора госпиталя – полковника Скемптона и самого О'Мары, присутствовавшие на совещании являли собой медицинскую элиту – сплошные диагносты и руководители уважаемых отделений. Сегодня имело место первое на памяти О'Мары ежемесячное совещание диагностов, на котором все сотрудники сидели тихо и не спускали глаз с полковника, вместо того чтобы громко жаловаться друг другу на то, что их тут собрали в то время, как у них полным-полно более важных дел.

«Определенно, – решил O'Mapa, – сюрприз будет неприятный».

Стало совсем тихо, только слышалось тихое побулькивание внутри защитного транспортного средства вододышащего диагноста Восана. Лахличли недовольно, но безмолвно шевельнулась внутри своей прозрачной защитной оболочки. От сферического колпака, внутри которого при температуре, близкой к абсолютному нулю, размещался диагност Семлик, веяло ледяным безмолвием. Щупальца диагноста Камута, креппелианского октопоида, нетерпеливо постукивали по полу. Остальные представляли собой класс теплокровных кислорододышащих существ, которые ни в каких защитных оболочках не нуждались, да и в одежде тоже – на них не было ровным счетом ничего, кроме наклеек, указанием их звания и должности. Людей, подобающим образом одетых, на совещании присутствовало всего трое. Диагност Конвей явился в белом хирургическом костюме, на полковнике Скемптоне и О'Маре была темно-зеленая форма офицеров Корпуса Мониторов. Наконец полковник прокашлялся и тем нарушил тишину.

Как и ожидал O'Mapa, на этот звук незамедлительно отреагировала диагност-кельгианка Юрзедт. Она громко проговорила:

– Этот звук ярчайшим образом иллюстрирует редкое несовершенство в вашей землянской физиологии, полковник, заключающееся в том, что ваши дыхание и речь формируются в одном и том же отрезке дыхательных путей. Уж конечно, вы могли бы применить какой-нибудь метод волевого контроля над этим процессом, готовясь к произнесению речи, и воздержаться от продуцирования этих отвратительных звуков.

Понятия вежливости, такта, дипломатии и любых иных способов утаивания того, о чем они думали, для кельгианцев были абсолютно чуждыми, поскольку любой другой представитель этого вида без труда прочел бы все мысли и чувства, владевшие его соплеменником, по движениям чрезвычайно подвижной шерсти своего собеседника. Озвучивание своих мыслей в беседе с себе подобными кельгиане считали напрасной тратой времени. Скемптон пропустил выпад Юрзедт мимо ушей, как, впрочем, и все остальные, и начал речь.

– Прежде чем мы перейдем к обсуждению повседневных, рутинных вопросов... – сказал он и добавил с суховатым смешком:

– ...если хоть что-то в этой медицинской кутерьме можно назвать «рутиной», я должен сделать два важных объявления. Они являются результатом ряда дискуссий и ряда решений, принятых на самом высоком уровне – то есть на уровне Медицинского Совета Федерации и его подкомитета, ведающего вопросами обеспечения, функционирования и управления Главным Госпиталем Сектора. Эти решения обсуждению не подлежат, они непререкаемы и, само собой, не всем придутся по вкусу.

«У него четкий, бесцветный голос бухгалтера», – сердито подумал О'Мара. Однако в течение многих лет Скемптон с таким совершенством занимался этой самой «бухгалтерией», что дослужился до самого высокого немедицинского поста в госпитале. Скемптон сделал паузу и медленно обвел взглядом собравшихся. Выражение его лица осталось бесстрастным. Лишь на долю миллисекунды он задержал взгляд на лице О'Мары. Но О'Мара был слишком хорошим психологом для того, чтобы остаться глухим и слепым по отношению к мимике своего сородича.

Те решения, о которых говорил Скемптон, явно как нельзя лучше устраивали его самого.

– Первое мое объявление, – продолжал полковник, – заключается в том, что я покидаю мой пост Главного администратора госпиталя и вскоре уеду отсюда. Решение это не мое личное, но, будучи офицером Корпуса Мониторов, я обязан отправляться туда, куда мне приказано отправиться, и тогда, когда получу таковой приказ. Я получил назначение на более или менее одноплановую должность, хотя работа на этом посту скорее всего окажется менее обременительной. Мне приказано отбыть на многовидовую базу Корпуса Мониторов, расположенную в городе Ретлин на планете Нидия и занять там пост командующего флотом. Новое назначение меня не огорчает, поскольку как ни просторен и как ни обустроен наш рекреационный уровень, он слишком мал для того, чтобы вместить хорошее поле для гольфа. Поэтому я предвкушаю возможность наконец, после двадцати лет отсутствия тренировок, заново выучиться этой замечательной игре... – Он снова на миг задержал взгляд на О'Маре и добавил:

– ...и поиграть наконец под открытым небом на настоящей траве.

О'Мара был единственным в госпитале, кто знал о том, как страдают сотрудники и пациенты от клаустрофобии и сопряженных с ней неврозов, которым особенно были подвержены прибывающие в госпиталь практиканты. О'Мара об этом не просто знал – он вел непрерывную войну с этими неврозами. В случае со Скемптоном эта война шла успешно, хотя до победы было далеко.

Не изменившись в лице, О'Мара сочувственно, понимающе кивнул полковнику. Вложил он в этот кивок и свои поздравления Скемптону в связи с получением нового назначения, но кивок был настолько мимолетным, что остальные его попросту не заметили.

– Не о той ли игре речь, – встряла Юрзедт, – во время которой земляне пытаются затолкать маленький мячик в ямку, немного превышающую этот мячик по диаметру, с помощью палок? У нас в подобную игру играют детишки, а у взрослых хватает других, куда более важных дел, – сказала Юрзедт и неодобрительно пошевелила шерстью. – Однако ваше повышение в должности и те юношеские радости, которых вы столь страстно ожидаете, полковник, представляются мне весьма заслуженными.

Из уст кельгианки эта речь звучала восторженным комплиментом. Остальные ограничились тем, что издали непереводимые звуки, для людей являвшиеся эквивалентами бормотания и согласия.

Полковник на миг склонил голову в знак признательности и продолжал:

– Прежде чем назвать имя моего преемника, который уже избран, я должен оповестить вас о двух значительных изменениях в профессиональной спецификации. С этих пор пост Главного администратора госпиталя будет занимать не офицер Корпуса Мониторов, а старший сотрудник медицинского персонала. Причина, по которой Медицинский Совет Федерации пошел на такие перемены, состоит в следующем...

Стулья, скамьи и поддерживающие рамы заскрипели – занимавшие их диагносты все, как один, заерзали и повернули головы к Торннастору, Главному диагносту Отделения Патофизиологии и признанному лидеру в иерархии медиков. Торннастор, никакой мебелью на время совещания не пользовавшийся, поскольку особи вида, к которому он принадлежал, положительно все в своей жизни делали стоя, в том числе и спали, на шести слоновьих конечностях, выпучил все четыре глаза на длинных стеблях и обозрел всех присутствующих одновременно.

Ради пущей выразительности он топнул двумя передними ножищами, и когда разбушевавшиеся стулья, скамьи и гамаки утихомирились, Торннастор изрек:

– Не стоит на меня так смотреть. Со всем моим уважением позвольте напомнить вам, полковник, что я – патофизиолог, а не прославленный снабженец. Если речь идет о том, что этот пост предполагается поручить мне, я с уважением отказываюсь.

Скемптон напрочь проигнорировал то, что его прервали, и невозмутимо продолжал:

– Причина следующая: этот пост должен занять сотрудник, имеющий медицинский опыт и полное понимание медицинских нужд госпиталя, а не закоренелый службист, прославленный снабженец, как изволил выразиться уважаемый Торннастор – даже такой, как я, с моим многолетним опытом работы. Новый администратор должен, должна или должно соответствовать требованиям Медицинского Совета Федерации, но, что гораздо более важно, он должен удовлетворять требованиям нашего медицинского персонала в плане соответствия этой важной должности.

Изнутри сверхохлажденной защитной сферы послышался голос крошечного кристаллообразного существа – диагноста Семлика, напоминавший усиленный по громкости, но тем не менее удивительно мелодичный, напоминавший звук падающих снежинок. Безжалостные трансляторы перевели вопрос Семлика:

– Но кто же, проклятие, это такой?

– Первым из администраторов госпиталя нового стиля, – ответил Скемптон, устремив на О'Мару взгляд, полный скорее сочувствия, нежели поздравления, – станет наш Главный психолог.

На миг изумление лишило О'Мару дара речи – это состояние было настолько для него не свойственно, что он и припомнить не мог, когда впадал в него в последний раз, однако он не выдал своих переживаний ни мимикой, ни голосом.

– Я некомпетентен в этой области, – решительно заявил он.

Прежде, чем полковник успел ответить, Эргандхир, диагност-мельфианин, поднялся на тонких панцирных конечностях и принялся громко щелкать клешнями, призывая всех выслушать его.

– Я совершенно согласен, – заявил он. – Майор О'Мара в этой области некомпетентен. Вскоре после моего поступления на работу в госпиталь я обнаружил, к превеликому своему изумлению, что у него даже нет официального медицинского образования и квалификации, но при этом он фактически управляет госпиталем и обладает здесь реальной властью, которая, при всем моем к вам уважении, полковник, превосходит вашу. Однако только что вы заявили, что ваш преемник должен быть опытным медиком, следовательно – вы сами себе противоречите. Или вы снимаете это требование в случае с О'Марой? Если по какой-то причине вы уже сейчас склонны нарушить правила, то...

О'Мара гневно думал о том, что со времени, когда кто-либо отваживался даже намекнуть ему на отсутствие у него медицинского образования, прошло еще больше лет, чем с того момента, когда любой сюрприз мог лишить его дара речи. Даже намекнуть – не говоря уже о столь дерзком, открытом упоминании этого факта в присутствии столь уважаемого собрания. Он пытался подыскать пару-тройку едких слов, от которых бы по коже на спине у Эргандхира забегали мурашки, но увы – никакой кожи на спине у мельфианина не было и в помине. Спину его покрывал прочнейший панцирь.

– Срок работы О'Мары в госпитале превышает по продолжительности срок работы всех здесь присутствующих, – продолжал Эргандхир, – поскольку он приступил к выполнению своих обязанностей еще до окончания сборки этого сооружения. С тех пор, в должности заведующего Отделением Межвидовой Психологии, он добивался сохранения целостности коллектива медиков и прочих обитателей нашей профессиональной психушки, показывал нам, как можно жить и работать сообща, как одна команда. Его опыт в этой сфере неоценим и беспримерен. Однако я пребываю в здравом рассудке и мой разум отличается упорядоченностью мышления, полковник. И я хотел бы знать, почему вы в первое мгновение создаете правила, а в следующее же мгновение сами их и отвергаете – хотя я мог бы и не говорить о том, что лично у меня нет ничего против вашего выбора.

Все присутствующие разразились целой гаммой непереводимых звуков одобрения. Юрзедт сказала:

– Никто и никогда не требовал от главного администратора популярности среди сотрудников.

Ее реакция вызвала у О'Мары теплое чувство удивления и удовольствия, но и этим чувствам он не позволил отразиться на своем лице, поскольку это было бы самой нетипичной реакцией со стороны самого нелюбимого сотрудника госпиталя. Однако О'Мара решил, что теперь с его стороны несуществующей коже на спине Эргандхира ничего не грозит. Он кивнул кельгианке и в упор уставился на Скемптона.

– Юрзедт права, – сказал он. – Но повторяю, полковник, у меня действительно нет нужной квалификации. Мой опыт в деле снабжения учреждения такого масштаба медицинским оборудованием, препаратами и всем прочим равняется нулю. Короче говоря, эта должность лежит за пределами моей компетенции. – Крайне неуважительным тоном О'Мара добавил:

– Я также со всем уважением отказываюсь от этого поста.

– Вы не можете от него отказаться, – столь же решительно ответствовал полковник, – потому что в противном случае будете обязаны немедленно покинуть госпиталь. Кроме того, мое подразделение действует отлаженно, подчиненные у меня превосходные, то есть – квалификация их настолько высока, что они просто-таки порой вынуждают меня сидеть сложа руки. Они возьмут на себя все рутинные вопросы, связанные с заказом и доставкой всех необходимых вещей, как под вашим надзором, так и без оного. На вашу долю останется более важная и экстренная работа – с которой, по нашему мнению, вы справитесь.

– То есть? – нахмурился О'Мара.

Скемптон пристально смотрел на психолога, но явно хотел уйти от этого вопроса. Определенно, ему было трудно сказать тому о чем-то, о чем-то таком, что О'Маре могло не понравиться.

Полковник справился с собой и продолжал:

– Я не намерен нарушать все правила в первый же день. Как я уже сказал, назначение это будет носить гражданский характер. Поэтому вам придется уйти в отставку и лишиться звания майора Корпуса Мониторов. С этим никаких сложностей возникнуть не должно, поскольку это звание изначально было вам присвоено по причинам исключительно административного характера и воинская дисциплина для вас никогда ровным счетом ничего не означала, в особенности... – он едва заметно улыбнулся, – ...в плане исполнения приказов, исходящих от старших по званию. За вами, естественно, сохранится должность заведующего Отделением Межвидовой Психологии, поскольку с этих пор должность администратора и Главного психолога сольются воедино. Однако как гражданский администратор вы не обязаны будете исполнять приказы ни от кого в стенах госпиталя, а это является фактической легализацией той ситуации, которая уже, так или иначе, сложилась. Подчиняться вы будете только одной-единственной директиве Медицинского Совета Федерации...

– То есть? – снова полюбопытствовал О'Мара. На сей раз ему стоило некоторого труда скрыть нетерпение. Если бы полковник снова сказал ему что-нибудь такое, что не вызвало бы у него восторга, он вынужден был бы снова задать простой вопрос.

Скемптон растерялся, вымученно улыбнулся и ответил:

– Хорошая для вас новость состоит в том, что данное назначение – временное. Вы вольны проработать на новом поприще ровно столько времени, сколько вам понадобится для того, чтобы выбрать, оценить и полностью подготовить своего преемника.

Несколько мгновений все присутствующие на собрании говорили, пищали, хрюкали и стрекотали разом. Из-за такого обилия звуков транслятор О'Мары жалобно забибикал, извещая своего владельца о перегрузке на входе. Когда все утихли, О'Мара поинтересовался:

– А плохая новость?

Скемптону явно было не по себе, но он все же сдержался и ответил:

– Вы безупречно служили этому госпиталю много лет, майор... вернее, теперь уже экс-майор О'Мара. Я целиком согласен с теми членами Медицинского Совета, которые утверждают, что не будь вас, в первые годы своей работы в госпитале я бы не справился со своими обязанностями. Однако выбор и подготовка вашего преемника, доведение его до уровня совершенства, наиболее близкого к вашему, – это, пожалуй, самая ответственная и профессионально тяжелая задача, с какой вам когда-либо приходилось сталкиваться. И когда вы с ней справитесь, к вашей собственной радости...

Полковник помедлил. Когда он заговорил вновь, на лице его отражалось странное ассорти эмоций – боязнь сказать правду, сочувствие и глубочайшее волнение. Казалось, Скемптоном владеют и грусть, и ожидание страшнейшего эмоционального взрыва, который воспоследует в ответ на его слова.

– Что ж, администратор O'Mapa... – неловко выговорил он. – Я уже говорил о том, что в госпитале вы работаете очень много лет. Как только вы сумеете назвать имя своего преемника, вы должны будете покинуть стены этого учреждения и уйти в давным-давно просроченную отставку.

Глава 2

До конца собрания O'Mapa молчал и ушел к себе, не дав никому возможности поздравить его с назначением на новую должность, чреватую отставкой, или выразить соболезнования по тому же поводу. Он знал, что особого изумления его дурные манеры не вызовут – все сочтут, что такое поведение вполне в его духе. Он ничем не выказал своей реакции на неожиданное повышение в должности и связанные с ним ограничения его пребывания в стенах госпиталя, однако на самом деле новость эта его просто потрясла. У него отнимали ту уверенность, которая сопутствовала ему на протяжении всей его профессиональной карьеры. Ему нужно было побыть одному и все как следует обдумать. Теперь, став Главным администратором госпиталя, он имел полное право отсутствовать на рабочем месте ровно столько, сколько сочтет нужным, пока не смирится с проблемой, которая носила для него как профессиональный, так и эмоциональный характер. Но вот как Главный психолог он не мог именно сейчас тратить время даже на такие глобальные раздумья.

У себя в комнате он задержался только для того, чтобы снять с формы знаки различия. Сделав это, он впервые в жизни понял, что, кроме пижамы, ему положительно нечего надеть – вся остальная его одежда так или иначе носила следы принадлежности к Корпусу Мониторов.

По дороге к своему кабинету он почти не обращал внимания на пеструю толпу медиков и сотрудников эксплуатационных служб госпиталя, направлявшихся на обед в столовую. Тяжеловесных тралтанов и худлариан, а также существ, разъезжавших в защитных вездеходах, и мельфиан, о чьи широко расставленные панцирные лапы можно было больно пораниться, O'Mapa обходил машинально – это давно вошло у него в привычку, а на мелких созданий вовсе не обращал внимания, поскольку эти обходили его сами. Даже представителям тех видов, которые утверждали, что положительно неспособны отличить одного землянина от другого, было знакомо это существо с седым волосяным покровом на голове, одетое в зеленую форму – Главный психолог. O'Mapa по пути ни с кем ни словом не перемолвился, а сотрудники знали, что с ним заговаривать не стоит, за исключением тех случаев, когда у кого-либо из них возникала неотложная проблема эмоционального толка.

Падре Лиорен и Ча Трат еще обедали. Стало быть, Брейтвейт в приемной был один.

– Буквально пару минут назад узнал о вашем назначении, – сказал лейтенант. Он стремительно поднялся, отошел от своего рабочего стола и улыбнулся, но руку пожимать шефу не стал, поскольку точно знал, что делать этого не следует. – Поздравляю, сэр.

O'Mapa нисколько не удивился. Сеть слухов в госпитале работала безукоризненно быстро, пусть не всегда безукоризненно точно. Он скривился.

– Не переживайте, лейтенант, – сказал он. – Я не допущу, чтобы это повышение по службе что-то изменило во мне. И «сэром» меня называть не стоит. Теперь я – человек сугубо гражданский, так что это ни к чему.

Брейтвейт, сверкнув глазами, заметил, что воротничок формы О'Мары лишен нашивок, а на плечах нет погон. Затем взгляд его вернулся к лицу шефа.

Продолжая улыбаться, Брейтвейт проговорил:

– Это я по привычке. Кроме того, с той же любезностью я привык обращаться к сотрудникам, не имеющим офицерских званий, если они того заслуживают. Ну, и как вам все это, сэр?

Голос Брейтвейта звучал и сочувствующе, и с любопытством. Видимо, О'Маре не удалось-таки сохранить по обыкновению бесстрастное выражение лица.

– Если моя стареющая и, без сомнения, ненадежная память еще не отказала окончательно, – язвительно проговорил он, – через двадцать пять минут ко мне должен явиться для получасовой беседы Креск-Сар. Воспользуйтесь этим временем, чтобы сходить в столовую и подзаправиться. Как только Старший врач уйдет, мне хотелось бы пригласить всех вас троих, дабы подробно обсудить с вами те чувства, которые вызывает у меня сложившееся положение дел, и то, как это скажется на вверенном мне отделении. А пока, лейтенант, садитесь и заканчивайте просмотр последних психологических файлов.

Как обычно, Гурронсевас приложил все старания к тому, чтобы обед стал самым прекрасным событием дня. Главный диетолог и в прошлом – знаменитый шеф-повар, знаток кулинарии всех времен и народов, в первые месяцы своей работы в госпитале он задал всем массу хлопот. Много раз он был близок к тому, чтобы его как следует оттрепали за огромное тралтанское ухо, и потому просто из кожи вон лез, чтобы всех ублажить всевозможными деликатесами и тем самым отблагодарить за то, что такая судьба его миновала. Короче говоря, обед был тем самым временем, в течение которого можно было предаться самым неприятным мыслям в надежде, что они растворятся в еде.

Время от времени О'Мара, естественно, думал и о своем возрасте, и о пугающей неизбежности того, что в один прекрасный день ему придется уволиться из Главного Госпиталя Сектора – то есть уйти из того мира, который он помогал строить, и той единственной жизни, какая была ему ведома с юности. Тогда, когда ему едва исполнилось двадцать лет, он был физически невероятно крепок, и в течение всех последующих лет результаты всех проверок и медосмотров у него были оптимальными. А теперь старик Торннастор, который, по идее, был его ровесником, если забыть о том, что тралтаны живут больше людей, и молодой Конвей то и дело советовал ему не принимать то или иное близко к сердцу, не нагружать себя столь немилосердно работой... Гурронсевас случайно проговорился о том, что ему пришлось изменить рецептуру нескольких соусов для того, чтобы скрыть вкус поддерживающего лекарства, которое подмешивали теперь во все блюда, которые О'Мара съедал в течение дня. О'Мара складывал чистые, почти вылизанные тарелки, на поднос, когда на его рабочем столе загудел интерком.

– Да? – отозвался О'Мара.

– Пришел старший врач Креск-Сар, сэр, – произнесла Ча Трат глубоким соммарадванским контральто. – Вы готовы принять его?

– Да, – ответил О'Мара.

Креск-Сар открыл дверь и быстро протопал в кабинет. Он был похож на гиперактивного плюшевого медвежонка. Роста в нем было не более метра, крошечных глазок почти не было видно за густой косматой шерстью, у носа, губ и возле ушей тронутой сединой. Впрочем, поседела у него шерсть и на туловище, но виднелась лишь частично – она торчала растрепанными пучками между лямками комбинезона.

«Старость никого не красит», – печально подумал О'Мара. Нидианин, руководитель обучения практикантов, был самым частым посетителем его кабинета – правда, на счастье, излагал психологу только проблемы своих учеников.

О'Мара вывел на дисплей результаты последнего психологического обследования практикантов и указал Креск-Сару на сиденье, предназначенное по конструкции для мельфианина, но полчаса на нем мог просидеть и нидианин. А не высидел бы – ну что ж, тогда Креск-Сар нашел бы повод сократить беседу.

– Ваша новая группа практикантов довольно средненькая, – сообщил О'Мара, отведя взгляд от дисплея. – Стандартная частота неврозов, вызванных волнением накануне экзаменов, раздумьями о своей профессиональной неадекватности на фоне терапии первого пациента, ну и, конечно, убежденностью ваших подопечных в том, что им никогда в жизни не научиться проникнуть в тонкости мыслительных процессов будущих коллег. В этом они, безусловно, правы, однако это не должно препятствовать вам и всем остальным Старшим врачам продолжать делать свое дело. Да... но среди практикантов есть один тралтан, который жалуется на сны, наполненные, представьте себе, страхами – более или менее контролируемыми, надо признать, – а страхи эти заключаются в боязни быть совращенным в сексуальном плане одним и более из его коллег – представителей других видов. Забавно, как это шестиногий и снабженный щупальцами слон может опасаться посягательств на свою невинность со стороны кучки кельгиан, мельфиан, нидиан и одной женщины-землянки, которые все, вместе взятые, составят четверть массы его тела?

Креск-Сар издал короткий лающий звук, который транслятор оставил без перевода – это был нидианский эквивалент смеха.

– Как нам хорошо известно, сэр, большая мышечная масса не является отражением эмоциональной чувствительности.

О'Мара эту истину отлично знал, однако именно эту чувствительность он в течение многих лет старательно скрывал. Раздраженный тем, что замечание Креск-Сара разбередило старую рану, он резко проговорил:

– Я не склонен ожидать каких-либо серьезных проблем у представителей этого вида, Старший врач. Или вы намерены сказать мне, что я ошибаюсь?

– Да, – ответил Креск-Сар и поерзал на краешке неудобного сиденья. – То есть, не то чтобы... Словом, это моя проблема.

Довольно долго О'Мара молча смотрел на своего собеседника. Увидеть за косматой шерстью выражение физиономии нидианина возможным не представлялось – только взгляд его крошечных глазок да напряженная поза выдавали волнение. Психолог смягчился и проговорил мягко – настолько мягко, что те, кто его хорошо знал, не поверили бы, что он способен на такой тон:

– Говорите, Креск-Сар. Рассказывайте и не волнуйтесь.

Однако не волноваться Креск-Сар не мог. Его отрывистая нидианская речь хлынула лаем рассерженной собаки.

– Это все Кранг-Суви, – сказал он. – И я. Она – единственная нидианка в группе. Она совсем молоденькая, с темно-рыжей шерстью, у нее такой голос и характер, что... Проклятие, да она просто женская особь нидианской мечты! Но она представляется мне небезопасной по причинам, которые вам известны, и в которых вы, я так думаю, разбираетесь лучше меня...

Пока Креск-Сар говорил, О'Мара вывел на дисплей психофайл Кранг-Суви и действительно все понял. И хотя Креск-Сар говорил о том, что и так было видно на дисплее, О'Мара слушал его внимательно и не перебивал.

– Она с отличием окончила медицинские курсы в пятом санатории, – продолжал рассказ старший преподаватель. – Это самое престижное медицинское учебное заведение на Нидии. Ее бы с радостью взяли на работу в любую больницу на десятках планет, в медицинскую службу Корпуса Мониторов, но она, как все прочие, кто добивается таких успехов, всегда мечтала попасть на практику в Главный Госпиталь Сектора и затем получить здесь работу. Она умна, талантлива, заботлива, необычайно хороша собой, у нее нет выраженных признаков ксенофобии, и она привыкла добиваться всего, чего ни пожелает. Лично я нисколько не сомневаюсь, что Кранг-Суви действительно добьется того, чего она хочет, но я ей об этом не говорю, поскольку тогда получилось бы, что я выделяю ее из остальных практикантов. А вот она сама не так уверена, что по окончании практики ей предложат остаться и работать в госпитале, и через неделю после начала практики она объявила, что желает повысить свои шансы на успех тем, что готова предложить сексуальные услуги своему старшему преподавателю. Она говорит, что разница в возрасте для нее никакого значения не имеет, и об отказе с моей стороны даже слушать не желает...

О'Мара поднял руку.

– Между вами уже был сексуальный контакт?

– Нет, – ответил Креск-Сар.

– Почему нет? – спросил О'Мара.

Нидианин на миг растерялся. О'Мара на протяжении этого мига думал о том, что, на счастье, дело касалось только двоих представителей одного и того же вида. В противном случае ситуация действительно могла грозить непредсказуемыми последствиями, и кому-нибудь уж точно пришлось бы увольняться. При нынешних обстоятельствах, конечно, речь скорее всего не пошла бы об увольнении опытного старшего преподавателя, врача с большим стажем – если бы, само собой, дело не зашло так далеко, что и он, и его подруга решили бы покинуть госпиталь вдвоем. На взгляд О'Мары, такой вариант был бы плох и для Креск-Сара, и для Кранг-Суви, и для госпиталя, но с другой стороны, и самые талантливые и умные существа порой совершали глупые поступки.

– Расскажите подробнее, – повторил О'Мара.

Креск-Сар издал громкий звук, явно говоривший о том, что он сильно зол на себя. Транслятор этот звук переводить не стал. Затем нидианин ответил на вопрос О'Мары.

– Существует четыре причины того, почему это невозможно, – проговорил он в отчаянии. – Она втрое моложе меня. Она не обещает мне, что наши отношения станут постоянными и даже продолжительными. Я извлек бы нечестные и эгоистичные преимущества из приятных для меня обстоятельств, которые между тем ни в коей мере не возымеют действия на результаты экзаменов, которые она будет сдавать по окончании практики, а вот ее сокурсники смогут отреагировать иначе и сформировать на сей счет совсем иное мнение. Кроме того, есть еще хирург-лейтенант Варнагх-Лут, которой это может не понравиться. Вы знаете о Варнагх-Лут?

– Официально – нет, – сухо отозвался О'Мара. Его отделение считало то или иное событие или положение дел официальным, когда в психофайле того или иного сотрудника какие-либо сведения высвечивались красным или оранжевым цветом.

Креск-Сар продолжал:

– Она... то есть Варнагх-Лут... Она ближе мне по возрасту и ее темперамент меня больше устраивает. Однако она военный медик, и хотя то отделение, в котором она работает, занимается медицинским обслуживанием сотрудников, служащих в Корпусе Мониторов, ее могут в любой момент отправить на другой край Галактики. Не будь это так, мы бы давным-давно официально объявили о своем супружестве. А теперь вот... Кранг-Суви все так... осложнила. Понимаете?

О'Мара кивнул.

– Вы и сохранность вашего психологического здоровья для данного учреждения намного ценнее, чем настроение любого практиканта, как бы он... или она ни были одарены. Молодую нидианку можно вернуть на родную планету немедленно, как с объяснением, почему это сделано, так и без оного. Верно?

– Нет! – яростно воскликнул Креск-Сар. – В этом нет необходимости. Помимо всего прочего, это будет непростительно в плане того, что мы пожертвуем будущим медицинским светилом. Я просто хочу, чтобы Кранг-Суви от меня отстала, вот и все. Я пытался добиться этого, но она меня попросту игнорирует, ну а мне... мне трудно игнорировать ее. Не могли бы вы просто попробовать втолковать ей эту ситуацию и... ну, поговорить с ней, как строгий отец, что ли? Помнится, когда я был практикантом, вы со мной именно так и разговаривали, и не раз.

Ощутив значительное облегчение, О'Мара понимающе кивнул. Он ценил существ, которые сами предлагали выход из своих проблем.

– Конечно, я могу оказать вам такую любезность, – ответил он. – Но на мой взгляд, для начала вашими маленькими неприятностями стоит заняться Ча Трат. Нежелательно сразу делать из мухи слона и привлекать к этой пикантной ситуации внимание Главного психолога – дело сразу примет официальный характер. Ча Трат – также существо женского пола, и, к счастью, единственная соммарадванка в госпитале, потому к Кранг-Суви отнесется с большим сочувствием. Словом, наше отделение вам поможет.

И о Кранг-Суви, и о Ча Трат О'Мара говорил, не делая большого акцента на их половой принадлежности. Для представителя одного вида пол другого значения не имел – за исключением тех случаев, когда приобретал смысловую важность. Во множестве случаев различия между полами внутри одного и того же вида на первый взгляд были не видны, и в первые годы работы госпиталя на этой почве между сотрудниками возникало немало неловкостей. Поэтому для О'Мары все, кто не были землянами, являлись существами среднего рода, а сотрудники, принадлежавшие к другим видам, точно так же воспринимали землян. Кроме того, на взгляд О'Мары, такое отношение было еще более удобно в случаях с существами, которые время от времени пол меняли.

Главный психолог решил, что пора вернуться в образ – уж больно он размягчился, решая проблему Креск-Сара.

Суховато и холодно он осведомился:

– Вас еще что-нибудь беспокоит, доктор?

– Нет, сэр, – ответил нидианин, соскользнул с высоковатого для него мельфианского сиденья на пол и повернулся к двери. – Но мне хотелось бы поздравить вас с новым назначением. Вы его целиком и полностью заслужили.

О'Мара учтиво кивнул и вдруг порывисто проговорил:

– Пользуясь привилегиями, которые мне дает работа на посту Главного администратора госпиталя, я постараюсь позаботиться о том, чтобы Варнагх-Лут никуда не отзывали из госпиталя по делам Корпуса Мониторов, если таково ваше обоюдное желание. – Он кисло усмехнулся и добавил:

– В конце концов, мне не имеет никакого смысла обладать абсолютной властью, если я хоть время от времени не буду ее превышать.

Креск-Сар пролаял непереводимые изъявления благодарности и поспешно выкатился из кабинета – так, словно жутко торопился поскорее сообщить кому-то радостные новости. О'Мара, злясь на себя, вздохнул. «Вот видишь, – подумал он, – ты точно мягчеешь на глазах». Затем он нажал клавишу интеркома, благодаря чему его голос стал слышен в приемной, и сказал:

– Входите все. И поторопитесь.

Глава 3

Подчиненные О'Мары вошли в кабинет строем в порядке, обратном старшинству. Первым был тарланин, в прошлом – хирург-капитан, а ныне священник госпиталя, падре Лиорен. За ним шли соммарадванка, в прошлом хирург, целитель воинов, Ча Трат. Замыкал шествие номинальный заместитель О'Мары, Брейтвейт. О'Мара вяло махнул рукой, приглашая вошедших садиться.

– Разговор будет долгий, – сообщил он. – Усаживайтесь поудобнее.

Брейтвейту повезло – в том смысле, что в кабинете шефа имелось одно нормальное кресло. Остальным пришлось устраиваться с той мерой комфорта, какую они могли изыскать. Дело в том, что обставляли кабинет главного психолога мебелью еще в ту пору, когда тарланскую и соммарадванскую цивилизации еще не обнаружили. Наверняка эксплуатационники, которые полагали, что все, что не срочно, может подождать, должны были ликвидировать это упущение через год-другой.

О'Мара сделал вид, что самым внимательным образом разглядывает свои руки, сложенные на столе, но на самом деле следил за подчиненными из-под нахмуренных бровей, пока те удобно или неудобно усаживались и переговаривались между собой. Он думал о том, что сумасшествие в анамнезе – не обязательное условие для прихода на работу в Отделение Межвидовой Психологии, однако у такого анамнеза явно имелись бы преимущества – даже тогда, когда речь шла о главе отделения. У каждого из его подчиненных в прошлом были те или иные промашки, граничащие с ненормальным поведением, но сегодня О'Мара смотрел на них в принципиально новом ракурсе.

Брейтвейт выглядел вальяжно, самоуверенно и невероятно аккуратно и подтянуто. Даже тогда, когда он, как теперь, сидел в мягком кресле, форма его выглядела так, словно он ждет инспекции командующего флотом. Ча Трат была существом разряда физиологической классификации ДЦНФ. Ее крупное коническое туловище покоилось на четырех кургузых ножках, было снабжено четырьмя конечностями на уровне, если можно так выразиться, талии, и еще четырьмя – на уровне плеч. Верхние конечности заканчивались пучками тонких, чувствительных пальцев. Лиорен внешне чем-то напоминал Ча Трат. Правда, его туловище, ноги и руки были длиннее и не такие мускулистые, и вообще сходства между ними было не более, чем между жирафом и лошадью.

О'Мара поднял голову.

– Мне хотелось бы вкратце обговорить с вами мое назначение на должность администратора госпиталя, – сказал он, – и вытекающие из этого последствия для работы нашего отделения. Мы поговорим о той смене акцентов, которая произойдет в работе каждого из вас, и о том, чего я ожидаю от вас в этой связи. Можете прерывать меня, если почувствуете, что вам действительно есть что сказать. Начну я с того, что выскажусь, в порядке продолжительности вашей работы в госпитале и имеющегося опыта, о каждом из вас.

О'Мара дождался полной тишины и продолжал:

– Я знаю, что все вы так или иначе нарушали правила, заглядывая в конфиденциальные психофайлы друг друга, и потому то, что я вам скажу, не должно повергнуть вас в замешательство. Если повергнет – крепитесь. Сначала о Брейтвейте.

Не дрогнув, не шевельнувшись в кресле, лейтенант каким-то образом все же ухитрился показать шефу, что он – весь внимание.

– Вы, – без паузы продолжал О'Мара, – хорошо справляетесь с офисной рутиной и неплохо ладите с народом, независимо от видовой принадлежности. Когда требуется сочувствие, вы его проявляете, вы способны проявить решительность, когда какое-либо существо делает слишком мало для того, чтобы помочь вам решить его или ее проблему, и вы никогда, никогда не выходите из себя. К вашему нынешнему шефу вы относитесь уважительно, но не проявляете излишней услужливости, и тактично, но твердо отвергаете любые попытки волюнтаризма с его стороны. Для меня вы – почти идеальный заместитель. Интеллигентный, работоспособный, преданный делу, не любитель жаловаться, напрочь лишенный амбиций. Несмотря на то, что в стенах госпиталя вы прошли медицинскую практику, от экзамена Корпуса Мониторов на звание хирурга-лейтенанта вы отказались. Нишу для себя вы нашли в Отделении Межвидовой Психологии и не желаете куда-либо переходить и заниматься чем-либо еще. Когда вам предложили значительное повышение по службе за пределами госпиталя, вы от него отказались.

Но на этом с комплиментами покончим, лейтенант, – продолжал О'Мара. – И поверхностное, и более глубокое рассмотрение вашего характера показывает, что вы – настолько гармоничная личность, что это даже почти пугает. Ваш единственный недостаток состоит в том, что в одном-единственном отношении вы полный и бесповоротный трус. Вы желаете быть и остаетесь верным и способным заместителем, вторым игроком в команде, который наслаждается авторитетом и преимуществами, которые ему дает такая позиция, однако вы жутко боитесь той окончательной ответственности, которой чревата работа руководителя.

Нимало не изменившись в лице, Брейтвейт кивнул. Он знал правду о себе, и это не вызвало у него никакого протеста.

О'Мара перевел взгляд на Ча Трат.

– В отличие от лейтенанта, – сказал он, – вы не боитесь ничего. На Соммарадве вы были выдающимся хирургом, целительницей воинов. В свое время вы спасли жизнь руководителя группы, прилетевшей на вашу планету с целью установления контакта с соммарадванцами. Он стал для вас первым пациентом, принадлежавшим к виду, отличному от вашего, и тем не менее вы сумели осуществить необходимые хирургические процедуры и, повторяю, спасли ему жизнь. Вследствие той благодарности, которую испытала к вам группа контактеров, а также и в связи с тем, что они желали выслужиться перед соммарадванскими властями и облегчить установление контакта с вашей планетой, вас прислали сюда на практику, хотя администрация госпиталя и возражала против этого – скорее по политическим, нежели по медицинским причинам.

Впоследствии вы доказали, что вы – опытный хирург, – продолжал О'Мара несколько кисло, – однако ваше нерушимое пристрастие к соммарадванской медицинской этике оказалось пагубным. Вам позволили и впредь посещать лекции, однако на практику в отделения вас не желал пускать никто. Мы подыскали для вас место техника в Эксплуатационном отделе, где вы работали хорошо и подружились со многими практикантами – как медиками, так и технарями, но и там вы наделали дел. До сих пор не пойму, как это вышло, что вы очутились здесь. Некоторые полагают, что я вас пожалел.

Эти некоторые, – сухо добавил О'Мара, переведя взгляд на Лиорена, – плохо меня знают.

Тут он сделал довольно продолжительную паузу. Он думал о том, что сказать этому существу, которое столько перестрадало и продолжало страдать. Речь и манеры О'Мары менялись в зависимости от того, с кем он разговаривал – с сотрудником или с пациентом. С существом, чувства которого были ранены, главный психолог мог стать мягким и сочувствующим – настолько, насколько этого требовала ситуация, но с психологически здоровыми непациентами О'Мара предпочитал не напрягаться и быть самим собой – то есть вспыльчивым и саркастичным субъектом. Несмотря на то, что в поведении тарланина за последние два года наметился значительный прогресс, в глазах О'Мары он находился где-то в промежутке между врачом-терапевтом и пациентом. Однако, что бы он ни сказал, падре наверняка воспринял бы это стоически, поскольку искренне полагал, что по-прежнему заслуживает любой физической и ментальной жестокости.

Когда Лиорен поступил на работу в Главный Госпиталь Сектора, он был носителем Синей Мантии, то есть по земным меркам он был лауреатом Нобелевской премии по медицине. Он проявил себя как необычайно талантливый и преданный делу межвидовой терапевтии хирург, но затем перешел на службу в Корпус Мониторов, где вскоре вполне заслуженно получил звание капитана-хирурга.

А потом произошла ужасная катастрофа на планете Кромзаг.

Лиорен возглавлял бригаду медиков, которая занималась оказанием экстренной помощи кромзагарцам, страдавшим от какого-то тяжелого эпидемического заболевания, и совершил ошибку, из-за которой численность населения планеты уменьшилась в десятки раз. В итоге его судил трибунал по обвинению в профессиональной халатности, и Лиорен был оправдан. Однако тарланин не согласился с приговором, чувствуя, что заслуживает самого сурового наказания. Ему казалось, что он никогда не сумеет простить себя, и в конце концов он дал себе торжественную клятву в том, что более не посвятит себя возлюбленному искусству врачевания до конца дней своих, которые он полагал считанными. Однако с помощью на редкость неортодоксального лечения, предложенного О'Марой, Лиорену удалось отчасти простить себя и улучшить собственный прогноз относительно продолжительности жизни. Но тарлане отличались тем, что никогда не давали торжественных клятв просто так, походя, потому к медицине Лиорен возвращаться так и не собирался.

Вместо этого он научился сублимировать свою потребность к облегчению чужих страданий и облегчать их стал не хирургическим ножом, а мягкими, понимающими, сочувственными словами. Его слова действительно оказывали на пациентов нешуточное положительное воздействие, поскольку, слушая Лиорена, они убеждались в том, что перед ними – существо, страдания которого куда как более сильны, нежели их собственные.

О'Мара прекрасно знал, что для любого пациента любой больницы всегда отыщется другой пациент, который болен серьезнее, чем он сам, В таком положении дел менее серьезно больные пациенты всегда, во все времена находили надежду и утешение и даже приходили к выводу о том, что им несказанно повезло, раз они не так страдают, как вон тот бедняга, их сосед по палате.

Вот этот психологический трюизм и дал возможность Лиорену употребить свои нравственные муки конструктивно. Он предпочитал общаться с самыми безнадежными пациентами или сотрудниками, угодившими в стрессовые ситуации и не поддававшимися лечению обычными психотерапевтическими методами. Не обходил он стороной и тех, кто нуждался в духовной поддержке, занимался и теми, кто был смертельно болен и боялся смерти. Лиорен, обладавший блестящим умом, проработал колоссальный объем информации обо всех религиозных верованиях и ритуалах, известных в Галактической Федерации, а таковых насчитывалось как минимум по двенадцать на каждой обитаемой планете. Результаты этого беспримерного труда, учитывая, какое трудное с точки зрения эмоциональной поприще избрал для себя Лиорен, оказались весьма и весьма неплохими.

«Моральная трусость в сложной ситуации, – решил О'Мара наконец, – первое прибежище разумных существ». Он продолжал:

– Падре, о вас все известно всем и каждому в госпитале, а вы выше любых экивоков, потому говорить о вас будет пустой тратой моего времени и сил. Отправным пунктом моей беседы с вами было то, что все вы в свое время совершили те или иные ошибки, однако это никак не сказалось на качестве вашей работы во вверенном мне отделении. В вашем случае как раз наоборот, это придало вам большую чуткость и интуицию в общении с пациентами. Однако в свете моего нового назначения с этих пор я ожидаю от вас лучшего и большего.

На тот случай, если совершенный институт больничных сплетен опустил подробности, – продолжал психолог, обведя взглядом подчиненных, – скажу, что нынешнее мое положение таково: меня назначили администратором госпиталя с сохранением за мной поста и обязанностей Главного психолога на неопределенный период, в течение которого я обязан найти, оценить, подготовить и избрать своего преемника, который также сумеет совмещать обе эти должности. Принято решение о том, что впредь занимать этот пост должно лицо сугубо гражданское, дабы оно, он или она не испытывали на себе влияния или давления со стороны Корпуса Мониторов. Кроме того, кандидат на этот пост должен иметь формальное медицинское образование и опыт работы в области межвидовой психологии, что позволит ему или ей понимать специфические медицинские и немедицинские потребности данного учреждения и удовлетворять их. В связи с чрезвычайной важностью этого поста и необычностью квалификационных требований к кандидату объявление о потенциальной вакансии распространено по всем профессиональным коммуникационным сетям. Большая часть моего времени будет уделена ознакомлению с моими новыми обязанностями, а вы будете должны помочь мне отобрать подходящие кандидатуры, причем, желательно, с дальним прицелом – с тем, чтобы мы могли составить короткий перечень соискателей и затем сосредоточились бы на одном-двух из них, кто мог бы справиться с этой работой.

Он коротко кивнул, дав своим подчиненным понять, что совещание окончено, но добавил:

– Не задавайте мне никаких вопросов до тех пор, пока их хорошенько не обдумаете. С этого момента я буду пристально наблюдать за вами и время от времени намерен одаривать вас сюрпризами. Ча Трат, Лиорен, если вы устали, можете передохнуть в приемной. Брейтвейт, а для вас у меня есть работа.

Как только тарланин и соммарадванка вышли, О'Мара сказал:

– Лейтенант, диагност Юрзедт должна зайти ко мне через полчаса. У нее тревожные сны, а при пробуждении – эпизоды психосоматической периферической невропатии, вызванные одной из мнемограмм. Побеседуйте с ней, выясните, что это за мнемограмма, и сотрите ее. Затем замените эту мнемограмму другой, принадлежащей представителю того же вида, с тем же объемом опыта в медицине, но при этом более устойчивого психологически. Я же до вечера буду занят промыванием мозгов нашего уволившегося администратора, и еще мне наверняка придется отбиваться от приглашений на прощальную вечеринку.

На миг О'Мара задержал взгляд на лице Брейтвейта, но заговорив, не позволил себе снизойти до сочувствия:

– Случай Юрзедт может оказаться сложным. Вам предстоит впервые самостоятельно стереть мнемограмму и записать новую. Если у вас возникнут проблемы, лейтенант, ко мне не обращайтесь. Отдаю это задание целиком и полностью под вашу ответственность.

Брейтвейт кивнул и направился к выходу. Осанка у него была безупречная, форма – с иголочки, выражение лица – бесстрастное, вот только он сильно побледнел.

О'Мара вздохнул, прикрыл глаза и погрузился в воспоминания о том, какова техника опроса кандидата на трудную и ответственную работу.

В том смысле, в котором эта техника относилась к нему самому.

Глава 4

Кабинет был тот же самый, но в те годы стены были покрыты только зеленой антикоррозийной краской и никаких пасторальных пейзажей, являющих собой красоты десятка различных планет, не было и в помине. Не было и разнообразной мебели для инопланетян, из-за обилия которой теперь кабинет напоминал средневековую камеру пыток. Тогда здесь стояло всего два жестких стула с прямыми спинками. Между стульями стоял длинный стол, пластиковая крышка которого была погребена под ворохом компьютерных распечаток. На одном стуле сидел майор Крейторн, на другом – О'Мара.

Это рабочее собеседование с перерывами на еду, сон и длительную практику длилось уже три года.

О'Мара вдруг мысленно вернулся в тот кабинет и в то время. В тот день он был сильно взволнован – а может быть, просто бунтовал его желудок, выражая возмущение по поводу запихнутой в него наспех еды. Даже сейчас ему казалось, будто он, как тогда, чувствует запах краски, которая, по идее, пахнуть была не должна, и слышит прерывистый визгливый звук мощной дрели, которой кто-то орудовал неподалеку. Майору этот звук так досаждал, что он время от времени умолкал и более или менее безобидно ругался.

– Вы должны помнить о том, О'Мара, – не в первый раз повторил Крейторн, – что ваша внешность и манеры не внушают доверия. Черты вашего лица не говорят ни о глубине, ни о тонкости ума, хотя нам обоим известно, что этими качествами вы обладаете и что в ряде случаев вам удалось добиться определенного успеха в работе с пациентами других видов. Со стороны ваша техника психологических консультаций выглядит жесткой, но при этом эффективна. Жесткость же ваша такова, что ваши бедолаги-пациенты и представить не в состоянии, насколько глубоко и тонко они обследованы в процессе ваших немилосердных атак. А вам никогда не приходило в голову испытать такой прием, как... ну, скажем, наигранная вежливость?

О'Мара сердито и нетерпеливо вздохнул, но губы при этом разжал еле заметно, чтобы Крейторн его вздоха не заметил.

– Знакома ли вам земная пословица, сэр – «Мягко стелет, жестко спать»? Вы же знаете, в атмосфере притворного дружелюбия мне работается из рук вон плохо.

Крейторн сдержанно кивнул, но был ли его кивок ответом на вопрос о пословице или подтверждением заявления О'Мары, тот так и не понял.

– Давайте пока забудем об этом, О'Мара. Ваше следующее задание будет состоять в том, чтобы вы обосновались в группе кельгиан. При общении с ними неискренность и вежливость будут пустой тратой времени, поскольку оба эти понятия им чужды. Вот где вы будете чувствовать себя как дома. Вам прежде приходилось работать с особями этого вида?

О'Мара отрицательно покачал головой.

Майор улыбнулся.

– Будь у меня время рассказать вам о них, вы бы мне не поверили. К несчастью, именно сейчас времени у меня положительно нет. Они прибывают через два часа. Перед тем как с ними встретиться, вам следует вкратце ознакомиться с информацией, заложенной в компьютер нашей библиотеки...

В это мгновение за дверью (на самом деле двери в кабинете еще не было) кто-то уронил что-то металлическое и тяжелое, из-за чего вся комната сотряслась и зазвенела, словно плохо настроенный колокол. Крейторн вздрогнул и подчеркнуто спокойно закончил:

– ...которая, на счастье, является одной из немногих служб нашего благословенного учреждения, которые уже приведены в божеский вид и работают.

Майор был человеком, которого О'Мара с превеликой радостью возненавидел бы, но увы, возненавидеть не мог, поскольку тот был редкостным симпатягой. Как бы и почему бы кто-либо из его подопечных ни оступался, Крейторн никогда не выходил из себя. Вместо того, чтобы бушевать и устраивать провинившемуся разнос, майор принимал такой разочарованный и тоскливый вид, что тому, кто совершил ошибку, сразу делалось так стыдно, что больше он этой ошибки ни за что и никогда не совершал. Манеры у Крейторна были безупречные, он был всегда и во всем корректен. Седеющие волосы, тонкие, живые черты лица – так мог бы выглядеть дипломат-карьерист. Даже в рабочей одежде он смотрелся безукоризненно. Казалось, будто бы зловредная взвесь маслянистой смазки и металлической пыли, которой был пропитан воздух госпиталя и которой в те дни были заляпаны с ног до головы все сотрудники, к Крейторну прилипнуть просто не осмеливается. Он производил впечатление доброго человека – и не только производил впечатление, он и был добрым человеком. Он предложил О'Маре работу тогда, когда все остальные оказались для него недоступны.

– Майор, – с завистью проговорил О'Мара, – и как вам все это удается?

Крейторн улыбнулся и покачал головой.

– Вы пытаетесь заглянуть в мои скрытые глубины, а я – в ваши. Однако попытка использовать психоанализ для раскрутки глубоко закопанных психозов друг друга – пустая трата времени, поскольку мы, будучи психолотами, не имеем права на психозы. Мы должны быть разумными, психически здоровыми, гармоничными личностями. Это прописано в наших контрактах.

– В вашем контракте, может быть, так и прописано, – начал было О'Мара.

Крейторн мягко прервал его:

– Если вы не знакомы с тем, как работает новый библиотечный компьютер, то имейте в виду, что в библиотеке полным полно безумных гениев, которые с превеликой радостью помогут вам освоиться.

Из грузовых подъемников работало пока только несколько, а в их кабинах чаще всего было полным-полно людей и оборудования, так что ждать в надежде втиснуться в переполненную кабину смысла не имело. И потом, О'Мара уже привык находить путь по многокилометровым коридорам недостроенного госпиталя, хотя сейчас различить их можно было только благодаря намалеванным на стенах краской номерам уровней и самих коридоров – на перекрестках. О'Мара сбавил шаг, чтобы обойти двоих здоровяков в зеленой форме Корпуса Мониторов, которые, взмокнув от пота и немилосердно ругаясь, устанавливали какую-то трубу в потолке. Нижний ее конец упал на пол. Сержант окликнул О'Мару:

– Эй, ты, – резко проговорил он, – помоги нам поднять эту хреновину и установить на место. Я тебе сейчас покажу, куда она вставляется...

Куда должна была вставляться эта хреновина, и так было ясно. Не говоря ни слова, О'Мара пододвинул поближе к месту происшествия стоявшую неподалеку скамью, уложил на нее упавший конец трубы, после чего сам вспрыгнул на скамью. Затем он поднял конец трубы к потолку и подтянул точно к тому месту, куда ее следовало вставить. Двое военных без труда укрепили трубу.

– Вот спасибо, дружище, – осклабился сержант. – Ты малый сообразительный, так что я тебя займу делом на пару часов. Если у тебя что-то другое было на уме, лучше об этом забудь.

О'Мара покачал головой и спрыгнул на пол.

– Да ты не бойся, все нормально, – произнес сержант тоном человека, не привыкшего к отказам, – а с твоим командиром я договорюсь. Тут сейчас первым делом положено исполнять приказы офицеров Корпуса, а уж потом делать все, что взбредет в голову гражданским.

– Простите, – покачал головой О'Мара, – но мне действительно пора. Меня ждут в другом месте. – Он развернулся и успел сделать несколько шагов.

– Стой. Ни с места, – сердито рявкнул сержант. – Ты, видно, туго соображаешь... В чем дело, Бейтс?

Сержант умолк. О'Мара обернулся. Ему не впервой было решать спор кулаками. Но подобные случаи имели место в недобрые старые времена, и Крейторна такой рецидив не порадовал бы. Кроме того, второй из мониторов, Бейтс, пристально смотрел на него и усиленно дергал сержанта за рукав.

– Я его знаю, сержант, – сказал он негромко. – Не надо.

О'Мара отвернулся и продолжил свой прерванный путь к библиотеке. Отойдя от вояк на двадцать ярдов, он услышал, как сержант оглушительно громко воскликнул:

– Ассистент майора Крейторна, говоришь? Но... на кой черт какому-то психологу сдались такие бицепсы?!

Этот вопрос О'Маре доводилось не раз слышать за его жизнь. Надо сказать, что отвечать на него ему самому чаще всего не приходилось – то есть не приходилось отвечать вербально.

Подобными недоразумениями жизнь О'Мары изобиловала с детства. В три года он лишился обоих родителей, а его тетка, отчасти из-за собственного слабого здоровья, а отчасти из-за того, что юный О'Мара был поистине несносным ребенком, и не думала защищать его от взрослых и учителей, которые только тем и занимались, что непрестанно твердили мальчику, где ему следует быть и что следует делать.

Учителя сразу отправили его на спортивную площадку, а его тягу к учебе считали забавной и ненужной аномалией.

Позднее он постоянно озадачивал армейских офицеров. Те никак не могли поверить, что молодой человек с такой неинтересной квадратной физиономией и такими здоровенными плечищами, что голова, сидящая на них, казалась до потешного маленькой, может всерьез интересоваться такой заумной ерундой, как электроника, медицина и психология. О'Мара отправился в космос в надежде, что хоть там положение дел изменится и ему встретятся люди с более гибким мышлением, но увы... Невзирая на постоянные попытки во время собеседований произвести на людей впечатление своим недюжинным интеллектом, впечатлял их О'Мара исключительно своей мышечной массой. Его выслушивали, а на заявлениях неизменно проставляли штамп:

«ГОДЕН К ТЯЖЁЛОЙ ФИЗИЧЕСКОЙ РАБОТЕ».

Вот он и мотался с одного строящегося космического объекта на другой и всегда работал с людьми, мозг которых был так же мускулист, как плечи. В конце концов судьба занесла его на заключительные сборочные работы в Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора. Тут О'Мара решил хоть немного разбавить свой каждодневный монотонный физический труд и применить свой интеллект для тайных вылазок в область чужой психики.

Он понимал, что так не годится поступать с друзьями, но в ту пору у него друзей не было.

Его секретные эксперименты (тайная психотерапия коллеги-землянина и проведенное на авось лечение осиротевшего в космосе и ужасно страдавшего малыша-худларианина весом в полтонны) привлекли внимание Крейторна. Офицер-исследователь не только снял с О'Мары все обвинения в несчастном случае, из-за которого погибли родители худларианского младенца, но и добился того, что в ходе судебного разбирательства выяснились тончайшие подробности успешного терапевтического подхода к решению О'Марой эмоциональных проблем страдавшего тяжелым неврозом товарища по работе. Эти достижения О'Мары настолько впечатлиди Крейторна, что майор предложил ему работу с испытательным сроком. Работать предполагалось мозгами, а не мышцами, а испытательный срок должен был продлиться до того момента., как стало бы ясно, что О'Мара с работой не справляется. Работа оказалась самой трудной и самой благодарной в жизни О'Мары.

Эту работу он не хотел потерять.

Однако приступив к изучению сведений о кельгианах, он понял, что на этот раз порадовать майора будет нелегко. Собственно говоря, ни одно из последних заданий, порученных О'Маре Крейторном, нельзя было назвать легким. При работе с первым в своей жизни инопланетянином О'Мара чуть не погиб, хотя бывали дни, когда ему не хотелось заниматься чем-либо более обременительным, чем кормление, купание и баюканье капризничающего детеныша-худларианина весом в полтонны.

Через два часа О'Мара уже находился на тридцать седьмом уровне у шлюза "F", к которому причаливали звездолеты, доставлявшие сотрудников, и смотрел на кельгиан, которых видел впервые в жизни, а не на картинках, и которые в данный момент семенили вдоль переходной трубы. «По крайней мере они хотя бы теплокровные кислорододышащие, как и я», – попытался мысленно утешить себя О'Мара. Однако только этим сходство людей с кельгианами и ограничивалось.

Они были похожи на разжиревших гусениц, покрытых серебристой шерстью. Длина тела кельгиан, от конической, заостренной головы до кончика торчащего вверх хвоста составляла более двух метров. Они быстро переступали двенадцатью парами коротеньких лапок, но те четыре пары, что располагались ближе к голове, были немного длиннее, тоньше и заканчивались мягкими розовыми пальчиками. Мелкие, собранные к носу черты физиономий кельгиан были чересчур инопланетянскими, чтобы О'Мара мог понять их выражение, но из усвоенных им сведений он знал о том, что все свои эмоции кельгиане выражают непроизвольными движениями чрезвычайно подвижной шерсти. Шерсть была способна прилегать к телу, вставать дыбом и гулять по телу кельгиан рябью или волнами. Таким вот способом представители этого вида давали знать о своем настроении всем окружающим, и их сородичи как минимум их прекрасно понимали. В итоге при общении с кельгианами было совершенно бесполезно лгать или даже скрывать правду.

На вид кельгиане были существами нежными и симпатичными. Если бы их можно было бы уменьшить раз в десять, в детстве О'Мара с удовольствием держал бы одного из них в качестве домашнего зверька – если бы ему, конечно, позволили это.

Кельгиане выбрались из переходной трубы и встали полукругом перед О'Марой. Он машинально попятился. Кельгиане поднялись на четыре пары задних лап и вытянули и немного наклонили головы вперед, в результате чего их глаза оказались на уровне глаз О'Мары. Ему казалось, что его окружила компания пушистых вопросительных знаков. О'Мара, у которого вдруг под ложечкой словно стайка бабочек запорхала, понял, что перед ним ситуация, которая официально именовалась процедурой первого контакта. Если бы он сказал или что-то сделал не так, из-за этого могла начаться межзвездная война. Кельгиане имели репутацию существ с развитым интеллектом, их цивилизация отличалась высоким уровнем развития техники. Скорее всего они больше знали о людях, чем о них – О'Мара. Он искренне надеялся, что кельгиане на этот счет сделают ему скидку.

Как бы повел себя в этой ситуации сдержанный и безупречно корректный майор Крейторн?

О'Мара протянул руку кельгианину, стоявшему к нему ближе других, но тут же резко отдернул. Библиотечный компьютер ничего не говорил о такой форме физического приветствия. Для двуруких землян такой телесный контакт означал выражение дружелюбия и доверия – эта традиция родилась в те далекие времена, когда люди тем самым показывали друг другу, что безоружны. Но передние лапки кельгиан были до смешного крошечными, да и было их слишком много. О'Мара понял, что только что избежал первой ошибки.

Он медленно и членораздельно проговорил:

– Меня зовут О'Мара. Приятным ли был ваш полет? Не хотели бы вы повидать...

– Меня зовут Креннет, – прервала его та кельгианка, которой он хотел пожать лапку. Шерсть ее нетерпеливо шевелилась. – Каюта на корабле была тесная, а еда кошмарная. Речь землян, входивших в команду корабля, была быстрой и отчетливой. А вы почему говорите так медленно? У нас нет никаких сложностей с речевым восприятием. А у вас?

О'Мара закашлялся и ответил:

– У меня... тоже.

– Вы – целитель? – осведомилась Креннет. – Если да, то какой у вас ранг?

– Нет, – ответил О'Мара. – П-п... психолог. – И мысленно добавил: «Без квалификации».

– Значит, вы – целитель разума, – заключила кельгианка. – Какая разница?

– О разнице мы поговорим, когда у нас будет больше времени, – отозвался О'Мара, решив, что пока рано рассказывать кельгианам о том, что у него нет официального образования. Ему вообще пока ничего не хотелось рассказывать о себе этой любознательной гусенице-переростку. О'Мара продолжал:

– Ранее я собирался спросить у вас, не пожелаете ли вы для начала осмотреть отведенные вам жилые помещения или хотите пройти в столовую? Сейчас, пока мы с вами разговариваем, ваши личные вещи доставляют в ваши комнаты.

– Я голодна, – объявила другая кельгианка. Ее шерсть вздыбилась иголочками. – После той несъедобной дряни, какой нас потчевали на корабле, в вашей столовой, наверное, еда будет повкуснее.

– Не гарантирую, – сухо отозвался О'Мара. Шерсть Креннет заходила рябью. Тоном старшей в группе она заявила:

– Сначала посмотрим комнаты. Ведите нас, О'Мара. Земляне умеют разговаривать на ходу? Видимо, удержание равновесия при ходьбе на двух ногах требует значительной концентрации внимания. А что означает это ваше подергивание головой? Это утвердительный ответ или отрицательный?

– Утвердительный, – ответил О'Мара, как только процессия тронулась с места. У него почему-то было такое ощущение, что Креннет хотела что-то еще сказать, но сдержалась. Они приближались к концу длинного коридора с еще некрашеными стенами. Впереди, по обе стороны от развилки слышался нарастающий стук молотков и визг дрелей вперемежку с людскими выкриками.

Когда компания подошла к развилке, О'Мара увидел, что по обе стороны от нее кипит работа. Бригады отделочников возились с краскопультами и листами стали с острыми краями, и при этом рабочие не обращали никакого внимания на тех, кому надо было пройти по коридору. На полу валялось множество стальных панелей, и их острые края торчали во все стороны. О'Мара хотел было уже сказать кельгианкам, чтобы те остановились, но они уже и сами попятились назад. Шерсть их вздыбилась и пошла рябью, что говорило о нешуточном волнении.

О'Мара прищурился, выбрал ту часть коридора, которая была не так завалена строительными материалами, и стал искать взглядом руководителя работ. Ни на одном из рабочих он не увидел ни мониторской формы, ни каких-либо знаков различия. Скорее всего эти люди работали по гражданскому контракту. О'Мара вдохнул поглубже.

– Люди! – крикнул он, стараясь перекричать шум. – Мне надо поговорить с вашим начальником! Срочно!

Здоровенный краснолицый мужчина спрыгнул со штабеля стальных панелей примерно в двадцати ярдах от развилки и стремительно подошел к О'Маре. Тот решил, что такая окраска лица мужчины вызвана и раздражением, и тяжелой работой, и решил испробовать тактику Крейторна.

– Прошу прощения за причиненные неудобства, – сказал он, кивком указав вперед, – вы наверняка очень заняты. Я сопровождаю группу только что прибывших кельгианок-медсестер в их комнаты на сорок третий уровень, и мне бы хотелось, чтобы для них расчистили дорогу по...

– Черта с два, – грубо прервал его мужчина и бросил взгляд за плечо О'Мары. – У меня всего-то два часа на то, чтобы закончить этот участок коридора. Отведите их в столовую да накормите салатом или что там они лопают, эти здоровенные гусеницы. И до этого времени сюда не суйтесь. Либо можете подняться на пятьдесят первый уровень грузовым лифтом, он уже возит до этого уровня, потом спуститесь по пандусам на сорок девятый. Потом повернете налево, мимо...

Покуда бригадир отделочников объяснял дорогу, О'Мара решил: он не имеет права идти в обход, не будучи на сто процентов уверенным, что доберется до цели сам и доведет кельгиан. Ему вовсе не улыбалась перспектива кружить с вновь прибывшими по всему госпиталю. Он покачал головой:

– Я не собираюсь вести их в обход.

– А что это вы тут раскомандовались? – сердито рявкнул бригадир. – Уводите отсюда своих практикантов и не отнимайте у меня время.

Трудившиеся неподалеку рабочие прервали работу и стали прислушиваться к разговору. Их примеру вскоре последовали и другие, что работали дальше от развилки. По коридору словно волна безмолвия прокатилась.

– Ваше оборудование – в частности, тележки, нагруженные стальными панелями, имеющими острые края, снабжены колесами, – сказал О'Мара, как он надеялся, сдержанно и убедительно. – Их легко откатить к одной стене, и моя группа спокойно пройдет по коридору. То же самое относится к краскопультам и прочему оборудованию. Так или иначе вам скоро придется навести тут порядок и унести все это. Я вам помогу.

Бригадир ответил, не понижая голоса:

– Не поможете, потому что нечего вам тут распоряжаться, и вы здесь не пройдете. Убирайтесь. И вообще, что вы такое о себе возомнили? Ишь, какой начальник выискался!

О'Мара изо всех сил старался не вспылить и не раскричаться. Двое рабочих спрыгнули на пол и подошли ближе к бригадиру. О'Мара смерил их взглядом с головы до ног и кивнул обоим.

– У меня проблем с идентификацией личности нет, – сказал он. – Потому я прекрасно знаю, что меня зовут О'Мара. На тот случай, если впоследствии у меня возникнет искушение доложить об этом инциденте, мне хотелось бы узнать ваши имена. Полагаю, вверенная мне группа практикантов беспрепятственно проследует по этому коридору, поскольку мы не желаем произвести дурного впечатления на инопланетян. Прошу вас, расчистите для них дорогу. Боюсь, я вынужден на этом настаивать.

«Крейторн наверняка бы одобрил мои джентльменские манеры и фразы», – подумал О'Мара. Однако у бригадира мнение на этот счет оказалось радикально противоположным. Он четко указал О'Маре маршрут, по которому стоило отправиться безмозглой здоровенной горилле, которая пытается кого-то охмурить заумными речами. Не забыл он насоветовать этой горилле и ряд невероятных с точки зрения физиологии действий, которые она должна была с собой произвести, добравшись до вышеупомянутой цели. К несчастью, все это было сказано на таком языке, что все фразы трансляторы кельгиан перевели дословно. О'Маре слишком часто встречались люди, которые были твердо убеждены в том, что ум и сила – два взаимоисключающих понятия. Ему нестерпимо хотелось завершить этот спор на их языке – языке кулаков. Он поднял руку.

– Хватит, – произнес он холодно и спокойно, но добился того, что бригадир умолк на полуслове. – Если нашему спору суждено перейти в физическую фазу, от чего лично я предпочел бы воздержаться, что ж – к нашим услугам имеется двенадцать медсестер и медбратьев, которые, я надеюсь, сумеют оказать первую помощь двум-трем землянам, которые станут жертвами выяснения отношений. Ваш ход.

«Крейторн, – подумал О'Мара, – теперь уж точно бы меня не похвалил».

Глава 5

Несколько секунд в коридоре стояла полная тишина. Физиономия бригадира мало-помалу лиловела. Тот рабочий, что стоял справа от него, улыбался, а тот, что стоял слева, приобрел задумчивый вид, но явно не боялся. Рука его поднялась – видимо, он хотел потрепать начальника по плечу, тем самым выразив поддержку, но в последний момент передумал и руку опустил. О'Мара решил, что этот малый способен думать, несмотря на то, что ради собственного спокойствия согласен на то, чтобы думал за него бригадир.

Рабочим, трудившимся на сборке космических объектов, платили хорошо, но большинство из них были не слишком умны и малообразованны. Никто от них не требовал ни ума, ни образования. Однако их невежество было состоянием временным, от которого их вполне можно было избавить. О'Мара кивнул тому рабочему, что стоял слева от бригадира, дав понять, что его слова будут обращены к нему, а не только к его боссу, а затем перевел взгляд на лицо бригадира и с сожалением подумал: «Попытаюсь еще разок применить тактику Крейторна».

– Пока все мы думаем о том, как нам быть дальше, – сказал О'Мара, усмехнувшись краешком губ, – я расскажу вам о том, что вам следует знать о кельгианах – это я сделаю на тот случай, если кто-то из вас видит этих существ впервые в жизни. Физически они не очень сильны. За исключением хрупкого позвоночника и столь же хрупкой черепной коробки, их тело состоит из мягких мышечных тканей, которые лежат широкими кольцевыми полосами вдоль всей длины тела. Эти мышцы нуждаются в активном притоке крови и расположены близко к коже, а это означает, что даже крошечная поверхностная ранка для них опасна, поскольку подвижная шерсть затрудняет остановку кровотечения. На шерсти ранения сказываются еще более пагубно...

Звучало все так, словно он знал, о чем говорит, но на самом деле он просто слегка перефразировал ознакомительные материалы по физиологии кельгиан, предназначенные для детей, обучающихся в начальной школе. Однако рабочий, стоявший справа от бригадира, сосредоточенно нахмурился, задумчивый слева пристально уставился на кельгиан, а цвет физиономии бригадира стал из лилового алым, а потом – розовым.

– ...Поскольку, – продолжал О'Мара, – для кельгиан шерсть является не только украшением, но и выразительным средством, для каждого другого кельгианина движения шерсти собеседника служат продолжением речевых высказываний. Эти движения в точности отражают то, о чем кельгиане думают, и то, что они чувствуют. К примеру, мужчина способен скрыть свои чувства к женщине, а она, в свою очередь, свои к нему, независимо от того, отвечает она ему взаимностью или нет. Кельгиане не могут сделать этого при всем желании. Их шерсть обладает колоссальной чувствительностью. Если ее поранить или еще каким-то образом повредить, это будет равно тому, как если бы мы приобрели какое-нибудь тяжелое увечье или если бы наши лица изуродовали шрамы. Изуродованной кельгианке будет трудно... гм-м... скажем так: найти себе спутника жизни...

– Жалко, что с нашими бабами все не так просто, – прервал его тот рабочий, что сосредоточенно нахмурился. Задумчивый добавил:

– Стало быть, вы хотите сказать, что если они поранятся об острые края панелей или вымажут шерсть в смазке или краске, этим дамочкам не поздоровится. – Не дожидаясь ответа О'Мары, он сказал:

– Босс, мы расчистим для них дорогу.

Бригадир растерялся. Цвет его лица успел вернуться к естественному, однако он явно был не из тех людей, что привыкли отступать в спорах. О'Мара решил, что пора снова перехватить инициативу и призвать к лучшему в природе человеческой, если таковое лучшее имелось в характере бригадира.

– Они перенесли долгий перелет, – сказал он, – и некоторым из них нужно срочно воспользоваться... удобствами, размещенными у них в комнатах. – Он усмехнулся. – А у вас тут и так хлама всякого хватает.

Бригадир все еще пребывал в растерянности, но наконец громко буркнул:

– Ладно, О'Мара, ваша взяла. Я не из тех, кто способен так напакостить дамам. Подождите минут десять.

Вскоре процессия длинным строем тронулась по расчищенному участку коридора. Задержались они только один раз и ненадолго. Дело в том, что по рядам рабочих пронеслась весть о том, что мимо них сейчас проследует группа инопланетянских медсестер, и мужчины принялись заигрывающе присвистывать. Креннет пожелала выяснить, что означает этот странный, непереводимый шум. О'Мара решил, что всю правду говорить кельгианке не стоит.

Он ответил:

– Такой звук земляне издают, когда полагают, что тот, на кого они смотрят, очень хорош собой.

– Вот как? Ну тогда ладно, – отозвалась Креннет. – А нам не следует посвистеть в ответ?

Через десять минут, когда все вошли в ярко освещенный и полностью отделанный отсек, подготовленный для размещения кельгиан, Креннет заговорила снова.

– Кстати, к вашему сведению, мы уже не в том возрасте, когда особи не в состоянии держать под контролем непроизвольное отправление физиологических нужд. Похоже, именно на это вы намекнули там, в коридоре. Я не стала позволять никому из нашей группы поправлять вас, поскольку ваше положение в тот момент было непонятным и прерывать вас не стоило. Но у меня есть вопрос, который я хотела задать вам раньше.

– Спрашивайте сейчас, – сказал О'Мара.

– Почему вы, целитель разума, показывали нам дорогу к нашим комнатам, – спросила Креннет, – а не кто-нибудь другой, с более низкой профессиональной подготовкой? Вам любопытно пообщаться с существами, которых вы видите впервые в жизни? Или у вас есть профессиональные причины наблюдать за нашим поведением?

На миг О'Мара задумался о том, как бы ответил на подобные вопросы сверхучтивый Крейторн. Но он не был Крейторном и чувствовал бы себя более естественно, если бы ответил на вопросы кельгианки так, как и собирался на них ответить. Если бы оказалось, что он попал впросак, он бы уж как-нибудь выкрутился. Кроме того, в материалах, изученных О'Марой в библиотеке, неоднократно подчеркивалось, что вежливость, тактичность и ложь были понятиями, в корне чуждыми кельгианам. Они их смущали и раздражали.

– Ответ на оба вопроса «да», – сказал О'Мара. – Вы – одни из первых сотрудников-неземлян, которые прибыли в госпиталь. Я хотел как можно скорее познакомиться с вами, поскольку в будущем мне, вероятно, придется оказывать вам профессиональную помощь. Не исключено, что впоследствии кто-то из вас будет вынужден покинуть госпиталь по причинам психологической непригодности к работе. Вы должны понять, что первое впечатление о вас крайне важно для меня.

Креннет молчала, зато ее взъерошенная и разбушевавшаяся шерсть говорила яснее всяких слов. Она не могла солгать, но и молчать по-кельгиански тоже не могла.

Кто-то из кельгианок проговорил:

– Он думает, что мы все сумасшедшие.

Другая добавила:

– А я думаю, он в некотором роде прав, если учесть, какой сложности экзамены на подтверждение высшей медсестринской квалификации нам пришлось сдать и какие жуткие тесты на физиологическое соответствие пришлось пройти для того, чтобы нам всего лишь милостиво позволили подать заявления об устройстве на работу в этот госпиталь.

Кельгианки не понимали вежливости, дипломатичности и множества прочих уловок, к которым прибегали люди для того, чтобы скрыть ложь. Однако О'Мара решил, что правду, которая могла бы напугать кельгианок, можно было хотя бы скрасить откровенным комплиментом.

Он посмотрел на Креннет и проговорил погромче, чтобы его слышали все:

– С объективной точки зрения вы все и в самом деле сумасшедшие. Однако необычайно высокая степень преданности работе, отсутствие честолюбия, почитание здоровья и благосостояния других выше собственного счастья – все это вполне укладывается в рамки обычных неврозов. На самом деле из этих неврозов соткана ткань галактической цивилизации.

– Но...

Кельгианки стояли у дверей, ведущих в отведенные им комнаты, но входить почему-то не торопились. Они окружили О'Мару, смотрели на него и внимательно слушали, а их шерсть ходила ходуном. Пока он не понимал, что означают эти экспрессивные высказывания.

Со всей серьезностью он проговорил:

– Все вы полны энтузиазма, преданности работе, обладаете благородными качествами характера, столь нужными для вашей профессии, но этого может оказаться недостаточно. Когда этот госпиталь заработает на полную мощность, тут соберутся представители около шестидесяти различных видов. А это означает – шестьдесят различных типов характеров, запахов тела, воззрений на жизнь, мнений о медиках и обслуживающем персонале. Жилое пространство будет ограниченным, поэтому вам придется все делать рука об руку с другими существами – есть, работать, отдыхать на общем рекреационном уровне. От вас потребуется очень высокий уровень межвидовой адаптации.

Наверняка у кого-то из вас разовьются серьезные психологические проблемы, – продолжал О'Мара, – хотя в данный момент вам может казаться, что этого не произойдет. Даже при проявлении высочайшего взаимного уважения и терпимости к коллегам никто не застрахован от межвидовых трений. Будут иметь место потенциально опасные ситуации, которые явятся следствием неведения или недопонимания. Что еще более серьезно, у любого существа может развиться ксенофобия, которая может сказаться на профессиональной компетентности или психической стабильности, а может быть – и на том, и на другом одновременно. К примеру, медик-мельфианин, подсознательно страшащийся косматого хищника со смертельно ядовитыми жалами, обитающего на его родной планете, может оказаться не в состоянии оказать медицинскую помощь должного уровня пациенту-кельгианину. А поскольку мельфиане представляют собой шестиногих, покрытых панцирем существ, некоторые из вас могут испытать такие же чувства по отношению к ним.

О'Мара сделал паузу, но реакции не воспоследовало. Кельгианки молча смотрели на него, только их шерсть раскачивалась, отчего возникало впечатление, словно по коридору дует ветер.

Он продолжал:

– Самые последние данные – отчеты о практике и психологические профили будут храниться в Отделении Межвидовой Психологии, цель работы которого в первую очередь состоит в самом раннем выявлении и ликвидации таких проблем. Если же лечение проблемного сотрудника окажется неудачным, ему придется покинуть госпиталь до того, как ситуация перерастет в тяжелый конфликт. Слежение за таким неправильным, нездоровым, нетерпимым мышлением – вот задача, которую Отделение Психологии будет выполнять со всем рвением – то есть с таким рвением, что порой наша работа будет вызывать у вас раздражение и злость и вам будет хотеться сказать нам в глаза все, что вы о нас думаете. Однако оправданные упреки мы не считаем симптомом нарушения психики.

Наверное, земляне после такой изысканно льстивой фразы могли бы вежливо посмеяться. А кельгиане, как вдруг вспомнил О'Мара, всегда и всюду говорили только то, что думают.

– Вам будут сниться страшные сны, – продолжал он, – вас станут мучить страхи или фантазии на сексуальной почве – такие, каких вы себе и представить не могли. А когда вы будете просыпаться, вам надо будет идти на рабочее место и трудиться рядом с этими самыми ночными кошмарами, вам надо будет завязывать с ними дружеские отношения. Более того: если этим кошмарам суждено будет оказаться вашими начальниками, вам еще надо будет их слушаться. Если у вас возникнут проблемы такого свойства, на крайний случай вы сможете обратиться за помощью в Отделение Психологии. Но если вы осознали последствия всего того, о чем я вам сейчас рассказал, то вы должны понять, что для всех, и для вас в том числе, будет лучше, если вы сумеете решить свои проблемы самостоятельно.

После того как вы устроитесь на новом месте, – продолжал он, – с вами свяжется землянин, старший преподаватель доктор Мэннен, и расскажет вам о расписании лекций, практических занятий, режиме сна и питания. У него есть собака – это неразумное, дружелюбное земное четвероногое существо, с которым он наверняка пожелает вас познакомить, и почти наверняка ему будет приятно, если вы полюбите это существо и станете им восхищаться, несмотря на то что у него нет медицинского образования... «Как и у меня», – мысленно добавил О'Мара.

– Думаю, доктор Мэннен должен вам понравиться. Он прекрасный педагог, он миролюбив, всегда готов помочь. Характер у него намного более приятный, чем у меня...

– Вот самая приятная новость, которую мы услышали сегодня, – буркнула одна из кельгианок, стоявшая позади Креннет.

О'Мара сделал вид, что не услышал этой язвительной колкости. Он гостеприимно указал на двери, ведущие в комнаты, и сказал напоследок:

– Удачи в учебе. И надеюсь, что по роду моей профессии нам с вами больше встречаться не придется.

– Спасибо, О'Мара, – ответила Креннет. По ее шерсти пробежали невысокие волны. – Мы тоже надеемся больше никогда с вами не встречаться.

Глава 6

Там и тогда О'Мара решил, что причиной столь откровенной речи и как бы даже хамского поведения кельгиан является то, что у них почти неразделимы психология и физиология – шерсть и эмоции. В отличие от представителей других видов, зависящих от речи как от единственного средства общения, кельгианам не было нужды отягощать себя психологическим бременем лжи, скрывать свои истинные чувства от других, переживать потрясения из-за того, что о них на самом деле думают другие. Эмоциональная жизнь кельгиан была восхитительно проста. И даже теперь, через пятьдесят лет после того, как О'Мара впервые встретил ту группу медсестер, он не мог забыть теплого, особенного чувства, которое испытал к ним, хотя никогда бы в этом никому не признался. Ну разве что Приликле, единственному в госпитале цинрусскийскому эмпату, который знал о потаенных глубинах сознания О'Мары больше кого бы то ни было в госпитале. Приликла знал, что кельгиане – самые любимые существа О'Мары в госпитале, потому что они говорят только то, что думают, и в их обществе все понимают, на каком они свете.

Кельгиане с психологической точки зрения для О'Мары были своими людьми.

Он вздохнул, открыл глаза и завершил процесс возвращения в настоящее время. Ему нужно было повидаться с полковником Скемптоном, и идти надо было прямо сейчас, чтобы оставить Брейтвейта наедине с очередным психологическим подарочком. По приемной О'Мара прошествовал, никому не сказав ни слова.

Личный кабинет Главного администратора был намного просторнее и обставлен был куда шикарнее кабинета О'Мары в Отделении Психологии. Покрытие пола было таким мягким и пушистым, что по нему скорее не шли, а пробирались. Мебель для особей различных видов здесь стояла по-настоящему удобная, на ней можно было разместиться с комфортом. Возле огромного письменного стола, на котором царил образцовый порядок – то есть на нем не было ничего, кроме встроенного компьютера и коммуникационных экранов, – сегодня стояло два стула, а не один, как обычно. Оба стула выглядели столь же порочно комфортабельно, как инопланетянская мебель. Скемптон указал О'Маре на свободный стул.

– Не стоило вам тут ради меня наводить такой порядок, – заметил О'Мара сухо и уселся.

Между тем им обоим было прекрасно известно о том, что Скемптон – жуткий чистюля и что порядок такой на рабочем столе у него всегда. Он развернул свой стул так, чтобы лучше видеть О'Мару, и несколько секунд молча пристально смотрел на грудь психолога.

– Как видите, я до сих пор в форме, – желчно проговорил О'Мара, – но знаки различия снял. А в форме я до сих пор не потому, что безумно тоскую по утраченному званию, и не потому, что питаю нежные чувства к Корпусу Мониторов, и вообще не по какой-либо другой сентиментальной или психологической причине. Просто-напросто в нашем госпитале слишком много существ, которые не в состоянии отличить одного землянина от другого, но про меня они знают, что я седой и ношу зеленую форму. Так что я в таком виде исключительно в целях облегчения идентификации, и вам не стоит высказывать мне соболезнования или бояться ранить мои задетые чувства. У меня нет никаких чувств – ни задетых, ни каких бы то ни было еще. А став гражданским лицом, я имею полное право даже на то, чтобы не называть вас «сэр»...

– Что-то не припомню, чтобы вы когда-нибудь меня так называли, – улыбнувшись, оборвал О'Мару Скемптон. – А вот вас как нового гражданского администратора сэром будут величать все поголовно, включая и военных сотрудников – они будут делать это из вежливости и независимо от того, питают они к вам уважение или нет. Как там у вас с манией величия, О'Мара?

– ...так что, если у вас имеются инструкции, советы, предупреждения или еще какие-либо неквалифицируемые познания, которыми вы жаждете со мной поделиться, – продолжал О'Мара таким тоном, словно Скемптон и не прерывал его, – давайте лучше сразу к делу. За советы я вам буду признателен, хотя скорее всего ими не воспользуюсь. Затем вы можете формально представить меня вашим сотрудникам, предварительно указав мне те головки, которые я должен буду гладить, и те задницы, которые мне следует пинать – само собой, если задницы имеют место быть. Договорились?

А что касается мании величия – то это явление временное, – кисло добавил O'Mapa, – как, собственно, и эта новая работа.

Скемптон сочувственно кивнул.

– На выбор и подготовку преемника, которому придутся впору ваши башмаки, может уйти время, – сказал он совершенно серьезно, – так что ваша временная работа может продлиться ровно столько, сколько вам покажется нужным. Или желательным.

– Вы пытаетесь мне польстить, – спросил O'Mapa, – или ввести меня в искушение?

– И то, и другое, – ответил полковник. – Но если серьезно, то самое трудное в вашей новой работе – то, что вам нужно ко всем без исключения проявлять как мягкость, так и жесткость. В этом кабинете вам не придется иметь дела с пациентами, страдающими расстройствами эмоций. Все, кто станет приходить сюда, будут неопровержимо уверены в том, что они более здравомыслящи и умны, чем вы, и в том, что с вашей работой любой из них мог бы справиться куда как лучше. Очень может быть, что кое-кто из них будет прав на все сто процентов, но никому из них не придет в голову всерьез подумать о том, чтобы занять ваше место, поскольку все они – большие специалисты-медики, влюбленные в свое дело. К вам они будут являться с непрестанными запросами на оборудование, медикаменты и всякую прочую ерунду и каждый из них будет настаивать на том, что ему все это гораздо нужнее, чем любому из его коллег.

Вы же их будете выслушивать, – продолжал Скемптон, – и говорить им прямо и откровенно все, что вы о них думаете, но исключительно про себя, а делать будете все, что в ваших человеческих и нечеловеческих силах. Учитывая бюджет Корпуса Мониторов, силы вам потребуются и те, и другие. Те сотрудники, которые точно знают свои потребности, будут излагать свои нужды без лишних слов и не станут отнимать у вас время. Вы будете давать им то, чего они хотят, либо будете мягко объяснять им, что получить этого они никак не смогут раньше, чем через две недели или еще позже. В каждом подобном случае придется приходить к компромиссу. Будут и другие сотрудники, и другие запросы. Некоторых придется слушать, вести с ними дипломатичные беседы – надеюсь, это у вас получится – а вот делать ровным счетом ничего не нужно.

Он одарил О'Мару натянутой, несколько обеспокоенной улыбкой и продолжал:

– Все из-за того, что на самом деле всем им будет нужно одно: поболтать с вами и пожаловаться на всякие пакости, которые, как им кажется, о них говорят тайком их коллеги, а еще – о порой действительно имеющих место случаях переманивания самых лучших практикантов в другие отделения. Вам придется выслушивать и жалобы на то, что за время рабочего дня просто невозможно выполнить такую зверскую нагрузку, и так далее, и так далее. Словом, большую часть времени вам придется выслушивать вот такое нытье наших великих медиков, периодически прерывая его парой сочувственных или подбадривающих словечек или обещаний разобраться с той или иной проблемой, как только вам позволит время. Но чаще всего вам не придется ничего говорить и обещать, а делать – тем более, поскольку за вас все сделают ваши подчиненные.

Как только Скемптон умолк, чтобы перевести дух, O'Mapa притворился шокированным и спросил:

– Неужели вот этим и занимался наш глубокоуважаемый администратор на протяжении последних двенадцати лет?

– Стыд и срам, верно? – подхватил полковник и от души расхохотался. Тревожные морщинки у глаз разгладились, и он вдруг стал намного моложе – так молодо он не выглядел с тех пор, как приступил к исполнению обязанностей Главного администратора. Отсмеявшись, Скемптон продолжал:

– Знаете, случаются-таки и драматические моменты, когда мне действительно приходится честно отрабатывать свою зарплату и когда задушевных бесед и ничегонеделания недостаточно. Но клоню я к тому, что независимо от того, кто к вам будет обращаться – существа какого вида, размера или ранга, – самой главной частью вашей работы будет именно выслушивание приходящих. Чаще всего вам нужно будет слушать и издавать соответствующие звуки, давая посетителям выговариваться и тем самым решать их собственные проблемы. Затем они будут покидать ваш кабинет, довольные и счастливые – до следующего раза.

О'Мара неожиданно для себя тоже рассмеялся, хотя и не мог вспомнить, когда с ним такое в последний раз случалось. Затем он сухо проговорил:

– Это очень похоже на то, чем я занимаюсь в Отделении Межвидовой Психологии.

– Может быть, – заметил Скемптон, – именно поэтому вас и назначили на мое место.

Злясь на себя, О'Мара позволил чертам своего лица принять обычное мрачноватое выражение. Он спросил:

– Вы опять пытаетесь мне польстить? Нет причин тратить время на любезности, когда вы покидаете госпиталь и толку от ваших любезностей никакого. Вы можете рассказать мне что-нибудь еще о работе? Или, быть может, хотите дать мне еще какие-нибудь ценные советы?

Улыбка Скемптона растаяла. Чисто деловым тоном он отозвался:

– Советов больше не будет. Только информация. Первый кандидат на ваше место прибывает через три дня. Это доктор Сердаль, цеммеканин, код физиологической классификации ДБКР. Он – первый представитель этого вида в госпитале. К нему обращались с просьбой о перезаписи его разума для мнемограммы, потому он полагает, что его разум – нечто весьма ценное. Такого же мнения на этот счет придерживаются эксперты-медики и психиатры и излагают его в коротком сопроводительном письме. На сегодняшний день это – единственный приемлемый кандидат. Что думать по этому поводу и как поступать – решать, естественно, вам.

О'Мара кивнул. Полковник повернулся к столу, набрал на клавиатуре некую комбинацию и продолжал:

– Каково бы ни было ваше окончательное решение, вам следует знать о том, что пост администратора Главного Госпиталя Двенадцатого Сектора – это самая престижная и самая популярная у соискателей должность в области многовидовой медицины. Соискатели этой должности – всегда важные персоны, пользующиеся влиянием как в политике, так и в медицине, и поэтому экспертам, занимающимся отбором кандидатов, приходится несладко. Они только то и делают, что отделяют зерна от плевел. Вам же предоставляется полная возможность оценивать соискателей и обучать оных без опаски подвергнуться влиянию извне – то есть, конечно, если вообще стоит говорить о том, что на вас возможно как-то повлиять.

Сведения о квалификации Сердаля, его опыте и поведении перед членами комиссии будут скопированы, чтобы вы их затем изучили. Эксплуатационный отдел подготовил для него жилье – ничего роскошного, хотя у себя на родине он – важная персона. Все остальное – на ваше усмотрение. Простите, что бросаю вас, так сказать, в омут...

– Это место, – мрачно проговорил O'Mapa, – это сплошной и вечный омут. Так было всегда.

Полковник усмехнулся и продолжал:

– К тому времени, когда сюда прибудет доктор Сердаль, я уже буду в пути к Нидии и будущему, где мне суждено стать военным бухгалтером с более высоким рангом и где единственными омутами будут лунки в песке и водные преграды.

O'Mapa мрачно проговорил:

– Желаю командующему флотом насладиться всем этим по полной программе.

Скемптон склонил голову и посмотрел на часы.

– Благодарю, – сказал он. – Я ведь вас никогда не видел играющим в гольф, O'Mapa. А чем занимается наш уважаемый и наводящий на всех страх Главный психолог, когда его не уважают и не боятся?

O'Mapa только головой покачал.

– Знаете, это ведь всех интересует, – добавил Скемптон. – Слыхал я целый ряд версий... таких, знаете ли, необычных, ярких и даже... пожалуй, несколько диких – настолько, что они могли бы привлечь ваше профессиональное внимание. Куда вы отправляетесь в отпуск, черт бы вас побрал, и чем там занимаетесь? У меня-то, наверное, последний шанс попытаться выяснить это.

O'Mapa снова покачал головой.

– Признаться, однажды мне пришло в голову устроить за вами тайную слежку, – сказал Скемптон и снова взглянул на часы. – Но вы меня знаете лучше, чем я вас, O'Mapa, поэтому я не сумел найти оправдания тому, чтобы поставить на ноги внутреннюю разведку Корпуса Мониторов только ради удовлетворения собственного любопытства в отношении странного поведения скрытного коллеги, который...

– Вы все время поглядываете на часы, – оборвал его O'Mapa. – Если вам больше нечего мне сказать, то я не смею более отнимать у вас время.

– Нет, O'Mapa, – сказал полковник и широко, сердечно улыбнулся. – Это я отнимаю у вас время. Я должен продержать вас здесь до прихода кое-кого... Торннастора, Конвея, Мерчисон, Приликлы и прочих диагностов и Старших врачей, которые сейчас не заняты в операционных. Они принесут какой-то изысканный напиток, сваренный Главным диетологом Гурронсевасом. Насколько мне известно, напиток этот чрезвычайно популярен на Орлигии и строго противопоказан всем теплокровным кислорододышащим. Вам не удастся отвертеться от них, как вы сделали после утреннего собрания, потому что они будут здесь с секунды на секунду. Да, собственно, я уже слышу топот Торннастора в коридоре. Боюсь, на этот раз вам от нас не улизнуть.

Но вы не переживайте, – продолжал Скемптон, явно радуясь тому замешательству, в которое поверг O'Mapy. – Это всего лишь повод для вечеринки, но кроме того, они хотят нас поздравить, как положено, с новыми назначениями, пожелать нам всего самого доброго и сказать мне что-нибудь приятное на прощание. И о вас они также постараются сказать что-нибудь приятное.

– Я им не завидую.

Глава 7

На взгляд О'Мары, если уж доктор Сердаль и напоминал кого-то внешне, то кельгианина, да и то смутно. Гусеницеподобное туловище цеммеканина было короче, тяжелее и шире, а вместо множества лапок было снабжено десятью широкими полукруглыми полосами утолщенных мышц, лежащих вдоль нижней поверхности. Шерсть у него была длинная, неподвижная, черная со стальным отливом, а не серебристая. Четыре руки, расположенные чуть ниже крупной округлой головы, были отогнуты назад и тянулись до середины туловища. Руки были черные и казались непропорционально тонкими, поскольку были лишены шерсти. На лице цеммеканина шерсть росла той же длины, что и на туловище, поэтому выделялись только большие черные глаза. Когда Сердаль говорил, становилась видна ротовая полость и зубы – зубы у него тоже были черные-пречерные. По сведениям, изложенным в файлах библиотечного компьютера, для такой окраски тела имелись веские причины эволюционного толка, но О'Маре казалось, что Сердаль словно бы поглощает все освещение кабинета, будто органическая черная дыра.

О'Мара решил принять цеммеканина не в новом огромном кабинете администратора, а в Отделении Психологии. Для этого у него было три причины. Откровенная демонстрация этого нового роскошного рабочего места была бы пустой тратой времени и проявлением некоторой жестокости к соискателю, если бы того затем пришлось отвергнуть. Обучающие записи и психофайлы, которые могли потребоваться О'Маре, хранились в его старом кабинете. Кроме того, не исключалось, что Сердаль одинаково неловко будет чувствовать себя и в том, и в другом кабинете, пока эксплуатационники не позаботятся о закупке или изготовлении какой-нибудь цеммеканской мебели.

О'Мара пытался представить себе, как бы повел себя в этой ситуации его предшественник Крейторн. Он старался не забыть и обо всех советах по поводу поведения администратора на собеседовании с высокопоставленным соискателем, которые ему надавали Торннастор, Скемптон, Приликла и даже юнец Конвей. О'Мара по-прежнему считал его юнцом, хотя у Конвея уже были тронуты сединой виски. Он вдохнул поглубже и заставил давно не тренированные лицевые мышцы изобразить приятное выражение. Не исключалось, что невзирая на эти недюжинные усилия со стороны О'Мары, его собеседник мог и не понять, что таковое выражение лица у землян считается приятным.

– Я – Главный психолог и администратор О'Мара, – быстро проговорил он, указал кивками налево и направо и продолжал:

– А это – мои ассистенты – наш больничный священник и в прошлом хирург-капитан Лиорен с планеты Тарла и бывшая хирург-целительница воинов с Соммарадвы Ча Трат. Мой старший ассистент, лейтенант Брейтвейт, работает в приемной. Он осуществляет мониторинг нашего собеседования и может время от времени что-то комментировать или задавать вопросы. Беседа наша будет носить неформальный характер, вы можете говорить совершенно свободно и прерывать меня в любой момент.

Пока это все, что вам нужно знать о нас, – с улыбкой закончил вступительную речь О'Мара. – А вот нам о вас нужно знать положительно все. Прошу вас, говорите.

Передняя часть туловища доктора Сердаля покоилась в люльке, предназначенной для мельфиан, и была приподнята так, чтобы цеммеканину было удобнее общаться с интервьюерами. Несколько секунд Сердаль не сводил с О'Мары блестящих черных глаз. Затем в трансляторы полились негромкие гортанные звуки его родной речи.

– Сначала обследование и вопросы, – заявил он. – Я прохожу собеседование как соискатель самого высокого поста в этом учреждении, как и предполагалось, с лицом, временно исполняющим обязанности администратора. Но почему собеседование со мной должно происходить в присутствии подчиненных? Я полагал, что пост администратора предполагает абсолютный авторитет и полную ответственность за принятие решений. Неужели этот авторитет и эта власть не полны и не абсолютны? Неужели должность администратора в действительности являет собой коллектив? Или просто-напросто нынешний временно исполняющий обязанности нуждается в некоей форме моральной поддержки?

Ча Трат издала непереводимый звук, Лиорен развернул к Сердалю все четыре глаза, О'Мара крепко сжал губы, дабы удержаться от словесного взрыва. «Пожалуй, – решил он, – цеммекане гораздо больше похожи на кельгиан, чем я думал». Сердалю, казалось, совершенно незнакомы такие понятия, как такт, дипломатичность и даже элементарное уважение к властям. Первым заговорил падре, которому, видимо, пришли в голову такие же мысли.

– Сведения, которые я приобрел, изучая материалы о цеммеканах, собранные в нашей библиотеке, не указывают на то, что вы принадлежите к виду, отличающемуся вопиющей невежливостью, – сказал Лиорен. – Вы желаете меня поправить или как-то прокомментировать мое высказывание?

Сердаль не слишком охотно, как заметил О'Мара, переключил внимание на Лиорена. Он сказал:

– Я понимаю и порой ценю учтивое поведение. Но по сути своей вежливость представляет собой социальный смазочный материал, который сглаживает, но чаще всего просто скрывает грубую поверхность межличностных контактов, которые могут впоследствии перерасти в конфликт. Несомненно, в будущем встретятся случаи, когда более мягкий и нежный контакт будет рекомендуемой формой терапии. Однако во время данного собеседования, полагаю, полные и честные ответы на вопросы принесут мне больше пользы в дальнейшем, чем притворная учтивость и покорность. Полагаю, я здесь не для того, чтобы попусту тратить время.

Из динамика настольного коммуникатора послышалось тактичное покашливание Брейтвейта. Лейтенант поинтересовался:

– Не изучил ли кандидат в процессе подготовки к данному собеседованию устные свидетельства относительно сходных характеристик администратора О'Мары и не взял ли эти сведения на вооружение в надежде на то, что подражание манерам временно исполняющего обязанности администратора повысит его шансы получить эту должность?

– Естественно, – без обиняков ответил Сердаль.

О'Мара уже не злился, но решил помолчать, поскольку все вопросы, которые он хотел задать Сердалю, пока задавали его подчиненные. А Сердаль, на взгляд О'Мары, довольно сносно держался.

– Доктор Сердаль, – подала голос Ча Трат, – поскольку вам в течение длительного срока придется быть единственным цеммеканином в госпитале, все пациенты и сотрудники, с которыми вам придется иметь дело, будут представителями иных видов. Каково число пациентов иных видов вам довелось лечить?

– Прежде чем я отвечу на этот вопрос, – сказал Сердаль, – вы должны понять, что я состоял в штате самой крупной одновидовой цеммеканской больницы, в которой также существует небольшое отделение неотложной помощи. Туда поступают представители видов, которым доступны космические перелеты, их доставляют из ближайшего космопорта. У нас не было палат для хлоро– и метанодышащих пациентов и более экзотичных видов. На моем счету лечение пятерых пациентов. Двое из них были мною оперированы с помощью мнемограмм, а трое прошли курс психотерапии.

– Нас интересуют последние три случая, – сказала Ча Трат. Даже не спросив хотя бы взглядом разрешения у О'Мары, она продолжала опрос:

– Могли бы вы сообщить нам клинические подробности? Достаточно краткого описания.

«Ча Трат просто упивается этим собеседованием», – подумал О'Мара. Будучи хирургом-целительницей воинов, в соммарадванской медицинской иерархии она стояла, пожалуй что, выше, чем цеммеканский соискатель у себя на родине, и теперь дала волю своим чувствам. Сам же О'Мара продолжал хранить молчание.

– Первый пациент – мельфианин, пострадавший при космической аварии, – отозвался Сердаль. Отвечал он как бы Ча Трат, но смотрел при этом исключительно на O'Mapy. – Его конечности были надломлены для того, чтобы он мог поместиться в тесный спасательный аппарат, не приспособленный для представителей его вида. Мой коллега ликвидировал травмы, но как только пациент обрел частичную подвижность, он неоднократно предпринимал попытки убежать из палаты. Эмоциональное расстройство было настолько ярко выраженным, что пациент даже не в состоянии был сообщить нам, что с ним. Я решил, что наша цеммеканская палата, которая по причинам физиологического характера мала, имеет низкие потолки и по мельфианским меркам тесновата, является тем фактором, который и вызвал расстройство психики у нашего пациента, который не так давно перенес вынужденное пребывание в тесном и непригодном для его физиологии спасательном аппарате. Я распорядился перенести лечебную раму и всю аппаратуру, предназначенную для лечения пациента, на открытое пространство, лишенное деревьев, в нашем больничном парке. Через несколько недель пациент полностью выздоровел и избавился как от последствий перенесенных травм, так и от сопутствующей маниакальной клаустрофобии, и был выписан.

К счастью, панцирь мельфиан водонепроницаем, – добавил Сердаль. – У нас на Цемекке часто льют дожди.

Быть может, Сердаль хотел пошутить, однако, к удовольствию О'Мары, никто из его подчиненных не среагировал на шутку.

– Пожалуйста, продолжайте, – попросил Лиорен.

– Второй случай – орлигианин, у которого в анамнезе значились недомогания на почве стрессов, связанных с работой. Работа была временная, но очень ответственная. Он занимался установкой компьютерного интерфейса между нашей планетарной сетью и базой Корпуса Мониторов на Цемекке. При опросе было установлено, что пациент был холост и всецело предан работе, по роду которой он был вынужден всю свою зрелую жизнь перемещаться с планеты на планету. Я пришел к выводу о том, что причиной его проблем со здоровьем является нервное истощение в сочетании с тяжелейшей ностальгией. Однако в ходе обследования выяснилось, что пациент желает вернуться не только туда, где прошла его юность, но и в то время. В итоге длительный период отдыха и реабилитации на родной планете, который я ему предписал, не дал таких уж успешных результатов, хотя затем пациент и смог вернуться к своей карьере.

Третий случай – молодой выздоравливающий кельгианин, перенесший ожог, в результате которого пострадала шерсть, – продолжал Сердаль. – Площадь поражения была невелика, но тонкая структура нижележащих нервов и мышц, отвечающих за подвижность шерсти, была нарушена, и ее регенерация не представлялась возможной. В итоге и сам пациент, и все остальные представители этого вида считали его тяжело искалеченным. Думая о том, что подвижность эмоционально-чувствительной шерсти является неотъемлемым компонентом ухаживания, брачных игр и самого брака, пациент понимал, что ему не суждено привлечь внимание женской особи своего вида для вступления в брак. Он не мог надеяться даже на временные связи. В итоге у него развилась неудержимая тяга к членовредительству на сексуальной почве. Если бы попытки членовредительства оказались удачными, пациент мог бы изуродовать себя еще сильнее.

Лечение пациента продолжалось около года, – продолжал Сердаль. – В течение этого времени пациент вернулся к работе по специальности, но работал только на Цемекке и никогда не появлялся среди кельгиан. Частота попыток членовредительства снизилась. Результаты лечения неудовлетворительны. Терапия продолжается.

Никто не знал о том, что тема эта крайне болезненна и касается лично О'Мары. Он очень обрадовался, когда Брейтвейт задал Сердалю следующий вопрос.

– Кстати, о сексуальных потребностях, – сказал лейтенант. – Вы будете единственным цеммеканином в госпитале. Не возникнет ли у вас сложностей из-за этого? Если да, то, будьте так добры, поясните, как вы намерены разрешать их, а если нет, то почему?

Сердаль, по-прежнему в упор глядя на О'Мару, отвечал:

– Наверняка кто-либо из вас уже успел ознакомиться со сведениями о механизме воспроизведения у представителей моего вида. Однако если кто-либо один или более из вас пребывают в неведении относительно этого процесса, я вкратце опишу его. Поскольку ни один из вас не принадлежит к моему виду и ваш интерес, надеюсь, носит чисто клинический характер, я могу рассказать вам обо всем почти без стеснения.

Ча Трат сложила две верхние конечности – так на Соммарадве было принято выражать извинения. Цеммеканин почти наверняка не понял, что означал этот жест.

– Пожалуйста, продолжайте, – сказала Ча Трат.

– Существует три пола, – начал объяснения Сердаль. – Два из них функционально приблизительно соответствуют мужским и женским особям у двуполых видов, а третий пол – это матка. Все три, безусловно, разумны, но в целом эквиваленты мужских особей менее склонны к длительной ответственности, связанной с ращением детей, и на них нужно оказывать тонкое и бережное влияние, дабы они согласились проникнуть внутрь матки со своими партнершами. Половое соитие и зачатие происходит между партнерами внутри особи-матки, которая также принимает участие и в том, и в другом процессе. Затем особь-матка живет обычной жизнью с учетом нарастания массы тел обитающей внутри нее супружеской пары и их плода. После разрешения от бремени, когда из чрева матки извергаются и супруги, и их младенец, особь-матка перестает участвовать в их совместной жизни. Тот период, который супружеская пара и их отпрыск проводят в утробе особи-матки, считается удивительно приятным. Я такого опыта пока не имею.

Как правило, особи-матки психологически редкостно устойчивы, – продолжал Сердаль, – но время от времени случаются физические дисфункции из-за переполненности детородного органа, и тогда показано хирургическое вмешательство. В таких случаях хирург, одетый в герметичный операционный костюм, препятствующий непроизвольной передаче его генетического материала плоду и сладостных ощущений особи-матки – хирургу, также на самое краткое время проникает внутрь матки и производит необходимые манипуляции. Порой также возникают психологические проблемы у родителей, эквивалентных мужским и женским особям, которые либо желают остаться внутри особи-матки, либо повторно проникнуть в нее, однако такие случаи редки.

Сердаль на миг умолк. Не услышав ни комментариев, ни вопроса, цеммеканин продолжал:

– Мои собственные сексуальные потребности, как я полагаю, были сублимированы тем, что я на всю жизнь посвятил себя профессии целительства разума. Будучи единственным представителем своего вида в Главном Госпитале Сектора и учитывая механизмы половой жизни цеммекан, я полагаю, что я вряд ли когда-либо впаду в искушение поэкспериментировать в сексуальном плане с представителями других видов...

– Слава Богу, – негромко проговорил Лиорен.

– ...И потому, – как ни в чем не бывало продолжал Сердаль, – и сейчас, и в будущем свой разум, все свои физические и умственные способности я готов посвятить исключительно на благо этого госпиталя.

О'Мара и Сердаль несколько секунд молча смотрели друг на друга. Главного психолога снова опередили – на этот раз слово взял Лиорен, и О'Мара снова порадовался.

– Вы поймете, доктор Сердаль, – сказал падре, – что ваш опыт лечения особей иных видов крайне недостаточен для исполнения обязанностей на том посту, который вы желаете занять здесь. Для того, чтобы обрести надежду на то, что когда-либо вы сумеете исполнять эти обязанности в соответствии со стандартными требованиями, вам придется пройти курс обучения и практики. Данное собеседование не имеет особой важности само по себе. Гораздо большее зависит от оценки ваших психологических реакций, вашей компетентности в работе с пациентами, чья картина психики лежит далеко за пределами вашего предыдущего опыта. В процессе обучения вам придется бороться с ксенофобией как на сознательном, так и на подсознательном уровне.

– Понимаю, – сказал Сердаль, по-прежнему не спуская глаз с О'Мары.

– Вашим обучением, – продолжал Лиорен, – в основном будут заниматься сотрудники, которые, на ваш взгляд, являются персонами не слишком высокого ранга в этом отделении – Брейтвейт, Ча Трат и я. Мы будем давать вам советы, но еще чаще – критиковать и указывать на ошибки. Вас не смущает такой вариант?

– Нет, – ответил цеммеканин. – По крайней мере не будет смущать до тех пор, когда мое обучение будет завершено и меня официально утвердят в новой должности. Тогда я и сам смогу высказывать критические замечания. Однако я должен повторить вопрос, который задал ранее.

– Прошу вас, – сказал Лиорен.

Осторожно и старательно подбирая слова и по-прежнему в упор глядя на О'Мару, Сердаль проговорил:

– Я являюсь соискателем самой высокой и самой ответственной должности в этом госпитале. Почему же в таком случае собеседование со мной проводит не нынешний временно исполняющий обязанности на этом посту, а его подчиненные? Я нахожу это для персоны с моим высоким профессиональным статусом унизительным и даже оскорбительным, если у вас, конечно, нет веских причин для такого поведения. Учитывая то, что волосяной покров на вашей голове имеет седую окраску, я мог бы предположить, что вы уже не в состоянии адекватно справляться со своими обязанностями и нуждаетесь в помощи молодежи. Если это так, то я готов все понять и простить.

Стоявшие рядом с О'Марой Лиорен и Ча Трат уподобились статуям. Из динамика коммуникатора доносились такие звуки, словно Брейтвейта кто-то душил. Все они ждали вербального взрыва, по мощности сравнимого с ядерным, но О'Мара повел себя неожиданно.

Он улыбнулся и сказал:

– Вы не учли того, доктор Сердаль, что в данный момент я провожу не одно собеседование, а четыре. Дело в том, что мои ассистенты до этого мгновения не знали, что они, как и вы, – кандидаты на этот пост. – Прежде чем кто-либо успел подать голос, О'Мара поднял руку и обвел взглядом подчиненных. – Только не надо возражать и мотивировать свои отказы некомпетентностью. От ложной скромности меня тошнит. Ваш опыт работы в этом отделении ставит вас в позиции самых вероятных кандидатов на мою должность, равно как и ваша медицинская квалификация. То, что медицинские познания лейтенанта заржавели от неиспользования, что Ча Трат не позволено практиковать здесь, что Лиорен по личным причинам сам себе запретил заниматься медициной, значения не имеет. От администратора никто не ждет, что он будет заниматься лечением пациентов.

Ча Трат, падре, – отрывисто проговорил О'Мара. – Я хорошо знаю, сколько у вас дел. Продолжайте заниматься своей работой. Брейтвейт, найдите время ознакомить доктора Сердаля с тем, что, как он надеется, в будущем станет подвластной ему империей. И помните: я буду наблюдать за вами и время от времени устраивать всем вам тестирование. Ваше будущее повышение в должности зависит от вашего профессионального роста, от поведения в экстремальных ситуациях и моей личной оценки...

О'Мара позволил себе натянуто улыбнуться.

– Порядок вышеперечисленных требований не обязателен, – закончил он начатую фразу. – Ваши предварительные собеседования окончены. Все свободны.

Глава 8

Почти полвека назад мысль о повышении в должности О'Мару вовсе не радовала – хотя, если честно, в формировании этого чувства немалую роль мог сыграть тот факт, что никто ему повышения и не предлагал. И вот, впервые за все время его карьеры, ему предложили повышение, и первая реакция О'Мары выразилась в том, что он покачал головой. Вернее – яростно затряс.

– Радостного выражения лица, – сказал майор Крейторн ворчливо, – и несколько слов благодарности, и еще – ряда вопросов относительно вашего будущего статуса, обязанностей и зарплаты – вот чего я ждал от вас, но никак не откровенного отказа. Это – первая ступень той лестницы, по которой вы наверняка мечтали подняться всю жизнь, О'Мара. Следующие ступени, учитывая ваши способности, дадутся вам легче. Чего вы боитесь?

Крейторн вздохнул, наморщил нос и мягким, извиняющимся голосом проговорил:

– Я бы попросил вас сесть и предложил немного поговорить об этом, но вы перемазаны в чем-то с головы до ног и разит от вас так, что стул пропахнет этими ароматами, и тому, кто сядет на него после вас, не поздоровится. Так что, боюсь, вам придется выслушать приятные новости стоя. Но чем вы, черт побери, занимались?

– Помогал прочищать засорившуюся систему канализации на тридцать третьем уровне, когда...

– По какой же такой причине, – прервал его майор, – мой ассистент по ксенопсихологии занимается прочисткой сортиров?

– Таких причин четыре, – отвечал О'Мара. – Бригадира вызвали к начальству; его люди не знали, что делать, а я знал, поскольку у меня есть опыт в таких работах; в это время у меня не было срочной работы, ну и потом... меня вежливо попросили помочь.

Крейторн даже раздражение ухитрялся демонстрировать корректно и сдержанно. Он сказал:

– Слушайте меня внимательно, О'Мара. Впредь вы больше никогда не будете заниматься такой работой только из-за того, что у вас есть опыт или потому, что вас кто-нибудь вежливо попросит. Я желаю, чтобы с этих пор ваше положение в этом учреждении было ясно всем и каждому. Вот почему я рекомендую вас в Корпус Мониторов и немедленно повышаю вас в должности до... – Он не закончил начатую фразу и начал новую:

– Кажется, вы наконец хотите что-то сказать. Наверняка это будет какая-нибудь дерзость, но все же говорите, а не то вы сейчас взорветесь.

О'Мара сделал глубокий вдох и предпринял тщетную попытку обрести внутреннее спокойствие. Он почти чувствовал, как его щеки испускают инфракрасные лучи. После секундной паузы он проговорил:

– Сэр, меня не радует идея повышения по гражданской службе большей частью потому, что в отличие от вас я лишен хороших манер и умения отдавать приказы, никого при этом не обижая и не влезая в драку. Если это окажется абсолютно необходимо, я мог бы поработать над своими манерами, научиться сдерживаться, и тогда я бы, наверное, мог как-то свыкнуться с этой ситуацией. Но вступление в такую доктринерскую и помешанную на дисциплине организацию, как Корпус Мониторов, где мне придется пройти обязательную муштру, стоять по стойке «смирно» и отдавать честь, и... Вы же знаете, приказы я переношу плохо, так что больше недели это не продлится. Я вовсе не хочу, чтобы вы обиделись на меня...

– Если это поможет вам объяснить свои явно сильные эмоции по этому поводу, – вмешался Крейторн, – то я не возражаю, можете меня обидеть. В разумных пределах.

– Хорошо, – сказал О'Мара, глядя в глаза Крейторна, который, как уяснил О'Мара за годы общения с ним, всегда умел смотреть на собеседника смело и непоколебимо. – На гражданской работе я имел болезненный опыт общения с номинальными начальниками, которые притворялись, будто у них в обычае командовать, но при этом отчаянно нуждались в том, чтобы их подчиненные непрестанно подтирали им нос или еще какое-нибудь физиологическое отверстие. Если бы я вступил в Корпус и какой-нибудь сержант или офицер – я не говорю лично о вас – велел бы мне сделать что-нибудь такое, что мне показалось бы не правильным, а если бы я этого не сделал, мне бы здорово нагорело, я бы... Сэр, вступление в Корпус Мониторов – это не для меня.

Крейторн, не спуская глаз с О'Мары, спокойно сказал:

– Вступление в Корпус – это единственный выход для вас, О'Мара, если вы хотите остаться в Главном Госпитале Сектора. Я знаю вас достаточно хорошо для того, чтобы быть уверенным в том, что, столкнувшись с перспективой увольнения, вы приложите максимум усилий для того, чтобы здесь остаться. Верно?

О'Мара сглотнул подступивший к горлу ком и на миг лишился дара речи. Мысль об уходе из госпиталя, где работали симпатичные или совсем несимпатичные строительные бригады, куда нескончаемым потоком прибывали врачи и практиканты, и возвращении в очередную шайку космических сборщиков, чьи мозги, если уж они и не были на самом деле мертвы, то никогда и не оживали по-настоящему... эта мысль была слишком страшна, чтобы ее допускать. У О'Мары уже начал формироваться особый интерес к госпиталю – он испытывал к нему и к его обитателям собственническое, почти родительское чувство. Он понимал, что перспектива ухода из госпиталя нанесет ему удар посильнее тех, которыми была переполнена его жизнь. Однако он все-таки не мог представить себя в роли служащего Корпуса Мониторов.

– Я так и думал, – сказал майор. Он коротко, сочувствующе улыбнулся О'Маре и продолжал:

– К вашему сведению, окончательная отделка госпиталя завершится через несколько недель, и всех гражданских контрактников и их бригады отсюда в самом скором времени откомандируют. Затем всеми вопросами снабжения, эксплуатации, энергетического обеспечения, логистики и так далее будет ведать Корпус Мониторов. Единственными гражданскими лицами в госпитале останутся медики, и потому, поскольку вы не имеете официального медицинского образования, у вас просто нет иного шанса остаться здесь, как только стать одним из нас. Вам нужно либо быть медиком, либо вступить в Корпус Мониторов. Я не нарушаю никаких правил – устав этого учреждения пока не написан – я всего лишь немного расширяю их.

Будучи в ранге старшего офицера, – продолжал Крейторн, широко улыбаясь, – я сделал запрос и получил разрешение на то, чтобы лично для вас был отменен курс базовых тренировок. Представить себе не могу, на кой ляд вам сдалось бы, к примеру, обучение владению оружием для усмирения космических бунтов. Словом, в Корпус вы вступаете как специалист по межвидовой психологии и будете продолжать заниматься той же работой, какой занимаетесь сейчас. Вам не стоит волноваться о том, что вами станут командовать какие-нибудь сержанты, хотя прислушиваться к их советам порой стоило бы...

Майор откинулся на спинку стула. Его лицо приобрело выражение тактичной решительности.

– Однако приказам подчиняться вы будете, – продолжал он. – Особенно – моим. Первый приказ таков: вымыться, переодеться и найти техника Эксплуатационного отдела Веналонта на пятьдесят первом уровне, в комнате номер восемнадцать. Он уже подогнал форменный костюм по вашим меркам. Две недели трудился и сегодня сообщил, что все готово. – Он посмотрел на часы. – Затем, ровно в пятнадцать ноль-ноль вы должны явиться ко мне. Здесь с вами проведет важный и необходимый медицинский инструктаж один высокопоставленный медик. Постарайтесь выглядеть и пахнуть попрезентабельнее. Инструктаж будет долгим, так что постарайтесь успеть пообедать.

Разум О'Мары и его язык все еще были парализованы изумлением. Он молча кивнул и развернулся к выходу из кабинета. Крейторн негромко ударил костяшками пальцев по крышке стола.

– И если я еще раз услышу о том, что вы занимаетесь прочисткой сортиров, – добавил он, – вы и ваша карьера будете погублены на месте. Вы меня понимаете, лейтенант О'Мара?

По пути на пятьдесят первый уровень в коридорах О'Маре не встретилось никаких жутких баррикад. Кроме того, теперь он обратил внимание на то, что окончательные отделочные работы вели люди в темно-зеленой форме Корпуса Мониторов, а гражданские особи разных видов имеют медицинские знаки различия и одеты в белые халаты – если, конечно, вообще одеты. Сейчас О'Мара думал о том, что и как скажет этому типу Веналонту, но в итоге инициативу перехватил Веналонт.

– Я сержант-техник Веналонт, сэр. – затараторил он. – Будучи мельфианином, я никогда не испытывал большой нужды в одежде, поскольку мой панцирь устойчив ко всему, кроме самых серьезных изменений погоды. Однако шитье одежды – это мое хобби, как и подгонка одежды к диким и необычным конфигурациям тел. Прошу не принимать мои слова на свой счет. Конечно же, я хотел сказать: к диким и необычным для меня. Начнем с эпидермиса – то есть с нижнего белья и трубчатых покрытий для ступней и нижних частей конечностей. Прошу вас, раздевайтесь, сэр.

«Я не обязан выполнять приказы сержантов», – подумал О'Мара, чувствуя, как вспыхнули его щеки. Однако он тут же решил, что если уж приказ начат со слов «прошу вас», а закончен обращением «сэр», то это уже как бы и не приказ.

– А теперь примерим верхнюю одежду, – проговорил сержант через несколько мгновений, – то есть те покрытия, которые служат рабочей и парадной формой. Как только я буду убежден в том, что все предметы одежды сидят на вас хорошо и вам в них удобно, дубликаты этих нарядов будут отосланы в ваши новые апартаменты на офицерском уровне.

Затем О'Мара стоически перенес примерку. Костистые запястья Веналонта царапали его виски, мельфианин самым скрупулезным образом натягивал, одергивал и приглаживал каждый предмет одежды. Во время примерки мельфианин не закрывал рта и болтал о застежках, нашивках, видах и правильном размещении антигравитационных ремней и поясов для оружия и о том, как верно надевать всевозможные защитные комбинезоны и скафандры. А потом вдруг примерка закончилась. Сержант цепко ухватил О'Мару за плечи и развернул к зеркалу.

Из зеркала на О'Мару смотрел мужчина, одетый в темно-зеленую форму со значком-полумесяцем Корпуса Мониторов на груди, со знаками различия и эмблемой космической службы на погонах, под одним из которых лежал аккуратно сложенный берет. О'Мара думал, что в форме будет выглядеть смешно. На самом деле он и сейчас не мог понять, как выглядит, но выглядел уж точно не смешно.

Он гадал – не вызвана ли испытываемая им странная смесь чувств тем фактом, что впервые в жизни он – скандалист, интеллектуальный изгой, враждебный одиночка, стал, нимало не изменив вышеперечисленным качествам, человеком, который наконец к чему-то присоединился. О'Мара вернул свое внимание к сержанту, который снова затараторил.

– Сидит на вас форма, сэр, – болтал Веналонт, обходя О'Мару по кругу и окидывая его сверху донизу взглядом огромных, как у насекомого, глаз, – очень хорошо. Она прилегает к телу, но не ограничивает движений. Вы необычайно крупны и мускулисты для средней землянской мужской особи. Если бы вы появились в таком виде в столовой, уверен, землянские женские особи из медицинского персонала были бы весьма впечатлены. Но не мог ли бы я дать вам маленький совет, сэр?

Мысль о том, чтобы произвести впечатление на медичек, показалась О'Маре настолько потешной, что он с трудом удержался от смеха. Однако он постарался повести себя так, чтобы его одобрил майор Крейторн, и вежливо ответил:

– Прошу вас.

– Совет относительно протокола форменной одежды и отдания чести, – продолжал сержант. – Состоя на космической службе, мы уделяем мало внимания таким формальностям из-за ограниченного рабочего и жизненного пространства. Кроме того, по самой природе вещей, офицеров в наших рядах меньше, чем военнослужащих других рангов, так что подчиненным приходится салютовать офицерам по три-четыре раза в день, а офицерам приходится отвечать на приветствия сотни раз, что отнимает время, раздражает и утомляет. Считается приемлемым обычное вербальное приветствие, слово «сэр» либо его эквивалент на языке других видов и ношение форменной одежды с верными знаками различия. Единственное исключение составляют случаи типа инспекций или посещений подразделений высокопоставленными офицерами Корпуса или правительственными чиновниками. Тогда следует надевать парадную форму и осуществлять весь ритуал военных приветствий.

Надеюсь, вы не разочарованы, сэр, – продолжал сержант, – но если вы отправитесь обедать в парадной форме вместо рабочей, каждый подчиненный, который вам встретится, вынужден будет прекратить заниматься тем, чем он занимался до встречи с вами, и отдать вам честь. В итоге вы будете вынуждены есть одной конечностью. Но если вы хотите именно этого...

– Нет! – воскликнул О'Мара и впервые за все время от души расхохотался. – Я не разочарован, а очень рад. Ну и... спасибо вам за помощь и советы, сержант. Если я вам больше не нужен, то я бы предпочел переоблачиться в комбинезон, поскольку я очень тороплюсь.

– Минутку... Пока вы не переоделись, – поторопился сержант. – Позвольте поздравить вас с повышением, сэр.

Одна из длинных, блестящих, суставчатых передних лап сержанта взметнулась в сторону и вверх и жестко застыла около головы, а О'Мара впервые в своей жизни ответил на военный салют.

Больше ему не пришлось этим заниматься, хотя в столовой для теплокровных кислорододышащих было полным-полно офицеров Корпуса и медиков. Его новенький, хрустящий комбинезон с яркими, непростительно чистыми нашивками с обозначением звания и принадлежности к отделению, ни у кого не вызвал не только комментариев, но и внимания. Когда О'Мара принялся за десерт, к столу подошла медсестра-практикантка и попросила разрешения занять свободное место, но поскольку это была тралтанка на шести слоновьих ножищах и с весом тела, вчетверо превышающим вес О'Мары, он не был уверен в том, что на нее произвела неизгладимое впечатление его новая форма.

Глава 9

Несмотря на то, что кроме теплокровных кислорододышащих в операционной никого не было, атмосфера напряженности и стресса тут сгустилась настолько, что ее легко можно было надрезать тупым скальпелем. Закостенелые черты физиономии хирурга-мельфианина даже при его жгучем желании не могли бы выражать ровным счетом ничего, как и черты куполоподобной головы массивного ассистента-тралтана, а вот подвижная шерсть анестезиолога-кельгианина ходила ходуном. Единственным в операционной, кто сохранял самообладание, был землянин – пациент, находившийся без сознания, под наркозом.

Мельфианин поднял переднюю конечность и, призывая бригаду хирургов к вниманию, прищелкнул клешнями.

– Мне не стоит напоминать вам о том, насколько все, что произойдет в течение ближайших двадцати минут, важно для межвидовой хирургии, – изрек он, бросив взгляд на подвешенную над его головой видеокамеру. – Не стану я говорить и о том, что предстоящая операция считается самым банальным хирургическим вмешательством и производится обычным порядком в тысячах больниц на родной планете пациента и других планетах, заселенных землянами. Диагноз подтвержден как клиническое состояние, которое в связи с несвоевременной доставкой пациента в госпиталь стало угрожающим для жизни и требует немедленного хирургического вмешательства. Все готовы? Давайте приступим.

В лучах операционной люстры сверкнуло лезвие скальпеля, специально приспособленного для мельфианских клешней. Блики от лезвия в следующее мгновение окрасились в розовый цвет – мельфианин сделал продольный надрез в правом нижнем квадранте брюшной полости пациента.

– Как правило, достаточно более короткого надреза, – сказал мельфианин, – но мы не желаем никого восхищать минимальностью размеров и ювелирной аккуратностью работы. Для всех нас – это путешествие в чужую страну, и я хочу, чтобы каждый из нас имел возможность познакомиться с ее достопримечательностями. Так... сверху лежит толстый слой жировой ткани, он накрывает мышцы, а нам нужно проникнуть глубже. Остановите кровотечение, пожалуйста. Побыстрее, доктор. Расчистите операционное поле. Мне ничего не видно.

Послышался негромкий, чуть скрежещущий звук – тоненькие окончания двух щупальцев ассистента-тралтана протянулись к операционному полю сбоку. В щупальцах был зажат отсос. Две-три секунды – и отсос был убран, и стала видна поверхность нисходящей толстой кишки на дне неглубокой алой операционной раны.

– Благодарю вас, – сказал хирург-мельфианин и отложил скальпель. – А теперь мы перевяжем и удалим... Черт побери, но где же он?

– Я его тоже не вижу, сэр, – признался тралтан. – А не может ли он быть присоединен к внутренней поверхности толстой кишки или...

– Мы изучали анатомию этого вида почти целую неделю, – прервал его мельфианин, – поэтому нам не следует... О... Ладно. Библиотека: вывести на монитор следующие параметры: физиологическая классификация ДБДГ, брюшная полость, мужчина-землянин. Уточнить местоположение аппендикса.

Через несколько секунд на большом настенном экране перед операционным столом появилась запрошенная мельфианином иллюстрация – слепая кишка и торчащий внизу аппендикс, обведенный красным кружочком.

– Вот он где, – указал клешней на кружочек мельфианин, – и именно здесь мы сделали надрез. Но его здесь нет.

– Сэр, – сказал ассистент-тралтан, – согласно сведениям, изложенным в руководствах, эта операция у землян может быть как самой простейшей, так и долгой, сложной и трудоемкой. Это связано с тем – если я, конечно, не ошибаюсь и верно цитирую по памяти, что в болезненном, воспаленном состоянии этот орган, который в норме тоньше пальца и имеет длину не более восьми дюймов, наполняется гноем и увеличивается во много раз. Если такое происходит, орган становится очень мобильным и может прирасти к одному или нескольким другим органам внутри брюшной полости, и потому симптоматика заболевания может проявляться со стороны других органов. Я продолжаю цитировать по памяти, однако из-за всего вышеупомянутого диагностика может быть затруднена. Нет ли такой вероятности, что диагноз ошибочен?

Не глядя на ассистента, хирург-мельфианин проговорил:

– Я только тем и занимаюсь, что мысленно цитирую те же самые учебные материалы, доктор. Но, однако, сколь нелепа эта внутренняя система канализации у землян-ДБДГ. Остается только удивляться тому, как это они выжили и приобрели разум. Нет, пока будем придерживаться мнения о том, что диагноз верен. Для меня проблема состоит в том, что, короток аппендикс или удлинен, расширен он или пророс в другой орган или запутался в тонком кишечнике, я не в состоянии найти ни его самого, ни место его прикрепления к слепой кишке. Я готов выслушать ваши соображения, коллега.

Последовала долгая пауза. Затем ассистент изрек:

– Я понимаю, что он не выглядит ни болезненным, ни воспаленным, но вероятно, отрезок органа, который мы видим, на самом деле является расширенным аппендиксом, а не кишкой? В конце концов, он находится там, где ему и положено находиться.

Наступила новая пауза. Кельгианин-анестезиолог нетерпеливо шевелил шерстью. Наконец он не выдержал и сказал:

– Доктора, состояние пациента стабильно, однако пока мы будем тянуть, он может умереть от старости.

Проигнорировав это чисто кельгианское замечание, мельфианин продолжал:

– Я намерен продлить разрез в обоих направлениях, дабы лучше рассмотреть этот отрезок кишки. Это позволит мне приподнять ее в операционное поле и найти точку прикрепления отростка, даже если он подвернут вниз. Затем мы освободим его от спаек или выпутаем из петель кишечника и разместим в операционной ране и уже тогда осуществим его перевязывание, иссечение и завершим операцию. Приступим. Приготовьте отсос, доктор.

Надрез был увеличен, его края растянуты, кишка приподнята.

– По-прежнему ничего, – сказал мельфианин. – Коллега, у ваших пальцев чувствительность выше. Подведите пальцы под кишку и пощупайте.

– Ничего нет, сэр, – отозвался тралтан.

Мельфианин на миг растерялся, но заявил:

– Я еще больше увеличу надрез. Мы сэкономим время, если вы подержите кишку. Но осторожно, она очень скользкая... Да не хватайте так! Отпустите!

Ассистент, отложив инструмент, удерживавший кишку над местом разреза, сжал ее пальцами, которые росли на конце его щупальца – нежно и крепко. Но недостаточно крепко. Неожиданно кишка выскользнула из пальцев тралтана, и тот инстинктивно ухватил ее покрепче, но добился только того, что еще выше поднял кишку над разрезом, и в результате она угодила прямехонько под скальпель хирурга. На поверхности кишки появился четырехдюймовый надрез, из которого хлынуло содержимое кишечника.

– Теперь нам придется зашивать кишку, а аппендикса мы так и не нашли, – гневно проговорил мельфианин. – Это... Все идет не так. Второстепенная операция превращается в стихийное бедствие.

Затем хирург произнес фразу, которую транслятор, спрограммированный людьми, пользовавшимися скорее всего не столь красочным мельфианским лексиконом, перевести отказался. Затем мельфианин устремил взор к видеокамере.

– Достаточно, – сказал он. – Я отказываюсь от операции, пока мы не убили пациента. Дежурная хирургическая бригада ДБДГ, смените нас!

Через пару секунд зашипела герметичная дверь операционной и вошли трое землян – в масках и халатах и с каталкой, на которой стоял хирургический поднос с набором инструментов, которыми пользовались при операциях хирурги-люди. Мельфианин, тралтан и кельгианин отошли от стола. Их места спешно заняли вновь прибывшие и немедленно приступили к работе.

Как только первая бригада хирургов тихо вышла из операционной, большой настенный экран в кабинете Крейторна погас. Советник Дэвентри завершил показ видеозаписи и отвернулся от экрана.

Дэвентри был пожилым, невысокого роста землянином. Говорил он всегда негромко, мягко, выражение лица у него было печальное, но точно так же, как шеф О'Мары, он ухитрялся произносить приказы так, словно просил об одолжении. Он вовсе не был похож на божество, но поскольку он являлся старшим членом главного Медицинского Совета Галактической Федерации, Крейторн решил, что неплохо отнестись к нему именно как к божеству. До сих пор майор не отважился поинтересоваться, что за оборудование находится в открытом и обитом изнутри толстым слоем уплотнителя контейнере, который стоял на полу посреди кабинета.

У О'Мары было тяжелое предчувствие. Ему казалось, что божество того и гляди попросит их об одолжении и они с Крейторном ему не в силах будут отказать.

Советник вздохнул и сказал:

– Вы только что были свидетелями одного из нескольких межвидовых хирургических экспериментов. Он также смахивает на фильм ужасов. К счастью, и в этом случае пациент остался жив, хотя несколько пациентов были близки к летальному исходу. У меня в запасе еще много таких страшных историй – если пожелаете, я могу их вам продемонстрировать. Однако все они заставляют сделать один и тот же вывод: практиковать терапию и хирургию – особенно хирургию, – переходя межвидовой барьер, крайне опасно. Эту проблему почти невозможно решить.

О'Мара кивнул и мгновение выждал – не ответит ли советнику Крейторн. Крейторн молчал. Тогда О'Мара решился.

– Вы сказали «почти невозможно», сэр. Означает ли это, что вы нашли решение?

– Это означает, что есть два вероятных решения, лейтенант, – отозвался Дэвентри. – И оба они мне не слишком по душе. Первое – прямолинейное и скорее всего неосуществимое. Второе проще, но оно, скажем так, довольно мудреное с психологической точки зрения. Но сначала давайте обговорим цель существования этого госпиталя, которая заключается в приеме и лечении больных и раненых существ, представляющих шестьдесят с лишним видов, проживающих в Галактической Федерации. В свете того эксперимента, который вы только что лицезрели, и исключая те немногие виды, которым недоступны космические перелеты, это будет означать, что госпиталь следует укомплектовать полноценными бригадами терапевтов, хирургов и техническим персоналом каждого вида – на тот случай, если в госпиталь прибудет на лечение хотя бы один представитель этого вида. Это то же самое, что устраивать шестьдесят с лишним одновидовых больниц внутри одной. Главный Госпиталь Сектора велик, но не настолько. Осуществить этот вариант в принципе возможно, но тогда отношение числа пациентов к числу врачей будет до смешного малым. К тому же это выразится в преступной трате медицинского персонала – большинству медиков будет положительно нечего делать, как только слоняться по госпиталю в ожидании прибытия пациента одного с ними вида. Межвидовые конфликты будут возникать хотя бы из-за скуки.

– А еще вероятнее, – с чувством проговорил Крейторн, – разразится новая межзвездная война. Но у вас есть и другое решение, сэр?

– Скорее, майор, – сказал Дэвентри, указывая на открытый контейнер, – у меня для вас припасено еще несколько страшных историй. Они касаются – или будут касаться – межвидового переноса памяти.

Крейторн взволнованно наклонился вперед.

– В последнее время об этом много пишут, – сказал он. – Очень интересная тема, сэр. Это было бы идеальное решение проблемы, но я полагал, что идея пока в стадии эксперимента. Или методику улучшили?

– Не совсем, – едва заметно улыбнувшись, ответил Дэвентри. – Мы надеялись, что это удастся сделать в Главном Госпитале Сектора.

– О, – только и сказал Крейторн. О'Мара сказал то же самое, но про себя. Дэвентри снова улыбнулся и обратился сразу к обоим собеседникам.

– Этот госпиталь, – сказал он очень серьезно, – будет оснащен для лечения всех известных видов разумных существ. Но только что мы неопровержимо доказали, что ни один отдельный индивидуум не в состоянии удержать в мозгу даже доли огромного объема сведений по физиологии, необходимых для работы в таком учреждении. Профессионализм хирурга – это комплекс таланта и опыта, однако, как мы наблюдали, всеобъемлющие знания по физиологии и обмену веществ пациента, принадлежащего к другому виду, могут быть получены только за счет полного переноса сознания медицинского светила, корифея в данной области, в разум другого лечащего врача. Этот врач может принадлежать к другому виду, лишь бы только у него были руки и глаза и должный уровень хирургического мастерства. С помощью того, что ввиду многосложности и труднопроизносимости оригинального названия мы именуем мнемограммой, любое существо с медицинским образованием сможет лечить любого пациента, независимо от того, к какому виду он принадлежит.

Система мнемографии, – продолжал Дэвентри, кивком указав на открытый контейнер, – способна запечатлевать запись чужого разума в мозге реципиента за несколько минут. Запись может быть стерта столь же легко, как только предписанное больному лечение будет завершено. Оборудование и процедура полностью апробированы. Реципиенты при мнемографии стопроцентно застрахованы от физической травмы. Но есть другая проблема.

– Интересно, почему я не удивлен? – хмыкнул О'Мара. Он думал, что говорит про себя, но получилось вслух.

Крейторн бросил на него предупреждающий взгляд, а советник Дэвентри сделал вид, что ничего не слышал, и продолжал рассказ:

– Дело вот в чем. Мнемограммы включают не только знания по физиологии. При записи осуществляется перенос всей памяти, личного и профессионального опыта, и самой личности существа донора. А нам хорошо известно, что слишком часто корифеи медицины да и вообще любые светила науки могут быть агрессивными, самовлюбленными и вообще не слишком приятными особами. Именно поэтому большинство из них достигают высокого положения. Гении редко бывают очаровашками. Так что фактически потенциальный реципиент мнемограммы добровольно приобретает тяжелейшую преходящую форму шизофрении в связи с тем, что его сознание временно оккупирует авторитарная, настырная личность с чуждым менталитетом. Если сознание реципиента наделено сильной волей, если оно устойчиво и хорошо интегрировано – особенно в тех случаях, когда мнемограмма записывается на несколько дней, – у реципиента будет такое ощущение, словно разум донора борется за то, чтобы завладеть его сознанием.

Дэвентри пару мгновений пристально смотрел на О'Мару и Крейторна. Он чуть-чуть приподнял руки и снова опустил на колени.

– Донорская мнемограмма, несущая в себе все аспекты личности, – продолжал он, – включает все мелочные пристрастия, дурные наклонности, сильные или второстепенные фобии. У реципиента, получающего мнемограмму на более длительный срок, могут возникнуть сложности с отношением к еде. Ему могут сниться чуждые сны, кошмары. Особую проблему представляют собой чужие сексуальные фантазии, хотя надо отметить, что ни у одного из реципиентов, принимавших участие в экспериментах, не развилось необратимого поражения мозга. Но прежде, чем ваше отделение начнет применять мнемографию, все это следует объяснить будущему реципиенту – а особенно первому добровольцу.

Наступила долгая пауза. О'Мара уставился на Крейторна. Тот на миг задержал на нем взгляд и посмотрел на Дэвентри. Выражение лица майора осталось спокойным, сдержанным, внимательным, но когда он заговорил, он едва заметно побледнел.

– Поскольку за проведение этих переносов разума будет отвечать вверенное мне отделение, – негромко проговорил Крейторн, – я, следовательно, должен располагать самыми непосредственными психологическими знаниями обо всех проблемах, сопряженных с мнемографией. А из этого следует, что первым добровольцем должен стать я.

Дэвентри решительно покачал головой.

– Если вы будете настаивать, вы можете стать вторым добровольцем, майор, – сказал он. – А предпочтительнее – двадцать вторым. Мне придется продемонстрировать вам процедуру переноса разума, и ваш опыт и знания нужны мне в чистом виде – в том, в каком они присутствуют в вашем неизмененном сознании. Нужно это на тот случай, если что-то пойдет не так. Я всего лишь прославленный медицинский техник, а не опытный психолог.

Лучше было бы, – добавил Дэвентри, бросив взгляд на O'Mapy, – чтобы первым добровольцем стал ваш подчиненный или вообще кто-нибудь из сотрудников, не работающих в вашем отделении. Но в любом случае он, она или оно должны дать добровольное согласие на эксперимент.

Не спуская глаз с Дэвентри, О'Мара спросил:

– А каковы были краткосрочные и долгосрочные побочные реакции на мнемографию у прежних реципиентов?

– Краткосрочные реакции, – отвечал Дэвентри, – заключались в выраженном нарушении координации движений, головокружении и сильном смятении. Как правило, первые две реакции слабеют или полностью исчезают через несколько минут. А вот состояние смятения может отступать и усиливаться на несколько часов несколько раз в день в зависимости от гибкости ума реципиента и его силы воли. Вот почему мне нужен рядом опытный психотерапевт – на тот случай, если реципиент запаникует или у него возникнут другие эмоциональные проблемы. Тогда мнемограмму нужно будет немедленно стереть.

О'Мара уже открыл рот, но Крейторн резко вмешался и не дал ему ответить.

– Подумайте, лейтенант О'Мара, – сказал он. – Вы не обязаны этого делать.

– Знаю, сэр, – отозвался О'Мара. – Но сделаю.

Позднее О'Мара гадал, почему он так сказал – сразу и без малейших колебаний. Ему всегда было интересно пытаться понять чужой разум любительски, а теперь представилась возможность заглянуть в совершенно чуждое сознание изнутри. А может быть, в нем сработало ощущение нового ранга и положения, связанных как с ответственностью, так и с определенными привилегиями. Но скорее всего он просто сглупил.

Отступать было поздно. Советник Дэвентри уже показывал майору, как укреплять шлем с уймой датчиков, как подогнать его к конфигурации человеческого черепа, как настраивать части аппаратуры, которые уже вовсю мигали, щелкали и гудели на рабочем столе Крейторна. О'Мара поразился тому, как нежны, почти невесомы прикосновения пальцев Дэвентри, но еще больше он был потрясен, когда этот медицинский бог опустил руку на его плечо и ободряюще сжал его.

– Удачи, лейтенант, – сказал он. – Подключайте, майор.

На миг О'Мара перестал ясно видеть кабинет, – Крейторна и Дэвентри из-за яркой вспышки. Вспышка тут же угасла, сменилась странным ощущением – казалось, все, что он видит, – незнакомая картинка на барахлящем видеоэкране. Но вот наконец все успокоилось, стихло.

– Как вы себя чувствуете, лейтенант O'Mapa? – спросил Дэвентри. – Вы смущены? Напуганы? И то, и другое?

– Да. Нет, – резко бросил O'Mapa. – Не то и другое. Я... Я знаю кучу всякой ерунды, до которой мне нет дела – в основном это медицинские познания, а вот уйму народа – инопланетян, я уж точно не знаю. Вы выглядите очень потешно. Плоские, не такие объемные. И у вас нет шерсти, чтобы вы точно говорили мне о том, что чувствуете и думаете.

Дэвентри кивнул и улыбнулся.

– Думаю, у вас все просто замечательно, – заключил он. – Встаньте и обойдите несколько раз вокруг стула, потом попытайтесь дойти до двери и обратно.

Как только O'Mapa встал, комната угрожающе качнулась. Ему пришлось ухватиться за странный предмет мебели, на котором он до этого сидел, чтобы сохранить равновесие. Не отпуская стула, он неуклюже пошел вокруг него. Затем он выпрямился и, стараясь не смотреть на пол, до которого, как ему казалось, страшно далеко, направился к двери.

Дойти до нее он смог с трудом. Его вдруг неудержимо наклонило вперед, и ему пришлось вытянуть руки и упереться в дверь, чтобы не упасть, но все равно он не удержался и упал, больно ударившись о пол коленками. Затем O'Mapa неуклюже поднялся на ноги, выпрямился, развернулся, прижался спиной к двери и посмотрел в ту сторону, где стоял безнадежно далекий стул и двое землян.

Тот, которого звали Крейторн, смотрел на него. Два полумесяца лицевой волосяной растительности над его глазами были опущены вниз. Какие-то чужеродные воспоминания, засевшие в глубине сознания О'Мары, подсказали ему, что так у землян выражается озабоченность. Второй землянин кивнул и ненадолго обнажил зубы. Те же потаенные воспоминания подсказали: это воодушевляющая улыбка.

Землянин заговорил:

– Очень хорошо, лейтенант, – сказал он. – А теперь пройдитесь обратно.

– Не говорите глупостей! – гневно воскликнул O'Mapa. – У меня всего две ноги!

– Знаю, – мягко отозвался землянин. – Но вы все-таки попробуйте.

O'Mapa произнес какие-то слова – каких и не знал-то, по идее, затем встряхнулся и осторожно пошел к центру комнаты. Сделав пару-тройку шагов, он вдруг почувствовал, что заваливается на бок. Он инстинктивно выпрямился и расставил в стороны две толстые, неловкие землянские руки. Почему-то это помогло ему восстановить равновесие и удерживать его, пока он не добрался до стула. Опустившись на стул, он произнес еще несколько слов, о существовании которых и не подозревал.

Более старый землянин наклонился и щелкнул выключателем на шлеме О'Мары. Нимало не изменившись, кабинет и люди вдруг снова стали обычными и знакомыми.

– Пока достаточно, лейтенант, – торопливо проговорил Дэвентри. – Мнемограмма стерта. Но прежде, чем вы пройдете новые тесты, нам нужно обсудить полученный вами только что опыт. Не забывайте о том, что время воздействия нужно наращивать постепенно, пока вы не освоитесь с обитателем вашего сознания и не будете полностью уверены в том, кто, как говорится, в доме хозяин...

Для Крейторна Дэвентри добавил:

– Для первого эксперимента неплохо, майор. Теперь будете обучаться самостоятельно. Мне пора на корабль. У советника всегда дел по горло. Обращайтесь ко мне только тогда, когда у вас возникнут серьезные проблемы.

Он уже направился к двери, когда майор торопливо проговорил:

– Прошу прощения, сэр. Надеюсь, вас не обидели неуважительные высказывания лейтенанта и...

Советник Дэвентри, не оборачиваясь, поднял руку.

– Не переживайте, майор. Лейтенант О'Мара был не совсем в себе. Дерзок, груб и вреден он был потому, что его разумом владел старший врач-кельгианин, а кельгиане всегда так себя ведут.

Когда за Дэвентри закрылась дверь, Крейторн негромко рассмеялся.

– Пожалуй, не стоило говорить ему о том, – сказал он, – что лейтенант О'Мара тоже всегда так себя ведет.

Глава 10

О'Мара мрачно думал о том, что проблем с мнемограммами и теперь хватало – ну разве что по прошествии времени проблемы стали более знакомыми и куда более многочисленными, и главная ответственность за решение этих проблем лежала теперь не на Крейторне, а на нем самом – даже тогда, когда он, как сейчас, мог перепоручить дело своему главному ассистенту. Вот в этом отношении как минимум не изменилось ровным счетом ничего.

– Брейтвейт, – угрюмо произнес О'Мара, – как это вам, проклятие, удается всегда выглядеть настолько безукоризненно? Единственные складки на вашей форме лежат только там, где им положено лежать – это стрелки на брюках. Это что – навыки, привитые в Корпусе Мониторов, что-то такое у вас в ДНК, или вы продали душу какому-нибудь прачечно-гладильному дьяволу?

Лейтенант умел распознавать риторические вопросы. Он ответил шефу вежливой улыбкой.

– Ладно, – буркнул О'Мара. – Диагност Юрзедт. Что стряслось?

Брейтвейт снова улыбнулся.

– Сначала был просто дружеский обмен мнениями. Она сказала, что, учитывая положение, занимаемое ею в госпитале, она заслуживает того, чтобы ей уделил внимание Главный психолог. Я ответил ей, что обычно так и бывает, но сейчас у вас как у нового администратора есть более срочные дела, которыми вы вынуждены заниматься. Юрзедт нелицеприятно отозвалась о нас обоих, а некоторые фразы, почерпнутые ею из тралтанской составляющей ее сознания, были особенно... изобретательны. Но через несколько минут, выпустив пар, она согласилась поговорить с психиатром-недоучкой, то есть – со мной.

– И?.. – вставил О'Мара.

– В настоящее время Юрзедт является носительницей четырех мнемограмм, – продолжал лейтенант. – Тралтанской, мельфианской, дверланской и землянской. Я просмотрел психопрофили доноров, и ни один из них не представился мне таким, с каким невозможно было бы ужиться, тем более когда речь идет о напористой и волевой кельгианке типа Юрзедт, имеющей многолетний опыт мнемографии. Ее собственный психопрофиль не указывает на наличие чего-либо подозрительного в прошлом. Что касается тревожных, кошмарных сновидений, которые мучают Юрзедт даже спустя несколько часов после пробуждения, я не нахожу причины для их возникновения. То же самое относится и к приступам периферической невропатии, которые наверняка связаны с главной проблемой, поскольку очень напоминают страшные сны. Если и есть мнемограмма-преступница, как вы ее назвали, то я ее не выявил. Случай странный, сэр, поскольку у проблемы нет очевидных причин.

О'Мара кивнул:

– Вы же не ожидали, лейтенант, что я вам подсуну что-нибудь легонькое. Ну и что же вы предпринимаете в связи с этой несуществующей проблемой?

– Юрзедт очень расстроена, – ответил Брейтвейт, – и мне не хотелось бы упускать время и дублировать чью-то работу, особенно вашу. Юрзедт мне бы не сказала – она была слишком раздражена тем, что ею занимаетесь не вы лично, – не назначили ли вы ей уже какого-нибудь курса лечения. Вы не делали этого?

О'Мара покачал головой.

– Я только пробежал глазами нынешний файл Юрзедт, чтобы посмотреть, какая у нее сейчас рабочая нагрузка, – ответил он, – и убедился, что нагрузка у нее совершенно нормальная для диагноста ее ранга. Я повторяю вопрос: лейтенант, что вы намерены предпринять?

Брейтвейт, секунду помолчав, приступил к ответу.

– Я уже думал о стрессе в связи с переутомлением, но ничего необычного не обнаружил. Я намерен еще раз уговорить Юрзедт рассказать мне о своих ночных кошмарах и выслушать ее более внимательно. Если мне больше ничего не придет в голову, я предложу стереть мельфианскую мнемограмму. Если какая-то из мнемограмм повинна в происходящем, то это, вероятно – то есть чуть более вероятно, она. Как вам известно, сэр, мельфиане обладают очень точной системой регуляции мускулатуры, у них очень хорошо работает вестибулярный аппарат, но панцирь, покрывающий их конечности и подвижные клешни, лишен нервных окончаний. Быть может, это обманчивая надежда, но этим может объясняться чувство онемения в конечностях Юрзедт при пробуждении, и не только в конечностях, но и в других частях тела. Не исключено, что из-за этой мнемограммы ей снятся и страшные сны. Один из этих снов, который больше всего тревожит диагноста, таков: Юрзедт снится, будто бы она находится в операционной на Мельфе и не в состоянии начать операцию из-за того, что поражена беспричинным полным параличом. После того, как я сотру мельфианскую мнемограмму, и до того, как запишу новую, я пронаблюдаю за пациенткой в течение нескольких дней или недель и посмотрю, не ослабнут ли и не исчезнут ли неприятные симптомы. Затем точно так же я намерен поступить со всеми остальными мнемограммами по очереди. Если же эффекта не будет, я сотру все мнемограммы и буду ждать результатов. Если они появятся.

О'Мара, храня бесстрастное выражение лица, откинулся на спинку стула. Все сотрудники госпиталя знали, что у Юрзедт есть и преподавательская нагрузка, помимо хирургической практики. В операционной кельгианка работала и сама, и с помощью своих невидимых партнеров по разуму. Для психологической акклиматизации, неизбежной после удаления долгосрочной мнемограммы, могло потребоваться время. Этот период также мог быть сопряжен с серьезными личностными проблемами. Именно поэтому младшему медперсоналу мнемограммы стирали через несколько часов после их использования. Но еще больше времени и еще более серьезные эмоциональные нагрузки должна была испытать Юрзедт, чье сознание как бы вдруг субъективно опустело, а потом ей пришлось бы впустить в него знания и чувства четверых новых гостей. Но все это знал и Брейтвейт.

О'Мара намеренно не стал никак комментировать предложение лейтенанта со своей стороны.

– Могу только представить, что обо всем этом скажет Юрзедт.

– А мне и представлять не пришлось, – с чувством проговорил Брейтвейт. – Она мне сразу выложила все, что она думает, как только я рассказал ей, что намерен предпринять в качестве последнего спасительного средства. Я надеялся, что тем самым заставлю ее сосредоточиться... может быть, даже испугаться. Я думал, что из-за этого у нее возникнет реакция, которая явится подсказкой к решению исходной проблемы. Такой реакции не возникло. Помимо словесных оскорблений она сказала, что желает поинтересоваться мнением другого специалиста. Вашим мнением.

– А вы ей сказали?.. – поторопил Брейтвейта О'Мара.

– Что вы отдали этот случай под мою полную ответственность и что если вы станете говорить с ней, то это будет первое, что вы ей скажете, – ответил лейтенант и растерялся. – А что бы вы ей сказали затем, я не знаю.

– Повторил бы еще раз то же самое, – беспечно отозвался О'Мара. – Жду от вас новых сообщений по этому случаю и результатов, если таковые появятся. Если сочтете необходимым, можете обсудить проблему Юрзедт с коллегами в приемной, но, естественно, не до такой степени, чтобы с вас снялась ответственность за ее лечение. Я не стану давать вам советов и высказывать собственных догадок. Так что не волнуйтесь, лейтенант, эта психологическая горячая, умеренно зажаренная или холодная картофелина целиком ваша.

– Но я волнуюсь, сэр, – возразил Брейтвейт, – волнуюсь большей частью из-за предложенной мной логики лечения. Мне было стыдно даже предлагать этот курс Юрзедт. Просто взять и ликвидировать четверых партнеров по разуму, это... это грубо, это все равно, что ампутировать ногу до колена, желая вылечить растяжение связок ступни. Мне бы хотелось испробовать нечто менее сложное, и совета я у вас не прошу...

– Вот и славно, – кивнул О'Мара. – Потому что не получите.

– ...Но я был бы благодарен вам за техническое наблюдение, – продолжал Брейтвейт, – во время записи мнемограммы мельфианина – донора Юрзедт, другому реципиенту. Вместо того чтобы работать с вторичной вербальной информацией, мне бы хотелось повнимательнее посмотреть на сознание этого мельфианского врача изнутри...

– Нет!!!

Брейтвейт изумился.

– Я знаю, обычно мы от этого воздерживаемся, сэр, – сказал он, – и в принципе это против правил, но мне кажется, что проблема особенная, и мне иначе не решить ее. Иначе мне придется отнять у Юрзедт несколько дней или недель, отрывать ее от преподавательской работы и операций и вдобавок подвергать тяжелой эмоциональной нагрузке. Со всем уважением, сэр, правила писали вы и, насколько я слышал, нарушили все до одного, прежде чем они стали официальными.

О'Мара помнил, когда это было. Это было в самые первые годы, до того, как Крейторн и новоиспеченный, рвущийся в бой лейтенант О'Мара еще не ведали, что творят. Он настаивал на том, чтобы делать как можно больше, при этом зная гораздо меньше майора. До сих пор его сознание носило на себе рубцы – результаты тех давних авантюр. «Мы жили, – думал он, – как гласит китайская пословица, – в интересные времена».

– Нет, – повторил он спокойно. – Потому что персонал этого отделения должен быть более или менее здоров психически. Если это не так, то мои сотрудники должны хотя бы точно знать, кто они такие и на каком свете живут. Для того, чтобы нормально работать в этом учреждении, психотерапевт должен сохранять собственную ментальную объективность. А это невозможно, если вы примете в свой разум сознание донора, у которого, возможно, изначально существовали психологические отклонения. И тогда, как бы вы ни старались сохранять объективность, у вас ничего не получится – вам будет мешать ваш партнер по разуму. Ваша психология как бы сольется воедино, а следы эмоциональной связи с донором остаются даже после того, как мнемограмма стерта. Правила вам известны, но если вы на время забыли о них, я вам напоминаю. Если вы отправляетесь на чужую ментальную территорию, лейтенант, вы можете принести с собой ментальную грязь на ботинках. Поэтому ваше сознание, как бы там ни было, должно остаться вашим и только вашим. – О'Мара помедлил, пристально глядя на Брейтвейта. – Если кто-нибудь из моих подчиненных вздумает нарушить это правило, пусть лучше сразу подыскивает себе другую работу. Это ясно?

– Да, сэр, – отозвался Брейтвейт. – Но как же быть с диагностами и Старшими врачами, которые живут при том, что у них одновременно записано до шести долгосрочных мнемограмм? Им рассказывали о психологической подоплеке этого правила и о риске, который связан с мнемотрафией?

О'Мара покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Потому что для них риска нет, либо он крайне незначителен. Они все заинтересованы в приобретении медицинских познаний и опыта доноров мнемограмм для проведения конкретной операции или осуществления исследовательского проекта. Личность существа, поселяющегося в их разуме, они изо всех сил стараются игнорировать, каков бы ни был характер донора, потому что они – доктора, терапевты и хирурги, и у них нет ни желания, ни времени задумываться о причинах того или иного всплеска эмоций партнера по разуму. Подсознание доноров частенько всплывает на поверхность во время сна или тогда, когда носители мнемограмм по какой-либо другой причине теряют сосредоточенность и перестают осознавать себя как личность. Но когда это происходит, они инстинктивно борются с этим, и потому в безопасности. Для того, чтобы быть уверенными в том, что все обстоит именно так, мы и проводим периодические обследования на наличие любых внезапных изменений психопрофиля сотрудников – носителей долгосрочных мнемограмм.

Но вы возжелали нырнуть в самую глубь сознания особи другого вида, – продолжал О'Мара, сохраняя полную серьезность. – А не исключено, что этот донор в прошлом получал сеансы психотерапии у психиатра-сородича по поводу каких-либо психозов. Это чревато серьезными неприятностями, поскольку неврозы и психозы – это субъективный опыт, который в отличие от патогенных микроорганизмов может передаваться от одного разумного существа другому, более или менее здоровому психически. Случись такое с вами, единственная надежда вылечить вас представится, только если мы пригласим психотерапевта того же вида, что и донор мнемограммы, и того же вида, что и вы – то есть меня, и нам придется наводить порядок у вас в мозгу. Ни сейчас, ни в обозримом будущем времени у меня на это нет.

– Простите, сэр, – смущенно проговорил Брейтвейт. – Пока вы не поручили мне случай Юрзедт, я просто слепо следовал вашим инструкциям и не понимал, почему нам нельзя становиться реципиентами мнемограмм. Я до сих пор испытываю искушение при мысли об осмотре окрестностей чужого разума изнутри. Может быть, мне удалось бы вырвать там с корнем пару-тройку сорняков, но... Нет, я устою перед искушением.

О'Мара кивнул и сказал:

– Ваша работа, как и работа каждого сотрудника этого отделения, действительно состоит в ментальной прополке.

Но заниматься этим вы и впредь будете исключительно за счет своих знаний, опыта и таких инструментов, как наблюдение, беседы, дедукция. Ваш разум – людской, тарланский, соммарадванский – должен остаться при вас. Я не стану спрашивать, понимаете ли вы меня, лейтенант, потому что если вы меня не понимаете, вы уволены.

– Я вас понимаю, сэр, – отозвался Брейтвейт немного скованно, но остался таким же хладнокровным и невозмутимым, как всегда. – Но я не понимаю, почему вы столь горячо отреагировали, когда я только высказал идею. Вы и сами когда-то побывали внутри нарушенного, больного чуждого сознания, сэр? У вас есть собственный опыт проблем долгосрочного ношения мнемограмм?

Еще несколько дней назад Брейтвейт не осмелился бы задать такой вопрос. Обретение полной ответственности явно спровоцировало пробуждение внутренних резервов. О'Мара молчал.

– Со всем уважением, сэр, – негромко продолжал лейтенант, – но это могло бы послужить объяснением того, что долгие годы у вас нет никаких социальных контактов с сотрудниками, и вашего, в общем, антисоциального поведения, которое и превратило вас как в самого уважаемого с профессиональной точки зрения человека в госпитале, так и в самого нелюбимого. Трудно поверить, что вам по сердцу такое положение дел. Вы не хотите отвечать, сэр?

О'Мара лишь на миг задержал взгляд на лейтенанте. Тот, к удовлетворению психолога, смело смотрел на него, не отводя глаз. А потом О'Мара вздохнул и нарочито посмотрел на часы.

– Вы еще о чем-нибудь хотите спросить меня, лейтенант, – проговорил он, – перед уходом?

Брейтвейт ушел, так и не удовлетворив свое любопытство, а О'Мара попытался сосредоточиться на том, чтобы сдвинуть с места гору административных мелочей. Гора эта теперь выросла вдвое. Однако работа не клеилась – разум все время уводил его из настоящего в прошлое.

«Нарастающие приступы дурацкой ностальгии, – мрачно подумал он, – это старческий невроз».

Глава 11

Лейтенант О'Мара, который ему вспоминался, не был таким самоуверенным ни в словах, ни в поведении. Состояние его форменной одежды колебалось в промежутке между неаккуратным и жутко неаккуратным, а майор Крейторн манерами напоминал офицера-рекрутера. Тогда состоялся похожий разговор, вот только инструкции были не такими строгими, и вдобавок Крейторн имел обыкновение излагать их в форме дружеского совета. Частично это объяснялось тем – насколько помнилось O'Mape, – что оба они не понимали, о чем говорят.

– Не могли бы вы, – извиняющимся тоном проговорил Крейторн, – быть так добры и не согласились бы поинтересоваться, в чем состоит спор между практикантами на сто одиннадцатом уровне. Я не знаю, что там происходит, поскольку стороны не обратились ко мне официально, но инженер-эксплуатационник, ведающий этим уровнем, сказал, что все бунты, которые он помнит, происходили более тихо. Нельзя допустить развития межвидовых трений. Поглядите, что там и как, и посмотрите, не сумеете ли вы...

– Стукнуть друг о дружку пару-тройку голов, чтобы их владельцы прочухались?

Крейторн покачал головой.

– ...вложить в их головы немного неофициального здравого смысла, пока дело не привлекло нашего официального внимания и кто-то не вылетел из госпиталя. Спорят между собой тралтаны и мельфиане, так что метод терапии, подразумевающий насильственный контакт черепных коробок, предложенный вами, вряд ли осуществим, даже для вас.

– Это я фигурально выразился, – пробормотал О'Мара.

– Знаю, – кивнул майор. – Разбираться с ситуацией будем вместе, но впервые я возлагаю на вас ответственность, а от вас потребую подробного отчета и рекомендаций. Вы уж извините. На сеансы психотерапии с практикантами Эдальнетом и Восаном у меня уходит гораздо больше времени, чем я предполагал.

– Трансференция, – сказал О'Мара.

– Трансференция?

О'Мара усмехнулся.

– Я занимался изучением профессиональной терминологии, – сказал он, – и даже знаю, что означает большинство слов. И я случайно подслушал, как они говорили о вас в столовой. Они считают вас прекрасным специалистом и доверяют вам целиком и полностью. Они полагают, что вы добры, отзывчивы и понимающи, и скорее относятся к вам как к близкому другу, нежели как к психотерапевту. Я не смог уяснить, насколько искренни эти высказывания, поскольку трудно прочесть выражение лица существа, у которого черепные кости снаружи, но Эдальнет сказал, что если бы вы не были инопланетянином – то есть с его точки зрения, – то он бы с радостью носил ваши яйца...

Майор негромко рассмеялся и сказал:

– Приятно, когда тебя так высоко ценят.

– Не всегда, сэр, – покачал головой О'Мара. – Это не повод для смеха. Если бы вы не были постоянно настолько любезны со всеми – с медиками, с подчиненными, а особенно – со мной, никто бы не злоупотреблял вашей добротой. Вы всем нравитесь, естественно, потому-то вас считают мягкотелым. Я хочу сказать, что если бы вы были менее миролюбивы, если бы порой вы выходили из себя, все, кто приходит к вам скорее дружески поболтать, а не ввиду необходимости неотложной помощи, отнимали бы у вас куда меньше времени.

Пару мгновений Крейторн сидел, уставившись в крышку стола. Когда он поднял голову, брови его были нахмурены.

– Лейтенант О'Мара, – строго проговорил он, – пожалуйста, прекратите заниматься психоанализом старшего по званию. Заглядывание в мое сознание и попытки манипулировать им, как бы ни интересно это было, являет собой напрасную трату времени, которое вам лучше бы употребить на другие дела. Я понимаю, что межвидовая психология дается вам нелегко – одно вынянчивание худларианского дитяти в течение трех недель чего стоит, – однако вколачивание здравого смысла в кого бы то ни было – процедура далеко не всегда рекомендуемая, хотя она проста и незатейлива. Слово «тонкость» также присутствует в том лексиконе, который вы изучаете. Узнайте его значение и постарайтесь в нем почаще практиковаться.

И еще, – продолжал Крейторн. – Если вы будете расхаживать по госпиталю в таком затрапезном виде, все будут считать, что мыслите вы точно так же, как выглядите. Трудно ожидать, что вы станете носить форму с гордостью, однако выглядеть она по определению должна удобно и аккуратно. А на вас она смотрится так, словно вы, чтобы срезать путь, пробирались по эксплуатационным туннелям Собственно, возможно, так оно и было. Причесывайтесь, пожалуйста, так, словно вы именно это и задумали, и постарайтесь почаще бриться. Хотя бы три раза в неделю. К ситуации на сто одиннадцатом уровне надо отнестись с вниманием. Можете идти.

О'Мара уже поднес палец к кнопке около двери, когда Крейторн поинтересовался:

– Ну что, как я вас распек, лейтенант?

– Неплохо, сэр, – ответил О'Мара. – Но вам надо чаще практиковаться.

Сто одиннадцатый уровень был первым, где разместили и полностью обставили жилые комнаты, приспособив их к требованиям существ, принадлежащих к пяти различным видам. Эксплуатационный отдел этим достижением очень гордился, хотя и сдержанно. Его сотрудники обещали, что в самом скором времени – по крайней мере так скоро, как получится, и остальные незавершенные и наполовину заселенные уровни будут доведены до такой же степени комфорта. С момента окончательной отделки сто одиннадцатого уровня поселиться на нем мечтали буквально все, и вот теперь этот этаж мечты очень быстро превращался в подобие преисподней.

О'Мара уже знал, кто зачинщики беспорядков, но для начала решил навестить обитателей боковых коридоров, где жили невинные соседи. Быть может, майор счел бы такую тактику тонкой.

Вдоль короткого отрезка коридора, где обитали кельгиане-ДБЛФ, тянулись двери комнат. На первых висели таблички, гласящие: «НЕТ ДОМА», «НА ДЕЖУРСТВЕ», «СПЛЮ, НЕ БЕСПОКОИТЬ». На четвертой табличке было написано «ДОМА», но О'Мара остервенело давил на кнопку звонка несколько минут, и только потом дверь ему открыла кельгианка с большими наушниками на голове. В глубине комнаты горел экран, а на нем происходило нечто ужасное – кто-то копался во внутренностях существа, вид которого с такого расстояния О'Мара определить затруднялся.

Кельгианка раздраженно вздыбила шерсть и сообщила:

– Я занимаюсь. Звонка не слышала. Что вам нужно?

– Информация, – ответил О'Мара, невольно перейдя на рубленую речь собеседницы, – относительно жалоб на повышенный уровень органического шума поблизости. Вы испытывали неудобства на этой почве?

– Да, но не сейчас, – буркнула кельгианка. – Особи моего вида не испытывают жгучего желания подвергнуться вивисекции мельфианскими клешнями или превращению в блин под ножищами тралтана, поэтому я побоялась попытки снизить уровень шума в зачатке за счет встревания между ними... – Она постучала крошечным пальчиком по наушникам. – Поэтому я предприняла другие меры. Уходите.

Пневматика двери издала шипение, и дверь закрылась. О'Мара только и успел сказать:

– Большое спасибо.

Через несколько минут он попытался поговорить с одним из эврилиан-МСВК, похожей на аиста трехногой нелетающей птицей, чьи атрофированные крылья хлопали настолько яростно, что приподнимали-таки своего владельца над полом. Злобный клекот эврилианина не позволял О'Маре и словечка вставить.

– ..и вы обязаны что-то предпринять! – уже не в первый раз проверещал эврилианин. – Не знаю как, но как-то вы должны положить конец этому инфернальному разбою. Никто не против – все нормально, когда они заходят друг к другу, чтобы поговорить о лекциях или мало ли еще о чем они там говорят. Ну, поворчат тралтаны порой друг на дружку, когда взволнованы, а мельфиане, когда переругиваются, звук такой, будто по стенам палками колотят, но это все еще можно пережить. Потом они расходятся по своим комнатам и спать укладываются. Час стоит тишина, и у нас все хорошо. Но когда они засыпают, от шума меня буквально со спального насеста сдувает. А когда они начинают хлопать дверями, когда тралтаны и мельфиане принимаются ругать друг дружку за те звуки, которые производят во сне и не дают спать другим, тут уж просыпаются поголовно все, и хорошо еще, если нам удается потом урвать хоть несколько часов сна. Либо мы потом засыпаем на лекциях, и тогда наши преподаватели сурово отчитывают нас за невнимательность. Сейчас тихо – они укладываются спать, но в любую минуту... Знаете, у меня нет никакого природного оружия, но время от времени мной овладевает жгучее желание прикончить кого-нибудь из них, буквально любого! И вам непременно нужно что-то предпринять, пока этого не сделал кто-нибудь крупнее и сильнее меня.

О'Мара картинно поднял руки вверх. Все оказалось хуже, чем он предполагал. Он подумал было, не применить ли мягкий, уговаривающий подход Крейторна, но тут же передумал. Проблема, получившая развитие на этом уровне, была слишком серьезна. Ему следовало продемонстрировать жесткость.

– Подавая заявление о приеме на работу в госпиталь, – решительно проговорил он, – вы понимали, что вам придется работать и жить бок о бок с существами, принадлежащими к множеству различных видов. Что же, больше вы на это не способны?

Эврилианин молчал. О'Маре трудно было что-либо прочесть на его оперенной птицеподобной физиономии, но он чувствовал, что собеседнику не по себе. Быть может, намек на то, что его могут уволить, был психологическим перебором – тем более, что эврилианин представлял пострадавшую сторону.

О'Мара более мягко продолжал:

– Не волнуйтесь – это, как говорится, последняя мера. Были ли у вас личные разговоры с теми, кто мешает вам спать? Выражали ли вы им свои претензии с глазу на глаз?

– Попытался как-то раз поговорить с одним тралтаном, – ответил эврилианин. – Он попросил прощения и сказал, что очень многие его сородичи издают такие звуки во сне, что они ничего не могут с этим поделать и что прекратить издавать эти звуки можно только единственным способом – перестать дышать. Он был очень раздражен, как все мы бываем раздражены от недосыпания. Мне не хотелось рисковать и раздражать еще сильнее существо, превышающее меня по массе тела в дюжину раз, и я решил, что уж лучше я выражу свои упреки мельфианам. Они более раздражительны, но хотя бы не настолько велики. Я просчитался. Тот, с которым я говорил, употреблял слова, которые даже транслятор перевести не сумел. Теперь я ни с кем из них не разговариваю.

– Но во время лекций вы наверняка с ними разговариваете, – сказал О'Мара. – Или в палатах, в столовой, на рекреационном уровне?

– Немного, – ответил эврилианин. – Да и разговоры заключаются только в том, чтобы ответить на вопрос преподавателя или старшей медсестры, побеседовать с бодрствующим пациентом. Эти если и производят звуки во сне, то где-то в других местах, а не здесь, в блоке для практикантов. Столовая достаточно велика для того, чтобы все могли обедать в компании со своими сородичами, поэтому нам не приходится испытывать отвращение, наблюдая за тем, как и что едят особи других видов. То же самое – и на рекреационном уровне. Для нас лучше и удобнее держаться подальше от них, а им – подальше от нас. Я имею в виду не только храпящих тралтанов и щелкающих клешнями мельфиан – я говорю обо всех сразу.

О'Мара хотел было возразить, но промолчал, потому что ничего конструктивного сказать пока не мог. Положение оказалось куда хуже, чем он мог себе представить.

Нидиане, косматые создания величиной с пинтовую кружку, всегда казались О'Маре похожими друг на дружку, но тот, что открыл ему дверь, мгновенно ликвидировал это заблуждение.

– Вы – еще один землянин-психолог, О'Мара, – заявил нидианин. Даже через транслятор голос его звучал так, словно он злобно лает на O'Mapy. – Ну, и что же психолог может поделать с этим треклятым шумом? Посоветуете мне думать о чем-нибудь таком приятном, положительном и отвлекаться? Посоветуете принимать транквилизаторы? Переместите источник шума на другой край Галактики? Что?

– Я согласен, – выдавил О'Мара, борясь с желанием залаять в ответ на этого дерзкого маленького плюшевого медвежонка, – с тем, что ваши жалобы вполне обоснованны и законны...

– Нет! – рявкнул нидианин. – Не жалобы! Я подаю обоснованное и законное прошение! Я желаю, чтобы меня отсюда переселили. Есть комната для нидиан на сто четырнадцатом уровне. Я сам видел – эксплуатационники ее доделывают.

– Сто четырнадцатый уровень предназначен не только для нидиан, – негромко возразил О'Мара, но нидианин его не слушал.

– Комната еще не обставлена мебелью, – продолжал тараторить тот, – и там, конечно, будет вовсе не так удобно, как здесь. Но мне хватит лежанки, стула и компьютера для того, чтобы спокойно заниматься, а во время периодов сна бригады отделочников настолько любезны, что перестают колотить молотками и жужжать дрелями, так что хоть по ночам будет тихо...

Нидианин не договорил, услышав басовитый, прерывистый, рокочущий звук из дальнего конца коридора. Звук медленно набирал высоту и громкость, словно сирена, а потом утих. Однако тишина длилась всего несколько мгновений – как бы исключительно для того, чтобы слушатель поверил в то, что звук больше не возобновится. До некоторой степени звук приглушали стены комнаты, но ощущение было такое, что обертоны заставляют вибрировать кости, не говоря уже о барабанных перепонках. Не успел О'Мара произнести хоть слово, как послышался новый звук – медленное, неравномерное пощелкивание, похожее на пропущенный через усилитель стук кастаньет. Короткие промежутки между храпом тралтанов заполнялись щелканьем мельфиан, и наоборот. Звуки были не такими уж оглушительно громкими, но их сочетание и непрерывность могли кого угодно довести до белого каления. О'Мара невольно стиснул зубы.

– Я повторяю свое требование, – гавкнул нидианин. – Так что вы намерены предпринять?

О'Мара молчал, потому что пока не знал, что ответить. Зазвучало очередное кастаньетное стаккато, но тут же стихло и оборвалось. С шипением открылась дверь, оттуда вышел мельфианин, пересек коридор по диагонали и надавил клешней на кнопку дверного звонка. Из-за двери высунулась огромная тралтанская голова и плечи, и началась перепалка. Один попрекал другого в том, что не может уснуть. Щелкающие и рокочущие звуки перемежались с писком трансляторов, отказывающихся переводить ряд слов. О'Мара покачал головой.

– Есть землянское слово, которое очень подходит в этой ситуации, – буркнул нидианин. – Это слово – «трус». – Он захлопнул дверь.

Несколько минут О'Мара созерцал двоих препирающихся инопланетян, пока не уверился в том, что откровенные угрозы применения насилия носят скорее вербальный, нежели физический характер. Он усиленно уверял себя в том, что морально он вовсе не трус, но почему-то сам себе не верил. Попытка внушить что-либо здравое и осмысленное этим двоим в то время, как он сам не знал способа решения проблемы, могло привести только к повышению уровня шума – особенно если бы они вывели его из себя. Прежде чем говорить с ними, О'Маре нужно было знать, о чем говорить.

Ему нужно было обратиться к врачу.

Это должен был быть дружелюбный, понимающий врач и к тому же – не болтун, и не мельфианин и не тралтан, но при всем том знающий многое о поведении сотрудников разных видов в состоянии стресса.

Глава 12

Старший преподаватель Мэннен был землянином-ДБДГ, мужской особью, возраст которой определить было трудновато из-за того, что его морщинистая лысина никак не сочеталась со свежим, юным лицом – от бровей и ниже. На столе перед ним лежала аккуратная стопка открытых скоросшивателей с лекциями и штабель видеокассет. Вокруг его ступней совершал маневры маленький коричнево-белый и очень воспитанный щенок. Щенок всюду ходил следом за Мэнненом, кроме операционной. Ходили слухи, которых сам Мэннен, впрочем, не отрицал, что они спят в одной постели. Старший преподаватель оторвал взгляд от бумаг, указал на стул, склонил голову в знак того, что узнал пришедшего, и стал ждать.

О'Мара растерялся и задал вопрос:

– Как поживает ваш щеночек, доктор?

Мэннен кивнул.

– Если вы пытаетесь подольститься ко мне через посредство моей собаки, – сказал он с усмешкой, – стало быть, пришли просить об одолжении, верно? Вам повезло, что вы поймали меня между лекциями. Чем я могу быть полезен вам, – он посмотрел на часы, – в течение ближайших девяти с половиной минут?

– Похоже, – вздохнул О'Мара, – теперь все стали психологами. Сэр, дело всего лишь в том, что меня нужно немного просветить относительно физиологии, а быть может, и видовой медицины тралтанов и мельфиан. И еще мне нужен ваш частный, конфиденциальный совет в том, как этими сведениями воспользоваться. Проблема в том, что...

Он коротко рассказал о серьезных межличностных трениях на сто одиннадцатом уровне, упомянул и о близких к ксенофобическим реакциях невинных жертв конфликта. Мэннен неожиданно поднял руку, а другой принялся набирать комбинацию на клавиатуре коммуникатора.

– Это займет больше девяти минут, – резко проговорил он. – Лекционная аудитория восемнадцать? Я явно опоздаю. Попросите практикантку Юрзедт начать занятие до моего прихода. Конец связи. – Обратившись к О'Маре, он устало проговорил:

– Беда этого учреждения состоит в том, что сюда принимают только лучших из лучших. Юрзедт уверена в том, что в кельгианской гинекологии смыслит намного лучше меня, и она, пожалуй, права. Проведение занятий и некоторое унижение старшего преподавателя ее, безусловно, порадует, а вот ее однокашников – навряд ли. Ну ладно, хватит о моих трудностях. Перейдем к вашим.

Мэннен помедлил. По лицу его пробежала печальная тень.

– Пока на моих лекциях никто не засыпал. Некоторые дебоширы стали потише, чем раньше, и я, как я теперь понимаю – ошибочно, предположил, что они стали уделять больше внимания учебе. Правда, я никак не мог понять, почему отметки у этих притихших буянов просто-таки непристойно низкие. Так что проблема эта настолько же моя, насколько и ваша в том смысле, что она может серьезно сказаться на обучении практикантов в дальнейшем. У вас есть какое-нибудь предложение, лейтенант?

О'Мара покачал головой и неуверенно кивнул.

– Сэр, – сказал он, – только если есть какой-то способ вылечить от храпа – физиологический, терапевтический или хирургический.

– Храп и его эквиваленты у других форм жизни поражают до пяти процентов существ, обитающих в Галактике, – сказал Мэннен. – Это ни в коем случае не аномальное и не угрожающее жизни состояние – за исключением тех случаев, когда исстрадавшийся от бессонницы партнер способен прибегнуть к физическому насилию. Храп не вызывается психологическими нарушениями. Большинство храпунов вполне разумны и здравомыслящи, поэтому, насколько мне известно, от храпа не лечат психотерапией. На каждой планете существуют какие-то свои, традиционные способы избавления от этого недуга, ни один из которых не эффективен. Есть, правда, методы, заключающиеся в том, чтобы храпящего будить как раз в то время, когда он, она или оно храпит, но тогда уже сна лишается он сам. А здесь нам это ни к чему.

Рассматривая механику храпа, – продолжал Мэннен лекторским тоном, – заметим, что у людей он обусловливается расслаблением и опусканием мягкого неба в бессознательном состоянии при лежании на спине. У тралтанов, которые делают все, в том числе и спят, стоя, происходит подобная релаксация мышц, за счет которой имеет место прерывистое замыкание тока воздуха из четырех дыхательных путей в речевой канал. Они называют это явление «не-чеговорением без слов». Физиологическая причина мельфианского ночного пощелкивания клешнями иная, она намного сложнее и интереснее... Простите, лейтенант. Ведь единственное, что интересует вас, – это то, как избавиться от этого явления, а не понять, откуда оно берется. Вам поможет что-то из того, о чем я рассказал?

О'Мара хранил дипломатичное молчание.

– Я так и понял, – сухо произнес Мэннен. – Относительно хирургического вмешательства – оно возможно во всех случаях, но не показано. Мы не можем приказать нашим практикантам подвергаться ненужной и порой рискованной операции только из-за того, что они шумят во сне. Тогда скоро мы останемся без притока желающих поступить к нам на работу, да в любом случае нам такого ни за что не позволил бы Медицинский Совет. Я думаю, что решение скорее должно быть техническим, нежели медицинским, и заключаться должно в расселении подальше друг от друга или усилением звукоизоляции в области источника шума. Ну, как?

О'Мара на миг задумался и сказал:

– Когда госпиталь заработает на полную мощность, жить медикам и обслуживающему персоналу точно придется в тесноте. Удалять храпунов от нехрапунов вряд ли получится, но это вы, видимо, сами понимаете, сэр. Когда я наводил справки в Эксплуатационном отделе, мне сказали, что уровень звукоизоляции в комнатах у тралтанов и мельфиан и так уже повышен до максимума, возможного для жилых помещений. Если его повысить еще чуть-чуть – и тогда сами обитатели комнат будут едва слышать музыку, диалоги героев в видеофильмах и даже собственные разговоры. Словом, чувствовать они себя будут, будто в обитых подушками камерах, а это им совсем не понравится.

– А как насчет применения заглушающих полей? – спросил Мэннен.

– Я знаю о них, сэр, – ответил O'Mapa. – Ими оборудовано большинство палат, в целях звукоизоляции пациентов, способных издаваемыми звуками тревожить других. Отделение Психологии невелико, да и бюджет у нас урезан до предела. Эксплуатационники говорят, что эти заглушающие поля жутко дороги.

– Так и есть, – подтвердил Мэннен. – Но вы все-таки не печальтесь так – у вас вид такой, словно все ваши родственники умерли в одночасье. В сравнении с вами учебное отделение располагает неприлично раздутым бюджетом. Часть его можно истратить на то, чтобы я обрел непрерывное поступление бодрствующих и внимательных учащихся, так что благодарить меня не стоит. Вы мне только сообщите, сколько вам надо установок, а я поговорю с майором Крейторном насчет их скорейшего заказа. Ваша проблема решена, но почему у вас по-прежнему такое недовольное лицо?

– Простите, сэр, – сказал O'Mapa, – но вы решили только часть проблемы – вернее говоря, это станет ясно через несколько недель или месяцев после того, как будут установлены глушилки. Однако это не выход для ликвидации более серьезной беды.

– Продолжайте, – попросил Мэннен.

O'Mapa, всеми силами стараясь не перейти на лекторские интонации, стал объяснять:

– Мы знаем, что недостаток сна вызывает краткосрочную раздражимость, которая, в случае необращения на нее должного внимания, способна перерасти в нечто более постоянное и серьезное. Я уже отметил начало развития интенсивных ксенофобических реакций у практикантов кельгиан, эврилиан и нидиан, с которыми разговаривал, и вот это действительно опасно. Со временем здесь будут работать шестьдесят с лишним видов существ, и некоторые из них будут весьма и весьма экзотичны. Их невозможно будет поселить так, чтобы они образовывали маленькие одновидовые анклавы, узкий круг друзей-сородичей, чтобы их социальная активность и отдых сводились к таковым, принятым на их родных планетах. Этот госпиталь задуман как самая большая в Галактике и самая крупная многовидовая больница. Для того, чтобы он работал как положено, сотрудникам придется встречаться друг с другом, и не только на лекциях и в палатах...

Он умолк, поскольку Мэннен снова поднял руку и сказал:

– Лейтенант, я – не ваша бабушка, но будь я ею, я бы вас попросил не учить меня, как пить сырые яйца.

– Прошу прощения, сэр, – смущенно проговорил O'Mapa. – Просто я из-за этого очень переживаю. Мэннен кивнул и посмотрел на часы.

– Хорошо. Чего бы вы еще от меня хотели?

– Мне бы хотелось, чтобы вы начали... обрабатывать своих практикантов, – торопливо проговорил O'Mapa. – Я не прошу вас обманывать их, я прошу вас лишь немного затенить правду. И если можно, попробуйте несколько минут отрывать от каждой лекции для того, чтобы спрашивать их об их личных чувствах и успехах, а не только о работе в клинике. Уподобьтесь заботливому отцу, невзирая на габариты ваших подопечных. Можете сказать, что вы заметили, что у некоторых из них усталый вид и стали хуже заниматься, и что вы знаете почему. Скажите им об установках – генераторах заглушающего поля, которые будут установлены в комнатах у тех, кто в них действительно нуждается, но объясните, что делаться это будет постепенно, в течение несколько месяцев, и что, к сожалению, до тех пор некоторым из них придется потерпеть. Не говоря прямо, попробуйте втолковать им, что их способность адаптироваться к ситуации, понять потребности, поведение и чувства их коллег, принадлежащих к другим видам, может весьма благоприятно сказаться на их карьере, и что те немногие, комнаты которых будут оборудованы глушилками в последнюю очередь, смогут заслуженно гордиться собой.

Пока я еще не обсуждал эту идею с моим шефом, – быстро добавил он, – но когда я поговорю с майором Крейторном, уверен, он будет рад поговорить с практикантами в том же духе. У него это получается гораздо лучше, чем у меня.

– Не сказал бы, – покачал головой Мэннен. – Это все?

О'Мара растерялся.

– Нет, сэр. Я не знаю как, но нельзя ли каким-то образом изменить содержание лекций и давать курсантам задания с тем, чтобы один курсант или несколько становились более сведущи в какой-то области, чем другие? Тогда для достижения наилучших результатов они будут тратить некую часть своего свободного времени на обмен полученными знаниями не только со своими сородичами, но и с представителями разных видов. Их нужно заставить... то есть я хотел сказать – вдохновить на общение друг с другом. Это возможно?

– Возможно, – ответил Мэннен, – но нелегко. Это будет означать реорганизацию всей моей... Лейтенант, у вас страшный, изощренный ум.

О'Мара довольно кивнул:

– Я психолог, сэр.

Мэннен глянул на него из-под нахмуренных бровей и продолжал:

– Что ж, ваши идеи осуществимы, и я последую вашему предложению. Я не психолог, но, будучи преподавателем клинической медицины с большим стажем, я всегда точно знаю, когда кто-то что-то пытается от меня скрыть. Что там у вас еще на вашем страшном и изощренном уме, лейтенант?

О'Мара почувствовал, как вспыхнули его щеки. Он растерялся и отозвался:

– Я лучше не буду говорить, сэр. Майор поручил мне это дело под полную ответственность, и идея у меня немного необычная, и решение предполагается грубое, но эффективное. Я пока еще не до конца все продумал. Может быть, ничего и не получится, так что думаю, лучше вам не знать деталей.

Мэннен кивнул, снова глянул на часы и поспешно встал.

– Только постарайтесь не разрушить госпиталь, – посоветовал он.

– Не разрушу, сэр, – ответил О'Мара и тоже встал. «По крайней мере – не весь», – мысленно добавил он.

Следующей его остановкой стала его собственная комната, где он переоделся в самый старый и самый перемазанный комбинезон – тот самый, который из прачечной постоянно отсылали обратно с записками о том, что данный предмет одежды рекомендуется немедленно отправить на дезинтеграцию. Скорее всего майор Крейторн не одобрил бы того, что собрался предпринять О'Мара, но он не хотел угробить еще один форменный костюм и тем только усугубить недовольство шефа. Кроме того, О'Маре нужно было пробраться по туннелям под столовой, а этого ни за что нельзя было сделать быстро и при этом остаться чистеньким.

Затем он разыскал лейтенанта Леннета. Тот трудился над одним из многих роботов, предназначенных для уборки, – доставки питания и проверки систем. На Леннете было сразу два комбинезона. Кельгиане страшно дорожили своей серебристой шерстью и старались оберегать ее, елико возможно.

– О'Мара, – сказал Леннет, – что вам нужно?

– Я хочу попросить вас о большом одолжении, – ответил О'Мара.

– Земляне не всегда говорят то, что думают, – отозвался Леннет. – Не имеете ли вы в виду, что хотите, чтобы я ответил вам на то большое одолжение, которое вы сделали для меня?

О'Мара покачал головой.

– Вы мне ничем не обязаны, – сказал он. – Если вы ответите мне любезностью на любезность, мы будем квиты. А если вы сделаете то, о чем я вас попрошу, мы снова будем друг у друга в долгу, а это может оказаться полезно в будущем. Ну как, согласны?

– О'Мара, у меня из-за вас голова разболелась, – признался Леннет. – Но вы мне помогли, когда отказала канализация под пятнадцатой палатой для тралтанов, и в итоге меня повысили в должности, так что, так или иначе, я готов помочь вам. Чего конкретно вы от меня хотите?

– Во-первых, хочу спросить: вы по-прежнему отвечаете за уборку и функционирование столовой? Особенно меня интересует – водите ли вы эту большую уборочную машину?

– Да, – ответил кельгианин. – И еще раз – да.

– Отлично, – кивнул О'Мара. – Во время вашей очередной смены, то есть – через шесть часов, я хочу повести эту машину. Мне нужно, чтобы вы показали мне, как водить эту штуковину между столиками, а задумал я вот что...

По мере того как О'Мара излагал свой замысел, шерсть Леннета шевелилась столь яростно, что казалось, будто под комбинезоном у него бегают обезумевшие хорьки. Когда О'Мара умолк, шерсть кельгианина еще некоторое время побуйствовала, затем он наконец обрел дар речи.

– Нас обоих выгонят из госпиталя за это! – воскликнул он. – О'Мара, по-моему, вам нужно обратиться к психотерапевту.

– Не думаю, что нас выгонят из госпиталя, – возразил О'Мара, – и тем более не обоих. Подробности обсудим попозже, но одно я вам обещаю: вы будете на время отозваны из столовой и отправлены с каким-то заданием в другое место, так что непосредственно замешаны не будете. Я подготовлю письменный приказ, но вы не должны его никому показывать, если только мы не провалимся и вас не попытаются обвинить.

В конце концов, – добавил он, улыбаясь, – простой техник, даже только что получивший повышение, не имеет права не выполнить непосредственный приказ лейтенанта.

В течение шести часов, предшествовавших дерзкому деянию, О'Мара пытался поспать или хотя бы отдохнуть, но тщетно. Тогда он попробовал заранее написать отчет и рекомендации для Крейторна. Он постарался составить отчет как можно более аккуратно, ясно и четко, поскольку майор мыслил именно так, а еще потому, что это вполне мог быть его последний отчет в Главном Госпитале Сектора.

Но когда О'Мара положил отчет на стол майора на следующее утро, Крейторн только мельком взглянул на первую страницу и тут же отодвинул в сторону. Впервые в жизни О'Мара увидел майора не на шутку разозленным. Крейторн угрюмо проговорил:

– Благодарю, О'Мара, но сейчас у меня нет времени это читать. Случилось нечто более срочное и серьезное. Кто-то устроил разгром в столовой. Большая часть мебели там вырвана, что называется, с корнем. Была использована большая уборочно-ремонтная машина, и это не несчастный случай. Все выглядит так, словно нарочно спланированный вандализм, который был учинен кем-то во время отсутствия Главного техника. Все поломки можно довольно легко и быстро ликвидировать, но я хочу, чтобы вы спустились туда и выяснили, что там, черт побери, случилось и почему.

– Я знаю, что случилось и почему, – сказал O'Mapa. – Это все изложено в моем отчете, сэр.

Крейторн медленно моргнул. Затем, не спуская глаз с О'Мары, придвинул к себе отчет и сказал:

– Значит, у меня есть время его прочесть. Садитесь, лейтенант.

В отчете было пять страниц, и майор молчал, пока не прочитал все – от начала до конца. Затем он облокотился о стол, на миг опустил голову на ладони, поднял голову и сказал:

– O'Mapa, я думал, что вы шутили, когда предлагали стукнуть кое-кого головами друг о друга.

– Сэр, я никого не стукаю, – возразил O'Mapa. – Я просто вынуждаю их оказаться ближе друг к другу, чтобы они могли разговаривать, а им придется разговаривать, если они будут есть рядом. Разгром в столовой был тщательно рассчитан на то, чтобы в итоге стало недоставать физиологически удобной мебели для любого, отдельно взятого вида, и чтобы его особи были вынуждены пользоваться столиками, стульями и всем прочим, рассчитанным на особей других видов. Поначалу они, наверное, будут спорить и ссориться, говорить ужасные вещи насчет чужих пристрастий в еде, но они будут разговаривать друг с другом и постепенно научатся друг друга понимать. Тогда начнется формирование компаний – на смену изоляции внутри плотных и потенциально враждебных одновидовых групп. Старший преподаватель Мэннен перестраивает свои лекции и семинары с тем, чтобы в свободное от дежурств время практиканты общались друг с другом, обсуждали полученные знания – это поможет им успешнее сдать экзамены.

Кроме того, – взволнованно продолжал O'Mapa, – он поможет в финансировании установки генераторов заглушающего поля в некоторых комнатах, где они понадобятся. Хотя, если сработает моя идея и если наши практиканты действительно научатся понимать друг друга, свыкнутся с чужими пристрастиями в еде, ночными шумами, привычками и всем прочим, много генераторов нам не понадобится. Но что нам точно понадобится – так это время для того, чтобы этот процесс пошел.

– И поэтому, – сказал Крейторн и постучал кончиком пальца по листкам отчета, – вы хотите, чтобы ремонт в столовой не начинали как можно дольше.

– Да, сэр, – поспешно подтвердил O'Mapa. – Но тут мне нужна ваша помощь. Мой статус не позволит уговорить эксплуатационников помедлить с ремонтом, а ваш – да. И еще о практикантах. Я подумал, что мы могли бы привнести дух соревнования в процесс их сближения. Вот-вот начнется внедрение мнемографии. Сначала мнемограммы будут получать старшие врачи, но я думаю, что и практикантам это будет небезынтересно. Быть может, мы, через посредство доктора Мэннена, могли бы внушить практикантам мысль о том, что запись мнемограмм представителей разных видов – это серьезная ступень, высочайшая профессиональная оценка. Надо дать практикантам понять, что те из них, кто не будет стараться глубже понять мышление и поведение своих коллег, вряд ли смогут рассчитывать на запись мнемограмм.

Тем временем, – продолжал O'Mapa, – мы могли бы подбросить практикантам еще одну мысль – мысль о том, что те, кто не желает пользоваться физически неудобной мебелью в столовой и разговаривать с приятелями и коллегами других видов... что таких можно назвать сопляками. Ну, или любым эквивалентом этого слова на их собственных языках.

Крейторн кивнул.

– А еще вы хотите внести изменения в график дежурств сотрудников – а в особенности в график посещения столовой, с тем, чтобы там постоянно не хватало подходящей мебели для особей одного вида. Мы могли бы даже сделать такое положение постоянным, превратить его в часть процесса межвидовой акклиматизации. Эксплуатационники наверняка будут жаловаться, но в конце концов, они всегда жалуются. Поначалу будут большие неудобства, но вскоре постоянная нехватка столиков превратится в неизбежный факт повседневной жизни госпиталя. – Крейторн снова постучал кончиком пальца по отчету О'Мары. – Мне нравится ваш замысел, О'Мара. Ваши рекомендации будут немедленно задействованы. Отличная работа.

О'Мара кивнул. Он был настолько доволен и испытывал такое облегчение, что ему было не до ложной скромности.

Крейторн продолжал:

– Вы разобрались с этой ситуацией прекрасно, но решили ее в столь прямой и неортодоксальной манере, что в данный момент мне не хотелось бы давать вам нового задания. Но одно меня изумляет.

– Сэр?

– Да, – кивнул Крейторн. – Вы никогда не казались мне, лейтенант, человеком, которому хоть кто-то способен сделать одолжение. – А когда О'Мара уже был у двери, Крейторн добавил:

– На мое последнее высказывание внимания не обращайте, О'Мара. Я все еще стараюсь вести себя, как деспот.

Глава 13

Нежелание Крейторна давать О'Маре новые поручения продлилось целых три дня. Майор был занят разглаживанием административных морщинок на ткани проекта, заключающегося в оттягивании ремонта в столовой, поэтому они с О'Марой крайне редко оказывались в отделении одновременно. О'Мара нисколько не удивился, получив новое распоряжение шефа в виде титульной страницы психофайла практиканта, снабженной припиской, написанной жутким почерком Крейторна. Сначала О'Мара прочитал файл:

Субъект: ТОРННАСТОР. Физиологическая классификация ФГЛИ; вид – тролтан; возраст – 87 стандартных земных лет при ожидаемой продолжительности жизни 150 лет; выпускник с дипломом отличия медицинского факультета университета Хаут на Тралте; 12 лет работал медицинским консультантом на космических стройках в системах Баллилдон, Корсо и Ленталлет; не имеет прочных семейных и несемейных эмоциональных связей; принят в Главный Госпиталь Сектора для повышения квалификации в области межвидовой хирургии; первый практикант, получивший мнемограмму от донора другого вида без побочных эффектов. Мнемограмму разрешено не стирать до окончания настоящего медицинского проекта. В случае успешного завершения эксперимента субъекту будет предложена постоянная работа в госпитале в должности Старшего врача; предыдущие клинические исследования и работа в клинике – образцовые, однако в течение последних трех недель отмечен выраженный спад эффективности работы; запрос о психологическом тестировании перед утверждением Торннастора в качестве штатного сотрудника поступил от старшего преподавателя Мэннена В настоящее время Торннастор проживает на сто одиннадцатом уровне в комнате номер восемнадцать

А в сопроводительной записке значилось:

«Быть может, он просто тоскует по родине или в свои восемьдесят семь переживает кризис среднего возраста. Поговорите с ним, выясните, все ли в порядке с его психикой, но в тяжелые клепаные ботинки обуваться не вздумайте».

«Явно, – подумал O'Mapa, – Крейторн изо всех сил старается играть роль деспота».

Если только Торннастор не находился сейчас на рекреационном уровне и не общался с кем-то где-нибудь еще, согласно графику дежурств, он сейчас должен был пребывать дома и примерно через час должен был лечь спать. Выйдя из кабины лифта на сто одиннадцатом уровне и найдя нужную дверь, O'Mapa задумался – уж не направился ли он с визитом к кому-нибудь из храпунов. Он позвонил. Послышались тяжелые шаги, от которых завибрировал пол, и хозяин открыл дверь.

– Меня зовут O'Mapa, – представился психолог, стараясь не бояться очень умного шестиногого слона, который вполне мог быть как в приятном расположении духа, так и совсем наоборот. – Я из Отделения Межвидовой Психологии. Если вам удобно, мне хотелось бы поговорить с вами.

– Я о вас знаю, O'Mapa, – отозвался Торннастор. – Входите. Неудобно будет только вам, если вы непривычны к традиционному для особей моего вида отсутствию мебели. Предлагаю вам сесть на край спальной ямы.

Комната Торннастора представляла собой просторный пустой куб, казавшийся маленьким из-за габаритов обитателя. На стенах были развешаны фотографии пейзажей родины тралтана и еще какие-то снимки – что на них было изображено, O'Mapa догадаться не мог. Кроме того, стены украшали плети какого-то вьющегося, пахучего декоративного растения, частично заплетающего дверь в ванную комнату. Единственным предметом мебели, который также был прикреплен к стене, являлась толстая полукруглая полка, на которой стоял работающий видеоблок и лежали видеокассеты с лекциями. Посредине комнаты располагалось прямоугольное углубление для сна, оборудованное нисходящим пандусом. O'Mapa спустился по пандусу и, усевшись на край углубления, похлопал по толстому ковровому покрытию пола.

– Спасибо, – сказал он, пытаясь сказать хозяину комнаты хоть что-нибудь приятное. – Очень удобно.

– Особи моего вида не нуждаются в высоком уровне телесного комфорта, – сообщил Торннастор. – Покрытие пола предназначено для того, чтобы смягчать мой топот, чтобы он не мешал соседям. Я не против оправданного прерывания занятий, – он указал на работающий видеоблок, – но предпочел бы не тратить время зря.

O'Mapa вспомнил о том, что Торннастор в данное время является носителем кельгианской мнемограммы. Очевидно, замашки донора уже сказывались на манерах тралтана, так что от экивоков и дипломатичности можно было отказаться.

– Я не намерен попусту тратить ни свое, ни ваше время, – заявил O'Mapa. – Старший преподаватель Мэннен попросил меня поговорить с вами о наметившемся в последнее время ухудшении в вашей работе, которая до сих пор была выше всех похвал. Это вызывает нашу озабоченность. Потеря работоспособности и эффективности вашего труда носит постоянный характер и стала очевидной после записи кельгианской мнемограммы. Поэтому мы подозреваем, что у вашей проблемы имеется психологический компонент. Не желаете ли как-то прокомментировать мои высказывания?

Торннастор развернул один глаз в направлении видеоэкрана, протянул щупальце, отключил аппаратуру, затем обратил взгляд всех четырех глаз к О'Маре. Несколько мгновений он молчал.

– Если вы молчите для того, чтобы дать мне обдуманный и точный ответ, – сказал O'Mapa, – я готов подождать. Но если вы не хотите отвечать, то почему?

Тралтан издал приглушенный гортанный звук, который транслятор оставил без перевода, но больше ничего не добавил. O'Mapa вздохнул.

– Поступают жалобы на шум в этом районе во время периодов отдыха, – продолжал он. – Эта проблема в данный момент решается. Однако бессонница может серьезно сказаться на способности к сосредоточению. Сложность в этом?

– Нет, – ответил Торннастор.

– Не влияет ли на вас поведение или отсутствие понимания со стороны ваших коллег и педагогов? – продолжал спрашивать O'Mapa. – Быть может, что-то сказанное или сделанное ими заставило вас нервничать? Быть может, у вас какие-то сложности на сексуальной или эмоциональной почве?

– Нет, – ответил Торннастор.

– В таком случае нет ли во всем этом какой-то связи с мнемограммой? – продолжал гнуть свою линию O'Mapa.

Тралтан молчал.

«Жаль, что я не стоматолог, – подумал O'Mapa. – Это все равно что зуб вытягивать».

– У вас наверняка проблемы с мнемограммой, – терпеливо проговорил O'Mapa, – и моя обязанность в том, чтобы вам помочь. Но мы не решим вашу проблему до тех пор, пока я не пойму, в чем она заключается. У меня такое чувство, что вы хотели бы поговорить об этом. Пожалуйста, говорите.

Торннастор издал еще один непереводимый звук – настолько низкий, что у Мары скелет завибрировал. Затем тралтан сказал:

– Это глупо и странно. Нет причин, почему бы я себя так чувствовал.

– Как бы это ни было глупо или странно, – возразил O'Mapa, – это ваше чисто субъективное суждение и потому оно спорно, точно так же, как и отсутствие очевидной причины ваших нынешних ощущений. Прошу вас, объясните подробнее ваши чувства.

Тралтан поднялся и постучал по полу двумя передними ногами. O'Mapa, несмотря на толстенное ковровое покрытие, почувствовал, как задрожал пол, но постарался уверить себя в том, что таким образом тралтаны выражают сильное недовольство – причем в данном случае это скорее всего было недовольство собой, а возможно, и желание поговорить.

– Я страдаю от сильнейшей ностальгии, – проговорил Торннастор негромко и смущенно, – по существам, которых никогда не видел, и планете, где никогда не бывал. По идее, у меня устойчивая, хорошо интегрированная психика. Странно и нелепо испытывать такие чувства.

«Значит, все дело действительно в мнемограмме», – подумал O'Mapa. По крайней мере теперь он понимал, в чем корень зла, а это, согласно неписаным законам майора Крейторна, означало, что он на один шаг приблизился к решению проблемы. Между тем все складывалось так, словно ему нужно было заняться психоанализом сразу двоих пациентов – того великана, который сейчас стоял перед ним, и донора мнемограммы с другого края Галактики, которого, может быть, и на свете-то уже не было.

Он сказал:

– Сложности могут быть связаны с психикой донора мнемограммы, а не с вашей. Вам сознание донора известно изнутри. Расскажите мне о нем.

– Нет, – коротко отозвался Торннастор.

О'Мара подождал, но тралтан больше ничего не сказал. Почему-то он опять решил играть в молчанку.

– Так мы ничего не добьемся, – попробовал урезонить собеседника О'Мара. – Почему вы не хотите мне рассказать о сознании этого существа? Разговор у нас конфиденциальный, и ничего из того, что вы мне расскажете, никак не отразится на доноре мнемограммы, чей разум представляет собой всего лишь запись, которую нельзя обидеть, которой нельзя помочь и которую нельзя никоим образом изменить. Весьма возможно, что донор этой мнемограммы давно умер. Вы достаточно умны для того, чтобы понимать это. Ну?

Последовала очередная долгая пауза. О'Мара предпринял новую попытку:

– Независимо от вида, – сказал он, – существа, становящиеся донорами мнемограмм, у себя на родине являются медиками-корифеями. Но не всегда те, кто добирается до высот в любой профессии, это существа приятные во всех отношениях. Вам уже известно, что в мозге реципиента мнемограммы запечатлеваются не только терапевтические познания и хирургические навыки донора – при мнемографии происходит перенос всех воспоминаний, чувств, моментов неприязни к чему-то или кому-то, предрассудков и психических расстройств, если таковые имеют место. От вас требуется, чтобы вы на время забыли о том, что в вашем сознании присутствует мнемограмма, отрешились, насколько это возможно, от этой дополнительной немедицинской нагрузки и сосредоточились исключительно на том медицинском материале, который вам потребен для работы над вашим нынешнем проектом. Никто не думает, что это легко, я могу только представить, как...

– Вы не способны обрести понимания того, каковы ощущения при наличии чужой мнемограммы, – вмешался Торннастор, – если только вам не запишут такую же. Как еще вы можете узнать и почувствовать то, что чувствую я?

Вопрос был вполне закономерный, но О'Маре пришлось сдержать недовольство. Он ответил тралтану:

– Мне мнемограмму записывали лишь однажды, и на очень короткое время – для того, чтобы я познакомился с психологической дезориентацией, которая имеет место, когда в психику реципиента вторгается чуждая личность. Поэтому вы не правы, утверждая, что я полностью невежествен относительно эффекта мнемографии. Однако мне запрещено подвергаться записи как вашей мнемограммы, так и чьей-либо еще, поскольку моя работа – работа землянина-психотерапевта – требует, чтобы я был объективен, уравновешен и обладал должным уровнем самосознания для того, чтобы попытаться решить ваши эмоциональные и психологические проблемы. При том, что ваш партнер по разуму, образно выражаясь, мутит воду, это будет нелегко. Такова тактика нашего отделения. Мне нужно знать не то, что чувствовал донор вашей мнемограммы в прошлом, а то, что чувствуете вы сейчас. Понятно?

– Да.

– В таком случае расскажите мне об этом.

– Нет.

О'Мара сделал глубокий вдох, чтобы у него хватило воздуха на длинную ругательную тираду, но передумал и решил поговорить с тралтаном спокойно и терпеливо.

– У землян существует неуважительное, но довольно точное определение людей моей профессии, – сказал он. – Нас называют «промывателями мозгов». Как явствует из этого определения, моя работа состоит в том, чтобы наводить в психике порядок, добиваться того, чтобы разум пациентов реагировал на реальный мир, а не жил в созданной ими ложной реальности и не разбухал от лести.

В данный момент, – продолжал O'Mapa, – я не имею медицинского образования, и потому не могу по достоинству оценить вашу профессиональную квалификацию иначе, как только на основании больничных слухов и устных свидетельств ваших коллег и начальства, которые, все до единого, отзываются о вас похвально. Создается такое впечатление, что вы – опытный и талантливый хирург, что вы способны вдохновлять средний медперсонал на такой же уровень профессионализма, что вы легко находите общий язык с представителями других видов, что у вас богатое воображение и в меру развитое честолюбие. Если вы и впредь будете делать такие же успехи, вам будет предложено остаться в штате госпиталя в ранге Старшего врача – то есть вы как бы перепрыгнете сразу через две стажерские ступеньки. Но на этом с комплиментами покончим.

O'Mapa на миг умолк. Он знал, что тралтан вряд ли способен что-то определить по лицу землянина, однако понадеялся на то, что транслятор передаст серьезность его тона.

– Ваша будущая должность, – продолжал он, – будет сопряжена с непрерывной записью и стиранием мнемограмм, необходимых для лечения ваших будущих пациентов различных видов. Однако от мнемографии придется воздержаться, если вы не в состоянии ужиться уже с первым вашим партнером по разуму. Торннастор, я здесь для того, чтобы помочь вам справиться с этим. Неужели та эмоциональная проблема, которая терзает вас, настолько серьезна, что из-за нее вы готовы отказаться от блестящей медицинской карьеры?

– Нет, – ответил Торннастор.

– Я вновь напоминаю вам, – продолжал O'Mapa, – о том, что мой интерес к этой проблеме исключительно клинический. Все, что я от вас узнаю, останется в секрете. Я не стану вас осуждать и не буду шокирован, что бы вы мне ни поведали. Итак: нет ли в донорской мнемограмме чего-либо такого, из-за чего у вас всколыхнулись какие-то воспоминания или переживания из-за чего-либо, чего вы теперь стыдитесь?

– Нет, – громко произнес в ответ тралтан.

– Успокойтесь, – попросил его O'Mapa. – Я вовсе не хотел вас обидеть. Но мне нужны сведения. Вы сказали, что ощущаете сильнейшую ностальгию, скучаете по друзьям, которых никогда не видели, и местам, где никогда не бывали. Похоже, вы стыдитесь этих чувств. Но кто испытывает стыд – ваш партнер по разуму или...

– Нет, – столь же громко проговорил Торннастор.

– Значит, стыдитесь вы, – заключил O'Mapa. – Объясните мне, почему у вас такое чувство – своими словами и сколько угодно долго. Скажите мне, что с вами не так, на ваш взгляд, потому что только вы можете подсказать мне разгадку.

– Нет.

O'Mapa снова глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Торннастор, – признался он, – меня начинает немного раздражать постоянное использование вами этого слова. Если вы не желаете говорить со мной о вашей проблеме, может быть, хотя бы объясните почему?

– По трем причинам, – провещал Торннастор. – Вы – не медик и не поймете специфики моих трудностей, вы не можете до конца разобраться в том, как работает мой разум и разум моего партнера. При всем уважении, O'Mapa, примите мои извинения, но вы понапрасну тратите время на разговоры со мной. Вы мне ничем не можете помочь.

О'Мара кивнул.

– Может быть, – сказал он. – Однако я могу набраться терпения и обсудить вашу проблему. Быть может, мне удастся атаковать ее с другого направления. Это поможет?

– Нет, – ответил Торннастор.

«Хотя бы, – думал О'Мара, покидая апартаменты тралтана, – он все время давал отрицательные ответы». Но уже если он ненавидел что-то больше всего на свете, так это то, когда ему говорили, что он может, а чего не может сделать.

Когда он вернулся в отделение, то обнаружил сообщение – Крейторн отсутствовал и вернуться должен был не раньше чем через два часа. Этого, как решил О'Мара, ему должно было хватить на то, чтобы более подробно ознакомиться с психофайлом Торннастора и изучить все имеющиеся сведения о существе, ставшем донором проблематичной мнемограммы.

Из файла тралтана О'Мара узнал много нового, но ничего полезного. Торннастор производил впечатление образцового практиканта – старательного, самостоятельного, способного, серьезного, волевого, с необычайно устойчивой и уравновешенной психикой, чем он вполне обоснованно гордился. Будучи неизменно вежливым и тактичным при общении со своими сородичами и существами других видов, гордыню свою Торннастор проявлял в склонности к спорам с преподавателями во время занятий и имел неприятную привычку чаще всего доказывать свою правоту.

Сведения о Торннасторе вполне могли быть списаны с любого психофайла старших медицинских сотрудников. Вне непредвиденных случаев это был типичный психологический профиль сотрудника, взбирающегося вверх по ветвям профессионального древа. А вот сведения о партнере Торннастора по разуму, кельгианке-ДБЛФ по имени Маррасарах, были скудны, но интересны.

Файл начинался с изложения азов системы мнемографии. Затем следовало предупреждение о том, что к донорам мнемограмм нельзя обращаться за консультацией относительно пожертвованного ими материала и вообще с какими бы то ни было вопросами, если только на то не обнаружилось бы их собственного желания или согласия близких родственников. И даже в этом случае запрос должен был быть изучен и одобрен специальной подкомиссией Галактического Медицинского Совета, созданной для охраны прав доноров мнемограмм.

Главной причиной этой многослойной защиты было всего-навсего прошествие времени. Лицо, достигшее степени известности в своей области, необходимой для того, чтобы его попросили стать донором мнемограммы, как правило, к этому моменту достигало профессионального и психологического пика. Чаще всего это были существа среднего и пожилого возраста. Такие персоны ни за что не согласились бы на то, чтобы их подвергали обычному занудному анкетированию, как бы учтивы и уважительны ни были интервьюеры. Им не пришлось бы по вкусу, что их выспрашивают о качестве умственного наследия, оставленного ими молодой поросли медиков, – тем более, что многие из доноров со времени пожертвования мнемограмм успели стать глубокими старцами. О'Мара мог это понять. Все дело было в выражении заботы к чувствам стариков, которые некогда были великими.

Но самое интересное было то, что Маррасарах не была старухой. Совсем наоборот: она была блестящей, одаренной молодой выскочкой. Ее стремительный прогресс в избранной области в подробностях не описывался. А повод для неожиданно странного раннего ухода с работы указывался как «причины личного и эмоционального порядка вследствие ожеговых травм». Относительно характера кельгианки было сказано и неоднократно подчеркнуто, что она некоммуникабельна.

О'Мара долго смотрел на коробку с записью мнемограммы. Маррасарах явно перенесла сильнейшее эмоциональное потрясение, и оно оставило после себя неизгладимые следы. Однако ее профессиональные знания и опыт были настолько ценны, что ее пригласили в качестве донора мнемограммы до ухода с работы – видимо, положившись на то, как решил О'Мара, что любой будущий реципиент окажется достаточно волевым и сумеет сосредоточиться исключительно на медицинском компоненте мнемограммы, а эмоциональные проблемы проигнорирует. Скорее всего те, кто записывал содержимое разума Маррасарах, рассуждали так: если психологическая составляющая мнемограммы все же станет докучать реципиентам, запись всегда можно стереть и заменить другой кельгианской мнемограммой, менее проблемной. Но насколько О'Мара успел понять Торннастора, тот был слишком горд и упрям для того, чтобы на такое согласиться.

О'Мара в принципе мог бы объяснить положение дел Мэннену и добиться того, чтобы у Торннастора отобрали пациента-келыианина, но он понимал, что тралтан не пожелает поступиться своими перспективами карьерного роста на неопределенное время, до появления нового шанса. Судя по тому, что О'Мара успел узнать о Торннасторе, тот, кроме того, почти наверняка стал бы бояться того, что не сумеет адаптироваться и к новой мнемограмме, и тогда его карьере хирурга в стенах Главного Госпиталя Сектора конец. Наверное, он решил, что чем раньше он узнает о худшем, тем лучше. О'Мара мог ему только посочувствовать, но одного сочувствия для решения этой задачки было мало.

Добиться хоть чего-нибудь он мог только одним способом: проникнуть в упрямый, некоммуникабельный разум Торннастора. Туда вела единственная дорога – через сознание гениальной, но серьезно психологически больной Маррасарах. О'Мара покачал головой и посмотрел на часы.

Крейторн должен был вернуться через полчаса. О'Мара мог бы дождаться его, отчитаться, обсудить с ним план лечения, а тот бы, само собой, предупредил его о психологическом риске и почти наверняка запретил бы действовать. Либо... либо он мог сделать то, что хотел, за несколько минут до того, как майор бы ему это запретил.

«Суть принятия важных решений, – думал О'Мара, подойдя к мнемографическому креслу, усевшись, приладив шлем и вставив в щелочку на панели прибора диск с мнемограммой Маррасарах, – в том, что все „за“ и „против“ нужно взвешивать очень тщательно, но недолго».

Нерешительность некоторым грозила параличом.

Глава 14

В первые несколько минут ощущения были точно такие же, как тогда, когда советник Дэвентри записал О'Маре первую кельгианскую мнемограмму. Ему снова показалось, что он видит незнакомый кабинет с большой высоты, и снова он испытал головокружение из-за того, что ему пришлось балансировать на двух длинных землянских ногах, а не прочно стоять на двенадцати парах коротеньких кельгианских. Однако дезориентация и головокружение быстро прошли и сменились кое-чем похуже. То есть О'Маре стало настолько не по себе, что он вынужден был сесть и начать отчаянную борьбу за сохранение контроля над личностью человека по фамилии О'Мара.

«Бедняга Торннастор, – подумал он, – если ему приходится с этим мириться». Мысль типа «бедняга я» он старательно отгонял, потому что в этой беде ему было некого винить, кроме себя самого.

В отличие от тралтана, гордившегося своей устойчивостью и уравновешенностью, О'Мара этим похвастаться не мог. Однако у него всегда была репутация упрямца под стать мулу или любому из его инопланетных эквивалентов, и он никогда и ни за что не позволил бы никому думать, а в данном случае – чувствовать за себя. Он постепенно, хотя и не до конца, восстановил контроль над своим разумом.

Теперь О'Мара мог понять, почему Торннастор отказывался говорить с ним. Этому мешало сочетание профессиональной гордыни тралтана с гордыней его еще более заносчивого партнера по разуму. Мало гордыни – вдобавок еще и психика Маррасарах была весьма серьезно искажена. Однако, невзирая на физические и моральные страдания, ко времени записи мнемограммы кельгианка пребывала в здравом рассудке. Кроме того, она обладала качествами истинного борца, а упрямицей была не меньшей, чем О'Мара. И в то же в время она страдала, как теперь страдал Торннастор, не желая, чтобы его тоску, гнев, горечь утраты личности и целую уйму сопутствующих эмоций взяли, да и стерли. Маррасарах не заслуживала того, что выпало на ее долю: во время случайного пожара в лаборатории она сильно обгорела и обожглась и почти целиком лишилась шерсти. Однако в истории было немало случаев, когда с самыми замечательными существами судьба обходилась так, как они того не заслуживали, но никто, в том числе и сам О'Мара, ничем не могли им помочь, кроме как состраданием.

Но Торннастор не был достоянием истории, по крайней мере пока, и задача О'Мары была в том, чтобы сделать что-то, дабы этот тралтан не остался лишь упомянутым в анналах Главного Госпиталя Сектора как подававший большие надежды неудачник.

О'Мара принялся расхаживать по кабинету. Ритмичная неумственная деятельность всегда помогала ему мыслить более ясно, помогла и сейчас. Он остановился только для того, чтобы позвонить Мэннену, который, к счастью, мог принять его немедленно, и чтобы оставить сообщение для Крейторна, в котором известил его о том, что отправился к старшему преподавателю для беседы о Торннасторе.

Это не должно было вызвать у майора беспокойства, а вот если бы О'Мара рассказал ему о том, что только что сделал, и о той идее психотерапии, которую собирался продать Мэннену, тогда бы Крейторн не просто забеспокоился бы – ему просто стало бы худо.

Как только Мэннен заметил вошедшего в его кабинет О'Мару, он сразу указал на стул, вполне подходящий, но не слишком удобный для землянина, и выразил готовность выслушать психолога.

– Я насчет Торннастора... – сказал О'Мара.

– Так вы выяснили, что стряслось с моим лучшим практикантом? – прервал его Мэннен. – Вот и хорошо.

– Выяснил, – кивнул О'Мара. – Но ничего хорошего нет.

Мэннен безуспешно попытался скрыть разочарование.

– Страшно не хотелось бы потерять его, лейтенант, – сказал он. – Но я вас слушаю.

О'Мара, старательно подбирая слова, чтобы скрыть правду, но при этом не соврать, приступил к рассказу:

– Во время беседы со мной Торннастор был на редкость необщителен и отказывался объяснить – разве что односложно и в самых общих словах, – почему кельгианская мнемограмма вызывает у него столь сильное эмоциональное расстройство. Нам случается сталкиваться с первоначальным нежеланием сотрудничать и даже с откровенной враждебностью, и мы делаем на это скидки – в особенности тогда, когда причина такого поведения нам ясна. Однако враждебность пациента не является для нас противопоказанием для его лечения...

– Погодите, – снова вмешался Мэннен. – Только что вы сказали мне, что Торннастор не пожелал с вами разговаривать и отделывался самыми общими словами о своих бедах и о бедах своего партнера по разуму. И как же вам в таком случае удалось установить причину его поведения? Майор Крейторн позволил вам стать реципиентом той же самой мнемограммы? Разве это не... скажем так – несколько необычно?

«Видимо, – в тоске подумал O'Mapa, – я все-таки не слишком осторожно подбирал слова, чтобы что-то скрыть. Или он слишком догадлив и умеет читать между строк».

Он ответил:

– Я не смог найти другого способа помочь Торннастору. Майор не знает о том, что я записал себе эту мнемограмму. И это не необычно. Это запрещено.

– Знаю, – кивнул Мэннен, – но нарушение вами правил – это не мое дело. Но вы только что намекнули на то, что терапия возможна? Если так, то в чем она будет состоять, и сможет ли Торннастор оперировать при том, что операция назначена на завтрашний полдень?

– Лечение радикальное, беспрецедентное и... рискованное, – ответил O'Mapa. – Но если все пойдет, как я задумал, ваш звездный практикант, по совместительству – мой пациент, оперировать сумеет.

С оттенком сарказма Мэннен поинтересовался:

– И вы мне расскажете, что вознамерились предпринять?

– Да, сэр, – кивнул O'Mapa. – Но Торннастор молчит потому, что оправданно гордится своим высоким профессионализмом, но при этом испытывает сильнейшее замешательство из-за грозящей ему неудачи. Столь же неуемную гордыню вкупе с воистину жуткой нагрузкой в виде отчаяния, злости и глубочайшей тоски он заполучил с кельгианской мнемограммой. У Торннастора могучий ум, но при этом он чрезвычайно чувствителен и раним. Если бы он не так остро реагировал на болезненное состояние, которое делит со своим партнером по разуму, если бы он не испытывал такого родственного сострадания к пациенту-кельгианину, которого ему предстоит оперировать, возможно, он сумел бы отрешиться от немедицинского материала, содержащегося в мнемограмме Маррасарах, и тогда все пошло бы как по маслу. Но... гм-м... при нынешнем положении вещей, я скажу ему, что информация об этом случае не выйдет за пределы конфиденциальных файлов нашего отделения, и стороны, участвующие в замысле, никогда и ни при каких обстоятельствах не станут подвергать это дело какому-либо обсуждению. Естественно, мне придется подробно отчитаться перед майором Крейторном, и наверняка у меня будут неприятности, но я не хочу делать этого до окончания терапии. Сэр, могу я попросить вас не...

– Конечно, – оборвал его Мэннен. – До тех пор я буду держать рот на замке. Но, черт подери, что же вы все-таки задумали?

Однако, как только O'Mapa начал излагать свою идею, Мэннен от изумления раскрыл рот и не закрывал до тех пор, пока психолог не умолк, причем закрыл с такой силой, что зубы его весьма выразительно клацнули. Он покачал головой – как надеялся O'Mapa, ошеломленно, а не в знак несогласия.

– Давайте уверимся в том, что я вас правильно понимаю, O'Mapa, – проговорил наконец Мэннен. – У Торннастора проблемы с первой в его жизни мнемограммой, поэтому вы хотите нагрузить его тремя?

– Еще тремя, – уточнил O'Mapa. – Всего у него будет четыре мнемограммы. И если вам известно, с пациентами каких видов Торннастору предстоит работать в будущем, я бы попросил вас дать мне совет относительно этих видов в виде краткого ознакомительного экскурса. Дело тут в простой математике, а не только в психологии. Как только в сознании Торннастора поселятся сразу четверо доноров, влияние сопутствующего материала, содержащегося в мнемограммах, сразу же снизится вчетверо – особенно во время операции, когда ему нужно будет сосредоточиваться исключительно на экстракции необходимой медицинской информации. После операции все четыре мнемограммы будут сразу же стерты, и рассудок Торннастора вернется к норме. Его гордыня останется при нем, и ему не придется страдать из-за профессиональной некомпетентности.

Мэннен поднял руку.

– Слово, которое первым пришло в голову, звучит так: «легкомыслие», – сухо проговорил он. – Торннастор выражает особый интерес к оперированию мельфиан, илленсиан и землян. Вот эти мнемограммы ему скорее всего и потребуются в будущем, если у него здесь есть будущее. Проклятие! Да ведь вы можете окончательно лишить его ума!

– На мой взгляд, нет, сэр, – возразил O'Mapa. – Тралтаны отличаются сильной, уравновешенной психикой и высокой способностью к адаптации. К тому же остальные доноры мнемограмм в отличие от Маррасарах долго гостить в сознании Торннастора не будут. Им просто не хватит времени для того, чтобы всерьез повлиять на него.

Мэннен довольно долго молчал, затем проговорил:

– Хорошо. У меня, правда, возникают подозрения в собственном психическом здоровье, но вы меня уговорили. Но с одним условием.

– Сэр?

– Вы должны будете присутствовать на операции, – решительно заявил Мэннен, – на тот случай, если Торннастор разнервничается и нам потребуется ваша помощь в его успокоении. Сами понимаете, операционная – не самое лучшее место для обезумевшего хирурга с такими чудовищными габаритами. Согласны?

O'Mapa растерялся.

– У меня нет медицинского образования.

– Медиков у нас здесь – выше крыши, – успокоил его Мэннен. – Нам потребуется тот, кто сможет привести в порядок не пациента, а доктора, если с тем что-то пойдет не так. Ну а если Торннастор выйдет из себя и набросится на нас, какие меры вы предпримете?

– Прежде всего поговорю с ним, испробую словесное убеждение, – ответил O'Mapa. – Если это не поможет, я выстрелю в него ампулой с успокоительным средством. Ружье мы заранее припрячем в операционной. Не могли бы вы позаботиться о том, чтобы дротик с ампулой был достаточно острым, а успокоительное средство – достаточно мощным? Дело в том, что у тралтанов очень толстая шкура и огромная масса тела.

– Еще одно ваше простое и безыскусное решение, – проворчал Мэннен. – Хорошо, я позабочусь об этом.

– Позвольте поблагодарить вас, сэр, за участие в столь необычной форме психотерапии.

– Я готов принять вашу благодарность в виде абсолютно здорового психически и работоспособного Торннастора, – усмехнулся Мэннен. – Честно говоря, даже боюсь спрашивать, лейтенант, но не хотите ли вы меня еще о чем-нибудь попросить?

– Хочу, сэр, – улыбнулся O'Mapa. – Полагаю, один из ваших практикантов-инопланетян вызывает у вас озабоченность. Можете выбрать любого кандидата. Проблема у этого кандидата, естественно, вымышленная, но лучше всего подойдет легкая ипохондрия и неудержимое желание подолгу говорить о себе. С этим страдальцем нужно будет побеседовать либо у него в комнате, либо в пустой аудитории – где угодно, только не в Отделении Психологии, за час до операции, которую будет делать Торннастор. За это время я запишу ему три дополнительные мнемограммы, а мне бы очень не хотелось, чтобы пришел майор и стал задавать мне глупые вопросы.

Мэннен опустил голову на руки и произнес, не глядя на О'Мару:

– Хорошо. А теперь уходите, пока вы не разрушили все мои иллюзии и не подтвердили мои худшие опасения относительно того, чем занимается наше Отделение Психологии.

О'Мара улыбнулся и быстро ушел. Ему нужно было еще раз потолковать с Торннастором и настроить его на мысль о записи трех новых мнемограмм до того, как тралтан лег спать. Беседа могла получиться долгой, и самому О'Маре, как и Торннастору, почти наверняка пришлось бы недоспать. Ну что ж – хотя бы уровень храпа на сто одиннадцатом уровне понизится.

* * *

Когда на следующий день Торннастор и О'Мара подошли к стеклянному кубу операционной, там уже все было готово. Поскольку предстоял не только экзамен для хирурга, но и попытка по возможности лишить пациента операционного риска, в операционной было более многолюдно, чем обычно. Пациенту уже был дан наркоз, и у стола стояли другие члены хирургической бригады – двое мельфиан и один землянин. Чуть поодаль стояли Мэннен и преподаватель-нидианин. Прежде чем войти, О'Мара коснулся рукой жесткого бока Торннастора.

– Минутку, – проговорил он озабоченно. – Как вы себя чувствуете?

По тралтанским меркам, еле слышно, Торннастор отозвался:

– А как может себя чувствовать тот, у кого расчетверение личности? Думаю, справлюсь.

О'Мара кивнул и следом за тралтаном вошел в операционную, где встал между Мэнненом и другим преподавателем.

– Камеры включены? – спокойно спросил Торннастор. – Очень хорошо. Я приступаю. Передо мной пациент по имени Муррент, физиологическая классификация ДБЛФ, корабельный техник кельгианской космической службы. Поступил в госпиталь с поражениями внутренних органов, полученными вследствие того, что пациент в течение непродолжительного промежутка времени был сдавлен сдвинувшимися с места грузами. Непродолжительность давления объясняется тем, что вовремя подоспевшие члены команды вызволили пациента. Вначале посчитали, что Муррент не получил серьезных травм, поскольку он по причинам психологического толка – отчасти из-за того, что до некоторой степени был сам повинен в случившемся, – некоторое время не жаловался на плохое самочувствие. Два дня спустя он стал отмечать снижение подвижности шерсти на спине и боку. Состояние его здоровья было классифицировано как третья степень неотложности для ДБЛФ, и его доставили в госпиталь.

Одно из щупальцев тралтана приподнялось и опустило ниже к операционному столу сканер, укрепленный под потолком на телескопической штанге. Затем Торннастор скосил один глаз к настенному диагностическому экрану, на который проецировалось увеличенное изображение картинки с визора сканера.

– Было установлено, что на самом деле имела место тяжелая травма, – продолжал Торннастор, – однако выявить ее с помощью аппаратуры, имевшейся на корабле, не представилось возможным. Временное давление груза, упавшего на спину Муррента и задевшего бок, вызвало небольшое ограничение кровотока в системе капилляров в этой области. Из-за этого, в свою очередь, сформировались микротромбы, снизившие приток крови к тонкой нервно-мышечной системе, управляющей подвижностью шерсти. В связи с ухудшением самочувствия пациента показано немедленное хирургическое вмешательство, и...

– И прогноз паршивый, – шепнул Мэннен О'Маре. – Боюсь, что все превратится в экзамен по хирургическому мастерству, а не по достижению успешного результата.

– ...следует аккуратно расчесать шерсть на пробор на месте предполагаемого надреза. Каждая отдельная прядь шерсти – это тончайшая часть тела, которому она принадлежит, и сохранение живой и неповрежденной шерсти обладает колоссальным психологическим я межличностным социальным значением для пациента...

О'Мара знал, о чем умалчивает Торннастор. Он умалчивал о том, что для любого кельгианина даже легчайшее повреждение прекрасного серебристого шерстного покрова или малейшее ограничение его подвижности равнялось тяжелейшей инвалидности. Такой кельгианин вынужден был добровольно отказаться от контакта с сородичами – как прокаженный из древней истории Земли. Механизм подвижности шерсти был непроизвольным, инстинктивным, его нельзя было остановить или видоизменить. Это означало, что здоровый кельгианин не смог бы скрыть своего глубочайшего, но тщетного сочувствия, равно как и отвращения к искалеченному собрату. Изоляция от общества, отшельничество в таких случаях для кельгиан являлось единственной альтернативой самоубийству.

Донор мнемограммы, талантливый медик Маррасарах, чью внешнюю красоту превосходили только ее гениальность и мягкость характера, была вынуждена отказаться от блестящей карьеры из-за повреждения шерсти. Почти наверняка такая же судьба ожидала Муррента, поэтому нечего было удивляться тому, что на Торннасторе так сказалась кельгианская мнемограмма. Личности пациента и донора мнемограммы во многом совпадали, и теперь, когда О'Мара так близко познакомился с мышлением, чувствами и характером Маррасарах, для него она стала именно «ею», а не абстрактным «существом».

Хотя Маррасарах в сознании Торннастора и О'Мары была живым, страдающим существом, это была всего лишь запись, и для нее нельзя было сделать ровным счетом ничего. Но здесь и сейчас – если О'Мара правильно понимал чувства и стремления тралтана – Торннастору нужно было во что бы то ни стало вылечить Муррента, чтобы та страшная трагедия не повторилась снова. Дело было как в профессиональной чести тралтана, так и кое в чем глубоко и сугубо личном. Пациент и партнерша по разуму для Торннастора слились воедино. В уме Торннастор пытался излечить их обоих, и если бы операция Муррента не удалась – а все было к тому, чтобы она не удалась, – о нет, О'Маре даже страшно было подумать о том, как это скажется на хирурге-тралтане.

– Увеличить вьюер изображения операционного поля в пятьдесят раз, – спокойно продолжал Торннастор. – Выдвижной скальпель и ретрактор номер десять. Готовы. Приступаем...

Увеличитель выехал вперед на телескопической штанге и застыл между операционным полем и двумя подвижными глазами Торннастора. Тралтан взял у ассистента скальпель с огромной рукояткой, внутри которой размещался механизм, позволявший лезвию делать надрезы от глубоких шестидюймовых до крошечных, видимых только под микроскопом. О'Мара понял, что этим инструментом можно работать очень тонко, как только перевел взгляд на настенный монитор – очень тонко, если у хирурга руки – а в данном случае щупальца, как каменные.

На экране монитора отдельные волоски шерсти выглядели как тонкие, изогнутые стволы пальм. Они медленно склонились в стороны, и стала видна органическая почва, из которой они росли. Затем в поле зрения появилось лезвие скальпеля, выглядящее при таком огромном увеличении устрашающе, и совершило надрез между «стволами пальм» настолько точно, что не задело ни один из них. Затем лезвие проникло глубже, и стали видны тоненькие корешочки с системами индивидуальных мелких мышц, обеспечивавших подвижность каждого волоска. Лезвие не задело и их.

Затем на экране монитора появился один из тромбированных капилляров, похожий на отрезок толстого изогнутого кабеля. Скальпель произвел на нем тонкий продольный надрез, после чего в надрез был введен тончайший зонд с утолщением на конце. Кровотечение было минимальным – всего-то несколько капелек, хотя при пятидесятикратном увеличении они казались размером с футбольные мячи.

О'Мара на миг закрыл глаза, чтобы перестать смотреть на экран и напомнить себе о том, что Торннастор оперирует на капилляре не тоньше волоска и в данный момент пытается обнаружить тромбик – так, чтобы не проделать дырку в кровеносном сосуде. В противном случае вся его предыдущая ювелирная работа пошла бы прахом.

Таких затромбированных капилляров было множество. Но в действиях хирурга было что-то... как бы не совсем правильное.

– Это – сложнейшая микрохирургическая операция, – прошептал О'Мара Мэннену, – но этот метод мне неизвестен.

– Вот не знал, что у вас есть медицинское образование, – съязвил Мэннен, но тут же кивнул. – Ах да, я совсем забыл, что у вас мнемограмма Маррасарах. А что не так?

Торннастор прочистил свои дыхательные пути и издал громкий, недовольный звук.

– Как только что справедливо заметило существо О'Мара, – сказал он, – применяемая мной методика операции отличается от общепринятой кельгианской, поскольку в ней я объединил хирургические познания и опыт еще троих доноров мнемофамм. Работа тонкая и требует максимального сосредоточения. Помимо необходимого обмена словами между членами хирургической бригады, я попросил бы воздержаться от комментариев.

Мэннен, преподаватель-нидианин и О'Мара хранили полное, а последний – восхищенное молчание до тех пор, пока Торннастор не закончил операцию. Наложив шов, он отошел от стола.

– Как видите, – сказал тралтан, скосив глаз к настенному монитору, – затрудненный приток крови к корешковым мышцам восстановлен, а соединительная нервная сеть, управляющая движениями шерсти, не затронута. Однако пациент должен получать сильнодействующие седативные препараты, и шерсть его должна сохранять неподвижность вплоть до полного заживления операционной травмы.

С этими словами Торннастор неожиданно притопнул двумя средними ножищами – так делали тралтаны, когда ими овладевали сильнейшие чувства. Все оборудование операционной задребезжало.

– Благодарю всех, – проговорил тралтан. – Думаю, мы добились оптимального результата.

Глава 15

В соответствии с высоким положением, которое он занимал в медицинской иерархии госпиталя, старший преподаватель Мэннен сидел на единственном «человеческом» стуле, а О'Мара и Торннастор, которому садиться было незачем, стояли перед письменным столом Крейторна. Голос майора звучал тихо и сдержанно, но было видно, что он очень и очень зол.

– Доктора, – сказал он, – я пригласил вас главным образом для того, чтобы принести извинения за поведение лейтенанта О'Мары. Как правило, я поощряю инициативу своих сотрудников и потому обязан нести полную ответственность за их возможные ошибки, но в данном случае была проявлена сверхинициатива, вышедшая за все допустимые рамки. Надеюсь, вы не станете разглашать подробности происшедшего и позволите мне решить все дело, как внутренний дисциплинарный вопрос?

– Безусловно, майор, – сказал Мэннен и неожиданно улыбнулся. – Но вы бы все-таки с ним... полегче.

Крейторн озадаченно покачал головой и обратился к тралтану.

– Теперь, когда О'Мара стер четыре мнемограммы, записанные вам два дня назад, – могу ли я предположить, что вы вернулись к психологической норме, доктор, и что пережитое вами не оставило эмоциональных последствий?

– Вы можете этого не предполагать, а знать точно, – ответил Торннастор. – Однако, хотя обращение «доктор» вполне допустимо и вербально более просто для разговорного общения, вам следует знать, что сегодня утром меня утвердили в звании Старшего врача.

– В таком случае, пожалуйста, примите мои поздравления, Старший врач Торннастор, – улыбнулся майор, однако вид у него остался обеспокоенный. – Но в чем же я ошибаюсь? Вы по-прежнему страдаете от дезориентации сознания после стирания мнемограмм.

– Естественно, некоторая степень дезориентации сохранилась, – подтвердил тралтан, – но она обусловлена только тем, что была стерта эмоционально проблематичная кельгианская мнемограмма, а остальные три, с разрешения старшего преподавателя Мэннена и по договоренности с лейтенантом О'Марой, я решил оставить на постоянной основе.

– Но... но почему? – опешив, проговорил Крейторн. – Это было... и есть очень рискованно. Мы не представляем, какие у этого могут быть последствия для психики. Такого прежде никогда не делалось.

– Но будет делаться впредь, – заявил Мэннен, глянув на О'Мару и Торннастора. – И притом неоднократно.

Майор покачал головой.

– Вам придется объяснить.

Торннастор ответил:

– Как только мое сознание наполнили воспоминания и черты характера четырех представителей других видов, эффект получился именно такой, какой прогнозировал О'Мара. Высокая степень сосредоточения, потребовавшаяся от меня во время проведения операции, обусловила приток в мой разум исключительно медицинских познаний всех четверых доноров мнемограмм. При этом нежелательный эмоциональный компонент кельгианской мнемограммы отступил на задний план. Мне удалось воспользоваться опытом и навыками четверых блестящих хирургов и, синтезировав полученные знания, применить принципиально новую методику оперативного вмешательства. Без наличия всех мнемограмм исход операции не был бы успешным.

– Старший врач, – подхватил Мэннен, – говорил мне о том, что сможет без труда адаптироваться к троим партнерам по разуму и мечтает о том, чтобы они гостили в его сознании постоянно. А если это по силам Торннастору, то почему бы по его стопам не пойти и другим? Естественно, майор, нам потребуются консультации с вашим отделением относительно эмоциональной стабильности и общей годности кандидатов к записи нескольких мнемограмм одновременно, но вы должны понимать, какая у этого начинания перспектива.

До сих пор, – торопливо продолжал Мэннен, как бы для того, чтобы не дать майору прервать его, – наш план состоял в том, чтобы нагружать оперирующего хирурга всего лишь одной мнемограммой, необходимой для проведения конкретной операции конкретному пациенту, принадлежащему к тому или иному виду. Затем мы предполагали стирать эту мнемограмму, а затем в будущем при необходимости снова записывать ее либо другую – сколь угодно многое число раз. Но когда у нас появятся доктора, являющиеся одновременно носителями сразу нескольких мнемограмм, рамки наших потенциальных возможностей сразу расширятся.

Эти врачи смогут не только разрабатывать и осуществлять новые методы оперативного вмешательства, как это сделал присутствующий здесь Торннастор, – взволнованно продолжал старший преподаватель. – Они сумеют возглавить разработку оригинальных исследовательских проектов в области ксенобиологии и многовидовой медицины. И если нам, не дай Бог, придется иметь дело с аварией на корабле, где нам встретятся представители незнакомого доселе вида, эти особые доктора, чей разум будет полон сведений по физиологии и патологии множества изученных форм жизни, будут способны дать рекомендации по лечению этих существ. С их помощью мы сумеем существенно снизить риск обследования и терапии таких пациентов, улучшить прогноз их выживаемости.

Мэннен умолк. Он, казалось, чуть ли не устыдился из-за того, что утратил объективность опытного клинициста и продемонстрировал волнение и радость в предвкушении перспектив развития любимой науки. Он глянул на часы, встал и развернулся к двери. Торннастор уже топал в этом направлении.

– Лекции, – сказал Мэннен. – Мне пора. – Но тут он остановился, улыбнулся О'Маре и добавил:

– Майор, я уже просил вас обойтись с лейтенантом полегче. А теперь я прошу вас обойтись с ним как можно легче.

Когда за Торннастором и Мэнненом закрылась дверь, Крейторн кивком указал О'Маре на свободный стул и сказал:

– Лейтенант, у меня такое впечатление, что вы довели нарушение субординации до уровня высокого искусства, и бывают времена – вот как сейчас, к примеру, когда мне предельно легко сорваться и повести себя с вами деспотично. Однако у вас уникальный талант выходить сухим из воды за счет того, что вы всегда оказываетесь правы. Поэтому... – Он хлопнул ладонью по стопке папок, сложенных на столе. – ...я поручаю вам долгое, нудное, рутинное задание – можете рассматривать его как дисциплинарное взыскание. Это последние данные об успехах наших практикантов. Если вы обнаружите нечто достойное внимания – изучите их психофайлы. Думаю, вам вряд ли удастся – вернее говоря, надеюсь, что вам не удастся – измыслить нечто в плане творческого нарушения субординации, выполняя это поручение. Как только вы завершите просмотр, отправляйтесь на сто одиннадцатый уровень и попрактикуйтесь там в проповедовании практикантам того, что вы проповедовали мне и Мэннену – то бишь вашу идею насчет того, как славно трапезничать всем вместе и наслаждаться слушанием храпа особей разных видов.

Крейторн умолк, продолжая в упор глядеть на О'Мару.

– Сэр, – произнес О'Мара, чтобы заполнить образовавшуюся паузу.

– Относительно истории с Торннастором, – продолжал Крейторн. – Сделано все было хорошо, независимо от того, ведали ли вы, что творите. В свете эмоционального содержания мнемограммы Маррасарах, мы впредь не будем ее записывать никому. Вы нарушили действующие инструкции в первый и в последний – если желаете остаться в госпитале – раз. Нарушение состояло в самозаписи мнемограммы на несколько часов, после чего она была стерта, верно? Следовательно, инцидент исчерпан.

С этими словами майор выразительно приподнял стопку папок. О'Мара молча кивнул. Майор Крейторн был хорошим человеком, и О'Мара не хотел лгать ему, потому, на кельгианский манер, промолчал. Да, О'Мара записал себе кельгианскую мнемограмму. Вот только он ее не стер.

На выполнение принудительных работ ушло всего два часа. Действительно, работа это была рутинная, но не такая уж скучная. На взгляд О'Мары, скука, равно как и красота, пребывала в глазах смотрящего.

В каждом из двухсот с лишним файлов содержались сведения об успехах практикантов в прошлом и настоящем, имелись отметки о посещении лекций и семинаров, о выполнении клинической практики. Особо преподавателями и Старшими палатными медсестрами подчеркивался момент личного контакта с пациентами.

В большинстве случаев записи состояли в поспешно нацарапанных фразах типа «Успехи удовлетворительные» или «Прогрессирует, но медленно». Одна пометка, написанная рукой Мэннена, гласила: «Неохотно работает с илленсианами, но с другой стороны – кто с ними работает охотно? Нужна еще одна тренировка в защитном скафандре в хлорсодержащей среде. К психотерапии не прибегать, если страхи не станут более выраженными».

О'Маре попалось еще две подобных приписки, обе принадлежали Мэннену. Первая была такая: «Крисик (муж.), МСВК. В первое время успехи отличные, быстрый прогресс, но недавно скатился ниже среднего уровня. Наблюдение». А вторая – «Нинил (жен.), МСВК. Начинала туговато, но теперь быстро набирает темп. Сообразительна, изыскала, похоже, дополнительные резервы, но при этом склонна к обморокам. Было предложено меньше свободного времени уделять интенсивной учебе».

Ни в том, ни в другом случае о необходимости обследования психологом речи не шло, но у О'Мары почему-то появилось такое ощущение (а может быть – всего лишь надежда развеять скуку), что было бы неплохо немного разобраться с этой ситуацией – вдруг бы да удалось предотвратить большую беду. Он отложил эти две папки для более тщательного изучения и решил, что навестит этих практикантов, живущих на сто одиннадцатом уровне, тем более, что он так и так туда собирался.

Вернувшись к отложенным папкам, О'Мара решил, что прежде, чем он приступит к тайному, неофициальному исследованию психики практикантов, было бы неплохо навести справки об их среде обитания и потребностях организма. Пока он знал только, что один из них мужского пола, а другой – женского, что они учились на разных курсах и что на лекциях и палатных дежурствах они не встречались – следовательно, единственное, что их объединяло, была принадлежность к одному и тому же виду. О'Мара соединился с библиотечным компьютером и запросил общие сведения, данные по среде обитания, социологии и медицине относительно физиологической классификации МСВК – то бишь эврилиан.

На сто одиннадцатом уровне О'Мару на сей раз приняли менее враждебно. Большая часть табличек на дверях гласила «НА ДЕЖУРСТВЕ» и «НЕ БЕСПОКОИТЬ». Те же практиканты, которые открывали двери в ответ на звонок О'Мары, за исключением кельгиан, выслушивали его вежливо и немного нетерпеливо. Это можно было понять – ведь все то, о чем им говорил О'Мара, они уже слышали от Мэннена, Крейторна да и от него самого. Эквиваленты храпа, доносившиеся из-за закрытых дверей, звучали не так ужасающе – хотя, вероятно, О'Мара просто начал привыкать к их звучанию.

Дверь в комнату Крисика была приоткрыта, на ней висела табличка «НЕТ ДОМА», а на двери Нинил на табличке было написано «ДОМА», и в ответ на звонок О'Мары сразу открыли.

– Практикантка Нинил, – только и успел произнести О'Мара, и был тут же прерван громким щебетанием.

– Крисик, – уточнил эврилианин. – Я уже ухожу.

– Прошу вас, не торопитесь, если вы уходите из-за меня. Я хотел побеседовать с вами обоими. Если для вас это не составит неудобства, мне бы хотелось поговорить с вами одновременно.

– Тогда входите, О'Мара, – отозвался Крисик. О'Маре впервые представилась возможность взглянуть на жилище эврилиан с более близкого расстояния – в прошлый раз он смог лишь заглянуть в щель приотворенной двери Однако он не стал пренебрегать хорошими манерами, и вместо того, чтобы таращиться, скосил глаза в сторону насеста, с которого спрыгнула вторая эврилианская особь. За насестом располагались ниша для занятий и видеоблок.

– Я Нинил, – мелодичным щебетом представилась эврилианка. – Мы вас слушаем.

– Спасибо, – выдавил О'Мара, все еще стараясь делать вид, что он не рассматривает самым внимательным образом убранство комнаты. На стенах висели картины – эврилианские пейзажи и марины, фотография – скорее всего мгновенный снимок семейной стаи и сертификат в простой, но довольно красивой рамке. Судя по тому, что сертификат был повешен на почетном месте над учебным компьютером, он был получен по окончании какого-то уважаемого учебного заведения. Четверть площади пола занимало разместившееся в одном из углов круглое гнездо с краями высотой до эврилианского плеча. Гнездо было выложено пышными подушками, с одного его края свисали пушистые простыни. О'Мара продолжал:

– Визит у меня скорее светский, нежели профессиональный. Я хотел рассказать вам о том, какие меры мы собираемся предпринять в отношении ночного шума.

Крисик склонил голову набок и объявил:

– Наш старший преподаватель и ваш майор Крейторн уже оповестили нас об этом и рассказали о неизбежной отсрочке установки генераторов заглушающего поля и замены мебели в столовой. У нас обоих сложилось такое впечатление, что, видимо, эти проблемы нам придется решать самостоятельно. Вы еще что-нибудь хотели сказать?

– Хотел только спросить, нет ли каких-нибудь еще сложностей или жалоб, – изрек О'Мара, всеми силами стараясь продолжить разговор. – Ваш вид для землян крайне необычен. Скажите, как вы тут приживаетесь, на новом месте?

Крисик снова склонил голову набок и сказал:

– Если вас интересует, каким образом существа на трех ногах и без рук способны заниматься хирургией, то вы не первый, кто нас об этом спрашивает. Вместо отсутствующих пальцев мы работаем клювом. Что именно вы хотели бы узнать?

Библиотечный компьютер в свойственной для него ненавязчивой манере поведал О'Маре обо всем том, что требовалось знать дилетанту об эволюции и истории эврилиан. Все это было изложено на столь элементарном уровне, что О'Мара невольно вспомнил времена учебы в начальной школе. Эврилиане утратили способность летать, потому что давным-давно посредством всевозможных ухищрений избавились от сонма многоногих и зубастых хищников, спастись от которых в свое время можно было только по воздуху. Их длинные, гибкие клювы вкупе с необычайно хорошо управляемыми шейными мышцами превратились в орудия труда, и постепенно на планете Эвриль появилась технически развитая цивилизация, со временем овладевшая космическими полетами. Тут уж эврилианам пришлось орудовать не только клювами, но и мозгами. В хирургии они применяли целый ряд полых конусообразных инструментов, подгоняемых под форму клюва. В тех случаях, когда требовались неотложные операции, хирургам-эврилианам, способным быстро и ловко выклевывать, к примеру, инородные тела, поистине не было равных. Эврилиане делали все – ну то есть практически все – своими клювами.

Но прежде, чем О'Мара успел показать, что он не полный невежда, Нинил издала негромкую трель, которую транслятор переводить не стал, и сказала:

– Лично я тут всем довольна и совершенно счастлива.

«Более вдохновенного ответа я, пожалуй, не ожидал», – подумал О'Мара, гадая, скажет ли о чем-нибудь эврилианам его неожиданная улыбка.

– Ваша удовлетворенность отражается на вашей учебе и практике. Старший преподаватель очень доволен вашими успехами в последнее время, а я, как психолог, очень рад, что в основе этих успехов лежит то, что вы всем довольны.

– Между тем, – встрял Крисик, – моими успехами старший преподаватель недоволен. Вы из-за этого пришли?

На взгляд О'Мары, в вопросе эврилианина прозвучал неприкрытый гнев – и еще, пожалуй, некая доля вины. Он постарался не солгать, оставаясь в рамках буквальной правды.

– Ваши успехи остаются удовлетворительными, и меня никто не просил побеседовать с вами. Однако в отчете за неделю доктор Мэннен выражает некоторую озабоченность относительно симптомов слабости и рассеянности, которые у вас обоих обозначились в последнее время. Вот и все.

– Так, значит, вы всего-навсего решили поинтересоваться причиной этого легкого, незначащего и не угрожающего жизни недомогания? – вопросил Крисик. Перья у него на шее встали дыбом, он запрыгал на тоненьких птичьих ножках. – И почему только земляне придают сексу такое большое значение?

Глава 16

Повисла неловкая пауза. О'Мара силился подыскать слова, чтобы выпутаться из деликатной ситуации так, чтобы не оскорбить эврилиан. Делая вид, что не рассматривает комнату, он на самом деле заметил неприбранное гнездо и догадался, почему оно в таком виде. Но конечно, он не собирался никоим образом даже намекать на это. Неожиданно Нинил снова издала кокетливую мелодичную трель. Она явно пыталась смягчить возникшую неловкость.

– Психологи, – сказала она, – всегда озабочены сексом. И у нас на Эвриле, да, наверное, и на любой цивилизованной планете в Галактической Федерации.

О'Мара еще ни разу в жизни не целовал женщину. Глядя на длинный, гибкий, морщинистый клюв Нинил, снабженный крошечными острыми зубками, он, естественно, не должен был испытывать ни малейшего желания ее расцеловать. Но он был настолько благодарен эврилианке за то, что она дала ему возможность продолжить разговор, что на какой-то миг у него, против воли, возникло такое искушение.

– Я не собирался разговаривать о сексе, – сказал О'Мара, глядя на Нинил, – но похоже, вы от меня этого ожидаете. Если так, то я сказал бы, что данная активность весьма положительно сказывается на вашей работе. Почему именно – это вам судить, но вы можете рассказать мне об этом, только если сами пожелаете. Ведь это, в конце концов, дело сугубо интимное и личное.

Взглянув на Крисика, О'Мара продолжал:

– Этим также может объясняться и некоторое снижение вашей физической и умственной работоспособности. В такой ситуации, когда возникают новые отношения с необычайно привлекательной партнершей... – На самом-то деле О'Мара не видел между двумя эврилианами ярко выраженных внешних различий. Просто ему хотелось сделать Нинил комплимент. – ...для начального периода характерны... скажем так: излишний энтузиазм, следствием которого является определенная степень физического истощения. Случается, что в таком состоянии разуму крайне трудно сосредоточиться на ком-либо и чем-либо еще. Но со временем страсти улягутся, процесс стабилизируется, и когда... или если возникнут долгосрочные планы...

Крисик перестал подпрыгивать. Перья на его шее улеглись.

– О'Мара, – спросил он, – у вас большой опыт в этой области?

– Нет, – честно признался О'Мара, – но я изучил большое количество фактического материала и литературы на эту тему. Мои познания носят исключительно теоретический характер.

Крошечные глазки Нинил задорно сверкнули.

– Верится с трудом, – сказала она. – Мои фактологические познания по анатомии ДБДГ говорят мне о том, что для мужской особи своего вида вы необычайно крупны и снабжены могучей мускулатурой и начисто лишены неприглядных наростов жировой ткани. Я не способна судить о красоте черт вашего лица, но в конце концов... – Она мелодично чирикнула и, склонив головку набок, любовно воззрилась на Крисика. – В конце концов, мужчине и не так уж обязательно быть красавцем. Наверняка в составе персонала госпиталя была или есть женская особь ДБДГ, которая...

– Нет! – проговорил О'Мара более громко, чем намеревался, и, оправдываясь, добавил:

– Как вам известно, моя работа не располагает людей, да и не только людей, ко мне, а занятость почти не позволяет искать женского общества.

– Насколько я знаком с физиологией ДБДГ, – заметил Крисик, – я бы сказал, что происшедшая перемена в окраске кожных покровов лица О'Мары – при том, что он в данный момент не занят физической активностью, которая могла бы спровоцировать оную перемену, – указывает на смущение. Перестань смущать его, милая.

– Чепуха! – возразила Нинил. – Психологи никогда не испытывают никакого смущения, говоря о сексе. Мы с тобой сначала помалкивали – но только потому, что это дело личное, но при чем тут смущение? И я вовсе не против того, чтобы О'Мара знал, если он уже сам не догадался, о том, что мои успехи в стажировке продиктованы желанием получить квалификацию вместе с тобой. Если мы благополучно закончим практику по межвидовой хирургии в Главном Госпитале Сектора, в Федерации не будет медицинского учреждения, которое бы не мечтало принять нас на работу. Но если бы ты захотел остаться здесь, я бы тоже осталась, и...

– И мы бы стали неразлучны и вместе насиживали твои яйца, что бы ни случилось...

О'Мара очень обрадовался тому, что два голубка (он даже мысленно не хотел их оскорбить этим словом) разворковались и избавили его от смущения. Однако радость его оказалась преждевременной.

– О'Мара, – заявила Нинил. – Я никак не возьму в толк, почему вы лишаете себя такого великого удовольствия, такой радости, такого эмоционального комфорта. Однако из прошлого опыта вам должно быть известно...

– Нет, – прервал ее О'Мара и тут же пожалел о том, что на кельгианский манер не промолчал. Что заставляло его говорить этим двоим правду?

Пару мгновений влюбленные, склонив клювастые головы набок, молча взирали на него. Первым подал голос Крисик.

– Удивляться нечему. Вы же психолог, стало быть, и у вас с головой не все в порядке.

– Не надо шутить, Крисик, – урезонила возлюбленного Нинил. – Это дело серьезное. О'Мара, не хотите ли вы сказать, что вам никогда не хотелось, что вы никогда не ощущали потребности ни в чьей любви за всю вашу взрослую жизнь?

– Я этого не говорил, – ответил О'Мара, проклиная себя на чем свет стоит за то, что снова сказал правду. Да что с ним такое творилось? На его совести не было черных пятен, ему не за что было себя винить, но почему-то внешняя злость мешалась в его душе с беспомощной, безнадежной тоской.

Нинил негромко, сочувствующе проворковала и спросила:

– Вы кого-то любили без взаимности?

– Нет, – отвечал О'Мара.

– Вы сейчас питаете чувства к кому-то, – упорствовала Нинил, – но вы молчите о них, и потому эта особа даже не догадывается о том, что вы влюблены?

– Да, – ответил О'Мара.

– О'Мара, – заявила Нинил, – вы должны поговорить с этой дамой. Каков бы ни был ее ответ, вы должны открыть ей свое сердце. Если ответ будет отрицательным... что ж, и среди особей нашего вида безответная любовь – состояние тяжелое, но редко смертельное...

– И кто из нас шутит? – поинтересовался Крисик.

– Я говорю совершенно серьезно, – возразила Нинил. – Скажите все прямо и откровенно, О'Мара. Тогда вы по крайней мере узнаете, каковы чувства вашей избранницы к вам, и тогда начнется ваша личная, а быть может, и совместная, эмоциональная жизнь.

– Эта особа, – сказал О'Мара, – даже не знает о моем существовании и живет на другом краю Галактики.

Он раздосадованно покачал головой, злясь на себя за то, что не владеет ситуацией. То, о чем он говорил... Он и не думал, что способен признаться в этом хоть одной живой душе, и уж конечно, никогда не стал бы откровенничать на эту тему с Крейторном. Наверняка тот бы немедленно его уволил. И вот теперь он вдруг изливал душу – пусть и в самых общих чертах, не называя имен и не упоминая подробностей, – перед парочкой влюбленных эврилиан. С этим следовало как можно скорее покончить и убираться отсюда.

– Простите, – сказал он. – Я предполагал нанести вам светский визит. Я пришел для того, чтобы поговорить с вами, но не о том, о чем я никогда не разговаривал ни с кем. Я, психолог, не понимаю, почему я говорю сейчас об этом с вами. Вероятно, я завидую вам, потому что у вас есть то, чего нет у меня...

Нинил и Крисик сочувственно защебетали, склонили головы набок и переглянулись.

О'Мара задержал взгляд на Крисике и продолжал:

– Как бы то ни было, я заглянул к вам в не самое удобное время и теперь мне надо уйти. А вам уходить не стоит.

– Вы чрезвычайно деликатны, О'Мара, – ответил Крисик. – Но мне действительно нужно уйти. Если я задержусь, мы с Нинил не сумеем сделать домашнее задание.

С этими словами он запрыгал к двери. Когда О'Мара направился следом за ним, его окликнула Нинил.

– Это не правильно, О'Мара, – сказала она. – Вы должны разыскать эту особу и открыться ей. Обещайте мне, что вы так и сделаете.

О'Мара, не ответив эврилианке, вышел в коридор. Промолчал он потому, что не мог обещать невозможного, но не хотел отрицательным ответом обидеть Нинил. Нинил производила впечатление очень милого и в данный момент чрезвычайно счастливого создания, которому хотелось, чтобы все вокруг были так же счастливы, как она. С грустью и завистью О'Мара мысленно пожелал ей и ее избраннику счастья.

Он думал об этом разговоре с эврилианами еще целых четыре дня, пока они с майором усиленно занимались решением разнообразных проблем. Заняты оба были настолько, что все общение сводилось к тому, что они кивали друг другу при встрече. Как-то раз, когда О'Мара остался в отделении один, он ощутил огромную благодарность к эврилианской парочке. Виноградная лоза больничных сплетен – экзотическое растение быстрого реагирования, чьи нервные и речевые центры располагались в столовой, пока не плодоносило слухами о нем, о его таинственной безответной любви. Стало быть, эврилиане не были болтунами и сплетниками. Пока О'Мара с ними больше не виделся, но чем дальше, тем больше думал о них с теплотой и признательностью.

На взгляд О'Мары, из Нинил получился бы неплохой психотерапевт, если бы Крисик остался работать в госпитале. Он решил запомнить это и поговорить с Крейторном, если бы тот завел разговор о еще одном ассистенте. И тут, словно услышав мысли О'Мары, в отделение вошел Крейторн и знаком попросил О'Мару пройти к нему в кабинет.

– Садитесь, лейтенант, и расслабьтесь, – сказал майор. – Насколько мне известно, у вас все в порядке. Поговорить нам надо о многом, но никаких особо срочных дел нет. – Он на миг пристально вгляделся в глаза О'Мары. – Если только, судя по выражению вашего лица, у вас нет на уме предложения обсудить нечто более важное и срочное.

– Это тоже не срочно, сэр, – отозвался О'Мара. – Но быть может, вы примете это как информацию к размышлению.

– Говорите, лейтенант.

– На данном этапе нет нужды упоминать о конкретных лицах и виде, к которому они принадлежат, – осторожно начал О'Мара, – но во время разговоров с обитателями сто одиннадцатого уровня мне стало ясно, что среди них начался процесс формирования пар. В принципе, нашему отделению до этого не должно быть никакого дела, но тут ситуация такая...

– При той ситуации, которая сложилась на сто одиннадцатом уровне, – сухо произнес Крейторн, – практиканты будут только рады, что некоторые из них укладываются в постель, не издавая храпа. Простите, О'Мара. Мои шутки всегда не смешны. А если серьезно, что вас беспокоит? Надвигающийся демографический взрыв?

– Нет, сэр, – покачал головой О'Мара. – В данный момент – нет. Но те практиканты, которые после аттестации захотят остаться здесь и приобретут статус, как это говорится у кельгиан, пожизненных партнеров, в конце концов пожелают создать семьи. У нас могут возникнуть сложности с властями их родных планет, не говоря уже о Конституции Федерации, если мы станем ограничивать их права. Когда госпиталь заработает на полную катушку, через несколько лет у нас будет, о чем подумать.

Майор кивнул.

– Вы правы. Но я искренне надеюсь, что это произойдет не завтра. Потолкуйте об этом с Мэнненом. Он, надо сказать, любит разговаривать с вами – говорит, что вы умеете быстрее меня излагать суть дела. Так что обсудите с ним эту проблему, и пусть он нам скажет, когда и каких акушеров-гинекологов подключить к записи мнемограмм. – Крейторн негромко рассмеялся и продолжал:

– Если на то пошло, первым пациентом госпиталя, как вам хорошо известно, был новорожденный худларианин. Вы еще что-то хотели сказать?

– Нет, сэр.

– Хорошо, – кивнул Крейторн. – Значит, можно обсудить более злободневную проблему. Через шесть месяцев в госпиталь начнут прибывать представители более экзотичных видов – СНЛУ, ТЛТУ, ВТХМ и так далее. Их обустройство – дело Эксплуатационного отдела. Они вызывают инженеров, специалистов по созданию среды обитания соответствующих видов. Палата для тельфиан станет частью нашего главного ядерного реактора. Пока я не способен дать ответ на вопрос о том, как мы будем справляться с эмоциональными проблемами существ, дышащих перегретым паром при колоссальном атмосферном давлении, или метанодышащих кристаллоподобных форм жизни, живущих при температуре, близкой к абсолютному нулю, или особей, поглощающих жесткое излучение и формирующих единые существа-сообщества. Для нас это означает, что нам придется углубиться в дебри библиотечной базы данных. Естественно, отделению понадобится расширение штатов.

Крейторн сделал паузу. О'Мара молчал.

– Не волнуйтесь, лейтенант, – продолжал майор. – Новый сотрудник – человек, офицер Корпуса Мониторов в отставке, который добровольно вызвался послужить на ниве межвидовой психологии. На вас он не похож совершенно. Он стар, немощен и мягок характером, как мне сообщили – мягок во всем, кроме философских споров. Он прибудет через две недели.

– С нетерпением буду ждать встречи с ним, – сказал О'Мара, вот только особого энтузиазма в его голосе не прозвучало.

Крейторн покачал головой:

– Встретиться с ним сразу вам не удастся, лейтенант, потому что, когда он прибудет, вас не будет в госпитале.

О'Мара, утратив дар речи, не мигая, смотрел на майора. Он-то думал, что у него дела идут на лад, что он прогрессирует, что ему мало-помалу удается сглаживать острые углы при общении со всеми. Но видимо, он все еще был повинен в том, что порой вел себя подобно слону в посудной лавке, и потому его решили заменить старым, немощным и мягкохарактерным отставником Корпуса Мониторов. Крейторн взгляда не отводил. Он явно видел горькое разочарование, отразившееся в глазах О'Мары. Наконец он снова покачал головой.

– Не делайте поспешных выводов, лейтенант, – посоветовал майор. – Вы упорно и старательно трудились в отделении на протяжении двух лет, однако у вас отмечаются признаки стресса. Не знаю, что именно сказывается на вашей психике, и понимаю, что вы ни за что не признаетесь в собственной слабости и уж тем более не станете откровенничать с высшим по званию о том, что вас гнетет, но вас точно что-то гнетет. Вам предоставляется самая удачная возможность на время отбыть из стен госпиталя, поэтому я хочу, чтобы вы расслабились, отдохнули, или как минимум позанимались чем-нибудь менее напряженным некоторое время и поразмыслили о жизни и о себе. У вас накопился приличный отпуск. Вот и возьмите его.

О'Мара и не догадывался, что все это время сидел, затаив дыхание. Наконец он испустил долгий вздох облегчения.

– Спасибо, сэр. Но у меня нет родственников и друзей на других планетах. Я никуда не хочу лететь и не хочу ничем заниматься.

Майор нахмурился.

– Лейтенант, – сказал он, – ваш ответ лежит в промежутке между хроническим отсутствием воображения и маниакальной преданностью работе. Как психотерапевт я предписываю вам шестинедельную смену обстановки, а как старший по званию облекаю это предписание в форму приказа. Отправляйтесь куда вам вздумается, но отправляйтесь.

До конца дня О'Мара улаживал канцелярские мелочи, договаривался с офицером, отвечающим за транспортные проблемы, о наличии мест на отбывающие звездолеты и усиленно пытался придумать, куда бы ему отправиться. При этом он не переставал думать о Нинил и ее чутких и заботливых словах.

«Вы должны разыскать эту особу, – сказала Нинил, – и открыть ей свое сердце».

Глава 17

О'Мара знал (хотя никогда не думал, что ему придется применить эти знания на практике) о том, что он, будучи офицером Корпуса Мониторов и состоя на космической службе, имеет возможность стать пассажиром любого коммерческого рейса, лишь бы только на корабле имелась подходящая каюта и он летел в нужном направлении. Он мог лететь в какую угодно даль и сделать сколь угодно многое число пересадок, но в том случае, если бы он решил отправиться далеко и добраться туда побыстрее, ему имело смысл лететь по накатанному коммерческому маршруту, охватывающему такие планеты, как Тралта, Орлигия, Кельгия и Земля. Он мог, конечно, отправиться и на более отдаленную планету, но это означало бы, что тогда ему пришлось бы потратить массу времени на ожидание подходящего рейса.

Грузовой корабль Корпуса Мониторов «Троссгэннон» летал по треугольнику между Нидией, Мельфой и Главным Госпиталем Сектора. Судя по первой букве названия звездолета, построен он был на Тралте. Именно там строили корабли, которые славились по всей Федерации своей колоссальной прочностью и надежностью. Поговаривали, будто бы на Тралте даже автомобили собирали часовщики. На «Троссгэнноне» имелись каюты для особей пяти физиологических классификаций: тралтанов-ФГЛИ, мельфиан-ЭЛНТ, худлариан-ФРОБ, кельгиан-ДБЛФ и ДБДГ, похожих и непохожих на О'Мару. Для теплокровных кислорододышащих каюты на корабле были одинаковые, независимо от того, кто в них размещался, хотя орлигианам в каютах было тесно, а нидианам мебель казалась слишком огромной – ведь высокий рост особей этого вида равнялся метру с небольшим.

С командой землян, состоявшей из восьми офицеров Корпуса Мониторов, О'Мара встречался только в кают-компании во время совместных трапез. Люди они были вполне дружелюбные, но не скрывали того, что заняты по уши, и всем своим поведением давали О'Маре понять, что все остальное время, помимо совместного принятия пищи, ему было бы лучше не болтаться у них под ногами. Большую часть времени своего четырехдневного полета О'Мара провел в каюте – чего, собственно, больше всего и хотел. Крейторн был прав – он действительно устал. Он сам удивился тому, что так подолгу спал.

К тому времени, когда «Троссгэннон» совершил посадку в космопорте города Ретлин на столичной планете Нидии, О'Мара чувствовал себя таким отдохнувшим и бодрым, как никогда в жизни. Транспортный комплекс был самым крупным центром космических, воздушных и наземных сообщений в Галактической Федерации. Кроме того, с точки зрения местных жителей – семейств с множеством детишек, заполнявших обзорные галереи, это был также самый крупный зоопарк. Когда движущаяся дорожка везла О'Мару по туннелю к главному терминалу, ему было странно ощущать на себе такое число любопытных взглядов и чувствовать себя объектом взволнованных, похожих на лай, разговоров. Для многих сотен маленьких рыжешерстных существ, пялящихся на него, О'Мара был всего лишь очередным инопланетянином. Хотя все пожитки О'Мары уместились в рюкзак и поэтому у него не было нужды выстаивать очередь за получением багажа, и невзирая на то, что Ретлинский комплекс славился как транспортный терминал с превосходной организацией и обслуживанием, тут все-таки ничего не стоило заблудиться. Дорогу О'Маре подсказал громадный косматый орлигианин, обряженный в портупею с оружием – скорее всего сотрудник службы безопасности.

Информационный сервис представлял собой длинный ряд закрытых кабинок-кубиков, на каждой из которых красовался стилизованный значок – изображение особи того или иного вида из числа населяющих Галактическую Федерацию. О'Мара разыскал кабинку с изображением землянина, вошел в нее и обнаружил там экран, где точкой на плане замысловатого интерьера терминала было отмечено его нынешнее местонахождение. Кроме того, на экране мигал курсор, который можно было переместить в ту точку на плане, куда О'Мара желал попасть, после чего на экране загоралась путеводная линия. Перед экраном стоял удобный, самый настоящий земной стул (в Главном Госпитале Сектора сотрудникам редко удавалось присесть на такой предмет мебели), а сам экран ничем не отличался от тех, что можно было найти на любом уровне госпиталя.

О'Мара без труда нашел транзитный офис Корпуса Мониторов. Стены офиса были плотно завешаны множеством изображений служебных судов – от крошечных курьерских кораблей до громадных, могущественных звездолетов имперского класса. За всеми шестью конторками, кроме одной, располагались сотрудники каких угодно видов, только не земляне. Землянина О'Мара выбрал только потому, что все остальные в данный момент были заняты. Седоватый сержант в безупречно чистой и отглаженной форме напомнил О'Маре Крейторна при полном параде. Сержант поднял голову и быстро окинул его взглядом с головы до ног. Берет О'Мары был аккуратно подложен под правый погон, из чего явствовало, что он и сам не желает тратить время на то, чтобы ему отдавали честь. Сержант дружелюбно кивнул.

– Сэр? – сказал он.

О'Мара представился, назвал свой идентификационный служебный номер и добавил:

– Я только что прибыл на корабле «Троссгэннон» и хотел бы улететь на чем угодно на Тралту, Мельфу, Кельгию или Землю. Куда – не столь важно, лишь бы побыстрее. Мне бы не хотелось застрять на Нидии.

– Честно говоря, низкие нидианские потолки и мне действуют на нервы, – с улыбкой признался сержант. – Но если вам и придется задержаться здесь, имейте в виду, что на базе всегда есть свободные комнаты для землян. Очень удобные.

– Благодарю вас, – ответил сержанту улыбкой О'Мара и нарочито окинул взглядом безупречную форму. – Но на нидианской базе я не почувствую, что я в отпуске. Ну как, есть у вас что-нибудь, что стартует в ближайшее время?

– Я понял, что вам нужно, – кивнул сержант. – Подождите минутку, сэр, сейчас посмотрю.

Пока он бегал пальцами по клавиатуре компьютера, О'Мара думал о том, что на базе небось и к форме придираются, и честь отдавать замучаешься, и офицеры наверняка будут проявлять дружескую любознательность о том, кто он и откуда такой взялся. Номинально он был офицером, но никто никогда (в том числе и он сам) не записывал его в разряд джентльменов. Стань любопытство мониторов чуть более интенсивным – непременно могла произойти стычка. О'Мара решил, что в том случае, если ему придется задержаться, он уж лучше как-нибудь бочком протиснется в номер нидианского отеля.

– Вам повезло, сэр, – неожиданно объявил сержант, но тут же растерялся. – Вот тут есть каюта для теплокровных кислорододышащих на корабле «Крескхаллар». Мельфианской приписки. Среднего размера пассажирское судно со смешанной командой, отбывает через три с половиной часа от тридцать седьмого причала. Корабль этот летает по постоянному кольцевому экскурсионному маршруту так называемой «большой пятерки» – Мельфа, Земля, Тралта, Кельгия, Нидия и снова Мельфа. Сейчас пассажиры на звездолете в основном кельгиане – у них, говорят, какой-то литературно-туристический конгресс. Другие пассажиры садятся и сходят на своих родных планетах. Класс невысокий, сэр, всего две звездочки, да со всеми этими ДБЛФ...

– Спасибо, – прервал его О'Мара. – Мне подойдет.

Вид у сержанта стал озабоченный.

– Сэр, если вы к ним непривычны, кельгиане даже поодиночке – не слишком приятные в общении субъекты. Вы точно уверены, что готовы лететь с ними – скажите, пока я не заказал для вас каюту.

О'Мара кивнул.

– Не волнуйтесь, сержант, – сказал он. – Я привык работать с кельгианами.

– Вот как? – удивился сержант и, не глядя на нажимаемые ими клавиши, в очередной раз окинул О'Мару любопытным взглядом. – Если не секрет, сэр, на каком корабле вы с ними служили?

– Не на корабле, – ответил О'Мара. – В Главном Госпитале Сектора.

– О, – только и сказал сержант.

Ответ О'Мары его явно впечатлил. Несмотря на то, что он сидел у компьютера, впечатление было такое, словно он застыл по стойке «смирно».

– Желаю вам приятного отпуска, сэр.

Поскольку О'Мара понятия не имел о том, какая будет еда на двухзвездочном корабле и когда ее в первый раз подадут, он решил подстраховаться и заправиться в одном из местных ресторанов. Заведение напомнило ему госпитальную столовую – только здесь на стенах красовались барельефы, изображавшие красоты природы Нидии и играла громкая музыка – непонятно какой этнической принадлежности, но при этом просто ужасная. В ней присутствовал неровный, дерганый, быстрый ритм, рассчитанный, по мнению О'Мары, на то, чтобы едоки поскорее расправлялись с едой и проваливали из ресторана. Из чистого упрямства он ел медленно, стараясь отрешиться от музыки и думать о том, чем бы ему заняться в течение ближайших шести недель. Наконец объявили посадку.

На борту «Крескхаллара» О'Мару приветствовал стюард, отвечавший за размещение пассажиров, Ларраг-Ял, явно замученный работой или просто еще чем-то утомленный нидианин. Он пожелал О'Маре приятного путешествия, рассказал, как пройти к каюте, но все это было произнесено таким голосом, что сомнений не оставалось – думал Ларраг-Ял о чем-то другом. «Очень может быть, – с ехидцей подумал О'Мара, – о том, что корабль под завязку набит кельгианами». Нидианин вручил О'Маре путеводитель, в котором было сказано, как пройти в столовую и рекреационные залы, на обзорную палубу и прочие места, куда позволялось ходить пассажирам, и поинтересовался, нет ли у него еще каких-нибудь особых просьб.

– Хочется только тишины и покоя, – признался О'Мара. – Большую часть времени я буду оставаться в каюте.

– Учитывая, что мы везем эту орду лохматых романтиков, – радуясь тому, что к нему пожаловал такой непривередливый пассажир, изрек Ларраг-Ял, – я вас очень даже понимаю, лейтенант. Но если вам все-таки что-нибудь понадобится, вы найдете меня с помощью локационной карточки. Я... гм... думаю, вы в курсе того, что Корпус Мониторов расплачивается с нашей компанией за ваш перелет, предоставление каюты, питание и умеренное количество спиртного. За все остальное вам придется платить.

О'Мара кивнул:

– Больше ничего не потребуется.

– Вы только не сердитесь, лейтенант, – продолжал нидианин, – но в вашем случае я не обязан так уж строго придерживаться инструкций. В конце концов, вы единственный офицер Корпуса Мониторов на корабле. Ваше присутствие поднимет моральный дух наших ребят из секьюрити и может оказать сдерживающее воздействие на некоторых пассажиров.

– Ларраг-Ял, – решительно заявил О'Мара, – я в отпуске.

– Конечно, конечно, сэр, – закивал нидианин. – Но оружие, даже когда оно убрано в ножны, остается оружием.

Каюта размерами равнялась примерно четвертой части комнаты О'Мары в госпитале, но для того, кто собирался большей частью спать, чем как-либо еще проводить время в каюте, она была вполне удобной. Тут имелся видеоблок и каталог развлекательных видеозаписей – жутко древних даже по сравнению с теми, что можно было посмотреть в Главном Госпитале Сектора. К сожалению О'Мары, устройства доставки пищи в каюте не было. О'Мара вполне мог себе позволить заплатить за то, чтобы еду ему приносили в каюту, но ему не нравилась мысль о том, что какое-то разумное существо, пусть даже на короткое время, превратится в его слугу. Кроме того, он понятия не имел о том, как должен себя вести офицер в такой ситуации, представлявшейся ему донельзя дурацкой.

Оставалось одно – ходить в столовую и общаться с другими пассажирами, часть которых, как намекнул Ларраг-Ял, скорее всего будут не слишком рады общению с ним.

Сама эта идея была нелепой. О'Мара так долго работал бок о бок со специалистами из Корпуса Мониторов, а теперь и сам в некотором роде принадлежал к этой организации, но при этом почти забыл о том, что ее главная функция состояла в поддержании «Галактического Мира». С этой задачей Корпус Мониторов настолько успешно справился за сто лет, истекшие со времени его сформирования, что его перебросили на другие виды деятельности. Громадные боевые звездолеты имперского класса, каждый из которых был способен протаранить планету, стояли на приколе на случай спасательных операций ввиду стихийных бедствий или поддержки операций по заселению необитаемых планет. Корабль, способный стереть с лица земли целую страну, мог помочь и колонистам в расчистке места для поселений. Тысячи более мелких кораблей – легкие и тяжелые крейсеры, транспортные звездолеты, небольшие коммуникационные суда, на которых все еще сохранялось вооружение и служили опытные и дисциплинированные команды из особей разных видов, теперь практиковались не в военном, а в мирном искусстве. Хотя в тех редких случаях, когда требовалось применение силы в связи с угрозой миру в Федерации, сила таки применялась в любом масштабе, но все равно это рассматривалось как полицейские акции. Но, как правило, с беспорядками и правонарушениями удавалось справиться до того, как дело заходило слишком далеко. Делалось это с помощью внедрения агентов, вербовки и прочих грязных трюков, не подразумевавших применение силы. О'Мара слышал о том, что специалисты-психологи из рядов Корпуса, которые теперь занимались решением проблем первичных контактов, были подлинными мастерами в этой области. Порой он гадал, не мог ли его шеф, подтянутый, лощеный, типичный горожанин майор Крейторн когда-либо положить конец войне. «Нет, не войне, – подумал О'Мара, – а бунту, для усмирения которого понадобилась полицейская акция планетарного масштаба».

Будучи исполнительным и следящим за исполнением законов органом Галактической Федерации, Корпус Мониторов разоружил громадные национальные армии, которые когда-то сражались друг с другом на планетах, впоследствии вошедших в состав Федерации, и превратился в главные миротворческие силы в Галактике. Так что фактически, независимо от того, какой широкий спектр работ ни выполняли теперь служащие Корпуса Мониторов, каждого из них считали полицейским, независимо от того, находился ли он на посту или даже в отпуске. Если, как сказал Ларраг-Ял, на борту имелись пассажиры – потенциальные смутьяны, они находились среди тех, с кем О'Маре неизбежно пришлось бы встречаться в столовой и вообще где угодно на корабле. Вряд ли бы их согрела мысль о том, что среди них находится полицейский и пытается испортить им праздник жизни. О'Мара вздохнул и принялся распаковывать вещи.

Этот процесс он завершил как раз тогда, когда прозвучало предупреждение о взлете и из динамика внутрикорабельной системы связи послышался тридцатидвухсекундный обратный отсчет. За иллюминатором прямого обзора рухнул вниз Ретлинский транспортный комплекс и сменился видом на город и его окрестности. Ощущения движения не было – только немного сказывалось взлетное ускорение. Гравитационные компенсаторы старого звездолета по крайней мере работали исправно. О'Маре довелось летать к местам строительства космических объектов на кораблях, где компенсаторы не работали, и ему не очень приятно было вспоминать ни об этих кораблях, ни о разношерстной компании замученных космической качкой и выворачивающихся наизнанку товарищей по работе Поверхность Нидии съеживалась и морщилась, и наконец она предстала в иллюминаторе именно в виде планеты. О'Мара не отрывал от нее глаз, старательно убеждая себя в том, что ничего особенного не происходит, что он просто-напросто находится в Главном Госпитале Сектора более низкой категории, в котором нет ни одного врача. А потом корабль удалился от планеты на достаточное расстояние и совершил прыжок в гиперпространство, и в иллюминаторе не стало видно ничего, кроме искрящегося серого тумана.

Вскоре после этого из динамика послышался кашель, а затем голос:

– К сведению пассажиров, следующих с Нидии: первый приветственный ужин на следующем отрезке нашего пути следования будет подан в столовой через три часа по стандартному времени. Как вам, вероятно, уже известно, по традиции все пассажиры, за исключением тех, которые вообще не носят никакой одежды и украшений, должны присутствовать на ужине в парадной одежде. Благодарю за внимание.

О'Мара уже успел проголодаться. Он понимал, что через три часа будет умирать от голода.

Он облачился в парадную форму – впервые со дня примерки у сержанта Веналонта, утешая себя мыслью о том, что он – единственный офицер Корпуса Мониторов на борту, и потому ему не нужно будет никому салютовать и никого обрекать на это. Однако для того, чтобы окончательно себя в этом убедить, он подсунул сложенный берет под погон. Глядя на себя в зеркало, он решил, что выглядит хорошо, даже очень хорошо, и вспомнил о том, что о нем говорил во время примерки портной-любитель. О'Мара задумался – нет ли в списке пассажиров молодых незамужних женщин, но с грустью прогнал эту мысль. Идея романа на корабле его совсем не устраивала.

«Я – психолог Корпуса Мониторов», – напомнил себе О'Мара, глядя на свое отражение в зеркале. Однако он вынужден был себе признаться в том, что именно так, по мнению кого угодно, должен был выглядеть суровый здоровяк-полицейский.

Глава 18

В столовой хватало места, чтобы там могли разместиться три сотни пассажиров. Однако сейчас их было около двухсот пятидесяти, и при этом ни столиков на одного, ни вообще свободных не было. Тут были расставлены длинные столы на двадцать мест. Стулья и прочие посадочные места для представителей разных видов можно было переставлять от стола к столу, так чтобы у пассажиров была возможность общаться друг с другом во врем еды, чем они, собственно, сейчас и занимались. Орлигианин-метрдотель – скорее всего дама, так как она была одета, подошла к О'Маре, чтобы сопроводить его к свободному месту за столом.

Скорее всего, одежда на орлигианке была форменная. На взгляд О'Мары, смотрелось это довольно потешно – из ворота жесткой белой куртки торчала косматая голова, из рукавов – столь же косматые лапы. В этой куртке и черных штанах орлигианка наверняка чувствовала себя неловко, поскольку, как правило, орлигиане не надевали на себя ровным счетом ничего, кроме легкой сбруи, что обеспечивало проникновение воздуха к их шерсти и способствовало охлаждению тела.

О'Мара был препровожден к столу, за которым сидело четырнадцать пассажиров-кельгиан, нидианин, двое мельфиан и одна землянка. Увы, посадили его прямо напротив этой женщины. Женщина была темноволоса, молода и стройна. Одета она была в вечернее платье с высоким воротником, казавшееся слоем черной краски, покрывавшей ее фигуру. Ювелирных украшений на брюнетке было минимальное количество. В госпитале медсестры-землянки предпочитали носить обтягивающие белые халаты, поскольку, как они утверждали, так было легче быстро переодеваться во всевозможные защитные костюмы. Не всем из них шла обтягивающая одежда. Этой женщине она шла, и притом очень.

О'Мара приветствовал незнакомку коротким кивком, кивнул и нескольким пассажирам других видов, которые удосужились взглянуть на него. Затем он быстро уселся и вперил взгляд в дисплей с меню. Несомненно, Крейторн на его месте сделал бы что-то другое и сказал бы хоть что-нибудь, но О'Маре хотелось только есть, а разговаривать совсем не хотелось. Однако его планам не суждено было осуществиться.

– Добрый вечер, лейтенант, – произнесла брюнетка приятным голосом. – Боюсь, в первый вечер меню тут фиксированное, да и потом оно вряд ли изменится, хотя готовят для землян хорошо. Если вам не понравится и если вы предпочитаете нечто более изысканное, вам останется только умереть от голода.

– В данный момент я как раз от него и умираю, – отозвался О'Мара и взглянул на женщину. – Никаких особых пристрастий у меня нет. Еда – это всего лишь горючее.

Кельгианин, сидевший рядом с О'Марой, шокированно вздыбил шерсть и воскликнул:

– Какое кулинарное варварство! Но, собственно, чего еще можно ожидать от здоровенного хищника с такой горой мышц. Небось еще и лопает все подряд.

Женщина приняла озабоченный вид.

– Лейтенант, вы, пожалуйста, не обижайтесь. Кельгиане всегда говорят...

– ...именно то, что думают, мэм, – закончил за нее начатую фразу О'Мара. Он попробовал улыбнуться, но отвыкшие от таких упражнений мышцы лица его плохо послушались. Посмотрев на кельгианина, он добавил:

– У меня нет подвижной шерсти, чтобы показать вам, что я чувствую, друг мой, но сейчас я жутко голоден – правда, пожалуй, не настолько, чтобы слопать вас.

– Значит, вас все-таки терзают сомнения на этот счет? – ехидно осведомился сосед О'Мары.

О'Мара ответить не успел: послышалось три мелодичных звонка откуда-то из недр стола, прямо перед О'Марой отъехала в сторону панель, и перед ним появилось первое блюдо.

– Только колокольчик меня и спас, – буркнул кельгианин и склонился к своей тарелке.

О'Маре не пришлось ни с кем разговаривать до окончания ужина. К этому времени он утолил голод и теперь испытывал самые добрые чувства ко всем вообще, но все же (об этом он твердо и решительно себе напомнил) ни к кому конкретно.

– Теперь вы выглядите намного счастливее, лейтенант, – отметила его визави. – Ну, что скажете о корабельной еде?

– Все равно это только топливо, – сказал О'Мара. – Но топливо первосортное.

– Ваш организм нуждается в большом количестве калорий, – продолжала женщина. – Однако и тратите вы их, судя по всему, в большом количестве – об этом я готова сказать еще до того, как увижу вас в купальном костюме. Вы любите плавать.

– Ограниченность водных запасов на кораблях не позволяет предаваться этому занятию, – ответил O'Mapa. – Я не умею плавать.

– В таком случае я с радостью научу вас, – заявила брюнетка. – Поплаваем за компанию. Бассейн тут небольшой, но кельгиане, которых на корабле больше всех, боятся намочить шерсть, а мельфиане если и купаются, то погружаются на дно и ползают по нему, так что их можно и не считать. Мы с вами – единственные люди на борту и потому бассейн целиком и полностью в нашем распоряжении. Если поначалу у вас не будет получаться, не волнуйтесь, зевак там не будет. Раньше я никого не учила плавать, так что, думаю, будет забавно. А вас можно называть как-нибудь еще, кроме как «лейтенантом», лейтенант?

– O'Mapa, – ответил он. – Но что касается бассейна, я не совсем уверен, что я смогу...

– Джоан, – представилась женщина.

– Кледент, – буркнул кельгианин – сосед О'Мары. – Если это, конечно, кого-то интересует.

– Не хотела бы показаться вам назойливой, – продолжала Джоан, – но вы – первый землянин за все время полета, а я просто умираю от желания поговорить с кем-нибудь без транслятора. А плавать вы сумеете, не бойтесь – по крайней мере сможете держаться на воде. Если вы наберете в легкие побольше воздуха и не станете выпускать его весь сразу, вы не утонете, а если что и случится, я буду рядом – схвачу вас и выставлю вашу голову над поверхностью воды. Для того, чтобы научиться плавать, нужно хоть немножко уверенности.

O'Mapa промолчал.

– В противном случае, – продолжала Джоан, – вам придется заниматься на тренажерах. Сами понимаете, это чревато тем, что вы будете перегреваться и потеть. Если вам это не по душе, остаются застольные игры типа шахмат и скреммана. Еще есть обзорная палуба, откуда можно наблюдать за космическими пейзажами, но донаблюдаться можно до того, что вам начнут мерещиться всякие пакости. Кстати, знаете, что сказал Чоррантир, единственный пассажир-тралтан, об алкоголиках на его родной планете? Он сказал, что в конце концов им начинают мерещиться розовенькие земляне.

– О Господи! – воскликнул O'Mapa и против воли улыбнулся.

– Ну, будет вам, лейтенант O'Mapa, – продолжала уговаривать его Джоан. – Форма вам очень к лицу, но теперь уже все пассажиры до одного знают, что с нами летит монитор, так что вы спокойно можете расслабиться и снять ее. Что скажете?

– Этот разговор, – неожиданно встрял Кледент, – гораздо интереснее бесконечной трепотни моих приятелей насчет инопланетных легенд и эпосов и совершенно немыслимых героев этих произведений. Для некоторых из них все это из хобби превратилось в религию. Ну, что вы на это предложение скажете, O'Mapa?

– Ничего, – неуклюже отозвался O'Mapa. – Пока я только думаю об этом.

– Да не о чем тут думать, – заявил Кледент. Его шерсть заходила невысокими неровными волнами. – Я знаю, что вы, земляне, не способны откровенно выражать потаенные чувства, но даже для меня в этой ситуации вполне достаточно было бы самых простых слов. Эта женская особь молода и, вероятно, физически привлекательна для вас – хотя, будучи кельгианином, я считаю, что ее внешнему виду чрезвычайно вредят наросты в верхней части груди – из-за этого фигура непропорционально утяжелена. Она явно скучает и, вероятно, сексуально озабочена, поскольку до сих пор была единственной особью своего вида среди пассажиров. И вот появилась мужская особь этого вида – следовательно, ситуация изменилась к лучшему. Я, правда, и тут не могу судить наверняка, О'Мара, но, по всей вероятности, вы тоже хороши собой либо у вас есть еще какие-то атрибуты мужского достоинства, которые она находит привлекательными...

О'Мара почувствовал, как пылают его щеки. Он попробовал остановить излияния кельгианина, подняв руку, но тот либо не знал, что может означать этот жест, либо ему это было положительно все равно.

– Мне ясно, – продолжал Кледент, – что данное предложение расширить ваш жизненный опыт посредством обучения плаванию подразумевает под собой то, что вам придется снять с себя все или почти все эти нелепые одежки и оказаться в ситуации близкого физического контакта. Таковой контакт – если я верно осведомлен относительно половой жизни землян – обычно предшествует совокуплению. На мой взгляд, вам предстоит интересное и полное наслаждений путешествие. Ну, так что вы все-таки скажете, О'Мара?

О'Мара оторвал взгляд от узкой конусообразной мордашки Кледента, от его крошечных сверкающих глаз, от волнующейся шерсти на шее и перевел его на Джоан. Ему хотелось найти нужные слова, чтобы извиниться за ту неловкость, которую наверняка вызвал у женщины своей откровенностью кельгианин. Но Джоан пытливо смотрела на него. На губах ее играла полуулыбка. Она явно не смутилась – скорее она с любопытством наблюдала за его смущением.

– Простите, лейтенант О'Мара, – сказала она. – Но Кледент совершенно прав. Знаете, после шестинедельного общения с кельгианами меня перестала шокировать их манера говорить только то, что думаешь. Я ее сама до некоторой степени переняла. Вот только Кледент ошибается относительно моей сексуальной озабоченности. Мне нужен вовсе не секс, а разговоры с представителем моего вида и партнер по плаванию. Простите, что повторяюсь, но что вы скажете?

О'Мара смотрел на Джоан, но сказать ничего не мог. Она вдруг побледнела.

– Я знаю, это нетипично для офицеров космических войск, – сказала она, – но может быть, вы уже женаты или у вас есть где-то постоянная подруга?

О'Мара мог бы легко соврать, чтобы выпутаться, но Джоан задала этот вопрос по-кельгиански прямо и честно, а кельгианам всегда следовало говорить правду.

– Нет, – ответил он.

– Тогда я не понимаю, почему бы вам не... – проговорила Джоан и запнулась.

Она довольно долго молча смотрела на него. Лицо ее медленно заливалось краской. Учитывая все, что было сказано раньше, О'Мара бы не удивился ничему, что бы она ни сказала дальше, но он никак не ожидал, что она покраснеет.

– Разглядывая вас более внимательно, – продолжала Джоан, скользя взглядом от его груди и плеч к лицу, которое он каждое утро видел в зеркале во время бритья, – я не в силах в это поверить. Мне не хотелось бы оскорбить вас, но не совершила ли я серьезной ошибки? Быть может, вас не привлекает мое общество из-за того, что я – не того пола?

– Нет, – совершенно серьезно ответил О'Мара. – Не того вида.

Джоан ошеломленно открыла рот. На О'Мару она смотрела с ужасом.

Кледент поинтересовался:

– Вы лечитесь по этому поводу?

Джоан громко рассмеялась. О'Мара не спускал с нее взгляда. Наконец смех стих, осталась улыбка.

– Вы сказали это так... так серьезно, – проговорила Джоан, – и у вас такой строгий и неприступный вид, что я поначалу решила, что у вас напрочь отсутствует чувство юмора. Но в бассейне, пожалуйста, так не шутите, а не то вам придется отвечать за то, что вы меня утопите.

На самом деле никто из них не утонул, хотя Джоан взялась за обучение О'Мары плаванию с таким горячим энтузиазмом, что процесс скорее напоминал раунд вольной борьбы в воде. А когда они отдыхали в шезлонгах на краю бассейна после уроков плавания, О'Маре было еще более не по себе, поскольку тогда Джоан видела, как его влечет к ней. Она уговаривала его расслабиться, не принимать близко к сердцу все происходящее и не забывать о том, что он, в конце концов, в отпуске. Явно Джоан хотелось втянуть О'Мару в игру. А он был слишком смущен и не уверен в себе для того, чтобы в эту игру включиться, и то и дело пытался найти любые оправдания для того, чтобы поскорее уйти в свою каюту и не оставаться с Джоан в бассейне слишком долго.

В конце концов, он был просто человеком.

В столовой, на рекреационной палубе, на обширной обзорной галерее, где смотреть было положительно не на что, покуда корабль летел через гиперпространство, кроме как друг на друга, мягкая атака Джоан продолжалась, хотя временами переставала быть лобовой. На галерее можно было только разговаривать – как правило, либо с другими пассажирами, либо о них, и дегустировать алкогольные напитки с разных планет, которые, по идее, были призваны снизить сопротивляемость О'Мары и снять с него ограничения. Однако не происходило ни того, ни другого. О себе Джоан рассказывала мало – сказала только, что недавно получила диплом с отличием, но о полученной специальности не упомянула, и сообщила, что эту путевку в межзвездный круиз-конференцию ей подарили родители, дабы у нее была возможность повидать планеты, где бы она иначе вряд ли когда-либо побывала, и поговорить о своем увлечении с единомышленниками.

О'Мара о себе ей рассказал еще меньше. Его форма, которую он по любому случаю надевал на себя, словно темно-зеленые доспехи, должна была говорить Джоан яснее любых слов, чем он занимается в реальной жизни.

Но выдался один вечер, когда корабль был в десяти часах полета от планеты – столицы Тралты, Наортанта. В громадном обзорном иллюминаторе горели звезды и мириады лун Тралтанской системы. В свою каюту О'Мара вернулся в гордом одиночестве. Сопротивляемость его в этот вечер была крайне низкой.

Он, злясь на себя, гадал, почему ведет себя, словно какой-нибудь глупый рыцарь-гонец из тех легенд, которые пассажиры бесконечно обсуждали между собой. Что он пытался доказать? Джоан была умна и на редкость привлекательна – настолько привлекательна, что О'Мара дивился: зачем она тратит время на общение с ним – далеко не красавцем и мрачным типом. Их знакомству не суждено было перерасти во что-либо более постоянное. Оно должно было оборваться через четыре недели, как только бы Джоан вернулась на Землю. Никто в Главном Госпитале Сектора ни о чем не узнает, о чем бы ни пришлось узнавать. А если бы это и выяснилось, ни Крейторну, ни кому бы то ни было еще, не было бы до этого никакого дела. О'Мара был в отпуске, и шеф лично приказал ему расслабиться и получать удовольствие.

Он никого не предавал и никому не изменял – вот что он твердил себе, ворочаясь на кровати, не в силах заснуть, и представляя себе Джоан еще более раздетой, чем видел в бассейне. Какая непроходимая глупость – нет, хуже: какое безумие – чувствовать, что он изменяет кому-то, кто даже не догадывался о его существовании.

Глава 19

О'Мара представлял себе повседневную одежду в виде чистой формы Корпуса Мониторов со снятыми знаками различия, но Джоан и слышать об этом не хотела. Она настаивала на том, что для осмотра достопримечательностей Тралты он должен одеться, как турист. Мысленно отбиваясь и возмущенно вопя, О'Мара отправился вместе с Джоан в землянскую секцию огромного торгового центра в космопорте, где она, уподобившись беспощадному тирану, занялась подбором его гардероба. О'Мара с тоской думал о том, что ему и раньше-то никогда не удавалось смешаться с толпой, а теперь он был, на его взгляд, наряжен настолько кричаще, что любой будет не только лицезреть его приближение, но и слышать его.

Тралта была планетой с высокой силой притяжения. Оно здесь в два с лишним раза превышало земное, а это означало, что все время, за исключением сна и отдыха, здесь нужно было носить антигравитационные ремни. О'Мара вполне мог сохранять вертикальное положение и передвигаться без этого ремня, но у других не было его опыта работы на космических стройках, и они бы могли падать и получать увечья без антигравитационных ранцев. Не надень его О'Мара – получилось бы, что он просто выпендривается.

Когда Джоан в первый раз нацепила на себя этот ремень, она отметила, что он вполне мог бы сойти за средневековый пояс целомудрия.

Во время авиаперелетов к пользовавшемуся заслуженной славой ущелью Данельтон и прекрасному заливу Траммит, на протяжении двухдневных остановок для осмотра других достопримечательностей О'Мара и Джоан всюду ходили вместе. Они разговаривали и серьезно, и не очень, и всегда вместе ели, но у О'Мары появилось такое чувство, будто бы они понемногу отдаляются друг от друга. К этому времени О'Мара уже научился довольно сносно плавать и был готов испробовать полученные навыки на золотистом песчаном берегу чудесной бухточки – естественно, в сопровождении своей хорошенькой телохранительницы. Но гид строго-настрого запретил купание в этом заливе, объяснив это тем, что эти места входят в заповедную территорию и что в здешних водах водятся редкие, охраняемые виды хищных морских животных, которым положительно безразлично, кем питаться. Посему близкого физического контакта с Джоан у О'Мары не состоялось как в воде, так и на суше.

О'Мара гадал – может быть, она просто обиделась на него из-за того, что он столько раз пренебрегал предоставлявшимися ранее возможностями? Или может быть, теперь, когда он сменил форму на гражданскую одежду, она затеяла новую игру – игру в недоступность?

«Только мерзкому психологу с извращенным умом, – решил О'Мара, – могла бы прийти в голову такая мысль».

Он не в силах был поверить, чтобы он – мрачная и непривлекательная личность – угодил в такую ситуацию. Как только экскурсия вернулась в Наортантский космопорт, О'Мара запросто мог отправиться в офис Корпуса Мониторов и попросить место на ближайший корабль, отправлявшийся в любом направлении. Но это было глупостью и проявлением самой настоящей трусости – О'Мара отдавал себе отчет в том, что путешествие на «Крескхалларе» ему нравилось, хотя и сильно озадачивало и смущало его. Он решительно заявил себе, что все будет хорошо, как бы ни развивались события впоследствии.

В первый вечер после старта они с Джоан и Кледентом сидели на рекреационной палубе и любовались звездами и сине-зеленым пятнистым шаром Тралты, уплывавшим все дальше и дальше в обзорном иллюминаторе. Завязался спор о древних земных легендах о короле Артуре.

– ...Это еще одна из ваших легенд, которую мне никогда не удавалось понять, – говорил Кледент. – В ней описывается пожилой, мудрый и просвещенный король, который, на почве довлевшего над ним долга поддержания порядка в стране, не учитывал физических и эмоциональных потребностей своей супруги и королевы, которая была намного моложе него. А она в итоге стала испытывать непреодолимое влечение к своему молодому и физически более привлекательному телохранителю. Сила ее чувств была настолько велика, что этот телохранитель забыл о клятве верности, данной королю, и вступил с королевой в противозаконную связь. В результате некогда прочное и процветающее королевство распалось, и все либо погибли, либо жили после всего случившегося несчастливо. Я читал эту историю и видел несколько ее экранизаций, но так и не сумел понять, почему король позволил всему этому случиться. Был ли он настолько мудр, как вы утверждаете? Или он просто не мог выразить своих эмоцией, был слеп или попросту глуп? Думаю, это очень плохая история, и рассказывать ее совершенно незачем.

– Дело в том, – сказала Джоан, – что это действительно плохая, очень печальная история, которая могла бы закончиться лучше. Я бы нисколько не возражала против того, чтобы герои этой истории страдали – лишь бы у нее был счастливый конец. Но если бы эти люди были способны верно расценивать кое-какие знаки, счастливый конец пришел бы и безо всяких страданий.

Она бросила взгляд на О'Мару и тут же отвернулась.

– Если бы такое случилось на Кельгии, – заметил Кледент, – шерсть королевы и ее телохранителя с самого начала известила бы короля о том, что происходит. Тогда он стал бы обращать больше внимания на свою молодую супругу и избавился бы от телохранителя, не убивая его, конечно – ведь он к нему тепло относился. Кстати, об эмоциональных знаках. О'Мара, вы их по-прежнему игнорируете или неверно интерпретируете?

– Мой любимый персонаж в этой легенде – Мерлин, – признался О'Мара, пытаясь перевести разговор в более безопасное русло, – тот волшебник, который умел перемещаться во времени и сначала повстречался с пожилым Артуром и только потом – с Артуром-мальчиком. Мерлину никогда не уделялось должного внимания, и хотя обратные путешествия во времени невозможны...

– Вот речь типичного твердолобого технократа, – негромко проговорила Джоан. – Неужели у вас в душе нет хотя бы уголка для веры в чудеса?

– В детстве в моей душе было полным-полно места для веры в чудеса, – признался О'Мара, – но только тогда, когда я читал книги или с кем-то их обсуждал. Столетия назад технократы собирались в компании, как вы теперь, но тогда они говорили, писали и мечтали о достижениях науки в будущем и о том, каковы будут последствия этих достижений. Теперь все это осуществилось. Мы имеем возможность осуществлять космические полеты и частые контакты с братьями по разуму с других планет, мы освоили антигравитацию, усовершенствовали медицину – да все, что только можно, и для научной мечты у нас попросту не осталось места. И все же на каждой цивилизованной планете найдутся отдельные индивидуумы или группы индивидуумов, которые посвящают свое свободное время раздумьям, обсуждениям или написанию трудов о чудесах и легендах прошлого. Чудеса – это все, что нам осталось.

Последовала короткая пауза. Молчание нарушила Джоан.

– Стало быть, вы – кабинетный любитель фэнтези, – заключила она. – О'Мара, вы – странный и очень интересный человек, а также – непростительно пренебрегающий своими резервами источник мышечной силы.

Кледент распушил шерсть и сказал:

– О'Мара, я мог бы вам сказать, что я на самом деле думаю, и что чувствую в связи со сложившейся ситуацией, и каково мое отношение к вам. Однако я штудирую справочник туриста, в котором описаны принципы вежливых и не оскорбительных бесед. Я не прочь попрактиковаться в этих принципах до того, как мы прибудем на Землю. Полагаю, что ваше бесчувственное поведение в отношении этой женской особи дает мне полное право предположить, что вы страдаете умственной отсталостью, нарушением зрения и что ваши родители были не женаты.

Прежде чем О'Мара сумел придумать достойный вежливый ответ на эту эскападу, он ощутил головокружение, означавшее, что корабль вошел в гиперпространство. Пол под ногами на пару мгновений ушел у него из-под ног. По всей вероятности, офицер, отвечавший за переход из обычного пространства в фазу Прыжка, не слишком плавно осуществил переключение гравитационной системы с пяти <G> на невесомость. Наверняка его сейчас сурово отчитывал капитан. Даже самые незначительные колебания искусственного притяжения могли вызвать тошноту у представителей ряда видов. Проявления морской космической болезни на современных межзвездных лайнерах считались недопустимыми. Но остальные, как ни странно, как бы ничего не заметили.

– Ну все, больше тут смотреть не на что, – заявила Джоан, осторожно взяла О'Мару под руку (пальцы у нее были длинные и тонкие) и увела от обзорного иллюминатора. – Давайте-ка отправимся на очередной урок плавания. Я вас еще не всему обучила.

Глава 20

Единственный пассажир-тралтан завершил круиз и сошел с корабля на родной планете, но зато там сели двое других – молодожены, отправившиеся в свадебное путешествие. Пока они не проявляли ни малейшего интереса к мифологии других видов да и вообще к чему-либо, помимо друг друга. В бассейне они резвились по-тралтански – то и дело скатывались по желобу в воду.

– Теоретически, – сказал О'Мара, – двоим землянам и парочке тралтанов в одном бассейне купаться можно, но...

– Было бы чистым сумасшествием проверить, так ли это, – закончила за него начатую фразу Джоан и, смеясь, спросила у Кледента:

– Я не ошибаюсь – вы недолюбливаете воду?

– Ошибаетесь, – буркнул кельгианин и сердито пошевелил шерстью. – Я ненавижу воду, отношусь к ней с отвращением. Давайте перейдем к шезлонгам, что стоят перед обзорным иллюминатором Смотреть сейчас не на что, но по крайней мере оградим себя от этого водопада.

Все трое пробрались между тренажерами и игровым оборудованием для особей всевозможных видов, заполнявшими остальную часть рекреационной палубы. Неподалеку от бассейна двое нидиан играли в какую-то скоростную и сложную игру, заключавшуюся в перебрасывании друг дружке двух маленьких белых шариков. Дальше расположился мельфианин. Он возлежал на чем-то, смутно напоминающем сюрреалистическую корзину для бумаг, и читал. Наконец троице удалось разыскать свободное местечко. Кледент свернулся пушистой буквой "S" на матрасе, а Джоан и О'Мара устроились в удобных шезлонгах.

В иллюминаторе не было видно ничего, кроме серой мглы гиперпространства. Приятели возлежали и смотрели на то, как двое тралтанов скатываются в бассейн и выскакивают из него, как они колотят по воде всеми восемью щупальцами и издают непереводимые звуки, похожие на истеричные взвизгивания охотничьих рогов. Каждые несколько секунд тралтаны скрывались за тучами брызг.

– Экстраверты, – заключил Кледент. Джоан неожиданно рассмеялась.

– Ну вот, оказывается, есть на свете существа, которые воистину наслаждаются купанием.

– Не совсем так, – возразил О'Мара, глядя на тралтанов и стараясь, чтобы в голосе его не прозвучала озабоченность. – Им нравится играть в воде, и они в полной безопасности, пока их дыхательные отверстия не погружаются в воду более, чем на несколько минут. Однако плотность тканей их тел такова, что они не способны продержаться на плаву даже при самой интенсивной работе щупальцами. Эти двое ведут себя очень глупо.

– Лейтенант О'Мара, – проговорила Джоан и поудобнее улеглась в шезлонге. От ее позы у О'Мары резко подскочило давление. – Я потрясена вашими обширными познаниями о неплавающих тралтанах. Однако при таких затратах энергии они не смогут резвиться в воде долго, и скоро настанет наша очередь валять дурака... Что за!..

Шезлонги неожиданно накренились, грозя сбросить их на палубу, да и сама палуба накренилась в ту же сторону. Из бассейна выплеснулась вода, и в сторону отдыхающих плеснула приливая волна шестидюймовой высоты. По пути она ударялась о скобы, которыми на палубе было закреплены тренажеры и прочее оборудование. Затем палубу внезапно качнуло в другую сторону, и миниатюрная приливная волна остановилась и вернулась в бассейн, после чего и палуба, и шезлонги заняли прежнее положение. Тралтаны по-прежнему производили турбулентность такой мощности, что, наверное, ничего не заметили.

О'Мара вновь ощутил мгновенное головокружение, характерное для выхода в обычное пространство. Ему не было нужды смотреть в обзорный иллюминатор, чтобы убедиться в том, что за ним снова видны звезды и что система Тралты осталась далеко за кормой, хотя со времени старта прошло совсем немного времени. А через несколько секунд мягкая обивка шезлонга бережно подбросила О'Мару в воздух – на палубе воцарилась невесомость.

Он понимал, что ситуация экстраординарная – особенно для пассажирского судна. На «Крескхалларе» что-то вышло из строя. Не исключено – не на шутку. Джоан явно испугалась. Шерсть Кледента заходила ходуном.

– Беспокоиться не о чем, – сказал О'Мара, понимая, что лжет во спасение – лжет Джоан, хотя рядом находился кельгианин, который все воспримет за чистую монету. – Вы впервые ощутили невесомость? Видимо, вышла из строя система искусственной гравитации, так что просто ухватитесь за что-нибудь прочное и держитесь, пока...

Он не договорил. Из динамиков внутренней связи донеслось чье-то покашливание.

– Говорит капитан корабля, – послышалось затем. – Прошу вас сохранять спокойствие. В нашей системе искусственной гравитации произошла небольшая поломка Корабль вне опасности, а период невесомости представляет собой временное неудобство, за которое я могу лишь принести вам извинения Прошу всех пассажиров, в данный момент находящихся в своих каютах, продолжать оставаться там вплоть до дальнейших объявлений. Те пассажиры, которые сейчас находятся в других отсеках корабля, в особенности – в просторных помещениях типа рекреационной палубы, должны как можно скорее вернуться в свои каюты. Все, у кого нет опыта перемещения в условиях невесомости, должны обратиться за помощью к члену экипажа или к пассажиру, который сможет довести их до каюты.

О'Мара почувствовал, как корабль накренился вбок – настолько мягко и постепенно, что он не удивился, что другие этого не заметили.

– Как вы, вероятно, видели, если находитесь поблизости от иллюминаторов прямого обзора, – продолжал капитан, – мы вернулись в обычное пространство Здесь мы можем применить бортовое вращение корабля вокруг своей оси, чтобы центробежная сила в каютах вблизи наружной обшивки заместила искусственную гравитацию на время, необходимое для ремонта..

– Вы можете проводить меня в мою каюту, лейтенант О'Мара, – решительно проговорила Джоан, придерживаясь одной рукой за подлокотник шезлонга, а другой ухватив О'Мару за запястье – Это приказ капитана.

– Нет – громко воскликнул О'Мара, выдернул руку и обвел зал глазами в поисках ближайшего коммуникатора и обнаружил его примерно в двадцати метрах от дальнего края обзорного иллюминатора Думая о том, что прошло несколько лет с тех пор, как он работал в условиях невесомости, О'Мара ухватился за подлокотники шезлонга, подтянул колени к груди, обнял их руками и приготовился к прыжку в невесомости. Оказалось, что навыки не забылись.

– Проклятие, – проговорила Джоан. Лицо ее покраснело от гнева и смущения – Уж могли бы отказать мне хоть чуть-чуть повежливее!

– Я это сказал не вам, а этому тупице, капитану, – сердито отозвался О'Мара. Он осторожно стартовал в направлении коммуникатор, на пути отдавая распоряжения:

– Слушайте меня внимательно. Выбирайтесь отсюда вместе с Кледент. Осторожно оттолкнитесь от шезлонгов и летите в нужном направлении, иначе вас завертит и вы потеряете ориентацию. Либо двигайтесь медленно, придерживаясь за закрепленные конструкции, к ближайшей стене, а затем вдоль нее – к выходу. Ни в коем случае не пытайтесь подпрыгивать к потолку и держитесь подальше от бассейна. Скажите об этом тому нидианину и двоим мельфианам, и тралтанам, если вам удастся до них докричаться. Вода – крайне опасное вещество в состоянии невесомости, потому что она распадается на... Нет, лучше слушайте все, что я скажу в коммуникатор, – у меня нет времени повторять дважды.

О'Мара аккуратно приземлился на корточки рядом с коммуникатором, обрел равновесие и нажал на кнопку связи. На экране загорелась эмблема корабля. Холодный компьютерный голос объявил, что на вызов ответят при первой возможности, и попросил подождать. О'Мара быстро оглянулся.

Джоан передавала его инструкции другим пассажирам, пытаясь при этом помочь Кледенту, но динамики внутренней связи так орали, а тралтаны производили такой шум, что Джоан при всем желании мало до кого могла докричаться. Пока, похоже, никто из пассажиров с места не сдвинулся О'Мара снова остервенело надавил на кнопку.

Капитан вещал:

– Мы будем наращивать вращение до тех пор, пока центробежная сила с внутренней стороны наружной обшивки не будет равняться одному стандартному земному <G>. Однако до восстановления нормальной работы системы искусственной гравитации наружная стенка вашей кабины будет полом. Мы вновь приносим вам извинения за это временное неудобство. Это все.

О'Мара снова выругался и на этот раз не отнял пальца от нажатой кнопки. Он видел, как вода медленно поднимается над бортиками бассейна, как ее края, пока удерживаемые силой поверхностного натяжения, подворачиваются внутрь, как у огромной капли доваренного чистого сиропа. Внезапно по всей прозрачной массе воды прошла рябь и завертелись водовороты, поднятые тралтанами. Огромные, неровные выросты появились на поверхности. Они были похожи на жирные, вяло движущиеся псевдоподии гигантской амебы, вознамерившейся взлететь к наружной обшивке. Шумы, издаваемые тралтанами, приобрели испуганный оттенок. Теперь они размахивали щупальцами скорее нервно, нежели игриво.

О'Мара заметил другую кнопку – желтую, под кусочком прозрачного пластика, со знаком тревоги, и в очередной раз выругался. Как он только мог забыть, что на гражданских судах, построенных на Мельфе, тревога обозначалась желтым цветом, а не красным! О'Мара сорвал прозрачный пластик с такой силой, что тот остался у него в руке, а на кнопку надавил так, словно это был его злейший враг.

На экране появилась покрытая костистым панцирем голова мельфианина. Взгляд на миг задержался на О'Маре, затем недовольный голос произнес:

– Пассажирам не разрешается пользоваться этим каналом связи, за исключением...

– Экстренных случаев, я в курсе, – прервал мельфианина О'Мара. – Говорит О'Мара, офицер Корпуса Мониторов, с рекреационной палубы. Пожалуйста, соедините меня с капитаном. Я должен немедленно поговорить с ним. Пока же отмените приказ о вращении корабля. Исполняйте.

– Сэр, вы не имеете права отдавать приказы на этом гражданском судне, – сердито возразил мельфианин. – А капитан сейчас занят.

– В таком случае я готов поговорить с одним из ответственных членов экипажа, – заявил О'Мара. – Надо полагать, это вы?

Покрытая жестким панцирем физиономия мельфианина не в состоянии была изменить цвет и выдать владевшие собеседником О'Мары эмоции, но он слышал, как тот щелкает клешнями, словно кастаньетами. О'Мара сдвинулся в сторону, дабы мельфианин мог лучше увидеть, что происходит на палубе, и продолжал:

– Невесомость вкупе с нарастающей центробежной силой опустошают плавательный бассейн, – сказал он, заставляя себя говорить членораздельно и медленно. – Если вращение не прекратить немедленно, через несколько минут, при нынешней скорости подъема воды, ее многотонная масса обрушится на обшивку. Сама обшивка такой вес выдержит, а вот как насчет герметичности обзорного иллюминатора?

– Он выдержит, – ответил мельфианин и тут же добавил:

– То есть наверное.

– К весу воды добавится вес двух взрослых тралтанов. Ну, как тогда насчет герметичности?

– Ответ отрицательный, – быстро отозвался офицер и повернул голову в сторону. – Капитан! Экстренная ситуация! Синий код, третья степень. Риск нарушения целостности обшивки на рекреационной палубе. Перевожу изображение на ваш монитор. Прекратите вращение и вернитесь к состоянию невесомости, немедленно!

– Нет, – резко проговорил O'Mapa. – Нам здесь нужен хотя бы минимальный вес – не более одной восьмой <G>, чтобы мы могли вызволить тралтанов-купалыциков и существ, которым опасен контакт с водой. В случае полной невесомости вода разлетится на здоровенные сгустки по всей палубе и не будет устойчивой поверхности, по которой можно плыть. В таких обстоятельствах пассажиры запаникуют и начнут тонуть. O'Mapa умолк. На экране мельфианина сменил капитан-орлигианин.

– Вас понял, лейтенант, – прорычал он в транслятор. – Не больше одной восьмой <G>. Договорились. Отправляю к вам корабельного врача, доктора Сеннельта. Пока больше ничем помочь не могу. Оставайтесь на связи, чтобы мы могли видеть, что там у вас происходит, и...

Капитан еще не договорил, а O'Mapa уже бросился к сцепившимся Джоан и Кледенту.

Кельгианин пытался обвиться вокруг Джоан, а та отчаянно старалась отлететь в сторону от медленно опускающейся на них водной массы – она висела всего в нескольких метрах над головой Джоан. Ни Джоан, ни кельгианин не держались за что-либо устойчивое, потому просто беспорядочно вращались вокруг общего центра тяжести. O'Mapa спикировал на ближайший шезлонг, обхватил его голенями, цепко схватил Джоан за запястья и освободил от объятий кельгианина. Затем он взял ее за руки повыше.

– Слушайте меня внимательно, – поспешно проговорил он. – У меня нет времени, чтобы оттащить вас обоих к боковой стене. Вам нужно подпрыгнуть прямо вверх, как можно сильнее, и нырнуть сквозь воду вверх. – O'Mapa взглянул наверх, где в воде отчаянно бултыхались тралтаны, и добавил:

– Нет, не прямо вверх, а под углом, иначе вы врежетесь в эту парочку. Ныряйте быстро и четко, вы это умеете. Вам могут встретиться водовороты, большие пузыри воздуха и тучи мелких пузырьков, сквозь которые ничего не будет видно. Только вперед, не останавливайтесь, чтобы отдышаться, иначе потеряете ориентацию и утонете. Не остановитесь – тогда инерция вытолкнет вас на поверхность, к стене и к выходу с палубы. Вы все поняли? Теперь несколько вдохов и выдохов, и вперед!

Джоан кивнула и выругалась. Кледент снова вцепился в нее. O'Mapa точно знал, за что надо ухватить кельгианскую мужскую особь, чтобы она отцепилась. Затем он сжал бедра Джоан, поставил ее ступни на палубу и сказал:

– Не волнуйтесь. О Кледенте я позабочусь. Ну, вперед!

O'Mapa крепко обнял обеими руками кельгианина за середину туловища, быстро посмотрел вверх и скосил глаза к стене. Нижняя поверхность воды волновалась. Из нее начали свисать вниз громадные «сталактиты» длиной метра в два. Еще можно было добраться до ближайшей стены, пока водная масса не рухнула на них. Кледент тоже заметил это и стал издавать писклявые напуганные звуки. И как раз в то мгновение, когда O'Mapa собрался оттолкнуться от шезлонга и полететь в том направлении, которое бы обеспечило им безопасный путь к стене и вдоль палубы, Кледент попытался вырваться из его рук.

– Все будет в порядке, не бойтесь, – заверил его O'Mapa. – Да не дергайтесь вы, проклятие!

Какое там – «не дергайтесь»! Тело Кледента забилось в панических конвульсиях. Лицо О'Мары залепило разбушевавшейся шерстью. Он подпрыгнул, но одна нога соскользнула с подлокотника шезлонга, и вместо того, чтобы полететь к стене, они вместе с Кледентом ввинтились в пол. O'Mapa едва успел вдохнуть – а в следующее мгновение их поглотила вода.

Сквозь тучи мелких пузырьков, поднятых шерстью Кледента, О'Мара увидел, как на них медленно опускается темная туша одного из тралтанов. Он в отчаянии принялся шарить рукой в поисках шезлонга, нащупал его, согнул колени, крепче обнял извивающееся тело Кледента, уперся ногами в спинку шезлонга и приготовился оттолкнуться. Но опоздал.

Массивное тело тралтана опустилось прямо на них, прижав к палубе ступни О'Мары и нижнюю часть туловища Кледента. Резко взметнулись пузыри – из-за резкого давления из легких кельгианина разом вышел весь воздух. О'Мара, страдая от жуткой боли в ступнях, сражался с желанием сделать вдох. Ему во что бы то ни стало нужно было удержать воздух хотя бы в собственных легких.

Глава 21

О'Мара ослабил хватку и отпустил Кледента, затем быстро наклонился, чтобы подвести руки под тяжеленное тело тралтана. Тот потерял сознание и ничем не мог помочь О'Маре. В обычных условиях поднять тралтана О'Мара бы ни за что не сумел, но в воде, при виде тяжести менее четверти <G>, он мог бы попробовать хотя бы сдвинуть тралтана со своих ступней и нижней части туловища Кледента.

Тело тралтана утратило три четверти веса, но инерцию сохранило целиком и полностью. О'Мара крепко ухватился за основания двух из четырех щупалец и потянул вверх. Ему уже казалось, что его руки того и гляди оторвутся, как вдруг здоровенный тралтан оторвался от пола и начал медленно подниматься вверх. Неожиданно ступни О'Мары обрели свободу, их примеру последовало и тельце кельгианина. Однако кислород у О'Мары был на исходе. Вода перестала бурлить, пузырьки исчезли, но О'Маре почему-то мешали ясно видеть противные черные пятна перед глазами. Вскоре он почувствовал себя так, будто всплывший тралтан уселся ему на грудь. О'Мара снова крепко обнял Кледента и уперся ступнями в пол. Застоявшийся воздух вылетел из его легких тучей пузырей, и О'Мара из последних сил рванулся к поверхности.

Он был потрясен – вынырнули они на удивление быстро. Судорожно хватая ртом воздух и озираясь по сторонам, О'Мара понял, почему это произошло. Капитан, прибегнув к дистанционному управлению, открыл герметичные двери по обе стороны рекреационного зала. В данный момент эти двери находились под водой, и она стремительно заливала примыкающие к залу кладовые. Ее поверхность все еще бурлила водоворотами, но уровень воды быстро падал. Внезапно ступни О'Мары коснулись пола, и он сумел поднять Кледента над водой.

Затем на поверхности показалась верхняя часть туловища одного из тралтанов-купалыциков. Тралтан перхал, задыхался и в отчаянии колотил щупальцами по воде, пытаясь отыскать свою спутницу. О'Мара был уверен в том, что неудачливый купальщик придет в себя, как только прочистит дыхательные пути. Высоко над головой О'Мары пассажиры-мельфиане и нидиане держались за закрепленное оборудование ближе к выходу. Метрах в пяти от них он увидел Джоан. О'Мара уже собрался окликнуть ее, когда в дверном проеме появился мельфианин в антигравитационной сбруе с красным крестом и знаками различия, являвшими его принадлежность к экипажу корабля, и спикировал к О'Маре и Кледенту. Прибыл доктор Сеннельт.

– Доктор, – поспешно затараторил О'Мара, – это пассажир Кледент, кельгианин, к пребыванию в воде не приспособлен, в воде пробыл без сознания и без дыхания две с лишним минуты. Не будете ли вы добры осмотреть...

– Не волнуйтесь, сэр, – отозвался медик и водрузил бесчувственное тело Кледента на свои костистые передние конечности с тремя суставами. – Теперь я о нем позабочусь. А вы как себя чувствуете, лейтенант?

О'Мара покачал головой.

– Я в порядке, – нетерпеливо ответил он. – А у кельгианина возможно повреждение внутренних органов из-за того, что на него надавил тонущий тралтан. Он все еще под водой, лежит на боку без сознания.

– Это дело серьезное, – заявил доктор Сеннельт, нажал на кнопки своего антигравитационного ремня и вместе с неподвижно лежащим на его клешнях Кледентом начал подниматься к выходу. – Но прямо сейчас я не смогу без специального оборудования поднять его в вертикальное положение и вытащить из воды. Через десять минут я пришлю сюда бригаду с антигравитационными носилками по размеру тралтана и сам вернусь, чтобы лично проследить за спасательной операцией.

– Вы можете опоздать... – вмешался О'Мара.

– А пока, – откликнулся Сеннельт, поднимаясь к выходу, – я доставлю Кледента в лазарет.

О'Мара выругался – хотел про себя, а вышло вслух. Он поискал взглядом Джоан. Та по-прежнему крепко держалась за закрепленное кресло над головой О'Мары.

– Джоан, не могли бы вы спуститься – осторожно, но быстро? Мне нужна ваша помощь.

Он развернулся к более удачливому тралтану. Тот все еще тяжело дышал и бил по воде щупальцами, но уже обрел здравый смысл и теперь указывал на бесчувственное тело супруги, чей бок и часть головы уже виднелись над поверхностью быстро опадающей воды.

– Через пару минут вы окончательно придете в себя, – выпалил О'Мара. – Но сейчас мне нужно, чтобы вы помогли мне поднять вашу супругу на ноги и удержать в вертикальном положении. Зайдите с этой стороны. Подведите под ее тело передние щупальца – вот здесь и здесь. Теперь поднимайте. Вот так. Но держите крепко, она сильно качается.

Кладовые заполнились водой, ей больше было некуда утекать и ее уровень перестал падать. Теперь только шесть слоновьих ног тралтанши и ее живот находились под водой. О'Мара вдохнул поглубже, погрузился в воду и попытался одну за другой подтолкнуть ноги тралтанши вперед, чтобы они приняли более вертикальное положение. Более тяжелой работы ему не доводилось выполнять ни разу в жизни. Он понимал, что на воздухе от такой нагрузки уже бы взмок от пота. Когда он выполнил задуманное и выбрался на поверхность, рядом стояла Джоан.

– Чем я могу помочь? – спокойно спросила она.

– Искусственным дыханием... – проговорил О'Мара, но умолк – ему и самому нужно было отдышаться. Затем он указал на одно из отверстий в голове тралтанши и быстро объяснил:

– Общее строение тела и наличие сразу четырех дыхательных отверстий не позволяет тралтанам делать друг другу искусственное дыхание способом «рот-в-рот». А мы можем это сделать. Это делается так: мы делаем вдох, крепко прижимаем губы к дыхательному отверстию и с силой вдуваем в него воздух. Затем ждем и на счет три отсасываем часть воды из легких, выплевываем ее и повторяем процедуру. Делать это нужно как можно более равномерно и быстро. Я вам покажу.

Он быстро продемонстрировал весь процесс и посмотрел на Джоан.

– Ну, поняли?

Джоан скорчила рожицу и ответила:

– Да, но я не уверена, что я жажду этим заниматься. Но... ну ладно, я же сама предложила помочь.

Поначалу немного растерянно и робко, Джоан вскоре попала в ритм, и они с О'Марой принялись дружно вдувать, отсасывать и отплевываться. Только раз Джоан прервала свой труд, взглянула на О'Мару и отерла губы тыльной стороной ладони.

– Фу, – произнесла она с чувством. – Какая гадость! Вы уверены, что я работаю над нужным отверстием тела?

– Доверьтесь мне, – ответил О'Мара.

Так они трудились примерно с минуту. Другой тралтан все это время молча держал свою подругу в вертикальном положении. Он перестал спрашивать людей о том, знают ли они, что делают. Вскоре О'Мара заметил, что ноги их пациентки тверже уперлись в пол, а щупальца, до того безжизненно свисавшие по бокам, начали подрагивать.

– Назад, быстро! – скомандовал О'Мара. – Она приходит в себя.

В себя тралтанша пришла мгновенно. Она затопала ногами и замахала щупальцами, из ее дыхательных отверстий полилась вода с пузырями и слизью. В конце концов она успокоилась, повинуясь теплым объятиям и ласковым словам супруга. Джоан спокойно улыбнулась.

– Пожалуй, мы ее спасли, – сказал О'Мара.

– Да, – кивнула Джоан и победно подняла сжатую в кулак руку. – Поверите ли, но насчет способа «рот-в-рот» – это мне довелось делать впервые.

Ответить ей О'Мара не успел. Рядом с ними приземлился доктор Сеннельт в сопровождении двоих членов экипажа с широченными антигравитационными носилками.

– А я впервые вижу, чтобы этим способом земляне спасли тралтана, – отметил Сеннельт, восхищенно прищелкнув клешней. – Хорошо поработали, ребята. А теперь нам надо вывести вас в коридор. Сначала займемся тралтанами – по одному, а затем вы можете вдвоем улечься на носилки. Капитан вот-вот...

– Говорит капитан, – послышался голос из динамиков. – Рад сообщить вам, что система искусственной гравитации на рекреационной палубе заработала. Нормальное притяжение будет восстановлено в течение пятнадцати минут. К пассажирам убедительная просьба в течение ближайших трех часов не посещать эту палубу, чтобы мы имели возможность навести там порядок и заменить поломанное оборудование. Сообщений о травмах не поступало. В данный момент мы переходим в гиперпространство. Еще раз приношу всем мои извинения за причиненные неудобства Это все.

Пока первого тралтана грузили на антигравитационные носилки и выносили в коридор, Джоан стояла по пояс в воде и молча, пристально смотрела на О'Мару. Обычно она была так разговорчива, а теперь ее нехарактерное молчание и странное выражение лица немного пугали О'Мару. Он чувствовал, что надвигается неприятный вопрос, на который лучше не отвечать.

– Этот метод реанимации спас жизнь тралтанши, – сказала Джоан. – Вы спасли ей жизнь, – подчеркнула она – Где вы этому научились?

– В космических учреждениях кого только не встретишь, – сказал О'Мара правду, хотя и не всю правду, – и чему только не научишься. Всего-навсего первая помощь особи одного вида особи другого. А вот вы молодец. Штука не из приятных, но вы работали, как истинный профессионал. Вы говорили, что путевку в круиз вам подарили по случаю окончания высшего учебного заведения. Это, случаем, был не медицинский факультет?

– Нет, – ответила Джоан, на миг смутилась и добавила:

– В общем, да. То есть в принципе – да. Я получила квалификацию ветеринара.

– Понятно, – отозвался О'Мара со всей серьезностью. – Стало быть, вам не впервой оказывать помощь особям других видов, пусть даже до сих пор вы имели дело с неразумными существами. И помните: не я, а мы с вами спасли жизнь этой тралтанши.

Прежде, чем Джон успела ответить, вернулась бригада с носилками, уже успевшая вынести в коридор второго тралтана, и орлигианин – член экипажа вежливым рыком пригласил О'Мару и Джоан забраться на носилки. И он, и она молчали, пока не слезли с носилок в коридоре и пока за ними с шипением не закрылась дверь, ведущая на рекреационную палубу.

Постепенно стены коридора вернулись в вертикальное положение, пол снова оказался под ногами – и в рекреационном зале тоже. Глядя сквозь прозрачную дверь, Джоан и О'Мара видели, как вода отхлынула от противоположной стены, вылилась из кладовых, пометалась по полу и в конце концов слилась в бассейн. Ничто не напоминало обо всем, что тут творилось совсем недавно, кроме поломанной тралтанами при падении мебели да нескольких лужиц на полу. Неожиданно из ближайшего динамика донесся до боли знакомый кашель.

– Говорит капитан, – послышался голос. – Не будет ли пассажирка Келлегер и лейтенант Корпуса Мониторов О'Мара так добры и не навестят ли меня в командном отсеке ровно в двадцать один ноль-ноль сегодня вечером? Благодарю вас.

– О'Мара, – улыбаясь, проговорила Джоан. – Капитан хочет поблагодарить нас официально. Может быть, он даже наградит вас медалью. Вы ее заслужили. – Она бросила на него озабоченный взгляд и добавила:

– Впрочем, может быть, насчет медали я ошибаюсь. Ведь вы, похоже, отдавали капитану приказы. Старшие офицеры на кораблях недолюбливают нарушение субординации даже со стороны пассажиров. Но все равно – может быть, он просто скажет вам какие-нибудь добрые и торжественные слова и позволит дальше лететь бесплатно.

– Я как офицер космической службы Корпуса Мониторов и так лечу бесплатно. Благодарность и медали меня сейчас не волнуют. Я беспокоюсь за Кледента. При том, что его придавил тралтан даже четвертью своего веса, он мог получить серьезные повреждения...

О'Мара не договорил. Позади них с Джоан неожиданно возник доктор Сеннельт и сообщил:

– Пассажир Кледент чувствует себя неплохо, сэр. Мы откачали воду из его легких, доводим до конца высушивание его шерсти и обследовали его сканером от головы до хвоста. Результаты оптимальные. Из предосторожности мы подключили его к мониторам для постоянного наблюдения, поэтому сейчас он не может принимать посетителей. Но поверьте, волноваться вам совершенно не о чем. Тралтанша, которой вы оказали первую помощь, также чувствует себя отлично и утверждает, что ей не требуется никакого лечения, кроме любви супруга. Она предпочла вернуться в каюту – скорее всего для того, чтобы отдохнуть. Но теперь меня заботит ваше состояние. Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? Нет ли у вас жалоб на затрудненное дыхание? Признаков постстрессового шока? Не хочет ли кто-нибудь из вас пройти в лазарет для обследования?

О'Мара и Джоан покачали головами.

– Мне говорили, что у землян этот жест означает отрицательный ответ, – сказал Сеннельт. – Хорошо. Капитан поговорит с вами после ужина, но прежде чем попрощаться с вами, мне хотелось бы лично поблагодарить вас за все, что вы сделали. Смерть пассажира во время туристического круиза – будь то от старости, травмы или от глупейшего несчастного случая – это ужасно. Это ужасно само по себе, и, хотя мне неловко об этом упоминать, такое могло бы крайне отрицательно сказаться на перспективах работы небольшой, независимой и не слишком богатой космической компании, которой принадлежит «Крескхаллар». Поэтому вы, наверное, даже не представляете, насколько мы вам благодарны. Ну а теперь мне пора. Нужно написать длиннющий отчет обо всем, что произошло.

– Пока вы не ушли, доктор, – торопливо проговорил O'Mapa. – Я все-таки волнуюсь за Кледента. Я был бы вам признателен, если бы вы сообщали мне о любых изменениях в его самочувствии – пусть даже самых мизерных.

– С радостью сделаю это для вас, сэр, – пообещал Сеннельт и ретировался.

Через несколько минут после его ухода дверь, ведущая на рекреационную палубу, с шипением отъехала вбок, и туда прошла бригада из четверых особей разных видов в сопровождении роботов-уборщиков. O'Mapa никогда особо не любил глазеть на то, как работают другие. Джоан, видимо, тоже, поскольку смотрела она только на него. O'Mapa сделал вид, что замерз, и принялся выразительно стучать зубами.

– Кондиционеры барахлят, – с улыбкой проговорила Джоан. – Прошу прощения, я пойду переодеться к ужину.

Глава 22

Некоторые кельгиане, сидевшие за одним столом с О'Марой и Джоан, заметили отсутствие Кледента и говорили о нем и о поломке системы искусственной гравитации, но только между собой. Очевидно, новость о том, что стряслось на рекреационной палубе, еще не стала всеобщим достоянием. Самому О'Маре об этом говорить тоже не хотелось. На самом деле он вообще отказывался говорить о чем бы то ни было и отделывался односложными проявлениями вежливости. Джоан была готова на него обидеться. Но вот вдруг она увидела что-то за спиной О'Мары и улыбнулась.

– Если вы все еще переживаете за Кледента, – сказала она, – можете прекратить переживать сейчас же.

O'Mapa развернулся в ту сторону, куда смотрела Джоан, и увидел, что к ним между столами пробираются доктор Сеннельт и Кледент. Кельгианин проворно взобрался на сиденье. Первым заговорил врач.

– Вы просили меня сообщать вам о самочувствии моего пациента, лейтенант, – сказал Сеннельт, – вот я и решил вам его самочувствие наглядно продемонстрировать. Кледент обрел полную подвижность и говорит, что чувствует себя хорошо, но голоден. Клинические показатели хорошие. Волноваться положительно не о чем.

Мельфианин прищелкнул на прощание клешней и удалился.

Джоан улыбалась, а O'Mapa – нет. Он, конечно, испытывал облегчение, но в то же время не был склонен до конца верить доброжелательному, но чересчур оптимистичному корабельному медику, познания и опыт которого в лечении пациентов различных видов могли быть несколько ограниченными. Наверное, о том же самом думала и Джоан.

– Мы так рады, что вы вернулись, – сказала она. – Но как вы на самом деле себя чувствуете?

– А вы как думаете? – с истинно кельгианской неучтивостью ответил вопросом на вопрос Кледент. – На мне посидела тралтанша, я чуть не захлебнулся, моя шерсть вымокла и на несколько часов прилипла к коже. Ощущение было премерзкое – я словно неожиданно утратил способность передавать свои чувства. Словом, настроение у меня кошмарное, а самочувствие нормальное. Костей у кельгиан не так много – большая часть костной структуры приходится на череп, так что переломы нам не так уж сильно грозят: мы умеем сжиматься и разжиматься. Но за заботу спасибо. О'Мара все еще был обеспокоен.

– Вы уверены, – начал он, – что у вас отсутствуют симптомы...

– Лейтенант, – оборвал его Кледент. – Вы начинаете говорить совсем как доктор Сеннельт. Он сказал, что вы мне вроде бы жизнь спасли. Я благодарен вам за эту услугу, более благодарен, чем могу выразить словами и объяснить существу, которое неспособно прочитать мои чувства по движениям шерсти. Однако от моей благодарности не останется и следа, если вы позволите мне умереть от голода. Мне нужно поесть. О'Мара, помолчите.

О'Мара и Джоан расхохотались, и на протяжении ужина все они переговаривались – даже Кледент обменивался фразами со своими сородичами, сидевшими за общим столом. Однако внимание О'Мары, словно маятник, колебалось между Джоан и шерстью Кледента. Он думал, что женщина ничего не замечает, но в конце концов она наклонилась к столу и, пытливо посмотрев на него, негромко спросила:

– О'Мара, что с вами? Что вас волнует?

О'Мара вымученно рассмеялся. В искренность собственного смеха он и сам не поверил и уточнил:

– То есть кроме вас?

Джоан раздосадованно покачала головой.

– К несчастью, я вас не волную – по крайней мере не слишком сильно. Вы с Кледента глаз не спускаете. Почему?

О'Мара растерялся. Он думал, что бы такое ответить, чтобы это не прозвучало эгоцентрично и оскорбительно для корабельного врача – он ведь не сомневался, что в обычных обстоятельствах Сеннельт был вполне способен оказать пациенту адекватную медицинскую помощь. А О'Мара, если на то пошло, был самым настоящим дилетантом в медицине и своих познаний обнаруживать не должен был. Но он знал очень многое о кельгианской физиологии – то есть он знал о ней ровно столько, сколько знала Маррасарах, его партнерша по разуму. Обнаружь О'Мара эти познания – ему бы грозили серьезнейшие неприятности, поскольку он давным-давно обязан был стереть кельгианскую мнемограмму. Но беда была в том, что, будучи частично кельгианином, О'Мара не мог, при всем желании, солгать.

– Сеннельт – неплохой специалист, – ответил О'Мара. – Просто меня беспокоит тот факт, что он может быть не слишком хорошо знаком с кельгианской анатомией.

– А вы с ней хорошо знакомы?

– Да, – честно ответил О'Мара.

Мгновение Джоан смотрела на него, нахмурившись, затем проговорила серьезно и задумчиво:

– Относительно того, чем вы на самом деле занимаетесь, вы до сих пор ограничивались туманными намеками относительно участия в сборке космических объектов. Согласна, ваши физические параметры для этого вполне годятся, но все же... Вы медик? Или вы когда-то были медиком, но почему-то хотите скрыть это?

О'Мара покачал головой:

– У меня нет официального медицинского образования.

– Тем не менее вы считаете, что обладаете достаточными познаниями о первой помощи особям других видов, – продолжала Джоан, – для того, чтобы давать советы корабельному врачу? Ну так кто вы по профессии, О'Мара?

О'Мара всей душой жалел о том, что кельгианская мнемограмма не дает ему возможности соврать.

– Я – психолог, – ответил он.

Джоан резко откинулась на спинку стула Лицо ее залилось краской гнева и смущения. Через пару мгновений она сказала:

– И вы, как психолог, спокойно, на клинический манер наблюдали за моим поведением все это время, пока я перед вами валяла дурака?

О'Мара покачал головой, не отрывая глаз от Джоан. Затем он тихо проговорил:

– Я наблюдал за собой – и не сказал бы, чтобы очень спокойно и на клинический манер, стараясь не свалять дурака перед вами.

Джоан молча смотрела на него. Краска постепенно отхлынула от ее щек.

О'Мара извиняющимся тоном продолжал:

– Наверное, я должен был вам сказать. Но я в отпуске, ну и... было не обязательно, чтобы кто-то знал о моей профессии – Он улыбнулся. – Но если вам от этого будет легче, то я специалист по межвидовой психологии.

– Межвидовой?.. – переспросила Джоан и негромко рассмеялась. – Нет, пожалуй, мне от этого нисколько не легче Но теперь понятно, почему вас так заботит Кледент. Вы отмечаете у него какое-то состояние, которое ускользнуло из поля зрения Сеннельта?

– Не совсем так, – возразил О'Мара. Он все еще изо всех сил старался говорить Джоан не всю правду. – По роду моей работы мне приходилось сталкиваться и беседовать со многими кельгианами. С одним из них я знаком очень близко и знаю, каков их образ чувств и мыслей. Кледент может и не знать, что с ним что-то не в порядке, но ЭТО так.

Обида и смущение Джоан сменились неподдельным интересом.

– Если я понимаю вас верно, – сказала она, – сдавление его тела упавшим на него тралтаном и то, что он чуть не захлебнулся, вызвало у него отсроченную, но потенциально опасную эмоциональную травму. Вы пытаетесь ликвидировать или облегчить это состояние, воздействуя на его психику?

О'Мара покачал головой.

– К несчастью, – ответил он, – травма Кледента носит чисто физический характер. Но если ее оставить без лечения, естественно, возникнут и эмоциональные проблемы.

– В таком случае я вас не понимаю, – сказала Джоан – Будьте добры, объясните, в чем дело.

Объяснять, в чем дело, О'Маре не хотелось, поскольку тогда пришлось бы рассказать об экспериментах с мнемограммами и, как следствие – всю правду о себе. Но и лгать Джоан он тоже не хотел. От принятия решения О'Мару спасло то, что к их разговору неожиданно присоединился Кледент.

– Похоже, вы разговариваете обо мне, – сказал кельгианин. – Это более интересно и важно, чем то, о чем болтают мои сородичи?

– Может быть, не так интересно, – отозвался О'Мара, автоматически перейдя на безыскусную кельгианскую манеру разговора, – но определенно более важно Если вы уже достаточное число раз пересказали своим друзьям то, что вам довелось пережить, и выслушали в свой адрес достаточное число изъявлений сочувствия, не могли бы вы теперь уделить свое внимание нам и при этом не отвлекаться на посторонние разговоры?

Шерсть Кледента сердито вздыбилась, но Джоан не дала ему ответить О'Маре. Она явно предпочитала более тактичный и мягкий подход.

– Нас беспокоит, – сказала она, – так ли хорошо вы себя чувствуете, как утверждает доктор Сеннельт. Мы опасаемся за отдаленные последствия. Для того, чтобы мы уверились, что с вами все в порядке, лейтенант хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Более, чем несколько, – уточнил О'Мара.

Шерсть кельгианина недовольно зашевелилась. Он отвел взгляд от Джоан и приблизил свою остроконечную мордашку к лицу О'Мары.

– В таком случае задавайте ваши вопросы.

– Хорошо, – кивнул О'Мара. – Срединная часть вашего туловища и задние конечности были сжаты между тонущей тралтаншей и палубой на протяжении четырех с небольшим минут, после чего вы были высвобождены. Не испытываете ли вы неприятных ощущений в этих конечностях или мышцах, которые отвечают за их подвижность, или в кожном покрове в этих областях, в местах прикреплениях шерсти? Не ощущаете ли вы поверхностных болей, покалывания или каких-то других необычных симптомов со стороны других частей тела, непосредственно не подвергнувшихся временному сдавлению? Я понимаю: все произошло совсем недавно, и в вашем отношении к симптомам может присутствовать психологический компонент. Я сделаю скидку на любую эмоциональную окраску ваших ответов, поэтому будьте настолько объективны и субъективны, насколько пожелаете. Говорите.

Джоан снова нахмурилась.

– О'Мара, – проговорила она, – вам не кажется, что вы недостаточно тактичны в том?.. – начала она, но Кледент ее прервал.

– Я ощущаю боль во многих частях тела, – сказал он. – Эти ощущения могут быть и субъективными, но изнутри они чертовски объективны. Доктор мне такого количества вопросов не задавал. Вы меня начинаете пугать.

О'Мара воочию видел этот нараставший страх – вернее, этот страх ему помогали почувствовать память и медицинский опыт обитавшего в его сознании талантливого кельгианского хирурга. Шерсть Кледента ходила плотными неровными волнами.

– Страх, – сказал О'Мара, – это временное состояние, которое исчезает, когда исчезает неуверенность и устанавливается точная причина страха. Ваше состояние может быть как временным, так и нет, именно это я и пытаюсь выяснить. Что именно вам говорил Сеннельт, и что гораздо более важно, что он с вами делал?

– Наговорил он очень много всякого, – ответил кельгианин. – В основном он меня успокаивал, подбадривал, советовал не принимать случившееся близко к сердцу. Он обследовал меня всякими портативными сканерами, а потом поместил меня в камеру с невесомостью и высушил мою шерсть. Потом попросил пройтись по лазарету и наблюдал за мной, пока я не заявил, что проголодался. Тогда он привел меня сюда. А что еще он должен был сделать?

О'Мара молчал. Он размышлял об ограниченности возможностей и еще большей ограниченности опыта корабельного медика, который призван был знать понемножку обо всем, и большего от него никто не требовал. Сеннельт был хорошим врачом, но вот «Крескхаллар» не был Главным Госпиталем Сектора.

– В данных обстоятельствах, – проговорил наконец О'Мара, – ничего. А до высушивания вашей шерсти и в процессе него Сеннельт не обрабатывал ее никакими медицинскими препаратами, кондиционерами или еще какими-нибудь веществами?

– Нет, – твердо ответил Кледент. – Я бы не позволил. Моей шерсти все эти штучки ни к чему.

– Вижу, – кивнул O'Mapa. – Шерсть у вас необычайно красива и выразительна. Но когда вы пришли в столовую с Сеннельтом и, сев за стол, начали разговаривать со своими друзьями, я обратил внимание на то, что в целом подвижность вашей шерсти снизилась по сравнению с той, какую я наблюдал ранее. Пониженная реакция шерсти на голосовые и эмоциональные стимулы имеет второстепенное значение и может быть вызвана всего лишь посттравматическим шоком или сопутствующими психологическими факторами, вытекающими из того, что вам довелось пережить. Однако я не до конца удовлетворен прогнозом Сеннельта и намерен...

– Вы считаете, что с моей шерстью что-то не так! – воскликнул Кледент и в страхе ощетинился. – Но... Но откуда вам знать? Вы ведь всего лишь какой-то полицейский! И даже если вы правы, что вы можете поделать? O'Mapa, вы не должны пугать меня такими разговорами!

Все сидевшие за столом умолкли. Шерсть остальных кельгиан сочувственно волновалась. Даже Джоан, которая не умела читать эмоций по движениям кельгианской шерсти, понимала, что творится на душе у Кледента, и возмущенно смотрела на O'Mapy. O'Mapa быстро поднял руку, предупредив ее возражения. Он понимал, что этот жест Джоан может счесть проявлением дурных манер, но ему во что бы то ни стало нужно было овладеть ситуацией. А им самим уже несколько минут безраздельно владела его партнерша по разуму. O'Mapa понимал: его чувства чисто субъективны. Ведь мнемограмма содержала только воспоминания донора. Но в этих воспоминаниях были запечатлены личные переживания Маррасарах на почве дисфункции шерсти и ее горячее нежелание того, чтобы хоть что-то подобное довелось пережить кому-то из ее сородичей. Но теперь пора было перестать думать и разговаривать по-кельгиански. Нужно было сказать какие-то человеческие, теплые слова жутко напуганному Кледенту, хотя O'Mapa и понимал, что все его ободряющие излияния будут звучать нечестно.

– Пока я не знаю, что могу сделать для вас, – сказал O'Mapa. – Но что-нибудь сделать обещаю. Вскоре нам с Джоан предстоит беседа с капитаном, который считает, что он в долгу перед нами. Я попрошу его, чтобы он предоставил нам возможность устроить консилиум с доктором Сеннельтом, в течение которого я задам ему ряд вопросов, которые нас волнуют. Возможно, мои опасения беспочвенны, и доктор сумеет меня успокоить. В этом случае, естественно, я незамедлительно успокою вас. Но до тех пор постарайтесь не волноваться, потому что, вероятно, волноваться не о чем.

Кледент произнес какое-то слово, которое не значилось в словарях трансляторов. Его шерсть вернулась к обычному уровню подвижности. Но тут на него накинулись с расспросами другие кельгиане, и разговор принял такие обороты, что обратиться к Кледенту стало просто невозможно. Джоан злиться перестала, но вид у нее был далеко не самый мирный. С О'Марой она не разговаривала до тех пор, пока они не вышли в коридор и не направились к месту встречи с капитаном. O'Mapa понимал, что его ощущения субъективны, но почему-то ему казалось, что температура в коридоре понизилась на несколько градусов.

Джоан сказала:

– Вы были неоправданно грубы с Кледентом. Такая грубость непростительна для того, кто знает, о чем говорит. Вы сказали, что вы – не медик. Но вы неплохо разбираетесь в оказании первой помощи. Вы что-то от меня скрываете, а если это так, собираетесь ли вы мне рассказать об этом?

– Нет, – ответил О'Мара.

– В таком случае я могу сказать одно, – холодно проговорила Джоан – Если бы вы были врачом или студентом-медиком, завалившим выпускные экзамены, двойку бы вам поставили исключительно за манеру беседы с пациентом

Глава 23

Приглашение на капитанский мостик было любезностью, которая крайне редко оказывалась простым пассажирам, поскольку там обитало корабельное божество, известное смертным под именем капитана Грулья-Мара. Громадный, косматый, медведеподобный орлигианин был по-своему грациозен, не скупился на комплименты и благодарности – помпезные и снисходительные Снисходительность скорее всего объяснялась тем, что капитан предполагал, что его гости впервые на капитанском мостике звездолета, но О'Маре так и не удалось разубедить в этом Грулья-Мара. Тот говорил, не закрывая рта. О'Мара видел, что Джоан очень довольна, что она с огромным вниманием слушает все, о чем говорит орлигианин, но сам он пока не проникся большим уважением к капитану, который даже не удосужился поименно представить им членов смешанного экипажа. Грулья-Мар держался с ними так, словно они были частью корабельного оборудования, которое он с жаром демонстрировал землянам. Когда короткая экскурсия по командному отсеку завершилась, капитан начал проявлять признаки нетерпения, которые резко сказались на его любезных манерах.

– Надеюсь, вы насладились визитом на капитанский мостик, – изрек Грулья-Мар, – однако есть кое-какие технические моменты, которые требуют моего внимания. Позвольте вновь выразить вам мою самую искреннюю и глубокую признательность, а также благодарность тур-оператора за вашу сообразительность и быструю оценку ситуации, сложившейся на рекреационной палубе, лейтенант, а также позвольте поблагодарить вас обоих за быстрые и согласованные действия Вы спасли жизнь двоих пассажиров, как сказал мне Сеннельт, и уж точно сохранили репутацию моего корабля.

Джоан, выглядевшая радостной и смущенной, в последний раз окинула взглядом отсек управления и сказала:

– Мы были рады помочь. Спасибо вам, капитан, за то, что вы столь любезно уделили нам время.

– Не стоит благодарности, – отвечал Грулья-Мар. – Но как я уже отметил, ваши заслуги неоценимы, и если вы нуждаетесь в какой-то услуге с нашей стороны, и я и мои офицеры готовы сделать для вас все, что в наших силах. Вам нужно только попросить.

Джоан уже готова была уйти, но заметила, что О'Мара уходить не собирается. Он стоял на месте и смотрел на капитана.

– Сэр, – сказал О'Мара, – я действительно хочу вас кое о чем попросить, но речь идет не о маленькой любезности.

Капитан растерялся. Физиономия его так густо заросла шерстью, что прочитать по ней что-либо возможным не представлялось, но глаза орлигианина приобрели опасливое выражение.

– Что именно я мог бы сделать для вас, лейтенант?

– Для меня лично – ничего, – ответил O'Mapa. – В услуге нуждается пассажир Кледент. У меня четкие подозрения, что он, в связи с полученными травмами, нуждается в срочном осмотре специалистов в профильной больнице. Я настоятельно прошу вас о том, чтобы «Крескхаллар» незамедлительно взял курс на Кельгию.

– Это невозможно! – взорвался Грулья-Мар. – Следующий пункт нашего маршрута – Мельфа. Там должны сойти нынешние пассажиры-мельфиане и сесть новые. Мой медик обследовал Кледента и сообщил, что у того нет никаких повреждений и что его здоровье отменно!

– Это долго не продлится, – заявил O'Mapa.

– Ваша просьба представляется мне абсолютно перестраховочной, – сердито буркнул капитан. – Если вы скажете о ваших подозрениях пассажиру Кледенту, вы только вызовете у него ненужный эмоциональный стресс. Сеннельт в своей области – превосходный специалист. Или у вас есть медицинская квалификация, о которой вы умолчали?

O'Mapa покачал головой и осторожно ответил:

– Официального медицинского образования у меня нет, однако по роду деятельности я хорошо знаком с некоторыми кельгианами... – «В особенности хорошо – с той, которая в данный момент населяет мой разум», – подумал он сухо, понимая, что сейчас выложит капитану всю правду. – ...и я располагаю такими сведениями в области кельгианской медицины, которые доктору Сеннельту неизвестны.

– Позвольте поинтересоваться, где вы приобрели эти познания по роду вашей работы? – резко осведомился капитан.

– В Главном Госпитале Сектора, – ответил O'Mapa.

Повисла тягостная пауза. Органические части корабельного оборудования развернулись от панелей управления и уставились на О'Мару. Джоан тоже неотрывно смотрела на него. Вид у нее был озадаченный. В Галактической Федерации нашлось бы совсем немного мыслящих существ, которые не знали о существовании Главного Госпиталя Сектора и о том, что он собой представляет. Вставшая дыбом шерсть капитана мало-помалу укладывалась в прежнее положение.

– Понятно, – проговорил Грулья-Мар, вернувшись к напыщенному, снисходительному тону. – Однако вы сами признали, что необходимой медицинской квалификацией не располагаете и руководствуетесь тем, о чем узнали понаслышке, пусть даже и в самом уважаемом медицинском учреждении Федерации. Я не стану изменять маршрут полета, лейтенант O'Mapa, однако я готов пойти на компромисс. Из благодарности за то, как вы славно потрудились на рекреационной палубе, и ради того, чтобы развеять ваши скорее всего напрасные опасения относительно самочувствия этого пассажира-кельгианина, я попрошу доктора Сеннельта повторно обследовать его в вашем присутствии Но только в том случае, если вам лично удастся уговорить Кледента снова подвергнуться этой процедуре и проследовать вместе с вами в лазарет. – Капитан поднял огромную косматую ручищу и добавил:

– Можете идти.

Когда они вышли в коридор, ведущий к пассажирской палубе, Джоан сказала:

– Вы ужасно скрытный человек, O'Mapa. Почему вы мне не сказали, что вы – из Главного Госпиталя Сектора? Я хочу задать вам миллион вопросов об этом учреждении. Уверена, что другие пассажиры – тоже.

– Может быть, именно поэтому я и молчал, – сухо отозвался O'Mapa. – Но на некоторые из ваших вопросов я отвечу, пока мы будем искать Кледента и сопровождать его в лазарет. Если не возражаете, я бы попросил вас присутствовать. Но уговорить его подвергнуться новому обследованию будет нелегко.

– Я не против, – сказала Джоан. – На самом деле я просто умираю от желания побывать в роли судьи за рингом на этом медицинском поединке. Уверена, и Кледент, и Сеннельт будут вами недовольны. – Неожиданно она улыбнулась и добавила:

– Но думаю, вам не стоит волноваться за свой дар убеждения. Межвидовой психолог из Главного Госпиталя Сектора наверняка способен уговорить кого угодно на что угодно.

Уговаривать Кледента вернуться в лазарет для обследования пришлось целых два часа, да и согласился он только потому, что О'Мара его снова жутко напугал. С О'Марой Кледент вел себя враждебно, с Джоан держался нейтрально, а при виде Сеннельта шерсть его стала выражать отчаянную мольбу – кельгианин словно молча упрашивал доктора развеять сомнения О'Мары и неопровержимо доказать, что он совершенно здоров.

Мельфианин говорил спокойно, но его свободные клешни недовольно пощелкивали. Он водил сканером вдоль нижней части туловища Кледента.

– Как видите – если вы, конечно, понимаете, что означает изображение на экране прибора глубокого сканирования, – последствия сдавления полностью рассосались. Кровоток между сердцем, легкими, мозгом и главными мышцами, управляющими конечностями и передними манипуляторами, не нарушен. Участки подкожных контузий, поражающие локальные капиллярные и нервные сети, относительно которых вы и пассажир Кледент испытываете беспокойство, представляют собой не более чем легкие кровоподтеки – синяки, от которых скоро не останется и следа. Делать другие прогнозы бессмысленно, если только вы не пытаетесь, по какой-то тайной психологической причине, оправдать свои неоправданные подозрения.

О'Мара изо всех сил сдержал рвавшиеся наружу эмоции и положил пальцы на рукоятку сканера. Он понимал, что выдергивать его из клешней мельфианина бесполезно.

– Не могли бы вы на минуточку одолжить мне прибор, – сказал О'Мара, пытаясь изобразить хотя бы вербальную вежливость. Он медленно провел сканером над синяками, внимательно глядя на экран. – Общая картина кровоподтеков скрывает тот факт, что кровоток в капиллярной сети, обеспечивающей работу крошечных мышц, отвечающих за подвижность каждой шерстинки, снижен. Очевидные травматические повреждения отсутствуют, а застоявшаяся кровь очищается недостаточно быстро, и микромускулатура постепенно лишается питательных веществ. Патологическое состояние развивается настолько медленно, что выраженные симптомы пока отсутствуют. Поэтому неудивительно, что они ускользнули из поля зрения недостаточно опытного специалиста. Однако эта патология необратима, и если не взяться за ее ликвидацию срочно, через несколько недель наступит полный некроз мышц, управляющих шерстью. Доктор, вы не хотите еще раз взглянуть на...

– Нет, – решительно отозвался Сеннельт. – Я не увижу ничего нового и настолько опасного, что бы заставило меня уговорить капитана изменить курс. И позвольте мне напомнить вам о том, лейтенант, что вы без нужды волнуете пациента.

– Я очень взволнован, – неожиданно вступил в беседу Кледент. – А если я попрошу, капитан изменит курс ради меня?

– Хотя бы признаете существование пациента как такового, и на том спасибо, – сердито проговорил О'Мара, не дав Сеннельту ответить на вопрос Кледента. – Следовательно, признаете и то, что с ним, вероятно, не все в полном порядке. – Он резко обернулся к Джоан. – Пожалуйста, взгляните на этот участок мышечной ткани и скажите, что вы думаете об этом. Я сфокусирую сканер, чтобы вы могли...

О'Мара не договорил. Корабельный врач оглушительно громко защелкал клешнями на манер перегруженного счетчика радиоактивности.

– Неужели каждый пассажир на этом треклятом корабле почитает себя медиком? – вопросил Сеннельт таким тоном, что сарказм остался даже в переводе. – Ну хорошо, с учетом того, что мы не станем поворачивать на Кельгию, какой метод вторичной терапии предложат уважаемые несостоявшиеся доктора?

Джоан, с которой врач-мельфианин знаком не был, в медицине была далеко не дилетантом. Ее лицо залилось краской гнева и возмущения, но, не дав ей возразить мельфианину, О'Мара предупреждающе покачал головой. По адресу свежеиспеченного ветеринара Сеннельт в нынешнем расположении духа мог пройтись и похуже. О'Мара призывал себя к спокойствию и клинической объективности.

– Я бы предложил полный покой, постельный режим и сильные седативные средства, – сказал он, – в надежде на то, что снижение притока крови будет достаточным для того, чтобы поддержать отдыхающие мышцы. Нужно установить круглосуточное наблюдение. Если состояние пациента ухудшится до такой степени, что об этом будет знать и он сам, и врач, следует прибегнуть к эмоциональной словесной поддержке до тех пор, пока...

– Мне уже сейчас не помешает некоторая словесная поддержка, – сказал Кледент.

– Хватит! – взорвался мельфианин. – Скажу вам откровенно, лейтенант, ваше поведение начисто лишено чуткости и совершенно безответственно. Невзирая на все, что вы сделали для нас ранее, я намерен сообщить об этом инциденте начальству Корпуса Мониторов на ближайшей стоянке. Что же касается предложенной вами схемы лечения, то пассажир Кледент волен предаваться постельному режиму как в лазарете, так и у себя в каюте, а может, напротив, заниматься самой активной физической нагрузкой на рекреационной палубе. Ни о каких сильных успокоительных средствах и мониторинге не может быть и речи, поскольку, на мой профессиональный взгляд, в этом нет никакой необходимости. Что же касается эмоциональной поддержки, то ее Кледент заслуживает целиком и полностью. Я настоятельно рекомендую вам поговорить с ним, пока он будет отдыхать здесь – столько, сколько потребуется для того, чтобы снять причиненную вами эмоциональную травму. Если пассажир Кледент устанет от ваших увещеваний – а это вполне возможно, поскольку приближается время сна, я разрешаю ему вернуться в каюту, а затем перейти к обычному режиму жизни, что бы вы ему по этому поводу ни говорили. А теперь я вас покину, – закончил свою тираду мельфианин, – пока не употребил фраз, недостойных офицера.

Дверь лазарета с шипением закрылась за Сеннельтом. В коридоре постепенно стих стук его клешней. Джоан перевела взгляд с разбушевавшейся шерсти Кледента на его мордашку.

– Простите, – сказала Джоан. – Я могу только поговорить с вами, но не знаю что сказать, потому что не понимаю, о чем речь. Лейтенант, а вы, как межвидовой психолог, можете хотя бы придумать, о чем теперь говорить и что делать?

О'Мара быстро ходил по палате, заглядывал через прозрачные дверцы в шкафчики с медикаментами инструментами Некоторые из них были заперты, но открыть их не составляло труда. Ответил О'Мара только тогда, когда вернулся к Джоан и Кледенту.

– Я много чего могу сказать, но еще больше – сделать, – торопливо ответил он. – Но мне нужно согласие и помощь вас обоих. Прежде всего выслушайте меня внимательно, а пока я буду говорить, мне бы хотелось, чтобы вы, – он пристально посмотрел на Джоан, – еще раз провели сканером над пораженным участком тканей. Тогда мне легче будет объяснить вам, что именно вы увидите...

О'Мара описал патологию, которая у кельгиан встречалась редко, да и то, как правило, у очень молодых особей. Процедура избавления от этой патологии была проста, радикальна, но чревата риском. Без операции Кледенту грозил прогрессирующий необратимый паралич шерсти в срединной части туловища. Говорил О'Мара своим голосом, но в нем отражались спокойствие и уверенность донора кельгианской мнемограммы. Когда он закончил описание поэтапной операции, он почувствовал, что Джоан и Кледент начинают ему верить. И еще до того, как Джоан обратилась к нему с вопросом, О'Мара знал, что ответит ей чистую правду.

– Лейтенант, – сказала она. – Похоже, вы знаете, о чем говорите, но откуда вы об этом знаете, вот вопрос? Такому не научишься на инструктаже по первой помощи.

– Вы не можете понимать, что это значит, О'Мара, – вздыбив шерсть иголочками, заметил Кледент. – Потому что вы – не кельгианин.

– Поверьте, я это понимаю, – ответил О'Мара.

Пару секунд он истратил на то, чтобы напомнить себе, насколько глупо поступает – ведь если бы кто-то из них рассказал еще кому-нибудь о том, что он сейчас собирался сказать и сделать, он бы в течение несколько дней вылетел и из Главного Госпиталя Сектора, и из Корпуса Мониторов. Мало того, его запросто могли бы на неопределенный срок отправить в одну из психиатрических лечебниц Федерации. Но это был риск, который ни он сам, ни его партнерша по разуму не считали неоправданным в сравнении с судьбой Кледента. О'Мара сделал глубокий вдох и приступил к рассказу.

Он рассказал Кледенту и Джоан о своей работе в госпитале, рассказал о случае с Торннастором (не упомянув его имени), о том, как психологическое расследование привело к тому, что он записал себе мнемограмму Маррасарах и не стер ее, тем самым нарушив инструкции. Он объяснил, что техника мнемографии пока не получила широкой известности, поскольку ею не интересовались одновидовые больницы, базирующиеся на планетах. То есть о мнемографии, по словам О'Мары, там узнавали только в тех случаях, если кому-то из выдающихся врачей предлагали стать донором мнемограммы.

– ...И вот теперь я являюсь носителем памяти и опыта именно такого специалиста, – продолжал О'Мара. – В свое время она была самым талантливым торакальным хирургом на Кельгии. Вот почему вы должны верить всему, о чем я говорю.

Джоан не отрывала глаз от О'Мары. В ее взгляде смешались волнение, изумление и тревога. Шерсть Кледента уподобилась множеству серебристых игл. Первым подал голос кельгианин.

– Значит, ваш разум частично кельгианский, – сказал он. – А я-то гадал, почему вы разговариваете так же прямо и откровенно, как мы. Но если половине моей шерсти суждено утратить подвижность, вы-то что можете поделать?

Не отвечая, О'Мара отвернулся и быстро отправился к шкафчикам. Он проворно уставил медицинский поднос нужными препаратами, инструментами, средствами для обезболивания. Сам он не понимал, что делает, но зато это отлично знала его партнерша по разуму. Все инструменты имели такую конфигурацию, чтобы с ними было удобно работать Сеннельту, однако пальцы землян заслуженно считались самыми адаптабельными и ловкими манипуляторными выростами в Федерации.

– О Боже, – испуганно проговорила Джоан, когда О'Мара вернулся с наполненным подносом. – Он... он собирается вас оперировать...

О'Мара решительно качнул головой. Он протянул к Джоан руки и продемонстрировал ей свои толстые короткие пальцы и ладони, на которых, невзирая на то, что О'Мара теперь был офицером и джентльменом, сохранились мозоли со времен работы на космических стройках.

– Это не руки хирурга... – сказал он, наклонился и бережно, но твердо взял Джоан за руки. Они лежали на его грубых ладонях – тонкие, красивые и сильные, словно вылепленные из теплого, живого фарфора. – А вот эти – да.

Джоан покачала головой. Она была испугана, но рук не отняла. О'Мара ободряюще пожал их.

– Прошу вас, выслушайте меня, – попросил он. – Я буду говорить очень серьезно. Вы привыкли оперировать существ небольших размеров, следовательно, знакомы с техникой тонких хирургических вмешательств на ограниченном операционном поле. То, что ваши пациенты – не мыслящие существа, значения не имеет. Теперь клиническая суть проблемы вам ясна, а Кледента надо оперировать немедленно. Отказ от операции чреват для него ужасными последствиями. Процедура, хотя и считается радикальной, в принципе несложна. У вас есть необходимые хирургические навыки, а я буду руководить вашими руками на всех этапах операции. Пожалуйста.

– Да, землянка Джоан, – добавил Кледент. – Пожалуйста, сделайте это.

О'Мара начал понимать, что руки Джоан так же красивы, как ее лицо и фигура. Они были удивительно красивы, хотя и немного дрожали из-за сильнейших переживаний.

Глава 24

О'Мара попытался усесться поудобнее на мельфианском стуле Сеннельта. Он смотрел на спящего под наркозом Кледента. Шерсть кельгианина едва заметно шевелилась во сне, а О'Мара пытался подсчитать в уме, сколько бед навлек на свою голову. В одном он был уверен: беды он навлек на нее и только на нее.

Джоан, по его настояниям, ушла к себе в каюту, чтобы хоть немного поспать перед завтраком – а до завтрака оставалось всего три часа. Оперировала Кледента она. Ее хирургическая техника оказалась безупречной, и прогноз был благоприятен, но все остальные должны были остаться в неведении относительно ее участия в операции. Всю ответственность за происшедшее решил взять на себя О'Мара. Вряд ли бы он дождался похвалы за содеянное – в любом случае его могли обвинить в безответственном и противозаконном хирургическом нападении на беззащитного пациента. Но беззащитный пациент, по природе своей неспособный лгать, обещал, что солжет по-кельгиански – то бишь никому ничего не расскажет.

Что бы ни ожидало О'Мару, он был рад тому, что его пусть и не совсем невинной ассистентке не суждено быть втянутой в скандал. А вот его к ней тянуло все сильнее и сильнее. Он вздохнул, проверил, работает ли система звукового оповещения мониторов, к которым был подключен Кледент, занял на мельфианском сиденье еще менее удобное положение, и попытался заснуть.

Но стоило ему закрыть глаза, как перед ним предстало объемное видение Джоан. О'Мара как бы вновь наблюдал за тем, как она с прецизионной точной техникой оперирует Кледента, а потом она представлялась ему на фоне прекрасного ущелья Данельтон, а потом – в вечернем платье за ужином... Но чаще всего перед его глазами мелькали картинки уроков плавания в бассейне. Кое-что виделось не так, как было на самом деле, и слова Джоан говорила не совсем те, что на самом деле, но именно теперь, во сне, О'Мара как опытный психолог смог увидеть в происходящем признаки исполнения мечты всей его жизни. Увы, сну не суждено было закончиться тем, чем обычно заканчиваются такие сны. О'Мару разбудил громкий топот костистых лап мельфианина. К лазарету приближался Сеннельт.

Сеннельт вошел и застыл на пороге, изумленный тем, что палата не пуста. Затем он поспешно затопал к спящему Кледенту и увидел повязку, которой было покрыт операционный шов. Сеннельт бросил взгляд на О'Мару и разразился потоком слов, которые транслятор категорически отказался переводить, после чего набрал комбинацию клавиш на панели коммуникатора.

– Капитан, – проговорил Сеннельт взволнованно. – Медицинская тревога в лазарете. Прошу вас немедленно прибыть сюда. Речь идет о лейтенанте О'Мара. Прихватите охрану.

Грулья-Мар явился через три минуты в сопровождении двоих офицеров охраны – здоровенных, мускулистых, невооруженных орлигиан. Все трое в упор смотрели на О'Мару – молча и не шевелясь, поскольку доктор Сеннельт орудовал сканером и разглагольствовал столь многословно, что уже начал повторяться.

– ...Как я уже сказал, сэр, – продолжал он, не отрывая глаз от экрана сканера, – ситуация складывается очень серьезная, я бы даже сказал – трагическая. Лейтенант О'Мара противозаконно, по собственной инициативе, прооперировал пассажира Кледента. Не знаю, что именно он сделал или пытался сделать, но хирургическое вмешательство было инвазивным. Мои познания в области кельгианской физиологии минимальны, и обычно мне приходится иметь дело с легкими ушибами и порезами у особей других видов, но в этом случае пациенту могла быть причинена серьезнейшая и потенциально летальная травма. Дилетант, несведущий в медицине, даже если он уговорил пассажира дать согласие на операцию, не в состоянии предусмотреть...

– Ваши рекомендации, доктор? – прервал излияния Сеннельта капитан.

Мельфианин отложил сканер и ответил:

– Пациент должен оставаться под наркозом в целях ограничения подвижности – могут развиться тяжелые послеоперационные осложнения. Следует установить круглосуточный мониторинг вплоть до перевода пациента в больницу, предназначенную для лечения особей данного вида. Это означает, сэр, что в интересах пассажира Кледента вам следует как можно скорее изменить курс и лететь на Кельгию.

Грулья-Мар растерялся секунды на три, затем стремительно шагнул к коммуникатору. На экране возникли голова и плечи нидианина.

– Астронавигация, – проговорил нидианин.

– Рассчитайте на компьютере и проложите курс на Кельгию, – распорядился капитан. – Немедленно. Конец связи.

С этими словами Грулья-Мар присоединился к охранникам и они все вместе молча уставились на О'Мару. Он выдержал их взгляды, сколько смог, и только потом негромко проговорил:

– Наркоз, постельный режим и препоручение Кледента заботам специалистов на его родной планете – именно об этом я и просил с самого начала. Я рад, что доктор Сеннельт согласен со мной.

Врач молчал. Его клешни беззвучно открывались и закрывались, а все тело подрагивало – казалось, того и гляди с мельфианином приключится удар. О'Мара гадал, каковы могут быть признаки наступления сердечно-сосудистой недостаточности у существа, покрытого панцирем, неспособным менять окраску. Он перевел взгляд на двоих орлигиан-охранников и поинтересовался:

– И что теперь?

Как и Грулья-Мар, они были крепчайшего телосложения, а ростом превосходили О'Мару как минимум на десять дюймов. Он понимал, что мог бы управиться с одним из них, да пожалуй, и с двумя – работа на космических стройках была суровой школой жизни, и там О'Маре не раз приходилось решать споры с особями этого вида посредством рукопашного боя. Но если бы к охранникам присоединился капитан, всем четверым в итоге суждено было бы разместиться в лазарете вместе с Кледентом.

Такую драку ни за что не удалось бы скрыть от пассажиров и начальства Грулья-Мара. Тогда наверняка пострадала бы туристическая компания, да и профессиональная карьера офицеров была поставлена под угрозу. Не порадовался бы таким новостям и майор Крейторн. Такая перспектива и самого О'Мару не очень устраивала, поскольку он очень надеялся на то, что недобрые старые времена добывания правды кулаками, для него миновали. В общем, О'Мара угодил в нешуточную переделку. Хотя и он сам, и его партнерша по разуму не имели иного выбора и обязаны были прооперировать Кледента, О'Мара очень надеялся, что эти косматые тяжеловесы не спровоцируют его на драку. Наверное, примерно такие же мысли бродили в голове у Грулья-Мара.

– Поскольку вы не можете покинуть корабль, – произнес капитан спокойным голосом, в котором притаилась ярость, – и несмотря на то, что ваше психическое состояние может вызывать сомнения, я не вижу причин для вашего ареста. В то же время в наших общих интересах скрыть то, что произошло с Кледентом, от других пассажиров до тех пор, пока мы не прибудем на Кельгию. Там местные специалисты произведут точную оценку вреда, причиненного вами этому кельгианину, после чего вы покинете мой корабль и будете ожидать суда и дисциплинарного взыскания со стороны вашего начальства. До этого времени вы обязаны находиться в своей каюте и не пользоваться ни рекреационной палубой, ни столовой. Вы согласны?

– Да, – ответил О'Мара.

Пока капитан говорил, двое охранников встали теснее друг к другу – видимо, ожидали резкой реакции со стороны О'Мары. Но стоило ему сказать «да», как они явно обрадовались и разошлись, дав ему пройти к двери.

– Прошу вас, уходите, – прорычал Грулья-Мар.

О'Мара кивнул, но на полпути к двери остановился.

– Будет ли мне позволено поддерживать связь с лазаретом с помощью коммуникатора, – спросил он, – чтобы я мог наблюдать за состоянием пациента?

Капитан издал непереводимый рык и ощетинился, но ответил О'Маре Сеннельт, который явно жаждал, чтобы в его вотчине воцарились мир и спокойствие.

– Можете звонить мне сюда в любое время, лейтенант, – сказал он и добавил с нескрываемым сарказмом: – Но я не обещаю, что буду следовать вашим рекомендациям относительно лечения пациента.

Не успел О'Мара пробыть в каюте и нескольких минут, как к нему явился стюард-нидианин и принес поднос с завтраком. Он пояснил, что доставил О'Маре те виды и то количество землянской еды, которую тот обычно поглощал за завтраком, и сказал, что если в дальнейшем лейтенант пожелает поесть чего-нибудь другого или ему захочется развлечь себя какими-нибудь играми или головоломками, нужно попросить, и все это будет доставлено. О'Мара угрюмо подумал о том, что капитан из кожи вон лезет, лишь бы корабельный сумасшедший не буйствовал. Однако характерное хрипловатое дыхание, слышавшееся за дверью, говорило о том, что к каюте О'Мары приставлены охранники-орлигиане. О'Мара без особого аппетита съел завтрак и улегся на кровать, чтобы погрузиться в мрачные раздумья относительно своего неясного и скорее всего невеселого будущего.

Примерно через час кто-то негромко постучал в дверь, и О'Мара был вынужден возвратиться к реальности. Решив, что это стюард вернулся за подносом, он проворчал:

– Входите.

Это оказалась Джоан.

Она была одета в невероятный по минимализму белый купальник и сандалии. На плечи ее было наброшено узорчатое полотенце, купленное на Тралте. О'Мара сел на кровати и уже был готов встать, но Джоан опередила его. Она мягко, но решительно прижала руку к его груди и вынудила снова улечься.

– Не вставайте, – сказала она. – Ночью вы глаз не сомкнули, не забывайте. Как чувствует себя наш пациент, и что важнее – как себя чувствуете вы?

– Не знаю, – ответил О'Мара.

Дважды Джоан озабоченно сдвинула брови, отвернулась и села на единственный в каюте стул. Каюта была так тесна, что Джоан осталась в опасной близости от лежавшего на кровати О'Мары.

– Если серьезно, – сказала она, – что вам грозит? Нечто ужасное?

О'Мара попытался улыбнуться.

– Ответ тот же, – сказал он.

Джоан не спускала с него озадаченного и заботливого взгляда. Впервые за все время с начала полета она не пыталась с ним кокетничать, и почему-то именно поэтому О'Мару еще сильнее влекло к ней. Ему хотелось отвернуться, спрятаться от ее пытливых карих глаз, но он не мог этого сделать – тогда ему стало бы еще более не по себе, и вдобавок он мог оскорбить Джоан.

– Ну хорошо, – наконец проговорил О'Мара. – В зависимости от того, удачными или неудачными окажутся результаты операции, произведенной нами Кледенту, мне грозит следующее, сверху вниз: меня могут уволить из рядов Корпуса Мониторов, могут судить за то, что я притворился врачом, и могут отправить на принудительное психиатрическое лечение из-за того, что я сам верил в то, что я – врач. – Он вымученно рассмеялся. – А может быть, произойдет, и то, и другое, и третье сразу.

Джоан покачала головой.

– Я вас не понимаю, О'Мара, – сказала она. – Вы готовы отказаться от своей карьеры только из-за того, что вам показалось, будто какой-то кельгианин болен.

– Нет, – спокойно поправил ее О'Мара. – Я точно знал, что он болен.

– Значит, вы знали или думали, что знаете, а может быть, и твердо верили в то, что он болен, – продолжала Джоан. – Верили настолько, что уговорили меня его оперировать. Я до сих пор не верю, что сделала это. На самом деле я мечтала о таком всю жизнь – применить свои знания и навыки ради спасения чьей-то жизни... жизни разумного существа, а не домашней зверушки. Не сказала бы, что мне так уж безумно хочется снова совершить что-то подобное – слишком велика ответственность, но вам удалось меня уговорить. Думаю, операция прошла успешно потому, что вы руководили моими руками на каждом этапе и, похоже, точно знали, что нужно делать. Но сделала операцию я, а не вы, и было бы нечестно, чтобы вся ответственность легла на вас. Ведь вы фактически даже не прикасались скальпелем к пациенту!

– Да, настоящую работу сделали вы, – согласился О'Мара. – Сделали своими руками. У вас чудесные руки – тонкие, чувствительные, ловкие, красивые. Как только вы поняли, что нужно делать, ваши руки послушались вас. Но, как я уже говорил, славы хирурга вам не полагается ни теперь, ни когда-либо, иначе вам будут грозить еще большие неприятности с медицинскими властями, чем мне, а вам это положительно ни к чему. Кледент вам очень многим обязан за спасение свой шерсти, но пообещал нам, что никому не расскажет об операции – ни на корабле, ни дома, и я попросил его ни в коем случае не благодарить вас словесно, чтобы вас не подслушали. Разговоры о происшедшем не на пользу никому из нас, так что и вы не сможете рассказать об этом происшествии никому – разве что вашим внукам.

– Это я переживу, – сказала Джоан, – но кое-что сделать все-таки сумею. – Неожиданно она бросила взгляд на свои руки и улыбнулась. – Знаете, а ведь это первый комплимент, который вы мне сказали – да и то не мне, а моим рукам. Неужели во мне больше нет ничего такого, что заслуживало бы комплимента.

О'Мара вперился взглядом в лицо Джоан, чтобы не смотреть на все остальное, заслуживающее комплиментов, однако ему было чрезвычайно трудно сражаться с собственным периферическим зрением. Но слов он не находил.

– Джентльмен придумал бы хоть что-нибудь, – усмехнулась Джоан и быстро сменила тему разговора. – Вы не появились за завтраком, и я решила осведомиться, как вы себя чувствуете, и спросить, не хотите ли вы сходить в бассейн. Думала испробовать себя в роли психолога-любителя и помочь вам расслабиться. Но эта парочка медведей-гризли оповестила меня о том, что вы – под домашним арестом. Я попыталась уговорить их... – Джоан усмехнулась и покачала головой. – Но видимо, я не в их вкусе.

– Вот это верно, – сказал О'Мара и против воля расхохотался. – Но думаю, после вчерашнего мне больше не нужны уроки плавания. Вы меня превосходно обучили этому искусству, а искусственное дыхание тралтану сделали первоклассно.

– Еще два комплимента, – с притворным изумлением покачала головой Джоан. – О'Мара, у меня уже есть надежда сделать из вас джентльмена. Но есть еще кое-что, чему мне уже несколько дней очень хочется вас обучить. Для этого бассейн нам не понадобится.

Джоан неторопливо встала, положила полотенце на стул, подошла к кровати и склонилась к О'Маре. Теперь у него не было никакой возможности смотреть только в ее глаза, а купальник скрывал совсем немногое. О'Мара оперся о постель локтями, и кончик носа Джоан коснулся его лба. Ее пальцы, словно легкие перышки, скользили по щетине, отросшей за ночь на щеках и подбородке О'Мары, затем Джоан стала нежно поглаживать его шею. Ее глаза были так близко... Она заговорила, и он почувствовал ее дыхание на своем лице.

– Просто расслабься, – сказала Джоан со всей серьезностью. – Этот урок я намерена начать с демонстрации процедуры искусственного дыхания между особями одного вида.

Демонстрации во многих вариациях осуществлялись при первой возможности до тех пор, пока «Крескхаллар» не приземлился в главном космопорте Кельгии. В течение этих трех дней О'Мара и Джоан ни словом не обмолвились о своей тревоге за Кледента, а О'Мара, хоть и не мог быть до конца честным с Джоан, чувствовал себя более расслабленным и счастливым, чем когда-либо в жизни, а Джоан откровенно говорила ему о том, что ею владеют именно такие чувства. Их тревогам снова суждено было всколыхнуться, когда они стояли перед иллюминатором каюты и провожали взглядом маленькую машину неотложной помощи, которая увозила Кледента в больницу. Только через четыре часа вспыхнул экран коммуникатора, и на нем возникла покрытая панцирем физиономия доктора Сеннельта.

– Лейтенант О'Мара, – сказал он, – пожалуйста, немедленно пройдите в каюту капитана. Вас туда проводят охранники.

– Я хочу пойти с тобой, – умоляюще проговорила Джоан. – Я буду молчать, я не стану брать вину на себя, но я хочу сама услышать, что будет с тобой О'Мара, ну пожалуйста!

О'Мара одно мгновение пристально посмотрел на нее, кивнул и следом за ней вышел в коридор. Охранники ни словом не возразили против присутствия Джоан, а когда они с О'Марой вошли в просторную, роскошную капитанскую каюту, О'Мара заговорил первым, чтобы предупредить любые протесты Грулья-Мара.

– Как вам известно, сэр, – сказал он, указав кивком на Джоан, – помощь этой пассажирки оказалась неоценимой во время инцидента с бассейном. Она полностью осведомлена обо всех последующих происшествиях. Не сомневайтесь, все, о чем вы будете говорить со мной, не выйдет за пределы вашей каюты. Что вы хотите мне сообщить, капитан?

Грулья-Мар отвесил Джоан легкий поклон и вернулся взглядом к О'Маре, но выдержал довольно приличную паузу. Джоан начала нервничать. Она крепко сжала руку О'Мары. Наконец капитан издал неприятный клокочущий звук – так орлигиане прочищали горло.

– Я должен начать с принесения извинений, – сказал он. – Мы только что получили сообщение из больницы, в котором говорится, что операция, произведенная вами пассажиру Кледенту, была радикальной (оказывается, такие операции производили всего лишь считанное число раз), впечатляющей, а самое главное – своевременной. Кельгианские медики утверждают, что если бы операция не была произведена в течение нескольких часов после компрессионной травмы, шерсть Кледента утратила бы подвижность и, по кельгианским понятиям, он бы на всю жизнь остался инвалидом. Невзирая на заключение корабельного доктора и мои возражения, вы настаивали на том, что понимаете ситуацию лучше. И вы действительно, как выяснилось, понимали ее лучше, поскольку мы были уверены в том, что пациент чувствует себя хорошо. Во избежание неприятных последствий этого досадного недоразумения мы и впредь будем сохранять эту уверенность. Доктор Сеннельт и я приносим вам извинения за то, что недооценили вас, и вновь выражаем вам благодарность за то, как вы славно потрудились на рекреационной палубе...

Джоан широко улыбнулась. Она крепче сжала руку О'Мары – но теперь уже не встревоженно, а облегченно.

– ...Однако перед нами стоит проблема, – продолжал капитан, – поскольку кельгианские медики желают официально поблагодарить вас за...

– Нет, – решительно покачал головой O'Mapa. – Если выяснится, что оперировал Кледента неквалифицированный медик, у которого хорошая память на клинические знания, мне будут грозить большие неприятности. Вам это отлично известно. Могу я высказать предложение?

– Пожалуйста, – миролюбиво кивнул капитан. O'Mapa бросил извиняющийся взгляд на Джоан. Та радостно кивнула.

– Официально, – продолжал O'Mapa, – я – пассажир, который никакого участия в лечении Кледента не принимал. Единственный настоящий медик на корабле – доктор Сеннельт. Вот пусть его и благодарят. В это кельгианам будет намного легче поверить, чем в правду.

– Но я не заслужил... – начал было врач. Грулья-Мар усмирил его, подняв косматую ручищу.

– Благодарю вас, лейтенант O'Mapa, – сказал капитан. – Такое решение устраивает всех. Поскольку посадка на Кельгии была непредусмотренной и состоялась ввиду необходимости срочной доставки пациента в больницу, мы стартуем отсюда через час во избежание того, чтобы кельгиане пожелали встретиться с нами. Они ведь могут начать задавать мудреные медицинские вопросы, на которые вряд ли сумеет ответить мой медик. Когда мы вернемся на Кельгию через десять дней в соответствии с графиком полета, эта новость уже успеет остыть, а если кельгиане по-прежнему будут выражать жгучее желание повидаться с доктором Сеннельтом, то им будет сказано, что он слегка занемог и не может принимать посетителей. Тайна обо всем, что здесь произошло, будет сохранена, поскольку это в интересах всех нас. Но есть еще кое-что, лейтенант.

Я понимаю, что рискую проявить неблагодарность, – продолжал капитан, – но помимо того, что вы можете случайно обронить слово об этом инциденте в беседе с вашей подругой, ваше дальнейшее пребывание на корабле будет постоянно напоминать и мне, и моим подчиненным о случившемся. Несколько минут назад мы получили послание от семейства пассажира Кледента, в котором его родственники приглашают вас погостить у них, когда судьба занесет вас на Кельгию. Они пишут, что несказанно благодарны вам обоим. У вас есть время собрать вещи и сойти до старта «Крескхаллара». O'Mapa, я не желаю вас больше видеть и слышать.

O'Mapa почувствовал, как Джоан снова сжала его руку. Он поспешно обратился к капитану, чтобы не дать ей сказать ни слова.

– Вы действительно неблагодарны, но это не важно. Мой отпуск близится к концу, и я с удовольствием попутешествую несколько дней по Кельгии перед возвращением в госпиталь. Я вас больше тоже никогда не увижу и не услышу, что доставляет мне большую радость, пусть и со знаком «минус». Всего хорошего.

Джоан прощалась с О'Марой около люка шлюзовой камеры. Прощание было печальным и теплым, но Джоан не плакала. Она не предложила О'Маре провести с ним эти несколько дней на Кельгии – ей нужно было вернуться на Землю и жить дальше своей жизнью. Но она крепко обняла его и, похоже, не хотела отпускать. И никак не могла умолкнуть.

– ...Сама не знаю, чего я ожидала от этого круиза, – говорила она, – кроме знакомства с множеством инопланетян и разговоров об их легендах. Ну, еще я думала: может быть, мне повезет, и я встречу какого-нибудь интересного человека. Все это получилось, и даже более того – произошло такое, во что я не в силах была поверить. Мне кажется, будто бы мы сами сотворили легенду. Я об этом никогда не забуду. И о тебе.

Неподалеку двое нидиан в нетерпении ожидали, когда им представится возможность открыть люк, ведущий к переходной трубе. О'Мара нежно отнял руки Джоан и сказал:

– И я не забуду тебя. Но мне пора идти.

Она неохотно отстранилась, посмотрела в глаза О'Мары и очень серьезно проговорила:

– Ты странный человек, О'Мара, – ты большой, сильный, не очень красивый, но очень заботливый и очень нежный мужчина. Мне так хотелось бы узнать тебя ближе. У тебя еще будут отпуска, и ты знаешь, где меня найти. А может быть, родня Кледента позволит нам встретиться на полпути, на Кельгии. – Джоан приподнялась на цыпочки и быстро, но горячо поцеловала O'Mapy. – Насколько я понимаю, – сказала она напоследок, – у меня это неплохо получается – встречаться с тобой на полпути.

* * *

Вернувшись в госпиталь, О'Мара тут же явился в отделение. Майор Крейторн встретил его радостной улыбкой и внимательно всмотрелся в его лицо.

– Выглядите прекрасно, – заключил он. – Расслабились и отдохнули. Ну, как вы провели отпуск?

– Много путешествовал, – честно ответил О'Мара. – Осмотрел кое-какие достопримечательности, навестил друга, закрутил головокружительный роман во время круиза. Ну, в общем, ничего особенного.

Крейторн вздернул брови и негромко рассмеялся.

– И еще, похоже, обрели чувство юмора, – сказал он. – Оно вам очень понадобится для выполнения очередного задания.

Глава 25

В течение следующих двенадцати лет О'Мара свыкся с аномальной, но считавшейся нормальной повседневной работой сотрудника Отделения Межвидовой Психологии. Проблемы, возникавшие в госпитале на первых порах, были решены. Медицинский персонал и технические работники, независимо от того, к какому виду они принадлежали, изучили повадки друг друга и стали относиться к ним терпимо и уживались по соседству, хотя порой соседство и бывало шумным. О'Мара работал под минимальным руководством Крейторна, а то и вовсе без оного, поскольку, как любил говаривать майор, для него спокойнее и безопаснее было указать О'Маре на проблему, а затем прочитать отчет о ее окончательном решении, чем хвататься за сердце, узнавая о тех неортодоксальных методах, с помощью которых О'Мара достигал цели. За эти годы О'Мара не раз уходил в отпуск – точно по графику, и отправлялся туда, куда мог его довезти ближайший рейсовый звездолет, но заканчивал отдых всегда на одной и той же планете. Шеф больше не спрашивал его о том, как прошел отпуск, – он полагал, что по благоприятным психологическим результатам это и так ясно без всяких слов. А вот О'Мара по возвращении из очередного отпуска обратил внимание на то, что майор немного не в себе, что было для того крайне нетипично.

– Садитесь, лейтенант, – проговорил Крейторн голосом человека, собравшегося начать издалека. – За время вашего отсутствия отделению удалось продержаться, но не стоит и говорить, как я рад, что вы вернулись.

– Сэр, – нахмурился О'Мара, – вы пытаетесь помягче сообщить мне какие-то неприятные новости?

– Напомните мне, чтобы я никогда не садился играть с вами в покер, лейтенант, – отозвался Крейторн с улыбкой. Улыбка получилась угрожающе сочувственная. – Новость и хорошая, и плохая, все зависит от того, как на нее посмотреть. Я ухожу из госпиталя.

О'Мара молчал и старался не думать до тех пор, пока не поймет, о чем, собственно, думать.

– Не сказал бы, что я горю желанием уволиться отсюда, но офицер Корпуса Мониторов отправляется туда, куда ему прикажут. Кроме того, для меня перевод чреват значительным повышением в должности: на меня ляжет полная ответственность за психологическое тестирование добровольцев со всего Десятого Сектора Галактики. Это означает, что через три года я смогу стать командором флота, пусть и по административной линии.

– Примите мои поздравления, – сказал О'Мара со всей искренностью, но в ожидании плохой новости.

– Спасибо, – ответил Крейторн и после секундной паузы продолжал:

– Мы оба понимаем, что вы с падре Кармоди с работой в отделении не справитесь, поэтому к вам присоединится новый психолог-землянин по фамилии Брейтвейт. Я просмотрел его психофайл и могу без малейших сомнений утвердить его в должности. Безусловно, в плане межвидовой психотерапии он новичок, но человек приятный – правда чуточку излишне серьезен. Он умен, гибок, к работе относится с энтузиазмом и, как я, – Крейторн улыбнулся, – хорошо воспитан и безупречен в одежде. Думаю, вы с ним уживетесь, сумеете ознакомить его с азами нашей деятельности и быстро введете в курс дела.

– Понятно, – натянуто проговорил О'Мара. Майор снова улыбнулся и спросил:

– Что именно вам понятно?

– Мне понятно, что мне придется менять подгузники пронырливому молодому карьеристу до тех пор, пока он не начнет отдавать мне и всем остальным приказы таким тоном, словно он знает, о чем говорит. Сэр.

– А вы будете себя чувствовать неловко, – заключил Крейторн, – в роли строгого, но заботливого отца? Честно говоря, О'Мара, и я бы в этой роли себя неловко чувствовал, но вам придется этим заняться. Но это не все, чего я хочу от вас.

Во-первых, – продолжал Крейторн, – штата из трех психологов – а я включаю в число сотрудников падре, поскольку он во многом дает нам фору как психолог-практик, – едва ли хватит для работы в госпитале. Но пока большего нам ожидать не приходится, а потому, помимо той работы, которой завален ваш стол в приемной, и вам, и падре нужно будет как можно скорее запустить на полные обороты нового сотрудника. Прежде, чем я покину госпиталь, мне бы хотелось, чтобы вы научились носить форму если не с гордостью, то хотя бы не так, словно вы ее нацепили по забывчивости. Пока вы этому будете учиться, постарайтесь заодно избавиться от привычки разговаривать с почти кельгианской откровенностью со старшим медперсоналом, поскольку я буду лишен возможности извиняться за вас и действовать в роли дипломатического буфера. Поэтому ради того, чтобы я не волновался за вас, когда отбуду в Десятый Сектор, скажите, вы сделаете это?

– Я постараюсь, сэр, – безо всякой уверенности ответил О'Мара.

– Хорошо, – кивнул Крейторн. – Последние три дня, оставшиеся до моего отъезда, я буду очень занят улаживанием административных вопросов и прощаниями с нашими коллегами, но постараюсь навещать пациентов и проводить по возможности больше времени в отделении. – Он неожиданно усмехнулся. – Мне хотелось бы, чтобы вы за это время перенесли сюда всю вашу бумажную работу и начали пользоваться моим столом. Чем скорее сотрудники привыкнут к мысли о том, что вы новый Главный психолог госпиталя, тем лучше. У вас рот открыт.

О'Мара молча закрыл рот. Он был слишком изумлен и доволен для того, чтобы сказать хоть слово.

Крейторн встал, наклонился через стол, крепко пожал руку О'Мары и сказал:

– Я знаю, вы терпеть не можете эти нелепые формальности, но, вероятно, у меня последняя возможность сказать вам именно то, что я о вас думаю. Примите мои самые теплые поздравления, О'Мара. Вы честно заслужили повышение в должности, и должен вам сообщить, что кандидатов на этот пост со стороны Корпуса Мониторов было несколько, но руководители госпиталя не пожелали и слышать ни о ком, кроме вас. – Крейторн обошел вокруг стола, не отпуская руки О'Мары. Отпустил он ее только для того, чтобы указать на освободившийся стул. – Садитесь, – сказал он, – пока он еще не остыл.

Самая большая сложность в течение первых нескольких недель после отъезда майора Крейторна и появления в отделении лейтенанта Брейтвейта для О'Мары заключалась как раз в том, чтобы не забывать: он должен больше сидеть на этом стуле, чем бегать по госпиталю и разговаривать с сотрудниками – кандидатами в пациенты отделения. Теперь никто не посылал лейтенанта О'Мару к ним. Если только дело не доходило до того, что разнервничавшиеся доктора не принимались кусать собственные хвосты или еще каким-то образом сбрасывать накопившееся напряжение прямо в палатах, они должны были испрашивать разрешения на прием у новоиспеченного майора О'Мары. Непросто О'Маре было и убедить себя в том, что теперь он – Главный психолог госпиталя, и играть эту роль, ведь он и за тысячу лет не смог бы научиться вести себя так, как вел себя его предшественник.

О'Мара очень старался. Он заставлял себя почаще улыбаться, и это упражнение было поистине мучительным для непривычных к нему лицевых мышц. Но даже если это и удавалось, то ему казалось, что всякий способен невооруженным глазом увидеть в его улыбке неискренность, попытку притворяться дипломатом, в то время как им и близко не был. Ему казалось, что другим видны его неуверенность в себе, недовольство взваленной на него ответственностью, а самое худшее – неспособность выполнять работу в новой должности. Это было не так. Работа была О'Маре по плечу, но при одном условии – он должен был делать ее по-своему.

Говорить одно, а думать другое ему никогда особо не удавалось, а при том, что разум его по-прежнему населяла Маррасарах, всякая дипломатия просто исключалась. Об этом следовало узнать всем сотрудникам госпиталя без исключения, независимо от того, к какому виду они принадлежали, и какие чувства питали к О'Маре. Вызвав своих подчиненных в кабинет, О'Мара порадовался тому, что теперь не обязан ни перед кем расписываться в своих намерениях лично.

Сдвинув брови, он смотрел на вошедших. Хрупкий, мягкохарактерный падре Кармоди и полный сил, розоволицый, подтянутый, одетый в форму с иголочки Брейтвейт, который все время напоминал О'Маре бывшего шефа, хотя у Брейтвейта волосы были гораздо темнее и пышнее. Видимо, совесть у них обоих была чиста, поскольку ни тот, ни другой не нервничали, а просто чего-то ожидали, хотя и не без опасения. В Отделении Межвидовой Психологии сотрудники привыкли на всякий случай ожидать худшего.

– Успокойтесь, – посоветовал подчиненным O'Mapa. – Я собираюсь всего лишь проинформировать вас кое о чем. Речь пойдет не об увеличении вашей рабочей нагрузки. Садиться не нужно. Вы не задержитесь здесь надолго, поэтому не стоит тратить энергию на усаживание и последующее вставание. – O'Mapa положил тяжелые, мозолистые руки на крышку стола, поднял глаза к подчиненным и продолжал:

– Мой предшественник, майор Крейторн, в госпитале был известен как человек добрый, мягкий и очень чуткий. У меня нет ни одного из вышеперечисленных качеств. В последние несколько недель после его отъезда я старался их имитировать, но судя по тому, как народ реагирует на этого нового – вежливого и тактичного О'Мару, имитация прошла безуспешно. Поэтому я решил прекратить все эксперименты такого рода.

Несомненно, – продолжал он, – я буду продолжать заниматься терапией пациентов – вернее говоря, сотрудников с расстройствами эмоциональной сферы с тем, чтобы они не превратились в настоящих пациентов. Как вам известно, это мне неплохо удается. Но я не буду, повторяю – не буду, разыгрывать добренького дядюшку ни с кем, независимо от вида и ранга, если не сочту, что состояние того или иного индивидуума оправдывает мягкий подход. Старый, мрачный O'Mapa вернулся. Это понятно?

Падре кивнул и сказал:

– Вот и славно.

Брейтвейт тоже кивнул, но не так уверенно. Будучи новичком, он еще не успел познакомиться с прежней ипостасью О'Мары и, естественно, беспокоился о том, что ему сулит будущее в этой связи.

– Поскольку я занимаю определенное положение, – продолжал O'Mapa, – просто грех не попытаться им злоупотребить. Мое отношение к пациентам будет варьировать в зависимости от их состояния. А вот с сотрудниками, друзьями, которых у меня немного, с коллегами по работе и всеми прочими, кого я считаю психически здоровыми или хотя бы квазинормальными, я имею полное право расслабляться и давать волю своему мрачному, саркастичному и вспыльчивому характеру.

Я отлично знаю, что работы у вас по горло, – добавил он, – и если вы будете здесь стоять и таращиться на меня, ее у вас не убавится.

O'Mapa успел расслышать, как перед выходом из кабинета падре негромко сказал Брейтвейту:

– Расслабьтесь, лейтенант, он считает нас квазинормальными. Неужели вы не поняли, что это – комплимент?

На комплименты такого рода в адрес своих подчиненных O'Mapa не скупился и впредь, а падре и Брейтвейт о своем новом шефе были вольны судачить сколько угодно, в том числе и с другими сотрудниками. Вскоре все, с кем О'Маре приходилось общаться, мало-помалу успокоились и даже стали находить некоторую прелесть в мрачности и саркастичности Главного психолога. Его подчиненные трудились на славу, убеждая всех и каждого в том, что то, что с психологической точки зрения кажется черным, на самом деле – белое. В кабинет О'Мары попадали только те, у кого действительно было что-то не в порядке с психикой, а те, у кого проблемы были полегче, предпочитали обращаться к добродушному и участливому падре или к Брейтвейту, если уж, подумав хорошенько, не решали разобраться со своими заморочками самостоятельно. Это как нельзя лучше устраивало О'Мару – он всегда придерживался той точки зрения, что нет лучшей помощи, чем самопомощь.

Недели и месяцы складывались в годы. O'Mapa постепенно привык к своему новому статусу. Привычка большей частью заключалась в том, что он этот статус просто-напросто игнорировал и относился к сотрудникам всех рангов совершенно одинаково Он откладывал свое повышенное жалованье и брал все отпуска, которые ему полагались в соответствии с новым чином, но порой возвращался печальным и сердитым, а не отдохнувшим. Однако, согласно слухам, страдания этого «Железного Человека» можно было уподобить разве что такому техническому термину, как «слабость металла», поэтому никому и в голову прийти не могло, что у Главного психолога могут быть какие-то эмоциональные проблемы. Если кто-нибудь из вежливого любопытства спрашивал О'Мару о том, где он побывал и понравилось ли ему там, он не отвечал ни слова, но делал это так, что больше его уже об этом не спрашивали.

Но бывали времена, когда О'Мара не мог вести себя невежливо даже с теми, кем восхищался, и кого считал почти друзьями. У Торннастора, назначенного Главным диагностом Отделения Патофизиологии и Патоморфологии, хотя тот и предпочитал иметь дело с живыми особями и консультировать врачей относительно их лечения, а не исследовать трупные ткани, накопилось много проблем. Проблемы эти были не его собственными, поскольку, невзирая на обладание одновременно шестью мнемограммами, Торннастор оставался самым просвещенным и эмоционально устойчивым существом в госпитале. Однако он нуждался в том, чтобы обсуждать с О'Марой эмоциональные проблемы своих сотрудников, конфликты между ними, возможные ксенофобические реакции, а порой просил о психиатрической помощи пациентам, к чьему состоянию примешивался психологический компонент. Был еще Старший преподаватель Мэннен (кстати, его ученики поговаривали о том, что у него симбиоз с его любимой собакой), который непрестанно переживал за психическую устойчивость и профессиональное будущее практикантов. Особую тревогу у Мэннена, как и у самого О'Мары, вызывали земляне, мужчина и женщина, образцовые стажеры, подающие блестящие надежды в плане работы в многовидовой медицине. И Мэннена, и О'Мару мало утешало то, что эти двое вряд ли будут сами виноваты, если на пути к вершинам медицинской иерархии натворят бед самим себе, своим коллегам и целой череде не столь гениальных начальников.

Мэннен не хотел, чтобы О'Мара что-то менял в психике двоих сильных, здоровых, талантливых людей, даже имея право на это. А когда О'Мара по настоянию Старшего преподавателя провел беседы с обоими практикантами, он понял, что ему этого вовсе не хочется. Некоторые личности только выигрывали от того, что оставались такими, какими были. Тем не менее сложившаяся ситуация диктовала необходимость тщательного наблюдения и опосредованного контроля.

О'Мара не испытывал никаких этических ограничений, решив распространить на эту парочку влияние, не имевшее ничего общего с психотерапией. Влияние это заключалось в пересмотре графика дежурств данных практикантов. В конце концов, делалось это только ради их же блага.

Из самых лучших побуждений – хотя О'Мара только себе самому признавался в том, что они оба ему очень нравятся и что он восхищается их работой, – он должен был позаботиться о том, чтобы практиканты Мерчисон и Конвей на какое-то время были разлучены.

Глава 26

Мерчисон создала прецедент и несказанно порадовала Старшего преподавателя Мэннена тем, что сразу после окончания стажировки ее назначили Старшей медсестрой тридцать девятой палаты, где поправлялись после операций мельфиане, кельгиане и нидиане. Приступив к выполнению обязанностей, Мерчисон просила палатных сестер только о том, чего не могла или не хотела делать сама, была с ними вежлива, тверда и справедлива. По рекомендации О'Мары, переданной через Мэннена, ей были поручены некоторые проблемные пациенты, лечение которых по ортодоксальным схемам шло без особого успеха. В итоге ее способность наблюдать, анализировать, синтезировать и ставить диагноз по минимуму сведений о пациенте привлекла к ее работе внимание Торннастора. Тралтан заявил, что Мерчисон занимается, по его мнению, более профессиональными делами, чем положено медсестре, и предложил ей применить ее таланты в возглавляемом им отделении в качестве младшего патофизиолога. Мерчисон, в полном соответствии с данными ее психофайла, обрадовалась переводу, обеспечивающему ей подъем вверх по служебной лестнице, поскольку всегда мечтала заниматься новаторскими научными исследованиями в области ксенобиологии.

Она не позволяла себе никаких отвлечений, потому что, как она мягко, но решительно объяснила Мэннену, времени на общение у нее попросту не было, тем более что общение было чревато увлечением каким-нибудь сотрудником-мужчиной. Такая беззаветная преданность работе очень радовала Старшего преподавателя, но жутко огорчала мужчин-землян, коллег Мерчисон. Они твердили всем и каждому, включая О'Мару, что Мерчисон – единственная женская особь в госпитале, на которую можно смотреть без желания поставить ей диагноз. Все мужчины испробовали себя в роли завоевателей и разработчиков этого самого желанного природного ресурса, но все они решительно отвергались – правда, Мерчисон даже отказывала мужчинам настолько непринужденно и с таким тонким юмором, что никто из соискателей ее сердца не затаивал на нее обиду.

А О'Мара знал по опыту, что безответная любовь редко грозит жизни или психическому здоровью.

Юный Конвей, насколько помнилось О'Маре, был единственным мужчиной в составе младшего медперсонала, который либо не выказывал, либо слишком умело скрывал свои чувства к Мерчисон во время первых профессиональных встреч с нею. Дело было не в том, что Конвей был антисоциальным типом – вовсе нет: просто он предпочитал заводить друзей, принадлежавших к любым видам, кроме своего собственного. Во время первой беседы с О'Марой он признался в том, что цель всей его жизни – работа в многовидовой больнице. Теперь, когда его мечта сбылась и он попал в самую и самую лучшую больницу в Галактике, Конвей полагал, что серьезные романтические отношения с кем-либо могут отвлечь его от занятий. В принципе землянин, предпочитавший общаться с тралтанами, мельфианами и другими, еще более экзотичными пациентами и сотрудниками, мог бы стать объектом тревоги психиатра, а вот в Главном Госпитале Сектора такая аномалия, наоборот, считалась плюсом.

О'Мара помнил о том, что психопрофили Мерчисон и Конвея в молодости были настолько схожи, что, по идее, согласно древней теории относительно притяжения противоположностей и отталкивания схожестей, этим двоим ни за что не суждено было полюбить друг друга.

Однако О'Мара испытывал поистине отеческий интерес к тому, как эти двое разрабатывают свой будущий потенциал, и потому совершенно бесстыдно вторгался – нет, не в их разум, ни в коем случае, а исключительно в их работу по отдельности, а потом – и вместе. Он был нарочито суров с ними обоими и вынуждал их к адаптации, принятию решений и взятию на себя ответственности, намного превышавших их номинальный статус. А то, чего не сделал для Конвея и Мерчисон О'Мара, сделала Этланская война и последовавшая за ней работа на корабле-неотложке «Ргабвар» – серия спасательных операций и процедур первого контакта. Эта работа стала для Конвея и Мерчисон настоящей проверкой на прочность, и в конце концов из них получились превосходные врачи – как порознь, так и вместе. О'Мара в общении с ними неизменно сохранял саркастичность и суровость, но порой задумывался о том, догадываются ли Конвей и Мерчисон о том, как они дороги ему, дороги по-человечески. Он гордился тем, что Мерчисон, которая и теперь была настолько хороша, что мужчины всегда оборачивались и смотрели ей вслед, стала заместительницей Торннастора в Отделении Патофизиологии и Патоморфологии, а талантливый молодой Конвей, который теперь был уже не так молод, стал Главным диагностом Отделения Межвидовой Хирургии. Знали ли эти двое о том, как рад О'Мара тому, что теперь они – супруги?

О'Мара хранил эти чувства в тайне ото всех, за исключением двоих существ, одно из которых никогда бы не появилось в госпитале лично, а второе ни с кем бы не стало об этом говорить.

Он раздраженно потряс головой, сердясь на себя за то, что все большую часть раздумий уделяет прошлому, посмотрел на часы и приготовился к тому, что сейчас все его чувства будут прочтены, как раскрытая книга.

Когда через несколько мгновений в кабинет влетел Старший врач Приликла, О'Мара любезно указал на предмет мебели, отдаленно напоминавший корзину для бумаг. В его кабинете цинрусскийский эмпат предпочитал усаживаться именно на это сооружение.

– Ну, маленький друг, – ворчливо произнес О'Мара, – как я себя чувствую?

Приликла издал мелодичную трель, которую транслятор переводить не стал, это был цинрусскийский эквивалент смеха, и ответил:

– Тебе, друг О'Мара, твои чувства известны точно так же, как мне, поэтому не стоит говорить о них вслух. Полагаю, вопрос частично риторический. Другая его часть может быть как-то связана с ощущением общего волнения вкупе с эмоциональным напряжением, характерным для того, кто собирается сделать предложение, которое может не понравиться. Помни: я эмпат, а не телепат.

– Порой мне в это слабо верится, – негромко проговорил О'Мара.

– Наблюдение и дедукция, – продолжал Приликла, – даже без способности читать эмоции, могут дать точно такой же результат – ты бы знал об этом, если бы умел играть в покер. Мне видны твои чувства, но не твои мысли, поэтому если ты заставляешь себя скрывать плохие новости, тебе придется рассказать мне, о чем ты думаешь.

О'Мара вздохнул.

– Помимо всего прочего, – сказал он, – ты еще и психиатр, способный расщелкать психиатра.

На миг хрупкое, насекомоподобное тельце цинрусскийца затрепетало от эмоционального излучения О'Мары, однако Приликла молчал – ждал, когда О'Мара начнет говорить. О'Мара держал паузу, он старался подобрать верные слова.

– Маленький друг, – сказал он наконец, – цель нашей встречи – обсуждение возможностей и просьба совета, а не желание поручить тебе дополнительную работу. Видимо, ты уже знаешь о том, что время моего пребывания в госпитале ограниченно и что я покину его, как только изберу и подготовлю своего преемника, который станет администратором госпиталя и Главным психологом одновременно. Выбор предстоит трудный.

Приликла расправил радужные крылышки, тряхнул ими и снова плотно прижал к тельцу. Он молчал.

О'Мара продолжал:

– Все, кто видятся мне в этой роли, как новичок со стороны, так и нынешние сотрудники, достойны этих должностей. Я мог бы уйти прямо сейчас, зная, что любой из них справится с работой. Но мне бы хотелось знать больше, чем мне подсказывают собственные интуиция и опыт, о потаенных чувствах достойных кандидатов. Честно говоря, я обуреваем ревностью. Долгое время психологическое здоровье госпиталя было моим чадом, моим единственным ребенком, и мне бы не хотелось препоручать его не слишком заботливому родителю. Вот почему мне представляется необходимым – если ты, конечно, согласишься, – чтобы ты наблюдал за чувствами всех кандидатов на мой пост и рассказывал мне о них, тем самым помогая мне сделать окончательный выбор.

– Я вижу твои чувства, друг О'Мара, точно так же, как вижу их у любого источника эмоционального излучения, независимо от того, велик он или мал, прост или сложен, силен или слаб, и даже тогда, когда речь идет о неразумном животном. Никто не в силах утаить от меня своих чувств, но это не значит, что я готов поведать о них третьей стороне, если речь идет об этичном отношении к приватной информации. В противном случае я бы с радостью помог тебе советами. Но ты редко прислушиваешься к советам. Когда я заметил присутствие в твоем разуме кельгианского компонента и ты неохотно поделился со мной подробностями, мой совет состоял в том, что длительная оккупация твоего сознания кельгианской мнемограммой принесла тебе столько же эмоциональных стрессов, сколько и радостей, и что тебе следует ее стереть. Но я чувствую, что она по-прежнему присутствует в твоем сознании.

– Это верно, – кивнул О'Мара, – но мы оба отлично понимаем, что сейчас мной сильнее владеет вовсе не проблема мнемограммы Маррасарах и что на самом деле ты просто стараешься сменить тему разговора.

– Естественно, – отозвался Приликла. Его тельце слегка завибрировало. – Поскольку чувствую, что ты по-прежнему боишься сказать мне то, что, на твой взгляд, мне может не понравиться. Будь прям, как твоя кельгианская партнерша по разуму, и скажи мне все, как есть.

– Хорошо, – сказал О'Мара. – Но прежде чем поговорить с тобой, маленький друг, мне хотелось бы поговорить о тебе. Вспомни то время, когда ты впервые оказался здесь, как тебе был назначен испытательный срок, поскольку никто из нас не верил, что эмпат с твоим уровнем чувствительности сумеет здесь долго выдержать. В Главном Госпитале Сектора столько страданий, столько травм, страхов и неуверенности, типичных для жизни большой больницы. Для существа, чувствительного к эмоциям, все это было да и остается, наверное, сущим адом. На первых порах я мог оказать тебе самую минимальную психотерапевтическую помощь. Но невзирая на все прогнозы, ты выдержал испытания. Мало того, ты взял на себя дополнительную хирургическую нагрузку и сохранял профессионализм и психическую устойчивость в работе с сотнями раненых в ходе Этланской войны. Когда ты стал Старшим врачом и возглавил бригаду «Ргабвара», твоя высокочувствительная эмпатия стала неоценимой при спасении пострадавших при космических авариях, поскольку ты всегда мог отличить умирающих от умерших внутри скафандров, и очень часто именно это спасало им жизнь. Теперь же тебе не нужно прибегать ни к телепатии, ни к эмпатии – тебе не понадобится ровным счетом ничего, кроме твоих крошечных ушных прорезей, для того, чтобы узнать о том, что... – О'Мара на миг умолк и тут же продолжил:

– Пока в госпитале только ходят слухи о том, что тебя того и гляди повысят в звании и ты станешь диагностом, но я могу неофициально подтвердить эти слухи.

Трубчатые лапки эмпата едва заметно задрожали. Он сказал:

– Друг О'Мара, ты выражаешь мне высокую профессиональную похвалу, и я знаю, что она совершенно искренна. Но почему ты излучаешь такое волнение?

О'Мара покачал головой и проговорил:

– Прежде чем ответить на этот вопрос, мне бы хотелось поговорить о себе – вкратце, что должно тебя порадовать. С тех пор как я начал работать в госпитале более тридцати лет назад, не имея формального медицинского образования, я намеренно воздерживался от любых проявлений дружелюбия. Большинство сотрудников думают, что им ясна причина такого поведения: меня считают эгоистичным, мрачным и безжалостным типом, который приберегает сочувствие только для самых тяжелых пациентов. Но только ты, маленький друг, за счет свой треклятой эмпатии, сумел понять всю правду обо мне.

Согласно установившейся в госпитале традиции, – продолжал О'Мара, – Главный психолог должен являть собой несговорчивого, сурового, язвительного, абсолютно недипломатичного и никем не любимого типа. Однако эта традиция – не нерушимый закон природы. Мы можем поразмыслить о назначении на этот пост существа с диаметрально противоположным типом личности – существа воспитанного, тактичного, дипломатичного, всегда говорящего правильные вещи, чутко относящегося к чужим чувствам, но при необходимости способного проявить твердость, не выходя из рамок вежливости. Короче говоря, речь идет о том, кого все любят, а не ненавидят. Такой сотрудник был бы идеален как в роли администратора, так и на посту Главного психолога. Ты согласен со мной?

Приликла снова задрожал.

– Где же, помимо собственных подчиненных, – сказал он, – ты отыщешь такой идеал?

– Вполне возможно, я его вижу перед собой, – ответил О'Мара.

Эмпата забила такая жуткая дрожь, что он того и гляди мог свалиться со своего экзотичного сиденья.

– Теперь мне понятна причина твоего волнения, друг О'Мара. Ты ждал, что я отвечу тебе отказом, что я и делаю. Я не психолог. Я врач, которому вскоре, судя по твоим словам, суждено стать диагностом и носителем нескольких мнемограмм особей других видов. Это введет меня в такое замешательство, что добрую половину времени я не буду знать, кто я такой. Боюсь оскорбить тебя, друг О'Мара, но по-моему, ты сошел с ума. Мой ответ – нет.

О'Мара улыбнулся:

– Новое назначение предусматривает и новые требования. Теперь эти должности должен совмещать сотрудник с медицинским образованием. Разве может администратор обладать лучшим опытом, чем опыт диагноста, знающего о том, как работает сознание представителей множества видов, разве из кого-то может получиться лучший Главный психолог, чем из эмпата, который способен выявлять самые глубинные эмоциональные проблемы, из-за которых страдают его пациенты? Вот почему мне хотелось предложить тебе, чтобы ты подумал о себе в роли кандидата. Лично я считаю, что «администратор и Главный диагност Отделения Психологии Приликла» звучит совсем неплохо. Прекрати дрожать и слушай.

Любой из моих нынешних сотрудников неплохо справится с работой, – продолжал O'Mapa. – Мог бы недурственно справиться с ней и Сердаль, о котором многие высокого мнения, в том числе и он сам. Если откажешься ты, должность получит кто-то из них. Но они скорее исполнители, чем лидеры – способные, но боящиеся окончательной ответственности. Они – идеальные подчиненные, которые будут только рады лишить тебя повседневной рутины, чтобы у тебя было как можно больше времени на административную работу и помощь пациентам, которые действительно нуждаются в помощи. Никто из них не станет к тебе хуже относиться – ну, разве что Сердаль, если пожелает остаться в госпитале, – потому что они тебя по-настоящему любят. Расслабься, успокойся, ты не обязан отвечать мне прямо сейчас.

Приликла слетел с сиденья.

– Я готов ответить тебе прямо сейчас. Мой ответ – нет.

– Прошу тебя, маленький друг, – сказал O'Mapa. – Подумай, не торопись.

Эмпат прошествовал по полу кабинета на подрагивающих лапках, но у двери остановился и издал негромкую трель.

– Не забудь сказать мне на прощание какую-нибудь пакость, друг O'Mapa, – чтобы не выходить из образа.

Глава 27

Лейтенант Брейтвейт не отрывал взгляда от тарелки, где еще недавно красовалась огромная порция синтетического бифштекса, жареной картошки и грибов, и мысленно благодарил за ДНК, унаследованную им от родителей и помогающую ему предаваться прелестям обжорства без риска растолстеть. В тарелку с жалкими остатками еды он вперил взор исключительно для того, чтобы не испортить удовольствие созерцанием того, что поедал Сердаль. В столовой было так шумно, что им обоим приходилось разговаривать громко, однако этому в немалой степени способствовало и то, что они относились друг к другу, мягко говоря, недоброжелательно.

– Доктор Сердаль, мы с вами – кандидаты на одно место, – сказал Брейтвейт после очередной злобной паузы. – Но это вовсе не означает, что мы обязаны друг друга ненавидеть. Ведь не исключено, что эта работа не достанется ни мне, ни вам. Тем не менее в последнее время вы относитесь ко мне все с большей враждебностью. Почему?

– Не только к вам, – буркнул Сердаль, не взглянув на Брейтвейта, – но вы меня раздражаете особенно своими непрестанными советами, которые не представляют собой ничего иного, как тонко завуалированную критику. Вы поручили мне пациента, внешность которого отталкивающая, поведение враждебно. Теперь он и вовсе отказывается со мной разговаривать. Туннекис невозможен, просто невозможен. Я возле него сутками дежурил после операции. Вы дали мне задание, заранее понимая, что я с ним не справлюсь, не сумею провести психотерапию упрямого, несговорчивого пациента и произвести на О'Мару впечатление сотрудника, годного на высокий пост. Вы и все остальные показали мне, что чужаков тут у вас не жалуют.

– Это не правда, – заметил Брейтвейт. – Мы все тут – чужаки, по крайней мере до тех пор, пока не узнаем друг друга получше. Лиорен, Ча Трат или я сам могли бы взяться за этого пациента, но вы сами сказали, что ни разу не лечили телепата и что вам это интересно. Вы сами попросили, чтобы вам поручили лечение этого пациента, вот я вам и поручил.

– Но не испросили разрешения вашего шефа? – спросил Сердаль. – Это было ваше собственное решение, верно?

– Да, – ответил Брейтвейт. – Как новый администратор госпиталя, О'Мара сейчас очень загружен всякой работой за пределами отделения. Вам это известно. Мне он велел принимать на себя полную ответственность за решения такого рода, что я и делаю. Вы хотите отказаться от пациента Туннекиса?

Сердаль оторвал взгляд от тарелки и на миг задержал его на Брейтвейте.

– Так вот вы чего хотите, Брейтвейт, – проворчал он, – вам не терпится увидеть мой провал? Но это не имеет значения. После нескольких дней, в течение которых я пытался подступиться к пациенту, я пришел к выводу о том, что он глуп, упрям, груб, отвратителен как личность и вообще – существо никчемное, которому мне не стоило уделять так много времени. Если бы этот случай поручил мне О'Мара, он бы тоже сделал это из желания завалить меня, как и все вы. И не стоит отрывать у меня время и оскорблять мой ум ложью. Вы – земляне, на это большие мастера. Ну а теперь вы наверняка помчитесь на своих длинных бесформенных ножищах к своему шефу, чтобы передать ему все, что я вам сказал, да еще и краски небось сгустите?

Брейтвейт почувствовал, что заливается краской. Он открыл было рот, чтобы ответить Сердалю, но тут же закрыл, и при этом зубы его громко клацнули. Он всеми силами старался сдержаться. Если бы такую тираду выдал разозленный кельгианин – это бы еще куда ни шло, но Сердаль с самого начала производил на Брейтвейта впечатление холодного, самоуверенного, речистого дипломата, полностью владеющего своими эмоциями. После собеседования точно такое же мнение о Сердале составили остальные сотрудники отделения. Посему то, свидетелем чего сейчас был Брейтвейт, напоминало совершенно нехарактерную и потенциально опасную перемену в поведении, граничащую с откровенной паранойей, а может быть – и с ксенофобией. О таких внезапных и нетипичных изменениях личности Брейтвейт должен был по долгу службы сообщить О'Маре. Но он не хотел этого делать до тех пор, пока не выяснит причины нервного срыва Сердаля.

– Доктор, – негромко проговорил Брейтвейт, – вы себя хорошо чувствуете?

Сердаль не ответил. Он встал из-за стола и ушел.

Брейтвейт, доедая обед, думал о том, что обратиться к Туннекису за разъяснениями ему не позволяет кодекс медицинской чести – это был пациент Сердаля, а Сердаль сейчас пребывал в таком расположении духа, что подобный ход со стороны Брейтвейта его только еще сильнее обидел бы. Кроме того, Брейтвейту были нужны сведения о Сердале, а не его пациенте, а такие сведения легче было добыть у третьей стороны.

Старшую сестру-кельгианку звали Кульчет, она возглавляла сестринский персонал палаты для послеоперационных пациентов, в которой в боксе, призванном ограничивать телепатические излучения других пациентов, был размещен Туннекис. Учитывая то, к какому виду принадлежит Кульчет, Брейтвейт не стал тратить время на экивоки.

– Старшая сестра, как самочувствие пациента Туннекиса? – осведомился Брейтвейт. – Я к вам не с обходом пришел, просто хотел узнать ваше мнение о пациенте. Как он – миролюбив, сговорчив?

– Самочувствие пациента Туннекиса вполне удовлетворительно и соответствует прогнозу, – отвечала Кульчет, сердито ощетинившись. – Вот только никто из диагностов не оповестил меня о том, какой именно их прогноз. Относительно его сговорчивости могу сказать, что сотрудничает с медиками он только потому, что у него нет иного выбора. Он не миролюбив, и больше я ничего не скажу.

Солгать кельгианка не могла, но могла отказаться разговаривать. Брейтвейт предпринял новую попытку.

– Наш новый психолог пытался провести его психотерапию, – сказал он. – Что вы скажете о докторе Сердале?

Шерсть Кульчет разбушевалась.

– Эта... эта органическая черная дыра! – воскликнула она. – Шерсть у него не движется, он отвратителен, а эти его глаза... Он похож на чудовище из моих страшных детских снов...

– Но наверняка, – прервал ее Брейтвейт, – вы давно переросли страшные детские сны? В особенности – здесь, где ночные кошмары встречаются вам на каждом шагу?

– Все равно он мне не нравится, – буркнула Кульчет. – И моим медсестрам тоже. И мы будем очень рады, когда и Туннекис, и Сердаль покинут госпиталь.

Больше старшая сестра, ничего сказать не пожелала, а когда Брейтвейт продолжил донимать ее вопросами, беседа перешла на личности – вернее, на его личность. Брейтвейт пришел к выводу о том, что у этой кельгианки мышление отнюдь не прямолинейное, а весьма изобретательное.

О'Мара уже несколько часов работал в роскошном офисе администратора, когда к нему зашел Брейтвейт, внешне холодный и подтянутый, но явно взволнованный больше, чем обычно.

– Насколько я помню, – изрек О'Мара, указав на ближайший стул, – предполагалось, что свои проблемы вы будете решать самостоятельно. Если вы наткнулись на такую, какую решить не в состоянии, я надеюсь, что она серьезна – это в ваших интересах. В чем она состоит? Но покороче.

– Думаю, дело действительно серьезное, сэр, – ответил лейтенант. – Но скорее не получится.

– Постарайтесь, – посоветовал ему О'Мара.

– Сэр, – сказал Брейтвейт, – мы все понимаем, что вы ввели момент конкуренции в работу кандидатов на ваш пост. В связи с этим я прежде всего должен заверить вас в том, что ни в коем случае не пытался создать для Сердаля ситуацию выше его уровня компетентности либо вообще каким-то образом подсидеть его и вынудить сойти с дистанции. Это не в моем характере, и при всем уважении, сэр, должен вам сказать, что я не так уж сильно стремлюсь занять ваше место.

– Стало быть, проблема – это Сердаль, – заключил О'Мара. – Вы находитесь в процессе ее решения?

Лейтенант кивнул.

– На мой взгляд, у Сердаля налицо признаки нарастания эмоционального расстройства, – сказал он. – В последние несколько дней у него отмечаются выраженные изменения личности и поведения, но это, хотя и бросилось мне в глаза первым делом, может быть только малой частью более серьезной проблемы. Теперь у меня есть основание полагать, что к ней имеет отношение прооперированный пациент Туннекис, который находится в стадии выздоровления и нуждается в психологической поддержке, а также некий член медицинского персонала госпиталя. Я также отмечаю субъективные изменения в собственном характере. Не проявляя откровенной несубординации, я более не ощущаю страха и даже уважения к начальству, в том числе и к вам, сэр.

– Лейтенант, – сухо произнес О'Мара, – в течение многих лет я ждал, когда же вы это скажете. Продолжайте.

– Сэр? – удивленно вздернул брови Брейтвейт, но быстро продолжал:

– Я все еще пытаюсь, а может быть, только надеюсь, решить эту проблему самостоятельно, но мне потребуется сотрудничество заведующих отделениями, некоторых сотрудников этих отделений, а быть может, и помощь кое-кого из технического персонала. Мой статус не позволяет мне просить о такой помощи, вот почему я и пришел к вам. Но, признаюсь честно, сэр, я сам не уверен в том, что именно происходит, кроме того, что...

О'Мара поднял руку:

– Чья помощь вам нужна?

– Прежде всего, – поспешно отвечал Брейтвейт, – диагностов Торннастора и Конвея, поскольку я думаю, что эта проблема вряд ли по плечу врачам со стандартным мышлением. То есть если проблема существует и если дело не в том, что я себя напрасно пугаю. Еще мне понадобится Старший врач Приликла для точного анализа эмоционального излучения личностей, вызывающих мое беспокойство, ну и, конечно, ваш опыт в области многовидовой психиатрии. В зависимости от развития ситуации, может быть, придется подключить и еще кого-то.

– Это все? – с нескрываемой язвительностью осведомился О'Мара. – Вы неопровержимо уверены в том, что расстройство эмоциональной сферы отмечается у Сердаля, а не у вас?

– Сэр, – отозвался Брейтвейт. – Дело очень серьезное. И вполне вероятно – срочное.

О'Мара на миг задержал взгляд на Брейтвейте. Тот, не мигая, смотрел на него, что было крайне нетипично.

– Расскажите мне, какого именно рода помощь вам требуется. Начните с меня.

Брейтвейт облегченно вздохнул и торопливо проговорил:

– Прежде всего мне бы хотелось попросить вас о том, чтобы вы открыли мне психопрофиль Сердаля, а еще лучше – чтобы вы обсудили со мной его содержание. На основании собеседования и в процессе нескольких последующих бесед с Сердалем у меня сложилось впечатление о том, что у него устойчивый, уравновешенный тип личности – ну разве что он немного себялюбив...

– Хотите сказать – зазнайка, – уточнил О'Мара.

– ...и мне казалось, что он без труда адаптируется к множеству представителей разных видов, – продолжал Брейтвейт. – За последние несколько дней, с тех пор, как я поручил ему пациента Туннекиса по его же собственной просьбе, у Сердаля начали отмечаться выраженные изменения как в профессиональной, так и в социальной манере. Налицо также и явные признаки прогрессирующей ксенофобии. Такое поведение совершенно нехарактерно в свете того, что мне известно о типе личности Сердаля. Я провел деликатные беседы и выяснил, что все те, с кем в последнее время контактировал Сердаль, также отмечают в его характере перемены к худшему. Некоторые и вообще невзлюбили его настолько, что с трудом заставляют себя с ним разговаривать, и у них тоже проявляются признаки ксенофобии, хотя и менее интенсивные.

Я знаю, что психические нарушения не контагиозны, – быстро продолжал Брейтвейт, – независимо от того, кто является источником этой «инфекции» – пациент Туннекис или доктор Сердаль. Однако Туннекис в этой истории – единственный объединяющий фактор, поскольку перемены в поведении отмечаются только у доктора Сердаля и персонала послеоперационной палаты. Как бы ни нелепо звучала моя идея, первым делом следует исключить мысль о психическом инфицировании. Может быть, потом мне удастся ухватиться за какую-нибудь менее дурацкую соломинку. – Лейтенант вдохнул поглубже и продолжал:

– У подобного поведения Сердаля может быть и совсем простое объяснение. Может быть, пациент Туннекис визуально напоминает кого-то или что-то, что в прошлом вызвало у Сердаля глубоко укоренившуюся фобию, а может быть, в процессе психотерапии пациент рассказал Сердалю что-то такое о себе, что спровоцировало эту резкую фобическую реакцию. Вот почему я хотел бы взглянуть на его психопрофиль.

О'Мара кивнул, нажал несколько клавиш на компьютерной клавиатуре и развернул монитор так, чтобы дисплей был виден им обоим.

– Двигайтесь поближе, лейтенант, – сказал он. – Чувствуйте себя как дома.

Не подавая виду, О'Мара изучал информацию на дисплее с таким же пристальным интересом, как и Брейтвейт. Посмотрев психопрофиль Сердаля, лейтенант вздохнул, откинулся на спинку стула и покачал головой. О'Мара снизошел до едва заметного сочувствия.

– Мне очень жаль, лейтенант, – сказал он, – но перед нами психопрофиль психически здорового, уравновешенного и начисто лишенного ксенофобических реакций существа.

Брейтвейт снова покачал головой – на сей раз упрямо.

– Но, сэр, сейчас психопрофиль Сердаля выглядит совсем не так. Вот почему мне хотелось бы, чтобы Приликла провел исследование эмоционального излучения всех, кто меня беспокоит, начиная с Сердаля и Туннекиса. Кроме того, мне хотелось бы подробно ознакомиться с тем, что за операция была проведена пациенту, и если процедура была такова, что могла вызвать нечто более серьезное, чем банальную послеоперационную депрессию, мне хотелось бы знать, почему мы не были об этом оповещены. Я выяснил, что операция была тонкая и что Торннастор и Конвей настояли на том, чтобы делали ее они сами. Я уверен: что-то всерьез не так, но что именно – пока не знаю. Двое наших лучших диагностов имеют обыкновение давать ответы на самые необычные вопросы. Может быть, они и теперь сумеют на них ответить, хотя бы для того, чтобы сказать мне, что я валяю дурака... – Он растерялся и на миг стал прежним, не уверенным в себе Брейтвейтом. – ...что вполне вероятно, – добавил он.

– Возможно, лейтенант, а не вероятно, – уточнил О'Мара, развернул к себе монитор, нажал клавишу на панели коммуникатора и, когда ему ответили из приемной, распорядился:

– Торннастора, Конвея и Приликлу быстро ко мне... Нет, погодите, сейчас я перефразирую... – Он еле слышно сказал Брейтвейту:

– Проклятие, лейтенант, я все время забываю о том, что я теперь администратор и что мне надо обзавестись вежливостью и хорошими манерами, приличествующими этому посту. Прошу вас, – намного более мягко проговорил он в микрофон коммуникатора, – разыщите диагностов Торннастора и Конвея и Старшего врача Приликлу, свяжитесь с ними, передайте им мои наилучшие пожелания и попросите их как можно скорее зайти в кабинет администратора О'Мары.

Брейтвейт улыбнулся.

– Сэр, – отметил он, – у меня бы такой парафраз вряд ли получился лучше.

О'Мара проигнорировал этот комплимент и сказал:

– Вы уходить не вздумайте, лейтенант. Я вовсе не желаю пересказывать ваши подозрения этой троице и выглядеть полным идиотом. Понимаю, вы не знаете, что происходит, но пока они не пришли, вы должны объяснить мне, что вы обо всем этом думаете.

Глава 28

На языке обитателей этой планеты она называлась «Керм», что, собственно, и означало как в письменной, так и в устной речи – «планета». Письменной и устной речью кермиане пользовались нечасто, но масштабы их телепатического излучения ограничивались общением с себе подобными. Это излучение они не распространяли на входящих с ними в контакт представителей видов, владеющих техникой для космических полетов, в том числе – и на служащих Корпуса Мониторов, которые, с согласия кермиан, разместили на их планете культурно-исследовательский центр. Согласие на его размещение кермиане дали, но настояли на том, чтобы он находился в необитаемой области. Дело в том, что особи этого вида на близком расстоянии улавливали мысли любых существ, и это вызывало у них постоянное, крайне неприятное нарушение психической устойчивости. В результате база пребывала в состоянии добровольного ментального карантина, и все общение с кермианами осуществлялось по звуковым и видеоканалам.

Физиологическая классификация кермиан обозначалась аббревиатурой ВБГМ. Первая буква – "В" означала наличие телепатического дара у существ, во всем остальном обычных теплокровных кислорододышащих. Масса тела у кермианина равнялась приблизительно массе тела взрослого землянина, но только это, кроме, конечно, высокого развития интеллекта, у них и было общее. Внешне они напоминали огромных темно-коричневых слизней, которые передвигались с помощью разросшихся мышц нижней поверхности тела. На макушках у кермиан росли три коротких стебелька, каждый из которых заканчивался четырьмя пальцами. Они были начисто лишены природных средств нападения и защиты.

Этот вид добрался до вершины древа эволюции исключительно за счет использования телепатического дара, который применяли как для того, чтобы избегать опасности, так и для того, чтобы ее создавать для их естественных врагов, дабы те, в свою очередь, избегали их. Будучи слишком слабыми для драк и слишком медлительными для бегства, кермиане научились управлять мышлением хищников, которые представляли для них непосредственную угрозу. Умели они и натравливать хищников друг на друга, и исчезать с мыслительной и сенсорной карты врагов. Со временем кермиане расширили границы своего влияния и стали заставлять былых врагов работать на них. Они сохраняли сбалансированную экологию, флору и фауну своей планеты и в конце концов взяли под свою защиту братьев своих меньших, с помощью которых достигли нынешнего уровня цивилизации.

Диагност Конвей, излагавший краткий экскурс в историю кермианской культуры, на миг умолк и обвел взглядом О'Мару, Брейтвейта, Торннастора, Приликлу, после чего вновь посмотрел на О'Мару. Когда он заговорил вновь, в голосе его зазвучали озабоченные нотки.

– Медицинская наука на Керме пребывает в зачаточном состоянии, – сказал он. – В тех случаях, когда возникают состояния, угрожающие жизни, тамошние доктора мало чем могут помочь пациентам, помимо ментального утешения. В телепатическом сообществе не может быть тайн между врачом и пациентом, а это означает не только невозможность утаить плохие новости, но и неизбежность ощущения врачом страданий пациента. В этом плане кермиане очень похожи на тельфиан ВТХМ. Как и у них, умирающий кермианин по доброй воле избирает отшельничество и уносит себя вместе со своей болью и страданиями за пределы телепатической достигаемости своих сородичей, дабы те не делили с ним ужасы предсмертной агонии.

Когда офицер Корпуса Мониторов, возглавляющий командование базой на Керме, узнал о болезни Туннекиса, – продолжал Конвей, – он предложил ему лечение в Главном Госпитале Сектора. Пациент был полностью осведомлен о риске и о том, что многое нам придется узнавать от него уже в процессе операции. Состояние пациента было исключительно тяжелым, хотя и теперь, как и раньше, оно не угрожает его жизни. Однако состояние Туннекиса нельзя приравнять к страданиям кельгианина с отмершей шерстью. Как бы то ни было, операция прошла неудовлетворительно, и в данное время Туннекис нуждается в психологической помощи.

Конечности Приликлы, возлежавшего в кресле, имеющем форму чаши, начали подрагивать в ответ на сильное эмоциональное излучение, сгустившееся в кабинете. Торннастор прочистил все свои глотки, издав при этом звук охрипшего охотничьего рога.

– Администратор, – сказал тралтан, – Конвей слишком строг к себе. Он, а вернее – мы с ним – оперировали на совершенно неизведанной хирургической территории, не располагая абсолютно никакими знаниями об анатомии и обмене веществ пациента. По причинам религиозного и экологического свойства кермиане не позволяют чужакам физического вторжения в тела их покойников, не разрешают и обследовать кермианских животных. Будем надеяться на то, что со временем, на фоне расширения культурных контактов с жителями Керма, ситуация в этом плане изменится. Пока же мы были вынуждены получать знания непосредственно в процессе операции. Так что ситуация для Главного хирурга была далеко не идеальная.

– Это все мне известно, – снова вступил в беседу Конвей, – но у меня такое ощущение, что я все здорово осложнил и в итоге, О'Мара, подкинул вашему отделению пациента с жесточайшим расстройством психики, дабы вы попробовали спасти то, что от нее осталось. Пациенту изначально было нечего терять, поэтому я счел риск приемлемым.

Дрожание лапок Приликлы на миг усилилось, но утихло, как только Конвею удалось взять под контроль свои эмоции. Он продолжал:

– Но почему вас интересуют подробности наших хирургических «подвигов», когда заботить должны только последствия операции для психики пациента? Меня эти последствия вовсе не радуют, поскольку, откровенно говоря, я не ведал, что творил.

О'Мара быстро взглянул на Брейтвейта.

– Это ваш пациент, лейтенант.

Брейтвейт глубоко вдохнул и, ухитрившись сохранить уважительность, проговорил:

– Сэр, именно потому, что и я не ведаю, что творю, я и попросил собрать этот консилиум. Я надеюсь, что хоть что-нибудь в общей клинической картине – не знаю, что – может подсказать путь к исследованию.

– А когда не знаешь, что именно ищешь, – сказал Конвей, – приходится рассматривать все подряд. Верно?

Брейтвейт еще и кивнуть толком не успел, а Конвей уже поднялся и быстро шагнул к большому настенному экрану напротив стола О'Мары. Он набрал комбинацию клавиш, и на экране возникло увеличенное во много раз изображение нидианина.

– Медицинский архив, – проворчал нидианин.

– Пациент Туннекис, – отрывисто проговорил Конвей. – Родина – планета Керм. Черепно-мозговая операция, уникальная методика, оперирующий хирург – диагност Конвей, ассистенты – диагност Торннастор и Старший врач Приликла, операционная сто двенадцать. Прокрутите всю операцию, кроме выхода из наркоза и перевода в послеоперационную палату.

– Сэр, – возразил нидианин, – этот материал помечен вами как сверхсекретный. Его можно открывать только для членов операционной бригады и ни в коем случае нельзя использовать в обучающих целях и для просмотра посторонними лицами. Вы хотите снять эти ограничения.

– Естественно, – ответил Конвей. – Но мне бы хотелось, чтобы запись передавалась только сюда. Включайте.

На большом экране тут же возникло четкое, яркое изображение операционной номер сто двенадцать. Пациент Туннекис лежал на столе, привязанный к нему крепкими ремнями. Голова кермианина была покрыта колпаком, который заодно служил опорой для сканера с постоянным фокусом, наведенного на область чуть выше закрытых глаз. Из одного уха пациента торчала короткая полая трубочка для введения зонда, а над операционным полем был подвешен двусторонний видеоэкран. Ниже экрана, с той стороны, где расположился Конвей, был установлен небольшой, прочно закрепленный пульт дистанционного управления зондами. Торннастор и Конвей склонились над пациентом, а Приликла, еле заметно шевеля крылышками, завис над ними.

– Данный пациент, – произнесла экранная версия Конвея, бросив кратчайший из возможных взглядов в сторону видеозаписывающего оборудования, – был единственным пассажиром небольшого автоматизированного наземного транспортного средства, в которое случайно попал разряд молнии. Система безопасности автомобиля заземлила разряд через наружную обшивку автомобиля, поэтому пациент не был травмирован. Однако через несколько часов после этого у пациента наступило прогрессирующее ухудшение телепатической функции, а через пять дней он стал телепатически глух и нем. Хирургические вмешательства для ликвидации подобной дисфункции на родине пациента не производятся, не производятся они и нигде в Галактической Федерации, но нас попросили о помощи. Пациент готов?

– Да, друг Конвей, – сказал Приликла. – Уровень эмоционального излучения характерен для глубокого наркотического сна.

Конвей кивнул, и изображение на настенном экране разделилось на две части. На первой из них была видна голова пациента крупным планом и пальцы Конвея, осторожно вводящие трубочку в ушную раковину Туннекиса, на второй – изображение с экрана сканера.

– Вместо того чтобы вскрывать черепную коробку и добираться до поврежденного участка через ткани головного мозга, о сенсорных функциях которых мы не имеем ни малейшего представления, – продолжал Конвей, – мы приблизимся к операционному полю через существующий канал – в данном случае через одно из двух слуховых отверстий. В результате может возникнуть односторонняя аудиоглухота, однако этого можно и избежать, поскольку процедура восстановления структуры внутреннего уха намного более проста, чем процедура, к которой мы сейчас приступаем. Увеличить изображение в шесть раз. Вхожу...

Пальцы Конвея осторожно вставили тоненькую трубочку в ухо кермианина, но смотрел он на увеличенное изображение, где трубочка казалась куском водопроводной трубы со сглаженными краями, который рывками проталкивали в сужающийся туннель из живой плоти.

– Ближе к месту операции мы не можем подобраться без риска причинить пациенту тяжелые повреждения, – наконец объявил Конвей. – Теперь начнем вводить инструменты.

В трубочку было вставлено несколько проводков, которые выглядели тонкими даже при большом увеличении. Один из проводков был крошечным световодом с высокой яркостью, к другому крепился круговой видеодатчик, к остальным – разнообразные режущие и хватательные инструменты почти микроскопических размеров. Проводки тянулись из прозрачной коробки, внутри которой располагалась пара металлических операционных перчаток. Медленно и осторожно Конвей отнял руки от проводков и просунул их в перчатки.

– Увеличение повысить до двухсот раз, – распорядился он. – Скорость движения инструментов понизить на пятнадцать процентов.

Даже самые мелкие движения кистей рук и пальцев Конвея за счет искусственного замедления выглядели неуклюжими, плохо скоординированными конвульсивными подергиваниями.

– Понизить скорость движения до ста пятидесяти, – сказал он.

Движение зонда с режущей головкой стало более плавным и уверенным. Он преодолел барабанную перепонку и проник в лежащие за ней ткани. За ним в узкий коридор устремились световод, крошечный видеодатчик и инструменты для взятия тканей и жидкостей для анализа. В прорытом Конвеем туннеле стало тесновато.

– Отмечается незначительное повреждение коллатеральных тканей, – проговорил Торннастор. – Однако малые размеры инструментов сводят его к минимуму и делают приемлемым.

– Это новая территория, – негромко отозвался Конвей. – И мы не знаем, что здесь приемлемо. Ага, мы у цели.

Раздвоенная картинка на экране сменилась сильно увеличенным изображением с головки видеодатчика, зонд с которым, казалось, перемещался по лабиринту связанных между собой и полузатопленных пещер. В ярком свете были видны их причудливо изогнутые стенки – розовые с желтоватыми прожилками, поросшие чем-то наподобие странных растений, плотные пучки стебельков кое-где были увенчаны кристаллическими цветами – от бледно-голубых до темно-красных, почти черных. Большинство стебельков были пусты, а на некоторых кристаллики цветов были обломаны, отчего они выглядели деформированными. Крошечные обломки кристаллов покачивались в жидкости на дне «пещер», волнуемой продвигавшимися инструментами.

– Мне понадобится проба жидкости для анализа, – сказал Торннастор. – А также образцы этих плавающих обломков – по всей видимости, это обломки кристаллической ткани. Неплохо было бы также взять и несколько целых кристалликов, если вам удастся отделить их от стебельков. И сами стебельки с целыми цветами мне тоже нужны.

– Хорошо, – сказал Конвей. – Увеличить изображение до двухсот раз.

С помощью соответствующих инструментов было забрано микроскопическое количество жидкости, содержащей обломки кристалликов. Затем резак и щипчики, похожие на гигантские наземные машины, принялись собирать необходимые патофизиологу стебельки и кристаллические цветы.

– Для анализатора достаточно, – сказал Торннастор. – Однако жидкость представляет собой не просто физиологический раствор. На анализ уйдет некоторое время.

– Я чувствую твою тревогу, друг Конвей, – прозвучал голос Приликлы, – но она неоправданна. Эмоциональный статус пациента остается неизменным даже на подсознательном уровне, а это самый точный индикатор в тех случаях, когда что-то идет не так, как надо. Инвазивная процедура настолько тонка, что, на мой взгляд, пациент ничего не почувствовал бы, даже если бы не был под наркозом.

Раздался еле слышный шелестящий звук – видимо, это Конвей облегченно вздохнул. Затем он сказал:

– Спасибо за поддержку, маленький друг. Видимо, ты почувствовал, что я в ней нуждаюсь. Но сейчас мы видим перед собой органический телепатический приемник-передатчик, который поврежден и бездействует. А я в школе даже портативный радиоприемник собрать не мог.

Торннастор, оторвав один из своих глаз от анализатора, нарушил затянувшуюся паузу.

– Интересно, – глубокомысленно изрек он. – Жидкость представляет собой сложный раствор металлических солей, в основном – солей меди, с небольшой примесью других минералов, точное процентное содержание которых еще предстоит установить. Впечатление такое, что кристаллы, обладающие едва заметной радиоактивностью, растут в жидкости и присоединяются к пучкам стебельков только тогда, когда достигают окончательной степени роста. Стебельки, помимо того, что они имеют чашеподобные углубления для присоединения кристаллов на кончиках, служат защитным покровом для нервной сети головного мозга. Но в принципе в основном они служат для закрепления и поддержки кристаллов.

Жидкость мы можем репродуцировать, – продолжал Торннастор, – затем можем поместить в нее фрагменты поврежденных кристаллов, вырастить их и облучить соответствующей дозой радиации. Патофизиолог Мерчисон наблюдает за параллельным анализатором в лаборатории и говорит мне о том, что кристаллы формируются настолько быстро, что этот процесс можно завершить в течение часа. За это время мы можем перекусить.

– Что? – ошарашенно вопросил Конвей.

– Друг Торннастор – массивное существо, нуждающееся в частом потреблении энергии, – заметил Приликла, – но сейчас он просто пытается снять эмоциональное напряжение шуткой.

Изображение телепатического органа Туннекиса на экране оставалось неизменным, а разговор хирурга и патофизиолога приобрел такую терминологическую плотность, что О'Мара, как ни силился, не в состоянии был уловить его смысл даже двумя своими разумами. Он очень обрадовался, когда вновь выращенные кристаллы в среде роста были доставлены в операционную и путем медленной инъекции были введены в церебральную жидкость.

И тут даже О'Маре стало ясно, что возникли проблемы.

Свежевыращенные кристаллы упорно отказывались присоединяться к стебелькам. Конвей увеличил изображение в несколько раз и, обливаясь потом и стараясь работать как можно более аккуратно и точно, пытался захватывать кристаллики и подсоединять их к стеблям – увы, тщетно. Эмоциональное излучение в операционной стало настолько интенсивным, что Приликла, дрожа всем телом, был вынужден опуститься и сесть. Наконец Конвей покачал головой, овладел собой настолько, что эмпат перестал дрожать, и оторвал взгляд от операционного экрана.

– Чашечки-рецепторы на концах стебельков по размеру и форме соответствуют нововыращенным кристаллам, – сказал он негромко, – а это означает, что либо выращивание кристаллов прошло не так, как нужно, либо была ошибочно составлена среда для их роста, либо имело место и то, и другое. Поэтому кристаллы либо отторгаются, либо пока не готовы присоединиться к стебелькам. Я надеюсь – вернее, я проявляю безнадежный оптимизм и хочу верить, что дело в последнем и просто должно пройти какое-то время для того, чтобы процесс присоединения начался. В свете вышесказанного, и если ни у кого нет других идей, я предлагаю немедленно закончить операцию в надежде на то, что пациент выздоровеет сам, как это часто бывает.

Конвей отключил настенный экран. В кабинете О'Мары воцарилась мертвенная тишина. Конвей развернулся к собравшимся.

– Дальше там только окончание операции и мои общие инструкции медперсоналу послеоперационной палаты, – сказал он. – Честно говоря, мне не очень-то по душе слушать, как я приношу извинения. Пациент Туннекис не выздоровел. Мало того – его эмоциональное состояние требует помощи психиатра. Он попал в медицинское учреждение, славящееся тем, что здесь делают невозможное возможным, но увы, это не всегда получается. Боюсь, пациент Туннекис как был, так и остался телепатически глухонемым.

Конвей молча сел. Торннастор и Приликла молчали. О'Мара был потрясен до глубины души и очень порадовался тому, что молчание нарушил обычно сдержанный и немногословный лейтенант Брейтвейт.

– Диагност Конвей, – проговорил он очень вежливо, – я с вами совершенно не согласен.

Глава 29

Конвей, Торннастор, Приликла и О'Мара устремили на лейтенанта взгляд сразу десяти глаз, а Брейтвейт неотрывно смотрел на Конвея. Не дав тому опомниться, он продолжал:

– Есть основания предполагать, что ваш пациент установил некую форму проективного телепатического контакта с представителями целого ряда видов, а в особенности – с медперсоналом, который участвует в его лечении и уходе за ним. Насколько я могу судить о том, что они рассказывают о разговорах с пациентом, ни Туннекис, ни они не понимают, что происходит.

Конвей бросил взгляд на О'Мару и снова посмотрел на Брейтвейта. Он улыбнулся и спросил:

– Ваш шеф ознакомил вас с явлением, которое мы именуем «мозговым зудом», лейтенант? Это очень редкое состояние, но мне самому довелось испытать его несколько раз при контакте с телепатами. Это временное раздражение, не наносящее вреда ни здоровью, ни психике.

Брейтвейт кивнул:

– Мне известно об этом явлении, сэр. Такое происходит, когда особь вида, не обладающего телепатией, но хранящего в себе телепатические гены далеких предков, которые впоследствии выработали речь и слух, получает сигнал, который ее атрофированный телепатический орган не в состоянии обработать. В результате если такие особи что-то и ощущают, то их ощущения выражаются в виде нелокализованного покалывания в ушах. Изредка, как это произошло с вами, на несколько секунд запечатлевается полная телепатическая картина. Эффект телепатического воздействия Туннекиса более глубок и, на мой взгляд, опасен.

Хочу спросить у вас, – продолжал Брейтвейт, взглянув на Приликлу и Торннастора и снова вернувшись взглядом к Конвею, – с тех пор, как вы прооперировали Туннекиса, не отмечали ли вы у себя каких-нибудь нехарактерных изменений поведения и мышления – пусть даже самых незначительных? Не ощущает ли кто-либо из вас непривычного раздражения в отношении коллег или подчиненных, принадлежащих к другим видам? Не обеспокоены ли вы тем, что они могут принести вам вред? Не возникает ли у вас желания, чтобы с вами работали сотрудники одного вида с вами, а не орда страшных чужаков, которые...

– Проклятие, лейтенант, – вмешался Конвей. Он сильно покраснел. – Уж не заподозрили ли вы ксенофобию у нас?

– У сотрудников вашего уровня, с огромным опытом в многовидовой медицине и большой продолжительностью работы в госпитале, ксенофобия маловероятна, – спокойно отозвался Брейтвейт. – Однако эту возможность нельзя исключить.

Конвей не успел ответить. В беседу вступил Приликла.

– Друг Брейтвейт, пять источников эмоционального излучения в этом кабинете не излучают ксенофобии теперь, не излучали и в прошлом. А вы теперь ощущаете облегчение. Почему?

– Потому, – ответил лейтенант, – что я боялся, что вы инфицированы, загрязнены, попали под влияние – не знаю, каким словом лучше назвать этот телепатический контагион, – в то время, как оперировали Туннекиса. Именно это произошло с доктором Сердалем за время проведения сеансов психотерапии этому пациенту. Вероятно, определяющим фактором тут служит длительность контакта, и этим может объясняться тот факт, почему доктор Сердаль, по роду своих обязанностей часто посещающий Туннекиса, в данный момент сильнее всех поражен этим состоянием. Симптомы у медсестер, загруженных другой работой и не имеющих времени подолгу беседовать с Туннекисом, менее выражены.

– Доктор Сердаль, – сказал О'Мара прежде, чем кто-либо поинтересовался, кто это такой, – талантливый психолог и кандидат на мой пост. Однако я должен признаться, что он вряд ли произведет на меня хорошее впечатление, если так скоро станет пациентом моего отделения.

Конвей улыбнулся, а Торннастор постучал ногой по полу в знак признательности О'Маре за его попытку смягчить атмосферу консилиума. Но Приликлу снова забило, как в ознобе. Такой медленный, беспорядочный тремор указывал на то, что цинрусскиец собирается изречь нечто такое, что может вызвать неприятную эмоциональную реакцию у окружающих, которую ему придется принять на себя.

– Друг Брейтвейт, – проговорил Приликла растерянно, – ты учел такую вероятность, что состояние доктора Сердаля может исходить от него самого? Что эмоциональное напряжение, связанное с соисканием высокого поста в окружении большого числа странных и, быть может, пугающих существ, сказалось на его уравновешенном характере? Если это так, то не кажется ли тебе, что твоя ксенофобическая гипотеза, при всем моем уважении, в корне неверна?

– Я учел такую вероятность, доктор Приликла, – ответил лейтенант, – и отбросил ее. Но я был бы чрезвычайно рад и испытал бы огромное облегчение, если бы кто-то из вас доказал мне, что я ошибаюсь.

Приликла издал мелодичную трель – цинрусскийский эквивалент смеха и сказал:

– В таком случае я был бы очень рад порадовать тебя, друг Брейтвейт. Но как именно я мог бы доказать, что ты ошибаешься?

Лейтенант объяснил Приликле, чего хотел бы от него, затем изложил свои пожелания Конвею и Торннастору. К удовольствию О'Мары, Брейтвейт держался с тремя представителями медицинской элиты госпиталя вежливо, но без малейшего подобострастия.

Несколько минут после того, как врачи покинули кабинет О'Мары, Главный психолог молчал.

– Может быть, – сказал он наконец, – вы и не до конца понимаете, что делаете, лейтенант, но получается это у вас совсем неплохо. Ну что ж, теперь, когда вы отдали распоряжения троим нашим корифеям, может быть, и мне работенку подыщете?

– Я был бы благодарен вам, сэр, за любую помощь и поддержку, сэр, – сказал Брейтвейт. – Или инструкции. Если вам удобно, мне бы хотелось, чтобы мы с вами вместе поговорили с персоналом палаты, где лежит Туннекис.

– А если я, как и Приликла, только менее тактично, скажу вам, что вы ошибаетесь, и посоветую вам отказаться от нынешней линии исследования – что тогда?

– В определенных обстоятельствах, – уклончиво ответил Брейтвейт, – может помочь и отрицательный совет.

– Дипломат, – произнес О'Мара таким тоном, словно это было ругательное слово. Он быстро окинул взглядом свой роскошный кабинет, за прозрачной стеной которого у компьютеров упоенно трудились несколько секретарей. – Если вам в конце концов случится стать хозяином этого кабинета, лейтенант, вам тут понравится. Как только улягутся первые страхи и вы поймете, что можете быть вежливы, когда пожелаете, а не потому, что вам надо ублажать других, вы сможете отлично пользоваться дипломатической смазкой для того, чтобы в госпитале все шло, как по маслу. Я на это не способен, и потому мне всегда лучше где угодно, только не здесь. – О'Мара резко поднялся, обошел огромный стол, остановился рядом с Брейтвейтом и добавил:

– Ваше шоу продолжается. Вперед, лейтенант.

Старшая сестра послеоперационной палаты Валлешни в этот день не дежурила, а это означало, что получив ее согласие на визит в ее комнату, Брейтвейт и О'Мара должны были облачиться в защитные костюмы. Хлородышащая илленсианка у себя дома, напротив, наслаждалась свободой пребывания в родной стихии. Разговор носил личный характер, поэтому хотя бы один из гостей непременно должен был смотреть на Валлешни, что было, мягко говоря, нелегко. Приветствовав медсестру коротким кивком, О'Мара сосредоточил свое внимание на пучке какого-то чахлого, маслянистого декоративного растения, висевшего на стене. Вероятно, для илленсианки это растение было красивым и благоуханным. Разговор повел Брейтвейт.

– Я, было, подумала, – хмыкнула илленсианка после того, как Брейтвейт покончил со вступительным словом, – что визит двоих психиатров чреват разговором о моем собственном психическом состоянии. А вас, оказывается, интересует единственное: сколько своего рабочего времени я уделила пациенту Туннекису, а уделяла я ему всего по несколько минут в день. Кроме того, вы спрашиваете меня о том, не замечала ли я за собой каких-либо изменений в личности и поведении и не бросались ли мне в глаза таковые изменения у моих подчиненных медсестер, которым, как вы говорите, вероятно, может понадобиться психотерапия. При этом вы утверждаете, что изменения эти могут быть настолько незначительны, что я их запросто могла и не заметить.

Совершенно ли вы уверены в том, – спросила илленсианка, чуть-чуть наклонившись вперед на ножках, напоминавших короткие стебли желто-зеленых колеблющихся водорослей, – что в психотерапии нуждаются не психиатры?

О'Мара негромко рассмеялся, но тут же умолк. В отличие от кельгиан илленсиане были способны на вежливость, когда это было нужно. А эта сегодня, похоже, явно была не в настроении. А может быть, ее враждебность объяснялась слабовыраженной ксенофобией, подхваченной вследствие воздействия пресловутого контагиона Туннекиса, существование которого Брейтвейту еще предстояло доказать. Но скорее всего Валлешни просто была недовольна тем, что ей не дают отдохнуть после дежурства.

– Колебания настроения и изменения в поведении я отмечаю и у себя самой, и у своих сотрудниц ежедневно, – продолжала Валлешни, – и некоторые из них весьма значительны. Вызваны они могут быть многими причинами – переживаниями из-за замечаний преподавателей на семинарах, волнениями из-за поведения сексуальных партнеров, отношения с которыми продвигаются не слишком успешно, и в итоге из-за этого страдает работа в палате – да мало ли еще какими субъективными причинами. Эти мизерные утраты самообладания и вспышки несубординации направлены в отношении лично меня. Моей цивилизации повезло в том смысле, что она достигла больших достижений в науке, в частности – в области многовидовой медицины, но зато нам весьма не повезло в том смысле, что глупое, умственно ограниченное большинство кислорододышащих, вроде вас, не находит нас визуально привлекательными. Даже ваш собственный шеф предпочитает смотреть на какой-то бессмысленный цветок, а не на меня. Поскольку это так, вполне понятно, что мы друг другу не нравимся, но не думаю, что дело тут в ксенофобии.

– А вот я думаю, – заявил Брейтвейт, на миг утратив самообладание, – что дело как раз в ксенофобии и что...

О'Мара не дал ему договорить – он дипломатично кашлянул. Лейтенант намек понял.

– Теперь, когда мы вас официально ознакомили с проблемой, – сказал Брейтвейт, овладев собой, – наше отделение было бы вам признательно за любую информацию. Мы, естественно, побеседуем и с другими сотрудниками, работающими в тесном контакте с пациентом Туннекисом. Спасибо за сотрудничество, Старшая сестра.

Когда О'Мара и Брейтвейт вышли в коридор, лейтенант покачал головой, кивком указал на дверь Валлешни и сказал:

– Илленсиане обычно не настолько невежливы, сэр. Такое поведение вполне может быть индикатором ксенофобической реакции.

– Случай ваш, лейтенант, – коротко отозвался О'Мара. – Куда теперь?

О'Мара не имел обыкновения ходить в столовую, поскольку ему всегда претила застольная болтовня о медицине, в которой он не был профессионалом. В столовой можно было заподозрить у кого угодно ранние симптомы расстройства психики, наслушаться сплетен, которые также могли навести на мысль о необходимости принятия тех или иных психологических мер. Пресловутая нелюдимость и резкость О'Мары в общении с сотрудниками, хотя об этом никто не догадывался, главным образом была связана с тем, что он до сих пор был носителем кельгианской мнемограммы, и за долгие годы его стиль мышления мало-помалу слился со стилем мышления Маррасарах. Поэтому О'Мара предпочитал принимать пищу либо в кабинете, либо у себя в комнате, и теперь ему предстояло ловить на себе сотни любопытных взглядов – с чего это он вдруг изменил своей привычке?

Однако все сложилось так, что они с Брейтвейтом с таким же успехом могли оказаться невидимками. Центр внимания находился в совершенно ином месте.

Практически все присутствующие в столовой были на ногах и, отчаянно размахивая руками, щупальцами – словом, всем, чем могли, указывали на столик, стоявший у стены. Взгляду О'Мары предстало зрелище, которого, как он думал, ему никогда не суждено будет лицезреть в стенах Главного Госпиталя Сектора, там происходила самая что ни на есть настоящая, откровенная драка между особями разных видов.

– Вызывайте охранников, – бросил О'Мара на ходу, – вооруженных, с принадлежностями для ограничения подвижности.

Но лейтенант уже и сам догадался – он стоял у ближайшего коммуникатора и быстро отдавал соответствующие распоряжения.

Дерущиеся сошлись настолько тесно, что поначалу О'Мара даже не мог толком разобрать, сколько их и кто они. Драчуны успели разломать стол и стулья и издавали непереводимые звуки, из которых невозможно было понять, что послужило поводом для потасовки. Одно было очевидно: дрались они между собой, как попало, а не с кем-то одним конкретно. Это позволило О'Маре понадеяться на то, что жертв будет меньше. Тралтан пытался проломить прочный панцирь мельфианина, а тот, в свою очередь, старался ущипнуть тралтана за толстенную шкуру, одновременно отпихивая одной конечностью огромного медведеподобного орлигианина, вцепившегося в одно из щупалец тралтана и пытавшегося подставить тому подножку. Крепкого телосложения старший медбрат-землянин, по щекам и белому халату которого стекала кровь – вероятно, его собственная, пребывал в самом центре потасовки и отчаянно орудовал кулаками и ногами. Среди шерсти орлигианина также проглядывали кровавые пятна, одна из конечностей мельфианина безжизненно повисла. О'Мара был уже совсем рядом с дерущимися, когда из-под их ног вдруг выкатился незамеченный им раньше нидианин.

О'Мара наклонился и ухватил косматого коротышку за плечи.

– Какого черта? Почему вы деретесь? – проорал О'Мара, пытаясь перекричать общий гам. – Прекратите немедленно, иначе ваша карьера в госпитале будет окончена!

– Да знаю я, проклятие! – сердито буркнул в ответ нидианин. – Я попробовал им помешать, но у них же весовое преимущество. Хоть вы попробуйте их вразумить.

О'Мара ворчливо извинился, поставил нидианина на ноги и пошел по кругу вокруг дерущихся, которые и не подумали прислушаться к его увещеваниям и угрозам. Улучив момент, О'Мара подступил к землянину и резко ударил его по пояснице. Тот охнул и опустился на колени, а О'Мара ухватил его за пояс и оттащил на несколько ярдов в сторону.

– Ни с места, старший медбрат, – гневно приказал О'Мара. – Иначе я вам так врежу по физиономии – мало не покажется.

О'Мара разъярился не на шутку. Он был готов самым суровым образом разделаться с этими смутьянами, учинившими первую драку в истории госпиталя.

Мельфианина он ухватил под панцирь снизу, ловко перевернул на спину и оттащил в сторону, но подальше от старшего медбрата-землянина. Вывести из боя орлигианина было намного труднее. Даже в старые жуткие времена, когда О'Мара был моложе и сильнее, ему редко удавалось одолеть орлигиан в рукопашной схватке. О'Мара, стыдясь того, что изменяет многолетней практике цивилизованного поведения, ухватил орлигианина за длинные лохматые уши, поддал ему коленом между лопаток и резко рванул назад.

Орлигианин хрипло взвыл, выпустил щупальце тралтана, упал на четвереньки и попробовал перебросить О'Мару через голову, уподобившись дикой лошади, пытающейся сбросить седока. Не исключено, что это бы и удалось орлигианину, если бы откуда ни возьмись не появились крепчайшие, подобные железу, щупальца худларианина, не ухватили О'Мару за пояс и за ноги и не подняли над полом.

То же самое другая пара щупалец худларианина произвела с орлигианином.

– Какого черта? Что вы себе позволяете? – возмущенно воскликнул O'Mapa. – Отпустите меня немедленно!

Речевая мембрана худларианина, расположенная между зажатыми в его щупальцах О'Марой и орлигианином, дрогнула. Послышался учтивый ответ:

– Только в том случае, если вы пообещаете отказаться от попыток решить ваш спор насильственными методами. Вы повинны в поведении, не приличествующем разумным существам.

– Все в порядке, медбрат, – сказал Брейтвейт худларианину, всеми силами удерживаясь от улыбки. – Этот землянин пытался разнять дерущихся. Он хороший.

Когда ноги О'Мары наконец коснулись пола, он гневно фыркнул на Брейтвейта и рявкнул:

– Да вы, похоже, любовались этим зрелищем, лейтенант?

– Всего лишь малой частью его, сэр. Другая часть куда более серьезна, – невозмутимо ответил Брейтвейт и поспешно добавил:

– Когда я вызывал охрану, по коридору проходил этот медбрат, и я попросил его помочь...

Он не договорил и помахал рукой шестерым здоровякам-орлигианам, до зубов вооруженным всевозможными средствами усмирения. Охранники опрометью бежали к месту потасовки.

– Вот и бригада охраны прибыла, – облегченно проговорил Брейтвейт. – Предлагаю позаботиться о раненых, тем более, что недостатка в медиках здесь нет. Затем их надо будет препроводить в их комнаты, а потом опросить по отдельности и выяснить, что же тут произошло.

– Ну так займитесь этим, – буркнул O'Mapa. – У вас еще что-то на уме?

– Да, сэр, – озабоченно сдвинул брови Брейтвейт. – Старшего медбрата-землянина и орлигианина я знаю лично, а вот относительно мельфианина и тралтана, хотя я их и неважно различаю, я точно уверен: в настоящее время они работают в той самой палате, где лежит пациент Туннекис.

Глава 30

Падре Лиорен являлся носителем Синей Мантии Тарлы, что в академических кругах землян равнялось примерно такому же уровню оценки научных достижений, как нобелевское лауреатство в области медицины. Правда, после катастрофы на Кромзаге Лиорен добровольно отказался от медицинской практики и дал клятву больше никогда к ней не возвращаться. Все сотрудники Главного Госпиталя Сектора прекрасно знали причину, по которой Лиорен в Отделении Психологии числился не Старшим врачом, а советником по религиям существ, принадлежащих к разным видам, но до сих пор никто, даже кельгиане, подобные тому, к которому сейчас явился с визитом Лиорен, не позволяли себе такую жестокость и нечуткость и не напоминали Лиорену о случившемся на Кромзаге лично.

Лиорен взял себя во все восемь рук и заботливо вопросил:

– Что вас беспокоит, друг?

– Ты меня беспокоишь, – буркнул кельгианин, и шерсть его сердито взъерошилась. – Ты, святоша, убийца и лицемер. Убирайся прочь и больше не пытайся отравлять мой разум своей глупой религиозной болтовней. Я ничего тебе не скажу и не желаю ничего слушать от твари, которая похожа на корявое дерево шампид. Оставь меня в покое.

В принципе, длинное, конусообразное тело Лиорена, покоящееся на четырех коротких ножках и снабженное четырьмя срединными и четырьмя верхними конечностями, можно было сравнить с кельгианским деревом шампид, но только в том случае, если бы проводящий такое сравнение желал оскорбить тарланина. Почему-то этот кельгианин имел именно такие намерения. Но Лиорена интересовала причина такого, совершенно нехарактерного поведения медика.

– Я оставлю вас в покое, – сдержанно вымолвил Лиорен, – если вы действительно этого хотите. Но мне бы хотелось выслушать ваши жалобы. Я готов выслушать и личные оскорбления, если они имеют какое-то отношение к вашим бедам, и я не стану пытаться учить вас чем-либо, чему вы не хотите учиться. На Тарле тоже растет много деревьев, которые похожи на меня, а на некоторых из них живут маленькие пушистые зверьки, которые чем-то напоминают вас. Деревья и зверьки сосуществуют издревле, и ни у тех, ни у других нет иного выбора. В отличие от них мы обладаем свободой воли, мы цивилизованны и разумны.

Предположительно, – не удержавшись, добавил Лиорен.

Шерсть кельгианина продолжала бушевать, но сам он при этом молчал.

– Прошу вас, помните о том, – продолжал Лиорен, – что хотя я и являюсь сотрудником Отделения Психологии, я не связан его уставом и не обязан докладывать обо всем, что вы мне скажете, своему начальству или включать эти сведения в ваш психофайл, если только вы не дадите на то своего согласия. Наша беседа совершенно конфиденциальна. Вас наверняка что-то беспокоит, если изменилось ваше поведение в отношении начальства, других работников палаты и, насколько мне известно, ваших приятелей, относящихся к другим видам. Независимо от того, носит ли ваша проблема личный, этический или даже криминальный характер, сведения о ней не уйдут дальше меня, если только вы не решите, что это возможно. Ну а теперь не хотели бы вы рассказать мне о ваших бедах?

– Нет, – буркнул кельгианин. – Не хотел бы, потому что ты мне не нравишься. Я не желаю, чтобы ты ко мне близко подходил, и я не верю ни единому твоему слову. Ты ведь пойдешь и будешь трепать про меня с землянами и этой вашей жуткой соммарадванкой. Здесь все говорят не то, что думают, и ни у кого нет такой шерсти, которая показывала бы истинные чувства. Я никому из вас не верю и верить могу только другим кельгианам. И к твоему сведению, со мной все в полном порядке. И нет у меня ни личных, ни этических, ни каких-нибудь еще проблем. Так что проваливай.

После такой тирады, на взгляд опечаленного Лиорена, действительно больше ничего не оставалось.

В это самое время вышеупомянутая «жуткая соммарадванка» Ча Трат пыталась тактично выведать эмоциональные проблемы у практиканки-землянки в другой части госпиталя. Ча Трат отличалась внушительными габаритами, потому ей пришлось беседовать с практиканткой через открытую дверь – в комнате она бы попросту не поместилась.

– Прошу прощения за то, что беспокою вас в нерабочее время, сестра Пэтель, – сказала Ча Трат, – но старший преподаватель Креск-Сар очень озабочен вашей невнимательностью и поведением на занятиях в последнее время. Он сказал мне о том, что на первых порах вы делали большие успехи в изучении многовидовой анатомии и что ваша палатная практика протекала безукоризненно. Однако он отмечает, что в последнее время ваша работа страдает недостатками, а ваши профессиональные контакты с коллегами и пациентами других видов нарушились. Пока в этом нет ничего настолько серьезного, чтобы этим официально заинтересовалось Отделение Психологии, то есть – данные не внесены в ваш психофайл, но меня попросили поговорить об этом с вами приватно и, быть может, дать вам совет. Креск-Сар просил узнать, не лежит ли причина происходящих с вами перемен за пределами программы обучения. Вы ничего не хотели бы мне рассказать, сестра?

Темная кожа щек медсестры приобрела еще более темный оттенок. Ча Трат знала о том, что у землян подобный феномен отражает сильные эмоции типа гнева или смущения.

– Да, – громко проговорила медсестра, – я хотела бы вам сказать, что Креск-Сар – любопытный, тупой и вшивый карлик... – Она передернула плечами. – У меня мурашки по коже бегают всякий раз, когда он ко мне подходит. И вы такая же мерзкая, как он, только покрупнее.

Старший преподаватель-нидианин ростом и массой тела вдвое уступал этой землянке, но на взгляд Ча Трат, наличие насекомых-паразитов в его шерсти представлялось сомнительным. Явно практиканткой владели эмоции, а не здравый смысл. Как хирург-целительница воинов в прошлом, а ныне практикант-чародей, Ча Трат постаралась скрыть свою собственную эмоциональную реакцию под глубоким слоем здравомыслия. Ей пришлось изрядно потрудиться и для того, чтобы не проявить собственную вспыльчивость.

– Мне нужны сведения о вас, сестра Пэтель, – уточнила Ча Трат, – а не о Старшем преподавателе Креск-Саре.

– Значит, все-таки еще нужны? – хмыкнула землянка. Говорила она слишком громко, хотя стояли они совсем близко друг от друга. – А с какой стати я должна что-то рассказывать тебе, извращенка-переросток? Мы все про тебя знаем: знаем, как ты попала сюда по блату, как ты отхватила себе одну руку во время операции, и... Воинский хирург, тоже мне! Да ты самая настоящая дикарка, готовая размахивать окровавленным мечом!

Ча Трат, стараясь говорить сдержанно и разумно, возразила:

– Я – не воин, не мастер боевых искусств – вернее, я не владею современной боевой техникой. Мое звание имеет отношение только к медицине. На моей родине низшую ступень медицинской иерархии занимают знахари, которые изготавливают различные снадобья и припарки для лечения рабов. За ними следуют хирурги-целители воинов, которые прежде, до запрещения войн, лечили раненых в боях. Самыми важными персонами среди медиков являются чародеи, целители разума – то есть те, чей долг состоит в том, чтобы сохранять в целости и сохранности мышление правителей. Естественно, если раб получает тяжелое телесное повреждение или у него отмечается тяжелая ментальная дисфункция, о нем проявляют заботу ближайший хирург-целитель воинов или чародей, целитель правителей...

Ча Трат умолкла, поскольку дверь в комнату сестры Пэтель с шипением закрылась перед ней. Пару мгновений помедлив, чтобы собраться с мыслями, Ча Трат поспешила к ближайшему коммуникатору и набрала код службы определения местонахождения сотрудников.

– Мне нужно узнать, где сейчас находится администратор О'Мара, – торопливо проговорила она. – Если он на заседании или отдыхает, вызовите его оранжевым кодом номер один.

Прошло не более трех минут, и на экране появилось изображение О'Мары. Он был без формы, в пижаме и потирал мясистые лоскуты тканей, покрывавших глаза.

– Проклятие, Ча Трат, – пробурчал он сердито, когда соммарадванка закончила доклад. – С какой стати психиатр сообщает о подозрении на наличие в госпитале инфекционного заболевания мне, еще одному психиатру? Со времени вашего поступления на работу в Отделение Психологии вы больше не практикуете медицину, но если вас озарило и вы что-то там такое нашли, так скажите о ваших подозрениях какому-нибудь медику, но только в том случае, если у вас есть солидные доказательства. Вы меня разбудили посреди ночи, и с утра я вам скажу много приятных вещей. Конец связи.

– Подождите, сэр, – поспешно проговорила Ча Трат. – Полагаю, мы столкнулись с наличием неожиданной инфекции, и насколько ее распространение ограничено или, наоборот, повсеместно, я не знаю, поскольку всего лишь несколько минут назад я располагала на этот счет только слухами и сплетнями. Но теперь я убеждена, что слухи отнюдь не беспочвенны.

– В таком случае поведайте мне, почему вы пришли к такому выводу, – сказал О'Мара чуть спокойнее. – Только учтите, ваши заключения должны быть обоснованы.

– Я не вполне понимаю, что происходит, сэр, – начала соммарадванка, – поскольку, на мой взгляд, происходящее просто невероятно. В принципе ментальные и эмоциональные дисфункции, как бы они ни были тяжелы, не могут переноситься в психику другого существа, если только у него не происходило интенсивного ассоциирования с психически больным и если он не слабоволен и не подвержен влиянию. Я уже изучила психофайлы сотрудников, упоминаемых в слухах, в том числе – и той сотрудницы, с которой только что побеседовала, и должна со всей определенностью заявить, что с таким состоянием психики им попросту противопоказано здесь работать. Полагаю, речь идет о чисто психологической ксенофобической инфекции, сэр, поэтому я и объявила немедицинскую тревогу оранжевым кодом номер один. Я была не права?

– Нет, – ответил О'Мара. Глаза его открылись шире. Ча Трат услышала торопливое постукивание пальцев по клавиатуре пульта. – Немедленно возвращайтесь в отделение. Обсудите ваши подозрения с падре Лиореном и лейтенантом Брейтвейтом и объедините ваши соображения к моему приходу. Конец связи.

Когда изображение соммарадванки исчезло с экрана, О'Мара осведомился о местопребывании и графике работы Старшего врача Приликлы и выяснил, что цинрусскиец проснулся и собирается начать рабочий день. Немедицинские заболевания – эта была та область, в которой эмпату не было равных.

Прошло три часа. По самым различным причинам немедицинского свойства типа того, что работа администратора вторгалась и в нерабочее время О'Мары, он не спал уже две ночи подряд. Его мышление почти физически болело от брожения по порочным кругам, и он был готов отдать большую часть своего месячного жалованья за то, чтобы позволить себе хорошенько, с чувством зевнуть. Увы, вместо этого он поднял руку, прося тишины, медленно обвел взглядом Брейтвейта, Лиорена и Ча Трат и задержал его на Приликле – единственном, кто точно знал, как он устал. Затем О'Мара заговорил, стараясь играть роль администратора, а не Главного психолога, которого все присутствующие знали и побаивались.

– Примите мои похвалы по поводу психологического детективного расследования, предпринятого всеми вами, – сказал О'Мара, – и за те сведения, которые вам удалось собрать, хотя из них и следует совершенно невероятный вывод. Но теперь нам пора прекратить напоминать друг другу о том, насколько невероятно происходящее, и приступить к каким-то действиям.

Главный вопрос повестки дня, – продолжал O'Mapa, – состоит в том, что на сегодняшний день мы имеем троих сотрудников отделения и соискателя кандидата на мой пост, который в будущем может стать сотрудником отделения. Невзирая на отсутствие у этого доктора каких-либо психических и психологических отклонений в анамнезе, у него, так же как у еще некоторых членов медперсонала, неожиданно проявилась ксенофобия в степени, неприемлемой в стенах данного учреждения. Если ее оставить без лечения, этим сотрудникам придется уволиться. Примерно у двадцати других штатных сотрудников, о которых я сейчас говорить не буду, отмечаются сходные симптомы, но пока они не так ярко выражены. Следовательно, мы столкнулись с какой-то формой психической инфекции, которая разгуливает по госпиталю, что, по самой природе своей, невероятно.

Но если два необъяснимых события происходят одновременно, – сказал он, – то велика возможность того, что у них – общая причина. Когда же происходит четыре таких события и более за несколько дней, эта возможность становится вероятностью, граничащей с практической уверенностью. Поэтому давайте обсудим, каким образом это невозможное, немедицинское расстройство психики проникло в госпиталь и как оно распространяется. Итак?

Брейтвейт посмотрел на Приликлу – не захочет ли Старший врач высказаться первым, но эмпат явно чувствовал его нетерпение и любезно взмахнул тоненькой лапкой.

– Сэр, – начал Брейтвейт. – Если мы имеем дело с контагиозным заболеванием – органическим или психическим, то нам следует предположить наличие носителя болезни, который был инфицирован и теперь передает болезнь всем, кто с ним контактирует. Но эта болезнь ведет себя иначе, поскольку данные, которыми мы располагаем на данный момент, указывают на то, что источник заболевания – один, но степень инфицированности входящих с ним в контакт зависит от времени контакта. Думаю, относительно источника инфекции теперь у нас сомнений нет.

Ча Трат склонила голову в знак согласия. Лиорен изобразил срединными конечностями жест, означавший то же самое. Приликла, который обычно старался соглашаться со всеми, дабы поддерживать благоприятность окружающего его эмоционального излучения, никакими изъявлениями не отреагировал.

– Дальше, – нетерпеливо произнес O'Mapa.

– Источником, – продолжал Брейтвейт, – наверняка является недавно поступивший в госпиталь пациент Туннекис с планеты Керм, физиологическая классификация ВБГМ, который выздоравливает после черепно-мозговой операции и страдает послеоперационным неврозом, по поводу которого с моего согласия его лечит доктор Сердаль. Кермиане – существа, наделенные телепатией, и это, на мой взгляд, является критически важным моментом.

Доктор Сердаль, – продолжал он, – проводил с пациентом по несколько часов каждый день. Дольше него рядом с Туннекисом не оставался никто. Его беседы с пациентом пока эффекта не дали. Однако сам Сердаль, в анамнезе которого нет сведений о каких-либо психических расстройствах, в настоящее время демонстрирует настолько тяжелые симптомы ксенофобии, что его пришлось изолировать в его комнате. Менее серьезно поражена ксенофобией илленсианка-ПВСЖ – Старшая медсестра Валлешни, работающая в палате, где лежит Туннекис, и отвечающая за послеоперационный уход за ним. Она часто подходит к больному, чтобы проверить, каково его состояние. Примерно в той же степени симптомы ксенофобии выражены у землянки-ДБДГ, медсестры-практиканки Пэтель, которая также регулярно ухаживала за пациентом и меняла повязки на его послеоперационном шве, приносила ему еду и так далее. Все трое освобождены от выполнения своих обязанностей и изолированы в своих комнатах, как и те сотрудники, что затеяли драку в столовой. У последних симптомы не были настолько ярко выраженными, как у других, но они не имели тесного контакта с пациентом и просто дежурили по соседству. Согласны ли все вы с тем, что все это позволяет сделать следующий вывод: психическая инфекция имеет единственный источник излучения, заболевание носит кумулятивный характер и связано со временем контакта? Однако, мы наблюдаем не только это: резкое ухудшение наблюдаемых симптомов указывает на то, что источник заболевания набирает силу и увеличивает масштабы своего действия. Но как можно изолировать нематериальную инфекцию?

Доктор, – сказал Брейтвейт, резко развернувшись к Приликле, – не отметили ли вы чего-либо в эмоциональном излучении пострадавших, что позволяло бы сделать иной вывод?

– Нет, друг Брейтвейт, – ответил Приликла. – Все так, как ты говоришь. У всех них отмечается огрубление реакций; недостаток тонких оттенков и структурирования эмоций. Впечатление такое, словно наиболее цивилизованные чувства у этих существ попросту исчезли. Однако удаление от источника инфекции, похоже, остановило этот процесс, который может оказаться обратимым. Психика, как и тело, умеет самовосстанавливаться, но возможно, я чересчур оптимистичен. – Бросив взгляд на О'Мару, Приликла продолжал:

– Лейтенант произвел исследование, отличающееся высокой степенью дедукции и наблюдательности. Надеюсь, его проницательность будет вознаграждена по заслугам. Теперь я понимаю, почему вы не позволяли мне приближаться к Туннекису для чтения его эмоций, несмотря на то, что результаты могли бы оказаться полезными. Вы боялись, что я тоже мог бы заразиться, хотя и неизвестно чем.

– Эта мысль также принадлежит лейтенанту, – с кривой усмешкой проговорил О'Мара, не желая рассыпаться в похвалах своему подчиненному. – На самом деле, я до сих пор не придумал, как бы подать ему заслуженный десерт так, чтобы он не слишком им наслаждался.

О'Мара понимал, что Приликле как на ладони видно то чувство восхищения, которое он испытывал по поводу качества работы Брейтвейта. Но что поделаешь – репутацию мрачной и язвительной личности надо было сохранять. Эмпат переключил внимание на Брейтвейта.

– Я чувствую, тебя мучают еще какие-то подозрения, друг Брейтвейт, – сказал он. – Что тебя тревожит?

– Тревожит меня то, – ответил Брейтвейт, – что, помимо просмотра видеозаписи операции и просьбы в оказании психологический поддержки после оной, нам ничего не известно о пациенте Туннекисе. Во-первых, почему он был изолирован с самого начала? Может быть, кто-то уже подозревал, что может случиться нечто подобное, и потому принял меры предосторожности? Доктор Приликла, от вас невозможно скрыть эмоциональное излучение. Не ощущали ли вы чьих-либо чувств в отношении данного пациента, которые могли бы хоть как-то помочь нам решить проблему и о которых вы можете нам поведать, не таясь? А может быть, вам лично что-то известно об эмоциональном фоне пациента?

Подрагивание крылышек и лапок Приликлы распространилось на его хрупкое тельце.

– Твои подозрения неоправданны, друг Брейтвейт, – сказал он. – Изоляция пациента была предназначена для сведения к минимуму уровня телепатического шума, производимого медицинским персоналом – хотя скорее всего никакого шума пациент уже не слышит. Но я могу рассказать тебе и еще кое-что.

Глава 31

К тому времени, когда Приликла закончил рассказ обо всем, что ему было известно, и был разработан план – не то чтобы решения проблемы, но попытки поиска метода сдерживания распространения инфекции в надежде на то, что ответ появится впоследствии, голова у О'Мары кружилась куда сильнее, чем просто от недосыпания. Получалось так, что даже для частичного решения поставленной задачи следовало поставить на самые разнообразные уши значительное число сотрудников госпиталя – медиков, техников и охранников. Даже теперь, когда Брейтвейт обрел прежде несвойственную ему самоуверенность, он не смог бы отдать распоряжения такому числу высокопоставленных сотрудников без того, чтобы кто-то не указывал ему, кому конкретно эти распоряжения отдавать. Поэтому О'Мара усадил Брейтвейта рядом с собой, производя звуки, которые полагается производить администратору госпиталя по адресу зачинщика беспорядков.

Как только на экране коммуникатора возникло знакомое лицо землянина, О'Мара в который раз задумался о том, сколько раз самые экстремальные ситуации в госпитале начинались именно с того, что этот человек пытался сотворить невозможное, что зачастую ему удавалось.

– Конвей, – язвительно проговорил О'Мара. – На этот раз вы на пару со своим пациентом-телепатом уложили нас на лопатки. В процессе нашего с вами разговора принимаются меры к ограничению любых контактов Туннекиса с медицинским и техническим персоналом. После того, как минимальное число сотрудников потратит несколько минут на обустройство Туннекиса в изоляции с максимальным комфортом, к нему не позволено будет приближаться ни одному живому существу. Будут установлены мониторинг и лечебные манипуляторы с дистанционным управлением, обеспечена подача питания с помощью мобильного устройства. К счастью, пациент уже настолько оправился после операции, что может самостоятельно пользоваться туалетом. Если у вас есть другие пациенты на уровнях со сто девяносто девятого по двести третий, считайте, что их там уже нет. Скорее всего вы их разыщете на двести восемьдесят пятом. Но прежде всего у меня имеются для вас приказы, которые должны быть исполнены без обсуждения и промедления, и...

– Погодите, – вмешался Конвей. – Вы не можете этого сделать. У меня там трое пациентов и один из них очень тяжелый... Проклятие! Сейчас не самое время устраивать учебную эвакуацию! Надо была сначала проконсультироваться со мной. Так что забудьте, О'Мара, о своих треклятых приказах и объясните мне, что там у вас, черт побери, происходит?

Брейтвейту прежде никогда не доводилось слышать такой перебранки между двумя высокопоставленными особами, и ему стало очень не по себе. Не дав О'Маре ответить Конвею, лейтенант наклонился ближе к экрану, дабы попасть в поле захвата телекамеры, и попытался добавить к абразивным манерам своего шефа немного дипломатической смазки.

– Сэр, – сказал он негромко, бросив извиняющийся взгляд на сидевшего рядом с ним О'Мару, – создалось опасное положение, которое, помимо всего прочего, вынудило нас на долгое время лишиться сна и весьма разгорячило, покуда мы проводили поиски источника проблемы. Вместо того, чтобы тратить время на изложение вам подробностей, я предлагаю вам поговорить с доктором Приликлой, который в данное время полностью осведомлен обо всем и сможет описать сложившуюся экстремальную ситуацию лучше всех нас. Вам ничто не помешает навещать ваших пациентов теперь, когда вам известно, где их разместили, а администратор О'Мара вовсе не хотел вас оскорбить...

– Ха! – только и сказал Конвей.

– ...но, – решительно продолжал Брейтвейт, – он по-прежнему вынужден запретить диагносту Торннастору, старшему врачу Приликле и вам физический контакт с пациентом Туннекисом. Охрана имеет приказ не допускать к этому пациенту ни одно живое существо ближе чем на сто метров, хотя не исключено, что это расстояние придется увеличить в свете дальнейших сведений о распространении инфекции. Со всем моим уважением, сэр, вам также придется следовать этим инструкциям.

– Со всем моим уважением, лейтенант, – буркнул Конвей, – просветите меня, о какой треклятой инфекции речь? Туннекис ничем не инфицирован. То, что с ним произошло, можно лучше всего назвать дорожной аварией или проявлением воли кермианского Бога. Он всего-навсего возвращался домой, когда в его автомобиль угодила молния. Он даже не заболел после этого.

– А теперь он болен, – совершенно серьезно сказал Брейтвейт. – Мы располагаем неопровержимыми свидетельствами того, что от нынешнего местонахождения Туннекиса распространяется форма психического заразного заболевания, которое, согласно данным доктора Приликлы, составляющего для нас диаграмму уровня его распространения, разносится с нарастающей скоростью на близлежащие уровни госпиталя и далее. Что касается действия этого контагиона, то он, судя по всему, уничтожает наиболее чувствительные слои сознания – те, которыми мы пользуемся, когда заводим друзей, доверяем друг другу и не боимся один другого – короче говоря, те, что делают нас цивилизованными индивидуумами. Ранее я говорил вам о том, что, вероятно, Туннекис не поражен телепатической глухотой. Теперь мы знаем о том, что он производит громкий, беспорядочный телепатический крик, медленно поражающий психику в границах достижимости. Пока неясно, какова финальная стадия этого заболевания, но почти наверняка она выразится в откровенной, тяжелейшей форме ксенофобии с возможным возвращением в доразумное состояние. Вот почему мы не можем допустить, чтобы пострадали лучшие сотрудники госпиталя – они нужны нам для поисков решения проблемы.

Если они сумеют найти его, – добавил Брейтвейт.

– Вы лучше не обращайте вниманию на неуклюжую попытку лейтенанта подольститься к вам, Конвей, – неожиданно встрял О'Мара. – Судя по тому, что нам поведал Приликла, это вы согласились принять и лечить первого в истории госпиталя пациента-кермианина, так что поломайте вашу гениальную голову и постарайтесь придумать, как нам выбраться из этой заморочки. Ясно?

Конвей нахмурился и кивнул.

– Но то, чем страдает Туннекис, – не болезнь, – сказал он. – Это... это состояние психики у пациента-телепата с расстройством эмоций. И что в этой связи предпринимает Отделение Психологии?

– Все возможное, – ответил О'Мара.

– Само собой, – буркнул Конвей. – Я немедленно поговорю с Приликлой. И с Торннастором тоже. Но если эта психическая инфекция излучается и усиливается, как вы говорите, долго ли нам осталось ждать до того, как мы начнем переводить пациентов в другую больницу?

– Или удалим Туннекиса из этой? – добавил О'Мара. – Если нынешнее состояние кермианина будет ухудшаться, думаю, очень скоро никто уже ничего не захочет и перестанет что-либо понимать. Вам придется найти ответ на этот вопрос, доктор. В противном случае вы столкнетесь с небезынтересной и очень срочной дилеммой.

Брейтвейт прокашлялся и взглянул на О'Мару.

– Может быть, все не так уж срочно, сэр, – сказал он. – У меня не было возможности получить ваше одобрение, но я сослался на вас и поговорил с инженерами и медицинскими техниками и уговорил их поработать над промежуточным, временным решением. В настоящее время они заняты переоборудованием четырехместной спасательной капсулы, которую я... то есть мы позаимствовали на одном из орлигианских грузовых кораблей. В капсуле монтируется система жизнеобеспечения кермианина, аппаратура для медицинского мониторинга и оборудование, которое нам понадобится для дистанционного управления капсулой. На это уйдет не менее трех суток. Может быть, они смогли бы управиться и на несколько часов скорее, сэр, если бы вы поговорили с ними лично.

О'Мара мог бы вербально содрать кожу со спины лейтенанта за то, что тот без спросу воспользовался его именем и рангом. Но идея была хороша, и он бы сам мог до такого додуматься, будь у него время. К тому же из-за долгого недосыпания О'Мара ослаб и его трудно было разозлить.

Он только кивнул и сказал:

– Я сделаю это.

– Как только Туннекис будет помещен в капсулу и покинет пределы госпиталя, – продолжал Брейтвейт, обратившись к Конвою, – вы сможете продолжить любые необходимые ему процедуры с помощью дистанционного пульта, а наше отделение попытается продолжить сеансы психотерапии пациента через коммуникатор. Доктор Приликла подскажет нам, стоит ли удалить пациента на еще большее расстояние.

Конвей покачал головой – скорее озадаченно, чем отрицательно.

– Отличная мысль, лейтенант, – отметил он. – По крайней мере это даст нам время подумать. Но как могло так получиться, что пострадавший при банальном дорожном происшествии кермианин, у которого мы подозревали повреждение мозга, вдруг так преобразился, что, сам не понимая, что творит, начал всасывать высшую нервную деятельность и самые тонкие эмоции окружающих подобно ментальной черной дыре? Это полная несуразица.

– С уважением, сэр, – проговорил Брейтвейт. – Какова была истинная природа его травмы?

– Помимо мелких ссадин на его теле, которые почти зажили ко времени его помещения в госпиталь, – отвечал Конвей, по всей видимости, не обидевшись на простого лейтенанта, дерзнувшего задать такой вопрос Старшему диагносту, – я не обнаружил у него ровным счетом ничего, достойного лечения. Проблема состояла в повреждении телепатических способностей, которые мы не сумели восстановить, и в сопутствующем психологическом компоненте, по поводу которого мы и обратились к Отделению Психологии в надежде на вашу помощь.

– Следовательно, данное состояние могло наличествовать у Туннекиса еще до помещения его в госпиталь, – заключил Брейтвейт, продолжая изрекать мысли, которые мог бы изречь и О'Мара, не будь он настолько измотан. – И вы унаследовали эту проблему, не зная о ее существовании.

– Утешительная мысль, – отозвался Конвей, поглядывая на О'Мару и Брейтвейта попеременно, – но будучи лечащим врачом Туннекиса, я ищу ответов, а не оправданий своих ошибок. Прежде всего я намерен связаться с базой Корпуса Мониторов на Керме и узнать побольше подробностей о происшествии, жертвой которого стал Туннекис, выяснить, не случалось ли чего-либо подобного на планете раньше и что предпринималось – если предпринималось, в подобных случаях. Но даже при условии применения тройного кода "А" на ожидание связи и переговоры уйдет несколько часов. Пока я поговорю с Приликлой, с медиками и инженерами, дабы подробно ознакомиться с масштабами этой немедицинской инфекции и скоростью ее распространения. Затем я намерен созвать консилиум старшего медперсонала, и назначить его намерен на это же время, завтра, в конференц-зале администратора. Это произведет на них должное впечатление и покажет важность нашей деятельности. Простите, что я так вольно распоряжаюсь вашими помещениями, сэр, но вы же понимаете, что при таких чрезвычайных обстоятельствах командование переходит к ответственному медику.

Едва заметно усмехнувшись, Конвей добавил:

– Не подумайте, что это приказ, администратор О'Мара. Это совет врача. Вам надо немедленно прекратить работать и даже думать и рекомендуется отоспаться, пока у вас есть такая возможность. В ближайшие несколько дней нам понадобится ваш отдохнувший, свежий, изобретательный, великий и ужасный ум. И ваш тоже, лейтенант. Конец связи.

Впоследствии О'Мара думал о том, что на протяжении первых двух, самых жарких часов этого консилиума толку от его, не слишком отдохнувшего, отнюдь не бодрого, великого и ужасного ума было мало. Брейтвейт, который всегда выглядел бодрым и отдохнувшим, большей частью внимательно слушал обмен мнениями инженеров и медиков, порой принимавший характер перепалки.

Майор Окамби из Инженерного отдела сообщил о том, что работы по установке системы жизнеобеспечения для кермианина-ВБГМ и аппаратуры для медицинского мониторинга идут успешно и не сопряжены с особыми трудностями, поскольку речь идет о теплокровном кислорододышащем существе. Однако небольшая масса тела кермианина диктовала необходимость внесения изменений в конструкцию обстановки палаты, коммуникатора и всего оборудования и их подгонки под малую величину пальцев пациента. То обстоятельство, что доступ к больному должен был производиться только с помощью дистанционной управляемой техники, означало, что входной люк спасательной капсулы следовало переоборудовать полностью. Окамби сказал, что его люди стараются, как могут, но что первоначально определенные сроки окончания работ – три дня – были чересчур оптимистичны и что капсула будет готова только дней через пять.

Приликла, чьи лапки жутко дрожали в преддверии высказывания, которое должно было вызвать отрицательную эмоциональную реакцию, сказал:

– При нынешней скорости распространения инфекции, друг Окамби, через пять дней нам придется эвакуировать восемь уровней над палатой Туннекиса и восемь под ней. Неудобство для пациентов и персонала будет колоссальное, поскольку на одном из этих уровней располагается главная столовая. Для того чтобы персонал госпиталя не рисковал своей психикой и вдобавок пищеварением, обслуживание сотрудников питанием придется производить через посредство палатных кухонь или разносить по жилым комнатам персонала. А если вы протянете с обустройством капсулы хотя бы еще один день, придется эвакуировать и тот уровень, на котором располагаются все кухонные помещения и кладовые госпиталя, что приведет к еще более серьезному нарушению функционирования нашего учреждения.

Дрожь эмпата усилилась – его заявление, естественно, взбудоражило эмоциональный фон в конференц-зале. Основной составляющей этого фона, на взгляд О'Мары, было нежелание сотрудников смиряться с еле сдерживаемым страхом за собственную безопасность и безопасность тысяч существ, вверенных их заботам. Первым слово взял Окамби.

– Я понимаю, что мы призваны заботиться о наших пациентах, доктор, – сказал он сердито, – но от этого столько бед, что они вряд ли пропорциональны его важности. Почему бы вам просто-напросто не внести его в перечень случаев неудачного лечения и не отправить домой?

– Сэр, – опередил Приликлу Брейтвейт, – вы забываете о природе заболевания этого пациента. К тому времени, когда кораблю надо будет совершить посадку на Керме, у экипажа может просто-напросто не хватить ума на это. Но даже если им удастся приземлиться, получится, что мы вернем на планету больного, который способен уничтожить разум своих сородичей в неизвестном радиусе воздействия. Не исключено, что погибнет вся тамошняя цивилизация. – Посмотрев на Приликлу, Брейтвейт спросил:

– Доктор, не существует ли какого-нибудь иного метода сдерживания этой нематериальной инфекции, помимо отдаления источника инфекции? Может быть, возможно окружить пациента модифицированным заглушающим полем, которое нивелировало бы не звуковые волны, а ментальные?

– Это было самое первое, что мы попытались сделать, – нетерпеливо проговорил Окамби. – Но дело в том, что приемно-передающий механизм телепатии очень тонок, и его излучение пока еще никому не удавалось воспроизвести и уж тем более экранировать. – Он взглянул на O'Mapy. – Вы несколько раз говорили по коммуникатору с доктором Сердалем – с первой и наиболее серьезно пострадавшей жертвой этой болезни, и с самим Туннекисом вы тоже разговаривали. Существует ли хоть какая-то вероятность психологического решения этой проблемы?

О'Мара покачал головой:

– К несчастью, доктор Сердаль на сегодняшний день представляет собой классический случай преобладания эмоций над здравым смыслом. Эмоции, владеющие им, подобны детским страхам, страшным снам. Ему мерещатся инопланетные чудовища, которые жутко пугают его, желая при этом оказать помощь. Высшая степень ксенофобии. Мои сотрудники беседовали с другими членами персонала, чьи контакты с Туннекисом были менее продолжительными. У них отмечаются сходные симптомы меньшей интенсивности, в зависимости от близости и времени контакта. Наблюдается явный кумулятивный эффект заболевания. Сам Туннекис пребывает в состоянии нервного стресса. Он в полном отчаянии из-за того, что утратил свои телепатические способности на почве несчастного случая. Его удается на несколько минут подвигнуть на осознанную беседу, но пока все мои попытки провести с ним сеанс психотерапии неудачны. Он не подозревает о той психической катастрофе, которую вызвал, а я пока не намерен ему об этом рассказывать, если для того не будет четких терапевтических показаний, – ему и без того худо.

На миг к поверхности сознания О'Мары прихлынули чувства, мысли и воспоминания Маррасарах. Утрата подвижности шерсти была самым страшным, кроме смерти, что могло произойти с некогда красавицей кельгианкой, но положение Туннекиса было гораздо хуже. У О'Мары вдруг затуманились глаза, и он вынужден был несколько раз моргнуть, но боль и гнев, овладевшие им, постарался спрятать под маской сарказма.

– Было бы очень славно, если бы мои психологи, а не вы, доктора-чародеи, сотворили чудо, – сказал он, обведя взглядом Конвея, Торннастора и Приликлу. – Но самое большее, на что мы сейчас способны, – это спасти то, что осталось от психики, пострадавшей в результате первичной травмы или вашего последующего хирургического вмешательства – а вероятно, в результате того и другого сразу. Но даже в случае успеха психотерапия будет паллиативной, а не лечебной, будет представлять собой попытку помочь пациенту свыкнуться с мыслью о нарушении его сенсорики. Его нынешнее состояние – результат физической травмы, шок после удара молнии, и того воздействия, которое ее разряд оказал на его мозг или нервную систему. Так что проблема, в основе своей, медицинская, и главная ответственность за ее решение лежит на вас.

Торннастор принялся сердито постукивать по полу срединными ножищами, Приликла задрожал еще сильнее. Конвей вскочил, снова сел и негромко проговорил:

– Сэр, у нас вовсе нет намерений сваливать на кого-то ответственность. Она наша, и мы принимаем ее, но это не помогает решению проблемы. Как главный психолог и администратор госпиталя, что вы предлагаете делать?

«Ответственность вы ни на кого сваливать не собираетесь, – язвительно подумал O'Mapa, – вот только хотите, чтобы я взял на себя ответственность за поиски ответа».

Вслух он сказал:

– Тяжелые послеоперационные осложнения могли заслонить для вас некоторые факты первичного травмирования пациента. Состояние пациента Туннекиса редкое, возможно – уникальное, и в последнее время на Керме явно ничего похожего не происходило. Почему? Что отличает физические обстоятельства или место происшествия аварии, какой еще нераскрытый факт существует в этом деле – что в нем есть такого, чего никогда не случалось в прошлом?

Вы уверены, что располагаете всей информацией, доктора?

Торннастор прекратил сотрясать пол ножищами. Дрожь Приликлы несколько унялась. Конвей нахмурился и глубоко задумался. Но O'Mapa еще не все сказал.

– Как Главный психолог я, пожалуй, знал, о чем вы подумали еще до того, как вы сами это поняли, – проговорил он, посмотрев на всех троих по очереди. – Но как администратор госпиталя я обязан наиболее ясно очертить круг стоящих перед вами задач. Главный Госпиталь Сектора, вероятно, столкнулся с самой страшной угрозой в своей истории. Угроза эта опасна не для целостности конструкции госпиталя, а для его персонала и самого его существования в будущем в качестве самой крупной многовидовой больницы в Галактике. Сколько времени протянется этот катаклизм, неизвестно. Все зависит от ожидаемой продолжительности жизни пациента Туннекиса, который вряд ли долго протянет, если будет обречен на одиночное заключение внутри огромной больницы, где его будут обслуживать только роботы, пока и они не выйдут из строя по причине неспособности к саморемонту. Так что отсутствовать в госпитале нам придется всего несколько месяцев, в лучшем случае – несколько лет.

Поэтому нам следует спросить себя о том, – продолжал O'Mapa, – стоит ли неопределенная продолжительность жизни одного пациента тех финансовых и эмоциональных затрат, тех материальных сложностей, которые из-за этого пациента грозят данному учреждению, его персоналу и другим пациентам. Ведь некоторые из них – в особенности вододышащие чалдериане и кристаллоподобные существа, живущие при сверхнизких температурах, могут попросту не выдержать срочной эвакуации. Существует элементарное и вполне здравое решение этой проблемы на тот случай, если не будет найдено иного ответа. Это будет самое легкое, на что мы могли бы пойти, хотя с этической точки зрения такое решение спорно, но наверняка все вы подумали об этом или думаете сейчас. – Мгновение помедлив, О'Мара мрачно вопросил:

– Не следует ли нам, не теряя времени, помочь пациенту Туннекису безболезненно скончаться?

Приликлу затрясло так, словно по залу промчался эмоциональный вихрь. О'Мара виновато посмотрел на эмпата, понимая, что тот прекрасно видит его чувства. Но как ни странно, дикая дрожь эмпата мало-помалу унялась.

– Друг О'Мара, – сказал он наконец. – Никто из здесь присутствующих и, думаю, вообще никто в госпитале ни за что не согласится на такое решение.

Глава 32

Пациента Туннекиса перевезли из опустевшей послеоперационной палаты по безлюдным коридорам в операционную на каталке с дистанционным управлением и иммобилизировали на столе. К его овальному туловищу, похожему на тело слизня, были подсоединены датчики – тем самым он был подготовлен к операции так, что к нему не прикоснулась ни рука человека, ни вообще чья-либо конечность. Кермианину был введен анестетик местного действия, в результате чего он был успокоен и расслаблен, но оставался в сознании.

Находившиеся на расстоянии в десять уровней от операционной диагносты Конвей и Торннастор, Старший врач Приликла, лейтенант Брейтвейт и О'Мара внимательно наблюдали за изображением Туннекиса на большом лекционном экране. Первым заговорил О'Мара, адресуясь исключительно к пациенту.

– Туннекис, – заботливо, ободряюще проговорил он, – мы стараемся вылечить вас. Вам кажется, что вы телепатически глухи и немы, но это не так, по крайней мере – не совсем так. Вскоре после того, как вы поступили в госпиталь, вы, не ведая о том, начали непрерывно испускать бессмысленный телепатический крик – настолько громкий, неприятный и слышный на таком большом расстоянии, что нам пришлось удалить медиков и пациентов за пределы его слышимости. Вот почему о вас заботятся не врачи, а аппаратура с дистанционным управлением.

О'Мара услышал, как что-то негромко проворчал Конвей – по поводу того, что он, дескать, в значительной степени сглаживает истинное положение дел. О'Мара пропустил его замечание мимо ушей и продолжал:

– Однако, если вы способны использовать свой телепатический орган для крика, следовательно, эта способность у вас не окончательно утрачена. Это вселяет надежды, поскольку от способности кричать до способности членораздельно говорить и слышать вас, вероятно, отделяет всего один шаг. Вот почему два лучших врача нашего госпиталя намерены прооперировать ваш мозг и попытаться ликвидировать патологию. Во время операции вы будете в сознании, но боли не почувствуете, так как головной мозг лишен болевых рецепторов. Но некоторые изменения сенсорики в процессе операции все же возможны. Нам бы очень помогло ваше участие, и мы были бы вам очень благодарны, если бы вы сообщали нам об этих изменениях чувствительности и о том, как они сказываются на вашем психологическом состоянии. Туннекис, согласны ли вы на эту операцию и будете ли помогать нам в ее выполнении?

О'Мара знал, что операция будет сделана в любом случае, даже без согласия Туннекиса, но решил, что милосерднее внушить пациенту мысль о том, что его слово что-то значит.

– Я... я боюсь, – отозвался Туннекис, находящийся в немыслимой дали. Издав негромкое непереводимое шипение, он продолжал:

– Я боюсь этого места, боюсь ваших холодных, блестящих, щелкающих машин, которые что-то делают со мной, боюсь всех чудовищ в этой больнице, которые меня окружают, и вас тоже боюсь. Но больше всего я боюсь так жить дальше. Пожалуйста, сделайте что-нибудь! Я так хочу, чтобы этот черный, жуткий страх ко всему и ко всем прекратился.

О'Мара вспомнил о докторе Сердале, о своем последнем визите к нему. Невзирая на применение сильнейших успокоительных средств, Сердаль продолжал бредить, кричать и совершенно не владел собой. О'Мара думал о других сотрудниках, чей контакт с Туннекисом был не таким интенсивным и которые чувствовали себя пропорционально лучше. Он мог бы сказать Туннекису, что понимает его, потому что есть и другие, ощущающие тот же сильнейший, безотчетный страх ко всем окружающим, проявляющийся в форме маниакальной ксенофобии, но это бы только еще сильнее расстроило и без того напуганного и издерганного кермианина.

Поэтому О'Мара мягко проговорил:

– Мы хотим вылечить вас, Туннекис, и хотим устранить причину этого страха. Вы поможете нам?

Молчание, казалось, продлилось дольше нескольких секунд, зафиксированных хронометром, но вот наконец послышался ответ:

– Да.

О'Мара испустил вздох облегчения, прозвучавший подобно взрыву, и отвел взгляд от экрана. Брейтвейт был доволен, но спокоен, Торннастор взволнованно притоптывал ногой, Приликла, реагируя на чье-то эмоциональное излучение, слегка подрагивал, а Конвей хмурился и покусывал нижнюю губу. О'Мара вздохнул потише.

– Конвей, – сухо проговорил он. – Я все вижу. Вы думаете о том, что в наших действиях что-то глупо. И?..

– Я был слишком занят в последнее время для того, чтобы поблагодарить вас, как подобает, а также для того, чтобы ознакомить вас с самой последней информацией, – поспешно проговорил Конвей. – Вы были совершенно правы, заставив нас встряхнуться и заново пересмотреть случившееся с Туннекисом. Орлигианин, офицер-медик с базы на Керме, когда-то занимался криминалистикой. Он подверг инцидент с Туннекисом скрупулезнейшему криминалистическому анализу и произвел микроскопическое исследование улик на месте преступления – то есть, прошу прощения, происшествия. Он отправил нам результаты точнейших анализов всех материалов, из которых изготовлен автомобиль Туннекиса, в том числе – краски, которой она покрыта изнутри и снаружи, и состава обивки салона. Причем к результатам анализов, проделанных после удара молнии, он приложил результаты тех же анализов для интактного автомобиля и данные полного медицинского обследования здорового кермианина. Но верный путь нам указали именно вы, сэр, и...

– Лесть на меня не действует, – резко прервал Конвея О'Мара. – Давайте-ка ближе к делу.

– Дело в том, – взволнованно продолжал Конвей, – что ничего подобного тому, что приключилось с Туннекисом, раньше на Керме не происходило, поскольку техника там развита слабо и автомобили – одно из последних нововведений. Кратковременный резкий подъем температуры и воздействие электрического разряда молнии привело к образованию токсических паров внутри салона машины. Токсические вещества попали в дыхательную систему, а затем – в головной мозг пациента. Я ошибочно решил, что единственными травматическими повреждениями являются небольшие ссадины на поверхности тела Туннекиса. Но теперь я знаю, что все иначе, и Торннастор изготовил специфическое средство для детоксикации пораженного участка головного мозга пациента. Я уверен... вернее говоря, я готов высказать сдержанный оптимизм по поводу благоприятного исхода.

О'Мара на миг пристально посмотрел на Конвея и сказал:

– Вы явно собираетесь сказать: «Но».

– Но работа предстоит очень тонкая, – продолжал Конвей, – и я бы предпочел воздержаться от применения аппаратуры с дистанционным управлением и хотел бы оперировать, так сказать, вручную. Я целиком и полностью осознаю риск, сопряженный с длительным воздействием ментального контагиона Туннекиса, но не думаю, что операция будет долгой. Сэр, я должен быть там.

– И я, – почти в унисон добавили Торннастор и Приликла.

О'Мара некоторое время молчал. Он гадал – как это ощущается по-настоящему, не со слов Сердаля и других пострадавших, пытавшихся описать свое состояние... что можно почувствовать, когда высшие уровни сознания исчезают и ты начинаешь все с большей подозрительностью и страхом воспринимать всех сотрудников госпиталя иных видов, кроме твоего собственного. Он думал о том, как бы такие чувства испытал он сам в отношении тех, кого знал, уважал и любил столько лет. О'Мара собрался с мыслями – покуда у него еще были мысли...

– И я, – буркнул он. – Понадобится хоть кто-то, кому хватит ума выдернуть вилку из розетки, если окажется, что мы перекрыли лимит времени. – Он посмотрел на Приликлу. – Но не ты, маленький друг. Ты будешь залетать в операционную каждые пятнадцать минут, следить за нашим эмоциональным излучением и сообщать о результатах осмотра. Все остальное время ты будешь держаться на безопасном расстоянии. Ты сумеешь увидеть, что что-то не так, задолго до того, как это почувствуем мы. И как только ты заметишь хотя бы малейшие признаки огрубления интеллекта, нечуткого, нетактичного или антисоциального поведения, ты должен будешь велеть бригаде охранников немедленно вывести нас из операционной, что бы мы ни говорили и как бы ни протестовали. Понятно?

– Да, друг О'Мара, – ответил эмпат.

Торннастор быстро топнул попеременно тремя ногами и повернул один глаз в сторону Конвея. У пожилых тралтанов всегда страдал слух, и потому его «тихий» шепот услышали поголовно все.

– Нетактичное, нечуткое поведение, – прошептал Торннастор. – Как, интересно, можно его определить, как патологическое, когда речь идет об О'Маре?

Операционная номер сто двенадцать была в полной боевой готовности. Конвей, Торннастор и О'Мара вошли и быстро заняли свои места. Микрохирургические инструменты, сканер с высоким увеличением, видеокамера, модифицированный кристаллический раствор, приготовленный в Отделении Патофизиологии, – все было несколько раз проверено и перепроверено заранее, поэтому теперь можно было без проволочек приступать к работе.

– Постарайтесь расслабиться, Туннекис, – ободрил пациента О'Мара. – На этот раз мы знаем, куда отправляемся, поскольку уже однажды там побывали. Участок проникновения инструментов будет анестезирован, а внутри мозга болевых ощущений не будет. Говорите со мной, когда пожелаете, и не волнуйтесь. Вы готовы?

– Да, – ответил Туннекис. – Наверное.

На большом операционном экране снова возникло увеличенное изображение с видеоискателя крошечной видеокамеры из арсенала микроинструментария Конвея. Инструменты были введены во внутреннее ухо Туннекиса, преодолели барабанную перепонку, и перед ними открылся путь к телепатическому органу. Обливаясь потом, Конвой старался заставить свои руки в редукционных перчатках двигаться как можно медленнее. Инструменты преодолели несколько заполненных жидкостью и связанных между собой туннелей, желто-розовые стенки которых поросли пучками стебельков с кристаллическими цветами. Цветы покачивались, как от легкого ветерка, из-за движения инструментов.

Даже на неопытный взгляд О'Мары, вид у этой растительности был нездоровый.

– Здесь полный беспорядок, – сказал Конвой, словно услышал мысли О'Мары. – Во время проведения первой операции мы совершили ошибку в том, что подвергли анализу и заменили жидкость и кристаллические структуры, не зная того, что они загрязнены токсическими веществами – смесью паров металла и пластика, которые пациент вдохнул после того, как в его автомобиль попала молния. Затем токсическая смесь с током крови попала из легких в головной мозг. Торннастор сделал пациенту инъекцию лекарственного средства, нейтрализующего токсическую смесь. Однако мы не можем просто откачать загрязненную жидкость и заменить ее некоторым объемом чистого раствора в том случае, если после откачивания возникнет коллапс или иное повреждение структуры головного мозга. Поэтому мы произведем то и другое одновременно и будем постепенно разбавлять и заменять нынешнюю, загрязненную токсинами жидкость нормальным раствором минеральных солей и микроэлементов, в котором кристаллы смогут расти, как в привычной, хоть и неизбежно слегка токсичной среде.

Как вы видите, здесь имеется два четких вида кристаллов...

Первый вид представлял собой маленькие, приземистые, почти бесцветные кристаллические цветы, почти незаметные на верхушках – рецепторах стебельков. Другие цветы были крупные, бордовые, они висели на концах стебельков подобно крошечным изуродованным кочанам краснокочанной капусты. У О'Мары не возникло сомнений в том, какие из цветов повинны в распространении психической инфекции в госпитале, а Конвей снова подтвердил его догадку.

– Судя по всему, телепатическими рецепторами являются более мелкие, менее развитые цветы, – продолжал Конвей, – а более крупные, разросшиеся в загрязненной токсинами жидкости со времени предыдущей операции, представляют собой передатчики, которые издают непрерывный телепатический крик – тот самый, из-за которого у нас и возникло столько хлопот. Эти цветы придется отделить от стебельков и удалить вместе с загрязненной жидкостью. Проклятие, да их тут уйма! Как у нас со временем? И как себя чувствует пациент?

– Вы работаете уже полчаса, – сообщил Приликла, бесшумно влетевший в операционную. – Прошлого моего визита вы не заметили, поскольку были слишком заняты. Зарегистрировав оптимальные уровни эмоционального излучения, я молча удалился.

– Полчаса? – недоверчиво переспросил Конвей. – Вот, оказывается, как быстро летит время, когда его проводишь за приятным занятием.

– Конвей! – резко произнес O'Mapa. – Вы сделали на редкость нетактичное замечание в присутствии пациента, пребывающего в полном сознании и скорее всего не способного понять человеческого сарказма.

– Нетактичное замечание? – встревоженно переспросил Конвей. – Я... уже подцепил эту инфекцию?

– Я так не думаю, друг Конвей, – вмешался Приликла. – Твое эмоциональное излучение, как и у всех здесь присутствующих, несколько искажено страхом, но этот страх носит диффузный характер и может быть вызван опасениями за самочувствие пациента. Друг Туннекис также ощущает сильный страх, но в данных обстоятельствах это вполне объяснимо. К тому же он всеми силами старается сдерживать свой страх.

– А сарказм я понимаю, – добавил Туннекис, – от кого бы он ни исходил, поэтому извинения излишни.

Операция шла медленно, утомительно и, казалось, бесконечно. Конвей осторожно орудовал микроинструментами, разрушая и отсоединяя от стебельков крупные бордовые цветы, которые только казались крупными из-за колоссального увеличения. Затем он удалял их вместе с жидкостью через тоненькую трубочку. O'Mapa, наблюдая за этим процессом, думал, что он напоминает работу не слишком исправного подводного пылесоса. Однако вместе с обломками кристаллов удалялись отмеренные дозы загрязненной токсинами жидкости, которую Торннастор тут же заменял чистой, в которой, как надеялись врачи, начнут расти новые кристаллы. Медленно, но верно содержание токсинов уменьшалось, и уже, похоже, несколько цветков обоих видов выросли и присоединились к голым стебелькам. Конвей обливался потом. Торннастор следил за движениями инструментов всеми четырьмя глазами. Приликла наведывался в операционную еще четыре раза, но прилетал и улетал без комментариев. Только при седьмом посещении он наконец подал голос:

– Бригада охранников находится на безопасном расстоянии, – сообщил он, ровно паря в дверном проеме. – Но они могут прибыть сюда через три минуты. Я должен напомнить вам о том, что вы пробыли в непосредственной близости от пациента уже почти два часа, и...

– Нет, черт побери! – не дал эмпату договорить Конвей. – Мы уже почти закончили. Я не стану прерывать операцию.

– Я тоже, – подхватил Торннастор.

– Общее эмоциональное излучение здесь... – начал было Приликла, но Конвей снова прервал его.

– Торннастор, – сказал он, – если наш друг-эмпат позовет тяжеловесов-охранников, вы сможете закрыть дверь своим могучим телом? Они ни за что не осмелятся напасть на Старшего диагноста госпиталя, даже если наш администратор даст им такой приказ. Договорились?

– Договорились, – без колебаний отозвался Торннастор.

– Ваш администратор, – решительно заявил O'Mapa, – прикажет им не совать сюда носа.

Конвей бросил на О'Мару, а затем на Приликлу озадаченный, но довольный взгляд и, прежде чем вернуться к прерванной работе, сказал:

– Прошу вас, выслушайте меня. Я здесь никого не боюсь, да и нигде, если на то пошло. И никакой у меня нет ксенофобии... – На миг в его голосе появилось сомнение. – ...если только не считать ее первыми симптомами то, что я только что сорвался и накричал на старого друга. Но с психикой у меня, похоже, все в порядке. Как себя чувствует пациент?

– Как себя чувствуешь ты, друг Конвей, я знаю точно, – сказал Приликла, – а друг Туннекис напуган, озадачен и очень смущен.

– Туннекис, – торопливо проговорил Конвей, – что происходит?

– Я не знаю, что происходит, – сердито отозвался Туннекис. – У меня в сознании мелькают картины и звуки. Они бессвязны, разобщены и... их не описать словами. Что... что вы только что со мной сделали?

– Сейчас не время объяснять – получится слишком долго, – ответил Конвей, – но я намерен продолжать делать с вами то же самое столько времени, сколько сумею. – Не вынимая рук из редукционных перчаток и не отрывая глаз от операционного экрана, он взволнованно проговорил:

– Реакция пациента не беспочвенна. Мы начинаем получать результаты.

– Друг Конвей, я тоже не знаю, что происходит, – отметил Приликла. – Судя по тем таблицам, которые мы разработали относительно связи между расстоянием от пациента и действием телепатического контагиона, у всех вас уже должны были появиться ярко выраженные изменения в эмоциональном излучении и поведении. Однако все выглядит иначе: за одним-единственным исключением, симптомы у вас минимальны. Я могу приписать это только тому, что вы являетесь носителями нескольких мнемограмм. Мнемограммы – записи прежних знаний и воспоминаний доноров, не подвержены ментальному влиянию в настоящем времени и потому способны служить неким якорем для вашего собственного сознания. Вы, диагносты, обладающие несколькими партнерами по разуму, сохраняете психическую устойчивость за счет мыслей и чувств доноров мнемограмм. Но это позволяет вам выиграть лишь немного времени. Сколько именно – сказать не могу, поскольку уже отмечаю у вас симптомы ментальной инфекции. Вам скоро придется уйти.

– А один из нас, – изрек Конвей, не отрывая глаз от операционного экрана, – не диагност. Администратор, ради вашей собственной ментальной безопасности вы должны немедленно покинуть операционную. Как только вы уйдете на безопасное расстояние, вы сможете вести беседу с пациентом по коммуникатору и следить за тем, чтобы сюда не ворвались охранники.

– Нет, – только и сказал О'Мара.

Приликла был единственным в госпитале, кто знал, что у О'Мары тоже есть партнерша по разуму – один-единственный ментальный якорь по имени Маррасарах, которая могла застраховать О'Мару от безумия, но могла и не справиться с этим. Но эмпат дал психологу клятву хранить молчание. О'Мара считал, что ему должно хватить разума одной волевой и уравновешенной кельгианки в качестве спасительного якоря. Он понимал, что эмпату видны его сомнения, но Приликла улетел, не сказав ни слова.

Сомнения О'Мара ощущал в самой глубине сознания.

Он следил за работой Торннастора и Конвея и пытался с переменным успехом искать успокоительные слова для Туннекиса, чье смущение, страх и отчаяние стали подобны плотному, почти осязаемому туману, сгустившемуся в операционной. О'Марой овладело сильнейшее желание как можно скорее уйти отсюда – хотя бы для того, чтобы отдышаться. Он то и дело ловил себя на мысли о том, не тратят ли врачи время понапрасну, и чем дальше, тем больше ему казалось, что все так и есть. Существо по имени Туннекис страдало потому, что стало жертвой нелепого несчастного случая, после которого ему не смог помочь ни один из его сородичей. Теперь кермианин награждал безумием врачей госпиталя, пытавшихся спасти его. В таких вопросах следовало расставлять приоритеты. Кем был Туннекис? Всего лишь огромной слизнеподобной омерзительной тварью, которая пожирала сознание О'Мары, жутким чудовищем, которое нельзя было ни отправить домой, ни оставить в госпитале. Решение было очевидным и простым, и О'Мара обладал достаточной властью для того, чтобы привести его в исполнение. Он скажет этому самоуверенному молодому выскочке Конвею и этому тупице, толстокожему слону, который ему ассистирует, что противный кермианский слизень ровным счетом никому не нужен, и велит немедленно прекратить операцию.

И вдруг О'Мару охватил страх. Так страшно ему не было еще никогда в жизни. Страх был бесформенный, не конкретный, но жуткий, и вдобавок к нему примешивалось чувство полного отчаяния. Он не хотел принимать решение и отдавать приказы, потому что знал: Конвей, который ухитрялся всегда все делать по-своему, откажется повиноваться. А Торннастор обхватит его своими длинными бородавчатыми щупальцами и растопчет слоновьими ножищами – только мокрое место останется. О'Маре хотелось убежать и спрятаться от всего и всех жутких чудовищ, населявших это кошмарное место. Даже Приликла, такой нежный и хрупкий, безгранично дружелюбный, сейчас казался ему ужасным существом, бесстыдно забирающимся в его разум и откапывающим там самые глубокие и постыдные чувства, о которых не следовало знать никому, а эмпат только и ждал случая всем о них разболтать. «Я – ничтожество, – с горечью, страхом и отчаянием думал О'Мара. – Я не нужен никому и даже самому себе».

Он ухватился за край операционного стола с такой силой, что костяшки его пальцев побелели, и вскрикнул, не осознавая, как дико прозвучит его крик:

– Маррасарах, прошу тебя, помоги мне!

Конвей свирепо зыркнул на О'Мару.

– Что за идиотские выходки, О'Мара?! Здесь нельзя так орать, идет очень тонкая операция. И что еще за Маррасарах? Да ладно, не отвечайте, только стойте тихо и не мешайте нам.

Крошечный участок клеток мозга О'Мары, не задетый ураганом страха и отчаяния, захлестнувшим его разум, зафиксировал оскорбительные слова и резкий тон, совершенно несвойственный Конвею. Значит, и его тоже задела распространяемая Туннекисом инфекция. Неожиданно Конвей выкрикнул еще громче О'Мары:

– Проклятие, моя голова!

Конвей стиснул зубы, лицо его исказила гримаса боли, но он не выдернул рук из операционных перчаток. Мало-помалу он расслабился.

Страх и отчаяние О'Мары тоже, неизвестно почему, начали отступать. Он озабоченно спросил:

– Что с вашей головой?

– Глубокое нелокализованное покалывание между ушами – будто кто-то у меня в мозгу шомполом вертит, – ответил Конвей и внезапно вернулся к обычной сдержанности и тактичности. – Сэр, – сказал он, – мне доводилось и прежде испытывать подобное ощущение. Это Туннекис пытался установить телепатическую связь с нетелепатами. Ощущение длилось всего одно мгновение. Вы тоже почувствовали? Вы слышали, что он сказал?

– Нет, – ответил О'Мара.

– Я тоже ощутил покалывание под черепной коробкой, – ответил Торннастор, сохраняя лексикон истинного клинициста, – но не между ушей, которые, как вам известно, у особей моего вида расположены не там, где у вас. Покалывание сопровождалось беспорядочным ментальным шумом, но ничего членораздельного я не услышал. Что он сказал?

Конвей не отрывал глаз от экрана. Продолжая работать, он быстро говорил:

– Он сказал очень многое за считанные секунды. Я вам потом, все расскажу. А сейчас до конца операции осталось около двадцати минут, после чего всем можно уйти, но мы могли бы пробыть здесь весь день, если бы потребовалось, и это ничем бы не грозило нашей психике. На какое-то время я сошел с ментальных рельсов, чувствовал себя полной никчемностью, всех и всего боялся и воспринимал с подозрительностью. Я прошу прощения за все, что я сказал. Наверное, и вы тоже испытали подобные чувства. Но теперь мы вернулись в нормальное состояние и наши беды – все наши беды – позади. Мы можем заново заселить эвакуированные уровни. Туннекис теперь лишен телепатической глухонемоты и чувствует себя хорошо.

– Как ни неприятно мне выражать несогласие с коллегой, друг Конвей, – заключил Приликла, влетев в операционную и запорхав над операционным столом, – однако я вынужден заметить, что вы сильно недооцениваете ситуацию. Друг Туннекис излучает чувства облегчения, благодарности и сильнейшего счастья.

Глава 33

Они встретились рано утром на следующий день в старом кабинете О'Мары – здесь он чувствовал себя уютнее и именно здесь хотел со всеми попрощаться. Конвей, Торннастор, Приликла и все сотрудники Отделения Психологии расселись на что попало, отчего в кабинете сразу стало тесно. Конвей стоял у большого диагностического экрана и заканчивал отчет об операции.

– ...При проведении первого хирургического вмешательства, – говорил он, – мы предположили, что анализ минерального и кристаллического содержимого мозговой жидкости на месте повреждения и введение данного раствора в концентрированной форме будет способствовать началу процесса заживления. Однако мы и не подозревали в то время того, что просто-напросто замещаем этот раствор еще более загрязненной смесью в гораздо более высокой концентрации. В результате рост скоплений бледных кристаллов, которые, как нам теперь известно, являются телепатическими приемниками, значительно замедлился, в то время как более темные кристаллы – передатчики начали увеличиваться в размерах, подверглись структурной деформации, их рост стал неконтролируемым. В этом состоянии их телепатическая мощность резко возросла, но они не могли передавать мысли, а транслировали только чувства. В то время состояние психики Туннекиса было тяжелейшим. Он боялся всего и всех, кто его окружал, он страшился будущего, в котором ему предстояло жить в состоянии телепатической глухонемоты, он страдал от глубокой клинической депрессии, которая, как казалось в то время, грозила ему пожизненно. Обычным существам вроде нас с вами, было бы трудно представить глубину такого отчаяния, но нам и не пришлось ничего представлять, потому что мы, как и все, кто ухаживал за этим пациентом, разделили его отчаяние.

Туннекису было очень плохо, и нам тоже. Но теперь пациент поправляется и чувствует себя хорошо, – продолжал Конвей; – В первые несколько секунд, когда мой атрофированный телепатический орган резко пробудился, мы узнали очень многое друг о друге. Самое важное – то, что телепат не способен мысленно солгать. Психическая инфекция, выражавшаяся в безотчетном страхе и полнейшем отчаянии, которое Туннекис излучал со все нарастающей интенсивностью в последние дни, исчезла после его излечения. Все ее симптомы постепенно пойдут на убыль в отсутствие поступления сигналов тревоги. Туннекис согласился на мое предложение пробыть еще некоторое время в госпитале под наблюдением до полного выздоровления и сказал, что выздоровление наиболее тяжело пострадавших значительно ускорится, если их разместить поближе к нему. Я думал о том, сэр, что поскольку Сердаль пострадал наиболее тяжело и является кандидатом на ваш пост, ему следовало бы предоставить возможность первым пройти курс реабилитации с помощью Туннекиса.

– Это будет сделано, – сказал О'Мара и мысленно добавил: «Но не мной».

Конвей отошел от экрана, сел на краешек мельфианского сиденья и продолжал:

– Командующий базой на Керме пригласил меня провести там несколько месяцев. Он говорит, что мой телепатический контакт с Туннекисом поможет решить многие проблемы в налаживании связей с кермианской цивилизацией. Кроме того, мне предоставится возможность собрать сведения о традиционной кермианской медицине на тот случай, если в госпиталь попадет еще какой-нибудь представитель этого вида – будем надеяться, с каким-нибудь более легким заболеванием. Быть может, ко времени моего возвращения вы уже сделаете свой выбор и мне придется называть доктора Сердаля «сэр».

– Не придется, – отозвался О'Мара. – По двум причинам. Доктор Сердаль желает остаться и работать в госпитале, но отказался от притязаний на мой пост. А выбор я уже сделал. И поскольку я его сделал, я покину госпиталь, как только появится первая возможность улететь в нужном направлении.

Конвей был настолько изумлен, что чуть не свалился с мельфианского сиденья. Торннастор издал трубный, непереводимый взволнованный звук. Приликла слегка задрожал, а все сотрудники Отделения Психологии выразили удивление – каждый на свой манер.

О'Мара прокашлялся.

– Решение было нелегким, – сказал О'Мара, глядя на падре Лиорена и Ча Трат. – Однако мне с самого начала следовало осознать его неизбежность. Сейчас я в первый, да наверное и в последний раз, буду говорить вам добрые слова – обходительность дается мне нелегко. Но я должен сказать, что со мной работали прекрасные сотрудники. Все вы трудолюбивы, преданы делу, заботливы, гибки и не страдаете недостатком воображения... – Он на миг задержал взгляд на Брейтвейте. – ...И один из вас недавно продемонстрировал эти качества более ярко, чем остальные. У всех троих из вас есть необходимое медицинское образование, которое теперь является обязательным требованием, и все вы без исключения способны справиться с этой работой. Но как это часто бывает с теми, кто обрел цель в жизни и тем счастлив, вы можете и не хотеть той работы, с которой в состоянии справиться. Особенно это относится к моему преемнику, который сочтет мой выбор чрезвычайно лестным, но не таким уж милосердным. Пожалуй – даже жестоким. Однако в данном случае я вынужден настаивать. Примите мои поздравления, администратор Брейтвейт.

Ча Трат и падре Лиорен издали звуки одобрения, Приликла – мелодичную трель, Конвей захлопал в ладоши, а Торннастор попеременно топнул всеми ногами – надо сказать, для тралтана довольно тихо. Конвей встал и, склонившись, протянул Брейтвейту руку.

– Удачи вам, администратор, – сказал он. – После того, как вы расщелкали проблему Туннекиса, вы этого действительно заслуживаете. – Он рассмеялся. – Хотя... благовоспитанный Главный психолог, которого никто не любит, – к этому еще надо привыкнуть.

Падре Лиорен развернул все глаза к О'Маре и впервые за все время подал голос.

– Сэр, вы сказали, что хотите безотлагательно отбыть из госпиталя. Однако госпиталь был вашей жизнью столько лет, сколько не был ни для кого из нас. Я... то есть мы хотели бы узнать: чему вы намерены посвятить остаток своей жизни?

– У меня есть планы, – совершенно серьезно ответил O'Mapa. – Они заключаются в том, чтобы продолжить мою профессиональную деятельность и потом жить счастливо.

– Но, сэр, – вмешался Конвей, – наверняка вам не обязательно улетать так уж немедленно. Брейтвейту нужно будет несколько недель, а скорее – несколько месяцев входить в курс дела, а вам надо привыкнуть к ничегонеделанию. А может быть, вам и не удастся порвать все связи с Главным Госпиталем Сектора. Время от времени мы натыкаемся на немедицинские проблемы, и нам могут понадобиться ваши консультации. И не надо качать головой, сэр. Как минимум нам потребуется время для того, чтобы утрясти график дежурств и закатить хорошую прощальную вечеринку.

– Нет, – решительно отказался O'Mapa. – Ни о каких периодах адаптации для Брейтвейта не может быть и речи, поскольку лучший метод освоения любого дела подобен обучению плаванию. Не рассчитывайте и на мою консультационную помощь, и уж тем более не имеет смысла затягивать прощание с тем, кого никто не любит. Приликле известны мои чувства по этому поводу. Я настаиваю. Спасибо, но – нет.

Брейтвейт кашлянул. Кашель получился тактичный, но авторитетный.

– Я не эмпат, сэр, в отличие от доктора Приликлы, но мне знакомы те чувства, которые к вам все испытывают в госпитале. На этот раз вынужден настаивать я. Ваш отъезд будет отсрочен на несколько дней, потому что ни один из отбывающих кораблей не примет вас на борт, не уладив этот вопрос со мной. Поэтому у нас будет время организовать прощальную вечеринку, которую мы все запомним. Считайте, что это, – добавил он, – мой первый приказ в качестве нового администратора госпиталя.

Глава 34

В конце концов О'Мару отпустили. Из госпиталя он улетел на грузовом корабле Корпуса Мониторов под названием «Крэнтор» – звездолете службы снабжения, который регулярно и часто наведывался в госпиталь. Экипаж корабля состоял исключительно из тралтанов, но одна пассажирская каюта на «Крэнторе» была обустроена для землян-ДБДГ. Те члены экипажа, что не были лично знакомы с О'Марой, знали, кто он такой и кем был, и настолько жаждали угодить ему, что предложили закатить еще одну вечеринку на корабле. Но O'Mapa сказал им, что хочет просто отдохнуть – без компании, без разговоров и без просмотра развлекательных программ, потому что жутко устал от прощальной пирушки в госпитале. Но на самом деле ему просто хотелось посмотреть на то, как тает за кормовым иллюминатором и превращается в крошечный разноцветный драгоценный камешек конструкция Главного Госпиталя Двенадцатого Сектора Галактики. Он напоминал себе о том, что видит его в последний раз, вспоминал то время, когда трудился здесь в бригаде сборщиков, вспоминал странные, удивительные, волнующие происшествия, всех тех, с кем его сводила судьба за долгие годы, вплоть до недолгого пребывания в должности администратора и ухода в отставку.

Вечеринка длилась три дня и две ночи, поскольку не все из тех, кто хотел попрощаться с О'Марой, были свободны от дежурств в одно и то же время. Сам он не понимал, к чему вся эта суета. Он всегда был уверен, что никто не питает к нему теплых чувств, хотя он был профессионалом высокого уровня. Однако сотрудники как старшего, так и самого младшего звена наговорили ему столько хорошего, что чуть не довели до эмоционального стресса. О'Мара и представить себе не мог, что его настолько уважают. Нет-нет, никто не объяснялся ему в дружеских чувствах, и уж тем более – в любви, и тем не менее даже свою нелюбовь к нему многие выражали в странной и порой трогательной форме.

О'Мара думал о том, что если от ненависти до любви один шаг, то по-своему сотрудники ненавидят его очень сильно.

Он оставался на борту «Крэнтора» во время стоянок на Тралте и Орлигии, пока шла погрузка. На Нидии О'Мара сошел, потому что отсюда «Крэнтор» возвращался в Главный Госпиталь Сектора. За годы О'Мара привык пересаживаться с одного корабля на другой и даже сейчас имел полное право путешествовать бесплатно, как отставной офицер Корпуса Мониторов и бывший администратор. Однако за годы он сумел скопить кое-какие сбережения, откладывая часть жалованья, и вполне мог оплатить дорогу. Вскоре в космопорте Ретлин совершил посадку туристический лайнер «Кораллан» – гораздо более крупный и комфортабельный, чем старенький «Крескхаллар». Осмотр туристами достопримечательностей Нидии должен был занять три дня, после чего лайнер стартовал туда, куда хотел попасть О'Мара. В Ретлине О'Мара бывал не раз, но теперь обновил знакомство с этим городом со времени своего последнего отпуска. Он бродил по магазинам, ночевал в гостиницах, где потолки были такими низкими, что приходилось ходить по номеру, согнувшись чуть ли не пополам, ездил в общественном транспорте, где приходилось либо вставать на четвереньки, либо вообще ложиться на пол.

В первый вечер после отлета с Нидии О'Мара обнаружил, что в столовой кроме него – еще семеро землян: трое мужчин и четверо женщин – все молодые. О'Мара сел в самом конце стола и упорно избегал общения. В отличие от давнего путешествия на «Крескхалларе» на этот раз он не был единственной мужской особью своего вида на борту и не имел намерений заводить дорожный роман. Ему и без того проблем хватало.

С корабля О'Мара сошел, когда тот приземлился в главном космопорте на Кельгии, а оттуда взял такси до столицы. Водитель был привычен к тому, что в его машину втискивались не только земляне, но и существа самых разнообразных конфигураций. По пути он принялся довольно любезно (для кельгианина) описывать красоты пейзажа и архитектурные памятники Кельгии, не подозревая о том, что О'Мара бывал здесь не раз и в ознакомлении с ними не нуждался. Однако, несмотря на это, он не смог не засмотреться на здания самого крупного на Кельгии больничного комплекса, похожего на маленький, стерильно белый и чистый городок.

На самом деле там О'Мара ни разу не бывал, но каждый уголок парка, сада, тенистые аллеи, расположение палат и ординаторских – все это было ему знакомо по воспоминаниям его партнерши по разуму, которая здесь училась и работала.

Кледент, чья шерсть шевелилась, выражая нетерпение и радость, уже поджидал О'Мару у входа в свой дом. О'Мара расплатился с таксистом и потянулся, чтобы размять затекшие спину и ноги. Кельгианин указал на собственный, более вместительный и удобный автомобиль, припаркованный в нескольких метрах от дома, и сказал:

– Пришлось, как выражаются земляне, подергать за несколько ниточек, но я его все-таки раздобыл. Наверное, ты спешишь им воспользоваться?

– Просто сгораю от нетерпения им воспользоваться, – признался O'Mapa, – но не то чтобы безумно спешу. На этот раз я не в отпуске, и мне больше не нужно возвращаться в Главный Госпиталь Сектора. Так что, надеюсь, мне удастся остаться здесь насовсем. У меня и сейчас есть время, и будет потом, чтобы поговорить с тобой и с твоими домашними и поблагодарить тебя за все, что вы сделали для нас за все эти годы. Долг за то, что я спас твою шерсть после несчастного случая на «Крескхалларе», уже давно оплачен сторицей.

– Посмотри, как движется моя шерсть, – сказал Кледент. – Разве она не прекрасна, хотя прошло уже столько лет? А ведь могло быть совсем иначе. Моей жизнью, успешной карьерой после того ужасного происшествия, моей любящей женой и детьми я обязан твоим удивительным познаниям и чудовищному нарушению субординации в отношении капитана корабля. Также я обязан всей свой жизнью таланту и умению женщины-землянки. Этот долг никогда не будет оплачен сполна. Но видимо, ты в очередной раз говоришь не то, что думаешь, как это свойственно землянам, поэтому садись в мою машину и прекрати проявлять учтивость в общении с тем, кому чуждо даже само это понятие.

Автомобиль набирал скорость. Когда дом Кледента остался далеко позади, кельгианин поинтересовался:

– А как поживает существо Джоан?

– Она поздравляет тебя с рождением очередного внука, – ответил O'Mapa, – и пишет, что у нее все хорошо. Читая между строк, я не заметил ничего такого, что говорило бы о серьезных разногласиях между ее супругом, ею и их двумя взрослыми отпрысками. В своих последних двух письмах, как бы выразился ты, она показывает счастливую шерсть.

Они проехали еще с милю, и только потом Кледент заговорил снова.

– Знаешь, – сказал он, – лично мне она казалась зрительно отталкивающей, но когда я показал ее фотографию, сделанную во время круиза, одному землянину, моему партнеру по делам бизнеса, то он мне сказал, что она – просто красотка и что тебе жутко повезло. O'Mapa, ну почему ты не продолжил и не развил отношения с ней, почему ты вместо этого...

– Ты знаешь почему, – прервал его O'Mapa.

– Знаю, – отозвался Кледент, – но считаю, что ты чокнутый.

O'Mapa улыбнулся:

– Я – психолог.

– И притом очень хороший, – заметил Кледент. – Это я тоже знаю. Но мы приехали. Я с тобой не пойду, потому что мне там не по себе. Поневоле вспомнишь, что и я мог бы там очутиться.

Приют представлял собой большое здание, окруженное лужайками и садами. Его обитатели были скрыты от взглядов случайных прохожих за густыми и высокими живыми изгородями. О'Мара достал из кармана ключ, отпер калитку и, держа в одной руке дорожную сумку, а в другой – контейнер с аппаратурой, неторопливо направился к дому. Он узнал некоторых обитателей Приюта, возлежащих на траве подобно пушистым вопросительным знакам или скользящих между цветочными клумбами – он уже давно научился отличать кельгиан друг от друга. По пути О'Мара приветствовал знакомых. Некоторые отвечали ему приветствиями и парой фраз.

Войдя в здание Приюта, О'Мара поднялся по узкой лесенке. Его комната выглядела в точности так, как тогда, когда он был здесь в последний раз, только теперь здесь было чисто прибрано, а еще... еще она украсила его любимые картины ветками праздничного ароматического растения. О'Мара опустил сумку на маленькую узкую кровать, захватил с собой контейнер с аппаратурой и, спустившись по лестнице, направился к кабинету.

Только он в этом учреждении мог издавать такие звуки при ходьбе, поэтому не удивился, когда оказалось, что она уже ждет его. О'Мара поставил контейнер на столик у входа и, придерживая его одной рукой, обернулся к ней. Пауза затянулась. Другой бы уже сказал: «Привет», или спросил бы, приятной ли была дорога, или еще какими-нибудь словами разрядил атмосферу, но кельгиане не отличались способностью вести светские беседы.

– Уйдет несколько минут на то, чтобы распаковать и собрать аппаратуру, – сказал О'Мара. – Потом она будет готова к использованию. Ты позволишь мне поработать с тобой?

– Не знаю, – ответила Маррасарах. Маленькие участки ее шерсти, сохранившей подвижность, нерешительно ощетинились.

– У тебя был целый год на раздумья со времени моего последнего визита, – негромко проговорил О'Мара. – Теперь я порвал все профессиональные связи с Главным Госпиталем Сектора и собираюсь остаться на Кельгии до конца твоей и моей жизни, и ты можешь еще немного подумать. В чем проблема? Только не забывай: твое сознание мне знакомо так же хорошо, как тебе самой.

– Тебе было знакомо мое сознание, – возразила Маррасарах, – того времени, когда я стала донором мнемограммы. С тех пор оно изменилось – изменилось к лучшему. Это произошло исключительно благодаря твоей психотерапии и твоему безграничному терпению. Но я ничего не знаю о твоем сознании, кроме того, что могла домысливать, судя по твоим словам и поступкам. Но мне кажется, что мне этого достаточно.

– Но этого недостаточно мне, – сказал О'Мара и указал на контейнер. – В госпитале я воспользовался моим влиянием на Приликлу – единственного, кто знает о нас с тобой, и упросил его изготовить мою мнемограмму. Она у меня с собой. Я могу говорить с тобой, описывать свои чувства словами, но я не найду слов, чтобы рассказать обо всей их глубине и объяснить, почему я столько лет скрывал их. А за несколько минут ты сможешь узнать обо всем.

– Я боюсь, – сказала Маррасарах, – узнать обо всем.

О'Мара ждал, что она скажет еще что-нибудь. Казалось, даже участки погибшей шерсти кельгианки взволнованно шевелятся. Будь Маррасарах человеком, он бы подошел к ней поближе, положил бы руку на ее плечо, сказал бы что-нибудь ободряющее, но в данном случае это было исключено.

– Ты знаешь обо мне все, потому что в твоем разуме – моя мнемограмма, – наконец проговорила кельгианка. – Но ты забываешь, что теперь мое сознание уже не таково, каким было прежде, О'Мара, и изменил его ты. По причинам, которые ты описывал мне словами и которые мне не до конца понятны, ты взялся за мое лечение. Ты сделал это не из жалости к моему увечью, как ты утверждал, а потому, что я для тебя представляю психологическую проблему, решению которой ты готов посвятить все свои отпуска, за исключением самого первого – того самого, во время которого ты и женщина-землянка Джоан спасли шерсть Кледента. Ты говорил, что тобой движет неудержимое преклонение перед той личностью, какой я была когда-то, и...

– Это было и есть гораздо больше, чем преклонение, – уточнил О'Мара.

– Не прерывай меня, – продолжала Маррасарах. – Я не умею лгать, но сказать правду мне так трудно. Ты решил мою проблему не тем, что совершил чудо медицины и излечил мое изуродованное тело, а тем, что исцелил мою исковерканную психику. Ты работал с удивительным терпением и подарил не только мне, но и многим другим смысл жизни вместо существования в мире боли, проклинания судьбы, изоляции от друзей и близких вплоть до самой смерти, порой наступающей вследствие самоубийства.

Работать со мной, – продолжала Маррасарах, взволнованно шевеля сохранившими подвижность островками шерсти, – ты начал с того, что морально шантажировал Кледента, дабы тот выспросил в той больнице, где я когда-то работала, где находится этот приют. Потом ты говорил со мной. И говорил, и говорил... Сначала это было жестоко, но ты все время напоминал мне о том блестящем врачебном поприще, которое открывалось передо мной до несчастного случая. Кроме того, ты все время настаивал на том, что у разума внутри моего искалеченного тела тоже есть будущее, которое не зависит от визуального контакта и социального общения с моими здоровыми коллегами. Потом в течение многих лет ты, храня в тайне твои поездки сюда и то, чем ты здесь занимаешься, постепенно преобразил до неузнаваемости эту обитель живых трупов. Приют из свалки для отбросов, социальных изгоев, о которых наши здоровые сородичи предпочитают не вспоминать, превратился в консультационный центр, и теперь его излеченные и переобученные обитатели способны оказывать услуги, которые пользуются все большим и большим спросом. Во время бесед обращающиеся к нам за помощью не видят консультантов, но наши посетители уже успели к этому привыкнуть. Не знаю, какого вида психотерапию ты проводил с остальными – они не медики, и ничего мне не расскажут, но со мной ты говорил только о Главном Госпитале Сектора.

Ты рассказывал мне о чудесных и порой опасных событиях, которые там происходили, – продолжала Маррасарах, – о тех странных существах, которые там работают, и о еще более странных созданиях, которых вам там приходится лечить, и их болезнях, о самых невероятных проблемах, с которыми там приходится ежедневно сталкиваться врачам. Сотрудников и пациентов ты описывал, как великий и преданный своему делу психолог, а вот о событиях и происшествиях рассказывал с чисто кельгианской точки зрения, на что способен только тот, в ком живет частица моего сознания. Вначале и мне хотелось только умереть и покинуть мое искалеченное тело. А я вместо этого начала считать дни до твоего следующего отпуска, чтобы узнать побольше о твоей жизни. И вот теперь ты хочешь, чтобы я разделила с тобой эту жизнь за счет записи всех твоих воспоминаний в мое сознание, включая и ту странную привязанность, которую ты ощущаешь ко мне. Мне очень лестно твое предложение, но я не думаю, что мне хотелось бы стать обладательницей всех твоих знаний, сокровенных тайн и истинных мыслей, прячущихся в сознании психолога О'Мары.

Я боюсь.

О'Мара старался не смотреть на считанные островки подвижной, здоровой шерсти Маррасарах, выражавшие ее страх. Он знал, что запись его мнемограммы не изменит ни ее будущего, ни его чувств к ней, но он тоже начинал бояться – того, что она отвергнет его предложение, грозящее ей пониманием того, какой он нетонкий, необразованный и сложный человек.

– Чего ты боишься? – заботливо спросил он.

– Я знаю тебя по твоим словам и поступкам, – ответила она. – В течение многих лет это были целительные слова и милосердные поступки. Но теперь ты готов дать мне возможность узнать твои истинные мысли и побудительные причины, лежащие за этими словами и поступками. Вот этого и я боюсь. Я боюсь узнать об эгоизме или нравственном несовершенстве существа, к которому столько лет отношусь с уважением, восхищением и глубокой привязанностью, боюсь обнаружить в тебе какую-нибудь странную психологическую аномалию, которую ты, сам того не зная, скрыл от меня за своими речами. Я... я боюсь разочароваться.

О'Мара улыбнулся. Он знал, что за годи их знакомства Маррасарах научилась понимать, что означает у землян эта гримаса. Прежде чем ответить кельгианке, он собрался с мыслями. Этого мгновения он ждал с тех пор как когда-то, давным-давно, вопреки всем запретам, записал себе кельгианскую мнемограмму, чтобы ускорить и улучшить курс психотерапии Торннастора, в те годы – молодого практиканта. О'Мара тоже боялся – он боялся отказа и разочарования, которые последовали бы за отказом.

Он сказал:

– Мои слова и поступки принадлежали психотерапевту, работавшему с искалеченной, страдающей от эмоционального стресса и лишившейся своей профессии пациенткой. На данный момент ты уже давно не пациентка и ни в какой психотерапии не нуждаешься. Поэтому я признаюсь тебе в том, что я эгоистичен, несовершенен, недостоин восхищения и уважения, и во всей Галактической Федерации не найдется психолога, который не сочтет меня ненормальным – потому что мне нужна твоя дружба и даже более того.

В первые же часы после того, как я записал себе твою мнемограмму, – продолжал О'Мара, – я испытал сильнейшую эмоциональную привязанность к тебе, – продолжал О'Мара. – Это была самая настоящая любовь с первого взгляда, но любовь не физическая, она не имела ничего общего с сексуальным влечением. Будь это так – вот это уже было бы настоящим отклонением от нормы. Я любил и люблю личность по имени Маррасарах, талантливого медика, которая упорно трудилась и училась, чтобы достичь высот в своей профессии, которая даже на просвещенной Кельгии является в основном достоянием мужских особей.

Мне нравилось то, как бескорыстно ты помогала своим однокурсникам, самым тяжелым пациентам, а потом – коллегам, у которых возникали профессиональные и личные проблемы. Чем сложнее были эти проблемы, с тем большей заботой и пониманием ты их решала. Несмотря на то, что в то время, как ты стала донором мнемограммы, ты была очень молода, тебя высоко ценили, уважали и любили – потому, что ты всегда была советником, другом, а порой – и матерью для всех, кто нуждался в помощи. Если бы я встретил женщину-землянку, похожую на тебя, моя молодость стала бы иной и уж точно – счастливой. Но случилось другое. Ты стала моей партнершей по разуму. Все твое стало частью меня, и я был счастлив – так счастлив, что и представить себе невозможно.

С тех пор, – продолжал О'Мара, не дав Маррасарах прервать его, хотя заметил, что она готова это сделать, – твой опыт помогал мне в работе, дарил мне больше понимания в профессиональном общении с пациентами других видов, удерживал от эмоциональных стрессов. Особенно это сказалось во время последнего происшествия с пациентом Туннекисом, о котором ты пока не знаешь.

Но задолго до того, как я стал осознавать, как велика и неоценима твоя помощь мне, – продолжал О'Мара, – я жутко злился из-за того, что какой-то глупый несчастный случай, из-за которого пострадала твоя шерсть, положил конец твоей многообещающей карьере. И я решил сделать нечто такое, что, согласно материалам, собранным в нашей компьютерной библиотеке, было принципиально невозможно. Я попытался заново отстроить разрушенное здание блестящего ума кельгианки с поврежденной шерстью – отстроить изнутри. Вот этим мы с тобой и занимались половину нашей жизни. Я говорю «мы», потому что ты помогала мне сдерживать злость и бороться с горьким отчаянием, которое влекло тебя к тому, чтобы покончить счеты с жизнью.

Я благодарен тебе и за это, потому что для меня нестерпимо было бы потерять тебя как личность, хотя твой разум остался бы в моем до конца дней моих.

Много раз, рассказывая тебе о Главном Госпитале Сектора, – продолжал он, – я пытался говорить и о себе – все, что мог, но рассказывал бедными, корявыми, неверными словами. Но теперь, если ты согласишься принять мою мнемограмму, ты сможешь узнать обо мне всю правду. У меня было много ошибок, у меня по сей день масса дурных привычек, я – асоциальный тип, у меня полным-полно тайных страхов и фобий с самого раннего детства, и теперь ты можешь узнать обо всем этом. В результате тебе может стать неловко, страшно, моя личность может попросту оттолкнуть тебя. Если это окажется так, то мнемограмму можно будет за несколько минут стереть. Однако я должен тебя предупредить. Результат мнемографии создает впечатление гораздо большей глубины и близости, чем те, что возникают при акте соития, потому что происходит, образно говоря, бракосочетание разумов. Я знал и всегда буду знать тебя именно так, Маррасарах, и хочу, чтобы ты точно так же узнала меня. Прошу тебя, скажи мне «да». Или тебе нужно еще время на раздумья?

– Нет, – ответила она и без всякой растерянности направилась к креслу, стоявшему возле стола, на котором стоял контейнер с мнемографической аппаратурой. О'Мара молча, не решаясь произнести ни слова, собрал, проверил, перепроверил и настроил аппаратуру для записи мнемограммы землянина кельгианке. Так же молча он бережно водрузил на коническую головку Маррасарах шлем и включил приборы. Через несколько минут он снял с кельгианки шлем, думая о том, что это первый и, как он надеялся, его единственный физический контакт с ней. То есть повторный контакт мог бы понадобиться в том случае, если бы Маррасарах попросила бы стереть мнемограмму. Но она только смотрела на него, а маленькие островки ее подвижной серебристой шерсти ходили ровными, спокойными волнами. О'Мара молчал.

– Ну как? Есть проблемы? – спросил он наконец. – С тобой все в порядке? Хочешь стереть запись?

– Нет, да и нет, – ответила Маррасарах. – Теперь я знаю тебя, О'Мара, знаю обо всем, что ты пережил, что думал о себе и о других, кто повстречался тебе в жизни, а особенно – обо мне. Твое сознание уютно устроилось рядом с моим, и я хочу, чтобы это так и было до самого конца моих дней. Но есть в тебе одно, чего я не пойму никогда.

– Что? – спросил О'Мара, и ему показалось, будто захлестнувшая его с головой волна счастья вдруг замерла и готова отхлынуть. – Теперь ты знаешь все и должна все понимать. Что во мне тебе непонятно?

– Я не понимаю, мой партнер по разуму O'Mapa, – ответила Маррасарах, – как тебе только удается сохранять равновесие и не падать, стоя всего на двух ногах.

Двойной контакт

Глава 1

Закатное солнце, затуманенное жарким маревом и непрерывными ядовитыми вихрями, проносившимися над планетой, колыхалось в коричневом небе подобно изодранному флагу, и то появлялось, то исчезало. После заката через несколько часов должна была наступить непроглядная тьма. Луна светила слишком тускло, чтобы ее можно было рассмотреть сквозь бушующую и почти непрозрачную атмосферу, а звезд с поверхности этой планеты не было видно уже почти три столетия.

Планета под названием Троланн бушевала, стонала и издавала премерзкие запахи вокруг двоих существ, которые на миг остановились около первой из серии детоксикационных камер, которые вели к их подземному жилищу. Им хотелось в последний раз полюбоваться знакомым, хотя и отвратительным зрелищем.

Датчики их скафандров показывали, что кругом кишат насекомые и переносимые ветром споры и что эти насекомые и споры тщетно, но упрямо пытаются проникнуть в тонюсенькие зазоры в местах соединения между собой элементов механизмов, обеспечивающих передвижение по поверхности планеты, и заботились о том, чтобы лицевые пластины скафандров оставались чистыми. В результате те двое, что находились в скафандрах, почти ничего не видели, но зато не видели – сквозь безукоризненно чистые лицевые пластины.

– Ни одного друула поблизости, – сказал Джасам. – Можно смело входить.

Он нажал на кнопку на крышке первого люка передним манипулятором скафандра, затем развернул манипулятор и указал на тусклое колеблющееся солнце, на мятущийся ядовитый туман, на неясные холмики – очертания соседних жилищ. Он взглянул на Кит и вздохнул.

– Нам там хорошо жилось вместе, – сказал он. – А теперь на несколько дней эта оборудованная по последнему слову техники землянка будет для нас счастливым, очень счастливым домом.

Он так сказал, потому что всеми силами старался подбодрить Кит.

– Пока мы не найдем новой землянки, – проворчала Кит.

Она всегда злилась на Джасама, когда тот утверждал очевидное.

– Я голодна и мне не терпится выбраться из этих штуковин.

– Мне тоже, – с готовностью подхватил Джасам и добавил более сдержанно:

– Но голодать ни к чему. Еда внутри скафандра не хуже, чем из кладовой. Ведь мы с тобой выбрали только самое лучшее. Так что ты не стесняйся, ешь. Глядишь, и время детоксикации быстрее пролетит.

– Нет, – решительно отказалась Кит. – Я хочу, чтобы мы ели вместе, пока еще можем это делать, а не по отдельности, будто какая-то парочка сотрудников по работе. Порой, Джасам, ты становишься сентиментальным, словно перегревшийся на солнце друул.

Джасам не стал отвечать на это, худшее из личных оскорблений – они оба понимали, что Кит шутит, а насчет существа под названием друул, обитавшего на проклятой планете Троланн, местные жители прохаживались только тогда, когда им нужно было унять непреодолимый страх перед этой тварью и отвращение, которое они к нему испытывали. Кроме того, на шутку Кит Джасам чуть позже намеревался ответить не словами, а действиями.

Так что они оба не прикоснулись к встроенным внутрь скафандра контейнерам с припасами продовольствия, покуда подвергались медленной, нудной, но совершенно необходимой многоэтапной процедуре чистки поверхности скафандров – отмыванию дезинфицирующими аэрозолями, облучению, тепловой обработке. Многие из микроорганических существ и насекомых, которые недавно расплодились на поверхности, случись им проникнуть внутрь жилища троланнцев, могли бы за несколько минут сожрать их обитателей заживо. Но когда Джасам и Кит наконец добрались до жилой камеры, они могли быть абсолютно уверены в том, что здесь они одни-одинешеньки, и с ними нет никакой незваной органической компании.

Джасам немного постоял, глядя на Кит – вернее, на ее скафандр с изящными очертаниями головы, стройного тела и короткими ножками. А она смотрела на скафандр Джасама, имевший более мужественные очертания. Скафандры троланнцы всегда для себя выбирали самые красивые, какие только могли позволить. Будучи еще юными, Кит и Джасам достигли такого совершенства в своей области, что смогли позволить себе приобрести самые лучшие скафандры. Но внутри скафандров всегда находились существа, по всем внешним данным значительно уступавшие прекрасным оболочкам.

Но зато, выбравшись из скафандров, троланнцы могли прикасаться друг к другу без помощи кибернетического интерфейса или грубого усиления всех тактильных ощущений.

Испытывая сильнейшее нетерпение, но стараясь сдерживаться, Джасам отключил зрительные, слуховые и тактильные реле, системы подачи воды и питания. Затем, еще более осторожно, отсоединил глубоко имплантированные системы удаления органических отходов. Он выбрался из скафандра раньше Кит и потом любовно наблюдал за тем, как его подруга открывает длинную герметичную застежку на животе и выбирается из защитной оболочки подобно новорожденному младенцу, покидающему материнскую утробу.

На теле Кит, как и на теле Джасама, кое-где краснела сыпь, а кое-где кожа обесцветилась. Местами виднелись шрамы – следы давнишних разрывов кожи, явные свидетельства того, что троланнцы жили в среде, которая давно ополчилась против них. И все же Кит не так уж сильно изменилась со времени их первой брачной ночи. Она была красива. Когда она наконец освободилась, их красивые и безупречно пропорциональные скафандры остались лежать на полу, а они, обуреваемые страстью, поползли навстречу друг другу.

Когда они ослабли и прервались для необходимого отдыха, Кит приготовила еду. К стандартному, асептическому, промышленно произведенному блюду она добавила приправы и украсила его, чтобы оно не выглядело так непривлекательно.

Но глава проекта по испытанию поискового скафандра говорил им о том, что вместе без скафандров они смогут пробыть только трое суток, а вместе им больше всего хотелось не есть и не отдыхать. Они старались не разговаривать о проекте, но порой, когда они уставали и становились уязвимыми для эмоций, они все-таки сбивались на эту тему.

– Пойми, я не жалуюсь, – сказала Кит. – Но если так пройдут все трое суток, мы будем не в самой лучшей форме для хирургов. Мы будем, скажем так, изможденными.

– Для них это не важно, – успокоил ее Джасам. – Ты просто невнимательно слушала во время нашей последней беседы. Хирургическая операция по приживлению к поисковому скафандру, особенно такому сложному, экспериментальному, будет долгой, неприятной процедурой, для осуществления которой те, кто ей подвергается, должны быть в здравом уме, отдохнувшими и способными к сотрудничеству. Не волнуйся. По крайней мере к тому времени, как они за нас примутся, мы успеем сбросить физическое напряжение.

Хотя они и так уже лежали, крепко прижавшись друг к дружке, Кит попыталась прижаться к супругу еще теснее.

– Вот так зачинаются дети, – тихо проговорила она.

– Это не для нас, – резко откликнулся Джасам и, без особого успеха стараясь говорить более нежно и заботливо, продолжал:

– Если бы это было возможно, если бы мы оба были достаточно здоровы и способны к зачатию, нам бы ни за что не позволили стать добровольцами и уж тем более не отобрали бы для участия в проекте по испытанию поискового скафандра номер три. Тогда бы нам пришлось уйти еще глубже под землю, в еще более далекую камеру, чем эта. Там у нас были бы все удобства, о которых только могут мечтать смертные троланны, и целые бригады врачей старались бы оказать нам лечебную и психологическую помощь, чтобы мы, как и прочие болезненные представители нашего вида, дали потомство, и наша отравленная цивилизация продержалась еще на протяжении жизни нескольких поколений. При этом никто бы не стал учитывать, влечет нас друг к другу или нет. Главное – выживание вида, искусственно поддержанный эволюционный императив, а не радость и удовольствие.

Видно было: Кит неприятно, что супруг снова напоминает ей о том, что она и сама прекрасно помнит, а он не хотел огорчать ее в те мгновения, что им оставалось пробыть вместе.

– Тогда мы стали бы еще более слабыми, чем сейчас, – поспешно добавил он, – и лишились бы любой радости.

Честь стать избранными для участия в проекте по испытанию поискового скафандра была поистине немыслимой: такого почета прежде не доводилось удостоиться ни одной паре троланнов. Кит и Джасам так гордились этим, что ничего не боялись. Но больше они о проекте не говорили и старались не смотреть на контейнер, внутри которого находилась маленькая, герметически закупоренная сфера с тремя выступами, оборудованная системой для краткосрочного жизнеобеспечения.

В эту сферу они должны были перебраться, когда инженеры, участники проекта, сигнализировали бы им о том, что они готовы к их приему. Несколько часов, которые им предстояло провести внутри этой сферы, пока ее будут транспортировать в условиях максимальной защиты от убежища в операционную, станут последними, которые им суждено провести вместе в состоянии физического контакта.

Первый поисковый скафандр был перехвачен и уничтожен друулами, когда он еще не успел покинуть атмосферу, а второй, которому, быть может, и удалось провести успешный поиск, так и не вернулся. Он пропал без вести. Поисковый скафандр номер три был самым совершенным и технически сложным творением троланнской науки. Учитывая то, что экологическая обстановка на планете все сильнее ухудшалась, а ресурсы почти иссякли, он мог стать последним. В успех этого проекта были вложены последние надежды сородичей Кит и Джасама.

Этот скафандр был создан для них двоих и приспособлен под их физические потребности. Внутри него они должны были прожить намного дольше, чем прожили бы на Троланне в самом лучшем случае. Внутри скафандра они смогут переговариваться, пока будут живы. Но скафандр был огромен, он был намного больше своих предшественников, он был оснащен намного более совершенными аппаратурой, системой управления и датчиками, чем его предшественники. Он был настолько велик, что, оказавшись внутри него, Кит и Джасаму уже не суждено было больше прикоснуться друг к другу ни разу в жизни. Несмотря на то, что этот новый скафандр был оснащен самыми новыми и самыми мощными средствами защиты от друулов, несмотря на то, что психологи должны были позаботиться о том, чтобы Кит и Джасам предварительно подверглись мощной подготовке, Джасам думал о том, что жизнь внутри скафандра станет для них с Кит тяжелым испытанием – скорее психологическим, нежели физическим.

– По крайней мере, – сказала Кит, словно читая его мысли, – мы сможем играть с нашими куклами.

Глава 2

Кабинет нового администратора и по совместительству Главного психолога госпиталя с виду напоминал средневековую камеру пыток из истории Земли. Именно эти воспоминания возникли у того донора мнемограммы, ДБДГ, носителем которой сейчас являлся Приликла. Однако сходство было не окончательным – отчасти благодаря коллекции со вкусом подобранных фоторепродукций с изображениями пейзажей самых разных планет, а отчасти потому, что «орудия пытки» на самом деле были не чем иным, как экзотическими предметами мебели, предназначенными для тех существ, принадлежавших к различным видам, которые время от времени заглядывали на прием к администратору. На этих предметах мебели они могли размещаться с необходимым удобством – сидеть, лежать, висеть, лишь бы не вызвать осуждения самого могущественного существа в госпитале.

В данном случае совесть Приликлы была чиста. Будучи эмпатом, он знал, что никакие угрызения совести не мучают и его спутника, капитана Флетчера, обряженного в безукоризненно чистую, с иголочки, форму. Флетчер стоял, вытянувшись по струнке, перед большим письменным столом администратора. Эмоции, излучаемые сородичем Флетчера, землянином, администратором Брейтвейтом, представляли собой странную смесь тревоги и такого сильного волнения, связанного со срочностью дела, что Приликла понял: воспользоваться каким-либо из предметов мебели в кабинете им с Флетчером вряд ли будет предложено. И все же почему-то администратор пребывал в растерянности и никак не мог начать разговор.

– Сэр, – проговорил капитан, взглянув на Приликлу, который парил над самым его плечом и, помахивая крылышками, заставлял шевелиться пряди каштановых волос Флетчера. – Мне передали, что вы срочно желаете меня видеть. По пути к вам я встретил Старшего врача Приликлу. Ему передали то же самое распоряжение. Вместе мы трудимся только на борту корабля-неотложки «Ргабвар» во время выполнения спасательных экспедиций, так что, видимо, у вас есть новое задание для «Ргабвара».

Брейтвейт молча склонил голову. До недавнего назначения на пост администратора он, как и Флетчер, был офицером Корпуса Мониторов и ближайшим ассистентом О'Мары – в ту пору Главного психолога. В то время Брейтвейт носил военную форму так, словно она приросла к его коже, и производил впечатление человека, безукоризненного во всех отношениях. Теперь он был облачен в безупречно скроенный цивильный костюм и все равно производил такое впечатление, что целиком и полностью владеет собой и пребывает в полной готовности к любому обследованию, как физическому, так и психологическому.

– Пожалуй, что так, – наконец изрек Брейтвейт.

Приликла начинал разделять озадаченность, владевшую капитаном Флетчером.

– Администратор, – сказал Приликла, – ощущает растерянность, друг Флетчер. Вам известно, что я способен читать эмоции, но не мысли, но я не сомневаюсь: друг Брейтвейт предпочел бы, чтобы мы выразили добровольную готовность к исполнению задания, которое он нам намерен поручить.

– Понимаю, – изрек Флетчер и, не спуская глаз с администратора, продолжал:

– Мы безмерно ценим проявления вежливости, сэр, но вы можете нисколько не сомневаться в том, каков будет наш ответ, так что вы могли бы сэкономить время и попросту сказать нам, по какому поводу мы должны выразить добровольную готовность. «Ргабвар» всегда готов к выполнению любых заданий, как вам отлично известно. Экипаж и бригада медиков уже почти шесть месяцев не совершали вылетов, и если задание срочное… скажем так: в гиперпространстве торопиться нельзя, поэтому время мы можем сэкономить – это то время, которое у нас уйдет на путь от вашего кабинета до дока и удаления от госпиталя на расстояние длины точки, от которой мы сможем совершить прыжок в гиперпространство. – Флетчер замолчал и бросил взгляд на Приликлу, стараясь сдержать овладевшую им неуверенность и придать ей характер уважительности. Наконец он произнес:

– Мы готовы выполнить любое задание.

Приликла, не отличавшийся физической крепостью, принадлежал к виду, для представителей которого трусость являлась главным и неотъемлемым условием выживания. То, что Приликла обладал высочайшей способностью улавливать чужие эмоции, вынуждало его соглашаться со всеми, дабы он был постоянно окружен как можно более благоприятным эмоциональным излучением.

– Друг Брейтвейт, – проговорил он опасливо, – не подскажете ли, к выполнению какого именно задания мы готовы?

– Благодарю вас обоих, – отозвался администратор, излучая явное облесение, нажал на кнопку на клавиатуре компьютера и продолжал:

– Я передал всю имеющуюся информацию на ваш бортовой компьютер для последующего изучения.

Сведений немного, и все, что нам известно наверняка, это то, что в точке с одинаковыми координатами восемнадцатого сектора галактики с промежутком в один стандартный день сдетонировали три аварийных маяка. Как и следует ожидать, когда речь идет о не до конца исследованной территории, первые два радиационных следа оказались нам незнакомыми. Кроме того, они значительно отличались друг от друга по силе и длительности сигнала. Третий сигнал поступил, как мы предполагаем, от поискового крейсера Корпуса Мониторов «Террагар», который занимался картированием этого сектора. Судя по всему, «Террагар» ответил на два предыдущих сигнала бедствия. Наши связисты не знают, как объяснить первые два сигнала, если это на самом деле были сигналы бедствия. Поэтому я и пребывал в некоторой растерянности, не зная, поручать ли «Ргабвару» задание разобраться с этим происшествием.

И голос, и эмоциональное излучение капитана Флетчера отразили ту озадаченность, которая владела ими обоими, но Приликла промолчал, поскольку чувствовал, что его спутник собирается задать те самые вопросы, которые задал бы он сам.

– Сэр, – уважительно проговорил Флетчер, – вы – крупный специалист в области многовидовой психологии, поэтому у вас нет опыта в сфере многовидовой космической техники.

Но если вам покажется, что я напрасно читаю вам лекцию, пожалуйста, без всякого стеснения остановите меня.

Точно так же, – продолжал он, – как нам известен единственный способ путешествий через гиперпространство, существует и один-единственный способ отправки сигнала бедствия в тех случаях, когда происходят серьезные аварии и звездолеты зависают в обычном пространстве между звездами.

Подпространственное радио – это не слишком надежный способ межзвездной связи для пострадавшего корабля, поскольку такой радиосигнал подвержен всевозможным наложениям и искажениям вследствие воздействия попадающихся на его пути звезд. Кроме того, чтобы послать такой сигнал, требуется чудовищный энергетический импульс, а у пострадавших звездолетов такой энергии нет. А вот аварийный маяк вовсе не должен передавать какую-либо вразумительную информацию. Он представляет собой всего-навсего автономное одноразовое устройство с маленьким ядерным реактором, которое передает только собственные координаты. Фактически это подпространственный крик о помощи, который затихает через несколько минут или часов, когда маяк сгорает.

Ответы на такие крики о помощи из регионов, где пострадавшие корабли почти наверняка принадлежат неизвестным в Федерации существам, владеющим техникой для совершения межзвездных перелетов, – закончил он, – это та самая причина, по которой в свое время был создан «Ргабвар». Так что я не понимаю, почему вы растеряны, сэр.

– Спасибо, капитан, – сказал администратор и, слегка приоткрыв рот, обнажил зубы в оскале. Так земляне выражали состояние, испытываемое ими в ответ на что-либо смешное. – Ваши пояснения были ясными, четкими и совершенно ненужными. Растерянность моя вызвана тем фактом, что три отдельных сигнала бедствия, два из которых говорят о достаточно низком уровне конструкции их источников, были поданы из одного и того же места. Возможно, там находятся три разных, расположенных близко друг к другу корабля, и два из них принадлежат неизвестным разумным существам. При этом очень может быть, что все три корабля в беде. Однако мои специалисты по связи утверждают, что первые два устройства слишком примитивны, и сигналы могли поступить не от аварийных маяков, а явиться побочным радиоактивным продуктом, образовавшимся при использовании какого-то гиперпространственного оружия. Образно говоря, эти сигналы могли быть не призывами на помощь, а воплями гнева. Не исключено, что вам предстоит заняться спасением раненых представителей новых видов, которые втянуты в вооруженный конфликт. Поэтому будьте осторожны и постарайтесь сберечь как наш корабль-неотложку, так и ваши жизни. Ваши – в том случае, если Приликла по-прежнему согласен принять участие в экспедиции.

Два глубокопосаженных (по цинрусскийским понятиям) глаза землянина пристально смотрели на Приликлу. Излучая эмоции, характерные для существа, которое что-то скрывает, он продолжал:

– Подумайте. В госпитале вас, быть может, ждут более важные дела. Пост старшего медика на «Ргабваре» требует повышенной ответственности. Быть может, сейчас самое время подыскать для вас замену, доктор.

Приликле официально предлагалось отказаться от участия в потенциально опасной экспедиции и при этом не утратить достоинства. Он был благодарен Брейтвейту за участие, но ему был задан вопрос, на который, учитывая обстоятельства, он был обязан ответить немедленно.

Он ответил:

– Мой главный заместитель, патофизиолог Мэрчисон, обладает богатейшим опытом спасательных операций, и она вполне могла бы меня заменить, но… надеюсь, вы простите меня за то, что я заговорю о вашем эмоциональном излучении в присутствии друга Флетчера, но вы излучаете необычайно высокий уровень тревоги по поводу этой экспедиции. В связи с этим я полагаю, что вы предпочли бы, чтобы я согласился участвовать, и я согласен… О, я чувствую, что вы испытываете облегчение, друг Брейтвейт.

Администратор медленно выдохнул, снова дружелюбно оскалился, нажал клавишу на панели настольного коммуникатора и торопливо проговорил:

– Благодарю вас. Члены экипажа «Ргабвара» уже подняты по тревоге и сейчас находятся на пути к месту стоянки корабля, поэтому я не смею вас дольше удерживать. Удачи вам, господа.

Приликла не был уверен в том, рад ли он тому, что его назвали «господином». Это обращение было в ходу у людей, землян, а он и человеком-то не был, но он понимал, что это обращение администратор употребил из вежливости. Кроме того, он ощущал, что Брейтвейт искренне тревожится за него.

Приликла исполнил порывистый вираж и поспешно полетел к выходу из кабинета, зная по опыту: какую бы скорость он ни набрал, двери обязательно откроются, чтобы выпустить его.

Знал Приликла и о том, что капитан не обидится на него за то, что он, умея летать, преодолеет шесть уровней и уйму пересекающихся коридоров быстрее и окажется у дока, где стоял корабль-неотложка раньше. Сейчас все члены экипажа «Ргабвара» совершали такой же бег наперегонки со временем, а не друг с другом. Флетчер был вынужден топать по коридорам на своих двоих, время от времени подключая голос и даже локти для того, чтобы протолкаться по многолюдным коридорам, а Приликла всю дорогу мог лететь или ползти по потолкам, передвигая шестью лапками, заканчивавшимися присосками.

По пути он встречал, облетал или пролетал над головами невообразимого числа существ, которые выглядели отвратительно, привлекательно и пугающе – пугающе, поскольку обладали весьма внушительными размерами и были наделены целым арсеналом оружия, которым их одарила природа. Но, будучи цивилизованными членами медицинского братства, все эти существа пользовались своей природной амуницией крайне редко. Кроме того, все они были коллегами Приликлы и чаще всего – его друзьями.

В который раз Приликла мысленно спросил у себя: как же это могло выйти, что он, цинрусскиец, невероятно хрупкое, насекомоподобное существо, наделенное эмпатическим талантом, решил связать свою профессиональную карьеру с Главным госпиталем сектора, страшнее и опаснее которого для ГНЛО не найти было рабочего места во всей галактике. Но сколько бы раз он ни задавал себе этот вопрос, ответ всегда был один и тот же.

Несмотря на то что все время, что Приликла не спал, он пребывал в тревоге, граничащей со страхом, от которого большинство его сородичей утратили бы рассудок, он обнаружил, что только здесь он хотел бы работать и только такой работой заниматься. Несомненно, какой-нибудь целитель разума (так цинрусскийцы именовали психиатров), высказываясь на его счет, пустился бы в рассуждения о глубоко зарытой суицидальной направленности, о профессиональном мазохизме и патологической потребности в постоянном ощущении опасности и заключил бы, что цинрусскиец страдает психическими нарушениями, если бы не объявил его безо всяких обиняков законченным сумасшедшим. Но в таком случае данный диагноз можно было бы поставить большинству существ, которые так стремились попасть на работу в многовидовую психушку под названием «Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора».

Учитывая способность Приликлы беспрепятственно летать у всех над головами, можно было не удивляться, что до «Ргабвара» он добрался первым. Там он отрапортовал о прибытии и поспешно удалился в свою крошечную каютку, где стены были обиты толстым слоем мягкого амортизирующего материала. Там Приликла удостоверился в том, что оба устройства понижения гравитации включены и работают нормально. Его каюта очень напоминала похожие на коконы жилища цинрусскийцев на родной планете эмпата. Показатели гравитации уже были выведены на цинрусскийскую норму, которая составляла чуть менее одной четвертой от стандартного земного <G>. Приликла расправил крылья и лапки и уложил их в наиболее удобное положение для сна.

Цинрусскийцы, существа хрупкие, но необычайно подвижные, нуждались в продолжительном сне, а Приликла точно знал: за время многочасового полета в гиперпространстве не должно было произойти ничего сверхважного.

Через несколько минут Приликла услышал, как по стыковочному туннелю прошел капитан и поднялся по центральной шахте в отсек управления. Почти сразу же за ним проследовали еще трое офицеров Корпуса Мониторов и медики. Медики ушли на медицинскую палубу. Все они громко жаловались на то, что их оторвали от работы или отдыха, однако излучали при этом эмоции, говорящие о том, что они умеренно взволнованы, но уж никак не недовольны.

Еще несколько мгновений Приликла прислушивался к волнам эмоционального излучения, доходившего до него со стороны отсека управления и медицинской палубы. Все понимали, что не делать этого цинрусскиец не может, поскольку был не способен отключить свой эмпатический орган, поэтому все старались владеть своими чувствами, сдерживать их. Все понимали, что надо воздержаться от проявления неприятных эмоций в то время, когда босс пытался уснуть.

Глава 3

Ознакомительная запись, присланная администратором Брейтвейтом, уже была просмотрена, но ее пока не обсуждали, и на медицинской палубе царили чувства любопытства, тревоги и нараставшего с каждым мгновением нетерпения. Приликле казалось, что он окутан густым эмоциональным туманом.

Капитан Флетчер сидел на краешке мягкого кельгианского гамака. По обе стороны от него расположились лейтенанты Доддс и Чен, первый из которых был связистом, а второй – бортинженером и заведовал энергетическим обеспечением корабля. Находившийся на вахтенном посту лейтенант Хэслэм занимался трансляцией видеоматериалов из отсека управления. Патофизиолог Мэрчисон сидела на вертящемся стуле спиной к экрану диагностического монитора, Старшая сестра Найдрад свернулась пушистым вопросительным знаком на ближайшей кровати, а мимикрист доктор Данальта, способный по желанию принимать какую угодно форму, уселся посреди палубы. В данный момент он выглядел, как маленький зеленый стожок, из которого торчали наружу одно ухо и один глаз на тоненьком стебельке. Приликла, во избежание столкновения с кем-либо, ровно парил под самым потолком. Все смотрели на настенный экран.

– Как мы только что убедились, – сказал Приликла, – нам предстоит столкнуться с поистине уникальной ситуацией, и всем надо вести себя очень осторожно…

– Мы всегда ведем себя осторожно, – прервала его Найдрад, и ее серебристая шерсть заходила нетерпеливыми, раздраженными волнами. – Что значит – «очень» осторожно?

Кельгиане всегда говорили либо только то, что думали, поскольку испытываемые ими чувства выражались движениями шерсти, либо вообще молчали. По крайней мере их чувства по шевелениям шерсти всегда мог прочесть другой кельгианин. Чувства, испытываемые Найдрад, Приликла ощущал прекрасно, и непосредственно на ее вопрос отвечать не стал, поскольку и так ответил бы на него, даже если бы он не был задан.

Приликла продолжал:

– Имеющиеся в нашем распоряжении сведения скудны и умозрительны. Скорее всего нам предстоит заниматься извлечением уцелевших существ, в данный момент находящихся на борту двух пострадавших кораблей. В отношении одного из этих кораблей сложностей возникнуть не должно, поскольку речь идет о поисковом звездолете Корпуса Мониторов «Террагар», экипаж которого целиком состоит из землян-ДБДГ.

Код физиологической классификации существ, находящихся на борту второго корабля, нам пока неизвестен. Когда нам предстоит спасение существ, относящихся к двум различным видам, один из которых…

– Мы оцениваем обстоятельства на месте происшествия и спасаем пострадавших, к какому бы виду они ни принадлежали, прежде всего оказывая помощь тем из них, кто в ней более всего нуждается, – негромко закончила за Приликлу начатую им фразу патофизиолог Мэрчисон. Она излучала ожидание, любопытство и уверенность профессионала, привыкшего встречаться с любыми неожиданностями. – Я не вижу проблемы, сэр. Это наша обычная работа – то, что мы делаем всегда…

– …вероятно, повинен в аварии на другом корабле, – решительно закончил фразу Приликла. – А быть может, во всем виноват один непострадавший корабль или несколько кораблей, находящихся в этом районе. Так что нам следует приготовиться и к такому варианту, и начать надо с уточнения иерархии командования.

Несколько минут все молчали. Общий уровень эмоционального излучения вырос и по силе, и по сложности, но все же не достиг такого уровня, чтобы удручать эмпату физически. Трое офицеров Корпуса Мониторов реагировали с подобающей сдержанностью, предвидя возможность опасности – такие чувства были вполне типичны для людей военных. Излучение Мэрчисон было сложным и негативным, как и у Найдрад, но ни та, ни другая не испытывали достаточно сильных чувств для того, чтобы облечь свои возражения в словесную форму. В отличие от остальных, которые ощущали легкое, неопределенное волнение и сомнения, Данальта излучал спокойную уверенность мимикриста, защищенного от любых типов физических травм.

– Обычно, – продолжал Приликла, – присутствующий здесь друг Флетчер командует «Ргабваром» до тех пор, пока корабль не прибывает к месту катастрофы, после чего командование переходит к старшему медику, то есть ко мне. Однако в данном случае все может сложиться так, что военная тактика окажется предпочтительнее медицинского опыта. Я чувствую, что вы согласны с этим, друг Флетчер, и еще я чувствую, что вы хотите высказаться. Прошу вас.

Капитан кивнул.

– Подумали ли вы и остальные медики о том, о чем на самом деле у нас сейчас идет речь? Понимаю, пока наши разговоры носят чисто спекулятивный характер, но если нам придется столкнуться с ситуацией вооруженного конфликта, то мне придется принять трудные решения, которые вам, медикам, могут и не понравиться. И если мне придется такие решения принимать, приказы мои будут носить окончательный характер и никакому обжалованию подлежать не будут, какими бы спорными они ни показались. Это должно быть понято и принято всеми уже сейчас – до прибытия на место, а не во время операции или после нее. Надеюсь, это понятно?

– Во время работы на месте катастроф в космосе и на поверхности планет мы точно так же исполняем распоряжения доктора Приликлы, – сказала Найдрад, озадаченно шевеля шерстью. – Это для нас привычно. Почему же вы делаете такой упор на очевидное? Или я что-то упустила?

– Упустили, – кивнул капитан. Его эмоциональное излучение, как и голос, были спокойными и сдержанными, хотя он произносил слова, которые очень не хотел произносить. – Этот корабль не имеет на борту оружия, но при этом не лишен средств защиты и нападения. Лейтенант Чен.

Бортинженер шумно прочистил свои дыхательные пути и сказал:

– На ограниченное время – не более чем на несколько часов – наше противометеоритное поле может быть усилено до такой степени, что обеспечит нам защиту от шрапнели, выпущенной из ракет с взрывными боеголовками. Но если ракеты будут оснащены ядерными боеголовками, нам не выстоять.

Лейтенант Хэслэм, астронавигатор, отвечавший за управление кораблем на близких и дальних расстояниях, высказался без просьбы капитана:

– Мое гравилучевое оборудование, которое обычно используется для захвата и сбора обломков пострадавших кораблей для дальнейшего исследования, может быть модифицировано для применения в качестве оружия не слишком большой разрушительной силы. Если нам удастся выдержать необходимую дистанцию до объекта и точно уравнять нашу скорость с его скоростью, фокус действия прессорного луча можно сузить, доведя его диаметр до нескольких футов, и тогда с его помощью можно пробить дыру в обшивке объекта. Но на это придется истратить такое количество энергии, что сразу упадет мощность противометеоритного поля, и мы станем беззащитны против всего, что на нас пожелают обрушить противники.

– Благодарю вас, лейтенант, – сказал капитан и продолжал:

– Теперь вы видите, как слабо мы готовы к военным операциям. Я хочу, чтобы все вы отчетливо осознали тот факт, что если мы столкнемся с ситуацией военного конфликта или его последствиями, я оценю тактическую картину, и все решения, принятые затем, будут моими решениями. Если в месте назначения будет идти бой, «Ргабвар» уйдет в гиперпространство. Если боя не будет и если мы обнаружим пострадавшие корабли, ни один из которых, на мой взгляд, не способен будет нам угрожать, я прислушаюсь к советам старшего медика относительно того, каких пострадавших в первую очередь спасать, хотя и не обещаю, что обязательно последую его советам. Уверен, в первую очередь нужно будет приступить к оказанию помощи офицерам Корпуса Мониторов, а не пострадавшим представителям неизвестного вида, поскольку…

– Капитан Флетчер! – пылко прервала его Мэрчисон, сопроводив свое восклицание таким взрывом изумления и гнева, что Приликле показалось, будто он ударился о жесткую стену. Эффект был в значительной степени усилен эмоциональным излучением остальных медиков. – Это не то, чем мы призваны заниматься!

Капитан немного помолчал, чтобы привести в порядок собственные чувства, которые во многом напоминали чувства тех, кто его слушал, и сдержанно ответил:

– Обычно – нет, мэм. Я хотел сказать, что есть серьезные тактические и психологические причины, согласно которым следует прежде всего оказать помощь нашим людям.

Они по крайней мере точно знают, кто мы такие и кого представляем, и смогут снабдить нас последними сведениями о происшедшем, в то время как неведомые пострадавшие скорее всего окажутся напуганными, обескураженными и почти наверняка ранеными инопланетянами, которые только посмотрят на нас, – он обвел взглядом ассорти окружавших его существ, – и тут же решат, что мы желаем им зла. Вы должны согласиться с тем, что для начала лучше хоть что-то узнать о незнакомцах, а потом уж спасать и лечить их.

Может случиться и так, – продолжал он, глядя на неровно порхающего под потолком Приликлу, – что никакого решения не понадобится и никакого выбора совершать не придется. Но если придется, то я прошу медиков морально приготовиться к тому, что принимать пострадавших они будут в том порядке, который определю я. Все понятно?

Приликла чувствовал, что на этот вопрос все готовы ответить положительно, поскольку он не ощущал исходящих от кого бы то ни было возражений. Окружающее его эмоциональное излучение постепенно достигло уровня, при котором он мог ровно парить под потолком. Затянувшуюся паузу нарушила Найдрад, крупная специалистка в спасении самых тяжелых раненых.

– Если больше никто не желает высказаться, – проворчала она, нетерпеливо шевеля шерстью, – то лично мне хотелось бы просмотреть видеозаписи предыдущих спасательных операций. Пробыв шесть месяцев в госпитале, где пациенты смирно полеживают на своих кроватках, можно напрочь забыть навыки спасательной работы.

Не сказав больше ни слова, капитан покинул медицинскую палубу. За ним последовали двое младших офицеров. Найдрад включила видеомагнитофон и стала смотреть записи предыдущих спасательных операций, в которых принимал участие «Ргабвар» и во время которых зачастую применялись самые неортодоксальные методы работы. Мэрчисон и Данальта тоже разместились перед экраном – вероятно, потому, что только там и можно было наблюдать хоть что-то движущееся, помимо движения крылышек Приликлы. Эмоциональное излучение его подчиненных было сложным, но в нем прослеживалась сдержанность: будто бы все очень хотели что-то сказать, но не говорили. Приликла извинился и, взлетев вверх по центральной шахте, отправился в свою каюту, чтобы там поразмышлять без помех, вызываемых близостью чужого эмоционального излучения – ну и, конечно, для того, чтобы дать коллегам возможность выразить свои чувства словесно.

«Это не то, чем мы призваны заниматься», – так в запальчивости сказала Мэрчисон.

Приликле не нужно было просматривать видеозаписи для того, чтобы освежить в памяти все то, чем они занимались, вылетая по срочным вызовам на «Ргабваре», включая и нарушения или серьезные отклонения от правил. Воспоминания возвращались к нему так ярко, свежо, что ему казалось, будто бы, глядя в иллюминатор на серую мглу гиперпространства, он смотрит те самые видеозаписи. У Приликлы была на редкость хорошая память.

Прежде всего он вспомнил о том ознакомительном материале, который в свое время просмотрел перед самым первым своим вылетом на неотложке. Там говорилось о том, что за последнее столетие Корпус Мониторов, став исполнительным и правоохранительным органом Галактической Федерации, был наделен ответственностью за поддержание мира. Однако в связи с тем, что для поддержания этого самого мира требовался минимум усилий, Корпусу Мониторов были приданы дополнительные функции и выделялись головокружительные бюджетные средства на наблюдение за исследованным межзвездным пространством и изучение неисследованного. В тех крайне редких случаях, когда поисковым кораблям удавалось обнаружить обитаемую планету, населенную разумными существами, на плечи офицеров Корпуса Мониторов ложилась ответственность за деликатные, сложные и длительные процедуры установления контактов.

Со времени образования Корпуса работающие в его составе специалисты по коммуникации и контактам обнаружили три таких планеты и установили с их обитателями настолько хорошие отношения, что представители этих видов выразили жгучее желание вступить в Федерацию.

Между тем нередки случаи, когда одни путешественники встречаются с другими путешественниками, причем порой это происходит, когда одни из них находятся далеко от дома и попали в беду. Преимущество знакомства одних путешественников с другими заключается в том, что и для тех, и для других не является дикой мысль о том, что где-то в глубинах космоса могут обитать разумные существа, зачастую страшноватые внешне.

Совершенно иначе могут отреагировать на появление чужаков обитатели тех планет, представители которых сроду не покидали ее поверхности.

Однако при странствиях по космосу не обходилось без неприятностей. Одна из них заключалась в том, что существовал один-единственный способ перемещения в гиперпространстве и один-единственный способ позвать на помощь, если при этом происходила авария, в результате которой пострадавший корабль был вынужден в беспомощности зависать посреди звезд. Способ этот заключался в выбрасывании аварийного маяка. В итоге в свое время было обнаружено большое количество существ, принадлежащих к самым разным видам, существ, представляющих высокоинтеллектуальные и технически развитые виды, с которыми никаких контактов установить не удавалось, поскольку в то время, как их обнаруживали, они уже были мертвы или умирали посреди обломков своих звездолетов. Офицеры-медики со спасательных кораблей, естественно, не могли оказать доселе неведомым существам адекватной помощи и переправляли их в Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора, где некоторых из этих пострадавших в свое время успешно вылечили. Остальные же, которых было намного больше, оказывались не на больничных койках, а в патоморфологическом отделении в качестве образцов для исследования. Кто они были такие и откуда родом – это так и оставалось неизвестным.

Именно по этой причине и был создан специализированный корабль неотложной помощи, «Ргабвар». Командование космической неотложкой было поручено капитану Флетчеру, признанному специалисту в области космической техники, создаваемой на разных планетах, а в состав бригады медиков вошли существа, обладающие опытом не только в области оказания первой помощи жертвам космических аварий, но и в области многовидовой физиологии. В результате, начиная с первого вылета «Ргабвара», на его счету было обнаружение и установление контактов с семью новыми видами существ, родные планеты которых затем вошли в состав Федерации.

Во всех случаях все обошлось без медленного и осторожного налаживания и укрепления взаимоотношений, доведения их до той стадии, когда становится возможным обмен сложными философскими и социологическими понятиями, а всего лишь за счет наглядной демонстрации доброй воли Федерации путем спасения и оказания медицинской и прочей помощи больным, раненым или неспособным выбраться из своих полуразрушенных звездолетов существам.

Воспоминания, образы не покидали Приликлу. Во многих случаях, в отличие от нынешней экспедиции, главная ответственность за спасение и лечение пострадавших лежала не на Приликле, а на докторе Конвее, который в ту пору носил звание Старшего врача и возглавлял бригаду медиков «Ргабвара». Тогда Приликла ассистировал Конвею, исполняя роль кого-то вроде эмпатической ищейки, обязанность которой состояла в вынюхиваний и отделении живых от мертвых. Приликла вместе с Конвеем участвовал в спасении жестоких и абсолютно неразумных Защитников Нерожденных, в чьих матках находились зародыши, наделенные телепатией и высоким интеллектом. Вместе с Конвоем они обнаружили Слепышей, у которых слух и осязание были настолько развиты, что они научились изготавливать устройства, позволявшие им ощущать излучение звезд, которых им не дано было увидеть, хотя они и странствовали между ними. А еще были дуветы, дверлане, гоглесканцы и много, много других.

У всех этих существ были свои медицинские проблемы, и всем им грозили свои собственные опасности, особенно таким хрупким, как и ему самому, которого в буквальном смысле могло унести прочь порывом ветра.

Приликла думал о том, как бы повел себя в нынешней ситуации Конвей, ставший Диагностом, – теперь, когда его любимая космическая неотложка того и гляди могла превратиться в боевой корабль. Уж конечно, он не улетел бы и не заперся в своей каюте.

Глава 4

Прошло четыре дня. За иллюминаторами и на экране монитора в последний раз заклубился на прощание серый туман гиперпространства, рассеялся и сменился обычным космическим пейзажем. Через несколько минут послышался голос лейтенанта Доддса, который наблюдал за показаниями датчиков. Доддс оповестил всех живых существ на борту и бортовые записывающие устройства о том, что же они на самом деле видят.

– Мы вынырнули в обычное пространство в непосредственной близости от планеты, капитан, – скороговоркой доложил Доддс. – Окраска ее поверхности и особенности облачного слоя говорят о том, что здешняя атмосфера пригодна для жизни теплокровных кислорододышащих существ и растительности, способной поддержать жизнь такой фауны. На орбите, расположенной на небольшой удаленности от поверхности планеты, находятся два звездолета, на расстоянии пятидесяти миль друг от друга. Один из них – «Террагар», второй имеет незнакомую конфигурацию. Ни у того, ни у другого корабля не наблюдается серьезных наружных повреждений.

– Дайте максимальное увеличение, – распорядился Флетчер. – Хэслэм, вызовите на связь «Террагар».

Экран монитора на медицинской палубе вдруг затуманился, а затем на нем возникло изображение обоих кораблей. Изображение быстро увеличилось и заняло почти весь экран.

– «Террагар» явно не имеет повреждений, – продолжал комментировать Доддс. – Между тем он медленно снижается, при этом заметно вращаясь вдоль продольной оси. Иллюминаторы темные. Сэр, похоже, у них дефицит энергии. По крайней мере ее не хватает на контроль высоты…

– И на систему связи тоже, – добавил Хэслэм. – Они не отвечают на наши сигналы.

– Второй корабль тоже не освещен, – с заметным напряжением продолжал Доддс. – Хотя это может объясняться повышенной чувствительностью к свету членов его экипажа. Обшивка цела, только в самой середине корпуса видны два отверстия диаметром три-четыре метра, имеющие вид глубоких воронок, что может объясняться воздействием высокой температуры при взрывах. Испарений из этих отверстий, которые бы свидетельствовали об утечке воздуха или еще чего-либо, чем они там дышат, не видно. То ли у них сверхпрочная внутренняя обшивка, то ли весь воздух уже вытек и внутри все погибли.

На обшивке, – продолжал он, – нет ничего похожего на устройства для пуска ракет или снарядов и даже кожухов, под которыми таковые устройства могли бы располагаться. Первое впечатление такое, сэр, что данный корабль скорее жертва, чем зачинщик конфликта.

Несмотря на то, что от отсека управления медицинскую палубу отделяла половина длины «Ргабвара» и эмоциональное излучение, исходившее оттуда, было в значительной степени приглушено, Приликла почувствовал, что капитан близок к принятию решения.

– Хорошо, – сказал он. – Идем на сближение. Продолжайте вызывать «Террагар». Я хочу узнать, что тут стряслось…

Энергетический отсек, Чен, мы слишком близко от планеты для того, чтобы совершить прыжок, поэтому выдайте мне максимальную скорость обычных двигателей. Хэслэм, будьте готовы ретироваться при первых признаках агрессии. Мне нужна самая быстрая реакция.

– Вас понял, сэр, – откликнулся Хэслэм.

На медицинской палубе все ощутили едва заметный толчок – система искусственной гравитации компенсировала резкое увеличение скорости. На экране монитора изображение уменьшилось. Теперь там демонстрировалась картинка, отражавшая истинное расстояние до кораблей, а вырастать в размерах они стали по мере приближения к ним «Ргабвара».

Приликла плавно опустился на палубу, аккуратно сложил крылышки и лапки и принялся облачаться в скафандр. Мэрчисон, Найдрад и Данальта уже занимались тем же самым, и все они излучали смесь волнения, ожидания и осторожности. Проверив запас воздуха, исправность антигравитационной системы и двигателей, Приликла обвел своих подчиненных взглядом.

– Бригада медиков и антигравитационные носилки готовы, друг Флетчер, – доложил он капитану.

– Благодарю вас, доктор, – отозвался Флетчер. – Приближаемся к «Террагару».

Приликла начинал волноваться. Несмотря на то, что «Ргабвар» был лишен вооружений, построен он был на базе тяжелого крейсера Корпуса Мониторов – класса судов, которым конфигурация широких дельта-крыльев позволяла осуществлять динамическое маневрирование в атмосфере планет. Но все же Приликла боялся того, что «Ргабвар» слишком массивен для того, чтобы изящно развернуться и затормозить на расстоянии двухсот метров от другого корабля. Если бы «Ргабвар» при своей массе и инерции налетел на «Террагар», неотложка бы получила только небольшие вмятины, а вот «Террагар» был бы пробит насквозь и членам его экипажа весьма бы непоздоровилось.

Космическая неотложка ни в коем случае не должна была оправдывать поговорку: «Сама едет, сама давит, сама помощь подает».

Между тем со стороны отсека управления исходило эмоциональное излучение, говорившее о той уверенности, которую испытывали офицеры, производя маневрирование. Поэтому Приликла приблизился к иллюминатору, чтобы посмотреть на выраставшую в размерах планету и два корабля на орбите, подсвеченные ярким, немного рваным слоем облаков.

Приликла успокаивал себя мыслью о том, что сфера его деятельности – многовидовая медицина, а не астронавигация, и гадал, какие физиологические новости ожидают его на этот раз.

– На чужом корабле по-прежнему никаких признаков жизни, – сообщил Хэслэм. Голос его звучал спокойно, без эмоций, но и он сам, и все остальные, кто находился в отсеке управления, излучали значительное облегчение. – Датчики улавливают невысокое остаточное напряжение в двух областях посередине корабля, но, на мой взгляд, такого напряжения недостаточно для энергетической установки, обеспечивающей функционирование орудий. У меня такое впечатление, что корабль уже несколько дней подряд остывает, и никто не предпринимает попыток поддержать температуру внутри него на нужном для жизни уровне, каким бы он ни был для членов его экипажа. Я бы сказал, что с чужим кораблем можно подождать, сэр.

– Согласен, – откликнулся капитан. – Но на всякий случай держите его в поле зрения. Медицинская палуба?

– На связи, друг Флетчер, – ответил Приликла.

– Через одиннадцать минут мы займем неподвижное положение в ста метрах от «Террагара». Я понимаю, это крайний предел действия ваших эмпатических способностей, доктор, но все-таки постарайтесь оценить эмоциональное излучение членов экипажа, если таковое имеет место.

– Конечно, друг Флетчер.

Собственное эмоциональное излучение капитана противоречило спокойствию его голоса, в противном случае он бы ни за что не стал просить Приликлу проделать то, ради чего он, собственно, здесь и находился. Но экипаж корабля «Террагар» целиком состоял из землян-ДБДГ. Вероятно, у капитана там были друзья.

Приликла вместе с остальными медиками наблюдал за происходящим, глядя в иллюминатор. Расстояние до «Террагара» стремительно сокращалось. «Террагар» не только вертелся вдоль горизонтальной оси – он еще и медленно разворачивался вдоль вертикальной. Совсем рядом с иллюминатором проплыл неосвещенный отсек управления, но под таким углом, что разглядеть было ничего невозможно. Но вот «Ргабвар» снова поравнялся с отсеком управления «Террагара», и Приликла заметил, как внутри отсека что-то мелькнуло.

– Друг Флетчер, – торопливо проговорил цинрусскиец. – Похоже, я видел движение внутри отсека управления. Никто, кроме меня, ничего не заметил, в противном случае я уже уловил бы их эмоции. Пока мне удалось различить лица, руки и торсы по меньшей мере троих землян. Они живы, но расстояние до них экстремальное в плане оценки их эмоционального состояния.

– Мы тоже ничего не заметили, – признался Флетчер. – Вдобавок в отличие от вас, доктор, эмпатическая чувствительность у нас такова, что мы в сравнении с вами как бы в толстых перчатках и с шорами на глазах. Хэслэм, включите гравилучевую установку и зафиксируйте этот корабль так, чтобы мы имели возможность хорошо разглядеть отсек управления.

Затем подсоедините к обшивке «Террагара» в области отсека управления коммуникатор-рацию. Нам отчаянно нужны сведения о том, что там происходит. Очень важно также узнать, нуждается ли кто-то из членов экипажа в медицинской помощи.

Туманно-голубые гравилучи, померцав, сосредоточились на носовой и кормовой части «Террагара». «Террагар» постепенно замедлил вращение. Немного погодя более тонкий луч поднял коммуникатор, но поднес его к обшивке «Террагара» только тогда, когда тот окончательно замер. Приликла за это время успел лучше разглядеть людей в отсеке управления.

– Друг Флетчер, – поспешно проговорил он, отвечая на эмоции, которые, как он знал, ему не принадлежали. – Я разглядел четверых офицеров. Это все члены экипажа поискового корабля. Все они махали нам руками и яростно качали головами – такими знаками вы, земляне, выражаете отрицание.

Кроме того, они держали руки, развернув их ладонями к нам.

Один из них несколько раз указал в направлении чужого корабля и нашего коммуникатора. Как ни экстремален уровень эмпатического чтения, я все же ощутил, что земляне излучают крайнюю степень волнения.

– Я их тоже разглядел, – ответил капитан. – Не похоже, чтобы они были ранены. Их в самом скором времени спасут" так что волноваться им положительно не о чем. И все же… Хэслэм, как там чужой звездолет? Ничего агрессивного?

– Нет, сэр, – отозвался лейтенант. – Тише воды, ниже травы, если можно так выразиться.

Приликла немного помолчал, готовясь к тому, чтобы сказать нечто такое, что могло вызвать у его собеседника возражения, а следовательно, доставить ему самому неудобство.

– Я уловил их чувства, – осторожно произнес он. – Их было трудно дифференцировать в связи с тем, что я окружен эмоциональным полем моих сотрудников. Между тем это было волнение, и оно наверняка очень сильное, если достигло меня на таком расстоянии. Могу ли я высказать предположение и попросить об одолжении?

Капитан ощущал раздражение, типичное для существа, чьи соображения и авторитет были поставлены под вопрос. Однако он быстро овладел собой и сказал:

– Говорите, доктор.

– Благодарю вас, – отозвался Приликла и обвел взглядом сотрудников, давая тем самым понять, что его слова обращены и к ним. – Попросить я хочу вот о чем. Не могли бы вы сказать вашим подчиненным, чтобы они постарались, по возможности, умственно расслабиться и отказаться от напряженной мыслительной деятельности и проистекающих от такой деятельности чувств? Мне хотелось бы лучше уяснить для себя, что именно так беспокоит экипаж «Террагара». У меня нехорошее чувство по поводу этой ситуации, друг Флетчер.

– А когда бывало такое, – негромко проговорила Мэрчисон – но так, чтобы ее мог услышать капитан, – чтобы чувства обманывали Приликлу?

– Сделайте то, о чем вас просит доктор, – распорядился капитан, сделав вид, что ничего не слышал. – Опустошите ваш разум, – тут он негромко, по-землянски, гавкнул, – чуть сильнее, чем обычно.

По всему кораблю все живые существа уставились кто на переборки, кто в пол, кто вообще закрыл глаза – словом, все, как могли, постарались сделать все возможное, чтобы понизить свою мозговую и эмоциональную активность. Никто лучше Приликлы не знал, как трудно отключить мышление и стараться думать ни о чем, но все очень старались.

Отсек управления «Террагара» скрылся из глаз, но это никак не сказалось на эмоциональном излучении членов его экипажа: в нем читалось напряжение и смятение чувств. Сила излучения была минимальной, но теперь, когда Приликла не ощущал помех со стороны своего ближайшего окружения, он мог лучше дифференцировать чувства, испытываемые отдельными членами экипажа «Террагара». Чувства эти были какими угодно, только не радостными.

– Друг Флетчер, – взволнованно проговорил Приликла, – я ощущаю страх и сильнейшее отрицание. При том, что я улавливаю эти чувства на таком расстоянии, они должны быть сильнейшими. Страх, испытываемый этими землянами, представляется мне как личным, так и беспредметным, причем последняя эмоция характерна для существ, которые полагают, что существует некая угроза не только для них самих, но и для других. Я эмпат, а не телепат, но я бы сказал… Смотрите, они снова появились в поле зрения.

Он видел лица землян не слишком ясно, но различал открывающиеся и закрывающиеся рты. Земляне отчаянно жестикулировали и указывали на чужой звездолет, но еще чаще – на «Ргабвар» и коммуникатор, который по-прежнему парил в пространстве на ниточке гравилуча между двумя кораблями.

Кроме того, земляне то и дело прижимали бледные ладони к иллюминатору.

Что же они такое пытались сказать?

– …Они указывают на чужой звездолет и на наш «Ргабвар», – быстро продолжал Приликла, – но гораздо больше их беспокоит коммуникатор. Руками они производят отталкивающие движения. Страх и волнение нарастают. Я уверен, что они хотят, чтобы мы улетели.

– Но почему, проклятие! – не выдержал капитан. – Что они там, с ума сошли, что ли? Я всего лишь пытаюсь зафиксировать их корабль и наладить с ними связь!

– Чем бы вы ни занимались, – решительно ответил Приликла, – это вызывает у них страх, и они очень хотят, чтобы вы это прекратили.

Один из четверых жестикулировавших членов экипажа вдруг резко пропал из поля зрения. Приликла еще не успел оповестить об этом капитана, а тот уже заговорил снова. На этот раз голос его обрел спокойствие и уверенность, характерные для человека, привыкшего командовать.

– Прошу прощения, доктор, – сказал Флетчер, – но какие бы чувства вы у них ни выявили, пока все это выглядит бессмысленно и будет выглядеть именно так, пока мы не поговорим с ними и они не втолкуют нам, что с ними стряслось и что здесь вообще происходит, будь оно неладно. Эти сведения нам необходимо получить прежде, чем мы решимся взойти на борт чужого звездолета. Хэслэм, поднесите коммуникатор вплотную и будьте готовы присоединить его к их обшивке, как только окончательно прекратится вращение.

– Прошу вас, подождите, – в тревоге проговорил Приликла, – и задумайтесь. Члены экипажа «Террагара» не ранены, они не излучают чувств боли или физического дискомфорта. Они всего лишь испытывают сильнейшее волнение в связи с нашим появлением. Следовательно, срочная медицинская помощь им не нужна. Поэтому не случится ничего ужасного, если вы отлетите немного назад хотя бы для того, чтобы их немного успокоить. Друг Флетчер, у меня очень нехорошие чувства по поводу всего этого.

Он ощутил нарастающее раздражение капитана, к которому теперь примешивалась растерянность.

– Прошу прощения, доктор, – тем не менее решительно объявил Флетчер, – но прежде всего я должен поговорить с ними, как только…

– Сэр! – прервал его Хэслэм. – Они уходят из радиуса действия наших гравилучей. Включили двигатели… о Господи, на три <G>! Система управления набором высоты у них не работает, иначе они бы уже сами остановили вращение. Это глупо, это самоубийство! Сейчас они нырнут в атмосферу, а когда поток ионов ударит по нам, мы поджаримся, как…

Жаркое синее копье пламени, вырвавшегося из сопл «Террагара», угасло. Вместе с ним остыли и чувства, которые успели разбушеваться на борту «Ргабвара».

– Друг Флетчер, – негромко проговорил Приликла. – Я ведь говорил вам, что они не хотят, чтобы мы к ним приближались. Но и убивать нас они тоже не хотят…

Капитан употребил какое-то землянское выражение, которое транслятор наотрез отказался переводить.

– Вы были правы, доктор, – сказал он затем. – И все же нам придется подойти к ним очень близко, если мы не желаем полюбоваться на то, как они сгорят в плотных слоях атмосферы.

Глава 5

«Террагар» принадлежал к классу судов, разработанных для работы в условиях невесомости и вакуума, и стыковаться мог только с другими кораблями или орбитальными заправочными или ремонтными комплексами. Его нельзя было назвать идеальным объектом с точки зрения аэродинамики.

Из-за всевозможных наружных конструкций, на которых монтировались многочисленные датчики и картографические камеры, он напоминал нечто среднее между насекомым под названием «палочник» и причудливо разломанным камнем. Отличавшаяся извечным отсутствием тактичности Найдрад нашла в конфигурации «Террагара» явное сходство с внешностью своего шефа.

Приликла не сомневался в том, что он, цинрусскиец, отличается прекрасным, изящным телосложением, но и не подумал обидеться на Найдрад. Кельгиане всегда говорили только то, что думали, лгать им бы и в голову не пришло. Для эмпата имели значение только чувства, которые к нему питали коллеги, – верность, восхищение, забота, глубочайшее уважение. К тому же сейчас важнее было то, о чем говорили в отсеке управления.

– Идите на сближение и сделайте так, чтобы они перестали вертеться, – нервно распоряжался капитан. – Хватит уже нежничать, проклятие! Надо остановить их, вывести гравилучи на полную мощность и потянуть «Террагар» назад. У нас есть для этого необходимый запас энергии?

– И да, и нет, сэр, – уважительно, но торопливо проговорил Хэслэм. – Гравилучи воздействуют на ближайшую поверхность. Если мы слишком резко рванем к себе «Террагар», мы сорвем часть их обшивки вместе с наружными конструкциями. Приходится, как вы выражаетесь, «нежничать», чтобы не разорвать на части весь корабль.

– Ладно, – буркнул капитан. – Нежничайте, только побыстрее.

– Мы нагреваемся от трения обшивки в атмосфере, – сообщил Доддс. – Они тоже.

Глядя в иллюминатор, Приликла видел, как бледно-голубая дымка гравиполя окутала величественно вращающийся «Террагар» и повлекла его ближе к «Ргабвару». Снижение «Террагара» замедлилось, но оба корабля слишком быстро входили в плотные слои атмосферы, и потому «Террагару» грозила опасность. Несмотря на окружавшее Приликлу эмоциональное поле экипажа «Ргабвара», он улавливал и эмоции тех, кто находился на борту «Террагара» – страх вкупе с жутким упрямством.

Но что было толку от того, что он читал их эмоции? Не в первый раз Приликла пожалел о том, что умеет читать чужие чувства, но не мысли.

– Неплохо, – похвалил Хэслэма капитан. – Как только окончательно остановите их вращение, постарайтесь разместить их так, чтобы они встали хвостом вперед к поверхности планеты. Обшивка кормы более прочная, и гореть будет дольше, чем нос, где находится отсек управления. Сможете остановить их раньше, чем это произойдет?

– Отвечаю по порядку, – отозвался Хэслэм. – Да, сэр. Нет, сэр. Я пытаюсь, сэр.

«Террагар» застыл в неподвижности впереди «Ргабвара».

Главный иллюминатор отсека управления теперь все время был в поле зрения. Было видно, что члены экипажа облачились в тяжелые скафандры, только шлемы были откинуты. Люди широко открывали и закрывали рты – судя по всему, кричали.

Кроме того, они продолжали производить руками отталкивающие жесты. При нынешнем размещении кораблей Приликла не мог видеть, горит ли корма «Террагара», но паутиноподобные конструкции, на которых крепились наружные датчики, стали ярко-красными и выгнулись назад под воздействием почти вакуумного шквала, проносившегося вдоль кораблей.

Неожиданно одна из конструкций оторвалась и с громким звоном ударилась об обшивку «Ргабвара», не причинив тому, впрочем, никакого вреда.

– Почему они снова не включат главные двигатели? – гневно и взволнованно проговорил Доддс. – Это помогло бы нам снизить их скорость.

– Понятия не имею, – отозвался капитан и чуть погодя спросил:

– Доктор, вы не можете ответить на этот вопрос?

– Могу, сэр, – сказал Приликла. – Невзирая на испытываемый ими страх и уверенность в неминуемой гибели, они не станут вам помогать, потому что не хотят, чтобы мы к ним приближались. Не знаю, почему они так поступают, но, по всей вероятности, для этого есть какая-то веская причина.

На миг Приликла ощутил циклонический вихрь эмоций, зародившийся в отсеке управления. Эпицентром этого циклона являлся разум капитана Флетчера. Затем, не успев разгуляться, вихрь стих и наступил штиль, характерный для ситуации, когда решение принято и мысли пришли в порядок.

– Не понимаю, почему они решились на явное самоубийство, доктор, – сказал Флетчер, – но тот факт, что они облачились в скафандры, позволяет предположить, что все-таки некое желание остаться в живых у них наличествует. Но хотят они этого или нет, я из кожи вон вылезу, чтобы их спасти.

Или у вас есть другие предложения?

– Других предложений у меня нет, друг Флетчер, – ответил Приликла. – Хочу только предостеречь вас относительно испытываемых ими чувств. Ни одно здравомыслящее существо никогда не поймет до конца, почему другое существо желает покончить с собой, но представители всех известных нам цивилизаций считают своим священным долгом помешать подобным попыткам.

Капитан ничего на это не ответил, но Приликла ощутил его благодарность, когда тот сказал:

– Хэслэм, держите их крепче. И уж теперь безо всяких нежностей.

Корабль-неотложка располагался позади и чуть выше «Террагара». Приликле было видно, как корма другого звездолета из металлически-серой стала сначала тускло-красной, а затем – ярко-оранжевой. Паутинные конструкции, на которых крепились картографические датчики, сморщились, подправились, а потом их унесло атмосферным шквалом. С пугающей уверенностью Приликла ждал того момента, когда «Террагар» взорвется и уподобится распадающейся на части шаровой молнии. Но как ни странно, кто-то в отсеке управления «Ргабвара» излучал весьма оптимистические чувства.

– Сэр, – проговорил Хэслэм, – кажется, нам таки удалось кое-чего добиться. Через несколько секунд их скорость будет снижена до такой величины, что они перестанут разогреваться. Но их беды еще не миновали окончательно…

От перегретой кормы «Террагара» перестали отрываться раскаленные докрасна металлические частицы, но для Приликлы пока ничего не изменилось.

– ..Потому что, – продолжал Хэслэм, – по моим подсчетам, примерно через двадцать минут температура от раскаленной кормы начнет распространяться по обшивке вперед и уравняется по всей поверхности корабля. Тогда тем, кто находится внутри, будет невесело.

– В таком случае вытаскивайте нас из атмосферы, – распорядился капитан. – Пусть их обшивка останется в безвоздушном пространстве. Вы сможете сделать это, не разодрав их корпус в клочья?

Голоса в отсеке управления звучали спокойно, чего нельзя было сказать об испытываемых членами экипажа чувствах, как и о чувствах окружавших Приликлу медиков. Но еще неприятнее было излучение, исходящее от членов экипажа «Террагара».

– Смогу, сэр, – ответил Хэслэм. – Но на то, чтобы их обшивка окончательно остыла, потребуется не меньше часа, а до того она будет слишком горячей для того, чтобы к «Террагару» могла отправиться бригада спасателей, а члены экипажа за это время там сварятся в собственном соку, если уже не сварились.

– Пожалуйста, не обращайте внимания на лейтенанта, доктор, – посоветовал Приликле Флетчер. – Тактичности у него порой, как у вдребезги пьяного кельгианина. Как там наши пострадавшие?

Приликла ответил не сразу. Он не отрывал глаз от жаркого красного пятна, которое неумолимо ползло вверх по обшивке «Террагара». То, как оно ползло, было хорошо видно, несмотря на то, что ниже хорошо просматривался ковер облаков, а в прорехи между ними – синяя гладь океана. Но вдруг ощущаемое Приликлой отчаяние сменилось волнением и надеждой.

– Они живы, – сообщил он, – но их эмоциональное излучение характерно для существ, испытывающих страх и сильнейший дискомфорт. Я не специалист по управлению звездолетами, друг Флетчер, но не мог бы я высказать предложение?

– Хотите попытаться вытащить их, – недоверчиво проговорил капитан, – из раскаленного докрасна корабля? И вы, и ваши подчиненные погибнете. Мой ответ: «нет».

– Друг Флетчер, – ответил Приликла, – с эмоциональной точки зрения я просто не способен совершить такого отважного и одновременно глупого поступка. Я не способен даже помыслить ни о чем таком. Я намеревался предложить вам посадить оба корабля на поверхность планеты, как можно скорее.

Сейчас мы находимся менее чем в пятидесяти милях над экваториальным океаном, где много островов. У одного из них, который виден на горизонте, похоже, имеется песчаное побережье.

Если у нас есть время, мы могли бы охладить «Террагар» путем погружения его в воду.

Лейтенант Хэслэм громко выругался. Приликла редко слышал, чтобы тот позволял себе что-либо подобное в присутствии капитана и уж тем более при включенных записывающих устройствах. Выругавшись, Хэслэм сказал:

– О Боже, он хочет, чтобы мы утопили их в океане!

– Мы сможем сделать это, лейтенант? – спросил Флетчер. – Времени хватит?

– Может хватить, – ответил Хэслэм. – Но прямо скажем, его будет в обрез.

– В таком случае сделайте это, – сказал капитан. – Скорость нашего снижения нужно будет привести к нулю к тому моменту, когда мы достигнем поверхности, но для экономии времени не снижайте скорость до тех пор, пока мы не будем в нескольких милях от воды. При резком торможении возникнет перегрузка для гравилучей, не говоря уже о «Террагаре».

Сосредоточьтесь максимально и постарайтесь не разорвать их на части на последнем этапе. Отличная мысль, доктор. Спасибо. Как пострадавшие?

Приликла ясно ощущал благодарность, надежду на лучшее и волнение, испытываемые Флетчером, поэтому тому не было нужды выражать все эти чувства словесно. Но «Ргабвар» находился в ситуации, когда могло произойти все, что угодно, и когда следовало записывать каждое слово, каждый инструментальный параметр на случай любой неожиданности. Мышление капитана всегда отличалось честностью и скрупулезностью, и потому тот решил поставить записывающие устройства в известность о том, кто автор данной идеи, и о своей благодарности этому автору.

– Они живы, друг Флетчер, – официальным тоном отозвался Приликла. – Их эмоциональное излучение отражает сильный страх и отчаяние, но не панику, а также нарастающий физический дискомфорт. Я их не вижу, но судя по всему, трое их них находятся близко друг к другу в отсеке управления, который, вероятно, сейчас остается самым прохладным местом на корабле, а четвертый – за пределами отсека. Бригада медиков готова приступить к работе по вашему приказу.

Приликла чувствовал, что окружен смесью волнения, тревоги и нетерпения. Его сотрудники проверяли оборудование, которое уже было проверено много раз. Он молчал, потому что не мог сказать ничего полезного, и не отрывал глаз от «Террагара», от тускло-красного прилива, который медленно, но верно приближался к носу корабля. Он вздрогнул от неожиданности, когда «Террагар» неожиданно исчез из виду. Оба корабля оказались в непроницаемом мраке тропической бури.

Через несколько мгновений «Террагар» снова появился в поле зрения. Струи проливного дождя, ударяясь о его обшивку, окутали ее облаком пара. Впереди, внизу, стали видны озаренные солнцем воды океана. Уже были различимы крупные волны. Торможение не ощущалось, поскольку система искусственной гравитации «Ргабвара» поддерживала постоянную силу притяжения – одно <G>. А вот на «Террагаре» торможение сказывалось. Два небольших участка обшивки неожиданно выпучились под воздействием торможения и гравилучей, но все же обшивка выдержала, не оторвалась. Скорость вместо сотен миль в секунду теперь снизилась до десятков.

– Не назвал бы я это скрытным приближением к неизвестной планете, – сказал капитан, излучая сильнейшее волнение, – но у нас не было иного выбора. Проверили, есть ли здесь признаки наличия разумных существ?

– Проверил, сэр, во время снижения, весьма поспешно, – ответил Хэслэм. – Но датчики включены на запись, которую можно будет изучить попозже. Судя по их показаниям, в здешней атмосфере напрочь отсутствуют промышленные выбросы, нет признаков движения транспорта ни на видео-, ни на аудиочастотах. Короче говоря, никаких данных, говорящих о наличии разумной жизни. Высота пятьсот метров. Продолжаем снижение. Приближаемся к береговой линии.

– Вас понял, – отозвался капитан. – Следите за скоростью, чтобы мы коснулись воды не далее чем в трехстах метрах от берега. Было бы очень славно, если бы под нами оказался хороший, ровный шельф.

– Так и есть, – ответил Хэслэм. – Датчики определяют наличие хорошо утрамбованного песка. Нет ни рифов, ни подводных камней.

– Отлично, – сказал Флетчер. – Энергетический отсек, через пять минут мы будем держать не только самих себя, но и второй корабль. Мне нужна максимальная энергия на гравилучи.

– Вы ее получите, – пообещал Доддс.

Движение вперед постепенно прекратилось. Корабль медленно опускался, и вскоре от него осталось не более пятисот метров до высоких гладких волн, каждая из которых, закругляясь, отражала солнце, из-за чего смотреть на воду было больно. Краснота обшивки «Террагара» на фоне этого слепящего блеска поблекла и снова приобрела почти обычный серый, металлический оттенок. Увы, эмоциональное излучение членов экипажа оставляло желать лучшего.

Подчиненные Приликлы, давно облачившиеся в скафандры, наблюдали за ним, тревожась из-за дрожи, сотрясавшей лапки маленького хрупкого эмпата. Приликла ощущал сочувствие патофизиолога Мэрчисон. Она хотела поговорить с ним, утешить его – быть может, заговорив, она попыталась бы отвлечь его от мыслей о несчастных членах экипажа «Террагара» и завела бы разговор о чем-либо более приятном. Но заговорила Мэрчисон не на отвлеченную тему.

– Сэр, – сказала она, – ранее вы утверждали, что, судя по картине эмоционального излучения, никаких травм у членов экипажа «Террагара» нет. А не было ли признаков психологических отклонений? Почему они были готовы на добровольное самоубийство, лишь бы только не подпустить нас к себе? Ведь сейчас они бы уже получили общие ожоги, либо, если бы они загерметизировались в скафандрах, пострадали бы от обезвоживания и получили массированный тепловой удар. При всем уважении к вам, сэр, должна заметить, что что-то с ними не так, и при том очень не так. Чего еще мы можем ожидать?

– Не знаю, друг Мэрчисон, – ответил Приликла. – Не забывайте, никакой попытки самоубийства не было, а было только решительное нежелание позволить нам приблизиться к их кораблю. Они всеми силами старались уйти от нас, но только высота, на которой находился их корабль, вынудила их оказаться в атмосфере, а это была случайность.

Пока у Приликлы не было четких предположений – только догадка, но чутье подсказывало ему, что на «Террагаре» может оказаться что-то или кто-то неживой, и именно поэтому члены экипажа так не хотели, чтобы кто-либо с «Ргабвара» к ним приближался. Об этой догадке Приликла решил пока не распространяться. Патофизиолог промолчала. Молчали и все остальные. Тишину нарушил капитан.

– Удлинить радиус действия гравилучей, – сказал он. – Опускайте «Террагар», но мягко. Погрузите их в воду на пять минут.

«Ргабвар» теперь висел прямо над «Террагаром» и держал его в горизонтальном положении над водой единственным гравилучом. Неожиданно «Ргабвар» выбросил еще четыре прессорных гравилуча широкого охвата. Теперь вес «Ргабвара» покоился на этих лучах-опорах, которые вонзились в воду и уперлись в морское дно. «Террагар» медленно двинулся навстречу волнам.

Послышалось оглушительное шипение пара, вода закипела. «Террагар» коснулся воды и исчез под волнами. На несколько минут все вокруг заволокло белесым туманом, который затем быстро развеял сильный бриз, дувший с океана в сторону суши. Но смотреть было положительно не на что, кроме круга кипящей и булькающей воды.

– Вытаскивайте, – распорядился капитан.

В том, что появилось над водой, с трудом можно было признать «Террагар». Из здоровенных дыр в обшивке струилась вода. Отсек управления был вообще лишен какой бы то ни было обшивки. Было такое впечатление, что гравилучи не просто извлекли корабль из воды, но и вытащили только некую его часть. Приликла ответил на вопрос до того, как капитан его задал.

– Они все еще внутри, друг Флетчер, – сказал он. – Но они без сознания и при смерти. Нужно как можно скорее добраться до них.

– Прошу прощения, доктор, – ответил Флетчер, – но не прямо сейчас. Судя по показаниям наших датчиков, внутри корабля еще слишком жарко, чтобы ваша бригада могла туда проникнуть без риска для жизни. Хэслэм, окуните их еще разок. На этот раз – на десять минут.

«Террагар» погрузили снова, и на этот раз вода над ним уже не кипела – только дымилась. Эмоциональное излучение членов экипажа оставалось неизменным. Когда «Террагар» наконец показался над поверхностью, изо всех дыр в его обшивке, судя по показаниям датчиков, вытекал уже не кипяток, а теплая вода. Угрозы для работы бригады медиков больше не было.

– Какие будут распоряжения, доктор? – спросил капитан.

Он явно пришел к выводу о том, что военной угрозы больше не существует, и согласно уставу, передал бразды правления на месте проведения спасательной операции старшему медику.

– Друг Флетчер, – торопливо заговорил Приликла, – пожалуйста, переместите «Террагар» на мелководье, на такой глубине, чтобы вода продолжала охлаждать его, но чтобы при этом волны не создавали для нас помех. Мы приступим к операции с четырьмя автономными герметичными носилками, а друг Мэрчисон останется на борту и будет руководить доставкой нашего полевого медпункта и прочего оборудования, которое нам может понадобиться. Медицинскую палубу мы прибережем для тех существ, которые, возможно, уцелели на борту неизвестного корабля. Друг Мэрчисон, прошу вас, позаботьтесь о том, чтобы полевой медпункт и все оборудование с помощью гравилучей как можно скорее доставили на берег и разместили на расстоянии не менее трехсот метров от «Террагара». Если вам придется взлететь или по каким-то причинам изменить местоположение «Ргабвара», ни в коем случае не приближайтесь к полевому медпункту и самому «Террагару» ближе, чем на указанное мной расстояние вплоть до получения других распоряжений.

Капитан излучал полнейшую озадаченность, и это чувство исходило буквально ото всех на борту «Ргабвара».

– Это как-то странно, доктор, – наконец проверился Флечер. – Наверняка вы проявляете излишнюю предосторожность в отношении лишенной энергии, беспомощной развалины.

Приликла немного помолчал, а когда заговорил, постарался придать своему голосу решительность и непоколебимость, чего было крайне трудно добиться цинрусскийцу-эмпату даже при том, что он являлся носителем мнемограмм других существ, принадлежащих к более внушительным по габаритам видам и отличавшихся завидной психологической стабильностью.

– Когда мы оказались на орбите, – сказал он, – «Террагар» использовал последние резервы энергии для того, чтобы уйти от нас. Его команда была готова скорее погибнуть, чем подпустить нас к себе. Скорее всего они не хотели, чтобы хоть кто-то из членов нашего экипажа до них дотронулся. Мы, медики, в самом скором времени до них дотронемся – осторожно, разумеется. Но до тех пор, пока мы не установим, какой причиной – физической, психологической или какой-либо еще – могло объясняться их самоубийственное или жертвенное поведение, я решительно запрещаю кому-либо еще приближаться к пострадавшим.

Глава 6

В том месте, где сравнительно недавно находился прозрачный колпак над отсеком управления, зияла рваная дыра.

На дисплеях тех приборов, которые вода не успела сорвать и присоединить к грудам другого оборудования, валявшегося на палубе, застыли бессмысленные цифры. Остатки четырех кресел у пульта управления были пусты. Теплая вода медленно струилась между ними и утекала в дыры в потрескавшемся полу. И все же здесь теплилась жизнь, и хотя Приликле было трудно сориентироваться из-за того вихря эмоций, которым он был окружен, он все же чувствовал, что те, кого им предстояло спасти, где-то рядом.

– Найдрад, Данальта, – взволнованно проговорил он, – пожалуйста, сдерживайте ваши чувства. Вы, образно выражаясь, мутите эмоциональную воду.

Буквально через мгновение он указал в сторону дальней стенки, у которой стояли четыре высоких объемистых шкафа.

Дверца одного из этих шкафов под воздействием высокой температуры покоробилась и была слегка приоткрыта, а три остальных шкафа, казалось, накрепко заплавились. В таких шкафах на всех звездолетах хранили скафандры. Теперь же в них находились и члены экипажа. Судя по всему, они забрались туда, спасаясь от жара, воцарившегося внутри отсека.

Приликла снова напомнил себе о том, что эти люди почему-то упрямо желали погибнуть, но при этом столь же упрямо жаждали выжить.

Найдрад быстро взялась за работу и срезала дверцы всех четырех шкафов лазерным резаком. Занятыми оказались только три шкафа – четвертый член экипажа должен был находиться на корме, куда ушел, чтобы включить главные двигатели в то время, когда «Террагар» предпринял отчаянную попытку оторваться от «Ргабвара». Однако пока эмоциональное излучение было слишком массированным для того, чтобы Приликла мог определить, где и на каком расстоянии от отсека управления находится четвертый пострадавший. И все же он чувствовал, что тот жив, хотя источник излучения был настолько слаб, что ощущения Приликлы скорее напоминали надежду, нежели истинные ощущения. Но сейчас заниматься его поисками времени не было, потому что трое обнаруженных медиками людей нуждались в срочной помощи. Найдрад и Данальта уже извлекали их из шкафов. Приликла хотел взглянуть на лица людей, но это было невозможно, потому что лицевые пластины шлемов запотели изнутри, и скафандры на ощупь были горячими.

– Перенесите их на носилки, – распорядился Приликла, осторожно прикоснувшись лапкой к скафандрам каждого из людей по очереди, – затем снимите с них скафандры и все, что одето под ними. Друг Мэрчисон, видеопередатчик включен. Вы видите нас? Вы готовы принять пострадавших?

– Да, сэр, – ответила патофизиолог. – Заранее собранный медицинский пункт вместе со мной и противоожоговыми средствами, предназначенными для лечения людей, уже находится на берегу выше уровня прилива. До настоящего момента я была слишком занята, чтобы поинтересоваться, есть ли у этой планеты луна, а следовательно, бывают ли здесь приливы. Луна есть, и приливы здесь бывают. Буду готова принять пострадавших через пятнадцать минут. Можете ли дать предварительное заключение об их состоянии, доктор?

Приликла медленно пролетел над троими землянами. Найдрад и Данальта очень осторожно сняли с них скафандры и срезали ту одежду, что была под ними. На теле людей остались только накрепко прилипшие клочки ткани. Все трое землян были без сознания, и их эмоциональное излучение не могло беспокоить Приликлу, но одних только мыслей о том, что этим несчастным довелось пережить, вполне хватало для того, чтобы полет эмпата стал неустойчивым. В госпитале Приликле доводилось видеть блюда из синтетического мяса, приготовленные главным диетологом Гурронсевасом, которые выглядели куда более привлекательно.

– Все трое раненых получили сильнейший тепловой удар и пережили массивное обезвоживание, – отозвался Приликла в сдержанной профессиональной манере, стараясь скрыть владеющие им чувства. – Несомненно, это произошло вследствие перегрузок и явно недавнего выхода из строя системы охлаждения скафандров. Подчеркиваю: система охлаждения вышла из строя недавно, потому что в противном случае все трое уже были бы мертвы. Имеют место локализованные поверхностные и подкожные ожоги, в некоторых участках, где разогретые внутренние металлические конструкции скафандров соприкасались с кожей, прожигая одежду – с обугливанием на глубину до двух сантиметров. Такие же поражения наблюдаются в области головы. По всей вероятности, это могло произойти, когда земляне, потеряв сознание, прикоснулись лбами к разогретой внутренней поверхности шлемов. Кроме того, наблюдаются ожоги третьей степени в области кистей рук, стоп, головы и пояса. Общая площадь обожженной поверхности составляет от десяти до пятнадцати процентов.

Немедленная помощь будет заключаться в помещении пострадавших на отдельные носилки, – продолжал Приликла, излагая сведения, необходимые Мэрчисон, и вместе тем отдавая тактичные распоряжения своим подчиненным, работавшим рядом с ним, – после чего колпаки носилок будут герметично закрыты, а под колпаками будет поддерживаться низкая температура. Пострадавшим срочно требуется регидратация, но с этим придется подождать до того момента, как они будут доставлены на берег. Друг Найдрад доставит их к вам, а я…

– Значит, четвертый член экипажа скончался? – негромко перебила его Мэрчисон.

– Может быть, он жив, – ответил Приликла. – У меня есть такое ощущение – очень слабое, более похожее на желание, чтобы это было так – что он еще жив и находится где-то ближе к корме. Со мной останется друг Данальта и поможет мне в поисках.

Даже на расстоянии в сто метров Приликла почувствовал тревогу, охватившую Мэрчисон.

– Сэр, – сказала она, – капитан только что сказал мне о том, что находиться на «Террагаре» небезопасно. После всего, что пережил этот корабль, он может развалиться в любую минуту. Кроме того, в районе кормы температура еще слишком высока. Оставаться там рискованно. Быть может, вы все-таки пересмотрите свое решение? Думаю, резоннее было бы поручить поиски отсутствующего члена экипажа Найдрад и Данальте…

– Ну, знаете ли… – пробурчала кельгианка, сердито наморщив шерсть под легким скафандром, – не очень-то приятно слышать, что тобой не дорожат!

– …а вы тем временем доставите на берег носилки с тремя пострадавшими, – продолжала Мэрчисон. – Судя по их состоянию, в работе с ними может срочно потребоваться ваш хирургический опыт.

– Я совершенно с вами согласен, друг Мэрчисон, – отозвался Приликла. – Но если Данальта или Найдрад обнаружат четвертого члена экипажа, ни он, ни она не сумеют определить, кто перед ними – живой человек без сознания или труп, не сняв с него скафандр, что крайне опасно при том, какая высокая температура сохраняется в районе кормы. Вам хорошо известно, что только я способен, не прикасаясь к пострадавшему, определить, жив он или мертв.

С этими словами Приликла подлетел к четвертым носилкам, забрался в них и закрыл колпак, после чего дал Данальте знак двигаться в сторону кормы.

– Прошу вас, не давайте волю материнским чувствам, друг Мэрчисон, – попросил цинрусскиец. – Я буду предельно осторожен.

Ситуация в кормовых отсеках оказалась намного хуже той, какую ожидал увидеть Приликла. Путь носилкам преградил почти непроходимый завал. Разогрев обшивки в плотных слоях атмосферы вкупе с напряжением, которое она испытала под воздействием тяги, созданной гравилучами, привел к тому, что все переборки искорежились и треснули. На пути носилок торчали острые края треснувших стенок, сквозь трещины в наружной обшивке светило солнце. Приликла даже под колпаком носилок чувствовал, как нарастает температура. Система охлаждения его скафандра заработала на повышенных оборотах. А вот Данальта уже в который раз доказал, что он, как существо полиморфное, представляет собой нечто вроде идеального органического инструмента.

Лапки Приликлы подрагивали. Данальта видел это, но молчал. Он понимал, что эта дрожь вызвана робостью.

Бояться всех и вся все время – это тяжелейшая психологическая нагрузка, а Приликла боялся постоянно. Его не покидали опасения, что в любое мгновение кто-то случайно или нарочно может причинить ему вред. Однако и в этом были свои преимущества. Существо, имевшее в отношении цинрусскийца враждебные намерения, не могло скрыть от него таковых намерений при всем своем желании, и тогда Приликла мог либо спастись бегством, либо (если речь шла о разумном существе) постараться изменить отношение данного существа на равнодушное или доброжелательное. Благодаря своему сильнейшему инстинкту самосохранения Приликла сумел обзавестись множеством друзей, многие из которых были готовы защитить его в случае необходимости. Но что он мог поделать при встрече с глупыми, безмозглыми острыми кусками металла и пластика? Он мог только стараться избежать столкновения с ними.

Нужно было во что бы то ни стало разыскать четвертого члена экипажа. Приликла, управляя носилками и руководя действиями Данальты, старался унять страх и расширить уровень эмпатического охвата.

Данальта никогда не создавал особых помех, как источник эмоционального излучения, поскольку мало что могло сподвигнуть его на отрицательные эмоции. Кроме того, Данальта практически ничего не боялся, поскольку повредить ему мог бы разве что сильный взрыв или попадание между двумя очень тяжелыми предметами. И вот теперь он занимался разборкой завалов, отращивая потребные для этой работы конечности нужной формы, длины и силы. Время от времени он принимал совершенно невообразимую форму, чтобы сначала пробраться через препятствие самостоятельно, а затем провести носилки.

Фотаун, родная планета Данальты, была одним из самых враждебных миров, когда-либо открытых представителями Галактической Федерации. Орбита Фотауна отличалась высоким эксцентриситетом и проистекающими из этого обстоятельства резкими колебаниями климата. Эти самые колебания требовали от фотаунской флоры и фауны невероятных ухищрений в плане приспособляемости. В итоге тамошняя растительная и животная жизнь представляла собой ассорти мимикристов, способных в случае необходимости до неузнаваемости изменять свое обличье.

Сородичи Данальты, являвшиеся на Фотауне доминирующим видом, относились к типу физиологической классификации ТОБС. В свое время они обзавелись интеллектом и развили цивилизацию, основу которой составляли скорее гуманитарные, нежели точные науки. Доминирующего положения ТОБС добились не за счет использования естественного оружия, а за счет оттачивания и совершенствования адаптационных способностей. В доисторические времена, когда представителям этого вида приходилось сталкиваться с более сильными естественными врагами, они прибегали к таким формам самозащиты, как мимикрия, полет или приобретение внешнего вида, способного напугать нападающего хищника. Скорость и точность мимикрии свидетельствовали о том, что скорее всего древние предки Данальты обладали высочайшей степенью рецептивной эмпатии, но о наличии у себя такой способности сами они не догадывались.

Обладая такими эффективными средствами физической адаптабельности и самозащиты, представители этого вида обрели невероятно высокую устойчивость к заболеваниям и травмам, поэтому им и в голову не приходило заняться такой деятельностью, как терапия или хирургия. Однако несмотря на это, в свое время Данальта попросился на учебу в Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора и был принят.

Цель, которой он руководствовался, как он сам утверждал, была скорее эгоистичной, нежели идеалистичной. Для мимикриста персонал госпиталя, состоящий из шестидесяти с лишним представителей разных видов, являл собой подлинный вызов его способностям. В конце концов ему действительно пришлось показать все, на что он только был способен, и таланты его нашли достойное применение: к Данальте обращались за помощью, когда нужно было утешить и подбодрить тяжелобольных, рядом с которыми не было представителей того же вида. Тогда мимикрист принимал обличье сородичей этих пациентов. Порой, когда медики сталкивались с токсическим загрязнением воздуха, Данальта приходил им на помощь и избавлял их от необходимости облачаться в защитные костюмы. Он быстро преображался и одевал себя кожными покровами, способными выдержать воздействие ядовитых веществ. Во время проведения хирургических операций он мог отрастить конечности какой угодно формы и длины и с их помощью добраться до органов, к которым почему-либо нельзя было подобраться с помощью инструментов. Но все же, как утверждал Данальта, всем этим он занимался, руководимый азартом. Работа доставляла ему невероятное удовольствие, и все же, хотя он добивался того, чего до него не добивался никто из его сородичей, Данальта упрямо твердил, что не вправе называться врачом.

Начальство госпиталя интеллигентно, но решительно, в свою очередь, не менее упрямо твердило, что если Данальта намеревался и впредь заниматься в стенах госпиталя и за его пределами тем, чем он занимался, то мог не рассчитывать на то, что его будут называть иначе.

– Сэр, – неожиданно проговорил Данальта, прервав размышления о далеком и не очень далеком прошлом, – мы добрались до энергетического отсека. Температура слишком высока для землянина-ДБДГ без средств защиты, однако все конструкции здесь не повреждены настолько, чтобы на нас могло что-нибудь рухнуть. Вы можете спокойно покинуть носилки.

Я постараюсь понизить степень моего эмоционального излучения. Вы не ощущаете, не находится ли где-либо поблизости пострадавший?

– Нет, – ответил Приликла, но тут же поправил себя:

– Да.

Это было ощущение, которое почти нельзя было назвать ощущением – некое проявление индивидуальности и бытия, характерное для существа, находящегося на пороге смерти. То, что Данальта еле чувствовал, что пострадавший где-то находится, могло объясняться как общей слабостью землянина, так и большим расстоянием до него. Прежде чем дать Данальте знак двигаться дальше в сторону кормы, Приликла быстро осмотрел помещение. Здесь также имелись дыры и трещины в наружной обшивке, но по сравнению с теми отсеками, где им уже довелось побывать, этот выглядел, можно сказать, аккуратно, не считая груды инструментов, которые валялись, явно брошенные в спешке, на полу около приземистого металлического шкафа. Видимо, кто-то здесь отчаянно искал убежище.

– Там, – коротко проговорил Приликла и указал на шкаф.

Они с трудом открыли дверцу, и как только она открылась, оттуда вырвалось облако черного маслянистого пара – это испарился расплавившийся под действием жара губчатый пластик, которым дверца была оклеена с внутренней стороны.

Скафандр на пострадавшем оказался герметично закрытым, так что его владелец не вдохнул ядовитого газа. Он лежал внутри шкафа, скрючившись. Не пытаясь распрямить человека, медики уложили его на носилки в скафандре на бок. Из-за испарины, которой была покрыта изнутри лицевая пластина шлема, трудно было разглядеть черты лица. Видно было только, что оно сильно покраснело. Судя по эмоциональному излучению, жить пострадавшему оставалось меньше часа.

– Друг Данальта, – сказал Приликла, оглянувшись в ту сторону, откуда они проникли в отсек, – этот землянин при смерти, а температура здесь такая, что мы не можем рисковать и снимать с него скафандр. Пожалуйста, поищите самый короткий путь, каким мы могли бы выбраться отсюда. Постарайтесь найти дыру в обшивке, размера которой хватило бы для того, чтобы в нее прошли носилки, и…

– Доктор, – послышался голос капитана Флетчера, – мы можем проделать отверстие в корпусе любого размера, какой вам нужен. Я слежу за вашими действиями, я знаком с планировкой корабля и поэтому точно знаю, где вы сейчас находитесь. Пожалуйста, постарайтесь разместиться подальше от той стенки, которой корабль развернут к берегу, и держитесь за что-нибудь прочное.

Хэслэм, – поспешно продолжал капитан, – поработайте узкофокусированным гравилучом. Направьте его на обшивку кормы вот в этом участке.

Весь энергетический отсек «Террагара» жалобно завибрировал. Со стороны обшивки послышался резкий металлический скрежет. За секунду в обшивке образовалась приличная дыра.

Вырванный гравилучом кусок приподнялся, потом опустился, а потом исчез из глаз. В отсек хлынул солнечный свет, стал виден берег и установленная на нем медицинская станция.

– Спасибо, капитан, – проговорил Приликла. – Друг Мэрчисон, в целях экономии времени я отправляю вам друга Данальту с четвертыми носилками. Колпак будет герметично закрыт, охлаждение включено на максимум в надежде на то, что это благотворно скажется на состоянии пострадавшего. Он в скафандре, который с него следует снять как можно быстрее, как только он окажется в более благоприятной среде. Я немедленно вылетаю следом, чтобы вам помочь.

– Может быть, не так уж немедленно, доктор, – вмешался Данальта. Голос его донесся из небольшого помещения чуть ближе к корме.

Еще до того, как мимикрист заговорил, Приликла ощутил внезапный взрыв эмоций. Чувства, охватившие Данальту, отличались сложностью и состояли большей частью из сильнейшего любопытства и изумления. Не дав Приликле задать вполне естественный вопрос, Данальта дал на него ответ:

– Доктор, – сообщил он, – здесь еще один пострадавший. Его физиологическая классификация мне неизвестна, но у меня такое впечатление, что я обнаружил «зайца».

Глава 7

Казалось, странное существо одето в скафандр, настолько плотно облегающий фигуру, что это защитное облачение почти в точности повторяет очертания тела его обладателя.

Перед Данальтой и Приликлой предстало нечто в виде приплюснутого овоида с шестью выростами, расположенными по периметру через равные промежутки. Эти конечности заканчивались длинными гибкими пальцами, заключенными в перчатки – тонкие, производившие впечатление нанесенного на пальцы слоя металлизированной краски. На кончиках пальцев располагались какие-то устройства – скорее всего специализированные инструменты. Округлый выступ наверху, под которым, очевидно, располагалась голова, не имел лицевой пластины, и потому было невозможно понять, что под ним находится. Выступ был покрыт множеством разнообразных датчиков. Обширный участок, расположенный не то на верхней, не то на нижней поверхности скафандра, был обуглен и искорежен. Верх это или низ, Приликла не мог удостовериться, не сняв с существа скафандр.

– Что это такое, доктор? – полюбопытствовал Данальта. – Оно живое?

– Не уверен, – отозвался Приликла и указал на носилки. – Отправляйтесь с этим землянином на берег, поскорее, и помогайте Мэрчисон и Найдрад в уходе за ним, пока я не присоединюсь к вам или не попрошу прислать сюда еще одни носилки.

Мне нужно, чтобы рядом со мной не было посторонних источников эмоционального излучения. Тогда я смогу понять, живо это существо или нет.

Эмоции Данальты и землянина по мере их удаления от «Террагара» угасли и смешались со слабым, фоновым излучением остальных медиков и пострадавших. Приликла, не страдавший ложной скромностью, знал, что является одним из лучших эмпатов среди своих сородичей. В течение нескольких минут он употребил все свои способности, пытаясь уловить эмоциональное излучение странного создания.

И не уловил ровным счетом ничего.

Охватившее его разочарование было настолько сильным, что его лапки задрожали. Приликла знал, что способен ощутить эмоциональное излучение представителей всех видов существ, обитавших в Галактической Федерации, вплоть до тех мизерных чувств, которые могли испытывать даже крошечные неразумные мошки. А сейчас перед ним находился наделенный интеллектом представитель нового, неизвестного вида – вида, освоившего межзвездные полеты. Вероятно, в конце концов он встретился с существом, мышление и чувства которого лежали за пределами диапазона его чувствительности. Приликлой овладели сомнения, разочарование, чувство собственной неполноценности.

«Где-то и когда-то, – думал он, доставая из ранца сканер и настраивая его на обследование металлизированного объекта, – все обязательно происходит впервые».

Приликла разместился поближе к округлой выпуклости, где, по идее, следовало бы размещаться голове. По крайней мере здесь находился центр сенсорного оборудования скафандра. Медленно и осторожно он провел сканером над выпуклостью. Время от времени он прерывался, сверяя показания прибора со своими ощущениями. Он отчаянно пытался обнаружить хоть какие-то признаки наличия органической материи под металлической поверхностью, и сам себе не поверил, когда не обнаружил никаких признаков наличия оной.

– Друг Мэрчисон, – проговорил он в конце концов, – у меня здесь пострадавший, который нуждается в дальнейшем обследовании. Я нужен вам на берегу?

– Вы нам нужны, но не срочно, – ответила патофизиолог. Ею овладела тревога, но она сдержалась. – Вы работаете с этим пострадавшим уже больше получаса. За это время мы раздели всех четверых землян и обнаружили на их теле несколько небольших участков, где кусочки сгоревшей ткани соединены с обгоревшей кожей. Придется прибегнуть к хирургической обработке этих участков кожи: удалить обугленный материал вместе с кожей и тканями, подвергшимися некрозу. Затем эти участки тела нужно будет покрыть антисептическими повязками, а по прибытии в госпиталь произвести пластические операции. Пока мы проводим внутривенное введение питательных растворов, жидкостей, копирующих обезвоживание и потерю белков, а также кислородотерапию. Состояние пациентов тяжелое, но стабильное. Особенной тяжестью отличается состояние того пациента, который прибыл последним. Не исключено, что мы можем его потерять. Жизненно важные органы человека плохо реагируют, когда их варят в собственном соку. Но у меня такое впечатление, что у вас есть еще один пострадавший. Кто такой?

Приликла растерялся и ответил:

– Я пока не уверен в том, кто передо мной: пациент, нуждающийся в лечении, или материал для вскрытия. Никого подобного этому существу мне прежде встречать не доводилось. Даже в медицинской литературе я не встречал описаний кого-либо, хотя бы отдаленно напоминающего это существо.

– Звучит интересно, – отозвалась Мэрчисон с деланным равнодушием. На самом деле она ощущала нескрываемое любопытство. – И когда мы сможем на это чудо посмотреть? Не послать ли мне к вам Найдрад с носилками, чтобы…

– Нет, – решительно прервал ее Приликла и тут же почувствовал охватившее патофизиолога изумление. В обычных обстоятельствах Приликла ни за что бы не допустил такой резкости в беседе с коллегой. Затем он более мягко добавил:

– У меня такое ощущение, что вы полностью владеете ситуацией и пока справляетесь без меня. Продолжайте ухаживать за пострадавшими, но больше ничего не предпринимайте, пока не получите от меня других распоряжений.

– Сэр, – проговорила Мэрчисон, излучая сильнейшую озадаченность, которую с ней разделяли и тем самым усиливали Найдрад, Данальта и члены экипажа «Ргабвара», следившие с помощью мониторов за всем, что происходило на борту «Террагара». Но Приликла должен был сам получить ответы на волнующие всех закономерные вопросы, а уж потом смог бы ответить на них. Ему пришлось немного переждать, а когда лапки у него перестали дрожать, он снова принялся обследовать диковинное существо сканером.

Поскольку кроме него в составе экспедиции эмпатов не было, никто, естественно, не мог почувствовать того страха, который он испытывал. У медиков сейчас забот хватало, а вот офицерам на борту неотложки заняться было положительно нечем, как только наблюдать за действиями Приликлы. Само собой, они отлично видели, как дрожат мелкой дрожью его хрупкие лапки. Очень скоро другу Флетчеру станет ясна причина этой дрожи, если и он, и все остальные уже не догадались, чем она вызвана.

Они не хуже него помнили о том, что члены экипажа «Террагара» всеми силами пытались избежать любого контакта с теми, кто прилетел на «Ргабваре». Теперь можно было почти не сомневаться в том, что причиной их упрямства было то существо, которое Приликла пытался обследовать. Потому эмпат совсем не удивился, когда затянувшееся молчание было прервано капитаном.

– Доктор, – растерянно проговорил Флетчер, – вы можете, конечно, сказать мне, что мне не пристало совать нос в медицинские дела, и я не обижусь, если вы так скажете, но то, каким образом вы проводите обследование этого пострадавшего инопланетянина, меня, прямо скажем, обескураживает.

Я наблюдаю за вами уже больше получаса. Сначала вы расположились в непосредственной близости от этого существа, но к нему не прикасались. Почему – это, думаю, понятно нам обоим. Теперь же вы прикасаетесь к нему то и дело. Что изменилось? Вы пришли к выводу, что существо более не представляет для вас опасности? Если так, то почему этого никак нельзя сказать по вашему поведению? И почему вы столь скрупулезно обследуете каждый квадратный дюйм поверхности тела этого создания, включая, если можно так выразиться, руки и каждый палец в отдельности – то есть те участки тела, которые, на мой дилетантский взгляд, не бывают подвержены угрожающим жизни травмам?

Приликла собрался с мыслями, чтобы дать такой ответ, за который ему потом не было бы стыдно при прослушивании записи – а эту запись специалистам по установлению контактов предстояло прослушать еще много раз.

– Я начал с предположения о том, – проговорил он, – что внутри скафандр наполнен дыхательной смесью, составленной из кислорода и инертных газов, обычно используемой теплокровными кислорододышащими существами, и предварительно присвоил этому существу код физиологической классификации КХЛИ. Обследование скафандра сканером и более глубинное, подробное исследование содержимого скафандра позволило обнаружить наличие уникальной технологии – настолько сложной по уровню, что ее оценка не в рамках моей компетенции. Последующее тщательное исследование позволяет предположить, что полученные скафандром тепловые повреждения в виде участков оплавления в области головы и передней пары конечностей, где пальцевые поверхности в процессе разогрева буквально соединились между собой, произошли скорее до того, как это существо попало на борт «Террагара», а не после того. Все, что пережил корабль затем, на состоянии существа, находящегося внутри скафандра, не сказалось. Не сомневаюсь, друг Флетчер, вы пожелаете, чтобы я помог вам в проведении более тщательного обследования этого феномена в более удобное время.

Короче говоря, – закончил он, – я не обнаруживаю здесь признаков жизни в том смысле, который мы привыкли вкладывать в это слово. И очень сильно сомневаюсь, что это существо вообще когда-либо было живо.

Приликла тут же ощутил взрыв удивления и любопытства, донесшийся до него со стороны медиков, но все же эмоции его коллег оказались сдержанными, поскольку те были сосредоточены на уходе за пострадавшими землянами. Эмоциональное излучение капитана тот сопроводил словами.

– Погодите, доктор, – сказал он. – Верно ли я вас понимаю? Не хотите ли вы сказать, что перед вами – робот уникальной, сложнейшей конструкции, и что этот робот, вероятно, жертва вооруженного конфликта?

– Мне бы не хотелось делать выводов на основании тех сведений, какими мы располагаем на данный момент, – ответил Приликла, – однако, судя по сложности конструкции этого механизма, я бы рискнул высказать такое предположение, что мы обнаружили некую неорганическую форму разумной жизни. Тем не менее я бы порекомендовал производить все последующие обследования этого объекта с предельной осторожностью, поскольку упорное нежелание членов экипажа «Террагара» вступать с нами в контакт могло объясняться действиями этого существа или других, ему подобных. Подробностей мы не узнаем до тех пор, пока пострадавшие не придут в себя и не пожелают поговорить с нами.

Друг Мэрчисон, – добавил он, – я буду у вас через пять минут.

– Чем скорее, тем лучше, – пробурчала Найдрад, и, несмотря на прежние заверения патофизиолога в том, что на берегу все под контролем, Приликла почувствовал, что Старшая сестра выразила общее мнение.

Полевой медпункт представлял собой заранее собранный модуль, предназначенный для работы на месте аварий при строительстве космических объектов или на поверхности планет.

Медпункт состоял из автономной многовидовой операционной, к которой при необходимости могли быть подсоединены палаты для выздоравливающих, помещения для медицинских сотрудников и вспомогательное оборудование. В операционной уже шла работа, а над остальными частями медпункта, в которых пока срочной потребности не было, трудились роботы.

Видимо, подсознательно Приликла уже готовился к тем серьезным проблемам, что ожидали его в операционной, потому что вдруг на него нахлынули приятные, успокаивающие детские воспоминания. Он вспомнил свою жизнь на родной планете, где собирал на песке яркие конструкции из разноцветных блоков и населял их легендарными героями, созданными его воображением. Эти герои обладали странными, самыми разнообразными талантами и были способны поступать как угодно с теми, кто был в их власти. Правда, до убийств дело не доходило, поскольку такая страшная мысль не пришла бы в голову даже взрослому цинрусскийцу. Наверное, детство припомнилось Приликле из-за того, что золотистый песчаный пляж был очень похож на какой-нибудь кусочек побережья на Цинруссе, как и зеленеющий вдали лес, который издали казался совсем не враждебным. Но на этом сходство заканчивалось.

На Цинруссе из-за невысокой силы притяжения волнение на море ограничивалось легкой рябью. Здесь же на берег накатывали валы, высота которых убывала только к тому времени, когда они, пенясь, набегали на песок. На берегу возвышались прекрасные здания, и обитали в них удивительные существа – намного более удивительные, чем те, кого представлял себе Приликла во время детских игр. Этим существам приходилось думать о смерти. Они сталкивались с ней слишком часто, но чаще побеждали ее.

Увы – не сегодня.

Приликлу словно обдало шквалом печали, самокритики и гнева, то есть эмоций, типичных для врачей, только что потерявших пациента.

Глава 8

Когда через несколько минут Приликла добрался до медпункта, Найдрад перевозила скончавшегося землянина в соседнее помещение на носилках с закрытым непрозрачным колпаком. С экрана монитора смотрел молчащий капитан Флетчер. Его пухлые губы были плотно сжаты. Хотя капитаном сейчас явно владели сильные чувства, они были разбавлены за счет расстояния. Еще двое землян, которым уже была оказана первая помощь, лежали на парившей над полом герметично закрытой кровати, к которой были подсоединены шлангами кислородные подушки. Мэрчисон и Данальта трудились над третьим пациентом. Их усилия были направлены на удаление участков обугленных тканей. Менее тяжелые ожоги они покрывали густой мазью – специальным средством для лечения термических ожогов у ДБДГ. Эта мазь должна была способствовать регенерации тканей и снижению боли, которую больной должен был ощутить, придя в сознание. Кроме того, мазь обеспечивала защиту от воздушно-капельной инфекции, опасной для землян. Именно поэтому только патофизиолог Мэрчисон была облачена в стерильный хирургический костюм.

Микроорганизмы, эндемичные для одной планеты, не были способны преодолевать межвидовой барьер и вызывать заболевания у жителей других планет. Найдрад, на которой не было никакой одежды, ощутила движение воздуха, вызванное биением крыльев Приликлы, и посмотрела на него.

– Я уже начала себя здесь чувствовать, как атрофировавшаяся конечность, – проворчала кельгианка. Приликла видел, как нервно шевелится ее шерсть, но он и без этого чувствовал ее нетерпение. – Помочь вам разрезать скафандр?

Будучи признанной специалисткой в оказании помощи жертвам чрезвычайных ситуаций, Найдрад в госпитале славилась тем, что умела справляться с любыми скафандрами и одеяниями, в которые только смогли быть "облачены пострадавшие, если они были во что-либо облачены. В данном случае Найдрад не стала пытаться сохранить скафандр и сделала на нем лазерным резаком столько разрезов, что скафандр стал похож на куски очищенной с яйца скорлупы. Точно так же она поступила с надетой под скафандром формой. На теле землянина остались только прилипшие к коже лоскутки. Затем Найдрад переложила пациента на невидимую воздушную подушку и приступила к введению жидкостей, предназначенных для борьбы с обезвоживанием. Мэрчисон и Данальта без слов присоединились к Найдрад и занялись обработкой ожогов, а Приликла взлетел и завис над пациентом.

– Как он, сэр? – спросила Мэрчисон. Они оба понимали, что вопрос не имеет отношения к общему состоянию больного – и так было видно, каково оно. Мэрчисон интересовало эмоциональное излучение, которое мог почувствовать только Приликла. – Он сможет выдержать тяжелую операцию?

– Его состояние лучше, чем я ожидал. Да, выдержит, – ответил Приликла. – Он получил обширные травмы и в результате потерял сознание, однако его эмоциональное излучение характерно для существа, которое даже будучи без сознания борется за жизнь. Однако если мы немедленно не начнем операцию, ситуация может измениться в худшую сторону.

Данный пациент, – продолжал Приликла официальным тоном для записи, – воспользовался в качестве укрытия толстостенным металлическим шкафом. Он стоял на коленях, согнувшись в поясе и опершись о дно шкафа одной рукой. Эта рука и ноги пациента подверглись длительному контакту с разогретым металлом, успевшим настолько сильно раскалить скафандр, что в результате ступни и колени пациента получили сильнейшие ожоги: задеты кровеносные сосуды, мышцы и прилегающие нервные волокна. Двое ранее прооперированных пациентов уже перенесли ампутацию нижних конечностей ниже колен. Этому пациенту мы могли бы сохранить руку, в которой он, по всей вероятности, держал инструмент из какого-то нетеплопроводящего материала, что препятствовало непосредственному контакту с раскаленным металлом. Ваши чувства, друг Мэрчисон, как и чувства всех моих коллег, указывают на то, что решение вами уже принято, однако я обязан задать вопрос вслух.

– Все ли согласны с тем, – закончил он, – что следует безотлагательно приступить к ампутации нижних конечностей?

Чувства подчиненных были видны Приликле, как на ладони. Они могли бы и не отвечать, но Мэрчисон, обладавшая особой, чисто землянской разновидностью эмпатии, почувствовала, что Приликла нуждается в поддержке и ободрении.

– Да, – решительно проговорила она.

Прежде чем успели ответить остальные, консилиум был прерван звуком, который издал капитан, прочистив свои дыхательные пути. Затем он произнес следующее:

– Вы знаете, я не любитель наблюдать за ходом радикальных хирургических операций, особенно когда оперируют моих сородичей, и к тому же лично знакомых, но я заставил себя следить за вашей работой. Заставил потому, что у меня, не медика, такое предчувствие, что после того ада, что они пережили, вряд ли кто-то из них останется в живых. – Он растерялся, словно и впрямь почувствовал эмоциональную реакцию на свое заявление, но продолжал:

– Для меня самое главное в сложившейся ситуации – собрать информацию – те сведения, которые могут иметь жизненно важное значение для огромного числа существ во всей Федерации. В конце концов ваши пациенты упорно пытались покончить с собой, поэтому ваши попытки привести их в такое состояние, чтобы они могли сообщить нам, почему…

– Друг Флетчер, – тактично прервал капитана Приликла, – ваши высказывания вызывают сильнейшие чувства несогласия и возмущения, которые мои коллеги всеми силами стараются не выразить в словесной форме. В данных обстоятельствах вышеуказанные высказывания отвлекают нас от работы.

Состояние всех троих пострадавших тяжелое, но стабильное.

Вполне вероятно, что они не выживут. Может быть, они даже не придут в сознание.

– В таком случае, – сказал капитан, – почему бы не привести в чувство хотя бы одного из них, из тех соображений, что все они могут умереть, так и не сообщив нам столь важных сведений? Да, сознаю, это будет жестоко по отношению к этому человеку, но в конце концов все они – офицеры Корпуса Мониторов, и любой из них поймет, что сейчас главное.

Довольно долго Приликла изо всех сил старался унять дрожь в лапках, которую у него вызвало предложение капитана. Удалось ему успокоить только те лапки, которыми он оперировал. Наконец он ответил без привычной вежливости:

– Мы обсудим этот вопрос в более удобное время. Вы можете продолжать наблюдать за ходом операции, но воздержитесь от каких-либо предложений до ее окончания.

Капитан молчал все время, пока шла операция, и потом, пока медики производили дополнительные хирургические процедуры, необходимые первым двум пациентам. Приликла предполагал, что все это время капитан дышал носом, поскольку еще никогда не замечал, чтобы Флетчер когда-нибудь в жизни так крепко и так надолго сжимал губы. Но когда даже самому последнему дилетанту, каковым капитан не являлся, стало ясно, что операции закончены, Флетчер снова подал голос.

– Доктор Приликла, – сказал он, – нам с вами нужно серьезно поговорить как можно скорее после того, как…

– Капитан Флетчер, – вмешалась Мэрчисон. Голос ее звучал холодно и спокойно, но совсем не отражал владеющих ею чувств. – Доктор Приликла оперировал в течение двух часов, не считая того времени, что он посвятил спасательным работам на борту «Террагара». Офицер вашего ранга должен быть в курсе того, каковы физические ограничения для ГНЛО. Пределы их физической выносливости таковы, что они нуждаются в частом продолжительном отдыхе. Не только наш руководитель, но и мы должны отдохнуть, и…

Она умолкла, поскольку капитан поднял руку и резко проговорил:

– Я прекрасно знаю, каковы физиологические потребности старшего медицинского сотрудника, работающего на борту моего корабля, и я намеревался сказать, что нам нужно серьезно поговорить как можно скорее после того, как доктор отдохнет. Весьма возможно, что сложившаяся ситуация выходит за любые пределы медицинской этики. Приятного сна, доктор.

В последний раз проверив показатели мониторов, Мэрчисон, Найдрад и Приликла удалились, оставив на дежурстве Данальту. На невероятно жестокой родной планете мимикриста существа, нуждавшиеся в регулярных периодах отключения сознания для заправки органических аккумуляторов, не смогли бы выжить и развить интеллект – они стали бы легкой добычей для своих недреманных врагов. Поэтому Данальте ничего не стоило подолгу не спать. Он выпустил длинный стебелек с глазом на конце и большое ухо и наставил эти доморощенные органы на экраны мониторов. Бывали случаи, когда Приликла почти завидовал не нуждавшемуся в сне Данальте, но такое происходило не слишком часто, а чаще всего цинрусскиец жаждал поскорее уснуть, чтобы ни о чем не думать и ничего не чувствовать.

Когда Приликла спал, все остальные старались не тревожить его сон. Эмпата не могли разбудить шум, яркий свет или самые едкие запахи. Разбудить его могли только резкие физические позывы или близкое присутствие источника опасности. Эти причины пробуждения были заложены в организме Приликлы генетически, достались ему от далекого прошлого.

Даже те сны, которые снились цинрусскийцу, бывали короткими и представляли собой длящиеся по несколько секунд невнятные яркие видения, являвшиеся отражением чего-то недавно пережитого. Правда, некоторые неортодоксальные целители разума утверждали, что сны цинрусскийцев могут отражать и их способность к ясновидению. Образно говоря, цинрусскийские сновидения представляли собой нечто вроде резкого погружения в глубины океана сна сразу после засыпания и непосредственно перед пробуждением. А все остальное время Приликла и его сородичи плыли по этому океану, ничего не помня.

В том кратком сновидении, что посетило Приликлу перед пробуждением, он снова осматривал механическое существо на борту «Террагара», но на сей раз он работал, будучи окутанным плотным невидимым облаком чужих эмоций, и ему помогали руки землянина. Проснувшись, Приликла решил счесть приснившийся ему сон всего лишь очередным бессмысленным, беспорядочным проявлением бессознательной деятельности головного мозга. Он протер губкой с ароматическим маслом голову, грудь, живот, спину и лапки, хотя понимал, что никто на корабле не заметит никакой разницы. Затем он отправился на медицинскую палубу «Ргабвара».

Данальта сообщил, что все три пациента пребывают в стабильном, удовлетворительном состоянии, что они по-прежнему без сознания, но, судя по показаниям мониторов, намечается слабое, но устойчивое улучшение. Произведя оценку эмоционального фона пациентов, Приликла подтвердил эту тенденцию. Мэрчисон и Найдрад находились в своих комнатах в медпункте, и их эмоциональное излучение свидетельствовало о том, что обе они пока глубоко и ровно спят. Приликла решил не будить их и встретиться с капитаном без их моральной поддержки. «Не забывай, – мысленно напомнил он себе, нажимая лапкой клавишу коммуникатора, – что для цинрусскийца тактичное и льстивое нападение – лучшая защита».

– Друг Флетчер, – проговорил он, когда на экране возникло лицо капитана, – вы продемонстрировали исключительную тактичность, понимание и доброту, позволив мне дать отдых моему хрупкому телу и разуму, прежде чем обсудить со мной ваши неотложные заботы. Но прежде чем мы приступим к беседе, думаю, вам приятно будет узнать, что состояние всех троих прооперированных офицеров стабильное и позволяет высказать сдержанный оптимизм в отношении прогноза. В данный момент они без сознания и останутся в таком состоянии еще много часов, а скорее всего – в течение нескольких суток. После таких массированных травм, которые вполне могли повлечь за собой смертельный исход, стоит восхититься способностью организма землян к физическому и психологическому восстановлению. В сложившейся ситуации крайне важен именно психологический аспект, если мы надеемся получить от наших пациентов необходимые сведения.

Однако, – продолжал он, – в том случае, если мы попытаемся реанимировать кого-либо из пациентов преждевременно, последующая отмена обезболивающих препаратов может сказаться следующим образом. Из-за резкого возвращения сильных болей на фоне вызванного препаратами помрачения сознания беседа может быть лишь очень краткой. Вряд ли кто-либо из пациентов в таком состоянии сумеет снабдить вас точной, профессиональной технической информацией. Более того, из-за общего шокового состояния преждевременно реанимированный пациент может скончаться еще до того, как начнет производить членораздельные звуки.

– Хотели ли вы обсудить со мной что-либо еще, друг Флетчер, – спросил Приликла, – кроме самочувствия моих пациентов?

Капитан довольно долго молчал, затем произвел долгий вздох. Расстояние для прочтения его эмоций было экстремальным, но все же Приликла ощутил охватившее Флетчера разочарование.

– Доктор Приликла, – наконец изрек капитан, – прежде всего я нуждаюсь в сведениях относительно причин того ненормального поведения, которое ваши пациенты демонстрировали прежде. Установить эту причину с помощью предложенного мной метода вы не позволили, воспользовавшись служебным положением. Честно признаюсь, мы все очень рады тому, что трое ваших пациентов живы. Тем не менее я по-прежнему срочно нуждаюсь в информации. Не могли бы вы предложить еще какой-либо источник для ее получения?

На этот раз долго молчал Приликла.

– Вероятно, вы еще не окончательно проснулись, доктор, – Продолжал капитан. – Позвольте напомнить вам, что мы прибыли сюда в ответ на три сигнала бедствия. Два из них как могли, так и не могли быть вызваны применением оружия со стороны чужого корабля, равно как и применением оружия в отношении него. Третий сигнал представлял собой стандартный подпространственный аварийный маяк, выброшенный «Террагаром».

Впоследствии причины выброса этого маяка стали непонятными ввиду того, что члены экипажа «Террагара» пытались лично предупредить нас об опасности приближения к чужому звездолету. «Ргабвар», корабль неотложной медицинской помощи, вылетевший на задание, обязан сообщить о положении дел на месте происшествия и о тех действиях, которые предпринимаются для решения задачи. Если же мы не в состоянии решить проблему самостоятельно, мы обязаны запросить помощь с указанием того, какая именно помощь нам нужна. По техническим причинам это сообщение должно быть предельно коротким и должно содержать внятную информацию о…

– Друг Флетчер, – тактично прервал капитана Приликла, – я целиком и полностью осознаю все сложности и ограничения, связанные с радиосвязью в подпространстве. Учитывая то, как долго я работаю в составе бригады медиков на борту «Ргабвара», с вашей стороны было бы невежливо заподозрить меня в незнании этой проблемы. Но если вы действительно озабочены моим самочувствием, смею заверить вас: я хорошо отдохнул и способен трезво мыслить.

– Простите, доктор, – смущенно отозвался капитан, – я просто пошутил. Я хотел сказать вот о чем: прошел уже двадцать один час со времени нашего прибытия на место происшествия, но пока я не отправлял даже краткого отчета, поскольку, честно говоря, до сих пор не понимаю, о чем в этом отчете можно было бы сообщить. Но что-то сообщить непременно нужно, иначе сюда вышлют еще один корабль, и скорее всего не один, а несколько, притом не обычных, а боевых, чтобы выяснить, что с нами стряслось. Присланные корабли может постичь та же участь, какая постигла «Террагар». Повреждения, нанесенные «Террагару» неизвестными существами, могут быть сочтены враждебными действиями, и начнется война… прошу прощения, полицейская операция в отношении этих самых неизвестных существ. – Капитан глубоко вдохнул и продолжал более спокойно:

– Мне по-прежнему нужны достоверные сведения, какими бы скудными они ни оказались – хотя бы для того, чтобы у меня было оправдание и я мог объявить на всех трех кораблях карантин на неопределенное время. Причины для такого решения должны быть вескими, в противном случае наше начальство, чего доброго, подумает, что мы тут все немного, простите, рехнулись, и тогда сюда все равно отправят еще один корабль. Но что еще я сейчас могу сообщить кроме того, чтобы сюда никто не совался? У вас есть предложения, доктор? Очень, очень надеюсь, что есть.

– Есть, друг Флетчер, – ответил Приликла, думая о том, как это прекрасно – четко работающий разум в отдохнувшем теле. – Однако это может быть сопряжено с небольшим личным риском для вас.

– Если риск оправдан, – нетерпеливо проговорил капитан, – не важно, большой или маленький. Говорите.

– До тех пор, – сказал Приликла, – пока я не удостоверюсь в истинной природе угрозы, инфекции – чего бы то ни было, из-за чего пострадал «Террагар», – я прошу членов экипажа «Ргабвара» не входить в контакт с медиками. Пока я настаиваю на том, чтобы это ограничение сохранялось, хотя, быть может, моя предосторожность излишня: до сих пор ни у кого из медиков после непродолжительного пребывания на борту «Террагара» никаких болезненных явлений не наблюдается.

Ничего опасного не случилось и со мной после того, как я обследовал странное существо. Я уверен в том, что при условии обычных мер предосторожности и стерилизации до и после посещения «Террагара» мы с вами могли бы произвести более тщательное обследование обнаруженного объекта. Какой бы вред ни нанес «Террагару» чужой корабль или странное существо, обнаруженное нами, мы непременно должны найти какие-то улики, какие-то свидетельства использованного оружия. Скорее всего полученных нами сведений хватит для того, чтобы вы смогли составить более или менее связный отчет. Во всяком случае, мы могли бы получить более внятную информацию, чем та, которую нам предоставил бы страдающий от боли пациент, пребывающий в полубессознательном состоянии. Есть пожелания, друг Флетчер?

Капитан кивнул и обнажил зубы.

– Три, – ответил он. – Первое: вам следует отдыхать и тем самым восстанавливать тело и разум как можно чаще. Второе и третье: как скоро мы можем встретиться и где?

Не прошло и часа, как Приликла уже видел рядом с собой руки капитана. Они приступили к осмотру необычного создания. Цинрусскиец вдруг вспомнил о своем странном сне. Он хотел было рассказать об этом сне капитану, да передумал.

Капитан был не из тех, кому стоило пересказывать сны.

Глава 9

Мэрчисон сообщила, что состояние троих пациентов остается стабильным, и попросила разрешения присоединиться к Приликле и капитану Флетчеру, дабы помочь им с обследованием объекта. Она настаивала на том, что будучи патофизиологом широкого профиля она обладала знаниями обо всех формах разумной жизни, а не только о ее органических разновидностях. Приликле доводилось сталкиваться и с менее завуалированными попытками желания удовлетворить профессиональное любопытство, а в данном случае любопытство Мэрчисон равнялось тому, что испытывали они с капитаном, но он согласился. Мэрчисон была его главной заместительницей, и когда-нибудь к ней должен был перейти по наследству пост старшего медика на «Ргабваре». Кроме того, Приликле было интересно понаблюдать за тем, как поступит Мэрчисон, столкнувшись с неведомым артефактом.

В итоге большую часть речей, предназначенных для записи, произносил капитан, Мэрчисон лишь время от времени что-то добавляла, а Приликла подолгу молчал. Произведя скрупулезнейшее изучение объекта с помощью особого сканера, которым их снабдил лейтенант Чен – прибора, который обычно применялся для выяснения загадочных причин поломки неработающего оборудования, – капитан выпрямился, осторожно положил прибор на палубу и заговорил, излучая волнение и энтузиазм:

– Это создание, существо, артефакт – как бы мы его ни называли – демонстрирует уровень разработки и конструктивной сложности, намного превосходящий нынешние возможности Федерации, если предположить, что наблюдаемое нами устройство собрано не кем-то и чем-то, а им же самим. Внутренние схемы и механизмы активации настолько тонки и сложны, что я не сразу понял, что они собой представляют. Эта штука собрана не какими-нибудь часовщиками, а неким механическим эквивалентом бригады микрохирургов. Я обнаружил периферические нервные сети, ведущие к процессорной области в центральной части тела, где, по-видимому, располагаются эквиваленты головного мозга и сердца. Я не могу высказать окончательных суждений по этому поводу, поскольку эта часть тела повреждена. Ее содержимое расплавлено под воздействием тепла и радиации, которому подверглось данное существо. Сенсорные микросхемы, лежащие под оболочкой в этой же области, также сожжены – вероятно, это произошло в результате воздействия того же источника тепла и излучения. Может быть, речь идет о некоем широкофокусном тепловом оружии.

Тем не менее, – продолжал он, – повсюду, во всем теле этого существа, видны признаки его высочайшей способности к саморемонту, который оно могло производить на протяжении сколь угодно длительного времени. Если бы это создание не подверглось гибельному повреждению, оно было бы способно к регенерации и росту. Любой организм, способный на это, можно смело назвать живым – с технической точки зрения.

У Приликлы возник вопрос, но Мэрчисон задала его за него.

– Вы уверены в том, что в данный момент это существо не живо? – с опасливой поспешностью спросила она.

– Не волнуйтесь, мэм, – успокоил ее капитан. – Разве вы бы не были в этом уверены, если бы перед вами находился пациент, у которого сердце и мозг выгорели и превратились в головешки? Кроме того, мышцы этого создания – я имею в виду его активаторные соединения – предназначены для тонкой, деликатной работы, а не для каких-нибудь там грубостей.

Физически он вряд ли представлял бы большую угрозу… – капитан улыбнулся, – ну разве что для доктора Приликлы.

Мэрчисон ответила капитану улыбкой. И в самом деле, любое существо размером больше земного котенка для Приликлы представляло серьезную угрозу.

– Меня волнует еще кое-что, – призналась Мэрчисон. – Я наблюдала за тем, как вы обследовали это создание сканером, и убедилась в том, что его тело битком набито микросхемами, металлической мускулатурой и сенсорными рецепторами. Но почему это чудо технической мысли имеет именно такую форму, а не какую-нибудь еще?

Флетчер такого вопроса не ожидал и потому отреагировал излучением обескураженности и нетерпения.

– Роботехника – не мой профиль, – продолжала Мэрчисон, – но разве, изготавливая роботов, не принято стремиться к большей механической функциональности? Я хочу сказать, что роботу куда более резонно представлять собой корпус, снабженный локомоторными конечностями более простой конструкции, нежели те шесть, что мы видим перед собой. Тело этого робота оборудовано множеством специализированных манипуляторов безо всякого стремления к эстетическому равновесию. К чему такое обилие видеодатчиков вместо двух, которые резонно было бы разместить в области, так сказать, головы? Если бы это существо относилось к органическому миру, мы бы классифицировали его, как КХЛИ. Ему придана не типичная для робота форма, он явно намеренно изготовлен органиморфным. Мой вопрос таков: зачем неорганическому интеллекту понадобилось, создавая себя, изготавливать электронно-механическую копию КХЛИ?

– Прошу простить меня, мэм, – извиняющимся тоном отозвался капитан. – Ответа на этот вопрос у меня нет, есть только довольно дикое предположение.

Мэрчисон понимающие кивнула.

– Какое?

Капитан растерянно помолчал, потом ответил:

– Я в этой области тоже не эксперт. Но давайте задумаемся об эволюции органических существ в противоположность эволюции разумных машин. Если отбросить религиозную точку зрения, сотворение мира началось со случайного объединения простейших одноклеточных существ, а потом миллионы лет ушли на то, чтобы в экологической борьбе с другими видами стать доминирующей формой интеллекта. Эволюция машин с такой картиной не имеет ничего общего. Сколько бы времени ни было в запасе, примитивный инструмент типа отвертки ни за что не эволюционирует через некую промежуточную стадию типа газонокосилки и не станет в итоге сверхинтеллектуальным компьютером. По крайней мере без посторонней помощи этого точно не случится. Начнем с того, что этот самый первый примитивный инструмент тоже должен быть кем-то изготовлен, а на какой-то более поздней стадии создатель этого инструмента должен наделить машину самосознанием и разумом. Только тогда стала бы возможной вероятность дальнейшего самосовершенствования.

Это всего лишь размышления, – продолжал капитан, – но может существовать еще одна возможность. Допустим, что существа, которые, впервые дав жизнь своим машинам, наделили их даром самосознания и интеллекта, являются неотъемлемой частью расовой памяти этих машин – иначе говоря, неотъемлемой частью их конструкции. Поэтому эти машины были изготовлены, либо из благодарности предпочли остаться в образе своих создателей, КХЛИ.

– Как вы думаете, друг Флетчер, – спросил Приликла, – это существо могло бы причинить вред звездолету?

– Нет, доктор, – решительно покачал головой капитан. – По крайней мере непосредственно – нет. Несмотря на то, что оно изготовлено из металла и микросхем, защищенных пластиковыми оболочками, оно предназначалось для точной и тонкой работы, а не для грубого труда или боя, хотя в принципе ничто не помешало бы ему воспользоваться своими пальцами, как это делаем мы, ДБДГ, при применении какого угодно разрушительного оружия. Когда я буду осматривать корабль, я непременно обращу внимание на что-либо подобное. Пока же все улики говорят о том, что этот робот был, как выражаются медики, «мертв по прибытии», а судя по типу тепловых и лучевых повреждений, они нанесены не тем ручным оружием, которым вооружены офицеры Корпуса Мониторов…

А теперь, – заявил Флетчер, подняв голову и посмотрев на зияющие в потолке трещины, – мне нужно приступить к обследованию более крупного металлического трупа, строение тела которого мне более знакомо.

Приликла, воспользовавшись антигравитационным устройством, прикрепленным к его поясу, вылетел наружу через трещину в обшивке и полетел вперед, в сторону отсека управления «Террагара», а Мэрчисон осталась с капитаном, как для того, чтобы удовлетворить свое любопытство, так и для того, чтобы помочь Флетчеру разбирать завалы. Риск был минимален, поскольку им было не привыкать к такой работе.

Приликла радовался тому, что ни голоса Мэрчисон и капитана, которые он слышал в своих шлемофонах, ни их чувства не свидетельствовали о том, что им грозит какая-либо опасность.

Когда они встретились вновь в отсеке управления, два полумесяца лицевой шерсти над глазами капитана приняли такой изгиб, что было ясно: он в высшей степени обескуражен.

Об этом же свидетельствовали и его эмоции.

– Ничего не понимаю, – проговорил он, указав в сторону кормы. – Не считая последствий разогрева обшивки и внутренностей корабля, все системы в очень приличном состоянии – энергетическая, навигационная, жизнеобеспечиваюшая.

Зачем же одному из членов экипажа понадобилось отправиться на корму, чтобы вручную включать главные двигатели? Но он поступил именно так, а почему – ответ на этот вопрос следует искать где-то в отсеке управления.

– А также, друг Флетчер, и на тот вопрос, – спросил Приликла, – почему пострадавшие хотели, чтобы мы держались подальше от их корабля?

– И на этот тоже, – отозвался капитан. – Спасибо, что напомнили, доктор, и тактично предупредили об опасности, однако я почти уверен, что бояться нечего. Патофизиолог Мэрчисон ранее упоминала о том, что помимо тяжелых ожогов, в состоянии ваших пациентов нет ничего исключительного. По пути сюда она также оповестила меня о том, что ею не обнаружено никаких микробов, кроме тех, обычных для землян малявок, которые попали на корабль вместе с людьми и которых затянуло в систему циркуляции воздуха, да местных воздушных микроорганизмов, которые не способны пересечь межвидовой барьер и потому для нас опасности не представляют.

Я согласен со всеми, кто пропагандирует большую осторожность, – продолжал капитан. Если не его голос, то испытываемые им эмоции выдавали сильнейшее напряжение, – но можно не сомневаться в том, что уже нет необходимости прятаться в герметичных скафандрах, а вашей бригаде можно спокойно расстаться с медпунктом-изолятором и перейти на медицинскую палубу «Ргабвара». Здесь нам ничто не грозит.

– Завидую, – насмешливо проговорила Мэрчисон, – вашей самоуверенности.

– Друг Флетчер, – поспешно вмешался Приликла в попытке предотвратить рост раздражения, овладевшего капитаном, и снизить вероятность обмена нелицеприятными высказываниями, – без сомнения, вы совершенно правы, однако я, в связи с теми известными физиологическими причинами, из-за которых представители моего вида являются законченными трусами, привык проявлять излишнюю предосторожность. Прошу вас, разубедите меня.

Капитан кивнул. Чувства его снова приобрели спокойную, аналитическую окраску. Он принялся осматривать подвергшиеся различной степени повреждения приборы в отсеке управления. К каждому предмету оборудования он подносил видеокамеру и комментировал свои наблюдения для записи. Медики отвлеклись только для того, чтобы в течение нескольких минут справиться у Найдрад о состоянии пациентов, а все остальное время молча наблюдали за тем, как Флетчер производит посмертное техническое обследование. Так на его месте патоморфолог осматривал бы труп живого существа. Приликла всегда получал удовольствие, следя за работой высококлассных специалистов, и знал, что его восхищение разделяет Мэрчисон. Но вот наконец капитан завершил обследование и устремил на медиков взгляд, в котором читалось нечто, что можно было назвать только огромным вопросительным знаком.

– Ерунда какая-то, – изрек капитан. – Главная и вспомогательные компьютерные системы отключены. Это невероятно. Эти системы упрятаны в прочнейшие оболочки. Они самым надежным образом защищены и физически, и электронно от возможных повреждений. На звездолетах эти системы играют роль авиационных «черных ящиков», и одна из их функций заключается в том, что с их помощью эксперты, работающие на месте катастрофы, могут выяснить, что именно случилось. Но на «Террагаре» никаких структурных повреждений нет, кроме того, что его компьютеры мертвы, если можно так выразиться. Это очень странно. При тех степенях защиты, которые тут предусмотрены, этого не должно было произойти… – Он немного помедлил и, выдав такой взрыв эмоций, что Приликла задрожал, опасливо поинтересовался:

– Вы думаете о том же, о чем думаю я?

– Мы не телепаты, друг Флетчер, – мягко проговорил Приликла. – Вам придется сказать нам, о чем вы думаете.

– Я бы лучше пока вам ничего не говорил, – растерянно отозвался капитан, – чтобы не показаться вам законченным идиотом. – Он достал из ранца небольшой приборчик и указал на один из компьютеров, пластиковый корпус которого был лишь слегка закопчен. – Вот в этом, пожалуй, еще слегка теплится жизнь. Так что я говорить ничего не буду, а просто покажу вам, о чем я думаю, с помощью этого тестера. Он оборудован маленьким экранчиком, поэтому лучше было бы, если бы вы подошли поближе. Только не прикасайтесь к прибору ни сами, ни с помощью какого бы то ни было оборудования.

Это очень важно. Понимаете?

– Понимаем, друг Флетчер, – ответил Приликла.

– Думаем, что понимаем, – уточнила Мэрчисон.

Ощущая полнейшую обескураженность, медики стали смотреть на то, как капитан снял с компьютера пластиковый кожух и обнажил микросхемы. Затем с помощью магнитной клеммы он прикрепил тестер к удобному для этого месту посреди микросхем, включил дисплей, размотал один из нескольких проводков, которыми был снабжен прибор, и начал работать.

Работал он медленно и старательно. Приликла подумал о том, что врач вряд ли бы действовал столь же нежно и осторожно, работая с больным, как капитан Флетчер – с бесчувственной машиной.

Миновало несколько мучительно долгих минут, в течение которых экранчик тестера оставался пустым. Но вот он мигнул, и на нем появилась некая схематическая диаграмма. Капитан наклонился ближе. К его высочайшей сосредоточенности применилось волнение.

– Я вошел в главный бортовой компьютер, – сообщил он, – и тут что-то есть… Но я не знаю… Что за?!.

Изображение распалось на беспорядочные линии и фигурки, которые затем уплыли за края экрана. В конце концов на экране воцарилось то, что техники называют «белым шумом». Капитан выругался и принялся нажимать на кнопки на панели тестера, но не добился ровным счетом ничего. Даже зеленый огонек, под которым красовалась надпись «Вкл.», – и тот погас.

Степень и тип эмоционального излучения капитана начали волновать Приликлу.

– Что-то случилось, друг Флетчер, – констатировал эмпат. – Что вас так беспокоит?

– Мой тестер только что отдал концы, – ответил капитан, неожиданно схватил прибор обеими руками, поднял над головой и изо всех сил швырнул на пол, после чего добавил:

– И ведь я знал, что так и выйдет, проклятие!

– Держите себя в руках, капитан, – одернула его Мэрчисон, излучая возмущение и удивление. Она наклонилась, намереваясь подобрать с пола то, что осталось от прибора.

– Нет! – испуганно остановил ее Флетчер. – Не трогайте!

Физической опасности он представлять не может, потому что мертв… то есть испорчен. Но ни в коем случае не прикасайтесь к нему, пока мы не узнаем, что здесь случилось со всей техникой.

– А что с ней случилось? – поинтересовался Приликла.

Он задал вопрос очень мягко, потому что видел, в каком смятении чувства капитана, ощущал его испуг, волнение – да что там говорить: капитан выдавал полный спектр эмоционального излучения. Подобное состояние было крайне нетипично для всегда такого спокойного, сдержанного, непоколебимого капитана. Возмущение, которое испытала Мэрчисон из-за грубых высказываний Флетчера, сменилось профессиональной сдержанностью врача, имеющего дело с тем, кто очень скоро может стать пациентом. Но прежде чем капитан успел ответить, у всех троих в шлемофонах послышался голос Найдрад.

– Доктор Приликла, – сказала кельгианка, – к одному из пациентов – последнему из доставленных в медпункт – частично вернулось сознание. Судя по тому, как он себя ведет, это командир корабля. Он очень возбужден, речь его путана, невразумительна, и несмотря на то, что он искусственно обездвижен, он пытается бороться со всеми нашими попытками ввести ему новую дозу успокоительного препарата. Из-за такого поведения пациента его клиническое состояние заметно ухудшается. Не могли бы вы с ним побеседовать? А еще лучше было бы, если бы вы вернулись сюда и попытались воздействовать на его разум с помощью своей проективной эмпатии.

Все время, пока говорила старшая медсестра, Приликла изо всех сил старался сдерживать дрожь, которую у него вызывала мысль о том, что способен с собой сотворить получивший такие тяжелые ожоги и преждевременно пришедший в сознание пациент.

– Конечно, друг Найдрад, – торопливо отозвался он. – Я начну говорить с ним сейчас и буду говорить все время, пока буду добираться до вас. Если это действительно капитан «Террагара», то в файлах «Ргабвара» должны значиться его имя и фамилия. Пожалуйста, поскорее выясните, как его зовут. Употребление в разговоре с ним его имени и фамилии помогут успокоить его, но я начну разговор немедленно.

– Не надо, – вмешался Флетчер. – Я знаю, как его зовут.

Позвольте мне поговорить с ним.

Приликла почувствовал, как обретенная Мэрчисон сдержанность мгновенно сменилась новой вспышкой возмущения.

– Что это вы себе вообразили, капитан? Это чисто медицинская проблема. Уж это точно вас не касается.

Судя по тому, какую окраску приобрели лица землян, у них обоих временно подскочило давление. Между тем злость и обида, испытываемые капитаном, были перекрыты чувством нарастающей уверенности.

– Простите, мэм, – сказал он. – В данном случае это меня очень даже касается, поскольку сейчас я – единственный, кто знает, что здесь произошло.

Глава 10

На экране монитора появилось лицо Флетчера. Капитан не позволил владеющим им состраданию и тревоге повлиять на тот спокойный, сдержанный тон, в котором он заговорил с пациентом. Учитывая срочность ситуации, Приликла счел медицинскую этику капитана достойной всяческих похвал.

– Капитан Дэвидсон. Джордж, – обратился к пациенту капитан. – С вами говорит Дон Флетчер, капитан «Ргабвара».

Нам удалось посадить ваш корабль, охладить его в море и спасти ваш экипаж. Помимо последствий полученных вами тяжелых ожогов, вам не грозит никакая опасность, и… пожалуйста, поверьте мне – нам тоже.

Приликла, тельце которого сотрясала неудержимая дрожь, думал о том, что еще, наверное, ни одному разумному существу на свете не приходилось ощущать такой немыслимой боли и при этом пытаться произнести нечто членораздельное. Голос капитана звучал ровно, но лицо из розового стало обескровленным, желто-серым.

– Джордж, – продолжал он, – прошу вас, перестаньте метаться на носилках и отшвыривать капельницу, а самое главное: прекратите попытки говорить. Поверьте мне, мы знаем, что вас тревожит, и о чем вы пытаетесь нас предупредить. Мы высоко ценим вашу заботу. Но сейчас вам непременно нужно успокоиться и выслушать меня…

Капитан Дэвидсон по-прежнему отчаянно пытался не слушать, а говорить, но его речи были лишены всякого смысла даже для его сородичей, не нуждавшихся в трансляторах. Боль, страх и тревога, владевшие Дэвидсоном, не уменьшались.

– ..Мы видели знаки, которые вы нам подавали, и поняли их смысл, а также уловили ваше эмоциональное излучение, – продолжал капитан, кивком указав на Приликлу. – «Ргабвар» не имел физических контактов ни с «Террагаром», ни с чужим звездолетом. Карантин будет продолжаться до тех пор, пока не будет окончательно установлена причина опасности. В данный момент «Ргабвар» находится на побережье, на безопасном расстоянии от медицинского пункта, который мы установили здесь для лечения уцелевших членов вашего экипажа. Корпус вашего корабля также находится на безопасном расстоянии как от «Ргабвара», так и от медпункта. После спасения вас и ваших товарищей по команде мы снова посетили «Террагар», где обнаружили и тщательно исследовали нефункционирующего инопланетного робота. В результате нам теперь известна причина ваших отчаянных и напоминающих самоубийство попыток избежать контакта с нашим кораблем.

Мы вам очень признательны за то, что вы пытались сделать и сказать нам, но теперь нам все ясно. Пожалуй, можно сказать, что сейчас мы знаем гораздо больше вас об угрозе, исходящей от чужого корабля.

Приликла уловил перемену в эмоциональном излучении за несколько секунд до того, как подал голос Данальта.

– Пациент немного затих, – негромко сообщил мимикрист, не отрывая взгляда от Дэвидсона. – Он уже не пытается говорить, но мониторы регистрируют сохраняющееся напряжение мышц и повышение артериального давления. Вы, как любят выражаться земляне, достучались до него, капитан. В ваших объяснениях я не понял ни одного слова, но ради блага пациента продолжайте говорить.

– Судя по полученным на данный момент сведениям, – продолжал Флетчер, никак не отреагировав на комплимент и не пытаясь рассеять невежество Данальты, – я бы сделал вывод, что этот робот находился за пределами обшивки чужого корабля, и вы спасли его, приняв за уцелевшего члена экипажа. Впрочем, я могу ошибаться на этот счет. Вероятно, вы в любом случае решили, что взятый вами на борт объект сумеет пролить хоть какой-то свет на то, к какому виду принадлежат" существа, которым вы намеревались оказать помощь. Когда на ваши радиосигналы никто не ответил, вы отправили к чужому кораблю контактную сенсорную пластину с соединительным кабелем, которую с помощью магнита присоединили к обшивке в надежде на то, что сумеете обнаружить признаки жизни или хотя бы какие-то движения, которые затем мог бы обработать ваш компьютер, дабы вы получили представление о том, в каком из отсеков корабля есть уцелевшие существа.

Но именно прямая связь между сенсорной пластиной и вашим компьютером, созданная посредством кабеля, погубила «Террагар». Короче говоря, Джордж, чужой звездолет не приносит никакого вреда живым существам. Он убивает корабли.

Он инфицирует, убивает любые виды компьютеризированного оборудования, которые вступают с ним в контакт.

Вам жутко не повезло, Джордж, – негромко проговорил капитан. – Вы получили за шиворот инопланетянскую горячую картофелину. Но теперь это уже наша проблема. Поэтому успокойтесь, расслабьтесь, поспите и предоставьте все заботы нам.

Несколько минут все молчали. Приликла чувствовал излучаемое всеми членами бригады медиков изумление, любопытство и волнение, вызванные разъяснениями капитана Флетчера. Эмоциональное излучение капитана Дэвидсона свидетельствовало о том, что он снова теряет сознание.

– Пациент снова реагирует на успокоительные препараты, – заключил Приликла. – Жизненные показатели стабилизируются. Благодарю вас, друг Флетчер.

– Что да, то да, – сказала Мэрчисон, излучая облегчение и благодарность. – Вы просто молодчина, капитан. – Она посмотрела на разбитый тестер, валяющийся на полу, и добавила:

– Теперь мы понимаем, почему вы вышли из себя и разгрохали эту штуковину. Пожалуй, я поступила бы точно так же.

Приликла почувствовал, что Флетчер польщен похвалой патофизиолога, но между тем капитан все еще был не слишком уверен в себе.

– Достаточно ли у вас теперь сведений, – осведомился Приликла, – для того, чтобы послать сигнал через подпространство?

– Отчитаться по ситуации с «Террагаром» я уже могу, – ответил капитан. – Но мне хотелось бы сделать сообщение как можно более информативным. Для того чтобы отправить сообщение, нам так или иначе придется выйти в космос, поэтому мне хотелось бы предварительно поближе посмотреть на чужой корабль. Не волнуйтесь, я не стану там ничего трогать и совершать глупостей типа подсоединения сенсорного кабеля. «Ргабвар» вернется через три-четыре часа. Доктор, мы отправляемся с визитом к груде поломанного оборудования, поэтому медики нам не понадобятся.

– Понадобятся, друг Флетчер, – тактично возразил Приликла. – Вы намерены посетить место космической катастрофы, где я как старший медицинский сотрудник обязан присутствовать независимо от того, к какому виду принадлежат пострадавшие и каково их состояние. Я вынужден на этом настаивать.

Не дав никому из подчиненных произнести хотя бы слово возражений, которые бы наверняка выражали заботу о его безопасности, Приликла проговорил:

– Не бойтесь, я не стану и сам рисковать напрасно, и другу Флетчеру не позволю. Не порекомендуете ли мне пройти какие-либо карантинные процедуры перед возвращением на «Ргабвар»?

Мэрчисон и Флетчер обменялись взглядами. Испытываемая ими тревога сменилась неохотным приятием неизбежного.

– Обычную дезинфекцию в переходном шлюзе, – ответил Флетчер. – Наверняка это не нужно, но я тоже не любитель рисковать. – Он указал на валявшийся на полу разбитый тестер и добавил:

– Ну и конечно, не прихватите с собой на «Ргабвар» никаких компьютерных вирусов.

* * *

Несмотря на то, что чужой звездолет сверкал, как новенький, был с виду стерильно чист и, судя по обтекаемой форме, явно построен на поверхности планеты, а не на орбите, между собой офицеры «Ргабвара» окрестили его «чумной посудиной».

Глядя в иллюминатор, Приликла думал о том, что, если на судне всем заправляют роботы, внутри там тоже должна царить идеальная чистота, но земляне, конечно же, имели в виду не настоящую чуму.

Подойдя к чужому кораблю на расстояние в двести метров, «Ргабвар» начал медленно облетать вокруг него по горизонтальной оси. Вблизи из повреждений в обшивке были видны только две небольшие воронки, вокруг краев которых чернела копоть, а также открытая ремонтная панель, из которой торчало какое-то полуоплавленное оборудование.

– В том, как повреждена обшивка, есть что-то странное, – заявил капитан. – Мне бы хотелось взглянуть на нее поближе, а еще лучше – потрогать руками. Вы понимаете, что я размышляю вслух, но что, если я отправлюсь туда в легком скафандре и не стану прикасаться к кораблю никакими компьютеризированными устройствами? Я даже не стану выпускать антенну, чтобы свести к минимуму возможность контакта металла с обшивкой. Я не намерен брать с собой оружие, хотя именно так я бы и поступил в ситуации возможности первого контакта с неизвестными существами. На таком небольшом расстоянии антенна мне не понадобится, а в качестве дополнительной меры предосторожности я надену токонепроводящие перчатки и изолирующие чехлы поверх ботинок…

– Прошу прощения за то, что прервал вас, друг Флетчер, – негромко вмешался Приликла, – но я чувствую, что вы излучаете сильнейшее любопытство. Я испытываю такие же чувства и тоже хотел бы взглянуть на чужой корабль поближе. Наверняка речь идет о некоем загрязнении неорганической природы, но мне так кажется, что присутствие квалифицированного медика не помешало бы.

Капитан несколько мгновений излучал нерешительность, затем издал несколько негромких лающих звуков, которые земляне именовали смехом, и сказал:

– Ладно. Но у меня такое ощущение, что будь здесь патофизиолог Мэрчисон, она бы с вами по этому поводу поспорила, а также подвергла бы меня массированной словесной атаке за то, что я позволил вам рисковать. Чен?

– Сэр? – откликнулся бортинженер.

– Нужно сократить расстояние до двадцати метров, медленно, – распорядился Флетчер. – Если что, будьте готовы уйти назад на большей скорости.

К тому моменту, когда они с Флетчером облачились в легкие скафандры и вылетели из входного люка «Ргабвара», Приликлу посетило множество задних мыслей, но он все эти мысли отбросил, хотя и понимал, что поступает очень и очень опрометчиво.

Являться носителем мнемограмм, доноры которых еще трусливее тебя, не всегда является большим преимуществом, особенно тогда, когда позволяешь им влиять на свое мышление. До чужого звездолета оставалось метров тридцать. Он медленно поворачивался вдоль горизонтальной оси, но никто и не думал пытаться остановить его вращение, поскольку гравилуч мог стать воротами для электронной инфекции. Когда Флетчер и Приликла уравняли скорость своего передвижения со скоростью вращения чужого корабля, включив реактивные двигатели, они уподобились двум крошечным насекомым, попавшим в промежуток между двумя кусками бутерброда – белой стеной корпуса неотложки и серебристой поверхностью чужого звездолета. Вверху, над их головами, простиралось звездное небо, а внизу – пестрый ковер облаков над планетой.

Отключив двигатели, они остановились в трех метрах от открытой ремонтной панели. После недолгого колебания Флетчер приблизился к панели и осторожно прикоснулся к ней одной рукой, после чего решительно ухватился обеими.

– Никаких отрицательных последствий не отмечено, – сообщил он для записи и продолжал:

– Механизм, торчащий из небольшого углубления за крышкой, представляет собой несложное телескопическое устройство с подвижной наружной частью, которая способна совершать обороты на сто восемьдесят градусов в горизонтальной и вертикальной плоскостях. На конце устройство снабжено хватательным механизмом. По всей видимости, перед нами несложное устройство, предназначенное для размещения объектов на наружной обшивке корабля или для удаления оных с обшивки. Наблюдаются признаки теплового повреждения…

Капитан с занудной мелочностью продолжал описывать все, что видит, и то, на какие мысли его наводят наблюдения.

Приликла молча смотрел и слушал. В конце концов вследствие медленного вращения корабля они с капитаном поравнялись с той областью обшивки, где располагались закопченные воронки. Аккуратно поработав двигателем, Приликла разместился в двух метрах над воронками. Он не был большим специалистом в криминалистике, но зрение у него было отличное, поэтому он без труда увидел, что воронки выглядели по-разному, хотя и возникли скорее всего под действием одного и того же оружия.

Первая воронка представляла собой типичное округлое углубление, глубина которого равнялась примерно половине диаметра. Стенки и края воронки были вдавлены и оплавлены. А вот вторая воронка выглядела совершенно иначе. Она была более мелкой, имела форму кольца, а в самой ее середине имелось вдавление. При этом последствий воздействия тепла здесь почти не отмечалось. Поверхность воронки была испещрена глубокими царапинами, к которым кое-где прилипло небольшое количество серебристого металла. Приликла мог полагаться только на собственное зрение, но не сомневался в том, что металл обшивки и тот, который виден по краям трещин, – это два разных материала. Он подлетел еще ближе, окончательно уверился в своей догадке и только тогда заговорил:

– Друг Флетчер, – сказал он. – Здесь нечто очень странное. Я хочу, чтобы вы посмотрели.

– Углубление за крышкой тоже очень странное, – заметил капитан, переместился поближе к Приликле и посмотрел в ту сторону, куда тот указывал лапкой. – Но сначала я выслушаю вас, доктор. Что я должен увидеть?

– Различия в степени и глубине повреждений в области первой и второй воронок, – ответил Приликла. – Вы видите, что вторая воронка мельче первой. Первая явно выжжена в результате интенсивного воздействия тепла, вторая также возникла в результате теплового удара, но она не так сильно закопчена. Имеются глубокие царапины, на краях которых видны остатки серебристого металла, явно отличающегося от того металла, из которого изготовлена обшивка. Такое впечатление, что в этом месте контакт с обшивкой производил какой-то крупный, довольно гладкий металлический предмет. Друг Флетчер, размеры и очертания этого углубления позволяют высказать очевидные предположения.

– У вас, доктор, не глаза, а прямо-таки органические микроскопы, – пошутил Флетчер. – Но в чем же тут очевидность? Я вижу то же самое, что видите вы, хотя и не без труда, но что я должен заподозрить?

– Прошу простить меня, друг Флетчер, – ответил Приликла. – Я не могу быть ни в чем абсолютно уверен, пока не проанализирую образцы на предмет сравнения, но следы инородного металла, которые вы видите, позволяют предположить, что именно здесь тот робот, которого мы обнаружили на борту «Террагара», получил травмы – вернее говоря, повреждения, поскольку мы ведем речь о неорганическом существе. Оружие или еще какое-то устройство, проделавшее воронку в его теле, прижало его спиной к обшивке, и в итоге получилась та самая вмятина, которую мы с вами видим. Вероятно, робот пытался защитить корабль от кого-то или чего-то. Если команда корабля находилась на положении защищающихся, а не нападавших, тогда то смертельное поражение, которое они нанесли компьютерной системе «Террагара», могло быть вызвано панической реакцией или явилось следствием закономерного недопонимания, типичного при ситуации первого контакта.

– Быть может, вы и правы, – отозвался капитан. – Но я думаю, вы склонны наделить этих неведомых существ излишней подозрительностью… – Он протянул руку к сумке с инструментами, закрепленной на поясе. – Ухватитесь, пожалуйста, за мой ранец и включите свой двигатель на такую мощность, чтобы я не отлетел в сторону. Мне нужно взять образец…

– Друг Флетчер!!!

– Не бойтесь, доктор, – успокоил цинрусскийца землянин, излучая уверенность, и достал из сумки короткую отвертку с широким лезвием. – Это слишком примитивный инструмент для того, чтобы его мог заразить компьютерный вирус… Вот те на! Это странно.

Решительно нажав на отвертку, чтобы соскрести с обшивки самый большой кусок серебристого металла, капитан ухитрился продырявить обшивку! Острое лезвие отвертки вынуло из нее узенький треугольничек. Этот металлический треугольник был удивительно тонок и непрочен. Его внутренняя сторона была покрыта крошечными геометрическими фигурками интегральных микросхем. Убрав в сумку образец постороннего металла, капитан уложил кусочек обшивки в герметичный контейнер из изолирующего материала, дабы от него не проистекло никакой электронной инфекции. Свои действия капитан производил на фоне такого волнения, что можно было не сомневаться: он бы с огромным удовольствием занялся чем-либо еще.

– Чувствую, вы также обнаружили что-то интересное, друг Флетчер, – заметил Приликла. – Что именно?

– Понятия не имею, – отозвался Флетчер, разместив оба образца в предназначенном для этого ящичке, и только потом продолжил:

– Я успел только одним глазком заглянуть под крышку. Там длинный глубокий ход. Легче показать, чем рассказать, доктор. И вы, и я без труда могли бы туда войти. Если вы тоже включите фонарик на шлеме, мы лучше разглядим, что там внутри, и если потребуется, быстро ретируемся.

Глава 11

Огни фонариков осветили часть коридора, уводящего в глубь корабля. Стенки коридора, за исключением большого цилиндра с одной стороны, заключенного в цельнопаяный кожух из искореженного и обугленного металла, были изготовлены из какой-то легкой сетки, судя по всему – не металлической. К сетке снизу, сверху и по бокам были подсоединены бесчисленные линии проводов. Примерно в тридцати метрах впереди сетчатый коридор пересекал еще один, точно такой же проход. Когда капитан случайно задел носком ботинка провода, весь коридор на миг задрожал, но потом все сразу стихло.

– Это устройство стенок позволяет сделать важный вывод насчет уровня развития техники хозяев корабля, – сообщил Флетчер как для записи, так и для Приликлы. – У них на корабле отсутствует система искусственной гравитации. Взгляните-ка на внутренние опорные конструкции обшивки. Это напоминает мне о древних земных дирижаблях – изнутри они выглядели именно так. Легкая сетка-каркас, на которую натянута тонкая оболочка. В корабле такой конструкции легко войти в атмосферу планеты.

– И эта оболочка, – тактично напомнил Приликла, – судя по взятому вами второму образцу, может представлять собой единый, общий, многоцелевой датчик.

– Вот именно, – кивнул Флетчер и, указав на искореженный цилиндр, продолжал:

– Хотелось бы позднее повнимательнее осмотреть вот эту штуковину. Судя по ее размерам и форме, я бы сказал, что внутри нее размещен один из двух синхронизированных генераторов гипердрайва, вышедший из строя либо в результате какой-то случайности, либо вследствие злонамеренного действия. Вероятно, именно из-за этого хозяева корабля подали сигнал бедствия.

Флетчер осторожно разместил видеокамеру так, чтобы ее объектив попал в проем между проводками, и навел ее внутрь корабля. Приликла сориентировал в этом же направлении луч своего фонарика.

– Видны еще несколько покрытых кожухами конструкций, – продолжил комментарии капитан. – Все они на вид прочные, некоторые имеют сложные очертания и снабжены множеством ответвлений, для защиты которых весьма оправдано использование обтекаемой наружной обшивки. Похоже, эти конструкции связаны между собой системой опорных элементов. Все конструкции, которые мы в данный момент наблюдаем, кроме того, соединены наружно короткими отрезками сетчатых переходов, подобных тому, в котором мы находимся. Но тот коридор, в который проникли мы и который может являться не единственным такого рода, ведет глубоко в недра корабля, и при этом доступ в него был закрыт примитивной дверью, подвешенной на петлях. Мы не обнаружили герметичного люка и ничего хотя бы смутно напоминающего шлюзовую камеру.

Между тем, – добавил капитан, негромко гавкнув, – команде разумных роботов воздух ни к чему.

В данный момент очевидной опасности не наблюдается, – сообщил он, – поэтому я намерен продолжить исследование и проникнуть дальше внутрь корабля. На случай непредвиденного развития событий, доктор, не желаете ли вы остаться здесь, чтобы быстро удалиться?

Приликла ответил не сразу. Здравый смысл и эволюционный императив самосохранения через посредство трусости вступили в борьбу с сильнейшим любопытством и проиграли.

– Мне бы хотелось остаться здесь, – честно признался он, – но я не останусь. Пойдемте.

Капитан промолчал, но его чувства по поводу такого глупого поведения цинрусскийца были яснее ясного.

Медленно, осторожно, со множеством остановок, во время которых Флетчер направлял видеокамеру на предметы, которые могли как представлять некую важность, так и нет, они с Приликлой продвигались внутрь корабля. Все, что попадалось им на глаза, Флетчер самым старательным образом описывал словесно, сдержанным, холодным тоном объективного наблюдателя.

Свет фонариков выхватывал из темноты множество пучков проводов, лежащих вдоль элементов, соединявших между собой крупные и мелкие конструкции и механизмы. Некоторые из отрезков кабелей подсоединялись к наружным сторонам сетчатых переходов, по которым продвигались Флетчер и Приликла, и потому их можно было ясно рассмотреть. Отдельные отрезки проводов были окрашены в разные цвета.

Выбор и сочетания цветов говорили о том, что острота зрения и цветовая чувствительность у обителей корабля несколько более высока в сравнении с этими параметрами у землян, но уступает уровню зрения Приликлы. Когда они с Флетчером поравнялись с объемистым, приземистым объектом непонятного назначения, снабженным пультом управления и двумя панелями доступа, любопытство капитана достигло такой степени, что Приликла счел за лучшее предупредить своего спутника.

– Не надо, друг Флетчер, – сказал он. – Смотрите, но не трогайте.

– Знаю, знаю, – ответил капитан, излучив вспышку раздражения, – но как еще я сумею выяснить, что это такое и как действует? Я не склонен верить в то, что эти ребята – роботы они или кто-то там еще – напичкали вирусами все свои механизмы. Это было бы бессмысленно. Тогда любой из членов экипажа не был бы застрахован от нежелательных случайностей.

– Но экипаж, состоящий из роботов, – заметил Приликла, – может обладать иммунитетом против этих самых компьютерных вирусов.

– Тонко подмечено, – проворчал капитан. – Но пока нам никто не попался на глаза. Где же они? В своих каютах?

Если так, то как могут выглядеть каюты роботов?

Капитан молчал, пока они не добрались до следующего пересечения сетчатых переходов. Следующий отрезок коридора оказался длинным и уводил в обе стороны, насколько хватало света фонариков. Вдоль стенок этого перехода тянулись сотни проводов, окрашенных в самые разные цвета. Этот участок коридора явно представлял собой основной проход для передвижения членов экипажа, хотя и не был просторнее остальных коридоров, которые успели преодолеть исследователи.

Приликла решил, что это может свидетельствовать либо о том, что ходили здесь редко, либо о том, что экипаж корабля невелик.

– Мы должны выяснить, на что способен этот корабль, – неожиданно объявил капитан, – кроме того, что он способен убивать другие корабли. Ради нашей собственной безопасности мы должны установить, каковы масштабы действия оружия, которым он наделен, и по возможности узнать, каковы способности тех, кто на этот корабль напал. В следующий раз я захвачу с собой кое-что поинтеллектуальнее отвертки. Быть может – радиационный счетчик, который способен работать без непосредственного контакта с исследуемым объектом…

– Друг Флетчер, – оборвал его Приликла, – не могли бы вы помолчать и не двигаться?

Капитан открыл и закрыл рот, но не произнес ни звука.

Он терпеливо ждал, но любопытство, озадаченность и нарастающее волнение окутали его плотным эмоциональным облаком.

– Можете расслабиться, друг Флетчер. По крайней мере на несколько минут, – наконец смилостивился Приликла и направил луч своего фонарика вперед. – Мне показалось, что я уловил вибрацию в проводах, тянущихся вдоль коридора, которую вызвали не мы с вами, и я не ошибся. Что-то оттуда движется в нашу сторону. Пока не видно, кто это или что это.

Надеюсь, нам стоит отступить?

– Сначала мне хотелось бы посмотреть, что это такое, – покачал головой капитан. – Но вы на всякий случай держитесь позади меня. А еще лучше – немедленно отправляйтесь на «Ргабвар».

Спокойное, сдержанное ожидание, испытываемое Флетчером, выгодно отличалось от страха, который охватил Приликлу. Он удалился на несколько метров назад, но не дальше.

Вибрация проводов вокруг них нарастала. Неожиданно то, что вызвало вибрацию, возникло в свете фонариков – приплюснутый овоид, передвигавшийся подобно огромной ожившей капле ртути. Пальцы, венчавшие шесть коротких выростов, расположенных на теле через равные промежутки, уверенно хватались за сетку, в результате чего странное создание быстро подтягивалось к непрошеным гостям. Однако на расстоянии в десять метров от Флетчера яйцеподобное существо замедлило ход и остановилось. Оно явно наблюдало за пришельцами.

– Друг Флетчер, – взволнованно проговорил Приликла, – ни в коем случае не открывайте футляр для инструментов. Любой инструмент может быть принят за оружие. И не делайте никаких движений, которые могли бы показаться угрожающими.

– Тактика первого контакта мне известна, доктор, – раздраженно отозвался Флетчер. Он медленно оторвал руки oт сетки и продемонстрировал странному существу свои пустые ладони.

По субъективным ощущениям миновала целая вечность, хотя существо никак не реагировало на дружественный жест капитана всего-то секунд десять. Затем его туловище медленно развернулось на девяносто градусов и обратилось к Флетчеру не то спиной, не то низом. Шесть крошечных ручек крепко держались за сетку.

– Похоже, оно не вооружено, и действия его не носят характера откровенной враждебности, – сообщил капитан, оглянувшись через плечо. – Оно явно не желает, чтобы мы шли дальше. Но чем, интересно было бы узнать, сейчас занимаются остальные члены экипажа? Занимают позиции, чтобы отрезать нам пути к отступлению?

– Нет, друг Флетчер, – мягко возразил Приликла. – У меня такое чувство, что…

– Доктор, – недоверчиво проговорил капитан, прервав цинрусскийца, – не хотите ли вы сказать, что улавливаете чувства этого… этого робота?

– И снова – нет, – ответил Приликла, на этот раз не так мягко. – Вы бы назвали мои ощущения интуицией или догадкой, основанной на наблюдении. У меня такое чувство, что мы с вами встретили вторую половину экипажа этого корабля, а первую половину нашли на «Террагаре». В размерах и конфигурации тела этих существ имеются небольшие различия, что наводит меня на мысль о том, что поврежденное существо было мужской особью, а сейчас перед нами – ее женский эквивалент…

– Погодите, погодите, – не дал Приликле договорить капитан. К общему фону его эмоционального излучения, оставленному смятением, изумлением и неверием, примешалась вспышка грубого юмора, связанного с мыслями о некоторых аспектах репродуктивной функции. – Не хотите ли вы убедить меня в том, – продолжал он, – что конструкция этих роботов настолько сложна, что они способны к сексуальной связи и воспроизведению себе подобных? Но для этого потребовалось бы предусмотреть имплантацию металлического эквивалента спермы, обмен неорганической ДНК и… Нет, это полная чушь! Не могу поверить, чтобы роботы, даже суперинтеллектуальные роботы, нуждались бы в половом акте для воспроизведения себе подобных. Если на то пошло, я не видел и теперь не вижу у них ничего, хотя бы смутно напоминающего половые органы.

– Я тоже, – согласился Приликла. – Как я уже сказал, на эту мысль меня навели различия в массе и конфигурации. Этот робот стройнее и грациознее. Но теперь я бы попросил вас кое-что сделать для меня, друг Флетчер. У меня несколько просьб к вам.

Эмоциональное излучение капитана немного утихло, но он промолчал.

– Прежде всего, – продолжал Приликла, – я бы попросил вас медленно тронуться вперед, сократить нынешнее расстояние между вами и роботом наполовину и пронаблюдать за его реакцией.

Капитан выполнил просьбу Приликлы и сказал:

– Он не шевельнулся и, похоже, еще крепче ухватился за сетку. Он явно не хочет дать нам пройти. Какая у вас еще ко мне просьба?

– Вернитесь и пропустите меня вперед, – ответил Приликла. – Вероятно, это существо считает, что вы для него опасны, хотя и не производите никаких враждебных действий.

По массе тела вы вдвое превосходите робота, у вас длинные и объемистые конечности, вы ему незнакомы. Я также выгляжу достаточно экзотично, но не верю, чтобы кто-то или что-то мог решить, что от меня может исходить хоть какая-то угроза или, на что я искренне уповаю, пожелать нанести мне физические повреждения.

Затем я попросил бы вас вернуться на «Ргабвар», – поспешно продолжал Приликла, не дав капитану возразить. – Уведите корабль хотя бы на полмили, а потом возвращайтесь за мной, когда я вас об этом попрошу. Долго ждать вам не придется, потому что очень скоро я достигну предела физиологической выносливости.

Из-за адской смеси эмоций, излученных капитаном при этом заявлении, эмпат ощутимо задрожал.

– Друг Флетчер, – решительно проговорил он, – мне нужно, чтобы вся территория этого корабля была освобождена от постороннего эмоционального излучения, особенно вашего.

Капитан настолько шумно выдохнул, что в шлемофонах Приликлы раздался звук, подобный порыву ветра, и сказал:

– Вы хотите сказать, что намерены остаться в гордом одиночестве в недрах чужого корабля, где намерены попытаться уловить эмоциональное излучение, исходящее от машины? Вы уж меня простите, доктор, но вы, грубо говоря, сбрендили.

Если я вам это позволю, патофизиолог Мэрчисон из меня кишки выпустит.

Приликла знал, что это такое образное выражение, не совсем точное с физиологической точки зрения. Он слыхал его и раньше и знал, что оно означает. Однако он решительно изрек:

– Тем не менее вы позволите мне остаться здесь и сделаете в точности то, о чем я вас прошу, друг Флетчер, поскольку мы находимся на месте происшествия и командую здесь я.

Сила эмоционального излучения, исходящего от источника, каковым являлся Флетчер, по мере его удаления уменьшилась. Капитан ушел той же дорогой, какой они с Приликлой ранее проникли в недра звездолета, покинул корабль и, включив портативный двигатель, полетел к «Ргабвару». Через несколько минут слабый фоновый эмоциональный шум, исходивший с борта неотложки, также утих. Очень медленно и осторожно Приликла вытянул хрупкую лапку и приблизился к роботу.

– Я тоже думаю, что я сбрендил, – негромко проговорил он.

Он легонько прикоснулся к выпуклости, которая скорее всего являлась головой робота. На лапках Приликлы были надеты прочные, но очень тонкие перчатки, и он ожидал, что прикосновение будет чревато для него чем угодно – от едва ощутимого покалывания до удара молнии, но он не почувствовал ровным счетом ничего.

Он «включил» свой эмпатический орган на полную мощность. Помимо того, что цинрусскиец был способен улавливать эмоции пациентов, раненых и любых существ, уцелевших при космических авариях, он еще обладал способностью к проективной эмпатии, которой мог воспользоваться в целях утешения и подбадривания собеседника, если тот не был в шоковом состоянии от страха или боли. Именно поэтому большинству существ рядом с Приликлой было так хорошо, и именно поэтому у него было столько добрых друзей. Не столько ради того, чтобы пообщаться с роботом, сколько для того, чтобы усилить эмпатический эффект, он заговорил:

– Я не желаю вам зла, – сказал он. – Если вы в беде, если вы больны, ранены или вышли из строя, я хотел бы вам помочь. Не обращайте внимания на очертания моего тела, а также на очертания тела моего бывшего спутника и тех, кого вам еще случится увидеть. Вероятно, мы кажемся вам странными и пугающими, но все мы хотим вам только добра…

Он повторял и повторял эти слова, продолжая изо всех сил проецировать на робота успокоение, сочувствие и дружеские чувства. Занимаясь этим, он передвинул лапку к середине туловища робота и легонько нажал ею в этом месте.

Робот оторвал от сетки четыре конечности из шести, а двумя другими подтянулся и немного отступил назад. Еще немного – и он бы стал невидим для Приликлы, но вдруг остановился и снова задвигался к цинрусскийцу. В пяти метрах от него робот снова остановился и пошел назад более медленно.

Он явно хотел, чтобы Приликла последовал за ним, что тот и сделал после минутного колебания.

Проход выводил напрямую к сложной конструкции, которая, похоже, целиком занимала носовую часть корабля. К крепежным элементам и сетке, из которой был изготовлен переход, подходили провода, цветная кодировка которых в точности совпадала с той, что Приликла видел ближе к обшивке.

Он начал что-то ощущать.

– Это вы делаете, – окликнул он передвигавшегося впереди робота, – или ваш суперинтеллектуальный робот-капитан?

Робот продолжал молча двигаться вперед. На его серебристой поверхности не было никакого отверстия, похожего на рот, поэтому, возможно, разговаривать он не умел.

Ощущение, испытываемое Приликлой, было едва заметным, но постепенно нарастало. Поначалу он не мог точно понять, от кого исходит это излучение – от одного существа или от нескольких. Затем решил, что исходит оно от двух отдельных мыслящих существ. Оба эти существа были расстроены и напуганы. Кроме того, одно из них испытывало обескураженность и сильное любопытство, а второе излучало панические чувства, характерные для того, кто попал в замкнутое помещение и страдает недостатком сенсорных ощущений.

Чувства не могли обманывать Приликлу, и пока он не ощущал, чтобы кто-то из этих существ испытывал боль или страх, типичный для предсмертного состояния. Но затем он решил, что роботы и не могут испытывать подобных чувств. Для того чтобы произвести более точное считывание эмоций, он должен был находиться ближе к их источникам, но это оказалось невозможным по трем причинам.

Сетчатый переход привел в тупик. Он заканчивался непроницаемой стеной, за которой, по всей вероятности, и находились эти существа. Стена была снабжена удобной панелью с множеством разноцветных кнопок и рычажков, но Приликла понятия не имел о том, на какие из них следует нажать, и что произойдет, если он это сделает. Ведь выбор не правильной комбинации мог быть чреват непоправимыми последствиями как для тех, кто находился за стеной, так и для него самого. А самое главное – Приликле пора было спать.

Конечно, он волновался, но почему-то понимал, что бояться нечего. И все же было бы очень глупо и беспечно с его стороны взять и заснуть в недрах чужого корабля.

Глава 12

Проснувшись, Приликла почувствовал, что отдохнул. Голова у него была ясная, но несмотря на то, что источник излучения находился на расстоянии, равном половине длины корабля, он все же ощутил, что капитан сердится и волнуется.

Вернулся Приликла с чужого корабля, от слабости валясь с лапок, и, естественно, ничего внятного поведать капитану не мог при всем желании. И вот теперь друг Флетчер с нетерпением ожидал возможности поговорить с ним. Беда была в том, что все, что Приликла обнаружил на чужом звездолете, повергало его самого в такое смятение, что и теперь он вряд ли бы смог содержательно отчитаться о проделанной работе. Ему нужно было еще думать.

Трусость физическая и моральная наряду со стремлением откладывать неприятные разговоры на будущее были второй натурой цинрусскийца. Посему он, покинув каюту, направился через центральную шахту на медицинскую палубу и с помощью коммуникатора связался с патофизиологом Мэрчисон, которую попросил подробно рассказать о состоянии пациентов с «Террагара».

Мэрчисон сообщила ему, что состояние капитана Дэвидсона и двоих его подчиненных без изменений. Пациенты положительно отвечали на лечение, предпринимаемое в условиях временного изолятора. Им продолжали вводить внутривенно питательные вещества и успокоительные препараты. Мэрчисон сказала, что лично ей кажется, что все карантинные мероприятия, направленные на изоляцию пациентов от экипажа «Ргабвара», лишены всякого смысла, и что, на ее взгляд, разумнее было бы как можно скорее транспортировать пациентов на медицинскую палубу «Ргабвара» и вернуться в госпиталь, где можно было бы приступить к более интенсивному лечению больных. Она добавила, что всякие там разведки и налаживание контактов с компанией мыслящих роботов – это дело чисто техническое и медиков не касается.

Приликла, находясь на орбите, не мог, конечно, ощутить эмоционального излучения патофизиолога, но он вполне мог домыслить происходящее на станции и представить, как волнуются его подчиненные за пациентов. Кроме того, он понимал, что мониторы в отсеке управления воспроизводят все переговоры между кораблем и медпунктом, и поэтому все, что он сейчас мог сказать Мэрчисон, означало бы, что он более не сможет откладывать встречу и беседу с капитаном.

– Друг Мэрчисон, – негромко проговорил он, – я не предвижу скорого возвращения в госпиталь, поскольку положение дел здесь значительно осложняется. На чужом корабле обнаружены двое пострадавших инопланетян, которые, вероятно, также нуждаются в помощи.

– Пострадавших инопланетян? – саркастично переспросила Мэрчисон. – Сэр, вы уж простите, но не станем же мы здесь заниматься ремонтом каких-то треклятых роботов?

– Вы предполагаете, что пострадавшие инопланетяне являются неорганическими формами жизни, – спокойно проговорил Приликла, – но это может быть и не так. У меня нет желания отвечать на один и тот же вопрос дважды, поэтому оставайтесь, пожалуйста, на связи и послушайте мою беседу с капитаном. Я чувствую, что друг Флетчер очень хочет поговорить со мной.

– Так и есть, доктор, – этой фразой через несколько минут Флетчер поприветствовал влетевшего в отсек управления эмпата. Он указал на включенный монитор коммуникатора и добавил:

– Что это все значит? Какие такие пострадавшие инопланетяне? Что вы там нашли после того, как я оставил вас одного?

Приликла растерялся, но молчал недолго, потому что нетерпение капитана вогнало его в дрожь.

– Я не уверен в том, что именно я нашел, – ответил он, – и еще меньше уверен в том, что это может значить…

Он вкратце описал все, что произошло с ним на чужом звездолете после ухода капитана, рассказал о безмолвных, но не оставляющих сомнений попытках робота провести его к концу перехода, откуда он больше пройти не смог, поведал обо всем, что видел, думал и чувствовал, добравшись до тупика.

– ..На обратном пути, – продолжал он, – что у меня еще есть время до наступления сна и что это время я могу употребить на осмотр кормовой части корабля. Я добрался до самой кормы. Внутренности этого корабля напоминают трехмерную паутину, которую поддерживают тонкие крепежные элементы. Там множество точно таких же сетчатых переходов, как те, по которым передвигались мы с вами. Линии проводов отовсюду ведут к главным внутренним конструкциям. Учитывая цветовое кодирование большинства пучков кабелей, которые попадались мне на глаза – в особенности тех из них, что связывают микросхемы оболочки корабля со структурой, располагающейся ближе к носу и являющейся, судя по всему, центром управления, – я могу высказать предположение о том, что общая картина устройства корабля очень напоминает по структуре внутренние органы, мускулатуру и центральную нервную систему живого организма. Оболочка на редкость чувствительна. Мы знаем о том, как она способна реагировать на нападение или на то, что она принимает за нападение извне.

Мы с вами уцелели, – поспешно продолжал он, – потому что проникли внутрь корабля через поврежденную панель. Это повреждение аналогично легкой ране, поверхность которой утратила чувствительность. Конструкция, расположенная ближе к носу корабля, наверняка содержит головной мозг, и…

– Подождите, подождите, – прервал Приликлу капитан и поднял руку. – Вы пытаетесь втолковать мне, что весь этот корабль как бы живой? Что он представляет собой разумную самоуправляемую космическую машину типа находящихся на его борту роботов, только намного крупнее? Получается, что от проникновения к компьютерному супермозгу корабля – вернее, судя по тому, о чем вы говорили патофизиологу Мэрчисон, к двум супермозгам корабля – вас удержала только элементарная структурная преграда и нехватка физических сил?

– Не совсем так, – возразил Приликла. – Там наверняка имеется неорганический интерфейс, но я начинаю подозревать, что два мозга, управляющие кораблем, принадлежат живым, органическим существам, наделенным чувствами. Я не сумею этого доказать до тех пор, пока вы не придумаете, каким образом я мог бы проникнуть внутрь конструкции, содержащей мозг корабля.

Мне нужно вернуться туда, – резюмировал он, – на продолжительное время.

Капитан и все остальные члены экипажа, находившиеся в отсеке управления, ошеломленно смотрели на Приликлу. Их общее эмоциональное излучение было слишком сложным для того, чтобы он мог дифференцировать эмоции каждого из них.

Затянувшееся молчание нарушила Мэрчисон.

– Сэр, – заявила она, – я бы очень не советовала вам этого делать. Здесь мы имеем дело не с обычными пострадавшими…

– Дайте определение «обычного» пострадавшего, – негромко попросил Приликла.

– …извлеченными из потерпевшего крушение корабля знакомого нам типа, – продолжала патофизиолог, не обращая внимания на замечание шефа. – Данный звездолет, учитывая то, что случилось с «Террагаром», может быть на редкость агрессивен. Собственно говоря, мы в этом уже уверены. Его двигатели гипердрайва вышли из строя, но в остальном его повреждения ограничиваются поверхностными пробоинами в обшивке. Вы утверждаете, что все датчики сосредоточены в непосредственной близости от оболочки, но в недрах корабля запросто можно напороться на ловушки, которые вас могут покалечить или убить, потому что вы не знаете, как они устроены. Капитан Флетчер – признанный специалист в инопланетной технике. Позвольте ему хотя бы трепанировать эту металлическую черепную коробку, прежде чем вы в нее проникнете.

Все время, пока говорила Мэрчисон, капитан одобрительно кивал и излучал полную солидарность с патофизиологом.

– Я согласен с вами обоими, – сказал Приликла. – Но беда в том, что, будучи большим экспертом в разгадывании инопланетянских технических головоломок, друг Флетчер не является эмпатом. Мгновенные вспышки эмоционального излучения существ, которых мы пытаемся спасти, являются чрезвычайно важными индикаторами того, верно ли мы действуем, проводя спасательные работы. Мы с капитаном займемся этим вдвоем.

Друг Флетчер, – добавил он, плавно сменив тему, – достаточным ли объемом информации вы обладаете на данный момент для того, чтобы отправить донесение через подпространство?

– Достаточным для предварительного сообщения, – ответил капитан, излучая волнение. – Сложность в том, чтобы сделать это сообщение максимально коротким, дабы, передавая его, я не истощил наши запасы энергии.

Эти сложности Приликле были известны. В отличие от детонации гиперпространственных аварийных маяков, представлявших собой всего лишь сигналы, передающие координаты и бессловесные призывы на помощь, сообщение, о котором шла речь в данном случае, должно было содержать связную информацию. Эта информация должна была дойти до тех, кому она предназначалась, невзирая на все препятствия на пути подпространственного сигнала, а препятствий таких было множество: солнечная активность, ионизированные газовые облака и прочие космические помехи, способные видоизменить сигнал и разорвать его на бессмысленные фрагменты. Единственный выход заключался в том, чтобы сделать сообщение как можно более кратким и информативным и повторить его несколько раз – столько, сколько позволила бы мощность передатчика. Затем принимающее устройство должно было обработать сигналы, отфильтровать от них межзвездные помехи и соединить оставшиеся в результате фрагменты между собой, дабы получилось нечто более или менее близкое к оригиналу. Станции, базирующиеся на поверхности планет, крупные космические объекты типа Главного Госпиталя Двенадцатого Сектора и даже самые большие звездолеты Корпуса Мониторов, обладающие большими запасами энергии, имели возможность отправлять довольно длительные сообщения через подпространство, которые затем было легко расшифровать. Более мелким кораблям, типа «Ргабвара», приходилось снижать вероятность дополнительных местных помех со стороны гравитационных полей планет за счет передачи сигнала из космоса, но даже в этом случае его связисту приходилось полагаться на опыт и догадливость тех, кому были предназначены подпространственные сообщения.

Между тем сейчас капитан излучал намного более сильное волнение, чем то, которое могло быть вызвано раздумьями о том, как бы покороче сформулировать смысл донесения.

– Вы обеспокоены только необходимостью краткой формулировки сообщения, – спросил Приликла, – или ситуация осложняется наличием двух пострадавших инопланетян?

– И да, и нет, – ответил капитан. – Количество слов, с помощью которых я буду должен изложить свои аргументированные намерения, будет ограничено до предела. Вы уверены, что те двое, кого вы обнаружили, действительно не роботы, а живые существа? Не будете ли вы возражать, если в моем сообщении будут высказаны сомнения на этот счет?

– Нет. Нет, – ответил Приликла. – Эмоциональный контакт был коротким и слабым. Возможно, истинно сложный компьютер и в самом деле может обладать чувствами, но я в этом сильно сомневаюсь. Но вас волнует что-то еще, друг Флетчер. Что именно?

Капитан вздохнул. Озадаченность превозмогла волнение.

Он ответил:

– Общее положение потенциально опасно, очень опасно, и если мы не решим создавшихся проблем, они чреваты величайшей угрозой для мира в галактике, намного превышающей угрозу Этланской войны… то есть я хотел сказать, не войны, а той полицейской акции, которая в свое время была предпринята по отношению к Этле. Я хочу распорядиться о том, чтобы данная солнечная система была объявлена карантинной, чтобы сюда был запрещен прилет любых служебных и коммерческих судов, чтобы были запрещены контакты любого персонала, кроме тех сотрудников, которые уже находятся на месте происшествия. Это относится и к медицинским сотрудникам, и к специалистам по установлению контактов, и к разведчикам-исследователям, и к инженерам, и никаких исключений быть не должно.

А волнуюсь я о том, – негромко проговорил он, – выполнят ли начальники мой приказ.

Несмотря на все попытки овладеть собственными эмоция ми, капитан излучал такую сильную тревогу, что ее можно, было приравнять к неприкрытому страху. Из долгого опыта работы бок о бок с Флетчером Приликла знал, что капитан крайне редко чего-либо боится. Его не пугали даже ситуации, когда испытывать страх было бы вполне логично. Очень могло быть так, что капитан сейчас боялся без причины – ведь ничего страшного не случилось при посещении фактически не пострадавшего «Террагара», хотя этот корабль и выглядел просто кошмарно. Но скорее всего капитан намного лучше понимал сущность технической угрозы, с которой они столкнулись, чем медик Приликла. Как бы то ни было, стоило успокоить капитана.

– Друг Флетчер, – обратился к капитану эмпат, – прошу вас, вспомните о том, кто вы такой. Вы – самый опытный и уважаемый в Корпусе Мониторов специалист в области изучения инопланетной космической техники. В противном случае вам бы не поручили командование самым крупным универсальным спасательным кораблем из построенных на сегодняшний день. Не сомневаюсь, когда ваше начальство учтет этот факт, ваши распоряжения непременно будут выполнены.

Думаю, – продолжал Приликла, – что бригада медиков останется здесь вместе с «Ргабваром», поскольку именно мы лучше других способны решить уникальную проблему, носящую одновременно медицинский и технический характер. Однако следует сделать скидку на вполне закономерное любопытство ваших высокопоставленных коллег. Они наверняка отправят сюда как минимум один скоростной разведывательный корабль для сбора сведений помимо того звездолета, который нам понадобится для транспортировки пострадавших с «Террагара» в госпиталь…

– Вот и я о том же самом думаю! – пылко прервал его капитан. Вспышка гнева на краткий миг затуманила его волнение. – Карантин или есть, или его нет, но ради соображений медицинского толка, которые как могут, так и не могут оказаться благими, даже вы готовы его нарушить. Нужно, чтобы все поняли, что здесь мы столкнулись с техническим эквивалентом чумы. Вы и ваши подчиненные это понимаете, вы видели, чем все это может быть чревато для вас, и тем не менее вы все равно готовы пойти на компромисс в виде… – Он поднял руки, излучая беспомощность и отчаяние. – Если я не смог убедить вас, то какова вероятность того, что простой капитан, пусть и прославленный водитель неотложки, сумеет приказать командующим флотилиями и начальникам еще более высокого ранга, что им делать, и добьется этого? Это не в моей компетенции.

– Думаю, друг Флетчер, – сказал Приликла, – у нас с вами вместе аргументов может и хватить. Я предлагаю вам набросать текст сообщения, которое вы намерены отправить, и если вы не против, позвольте мне предварительно прочитать его. Быть может, я сумею внести в текст какие-то коррективы, и тогда сообщение прозвучит более убедительно…

– Я бы так или иначе поступил именно так, – сердито буркнул капитан, – из соображений профессиональной этики. Но внести в текст сообщения ваши коррективы не обещаю. Учитывая энергетические ограничения, текст должен быть до предела сжатым, четким и не должен содержать лишних слов.

– …А пока вы будете оттачивать свои формулировки, – продолжал Приликла таким тоном, словно все, что только что произнес капитан, всем просто померещилось, – я осведомлюсь относительно самочувствия наших пациентов-землян, а затем попытаюсь подобраться как можно ближе к тем двоим пострадавшим, которые находятся на чужом корабле.

Капитан излучил эмоции, явно говорившие о том, что он не верит собственным ушам.

– Хотите сказать, что намерены вернуться на чужой звездолет?

– И как можно скорее, – решительно отозвался Приликла.

Уже через несколько минут стало ясно, что его присутствие в медпункте срочно не понадобится. Пациенты с «Террагара» пребывали в стабильном состоянии, хорошо реагировали на назначенные препараты, хотя нуждались в пересадке тканей, пластических операциях и трансплантации утраченных нижних конечностей, что можно было произвести только в условиях госпиталя. Но если Приликла верно читал между строк, была какая-то проблема. В отличие от эмпатической способности его интуиция в зависимости от расстояния не страдала.

– Видимо, вас волнует что-то еще, помимо состояния пациентов, друг Мэрчисон, – заключил эмпат. – В чем проблема и не нужно ли мое присутствие?

– Нет, сэр, – поспешно ответила Мэрчисон. – Стыдно признаваться, но проблема заключается всего-навсего в скуке. Мы заперты посреди всех этих напичканных медицинской аппаратурой коробок от ботинок, и нам положительно нечем занять время, как только периодически отмечать улучшения в самочувствии наших пациентов. А снаружи светит солнце, синеет море, желтеет теплый песок… С экологической точки зрения, здесь так же благоприятно, как на нашей рекреационной палубе, только простора больше, и все настоящее. Сэр, ощущение такое, будто мы в отпуске, но заперты в гостиничных номерах.

Нам хотелось попросить, – продолжала она, – чтобы при условии соблюдения обычных мер безопасности нам позволили по очереди отправляться на прогулки за пределы медпункта, чтобы мы имели возможность размяться и отдохнуть. Тут так прекрасно! Пациентам также пойдет только на пользу свежий воздух и солнце, если наше пребывание здесь затянется.

Оно затянется?

– Затянется, – честно ответил Приликла. – «Ргабвару» придется остаться на орбите для обследования чужого корабля и членов его экипажа, которые, весьма вероятно, вскоре будут доставлены к вам в качестве пострадавших. Ваша просьба удовлетворена, друг Мэрчисон. Только не забывайте о том, что эта планета не только красива и приятна, но и совершенно незнакома. Поэтому будьте осторожны.

– Вы тоже, сэр, – ответила патофизиолог.

Приликла прервал связь. Капитан указал на экран своего монитора и сказал:

– Вы хотели прочитать сообщение до отправки. Ну, что скажете?

Приликла запорхал перед экраном, прочел набранный Флетчером текст и сделал заключение:

– Простите меня, друг Флетчер, но мне кажется, что вы изложили суть дела слишком вежливо, обтекаемо и многословно. Вам следовало бы сказать вашим начальникам, чего вы хотите и чего хочу я, невзирая на лица и ранги. А нашего с вами ранга вполне достаточно при том, что мы знаем здешнее положение дел – пусть наши знания пока весьма скудны. Вы позволите?

Не услышав ответа Флетчера, эмпат ощутил его молчаливое согласие, опустился к клавиатуре и коснулся клавиш своими пальчиками, легкими, как перышки. Оригинальный текст сдвинулся в уголок экрана и появился новый. Вот как он выглядел:

КОМУ: ИСПОЛНИТЕЛЬНОМУ РУКОВОДИТЕЛЮ ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ. КОПИИ – МЕДИЦИНСКОМУ СОВЕТУ ФЕДЕРАЦИИ, ГЛАВНОМУ ГОСПИТАЛЮ ДВЕНАДЦАТОГО СЕКТОРА, ВЕРХОВНОМУ КОМАНДОВАНИЮ КОРПУСА МОНИТОРОВ, МАРШАЛУ СЕКТОРА ДЕРМОДУ, КОМАНДУЮЩИМ ФЛОТАМИ, ВСЕМ КАПИТАНАМ КОРАБЛЕЙ И ИХ ПОДЧИНЕННЫМ.

ДАННАЯ СОЛНЕЧНАЯ СИСТЕМА ДОЛЖНА БЫТЬ НЕМЕДЛЕННО ПОДВЕРГНУТА КАРАНТИНУ.

ПРИЧИНЫ: НЕПРЕДВИДЕННАЯ ТЕХНИЧЕСКАЯ И/ИЛИ МЕДИЦИНСКАЯ УГРОЗА СО СТОРОНЫ АВАРИЙНОГО ЧУЖОГО ЗВЕЗДОЛЕТА, НАДЕЛЕННОГО УНИКАЛЬНЫМ ОРУЖИЕМ, СПОСОБНЫМ УНИЧТОЖАТЬ ВСЕ КОСМИЧЕСКИЕ КОРАБЛИ, НЕЗАВИСИМО ОТ ИХ РАЗМЕРОВ И ЗАПАСОВ ЭНЕРГИИ. ЕДИНСТВЕННЫМ ДОСТУПНЫМ СРЕДСТВОМ ЗАЩИТЫ ЯВЛЯЕТСЯ УДАЛЕННОСТЬ ОТ ВЫШЕУКАЗАННОГО КОРАБЛЯ.

СПАСЕНЫ ТРОЕ УЦЕЛЕВШИХ ЧЛЕНОВ ЭКИПАЖА «ТЕРРАГАРА». «РГАБВАР» ОБСЛЕДУЕТ ЧУЖОЙ КОРАБЛЬ И ПЫТАЕТСЯ НАЛАДИТЬ КОНТАКТ С ЧЛЕНАМИ ЭКИПАЖА.

ЗАПРАШИВАЕМ ДВА КУРЬЕРСКИХ ЗВЕЗДОЛЕТА, КОТОРЫЕ ТРЕБУЕТСЯ РАЗМЕСТИТЬ НА РАССТОЯНИИ НЕ МЕНЕЕ ПЯТИ МИЛЛИОНОВ МИЛЬ ДЛЯ ПЕРЕДАЧИ ДАЛЬНЕЙШИХ СВЕДЕНИЙ ПО МЕРЕ ИХ ПОСТУПЛЕНИЯ. ВСЕМ ПРОЧИМ КОРАБЛЯМ И ПЕРСОНАЛУ НЕЗАВИСИМО ОТ СПЕЦИАЛИЗАЦИИ И РАНГА СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ ПРИБЛИЖАТЬСЯ К КАРАНТИННОМУ РАЙОНУ.

ПРИКАЗ ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ И ОБЖАЛОВАНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ.

ФЛЕТЧЕР, КОМАНДИР КОРАБЛЯ.

ПРИЛИКЛА, СТАРШИЙ ВРАЧ ГЛАВНОГО ГОСПИТАЛЯ СЕКТОРА.

Капитан довольно долго смотрел на экран, стараясь совладать с собственными чувствами. Затем он неохотно проговорил:

– Получилось короче… и пожалуй, лучше. Но маршалу сектора Дермоду редко доводится получать подобные донесения от подчиненных. Думаю, и у него, и у его штабных офицеров будет коллективный инфаркт. Вот уж не догадывался, доктор, что вы можете быть таким… таким…

– Наглым? – подсказал Приликла. – Вы забываете, друг Флетчер, что ваш маршал сектора находится на другом краю галактики, и я не способен ощутить его эмоциональное излучение на фоне межзвездных помех.

Глава 13

Незыблемый закон межвидовой медицины утверждал, что болезнетворные микробы, эндемичные для одной планеты, не способны нанести вреда или инфицировать любое существо, родившееся на другой планете. Следовательно, никакие микробы, обитавшие на этой планете, не могли грозить Мэрчисон. Но это не помешало Данальте в уважительном тоне, приличествующем подчиненному, посоветовать патофизиологу держаться подальше от тех форм местной жизни, которые можно было разглядеть невооруженным глазом.

Мимикрист уже успел выбраться на разведку и обследовал берег, мелководье и ближайший лес и кустарники на пятьсот метров в глубь суши, чтобы выяснить, нет ли где-нибудь крупных и потенциально опасных животных. Мелководье, как выяснилось, было населено несколькими видами рыб и амфибий, у корней деревьев и между их ветвями обитали и порхали крошечные зверьки и насекомые, но никто из них не обладал такими размерами, чтобы представлять реальную угрозу. Это не означало, что их стоит беспечно сбросить со счетов. Данальта безо всякой необходимости напомнил патофизиологу о том, что хотя патогенные микробы и не способны пересекать межвидовые барьеры, но зато насекомые, выделяющие органические токсины из мешочков с ядом, были вполне способны кусаться, и их укусы, пусть и несмертельные, могли причинить боль. Обитавшие в море крабы могли ущипнуть. Короче говоря, вся живность в округе могла кусаться в том случае, если была голодна или напугана.

Вот почему Мэрчисон шла по золотистому пляжу, не чувствуя, как ее голые ступни ласково щекочет песок, а солнце согревало только ее лицо и кисти рук: патофизиолог вышла на прогулку в хирургическом костюме, который, будучи стерильно белым, отражал большую часть солнечных лучей. Она, конечно, предпочла бы одеться полегче, а другие члены бригады медиков на это не обратили бы ни малейшего внимания, да и вообще не заметили бы, что она нагишом, потому что из всех разумных существ только для землян существовало такое табу.

Несмотря на то что годы шли, Питер всегда говорил ей с максимумом восторга и минимумом романтики о том, что она еще очень и очень хороша собой. Правда, такое происходило только тогда, когда его сознание не было настолько забито мыслями партнеров по разуму, что он не мог сообразить, кто он сам такой и почему они лежат в одной постели.

Мэрчисон очень жалела о том, что Питер сейчас не с ней, под настоящим небом, а не под искусственным, на заполненной до отказа рекреационной палубе госпиталя. Здесь его разум принадлежал бы только ему, он мог бы забыть о своих профессиональных заботах и сосредоточить свое внимание только на жене. И все же Мэрчисон думала о том, что ее брак с прославленным Конвеем, главным Диагностом отделения хирургии космического госпиталя, увы, имел свои недостатки, пусть и немногочисленные. Конвей не мог позволить себе такого вот отпуска только потому, что этого бы захотела супруга, и потому, что ему это было нужно. Мэрчисон вздохнула и пошла дальше.

Рядом с ней по песку безмолвно катился Данальта. По такому поводу и вообще потому, что мимикрист любил упражняться в приобретении всевозможных форм, сегодня он преобразился в излюбленную игрушку землян – большой пляжный мяч. Поверхность этого «мяча» была испещрена ярко-красными, синими и желтыми треугольниками. При этом ни глаза, ни уха видно не было, и впечатление создавалось весьма реалистичное – вот только след на песке этот «мячик» оставлял слишком глубокий для надувной игрушки. Какие бы очертания ни принимал Данальта, он был не способен уменьшить свой собственный, довольно значительный вес. Этому красивому мячику ни за что не удалось бы весело попрыгать.

– Не хотите ли уйти от берега? – осведомился Данальта, неожиданно остановившись и выпустив ярко-зеленую человеческую руку, пальцем которой указал в сторону холма. – Эта возвышенность, – сказал он, – самая высокая точка острова.

Оттуда мы могли бы увидеть все интересное, что можно было бы осмотреть позднее, а возможно – и соседние острова.

Помимо того, что мимикрист обожал повыпендриваться, он еще был чрезвычайно любознателен. Его интересовало положительно все, независимо от формы и размеров, и чем более сложными для воспроизведения были формы, тем больше они ему нравились.

– Отлично, – кивнула Мэрчисон. – Но мне бы не хотелось уходить далеко – как знать, вдруг мы понадобимся в медпункте. Возле него протекает небольшая речушка, которая впадает в море. Мы пойдем по ее берегу против течения к истоку, который наверняка где-то выше. Согласны?

Вопрос был риторическим, и хотя Мэрчисон была не любительница упоминать о своем положении начальницы, и она сама, и Данальта об этом знали.

На протяжении первых ста метров или около того окрестности напоминали те, что можно было увидеть на любом солнечном тропическом острове на родине Мэрчисон. Ширина речки составляла не более двух метров, но текла она быстро, поэтому камешки на дне были видны четко и ясно – разноцветные, со множеством прожилок. Только тогда, когда Мэрчисон дошагала, а Данальта докатился до первых деревьев, патофизиолог начала замечать отличия в пейзаже. Зеленая листва деревьев выглядела точно так же, как выглядела бы на Земле, но форма листьев была другая, и подстилка поддеревьями была не травяная, хотя вдоль берега речки росла самая обычная зеленая трава. Мэрчисон зябко поежилась от волнения, которое всегда посещало ее при встрече с чем-то неожиданным на планете, которая поначалу казалась такой знакомой. По мере того как они с Данальтой забирались все глубже в лес, растительность под деревьями становилась все более густой. Все чаще попадались цветы, внешне напоминавшие подсолнухи. Лепестки на многих из них опали, и на их месте красовались зеленоватые соплодия. Услышав гудение насекомых, Мэрчисон решила, что здесь нет проблем с перекрестным опылением.

Но вот насекомые не имели ничего общего с земными.

Они были самых разных размеров: от почти невидимых до крупных, длиной дюймов шесть. Некоторые из них напоминали земных богомолов, а другие были округлыми, черными и блестящими, с крылышками, которые трепетали так часто, что казалось, будто насекомые окружены серой дымкой. Но большей частью на глаза попадались насекомые с яркой окраской в виде концентрических желтых и красных колечек. У них было по несколько пар крылышек, отбрасывавших множество радужных бликов. Мэрчисон решила, что эти насекомые на редкость красивы. Некоторые из них были настолько ярки и изящны, что по сравнению с ними даже Приликла померк бы.

Большинство насекомых сразу устремились к Данальте: по-видимому, их привлекла его разноцветная окраска.

– Похоже, они не голодны, а просто-напросто проявляют любопытство, – заключил мимикрист. – Никто из них не попытался меня укусить.

– Это очень разумно с их стороны, – несколько нервно проговорила Мэрчисон, когда насекомые потеряли всякий интерес к Данальте и устремились к ней. – Наверное, они поняли, что вы несъедобный.

– Или пахну не так, – добавил мимикрист. – Между прочим, я только что обзавелся обонятельным органом. Здесь множество странных запахов.

Мэрчисон решила, что она не стала бы называть здешние ароматы запахами. Тончайшее сочетание того, что Данальта назвал запахами, исходило от местной растительности, и за это сочетание многие земные парфюмерные короли продали бы душу. Однако Мэрчисон уже успели окружить насекомые.

Ей инстинктивно хотелось отогнать их, но она знала, что это могло настроить их на враждебный лад. Она медленно подняла руку к поднятой лицевой пластине шлема, чтобы при первых признаках желания насекомых напасть на нее опустить пластину. Несколько минут она продержала руку в поднятом положении, не шевеля ею, отчего рука затекла. Все это время мелкие и крупные насекомые кружили возле ее головы, не касаясь лица. В конце концов они утратили интерес и к ней и разлетелись по своим делам.

Мэрчисон успокоилась, опустила руку и сказала:

– Они явно не агрессивны. Кусать землянку-ДБДГ они тоже не пожелали.

Это означало, что если бы бригаде медиков вместе с пациентами пришлось задержаться на этом райском островке, больных можно было бы выносить на воздух на несколько часов каждый день. Мэрчисон всегда верила в благотворное воздействие свежего воздуха и солнца на больных после операций – метод лечения, который был недоступен в стенах Главного госпиталя сектора.

Она озадаченно проговорила:

– Ни один вид животных или насекомых, независимо от размеров, не может быть настолько универсально дружелюбен и при этом надеяться выжить. У меня такое ощущение, что здесь мы имеем дело с исключением, только подтверждающим правило.

Начался легкий подъем, деревья стали реже. Вскоре Мэрчисон и Данальта выбрались на просторную поляну. Речка, как выяснилось, вытекала из широкого мелкого пруда, дно которого поросло растениями с широкими листьями. Каждое из этих растений тянулось к поверхности воды и заканчивалось единственным ярким цветком. Здесь Мэрчисон и Данальта впервые увидели ненасекомовидных обитателей планеты.

Трое толстых, похожих на свиней животных с пятнистой, желто-коричневой шкурой, сужающимися к носу головами и прямыми как палки ногами, нежились на мелководье, питались цветами и водорослями. Как только на них упала тень Мэрчисон, они издали писклявые звуки, выскочили на берег, отряхнулись и исчезли в высокой траве. Вся поляна и окружающие деревья огласились еще более пронзительными воплями. Из высокой травы вдруг вышло гораздо более крупное животное того же вида, посмотрело на непрошеных гостей.

Судя по всему, они не вызвали у него особого интереса, и оно снова удалилось в траву.

– Это, наверное, мама или папа, – заключила Мэрчисон. – Но как вы заметили, даже взрослые особи этого вида миролюбивы и не пугливы, не проявляют никаких агрессивных наклонностей и лишены каких-либо естественных средств нападения. До сих пор мы не встретили никаких хищников или падальщиков. Приликле бы тут очень понравилось. Вы не заметили птиц?

Мэрчисон опустилась на одно колено и прикрыла глаза ладонями, чтобы лучше рассмотреть дно пруда. Через несколько минут она выпрямилась и встала.

– Ни одной не видел, – ответил Данальта. – Но на незнакомой планете резонно сталкиваться с любыми странностями. Вы готовы идти дальше?

Подъем стал более крутым. Через несколько минут путешественники поравнялись с родником, из которого вытекал ручей. Трещина в земле была окружена плоскими камнями.

Стволы и ветви деревьев, боровшихся за место между камнями, были кривыми. Здесь было намного меньше цветов, и соответственно меньше насекомых. И все же здесь было очень красиво. Красота пейзажа действовала успокаивающе – тем более потому, что дул ветер с моря и, пробираясь сквозь более редкую растительность, приятно холодил щеки. Мэрчисон с наслаждением вдохнула прохладный воздух и выдохнула, издав нечто среднее между смехом и вздохом облегчения.

Данальта, которому свежий воздух никаких радостей не доставлял, равно как ароматы и красота окрестностей, снова изобразил указующий перст и нетерпеливо проговорил:

– Мы всего в пятидесяти метрах от самой высокой точки острова.

Округлая вершина холма была покрыта одиноко растущими деревьями, которые, однако, мешали окинуть взглядом остров. Сквозь прорехи в листве Мэрчисон смогла разглядеть синеву океана, пляж и некоторые из белых построек медпункта. Неожиданно послышавшееся шуршание заставило ее оглянуться и посмотреть на Данальту.

Бывший пляжный мяч как бы сдулся, стал плоским и расползся по земле подобно разноцветному, желто-красно-синему блину. Вдруг блин свернулся и превратился в подобие длинной гусеницы, выпустил множество ножек, после чего направился к ближайшему дереву. На глазах у Мэрчисон «гусеница» обвила ствол и начала быстро взбираться по нему.

– Сверху обзор будет намного лучше, – объявила гусеница, она же Данальта.

Мэрчисон рассмеялась и подошла к дереву. Мысленно она наделяла себя самыми нелицеприятными определениями: если бы она упала с этого дерева и покалечилась, вряд ли бы ей удалось остаться в живых. Но сейчас она чувствовала себя, словно маленькая девочка, а в детстве она замечательно лазала по деревьям. Светило солнце, все вокруг было так прекрасно, что просто не хотелось думать о какой бы то ни было осторожности.

– Земляне-ДБДГ тоже умеют лазать по деревьям, – заявила она. – Наши доисторические предки только этим и занимались.

За несколько минут она добралась почти до самой верхушки дерева. Дальше взбираться было опасно. Одной рукой она обхватила ствол, а более или менее надежную на вид ветку обхватила коленями. Данальта, которому его нынешнее обличье позволяло распределить вес тела более равномерно, разместился на более тонких ветках на несколько метров выше над головой патофизиолога. Отсюда открывался прекрасный вид на остров и его окрестности.

Во все стороны простирался темно-зеленый неровный ковер листвы, были видны его рваные края в тех местах, где деревья подступали к побережью. Медпункт отсюда казался кучкой белых кубиков, окруженных длинными вечерними тенями. Океан был пуст. Только на горизонте голубели округлые возвышенности – судя по всему, это были вершины гор большого, прячущегося за горизонтом острова. Данальта отрастил конечность подлиннее и указал в сторону далеких гор.

– Посмотрите, – сказал он, – я вижу птицу. А вы?

Мэрчисон изо всех сил всмотрелась в ту сторону, куда указывал мимикрист. Ей показалось, что она разглядела крошечную точку с неровными краями чуть выше линии горизонта, но такая мелочь ей запросто могла померещиться.

– Не уверена… – начала она, но тут же умолкла, в изумлении уставившись на толстый цилиндрический орган, который начал формироваться на голове у Данальты. – А что это вы делаете?

– Довожу до максимума остроту зрения, – сообщил мимикрист. – Устанавливаю хрусталик на наибольшем фокусном расстоянии от сетчатки и произвожу точную подстройку. В связи с тем, что устройство, предназначенное для наблюдения, состоит из органических материалов, а его опора заметно движется из-за ветра, резонно ожидать некоторых искажений, но я уверен в том, что получу вполне сносное изображение…

– Вы хотите сказать, что изображаете телескоп? – прервала его объяснения Мэрчисон. – Данальта, вы никогда не перестанете изумлять меня.

– Определенно, это какая-то птица, – сообщил Данальта, явно довольный комплиментом. – Маленькая, с широкими узкими крыльями и хвостом треугольной формы с неровными краями. Точные ее размеры на таком расстоянии определить трудно. Похоже, она коричневого или серого цвета, перья тусклые. У нее короткая толстая шея, но никаких деталей головы я рассмотреть не могу. Лапки она, судя по всему, подогнула на время полета. Крылья не шевелятся, так что скорее всего птица парит в потоках воздуха. Она близко к горизонту, но за него не удаляется.

– На моей родной планете нет птиц, – продолжал Данальта, – но я изучал некоторые их виды с точки зрения возможностей мимикрии. Пока внешний облик и поведение этой птицы позволяют предположить, что она напоминает грифа, обитающего на вашей родной планете. При таком расстоянии все остальное может носить только характер догадок.

– Давайте вернемся в медпункт, – негромко предложила Мэрчисон. – Хотелось бы оказаться там до захода солнца.

«Данальта обнаружил первую птицу на этой планете, – думала она, спускаясь с дерева, – и эта птица оказалась, судя по всему, эквивалентом земного падальщика со всеми вытекающими последствиями». Глупо было так расстраиваться из-за того, что казавшийся таким совершенным мир продемонстрировал первые признаки несовершенства, и все же Мэрчисон расстроилась.

Глава 14

Капитан Флетчер и лейтенант Доддс проявляли величайшую осторожность, что с радостью отмечал Приликла, но при этом демонстрировали ловкость на грани искусства.

На этот раз они воспользовались катером, которым обычно пользовались для эвакуации жертв космических катастроф, состояние которых было не слишком тяжелым и для транспортировки которых не были нужны носилки. В данный момент катер употребили для того, чтобы разместить ряд особым образом защищенных приборов на безопасном расстоянии от места проведения исследования. Все анализаторы были дублированы, причем некоторые из них – неоднократно, на тот случай, если бы какой-то из них, исследуя особо чувствительный участок, погиб при исполнении служебных обязанностей, как погибли датчики «Террагара».

Уже не в первый раз капитан напомнил всем участникам исследования, что аппаратурой и катером, хотя они и дороги, пожертвовать можно, но никак не теми, кто управлял катером и аппаратурой. Именно поэтому все были облачены в тяжелые, прочные скафандры с автономными источниками питания.

«Ргабвар» держался на расстоянии и оставался на связи.

Катер завис в нескольких метрах от участка обшивки чужого звездолета, содержащей повреждения. Затем катер свободно подсоединили к обшивке с помощью магнитной подушки, подвешенной на токонепроводящем тросе.

– Сэр, – проговорил лейтенант, когда они покидали катер, – доктор Приликла утверждает, что этот поврежденный участок обшивки, который он именует поверхностным ранением, судя по всему, потерял чувствительность, и потому мы спокойно можем именно там проникнуть внутрь корабля. Но не стоит ли нам проверить, не повреждены ли на данный момент и другие участки обшивки за счет утечки энергии или Других огрехов в системе датчиков? Я предлагаю провести несколько отдельных проб. Очень может быть, что этот металлический каркас уже мертв, и все наши предосторожности – пустая трата времени.

– Если вы способны сделать это, не убив себя, лейтенант, – отозвался капитан, – сделайте. Вы не возражаете, доктор?

– Не возражаю, – ответил Приликла. – Полученные таким путем сведения могут оказаться очень полезными, друг Доддс. Особенно если вам удастся обнаружить другую панель доступа, ближе, так сказать, к мозговому отсеку корабля. Если мы проникнем в корабль здесь, нам придется преодолеть по внутренним переходам почти половину его длины. Но будьте очень осторожны.

– Само собой, – усмехнулся Доддс. – Жизнь у меня всего одна, так я думаю.

Флетчер и Приликла наблюдали за тем, как Доддс, включив двигатель, разместился в нескольких метрах от обшивки и начал медленный облет корабля по спирали от кормы к носу.

Несколько раз лейтенант исчезал из виду, и тогда Приликла чувствовал, что капитан сдерживает тревогу, но вот Доддс появился снова, чтобы сообщить о находке.

– Сэр, – взволнованно проговорил лейтенант, – я обнаружил нечто вроде грузового люка. Он около десяти метров в диаметре, края его пригнаны к обшивке так плотно, что сначала я его не заметил. На крышке квадрат со стороной в два фута, под которым скорее всего находится механизм открывания люка. У одной из сторон квадрата располагается несколько кнопок, но я не стану к ним прикасаться, пока не пойму, для чего они предназначены, и если они закодированы, надо разобраться, в какой комбинации их нажать. Сейчас я приближаюсь к люку с датчиком. Прикрепил его магнитными подушками к обшивке. Включил. Пока никакой реакции.

Степень волнения капитана достигла пика, затем оно пошло на убыль. Он молчал.

– Датчик включен на минимальную мощность, – продолжал лейтенант, – поэтому получаемое мною изображение скорее обусловлено индуктивностью, нежели прямым контактом с нижележащими микросхемами. Оно очень тусклое. Система электропроводки очень сложная, она под током. Для того чтобы выяснить, какие именно провода подходят к кнопкам, мне придется сделать картинку более четкой, для чего я немного увеличу мощность… Черт подери! Эта треклятая посудина только что превратила мой датчик в «Террагар»! Прошу прощения, сэр, но нам нужен еще один датчик системы К-330. Первый только что приказал долго жить.

– Не переживайте, – отозвался капитан. – И не жалейте прибор. Им мы можем пожертвовать. Вами – нет. Продолжайте обследование обшивки, сообщайте обо всем, что обнаружите, а затем возвращайтесь сюда и следуйте за нами внутрь. Придется пойти дальним путем. – Обратившись к Приликле, капитан сказал:

– Меня озадачивает система вооружения этого корабля. До сих пор мы не обнаружили никаких устройств для пуска снарядов, никаких фокусированных источников излучения и ничего такого, что хотя бы смутно напоминало подобные системы. Может быть, они все-таки существуют, но я их не узнаю, хотя… Знаете, я вдруг вспомнил про дикобраза.

Приликла не задал капитану вполне очевидного вопроса, потому что понимал, что ответ последует только тогда, когда придут в порядок бешено скачущие мысли его спутника, и тот обретет способность их ясно излагать. Проникнув внутрь корабля, они добрались до первого разветвления сетчатого коридора и повернули в направлении, ведущем в сторону отсека управления. Только тогда Флетчер наконец заговорил.

– Дикобраз, – сообщил он, – это небольшое неразумное земное животное. У него мягкое тело, и он не наделен никакими естественными средствами нападения, но он целиком покрыт длинными и острыми иглами, которыми отпугивает хищников. Если здесь была бы сходная ситуация, то вывод из строя операционных систем «Террагара» мог явиться ошибочным актом самозащиты. Видимо, хозяева корабля не поняли, что «Террагар» хочет всего-навсего оказать им помощь.

– Теория не совсем утешительная, друг Флетчер, – отозвался Приликла. – Ведь из нее следует вывод о том, что существует некий другой вид или другие представители того же вида, которые хотели напасть на этот корабль. Зачем? Может быть, он показался им угрозой? Или они на него охотились?

Как бы то ни было, именно эти враги нанесли кораблю тепловые и ударные повреждения. Не забывайте: против корабля было применено атакующее оружие.

– Я помню об этом, – ответил Флетчер. Одолев еще некоторое расстояние, хватаясь за сетку и подтягиваясь, он добавил:

– Но это меня тоже начинает озадачивать.

Больше он ничего не сказал, хотя его эмоциональное излучение яснее ясного показывало, что мозг работает на повышенных оборотах. Доддс сообщил о том, что обнаружил еще один большой люк, который, по всей вероятности, предназначался для проноса внутрь корабля топлива или грузов. Этот люк располагался ближе к кормовым двигателям. Затем лейтенант догнал Флетчера и Приликлу, которые к этому времени успели одолеть половину пути и продолжали продвигаться вперед. Неожиданно из бокового перехода появился робот – то ли тот же самый, что встретил их здесь в первый раз, то ли вообще, кроме него, других роботов на корабле не было. Робот, проворно перехватывая сетку, двигался навстречу пришельцам. Он остановился, не дойдя пяти метров до капитана, который шел первым, и, распрямив все свои шесть конечностей, крепко-накрепко сжал ими сетку, отчего стал похожим на морскую звезду. Он явно не желал давать гостям дорогу к отсеку управления.

– В прошлый раз, доктор, – сказал Флетчер, – вы были с ним наедине. Тогда вы его осторожненько толкнули, если можно так выразиться, и он отступил назад. Вероятно, и тогда, и теперь его действия были продиктованы не неохотой пропустить нас, а желанием передвигаться осторожно. Вы согласны со мной? Я попробую легонько толкнуть его ногами. Если он попытается ударить меня, скажем, током, то подошвы моих ботинок послужат идеальными изоляторами.

Капитан подошел поближе к роботу, покрепче ухватился руками за сетку, очень медленно и осторожно оторвал ноги от пола и замер, держа подошвы в нескольких дюймах от туловища робота. Затем он еле заметно коснулся подошвами поверхности робота.

Реакции не последовало. Капитан нажал на туловище робота более основательно, затем еще более сильно, но робот только еще крепче ухватился за сетку и не подумал отойти назад.

– Друг Флетчер, – окликнул капитана Приликла, – отойдите немного назад и дайте мне обойти вас.

Не сказав ни слова, но излучая непонимание и нетерпение, капитан исполнил просьбу Приликлы: отошел в сторону и прижался спиной к сетке. Приликла проскользнул мимо него.

Несколько секунд спустя он нежно прикоснулся к поверхности туловища робота. Тот сразу же оторвал пальцы от сетки и медленно отодвинулся назад. Приликла последовал за ним, но как только Флетчер и Доддс предприняли попытку тронуться с места, робот снова загородил дорогу. Смысл его поведения был очевиден.

– Почему он вас пропускает, а нас – нет? – рассердился капитан. – Наверное, думает, что земляне сильнее и представляют большую физическую угрозу, нежели цинрусскиец? В этом он прав, без сомнения. Но я не совершал по отношению к нему никаких угрожающих действий, или… Нет, ничего не понимаю.

– Может быть, вы ему не нравитесь, сэр, – нервно рассмеявшись, проговорил Доддс, – потому что у вас слишком большие ноги.

Флетчер никак не ответил на такое нарушение субординации, не стал реагировать и на волнение, коим это нарушение было спровоцировано. Он сказал:

– Вы уж меня извините, но я не намерен торчать здесь и ждать сложа руки, пока вы, доктор, будете общаться со своим Дружком-роботом. Мы с Доддсом пройдем за вами до следующего разветвления перехода, после чего постараемся найти другой путь, который выведет нас к отсеку управления. Ранее вы высказали предположение о том, что наш металлический друг, быть может, единственный уцелевший член экипажа. Оставайтесь на связи, доктор. Желаю вам приятно провести время.

Когда двое землян свернули в противоположную сторону, робот немного растерялся, хотя Приликла не сумел уловить эмоционального излучения, которое было бы вполне естественно при том расстоянии, которое разделяло их с роботом. Между тем движения робота отражали чувства – чьи-то чувства, и эти чувства, выраженные языком тела, были понятны эмпату.

Он ощущал тишайшее, напоминавшее еле слышный шепот, эмоциональное излучение где-то неподалеку. Теперь он был совершенно уверен в том, что робот представлял собой сложнейшее устройство, наделенное зачатками разума. Это устройство являлось руками и глазами существа, которое по каким-то непонятным причинам не могло двигаться.

Но если Приликлу видели или если его присутствие каким-то еще образом ощущалось, следовательно, хозяева корабля почему-то предпочли подпустить к себе именно цинрусскийца, а не землян. Вероятно, дело было не только в размерах тела. Судя по неагрессивному поведению робота, хозяева корабля хотели вступить в контакт именно с ним.

Поэтому, добравшись до тупика, где его во время предыдущего посещения корабля сморила усталость и вынудила возвратиться на «Ргабвар», Приликла остановился и, ухватившись одной лапкой за стенку, замер в неподвижности. Робот сделал то же самое.

Эмпат внимательно посмотрел на маленькую, чуть вдавленную панель с тремя разноцветными кнопками. Нажатием какой-то комбинации этих кнопок явно открывалась расположенная неподалеку дверь. Затем Приликла медленно поднес свободную лапку к кнопкам и пошевелил ею, поднося по очереди к каждой из кнопок, но не касаясь их. Потом он отодвинул лапку и указал ею на робота. Ему пришлось повторить свои жесты несколько раз, прежде чем робот среагировал на них. Он проворно отошел назад в ту сторону, откуда они пришли, остановился и загородил дорогу, ведущую к ближайшему ответвлению коридора.

Чрезвычайно разочаровавшись, Приликла подумал: «А теперь он почему-то хочет, чтобы я ушел». Или нет? Фоновое эмоциональное излучение пока оставалось слишком невнятным для того, чтобы можно было сделать определенные выводы, и все же ничего похожего на явный протест Приликла не ощущал.

– Друг Флетчер, – проговорил Приликла в микрофон переговорного устройства, – у меня такое чувство, что я вот-вот добьюсь положительных результатов. Но робот, или тот, кто им сейчас управляет, нервничает, и поэтому велел роботу встать на страже у того перехода, которым хотите сюда подойти вы с другом Доддсом. Вероятно, наши переговоры слышны, поэтому хозяева корабля знают, что я с вами говорю, хотя они и не понимают, что именно я вам говорю. С пониманием придется подождать до тех пор, пока мы не сумеем запрограммировать наш компьютер на их язык. С этим будут свои сложности. Но в данный момент мне бы хотелось успокоить хозяев корабля тем, что я как бы отдам вам приказ, и вы этот приказ выполните немедленно и беспрекословно. Вы выполните мой приказ, друг Флетчер?

– Что за приказ? – с трудом сдерживая недовольство, осведомился капитан.

– Вам следует покинуть передние отсеки корабля, – ответил Приликла, – и вернуться к тому месту, откуда мы проникли внутрь него. Мы должны ясно продемонстрировать хозяевам корабля, что вы более не занимаетесь исследованием помещений, находящихся в непосредственной близости от отсека управления. Пожалуйста, немедленно уходите.

– Но только на время, – решительно проговорил капитан. – Этот корабль битком набит уникальной техникой. В том числе на нем находится оружие, которое может грозить миру и стабильности в Федерации. И это оружие должно быть найдено и изучено.

– Безусловно, друг Флетчер, – согласился Приликла. – Но не сейчас.

– Хорошо, – отозвался капитан, излучая раздражение, разочарование и нетерпение в равных пропорциях. – Но не обещаю, что по пути я буду воздерживаться от осмотра всего, чем напичкана эту посудина. В частности, меня очень интересует система токоснабжения датчиков, размещенных у обшивки.

Но не переживайте, мы не сделаем ничего такого, из-за чего бы мог разнервничаться ваш приятель, робот. А если у вас что-то пойдет не так, доктор, я хочу вам кое о чем рассказать.

Оттуда, где мы в данный момент находимся, – продолжал Флетчер, не дав Приликле сказать ни слова, – через сетку нам хорошо виден надежно укрепленный участок коридора, изготовленный из цельнометаллических пластин. Он тянется от большого люка, обнаруженного лейтенантом Доддсом и ведущего в отсек управления. Я бы предположил, что этот люк и этот участок коридора использовались для загрузки тяжелых припасов или оборудования. Внутри этого перехода не видно никаких следов микросхем, которыми столь изобильно снабжена обшивка. Так что, если вам срочно потребуется помощь, мы сумеем пробиться в этот коридор и войти в отсек управления через заднюю дверь. Не думаю, чтобы компьютерный вирус смог устоять перед пламенем газовой горелки.

Оставайтесь на связи, ведите запись и будьте предельно осторожны, – закончил свой инструктаж капитан. Он так тревожился за Приликлу, что в итоге предупредил его о том, о чем и предупреждать-то не стоило. – Мы отходим.

Приликла проводил взглядом землян, удалившихся в сторону кормы. Когда стало ясно, что они действительно не станут искать обходного пути к отсеку управления, робот сразу же вернулся к Приликле и развернулся к панели с кнопками.

На этот раз эмпат не уловил растерянности ни в движениях робота, ни в излучении, исходящем от того, кто роботом управлял. Робот начал нажимать на кнопки. На всякий случай Приликла запомнил комбинацию. Глухая стена превратилась в большую дверь. Дверь медленно поползла вверх.

Когда она целиком исчезла в верхней щели, за ней открылся еще один переход, где на потолке сразу же загорелись оранжевые светильники, расположенные через каждые два метра. Длина коридора составляла около тридцати метров, затем он разветвлялся. Стены, пол и потолок коридора были изготовлены из какого-то непрозрачного материала – не то металла, не то пластика. Вдоль стен тянулись провода, кое-где прерываемые прозрачными пластинами. Приликла намеренно задерживался возле этих пластин и старался и сам рассмотреть все, что находится за ними, и направлял на них глазок видеокамеры. Заглянув за одну из таких пластин, он увидел участок коридора, ведущего к отсеку управления, о котором ему поведал Флетчер. Но лучше всего просматривались ровные линии разноцветных проводов. Откуда-то исходили едва заметные, но вполне определенные чувства неуверенности и волнения.

Добравшись до разветвления перехода, робот замер, держась за сетку. Он не пытался ни загородить Приликле дорогу, ни провожать его дальше. Похоже, теперь выбор пути оставался за цинрусскийцем. Приликла отчетливо ощущал два источника эмоционального излучения, и оба эти источника были органическими. Эмпат выбрал ответвление коридора, уводящее направо. Робот последовал за ним, в направлении более мощного источника излучения. Отрезок коридора привел к двери, снабженной панелью с кнопками.

Мощность излучения возросла до такой степени, что оно стало почти читаемым.

Глава 15

Приликла снова подержал лапку в нескольких дюймах от панели с кнопками, не касаясь их. Затем наметил пальцем последовательность их нажатия, использованную роботом при открывании первой двери, и подождал. Он надеялся, что этим набором действий сумел показать роботу, что обладает разумом и памятью, а не только просит у него разрешения войти.

Если комбинация кнопок для открывания этой двери была иной и если дверь была снабжена каким-либо агрессивным механизмом, и робот позволил бы Приликле совершить ошибку, то тот мог бы погибнуть. Робот переместился поближе к цинрусскийцу, но вмешиваться не стал. Приликла собрался с духом, набрал комбинацию кнопок. Дверь медленно уползла вверх. Приликла медленно переместился внутрь очередного, более короткого коридора и остановился.

Его собственное эмоциональное излучение стало настолько беспорядочным, что довольно долго он не в состоянии был его проанализировать.

– Вы все видите? – наконец вопросил он.

– Вижу, доктор, – ответил Хэслэм с борта «Ргабвара».

Голос его прозвучал взволнованно.

– Но пожалуйста, не забудьте…

– Что вы там видите? – нетерпеливо вмешался Флетчер.

– Пока не понимаю, сэр, – отозвался Хэслэм. – Хорошо было бы, если бы вы тоже это увидели. Доктор Приликла, я хотел попросить вас о том, чтобы вы не забывали поворачивать голову вместе с укрепленной на шлеме видеокамерой помедленнее и ровно держать относительно каждого объекта, который вы описываете. На случай… непредвиденностей хотелось бы иметь четкие кадры для последующего изучения.

Приликла все это очень хорошо понимал. Наверное, Хэслэм пытался уверить и себя самого, и цинрусскийца в том, что его пояснения не будут предназначены для вечности.

Никак не ответив на высказанные Хэслэмом пожелания, Приликла продолжал комментарии.

– Как вы видите, – сказал он, – в стенах, полу и потолке этого отрезка коридора содержится большее число прозрачных панелей, нежели непрозрачных участков поверхности. Наблюдаются значительные изменения в конфигурации проводов. Они более не подсоединены к поверхностям стен и заменены легким цилиндром из металлической сетки. Он тянется посередине коридора, надежно укреплен с обоих концов. Здесь, я так думаю, удобно разместиться членам экипажа корабля для произведения ремонта структур, находящихся за прозрачными панелями. Между цилиндрической сеткой и прозрачными панелями пространство для перемещения ограничено…

«А мне много и не нужно», – добавил он про себя.

Он медленно продвигался вперед по спирали вдоль сетчатого цилиндра, чтобы заснять все, что располагалось вокруг перехода, и продолжал комментарии по мере передвижения.

Около одной более крупной прозрачной панели цинрусскиец поднес лапку к кнопкам, но не прикоснулся к ним. Робот поспешно приблизился к нему и отвел его лапку в сторону. Тогда Приликла прислонился к сетке спиной, а шлем с видеокамерой прижал к прозрачной панели. Робот не шевельнулся.

– Он явно хотел сказать мне: «Смотреть – смотри, но не трогай!» – пояснил Приликла для тех, кто следил за его действиями. – Структура микросхем за этой панелью напоминает ту, что мы наблюдали у поврежденного робота на борту «Террагара». Я держу видеокамеру неподвижно относительно панели, чтобы вы могли увеличить изображение…

– Увеличиваю, – взволнованно отозвался Хэслэм. – Что бы это ни было, доктор, оно выглядит неплохо.

Послышался нервический звук, который земляне издавали, прочищая дыхательные пути, и капитан раздраженно проговорил:

– Проклятие! Мне что, нужно вернуться на «Ргабвар» для того, чтобы выяснить, чем вы там занимаетесь?

Приликла ответил не сразу, потому что перебрался к другой прозрачной панели. Несмотря на то, что за ней располагались механизмы и соединения намного более грубой конструкции, робот снова отвел его руку от кнопок.

Приликла продолжал подробно и точно описывать все, что видел и о чем размышлял, но ни словом не упоминал о своих ощущениях. Эмоциональное излучение по мере его продвижения по коридору нарастало, и все же пока оно не было достаточно отчетливым для того, чтобы эмпат мог охарактеризовать его даже для себя самого.

– …Такое впечатление, – продолжал комментировать свои наблюдения Приликла, – что данный участок предназначается для какой-то сложной трубопроводной системы. Я вижу отдельные и сгруппированные трубы диаметром от одного да двух дюймов. Эти трубы отчетливо кодированы цветом. Тот факт, что мне учтиво не позволили обрести доступ к этим трубам, может указывать на то, что они имеют большое значение.

Я не припоминаю, чтобы по пути сюда мне попадались на глаза такие трубы. Это наводит меня на мысль о том, что они сосредоточены именно в этой области и, вероятно, служат для подачи членам экипажа и дозировки воздуха, воды или какой-либо другой жидкости и питания. Теперь я приближаюсь к еще одной большой двери, снабженной механизмом открывания, и попробую открыть ее… Нет, я не буду пробовать.

В то время, пока он произносил последний пассаж, робот успел добраться до двери, двигаясь вдоль цилиндрической сетки с противоположной стороны, и заслонил от Приликлы панель с кнопками. Приликла медленно протянул лапку и предпринял попытку попросить робота отойти в сторону.

Тот не пошевелился, но других действий не предпринял.

– Интересно, – заметил Приликла. – Он мне явно доверяет, но не настолько, чтобы позволить проникнуть за эту дверь. – Приликла обратился к капитану:

– Друг Флетчер, ранее вы упомянули о возвращении на «Ргабвар» с той целью, чтобы понаблюдать за тем, чем я занимаюсь. Скажите, в данный момент вы с. лейтенантом заняты чем-то чрезвычайно важным?

– Мы осматриваем устройство внутренней поверхности обшивки и линии проводов, ведущих от источника питания к корме. Но проще ответить: «нет», так что не тратьте времени на экивоки. Чего вы от меня хотите?

– Хочу, чтобы вы вместе вернулись на «Ргабвар», – ответил Приликла, – и там ожидали дальнейших распоряжений…

– Это значит, что я снова должен оставить вас в одиночестве, – заключил капитан. – Это меня не радует.

– …в зависимости от того, как у меня тут пойдут дела, – продолжал Приликла, не обратив внимания на то, что его прервали. – Я хочу, чтобы вы прислали друга Доддса обратно с портативным голографическим проектором и стандартными записями, которые прокручивают во время процедур первого контакта. Я не ощущаю здесь ярко выраженной враждебности, но если вам от этого будет немного легче, пусть лейтенант затем останется на корабле, но держится подальше от отсека управления. Почему-то земляне – может быть, только из-за формы их тела – вызывают у членов экипажа сильнейший страх.

– Не все гуманоиды – славные ребята, – понимающе проговорил Доддс. – Может быть, хозяевам этой посудины довелось повстречаться с кое-какими враждебными созданиями во время Этланской войны.

– Не войны, а полицейской операции, – по привычке поправил подчиненного Флетчер и добавил:

– Не исключаю такой вероятности. Эти существа действительно могли испытать на себе агрессивные действия со стороны каких-то созданий, внешне напоминающих землян, а может быть, ими движут еще какие-то мотивы, пока нам непонятные. Но, доктор, не хотите ли вы убедить меня в том, что готовы вступить с ними в общение?

– Я готов попытаться, – уточнил Приликла.

Он приблизил шлем к двери так близко, как позволил робот, закрыл глаза и постарался отбросить все отвлекающие мысли и чувства, предоставив своему эмпатическому органу впитывать только еле ощутимую дымку эмоционального излучения, которое он пытался выделить и идентифицировать.

Как и следовало ожидать от того, кто остался в живых на вышедшем из строя корабле, в гамме эмоций преобладали негативные – страх, сдерживаемый с колоссальным трудом, и глубокое, душераздирающее отчаяние, тревога, которая могла носить как отчетливый, так и безотчетный характер, а еще – боль. Боль была не острой, характерной для того, кто получил травму, хотя и это было нельзя сбрасывать со счетов. Боль носила скорее эмоциональный, нежели физический характер, и была связана с чувством тяжелой потери. И все же на фоне этого мрачного тумана сверкали искорки любопытства и изумления.

Пора было Приликле пролить некий свет на происходящее – в буквальном смысле. Продолжая вслух описывать все свои действия и мысли, он начал попеременно включать и выключать фонарик на шлеме, постепенно наращивая силу света. Он не хотел, чтобы уцелевший член экипажа ошибочно принял свет за оружие, но хотел уяснить для себя, видят ли его глаза робота, или, быть может, поблизости имеются другие видеодатчики. Как только он ощутил проявления физического дискомфорта, характерные для перегрузки органов зрения, он стал убавлять яркость, и убавлял до тех пор, пока ощущения дискомфорта не пропали. Затем он снова начал мигать фонариком в попытке передать связную информацию в той форме, которая, как он надеялся, будет понятна неведомому существу или существам: в арифметической форме.

За первой вспышкой через несколько секунд следовала вторая, затем – две подряд, быстро. Затем Приликла повторил то же самое с тремя, четырьмя, пятью вспышками, стараясь показать элементарные правила сложения и то, что он наделен разумом. Перемены в эмоциональном излучении невидимого существа – резкое проявление интереса и понимания в сочетании со сдерживаемым любопытством, подсказали эмпату, что он преуспел.

Он получил немедленный и безусловный ответ на первую попытку наладить общение, но теперь ему нужно было удостовериться в том, можно ли таким же образом общаться на дальнем расстоянии.

– Друг Флетчер, – проговорил Приликла, – вы видели и понимаете, что я делаю. Сейчас я намерен прервать передачу сигналов моим фонариком. Я хочу, чтобы вы повторили последовательность сигналов, применив для этого бортовые огни.

Я отсюда не смогу увидеть «Ргабвар», поэтому, пожалуйста, сообщите мне, как только приступите к передаче сигналов.

– Хорошо, доктор, – ответил капитан. – Сейчас… Начали.

На самом деле никакие слова капитана Приликле не были нужны, потому что реакция последовала немедленно – точно такая же, как до того на мигание его фонарика, только к любопытству на этот раз примешалось сильнейшее нетерпение.

Неведомое существо явно ожидало, что его собеседник предпримет теперь. Этого же ожидал и Приликла.

– Спасибо, друг Флетчер, – сказал эмпат. – Можете прекратить передавать сигналы.

Он, собственно, именно такой реакции и ожидал, но все же ощутил облегчение, убедившись в том, что визуальное общение может быть продолжено с борта неотложки как им самим, так и кем-то другим, если бы ему в очередной раз понадобилось погрузиться в восстановительный сон. Но неожиданно его радость сменилась огорчением: он ощутил резкую вспышку страха, исходившего со стороны существа, с которым он пытался наладить контакт. Даже робот занервничал.

Его движения стали взволнованными.

– Я ничего не делаю, – быстро проговорил Приликла. – Что там происходит?

– Ничего особенного, – поспешно отозвался капитан. – Просто Доддс стартовал к вам с голографическим проектором самолично. Для того чтобы сэкономить время, он отказался от катера и включил свой автономный реактивный двигатель.

Штуковина громоздкая, но он управится. Вот сейчас, когда мы с вами разговариваем, он приближается к обшивке…

– Доддс! – взволнованно проговорил Приликла, – Не двигайтесь! Член экипажа волнуется. Вернитесь обратно и не вылетайте сюда, пока я не выясню, чего он боится.

Но он уже знал, чем вызван страх. Голографический проектор был довольно объемистым, сложным, но при этом совершенно безвредным прибором, но неведомое существо об этом не знало. Следя за световыми сигналами, посылаемыми «Ргабваром», существо заметило Доддса, одного из ДБДГ, которых оно, непонятно почему, так боялось, и обнаружило, что страшное создание намерено спикировать на обшивку корабля с чем-то, что, видимо, показалось ему оружием. За исключением небольших повреждений, обшивка корабля была цела и оборудована системой наружной защиты. В этом убедился экипаж «Террагара» – убедился, заплатив за это дорогой ценой. Но вот теперь создавалось такое впечатление, что средств защиты внутри корабля не было вообще.

Дикобразу не были нужны иглы изнутри.

Приликла не только умел читать чужие эмоции. Он мог благотворно воздействовать на чужие чувства. Но он отлично понимал, что невозможно успокоить испуганное существо, не ликвидировав предварительно причину страха. Поэтому он употребил все свои недюжинные эмпатические способности на передачу успокоения, сочувствия и доверия. Интенсивность воздействия была такой высокой, что сам он мог выдержать такое напряжение лишь несколько минут. Кроме того, он одновременно жестикулировал – на всякий случай, в надежде на то, что его невидимый собеседник поймет язык жестов, и комментировал свои действия.

– Я указываю в ту сторону, откуда пришел сюда. Произвожу отталкивающие движения передними конечностями, давая тем самым понять, что не намерен подпускать сюда кого-либо еще. Теперь наш собеседник должен убедиться в том, что друг Доддс возвращается назад. Думаю, нас поняли. Страх пошел на убыль…

Приликла продолжал излучать ободрение и сочувствие до тех пор, пока не вынужден был прерваться и передохнуть. К этому времени эмоции уцелевшего члена экипажа пришли в порядок – по крайней мере они достигли того уровня, на каком пребывали ко времени появления Доддса. И все же что-то тревожило того, с кем пытался общаться Приликла, и тревожилось это существо не за себя.

Приликла покинул свой боевой пост и направился к противоположной двери по Т-образному ответвлению коридора.

Робот пошел следом за ним, не отставая ни на шаг, и не предпринял попытки помешать цинрусскийцу, когда тот нажал на кнопки механизма открывания двери. Приликла подумал о том, что этот робот не только единственный защитник хозяина, но и единственный источник его зрения.

За дверью оказался еще один проход, по размерам и устройству идентичный тому, который Приликла только что покинул, но на этом сходство заканчивалось. После того как дверь уехала вверх, загорелось только два светильника, поэтому для того, чтобы заглянуть за прозрачные панели в стенах, Приликле пришлось включить фонарик.

– Вы видите? – спросил он без особой нужды. – Трубы и провода в этом районе повреждены.

– Все видим, доктор, – ответил капитан, который, судя по всему, уже находился в отсеке управления рядом с Хэслэмом. – Кроме того, мы видим признаки того, что кто-то пытался произвести ремонтные работы.

Два из множества соединений труб были обернуты какой-то металлизированной изолентой, но недостаточно плотно для того, чтобы остановить утечку не то воздуха, не то пара. Эти места окутывала дымка. Заглянув за другие прозрачные панели, Приликла увидел, что многие пучки проводов покрыты обесцвеченными пятнами, а некоторые порваны. Одна группа проводов – судя по цвету, та, что тянулась от датчиков обшивки, – была перерезана. Концы проводов разошлись, были видны тоненькие, не толще волоса, проволочки, которые, по всей вероятности, кто-то намеревался соединить между собой.

До конца ремонтно-восстановительных работ было еще очень, очень далеко.

Приликла поочередно указал на повреждения, всякий раз указывая на робота. Затем снова указал на повреждения, а потом – на себя. Он пытался задать два вопроса. Первый из них означал: «Это делал ты?», а второй: «Не позволишь ли ты мне помочь тебе завершить начатую работу?». Трудно было сказать, поняли ли Приликлу робот и тот, кому робот повиновался, но ответа на свои безмолвные вопросы он не получил. Эмпат переместился к двери.

Он нисколько не удивился тому, что робот опередил его и заслонил туловищем кнопки механизма открывания двери. Но на этот раз Приликла и сам предпочел бы коснуться двери разумом, а не лапкой.

Общая картина эмоционального излучения оказалась точно такой же, как у первого уцелевшего члена экипажа, но его текстура демонстрировала шокирующие отличия. Здесь явно имела место не только эмоциональная, но и самая настоящая, физическая травма. Приликла не мог догадаться, что именно стало причиной такого плохого самочувствия существа, скрытого за дверью, но ощущал чувство страдания, которое бывает при сдавлении части тела. К этому чувству примешивались страх, отчаяние и прочие негативные эмоции, характерные для существа, страдающего от полной изоляции. Приликла подобрался чуть ближе к двери и попробовал передать несчастному созданию ободрение, сочувствие и успокоение.

На этот раз на передачу положительных эмоций у Приликлы ушло больше времени – быть может, потому, что он начал уставать, но наконец он добился реакции. На фоне мрачных туч негативное™ проступили удивление, любопытство и надежда. Он попробовал было поработать фонариком, но это не вызвало никаких изменений в эмоциональном излучении.

Тогда эмпат попросил капитана посигналить бортовыми огнями. Реакции снова не последовало.

– Друг Флетчер, – сказал Приликла, стараясь спрятать владевшие им чувства за равнодушными словами, – я обнаружил второго уцелевшего члена экипажа. Его эмоциональное излучение позволяет предположить, что контакта между членами экипажа нет и что в данный момент они ничего не знают друг о друге. Первый из них сильно расстроен, но физически не травмирован. Второй, система жизнеобеспечения которого пострадала, скорее всего в результате близости ее расположения к поврежденному участку обшивки ранен и испытывает недостаток пищи, воздуха и воды. Кроме того, он глух, нем и слеп.

Требуется как можно скорее наладить общение с обоими существами и их общение между собой, – закончил он. – Оба существа затем должны быть извлечены из корабля, после чего нам следует немедленно приступить к их лечению.

– Доктор, – ошарашенно проговорил Флетчер, – но как, скажите на милость, мы сумеем все это сделать?

– К счастью, не я здесь специалист по инопланетной технике, друг Флетчер, – ответил Приликла. – Сейчас я намерен вернуться в свою каюту и отдохнуть. Быть может, ответ на ваш вопрос придет ко мне во сне.

Глава 16

Самочувствие пострадавших с «Террагара» стало улучшаться такими темпами, что их уже можно было выносить на носилках на воздух на несколько часов каждый день, чтобы благотворное влияние свежего воздуха и солнца усиливало воздействие лекарств. Солнце согревало пациентов, дарило им легкий загар вместо характерной для космолетчиков бледности. Ионизированный слой воздуха на этой планете был неповрежден, поэтому можно было не беспокоиться об отрицательных последствиях пребывания пациентов на солнце. Но Мэрчисон не могла проводить все свое свободное время, играя роль ангела-хранителя и утешая пациентов, хотя они, будучи офицерами и джентльменами, не имели ничего против ее общества и укороченной юбки. Теперь, когда ожоги у пострадавших почти зарубцевались и земные микробы, источником которых являлась Мэрчисон, уже не были для них опасны, она не надевала маску и непроницаемый стерильный костюм.

Мэрчисон мечтала обойти остров по берегу целиком. На основании наблюдений с вершины холма она сделала вывод о том, что такая прогулка займет чуть меньше двух часов. И хотя никто никогда не упрекал ее в необщительности, она хотела совершить эту прогулку в одиночестве, чтобы не отягощать себя беседами с кем-то из коллег. Эти беседы неминуемо крутились бы вокруг темы, о которой нельзя было говорить ничего, кроме полуправды.

Самочувствие пациентов достигло такого уровня, что они теперь беспокоились не о том, останутся ли в живых, а о том, скоро ли их переправят в госпиталь, где им могли сделать пластические и восстановительные операции. Те же самые вопросы задавали Мэрчисон Данальта и Найдрад. Вопросы эти были вполне резонными и заслуживали того, чтобы на них были даны откровенные ответы, но ответов у Мэрчисон не было, потому что пока никто не говорил ей, что можно на эти вопросы ответить.

Когда она во время ежедневного отчета спросила об этом капитана, он сказал, что это чисто медицинское дело, и переадресовал Мэрчисон к ее начальнику. Приликла в обычной мягкой, тактичной, но неприступной манере ответил ей, что время транспортировки пациентов пока неизвестно, поскольку в данный момент он вместе с членами экипажа «Ргабвара» пытается наладить контакт с двумя пострадавшими инопланетянами и решает проблему их извлечения из корабля. В этой работе имелись осложнения, и ответ Приликлы гласил: «Не скоро».

Все, о чем ей удалось узнать, Мэрчисон пересказала Данальте и Найдрад, но ничего не сказала пациентам. Их не стоило тревожить мыслью о том, что очень скоро на больничных койках рядом с ними могут появиться существа, повинные в их увечьях.

Данальта уже порядком подустал от роли разноцветного пляжного мячика и ради разнообразия принял более сложное обличье драмбонского катальщика.

Внешне получилась точная копия КЛХГ – обитателя планеты Драмбо, хотя Мэрчисон сильно сомневалась в том, что даже Данальте под силу повторить те сложнейшие движения внутренних органов этих существ, которые позволяли им непрерывно кататься – с того мгновения, как они появлялись на свет, до конца их дней.

Внешне вододышащие катальщики напоминали ожившие пончики, катавшиеся в вертикальном положении. Внутренняя поверхность их горообразного тела была снабжена частым гребнем коротких манипуляторных щупалец, которые они могли выпускать в разные стороны, чтобы держать равновесие на небольшой скорости. Мимикрист старательно воспроизвел не только щупальца, но и располагавшиеся между их основаниями жабры, а также зрительные органы, устроенные таким образом, чтобы компенсировать постоянные изменения угла зрения. Настоящие катальщики для вращения пользовались не напряжением и расслаблением мышц, а системой гравитационной подпитки. Вот почему они так быстро погибали, если из-за старости или слабости, каких-то случайностей или нападения хищников падали набок и переставали вращаться. Первый опыт Мэрчисон по реанимации остановившегося катальщика был похож на катание по дну водоема полусдувшейся автомобильной камеры. Неожиданно патофизиолог рассмеялась.

– Очень здорово, доктор, – сказала она. – С точки зрения другого драмбонца, окажись такой на этом острове, вы были бы просто неотразимы.

Пончик, катившийся впереди нее, развернулся под прямым углом, остановился и сложился чуть ли не пополам, изобразив тем самым поклон в знак благодарности за комплимент.

Затем он расплылся и превратился в бесформенную груду темно-зеленого желе, после чего потянулся вверх, приобрел желтовато-розовый оттенок и, наконец, преобразился в безупречную копию Мэрчисон, уменьшенную до двух третей по сравнению с оригиналом.

Стать одного роста с настоящей Мэрчисон Данальте не позволяла изначально меньшая масса тела, и хотя глаза, уши и ногти у мимикриста получились просто замечательно, но края белого купальника, волосы и брови выглядели на фоне кожи так, как выглядят черты лица и форма у игрушечного солдатика. Мэрчисон невольно поежилась.

Мэрчисон случалось видеть, как Данальта принимает самые немыслимые обличья, но почему-то смотреть на свое подобие ей было не очень приятно.

– Почему бы вам не прогуляться на холм? – спросила Мэрчисон, и вопрос ее прозвучал более резко, чем она хотела. – Здесь, на берегу, мне нечего бояться. Здесь нет ни мошек, ни крабов, ни рыб, ни амфибий, которые бы на меня напали. А там, на холме, вы бы нашли что-нибудь поинтереснее для подражания.

– Здесь нет никого, кого можно было бы разглядеть невооруженным глазом, – возразила уменьшенная Мэрчисон. – Но мы на чужой планете, не забывайте.

Мэрчисон всегда раздражало, когда ей напоминали об очевидных вещах – особенно тогда, когда это было справедливо, как в данный момент. И все же так трудно было поверить, что это райское местечко находится не на Земле. Она ничего не ответила.

– До сих пор мы видели только одну разновидность животных, – сказал Данальта. – Может быть, другие просто-напросто прячутся от нас, но тех, кого мы видели, изображать скучно. Но я чувствую, что вы раздражены. Прошу прощения.

Скажите честно и откровенно, патофизиолог, данная конфигурация тела вам не по вкусу?

Маленькая Мэрчисон, за исключением ранца с коммуникатором и транслятором, начала таять, подобно воску, и вскоре преобразилась в нечто вроде розового слизня с крошечным ртом и единственным огромным глазом. Настоящая Мэрчисон отвернулась к морю.

Данальта продолжал извиняющимся тоном:

– Если вы предпочитаете погулять в одиночестве, я могу принять форму какого-нибудь водного животного и следовать параллельным курсом, не вступая в разговоры с вами. А если вы желаете погрузиться в воду, я мог бы сопровождать вас в качестве защитника, хотя здесь явно нет никакой угрозы ни в воде, ни в воздухе, ни на суше.

– Спасибо, – ответила Мэрчисон.

Именно этого ей больше всего хотелось с самого начала сегодняшней прогулки, но она не желала проявить резкость.

Она пошла вдоль кромки воды, краешком глаза заметив, как Данальта вполз в море, где сразу превратился в нечто плоское, напоминающее земного ската-хвостокола с высоким спинным плавником, снабженным глазом, что придавало этому «скату» как устойчивость, так и возможность производить круговой обзор окрестностей.

Мэрчисон рассмеялась и подумала: «Боже, с кем мне приходится работать!»

Мало-помалу она подходила все ближе к морю. Вскоре ее ступни уже погрузились в воду, а потом она вошла в воду по колено. Повернувшись спиной к берегу, Мэрчисон вдруг, высоко вскидывая ноги, побежала, вздымая тучи брызг, нырнула и поплыла.

Вода была приятно прохладной и такой чистой, что можно было бы увидеть на дне положительно все крупнее ногтя на большом пальце – если бы на песчаном дне действительно что-то лежало. Всласть наплававшись – большей частью под водой, – Мэрчисон легла на спину и стала нежиться в объятиях океана чужой планеты, который, как и на ее родной Земле, был колыбелью всего живого. Она смотрела на темно-голубое небо и размышляла о том, как было бы замечательно, если бы можно было устраивать для пациентов хотя бы короткие купания. И тут она заметила птиц.

Две птицы кружились чуть поодаль. Они пикировали и медленно парили в восходящих потоках воздуха на огромной высоте, не менее несколько тысяч футов. Их трудно было хорошо разглядеть – так ярко светило солнце. При такой высоте трудно было ожидать, что они смогут напасть. И все же, почувствовав скорее вину за то, что ей так хорошо, нежели волнение, Мэрчисон подняла руку и, помахав ею Данальте, указала на птиц и поплыла к берегу.

Пора было возвращаться к пациентам.

* * *

А еще выше птиц, на борту «Ргабвара», такая же мысль посетила Приликлу, который размышлял о других пациентах.

Он мало что мог сделать для них, покуда они не стали бы доверять не только их лечащему врачу, но и ДБДГ и их портативному оборудованию. То, что они так боялись людей и их приборов, крайне осложняло положение дел. Профессиональные познания и опыт землян были очень важны для того, чтобы лечение одного из пострадавших инопланетян прошло успешно.

– У себя в каюте я не только спал, но и предавался размышлениям, друг Флетчер, – сказал цинрусскиец. – Наша основная проблема заключается в общении с пострадавшими – вернее, в передаче им информации без применения тех обычных портативных аудиовизуальных устройств, которые традиционно применяются при процедурах установления первых контактов. Любое такое оборудование – в особенности тогда, когда его сопровождают земляне-ДБДГ, вызывает у пострадавших страх. Кроме того, у меня такое впечатление, что они более или менее сносно воспринимают такие вспомогательные аксессуары наших скафандров, как фонарики на шлемах, портативные двигатели и даже видеокамеры. Видимо, они считают эти устройства обладающими невысокой мощностью и потому неопасными. Вот почему я хочу, чтобы вы…

– Мы уже поняли, – прервал его капитан, – что они спокойно переносят ваше общество, а нас боятся. Может быть, на дружелюбный лад по отношению к вам их провоцируют ваши скромные габариты, физическая слабость и полное отсутствие природных средств нападения. Доктор, вы снова, вопреки моим предупреждениям, желаете отправиться на чужой корабль в одиночестве. Так почему бы вам хотя бы не захватить с собой оборудование для налаживания контакта?

– Потому, – негромко ответил Приликла, – что я не уверен, чего именно они так боятся – этого оборудования, ДБДГ или того и другого сразу. Пока они всего лишь более или менее благосклонно реагировали на мою непосредственную близость. Если я явлюсь с аппаратурой, это может им не понравиться. Мне не хотелось бы рисковать достигнутым доверием.

Капитан кивнул.

– Мы знаем, что вы способны следить за их эмоциональным излучением и в меньшей степени – передавать им дружеские чувства. Это в некотором роде общение, но все же это не то же самое, что обмен словами и понятиями, необходимыми для того, чтобы ваши собеседники уразумели, что они могут доверять не только вам, но и нам. У вас есть проблема, доктор. А решение этой проблемы у вас есть?

– Вероятно, да, – ответил Приликла. – По тому, как пострадавшие реагировали на наши световые сигналы, мы удостоверились в том, что в области неповрежденной обшивки их корабля имеются видеодатчики. Для того, чтобы успешно решить проблему общения, мне нужно находиться внутри отсека управления, и чтобы при этом вы продемонстрировали обучающий фильм, отредактированный с учетом нынешней ситуации, с большим увеличением за пределами корабля. Возможно ли это с технической точки зрения?

Капитан немного помолчал, излучая тревогу за безопасность Приликлы вкупе с волнением, вызванным необходимостью решить техническую задачу.

– Следовательно, – заключил он, – вы хотите, чтобы мы спроецировали трехмерное изображение в пространстве между нашими кораблями. Какой величины оно должно быть?

– Не менее чем в два раза больше чужого звездолета, друг Флетчер, – ответил эмпат. – Пока нам неизвестна степень разрешающей способности их наружного визуального оборудования, поэтому я хотел бы, чтобы все детали на экране были четко видны всем датчикам в указанной области корабля. Это возможно?

Капитан кивнул.

– На то, чтобы приспособить портативную аппаратуру для наружного показа, уйдет какое-то время. Этого времени вам с лихвой хватит на то, чтобы вы поспали и еще подумали над проблемой. Как знать, может быть, вам придет в голову решение, которое будет связано с меньшим риском для вас.

– Благодарю вас, друг Флетчер, – отозвался эмпат, никак не отреагировав на скрытую критику в свой адрес. – Я очень люблю отдохнуть, даже тогда и особенно тогда, когда он совершенно необходим и когда в это время другие заняты полезной и важной работой. Но сначала я хотел бы обсудить с вами содержание и манеру изложения демонстрационных материалов. Кроме того, мне нужно в некотором роде обзавестись вашим умом.

Капитан излучил безмолвное любопытство и осторожность, словно ожидал еще какого-нибудь сюрприза. И он не был разочарован в своих ожиданиях.

– Мне бы хотелось, – продолжал Приликла, – чтобы вы, не прибегая к сложным техническим терминам, объяснили мне, как и что я должен делать в поврежденном отсеке управления – так, как если бы все это делали сами. Естественно, для этого нам нужно совместно изучить сделанные видеозаписи.

– Для того чтобы я обзавелся той частичкой ума, которую вы желаете почерпнуть, доктор, – ответил Флетчер, – мне понадобились бы многие годы. – И в его голосе, и в эмоциональном излучении прослеживался неприкрытый сарказм. – Это все?

– Не совсем, – ответил эмпат. – Мне нужно справиться о самочувствии других пациентов, которым не нужна такая срочная помощь. Но это будет связано с дополнительной работой для вас.

К тому времени, как Приликла с капитаном, к их общей радости, завершили обсуждение, цинрусскиец очень утомился. Прежде чем отправиться спать, он связался с Мэрчисон.

Патофизиолог сообщила ему о том, что видела двух высоко летающих птиц. Еще она сказала о том, что во время непродолжительного купания в компании Данальты убедилась в том, что море совершенно безопасно, и можно было бы устраивать для землян морские ванны под надзором Данальты, который по большому счету был не очень-то и нужен. Затем, по мнению Мэрчисон, можно было оставлять пациентов на свежем воздухе и солнце на более продолжительное время. Зная по долгому опыту работы с землянами о том, как сильно эмоциональное влечение между мужскими и женскими особями этого вида, Приликла понимал, как приятно будет пациентам-мужчинам, если с ними рядом во время морских купаний будет особа противоположного пола, и как это приятно будет его ассистентке. Он согласился.

Ему снились солнце, теплый песок и тихий плеск волн на родном Цинруссе, когда эту идиллическую картину нарушили настойчивый звук сигнала коммуникатора и голос капитана.

– Доктор Приликла, – сказал Флетчер, – просыпайтесь.

Шоу начинается.

Глава 17

На этот раз Приликла отправился в путь один. С помощью дистанционного управления Хэслэм, оставшийся на «Ргабваре», подвел катер к тому месту, откуда можно было проникнуть внутрь чужого корабля. Если робот или его хозяин через посредство видеодатчиков заметили, что в шлеме у Приликлы появилось новшество в виде миниатюрного монитора, эта подробность была оставлена без внимания: никаких препятствий по пути к отсеку управления у Приликлы не возникло. В принципе большой необходимости непосредственно наблюдать за тем, что будет происходить за пределами корабля, у эмпата не было: Флетчер вполне мог рассказывать ему об этом по переговорному устройству, но во все времена и при любых обстоятельствах лучше было один раз увидеть, чем десять раз услышать.

Пробравшись в недра отсека управления, Приликла постарался разместиться как можно ближе к той двери, за которой находился менее сильно пострадавший из двоих членов экипажа. Находясь здесь, эмпат мог с оптимальной точностью отслеживать эмоции неведомого существа. Робот вел себя пассивно и расположился рядом с цинрусскийцем, в полуметре от двери. Приликла понимал, что ловкие металлические пальцы могут разодрать его скафандр за считанные секунды, но еще он понимал – вернее, был в этом почти уверен, – что робот будет сохранять пассивность до тех пор, пока он не будет предпринимать попыток открыть дверь.

– Буду готов по вашей команде, друг Флетчер, – проговорил Приликла.

Через несколько секунд резкая перемена в эмоциональном излучении существа за дверью наряду с изображением, возникшим на экранчике вмонтированного в шлем монитора, оповестили Приликлу о том, что в пространстве между «Ргабваром» и чужим звездолетом началось то самое шоу, о котором говорил капитан.

– Существо видит изображение, которое вы показываете, – взволнованно проговорил Приликла. – Оно излучает понимание, любопытство и обескураженность.

Капитан ничего не сказал, но кто-то из офицеров негромко засмеялся и сказал тихо, не рассчитывая на то, что его услышат:

– Я бы, пожалуй, тоже был бы еще как обескуражен, если бы кто-то взял да и спроецировал одно звездное поле на другое.

Спроецированная картина звездного поля продержалась несколько секунд, затем медленно свернулась и уплотнилась до такой степени, что приняла весьма узнаваемые очертания галактической спирали.

Существо за дверью излучило бесповоротную сосредоточенность.

Мелкие детали изображения постепенно растаяли, клочья межзвездного газа исчезли, число звезд уменьшилось до нескольких сотен, и они стали настолько крупными, что их можно было пересчитать. Одну из них окольцевал ярко-зеленый кружок. Затем на несколько секунд весь «экран» заняло стилизованное изображение звезды и ее планетарной системы, а потом изображение снова сменилось.

Теперь главным объектом показа стала населенная планета звездной системы. Планета была окружена облаками, между которыми проглядывали очертания материков. Затем последовали панорамные виды поверхности – море, ледяные пустыни, горы, тропическая зелень, огромные города, соединяющие их дороги.

Затем изображение резко уменьшилось и сдвинулось в одну сторону.

На второй половине «экрана» начался рассказ о доминирующей разумной форме жизни планеты.

Эта форма жизни представляла собой крупное, невероятно хрупкое летающее насекомое с трубчатым, покрытым панцирем телом, к которому присоединялись шесть тоненьких лапок, заканчивающихся присосками, и еще четыре более тонкие конечности, служащие для хватания, а также две пары широких радужных, почти прозрачных крыльев. Голова насекомого представляла собой витую раковину – настолько тонкую и изящную с виду, что казалось, будто сенсорные органы – особенно два больших блестящих глаза – того и гляди, отвалятся при первом резком движении. И голова, и лапки, хватательные конечности, в ряде которых были зажаты какие-то инструменты, сжимались, разжимались или вращались, дабы можно было продемонстрировать пределы их двигательных способностей. Крылья медленно вздымались и опускались, отбрасывая разноцветные блики, отчего были похожи на подвижные радуги. Это было изображение цинрусскийца, существа, считавшегося одним из самых прекрасных в исследованной галактике.

Затем движения конечностей утихли, крылья сложились, а, тело цинрусскийца оделось в скафандр – точно такой же, как тот, что был на Приликле.

– Помимо фонового волнения я ощущаю чувства удивления и нарастающего любопытства, – доложил Приликла. – Переходите к следующему этапу.

Представитель рода Приликлы был продемонстрирован в первую очередь, потому что его обитатель чужого корабля уже видел и вроде бы проникся к нему доверием. Но теперь его познания и (на что все очень надеялись) степень доверия следовало увеличить.

Затем была показана солнечная система, планета, метеоусловия, городские и сельские районы Кельгии, после чего был продемонстрирован представитель доминирующего вида, обитающий на этой планете. Во время показа удлиненной многоножки, поросшей серебристой шерстью, постоянно находящейся в движении, у существа за дверью не возникло никаких проявлений антипатии. Столь же благосклонно оно просмотрело материалы, посвященные крабоподобным мельфианам и даже шестиногим слоноподобным тралтанам. Но вот во время показа планеты Худлар и ее обитателей стали заметны небольшие перемены в эмоциональном излучении.

Худлар был планетой, сила притяжения на которой равнялась четырем земным <G>, а тамошняя почти непрозрачная атмосфера напоминала густой бульон – взвесь животных и растительных микроорганизмов, которыми питались худлариане.

На Худларе постоянно происходили бури, поэтому обитатели этой планеты были вынуждены производить строительство под землей. Приликла подумал о том, что такая жизнь была по душе только самим худларианам, да и то не очень.

– Отмечаются, – сообщил он, – чувства испуга и узнавания. Такое впечатление, будто бы пострадавший узнал привычного врага. Для большинства существ мельфиане и тралтаны внешне выглядят более пугающими, чем худлариане, имеющие обтекаемую форму тела, поэтому я склонен сделать вывод о том, что напугали существо не они сами, а планета, на которой они обитают.

– Это догадка, доктор, – осведомился капитан, – или ощущение?

– Ощущение, и притом очень сильное, – ответил эмпат.

– Ясно, – проговорил капитан, кашлянул и добавил:

– Если Худлар напомнил нашему зрителю о родине, я склонен ему посочувствовать, невзирая на то, что он вытворил с «Террагаром». Продолжим?

– Пожалуйста, – ответил Приликла, и урок продолжился.

Показ планет и сред обитания шестидесяти семи разумных существ, населявших Галактическую Федерацию, отнял бы слишком много времени. Это не входило в намерения Приликлы и Флетчера, поскольку замыслили они только вводный урок. В перечень существ, которых они решили продемонстрировать неведомому обитателю корабля, были намеренно включены самые разные внешне существа: птицеподобные трехногие налладжимцы, гоглесканцы, похожие на разноцветные живые копны сена, покрытые слизью хлородышащие илленсиане, питающиеся жестким радиационным излучением тельфиане. Кроме них, были продемонстрированы ДБДГ, обитающие на Земле, Нидии и Орлигии. Эти три вида существ следовало продемонстрировать обязательно, поскольку главная цель урока состояла в том, чтобы привить неведомым инопланетянам чувство доверия к спасателям-землянам.

– Ничего не получается, – разочарованно проговорил Приликла. – Всякий раз, как только вы показываете ДБДГ, независимо от их размеров, будь то крупные косматые орлигиане, земляне или вдвое меньшие по габаритам рыжешерстые нидиане, реакция все время одна и та же: сильнейший страх и ненависть.

Крайне трудно будет добиться у этих существ доверия к вам.

– Но что же мы такого могли натворить, – изумился капитан, – из-за чего они питают к нам такие чувства.

– Вы тут ни при чем, друг Флетчер, – ответил Приликла. – Но шоу еще не окончено. Прошу вас, продолжайте.

Формат изображения снова изменился. Теперь вместо демонстрации отдельных планет и их обитателей показывалось, как встречаются между собой по двое, по трое представители различных видов, как они разговаривают. Порой при этих встречах присутствовали детеныши, а порой разные существа вместе трудились над созданием всевозможных технических проектов. Иногда облаченные в скафандры существа демонстрировались во время проведения спасательных операций, и тогда они оказывали помощь представителям других видов.

Приликла очень надеялся на то, что в показе этих сцен прослеживался неприкрытый намек на нынешнюю ситуацию. Затем сюжетная линия вновь претерпела изменения. Все уже продемонстрированные существа были показаны снова. Они разместились дружным хороводом и появлялись одно за другим в порядке возрастания габаритов – от миниатюрных налладжимцев и цинрусскийцев до массивных тралтанов и худлариан, превосходивших первых размерами в десятки раз. Посередине хоровода сверкало крошечное изображение галактики, представлявшей собой как бы ось колеса, от которой к «ободу» тянулись тусклые «спицы», соединявшие «ось» с отдельными существами, образовывавшими колесо. Затем отдельные существа были продемонстрированы заново, н6 на этот раз все они были одинакового размера, что, как надеялись демонстраторы, сможет проиллюстрировать равную важность всех и каждого из них.

Миновало несколько секунд. При том, что Приликлу отделяло такое расстояние от капитана, он был не способен уловить его чувства, но вполне мог представить, как волнуется Флетчер.

– Ну что, доктор, – спросил капитан, – была реакция?

– Была, друг Флетчер, – ответил эмпат, – но я еще не завершил подробного анализа эмоционального излучения. На фоне волнения, которое может быть обусловлено тревогой за товарища, с которым прерван контакт, прослеживаются восторг, радость и, в чем я не сомневаюсь, понимание. Я бы рискнул заключить, что зритель понял наш урок.

Больше он ничего не сказал.

Паузу нарушил капитан.

– У меня такое подозрение, что вы собирались добавить «но».

– Но, – послушно продолжал Приликла, – всякий раз, когда вы показывали ДБДГ, существо излучало также глубочайшую подозрительность и недоверие. Характер этих чувств несколько более благоприятен в сравнении с излучаемыми ранее страхом и слепой ненавистью, но ненамного. Я уверен, что существо не желает, чтобы к нему приближались ДБДГ.

Впервые за все то время, что Приликла бок о бок с капитаном трудился на спасательных операциях, он услышал из уст капитана слова, которые транслятор наотрез отказался переводить, поскольку они не значились в его программе. Произнеся эти слова, капитан добавил:

– Ну и что же, проклятие, я еще должен сотворить, чтобы эта ситуация изменилась?

Прежде чем ответить, Приликла медленно обвел взглядом помещение, в котором он находился, и указал на одну из прозрачных панелей, после чего переместился поближе к ней и принялся ее открывать. Робот передвинулся к нему, остановился, но не предпринял попытки помешать его действиям даже тогда, когда Приликла открыл панель, вытянул лапку и, обернувшись, как бы безмолвно испросил разрешения сделать то, что намеревался сделать. Затем цинрусскиец осторожно прикоснулся к одному из пучков проводов. Отвечая на вопрос, заданный Флетчером, он понимал, что его видеокамера передает на борт «Ргабвара» изображение всего, что в данный момент происходит.

– Мы, пользуясь упрощенными видеоматериалами, – сказал он, – пытались донести до сознания инопланетянина очень многое. Мы поведали ему о целом ряде видов, обитающих в Галактической Федерации, о сотрудничестве, существующем между их планетами и проявляющемся, в частности, в помощи кораблям, потерпевшим бедствие, и…

– Если вы не забыли о моем совете, – прервал его капитан, намеренно сделав акцент на последнем слове, – то мы намеревались продолжить показ и продемонстрировать пострадавших, получающих лечение. Это, доктор, было бы откровенной декларацией наших добрых намерений.

– А я не последовал вашему совету, – негромко отозвался Приликла, – в связи с вероятностью недопонимания. При нынешней атмосфере страха и недоверия эмоциональное излучение инопланетянина, наблюдающего за многовидовой бригадой медиков, в состав которой непременно входил хотя бы один ДБДГ, ни в коем случае нельзя было бы не учесть. Мы ничего не знаем о его физиологии, необходимой ему окружающей среде, о тонкостях медицины на его родной планете – если там, конечно, существует медицинская практика. Он мог бы запросто решить, что мы не лечим, а подвергаем пыткам взятых в плен пострадавших.

Вы, друг Флетчер, – добавил Приликла, не дождавшись ответа, – пока не можете сделать ровным счетом ничего, кроме как помочь мне в случае необходимости техническим советом. Я уже говорил с вами об этой идее, и я понимаю, почему она не вызывает у вас энтузиазма. Но показ картинок окончен. Пора, как выражаются некоторые земляне, любители азартных игр, выложить на кон столько денег, сколько собирался.

Поэтому сейчас, – закончил он, – мы – вернее, я – должны попытаться закрепить преподанный иллюстративный урок реальным делом.

Он медленно отодвинул лапку, закрыл прозрачную панель и указал в ту сторону, где находилось точно такое же помещение, поврежденное при обстреле корабля. Когда он направился в ту сторону, он думал о том, что, будь на месте робота живое существо, можно было бы сказать, что оно дышит ему в затылок.

Между тем робот не предпринимал никаких попыток задержать цинрусскийца.

Добравшись до тускло освещенного отсека, Приликла включил фонарик на шлеме, чтобы лучше рассмотреть порванные провода. Он решил сначала убедиться в том, что прикасаться к ним безопасно. Он уже начал сомневаться в своей способности выполнить эту работу, когда капитан, выказав странную смесь эмпатии и догадливости, свойственную землянам, ответил на незаданный эмпатом вопрос.

– Вам следовало бы начать, – сказал Флетчер, – с чего-нибудь простого. Высоко вверху за первой панелью, которую вы открывали, находятся два довольно толстых кабеля. У одного из них изоляционная оболочка синяя, а у второго – красная. Если вы присмотритесь повнимательнее, то увидите, что провода изгибаются под прямым углом и исчезают в выемке плоскости, которая в том коридоре, где вы сейчас находитесь, судя по всему, является потолком. В результате удара один из проводов надломился в месте прямоугольного изгиба. Видите концы оголенной проволоки, торчащие из рваных краев изоляционной оболочки? Попробуйте соединить их, но будьте осторожны и не прикасайтесь ни к чему металлическому во время работы. Перчатки на вас тонкие, а мы не знаем, какой силы и напряжения ток проводится по этому проводу. Для того чтобы зафиксировать место соединения проводов, вам потребуется изоляционная лента.

– У меня в ранце есть медицинский пластырь, – сказал Приликла. – Он подойдет?

– Да, доктор, но будьте предельно осторожны.

Через несколько минут Приликла покончил с соединением проводков и замотал место их соединения пластырем. Тут же загорелись до того потухшие светильники в коридоре. Робот переходил от одного светильника к другому и, как надеялся Приликла, сообщал своему разумному хозяину о том, что здесь произведен небольшой ремонт. Конечно, это была мелочь, но лучше что-то, чем ничего.

– Что теперь? – спросил Приликла.

– Теперь будет кое-что потруднее, – сказал капитан, – так что сильно не зазнавайтесь. В другом кабеле повреждены более тонкие проводки с более замысловатой цветной кодировкой. В местах обрывов некоторые из них обесцветились, поэтому вам придется внимательно рассмотреть их и определить, какого цвета они были изначально, и только потом приступать к их соединению. Сложность системы проводов наводит меня на мысль о том, что они ведут к датчикам обшивки и связаны с сетью внутренних коммуникаций. Если соединение будет произведено ошибочно, можно ожидать каких угодно неприятностей. Это будет то же самое, как если бы вы присоединили нервные окончания, призванные вести к глазам, к примеру, к ушам. Положение необычное: мы пытаемся произвести ремонт систем, которые нам совершенно не знакомы.

Жаль, что я не могу находиться рядом с вами со специальным оборудованием и не в силах вам помочь. Вам предстоит тонкая, точная и очень трудная работа. Вы готовы к ней, доктор?

– Не волнуйтесь, – отозвался Приликла. – Это чем-то похоже на нейрохирургическую операцию.

Глава 18

Несмотря на то, что капитан руководил действиями Приликлы на каждом этапе, употребляя при этом весь свой многолетний богатый опыт, дело продвигалось очень медленно. Главная сложность соединения проводов состояла в том, что часть их изоляции, порой по несколько дюймов, сгорела, и эти участки нужно было восстанавливать. Необходимый для реставрации материал имелся на «Ргабваре», и Флетчер предлагал Приликле доставить его самолично, надеясь на то, что тогда он получит разрешение подключиться к работе, и дело пойдет быстрее.

– Захватите также еды, друг Флетчер, – сказал Приликла. – Я решил, что если не стану возвращаться на «Ргабвар» для того, чтобы перекусить и поспать, сумею сэкономить время.

Затем он вежливо выждал, пока не иссякли закономерные возражения, после чего проговорил:

– Риск, безусловно, существует, но я не поступаю глупо или опрометчиво. Мой скафандр предусматривает возможность освобождения от органических шлаков, он оборудован небольшим, герметически закрывающимся отверстием для приема пищи. В условиях невесомости я могу и передохнуть, не снимая скафандра, поскольку изнутри он имеет мягкую отделку. Полагаю, что если мы хотим, чтобы уцелевший член экипажа стал доверять нам, мы должны показать, что мы доверяем ему.

– Не хочется, но соглашаюсь, – ответил капитан после продолжительной паузы. – Но если я сумею доказать этому незнакомцу, что помогаю вам, быть может, он начнет доверять и мне тоже.

– В принципе идея как раз в этом и заключается, друг Флетчер, – отозвался Приликла. – Но мы пребываем на крайне деликатном этапе налаживания контакта, так что торопить события не стоит.

– Хорошо, – сказал капитан. – Я доставлю еду, изоляционный материал и несколько простых инструментов, не оборудованных источниками питания, которые, как я думаю, будут полезны в вашей работе. Все это будет находиться в прозрачном контейнере, так что член экипажа и его робот смогут четко убедиться в том, что попадет на борт их корабля. Я стартую к вам.

Но когда Флетчер приблизился к кораблю, эмоциональное излучение члена экипажа сразу же стало возбужденным и осуждающим, а робот поспешно покинул коридор и куда-то отправился – судя по всему, он намеревался перехватить незваного гостя. Приликла последовал за роботом, и когда стало ясно, что проникнуть внутрь корабля капитану не позволят, он забрал у Флетчера доставленный тем контейнер.

– Простите, друг Флетчер, – сказал Приликла. – Боюсь, вам по-прежнему не могут оказать гостеприимство. Но я размышлял над тем, чем это может объясняться, а также над той высокой чувствительностью, с какой эти существа относятся к физическому контакту с посторонними. Это очень странно, при том, что защита корабля и роботов работает, так сказать, в ультракоротком диапазоне. Для космоса это очень необычное оружие.

– А вот против них самих было применено совсем не такое оружие, – заметил капитан. – Это оружие проделало здоровенную пробоину в обшивке корабля и нанесло ощутимое повреждение второму роботу – тому, которого мы осматривали на «Террагаре». Но я вас слушаю, продолжайте.

– Во время демонстрационного сеанса, – продолжал Приликла, – у меня возникло такое ощущение, что член экипажа впервые узнает о чем-либо подобном. Он излучал восторженность, интерес, но при этом не был слишком сильно удивлен.

Казалось, будто это существо ожидало или надеялось на то, что ему удастся встретиться в космосе с представителями других видов. Если я прав, то это может означать, что межзвездное путешествие – новшество для всего вида, к которому он принадлежит, либо он сам впервые отправился в космос и занимался поисками некоей планеты, которую и обнаружил. Но когда вы показывали худларианский фрагмент, я обратил внимание на кое-какие перемены в его эмоциональном излучении. Я ощутил странную комбинацию страха, ненависти и, как ни странно, узнавания. Худлар нельзя назвать приятной планетой для тех, кто сам не худларианин. А наш инопланетянин, думаю, не худларианин. Понимаю, это всего лишь догадка, но, на мой взгляд, это существо занималось поисками другой, более симпатичной планеты. То, что этот корабль находится на орбите, может означать, что искомая планета найдена.

Капитан нетерпеливо махнул рукой.

– Интересная гипотеза, но в ней не учтен тот факт, что кто-то, о ком мы пока не имеем ни малейшего понятия, применил против этого корабля оружие.

Приликле очень не хотелось говорить капитану о том, что тот ошибается. Особенно ему не хотелось говорить ему о том сейчас, когда их общение происходило в самом что ни на есть ультракоротком диапазоне – то есть с глазу на глаз: тогда раздражение Флетчера обрушилось бы на эмпата с неминуемой интенсивностью. Потому он осторожно проговорил:

– Но разве мы в этом абсолютно уверены? Подумайте о типе повреждений, полученных кораблем и роботом, найденным нами на «Террагаре». Очень может быть, что существа, находящиеся на этом корабле, впервые отправились в межзвездный полет, впервые прибегли к выходу в гиперпространство и впервые выбросили аварийный маяк. Давайте предположим, что они отыскали необитаемую планету – зеленую, красивую, с благоприятными климатическими условиями, выгодно отличающимися от тех, что имеют место на их родине, и просигнализировали о ее координатах взрывом – но взорвали они не аварийный маяк, потому что, впервые оказавшись в космосе, они не рассчитывали на спасение. Они взорвали некое аналогичное устройство и за счет этого взрыва надеялись сообщить кому-то о своих координатах. Это гипотетическое сигнальное устройство не было предварительно опробовано и, разорвавшись, нанесло кораблю и роботу повреждения, которые мы приняли за свидетельства применения оружия. «Террагар» от-, реагировал на сигнал раньше, чем мы, а для того, чтобы вызвать нас, применил собственный аварийный маяк. Но я хочу сказать, что повреждения этого корабля могли быть получены случайно и нанесены самостоятельно.

– Думаю, скорее вам хотелось бы, чтобы это было именно так, доктор, – ответил капитан, немного подумал и добавил:

– И все же теория хороша. Однако она не объясняет, почему и сам корабль, и роботы настолько уязвимы. Наверняка хозяева звездолета должны были ожидать, что на них может кто-то напасть. Если вы по-прежнему считаете, что я не прав, не тратьте время на вежливость.

– Может быть, на этом корабле предусмотрена автоматическая система защиты, – сказал Приликла.

Капитан молчал. Им овладевали сомнения. А это означало, что Приликле повезло и вызванное его заявлением раздражение пошло на убыль. Он продолжал:

– Вспомните о том, как устроена наружная обшивка корабля и как выглядит поверхность робота. К ним можно беспрепятственно прикасаться пальцами или простыми, неэлектрическими инструментами. Если мы предположим, что атмосфера на родной планете этих существ плотная или подвержена непрерывным колебаниям, то в целях выживания в таких условиях потребовалась бы плотная обтекаемая оболочка с высокой степенью защиты. Но давайте выскажем иное предположение. Допустим, что у этих существ имеется злейший естественный враг – вероятно, этот враг разумен и владеет высокоразвитой техникой. Тогда защитное оружие корабля может быть нужно только для того, чтобы использовать его на их суровой планете во время сборки корабля, его старта и посадки.

А если их злейший враг внешне похож на ДБДГ, – закончил свою мысль Приликла, – то этим многое объясняется.

Капитан издал непереводимый звук.

– Думаю, нам очень повезло в том, что они не страдают фобией в отношении крабов или гусениц-переростков, шестиногих слонов и даже крупных летающих насекомых, – сказал он, после чего поспешно добавил:

– Вернемся к ремонтным работам, доктор. Они связаны со значительным физическим и умственным напряжением. Качество любой работы страдает, когда выполняющее ее существо начинает испытывать усталость. Покуда вы способны ясно мыслить, можете ли вы прикинуть, сколько времени сумеете трудиться эффективно до тех пор, пока я не буду вынужден напомнить вам о том, что вам пора передохнуть?

Приликла ответил уклончиво, понимая, что какое бы время он ни назвал, капитан непременно постарается сократить его. Больше он ничего не сказал, промолчал и капитан, и их беседа на расстоянии возобновилась только тогда, когда цинрусскиец добрался до отсека управления. Собственно, затем говорил только Флетчер, но словами и тоном все время старался морально поддерживать эмпата.

– …До того, как в результате несчастного случая изоляция кабеля, над которым вы работаете, была повреждена, – объяснял Флетчер, – он состоял из десяти отдельных проводов. Я вижу его с увеличением и могу заключить, что отдельные провода слишком тонки для того, чтобы по ним мог быть пропущен ток высокого напряжения. Но их цветовое кодирование совпадает с тем, которым снабжены более толстые провода, ведущие к обшивке и вдоль нее. Следовательно, мы вправе предположить, что эти провода выполняют ту же коммуникационную и сенсорную функцию… О Господи… Как жаль, что я не могу находиться рядом с вами с надлежащими инструментами! Прошу вас, не воспринимайте это как критику в ваш адрес, доктор. Вы молодчина.

Приликла молчал, поскольку эти как бы не критические замечания и извинения капитан высказывал уже несколько раз за последний час, и волнение и надежда на лучшее в его настроении преобладали над раздражением. Приликла занимался поиском контура, обеспечивающего сенсорную связь между членами экипажа. Если бы ему удалось возобновить контакт между ними, гораздо легче было бы убедить обоих в наилучших намерениях спасателей. Медленно, осторожно и деликатно, как мог только представитель столь хрупкого вида, Приликла распутывал, оголял и пробовал соединить порванные концы тонких, не толще волосков, проволочек.

Вдруг он отдернул лапки. С противоположной стороны отсека управления донесся взрыв эмоций. Несмотря на расстояние, взрыв был сильным, резким, неприятным, но очень коротким. Он длился всего несколько секунд. К счастью, столько же длилось и сопровождавшее его чувство возмущения.

– Что случилось? – встревожен но поинтересовался Флетчер. – Вы отдернули лапки. Вы поранились? Ударило током?

– Нет, – ответил Приликла, немного подумал и добавил:

– Видимо, я не правильно соединил провода. Из-за этого один из членов экипажа, а может быть, и оба, на миг испытали неприятные ощущения. Очень неприятные, судя по эмоциональному излучению. Это было похоже на то, как если бы кто-то соединил зрительный нерв с органом слуха, а затем издал громкий шум. Простите. Мне следует работать более осторожно.

Капитан громко выдохнул и сказал:

– Да. Но ваша ошибка была вполне естественной, поскольку цветовая кодировка этих проводов отличается множеством оттенков. Я их с увеличением еле могу различать, а что уж говорить о ваших глазах, хотя у вас и превосходное зрение. В следующий раз, прежде чем соединить два провода, подержите их в поле моего зрения, то бишь перед глазком видеокамеры. Затем, если я не отсоветую вам соединять их, отведите эти концы от остальных проводов, и только затем наносите изоляционный спрей. За счет этого вы сможете избежать контакта с оголенными проводами или короткого замыкания между ними. Прошу вас, говорите мне о любых сомнениях, а в остальном продолжайте работать, как работаете. Думаю, вы близки к успеху.

Приликла продолжал работать, а капитан продолжал снабжать его техническими советами и моральной поддержкой. Неприятных случайностей больше не происходило, но со стороны неповрежденного участка отсека управления исходило все более сильное эмоциональное излучение. Это была не резкая реакция, характерная для неожиданных неприятных ощущений, но некая смесь страха и надежды – настолько яркая и интенсивная, что эмпатический орган Приликлы ощущал эти Чувства почти как физическую боль. А потом вдруг раздался двойной взрыв эмоций, из-за которого Приликла был вынужден попятиться назад. И его тельце, и лапки забились, как в ознобе. Он медленно передвинулся к той двери, вход за которую ему был воспрещен, и прижал к ее металлической поверхности фонендоскоп.

– Доктор, вы дрожите, – констатировал капитан с тревогой. – С вами что-то случилось? Что происходит?

– Со мной ничего плохого, – ответил Приликла не очень уверенно, стараясь обрести привычное профессиональное спокойствие. – Наоборот, все хорошо. Двое членов экипажа сейчас общаются между собой – скорее всего через посредство восстановленной системы проводов. Я пытаюсь уловить звуки их речи, чтобы затем внести их в нашу компьютерную программу перевода, но ничего не слышу. Может быть, для распространения звука просто не хватает воздуха, или их речевые органы и органы слуха заключены в какие-то шлемы.

– Это почти наверняка объясняется тем, что в тех помещениях, где они находятся, недостаточно высокое давление, – заключил Флетчер и взволнованно спросил:

– Ну, как они там?

– В данный момент их эмоциональное излучение отличается сложностью и запутанностью, но начинает становиться более отчетливым, – ответил Приликла, пытаясь передать словами то, что с трудом поддавалось описанию. – Я ощущаю комбинацию радости, облегчения, волнения и тревоги. Все эти чувства, как я уверен, вызваны восстановлением их общения между собой и тем, что они обмениваются последними новостями. Наверняка эти новости включают реакцию первого существа на все, что было сделано для него, а также описание вторым существом его состояния, которое далеко от идеального, судя по тому, что подсказывает мне мой опыт эмпата.

Второму существу срочно требуется медицинская помощь. На фоне эмоционального излучения обоих существ ощущается благодарность.

– Отлично! – радостно воскликнул капитан. – Если они ощущают благодарность, значит, понимают, что вы пытаетесь им помочь. Но как вы думаете – готовы ли они доверять нам, всем нам, после того, как вы сумели оказать им первую помощь?

Приликла ответил не сразу. Он старательно прислушивался к двум источникам эмоционального излучения, один из которых был приглушен за счет расстояния, а второй действовал еле различимо из-за физической слабости и психологического стресса. Затем он проговорил:

– Я по-прежнему улавливаю постоянное чувство страха, исходящее от обоих существ. Я не сомневаюсь в том, что этот страх обусловлен присутствием пугающих и ненавидимых этими существами страшилищ, ДБДГ. Я могу ошибаться – ведь я эмпат, а не телепат, но я чувствую, что пока что они не готовы завязать дружеские отношения со своим самым страшным ночным кошмаром. Нужно что-то сделать для того, чтобы завоевать их доверие. Мне следует завершить начатое мною доброе дело.

Капитан не стал задавать очевидного вопроса, потому что понимал, что сейчас получит ответ. Приликла продолжал:

– Анализ эмоций существа, в непосредственной близости с которым я нахожусь, показывает, что его тело настолько травмировано, что существо с трудом сохраняет способность связно мыслить. Физическое недомогание усиливается, к нему присоединяются чувства страха и тревоги, характерные для существа, близкого к гибели от голода или жажды, или от того и другого одновременно. Для того чтобы завершить оказание помощи этому существу, нужно восстановить подачу к нему питания и жидкости.

– Понятно. Стало быть, теперь вы хотите поиграть не только в электрика, но и в сантехника, – сказал капитан и рассмеялся. – Хорошо, доктор. Какая помощь вам нужна?

– Как и прежде, друг Флетчер, мне нужны инструкции, – ответил Приликла, – потому что я понятия не имею о том, что должен делать. Но прежде всего я должен показать роботу, который служит органом зрения как минимум одного из двоих членов экипажа, те отрезки поврежденных труб, которые я намерен восстановить. Пока я буду этим заниматься, вы можете оценить положение и сказать мне, что должно быть сделано и как это может быть сделано с помощью материалов и простых инструментов, имеющихся на «Ргабваре».

Кроме того, – продолжал он, – я обратил внимание на испарения, вырывающиеся из одной из поврежденных труб.

Вероятно, происходит утечка дыхательной смеси или жидкости, хотя, на мой взгляд, это может быть и токсический агент, употребляемый в системе гидравлики. Пока вы вместе со мной будете заниматься оценкой повреждений, я соберу пробы и исследую их с помощью моего анализатора. Если окажется, чти это дыхательная смесь или вода, а не что-нибудь ядовитое, пожалуйста, воспроизведите состав этого вещества и переправьте его сюда в нужном количестве в прозрачных контейнерах.

Лучше для успеха наших начинаний было бы пометить эти контейнеры тем же цветом, каким кодированы трубы, по которым проводится это вещество. Доставив контейнеры к обшивке, закрепите их там, возле того места, откуда я проник внутрь корабля, чтобы я мог их забрать.

– Нам удалось наладить связь между двумя членами экипажа, – сказал он. – Но разговор у них получится недолгий, если один из них перестанет дышать.

Следующие два часа Приликла потратил на обзор территории, где требовалось произвести ремонтные работы, определение цветовой кодировки и идентификацию тех поврежденных труб, которые следовало соединить между собой. Приликла понимал, что ему предстоит более тяжелый труд, нежели соединение проводов, а у капитана возникли сомнения относительно его способности проделать эту работу.

– Уж это совсем не похоже на нейрохирургию, доктор, – сказал Флетчер. – Тут нужна грубая сила, а не слабенькие прикосновения. Ваши пальчики никогда не предназначались для работы с ручными ножовками по металлу, а только такие инструменты и позволят использовать рядом с собой обитатели корабля, ну и еще – тяжеленные гаечные ключи. Ваше тело слишком хрупко для того, чтобы орудовать такими инструментами. Тут нужны крепкие руки и мышечная сила землянина.

Приликла молчал. Капитан торопливо продолжал:

– Я намереваюсь устроить для членов экипажа еще один видеосеанс. Покажу фильм, в котором будут продемонстрированы ремонтные работы, производимые одновременно представителями разных видов, включая землян. После того, что вам уже удалось сделать для этих существ, может быть, теперь они склонятся к тому, чтобы забыть о своей ДБДГ-фобии, и начнут хотя бы немного доверять мне. Я облачусь в легкий скафандр, с собой возьму только примитивные инструменты – помимо рации и небольшого газового резака, и доставлю дополнительные трубы и прозрачные контейнеры, которые вы просите. Совместная работа позволит сэкономить время, а время сейчас крайне важно, если у одного из существ заканчивается запас воздуха…

– Простите, но это сейчас невозможно… – начал Приликла.

– Позвольте мне хотя бы попытаться, доктор, – прервал его капитан. – Я могу быть у вас со всем необходимым меньше, чем через час.

– ..потому что, друг Флетчер, – закончил начатую фразу цинрусскиец, – меньше, чем через десять минут – как только я завершу анализ проб воздуха и жидкости – я засну.

Глава 19

Как и ожидал Приликла, поведение робота стало возбужденным и тем самым отразило волнение его хозяина, когда они с капитаном встретились возле обшивки корабля, и Флетчер предпринял попытку проникнуть внутрь. Приликле пришлось несколько раз указать на куски труб и канистры, которые доставил капитан, и доказать роботу, что в канистрах – только газ. С помощью небольшой паяльной лампы цинрусскиец разрезал один отрезок трубы на маленькие куски, затем отвернул вентили на канистрах и выпустил небольшую часть их содержимого в пространство. Только тогда робот позволил капитану ступить на борт корабля. К тому времени, когда они с Приликлой оказались в поврежденной части отсека управления, по картине эмоционального излучения было ясно, что оба члена экипажа ровно настолько же боятся ДБДГ, насколько доверяют ему, и чаша весов могла в любой момент качнуться как в ту, так и в другую сторону.

– Друг Флетчер, – сказал Приликла, – не делайте резких движений, которые могли бы быть приняты за агрессивные.

На самом деле было бы хорошо, чтобы вы вообще ничего не делали, пока они не привыкнут к вашему присутствию, а только передавали бы мне инструменты и запасные части и всем своим поведением показывали, что подчиняетесь мне. Ведите себя так до тех пор, пока я не докажу…

– Я и без ваших напоминаний знаю, что на месте проведения спасательной операции командуете вы, – сухо отозвался Флетчер.

Сказано это было с долей юмора, но эмоциональное излучение, сопровождавшее слова, было напрочь лишено этого свойства. Приликла продолжал:

– …пока я не докажу членам экипажа на нескольких примерах, что нуждаюсь в вашей физической помощи. Нам повезло в том смысле, что их эмоциональное излучение всегда подскажет мне, будут ли они понимать, что я пытаюсь сделать.

Довольно скоро возникли сложности. Один из трубопроводов перекрутился настолько, что в месте соединения труб фланцем заклинило гайки – настолько прочно, что у Приликлы не хватило сил открутить их.

Он несколько раз предпринял отчаянные попытки открутить гайки, затем указал на более крупные и сильные руки капитана, удалился в сторону от места работы и дал Флетчеру знак занять его место. Робот приблизился. Его поведение каким-то образом отражало страх и опасения, ощущаемые его хозяевами.

– Замените меня, друг Флетчер, – сказал Приликла, – но двигайтесь медленно, они вас по-прежнему боятся.

Капитан при всем желании не смог бы двигаться быстрее, потому что работа потребовала максимальных усилий, а охлаждающая система его скафандра с превеликим трудом успевала бороться с испариной, образовывавшейся на лицевой пластине шлема. Наконец Флетчер одолел неподатливую гайку, удалил ее и заменил вышедший из строя соединительный элемент запасным. Затем он взял отрезок трубы, заранее оборудованный Т-образным разветвителем и клапаном, после чего быстро отрезал поврежденный участок и заменил новым отрезком. Приликла подал капитану шланг, ведущий от двух цистерн с воздухом, и Флетчер подсоединил этот шланг к трубе, после чего несколько раз указал на цветовую кодировку старых и новых труб и цистерн. Робот проник в смотровое помещение и остановился рядом с капитаном, но работать тому не мешал.

– Я улавливаю большую радость, – довольно сообщил Приликла, – радость и волнение. Думаю, они понимают, что мы пытаемся сделать для них. Включаю подачу воздуха.

Ранее проведенный анализ показал, что дыхательная смесь, используемая хозяевами корабля, по составу близка к той, которой обычно дышит большинство теплокровных кислорододышащих. Добавлять никаких других газов даже в самых мизерных количествах не стали, и в результате теперь по трубам потекла стандартная смесь кислорода с азотом. Несколько минут не было никакой реакции ни со стороны того существа, которое находилось ближе, ни со стороны его собеседника.

Но вот неожиданно Приликла медленно, едва заметно задрожал всем телом.

– Что-то не так? – встревоженно спросил Флетчер.

– Ничего, – ответил цинрусскиец. – Дыхательная недостаточность у второго существа пошла на убыль, но оно продолжает страдать – скорее всего от жажды, голода или полученных травм. Кроме того, оба существа теперь излучают сильные позитивные чувства облегчения и благодарности, что доставляет мне эмоциональное удовольствие. Они все еще побаиваются вас, но степень ненависти и недоверия уменьшилась. Вы молодец, друг Флетчер.

– Взаимно, – отозвался капитан, излучив смущение, охватившее его в ответ на похвалу. – Ну а теперь, когда мы снабдили этого незнакомца воздухом, давайте посмотрим, не сумеем ли мы также напоить и накормить его. Вот тут на конце одной из порванных труб я вижу пятнышко. Очень может быть, что это засохшая кашицеобразная пища. Если ваш анализатор подтвердит, что это так и есть, мы могли бы…

– Нет, друг Флетчер, – прервал его Приликла. – Пожалуй, у нас нет на это времени. С психологической стороны состояние второго члена экипажа улучшилось, но я ощущаю нарастающее ухудшение его самочувствия, вызванное физической травмой. С этого момента мы должны четко осознавать, чем занимаемся, либо должны получить на то указания и действовать срочно. Вы доставили дополнительные цистерны с воздушной смесью, их больше, чем нам потребовалось для оказания неотложной помощи. Если мы опустошим их, создастся ли в этом помещении достаточное атмосферное давление для того, чтобы мы смогли дышать и разговаривать?

Он ощутил, что Флетчер озадачен и волнуется.

– Стало быть, – медленно проговорил капитан, – вы намерены попытаться заговорить с ними и испросить у них совета.

Если бы мы знали хоть что-нибудь об устройстве их системы связи – в особенности о том, как они преображают радиочастоты и аудиочастоты, мы могли просто-напросто пообщаться с ними по радио. А пока мы даже не знаем, есть ли у них уши. – Он покачал головой и продолжал:

– Мне нечего вам ответить, кроме как «не знаю». Это помещение расположено довольно близко к поврежденному участку обшивки, поэтому может протекать, как решето. Но попытка не пытка.

– Верно, – отозвался Приликла. – Но мы не станем делать этого здесь. Мы перейдем в неповрежденную часть отсека, где находится первый член экипажа. Все панели доступа к оборудованию там плотно пригнаны, скорее всего герметично, как и входная дверь, и та, что ведет в отсек, где находится член экипажа. Вероятно, это обусловлено принципами поддержания безопасности обитателей корабля и является неотъемлемой частью его устройства. В целях достижения наилучшего эффекта я обрызгаю места прилегания открывающихся элементов герметиком. Это не помешает нам впоследствии открыть двери и панели, но застрахует от лишней утечки воздуха. Пока я буду этим заниматься, я попросил бы вас переговорить с «Ргабваром».

– Это можно, – откликнулся Флетчер. Он выбрался из смотрового помещения, плотно закрыл за собой панель доступа ;л быстро заговорил по рации с собственным отсеком управления. К тому времени, как он завершил переговоры, Приликла успел загерметизировать помещение около входа в обитаемый отсек. Сжатый воздух со свистом наполнял его.

– Похоже, утечек нет, – заключил капитан через несколько минут. – Давление вполне сносное для того, чтобы мог распространяться звук. Можно даже снять шлемы – при том условии, что мы с вами уже дошли до той степени безумия, что решимся на это.

– Думаю, степень нашего безумия достаточно высока, друг Флетчер, – отозвался Приликла. – То, что мы с вами снимем шлемы, станет еще одним знаком того, что мы доверяем этим существам и хотим с ними подружиться. Поспособствует этому и снижение уровня звуковых помех, возникающих при переговорах с помощью внешних устройств. Надеюсь, наш робот наделен способностью не только видеть, но и слышать и говорить. «Ргабвар» готов?

– Проектор и компьютер-переводчик в режиме ожидания, – ответил капитан и снял шлем. – Вам слово, доктор. Положение обязывает.

Эти слова были сопровождены сложными чувствами – волнением, ожиданием и некоторым облегчением, которое ощутил бы на месте Флетчера любой, кому удалось бы застраховаться от возможной ошибки. Чувства подсказывали Приликле, что ошибки не будет.

Он согнул переднюю лапку и указал на себя. Медленно и членораздельно он произнес:

– Приликла, Приликла. Меня зовут Приликла.

Затем он указал на дверь, ведущую в обитаемый отсек, и стал ждать. Когда ответа не последовало, он указал на капитана и кивнул. Тем, кто впервые слышал быстрые мелодичные трели цинрусскийской речи, было трудно ее понять.

– Флетчер, Флетчер, Флетчер, – произнес капитан, указывая на себя, после чего, как до него Приликла, указал на дверь.

Робот издал короткий резкий звук, напоминающий скрип проржавевших дверных петель.

– Это было какое-то слово, – негромко, сердито спросил капитан, – или робот просто сломан?

– Слово, и пожалуй, не одно, – ответил Приликла. – Он услышал нас, а я ощутил вспышку понимания и волнения. Быть может, он разговаривает слишком быстро, сжато, как налладжимцы. Давайте попробуем еще разок и будем говорить очень медленно. Может быть, тогда он постарается ответить нам взаимностью.

– При-лик-ла, – медленно повторил цинрусскиец трижды, повторив все движения снова.

Капитан сделал то же самое.

– Кит, – ответил робот и через мгновение добавил:

– Пи-лик-ля. Флет-ча.

Приликла указал на запертую дверь и проговорил:

– Кит. – Затем он указал в сторону того помещения, где располагался второй обитаемый отсек.

– Джа-сам, – изрек робот.

– Мы разговариваем! – обрадованно воскликнул капитан.

На миг его облегчение и радость заслонили от Приликлы почти всю картину эмоционального излучения членов экипажа – всю, кроме владевшего ими отчаяния.

– Пока нет, – возразил эмпат. – Пока мы только обменялись именами.

– Говорит «Ргабвар», – прозвучал в наушниках у Приликлы и Флетчера голос Хэслэма. – Боюсь, доктор прав, капитан. Компьютеру нужно больше информации для точного перевода: глаголы, обозначающие действия, разные описательные существительные – как можно больше лексики для того, чтобы можно было связать слова между собой.

– Друг Хэслэм, – сказал Приликла. – Покажите, пожалуйста, снова изображения планет и их обитателей, но на этот раз ограничьтесь Землей и Цинруссом. Затем символически изобразите одного из членов экипажа этого корабля и планету безо всяких подробностей рельефа.

За показом Приликла наблюдал с помощью крошечного монитора. Он проговорил:

– Флетчер с Земли, Приликла с Цинрусса, Кит с…

И умолк, ожидая ответа.

Робот без малейшей растерянности отозвался:

– Флет-ча, Зе-мя, Пи-лик-ля, Цин-русс, Кит, Тро-ланн.

– Получается, доктор, получается! – взволнованно затараторил Хэслэм и чуть ли не извиняющимся тоном добавил:

– Имена и названия родных планет – это замечательно, но их недостаточно для того, чтобы компьютер начал структурировать язык. Нам нужны глаголы и описываемые ими действия.

В отличие от своего громадного прародителя, находившегося в стенах Главного госпиталя сектора, переводческий компьютер «Ргабвара» не имел в своей памяти всех вразумительных щелчков, стонов, шипений и щебетаний, которые использовались в качестве звуков речи существами, обитавшими в Галактической Федерации – той колоссальной базы данных, которая позволяла компьютеру сравнивать новые поступления в виде время от времени обнаруживаемых новых языков с уже имеющимися в его памяти и производить перевод. Тем не менее корабль-неотложка уже не раз доказывал, что его компьютер способен производить ту же работу, стоило только ему немного помочь.

– Друг Флетчер, – сказал Приликла и указал на прозрачный ранец капитана, в котором было полным-полно всякой всячины, припасенной для ремонта, – мне нужен небольшой кусочек провода, который можно было легко перерезать, и небольшой отрезок трубки. Найдется у вас что-нибудь тоненькое, что можно было бы порвать вручную?

Капитана охватила растерянность, но быстро сменилась пониманием. Он вытащил из ранца кусок тонкого провода, обернул вокруг кисти руки и разорвал пополам. Затем он извлек не трубку, как его просил Приликла, а обрезок изоляционной оболочки и разорвал его на две части, после чего протянул два куска провода и два куска изоляционной оболочки Приликле.

– И да, и нет, доктор. Эти штуки можно разорвать не надрезая, но для этого нужны мышцы землянина.

Приликла указал на одну из прозрачных панелей, за которой тянулись неповрежденные трубы и провода, затем – в ту сторону, откуда они с Флетчером пришли к этому отсеку. Держа в каждой лапке по куску изоляционной трубки, он медленно подвел их друг к другу и сжал. Потом он сделал то же самое с проводом.

– Провода, трубы, – сказал он, указывая на капитана и себя. – Мы соединяем провода и трубы. Мы чиним провода и трубы. Мы чиним, – он сделал широкий жест, – все-все.

Пользуясь для наблюдений видеодатчиками робота, первый член экипажа уже знал, что незваные спасатели умеют чинить разные вещи, вот только не знал, каким словом они именуют свои действия. Приликла напряженно ждал проявления первых чувств понимания, подсказавших бы ему, что смысл его слов и действий дошел до того, кому они были предназначены. Он понял, что все получилось, только тогда, когда робот заговорил.

– Пи-лик-ла, Флет-ча, – изрек робот. – Чинить Джасам.

Капитан громко рассмеялся, ощущая радостное облегчение, но поспешно умолк, боясь, как бы его смех не был принят за угрожающие звуки. Хэслэм на «Ргабваре» тоже очень обрадовался.

– Отлично! – воскликнул лейтенант. – Есть перевод. Теперь говорите с ним естественно и прибегайте к пантомиме только тогда, когда вам покажется, что он не понимает смысла ваших слов и действий. Ваша беседа будет носить несколько скованный характер, пока не наберется больший объем лексики, но компьютер уже безмерно счастлив. Передаю перевод в ваши наушники. Отличная работа. Какие еще будут распоряжения?

Тельце Приликлы медленно и ровно подрагивало – так он выражал удовольствие и облегчение, которым, правда, немного мешали воспоминания о плачевной картине эмоционального излучения второго члена экипажа, Джасама. Эта картина свидетельствовала о том, что состояние этого существа внушает большие опасения.

– Оставайтесь на связи, друг Хэслэм, – сказал Приликла. – Нужно продемонстрировать еще несколько картинок. Отредактируйте самый первый сюжет и покажите только спасение жертв космических аварий, затем добавьте фрагменты, в которых показывается их транспортировка на «Ргабвар» и лечение на нашей медицинской палубе. На лечении особенно не задерживайтесь – слишком многочисленные подробности хирургических операций могут создать такое впечатление, что мы пытаем своих пациентов. Сосредоточьтесь на состоянии тяжелобольных до и после лечения, затем покажите их выздоровевшими. Покажите эти сюжеты как можно скорее.

Развернувшись к двери в обитаемый отсек и роботу, парящему перед ней, Приликла медленно подвел друг к другу концы отрезков изоляционной трубки и сказал:

– Я чиню медленно. – Эти слова и жесты он повторил несколько раз, затем быстро соединил концы отрезков трубки и сказал:

– Я чиню быстро. – Потом он указал в ту сторону, откуда они пришли с Флетчером и добавил:

– Я починю Джасама быстро.

На последнем слове он намеренно сделал акцент.

К неунимающейся тревоге первого члена экипажа добавились понимание и согласие. Приликла проговорил:

– Кит, ты хотел сказать слово «да».

Он снова указал туда, где находился раненый Джасам, и с помощью порванной трубки изобразил нечто, что, как он надеялся, донесет до сознания существа по имени Кит, что и оно, и то существо, которое зовут Джасам, ранены, повреждены. Затем он поднес лапку к глазам, после чего указал сначала на целые, исправные трубы, а потом – на дверь, ведущую в отсек, где находился тот, кого звали Кит.

– Чтобы починить сломанного Джасама, – жестикулируя, проговорил он, – я должен увидеть несломанного Кита.

В ответ он уловил понимание, но к нему примешались былые страх и ненависть.

– Убери этого проклятого друула от нас! – проговорило существо по имени Кит так громко, что можно было подумать, что оно кричит. – Я ему не доверяю. Мы оба слабы и беспомощны, и этот друул нас сожрет. Мы думали, что хотя бы в космосе нет этих гадов!

Приликла постарался не обращать внимание на возмущение, охватившее капитана. Он успокаивающим тоном проговорил:

– Не бойтесь. Не надо бояться. Флетчер вас не тронет.

Флетчер чинит машины. Приликла чинит живые существа.

Негромкое, но красочное замечание капитана по этому поводу осталось неслышным – его заглушило шипение, с которым открылась дверь, ведущая в обитаемый отсек.

За дверью оказалось небольшое помещение, где дохнуть было негде от огромного количества всевозможных скоб, труб, шлангов и пучков проводов, ведущих к приплюснутому яйцевидному объекту, расположенному в самой середине помещения. Верхняя часть объекта была прозрачной. Под герметичной крышкой можно было хорошо рассмотреть существо, являвшееся одним из капитанов корабля. Внешне существо по имени Кит соответствовало физиологической классификации КХЛИ и очень напоминало робота и размерами и формой, вот только вместо металла его тело покрывала коричнево-розоватая кожа, испещренная сеткой кровеносных сосудов. Окружность внутренней поверхности резервуара, внутри которого находилось существо, окольцовывал пульт управления. Существо могло без труда дотянуться до многочисленных кнопок и клавиш короткими пальцами. Системы подачи питания, воды и отвода шлаков были хирургическим путем имплантированы и подведены к соответствующим органам.

Тельце Приликлы на несколько мгновений охватила дрожь, а сознание – чувства жалости, отвращения и клаустрофобического страха, ведомого только существам, привыкшим к свободному полету. Обитатель отсека управления был лишен всякой свободы передвижения даже внутри собственного звездолета.

Оба члена экипажа были примонтированы здесь вместе с остальным оборудованием.

Приликла достал из ранца сканер, развернул прибор так, чтобы существо по имени Кит видело экран, и показал, как работает это устройство, прикасаясь им к различным частям собственного тела. Затем он поднес сканер к капсуле, внутри которой находился КХЛИ.

– Больно не будет, – заверил он. – Это поможет мне заглянуть внутрь вашего тела, чтобы я мог понять, как оно устроено, а потом починить то, что вышло из строя.

– Ты и Джасама сможешь починить?

Теперь речь КХЛИ слышалась из транслятора. С каждым словом вероятность недопонимания шла на убыль. Главное правило процедуры первого контакта состояло в том, чтобы узнать как можно больше о собеседнике и тем самым свести к минимуму риск недопонимания в дальнейшем. Кроме того, нужно было все время говорить правду.

Многовековой медицинский опыт гласил, что для того, чтобы пациент стал разговорчивее и больше поведал о себе, лучше начать беседу с более приятной темы, которая его интересовала. Это во все времена помогало отвлечь больного от предстоящего пугающего обследования.

– Я постараюсь починить Джасама, – сказал Приликла. – Но для того чтобы это сделать, я сначала должен как можно больше узнать о вас и вашем народе. Для получения наилучших результатов мне бы хотелось узнать о вас все, хотя я пока не могу предвидеть, какие именно знания помогут мне в работе. Поэтому просто расскажите мне о своем друге, о вашей жизни, о ваших обычаях, о том, что вы едите, чем любите заниматься. Если починка Джасама закончится неудачно, что на самом деле маловероятно, скажите мне, кто ваши ближайшие родственники и где их найти? Вы для нас совсем не знакомы, но ваш народ достиг высочайшей стадии развития техники, поэтому все, что вы скажете, будет нам интересно и полезно. Расскажите мне о себе и о своей планете.

Глава 20

Через несколько минут после начала обследования оно было прервано. Прибыли два корабля-курьера, и хотя они держались на указанном расстоянии от места проведения спасательной операции, полного отчета о происшествии ждали на их борту с таким нетерпением, что его почти можно было пощупать. Голоса капитанов этих кораблей через «Ргабвар» передавались на чужой звездолет, и их могли слышать Приликла и Флетчер, но не пострадавшие инопланетяне.

– Сейчас не самое удачное время для того, чтобы делать перерыв и приступать к отчету, друг Флетчер, – сказал Приликла, не отрывая глаз от экрана сканера. – Просто скажите им, что…

– Я знаю, что им сказать, – отозвался его спутник и заговорил в микрофон рации:

– В момент нашего с вами разговора происходит очень деликатная процедура первого контакта.

Экипаж инопланетного звездолета состоит из двоих существ, код физиологической классификации обоих – КХЛИ. Одно из существ тяжело травмировано, второе – в меньшей степени. Медицинское обследование и налаживание контакта осуществляется доктором Приликлой. Прогресс установления дружеских отношений с пострадавшими осложняется тем фактом, что они испытывают непреодолимый страх по отношению ко всем представителям рода ДБДГ, независимо от их размеров – вероятно, это обусловлено тем, что мы внешне похожи на естественных врагов, с которыми им приходится сталкиваться на родине. У нас имеется самая подробная видеозапись, но прошу вас подождать и не торопиться улетать с неполным отчетом, который пополняется каждый час.

– Вас поняли, сэр, – последовал ответ. – Остаемся на связи.

Первым делом пострадавший пожелал рассказать Приликле не о своей родной планете и себе, а о друулах и о том, почему его сородичи их так ненавидят и боятся. Несомненно, это желание было вызвано непосредственной близостью Флетчера. Капитан выдерживал дистанцию, Приликла продолжал разговаривать с обследуемым КХЛИ, успокаивая его как вербально, так и эмоционально. Мало-помалу они начали касаться в разговоре и других тем, но периодически КХЛИ все равно скатывался на упоминания о ненавистных друулах.

Сородичи существа по имени Кит называли себя троланнцами, а свою планету Троланном. В последние годы она стала суровой и страшной. Там шли непрерывные войны с друулами за обладание тающими на глазах ресурсами, борьба с неорганическими загрязнителями воздуха и опасными микроорганизмами, из-за которых некогда процветающая планета быстро превращалась в непригодную для обитания. На Троланне страдали не только оба тамошних разумных вида, но и большинство других форм жизни выше уровня насекомых.

Было предпринято множество попыток остановить самоотравление на их перенаселенной планете, ввести жесткий контроль за высоким уровнем индустриализации, но химические изменения биосферы уже были близки к стадии необратимости. Еще немного – и жизнь на Троланне стала бы невозможна. Но профилактические и надзорные меры такого масштаба требовали личного самопожертвования, самоконтроля и участия всех и каждого. От этого отказывались поголовно все друулы и даже часть троланнцев.

Вероятно, и среди друулов встречались отдельные особи, которые были другого мнения, но в целом друулы решили, что все проблемы можно решить очень просто: объявить троланнцев и их запасы продовольствия естественным источником пищи, который должен был использоваться исключительно для блага и долгой счастливой жизни друулов.

Друулы были небольшими двуногими злобными существами. Они быстро плодились и были беспощадны к врагам, как к мыслящим, так и к неразумным. С незапамятных времен они развивались наравне с троланнцами, поэтому и уровень развития техники у них одинаков. Войны друулов и троланнцев между собой можно было только свести вничью. О победе и тем, и другим и мечтать было нечего. Несмотря на то, что троланнцы много раз предлагали друулам мир, оба вида в итоге существовали в состоянии недружелюбного сосуществования, но в конце концов вспыхнула неминуемая война за скудеющие ресурсы на останках мерзкого и грязного полутрупа планеты Троланн. Друулы уже несколько веков не брезговали каннибализмом и пожирали даже слабеньких детишек, стариков и прочих беспомощных и, на их взгляд, никому не нужных сородичей. Победить их было невозможно, потому что их всегда было больше – голодных и готовых драться. Планета на сегодняшний день принадлежала друулам, осталось только несколько островков сопротивления. Тролланцев защищала самая современная техника.

Единственный выход для них заключался в том, чтобы найти новую, незагрязненную и мирную планету.

– Здесь вы нашли новый дом, – негромко проговорил Приликла. – Что же случилось?

– Какие-то технические неполадки, – сказало существо по имени Кит, излучая смущение и вину. – Я не специалист в навигации. Найдя идеальную планету, мы не смогли вернуться домой и сообщить эту радостную новость. У нас с собой было два сигнальных устройства, оба неопробованные, потому что раньше их не применяли в поисковых скафандрах. Первое сломалось и серьезно повредило обшивку. Второе было исправно, но оно повредило куклу, которая с ним работала. А потом появился корабль с друулами.

– Это были не друулы, – сказал Приликла. – Это был корабль, который прилетел, чтобы оказать вам помощь.

– Мне очень жаль, – сказало существо по имени Кит. – Теперь я это понимаю.

Приликла отодвинул сканер и сам удалился в сторону. Он собрал все физиологические данные, которые ему требовались для предварительной оценки состояния второго КХЛИ, но еще больше ему была нужна немедицинская информация. Он сказал:

– Я буду поддерживать связь с вами, но теперь мы должны осмотреть Джасама. Скажите ему, чтобы он не боялся: ни я, ни друг Флетчер не хотим ему ничего плохого. Но почему вы атаковали первый спасательный корабль?

– Мы его не трогали, – поспешно ответило существо по имени Кит. – Это он атаковал наш защитный скафандр…

В течение нескольких минут, пока они с Флетчером перебирались в другой отсек управления, Приликла слушал, как Кит, существо, которое, как он выяснил в ходе обследования, оказалось женской особью КХЛИ, говорит успокаивающие слова своему супругу. Судя по ее эмоциональному излучению, Кит все больше доверяла Флетчеру и Приликле, но Джасаму еще только предстояло разделить с супругой эти чувства.

– ..Именно так с нами поступали друулы сотни лет, – продолжала Кит. – И многие наши ученые считают, что они уже и сами не понимают, почему так ведут себя. По отдельности они как бы машины, предназначенные для нападения и проникновения внутрь наших защитных скафандров, которые они рвут на части, ломают, как скорлупу ореха, чтобы добраться до съедобного содержимого. Но зачастую содержимое тоже разрушается при нападении за счет ярости и злости нападающего, и получается, что, добившись своей цели, друулы ничего не получают. Они – ходячие машины, в них не осталось почти ничего живого. Мы, троланнцы, хотя бы живые, разумные и цивилизованные, пусть и ужасно ослабленные существа, прячущиеся внутри защитных скафандров. Но внутри этого поискового скафандра, вмещающего два наших тела, где машин больше, чем органической жизни, мы невольно уподобились друулам…

Свой корабль тролланцы называли «поисковым скафандром» и считали более объемной и сложной, специализированной разновидностью индивидуальной защитной одежды, чем те костюмы, которые были вынуждены носить, обороняясь на своей планете от друулов. Приликла чувствовал, как нарастает волнение капитана по мере продолжения их разговора с Кит, но он понимал, что друг Флетчер не станет прерывать поток поступающей информации вопросом, ответ на который и так скоро последует.

– ..В данном случае, – продолжала свой рассказ Кит, – наша защитная оболочка была предназначена для того, чтобы обеспечить нашу безопасность на то короткое время, пока мы находились в атмосфере планеты и еще не вышли в открытый космос, куда друулы пока выйти не могут. Защита действует постоянно и находится в непрерывной боевой готовности. С ее помощью всегда можно уничтожить компьютеризированные системы управления и жизнеобеспечения любого решившего напасть на нас друула, прячущегося внутри машины. Но мы никак не ожидали, что встретим друулов или существ, похожих на них, в глубоком космосе. Это ужасно напугало нас, и мы ничего не могли поделать.

– Мы бы сумели лучше помочь Джасаму и вам, – мягко проговорил Приликла, – если бы ваше защитное устройство можно было бы отключить. Можно это сделать?

– Нет, – ответила Кит. – По крайней мере нам это не под силу. Для того чтобы это сделать, нужны познания специалистов и устройства, имеющиеся только на нашей родной планете. Систему защиты нельзя отключить, поскольку ее функция важна для второго путешествия через атмосферу, которое, как я надеялась, мы совершим, когда будем возвращаться домой, чтобы сообщить о нашем успехе, об обнаружении новой прекрасной планеты. Но вместо этого… Пожалуйста, скажите: Джасам будет жить?

«Порой, – думал Приликла, осматривая раны супруга Кит и пятна запекшегося эквивалента крови в тех местах, где соединялись между собой металлические и органические поверхности, – не всегда полезно говорить только правду даже в ситуации первого контакта».

– Существует высокая вероятность того, что мы сумеем спасти его жизнь, – ответил он.

– Но не здесь, – подхватил капитан. Эти слова он произнес на особой частоте, по которой они с Приликлой общались между собой. Эта частота не была связана с транслятором. Он быстро и четко объяснил, почему он так считает, а Приликла постарался снабдить троланнцев более оптимистичным переводом, продолжая при этом обследовать сканером Джасама.

Ранения Джасама были вызваны структурными повреждениями поискового скафандра с той стороны, ближе к которой располагался его отсек. Эти повреждения возникли во время неудачного запуска первого аварийного маяка, при взрыве которого произошло множество обрывов и смещений в системе жизнеобеспечения, которая была имплантирована в тело Джасама хирургическим путем. Приликла объяснял троланнцам, что возникшие в результате наружные и внутренние травмы обширны и тяжелы, но при надлежащем лечении они не могут угрожать жизни. Он сказал, что ему случалось производить ремонт гораздо более серьезных органических повреждений и удавалось возвращать существ, получивших эти повреждения, к состоянию полного здоровья.

– Но в данном случае, – продолжал он, – надлежащее лечение может быть начато только в том случае, если мы сумеем извлечь и вас, и Джасама из вашего корабля.

– И оставите нас без скафандра! – вмешалась Кит. – И… и без системы жизнеобеспечения! Мы уже потеряли наших кукол. Кукла Джасама уничтожена, а моя повреждена и не может даже произвести элементарных ремонтных работ. Нет!!!

Приликла думал о том, что троланнцы называют своих роботов «куклами», и сопутствующее эмоциональное излучение подсказывало, что к роботам они относятся как к друзьям и помощникам, а также как к любимцам, с которыми можно поиграть. Это было любопытно, но с удовлетворением любопытства следовало подождать до тех пор, пока не будет решена более неотложная задача – задача извлечения троланнцев из скафандра размером с космический корабль.

– На Троланне, – продолжал Приликла, излучая успокоение каждой унцией эмпатической энергии своего сознания, наверняка есть доктора, целители – существа, которые сведущи в лечении болезней или восстановлении поврежденных органов.

Для успешного проведения такой работы требуется легкость доступа к месту повреждения. Прав ли я в том, что ваши целители предпочитают работать с раздетыми пациентами?

– Правы, – ответила Кит. – Но это на Троланне. А здесь…

– А здесь, – мягко, ненавязчиво прервал ее Приликла, – вы будете в большей безопасности. «Ргабвар» – корабль, который видите неподалеку от вашего, – в свое время был специально обустроен для того, чтобы производить такую работу, что его экипаж и проделывал много раз. Там есть все необходимое оборудование для лечения пациентов, но это оборудование и громоздкое, и очень чувствительное. Если придется переносить его сюда, что само по себе будет очень непросто, система защиты вашего корабля может вывести из строя все компьютерные устройства, которыми оборудованы наши приборы, – она поступит с ними точно так же, как поступает с машинами друулов. Времени у нас мало. Вещества, которыми наполнены ваши системы жизнеобеспечения, особенно система жизнеобеспечения Джасама, уменьшились в объеме в результате утечки, и скоро иссякнут окончательно.

Для того чтобы вы оба остались в живых, – закончил он, – вы должны дать согласие, а я должен действовать, и притом безотлагательно.

Последовала короткая пауза, в течение которой Кит излучала все более выраженную неуверенность. Наконец она проговорила:

– Мы оба? А я думала, что один из нас останется внутри нашего поискового скафандра до тех пор, пока не будут произведены органические и механические восстановительные работы, а потом Джасама снова подсоединят и… У меня органических повреждений совсем немного.

– Я знаю, – ответил Приликла. – Но мне понадобится ваша помощь и советы во время процедуры вашего извлечения. Вы будете в сознании и сможете руководить нашими действиями на всех этапах. А мы сможем затем использовать полученный опыт, и нам будет легче извлечь из корабля вашего более тяжело раненного супруга. Мы уже успели провести анализ и воспроизведение вашей пищи, воздуха и необходимой вам жидкости. Воздух и жидкость близки по составу к тем, которыми пользуемся мы. Мой план состоит в том, чтобы перенести вас обоих на герметичные носилки, под колпаком которых будут воспроизведены необходимые для вашей жизнедеятельности условия. Находясь внутри этих носилок, вы сможете оказывать Джасаму непосредственную поддержку в процессе транспортировки на наш корабль и во время тех органических восстановительных работ, которыми мы займемся впоследствии.

Последовала еще одна пауза. Затем Кит сказала:

– Отсоединение Джасама – это трудная, профессиональная работа, которую может произвести только кукла в случае непредвиденной ситуации на борту. Кукла Джасама погибла при первом взрыве, а моя была повреждена во время второго.

Микросхемы, предназначенные для управления тонкими, ловкими пальцами куклы – теми, которые нужны для полного извлечения тела Джасама, перегорели. Моя кукла не способна выполнить ту тонкую работу, которая для этого потребуется.

Уверена, мы оба умрем.

– Не обязательно, – возразил Приликла. – То есть даже вряд ли. Мы способны управлять еще более тонкими и точными механизмами, способными осуществить такую работу. У нас богатый опыт в деле извлечения пострадавших живых существ из потерпевших аварии космических кораблей, а из друга Флетчера получится просто замечательная кукла.

Капитан издал непереводимый звук.

Глава 21

Когда прибыл лейтенант Доддс и доставил герметичные крытые носилки, его встретил робот – кукла Кит и быстро проводил в отсек управления к Приликле и Флетчеру. Под руководством хозяйки, невзирая на несовершенство движений самых тонких пальцев, робот сумел помочь Приликле и Флетчеру, а порой даже превосходил их в работе по отсоединений Кит от массы шлангов, проводов и прочих систем жизнеобеспечения и управления. Работа получилась долгой и трудной.

Флетчера и Приликлу очень интересовал робот, и для того, что" бы отвлечь троланнку от тех неприятных ощущений, которые они ей причиняли, и от постоянной тревоги за Джасама, линию связи с которым им пришлось временно отключить, Приликла стал тактично расспрашивать Кит о куклах.

Для него это была интересная смена темы разговоров.

– Не знаю, почему они вас так интересуют, – возразила Кит, излучая легкое удивление. – Они – игрушки, самые настоящие игрушки, объекты для игры, которыми пользуются большей частью малыши и некоторые взрослые, чтобы вспоминать о том, какими мы были раньше, когда могли свободно передвигаться, плавать, взбираться на горы и деревья, играть вместе и прикасаться друг к другу без боязни раздавить друг друга тяжелыми и громоздкими защитными костюмами. Кукол делают похожими на хозяев и внешне, и размерами. Детские куклы просты по конструкции и не очень умны, а куклы для взрослых очень сложны и способны выполнять множество вспомогательных функций. Они способствуют отдыху своих владельцев, которому те могут изредка предаться и который очень нужен по психологическим соображениям.

Нам с Джасамом, – рассказывала Кит, – предстояло помещение внутрь поискового скафандра, где по причинам, связанным с особенностями системы управления, мы должны были находиться неподалеку друг от друга, но никогда не смогли бы вступить друг с другом в телесный контакт до конца жизни.

Психологи, участвовавшие в создании поискового скафандра, решили, что помогать нам в управлении кораблем и поддерживании всех его систем будут две куклы, отличающиеся особой сложностью и гибкостью конструкции. Психологи решили, что за счет близкого сходства с нами куклы помогут нам меньше ощущать тоску и одиночество и не утратить рассудок.

Приликла переместился в то ограниченное пространство, которое капитан и робот расчистили для него посреди плотной массы шлангов, и наложил маленький зажим на тоненькую трубочку, по которой в брюшную полость Кит поступала кашицеобразная пища из уже пустого резервуара. Он думал о том, что все происходящее напоминает нейрохирургическую операцию в том смысле, что приходится работать над деликатными органами в очень тесном пространстве. На несколько минут Приликла целиком сосредоточился на работе и молчал, пока не добился удовлетворительных результатов. Затем он выбрался из «пещерки» посреди проводов и шлангов и проговорил:

– И это им удавалось.

– Да, – отозвалась Кит. – До тех пор, пока мы не разыскали эту прекрасную, живую, девственную планету, пока не взорвались наши аварийные маяки и пока ваш спасательный корабль… не вломился сюда. – Она смутилась, немного помедлила и добавила:

– О вас и о вашем помощнике-друуле я так не думаю.

– Благодарю вас, – ответил Приликла, чувствуя, что за словами Кит стоят искренние эмоции. – А теперь нам нужно перенести вас на носилки и заняться обработкой нескольких поверхностных ранок, которые образовались в процессе отсоединения вас от системы жизнеобеспечения. Лечение будет быстрым и несложным. Оно будет заключаться в наложении нескольких швов и покрытии ранок лечебной мазью, соответствующей вашему обмену веществ. Побочной реакции на препараты, входящие в состав мази, у вас не возникнет, поскольку они идентичны тем лекарствам, которые мы нашли в аптечке вашей куклы и, как вы помните, подвергли анализу и воспроизвели ранее. Все готовы?

Дальнейшее, по словам Флетчера, чей голос транслировался на отдельной частоте, напоминало перенос вязкой, не прожаренной оладьи через трехмерный лабиринт перепутанных проводов. Приликла понятия не имел о том, что такое «оладья», поскольку единственным блюдом землянской кухни, к которому он питал слабость, были спагетти, и потому поверил капитану на слово. Но наконец им удалось извлечь Кит из кокона, который представлял собой отсек управления, обработать ее раны и удобно уложить на носилки.

– Что теперь? – осведомилась Кит.

– Теперь, – ответил Приликла, – мы герметично закроем колпак носилок, переправим их к отсеку Джасама, восстановим линию связи между вами, и вы сможете рассказать вашему супругу обо всем, что произошло. А мы с другом Флетчером расскажем об этом нашим сотрудникам, которые должны подготовиться к приему новых пациентов. А потом… Прошу меня извинить, но потом мне снова придется поспать.

Пока они переправляли носилки с Кит к другому помещению отсека управления, Приликла быстро объяснил ситуацию патофизиологу Мэрчисон, параллельно передавая видеоматериалы на монитор медпункта через «Ргабвар». Медпункт, установленный на поверхности планеты, имел более просторные помещения, нежели медицинская палуба «Ргабвара». Там сейчас находились все остальные медики и пострадавшие с «Террагара». Кит и Джасам разговаривали между собой. Капитан начал отчет о положении дел. И разговоры Кит с Джасамом, и отчет капитана записывались, чтобы затем, в случае необходимости, Приликла мог все это прослушать. И вдруг цинрусскиец резко утратил всякую связь с реальностью.

Капитан Флетчер посмотрел на спящего Приликлу, понизил голос и продолжил свой отчет на такой частоте, чтобы его могли слышать троланнцы.

– Корабль-курьер номер один, – сказал он, – слушайте меня. В данный момент мы можем сделать заключение о том, что пострадавший инопланетный звездолет неагрессивен. Повреждения, нанесенные им «Террагару», произошли вследствие неведения и функционирования оборонительной системы короткого радиуса действия. Эта система мгновенно отключает все компьютеризированные устройства, которые к ней прикасаются, но не опасна для живых существ. Пока данная система действует и представляет собой величайшую опасность для любого корабля, независимо от его размеров и вооруженности, который решится подойти к ней на близкое расстояние. Очень важно, чтобы вы сохраняли нынешнюю дистанцию и чтобы в район бедствия не проникали другие звездолеты до тех пор, пока мы не изыщем контрмеры.

Корабль вылетел с планеты Троланн, – продолжал Флетчер, – координаты которой пока неизвестны. На этой планете уже несколько столетий идет война троланнцев с другим видом разумных существ, друулами, в которой троланнцы проигрывают. Внешне друулы очень похожи на существ, относящихся к типу физиологической классификации ДБДГ, и из-за этого факта процедура первого контакта была в значительной степени осложнена, потому что членов экипажа «Ргабвара» – землян – троланнцы упорно не желали воспринимать в качестве спасателей, а принимали за своих естественных врагов.

Теперь, на мой взгляд, мы успели сделать достаточно для того, чтобы завоевать их доверие…

– Частичное доверие, – поправила его Кит. – Я доверяю Приликле и до некоторой степени – вам, поскольку вы выполняете все его распоряжения и, похоже, очень хотите нам помочь. Но Джасам все еще боится и не верит вам. Я также испытываю недоверие по отношению к остальным существам, похожим на друулов.

– Но это происходит потому, – возразил капитан, – что вы не видели, как они помогают вам, как помогаем мы с Приликлой. Их работа незаметна, не видна вам, но они работают.

Они совсем не похожи на друулов и не будут на них похожи.

Вы позволите мне продолжить отчет?

Троланнцы подпадают под тип физиологической классификации КХЛИ, – продолжал он, не дождавшись ответа от Кит. – Это теплокровные кислорододышащие существа, но в атмосфере их родной планеты осталось слишком мало кислорода, и дышать там почти нечем. Они утверждают, что их осталось немного… Кит, сколько всего троланнцев на вашей планете?

– Чуть меньше ста тысяч, – быстро ответила Кит.

– Так мало? – проговорил капитан, побледнел и продолжал отчет. – Учитывая эти обстоятельства, а также тот факт, что троланнцы крайне ограничены в возможности совершать космические полеты, я настойчиво рекомендую властям Федерации организовать проведение чрезвычайной операции по эвакуации троланнцев с их практически непригодной для жизни родины на другую планету, в непосредственной близости от которой мы в данный момент находимся. Именно эту планету Кит и Джасам обнаружили для своего народа перед тем, как их корабль получил повреждения при попытке послать сообщение о своих координатах. Кроме того, я бы порекомендовал пока воздержаться от каких-либо агрессивных действий в отношении друулов. Затем, после успешной эвакуации троланнцев при условии возможности налаживания системы переориентации, мы могли бы определить потребности друулов в плане длительного выживания и…

Тело Кит под колпаком носилок начало метаться.

– Вы что же, – взволнованно проговорила она, – не хотите их всех убить или хотя бы дать им убить друг дружку?

Именно этим они займутся, когда им больше некого станет убивать. А может быть, вы и не можете их убивать. Может быть, вы испытываете к ним дружеские чувства – более дружеские, чем к троланнцам, потому что друулы похожи на вас.

Прошу прощения, но, видимо, мы были правы насчет вас с самого начала. Друул, оказывающий помощь и кажущийся дружественно настроенным, все равно остается друулом. Вы разочаровали нас, Флетчер.

Капитан покачал головой.

– Наше внешнее сходство тут ни при чем. И на Земле есть существа, похожие на землян, иначе именуемых людьми. В доисторические времена у нас развился разум и появилась высокоразвитая цивилизация, а с ними этого не произошло. По сей день они остаются неразумными животными. По природе своей они неагрессивны, но их поведением руководят животные инстинкты, из-за чего порой они становятся опасными для людей, и поэтому они содержатся в рамках территорий их обитания, где не могут причинить нам вреда. Если друулы – мыслящие животные, злобные, необучаемые правилам цивилизованного поведения, если они не способны управлять собственными инстинктами и поведением, с ними должно быть проделано то же самое, если это, конечно, им удастся. Они будут подвергнуты изоляции, Троланн будет объявлен властями Федерации карантинной планетой, и друулам будут воспрещены контакты с представителями всех других видов.

Но мы не станем истреблять всех этих существ поголовно только из-за того, что данную меру считают оправданной их злейшие враги, – завершил свою мысль капитан. – Вероятно, ни вам, ни друулам не дано расценить ситуацию объективно.

Но если вы не возражаете, теперь я бы желал возобновить свой отчет…

Капитан вернулся к описанию ситуации на троланнском корабле, изложил планы решения возникших проблем. Одновременно он делал некоторые намеки, предназначенные для того, чтобы морально подготовить троланнцев к тому, что им предстояло пережить в ближайшее время. Намеки эти состояли в описании технических сложностей, связанных с извлечением троланнцев из корабля для последующего лечения. Кит с трудом удавалось хранить молчание.

– Вы и Приликла, наверное, добрые, – сказала она. – Но верно ли я поняла, что в нашей транспортировке будут участвовать подобные вам существа? Это очень напугает и Джасама, и меня. Он может еще сильнее пораниться, когда станет пытаться сражаться с вами. Лучше было бы, если бы все делал Приликла. Он нам нравится.

– Приликла всем нравится, – хмыкнул Флетчер и глянул на мирно спящего эмпата, – но он слишком слаб физически для того, чтобы все делать самостоятельно. Вот почему ему потребуется тяжелое режущее оборудование и помощь, которую ему окажем мы с Доддсом и Ченом – еще двумя землянами, такими же, как я. Нам придется расчистить дорогу и заключить все помещение в герметичную оболочку, чтобы затем Приликла мог приступить к лечению ран Джасама. Но все мы, и на моем корабле, и на поверхности планеты, точно такие же, как Приликла. В процессе нашей работы вы познакомитесь со всеми нами, станете нам доверять и расскажете нам, как мы можем помочь вашим сородичам.

Кит долго молчала. Капитан занялся осмотром помещений, примыкавших к отсеку, в котором находился Джасам, – он помечал структурные элементы, подлежащие удалению, отрезки труб и шлангов, которые следовало перекрыть. При этом он продолжал негромко говорить. Все, что он говорил, представляло собой часть его отчета, в который входили – хотя троланнка об этом могла и не догадываться – и его разговоры с ней, и все материалы, записанные во время насильственной посадки «Террагара», а также касающиеся извлечения и лечения пострадавших с этого корабля.

В отчет о первом контакте следовало включать все подробности, вплоть до самых незначительных.

– Джасам очень обеспокоен тем, – неожиданно сообщила Кит, – что на поверхности планеты могут находиться целители, похожие на вас. Если они там есть, он не желает, чтобы они к нему прикасались. Он говорит, что скорее умрет, чем позволит им к нему прикоснуться. Почему бы вам не отправить нас в больницу, которую вы нам показывали, где есть много целителей, совсем не похожих на друулов?

Согласно правилам первого контакта, на вопросы следовало отвечать правдиво, но по возможности придерживаться простой формы изложения. Капитан ответил:

– Моему кораблю приказано оставаться здесь и предупреждать другие корабли об опасности приближения к району бедствия, связанной с возможностью аварий, которые могут произойти при попытке исследования вашего поискового скафандра. На борту «Ргабвара» работают четверо офицеров-землян, включая меня, и четверо целителей. Их бригаду, как вы уже знаете, возглавляет Приликла. Его главной помощницей является Мэрчисон, женщина-землянка, которая выглядит… скажем так, несколько иначе, нежели я. Кроме того, в состав бригады медиков входит Найдрад, кельгианка, внешне похожая на гусеницу-многоножку, покрытую красивой серебристой шерстью, и мимикрист Данальта, который может становиться похожим абсолютно на все и всех – даже на троланнцев. Это ему вполне под силу, и он может принять ваше обличье или обличье вашего супруга для того, чтобы вас порадовать и развеселить. Кроме того, на поверхности планеты находятся трое землян, получивших сильнейшие ожоги. Медицинская бригада, за исключением Приликлы, там и ухаживает за пациентами. Она работает в специально установленном на поверхности планеты временном медицинском комплексе. Никто из них, и даже пострадавшие существа с борта «Террагара», не сделают вам ничего дурного. Вы в этом убедитесь, когда лучше узнаете нас. Кроме того, ликвидация физических травм – это еще не все. Мы считаем, что ваше самочувствие и настроение улучшатся и вы быстрее поправитесь и физически, и психологически, если будете проводить какое-то время на открытом воздухе, на той прекрасной планете, которую вы с Джасамом разыскали для троланнцев.

Ответа не последовало. Короткую паузу нарушил негромкий голосок Приликлы, обратившегося к капитану на особой частоте.

– Я проснулся несколько минут назад, – сообщил он, – и признаюсь, вряд ли бы у меня получилась более удачная беседа, чем у вас. Спасибо вам большое, друг Флетчер. Кит ощущает большое успокоение, а Джасам, который все еще сильно волнуется и близок к бессознательному состоянию, разделяет с супругой чувства облегчения и радости. Самое время пригласить сюда друзей Чена и Доддса.

В течение следующих трех часов земляне занимались расчисткой и временной герметизацией отсека, в котором находился Джасам, с помощью защитной оболочки. Флетчер и его помощники отключали всевозможные устройства, отрезали неисправные провода и трубы. Порой границы между техническим и медицинским трудом напрочь размывались, поскольку офицеры «Ргабвара» осуществляли более тонкую работу, нежели та, которой занимался Приликла. Несмотря на то что эмпат не собирался спать еще четыре часа, к тому времени, когда работа была закончена и Джасам был водворен во вторую половину герметичных крытых носилок рядом с Кит, Приликла так устал, что с трудом удерживался от того, чтобы не уснуть раньше времени. Капитан, не спавший уже двое земных суток подряд, но, похоже, не слишком страдавший из-за этого, завершал свой отчет для экипажей кораблей-курьеров.

– ..Установлены дружественные отношения с двумя пострадавшими троланнцами, которые на данный момент готовы к транспортировке на «Ргабвар» и немедленной последующей доставке на поверхность планеты, где будут помещены во временный полевой медпункт. Судя по сведениям, предоставленным доктором Приликлой, существо по имени Кит имеет только поверхностные ранения и вне опасности, но состояние второго троланнца, Джасама, вызывает тревогу. Ему требуется срочная операция, и прогноз неясный. Вы обладаете всеми необходимыми сведениями, но я предлагаю вам оставаться на местах, на прежнем расстоянии от троланнского корабля, который по-прежнему функционирует и представляет собой опасный объект. Ожидайте несколько часов, и вы получите последние радостные или печальные новости.

С этого момента дела целиком и полностью переходят в область медицины, – закончил он, – и мы не ожидаем никаких неприятных неожиданностей.

Глава 22

В медпункте обстановка также не отличалась особыми осложнениями. Окружающие окрестности были настолько красивыми и так ласкали глаз, что о скуке и вспоминать не приходилось. И самочувствие, и настроение у пациентов улучшилось, поскольку их дважды выкупали в море и дали им затем позагорать, после чего снова поместили в медпункт. До захода солнца оставался час, и его косые лучи, исходившие уже почти от самого горизонта, играли на розовато-белых барашках волн темно-синего моря. Наступило идеальное время для еще одной прогулки по острову.

«Которую, – недовольно думала Мэрчисон, – мне опять придется совершить в сопровождении непрерывно меняющего обличья и совершенно ненужного ангела-хранителя».

На самом деле не было никакой причины, согласно которой она обязана была бы вернуться в медпункт засветло – разве что только потому, что прежде она никогда не нарушала этого правила. Но для того, чтобы никого напрасно не волновать и традицию не нарушать, она решила на этот раз не идти пешком, а пробежаться трусцой. Она намеревалась сделать остановку только для того, чтобы выкупаться в своем излюбленном местечке – крошечной бухточке, обрамленной деревьями, на противоположной стороне островка. Мэрчисон была уже недалеко от этой бухточки, а медпункт прятался за изгибом берега, когда солнце начало садиться. По опыту патофизиолог знала, что и после заката успеет добраться до медпункта – на этой планете сумерки тянулись довольно долго. По мелководью наравне с ней плыл Данальта, рассекая накатывающие на берег волны и периодически выпрыгивая из воды, Сегодня он играл роль летучей рыбы. Мэрчисон быстро бежала по плотному сырому песку, глядя под ноги, чтобы не наступить на валявшиеся на берегу белые камни. Вдруг мимикрист издал непереводимый звук, проворно выпрыгнул из воды и шлепнулся на песок рядом с Мэрчисон. Еще не завершив преобразование из обличья водного жителя в обличье существа, способного передвигаться по суше, Данальта уплотнил один из мнимых плавников, превратил его в подобие руки и указал вперед.

«А вот это, – подумала Мэрчисон, замедлив бег и остановившись под деревьями, – приятное разнообразие в обычном пейзаже».

То, что она сочла приятным разнообразием, представляло собой гладкий, невысокий холмик, покрытый чем-то похожим на волокнистые зеленовато-коричневые растения или чешуйки. Может быть, это были какие-то водоросли. Холмик находился наполовину в воде, наполовину на берегу и напомнил Мэрчисон выброшенного на берег крупного кита.

– Я бы сказала, что это один из тех объектов, которые мы разглядели с вершины в первый день, – сказала Мэрчисон, – и вот теперь мы лицезреем это чудо природы вблизи. У вас зрение лучше, чем у меня. Оно живое?

Данальта, еще не успевший завершить преображение во что-либо более или менее вразумительной формы, увеличил размеры глаза и сообщил:

– Общий вид позволяет предположить, что перед нами крупное морское млекопитающее, хотя его дыхательные отверстия и плавники не видны или скрыты под водой. Тело едва заметно колеблется, но скорее всего это связано не с дыхательными движениями, а с тем, что объект покачивают волны. Может быть, оно живое, но того и гляди умрет. Все равно приближаться к нему рискованно. Осмотреть его с более близкого расстояния?

– Мы осмотрим его вместе, – решительно проговорила патофизиолог, – после того, как сообщим о находке. Но я бы сказала, что риск невелик. – Она указала на небо над выброшенным на берег странным существом и добавила:

– Видите: снова собираются падальщики, а это четкое доказательство того, что жить их жертве осталось недолго.

Птицы, не шевеля крыльями, парили в восходящих потоках воздуха над песчаным побережьем, которое все еще излучало накопленное за день тепло. На этот раз они летали ниже.

Так близко Мэрчисон их еще ни разу не видела. Птиц было две. Их туловища и широкие кожистые крылья были одного цвета, и похоже, их поверхность выглядела точно так же, как поверхность существа, лежавшего на берегу. Вид у птиц был какой угодно, только не дружелюбный. Мэрчисон невольно попятилась и спряталась под толстыми ветвями деревьев, искренне надеясь на то, что птицы ее не заметили.

Данальта не пошевелился – только удлинил стебелек, на конце которого располагался глаз, и выгнул этот стебелек в ту сторону, где летали птицы.

– Это не птицы, – тихо-тихо проговорил он. – Это летающие машины, безмоторные самолеты. Внутри обоих сидят пилоты.

В первое мгновение Мэрчисон была слишком ошеломлена, чтобы как-то отреагировать на это сообщение. А они-то думали, что попали на необитаемую планету. Судя по данным, полученным с помощью датчиков «Ргабвара», здесь напрочь отсутствовали какие-либо признаки цивилизации – обработанные земли, дороги, электромагнитное излучение, промышленное загрязнение воздуха, короче говоря, все то, что обычно было связано с деятельностью разумных существ, тем более существ, способных создавать летающие машины. Неожиданно Мэрчисон подумала о том, что два планера летают так низко для того, чтобы их не было видно за холмом со стороны медпункта.

Дрожащими руками Мэрчисон достала из сумочки на поясе коммуникатор и уже поднесла его к губам, когда на ее плечи и спину вдруг опустилось нечто большое, мягкое, наделенное множеством ворсистых лап. В тот же миг одна из этих лап обвила ее ноги так цепко, что Мэрчисон покачнулась и упала ничком на землю и уронила коммуникатор, инстинктивно выставив перед собой руки, чтобы не удариться лицом.

Она потянулась за коммуникатором, но тут за руку ее схватила еще одна косматая лапа. Вскоре обе ее руки были прижаты к бокам и схвачены маленькими жесткими клешнями. Захватчик оторвал Мэрчисон от земли, приподнял на несколько футов, развернул вбок. Затем Мэрчисон почувствовала, что ее лодыжки обматывают чем-то вроде очень тонкой веревки. Затем пленившее ее существо обмотало веревкой ее бедра и примотало к ним руки. Мэрчисон удалось краешком глаза увидеть того, кто ее пленил.

Это были пауки.

Двое из них держали и поворачивали ее в разные стороны, а третий выпускал из ротового отверстия непрерывную тонкую белую паутину, которая обвивала пленницу. Еще три паука бесшумно спрыгнули на землю с низко нависающих веток, спикировав на таких тонких паутинках, что патофизиолог едва разглядела их. Да и самих пауков было трудно рассмотреть на фоне темной, коричнево-зеленой растительности, пока они не приземлились. Каждый из пауков держал в лапах толстый короткий лук с натянутой тетивой и стрелой, приготовленной для выстрела.

Земных пауков Мэрчисон никогда не боялась, а среди ее коллег и друзей в Главном Госпитале Сектора попадались создания и пострашнее видом, но это вовсе не означало, что она неудержимо обожала все, что разгуливало на шести лохматых лапах – тем более когда эти твари угрожали ее жизни, как сейчас.

Пытаться освободиться нечего было и думать, потому что паутина, которой ее связали, оказалась на редкость прочной.

Стоило Мэрчисон дернуться, и на ее лодыжках и запястьях остались неглубокие порезы. Она разжала губы и издала несколько шумных вдохов и выдохов, надеясь дать паукам понять, что не сможет дышать, если они слишком туго перебинтуют паутиной ее грудную клетку.

То ли пауки поняли ее намеки, то ли сами намеревались так поступить – этого Мэрчисон не знала, но во всяком случае, грудь ее была затянута паутиной более милосердно. Она могла свободно дышать, но не слишком глубоко, иначе паутинки могли вонзиться в кожу. Еще она имела возможность вертеть головой и даже немного сгибаться в талии. Один из пауков заинтересовался ее транслятором и попробовал оторвать его, но транслятор, как и набор медицинских инструментов, был крепко присоединен к поясу, поэтому у паука ничего не получалось. Он, правда, продолжал попытки оторвать понравившуюся ему вещицу, и Мэрчисон издала звук, которым показала, что ей больно, и паук отступился. Затем захватчики уложили ее на сетку, сплетенную из волокон какого-то растения, взялись за четыре конца сетки и понесли к берегу, а еще два паука пошли следом. Один из них – тот самый, что пытался позаимствовать транслятор, поднял оброненный Мэрчисон коммуникатор и принялся с любопытством тыкать в него лапами.

Данальты нигде не было видно.

Мэрчисон не знала, что бы мог предпринять мимикрист, но он все-таки мог что-то придумать. «И я тоже, между прочим!» – сердито подумала она, и на миг ей показалось, что гневом она старается заглушить страх.

* * *

Солнце село, но еще было достаточно светло для того, чтобы можно было хорошо рассмотреть побережье и тот объект, который Мэрчисон приняла за морское млекопитающее. Гладкая наружная поверхность странного объекта вздыбилась и превратилась в несколько невысоких треугольных парусов, как те, что в древности ставили на земных парусниках под названием «фелюга». Появились и мачты, и соответствующий такелаж. Два летчика приземлились и теперь поспешно волокли свои планеры к странному объекту. Но отряд пауков должен был опередить их. Пауки явно разнервничались. Они издавали негромкое потрескивание и стрекотание, переговариваясь друг с другом, и еще более громкие звуки, обращаясь к пилотам и тем, кто находился на «корабле».

Неожиданно их переговоры были прерваны. Послышался звук, которого не издавал никто из тех, кто был поблизости.

– Отвечайте, патофизиолог Мэрчисон, – раздался громкий, недовольный голос старшей медсестры Найдрад. – Если вам нечего сказать, почему вы включили коммуникатор? У меня работы по горло. Перестаньте понапрасну отвлекать меня.

Носильщики остановились настолько резко и неожиданно, что Мэрчисон чуть было не выпала из сетки. Паук, державший в лапах ее коммуникатор, уронил его на песок и попятился прочь, испуганно застрекотав. Мэрчисон против воли рассмеялась. Она поняла, что случилось, разглядев две горящие на панели коммуникатора лампочки. Паук, возясь с прибором, ухитрился не только включить его на прием и связь, но и вывел громкость на полную катушку. Между тем коммуникатор работал, он был включен, и хотя он валялся на песке в нескольких метрах от Мэрчисон, Найдрад должна была ее услышать.

Пауков не должны были удивить громкие звуки – она уже кричала в их присутствии, когда они делали ей больно, а теперь ей нужно было кое-что прокричать Найдрад. Однако существовала опасность. У пауков могли возникнуть справедливые подозрения, если бы их пленница принялась громко орать безо всякой причины, когда ее никто не трогал и не делал ей больно. Стоило бы им только догадаться, что происходит какой-то разговор и что она пытается позвать на помощь, они бы тут же заглушили или ее, или коммуникатор.

Заглушить коммуникатор они, собственно говоря, уже пытались, швыряя в прибор камешки и держась при этом на почтительном расстоянии от него. Хорошо еще, что стрелы в ход не пускали. К счастью, пока все камешки пролетали мимо, но стоило им попасть – и коммуникатору конец. Это был тонкий прибор.

Мэрчисон еле слышно, совсем не по-дамски выругалась.

Ее супруг любил говорить, что только это она и делает не по-дамски. Выругавшись, она стала лихорадочно соображать. У нее было совсем мало времени для того, чтобы передать сообщение, и еще меньше, если бы один из камней угодил в цель.

Она вдохнула поглубже – настолько глубоко, насколько могла без риска порезаться о тонкие, прочные паутинки, и заговорила медленно и внятно, надеясь, что возбужденные и стрекочущие пауки не обратят внимания на производимые ею странные звуки.

– Найдрад, говорит Мэрчисон. Слушайте, молчите и записывайте. Нас захватили в плен местные разумные жители, приблизительная классификация ГСКД…

Пауки не обращали на нее никакого внимания и продолжали увлеченно швырять камешки в коммуникатор. Пока старания пауков были безуспешны. Коммуникатор действовал, его огоньки горели.

– Похоже, это какие-то морские разбойники, – продолжала Мэрчисон более спокойно. – Они пользуются большими парусными кораблями, безмоторными воздухоплавательными устройствами и луками для стрельбы. Металлического оружия я у них пока не видела. Меня туго связали, но не ранили, и я не вижу Данальту…

Она умолкла, потому что поняла, что последние ее слова могут быть не правдой. Трудно было судить наверняка в сгущающихся сумерках, но Мэрчисон показалось, что песок с одной стороны от коммуникатора вспучился и на нем появилась зыбь, как от ветра. А в следующее мгновение песчаная зыбь окружила коммуникатор со всех сторон. Данальта, всемогущий Данальта, на этот раз притворился кусочком песчаного берега. Еще миг – и коммуникатор, и его горящие лампочки исчезли, как не бывало.

Пауки еще какое-то время пошвыряли в ту сторону камни, изумленно стрекоча. Видимо, это «колдовство» скорее удивило их, нежели разозлило, а как только мишень исчезла, они сразу потеряли к ней всякий интерес. То, что в Данальту попало несколько камешков, его не должно было сильно огорчить, поскольку его кожа была неуязвима для большинства относительно медленно летающих предметов, в каком бы обличье он ни пребывал. Самое главное было то, что Данальте удалось вызволить и защитить коммуникатор. Теперь, когда пауки уберутся отсюда, мимикрист сможет связаться с медпунктом, а оттуда его сообщение будет передано на «Ргабвар».

Мэрчисон пока боялась всего, что может с ней случиться в самом ближайшем будущем, но все же ей стало немного веселее, чем было несколько минут назад. А потом со стороны паучьего корабля послышался чей-то громкий, властный стрекот.

В борту открылось несколько треугольных отверстий, откуда лился тусклый, мигающий желтоватый свет. Такой свет мог исходить, как решила Мэрчисон, только от масляных ламп или свечек. На носу корабля, хорошо различимого на фоне темнеющего неба, был виден паук, который, по всей вероятности, и производил весь этот шум. Возле головы паук держал длинный темный конус – судя по всему, это было нечто вроде рупора. Примерно в полумиле от берега позади выброшенного на берег парусника появился другой корабль, точно таких же размеров и очертаний. Его иллюминаторы также были освещены. Затем этот корабль заслонил собой один из четырех пауков, державших сетку, на которой лежала Мэрчисон.

Пауки подняли сетку и понесли дальше, к своему паруснику.

Вероятно, ранее они никак не отреагировали на ее речь, потому что были слишком увлечены процессом швыряния камнями в коммуникатор, и к тому же в это время чересчур громко переговаривались между собой. Поэтому Мэрчисон отважилась передать последние новости, пока ее не утащили слишком далеко от места захвата.

– Данальта, – проговорила она, – судя по всему, ГКСД не владеют электричеством и радиосвязью. В бухту входит второй корабль таких же размеров и очертаний, а на горизонте появился третий…

Мэрчисон умолкла. Эскорт остановился. Один из пауков громко застрекотал и принялся просовывать лапу в просветы между ее телом и опутывавшими ее паутинными нитями. Наверное, проверял, туго ли связана пленница. Мэрчисон стало не по себе, и она сочла за лучшее больше ничего не говорить.

Она не знала, были ли услышаны ее слова, но очень надеялась на то, что у маленького кусочка песчаного берега, который был Данальтой, было хоть какое-нибудь песочное ухо.

Глава 23

Лицо капитана, появившееся на экране монитора на медицинской палубе, имело характерный темно-розовый оттенок, говорящий о сильных чувствах, да и сами чувства просочились сюда через весь корабль из отсека управления.

– Доктор, – сказал Флетчер, – мне поступило сообщение из медпункта, переданное от Данальты, который находится где-то на острове. Это… нет, это просто глупость какая-то!

В сообщении утверждается, будто бы патофизиолога Мэрчисон захватили в плен какие-то пираты. Но на этой планете нет ни малейших признаков цивилизации и вообще разумной жизни. Или ваши подчиненные решили воспользоваться находящимся в их распоряжении запасом лекарств для того, чтобы отдохнуть, сбросить стресс? Вы уж, будьте так добры, поговорите с ними, пока я не брякнул чего-нибудь такого… невежливого.

Приликла бросил взгляд на лежащего без сознания Джасама и пребывающую в состоянии полного бодрствования Кит и подумал, не отключить ли, на всякий пожарный, транслятор, но решил этого не делать. Всякая секретность в ситуации, когда налаживались только-только установленные контакты, была недопустима.

– Конечно, друг Флетчер, – ответил Приликла. – Соедините их со мной!

Слушая сообщение Данальты, время от времени прерываемое комментариями Найдрад, Приликла задумался о том, прав ли был, не отключив транслятор и позволив тем самым Кит слушать то, что выслушивал он. Эмоциональное излучение троланнки становилось все более и более беспокойным, тем временем как в эмоциональном излучении капитана раздражение сменилось нешуточной тревогой. Когда сообщение мимикрии ста отзвучало, Флетчер, не дав Приликле и слова сказать, затараторил:

– Доктор, вы же не станете спорить с тем, что проблема возникла тактическая, военная, а никак не медицинская? Поскольку это так, командование должно перейти ко мне независимо от того, согласны вы с этим или нет.

– Проблема и медицинская, и военная одновременно, друг Флетчер, – возразил Приликла. – Но самое главное не это, а то, чтобы как можно скорее возвратить друга Мэрчисон живой и невредимой.

– Вот и я о том же, – буркнул капитан. – Однако положение непростое. Мы теперь имеем дело с двумя ситуациями первого контакта, причем контакты осуществляются не одновременно. Отношения с троланнцами налаживаются более или менее гладко, но эти разумные пауки… Вы на минуточку представьте себе цивилизацию, не пользующуюся металлами, электричеством и радиосвязью, но при этом владеющую боевыми: кораблями, планерами и луками. Похоже, для приготовления пищи и освещения они пользуются открытым огнем, но не применяют огонь для каких-либо производственных целей. Не стоит теперь удивляться тому, что наши датчики не обнаружили на планете признаков разумной жизни. На корабле-неотложке оружия, естественно, нет, но мы без труда одолеем этих тварей фиксирующими гравилучами и противометеоритным полем… – Он помедлил и добавил:

– Если, конечно, нам позволят это сделать.

Приликла не хуже капитана знал, как строги правила, регламентирующие осуществление контактов с новообнаруженными разумными обитателями открытых планет. В тех случаях, когда новые знакомцы владели космической техникой и умели совершать космические полеты, вследствие чего были морально готовы к мысли о том, что посреди звезд вероятны встречи с другими разумными существами, контакт мог быть более непосредственным и откровенным. Но если местные обитатели оказывались примитивными дикарями, то к контакту следовало подходить со всей осторожностью, а порой и вовсе отказываться от него, учтя все «за» и «против».

Всегда существовала опасность того, что встреча со странными созданиями, свалившимися с небес в жутко грохочущих посудинах, даже при том, что эти создания всей душой желали аборигенам только самого хорошего, могла развить у этих самых аборигенов комплекс неполноценности, от которого они потом не смогли бы оправиться. И «Ргабвар», временно приземлявшийся на острове, и остов «Террагара» наверняка уже были замечены с борта планеров-разведчиков, поэтому уже сейчас можно было говорить о нанесении местной цивилизации определенной доли вреда. Но предпринимать по отношению к аборигенам агрессивные действия, несмотря даже на то, что они были повинны в похищении Мэрчисон, было опасно. Это стало бы грубейшим нарушением правил.

– Пилоты планеров наверняка уже доложили капитанам кораблей о медпункте, – излучая тревогу, сказал капитан. – Если пауки вздумают напасть на медпункт с суши или с моря, ему не устоять.

– Невзирая на правила, друг Флетчер, – решительно проговорил Приликла, – мы обязаны каким-то образом защитить наших сотрудников и пациентов, не причинив вреда паукам. Вы согласны с этим? И каков ваш тактический план?

– Мне нужно немного подумать, – ответил капитан. – Но как быть с патофизиологом Мэрчисон? Ни оборудования, ни подготовки для того, чтобы отправить спасательный отряд, у нас нет. Каким бы образом мы ни решили ее спасти, нам так или иначе придется разодрать паучий корабль на части гравилучами.

– Друг Флетчер, – сказал Приликла, – у вас будет немного времени для того, чтобы подумать о том, как оборонять медпункт, пока мы будем переправлять туда Джасама и Кит, либо, если это понадобится, транспортировать пациентов и сотрудников на «Ргабвар». Что касается патофизиолога Мэрчисон, то ее положение я хотел бы обговорить с другом Данальтой, который по-прежнему находится сравнительно недалеко от места происшествия. Он сообразительный и надежный телохранитель и неплохой разведчик.

– Что верно, то верно, – согласился капитан. – Я оставлю открытым свой канал связи, и вы будете знать обо всем, что я предпринимаю. До связи.

Разговаривая с мимикристом, Приликла ощущал озадаченность и нетерпение, овладевшие Кит, но троланнка не задала ему никаких вопросов даже тогда, когда их разговор закончился. Приликла понимал, что Данальта тревожится за безопасность друга Мэрчисон, но его самого встревожило то, что Данальте крайне редко было свойственно тревожиться о чем-либо. Цинрусскиец снабдил своего подчиненного советами и осторожными рекомендациями и, надеясь на лучшее, полетел к излучавшей все более сильное нетерпение Кит, когда из дублирующего коммуникатора послышался голос капитана.

– Корабль-курьер номер один, – сказал Флетчер, – у меня есть для вас сообщение, которое следует присовокупить к отчету о создавшемся положении. На планете обнаружены разумные местные жители. Они подпадают под код физиологической классификации ГКСД, вероятно – агрессивны, владеют примитивной неметаллической техникой. Они захватили в плен патофизиолога Мэрчисон, но, судя по последним сведениям, она жива и невредима. В данный момент осуществляются две отдельные операции по установлению первого контакта. Поврежденный троланнский звездолет и данная звездная система остаются на карантине. Всем судам доступ в данный район воспрещается. Немедленно стартуйте и доставьте эту новую информацию туда, где ее ожидают. Корабль-курьер номер два, вы остаетесь на месте и внимательно следите за дальнейшим развитием событий. Конец связи.

– Приликла, – проговорила Кит, не дав эмпату сказать ни слова, – я слышала и поняла каждое из слов, произнесенных вами и существом, похожим на друула, но смысл этих слов меня смущает. Мы с Джасамом в опасности или существо по имени Мэрчисон? Лично меня совсем не огорчило бы отсутствие этой Мэрчисон, хотя вы настойчиво убеждаете меня в том, что она – прекрасный целитель, хоть и похожа на друулку. Но вы заверяли меня в том, что эта прекрасная планета, которую мы с Джасамом разыскали, необитаема. Откуда же взялись эти воинственные пауки? Мы находились внутри самого последнего и самого лучшего поискового скафандра.

Наши сородичи не сумеют построить больше ни одного такого скафандра. Что же теперь будет с нами?

Несмотря на то, что большая часть его чувств была посвящена тревоге за жизнь друга Мэрчисон, Приликла постарался излучить как можно больше сочувствия и успокоения, объясняя Кит суть сложившегося положения. Говорил он правду, но в связи с тем, что Джасам и Кит являлись его пациентами, хорошенько приправил правду оптимизмом.

– Вы и ваш супруг будете в самом скором времени переправлены на поверхность планеты, – сказал он, – где мои сотрудники и я сумеем помочь Джасаму, нуждающемуся в срочной операции. Пауки ведут себя враждебно, но причины такого их поведения станут нам ясны только тогда, когда мы получим возможность вступить с ними в переговоры. Еще час назад мы понятия не имели об их существовании, но мы для них – чужаки, которые вторглись в их мир без разрешения, и это может являться вполне веской причиной для проявления враждебности. А может быть, они просто-напросто решили изучить существо, принадлежащее к новому, незнакомому для них виду.

Но они не представляют собой физической угрозы ни для кого, кроме как для друга Мэрчисон, в связи с тем, что уровень нашей техники намного выше, чем у них.

– Однако, – продолжал он, – независимо от того, насколько они цивилизованны и техникой какого уровня владеют, это их родная планета. Власти Федерации, следящие за исполнением законов, не позволят троланнцам применить высокоразвитую технику для того, чтобы завладеть этой планетой и отобрать ее у местных жителей или обосноваться на ней без официального разрешения и согласия со стороны пауков…

– Если бы мы так поступили, – слабым, еле слышным голосом проговорил Джасам, – мы повели бы себя не лучше друулов.

Тактично проигнорировав это замечание, но радуясь тому, что Джасам вступил в разговор, Приликла продолжал:

– Но в Галактической Федерации существует множество планет, где разумная жизнь отсутствует. Когда вы оба поправитесь и сможете вернуться на Троланн на борту одного из наших кораблей, мы покажем вам изображения этих планет и ознакомим вас со сведениями о тамошней воде, атмосфере, флоре и фауне. Затем мы осуществим все подготовительные работы по эвакуации троланнцев на ту планету, которую вы изберете…

– А вы уничтожите друулов, – прервала его Кит, – чтобы мы могли спокойно улететь с Троланна?

– Никто из этих существ, – вяло выговорил Джасам, дав ответ за Приликлу, – не станет уничтожать никого, кроме, пожалуй, болезнетворных микробов. Как бы иначе они добрались до вершины эволюционных древ и стали доминирующими видами на своих родных планетах?

– Джасам, – сказал Приликла, – я очень рад тому, что вы пришли в сознание и проявляете интерес к сложившемуся положению дел, но, прошу вас, не переутомляйтесь. Вы задали вопрос, отвечать на который мне бы пришлось очень долго, и вы можете, слушая меня, снова потерять сознание от слабости или от скуки. Позвольте мне пока ответить вам так: в доисторические времена никто из нас, включая и моих сородичей, не был таким паинькой. Медицинские мониторы просигнализируют мне о любом изменении в вашем состоянии, и я хочу спросить вас: не хотите ли вы с Кит поговорить наедине о вашем будущем?

Кит излучила резкую вспышку страха и тоски. Те же чувства, но менее интенсивные, излучил Джасам. Они оба понимали, как плачевно состояние Джасама, и решили, что доктор предоставляет им, может быть, последнюю возможность поговорить с глазу на глаз. Но прежде чем кто-то из троланнцев успел заговорить, из динамиков коммуникатора послышался голос капитана.

– Доктор, у меня для вас технические новости, – холодно, по-деловому проговорил Флетчер. – Мы покидаем орбиту и идем курсом, который выведет нас близко к поверхности моря примерно в трехстах милях от острова со стороны, противоположной местонахождению паучьих судов. Ожидаемое время прибытия в заданный район – два часа. Для того чтобы наше появление осталось незамеченным, мы воспользуемся той же вершиной, какой пользовались пауки, оставаясь невидимыми со стороны медпункта. Найдрад и два вспомогательных робота будут готовы к приему пациентов. От Данальты и Мэрчисон сообщений нет. Наши датчики не улавливают никакой активности на суше, на море и в воздухе в районе местонахождения трех морских судов, которыми управляют пауки. Это наводит на мысль о том, что они, вероятно, спят, и это радует. Скорее всего и вы, доктор, близки к пределу выносливости. Поэтому, наверное, хотите последовать их примеру.

– Благодарю вас, друг Флетчер, – отозвался Приликла. – Ваш совет хорош, и я немедленно ему последую.

Он сложил крылышки, пристегнулся к опоре одного из приборов и уже устраивался поудобнее, когда почувствовал, что эмоциональное излучение Кит несколько переменилось.

Обычно она испытывала резкие и сильные чувства, когда речь шла о ее супруге, друулах и ситуации в целом. Любовь и ненависть Кит проявляла одинаково ярко. А вот теперь ее чувства смягчились и затуманились.

– Вы знаете, – медленно заговорила Кит, – что я не способна читать чужие чувства так же хорошо, как вы. Но я вспоминаю все ваши слова и все, что вы сделали для нас здесь и внутри нашего поискового скафандра, и я думаю… Нет, я верю, что вы очень тревожитесь за жизнь Джасама и мою жизнь тоже.

Это так?

– Да, – ответил Приликла, всеми силами стараясь не уснуть.

– На Троланне такой вопрос сочли бы оскорбительным, – продолжала Кит, – поскольку в нем содержится нечто такое, что говорит о психическом извращении и помрачении сознания, но все-таки… С той же ли глубиной и силой вы тревожитесь за жизнь друулоподобной целительницы Мэрчисон, что и за жизнь Джасама?

– Да, – повторил Приликла.

Глава 24

Первыми на борт парусника взошли пауки-пилоты. Они втащили на корабль по трапу свой планер. За ними последовали те, что тащили связанную Мэрчисон, а за ними – пауки, вооруженные луками.

Мэрчисон успела разглядеть трап. Он оказался широким и на удивление длинным, и фактически представлял собой мягко выгибающийся мостик над верхушками волн и сырым песком на берегу. Трап тянулся от большого отверстия в носу корабля к сухому песку дальше от кромки воды. Мысль у Мэрчисон мелькнула довольно дикая, но подумала она о том, что эти пауки странные моряки – моряки, боящиеся воды.

Пауки втащили ее внутрь парусника и пронесли по коридору, потолок в котором был такой низкий, что если бы Мэрчисон не лежала в сетке на спине, непременно оцарапала бы лицо о грубую шершавую поверхность потолка. Примерно через каждые двадцать метров были расставлены чадящие и мерцающие светильники. Принюхавшись, Мэрчисон заключила, что в них горит какое-то масло – скорее растительное, нежели минеральное. Светильники плавали в больших деревянных плошках с водой, и возле каждой из этих плошек стояли по две бочки: одна с водой, а вторая с песком. Патофизиолог подумала о том, что пауки, похоже, боятся не только воды, но и огня, но тут вспомнила о том, что в те годы, когда моря и океаны Земли бороздили деревянные парусники, огонь был для моряков слугой, с которого не спускали глаз.

Долго, мучительно долго, как ей казалось, ее несли вперед под шершавым потолком, но наконец сетку опустили на пол в каком-то помещении площадью примерно шесть квадратных метров. Высоты потолка здесь хватило для того, чтобы Мэрчисон смогла бы встать на колени, если бы пауки развязали ее.

Видимо, именно это они и вознамерились сделать, поскольку три паука подняли ее и перевернули лицом вниз, а четвертый раскрыл рот и занялся чем-то таким, из-за чего путы, обвивавшие ее тело, размягчились и перестали так сильно давить. Затем ее перевернули и стали медленно поворачивать, а четвертый паук, издавая негромкие шуршащие звуки, стал затягивать паутину внутрь своего тела.

Когда с этим было покончено, остальные пауки ретировались, а последний остался и принялся обертывать одну из лодыжек пленницы лентой из какого-то плотного мягкого материала. Но эта лента служила только подкладкой: поверх нее был наложен прочный шпагат – тонкий, грубый и прочный, явно сплетенный из волокон какого-то растения, а не из паутины, которая формировалась в утробе паука. Затем паук склонил голову и что-то выплюнул поверх шпагата, который мгновенно затвердел, и покрыл узел плотным прозрачным слоем.

Затем паук привязал другой конец шпагата к скобе у двери и таким же образом закрепил узел. Длины шпагата хватало для того, чтобы пленница могла свободно передвигаться по помещению и даже немного удаляться от него. Обернувшись, паук задержал взгляд на пленнице и указал лапой в угол, где располагались два низких поручня, между которыми в полу находилась плоская деревянная крышка.

Паук подошел к поручням, поднял крышку и оттолкнул ее в сторону, затем указал на квадратное отверстие под крышкой, махнул лапой, дав Мэрчисон знак двигаться туда, а сам отошел.

В помещении было не слишком светло для того, чтобы хорошо разглядеть, что находится за квадратным проемом, но Мэрчисон поняла, что это такое, еще до того, как услыхала ровный плеск волн на бортом. Паук продемонстрировал ей корабельную сантехническую систему – туалет. Для того чтобы показать, что она все правильно поняла, Мэрчисон не стала прибегать к наглядной демонстрации. Она только ухватилась за поручни двумя руками и немного постояла между ними, после чего водворила крышку на место. Паук, похоже, остался доволен ее сообразительностью и указал на полку, висевшую на противоположной стене.

На полке стояло три деревянных сосуда. Два из них были высокими и тонкими, а второй – низким и широким. Все три сосуда были закрыты крышками. Кроме сосудов, Мэрчисон разглядела маленькую чашку и стопку плоских деревянных тарелок, а также большую миску, в которой были сложены аккуратные квадратики мягкой ткани. Мэрчисон на четвереньках подползла к полке и по очереди взяла каждый из тонких сосудов. Прежде чем снять с них крышки, она осторожно качала кувшины, затем откупоривала и принюхивалась. Она решила, что в обоих кувшинах вода. Более объемистый сосуд был наполнен округлыми ломтями какого-то материала, похожего на ворсистые картофелины.

Мэрчисон встала на колени, обернулась и резко махнула рукой пауку, затем указала на свою рабочую сумку. Она не просто пыталась привлечь внимание паука-стража, который и так пристально наблюдал за ее действиями, – она хотела дать ему понять, что следующее ее действие будет откровенным, невинным и безвредным.

Она медленно отстегнула клапан, закрывавший сумку, и двумя пальцами извлекла из нее узкий белый цилиндр – анализатор, который затем сжала губами, чтобы освободить обе руки. Затем она налила в чашку немного воды из питьевого сосуда. Анализатор показал, что в воде содержится приличное количество микроэлементов, но при этом она не ядовита. Мэрчисон выпила воду, выбрала небольшой ломтик из чаши с пищей и надломила его. Середина ворсистой картофелины оказалась зеленоватой, губчатой. От нее исходил слабый запах, напоминавший аромат корицы. Мэрчисон прикоснулась к картофелине анализатором в нескольких местах. Анализатор не сообщил ничего ужасного. Она убрала прибор в сумку и осторожно откусила маленький кусочек.

На вкус Мэрчисон предложенная ей еда оказалась не такой уж тошнотворной, но есть ее она стала бы разве что тогда, когда бы поняла, что умирает от голода. Патофизиолог вспомнила о том, как в Главном Госпитале Сектора ее впервые повысили в должности, и по этому поводу ее бывшие стажеры, являвшиеся представителями целого ряда видов, закатили вечеринку в ее честь. Тогда она отважилась отведать кусочек кельгианского пирожного с варльганом. То, что она попробовала сейчас, было вкуснее.

Она заставила себя проглотить пережеванное угощение и сказала:

– Большое спасибо.

Паук в ответ коротко стрекотнул, отступил к двери и встал там, не спуская глаз с пленницы.

Несколько минут Мэрчисон просидела на сетке, которую пауки оставили на полу, размышляя над тем, чем бы ей теперь заняться, и что важнее – над тем, чего от нее ждут и хотят захватчики. Техника, которой они владели, была примитивна, но по-своему цивилизованна. До сих пор откровенной жестокости по отношению к ней они не выказывали, и на ее взгляд, обладали умом и сообразительностью, на что указывало проявляемое к ней любопытство и старания окружить ее сносными удобствами. В сложившихся обстоятельствах с ее стороны было бы вполне естественно продемонстрировать ответную любознательность.

Согнув ноги в коленях и опираясь о пол одной рукой, чтобы не перевернуться на спину, Мэрчисон отправилась на экскурсию по каморке. На одной из стен висели мотки веревок разной толщины, а на другой – полки с деревянными фигурками, напомнившими Мэрчисон земных рыб марлинов, изображения которых она когда-то видела в учебниках по истории.

Здесь не было никаких металлических инструментов, предметов и даже скоб для хватания. Все – палуба, стены, потолок – было изготовлено из темно-зеленого плотного, волокнистого дерева. Деревянные части были связаны между собой тонкими темно-серыми нитями.

Мэрчисон почти не сомневалась в происхождении этих нитей, потому что видела, что ими были связаны между собой части луков, которыми были вооружены пауки. Такими же шпагатами крылья их планеров были прикреплены к фюзеляжам. С изумлением Мэрчисон подумала о существах, которые создавали все, чем владели, – технику, жилища, парусные корабли и планеры, да, наверное, еще много чего – с помощью материалов, один из которых производили внутри собственных тел.

Третья стенка была пуста, только наверху в углу располагался большой люк, крышку которого можно было как выталкивать наружу, так и втаскивать внутрь. Над крышкой люка имелся зазор шириной шесть дюймов, в который проникал свежий воздух, теперь, после захода солнца, ставший холодным. Можно было не сомневаться, что это устройство представляет собой систему вентиляции. Мэрчисон подобралась к четвертой стене, в которой была прорезана дверь, охраняемая пауком. У двери стояла плошка со светильником и бочонки с водой и песком, предназначенные для тушения пожара. Намереваясь получше рассмотреть устройство светильника и попытаться добиться того, чтобы он светил поярче, Мэрчисон потянулась к нему.

Ее пальцы находились в футе от светильника, когда она была вынуждена отдернуть руку и вскрикнуть от боли – паук ощутимо заехал ей по руке своей прочной, как палка, лапой.

– Какого черта? За что? – воскликнула Мэрчисон, зажав ушибленную руку другой рукой и морщась от боли.

Паук сжал в лапах лук и выпустил стрелу, которая вонзилась в пол прямо перед светильником, затем отошел от двери и с явным трудом выдернул стрелу из пола, после чего снова зарядил лук и вернулся на свой пост.

Мэрчисон получила ответ на заданный вопрос. Можно было не сомневаться, он прозвучал недвусмысленно: «Руки прочь от светильника».

До сих пор паук не предпринимал никаких попыток причинить ей боль и, видимо, не собирался делать этого в дальнейшем, если она не стала бы нарушать правил, принятых на борту корабля. Мэрчисон задумалась о том, а как бы на месте паука повела себя она. Здесь, где со всех сторон было дерево, неосторожное обращение с огнем могло привести к трагическим последствиям.

К примеру, пилот из-за такой беспечности мог лишиться сложного, по здешним меркам, летательного аппарата, изготовленного частично из материала, выработанного внутри его собственного тела. Но разрушение такого крупного общественного объекта, каковым являлся корабль, который бы в случае неосторожности мог превратиться в плавучий пожар, стало бы настоящей катастрофой для всех. Поэтому Мэрчисон следовало повиноваться правилам поведения на корабле и не получать по рукам. А еще лучше было бы попытаться пообщаться с теми, кто захватил ее в плен, и постараться их понять, чтобы избежать подобных наказаний.

Поговорить надо было бы прямо сейчас, но и тело, и разум Мэрчисон настолько изнемогли от усталости, что она не решилась бы приступить к долгому, сложному и поначалу наверняка неудачному процессу обмена знаками и звуками. Она сейчас была способна на немногое, но все же решила сделать это немногое.

Она вернулась к стене с вентиляционными решетками, указала на отверстие, шумно выдохнула, нарочито поежилась и вернулась туда, где на полу лежала сетка. Затем она растянулась на сетке и укрылась второй ее половиной до подбородка.

Сетка была грубая, но теплая. Подложив одну руку под голову, она взглянула на своего стража.

– Спокойной ночи, – тихо проговорила она.

Паук ответил ей негромким стрекотом.

Мэрчисон не знала, что из ее пантомимы уразумел паук, но надеялась, что сумела донести до его разума то, что она намеренно приняла неподвижное положение и не собирается нарушать никакие правила. Она лежала и смотрела на паука, а паук смотрел на нее. Палуба была жесткая, и Мэрчисон никак не думала, что сумеет заснуть.

* * *

Проснувшись, она обнаружила, что светильник погашен, а вентиляционная решетка открыта. В отверстие проникало солнце и свежий воздух. Кроме того, на ночь ее, оказывается; укрыли еще одним большим квадратом сетчатой ткани. Мэрчисон отлежала все части тела, какие только можно было отлежать, но обрадовалась, поскольку у нее было такое ощущение, что процесс общения все же начался. Приподнявшись и опершись на локоть, она негромко кашлянула. Паук-страж – без сомнения, тот же самый – открыл глаза.

Потянувшись и растерев затекшие мышцы, Мэрчисон подняла крышку «туалета» и бросила взгляд на паука. Тот попятился к дверному проему и скрылся из глаз.

Мэрчисон подумала о том, как это странно, что всем без исключения цивилизованным видам в Федерации свойственна неприязнь к освобождению от органических шлаков на глазах у других существ, равно как и неприязнь к наблюдению за тем, как это проделывают другие существа. Умывшись и поев – она была так голодна, что была готова забыть о вкусе здешней еды, – она размял кусочек ворсистой картофелины в чашке, подлила туда воды и с помощью полученной смеси, обмакнув в нее уголок салфетки, нарисовала на залитой солнцем стенке каморки две простых фигуры. Затем она высунула голову из каморки и поманила паука, приглашая его вернуться.

Пора было начать разговор.

Но у ее стража были на этот счет другие соображения. Он аккуратненько плюнул на узел на дальнем конце веревки, которой была привязана Мэрчисон, и намотал часть веревки на лапу. Другой лапой он указал на лук и стрелу, после чего осторожно потянул за веревку.

Мэрчисон было вежливо дано понять, что она должна следовать за пауком, а не то получит.

Как выяснилось, тревожиться было не о чем. Паук повел ее на ознакомительную экскурсию по кораблю, давая при этом возможность сотне с лишним матросов возможность поглазеть на пленницу. Пауки тыкали в ее сторону лапами, размахивали ими и возбужденно стрекотали – словом, всеми способами выражали сильнейшее любопытство. Но негромкие пощелкивания, которые издавал сопровождавший Мэрчисон паук, заставляли матросов держаться на расстоянии. Патофизиолог догадалась: видимо, ее страж был на этом корабле кем-то вроде старшего офицера и теперь, демонстрируя своим подчиненным приобретенную диковинку, старался оградить ее от посягательств. С тем, что ее водят на веревочке, Мэрчисон была готова смириться, тем более что устройство корабля оказалось странным и интересным.

При ситуации первого контакта любопытство, достаточно сильное для того, чтобы вступившие в контакт существа перестали друг друга бояться, было очень хорошим признаком.

Снаружи корабль выглядел еще более крупным, чем изнутри. К его обтекаемому корпусу была присоединена конструкция, являвшая собой подлинный лабиринт. Мэрчисон на глаз определила длину корабля и решила, что она составляет около восьмидесяти метров, а ширина – около шестидесяти.

Высота этой черепахоподобной посудины равнялась метрам тридцати, и состояла она, судя по всему, из пяти-шести надстроек, покрытых сегментированным панцирем, который мог открываться в любом месте и превращаться в паруса, которыми можно было управлять по мере необходимости. Видимо, все материалы, из которых был изготовлен корабль, были очень легкими, поскольку, несмотря на громоздкий и неуклюжий внешний вид, судно имело очень небольшую осадку.

Мэрчисон нисколько не удивилась тому, что две палубы, одна из которых находилась ниже ватерлинии, а другая – непосредственно над ней, были лишены каких-либо отверстий для вентиляции и естественного освещения. Помещения, расположенные на этих палубах, были наполнены мотками веревки, сетями и грудами живности, похожей на угрей. Живность вяло шевелилась, а пахло от нее рыбой. Мэрчисон очень обрадовалась, когда ее страж снова повел ее наверх.

Однако, как она поняла, здесь ее не должны были порадовать солнце и свежий воздух, о которых она мечтала, пока паук водил ее по трюмам. Ее страж вежливо оттеснил ее в сторону кормы и знаками дал понять, чтобы она держалась здесь и никому не мешала, поскольку вся команда сновала по палубе туда и обратно. Пауки в спешном порядке втягивали внутрь корпуса все паруса и запечатывали корпус. Как раз перед тем, как совсем рядом с Мэрчисон захлопнулся люк, она успела понять возможную причину аврала.

Солнце затянуло темно-серыми тучами. Того и гляди должна была начаться гроза.

По пути к своей каморке Мэрчисон успела поразмыслить о многом. Видимо, и этот корабль, и два других, которые она успела заметить, являлись частью рыболовецкой флотилии пауков. Рыбакам на пути к косякам рыбы требовались данные воздушной разведки, которую и осуществляли пауки-планеристы. В случае шторма и даже легкого дождя паруса превращались в средство укрытия. Следовательно, с физиологической точки зрения, паукам было опасно намокать, как, к примеру, кельгианам и еще целому ряду существ, тело которых было покрыто шерстью или ворсинками.

Мэрчисон решила, что этими кораблями управляют очень и очень отважные моряки.

У нее в каморке вентиляционный люк был закрыт и пропускал только узкую полоску света. Пока стука дождя по обшивке слышно не было. Паук указал на полку, которая до того была пуста. За время их отсутствия кто-то, по-видимому, исполнив указания стража Мэрчисон, положил на эту полку небольшую стопку широких бледно-желтых высушенных листьев, тонкую кисточку с короткой рукояткой и небольшой деревянный сосуд, в котором находилось нечто вроде чернил.

Учитывая, какая сейчас неприятная для пауков погода снаружи, Мэрчисон решила, что самое время начать разговор.

Глава 25

Включив на полную мощность гравилучи вместо посадочных двигателей, «Ргабвар» сумел совершить посадку бесшумно. После того как Приликла и троланнцы были благополучно доставлены в медпункт, «Ргабвар» отправился восвояси – то бишь на орбиту, откуда капитан мог наблюдать за паучьим флотом при том, что сами пауки звездолета не видели, а если видели, то уж никак не могли догадаться, что с новой звездочки на их родном небосклоне за ними кто-то наблюдает.

– Вижу три плавсредства, – сообщил капитан одновременно и для тех, кто слушал его в медпункте, и на ожидавшем сообщении курьерском звездолете. – Все три корабля в данный момент стоят у берега, их носовые части лежат на песке.

На небольшой высоте над ними парят планеры – так низко, что со стороны медпункта их не видно. Часть команды кораблей некоторое время передвигалась по берегу и неподалеку от ближайших деревьев, но пауков там было слишком мало для того, чтобы заподозрить их в подготовке нападения. Как бы то ни было, сходившие на берег матросы и планеры вернулись на борт кораблей около десяти минут назад, после чего наблюдаемый район закрыла грозовая туча.

Доктор, – поинтересовался Флетчер, – у вас есть какие-либо сообщения медицинского или какого-либо иного характера, которые вы желали бы передать на курьерский корабль?

– Нет, друг Флетчер. Сообщений нет, – ответил Приликла.

– Нет? – несколько удивился капитан. – А что с пропавшим патофизиологом? Что предпринимает мимикрист для того, чтобы разыскать ее? В связи с тем, что пациентов у вас стало больше, я так думаю, ее присутствие вам сейчас бы совсем не помешало.

– Это верно… – начал было Приликла, но Найдрад, которая помогала ему в обработке ран Кит, решила ответить на этот вопрос за него, причем по обыкновению пустила побоку тактичность и проигнорировала тот факт, что пациентка снабжена транслятором.

– «Не помешало» – это мягко сказано, капитан, – буркнула кельгианка. – Ее присутствие срочно необходимо. С физиологической точки зрения, троланнцы необычайно сложны. Женская особь выживет, а вот ее супруг почти наверняка нет, если в самом скором времени к нам не вернется Мэрчисон, крупная специалистка в области многовидовой патофизиологии. Мы все переживаем и за ее жизнь, и за то, что можем лишиться такого опытного сотрудника.

В отличие от кельгианки, которая иначе как прямолинейно высказываться просто не умела, капитан постарался говорить более обтекаемо.

– У вас в бригаде недостает сразу двоих сотрудников, – мягко проговорил он, – и на мой взгляд, от Данальты было бы намного больше пользы, если бы он вернулся на рабочее место, чем сейчас, когда он торчит на наблюдательном посту.

Я хочу сказать, что может и так случиться, что патофизиолог Мэрчисон к вам не вернется. Разве это так уж невероятно?

Приликлу охватила дрожь – почему, Найдрад бы поняла, а Кит навряд ли. Он с трудом совладал со своими чувствами и унял дрожь.

– Это вероятно, друг Флетчер, – ответил он, – но я надеюсь, что это маловероятно. Данальта утратил связь с патофизиологом Мэрчисон вскоре после ее похищения. С этого момента мимикрист пытается обнаружить корабль, на который забрали друга Мэрчисон, и то место на этом корабле, где ее содержат. Пока его старания успехом не увенчались.

Я не стану отзывать его и прерывать поиски, – продолжал он, – потому что знаю патофизиолога Мэрчисон много лет. Я знаю ее характер, доброту, сострадательность, юмор, сентиментальность и силу чувств, которые она испытывает к своему супругу, и еще много ее качеств, которые не поддаются словесному описанию. А самое главное – я знаю ее эмоциональный автограф почти так же хорошо, как свой собственный.

Паучьи корабли сейчас находятся на экстремальном расстоянии для моих эмпатических способностей, – сказал он в завершение начатой мысли, – и я не могу со всей откровенностью признаться в том, что в данный момент я ощущаю эмоциональное излучение друга Мэрчисон, но уверен в том, что если бы ей грозила гибель, я бы это сразу почувствовал.

Капитан, не сказав больше ни слова, прервал связь.

* * *

Мэрчисон начала, по традиции, издалека – со времени задолго до тех лет, когда человечество научилось покидать Землю. Она рисовала людей и предметы и называла их. Картинки были простые и маленькие – маленькие, потому что она не знала, велик ли запас листьев, которыми ее снабдили, а простые потому, что чернила оказались слишком жидкими. Первые два рисунка она испортила: набрала на кисточку слишком много чернил и насажала клякс. Набравшись опыта, она сделала третий рисунок, подержала лист в горизонтальном положении несколько секунд, пока чернила не впитались, и показала его пауку.

Она указала на себя и на рисунок и сказала:

– Человек.

Слово и жесты она повторила несколько раз, после чего указала на паука и стала молча ждать.

Видимо, ее безмолвный вопрос был понят, поскольку паук поднял лапу и прикоснулся к туловищу. Он издал негромкое стрекочущее звукосочетание, которое для Мэрчисон прозвучало как «криткук».

Отложив рисунок, Мэрчисон указала по очереди на себя, а потом на паука и повторила:

– Человек. Криткук.

– Чекловеки, – повторил паук и добавил погромче:

– Криткук.

Мэрчисон решила, что, сделав акцент на последнем слове, паук намекнул на то, что ей следует более старательно произнести его. Однако паук тоже не слишком перетрудился, произнося слово «человек». Патофизиолог решила испробовать другой метод, осознавая, что отдельных слов ее собеседник не поймет, но надеясь, что их смысл будет ему ясен.

– Ты говоришь слишком быстро, – проговорила она в обычном темпе, затем добавила медленно-медленно:

– Пожалуйста… говори… медленно… и… внятно.

Паук явно сообразил, о чем речь, и хотя Мэрчисон не показалось, что слово было произнесено намного более медленно, она все же ухитрилась различить в нем отдельные слоги.

Она попробовала произнести слово, но закашлялась. Вдохнув поглубже, она предприняла новую попытку:

– Крититкукик, – повторила она.

– Крититкукик, – согласился паук.

Порадовавшись первому успеху, но не желая останавливаться на достигнутом и решив не заострять внимания на обучении паука правильному произношению слов своего языка, Мэрчисон опустилась на колени на сложенную на полу сетку, хорошенько подумала и снова принялась рисовать.

Она сочла, что пока рано рисовать два кружочка и обозначать ими две планеты, хотя, будучи моряком, ее собеседник-паук наверняка ориентировался по звездам в плаваниях между многочисленными островами и запросто мог быть знаком с тем фактом, что планеты – круглые. Отказавшись от этой идеи, Мэрчисон нарисовала прямую линию поперек листа – это был горизонт. Над горизонтом она изобразила маленький кружочек, от него в разные стороны провела волнистые линии – так она обозначила солнце. К солнцу и горизонту она добавила очертания острова. Остров она окружила маленькими вытянутыми серпиками – волнами, а по одну сторону от острова нарисовала три приземистых купола – паучьи корабли. Над ними, пренебрегая законами перспективы, она нарисовала парящий планер, после чего принялась поочередно указывать на элементы рисунка.

– Небо, – сказала она. – Солнце. Море. Остров. Корабль. Планер.

Паук отвечал соответствующими звукосочетаниями, и некоторые из них Мэрчисон даже удалось воспроизвести без того, чтобы паук ее поправил. Однако почему-то этот словообмен разволновал паука. Он принялся ходить по кругу около Мэрчисон.

Неожиданно Он наклонился, протянул лапу и взял из ее пальцев кисточку, после чего начал вносить добавления в ее рисунок. Он изобразил три маленьких прямоугольника, которыми, судя по всему, пытался обозначить постройки медпункта на другом берегу острова. Затем он перевернул кисточку и ее сухим кончиком несколько раз ткнул в нарисованные прямоугольники.

Мэрчисон вряд ли могла сообщить пауку какие-то секретные сведения, о которых он бы уже не знал за счет данных воздушной разведки. Пауки были бы законченными тупицами, если бы не понимали, что Мэрчисон была одним из тех существ, что прибыли на планету вместе с медпунктом. Поэтому патофизиолог взяла чистый лист и изобразила на нем медпункт более подробно. Она нарисовала постройки так, что осталось место для того, чтобы обозначить песчаный берег, спускавшийся к морю, а на берегу она символически изобразила четыре фигурки – себя, длинный цилиндрик со множеством коротких лапок – Найдрад, лаконичный конус, которым являлся Данальта, не принимая других обличий, и Приликлу. Внешне эмпат выглядел очень похожим на крититкукика, только у него было две пары крыльев, и нарисовала его Мэрчисон так, что он находился над поверхностью суши.

Паук несколько секунд не шевелился – то ли от удивления, то ли потому, что ожидал, пока высохнут чернила. Затем он указал кисточкой сначала на живую Мэрчисон, а потом – на ее изображение на рисунке. Он потыкал кисточкой по очереди во все изображения и закончил тем, что указал на изображение медпункта. Затем он начал сначала, но всякий раз, указывая на одну из фигурок, затем тыкал в изображение медпункта. В конце концов он несколько раз потыкал концом кисточки в изображение медпункта. Затем он посмотрел на Мэрчисон и издал вопросительный стрекот.

Она догадалась, что означал его вопрос: он понял, что все они – из медпункта, но откуда взялся сам медпункт?

Одно из самых главных правил при осуществлении процедуры первого контакта с существами, являвшимися представителями низкоразвитых цивилизации, состояло в том, чтобы не унизить их за счет демонстрации высоких технических достижений. Ее собеседник, как теперь понимала Мэрчисон, был бравым морским капитаном. От того, кто посвятил себя такому занятию, требовались отвага, сообразительность и бесконечная приспособляемость при странствиях по воде, которая для его сородичей представляла собой постоянную и, вероятно, смертельную опасность. Мэрчисон решила, что такому морскому волку нечего бояться какого-то там комплекса неполноценности, даже если этот самый комплекс подкрадется к нему и цапнет за волосатую задницу. На этот раз она взяла с полки сосуд с водой и чистый лист.

Линию горизонта она провела внизу, нарисовала остров, три корабля и медпункт. Затем она набрала немножко воды в сложенную «ковшиком» ладонь, капнула в воду чернил, чтобы вода стала более темной, после чего добилась более темного оттенка неба, надеясь, что паук поймет, что она старается изобразить ночь. Как только чернила подсохли, Мэрчисон вместо солнца нарисовала на небе несколько маленьких точек и точек побольше, расставив их как попало. Моряк должен был понять, что это такое.

– Звезды, – сообщила она, указав на точки кончиком кисточки.

– Прекет, – отозвался паук.

Она указала на один из куполообразных кораблей и старательно произнесла то слово, которым называл корабли паук:

– Крисит.

Затем она нарисовала еще один корабль, поместив его на ночном небе, указала на него, на себя, на медпункт.

– Прекет крисит, – сказала она.

Реакция собеседника не заставила себя ждать. Он попятился, но какие чувства им овладели – удивление, волнение, страх или какие-то иные эмоции, этого Мэрчисон понять не могла, потому что паук затараторил на такой немыслимой скорости, что она не в состоянии была понять ни одного слова, хотя некоторые из них ей были уже знакомы. Произнеся взволнованную тираду, паук рискнул приблизиться, взял из рук Мэрчисон рисунок, да так резко, что оборвал краешек листа. Он стал нервно тыкать клешней в изображения трех кораблей и острова, потом – в изображения медпункта и звездолета. На звездолет он указал с такой страстью, что в итоге лист не выдержал и порвался на две половинки.

Он явно пытался втолковать своей собеседнице, что три корабля и весь остров целиком принадлежат паукам и что он желает, чтобы чужаки убирались прочь. При том, что пауки были теми, кем они и были – вооруженными рыбаками, обладавшими средствами для дальней разведки, они запросто могли питаться не только океанической рыбой, но и себе подобными. Незваный звездолет, который, по их мнению, мог быть управляем такими же морскими пиратами, как они сами, уже успел поставить на их острове базу. Пауки могли счесть такое деяние угрозой, которую следовало ликвидировать, захватить или разрушить.

Каким-то образом Мэрчисон должна была показать паукам, что никакой угрозы для них ни медпункт, ни звездолет не представляют, а совсем наоборот. Она подняла руки и выставила их ладонями вперед, прося тишины.

Когда паук утих, она снова взяла кисточку и поднесла ее к морде паука, но рисовать не стала. Она отломила небольшой кусочек от рукоятки, чтобы не портить кисточку в целом, и развела обломки в стороны на несколько секунд. Добившись внимания со стороны паука, она соединила обломки между собой, аккуратно плюнула на место их соединения и подала части кисточки пауку.

– Соедини, – медленно проговорила она. – Соедини крепко. Почини.

Слушая ее, паук производил вопросительные звуки, но смысл слов понял сразу. Он выделил немного клейкой слюны, которой прежде пользовался для фиксации узлов на веревке, которой была привязана его пленница, и попал ею точно на место соединения кусков кисточки. Как только слюна затвердела, он подал Мэрчисон таким образом склеенную кисточку, которая стала ничуть не хуже новой. Мэрчисон взяла кисточку и снова стала рисовать.

На этот раз она не стала изображать остров, корабли и солнце. В левом углу картинки она расположила друг над другом четыре фигурки – себя, паука, Найдрад и Приликлу. Чуть правее она нарисовала те же самые фигурки, но, рисуя себя, изобразила две отдельные части тела, разделив их в области талии. Одну ногу она также нарисовала отделенной от тела. Рисуя паука, она изобразила отдельно три его лапы, после чего нанесла такое же художественное «членовредительство» кельгианке и своему боссу, цинрусскийцу. Еще правее она нарисовала постройки медпункта, после чего снова изобразила все четыре фигурки целиком. Для того чтобы смысл рисунка стал еще более внятен, Мэрчисон провела от каждой увечной фигурки прямые линии к медпункту, закончив их стрелочками, а затем провела точно такие же линии со стрелочками к каждой из целых фигурок.

Потом она снова показала пауку склеенную кисточку и медленно проговорила:

– Мы склеиваем живые существа.

Похоже, паук ее не очень понял. Он отодвинул рисунок в сторону, после чего снова обвязал веревкой лодыжку своей пленницы и закрепил узел слюной. Не сказав ни слова, он вышел из каморки.

Мэрчисон сердито швырнула кисточкой в отвергнутый пауком шедевр живописи. Дождь утих, в щель над вентиляционным люком пробивался свет солнца. Мэрчисон подобралась к стене, надеясь на то, что солнце поправит ей настроение. Она потянула за веревку и открыла люк.

В отверстие хлынул не только свет, но и шум. Однако намного громче возбужденного стрекотания матросов и скрипа деревянных частей корабля звучал голос капитана, который говорил в рупор. На берегу Мэрчисон разглядела пауков, суетящихся около других кораблей. Там поднимали паруса и убирали трапы.

Происходило что-то важное. Что-то такое, в результате чего этот вооруженный рыбацкий флот почти наверняка мог обрушить всю свою враждебность на беззащитный медпункт. Мэрчисон сердито отошла от люка и уселась на лежавшую на полу сетку, понимая, что во всем происходящем повинна она из-за своей плачевной попытки наладить общение с пауками. Она решила, что заслуживает чего угодно, что бы теперь с ней ни произошло.

В отчаянии глядя на опустевший дверной проем, она неожиданно обнаружила, что в каморке кое-чего недостает. Рядом с дверью раньше стояла плошка со светильником, а по обе стороны от нее – сосуды с водой и песком. Теперь там стояло три сосуда, а плошка исчезла. Ощутив несказанную радость, но не считая, что заслуживает такой сказочной перемены в своей судьбе, Мэрчисон тихо заговорила.

– Прекратите выпендриваться, Данальта, – сказала она. – Под какой из этих трех бочонков с песком вы замаскировались?

Глава 26

Стрекотание пауков, оглушительный треск, скрип и стук деревянных механизмов, которыми они орудовали, достигли апогея. В каморке стало светлее, причем свет хлынул в дверной проем, а вместе с ним – и теплый воздух, который мог исходить только от берега. Значит, пауки подняли все паруса. Затем корабль начал раскачиваться – стало быть, отвалил от берега. Флот отправился в плавание, и Мэрчисон знала, какова цель этого плавания.

– Они собираются напасть на наш медпункт, – взволнованно воскликнула она, пытаясь перекричать шум, царивший на корабле. – Мы должны опередить их и предупредить наших…

– Вы их уже предупредили, – ответил Данальта. У бочонка с песком, в обличье которого пребывал мимикрист, появились ухо, глаз и рот. Затем бочонок немного сдвинулся в сторону, и Мэрчисон увидела, что на полу лежит ее коммуникатор и что на его панели горят огоньки под кнопками с надписями «Передача» и «Запись». – Я был здесь во время вашего разговора с пауком. Капитан Флетчер говорит, что теперь, с помощью доктора Приликлы, родной язык которого очень похож на язык пауков, материала набрано вполне достаточно для того, чтобы запрограммировать транслятор на перевод паучьей речи к тому моменту, как мы вернемся в медпункт. Вы очень нужны Приликле, и я тоже. У бригады срочная работа.

Один из пострадавших троланнцев нуждается в немедленной операции и вызывает большую тревогу.

Мэрчисон подняла с пола включенный коммуникатор и пристегнула его к поясу. Извиняющимся тоном она проговорила:

– Знаете, я тут успела немного подзабыть о том, чем зарабатываю на жизнь. Я должна немедленно связаться с Приликлой и обо всем ему доложить.

– Будет лучше, – решительно сказал Данальта, – если вы отчитаетесь при личной встрече. Патофизиолог Мэрчисон, мы с вами должны немедленно вернуться в медпункт.

«Редко я слышала что-либо, с чем была бы настолько согласна», – взволнованно думала Мэрчисон, обводя отчаянным взглядом свою тесную камеру. Но возвращение в медпункт было проблематичным, особенно для нее. Она указала на вентиляционный люк.

– Эти корабли довольно быстроходны, – сказала она. – А мы уже не меньше чем в двухстах метрах от берега. Даже если мы с вами спрыгнем с корабля прямо сейчас, пока я доплыву до берега и добегу до медпункта, они смогут нас опередить.

Бочонок с песком принял форму, более напоминающую живое существо, подкатился к ее ногам и образовал челюсти с очень острыми и страшными зубами.

– С моей помощью мы вместе преодолеем весь путь по морю, – сообщил Данальта и перекусил веревку, привязанную к лодыжке патофизиолога. – Расширить вентиляционное отверстие?

– Нет, – резко отозвалась Мэрчисон. – Не стоит без нужды портить корабль. Я легко пролезу в открытый люк. Ведь я старалась с ними подружиться…

– В таком случае вылезайте и прыгайте в воду, – распорядился Данальта.

Мэрчисон не прыгнула, а ловко нырнула, проплыла под водой и вынырнула метрах в двадцати от борта корабля. Она услышала громкий плеск – Данальта вошел в воду без особого изящества, затем до нее донеслось сердитое стрекотание пауков, заметивших ее побег. Затем в воду рядом с ней с шипением стали падать стрелы, пущенные из луков. Мэрчисон набрала в легкие побольше воздуха и снова нырнула и подумала о том, значат ли что-нибудь для острых стрел какие-то несколько футов воды. Пожалуй, паукам было бы труднее угодить в нее стрелой, если бы она вынырнула и быстро поплыла подальше от корабля. Но когда она снова вынырнула, чтобы отдышаться, до нее донеслось громкое стрекотание капитана, который выкрикивал в рупор какую-то команду. Как вскоре выяснилось, это был приказ прекратить стрельбу.

С огромным облегчением и благодарностью Мэрчисон поплыла дальше, думая о том, чем вызвано такое поведение капитана. То ли он действительно решил пощадить ее, то ли думал, что снова захватит ее в плен вместе со всеми остальными сотрудниками медпункта, и потому решил поберечь боеприпасы. Мэрчисон еще не успела ответить себе на этот вопрос, когда рядом с ней появилось нечто темно-зеленое, смутно напоминающее акулу. На макушке у этой «акулы» торчал длинный корявый рог.

– Хватайтесь покрепче за мой спинной плавник двумя руками, – распорядился Данальта.

Мэрчисон порадовалась тому, что спинной плавник Данальта изобразил такой удобный для хватания. Мимикрист набрал .скорость и, орудуя треугольным хвостом, помчался вперед по морю. Патофизиолог получала нескрываемое удовольствие. Чем-то ее путешествие напоминало скольжение на водных лыжах без всяких лыж. Данальта стремительно разрезал волны, и поэтому всякий раз, когда он одолевал очередной гребень, Мэрчисон приходилось изгибаться и запрокидывать голову назад, но зато в эти мгновения она отчетливо видела, как увеличивается расстояние между ними и плывущими следом паучьими кораблями. Мэрчисон хохотала от души, гадая, какие мысли вертятся сейчас в голове у паука-капитана насчет его бывшей пленницы, которая с такой ошеломительной скоростью мчится по волнам.

Однако довольно скоро Мэрчисон стало холодно. Данальта несся вперед все быстрее. Голову, плечи и руки Мэрчисон обдавало тучами брызг. Хотя светило теплое утреннее солнце, патофизиолог замерзала все сильнее, и ее руки, сжимавшие спинной плавник Данальты, начали неметь. Она вдруг почувствовала, что ее пояс с сумкой и коммуникатором на месте, а купальника уже нет.

Паучьи парусники скрылись за мысом, впереди виднелся лежащий на прибрежной отмели остов «Террагара» и белые кубики медпункта на берегу. А еще через несколько минут они с Данальтой уже были совсем близко от берега, и мимикрист заменил свои плавники лапами.

Мэрчисон вышла на песок и принялась топать ногами и разминать руки, чтобы согреться, а потом пустилась бегом к ближайшему домику, где размещалась палата для выздоравливающих.

В палате она обнаружила Найдрад и троих землян. Стуча зубами, патофизиолог проговорила:

– Сестра Найдрад, пожалуйста, бросьте мне свежий халат и…

– Вы и так отлично выглядите, мэм, – сообщил один из офицеров с «Террагара» и широко улыбнулся.

– То, как я выгляжу, – буркнула Мэрчисон, натягивая облегающую белую униформу, – может плачевно сказаться на показателях вашего артериального давления. Найдрад, где Приликла?

– В коммуникационной комнате, – ответила кельгианка.

Когда Приликла увидел вошедшую сотрудницу, его объяла приятная легкая дрожь. Мэрчисон подошла к экрану монитора, на котором красовалось изображение капитана Флетчера.

– Друг Мэрчисон, – сказал цинрусскиец, – я очень рад тому, что вы снова с нами. Чувствую, вы невредимы, но обеспокоены. Расслабьтесь, успокойтесь. Друг Флетчер на «Ргабваре», будет у нас за несколько минут до прибытия пауков, поэтому немедленная опасность нам не грозит.

– Зато, доктор, – мрачно произнесла Мэрчисон, – опасность грозит паукам – та смертельная опасность, какую для них представляем мы.

– Вовсе нет, мэм, – присоединился к их разговору капитан. – Я никогда не придерживался тезиса о том, что нападение – лучшая форма защиты. Мы лишь удержим их на безопасном расстоянии от медпункта, пока вы не будете готовы к переходу на «Ргабвар». Сила будет применена по минимуму, если вообще будет применена.

Приликла ощущал тревогу и волнение, которыми Мэрчисон сопровождала свои слова.

– Прошу вас, выслушайте меня, капитан. Я этого не знала, но Данальта производил запись моего общения с пауком-капитаном. Но запись не отражает других действий пауков, которые я видела раньше. Вы ничего не знаете ни об их жизни, ни о том, как они пользуются своей техникой, ни об их отношении ко мне, ни о том… участии, которое выказал один из них. Они умны, отважны и сообразительны, но они чрезвычайно уязвимы.

– Все понимаю, – отозвался капитан. – Мы постараемся не причинить им вреда, но не забывайте о том, что мы обязаны защитить медпункт.

– Вы ничего не понимаете! – взорвалась Мэрчисон. – Техника, которой пользуются пауки, частично органическая, с такой мы прежде никогда не сталкивались. Для всего, что они производят, больших и маленьких предметов и конструкций – кораблей, планеров, инструментов, и скорее всего жилищ, – они используют не только дерево, но и нити, которые формируются внутри их тел. Я не знаю, насколько сами пауки ценят этот материал, насколько трудно или, наоборот, легко восполняются его запасы, но если мы ухитримся повредить все, что они имеют, это будет означать, что мы повредим их самих или по крайней мере нанесем ощутимый удар по очень ценной части их личной собственности. Дело тонкое, капитан. – Не дав Флетчеру ответить, она продолжала:

– Пауки пользуются огнем, но, насколько я успела заметить, огня они, похоже, очень боятся – следовательно, и они сами, и все, что их окружает, легко воспламенимо.

Кроме того, несмотря на то, что они – опытные мореплаватели, они старательно избегают контакта с водой. Их корабли устроены так, что на случай дождя паруса убираются, и ими закрываются все отверстия.

Прошу простить меня, капитан, – продолжала Мэрчисон, и Приликла почувствовал, что извинения ее вполне искренни, – за то, что я добавила вам хлопот. Не знаю, какую уж оборонительную стратегию вы запланировали, но если мы желаем установить с местными жителями дружественные отношения – а это очень возможно, судя по тому, как проходило мое личное общение с пауком-капитаном, – вам не следует применять ничего такого, что было бы чревато пожароопасностью. Я имею в виду такие, казалось бы, безвредные вещи, как фальшфейеры, " сигнальные ракеты и все, что угодно, от чего может возникнуть искра. Кроме того, вы должны проследить за тем, чтобы никто из моряков и планеристов не упал в воду.

Капитан отозвался не сразу. Приликла порадовался тому, что их разделяет большое расстояние, и потому он не чувствует владеющих Флетчером эмоций.

– Благодарю вас за ценные дополнительные сведения, патофизиолог Мэрчисон, – буркнул капитан и, скосив глаза, посмотрел на другой экран. – Мы поравняемся с паучьим флотом через семнадцать минут примерно в ста пятидесяти метрах от берега вблизи от медпункта. За это время я постараюсь внести в составленный мною план необходимые коррективы.

Но надеюсь, вы понимаете, что очень затруднительно сделать работу хорошо, когда у тебя руки связаны за спиной. Конец связи.

Мэрчисон, глядя на опустевший экран, покачала головой и отошла к окну. Приликла перелетел туда же и завис, быстро махая крылышками. Они увидели, как три паучьих корабля появились из-за мыса и направились к медпункту. Все шесть планеров кругами летали над кораблями. Издалека стрекотание пауков звучало, как приглушенное гудение роя насекомых. Приликла с радостью отметил, что в эмоциональном излучении его сотрудницы присутствуют тревога, озабоченность, нарастающее волнение, но не страх.

– Друг Мэрчисон, – мягко проговорил Приликла и указал на диагностический экран, висевший на противоположной стене. – Сейчас нам с вами было бы неплохо просмотреть последние данные обследования пациентов-троланнцев. Состояние пациентки Кит изначально не угрожало жизни и теперь оценивается, как удовлетворительное, чего не скажешь о состоянии пациента Джасама.

Патофизиолог согласно кивнула и, отойдя от окна, перешла к экрану, на котором уже появились увеличенные изображения снимков внутренних органов троланнцев, сделанных с помощью сканера. Несколько минут патофизиолог рассматривала снимки, то увеличивая разрешение, то меняя ракурс.

Тем временем паучий флот подходил все ближе к берегу. Однако Мэрчисон, в отличие от своего босса, казалось, напрочь забыла об опасности.

Наконец она сказала:

– Данальта говорил мне о том, что состояние пациента Джасама внушает опасения, и он был прав. Но и у Кит дела не так хороши, как казалось бы. У нее нарушен общий кровоток и отмечаются дегенеративные повреждения некоторых органов, которые, как я думаю, не связаны ни с какими травмами.

Судя по всему, у нее развилось бесплодие за счет длительного недостатка питания. Джасаму бы я порекомендовала срочную операцию. Вы согласны со мной, сэр?

– Целиком и полностью, друг Мэрчисон, – ответил Приликла и махнул лапкой в сторону экрана. – Однако наблюдаются три травмированных участка, и все они представляют собой глубокие колотые раны. Как эти ранения могли сказаться на состоянии внутренних органов, судить трудно. Я не спорю, операцию надо начинать срочно, но в чем она будет заключаться и с какой раны следует начать? Мне прежде, как вы понимаете, никогда не случалось оперировать существ, принадлежащих к этому виду.

Владевшие землянкой чувства складывались из тревоги, сожаления, и, как ни странно, уверенности, которая с каждым мгновением становилась все более явной.

– Ничего принципиально нового я не предвижу, – изрекла она, – как под этим солнцем, так и под любым другим. По строению организма наш троланнский друг, код физиологической классификации которого мы обозначили как КХЛИ, очень близок к кельгианам-ДБЛФ, в том смысле, что у него отсутствуют поддерживающий костный каркас и нервные соединения, обычно идущие к периферическим конечностям и зрительным и слуховым органам. Тот факт, что это существо имеет два быстро сокращающихся сердца, делает его близким к ЛСВО и МСВК – существам, привычным к невысокой гравитации. Пищеварительная система КХЛИ выглядит достаточно необычно, но органы испражнения похожи на те, какие бы мы наблюдали у престарелого мельфианина. Если вы согласны рискнуть, я так думаю, что понимаю, что и как происходит в этом организме, вернее, что там должно происходить, но… – Она вытянула руки и растопырила пальцы. – Но я не справлюсь. У меня слишком неуклюжие пальцы. Для операции нужны более чувствительные конечности, как у вас, а также микроскопические выросты, которые мог бы изобразить наш мимикрист, чтобы поддерживать оперируемые органы в нужных местах. Оперировать будете вы с Данальтой. Я буду только ассистировать и консультировать вас по ходу операции.

– Спасибо, друг Мэрчисон, – отозвался Приликла, всей душой желая, чтобы его сотрудница почувствовала его благодарность и облегчение. – Мы немедленно начнем готовить все необходимое.

– Но прежде чем мы приступим к операции… – проговорила Мэрчисон и умолкла, потому что все недостаточно прочно закрепленное оборудование вдруг ощутимо завибрировало в ответ на инфразвуковой рев, издаваемый снижавшимся «Ргабваром». Мэрчисон и не подумала посмотреть в окно на корабли, которые уже были совсем недалеко от берега, и повысила голос:

– Я хотела бы лично осмотреть обоих пациентов с целью осуществления сравнительной диагностики и клинического подтверждения данных инструментального обследования.

– Конечно, – ответил Приликла. – Но вам придется подождать несколько минут. Найдрад даст им наркоз.

– Но зачем? – возмущенно спросила Мэрчисон. – У нас ведь времени в обрез!

– Прошу простить меня, друг Мэрчисон, – ответил Приликла, – но дело в том, что в отличие от офицеров с «Террагара» троланнцы не испытают особой радости от зрелища вашего тела.

Глава 27

Сидя в удобном кресле пилота, которое сейчас казалось ему не мягче деревянного – таких мышечных усилий стоила непринужденная поза, изображаемая для подчиненных, – капитан Флетчер смотрел на картину, мало-помалу вырисовывавшуюся за носовым иллюминатором «Ргабвара».

По меркам Корпуса Мониторов «Ргабвар» был относительно небольшим кораблем, но все же он был немного длиннее, а за счет конфигурации и дельта-крыльев – и шире здоровенных, приземистых, похожих на огромных черепах кораблей противника. Согласно первоначальному плану прибытие «Ргабвара» рассчитано было таким образом, чтобы максимально припугнуть пауков, а возможно, и полностью деморализовать. Но Флетчер помнил обо всем, что ему по этому поводу наговорила патофизиолог Мэрчисон.

Его замысел заключался в том, чтобы совершить приземление быстро и распространить звуковую волну по всему побережью. Он не думал, чтобы от этого пострадали корабли или члены их экипажей – ну разве что психологически, но от этой мысли пришлось отказаться, поскольку теперь даже страшно было представить, как отразилась бы турбуленция воздуха, возникшая при пролете со сверхзвуковой скоростью, на неуклюжих паучьих планерах. «Вряд ли это вышло бы похоже на охоту на уток, – угрюмо думал Флетчер. – Но уж точно – на массовый отстрел бабочек».

– Перейти на режим торможения, – скомандовал он, – и зависнуть на высоте сто метров от поверхности на полпути от медпункта до кромки воды. Выпустить три гравилуча одинаковой мощности и держаться в занятой позиции.

– Сэр, – заметил Хэслэм, – снижение скорости подлета позволит паукам начать высадку на берег.

Капитан промолчал, потому что не хуже Хэслэма видел все происходящее в заливе и пришел к такому же выводу.

– Доддс, – сказал он, – корабли противника легко воспламенимы. Когда мы достигнем заданной позиции, разверните «Ргабвар» кормой от берега. Затем выпустите гравилуч из носовой части, чтобы предотвратить приближение пауков. Придайте лучу диаметр в десять метров и время от времени водите им по берегу, дабы увеличить радиус действия. Нужно сотворить нечто типа маленькой такой песчаной бури.

– Вас понял, сэр, – откликнулся Доддс.

– Энергетический отсек, – сдержанно проговорил капитан. – Придется держаться на гравилучах вместо посадочных двигателей. Сколько времени вы нам дадите? Разрешаю дать приблизительную оценку.

– Минуточку, сэр, – отозвался Чен и чуть погодя ответил:

– Около семидесяти трех минут при начальной полной мощности и с последующим снижением ее на одну целую три десятых процента в минуту. Затем через семнадцать целых и три десятых минуты произойдет падение корабля на песок в связи с окончательным истощением энергетических ресурсов.

– Благодарю вас, Чен, – ответил капитан и едва заметно улыбнулся. Его бортинженер терпеть не мог приблизительные оценки. – Вывожу наружную картинку на ваш монитор. Полюбуйтесь ходом, если можно так выразиться, сражения.

При ярком солнце паукам трудно было разглядеть туманное голубоватое свечение переднего гравилуча, поэтому им скорее всего показалось, что зависший над берегом корабль невесом или, по крайней мере так же легок, как их планеры.

– Есть мнение, сэр, – неожиданно сказал Чен. – Если ваши намерения заключаются в откровенной демонстрации силы, предназначенной для того, чтобы припугнуть врагов, не нанося им при этом ощутимых телесных повреждений, то есть один приемчик…

– Пауки нам не враги, лейтенант, – сухо возразил Флетчер. – Просто они такие, какие есть. Но я вас внимательно слушаю.

– Но если нам не удастся отпугнуть их сразу, – продолжал бортинженер, – то они могут затеять осаду, а это будет не так уж весело. Я вам уж сказал, сэр, на какое время хватит наших энергетических резервов. Я предлагаю совершить нормальную посадку и закрыть корабль и медпункт противометеоритным полем полусферической конфигурации. Поле нам удастся продержать намного дольше. Мы уже показали, что мы не маленькие, опасные, и при необходимости можем летать по воздуху, поэтому продолжать настаивать на этом смысла нет. Прошу прощения, сэр, но рано или поздно нам все равно придется приземлиться – тем или иным способом.

Флетчер думал о том же самом, но если бы он сказал об этом лейтенанту Чену, тот решил бы, что его начальник – человек небольшого ума. Но лейтенант не предусмотрел одной важной подробности: если бы кто-то из пауков-планеристов налетел на гравилуч «Ргабвара», то и планер, и пилот разбились бы вдребезги.

– Благодарю вас, Чен, – сказал Флетчер. – Одобряю.

Хэслэм, сажайте корабль. Доддс, уберите гравилучи, оставьте только передний и изображайте песчаную бурю. Чен, как скоро будет готово противометеоритное поле?

– Точно сказать трудно, – ответил Чен. – Очень скоро.

– Постарайтесь еще поскорее, – буркнул Флетчер.

При появлении «Ргабвара» планеры разлетелись в стороны, но теперь снова вернулись – видимо, пауки-пилоты решили, что диковинный корабль, опустившись на песок, тем самым продемонстрировал свою уязвимость. Все три паучьих парусника уткнулись носами в прибрежный песок. С ближайшего сбросили сходни. Первые несколько пауков уже карабкались вверх по берегу, держа заряженные луки наготове. Доддс, не тратя времени даром, проверил фокусировку гравилуча.

Первая партия десанта состояла примерно из двадцати пауков, но к ним присоединялись все новые и новые. И вдруг прямо перед ними высоко в воздух взметнулся песчаный ковер и рассыпался тучей. Гравилуч перемещался из стороны в сторону, и в результате перед пауками образовалась печатная завеса, даже на них попало немного песка.

На миг пауки застыли в неуверенности. Но вот Флетчер заметил паука, который взобрался на самый верх корабля – наверное, то был капитанский мостик, – и принялся громко верещать на своих подчиненных, крича в длинный черный рупор. Пауки тут же разделились на две группы и быстро расползлись в противоположных направлениях по берегу. Песчаная буря незамедлительно расширила свой ареал.

С остальных двух кораблей также сходили на берег пауки, а планеры продолжали описывать круги над «Ргабваром» и медпунктом. На счастье, ни один из планеров не опустился настолько низко, чтобы удариться о противометеоритное поле, когда оно заработало.

– Сэр, – обеспокоенно проговорил Доддс, – что-то они не очень боятся песка, а на берегу уже три отряда. Они рассыпались. Похоже, хотят обойти нас с тыла. Прибавить мощности и расширить зону действия луча, сэр, чтобы поднять побольше песка, или, может быть, попытаться задержать их…

– Можно было бы добавить еще один луч, – вмешался Хэслэм. – Я в данный момент не занят.

– …прибавив вместо песка немного воды, – завершил свою мысль Доддс. – Не в том смысле, чтобы их полить, а в том, чтобы побрызгать вокруг. Это может удержать пауков от обходных маневров. Тогда они окажутся зажатыми между морем и сырым песком.

Довольный сообразительностью лейтенанта, тем более что и сам об этом подумал, Флетчер отозвался:

– Мы предупреждены о том, что вода им вредна. А мы, как бы это ни выглядело, пытаемся демонстрировать дружественные намерения. Попробуйте, но только осторожно. Не намочите их, пожалуйста.

Через несколько минут Доддс победно сообщил:

– Они точно боятся воды. Встали как вкопанные. Но теперь снова движутся в стороны.

– Хэслэм, – распорядился капитан, – подключайте второй луч. Доддс вас проинструктирует. Помогите ему. Пока он занимается двумя дальними отрядами, вы займитесь передовым. Двигайте лучом перед теми пауками, что пытаются подобраться к медпункту. Водичкой пусть брызгает Доддс, по мере необходимости. А вы только посыпайте песком. Постарайтесь добиться того, чтобы они не видели, куда идут. Короче, создайте им максимум неудобств, но не причиняйте вреда.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Хэслэм.

По сходням на берег сходили все новые и новые пауки, но далеко не продвигались из-за непрерывного душа, который устраивал Доддс. Флетчер думал о том, что, окажись он на месте пауков, он бы, наверное, был бы немало обескуражен тактикой противников, которые почему-то не поливали своих врагов смертельно опасной для них водой, а вместо этого посыпали безобидным песком. Но у пауков, наверное, была на этот счет своя логика.

Внезапно они изменили тактику.

– Вы посмотрите, сэр, – встревоженно затараторил Доддс. – Они… Они раскачиваются из стороны в сторону, а потом прыгают в тучи песка. Пока я разбираюсь с одним флангом, второй успевает отыграть метр территории. Мне придется изменить фокусную точку, сузить луч или отодвинуть его назад, чтобы не попасть по ним. Чен, срочно нужно противометеоритное поле.

– У меня та же самая картина, – включился в переговоры Хэслэм. – Для того чтобы остановить этих десантников, нужно на них высыпать тонну песка. Они по очереди бегут, лавируют зигзагами и… О черт! Я таки стукнул одного из них!

Видимо, гравилуч совсем легонько задел одного из пауков сбоку, но из-за этого паука подбросило на два метра в воздух, после чего он шмякнулся на спину на песок и теперь лежал, беспомощно дергая лапами. Хэслэм оттянул луч назад без команды. Вокруг лежавшего паука собрались сородичи, подняли его и поставили на лапы. Глядя в просвет между тучами песка, Флетчер четко видел, что многие пауки целенаправленно двигаются к медпункту. А потом неожиданно послышалось громкое стрекотание паука-капитана.

Пауки растерялись и постепенно остановились. А через несколько секунд все три отряда развернулись и поспешили к кораблям. Ушибленный гравилучом паук ковылял по песку, поддерживаемый с двух сторон товарищами. Планеры снижались и пикировали неподалеку от трапов.

– Мне очень жаль, что я ушиб этого паука, – оправдываясь, проговорил Хэслэм. – Но вроде бы ему не очень сильно досталось. Но похоже, мы все-таки проучили их, и они решили отступить.

– Не очень-то на это рассчитывайте, – сухо проговорил Флетчер, поднял руку, чтобы указать в носовой иллюминатор, но тут зазвенел сигнал коммуникатора, и на экране возникло изображение доктора Приликлы.

– Друг Флетчер, – сказал цинрусскиец. – Отзвуки эмоционального излучения, исходившего от вашего экипажа, были типичны для волнения, напряжения и тревоги, и вдруг сила всех этих чувств угасла. Мы готовимся к проведению длительной и сложной операции, которую начнем, как только решим одну побочную, немедицинскую проблему. Не могли бы вы сказать мне, сможем ли мы работать без необходимости отвлекаться на посторонние эмоциональные вспышки?

– Доктор, – отозвался Флетчер, негромко смеясь, – никто не станет вас отвлекать до конца дня. Судя по тому, как выглядит небо, того и гляди грянет гроза и начнется нешуточный шторм. Во время нашего с вами разговора пауки возвращаются на свои корабли.

Капитан и его подчиненные наблюдали за тем, как расползаются по небу темно-серые тучи, как надвигается более светлая пелена ливня. Пауки успели сами забраться внутрь кораблей, затащить планеры, убрать паруса и задраить все люки до начала ливня. Даже на «Ргабваре» было слышно, как грохочут струи дождя по обшивке кораблей. Капитан вдруг понял, что сверху паучьи корабли ужасно похожи на зонтики.

– Наверное, впервые в истории, – задумчиво проговорил Хэслэм, – сражение отложено из-за дождя.

Глава 28

Пациента подготовили к операции, дали наркоз, операционная бригада в составе Данальты, Найдрад и Приликлы уже двадцать минут стояла у операционного стола, а Мэрчисон все еще пыталась решить побочную проблему немедицинского характера, стоявшую перед Приликлой. Она так старалась вести себя спокойно и рассудительно, что из-за ее эмоционального излучения Приликла заметно подрагивал.

– Кит, – говорила Мэрчисон, – ваш супруг Джасам в данный момент под наркозом и не почувствует боли ни в процессе операции, ни после нее. А вот вам больно. Ваша боль носит нематериальный характер, она вызвана тревогой, неуверенностью и боязнью потерять любимого. Буду с вами откровенна до конца: мы можем потерять Джасама, но наши шансы сохранить ему жизнь повысятся, если вы поможете нам. Помощь заключается в том, чтобы вы не следили за ходом операции. Поскольку вы несведущи в медицине, для вас было бы лучше не видеть всех разрезов, резекций и сшиваний, которые мы будем производить. И потом: разве Джасам пожелал бы, что вы испытывали все эти ненужные страдания? Кит лежала на носилках и смотрела на покрытого стерильной простыней супруга. Она настояла на том, чтобы ее носилки стояли в операционной. Троланнка молчала.

– За все то время, что я работаю медсестрой, – проворчала Найдрад и сердито вздыбила шерсть, – еще ни разу не было такого случая, чтобы родственнику, близкому или дальнему, не имеющему медицинского образования, позволили наблюдать за такой тяжелой операцией. Такое не принято ни на одной из цивилизованных планет, которые мне известны. Если такой обычай существует на Троланне, то я сказала бы, что это поистине бездумная, варварская традиция.

Приликла хотел было извиниться перед Кит за прямолинейность Найдрад, но удержался, поскольку ранее троланнке уже было рассказано о том, с чем связана безудержная откровенность кельгиан. Собственно, даже если бы он попробовал что-то сказать, Кит опередила бы его.

– На Троланне такой традиции не существует, – заявила Кит, излучая гнев и обиду на оскорбление. – Но не существует там и такой традиции, чтобы над нами в операционных издевались друулы. Никогда такого не было.

Приликла почувствовал, что патофизиолог сдерживается с колоссальным трудом. Однако это все же ей удалось, потому что дальнейшие ее слова прозвучали продуманно и призваны были произвести четко рассчитанное воздействие.

Мэрчисон спокойно проговорила:

– Все, что вам довелось пережить на борту вашего корабля – поискового скафандра, как вы его называете, – когда Джасам был тяжело ранен, а вы не имели возможности покинуть свой отсек для того, чтобы помочь ему, утешить его или хотя бы оказаться рядом с ним, – все эти переживания серьезно сказались на вашей психике. Поэтому вы не хотите расставаться с Джасамом – тем более сейчас, когда, как вам кажется, вы можете расстаться навсегда и больше никогда не увидите его живым. Я могу понять ваши переживания и искренне вам сочувствую.

Вероятно, – продолжала Мэрчисон, – эта вполне естественная тревога за супруга спровоцировала временное помрачение вашего рассудка и памяти, поэтому я снова напомню вам, что я – не друулка, как бы сильно ни казалась вам похожей на представительницу этого вида существ. В связи с тем, что я обладаю большим объемом знаний в определенных областях медицины, я нахожусь здесь только для того, чтобы консультировать тех, кто будет оперировать вашего мужа, по вопросам, которые могут возникнуть в ходе операции. Сама я работать не буду и пальцем не прикоснусь к Джасаму. Если вы по-прежнему настаиваете на своем присутствии в операционной, я готова разрешить вам это. Тем не менее лицезрение вашего супруга в процессе операции может отрицательно сказаться на вашей психике, поэтому я предлагаю вам смотреть не на Джасама, а на меня. Следите за мной хорошенько – вдруг я проголодаюсь и пожелаю его скушать.

– А еще говорят, что у кельгиан плоховато с чувством такта, – хмыкнул Данальта.

– Уж и не знаю, что это такое, – буркнула Найдрад, – но слова были произнесены не самые подходящие.

Приликла понимал, что к шоковой психотерапии Мэрчисон прибегла намеренно, и по эмоциональному излучению Кит почувствовал, что прием Мэрчисон начал давать плоды.

– Вы наблюдали за Приликлой, – продолжала Мэрчисон, – в то время как он работал на вашем корабле, и знаете, что он способен к самой тонкой и деликатной работе. Кроме того, вам известно, что он чрезвычайно чувствителен к эмоциям тех, кто находится в непосредственной близости от него.

Вероятно, вы уже осознали тот факт, что испытываемые вами сильнейшие чувства страха, тревоги и прочие эмоции могут отрицательно сказаться на его способности провести операцию на том высоком уровне, который сейчас необходим. Поэтому вы должны овладеть своими чувствами, держать их под контролем постоянно, как бы естественны они ни были, дабы не отвлекать Приликлу от работы. Понимаете ли вы это? Согласны ли вы?

Троланнка молчала, но Приликла почувствовал, что интенсивность ее эмоционального излучения пошла на убыль.

Кит удалось овладеть собой. Ей не нужно было говорить с этим страшным друулоподобным существом, потому что в ее молчании хватало понимания, согласия, к которым, что с удовольствием отметил Приликла, примешивалось смущение и желание извиниться.

– Благодарю вас, друг Мэрчисон, – сказал Приликла. – Приступаем…

Операционное поле было так ярко освещено, что когда Приликла несколько раз отводил взгляд от пациента и устремлял взгляд за окно, где было по-прежнему пасмурно, ему казалось, что наступила ночь. А когда он в последний раз посмотрел в окно, ночь наступила на самом деле. Время от времени звучал негромкий голос капитана, который сообщал о том, что на паучьих кораблях все спокойно. Когда стемнело, предположения капитана о том, что пауки не ведут ночного образа жизни, были подтверждены показаниями датчиков.

– По крайней мере, – проговорила Найдрад слишком громко, так что капитан ее наверняка услышал, – они не выползают наружу в дождливые ночи. Доктор Приликла, пожалуй, вам пора поспать.

– А я в этом просто уверена, доктор, – заявила Мэрчисон. – Состояние пациента продолжает оставаться тяжелым, но все же оно достаточно стабильно для того, чтобы мы наложили швы на нижнюю область грудной клетки и отложили операцию на несколько часов. Повреждения легких в тех участках, где подведенные к ним воздуховодные пути были выдернуты в результате взрыва, ликвидированы. Пациент дышит чистым кислородом самостоятельно, без необходимости подключать дыхательную аппаратуру, внутривенно получает питательные растворы. Полагаю, работу над травмами, вызванными отсоединением внешней системы питания и удаления органических шлаков, произведенными на корабле, можно отложить на более поздний срок?

– Думаю, вы правы, друг Мэрчисон, – ответил Приликла, стараясь подбирать такие слова, какими можно было, не оскорбив, сказать собеседнику, что он, наоборот, не прав. – Но еще имеются небольшие участки токсических веществ на поврежденных стенках кишечника, и работу по удалению этих вредных веществ мне хотелось бы произвести до перерыва.

Друг Найдрад, встаньте рядом и по моей команде включайте отсос. Друг Данальта, будьте готовы подключиться после того, как я произведу надрез, и поддерживайте ткани под первым надрезом, когда я приступлю к наложению шва. Друг Мэрчисон, успокойтесь. Обещаю: я не упаду на пациента и не усну еще как минимум час. А теперь продолжим.

Отсос, которым работала Найдрад, издавал негромкий клекот. Озабоченно пошевелив шерстью, кельгианка проговорила:

– Впервые вижу такое странное устройство пищеварительного тракта. Доктор Приликла, по окраске и строению он напоминает спагетти, это землянское блюдо, которое вы столь страстно обожаете. Вам это не кажется странным, патофизиолог?

– В свете моего предыдущего и, кстати говоря, шутливого замечания насчет еды, – резко проговорила Мэрчисон, излучая недовольство, – не стоит говорить о питании в присутствии ближайшей родственницы оперируемого пациента. Нет, строение пищеварительного тракта троланнца не кажется мне таким уж странным. Приблизительно так же выглядят пищеварительные органы дверлан, хотя и не в точности так. В многовидовой медицине крайне редко встречается что-либо принципиально новое – чаще всего имеешь дело с новыми комбинациями того, что уже встречалось. Между тем должна признать, что здесь мы наблюдаем чрезвычайно сложную систему.

Кит беспокойно заерзала на носилках и сказала:

– Я все-таки не думаю, чтобы кто-то из вас вздумал съесть моего супруга. Даже друул – и тот бы подумал, стоит ли это делать. Но я не вижу, что происходит. Мэрчисон, вы загораживаете поле зрения.

– Что и собиралась сделать и собираюсь делать в дальнейшем, – ответила Мэрчисон. – Милосерднее рассказывать вам о том, что уже произошло.

Найдрад очищала операционное поле от лишней жидкости, Данальта, отрастив тончайшие пальчики, просовывал их в невероятно искривленные пространства, куда бы ни за что не смогли проникнуть жесткие хирургические инструменты, и открывал для Приликлы путь к местам повреждений, подлежащим обработке. По мере хода операции Кит излучала сильную тревогу, но при этом молчала, что было для нее не очень типично. Мэрчисон внимательно следила за работой бригады, но говорить ей ничего не приходилось, потому что работа происходила на территории организма, которая становилась все более и более знакомой медикам. Патофизиолог заговорила только через полчаса.

– Кит, – сказала она, излучая глубочайшее удовлетворение и облегчение, которые ощущал Приликла, но не троланнка, – все идет хорошо.

– Спасибо, Мэрчисон, – отозвалась Кит, – Не за что, – ответила патофизиолог. – Но прошу вас, сохраняйте спокойствие, чтобы не отвлекать медиков. Работа еще не окончена.

Излучая радость, которую в начале операции она не ощущала, Кит ответила на слова патофизиолога молчанием. Но от самой Мэрчисон исходила тревога, которая становилась все сильнее и отражалась на Приликле. То, что она сказала, его совсем не удивило.

– Вы устали, сэр, – сказала она. – У вас так дрожат лапки, что можно не сомневаться: вам срочно необходимо отдохнуть. Остается только окончательно обработать швы, что смогут сделать Найдрад и Данальта под моим руководством. Но есть еще одно осложнение, которое нужно ликвидировать. Оно не угрожает жизни пациента, и с ним можно повременить, но я предлагаю заняться этим сейчас, пока мы все здесь, чтобы потом снова не вскрывать пациента.

– Чем заняться? – заволновалась Кит. – Зачем? Я не хочу, чтобы вы разрезали Джасама без крайней необходимости.

Мэрчисон сделала вид, что не заметила вмешательства, но на вопросы ответила спокойно, сдержанно и профессионально.

– Проблема чисто медицинская и для ее решения требуется минимальное хирургическое вмешательство, – сказала она, воспользовавшись карандашом в качестве указки. – Требуется произвести вливания в эндокринную систему пациента – а именно, вот в эту небольшую железу, которая частично атрофирована и бездействует из-за многолетнего накопления в организме токсических веществ. Есть вероятность, что за счет удаления из пагубно влиявшей на организм пациента окружающей среды и введения необходимых медикаментов вышеуказанная железа вернется к оптимальной активности в самое ближайшее время – по крайней мере она заработает на полную мощность за срок выздоровления пациента после операции.

– О чем это вы говорите? – недоумевающе спросила Кит.

– Учитывая тот факт, – как ни в чем не бывало продолжала Мэрчисон, – что население планеты Троланн находится у черты вымирания, было бы целесообразно эвакуировать на новую планету как можно больше супружеских пар троланнцев, способных к зачатию и воспроизведению потомства. При том, как выглядит репродуктивная система мужской особи, Джасама, лечение элементарно и не должно быть связано с осложнениями. Что касается пациентки Кит, то у нее, как и многих других женских особей разных видов, механизм воспроизведения и вынашивания плода более сложен. Было бы лучше, если бы этим занялись вы лично, доктор, – после того как поспите, конечно. Вы согласны?

Приликла не смог ответить Мэрчисон сразу. Кит излучила настоящий смерч эмоций – радость, волнение, облегчение.

Цинрусскиец почувствовал, как по его тельцу, крыльям и лапкам пробежала волна приятной дрожи. Он был очень рад тому, как повела себя его помощница, но не очень этому удивился.

Теперь он точно знал, что Мэрчисон станет для троланнки самой задушевной подругой.

Как только вихрь приятных эмоций утихомирился, Приликла отлетел от операционного стола, расправил лапки и крылышки, а потом сложил их и прижал к тельцу.

– Все славно поработали, – резюмировал он. – Друг Мэрчисон, я одобряю оба ваших предложения. Незамедлительно приступайте к тому, что нужно сделать для эндокринной системы Джасама, и объясните Кит, что ее супруг будет без сознания еще некоторое время. Седативные препараты поспособствуют ускорению процесса его выздоровления. Пока он будет пребывать в этом состоянии, ей положительно нечем будет заняться, как только подвергнуться предложенной вами процедуре.

– Не волнуйтесь, все это я Кит объясню, – заверила босса Мэрчисон. – А теперь, сэр, пожалуйста, поспите.

У Приликлы все поплыло перед глазами. Фигуры Мэрчисон, Данальты, Найдрад и двоих троланнцев и все, что находилось в операционной, подернулось дымкой.

Он радостно пробормотал:

– Я уже сплю…

Глава 29

Еще целых шесть дней стояло ненастье, непрерывно шел дождь, и, как и следовало ожидать, пауки смирно сидели внутри своих кораблей и не высовывали носа наружу. Кит благополучно перенесла легкую операцию, которую ей сделал Приликла, и теперь с нетерпением ожидала того мгновения, когда Джасаму отменят сильные снотворные. На орбиту вернулся первый курьерский корабль и доставил последние вести из Федерации. Смысл этих вестей заключался большей частью в том, что военные начальники из Корпуса Мониторов и прочие существа, занимавшие высокие посты, ужасно волновались за все, чем занимается экипаж «Ргабвара», – вернее говоря, за все, что делалось не так, как надо бы в ситуации первого контакта. Второй курьерский корабль с нетерпением ожидал отчета о нынешнем положении дел и всяческих разъяснений.

Капитан Флетчер всеми силами старался придумать приятные новости и логичные разъяснения. Он пришел, чтобы попросить помощи.

– Я составил сообщение обо всем, что тут у нас делается, на курьерский корабль, – сказал он, излучая смятение и неуверенность и указав туда, где за прозрачной стеной коммуникационной комнаты находилась палата для выздоравливающих, где размещались земляне и двое троланнцев. – Но я "хотел бы посоветоваться с вами, доктор Приликла, – на самом деле я хотел бы посоветоваться со всеми вами, прежде чем отправлять его. По причинам, которые будут вам понятны и которыми я не очень горжусь, я не хотел бы, чтобы наши переговоры по системе связи слышали мои подчиненные. Если дело в конце концов дойдет до допроса и даже до трибунала, я бы предпочел, чтобы они ничего не знали и тем самым избежали необходимости давать против меня показания.

Для того чтобы лично поговорить с медиками, капитан проделал путь от «Ргабвара» до медпункта пешком под проливным дождем. Приликла пытался успокоить капитана посредством проективной эмпатии, но это у него получалось не слишком хорошо. Первой заговорила Найдрад.

– Я не понимаю, какие у вас сложности, капитан, – сказала она, сердито пошевелив шерстью. – У кельгиан ничего подобного ни за что бы не произошло. Мы бы либо рассказали все, как есть, либо ничего не стали бы говорить. Ох уж эти земляне!

– В отличие от нашей старшей сестры, которая не умеет лгать, – вступил в разговор Данальта, – я обладаю способностью к словесному лавированию, дипломатии, вежливости и лжи во спасение. Но история показывает, что все-таки правду говорить безопаснее и проще.

Капитан излучал волнение и нетерпение.

– Если бы наша правда была проста! Она настолько непроста, что вряд ли в нее поверит наше начальство. Первый курьерский корабль доставил сообщение о первом контакте с троланнцами, который на ту пору осуществлялся довольно-таки успешно. А теперь дальнейший успех этого контакта напрямую зависит от того, суждено ли троланнцам выжить в результате контакта со вторым разумным видом. Следует заметить, что контакт этот начался с того, что патофизиолога Мэрчисон похитили пираты…

– Но все хорошо, что хорошо кончается, – возразила Мэрчисон, глянула в окно на три поливаемых дождем закупоренных парусника и добавила:

– Пока по крайней мере.

– …А в итоге, – продолжал капитан, – местные жители планеты, можно считать, объявили нам войну. При таких обстоятельствах осуществлять процедуру первого контакта невозможно. Наше начальство будет нами, мягко говоря, очень недовольно. Вернее говоря – мной. Капитан первого курьерского корабля сказал мне, что сейчас всерьез решается вопрос об отправке в этот район какого-нибудь звездолета типа «Декарт», экипаж которого целиком состоит из первоклассных специалистов по установлению контактов, чтобы эти специалисты взяли на себя процедуру контакта с местными жителями, а нас проконсультировали по тому поводу, как продолжать развивать отношения с троланнцами. Кроме того, капитан сказал мне, что в данный момент уже формируется несколько исследовательских бригад, которые, естественно, предпримут надлежащие меры предосторожности при обследовании троланнского поискового скафандра. Эти бригады не приступят к работе до тех пор, пока не будет соответствующим образом оценена вероятность пагубного воздействия на пауков присутствия такого количества совершенной техники вблизи от их планеты. Но как только второй курьерский корабль отбудет с моим последним отчетом, очень скоро на орбите этой планеты будет негде продохнуть – столько сюда налетит кораблей Корпуса Мониторов.

Капитан замолчал и шумно вздохнул. Произошло это, как решил Приликла, из-за того, что капитан дозированно выдыхал воздух все время, пока говорил, а говорил он несколько минут подряд. Ради Приликлы он старался сдерживать эмоции, а эмоции, владевшие капитаном, были какими угодно, только не приятными.

– Друг Флетчер, – негромко проговорил Приликла, – сферы нашего с вами авторитета в данной ситуации совпадают, следовательно, и ответственность, и вину за все случившееся мы с вами разделим. Тем не менее все началось с чисто медицинских проблем, связанных с транспортировкой пострадавших с «Террагара», а затем – и двоих троланнских пациентов сюда, в медпункт. Затем ради блага тех и других пациентов я вынудил вас начать военные действия, целью которых была и является их защита. В связи с этим вина большей частью лежит на мне…

Напряжение и тревога капитана несколько утихли, но Приликла чувствовал, что того и гляди посыплются возражения. В отличие от землян Приликла был устроен так, что говорить и дышать мог одновременно, поэтому он не дал капитану возразить.

– ..Я советую вам сказать правду, – продолжал он, – но не упоминать о похищении друга Мэрчисон и ее побеге из плена. Отложим эти вести до лучших времен. Если сейчас об этом узнает супруг патофизиолога, Диагност Конвей, он разволнуется и может отправиться сюда, и…

– Запросто, – негромко произнесла Мэрчисон.

– …это еще сильнее осложнит обстановку. Конвей – достаточно важная фигура в госпитале, и он без труда воспользуется одним из наших звездолетов. На мой взгляд, звездолетов тут и без того хватит, чтобы среди нас оказался еще один встревоженный супруг. Мы и так с трудом решаем все проблемы из области взаимоотношений существ разных полов, уговаривая Кит не волноваться за Джасама. Я чувствую, вы со мной согласны, друг Мэрчисон.

Что касается остальных материалов отчета, – продолжал цинрусскиец, – пусть они будут полными. Придерживайтесь точности в описании фактов. Не сомневаюсь, вы захотите еще раз подчеркнуть опасность прямого контакта с троланнским поисковым скафандром. Но кроме того, предупредите ваше начальство – но вежливо, если хотите, чтобы в дальнейшем ваша карьера развивалась столь же успешно, – об опасности благих намерений со стороны тех, кто еще меньше знает о существующих проблемах, нежели мы.

Вам следует также подробно рассказать о еще одной, предстоящей процедуре установления первого контакта – намного более опасной, – связанной с общением с друулами. Как только противоборствующие жители Троланна будут выведены из состояния войны, для чего потребуется вмешательство военных, троланнцы должны быть в срочном порядке эвакуированы. Через какое-то время такая же помощь потребуется и друулам. Следует подумать, в связи с тем, что нам поведали об этих существах троланнцы, об их переориентации, которая должна предшествовать решению вопроса об их членстве в Федерации. Вы могли бы также упомянуть о том, что в плане оценки ситуации на Троланне советы Джасама и Кит могут оказаться поистине неоценимыми, но нам никто не должен мешать, пока мы будем продолжать лечение Джасама и укреплять отношения с троланнцами.

– Но троланнско-друульский конфликт не требует немедленного вмешательства… – начал капитан.

– Безусловно, – прервал его Приликла. – Но если вы создадите такое впечатление, что он такого вмешательства требует и что эта проблема, на ваш взгляд, более серьезна и сложна, чем те, которые на данный момент стоят перед нами, то это успокоит ваших начальников. Если вы выразите глубочайшую озабоченность по поводу тех проблем, которые грозят троланнцам и друулам в будущем, у ваших боссов создастся такое впечатление, что с нынешними задачами вы справляетесь и справитесь без всякой посторонней помощи. А если они все-таки станут пытаться помочь нам, то я уверен в том, что друг Кит просто-таки завалит их такой информацией о Троланне, что они поневоле забеспокоятся. Тогда они решат, что всякий раз, когда они предлагают нам помощь в наших бедах, вы подсыпаете им еще больше других бед.

– Но что же мне сказать о нападении пауков на медпункт? – спросил капитан. – Как, интересно, мне выкрутиться и обрисовать создавшееся положение дел в виде мелкой неприятности?

– Скажите правду, – ответил Приликла, – но не всю правду. Сразу вас не поймут, а потом скажите, что отношения с пауками продолжают развиваться.

– Еще как продолжают, – вздохнул капитан. – Из неважных они становятся отвратительными. Доктор Приликла, должен вам сказать со всей прямотой, что хотя вы и чрезвычайно хрупкое и нежное создание, но при этом вы на редкость изворотливы, лживы и наглы.

– Ну спасибо, друг Флетчер, – отозвался Приликла, – за перечисление столь восхитительных черт моего характера.

Мэрчисон и Данальта издали сдавленные непереводимые звуки, а Найдрад непонимающе зашевелила шерстью, но прежде, чем кто-то из них успел произнести хоть слово, послышался мелодичный сигнал коммуникатора, и на экране появилось лицо лейтенанта Хэслэма.

– Сэр, – торопливо проговорил лейтенант, – наши метеодатчики показывают, что через пять часов остров окажется во власти теплого атмосферного фронта. Это значит – сразу после наступления темноты. Затем еще двенадцать – пятнадцать дней в данном районе будет сосредоточена область высокого давления. Кроме того, к берегу движется еще одна флотилия, состоящая из трех кораблей. Судя по скорости и курсу, они намереваются обойти нас с юга и причалить к противоположному берегу. Вы не хотите вернуться на «Ргабвар»?

Вопрос прозвучал, естественно, риторический, поскольку капитан уже был на полпути от выхода.

Никто не удивился тому, что атака с суши не началась до второй половины следующего дня. За это время жаркое солнце высушило промокшие деревья и траву. Все происходившее транслировалось на мониторы «Ргабвара», а оттуда, с комментариями капитана Флетчера, – на экран коммуникатора в медпункте.

Найдрад находилась рядом с пациентами-троланнцами и разговаривала с Кит. Джасам все еще был без сознания, поскольку пока ему не отменили снотворное, но его состояние не вызывало тревоги. Данальта занимался тем, что откалывал всякие номера в попытке развеселить землян, которые хандрили и капризничали, поскольку сегодня их не вывезли на морское купание. За развитием событий следили только Мэрчисон и Приликла. При этом от патофизиолога исходила странная смесь чувств – недовольства и вины.

Три корабля, изначально стоявшие у берега неподалеку от станции, несколько преобразились. На них открылось несколько вентиляционных люков, но сходни сброшены пока не были.

Судя по мнению капитана, такую тактику пауки избрали для того, чтобы усыпить бдительность противника в то время, как произойдет внезапное нападение с суши, из-под прикрытия деревьев. При том техническом уровне, на котором пребывала паучья цивилизация, паукам никак не могла прийти в голову мысль о том, что кто-то способен видеть так далеко в темноте.

Поэтому они не догадывались о том, что на «Ргабваре» уже отлично знали о прибытии новой флотилии. Не знали они, естественно, и о том, что имеющаяся на корабле техника, с помощью которой можно было уловить признаки жизни на потерпевшем крушение космическом корабле с расстояния более тысячи миль, без труда могла различать движения и температуру тела существ, якобы тайно подбирающихся к кораблю между деревьями.

– Просто противно, – неожиданно заявила Мэрчисон, – смотреть на то, как храбрые, умные, но необразованные существа позволяют так себя дурачить. Небось ощущаете себя божеством, капитан Флетчер?

Они услышали, что капитан шумно вдохнул, а Приликла ощутил резкую вспышку эмоций, приглушенную расстоянием.

– Да, в каком-то смысле, – сдержанно ответил Флетчер. – Я всевидящ и всеслышащ, и подобно божеству, вынужден скрывать от них истину ради их же блага. Я бы предпочел остановить их, пока они не врезались в противометеоритное поле. Они уже видели, как мы устраиваем песчаные бури и как поливаем песок водой, отрезая им путь к наступлению. Безудержная демонстрация превосходящего уровня техники может плачевно сказаться на состоянии развивающейся цивилизации. Магия, всяческие чудеса, сверхъестественные явления могут породить новые религиозные веяния и предрассудки, которые помешают научному и техническому прогрессу. А здешним жителям это ни к чему.

– Простите, капитан, – извинилась Мэрчисон. – Я ляпнула, не подумав.

Капитан кивнул и продолжал:

– Вред и так уже, пожалуй, причинен. Пауки видели, как летает наш корабль, видели постройки медпункта. Первую их атаку мы отразили, вздымая песок и поливая воду на их пути, но ни то ни другое их не остановило, и наш бой прервался только из-за грозы. Очень может быть, они и в грозе и ливне считают повинными нас. Если мы позволим паукам налететь на невидимую стену противометеоритного поля, это может оказаться уж совсем чересчур для представителей примитивной цивилизации, какими бы отважными, сообразительными и выносливыми они ни были.

Беда в том, – продолжал Флетчер, – что тучи песка под деревьями мы поднять можем, но дотащить туда воду, не пролив ее по дороге, не получится. Мы можем увеличить мощность гравилуча, вырвать с его помощью деревья с корнем, распылить в воздухе почву, но при этом трудно будет соблюсти прецизионную точность, и некоторые пауки могут быть раздавлены. Патофизиолог Мэрчисон, ранее вы вроде бы упоминали о том, что пауки боятся не только воды, но и огня?

– Упоминала, – кивнула Мэрчисон. – Но не советовала бы вам к этому прибегать, потому что не могу с уверенностью сказать, почему они так старательно борются с огнем на кораблях, и что воспламенимо – материалы, из которых построены парусники, или тела пауков.

– Я думало том, чтобы припугнуть их, не причинив вреда, – объяснил капитан. – Не волнуйтесь, я буду осторожен.

Но мне бы хотелось подпустить их поближе, чтобы доктор Приликла сумел прочесть их эмоции. Больше всего меня интересует вопрос о том, почему они так настроены против нас и почему готовы без страха вступить в бой с незнакомым противником, явно превосходящим их по силе?

Примерно час они смотрели на увеличенное изображение на экране и наблюдали за тем, как паучья армия медленно надвигалась, используя всевозможные прикрытия и выстраиваясь плотными, ровными рядами. Капитан похвально отозвался о тактике паучьего главнокомандующего, когда центр войска втянулся внутрь, и в итоге войско образовало полумесяц, способный охватить и медпункт, и «Ргабвар». Пауки находились в ста метрах, когда капитан обратился к Приликле:

– Доктор, достаточно ли они близко для того, чтобы вы оценили их эмоциональное состояние?

– Да, друг Флетчер, – ответил эмпат. – Излучение очень сильное, но не четкое. Это объясняется обилием источников, излучающих одинаковые чувства. Имеют место неуверенность и смятение, характерные для сдерживаемого страха, а также общая неприязнь к врагам…

– Слепая ксенофобическая ненависть, – заключил капитан. – Вот этого я и боялся.

– Как я уже сказал, друг Флетчер, – продолжал Приликла, – точнее определить трудно, но я бы сказал, что мы ненавистны им настолько же, насколько и то, что мы делаем.

– Но мы не делаем ничего дурного, – возразил Флетчер. – По крайней мере нам самим так кажется. Ну да это не важно. В любом случае их следует остановить, пока они не подошли ближе. Хэслэм, давайте-ка пиротехнику. Запускайте ракеты с промежутками в двадцать метров. Доддс, поработайте гравилучом, пособирайте всякую сухую, горючую растительность в округе и разбросайте ее в тех местах, где не будет дыма. Будьте готовы снова включить противометеоритное поле, если наша затея не принесет успеха.

Ракеты, выпущенные с «Ргабвара», прочертили невысокие Огненные дуги и упали посреди деревьев с заданными промежутками.

– После трехдневного ливня, – сообщил капитан явно для того, чтобы немного успокоить Мэрчисон, – растительность еще слишком сырая для того, чтобы мы учинили здесь лесной пожар. Учиним мы только свет, пар и дым.

Яркое голубоватое пламя и жар, исходящий от ракет-фальшфейеров, которые были предназначены для того, чтобы их было видно за многие тысячи миль в космосе, настолько разогрели сырую траву и листву деревьев, что вскоре все, что могло заполыхать, заполыхало. Доддс целился в самые горячие точки гравилучом и подбрасывал горящие ветки в те промежутки, где горения не было. В небо поднялась такая плотная туча дыма и пара, что диск солнца утратил правильную форму, и его оранжевый свет едва проникал сквозь завесу.

Через несколько минут дым немного рассеялся, и стало видно, что небольшой пожар уже гаснет. Догорали и фальшфейеры, но они успели сделать свое дело.

– Ветер с моря несет дым в глубь острова, – сказал капитан. – Пауки отступают и возвращаются к кораблям. Насколько мы можем судить, пострадавших нет.

– Картина эмоционального излучения подтверждает ваше предположение, – заверил его Приликла. – Но пауки очень напуганы, и их неприязнь к нам еще сильнее возросла.

– Сэр, – сообщил лейтенант Хэслэм до того, как капитан успел ответить, – на кораблях, стоящих у противоположного берега, видимо, заметили дым. Выпущен планер. Сейчас он находится над самой высокой точкой острова и направляется сюда – наверное, его пилот желает выяснить, что здесь происходит. Думаю, этот бой мы выиграли.

– Вот-вот – бой, не войну, – проворчал капитан. – Если мы выиграем войну, это будет означать, что мы проиграли, потому что выигрыш в этой войне заключается в том, чтобы прекратить ее, пока никто не пострадал. Так что – я открыт для предложений.

Глава 30

До конца дня не произошло ничего особенного. Медики уходили перекусить, навещали пациентов, Приликла проспал несколько часов. Все остальное время все наблюдали за тем, что выделывал парящий в небе планер. Наблюдать за ним было очень интересно, поскольку он что-то сообщал тем, кто находился на кораблях у противоположного берега острова, а также и тем, кто был на борту кораблей в непосредственной близости от медпункта.

Ближе к основанию крыла выдвинулась круглая пластина и начала вращаться во встречных потоках воздуха, будучи закреплена на двух диаметрально противоположных осях. Одна сторона пластины была ярко-желтой, а вторая такого же коричневато-зеленого цвета, как весь планер. Пилот легко мог дотянуться до вращающегося диска и одной лапой управлял его вращением. В итоге диск поворачивался к тем, кто на него смотрел, то желтой, то темной стороной.

– Гениально, – с неподдельным восхищением проговорил капитан. – Он пользуется визуальным эквивалентом древней земной азбуки Морзе. Пусть у пауков нет радиосвязи, но они могут общаться на небольших и средних расстояниях. Вращающийся диск не оказывает никакого отрицательного воздействия на летные характеристики планера, и любые нужные сведения пилот может передать хотя и медленно, но при необходимости сообщение может длиться ровно столько, сколько планер остается в воздухе. Судя по паузам в передаче сообщений, которые длятся до пятнадцати минут, я бы заключил, что на кораблях, куда подает сигналы планерист, имеются аналогичные устройства, и пауки переговариваются насчет нас.

– Сэр, – сказал Хэслэм, – он не возвращается к своему кораблю. Почему он продолжает набирать высоту? На мой взгляд, было бы гораздо логичнее снизиться и рассмотреть нас получше, тогда сообщения пилота были бы более информативными.

Капитану ответить было нечего, поэтому он воспользовался преимуществом старшего по званию и промолчал.

Всех пациентов на носилках вывезли под закатное солнце, на берег, но так же, как в палате для выздоравливающих, похожие на друулов пациенты-земляне были отделены от троланнцев переносными ширмами. По берегу ходило несколько пауков, но они держались близко к кораблям. Если и планировалось новое нападение, то оно явно не должно было начаться немедленно. В целях экономии энергии противометеоритное поле отключили, что дало возможность пациентам подышать свежим морским воздухом. Пациенты, полеживая на носилках, тоже разговаривали о парящем над их головами планере.

Планер оставался в небе и ближе к вечеру, когда пациентов перевезли в помещение. Солнце клонилось к вершине холма. И даже тогда, когда на берегу сгустились сумерки, планер продолжал набирать высоту, но все еще был виден, подсвеченный лучами закатного солнца.

Через некоторое время планер начал описывать широкие круги и совершать подлинные чудеса воздушной акробатики.

– Доктор, – сказал капитан, – я начинаю волноваться за этого летуна. Он сейчас парит на высоте около пятисот метров, а там наверняка холодновато. Последняя атака его собратьев окончилась не настолько весело, чтобы у него могло быть такое уж приподнятое настроение и чтобы он вот так красовался перед нами. Конечно, он, быть может, совершает некий своеобразный ритуал, посвященный заходу солнца, который пауки, или только пауки-планеристы, считают очень важным.

Но почему-то мне так не кажется.

– А что вам кажется, друг Флетчер? – полюбопытствовал Приликла.

– Планер сейчас слишком высоко для того, чтобы снизу кто-то мог видеть его сигнальный диск без телескопа, – ответил капитан. – А мне что-то не верится, чтобы пауки, панически боящиеся огня, были способны к термическому изготовлению стекла и отливке линз. Предполагаю, что эта воздушная акробатика – еще одна разновидность сигнализации. – Он немного помедлил, ожидая возражения, но возражений не последовало. – Лексикон таких сообщений вынужденно ограничен, поскольку различных движений в воздухе планер способен совершить немного. Следовательно, его сообщение носит самый лаконичный характер, состоит из коротких фраз, гораздо более простых, чем те, которые можно передать визуальным вариантом азбуки Морзе. И тем не менее этот планерист явно пытается описать события, которые для него и его сородичей носят уникальный характер. Но летает он на такой высоте, что его сообщение могут прочитать на гораздо большем расстоянии.

– Существует ли подтверждение вашей теории, друг Флетчер? – спросил Приликла, чувствуя, что ответ уже известен даже ему самому. – Есть ли еще корабли, с которых заметен этот гипотетический сигнал?

– Боюсь, что так, доктор, – ответил капитан. – Наш радар дает не слишком точные сведения, поскольку и планеры, и корабли пауков изготовлены из органических материалов, а не из металла. Тем не менее, по показаниям радара, замечена флотилия из шести парусников, пять из которых изменили курс и направились в нашу сторону через час после того, как планер появился в зоне их видимости. Последний из шести кораблей направился в противоположную сторону, навстречу еще одной флотилии, которая пока слишком далеко для того, чтобы можно было определить, сколько в ней кораблей. Я так думаю, что завтра на рассвете с шестого корабля стартует планер, чтобы передать сигнал этим кораблям.

Очень скоро все пауки, бороздящие на своих судах близлежащие воды, будут знать о нас. А многие из них наверняка что-нибудь по этому поводу предпримут.

– Но что они предпримут, друг Флетчер? – спросил Приликла. Он вдруг так разволновался, что его собственная тревога заглушила тревогу капитана. – Мы не совершили по отношению к ним никаких враждебных действий, мы не сделали ничего плохого, а когда они напали на нас, мы сделали все, что только было в наших силах, для того, чтобы не причинить им вреда. Если бы они только остановились и подумали обо всем, что мы делали, а самое главное, о том, чего мы не делали, хотя могли, то эту проблему можно было разрешить за счет…

– Мы не сделали ничего дурного – на наш взгляд, – прервал его Флетчер. – Но не забывайте о том, что они принадлежат к виду, стоящему на ранней ступени развития. Они могут рассматривать наше бездействие как признак слабости или неспособности причинить им вред. А может быть, они ненавидят нас только за то, что мы здесь находимся.

– Вот если бы удалось найти способ поговорить с ними… – задумчиво проговорил Приликла. – Если бы мы смогли дать им понять, что нам тоже не хочется здесь находиться, это могло бы помочь.

Флетчер покачал головой.

– Патофизиолог Мэрчисон обменивалась с пауком, которого сочла капитаном корабля, отдельными словами – существительными, личными именами, некоторыми названиями, но этого недостаточно для того, чтобы запустить программу для переводческого компьютера. И даже если мы смогли бы с ними поговорить, это вовсе не значит, что они нам поверят.

Ничего не могу с собой поделать – все время приходят на память те дни, когда на Земле царствовала ксенофобия, – вздохнул он. – Как мы тогда боялись вторжения инопланетян. Разве тогда кому-нибудь приходила в голову мысль о каких-то там переговорах? Нет, тогда мы были готовы только к тому, чтобы собрать побольше оружия и задать хорошенько всяким инопланетянам. Чем, собственно, и занимаются местные жители.

Приликла немного подумал и сказал:

– Наше общение с троланнцами началось с того, что они ненавидели нас лютой ненавистью, особенно вас, землян, похожих на друулов. Но они избавились от своей фобии после того, как вы преподнесли им наглядный урок по истории Федерации. Почему не повторить этот опыт нынче ночью? Наверняка на паучьих кораблях на ночь выставляют дозорных, которые поднимают всю команду, если что-то случается. Так сделайте же так, чтобы что-то случилось, друг Флетчер.

Капитан покачал головой – скорее от нерешительности, чем отрицательно.

– К моменту показа нашего демонстрационного фильма троланнцы уже владели техникой для космических полетов и были морально готовы к встрече с другими существами, владеющими такой техникой. С пауками все обстоит совсем иначе. Мы их только напугаем, заставим их еще сильнее бояться и ненавидеть нас. Кроме того, мы принципиально повлияем на то, по какому пути двинется дальше их цивилизация. Если только вы не читаете в их эмоциях ничего такого, что было бы диаметрально противоположно, правила осуществления первого контакта строго-настрого запрещают что-либо подобное.

– Они слишком далеко, – с сожалением проговорил Приликла. – И их слишком много для того, чтобы я мог прочитать эмоции каждого из них. На таком расстоянии я ощущаю только ненависть и отвращение. Если бы вы могли подманить одного или нескольких пауков поближе, я смог бы проанализировать более тонкие их чувства. Но они будут оставаться на большом расстоянии от нас до начала следующей атаки. А во время нее они не будут излучать тонких чувств.

Идеально было бы придумать способ, как заставить их поговорить с нами, – заключил он, – а не драться.

– Это точно, – сказал капитан и прервал сеанс связи.

* * *

Приликла подлетел к остальным медикам, когда они вывозили носилки с пациентами на утренний моцион. Несколько минут он попорхал над пациентами и обменялся с каждым из них парой фраз. Начал он с землян, затем перелетел к троланнцам, которые вели негромкий разговор между собой. Кит уже чувствовала себя настолько хорошо, что могла спокойно обходиться без носилок и свободно передвигаться, однако мысль о том, что ни похожая на друулку целительница, ни такие же пациенты ее и пальцем не тронут, пока еще не успела окончательно укорениться в ее сознании. Поэтому троланнка предпочитала оставаться на носилках за ширмой, зная о том, что другие пациенты не могут вставать. Состояние Джасама уже не внушало опасений, но ему пока был противопоказан преждевременный зрительный контакт с другими ДБДГ. Как бы то ни было, наружу Приликла выбрался вовсе не для того, чтобы поговорить с пациентами.

Он решил, что переговоры с пауками логичнее всего было бы начать той, которая уже с ними общалась.

Через час, в сопровождении порхающего над ее плечом Приликлы, патофизиолог медленно шла к морю, излучая легкое разочарование, вызванное всего лишь тем, что она была лишена возможности искупаться из соображений личной безопасности. В руке она держала свернутый конусом лист пластика – самодельный рупор. Решили, что использование как микрофона, так и громогласных динамиков «Ргабвара» произведет только ненужную звуковую перегрузку. Приликла держал в лапках небольшую коробочку – терминал компьютера-переводчика.

– Верно, я обменивалась отдельными словами с этим пауком-капитаном, – сказала Мэрчисон, когда они пересекли полосу перекопанного песка – то место, где работало противометеоритное поле. – Но это были только самые простые существительные и несколько глаголов – всего два, пожалуй. Может быть, капитан дал приказ не стрелять в меня из луков вовсе не потому, что желал продемонстрировать дружеские чувства. Может быть, просто пожалел боеприпасы и думал, что рано или поздно я все равно попаду к нему в плен, и не только я, а все мы.

На миг ее охватила неуверенность, явно связанная с землянскими запретами на наготу.

– Знаете, – продолжала она немного погодя, – когда этот паук увидел меня в первый раз, на мне был только купальник, а теперь я одета иначе, и одежда другого цвета. Он может не узнать меня. Думаю, вы слишком многого от меня ожидаете, сэр.

– Может быть, я ожидаю чуда. Скажите мне, когда будете готовы, друг Мэрчисон.

Они отошли метров на тридцать вперед от полосы песка, перебуравленного противометеоритным полем. Если бы оно было включено, они бы все равно беспрепятственно преодолели его, поскольку поле было предназначено для остановки только привходящих объектов, а вот обратно уже вернуться бы не смогли. У кораблей по берегу передвигалось несколько пауков. Двое возвращались назад по сходням, переброшенным с берега к остову «Террагара». Можно было только гадать, какие мысли у пауков, напрочь незнакомых с металлами, вызывал этот объект. Приликла почувствовал, что Мэрчисон раздражена тем, что на нее никто не обращает внимания. Она поднесла рупор к губам.

– Крисит, – проговорила она и указала на ближайший парусник, после чего указала на «Ргабвар». – Прекет крисит. – Она повторила эти слова несколько раз. – Хукмаки. – Наконец она указала на тот корабль, который причалил к берегу раньше других и на котором, судя по всему, находился ее знакомец, капитан. – Крититкукик! – прокричала Мэрчисон.

Никакой явной реакции не последовало, но Приликла ощутил исходящую от кораблей волну враждебности, слегка приправленной интересом и любопытством. На одной из верхних палубных надстроек появился паук с рупором и принялся что-то верещать, но слова его были предназначены вовсе не Мэрчисон и Приликле, да и рупор он направил в другую сторону.

У сходней собралось пять пауков. Неожиданно они ринулись к пришедшим на переговоры, на ходу готовя к стрельбе луки.

– Крититкукик! – снова крикнула Мэрчисон. – Хукмаки!

– Они не намерены разговаривать, – заключил Приликла.

– Мне не надо становиться эмпатом, чтобы это понять, – сердито и разочарованно проговорила Мэрчисон. – Капитан, включайте поле!

– Сейчас, – отозвался Флетчер. – Через десять секунд выведу на полную мощность. За это время вы должны успеть вернуться, иначе останетесь на берегу с вашими приятелями.

Приликла резко развернулся и полетел обратно, лавируя из стороны в сторону. Стрелы со свистом пролетали около его медленно вздымавшихся крылышек. Скоро он решил, что лавирование – не слишком удачная мысль, поскольку пауки пускали стрелы на бегу, а следовательно, их стрельба не должна была отличаться высокой точностью. А вот он, виляя из стороны в сторону, мог угодить под стрелу, выпущенную наугад.

Он решил лететь по прямой, как бежала Мэрчисон, в надежде на то, что, целясь в него, пауки промахнутся.

Они пересекли границу зоны действия противометеоритного поля за две секунды до его включения. Здесь стрелы уже были не страшны. Патофизиолог остановилась, обернулась и пару мгновений посмотрела на то, как отскакивают от границы поля стрелы и падают на песок. Интенсивность эмоционального излучения пауков была настолько велика, что Приликла был вынужден приземлиться. Его охватила безотчетная Дрожь. Мэрчисон снова поднесла к губам рупор.

– Не надо, друг Мэрчисон, – остановил ее эмпат. – Они не станут вас слушать. Среди них нет никого, кто мыслил бы холодно и трезво. Они ощущают только злость и разочарование – видимо, потому, что им не удалось навредить нам. Сила их чувств так велика, что я готов признаться: ничего подобного я не испытывал со времени реакции троланнцев на друга Флетчера, когда они посчитали его друулом. Давайте вернемся к нашим пациентам.

На обратном пути Приликла большей частью не летел, а полз по песку рядом с Мэрчисон. Он видел, что она поглядывает на его дрожащие лапки, и ощущал, что она сострадает той эмпатической боли, от которой страдает он.

– Ну что ж, – проговорила Мэрчисон, понимая, что Приликле видны ее чувства, и решив перевести разговор на менее болезненную тему, – по крайней мере мы немного развлекли наших заскучавших пациентов.

Приликла не успел ей ответить. В наушниках у них обоих зазвучал голос Флетчера.

– За развлечениями дело на встанет, – сообщил он спокойным, натренированным голосом человека, готовящегося сообщить об очередной пакости. – Шесть паучьих парусников приближаются к тем трем, что базируются у противоположного берега острова. Они будут на месте через час. Еще шесть кораблей показались из-за горизонта с нашей стороны. Видимо, это две связки по три корабля в каждой. Эти будут здесь к завтрашнему утру. Все к тому, что пауки замыслили комплексный удар – с моря, с суши и с воздуха. Так что у ваших пациентов будет обзор, как в панорамном кинотеатре.

Глава 31

Ни земляне-ДБДГ, ни троланнцы-КХЛИ не тревожились из-за предстоящего нападения пауков, потому что представители обоих видов были знакомы с космической техникой и знали о том, насколько эффективно противометеоритное поле. Офицеров с «Террагара», правда, немного тревожило то обстоятельство, что осуществление первого контакта с пауками шло, мягко говоря, не очень гладко, но тревога их была не слишком сильной, поскольку окончательная ответственность за это лежала не на них. Короче говоря, они настроились на то, что станут зрителями, приглашенными на грандиозное представление. Чувства Кит и Джасама носили несколько иной характер, более эгоистичный. Троланнцы радовались тому, что они оба живы и скорее всего будут жить дальше. Ну и естественно, они излучали понятное замешательство по поводу того, что происходило вокруг них. Мэрчисон, Данальта и Найдрад свои чувства сдерживали. А капитан, чей голос доносился до них из отсека управления «Ргабвара», сделал тайное явным – он посоветовал медикам не волноваться.

– Непосредственной причины для волнения нет, – сказал он. – Запасов энергии у нас достаточно для того, чтобы поддержать систему жизнеобеспечения и работу двигателей в течение неопределенно длительного срока, чего, правда, не скажешь о гравилучах и противометеоритном поле. В атмосфере планеты они отбирают впятеро больше энергии, чем потребовалось бы для их использования в вакууме, а наш корабль был разработан для срочного спасения пострадавших, а не для длительных полетов.

– Вы хотите сказать, – проворчала Найдрад, раздраженно пошевелив шерстью, – что никто не думал, что мы ввяжемся в межвидовую войну на корабле-неотложке. Так сколько же у нас времени?

– Сорок шесть часов при включении противометеоритного поля на полную мощность, – ответил Флетчер. – Затем мы должны либо стартовать отсюда, либо остаться без главного средства обороны и ждать, пока нас кто-нибудь спасет. Тактическое положение я буду разъяснять по мере его развития…

Однако непрерывных комментариев не потребовалось, потому что все сами отлично видели, что происходит.

К берегу подошли еще три парусника – те самые, что прежде стояли у противоположного берега острова, – и разместились в промежутках между первыми тремя кораблями. Со всех шести кораблей на берег были сброшены сходни, а затем пауки открыли верхние люки, под крышками которых, как уже знал Приликла по опыту предыдущих наблюдений, находились планеры. Особой активности и каких-либо оживленных переговоров между кораблями не отмечалось. Капитан Флетчер предположил, что это связано с тем, что все предварительные распоряжения уже получены, и теперь пауки только ждут приказа начать наступление. К берегу на всех парусах, выстроившись в одну линию, мчались еще шесть паучьих судов.

Прямо над линией горизонта позади этой армады парили планеры и выделывали свою сигнальную воздушную акробатику, передавая сообщения еще трем флотилиям, в которых насчитывалось пятнадцать кораблей. Эти парусники пока находились за горизонтом и, по подсчетам капитана, к острову должны были подойти только рано утром на следующий день.

Шесть новоприбывших парусников нашли места для «парковки», на них убрали паруса, оставив открытыми только несколько вентиляционных люков, и выбросили сходни. На берегу стало так тесно, что даже остов лежавшего на отмели «Террагара» стал не виден за обилием паучьих парусников, напоминавших, на взгляд Приликлы, громадные коричнево-зеленые раковины моллюсков. Пауки-капитаны на всех кораблях что-то проверещали в рупоры, после чего наступила гнетущая тишина.

– Думаю, сегодня мы вряд ли что-то еще увидим, – заключил капитан Флетчер. – По всей вероятности, они ожидают прибытия еще пятнадцати кораблей, чтобы навалиться на нас всем скопом… О, прошу прощения, я был не прав.

Пауки начали сбегать по сходням со всех шести кораблей и выстраиваться в шеренги на сухом песке подальше от кромки воды. Все они были вооружены луками, и кроме того, восемь пауков вытащили на берег два здоровенных бревна с заостренными торцами – судя по всему, это было нечто вроде таранов. В это же время стартовали планеры – по два с каждого корабля.

Планеры медленно набирали высоту, паря в порывах ветра, дующего с моря, и только тогда, когда они постепенно развернулись к берегу и поймали теплые воздушные потоки, идущие от горячего песка, стало ясно, что в планерах сидят не только пилоты, но и по одному пассажиру в каждом. И те и другие были вооружены луками.

Воздушный флот продолжал медленно, но верно набирать высоту, а пехота выстроилась полукругом в три шеренги. Пауки с таранами разместились в центре. Войско двинулось в сторону медпункта.

Снова зазвучал голос капитана, только теперь он уже не комментировал происходящее, а отдавал приказы.

– Доддс, – торопливо проговорил он, – выпустите парочку фальшфейеров в глубь острова и протащите их по растительности. Там уже все подсохло со времени нашего последнего пиротехнического шоу, поэтому будьте осторожны, чтобы не начался лесной пожар. С той стороны вроде бы нападения не предвидится, но неплохо бы на всякий случай предупредить пауков, чтобы они не обожглись.

– Сэр, – осведомился Хэслэм, – не стоит ли мне снова изобразить песчаную бурю на берегу?

– Нет, – ответил капитан. – Нет смысла понапрасну тратить энергию. В прошлый раз мы занимались этим для того, чтобы они не наткнулись на противометеоритное поле и не ушиблись, но теперь они знают о нем после стрельбы по Приликле и Мэрчисон. Но гравиустановки держите в режиме ожидания – на всякий случай. Доктор Приликла!

– Слушаю вас, друг Флетчер, – отозвался эмпат.

– Риска для ваших пациентов нет, – сказал капитан, – поскольку паукам ни за что не пробиться сквозь наш противометеоритный щит, но я не могу прогнозировать все то, что с ними будет, пока они будут предпринимать такие попытки.

Вряд ли это будет очень эстетичное зрелище, поэтому я бы советовал вам всем перебраться внутрь медпункта, пока…

Следующие слова капитана потонули в воплях протеста и сопутствующего эмоционального излучения.

– Благодарю вас за предложение, друг Флетчер, – проговорил Приликла, – однако я ощущаю сильнейшие словесные и эмоциональные возражения со стороны моих пациентов и сотрудников. Все они предпочитают наблюдать за ходом сражения непосредственно.

– Кровожадные дикари, – сухо прокомментировал заявление эмпата капитан. – Между прочим, это я не про пауков.

Вдоль берега выстроились двенадцать кораблей, на каждом из которых имелось по два планера. Общее число пауков приближалось к двум сотням. Ярко-желтый песок перед медпунктом постепенно исчезал из виду, скрываясь под телами и лапами двух сотен надвигавшихся пауков. Пожалуй, если бы все не были настолько уверены в неуязвимости противометеоритного поля, можно было бы испугаться не на шутку при виде того, как пауки остановились в пятидесяти метрах от границы, поставили щиты и взяли луки на изготовку. Стояла полная тишина, слышно было только, как слегка шуршит обшивка планеров, описывающих круги над медпунктом. Пауки ждали приказа начать атаку.

– Но это так глупо, – проговорила Мэрчисон, стоявшая вместе с другими сотрудниками на песке возле медпункта. – Ведь они ничего не добьются этой атакой. Так почему бы им просто-напросто не забыть об этом и не отправиться по домам? В конце концов мы не причинили никому из них никакого вреда и продолжаем стараться вести себя именно так, но если эти глупости будут продолжаться, кому-нибудь точно придется об этом пожалеть.

– Мы причинили им вред, друг Мэрчисон, – возразил Приликла, – просто мы пока не понимаем, какой именно.

Может быть, они считают нас жуткими тварями, свалившимися с небес на их бедные головы, – тварями, за которыми придут другие и захватят их земли. Одного этого вполне достаточно, но у меня такое подозрение, что есть что-то еще. Сейчас вблизи от нас находится достаточно много пауков для того, чтобы я мог прочитать владеющие ими чувства. Почему-то они испытывают по отношению к нам ненависть и отвращение.

Эти чувства очень сильные и владеют всеми пауками без исключения.

– Не могу в это поверить, сэр, – горячо возразила Мэрчисон. – Когда меня похитили и привели на корабль, паук-капитан ко мне прикасался и обращался со мной хорошо, если учесть обстоятельства. Он доказал, что умен и очень любознателен. Может быть, он ученый и умеет владеть своими чувствами. Я в отличие от вас не наделена эмпатической способностью, но уверена, что если бы он питал ко мне ненависть и отвращение, я бы это непременно почувствовала. А теперь у меня такое ощущение, что за время, истекшее после моего побега, мы сделали что-то такое, из-за чего они возненавидели нас по-настоящему.

Прежде чем Приликла успел ответить, Найдрад изогнула свое тело в форме кочерги, вытянула вверх коническую головку и сообщила:

– А их планеристы уже выпендриваются, хотя сражение в самом начале. Полюбуйтесь-ка.

Набрав высоту метров в триста, планеры, до того летавшие группами по два-три, теперь выстроились широким кругом.

Некоторое время они полетали по кругу, держась друг за другом, как звезды высшего пилотажа на авиационных парадах, после чего пилоты развернули планеры носами внутрь круга и, уплотнив его, зависли ровнехонько над медпунктом. Снова послышался голос капитана.

– Отличная координация, – отметил он одобрительно. – Но у меня нет впечатления, что это показуха. Пилоты и пассажиры готовят луки. У меня такое впечатление, что они намереваются стрелять в вас. Наверное, решили, что им поможет ускорение свободного падения, которое возникнет при полете стрел с высоты в триста метров. Мысль недурная, но в корне ошибочная, учитывая принцип действия нашего противометеоритного поля… Проклятие, что они вытворяют?

Один из планеров начал пикировать, описывая все более узкие круги. За ним почти сразу же последовали еще три планера, и вдруг вся воздушная эскадрилья устремилась вниз.

– О нет! – вскричал капитан, отвечая на собственный вопрос. – Они видели, что пущенные ими стрелы не долетели до цели на уровне земли, и думают, что мы окружены стеной, а не полусферой. И теперь они врежутся в наш щит на полной… Хэслэм, Доддс, включайте гравиустановки в прессорном режиме. Добейтесь широкого радиуса действия при небольшой мощности. Постарайтесь не повредить планеры, просто оттолкните их, пока они не ударились.

– Сэр, – возразил Хэслэм, – но мне придется по несколько секунд фокусировать луч на каждой цели…

– А целей слишком много, – добавил Доддс.

– Сделайте все, что в ваших силах, – успел сказать капитан до того, как первый планер ударился об изгиб невидимой противометеоритной полусферы.

Это выглядело так, словно планер перекорежился и превратился в бесформенную груду прямо в воздухе, безо всякой объективной причины. И пилота, и пассажира зажало внутри потерявшего форму планера, а сам планер покатился по идеально гладкой поверхности невидимого щита к земле. Пилот второго планера, решив, что против них применяется какое-то неведомое оружие, резко развернулся и предпринял попытку набрать высоту и улететь подальше. Но он задел крылом щит, от чего крыло смялось, а его несущая опора проткнула фюзеляж. В итоге планер шмякнулся на лишенную трения поверхность противометеоритной полусферы, а пассажира вышвырнуло из планера. Сам планер вместе с пилотом заскользил вниз со все нарастающей скоростью.

– Хэслэм, Доддс, – распорядился капитан, – хватайте их.

Опускайте медленно и осторожно. Верно я говорю, доктор?

– Вы читаете наши мысли, друг Флетчер, – ответил Приликла. – Друг Найдрад, – добавил он, – дайте команду…

Падение первого планера было остановлено примерно в пяти метрах от земли. В итоге при приземлении он даже не потревожил песок. Второй планер был пойман гравилучом всего в двух метрах от земли, потому силу удара удалось смягчить лишь незначительно.

– ..дайте команду роботам немедленно увезти всех пациентов в укрытие, – закончил начатую фразу Приликла. Он бросил взгляд на пауков, которые начали медленно двигаться вперед полукругом. Эмпат пытался сохранить устойчивость полета, невзирая на то, что сила ненависти, исходившей от пауков, им ощущалась почти физически. Приликла произвел в уме быстрые подсчеты и продолжал:

– Друг Флетчер, будьте так добры, увеличьте, пожалуйста…

– Диаметр противометеоритного поля метров на десять, – прервал его капитан. – Я по-прежнему читаю ваши мысли, доктор?

– Верно, друг Флетчер.

Ровный круг атакующих планеров окончательно рассыпался.

Отдельные планеры метались в небе и отчаянно пытались набрать высоту – все, кроме двух, которые падали на ту часть берега, которая была свободна от действия противометеоритного поля.

Противоположные крылья этих планеров сцепились между собой, и теперь они вращались вокруг общего центра тяжести и снижались, описывая неровные круги. Снижение происходило достаточно медленно, поэтому пауки, находившиеся внизу, имели возможность разбежаться в стороны, чтобы планеры не рухнули на них. Планеры должны были упасть слишком далеко, и расширять зону действия поля и спасать их пилотов и пассажиров было бы слишком рискованно, поскольку на том расстоянии, которое отделяло нынешнюю границу противометеоритного поля от предполагаемого места падения планеров, было слишком много озлобленных пауков.

– Подготовиться к приему пострадавших, – торопливо распорядился Приликла. – Четверо пациентов, враждебные, не желающие сотрудничать, нуждаются в насильственном обездвиживании. Код физиологической классификации ГКСД, сведений в файловой системе нет. Предварительный диагноз – ушибленные раны с вероятностью наружных и внутренних повреждений грудно-брюшной области, множественные переломы конечностей и сопутствующие поверхностные травмы. Я лично осмотрю раненых и определю план лечения. Найдрад, высылайте антигравитационные носилки и оборудование для проведения спасательных работ. Все остальные, приступаем к работе.

Приликла полетел к обломкам первого планера, но Мэрчисон, пустившись по песку бегом, обогнала его. Вскоре с ними поравнялись носилки со спасательным оборудованием.

– Оба раненых без сознания и не представляют непосредственной опасности, – заключил Приликла. – Не будут они представлять опасности и в дальнейшем, если забрать у них оружие. Вам нужен Данальта в помощь?

Мэрчисон покачала головой. Приликла чувствовал, как она тревожится за раненых пауков, как волнуется из-за того, что перед ней возникла новая профессиональная задача. Патофизиолог извлекла из обломков планера луки и колчаны со стрелами и, непонятно почему, гневно швырнула их в ту сторону, где за границей противометеоритного поля, действующего только в одном направлении, сгрудились пауки. Она сердито прокричала:

– Для этих двух идиотов война окончена! Ой, простите, сэр, я забылась. Эти два паука сдавлены обломками конструкций планера. Несколько их конечностей зажаты накрепко, а у одного головогрудь проткнута стержнем крыла. Думаю, лучше не заниматься их вызволением из обломков, а перенести ко входу в медпункт прямо так, вместе с планером, с помощью гравилуча. Так мы избежим осложнений до начала лечения.

– Ваши соображения справедливы, – заметил Приликла и направился к обломкам второго планера. – Так и сделайте.

Во втором планере сознание потерял только пилот, а второй паук шевелился и излучал злобу, страх и ненависть. Неожиданно он приподнялся, высунулся из полуразломанного планера и наставил на Приликлу лук, после чего выбрался наружу из-под обломков и быстро побежал ко входу в медпункт.

Приликла взлетел повыше и заложил крутой вираж, стараясь избежать попадания стрелы. Данальта прикрыл его своим непроницаемым телом и принялся отращивать необходимое число конечностей, чтобы задержать ими агрессора. Но даже такому непревзойденному мастеру мимикрии требовалось хотя бы несколько секунд для того, чтобы изменить очертания тела. Паук был уже на полпути ко входу в медпункт, где Мэрчисон и Найдрад работали с ранеными, находившимися внутри переправленной сюда груды обломков, некогда бывших планером.

Не обратив никакого внимания на пациентов ДБДГ и КХЛИ, которых так и не успели переправить внутрь медпункта, паук направился прямо к медикам. Лук он держал наготове.

И вдруг совершенно неожиданно он повалился ничком на песок и застыл в неподвижности. Прессорный гравилуч пригвоздил его к песку, и теперь паук лежал, как бы накрытый тяжелым стеклянным блюдом.

– Мне очень жаль, – извинился Хэслэм, – но быстрота была важнее деликатности. Скажете мне, когда его отпустить.

Мэрчисон подбежала к пауку, остановилась у самой границы действия гравилуча, наклонилась, чтобы более внимательно осмотреть неудачливого агрессора. К ней наконец присоединился Данальта.

– Вы его чуть было не размозжили, лейтенант, – сообщила Мэрчисон через пару секунд. – Переломов конечностей не видно, но имеет место общее травматическое сдавление, асфиксия. Вероятно, он уже потерял сознание…

– Потерял, – подтвердил Приликла, – но не окончательно.

– Верно, – согласилась с ним Мэрчисон через пару мгновений. – Данальта, заберите у него лук и помогите перенести его на носилки, где его надо будет обездвижить. Найдрад, а вы помогите мне извлечь этих двоих из-под обломков.

Еще через несколько минут Данальта и Приликла возвратились к пауку, лежавшему без сознания внутри второго потерпевшего крушение планера Травма груди, полученная пауком из-за того, что в нее вонзился стержень крыла, была очень тяжелой, но при этом эмоциональное излучение не говорило о том, что раненый близок к смерти С помощью Приликлы, который, обладая совсем слабенькими лапками, был мало на что способен, Данальта извлек паука-пилота из-под обломков и, предварительно обездвижив его с помощью ремней, перенес на носилки. К этому времени все остальные пациенты уже находились внутри медпункта.

– Судя по действиям вашего героя-одиночки, – сообщил капитан, чье лицо к моменту возвращения медиков в коммуникационный центр медпункта уже появилось на экране, – стратегия атаки была задумана просто. Предположив, что к нам их не пускает невидимая стена, пауки решили совершить нападение с воздуха и надеялись на то, что им удастся отключить механизмы действия стены – вот только они не учли того факта, что на самом деле это не стена. В свете того, что они располагали далеко не полным объемом информации, план их заслуживает всяческих похвал…

– Наш герой возвращается в сознание, – прервала капитана Мэрчисон – Найдрад, держите его покрепче, чтобы я могла обследовать сканером его грудь.

Приликла подлетел поближе и постарался спроецировать в возвращавшееся сознание паука чувства спокойствия и утешения. Но паук был так напуган и ошарашен видом всего и всех, что его окружало, что излучал дикий, панический страх, характерный для существа, приготовившегося к самой страшной судьбе. В общем, достучаться до его сознания Приликла не сумел.

Он взглянул в окно на паучью орду за границей действия противометеоритного поля, поднял взгляд к небу, где пока еще парили планеры, и ощутил бьющие по нему волны ненависти.

Если эти чувства подпитывались чистой ксенофобией, то нечто такое, чем занимались медики, а вероятно, наоборот, нечто такое, чем они не занимались, вызывало коренное недопонимание, поскольку ненависть и отвращение, испытываемые пауками, непрерывно нарастали. Но как он сумел бы развеять недопонимание, возникшее в разгар сражения, когда мог только чувствовать, а сказать ему было положительно нечего?

«Война, – печально подумал Приликла, глядя сверху вниз на перепуганного пациента, – состоит в основном из героизма и ненависти, причем и то и другое глупо».

Глава 32

– За исключением планериста, грудь которого пронзена стержнем крыла, – комментировала свою работу Мэрчисон для записи, – у пауков, извлеченных из обломков двух планеров, имеются множественные переломы конечностей, но, судя по данным сканирования, поражения внутренних органов невелики. Это связано с тем, что тела пауков покрыты прочным, но гибким панцирем, который от ударов вдавливается, но не трескается. У троих пострадавших имеются травмы, которые для существ данного физиологического типа могут считаться серьезными, но не угрожающими жизни. Один из них, тот паук, который пытался захватить медпункт голыми руками, если здесь годится это слово, был придавлен к песку гравилучом и перенес асфиксию и второстепенную деформацию конечностей.

Его состояние улучшится за счет нанесения временного поддерживающего надреза груди и назначения постельного режима, поэтому, согласно правилам, его бы следовало оперировать последним. Однако пауки являются незнакомым для нас видом, и поэтому, с разрешения доктора Приликлы, я бы предложила воспользоваться четвертым пострадавшим в качестве наглядного пособия для последующей работы с его более тяжело раненными сородичами.

Она на миг прервала комментарии и вопросительно посмотрела на Приликлу.

– Психологическое состояние четвертого пострадавшего, судя по всему, создает большие трудности эмоционального порядка для доктора Приликлы. Пожалуй, интенсивность его эмоций может сказаться на работе доктора. Поэтому я предлагаю дать четвертому пострадавшему наркоз, прежде чем мы приступим…

– Вы полагаете, это безопасно? – вмешался Приликла.

– Полагаю, да, сэр, – ответила патофизиолог. – Мы знаем по опыту, что обмен веществ, строение головного мозга и связанных с ним нервных и сенсорных систем у инсектоидных существ имеют много общего. Поэтому и применяемые при их лечении обезболивающие и наркотизирующие препараты аналогичны. Наркотизирующий препарат пациенту номер четыре будет вводиться градуирование, с постоянным увеличением дозы. Картина воздействия препарата будет фиксироваться, чтобы затем использовать полученные показатели при работе с другими пациентами.

– Приступайте, друг Мэрчисон, – распорядился Приликла. – И спасибо вам.

Постепенно сила эмоционального излучения от близкого источника, каковым являлся паук номер четыре, пошла на убыль и превратилась в едва заметный фон, типичный для сознания, которое долее не способно на разумные реакции. Как ни странно, уменьшилась и интенсивность эмоционального излучения, исходящего от троих остальных пациентов-пауков.

Причину этого разъяснил капитан Флетчер, голос которого зазвучал с экрана коммуникатора.

– Солнце садится, паучьи силы наземного развертывания отступают к кораблям, – сообщил он, и Приликла почувствовал, что капитан ощущает радость и облегчение. – Планеры также ретируются. Можно считать, что пока с нападением покончено. Мы будем внимательно следить за всеми ночными маневрами, а противометеоритное поле отключим в целях экономии энергии.

– А потом, – пробурчала Найдрад, сердито поводя шерстью, – он захочет, чтобы мы оперировали при свечах.

– Паук номер четыре успешно наркотизирован, – не обращая внимания на ворчание кельгианки, продолжала Мэрчисон. – На мой взгляд, нет серьезных противопоказаний к введению обезболивающего средства. Не улавливаете ли вы в эмоциональном излучении чего-либо противоречащего моему предположению, сэр?

– Не улавливаю, друг Мэрчисон, – ответил Приликла. – А теперь давайте займемся пациентом, состояние которого внушает самые серьезные опасения. Друг Найдрад, готов ли паук номер один?

– Готов, если можно так выразиться, – ответила Старшая сестра, недовольно вздыбив шерсть. – Я его иммобилизировала с той стороны, где травм нет, а больше ничего с ним не делала. Курс плотницкого дела не входил в программу моего обучения.

«И моего тоже», – подумал Приликла. Он первым направился к металлической сетке, которая должна была послужить операционным столом, и, старательно излучая уверенность, сказал:

– Точное срезание, выравнивание, сглаживание и удаление расщепленной древесины из глубоко перфорированного панциря пациента, а также восстановление поврежденных участков панциря и конечностей, на мой взгляд, представляют собой до некоторой степени работу плотников – в том смысле, что начнем мы с того, что будем распиливать древесину.

Приступим.

От удара, при котором стержень крыла надломился, он ухитрился пронзить нижнюю часть живота пилота под углом, пройти сквозь внутренние органы вверх, и теперь его конец торчал выше места первоначального проникновения, высовываясь из панциря на несколько дюймов. Однако природная броня, которой было покрыто туловище паука, заставила стержень надломиться в нескольких местах под панцирем, поэтому удаление надломленного, но все еще целого копья, щепок и кусков соединительного шпагата, застывшей клеящей слюны и обрывков ткани крыла могло быть сопряжено с нанесением пациенту куда более серьезных травм, чем те, что возникли при первичном ранении.

Тот кусок стержня, что торчал из панциря, решили пока не трогать. Предварительное обследование с помощью сканера показало, что окружающие ткани настолько плотно обхватили стержень, что он «запечатал» ближайшие кровеносные сосуды, и за счет этого кровотечение вокруг стержня уменьшилось. Гораздо более срочной была работа в области брюшной полости.

Приликла начал с хирургического расширения входной раны, чтобы обеспечить для себя и Данальты более просторное операционное поле. Здесь важнее была скорость, нежели деликатность. Он осторожно провел тонким лазерным скальпелем, луч которого был направлен под углом, вдоль стержня до того места, где оно надломилось и изогнулось. Над надрезом появилось облачко пара, мелких опилок, крови и лимфы.

Кровь тут же свернулась.

– Найдрад, – сказал Приликла, – удалите стержень аккуратно под первоначальным углом и поработайте отсосом в указанных мною участках. Данальта, будьте готовы помочь мне остановить кровотечение и произвести последующие восстановительные процедуры. Мэрчисон, удалите инородные тела из потерянной крови и сохраните ее для возможного использования в дальнейшем.

Пауков поблизости хватало, но Приликла даже не думал о том, чтобы попросить кого-нибудь из них выступить в роли донора.

– Пока мы не будем трогать мелкие щепки, – сказал он, – ими займемся позднее. Мэрчисон, я только попросил бы вас следить за ними, чтобы они не попали в кровоток. Осторожнее, Найдрад. Приступайте к извлечению первого отрезка стержня.

Еще до того, как кусок стержня был успешно извлечен из тела паука, сканер Мэрчисон показал, что возникло внутреннее кровоизлияние из двух магистральных кровеносных сосудов, до того зажатых деревяшкой.

Приликла поспешно распорядился:

– Найдрад, включайте отсос. Давайте посмотрим, что мы там наделали. Данальта, зажмите сосуды, а я займусь разорванным отделом кишечника. Мэрчисон, дайте увеличение операционного поля в четыре раза и постарайтесь держать сканер как можно более ровно.

Данальта ожидал, обхватив крепкой конечностью одну из опор операционного стола. На второй такой же конечности он уже успел отрастить два длинных пальца толщиной с карандаш. Как только эти пальцы добрались до кровоточащих сосудов, они разделились на две части, и на каждой из них образовались по две широкие лопатки толщиной не больше вафли. Этими лопатками Данальта аккуратно и осторожно обхватил оба кровеносных сосуда выше и ниже тех мест, где они были повреждены, и сжимал до тех пор, пока кровотечение не уменьшилось. Вскоре оно прекратилось совсем. Приликла ввел внутрь операционного поля свои тоненькие и легкие, как перышки, лапки, и произвел более ортодоксальную процедуру – удалил поврежденный отрезок кишечника и наложил шов.

– Травмы слишком обширны и распределены неравномерно для того, чтобы мы имели возможность произвести поэтапную длительную операцию, – сказал он. – Поэтому к резекции кишечника придется прибегнуть только после полного удаления его пораженных отрезков. Но много удалять не придется. Кишечник у представителей этого вида не настолько длинен, как у кельгиан и землян. Найдрад, подготовьте стерильный биорастворимый трубчатый трансплантат, рассчитанный на полное растворение в течение пятидесяти суток. Судя по основным показателям обмена веществ нашего пациента, за это время стенки кишечника у него полностью восстановятся. Друг Мэрчисон?

– Я согласна с вами, – проговорила патофизиолог, излучая сдерживаемую тревогу. – Но, сэр, могу я высказать предложение? Даже два предложения. Первое: не тратить много времени на аккуратность работы. Жизненные показатели пациента в сравнении с теми, что отмечаются у пауков с менее тяжелыми травмами, внушают опасения. Учитывая то, насколько тяжела травма, причиненная ему изначально, я предлагаю вам произвести дальнейшие восстановительные процедуры, пользуясь нынешним операционным полем, не рассекая панцирь. Если мы пойдем этим путем, мы значительно увеличим степень травмы и ее длительность.

– Хорошо, – откликнулся Приликла и ощутил то облегчение, которое испытала Мэрчисон. – Так и поступим.

Несмотря на то, что медики с «Ргабвара» впервые оперировали представителя дотоле неизвестного им вида, операция во многом шла обычно, без эксцессов. Это было связано с тем, что в сознании Приликлы за счет мнемограмм были запечатлены данные по физиологии и терапии еще пяти существ – кельгиан, мельфиан, землян, тралтанов и птицеподобных эврилиан, помимо, естественно, знаний по цинрусскийской медицине. Способов верно прооперировать теплокровное кислорододышащее существо при всем многообразии внешнего вида таковых существ существовало не так уж много. А Приликла многое знал о хирургии самых разных видов и из побочного опыта. Его очень порадовало то, что физиологически паук, как выяснилось, имел кое-что общее с гусеницеподобными кельгианами и его сородичами, цинрусскийцами, но нужно было поискать сходство и с другими видами.

Перебирая в сознании картотеку чужих мыслей и впечатлений, наполнявших его разум, Приликла мысленно поежился. Без мнемограмм хирургия и терапия любых существ иных видов, исключая самые простые с физиологической точки зрения организмы, были бы невозможны. Однако мнемограммы несли с собой не только знания медиков, принадлежащих к другим видам. Они переносили в сознание реципиента все черты характера доноров, включая маленькие слабости, фобии, вспыльчивость, большие и малые психологические недостатки.

Много раз и Диагносты, и соратники Приликлы – Старшие врачи – описывали процесс ношения мнемограмм, как множественную шизофрению, за течением которой наблюдаешь как бы изнутри. При этом существа-доноры весьма настойчиво сражались с разумом существа-реципиента за первенство в обладании его собственным рассудком. Все эти явления, естественно, носили чисто субъективный характер, но когда речь идет о психологическом дискомфорте, субъективность не имеет никакого значения, от нее не легче. Сам Приликла с этой проблемой справлялся за счет того, что не оказывал никакого сопротивления мышлению доноров и только пользовался сведениями, коими те располагали, предоставляя им самим решать, кто у него в сознании хозяин. Следует заметить, что подобное отношение Приликлы к использованию мнемограмм весьма озадачивало сотрудников отделения многовидовой психологии, поскольку большинство разумных существ к такой трусливой позиции было не способно.

Но в материальном мире, отдав свой разум во власть одного из доноров, Приликла должен был продолжать вести себя, как хрупкий и слабый цинрусскиец. Если, предположим, Приликла являлся носителем тралтанской мнемограммы, ему нужно было воздерживаться от того, чтобы похваляться весом в несколько тонн, ведь на самом деле этот вес принадлежал не ему, а донору-тралтану.

У пауков, как и у Приликлы, было по шесть лап, но они были намного крупнее и крепче цинрусскийца, и он сильно сомневался в том, что их лексикон содержит слово «трусость».

Даже при том, что Найдрад старательно нажимала на конец деревянного стержня, торчащий из панциря сверху, а Приликла с Данальтой тянули его снизу на себя, второй этап операции получился более продолжительным, поскольку пришлось потратить больше усилий на восстановление поврежденных кровеносных сосудов. Когда наконец с этим было покончено, операционное поле очистили ото всех инородных тел, разрез на брюшной стенке закрыли, наложили шов, а отверстие в панцире накрыли небольшой стерильной пластинкой. Безусловно, при наличии времени следовало бы продолжить операцию и приступить к пластическим процедурам, но в целом состояние пациента больше не вызывало тревоги.

У следующего пациента было сломано три конечности, причем одна из них – в двух местах, и общая картина перелома была близка к травматической ампутации.

– Мы уже установили, – сказал Прилипла, бросив взгляд на Мэрчисон, – что конечности представителей этого вида покрыты хитиновым панцирем и представляют собой плотные, прочные органические трубки, не имеющие наружных нервных окончаний и мышц, за исключением тех, которые обслуживают пальцы. В устройстве конечностей имеет место проприорецепторная система, за счет которой головной мозг всегда может определить, в каком положении в пространстве относительно тела находится конечность. Движения конечностей контролируются гидравлически за счет увеличения или ослабления притока жидкости. Из-за травм большой объем этой жидкости утрачен, но может быть восстановлен искусственно с помощью стерильной жидкости до тех пор, пока не произойдет его естественного восстановления по тому типу, который наблюдается у существ других видов, организм которых способен автоматически наращивать объем крови и других жидкостей тела до нужного объема.

Оперируя данного пациента, – продолжал Приликла, – мы воспользуемся общепринятой методикой фиксации переломов панцирных конечностей и наложения поверх фиксированных участков плотных повязок нужной длины. Начнем с передней левой конечности и… друг Мэрчисон, я действительно устал, но еще могу работать. Сдерживайте свои чувства. Вы излучаете эмоции, приличествующие встревоженной супруге!

Патофизиолог в ответ на замечание босса излучила волнение, но не обиду, и промолчала.

– Простите меня, друг Мэрчисон, – извинился эмпат через минуту, – за то, что я утратил сосредоточенность. Некоторые аспекты производимой процедуры позволили вырваться на поверхность моего сознания кельгианскому и землянскому компонентам моего разума, а такая комбинация не сулит большой тактичности.

Мэрчисон негромко рассмеялась и ответила:

– Я так и подумала. Но вы посмотрите в окно. Уже утро.

Операции шли долго, и вы наверняка близки к пределу выносливости. Оперируя этого паука, мы успели приобрести определенный опыт, поэтому работа над переломами конечностей и поверхностными травмами у других пауков должна пройти сравнительно просто. В принципе состояние остальных раненых не внушает опасения, срочности нет, и они могут подождать, пока вы не отоспитесь. Но я не сомневаюсь в том, что мы и без вас управимся.

– Я тоже в этом не сомневаюсь, – сказал Приликла, глядя на затуманивающиеся очертания своих коллег. – И все же кое-что тревожит меня… Я отмечаю незначительные различия в наружном и внутреннем строении тела у пауков номер один и номер четыре. Представители этого вида являются для нас новыми. Вероятно, планерист вдобавок получил при ударе повреждения, которые поначалу были не настолько очевидны, как физические травмы. Я имею в виду деформацию и смещение внутренних органов, которые…

Он не договорил, потому что Мэрчисон снова рассмеялась – на этот раз громче. Остальные сотрудники также развеселились, но чувства свои сдержали, заботясь о Приликле.

– Пожалуй, вы слишком зациклились на хирургических подробностях, – сказала Мэрчисон, – и не заметили и не идентифицировали тех различий, о которых только что упомянули. А объясняются они очень просто. Наш образцовый пациент – женская особь, а пациент номер один – мужская.

– Вы правы, я, видимо, переутомился, – отозвался Приликла и сам излучил легкое веселье, после чего направился к шкафу с инструментами, стоявшему в углу операционной и улегся на него. – Но я не буду спать и постараюсь отсюда понаблюдать за вашей работой, пока не будут прооперированы все пауки.

Он сам себя удивил тем, что сумел не уснуть до тех пор, пока сдерживаться уже не было никаких сил. Когда все пациенты-пауки были перевезены в палату для выздоравливающих, последним, что запомнил Приликла, было то, как Мэрчисон подошла к коммуникатору и стала говорить с капитаном.

– Я уже пыталась разговаривать с одним из них, – сказала она. – И мне хотелось предпринять еще одну попытку с помощью упрощенной процедуры первого контакта. Пауки не владеют космической техникой, поэтому экскурс в историю Федерации, который вы демонстрировали троланнцам, здесь не понадобится. Нам сейчас тут положительно нечем заняться, кроме как с тоской размышлять обо всех несчастьях, которые на нас обрушились и могли обрушиться. Поэтому я и хочу еще раз попробовать поговорить с ними. Что скажете?

– Пожалуй, скажу «да», мэм, – ответил Флетчер. – Дайте полчаса на модификацию программы, а потом я буду инструктировать вас по ее использованию. На горизонте показались еще восемь паучьих кораблей, и еще двадцать засек радар, но на берегу ничего не происходит, но это затишье явно ненадолго. В итоге многие, вероятно, включая и нас, погибнут.

Поэтому переговоры, – заключил он, – предпочтительнее.

Глава 33

Приликла очнулся, и первым его ощущением было то, что он находится в самой гуще серьезного конфликта. Множество звуков незнакомой речи и волны гневного эмоционального излучения ударяли по его органам слуха и сознанию. Испуганный, неокончательно проснувшийся, он сначала подумал, уж не отказало ли противометеоритное поле и не захватили ли пауки медпункт. Но мало-помалу проясняющееся сознание и включившийся эмпатический орган подсказали ему, что самые громкие звуки и самые яркие чувства исходят в основном от двух источников, один из которых ему очень хорошо знаком. Оба источника находились совсем рядом, в палате для выздоравливающих.

Не решившись воспользоваться дрожащими крылышками, эмпат отправился в соседнее помещение пешком, дабы выяснить, что там происходит.

За исключением недавно прооперированного и пока не пришедшего в сознание паука-планериста и капитана Флетчера, который наблюдал за происходящим с экрана коммуникатора, все остальные пытались говорить одновременно. При этом часть разговоров заглушалась отчаянным писком перегруженного палатного транслятора. В дальнем конце палаты о чем-то горячо спорили с Кит офицеры с «Террагара» – горячо, но достаточно сдержанно для того, чтобы был слышен и негромкий голос Джасама, который после перенесенной операции пока не ходил, но быстро поправлялся. Но большая часть вокального и эмоционального шума проистекала из спора Мэрчисон с паучихой, пассажиркой планера, которая получила наименьшее число травм.

Паучиха… спорила?!

Удивляясь происходящему, но пока не понимая, стоит ли всему этому радоваться, Приликла включил громкость собственного транслятора и, позаимствовав лексику у землянина, который в свое время стал донором его мнемограммы и которому в сложившихся обстоятельствах показался приемлемым именно такой набор слов, проговорил:

– Не будут ли все, мать вашу так, добры заткнуться?

Как только все затихли, Приликла добавил:

– К вам это не относится, друг Мэрчисон. Речь паучихи-пациентки подвергается переводу. Теперь мы можем разговаривать с ней, понимать друг друга и договориться о мире, пока больше никто не пострадал. Лучше новости не придумаешь, а у вас тут такая неразбериха, словно началась война. Объясните толком, в чем дело.

Патофизиолог глубоко вдохнула и выдохнула, дабы обрести утраченное эмоциональное равновесие, и сказала:

– Как вам известно, я успела усвоить несколько слов паучьего языка в то время, как побывала у них в плену. Теперь, с помощью предоставленных капитаном материалов, предназначенных для проведения процедуры первого контакта, и уймы жестов, мы сумели достичь такой стадии взаимопонимания, что полученных данных компьютеру хватило для составления и запуска программы перевода. Теперь мы действительно можем разговаривать друг с другом, с другими пациентами и сотрудниками, но это вовсе не означает, что происходит общение. Она не верит ни единому моему слову. И не только моему. – Мэрчисон развела руки в стороны. – В ее доверии к нам вот такая пропасть.

– Понимаю, – отозвался Приликла и направился к недоверчивой паучихе – на всякий случай медленно, чтобы не напугать ее, и остановился возле носилок. Пациентка могла слегка шевелить конечностями, но слезть с носилок не могла, поскольку была пристегнута к ним ремнями, что обеспечивало и ее собственную безопасность, и безопасность других пациентов. Затем Приликла расправил крылья, взлетел и завис под потолком. Он знал, что, заняв такое положение, сумеет завладеть всеобщим вниманием.

– Кто ты, чтоб тебе пусто было, такой? – поинтересовалась паучиха, издавая стрекот, звучавший на фоне точно переводимой речи. – Какая-то зверушка, которую держат для увеселения?

Не обращая внимания на разволновавшуюся шерсть Найдрад и сдавленные звуки, издаваемые Мэрчисон, Приликла ответил:

– Нет, я здесь самый старший. – Поскольку его сотрудники отлично понимали, что от них требовалось, дальнейшие свои слова Приликла обратил к пациентам – троланнцам и землянам. – Прошу всех сохранять тишину, и насколько это возможно, в течение ближайших нескольких минут сдерживать чувства. Я должен избавиться от сторонних эмоциональных помех для того, чтобы внимательно прочесть чувства, владеющие этим пациентом, и выяснить причины той враждебности, которую проявляют по отношению к нам пауки…

– Я тебе не паук, – гневно перебил его пациент. – Я – Ирисик, крекстик, свободный член клана мореплавателей Ситикисов, к которому скоро присоединятся другие кланы и сотрут вас всех с лица нашей земли. А если тебе непонятны причины нашей враждебности, то, значит, ты совсем тупой, хоть вы и умеете творить великие и дивные чудеса.

– Не тупой, – вежливо возразил Приликла. – Просто я пребываю в неведении. – Он с трудом сохранял равновесие в волнах эмоций, хлынувших в его сторону. – Но неведение – состояние временное, от которого можно избавиться за счет получения знаний. Вы испытываете по отношению к нам страх, гнев, ненависть и отвращение. Если вы скажете мне, почему вы так к нам относитесь, я объясню вам, почему Ситикисам стоит избавиться от этих чувств. Решению этой сложности помог бы простой обмен знаниями между нами.

– Сложности у вас, а не у нас, – сказала Ирисик, глянув на неподвижно лежавшего на носилках планериста. – Вы удовлетворите свое любопытство, как и свой голод. А потом ваша шайка всех нас сожрет.

– Я ей уже сколько раз повторяла, что мы никого не едим, – сердито вмешалась Мэрчисон, но умолкла, как только Приликла произвел лапкой цинрусскийский жест, означавший, что он просит тишины.

– Пожалуйста, – сказал он, – я хочу, чтобы эта пациентка говорила со мной, и больше ни с кем. Ирисик, почему вы решили, что мы питаемся другими существами?

Ирисик мотнула головой – единственной частью тела, которая не была схвачена ремнями, в сторону Мэрчисон.

– Вот эта тупица, такая же тупая, как ты, мне много чего наболтала, да еще и врет все время, будто бы вы все хотите, чтобы мы остались в живых. Ни один взрослый крекстик в здравом уме в такую наглую ложь не поверит. Так что и ты не трать времени понапрасну и не ври мне. Ты сам знаешь ответ на свой вопрос, так что не делай вид, что мы с тобой оба дураки.

Приликла помолчал. Учитывая эмоциональное состояние; пациентки, и в особенности то, как та владела собой и своей речью в ситуации, которая была для нее уникальна и, как она сама думала, грозила ей неминуемой гибелью, ее поведением можно было только восхититься. Однако никакого восторга у Приликлы не вызывали чувства непробиваемой самоуверенности и недоверия, которыми сознание Ирисик было окружено на манер несокрушимой стены.

Приликла понимал, что Мэрчисон уже наверняка в упрощенной форме рассказала пациентке о принципах деятельности Федерации, Корпуса Мониторов, госпиталя и корабля-неотложки, совершившего посадку неподалеку от медпункта, о тех функциях, которые выполняли медики. Но судя по всему, все ее пояснения восприняты и поняты не были. Приликла подумал было, что стоит сказать паучихе о том, что он сочувствует ее страхам, которые в самое ближайшее время непременно развеются и окажутся беспочвенными. Но эмпат чувствовал – а чувства его редко обманывали, – что ничто из того, что бы он сейчас ни говорил Ирисик, не пробьется за несокрушимую броню недоверия.

Вероятно, стоило попытаться пробить эту броню изнутри.

– Наоборот, – уклончиво проговорил цинрусскиец, – давайте предположим, что и я, и все остальные здесь – непроходимые тупицы. А вы – логичное, умное существо, у которого есть веские причины испытывать те чувства, которые вы испытываете, и думать то, что вы думаете. Так поделитесь же с нами этими соображениями и чувствами. Невзирая на то, поверите ли вы тому, что я вам сейчас скажу, или нет, но мы не собираемся делать ничего дурного никому из тех, кто сейчас здесь находится, кроме как кормить всех, и вас в том числе, до конца дня. Поэтому, если вы не против рассказать нам о себе, о вашем мире и вашем народе, и о том, почему вы верите в то, во что верите, день пройдет для нас интересно и познавательно. А быть может, и не только этот день, а еще несколько. А если все, что вы будете нам рассказывать, окажется необыкновенно интересно и захватывающе, может пройти столько времени, что…

– Сказки Шехерезады, – негромко проговорила Мэрчисон.

Наверняка это был какой-то образ из исторического прошлого Земли, родной планеты Мэрчисон, но сейчас углубляться в историю не следовало. Приликла продолжал:

– …что ваши друзья смогут придумать, как спасти вас.

У нашего народа есть такая поговорка, Ирисик: «Пока есть жизнь – есть надежда».

– У нас тоже такая поговорка имеется, – буркнула Ирисик.

– Так поговорите с нами, Ирисик, – сказал Приликла. – Расскажите нам о том, что, как нам кажется, нам уже известно, и о том, что нам неизвестно вовсе. Можем ли мы что-то сделать для вас, чтобы вы чувствовали себя удобнее, прежде чем вы начнете говорить – кроме того, чтобы мы вас отпустили?

– Не надо, – ответила Ирисик. – Но как ты узнаешь, говорю я правду или лгу, а может – приукрашиваю истину?

– Никак, – отозвался Приликла и опустился на пол рядом с носилками Ирисик. – Но пусть мы не почувствуем разницы – но и ложь, и приукрашенная истина нас интересуют в равной мере. Пожалуйста, говорите, и начните с того, почему вы думаете, что мы хотим вас съесть.

Ирисик излучала страх, гнев и нетерпение, но все же потратила несколько мгновений на то, чтобы овладеть этими чувствами, и заговорила:

– Вы съедите нас, – начала она, – потому что с самого начала было яснее ясного, что вы явились сюда за этим. Нам, увы, знакомо пиратство и кражи еды, но этим занимаются другие кланы мореплавателей, в которые входят малокультурные или слишком ленивые крекстики, которые не желают трудиться и добывать пропитание рыболовством или выращиванием растений и домашних животных. Им, как и вам, легче совершить кражу, чем поработать для своего пропитания. Мы не знаем, откуда вы взялись – знаем только, что откуда-то с неба, но с самого первого раза, как только вас заметили те крекстики, что странствуют среди туч, ваши намерения стали нам ясны.

Из предосторожности они держались на слишком большой высоте и потому не могли хорошо рассмотреть, чем вы занимаетесь, и не видели, забираете ли вы выращиваемые нами растения и животных внутрь своего большого белого корабля.

На самом деле многие из нас не могли поверить, что вы настолько глупы, непрозорливы и преступны, что решите забрать себе молодняк и тем самым лишить нас многих поколений живности. Но как оказалось, мы ошиблись…

Далее Ирисик рассказала о том, что планеристы, которых она именовала «странствующими между тучами», не могли с большой высоты удостовериться в том, поедают ли пришельцы мелких животных и плоды, но зато они хорошо разглядели других странных животных, которых пришельцы, на взгляд крекстиков, употребляли в пищу. Они видели, как этих существ уложили на носилки, как им удалили ноги, чтобы они не могли убежать, как их затем выносили на солнце и время от времени мыли в море, чтобы удалять грязь и вредных паразитов, – словом, всячески обрабатывали для того, чтобы сделать более съедобными.

Все время, пока Ирисик говорила, Приликла чувствовал, что Мэрчисон из последних сил сдерживает оскорбленность и гнев, а также желание вставить слово в оправдание медиков.

Он не стал останавливать ее, потому что она хотела задать вопросы, на которые он и сам жаждал бы получить ответ.

– Некоторые из тех, о ком вы говорите, – сказала Мэрчисон, указав на офицеров с «Террагара», – наши сородичи.

И вы думаете, что мы стали бы их есть? А разве Критик… то есть Крититкукик съел бы меня?

– Да. Да, – коротко отозвалась Ирисик без малейших сомнений. – Глупо пренебрегать запасами съестного только из-за того, что кто-то питает к кому-то какие-то чувства. Конечно, поедать своих умерших родственников не очень приятно, и многие предпочитают съесть лишь небольшую часть их плоти, а остальное раздают голодным или бедным, кого не связывали с умершим никакие воспоминания и чувства. Но это непременно должно быть проделано, дабы сущность любимого родителя или отпрыска обрела будущее. Наверняка у вашего народа все точно так же.

Эмоциональное излучение Мэрчисон стало таким смятенным, что она не нашла слов. Ирисик продолжала:

– Поняв ваши намерения и причину, ради которой вы явились сюда, мы распространили вести о вас и стали собирать все кланы мореплавателей. Некоторые из них такие же пираты и похитители еды, как вы, и чаще мы предпочитаем стрелять в них из луков, а не вести с ними небесные переговоры, прося их помощи. Но все решили, что пока нам стоит забыть о наших разногласиях ради того, чтобы изничтожить чужаков.

Вы можете подумать, что я хвастаюсь, – продолжала она, – но вы уж мне поверьте: те корабли крекстиков, что уже собрались возле этого острова, – всего лишь малая часть от тех, что прибудут сюда в ближайшие дни. И несмотря на ваши огнеметалки, на ваше невидимое орудие, с помощью которого вы посыпаете нас песком и поливаете водой, мы все равно сокрушим вас и ваш колдовской щит. Победа дастся нам дорогой ценой, но мы должны добиться того, чтобы таким тварям, как вы, было неповадно впредь к нам соваться.

Кроме того, ты ошиблась, – добавила она на фоне гнетущей тишины. – Крититкукик – это не имя, это титул предводителя нашего клана мореплавателей. И он бы съел самые лакомые твои кусочки, что полагаются ему по праву, а остальное отдал бы матросам. Но он чувствителен, разумен и был полон любознательности. Он знал, что ты – странный, но разумный источник пропитания, поэтому он старался бы подольше скрывать от тебя то, что тебя съедят. Порой я думаю о том, что крититкукику недостает безжалостности, которая так нужна вождю.

Приликла уловил короткую вспышку сложных чувств, но эти эмоции он прочел безошибочно, хотя они представляли собой необычное сочетание влечения, нежности и тоски по кому-то любимому. Это были чувства супруги к супругу.

– Поверьте мне, – участливо проговорил эмпат, – скоро вы снова будете вместе.

– Я тебе не верю, – стрекотнула Ирисик. – И не верю ничему из того, что говоришь мне ты и другие собиратели плоти.

– Понимаю, – отозвался Приликла. – Поэтому я дам распоряжение моим собирателям плоти, как вы их называете, не разговаривать с вами вовсе. Вы и другие источники плоти можете переговариваться друг с другом, когда пожелаете. Старшая сестра будет продолжать снабжать всех, и вас в том числе, питанием, лекарствами и время от времени будет оценивать ваше самочувствие, но тоже не будет с вами разговаривать…

– Отлично. Просто отлично, – сердито проговорила Найдрад и наморщила шерсть. – Терпеть не могу врать, тем более что мне и моим сородичам вообще неизвестно, что такое ложь.

– …до тех пор, – уточнил Приликла, – пока вы не пожелаете поговорить с нами. А теперь все медицинские сотрудники, включая и меня, вас покинут.

Ирисик излучила удивление, смущение и неуверенность.

– Я понимаю, что ты говоришь не правду, но твоя ложь очень интересна, и мне бы хотелось еще послушать твоего вранья до того, как вы меня убьете. Пожалуйста, останься.

– Нет, – решительно ответил Приликла. – До тех пор, пока вы не поверите, что вам говорят правду, включая и правду о том, что мы не желаем зла вам лично, вашему народу, вашим животным, мы не станем с вами разговаривать. И помните: я точно знаю обо всем, что вы чувствуете в любое мгновение, а солгать чувствами невозможно. Как только я почувствую, что вы готовы поверить мне, я стану говорить с вами вновь.

Они с Мэрчисон и Данальтой перешли в коммуникационную комнату, где с экрана на них воззрился Флетчер, вид которого яснее всяких слов говорил о том, что у него налицо все симптомы резкого повышения артериального давления. Двое помощников Приликлы жаждали поговорить с Флетчером, но он их опередил:

– Доктор, – сказал он, – все это – напрасная трата времени. Я понимаю те чувства, которые вы испытываете как врач, понимаю и то, как вы можете реагировать, когда вас называют лжецом. Вы бы не были человеком… то есть, прошу прощения, цинрусскийцем, если бы не разозлились на этих шестиралых зверюг, каждый из которых подобен Фоме неверующему. Но я не сомневаюсь, что если вы еще немного потерпите и запасетесь спокойствием, вы все же сумеете убедить эту паучиху в том, что…

– Я знаю, какие чувства ею владеют в данный момент, друг Флетчер, – прервал капитана Приликла, – Знаю настолько хорошо, что понимаю, что ничего не могу в них изменить.

Перед нами – самоуверенное, упрямое существо, которое считает себя одной из многих жертв, которые вскоре будут убиты и съедены. Нам Ирисик не верит, но может быть, наши остальные так называемые жертвы сумеют разубедить ее и других наших пациентов-пауков.

– Надеюсь, это произойдет в самом скором времени, – сказал Флетчер, и цвет его лица стал чуть ближе к нормальному. – Если начнется длительная атака, наше противометеоритное поле продержится не более тридцати шести часов. До этого времени нам придется взлететь, включив главные двигатели, в результате чего мы поджарим несколько сотен пауков.

Это мало похоже на то, как в Федерации себе представляют установление дружеских отношений с разумным, пусть и на данный момент обезумевшим видом. Вы должны понимать, что на карту поставлена наша общая карьера, не говоря уже о той психологической травме, которую все мы получим, если дела пойдут плохо.

– Да, друг Флетчер, – ответил Приликла, ощущая смерч чувств измученного капитана даже на том расстоянии, что отделяло «Ргабвар» от медпункта. С этим нужно было что-то делать. – Однако у нынешней ситуации имеется прецедент, – продолжал он. – Речь идет о менее кровопролитном инциденте, но вспомните, что произошло, когда госпиталю пришлось столкнуться с последствиями войны между Этлой и Федерацией. Тогда из-за обилия раненых с обеих сторон госпиталь оказался настолько переполнен, что представители двух воевавших видов лечились в одних и тех же палатах. Это очень напоминает нынешнюю ситуацию.

– Неужто? – буркнул капитан. Он явно думал сейчас только о невеселом будущем и раздраженно добавил:

– Не знаю, доктор, меня там не было, и кроме того, то была не война. То была крупномасштабная полицейская операция.

Приликла хорошо помнил о той жестокой битве, которая шла вокруг Главного Госпиталя Сектора, когда шесть отрядов флота Федерации, включая три самых крупных боевых корабля, противостояли намного превосходящим силам Этланской Империи, правитель которой предоставил своему народу совершенно ложные сведения о противоположной стороне. Цинрусскиец не хотел спорить с капитаном, который, как и другие офицеры Корпуса Мониторов, крайне чувствительно относился к тому факту, что представляемая им организация являлась самым крупным военным представительством, какое когда-либо знала галактика.

Но Приликла, в отличие от Флетчера, тогда работал в госпитале, все видел, и на его взгляд, та полицейская операция выглядела в точности как война.

Глава 34

Солнце озаряло золотистый песок, белую кружевную кромку воды, синеву моря и множество кораблей, окруживших остров. С кораблей непрерывно взлетали планеры. Помимо небольшого отряда пауков, которые занимались тем, что выносили на берег разрозненные части оборудования с «Террагара», никакой наземной активности не отмечалось, зато не прекращалась воздушная бомбардировка.

Теперь планеристы не брали на борт пассажиров, а нагружали планеры соответствующим грузом камней, поднимали их на высоту метров в двести и оттуда сбрасывали на медпункт. Чаще всего они промахивались, но для того, чтобы некоторые из этих примитивных снарядов не повредили хрупкие постройки и не поранили пациентов, пришлось включить противометеоритное поле. Пока все пребывали в безопасности, но время поджимало.

Еще один жаркий бой – но словесный – шел между пациентами-пауками и другими обитателями палаты для выздоравливающих. В бою этом участвовали все, кроме Найдрад, которая, отключив свой транслятор и недовольно поводя серебристой шерстью, следила за показаниями медицинских мониторов, дабы не допустить, чтобы у кого-нибудь из пациентов давление превысило допустимые пределы. А в коммуникационной комнате шло другое, более сдержанное словесное сражение между остальными медиками и капитаном Флетчером и его подчиненными.

– Мы можем понять, почему вы склонны к ожиданию, доктор, – сказал капитан, выразившись сдержанно, поскольку все разговоры записывались, – но энергии для поддержания противометеоритного щита у нас хватит еще на двадцать один час. Оставшись без энергетического резерва, потребного для того, чтобы приподнять «Ргабвар» на прессорных гравилучах над районом моря, свободным от кораблей, мы будем вынуждены совершить весьма недружественный взлет с помощью главных двигателей. Тогда растительность на половине острова, не говоря уже о пауках и их парусниках, будет поджарена. Пожалуйста, объясните эти научные и жизненные факты Ирисик и пришедшему в сознание планеристу. Понимаю, доктор, нам с вами предстоит принять тяжелое решение, но мы не можем пожертвовать экипажем «Ргабвара» и пациентами-троланнцами, позволив шайке непонятливых пауков укокошить всех нас.

Затем капитан заговорил мягче, и несмотря на разделявшее их расстояние, Приликла ощутил, как старается капитан, чтобы его решимость поборола сострадание к эмоционально-чувствительному другу.

– В нынешней ситуации командование принадлежит вам, доктор, но я готов в этом усомниться и поспорить с этим. Так что втолкуйте вашим шестипалым пациентам настолько мягко, но решительно, насколько вы умеете, что их никто не съест, но что они должны убраться восвояси и увести свои корабли, чтобы не поджариться в том огне, который вспыхнет при нашем отбытии. Прооперированного планериста можно уложить на носилки с автономным жизнеобеспечением и включить на них режим безопасного самоуничтожения, чтобы эта функция сработала вскоре после того, как пауки вернутся на корабли.

Для представителей вида, обитающего в докосмическую эру, этим паукам уже по горло хватило знакомства с совершенной техникой.

– Друг Флетчер, – мягко проговорил Приликла, – вам не стоит так переживать из-за того, что вы пригрозили лишить старшего медика права командования в чрезвычайной медицинской ситуации. Не принимайте поспешных решений. Ирисик – всего лишь недоверчивая паучиха, и я предполагаю – вернее, я почти уверен, что она не станет верить ничему из того, что говорю ей я, потому я ей ничего говорить не буду.

Пусть с ней разговаривают другие, которых она считает, как и себя, источниками пропитания. Прошу вас, подождите, понаблюдайте за тем, что происходит в палате, и послушайте…

Найдрад только что закончила обход пациентов и свернулась калачиком в гамаке перед дисплеями мониторов, когда ее отдых прервал один из офицеров с «Террагара».

– Сестра, – заявил он, – я сейчас умру от голода.

– Тот диагноз, который вы себе сами поставили, – заявила кельгианка, – не подтверждается показаниями мониторов.

Учитывая тот факт, что вам удалены нижние конечности и что ваши потребности в питании соответственно снижены, наступление вашей смерти от недоедания может произойти только в том случае, если вы будете лишены поступления пищи и жидкости в течение двадцати стандартных суток. Через три часа вам дадут второй завтрак. А до этого расслабьтесь и постарайтесь думать о чем-нибудь красивом.

– А он не может думать ни о чем красивом, – вступил в разговор другой офицер с «Террагара», – и я, между прочим, тоже, потому что патофизиолог Мэрчисон сюда уже почти три дня не заходит. А мне нравится, когда она здесь, даже при том, что из-за пауков нас не купают в море…

Остальные земляне при этих словах излучили одобрение и легкое разочарование, сопроводив эти чувства непереводимым свистом.

– …так почему бы, – закончил свою мысль офицер, – ей не зайти и поговорить с нами?

Неспособная лгать, Найдрад предпочла промолчать.

– А вот у нашего народа, – впервые за день подала голос Ирисик, – считается недопустимым вести долгие разговоры с тем, кого скоро съедят, если только это не близкий родственник и не возлюбленный. Это может плохо сказаться и на чувствах, и на пищеварении. А это существо к вашим чувствам относится с пониманием и благосклонностью. У вас отрезаны ноги, а вы все-таки не питаете враждебности к той, что их съела. Может быть, таковы ваши верования? Может быть, вы знаете о том, что пожертвованная вами плоть позволит части вашей сущности обрести бесконечное будущее?

– Да нет же! – воскликнул офицер с «Террагара», излучая раздражение и нетерпение. – Ничего тут нет религиозного! И она не питается разумными существами…

– Но разум есть у всех живых существ, – возразила Ирисик. – Ты хочешь сказать, что она ест только растения?

– Нет, – ответил другой офицер. – Она ест и мясо, но редко, и только тогда, когда оно принадлежит существам с очень низкоразвитым умом.

– Вроде вас? – презрительно проговорила Ирисик и, немного помолчав, продолжала:

– А кто определяет степень ума перед поеданием? Про вас все-таки не скажешь, что вы такие уж тупоголовые. Поэтому я так думаю: наверное, вас чем-нибудь травят, чтобы вы отупели, или зубы заговаривают, чтобы вы не думали, что вам отведена роль съедобной живности. И наверное, зубы вам здорово заговаривают, если у вас уже ноги сожрали, а вы все еще защищаете вашу пожирательницу.

Меня так легко, – заключила она, – не проведешь. По крайней мере мой сородич меня бы точно не надул.

– Но мои ноги никто не ел, черт побери! – заспорил другой офицер. – Может быть, они были, так сказать, поджарены, но уж точно их никто не ел. Я точно знаю, потому что все видел.

– Пожалуй, эти существа похожи на друулов-переростков, – вступила в диспут Кит, – но мы знаем, что они не питаются другими существами. Они их чинят.

– А может быть, вы просто верите, что это так, – продолжала упорствовать Ирисик, – потому что вас напичкали разными отравами. Разумные существа склонны утаивать жестокую правду от тех, кого намереваются съесть, чтобы те не размышляли понапрасну о той жалкой участи, которая выпала на их долю, и оставались довольными жизнью до самого последнего мгновения. – Она повернула голову к троланнке. – Очень важно, как выглядит плоть перед поеданием. Так что это очень даже разумно – залечить раны у того, кого собираешься съесть.

Тогда пища останется свежей и вкусной. Зачем заставлять живое пропитание напрасно страдать?

Приликла ощутил краткую вспышку страха и неуверенности со стороны двоих троланнцев. На счастье, они сумели быстро побороть эти чувства. Джасам, лежа на носилках, вяло проговорил:

– Когда шайка огромных друулов пыталась присоединиться к нашему поисковому скафандру и проникнуть внутрь него, мы тоже так думали. Но другие, которые пришли потом, подвергали себя огромной опасности, извлекая из пострадавшего корабля тела своих сородичей, а потом они учились разговаривать с нами и обрабатывали наши раны. Нет, они явно слишком рисковали для того, чтобы только пополнить свои запасы продовольствия. Мы очень переживаем за выживание своего народа, а эти друулоподобные создания и другие, которые прилетели еще на двух кораблях, обещали помочь нам решить все наши проблемы. Но мы совсем не боимся за себя. И тебе бояться не стоит.

Ирисик немного помедлила перед тем, как ответить.

– Вы говорили, что вы и те, что взяли вас в плен, странствовали по лабиринтам между звездами на кораблях настолько прочных, что их части не надо были выращивать и плести.

Говорили вы и о том, что все вы знаете, как изготавливать множество чудесных орудий и как ими пользоваться, чтобы строить и чинить эти корабли, как исцелять существ, которые летают на этих кораблях. По вашим меркам мы, крекстики, необразованные. Но я знаю, какая разница между умом и ученостью. Но знаете, и ученого можно сожрать и переварить.

Кит утратила терпение.

– А я знаю, – сказала она, – что нежелание принимать многое на веру считается признаком большого ума, но это глупо. Ты – паучиха-мореплаватель, и не веришь тем, кто плавал между звездами. Нечего попусту тратить время на то, чтобы пытаться прочистить тебе мозги, потому что прочищать нечего. Твой разум накрепко законопачен.

Нарастающее раздражение и волнение, исходившие от троланнцев, не до конца заслонили более спокойное и более сложное излучение, исходившее от Ирисик. В сознании крекстиканки зашевелились первые сомнения.

На миг Приликла задумался о том, не войти ли ему в палату и не поучаствовать ли в беседе, но он сразу передумал. Ему припомнилась фраза, как-то раз оброненная главным диетологом госпиталя, Гурронсевасом, и касавшаяся приготовления пищи. Приликла был склонен дать Ирисик немного повариться в собственном соку. Он чувствовал, что ее неуверенность нарастает, что она хочет задать вопросы, но решил подождать. Ирисик должна была сама задать эти вопросы.

Кит встала с носилок и быстро направилась к пострадавшим офицерам с «Террагара».

– Мы с Джасамом, – взволнованно проговорила она, – должны вам кое-что сказать. Мы хотим принести вам извинения за то, что из-за того, как действует система защиты нашего поискового скафандра, вы обгорели и лишились конечностей. Мы не могли поверить в то, чтобы кто-то, так похожий на друула, мог захотеть помочь нам. Но мы ошиблись. Мы просим простить нас, и если мы когда-нибудь вернемся на Троланн, мы могли бы помочь вам снова обрести утраченные конечности. У нас богатый опыт по совмещению органических материалов с неорганическими. Ваши металлические конечности будут подсоединены к соответствующим нервным волокнам, и вы сможете обрести все те ощущения, которые испытывали прежде. Пусть эти ощущения будут не такими острыми, но зато ваши новые конечности никто не сможет отличить от прежних. Ваши коллеги с «Ргабвара», которые хорошо знакомы с устройством нашего поискового скафандра, подтвердят, насколько высокоразвита наша пластическая техника. Если только у вас нет никаких религиозных или психологических возражений по этому поводу…

– Возражений нет, – ответил один из офицеров.

– А нельзя ли сделать так, чтобы ноги получились дюймов на пять длиннее прежних? – поинтересовался другой. – Всегда мечтал быть не только красавцем, но и высокого роста.

Третий офицер издал сдавленный звук, который транслятор отказался перевести. Постепенно разговор перешел на более общие темы, приобрел серьезность и оживление. Кит, Джасам и офицеры с «Террагара» говорили о своем будущем.

Когда Ирисик пыталась вступить в беседу, ее намеренно игнорировали. Приликла с удовлетворением отметил, что эмоциональное излучение крекстиканки превратилось в странную смесь нерешительности и нарастающей уверенности.

– …Я понимаю, что эти ваши друулы – ребята несимпатичные, – сказал один из офицеров с «Террагара», – но Федерация не станет…

– Несимпатичные? – прервала его Кит. – Они злобные, хитрые, безжалостные твари, которым бы только убивать, да пожирать всех и вся, кто не друул. Между прочим, они не побрезгуют и своими заболевшими сородичами и не станут тратить силы и время на то, чтобы их вылечить. Их нужно истребить до последнего.

– …Так вот, я хотел сказать, – продолжал землянин, – что власти Федерации ни за что не дадут Корпусу Мониторов приказа истребить весь вид поголовно только потому, что вам этого хочется. Мало того, они понимают, что мы не станем этого делать, даже если получим такой приказ. Тогда мы бы уподобились нецивилизованным дикарям, какими, как вы утверждаете, являются друулы. Нет, вместо этого власти Федерации отдадут распоряжение наблюдать за друулами, изучать их и…

– А может быть, вы питаете к ним сострадание? Родственные чувства? – излучая внезапную подозрительность, осведомился Джасам. – Ведь они так на вас похожи. Любые существа испытывают сочувствие к зверушкам или куклам, являющимся их уменьшенными подобиями. Испытывают до тех пор, пока эти уменьшенные подобия не становятся злобными. А за этим дело не встанет, уж вы нам поверьте.

– Я вам верю, – сказал другой офицер. – Но здесь мы ведем речь о разумных существах. Мы не имеем права уничтожать их. Федерация проведет тайное социологическое и психологическое обследование друулов. Если они настолько слепо антисоциальны, как вы утверждаете, они будут, безусловно, подвергнуты изоляции на своей родной планете, где будут вынуждены выживать в меру сил. Может быть, они перебьют друг дружку, а может быть, со временем докажут нам, что обрели здравый смысл и встали на путь, ведущий к истинной цивилизации. Тогда мы будем готовы помочь им точно так же, как собираемся помочь вам.

Супруги-троланнцы молчали. Они были сердиты, разочарованы, но более тонкие из чувств Приликла прочесть не мог, потому что к общей картине примешивалось нарастающее по силе и сложности излучение, исходящее от Ирисик. Но она тоже молчала, а офицер Корпуса Мониторов продолжал развивать начатую мысль.

– Ваш народ также будет подвергнут оценке, – говорил он, – но при том, что вы уже владеете космической техникой, оценка будет носить чисто формальный характер. За последнее столетие мы обнаружили несколько планет, которые настолько же первозданны и чисты, как эта, и где нет разумных местных жителей. Учитывая то, что у вас на Троланне осталось не так много сородичей, с эвакуацией жителей и личного багажа проблем не будет…

Чувства гордости и энтузиазма яркой дымкой окутали слова землянина. Он продолжал:

– Мы располагаем крупнейшими звездолетами имперского класса. С технической точки зрения, это военные суда, хотя в таком качестве они не использовались со времен Этланской войны. С помощью лучевого оружия, имеющегося на их борту, можно расчистить большие участки почвы для строительства и сельскохозяйственных работ. Для вашей эвакуации будут выделены особые транспортные корабли. Особые специалисты будут консультировать вас при переселении на новую планету. Мы будем помогать вам и на первых порах, когда вы начнете там обосновываться, но не слишком долго, потому что это не годится с психологической точки зрения – посягать на вашу самостоятельность. Между прочим, это один из основных пунктов доктрины Федерации относительно первых контактов. И вы сможете забыть о друулах. Если они не будут проявлять никаких признаков цивилизованного поведения, они не тронутся с места.

– Но погодите, – внезапно растревожился Джасам. – Вы говорите о переселении целого народа. Для этого вам понадобятся очень большие корабли.

– Не переживайте, – заверил его другой офицер. – У нас есть очень-очень большие корабли.

За время их беседы эмоциональное излучение Ирисик достигло той интенсивности, когда разрядить его можно было только за счет произнесения пылких слов. О том, что крекстиканка заговорит, Приликла знал на долю секунды раньше, чем это случилось.

– Вы разговариваете и вообще ведете себя так, будто меня здесь нет, – яростно проговорила она. – Мне нелегко об этом говорить, потому что я в своем рыбацком клане имею особое положение и вес, но мне все-таки кажется, что я прежде чего-то недопоняла, и теперь хочу сказать об этом.

– А может быть, никто с вами и не хочет говорить, – заметила Найдрад, когда пауза затянулась. – Да и слушать вас тоже.

Тут впервые подал голос крекстик-планерист, еще слабый после операции, но в остальном чувствовавший себя довольно сносно.

Медленно, еле слышно он проговорил:

– Ирисик – жена крититкукика нашего клана, нашего главного капитана и командующего флотом. При таком положении ей редко приходится перед кем-либо извиняться, но сейчас она пытается это сделать. Она так независима, обладает такой силой воли и умом, что наверняка это для нее нелегко.

– Странствующий между тучами, – резко проговорила Ирисик, – ты говоришь без подобающего уважения. Умолкни, а не то я тебе голову отгрызу.

– Клянусь молчать, – тихо ответил планерист.

Приликла испытывал сильнейшую радость. Судя по эмоциональному излучению Ирисик, ей действительно крайне трудно было извиниться – трудно, но не невозможно. Ему пора было включиться в разговор и рассказать пациентам-крекстикам о законах Федерации и поведать им неприятную правду – пожалуй, гораздо более неприятную, чем те страхи, которые они испытывали из-за опасений быть съеденными. Правду о нынешнем положении дел. Но крекстиканка пришла к очень важному решению, и Приликла, основываясь на показателях эмоционального излучения, догадывался о том, что это за решение. Он медленно, довольно размахивая крыльями, направился ко входу в палату для выздоравливающих, когда из динамика коммуникатора послышался взволнованный голос Флетчера.

– Доктор, – сообщил капитан, – прибыла, так сказать, тяжелая артиллерия. Три крейсера Корпуса Мониторов, корабль со специалистами по контактам «Декарт» и флагманский корабль маршала сектора Дермода – «Веспасиан», никак не меньше. Маршал понимает нашу ситуацию, но говорит, как это ни прискорбно, что мы не должны омрачить успешно развивающиеся отношения с троланнцами за счет их гибели наряду с другими пострадавшими из-за осложнений нашего контакта с крекстиками. Маршал сектора говорит, что мы ни при каких обстоятельствах не должны жертвовать нашими согражданами и двумя представителями высокоразвитой цивилизации. Еще он сказал, что решение далось ему не без труда и колебаний, но он его принял. Нам приказано переправить всех пациентов на «Ргабвар», предупредить пауков о последствиях и срочно взлетать.

Приликла пару мгновений пометался из стороны в сторону, затем выровнял полет и ответил:

– Именно сейчас это было бы крайне неактуально, друг Флетчер. Пожалуйста, скажите маршалу сектора, что наш второй контакт, контакт с крекстиками, продолжает развиваться и пребывает на той деликатной стадии, когда его нельзя прерывать поспешной эвакуацией. Напомните ему, будьте так добры, что мы имеем дело в основном с чрезвычайной ситуацией медицинского порядка, со всеми вытекающими из этого последствиями – Но такого нельзя говорить, черт подери! – взорвался капитан. – Уж точно такого нельзя говорить маршалу сектора!

– А вы подипломатичнее, – посоветовал ему Приликла и полетел дальше.

Глава 35

Приликла влетел в палату и запорхал под потолком. Его заметили, но проигнорировали. В свете того разговора, который в данный момент происходил между Ирисик и Кит, он решил, что можно немного и подождать.

– …Похоже, я сильно ошиблась с самого начала, – говорила Ирисик, – но когда крекстики узнают о том, как нас тут исцеляли, они будут благодарны. Но эти целители – очень странные существа, не то чтобы недружелюбные, но все-таки странные. Не знаю, сколько нам понадобится времени, чтобы мы смогли их полюбить…

– Доктор Приликла, – вмешался капитан. – Маршал сектора отвергает ваше предложение и приказывает бригаде медиков с пациентами немедленно возвратиться на «Ргабвар».

Мы можем попросить крекстиков разойтись и очистить территорию до нашего взлета. Будем надеяться, что они додумаются внять нашему предупреждению. Мне очень жаль, доктор. Немедленно начинайте эвакуацию пациентов.

– Друг Флетчер, – проговорил Приликла в ответ, – пожалуйста, попросите…

Но тут к поверхности его сознания устремился донор кельгианской мнемограммы – существо, отличавшееся крайней прямолинейностью и не стеснявшееся в выражениях.

– У нас тут все так хорошо пошло, поэтому скажите своему маршалу сектора Дермоду, чтобы он, чтоб ему пусто было, держался подальше от моей шерсти!

– ..Вы говорите, что у вас на родине воздух отравлен и что троланнцев осталось совсем немного, – говорила Ирисик, – а здесь у нас так много островов – особенно ближе к полюсам. В тех морях опасные течения, и рыбу ловить тяжело, и растения, и животных выращивать трудно, но у вас так много знаний и машин, что вы бы там могли выжить. Так зачем вам лететь еще куда-то, где мало ли еще как окажется, когда можно прилететь сюда, где вас гостеприимно встретят?

Вы на крекстиков больше похожи, чем все остальные, – продолжала она. – Поэтому даже самые глупые из наших сородичей отнесутся к вам, как к диковинным, но хорошим, добрым соседям. Вас, троланнцев, будет не так много, чтобы вы могли нам угрожать, а ваши знания слишком ценны для того, чтобы мы отказались от них, убивая вас.

– Ну, знаете, – сказал один из офицеров с «Террагара», – если бы вы стали убивать троланнцев, то уподобились бы тем, кто убивает кур, несущих золотые яйца.

Видимо, это была какая-то землянская пословица.

Приликла очень радовался тому, как идет беседа, но пора было проявить решительность и немного просветить Ирисик.

– …Если вы считаете, что при таком положении у вас будут какие-нибудь сложности – а у нас бы они были, поменяйся мы с вами местами, можете считать, что своими знаниями вы будете платить налог за предоставленную нами землю для мирной и счастливой жизни. Со временем мы научимся хорошо понимать друг друга и проникнемся друг к другу доверием, а потом вы научите нас добывать и обрабатывать металлы, которые, как вы говорите, лежат глубоко в недрах нашей земли.

Вы научите нас делать из них такие машины, которые помогут крекстикам отправиться в путешествия между звездами, и мы будем так же странствовать там, как странствуют другие…

– Доктор! – взволнованно воскликнул капитан. – Вы на монитор посмотрите! Со всех кораблей крекстики выпускают планеры, а на берег сходит войско. Переправляйте пациентов на «Ргабвар». Доктор, немедленно Приликла посмотрел на экран монитора. С ближайших кораблей на берег сходили пауки и выстраивались рядами. Планеры рыскали по небу в поисках теплых потоков воздуха, набирая высоту. Он был почти уверен в том, что крекстики поджидают подхода подкрепления и не начнут атаку сейчас.

– Друг Флетчер, – ответил эмпат, – если все слышали, то вы понимаете, что у нас здесь все идет просто замечательно…

– Не все, – прервал его капитан. – Мы тут слишком заняты подготовкой корабля к экстренному взлету. Но все, что там у вас говорится, передавалось и передается на «Веспасиан». У нас нет времени забрать конструкции медпункта и оборудование, поэтому выводите сотрудников и выносите пациентов…

– …и было бы в корне преступно отмахнуться от достигнутых успехов, – закончил начатую фразу Приликла, словно капитан и не прерывал его. – Думаю, наши троланнские друзья будут очень разочарованы нашим поведением, если мы спалим все находящиеся поблизости корабли крекстиков и погубим многие сотни членов экипажей этих кораблей только для того, чтобы спасти жизнь нескольких пациентов и спастись самим.

– Так, значит, нас все-таки убьют… – ошарашенно проговорила Ирисик. Ее гнев и разочарование преобладали над Личным страхом. – Вы нам лгали.

– …И теперь вы понимаете, друг Флетчер, – сказал Приликла, – что палатный транслятор включен, и наш с вами разговор все слышали. Найдрад, включайте роботов, чтобы они помогли вам переправить землян и троланнцев на «Ргабвар»

Пожалуйста, соедините мой транслятор с наружными динамиками корабля. Я выйду наружу вместе с пациентами-крекстиками и попытаюсь уговорить их крититкукика. Мэрчисон, Данальта, возьмите пульты и установите на носилках пациентов-крекстиков режим дистанционного управления, который обеспечит их быстрое освобождение по моей команде. Затем займитесь помощью Найдрад в переправке остальных пациентов на неотложку.

– Нет, сэр, – заявила Мэрчисон, излучая странную комбинацию чувств – преклонения, уважения и непокорности.

Она бросила взгляд на мимикриста, который согласно склонил верхнюю часть тела, и сказала:

– Мы остаемся с вами.

– И я тоже, – объявила Кит.

Чувствуя, какой силы эмоции исходят от них, Приликла понимал, что отговорить их ему не удастся. «Бывают случаи, – подумал он с благодарностью, – когда нарушение субординации имеет свои плюсы». Однако капитан явно придерживался на этот счет противоположной точки зрения и решил эту точку зрения выразить вербально.

– Да вы что там, совсем с ума посходили, доктор? – гневно вопросил он. – Или вы решительно не умеете управлять подчиненными? Объясните ситуацию пациентам-паукам, уговорите их все растолковать сородичам и скажите, что они все погибнут, если быстро не ретируются. И не вздумайте выходить наружу. Противометеоритное поле отключено для того, чтобы мы могли обеспечить себя энергией, необходимой для взлета…

Приликла отключил громкость в наушниках и обратился к крекстикам.

– Мы не имеем намерений есть кого-либо из вас и причинять вам какой-либо вред, – сказал он. – И у вас есть выбор.

Вы можете вместе с другими пациентами быть переправлены на борт нашего корабля, где вам не будет грозить опасность.

Либо вы можете вместе со мной покинуть медпункт, присоединиться к вашим друзьям и попытаться убедить их в том, что я говорю правду. Если мы этого не добьемся, то и мы, и еще многие сотни ваших сородичей будут сожжены заживо.

Того и гляди начнется новое нападение, и для того, чтобы предотвратить его, у нас очень мало времени, – продолжал он. – Я прошу о немедленной встрече с вашим крититкукиком. Более подробно я скажу вам о положении дел, когда мы будем снаружи…

Хотя приготовления к атаке продолжались, крититкукик вышел навстречу парламентерам сразу же. Ирисик старательно убеждала Приликлу в том, что ее супруг милосерден и предпочитает добиваться победы при минимальных потерях. Но крекстик-главнокомандующий был еще довольно далеко от парламентеров, когда патофизиолог обратила внимание цинрусскийца на перемену во внешнем виде крекстика. Его длинную, тонкую шею украшала гирлянда, сплетенная из разноцветных растений.

– На нем ничего такого не было, когда я была у него на корабле, – сказала Мэрчисон. – Это что, знаки отличия?

– Нет, – ответила Ирисик.

Эмоциональное излучение крекстиканки трудно было назвать неприятным, но оно было настолько сильным и глубоко личным, что Приликла не выдержал и закачался на лету. Подобные эмоции исходили и от приближавшегося крититкукика. Учитывая то, насколько интимными были эти чувства, Приликла не ожидал, что Ирисик проговорится, но она проговорилась.

– Это – Ожерелье Первого Совокупления, – сказала она на фоне вихря эмоций. – Мужские особи надевают его для защиты и для обретения более приятного аромата, с помощью которого можно так разжечь страсть подруги, что она может откусить своему избраннику голову. Уже много веков ничего подобного у нас не случалось, и теперь Ожерелье надевают только дважды. В первую брачную ночь оно является символом обещания любви на всю жизнь, а второй раз его надевают тогда, когда один из супругов близок к кончине, и тогда Ожерелье служит знаком благодарности за жизнь, полную любви и прожитую вместе.

Эти слова произвели настолько сильное впечатление на венских особей, каковыми являлись Мэрчисон и Кит, и на ту мужскую особь, о которой шла речь – то бишь на крититкукика, что Приликла вынужден был опуститься на песок, чтобы не совершить уж совсем неэстетичного падения. Переговоры он, как и в палате, доверил Ирисик и Кит, к которым время от времени присоединялся выздоравливающий планерист, Сам же Приликла только наблюдал за эмоциональным излучением парламентеров.

Крититкукик был умен, и доверие его завоевать было нелегко, но когда столь же умная и горячо любимая супруга возглавила атаку на его самые закоренелые убеждения, сражение, хоть оно и вышло продолжительным, можно было считать проигранным с самого начала.

Наконец крититкукик изрек:

– Допустим, я верю тебе, Ирисик, а мне очень хочется тебе поверить, но мне могут не поверить моряки других крититкукиков, собравшихся здесь, вокруг острова. Они хотят убить чужестранцев любой ценой, чтобы здесь больше не появлялись другие, такие же, как они, и не ели наших сородичей.

– Ты видел, что стало со мной, когда я врезался в их невидимый щит, – возразил планерист. – Они не едят крекстиков, они их исцеляют. Посмотри на то, что они сделали для меня.

– Мы сначала совершили точно такую же ошибку, – вступила в разговор Кит, – когда чужаки пытались помочь нам выбраться из нашего поврежденного корабля. Но они вылечили моего супруга, который был ранен намного тяжелее вашего планериста, и теперь оба они будут жить. А уж мы точно не желаем есть пауков. Ирисик пригласила наших немногих уцелевших сородичей поселиться на вашей прекрасной планете, а мы в благодарность за это по прошествии веков научим вас тому, как можно покинуть вашу планету и как странствовать между звездами до других планет. Мы с вами будем жить в мире и процветании…

– Да, да, – кивнул крититкукик. Уровень его сопротивления близился к нулевой отметке. – Ирисик и ты, и та длинная, мягкая и пухлая, что сбежала с моего корабля, уже говорили мне то же самое много раз. Но это похоже на сказки, которые рассказывают малышам, – сказки, которые полны прекрасных, но не настоящих вещей. А еще вы все пытались, как детишек, напугать нас большим огнем, который вспыхнет, когда взлетит ваш корабль, если мы будем себя плохо вести. Но почему мы должны вам верить? Вы помогли нескольким нашим сородичам, включая и мою супругу, вы наобещали разных радостей в будущем и пригрозили гибелью многих крекстиков и опустошением наших земель, когда ваш корабль вместе со своим невидимым щитом взлетит, объятый пламенем. Но чужакам не грозит ничто, если они лгут нам, они ничем не рискуют, и…

– Мы рискуем жизнью, – тактично возразил Приликла.

Он указал на перекопанный песок в том месте, где заканчивалась граница противометеоритного поля, и продолжал:

– У нас больше нет защиты. Вы можете убить нас прямо сейчас, а мы не можем сделать ничего, чтобы помешать вам. Но если вы не отмените наступление, мы вместе с вами сгорим здесь насмерть. Подумайте об этом, крититкукик, подумайте о том, почему мы рискуем, и поверьте в то, о чем мы говорим.

Приликла чувствовал, как возрастает неуверенность крититкукика, но никаких признаков скорых враждебных действий не отмечалось.

– Почему бы вам не проверить, правду ли я говорю, употребив свое оружие? – проговорил эмпат.

– Доктор, это чистой воды безумие! – вмешался Флетчер.

Наверное, ему пришлось кричать для того, чтобы Приликла его услышал даже при минимуме громкости в наушниках. – Я сейчас же заберу вас всех оттуда с помощью гравилучей, пока вы еще живы. Всех, слышите – и пациентов-крекстиков в том числе. Так мы спасем хотя бы немногих из них, хотя вряд ли они проникнутся к нам за это пылкой любовью… – Он продолжал говорить громко, но все же тон его немного смягчился. – Такой метод транспортировки отличается неожиданностью и резкостью, и на вас лично может сказаться плачевно, доктор, но если на то пошло, мы летим в самый лучший госпиталь в галактике…

Капитан умолк, и стал едва слышен другой голос – такой далекий, что Приликла едва улавливал отдельные слова.

– Сэр? – проговорил капитан, разговаривая с неведомым собеседником. – Но… но вы же видите, что по ходу нашего разговора готовится наступление. Понимаю, сэр. Никаких действий с моей стороны без вашего личного приказа.

Приликла не стал просить у капитана разъяснений, потому что обстановка на берегу, где шли переговоры, вступила в крайне деликатную стадию. Он почувствовал, как всполошилась Кит и все медики, когда крититкукик снял с плеча лук и выпустил стрелу. Стрела пролетела все расстояние до медпункта, ударилась о белую стену и упала на песок. Убрав лук за спину, крититкукик поднес к губам рупор. Первым делом он что-то прокричал планеристам, а потом – морякам, выстроившимся на берегу. Но у всех были включены трансляторы, и на этот раз всем было ясно и понятно, что именно говорил крититкукик.

Всем наземным отрядам и всем планерам было приказано прекратить наступление и немедленно вернуться на корабли – всем, кроме одного планера, которому было предписано набрать максимальную высоту и с помощью воздушной сигнальной акробатики передать этот приказ более отдаленным от острова кораблям и планерам. Облегчение и радость, которые охватили всех, кто окружал Приликлу, объяли его подлинным фейерверком дружбы и тепла, но и здесь возникло одно исключение.

– Есть «но», – заметил крититкукик. – Почти четверть собравшихся здесь крекстиков – это, можно сказать, пираты, существа жестокие и несговорчивые. Будь все, как всегда, мы бы не стали иметь с ними дело. Но они имеют влияние на других крекстиков. Пытаясь убедить их в ваших добрых намерениях ради блага всех крекстиков, я сказал им, что ваш корабль беззащитен, но что если они пойдут в атаку и вынудят его взлететь, сотни крекстиков погибнут. Сигналы, которые могут подавать странствующие между тучами, коротки и просты, и сказать с их помощью что-то вразумительное очень трудно. Короче говоря, наши малообразованные и малокультурные собратья мне не верят и намерены в самом скором времени пойти в атаку.

Как только он произнес эти слова, темное эмоциональное облако, обнявшее Приликлу, сразу же превратилось в злобную грозовую тучу. Впервые в жизни Приликла не мог придумать, что бы такое сказать всем, кто его окружал, чтобы успокоить их и утешить. Друг Флетчер тоже молчал, хотя наверняка слышал сказанное крититкукиком с помощью звуковых датчиков на борту «Ргабвара».

Было тихо – но не совсем. Издалека доносился еле различимый гул, и всем телом ощущалась вибрация. Казалось, шум доносится отовсюду и одновременно – ниоткуда. Данальта изобразил на верхушке своего бесформенного тела глаз, напоминающий мясистую спутниковую антенну, а немного погодя присовокупил к этому «глазу» указующий перст. Все устремили взгляды в ту сторону, куда указывал мимикрист.

Медленно и величаво над островом снижался «Веспасиан».

– Боевые корабли имперского класса из флота Корпуса Мониторов не имели возможности садиться на поверхность планет из-за сложности их наружных конструкций – обилия антенн, вооружения и прочих структурных элементов, венчавших корпус столь внушительной величины. И теперь «Веспасиан», находясь на высоте в несколько миль, напоминал еще один сверкающий металлический остров – вот только этот остров парил в небе при помощи четырех оглушительно ревущих реактивных двигателей. Рядом с гигантом кружили, выписывая огненные кольца, три крейсера сопровождения. Издаваемый ими шум казался фальцетом в сравнении с могучим басом «Веспасиана».

Величественно лавируя над паучьими кораблями, «Веспасиан» подлетел к заливу и завис на высоте в тысячу метров от поверхности моря. Пламя, вырывавшееся из его сопл, вспенивало воду и превращало ее в пар, за облаками которого почти не было видно днища корабля. Казалось, он держится на сотворенных им самим тучах.

Некоторое время «Веспасиан» сохранял такое положение, и из-за рева его двигателей было не слышно ровным счетом ничего и никого. А потом могучий крейсер удалился, точно так же маневрируя над кораблями в заливе, и медленно набрал высоту. За ним последовал эскорт из трех звездолетов более скромных габаритов. Как только грохот стал менее оглушительным, из динамиков «Ргабвара» послышался голос нового действующего лица.

– Доктор Приликла, – сказало это действующее лицо, – говорит маршал сектора Дермод. Я давно знаю, что за счет профилактической демонстрации силы часто есть возможность предотвратить беспорядки. Бунтари при этом обычно утихомириваются и начинают здраво мыслить. Теперь я возвращаю мои корабли на орбиту и избавляю вас от производимого ими шума, дабы все вы там, внизу, могли договориться. Уверен, с вашей помощью и при условии того, что вы еще немного поусердствуете на ниве творческого нарушения субординации, договориться вам удастся.

Вы молодец, доктор Приликла, – добавил маршал. – Большой молодец.

Глава 36

К вечеру следующего дня большинство кораблей крекстиков ушло из залива, покинуло прибрежные воды и вернулось по домам. Остались только корабли крититкукиков от каждого клана да советники крититкукиков. В течение последующих дней и недель многочисленные планеры то и дело взмывали в небо, забирались на максимальную высоту и сигналили на всю округу о результатах переговоров, которые проходили в бывшем медпункте. Полученные сигналы другие планеристы передавали дальше.

Происходило много всякого разного, хотя переговоры, которые вели между собой специалисты по установлению отношений с «Декарта» и представители крекстиков, порой напоминали поединки без применения силы. Как ни странно, подобных противоречий не возникало при обсуждении пунктов договоров с троланнцами, которых крекстики уже считали новыми друзьями. Но над островом нес дозорную вахту один из крейсеров из гвардии маршала Дермода. Он держался на такой высоте, чтобы не мешать сигнальным планерам.

Только однажды, когда возникло такое впечатление, что переговоры могут принять неудачный оборот, маршал сектора распорядился, чтобы крейсер пролетел над медпунктом на бреющем полете, дабы все вспомнили, что лучше работать головой, а не мышцами, и уразумели, на чьей стороне реальная сила. Крейсер наделал шума, но никто из крекстиков не пострадал. Парламентеры со стороны Корпуса Мониторов намеренно сделали вид, что ничего не заметили, но с этого момента переговоры пошли более мирно и гладко.

В течение трех недель Приликла старался проводить на переговорах все время, пока не спал. Он даже ел, не покидая рабочего места. Этот процесс немного пугал крекстиков, но отвращения у них не вызывал. Когда специалисты по установлению контактов с «Декарта», земляне, опытные во всех отношениях, демонстрировали голографические видеоматериалы и подробно рассказывали о том, как устроена Галактическая Федерация, крекстикам (присутствовавшие на переговорах троланнцы уже видели большую часть этих материалом), ими владели недоверие, изумление, страх. Выявляя индивидуальное эмоциональное излучение, Приликла умело выводил беседу в нужное русло, и тогда экспертам удавалось достигать большей убедительности.

Капитан Флетчер был доволен, поскольку между остававшимся на орбите «Веспасианом» и «Ргабваром» постоянно курсировал грузовой челнок, который не мог, в связи со сравнительно небольшой массой, наделать больших бед на берегу.

Челнок этот доставлял на остров все, о чем просили эксперты, а кроме того – топливные элементы и прочие необходимые запасные части, благодаря доставке которых возлюбленное детище Флетчера должно было в самом скором времени быть приведено в полный порядок. Капитан хотел взлететь, для начала использовав прессорные гравилучи, дабы не спалить остров.

А потом вдруг настал день, когда Приликла понял, что все дела на паучьей планете сделаны. Понял он это потому, что когда в очередной раз прибыл челнок, то в качестве груза он доставил важную персону – ни много ни мало маршала сектора Дермода.

Для троланнцев и крекстиков, собравшихся в комнате, которая сравнительно недавно была палатой для выздоравливающих, конечно, ровным счетом ничего не значил темно-зеленый мундир со знаками различия и скромными, но впечатляющими нашивками, но властный тон и все поведение маршала сделали все необходимое, что нужно было сделать для того, чтобы создать впечатление, что это за личность. А личность это была такая, которая говорила только то, что имела в виду.

– Прошу всех, кто здесь присутствует и кто принимал участие в успешном заключении этого эпохального мирного договора между тремя разумными видами, принять мои самые теплые поздравления, – проговорил Дермод. – Имел место не только первый контакт между Федерацией и троланнцами, но и второй – между нами и крекстиками. Предстоит еще и вероятный контакт с друулами… – Маршал обвел взглядом составленные в ряд носилки, служившие столом переговоров, поднял руку, дабы предотвратить возражения со стороны Кит и Джасама, и продолжал:

– Я знаю, что вы уж обсуждали этот вопрос с моими подчиненными и сотрудниками из бригады медиков, но я должен изложить нашу позицию официально.

Закон Федерации воспрещает нам уничтожать любые разумные виды, независимо от прежних и нынешних проявлений враждебности с их стороны и их антисоциального поведения в отношении существ, принадлежащих к иным видам. Вместо этого будет осуществлена тщательная и длительная психологическая оценка на предмет возможности переориентации друулов. Если результаты этой оценки окажутся не в их пользу и если они сами, как утверждают наши троланнские друзья, окажутся всего лишь разумными, но аморальными животными, они все равно не будут подвергнуты уничтожению. На их планету будет наложено вето Федерации и будет сохранено до тех пор, пока друулы либо не станут цивилизованными, либо пока они не уничтожат себя сами.

Троланнцы, в данный момент проживающие бок о бок с друулами, – продолжал Дермод, – будут эвакуированы и поселены, с разрешения крекстиков, на данной планете, где будут жить в мире, дружбе и сотрудничестве ради будущего блага обоих народов.

Подобные события не имеют прецедентов в истории Федерации, – продолжал маршал, бросив выразительный взгляд на порхавшего под потолком Приликлу, – и мы испытывали резонные опасения относительно вероятности неудачи переговоров и повторения здесь троланнско-друулского конфликта. Однако мой советник-эмпат заверяет меня в том, что взаимоотношения троланнцев и крекстиков, основанные на взаимопомощи и преимуществах грядущих технических достижений, вполне искренни и станут более продолжительными, чем любые отношения, завязанные на почве дипломатии. Из предосторожности мы будем наблюдать за развитием ситуации с орбиты. Если установление отношений не наладится, мы перевезем троланнцев на другую планету, где их расселению не будут препятствовать никакие разумные существа. Однако подобного варианта развития событий я не предвижу, поскольку данный контакт нужен и выгоден и троланнцам, и крекстикам. Мы ни при каких обстоятельствах не станем вмешиваться в споры, которые вы будете способны разрешить самостоятельно, не будем оказывать вам и нежелательной технической помощи, поскольку это психологически противопоказано обоим видам. Думаю, что со временем можно будет решить вопрос о приеме троланнцев и крекстиков в Галактическую Федерацию. Полагаю, решение этого вопроса не за горами, поскольку речь идет о цивилизации, которая будет развиваться очень быстрыми темпами.

Но самые наши ближайшие планы, – продолжал маршал, заговорив более быстро, – заключаются в том, чтобы доставить Джасама и его поисковый скафандр на Троланн, где он сможет объяснить положение дел своим согражданам, проконсультировать их относительно эвакуации и приступить к ознакомлению наших специалистов с принципами сборки органическо-кибернетических интерфейсов, применяемых при создании поисковых скафандров, в частности – для системы самозащиты. Эта техника найдет применение во многих областях – не только в области приживления конечностей существам, пережившим ампутацию. Кит решила остаться здесь, чтобы вместе с Ирисик подготовить все к приему первых партий эвакуируемых троланнцев. Здание медпункта, как и остов «Террагара», останутся на планете. И то и другое станет наглядным напоминанием о светлом будущем, которое ожидает оба вида.

«Ргабвар», – добавил маршал, посмотрев по очереди на Приликлу и капитана Флетчера, – вернется в Главный Госпиталь Сектора в удобное для вас время.

– Спасибо, друг Дермод, – поблагодарил его Приликла.

– Доктор! – всполошился капитан. Он покраснел, а его эмоциональное излучение отразило испытанные им шок и смущение. – Так нельзя обращаться к маршалу сектора! – Он устремил взгляд на маршала и затараторил:

– Пожалуйста, простите доктора Приликлу, сэр. Он порой злоупотребляет дружественной неформальностью. Да, сэр, мы можем стартовать через час.

– Определенная степень неформальности допустима, – сказал маршал, переведя взгляд на Приликлу, – в особенности со стороны того, кто так много здесь добился. Я не оскорблен той формой обращения, которую вы употребили, маленький друг, а ваш эмпатический орган наверняка уже подсказал вам, помимо всего прочего, что это так и есть…

От маршала исходили необычные чувства – теплота и ожидание, характерные для существа, которое готово поделиться с собеседником чем-то очень радостным и приятным.

– …Кроме того, – продолжал Дермод, – как раз перед тем, как отправиться сюда, я получил сообщение от администратора Госпиталя Брейтвейта. Он сказал мне, что вы назначены – вернее говоря, единогласно избраны Диагностом. Примите мои самые теплые поздравления, доктор Приликла. – Глянув на Флетчера, маршал добавил:

– Насколько я помню, я сказал не «как можно скорее», а «в удобное для вас время».

Никто не вправе давать приказы Диагносту Главного Госпиталя Сектора.

Оглавление

Окончательный диагноз

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

Космический психолог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

Двойной контакт

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg