«Звезды нового неба»

Звезды нового неба (fb2) - Звезды нового неба 1442K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Илья Александрович Шумей (Lopyx)

Илья Шумей Звезды нового неба

Часть 1 – Потрошители планет

Я никогда не верил в Судьбу.

Сама мысль о том, что все мои поступки, мысли и чувства предопределены и расписаны, как заранее подготовленная программа корпоративной вечеринки, представлялась мне глубоко антипатичной и даже мерзкой.

Какой смысл суетиться и дергаться, когда все уже давным-давно известно? Любая судорога моего бренного тела, любой порыв моей грешной души распланированы вплоть до мельчайших деталей на многие годы вперед. И что бы я ни делал, как бы ни старался изменить ход событий – все тщетно. Каждое мое действие, каждый кажущийся на первый взгляд импульсивным поступок лишь вливали свои капли в общий поток, безостановочно льющийся на мельничное колесо Жизни. Даже и пробовать не стоит.

Но я все же пытался, хотя ничегошеньки путного из моих экспериментов никогда не получалось. Скорее наоборот. Всякая моя идея, казавшаяся изначально чертовски удачной и своевременной, по мере того, как я начинал воплощать ее в жизнь, постепенно теряла флер оригинальности и перспективности, из под которого все явственней проступали очертания откровенного идиотизма. И в тот самый момент, когда откат назад становился уже невозможен, бредовость моего замысла становилась абсолютно очевидна.

Я даже вывел своего рода правило – как только мне начинает казаться, что я знаю, с какой стороны надо намазывать масло на хлеб, и с какого конца подходить к лежащим на земле граблям – жди белы. Однако правила, как известно, существуют для того, чтобы их нарушать, и я занимался этим со всем мыслимым усердием и с неизменно предсказуемым результатом.

Так что, хотя я и не верил в Судьбу, это никоим образом не мешало мне ее ненавидеть.

И в данный момент я в полном, нет, наиполнейшем объеме вкушал результаты своих воистину героических трудов. Если бы я только мог, то немедленно провалился бы под землю, ну или этажом ниже, по крайней мере. А особенно невыносимой ситуацию делало то, что в глазах сидящего напротив меня человека я читал ничуть не меньшую боль.

Ведь объяснять идиоту, что он – идиот, тоже занятие не из приятных.

Он протянул руку и плавным, неторопливым движением взял со стола стакан, плеснув в рот точно рассчитанную дозу сока, разведенного из сухого концентрата. Могло показаться, что он намеренно тянет время, стараясь отсрочить неприятный момент, но я уже успел усвоить, что в условиях пониженной гравитации людям вынуждено приходится быть столь неспешными, иначе весь напиток окажется разбрызган по Вашему лицу и по стене за спиной. Здесь, на орбитальной станции, силы тяжести хватало лишь для того, чтобы, проснувшись утром, Вы могли более – менее уверенно отличить пол от потолка, а проглоченная еда понимала, куда ей двигаться дальше.

Осторожно опустив стакан обратно на стол, он поправил задравшийся рукав пиджака и с некоторой обреченностью во взгляде посмотрел на меня. Надо сказать, что кроме него я больше не встречал здесь ни единого человека, который носил бы костюм. Неизвестно, что являлось причиной такого выбора, но солидности его виду это не добавляло. Напротив, подобный наряд делал его белой вороной, Дон Кихотом, сражающимся с утилитарностью в угоду традиционным ценностям. А судя по исключительно скромной обстановке кабинета, да и по его соседству с непрерывно гудящей вентиляционной установкой, бизнесу такая манера одеваться также не особо способствовала.

– То есть, если я правильно понял, бригады у Вас нет? – повторил он свой последний вопрос.

– Угу, – я сглотнул, – но мне сказали, что…

– И у Вас нет опыта работы в составе вахты на орбитальной драге.

– Я думал.

– Молодой человек, – в какой-то мере я был ему даже благодарен за то, что он обрывал мои сбивчивые попытки объясниться, – поймите меня правильно. Лично против Вас я ничего не имею, и Ваш энтузиазм мне импонирует, но Вы выбрали исключительно неудачное место для применения своих талантов.

Наша специальность – орбитальное бурение. Бизнес серьезный, деньги большие, и заниматься благотворительностью нам не с руки. Все наши драги работают по вахтовому принципу и в данный момент полностью укомплектованы. Каждая бригада состоит из трех-четырех человек – пилот, техник, связист и, возможно, еще кто-нибудь, врач, например. Каждый из них должен в совершенстве знать свою часть работы и уметь справляться с любыми ситуациями, поскольку дублеров у нас не предусмотрено. Фирма не может себе позволить тратить время и средства на подготовку специалистов из вчерашних студентов и на формирование слаженных команд. А потому мы нанимаем только уже готовые бригады из опытных профессионалов. А Вы.

Он ткнул в мою сторону пальцем и лихорадочно зашарил взглядом по сторонам, подыскивая нужные слова.

– Знаете, это то же самое, как купить для своей машины одну– единственную зимнюю покрышку, – удачная аналогия заметно его приободрила, – сама по себе она – штука хорошая, но вот толку от нее в хозяйстве – ноль. Так что. сами понимаете.

– И что же мне теперь делать? – глупый вопрос, согласен, но ничего другого мне в тот момент в голову не пришло.

– Я абсолютно уверен, что в других конторах, эксплуатирующих орбитальные драги, Вы получите точно такой же ответ, так что даже не пытайтесь, – он бросил взгляд на часы, – тем более что сегодня их офисы уже все закрылись. Сейчас Вам лучше всего будет немного передохнуть, у нас есть пара свободных кают. А завтра…

Мой собеседник медленно поднялся из-за стола, придерживаясь рукой за подлокотник кресла, чтобы ненароком не взлететь к потолку.

– А завтра садитесь на первый же челнок и возвращайтесь на Землю.

Если хотите моего совета, то лучше уж попытайте счастья в фирмах, выполняющих пассажирские или грузовые перевозки – у них во всех экипажах по два пилота и по два связиста. Может, и возьмут Вас стажером. Потом, когда поднаберетесь опыта, обрастете полезными знакомствами, приходите снова – поговорим. Не пытайтесь прыгнуть сразу через несколько ступенек – только ноги переломаете.

Повинуясь нажатию кнопки на коммутаторе, в дверях беззвучно возникла секретарша.

– Кать, найди этому молодому человеку свободную каюту. До завтра пусть у нас перекантуется, а там видно будет, – мужчина взмахнул рукой, отпуская нас, – и посмотри с утра, есть ли еще места на челнок до Новосибирска.

– Хорошо, – девушка кивнула и жестом предложила мне следовать за ней.

Я был уничтожен. Я был раздавлен и растерт в пыль. Двигаясь как сомнамбула и не замечая ничего вокруг, я проследовал за моей провожатой. Меня мотало от стены к стене, и все мои попытки хоть как – то упорядочить это броуновское движение приводили лишь к новым синякам. Не-е-е, таких не берут в космонавты!

Секретарша ловким и ненавязчивым движением, точно бильярдный шар в лузу, загнала меня в дверь каюты, сунула мне в руки запечатанный продуктовый паек и удалилась. А я остался, полон невеселых мыслей и тревожных предчувствий. Паек я положил на стол, подсунув его под одну из резиновых лямок, чтобы не сбежал, сумку бросил на пол, и пока она неспешно падала, а потом еще некоторое время прыгала под столиком, уселся на кровати, вцепившись в ее край руками.

Есть совершенно не хотелось. У меня было такое впечатление, что завтрак до сих пор торчит где-то в районе пищевода, так за весь день и не сдвинувшись с места.

Мрак! Все-таки горбатого только могила исправит, это точно. Ну когда же, когда я начну хоть немного критически относиться ко всему, что говорят другие!? Тем более к тому, что рассказывает Серега! Не то, чтобы он все врал напропалую, но ведь прекрасно известно, как он любит все приукрашивать. Тут о чем-то умолчит, там что-то добавит, и уже готова очередная байка о его героических похождениях. И насчет прошлогодней вахты на орбитальной драге он наверняка рассказал не все. А я и купился! Быстрых денег захотел! А вместо этого – только расходы; на билет до орбитальной платформы я потратил почт все, что у меня было.

Как же все просто и красиво выглядело по его словам: прилетел, зашел в офис, только рот открыл, как к тебе сразу все бросаются и начинают наперебой зазывать в команду. А тебе остается лишь делать скептическое лицо и набивать себе цену. Нет, однозначно, когда вернусь – устрою Сереге головомойку! Ведь наверняка у него все было схвачено и оговорено заранее, и летел он на уже подготовленное место со всеми требуемыми рекомендациями в кармане. Ну кому, действительно, нужны люди с улицы, тем более студенты?

Ну и попляшет же он у меня… хотя…

Черт! При здравом размышлении, идея организовать Сереге хорошую взбучку оказалась не столь уж и замечательной. Стоит ему только узнать, как я бездарно повелся на его треп, как он немедленно сделает мою историю достоянием всего института! Первокурсники потом у меня автографы брать будут. Нет уж, дудки! Возводить свой позор в квадрат я отнюдь не собирался. Ничего не попишешь, придется проглотить обиду и тихо помалкивать, иначе.

Насчет того, что будет в противном случае, даже фантазировать не хотелось. На душе и без того было паршиво до невозможности.

Я раздраженно оттолкнул от себя запечатанный паек, который, выскочив из-под удерживавшей его лямки, отлетел аж до самой стены, и растянулся на койке, стараясь не обращать внимания на очередной приступ головокружения. Невеселые мысли продолжали хозяйничать в моей голове, но усталость и напряжение последних часов, в которые оказалось запрессовано столько событий, вскоре взяли свое. Я перевернулся набок, не рассчитав при этом силы и чувствительно ударившись локтем о край столика, потер ушибленное место и сразу же провалился в сон.

Несколько секунд я ничего не мог понять. Было уже светло. точнее, еще светло, то есть. тьфу, я так и не выключил свет, когда ложился. Мне казалось, что я успел подремать от силы минут десять, не больше, глаза наотрез отказывались открываться. Брошенный на часы взгляд, однако, утверждал, что я проспал четыре часа.

В дверь снова заколотили.

– Олег, открой!

– Что? Кто это? – я помассировал лицо в тщетной попытке хоть немного взбодриться, – что случилось?

– Это я, Гершин, – в памяти всплыл тот самый человек в костюме, что давеча спустил в унитаз мой горячечный энтузиазм, – есть разговор.

– Сейчас, – пригладив ладонью топорщащиеся волосы, я осторожно поднялся на ноги. Спать хотелось страшно, но интересно же, о чем это ему вдруг так сильно захотелось поговорить со мной посреди ночи.

Дверь я на ночь не запирал – лень было – а потому просто немного сдвинул ее в сторону и высунул голову в коридор.

– Что стряслось?

Гершин, в отличие от меня, спать, похоже, вообще не ложился. Он был все в том же костюме, и ни один волос в его полупрозрачной шевелюре не изменил своего положения со времени нашей последней встречи.

– Я нашел тебе работу.

– То есть? – я еще не до конца проснулся и соображал с некоторым запаздыванием.

– У нас образовалась вакансия связиста на одной из драг, так что вот твой контракт, – он протянул мне планшет, который держал в руке.

Ах, вон оно что! Я облегченно перевел дух. Это же сон! Мечтания о карьере космического рудокопа столь сильно завладели моим умом, что продолжали преследовать меня даже в царстве Морфея. Что ж, бывает.

И не такое еще присниться может, хотя…

Что-то подспудно подсказывало мне, что все происходящее не пригрезилось, а происходит наяву. Да и ушибленный вечером локоть болел очень даже натурально.

– Но Вы ведь говорили, что…

– Поступил срочный заказ, а в дежурной бригаде как назло связист приболел, – он усмехнулся, – так что радуйся, такая удача не каждый день случается.

– Как-то все это очень уж… неожиданно, – я нерешительно взял у него из рук планшет.

– У Судьбы нет расписания, ты же знаешь.

– Да, но…

– Ты что, не рад?

Действительно, ситуация вырисовывалась парадоксальная. В тот самый миг, когда все то, о чем мечтал еще пару часов назад, было готово стать явью, я вдруг заколебался, и мысль сесть утром на первый же челнок и отправиться восвояси уже казалась мне более разумной.

– Я даже не знаю, – пытаясь скрыть растерянность, я сделал вид, будто изучаю контракт, – мне подумать надо.

– А что тут думать? Ты искал работу – вот она. Или тебя условия контракта не устраивают?

– Я еще не все прочитал.

– Это стандартная форма для разовой работы. Срок – один месяц с возможностью продления на тех же условиях, на выходе – пятьдесят четыре тысячи «чистыми».

Звучало все, действительно, предельно ясно и понятно, да и перспектива заработать за месяц почти годовую стипендию выглядела более чем привлекательно. Вот только я уже вдоволь наслушался леденящих кровь историй о тех несчастных, что не глядя подмахивали такие выгодные на первый взгляд контракты. Я пролистал документ до конца. Здесь уже были забиты все мои паспортные данные и ссылки на биометрию. Интересно, где Гершин взял все эти сведения. Я же ему свои документы не предъявлял, хотя… данные с паспорта можно ведь считать и без ведома владельца. Сканер иногда прямо в дверной косяк встраивают. Невежливо, конечно, но если время не терпит, то почему бы и нет. Ладно, пусть так, но почему же Гершин явно нервничал? Из-за этого момента или по какой-то другой причине?

– А почему такая спешка? – осторожно поинтересовался я.

– Да говорю же тебе – срочный заказ! Если замешкаемся, большие деньги могут к конкурентам уплыть! Или ты думаешь, я тебя обжулить хочу? – он словно прочитал мои мысли, – брось! Тут, на станции, мы все как на ладони. Попытайся я мутить какие-нибудь противозаконные делишки, быстренько бы оказался в местах куда более приземленных. Так что на сей счет не переживай, все наши контракты стандартные, можешь даже отослать копию своему знакомому юристу, если хочешь. Лучше уж хватай свою удачу за хвост, пока она не упорхнула.

– А когда отправляться к месту несения службы?

– Прямо сейчас.

– Сейчас!? – я вытаращил на него глаза, – посреди ночи!?

– На орбите земное время не действует. Здесь к нему аппелируют только лентяи и бездельники, – Гершин нахмурился и протянул руку за планшетом, – или ты тоже. из таких?

Чего-чего, а прослыть бездельником в самом начале карьеры мне совсем не улыбалось. Тем более неудачником. Я выдернул стило из держателя и занес его над экраном.

– Где подписывать?

– Отличненько! – планшет с моей подписью буквально выпрыгнул у меня из рук, – хватай шмотки и помчались.

– Уже!? – я и не думал, что Гершин, говоря «прямо сейчас», выражался настолько буквально.

– Естественно! – он втолкнул меня в каюту, – тебя уже ждут.

Сборы получились недолгими. Мне требовалось только подхватить с пола сумку, и я был готов. В последний момент я еще сунул в нее упаковку с пайком, которую вчера вечером так и не открыл. Кто знает, когда теперь в следующий раз кормить будут.

Меня вновь поволокли по коридору, только на сей раз уже не столь галантно. Гершин в своих «липучках» бодро семенил впереди, а я послушно следовал за ним, мотаясь от стены к стене как воздушный шарик. Мы вбежали в центральный хаб, куда сходились все коридоры, и нырнули в ожидающий нас лифт.

Закрывшиеся двери плотоядно чмокнули, и ускорение разгоняющейся кабины прижало нас к полу. Я снова обрел почти привычный вес, но счастье длилось недолго. С мягким толчком я подлетел в воздух и стукнулся головой о фетровый потолок. Все мои внутренности дружно сорвались со насиженных мест и спутались в комок, ткнувшийся снизу мне в горло. Теперь лифт летел по инерции, и мне волей-неволей пришлось в очередной раз вспомнить, как же я ненавижу невесомость.

То открытие стало, пожалуй, самым жестоким разочарованием в моей жизни. С младых пеленок я, глядя на то, как кувыркаются космонавты, мечтал, что когда-нибудь буду точно так же, подобно бабочке, порхать, освободившись от пут земной гравитации. В своих снах я плавал по коридорам орбитальных станций, и с замирающим от восторга сердцем верил, что рано или поздно мои сны станут явью. Все мои мечты, однако, оказались безжалостно разбиты суровой правдой жизни. Первый же экскурсионный полет грубо и бесцеремонно поставил меня на место, и в то время как остальные любовались открывающимися в иллюминаторах видами, я был вынужден изучать содержимое своего гигиенического пакета.

Да, человек к невесомости привыкает не сразу, и неприятные ощущения в той или иной степени переживают почти все, но мне, похоже, повезло больше прочих. Потом я летал еще пару раз, чуть ли не через силу, да и то лишь для того, чтобы выяснить, что более-менее сносно могу терпеть это состояние только с пустым желудком и будучи крепко пристегнутым ремнями к сиденью. Терпеть, но не наслаждаться.

Глядя на мое позеленевшее лицо, Гершин, похоже, начал что-то подозревать, но поворачивать назад было уже поздно. Он, вздохнув, ухватил меня за куртку и перевернул вверх ногами, после чего перевернулся и сам. Я крепко вцепился в поручень и прижал свои ноги к потолку (или к полу?), чтобы обрести хоть какую-то ориентацию в пространстве. Вскоре кабина начала торможение, и мне стал понятен смысл этих кувырканий, а также и то, зачем все надписи рядом с кнопками на панели управления были нанесены по два раза – нормально и перевернуто.

Лифт остановился, и я, утратив бдительность, отцепился от поручня и вновь поплыл по воздуху. Здесь, на причальном уровне, отсутствовало даже то жалкое подобие гравитации, что имелось на жилых палубах. Где-то за стенкой глухо лязгнул захлопнувшийся герметизирующий клапан, послышался глухой вздох заполняющего шахту воздуха, и двери распахнулись. Поняв, что от меня большого толку не дождешься, Гершин крепче сжал мою руку и поволок дальше. Вчера я продвигался по этим коридорам совсем в ином темпе. С одной стороны потому, что тогда здесь было заметно оживленней, и нестись по коридорам вот так, как две сцепившиеся торпеды, у меня при всем желании не вышло бы. Но главным образом я в тот раз так медленно перебирал руками по поручням из-за боязни вытряхнуть что-нибудь из бунтующего желудка. Да и указатели приходилось внимательно изучать, дабы не заплутать ненароком. Сейчас же я даже не пытался сообразить, где нахожусь, мутным взглядом провожая проплывающие мимо повороты и ответвления.

Очередная дверь выплюнула нас в кольцевой коридор, охватывающий по периметру всю станцию, и от которого во все стороны веером расходились стыковочные терминалы. Гершин втолкнул меня в один из шлюзовых люков и нырнул следом.

Я крайне неудачно зацепился ногой о край дверного проема, и меня развернуло спиной вперед. Перед моими глазами промелькнуло несколько человек, ожидающих нас внутри, а потом все заслонила замызганная и исцарапанная стена.

Вот тебе и оборотная сторона действительности. Тот причал, где я сходил с челнока, был чистеньким и аккуратненьким. Но то было вчера. Что ж, каникулы закончились, и начались суровые будни.

– И где тебя носило столько времени? – послышался сзади трескучий голос, – мы спокойно могли бы еще целый час дрыхнуть!

– А вы тут прямо заждались, да? – Гершин решительно перешел в контратаку, – вон, Женя даже отдышаться еще не успел!

Мне было жутко неловко от того, что я болтался спиной ко всей этой перепалке. Не самое удачное начало знакомства со своей бригадой. К сожалению, шлюзовой тамбур был не особо просторным, и я, пытаясь развернуться, все время зацеплялся за что-нибудь то локтями то пятками, раз за разом возвращаясь в исходное положение.

– А это что у тебя? – продолжил тем временем наседать на подчиненных Гершин.

– Горючка, – пророкотал угрюмый, и как мне показалось, немного обиженный бас.

Тут я все же сумел изловчиться, и мой очередной рывок, наконец, развернул меня лицом ко всей честной компании.

Перед моим взором предстала исключительно колоритная троица, зависшая у противоположной стены тамбура. Честно говоря, сперва мне показалось, будто передо мной четверо, но, приглядевшись, сообразил, что большой серебристый баллон, на который в этот момент указывал Гершин, удерживает в своих объятьях всего один человек, просто очень… широкий. Его коротко остриженные темные волосы сливались с небритыми щеками и подбородком в единое целое, отдаленно напоминающее мотоциклетный шлем. Тем не менее, несмотря на более чем внушительные габариты и устрашающий внешний вид, он старался не высовываться из-за своей ноши с тем, чтобы не встречаться взглядом с боссом.

– И как это понимать!? – взвился директор, – у нас срочный наряд, а у тебя реактор даже не заправлен!

– Коля, уймись, – осадил его обладатель уже знакомого трескучего голоса.

При взгляде на него первым, что бросалось в глаза, был абсолютно голый череп, блестящий и весь покрытый буграми, словно мозг, распухший от напряженных раздумий, распирал его изнутри. А вторым, что обращало на себя внимание, являлись выглядывающие из-под седых бровей глаза, такие, что. Как выразился однажды один мой знакомый, если встретишь такого человека в темной подворотне, то с радостью сам все ему отдашь. Я даже почувствовал некоторое облегчение, поскольку сейчас он смотрел не на меня.

– Ты же прекрасно знаешь, что у Гильгамеша уже через пять минут все будет под парами, – продолжил он, – лучше объясни, как мы без связиста управляться теперь будем?

– Не беспокойтесь, нашел я вам связиста, – Гершин схватил меня за рукав и выволок на середину тамбура, – вот. Олег. Прошу любить и жаловать.

Взгляды всех присутствующих обратились на меня, как будто я появился в помещении только что. Во взглядах этих читалось явное сомнение.

– Быть может, все же попробовать Сашку в чувство привести? – без особой, впрочем, надежды предложил третий член команды, при виде которого, первым словом, приходящим на ум, было «вешалка».

Тощий и долговязый, он подобно атланту подпирал плечами потолок, а в длинных руках с несуразно огромными кистями удерживал несколько объемистых свертков. Его лицо недвусмысленно намекало на то, что в числе предков человека помимо обезьян присутствовали и лошади, а в рот с явно неправильным прикусом во время дождя, должно быть, залетали отдельные капли. Пестрая рубашка, колышущаяся под потоками прогоняемого вентиляторами воздуха, ясно давала понять, что между ней и телом оставалась еще уйма свободного места.

– Ты при мне про этого алкаша даже не вспоминай! – Гершин фыркнул, – или, скажешь, он сейчас в состоянии за пульт сесть!?

– От него, конечно, сейчас разит с трех метров даже против ветра, но если его пристегнуть покрепче и подождать немного…

– Все! Вопрос закрыт! – оборвал его директор, – теперь Олег – ваш связист. А Сашка у меня впредь до конца жизни будет безалкогольную горилку пить и обезжиренным салом закусывать.

– Где ты это чудо раздобыл? – чуть ли не брезгливо проскрипел лысый, изучая меня, словно товар на витрине магазина.

– Всевышний прислал. И я бы на твоем месте, Боря, прыгал от радости, что благодаря ему у нас появился реальный шанс неплохо заработать.

– Какой-то хлипкий этот твой шанс, – старик немного наклонил голову набок, – слышь, пацан, а ты читать-то хоть умеешь?

– Олег уже давно не пацан! – вступился за меня Гершин, – он на последнем курсе Новосибирского Университета, и является одним из лучших учеников в своем потоке. Два раза брал призы на профессиональных конкурсах. Через год, когда он закончит обучение, работодатели за него драться будут!

Вот так сюрприз! Вообще-то Гершин ничего не привирал и даже не приукрашивал, но я, помнится, перед ним особо своими достижениями не хвастал, а в паспорте таких подробностей моей биографии точно не упоминалось. Где и как он их раздобыл – загадка. Столь пристальное внимание к моей персоне уже начинало меня беспокоить.

– А я, Коля, не тебя спрашивал, отмахнулся Борис, – знаю я этих отличников, которые, попав на реальное производство, не с того конца за включенный паяльник хватаются, – он вновь обратил на меня свой пронизывающий взгляд, – язык есть? Говорить умеешь?

– Умею, – буркнул я, с трудом поборов желание этот самый язык продемонстрировать. Ситуация к остротам не располагала.

– На каких системах работал?

– «StarMatic 2400», «Фокус-АМ», «LightLink», – перечислил я, стараясь оставаться лаконичным.

– Спектральную привязку, если потребуется, из слепого положения сделать сможешь?

– Смогу.

– Как быстро?

– Зависит от того, в какой части Галактики мы оказались, но не более получаса.

– Да ладно тебе! – встрял Гершин, – парень толковый, я за него ручаюсь.

– Ага, и перед кем я буду трясти твоим поручительством, оставшись без связи на другом конце вселенной? Перед зелеными человечками? – Борис отрицательно мотнул головой и продолжил допрос, – с каким резервом будешь делать триангуляцию в незнакомом месте?

– С двукратным как минимум.

– За сколько настроишь терминал из «мертвого» состояния.

– Если весь необходимый софт под рукой – минут за десять, не больше.

– Боря, хватит уже! – взмолился директор, в очередной раз взглянув на часы, но старик только отмахнулся.

– А он у тебя под рукой?

– Да, – я всегда таскал с собой все необходимые программы и сопутствующую документацию, и наконец-то моя предусмотрительность оказалась вознаграждена.

– Отлично! – лысый выглядел вполне удовлетворенным, – и составить заявку на резервирование орбитальных эшелонов ты также способен.

– Вполне, – мое импровизированное собеседование, похоже, подходило к концу.

– А форму на регистрацию орбитальной выработки?

– Тоже.

– И ты даже умеешь транспонировать несущую частоту по Крейбеку?

Вот те на! Я не имел ни малейшего понятия, что это за зверь такой, но, набрав столь хороший темп, спотыкаться в самом конце было не к лицу, и я бодро отрапортовал:

– Естественно!

– Ты уверен? – седые брови подозрительно съехались к переносице.

– Все, довольно! – решительно встрял Гершин, – или мы немедленно закрываем люки, или уже никто никуда не летит. Наше окно скоро закроется.

– Я еще не закончил…

– Немедленно! – директор отступил в дверной проем, – или двойной оклад, как договаривались, или ничего.

– Хозяин – барин, – пожал плечами Борис, уступая, и, когда люк за Гершиным закрылся, вполголоса добавил, – кто держит за яйца, тот и заказывает музыку, как говорится.

Здесь я должен сделать небольшое отступление, касающееся богатейшего словарного запаса капитана нашей драги. Дело в том, что большей частью этот запас абсолютно нецензурен. Это, конечно, нисколько не умаляло профессионализма Бориса, и вообще, на самом деле наш капитан был весьма разносторонним и эрудированным человеком, способным дискутировать на самые разные темы, и причем весьма культурно, вежливо и даже изящно, когда того требует ситуация. Однако всякий раз, когда он злился, концентрация обсценной лексики в его речи резко возрастала, ну а если Борис выходил из себя, то понять, о чем он говорит, подчас становилось решительно невозможно. Так что помните, что мне пришлось изрядно профильтровать почти все его реплики, дабы бумага могла их стерпеть.

Но все это я узнал позже, а пока он был для меня угрюмым стариком с тяжелым взглядом, общение с которым не сулило ничего, кроме неприятностей. И они не замедлили последовать.

То, что произошло дальше, явилось одним из самых неприятных и пугающих переживаний моей жизни, и это притом, что впоследствии мне довелось пережить еще немало неприятного и пугающего. Лысый старик оттолкнулся от стены и набросился на меня, больно хватив спиной об ребристую переборку. Одной рукой он зажал мне рот так, что я не мог издать ни звука, а в другой у него откуда-то возник нож, острый конец которого уткнулся в уголок моего глаза, уколов его ровно настолько, чтобы я понял, что со мной не шутят.

– Ты что, сопляк, мозги мне пудрить вздумал!? – прошипел он мне в ухо.

– М-м-м! – только и смог промычать я, стремительно покрываясь холодным потом. Мысль о сопротивлении даже не приходила мне в голову, этот ненормальный контролировал ситуацию целиком и полностью. У меня нещадно засосало под ложечкой, и впервые в жизни я предельно ясно осознал, что дело обстоит как никогда серьезно.

– Думал, что этот выживший из ума старикан спокойно проглотит любую ахинею, что ты ему подсунешь, да!? Не на такого напал! – он немного повернул нож, словно выбирая более удобный ракурс, а мне ничего не оставалось, как, не моргая, смотреть на него поверх холодного блестящего лезвия, – я не собираюсь по твоей милости болтаться невесть где, ожидая, пока нас не подберут спасатели, явившиеся на сигнал бедствия. Без надежной связи вся эта дорогущая куча железа – всего лишь большая консервная банка, а я в консервы покамест не тороплюсь. Я терпеть не могу, когда меня вытаскивают из постели посреди ночи, и если выяснится, что по твоей милости все это было напрасно, я тебя живым закопаю, ты меня понял!?

– М-м-м-м!

– Я не собираюсь тащить с собой на борт еще один кусок дерьма, и лучше оставлю тебя здесь, в шлюзе, чтобы при расстыковке ты мог выяснить, сколько сможешь прокувыркаться в вакууме без скафандра, – Борис снова повернул нож, и у меня защипало в углу глаза, – но я, так уж и быть, готов дать тебе шанс.

– М-м-м?

– Что ты там говорил насчет транспонирования несущей по… как его там… не помню уже. А? – старик убрал мозолистую ладонь от моего рта, чтобы я мог ответить, однако его нож остался на месте.

Скажу прямо – за все это время я не наделал в штаны исключительно потому, что уже вторые сутки ничего не ел и не пил. И теперь самым разумным мне представлялось говорить только правду и ничего, кроме правды, какой бы нелицеприятной она ни была.

– Я. – мне пришлось сглотнуть, чтобы вместо хрипа я мог издавать хоть какие-то членораздельные звуки, – я понятия не имею, что это такое.

– Почему сразу так не сказал?

– Я боялся испортить впечатление.

– Что ж, а так ты его испортил гораздо сильнее, – Борис скептически поджал губы, – как я теперь могу верить всему остальному, что ты говорил?

– Все остальное – правда!

– Да ну!? А вот я сейчас глазик-то тебе вырежу, а потом скажу, что ты сам по неловкости на вентиль напоролся, и это тоже будет правдой. Камера наблюдения в этом шлюзе не работает, а свидетели подтвердят мои слова, – он подался вперед, словно и впрямь собирался вспороть мою глазницу, а двое его коллег даже не пытались его хоть как-то урезонить, наблюдая за происходящим со скучающим видом, – еще один несчастный случай.

– Я. – я снова сглотнул, но это не помогло, – мне больше нечего добавить. Если останусь жив – сделаю все, что смогу.

– Слышь, Боров, en voila assez, – долговязый посмотрел на часы, – босс сейчас до диспетчерской доберется и начнет задавать вопросы.

– Ладно, – Борис задумчиво пожевал губами, – будем считать, что тебе повезло, поскольку моя благоверная нахватала столько кредитов, что мне теперь еще долго за ее фантазии расплачиваться придется. А с двойным окладом это все же в два раза быстрее. Но ты имей в виду, – он напоследок еще разок качнул ножом, – твой несчастный случай никуда не делся и может приключиться в любой момент.

Он оттолкнулся, перелетев к люку на противоположной стороне шлюза и словно начисто позабыв о моем существовании. Его тощий напарник дернул за рукоятку и распахнул перед ним дверь. Я подождал, пока остальные со своими пожитками выберутся из тамбура, после чего осторожно, чтобы не совершить еще какой-нибудь глупости, также проплыл через люк и даже умудрился при этом об него не зацепиться.

Рассмотреть окружающий меня интерьер я толком не успел, поскольку чьи-то руки схватили меня за ворот и запустили в сторону следующей двери.

– Боров! Лови гостинец! – крикнул мне вслед долговязый.

Лысый старик подхватил мое беспомощное тело и, не особо церемонясь, затолкал его в проход. Таким образом, от поворота к повороту, мимо труб, кабелей и воздуховодов, они вдвоем препроводили меня до самой рубки. Не думаю, что такая забота была вызвана искренним беспокойством о моей безопасности, просто на данный момент это был наиболее быстрый способ моей доставки к месту работы. Со мной обращались, будто с грузом, причем не особо ценным. По прибытии на место меня засунули в одно из кресел и пристегнули ремнями, чтобы я никуда ненароком не улетел.

Только сейчас я смог, наконец, хоть немного осмотреться. Что ни говори, а старая истина «тяжело в учении – легко в бою» все же родилась не на пустом месте. Обстановка в рубке до боли напоминала интерьеры, досконально изученные в ходе многократных тренировок на тренажере. Мне даже на душе полегчало, а то после воспитательной беседы, проведенной со мной Борисом, у меня аж сердце слегка пошаливать начало.

Впереди всю стену занимал большой, но пока черный экран, на который выводилась информация для всех членов экипажа. Далее располагались рабочие посты команды – два впереди и еще два во втором ряду. Со своего места я не мог видеть, но точно знал, что сзади у стены установлены еще четыре кресла на тот случай, если на борту окажется более четырех человек. Левое переднее место предназначалось для пилота, и было оборудовано парой джойстиков. Остальные терминалы могли настраиваться для решения любых задач и являлись полностью равноценными. Меня поместили в правое переднее кресло, которое, по– видимому, здесь традиционно занимал связист.

– Кончай головой вертеть и настраивай свое хозяйство, – лысый нырнул в кресло пилота и отработанным движением застегнул ремни, – отчаливаем через десять минут.

– Есть! – хмуро отрапортовал я и обратил свой взор на оказавшийся в моем распоряжении терминал.

Как выяснилось, моему настроению еще оставалось куда ухудшаться.

Да, на занятиях в университете мы работали на тренажерах, прошедших через руки десятков других студентов и вдоволь от них натерпевшихся, но даже им оказалось не под силу сотворить с аппаратурой то, что предстало перед моими глазами.

И сам экран, и сенсорные панели были покрыты слоем грязи, толстым настолько, что в нем вполне могли обитать мыши. За этим рабочим местом ели, пили, прямо на нем что-то резали и бог весть чем еще занимались. Несколько раз, наверняка, на него исторгали съеденное накануне и даже не особо затрудняли себя протереть монитор после этого, так что теперь кое-какая важная информация вполне могла остаться незамеченной за темными потеками неизвестного происхождения.

Как издевательство, по периметру монитора была вылеплена рамка из разноцветных комочков засохшей жвачки. Предыдущий хозяин не успел ее закончить, хотя я, будь моя воля, вышвырнул бы его в открытый космос после первого же такого упражнения. Чтобы хоть с чего-нибудь начать, я отковырнул пару бледно-розовых шариков, и они поплыли по воздуху, отскакивая от стен рубки, чем вызвали со стороны Бориса недовольный взгляд в мою сторону. Поняв, что с уборкой придется обождать, я занялся настройкой рабочих программ. Для меня уже не явилось сюрпризом, что и в программной части этого терминала царил точно такой же бардак, как и снаружи. Мне ничего не оставалось, как со вздохом отправить все в помойку и устанавливать необходимые пакеты и утилиты заново.

Честно говоря, я полагал, что Борис лукавил, заявляя, будто наше отбытие должно состояться уже через десять минут. Запуск реактора, все же, занимает немало времени. Памятуя об этом, а также о долгих и неспешных процедурах стыковки – расстыковки, выполняемых пассажирским челноком, я не особо торопился. А потому был немало удивлен, когда всем телом вдруг ощутил, как по корпусу корабля прошла волна дрожи. Драга содрогнулась, встрепенулась, словно отряхивающийся от воды большой косматый пес, и вскоре вибрации утихли, сменившись еле ощутимым деловитым гудением. Реактор был запущен и турбины генераторов вышли на рабочий режим.

Почти сразу же в рубке вместо тусклых резервных лампочек вспыхнуло нормальное освещение, и на главном экране засветились первые сообщения.

– Ну что, капитан, – услышал я за своей спиной голос долговязого, сопровождаемый щелчками замков застегиваемых ремней, – теперь скажешь нам, куда летим?

– Коля велел ни в коем разе не обсуждать данную тему до прибытия на место, – отозвался Борис, колдуя над пультом.

– Да ладно тебе! Он же известный перестраховщик! Pourquoi, вообще, такая секретность?

– Жан, отстань! Прибудем на место – сам все поймешь, – лысый повернулся ко мне, надевая наушники, – эй, юнга, дай-ка мне связь с диспетчером.

У меня еще не все было готово, но организация стандартного канала связи не требовала каких-то специфических инструментов. Я натянул на голову наушники, стараясь не думать о природе покрывающих их пятен, и пробежал пальцами по клавиатуре.

– Наши позывные? – спросил я Бориса.

– «Берта-358».

– «Берта-358» вызывает центральную, – включил я свой микрофон, – «Берта-358» вызывает центральную.

– Вас слышу, «Берта-358», – отозвалось в наушниках, и я кивнул Борису, давая понять, что он на связи.

– Я на втором причале, прошу разрешения на отход.

– Та-а-ак, посмотрим, – голос на том конце линии сверился со своими документами, – пошлина уплачена, за парковку… тоже все в порядке. Хорошо, отход разрешаю. Герметизация в норме?

– Все отлично.

– Створ выхлопа – 90 на 40 и минус 35 на минус 80, дистанция – пять тысяч, переходная орбита – плюс два градуса.

– Принято.

– Отключаю магистрали, – на главном экране погасло несколько зеленых транспарантов.

– Подтверждаю.

– Открываю замки, – где-то в глубине корабля послышался глухой лязг и стук.

– Подтверждаю, – старик коснулся джойстиков, – отходим помаленьку.

Кресло подо мной слегка толкнуло меня в спину, а затем ремни мягко вернули меня на место. Наша драга отчалила от станции.

– Счастливого пути!

– Счастливо оставаться! – Борис стянул наушники с головы и сосредоточился на управлении.

Только сейчас я начал осознавать, что и в самом деле отправляюсь на самую настоящую вахту. На самой натуральной орбитальной драге, в компании с совершенно незнакомыми и в высшей степени подозрительными субъектами. И я даже понятия не имел, куда именно мы направляемся. Это, пожалуй, будет даже круче, чем у Сереги, вот только оптимизма этот факт мне совсем не добавлял.

– Вот мы и на плаву, – объявил капитан и оглянулся назад, услышав, как заскрипело за его спиной кресло, в которое втискивалась громада механика, – ну что, Гильгамеш, как там наше сердечко?

– Работает, – пророкотал тот, не вдаваясь в подробности.

– Вот и славно. Время до перехода – пятнадцать минут, можно немного и подремать пока, а ты, юнга, – он ткнул в мою сторону пальцем, – приготовься потеть и молись, чтобы вся твоя похвальба соответствовала действительности хотя бы наполовину, иначе я тебе не завидую.

Ответить на это мне было нечего, да не особо-то и хотелось, а потому я угрюмо сдвинул брови и отвернулся к своему чумазому терминалу, продолжив его настройку. Молиться, впрочем, я не собирался. В моих словах не было ни капли бахвальства, ну, кроме последнего момента с «транспонированием несущей». И меня даже охватила некоторая злость, накатывавшая каждый раз, когда кто-нибудь ставил под сомнение мои способности или, чего пуще, начинал надо мной насмехаться. В таких случаях я порой совершал невозможные вещи, дабы показать скептикам, насколько глубоко они заблуждались.

Сосредоточившись на работе, я краем уха слушал вялую перепалку между капитаном и тощим Жаном, который безуспешно пытался выведать у Бориса цель нашего путешествия. Ситуация и впрямь получалась какая-то странная, когда бригаду отправляли на вахту, не объясняя толком, куда именно они летят. Хотя я не особо хорошо разбирался в организации работы добывающих компаний, чтобы делать аргументированные выводы. Быть может, у них так принято?

На главном экране тем временем набор бессмысленных мутных пятен обрел, наконец, фокусировку, превратившись в медленно удаляющуюся громаду орбитальной станции. Бесформенная и угловатая, обросшая бородавками пристыкованных кораблей, драг и челноков, она плыла на фоне черноты беззвездного неба, до слепящей белизны освещенная идущим откуда-то снизу светом Солнца. Вверх и вниз за пределы экрана уходили многокилометровые стабилизационные штанги, увенчанные густой листвой радиаторов. Вакуум скрадывал размеры и расстояния, и только услышав голос Бориса, комментирующего ход событий, я осознал, как далеко мы уже отошли от нее, и насколько эта махина действительно огромна:

– Так, есть дистанция пять тысяч, – он запрокинул голову, обращаясь к технику за своей спиной, – Гильгамеш, батареи в порядке?

– Лучше новых, – буркнул тот.

– Отлично! Значит можно не миндальничать, – он коснулся терминала, и турбины в глубине корабля взвыли на повышенных тонах, – готовимся к переходу. Время – минус одна минута.

Лысый череп повернулся в мою сторону и рявкнул куда менее дружелюбно:

– Что расселся!? Нечем заняться, что ли?

– У меня все готово, – насупившись, ответил я.

Одна из седых бровей приподнялась вверх, но больше капитан ничего не сказал, вернувшись к своему пульту. Вой генераторов стих, и наступившая тишина чем-то напомнила мне затишье перед бурей. Я стоял на пороге самого безрассудного приключения за всю свою жизнь. Еще несколько секунд и… От мысли о том, на как далеко от родного дома я окажусь, в животе начинало бурчать. Когда расстояния измеряются в световых годах и парсеках, а обычные километры отвешивают десятичными порядками, все твои житейские заботы и хлопоты становятся столь мелкими, что вполне достойны пренебрежения. Какой же я все-таки псих! Что такая букашка забыла в глубине просторов бездонного Космоса? Кем я себя, черт подери, возомнил?

– Ну что, ныряем? – спросил Борис, ни к кому конкретно не обращаясь и сверяясь с клочком бумаги в руке, – будем надеяться, что нас не надули, но я, на всякий случай, все же оставлю зазорчик в парочку а.е.

– Ты уж, Боров, нас не подведи, – взмолился Жан.

– Да ты каждый раз это говоришь.

– Ага! И что ты каждый раз мне отвечаешь?

– Не беспокойся так. Я милосердный. Если я и ошибусь, то вы ничего даже и не почувствуете.

– Merci, успокоил, – боковым зрением я видел, как долговязый откинулся в кресле и почти блаженно закрыл глаза, – вот теперь я готов.

– Вот и славно! – Борис взялся за джойстики, – он летел в Саскачеван, а попал в Нахичевань…

На главном экране вид удаляющейся станции сменился, как я понял, схемой нашей драги, по периметру которой высветились узлы излучателей, формирующих портал для перехода. Все они последовательно засветились зеленым, сигнализируя о готовности.

– Завещания все составили? – капитан опустил палец на вполне себе обыкновенную серую кнопку, активирующую переход. Я так и не понял, шутит он или говорит серьезно, но сказать все равно ничего не успел.

Мне давно было любопытно, что чувствует человек, который исчезает в одной точке пространства, а затем возникает в другом месте, за несколько сотен световых лет. Непременно возникают сомнения, а тот ли же самый это человек, все ли с ним в порядке, и не повредился ли он рассудком? Уравнения, описывающие данный процесс, в сжатом виде занимают несколько страниц мелким шрифтом, и мне кажется, что на самом деле полного понимания того, что же на самом деле происходит, нет ни у кого. Но система, тем не менее, работает.

Из нашей группы только Серега имел опыт портальных переходов, но к его россказням, как я уже отмечал, следовало относиться с изрядной долей скептицизма. А он, пользуясь случаем, плел такое, что уши вяли, и плел, зараза, складно. То о кораблях, на которых после перехода погибло все живое, включая растения и бактерии. То о случае, когда корабль вместе со всем содержимым вышел из портала зеркально отраженным, и несколько членов экипажа потом насмерть отравились, попробовав обычную еду, а остальные сидят теперь на строгой диете и мучительно пытаются вновь научиться читать и писать слева направо.

Он еще много чего рассказывал, но при этом старательно избегал касаться своих личных ощущений и переживаний, и в последнее время мне начало казаться, что он поступал так по той простой причине, что тут-то похвастать ему как раз было нечем. Сидел, небось, как и я, прикованный к своему креслу, и вздрагивал от гневных окриков своего капитана.

А что касается меня… В общем, я ничего особенного не почувствовал. Внутри что-то екнуло, конечно, то был, скорее, психологический эффект. Зеленые кружки излучателей на схеме мигнули и погасли, и экран вновь заполонила бездонная чернота космоса с редкими точками звезд, но уже без громады орбитальной станции посередине.

– Гоп! – резюмировал Борис.

– И что? – Жан подался вперед и ухватился за спинку моего кресла, будто силясь что-то разглядеть на пустом экране, – я ни черта не вижу.

– Если все верно, то наша цель должна быть прямо по курсу.

– Парочка а.е., говоришь? – долговязый продолжал изо всех сил таращиться в черноту, – может, увеличения добавить?

– Не поможет.

– То есть? – Жан с сомнением покосился на капитана.

– Увеличение достаточное, просто надо в инфракрасном диапазоне смотреть, – тот коснулся панели управления.

Экран мигнул, и в самом его центре загорелась ярко-вишневая точка.

– Есть! – Борис довольно потер руки, – Маклер не обманул!

– МакЛири!? – удивленно воскликнул долговязый, – что же такое посулил ему наш босс, что этот сноб согласился с ним поделиться, и что за неведому зверушку он нам подсунул?

– Думаю, это стоило Коле не менее трети будущей выручки, а никакая из более серьезных контор на такое вымогательство не согласилась бы, поэтому сперва Маклер заглянул к нам. Коля сейчас в таком положении, что за хорошую выработку родную мать продаст. 800 кельвин, отлично!

– Борис оторвался от своего терминала и простер руки в сторону экрана, – прошу знакомиться: Черный Карлик.

– Ух ты! – басовито ахнул здоровяк.

– Это точно! – согласился с ним капитан, – будешь теперь людям бриллианты в лихтеры загружать. Тоннами.

– Ты хотел сказать – Коричневый Карлик, – поправил капитана Жан.

– Я сказал именно то, что и собирался. Стали бы мы так надрываться ради бурого комка не пойми чего? Не-е-е-т, тут у нас именно Черный Карлик – остывший труп выгоревшей звезды.

– Pardon, – с сомнением проговорил Жан, – но, насколько мне известно, считается, что их не существует.

– Тогда протри глаза получше.

Я уставился на красную точку, старательно пытаясь сообразить, с чем же мы имеем дело, и осознать величие момента, но тут буквально позвоночником почувствовал, что Борис снова смотрит на меня.

– И что мы тут сидим, как в прострации после кастрации, а? Или ты ждешь, пока я в очередной раз на тебя гавкну!? – прорычал он, – привязывайся уже!

– Каковы наши координаты? – уточнил я.

– Ты же хвастал, что для тебя вслепую привязаться – раз плюнуть. Вот и продемонстрируй нам свое мастерство.

– Нет проблем, – пожал я плечами и отвернулся к монитору, чувствуя, как захлестнувшая меня злость окончательно вытеснила остатки недавнего страха, – но мне казалось, что мы торопимся…

– Bravo! – Жан расхохотался, – не растерял еще колючки-то!

– Слышь, парень, ты мне тут не умничай! – Борис отнюдь не разделял его восторга, – ты получил приказ и выполняй его! А мне еще надо гравитационный градиент уточнить перед следующим переходом, так что время у тебя будет, не беспокойся. Минут пятнадцать где-то. Давай, работай!

Ага! Отлично! Пятнадцать минут. Просто замечательно! Можно подумать, что это от меня зависит, насколько быстро система отыщет надежные реперы. Это где-нибудь в пределах Местного Скопления можно буквально наугад ткнуть пальцем в первые попавшиеся четыре звезды – и готово! А чем дальше в лес – тем меньше надежных опорных маяков. В данный момент я не имел ни малейшего представления, в какой угол Галактики нас зашвырнуло. А ежели особенно повезет, то можно ведь вообще оказаться в гуще пылевого скопления, где чернота, как в угольной шахте, и ни одной звездочки вокруг. И что тогда прикажете делать?

Ладно, стенаниями делу не поможешь, так что надо начинать. Меня, правда несколько беспокоили опасения, что и остальное оборудование окажется в таком же запущенном состоянии, как рабочий терминал, но, к счастью, все обошлось. Оба визира бодро откликнулись на мой запрос и принялись последовательно прочесывать небесную сферу в поисках знакомых спектральных сигнатур.

Процесс сей невероятно скучен и может продолжаться довольно долго, причем нет абсолютно никакой возможности хоть как-то его ускорить. Остается только сидеть, тупо таращиться на монитор и терпеливо ждать результата. Пользуясь представившейся передышкой, я прислушался к развернувшейся в кабине дискуссии.

– Но если Черный Карлик – это остывший Белый Карлик, коих вокруг миллионы, то их тоже должно быть немало? – недоумевал Жан, – почему их до сих пор никто не встречал?

– А ты попробуй угляди эту крохотную и почти что холодную вишенку за несколько световых лет! – отозвался Борис.

– Как же тогда Маклер на нее напал?

– А кто его знает? Может по гравитационному микролинзированию, а может по отклонению при очередном переходе. Он же профессиональный разведчик, и у него наверняка имеются свои хитрые приемчики.

– Хорошо, – Жан перешел к следующему беспокоящему его вопросу, – а теперь объясните мне, s'il vous plait, что мы будем тут копать? Тот же гелий, только холодный? Из-за чего такая истерика?

– Если теория верна, с этого шарика можно доить практически все, что угодно, от водорода до урана, а то и дальше.

– Ne comprendre pas, это как?

– За те несколько миллиардов лет, пока он остывал, вещество в его толще должно было так отстояться и распределиться по плотности, что мы можем вынуть из него любой элемент таблицы Менделеева, просто варьируя глубину забора.

– Любое? Даже золото?

– Мысль интересная, – капитан усмехнулся, – можно попробовать, но главная ценность тут другая – углерод. Это тебе не метан в печке Чистейший углерод, основное сырье для всей космической строительной промышленности, и в неограниченном количестве. Причем, если, Гильгамеш ничего не сочиняет, то в недрах шарика он должен пребывать в форме алмаза.

– Да ты что!? – Жан уставился на здоровяка, – правда!?

– Давление, температура, – скупо прокомментировал тот, – вариантов немного.

– С ума сойти!

– Не обольщайся, Жан, – охладил его пыл Борис, – нам эти камушки целыми все равно не достать.

– Это почему же? – долговязый был явно расстроен.

– Там – бешеное давление, – капитан ткнул пальцем в пол, – а тут – вакуум. Открываешь портал и пш-ш-ш! Туча угольной пыли и только.

– Или все же алмазной?

Тут у меня на экране выскочило сообщение об обнаружении первой знакомой звезды, и я отвлекся. Я вывел на монитор карту Галактики, где пометил находку и стал ждать следующих, чтобы, наконец, сообразить, куда нас занесло. Меньше, чем через минуту у меня был уже второй репер, а вскоре и третий, и дальше дело пошло заметно быстрее.

Как выяснилось, ускакали мы не очень далеко – на границу с соседним спиральным рукавом, хотя за пределами Солнечной Системы расстояния уже не играют такой важной роли. Что Проксима Центавра, что Магелланово Облако – если генераторы портала вышли из строя, и связи нет, то ты покойник. На собственных двигателях особо не полетаешь, они предназначены лишь для коррекции орбиты, компенсации атмосферного торможения и причальных операций, а дальние перелеты на них невозможны. Практически все полеты за лунную орбиту выполняются через порталы. С из помощью даже добычу полезных ископаемых с других планет и астероидов выполняют, а вот спустить на поверхность живого человека с лопатой, а уж тем более поднять его потом обратно – затея не из простых, да и не из дешевых. Поэтому мечты о колонизации других планет так до сих пор и остаются мечтами.

После того, как наше местоположение было установлено, стало возможным выбирать новые реперы в ручном режиме из числа тех, что оказались поблизости. Геометрия говорит нам, что для определения своих координат в трехмерном пространстве достаточно привязки по четырем точкам, но практика показывает, что этого категорически недостаточно. Причем, порой складывается парадоксальная ситуация, как в случае, когда у Вас несколько часов. Если бы имелись только одни, то узнать который час было легко и просто, а вот если их несколько, и каждые немного врут, то начинаются затруднения. Так же и с привязкой – чем больше реперов, тем шире разброд показаний. И вот тут-то и начинается мастерство оператора, который должен определить те из них, которым можно доверять, и отбросить те, что сомнительны.

Одни могут оказаться за облаком газа, искажающего сигнал, свет от других проходит недалеко от массивной звезды и искривляется в ее гравитационном поле – возможны разные варианты, и только внимательное изучение карты соответствующей области позволяет выловить все возможные причины погрешностей. Далее, если требуется получить еще большую точность, начинается игра с поправками. На ОТО, на вращение Галактики, на Хаббловское разбегание и на прочее разное, причем применять их следует также с умом. Некоторые из них нужны только при определении относительной скорости, что требуется для расчета перехода, а мне для организации канала связи достаточно знать только точное направление на Землю, а это можно выяснить и без их помощи.

Я все это рассказываю, чтобы Вы не думали, будто всю работу за меня делает автоматика, а я только на экран таращусь, нет. Она, конечно, способна проделать львиную долю самой нудной рутины и выдать в конце более-менее приемлемый результат, но это будет ремесло, а не искусство. При таком подходе связь будет работать нестабильно и потреблять кучу энергии, поскольку каждое сообщение придется отсылать по несколько раз с небольшим разбросом направленности, чтобы гарантировано попасть в цель. О видеосвязи можно вообще забыть. Переход через портал также надо будет осуществлять осторожно, в несколько приемов, чтобы не впилиться с разбегу куда– нибудь, а это опять же расход энергии и напрасная трата времени.

В общем, разница примерно такая же, как между штучной ручной работой и дешевым фабричным ширпотребом. А я привык работать так, чтобы результатами своей работы можно было бы гордиться. Пусть это даже всего лишь набор цифр, описывающих наши координаты.

Таким образом, меньше, чем через десять минут у меня был готов набор из дюжины (я помнил про необходимый запас) опорных звезд, привязка по которым не обнаруживала стремления разбежаться в стороны, и я даже мог в реальном времени отслеживать наше перемещение в пространстве, наблюдая за тем, как бегут цифры в последних знаках. Кроме того, было видно, что корабль медленно поворачивается, видимо для того, чтобы занять правильную ориентацию перед переходом на окончательную орбиту. Наша драга скользила по касательной к красному шарику, что давало возможность, изучив отклонение траектории, весьма точно определить массу звезды. Именно это Борис и называл уточнением гравитационного градиента.

– Ну что, юнга? – послышался его ехидный голос, – есть результат?

– Я готов.

– Да ну!? – было похоже, что он и впрямь удивился, – и куда же мы, по– твоему, попали.

– Вот координаты, – взмахнув рукой, я отправил данные на его монитор, не удержавшись при этом он легкого пижонства, – наша скорость – восемнадцать с половиной километров в секунду.

– Приемлемо, – глядя на монитор, Борис провел ладонью по лысине, приглаживая несуществующие волосы, – ну что, тогда прыгаем на орбиту, – он погрозил мне пальцем, – смотри, не растеряй свою добычу по дороге.

Турбины генераторов опять взвыли, а спешно начал проверять, не забыл ли я включить на визирах режим повторного захвата. Я отнюдь не горел желанием начинать все заново.

Сам момент перехода я опять прозевал, сосредоточившись на проверке всех настроек. Только когда перед моим носом выскочило сообщение о том, что надирный визир фактически ослеп, разом потеряв все реперы, за которыми он следил, я понял, что мы прыгнули. Подняв глаза, я увидел огромную темно-вишневую дугу, заполонившую собой верхнюю часть главного экрана. Наша драга вышла на орбиту над самой поверхностью мертвой звезды.

– Так-так-так, – Борис взялся за джойстики, корректируя траекторию, – чудненько.

По рубке поплыл всяческий мусор, один из отковырянных мною кусочков жвачки стукнулся о панель управления и отскочил вбок; тускло блеснул и скрылся за моей спиной кувыркающийся огрызок карандаша. Драга ускорила свое вращение, чтобы сохранять ориентацию относительно звезды. На своем экране я видел, как ползут по полю зрения зенитного визира захваченные им звезды, скрываясь за задним краем, а на смену им с противоположной стороны выныривали другие.

То был тот самый случай, когда пригодился резерв реперов, привязка держалась надежно.

– Ну что, студент? – капитан отпустил рычаги и удовлетворенно откинулся в кресле, – не заблудился еще?

– У меня все под контролем.

– И даже наша скорость? – он почему-то ехидно прищурился.

– Разумеется, – я сверился с показаниями своих приборов, – она в данный момент равняется… – я запнулся и на всякий случай потер экран пальцем, подозревая, что какая-то присохшая грязь вводит меня в заблуждение, но монитор был чист.

– И?

Я хорошо помню, как на занятиях в университете один уже немолодой профессор, прошедший за свою долгую жизнь через многое и на собственной шкуре испытавший все те передряги, выпутываться из которых он нас тренировал, говорил нам: «Учитесь доверять приборам! Если Вы сомневаетесь, если ваши глаза, уши и все тело говорят одно, а приборы утверждают обратное, то, скорее всего, они правы. Ваши органы чувств могут Вас обмануть, но железка фантазировать и лгать не умеет! Доверяйте своим приборам!» Он привел нам целый ряд реальных и в большинстве своем трагических примеров, наглядно иллюстрировавших данный постулат, и я запомнил его слова очень хорошо. А потому в ответ на ехидство Бориса набрал в грудь побольше воздуха и отрапортовал громко и четко:

– Наша орбитальная скорость составляет шестьсот двадцать три километра в секунду.

– Combien!? – почти взвизгнул Жан, – да я чуть в штаны не написал!

– Еще не поздно все исправить! – рассмеялся старик хриплым каркающим смехом, – парень-то прав! Один оборот мы делаем за полторы минуты.

– Вы рехнулись! Оба! Такого не бывает!

– Странно. Когда мы болтались над Аяксом-4, сорок километров в секунду тебя на смущали, а в этом шарике, – Борис кивнул на главный экран, – таких Аяксов больше сотни. Возьми калькулятор и посчитай сам, коли не веришь.

– Как же к нам на такой скорости лихтеры подходить будут!? – никак не мог угомониться долговязый, – мы же с ними расшибемся в пыль!

– Будем надеяться, что они тоже умеют пользоваться калькуляторами, – капитан повернулся ко мне, – готовь канал связи, юнга, надо парочку депеш на Большую Землю отослать.

– Сей момент, – я придвинулся к монитору, – что за депеши?

– Одна – заявка на регистрацию прав на орбитальную геологоразведку. Наши реквизиты возьмешь в бортовой базе, объект интереса обзовем пока что газовым гигантом, параметры орбиты и прочее уточняются, – Борис хмыкнул, – прикинемся неграмотными. А вторая – весточка боссу. Что-то вроде: «Мы на месте. Маклер не соврал. Подробности письмом».

– Будет исполнено, – мои пальцы забегали по панели.

Вот тут-то и наступал момент истины. Забить в стандартную форму необходимые данные – дело нехитрое, а вот зашвырнуть эту информацию за пару сотен световых лет, попав тонюсеньким лучом в крохотную горошину Земли – уже сродни искусству. И проблема не столько в том, что принцип работы субрелятивистского канала описывается еще несколькими страницами формул, сколько в умении заставить все эти формулы работать на тебя.

Да, я мог взять мощности побольше, мог выстрелить сразу веером лучей и повторить сие безобразие несколько раз до получения результата, но, как я уже говорил, такой подход мне не по душе. Какой смысл несколько лет учиться на хирурга, если потом все равно будешь работать мясником? Свою работу надо делать хорошо.

Пока наша драга находилась в тени звезды, и связь была невозможна, я еще несколько раз все перепроверил, но никаких огрехов не нашел. Да и сложно ошибиться, если ты сотню раз проделывал все эти процедуры на тренажерах, причем с куда менее благоприятными исходными данными. Должно получиться.

Транспарант, извещающий о доступности канала, засветился зеленым, и я положил палец на кнопку. Была не была!

Генераторы коротко взвизгнули, прошивая пространство лучом, и снова наступила тишина.

– И что, все? – удивился Жан.

– Теперь ждем ответа, – я откинулся назад и постарался расслабиться, чувствуя, что меня всего трясет. Просто сидеть и ждать было совершенно невыносимо, а потому, чтобы хоть чем-то заняться, я вытащил из сумки сухой паек, который прихватил на станции, распечатал его и принялся жевать первое, что попалось мне под руку, даже не чувствуя вкуса еды. Для получения ответа требовалось послать дополнительный запрос, чтобы отвечающая сторона могла затолкать свое сообщение в открытый нами канал. Но делать это прямо сейчас не имело смысла. Необходимо было подождать хотя бы до следующего витка. А если бы мы ответа не получили, то оставалось бы только гадать, что тому причиной: чья-то нерасторопность или же моя криворукость.

Но, к счастью, на сей раз оба ответа пришли сразу.

«Поздравляю с успешным началом! Жду подробного отчета» – в первом, от Гершина, и стандартная форма с регистрационным номером, присвоенным нашей заявке автоматической системой учета – во втором. Я не стал скромничать и вывел оба сообщения на главный экран.

– Ah voila! С первого выстрела! – прищелкнул языком Жан, – Сашка связь налаживал попытки эдак с третьей в лучшем случае.

– Хватит тут охать, – одернул его Борис, – ты лучше сообрази нашему юнге чего-нибудь пожевать, а то он, вон, сухомяткой давится.

– Нет проблем, – за моей спиной щелкнули расстегиваемые замки, – а Гильгамеш пускай пока штанги разворачивает, так еда вкуснее получится, да и есть из тарелок все же сподручнее.

– Ты слышал? – спросил капитан у техника сзади.

– На сколько разматывать?

– Мы сейчас так бодро вертимся, что и пары километров для одного «Же» будет достаточно. Не забудь, кстати, раскрыть все радиаторы – наш шарик довольно неплохо нас подогревает, не изжариться бы.

– Сделаю.

– Отлично, значит сегодня мы будем мыться под нормальным душем! – Борис протянул правую руку и крепко хлопнул меня по плечу, – ну что, юнга, экзамен сдан, добро пожаловать в команду Потрошителей планет!

Мои руки еще слегка подрагивали от нервного напряжения, но внутри все же разлилось приятное согревающее чувство от признания моей профпригодности. Похоже, мои дела складывались не так уж и плохо. Через несколько минут Жан вернулся и принес мне пару свежих яблок, пообещав накормить как следует после того, как штанги будут развернуты. Пользуясь случаем, я выпросил у него тряпку и пакет для мусора, дабы, не теряя времени понапрасну, заняться очисткой своего рабочего места.

Оттирая потеки с монитора, я время от времени бросал взгляд на главный экран, который теперь всецело принадлежал Гильгамешу. Тот, по обыкновению немногословный, колдовал с системой развертывания, обмениваясь изредка скупыми репликами с капитаном.

Еще только планируя свою авантюру, я, насколько возможно, постарался ознакомиться с устройством и принципом работы орбитальных драг.

Хотя, по сути, все долговременные орбитальные конструкции основывались на одном и том же принципе. От центрального, «причального» блока вытягивались две длиннющие мачты, одна вниз, к поверхности, а вторая, наоборот, в открытый космос. На конце нижней мачты располагался реактор, жилые же помещения и рубка управления размещались на противоположном конце верхней. Такое расположение оставляло экипажу шанс спастись в случае разрыва мачты. Разница орбитальных скоростей создавала небольшую силу тяжести, позволявшую обеспечить минимальный комфорт, необходимый для длительного проживания. На стационарных станциях, наподобие той, с которой мы стартовали, мачты делались жесткими, но на мобильных платформах приходилось изворачиваться, сшивая их непосредственно на месте из заготовленных углеволоконных лент.

Я понял, что процесс начался, когда где-то над головой послышался лязг и скрежет, а мое сиденье попыталось выпрыгнуть из-под меня. На экране вздрогнули и пришли в движение колоссальных размеров барабаны с лентами, и наш техник буркнул:

– Поехали!

Честно говоря, я ожидал, что развертывание мачт будет представлять больше интереса, но кроме размеренно вращающихся барабанов и негромких комментариев Бориса, время от времени бравшегося за джойстики, чтобы подправить ориентацию драги, ничего примечательного не происходило. Я вновь вернулся к уборке, но уже минут через пять заметил, как наливаются тяжестью мои руки. Отпущенная тряпка более не соглашалась послушно висеть там, где я ее оставил, и неспешно падала на пол, да и сиденье все явственней напоминало о своем существовании. Чуть погодя Борис расстегнул свои ремни, поскольку опасность вылететь из кресла при первом же неосторожном движении теперь не грозила, и я последовал его примеру.

Вскоре мне уже начало казаться, что сила тяжести достигла земной, но, сверившись с цифрами на экране, я понял, что здорово заблуждаюсь. Штанги к этому моменту раскрылись чуть более чем наполовину, и гравитация достигла одной трети «Же», лишь вдвое превышая лунную. Удивительно, как всего за два дня я успел от нее отвыкнуть! Моя уборка была практически закончена, мне оставалось подобрать с пола раскатившуюся жвачку. Видимо, мое кряхтение, доносящееся из-под кресла, вскоре доконало Бориса, потому как он зычно крикнул:

– Жан, ты сильно занят?

– Не особо, – донеслось в ответ сзади из коридора, – разбираюсь пока. – Расквартируй тогда нашего юнгу.

– Avec plaisir! – в двери показался Жан, вытирающий мокрые руки, – куда?

– В Сашкину каюту, куда же еще, – капитан вернулся к своему монитору, ухмыльнувшись себе под нос, – мне нравится, как ловко наш юнга порядок наводит.

Смысл его слов стал мне понятен чуть позже, когда передо мной распахнулась дверь отведенной мне каюты. Я с вопросительным выражением на лице повернулся к Жану, а он уже протягивал мне еще один мешок для мусора, только побольше.

– Можешь выбросить все, что сочтешь нужным, то есть ненужным. Мусор принесешь мне, а я уже с ним сам разберусь, – он повернулся и указал рукой в сторону изгибающегося коридора, – прямо перед тобой лифтовая шахта, обойдешь ее справа – после кают будет тебе туалет и душевая, а дальше тренажерный зал и технические помещения. Если слева, то там склад, а за ним столовая, где я и обитаю. Рубка на противоположной стороне. Есть вопросы?

– Целый список, – я с тоской покосился на свое захламленное и загаженное обиталище.

– Список обождет, а если что срочное, то интерком у тебя над столиком.

Жан удалился, а мне ничего не оставалось, как приступить к разгребанию очередных Авгиевых конюшен. Затрудняюсь сказать, что творилось в каюте во времена обитания в ней моего предшественника, но сейчас она выглядела, словно кто-то взял ее в руки и энергично перетряхнул, точно стакан с игральными костями. В результате все ее содержимое полностью перемешалось и ровным слоем распределилось по полу. Мне было настолько противно копаться во всем этом барахле, где заскорузлые дырявые носки соседствовали с деталями радиоаппаратуры, а грязные одноразовые тарелки и стаканчики с растрепанными мужскими журналами, что я просто не глядя сгреб все в кучу, точно бульдозером, и затолкал в мешок. Еще минут десять я яростно орудовал тряпкой, стараясь выскрести грязь из всех щелей, но и после этого помойный запашок еще долго меня преследовал. Жан мне потом даже туалетный дезодорант выдал, но он благоухал еще невыносимей.

Главным украшением каюты служила стена над койкой, сплошь заклеенная картинками, вырезанными из тех самых журналов. Я сперва стал их обрывать все подряд, но вскоре темп замедлился, и некоторые фотографии моя рука начала пропускать. Да, подавляющее большинство картинок являли собой полнейшее непотребство, и их я срывал без раздумий, но некоторые были вполне ничего и даже доставляли определенное эстетическое наслаждение.

Из тяжелых раздумий, кого казнить, а кого миловать, меня вывел вздрогнувший под ногами пол. Судя по всему, развертывание мачт было завершено. И почти сразу же ожил интерком, хрипло хрюкнув и объявив голосом Жана:

– Кушать подано, господа!

Я поднялся на ноги, сгреб в охапку мусорный мешок и вышел в коридор. Разумеется, я забыл, в какую сторону следует идти, чтобы попасть в столовую, и естественно повернул не туда. И это оказалось даже кстати, поскольку таким образом мой путь пролегал мимо душевой и туалета, которым я не замедлил воспользоваться. Здесь имелось две секции – одна для невесомости, а другая для нормальных условий. Воистину, все познается в сравнении, и прелесть самого обыкновенного унитаза можно как следует прочувствовать лишь после того, как попробуешь хотя бы несколько дней мочиться в пылесос.

К тому времени, как я доковылял, наконец, до столовой, вся остальная команда уже была в сборе. Я ожидал увидеть типичный казенный интерьер с замызганным столом и подносами, в выемки на которых раскладывают разноцветную пасту, именуемую едой, но открывшееся мне зрелище буквально перевернуло все с ног на голову. Мне даже захотелось выглянуть обратно в коридор, чтобы убедиться, что я все еще в космосе, на орбитальной драге, за две сотни световых лет от дома.

Белоснежная скатерть. Тарелки. Солонка, перечница и зубочистки с салфетками посередине стола. Жан в фартуке и белом колпаке, под который он спрятал свои длинные волосы. Но самым безумным, что увидели мои глаза, являлись Борис и Гильгамеш, державшие в руках ножи и вилки.

– Наконец-то! – всплеснул руками Жан, увидев меня, застывшего в дверях с разинутым ртом и мешком мусора в руке, – давай, присоединяйся, а то остынет!

Немного опасливо, словно боясь вспугнуть чудное видение, я приблизился к столу и сел на свободный табурет. Передо мной словно по волшебству возникла тарелка с дымящимся омлетом, а я тем временем лихорадочно вспоминал, что надо держать в правой руке, а что в левой.

– Что-то не так, юнга? – осведомился Борис, внимательно за мной наблюдая.

– Просто… как-то… неожиданно видеть здесь… вот все это, – я кивнул на салфетницу и зубочистки.

– Отчего же неожиданно? На работе и на войне что главное? Вовремя подкрепиться! – в глазах капитана промелькнула озорная искорка, – не зря ведь еще древние греки говорили: Lorem Ipsum – Para Bellum, что означает: ты ешь то, что ты ешь! Жуй давай!

Со стороны плиты послышался не то тяжкий вздох, не то сдавленный стон, полный невыразимого страдания, но к этому моменту мой желудок уже окончательно перехватил власть у мозга. Я взял со стола нож и вилку и набросился на еду, позабыв обо всем на свете.

Эка невидаль, омлет, скажете Вы, и будете тысячу раз неправы! Для начала попробуйте, опять же, денек-другой питаться исключительно консервами и разведенными сублимированными продуктами, а уж после говорите. Да и какой это был омлет! Из настоящих яиц, с ветчиной и свежими помидорчиками, да еще посыпанный сверху ароматным зеленым лучком! Плюс огромный ломоть хлеба, щедро намазанный маслом. Знаете, я бы и на Земле за такое угощение душу продал, а уж здесь-то!

Неудивительно, что за едой никто не разговаривал. Потом был еще чай с настоящим лимоном и сдобными булочками, покончив с которым, Борис отодвинул пустую чашку, поблагодарил Жана и объявил:

– Не знаю, как Вы, а я сегодня чертовски интересный сон не досмотрел. Так что я – на боковую, чего и вам желаю. Точнее, приказываю! Мне не нужны завтра ваши вывихнутые от зевоты челюсти. Так что всем – спать! Подъем на сей раз по собственному усмотрению, нормальный рабочий график после наладим.

Душевая у нас на всех имелась только одна, поэтому пользоваться ей приходилось в порядке очереди. И я, как самый младший член экипажа, оказался в ее конце. Что, впрочем, меня не сильно расстроило, поскольку Жан выдал мне комплект чистого постельного белья, и я еще некоторое время возился в каюте, готовя себе постель.

Стоя в душевой кабине под льющимися сверху струями горячей воды и смывая с головы пенящийся шампунь, я напомнил себе, что у меня под ногами – бездна Космоса, а буквально за стеной – глубокий вакуум, и наша утлая лодчонка несется сквозь эту темную пустоту со скоростью в несколько сотен километров в секунду. Выглядело это все настолько нелепо, что я даже рассмеялся.

Позже, лежа в чистой, накрахмаленной по старинке постели, и ощущая всем телом, как искусственная сила тяготения заботливо прижимает меня к мягкому матрасу, я выключил свет, открыл иллюминатор, имевшийся в каждой каюте, и некоторое время смотрел на плывущие по небу звезды. Если прижаться носом к стеклу, то можно было даже увидеть край темной звезды, из-за которого они выныривали. И ни одной живой души кроме нас четверых на многие световые года вокруг. Зашторив окно, я, перед тем, как провалиться в бездну сна, еще успел подивиться, какие чудные коленца выкидывает иногда Судьба!

Хоть я в нее и не верю.

Проснулся я относительно рано, учитывая, насколько веселой выдалась прошедшая ночь. Умыться мне удалось без очереди, и я в приподнятом настроении направился прямиком в рубку. Борис, однако, устроил мне легкую выволочку за то, что я явился не позавтракав и направил меня к Жану. Тот порадовал меня роскошным бифштексом, который поджарил прямо в моем присутствии, а запивал я это счастье свежезаваренным (а не свежеразведенным) кофе.

Такая жизнь мне нравилась, и в рубку я вошел, готовый горы свернуть, если потребуется.

Быстрая проверка показала, что за ночь ничего неожиданного не произошло. Привязка держалась надежно, и зенитный визир педантично перебирал заданные реперы. Судя по показаниям, Борис немного подкорректировал нашу орбиту, но с точки зрения обеспечения связи, это ни на что не влияло.

– Какие-нибудь депеши отослать надо? – поинтересовался я.

– Сейчас нет, докладывать пока не о чем, – капитан погрозил мне пальцем, – но ты не думай, что работы нет. Если ты запамятовал, то на твоей ответственности еще все системы безопасности. Пожарка, видеонаблюдение и все прочее. Так что займись. Если что-то неисправно – почини, если в порядке – настрой как положено. Все должно работать как часы.

– Будет сделано!

– Да, и не забудь, коли уж связь стабильная, наладить регулярную синхронизацию некролога с центральным сервером.

– Синхронизацию… чего? – непонимающе нахмурился я.

– Аварийного самописца, чего же еще!

– А! Понял! – из моей груди вырвался вздох облегчения, – прошу прощения!

– Не за что, – проворчал Борис и отвернулся.

До чего же остер бывает порой народный фольклор! Уж если назовут что-нибудь, то припечатают так метко, что вовек не отскребешь. Мог ведь и сам догадаться, что имелось в виду. Космос – настолько серьезное место, что в случае серьезной аварии, как правило, от потерпевших мало что остается. И никакие «черные ящики» не выдержат тех передряг, что могут приключиться. Поэтому все важные данные с бортовых компьютеров регулярно сбрасываются на центральный сервер, откуда их потом и берут при расследовании, ежели с кораблем стряслась беда. Последние секунды жизни так, конечно, восстановить не получится, но можно хотя бы попытаться определить, что стало причиной трагедии. И это мрачноватое словечко «некролог» как нельзя удачно вписывалось в данный контекст.

Работы и впрямь оказалось немало, но меня она не страшила. Сверившись с инструкциями, я собрал аварийную базу данных, подшив в нее все показания телеметрии, переговоры по интеркому и записи с камер наблюдения, расположенных в критических местах. Рубка управления, реакторный блок, стыковочные узлы и так далее. На все про все у меня ушло те так уж и много времени. Я подписал всю эту солянку нашими реквизитами и составил запрос на синхронизацию.

Первая попытка оказалась неудачной, но я и сам уже сообразил, что сморозил глупость, поскольку пытался начать передачу в тот момент, когда наша драга находилась за звездой. Со второго раза все прошло без сучка без задоринки. После этого я смастерил себе небольшую памятку, которую повесил в углу экрана. Она автоматически показывала, когда канал доступен, а когда нет, предупреждая, таким образом, повторение подобных ляпов. Получалось, что за один оборот, длящийся около полутора минут, у нас было около минуты связи и тридцать секунд тишины.

– Как часто синхронизировать? – уточнил я у Бориса.

– Раз в сутки или в любое время по моему приказу.

– Совсем уж в любое время не получится, у нас на каждом витке есть полминуты тени.

– Ты за меня так не беспокойся, – он недовольно покосился на меня, – я законы физики знаю.

– Вас понял! – я поспешил вернуться к работе. Похоже, что лучшим рецептом общения с Борисом было: больше дела, меньше разговоров. Надо брать пример с Гильгамеша.

Еще я организовал в системе дополнительный аккаунт, чтобы иметь возможность подключаться к ней со своего планшета. Теперь я мог выполнять практически всю свою работу, находясь в любом месте корабля. Хоть лежа на диване в своей каюте. Однако, чтобы избежать упреков в лености, капитану я решил пока что ничего не сообщать. Это ведь моя кухня, и его она не касается.

Вскоре та часть работы, которую можно было выполнить с рабочего терминала, была закончена, и мне пришлось выковырнуть свой зад из кресла и немного побегать. Надо было еще проверить пожарные датчики и настроить уровень громкости на всех видеокамерах, а для этого требовалось все их обойти и перед каждой сказать несколько слов. Покончив с жилым уровнем, я вытянулся по стойке «смирно» рядом с Борисом.

– Разрешите обратиться!

– Чего тебе?

– Для проверки оборудования мне требуется попасть на стыковочный и реакторный уровни.

– Валяй! – отмахнулся капитан, но увидев, что я не спешу уходить, снова повернулся ко мне, – что еще не так?

– Если честно, то я не знаю, как это сделать.

– Ну ты даешь! – хохотнул Борис и нажал кнопку на интеркоме, – Жан! – Que desirez-vous?

– Прокати-ка нашего юнгу на лифте, а то он один боится.

– Ладно.

– Вообще-то я не боюсь, просто… – попытался оправдаться я, но Борис меня перебил:

– Отставить разговоры! К лифту шагом марш! Жан, забери его.

– Пошли парень, – долговязый повар протянул ко мне руку.

– И бормоталку не забудь! – донеслось нам вслед.

– Чего-чего? – я по-прежнему не очень хорошо ориентировался в местном сленге.

– Рацию! – Жан схватил меня за рукав и вытащил в коридор, – не везде же интеркомы на стенах развешаны.

Пока мы ждали лифт, он достал из стенного шкафчика, расположенного рядом с дверью в шахту, небольшую потертую рацию с белой цифрой «4» и вручил мне.

– Вот, держи. Бери ее с собой каждый раз, когда покидаешь жилой уровень. При возвращении вешай ее обратно в шкафчик, чтобы заряжалась, а то они у нас старенькие, аккумулятора надолго не хватает. Если надо кого-нибудь вызвать, – Жан указал на цифровую клавиатуру, – то Боров у нас первый, Гильгамеш – второй, а я, соответственно, третий. Ноль – общий вызов. Все ясно?

– Вполне.

– Вот и чудненько, – огонек возле двери загорелся зеленым, – заходи.

Я открыл люк и шагнул в довольно просторную кабину, со стен которой свисали многочисленные крепежные ремни, предназначенные для фиксации перевозимых грузов. На панели управления здесь имелось всего две кнопки.

– Одна кнопка – «туда», другая – «обратно». Если надо попасть на реакторный уровень, то сначала добираешься до причального, а потом рвешь дальше, comprende?

– Угу.

– Задраиваешь люк, нажимаешь кнопку, ждешь, пока проверяется герметичность и открывается клапан, а потом – вперед! По прибытии на место – все то же самое, только в обратной последовательности.

– А Вы не поедете? – несколько растерялся я.

– Pourquoi faire? У меня что, других дел нет? Или ты самостоятельно кнопку нажать не сможешь?

– Смогу.

– Так нажимай! – Жан, чувствовалось, с некоторым злорадством захлопнул внешний люк, и до меня донесся его приглушенный смеющийся голос, – имей в виду, вентиляции в кабине нет, и этот воздух поедет с тобой до самого конца, так что постарайся его с перепугу не испортить!

Мне ничего не оставалось, как вздохнуть и последовать его нехитрым инструкциям. Нянчиться со мной тут явно никто не собирался. Это тебе не институт.

На орбитальной станции я уже катался на лифтах, поэтому здесь я ничего нового для себя не открыл. Сперва шипит выходящий из шахты воздух, щелкают какие-то реле, потом жужжит и лязгает отходящий в сторону клапан, а после…

Пол с такой силой наподдал мне под ноги, что я не устоял. К счастью, как раз для таких олухов, как я, все стенки кабины были заботливо застланы мягким покрытием, так что я ничего себе не ушиб и не сломал. Ускорение оказалось столь энергичным, что я даже не предпринимал попыток подняться. На станции, помнится, все происходило куда деликатней, хотя, если учесть, какая ничтожная сила тяжести там была, все становилось понятным. Чем сильнее гравитация, тем интенсивней перегрузки при разгоне.

Стартовый импульс длился недолго, секунд через десять меня подбросило в воздух, и я рефлекторно ухватился за первый подвернувшийся под руку ремень. От рывка я закрутился волчком и немедленно утратил всяческую ориентацию. Наверное это и к лучшему, что Жан не поехал со мной – в минуты такого позора я предпочитаю обходиться без свидетелей. В конце концов я причалил к одной из стен, и мне оставалось только надеяться, что в момент торможения именно она окажется полом. К счастью, я угадал.

Выплывая из лифта, я поклялся себе больше так не срамиться. Трех поездок на мачтовом лифте должно быть вполне достаточно, чтобы извлечь все необходимые уроки из своих ошибок, если ты не полный идиот, конечно.

Увы и ах – причальный уровень являлся царством невесомости, и я пожалел, что не подождал чуть дольше, пока мой утренний бифштекс не продвинулся подальше по желудочно-кишечному тракту. Теперь же он стучался где-то внизу пищевода и настойчиво требовал к себе внимания. Что ж, придется терпеть.

Я протестировал камеру, висевшую в лифтовом холле, и поплыл дальше, двигаясь медленно и аккуратно, чтобы постараться, пока есть возможность и, опять же, нет зрителей, выработать навыки безопасного передвижения в отсутствие гравитации. Здесь главная проблема – побороть глубоко въевшуюся привычку, что любое брошенное тело, в том числе и твое собственное, движется по параболе, и перестать вносить на это поправку. Иначе будешь постоянно врезаться в потолок. Держа это в уме, я без особых приключений добрался до двери в комнату оператора портального бура, где располагалась еще одна камера. Над изяществом движений поработаем в следующий раз.

Тут меня подстерегала определенная дилемма, поскольку на приоткрытой двери висела скрученная откуда-то табличка «посторонним вход воспрещен!» Вот как это понимать? Я, член экипажа, – посторонний или нет? Откуда здесь вообще могут взяться посторонние? Я со своей нерешительностью мог бы стоять (точнее, висеть) в раздумьях перед этой надписью очень долго, но в этот момент мой слух уловил весьма странные звуки, и я начисто позабыл про табличку.

Сквозь гул и жужжание механизмов явственно слышался голос Гильгамеша, и он с кем-то разговаривал. Причем не просто односложно отвечал на реплики неизвестного собеседника, а именно разговаривал.

Я был знаком с ним всего-то один день, да и тот неполный, но мне казалось, что характер здоровяка весь как на ладони, и никаких неожиданностей не сулит, а потому данный факт меня даже слегка обеспокоил. Мелькнула мысль, что он просто слушает какую-нибудь аудиокнигу, что выглядело бы тоже странно, но не настолько пугающе, однако голос был, несомненно, Гильгамеша, а представить, будто он начитал в микрофон целую книгу, казалось решительно невозможным.

Мое любопытство пересилило мои сомнения, и я осторожно толкнул дверь и просунул голову в щель. Я увидел болтающуюся в воздухе груду инструментов и деталей оборудования, к каждой из которых, при внимательном рассмотрении, тянулась веревочка с карабином на конце.

В самой гуще виднелись ноги нашего техника, а все остальное скрылось за распахнутой крышкой какой-то приборной стойки, и именно оттуда доносился его рокочущий голос.

– Сейчас, радость моя, еще две гаечки осталось, и побежишь как заново родившаяся! Задышишь, наконец, полной грудью. Эх, дубина я бессовестная! Давно уже надо было тебе этот чертов дроссель заменить, да все руки не доходили. Ну ты же знаешь, как это бывает – то одно, то другое… Так закрутился, что совсем про тебя, моя ненаглядная, и позабыл. Но ничего, теперь я здесь, с тобой, и, думаю, еще долго никуда отсюда не денусь. Мы на этом шарике, похоже, зависнем не на одну вахту. Ну вот, готово! Осталось только крышечку закрыть.

Гильгамеш вынырнул из глубин стойки, захлопнул крышку и только сейчас обнаружил мое присутствие.

– Ты кто такой!? – недовольно рыкнул он.

– Олег.

– Читать умеешь? Надпись на двери видел?

– У Вас было открыто, – я вплыл в дверь полностью.

– Чего надо?

– Я должен камеры наблюдения проверить, – ответил я и, для придания своим словам большего веса, добавил, – капитан приказал.

– У меня с камерой все в порядке.

– Звука нет.

– Меня устраивает, – здоровяк насупился, ясно давая понять, что не одобряет любые попытки изменить существующий порядок вещей.

Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, почему именно на этой камере оказался отключен микрофон. Гильгамеш не возражал против того, что за ним подглядывают, но он ненавидел, когда его подслушивают. И я, просунув голову в приоткрытую дверь, вторгся в его святая святых, невольно раскрыв его второе я, неожиданно мягкое и ранимое.

Было видно, что техник смущен, а потому я не стал упорствовать.

– Хорошо, я что-нибудь придумаю, – я посмотрел ему в глаза, и увидел, что мы правильно поняли друг друга.

– Спасибо, – негромко буркнул Гильгамеш и отвернулся к мониторам, вытирая руки тряпкой.

Врожденное чувство такта подсказывало мне, что следует тихонько удалиться, оставив его одного, но мое любопытство оказалось сильнее. Я же никогда в жизни не видел, как работает орбитальная драга! Мне бы хоть одним глазком взглянуть!

Я, перебирая руками по стенам, осторожно подобрался ближе и заглянул Гильгамешу через плечо. На экране монитора перед ним была видна ярко освещенная прожекторами погрузочная штанга, заканчивающаяся обручем выходного портала. Справа выстроились колонки цифр, которые мне ни о чем не говорили, и большинство которых болталось около нуля.

– Чего еще? – проворчал техник.

– Ничего. Просто интересно.

– Правда? – он повернул голову и посмотрел на меня с недоверием, – а что тут интересного?

– Я никогда не видел, как эта штука работает.

– Молча она работает, – на Гильгамеша мое любопытство не произвело особого впечатления, – пришел наниматься на драгу и даже не знаешь, как она устроена?

– Как она устроена, я знаю, – почему-то мне совсем не хотелось уходить, и я даже не испытывал страха, пререкаясь со здоровенной махиной, больше меня раза в три, а то и в четыре, – но одно дело теория, и совсем другое – увидеть собственными глазами.

– Любишь смотреть, как другие работают?

– Я не это имел в виду!

– Да ну!? Сходи лучше, глянь, как Жан сортир чистит. Почему никому никогда не интересно наблюдать за работой ассенизатора?

– Зря Вы так, – я даже слегка обиделся, и меня вдруг прорвало, – основной интерес ведь не в том, что человек делает, а в том, как он это делает. Если ассенизатор – мастер своего дела, то на его упражнения с лопатой и в самом деле посмотреть приятно. Без шуток. Я смотрел, как Борис пилотирует, и у меня аж дух захватывало. Я наблюдал за тем, как Жан готовит мне бифштекс – любо-дорого посмотреть. А чем Вы хуже них?

– Горазд же ты разглагольствовать, – прокомментировал Гильгамеш мое выступление после небольшой паузы, – хотя до Жана тебе еще далеко. Когда мы отдыхали в Находке, он так языком чесал, что тот у него даже обгореть успел. Мне, вообще-то не жалко, смотри, коли и впрямь интересно, – он указал мне на табурет рядом, – но ты слишком наивен, думая, будто видел, как Боров пилотирует.

Я устроился на табурете, обхватив его ногами. Не то, чтобы сидишь, но, по крайней мере, никуда не улетаешь. Отсюда, конечно, вид был лучше. Здоровенные пальцы Гильгамеша легко касались виртуальных веньеров на панели, управляя работой бура, и при этом он что-то бормотал себе под нос: «Бурум-бурум». Наверное, примерно так похрапывает спящий вулкан.

– Ага, попался! – воскликнул вдруг техник, подавшись вперед и всматриваясь в бегущие по экранам цифры.

– Кто? – не понял я, но тут же прикусил язык, поскольку Гильгамеш повернулся и так недовольно на меня посмотрел, что мне захотелось немедленно провалиться сквозь землю, – то есть… я хотел сказать…

– Да спрашивай ты, не бойся! Я не кусаюсь.

Я закашлялся, давясь смехом, и техник, расслабившись, гулко рассмеялся вместе со мной. То ли он уже давно истосковался по нормальному собеседнику, то ли я чисто случайно сумел сказать нужные слова, но после этого лед между нами был растоплен окончательно.

– Что там видно?

– Углерод пошел.

– Углерод? А в каком виде? Здесь и вправду можно алмазы добывать? – осмелев, спросил я.

– Я так понимаю, и сами астрошизики не очень-то хорошо представляют себе, что именно творится в звездах на большой глубине. Посмотрим – узнаем, – проворчал Гильгамеш и снова взялся за веньеры. Силовые шкафы за моей спиной запели на новой высоте, и цифры на экране возобновили свой бег, отслеживая перемещение портала, – Ха! Если раньше нас называли «Потрошителями планет», то теперь мы, получается, «Потрошители звезд».

– А какие богатства, вообще, здесь добывать можно?

– Тут у нас есть водород, гелий, азот, кислород, кремний, железо и так далее, вплоть до трансурановых. Но главная наша цель – углерод, до которого мы только что докопались.

Мне пришлось изрядно напрячь глаза, чтобы разглядеть в центре обруча темно-красный волосок.

– Хм, странно, – пробормотал я.

– Что не так?

– Я ожидал, что он будет черным.

– Не забывай о температуре, – проворчал Гильгамеш, – разве угли в костре черные?

– Да, я уже сообразил. Но почему струя такая тонкая? Каков диаметр портала?

– Десять микрон, – техник усмехнулся, увидев выражение моего лица, – ты умножь его площадь на нашу орбитальную скорость, а потом еще учти, что плотность вещества там, под нами, – он ткнул пальцем в пол, – сотни кило на кубический сантиметр. У нас сейчас из этой дырочки несколько тонн в секунду вылетает.

– Аргх! – я уставился на экран, пытаясь уложить в голове, каким образом могут проскакивать тонны вещества через отверстие, в которое даже человеческий волос не пролезет.

– Не переживай, – успокоил меня Гильгамеш, – при загрузке лихтера мы открываем окошко пошире.

Он коснулся веньеров, и струя заметно прибавила в толщине и плотности, став похожей на раскаленный докрасна железный лом. Сейчас ее свечение уже не терялось на фоне ярко освещенной рамы портала. На другом мониторе, транслировавшем картинку с камеры, направленной назад, можно было видеть, как бесформенное черное облако густой угольной пыли будто пожирает искорки звезд.

– Вот. Специально для тебя. Сто пятьдесят тонн в секунду.

– То есть лихтер можно загрузить буквально за пару минут? – я лихорадочно пытался представить себе груженые углем железнодорожные вагоны, гурьбой пролетающие перед нами.

– Не-е-е, – протянул Гильгамеш, – не так все просто. Струю надо поймать, затормозить, потом охладить, а на все это нужно время и масса энергии. Так что загрузка производится порциями. Забросил – подождал, забросил – подождал. Думаю, не менее суток получится, – он крутанул веньер и вернул портал в исходное состояние, красное свечение померкло, – хватит баловаться, а то Боров с нас шкуру спустит.

– За что?

– Так ведь все это дерьмо уже через несколько витков осядет на нашей «Берте». На всех иллюминаторах и камерах. Будем чумазые как самые настоящие шахтеры. Боров потом нас же с тобой отправит наружу, тряпочками все оттирать. До блеска. Хочешь?

– Не-а.

– То-то же! – Гильгамеш отвернулся к пульту, продолжая ворчать, – хоть и выбрасываем все назад, против хода, но все равно, что-то да остается мотаться на орбите.

Я решил больше я не теребить его расспросами, и молча наблюдал за происходящим на экранах, пытаясь сообразить, какая цифра что означает. И даже добился в этом занятии определенных успехов, но меня прервала истошно заверещавшая на поясе рация.

– Да? Алло? – бодро крикнул я, зажав кнопку ответа.

– Какое еще «Алло»!? – послышался разгневанный голос Бориса, – ты кто, старушка на телефоне или юнга на боевом посту?

– Э-э-э, четвертый на связи, – отрапортовал я.

– Так-то лучше. Где тебя черти носят?

– Я… это… камеры проверяю. На причальном уровне.

– Ну да, конечно. Вижу я, как ты их проверяешь. Уже битый час ваши с Гильгамешем затылки рассматриваю.

– Кхм, виноват, – я почувствовал, что краснею, – больше не повторится.

– Мне плевать, чем ты там занимаешься, пока связь работает. Но если еще раз мне соврешь – отправлю на пробежку вокруг станции без скафандра. Ты меня понял?

– Так точно!

– Сворачивайте лавочку и тащите свои задницы сюда, да поскорее.

– А что случилось? – обеспокоено спросил я.

– На часы посмотри. Жан обедать зовет.

– Обед – это серьезно, – Гильгамеш выключил установку и, оттолкнувшись от консоли, плавно перекувырнулся в воздухе, – опоздавшие рискуют остаться голодными. Побежали.

Я еще не успел проникнуться общим трепетом перед ритуалом приема пищи, но все равно решил от него не отставать. А то чем черт не шутит? Вдруг твою порцию и впрямь другие съедят, если ты замешкаешься! Так что к лифту мы поспели почти одновременно, только я по дороге пополнил свою коллекцию синяков парой новых экземпляров.

Не стану дразнить вас подробностями, скажу лишь, что обед стоил того, чтобы на него торопиться. В дальнейшем я не буду больше отвлекаться на гастрономические темы, а для того, чтобы вы хотя бы немного представляли себе, как мы питались, приведу простое сравнение. В столовой орбитального отеля меню строится по недельному графику, а кормежка у тех, кто взял первый класс, повторяется через десять дней. Жан же за первый месяц нашей вахты умудрился не повториться ни разу! И мы, кстати, никогда не ели у него из консервных банок и не выдавливали себе в рот сок из пластиковых пакетиков. В какой-то момент я даже начал беспокоиться за свою комплекцию и взял за правило хотя бы через день навещать тренажерный зал. Вот так-то!

Покончив с обедом, все снова разбрелись по своим делам. Я прокатился с Гильгамешем на лифте до причального уровня, а потом отправился дальше, на уровень реактора, чтобы закончить с камерами и сигнализацией. Здесь, среди гула турбин и жужжания высоковольтных трансформаторов, я провозился больше часа. К счастью, имевшаяся на этом конце мачты искусственная сила тяжести надежно удерживала только что съеденный харчо в желудке, а потому я никуда и не торопился. Мысль о том, что я здесь болтаюсь один-одинешенек, подвешенный над огненной геенной на тонкой двухкилометровой ниточке, немного щекотала нервы, но не страшила.

Я бы мог торчать у теплого реактора и дальше, мне даже пришла в голову идея найти укромный уголок, который не виден с камер наблюдения, и слегка вздремнуть, но Борис вызвал меня на мостик.

Гильгамеш закончил, наконец, сканирование внутренностей звезды, и от меня требовалось сочинить соответствующую депешу для Гершина.

Кроме того, надо было еще подать заявку на разработку недр и оформить все сопутствующие документы. Так что прикорнуть у меня не получилось, и я просидел перед монитором почти до самого ужина.

– Имей в виду, юнга, – наставлял меня капитан, – мы подцепили чертовски лакомый кусочек, и в желающих отобрать его у нас недостатка не будет. Малейшей оплошности с нашей стороны может оказаться достаточно, чтобы отозвать нашу лицензию и отдать разработку кому-нибудь другому. Так что будь предельно внимателен!

В общем, возможности расслабиться мне так до самого вечера и не представилось. Направляясь в столовую на ужин, я еле волочил ноги, а перед глазами у меня плясали таблицы и формы, которые я заполнял несколько часов кряду.

Ужин, однако, пришлось немного задержать, поскольку Борис почему – то застрял в рубке. Мы с Гильгамешем молча сидели за столом перед пустыми тарелками и буквально спиной ощущали источаемое Жаном недовольство, нараставшее с каждой минутой. Когда же капитан, наконец, явился, вид у него был озадаченный. Он, не сказав ни слова, прошествовал к своему месту и сел, взяв в руки вилку и нож.

– Que s'est-il passe, Боров? – осведомился Жан, подавая ему салат, – что– то серьезное?

– Похоже, у нас появился первый клиент, – проворчал капитан в ответ и, продолжая пребывать в задумчивости, едва не промахнулся вилкой мимо тарелки.

– Ну, это не настолько страшное ЧП, чтобы опаздывать к столу! – повар облегченно перевел дух.

– Так я еще не сказал, кто именно наш клиент.

– И кто же?

– Никары.

Знаете, в первый момент меня больше поразило даже не то, что именно сказал Борис, сколько выбор термина, которым он воспользовался.

Никары.

Странно. В его устах куда уместней звучало бы привычное слуху «космодранцы» или «ушельцы», а то и еще что похуже, но он выбрал именно это слово, несущее на себе легкий привкус романтики. От нашего немного грубоватого капитана я ожидал чего угодно, но только не подобной щепетильности. А вот собственно смысл сказанного я осознал несколькими мгновениями позже.

– Никары!? – от удивления я поперхнулся, и Жан поспешно подал мне стакан с водой.

– Такое впечатление, будто они подслушивали у нас под дверью, – Борис словно не заметил моего замешательства, – запрос от них поступил спустя всего несколько минут с момента опубликования нашей оферты, – капитан обвел присутствующих взглядом, – платят они щедро, так что почему бы и нет? А?

– Так это же здорово! – Жан аж сиял, – о таких клиентах мечтать только можно!

– Но я… – мне пришлось еще раз прокашляться, прежде чем я смог говорить, – я всегда полагал, что они давно уже.

– Нет, никары – не легенда, и они более чем живы и реальны, – предвосхитил Борис мою мысль, – это не афишируется, но они регулярно выходят на контакт для приобретения требуемых им материалов или оборудования. Они работают исключительно с неправительственными организациями и частными фирмами, а в случае огласки контракт немедленно разрывается. Именно поэтому ты, юнга, ничего о них и не знаешь, – капитан усмехнулся, – они невероятно скрытны, но при этом весьма щедры, а потому при общении с ними слова: «молчание – золото» приобретают буквальное звучание. Делай свою работу, да помалкивай, тогда внакладе не останешься и пристального внимания спецслужб избежишь. Я доступно объясняю?

– О, да! – торопливо закивал я, – хотя вопросов осталось еще много.

– Вопросы подождут, – раздраженно отмахнулся Борис, – давай, ешь быстрей, а потом, прежде чем идти спать, настрой нам нормальную связь через ретранслятор. Босс платит. Похоже, эти ребята выдали ему очень неплохой аванс.

За едой на «Берте», как я понял, разговаривать не было принято, а потому я последовал примеру остальных и энергично заработал вилкой. Многочисленные вопросы тем временем громоздились друг на друга в моей голове, грозя вскоре перерасти в настоящий мыслительный затор. Не забыть бы сделать то, о чем Борис просил.

Ретранслятор – это хорошо, а точнее даже здорово! Мы находились не так далеко от освоенных областей, и пару-тройку станций должно быть видно. Аренда канала стоит, конечно, немаленьких денег, но зато тогда у нас будет постоянное соединение с Землей, что означает возможность видеосвязи и доступ к сети и телетрансляциям. Можно будет домой нормально позвонить, а не письма слать, как из глухой деревни.

Быстро поев, я побежал в рубку, чтобы посмотреть, что у меня получится. Как и ожидалось, две станции-ретранслятора обнаружились совсем недалеко (по космическим меркам, разумеется). Куда больше времени у меня ушло на всяческие формальности с оформлением заявки, подтверждением оплаты от Гершина и прочая и прочая. Как же я ненавижу всю эту бюрократию, которая только мешает чистому и незамутненному общению с техникой!

В итоге, где-то через пару часов канал связи у меня уже работал, и я даже хотел позвонить домой, но вовремя спохватился, взглянув на часы.

Тормошить домашних было уже поздновато. Ну да ладно, похвастаться некому, зато душевая наверняка уже освободилась…

Забравшись под одеяло, я взял в руки планшет, чтобы еще разок заслуженно насладиться плодами своих трудов. Удивительно, насколько сокращаются расстояния при наличии надежной и быстрой связи. Если задуматься, то от дома меня отделяет такая бездна, что если посмотреть отсюда на Землю в достаточно мощный телескоп, то можно увидеть, как там по железным дорогам колесят коптящие паровозы, а моя прабабка еще и не родилась даже. Но я сейчас, ткнув пальцем в планшет, могу ознакомиться со всеми последними новостями и сплетнями, и кажется, что весь этот бурлящий своей жизнью мир совсем рядом – стоит лишь выглянуть в иллюминатор. Почти как на даче отдыхаешь.

Немного удовлетворив, таким образом, информационный голод, я полез в справочники, желая освежить свои познания о наших будущих клиентах.

Вся эта история с космодран., простите, никарами имела место лет пятьдесят назад, еще задолго до моего рождения, так что я изучал те события исключительно по новостным архивам. Именно поэтому в моем представлении они были овеяны ореолом легендарности и легкой неправдоподобности. А когда ты неожиданно нос к носу сталкиваешься с чем-то, что ты сам считал выдумкой или сказкой, то неизбежно теряешься. Как я за ужином.

Вообще, тот застарелый конфликт отдавал довольно неприятным душком, который за прошедшие годы так и не выветрился до конца. Но если эти ребята платят и платят хорошо, то какая разница! Тем более что лично у меня к никарам никаких претензий не имелось.

Началось все на волне всеобщего энтузиазма, поднявшейся после открытия технологии пространственных порталов. Тогда казалось, что теперь весь космос лежит перед человечеством как на ладони, что Вселенная – наш большой дом, в котором для нас открыты все двери. Некоторые заговорили о превращении homo sapiens в homo cosmicus, освободившегося от пут земной гравитации и выбравшегося, наконец, из своей колыбели.

Для подавляющего большинства людей это было не более чем красивым поэтическим пассажем, но некоторые, как выяснилось, восприняли сей посыл донельзя буквально. Довольно скоро сформировалась группа энтузиастов, провозгласившая своей целью построение автономного человеческого социума, обитающего в космическом пространстве и не привязанного к Земле или какой-либо другой планете и даже звезде.

Они предполагали построить большую космическую станцию, рассчитанную на постоянное проживание нескольких тысяч и даже десятков тысяч человек, и которая, функционируя полностью автономно, могла бы свободно перемещаться по Галактике, используя портальные генераторы. Таким образом, говорили они, мы сможем уберечь человечество от вымирания, которое неизбежно грозит ему, если оставаться жить на одной-единственной планете.

Эти фантазии быстро стали мишенью для шуток, карикатур и анекдотов от вполне безобидных до откровенно издевательских. Никары же (хотя тогда их так еще никто не называл, обычно их именовали «ушельцами») демонстрировали буквально олимпийское спокойствие и продолжали гнуть свою линию, хотя никому в голову не приходило воспринимать их идеи всерьез. Ну, или почти никому. Как выяснилось, их энтузиазм успел заразить немало весьма влиятельных людей. Кого-то манила романтика неизведанного, кто-то искал новые пути для самореализации, а некоторые видели в этом безумном проекте прекрасную возможность для рекламы. Так или иначе, но целый ряд частных предпринимателей согласились вложить в проектирование и строительство станции свои деньги, к работе подключились многие грамотные специалисты, оставившие свои теплые места в государственных космических агентствах, и уже довольно скоро мечты начали обретать вполне материальное воплощение.

Место для стройплощадки было выбрано за орбитой Нептуна с тем, чтобы добывать все необходимые для работы материалы из астероидов пояса Койпера. Необходимое оборудование забросили вместе с персоналом через порталы, и стройка закипела. Поскольку любые бюрократические проволочки старались свести к минимуму, то дело продвигалось исключительно быстро, и уже меньше чем через год первая очередь станции, нареченной «Николай Коперник», приняла своих обитателей.

Прежнее ироническое отношение праздной публики к проекту сменилось неподдельным любопытством, чем никары не замедлили воспользоваться. Любой желающий за вполне умеренную плату мог совершить экскурсию на строящуюся станцию и даже пожить на ней пару дней. Поскольку недостатка в туристах не наблюдалось, то проект не испытывал проблем с финансированием, а кроме того, подобная практика являлась отличным способом привлечения новых сторонников.

Строительство «Коперника» было завершено в рекордные сроки, но к тому моменту, как станция вступила в строй, стало очевидно, что реализовать все задуманное на ней не удалось. И в первую очередь не удалось добиться полностью автономного существования.

Энергетические мощности и производительность оранжереи оказались явно недостаточными, а вместимость всего в тысячу человек не позволяла надеяться на поддержание устойчивой популяции в течение достаточно продолжительного времени. Однако в ходе ее эксплуатации удалось накопить поистине бесценный опыт, получить который иным способом было попросту невозможно.

Учтя прошлые ошибки, никары перешли ко второму, гораздо более масштабному этапу своего плана, который назвали «Джордано Бруно». Новый проект буквально потрясал воображение своим размахом. Его вместимость достигала десяти тысяч человек и, при необходимости, могла еще наращиваться. Станция должна была стать для своих обитателей именно домом, а не бездушной научной станцией для проведения рискованных экспериментов над самими собой. А дом должен быть просторным, безопасным и комфортным. В перечне модулей «Джордано» значились детский сад, школа, полноценная больница со всем необходимым оборудованием, несколько магазинов, ресторанов и развлекательных центров, и прочие, диковинные для обычных орбитальных станций, но вполне привычные на Земле заведения. В перспективе также планировалось создание большого вращающегося отсека, где имитировалась бы сила притяжения, и где предполагалось устроить зону отдыха с садом, фонтанами и настоящим, пусть и небольшим, бассейном. Вспыхивали даже дискуссии насчет того, стоит ли превращать станцию, которая призвана продемонстрировать человечеству новый стиль жизни, в жалкое подражание оставленной позади планете.

Но дискуссии дискуссиями, а работа не останавливалась ни на минуту. Тем временем любопытство обывателей постепенно сменялось глухим раздражением. Все громче звучали недовольные голоса, возмущенные тем, что кучка авантюристов тратит огромные деньги и ресурсы невесть на что, когда их можно было бы применить с гораздо большей пользой и здесь, на Земле. В ответ на подобные замечания один из идеологов нового исхода заметил, что они – всего лишь следствие зависти рожденных ползать к тем, кто осмелился летать. Именно тогда между никарами и остальным человечеством пролегла первая глубокая трещина. Кроме того, вскоре выяснилось, что первая станция, «Коперник», изначально задумывалась как полигон для отработки тех или иных технических и организационных решений, а самое главное – как средство зарабатывания денег на потоке туристов. Не более того. Многие узлы и системы на первой станции, вообще, являлись откровенно бутафорскими и присутствовали лишь для вида.

Эта информация держалась в строгой тайне, но рано или поздно она неизбежно должна была просочиться наружу. Разразился скандал. Люди, выложившие немаленькие деньги за посещение настоящей космической станции будущего, в действительности получили муляж. Стало ли то своеобразной местью никаров за прошлые издевки, или же они были вынуждены пойти на такой шаг под давлением обстоятельств, сути дела это уже не меняло. Чувствуя себя обманутыми, вчерашние туристы буквально завалили суды исками, но безрезультатно. Все договора составлялись исключительно грамотно и не оставляли лазеек для предъявления претензий.

Не имея возможности добраться до непосредственных обидчиков, истцы набросились на тех, кто помогал им здесь, на Земле. Организации и частные фирмы, вовлеченные в работу над «Джордано», начали испытывать серьезное давление, вплоть до пикетов, забастовок и даже погромов. Подобный поворот событий существенно усложнил строительство новой станции, тем паче, что оно требовало на порядок больших затрат.

Но настоящий гром грянул, когда одна из компаний, активно участвовавших в строительстве станции, и чей владелец являлся убежденным сторонником никаров, неожиданно объявила о своем банкротстве. Кредиторы, жаждавшие заполучить подозреваемого в растрате средств разорившегося бизнесмена в свои объятия, выяснили, что он находится на «Копернике» вместе со всеми членами своей семьи, и потребовали его выдачи, но получили от ворот поворот. Руководство станции отказалось подчиняться требованиям действовавших на Земле законов. То явилось той самой последней каплей, что переполнила чашу. Нарыв, зревший уже давно, наконец, лопнул.

Все сведения о событиях тех дней я черпал из земных архивов, а потому мне постоянно приходилось держать в уме старую истину, гласящую, что историю пишут победители. Исходя из имевшейся в моем распоряжении информации, мне сложно было судить, что двигало никарами, и действительно ли они повинны во всех тех грехах, в коих их обвиняли. Да и земные политики навряд ли до самого конца оставались невинными овечками. Хороши были все.

Земных активистов больше всего бесила невозможность сделать что– либо с никарами; тех же, в свою очередь, раздражало любое упоминание о том, что все строительство они осуществляли фактически за счет родной планеты. Оппоненты регулярно обменивались обвинениями и оскорбительными выпадами. Никаров уличали в жульничестве, финансовых махинациях, саботаже и грабежах, а те в ответ привычно парировали, что весь этот вой – порождение зависти копающихся в навозе свиней к вольно парящим в небесах птицам.

До кровопролития тогда не дошло исключительно из-за отсутствия боевых кораблей у обеих сторон, но все равно, шума было много. Стороны не стеснялись в выборе выражений, и именно тогда на смену безобидным «ушельцам» пришли «космодранцы» и «гомокосмики», а также «земляные черви» и прочие «навозные шарики».

Все экскурсии, естественно, на этом закончились, но заработанных средств никарам хватило, чтобы закончить строительство «Джордано». Несмотря на яростное противодействие и прямые запреты, многие все равно продолжали сотрудничать с ними, невзирая на риск, поскольку деньги, как известно, не пахнут.

А после того, как все работы были завершены, никары активировали гигантский портал, интегрированный в конструкцию станции, и скрылись в неизвестном направлении. Вся махина «Джордано», весившая многие тысячи тонн и имевшая размер в несколько километров, исчезла в мгновение ока вместе со всеми своими обитателями.

Для многих то явилось настоящим шоком. Ведь по большому счету почти никто не верил в серьезность их намерений, никто не предполагал, что никары и впрямь отважатся порвать все связи с Землей и отправятся в автономное плавание. Но они сделали это.

Их пытались искать, с ними пытались связаться, но безрезультатно. Ведь найти иголку в стогу сена несравненно проще, чем отыскать одинокую космическую станцию в бездне космоса. Они ушли, и на фоне их безрассудства и смелости недавние обиды заметно померкли. И чем больше проходило времени, тем более романтичным и героическим становился их образ. Тогда-то и родилось слово «Никары» – сокращение от «Новые Икары».

Они стали легендой, почти культом, и многим, в том числе и мне, уже начало казаться, что вся история с «Джордано» не более чем красивая сказка, но, как выяснилось, напрасно.

На следующий день первым ярким моим впечатлением стал крик Бориса, который я услышал, как только открыл дверь каюты. Тогда я еще не знал, что он довольно часто так разговаривает, а потому не на шутку перепугался и побежал в рубку. Но, подойдя ближе, я понял, что капитан просто общается с кем-то по видеосвязи, только чертовски эмоционально.

На экране перед ним виднелось усталое лицо Гершина, но я не слышал, что он говорил, зато от реплик Бориса хотелось заткнуть уши, и не только из-за их громкости.

– У меня нет ни времени, ни желания, ни лишних людей, чтобы ублажать их фантазии! – кричал он, – сегодня это, а завтра? Может они еще захотят, чтобы мы все выстроились перед ними со спущенными штанами и большой надписью «Добро пожаловать» на голых задницах!? А!?

Директор что-то ему ответил, вызвав очередной приступ ругани.

– И что теперь? Раз они платят, мы должны все бросить и в клоунов переквалифицироваться? Они, в конце концов, не мне платят, а тебе – вот ты перед ними и распинайся!

Следующая реплика Гершина явно заинтересовала нашего капитана, и он даже немного снизил уровень громкости.

– Это, конечно, здорово, но у меня же здесь не сто человек, кого я… – Борис беспомощно развел руками и тут заметил меня. На его лице промелькнуло выражение, свидетельствующее о зарождении некой идеи, – ладно, я что-нибудь придумаю. Твое предложение ведь ко всем членам моей команды относится? Иначе не пойдет.

Наш босс еще больше погрустнел, что-то буркнул и отключил связь. Борис развернулся ко мне.

– Уже позавтракал, юнга?

– Да я даже умыться еще не успел!

– И что ты в таком случае делаешь на мостике голодный, да еще с немытой мордой?

– Просто я услышал, как Вы. и.

– Любопытство не порок, ты знаешь? Марш отсюда!

– Есть! – я крутанулся на месте и выскочил за дверь.

К завтраку капитан опять слегка припоздал, и Жан не преминул пожурить его за это.

– С кем ты там так яростно любезничал? – поинтересовался он, поставив перед ним тарелку.

– С Колей, с кем же еще?

– Чем же он так распалил тебя на сей раз?

– Ты мне что, аппетит испортить хочешь? – Борис угрюмо зыркнул на Жана исподлобья. С учетом зажатых в руках ножа и вилки выглядело это устрашающе, а потому повар предпочел не настаивать.

Разговор возобновился, когда мы перешли к кофе.

– Дамы и господа, – начал капитан, – у меня для вас есть две новости: одна хорошая, а другая так себе.

– Начнем с хорошей, – Жан взял табурет и подсел к столу.

– Босс согласился выплатить нам за эту вахту тройной оклад, – Борис ткнул в меня пальцем, – и тебе, юнга, тоже. Ты впредь не позволяй никому вить из себя веревки. Если ты являешься классным специалистом, то какого черта согласился на зарплату стажера? Ты стоишь много больше!

– Ну, тогда я этого еще точно не знал, – ошарашено промямлил я.

– Зато теперь знаешь, – он снова повернулся к остальным, – но за эти деньги нам придется малость попотеть.

– Что за проблема? – Жан подался вперед.

– Вместе с лихтером прибудет челнок с одной молодой особой, желающей осмотреть нашу драгу и пообщаться с экипажем.

– Le fantastique! Настоящая живая… как ее… космодр… никарка!?

– У нас тут не кунсткамера, – проворчал Гильгамеш, – зеваки нам не нужны.

– Да ладно тебе, – попытался взбодрить его Жан, – что такого? Пусть посмотрит, мне не жалко.

– Для начала ее надо на борт принять, – охладил их Борис, – и вот тут уже начинаются проблемы.

– А что не так?

– В соответствии с заявкой, их челнок имеет стыковочный узел стандарта УС-860, а наш порт – УСМ-1240.

– Они до сих пор этим старьем пользуются? Бедняги, – Жан непонимающе нахмурился, – но у нас же есть переходник, пусть Гильгамеш его установит. Всего делов-то!

– Не выйдет, – буркнул техник.

– Почему?

– А ты забыл, что Коля заменил нашу спасательную капсулу на гнилой бочонок, который они сняли со списанной «Дульсинеи Тобольской»?

– «Тобосской» – поправил капитана Жан.

– Отвали, буквоед, – Борис брезгливо сморщился, – в общем, этот кусок ржавого хлама теперь перекрывает манипулятору доступ к кронштейну, на котором закреплен тот переходник. Для того чтобы его снять, кому-то придется прогуляться.

– За тройной оклад? Pas de probleme! – похоже, наш повар ожидал каких– нибудь более серьезных неприятностей, – в прошлый раз ты с Сашкой выходил, мне его скафандр под себя настроить?

– Нет, под Олега.

От неожиданности я сделал слишком большой глоток обжигающего кофе и аж задохнулся.

– Но… – прохрипел я, утирая выступившие на глазах слезы, – почему именно я?

– Потому, что Гильгамеш в скафандр не помещается.

– А как же Жан? Он-то чем Вас не устраивает?

– Он будет накрывать стол к нашему возвращению.

– Это настолько важно?

– Ну, не знаю, как у тебя, юнга, а у меня после прогулки остается всего два желания – принять душ и хорошенько подкрепиться. Поскольку давиться консервами у меня нет ни малейшего желания, то Жан останется готовить, а ты пойдешь со мной.

– Да вы рехнулись!

– Что-то я не пойму, – Борис скрестил руки на груди и окинул меня критическим взглядом, – туристы выкладывают немалые деньги только за то, чтобы несколько минут поболтаться за бортом на коротком поводке, а тебе предлагают прогулку на пару часов, да еще тройной оклад впридачу, а ты недоволен! Боишься, что ли?

– Боюсь, но не за себя, – проклятье! Я безумно хотел побывать в открытом космосе, но ведь имелись и вполне объективные причины, в силу которых идея Бориса выглядела абсолютно абсурдной, – у меня же нет никакого опыта! Я же Вам только мешаться буду, да еще испорчу что-нибудь!

– Кончай прибедняться! – фыркнул старик, – ты же проходил курс подготовки в Гагаринском центре и даже в бассейне занимался. У тебя и свидетельство соответствующее имеется, разве не так?

Вот те на! Приехали! Выходит, что тайна моей личной жизни у нас упразднена окончательно. Интересно, что они еще успели про меня раскопать?

– Слушайте, иногда мне кажется, что вы знаете обо мне даже больше, чем я сам! – меня не на шутку задело, что в моих личных данных копаются все, кому не лень, – откуда вы все это выкапываете!?

– Старые связи, – уклончиво ответил Борис и сразу вернул разговор в прежнее русло, – так что базовые знания и навыки у тебя имеются, а большего и не потребуется. Основную работу я сам сделаю, а ты будешь мне ключи подавать. Справишься?

– Не знаю. Попробую.

– Вот и замечательно! – капитан хлопнул ладонями по столу, – так что сегодня займитесь-ка с Жаном подготовкой скафандра, и если все пойдет как надо, то завтра и прогуляемся. Хорошо?

Он взглянул на нашего повара, ожидая подтверждения, но тот его не слышал. Затуманенный взгляд нашего повара был направлен куда-то в дальние дали, и он определенно ни черта не слышал.

– Эй, Жан, – Борис ткнул его в бок, – я к тебе обращаюсь!

– Что? – очнулся тот, – pardon, задумался.

– О чем же?

– Подумать только, мы окажемся первыми за полвека людьми, которые встретятся, наконец, с живыми никарами! – повар мечтательно вздохнул, – ты, кстати, не в курсе, эта девчоночка, она симпатичная?

– Я знаю только то, что ее дяденька – большая шишка. И галактический скандал мне совершенно не нужен, а потому слушайте-ка все сюда, – убедившись, что теперь никто не отвлекается, капитан продолжил, – мне, честно говоря, наплевать, что думают о нас окружающие, но наша гостья – представитель весьма щедрого клиента, потерять которого ни в коем случае нельзя. Поэтому встретить ее надо исключительно тактично и вежливо, чтобы никакого культурного шока с ней не случилось. Понятно?

Мы дружно угукнули.

– Исходя из всего сказанного, инструкции будут такие: встречать девчонку и развлекать ее светскими беседами будет Олег, а все остальные пусть сидят на своих рабочих местах и даже носа в коридор не кажут, пока она не отбудет восвояси.

Я только-только начал свыкаться с мыслью о завтрашнем выходе, как на мою голову свалилась новая напасть.

– Но почему опять я!? – в отчаянии я всплеснул руками и едва не заехал Гильгамешу в ухо.

– А кто, по-твоему, должен ее ублажать? Я, что ли? – Борис ехидно ухмыльнулся.

– Ну… быть может… – м-да, с присущей нашему капитану специфической манерой разговаривать нашей посетительнице может потребоваться переводчик. Тут он прав, людей с подобным лексиконом допускать до деликатных материй нельзя.

Я перевел взгляд на Гильгамеша и едва снова не поперхнулся, попытавшись представить чувства молоденькой девушки, выплывающей из шлюза и натыкающейся на такого вот. Тоже не годится, да и экскурсовод из Гильгамеша никудышный. Из него каждое слово надо гвоздодером выковыривать.

Но тогда.

– А как же Жан!? У него-то язык хорошо подвешен. Уж всяко лучше моего.

– Oui, en effet, – с неожиданным пылом поддержал меня повар, – чем я тебя, Боров, не устраиваю?

– Вот если бы я все же хотел учинить грандиозный галактический скандал с последующим разрывом всех отношений еще лет на сто, то ты бы меня устраивал целиком и полностью. Но не сегодня. Не на этот раз.

– Да что с ним не так-то!? – не вытерпел я.

– Ты не представляешь себе, юнга, какой он жуткий бабник! Ни одну юбку мимо не пропускает! – Борис помотал лысой головой, – не-е-е-т, путь лучше запрется у себя в камбузе и не высовывается. Я рисковать не хочу.

– Жан!? – от удивления меня аж перекосило, – бабник!?

При его лошадиной внешности подобное предположение выглядело совершенно абсурдным. На роль донжуана он совершенно не подходил.

Я бы на его месте старался по возможности вообще поменьше из дома выходить, чтобы девушек не распугивать, не говоря уже о том, чтобы завязать с какой-нибудь из них знакомство. Хотя… если существует теоретическая физика, то и Жан вполне мог быть бабником-теоретиком…

– Я никогда не понимал этих женщин, – Борис словно решил ответить на мой невысказанный вопрос, – никак в толк не возьму, что они в нем находят? Может, он какие феромоны особые источает, не знаю. Бабы липнут как мухи, честное слово. Вот только потом ему иногда от их мужей бегством спасаться приходится. Так что спасибо, без его услуг обойдемся.

– Да ладно тебе, Боров, – чуть ли не взмолился повар, – я же не сумасшедший, понимаю, что к чему, слава Богу.

– Нет! – отрезал капитан, – знаю я твои благие намерения! Мне и прошлого раза достаточно. Ты при виде женщины соображать перестаешь начисто!

– А что случилось в прошлый раз? – мне стало вдруг интересно.

– Не напоминай, юнга, – Борис даже поморщился, – ты лучше о своих делах думай.

– Вам легко говорить! – насупился я, – на эту тему я никаких курсов не заканчивал, и мой опыт общения с девушками оставляет желать лучшего.

– Не беспокойся, мы тебя натаскаем.

– Жан, заткнись! – капитан крякнул и встал из-за стола, – держи свое непотребство при себе! А то научишь еще чему-нибудь эдакому. Идите, займитесь лучше скафандрами.

– D'accord, не кипятись! – Жан замахал на него руками, – уж и пошутить нельзя.

– Все твои шутки на эту тему, как правило, заканчиваются очень и очень печально, – Борис для порядка добавил еще пару крепких оборотов, – и хватит уже тут рассиживаться, дел еще полно!

– Ну что, Олежка, – Жан тоже поднялся, – допивай свой кофе и жди меня у лифта. Пойдем, подгоним тебе костюмчик.

Я уже имел дело со скафандрами в тренировочном центре. То были довольно старые модели, тяжелые и неуклюжие, но зато надежные и неприхотливые. Да, существовали более легкие и изящные конструкции, в которых можно было хоть балетом заниматься, но они имели и собственные недостатки. Стоили на порядок дороже, изготавливались индивидуально под каждого человека, который после этого был вынужден крайне внимательно следить за своей фигурой, чтобы иметь возможность этим скафандром пользоваться. Да и защиту от радиации они обеспечивали весьма условную, а потому применялись только на околоземных орбитах, а в дальнем космосе продолжали трудиться проверенные временем старички, громоздкие и неповоротливые как рыцарские доспехи.

Как выяснилось, между вариантом для занятий в бассейне, и тем, что предназначен для реального выхода в космос, имелась масса отличий. Однако главной морокой, по крайней мере, для меня, являлась невесомость. Чертовски сложно забираться в этот кокон, когда и он и ты болтаетесь в воздухе. Ноги еще ладно – упираешься в верхний край проема и заталкиваешь себя вниз, а вот как быть с руками? Чем и во что упираться, чтобы протолкнуть их вперед, в рукава?

На мое счастье (или несчастье?), со мной был Жан, которому все мои страдания давали богатую пищу для нескончаемых шуток и издевок. Впрочем, вполне безобидных. Он подсказал мне, что, влезая в рукава, следует упираться затылком в заднюю стенку шлема, а потом опять вдоволь посмеялся, слушая мои чертыхания. В конце концов, он сам затолкал меня внутрь, при этом, как показалось, упираясь мне в спину коленкой.

– Ничего, – успокоил он меня, – вначале все мучаются, а потом, когда наловчишься, будешь все это самостоятельно проделывать.

– Очень надеюсь, что этот опыт мне не пригодится, – сварливо проворчал я, ворочаясь внутри шлема и пытаясь обо что-нибудь почесать затылок, саднящий после моих терзаний.

– Не болтай глупостей! Тебе наверняка понравится, каждый день будешь потом спрашивать, не надо ли опять зачем-нибудь выйти? – Жан взял меня за рукав и как большую беспомощную куклу развернул лицом к себе, – вытяни-ка руки вперед…

Так мы провозились с ним почти до самого обеда. За это время мы подогнали скафандр под мои размеры, подобрали пару подходящих перчаток и проверили, насколько хорошо я помню все процедуры, связанные с управлением работой этого «смокинга», как Жан его постоянно называл. По ходу дела, несмотря на данный капитаном наказ, неугомонный повар регулярно одаривал меня крупицами, а то и целыми комьями своей житейской мудрости. Главным образом в той ее части, которая касалась отношений с женщинами. Поначалу его откровения даже заставляли меня краснеть, но потом я плюнул на условности и откровенно веселился.

– Ты, главное, держи глаза открытыми и все подмечай, – доносился до меня откуда-то снизу голос Жана, занимавшегося моими штанинами, – женщины очень часто, сами того не осознавая, подают различные сигналы, которые надо уметь правильно интерпретировать. Взять, par exemple, их бесконечные украшения. Что, по-твоему, они означают?

– А разве украшения должны что-то означать? – я машинально пожал плечами, хотя в скафандре от этого жеста не было никакого толку, – так, для красоты… в их понимании.

– Зря ты так думаешь, Олежка. Во всем есть свой потайной смысл, – за стеклом шлема взметнулась рука Жана с воздетым вверх указательным пальцем, – они ведь свои побрякушки не абы куда прицепляют. Серьги – в уши, цепочку – на шею, браслет – на запястье. Почему.

– Просто выбор мест, куда что-нибудь повесить можно, небогатый. И потом, серьги не только в уши вдевают, но еще много куда.

– Я сейчас не о разных девиациях говорю, а об общей тенденции. Почему не на плечо, не на пояс, а?

– Никогда не задумывался.

– En vain! – Жан отпустил мою правую ногу и переключился на левую, – то есть знак!

– И что же он означает?

– Женщины инстинктивно стараются привлечь внимание к своим эрогенным зонам. Вот и нацепляют на них всякое блестящее, подсказывая тем самым, где спрятаны ключи к их благосклонности. Так что если увидишь у девушки браслет на щиколотке, – Жан похлопал меня по затянутой в металл и пластик голени, – то знай: кратчайший путь проходит именно через это место! Comprende?

– Oui, bien sQr!

– О! Ты знаешь французский?

– В школе учил. Уже и не помню почти ничего.

– То-то я смотрю, ты меня не переспрашиваешь, когда я путаюсь.

– А ты и в самом деле француз?

– Какое там! Я и в Париже-то всего один раз был.

– А откуда тогда столько французских слов?

– Дурацкая привычка. Ведь любой повар должен быть в душе немного французом, вот я и кривляюсь.

– Слушай, а если не секрет, – я решил удовлетворить свое любопытство, раз уж представилась такая возможность, – как такой классный мастер на «Берту» попал? Тебе бы министров да сенаторов кормить.

– А я и кормил. Раньше. Работал в ресторане при Академии Наук.

– И что же случилось?

– Мой напарник ученых мужей потравил, а мне пришлось за него отдуваться, поскольку смена была моя, – даже сквозь шлем я услышал, как Жан вздохнул, – один из потерпевших оказался исключительно злопамятным и влиятельным засранцем и сделал все возможное, чтобы испортить мне жизнь. Лицензии лишил. После его стараний меня не то, что поваром, даже посудомойщиком ни в одну столовую бы не взяли.

– Но сейчас-то ты работаешь, как же ты выкрутился?

– Никак. Формально я в данный момент – стюард, и максимум, что от меня требуется, так это разогреть консервы и размочить сублиматы. Этим можно и без лицензии заниматься. А что я ваяю в свободное от основной работы время, никого не касается. Все довольны и помалкивают.

– Понятно. А я уж думал, раз такое имя, и на иноземные слова то и дело срываешься, то и взаправду француз.

– На самом деле я Женя, а Жан – это так, прозвище. Как Боров или Г ильгамеш.

– Как нашего капитана зовут на самом деле, я знаю, а что насчет Гильгамеша?

– Гильген. Ян Гильген.

– Ясно, – надо признать, прозвище подходило к его обладателю донельзя удачно, – а откуда он такой… взялся?

– Ты про Аборейские Рудники слыхал?

– Нет, а что это такое?

– Адское место, – Жан рывком затянул очередную лямку на моей ноге, – колония для пожизненно осужденных. Гравитация вдвое больше земной, а потому улететь оттуда невозможно. Если кто-нибудь и пробирается в транспортный корабль, то его потом с пола соскребать приходится. Так что там обходятся даже без охраны, заключенные предоставлены сами себе. Перед отправкой новичков накачивают стероидами, чтобы сразу концы не отбросили, и – вперед. Дальше выживай, как сможешь.

– Как же за ними там следят?

– Pourquoi faire? В обмен на груженые рудным концентратом грузовики им присылают продукты, воду, кислород и все прочее, что необходимо. Не хочешь умереть с голоду – работай. Вот и вся система.

– Но причем здесь Гильгамеш?

– Его сослали туда по обвинению в убийстве, которого он не совершал. А когда выяснилось, что имела место судебная ошибка, что-то изменить было уже нельзя. Вот только он с этим не согласился и сбежал.

– Ты же сказал, что это невозможно!

– Да, но не для него. Он перепрограммировал один из транспортов, чтобы тот взлетал с меньшим ускорением (наш Гильгамеш с детства был гениальным техником), установил в трюме чан с водой, забрался в него и так стартовал. Его здорово потрепало, но он выжил. Полгода в больнице провалялся, но выжил.

– Бывает же…

– И не говори! – Жан потянул меня вниз, пока моя голова в шлеме не оказалась перед ним, – ну как, костюмчик нигде не жмет?

– Все отлично! – я вытянул вперед руку с поднятым большим пальцем, – сидит как влитой!

– Смотри внимательней! – он строго нахмурился, что выглядело несколько комично, – а то во время выхода выяснится, что где-то натирает или еще что, а поправить уже нельзя. И будет у тебя несколько часов маеты вместо нормальной работы.

– Да нет, все нормально.

– Но ты все равно, покрутись немного, пошевели конечностями, вдруг что и вылезет, а я пока побежал.

– Куда!? – ошарашено вытаращился я на него.

– На кухню, обед готовить, – Жан, ехидно ухмыляясь, оттолкнул меня, и я поплыл по коридору, – а ты, Олежка, когда выберешься. если выберешься, полистай еще разок руководство, освежи свои познания. Au revoir!

Он скрылся за углом лифтовой шахты, а я, стукнувшись шлемом о какую-то трубу, начал неспешно переворачиваться вниз головой. Проклятье! Я же понятия не имею, как в одиночку снимать скафандр! А если я тут застряну? Интересно, остальные придут меня проведать или же воспользуются моментом и таки слопают мою порцию?

После обеда Борис собрал нас всех на причальном уровне, где вывел на голопроектор схему нашей драги, и мы приступили к проработке программы завтрашнего выхода. Гильгамешу предстояло управлять манипулятором, а Жан отвечал за общую координацию. Мы плавали вокруг проекции, и капитан заставлял меня вертеться так, словно я и в самом деле работал снаружи. Каждое наше движение проговаривалось вслух, а Жан отмечал все в своем планшете, прикидывая требуемое время и помечая, какое снаряжение нам потребуются. Борис то и дело его останавливал и предлагал рассмотреть ситуацию «а что, если.». Ну, там, болт откажется откручиваться или кабель подключаться не захочет. Он крайне тщательно относился к подобным мелочам. Ведь если что-то упустишь, то сбегать домой за забытым инструментом уже не получится.

Для остальной команды подобная репетиция, возможно, и была привычной, а вот я здорово вымотался. Не стоило затевать все эти кувыркания сразу после еды, мое пищеварение такого отношения к себе не одобряло. Хотя на сей раз решило особо не бунтовать. Подумать только, а завтра мне предстоит все те же самые акробатические трюки проделывать в скафандре, который весит вдвое больше меня! Да еще с целым чемоданом инструментов под мышкой!

Мой энтузиазм несколько поугас, но на мою кислую физиономию никто не обращал внимания. Может, оно и к лучшему. Не люблю, когда во мне разочаровываются заранее.

В день выхода подъем был ранним, а завтрак – легким, и наша команда сразу же занялась подготовкой к прогулке. Не могу сказать, что всю ночь не спал, но определенное волнение все же ощущалось, и по мере приближения решающего момента, мой мандраж постепенно нарастал.

Накануне вечером Жан зарядил, заправил и проверил оба скафандра, и теперь они висели в шлюзовом отсеке, распластанные по стенам, как два бездельника на пляже. Процедуры, связанные с их одеванием, проверкой всех систем, герметизацией и последующей декомпрессией, к счастью, отвлекали меня от тревожных раздумий, но после того, как Жан задраил внутренний люк, и мы с Борисом остались одни, волнение накатило с новой силой.

– Ну что, юнга, – послышался в шлемофоне трескучий голос капитана, – поджилки трясутся?

Честное слово, мне иногда кажется, что он обладает какими-то скрытыми телепатическими способностями. Или же это в нем говорит богатый опыт?

– Есть немного, – признался я. Глупо скрывать очевидное.

– Это нормально, – он ободряюще толкнул меня в плечо, – только дураки ничего не боятся.

– Ага! Расскажите это моему мочевому пузырю!

– Не беспокойся, подгузники все впитают. Адреналин – штука полезная. Улучшает реакцию, повышает выносливость и болевой порог. Естественная реакция организма на стресс.

– Думаете, мне сильно легче от Ваших лекций?

– Разумеется! – было слышно, что Борис смеется, – ты даже не заметил, как шлюз разгерметизировался.

Он дернул красный рычаг запора и, упершись ногами в стену, потянул на себя внешний люк. Тот беззвучно распахнулся, явив моему взору бездонную черноту. Только пылинки, освещенные лучом прожектора, искрились, словно снежная пороша.

Вот те на! Я, действительно, ничего не заметил! Сейчас, задним числом, я вспомнил, как скрипел мой скафандр, распираемый внутренним давлением, но тогда не придал этому значения. А сейчас я уже смотрел в бездну космоса, от которой меня отделяли лишь стекло шлема и тонкая ткань перчаток.

Я попробовал пошевелить руками. Теперь это давалось не так-то просто. Словно к каждому моему суставу прикрепили резиновый жгут, стремящийся вернуть его в исходное положение. Приходилось прикладывать пусть и не особо большое, но постоянное усилие даже только для того, чтобы удерживать пустую руку в согнутом состоянии.

Хорошо, что скафандр проектировался с таким расчетом, чтобы расслабленные руки сами собой повисали у меня перед носом, где и будет выполняться львиная доля всей работы. Уф!

– Так, ты ничего не забыл, юнга? – голос капитана прервал мои исследования, – у тебя постоянно должны быть две точки крепления. Два фала или фал и рука, понятно?

– Да.

– Наша «Берта» крутится сейчас достаточно энергично, и если ты отцепишься и улетишь, то поймать тебя мы при всем желании не сможем.

– Ясно.

– Тогда – вперед!

Борис зацепил один из карабинов за поручень по ту сторону люка и ловко выскользнул наружу. Мне хватило ума сообразить, что при всей кажущейся легкости его движений, повторить такой маневр у меня не получится. За плечами у капитана были десятки, если не сотни выходов, а у меня лишь пара купаний в бассейне. Так что тут уж не до балета, не врезаться бы во что-нибудь.

Я осторожно подплыл к проему и тоже защелкнул на поручне свой страховочный фал, после чего медленно высунулся в люк по пояс, держась руками за его край. Вот тут-то и выяснилось, что между тренировками в бассейне и реальным выходом все же имеется весьма существенная разница.

Там, под водой, я хоть и плавал как в невесомости, но все равно, постоянно чувствовал, где верх, где низ и более-менее представлял себе свое положение в пространстве. Но здесь направлений не существовало, и, выглянув в люк, я ощутил себя смотрящим в распахнувшееся под моими ногами дно лифтовой кабины. Впереди раскинулась бездонная пропасть, и я в нее падал, падал…

Я изо всех сил зажмурился и крепко вцепился обеими руками в поручень, переводя дух. Мне упорно казалось, что если я разожму пальцы, то непременно сорвусь. Нестерпимо закружилась голова, и к горлу подкатил такой знакомый приступ тошноты. О, Господи, только не в скафандре!

Чтобы хоть чем-то себя отвлечь, я на ощупь закрепил на трубе и второй фал. Две прочных ленты, каждая из которых выдерживает больше тонны.

– Ты в порядке, юнга? – мое замешательство не осталось незамеченным.

– В относительном, – процедил я, не разжимая зубов.

– Не торопись. Сориентируйся. И не смотри по сторонам, только прямо перед собой, тогда будет легче, – капитан определенно знал, что я чувствую, и как с этим бороться.

– Хорошо, попробую.

Я опустил взгляд и провел им вдоль обреза люка, чтобы успокоиться и восстановить ориентацию в пространстве. Так, ясно, мы находимся на боковой поверхности причального уровня. Вот сбоку видна уходящая в темноту мачта жилого отсека, а значит в противоположной стороне находится мачта реакторного. Я повернулся кругом, и передо мной предстала темно-вишневая громада звезды, вокруг которой обращалась «Берта». В лицо дохнуло теплом, как от разогретой печки. Далеко внизу вспыхивали сигнальные огни реакторного блока, почти неразличимого на фоне проносящегося мимо бордового океана. На поверхности звезды отсутствовали хоть какие-то ориентиры или детали, а потому реальная скорость несколько скрадывалась, но при взгляде в сторону становились видны кружащие вокруг нас звезды, расставляя все по своим местам.

Более шестисот километров в секунду! Безумие! Воплощенное безумие!

– Юнга, ты там что, заснул? – я даже вздрогнул, словно и впрямь задремал.

– Никак нет! Готов двигаться дальше!

– Карета подана, забирайся.

Я сделал глубокий вдох, сосредотачиваясь на работе и восстанавливая в памяти проработанную накануне программу действий. Головокружение прошло, осталась только легкая ошарашенность от внезапного осознания реальных масштабов приключения, в которое я попал. Я, впрочем, пока еще не определился, каким словом следует описывать происходящее со мной: «повезло» или «влип». Ну да это подождет.

Откинувшись немного назад, я увидел прямо над собой штангу манипулятора, к оконечному кронштейну которой уже успел прицепиться Борис. Он помахал мне рукой и сделал вид, будто подвигается в сторону, чтобы освободить мне место. Я помахал ему в ответ, подтянул к себе сумку с инструментами и отцепил один из карабинов. Упасть я больше не боялся.

Не буду утомлять Вас подробностями нашей дальнейшей работы, поскольку никаких новых ярких переживаний они не принесли. Когда ты полностью сосредоточен на деле, отвлекаться на посторонние эмоции уже некогда, а Борис старался, чтобы я постоянно был чем-нибудь занят. Да и Жан, непрерывно комментирующий для страховки наши действия, не давал заскучать.

У меня вообще порой складывалось впечатление, что мы с капитаном никуда и не уходили, а возились на станции вместе с остальными – настолько сильно было ощущение присутствия Жана и Гильгамеша рядом с нами. На каждое мое движение следовал комментарий повара, подсказывающего, что и как делать дальше. Стоило только Борису попросить подвинуть нас на полметра вперед, как манипулятор мягко толкал нас под колени. Никогда в жизни, пожалуй, я так ясно не ощущал это «чувство локтя», которое успокаивало и придавало сил. И я ни на секунду не усомнился в том, что у нас все получится. Задача-то на самом деле была совершенно пустяковой.

Гильгамеш поднес нас настолько близко к закрепленному на крепежном кронштейне переходнику, насколько это было возможно. Дальше мы с Борисом прошли несколько метров «пешком» и зацепились фалами за переходник – каждый со своей стороны. После этого Жан разомкнул его крепление, и мы поволокли этот огрызок трубы назад, к манипулятору.

А там было уже совсем просто – Гильгамеш перенес переходник вместе с нами к стыковочному шлюзу, установил его на место и понес нас с капитаном обратно, к люку, из которого мы вышли.

На сей раз я смог немного расслабиться, осознавая, что работа сделана, и спокойно осмотреться. Гильгамеш вел манипулятор по широкой дуге, огибающей причальный уровень «Берты», и отсюда, с некоторого удаления, я мог ее как следует рассмотреть. Громада драги, словно чешуей укрытая пластинами микрометеоритной защиты, освещалась прожекторами лишь в некоторых местах, а большая ее часть бесследно тонула во мраке. Кое-где из темноты выныривали захваченные пучками света штанги антенн и панели радиаторов. Поскольку их основания терялись в тени, казалось, что они просто висят в пустоте.

Вверх и вниз от короба причального уровня уходили ажурные лифтовые мачты. В том месте, где они крепились к корпусу станции, громоздились хитроумные конструкции, состоящие из огромных барабанов, шкивов и рычагов непонятного предназначения. По всей видимости, то были агрегаты, на манер огромной швейной машинки сшивающие вместе ленты, из которых формировалась мачта. Я с детства терзался вопросом, как функционирует сие чудо механики, но так до сих пор этого и не понял. Сколько я их не разбирал и сколько поясняющих схем не рассматривал. Быть может, мне просто не дано понять…

Посмотрев влево, я мог разглядеть среди плывущих звезд несколько неподвижных огоньков, отмечавших местоположение жилого модуля. Черная нитка фермы терялась из виду уже в паре сотен метров, а потому казалось, что он движется независимо от нас. Ту часть фермы, что вела в противоположную сторону, на фоне багрового океана звезды было видно достаточно неплохо, как и черный набалдашник реакторного модуля.

Подумать только, вся конструкция вытянулась аж на четыре километра, а обслуживают ее всего четыре человека. По одному на километр. И до ближайшей населенки лет сто световых, не меньше. При этой мысли у меня внутри что-то съежилось, и я ощутил странный приступ одиночества. Путешественник, заплутавший посреди Сахары, в сравнении с нами мог считать себя находящимся в гуще буйной вечеринки! А если еще и отвернуться, чтобы «Берту» не было видно, то.

Я разблокировал стопор и развернул якорь, за который крепились мои ботинки, на 180 градусов. Теперь, если я посмотрю прямо перед собой, то не увижу ничего, кроме бездонной черноты звездного неба. Однако в самый последний момент я заколебался. Невольно вспомнились опасения, высказывавшиеся в преддверии первого выхода в открытый космос. В числе прочего высказывались предположения, что человек, лишившись абсолютно всех ориентиров, и оказавшись висящим в пустоте, лишится рассудка, поскольку его разум никогда не сталкивался с подобной ситуацией и совершенно к ней не готов. Алексей Леонов блестяще опроверг все эти кажущиеся теперь смешными и наивными домыслы, но меня все равно что-то удерживало.

К черту! Я же здесь не для того, чтобы трястись от страха! Страшно было, когда я впервые стартовал на челноке, когда на обратном пути мы входили в атмосферу, когда я сегодня высунулся в открытый люк. Но сейчас – не дождетесь! Люди идут в горы, прыгают с парашютом и скачут на каяках по порогам не для того, чтобы бояться, а для того, чтобы обуздать свой страх и получить ни с чем не сравнимое удовольствие от бушующего в крови адреналинового шторма. А чем я хуже?

Я слегка откинулся назад, и за стеклом моего шлема раскинулась бескрайняя чернота, мчащаяся мне навстречу с сумасшедшей скоростью. Мне даже показалось, что мои волосы треплет набегающий ветер.

– Поручень отпусти, – негромко подсказал Борис.

– Что? – я не сразу понял, о чем это он.

– Иначе ты не получишь всей полноты ощущений. Отпусти поручень.

– Отпустить!? – опешил я, – а как же две точки крепления и все такое? Вы же сами меня инструктировали!

– Я приказал, и я же разрешаю нарушить. Отцепляйся.

Борис определенно знал меня лучше, чем я сам. Он прекрасно понимал, о чем я думаю, и какие чувства испытываю. Ведь он выбрал именно этот момент не случайно, он знал, что я к нему готов. Когда я отпустил поручень, я тем самым перешагнул некий порог, за которым лежала свобода. Странное, полубезумное и пьянящее чувство наслаждения данным мгновением при полнейшем безразличии к своей собственной судьбе.

Упрямый и неуклюжий скафандр сопротивлялся, но я все же раскинул руки в стороны, насколько это было возможно. Мне хотелось обнять этот бескрайний Космос, вобрать его в себя, слиться с ним и стать его частью. Я засмеялся. Мир мчался мне навстречу со скоростью нескольких сотен километров в секунду, и автогонщики, жгущие резину на асфальтовых треках, выглядели в сравнении со мной сущими черепахами.

Я больше не падал – я летел!

– …Жан, я тебе русским языком сказал, сиди на кухне и не высовывайся! – раздраженно прорычал Борис, повысив тем самым температуру в столовой еще на пару градусов, – если бы умел, повторил бы и по– французски, но, увы. Что непонятно?

– Ну почему нельзя хоть одним глазком-то взглянуть? – чуть ли не хнычущим голосом взмолился наш повар.

– Ага, конечно! Сначала одним глазком, потом другим, а там и до распускания рук недалеко.

– Я буду держать себя в рамках, клянусь!

– В прошлый раз ты тоже клялся.

– Не надо путать Сфинкса со сфинктером!

– Или ты забыл, за что тебя из ресторана выперли?

– Нет, не забыл, – Жан даже немного сбавил темп.

– А какая здесь связь? – встрял я, – что-то я не улавливаю…

– Он тебе не рассказывал? – Борис повернулся ко мне, – порасспрашивай его на досуге, юнга, узнаешь массу интересного.

– Я знаю, что его сменщик кого-то там потравил здорово, но.

– А где он сам в это время прохлаждался, не объяснил? – капитан прищурился и погрозил Жану пальцем, – все, абсолютно все его беды – из-за баб!

– Но я же не знал, что она – его жена! – взмолился повар.

– А если бы и знал – удержался?

– Ну-у-у-у… она же такая appetissant!

– Радуйся лучше, что ее благоверный тебе только карьеру сломал! Я бы на его месте сломал тебе шею.

– Какой же ты, Боров, циник! – окончательно поникший Жан подпер рукой подбородок и уставился в потолок, – никакой в тебе романтики.

– Лучше быть циником, чем трупом, – заключил капитан, – а ты, Жан, и не романтик вовсе, а самый натуральный сексуальный маньяк-самоучка. Сиди-ка лучше под замком! Если совсем невтерпеж, то смотреть и даже подслушивать можешь через камеры наблюдения.

– Тьфу, черт! – я только сейчас сообразил, что вся команда будет внимательнейшим образом следить за моим позором, сидя в креслах и хрустя попкорном, – вуайеристы несчастные!

Столовая взорвалась приступом дружного хохота, и даже Гильгамеш хрюкнул пару раз.

– Что ты, вообще, так к ней рвешься, Жан? – продолжал недоумевать капитан, – мы всего третий день на вахте, а ты как будто уже по женскому обществу соскучился.

– А тебе, Боров, разве не интересно?

– Да что такого архиинтересного в какой-то посторонней девчонке, чтобы прямо с ума сходить?

– Но она же никарка! Настоящая живая никарка! – Жан в эмоциональном порыве вскинул вверх руки, – их ведь более полувека никто в глаза не видел!

– И что с того?

– У них там два поколения сменилось вдали от Земли и от Солнца. Они родились и выросли в космосе, в невесомости, и не могли не измениться.

И я хочу знать, как далеко ушла их эволюция! У меня, вообще, чисто научный интерес.

– По-твоему у них что, антенны на голове вырасти должны? Или маленькие реактивные двигатели на заднице?

– Хватит подкалывать, – насупился Жан, – съешь горохового супа побольше – и у тебя самого реактивная тяга появится.

– Тогда чего же ты ожидаешь увидеть?

– Que sais-je?! Я не прорицатель.

– Не-е-ет, так не пойдет, – Борис подался вперед и положил руки на стол, – в этом вопросе необходимо разобраться. А то кто знает, вдруг из шлюза и впрямь какое-нибудь чудище с клешнями и щупальцами вылезет. И все, прощай, наш юнга! Что скажешь? – и он, ехидно ухмыляясь, повернулся ко мне.

– Умеете же вы наполнить оптимизмом своих подчиненных, – я с тоской заглянул в свою чашку. Остатки моего аппетита словно корова языком слизала. А если наша гостья действительно страхолюдиной окажется? Смогу ли я продолжать мило улыбаться и вести с ней непринужденную беседу? Или меня стошнит от одного ее вида?

– Ты на фантазии Жана внимания не обращай, мы будем исповедовать научный подход. Вот ты, как самый здравомыслящий из нас, как считаешь? Каких отличий никаров от обычных людей можно ожидать? Даже один год, проведенный в невесомости, подчас вызывает в организме необратимые изменения, а тут речь идет о целом поколении.

– Ну, во-первых, – я рассеянно подергал себя за ухо, – судя по тому, что они все еще живы, эти отличия не должны быть очень уж сильными. За столь короткий срок сколь-либо значимые перестройки в генотипе невозможны, так что о нежно-зеленой чешуйчатой коже и антеннах на голове можно забыть.

– Жаль, – Жан печально вздохнул.

– Речь можно вести лишь о том, что укладывается в рамки обычной изменчивости под воздействием внешних факторов.

– Складно излагаешь, продолжай, – кивнул Борис.

– Фактор первый – невесомость. В отсутствие силы тяжести можно ожидать, что никары окажутся выше ростом, но более худощавые, по причине отсутствия существенных нагрузок. Их кости будут более ломкими.

– Надеюсь, у тебя хватит ума не проверять на практике данный тезис? – усмехнулся капитан, – давай дальше.

– Фактор второй – отсутствие солнечного света. Как следствие – бледная кожа и нехватка витамина D, а из-за постоянного пребывания в замкнутом помещении при искусственном и почти наверняка недостаточном освещении очень вероятно развитие близорукости.

– Рахитичные очкарики, – резюмировал Борис, – ну что, Жан, все еще жаждешь познакомиться с нашей гостьей?

– Bien sQr! Мне нравятся женщины в очках, да. А, кроме того, у них на станции вполне могут иметься солярии…

– Так, умолкни! Еще мысли есть, юнга?

– Необходимо учитывать и социально-экономические аспекты, – я определенно вошел во вкус, – ограниченные ресурсы не позволяют никарам особо шиковать. Так что я считаю, что они носят исключительно утилитарную одежду, без излишеств, присущих земной моде. Да и с пышными прическами в невесомости не очень-то развернешься.

– Вот-вот, Жан! – обрадовано воскликнул Борис, – она еще и обритая наголо будет!

– Зато в невесомости хорошо отрастают волосы на пятой точке. Ты же ей почти не пользуешься, верно? Можно косички заплетать, прически всякие городить, завивку.

– Сгинь, извращенец! – капитан погрозил ему кулаком, – давай дальше, юнга. Не обращай внимания на нашего юродивого.

– Ну, я так категорически ничего не утверждаю, – попытался я немного смягчить эффект, – это только общие соображения.

– Но тенденция ясна. Тощая, бледная, лысая. попробуешь приобнять – все ребра переломаешь. Душераздирающее зрелище, – капитан поднял вверх указательный палец, – а посему, ради сохранения вашего душевного и психического здоровья, как я вам и говорил, сидите-ка тихо по своим норкам, пока эта особа не отбудет восвояси. Понятно?

– Яснее некуда, – вконец разочарованный Жан поднялся из-за стола и понуро побрел к мойке.

– Не расстраивайся, Олежка, – ткнул меня в плечо Гильгамеш, – мысленно мы будем с тобой.

– И не забывай про тройной оклад, – напомнил Борис.

– Не забуду, – буркнул я, прикидывая тем временем, хватит ли у меня в аптечке пластыря, чтобы заклеить все камеры на причальном уровне.

В конечном итоге я не стал особо мудрить и просто-напросто заблокировал доступ к сигналу с камер для всех терминалов, кроме своего собственного и кроме системы регистрации. Если и случится что– нибудь из ряда вон выходящее или хотя бы интересное, то можно будет посмотреть попозже. Борис, конечно, неистовствовал, но недолго и не очень сильно – челнок с нашей гостьей уже причалил к стыковочному узлу, и махать кулаками было поздно. Куда больше страданий доставлял скулеж Жана, из-за которого мне, в конце концов, пришлось вообще отключить рацию.

Теперь я, вымытый, выбритый и надевший свою лучшую рубашку, висел перед закрытым внутренним люком, за которым кто-то копошился и лязгал замками, чувствуя, как во мне потихоньку нарастает паника. Приближение встречи с загадочной незнакомкой пугало меня куда сильнее, чем приближение лихтера никаров, несмотря на то, что тот выглядел куда более устрашающе.

Для капитана это зрелище, быть может, являлось вполне привычным, но у меня при виде надвигающейся на нас махины, заслонившей собой полнеба, даже свело судорогой желудок. Огромный, черный, утыканный вспыхивающими сигнальными огнями, которые ни черта не освещали, а только подчеркивали исполинские размеры лихтера. Борис включил прожекторы, но их лучи смогли высветить лишь небольшой пятачок вокруг стыковочных кронштейнов, да край разинутой пасти заборного раструба, отчего вид стал еще более жутким.

Шутка ли – состыковать две махины, каждая из которых весит несколько тысяч тонн, и которые при этом несутся по орбите с сумасшедшей скоростью. Наша «Берта» с развернутыми штангами была практически лишена возможности для маневрирования, а потому вся ответственность ложилась на плечи пилота лихтера. И я, наблюдая за тем, как Борис нет– нет, да и потянется к джойстикам, прекрасно его понимал. Это как ехать на переднем сиденье в машине с автопилотом и рефлекторно давить ногой в пол, когда у тебя перед носом выскакивает какой-нибудь шустрик. Нервничаешь иногда даже сильнее, чем когда сам за рулем.

Но, к счастью, волновались мы напрасно. Кто бы ни сидел за штурвалом лихтера, дело свое он знал отлично. Кронштейны медленно и мягко вошли в стыковочные захваты, и те, захлопнувшись, надежно скрепили два корабля воедино. Мы здесь, на жилом уровне, даже ничего не почувствовали.

– С приездом! – Борис хлопнул в ладоши и нажал кнопку на интеркоме, – Гильгамеш, теперь они твои!

Дальше начиналось колдовство нашего техника, связанное с согласованием режимов погрузки, забросом пробной партии для анализа и прочая и прочая, а нас с капитаном теперь больше занимал другой пункт программы.

– Ну что, юнга, готов проявить себя в роли экскурсовода?

– Никак нет!

– Тогда я даю им зеленый свет. Пусть высылают свой челнок, – старик пробежал пальцами по панели, и почти сразу же получил ответ с лихтера, – вот, смотри-ка, какие нетерпеливые. Ориентировочное время – минус двадцать минут, – он повернулся ко мне, – а почему ты еще здесь?

Мне ничего не оставалось, кроме как обреченно вздохнуть и поковылять к лифту…

Огонек на панели управления шлюза сменил гнев на милость и загорелся зеленым, сигнализируя о выравнивании давления. Я перекрестился, провел рукой по взъерошенной после мытья шевелюре и повернул запорный рычаг. Люк распахнулся, и мне в глаза ударил яркий свет, в котором, словно в мистическом ореоле виднелась человеческая фигура.

– Здрасьте! – сказала фигура озорным девичьим голоском.

– Привет! – отозвался я, прикрывая глаза ладонью.

– А почему у вас тут так темно? Экономите, что ли?

– Нет, просто я, э-э-э, – вот тебе и прокол номер раз. Я же специально приглушил свет, памятуя о нашем вчерашнем обсуждении. И обманулся, – сейчас поправим!

Я подплыл к панели управления и крутанул регулятор на максимум, заставив все лампы ярко вспыхнуть. Обычно мы никогда не включали освещение на полную модность, но мне не хотелось ударить в грязь лицом. Развернувшись, я насчитал еще несколько прорех в своих логических построениях, которые возводил накануне.

Девчушка, действительно, выглядела довольно высокой, но отнюдь не тощей. Не поймите меня неправильно, я не хочу сказать, что она была толстушкой, но вот слово «тощая» к ней совершенно не клеилось. На ней был надет светло-голубой облегающий комбинезон, позволявший оценить пропорции ее фигуры, и пропорции эти выглядели весьма… пропорционально. Вторым, что отпечаталось у меня в памяти, были ее любопытные глаза, посаженные так широко, что я, пожелай поймать ее взгляд в более интимной обстановке, вполне мог заработать себе косоглазие. Правильно очерченное лицо оказалось на удивление смуглым, что не очень вязалось с прямым, почти греческим носом, а жесткие волосы, темные, но с явным рыжим отливом, топорщились в стороны озорными пружинками, подрагивающими при каждом движении.

Я запоздало сообразил, что в числе поселенцев «Джордано» присутствовали и чернокожие и азиаты, а потому мне не стоило так безапелляционно судить о цвете кожи никаров. И да, очков на ней также не оказалось.

– Я – Кадеста, а тебя как величать?

– Олег, – ответил я машинально.

– Щелк! – сказала девчонка и почему-то хихикнула.

– Что такое? – очнулся я от раздумий.

– На память, – улыбнулась она, – потом дяде Оскару покажу. Уж больно у тебя вид был озадаченный. Ты кого ожидал встретить – то?

Только сейчас я разглядел у нее за правым ухом дужку гарнитуры с поблескивающим глазком объектива. Ох, как же я не люблю, когда меня фотографируют! У меня постоянно физиономия какая-то кривая получается, что с ней ни делай.

– Просто ребята вчера дурака валяли, – объяснил я, – придумывали вам всякие антенны на головах и прочую ерунду. Я-то понимал, что увижу вполне обыкновенного человека, только, быть может, более изможденного, что ли.

– Отчего же изможденного? – удивилась Кадеста, – на мой взгляд, так это ты какой-то замученный.

– Да, есть немного. Не выспался, – я плюнул на все и решил не изобретать тем для разговора, покорно следуя за его естественным течением, – вчера у нас выход был, и у меня после него к вечеру руки и плечи разболелись. Никак заснуть не мог.

– Что же вы там такое тяжелое таскали?

– Стыковочный адаптер для твоего челнока.

– О! Извини, если это по моей прихоти вам пришлось так мучиться! Что-то не заладилось?

– Не бери в голову, все нормально. Просто в этих скафандрах в любом случае устаешь, а я к таким вещам пока не успел привыкнуть.

– Что же у вас за скафандры такие? – удивилась Кадеста, – почему ты в них устаешь?

– Какие? – не понял я, – самые обычные.

– Покажи.

Пожав плечами, я развернулся и поплыл по коридору в сторону выходного шлюза. Мне было совершенно безразлично, чем развлекать нашу гостью, лишь бы отведенное на экскурсию время поскорее закончилось.

Наши с Борисом «костюмчики» висели на своих обычных местах, притянутые к стенам резиновыми жгутами.

– Вот, – я вплыл внутрь отсека и, остановившись посередине, не без гордости заметил, – тот, что справа – мой.

– Какие чудные! – хихикнула Кадеста, – точь-в-точь два медвежонка.

Я даже немного оскорбился столь легкомысленным комментарием. На медвежат наши скафандры совершенно не походили. Девчонка, по– видимому, в своей жизни имела дело исключительно с плюшевыми вариантами упомянутых животных.

Кадеста, не обращая внимания на мой насупленный вид, проскользнула мимо и прижалась носом к стеклу одного из шлемов, загораживаясь ладонями от постороннего света.

– Эй! Есть кто дома? – она снова хихикнула и повернулась ко мне, – как же вы в них забираетесь?

– Со спины, – угрюмо проворчал я.

– Неудивительно, что вы устаете. Целый дом на себе таскаете, словно улитка. И впрямь чудно!

– А какие скафандры у вас? – мне стало любопытно, – разве другие?

Да, я помнил, что существуют костюмы индивидуального пошива, но соответствующая технология покинула стены лабораторий относительно недавно и до сих пор не получила широкого распространения. Вряд ли никары имели к ней доступ. Вполне возможно, что они разработали какие-то собственные варианты и конструкции, и мне показалось разумным с ними ознакомиться.

Я предполагал всякое, однако оказался совершенно не готов к тому, что произошло в следующее мгновение. Кадеста повернулась кругом, расставив руки в стороны, и сказала:

– Вот такие. Ужели не видишь?

Я открыл рот, собираясь что-то ответить, но потом закрыл его, так и не найдя подходящих слов. То, что я принял поначалу за обыкновенный комбинезон, оказалось на самом деле полноценным скафандром, только без шлема. Ободок вокруг шеи, принятый мной за декоративный элемент, являлся замком для его присоединения, а поблескивающие манжеты на рукавах служили для фиксации перчаток. Теперь, задним числом, я разглядел еще целый ряд подробностей – непонятные металлические клипсы на плечах и бедрах, крепеж для ранца на спине, жесткий корсет, выглядывающие из-за воротника разъемы – которые указывали на отнюдь не простую природу костюма. Но, черт меня подери, насколько же изящно он сидел на девушке, насколько легки и естественны были все ее движения! В таком наряде вполне можно было выступать на соревнованиях по художественной гимнастике.

– Ничего себе! – выдавил я в конце концов, – и тебе не страшно выходить за борт в такой вот… фуфаечке?

– Ничуть, – Кадеста удивленно взмахнула ресницами, – что тут страшного– то?

– Ну как же! Вакуум, радиация, холод. лично я вряд ли бы доверил свою жизнь столь тоненькой одежке.

– На моей памяти не было ни единого серьезного инцидента, зря беспокоишься.

– Но он такой тонкий! Его, наверное, легко порвать.

– И что? – продолжала недоумевать девушка, – ну будет кровоподтек на этом месте, так не смертельно же. Через неделю пройдет. Экстремалы, вон, вообще выходят в негерметичных костюмах. Берут в каждую руку по омни-джету и такое вытворяют! Даже я один разок попробовала, хотя дядя Оскар мне потом чуть голову не открутил.

– И. как оно? – я был настолько обескуражен, что даже начал забывать отдельные слова.

– Холодно, и кожа потом шелушится от пересыхания, – Кадеста покрутила головой по сторонам в поисках еще чего-нибудь любопытного, – а что у вас тут еще есть?

– Здесь причальный уровень, – я вынырнул обратно в коридор, – склад, шлюзы, технические помещения. Так что смотреть особо не на что.

– А где же вы живете?

– На жилом уровне, где же еще?

– Покажи, – Кадеста явно не привыкла, чтобы ей отказывали. Ее дяденька, похоже, не упускал случая побаловать любимую племянницу и имел для этого богатые возможности. Я же не горел желанием потакать всем ее капризам, самоуверенность девчонки меня раздражала. Так почему бы не осадить ее немного.

– Там гравитация один «Же», – развел я руками, – не думаю, что тебе стоит туда соваться.

– Я что, стеклянная, по-твоему? – снова засмеялась Кадеста, – не бойся, я не разобьюсь. Я регулярно в гравизоне тренируюсь, а перед тем, как лететь сюда, провела там почти два дня. Покажи.

– Тебе, быть может, и все равно, а с меня потом шкуру спустят, если с тобой что-нибудь стрясется!

– Ладно, тогда давай по-другому, – девушка прокашлялась, – запись! Я, Кадеста Свирко, пребывая в здравом уме и трезвой памяти, не находясь под принуждением, осознавая все риски, по собственной воле прошу препроводить меня на жилой уровень орбитальной драги «Берта-358» и беру на себя всю ответственность за возможные последствия. Стоп! – она снова посмотрела на меня, – так тебя устроит?

– Я так понимаю, что ты привыкла всегда добиваться желаемого?

– Разумеется! До тебя только сейчас дошло?

– Как скажешь, – я неопределенно хмыкнул и направился к лифту, – поплыли.

Нырнув в кабину, я сориентировался, сообразил, куда мы поедем, и приткнулся к той стороне, которой предстояло стать «полом» во время разгона. Кадеста, впорхнув в дверь следом за мной, зависла посередине, ожидая продолжения шоу.

– Тебе лучше прилечь, – указал я ей на пол, – а то у нас тут здорово трясет.

На мое счастье, пустая бравада Кадесте не была свойственна, и она послушно растянулась по стенке, держась за крепежные ремни. Я вздохнул и нажал кнопку. Девчонка весело взвизгнула, когда ускорение навалилось на наши плечи. Ну-ну, посмотрим, как ты перенесешь торможение, которое будет плющить вдвое сильнее. Да и терпеть перегрузки лежа – невелика премудрость.

Ну наконец, хоть в чем-то я оказался прав. После того, как мы, воспользовавшись непродолжительной невесомостью, перебрались на противоположную сторону кабины, и она начала замедляться, Кадеста уже не пищала от восторга, а только тихонько покряхтывала.

Двукратная перегрузка явилась для нее уже более серьезным испытанием.

Лифт остановился, над головой глухо лязгнул закрывшийся гермоклапан, и двери распахнулись.

– Добро пожаловать! – я протянул девушке руку, – как прошла поездка? – Уф! – только и смогла выдавить она в ответ.

Кадеста перекатилась на живот и сначала встала на четвереньки, чтобы немного пообвыкнуть. Потом, схватившись одной рукой за крепежный ремень на стене, а другой опершись на меня, она поднялась на ноги. Ее слегка пошатывало, а лицо из-за оттока крови приобрело пепельносерый цвет. Озорные кудри больше не торчали в стороны, а понуро свисали по бокам, что лишало Кадесту некоторой толики очарования и делало ее похожей на тысячи самых обыкновенных земных девчонок.

Она часто и тяжело дышала, как при высокогорном восхождении. Блуждающий взгляд свидетельствовал о том, что глаза ей застилает темная пелена. Напрасно она так бахвалилась.

При упоминании о перегрузках, первым, что приходит на ум, оказывается образ еще одного-двух человек, усевшихся Вам на шею. Да, это тяжко, но терпимо. Главное подняться, а потом следить за тем, чтобы ненароком не споткнуться, иначе будет плохо. Но нельзя забывать и о другой, куда более серьезной проблеме. Неприспособленное к подобным условиям сердце попросту отказывается качать кровь до Вашей головы, и мозг, лишившийся кислорода, начинает отключаться. Попробуйте утром резко вскочить с постели – так то будут еще цветочки. А теперь еще представьте, что этот миг легкой дезориентации все длится, длится и длится…

– Быть может нам лучше вернуться? – предложил я.

– Нет-нет! Мне уже лучше! – поспешно заверила меня Кадеста, стараясь справиться с недомоганием.

– А у вас в этой. как ее. гравизоне так же?

– Не-е, там полегче. Есть, конечно, еще экстремальный сектор для совсем уж упертых гравиманов, но я туда не спускалась. И, по-видимому, напрасно. Имела бы хоть какое-то представление.

Она все же отпустила стену и сделала осторожный шаг. Поскольку в таком состоянии вести ее на полноценную экскурсию по уровню не имело смысла, я решил проводить Кадесту в свою каюту, где она смогла бы прилечь. Благо, идти совсем недалеко.

Двигалась девушка медленно, тщательно обдумывая каждое движение. Она опускала ногу на всю стопу, потом плавно переносила на нее вес тела, и только удостоверившись в устойчивости своего положения, отрывала от пола другую. Так бы ходил обычный человек, если из его головы вынуть все связанные с этим процессом рефлексы.

Чего-чего, а упрямства Кадесте было не занимать. Несмотря на полуобморочное состояние, она все же доковыляла до каюты.

– А где все остальные? – поинтересовалась она, остановившись в дверном проеме и оглянувшись в коридор.

– На рабочих местах, где же еще! – постарался я ответить как можно непринужденней, – у нас же сейчас лихтер под погрузкой.

– И слава Богу, – вздохнула девушка и опустилась на краешек койки, – не хотелось бы, чтобы они глазели на меня в таком виде.

А я подумал, что у Бориса, помимо телепатического, похоже, имеются еще и некоторые зачатки пророческого дара.

Кадеста растянулась на моей кровати и закрыла глаза. У нее ушло около минуты, чтобы немного прийти в себя. Постепенно ее лицо приобрело обычный цвет, а дыхание снова стало ровным.

– В голове не укладывается, как вы умудряетесь жить с такой ношей на плечах, – пробормотала она.

– Привычка, – пожал я плечами, – все живые существа на Земле, и человек в том числе, формировались на протяжении миллионов лет как раз с тем, чтобы нормально существовать в таких условиях. Мне тоже, например, непонятно, как можно провести всю жизнь в невесомости, ни разу не ступив ногами на твердую землю.

– Не вижу никаких проблем, мы тоже привыкли, – она улыбнулась, похлопала ресницами и осмотрелась по сторонам, – ты здесь обитаешь?

– Ага.

– Скромно, – критически констатировала девчонка и вдруг замерла, разглядывая стену, – о!

О, Господи! Я даже зажмурился то ли от стыда, то ли от ужаса. Это надо же было так опростоволоситься! Как я мог забыть!?

– Здесь все твои подруги? – спросила Кадеста, удивленно вскинув брови.

– Это не мои, – отозвался я неожиданно севшим голосом, – тут так уже было, когда я заселился.

– Да ладно тебе прибедняться! Не скромничай, – и она посмотрела на меня с какой-то неожиданной примесью восхищения.

– Честно тебе говорю! Это все осталось от моего предшественника.

– Откуда он набрал столько девчонок? – Кадеста вновь перевела взгляд на стену.

– Вообще-то, я сильно сомневаюсь, чтобы он был лично знаком хотя бы с одной из них. Он вырезал эти картинки из журналов.

– Из журналов? Но зачем? Если он не знаком с этими особами, то какой смысл держать рядом с собой их фотографии?

– Ну… так… – я чувствовал себя чертовски неловко. Того и гляди, еще придется объяснять ей, что детей не аист приносит, – просто красиво.

– Считаешь? – скептически хмыкнула моя гостья, но, на мое счастье, развивать тему дальше не стала, вернувшись к рассматриванию каюты, – как ты тут жить можешь? У тебя даже окон нет!

– Как это нет!? – оскорбился я и, протянув руку, открыл шторку на иллюминаторе, – вот, пожалуйста!

– И это ты называешь окном!? – фыркнула Кадеста, чем окончательно испортила мне настроение, – прям амбразура какая-то!

– Окна – самые уязвимые места конструкции, – проворчал я, – да и стоят недешево. Особо не разгуляешься.

– М-да, – задумчиво проговорила девушка, – теперь я понимаю, какой смысл вкладывает в свои слова Малгер, когда называет вас «Земляными червями». Без обид.

– Ладно, проехали…

– Ваша главная проблема в том, что вы боитесь Космоса.

Здрасьте, приплыли! Только вчера мне казалось, что я сумел свой страх перебороть. Но сейчас все вдруг вернулось на круги своя, и я, слушая Кадесту, неожиданно понял, что по большому счету ничего так и не изменилось. Достаточно было лишь посмотреть на ее скафандр, чтобы осознать, насколько долгий путь лежит на самом деле у меня впереди.

– Вы видите в Космосе врага, – продолжала Кадеста, – врага жестокого, беспощадного и не прощающего ни одной ошибки. Отсюда и ваше желание защититься от него как можно надежней. Отгородиться толстыми стенами с крохотными окошками-бойницами, забраться в громоздкие и неповоротливые, точно бронекостюмы, скафандры. Вы не живете в Космосе, вы обороняетесь от Него, сидите как в осаде. Практикуя подобный подход, вы ничего не добьетесь, ваши страхи будут удерживать вас крепче любого якоря. У вас не будет никаких перспектив, пока вы их не поборете. Невозможно строить нормальные отношения с партнером, которого ты боишься, согласен?

– Согласен, – кивнул я, – но не надо валить в одну кучу иррациональный страх чего-то неизвестного и разумную осторожность.

– И что ты называешь «разумной осторожностью»? – усмехнулась девушка, – надевать водолазный костюм каждый раз, когда собираешься искупаться? Ведь вы ведете себя именно так.

– Хорошо, – я предпочел с ней не препираться, – что ты предлагаешь?

– Мы могли бы помочь друг другу.

– Помочь? – мой мозг явно не поспевал за лихими виражами, выписываемыми ходом мыслей Кадесты, – помочь в чем?

– Вам нужно, наконец, осознать, что Космос – не враг, а партнер. Огромный дом, в котором нам суждено жить, и бояться которого – глупо. У нас имеется колоссальный опыт жизни в этом доме, есть соответствующие технологии, и всем этим мы могли бы с вами поделиться. Вам давно пора уже избавиться от детских страхов и двигаться дальше.

– Я это. ну да, конечно, но. – я был совершенно выбит из колеи и поспешно ухватился за первую же подвернувшуюся соломинку, – звучит заманчиво, но вам-то с того какая радость? Чего вы хотите взамен?

– Подвох ищешь? – Кадеста, прищурившись, посмотрела на меня, и у меня начали зарождаться первые подозрения, что она не так проста, как мне казалось поначалу, – это логично. Но его нет.

Она снова опустила голову на подушку, поскольку держать ее на весу ей было тяжело, и прикрыла веки.

– Мнения, конечно, разнятся, – заговорила она после небольшой паузы, – но многие, и я в том числе, считают, что тот разрыв был ошибкой. Мы слишком рано, слишком торопливо оборвали все связи с родной планетой, а это не могло не повлечь за собой определенные негативные последствия.

– Какого рода?

– Ты был прав, когда говорил о том, что человек создавался для жизни на Земле. Только после достаточно длительной изоляции становится понятно, сколь многое в нас оказалось замкнуто на привычную среду обитания. И дело не только в физиологии, с ней еще можно как-то договориться, а вот в том, что творится в головах, навести порядок гораздо труднее.

Быть может, если бы отцы-основатели проявили больше бескомпромиссности и избавились от всего, что только могло напоминать о Земле, как предлагали некоторые, то жилось бы легче, ведь сложно тосковать о чем-то, чего никогда не знал. Но такое решение лежало далеко за рамками возможного. Они хотели построить гармоничное общество – образованное и высокоинтеллектуальное, а это нельзя сделать на пустом месте. Необходим фундамент. А потому мы поволокли с собой весь накопленный багаж человеческой культуры, который в итоге стал обузой, не позволяющей двигаться дальше.

– Почему? – мне стало действительно интересно.

– Сам посуди: вся художественная литература, музыка, фильмы… все так или иначе связано с Землей. И ты, читая очередной роман, постоянно ощущаешь себя ущербным, поскольку понятия не имеешь, как пахнет свежескошенная трава, что ты чувствуешь, когда морской ветер бросает тебе в лицо соленые брызги, как поют жаворонки в знойной выси. Это, как минимум, крайне неприятно. А с фильмами еще хуже.

– Но можно изъять из библиотеки все художественные произведения, – предположил я, – оставить только учебники, справочники, все, что касается естественных наук. Тогда и соблазна не будет.

– А как ты думаешь, можно ли построить гармоничное общество, воспитать полноценного человека, опираясь только на науку и отбросив Культуру. Я вот сильно сомневаюсь, – Кадеста отрицательно помотала головой по подушке, – а даже если и так, то сделать это следовало с самого начала. А потом, когда промашка стала очевидной, такое решение выглядело бы исключительно волюнтаристическим и могло привести к самому натуральному бунту.

– И что теперь?

– Мы фактически застряли где-то на полпути. Невозможно идти вперед, если будешь то и дело оглядываться, а людей с вывернутыми шеями день ото дня становится все больше. Они снова и снова перечитывают старые книги, кинозалы забиваются под завязку, энтузиасты целыми днями копаются на грядках в гравизоне, снова в моде земная одежда, которую воссоздают по старым фотографиям. Все, что связано с прошлой жизнью, активно романтизируется и идеализируется. До того, чтобы считать Землю потерянным раем дело пока еще не дошло, но тенденция налицо.

– Но что в таком случае мешает вам вернуться? – недоуменно нахмурился я.

– Гордость, – на лице девушки промелькнула тень досады, – это означало бы, что все, что делалось последние пятьдесят лет, оказалось напрасно. Что все принятые основателями решения – ошибочны. Что все мы – дураки, выгнавшие сами себя на задворки человеческой цивилизации. Нужно обладать немалым мужеством, чтобы признать такое. И я уверена, что подобное решение Совет никогда не примет, вне зависимости от того, какого мнения придерживаются отдельные его члены.

– А ты, как я понимаю, решила действовать «снизу», налаживая контакты между никарами и остальным человечеством при помощи, так сказать, «народной дипломатии»?

– Как-как ты нас назвал? – Кадеста даже приподнялась на локте.

– Никары, то есть «Новые Икары», – разъяснил я, – ты что, никогда раньше не слышала?

– Ни разу, – она снова легла, – удивительно! Насколько я знаю, во времена разрыва ваш брат именовал нас несколько иначе.

– С тех пор много воды утекло. Распри забылись, романтика осталась. Точно так же, как и у вас.

– У нас ничего не забылось, – девчонка недовольно надула губки, – Малгер и ему подобные постоянно напоминают остальным, какими словами нас провожали в изгнание. Они ту старую обиду холят и лелеют, буквально питаются ею.

– Зачем? – искренне удивился я, – и кто он такой, этот Малгер?

– Мой двоюродный брат, сын дяди Оскара. Он весьма влиятельный член Совета. Молодой и невероятно энергичный, вот только энергию свою он тратит не на то, на что следовало бы. Он свято уверен, что пятьдесят лет назад было принято единственно верное решение, и лишь окончательно порвав с «Земляными червями», человечество сможет достичь новых высот своей эволюции. Убежденный изоляционист, в общем. Я же считаю любую изоляцию вернейшим способом зайти в тупик, и что на старых обидах нормального будущего не построить, – Кадеста вопросительно взглянула на меня, – а ты что думаешь?

– Хорошо, общая диспозиция теперь более-менее ясна, и ход твоих мыслей мне понятен, – я поерзал на стуле, поскольку ощущал себя крайне неловко. Мне постоянно казалось, что меня спутали с кем – то другим, а когда ошибка вскроется, меня ожидают серьезные неприятности, – вот только объясни мне одну простую вещь – при чем здесь я?

– Но надо же хоть с чего-то начинать, – Кадеста рассмеялась, но я так и не понял, шутит она или говорит серьезно.

– Если мы говорим о налаживании контактов между нашими народами, то я – определенно не тот человек, который тебе нужен.

– Отчего так?

– Сама посуди! Я всего лишь студент, который на эту драгу-то попал совершенно случайно. При всем желании, мне ни за что не изменить сложившегося положения вещей. Что я могу сделать? Что, вообще, может сделать один-единственный тщедушный и слабовольный человечек?

– Очень многое, – Кадеста определенно не разделяла моего пессимизма, – судьбы целых государств, подчас, зависит от одного верного слова, от одного решительного поступка.

– Да брось ты! – фыркнул я, – ни одно судьбоносное решение не принимается кем-то единолично. В таких случаях все делается коллегиально, а тот человек, который озвучивает конечный результат, ни на что, по большому счету, повлиять не может. Он всего лишь рупор властного большинства, и только.

– Ну почему же? Мой дядя Оскар, прекрасно понимая, что идея разрешить мне посетить вашу драгу с визитом будет встречена Советом в штыки…

– Почему? Откуда такая уверенность?

– У изоляционистов стандартный набор аргументов. Они опасаются, что в случае контакта, земляне смогут получить доступ к информации о наших связях и финансовых интересах на родной планете. Тем самым мы подставим под удар людей, рискнувших сотрудничать с нами, и в дальнейшем возможности заключения совместных контрактов будут сильно ограничены, если вообще возможны. И это было бы крайне неприятно, как в материальном, так и в моральном плане. Возможная выгода же от такого визита представляется им слишком умозрительной, чтобы идти на подобный риск.

– Чушь! По тем искам давно уже истек срок давности, никто больше не держит на вас зла.

– И, тем не менее, Совет моего замысла бы не одобрил, – Кадеста покачала головой, – поэтому, давая согласие на этот визит, мой дядя ни с кем не советовался, и если моя затея позволит хоть что-то изменить в наших отношениях, то, получается, его личное решение смогло повлиять на ход истории.

– Да-да, я все понимаю, но все-таки, почему именно я? Почему не кто– нибудь более влиятельный? Известный политик или популярный актер хотя бы.

– Я должна была убедиться.

– В чем?

– Ну, Малгер порой бывает чертовски убедителен, и когда он рассказывает о том, какими грязными, грубыми и дикими являются все те люди, что остались на Земле, невольно начинаешь ему верить, – Кадеста виновато улыбнулась, – я всегда сомневалась, но была обязана убедиться лично. Именно поэтому мой визит носит столь спонтанный характер, я хотела лишить вас возможности подготовиться. Мне нужен был самый обыкновенный человек, типичный представитель своего народа, и на этом месте оказался ты.

Ох, Борис, Борис! Как в воду глядел, ей-богу!

– Что ж отлично! – выступать в роли говорящего манекена мне нравилось еще меньше, чем быть экскурсоводом, – мне встать и пройтись? Может, сплясать или спеть что-нибудь? Чтобы ты могла лучше меня рассмотреть.

– Извини, я не хотела тебя обидеть, – девушка протянула руку и коснулась моей коленки, – я пытаюсь исправить ситуацию, но и сама толком не знаю, с какого боку к ней подступиться. Если ты мне поможешь, то вместе мы могли бы добиться результата намного быстрее.

– Я же говорю, не тот я человек, что может тебе хоть в чем-то помочь!

Что я могу сделать?

– Ты мог бы посетить нашу станцию, чтобы своими глазами увидеть, как мы живем.

– Ага! И заодно устроить показ мод для всех желающих! Чтобы любой мог посмеяться над моим неуклюжим скафандром. Спасибо большое!

– Ты что, не хочешь слетать к нам, на «Ньютон»!? – Кадеста была настолько потрясена, что даже села на кровати.

– Хочу, конечно, но… постой, ваша станция вроде бы «Джордано Бруно» называлась? Или я что – то путаю?

– Так то давно было! Мы уже лет тридцать как переехали на новую квартиру, гораздо просторней и совершенней, чем прежняя, – девушка продолжала пристально на меня смотреть, – ну так что?

– Хотеть то я, конечно, хочу, но меня совершенно не воодушевляет перспектива работать наглядным пособием, – я с детства терпеть не мог публичные мероприятия. Необходимость выходить на сцену и что-то говорить перед полным залом пугала меня до икоты, – я ведь прекрасно понимаю, зачем ты меня приглашаешь. Ты хочешь, чтобы и остальные убедились, что мы, «Земляные черви», вовсе не такие страшные, как нас представляет этот твой Малгер и ему подобные. Разве я не прав?

– Ты чересчур сгущаешь краски. Публичные смотрины я тебе устраивать не намерена, но вот некоторым из моих соотечественников пообщаться с тобой было бы полезно.

В ее устах это прозвучало так, словно я был лекарством, горькой пилюлей, требуемой для излечения капризного больного. Идея оказаться вовлеченным в какие-то личные разборки Кадесты меня также не прельщала.

Даже странно немного. Почему-то я, вместо того, чтобы немедленно и с радостью согласиться на ее предложение, упрямо выискивал причины для недовольства. Или же то был естественный страх неведомого? Кто знает, что может ожидать меня в гостях у никаров? Я ведь могу и не вернуться, и никакой возможности найти меня или как-то помочь ни у кого не будет. Так и сгину в безвестности. В сети ходили истории о людях, похищенных никарами, но издания, публиковавшие подобные басни, особого доверия не вызывали, так что я и не обращал на них внимания. Другое дело, когда подобная перспектива замаячила передо мной лично…

Поскольку в разговоре с девчонкой я изначально решил не увиливать и говорить все, что думаю, то не стал изменять этому принципу и на сей раз.

– Предложение твое, конечно, заманчивое, – заговорил я, задумчиво потирая ухо, – но ведь и рискованное одновременно.

– Где же тут риск? – удивилась Кадеста.

– Я же фактически окажусь у тебя в заложниках. Никто не будет знать, где я и что со мной, и вы сможете распоряжаться моей судьбой по своему усмотрению. Неуютно как-то, согласись.

– Чушь какая! – девушка возмущенно фыркнула, – к чему нам лишние неприятности?

– Почем мне знать? Ведь мне известно лишь то, что я услышал от тебя. Быть может, вы лелеете некий коварный план, в котором мне уготована роль жертвенного ягненка. Всякое бывает.

– Ты – параноик, – недовольно сжав губы, заключила Кадеста после недолгого раздумья, – но, увы, ничего более убедительного я тебе предложить не могу. Ты либо веришь моим словам, либо нет. И если бы ты знал, каких усилий стоило мне добиться разрешения на это посещение, а, тем более, на то, чтобы пригласить тебя с ответным визитом, то подобных глупостей бы не говорил.

– Извини, конечно, но ты сама попробуй встать на мое место, – беспомощно развел я руками, – если хочешь выжить в этом жестоком мире, волей-неволей приходится быть подозрительным.

– Я понимаю, просто. – девчушка была явно раздосадована и не особо скрывала этого, – я была готова к тому, что моя затея столкнется с теми или иными проблемами, но не предполагала, что они возникнут буквально на ровном месте, там, где я их совершенно не ожидала.

– Теперь ты сама сгущаешь краски, – улыбнулся я, – я же не отказываюсь, а всего лишь сомневаюсь. Мне требуется время, чтобы как следует обдумать твое предложение. Не могу же я прямо сейчас сорваться и полететь за тобой на край света!

– А почему? – голос Кадесты понемногу обрел прежнюю игривость.

– Да хотя бы потому, что моя месячная вахта только началась. Когда освобожусь – тогда и посмотрим, а раньше никак.

– Ладно, я согласна немного и подождать, – вздохнула она, – а на тот случай, если все-таки надумаешь, запиши-ка адресок.

Девушка продиктовала мне адрес почты, и я аккуратно занес его в свой планшет.

– Адрес – одноразовый, – пояснила она, – и только для того, чтобы ты мог сообщить о своем согласии и назвать место и время встречи. Никому его не отдавай и ничего другого на него не присылай! С этим у нас строго. Место выбери подальше от оживленных трасс, чтобы не привлекать внимания. Если получится подхватить тебя прямо здесь – это был бы идеальный вариант. Я пришлю за тобой Аннэйва, моего пилота, и сюда же он тебя потом и вернет. Ждать буду ровно месяц.

– Но меня могут подрядить и на вторую вахту подряд…

– Хорошо, два месяца, потом мое предложение аннулируется, – Кадеста снова вздохнула, – буду искать другие пути.

– Я все понял, – кивнул я, – ничего пока не обещаю, но кто знает.

– Какой же ты нерешительный! Только представь – оказаться человеком, положившим начало воссоединению наших народов! Мне кажется, что подобный результат все же стоит некоторого риска, а?

– Что-то я не ощущаю себя героем, созданным для подобных свершений.

– А я что, по-твоему, похожа на великого революционера? Дело не в масштабе конкретной личности, а в готовности самого общества к переменам.

– А оно готово?

– Если судить по тому, что я вижу дома на «Ньютоне», то да, – Кадеста ткнула в меня пальцем, – да и твои рассказы говорят о том же. Подумать только, «Никары»! Еще лет двадцать назад о таком и помыслить было смешно! А коли теперь ситуация созрела, то и малой искры достаточно.

– От шальных искр обычно ничего хорошего не случается, – проворчал я.

– Какой же ты зануда! – девчонка в притворном отчаянии закрыла лицо руками, – у меня от твоего пессимизма аж голова разболелась.

– Дать чего-нибудь?

– Нет, не надо, – Кадеста приподнялась на локте и протянула мне руку, – лучше помоги подняться. Аннэйв, небось, заждался уже.

Обед был окончательно и бесповоротно загублен. Невозможно получать удовольствие от еды, когда все твои мысли заняты чем-то другим, и ты даже вкуса ее не ощущаешь. Я сейчас не могу даже вспомнить, что именно тогда ел.

Стоило мне только запереть за Кадестой люк и включить рацию, как на меня обрушился натуральный шквал, центром которого выступал Жан. Он сыпал вопросами словно пулемет, и в каждом из них мне мерещился скрытый подтекст, а потому я окончательно впал в ступор. Спас меня Борис, ненавязчиво поинтересовавшийся у нашего повара насчет обеда, за что я был ему искренне благодарен. Кроме того, я действительно успел здорово проголодаться.

На жилой уровень мы ехали в лифте вместе с Гильгамешем, но немногословный великан донимать меня расспросами не стал. За всю поездку он произнес всего два слова:

– Как прошло?

– Нормально, – ответил я, и всю оставшуюся дорогу мы проделали в молчании, что меня вполне устраивало.

Однако в столовой все вернулось на круги своя, и Жан насел на меня с удвоенной энергией, раз за разом вопрошая с издевательской ухмылкой на физиономии:

– Ну как? Ну как?

Отбиться от его домогательств оказалось почти невозможно, односложные ответы его не устраивали, он жаждал подробностей, причем желательно пикантных. На мое счастье Борис вновь меня выручил, выложив на стол свой планшет и запустив на нем просмотр записей с камер наблюдения. Жан пристроился у него за спиной, возбужденно сопя и отпуская по ходу сальные комментарии, и мне казалось, что еще немного, и его слюни начнут капать капитану за шиворот.

Гильгамеш смотрел кино со своего места, подавшись вперед и вытянув шею. Картинка доставалась ему в перевернутом виде, но, с учетом того, что наше с Кадестой рандеву проходило в невесомости, данный факт почти ничего не менял. Наблюдал он по обыкновению молча, но лишь до тех пор, пока речь не зашла о скафандрах.

– Стоп! Стоп! Подожди! – здоровяк чуть не вырвал планшет из рук капитана, – дай глянуть!

Борис и сам заинтересовался ничуть не меньше, он остановил запись и они вдвоем принялись рассматривать костюм Кадесты, приближая и вращая картинку то так, то эдак. Жан, неожиданно оказавшийся на обочине процесса, с кислой миной на своей лошадиной физиономии заглядывал Борису через плечо. Его куда больше занимал не столько сам скафандр, сколько его содержимое, до которого теперь никому не было дела.

Капитан с техником так увлеклись, что даже начали препираться.

– Говорю тебе, тут такой же принцип, как и в «Дельфине», – в распалившемся Гильгамеше проснулось красноречие, – механическое обжатие!

– А где тогда шнуровка? Где затяжки?

– Вот, вот и вот, – техник указал на блестящие замки на рукавах и штанинах Кадесты, – все сведено в несколько основных узлов.

– Но кираса-то жесткая, – не уступал Борис, – и шлем, значит должен быть и наддув!

– Одно другого не отменяет. Где-то наддув, а где-то обжатие.

– И системы терморегуляции я что-то не вижу.

– Должна быть… – Гиьгамеш подтянул к себе планшет, чтобы рассмотреть скафандр получше, – не знаю, быть может, она у них не водяная, а какая-нибудь еще? Термоэлектрическая, например.

– Фантазии.

Пободавшись немного, они вроде бы успокоились, но тут запись дошла до момента, где Кадеста упомянула об экстремалах, прогуливающихся за бортом в негерметичных костюмах, и эта ее фраза вызвала у мужиков натуральный мыслительный паралич.

– Что за. – только и смог выговорить капитан, после чего надолго умолк.

– Да что вы бабий треп-то слушаете! – воспользовался моментом Жан, – мало ли что она болтает! Давай дальше!

– Механическое обжатие, – как-то растерянно пробормотал Гильгамеш, – достаточно герметизировать лишь шлем. и подштанники.

– Вы рехнулись! – Жан покрутил пальцем у виска, – без нормального скафандра ты сразу же в ледышку превратишься! Там же температура – абсолютный ноль!

– Следуя твоей логике, чай, налитый в термос, тоже должен в ледышку превращаться? – Борис посмотрел на повара с неким сочувствием, как на слабоумного, – вакуум температуры не имеет, так что.

– Почему бы и нет, – закончил за него фразу Гильгамеш, а Жан только еще больше погрустнел.

– А насчет терморегуляции, – капитан привычным движением провел рукой по лысине, – она нужна, чтобы на солнцепеке не изжариться, а если никары, как и собирались, разместили свою станцию вдали от звезд, то такой проблемы не возникает, да и уровень радиации ниже – можно на защите сэкономить. Вот и получается такой симпатичный легонький комбинезончик, – он вновь запустил воспроизведение, и вся троица продолжила следить за нашими с Кадестой похождениями, отпуская по ходу короткие комментарии.

Следующая порция веселья привалила, когда запись дошла до места, где мы нырнули в мою каюту. Тут Жан словно проснулся и начал толкать меня в бок, непрестанно подмигивая и подначивая с удвоенной энергией:

– Ну как? Ну как? Губочки медовы? Сисечки пуховы?

– Да угомонись же ты, наконец, секс-затейник чертов! – не вытерпел Борис, – ты сперва на лицо ее посмотри, а потом уже спрашивай!

– А что лицо? – не понял его Жан, – вполне симпатичное. глаза только широковато сидят, а так – ничего.

– Да оно зеленое, дальтоник! Девка еле-еле на ногах стоит, а ты тут пристаешь со своими дурацкими намеками. Хватит уже.

– А vos ordres! – вконец обиженный повар отошел к мойке и демонстративно загремел посудой.

– О чем вы там с ней толковали? – полюбопытствовал Борис, перемотав запись до места, где мы вернулись в коридор и поковыляли к лифту, – никак в толк не возьму, ради чего она вообще к нам приперлась?

– Вы не поверите, – у меня невольно вырвался смешок, – она хотела убедиться, что на головах у нас нет антенн, а в задницах – ракетных двигателей.

– Да ну!?

– По крайней мере, что мы не такие уж земляные черви, как ей рассказывали в школе.

– Занятно, – протянул наш капитан, – мы про них и думать уже давно забыли, а они, оказывается ту застарелую злобу продолжают целенаправленно культивировать! Интересно, ради чего?

– Быть может для того, чтобы у их добровольного изгнания оставалась хоть какая-то причина?

– Все возможно. И я рад, что на ее пути встретился именно ты, – он покосился за спину, – а то могло быть и хуже.

– Не надо делать из меня монстра! – бросил в ответ Жан, даже не обернувшись, – ты лучше сам в зеркало посмотрись.

– Ладно, хватит! – Борис выключил планшет, – значит так, если кто будет интересоваться – ничего этого не было, ясно? Никто посторонний к нам на борт не поднимался, и об аудиенции никто не просил. А то понабегут тут любопытные, начнут свои носы нам в разные места совать. Не нужно мне лишних неприятностей, и так жизнь веселая до невозможности. Всем понятно?

– Угу.

– А ты, юнга, – он нацелил на меня свой пронзительный взгляд, – удали все соответствующие видеозаписи из архива и замаскируй недостачу. И проследи, чтобы ничего в некролог не попало.

– Сделаю.

– Тогда все по местам! Расселись тут, понимаешь ли, кинотеатр себе устроили… Или уже всю работу переделали?

Лихтер никаров стоял у нас под загрузкой еще два дня. Ничего особо примечательного за это время не приключилось. Гильгамеш безвылазно сидел в своей каморке на причальном уровне, Борис привычно матерился по всякому поводу, а Жан исправно нас всех кормил. Он таки выцыганил у меня один кадр с Кадестой и пристроил его на своем планшете, среди множества прочих женских портретов. Капитану мы, естественно, ничего не сказали. Все прочие записи я, как мне и было велено, аккуратно вычистил из бортового архива, но кое-что все же сохранил у себя, поскольку на сей счет никаких инструкций не получал.

Каждый день я принимал новые заявки на погрузку и забивал их в рабочее расписание, которое очень скоро переросло пределы текущей вахты и пошло на второй месяц. Таким образом, моя авантюра грозила затянуться до самого начала сентября, а то и дольше. При таком окладе вполне можно позволить себе немного отложить начало учебного года, ничего страшного не случится. Не первый курс, чай.

Лихтер Кадесты еще не успел нырнуть в свой портал, а на наших мониторах уже красовался следующий, но уже земной. На сей раз стыковка получилась ощутимо жестче, и толчок ощущался даже в рубке, на жилом уровне. Борис не преминул в своей обычной манере прокомментировать действия пилота, но было видно, что делает он это скорее в силу привычки, чем по велению души.

Спустя еще несколько стыковок, я понял, что мастерство никарского пилота являлось на самом деле как раз приятным исключением из правил. Так аккуратно, как он, не причаливал больше никто, и я начал догадываться, почему наш капитан предпочитал называть их именно никарами, а не, скажем, космодранцами. Ну, по крайней мере, об одном из резонов такого к ним отношения.

А вот на всех прочих горе-пилотов он красноречия не жалел, наделяя их самыми разными девиациями и физиологическими особенностями. Я уже привык к сквернословию Бориса, и мои уши более не пытались свернуться в трубочку от его исключительно образных эпиграмм. Не менее искрометными получались и его дискуссии с Гершиным, причем эта парочка была готова яростно препираться из-за любой мелочи.

Борис умел придумывать сотни и тысячи исключительно объективных причин, препятствующих реализации затей нашего босса, и порой казалось, что для его переубеждения придется полностью переписать Теорию Относительности. Однако высокие договаривающиеся стороны всякий раз приходили к соглашению, обходясь без потрясения основ мироздания и вполне удовлетворившись пятиминутным сотрясанием воздуха. Таков был установленный ритуал, только и всего.

Так что доносящийся из рубки ор вскоре стал для меня лишь еще одним элементом привычного шумового фона, на который я почти перестал обращать внимание. Но точно так же, как любое изменение в привычном гуле двигателя сразу же режет слух, обрывок донесшейся до меня однажды утром фразы заставил мои ноги отклониться от намеченного маршрута и заглянуть на мостик.

По вполне понятным соображениям, я не могу привести здесь эту фразу в первозданном виде, но начиналась она так: «…да пусть они хоть…», а последним словом в ней было: «засовывают!». Остальное додумывайте сами, только учтите, вырезанный кусок занимал не менее пяти секунд, и пристойными в нем были исключительно предлоги.

– Но ты же прекрасно знаешь, как я ненавижу, когда по моему кораблю шастают посторонние! – неистовствовал Борис, – они обязательно улучат момент, чтобы нажать своей задницей на какую-нибудь кнопку или зацепить локтем за тумблер! Мы ведь тут не в бирюльки играем, а деньги зарабатываем! И для тебя, кстати, тоже, так что потрудись держать всяких досужих туристов от нас подальше, чтобы мы могли спокойно заниматься своим делом!

– Он не какой-то праздношатающийся бездельник, – устало отбивался Гершин, – а клиент, который платит точно так же, как и все прочие.

– Тогда пусть он так же, как и все прочие, держится подальше от наших стыковочных узлов. У нас тут не прогулочная палуба, в конце концов!

– Боря, ты же знаешь, у некоторых ребят из Академии Наук чертовски длинные руки. Они и так уже растолкали всех, кто стоял в очереди перед ними. Если мы будем упрямиться, они просто вышвырнут нас с этой делянки и посадят сюда кого-нибудь более покладистого. Им только повод дай, а в претендентах недостатка не будет.

– Ты хочешь сказать, что их требования – это предложение, от которого невозможно отказаться? Так, что ли?

– Почти. Отказаться мы, конечно, можем, но последствия тебе вряд ли понравятся.

– Вот ведь дерьмо! – крякнул Борис, уступая, – так что ему надо-то?

– Доступ к вашему буровому порталу для забора анализов или чего-то в этом роде. Утверждает, что управится за один день.

– Ну, поселиться у нас я ему в любом случае не позволил бы, так что пусть уж постарается. Господи! Сколько же хлопот из-за какой-то ерунды! – капитан вдруг встрепенулся, – а почему бы им не запустить на орбиту свой собственный бур для этих самых анализов и не беспокоить нас по пустякам? Им и надо-то, небось, всего пару пипеток набрать.

– Ты надо мной издеваешься? Или и вправду регламент запамятовал? – Гершин устало махнул рукой, – не валяй дурака.

– Ладно, ладно, но насчет доступа к буру ему придется договариваться с Гильгамешем, – старик недобро ухмыльнулся, – любопытное будет зрелище.

– Боря! – резко осадил его Гершин, – пожалуйста, без травматизма, хорошо? Объясни Яну ситуацию, и пусть он не кривляется.

– Я попробую, – Борис отключил связь и обернулся ко мне, – слышь, юнга, тебе опять работы привалило.

– А причем здесь я? – не успевшая еще окончательно проснуться голова соображала туговато.

– Ты же наш штатный экскурсовод, вот и будешь пасти нашего очередного дорого гостя. Проследишь, чтобы он там чего-нибудь не открутил ненароком.

– Да кто он такой-то?

– Большая научная шишка. Известный астрофизик, профессор или что-то в этом роде, – лицо капитана сморщилось в презрительной гримасе, – не может спокойно пройти мимо возможности покопаться во внутренностях дохлой звезды, некрофил чертов.

– Ну и пусть копается, не жалко, – пожал я плечами, – но почему, в самом деле, он не может нанять себе персональную буровую?

– Правила безопасности запрещают иметь на орбите более одной активной портальной буровой платформы. Не важно, добывающей или исследовательской. Так что придется ему воспользоваться нашим порталом, а Гильгамешу это ох как не понравится! Не любит он допускать посторонних в свое хозяйство, – Борис поднялся из кресла, – могут возникнуть определенные проблемы, которые надо решить, и решить быстро. Наш профессор прибывает уже завтра. Так что займись.

– Что-то меня не воодушевляет роль гонца, принесшего Гильгамешу дурные вести. А вдруг он мне голову оторвет?

– Тогда я лишу его квартальной премии.

– К тому моменту мне уже будет все равно.

– Зато ты будешь отмщен, и мстя моя будет ужасна. Пусть это тебя утешает. Пошли завтракать.

К счастью, Борис не стал подвергать мою шею излишнему риску и сам объявил о прибытии очередного гостя и о том, что от нас потребуется. Гильгамеш, естественно, особого восторга не высказал, но и возмущаться сильно не стал, а только насупился и угрюмо уткнулся в свою тарелку. Но к нашему с Борисом удивлению, на эту новость неожиданно бурно и эмоционально отреагировал Жан.

– Кто!? Слепнев!? – чуть ли не взвизгнул он, – Господи Иисусе! Только этого пижона мне тут недоставало!

– Да вы, оказывается, знакомы? – капитан заинтересовано наклонил голову, – ну-ка, ну-ка, докладывай по всей форме.

– Нечего тут докладывать, – Жан недовольно сложил руки на груди и состроил такую нахмуренную физиономию, что чем-то стал смахивать на сильно исхудавшую копию Гильгамеша, – этот болван начисто лишен даже зачатков такта и чувства меры. Если он узнает, что у тебя в семье кто-то умер, и предстоят похороны, то обязательно напросится, чтобы на поминках нажраться в хлам и травить потом сальные анекдоты. На дух его не переношу.

– Чем же он так тебя допек? В твои кастрюльки лез, что ли?

– Пытался, – повар презрительно фыркнул, отчего стал снова похож на лошадь, – но все больше в личную жизнь. Вот ты представь – приходит он, скажем, в наш ресторан и громко, на весь зал осведомляется: «ну как, Жан, удалось тебе вчера ту девчонку трахнуть?»

– Какую еще девчонку?

– Я просто пример привел. Абстрактный.

– Ну да, понятно. Абстрактный, – согласно закивал Борис, – но не пугайся ты так, он ведь не к тебе прилетает. Его интересует только шарик, на котором мы сидим. Посидит немного в будке у Гильгамеша, а потом отвалит восвояси. Наш юнга за ним проследит.

– Songe-creux! – Жан невесело усмехнулся, – даже не надейся. Этот проныра тут во все щели свой нос засунет, попомни мое слово.

Как ни прискорбно, но в конечном итоге наш повар оказался абсолютно прав. Визит Георгия Слепнева на нашу драгу отпечатался в моей памяти ярким и невероятно шумным пятном. Рослый, подтянутый, постоянно улыбающийся и ни на секунду не закрывающий рта, он больше походил не на серьезного ученого, а на политика, общающегося со своим электоратом в канун выборов. Выглядел Слепнев лет на сорок, что было несколько необычно, учитывая его ученую степень и солидный послужной список, а вел он себя – ни дать ни взять подвыпивший студент-второкурсник.

Подобно длинноногим девушкам, комментирующим прогноз погоды в программе новостей, он умудрялся широко улыбаться, даже когда говорил. Почти каждую свою реплику профессор заканчивал смехом, и смехом же встречал реплики собеседника, выслушивая их с удивленно вскинутыми тонкими черными бровями. В результате у меня неизменно складывалось впечатление, будто я говорю исключительно чушь и ерунду, над которой грех не посмеяться. Позже, когда я пытался восстановить в памяти его облик, в моей памяти всплывала исключительно его сияющая снисходительная улыбка в обрамлении тоненькой бледной каемочки из всего остального.

После отбытия нашего шумного визитера я так и не смог внятно сформулировать свое к нему отношение. Да, он мне не нравился, но вот что именно было тому причиной, четкому определению не поддавалось. Если разобрать его личность, так сказать, на составляющие, то ничего отталкивающего в нем не обнаруживалось, но неприятие не исчезало. Возможно, причина крылась в том, что он был практически моим полным антиподом – веселый, общительный и успешный, но мысль о том, что в основе моей антипатии лежит элементарная зависть, делала меня в собственных глазах еще более ущербным, и круг замыкался. Точно так же в школе простые ученики ненавидят отличников только за то, что те постоянно маячат у них перед глазами живым укором. В общем, общение с профессором вымотало меня так, словно я целый день разгружал мешки с цементом.

Пока мы плыли по коридору от шлюза до поста управления буровым порталом, где работал Гильгамеш, Слепнев успел вытрясти из меня историю моего детства, отрочества и юности, а также то, как я попал на «Берту». И это при том, что весь путь составлял метров двадцать от силы. Одетый в новенький, с иголочки светло-серый комбинезон с эмблемой Академии Наук на груди, аккуратно подстриженный и гладко выбритый, он замечательно оттенял мою помятость и затрапезность.

Кому такое понравится? Даже его темная шевелюра демонстрировала свое превосходство, вызывающе игнорируя царящую на причальном уровне невесомость и сохраняя безупречно причесанный вид. Наверняка тут дело не обошлось без лака для волос, а мужчины, которые им пользуются, автоматически попадают у меня в разряд не совсем нормальных.

Мы впорхнули в каморку к Гильгамешу, и Слепнев незамедлительно высказал о ней свое прямолинейно-уничижающее мнение:

– Э-э-э, как тут у вас все запущено!

При этом он всем своим видом давал понять, что соглашается находиться здесь исключительно во имя науки. Он даже как-то съежился, чтобы ненароком чего-нибудь не коснуться и не испачкаться. Гильгамеш оттолкнулся от терминала, разворачиваясь нам навстречу, и наш гость не удержался от очередного комментария:

– Ого! Ну и здоровы же Вы, батенька!

Он подплыл поближе, словно намеревался осмотреть техника со всех сторон как какой-нибудь музейный экспонат, но Гильгамеш при его приближении подвинулся в сторону, чтобы оказаться между терминалом и профессором. Тот остановился, ухватившись за один из поручней, и попытался, вытянув шею, заглянуть здоровяку за спину.

– Так-так, – протянул Слепнев, – на чем работаем?

– АМТ-504, – буркнул Гильгамеш.

– Экий антиквариат! Все давно уже на семисотую серию перешли! – в воздухе повисла выжидательная пауза, но техник воздержался от каких– либо комментариев.

– Ну и ладно! Как-нибудь управимся с тем, что есть, – Слепнев все же сумел прошмыгнуть мимо него к терминалу и по-хозяйски оседлал табурет, – ну и где тут у него выключатель?

Смотреть на Гильгамеша было одновременно и больно и страшно. Он грозно нависал над ничего не подозревающим профессором и чем-то смахивал на Везувий, недобро косящийся на копошащиеся у его подножия Помпеи. В его взгляде читалась самая настоящая ревность, словно пальцы Слепнева не плясали по терминалу буровой установки, а ласкали его возлюбленную.

– Я буду в реакторной, – прохрипел он, отрывисто кивнул мне на прощание и буквально пулей вылетел в коридор, а я облегченно вздохнул. Кровопролития удалось избежать. А Слепнев даже не заметил исчезновения техника, продолжая возиться с нашей буровой установкой и что-то бормоча себе под нос.

– Хм, неплохо, неплохо, – заключил он, наконец, – я боялся худшего, но эта старушка пребывает в удивительно добром здравии.

Он обернулся и только сейчас заметил, что нас осталось только двое.

– А где этот, как его… Геракл?

– Не Геракл, а Гильгамеш, – поправил я.

– Гильгамеш!? – профессор заливисто расхохотался, но увидев, что я его не поддержал, умолк и вопросительно на меня посмотрел.

– А вообще, нашего техника зовут Ян, – закончил я свою мысль.

– Передай ему мое почтение. Я давно не видел портального бура в столь отличном состоянии. У вас классный техник! – и он снова рассмеялся, чем смазал все позитивное впечатление от своих слов.

– Я передам, – чем больше веселился Слепнев, тем тоскливей становилось у меня на душе.

– Ну ладно, я тут поколдую маленько, а ты можешь быть свободен. Обратную дорогу я и сам найду.

– Если не возражаете, я посижу тут, рядышком, посмотрю, – я подплыл ближе и закрепился на втором табурете.

– Да с чего мне возражать? – еще один заряд смеха, – сиди, смотри на здоровье, если больше заняться нечем.

– У меня есть приказ, в соответствии с которым Вы – мое основное занятие на сегодня, – я обреченно пожал плечами, – да и просто любопытно.

– Ты что, мой надсмотрщик?

– Экскурсовод.

Черт! Смех Слепнева вызывал у меня почти такую же болезненную реакцию, какую у некоторых людей вызывает скрип мела по доске. А он умудрялся находить повод для веселья во всем, что я говорил. Что же мне теперь – рыбой молчать? Так он и над этим расхохочется.

– Что ж, смотри, коли любопытно, – он снова отвернулся к терминалу, – хотя это первый на моей памяти случай, когда кто-то из обслуживающего персонала интересуется наукой. Впрочем… ты же еще студент, верно?

– Угу.

– У вашей братии интересы обычно ограничиваются девчонками и пивом.

– Здесь, на «Берте», нет ни того ни другого, – тьфу! Я опять забыл, что в присутствии профессора с шутками следует быть осторожней. Мне даже захотелось заткнуть уши.

– Ну, я постараюсь, насколько смогу, скомпенсировать тебе эту недостачу, – у Слепнева от смеха аж слезы на глазах проступили, – если что будет непонятно – спрашивай, не стесняйся.

Он открыл свою объемистую сумку и начал доставать из нее различную аппаратуру, подключая ее к портам терминала и развешивая в воздухе вокруг себя. Я разжился полезным наблюдением – когда наш неугомонный гость был занят делом, он не трепался. Его движения были лаконичными и четкими, он явно хорошо знал свое дело, что не очень-то вязалось с тем, как он вел себя еще пару минут назад. У меня даже сложилось впечатление, что в Слепневе странным образом уживались два совершенно разных человека. Один был молчаливым профессионалом, доктором наук, ученым с мировым именем и автором нескольких популярных книг по астрономии и космологии, в том числе пары детских, а второй являлся бесшабашным гулякой и балагуром без страха, упрека и угрызений совести. Причем переключение между этими двумя личинами происходило молниеносно и без какого-либо предупреждения.

– Ну что, пошли ноль искать? – неожиданно спросил он меня, и я даже растерялся.

– Чего-чего?

– Будем потихоньку заборный портал опускать, пока не нащупаем границу атмосферы – это будет у нас нулевой уровень. В дальнейшем глубина забора отсчитывается именно отсюда. Понятно?

– Да-да, вполне, – доброжелательность Слепнева выглядела столь неожиданной, что я боялся ее спугнуть, – но только…

– Что? – он выжидающе на меня посмотрел и даже убрал руки от терминала.

– Насчет границы атмосферы, – заговорил я, осторожно подбирая слова, – это, все-таки, понятие довольно растяжимое. Как можно точно сказать, где именно она проходит?

– Ты, брат, не забывай, что мы сейчас не дома, и под нами не обычная планета, а мертвая звезда. Тут все по-другому. Атмосфера тут почти из чистого гелия, и она очень тонкая – несколько сот метров, не больше. Так что граница у нее достаточно четкая, и мы ее сейчас поймаем, – Слепнев кивнул на экран, где красовался обруч портала, и снова коснулся веньеров, – вот, смотри.

– Я ничего не вижу, – изображение портала на экране ничуть не изменилось, хоть я и таращил на него глаза изо всех сил.

– Водород пошел, самый верхний слой атмосферы, – профессор указал на колонки цифр, – глазами ты ничего и не увидишь, хотя если сменить диапазон на инфракрасный.

Он потыкал пальцем в клавиатуру, и картинка мигнула, ярко освещенный обруч померк, сменившись еле различимым контуром, зато в самом его центре стало видно тонкую светящуюся струйку, возникавшую словно из ниоткуда и устремляющуюся в пустоту.

– Вот он, горяченький.

– Теперь вижу, – кивнул я, – что дальше?

– Дальше все просто – запускаем систему на постепенное погружение, и она нам рисует карту распределения химических элементов по глубинам.

– Так Гильгамеш это уже делал. Зачем тратить время, если можно.

– Ха! Гильгамеш! – Слепнев отрывисто хохотнул, – что он делал-то?

Искал, на какой глубине угольный пласт начинается? И только?

– М-м-м, не могу точно сказать.

– Зато я могу. Ваше оборудование все равно ничего большего сделать не позволяет. А у меня задача совсем другого масштаба, – он указал на свой планшет, закрепленный за одним из резиновых жгутов на стене, – и я использую спектральный анализатор, установленный на моем корабле. А он на пару-тройку знаков точнее вашего будет. Мне же важен не только химический состав, но и изотопный, да и распределение температур имеет значение. Так что придется сканировать весь ваш шарик по новой.

– И что даст нам ковыряние в остывшем звездном трупе?

– Ха-ха! «В трупе!» – Слепнев смахнул очередную слезу, – что даст? Лучшее понимание внутреннего устройства и эволюции звезд. Еще один пятачок в копилку знаний человечества.

– Так от живых звезд толку, наверное, больше было бы.

– А ты попробуй к ней подобраться сначала! Там же тысячи, десятки тысяч градусов, да и электромагнитные поля такой силы, что никакой портал не устоит – тут же дестабилизируется и схлопывается. Так что за живыми звездами мы только со стороны наблюдать можем, да еще зонды забрасывать.

– Как же зонды такие температуры выдерживают?

– От них требуется продержаться лишь несколько секунд, пока идет сбор данных, а потом они прямо внутри своего кокона, который к этому времени уже начинает плавиться, открывают портал и выныривают обратно.

– Ишь ты! – я аж присвистнул, – занятно.

– Ты что, о таймдайвинге никогда не слышал? – удивился Слепнев, – люди из этой технологии уже вид экстремального спорта сделали, а ты и знать не знаешь?

– Не знаю, – честно признался я, – чужими безумствами никогда особо не интересовался. А что это такое?

– Пф-ф-ф! Если и есть на свете что-нибудь более безумное, то мне о таком неведомо, – профессор развернулся ко мне, чтобы консоль не мешала ему жестикулировать, – берется маленький одноместный кораблик, засовывается в защитный кокон, а потом зашвыривается под бок нейтронной звезде или даже черной дырке. Он делает вокруг нее пол-витка, а потом выпрыгивает обратно. На борту устанавливают высокоточные часы, и после возвращения смотрят, на сколько они отстали. У кого отставание больше – тот и победил.

– И в чем здесь сложность?

– Ха! Нырнешь чуть глубже – и уже не вынырнешь, затянет внутрь или приливные силы порвут. Чуть-чуть замешкаешься с обратным прыжком – впечатаешься в аккреционный диск. Неверно рассчитаешь точку входа – смотри предыдущий пункт. Спорт на грани самоубийства, как, впрочем, все экстремальные развлечения, – Слепнев покачал головой, – слыхал, на прошлой неделе сын Джерарда Кайонга погиб?

– А что с ним случилось?

– А Бог его знает. Может в диск впилися или в джет или еще куда-то. Нырнул и уже не вынырнул.

– И никаких обломков не нашли?

– Обломков!? Ха-ха! Ты что, совсем темный? Там такие поля, такой рентген шпарит, что защитный кокон даже не плавится, не успевает – он сразу испаряется. Хороший джет может запросто испепелить средних размеров планетную систему, а ты – обломки! Если что – от корабля даже пшика не останется.

– Психи, – резюмировал я.

– Это точно, – согласился со мной Слепнев, – так что видишь, даже не со всякой мертвой звезды скальп снять можно, не говоря уже о живой, а тут у вас такой удобный случай подвернулся! Чертовски необычный экземпляр!

– Что же в нем такого необычного?

– Ну, для ответа на твой вопрос мне придется углубиться в тонкости звездной эволюции, – профессор посмотрел на меня с некоторым сочувствием во взгляде, – а это достаточно обширная тема, на погружение в которую у нас нет времени.

– Вообще-то я в следующем году НГУ заканчиваю, – я даже немного оскорбился таким снисходительным отношением к моим умственным способностям, – так что о термоядерном синтезе имею некоторое представление, да и о диаграмме Как-Его-Там-Рассела наслышан.

– Герцшпрунга-Рассела, – новый взрыв смеха, – извини, у меня совсем из головы вылетело, что ты не из этих… – он кивнул куда-то за спину, а мне стало даже немного неловко.

– Я буду краток, – Слепнев покосился на экран, где продолжали бежать цифры, – шарик, вокруг которого мы сейчас болтаемся, является остывшим Белым Карликом – останками выгоревшей звезды наподобие Солнца. Такие звезды живут довольно долго, от десяти миллиардов лет и более. Белый Карлик, образовавшийся после их выгорания, первоначально имеет чрезвычайно высокую температуру, которая может составлять десятки тысяч градусов. Впоследствии он постепенно остывает и превращается в Черного Карлика. Этот процесс также занимает массу времени, никто даже приблизительно не знает, сколько именно. По некоторым оценкам, до той температуры, какую мы здесь и сейчас имеем, этот шарик остывал также никак не менее десяти миллиардов лет. Что мы получаем в итоге: сложив время жизни этой звезды со временем, потребовавшемся для остывания ее останков, мы получаем величину, которая заведомо превышает предполагаемый возраст Вселенной, что нелепо.

– Космологические теории сложно отнести к точным наукам, – осторожно заметил я, – неизбежны погрешности и неточности.

– Но не в таком объеме, – парировал Слепнев, – ты еще учти, что наша звезда сформировалась никак не раньше второго, а то и третьего поколения, так что накинь сверху еще пару-тройку миллиардов лет.

– Почему Вы так в этом уверены?

– Да потому, что первое поколение состояло сплошь из гигантов, и маленькие звезды тогда сформироваться не могли в принципе, а данная звезда определенно родилась сильно позже, когда вокруг болталось уже достаточно пыли, чтобы могла возникнуть и она сама и ее планетная система. В общем, полный абсурд получается.

– Планетная система!? – вытаращился я, – у нашей «Вишенки» есть спутники!?

– Не знал? Ха-ха! Надо почаще по сторонам смотреть, – профессор подтянул к себе планшет и пробежался по экрану пальцами, вызвав схему с несколькими концентрическими кольцами, – вот, гляди. К данному моменту в живых остались только внешние планеты. Те, что были ближе к звезде, разрушились при ее взрыве, только небольшой астероидный пояс остался. Да и с дальних основную часть атмосферы взрывом сдуло так, что от газовых гигантов только ядра уцелели.

– Когда Вы все это выяснить успели?

– Так наша станция уже почти неделю у вас над головой болтается. Мы уже выяснили все, что хотели, нам осталось только вот эти заборы сделать и собрать зонды, которые по планетам разбрелись. И все, домой, разбираться со всей этой информацией.

– А что зонды на планетах ищут?

– Собирают образцы. Мы хотим собрать как можно больше данных, чтобы выяснить, что именно произошло с этой звездой, и почему она умерла так рано. Анализ скальных пород может сказать нам, какому облучению они подвергались, какова была его интенсивность и длительность, как давно произошел взрыв, и что ему предшествовало, и еще многое другое. Слишком уж серьезную брешь пробила ваша, как ее, «Вишенка» в общепризнанной теории эволюции звезд. Необходимо разобраться, а там, глядишь, и что-нибудь новое выплывет. И, быть может, мы станем лучше понимать свое собственное Солнце…

Рассказ Слепнева прервал писк вызывного зуммера. Я протянул руку и нажал кнопку ответа на интеркоме.

– Четвертый на связи!

– А где Гильгамеш? – немного сварливо осведомился капитан.

– На реакторном уровне.

– Понятно. Вам там долго еще?

– Около часа, – отозвался профессор.

– Не засиживайтесь особо. Я не хочу, чтобы мой юнга с голоду помер, он мне еще пригодится. Отбой.

– Тьфу ты! – вырвалось у меня невольно.

– В чем дело? – Слепнев вопросительно изогнул одну бровь.

– Обед… – я запнулся, соображая, не сболтнул ли лишнего, и запоздало добавил, – ну да ничего, потом себе разогрею.

– Нет-нет, так не пойдет! – он быстро потыкал пальцами в клавиши, останавливая работу портала, – нельзя нарушать режим питания, это же святое! Скажешь еще – разогреть!

Профессор вынырнул из-за терминала и подхватил свою сумку.

– Пошли!

– Но я. э-э-э… – его столь решительный подход к делу поверг меня в замешательство. Я чисто рефлекторно попытался перегородить Слепневу путь к выходу из комнаты, – не беспокойтесь, мне это не впервой. Ваша работа важнее моего пайка. Наблюдать за ней, во всяком случае, гораздо интересней, чем жевать консервированный картон с куриным вкусом. Да и для здоровья полезней, пожалуй.

– Консервированный картон? Ха-ха! – он подплыл ближе и почти по– отечески положил мне руку на плечо, – слушай, дорогой, кончай мне тут заливать. Думаешь, я не знаю, что стюардом у вас Женька Драгунов работает?

– Женька? – переспросил я, – Жан? Вы его знаете?

– Еще бы! Пропустить обед в его исполнении – самое настоящее преступление! А мы с тобой – законопослушные граждане, верно? – Слепнев мягко развернул меня лицом к двери и подтолкнул вперед, – так что давай, полетели!

Всю короткую дорогу до лифта я лихорадочно соображал, пытаясь найти приемлемый выход из сложившейся ситуации, но так ничего и не придумал. В голову лезли сплошь различные кары, которые обрушит на меня Борис, когда мы заявимся в столовую, да и Жан вряд ли обрадуется. Более того, прибыв к шахте, мы обнаружили, что лифт только-только отчалил от реакторного уровня и движется в нашем направлении. С Гильгамешем на борту, естественно. Передо мной вновь замаячила перспектива оказаться свидетелем кровавого побоища.

К счастью, обошлось, и до жилого уровня мы доехали без эксцессов.

Наш техник, хоть и выглядел мрачнее тучи, но вспышками неконтролируемой ярости все же не страдал. Слепнев не преминул заметить, как ему понравилось работать на его буровом портале, и в сколь хорошем состоянии пребывает все оборудование, однако на Гильгамеша все эти комплименты произвели впечатления не больше, чем восторги туристов на египетские пирамиды.

В столовую я входил с тяжелым сердцем. Свое задание я провалил, и милости от капитана ждать не приходилось. Однако, Борис успел наградить меня лишь угрюмым взглядом из-под кустистых бровей, поскольку ввалившийся следом за мной Слепнев тут же замкнул все внимание на себя.

– Привет честной компании.! Ба! Кого я вижу! – он весьма убедительно изобразил удивление, словно не ожидал встретить здесь Жана, – Женька! Ты ли это!? Сколько лет, сколько зим!

В ответ Жан, взглянув на капитана, лишь беспомощно развел руками, словно говоря: «я же предупреждал».

– Как у вас тут все солидно обставлено, – продолжал тем временем Слепнев, по-хозяйски усевшись за стол, – тарелочки, салфеточки… все дела! Чем потчевать-то нас будешь сегодня? У вас тут после его кормежки проблем с пищеварением не случается, а? – он окинул нас быстрым взглядом, – а что вы такие хмурые? Или не знали? Женька как– то раз у нас в РАН кучу академиков потравил. Ну, прям как Сальери Моцартов, честное слово. Ха-ха! Мне-то не досталось, а вот прочий народ там с такими зелеными лицами ходил – вылитые огурцы с ножками! Тоже зеленые и прыщавые.

Слепнев протянул руку к Жану, но тот поспешно увернулся.

– Признавайся, что ты там в суп подмешал? Некоторым, как мне кажется, не помешала бы вторая порция.

– Тебя я могу обслужить персонально, – процедил повар, выразительно покачивая половником.

– Ха-ха! Почту за честь! – наш неугомонный гость словно не заметил сарказма, – как говорится, если уж попадать под машину, то под «Роллс– Ройс», если уж тонуть, то в ванне с «Дом Периньон», а если отравиться, то твоей стряпней. Ну, что у тебя сегодня на обед?

– Суп, – ответ Жана едва не потонул в скрежете его зубов.

– Просто суп? Ха-ха! Скромность украшает человека, это факт, – Слепнев запустил руку в сумку, – а я тут вам, кстати, еще одно украшеньице для стола припас.

Он извлек из глубин сумки увесистый сверток, театральным жестом сорвал с него бумажную обертку и водрузил на стол бутылку золотистого вина.

– Вот. «Токай-Асу», четыре путтони. Лично из Будапешта привез, специально для вас, – профессор снова посмотрел на Жана, выражение лица которого претерпевало в данный момент весьма непростые трансформации, – ну как, найдется у тебя достойная оправа для этого самоцвета?

Повар аж красными пятнами пошел от напряжения. Бушующая в нем внутренняя борьба с самим собой без труда читалась по его физиономии. Борис тем временем, буркнув «Хм», взял бутылку в руки и придирчиво ее осмотрел.

– Ну что, Жан, – произнес он, рассматривая искрящееся вино на просвет, – удиви нас чем-нибудь.

– Да чтоб вас всех! – выдохнул тот, крякнул и поковылял к буфету с посудой, откуда вернулся, держа в руках несколько изящных бокалов, невесть откуда взявшихся за двести световых лет от Земли, – с потрохами за бутылку продаться готовы!

– За такую – да, – заметил капитан, вкручивая штопор в пробку, – но ты, если не согласен, можешь не участвовать.

– Вот еще! – фыркнул Жан, – не дождетесь!

При этих словах Слепнев снова громогласно расхохотался, хлопая себя по коленям и утирая слезы…

В конце концов, предложенная профессором взятка возымела действие, и мы пусть и не воспылали к нему жаркой любовью, но, по крайней мере, согласились его терпеть. Он все так же без умолку тараторил, а все остальные попросту не обращали на него внимания. Я, правда, не особо большой ценитель вин, поскольку в студенческой среде более популярны иные, менее изысканные и утонченные напитки, но, тем не менее, мне понравилось.

Ароматное, сладкое и, кажется, даже густое как сироп, вино неспешно стекало вниз по горлу, собираясь в желудке в теплый комочек, от которого волны приятного умиротворения разбегались по всему телу. После двух недель сухого закона один-единственный бокал выпитого натощак вина был способен творить чудеса. Я откровенно «поплыл», рассеянно слушая треп профессора и клюя носом.

После такого замечательного обеда вставать из-за стола совершенно не хотелось, но рабочий график был неумолим, и мы со Слепневым вновь отправились на причальный уровень, чтобы закончить работу. Наша беседа, посвященная вопросам космологии и звездной эволюции, также продолжилась, плавно перетекая с одной темы на другую по мере того, как заборный портал углублялся в недра «Вишенки».

– М-да, неплохой участочек вы себе застолбили, – заключил Слепнев, поглядывая на данные спектроанализатора, – вряд ли где на Земле отыщется угольный пласт в сотню километров толщиной. Да и чистота-то какая! Это даже не антрацит, не кокс, а самый натуральный, рафинированный углерод в первозданном виде. Неудивительно, что к вам такая очередь клиентов выстроилась. Если из производственного цикла по изготовлению строительных конструкций выкинуть этапы, связанные с добычей метана, его транспортировкой, хранением и пиролизом для получения чистого углерода, то экономия выходит сумасшедшая. Недостатка в заказчиках у вас точно не будет. Да и наши блудные космические братья наверняка заинтересуются.

– Вы о никарах, что ли? – сообразил я.

– О них, родимых. Так что ждите, они наверняка скоро постучатся в вашу дверь.

– Так они это. уже, – пожал я плечами, – их лихтер был у нас первым.

– Да ну!? – удивился Слепнев, – какие шустрые! Но оно и понятно, изголодались, небось. У них же там наверняка со стройматериалами туго, равно как и со всем прочим. Солнца нет, жрать нечего, каждый киловатт электроэнергии на учете – не позавидуешь. Болтаются в своей пустоте, тощие и бледные, что твои привидения. Да так им и надо – за что боролись, на то и напоролись, меньше будут независимых из себя корчить.

– Ну, я бы не сказал, что они очень уж бледные, – с сомнением заметил я, – да и какой-то особой худобой также не отличаются. Так что не думаю, что у них там, на «Ньютоне» все так уж плохо, как Вы нарисовали.

– На «Ньютоне»? – профессор недоверчиво нахмурился, – а откуда ты знаешь? Гостил у них, что ли?

– Увы, нет. Меня приглашали, но пока возможности не представилось. – Приглашали!? Тебя!? Кто!?

– Да забегала к нам в гости одни никарочка, пока лихтер под погрузкой стоял, и мы пообщались немного. Она мне даже свой адресок оставила на тот случай, если я захочу нанести ей ответный визит, но я еще не решил, принимать ли ее приглашение…

Да, да, знаю, я совсем позабыл об осторожности. Алкоголь вообще делает меня болтливым, а тут мне представилась редкая возможность блеснуть перед Слепневым, который до сих пор сам слепил меня своим авторитетом, и я не удержался. Надо сказать, что вид его потрясенной физиономии стоил многого. Возможно, даже всех тех последствий, которые повлекла в дальнейшем моя несдержанная болтовня.

Но тогда я ни о чем таком не задумывался, а просто наслаждался произведенным эффектом.

Мне казалось, что такое только в кино бывает, но Слепнев меня переубедил. Он вытаращился на меня и где-то с минуту молча двигал губами вперед-назад, словно лишился дара речи или просто позабыл все слова.

– К. к вам на драгу. на борт поднимался кто-то из этих бродяг!? Ты часом не заливаешь?

– Ну, Вы же понимаете, что никаких официальных документов я предоставить не в состоянии, – миг триумфа опьянил меня даже сильнее, чем вино, – хотя, если обещаете не болтать, могу показать пару фотографий.

– Разумеется!

Я выудил из-за пазухи свой планшет и вывел на экран несколько кадров из записи, оставшейся после нашей с Кадестой экскурсии. Профессор буквально вырвал его у меня из рук и впился глазами в изображение, как голодный вампир в девичью шею. Но он удивительно быстро обуздал свое возбуждение, переключившись на всесторонний анализ новой информации, причем выводы, последовавшие почти мгновенно, оказались на удивление точными.

– Хм, хм, – Слепнев приблизил картинку, повертел ее так и эдак, – теперь понятно, откуда «StarSuit» черпает идеи при создании своих скафандров. Я подозревал, что они не сами все это придумывают, слишком уж проработанная конструкция для такой молодой и неопытной компании, но теперь все очевидно.

Профессор отставил планшет на вытянутой руке, к чему-то примеряясь.

– Интересно, интересно. Твоя подруга явно родилась и выросла вдали от гравитации, что заметно по непропорционально длинному туловищу – видишь, ее руки только до пояса достают. Позвоночник без нагрузки и у обычного-то человека на пару-тройку сантиметров вытягивается, а тут ему было вольготно с самого рождения, – он снова поднес планшет к глазам, – однако со всеми прочими неурядицами, сопровождающими жизнь в невесомости, они сумели как-то договориться. Голодной и тощей она и вправду отнюдь не выглядит, а лицо – так даже слегка загорелое! Удивительно! Чертовски интересно было бы поближе познакомиться с их вольной жизнью… Говоришь, она тебе адрес оставила?

– Это личное, – запоздало ударил я по тормозам, – только для меня и только на тот случай, если я приму ее приглашение.

– Космодранцы в своем репертуаре, – Слепнев был явно разочарован, – они натуральные параноики, тебе не кажется?

– Жизнь научила их осторожности.

– Знает кошка, чье сало съела! – он презрительно фыркнул, – и с чего же они вдруг решились на такое гостеприимство?

– Понятия не имею, – я окончательно закрутил гайки своему словоблудию и теперь прикидывал, насколько серьезными могут оказаться последствия моего неосмотрительного желания покрасоваться.

– И что ты надумал? Ответишь на приглашение?

– Еще не знаю, – пожал я плечами, – сперва надо вахту закончить, а там видно будет.

– Брось! – Слепнев аж возмутился, – не болтай глупостей! Я бы на твоем месте побросал все к чертовой матери и немедленно согласился. Другой возможности более не представится, уж это точно. Как можно ставить такой уникальный шанс в зависимость от банальной вахты на орбитальной драге! Что ты тут вообще интересного нашел?

– А что? Работа, как работа. Мне нравится.

Данная реплика оказалась явно опрометчивой. Профессорская физиономия сморщилась, словно он зараз съел целый лимон, и я приготовился получить в свой адрес порцию нравоучений, которые незамедлительно последовали.

– Что тут может нравиться!? Изо дня в день одно и то же, одно и то же.

Ты же вроде бы толковый парень, голова у тебя варит, вопросы всякие задаешь, интересуешься. А если останешься здесь, то сам не заметишь, как начнешь тупеть, постепенно превращаясь в придаток системы связи. Твой мозг, лишившись пищи для активной работы, закостенеет и деградирует. Попробовал и хватит, вали отсюда как можно скорее, твое место не здесь!

– И где же?

– Да где угодно! Специалист с твоей квалификацией без проблем найдет себе хорошую работу, соответствующую его уровню. Взять хотя бы наш Исследовательский Флот – или ты думаешь, что ученые только по кабинетам сидят, да в микроскопы пялятся? – он снисходительно усмехнулся, – э-э-э, брат, у нас корабли в такие дебри порой забираются, что дух захватывает! И вот там обеспечение связи превращается в задачу вполне достойную такого мастера, как ты. Что скажешь? Если хочешь, я могу замолвить за тебя словечко, и уже через недельку ты сможешь заступить на куда более интересную «вахту». А?

– Я так не могу. У меня есть определенные обязательства…

– Обязательства!? – Слепнев неожиданно расхохотался, – перед кем!?

– Перед остальной командой, – нахмурившись, ответил я, – перед боссом. у меня же контракт, в конце концов.

– «Командой»!? – буквально выплюнул он, – да ты посмотри, из кого она состоит! Отставной полковник, вышвырнутый с работы повар, да беглый заключенный – ты этих людей называешь своей командой? Ты хочешь стать частью этой бригады неудачников? Не губи свою карьеру на самом старте! Ты – не из них, все их упущенные возможности уже в прошлом, а у тебя, напротив, еще все впереди. Не упускай свой шанс!

Профессор отбыл восвояси, а я остался. С головой, полной сомнений и тяжелых мыслей. Нельзя сказать, чтобы его слова подвигли меня на какие-то решительные действия, но пищу для размышлений он мне подбросил, это точно. Я все так же продолжал просиживать зад в кресле перед терминалом, принимая депеши и оформляя различные документы, против собственной воли снова и снова возвращаясь к нашему со Слепневым разговору и прокручивая в голове его фразу о «бригаде неудачников». Мои отношения с остальными обитателями «Берты» не претерпели каких-либо изменений, по крайней мере, мне так казалось, но я не мог просто так выбросить из головы поставленное на них клеймо. Розовая дымка, висевшая перед моим взором последнее время, начала постепенно рассасываться. Мой первоначальный энтузиазм заметно поугас, и даже тройной оклад уже не радовал душу. Второй месяц моей вахты подходил к концу, и я все больше склонялся к мысли, что он будет и последним.

Эх, планы, планы.

Часть 2 – Гражданин планеты Земля

Каким-то шестым чувством я сразу понял, что дело пахнет керосином. Хотя, если подумать, чем еще мог пахнуть стук в дверь моей каюты посреди глухой ночи. Если бы капитану или кому еще от меня срочно что-нибудь понадобилось, то меня сперва разбудил бы интерком. Меня охватило чертовски сильное, до мурашек, ощущение deja vu. В прошлый раз точно такой же стук обернулся для меня заключением контракта и отправкой на «Берту», но вот что ожидало меня за дверью сейчас?

С тяжелым сердцем и плохо соображающей головой я сел на кровати и спустил ноги на пол.

– Кто там? – спросонья мой голос прозвучал хрипло и недовольно.

– Это я, – каркающие интонации Бориса не узнать было невозможно, – открой, поговорить надо.

В маленьких помещениях есть своя прелесть – ты можешь дотянуться до всего, что тебе понадобится, не вставая с места. Я привстал и повернул защелку. Борис тут же влетел в каюту и, толкнув меня обратно на кровать, захлопнул дверь за собой.

– Что ты натворил? – выпалил он, угрожающе нависнув надо мной.

Забавно. Человек может с полной уверенностью считать себя невинным аки агнец, но стоит вот так в лицо задать ему подобный вопрос, как он немедленно теряется, начинает нервничать и, стоит лишь немного подождать, как он сам раскопает у себя в чулане такое количество скелетов и скелетиков самых разных форм и размеров, что даже начнет терзаться муками выбора.

– Э-э-э… в смысле? – я непонимающе нахмурился, лихорадочно соображая, где и когда мог напортачить.

– Что Ты Натворил!? – снова прорычал Борис, почти уткнувшись в меня носом.

– Не знаю. забыл воду в туалете спустить? – предположил я.

– Кончай дурочку валять! – рявкнул капитан и указал рукой на дверь, – у меня в коридоре стоит явившийся по твою душу курьер из Министерства Обороны с двумя вооруженными десантниками. Я ненавижу, когда меня выставляют идиотом, а потому хочу все узнать из первых рук и в последний раз спрашиваю: что ты натворил!?

Впервые за все проведенное рядом с Борисом время я позавидовал его обширному лексикону, поскольку в своем собственном слов для описания моего состояния я не нашел. Я только и смог, что вытаращился на него что было сил. Еще немного, и мои глаза просто вывалились бы.

В последний раз я общался с людьми в погонах два года назад, на армейских сборах. Там на полигоне я, помнится, чуть не засветил в лоб одному из офицеров выскользнувшей у меня из руки учебной гранатой, но свою порцию матюгов я тогда уже получил. Что же им понадобилось от меня на этот раз?

– Я… я… – мое лицо свело судорогой от терзавшего меня словарного голода, – гкх!

Несколько секунд мы молча таращились друг на друга.

– Та-а-к, понятно, – произнес Борис, выпрямляясь, – вижу, что ты и впрямь не в курсе. Одевайся.

– И ч. что Вы собираетесь д…делать? – я еще слегка заикался, но первоначальный шок уже спадал.

– Устрою вам очную ставку, хочу посмотреть, что из этого получится.

– Вы меня им отдадите?

– Разве у меня есть выбор?

– Они предъявили ордер на мой арест? – натягивая штаны, я лихорадочно пытался найти хоть какое-то объяснение происходящему.

– А зачем? Этим ребятам достаточно щелкнуть пальцами, чтобы все мы и безо всяких ордеров оказались в таких местах, по сравнению с которыми Аборея курортом покажется.

– Вот черт!

– Готов? Ничего интересного не припомнил?

– Полный ноль.

– Ладно, пошли, пообщаемся.

Но прежде, чем выйти из каюты, Борис наклонился к интеркому и нажал кнопку вызова.

– Гильгамеш, прости за беспокойство, но ты не мог бы выглянуть на минутку в коридор? Будь так любезен.

За дверью нас поджидало трое людей в форме. Впереди стоял невысокий майор с планшетом, которым он нетерпеливо похлопывал себя по бедру, а за его спиной виднелись два коротко остриженных десантника.

– Вот Ваш пациент, – капитан положил мне руку на плечо, – в целости и сохранности.

– Олег? – майор сверил мою физиономию с фотографией в своем планшете.

– Так точно, – угрюмо буркнул я.

– Собирай вещи – ты летишь с нами.

– Куда?

– Куда надо. На месте тебе все объяснят.

– Позвольте, позвольте, – вмешался Борис в нашу дружескую беседу, – в данный момент Олег находится под моим началом, и, соответственно, я несу за него ответственность. А потому я имею право знать, кто, куда и на каком основании его забирает.

– Вы имеете право заткнуться и не лезть не в свое дело, – майор отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и кивнул на меня, – давай, парень, шевелись!

– Вы, кажется, плохо меня поняли, – рука капитана на моем плече заметно потяжелела, – мой юнга никуда не полетит, пока Вы не объясните, что вам от него надо.

– Слушай, старик, – курьер с брезгливым выражением на лице смерил его взглядом, – если ты хочешь неприятностей, то ты их получишь, но я бы тебе советовал помалкивать. Продолжай ковыряться в своем навозном шарике и радуйся жизни.

Зря он так, ей-богу, зря. Я почувствовал, как окаменела ладонь Бориса. Он с шумом вобрал в себя воздух, словно собираясь взорваться. Десантники, в предвкушении развлечения, подобрались и шагнули вперед, встав по бокам от своего подопечного, который явно наслаждался моментом. Ситуация накалилась до такой степени, что в ноздри мне ударил запах озона, но вдруг все резко изменилось.

За спинами у наших гостей открылась дверь, и в коридор шагнул Г ильгамеш.

Он и в мирное-то время производил грозное впечатление, ну а сейчас, немного опухший спросонья и в одной майке, наш техник выглядел откровенно устрашающе. Десантники, сообразив, что баланс сил изменился, мгновенно переориентировались на новую угрозу. Их руки метнулись к закрепленным на поясе кобурам пистолетов.

Я не знаю, какой знак подал ему капитан за моей спиной, но Гильгамеш еле заметно кивнул и подался вперед. Они с Борисом вместе избороздили половину Галактики, и за это время определенно научились понимать друг друга без лишних слов.

Давеча, помнится, я сравнивал этого громилу с Везувием, но в этот раз правильнее была бы аналогия с взрывом Кракатау. Гильгамеш не хмурил брови, не вставал в боевую стойку, и не извлекал из закромов хитрые приемы. Его противники не заслуживали подобных хлопот. Он легко, почти небрежно взмахнул рукой и впечатал ближайшего к нему охранника в стену с такой силой, что на сером пластике осталась глубокая вмятина. Несчастный сержант, не издав ни звука, тряпкой сполз на пол. Его пистолет откатился к моим ногам. Второй десантник, оказавшись более сообразительным и более прытким, отскочил назад, в коридор, ведущий к рубке, и остановился там, наставив ствол на Г ильгамеша.

– Стоп! Стоп! Стоп! – резко скомандовал Борис, и все замерли на своих местах, напрягшись как сжатые пружины.

Я обернулся и от неожиданности даже слегка подпрыгнул, обнаружив, что и здесь диспозиция претерпела определенные изменения.

Майор со скрученными за спиной руками хрипел и извивался, безуспешно пытаясь из стальной хватки, которой его держал наш капитан. Его глаза яростно вращались, не то желая посмотреть назад, на Бориса, не то силясь разглядеть лежащее на горле лезвие уже знакомого мне ножа.

– Вот теперь мы можем поговорить спокойно, – умиротворенно констатировал наш старик.

– Что вы себе позволяете!? – надтреснутым от напряжения голосом выкрикнул офицер.

– Вы можете как угодно оскорблять мою «Берту», но здесь я – капитан, и обладаю всей полнотой власти, – разъяснил Борис, – Вам следовало бы помнить об этом. Любое неподчинение я буду немедленно и жестко пресекать всеми доступными мне средствами, что в данный момент и происходит.

– Вы все – покойники! – прошипел офицер, перестав, наконец, дергаться.

– Мне кажется, Вы что-то путаете, – за все это время Борис не произнес ни единого матерного слова, что лично меня уже начинало пугать, – на краю могилы сейчас стоите как раз Вы.

– Денис, сделай же что-нибудь! – взмолился майор, косясь на десантника, который все еще держал пистолет направленным на Гильгамеша и только переводил взгляд с техника на Бориса и обратно.

– А что я могу сделать!? – немного раздраженно откликнулся тот и на всякий случай быстро оглянулся назад, ожидая атаки с тыла.

– Умница! – одобрительно хмыкнул капитан, – ты, парень, главное не дергайся. А если все же надумаешь стрелять, то целься получше – за бортом вакуум, как-никак.

– Пули – облегченные, – процедил сержант сквозь сжатые зубы.

– Вот и славно! Мне прям от сердца отлегло, – Борис встряхнул своего пленника, – ну что, побеседуем?

В ответ майор только прорычал что-то неразборчивое.

– Уважаемый, на ясные вопросы следует давать четкие ответы.

– Вы даже не представляете себе, во что ввязались!

– Вот и объясни.

– Да пошел ты!

– Слушай, не знаю как ты, но лично я никуда не тороплюсь, – неуловимо быстрым движением нож Бориса переместился от горла майора к его глазу, – и вполне могу потратить немного времени на то, чтобы сделать тебя калекой. Прежде чем сделать покойником.

Несчастный курьер побледнел еще сильнее, и я его прекрасно понимал.

У меня самого аж мурашки побежали по коже при воспоминании об обстоятельствах нашего с капитаном знакомства.

– Я… – майор сглотнул, – я не могу. Это секретная информация.

Наивысший приоритет.

– Ишь ты! – Борис аж присвистнул, и, прищурившись, глянул на меня, – ну что, юнга, по-прежнему ничего не припоминаешь?

– Ни намека, – я отрицательно помотал головой.

– Тогда продолжим, – он вернулся к своему пленнику, – теперь понятно, почему ты так разважничался. «Наивысший приоритет»! Ха! Почти что агент с двумя нулями, да? Что хочу, то и ворочу?

– …И теперь у вас будут серьезные неприятности, – вместо ответа заключил майор, – убери свой нож!

– Сперва позволь напомнить, что именно означают слова «Наивысший приоритет», – капитан для пущей выразительности слегка пошевелил лезвием, – они означают, что для решения поставленной задачи разрешается использовать все доступные средства и возможности. И для устранения препятствий, возникающих на этом пути, санкционируется применение любой необходимой силы.

– Я же сказал уже, что вы все – покойники.

– Ай-ай-ай! – сокрушенно вздохнул Борис, – устав не учил, что ли? Ты забыл один нюанс – если возглавляющий операцию офицер в силу каких-либо причин не может более выполнять свои функции, его полномочия автоматически переходят к следующему по старшинству члену группы. Так?

– И что с того, – майор заметно напрягся.

– А то, что теперь операцией командует этот твой, как его, Денис, а ты являешься досадным препятствием на его пути, – Борис подмигнул внезапно посерьезневшему сержанту, – ну, как поступим?

Десантник некоторое время сосредоточенно морщил лоб, а потом чего медленно перевел пистолет с Гильгамеша на Бориса с майором.

– Эй, ты что творишь!? – вскричал не на шутку перепугавшийся курьер, – прекрати немедленно!

– Стоп! Стоп! Стоп! – вновь затормозил ситуацию наш капитан, – давайте без скоропалительности! Я предлагаю вам другой, мирный выход из кризиса.

Убедившись, что пока никто никаких решительных действий предпринимать не собирается, он продолжил:

– Давайте сделаем так – вы удовлетворяете мое любопытство, а потом мы расходимся. Тихо и спокойно. Все останутся довольны. А?

По напряженному лицу майора можно было легко следить за ходом его напряженного мыслительного процесса. И он уже был готов уступить, как вдруг слово взял держащий его на прицеле десантник.

– Нарушение режима секретности недопустимо!

Не успела физиономия курьера приобрести первоначальный цвет, как тут же вся кровь опять отхлынула от него, сделав пепельно-серым.

– Эй, парень, погоди, не горячись! – Борис балансировал на очень тонкой грани. Сержант был настроен весьма решительно и вполне мог на самом деле перейти к реализации «плана Б», – тебе так не терпится обагрить руки кровью собственного командира? Я тебя прекрасно понимаю, но не торопись. В конце концов, ты всегда можешь прикончить всех нас после. А мне все же хотелось бы выяснить, за что именно я погибну смертью храбрых.

Десантник, немного подумав, снял указательный палец со спускового крючка и положил его на защитную скобу.

– Благодарю, – кивнул Борис и вновь обратился к майору, – ну давай, выкладывай, зачем вам понадобился мой юнга?

– У него… – курьер осторожно кашлянул, опасаясь за свой глаз, – у него есть какая-то информация, касающаяся гомокосмиков.

– Никаров, – поправил его капитан, – у всех нас про них что-то есть. Почему претензии именно к Олегу?

– Понятия не имею, но нужен именно он. Лично.

– Ну-ка, юнга, напряги память, – Борис вопросительно посмотрел на меня, – что у тебя есть такого, о чем я не знаю?

– Понятия не имею, – повторил я слова майора, – быть может, адрес?

– Что еще за адрес? – капитан нахмурился.

– Кадеста оставила.

– Так-так, – тон Бориса не предвещал ничего хорошего, – а почему Министерство Обороны об этом знает, а я, твой капитан – нет?

– Вы не отпаивали меня «Токаем», – буркнул я, стараясь не смотреть ему в глаза.

– Понятно. Что у трезвого на уме, то у пьяного в соцсети. И что, весь сыр – бор из-за такой ерунды? – он наклонился к майору, – или ты мне что-то не договариваешь?

– Это все, что мне известно.

– Так в чем проблема? Юнга, запиши им этот адресок на бумажку, и пусть катятся ко всем чертям!

– Не выйдет, – покачал я головой.

– Почему же?

– Это персональное приглашение лично для меня. На тот случай, если я захочу нанести Кадесте ответный визит. Кроме меня никто этим адресом воспользоваться не сможет.

– Вот за этим нам и нужен Олег. В целости и сохранности, – самообладание понемногу возвращалось к майору, – может, уже уберешь свой нож от моего глаза?

– Куда-то торопишься? – усмехнулся капитан, – вообще-то я еще не закончил. Мне совсем не светит остаться слепым и глухим на другом конце Галактики. Я не отдам вам Олега, пока у меня не будет нового связиста.

– Денис – ваш новый связист, – вздохнул курьер.

– Вот как? Ха! – Борис посмотрел на целящегося в него сержанта оценивающим взглядом, – думаю, мы сработаемся. Выходит, нам крупно повезло, что Гильгамеш начал не с тебя. Кстати, можешь убрать пистолет, я разрешаю.

– Сначала нож, – десантник оставался предельно серьезен.

– Еще пару минут терпения. Юнга, планшет при тебе?

– Всегда, – я выдернул своего извечного спутника из кармана штанов и разложил в рабочее положение.

– Хочу оставить предсмертную записку, – Борис театрально прокашлялся, – возьми-ка некролог…

Я понятия не имел, что он задумал, но прекрасно усвоил простое правило – если капитан приказывает, подчиненные исполняют и не задают лишних вопросов. Благо, все рабочие материалы находились у меня буквально «на кончиках пальцев».

–. и подшей к нему запись во-о-он с той камеры наблюдения в конце коридора. А теперь синхронизируй.

– Готово! – все было кончено еще до того, как наши незваные гости сообразили, что к чему. Моя физиономия сама собой расплылась в довольной ухмылке. Да, не зря Борис гонял меня с утра до вечера, добиваясь, чтобы все оборудование работало как часы. Как предвидел!

– Так что теперь, – старик разжал захват и оттолкнул от себя майора, – если с нашей «Бертой» или с кем-то из ее экипажа вдруг приключится какая-нибудь досадная неприятность, то вся ваша секретность вкупе с вашим позором немедленно станет достоянием широкой общественности. Имейте это в виду.

– Ах ты сукин сын! – воскликнул держащийся за свой глаз майор. До него только что дошел смысл допущенной промашки.

– Есть немного, – кивнул злорадно ухмыляющийся Борис, – без этого в нашем деле никуда.

– Паскуда!

– Хе-хе.

– Что уставился!? – офицер, словно в отместку, накинулся на меня, – собирай манатки!

– Вы все-таки меня им отдаете? – спросил я капитана без особой надежды.

– У нас с самого начала не было выбора, – Борис пожал плечами, – но я должен был выяснить, в чем тут дело. А ты впредь будешь лучше следить за своим не в меру длинным языком.

– Угу, – я понуро вздохнул и уже повернулся к двери в каюту, как вдруг в коридор вывалился Жан, разом превратив разворачивавшуюся тут драму в комедию.

Как всегда несуразный и нескладный, одетый в какую-то помесь футболки с пижамой, с помятой физиономией и распущенными рыжими волосами он производил совершенно сногсшибательное впечатление. Несколько иного рода, нежели Гильгамеш, но не менее убийственное. Если бы он работал клоуном в цирке, то администрация могла бы неплохо сэкономить на гриме – его попросту не требовалось. Мне захотелось одновременно и провалиться сквозь пол от стыда за такого члена моей команды и расхохотаться в голос.

– Mon Dieu! Что у вас тут происходит? – Жан обвел мутным взглядом раскинувшуюся перед ним картину – и валяющегося на полу десантника, который как раз начал подавать признаки жизни, и Дениса, убирающего пистолет в кобуру, и пунцового от ярости майора, сжимающего и разжимающего кулаки в бессильной злобе, – я пропустил что-то интересное?

Подробно описывать свой обратный перелет на Землю я не буду. Интересного по пути встретилось немного, кроме, разве что, самой возможности прокатиться на армейском курьерском челноке. Отход от «Берты», короткий разгон, прыжок, переход на орбиту снижения, торможение в атмосфере и посадка – вот, собственно и весь полет. Единственная разница состояла в том, что у простых смертных все эти процедуры заняли бы пару суток с учетом всех регистраций и получения разрешений, а мы уложились в пару часов.

За всю дорогу я не проронил ни единого слова. Не то, чтобы это было моей принципиальной позицией, просто меня никто ни о чем не спрашивал, да и сомнительно было, чтобы оскорбленный и униженный майор или его потрепанный охранник захотели бы со мной общаться. А пилоту и без моих вопросов дел хватало. Так что я оказался предоставлен сам себе и смог вволю поразмышлять над своим положением. Оптимизма мне мои раздумья не прибавили.

В конечном итоге я остановился на наиболее правдоподобной версии, что из меня собираются сделать шпиона, которого зашлют в логово никаров для сбора разведданных. И отказаться от этого предложения почти наверняка будет невозможно. И никто не станет особо задумываться над тем, как я буду при этом смотреть в глаза Кадесте.

Приземлились мы на каком-то военном аэродроме под Москвой, где нас уже поджидала машина. В столице я до этого бывал всего пару раз, а потому, как ни силился, так и не смог сообразить, куда меня везут. Сквозь затемненные стекла видно было не очень много. Да я и знал-то из ориентиров лишь Кремль, да Храм Христа Спасителя с Останкинской башней в придачу. Воспользоваться планшетом, чтобы определить свое местоположение, мне показалось неуместным, сам не знаю, почему.

Машина нырнула в подземный паркинг, где остановилась перед тяжелыми двустворчатыми дверями, и майор молча вытолкнул меня наружу. В холле, пройдя через дотошных охранников, мы вошли в лифт, который вознес нас куда-то на верхние этажи.

И вот здесь-то я уже как следует прочувствовал, насколько серьезны неприятности, в которые я влип. Тут буквально в воздухе витал аромат Большой Власти – художественный паркет, дубовые двери, полированная латунь дверных ручек. Наши ноги бесшумно ступали по мягким ковровым дорожкам, а тело так и просилось в объятия пухлых кожаных диванов. Я в своей поношенной куртке и изголодавшихся по каше кроссовках чувствовал себя инородным телом, угодившим в чужой организм. Того и гляди, лейкоциты набросятся. Люди, обитающие в подобных местах, на мелочи не размениваются, и их пристальное внимание к моей скромной персоне напоминало мне Гильгамеша, держащего крохотного муравья в своих могучих мозолистых пальцах. Достаточно одного неверного движения, и…

Мой сопровождающий открыл одну из дверей и пропустил меня вперед в приемную.

– Шагай, не зевай! – подтолкнул он меня в спину. Я потянул на себя толстую массивную дверь и шагнул в погруженный в полумрак кабинет.

– Господин генерал, ваш приказ выполнен – Олег Кулебкин доставлен, – отрапортовал майор.

– Благодарю. Вы свободны, – донесся до нас хрипловатый голос с дальнего конца огромного дубового стола.

За моей спиной четко щелкнули каблуки, и чуть погодя я услышал, как закрылась тяжелая дверь. Точнее, даже не услышал, а догадался по тому, как оборвался поток посторонних шумов, пробивавшихся из приемной. Вот тебе и вся благодарность за верную службу. Тебя колошматят об стены, тычут в глаза ножом, а все, что ты получаешь в итоге – просто «спасибо». Несмотря на неприязнь, во мне шевельнулось нечто, напоминающее жалость к незадачливому майору.

– Не стесняйся, Олег, проходи, – массивная фигура генерала поднялась мне навстречу, – я – Сергей Луцкий, заместитель секретаря Совета Безопасности.

Теперь я сообразил, почему его тяжелое грубоватое лицо показалось мне знакомым – я неоднократно видел его в новостях. Репортажи те, помнится, обычно касались различных неприятных инцидентов вроде терактов или крупных аварий, когда для разруливания ситуации требовалась помощь военных. Не самая приятная работа, но Луцкий подходил для нее как никто другой. Один его вид, его основательность, его грубоватое лицо с тяжелым взглядом сами собой подавляли любую суету и панику, возвращая людям трезвость мысли и вселяя в них спокойствие и уверенность.

– Присаживайся, – рукопожатие генерала было по-армейски четким и крепким, – ты есть хочешь?

– Нет, спасибо, – я осторожно опустился в предложенное кресло, словно оно в любой момент могло обернуться электрическим стулом. Совет Безопасности – это, конечно, лучше, чем Прокуратура, но мне все же было не по себе.

– Прежде, чем мы продолжим, – Луцкий подтолкнул ко мне по столу лист бумаги, – тебе придется подписать вот это.

– А что тут? – я вытянул шею, заглядывая в оказавшийся передо мной документ.

– Подписка о неразглашении. Вся информация, которую ты узнаешь здесь, в моем кабинете, является совершенно секретной. За любую утечку ты будешь нести ответственность в соответствии с действующим законодательством.

– Понятно… – было бы интересно спросить, что будет, если я откажусь, но внутренний голос подсказывал мне, что данная ситуация не имеет альтернативных вариантов развития. Я послушно взял лежавшую рядом на столе ручку и подмахнул документ. Интересно все же! Я как-то предполагал, что информацию будут больше трясти из меня, но коли наоборот, мне собираются сообщить нечто интересное, то что я теряю?

– Хорошо, – листок с моим автографом скрылся в одной из лежащих на столе папок. Генерал провел ладонью в воздухе и перед ним вспыхнули экраны мониторов, за его спиной ожил голопроектор, – ты уже знаешь, из-за чего ты здесь?

– Мне известно только что это каким-то образом связано с никарами, – я решил не вдаваться в подробности, чтобы не подставлять понапрасну несчастного курьера. Ему и так здорово досталось.

– Верно, – Луцкий коротко кивнул, – мы обычно стараемся не пропускать ни одной крупицы информации, касающейся этих ребят, но, поскольку прямой угрозы для безопасности страны они не представляют, предпочитаем не давить на людей, этой самой информацией располагающих. Что-то расскажет – отлично, о чем-то умолчит – ради Бога, не критично. Если станем наседать, с нами вообще перестанут разговаривать, только еще глубже все закопают. Но вот с тобой ситуация совсем другая.

– Почему? – ответ, на самом деле, лежал на поверхности, но мне хотелось услышать его от генерала.

– Хоть ты и не первый, кому довелось лично встретиться с никаром во плоти, но.

– Не первый!? – удивленно переспросил я.

– Разумеется. Или ты думал, что за пятьдесят лет ни один из них даже носа не высунул? – Луцкий усмехнулся одними уголками губ, – достоверно известно об одном случае, когда вышел из строя стыковочный узел, и никарскому технику пришлось выбраться на свет божий, чтобы его наладить. Есть сведения еще о паре контактов, но никаких подробностей выяснить пока не удалось. Но с тобой они впервые пошли на контакт целенаправленно, да и видеоматериалов до сего дня у нас никаких не было.

– Видео. – я запнулся.

– Ты уж извини, но содержимое твоего планшета перестало быть тайной ровно в тот момент, как ты перешагнул порог этого здания. Ситуация слишком серьезная, и мы не можем позволить себе пускать дело на самотек. Ты и так пытался кое-какую информацию уничтожить, а нам важны любые крохи.

– Понятно, – рассеянно протянул я, чувствуя себя так, словно меня раздели и теперь голого разглядывают какие-то совершенно незнакомые люди. А я-то наивно полагал, что мой планшет защищен достаточно неплохо, информацию о Кадесте вообще упрятал в скрытый и зашифрованный раздел. И на тебе! Его даже из кармана доставать не понадобилось.

– …но приглашение посетить их базу с визитом – случай вообще уникальный, – я так распереживался, что прослушал часть того, о чем говорил Луцкий, – твоя подруга, хоть и молода, но определенно вхожа в круги, весьма близкие к руководству колонии. Кому попало такие вольности не позволяются. Хм.

Генерал внимательно всмотрелся в изображение на своем мониторе, потом взял трубку телефона и обменялся с кем-то парой односложных реплик.

– В числе поселенцев на «Джордано Бруно» числился Игорь Свирко, – продолжил он, – но никакими особыми полномочиями он не обладал. Но вот судя по характерным внешним данным, Кадеста является потомком, а скорее всего внучкой Алессандро Винелли, одного из идеологов и отцов-основателей колонии. А «дядя Оскар» тогда – Оскар Фельц, его близкий друг и партнер. Трудно сказать, почему она ни разу не упомянула своих родителей, а все время апеллировала к авторитету дяди, но факт остается фактом – у нее имеется доступ к представителям высшего руководства поселения. И это здорово облегчает задачу.

– Что за задачу? – бесконечное хождение вокруг да около уже начинало меня раздражать, – из-за чего вся эта суета?

– Из-за чего? – Луцкий оценивающе посмотрел на меня, – не беспокойся, всю необходимую информацию ты получишь. Про подписку еще помнишь?

– Естественно!

– Будешь трепать языком – получишь пожизненную путевку в такие места, где секреты разбалтывать будет некому. Это понятно?

– Вполне, – тон, которым генерал произносил свои слова, несколько охладил мой энтузиазм, но я решил не останавливаться.

– Ладно, – он пару раз коснулся панели, – я не большой мастак читать лекции на научные темы, а потому лучше покажу тебе одну запись. Это закрытое заседание Совета Безопасности, имевшее место несколько дней назад. С докладчиком ты должен быть знаком.

За спиной Луцкого голопроектор неожиданно распахнулся окном, глядящим в большой зал. Камера смотрела немного сверху, а потому у меня возникло неприятное впечатление, что я вот-вот упаду на головы сидящих внизу людей. Я даже рефлекторно схватился за подлокотники.

– Самое начало я перемотаю, – генерал провел рукой перед монитором, – время не терпит, так что перейдем сразу к сути.

– …впервые выступаю перед столь представительной аудиторией, – знакомый голос Георгия Слепнева заполнил кабинет, – и заранее прошу меня извинить за некоторую сумбурность. Времени на тщательную подготовку доклада у меня не было. Я привык общаться с более-менее подготовленными слушателями, а потому какие-то моменты могут оказаться непонятными. Я не хочу, чтобы у вас оставались неясности, и постараюсь ответить на любые вопросы. Если что-то непонятно – не стесняйтесь, спрашивайте.

Было немного странно видеть профессора в строгом костюме, без привычной вальяжности в жестах и выражениях, но более всего озадачивало выражение его лица. Серьезное, сосредоточенное и, кажется, даже малость встревоженное. Вряд ли причиной тому являлась сидевшая перед ним публика, Слепнева беспокоило нечто иное, куда более существенное.

– Научное сообщество всегда уделяло достаточно много внимания изучению нашего Солнца, – начал Слепнев, – в последнее время, в связи с разработкой и распространением портальных технологий, наши возможности по исследованию других звездных систем существенно расширились, но все равно, Солнце всегда оставалось одним из главных приоритетов. В значительной степени из-за желания разобраться в причинах неурядиц, происходящих с климатом, но, также, и просто потому, что Солнце – ближайшая и наиболее доступная для изучения звезда. Тем не менее, природа процессов, происходящих в его глубинах, до сих пор изучена крайне слабо, и наши познания в большей степени строятся на различных теоретических моделях, нежели на результатах непосредственных наблюдений. О том, что творится в ядре нашего светила, мы можем судить исключительно по косвенным данным.

Профессор окинул взглядом зал и снова уткнулся в свои документы. Чувствительный микрофон донес до нас его вздох. Мне тоже случалось делать доклады, и я прекрасно представлял себе, насколько важно найти среди серой массы слушателей хоть одно лицо, на котором читались бы заинтересованность и понимание. Судя по всему, Слепнев такого благодарного слушателя в зале не обнаружил.

– Основным и, по сути, единственным источником информации о процессах, протекающих в ядре Солнца, являются нейтрино, – продолжил он, – они в изобилии порождаются в ходе термоядерных реакций и без каких-либо проблем проходят сквозь толщу звезды. Отслеживанием и изучением нейтринного потока в настоящий момент на Земле занимаются пять независимых нейтринных обсерваторий. Так вот, в последние три года все они фиксируют непрерывный рост его интенсивности, что свидетельствует о существенной активизации термоядерных реакций, протекающих в центре Солнца.

Слепнев поднял голову и посмотрел на присутствующих, ожидая от них хоть какой-то реакции на сказанное.

– То есть Вы хотите сказать, – подал голос один из слушателей, – что именно возросшая активность Солнца является основной причиной глобального потепления и, в частности, аномальной жары, установившейся этим летом?

– Не совсем так, – профессор потер нос, собираясь с мыслями, – общее потепление климата – процесс многофакторный, и наблюдается уже не первый десяток лет, а те явления, о которых я говорю, проявились лишь недавно. Кроме того, здесь есть еще один аспект, на котором следует остановиться поподробнее. Для его лучшего понимания я хотел бы вкратце напомнить вам внутреннее устройство нашей звезды.

Он потыкал пальцами в лежащий перед ним планшет и обернулся, посмотрев на высветившуюся на экране за его спиной схему.

– В самом центре находится относительно компактное и плотное ядро, в котором и протекают термоядерные реакции. Выше простирается зона лучистого переноса, толщина которой достигает половины радиуса Солнца. Здесь плотность вещества слишком высока, чтобы могли возникать конвективные потоки, а потому передача энергии из глубин к поверхности осуществляется за счет переизлучения фотонов. Если подняться еще выше, то мы попадаем в конвективную зону, растянувшуюся примерно на треть радиуса. Здесь происходит циркуляция потоков газа – холодные (относительно, конечно) опускаются вниз, а горячие поднимаются к поверхности. Самый внешний и самый тонкий слой Солнца – фотосфера. Этот тот самый раскаленный газ, свечение которого мы с вами, собственно, и наблюдаем.

Как видим, энергия, родившаяся в ядре, должна проделать длинный путь, прежде чем сможет покинуть звезду в виде излучения. По некоторым оценкам, на путь к поверхности у нее может уходить до нескольких тысяч и даже десятков тысяч лет. Так что сегодня мы, возможно, греемся в лучах света, энергия для которого была выработана еще во время ледникового периода.

– Но если непосредственной связи между нынешними погодными аномалиями и описываемыми Вам процессами нет, то что тогда происходит? – выразил общее недопонимание кто-то из зала, – и что Вас так обеспокоило?

– Дело в том, что подобный статус кво может сохраняться лишь до тех пор, пока лучистая зона остается стационарной. Поскольку ее способность к пропусканию энергии ограничена, то в раскочегарившемся ядре Солнца будет накапливаться избыточное тепло, которое рано или поздно «сорвет крышку», если так можно выразиться. Пока что критический порог еще не достигнут, но нарастающее давление уже начинает распирать звезду, и за прошедший год ее видимый радиус увеличился более чем на один процент. Скорее всего, именно это и явилось основной причиной аномальной жары. Но, повторяю, это сущие цветочки в сравнении с тем, что произойдет, когда Солнце пойдет вразнос.

– И что тогда?

– Это будет что-то вроде досрочного взрыва, каковой в нормальной ситуации должен был произойти на завершающем этапе жизни звезды, где-то через 4–5 миллиардов лет. Мощные потоки энергии, вырвавшейся из ядра, сорвут внешнюю оболочку и разметают ее в стороны, а остатки Солнца схлопнутся в крошечный белый карлик. Мощность вспышки будет такова, что Меркурий и, возможно, Венера будут разрушены. Земля, скорее всего, уцелеет, но превратится в выжженную каменную пустыню. Вся жизнь на ней будет уничтожена.

Вот теперь Слепнев завладел вниманием аудитории целиком и полностью. Люди подались вперед, хмуря лбы в попытке осмыслить сказанное, заерзали, зашептались. Не каждый день, поди, на голову подобные новости сваливаются.

– Насколько Вы уверены в правильности своих выкладок? – на сей раз слово взял уже Председатель Совета Безопасности.

– Если бы я не был уверен, я бы здесь не стоял, – парировал Слепнев, впрочем, без привычного задора и горестно всплеснул руками, – да я был бы счастлив ошибиться! Но увы! Мы перепроверили все вычисления, все модели, но тщетно. У нас все еще нет сколь-либо внятного объяснения происходящему в ядре Солнца. Диапазон версий простирается от залетевшей в него микроскопической черной дыры до происков злобных инопланетных агрессоров. Однако в отношении того, к чему эти процессы приведут в конце концов, особых разногласий нет. Все закончится большим взрывом.

– Выходит, все ваши космологические теории яйца выеденного не стоят?

– Председатель не скрывал раздражения, – если прозевали такой сюрприз, да еще прямо под боком.

– Согласен, – профессор поморщился, но проглотил эту пилюлю, – мы еще многого не знаем и не понимаем. До самого последнего момента оставалась надежда, что мы где-то что-то напутали, что все это является каким-то временным явлением, некоей флуктуацией, которые, возможно, происходили и раньше, просто мы об них не знали. Но после обнаружения объекта HD 19452 все иллюзии окончательно рассеялись.

– Что за объект такой?

– Черный карлик в созвездии Персея. Он был зарегистрирован всего пару месяцев назад и сразу же привлек наше внимание. Анализ элементного состава звезды показал нетипично высокое содержание водорода и гелия и, наоборот, очень малую концентрацию более тяжелых элементов. То есть в данном случае мы имеем дело с аналогичной ситуацией, когда аналогичная нашему Солнцу молодая и вполне здоровая звезда внезапно взорвалась, испепелив почти всю свою планетную систему. На месте внутренних планет только астероидные пояса и остались. На момент взрыва возраст составляющих их пород не превышал двух-трех миллиардов лет, то есть примерно столько же, сколько и для планет Солнечной системы. Сейчас мы внимательно штудируем звездные каталоги в поисках других подобных прецедентов, но и того одного, что у нас есть, этого вполне достаточно, чтобы понять – такие катастрофы время от времени случаются.

– Ладно, будем рассматривать самый худший вариант. Тогда первый вопрос – сколько времени у нас есть.

– У нас пока нет полного понимания природы происходящих процессов…

– Это я уже понял, – оборвал Председатель Слепнева, – излагайте короче.

– Хм, – профессор покорно вздохнул, – если существующая тенденция сохранится, то до начала дестабилизации лучистой зоны пройдет около двух лет. После того, как данный процесс начнется, формирование ударного фронта и подъем его к поверхности займет несколько суток, быть может недель, а потом счет пойдет уже на часы и даже минуты.

– Два года!? Вот дерьмо! – думаю, нечасто подобные слова звучали под сводами этого зала, – что можно успеть сделать за столь короткий срок?

– Немного.

– Бомбоубежища и бункеры выдержат такой удар?

– Если они герметичны и полностью автономны, то вполне возможно. Однако, проблема в том, что после Вы, даже если выживете, не сможете подняться на поверхность.

– То есть?

– Вспышка будет столь сильна, что не только испепелит все, что будет на поверхности. Она испарит значительную часть Мирового Океана, а также раскалит и сдует с Земли почти всю атмосферу, оставив лишь голый оплавленный камень. Ваши бункеры превратятся в братские могилы.

– Что же тогда остается? Эвакуация? Вы уже прикидывали, во что это выльется?

– Говоря об эвакуации, – Слепнев поднял перед собой руку, словно притормаживая не в меру разогнавшуюся дискуссию, – основные затруднения вызывает не столько ответ на вопрос «как?», хотя и это – та еще задачка, сколько ответ на вопрос «куда?».

– В нашем распоряжении вся Галактика! – Председатель недоуменно развел руками, – почти полсотни колоний, если я не ошибаюсь.

– И ни одна из них не является автономной в полном смысле этого слова, – закончил его фразу профессор, – все они, так или иначе, зависят от регулярных поставок с Земли. В первую очередь это касается сложного оборудования и запасных частей к нему. Ни одно из наших поселений не обладает собственной промышленностью, способной выпускать весь спектр необходимой продукции. И изменить такое положение вещей в обозримой перспективе не представляется возможным.

– Сейчас главная задача – выжить! Придется пожертвовать комфортом и какими-то излишествами. Если удастся обеспечить людей пропитанием, то на первое время этого достаточно. Остальное приложится.

– Прошу меня извинить, – Слепнев решительно перехватил инициативу, – но вы плохо представляете себе, что такое удаленная экзопланетная база. Это не колония, не поселение, куда люди отправляются в поисках новых территорий для жизни. Это укрепленная крепость, гарнизон которой вынужден ежедневно отбивать атаки враждебной окружающей среды. В отсутствие регулярного снабжения она обречена. Установки для регенерации воды и кислорода имеют конечный ресурс, а если еще дополнительно нагрузить их беженцами с Земли, то все закончится очень быстро и очень плачевно. Так что речь идет не об отсутствии удобств, а о выживании.

– Так я и не имел в виду базы, расположенные на непригодных для жизни планетах…

– А других нет.

– Как это!? – Председатель удивленно нахмурился.

– Мы обнаружили и исследовали тысячи планет, нашли на них и приемлемую температуру и атмосферное давление и жидкую воду, но ни на одной из них в атмосфере нет достаточного количества кислорода, чтобы можно было обойтись без его искусственной регенерации. Увы.

Все наши базы – герметично закупоренные аванпосты, целиком и полностью полагающиеся на свои системы жизнеобеспечения, – Слепнев устало провел по лицу рукой, – мы уже рассматривали этот вариант. Все имеющиеся колонии смогут вместить не более тысячи человек. За оставшееся время их можно расширить еще на две-три тысячи мест, но добиться полной автономности за столь ограниченный срок не представляется возможным. Кроме того.

– Что еще? – публика в зале ерзала как на иголках.

– Если заглянуть хотя бы немного вперед, то станет ясно, что столь немногочисленная популяция, да еще разбросанная по десяткам разрозненных баз – нежизнеспособна, и неизбежно вымрет. Мы сможем лишь отсрочить исчезновение человечества, но не предотвратить его.

– Тогда мне не совсем понятно, ради чего мы здесь собрались? – Председатель раздраженно тряхнул головой, – переждать катастрофу в убежищах нельзя, эвакуироваться некуда. Что же нам остается? Сидеть, сложа руки, и покорно ожидать конца?

– Я не утверждал, что эвакуироваться некуда, – возразил Слепнев и, набравшись наглости, добавил, – видимо, вы недостаточно внимательно меня слушали. Я лишь заметил, что поиск ответа на соответствующий вопрос будет непростым. И почти наверняка то, что я предлагаю, многим придется не по душе. Но, если вы позволите.

– Да не тяните же Вы резину, в конце концов! Выкладывайте!

– На сегодняшний день существует всего один пример достаточно большого поселения, добившегося высокой степени автономности от Земли, – профессор выдержал паузу, обводя взглядом затихший зал, – это никары.

– Вы предлагаете нам идти на поклон к этим бессовестным жуликам!? К этим прохвостам!?

– Я неспроста вначале рассмотрел все прочие варианты, чтобы показать, что предлагаемый выход – единственный. Когда речь идет о выживании, и выживании не какой-то группы людей, а всей цивилизации, то гордостью можно и поступиться. Сейчас нам следует мыслить иными категориями.

– Да какими бы категориями мы ни мыслили, я почти уверен, что этим космодранцам плевать на нас и наши проблемы. К чему им лишняя обуза? Они только рады будут, узнав, что останутся единственными представителями рода человеческого во Вселенной.

– Я бы не был столь безапелляционным. Они вполне могут извлечь из такого поворота событий немалую материальную и моральную выгоду для себя. Да и обузой мы для них не станем.

– Почему Вы так решили?

– Речь не идет о том, чтобы заявиться со своими пожитками к ним домой. Дело в том, что сейчас никары обитают на новой станции «Исаак Ньютон», которую запустили в эксплуатацию около тридцати лет назад. Их предыдущая база «Джордано Бруно» законсервирована и не используется. Мы можем выкупить их старую станцию и в сравнительно короткий срок восстановить ее функционирование. Ее вместимость составляет примерно десять тысяч человек и при необходимости может быть еще увеличена. Я все равно считаю, что в конце концов нам придется искать новую Землю, но до той поры такое поселение вполне способно стать космическим Ноевым Ковчегом и приютить человечество на протяжении жизни нескольких поколений.

– Десять тысяч? – переспросил кто-то из зала, – десять тысяч из десяти миллиардов? Интересно, а кто возьмет на себя смелость решать, кто попадет в число счастливчиков, а кто нет?

– Давайте-ка моральные аспекты отложим на потом, а сейчас сосредоточимся на технической стороне вопроса, – резко осадил недовольных Председатель, – и так уже голова кругом идет, – он снова обратился к Слепневу, – но что, по-вашему, мы можем предложить этим космодранцам в обмен на их станцию? Что могло бы их заинтересовать настолько, чтобы они согласились?

– Мы сейчас не в таком положении, чтобы торговаться, поэтому придется дать им все, что они пожелают.

– Не слишком ли щедро? – возмутился кто-то еще, – и где гарантия, что они нас не обманут? Захапают наши подношения и смоются в свое логово. Ищи их потом!

– Здесь, на самом деле, присутствует взаимный интерес, – внешняя невозмутимость определенно давалась профессору нелегко, его лоб поблескивал от пота, – никарам изредка требуется кое-какое оборудование и материалы, которые они сами производить не в состоянии. Мы можем предложить все то, что отделяет их от полной автономности – сырье, оснастка, технологии. Так и их собственные шансы на выживание будут выше, ведь после гибели Земли они все равно всего этого лишатся. Поэтому я думаю, что они заинтересуются, а от возможного подвоха мы будем застрахованы, поскольку не станем передавать им все и сразу, тем более, что это невозможно по чисто техническим причинам.

– Путь так, но каким образом Вы собираетесь передать им свое предложение? Никарского посольства у нас нет, их дипломаты с официальными визитам к нам не заглядывают, даже телефончик для связи не оставили. Где и как Вы будете их искать?

– М-м-м, есть тут на примете один вариант…

Генерал остановил запись.

– Вот такие дела, сынок, – он вместе с креслом развернулся ко мне, – теперь ты догадываешься, для чего тебя вызвали?

Я открыл рот, собираясь ответить, но так ничегошеньки и не смог из себя выдавить. Через некоторое время, спохватившись, я подобрал челюсть, но ответ в моей голове так и не сформулировался. Мозг гудел, как трансформатор под перегрузкой. Я сам себе напоминал маленького ребенка, безуспешно пытающегося откусить от кусок от огромного яблока. Точно так же, как его зубки беспомощно скользят по гладкой кожуре, мои мыслительные потуги упорно отказывались вмещать полученную информацию в прокрустово ложе моего убогого разумения. Она оказалась для него слишком велика.

Сколько раз я наблюдал подобные сюжетные повороты в бесчисленных фильмах-катастрофах. Земля то гибла под ударами астероидов, то корчилась в муках, заразившись жутким вирусом, то тонула в водах нового Великого Потопа. Все эти киношные катаклизмы уже успели приесться, и потому я никак не мог сжиться с мыслью, что теперь все происходит в действительности. Быть может, это дурной сон или какой– то нелепый розыгрыш? Хотя вряд ли – слишком высокие сферы оказались приведены в движение, чтобы все можно было объяснить банальной шуткой.

На сей раз все закрутилось всерьез, и меня стремительно затягивало в самый центр этого водоворота.

– Вот дерьмо! – я облизал пересохшие губы, – и что же от меня требуется?

– На словах все просто, – Луцкий побарабанил пальцами по столу, – ты должен принять приглашение Кадесты, а попав на борт их станции, встретиться с руководством и договориться о передаче нам «Джордано Бруно». Вот, собственно, и все.

– Ха-ха, – меланхолично констатировал я, – раз плюнуть.

– Поверь мне, я нисколько не обольщаюсь насчет всей этой затеи. В той цепочке, что ведет к ее успешному завершению, слишком много всяких «если», а некоторые ее звенья основаны на голых домыслах и догадках. Шансов на успех немного, но мы обязаны использовать их все.

– Самым слабым звеном всей вашей конструкции являюсь как раз я, – мне захотелось рассмеяться, но онемевшее лицо отказалось меня слушаться, – я не политик, не бизнесмен, не ученый, не оратор, в конце концов! Я – мямля, который краснеет и теряется, когда надо девушке цветочек подарить, а вы вешаете на меня судьбу всего человечества!

– Не переживай! Не все рождаются донжуанами. А насчет остального мы тебя натаскаем.

Последующая неделя стала самой безумной неделей всей моей жизни, и я сам не знаю, как не подвинулся умом за эти несколько дней. Подобно тому, как тысячетонное усилие, развиваемое мощным прессом, концентрируется на крохотном наконечнике пуансона, все надежды и опасения, амбиции и подозрения десятков исключительно высокопоставленных людей оказались сфокусированы на моей скромной персоне.

А началось все в первый же день со «смотрин», как окрестил это мероприятие Луцкий, где они со Слепневым представили меня Совету Безопасности и еще целому ряду больших шишек. Заранее зная, что ничегошеньки путного из такой затеи не выйдет, генерал сразу настроил меня на нужный лад.

– Скажу сразу, – он по-отечески положил мне руку на плечо, – ты им не понравишься. Это факт, смирись ним и даже не пытайся произвести на аудиторию благоприятное впечатление. Всем не угодишь.

– Что же мне тогда делать?

– Расслабиться и не придавать происходящему большого значения. Если тебя будут о чем-то спрашивать – отвечай. Говори то, что думаешь, не изобретай ничего сверх необходимого. Не хочешь отвечать – так и скажи, перебьются.

– Вам легко говорить, – хмыкнул я, – а я вот не уверен, что у меня получится сказать «нет», когда меня сам Президент расспрашивать будет.

– Помни, парень, сейчас ты им нужен, а не наоборот. Если будут слишком сильно наседать, ты вообще можешь послать их вдоль по улице. И они проглотят, никуда не денутся. Слишком многое на тебя завязано, и им придется с тобой считаться. Быть может, даже заигрывать начнут.

– С какой стати?

– Все они – профессиональные политики, интриганы и жулики, – Луцкий криво усмехнулся, – в тебе они видят очередное окно возможностей… эдакую узенькую форточку, в которую всем не пролезть. Так что каждый из них всеми способами будет пытаться отстоять свой интерес и интересы людей, стоящих за его спиной. И, боюсь, сегодня будет только начало.

– А дальше что? – быть порванным на кусочки фанатичной толпой мне совсем не хотелось.

– Не бери в голову, я их все равно к тебе не подпущу. Потом пусть увольняют к чертовой матери, но сейчас здесь я буду правила устанавливать. Если невтерпеж – пускай между собой грызутся, а нам с тобой надо делом заниматься.

– Хм, – я недоверчиво прищурился, – а у Вас-то здесь какой интерес?

– Все очень просто, – генерал развел руками, – я человек военный.

Передо мной поставлена задача, и я должен ее выполнить. А для этого мне нужно, чтобы ты оставался в здравом уме и твердой памяти. И я использую все доступные мне силы и средства, чтобы оградить тебя от излишне надоедливых клиентов. В данный момент твоя безопасность важнее их частных претензий.

– Наивысший приоритет? – уточнил я.

Судя по всему, толика ехидства в моем голосе не укрылась от внимания Луцкого. Он нахмурился и задумчиво покосился на дверь, за которой скрылся доставивший меня накануне майор.

– Что, были какие-то проблемы? – неторопливо произнес он.

– Не у меня, – я предпочел не вдаваться в подробности, чтобы не навлечь неприятностей на головы своих коллег.

– Боря верен себе, не так ли?

– Вы знакомы с нашим капитаном!? – я был настолько удивлен, что, похоже, даже малость проговорился.

– Мне известно все обо всех членах вашего экипажа. Я никогда не действую вслепую. А с Борей я и вправду имел возможность поработать вместе, но это было давно.

– Но…

– Не отвлекайся! – генерал поднял руку, останавливая меня, – это все несущественные детали. А тебе сейчас необходимо сосредоточиться на главном. У нас «смотрины» сегодня!

Мероприятие сие, и вправду, получилось на редкость неприятным. С одной стороны, я чувствовал себя породистым жеребцом на ярмарке – меня настолько неприкрыто рассматривали и оценивали, шушукаясь меж собой, что порой возникало желание пройтись и повертеться перед аудиторией, точно на подиуме. С другой – мои интерьвьюеры сами стремились привлечь мое внимание, чтобы попытаться перевести общение в личную плоскость и выцарапать в перспективе какие-либо преференции для себя. Выглядело все это несколько дико.

Президент, Премьер, министры, несколько послов. Они, соль земли, люди, вершащие судьбы мира, были вынуждены чуть ли не лебезить передо мной, каким-то сопляком с улицы, сущим ничтожеством. С учетом того, что подобное поведение являлось для них. непривычным, получалось это крайне коряво.

Неприглядное зрелище.

Пару раз их расспросы заходили настолько далеко, что у меня и впрямь появлялось желание послать их всех к чертовой матери, но я сдержался. Сам не знаю почему. Быть может из жалости?

В общем, когда меня, наконец, отпустили, я не стал сдерживать вздох облегчения. За своей спиной я чувствовал неудовольствие аудитории, но мне уже было все равно. Конечно, они предпочли бы вверить свои судьбы в более надежные руки, но моей вины тут не было. Все так сложилось по воле Его Величества Случая, вот ему-то свои претензии и предъявляйте.

Передохнуть мне не дали. Не успел я покинуть зал совещаний, как меня тут же затащили в выделенный для моей подготовки кабинет, и на меня насели собранные Луцким специалисты. И потом они не слезали с меня всю неделю до самого отлета.

В Университете столько времени отводилось на подготовку к одному экзамену, но тут в меня за несколько дней накачали столько информации, что вполне хватило бы на весь институтский курс! Занятия начинались в восемь утра и заканчивались далеко за полночь. В целях экономии времени, я жил, спал и ел прямо здесь, в кабинете, благо к нему прилагалась комната отдыха с туалетом и душевой. Идиллию, правда, слегка портили наглухо запечатанные окна (бронированные, судя по всему) и дежурящие в коридоре у моих дверей пара дюжих спецназовцев. Трудно сказать, охраняли они меня или сторожили, но особо задумываться мне было некогда. Когда на сон остается всего пять – шесть часов, поневоле начинаешь ценить каждую секунду. А для того, чтобы моя голова не взорвалась от перенапряжения, меня регулярно отпаивали какими-то тонизирующими снадобьями, должными поддерживать меня в форме. Но все равно, к концу дня мой мозг буквально гудел и звенел, как накачанный до предела футбольный мяч.

И чего только в меня не заталкивали! Тут была и экономика, и политика, и психология, и технологии… сам черт руки-ноги бы себе переломал!

Я прошел ускоренный курс ораторского искусства и коммуникации. Меня натаскивали на умение вести переговоры, на способность правильно оценить собеседника и расположить его к себе, подобрав соответствующие слова и интонации. Меня учили выстраивать логические связки таким образом, чтобы обосновать буквально любое умозаключение. Тренировали убедительно и правдоподобно врать, в конце концов.

В меня загрузили подробнейшие инструкции насчет того, что Земля может предложить никарам в обмен на их услуги. Долго и нудно втолковывали, как следует вести деловые переговоры, до какого предела можно и нужно торговаться, а когда следует уступить и насколько.

Слепнев лично прочитал мне серию лекций по современной астрофизике, чтобы я ощущал хоть какую-то почву под ногами, когда мне придется рассказывать о неладах с Солнцем.

Я узнал массу нового об истории конфликта никаров и землян, увидев те события под совершенно иным углом. При этом, чуть ли не каждый второй документ, с которым мне приходилось иметь дело, нес на себе гриф «секретно». Так что подробностями делиться не стану, уж извините.

В перерывах ко мне подсаживались психологи и начинали нашептывать всякую белиберду, призванную хоть как-то примирить мое убогое эго с навалившейся на него ответственностью. Спасало лишь то, что к этому моменту я был уже настолько одуревший, что все их бормотания навылет проскакивали сквозь мою гудящую голову, не оставляя после себя никаких следов.

Я бы непременно свихнулся от такой нагрузки, если бы моя накачка не перемежалась отдельными светлыми моментами.

Во-первых, со мной провели несколько занятий по пилотированию космических кораблей. Разумеется, все ограничивалось «полетами» на тренажере, но на каком тренажере! Он позволял имитировать практически любой аппарат – от одноместной спасательной капсулы до тысячетонного лихтера – с учетом всех присущих ему особенностей и нюансов. Мы отрабатывали все штатные процедуры: выход на орбиту, сближение, стыковку-расстыковку и орбитальные маневры, а также вкратце прошлись по некоторым нештатным ситуациям. Меня обучили работе с портальным генератором, тем более что принцип работы с ним не сильно отличался от настройки канала дальней связи. Только теперь, задним числом, я начал понимать, насколько филигранно пилотировал Борис нашу неповоротливую драгу, когда вывел ее на низкую орбиту вокруг «Вишенки» с первого скачка.

Понятно, что стать первоклассным асом за несколько занятий невозможно, но после них пульт управления кораблем хотя бы не казался мне бессмысленным набором огоньков.

Во-вторых, мне по заказу подготовили новенький персональный скафандр «Дельфин-СТЗ» от StarSuit. Скафандр был замечательный – светло-серебристый с синими вставками, с полным комплектом оснастки и аксессуаров и с портативной станцией зарядки и заправки. Вот только если раньше я от одной только мысли о таком костюме весь слюной бы изошел, то сейчас отнесся к своей обновке более сдержанно, поскольку перед моими глазами неотвязно стояло воспоминание о куда более совершенном комбинезоне Кадесты.

Во время одного из выездов на тренажер скафандр мне подогнали по размеру, настроили, и я испытал его в бассейне. Что говорить, в такой одежке работать было бы несравненно легче и удобней, чем в тех балахонах, что я примерял раньше, и которыми мы с Борисом пользовались на «Берте». Мне стало даже немного совестно, что десятки специалистов вынуждены регулярно выходить за борт и кряхтеть, ворочаясь в тяжеленных негнущихся доспехах, а мне ни за что ни про что досталось такое счастье, которым я, вполне возможно, так ни разу и не воспользуюсь.

В-третьих, я получил новый планшет, по сравнению с которым мой старый выглядел не более чем игрушечным калькулятором. И дело даже не в его вычислительной мощности или объеме памяти, а том, чем эта самая память была заполнена. Тут уместились все уроки, которыми меня терзали целую неделю, подробнейшие справочники и базы данных по любым темам, любым наукам, экспертные системы по медицине, пилотированию и ремонту космических аппаратов и многое, многое другое. Помимо перечисленного, планшет был обучен некоторым интересным фокусам, наподобие свободного подключения к защищенным сетям или взлома чужих учетных записей в различных системах. Только пальцем ткни – и готово!

По правде говоря, мне не очень нравилась идея лезть без спроса в компьютерные сети никаров, находясь у них в гостях, о чем я прямо и сказал. Меня тут же заверили, что это все «на крайний случай» и пользоваться всеми этими отмычками без острой необходимости, разумеется, не следует. Но я подозреваю, что в моем новом планшете помимо того, о чем мне было известно, имелась еще масса интересных штучек, о которых мне предпочли не говорить. И с этим я ничего поделать не мог, разве что «забыть» планшет где-нибудь по дороге.

Пока меня поочередно обрабатывали разные специалисты, Луцкий, как и обещал, держал круговую оборону от тех, кому не терпелось пообщаться со мной персонально, с глазу на глаз. Из-за неплотно прикрытой двери моих апартаментов изредка доносились его препирательства. Я мог слышать только его ответные реплики, но и этого хватало с лихвой, чтобы осознать степень напряженности, царящей вокруг моей скромной персоны. Это сильно напоминало переговоры Бориса с Гершиным, только с чуть пониженным содержанием ненормативной лексики.

Говорильня отнимала у генерала почти все время, а потому он вместо себя приставил ко мне свою секретаршу… или адьютантшу Лизу. По– деловому строгая и немногословная она, конечно, не собиралась меня как-то развлекать, но уже одним своим присутствием привносила нотку оптимизма в мои серые трудовые будни. И это, пожалуй, можно считать еще одним светлым пятном посреди бушующего вокруг безумия.

А градус сумасшествия нарастал с каждым днем. От Луцкого требовали противоречащих друг другу вещей – подготовить меня по максимуму и, одновременно, заслать меня к никарам как можно скорее. Четкого срока никто не называл, но было очевидно, что слишком долго тянуть не следует. Будучи поставленными в жесткие временные рамки, спецы начинали грызться между собой, считая свою часть подготовки наиболее важной. В итоге в проигрыше оказывались все, в том числе и я, поскольку от общения со взвинченными инструкторами мое настроение отнюдь не улучшалось.

Желание предусмотреть любую мелочь, учесть все мыслимые и немыслимые варианты доводило порой до откровенно комичных ситуаций. Точнее, комичными они кажутся сейчас, когда эмоции уже подзабылись, а тогда мне было совсем не до смеха. Наиболее ярко общая параноидальность проявилась, когда пришла пора сочинять письмо для Кадесты.

Ко мне, помнится, подсела парочка «спичрайтеров», которые принялись объяснять мне, как должно выглядеть мое послание. Чтобы текст его, мол, излучал непринужденность и искренность, и, прочитав его, девушка сразу бы помчалась к дядюшке выбивать для меня разрешение и так далее. Я уже по горло был сыт общением с ними, поскольку они готовили для меня текст речи перед руководством колонии никаров. Сочинили аж шесть вариантов, из которых я по обстоятельствам должен был выбрать наиболее подходящий. Но тогда они оперировали абстрактными психологическими портретами, а сейчас эти двое взялись за меня лично и с фанатичным усердием вытягивали из моих воспоминаний малейшие подробности нашей с Кадестой встречи – слова и выражения, которые я использовал, сопутствующие жесты и интонации, ее реакции на мои реплики. Они хотели составить письмо таким образом, чтобы у нее не возникло даже тени сомнения в том, что его написал именно я, а не кто-то иной. Вплоть до отдельных опечаток и грамматических ошибок.

Паноптикум этот продолжался почти два часа, и то, как горе-писатели подолгу обсасывали каждое словечко и знак препинания, вслух обсуждая мой собственный психологический портрет, в конце концов меня взбесило. Я выгнал их из своего кабинета, язвительно заметив им на прощание, что письмо более всего будет походить на написанное мной, если я и в самом деле напишу его самостоятельно.

Что я и сделал.

Выглядело мое творение следующим образом: «Привет, Кадеста!

В среду истекает моя вахта, и до начала учебного года у меня остается еще целая неделя, так что я вполне мог бы нанести тебе ответный визит. Если это возможно, конечно. С ребятами на нашей драге я договорился, и ее можно использовать как место встречи.

Если визит состоится, то сообщи, когда тебя ждать, и что мне следует прихватить с собой. Есть ли какие-то особые требования или пожелания?

Жду не дождусь ответа!

Олег.»

Не особо изысканно, зато от души. Луцкий признал текст удовлетворительным, а ни с кем другим я советоваться и не стал. И в понедельник вечером, в присутствии генерала, Лизы и Слепнева я, внутренне помолясь, нажал на кнопку отправки.

Теперь нам оставалось только ждать, причем мы понятия не имели, сколько именно. Обычно никары отвечали на письма в течение суток, но нынешний вопрос заметно отличался от тех, по которым обычно велась переписка. Так что все мы оказались в подвешенном состоянии и даже не знали, как долго будем в нем находиться.

И тут меня вдруг разобрал смех.

Я трясся словно в припадке, едва не задыхаясь от хохота, на глаза мои наворачивались слезы, и никак не мог остановиться. Быть может, таким образом вырвалось наружу копившееся все эти дни внутреннее напряжение, не знаю, но я смеялся от всей души и мне становилось как – то легче. Остальная троица наблюдала за мной с нескрываемым беспокойством, но ничего не предпринимала.

– Я… просто… – мне пришлось умолкнуть, чтобы посмеяться еще немного и попробовать все же набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы закончить фразу, – я подумал. что будет, если мы не дождемся ответа. Значит, вся наша суета не имела никакого смысла, все надежды и планы – пшик! Почему-то мне это показалось смешным, – я протер влажные от слез щеки, – куча серьезных людей сделала ставку на тонюсенький волосок, на котором теперь все и висит. Со стороны это, наверное, должно выглядеть невероятно глупо.

– Глупо, не глупо, но если других вариантов нет, приходится хвататься за ту соломинку, что подвернулась, – поняв, что я еще не совсем рехнулся, Луцкий заметно расслабился, – у нас нет выбора, вот и все.

– Ну, хорошо, – я окончательно успокоился, – письмо мы отослали. Что дальше?

– Теперь ждем ответ.

– И сколько времени должно пройти, прежде чем мы решим, что ответа уже не будет?

– На мой взгляд, одних суток вполне достаточно, но на всякий случай дадим твоей подруге три дня. Вдруг она отлучилась куда.

– И мы все это время будем тут сидеть и таращиться на экран? – я покосился на монитор, который невозмутимо докладывал, что новых сообщений для меня нет.

– Мы можем дежурить по очереди, – предложил Слепнев.

– Делайте что хотите, а я пойду спать, – мой рот перекосило от могучего зевка, – если ответ так и не придет, можете меня не будить. Никогда.

Я прекрасно понимал, что в ближайшие несколько часов вполне могла решиться судьба всей цивилизации, но за последние дни я так жутко устал, что даже на этом фоне перспектива уснуть и более не просыпаться выглядела куда более привлекательной. Я пожелал остальным спокойной ночи и поковылял в душевую.

Сон мой никто не тревожил, и я проснулся сам. Солнце поднялось уже высоко, но из кабинета не доносилось никаких звуков, так что я вполне мог поваляться еще часок-другой. Однако любопытство все-таки выгнало меня из-под одеяла. В кабинете я обнаружил Лизу, сообщившую, что ответа пока нет. Где пропадали Луцкий и Слепнев, она не знала, зато была в курсе сегодняшнего меню. И эта информация в тот момент представлялась более важной и актуальной.

После завтрака я нос к носу столкнулся с вопросом «что делать?». Никаких занятий на сегодня запланировано не было, а пока мы не получили ответа от Кадесты, предпринимать что-либо не имело смысла. За то время, пока меня накачивали самой разнообразной информацией, я успел соскучиться по элементарному безделью, но сейчас, получив возможность поплевать в потолок, внезапно обнаружил, что почти забыл, как это делается.

С одной стороны, тупо сидеть перед монитором и ждать ответного письма явно глупо, но такое подвешенное состояние не позволяло мне сосредоточиться на чем-либо другом. Я попробовал и поковыряться со скафандром и изучить свой новый планшет и продумать свою речь перед дядей Оскаром, но что бы я ни делал, мой ум постоянно возвращался к мыслям о письме. Каждые пять минут я вскакивал и бежал в приемную, чтобы взглянуть на монитор. Вскоре появился и Луцкий, оккупировав кресло перед терминалом, но я все так же продолжал челноком курсировать между своей комнатой и приемной. Страшно подумать, что со мной станет, если в таком режиме мне предстоит провести все три дня!

И все же, несмотря на состояние непрерывного ожидания, громкий возглас генерала заставил меня вздрогнуть.

– Олег! Скорей сюда! – он помахал мне рукой и указал на экран монитора, – письмо пришло!

Я подбежал к нему, и мы дружно уставились на мигающее на экране извещение.

– Тебе письмо – ты и открывай, – генерал толкнул меня в бок.

– Ох ты черт! – я провел руками по лицу, чтобы хоть как-то унять охватившую меня дрожь, – боязно что-то.

– Не дрейфь! Если бы ответ был отрицательным, то мы, скорее всего, вообще никакого письма не получили бы.

В словах Луцкого присутствовала определенная логика. Никары никогда не отвлекались на переписку с теми, кто их не интересовал, и полученное от них сообщение подразумевало продолжение диалога. Я сделал глубокий вдох и, протянув палец, ткнул в мигающее извещение.

«Привет, Олег!

Я безумно рада, что ты все-таки принял мое приглашение. Я уж и не чаяла. Дядя Оскар дал свое согласие, и в четверг утром я отправлю за тобой Аннэйва. Он же потом вернет тебя обратно, когда будет нужно.

Из вещей достаточно прихватить все то, что ты обычно берешь с собой в недельную командировку – зубную щетку и тому подобное. Все остальное у нас есть.

О твоем визите никто из посторонних не знает, так что чрезмерного внимания к своей персоне можешь не опасаться.

До встречи на „Ньютоне“!

Кадеста Свирко».

Еще два безумных дня спустя я снова висел в холле причального уровня старушки «Берты» и терпеливо ждал, пока за закрытой крышкой шлюзового люка не перестанут лязгать стыковочные замки. Все выглядело точно так же, как и при встрече Кадесты, с той лишь разницей, что теперь в неизвестность предстояло отправиться мне самому. Девчонка, помнится, не выглядела особенно испуганной, а вот меня здорово трясло. Примерно как в тот раз, когда я впервые за борт выходил. И тогда я тоже был в скафандре, правда, в другом.

Когда же это было, черт подери?

Каждый из проведенных на Земле дней был настолько плотно напичкан событиями, что распухал в несколько раз, и одна-единственная неделя превращалась чуть ли не в месяц. И порой только взгляд на календарь помогал вернуться к реальному времени. Последние двое суток оказались набиты временным аномалиями особенно плотно.

Словно сговорившись, все мои «работодатели» набросились на меня с удвоенной энергией. Их шансы на спасение, еще вчера исключительно умозрительные, вдруг резко повысились, и они старались использовать любую возможность, чтобы наставить меня на путь истинный (в их понимании). Как и раньше, основной удар принял на себя Луцкий, и до меня даже сквозь звукоизолирующую дверь доносились его препирательства.

Еще одно занятие по пилотированию, еще один инструктаж по использованию скафандра, еще одна лекция по искусству ведения переговоров и манипулирования собеседником, еще одна… Знаете, я даже и не помню, чем еще со мной занимались. Мой мозг, похоже, окончательно исчерпал свои ресурсы, и я не мог умесить в него более ни единого бита информации. Я просто сидел и тупо кивал в ответ на все, что мне втолковывали. В конце концов на мое одуревшее состояние обратили внимание и вызвали Луцкого, а он, сообразив, в чем дело, немедленно выставил за дверь всех моих наставников, и на этом мои мучения закончились.

После ужина генерал завалился ко мне вместе со Слепневым. С собой они прихватили упаковку пива, и мы устроили самый настоящий разгрузочный вечер. Попутно Луцкий не преминул дать мне еще несколько наставлений от себя лично, но под пиво, согласитесь, даже нотации воспринимаются совершенно иначе.

– Что бы они тебе ни говорили, сынок, что бы ни нашептывали, там ты будешь один, и помочь тебе никто не сможет. То, какое решение ты примешь, зависит только от тебя.

– Это меня и беспокоит, – я с тоской заглянул в быстро пустеющую банку.

– Можешь не сомневаться, мне известно, насколько сложнее отдавать приказы, чем послушно их исполнять, – усмехнулся Луцкий, – но я не собирался напоминать тебе о навалившейся на тебя ответственности за жизни тысяч человек. Лучше взгляни на все это с иной стороны.

– Это с какой же?

– Забудь обо всех прочих, думай только собственной головой. Принимай решения, не оглядываясь на то, что скажут о них другие. Запомни – что бы ты ни решил, как бы ни поступил – это будет единственно верный вариант.

– Я почему-то не особо уверен, что…

– Забудь! Если ты начнешь сомневаться, то, возможно, никогда не решишься сделать необходимый шаг. Отбрось неуверенность, поступай, как считаешь нужным. Здесь, сейчас, в данный конкретный момент. И тогда любое принятое тобой решение будет единственно верным. Отринь все те наставления, которыми тебя тут поучали, и помни: ты представляешь Землю и волен поступать по собственному усмотрению, ни с кем не советуясь, твои полномочия – абсолютны и всеобъемлющи, а потому не оглядывайся. Победителей не судят, а те, кто колеблется, всегда проигрывают.

– Мне бы Вашу уверенность.

– Могу одолжить, если хочешь, – Луцкий хохотнул, – но лучше обзаведись своей собственной. Толика упертости и нахальства тебе бы и вправду не помешала. Будь смелей, и все у тебя получится!

– Не знаю, не знаю. Я ведь не Гагарин, кто-кто, а я никогда не упущу возможности наступить на развязавшийся шнурок, – у меня вырвался тяжкий вздох, – мне бы еще хоть малюсенькую крупицу везения.

– Не гневи Бога! – Слепнев театрально всплеснул руками, а мы удивленно на него вытаращились. В устах космофизика подобная реплика звучала несколько странно, – нам и так уже настолько феноменально, можно сказать сказочно повезло, что желать большего попросту неприлично.

– И где же, по-твоему, нам подфартило? – не без ехидства полюбопытствовал генерал, – на мой взгляд, перспективу зажариться заживо для десяти миллиардов человек сложно назвать большой удачей.

– Да-да, конечно, – профессор торопливо закивал, – но при этом целый ряд последующих событий выстроился в столь удачную цепочку, что аж мурашки по коже.

– Что именно Вы имеете в виду? – уточнил я.

– Да ты сам посуди, – он начал загибать пальцы, – во-первых, мы вовремя спохватились, что с нашим солнышком что-то идет не так. Потом крайне удачно подвернулась эта ваша «Вишенка», если бы не она, мы могли еще долго дискутировать о возможных вариантах развития событий, и время оказалось бы безнадежно упущено. А твое приглашение к никарам – так вообще, сказочная удача! Я обычно не верю в случайные совпадения, но на сей раз никакого рационального объяснения предложить не могу. Нам действительно жутко повезло!

– Как-то немного не по себе, когда подумаешь, что судьбы тысяч людей висят на цепочке удачных совпадений, – Луцкий поежился.

– Именно поэтому не стоит ожидать, что удача и дальше будет идти с нами под руку. Она и так нам неплохой кредит отвалила.

– Спасибо, – без особой радости проворчал я, – обнадежили.

– Да я не к тому, что дальше все пойдет плохо, – спохватился Слепнев, – просто нам следует все дальнейшие шаги просчитывать как можно точнее, не полагаясь на случай. А с этим у нас сейчас вроде бы полный порядок, предусмотрели все, что только можно.

– Мне почему-то так не кажется.

– Не забивай голову, сынок, – Луцкий положил мне руку на плечо, – все у тебя получится. И что бы там ни говорил наш доктор, я считаю, что нашей главной удачей стал именно ты. Судьба определенно к тебе благоволит… черт бы ее побрал!

Запорные механизмы лязгнули в последний раз, и над люком вспыхнул зеленый транспарант, извещающий о выравнивании давления. Пора двигаться.

– Ну что, юнга, не забудь прислать открытку, – хмыкнул Борис, и насмешливо добавил, – турист!

Он ткнул меня в бок, и от его толчка я вместе со своим баулом отлетел в сторону и наткнулся на зависшего по правую руку от меня стороны Дениса. Эта парочка, подобно двум ангелам-хранителям, неотрывно сопровождала меня все мое недолгое пребывание на «Берте».

Когда я летел сюда, главной проблемой, что меня беспокоила, являлась необходимость как-то отбиваться от любопытства команды. Перспектива получить от капитана еще один сеанс допроса с пристрастием меня совершенно не воодушевляла, а врать ребятам я не собирался. В то же время, необходимость сохранения секретности была для меня совершенно очевидна. И я всю дорогу пытался найти выход из образовавшегося тупика, но так ничего путного и не придумал.

На мое счастье, все хлопоты по ограждению меня от излишнего любопытства окружающих взял на себя Денис. Луцкий подробно проинструктировал его на сей счет, а к исполнению полученных приказов парень относился с невероятным рвением и самоотверженностью. Он встретил меня вместе с Борисом на стыковочном уровне, и после этого не отпускал от себя ни на шаг, а висящая на его боку кобура ненавязчиво намекала на то, что в случае необходимости он готов пойти на крайние меры.

Нашему капитану, как человеку военному, более подробных разъяснений не требовалось, а вот Жану суть дела пришлось втолковывать отдельно.

– Да брось ты отмалчиваться! Ты же ничем не рискуешь, Олежка, – попытался он меня уговорить, – ты им нужен целым и невредимым, Дениска тебя на испуг берет!

– Если я разболтаю вам что-нибудь лишнее, то проблемы будут не у меня, – я покосился на десантника и снова перевел взгляд на Жана, – а у вас.

– Ах вот оно как, – протянул повар то ли обиженно, то ли озлобленно, – мы к тебе, Дениска, всей душой, а ты нас, получается…

– Дружба дружбой, а служба службой, – невозмутимо заметил тот.

– Что же это за секреты такие, из-за которых не зазорно и друга пристрелить, а?

– Могу сказать одно, – я на всякий случай снова покосился на своего опекуна, – знакомство с ними радости вам не добавит, это точно, – я умолк, поджав губы, а потом негромко добавил, – вы уж извините. Это все.

Кто знает, не будь рядом Дениса, Борис с Жаном мытьем либо катаньем, наверняка вытянули бы из меня все, что только можно, да и что нельзя тоже. Но жизнь распорядилась иначе. К моему удивлению, капитан сразу же прекратил любые попытки как-то на меня надавить и сделал вид, что все идет как и должно. Я предположил, что он ждет вечера, чтобы связаться со мной в каюте через интерком или через бортовую сеть, но вскоре выяснил, что и Денис не лыком шит. В мое отсутствие он навел в корабельном коммуникационном хозяйстве свой собственный порядок, и я, закрывшись в своей каморке, обнаружил себя наглухо изолированным от внешнего мира. Хоть через стенку перестукивайся.

Жаль, но азбукой Морзе я не владел.

Я оттолкнулся от переборки и, волоча за собой объемистую сумку с вещами, подплыл к люку. Борис с Денисом предпочли остаться за поворотом коридора, дабы не создавать мне неудобств при встрече. Впрочем, куда больше неудобств мне доставила необходимость в одиночку открывать входной люк, который как назло сегодня решил присосаться покрепче. Положение осложняло то обстоятельство, что на мне был надет скафандр, который, при всем уважении к StarSuit, все же изрядно сковывал мои движения.

В спортивном костюме проделывать эти акробатические трюки было бы, конечно, несравненно легче, но Луцкий и его команда категорически настояли на том, чтобы во время перелета на челноке никаров я непременно находился в скафандре. Слава Богу, хоть шлем разрешили заранее не надевать. Они ссылались на то, что Кадеста также была облачена в скафандр, и хотя неизвестно, что являлось тому причиной – перелет в челноке или посещение нашей драги – меня заставили нарядиться аналогичным образом.

Неподатливая крышка, наконец, глухо всхлипнула и открылась. По ту сторону проема виднелся гостеприимно распахнутый входной люк челнока, из которого лился яркий свет, но никого из встречающей делегации я не заметил. Немного обождав, я вздохнул, перекрестился и, помахав на прощание провожавшей меня парочке, нырнул в шлюз.

Не знаю, что я ожидал увидеть по ту сторону, какой инопланетный интерьер рассчитывал обнаружить, но ничего необычного мне не встретилось. Все те же поручни повсюду, жгуты и сетки для фиксации грузов, испещренные поясняющими надписями стеновые панели, скрывающие проводку и внутренние коммуникации. Вполне традиционная обстановка для шлюзового отсека, разве что не такая замызганная, как у нас на «Берте». Кроме того, поскольку для никаров понятия «пол» и «потолок» были практически лишены смысла, расположение оборудования выглядело несколько хаотичным. Мы обычно в силу привычки стараемся все размещать, исходя из некоей условной ориентации «верх-низ», а здесь люди, работающие с разными узлами, оказывались бы перевернутыми относительно друг друга. Хотя, если подумать, то такая организация рабочего пространства дает гораздо больше свободы и позволяет в том же объеме разместить больше рабочих мест.

– Привет, Олег! – послышался мужской голос из громкоговорителя внутренней связи, – у тебя еще какие-нибудь вещи будут?

– Нет, это все, – я повертел головой, составляя в мозгу схему помещения, чтобы потом не запутаться.

– Тогда я закрываю люк. Не будем терять понапрасну время.

– Да, пожалуй, – согласился я, с некоторой тоской наблюдая за закрывающейся крышкой и надеясь, что она не окажется дверцей захлопнувшейся мышеловки, – Вы – Аннэйв, верно?

– Так точно, – подтвердил мой невидимый собеседник, – давай, забирайся в кабину.

Я проплыл в дверной проем, толкая сумку перед собой, и оказался в следующем отсеке, который, по-видимому, и являлся кабиной. Челнок был небольшой, не рассчитанный на длительные автономные полеты, а потому его внутренние помещения не отличались просторностью. В небольшой комнатке, помимо нескольких стоек для размещения грузов и аппаратуры, располагались два кресла, перед которыми висел большой экран. Оба кресла были пусты. В поисках люков, ведущих в другие отсеки я закрутил головой, но ничего похожего не нашел.

– Пристрой куда-нибудь свой баул и располагайся, – пригласил меня голос Аннэйва, – если нужны удобства – они по левую руку от тебя.

Посмотрев в указанном направлении, я обнаружил дверь с соответствующим значком. Зафиксировав сумку парой эластичных жгутов, я даже заглянул в санузел, но не обнаружил там ничего неожиданного. Как не обнаружил и никого живого. Мое недоумение, наконец, достигло предела, и я был вынужден задать мучавший меня вопрос.

– А где же Вы сами?

– Я? Что значит где? – в некотором замешательстве переспросил Аннэйв.

– Я же… о! Извини, ты же, наверное, никогда не сталкивался… Я – симбионт.

– И что это означает?

– В определенном смысле, этот корабль – и есть я.

– Э-э-э… не понял, – малость опешил я, – искусственный интеллект?

– Зачем же сразу обижать! Почему же искусственный, самый что ни на есть натуральный, только оболочка другая.

– Все равно непонятно.

– Не забивай себе голову, – попытался отделаться от моих расспросов Аннэйв, – потом Кадесту расспроси, у нее язык получше моего подвешен. Забирайся в кресло, нам уже двигаться пора.

Я подплыл к креслу, но только ухватившись за его подлокотник сообразил, что вместе со скафандром я в нем не умещусь.

– Скафандр можешь снять, он тебе больше не понадобится, – заметил Аннэйв, – вы там у себя постоянно их носите?

– Почему же? – я расстегнул замки и, подобно новорожденной стрекозе, вылезающей из шкуры личинки, начал выбираться из непослушного комбинезона, – только на выход одеваем.

– А зачем сейчас нацепил?

– Так я думал, что у вас тут надо обязательно в скафандре находиться. Кадеста же в нем была, когда в гости прилетала.

– Ха! Так она точно то же самое про вас говорила! – Аннэйв хохотнул, чем окончательно убедил меня, что является живым человеком, и на душе стало заметно спокойней. Роботам чувство юмора неведомо.

Что ни говори, а «Дельфин» оказался куда лучше приспособлен к невесомости, нежели мой предыдущий костюм. Теперь я мог в считанные минуты нарядиться в него без посторонней помощи, а также потом снять обратно, не извиваясь при этом, как мучимый коликами червяк. Уже через пару минут мой скафандр висел, распятый жгутами, на стене рядом с сумкой и шлемом, а я втиснулся в кресло и был готов к отлету.

– Я на месте, что дальше?

– Поскольку ты, Олег, единственный пассажир на борту, то тебе и командовать.

– Как скажете, – я положил правую руку на панель управления, примостившуюся у подлокотника.

Большой экран передо мной ожил, и на нем высветились сообщения, которыми Аннэйв обменивался с Борисом в ходе стыковки. Голосовую связь никары принципиально не признавали, и мне пришлось принять их правила игры.

– Корабль готов к отплытию? – уточнил я.

– Так точно.

Я отправил Борису соответствующий рапорт, и он начал процедуру расстыковки. Со стороны шлюза донесся лязг открываемых замков и глухой хлопок, когда зажатый между крышками люков воздух вырвался на свободу.

«Счастливого пути, юнга!» – выскочило на экране, а потом еще, от Жана, – «Bon voyage!»

«Я буду без вас скучать!» – признался я, получив в ответ лаконичное:

«Ха-ха!»

Далее побежала череда технических сообщений, оговаривающих для нас параметры отхода, и на этом сантименты закончились.

– Давай я тебе картинку включу, – предложил Аннэйв, – чтобы скучно не было.

Служебная информация соскользнула в нижний угол, а весь остальной экран вдруг распахнулся широченным окном в открытый космос, где от нас медленно удалялась ярко освещенная прожекторами махина «Берты». Я аж подпрыгнул, настолько неожиданно это было. Буквально перед самым моим лицом проплывали мелкие пылинки, искрящиеся в лучах света, я с трудом удержался, чтобы не отмахнуться от них.

Такой большой голографический экран я в последний раз видел в кабинете у Луцкого, да еще на тренажере, но ни один из них не давал столь реалистичного и детального изображения. Потрясающе! И все это великолепие только ради того, чтобы развлекать двух пассажиров челнока!? Хотя, если подумать, то в таких условиях тем же дистанционным манипулятором можно управлять как своей собственной рукой, а никарам, поди, за бортом чуть ли не каждый день работать приходится, так что игра, возможно, вполне стоит свеч.

Генераторы в недрах корабля засвистели чуть громче, и наш челнок начал плавно отходить вбок, чтобы обогнуть тянущуюся к жилому уровню лифтовую мачту.

– Сперва разойдемся подальше, – прокомментировал Аннэйв, – а потом уже прыгать будем.

Я не мог не признать, что он отменный пилот, в совершенстве владеющий своим кораблем. Мое тело не побеспокоил ни единый толчок, и только мой желудок время от времени подсказывал мне, что двигатели аккуратно и мягко ведут челнок в требуемом направлении. Развести два корабля, мечущихся с сумасшедшей скоростью на такой… компактной орбите – задача не из легких. При длительности одного витка всего в полторы минуты хочешь – не хочешь, а приходится учитывать всякие второстепенные эффекты, которые, как назло, так и норовят столкнуть две махины лбами. Приходится постоянно подрабатывать тягой только для того, чтобы удерживать корабли на некотором безопасном расстоянии друг от друга, и осторожность надо соблюдать до тех пор, пока челнок не поднимется на орбиту выше жилого отсека, а это почти два километра неспешного дрейфа.

Аннэйв, наконец, вывел наш корабль так, чтобы он оказался позади «Берты» и уже относительно спокойно принялся поднимать орбиту.

Драга начала постепенно уменьшаться в размерах. Эта жестяная коробка уже успела стать для меня родным домом, и расставание с ней даже вызвало во мне что-то вроде легкой печали. Мне вдруг захотелось помахать ей на прощание рукой, и я не стал себя сдерживать, хотя и понимал, что меня все равно кроме Аннэйва никто не видит.

– Не переживай, – поспешил успокоить меня пилот, – через пару дней уже вернешься.

Вскоре «Берта» превратилась в еле различимую гирлянду вспыхивающих искорками навигационных огней, плывущую меж звезд. Мое внимание привлекло только что объявившееся зеленое пятно на краю зрения. Я перевел взгляд вбок и сфокусировался на таблице со служебной информацией, обнаружив, что мы уже удалились от нее почти на три километра. На таком расстоянии уже разрешалось выполнение портальных переходов, о чем и сигнализировал зеленый огонек.

– Можно прыгать, – заметил я.

– Да, вполне, – согласился Аннэйв, – а ты готов?

– Вещи закрепил, сам пристегнулся…

– Я имел в виду – морально.

– Ну, к некоторым вещам быть полностью готовым невозможно, как ни старайся.

– Это значит «Да»?

– Да.

– Тогда поехали, – картинка на экране побежала вбок, когда челнок начал разворот на новый курс, за стенкой натужно завизжали генераторы, – три, два, один.

– Ох, черт! – я зажмурился и рефлекторно вскинул руку, загораживаясь от брызнувшего в лицо ослепительного света. Перед глазами поплыл отпечатавшийся на сетчатке образ гигантской сверкающей снежинки.

– Ой, извини, – спохватился Аннэйв, – сейчас приглушу немного.

– Что это? – спросил я, не размыкая век.

– Наш «Ньютон». ну вот, теперь можешь взглянуть спокойно.

Я осторожно приоткрыл один глаз, а потом, отбросив сомнения, обадело вытаращился на открывшуюся передо мной картину.

В моем мозгу настолько прочно укоренился образ орбитальных станций, как бесформенных нагромождений разноразмерных модулей и мачт, которые в темноте можно распознать лишь по габаритным огням, что увиденное мною сейчас в голову укладывалось с определенным трудом. «Снежинка» заполонила собой почти весь экран и сияла, сверкала, искрилась и блистала своими бесчисленными гранями. Сейчас, когда Аннэйв уменьшил яркость, можно было рассмотреть некоторые подробности. Свет шел откуда-то изнутри, пробиваясь через охватывающие его источник концентрические структуры, которые образовывали огромную сферическую конструкцию, словно ресничками окруженную торчащими во все стороны множественными панелями радиаторов. Из-за центрального шара выглядывал гигантский диск, напоминающий колесо обозрения. Его ярко освещенные спицы, в несколько этажей унизанные дугообразными росчерками обитаемых, как я предположил, модулей, и делали всю конструкцию похожей на снежинку.

Все это великолепие плавно поворачивалось перед моими глазами и росло в размерах по мере того, как наш челнок подлетал ближе. Отсутствие атмосферной дымки не позволяло точно оценить реальные размеры станции, они могли с одинаковым успехом измеряться и километрами и их десятками и даже сотнями. На глаза мне не попадалось ни единого знакомого ориентира, в сравнении с которым я мог бы определить масштабы сооружения.

– Что… это? – повторил я свой вопрос слегка севшим от потрясения голосом.

– Наш дом. Нравится?

– Затрудняюсь ответить, поскольку пока плохо представляю себе, что именно видят мои глаза.

– А что тут непонятного?

– Ну, во-первых, что там внутри так ярко светит?

– Реактор, что же еще!

– Реактор!? – то, что Аннэйву казалось само собой разумеющимся, мой мозг вогнало в паралич, – что же это за реактор такой?

– Вполне обычный, открытого типа с последовательным переизлучением, только размером побольше.

– Открытого типа!? Совсем!? – я был в курсе общей идеи, которая предполагала на реакторах космического базирования не изолировать активную зону от окружающего вакуума, что позволило бы здорово сократить их массу, но влекло за собой кучу других проблем, связанных с эффективным отводом выделяющегося тепла и защитой от излучения. Насколько мне было известно, данную задачу решить пока никому не удалось.

– Знаешь, я не большой специалист в таких тонкостях, – отмахнулся Аннэйв, – об этом ты лучше Малгера при встрече расспроси, он в реакторах лучше разбирается.

– И что значит «побольше»?

– Честно говоря, я сам его в глаза ни разу не видел, но, насколько мне известно, его внешняя светоизлучающая оболочка имеет размер около двухсот метров.

– Ничего себе печурка, – присвистнул я, – а какого же размера тогда все остальное?

– Основная часть, к которой мы сейчас подлетаем, диаметром примерно восемь километров, а диск гравизоны – почти тридцать. Один оборот он делает за четыре минуты и двадцать секунд.

– Э-э-э… – слова у меня попросту закончились. Только сейчас, получив эту ориентировку, я смог толком сфокусировать свой взгляд и разглядеть на поверхности станции несколько пристыкованных челноков. Чуть левее виднелся поставленный под разгрузку лихтер, возможно, тот самый, что прилетал к нам, на «Берту». Пока Аннэйв не просветил меня насчет истинных масштабов «Ньютона», все эти подробности я принимал за какие-то мелкие элементы конструкции, вроде антенн или контейнеров с аппаратурой. И это при том, что в трюм лихтера вполне могло поместиться футбольное поле.

На околоземной орбите постройка такой громады была совершенно невозможна – приливные силы если бы и не разорвали ее на куски, то искорежили бы точно. А в более далеких краях долговременными обитаемыми станциями никто толком не занимался. Драги, исследовательские базы, обсерватории – все корабли имели конструкцию, подчиненную решения конкретных частных задач, и в подобных циклопических сооружениях элементарно не возникало нужды. Никары были первыми и последними, кто отважился на такую затею. И, как я мог теперь видеть, в своем начинании они успели продвинуться гораздо дальше, нежели мы предполагали.

«Ньютон» уже давно перерос понятие «космическая станция», и теперь к нему больше подходило определение «космический город».

– Сколько же у вас там народу помещается? – ко мне, наконец, вернулся дар речи.

– Основная часть вмещает до сорока тысяч обитателей, в гравизоне еще десять тысяч мест, но почти половина из них сейчас пустует.

– Почему? – прозвучавшие цифры не вызывали у меня никаких наглядных ассоциаций, а потому я воспринял их достаточно спокойно. Шок настиг меня немного позже.

– Люди уже настолько привыкли к невесомости, что гравитация их только тяготит. Если бы не обязательные ссылки, то гравизону вообще пришлось бы закрыть за ненадобностью.

– Что еще за ссылки?

– Для беременных, – пояснил Аннэйв, – считается, что в отсутствие гравитации развитие ребенка может протекать с отклонениями.

– И как, помогает?

– Трудно сказать, но в любом случае, год, проведенный в гравизоне, – не такая уж большая плата за душевное спокойствие.

– А сколько.

– Извини, – перебил меня Аннэйв, – нам пора причаливать.

Я послушно умолк, глядя на пробегающие по экрану сообщения, которыми мой пилот обменивался с диспетчерской. Они проносились с такой скоростью, что я не успевал их прочитать. Как Аннэйв с ними управлялся – загадка. Может, он их и не читал вовсе, а вывел на экран так, для вида? Наблюдение за работой опытного профессионала у меня всегда вызывало смешанные чувства – восхищение пополам с подозрением. Если у него все так легко и складно выходит, то не дурит ли он мне голову?

Станция тем временем продолжала беззвучно надвигаться на нас, сверкая полированными металлическими элементами. Ее конструкции словно вырастали друг из друга, обретая объем и масштаб. Теперь это был уже не просто неровный шар, а сложное переплетение модулей, трубопроводов и кабелей. Прямо по курсу я разглядел стыковочный узел, к которому, по-видимому, и направлялся наш челнок. И здесь я все-таки оценил мастерство Аннэйва, поскольку и сам на тренажере стыковку отрабатывал не раз и не два. Пилот вел челнок уверенно и аккуратно, так, что я даже не ощущал толчков от работы двигателей. Только пылинки перед моим лицом дружно колыхались из стороны в сторону при каждом маневре.

Собственно момент стыковки я определил лишь по глухому лязгу захватов. Тело мое так ничего и не почувствовало. Даже Борису, пожалуй, было чему поучиться у Аннэйва.

– Ну, вот мы и на месте, – констатировал пилот, – сейчас стык проверим, давление выровняем – и можно выходить. Кадеста ждет уже, дать связь?

– Э-э-э… нет, не надо! Обожди! – я завертелся в кресле, отстегивая ремни, – черт!

– Что такое?

– Мне же переодеться надо! Совсем забыл.

Действительно, появляться перед девушкой в этом обтягивающем трико, которое поддевают под скафандр, представлялось не лучшей идеей.

Будь я каким-нибудь мускулистым атлетом, еще куда ни шло, но моя худосочная комплекция как-то не располагала к эксгибиционизму.

Я, наконец, выкарабкался из кресла, отцепил свой баул и попытался нырнуть с ним в туалет, но тот оказался слишком мал. С некоторым усилием поборов въевшиеся привычки, я был вынужден переодеваться прямо в кабине. Понятно, что голографический экран работает только в одну сторону, но я никак не мог отделаться от ощущения, что через него, как через огромную витрину, за мной наблюдают не в меру любопытные глаза обитателей «Ньютона».

Когда меня собирали в дорогу, то нездоровое усердие, с которым мои провожатые вгрызались в любую малозначительную деталь, порой вызывало у меня сомнения в их душевном здоровье. В частности, они устроили настоящий консилиум, посвященный вопросам гардероба. Фасон, цвет, материал – все порождало жаркие споры. К счастью, голос разума возобладал, и никакие экзотические наряды мне предлагать не стали, ограничившись вполне стандартным набором удобных и практичных вещей.

– У вас там не очень холодно? – поинтересовался я, расстегивая сумку.

– В общих помещениях двадцать четыре градуса, – немедленно отозвался Аннэйв, – а в личных каютах можно выставлять температуру по собственному усмотрению. Не замерзнешь, не беспокойся.

Не мудрствуя лукаво, я натянул голубую фуфайку и синие штаны, что лежали сверху, а остаток времени потратил на отлов и возвращение на место выскользнувших из сумки пакетов. В последний раз я открывал ее у себя в каюте, а там, помнится, с гравитацией был полный порядок, так что о некоторых мерах предосторожности я забыл.

– Скафандр можешь оставить здесь, – предложил пилот, – он никуда не денется. Обратно все равно опять я тебя повезу.

Предложение выглядело здравым, и я согласился, тем более что таскать за собой все это хозяйство было проблематично. Подхватив сумку, я выплыл в шлюз, где табло над люком уже светилось зеленым.

– Я открываю? – на всякий случай уточнил Аннэйв.

Я глубоко вздохнул и провел рукой по взъерошенным волосам. Как – никак, а впереди меня ждала абсолютная неизвестность, помноженная на тяжкий груз ответственности, взваленный на мои хлипкие и сутулые плечи.

– Открывай.

Люк, негромко чмокнув, скользнул в сторону, и я нырнул в распахнувшийся проем. Оказавшись по ту сторону перехода, я даже не успел ничего толком рассмотреть, поскольку мгновенно оказался в объятиях Кадесты, обрадовавшейся моему появлению как первоклассница, которой подарили котенка.

– Олег, привет! – верещала она мне в ухо, – ну наконец-то! Я уж заждалась, думала ты так и не соберешься.

– Такая возможность не каждый день подворачивается, – я извернулся и поймал свободной рукой проплывающий мимо поручень, – зачем же отказываться.

– А разве у тебя была возможность отказаться? – послышался откуда-то сверху насмешливый мужской голос.

Кадеста отпустила меня, и я задрал голову, чтобы посмотреть, кто это там такой проницательный. В ответ мне улыбнулся темноволосый молодой человек, о внешности которого мне было сложно судить, поскольку я видел его перевернутым вверх ногами. В невесомости такое случается сплошь и рядом, вот только я вам гарантирую, что при такой встрече вы и лучшего друга далеко не сразу признаете. Восприятие меняется очень сильно. Не знаю, от чего это зависит, то ли от разницы в работе полушарий мозга, то ли еще от чего, но попробуйте встать на голову и окинуть взглядом собственную комнату – сами убедитесь.

– Малгер, прекрати! – недовольно огрызнулась Кадеста, – какой же ты мнительный!

– Не мнительный, а здравомыслящий, – спокойно парировал тот.

Я осторожно перевернулся и теперь рассмотрел своего собеседника более внимательно. Высокий, худощавый, лет тридцати-тридцати пяти, с умным и немного снисходительным взглядом карих глаз. В отличие от легкомысленной Кадесты в светло-желтой майке и рыжих шортах, он был одет более сдержанно. Белая сорочка с коротким рукавом и легкие серые брюки на ее фоне выглядели чуть ли не официальной униформой. Двигался Малгер медленно, но то была не леность, а, скорее, расчетливая неторопливость. Эдакая экономия движений, выражавшаяся также в том, что при разговоре он предпочитал пользоваться только одной половиной рта, отчего его снисходительность приобретала легкий оттенок брезгливости.

– Я сомневаюсь, что тебя вот так запросто отпустили к нам, – желая выделить отдельные слова, он открывал рот целиком, – наверняка нагрузили массой ценных напутствий и рекомендаций. Я прав?

Каким бы тугодумом я ни был, но тут сразу сообразил, что Малгер – человек непростой, и что всякими шутками-прибаутками от него не отделаешься. Я врать вообще не любил, а он наверняка раскусил бы меня с первого же слова. Не самое удачное начало получилось бы. Но выкладывать всю подноготную сейчас тоже было рано.

– Если позволите, я бы предпочел оставить Ваш вопрос без комментариев, – тактично ответил я.

– Выкрутился-таки! – Малгер громко рассмеялся, – да не беда, любопытство не порок, в конце концов. Пусть даже на государственном уровне.

Он, похоже, не собирался меня всерьез третировать, но Кадеста по инерции продолжала меня защищать:

– Ну, посмотри на Олега – рогов и копыт у него нет, серой не пахнет. Что ты на человека взъелся?

– Да брось, Кади, мы же просто дурачимся! – Малгер подлетел к нам и забрал у меня сумку, – давай сперва тебя разместим, а потом уже расспросы расспрашивать будем.

Кадеста ухватила меня за локоть и выволокла в коридор, и я внезапно обнаружил себя летящим в пустоту. Я сдавленно ойкнул и, рефлекторно выбросив вперед руки, наткнулся на стекло. По ту сторону виднелись все те же огромные сверкающие конструкции, которые я рассматривал, подлетая к станции на челноке. Но теперь они были гораздо ближе, точнее, я теперь находился буквально среди них. Вправо и влево убегали составленные из цилиндрических модулей «трубопроводы» обитаемых секций. Кое-где их плети соединялись с соседними ажурной паутиной несущего каркаса. За первым рядом виднелся второй, а там – третий. Отсутствие атмосферы затрудняло определение истинных масштабов сооружения и, отвлекшись на секунду, можно было представить себе, что видишь перед собой симпатичный, занятный и столь же бесполезный сувенир из вставленных друг в друга хромированных решетчатых сфер. Зеркально гладкие поверхности конструкций блестели так, что было больно глазам.

Посмотрев вправо, я увидел, что все сооружение плавно изгибается, охватывая концентрическими кольцами центральную реакторную часть, из которой, собственно, и исходил свет. Самого реактора с того места, где мы находились, видно не было – его загораживали располагавшиеся перед нами секции. Я бросил взгляд в противоположном направлении и только сейчас, заметив оконную раму, сообразил, насколько огромно стекло, в которое я смотрю. Не менее четырех квадратных метров! А справа и слева вплотную к нему примыкали следующие окна, за ними еще и еще! Я оттолкнулся и отплыл немного назад, чтобы увидеть, что вся стена коридора от шлюза до шлюза представляла собой по сути одно сплошное окно. Теперь становилось понятно, почему Кадеста называла наши иллюминаторы на «Берте» «бойницами». Хорошо еще, что не «замочными скважинами».

– Что-то не так? – обеспокоенно поинтересовалась она, увидев ошалелое выражение моего лица.

– Как-то не по себе, когда думаю о том, что по ту сторону стекла – убийственный космический вакуум.

– Ну вот, опять. Почему же сразу «убийственный»? – Кадеста даже слегка обиделась.

– Это структурированный поликарбонат, – пояснил Малгер, – по ударной прочности он не уступает стали. Так что ты зря волнуешься.

– А радиация? – не унимался я, – или вы так уверены, что здесь, вдали от звезд, вам ничто не угрожает?

– Стекло двойное, – он подплыл ближе и постучал костяшками пальцев по его поверхности. Окно отозвалось еле слышным глухим звуком, словно представляло собой монолитную глыбу, – в промежуток закачана вода, а это лучшая защита от ионизирующих излучений. Ну и плюс обычный электромагнитный щит вокруг всей станции.

– Вода? – я прижался к стеклу носом, только теперь разглядев мелкие пузырьки, время от времени проплывающие мимо.

– Ага. Здесь все стены двойные – не менее десяти сантиметров водяной прослойки, – Малгер, по обыкновению, снисходительно усмехнулся, – так что свинцовые трусы одевать необязательно. Помимо этого, вода выступает в качестве охладителя, обеспечивая отвод избыточного тепла и поддержание постоянного теплового режима в помещениях. Да и хороший запас топлива с кислородом карман не тянет.

– Но сколько же ее здесь тогда? – я был поражен простотой, даже примитивностью этого решения, которое разом снимало сразу столько проблем, оставляя только одну…

– Точно не скажу, но счет идет на десятки тысяч тонн.

– С ума сойти! – само собой сорвалось с моих губ, хотя почти сразу же я сообразил, что нет ничего сложного в доставке на станцию такого объема, когда его можно без особых забот собрать с любой завалящей кометы. Как же все элементарно, когда знаешь правильный ответ! Я-то по привычке мыслил категориями, связанными с выведением грузов на орбиту, хотя и земные орбитальные станции уже давно большей частью строились из материалов, добываемых на астероидах. Но вот закачать в стены целое озеро – так высоко фантазия наших инженеров не взлетала.

– О! У тебя будет еще немало поводов посходить с ума, – хихикнула Кадеста, – это я тебе обещаю! У меня ты не заскучаешь!

– Кади, ты лифт вызвала? – Малгер предпочитал более сдержанную манеру общения, и энтузиазм Кадесты пришелся ему не по нраву, – гостя надобно перво-наперво напоить, накормить, баньку истопить, ты же знаешь.

– За меня не беспокойтесь, – заверил я их, – когда я попадаю в невесомость, у меня аппетит почти на сутки пропадает, так что я не голоден.

– Мы можем пообедать в гравизоне, если хочешь…

– Кади, ты лифт вызвала или нет?

– Он уже на подходе, – девушка взяла меня за локоть и мягко оттащила от окна, – пошли, прокатимся немного. А то прилип тут к потолку как муха.

Она аккуратно развернула меня, и я понял, что это длинное окно здесь является как раз «потолком». Льющийся из него яркий свет прекрасно освещал помещение. Мы проследовали в конец коридора, где он соединялся с переходным отсеком, по ту сторону которого дальше тянулся еще один такой же ярко освещенный тоннель. Справа обнаружилась прозрачная дверь, за которой с тихим шелестом как раз в этот момент остановилась кабина лифта.

Мы нырнули внутрь. Здесь, точно так же, как и у нас на «Берте» имелись поручни, ремни для фиксации грузов и мягкая обивка на всех стенах, но вот выглядело и ощущалось это как-то. иначе. У нас все было подчинено вполне конкретным утилитарным задачам и буквально дышало скупой функциональностью, а здесь люди, проектировавшие интерьер, не поленились позаботиться о том, чтобы он был еще и приятным глазу. Удобным, комфортным и, не побоюсь этого слова, уютным.

«Берта», как и прочие орбитальные сооружения, была построена в первую очередь для работы, и даже в собственной каюте ты продолжал оставаться на вахте. Сама обстановка ни на секунду не позволяла забыть, где ты находишься, и что ты тут делаешь. Для никаров же их станция являлась домом, и относились они к ней соответственно. На «Ньютоне» не только интерьер, но и мебель, посуда, одежда – все здесь создавалось для жизни. Подобный подход чувствовался во всем, с чем я позже сталкивался здесь, на станции, и что время от времени вызывало у меня легкую дезориентацию, поскольку я порой и вправду забывал, что я в далеком космосе.

Дверь лифта скользнула на место, и Малгер взмахом руки вызвал голографическую схему станции, повисшую посередине кабины.

– Смотри, – подозвал он меня, – тут все очень просто. Вокруг реакторной зоны выстроено несколько ярусов, обозначенных буквами A, B, C и так далее от центра к периферии. Первые два яруса, где светлее всего – оранжерея, далее жилые и рабочие зоны, а во внешних ярусах размещаются склады, доки и всякое вспомогательное оборудование. Адрес любого помещения на станции определяется буквой яруса и двумя цифрами.

Малгер провел рукой сквозь схему, заставив последовательно вспыхнуть несколько вложенных друг в друга ажурных сфер, напоминающих сетки меридианов и параллелей на глобусе.

– Тот полюс, где находится стык с гравизоной, считается «югом», а противоположный, соответственно, «севером». Кольца между ними пронумерованы, и внутри каждого кольца по часовой стрелке также имеется разметка от 0 до 360. Вот тебе и две оставшиеся цифры адреса. На каждом перекрестке имеется схема с указанием твоего текущего местоположения, – он указал на табличку, виднеющуюся за закрытой дверью кабины, – синяя стрелка показывает направление на север, красная – на юг, большая горизонтальная стрелка смотрит в сторону увеличения разметки текущего кольца. А свет всегда идет из центра. Чтобы сориентироваться, разворачивайся к нему головой и после этого изучай схему. Ничего сложного, думаю, ты не заблудишься.

– Я постараюсь, – кивнул я, как прилежный ученик рассматривая голографическую карту и пытаясь уложить в голове полученную информацию.

– Ну что ж, тогда поехали, – Малгер навел палец на точку внутри проекции, где шар основной части станции соединялся со снежинкой гравизоны, и легонько ткнул им в изображение, – держись крепче!

Отмеченный им узел коротко вспыхнул, подтверждая команду, и кабина лифта пришла в движение. Ощущения были подобны тем, что я испытывал на родной драге, трогаясь в лифте с причального уровня, когда одна из стенок кабины вдруг начинает надвигаться на тебя и решительно наподдает тебе своей мягкой обивкой. Только здесь все происходило несколько плавнее и деликатнее, так что я даже успел схватиться за поручень и принять правильное положение, чтобы не выглядеть совсем уж беспомощной куклой.

Тоннель, по которому, плавно ускоряясь, двигался наш лифт, также оказался с огромным окном вместо одной из стен, и передо мной вновь открылся вид на сверкающие конструкции «Ньютона».

– Откуда у вас такая любовь к панорамному остеклению? – не удержался я.

– Но это же просто красиво! – воскликнула Кадеста, – я вообще не понимаю, как вы сами можете жить в наглухо запечатанных каморках без единого окошка!? Я бы так не смогла.

– Ну зачем же так, – мне стало вдруг обидно за «Берту» и за свою каюту в частности, – есть у нас иллюминаторы, ты же видела.

– Пф!

– Да и экономия очевидна. Мы почти не прибегаем к искусственному освещению, – добавил Малгер, – света от реактора хватает до самых внешних ярусов.

Я почувствовал, что кабина начала замедляться, мы приближались к пересечению с другим тоннелем. Но, вопреки моим ожиданиям, мы не стали вылезать и пересаживаться на следующий лифт. Вместо этого, наша кабина, едва остановившись, чуть вздрогнула и тут же возобновила движение, но уже в направлении перпендикулярном предыдущему. Если раньше наш путь пролегал по «параллели», то теперь мы перескочили на «меридиан» и скользили в сторону южного полюса.

– Ишь ты! – я закрутил головой, пытаясь разглядеть механизм, позволяющий лифту вытворять подобные фокусы, – как ловко придумано! Он, получается, и так и сяк может! Куда, кстати, мы держим путь в данный момент?

– К стыку с гравизоной. Надо бы тебя расквартировать, а Кади считает, что обитать тебе следует в привычных условиях.

– Вовсе необязательно! Не стоит так хлопотать из-за подобных пустяков, я прекрасно чувствую себя и в невесомости.

– Неужели? – Кадеста насмешливо приподняла бровь, – цвет твоего лица говорит об обратном.

– А что с ним не так? – я обеспокоенно завертелся в поисках зеркала, но его в кабине не оказалось.

– Хватит фантазировать, Кади, Олег в полном порядке, – вступился за меня Малгер.

– Кроме того, – не унималась девчонка, – в гравизоне можно есть нормальную еду, а не только ту, которая к тарелке прилипает. Я не хочу, чтобы наш гость ходил голодный.

– Да не хочу я есть! – мне стало неловко от того, что Кадеста кудахтала вокруг меня как курица вокруг цыпленка, словно я сам не мог определить, что мне подходит, а что нет, – какой смысл прилетать к вам в гости, чтобы потом все время отсиживаться под домашним арестом? Я хочу осмотреть здесь… э-э-э… все.

– Осмотришь, непременно осмотришь, – начала успокаивать меня она, сообразив, что перегнула палку, – я приготовила тебе целую экскурсионную программу! Просто я хочу, чтобы ты не испытывал никаких неудобств и чувствовал себя как дома.

– Я и так себя прекрасно чувствую! Я. я. – в этот миг лифт внезапно вынырнул из тесной трубы на открытое пространство, и мой рот вновь отказался мне повиноваться. Кабина начала торможение, и меня чувствительно приложило об стену, но я так и таращился на открывшуюся картину.

Впереди виднелась гигантская цилиндрическая конструкция, вздымавшаяся далеко вверх, насколько только можно было разглядеть, навстречу льющемуся оттуда свету. Диаметр этой колонны составлял не менее двухсот метров, а в высоту она тянулась километра на два. Во все стороны от нее разбегались бесчисленные шахты лифтов, конструкционные фермы, трубы, кабели. Сооружение чем-то напоминало гигантского спрута, простирающего свои щупальца до самых дальних уголков станции.

– Что это за место? – я, наконец, восстановил контроль над своей речью.

– Южный хаб. Сердце нашей станции, – не без гордости объявил Малгер, – хотя, правильнее было бы считать сердцем реактор, а это тогда – ее мозг. Отсюда начиналось строительство поселения. Здесь сосредоточены все системы управления, жизнеобеспечения и энергоснабжения «Ньютона», а на самом нижнем конце он стыкуется с гравизоной.

Наша кабина плавно вплыла внутрь цилиндра и остановилась под сводами кольцеобразного зала, по периметру которого располагались посадочные площадки других лифтов, большая часть которых сейчас пустовала. Тут было явно оживленней, чем в тех секторах, откуда мы приехали. Люди то и дело проплывали мимо, спеша куда-то по своим делам и не обращая на нас никакого внимания. Дверь распахнулась, и Кадеста первой выскользнула наружу. Я последовал за ней и, схватившись за поручень, удивился уже в… не помню какой раз за сегодня, обнаружив, что сама Кадеста держится за этот же поручень своей босой ногой. И поразил меня не сам этот факт, а то, как она держалась.

Как-то раз я видел репортаж о девочке-инвалиде, лишившейся обеих рук. Ей сделали нейроуправляемые протезы, но к тому времени она так привыкла все делать ногами, что своей обновкой почти не пользовалась. Она одевалась, готовила, делала всю работу по дому при помощи одних только ног. Больше всего меня впечатлило, как она, делая уроки, писала в тетради, удерживая ручку пальцами ног. Так вот, никары со своими нижними конечностями управляются почти так же ловко.

Для человека, выросшего на Земле, и привыкшего ногами ходить, в невесомости они превращаются в бесполезный балласт, который приходится повсюду таскать за собой, да еще и тренировать постоянно.

А вот у никаров, которые родились и всю жизнь провели в мире, где понятий «верх» и «низ» не существует, ноги превратились в еще одну пару полезных инструментов. Кожа на ступнях у них нежная, как у грудного младенца, они никогда не носят обуви и даже носков, и, как я понял, икроножные мышцы у них развиты куда лучше наших. И пусть их икры не такие сильные, но зато куда более разносторонние. Взять что– то, щелкнуть выключателем, зацепиться за тот же поручень – все это вполне можно сделать той конечностью, которая ближе, которой удобней.

Так что если я скажу, что Кадеста цеплялась ногой за трубу с ловкостью шимпанзе, хватающегося за ветку, то это, на самом деле, комплимент.

– Я как-то не ожидал, что у вас тут так… просторно, – признался я, оглядываясь по сторонам.

– Да, есть, где развернуться, – Малгер вопросительно приподнял бровь, – куда направимся?

– Сперва в гравизону, – девчонка указала рукой в сторону центральной колонны, вокруг которой обвивался коридор, – надо Олега разместить, да и перекусить было бы нелишне.

– Опять ты про еду! – возмутился ее спутник, – не завтракала что ли? Когда Олег проголодается, он сам скажет, не волнуйся за него. Пускай он сам за себя решает, – Малгер повернулся ко мне, – с чего бы ты хотел начать?

– Э-м-м-м… А что у вас есть?

– Реактор, оранжерея, центр управления, жилые отсеки, производственная зона, доки, обсерватория, спорткомплекс, детский парк. что еще?

– Гравизона, – недовольно буркнула Кадеста.

– Что-что, а твоя гравизона от нас никуда не денется, – не без раздражения парировал Малгер, – вы все равно сюда вечером вернетесь, тогда и посмотрите. Да и завтра у вас полдня еще будет. А вот мое время не резиновое, и тратить его на ожидание, пока вы там разместитесь, да еще и пообедаете, мне не с руки. Так что я предлагаю оставить вещи пока здесь – никуда они не денутся – и прямо сейчас отправиться на экскурсию. Есть возражения?

Против железной логики возражать всегда непросто, и Кадесте пришлось уступить, хотя недовольства своего она не скрывала. Я же в тот момент вообще ничего вокруг не замечал, совершенно ошалевший от нахлынувшего на меня желания посмотреть все, сразу и немедленно! Примерно такие чувства испытывает, наверное, ребенок, впервые в жизни оказавшийся в крупном парке развлечений. Там – пираты, тут – космос, из-за деревьев выглядывает скособоченная крыша дома с привидениями, и еще, и еще. Куда бежать, за что хвататься!? Я напрочь позабыл и о своей миссии и о лежащей на мне ответственности, будучи охвачен таким возбуждением, что у меня, кажется, даже начали подрагивать руки.

– Ну, начинать, как мне кажется, следует с начала, – нерешительно промямлил я, – так что, быть может. реактор?

– Вот видишь, Кади, – Малгер попытался похлопать снисходительно девушку по плечу, но она увернулась, – мужикам техническая начинка интереснее, чем внешнее оформление.

Он закрепил мой баул на стене рядом с лифтом при помощи пары эластичных жгутов, и мы вернулись в кабину. На объемной схеме станции была выбрана новая точка, расположенная в основании центрального, реакторного блока, после чего я еле успел ухватиться за поручень, и меня снова прижало к стене навалившимся ускорением.

На сей раз наше путешествие оказалось не столь долгим. Лифт сразу рванул вертикально вверх, прямо по радиальному тоннелю, ведущему к реакторной зоне. Впрочем, до самого центра мы не доехали, остановившись примерно на полпути, где нас встретил точно такой же кольцеобразный коридор, только безлюдный. Схожесть помещений была совершенно естественной, с учетом того, что станция строилась по возможности из однотипных стандартных элементов. Иногда только табличка с указанием текущего адреса позволяла понять, где именно ты находишься.

Памятуя о наставлениях Малгера, я отыскал соответствующую панель и выяснил, что мы прибыли на первое кольцо первого яруса, в сектор 45. Немного практики, и я смогу даже понимать, что именно означают эти цифры. Задрав голову, я охнул и был вынужден прикрыть глаза ладонью. В отличие от нижнего яруса, куда свет поступал, по всей видимости, через систему зеркальных световодов, здесь, наверху, через прозрачный потолок открывался вид непосредственно на ослепительно сияющий шар реактора. Возможно, примерно так выглядит Солнце при взгляде с Меркурия.

– Впечатляет? – я почувствовал, как Малгер взял меня под локоть.

– Еще бы!

– Это самая близкая к центральной зоне точка. Дальше прохода нет, но я думаю, и отсюда вид неплохой.

– Да уж, – согласился я, – мне и тут смотреть больно.

– Скажи еще спасибо, что стекло металлизированное. Иначе в момент обгорел бы.

– Больше здесь, собственно, смотреть не на что, – заметила Кадеста, – куда дальше?

– Аннэйв сказал, что ваш реактор открытого типа, – ее недовольный комментарий остался незамеченным, техническая сторона вопроса полностью завладела моим вниманием, – это действительно так?

– Все верно.

– И мы, получается, сейчас смотрим на его активную зону!?

– Ишь ты, чего захотел! – рассмеялся Малгер, – не надо все понимать настолько буквально.

– А что же тогда я вижу?

– Реакторный блок – это многослойная конструкция, эдакая высокотехнологичная капуста. Внутри – действительно открытая активная зона, окруженная магнитными обмотками и сеткой из металлических труб с теплоносителем. Эта сеть поглощает основную часть нейтронов, а также рентгеновского и гамма излучения, а поскольку трубы полированные, то видимый спектр после череды последовательных отражений выходит наружу. Там его поджидают газовый и водяной кожухи, где поглощается инфракрасное излучение, а ультрафиолет переизлучается в видимой области при помощи люминофора. В итоге света нам хватает с избытком, мы можем достроить еще несколько ярусов, и даже в них придется окна металлизировать, чтобы не слепило. Таким образом, мы практически без остатка утилизируем всю энергию, генерируемую реактором, и он сейчас работает всего лишь на половине от максимальной мощности – этого вполне достаточно.

– М-да, – смелость замысла и тот факт, что он был доведен до реализации, внушали уважение, – почти как Сфера Дайсона.

– Почти, – согласился Малгер, – были даже предложения назвать станцию его именем, но в итоге большинство все же выбрало вариант «Исаак Ньютон».

– Потрясающе! – других комментариев у меня не нашлось.

Я привык к тому, что реактор – это наглухо закупоренная и тщательно вакуумированная стальная банка, где-то внутри которой горит ядерная реакция, а снаружи выходит электричество и куча избыточного тепла, которое приходится сбрасывать на частоколе радиаторов. И сейчас, глядя на аналогичную систему, только нагло и бессовестно вывернутую наизнанку, я постепенно начал осознавать, насколько далеко никары ушли от остального человечества, и не столько в плане технологий, сколько в умении вырываться из рамок привычных стереотипов, умении мыслить иначе.

– Вы его что, никогда не выключаете? Вот уже тридцать лет?

– Увы, но техника пока еще не настолько совершенна. Во избежание неожиданных неприятных сюрпризов мы раз в два года проводим плановый ремонт нашего «сердца». Энергоснабжение в это время осуществляется от реакторов пристыкованных к станции кораблей.

– А как же освещение?

– Приходится какое-то время обходиться искусственным. Этот период мы обычно называем «полярной ночью», но длится она недолго, обычно недели две-три.

– То есть вы обзавелись собственным маленьким солнцем, – я, наконец, смог оторвать взгляд от сияющей сферы и сквозь пляшущие в глазах «зайчики» осмотрел помещение, расположенное за прозрачной стенкой коридора. Скопление светящихся экранов и россыпи панелей управления говорили о том, что перед нами некий диспетчерский пост, вот только никого из людей я в зале не заметил.

– А здесь у вас находится его центр управления? – логика подсказывала именно такой вывод.

– Совершенно верно. Резервный пульт для дежурной бригады.

– И где же бригада?

– В комнате отдыха, где же еще, – Малгер кивнул на дверь в дальнем конце помещения, – кино какое-нибудь смотрят или играют. Не таращиться же в мониторы весь день!

– Мне как-то казалось, что оператор именно этим и должен заниматься, – хмыкнул я без какой-либо задней мысли и уже собирался поинтересоваться о следующем пункте нашей экскурсии, но не успел. Мои потрясения, как выяснилось, только начинались.

– Так они здесь лишь на случай ЧП, когда куда сбегать надо или починить что. Основной контроль за работой всей системы осуществляют симбионты.

– Симбионты? – я вспомнил, что уже однажды слышал это слово, и оно оставило у меня в голове целый ряд оствшихся без ответа вопросов, – как Аннэйв?

– Именно.

– Он, правда, так и не объяснил мне, что это означает. Симбионт – это кто или что такое?

– Это человек, мозг которого интегрирован в контур управления, – легкая тень досады скользнула по лицу Малгера, – он полностью отключен от собственных органов чувств и получает информацию от датчиков, а все управляющие сигналы транслируются в цифровую систему управления и дальше на исполнительные механизмы. В итоге мы получаем исключительно эффективный симбиоз компьютера и живого человеческого разума, действующий как единое целое.

– Как же это реализуется на практике? Такая тесная интеграция не может осуществляться при помощи банального тумблера. Да и не так-то просто, я думаю, то и дело переключаться между управлением, скажем, тем же реактором и собственными руками.

– А зачем переключаться? – недоуменно вскинул он брови, – симбионт – это навсегда.

– То есть… – поймав насмешливый взгляд Кадесты, я спохватился и захлопнул рот, – как это – навсегда!? Кто же в здравом уме на такое согласится? Зачем?

– Ну уж наверное не от хорошей жизни, – тряхнула головой девушка, – вот будь ты.

– Жизнь не ко всем бывает благосклонна, – перебил ее Малгер, – тяжелая травма или болезнь в любой момент могут приковать человека к постели. Мы же даем ему возможность не быть обузой для сородичей, а приносить им пользу и дальше. Для многих такой вариант оказывается единственным способом продолжить активное существование.

– Да, но.

Я даже не знал, что и думать. Теперь-то мне стало ясно, откуда происходило столь мастерское пилотирование Аннэйва. Он ведь был идеальным пилотом, который сросся со своим кораблем уже не в переносном, а в буквальном смысле. Дергая за джойстик, как ни старайся, так летать не сможет ни один человек, даже Борис (при всем уважении, конечно).

Но как, когда, каким образом никары смогли развить соответствующую технологию до такого уровня!? Нейропротезы, управляемые при помощи мыслей роботизированные кресла-каталки для полностью парализованных, искусственные глаза, подключаемые к зрительному нерву – все это существовало уже давно, но пока ни у кого недоставало смелости сделать еще один решительный шаг и полностью отключить мозг от тела, даже если оно уже превратилось в бесполезный овощ. Где – то на пути ученых вставали религиозные ограничения и этические нормы, а где-то и законодательные запреты на вживление имплантатов, подключаемых непосредственно к мозгу. У многих еще были свежи в памяти воспоминания о ряде неудачных экспериментов, некоторые из которых имели трагический финал. Страх – штука долгоживущая.

Разумеется, технологии не стояли на месте и в различных лабораториях по всему миру исследователи, учтя прошлые ошибки, раз за разом возвращались к исследованиям в этой области, но только для того, чтобы столкнуться с новыми проблемами. Я не особенно внимательно следил за соответствующими новостями, но, насколько я понял, основная трудность заключалась в том, что для полноценной интеграции имплантата в нервную систему, чтобы электронный придаток воспринимался как часть собственного мозга, требовалось время. И чем старше был человек, которому вживлялся образец, тем больше времени уходило на привыкание к нему, на постоянные тренировки уходило по несколько часов ежедневно, но все равно избавиться от некоего внутреннего неприятия до конца так и не удавалось. Где-то после сорока лет подобная операция вообще не имела смысла, поскольку к этому возрасту в мозгу практически перестают образовываться новые связи. Идеального симбиоза можно было добиться лишь в том случае, если ложиться под нож еще в детстве, но, понятно, разрешения на такие эксперименты никогда не дало бы ни одно правительство.

И вот здесь никары вовремя подсуетились, провозгласив на своей станции полный отказ от каких-либо ограничений на научные исследования, чем привлекли на свою сторону немало видных ученых из самых разных областей науки. Выходит, у них работы в данном направлении продолжали идти полным ходом, и их результат откровенно потрясал воображение.

– И сколько у вас таких… симбионтов?

– Более полутора сотен, – буднично ответил Малгер.

– Сколько!? – опешил я, – где же столько народу успело так искалечиться, чтобы согласиться на превращение в киборга?

– Ой, только не произноси это слово при них! – Кадеста обеспокоенно нахмурилась, – не любят они его.

– Космос жесток и ошибок не прощает, – Малгер оттолкнулся от окна и жестом предложил следовать за ним, – поехали, заглянем в оранжереи. Оттуда реактор лучше видно.

Намек был более чем прозрачным, и я счел за благо не упрямиться. Разговор о симбионтах парню явно не нравился. Я решил отложить соответствующие расспросы до лучших времен, и мы с Кадестой послушно поплыли за Малгером к лифту.

На сей раз, поездка получилась совсем короткой и обошлась без перескакиваний с одного рельса на другой, поскольку оранжереи располагались на том же первом ярусе, где и пост управления. По дороге из окна лифта действительно открывался прекрасный вид на сияющий шар реактора. Если прищуриться, то над его ослепительной поверхностью можно было разглядеть сетку поддерживающих конструкций, опутанных паутиной кабелей и труб. Но это только если всматриваться, а так реактор казался безупречным шаром чистейшего белого света, заполонившим собой почти все поле зрения.

Кабина остановилась, и мы оказались в просторном «предбаннике», где три человека в рабочей одежде что-то изучали на мониторах, негромко переговариваясь друг с другом. Они бросили на нас короткий взгляд, кивнули Малгеру и вернулись к своим проблемам. Мы проскользнули мимо них в небольшой тамбур.

– Оранжереи полностью автоматизированы, поэтому постарайся не выходить за пределы ограждения, – проинструктировал меня Малгер, когда дверь за нами закрылась, – ничего страшного, конечно не случится, все максимально безопасно, но испытывать судьбу не стоит. Я уговорил операторов разрешить нам прогуляться без сопровождения, но если что – у них будут проблемы.

– Я буду осторожен, – заверил я его.

– Предупреждаю сразу – тебе тут вряд ли понравится, – с привычной насмешкой заметила Кадеста.

Это почему же?

– Микроклимат здесь оптимизирован для растений, а не для человека. Температура, влажность, содержание кислорода в воздухе – все рассчитано на достижение максимально эффективной вегетации. Так что, если вдруг почувствуешь себя дурно, дай знать.

– Хорошо, хотя я не думаю…

В этот момент Малгер распахнул следующий люк, и мне в лицо ударила душная влажная волна, пропитанная запахами сырой земли и преющей листвы.

– Уф! – вырвалось у меня само собой. Пришедший недавно мне на ум термин «предбанник» зазвучал неожиданно актуально.

– Скажи еще спасибо, что я вас в теплицу с огурцами привел, а не в бахчевый сектор, – Малгер скользнул вперед, и я последовал за ним, очутившись в царстве буйной зелени.

Выход из люка располагался у начала огороженной дорожки или, вернее сказать, тоннеля проложенного сквозь толщу зеленой биомассы. Легкий ветерок колыхал растения, и их листья потихоньку шептались меж собой, наполняя помещение шелестом, более привычным для земного леса или сада, нежели для станции, затерянной в бездне космоса. Желая осмотреться получше, я, придерживаясь за ограждение, поднялся над зелеными дебрями и покрутил головой по сторонам.

Оранжерея оказалась такой же цилиндрической формы, как и подавляющее большинство помещений на станции, но вот ее внутренняя компоновка разительно от них отличалась. Здесь, вопреки моим ожиданиям, на потолке не оказалось большого окна, вместо этого по всей ее длине, примерно на оси коридора, крепилась ярко светящаяся труба около метра диаметром. Зная любовь никаров ко всему «натуральному», можно было предположить, что свет в нее поступает все от того же реактора через некую систему зеркал.

В отсутствие силы тяжести растения могли ориентироваться лишь на свет и всеми силами стремились дотянуться до него, чтобы поймать своими листьями как можно больше энергии. Поскольку источник света в оранжерее был всего один – труба, располагавшаяся, как я уже отмечал, на оси помещения, то посадки могли равноправно размещаться на всех стенах, практически по всей их площади. В результате изнутри оранжерея выглядела как свернутый в рулон зеленый ворсистый ковер.

Колышущееся море листвы прорезали узкие проходы, по одному из которых, буквально у меня над головой, скользила некая механическая конструкция, обшаривавшая заросли, как я понял, в поисках поспевшего урожая.

– У вас тут все автоматизировано, да? – я с неохотой спустился обратно к Малгеру и Кадесте.

– Разумеется! Где бы мы взяли столько народу, чтобы все это хозяйство вручную обрабатывать?

Кадеста запустила руку в заросли и добыла пару крепких зеленых огурцов, один из которых вручила мне, а во второй с аппетитным хрустом запустила зубы сама. Ее пример оказался настолько заразительным, что я немедленно проделал то же самое и только сейчас понял, что и вправду голоден. Бросив взгляд на часы, я с удивлением обнаружил, что время уже перевалило за шесть вечера, хотя мне казалось, что полдень миновал буквально только что.

– Ну как? – полюбопытствовала Кадеста, с интересом наблюдая за мной.

– Вкуфно! – отозвался я, не переставая жевать.

Огурец, и вправду, оказался на удивление вкусным и душистым. Попадись мне такой на Земле, я бы ни секунды не сомневался, что он вырос в открытом грунте. Но никарам каким-то чудом удавалось добиваться таких результатов на обыкновенной гидропонике! Что ж, еще одно очко в их пользу.

– Ну что, продолжим экскурсию? – предложил Малгер, но на сей раз Кадеста решила вернуть ситуацию под свой контроль.

– Кончай над Олегом измываться! – она потянула меня за рукав, пытаясь спрятать меня за свою спину, словно я был ее любимой игрушкой, которую Малгер хотел отобрать, – он с утра ничего не ел, устал с дороги, и от впечатлений у него уже скоро голова лопнет! Хватит уже на сегодня!

– Не кипятись так, Кади! Я же не настаиваю. Да он и сам вполне за себя решить сможет. А, Олег? – он обратился ко мне, – ты как: в каюту или еще погулять немного?

– Я? Хм, – необходимость дожевать дала мне пару секунд на размышления.

Предполетная подготовка не прошла даром, и я мог худо-бедно отделить переполнявшие меня эмоции от здравого смысла. На «Ньютоне», несомненно, оставалось еще много чего интересного и увлекательного, но осмотреть все это за оставшееся время я бы все равно не смог. Да и насчет лопающейся от впечатлений головы Кадеста была права, и если я не хотел проснуться завтра с чугунной гирей на плечах, то с экскурсиями на сегодня мне следовало завязывать.

– Ну, я полагаю, мы вполне можем что-нибудь посмотреть и по дороге в гравизону.

Малгер с Кадестой синхронно кивнули, и я понял, что смог предложить вариант, который устроил всех.

Мы вернулись назад, в «предбанник», где после оранжереи воздух показался мне неожиданно холодным, и я обнаружил, что успел весь взмокнуть. Малгер провел нас на пару колец к «югу», в сторону гравизоны, только теперь для разнообразия мы проигнорировали лифт и прогулялись своим ходом. Если прикинуть, то мы пролетели не менее двухсот метров, но в невесомости все расстояния воспринимаются совершенно иначе. Честно говоря, раньше у меня попросту не было возможности прошвырнуться на такую дистанцию – ни на одной из земных станций нет столь длинных коридоров. Ширина тоннеля как раз соответствовала размаху рук, и ты ни на секунду не терял контроля над своим полетом. Толкнулся – и летишь, чуть подправил направление – и летишь дальше. И так хоть до бесконечности. Хотя, я думаю, если бы мне пришлось проделать таким образом весь путь отсюда и до того причала, куда я прибыл, то я вполне мог бы и заскучать – там ведь несколько километров набегало. На лифте все же быстрее и удобней.

Но сейчас заскучать я не успел хотя бы потому, что Малгер всю дорогу продолжал читать свою лекцию. Он рассказывал про устройство оранжерей, про то, какие культуры здесь выращиваются, как осуществляется сбор, обработка и хранение урожая, как реализован полностью замкнутый технологический цикл, когда все отходы утилизируются и снова возвращаются в дело в виде удобрений. Кому-то, быть может, данная тема покажется малоинтересной, но Малгер был ею явно увлечен, а увлеченные люди умеют рассказывать о любимом деле так, что не хочешь – а заслушаешься.

– …Все параметры – температура, влажность, освещенность – регулируются по определенной программе, и мы можем без особых проблем имитировать годовой цикл с тем, чтобы обеспечить растениям условия, наиболее приближенные к естественным. При этом в разных секциях условное время может быть различным – в одной оранжерее мы собираем урожай, а в соседней только-только появились первые всходы, – пытаясь пояснить свою мысль, Малгер активно жестикулировал, – таким образом, можно собирать готовую продукцию каждый месяц и не заботиться об организации запасов на зиму. В итоге у нас на столах всегда свежие овощи и фрукты, и нет необходимости содержать большие складские помещения. Удобно и выгодно.

Малгер удачно подгадал окончание своей лекции как раз к нашему прибытию на место. Первым делом я подобрал свою сумку, которая так и висела на стене там, где мы ее оставили. Умом я понимал, что здесь, в изолированном мирке станции, ее никто никуда не утащит, но на душе все равно было неспокойно. Следуя за Кадестой, я проскользнул в один из проемов в центральной части, которую охватывал коридор, и оказался внутри некоего подобия беличьего колеса.

Мы находились в большом барабане, диаметром метров пятнадцать– двадцать, с толстой колонной посередине. Вверх и вниз изредка пролетали другие люди, некоторые из них кивали Малгеру, бросали на меня заинтересованные взгляды и отправлялись дальше по своим делам. Я опустил глаза, чтобы посмотреть на «дно» барабана, и с удивлением обнаружил, что оно медленно вращается.

Нет, я помнил, что гравизона совершает один оборот за четыре с чем – то минуты, но увидеть это вращение вот так, собственными глазами – это было все-таки удивительно. Подлетев к стене, я отыскал на ней щель, где поворотная нижняя часть смыкалась с неподвижной верхней.

– Центральный подшипник, – пояснил подобравшийся сзади Малгер, – используется магнитный подвес для минимизации трения.

Я развернулся к нему, поскольку считал невежливым слушать человека спиной, и успел заметить, как Кадеста измученно воздела глаза к потолку. Похоже, я набрел на еще одну излюбленную тему для пространной лекции.

– То есть вся махина, все эти тридцать километров конструкций держатся вот на этом… колесике!?

– А что такого? – удивился он.

– Когда я думаю о том, какие силы разрывают этот подшипник, внутри которого я нахожусь, мне становится слегка не по себе, – я похлопал рукой по ползущей мимо меня стене, – это же тысячи тонн!

– Вы плохо в школе учились, молодой человек! – рассмеялся Малгер, заставив Кадесту недовольно фыркнуть, – у ковбойского лассо вообще нет ни спиц, ни центральной оси, а оно прекрасно крутится! Гравизона устроена подобным образом – все ее кольца являются замкнутыми и держат форму лишь за счет собственного натяжения. Радиальные фермы не несут практически никакой нагрузки и служат лишь для поддержания вращения. Здесь, в подшипнике, встроен линейный электродвигатель, который осуществлял первичный запуск и сейчас служит для компенсации потерь.

– Огромное спасибо за интересный и познавательный рассказ, Малгер, – Кадеста притормозила рядом со мной, взяв меня за рукав, – дальше я дорогу сама найду.

– Ну, коли тебе так не терпится уединиться с нашим гостем…

– Так точно, страх как не терпится! – ехидно парировала девчонка, ничуть не смутившись, и буквально поволокла меня за собой к ближайшему выходу.

– Тогда до завтра! – крикнул нам вслед Малгер, и в следующую секунду мы скрылись за углом.

– Уф! Наконец-то отделались! – Кадеста сбавила темп и занялась изучением указателей, – ага, нам вот сюда. Колесо крутится, и каждый раз приходится уточнять, где ты очутился.

– С чего ты его так невзлюбила? – я крепко обхватил сумку левой рукой, чтобы не заехать ею кому-нибудь по лбу, и старался не отставать.

– Меня буквально выводит из себя его самоуверенность! Все-то ему известно лучше прочих, во всем-то он разбирается как никто другой. и знаешь, что бесит больше всего?

– Что?

– То, что Малгер практически всегда оказывается прав, – Кадеста беспомощно развела руками, – с ним просто невозможно спорить! Буквально через пару минут ты начинаешь ощущать себя идиотом, который едва не совершил чудовищную глупость, и только своевременное вмешательство Его Добродетельнейшего Величества Малгера спасло тебе от неминуемого позора.

– И что в том плохого? Это здорово, что такой человек есть рядом, есть на кого положиться или, – я усмехнулся, – или на кого все свалить в случае неудачи.

– Что плохого? – переспросила девушка, – так в итоге многие, кто с ним работает, вообще разучились мыслить самостоятельно! Малгер все подобрал под себя и единолично все за них решает. Люди настолько привыкли к его непогрешимости, что слепо принимают на веру каждое его слово, сделали из него чуть не идола. Однажды он заведет их в какую-нибудь авантюру, а никто и не подумает усомниться. Я уже и не припомню, когда его в последний раз кто-то критиковал, все всегда делается так, как он сочтет нужным. И сегодня, вот, тоже.

– А что сегодня пошло не так? По-моему, очень даже насыщенная и интересная экскурсия получилась.

– Черт, Олег! Ты же мой гость, а не его! Я сама хотела провести тебя по всем заслуживающим внимания местам. Пусть из меня и не такой красноречивый экскурсовод, пусть у меня получилось бы не столь последовательно и складно, но это было мое право! Могу я хоть что-то делать по-своему или нет!? Хоть даже и неправильно. Люди, вообще, должны время от времени ошибаться, иначе они перестают учиться. А рядом с Малгером все только тупеют, как мне порой кажется, – Кадеста остановилась около двери лифта и перевела дух, – но, слава Богу, хоть в гравизоне он нам не помешает. Он терпеть ее не может.

– Странно, – я непонимающе нахмурил брови, – а мне показалось, что он ею гордится.

– Малгер считает «Ньютон» чуть ли не своим родным детищем, он родился буквально посреди стройки и всю жизнь провел здесь. Он будет гордиться каждой его гайкой, – она умолкла, поскольку в этот момент к нам присоединились еще двое ожидающих лифта, и я счел за благо приберечь вопросы на потом. Кто знает, может критика Малгера здесь не поощряется?

Эта поездка выглядела точь-в-точь, как и катание в лифте «Берты». Сперва тебя мотает по кабине вверх-вниз, но потом начинает постепенно тянуть вбок и прижимать к полу, и чем дальше – тем сильнее. А когда лифт останавливается, сила тяжести уже никуда не исчезает и остается сидеть у тебя на плечах. Наши попутчики сошли раньше, когда искусственная гравитация ощущалась лишь легким намеком, как на станции, где меня завербовал Гершин, а вот на нашем уровне плющило уже основательно. С непривычки сила тяжести всегда кажется сильнее, чем в действительности – возвращаясь на Землю после орбитальной вахты поначалу думаешь, что ошибся адресом и приземлился на Юпитере. Так и здесь, только сверившись с табличкой на панели лифта, я узнал, что на самом деле здесь тяготение – всего 0,75G.

Кадеста, придерживаясь за стену, вышла из дверей и присела на диванчик, предусмотрительно поставленный рядом с лифтом. У меня самого, честно говоря, тоже немного потемнело в глазах, хотя я расстался с Землей менее суток назад. Переведя дух, девушка скинула с плеч свой рюкзачок и достала из него пару не то сапожек, не то валенок, которые натянула на босые ноги. Да оно и понятно, для человека, который всю жизнь порхал, словно бабочка, спускаться на грешную землю и топать по ней нежными, никогда не знавшими обуви ножками – не самое приятное ощущение. Попробуйте прогуляться по асфальту, опираясь на голые локти и колени – сами все прочувствуете.

Путешествие наше, однако, на этом не закончилось. Как выяснилось, на каждом кольце гравизоны дополнительно функционировали свои небольшие транспортные системы, более всего напомнившие мне кольцевую линию Московского Метрополитена, на которых нам также пришлось прокатиться. Ведь если прикинуть, то при диаметре кольца в двадцать километров, и наличии всего восьми радиальных лифтовых шахт, расстояние между ними составит почти четыре километра. Так и ноги оттоптать недолго, особенно учитывая, насколько они у никаров нежные. К счастью, вагончики в обе стороны курсируют довольно часто, и долго ждать нам не пришлось.

Всю дорогу Кадеста, тяжело дыша, просидела в мягком глубоком кресле, приоткрывая глаза только когда мы проезжали остановки. Я сидел рядом, но лишь потому, что не люблю стоять в транспорте, а не потому, что мне так уж тяжко. Девчонка же выглядела откровенно неважно, а когда пришло время вставать, она вцепилась обеими руками в поручень и, поднимаясь, кряхтела как старушка, страдающая хроническим артрозом, да еще и астмой в придачу. Хотя, надо признать, у нас на «Берте» она выглядела куда паршивей.

– Вот, смотри, – она сделала вид, что остановилась лишь для того, чтобы меня сориентировать, а я сделал вид, что поверил, – у нас четвертое кольцо, каюта 253. Эта остановка – ближайшая.

Я кивнул, отложив соответствующую информацию в своей памяти.

Честно говоря, я сомневался, что мне когда-нибудь придется находить сюда дорогу самостоятельно, но чем черт не шутит. Собравшись с силами, мы поднялись по небольшой лестнице и поковыляли дальше по коридору, рассеченному, как и все прочие коридоры станции, на отдельные сегменты изолирующими переборками. Девчонка как бы мимоходом взяла меня под руку, но я чувствовал, что эта опора ей совсем не помешает.

Открыв передо мной дверь каюты, Кадеста отступила в сторону и жестом пригласила меня входить. Я шагнул вперед и с некоторой досадой обнаружил, что мое понимание термина «каюта» нуждается в радикальном переосмыслении. Жилище Кадесты представляло собой полноценную однокомнатную квартирку с прихожей, спальней и даже собственной душевой. У нас в университетском общежитии студенты обитали в куда более скромных условиях. Не говоря уже про открывающийся из окна вид.

Как и в других помещениях «Ньютона» в своих каютах никары на остекление не скупились. Одна из стен спальни представляла собой сплошной лист изогнутого стекла, через которое была видна величаво поворачивающаяся и играющая бликами громада центрального блока станции. Я так и застыл на месте, пораженный этим великолепным зрелищем, щурясь и моргая от яркого света.

– Если мешает, можно затемнить, – Кадеста провела рукой перед окном сверху вниз, и стекло потемнело, погрузив комнату в легкие сумерки.

– Получается, что у вас здесь всегда день. Спать не мешает?

– Ничуть. Затемни стекло насовсем и спи на здоровье.

– Но почему здесь нигде нет окон, выходящих на обратную сторону? – я присел рядом с Кадестой на краешек кровати, продолжая любоваться переливающейся станцией, – на звездное небо тоже иногда посмотреть хочется.

– Снаружи слишком высок уровень опасных излучений, а конструкции станции их в значительной степени экранируют. Поэтому все окна смотрят исключительно внутрь.

– Малгер вроде бы говорил, что водная прослойка надежно защищает от радиации.

– Любит он приукрасить, – проворчала девушка, – вода – это, конечно, хорошо, но вода плюс два листа металла все же надежней. Впрочем, если ты так скучаешь по звездному небу, то завтра, когда будем на северном полюсе, можем заглянуть в астрономический сектор, там имеются окна на все стороны света.

– Будем… где!?

– На северном полюсе, – повторила она, но, уловив струящееся от меня молчаливое недоумение, заливисто рассмеялась, – в северном хабе, на противоположной от гравизоны стороне.

– А-а-а, – протянул я, – что-то я к вечеру тупить начал. А что там?

– Завтра все сам увидишь, – Кадеста заговорщически мне подмигнула, – а сейчас нам и правда пора закругляться, а то умотали тебя, небось, до бесчувствия. Ты есть хочешь?

– Вообще-то не отказался бы, – вернувшись из невесомости в нормальные условия, мой аппетит немедленно воспрянул духом и теперь настойчиво о себе напоминал.

– Тогда – вперед! Я покажу тебе одно чудное местечко.

Перед уходом Кадеста кратко рассказала мне про свою каюту. Где что лежит, как что включается и выключается, и куда бежать в случае неприятностей. Напоследок она настроила входной замок на мой отпечаток пальца, и мы отправились на кормежку. С момента нашего прибытия в гравизону девчонка уже более-менее оправилась и теперь довольно бодро и уверенно шагала рядом со мной. Время от времени она как-то странно не меня поглядывала и улыбалась своим мыслям. Кадеста явно замышляла нечто недоброе, какой-нибудь очередной сюрприз, но я твердо решил, что на сегодня хватит. За последние несколько часов я уже неоднократно выставлял себя болваном и мне давно уже следовало взять себя в руки. Все, довольно! Что бы она там мне не готовила, больше я таращиться, разинув рот, ни на что не буду, не доставлю я ей такого удовольствия. У меня, в конце концов, есть чувство собственного достоинства или нет?

Скажу прямо – следовать намеченному плану оказалось крайне непросто. За очередной изолирующей переборкой обнаружился самый настоящий ресторанчик. Здесь коридор объединялся с параллельной трубой чередой широких арок, оформленных в виде колонн из старого темного кирпича, которые обвивал искусственный плющ. Само заведение было стилизовано под уютное кафе, какие можно встретить на залитых солнцем улочках небольшого итальянского городка.

Нарочито грубые деревянные столы (пластиковая имитация, я знаю, но исключительно правдоподобная), морские пейзажи на стенах, кружевные салфетки и, черт подери, подсвечники со свечками (ну да, тоже имитация, а жаль).

Моего уха коснулся какой-то странный и настолько непривычный для космоса звук, что я даже не сразу сообразил, в чем дело. Где-то рядом журчала вода. Я заглянул за колонну и прямо посреди ресторана обнаружил небольшой, аккуратный прудик, в который с берега струился тоненький ручеек. Края водоема украшали замшелые камни, между которых росла зеленая травка. Дно было засыпано морской галькой, а смонтированная по периметру подсветка заполняла пруд янтарным светом, в котором шныряли рыбки. Настоящие. Живые.

– Ну как? – Кадеста как бы невзначай снова взяла меня под руку, – симпатично?

– Недурно, недурно! – проговорил я медленно, чтобы не дать эмоциям вырваться на волю. Мне еще повезло, что на «Берте» я прошел определенную тренировку у Жана, а потому едой при помощи ножа и вилки посреди пустот космоса меня уже нельзя было пронять, но вот пруд едва не выбил меня из колеи, – присядем?

Столики отделялись друг от друга плетеными перегородками, образуя небольшие кабинки, одну из которых мы и оккупировали. В каждом закутке имелось свое окно, которое можно было по собственному усмотрению не только затенять, но и выбирать тон затенения, формируя желаемую атмосферу. Кадеста несколькими быстрыми жестами организовала нам приглушенное красноватое освещение, напоминающее краски заката, и зажг… включила свечу.

– Что тебе заказать? – она вызвала на стол вечернее меню.

– А что у вас подают? – каких-либо откровений ожидать было сложно. Жизнь на автономной космической станции не отличается особыми изысками. В том числе и кулинарными. Стряпать можно лишь из того, что дает оранжерея, и каким бы не было мастерство поваров, простора для фантазии остается все равно немного.

– Все как обычно: салаты всякие, суп грибной с домашней лапшой, суп гороховый с копченостями.

Вот тут-то я и должен был насторожиться, но так расслабился, что первый намек прозевал.

– На горячее есть что-нибудь?

– Сегодня есть рыба на пару, куриный жульен и кролик, запеченный с картофелем и овощами. Что выбираешь?

Я запнулся, чувствуя, как мое мировосприятие начинает двоиться и троиться. Я бросил взгляд на прудик с рыбками, потом посмотрел в окно на зависший над головой мерцающий шар, чтобы удостовериться, что все еще нахожусь на космической станции. Мне еще повезло, что Жан меня неплохо подготовил.

– Запеченный. кто?

– Кролик, – Кадеста ответила мне невинным взглядом, в глубине которого искрились озорные огоньки, – очень вкусный, кстати. Тебе заказать?

– Неплохо вы тут устроились, – прищелкнул я языком, – там, на Земле все до сих пор считают, что вы питаетесь в основном овощной пастой из тюбиков, а тут, оказывается, вовсю деликатесами балуются.

– Такая роскошь доступна только в гравизоне.

– И как часто вас подобной контрабандой радуют?

– Почему «контрабандой»?

– Ну, я не думаю, что на Земле сильно бы обрадовались, узнав, что вам к столу регулярно поставляют всякие вкусности. Как-то… нечестно, что ли, – я разочарованно выпятил губу, – если уж декларировать автономность, то автономность во всем, в том числе и в еде. Или у вас не получилось?

В ответ Кадеста неторопливо улыбнулась, и в ее улыбке присутствовала какая-то мстительность.

– Все у нас получилось. В вопросах пропитания «Ньютон» полностью автономен, и никто нам ничего не поставляет, – она кивнула на меню, – все свое, местное.

– Местное? – поначалу я подумал, что она шутит, – и кролики и куры?

– И перепела и карпы и козы и даже коровы.

– Кор. коро… коровы!?

– Карликовые. Ради молока.

Ну вот! Я продул по всем статьям! Мне понадобилось около минуты, чтобы вернуть челюсть на место, а Кадеста все это время откровенно упивалась своей маленькой победой. И она имела на это полное право. Разумеется, для посланника человечества я, хлопающий глазами и издающий нечленораздельное мычание, выглядел крайне глупо и несолидно, но попробовал бы кто-нибудь из моих «провожатых» представить себе корову, плавающую по коридорам космической станции, так у него самого бы язык отнялся.

Пока я приходил в себя, девчонка заказала нам грибной суп и пресловутого запеченного кролика, избавив меня от мук выбора.

– Но как!?… Где!?… и. – вопросы в моей голове сгрудились в кучу, комком застрявшую поперек горла.

– Здесь, в гравизоне, разумеется, – Кадеста прекрасно поняла, что меня интересует, – пятое и шестое кольца отведены под местное животноводство. Тут есть птицеферма, бассейны с рыбой, ну и коровник, если можно так выразиться. Все максимально автоматизировано и работает как часы. Можем завтра заглянуть, если хочешь.

– Да, возможно. – образ плавающей в невесомости перепуганной коровы никак не шел у меня из головы. Я почти слышал ее отчаянное и жалобное мычание, – но как, черт подери, вы все это сюда затащили!?

– Соответствующие работы были начаты еще до отлета из Солнечной Системы, на «Джордано». Гравизона ведь не в последнюю очередь создавалась для организации опытного животноводческого сектора. Пробовали разные варианты, отбирали наиболее приспособленные породы и все такое. Подопытных перевозили под общим наркозом – они же глупые, без воображения, могут запаниковать и только сами себя покалечат. А так спокойней.

– Обалдеть! – только и смог выговорить я, – вот бы Жана сюда!

– Кто это?

– Наш повар на «Берте». У него золотые руки, но из замороженных и сублимированных продуктов особых яств не сваяешь, а вот здесь бы он развернулся на полную!

– Хм, не исключено, что в перспективе такая возможность у него появится, – заметила Кадеста, – если мы с тобой все будем делать правильно.

Ох, некстати же она напомнила мне о сути моей миссии! Меня как обухом по голове огрели, напрочь выбив весь энтузиазм и желание задавать вопросы. Я чувствовал, как удивленно-восхищенное выражение сползает с моего лица, сменяясь окаменелой маской подавленности и уныния. К счастью, Кадеста, даже если что и заметила, никак прокомментировать случившуюся со мной перемену не успела – нам принесли наш заказ.

Я поспешно занял свой рот грибным супом, который оказался великолепен, и вполне мог составить честь даже Жану, а к тому моменту, как я с ним расправился, подали и кролика. От блюда исходил столь аппетитный и неожиданный для этого места аромат, что я невольно снова глянул в окно, чтобы синхронизировать свои ощущения с реальностью.

– Быстро они его сварганили, – с деланной подозрительностью проговорил я, орудуя ножом и вилкой, – будто поджидали нас, а?

– Здесь одна кухня на все ресторанчики, а потому несколько порций всегда имеются «в работе». Готовые блюда доставляются на грузовом транспортере, так что больше пяти минут почти никогда ждать не приходится, – Кадеста кивнула на тарелку, – ну как, нравится?

– Еще бы! Пальчики оближешь! – роскошная трапеза смогла несколько восстановить мое душевное спокойствие, но в следующее мгновение меня внезапно осенило, что о самом главном я спросить-то и забыл, – вот только кто за все это расплачиваться будет? И чем?

– Расплачиваться? Забудь! На «Ньютоне» денег нет.

– То есть как это? Вы тут что, коммунизм построили?

– Почти. Здесь все в равных условиях – всем приходится работать, и у всех равный доступ к плодам этих трудов в обмен на отработанные часы. А кто не работает – тот не ест, как говорится.

– Мне, выходит, этот ужин потом еще отрабатывать придется? – я обеспокоенно нахмурился.

– Успокойся, у меня такой запас, что я тебя еще месяц кормить смогу. Все равно потратить особо некуда.

– А где ты работаешь?

– В медицинском секторе.

– И как, работы много? Часто у вас тут люди болеют?

– Это с какой стороны посмотреть, – Кадеста отодвинула в сторону пустую тарелку, – жизнь в условиях замкнутой биосферы имеет свои особенности. Многих вирусных заболеваний нет вообще, зато процветает аллергия во всех мыслимых проявлениях. Переломы довольно часто случаются – кости-то хрупкие. Плюс всякие родовые осложнения… по– разному, в общем. Скучать не приходится.

– Аннэйв что-то рассказывал про обязательные ссылки для будущих мам.

– Ха! – нервно хохотнула девчонка, – будь они действительно обязательными, жизнь стала бы намного проще. Каждая вторая так и норовит дезертировать, будто ей на здоровье своего будущего ребенка плевать с высокой колокольни. А нам потом расхлебывать.

– А что, невесомость и правда так сильно влияет?

– Еще бы! Вручаешь этой новоиспеченной мамаше ее дитятко после кесарева, а у него головка – как очищенное яйцо всмятку, мягкая вся и пульсирует с каждым ударом сердца. Девка сразу охать и причитать начинает, а что толку-то? Где она была, когда ее в гравизону направляли? А теперь – здравствуй кроватка с аэроподвесом, шлемик на голову и постоянные иньекции с кальцием. И еще молиться, чтобы каких-нибудь других патологий не вылезло. Каждый раз одно и то же!

– Но если все настолько серьезно, почему нельзя, действительно, пусть даже силой держать их здесь? Ведь для их же пользы!

– Да ну! – Кадеста безнадежно махнула рукой, – будь моя воля, я бы будущих родителей вообще на Землю ссылала. Чтобы они, как пингвины, идущие идут вглубь антарктической пустыни, чтобы отложить яйцо и вырастить птенца, на своей шкуре прочувствовали бы все прелести родины предков. Авось, поумнеют немного. Извини.

– За что!? – удивился я. Неожиданная перемена ее настроения меня немало озадачила. Было несколько неожиданно слышать столь строгие и даже резкие суждения от молоденькой девушки, еще пару минут назад являвшейся воплощением беззаботности.

– За то, что аппетит тебе порчу. Просто наболело у меня, вот и не сдержалась. Оставим эту тему, ладно?

– Как скажешь.

– И вообще, давай на сегодня закругляться. День сегодня выдался насыщенный, да и завтра программа богатая намечается, так что отдохнуть тебе не помешало бы. Давай, допивай свой морс – и по каютам.

Оставался еще невыясненным вопрос, как мы с Кадестой будем размещаться в одной каюте, но она сняла сей груз с моей души, сказав, что возвращается в основной блок, где у нее есть еще одна каюта. А здесь, в гравизоне, она жила только когда приходил ее черед дежурить в местном госпитале. Хоть идти было и недалеко, и я прекрасно помнил дорогу, она на всякий случай все же проводила меня до места.

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы расстались, и я стал готовиться ко сну. Разумеется, что-то постоянно меня отвлекало, то баловство с затенением окна, то изучение информационного терминала, то перебор всех вариантов гидромассажа в душевой кабине, поэтому до постели я добрался нескоро.

Лежа под мягким пушистым одеялом и глядя сквозь чуть просвечивающее окно на плывущие в черноте контуры станции, я прокручивал в голове события минувшего дня, в который раз не переставая удивляться, как такое количество событий могло уместиться в одни сутки. Подумать только, еще утром я выбирался из своей куда менее комфортной постели на «Берте» под перезвон заведенного на планшете будильника.

Воспоминание о планшете потянуло за собой и мысли о его наполнении, и на меня снова нахлынула душная волна тревоги за свою миссию. Откуда-то из глубины всплыли старые сомнения в моей способности вынести на своих плечах всю возложенную на них ответственность. Каким образом один-единственный жалкий и тщедушный человечек может вершить судьбу миллиардов человек, судьбу всей цивилизации?

Ох, и опозорюсь же я! Придется потом просить у никаров политического убежища. Думаю, я смог бы найти свое место здесь, на «Ньютоне». Не так уж тут и скверно живется, как я погляжу, вполне можно привыкнуть. Постели-то у них точно получше наших коек на «Берте» будут.

Я немного поерзал, поплотнее заворачиваясь в одеяло, и подумал, что, быть может, еще вчера здесь, под ним спала Кадеста. Мысль эта, надо сказать, слегка… будоражила, и когда я засыпал, на моих губах блуждала глупая улыбка.

Завтракали наутро мы в том же самом заведении. Но вот только насладиться ассортиментом предлагаемых блюд на сей раз мне не удалось. Кадеста настояла на легком завтраке, а потому пришлось довольствоваться кофе с булочками. Она не объяснила причину своего решения, но, судя по всему, основания для того у нее имелись веские.

Далее меня ожидало уже почти привычное катание на лифтах. Сперва до ближайшей вертикальной шахты, затем вверх до стыка гравизоны с основным блоком, где меня подхватила невесомость, а потом долгая, но отнюдь не скучная поездка через всю сферу «Ньютона» к его «Северному полюсу».

Кадеста всю дорогу о чем-то без устали лопотала, но я почти ее не слышал и ограничивался односложными репликами, будучи всецело поглощен созерцанием проплывающих за окном красот. То был тот самый случай, когда инженерное и техническое совершенство замысла и его реализации вызывали в душе самый настоящий эстетический восторг. Конструктивная и функциональная рациональность, доведенные до совершенства, оказывались воистину прекрасны, а из-за движения кабины лифта казалось, что вся махина станции пульсирует и дышит словно живая.

Лифт доставил нас на самую «верхнюю» точку «Ньютона», и здесь я понял, что имела в виду Кадеста, рассказывая об астрономическом отсеке. Уже привычный кольцеобразный коридор так же, как и прочие, имел одну прозрачную стену, но вот открывалась она не внутрь, на реактор, а наружу, в бездну космоса. Взмахом руки девушка приглушила освещение, и передо мной раскинулось черное бархатное полотно, утыканное крохотными и колючими булавками холодных звезд.

У меня в каюте на «Берте» имелся свой иллюминатор, и я потратил не один час, наблюдая за проплывающей мимо пустотой. К местным необъятным окнам я также уже привык, но все они демонстрировали разные виды внутренностей станции. Но вот двухметровый оконный проем, за которым не было ничего – это производило совершенно иное впечатление, даже, пожалуй, более сильное, нежели общение с космосом через забрало скафандра. Ты внезапно становился ма-а– аленьким, крошечным муравьем, растерянно и безмолвно застывшим у подножия бесконечной Вселенной. Как никогда ясно ты осознавал собственную ничтожность и беспомощность перед лицом вечности.

Ощущение, надо сказать, не из приятных. У меня нещадно засосало под ложечкой, и даже захотелось куда-нибудь спрятаться, как будто оттуда, из черноты за мной наблюдал кто-то могущественный и невидимый. Однако я сделал над собой усилие и остался на месте, продолжая ошалело таращиться в Ничто.

– Но… почему так мало звезд? – выговорил я, наконец.

– Окраины Галактики пустынны, – донесся из-за моего плеча ответ Кадесты.

– Странно, я как-то ожидал, что вы расположитесь наоборот, ближе к центру, где виды поинтересней.

– Ха! Чем интересней пейзаж за окном, тем больше опасностей он в себе таит. Все что светится, является источником излучений, как правило, не очень полезных для здоровья. На периферии спокойней. Наша задача выжить, в конце концов, а не на красоты любоваться.

– Разумно, конечно, – вынужден был признать я, – но как-то.

– Ты разочарован?

– Немного. Я ожидал увидеть какие-нибудь туманности, облака газовые и все такое.

– Если тебе так уж хочется поглазеть на красочные панорамы, то можно сесть в челнок и слетать на экскурсию, но это потом. А сейчас я тебе приготовила кое-что другое.

– И что же? – заинтригованный, я оторвался от окна.

– Визит в спортивный сектор.

– О! – более внятной реакции я породить не смог, поскольку понятия не имел, что из себя представляет спорт в условиях невесомости. Трехмерный футбол? Теннис 3 на 3? Или что?

– Пошли! – Кадеста схватила меня за руку и поволокла к одному из люков.

После череды метаний из одного коридора в другой мы оказались в некоем подобии раздевалки, где девчонка выдала мне защитные очки и исключительно подозрительного вида увесистую и рогатую штуковину, которую требовалось надеть на предплечье. При этом в руку мне лег небольшой рычажок, напоминающий рычаг тормоза на велосипеде. Аналогичный аппарат Кадеста надела и сама, после чего подтолкнула меня к противоположной двери.

– Давай, выходи, только осторожно, без меня никуда не улетай.

– Что значит не уле… ух ты! – я выглянул в люк и даже слегка обалдел.

Передо мной раскинулось пустое помещение размером с хороший спортзал. У противоположной стены виднелись какие-то непонятные конструкции – то ли сложенные ворота, то ли ограждения, но они были занавешены натянутой сеткой, и весь остальной объем оставался совершенно свободным. Ни на одной земной космической станции не существовало ничего подобного! Постройка и содержание такого большого герметичного помещения требовала колоссальных затрат, а тратить его на хранение. воздуха представлялось чистым расточительством.

– Это зал для начинающих, – Кадеста зависла рядом со мной, привычно зацепившись босой ногой за поручень, – они утром большей частью за партами сидят, а здесь занимаются по вечерам вместе с тренером, поэтому сейчас нам никто не помешает.

Она подняла перед собой правую руку, на которой было надето то самое непонятное устройство.

– Омниджет у тебя учебный, так что ничего серьезного ты, даже если захочешь, учудить не сможешь, но для первого знакомства его хватит. Работает он на сжатом воздухе, и если не направлять струю себе в лицо, то абсолютно безопасен. То есть держать его надо так, чтобы сопла всегда смотрели в сторону от тебя, – девчонка продемонстрировала мне несколько положений, позволяющих направлять струю из «рогов» требуемым образом, – очки, конечно, глаза защищают, но если зазеваешься, остальное лицо вполне можно обморозить, так что будь внимателен.

– Я постараюсь, – до меня с некоторой задержкой начал доходить смысл этой штуковины, и мысль о том, что с ней можно вытворять, заставила мое сердце биться чаще.

– Тогда поехали! – Кадеста легко оттолкнулась от поручня и поплыла через зал. Чуть погодя она отставила свой омниджет в сторону и несколькими точно рассчитанными импульсами развернулась ко мне лицом и затормозила, – теперь ты.

Что я могу сказать? Разумеется, со стороны все выглядело легко и непринужденно. Все ее движения были настолько естественны, что у меня даже сомнения не возникло, сумею ли я это повторить. Проще простого! Отталкиваемся, потом отставляем руку с омниджетом в сторону, даем импульс на разворот, тормозим.

В итоге, мое первое торможение фактически состоялось только при контакте с противоположной стеной, причем к этому моменту я уже полностью утратил ориентацию в пространстве и просто покорно ждал, когда меня вынесет хоть на какой-нибудь твердый берег. Хорошо хоть успел схватиться за поручень, а то полетел бы обратно. Позор, да и только.

– Неплохо для первого раза! – попыталась приободрить меня Кадеста, но, на мой взгляд, это прозвучало скорее как издевательство, – давай еще, только без резких движений. И на гашетку жми осторожней, не надо сразу давать полный газ.

Ударить лицом в грязь перед лицом девушки отнюдь не входило в мои планы, а потому я вздохнул, стиснул зубы и вновь отправился в полное опасностей плавание через пустой зал. На сей раз у меня получилось чуть лучше, по крайней мере, я видел, куда меня несет, но вот осмысленно повлиять на этот процесс у меня снова не вышло.

– Очень хорошо! – я так и не понял, глумилась ли Кадеста или говорила искренне, – давай, я тебе помогу.

Она пристроилась сзади и взяла мою руку с омниджетом.

– Если хочешь полететь прямо, то старайся, чтобы локоть смотрел в область пупка, тогда вращательный момент будет минимальным, – девушка направила мою руку вверх и слегка в сторону, – а если напротив, хочешь закрутиться, то имей в виду – вращение будет происходить вокруг той же точки. Вот основные принципы, а теперь жми, но осторожно…

Так, постепенно, шаг за шагом, ко мне начало приходить понимание того, что и как надо делать, чтобы превратить непокорный и своенравный омниджет в послушный инструмент и источник адреналина. Через некоторое время индикатор на моем запястье замигал красным, и Кадеста заново заправила мой агрегат, после чего мы продолжили тренировки.

Я то и дело врезался в стены, порой довольно чувствительно ударяясь о поручни, струя ледяного воздуха из омниджета несколько раз полоснула меня по лицу, после чего правую щеку слегка пощипывало, но я не обращал внимания на все эти мелочи. Подумать только, еще относительно недавно от одной мысли о невесомости, у меня к горлу подкатывала тошнота. Быть может, сторонники шоковой терапии не так уж и неправы? Быть может, мне не хватало именно вот такой радикальной передозировки ощущений, как выход в открытый космос и кувыркание с омниджетом, чтобы бесследно излечить мою болезнь?

Меня охватил азарт, и я не чувствовал ни боли ни усталости, снова и снова перезаряжая свою игрушку и возвращаясь к полетам.

– Эка невидаль! – скажете Вы, – да на любой станции в невесомости можно скакать и кувыркаться сколько угодно. Что тут особенного?

И будете тысячу раз неправы. Здесь все дело в масштабе. Ведь даже самый совершенный суперкар никогда не сможет раскрыть свой потенциал на тесных городских улочках. Ему требуется простор, место, где он мог бы развернуться от души. И вот тогда он сможет продемонстрировать такие пируэты, что аж дух захватывает, такие, о каких до того даже помыслить было сложно.

Так же и здесь. Я, конечно, не суперкар, но когда расстояние до противоположной стены составляет более двадцати метров, а на руке сидит заправленный омниджет, это открывает перед тобой совершенно новое понимание слова «свобода». Ты не просто скачешь от стенки к стенке как резиновый мячик, ты летаешь, начисто позабыв обо всем на свете! В том числе и о времени.

К реальности меня вернула Кадеста, напомнив, что сегодня после обеда у меня назначена встреча с ее дядей Оскаром. А я изрядно ее повеселил, заметив, что до обеда еще нескоро. Кто же знал, что мы кувыркались тут уже битых три часа! Как будто носились с околосветовыми скоростями так, что время замедлилось!

Напоследок девчонка таки изыскала способ подпортить мне общее впечатление от тренировки. Она забрала у меня омниджет и, заправив его, нацепила себе на левую руку.

– Смотри, – отрывисто бросила она и оттолкнулась от стены.

Я открыл было рот, чтобы спросить, на что именно мне следует смотреть, да так его и не закрывал, пока оба омниджета Кадесты не опустели. Она нажала на гашетки и, как мне показалось, ни разу их не отпустила до полного исчерпания заряда. Девчонка завертелась волчком, окружив себя белесым облаком вырывающегося из сопел тумана, а затем вскинула руки вверх и дымчатой спиралью буквально ввернулась в воздух. У противоположной стороны она резко выбросила руки в стороны и затормозила, перекладывая вращение в другую плоскость, затем заложила плавный вираж и полетела обратно, выписывая по пути замысловатые кренделя.

Оставляя за собой туманный след, Кадеста кометой носилась по залу, демонстрируя все новые и новые трюки и фокусы, а я так и висел на месте, завороженный этим зрелищем. А я-то полагал, что уже довольно неплохо освоил науку полетов с омниджетом. Вот ведь самонадеянный болван! На самом деле я был лишь годовалым младенцем, который только-только делал свои первые шаги, а Кадеста… она даже не летала, она танцевала, и ее сценой было все пространство огромного зала.

Кувырки, пируэты, спирали и змейки – одно движение плавно перетекало в другое, сплетаясь в причудливый рисунок, в сравнении с которым традиционные балетные па и фигуристские прыжки в четыре с половиной оборота выглядели жалкими потугами хотя бы на мгновение оторваться от земли. Невесомость же давала такую свободу движений и самовыражения, о которой раньше можно было лишь грезить во снах. И, знаете, я даже начал понимать, почему никары презрительно называли остальных людей «земляными червями». Ведь им никогда не было суждено порхать вот так свободно, как бабочки – гравитация обрекала их всю свою жизнь лишь ползать.

Омниджеты Кадесты чихнули в последний раз и затихли. Она перехватила проплывавший мимо поручень, перевернулась, и одним точным прыжком оказалась рядом со мной.

– Извини, – девушка виновато улыбнулась, снимая омниджеты с рук, – с учебными аппаратами особо не разбежишься. Сделала, что смогла.

– Это… то есть… – нет, ну надо же! Планета Земля отправила на переговоры человека, начинающего заикаться по малейшему поводу! – что значит, «что смогла»!? Это было просто фантастическое зрелище! По-моему, ничего более завораживающего я отродясь не видывал!

– Подожди, – рассмеялась Кадеста, – вот посмотришь, что вытворяют профессионалы на открытой площадке – передумаешь.

– А что они вытворяют?

– Если не возражаешь, я предлагаю обсудить это за обедом, согласен?

Вопреки моим ожиданиям, мы не стали возвращаться в гравизону и устроились в одном из заведений, в изобилии разбросанных по ярусам основного блока «Ньютона». Здесь, конечно же, не наблюдалось того разнообразия блюд, что в ресторанчике, где мы ужинали. В меню преобладала растительная пища, а что касается пунктов «с куриным вкусом» или им подобных, то Кадеста лишь скептически пожала плечами, заметив, что я вряд ли стану их есть, когда узнаю, из чего они изготовлены. В ее словах сквозила легкая пренебрежительность и даже брезгливость. Как я понял, возможность харчеваться в гравизоне являлась определенным шиком, который могли себе позволить лишь те обитатели станции, которые регулярно ее посещали. Поскольку таковых было относительно немного, они могли позволить себе смотреть на остальных, кто вынужден питаться вот такими суррогатными блюдами, с чувством превосходства. Я благоразумно предпочел не углубляться в гастрономические подробности, предоставив Кадесте право выбора, а сам занялся изучением окружающей обстановки.

Здесь по возможности была сохранена такая же комфортная и уютная обстановка, как и в кафе гравизоны, пусть даже и без пруда с рыбками. Впрочем, для земного человека здешний уют выглядел несколько странно, поскольку столики равноправно расположились по стенам цилиндрического модуля так, что одни посетители оказывались сидящими над головами у других. Тем не менее, на вкусовых ощущениях данное обстоятельство никак не сказывалось, да и крошки на голову не сыпались, так что придраться было не к чему. Официант катался туда– сюда на небольшой платформе, установленной на трубе, протянувшейся по центру помещения. Он удивительно шустро управлялся со своей работой и буквально через пару минут после того, как Кадеста сделала заказ, очутился у нашего столика, зависнув у нас над головами. Он приветственно ей кивнул, с интересом взглянул на меня, но ничего не сказал и ловко расставил перед нами заказанные блюда.

За последнее время меня, похоже, изрядно избаловали роскошной сервировкой и едой при помощи ножа и вилки, поскольку в первый момент я даже не придал особого значения стоящим передо мной тарелкам. Но как только я попытался взять в руки ложку, а она, вывернувшись, поплыла по воздуху, мое внимание немедленно сфокусировалось на столике.

С него ничего не пыталось улететь, несмотря на то, что, на первый взгляд никак к нему не крепилось. Тарелки спокойно стояли, а ложки и вилки лежали, как ни в чем не бывало, словно никакой невесомости не было и в помине. Я осторожно положил ложку на место, и мои пальцы ощутили легкий холодок. Опустив ладонь на столешницу, я почувствовал, как она к ней прилипла, и наконец, сообразил, в чем здесь секрет. Под приподнятым краешком скатерти обнаружилась сетка из мельчайших отверстий, покрывающая всю поверхность стола.

– Вентилятор находится в ножке столика, – пояснила Кадеста, наблюдавшая за моими изысканиями.

– Ясно. Просто и изящно, как и все гениальное, – хмыкнул я, возвращая скатерть на место, – что-то вроде аэрохоккея наоборот.

Теперь мне стал понятен источник того равномерного шипения, которое заполняло ресторанчик. Поток воздуха, всасываемого через столешницу, притягивал к ней все оказавшиеся поблизости предметы, будь то тарелка, ложка или пресловутые хлебные крошки, наделяя стол еще и функциями пылесоса, что в подобном заведении оказывалось совсем нелишне. Тот, кому довелось пожить и поработать в невесомости, несомненно, оценит возможность хоть иногда не беспокоиться о постоянно улетающих вещах и не маяться, постоянно цепляя их на липучки или подсовывая под резинки. Нормальная трапеза не должна омрачаться подобными раздражающими мелочами. Ведь именно из таких вот несущественных деталей и складывается то, что мы именуем уютом.

Касательно собственно еды, я ничего примечательного сообщить не могу – все тот же уже набивший оскомину «космический» рацион, отличающийся главным образом тем, что чертовски хорошо удерживается в тарелке, плюс флаконы с трубочками для напитков. Хоть не консервы, и на том спасибо. Нет, все-таки я здорово избаловался за последнее время!

С другой стороны, непритязательность застолья позволяла продолжить начатый ранее разговор, не отвлекая нас на смакование вкусовых ощущений.

– …профессиональные омниджеты открывают совершенно фантастические возможности, но требуют, конечно, гораздо более высокого уровня мастерства, – рассказывала Кадеста, не переставая жевать, – их использование строго регламентировано, и вот так просто взять его и побаловаться не получится.

– Все так серьезно? Почему?

– Так они почти на порядок мощнее учебных игрушек! И заправляют их уже не просто воздухом, а гелием, который хранится в рюкзаке за спиной. Если из такого аппарата себе в лицо заедешь, то легким румянцем уже не отделаешься, – она бросила насмешливый взгляд на мою обмороженную щеку, – может и кожу содрать. А уличные модели, которые с термобустерами, к использованию в закрытых помещениях вообще запрещены.

– «Уличные» – в смысле для открытого космоса?

– Угу.

– Любопытно, – я задумался, и моя ложка застыла на полпути ко рту, – вот уж где можно развернуться как следует!

– Это точно. Такие соревнования – самое популярное у нас здесь зрелище. Да, по сути, и единственное.

– Ишь ты! – присвистнул я, – я как-то предполагал, что вы тут в некие варианты трехмерного баскетбола играете, а у вас, оказывается, все куда интересней!

– С командными играми на «Ньютоне», увы, не сложилось. Играть в них без омниджетов невозможно, а с ними – опасно. Тем более в открытом космосе, где любое неудачное столкновение может привести к разгерметизации. Ребятня в зале балуется иногда этаким вариантом квиддича, но серьезного спорта из этого так и не выросло.

– Почему?

– Да хотя бы из-за ограниченного заряда учебных джетов. Пара минут – и на заправку. Но речь сейчас не об этом, – отмахнулась Кадеста, – в общем, выбор спортивных дисциплин у нас несколько ограничен, но, как мне кажется, то, что есть, удалось на славу!

– А конкретно? – я начал испытывать нетерпение. Девчонка откровенно тянула время, распаляя мое любопытство, – не томи, рассказывай!

– Ну, во-первых, танцы…

– Вроде того, что ты показывала?

– Пф! Не говори глупостей! Я просто баловалась, с учебным джетом ничего серьезного не спляшешь. Ты возьми мои кривляния, усложни раз в десять, а потом еще и ускорь примерно так же. Вдобавок, программа исполняется под музыку, а если дело происходит на открытой площадке, то на скафандр можно еще навесить разноцветную подсветку, которая тоже переливается ей в такт – вот тогда ты получишь примерное представление о джет-танце.

– Звучит интригующе, – задумчиво проговорил я, – но вот представить это себе затрудняюсь. Воображения недостает.

– Как ты рано сдался, – Кадеста выглядела разочарованной, – а что мне тогда делать с парными и групповыми выступлениями? Когда двадцать четыре человека устраивают светящийся хоровод в трех плоскостях?

– Даже не знаю, – честно признался я.

– Ладно, потом покажу тебе пару записей, хотя это и не совсем то. Вживую, конечно, совсем другое впечатление.

– Догадываюсь. Что еще?

– Еще? Ах, да, еще есть джет-слалом.

– Ну, это представить будет проще.

– Ой, сомневаюсь! – хихикнула Кадеста, – вряд ли ты когда-либо видел людей, носящихся в пустоте с такими скоростями. В облегченных скафандрах можно развивать перегрузки более одного «Же».

– Ничего себе! – я был впечатлен, – а если он вдруг во что-нибудь врежется?

– Зона соревнований обносится сеткой, буйки надувные, так что серьезные неприятности маловероятны, хотя риск, как и в любом другом виде спорта, есть всегда.

– Вот бы попробовать!

– Обязательно попробуешь! Не волнуйся, – она успокаивающе похлопала меня по руке, – не все сразу, конечно. Такие игрушки кому попало в руки не дают – сначала надо пройти обучение и сдать экзамен. Но, я думаю, кое в чем можно пойти и на уступки. Разработать несколько облегченную модель, так сказать, для туристов.

– Для туристов? – непонимающе нахмурился я.

– Ну да! Полеты на омниджетах, как мне кажется – одна из наших главных достопримечательностей. Разве у вас есть хоть что-то подобное?

Я задумался. На ум приходили только затяжные прыжки с парашютом, но людей, которые бы согласились запросто так сигануть из открытого люка самолета, не могло быть много по определению. А вот вдоволь покувыркаться в обитом мягкими матами спортзале – то было веселье, доступное куда более широкому кругу обывателей. Ты ничем не рискуешь, а радости полные штаны.

– Любишь ты с места в карьер, – крякнул я, – только-только первого клиента заполучила, а уже толпами праздношатающихся гуляк грезишь. Рекламные буклеты, фотографии на память, сувениры, да?

– А что в этом плохого? Туризм – это отличное средство для налаживания нормальных взаимоотношений, восстановления взаимного доверия и, между прочим, весьма прибыльный бизнес.

– Ха! И чем же твои гости будут расплачиваться? Трудоднями?

– Я не такая дурочка, как тебе, возможно, кажется, – Кадеста недовольно тряхнула шевелюрой, – турагенство вполне можно зарегистрировать на Земле и работать обычным образом. У нас есть несколько счетов в земных банках, которыми мы активно пользуемся, так что я имею представление о том, что такое деньги, и как с ними обращаться.

– Извини, – я был несколько обескуражен очередной открывшейся мне гранью жизни никаров, – я не знал, что…

– На самом деле я уже давно над этим размышляю и продумала почти все детали, – она, похоже, и не обиделась даже, – размещать гостей можно в гравизоне, чтобы им не пришлось совсем уж отвыкать от привычного образа жизни. Там же они и питаться могут – ты сам все видел и пробовал. А уже оттуда ездить на экскурсии и всяческие развлечения.

– То есть я для тебя выступаю в роли пробного шара, так что ли? Эдакий подопытный кролик?

– Ну-у, – Кадеста замялась, – что-то вроде того. Но разве тебе не понравилось?

– Еще как понравилось! – поспешил я ее успокоить, – видишь, руки до сих пор от возбуждения подрагивают.

– Я, вообще-то, прямо вчера начать хотела, но тут встрял Малгер со своими лекциями, – девушка капризно наморщила носик, – очень уж он любит покрасоваться, совершенно не задумываясь о том, интересны ли его россказни окружающим или нет.

– Да я не против. Мне, по крайней мере, послушать его было чертовски любопытно – я же и сам технарь. Более того, мне кажется, что вот такие «умные» экскурсии тоже могли бы пользоваться популярностью.

– Хм, а знаешь, ты, возможно, и прав. В конце концов, чем шире разнообразие, тем больше туристов, – Кадеста подалась вперед, – а взамен обитатели «Ньютона» могли бы совершать своеобразные паломничества на Землю (после курса подготовки в гравизоне, разумеется). У вас-то всяко больше на что посмотреть можно. Леса, моря, пустыни, звери дикие, да просто бескрайнее голубое небо над головой! Ведь здесь, на станции, люди лишены самых простых ощущений и переживаний, которые вам кажутся обыденными и банальными. Здесь никто и никогда не видел живьем порхающих бабочек, не сплавлялся по горной реке, не ездил верхом на лошади, не промокал до нитки под проливным дождем, не встречал восход Солнца…

Кадеста все говорила и говорила, мечтательно закатив глаза, но я ее уже не слышал. Меня словно дубинкой огрели по голове, одним резким и безжалостным ударом загнав назад в реальность, а падение из облаков мечтаний вниз на грешную землю действительности всегда очень болезненно. Зря, ох зря я позволил девчонке утащить меня за собой туда! Как я теперь выкручиваться буду?

– Эй! Ты меня что, не слушаешь? – она подергала меня за рукав и, поймав мой загнанный взгляд, обеспокоенно сдвинула брови, – что с тобой? Ты чем-то расстроен? Что-то случилось?

– Извини, – я покачал головой, – как-то нехорошо вышло.

– Ты это к чему?

– Я должен был. мне следовало сказать об этом раньше.

– Да о чем же!?

– Ну, о. в общем, не будет у тебя туристов.

– Это еще с какой стати!? – в голосе Кадесты послышалось подозрение. С ее стороны, пожалуй, вполне естественно было ожидать от меня какой– нибудь гадости, – что это за новости такие?

– Извини, – еле слышно повторил я, – наше Солнце умирает, и очень скоро заберет с собой в могилу и Землю и все человечество. А мой визит к вам на самом деле – отчаянная попытка найти способ спасти хоть кого– нибудь. Мне… мне очень жаль.

Да, вот так вот просто и буднично, без драматического заламывания рук и пафосных речей. Быть может, момент был выбран не очень удачно, но тянуть и дальше было совсем уж невмоготу. Я ожидал, что Кадеста опять возмущенно фыркнет, приняв мои слова за неудачную шутку, или обзовет меня психом, но она не сделала ни того ни другого. Она просто молчала, долго, бесконечно долго глядя мне в глаза. И все поняла. Черт, что бы там ни говорили, а есть все-таки у этих женщин какие-то телепатические способности.

– Что ж, – медленно заговорила она, наконец, – хорошо, что ты не сказал об этом при Малгере. Вот бы ему подарочек получился! Тогда твою миссию точно можно было бы считать проваленной.

– Отчего так?

– Он убежденный изоляционист, и самой мягкой его реакцией было бы:

«я же предупреждал!» Так что давай, – она кивнула на мою тарелку, – доедай быстрее, и пойдем к дяде Оскару, от него пользы больше будет. Доложишь обо всем ему лично, и вместе попробуем что-нибудь придумать.

После этого Кадесту словно выключили, и дальше она ограничивалась редкими односложными репликами, когда в том возникала необходимость. Мне оставалось лишь гадать, что этому причиной – ее обида или же сосредоточенность на возникшей проблеме. Спросить ее я не решился, предпочтя хоть на несколько минут отдаться на волю обстоятельств и послушно следуя за плывущей впереди меня по коридорам девушкой.

Путь до обиталища дяди Оскара не занял много времени – местная транспортная система работала на удивление расторопно – и уже через несколько минут мы зависли перед люком в его личную каюту. И только сейчас и только здесь до меня начало доходить, что собственно вот он – центральный момент всей моей миссии. Что от тех слов, что я скажу, переступив этот ничем не примечательный порог, зависит, возможно, участь тысяч, если не миллионов человек. И вот тут, скажу честно, мне стало страшно не на шутку.

– Что с тобой? – Кадеста, заметив произошедшую со мной перемену, остановилась и взяла меня за локоть, – тебе плохо?

– Что? А, нет, все нормально, – невнятно пробормотал я, безуспешно пытаясь собрать воедино разбежавшиеся по голове мысли. Все пройденные курсы по навыкам поведения в стрессовых ситуациях оказались бесполезны, я медленно, но верно впадал в панику.

– Нормально? – она недоверчиво приподняла одну бровь, – вот уж не сказала бы. Ты же бледный как покойник!

– Нервы малость расшалились, – пришлось признаться мне, – не каждый день, все-таки, такая ответственность наваливается. Ох и наломаю я дров!

– Э-э-э нет, так дело не пойдет, – Кадеста взяла меня за плечи и крепко встряхнула, при этом мои руки-ноги безвольно болтались как вареные макаронины, – ну-ка, соберись! Бояться тебе совершенно нечего: дядя Оскар – добрейшей души человек, и если есть хоть малейшая возможность, он использует ее, чтобы помочь тебе. В этом можешь не сомневаться. Кроме того, я буду рядом с тобой.

– Спасибо, но свои проблемы мне следует решать самому. Тут ты вряд ли сможешь мне помочь.

– Ошибаешься, – она отрицательно помотала головой, – если все обстоит именно так, как ты говоришь, то эта беда касается всех людей без исключения. И меня, и дяди Оскара, и всех обитателей «Ньютона». Что бы там изоляционисты не утверждали, наши народы связаны гораздо крепче, чем им кажется. И поэтому я буду рядом.

– Спасибо, – повторил я, чувствуя, что буря внутри меня немного улеглась. Были ли тому причиной слова Кадесты или устроенная ею встряска, не знаю, но она смогла хотя бы частично вернуть мне утраченную уверенность в себе, – тогда заходим.

Люк скользнул в сторону, и я, сопровождаемый Кадестой, осторожно вплыл внутрь. Вообще-то я предполагал, что личные покои одного из руководителей станции будут хоть чем-то отличаться от стандартных, но ошибся. На «Ньютоне», похоже, вовсе не существовало таких понятий, как «статус» и сопутствующих ему привилегий. Все его обитатели жили и работали в равных условиях, тем более что модули, используемые при строительстве жилых секций, были стандартными. От каюты Кадесты их отличало лишь то, что в условиях невесомости оказывалось возможно использовать все поверхности, а не только пол.

Мы проследовали через прихожую в кабинет, где за столом нас ожидал худой старик, чья голова была украшена редким ежиком коротких седых волос, белизну которых подчеркивал его светлый комбинезон. В «обычном» мире пожилой человек в подобном наряде вызвал бы, по меньшей мере, недоумение, но здесь, на станции, он смотрелся более чем уместно. Его морщинистые руки расслаблено лежали на столешнице, а за его спиной, у окна с видом на сияющий реактор…

Я услышал, как над моим ухом Кадеста глухо выругалась.

– Привет, Кади, – приветливо улыбнулся Малгер, – ну как, Олег, не очень она тебя загоняла?

– Добрый день! – поздоровался я, обращаясь в первую очередь к дяде Оскару.

– Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек! – хрипло ответил тот с неторопливостью старика, который успел повидать в жизни всякое и теперь уже никуда не торопится. Он протянул мне руку, которую я осторожно пожал, – вживую Вы выглядите лучше, чем на фотографии.

Я не сразу сообразил, о какой фотографии идет речь, но потом вспомнил ту спонтанную фотосессию, которую устроила мне Кадеста по прибытии к нам на «Берту».

– Тогда меня застали врасплох, и я не успел сделать умное лицо.

– Да уж, Кади обожает пошалить, – дядя Оскар жестом указал мне на один из табуретов, – располагайтесь.

– Благодарю, – я зацепился ногами за предложенную жердочку, и наши головы оказалась на одном уровне.

– Я понимаю, конечно, что за пару дней толком осмотреть все никак не получится, но все же, каковы Ваши первые впечатления?

– Мои впечатления? Да я просто потрясен! Честно! – мне даже не пришлось ничего приукрашивать, – люди на Земле до сих пор пребывают в плену старых стереотипов. Я всегда допускал, что реальное положение вещей, вполне возможно, существенно отличается от наших представлений, но, несмотря на эти мои попытки мыслить шире, знакомство с вашим «Ньютоном» буквально повергло меня в шок! Мне еще долго теперь его переваривать придется.

– Рад это слышать, – дядя Оскар величаво кивнул, – простите мне мое любопытство, но что именно так Вас впечатлило?

– Так сразу и не сообразишь. Очень уж много всего сразу на меня свалилось, – я задумался, – пожалуй, главное, что нас отличает, так это само отношение к жизни на станции. Кадеста как-то сравнила наши орбитальные базы с осажденными крепостями, и теперь я понимаю, что она имела в виду. Вы-то свою войну с Космосом давно закончили и привыкли жить с ним бок о бок. В ваших постройках, интерьерах, организации быта нет той военизированной дисциплины, как у нас, забота о безопасности не бросается в глаза и не скатывается в откровенную паранойю. Вы научились мирной жизни в таких условиях и теперь можете рассуждать о таких понятиях как комфорт и уют. Еще бы добавить горшки с геранью и фиалками на подоконники – и картина была бы полной.

– Спасибо на добром слове, – старик слегка наклонил голову, – рад, что Вы не позволили застарелым стереотипам заслонить Ваш взор. В то же время я думаю, что и мы сами не безгрешны, и нам также предстоит развеять целый ряд собственных заблуждений. Надеюсь, Вы нам в этом поможете.

От меня не ускользнуло, что Малгер, довольно скалившийся во время моего рассказа, при этих словах как будто потускнел. Они с отцом явно расходились во взглядах на положение вещей.

– Как там дела на старушке Земле? – добродушно усмехнулся дядя Оскар, даже не догадываясь, какой страшный подвох скрывается в его невинном на первый взгляд вопросе. Я услышал, как рядом вздохнула Кадеста, и понял, что момент настал.

– Плохо.

– Вот как? – отец и сын синхронно приподняли одну бровь, доказывая, что и общего между ними немало, – почему?

Я начал свое повествование. Та запись с заседания Совета Безопасности была засмотрена мною почти до дыр и выучена наизусть, а потому пересказать ее не представляло для меня особого труда. Говорил я довольно долго, поскольку старался ничего не упустить, и некоторые вещи, возможно, повторил по два, а то и по три раза. Дядя Оскар и Малгер слушали меня с максимальным вниманием, ни разу не перебив и не проронив ни единого слова. По их напряженным и сосредоточенным лицам было сложно судить об испытываемых ими эмоциях, что, впрочем, и к лучшему. В такой ситуации они вполне могли бы и позлорадствовать, и я бы их не осудил, но, к счастью, обошлось.

После того, как я закончил, все долго молчали, что-то просчитывая в уме и раскладывая полученную информацию по полочкам. В такие моменты спешка ни к чему.

– Как мы можем быть уверены, – заговорил, в конце концов, Малгер, – что все, рассказанное тобой – не выдумка?

– Все данные наблюдений, расчеты, выкладки, любая информация, имеющая отношение к данному вопросу, заложена в моем планшете, – я вынул упомянутое устройство из кармана и протянул дяде Оскару, – можете ознакомиться и перепроверить, если сочтете нужным.

– Хорошо, мы посмотрим, – старик взял у меня планшет и положил на стол перед собой, – должен признаться, столь неожиданные новости несколько выбили меня из колеи, и я даже не знаю, что и думать.

– Я Вас не тороплю! – поспешил заверить я. Было видно, что он и вправду растерян, – вопросы такого масштаба нечасто решать приходится, так что быстрого решения здесь никто и не ждет. Я Вас прекрасно понимаю! Ситуация требует всестороннего осмысления и тщательного взвешивания всех аспектов, так что я готов подождать и с готовностью отвечу на любые вопросы.

– Зачем тянуть? – подал голос Малгер. В его позе и в выражении его лица никакой растерянности не было и в помине, – решение в любом случае будет принимать Совет, но ситуация, как я понимаю, не терпит отлагательства, а потому кое-какие моменты стоит прояснить уже сейчас.

– Все, что в моих силах.

– Тогда вопрос первый, – он подплыл к столу и пристроился на табурете по ту сторону, оказавшись прямо напротив меня, – вместимость «Джордано» в лучшие годы достигала пятнадцати тысяч человек. Но по сравнению с восемью миллиардами это – ничто. А посему хотелось бы знать, кто и на основе каких критериев будет отбирать счастливчиков, достойных спасения?

Вот зараза! Малгер соображал чертовски быстро. Его вопрос не то, чтобы застал меня врасплох, просто мы все время откладывали его обсуждение «на потом», сосредотачиваясь на решении более актуальных задач. В итоге получилось так, что внятного ответа на него мы так и не выработали. Все все прекрасно понимали, но вот озвучивать нелицеприятную правду никому не хотелось. Я на сей счет не особо беспокоился, поскольку в любом случае мне-то место на борту было гарантировано. Но вот теперь придется как-нибудь выкручиваться.

– Я сожалею, но этот момент выходит за пределы моей компетенции. Моя задача – урегулирование первоочередных технических задач.

– А мне представляется, что без ответа на данный вопрос двигаться дальше попросту не имеет смысла, – Малгер был настроен решительно, – мне пояснить мою мысль?

– Если Вас не затруднит, – наша беседа все больше превращалась в диалог двух человек, в котором ни Кадеста, ни, что удивительно, дядя Оскар не принимали никакого участия. Неизвестно, какие причины заставили их устраниться от дискуссии, но в итоге я оказался один на один с въедливым Малгером.

– Космическая станция, Олег, – чуть ли не снисходительно заговорил он, – такая как «Ньютон» или «Джордано» требует постоянного обслуживания, заниматься которым приходится абсолютно всем, кроме совсем уж маленьких детей. Начиная от регулярной замены воздушных фильтров и заканчивая учениями на случай чрезвычайных ситуаций. Здесь нельзя кому-то заплатить, чтобы он делал за тебя всю работу, поскольку свободных рук у нас не остается. А я прекрасно представляю себе, какие «лучшие представители человечества» забронировали для себя места в спасательных шлюпках. Хоть я лично с ними и не знаком, но одно могу сказать про них с полной уверенностью – работать они не приучены, да и просто не умеют и не хотят. Ваши властные элиты, старые, больные и немощные политиканы и чиновники будут драться за каждое место из этих пятнадцати тысяч, не оставив ни одного шанса тем людям, которые были бы действительно полезны.

– Мне представляется, что принятие подобных решений является исключительно нашим внутренним делом, – прозвучало немного резко, согласен, но нападки Малгера, пусть и не беспочвенные, меня порядком разозлили.

– Однако «Джордано» – наша станция, и мы вправе решать, кому предоставить на нее доступ, а кому нет. Никто не согласится отдавать плоды десятилетий трудов в невесть чьи руки.

– Мы готовы предоставить любую необходимую компенсацию.

– Нисколько не сомневаюсь, – он усмехнулся, и в этот момент я со всей ясностью осознал, что уже никогда не смогу назвать этого человека своим другом, – но то, что вы можете нам предложить, не идет ни в какое сравнение с тем, что вам самим нужно от нас. Сейчас вы не в том положении, чтобы диктовать свои условия, и вам придется выполнять наши, нравится это или нет.

Я был вынужден выдержать небольшую паузу, чтобы сделать пару глубоких вдохов и слегка урезонить переполнявшие меня раздражение и злость. Пустые препирательства, тем более на повышенных тонах делу никак не помогут. И хотя один человек, выговаривающий восьми миллиардам, выглядел несколько дико, здесь и сейчас правила игры определял действительно он.

– Итак? – проговорил я максимально спокойно.

– Итак, – повторил за мной Малгер, – если мы согласимся уважить вашу просьбу, то одно условие я могу назвать наверняка прямо сейчас. Отбором людей, которые попадут на борт «Джордано» мы будем заниматься сами. И только так. Нам пригодятся высококлассные специалисты в очень многих областях – химия, энергетика, биология, медицина и так далее – работы хватит на всех. Главное, что нам нужны активные, здоровые люди, которые не боятся трудностей и готовы работать. Иждивенцы и нахлебники в это игольное ушко не пройдут.

– А с какой стати ты это вдруг раскомандовался!? – взвилась Кадеста, – кто ты такой, чтобы единолично вершить судьбы других людей!?

– Помилуй, Кади, – снисходительно улыбнулся Малгер, – я всего-навсего человек, который смотрит на вещи капельку шире, чем ты. И я ничего не решаю, я только обрисовываю ситуацию. Ведь к любым неприятностям следует готовиться загодя, не так ли?

– По-моему, главная неприятность – это как раз ты!

– Пф! Попробуй подключить мозги, и ты сама придешь к тем же самым выводам, что и я, – он выплыл из-за стола и, описав изящный кувырок, оказался у меня за спиной, около двери, – поскольку мое общество вас тяготит, то я, пожалуй, удалюсь, дабы никого напрасно не нервировать. Всего доброго!

– Ну вот, отправился сторонников агитировать, – проворчала Кадеста, когда входной люк закрылся.

– Брось, Кади, – устало произнес дядя Оскар, – ему этого не требуется. Ведь если отбросить эмоции и порассуждать трезво, то он по большому счету прав.

– Ну да, как обычно, – согласилась девушка с обреченностью в глоссе, – но можно ведь было обойтись без демонстративного унижения, а? И почему он считает, что может распоряжаться нашим «Джордано» так, словно это его личная собственность, его «Фатерлянд Лимитед»!?

– Ну, вклад Малгера в создание и обустройство «Ньютона» трудно переоценить, так что его голос имеет немалый вес, а особой тактичностью он никогда не отличался. Однако вот в умении трезво оценивать ситуацию ему не откажешь, – старик обратил на меня свой печальный взгляд, – что скажешь, Олег?

– Тупик, – рассеяно обронил я, тупо глядя в одну точку перед собой.

И ведь было от чего впасть в отчаяние. Вся моя миссия строилась, исходя из предположения, что люди, занимающиеся ее организацией, гарантировано войдут в число спасенных. Именно они делегировали мне полномочия, позволяющие договариваться с никарами и обсуждать условия сделки. А теперь выясняется, что их участь в действительности еще не решена, и определять ее будет кто-то совершенно посторонний и абсолютно ничем им не обязанный. Причем с очень высокой степенью вероятности можно предположить, что как раз их-то на борт и не возьмут! То есть вся их суета, торг и подковерная возня ради обеспечения себе более выгодных условий были лишь бессмысленным дележом шкуры неубитого медведя. И результатами их кипучей деятельности в итоге воспользуются другие – безвестные врачи, ученые, технические специалисты – те, кого отберут Малгер и компания. В этой ситуации кое-кто из обманутых вполне способен слететь с катушек и устроить всем веселую жизнь по принципу «не доставайся же ты никому!»

Такой оборот дел нами детально не рассматривался. Помимо очевидного и практически неразрешимого конфликта интересов он нес с собой и целый ряд чисто технических и организационных проблем. Каким образом, скажите на милость, возможно за столь небольшое время отобрать нужное число кандидатов. Устроить открытый конкурс, где на одно место будут претендовать по полмиллиона человек? Безумие! Как только информация о грядущем Апокалипсисе окажется предана огласке, вся Земля погрузится в хаос, после которого собственно конец будет восприниматься как избавление.

– Тупик, – повторил я, – при такой постановке вопроса нет смысла даже пытаться что-либо делать. Столкновение рационального подхода и примитивного желания спасти свои шкуры намертво парализует все попытки решить стоящую перед нами проблему, – у меня вырвался нервный смешок, – быть может, Малгер в чем-то и прав, и нам, представителям дикого и порочного прошлого пора уйти, освободив дорогу новой генерации человека разумного? Быть может, так будет лучше?

– Не болтай ерунды! – Кадеста положила руку мне на плечо, – Малгер – не Всевышний, чтобы все за всех решать. Что-нибудь придумаем. Всегда есть место компромиссу. Мы, в конце концов, тоже ведь заинтересованы в успехе предприятия. Чем нас больше – тем выше шансы на выживание популяции.

– Да нет у нас никаких шансов! – раздраженно бросил дядя Оскар, – по большому счету речь идет всего лишь об отсрочке, не более.

Он умолк, и в нашей дискуссии образовалась пауза, во время которой смысл сказанных им слов с определенным трудом пробился в мой забитый переживаниями мозг. Я озадаченно нахмурился и сфокусировал на старике свой вопросительный взгляд.

– Вы… простите… что имели в виду?

– Положение дел на «Ньютоне» отнюдь не так радужно, как тебе, возможно, кажется. Если вкратце, то выживание колонии находится под очень большим вопросом. Наше вымирание уже началось и никакие попытки его остановить или хотя бы затормозить ни к чему не приводят.

– Вот так откровение! – опешил я, – если честно, то за эти два дня я никаких признаков деградации не заметил. Скорее, наоборот.

– Это потому, что тебе показывали только парадный фасад. А настоящая деградация – она в головах, – вздохнул старик, – с медицинскими и физиологическими проблемами еще можно как-то бороться, плодить симбионтов, в конце концов, но если человек утрачивает смысл жизни, то здесь медицина бессильна.

– А при чем тут симбионты?

– Разве Кади тебе не рассказала? – он удивленно посмотрел на племянницу.

– Не успела, – недовольно буркнула та.

– Малгер объяснил, что они являются неким синтезом машины и человека, утратившего дееспособность в результате тяжелой травмы, – пояснил я, – на Земле в подобных случаях ограничиваются бионическими протезами и экзоскелетами, а на более смелые эксперименты смотрят, скажем так, косо и даже…

– «Косо»!? – дядя Оскар хрипло рассмеялся, – если бы ты только знал, откуда берутся наши симбионты! У вас о таком, небось, даже помыслить боятся!

– Помыслить о чем?

– Об экспериментах на детях.

– На детях!? – мои брови сами собой поползли вверх.

– В первые годы мы по целому ряду направлений двигались фактически на ощупь, – он решил начать издалека, – в том числе и в вопросах адаптации человека к условиям космической станции. Нам казалось, что мы уже почти все об этом знаем, но ведь никто еще не пытался в космосе жить. Одной из наиболее неприятных и щекотливых проблем, с которой нам пришлось столкнуться в самом начале пути, стало аномально высокое количество детей, рождавшихся с врожденными дефектами.

– Из-за нехватки кальция? – вспомнил я рассказ Кадесты.

– Ну, это еще самое меньшее из зол, с которым еще можно как-то бороться. Я же говорю о более серьезных отклонениях, превращающих порой человека в абсолютно дисфункциональный овощ. Очень скоро у нас на руках оказалась целая коллекция маленьких уродцев, с которыми надо было что-то делать.

– Дядя! – возмущенно одернула его Кадеста.

– А как мне еще их называть? – развел тот руками, – если у человека вместо ног две тоненьких веревочки, а ушей вообще нет, то это что, не уродство? – он снова обратился ко мне, – в общем, мы встали перед непростым выбором: либо эвтаназия, поскольку на станции каждый человек на счету, и нянчиться с этой обузой просто некому, либо…

– Симбионты, – закончил я за него фразу.

– Именно. Некоторые имплантанты им приходилось вживлять еще в грудном возрасте, чтобы добиться максимальной интеграции. Ведь в зрелом возрасте переучиваться уже поздно, а так у них появлялся хоть какой-то шанс.

– Жестоко.

– Но необходимо, – дядя Оскар пожал плечами, – какая их ожидала альтернатива, я уже говорил. Взамен мы получили незаменимых специалистов, которым нет равных по уровню мастерства: операторов, диспетчеров, пилотов…

– Как Аннэйв?

– О! Он один из лучших! Способен одинаково филигранно управляться и с легким разведывательным челноком и с громадным лихтером. Если Кади куда-нибудь отправляется, то отвезти ее я доверяю только ему.

– Да, я имел возможность понаблюдать его в деле, – я провел рукой по столу, словно отодвигая в сторону данную тему. Мне все же хотелось вернуться к сути поднятого им вопроса, – но на сегодня, как я понимаю, основные проблемы медицинского характера уже решены?

– По большей части да. Мы разработали целый комплекс мероприятий, начиная от усиления радиационной защиты станции и проживания в гравизоне в период беременности и заканчивая специальными диетами для укрепления мышц и костей. Если бы некоторые молодые мамаши не манкировали своими обязанностями, то проблему родовых патологий можно было бы считать решенной.

– Эгоистичные дурочки! – буркнула Кадеста.

– Люди везде одинаковы, – снисходительно кивнул ее дядя, – и где-то здесь, как мне кажется, кроется еще один наш, куда более серьезный просчет. Мы радикально изменили свою среду обитания, условия жизни, но при этом не смогли изменить природу человека. Мы сами остались прежними, с прежними, наработанными за многие тысячи лет потребностями и стремлениями, которые теперь не находят выхода. До определенной степени лишения и невзгоды можно терпеть, пока у тебя есть впереди некая цель, достижение которой занимает почти все твои мысли. Но когда она достигнута, а новой не предложено, то внимание человека обращается внутрь него самого, где он обнаруживает зияющие пустоты, которые нечем заполнить.

Те, кто строил «Коперника», «Джордано», знали, ради чего живут. Они жаждали доказать миру, что человек способен вырваться из своей колыбели и обрести настоящую свободу. Они же потом создали и «Ньютона», дабы поделиться этой свободой и со своими детьми. Но их потомки, те, кто был рожден здесь, уже не имели подобной мотивации. Впереди у них было все такое же однообразное существование в стенах осточертевших коридоров без какой-либо возможности что-то сделать. Что-то, что выходило бы за рамки повседневной рутины. Наша жизнь превратилась в существование.

– Но всегда можно придумать новую цель, – не удержался я, – построить следующую станцию, например, еще более совершенную.

– «Ньютон» на данный момент более чем совершенен. Но дело даже не в этом. Несмотря на то, что нам удалось решить практически все медицинские и бытовые проблемы, связанные с жизнью в невесомости, и здоровью младенцев более ничто не угрожало, рождаемость начала быстро падать. На волне начального энтузиазма первое поколение поселенцев плодилось очень быстро, и уже через десять лет «Коперник» стал для нас тесен. Мы построили «Ньютон», а теперь, спустя еще двадцать лет, никак не можем его заселить. В последние два года дошло до того, что смертность превысила рождаемость, и разрыв этот постоянно увеличивается.

Мне тяжело в этом признаваться, Олег, но мы медленно вымираем. И теперь, как я понимаю, этот процесс уже не остановить, ты лишил нас последней надежды.

– Но чего Вы ожидали от восстановления отношений с Землей? Почему это должно было изменить положение дел?

– Мы всегда считали Землю своей колыбелью, неким этапом в развитии человечества, который рано или поздно необходимо оставить позади. В представлении некоторых, особо рьяных сторонников разрыва, Земля была вообще, чуть ли не тюрьмой, из которой просто необходимо сбежать, во что бы то ни стало. Я сам, каюсь, когда-то так считал.

Мы всячески старались обособиться, подчеркнуть наш разрыв. Уподобившись якобинцам, переиначившим традиционный календарь на новый, революционный лад, мы тоже пытались использовать новое летоисчисление, но, к счастью, не прижилось. Вместо этого мы стали целенаправленно придумывать своим детям такие имена, аналогов которым не было бы в земном языке. Но время показало, что мы заблуждались, и наша связь с родной планетой была чем-то большим, нежели некие метафорические швартовы, которые можно перерубить и отправиться в свободное плавание. Нет.

На самом деле Земля являлась для нас домом, тем самым уголком из далекого детства, в который всегда хочется вернуться, чтобы вспомнить, чтобы заново пережить что-то забытое, чтобы воссоединиться с частичкой самого себя. Будучи лишены такого подспорья, люди начинают метаться, не понимая, что с ними происходит. Сейчас вновь в моде старые фильмы, интерьеры так и норовят стилизовать под что-то земное, люди снова начали пользоваться обувью, хоть в невесомости от нее никакого проку… Быть может Вернадский был и прав, когда рассуждал о Ноосфере, и человек, выдернутый из нее, лишенный жизненных ориентиров, не способен к полноценной жизни? Он тоскует, мучается воспоминаниями от том, чего с ним никогда не происходило, ищет, сам не зная что, но не находит, – старик пристально посмотрел мне в глаза, – Олег, ты когда-нибудь слышал о самоубийствах на орбитальных станциях?

– Нет, – помотал я головой, – ни разу.

– А для нас это проблема. Несколько случаев каждый год, и число их растет буквально на глазах. Люди чувствуют себя потерянными.

– Хм. Думаете, имея такую возможность, многие теперь решили бы вернуться назад?

– Ну, «назад» – не совсем верное слово для тех, кто на Земле никогда не бывал, но, как мне кажется, важнее был бы сам факт наличия принципиальной возможности этого. Жить проще, когда знаешь, что где– то есть надежная пристань, где тебя всегда примут как родного, – дядя Оскар вздохнул, – но если выяснится, что такой пристани больше нет, то…

– Думаете, все настолько плохо?

– Да. Мы очень скоро неизбежно деградируем и вымрем, как динозавры или мамонты.

– Но если так, то можно создать новую пристань, – мои руки сами собой сорвались в активную жестикуляцию, едва не сорвав меня с табурета, – почему бы не терраформировать какую-нибудь подходящую планету? До сих пор все дискуссии на данную тему ограничивались пустопорожней болтовней, но коли дело обстоит действительно серьезно, то вполне можно перейти к конкретным действиям.

– Молодой человек, – в улыбке дяди Оскара сквозила печаль, – по самым оптимистичным оценкам процесс преобразования планеты до приемлемых условий может затянуться на несколько сотен лет, не говоря уже о колоссальных ресурсах, которые для этого потребуются. Ты можешь себе представить, Олег, чтобы несколько поколений людей жили и работали с полной отдачей всех сил ради некоего светлого будущего, которого ни им самим, ни их детям и внукам увидеть не суждено? Насколько истовой должна быть их вера в успех, чтобы приносить такие жертвы? Тут уже попахивает самой натуральной религией, а я на роль пророка не гожусь.

– Мне кажется, если игра стоит свеч, то можно и рискнуть.

– Ты не забывай еще и о том, что планету мало привести в божеский вид, ее надо еще и заселить, а на то, чтобы построить очередной Ноев Ковчег со всеми известными животными, каждой твари по паре, растениями и бактериями на борту у нас нет никакой возможности. Даже теоретической. Так что, – старик хлопнул ладонью по столу, словно подводя итог нашей дискуссии, – как ни крути, перспективы у твоих клиентов далеко не самые радужные, даже если им удастся сбежать на «Копернике». Максимум, на что они могут рассчитывать, это отсрочка исполнения приговора на два-три поколения.

– Ну почему нельзя просто взять Землю и целиком перетащить ее на новое место вместе со всеми пожитками!? – раздосадовано вздохнула Кадеста.

– Да потому! – не очень-то вежливо буркнул я и вновь обратился к дяде Оскару, – моих клиентов сейчас больше беспокоит судьба их собственных задниц, так что и отсрочка их вполне бы устроила. А рассуждения об отдаленной перспективе пока что выглядят слишком уж абстрактно, чтобы.

Я умолк, поскольку обнаружил, что старик меня не слушает, задумчиво уставившись в пространство и задумчиво шевеля бровями. Моим первым порывом было окликнуть его, но что-то меня удержало, какое-то необъяснимое предчувствие, будто происходит нечто важное.

– И в самом деле, почему? – пробормотал он себе под нос и протянул руку к интеркому, – Куб, ты у себя? Будь так любезен, загляни ко мне на пару слов. Да, прямо сейчас.

– Зачем тебе Куберт? – удивилась девчонка, – что ты задумал?

– Ты задала вопрос, и я хочу получить на него квалифицированный ответ, – отозвался ее дядя и пояснил специально для меня, – Куберт Стейдж – наш главный специалист по портальным технологиям. Системы перехода, встроенные в наши станции, создавались под его руководством. Я хочу, чтобы он высказал свое авторитетное мнение.

– Но… но мой вопрос был чисто риторическим! – Кадеста недоуменно захлопала ресницами, – не предполагаешь же ты в самом деле, что.

– Давай сначала получим заключение эксперта, а потом уже будем предполагать, ладно?

Я все это время молча переводил взгляд с дяди Оскара на Кадесту и обратно, чувствуя, что где-то потерял нить разговора. В очередной раз выставляться болваном мне не хотелось, а потому я предпочел подождать, надеясь, что скоро все прояснится.

Долго ждать не пришлось. Входной люк приглушенно щелкнул, впустив в кабинет такого же худого, как и все никары, человека, при взгляде на которого мне на ум пришла нелепая ассоциация «яйцо с бородой».

Куберт был лыс как Шалтай-Болтай, и сверкание его макушки наводило на подозрения, что он украдкой ее полирует. В качестве компенсации, снизу его лицо обрамляла исключительно аккуратная окладистая седая борода с бакенбардами, белизна которой выгодно усиливалась контрастом с темно-синей рубашкой. В итоге он выглядел наполовину как хрестоматийный ученый, наполовину как старый морской волк, и я постоянно ожидал, что после очередной заумной тирады он нет-нет да и ввернет крепкое боцманское словцо.

– Да у вас тут целая компания собралась! Привет, Кади! – поздоровался он и изучающее уставился на меня, ожидая, судя по всему, каких-нибудь комментариев.

– Это Олег Кулебкин, – кратко представил меня дядя Оскар, – он с Земли.

– Ого! – мне показалось, что я слышу, как под сверкающим куполом Куберта щелкают реле, переключаясь в соответствии с новыми данными.

– А я все гадал, где это Кади себе такого мускулистого гравимана подцепила.

Кхм! Мне пришлось кашлянуть, чтобы скрыть смех. Чтобы назвать меня мускулистым требовалось обладать исключительно богатой и даже слегка болезненной фантазией, хотя, если принять во внимание комплекцию среднестатистического никара, то все понятно. А термином «гравиман» здесь, по-видимому, именуют завсегдатаев гравизоны, не иначе.

– И каким же ветром Вас к нам занесло? – полюбопытствовал Куберт, проплыв у меня над головой и устроившись на табурете, где ранее восседал Малгер.

– У нас к тебе есть один технический вопрос, – дядя Оскар решительно взял инициативу в свои руки, не позволяя увести беседу в сторону, – существуют ли какие-нибудь принципиальные ограничения на размер портала?

– Принципиальные? – его коллега никак не мог сосредоточиться, его взгляд постоянно возвращался ко мне, не иначе как отыскивая на моем лице признаки опасных патологий, – трудно сказать. Когда разрабатывался портал для «Ньютона», мы в рамках проекта «Невод» ради эксперимента пробросили через окошко астероид размером чуть меньше сотни километров. Были, конечно, определенные сложности, но ничего запредельного… а какой размер вам нужен?

– Около двенадцати тысяч километров.

– Сколько-сколько!? – Куберт обалдело вытаращился на дядю Оскара, – вы что, целую планету утянуть хотите?

– Так точно. Землю.

Выпучить глаза еще сильнее наш ученый советник уже не мог, а потому он просто разинул рот и, подобно вытащенной из воды рыбе, переводил взгляд со старика на меня и обратно. Восстановление речевых возможностей заняло у него секунд десять.

– У вас теперь шутки такие, да?

– Я говорю серьезно.

– Да ладно вам! Какому идиоту эта чушь вообще в голову пришла?

– Это Кади предложила.

– Кади? – Куберт уставился на девчонку, спешно убирая кривую ухмылку с лица. Видать, идеи, высказываемые племянницей Председателя Совета, не могли являться чушью по определению, – ладно, хорошо, но объясните мне, ради Бога, что вы задумали!?

– Олег? – Председатель вопросительно посмотрел на меня, а я лишь пожал плечами. Хуже ведь уже не будет.

И тогда дядя Оскар сжато изложил Куберту ситуацию, да сделал это так складно, что даже мы со Слепневым вдвоем не справились бы лучше. Через пару минут ученый-боцман уже знал все, что было нужно.

– И поэтому я спрашиваю тебя: существуют ли некие принципиальные ограничения на размер портала? Возможно ли, пока пусть чисто теоретически, провернуть такой фокус? – мы снова вернулись к тому вопросу, с которого начали.

– Хм. Проект «Невод» как раз и задумывался для того, чтобы это выяснить. Но никаких фундаментальных ограничений мы тогда не нашли. Хотя нам и чисто технических задачек хватило с головой.

– Хорошо, – кивнул дядя Оскар, – я услышал то, что хотел. Законы физики этого не запрещают. Теперь двигаемся дальше. Какого рода технические проблемы вам пришлось решать?

– Ну, если начинать с основ, то формирование портала для начала требует обеспечения двух вещей: во-первых, достаточной концентрации энергии для начального прокола пространства и, во-вторых, равномерного распределения поля для стабилизации окна и его раскрытия, – Куберт развернул на столе графическую панель и принялся рисовать. Поставленная задача мало-помалу начинала все больше его увлекать, – в проекте «Невод» мы задействовали 48 излучателей, каждый из которых был установлен на автономной стабилизированной платформе с собственным источником питания, но с увеличением масштаба число требуемых излучателей пропорционально растет. Тут уже счет пойдет на тысячи…

Я слушал его рассуждения вполуха, никак не в силах отделаться от назойливого впечатления, что все происходящее мне попросту мерещится. Ну не могут же взрослые люди на полном серьезе обсуждать такую белиберду! Даже в голове не укладывается – телепортировать целую планету! И ладно бы речь шла о каком-нибудь безжизненном булыжнике, но нет же! Мы говорим о том, чтобы зашвырнуть невесть куда, за десятки, а то и за сотни световых лет саму Землю! Со всеми ее морями, океанами, горами, пустынями, со всей ее живностью и растительностью, со всеми людьми и их жизнями, страстями, дрязгами, печалями и радостями, со странами, противоречиями, войнами и прочей политикой. Разве такое возможно!? Никакой портал не способен вместить в себя весь этот огромный, бесформенный и шевелящийся ком.

– Олег! – голос дяди Оскара вернул меня к реальности.

– Что? Я. извините, задумался немного.

– По предварительным прикидкам, суммарная мощность, необходимая для питания всех излучателей, может составить более пяти гигаватт, – объяснил Куберт, – для выработки такого количества энергии можно было бы использовать реакторы тяжелых транспортных кораблей, но где их столько взять?

– В нашем распоряжении весь космический флот, – я подтянул к себе свой планшет и включил его. Наконец-то заложенная в него информация оказалась востребована, – четыре десятка лихтеров плюс реакторы, которые можно снять с орбитальных драг. Должно хватить.

– Как лихо ты распоряжаешься чужими кораблями! – усмехнулся Председатель.

– У меня есть все необходимые для этого полномочия, – вот теперь наша беседа начала обретать должную серьезность, – я могу распоряжаться всем, чем потребуется.

– Ясно, – сосредоточенная нахмуренность дяди Оскара свидетельствовала о том, что он понял меня без лишних слов. Председатель кивнул Куберту, – что еще?

– Энергию еще требуется передать на излучатели, а те, в свою очередь, должны быть аккуратно расставлены на своих местах. В проекте «Невод» мы обошлись стабилизированными платформами, но тут такой вариант не проходит. Всю эту гирлянду придется каким-то образом связать в единое целое… и да, еще один момент, – Куберт на секунду умолк, – черт!

– Что такое! – всполошилась Кадеста.

– Тот астероид, на котором мы упражнялись, хоть был и большой, но его гравитация оставалась пренебрежимо мала. Поэтому мы расставили платформы по кругу, активировали излучатели, и потом всем строем просто пролетели мимо него, – ученый озабоченно покачал сверкающей лысиной, – но тут такой вариант не прокатит. Вся наша конструкция банально рухнет на поверхность под действием силы тяжести, и как удержать ее на орбите я пока не знаю. хотя.

Боясь вспугнуть ученое вдохновение, мы, затаив дыхание, ждали продолжения. Куберт беззвучно шевелил губами и хмурил брови, что-то обдумывая, но потом решительно смахнул с панели свои старые рисунки и яростно принялся чертить по новой.

– Вращение! – кратко резюмировал он, – кольцо с излучателями можно закрутить, и тогда центробежная сила будет удерживать его в натянутом состоянии. Останется лишь подкорректировать положение отдельных излучателей. А по мере приближения к Земле скорость вращения надо увеличивать, доведя ее, в конце концов, до первой космической, и тогда ничего никуда не упадет. Вуаля! Элементарно, как и все гениальное.

Мне кажется, именно в этот момент в моей душе поселилось крохотное зернышко надежды. Да, мы обсуждали исключительно смелую и отчаянную идею, но на фоне всех прочих замыслов она выглядела наиболее привлекательной, несмотря на всю свою абстрактность и авантюрность. Да, безумной, но чертовски красивой и заманчивой!

Особо углубляться в философию Куберт и дядя Оскар мне не дали, насев на меня с бесчисленными вопросами и уточнениями. Я еле успевал вытаскивать из своего планшета требуемые данные, а они на пару сочиняли для него все новые и новые задачи.

Какова производительность установки для плетения углеволоконных конструкций? Сколько таких установок имеется в наличии? Какое количество углеродного сырья можно поставлять ежесуточно? Сколько человек требуется для пусконаладочных работ на одном реакторе?

Какую максимальную скорость может развивать лифт, подобный тому, что используется у нас на «Берте»?

И т. д. и т. п. Вопросы возникали самые разные, порой, казалось, совершенно не имеющие отношения к делу, но я особо не задумывался, сосредоточившись на том, чтобы максимально быстро давать на них подробные и исчерпывающие ответы. Я начисто позабыл и о времени и о чувстве голода, зараженный энтузиазмом Куберта, который одну за другой генерировал новые идеи и чертил на панели свои схемы с поистине головокружительной быстротой.

Но, в конце концов, и он выдохся, застыв неподвижно над изрисованной вдоль и поперек панелью и рассматривая свои художества. Его лысина буквально искрилась от покрывающих ее капелек пота.

– Уф! – констатировал он и оглядел нашу троицу, терпеливо ожидающую вердикта, – несколько минут назад я, помнится, обозвал этот замысел чушью…

– Это было два с лишним часа назад, если быть точным, – поправил его дядя Оскар.

– Сколько!? – Куберт аж подпрыгнул, – ну ничего себе! Эк мы засиделись! – Но результат того стоил?

– Да я и сам еще не понял, – ученый устало провел ладонью по лицу, – масштаб меня, признаюсь, немного. пугает, но сейчас, после изучения всех аспектов и предварительных прикидок, я бы даже, пожалуй, рискнул предположить, что такое вполне. реализуемо.

– Ну что, Олег, – дядя Оскар повернулся ко мне. На его губах играла заговорщическая ухмылка, – готов сам поиграть в Господа Бога?

– Ох, не знаю, – вздохнул я, – первоначальный замысел с переселением на «Джордано» кажется мне более правдоподобным.

– Несомненно, но я ведь уже объяснял тебе, что смысла в нем немного. Нужны более радикальные решения.

– Да я не против того, чтобы попробовать, тем более при таких – то ставках. А «Джордано» можно оставить как запасной вариант на тот случай, если у нас не выгорит.

– А вот в этом я не уверен, – старик вдруг посерьезнел, – у нас не так много свободных рук, и на реализацию сразу двух столь крупных проектов да еще в столь сжатые сроки их не хватит.

– Неужели расконсервация старой станции требует таких уж больших усилий.

– Не все так просто. Во-первых, это будет не просто расконсервация. После переселения на «Ньютон» ряд систем с «Джордано» был демонтирован, так что нам придется заняться ее частичным восстановлением, – дядя Оскар загнул один палец, – а во-вторых, даже оживленную станцию требуется обслуживать, а кто будет этим заниматься? Новоселов еще придется долго учить, а на это тоже требуются люди. Так что такое-то время мы будем вынуждены содержать сразу две станции, а это крайне накладно. О каком-то масштабном строительстве в таких условиях речи идти не может. Поэтому, боюсь, тебе придется выбрать что-то одно.

– Вот черт!

– Согласен, ситуация непростая, и я бы ни за что на свете не согласился бы поменяться сейчас с тобой местами. И, к сожалению, помочь тебе я также ничем не могу. Это должно быть только твое решение, я не хочу и не могу брать на себя чужую ответственность за судьбы миллионов людей.

– Миллиардов, – рассеянно уточнил я.

– Я не требую от тебя ответа прямо сейчас, – продолжал дядя Оскар, – завтра утром я созову Совет, чтобы ты мог сделать свой доклад. И вот там тебе уже придется определиться, о чем нас просить. Я-то одобрю любой вариант, но за остальных поручиться не могу. Думаю, никто не пойдет на то, чтобы категорически отвергнуть любую возможность помощи, но вот выдвинуть встречные условия – это наверняка. Что именно от тебя потребуют в случае с «Джордано», ты уже знаешь. Малгер, когда хочет, очень хорошо умеет разглядеть суть проблемы, так что на этот счет можешь не сомневаться. Но вот их реакцию на второй вариант я предсказать не берусь – слишком уж он отчаянный, что правда, то правда. Здесь можно сыграть на элементе неожиданности, ведь к такому повороту ни Малгер, ни другие будут не готовы.

– Их реакцию предсказать несложно, – хмыкнул я, – «бред»!

– Куберт предоставит тебе все необходимые расчеты и выкладки, чтобы ты говорил не с пустыми руками, – дядя Оскар вопросительно взглянул на ученого, – сделаешь, Куб?

– Да-да, – встрепенулся тот, очнувшись от раздумий. Наша безумная идея поглощала его все сильней, – конечно подготовлю, нет проблем.

– Против таких аргументов возразить им будет нечего, его репутация всем прекрасно известна, так что не бойся. Сейчас иди, поужинай с Кади, отдохни, и утром все будет выглядеть совсем по-другому. Все у тебя получится.

На том мы и расстались. В сопровождении Кадесты я проследовал до гравизоны, где мы с ней забились в облюбованную кабинку ресторанчика, и она заказала нам что-то поесть. За все это время ни она ни я не произнесли ни единого слова, словно онемели. И это было к лучшему, я не то, что разговаривать, видеть никого не хотел. Я даже не помню, что мы ели. Кади же каким-то женским чутьем уловила мое состояние и не пыталась завязать со мной беседу. Попытайся она хоть как-то меня развеять, отвлечь – я бы почти наверняка сорвался.

У двери каюты она на прощание чмокнула меня в щеку.

– Не забивай себе голову, спи спокойно. Все будет хорошо.

– Только на это и надеюсь.

Девушка ушла, и я остался один на один с тяжелыми думами, вес которых буквально сгибал мою спину. Или же это я просто успел отвыкнуть от гравитации? Шаркая ногами как древний старик, я проковылял в душ, а после рухнул на кровать, тупо уставившись в потолок, по которому плыли отсветы от реактора. Мысли в голове слиплись в бесформенную вязкую массу, лишившись последних остатков связности и до сих пор не сформировав четкого мнения насчет предпочтительного варианта. Хоть монетку бросай. Только одно было мне предельно ясно – какое бы решение я не принял, тех, кто проклянет меня за него, наберется предостаточно. А я не настолько прожженный циник, чтобы от этого так легко отмахнуться.

Перекатившись набок, я подтянул к себе свою сумку и достал из нее аптечку. Впервые за много лет я решил прибегнуть к помощи снотворного. Не то, чтобы я опасался, что не смогу заснуть, просто я не хотел видеть сны. Я боялся тех видений, что могли мне в них явиться.

Нельзя сказать, чтобы наутро я чувствовал себя существенно лучше.

Если вечером мне было откровенно паршиво, то сейчас я ощущал себя… никак. Навалившаяся на меня ответственность буквально выдавила из моей души все тревоги и переживания, превратив в бесчувственного робота. Быть может, я настолько вжился в образ представителя целой планеты, что начал отражать некие усредненные эмоции всех жителей Земли. То есть абсолютный ноль.

Мы с Кадестой позавтракали и отправились в зал совещаний, причем девчонка вела меня какими-то окольными путями, и к месту назначения мы подрулили со стороны технического коридора. Как выяснилось, дядя специально попросил ее позаботиться о том, чтобы я ненароком не пересекся с кем-нибудь из Совета раньше времени. Совсем нелишняя предосторожность – по крайней мере, я сам был далеко не в том настроении, чтобы откровенничать с каждым встречным.

В каморке, куда Кадеста меня затащила, обнаружился еще и Куберт, причастность которого к обсуждаемому вопросу дядя Оскар также не хотел до поры афишировать.

– Уф, ребята, я всю ночь не спал, – признался он, – раз десять расчеты перепроверил, все сходится. Твоя идея, Кади, вполне реальна, хотя и чертовски сложна технически.

Мы перекинулись с ним еще парой-тройкой общих фраз, он сбросил на мой планшет результаты своих расчетов, и мы снова умолкли, погруженный каждый в свои мысли. Куберт и впрямь выглядел неважно и зевал буквально каждую минуту, а потом и вовсе задремал. По крайней мере, так мне показалось. Да я и сам, заразившись от ученого, начал клевать носом, но тут в приоткрывшуюся дверь заглянул дядя Оскар и поманил меня пальцем.

– Ну как, готов? – поинтересовался он и, желая приободрить, потряс меня за плечо.

– Разве к такому можно быть готовым?

– Хех! Ну ладно, нам пора. Все уже ждут.

– Удачи! – Кадеста на прощание ткнула меня в бок.

Я проследовал за Председателем и вплыл в зал заседаний, хотя «залом» данное помещение можно было назвать лишь с некоторой натяжкой. Это больше походило на тот ресторанчик, где мы завтракали, собранный из двух объединенных цилиндрических сегментов. Вот только здесь, в отличие от ресторанчика, люди могли размещаться и на полу и на потолке – табуреты со столиками располагались и там и там. В итоге я сразу же запутался, где верх, а где низ, и только открывающиеся на реакторную сферу окна помогли мне сориентироваться.

Недалеко от люка, через который мы вошли, располагалось что-то вроде трибуны, к которой дядя Оскар меня и подтолкнул. Мне ничего не оставалось, как пристроиться на указанном табурете и окинуть взглядом собравшихся людей. Несколько непривычно было видеть слушателей, человек двадцать, часть из которых свисала с потолка, но невесомость диктует свои правила. Обстановка выглядела довольно непринужденной не в последнюю очередь из-за того, что публика не придерживалась какого-то строгого дресс-кода. Тут наличествовали и комбинезоны, и шорты, и футболки с рубашками – форма одежды была исключительно свободной. Возраст присутствующих варьировался от молодых ребят и девчонок, вроде меня, до весьма почтенных стариков, которые сидели преимущественно в первых рядах. Среди них я приметил и Малгера, выглядевшего расслабленным и спокойным.

В меня буквально впились несколько десятков глаз, внимательно рассматривающих, изучающих и оценивающих.

– Дамы и господа, – заговорил дядя Оскар, – позвольте представить вам Олега Кулебкина, который по моему личному приглашению прибыл к нам с Матушки-Земли. Предлагаю послушать, что он имеет нам рассказать, – он приглашающее мне кивнул, – Олег?

На Земле у меня была целая бригада спичрайтеров, да еще Луцкий в придачу, и они насочиняли кучу вариантов моей речи для самых разных вариантов развития событий и самых разных ситуаций. Однако реальность всегда вносит свои коррективы, заставляя импровизировать и действовать по наитию. Я бы мог без запинки оттарабанить какое – нибудь из заготовленных воззваний, выступив в роли ходячего репродуктора, но я предпочел говорить как живой человек, пусть и несовершенный.

– Добрый день! – в нацеленных на меня взглядах читалось неприкрытое любопытство, словно я был экспонатом на витрине. Первую задачу оратора – завладеть вниманием аудитории – можно считать выполненной, теперь попробуем завоевать ее доверие, – когда я готовился к этому выступлению, то все никак не мог решить, с чего его начать, но, в конце концов, пришел к выводу, что лучше двигаться от самого начала. Признаюсь, я испытываю некоторый соблазн говорить здесь от лица всех землян, но поскольку большинство из них даже не ведает о моем существовании, я лучше буду говорить от себя лично. Так будет честнее.

Я, как и многие из вас, родился уже много позже разрыва, разделившего наши народы, и те события для меня – лишь еще один бесстрастный раздел в учебнике истории. Немало и таких, кто и вас самих считает выдумкой, легендой. Однако я прекрасно осознаю, что остались и те, перед кем события пятидесятилетней давности по сей день стоят как живые, и воспоминания о них ничуть не добавляют радости.

Тогда с обеих сторон было совершено немало глупостей и сказано немало резких слов. Я не берусь судить, кто оказался виновен в большей степени, а кто в меньшей хотя бы потому, что не имею на то морального права, но уверен в одном – время лечит. Ведь между нашими народами нет крови, а слова – не настолько веская причина, чтобы обрекать себя на добровольное изгнание.

На данный момент я не вижу никаких объективных причин, мешающих возобновлению диалога. Все когда-то поданные судебные иски и возбужденные уголовные дела закрыты по истечению срока давности. Никто более не требует сатисфакции либо мести. Мир изменился, он зализал эту рану и двинулся дальше. Нам нечего прятать и незачем прятаться друг от друга. В конце концов мы – один народ, и вместе мы могли бы быть сильнее, ибо целое всегда больше, чем просто сумма составных частей.

А поскольку любое примирение требует, чтобы кто-то сделал первый шаг, то я прошу у вас прощения. Пусть тогда меня и даже моих родителей еще не было на свете, но я прошу прощения за те надуманные и откровенно лживые обвинения, что вдвигались против вас, за те гонения и притеснения, которым подвергались ваши сторонники и просто сочувствовавшие, за те угрозы и бессильные проклятия, что неслись вам вслед, когда вы ушли.

Простите нас и, прошу, не отталкивайте нашу протянутую руку, поскольку сейчас Земля как никогда нуждается в вашей помощи.

Я сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух. Просить прощения всегда нелегко, а делать это от лица всего человечества труднее в восемь миллиардов раз. Мокрая от пота рубашка прилипла к спине, и мне жутко хотелось пить, а стакана с водой тут никто не предусмотрел. Но ничего, справлюсь и так. Я лишь молил, чтобы никто из слушателей не начал бы прямо сейчас задавать вопросы и встревать с комментариями. Иначе я упущу волну и неминуемо собьюсь с ритма.

Надо продолжать.

– Возможно, вы уже в курсе ситуации, сложившейся вокруг нашей родной планеты, но я все же вкратце изложу положение дел, – я сглотнул, но пересохшему горлу это особого облегчения не принесло, – Солнце умирает и очень скоро взорвется, поглотив в последнем акте агонии все внутренние планеты своей системы. Информации у нас меньше, чем хотелось бы, но по имеющимся оценкам, это случится примерно через два – два с половиной года. Все данные наблюдений, анализа и математического моделирования я предоставлю в ваше распоряжение, чтобы вы могли сами перепроверить наши выводы. Ничего поделать с этим мы, увы, не в силах, а потому у нас остается единственный выход – эвакуация.

Мы перебрали все мыслимые варианты, но все они были в той или иной степени ущербны, не позволяя рассчитывать на сколь-либо надежное и безопасное спасение. В лучшем случае речь могла идти о краткосрочной отсрочке, да и то лишь для малой горстки счастливчиков. Однако, буквально в самый последний момент, на свет родилась кажущаяся безумной идея, позволяющая разрешить все затруднения одним махом.

Мы собираемся построить огромный пространственный портал и провести через него Землю, переместив ее на орбиту вокруг другой звезды, максимально приближенной к Солнцу по своим параметрам. Куберт Стейдж выполнил все предварительные расчеты, которые подтвердили реальность подобного трюка. Со всеми его выкладками вы можете ознакомиться по окончании нашего заседания.

Зал встрепенулся, ожил, по рядам побежали шушуканья, то здесь, то там мелькали недоуменные взгляды, которые неизбежно обращались к Малгеру. Тот выглядел откровенно растерянным и по очереди буравил глазами меня и дядю Оскара, который оставался невозмутимым, словно изваяние. Я сделал свой выбор и теперь не имел права отступать и менять решение, я должен был продолжать двигаться вперед, а потому я заговорил снова, не дожидаясь, пока ситуация выйдет из-под контроля.

– Поставленная цель для своего достижения потребует предельного напряжения сил и максимальной концентрации ресурсов, но требуемые энергетические и производственные мощности у нас есть. Чего у нас нет – так это навыков строительства столь масштабных сооружений в условиях открытого космоса, и здесь мы нуждаемся в вашей помощи.

Нам нужны ваши знания, ваши технологии, ваши специалисты, ваш богатый опыт. Без этого вся затея обречена на провал.

И потому я, как Гражданин Планеты Земля, от лица всех ее обитателей прошу вас о помощи. Не только и даже не столько ради спасения восьми миллиардов человек, но ради сохранения уникальной живой планеты. Ради ее бескрайних лесов, степей, озер и рек, ради океанских глубин и белоснежных облаков в голубой выси. Ради трогательных рассветов и романтических закатов. Ради спасения очага Жизни, лишившись которой, осиротеет сама Вселенная.

Это все, что я хотел сказать. Спасибо.

После пары секунд тишины зал буквально взорвался. Кто-то аплодировал, кто-то возмущался, несколько человек насели на явно растерянного Малгера, но большинство все же атаковало меня, обрушив на мою гудящую голову шквал бесчисленных вопросов. Дядя Оскар пытался поддерживать хоть какую-то видимость порядка, но без особого успеха. Развернувшаяся экзекуция до боли напоминала аналогичную, которую мне устраивали в Совете Безопасности еще на Земле. Да и вопросы, в большинстве своем, оказывались практически идентичными. На часть из них они вполне могли ответить самостоятельно, другие не имели ответа вовсе, а основная масса представляла собой откровенную чушь. И мне пришлось на все это месиво как-то реагировать, улыбаться, краснеть, потеть, но отвечать.

Вскоре на растерзание вызвали Куберта, и ему пришлось, пожалуй, даже тяжелей моего. В голосе многих, кто его расспрашивал, слышалась явная агрессия, словно ученый был каким-то предателем. Пару раз Председателю пришлось вмешаться, осадив совсем уж зарвавшихся ораторов, иначе дело могло дойти и до прямых оскорблений. Дискуссия то и дело уходила в стороны, отвлекаясь на расковыривание старых болячек и припоминание былых прегрешений как отдельных личностей, так и человечества в целом. В конце концов, на меня уже перестали обращать внимание, целиком и полностью сосредоточившись на взаимных нападках. Я хоть уже и ничего почти не соображал, но все же отметил, насколько далеко истинное положение вещей на «Ньютоне» от той радужной картинки, что рисовалась ранее в моем воображении, и которую хотел показать мне Малгер. Противоречий хватало и, думаю, сегодня я смог увидеть и услышать лишь малую толику от их клубка.

Заметив, что я заскучал, дядя Оскар предложил присутствующим обсудить вопрос за закрытыми дверями и под этим предлогом препроводил меня обратно в каморку, где мы с Кадестой ожидали начала заседания. Девчонка тут же вцепилась в мой рукав и принялась расспрашивать, но дядя ее остановил.

– Остынь, Кади, разве не видишь, что парень выжат как лимон? Дай ему отдохнуть немного, а еще лучше принеси чего-нибудь перекусить, а то он еще в обморок грохнется от истощения, – старик потрепал меня по плечу, – ты молодчина, Олег! Так изящно врезать им ниже пояса – это надо уметь! При такой постановке вопроса отказаться они теперь точно не смогут, хотя и постараются выторговать для себя максимально выгодные условия капитуляции, чтобы сохранить лицо. На урегулирование всех нюансов потребуется время, но я постараюсь, чтобы принципиальное решение было сформулировано как можно скорее. Так что ты никуда не уходи и подожди здесь. Думаю, основные положения мы сможем огласить уже скоро.

Люк закрылся за ним, и мы снова остались одни и в полной тишине. Хотя, если прислушаться, то можно было разобрать отдельные отголоски бурных прений, прорывавшиеся даже через герметичную дверь. Гул накатывал волнами, и по их характеру сложно было определить, в каком направлении движется обсуждение, так что я перестал обращать на него внимание. Все равно, изменить что-либо было уже невозможно. По сути, я уже выполнил задачу, для которой меня сюда отправляли и то, какое решение будет принято в итоге, от меня более не зависело. Дальнейшая судьба Земли и человечества находилась теперь в руках других людей. Получалось, что я теперь превратился в никому не нужную пустую стреляную гильзу. Лишь бы мой выстрел не оказался холостым.

Кадеста тронула меня за локоть, и я невольно вздрогнул. Только сейчас я сообразил, что она уже давно меня о чем-то спрашивает, но я так задумался, что ничего не слышал.

– Ты что, совсем оглох, бедолага? Есть хочешь?

– Да, наверное, – отозвался я, массируя гудящие виски, – что-нибудь пожевать не помешало бы.

– Сейчас сообразим, подожди чуть-чуть, я мигом.

Девчонка ловко выскользнула в коридор, но заскучать я не успел, поскольку ей на смену из зала заседаний вывалился Куберт. Он был красный как рак и тяжело дышал, словно только что ворочал мешки с углем. Не задерживаясь, он также проследовал в коридор, проворчав мимоходом что-то нелестное об оставшихся позади спорщиках. Ему, похоже, там здорово от них досталось.

Я как раз раздумывал над тем, не нажил ли я себе еще одного врага в лице ученого-боцмана, когда вернулась Кадеста. Она принесла мне пару булочек и флакон с чаем. Примостившись в углу, где можно было упереться ногами в поручни, я занял свои челюсти работой, надеясь, что за это время мой мозг хоть ненадолго отвлечется от бессмысленного бега по кругу сомнений и переживаний. Если честно, то это не особо помогло, но хоть в животе бурчать перестало.

Тем временем, гул, доносящийся из зала, немного поутих, и превратился в отдельные возгласы. То ли они там все друг друга поубивали, то ли у них иссякли запасы ругательств. Быть может теперь обсуждение, наконец, сможет добраться до сути вопроса?

Судя по всему, я почти угадал, поскольку вскоре дверь приоткрылась, и дядя Оскар поманил меня пальцем.

– Давай, заходи. Драка уже закончилась.

Я машинально провел рукой по топорщащимся волосам и вплыл в зал следом за ним. На сей раз Председатель сам разместился за трибуной, а меня посадил рядом. Состав зрителей не претерпел каких-либо изменений, но их внешний вид ясно говорил, насколько бурным и сложным оказалось обсуждение. Обращенные ко мне лица блестели от пота, на щеках еще горели красные пятна, и я бы не удивился, если бы увидел разбитые носы и фонари под глазом. Сидевший в первом ряду Малгер был мрачнее тучи, на виске у него пульсировала жилка, а его руки с такой силой сжимали подлокотники, что костяшки пальцев аж побелели.

– За прошедшие годы, – заговорил дядя Оскар, – мы как-то разучились составлять подобные официальные документы, так что некоторые формулировки, возможно, потом придется подкорректировать, но сути это уже не касается. Итак:

«Граждане поселения „Исаак Ньютон“ всегда выступали за мирное и взаимовыгодное сосуществование всех сообществ в Галактике. И потому с одобрением восприняли инициативу правительства Земли по нормализации отношений и налаживанию конструктивного диалога. Однако прежде мы настаиваем на выполнении ряда условий, без которых дальнейшее обсуждение невозможно.

Первое: мы требуем признания станции „Исаак Ньютон“ независимым государством со всеми полагающимися правами и свободами, включая участие во всех основных международных институтах, в том числе в ООН.

Второе: область в радиусе одного миллиона километров от станции либо от любой из наших исследовательских или производственных баз мы рассматриваем как свою территорию и зону наших жизненных интересов и любое несанкционированное вторжение в них будем считать актом агрессии.

Третье: мы требуем предоставления письменного подтверждения прекращения всех уголовных дел и отзыва всех судебных исков, возбужденных ранее против наших граждан.

Четвертое: мы требуем снятия ареста с собственности и банковских счетов лиц, обвиненных в сотрудничестве с нашим поселением (список прилагается).

Пятое: до оформления официальных документов и передачи соответствующих верительных грамот в качестве единственного полномочного представителя Земли мы будем рассматривать Олега Кулебкина. Только ему будет позволено подниматься на борт любого из наших кораблей и посещать станцию „Исаак Ньютон“, и только с ним будут вестись все официальные переговоры».

– На этом присказка заканчивается, – дядя Оскар ободряюще кивнул мне, – дальше будет легче.

Пока он переводил дух, Малгер, чаша терпения которого, по-видимому, окончательно переполнилась, отцепился от кресла и не говоря ни слова выплыл из зала. За ним последовали несколько его сторонников.

– Компромиссы никогда не давались легко, – пробормотал Председатель, глядя ему вслед, и продолжил читать:

«Все граждане поселения „Исаак Ньютон“ с крайней тревогой и озабоченностью восприняли информацию о надвигающемся катаклизме, грозящем уничтожить Землю. В такой ситуации мы не можем быть равнодушными и оставаться в стороне, а потому заявляем, что окажем всю возможную помощь, которая потребуется от нас в ходе реализации проекта „Ожерелье“.

Мы предоставим доступ к имеющимся у нас сведениям по проектированию и монтажу крупноразмерных конструкций в условиях невесомости. Мы также передадим Земле все наши наработки в области портальных технологий и обеспечим необходимую информационную поддержку. С завтрашнего дня мы начинаем набор добровольцев, которые присоединятся к земным специалистам на строительстве. Жители „Ньютона“ никогда не оставят своих собратьев в беде».

– В общих чертах это пока все, – Председатель отложил свой планшет, – ну, Олег, что скажешь?

Мне, право, как-то неловко об этом говорить, но я так ничего и не сказал. Я просто закрыл лицо руками и заплакал.

Часть 3 – Звезды нового неба

Пристяжные ремни натянулись, врезавшись в плечи, и я словно повис на них над несущейся мне навстречу шахтой. И хоть мне было прекрасно известно, что ничего со мной не станется, что лямки преспокойно выдержат нагрузку в несколько тонн, легче от этого не становилось. В задних рядах лучше – там у тебя перед носом торчит спинка переднего кресла, и нет этого тошнотворного ощущения падения.

Транспортер плавно тормозил, приближаясь к четвертому Узлу, и впереди уже виднелись вспыхивающие красные огни на его платформе. Серое марево, в которое сливались проносящиеся мимо фермы, начало постепенно редеть и распадаться на отдельные стробоскопические вспышки солнечного света. Увы, когда каждый день требуется перемещаться вперед-назад на тысячи километров, приходится терпеть определенные издержки, включая двукратные перегрузки при каждом разгоне и торможении. В противном случае поездки эти растянулись бы на часы, а времени и так было в обрез.

– …и к настоящему моменту проложено в общей сложности уже более миллиона километров силовых и коммуникационных кабелей, – продолжал бубнить в шлемофоне монотонный голос Куберта, – на прошлой неделе мы приступили к пробным включениям отдельных излучателей для отработки их синхронизации и фокусировки. До конца месяца ожидается поставка всех оставшихся излучателей, и, если не будет задержек с прокладкой коммуникаций, уже очень скоро можно будет начать комплексные испытания всей системы.

М-да. Куберт хоть и был гениальным ученым и инженером, но вот оратор из него получался никудышный. Говорил он нудно и невыразительно, словно читал по бумажке текст, написанный кем-то посторонним, и в котором он сам ни черта не понимал. Я даже взглянул на него, сидящего в соседнем кресле, чтобы проверить, не подсматривает ли он и вправду в свой планшет. Гении они все немного однобокие, да еще, порой, и с причудами. С Кубертом обошлось, слава Богу, без чрезмерных вывертов, но вот внятно рассказать миру о своем творении он был совершенно неспособен. Я не удивлюсь, если по окончании поездки некоторых слушателей нам придется расталкивать.

У ученого имелось достаточно причин, чтобы ненавидеть эти ежемесячные экскурсии для представителей СМИ, и ораторская бездарность была далеко не первой в списке. Необходимость на целый день останавливать все работы на одном из сегментов раздражала его куда сильнее. Однако эти публичные лекции были тем необходимым злом, которое приходилось терпеть и с которым приходилось мириться, чтобы процесс строительства мог без лишних помех и проволочек двигаться дальше.

А рассказать-то было о чем! Всего за полтора года возвести посреди космической пустоты конструкцию, на фоне которой меркнет все, что когда-либо было создано человечеством – тут без гениальности никак не обойтись! Но вот для того, чтобы сохранить это грандиозное строительство в тайне, требовалось нечто большее.

Секретность не являлась для нас самоцелью. Все, кто был вовлечен в проект, прекрасно отдавали себе отчет в том, что рано или поздно, но людям придется рассказать о том, что их ожидает, и какие меры принимаются для их спасения. Тем более что спасение утопающих в значительной степени является заботой самих утопающих. Работы хватило бы всем с головой.

Основную тревогу вызывал тот факт, что при переходе через портал Земля лишится своего естественного спутника – Луны. И данное обстоятельство несло в себе весьма серьезную угрозу, поскольку неизбежно повлекло бы за собой основательную сейсмическую встряску. Землетрясения, извержения вулканов и мощные цунами вполне могли свести на нет все наши старания, истребив значительную часть населения, а потому требовалось заранее подстелить соломку, по крайней мере, в регионах, наиболее подверженных перечисленным напастям. Организовать лагеря в безопасных местах, запастись провизией и медикаментами, провести необходимую разъяснительную работу, чтобы избежать паники – комплекс мероприятий был предельно ясен и понятен, и лишь их масштаб немного беспокоил. Никто ранее не проделывал ничего подобного.

А в случае просчета охватившая мир паника неизбежно похоронила бы под собой и все наши потуги по реализации проекта «Ожерелье». Основная производственная база все же располагалась на Земле, а в космосе никары только собирали воедино доставляемые им составные части.

В общем, перед тем, как официально объявить миру о грядущем конце света, следовало как следует подготовиться – разработать детальный план действий, аккумулировать требуемые ресурсы. А потому время шло, и решение об оглашении приговора постоянно откладывалось. Никто не решался взвалить на себя такую ответственность, да и с подбором правильных слов также вышла заминка. Не каждый же день Армагеддон случается.

Однако сохранять в тайне реальное положение вещей с каждым днем становилось все труднее. С одной стороны, все больше беспокойства доставляли климатические изменения, нетривиальный характер которых стал уже совершенно очевиден для всех. С другой – невозможно втихую реализовать столь масштабный проект, чтобы никто ничего не заподозрил. Пространства для маневра оставалось крайне мало. Сеть буквально распирало от самых разнообразных домыслов и кривотолков, а Луцкий проявлял чудеса изворотливости, пряча просачивающиеся крохи достоверной информации под грудами маскирующей дезы. Но и его возможности были не безграничны. Внезапно активизировавшаяся борьба с космическим мусором сама по себе уже вызывала массу слухов, а в самое ближайшее время нам предстояло перейти к изъятию с орбит и вполне работоспособных спутников, а объяснить такое очередными «техническими накладками» не представлялось возможным.

Нам еще здорово повезло, что мы могли задействовать «Берту» в качестве основного поставщика сырья, минимизировав число вовлеченных в процесс организаций. Пришлось, конечно, раскрыть ребятам некоторую часть правды, не вдаваясь особо в подробности. Они прекрасно понимали, что в некоторых ситуациях чрезмерное любопытство может оказаться крайне вредно для бизнеса, а то и для здоровья, а потому предпочли не вдаваться в детали. Один лишь Борис, узнав, что всей операцией командует Луцкий, разразился длинной и, по обыкновению, непечатной тирадой. Чувствовалось, что у их с Луцким отношений имелась своя, причем не самая приятная история, и я не мог не полюбопытствовать на сей счет.

– А как бы ты относился к человеку, который некогда отправил тебя на верную смерть? – раздраженно отозвался капитан, – даже глазом не моргнул, хотя прекрасно знал, на что нас обрекает.

– Когда это было?

– Во время Каспийского конфликта. Нашей роте было приказано десантироваться в тыл противника и расчистить плацдарм для прибытия основной группы войск. Предполагалось, что таким образом нам удастся отсечь и окружить вражескую группировку, прорвавшую нашу оборону.

– Что-то пошло не так?

– Не так!? Черта с два! Никакой «основной группы» на самом деле даже не предполагалось. Нашей истинной задачей было отвлекать на себя часть сил противника, пока наши войска перегруппируются и отступают, выводя с собой гражданских. У нашей армии в тот момент отсутствовали возможности для реализации столь масштабной операции. Да что там, даже для нашей эвакуации лишней вертушки не нашлось. Нас попросту списали.

– Но кто же мог знать это заранее?

– Ха! Чтобы старший офицер, командовавший всей операцией, не знал, сколько у него вертолетов? Чушь! Луцкий сам потом признался, что мы с самого начала фактически были смертниками.

– Ну, – хмыкнул я, – на войне всякое случается.

– Да я не предъявляю никаких претензий этой мерзавке, мать ее! – Борис снова сорвался на крик, – но я считаю, что Луцкий был обязан поставить нас в известность!

– А если бы он вам так все начистоту и сказал, вы бы дружно кивнули и послушно отправились бы умирать?

– Да отрежьте мне яйца, если нет! Я готов поручиться за любого из моих солдат!

– Быть может, он не был так в этом уверен и не хотел рисковать.

– И в итоге сделал только хуже. Ведь зная, что обречены, мы и сражались бы иначе, а так мы чувствовали себя преданными и брошенными на произвол судьбы! С таким настроем особо не повоюешь. Когда ситуация стала совсем аховой, мы плюнули на все и дали деру. Нас выбралось всего шесть человек из полусотни.

– М-да, нехорошо получилось.

– Это еще мягко сказано. Я всю дорогу только и мечтал, чтобы добраться до Луцкого и выбить из него все дерьмо или, на худой конец, отправить его под трибунал, а в результате едва сам туда не попал.

– Что случилось?

– А ты сам у него спроси при случае, поинтересуйся, когда и при каких обстоятельствах он потерял два зуба с левой стороны.

Больше наш капитан на эту тему ничего не сказал, его словоохотливость угасла так же внезапно, как и вспыхнула. А я предпочел с дальнейшими расспросами на него не наседать.

То, что Луцкий мог быть предельно жестким, я знал и раньше. Более того, только такой человек был способен удержать под контролем столь сложную ситуацию, порой даже чем-то жертвуя. Но вот осознавать, что очередной такой жертвой вполне могу оказаться я сам, все же неприятно. Ведь если подумать, то моя командировка к никарам тоже вполне могла оказаться путешествием в один конец. Кто знает, что могло прийти к ним в головы…

Позже, впрочем, выяснилось, что при необходимости Луцкий был готов пожертвовать даже собой.

Примерно с полгода назад общественное мнение всколыхнул очередной слух, претендующий на срывание покровов и объяснение всего и вся. Заявлялось, что Земле очень скоро настанет конец в результате колоссальной Солнечной вспышки. А заранее прознавшие о грядущей катастрофе сильные мира сего вскладчину строят огромный корабль – ковчег, на котором планируют свалить куда подальше, оставив всех прочих поджариваться на адском огне. Интересующимся предлагалось самим проанализировать имеющуюся информацию, чтобы убедиться, что все ниточки ведут к одному-единственному ответу.

И все бы ничего, подумаешь – одним слухом больше, одним меньше, если бы этот, последний, не был бы так пугающе близок к истине.

Строго говоря, на девяносто процентов он и был истиной. Его источник вычислить так и не удалось, но это было не так уж и важно – публика заглотила наживку и мир захлестнула волна истерии. На ряде предприятий, работавших на Проект, начались протесты и забастовки. Люди требовали объяснений, и их срочно надо было представить, иначе вся затея под названием «Ожерелье» могла оказаться под угрозой срыва. Мы и без того уже начали выбиваться из графика.

Все понимали, что рано или поздно нас припрет к стенке, но все же надеялись, что наступление этого момента будем назначать самостоятельно. Жизнь, однако, как это обычно и случается, рассудила иначе.

Вот тогда-то Луцкий и выступил со своей знаменитой «Новосибирской речью». Разъезды по бунтующим заводам и предприятиям не давали результата, и после очередной встречи с руководством такого комбината он, вызвав меня и выслушав отчет по ходу работ, принял решение рассказать людям все как есть. Он долго стоял у окна, сложив руки за спиной, а я никак не мог решить, что мне делать. То ли поинтересоваться насчет дальнейших инструкций, то ли подождать, что там генерал надумает, то ли просто тихонько уйти. В конце концов Луцкий повернулся ко мне и со вздохом сказал:

– Теперь я понимаю, что ты чувствовал, отдуваясь перед никарами за всех нас. Вот и моя очередь пришла.

Потом он выпроводил меня из кабинета и потребовал к себе протокольную съемочную бригаду. К вечеру его обращение безостановочно крутили все телеканалы по всему миру. Карты были брошены на стол, и оставалось лишь надеяться, что мы предусмотрели все варианты развития событий и должным образом к ним подготовились.

Ну, всего, разумеется, не предусмотришь, и кое-где ситуация вырывалась из-под контроля и начинала идти вразнос, но то были исключительно локальные инциденты, не сумевшие поколебать глобальную стабильность. Несомненно, мир воспринял явленное ему откровение весьма болезненно, но, поскольку впереди маячила вполне реальная перспектива спасения, то удалось обойтись без серьезных проблем. Да, повсеместно как грибы после дождя начали плодиться всевозможные секты, резко подскочило число самоубийств, инвестиционная активность упала практически до нуля, но тут уж ничего не поделаешь. Когда в доме пожар, о разбитых чашках не горюют.

Оставалась еще, правда, некоторая напряженность, связанная с естественными сомнениями в искренности властей, так долго скрывавших от общества реальное положение дел, а теперь изображающих из себя бескорыстных спасителей человечества. Как одно из средств борьбы с этим недоверием и родились те самые регулярные экскурсии на «Ожерелье» для журналистов и представителей общественных организаций. Проводить их поручили Куберту, как главному специалисту (вряд ли скептически настроенных деятелей прессы устроило бы, если их водил по объекту какой-нибудь рядовой электрик). А мне, как единственному официально признанному посреднику между нашими народами, пришлось ему ассистировать.

Удовольствия такие прогулки не доставляли ни мне, ни ему. На Куберта наши «туристы» таращились словно на некую диковинку, на чудака, сбежавшего из психушки, а в бросаемых на меня взглядах то и дело сквозила плохо скрываемая неприязнь, ведь в их глазах я был нахальным выскочкой и даже немного изменником. Примерно так же, помнится, некоторые из никаров поглядывали и на Куберта, так что в чем-то мы с ним были похожи. Луцкий предупреждал меня, чтобы я не ждал особой благодарности от спасаемых нами людей (никто ведь не любит чувствовать себя обязанным), но приятней от этого не становилось.

– …реакторы всех силовых узлов на настоящий момент работают в дежурном режиме, обеспечивая текущие потребности в электроэнергии, – продолжал тем временем вещать Куберт, безуспешно пытаясь вывести свое повествование на финишную прямую, поскольку наш транспортер уже подходил к платформе, – при открытии портала мы выведем их на уровень в 80 % от максимума, что оставляет нам достаточный запас на случай непредвиденных обстоятельств вплоть до отказа одного-двух реакторов. Сейчас мы с вами проследуем в зал управления одним из силовых узлов, где вы сможете задать дополнительные вопросы.

Ну слава Богу, уложился-таки!

Транспортер вздрогнул и остановился, и теперь мне предстояло перегрузить журналистскую братию в шлюз – процесс исключительно сумбурный и бестолковый. Основные проблемы порождали их попытки мне помогать, что лишь усложняло дело. Было бы намного проще, если бы они вообще не шевелились, как тюки или контейнеры, тогда я мог бы управляться быстрее. Я уже усвоил, что, сколько им не втолковывай, что и как делать, все равно найдутся умники, которые сочтут себя прирожденными акробатами и все запутают. А потому я не очень-то и напрягался, обходясь без подробного инструктажа (все равно без толку), и предоставив им самим расстегивать ремни. Попотеть я еще успею.

– Так, аккуратненько выбираемся и хватаемся за поручень по левому борту! Стоп, куда? Я же сказал, по левому! – раздражаться на них я уже давно перестал, – проверьте лебедки на поясе, не отцепились ли? Отлично, теперь переводим их в положение «открыто» и ждем моей команды. Когда я назову чей-то номер, тот человек отпускает поручень И БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЕТ, ПОКА Я НЕ СКАЖУ! Кому что непонятно – поднимите руку.

Все руки остались на своих местах. Вот всегда так. Но потом обязательно кто-нибудь.

– Олег, можно тебя отвлечь на секунду? – Куберт вызвал меня по личному каналу.

– В чем дело?

– У меня дозиметр немного повышенный уровень показывает. Быть может тут утечка какая или еще что, я хотел бы осмотреться, пока есть такая возможность. Чтобы потом лишний раз не выходить.

– Давайте.

– Ты один управишься?

– Не вопрос.

– Я вас у шлюза догоню, идет?

– Ха! Это, скорее, Вам нас ждать придется.

Куберт включил свой омни-джет и нырнул за край платформы, а я продолжил разбираться со своим хозяйством. Узел по сути представлял собой слегка переоборудованный лихтер, и располагался таким образом, чтобы обеспечивать максимально удобный доступ к своим энергетическим магистралям. А потому входной шлюз у него оказался где-то сбоку, и путешествие к нему от станции транспортера занимало некоторое время. В то время об удобстве экскурсантов никто не задумывался. Я оттолкнулся от поручней и, активировав омни-джеты на запястьях, поплыл через пустоту к отдаленному уступу, на котором мигал красный маячок. Лебедка на поясе разматывалась с негромким жужжанием, оставляя позади поблескивающую на солнце паутинку троса.

Меньше чем через минуту я уже был на месте, зацепившись карабином за ободранный поручень. Отсюда до шлюза оставалось уже недалеко.

– Так, номер первый, Вы меня слышите?

– Слышу, – отозвался в наушниках хриплый мужской голос.

– Отцепляйтесь.

– Есть.

Ладно, посмотрим, что они выкинут на сей раз. Я щелкнул тумблером на лебедке, передвинув его в положение «Тяга», и почувствовал, как меня мягко дернуло за пояс. Трос начал сматываться обратно, и от платформы отделилась одинокая фигура в скафандре, поплывшая в моем направлении. Пока все шло нормально, но я знал, что успокаиваться рано. До сих пор у меня ни одна экскурсия без фокусов не обходилась. То ли все люди неизбежно глупеют под воздействием стресса от первого выхода в открытый космос, то ли из меня инструктор никудышный.

Прибывший ко мне репортер номер один, однако, оказался на удивление смышленым, и смог сам зацепиться карабином за трубу. Я так растрогался, что даже позволил ему самому включить свою лебедку, чтобы подтянуть к нам номер второй. В следующую секунду в наушниках послышалось его удивленное восклицание, и я увидел, как бедолагу развернуло почти перпендикулярно к стене лихтера, и он повис на карабине, безуспешно пытаясь дотянуться непослушными руками до поручня.

– Спокойно, номер первый, не дергайтесь, – я перевел взгляд на платформу и обнаружил, что от нее в нашем направлении плывет целая гроздь мешковатых скафандров, хаотично болтающихся друг вокруг друга и сучащих ручками, – ваши коллеги, похоже, немного туговаты на ухо.

– Я что велел вам делать, господа? – повысил я голос, обращаясь к остальным туристам, – отцепиться я сказал только второму номеру. Почему вы все бросились за ним?

– Но мы подумали… – виновато пробормотал кто-то.

– Нечего тут думать, надо делать, что говорят, – оборвал я его немного резко, – а то улетите так в пустоту, и кто вас ловить там будет?

– И что же теперь делать? – ага, занервничали!

– Ничего. Перестаньте размахивать руками и просто ждите. Дальше я все сделаю сам.

Насчет полета в пустоту я, конечно же, сгущал краски, хотя ничего и не выдумывал. Тросы в лебедках прочные, замки я все лично проверял, но если что, то определенные проблемы, конечно же, возникнут. Догнать – то я их догоню, но вот как возвращаться… Хорошо, если длины троса хватит, тогда все просто, а вот если нет, то придется тащить их обратно на своих омни-джетах. Оторвись кто-то один, то я бы мухой слетал бы за ним и вернулся, а вот если отцепятся сразу несколько человек, то газа в баллонах на обратный путь может и не хватить. Придется вызывать Аннэйва, чтобы он нас подобрал, благо мой личный транспорт всегда находился неподалеку – одна из привилегий, пожалованных мне дядей Оскаром. В общем, ничего страшного, конечно, но неприятно. Еще эти панические вопли в эфире всякий раз, когда случается какая-нибудь непредвиденная неприятность. Наверное это и к лучшему, что я не читал репортажей, которые они потом строчили под впечатлением от наших прогулок.

Нам, конечно, было чем похвастать, и вне зависимости от того, что писали репортеры, плоды наших трудов, безусловно, впечатляли. Пока гроздь «медвежат», как эти скафандры окрестила когда-то Кадеста, ползла от платформы к нам с номером первым, я мог немного передохнуть и оглядеться. Ажурная ферма «Ожерелья», вынырнув из– под лихтера, убегала вдаль, превращаясь в тонкий серебристый волосок и исчезая в черноте космоса. Отсюда я мог проследить за ней километров на двадцать и разглядеть два ближайших волдыря излучателей, но дальше мое зрение оказывалось бессильно. В голове никак не укладывалось, что эта тонюсенькая лесочка тянется на сорок с лишним тысяч километров, и положение каждого из нанизанных на нее двадцати четырех силовых узлов контролируется с точностью в несколько сантиметров.

Сама несущая ферма «Ожерелья» была замкнута около трех месяцев назад, но после этого пришлось еще долго все проверять и перепроверять, прежде чем принять решение о начале раскрутки кольца. К настоящему моменту его линейная скорость составляла около двухсот метров в секунду, и один оборот оно совершало за двое суток с копейками. За прошедшие недели мы отработали основные операции по разгону/торможению и научились достаточно быстро гасить возникающие в петле колебания. Все расчеты Куберта блестяще подтвердились, и теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что надеть «Ожерелье» на родную планету мы сумеем. Оставалось убедиться, что при этом и портал будет работать как надо.

Мои подопечные болтались уже неподалеку, и я вернулся к работе. Последний переход к шлюзу обошелся без серьезных происшествий, минут через пятнадцать все «медвежата» оказались внутри шлюза, и можно было бы закрывать люк, но Куберта все еще не было.

– Куберт, это Олег, – вызвал я его по личному каналу, – Вам еще долго?

Подождав ответ некоторое время, я повторил запрос, но все так же впустую. Странно, хотя если он забрался в гущу силовых кабелей, то сигнал вполне может экранироваться. Мне следовало принять решение, как поступить: подождать еще немного, или же шлюзоваться с туристами прямо сейчас, не дожидаясь ученого. Поразмыслив пару секунд, я выбрал третий вариант.

– Диспетчерская, это Кулебкин, – вызвал я, – гости у вас в прихожей.

– Мы готовы. Закрывайте люк.

– Мы с Кубертом слегка задержимся, а вы пока их разденьте и развлекайте светскими беседами, хорошо?

– Ладно, как-нибудь управимся, – чувствовалось, как на другом конце недовольно поджали губы, однако перечить не решились. Предоставленные мне полномочия делали мои слова исключительно весомыми, – а в чем причина задержки?

– Куберт хотел что-то поразнюхать с дозиметром, да и застрял. Ученые – народ увлекающийся, надо бы его к реальности вернуть, – я притянул к себе крышку люка и повернул запорную рукоятку, – но если он вдруг без меня здесь объявится – дайте знать. Так, внешний люк закрыт.

– Подтверждаем, – сквозь перчатки я почувствовал, как лязгнули фиксирующие крюки, – особо долго не шляйтесь, нам еще работать надо.

– Принято, – я выключил связь и оттолкнулся от поручня.

С чего начать? Наверное с того самого места, где мы расстались, и не забывать постоянно оглядываться, а то он пролетит молча мимо, и мы разминемся. Я вытянул вперед руки с омни-джетами и направился обратно к платформе транспортера. Обогнув выступ лихтера, я решил сразу осмотреть галерею, ведущую от платформы к силовым вводам, и где искать утечку радиации представлялось наиболее логичным.

Догадка моя оказалась верной, и, проскользнув между несущими фермами галереи, я сразу же заметил Куберта. Он плыл по переходу, расставив в стороны руки, и дозиметр болтался рядом с ним на длинном ремешке. Я уже хотел его окликнуть, и моя рука уже потянулась к связной гарнитуре, но так и замерла на полпути.

У меня на глазах ученый ударился головой об одну из труб и, отскочив от нее, поплыл обратно, медленно вращаясь в противоположном направлении. Внутри у меня все похолодело, я сразу понял, что дело плохо. Включив омни-джеты, я подлетел ближе, и уже с нескольких метров смог разглядеть за стеклом шлема явные признаки беды. Лицо Куберта было бледным и безжизненным, остекленевшие глаза неподвижно смотрели в бесконечность, и серебрящийся на его бороде иней довершал картину.

Куберт был мертв. Судя по всему, его скафандр внезапно разгерметизировался, и он даже не успел вызвать меня по радио, чтобы сообщить, что с ним. Я осторожно развернул тело, чтобы сообразить, где именно произошла разгерметизация, и потрясенно задохнулся, обнаружив, что произошедшее отнюдь не было случайностью.

Позади шлема, в том самом месте, где к нему подходил жгут проводов и шлангов от спинного ранца, зиял длинный разрез, вспоровший ткань и перерубивший все жизненно важные коммуникации. На его краях поблескивал розовый от крови иней. То не могло явиться следствием удара о какую-либо выступающую часть строительных конструкций, здесь требовалось именно острое как бритва лезвие и рука, направившая его в строго определенное место.

Я судорожно схватился за гарнитуру, но медлил, соображая, кого же мне вызвать. Самым разумным, разумеется, представлялось доложить в диспетчерскую, но как раз сейчас там находились наши «туристы», и радовать их подобными известиями мне вовсе не хотелось. Чем меньше им будет известно – тем лучше, в том числе и для них самих. Я пару раз нажал на кнопку, переключающую канал связи, и вызвал другого абонента.

– Аннэйв, это Олег. Ты меня слышишь?

– Да, Олежка, слышу отлично, – бодро отозвался знакомый голос, – чего тебе?

– У нас тут возникла определенная… непредвиденная ситуация.

Я как мог изложил Аннэйву положение дел, и он, естественно, потребовал от меня немедленно доложить о случившемся в диспетчерскую, и мне стоило немалого труда отговорить его от этой затеи. В моей голове постепенно начал вырисовываться план действий. Впрочем, то был не столько план, сколько хаотичный набор идей и мыслей, настойчиво требовавших от меня сделать хоть что-то.

– Слушай, тот, кто это сделал, все еще где-то здесь, поблизости, – рассуждал я вслух, – ему попросту некуда деться. Тут всего несколько возможностей, чтобы уйти – в шлюз лихтера, в шлюз одного из пристыкованных кораблей либо уехать на транспортере. На корабле незаметно не улетишь, а вот платформа совсем рядом, и я могу проверить ее прямо сейчас.

– Олежка, не делай глупостей! – увещевал меня Аннэйв, – давай еще кого-нибудь вызовем.

– Нельзя упускать возможности взять убийцу по горячим следам, – я отпустил бездыханного Куберта и включил омни-джеты, – потом может быть поздно. А ты, если хочешь помочь, просто будь поблизости.

– Вот черт! Хорошо, но ты не выключай связь.

При обучении работе с омни-джетами основной навык, который прививают человеку в первую очередь, это умение вовремя затормозить, поскольку плюхнуться на снег и затормозить пятой точкой, как при катании с горы на лыжах, тут не получится. И, когда разгоняешься, всегда следует помнить о том, что потом придется еще столько же тормозить. Но я в тот момент думал не о торможении, а о внезапности. А потому, увидев одинокую фигуру в облегающем никарском скафандре, копошащуюся возле транспортера, я только развел руки в стороны, чтобы прицелиться поточнее, но замедляться не стал. В самый последний момент я все же развернулся вперед ногами, чтобы уберечь голову от удара. За долю секунды до столкновения незнакомец, словно почуяв что-то, резко крутанулся на месте, и в следующее же мгновение я на полном ходу врезался в него, растопырившись как большая четырехпалая клешня.

Сцепившись, мы перелетели через транспортер и впечатались в одну из балок на другой стороне путей. Нас отбросило обратно, и мы плюхнулись между пассажирских сидений, где я сумел зацепиться ногой за одно из кресел. В ушах надрывался голос Аннэйва, но я его не слушал. Сейчас главной задачей было ни в коем случае не упустить убийцу.

В голове все гудело после удара об колонну, и перед глазами еще плавали разноцветные круги, а потому я слишком поздно заметил, как мой противник быстрым движением выбросил вперед правую руку. Я рефлекторно дернулся вбок и услышал, как что-то лязгнуло по моему шлему. Человек замахнулся снова, но на этот раз я не собирался спокойно смотреть и вскинул навстречу удару свое предплечье с закрепленным на нем омни-джетом. Выбитый из руки противника короткий нож беззвучно промелькнул перед моими глазами и исчез за краем транспортера, блеснув пару раз в свете красных сигнальных огней. Мне крупно повезло, что мой «Дельфин» устроен иначе, нежели скафандры никаров. В противном случае я бы схлопотал точно такой же удар ножом в шею, как и Куберт, а так лезвие лишь скользнуло по железному замку.

Зарядившие вспышки красных ламп предупреждали о том, что поезд готовился к отправке – выходит, убийца действительно собирался уехать на нем. Изловчившись, я хлопнул ладонью по тумблеру, чтобы включить фонари на шлеме и разглядеть его лицо.

– Малгер! – поперхнулся я, – какого черта!?

От неожиданности я ослабил хватку, и он тут же воспользовался моей оплошностью, резко оттолкнувшись ногами от подлокотника и выскользнув из моего захвата. Омни-джеты на его запястьях полыхнули бледными струями газа, и Малгер метнулся к выходу с платформы, однако не успел он пролететь и нескольких метров, как невидимая сила схватила его за шиворот и рванула назад.

Я с трудом удержался на месте, едва не вылетев следом за ним, когда лебедка у меня на поясе жалобно взвизгнула, застопорив трос и начав его сматывать обратно. Так легко со своей добычей я не расстанусь! Не без злорадства я схватился рукой за карбоновую нить и дернул ее на себя, заставив Малгера в полете еще пару раз перекувырнуться.

Он отчаянно извивался, пытаясь отцепить от своего пояса карабин лебедки, но я не собирался предоставлять ему такую возможность, удерживая трос в постоянном натяжении, как будто вытягивал спиннингом из воды строптивую упирающуюся щуку. Малгер находился уже в каком-то метре от меня, и я уже вытянул руку, чтобы схватить его за шиворот, как вдруг кресло, за которое я цеплялся ногами, выскочило из-под меня. Я беспомощно замахал руками, отыскивая новую опору, но в следующую секунду меня настигла решетка, отделяющая пассажирскую часть транспортера от грузовой, и здорово огрела меня по спине, а в довершение Малгер грохнулся на меня сверху.

Транспортер сорвался с места и понесся в сторону пятого Узла. Мы с Малгером были его единственными пассажирами, а потому он развил почти максимально возможное ускорение в два «Же», превратив нас в двух размазанных по лобовому стеклу мух. К счастью, у скафандра жесткая кираса, а то бы я даже одного вдоха сделать не смог бы. Малгеру, впрочем, тоже изрядно досталось. Он лежал на мне немного наискосок, и его голова свешивалась с моего левого плеча. Я не видел его лица, но, похоже, его слегка оглушило, поскольку он даже не делал попыток пошевелиться.

– Олег! Олег! – прорвался сквозь звон в ушах надрывающийся голос Аннэйва, – что там у вас происходит!? Куда вы рванули?!

– Кажется, мы едем к пятому Узлу, – прохрипел я.

– Зачем? И что там делает Малгер?

– Не могу сказать. Сейчас он отдыхает.

– Ты можешь остановить транспортер?

– Пока он не закончит разгон, я ни черта сделать не могу.

– Я постараюсь держаться рядом с вами.

И тут я почувствовал, как заерзал очухавшийся Малгер. Он уперся руками в решетку, на которой мы лежали, и попробовал приподняться, но для него, выросшего в невесомости, эта задача оказалась непосильной. Тогда я сам схватил его за шлем и, крякнув от натуги, поднял его голову так, чтобы видеть его лицо.

Выглядел Малгер неважно. При падении он ударился лицом о стекло, и теперь натекшая из разбитого носа кровь болталась в нем маленькой лужицей. Он то и дело морщился от боли, поскольку наверняка что– нибудь себе сломал. Прошло несколько секунд, прежде чем он смог сфокусировать помутневший взгляд на моем лице.

– Какого черта ты творишь, сволочь!? – встряхнул я его, отчего кровь разлетелась по стеклу размашистым алым мазком.

Малгер определенно меня не слышал. Он покрутил головой, осматриваясь по сторонам, и только теперь разглядел, что мы с ним мчимся на транспортере. По его лицу промелькнула тень страха, и он заерзал с новой силой, но так и не смог ничего сделать своими ослабленными руками. Осознав тщетность всех попыток, он угомонился и вдруг, глядя прямо мне в глаза, расхохотался.

Я устал держать на весу шлем Малгера и отпустил его. Он с глухим стуком уткнулся в мое стекло, и я услышал этот смех, от которого явно попахивало безумием.

– Ты болван, Олег, – устало заговорил он, – теперь мы оба подохнем.

– Это еще почему?

– Потому, что до взрыва заряда осталось минут пять, не больше. За это время мы уже ничего сделать не успеем.

– Какого еще заряда!? – я весь похолодел.

– Обычного инженерного заряда в двадцать килотонн, – Малгер мотнул головой, – вон он, едет вместе с нами в одном из передних кресел. И ты, чудак, умудрился в последнюю секунду запрыгнуть на подножку этого поезда, да еще и меня с собой прихватил.

Теперь пришла моя очередь заерзать. Я попытался спихнуть Малгера с себя, но тот крепко вцепился в прутья решетки и не спешил меня отпускать. А даже если бы я и выбрался, перегрузка не дала бы мне и нае четвереньки-то подняться, не говоря уже о том, чтобы добраться до носа транспортера. Нам оставалось лишь лежать и беседовать, терпеливо ожидая окончания разгона.

– Теперь поздно дергаться, – пытался урезонить меня Малгер, – лежи спокойно и любуйся фейерверком.

– Но он же разнесет все «Ожерелье»! – в отчаянии закричал я.

– Именно! – чуть ли не торжественно отозвался Малгер, – поиграли в богов и хватит.

– Но… но… – точно так же, как некогда дерзкий замысел Куберта никак не хотел укладываться у меня в голове, теперь слова Малгера застряли где – то в ушах, не желая проникать дальше в мозг, – но зачем!? Ради чего!?

– Ради того, чтобы выжечь дотла всю вашу грязь, которой нет места в новом мире! Всю вашу лживость, алчность, ваш вопиющий эгоизм, ради удовлетворения которого вы готовы бесконечно убивать и грабить, грабить и убивать!

– Ну ни хрена себе! – прошептал в наушниках обалдевший Аннэйв.

– И кто здесь, спрашивается, возомнил себя богом? – парировал я дрожащим от возбуждения голосом, – почему ты решил, что имеешь единоличное право распоряжаться миллиардами жизней!?

– Я ничего не решал, я только хочу убедиться, что высшая воля будет исполнена как должно.

– Высшая воля!? – не удержавшись, я ударил Малгера по шлему, – ты что, совсем сбрендил!?

– А ты думаешь, что все случившееся – лишь случайная череда событий? Черта с два! – за перемазанным кровью стеклом лица Малгера почти не было видно, но, судя по голосу, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что делает, и был абсолютно уверен в своей правоте, – ваш мир погряз в грехах и должен быть сожжен как Содом и Гоморра. Вы – грязь под ногтями Всевышнего, оставшаяся там после сотворения Адама. В новом мире вам нет места.

– В «новом мире»? – я постарался вложить в свои слова как можно больше сарказма, – а ты вроде как Моисей, ведущий свой народ к светлому будущему, да?

– А почему бы и нет?

– Разве ты не видишь, что вы вот уже пятьдесят лет блуждаете по пустыне!? Пора бы уже открыть глаза!

– Ошибаешься, мы не блуждаем, а целенаправленно и последовательно движемся в будущее, которого вам, червякам, теперь не видать как своих ушей.

– Будущему, построенному на смерти целой планеты?

– Двигаясь вперед, всегда приходится чем-то жертвовать. Ничего, как– нибудь переживем.

– И чем же вы после этого лучше!?

– Да тем, что забрали с собой только то, что стоило забирать, оставив позади большинство пороков, что испокон веков разъедали человечество. На «Ньютоне» нет алкоголизма, наркомании, финансовых жуликов и продажных политиканов, просто потому, что у нас нет денег. Нет денег – нет алчности, лжи и преступности, – он усмехнулся, – думаю, ты и сам с радостью переехал бы в страну, где вот уже полвека нет ни грабежей ни убийств, не так ли?

– Зато самоубийств более чем достаточно!

– Чушь! – вскричал Малгер. По-видимому, я наступил на его больную мозоль, – это старик тебе наговорил, да? Маразматик плешивый! В любом случае, все эти самоубийцы – слабаки, очистившись от которых мы станем только сильнее.

– Ага, а симбионты – тоже слабаки?

– Они – мусор, отходы неудачных экспериментов, неизбежные издержки на пути прогресса. Они сами скоро вымрут.

– Ах ты гнида! – не сдержался Аннэйв, – Олег, врежь-ка ему от моего имени.

– А все остальные? Их мнением ты поинтересовался? – продолжал наседать я.

– Я не собираюсь идти на поводу у желаний толпы! Люди думают лишь об удовлетворении своих страстей и никогда – о последствиях своих действий. Мы десятилетиями кропотливо, кусочек к кусочку выстраивали новое, чистое общество, но потом явился ты и в одно мгновение уничтожил все плоды наших трудов.

– Да ты, похоже, бредишь!

– Ничуть. Мало того, что груз прошлого и так тормозил наше движение вперед, заставляя поселенцев постоянно оборачиваться назад, романтизируя и приукрашивая убогую жизнь на покинутой Земле, так теперь, с твоей подачи, некоторые вообще подумывают о том, чтобы вернуться! Назад, в грязь, вонь и деградацию. Немыслимо!

– Это твоя проблема, что ты во всем, что не совпадает с твоим мнением, видишь только грязь. У остальных со зрением все в порядке, и ты не можешь запретить им мечтать о том, о чем им угодно. Мечты позволяют людям жить, а не просто существовать. Ведь тебе прекрасно известно, что в прошлом году на «Ньютоне» рождаемость впервые за последние десять лет превысила смертность. Да и самоубийств не было.

– Дались тебе эти самоубийцы! Они – не показатель! – Малгер не выдержал и сорвался на крик, – пятьдесят лет назад наши отцы и деды приняли решение, и оно оказалось абсолютно верным! Надо было лишь окончательно избавиться от той гири, что волочилась за нами, и только мешала. Тогда им не достало решимости, но у меня ее хватит. Я сожгу все мосты, и уже ничто не будет нас сдерживать, ничто не сможет помешать нашему рывку вперед!

– Олег, закругляйтесь! – заговорил Аннэйв, – разгон скоро закончится, и вам пора бы уже определиться, что делать дальше.

– Значит так, – я отвесил Малгеру еще одну оплеуху, – слушай сюда. Сейчас закончится разгон, и ты пойдешь к передним креслам и выключишь свою чертову бомбу, понял!

– Ну уж нет! Я несколько месяцев готовил этот грандиозный праздник не для того, чтобы отказаться от него в самый последний момент.

– Ладно, я сам ее отключу, а если ты попытаешься мне помешать – и остальные кости переломаю.

– Да ради Бога, отключай, – рассмеялся Малгер, – вот только как ты собираешься это делать без кода деактивации?

– Тогда я ее просто сброшу с транспортера, и пусть себе взрывается сколько угодно.

– Сбросишь? – переспросил Малгер с иронией в голосе, – ты уверен?

Он повернул голову и посмотрел вбок. Взглянув в том же направлении, я увидел проносящуюся мимо транспортера размытую стену из конструкций Ожерелья. Моя идея сразу же утратила первоначальную привлекательность и поблекла.

– Ты только подорвешь ее раньше времени, – продолжил он, – сбрасывай, если хочешь.

– В нескольких сотнях километров впереди есть недостроенный участок, – прошептал Аннэйв, опасаясь, как бы Малгер его не услышал, – там ты сможешь сбросить эту штуку, а я ее подхвачу и оттащу подальше.

– Но что же будет с тобой?

– За меня не беспокойся, сейчас это не главное. Да и летаю я быстро, отгоню ее и вернусь.

– Ладно, можно попробовать, – краем глаза я увидел, как челнок Аннэйва, летящий параллельным курсом, начал перемещаться вверх, чтобы оказаться над транспортером. В лучах Солнца блеснул обод открытой крышки шлюзового отсека.

– Ага! Группа поддержки! – воскликнул Малгер, проследив за моим взглядом, – и чем же малыш Анни тебе сможет помочь?

– Посмотрим, – процедил я, лихорадочно обдумывая последовательность своих действий после окончания разгона.

То ли Малгер разглядел что-то в моем лице, то ли расслышал в голосе, но он перестал снисходительно усмехаться и крепче вцепился в прутья решетки.

– Ни черта у вас не выйдет! – выкрикнул он, – мы подохнем все вместе!

– Посмотрим, – я не успел придумать более оригинальный ответ, поскольку именно в этот момент транспортер закончил разгоняться, и нас буквально отбросило от перегородки.

Пытаться отцепить Малгера от решетки было бессмысленно, поскольку он вцепился в нее мертвой хваткой, а потому я, воспользовавшись моментом, просто выскользнул из-под него. Мне удалось схватиться за спинку ближайшего сиденья, и я одним рывком преодолел почти половину пути до первого ряда. Мой план почти удался, и в паре метров впереди, в левом кресле я уже видел край небольшого прямоугольного контейнера, крест-накрест перехваченного пристяжными ремнями, однако в своей горячности я совсем позабыл, что все еще связан с Малгером тросом страховочной лебедки. А вот он – нет.

Только когда меня что-то резко дернуло за пояс, я сообразил, какую допустил оплошность. Тем не менее, отступать я не собирался и только крепче сжал поручни. Но Малгер и не собирался тащить меня обратно, у него бы и сил на это не хватило бы. Вместо того он воспользовался связывающей нас нитью, чтобы самому добраться до меня.

Он врезался мне в спину и, вжав в пол, начал осыпать тумаками. Они были несильными, но я подозревал, что в действительности их целью являются уязвимые места моего скафандра – замки, клапаны и прочие критические узлы, малейшее повреждение которых могло повлечь для меня самые неприятные последствия. Я занервничал и как мог начал отбрыкиваться, хотя мало что мог сделать против человека, атакующего меня со спины.

В конце концов мне удалось перевернуться, что несколько уравняло наши шансы. Я был, несомненно, сильнее Малгера, но он с лихвой отыгрывался за счет скорости. Как я ни пытался, я так и не смог перехватить его руки, мелькавшие перед моим носом и осыпавшие ударами мой скафандр. За стеклом шлема я видел лицо Малгера, который что-то кричал, но до меня, естественно, не доносилось ин единого звука, кроме шума моего же собственного тяжелого дыхания. Если я немедленно что-нибудь не придумаю, то его затея вполне может выгореть. Ему ведь достаточно меня просто задержать.

Я прекратил отбиваться от атак Малгера и обеими руками как мог отпихнул его от себя. Он откинулся назад, но сразу же вновь набросился на меня. Впрочем, этой короткой передышки мне хватило, чтобы вытащить из-под него свою правую ногу. Преодолевая сопротивление тугих штанин скафандра, я подтянул ее, уперся ботинком Малгеру в живот и изо всех сил толкнул его. Он ничего не смог противопоставить подобной грубости и, взмахнув руками, словно пробка вылетел из прохода между креслами. А потом… фр-р-р!

Именно так: фр-р-р. В один миг человек по имени Малгер перестал существовать, столкнувшись с фермами «Ожерелья», проносящимися мимо на скорости более километра в секунду. Какое-то ничтожное мгновение я еще тупо таращился на то место, где он только что находился, а потом вспомнил, что все еще связан с ним тросом, и даже успел мысленно выругаться, но предпринимать что-либо было уже поздно.

Лебедка на поясе истошно взвизгнула, в одну секунду расставшись со всем своим запасом троса, и взорвалась россыпью блестящих обломков. Мощный рывок швырнул меня обратно на багажную клеть, и я со всего маху врезался в нее, ударившись шлемом о стальную раму…

Меня потом не раз спрашивали – каково это? Что я почувствовал? Одно могу сказать точно: приятного было мало.

По моим ушам словно ударили две пухлых ладони, напрочь вырубив слух, и тут же из-за шиворота рванулся ветер такой силы, будто он хотел эти уши совсем оторвать. Я вцепился в прутья решетки и непонимающим взглядом провожал разлетающиеся в стороны осколки стекла. Потом я закричал, но не потому, что испугался, на это не осталось времени, а потому, что остававшийся в легких воздух также возжаждал свободы.

Я кричал, не в силах остановиться, и, широко распахнув глаза, смотрел прямо в лицо Открытому Космосу. Мой разум стремительно затопляло темной волной паники. «Десять секунд, десять секунд, – колотилось в мозгу – человек, оказавшийся в безвоздушном пространстве, теряет сознание примерно через десять секунд». Но что, черт подери, я могу сделать за эти десять секунд!?

– Забрало! Олег! Закрой забрало! – прорвался сквозь свист, шипение и истошный вой системы управления далекий голос Аннэйва, – слышишь? Немедленно закрой забрало!

Что? Какое еще забрало!? Где его взять-то!? Я чувствовал, как у меня на языке начинает пузыриться закипающая слюна, и это жуткое ощущение напрочь заглушало все остальные мысли.

– Олег! Немедленно закрой защитное забрало!

Защитное? Ну конечно же! Как же я сам не сообразил! Я вскинул руку и рывком опустил вниз золотистое солнцезащитное стекло. Шлем заполнил свист вырывающегося через оставшиеся щели воздуха. Толку от этой заслонки было немного, герметичности она не обеспечивала, но хоть на языке шипеть перестало, и я наконец смог сделать пусть жиденький, но вдох.

– Есть! – от моего голоса остался только еле слышный хрип.

– Теперь установи регулятор давления на самый минимум. Ты меня понял?

– Да. понял. – я дышал часто и тяжело, как после забега на десять километров, и с трудом вставлял слова между захлебывающимися вдохами, – на минимум.

Я нащупал ручку регулятора и до упора выкрутил ее влево. Тональность свиста снизилась, теперь от него, по крайней мере, уже не ныли зубы.

– Сделано, – четкие инструкции Аннэйва давали возможность действовать, не отвлекаясь на раздумья, и это спасало. Паника немного отступила.

– Хорошо. Теперь старательно дыши и внимательно меня слушай. Твое положение незавидное, но не безнадежное. Последние два часа ты дышал чистым кислородом, так что кессонная болезнь тебе не грозит. Окно в конструкции, о котором я говорил, мы проскочим уже очень скоро. Там у тебя будет возможность спрыгнуть с транспортера, чтобы я мог тебя подхватить.

– Неудачная… идея… – прохрипел я, вспомнив участь Малгера, – лучше уж… до конца. прокачусь.

– Резервного запаса в баллонах тебе хватит лишь на несколько минут, – возразил Аннэйв, – и к следующему узлу приедет холодный труп, а я предлагаю тебе реальный шанс на спасение. И не забывай, что нам еще надо позаботиться о бомбе.

– Черт!

– Так что давай, двигай к переднему ряду. Осторожно, но быстро – времени в обрез. Пошел!

Проклятье! Проклятье! Ну почему именно мне опять выпала участь спасать человечество ценой собственной задницы!? Я перевернулся и нащупал свободной рукой спинку ближайшего кресла. Еще пару минут назад я бодро шнырял здесь по проходу, ни о чем особо е задумываясь, но теперь, после жуткой смерти Малгера, я с трудом подавил в себе желание пристегнуться к поручням всеми имеющимися фалами. О соблюдении требований безопасности придется забыть – нет времени. Я отцепился от решетки и двинулся вперед.

Мое сердце выдавало пульс не менее двухсот ударов, а легкие качали разреженный воздух кузнечными мехами. Из всех звуков со мной остались только шум моего захлебывающегося дыхания и свист вырывающегося через щели воздуха. Вслед за головной болью началась постепенно усиливающаяся ноющая боль в мышцах и суставах. После близкого знакомства с вакуумом в глазах началась жуткая резь, и слезы, срывающиеся с моих ресниц, вперемешку с каплями пота плавали внутри шлема, одна за другой высасываемые в щели под забралом. Помимо этого, от нехватки кислорода у меня в глазах то и дело темнело, так что передвигаться мне приходилось почти что вслепую.

Схватиться, переместиться вперед, передохнуть несколько секунд, отдышаться, нащупать следующую опору, и так далее. Где-то на периферии сознания беспокойно шевелилась мысль о том, что я увижу, добравшись до заряда. А вдруг там уже 10, 9, 8. и суетиться поздно? К счастью (ха!) каждое движение требовало максимальной концентрации и отнимало у меня столько сил, что на посторонние раздумья их уже не оставалось. Схватиться, переместиться, отдышаться.

На очередном шаге моя рука провалилась в пустоту, и я не сразу, но сообразил, что все-таки добрался до первого ряда. Зацепившись за подлокотник, я поднялся и оказался нос к носу с устроившимся в кресле контейнером.

– Я… на… мес… месте, – дыхания с трудом хватало даже для того, чтобы выговорить одно слово.

– Отлично! – Аннэйв старался выглядеть оптимистом, но и его голос предательски дрожал, – что показывает пульт?

– Еще. две. минуты. и. и. – красные перемигивающиеся цифры расплывались перед глазами, – и шест. пятнад. надцать. секунд.

– Понятно. Должны успеть. Контейнер пристегнут?

– Да.

– Зафиксируйся ногами, вытащи его из кресла и прицепи к своему фалу.

– За. зачем? – предложение привязать себя к ядерному заряду показалось мне каким-то нездоровым.

– Чтобы не упустить его, когда будешь прыгать, зачем же еще. Кстати, до открытого участка у тебя примерно полминуты.

– А может. вклю. чить. тормож. жение?

– Нет, не успеем. Это слишком долго. Действуй.

Сил и времени на сомнения у меня не оставалось, а потому я обхватил ногами стойку кресла и приступил к работе. Мои действия со стороны скорее всего напоминали попытки в хлам пьяного гуляки попасть ключом в замочную скважину. Сперва я никак не мог поймать болтающийся на фале карабин, потом только с четвертой или пятой попытки смог его застегнуть на ручке контейнера. Непослушная железяка раз за разом выскальзывала из моих ослабевших пальцев. А расстегивать замок фиксирующих ремней мне пришлось двумя руками, нажимая на чертову красную кнопку изо всех сил. В конце концов, мне все же удалось извлечь пухлый чемоданчик из мешанины ремней, и я обеими руками прижал его к себе, будучи не в силах отвести взгляд от отмеряющих секунды неумолимых красных цифр.

– Есть! – отчитался я еле слышным шепотом.

– Молодец! – Аннэйв вздохнул с явным облегчением, – теперь, главное, крепко держи контейнер и приготовься прыгать.

– Пры. гать.? Куда?

– Вверх, куда же еще? Впереди у тебя открытый участок, но он довольно короткий, так что времени у тебя будет в обрез. А потому подготовься заранее: найди ровное место, присядь и, когда я скажу, оттолкнись что есть сил. Только смотри, не зацепись за что-нибудь.

Я отпустил кресло и опустился в проход, одной рукой придерживаясь за подлокотник, а другой сжимая ручку контейнера. Присесть оказалось не так-то и просто, поскольку штанины скафандра сопротивлялись моим немощным попыткам их согнуть.

– Я… ниче… го… впере… ди. не… вижу, – как я ни всматривался в несущийся мне навстречу тоннель, никаких намеков на прореху разглядеть не смог. Из-за плавающих перед глазами красных кругов я и ближайшие предметы видел как в тумане.

– На такой скорости ты ничего и не увидишь, не успеешь. А потому лучше зажмурься, чтобы не отвлекаться, и прыгай по моей команде, хорошо.

– Час. от часу. не лег. че.

– Доверься мне, и все пройдет как надо.

Я закрыл глаза, тем более что от моего затуманенного зрения толку и вправду было немного, и, собрав остатки сил, приготовился прыгать навстречу неизвестности. Сердце колотилось в висках паровым молотом, словно торопилось по максимуму отработать свои последние секунды.

Как я ни старался, мне так и не удалось отогнать от себя сцену смерти Малгера. Ведь если я промахнусь, меня ждет аналогичная участь. Ну, хоть почувствовать ничего не успею, и то утешение.

– Приготовься! – голос Аннэйва звучал глухо, будто издалека.

– Я. готов.

– Три, два, один, прыгай!

На этот раз упрямые штанины сыграли на моей стороне, сработав как пружины и усилив мой толчок. Я почувствовал, что кувыркаюсь, и покрепче прижал к себе бомбу, чтобы ненароком ее не упустить. Прошла секунда, другая, а я по-прежнему задыхался и едва не терял сознание от дикой головной боли, а, следовательно, был еще жив. Я рискнул приоткрыть глаза и невольно отпрянул, увидев перед собой, буквально на расстоянии вытянутой руки, мельтешащие фермы «Ожерелья». Но теперь я находился снаружи тоннеля и постепенно удалялся от него, медленно кружась в пустоте. Наша задумка с прыжком удалась, но до хэппи-энда оставалось еще далеко.

Тень скользнула по моему лицу, и челнок завис рядом, осторожно выбирая последние метры. Аннэйв, действуя с филигранной точностью, аккуратно подвел ко мне открытый шлюзовой люк, и я влетел аккурат в него, как мяч в баскетбольную корзину. «Трехочковый» – мелькнуло в голове.

– Все в порядке? – осведомился пилот.

– Я. внутри. – прохрипел я.

– Так, теперь держись.

Ответить я не успел, поскольку меня швырнуло на боковую стенку и буквально размазало по ней внезапно навалившейся перегрузкой. Я упал ничком, прямо на злосчастный контейнер, и если бы не кираса скафандра, то вполне мог бы переломать себе ребра.

– Что. что. – я смог выдавить из себя лишь еле слышное бульканье.

– Потерпи еще несколько секунд. Только не теряй сознание, прошу!

Легко сказать! Когда тебя крутят на центрифуге, то после нескольких сеансов начинаешь примерно ориентироваться в своих ощущениях и довольно точно можешь определить величину ускорения. Но я сейчас не сидел в удобном анатомическом кресле, а валялся кое-как, больно придавив левую руку и чувствуя, как из носа капает кровь. Мне казалось, что Аннэйв гонит челнок с перегрузкой не менее десятки, и мои кости вот-вот начнут трещать. Я и впрямь уже начал утрачивать связь с реальностью, целые куски времени то и дело выпадали из моего мира, и я каждый раз, приходя в себя, вздрагивал, словно проснувшись.

Выключение двигателей произошло, похоже, как раз в один из таких провалов. Я вдруг обнаружил, что болтаюсь по шлюзу, отскакивая от стен, а в ушах надрывается голос Аннэйва.

– Выбрасывай бомбу! Выбрось ее в люк!

Двигаясь, как сомнамбула, я разжал затекшие объятия и оттолкнул от себя контейнер, но он, естественно, тут же вернулся, поскольку я забыл отцепить фал. Перед моим носом проплыл индикатор, где друг друга последовательно сменяли алые цифры.

28, 27, 26…

Поймав чемоданчик, я попробовал отцепить карабин, но мои пальцы настолько ослабли, что еле сгибались. Пришлось мне, зажав контейнер между колен, вцепиться в карабин обеими руками и давить на защелку изо всех сил.

19, 18, 17.

Я захрипел от натуги, в глазах у меня снова начало темнеть, но в этот момент фал, наконец, отцепился. Отброшенный контейнер поплыл, было, прочь, но, зацепившись за край люка, отскочил и закрутился на месте. Скрипнув зубами от злости, я извернулся и отвесил ему пинка, вытолкав-таки упрямый ящик за порог.

– Все. он. за. бор. том. – я даже сам не слышал собственного голоса. – Держись! Уходим!

Перегрузка снова распластала меня по переборке, но на сей раз я хотя бы упал на спину. Краем глаза я видел, как издевательски неспешно ползет на свое место круглая крышка люка. Щелкнули замки, и я услышал столь сладостное шипение заполняющего шлюз воздуха. Я хотел открыть забрало, но мои руки так отяжелели, что мне даже пальцами не удалось пошевелить. Ну и ладно. Оставалось лишь наблюдать за тем, как растут показания давления на контрольной панели скафандра.

Я не считал секунды, но взрыв должен был последовать вот-вот. Интересно, что я почувствую? В памяти всплыли картинки со стендов гражданской обороны. Световое излучение? Ну, в наглухо запечатанном шлюзе я вряд ли что увижу. Ударная волна? Откуда ей взяться в вакууме. Электромагнитный импульс? Насколько я помнил, он формируется только при взрыве в атмосфере. Радиация? Да, но что, черт подери, я почувствую? Как я пойму, что бомба уже взорвалась? Быть может, она уже…

Гул двигателей внезапно оборвался, и меня отбросило от стены. Одновременно погасло освещение, и я остался наедине с тусклыми красноватыми отсветами контрольной панели и мечущимися по стенам черными тенями от света нашлемных фонарей. Мерзко запищал тревожный сигнал.

– Аннэйв, что случилось!? – окликнул я, пытаясь нащупать в темноте хоть какую-то опору, но ответа не последовало.

Немного подождав, я повторил попытку.

– Аннэйв, ты меня слышишь!?

В наушниках слышалось потрескивание помех и гул от работы систем скафандра, но никто так и не отозвался, и я вдруг со всей очевидностью понял, что ответа уже не дождусь. Осознание того, что я остался один– одинешенек в летящем невесть куда мертвом корабле, обрушилось на меня душной лавиной. Я закричал и принялся колотить в люк руками и ногами, но продолжалось к счастью это недолго. Мой измученный организм, в конце концов, не выдержал, и я провалился в спасительное забытье.

Сознание возвращалось медленно, словно нехотя. Какое-то время я балансировал на грани между сном и явью, но потом вспомнил, что сегодня суббота, и рано вставать не требуется. А раз так, то почему бы не перевернуться на другой бок и не поспать еще хотя бы полчасика. Я попробовал перекатиться, но у меня ничего не вышло. И вот тогда мне пришлось открыть глаза.

На меня сразу же накатил сильный приступ головокружения, и я даже невольно охнул, поскольку мне показалось, что я вишу вниз головой. Но, осмотревшись, я сообразил, что попросту нахожусь в невесомости, а перевернуться не мог потому, что прижат к постели эластичным спальным мешком.

Словно спохватившись, на меня нахлынули воспоминания. Драка с Малгером, прыжок с транспортера, темнота. Я лихорадочно завертел головой, пытаясь определить, где же я теперь оказался, и с удивлением разглядел уже знакомые изогнутые стены и большое окно, через которое лился яркий белый свет.

Никаких сомнений не оставалось – я находился на «Ньютоне». Но вот как я здесь очутился, и что вообще происходило после того, как мой разум отключился, оставалось загадкой. Загадкой, настойчиво требующей ответа.

Я выпростал руку из мешка и, ослабив ремни, выбрался на волю. Беглый осмотр показал, что меня, судя по всему, поместили в местный госпиталь, что из одежды на мне только трусы, и что входная дверь отказывается открываться. Последний момент меня несколько озадачил, но я решил отложить выяснение подробностей на потом и поплыл в душевую.

При взгляде в зеркало у меня непроизвольно вырвалось подслушанное однажды у Бориса крепкое ругательство. Красные глаза делали меня похожим на вампира, а физиономия, покрывшаяся разводами всех цветов побежалости, намекала, что я провалялся в могиле чуть дольше, чем следовало. Я обеспокоенно ощупал свое лицо, но, к счастью, никакой боли не почувствовал. Оставалось надеяться, что за внешними проявлениями не крылось более серьезных последствий полученной мною баротравмы. Я немного поморгал, чтобы убедиться, что глаза в порядке, и что зрение не пострадало, и принялся умываться.

В одном из шкафчиков я отыскал стандартный комбинезон и решил его примерить, но успел влезть только в одну штанину (в невесомости этот процесс занимает существенно больше времени), когда услышал, как за спиной у меня открылась входная дверь.

– Олежка! – услышал я радостный визг Кадесты, – слава Богу, ты в порядке! А то я так волновалась!..

Девчонка врезалась в меня, и мы вместе, кувыркаясь, отлетели к окну.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – она отстранилась, внимательно меня рассматривая, в то время как я лихорадочно засовывал в комбинезон вторую ногу. Не будь мое лицо и так разноцветным как радуга, я бы точно покраснел, – о-о-о! «Поцелуй Космоса»! Тебе несказанно повезло, что ты остался жив после такого.

– Ничего, надеюсь, до свадьбы заживет, – я, наконец, победил непослушный комбинезон и теперь смог толком рассмотреть Кадесту.

Я сказал «девчонка»? Извините, это я по привычке. За прошедшие полтора года Кади сильно изменилась. Мы время от времени общались, но все ограничивалось перепиской и редкими разговорами по видеосвязи, что, конечно же, не давало никакого представления о том, насколько она повзрослела и посерьезнела. Дядя Оскар включил ее в состав группы, занимающейся переговорами с земными властями, и легший на ее плечи груз ответственности сделал Кадесту сильнее и… жестче, что ли. Пружинки кудрей больше не топорщились в стороны, а были собраны в тугой хвост на затылке, да и гардероб стал более строгим и официальным. От былой легкости и легкомысленности не осталось и следа. Мой язык то и дело порывался обратиться к ней на «Вы».

– Как же ты повзрослел, Олежка! – Кадеста немного отстранилась, рассматривая меня, – груз забот не тяготит?

– Не больше, чем тебя, я полагаю, – вот черт! Она что, мои мысли читает? – и вообще, это все из-за синяков. Обычно я белый и пушистый.

– Как же я рада тебя видеть! – она рассмеялась, но выглядело это слегка натянуто, – я рада, что с тобой все в порядке.

– Честно говоря, я тоже. Вот только у меня образовалось несколько вопросов.

– Да?

– Я вижу, что снова у вас в гостях, но как, черт подери, я здесь оказался?

– Мы подобрали отключившийся корабль Аннэйва и переправили сюда, – Кадеста подплыла к небольшому столику и пристроилась на табурете, – ты, болтающийся без сознания в шлюзе, оказался для нас настоящим сюрпризом. Перепугал людей до полусмерти.

– Мы уж думали, что привезли труп, – заговорил сопровождавший Кадесту лысеющий мужчина в комбинезоне с красным крестом на рукаве, – но ты оказался крепче, чем мы думали.

– Это доктор Косс, – пояснила девушка, – именно он вернул тебя к жизни.

– Спасибо! – я оседлал табурет напротив, – но что там произошло?

– А вот это ты должен нам рассказать. Все с самого начала.

– Я не все помню, – почесал я затылок, – Малгер хотел взорвать «Ожерелье», и мы с ним сцепились…

– Малгер!? – Нахмурилась Кадеста и переглянулась с доктором, – ты хочешь сказать, что это он пронес туда бомбу?

– Да. А кто же еще?

Обмен непонимающими взглядами дал понять, что либо я сказал что-то не то, либо наши точки зрения на произошедшее отличались самым кардинальным образом. Я был совершенно сбит с толку, поскольку какие-то иные варианты интерпретации событий мне и в голову не приходили. То, что мне представлялось совершенно очевидным, для Кадесты стало откровением, а потому нам потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и двинуться дальше.

– Давай-ка все с самого начала, – Кадеста провела рукой по лбу, – понимаешь, все, и я в том числе, считали, что вы с Малгером пытались предотвратить диверсию, задуманную кем-то третьим, и надеялись, что ты сможешь назвать нам имя мерзавца, но ты говоришь, что злоумышленником являлся он сам. Я правильно тебя поняла?

– Именно так.

– Вот дерьмо! – в ее устах подобное ругательство прозвучало не намного слабее ядерного взрыва.

– Абсурд! – заметил доктор Косс, – зачем это ему?

– Ну, я-то как раз прекрасно понимаю, что Малгер вполне был способен на подобное, – девушка обхватила лицо ладонями и уставилась в пространство, – но вот остальным такой поворот вряд ли понравится. Для многих он был почти что идолом.

– Да абсурд это! – повторил доктор, – Малгер активно участвовал в процессе проектирования и строительства «Ожерелья»! Зачем ему уничтожать плоды своих же трудов?

– Чтобы стать новым мессией, который поведет свой народ к светлому будущему, – Кадеста посмотрела на наши озадаченные физиономии и пояснила, – он сам так говорил.

– Вот незадача, – Косс почесал лысину, – еще одного удара Ваш дядя может и не пережить.

– Когда дядя Оскар узнал о смерти Малгера, у него случился сердечный приступ, – девушка повернулась ко мне. Она так разволновалась, что даже начала грызть ноготь, но тут же спохватилась, – если он узнает, что диверсию его сын сам и организовал, то это вполне может его убить.

– Пф! Не его одного, я думаю, – доктор недовольно сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что моя интерпретация событий ему категорически не нравится.

– И что теперь? – я не очень хорошо понимал, о чем идет речь, и куда дует ветер.

– Придумай какую-нибудь легенду, Олежка. Пусть бомбу пронес кто-то другой, а вы с Малгером и Кубертом пытались ему помешать. Выведи Малгера за скобки.

– С какой это стати!? – предложение Кадесты вызвало у меня вполне ожидаемое возмущение. Мои воспоминания были еще свежи, – зачем мне выгораживать гада, который чуть меня на тот свет не отправил!?

– Не ради Малгера, – девушка положила мне руку на плечо, – он уже мертв, и более сурового наказания мы ему не придумаем. Ради моего дяди. Я очень тебя прошу.

Когда девушка просит, мне очень трудно устоять. А тем более, когда просит Кади.

– Не знаю, не знаю. Неудачная идея, по-моему. Я никогда не умел складно врать, меня в два счета раскусят.

– Не будет никто тебя допрашивать! Кроме того, ты всегда можешь сказать, что подробностей не помнишь, да и вообще, после того, что тебе пришлось пережить, ты имеешь полное право вообще память потерять.

– Скажи спасибо, что еще жив остался, – поддакнул Косс.

– Ну, хорошо, допустим, я что-то там наплету. Но ведь я не один там был. Вы с Аннэйвом говорили на эту тему? – я посмотрел на своих собеседников, – он-то что скажет?

– Мне очень жаль, – Кадеста потупила взгляд, – но, боюсь, он уже ничего не скажет.

– Что с ним? – я подался вперед и чуть не слетел с табурета, – он погиб?

– Нет, но… в общем… – девушка замялась и, словно ища поддержки, повернулась к доктору.

– Да что с ним такое-то!?

– Он выжил, но находится в коме, – ответил Косс, – можешь навестить его, если хочешь.

– Да, конечно! – я выплыл из-за стола, – прямо сейчас?

– Пожалуйста.

– Вот это уж точно, неудачная идея, – пробормотала Кадеста, поднимаясь следом за нами.

Я пропустил ее замечание мимо ушей, и смысл его дошел до меня чуть позже, когда мы добрались до отсека, где находился Аннэйв. Кадеста опередила нас с доктором и зависла перед закрытой дверью.

– Что такое. Кади? – нахмурился Косс.

– Олег никогда не видел симбионтов вживую, – девушка кивнула на дверь, – думаю, человека стоит хотя бы немного подготовить к тому, что его там ждет.

– Черт! А я и не подумал, – доктор взял меня за локоть и доверительно зашептал мне на ухо, – мы перенесли его кокон к нам в медицинский отсек, но пока от систем не отключали, поскольку санкцию на окончательное отключение дает только Совет. У Аннэйва врожденные дефекты, так что красавцем он никогда не был, а еще и со всеми этими шлангами… Это зрелище мало кому понравится.

– Олежка, быть может, лучше не заходить? – предложила Кадеста, – ты все равно ничем ему не поможешь.

– Он спас мне жизнь, – я сделал глубокий вдох, – и хочу поблагодарить его лично.

– Ну, коли это так важно для тебя.

– Да, важно.

– Как скажешь, – Косс пожал плечами и открыл дверь.

Я не сразу сообразил, что к чему, но потом, сориентировавшись, разглядел среди переплетения шлангов и проводов продолговатый металлический бак. Одна из его стенок была сделана прозрачной, но отсюда, от входа, разглядеть, что же там внутри, не получалось. Я медленно подплыл ближе, внутренне приготовившись увидеть нечто неприятное, но все равно, когда внутренности кокона открылись передо мной, у меня вырвался судорожный вдох, и к горлу подкатила тошнота.

Мне здесь затруднительно предложить какую-то аналогию, которая могла бы дать представление о том, что я увидел. То ли щуплый синюшный комочек плоти с безвольно висящими в растворе худенькими ручками и скрюченными атрофированными ножками извергал из себя жгуты шлангов, которые, подобно черным червям, расползались прочь из проеденного ими насквозь тела, то ли наоборот, хищная машина запустила плотоядные щупальца в несчастную жертву, что угодила в ее ловушку. Человек и Машина срослись здесь настолько тесно, что стали уже неотделимы друг от друга, стали единым целым. Стали симбионтом.

Положив руку на корпус кокона, я почувствовал тепло, и это было не побочным продуктом работы некоего бездушного механизма, а естественным теплом живого существа. Я всматривался в мешанину проводов и никак не мог уложить в голове то, что я видел, с образом веселого, общительного и отзывчивого Аннэйва, которого я знал. Контраст оказался слишком разительным.

– Он… жив? – спросил я, не поворачивая головы.

– С точки зрения физиологии – да, – отозвался Косс, – но его мозг, боюсь, угас навсегда.

– Но что с ним случилось? Почему взрыв так фатально на него повлиял? Я же находился рядом с Аннэйвом, но сам не пострадал.

– Ты – человек, а он – наполовину машина. Нейтронный импульс от взрыва вывел из строя реактор его корабля и серьезно повредил целый ряд систем, в том числе почти все сенсоры, через которые Аннэйв получал информацию об окружающем мире. Его органы чувств, если можно так сказать.

– Но ведь датчики и прочие приборы можно заменить! Разве нет?

– Степень интеграции электронных и биологических систем столь высока, что сенсорная перегрузка вызвала что-то наподобие болевого шока и повлекла за собой отказ целых отделов головного мозга. Это уже необратимо.

– Что же будет с Аннэйвом дальше?

– Технически, мы можем сколь угодно долго поддерживать функции его организма, но без мозга это будет растительное существование, а не жизнь. Причем процесс этот требует весьма значительных ресурсов, а мы не можем себе позволить подобной расточительности. Думаю, в ближайшие дни Совет примет решение об Отключении, – Косс положил руку на мое плечо, – мне очень жаль.

– И ничего нельзя сделать!? – в моем голосе звенело отчаяние, – Он ведь спас мою жизнь. да черт с ней! Аннэйв уберег от уничтожения весь проект «Ожерелье», а, следовательно, спас миллиарды жизней! Неужели для вас это ничего не значит!?

– Я прекрасно тебя понимаю, Олежка, – Кадеста зависла с другого бока от меня, – мне тоже тяжело, ведь мы с Анни дружили с самого детства, но существуют вещи, над которыми мы не властны. Иногда, вопреки тому, что тебе хочется, приходится делать то, что необходимо.

– Я знаю, но. – на самом деле, мне нечего было сказать, все и так предельно ясно. Я в последний раз провел рукой по стеклу кокона, – прощай, Анни, и. спасибо.

Вернувшись в коридор, мы с Кадестой попрощались с доктором Коссом и направились назад к моей палате.

– Кроме нас с Аннэйвом кто-нибудь еще пострадал? – поинтересовался я, – «Ожерелье» хоть в порядке?

– Не знаю, – она покачала головой, – оттуда вывезли только ваш корабль и тело Куберта. О других пострадавших и повреждениях комплекса мне ничего неизвестно.

– Как это? – подобный ответ человека, который по долгу службы должен был находиться в курсе всех новостей, немало меня удивил, – ты рапортов с Земли не читаешь? Или… или ты все это время рядом с моей койкой просидела?

– Ну да, заглядывала время от времени, но причина в другом. После данного инцидента мы сразу отключили связь с Землей, так что рапорты нам больше не поступают.

– Как отключили!? Почему!? – я так обалдел, что застыл с открытым ртом посреди коридора, – и там даже не знают, где я и что со мной!?

– Да. Совет принял решение о замораживании любых контактов до выяснения всех обстоятельств случившегося. Они опасаются, что подобная диверсия может произойти и на «Ньютоне», и тогда последствия будут ужасны.

– Что за бред! Малгер уже мертв и ничего больше не взорвет. Да и смысл его затеи состоял в другом. Он, хотел чтобы именно ваша станция стала новой колыбелью человечества и собирался избавиться от Земли.

– Многие члены Совета придерживаются иного мнения об организаторах диверсии и ее целях.

– Вот как? И каково же их видение ситуации? – начал я распаляться. – Этого я не могу тебе сказать, – уклонилась Кадеста от ответа.

– Не можешь или не хочешь?

– Через пару часов состоится очередное заседание, и там ты сможешь все выяснить сам. Я не хочу перевирать чужие слова.

– Как пожелаешь, тем более, что и у меня накопилось к твоим коллегам немало вопросов.

– У тебя будет возможность их задать, – девушка подплыла ко мне и взяла за руку, – только прошу, не забудь, о чем я тебе говорила, не вмешивай в это дело Малгера, пожалей его отца.

– Кто бы мою мать пожалел! Она-то вообще не знает, жив ли ее сын или нет. Так ведь и умом тронуться недолго.

– Я сожалею.

– Ты лучше не сожалей, а помоги. Организуй мне сеанс связи с Землей. Должен же я хоть какую-то весточку о себе послать. Да и нам бы не помешало быть в курсе того, что происходит на «Ожерелье».

– Но связь отключена, я же говорила тебе!

– Ой, не надо мне сказки рассказывать. С твоими-то возможностями это не должно представлять серьезной проблемы. Чтобы член координационной комиссии и не мог связаться с Землей, когда ему это потребуется? Не смеши!

– Ничего смешного не вижу, – Кадеста тоже начала огрызаться, – ты просишь невозможного.

– Что ж, как скажешь, – мне ничего не оставалось, как пустить в дело болевые приемы, – в таком случае мне придется рассказать на Совете все как есть. Если ты хочешь, чтобы неприглядная правда рано или поздно не вылезла наружу, то нашу легенду необходимо согласовать с другой стороной. Но раз такой возможности нет, то мне придется говорить начистоту, чтобы не нарваться потом на обвинения в даче ложных показаний. Это хоть тебе понятно?

Девчонка долго сопела, глядя на меня хмурым взглядом исподлобья и, наконец, процедила:

– Олег, ты исключительный засранец.

И я не мог с ней не согласиться.

Разумеется, задача оказалась вполне решаемой. Да, пришлось немного повозиться, перенастраивая один из телеметрических каналов ретранслятора на голосовую связь, но то были трудности чисто технического характера. Издеваться над оборудованием бесконечно долго мы не могли, нас бы непременно засекли, а потому мне пришлось ограничиться всего одним звонком. Я набрал номер приемной Луцкого.

Мне ответила его секретарша, которая сперва никак не могла сообразить, почему нет изображения, и кто это, вообще, звонит. Но как только она поняла, что это я, тут же охнула и дрожащим от возбуждения голосом что-то заверещала в интерком.

– Олег, это ты? – послышался взволнованный бас ее босса, – ты где?

– Да, генерал, это я, и я сейчас на «Ньютоне».

– У никаров!? Но как ты там оказался? Что произошло? Как ты сам, в порядке?

– Жив-здоров, спасибо, – я оглянулся на нетерпеливо ерзающую Кадесту, – Вы извините, но времени у нас крайне мало, а моя история слишком длинна, так что давайте отложим ее на потом. Если вкратце, то на «Ожерелье» была организована диверсия. При попытке ее предотвратить погибли Куберт Стейдж, Малгер Фельц и Аннэйв, мой пилот. Мне повезло, и я отделался легким испугом и… синяками. В целом ситуация здесь, на «Ньютоне» довольно неприятная, но меня сейчас в первую очередь интересует положение дел на стройке, и какие повреждения получило наше детище.

Общаться с военными – одно удовольствие, когда разберешься, как правильно с ними разговаривать. Главное – четко поставить задачу, внятно сформулировать вопрос, и тогда ты в лучшем виде получишь то, что тебе нужно. Луцкий сразу понял, что к чему, и стал докладывать сжато и по делу.

– Что касается повреждений, взорвись заряд непосредственно на транспортере, на всем проекте можно было бы ставить крест. А так сама конструкция не пострадала, но на этом хорошие новости и заканчиваются. Нейтронный импульс вывел из строя реактор четвертого Узла и привел в негодность часть излучателей на прилегающем сегменте. Скорее всего, нам придется заменить их все, чтобы потом не нарваться на неприятные сюрпризы. Все эти задачи, конечно решаемы, хоть и отбрасывают нас назад как минимум на месяц.

Однако беда в том, что после теракта все никары покинули стройку, и работа попросту встала. Своими силами нам с таким объемом работ никак не управиться, так что строительство «Ожерелья» фактически заморожено. А ведь время не ждет! Слепнев с каждым днем нервничает все больше, поскольку по его оценкам до начала активной фазы взрыва осталось уже недолго. Еще немного и все наши потуги окажутся напрасными.

– Плохо дело, – констатировал я.

– Да, – согласился Луцкий, – так что сейчас, Олег, вся надежда на тебя. У тебя полный карт-бланш. Делай что хочешь, договаривайся с кем надо, соглашайся даже на самые грабительские условия, но любой ценой добейся возобновления работ на «Ожерелье». Если этого не сделать, то… да ты и сам все прекрасно понимаешь.

– Черт! Ну почему все крутится именно на мне!? Что за напасть такая!? – Это Судьба, сынок. От нее не спрячешься.

– Как же я ненавижу эту суку!

Заседание Совета проходило в том же зале, где и в прошлый раз, только теперь меня не прятали в техническом предбаннике, и я вошел в зал через главный вход. Пока я плыл к своему месту впереди, я старался не пересекаться взглядами с собравшимися здесь людьми, но когда я устроился на табурете, мне все же пришлось посмотреть им в глаза. В них больше не было того любопытства или заинтересованности, как тогда, их место заняли нервозность и откровенная неприязнь. И я не думаю, что причиной тому являлась моя разукрашенная физиономия.

Следом за мной в помещение вплыл дядя Оскар, и меня поразило, насколько сильно он изменился. Я и раньше называл его Стариком, но теперь он выглядел сущей развалиной, постарев за пару дней лет на десять. Не обменявшись ни с кем из присутствующих ни единым словом, он занял свое место в президиуме и застыл как изваяние, глядя в пространство перед собой. Кадеста пристроилась рядом с ним и умоляюще на меня посмотрела. Говорить, собственно, ничего и не требовалось.

Воспоминания о том заседании не доставляют мне особого удовольствия, поэтому в подробности вдаваться я не буду.

Вначале Карл Гобен, председательствующий вместо дяди Оскара, вкратце перечислил всем присутствующим имеющиеся на данный момент факты (Аннэйва, кстати, он уже причислил к покойникам наряду с Кубертом и Малгером). Он выказал серьезную озабоченность таким поворотом дел и заметил, что дальнейшие работы на объекте невозможны, пока не будут установлены все обстоятельства произошедшей трагедии, и не будут приняты исчерпывающие меры обеспечению необходимого уровня безопасности и по недопущению подобных инцидентов в дальнейшем.

Пока все шло вполне логично и предсказуемо. Факты – штука незатейливая… пока их не начинают интерпретировать.

Затем Гобен предположил, что я, как единственный оставшийся в живых свидетель и непосредственный участник обсуждаемых событий, смогу пролить свет на некоторые неясные моменты, ответив на ряд вопросов.

Я, естественно, с готовностью согласился. Пока речь шла о вполне безобидных вещах вроде того, что я там делал, и кто находился рядом со мной, я не волновался и спокойно отвечал все как есть. Но когда дело дошло до исчезновения Куберта, я, памятуя о просьбе Кадесты, слегка притормозил, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего. Хоть меня и натаскивали, убедительно врать я так и не научился. Возможно, это наследственное и уже не лечится.

Заметив мою нерешительность, Гобен вежливо осведомился, что именно меня беспокоит?

– Видите ли, на мою голову тогда свалилось столько всякого, причем в буквальном смысле, – я помахал рукой перед своим пятнистым лицом, – что сейчас в ней царит полнейшая неразбериха. Какие-то промежутки времени вообще выпадают у меня из памяти. Я просто боюсь ошибиться. Не хотелось бы вводить уважаемую комиссию в заблуждение.

– Сейчас важны любые мелочи, но если Вам тяжело вспоминать те события, то мы особо усердствовать не будем.

– Я постараюсь помочь, чем смогу.

– Итак, что Вы увидели, когда добрались до транспортера?

– Я увидел человека, который что-то делал возле панели управления.

– Вы узнали его?

– Нет, конечно. Он стоял ко мне спиной.

– Вы разглядели, какой на нем был одет скафандр?

– То есть? – непонимающе нахмурился я.

– Это был костюм, в котором работают наши специалисты, или же земной? – Гобен демонстрировал явное нетерпение. Он торопился привести нашу дискуссию к какой-то определенной точке, вот только к какой именно?

– Не могу сказать. Со спины, да еще увешанные всяким снаряжением, все скафандры выглядят похоже.

– Хорошо, допустим. Что произошло дальше?

– Я подлетел ближе, чтобы выяснить, в чем дело, а потом. по-видимому, когда транспортер пришел в движение, я здорово треснулся головой, потому что следующее, что я помню, это как я лежу ничком на решетке багажной клети, а сверху на меня навалилась перегрузка и кто-то еще.

– Что Вы предприняли?

– А что тут можно предпринять? Просто лежал и ждал, когда закончится разгон.

– А потом?

– Потом был полный сумбур. Вроде бы произошла какая-то потасовка, но ничего конкретного я вспомнить не могу, – я потер лоб, изображая напряженные раздумья, – а в следующий миг я увидел, как Малгер сорвался. Затем меня так хватило о поручень, что разбилось стекло шлема, а дальше я не помню.

– Почему Ваша лебедка оказалась присоединена к скафандру Малгера? – спросил вдруг Гобен.

– Не знаю, – озадаченно протянул я, – быть может, мы страховали друг друга…

– Возможно… как Вы оказались на челноке?

– Помню, как Аннэйв кричал мне: «Прыгай! Прыгай!», но как я очутился у него на борту – и для меня самого загадка.

– И как выглядела бомба, Вы тоже не помните?

– Ну-у-у… я отстегивал ремни, чтобы вынуть что-то из одного из кресел, но подробности теряются в тумане.

– Хм-м, – Гобен недобро прищурился, – какая-то избирательная у Вас память, Вам не кажется?

– Вас бы туда! Дышать одной десятой атмосферы в обнимку с атомной бомбой! – его ехидный тон не на шутку меня разозлил, – посмотрим, что тогда в Вашей памяти отложится.

– Однако доктор Косс говорит, что Вы пережили сильный шок, но признаков сотрясения мозга он у Вас не обнаружил, так что на травматическую амнезию сослаться не получится. В чем же дело? – он развел руками в деланном недоумении, – почему Малгера Фельца Вы узнали, а вот все, что касается диверсанта и самой бомбы, крайне удачно скрыл туман беспамятства?

– Что значит «удачно»? – я выговорил это слово чуть ли по буквам.

– Все это наводит на крайне нехорошие мысли, – Гобен пропустил мой вопрос мимо ушей, – быть может, Вы прекрасно все разглядели, но не хотите, чтобы мы узнали, кто на самом деле стоит за этой провокацией.

– То есть Вы хотите сказать, что я сознательно укрываю убийцу двух моих друзей? С какой радости мне его выгораживать!?

– А с той, что диверсантом был один из Ваших соотечественников!!! – он обличающе ткнул в меня указательным пальцем, и зал одобрительно загудел, а я от такого поворота буквально онемел и не мог выдавить из себя ни единого слова, – вот где кроются причины Вашей странной амнезии! О, да! Вы приложите все мыслимые усилия, лишь бы скрыть истинного виновника трагедии.

– Б… б… бред, – пробормотал я, с трудом поймав свою отвалившуюся челюсть, – зачем, ради всего святого, зачем кому-то из землян взрывать «Ожерелье»? Срывать реализацию проекта, призванного его спасти? Зачем?

– Зачем? – Гобен недобро усмехнулся, – можно, конечно, предположить, что кто-то из вас, наконец, осознал всю глубину падения человечества и сам решил избавить Вселенную от этой заразы, но в подобный сценарий мне верится слабо. Более вероятным представляется, что взрыв организовал кто-то из тех недоумков, что до сих пор считают «Ожерелье» неким спасительным ковчегом для избранных. И они решили уничтожить его, исходя из принципа: «если не мы, то никто».

Он посмотрел на меня, не скрывая огонек торжества в своих глазах. И меня вдруг осенило, я понял, откуда исходили лживые слухи о целях строительства «Ожерелья». Те самые, из-за которых Луцкому пришлось выступить со своей «Новосибирской речью», и из-за которых мы с Кубертом были вынуждены тратить драгоценное время на дурацкие экскурсии. Никаких доказательств, разумеется, у меня не имелось, но взгляд Гобена говорил сам за себя. Они с Малгером и целой группой их сторонников с самого начала тормозили наш проект, делая все возможное, чтобы он не состоялся.

– Абсурд! – я по-прежнему никак не мог прийти в себя, – разрозненные кучки ненормальных никогда не смогли бы провернуть такое! Раздобыть заряд, пройти мимо многоуровневой системы безопасности. это просто невозможно!

– Да ладно Вам! У вас правая рука никогда не ведает, чем занята левая. Дал на лапу там, припугнул тут. все можно сделать, если захотеть.

– Делая столь смелые и категоричные заявления, неплохо бы иметь на руках убедительные доказательства, – мне приходилось прилагать немалые усилия, чтобы контролировать себя и не сорваться на крик, – они у Вас есть?

– Извольте, – мой оппонент откровенно упивался моментом, – все наши специалисты, за исключением Малгера и Куберта вернулись домой с «Ожерелья» в целости и сохранности. Когда была объявлена эвакуация, все они находились на своих рабочих местах, и это можно подтвердить документально. Следовательно, никто из них террористом быт не мог. Еще вопросы?

Вот так. В итоге, желание помочь Кадесте загнало меня в тупик. Теперь понятно, почему она не хотела заранее посвящать меня в подробности предстоящего обсуждения. Хотя еще неизвестно, где бы я оказался, вздумай с самого начала резать правду-матку. Нарвался бы на еще более концентрированную дозу сарказма, и только. Теперь махать кулаками уже поздно, но дискуссию все же следовало привести к логическому завершению. Авось, обойдется малой кровью.

– И что из этого следует? – поинтересовался я, стараясь оставаться невозмутимым. Если бы не разноцветные разводы на моем лице, всем было бы видно, как оно покрылось красными пятнами. А так…

– А следует из этого то, что обеспечение безопасности на объекте не выдерживает никакой критики. Мы не можем позволить себе рисковать жизнями наших сограждан, а потому требуем проведения всестороннего и тщательного расследования всех обстоятельств случившегося. И пока не будут установлены и задержаны все непосредственные виновники трагедии, и также те, при чьем пособничестве либо попустительстве она стала возможной, ни один из наших соотечественников на «Ожерелье» не вернется, – Гобен говорил громко и несколько напыщенно, обращаясь даже не ко мне, а, скорее, к залу, – и пусть для вашего изнеженного слуха это звучит дико и кровожадно, но да, нам нужны головы тех, кто в ответе за смерть наших коллег и друзей. А до тех пор мы замораживаем любые контакты с Землей.

Зал одобрительно загудел, и даже раздалось несколько неуверенных хлопков. И вдруг, словно этот звук что-то перетряхнул в моей гудящей голове, мне все стало предельно ясно. То, что еще пару минут назад повергло меня в шок, будучи помещенным в правильный контекст, оказалось совершенно очевидным и логичным. Просто раньше я смотрел на вещи в другой системе координат, со своей собственной колокольни, но, перебравшись на колокольню своего оппонента, я прозрел.

Весь этот спектакль, невольным участником которого я оказался, это шоу с драматическими разоблачениями и срыванием покровов ни в коей мере не было нацелено на поиск истины. Оно предназначалось исключительно для внутреннего употребления и служило одной– единственной цели – повышению авторитета Карла Гобена в глазах его сограждан. Ведь грамотный политик использует любой, абсолютно любой повод для своей популяризации, будь то даже жуткая катастрофа с многочисленными жертвами. На этой кухне сгодится все. Тем более сейчас, когда действующий председатель, Оскар Фельц, выпал из обоймы.

И здесь, где все вращалось вокруг Гобена и его интересов, такие далекие Земля, «Ожерелье» и восемь с гаком миллиардов человек, ожидающих не то смерти, не то спасения, превращались в некую абстракцию, всего лишь фон для разыгрываемого представления. В этой системе отсчета мнение нескольких тысяч обитателей «Ньютона» многократно перевешивало жизни миллиардов на другой чаше весов.

Знаете, меня данное обстоятельство ничуть не удивило. Скорее рассмешило. Мне ведь все эти гримасы борьбы за власть были прекрасно знакомы. За прошедший год я вдоволь насмотрелся на подобное.

Даже оказавшись в идущей ко дну лодке, земные политиканы продолжали грызться за власть, стараясь любой ценой урвать еще хотя бы малюсенький ее кусочек, хоть на миллиметр, но подняться над окружающими, продемонстрировать им свое превосходство. Как будто высокопоставленные утопленники чем-то отличаются от обычных. Ну а когда дело дошло до строительства «Ожерелья», и всем им так или иначе пришлось трясти мошной, тут уж начались такие торги… Иногда это выглядело совершенно абсурдно, словно зайцы, сгрудившиеся на окруженном водой пне, надменно указывают подплывшему к ним Деду Мазаю на его место.

А теперь тут, на «Ньютоне», я вновь увидел все то же самое, только в миниатюре. Точно такие же эгоизм, властолюбие, тщеславие и надменная безапелляционность, какими отличаются все политики у нас дома, вылезли наружу прямо перед моим носом. Вот ведь ирония! Оказалось, что вся та мерзость и гнусность, за избавление от которой всегда выступал Малгер, и ради чего он затеял свою диверсию, давным – давно просочилась на станцию. Да что там, она всегда была здесь, с самого начала. Идеалистическая попытка избавиться от порочного прошлого, убежать и начать новую жизнь с чистого листа была заведомо обречена на провал.

Ведь невозможно убежать от того, что сидит внутри тебя. Невозможно излечиться от болезни, источником которой ты сам и являешься. Люди, поселившиеся на изолированной космической станции, все равно оставались людьми, вместе со всеми присущими нам грехами и пороками. Не получилось у них за несколько десятков лет превратиться из Homo Sapiens в Homo Cosmicus. Печально, но факт.

Но в явившемся мне откровении имелись и свои светлые стороны. Ведь помимо всего прочего, я также имел возможность понаблюдать и за тем, как Луцкий, рискуя здорово подпортить себе карму, осаживал таких вот зазнаек. В ход шли и крик и матюги и чуть до рукоприкладства не доходило, но в итоге он всегда добивался своего. Жестко, порой грубо, хамски, но добивался. Позже и мне самому довелось попрактиковаться в «налаживании отношений» с зарвавшимися типами, которые иногда встречались на наших с Кубертом экскурсиях. Ведь если человек забыл закрепить свой фал и улетел, то никакие связи в верхах и многомиллионные банковские счета ему уже не помогут.

А коли руководство «Ньютона» оказалось поражено тем же недугом, то и лекарство против него можно использовать то же самое, проверенное. Кое-какой опыт у меня имелся. Главное – помнить, что здесь и сейчас ты прав, и только твое мнение имеет значение, а важность и значительность твоего оппонента насквозь фальшивы. И все получится.

Ведь если я промолчу и позволю событиям идти своим чередом, то все работы на «Ожерелье» окажутся остановлены на неопределенный срок, и мы вполне можем опоздать с его достройкой. Тогда получится, что замысел Малгера в принципе удался, несмотря на то, что он не совсем соответствовал первоначальному плану. Земля погибнет в огне, а никары останутся вариться в собственном соку, как он и хотел, постепенно деградируя и вырождаясь. Чертовски не хотелось, чтобы смерти Куберта и Аннэйва оказались напрасными. Пришла пора мне вмешаться.

Если еще минуту назад я готов был взорваться от гнева и возмущения, то теперь, мысленно разложив ситуацию по полочкам, смотрел на нее уже совсем другим взглядом. Уже не как на банальную склоку, а как на своего рода шахматную партию, просчитывая наперед свои ходы и ответные движения противника. Гобен закусил удила и продолжал нестись в выбранном направлении, так что для его разворота требовались чертовски весомые аргументы. Люди подобного склада если и признают свои ошибки, то только когда их приперли к стенке и прибили к ней гвоздями неоспоримых доказательств. И чем крупней их калибр – тем лучше.

А доказательства у меня были.

Однако, заглядывая еще дальше вперед, я не мог не предвидеть весьма тяжких последствий такого хода. Применение тяжелой артиллерии неизбежно влечет за собой многочисленные жертвы, в том числе и среди мирного населения. Я не испытывал злорадства и отнюдь не горел желанием причинить присутствующим как можно большую боль, но это был тот самый случай, когда требовалось сделать то, что необходимо, а не то, что хочется. Оставалось надеяться, что Кадеста меня поймет.

Гобен тем временем продолжал вещать перед залом, закрепляя свой успех, утрамбовывая землю вокруг свежеводруженного флагштока, на котором реяло знамя его маленькой победы. Если я хотел переломить ситуацию, то мне следовало поторопиться.

– Кхм… простите, – робко подал я голос.

– Да? – Гобен был сама любезность. Почему бы не проявить немного участия к поверженному и растоптанному противнику.

– Доктор Косс был, конечно же, прав, когда говорил о том, что я пережил шок. В голове у меня до сих пор все путается, и моя память время от времени выкидывает довольно чудные коленца, – сам я старательно изображал побитую собаку, – однако кое-что я потихонечку начинаю припоминать.

– Вот как? Очень интересно! И что же именно Вы вспомнили?

– На самом деле я разглядел лицо человека, который заложил бомбу и с которым мы дрались на транспортере. Очень хорошо разглядел.

– И кто же это был?

– Малгер Фельц.

– Ложь! – хрипло каркнул дядя Оскар, – мой сын. никогда.

Он закашлялся, хватаясь за сердце, и Кадеста торопливо подлетела к нему, чтобы помочь. Она бросила в мою сторону всего один быстрый взгляд, но по выразительности он вполне мог потягаться с целой гневной отповедью. Между нами все было кончено. Хотя, если подумать, то между нами толком ничего и не было. Ведь не было, правда?

– Что Вы себе позволяете, молодой человек!? – окрик Гобена выражал оскорбленное недовольство всколыхнувшегося и загудевшего зала, – Ваши измышления абсурдны и возмутительны!

– Это не измышления, а.

– Вы настолько запутались в своих показаниях, что готовы хвататься за любую соломинку, за любой шанс увести нас от истинных причин трагедии, – он гневно потрясал наставленным на меня указательным пальцем, – Вы дошли до того, что посмели оскорбить память нашего павшего соотечественника! Ведь это так просто и удобно – свалить вину на того, кто уже мертв и ничего не может сказать в свою защиту.

– Точно так же, как и свалить все на человека, которого Вы сами же и выдумали! Которого там вообще не было!

– Отлично! Давайте избавляться от неудобных деталей и улик! То Вы говорите, что человек там был, то, что его там не было. Смешно!

– Я никогда не утверждал, что видел там еще кого-то, помимо нас с Малгером. Это Вы его приплели, чтобы…

– Довольно! Мне противно слышать Ваш беспомощный лепет, я не желаю более терпеть Ваши оскорбительные и абсолютно бездоказательные инсинуации.

– Почему же бездоказательные? Я могу.

– Завтра же утром челнок доставит Вас назад, на «Ожерелье», и пока все обстоятельства случившегося не будут выяснены, и виновные не понесут заслуженного наказания, ни один из наших специалистов на объекте не покажется.

– Если Вы позволите сказать мне хоть слово.

– И точно так же Ваша нога больше никогда не ступит на «Ньютон», поскольку Вы запятнали себя ложью, оскорбляющей память наших коллег и друзей. Ни один из нас не подаст Вам руки, ибо.

Ну все, приехали. Хватит с меня этой буффонады, пора закругляться.

– Будьте так любезны, господин Гобен, ЗАТКНИТЕСЬ!!! – эхо моего рыка заметалось меж стен резко притихшего зала. И, пока мой обличитель растерянно хватал ртом воздух, я продолжил, но уже тише, почти вкрадчиво, – не горячитесь так, будут вам доказательства. В самом лучшем виде.

– Да как ты. – теперь пришла очередь Гобена покрываться пятнами, – как Вы смеете!? Кто дал Вам право.

– Что за доказательства? – крикнул кто-то из слушателей, поняв, видимо, что от председательствующего сейчас толку не дождешься.

– Мой скафандр.

– И что с ним? – Гобен отчаянно пытался вновь нащупать почву под ногами, – что мы там найдем? Чьи-то отпечатки пальцев?

Зал, однако, не оценил его иронии. Публика была крайне заинтригована таким неожиданным поворотом и желала знать. Людям нравится, когда бежавший впереди лидер вдруг спотыкается и плюхается лицом в грязь. Что мне, собственно, и требовалось.

– Принесите его сюда, и я вам все покажу, – я сложил руки на груди и умолк, давая понять, что пока мне не доставят скафандр, я не пророню ни слова.

– Мал золотарь, да вонюч, – процедил Гобен так тихо, что услышать его мог только я. Однако против желания зала он идти не рискнул.

После непродолжительных препирательств, кого-то все же отправили в хранилище, а все прочие остались терпеливо дожидаться его возвращения. Ни один человек не покинул зал, всем было интересно, что же произойдет дальше. Воздух буквально шелестел от бесчисленных шушуканий. Я же молчал, глядя в одну точку перед собой и слушая, как за спиной тяжело дышит дядя Оскар, а Кадеста шепчет ему что-то успокаивающее. Вот кому-кому, а ему сейчас как раз стоило бы уйти, иначе дальнейшие откровения вполне могут его прямо здесь и прикончить. Перспектива подобного исхода меня совершенно не радовала, однако мне так и не хватило смелости и нахальства прямо сказать им об этом.

Нервозность нарастала и к тому моменту, когда скафандр, наконец, доставили, она достигла своего пика. При появлении моего потрепанного «костюма» зал возбужденно загудел, словно к ним явилась какая-то знаменитость, готовая сообщить нечто важное. Что, в общем-то, было не так уж и далеко от истины.

Мой «Дельфин» представлял собой печальное зрелище. С разбитым стеклом, на месте которого торчали неровные осколки, напоминающие челюсти престарелой акулы, местами забрызганный кровью (Малгера, я полагаю), с болтающимся на поясе бесформенным огрызком, оставшимся от лебедки, потрепанный и помятый – сразу было видно, что ему здорово досталось. Да и тому, кто был внутри, тоже. Быстрая проверка показала, что все его электронные системы, все же, функционируют вполне исправно. Что и неудивительно, ведь этот скафандр подготовили мне для первого визита к никарам. В нем все было сделано по высшему разряду и с максимальной степенью надежности.

Кроме того, в нем имелись и кое-какие системы, отсутствующие на стандартных моделях. В том числе аудиорекордер, своеобразный «черный ящик», записывающий все ведущиеся переговоры. Этот маленький соглядатай размещался так, что, не зная о его существовании, заподозрить что-либо было невозможно. И если даже никары осматривали мой костюм, они не должны были найти рекордер.

Несколькими несложными манипуляциями я подключил его к имевшейся в зале системе трансляции и задумался. Запись автоматически включалась в момент герметизации скафандра и останавливалась, когда я его снимал. Вот только я не имел ни малейшего понятия, сколько именно пребывал без сознания, пока меня не подобрали. Возможно, проще будет, если я стану просматривать последний файл не с конца, а с начала.

Так, посмотрим, экскурсия у нас с Кубертом обычно длилась около трех часов, плюс где-то час на выход. Хорошо, попробуем с отметки 4:00.

«…которые фокусируют излучение в заданной плоскости, – разнесся по залу хрипловатый голос Куберта, – они устанавливаются через каждые пятьсот метров и…»

Так, понятно, лекция в самом разгаре. Сейчас он закончит с объяснениями про вторичные излучатели, и наш транспортер двинется дальше к четвертому узлу. Можно перескочить вперед еще минут на двадцать.

«…у меня дозиметр немного повышенный уровень показывает. Быть может тут утечка какая или еще что, я хотел бы осмотреться, пока есть такая возможность. Чтобы потом лишний раз не выходить.

– Давайте.

– Ты один управишься?

– Не вопрос».

Уже ближе, ближе. Тут я маюсь со своими подопечными, потом отправляюсь искать Куберта, потом… Так, промотаем еще немного.

Возясь с рекордером, я буквально спиной ощущал воцарившееся в зале напряжение. Оно выражалось в полнейшей тишине, от которой почти звенело в ушах. Ни тебе перешептываний, ни шуршания, никто даже не кашлянул за все это время.

Я снова включил воспроизведение, но в ответ послышался только какой – то прерывистый шум и еще басовитое, нарастающее гудение. Хм, куда это я попал?

«– Олег! Олег! – пронзительный голос Аннэйва явился ответом на мой вопрос, – что там у вас происходит!? Куда вы рванули?!

– Кажется, мы едем к пятому Узлу».

Ага, понятно, это я дышу так, а гудит разгоняющийся транспортер. Значит, мы почти на месте. Разгон длится чуть больше минуты, и именно здесь было сказано все самое интересное. Ну-ка:

«…он же разнесет все „Ожерелье“!

– Именно! Поиграли в богов, и хватит! – голос Малгера звучал немного гулко, словно он говорил с дальнего конца длинной трубы, но оставался прекрасно различимым и узнаваемым. Я даже не услышал, а, скорее, почувствовал, как люди у меня за спиной сделали дружный потрясенный вдох.

– Но… но… но зачем!? Ради чего!?

– Ради того, чтобы выжечь дотла всю вашу грязь, которой нет места в новом мире! Всю вашу лживость, алчность, ваш вопиющий эгоизм, ради удовлетворения которого вы готовы бесконечно убивать и грабить, грабить и убивать!

– И кто здесь, спрашивается, возомнил себя богом? Почему ты решил, что имеешь единоличное право распоряжаться миллиардами жизней!?

– Я ничего не решал, я только хочу убедиться, что высшая воля будет исполнена как должно.

– Высшая воля!? – послышался глухой удар и стук наших шлемов друг о друга, – ты что, совсем сбрендил!?

– А ты думаешь, что все случившееся – лишь случайная череда событий? Черта с два! Ваш мир погряз в грехах и должен быть сожжен как Содом и Гоморра. Вы – грязь под ногтями Всевышнего, оставшаяся там после сотворения Адама. В новом мире вам нет места.

– В „новом мире“? А ты вроде как Моисей, ведущий свой народ к светлому будущему, да? Будущему, построенному на смерти целой планеты?

– Двигаясь вперед, всегда приходится чем-то жертвовать. Ничего, как– нибудь переживем».

Дядя Оскар издал какой-то каркающий звук и закатил глаза. Доктор Косс и еще несколько человек бросились к нему, и я остановил запись, поскольку внимание публики переключилось на старика. Как по команде, все вдруг загалдели, закричали, кто во что горазд, посрывавшись со своих мест и устроив жуткий кавардак. Люди размахивали руками, что-то друг другу доказывая, метались взад– вперед, и при этом никто из них не обращал на меня ни малейшего внимания.

Воспользовавшись моментом, я сгреб в охапку свой многострадальный «Дельфин» и покинул зал через тот самый служебный вход, где ожидал аудиенции в прошлый раз. И мне кажется, что моего исчезновения никто даже не заметил.

Утром следующего дня я, вместе с бригадой специалистов, сидел в транспортном челноке, направляющемся на «Ожерелье». Никары не стали раздувать лишний шум вокруг инцидента и просто объявили, что возобновляют все работы в полном объеме. И объявили они это, кстати, связавшись непосредственно с Луцким. Они без каких-либо предварительных условий согласились на прямые контакты с нашим, земным руководством проекта, дабы минимизировать «бюрократические проволочки». Хотя, по-моему, такое решение было принято, чтобы избавиться от моего посредничества.

Все, что давеча наговорил Гобен, было, в конечном итоге, дезавуировано, но вот его заявление о том, что я теперь – персона нон грата на «Ньютоне», по-видимому, все же оставалось в силе. С точки зрения никаров, я, вне зависимости от обстоятельств, являлся убийцей Малгера, и хоть у них язык не поворачивался высказать мне это в лицо, их поступки были достаточно красноречивы.

Меня депортировали. Никто ничего у меня не спрашивал, от меня ничего не требовали. Просто усадили в первый же отбывающий к Земле челнок, и дело с концом.

Позже я узнал, что ход того заседания транслировался на всю станцию, и свидетелями моей сольной арии стали несколько тысяч человек. Понятно, что после такого унижения на политической карьере Карла Гобена можно было ставить крест, так что и я сумел подпортить себе карму, нажив еще одного врага. Но куда больше беспокойства у меня вызывало состояние дяди Оскара, которого я так и не видел с того момента, как его унесли врачи. Судя по тем обрывочным репликам, что мне удалось подслушать, он был совсем плох, и своим ходом из реанимационной палаты, куда его поместили, он уже вряд ли выйдет. И перспектива оказаться невольным убийцей еще одного человека висела на моей душе тяжеленной глыбой. Дядя Оскар всегда был исключительно добр ко мне, а я вот так вот его отблагодарил…

Конечно же, можно было сказать, что во всем виноват в первую очередь Малгер, а во вторую – Гобен, устроивший тот откровенно провокационный спектакль и вынудивший меня на жесткие ответные меры, но легче от этого не становилось.

Самих никаров, надо сказать, мне тоже было жалко, ведь из самих раздирали крайне противоречивые чувства. Я мог быть в их глазах злодеем и убийцей, но это нисколько не умаляло того чувства вины, которое они испытывали перед землянами, и которое проецировалось на меня, как их единственного представителя. Один из их соотечественников, тот, кого многие считали идеалом, попытался убить, уничтожить население целой планеты, и чувство ответственности за его преступление легло на них всех. А я, низвергнувший их идола, маячил теперь у них перед глазами как живое напоминание.

Когда двадцать тысяч человек маются угрызениями совести перед одним малолетним раздолбаем, это, знаете ли, несколько ненормально. В другое время и в другом месте я бы, возможно, счел сложившуюся ситуацию в чем-то даже комичной и забавной, но только не сейчас. Вполне взрослые люди, столкнувшись со мной в коридоре, поспешно отступали в сторону и отводили взгляд. А вздумай я врезать им по физиономии, они, скорее всего, в ответ покорно подставили бы другую щеку, словно я имел на то полное право. И такое их поведение, знаете ли, здорово искушало.

Так что, когда мой транспорт отчалил от «Ньютона», никары и я сделали дружный вздох облегчения. Нам действительно требовалось немного друг от друга отдохнуть. Огорчало лишь то, что я так и не смог встретиться с Кадестой, чтобы попрощаться и хоть как-то попытаться объяснить причины, вынудившие меня пойти на такой шаг. Увы, она все это время неотлучно находилась рядом с дядей, не отходя от него ни на шаг, а я счел неуместным заявляться в госпиталь после всего, что произошло. Кроме того, после фиаско, которое потерпел Гобен и его сторонники, те фракции в Совете, что выступали за диалог с Землей, получили карт-бланш. А Кадеста в данной ситуации оказалась наиболее авторитетным их представителем. Так что теперь перед ней открывалась вполне реальная перспектива занять место Председателя. А посему доступ к ней был крайне затруднен еще и вьющимися вокруг функционерами, так что я, даже если бы и попытался, вряд ли бы смог до нее добраться.

Оставалось лишь надеяться, что со временем она остынет и сможет более трезво оценить недавние события и мою роль в них, но я не особо на это рассчитывал. Она стала еще одним из множества шрамов на моем сердце, накопившихся за все это время.

Неблагодарная это работа – быть слепым орудием в руках Судьбы.

С «Ожерелья» меня немедленно переправили на Землю, и уже через пару часов я делал доклад перед весьма солидной компанией, собравшейся в кабинете Луцкого. Генерал приучил меня к лаконичности и четкости, а потому я говорил кратко и по существу. Требовалось передать лишь суть вопроса, не вдаваясь в несущественные подробности, вроде моих ощущений от знакомства с космическим вакуумом. В итоге на все про все ушло не более пятнадцати минут.

Как и следовало ожидать, все подробности трагического инцидента было решено оставить в стенах данного кабинета, дабы никого напрасно не дразнить и не провоцировать. Ведь Малгер был прав, когда говорил, что на Земле более чем достаточно безумцев, готовых с радостью перепилить сук, на котором они сидят. И чем меньше будут сейчас знать простые люди – тем лучше. Потом можно будет все им рассказать, но вот сейчас не стоит.

В общем, меня поблагодарили за спасение мира и чуть ли не прямо из кабинета отправили в правительственный санаторий поправлять подкошенное здоровье.

Несколько дней я откровенно наслаждался заслуженным бездельем, перепробовав все возможные лечебные процедуры и блюда из обширного меню. О, да, я заслужил, как-никак, право на некоторое количество сибаритства. Но в отсутствие достаточной практики, такая жизнь мне очень скоро наскучила, и я решил вернуться в строй, однако к своему немалому удивлению обнаружил, что никому теперь не нужен.

Никары, как я уже отмечал, отказались от всех предварительных условий и теперь общались с комиссией по строительству «Ожерелья» напрямую, минуя меня. Кадеста, понятное дело, не предпринимала никаких попыток со мною связаться, хоть теперь для этого и не требовалось никаких ухищрений. Я связался с парой моих старых приятелей по институту, но к своему собственному удивлению обнаружил, что нам не о чем поговорить. Они с головой были погружены в сдачу дипломов, будущее трудоустройство и знакомства с классными девчонками, и мне, кружившемуся последние месяцы в иных сферах и озабоченному совсем иными проблемами, их интересы оказались совершенно чужды.

Да, я исправно кивал и вежливо угукал, но двустороннего обмена мнениями у нас не получилось. Хотя бы потому, что большая часть вещей, о которых мне хотелось бы рассказать, находилась под грифом «секретно» и разглашению не подлежала. В итоге, они взахлеб рассказывали о том, как сплавлялись по Киржачу, а я мог лишь дежурно сообщить, что служил связистом на орбитальной драге. Это, конечно, тоже весьма и весьма интересно, но моего актерского мастерства не доставало, чтобы сделать повествование действительно увлекательным. В итоге я был вынужден смиренно терпеть неизбежную нотку сочувствия в их голосах, и именно тогда я в полной мере прочувствовал истинность утверждения, что «умножая знания – умножаешь скорбь». А знаний в моей голове накопилось более чем достаточно, и счастливей они меня уж точно не делали.

Вообще, я был немало удивлен неожиданно равнодушным отношением людей к тому, что творилось у них над головами. Мне, вовлеченному в проект по самые уши, и варившемуся в этом соусе почти два года, казалось, что все должны только и делать, что обсуждать ход его реализации. Ан нет. Публика в большинстве своем по-прежнему больше была озабочена привычными житейским проблемами, и никого особо не волновало, что большая часть этих проблем через несколько месяцев вполне может стать совершенно неактуальной.

Понятно, конечно, что невозможно целый год носиться, выпучив глаза, и причитать: «ах, Боже мой, мы все умрем!», но то, насколько быстро человек способен свыкнуться с мыслью о грядущем конце света, меня здорово озадачило. Хотя, если подумать, то поводы для беспокойства подавляющее большинство населения черпает из выпусков новостей, а новостные агентства тоже не могут бесконечно держать одну и ту же сенсацию на первых полосах. Так она перестанет быть сенсацией. Да и цензура, я думаю, не дремала.

Сообщения о проекте «Ожерелье» плавно перекочевали с первой страницы на вторую, а потом и на третью. Новости о ходе подготовительных работ – строительстве дамб, заготовке продовольствия, организации временных палаточных лагерей в сейсмоопасных районах и тому подобном заняли свое скромное место среди прочей хроники. Все, так или иначе, были уверены, что власти и ученые что-нибудь да придумают, и очередной апокалипсис опять не состоится. И очень скоро даже мне начало казаться, что вся эта суматоха, круглосуточная работа в три смены, сон по четыре-пять часов в сутки и ежедневная укладка тысяч километров коммуникаций и углеродных ферм мне просто-напросто приснились.

Ведь все это было так далеко…

После двухнедельной реабилитации в санатории я вернулся домой, где продолжил скучать. Бытовые хлопоты казались мне настолько мелочными в сравнении с теми масштабами, которыми приходилось мыслить ранее, что я вновь захотел на передовую. Поскольку за все последние дни со мной никто так и не попытался связаться, то я решил проявить инициативу и, набравшись наглости, сам позвонил Луцкому.

С легкой ноткой сожаления в голосе Лиза сообщила мне, что генерал в отъезде и вернется только завтра, однако, если я пожелаю, она может соединить меня со Слепневым, который сегодня как раз на месте.

Вообще-то, профессор располагался ближе к концу списка людей, с которыми мне хотелось бы поговорить. Его манера постоянно находиться в центре внимания меня изрядно раздражала, главным образом потому, что я сам был, пожалуй, его полной противоположностью. В присутствии Луцкого он, как правило, более-менее держал себя в руках, но я опасался, что без него профессор вполне может устроить очередной бенефис имени себя любимого. Однако информационный голод пересилил эту неприязнь, и я согласился.

К моему немалому удивлению Слепнев приветствовал меня довольно спокойно, я бы даже сказал, равнодушно. Если бы меня подобным образом приветил кто-нибудь другой, то я бы расценил это как следствие сильной занятости, но в случае со Слепневым подобный настрой являлся верным признаком серьезных неприятностей.

– Что-то не так? – я решил не ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога.

– Ну да, – рассеянно пробормотал профессор, – есть определенные затруднения.

– В чем дело?

– Твой приятель, Малгер, отбросил весь проект почти на два месяца назад, – хмыкнул Слепнев, а я невольно поморщился. Назвав Малгера «моим приятелем», он выставил меня самого в некотором роде соучастником преступления, а кому такое понравится, – как раз этих двух месяцев нам может и не хватить. Так что он вполне может преуспеть в своем начинании, пусть даже и посмертно.

– Это из-за скорого прихода лета?

Новостные сводки, приходившие минувшей зимой из Австралии и Южной Америки, больше напоминали репортажи с фронта. Причем, судя по числу жертв и масштабу разрушений, ситуация на передовой складывалась отнюдь не в нашу пользу. Сообщения о пылающих эвкалиптовых лесах, выжженных дотла городках и вздыбившихся от жары железнодорожных путях чередовались с кадрами неистовых ураганов, смерчей, наводнений и сметающих все на своем пути селевых потоков, образующихся из-за таяния снегов в Андах. Счет погибших шел уже даже не на сотни а на тысячи. Мороз пробегал по коже при мысли о том, что будет, когда лето придет в куда более плотно заселенное северное полушарие. И с каждым днем росла вероятность того, что нарастающий вал климатических изменений уже перевалил через Рубикон и приобрел необратимый характер. На этом фоне задержка еще на два месяца звучала почти как приговор.

– Лето? Ты о чем? – Слепнев меня словно и не слышал вовсе, – ах, да, и это тоже. Перспектива, конечно, тревожная, но меня сейчас больше беспокоят сиюминутные проблемы сугубо технического характера.

– Это что еще за новости? – удара с этой стороны я никак не ожидал, хотя теперь, после смерти Куберта, который все держал в своих руках, было возможно всякое.

– Перегрев, – кратко отозвался профессор, – на Земле хоть иногда ночь случается, а «Ожерелье» жарится на расгочегарившемся солнышке круглые сутки. Бортовые реакторы и системы их охлаждения не рассчитаны на работу в таком режиме, и это представляет проблему, которая с каждым днем становится все серьезней. У нас уже случилось несколько сбоев, хотя все системы сейчас работают фактически вхолостую, а что будет, когда потребуется полная отдача, да еще в течение целого часа, пока Земля будет проходить через портал? Самое смешное, что никто даже предположить не может, что произойдет с планетой, если окошко вдруг возьмет, да и захлопнется на полпути.

– А по-моему, это совсем не смешно, – настроение у меня резко упало, – можно что-нибудь сделать, чтобы исправить ситуацию?

– Первоочередные шаги очевидны – установить солнцезащитные экраны, смонтировать дополнительные радиаторы… вот только на словах все кажется элементарным, а в действительности мы сталкиваемся с таким количеством закавык, что все наши потуги оказываются бессмысленными. «Ожерелье» ведь постоянно вращается, и, значит, нам придется обвешивать Узлы экранами буквально со всех сторон, а куда монтировать радиаторы и вовсе непонятно. Но главная беда в другом – кто будет все это делать?

– А как же никары… – начал я, но осекся.

Мне было прекрасно известно, что работы на объекте велись на пределе человеческих возможностей, в три смены, без сна и отдыха. В этой ситуации выделить часть сил на новый фронт работ означало неизбежное замедление прогресса на главном направлении, что было совершенно недопустимо.

– А своими силами мы не можем управиться? – как-никак, но имелись же и земные специалисты. Они вполне могли справиться с этой, не очень сложной работой.

– Один-два Узла мы могли бы дооборудовать сами, но не более того. Толковых монтажников у нас мало, а готовить новых уже некогда. Кроме того, людей ведь еще надо где-то поселить, а у нас рабочим и так по очереди на одной койке спать приходится.

– И что, тупик?

– Не знаю, Луцкий как раз сейчас пытается договориться с никарами об увеличении их контингента, но шансов на успех немного. Они и так уже отправили к нам почти всех своих специалистов. Но, быть может, удастся выработать какой-нибудь альтернативный вариант решения проблемы.

– А Лиза сказала, что генерал в отъезде.

– Ну да, он к ним улетел.

– К ним!? Это. то есть. куда?

– На «Ньютон», куда же еще?

– Вот те на! – в памяти невольно всплыл приснопамятный образ барахтающейся в невесомости коровы. Как я ни старался, но так и не смог представить себе грузного, неповоротливого Луцкого, непринужденно плавающим по коридорам станции, – с чего это его так вдруг разобрало?

– Он надеется таким образом донести до никаров всю серьезность ситуации. Личное присутствие, как ни крути, все же многое меняет.

– Лучше бы он эту серьезность до нас самих донес, – проворчал я, вспомнив свои недавние встречи с ровесниками, озабоченными совсем другими проблемами.

– Ну, не скажи, – не согласился со мной Слепнев, – на Земле людям как раз лучше всех подробностей не знать. Иначе может начаться паника, а сейчас это нам совсем ни к чему.

– Очередной случай, когда «счастье в неведении»? – невесело усмехнулся я.

– Вроде того, хотя счастьем такое положение дел назвать сложно.

Мы с профессором перекинулись еще парой-тройкой дежурных фраз, и он отключился, сославшись на занятость. Я остался сидеть около окна, за которым таял хмурый мартовский день. Ползущие по небу низкие серые тучи как нельзя точно соответствовали моему унылому настроению. Мысль о том, что все наши старания вполне могут оказаться напрасными, и что после стольких усилий и жертв мы можем оказаться ровно там же, откуда и начинали, погрузила меня в состояние оцепенения и полнейшей апатии. Стать чемпионом мира по бегу на месте – исключительно безрадостная перспектива.

Я безучастно провожал взглядом редкие фигурки, прячущиеся под зонтами от косого промозглого дождя. Где-то вдалеке глухо рокотал гром (это в марте-то!), а воображение упорно рисовало сцены с огненными смерчами, кипящими океанами и стекленеющими и плавящимися от жара скалами. М-да. Резиновые сапоги тут уже вряд ли помогут.

Спал я отвратительно, мучаясь кошмарами, в которых с неба на меня изливался ливень из жидкого огня. Раскаленные капли мгновенно прожигали насквозь все, на что попадали, а я судорожно пытался заслониться от них хлипким трясущимся зонтом. Зонт немедленно превращался в решето, и я отбрасывал его, хватая новый с такой быстротой, что предыдущий даже не успевал упасть на землю. С ним повторялась та же история, и над моей головой вскоре вилась целая стая искалеченных зонтов, от большинства из которых остались лишь голые каркасы. Я же выхватывал все новые и новые из некоего подобия пулеметной ленты, переброшенной через плечо, и бежал что было сил. Не помню, куда и зачем, но, как это обычно бывает во сне, ноги мои отказывались мне повиноваться, вязли, словно в патоке, сводя на нет все мои старания…

А потом я проснулся и еще долго лежал в темноте, слушая, как дождь барабанит по подоконнику. Воспоминания о кошмаре постепенно таяли, но вот чувства облегчения я не испытывал. Ведь его воплощение в действительности оставалось лишь вопросом времени.

Утром я встал с больной головой и тяжелым сердцем. Ночные видения продолжали маячить перед глазами, только усугубляя и без того невеселое настроение. Я бы мог спокойно весь день проваляться в постели, и никто бы меня не побеспокоил, но меня одолел странный зуд, не дававший покоя. Мне постоянно казалось, что где-то на самом краю сознания я заприметил ценную мысль, но никак не мог ухватить ее за хвост, и такое состояние не давало мне просто лежать и таращиться в потолок. Пришлось вставать и тащиться в ванную, чтобы рутинными действиями хоть как-то заглушить это неясное беспокойство.

Я рассеянно пережевывал свой завтрак, а мои глаза сами собой шарили по сторонам, пытаясь в окружающих предметах найти хоть какую-нибудь зацепку, которая помогла бы напасть на след ускользающей мысли. Трудно было ожидать стоящего результата от рассматривания знакомого до последней царапинки окружения, но когда мой взгляд наткнулся на облако пара, вырвавшегося из-под открытой крышки кастрюли, меня словно током ударило. Я как зачарованный провожал глазами поднимающееся вверх белесое облачко, пока оно не наткнулось на вытяжку и не растеклось в стороны.

В следующий же миг я вылетел из-за стола и метнулся в свою комнату, а через полчаса уже сидел в машине, которая мчалась в сторону аэропорта. При мне еще оставались остатки моих привилегий, и в этот раз я использовал их на полную катушку. Подобные вопросы следовало обсуждать только лично. Я боялся, что при телефонном разговоре безумная простота осенившей меня идеи может затеряться где-то в проводах, и придется все долго разжевывать. А времени и так оставалось катастрофически мало, поэтому ближайший рейс до Москвы был задержан, чтобы я успел на него сесть. Оставалось только надеяться, что оно того стоило.

Завтрак в то утро я так и не доел.

По прибытии на место меня оперативно доставили к Луцкому, который всего пару часов назад вернулся с орбиты. Кроме него и Слепнева в кабинете присутствовало еще несколько человек, и вся компания буквально впилась в меня глазами, стоило мне переступить порог. По телефону я никаких подробностей своего озарения не раскрывал, но, похоже, одного моего дрожащего от возбуждения голоса оказалось достаточно, чтобы поставить всех на уши.

Точно так же и Луцкому не требовалось ничего рассказывать о результатах командировки на «Ньютон». Все прекрасно читалось по его каменному и осунувшемуся лицу. Получалось, что мой сумасшедший замысел оставался последней соломинкой, за которую могло ухватиться человечество.

Я, вообще-то, предполагал, что у нас состоится камерное обсуждение с генералом и профессором, и не готовил речь для более широкой аудитории. Но мне было уже не впервой подстраиваться под стремительно меняющиеся обстоятельства, и я не стал возражать. Какая разница, перед сколькими парами глаз позориться…

Поприветствовав присутствующих, я сразу проследовал к экрану, расположенному за столом Луцкого. Генерал крепко пожал мою руку, но я все же почувствовал, что он нервничает. Он кратко напомнил остальным, кто я такой, и без лишних проволочек предоставил мне слово.

– Я полагаю, здесь все уже в курсе проблем, с которыми столкнулся проект «Ожерелье» в последние месяцы. Наиболее актуальной и тревожной из них является перегрев оборудования, вызванный нарастающей солнечной активностью. Кроме того, это представляет собой серьезную опасность и для самой Земли. Может статься, что даже в случае успеха нашего предприятия, мы эвакуируем дымящееся пепелище.

Я быстро набросал в противоположных углах экрана два корявых кружка, должных обозначать Солнце и нашу многострадальную планету. В последний раз я вот так распинался у доски на защите курсового проекта, и было это. это было. аж два года назад! Ну надо же! С одной стороны мне казалось, что я заикался перед сидящей в аудитории комиссией буквально вчера, а с другой, за эти два года я пережил столько приключений, что нормальному человеку хватило бы на целую жизнь.

Сегодня комиссия подобралась куда более солидная – руководители двух космических агентств, заместитель министра, ну и еще несколько человек рангом поменьше. Но я, как ни странно, совсем не волновался. то есть, волновался, конечно, но отнюдь не мои слушатели были тому причиной. К чинам и званиям окружавших меня людей я уже привык, и они больше не доставляли мне беспокойства.

– На сегодняшний день рассматриваются различные варианты защиты отдельных ключевых элементов «Ожерелья» от солнечного излучения, но на этом пути, насколько мне известно, возникли некоторые технические и организационные трудности, – я оглянулся на Луцкого, и тому ничего не оставалось, как сдержанно кивнуть, соглашаясь с моими словами, – я же хочу предложить вашему вниманию способ накрыть единым зонтом всю Землю разом, причем это не потребует существенных финансовых или материальных затрат. Необходимо лишь выполнить некоторые уточняющие расчеты, чтобы реализовать мой замысел наиболее эффективно.

Я окинул взглядом кабинет, изучая реакцию публики, но так и не смог уловить на лицах никакой ответной реакции, кроме вежливого внимания. Кошмар любого докладчика – полное отсутствие диалога с аудиторией. Невольно начинаешь терзаться догадками, в чем же дело?

То ли слушатели уже давно потеряли нить повествования, то ли считают тебя идиотом и просто терпеливо дожидаются, когда же ты закончишь нести этот бред. И то и другое одинаково ужасно. Тем не менее, сказав «А», следует продолжать, пока не дойдешь до конца алфавита. Я повернулся к экрану и сделал глубокий вдох…

– Суть моего предложения состоит в том, чтобы разместить в точке либрации L1 системы Земля-Солнце орбитальную драгу, которая будет забирать материал из недр Луны и выбрасывать его в сторону Солнца. Если придать драге вращение, то можно равномерно распределить вещество по довольно значительной площади, обеспечив, таким образом, формирование облака пыли, закрывающего Землю от большей части солнечного излучения.

Уф! Самое страшное позади, теперь можете рвать меня на части. Я окинул взглядом кабинет, но встретил лишь внимательное молчание. Потом, словно сговорившись, все головы дружно повернулись к Слепневу, как к главному научному специалисту. Подвижное лицо профессора отражало ход интенсивных мыслительных процессов, протекающих в его мозгу. Он молча вытянул губя трубочкой, потом втянул их обратно, и так проделал несколько раз, словно пробовал мое предложение на вкус.

– Идея крайне заманчивая, – заговорил он, наконец, – вот только. ты не помнишь, Олег, каков диаметр Луны?

– Около трех с половиной тысяч километров, – я знал, к чему он клонит. Меня и самого беспокоил этот момент, так что все интересующие его цифры я держал в голове.

– А расстояние до первой точки Лагранжа?

– Полтора миллиона.

– Немало, – он задумчиво потер подбородок, – орбитальная драга это тебе не снайперская винтовка. Как ты предполагаешь попасть с такого большого расстояния в столь малый объект, который, к тому же, не стоит на месте, а движется по орбите?

– Необходимо объединить системы управления буровым порталом и координатной привязки аппаратуры дальней связи. Если зацепить визир слежения за освещенный диск Луны, как за один из реперов, то его положение будет отслеживаться автоматически, и мы получим готовые тангенциальные координаты для наведения бура. Как осуществлять измерение дальности я еще не сообразил, но, полагаю, данная задача должна решаться не особо сложно.

– Хм. А ты, я смотрю, времени зря не терял, – Слепнев заметно приободрился.

– Я бы не рискнул попусту теребить столь высокопоставленных и занятых людей, предлагая им откровенное прожектерство и предварительно проконсультировался со специалистами. Их вердикт гласит, что в принципе подобный фокус вполне возможен.

– «В принципе» – это, конечно хорошо, но недостаточно, – профессор изо всех сил давил в себе распиравший его энтузиазм, – я подключу к работе наших программистов, пусть покумекают, как это все лучше и быстрее сделать. Однако техническими вопросами дело не исчерпывается. Ведь драгу еще надо вывести в нужную точку и стабилизировать ее там с ювелирной точностью, чтобы потом попасть буровым порталом в почти невидимую с такого расстояния Луну. Провернуть подобное сможет только команда профессионалов экстра-класса. Найти такую, да еще без лишнего шума будет непросто…

– Не надо ничего искать, – я не смог удержаться от довольной улыбки, – у меня такая команда есть.

– Тебе, Олег, еще не надоело наш грешный мир спасать? – с шумом втянув носом воздух, Луцкий поставил пустой стакан на стол.

Мы с ним остались одни в опустевшем кабинете, и генерал позволил себе немного расслабиться. Думаю, он имел на это полное право, тем более что решение текущих технических вопросов взял на себя Слепнев, ускакавший к своим программистам с такой прытью, что из-под его ботинок чуть искры не летели.

– «Хочешь спасти мир – спроси меня как», – разлившееся в груди тепло располагало к неспешной и почти задушевной беседе, – я уже привык. И вообще, Вы сильно переоцениваете мою значимость.

– Не прибедняйся. Нам чертовски повезло, что Судьба послала именно тебя!

– Судьба? Да бросьте! Я просто оказался в нужное время в нужном месте. Любой другой человек выступил бы ничуть не хуже, чем я. Все решали обстоятельства, и от имени или фамилии, а также личных качеств персоналии, вовлеченной в их водоворот, ничегошеньки не зависело.

– Ты так считаешь?

– Конечно! Не попади я тогда на «Берту», Гершин нашел бы другого связиста, и та же самая карусель закрутилась бы уже с ним в главной роли.

– Возможно, возможно, – неохотно согласился Луцкий, – но как тогда быть с твоим сегодняшним перформансом?

– Вот это уже полная чушь! Моя идея настолько примитивна и очевидна, что наверняка осенила не меня одного. Просто я оказался в более выгодных условиях, чтобы ее озвучить.

– Странно. У этой «примитивной» идеи в распоряжении был как минимум месяц, но она почему-то к нам на свидание не торопилась.

– Ну, значит, так сложилось, – пожал я плечами, – все равно я считаю, что от меня тут мало зависело. Днем раньше, днем позже, но решение обязательно пришло бы кому-нибудь в голову. Ситуация слишком глобальна, чтобы поступки одного маленького человечка могли хоть как – то на нее повлиять. Здесь властвуют законы статистики.

– Хорошо, пусть будет по-твоему, – вновь уступил генерал, но при этом в его глазах промелькнул озорной огонек, – но сможешь ли ты объяснить законами больших чисел свои действия в тот день, когда Малгер попытался взорвать «Ожерелье»? Ты уверен, что любой другой человек на твоем месте поступил точно так же и с риском для жизни предотвратил бы диверсию?

Я задумался. В чем-то он был, конечно же, прав. Но почему-то мне такой поворот не особо нравился. Я не ощущал себя единственным и уникальным в своем роде Спасителем, и не спешил примерять на себя эту маску. Она была для меня слишком велика, и я, если честно, боялся сопутствующих ей испытаний медными трубами.

– Вы сейчас договоритесь до того, что объявите меня Мессией, и новое летоисчисление будете отмерять от дня моего рождения, как даты Второго Пришествия.

– Думаю, это не столь уж высокая плата за все, что ты сделал.

– В тот момент я действовал импульсивно, не задумываясь, – попробовал оправдаться я, – будь у меня время поразмыслить, имей я представление, чем рискую, мой выбор вполне мог оказаться иным.

– Очень надеюсь, что ты ошибаешься, поскольку сейчас время для размышлений у тебя имеется, – Луцкий, скрипнув креслом, повернулся к моему наброску на экране, – и поразмыслить, кстати, есть о чем.

– То есть? – я тоже посмотрел на схему, но намека не понял.

– Если мы поступим так, как ты предлагаешь, то «Берта» окажется, выражаясь армейским языком, «на передовой». И когда Солнце пойдет вразнос, она первой попробует на себе его ярость. Времени на то, чтобы свернуться и уйти, у ее экипажа не будет. Возможности выслать за людьми челнок для эвакуации – тоже, – Луцкий посмотрел на меня, озабоченно поджав губы, – я не хотел поднимать этот вопрос при посторонних, но отправляя твою бригаду на это задание, мы с очень высокой степенью вероятности выписываем им билет в один конец.

Вот зараза! С такой стороны на свою идею, привлекательность которой начала стремительно меркнуть, я взглянуть не догадался. В уме быстро промелькнули и были последовательно отметены возможные варианты решения проблемы. Организовать дистанционное управление не выйдет, слишком сложная и деликатная задача поставлена, малейший сбой может все сорвать, так что присутствие живых специалистов необходимо. Оставить на драге пристыкованный челнок нельзя из-за его ограниченной автономности, он сможет дежурить не дольше недели, а присылать новый бессмысленно, поскольку пристыковаться к раскрученной махине «Берты» он все равно не сможет.

– Черт!

– Но, увы, ничего другого не остается. Ради спасения человечества нам придется кого-то послать на верную смерть.

– Ради спасения Земли? При столь высоких ставках любой согласится…

– Ты так считаешь? Даже беглые заключенные и с позором разжалованные офицеры?

– Прошу прощения, генерал, – я чувствовал, как задрожал от возмущения мой голос, – но я знаю их лучше, чем Вы. Послужной список еще не есть человек!

– Пусть так, – согласился Луцкий, – но готов ли ты своими друзьями пожертвовать?

Моя голова была занята напряженными поисками выхода из нового тупика, а потому с моих губ сама собой слетела фраза, которую я в здравом уме никогда бы не осмелился произнести:

– Ну, Вам-то это не впервой…

Луцкий с шумом втянул в себя воздух, и в кабинете повисла напряженная тишина. С некоторым запозданием я сообразил, что сморозил какую-то глупость, но лишь отмотав пленку немного назад, осознал, что шагнул далеко за край. Честно говоря, я настолько испугался собственной наглости, что даже онемел. Да и что я мог сказать? Слово – не воробей, извиняться было уже поздно.

– Борис до сих пор меня не простил? – генерал первым нарушил неловкое молчание, а мне ничего не оставалось, как отрицательно помотать головой.

– М-да, в тот раз, конечно, некрасиво вышло, – заговорил он снова после весьма продолжительной паузы, – он рассказал тебе, да?

Я молча кивнул.

– Разведка подвела. да и я сплоховал. До самого последнего момента оставалась у меня надежда, что мы сможем их вытащить, но я ошибся. Ребята оказались отрезаны и без единого шанса на спасение.

– Борис зол не потому, что Вы отправили их умирать, а из-за того, что Вы их не поставили в известность об истинном положении дел, – я вздохнул, – а так они чувствовали, что их предали.

– Понимание приходит с опытом, который иногда зарабатывается весьма дорогой ценой. Сейчас я, конечно же, поступил бы иначе, но ведь сделанного уже не воротишь, верно?

– Увы.

– Я тогда даже подготовил приказ о награждении Бориса и его отряда, а когда узнал, что нескольким из них удалось выбраться, мне нужно было лишь убрать из текста слово «посмертно», но я не успел.

– Почему?

– Да потому! – Луцкий непроизвольно потер щеку, а я вспомнил слова нашего капитана про два зуба с левой стороны, – мне стоило немалых усилий замять тот инцидент и уберечь Борю от трибунала. Нападение на старшего офицера, да еще при свидетелях, как ни крути, – весьма серьезный проступок. Так что о награждении после этого не могло быть и речи.

– И что было потом?

– Он подал в отставку, а я получил повышение, – генерал невесело усмехнулся, – такая вот справедливость.

– Да уж, – не мог не согласиться я.

– Думаю, теперь тебе очевидно, что я не могу послать его на смерть еще раз. Скорее уж Боря со своим красноречием пошлет меня куда-нибудь подальше. Нужно найти другой, более тактичный подход, понимаешь, о чем я?

– Думаю, да, – я подвинул Луцкому свой пустой стакан, чувствуя, как на мои плечи свинцом наваливается очередная неподъемная ноша.

После бесконечных мотаний по орбитальным станциям, непрестанных перепрыгиваний от никаров на «Ожерелье» и обратно причальный уровень «Берты» казался чуть ли не родным. Мое лицо окатило теплой волной из глубин драги, разогретой от близкого соседства с догорающей звездой. В душном воздухе витали такие знакомые запахи раскаленного металла, машинного масла и горелой изоляции. Нарядившийся в совершенно неофициальные шорты и майку Борис крепко хлопнул меня по плечу, едва не отправив в полет через весь коридор.

– Эк ты исхудал, брат… или наоборот, поправился… – он помотал головой, – чего-то я не соображу.

– Я постригся.

– А? Ну да, действительно, – капитан сгреб меня в охапку вместе с вещами и запустил в сторону лифта, – давай, шевелись, у Жана ужин стынет.

В кабине подъемника к нам присоединился Гильгамеш, и мы втроем рванули к жилому уровню.

– Нашего босса твое предложение не особо вдохновило, – Борис разлегся на полу, придерживаясь за одну из багажных лямок, – с самого утра сидит на связи, все ждет, когда ты объявишься. Хочет высказать тебе свои претензии лично.

– Да плевать я хотел на его претензии! – отмахнулся я, – если начнет упрямиться, я могу эту драгу просто изъять без лишних объяснений. Чрезвычайная ситуация, как-никак. А за компенсацией он пускай потом в Министерство Обороны обращается.

– Ай-ай-ай! – капитан сокрушенно поцокал языком, – ты всего-то ничего успел покрутиться в высших сферах, а уже рассуждаешь, как закоренелый самодур. Жаль. Я был о тебе лучшего мнения, юнга.

– Что именно Вам не нравится? – столь нелестный отзыв здорово задел меня за живое, – я имею полное право так поступить. Все необходимые полномочия у меня есть.

– Решить проблему, используя данную ему грубую силу, любой дурак сумеет. Многие люди рвутся к власти лишь для того, чтобы потом, заполучив ее, лупить этой дубиной направо и налево по любому поводу. Не задумываясь о последствиях, скорее наоборот, чем больнее – тем лучше. И я не думал, что ты так быстро подхватишь эту заразу.

– Вы чрезмерно сгущаете краски, – разгон кабины закончился, и мы поплыли по воздуху, не прекращая дискуссии, – я никогда не рвался к власти и не стремлюсь злоупотреблять ею из какого-то извращенного удовольствия. Просто сейчас такое решение было бы самым быстрым и…

– … и самым грубым, – Борис усмехнулся, – коли у тебя имеется кувалда, то это еще не значит, что ею надо пользоваться каждый раз, когда требуется шуруп закрутить. Так можно разучиться с инструментами обращаться. Ты же всегда предпочитал аккуратность и точность, разве нет?

Кабина вздрогнула, поменяв местами пол и потолок, и начала замедляться. Мы с Борисом плюхнулись на мягкую обивку друг напротив друга. Молчаливый Гильгамеш приземлился у боковой стенки. Он внимательно следил за нашей перепалкой, но предпочитал не вмешиваться.

– Что это Вас вдруг на нравоучения потянуло? – я бы и рад был сказать что-нибудь по существу, но никак не мог подобрать достойных аргументов. В словесных дуэлях, даже без помощи обсценной лексики капитан оставался гораздо сильней меня.

– Я не люблю в людях разочаровываться, и мне неприятно наблюдать, как легко хороший человек подхватывает и намазывает на себя все дерьмо, которое встречается ему на пути, – Борис покачал головой, – зачем? Ты же не карабкался вверх по канализационным трубам власти вместе с другими, зачем тебе становиться таким же засранцем? Ты – не они. В отличие от них, у тебя имеется счастливая возможность оставаться собой.

– И что Вы предлагаете?

– Если ты считаешь, что та грязь, в которой с головы до ног перемазаны все, кто обращается во властных кругах, тебя не коснулась, то докажи это. Докажи, что еще не разучился шурупы заворачивать.

С глухим металлическим лязгом лифт остановился, прибыв на жилой уровень. Люк распахнулся, и до моих ноздрей донесся еще один манящий аромат – запах с кухни Жана. И в этот момент я даже подумал, что вполне возможно все мои злоключения не были напрасны, коли в конце меня ждало такое вознаграждение. Мои ноги сами двинулись в сторону столовой, но тут со стороны рубки донесся чей-то крик.

– Капита-а-ан!

– А воспользоваться связью гордость не позволяет, да? – проворчал Борис и снял с пояса рацию, – первый здесь.

– Босс опять Вас вызывает, – послышалось в ответ, – хочет с Олегом поговорить.

– Сейчас будем, – старик убрал рацию обратно, – извини, юнга, но с ужином придется обождать, и сперва уважить начальство, иначе оно будет бесконечно нам аппетит портить.

– Ладно, как скажете, – я оставил сумку около лифта и побрел за Борисом в рубку, – а кто это там так орал? Денис, что ли?

– Денис? Какой… а, нет, не он. Это Толик. Дениса оставили на «Берте» только до конца той вахты, а жаль. Мы с ним неплохо сработались. А потом босс сосватал нам вот это, – Борис кивнул в сторону рубки и скорчил брезгливую мину, – Толик приходится ему не то внучатым племянником, не то троюродным кузеном, черт его разберет, но отвертеться не было никакой возможности.

– Чем он Вам так не угодил?

– Да он полнейший бездарь! Ноль, а не связист! Даже несущую по Крейбеку транспонировать не умеет, – мы дружно рассмеялись, – пока он смирно сидит, ничего не трогает, и работает тупым автоответчиком, то вполне меня устраивает. Однако я с ужасом ожидаю момента, когда что– нибудь придется перенастроить. Да и он, как мне кажется, тоже.

– Его к вам в качестве наказания сослали, что ли? Как в штрафбат?

– Почему так? – Борис попытался придать своему лицу невинное выражение, но вышло у него неубедительно, – скорее уж из-за тройного оклада.

– И что Вы собираетесь с ним делать?

– Понятия не имею, – Борис пригнулся, шагнув в дверь рубки, – ну, что за пожар тут у вас?

Тощий кучерявый паренек, сидящий в моем кресле, молча кивнул на экран, где красовалась физиономия Гершина, который всем своим видом выражал раздраженное нетерпение.

– У меня есть разговор к Олегу, – оживился мой бывший босс, увидев меня, – присядь-ка на минутку.

Толик выпрыгнул из кресла, уступая его мне, с такой прытью, словно я был английской королевой. Не знаю, какими байками кормили его Борис и компания, но паренек буквально пожирал меня глазами, словно внезапно материализовавшуюся перед ним легенду. Я уселся на его место, ощутив странный приступ ностальгии от вида своего уже слегка подзабытого рабочего места.

– Я Вас внимательно слушаю.

– Мне крайне интересно знать, кто и на каком основании вдруг начал распоряжаться «Бертой» без моего ведома? – Гершин старался говорить спокойно, но это давалось ему с трудом. Он явно был на взводе, – это все еще моя драга, в конце концов!

– Это решение было принято Советом Безопасности по моему представлению. И, прошу заметить, речь идет лишь о рекомендации, а не о прямом распоряжении. Окончательное решение по-прежнему остается за Вами.

– Рекомендации, ага! Из диспетчерского центра мне уже прислали согласованный маршрутный лист, на утверждение которого обычно два– три дня уходит!

– Согласен, некоторая несогласованность действий имеет место, но это еще не повод…

– Да со мной никто даже не пытался ничего согласовывать! – Гершин все– таки взорвался, – скажи спасибо, что в известность поставили! Это что, получается, теперь можно просто так прийти и отобрать драгу у кого угодно!? Без каких-либо объяснений!? Куда, зачем, с какого перепугу!?

– На эти вопросы я Вам отвечу, не волнуйтесь Вы так, – я поднял руку, пытаясь хоть как-то успокоить своего бывшего босса, – «Берту» предполагается вывести в точку либрации между Землей и Солнцем для формирования пылевого облака, которое защитило бы планету от растущего солнечного излучения и позволило бы продержаться ее обитателям до завершения проекта «Ожерелье».

– Чудесно! Замечательно! – порция конкретных фактов все же несколько снизила накал его эмоций, – согласен, отличная идея! Но будьте так любезны, объясните мне, почему для реализации данного гениального плана понадобилась именно моя «Берта»?

– Стоящая перед нами задача исключительно сложна, а потому требует виртуозного мастерства и ювелирной точности. Для такой работы нужен опытный и слаженный экипаж. И нам здорово повезло, что здесь, на «Берте», я нашел то, что нужно.

– Пф! Ты хочешь сказать, что эти остолопы – лучшее, что нашлось в Галактике?

– Представьте себе, – я услышал, как у меня за спиной Борис издал какой-то звук, но не понял, что он означал. То ли его позабавило мое мнение, то ли разозлил комментарий Гершина. Но оборачиваться я не стал, – Вы же ни разу не сидели рядом с ними, когда они делают свою работу, не наблюдали. А судить о профессиональных качествах человека по его характеру не всегда верно. Гении, как правило, крайне неуживчивые люди.

– Скажешь тоже, «гении»! – Гершин насмешливо скривился, – то есть тебе нужна Борина бригада?

– Так точно.

– Ладно, забирай, коли так надо, но «Берту»-то оставь. У вас что, других драг нет?

– Есть, конечно, но любой уважающий себя профессионал ответственную работу будет делать только своим инструментом, который он проверил и настроил лично, – на этот раз ворчание Бориса было явно одобрительным.

– Ты издеваешься?

– Ничуть.

– Ты хочешь лишить меня самой прибыльной лицензии только потому, что эта драга им привычней!? – Гершин снова вскипел, – если я прекращу здесь разработку, то мои права на этот участок аннулируют и отдадут кому-нибудь другому! Ты это хоть понимаешь!? Конкуренты мне в затылок дышат, только и ждут удобного момента.

– Да, я в курсе, но зачем так сгущать краски? По закону у Вас будет 10 дней, чтобы найти другую драгу и возобновить работы. Я уверен, что это для Вас большого труда не составит, и никто Вашу лицензию не аннулирует.

– Другую драгу!? У меня их, по-твоему, миллион!? Сейчас каждая железка, которая хоть на что-то годится – на вес золота, а выгодные лицензии и того дороже! И ты хочешь меня этого лишить!?

Я знал, что в преддверии грядущего апокалипсиса цены на все оборудование, предназначенное для добычи ресурсов и их переработки в условиях открытого космоса, взлетели до небес. Не все верили в успех «Ожерелья», и спекулянты этим активно пользовались.

В подобных обстоятельствах добиться от Гершина понимания представлялось почти невозможным, и в другой ситуации я попросту воспользовался бы своими административными полномочиями, чтобы решить все в приказном порядке. Ведь соблазн разрубить все узлы одним быстрым росчерком так велик!

Вот только уступив ему однажды, впредь сопротивляться будет все труднее и труднее. Кроме того, за моей спиной пристроился Борис, внимательно следивший за нашей дискуссией. И мне не хотелось его разочаровывать. А потому требовалось повернуть разговор в другое русло.

– Знаете, если Земля погибнет, то о Ваших лицензиях никто даже и не вспомнит. Они все сгорят вместе с ней, – Гершин наклонил голову, прислушиваясь к моим словам, – и любой, кому вдруг приглянется Ваша делянка, а то и мирно пашущая на ней драга, будет волен распорядиться ими по своему разумению, насколько ему позволят его ресурсы. В первую очередь силовые. Вы готовы к такому развитию событий?

– Хоть что-то все же лучше, чем совсем ничего, – теперь он выступал уже осторожней, – чем больше задел вначале, тем больше шансов на успех в дальнейшем.

Бедолага! Он все еще верил, что даже в случае гибели Земли сможет выкрутиться и найти свое место в новом мире. Я-то прекрасно понимал, что никакого нового мира не будет, но посвящать Гершина в свои соображения пока не собирался. Зачем нам еще один повод для уныния и депрессии, мы лучше пойдем в обход.

– Абсолютно верно, – я согласно кивнул, – однако также верно и то, что не стоит складывать все яйца в одну корзину. Подумайте о тех выгодах, которые вы могли бы извлечь в случае успеха нашего проекта. Тут маячат весьма недурные дивиденды.

– А поподробней? – в глазах моего собеседника засветился интерес.

– Ну, к примеру, сколько бы Вы согласились отдать за такой заголовок: «Компания „Орбитрак“ спасает Землю!» или: «Специалисты „Орбитрака“ реализуют план защиты от солнечного излучения» или: «Благодаря „Орибитраку“ у человечества появился второй шанс…»

– Ладно, хватит, – оборвал меня Гершин, – что ты хочешь этим сказать?

– Можно все оформить таким образом, чтобы инициатива исходила от Вашей компании и от Вас лично. Вы будете как минимум месяц красоваться на передовицах всех основных информационных изданий, название Вашей компании будет у всех на слуху. Лучшей рекламы и желать нельзя. Если дельце выгорит, то Вы сможете заработать на этой раскрутке столько, сколько Вам и не снилось.

– А если не выгорит?

– Ну, тогда всем будет уже все равно. Вы, во всяком случае, ничего не потеряете.

– Кроме одной из драг.

– Да ладно Вам! Не мелочитесь!

– И где гарантии, что никто не вылезет и не объявит, что на самом деле идея была не моей?…

В общем, через несколько минут все вопросы были улажены. Как ни крути, а Гершин был в первую очередь бизнесменом и хорошо умел считать деньги. А мой подарок, если распорядиться им с толком, стоил целое состояние. Так что наш ужин даже остыть не успел.

Поскольку Жан всегда следовал принципу «трапезе – время, работе – час», то решительно пресекал любые попытки затеять за едой разговор о делах. Так что я на некоторое время был избавлен от необходимости погружаться в неприятные объяснения и сосредоточился на своей тарелке.

Ужин был, по обыкновению, великолепен. Я, правда, не могу с уверенностью сказать, что именно мы ели, но не потому, что мою голову занимали посторонние мысли. Просто Жан невероятным образом умудрялся из самых обыденных замороженных полуфабрикатов приготовить нечто такое, что можно было с легкостью принять за настоящий деликатес. И пережевывая кусочек куриного филе, Вы вполне могли пребывать в уверенности, будто наслаждаетесь запеченной осетриной. И мысль о том, как Жан мог бы развернуться, дай ему в руки нормальные продукты, меня даже немного пугала. Закормит насмерть, как пить дать.

Но все хорошее, как известно, рано или поздно заканчивается. Борис отодвинул от себя пустую вазочку из-под десерта и сытно крякнул.

– Ну-с, юнга, расскажи-ка нам всем еще раз, в чем состоит суть вашего гениального плана, и какая роль в нем отведена нашей доблестной бригаде гениев.

Я тяжко вздохнул и выложил на освобожденный от посуды стол свой планшет. Для подобных случаев у меня была заготовлена простенькая, но доходчивая презентация, объясняющая идею пылевого «зонтика». С ее помощью весь мой доклад уложился в какие-то пять минут. Тут и объяснять-то было особо нечего, даже первоклассник все бы понял без особой натуги.

– А что, proposition pertinente, – заключил Жан, с довольным видом потирая подбородок, – слышь, Гильгамеш, ты ведь сможешь такое провернуть?

– Отчего нет? – буркнул здоровяк.

– Ну что, Боров, – повар ткнул капитана в бок, – беремся?

Борис, однако, не спешил с выводами, слегка наклонив голову набок и изучая мою схему, словно сорока, с подозрением рассматривающая блестящую пуговицу. Он молча переводил глаза с планшета на меня и обратно, что-то обдумывая. Даже говорливый Жан сообразил, что вопрос, похоже, не так прост, как казалось поначалу, и терпеливо ожидал капитанского решения.

– Судя по твоей кислой физиономии и тяжким вздохам, в деле имеются некие подводные камни, – Борис выпрямился и нацелил на меня свой фирменный пронзительный взгляд, – я прав?

– Увы, да.

– Докладывай.

– Проблема в том, что никто не может сказать, когда именно Солнце решит сделать «Бум!». Хотелось бы, конечно, провернуть проект «Ожерелье», потом не спеша свернуться и отчалить, но гарантировать такой расклад я не могу, – я не выдержал и снова вздохнул, – может случиться так, что вспышка произойдет в тот момент, когда драга еще будет находиться в точке Лагранжа. В таком случае у ее экипажа уже не будет возможности эвакуироваться. Не хватит времени.

– Печально, – голос Бориса был спокоен и сух, что, как я знал, не предвещало ничего хорошего.

– Мы перебрали все мыслимые варианты, но так и не смогли ничего придумать.

– И Луцкий отправил тебя уговорить нас согласиться на эту суицидальную миссию, – старик трескуче хохотнул, – а почему не сам? Совесть проснулась? Раньше у него, помнится, таких трудностей не возникало.

– Он искренне сожалеет о том, что произошло тогда, – пробормотал я, понимая, что самые худшие из моих опасений начинают сбываться, – и просит у Вас прощения.

– Прощения? Ха! Так пускай сам к нам прилетает, поговорим по душам, вспомним былое, тогда я, быть может, его и прощу, кто знает, – Борис сложил руки на груди, – а присылать вместо себя малолетнего пацана, который должен по его прихоти отправить людей на смерть – это несерьезно. Не по-мужски как-то.

– Хм, дело обстоит не совсем так, – я машинально провел ладонью по вспотевшему лбу, – эта операция – не его прихоть. Идея была моей.

– Твоей!? – одна из бровей Бориса удивленно взлетела вверх, собрав морщинами кожу по всему его лысому черепу.

– Ну да. Поначалу я считал ее исключительно удачной, пока мне не указали на имеющиеся риски. Но поскольку других сколь-либо дельных предложений не нашлось, то приходится использовать то, что есть, – у меня вырвался очередной вздох. Проклятье! Перед никарами выступать и то легче было, – а поскольку всю кашу заварил я, да еще и вас приплел, то мне показалось, что будет правильным, если я сам вам обо всем и расскажу.

– Что ж, вот ты и рассказал. Это, конечно, несколько меняет дело, но что дальше-то?

– Дальше? – я замялся, чувствуя, как снова покрываюсь потом, – поскольку я не ваш босс и даже не генерал, то приказывать я не имею права. Я могу лишь просить. Не от лица огромного и безликого человечества, а от себя лично. И я прошу вас помочь нам спасти Землю. На свете встречаются вещи, ради которых не жалко и жизнь отдать, и мне кажется, что эта задача из их числа. Как-то так.

Последовавшая пауза была значительно длиннее, нежели моя краткая речь. Никто не хотел нарушать молчание первым, но, как и следовало ожидать, раньше всех сдался нетерпеливый Жан.

– Ну же, братва, ne presser! Скажите хоть что-нибудь!

– А собственное мнение у тебя есть? – прищурился Борис.

– Если у нас все получится, то мы спасем несколько миллиардов человек, да и сами, возможно, уцелеем, – повар развел руками, – а коли так и будем тут сидеть и рассуждать, то все подохнем, полные сожаления и раскаяния.

– Ишь, как запел! – усмехнулся капитан, – ладно, с тобой все ясно, а ты, Гильгамеш? Что скажешь?

– У меня, м-м-м, есть одна, м-м-м, просьба, – наш механик всегда плохо ладил со словами.

– Мы все внимание.

– Если в нашу честь, так сказать, посмертно, решат назвать, ну, улицу там или… то есть… ну… Я просто… хотелось бы, чтобы это была нормальная улица, а не какой-нибудь чумазый переулок, – Гильгамеш смущенно поскреб в затылке, – вот.

После секундной задержки столовую сотряс взрыв дружного хохота.

– Вот это я понимаю! – Борис утер слезящиеся от смеха глаза, – прямо в самый корень! Наш человек, сразу видно!

– А что я такого сказал? – Гильгамеш ничуть не обиделся, – ведь бывает же, назовут в честь какого-нибудь маршала улочку, которой даже на карте места не нашлось. Позор, да и только. Мне кажется, мы заслуживаем лучшей участи.

– Не то слово, – поддакнул Жан, – nous ne approuve pas! Нам нужна широкая, солидная улица, где-нибудь в центре. И, кстати, зачем мелочиться? Давайте уж тогда каждому по персональному проспекту.

– Ага! – капитан аж красными пятнами пошел, – бульвар имени меня, аллея Гильгамеша, шоссе Жана и проезд Толика…

Все веселье вдруг словно оборвалось, и наши головы синхронно повернулись к самому юному члену команды. Про него-то мы и забыли вовсе. Ведь было бы неплохо поинтересоваться мнением всех заинтересованных лиц.

Толик являл собой жалкое зрелище. Бледный до легкого салатового оттенка, с широко распахнутыми глазами и подрагивающими губами – он явно не был готов к подобному самопожертвованию. Его дядя, или кем там приходился ему Гершин, вряд ли обещал своему племяннику такой поворот дел. Было ясно, что мальчишка совсем не в восторге от моего предложения, но спрашивать его об этом прямо представлялось не совсем тактичным.

– Э-э-э, кхм, – подал я голос, – Толику своя улица не понадобится.

– Это почему? – Борис снова приподнял бровь.

– С сегодняшнего дня я снова ваш связист.

Следующая неделя была под завязку забита всяческой суетой, связанной с переводом «Берты» на новое место работы и отладкой оборудования. После того, как Борис вывел драгу в требуемую точку, раскрутил и стабилизировал ее, мы с Гильгамешем приступили к испытаниям нашего гибрида буровой установки и реперного визира системы дальней связи. Все лунные базы к этому моменту уже давно эвакуировались, а потому Гильгамеш мог не беспокоиться, что ненароком засосет кого-нибудь в заборный портал. К счастью, слепневские программисты не подвели, и мы попали в цель с первого же выстрела. Вскоре мы уже игрались с глубиной забора с тем, чтобы получить максимально плотное облако пыли. Если черпнуть слишком глубоко, то на выходе получался фонтан раскаленной магмы, а если забрать от самой поверхности, то вылетала россыпь булыжников, ничего толком не заслоняющих. Гильгамеш потратил на поиски оптимального варианта два дня, но в итоге он получил тугую струю мелкого песка, который и от излучения защищал, и солнечным ветром не так быстро сдувался.

Подумать только, еще недавно мы не были уверены, что вообще сумеем в Луну попасть! Ай да мы, ай да сукины дети!

Сложно описать словами чувства, которые я испытал, когда стало понятно, что моя идея действительно работает. Хоть все и делали вид, что уверены в успехе, в глубине души у каждого, и у меня, в том числе еще оставались сомнения. Но уже к исходу первой недели сформированное нами облако пыли создало такой заслон для солнечного света, что это смогли почувствовать на себе все обитатели Земли.

Среднесуточная температура снизилась на несколько градусов, и впервые за многие месяцы все смогли вздохнуть с облегчением. Да и на борту «Берты» обстановка перестала напоминать финскую сауну.

Гершин буквально купался в свалившейся на него славе. Он не упустил тот шанс, что я ему подарил, и использовал его на все сто. Недели две «Орбитрак» не сходил с первых страниц, а довольная физиономия нашего босса отметилась почти на всех глянцевых обложках. Свои пятнадцать минут славы мы, впрочем, тоже получили. Народ ведь хотел знать имена героев, и Гершину пришлось поделиться своей популярностью с нашим экипажем.

К сожалению, наш успех являлся в действительности лишь временной передышкой. Следящие за Солнцем спутники каждый день присылали доклады один тревожнее другого. Зона дестабилизации росла все быстрее и неуклонно приближалась к поверхности звезды. Счет оставшегося до взрыва времени шел уже на недели, и даже дни.

В данной ситуации руководство Проекта приняло непростое, рискованное, но единственно верное решение, и в один из апрельских дней вся громада «Ожерелья» стронулась с места и, медленно набирая ход, двинулась к Земле. Еще не все монтажные и наладочные работы были к этому моменту завершены, но дольше медлить было нельзя. Путь до цели занимал около месяца, и за оставшееся время требовалось все доделать.

Соответствующее сообщение прозвучало настолько буднично, что я даже не сразу сообразил, о чем вообще идет речь. Ведь если подумать, то был еще один перейденный Рубикон, еще одни сожженный мост, отрезающий обратный путь. Теперь мы могли двигаться только вперед.

Точно таким же рубежом, но поменьше, лишь для нас четверых, стало отбытие челнока, висевшего у нас на стыковочном узле на случай срочной эвакуации. Эти простенькие аппараты не предназначались для длительных полетов и нуждались в регулярной заправке и обслуживании своих систем. Его отстыковка стала для нас чем-то вроде перерезания пуповины, знаменующего собой начало самостоятельной жизни. Теперь «Берта» оставалась один на одни с обезумевшим светилом, готовым поглотить ее в любой момент. Оптимизма, скажем честно, это не добавляло.

Несмотря на то, что все мы находились «в одной лодке», накапливавшееся напряжение то и дело выплескивалось в эпизодических вспышках эмоций, поводом для которых мог стать любой пустяк. Легче всех заводился Жан, и почти каждая наша трапеза оказывалась приправлена его раздражением и недовольством. Я тоже огрызался то и дело, но мои выбросы не шли ни в какое сравнение с руладами Бориса, каждое выступление которого тянуло на шедевр. Его словесные построения иной раз оказывались столь витиеватыми и изощренными, что невольно вызывали противоположную реакцию, вплоть то дружного хохота, на чем конфликт обычно и исчерпывался. Один лишь Гильгамеш сохранял внешнюю невозмутимость, но все мы с содроганием ожидали момента, когда эту несокрушимую дамбу все – таки прорвет. Любой взрыв на Солнце хлопушкой покажется.

Очередной важной вехой явилось первое пробное включение портала «Ожерелья». Ход испытаний транслировался в прямом эфире и вся планета, прильнув к экранам, с замиранием сердца следила за процессом, хоть многого и не понимала. У меня при этом, помимо всего прочего, имелся еще один, личный повод для беспокойства.

Я прекрасно осознавал, что в случае неудачи, вне зависимости от истинных ее причин, у руководителей проекта будет весьма сильный соблазн свалить все на ошибки в расчетах Куберта, тем более что сказать что-либо в свою защиту он уже не мог. Не знаю, как остальным, но мне такой поворот был бы крайне неприятен, а потому я волновался вдвойне.

Конечно же, в первый раз не все вышло гладко, да никто всерьез на это и не рассчитывал. Огромным достижением можно было считать сам факт того, что портал вообще удалось открыть. Да, он оказался чертовски нестабильным и схлопнулся меньше, чем через минуту, но для начала и это было отличным результатом. Дальше начиналась большая и кропотливая работа по настройке, юстировке и поиску оптимальных параметров, ведь процесс прохода целой планеты через портал должен был занять более двадцати минут, и никому не хотелось ненароком разрезать наш шарик в случае сбоя. Требовалось добиться устойчивой работы портала в течение получаса как минимум, но то представляло собой уже чисто техническую задачу. Главное, что сам принцип подтвердил свою жизнеспособность, и Куберт мог быть спокоен.

Обнадеживающие результаты испытаний наполнили сердца людей хорошей порцией оптимизма, что на тот момент было ох как необходимо! В последующие дни работу портала удалось отладить до вполне приемлемых значений времени удержания и запаса по мощности, вот только нам на «Берте» от успехов команды «Ожерелья» веселее не стало. Ударная волна, набирая мощь, продолжала двигаться к поверхности нашего светила, и одному Богу было известно, кто раньше достигнет финиша – она или «Ожерелье».

История человечества, пожалуй, еще не знала более азартной гонки, ставкой в которой выступало само его существование. И нам оставалось лишь молиться, чтобы удача оказалась на нашей стороне.

Но, видимо, молились мы недостаточно усердно.

Активные коронарные выбросы массы начались буквально за день до прохода через портал. Первые вспышки, к счастью, оказались направлены в противоположную от Земли сторону, но все же уничтожили один из спутников, наблюдавших за светилом. У нас оставалось еще три, но этот несчастный служил для нас примером того, что нас вполне может ожидать в самом ближайшем будущем. Частота вспышек неуклонно росла, и полномасштабный взрыв оставался вопросом считанных часов.

По просьбе Слепнева мы до минимума сузили разброс пыли, оставив фактически неподвижный и направленный точно на Солнце факел из камней и песка. Если бы очередной выброс оказался бы направлен прямо на нас, то такое решение могло бы выиграть для Земли еще несколько дополнительных минут.

Для Земли, но не для нас на «Берте».

Мы, вместе с остальным человечеством были всецело поглощены прямой трансляцией с «Ожерелья», когда поступил вызов. На экране монитора, покрытый рябью эфирных помех, показался сам Луцкий, выражение лица которого не предвещало ничего хорошего. Думаю, каждый из нас сразу же сообразил, что именно генерал готовится нам сообщить. И мы не ошиблись.

– У меня плохие новости, ребята, – начал он без лишних затей, – Солнце пошло вразнос, вспышки наблюдаются по всем направлениям, так что фактически речь идет о взрыве. Первая волна уже достигла орбиты Меркурия, и до Земли ей остается меньше трех часов. Мы надеемся завершить прохождение через портал к этому времени, но для успеха операции требуется удерживать защитный экран до самой последней минуты.

– Вас понял, – отрывисто сказал Борис после непродолжительной паузы. Они с генералом впервые смотрели друг на друга спустя столько лет, и я беспокоился, не заискрит ли между ними, – можете на нас рассчитывать.

– Я… я не знаю, что тут сказать, – изображение задрожало, пошло рябью из-за помех, вызванных бушующим в космосе штормом, – для меня было честью служить. и работать вместе с вами. Спасибо и простите.

Картинка рассыпалась на квадратики, и связь окончательно прервалась, избавив и Луцкого и нас от дальнейших объяснений.

– Ну вот и все, – мрачно резюмировал я.

– «для меня было честью.» – передразнил генерала Жан, – я аж чуть не прослезился. Помру теперь с чувством собственного достоинства и высоко поднятой головой. A la heros de la guerre!

– Умолкни, клоун! – осадил его капитан, – ему ничуть не легче, чем нам. Иногда умереть проще.

– Ладно, ладно. Остынь, Боров, – Жан всплеснул руками, – но что нам-то теперь делать?

– По-моему, задача была поставлена предельно четко. Держать щит до последнего. Какие тут вопросы?

– С этим вы и сами справитесь, но мне чем заняться? Быть может, стоит приготовить прощальный ужин? Со свечами. Le Romanesque. А?

– С кем это ты прощаться надумал?

– Ну как же? Мы ведь через пару часов это. того.

– А вот это ты брось! – строго покачал головой Борис, – я пока еще капитан, на «Берте» никто не помрет, без моего приказа. А пока вы еще живы, я приказываю немедленно приступить к поискам путей спасения!

– То есть!? – хором воскликнули мы.

– Когда вы перестанете сражаться за свою жизнь, тогда точно сдохнете, а покуда вы еще живы, бейтесь до последнего! Помните притчу про двух лягушек, угодивших в крынку с молоком? То-то же! Так что давайте, шевелите лапками!

– Но… но что мы можем сделать!? – в отчаянии воскликнул Жан, – у нас нет ни единого шанса!

– Ты уверен, что рассмотрел абсолютно все доступные возможности?

– А какие еще возможности у нас есть?

– Давайте рассуждать вместе, – Борис вымученно усмехнулся, и я понял, насколько нелегко дается капитану этот показной оптимизм. Скорее всего, он затеял импровизированный мозговой штурм лишь для того, чтобы скрасить ожидание конца, – что есть в нашем распоряжении? Предлагайте любые, даже самые безумные варианты, сгодится все.

– Да что тут рассуждать! – Жан упорно сопротивлялся, не желая включаться в игру, – ну есть у нас портальный генератор, но что от него толку-то!?

– Почему?

– Смеешься, да? Ну ладно, коли ты так хочешь. – он вздохнул, и уставившись в пространство перед собой, начал докладывать как школяр, отвечающий зазубренный урок, – портальный генератор работает только когда «Берта» находится в транспортном состоянии со сложенными мачтами. А за оставшееся время свернуть мачты мы не успеем, скорее, порвем их и только. Вот и весь сказ.

– Мачты можно отстрелить, и. – встрял я и тут же запнулся, – хотя да, глупость сказал.

– Без реактора мы далеко не улетим, это верно, – кивнул Борис, – на маневровых двигателях тоже не особо погоняешь. Какие есть еще предложения?

– Спасательная капсула, – вспомнил повар, – но что с того? Il n'en resultera rien de bon.

– Ну, не скажи, – капитан поскреб бугристую лысину, – у нее все же теплозащита какая-никакая имеется.

– Думаю, против вспышки, способной испепелить целую планетную систему, она не устоит, – проворчал я, – калибр не тот.

– Калибр. – глухим эхом повторил за мной Гильгамеш, задумавшись о чем-то своем.

– Согласен, не устоит, но продержится чуть дольше, а это уже плюс, – продолжал гнуть свою линию Борис.

– Приделать бы к ней парус, да рвануть на этой вспышке, как на попутном ветре, – чуть ли не мечтательно проговорил Жан.

– И из чего ты собираешься свой парус сделать? И ты прикинул, с каким ускорением мы «рванем», если твой замысел вдруг удастся?

– Да я так, la fantaisie futile. Ты же сам велел высказывать даже самые безумные идеи.

– Ладно, попытка засчитана. Что еще у нас есть?

– Буровой портал, – пророкотал Гильгамеш.

– Есть такое, – кивнул капитан, – но чем он может нам помочь?

– Он работает в обе стороны, – напомнил здоровяк, – его максимальный створ – почти десять метров. Диаметр капсулы – около пяти.

– То есть… – в рубке повисла жуткая, звенящая от напряжения тишина. Каждый из нас боялся неосторожным словом или резким движением вспугнуть зыбкую надежду, от которой мы уже готовы были окончательно отречься.

Первым не выдержал, естественно, Жан.

– Mon Dieu!!!! – заорал он, – так мы же можем через эту форточку выпорхнуть вообще куда угодно!!!

– Ну, не совсем куда угодно, – поправил его я, – дальность действия системы наведения ограничена. Мы даже до Марса не допрыгнем.

– До Марса и не потребуется, – заметил Борис, пристально глядя на Гильгамеша, – достаточно скакнуть к Земле и нырнуть в «Ожерелье» вместе со всеми. Это возможно, Ян?

На моей памяти капитан впервые назвал нашего техника по имени. Что– то здесь было нечисто.

– Да, вполне, – отозвался тот, – только прицелиться поточнее надо.

– Ah! Diable! Черт! Черт! – Жан аж подпрыгивал, – ну, чего же вы сидите? – Есть одна закавыка.

– Какая еще закавыка? – почуяв неладное, повар угомонился и сел обратно в кресло.

– Буровым порталом кто-то должен управлять.

Наши с Жаном головы повернулись к Гильгамешу.

– Ну. я. – мой мозг лихорадочно искал выход из ситуации, – можно настроить удаленный терминал на планшете и управлять порталом прямо из капсулы.

– Извини, Олежка, но это не сработает, – тяжеленная рука техника легла на мое плечо, – сам видишь, какие помехи. Слишком ненадежно.

Жан тоже попытался высказать какое-то предложение, уже не помню, в чем именно оно состояло, но также потерпел неудачу. В рубке снова повисло тягостное молчание. Я почувствовал, как у меня на глаза наворачиваются слезы. Мы все прекрасно осознавали положение дел и, соответственно, понимали, что вариант у нас всего один. Обсуждать здесь было нечего.

– Да ладно вам, мужики! – Гильгамеш крепко встряхнул нас, – что носы повесили? Я в этот наперсток все равно бы не поместился. В люк бы не пролез.

Я против собственной воли улыбнулся, а Борис, воспользовавшись моментом, хлопнул в ладоши и привычным громким и трескучим голосом начал раздавать указания.

– Так, для того, чтобы в окошко было легче попасть, нам стоит максимально замедлить вращение драги. Я задействую тормозные двигатели, а ты, Гильгамеш, раздвинь штанги на максимум.

– Понял, – здоровяк нырнул в свое кресло и принялся за работу. Глядя на то, как его большие пальцы летают над панелью, невозможно было поверить, что этот человек только что сам подписал себе смертный приговор. Сейчас он всецело сосредоточился на работе, и ничего более для него не существовало.

– Юнга! – капитанский окрик вывел меня из задумчивости, – перенастрой систему наведения, чтобы она теперь целилась в верхние слои земной атмосферы с противоположной стороны от «Ожерелья». Высота – километров сто тридцать – сто пятьдесят.

– Принято! – я повернулся к своему монитору, краем уха слушая, что Борис приказывает Жану.

– …неизвестно, куда нас зашвырнет, а потому нам нужен запас продуктов и всего прочего, чтобы протянуть хотя бы несколько дней.

– J'y suis! Палатка, походная плитка, аварийный маяк – это все должно быть в капсуле, но надо взять еще.

– Жан, ты можешь просто пойти и собрать все, что нужно, а? Молча?

– Oui! Да-да, уже бегу! – повар выскочил за дверь, и капитан смог, наконец, и сам склониться над пультом.

Где-то в глубинах «Берты» заскрежетали раздвигаемые фермы, а вскоре к ним присоединились и тормозные двигатели, наполнив помещение вибрирующим гулом. По примеру Гильгамеша, я также полностью сконцентрировался на своей задаче, ведь чтобы достичь цели, каждый из нас должен был выложиться по максимуму. Сейчас малейшая оплошность могла стоить жизни, а времени до сдачи экзамена нам оставалось лишь пара часов.

К тому моменту, когда пол под ногами вздрогнул, ознаменовав тем самым окончание развертывания ферм, я успел выполнить все требуемые расчеты и перепроверил их три раза, причем разными способами. Все было точно. Манящий голубой ободок Земли неподвижно застыл в поле зрения одного из визиров, и портал теперь можно было перенацелить в любую секунду.

– Так, приехали, – констатировал Борис, – юнга, твой выход. У тебя все готово?

– В лучшем виде!

– Г ильгамеш?

– Порядок!

– Замечательно! Тогда выдвигаемся! Собирайте свои манатки, и через пять минут встречаемся у лифта. Опоздавших ждать не будем, этот рейс – последний.

Пока мы неслись в лифте к причальному уровню, никто из нас не проронил ни слова. Я то и дело украдкой бросал взгляд на Гильгамеша, который неподвижно сидел у стены, закрыв глаза и с таким умиротворенным видом, словно отправлялся в отпуск.

По прибытии на место мы занялись перетаскиванием собранных Жаном вещей к люку капсулы, ее расконсервацией по ускоренному аварийному протоколу, погрузкой, проверкой систем… В общем, особо скучать было некогда, а потому для всех нас (ну, для меня, по крайней мере) момент прощания наступил несколько неожиданно. Только что мы препирались с Борисом, рассовывая мешки по углам и без того не особо просторной капсулы, которая в результате стала походить на консервную банку для трех тщедушных селедок, как вдруг все закончилось, и мы повисли возле люка, не зная, что сказать. Да и что сказать на прощание человеку, который добровольно согласился пожертвовать собой ради твоего спасения? Я, во всяком случае, таких слов не знал.

– Ну что, парни, – Гильгамеш ободряюще улыбнулся, – счастливо добраться!

Он сгреб нас в охапку своими огромными ручищами, и в этот короткий миг мы ощутили себя не просто слаженной командой, а настоящей семьей. Никто не пытался скрыть слез.

Мы с Жаном забрались в капсулу первыми, поскольку ее теснота диктовала определенную последовательность посадки. Узкий люк скрыл от нас Бориса с Гильгамешем, и мы могли лишь слышать их голоса.

– Да не переживай ты так за меня! Я уже умирал и не раз. Разгерметизация, декомпрессия, потеря сознания – я даже ничего не почувствую.

– Проклятье, Ян! Я – капитан, и это я должен был покидать «Берту» последним! – Борис витиевато выругался, – это неправильно!

– У тебя еще есть возможность подать в отставку и назначить капитаном меня, – у техника еще оставались силы, чтобы шутить!

Вместо ответа старик лишь снова устало чертыхнулся и напоследок сказал всего одно слово:

– Спасибо.

Через секунду в люке показалась его лысая голова, и Борис, извиваясь угрем, втиснулся на свое место пилота между мной и Жаном. Уместить здесь еще и Гильгамеша и вправду представлялось совершенно невозможным. Крышка с глухим стуком закрылась, и нас осталось только трое. Мы пристегнулись к своим креслам и приступили к полагающимся проверкам систем и оборудования. Жан зачитывал параграфы из инструкции, а мы с Борисом дергали за тумблеры и сверяли показания на мониторах. Мучиться переживаниями было все так же некогда.

– Так, народ, время до входа в «Ожерелье» – минус две минуты, – раздавшийся из динамика голос техника заставил меня вздрогнуть, напомнив о том, что происходит вокруг. По моим венам хлынула свежая волна адреналина, и я почувствовал, как покрываюсь потом, – расчетное время прохождения планеты через портал – двадцать минут. Нас просили держать экран до последнего, а потому времени у вас будет немного. Я переключу буровой портал на Землю минут за десять до конца прохождения. Боров, тебе десяти минут хватит?

– Придется постараться.

– И я бы не советовал вам отстыковываться, пока портал фонтанирует пылью. Кто знает, как ваша жестянка себя поведет.

– Согласен, – Борис подтянул к себе консоль управления и положил руки на джойстики, – будем ждать твоей отмашки.

Черт! У него было всего-навсего десять минут, чтобы отстыковать капсулу, проверить работоспособность ее двигателей, облететь вокруг драги и нырнуть в портал. Для такого маневра требовалось быть не просто хорошим пилотом, а настоящим асом. Только бы легенды насчет талантов нашего капитана не оказались пустопорожней болтовней!

Чтобы хоть как-то скрыть дрожь в руках, я схватился за планшет и вывел на экран картинку с главного визира. От вида такого родного голубого шарика защипало в глазах. Картинка то и дело подергивалась рябью из-за сильных помех, так что Гильгамеш был прав, в таких условиях доверять свои жизни радиосвязи было бы чересчур рискованно.

Из интереса я переключился на камеру, направленную в сторону Солнца, но увидел лишь зловещее багровое марево, в глубине которого чудилось какое-то движение, словно исполинская личинка шевелилась внутри своего полупрозрачного кокона. От мысли о том, что будет, когда она вырвется на волю, становилось не по себе, и я переключился обратно.

– Минус одна минута, – объявил Гильгамеш.

Какая-либо связь с Землей отсутствовала абсолютно, а потому мы и понятия не имели, как обстоят дела на «Ожерелье». Нам оставалось лишь с замиранием сердца смотреть на экранчик и ждать. Происходи все это в кино, атмосферу бы органично дополняла напряженная, давящая музыка, но нам аккомпанировало только ровное гудение моторов и шипение пневматических магистралей. Напряжения нам и без музыки хватало.

– Пора бы уже… – проворчал Борис.

Я до рези в глазах таращился на монитор, хотя понятия не имел, что именно должен увидеть. Быть может, процесс уже в разгаре, просто со стороны этого не видно? Или наоборот, все сорвалось, и мы упустили свой единственный шанс…

– Смотрите! Смотрите! – чуть ли не взвизгнул вдруг Жан, тыча трясущимся пальцем в экран, – это оно!?

– Да что ж ты так орешь-то!? – капитан недовольно отодвинул в сторону его руку и подался вперед, – ишь ты!

На левом краю земного диска появилась и начала расти черная тень. Это напоминало затмение, но когда я увеличил масштаб изображения, стало видно, как сквозь эту самую «тень» просвечивают звезды.

– Господи Иисусе! – прошептал потрясенный повар, – оно и вправду.

У меня самого нестерпимо защекотало под ложечкой и почему-то захотелось жалобно заскулить. Только сейчас, наблюдая за тем, как из пространства постепенно исчезает целая планета, я в полной мере осознал и прочувствовал всю безумную дерзновенность нашего предприятия.

Человек посмел восстать против установленных испокон веков законов бытия, против предначертанной ему участи, силой разума перекраивая мир по своему усмотрению. Он всегда этим занимался, но теперь осмелился на святотатство, подобного которому не ведала история. По воле Магомета гора послушно сдвинулась со своего привычного места, отправившись в путь. И при виде того, как рушатся казавшиеся незыблемыми устои, спрятавшееся в глубине меня животное начало заходилось в паническом ужасе, и начинали шевелиться волосы на голове.

– Пять минут, полет, хм, нормальный, – бесстрастно констатировал Гильгамеш, – ты готов, Боров?

– Готов. Жду твоего сигнала.

Мы продолжали неотрывно следить за тем, как пустота постепенно пожирала нашу планету, позабыв о времени и даже о том, что нужно хотя бы иногда дышать. А каково же людям там, внизу!?

– Боров, время! – скомандовал техник, – я начинаю перенацеливать портал. Можете отчаливать.

– Понял, даю расстыковку, – Борис отодвинул в сторону мою руку с планшетом, – эх, где наша не пропадала!

Он откинул защитную крышечку и дернул за красный рычаг, раскрывающий стыковочные замки. Капсула вздрогнула, качнулась, и на мониторах мы увидели медленно удаляющуюся тушу «Берты». Мозолистые руки капитана коснулись джойстиков, корпус капсулы затрясся от грохота выхлопов маневровых двигателей, и изображение поплыло в сторону, одновременно переворачиваясь против часовой стрелки.

– Смотри-ка, слушается! – Борис, похоже, и сам был немало удивлен, – но все равно, доберусь до Коли, голову ему откручу!

– Ты, главное, доберись! – простонал Жан.

– Сделаю, что смогу, но еще надо, чтобы наш юнга не просчитался.

– Олежка, mon cheri! – Жан обратил свои мольбы ко мне, – ты все проверил? Нигде не ошибся?

– Если я где и напортачил, то, думаю, мы очень скоро об этом узнаем.

Вместо ответа повар только что-то пробулькал и затих. В этот момент капсула обогнула угол драги, и правый обзорный монитор залило багровым сиянием. Казалось, что жар от накатывающейся раскаленной волны ощущается даже сквозь стальные стенки.

– Эвон оно как… – капитан бросил на экран мимолетный взгляд и снова сосредоточился на управлении.

– Так, я включаю портал, – прорезался сквозь треск и шипение голос Гильгамеша, – у вас еще три минуты.

– Мы на подходе, – ответил ему Борис, – должны успеть.

– Ага, вижу вас, хорошо идете. Продолжайте в том же духе!

На экране левого борта показался обод портала, и у меня аж перехватило дыхание. В его кольце, словно в иллюминаторе виднелось голубое сияние, такое родное и такое манящее! Мы были буквально в паре шагов от цели.

– Предупреждаю, Боров, – обеспокоенный голос Гильгамеша заставил меня в очередной раз вздрогнуть, – выхлоп двигателей может повредить портал и даже вывести его из строя. Постарайся не газовать ближе двадцати метров от него.

– Понял. Постараюсь, – голос капитана оставался спокойным и невозмутимым, но я видел, как напряглись его лежащие на рычагах руки. От него требовалось выполнить решающий точный бросок аж с двадцати метров, не имея возможности скорректировать траекторию по ходу или повторить попытку в случае неудачи. А если еще учесть, что «Берта» продолжала вращаться.

– Две минуты.

– Принято, – Борис затормозил капсулу, прицеливаясь перед последним рывком.

– После того, как вы пройдете, я портал сразу же отключу, чтобы не помешать работе «Ожерелья».

– Я понял.

– Боря, сейчас или никогда.

– Ладно, с Богом! – казалось, старик не предпринял никаких действий, но вены на его висках вздулись, будто он готовился поднять рекордный вес. А потом его руки всего один раз качнулись, выдав команду двигателям капсулы.

Голубой диск на экранах сдвинулся с места и начал приближаться. Поначалу мне показалось, что капитан промахнулся, и мы пролетаем мимо обруча, но чуть погодя сообразил, что он сделал поправку на вращение драги, и, если все верно, наши траектории должны пересечься именно там, где требуется. А ведь он успел пообщаться с этим корытом всего десять минут! Жан не преувеличивал, капитан действительно являлся настоящим асом!

– Отлично, Боря, летите прямо в десятку! – Гильгамеш тоже был впечатлен.

Обруч портала неуклонно приближался, и на его блестящих конструкциях мы видели отблески разгорающегося за нашей спиной адского зарева.

– Что бы там ни было дальше, спасибо тебе, Ян, – голос Бориса предальски дрогнул, – спасибо за все!

– Мне чертовски повезло работать с такими классными парнями, как вы! – ответ техника был уже еле различим на фоне бушующих помех, – берегите себя! Берегите Землю!

Еще несколько секунд, и мы нырнули в голубое сияние.

– Мама! – прохрипел Жан.

– А ну, не мамкать! – рявкнул Борис, – за работу!

Он развернул капсулу днищем вперед и все обзорные экраны заполонила чернота пустого космоса. Теперь мы стремительно падали навстречу пока еще далеким облакам, и встреча с ними обещала быть очень даже жесткой.

– А ты молодец, юнга, считать умеешь, – капитан сверился с показаниями приборов, – высота около ста двадцати километров, и где-то через минуту мы войдем в плотные слои. Связь есть?

Спохватившись, я вскинул планшет и обнаружил, что теперь на нем ожили каналы трансляций. Однако все они демонстрировали одну и ту же картинку – графическую схему прохождения «Ожерелья», отслеживавшую ход процесса в реальном времени. На всех каналах царила мертвая тишина, и только бесстрастные цифры в углу отсчитывали секунды, оставшиеся до окончания операции.

Сорок пять… сорок четыре… сорок три…

Не помню, когда я в последний раз засекал, на сколько смогу задержать дыхание, но сейчас я точно не сделал ни единого вдоха, пока на экране не зажглись нули, и хриплый от напряжения голос оператора объявил:

– Прохождение завершено, повторяю, прохождение завершено! Всем аварийным службам объявляется полная готовность. Мы закрываем портал.

А потом мир содрогнулся.

По самой ткани мироздания пробежала рябь, когда изрядный кусок пространства, да еще с целой планетой в придачу, взмахом хирургического скальпеля был отсечен от привычного места и вогнан на новое. Мое тело пронзила короткая судорога, и точно такая же прошила в этот миг всю Землю.

– Мама! – снова прошептал Жан, – мы все-таки сделали это.

– Сукины дети! – констатировал Борис.

В следующую секунду мир взорвался опять, но то был взрыв неконтролируемой радости, сотрясший планшет в моих руках. Все каналы начали орать что было мочи, каждый на свой лад, и их ор сливался в жуткую какофонию, в которой уже не осталось содержания и смысла, а бушевали чистые эмоции.

Наша троица, запертая в несущемся навстречу неизвестности утлой лодчонке, не смогла устоять перед таким напором страстей и также разразилась радостными воплями. Жан так разошелся, размахивая руками и распевая что-то бессвязное, что капитану пришлось его усмирять.

– Погоди горланить, мы еще не на земле.

– Это все уже второстепенно, – отмахнулся повар, но петь все же перестал, – куда хоть падаем-то?

– Ждал их гордый Потомак – под крылом Стерлитамак, – пробормотал Борис, выводя на монитор данные навигационной системы, – куда-то в Европу, в Чехию, похоже.

– О! Обожаю чешское пиво!.. аргх!

Капсулу тряхнуло так, что у меня клацнули зубы. Я уже некоторое время назад ощутил, как меня постепенно начинает вжимать в кресло, но теперь перегрузка навалилась уже не на шутку. Толчки зарядили с такой частотой, словно мы неслись на спорткаре по булыжной мостовой.

– Чевт! Я явык пвикусил! – обиженно прошамкал Жан.

Мы умолкли, поскольку в таких условиях разговаривать было просто невозможно. Приходилось прилагать немалые усилия для того, чтобы просто дышать.

Планшет в моих руках налился такой тяжестью, что держать его на весу стало трудно, да и опасно. Выскользни он из моих пальцев, так по лбу треснет, что и сотрясение мозга заработать недолго, так что я отложил его в сторону и закрыл глаза, чтобы не видеть, как на панели управления перед Борисом загораются все новые и новые красные огоньки. Старик дышал тяжело, с хрипом, но все равно не упускал возможности чертыхнуться на очередное сообщение о неполадках. Ох, и не поздоровится Гершину, когда он до него доберется.

Перегрузка начала уменьшаться, или я просто к ней привык? Сложно сказать. В любом случае, все должно было решиться в ближайшие секунды. Либо мы услышим глухой хлопок сработавшей парашютной системы, либо. либо мы ничего уже не услышим.

Ну и черт с ним! В любом случае, основную задачу, решению которой мы отдали последние два года своей жизни, нам удалось решить, а остальное теперь представлялось совершенно несущественным. В том числе и судьба трех несчастных, запертых в готовящейся отдать Богу душу дряхлой спасательной капсуле. Меня охватило удивительное умиротворение, каковое, наверное, овладевает лососем, который пробился через пороги вверх по бурной реке, чтобы отложить икру, а теперь, исполнив свое предназначение, покорно отдался на волю течения и катится вниз, безразличный ко всему. Будь что будет.

Последние сообщения, которые я успел прочитать с планшета, сообщали о зарегистрированных сейсмических толчках, выбросах лавы и пепла из дремавших доселе вулканов и подобных неприятностях. С тихоокеанского побережья поступали предупреждения об угрозе цунами. Ближайшие дни обещали быть жаркими, однако мы предвидели такой поворот и готовились к нему, так что самых тяжелых последствий, надеюсь, нам удастся избежать…

Пронзительно заверещал какой-то аварийный сигнал, и Борис снова выругался.

Однако все эти неприятности не могли затмить того неистового ликования, которое охватило всю планету. То был короткий, но яркий миг единения, когда миллиарды человек ощущали себя единой семьей, единым целым. Короткий миг, когда все человечество укладывалось в такое маленькое, но емкое слово «мы». Он очень скоро пройдет, и мы вновь вернемся к привычным раздорам и склокам, но память об этом светлом моменте навсегда останется в сердце каждого из нас.

Пусть нам предстояли тяжелые времена, ведь многое будет разрушено, транспортной и энергетической инфраструктуре будет нанесен значительный ущерб, но сейчас, когда самое страшное было позади, все это казалось сугубо бытовыми проблемами, которые вполне решаемы.

Мы восстановим города, сделав их еще краше прежнего, построим новые мосты, плотины, электростанции, проложим новые дороги…

Моих ноздрей коснулся едкий запах гари. Ну и поездочка!

…а одну из новых улиц мы обязательно наречем именем Яна Гильгена. И пусть это будет светлая, широкая улица, которая. хотя нет, пусть лучше это будет площадь. Большая, просторная, окруженная зелеными газонами и обсаженная деревьями, с лавочками, голубями, прохладными фонтанами и обязательным гранитным монументом в центре. С прогуливающимися влюбленными парами и шумной детворой.

По вечерам люди будут целыми семьями приходить на эту площадь для того, чтобы, подойдя к величественному памятнику и взявшись за руки, поднимать глаза вверх и всматриваться в пока еще чужие и незнакомые, но такие прекрасные и манящие звезды.

Звезды нового неба.

Оглавление

Часть 1 – Потрошители планет

Часть 2 – Гражданин планеты Земля

Часть 3 – Звезды нового неба Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg