«Вожак»

Вожак (fb2) - Вожак (Дикари Ойкумены - 3) 1461K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Генри Лайон Олди

Генри Лайон Олди ДИКАРИ ОЙКУМЕНЫ. ВОЖАК

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

ПРОЛОГ

«Вся наша жизнь — приказы и подчинение. Даже когда мы полагаем, что руководствуемся исключительно порывом души — мы в плену самообмана. Желудок прикажет, и сломя голову несешься в сортир. Или терпишь до последнего, не в силах оторваться от увлекательной игры. Приказы явные и скрытые, простые и сложные, моральные и преступные. Подчинение добровольное и насильственное, полное и частичное, осознанное и неосознанное.

Миллион градаций, оттенков, нюансов.

В этом плане приказы богаче смыслами, чем философский трактат. В этом ключе подчинение разнообразнее всех соблазнов Ойкумены. Можно ли организовать бытие по-другому? Вряд ли. Можно лишь мечтать о каком-то ином Космосе, где благой Творец рискнет вывести нас из тупика опостылевших взаимоотношений…

Такая мечта — иногда приказ, иногда подчинение».

Адольф Штильнер, доктор теоретической космобестиологии

— Эй! — заорал Пак. — Давай сюда!

От возбуждения карлик вышел в стойку на одной руке — и, сотрясая перила, взвизгнул сиреной:

— Быстро!

Старик вылетел на веранду, как ядро из пушки. Сравнение было архаичным, можно сказать музейным. Внешность Луция — морщины и складки, бугры и впадины, увенчанные копной седых волос, жестких как мочало — подбрасывала и более древние метафоры: стрела из лука, камень из пращи. Левую щеку от скулы до подбородка украшал пышный бакенбард пены — Луций Тумидус брился, и вопль маленького акробата застал его на середине процесса. В пижамных штанах, голый по пояс, с пенными хлопьями, упавшими на безволосую грудь, Луций выглядел бы персонажем комедии-буфф, когда б не страх в его глазах.

— Что-то с Марком?!

— Смотри!

Пак вытянул свободную руку, указывая, куда именно надо смотреть. Голосферу визора карлик развернул на манер экрана допотопного кинематографа, широко-широко, и выгнул дугой. Изображение вписалось в окружающий пейзаж не «окном», а натуральной диорамой. Под далекое фырканье бегемотов, в мерцании, обозначавшем край кадра, пронзаемые насквозь шальными бабочками с мохнатыми усиками, по подиуму расхаживали модели — большей частью мужчины. Их как одна мама делала, а не мама, так инкубатор: рост, плечи, талия, грудная клетка…

Лица значения не имели.

— Ты идиот, — внятно сказал Луций. В голосе старика пробились интонации шпрехшталмейстера Донни Фуцельбаума: когда матерый шпрех был не в духе, от его шепота шарахались тигры и укротители. — Ты кретин. Жертва аборта. Я утоплю тебя в бочке яблочного сидра.

— Завтра, — отмахнулся Пак, не меняя позы. — Завтра утопишь.

— Сегодня. Сейчас.

— Смотри, говорю! Вот ведь старый дурак…

— На Китте, во Дворце Нгбене Чаа, состоялась Неделя мужской моды, — прервала дикторша намечающуюся ссору. Кукольное личико всплыло над моделями, дефилирующими туда-сюда; казалось, дикторша вот-вот плотоядно облизнется. — В ее рамках самые знаменитые стилисты продемонстрировали свои коллекции сезона. На семь дней подиум превратился в одно захватывающее шоу. Дебютный выход Пилаччи Стефани в качестве креативного директора «Gnozis Emergeny», богемная коллекция Hyuner & Rolladson, созданная по мотивам фресок монастыря Апперальо, модели госпожи Прюдон — гирлянды цветов в сочетании с травяной мини-юбкой. Завершала показ линейка стилей скандально известного элит-визажиста Игги Добса. Вниманию публики был предложен…

Прямо на Луция шел красавец-мужчина, одетый в комплект пеньковых веревок. Гроздья узлов, завязанных с матросским талантом, частично скрывали пах, соски и пупок. Это скорее привлекало внимание, чем служило данью скромности. Двигаться путы не мешали, но кое-где веревки обвивали тело слишком туго, вынуждая жилы вздуваться, а мускулы — проявляться рельефнее. Голову модели венчал берет, сбитый на затылок. Из-под берета вился роскошный льняной чуб.

— Стоп, — сказал Луций.

Он говорил самому себе. Вряд ли «стоп», озвученный в южной ночи Октуберана, мог задержать модель на подиуме сверх положенного. Взяв с перил тряпку, которой оказались запасные шорты Пака, старик вытер мыльную пену и бросил шорты обратно. Он не осознавал, что делает: взгляд Луция намертво прикипел к демонстрации.

Второй красавец-мужчина носил бриджи до колен и приталенную размахайку. На лацканах размахайки блестели значки: ромбы, круги, зигзаги. Бриджи удерживал пояс с крупной пряжкой из грубо обработанной латуни. Странным образом пряжка гармонировала с лицом модели: брутальная утонченность, симбиоз контрастов. В походке красавца-мужчины было что-то от строевого шага.

— Марк, — кивнул Луций. — Точно, Марк.

— То-то же, — откликнулся Пак. — Сам ты кретин и жертва аборта.

Вряд ли зрители, даже поверхностно знакомые с Марком Тумидусом, уловили бы прямое сходство. Пожелай законный правообладатель — или его представитель-юрист — подать на Добса в суд, материала с гарантией не хватило бы. Но дед не мог ошибиться, видя за каждой моделью призрак внука; в особенности такой дед, как клоун Луций. Впрочем, хитровану Паку потребовалось еще меньше времени на анализ ситуации, верный вывод и крик:

«Эй! Давай сюда!»

— Нам удалось, — тоном заговорщика, провоцирующего неофита на государственную измену, сообщила дикторша, — взять интервью у Игги Добса, известного в кругах высокой моды, как Оп-ди-ду-да. Вот что ответил господин Добс по поводу нынешнего пилотного показа…

Подиум сменился крупным планом: Игги Добс собственной неповторимой персоной. Стилист был под сильным кайфом. Расширенные зрачки, капли пота на лбу, жестикуляция, слабо связанная с речью. Интервью грозило стать бомбой.

— Это не линейка, — сказал он. — Это прибросочный эскиз. На идею меня вдохновил мой друг, курсант военного училища на Тренге. Встреча с ним стала незабываемым пятном в моей жизни…

Качнувшись, Игги с нажимом повторил:

— Да, пятном! Я планирую начать переговоры с человеком, которому я обязан жизнью, чтобы приобрести права на использование базовых элементов его личного имиджа. После этого я расширю милитари-линейку, присовокупив к ней…

— Тренг? — брови дикторши, как две птицы, вспорхнули на гладкий лобик. — Училище? Мне подсказывают, что на Тренге расположено всего одно училище: семнадцатое высшее военное училище либурнариев ВКС Помпилии. Вы не ошиблись?

— Я? — Игги Добс расхохотался. — Детка, в одном моем мизинце больше ума, чем в коллективном мозгу твоей языкатой братии! Ясен пень, речь о Марке Тумидусе из семнадцатого высшего! А ты что, решила, будто я шучу?

— Но ведь это, — дикторша брезгливо скривила рот, — абордажная пехота? Вы же должны понимать, чем занимается абордажная пехота Помпилии?

Игги встал по стойке «смирно»; вернее, предпринял такую попытку — и остался доволен результатом:

— Я? Я-то понимаю! Абордажная пехота — клевые парни! Они спасли нас: меня, Латомбу, девочек… Нас жрали живьем, крошка! Высасывали через соломинку! Оп-ди-ди! И кто нас вытащил из жопы?

— Господин Добс! Мы в эфире!

— Был бы я господин Добс, если бы не мой друг Марк! Новая линейка посвящена ему, и баста. Часть гонорара я намерен перечислить в благотворительный фонд помощи ветеранам ВКС Помпилии! Ты вообще улавливаешь, как это круто? А?! Или у тебя ловилку отшибло?!

— Мы возвращаемся на подиум, — дикторша повернулась к зрителям. Лик ее был безмятежен. После того, как финал интервью с Игги Добсом вырезали монтажеры, дикторше дали время восстановить душевное равновесие. — Свою коллекцию белья демонстрирует несравненная Влада Трури. Вашему вниманию…

Пак выключил звук.

— Скандал, — заметил карлик. — Он сечет фишку, этот Добс. Нас жрали живьем, слава абордажной пехоте… Популярность на скандалах пухнет, как на дрожжах. Надеюсь, Марк понимает, что такой контракт стоит денег? Серьезных денег: вкусных, хрустящих?

— Командование, — возразил Луций. — Не разрешат.

— За чужие бабки поднять реноме абордажников? Разрешат, еще и орден дадут…

— Убери. Видеть не могу…

Диорама схлопнулась. Стало темно, веранду освещал только ночничок над входом, да звезды в небе. Луций сел на ступеньки, ладонями сжал виски. Болела голова. Переволновался, подумал он. Вредно в моем возрасте. А что полезно?

— Юбилей, — сказал старый клоун. — Круглая дата.

— Скоро, — кивнул Пак. — Где гуляем?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТИШРИ

Глава первая. Возвращение героя

I

— Кофе.

— Какой желаете?

— Любой. Покрепче.

— Хорошо, генерал.

Бармен вгляделся в знаки различия. Улыбнулся:

— Извините, военный трибун. Конечно же, трибун.

Гай Тумидус смотрел на бармена с тихой ненавистью. В сущности, бармен — рядовой боец из легиона обслуги, захватившей в плен космопорт Бен-Цанах — ни в чем не был виноват. Разве что улыбка… На ненависть Тумидусу отвели три месяца. Без малого сто дней, минувших после возвращения из Крови, изменник, легат, а ныне военный трибун ВКС Помпилии взращивал, холил и лелеял ядовитую змею, жалившую его в сердце. Он ненавидел новое воинское звание. Ненавидел семиконечные звезды на погонах. Ненавидел трибунский жезл. И ничего не мог с собой поделать.

«Есть ли что-нибудь, — думал он, барабаня пальцами по стойке, — хуже родины гневной? Родины отвергающей, изгоняющей? Разумеется, есть. Родина кающаяся, ползущая к тебе на коленях. О, это стократ хуже…»

— Ваш кофе, трибун.

— Благодарю.

Бармен улыбнулся еще раз. Тумидус содрогнулся. Невпопад он вспомнил улыбку отца: одну, другую, третью. У отца про запас имелась тысяча улыбок, усмешек, ухмылок. На любой вкус, под любую ситуацию. Среди них не было только такой, какую сейчас демонстрировал бармен.

Чучело улыбки; шедевр таксидермиста.

У гематров скверно с мимикой. Сотрудников космопорта, крупнейшего на Тишри, специально обучали верным мимическим реакциям при контакте с инорасцами. Это считалось психологически комфортным. Гипно-курсы, специальные тренировки у зеркала; раз в год — повышение квалификации за счет администрации Бен-Цанаха. Теория и практика, практика и теория. Мышца, наморщивающая бровь, при сокращении смещает брови вниз и внутрь, к переносице. Мышца, поднимающая верхнюю губу, сокращаясь, углубляет носогубную складку. Мышца смеха непостоянна, ее задача — растягивание уголков рта в стороны… Бармен в совершенстве владел мускулатурой лица. От этого совершенства хотелось биться в истерике.

— Сливки? Сахар?

— Спасибо, не надо.

Кофе был превосходен.

— Мама! Я видел этого дядю по визору!

— Не кричи, это неприлично.

— Я видел! Это не дядя! Это символ!

— Сулла, не мели чепухи…

— В визоре говорили, что он — символ!

— Символ чего?

— Каяния. Я точно…

— Покаяния?

— Ага! Символ нашего покаяния… Мама, я хочу автограф!

Мимо шла молодая семья: муж, жена, мальчишка пяти лет. За ними на поводке плыл антиграв с багажом. Помпилианцы, отметил Тумидус. Судя по наклейкам, украшавшим чемоданы, только что прилетели с Октуберана. Мальчишка приплясывал на ходу, стараясь вырвать руку из мертвой хватки матери. Мальчишка стремился в бар, туда, где пил кофе военный трибун.

— Хочу автограф!

Тумидус отвернулся. Уставился в чашку, словно в навигационную сферу на трудном участке трассы. Он боялся увидеть реакцию бармена на мелкого идиота. Три месяца, сказал он себе. Нет, не так. Тебе очень повезло, болван, что дома ты провел всего пять недель. Тридцать пять дней ада кромешного. Потом тебя вызвали на Тишри, где сплошные гематры, где улыбки — комплексная работа мышц… На память пришел Лентулл с его рассказами о неверных женах. Измена — пустяки, говорил Лентулл. Куда хуже, если она раскаялась, вернулась, а ты принял. Теперь думай: котлета — это просто котлета, или она так заглаживает вину? Секс — просто секс, или она, угадывая твои желания, просит прощения?

С ума можно сойти…

Родина угадывала желания. Меняла позу за позой, соглашалась на экстрим, лишь бы доставить удовольствие. Коллантариев-помпилианцев восстановили в расовом статусе. Присвоили звание почетных граждан империи, с правом бесплатного проезда в транспорте, включая звездолеты. В честь вчерашних изменников, ныне — героев, прошел с десяток факельных манифестаций, внушительных и многолюдных. Титулы, звания, награды и привилегии были возвращены с лихвой. Запрет посещения планет, принадлежащих Великой Помпилии либо находящихся под ее протекторатом, сняли. Земельные владения и иная недвижимость вернулись к прежним хозяевам. Налоговые льготы стали предметом зависти соседей. Если бы этим дело ограничилось, военный трибун Тумидус спал бы спокойно, не зная слово «ненависть». Ах, если бы…

Увы, родина начала каяться.

Увы дважды и трижды, родина каялась публично.

Великая Помпилия демонстрировала всей прогрессивной Ойкумене: ошиблась, виновата. Стою на коленях, бью поклоны. В документальных фильмах, транслируемых от Хиззаца до Кемчуги, освещалась личная жизнь коллантариев: неизменно моральная. В ток-шоу обсасывались поступки новоявленных любимцев публики: каждый чих превращался в подвиг. Журавли возвращались домой, во главе клина шел Гай Октавиан Тумидус. Ему достался тягчайший крест: на официальных приемах и в прямом эфире он выслушивал извинения сенаторов, наместников и первых секретарей имперской канцелярии. Слушал, кивал в особо драматических местах — и сорванным голосом хрипел, как он горд, как доволен, как страстно любит отечество.

Втайне он полагал, что легче было жить изменником.

Из архивов подняли записи триумфа, которого легат Тумидус был удостоен за высадку на Малой Туле. Эксцессы, проходящие под грифом «Особо секретно», вырезали, позорную драку с шептуном стерли. При монтаже оставили главное: гвардия в парадной форме, береты набекрень, золото шнуров. Ордена, медали — «За благородство помыслов», «За заслуги в обеспечении национальной безопасности»… В адаптированном виде триумф показывали ученикам средних школ и курсантам военных училищ. Выступать перед молодежью военный трибун Тумидус отказался наотрез. Его сняли в отдельной студии, по особому сценарию, убрали проклятья и грязную брань, наложили прочувствованный баритон диктора, подвесили название: «Символ покаяния империи» — и пустили душеподъемным роликом в дополнение к триумфу.

— Здравствуйте, офицер. Прошу прощения…

— Что?

— Вы не дадите ребенку автограф?

Сопляк победил. Смущенная — румянец во всю щеку — мамаша протягивала Тумидусу уником с развернутой сферой и лучевой стилус. У входа топтались мужчины: большой и мелкий. Они были похожи, как бывают похожи только дебилы в фазе возбуждения.

— Дам.

«Не ходи в армию, — написал Тумидус, с удовольствием глядя, как у мамаши, привлекательной женщины, отвисает челюсть. — Сиди дома, щенок. Понял?» И расписался:

«Гай Октавиан Тумидус, клоун».

— Почему клоун? — изумилась мамаша.

— Гены, — мрачно объяснил военный трибун. — Наследственность.

— Вы шутите? Шутите, да?!

— Еще кофе? — спросил бармен.

Он оставался бесстрастен, как и подобает урожденному гематру. Тумидус был искренне благодарен бармену за это.

II

Крыша и борта мобиля растворились в воздухе.

— За три месяца не налюбовались? — сварливо поинтересовался лысый Мамерк.

— За эти месяцы, — закончив возиться с настройками, Юлий Тумидус погасил командную сферу пульта, — я всего пять раз выходил за территорию нашего представительства. Дважды меня экстренно хватали за шкирку и возвращали обратно. Нет, Мамерк, я не налюбовался.

Снаружи восьмиместный «Лендер» напоминал маринованную оливку, испещренную сизыми пятнами. Стекла Юлий затенил, прозрачность корпуса выставил одностороннюю. На таких машинах, прозванных в народе «летучими бегемотами», многодетные семейства выбираются на загородные пикники. Предположить, что громоздким рыдваном воспользуется госпожа имперская безопасность, мог только законченный параноик.

«Если у вас паранойя, — вспомнилась старая, как мир, шутка, — это еще не значит, что за вами не следят». Кстати, насчет слежки. Сильно ли потроха «бегемота» отличаются от начинки стандартного «Лендера»? Охрана, конспирация, шпионские игры — все это уже не вызывало у Юлия никаких чувств, в том числе и раздражения.

Привык.

Мобиль шел в первом воздушном эшелоне: сорок метров над серо-стальным полотном наземного хайвэя. Справа и слева проплывали шестигранники офисных зданий, облицованные золотистыми панелями солнечных батарей. Столбики старинных монет, сокровищница исполина.

«Нам следовало бы учиться у гематров. Предельная рациональность, учет множества факторов, комплексный подход. Покрытие из фотоэлементов — раз. Гематрицы — дело хорошее, но дополнительная энергия лишней не бывает. Система застройки — два. Здания не затеняют друг друга; создается ощущение простора, решается проблема парковок и транспортных магистралей. Имидж — три. Недаром в „золотых“ кварталах обосновались представительства крупнейших компаний и финансовых корпораций Ойкумены. Ой, не даром! И это ясно мне, инорасцу. А гематры наверняка просчитали и „четыре“, и „пять“, и „тридцать шесть“…»

Клинок хайвея рассекал пространство, уходя вдаль, к вырастающим на горизонте терминалам космопорта. За ними, над взлётно-посадочным полем, взмывали ввысь, растворяясь в темно-синих чернилах, или, напротив, спускались с небес корабли. Слух болезненно напрягался, воспринимая тишину, как глухоту — ни грохота, ни рёва. Взгляд искал вспышку плазменного факела, выхлоп планетарных химических движков — искал и не мог уловить. Глиссады, «косые старты», атмосферные манёвры — всё, кроме строгой «вертикали» на антигравах, было строжайше запрещено. Исключения — только в случае аварийной ситуации. Аварий на Бен-Цанахе не случалось более ста лет. В первую очередь, благодаря жестким правилам безопасности и знаменитым диспетчерам Тишри, рядом с которыми сгорали от зависти супер-компьютеры.

Лучи осеннего солнца пронизывали воздух, наполняя мир светом: мягким, прозрачным. Казалось, скройся солнце за облаком, и ничего не изменится: воздух продолжит светиться сам по себе. Город кончился, потянулись крыши ангаров, складов и энергостанций. Их вид навевал уныние: панельные фотоэлементы имели цвет мокрого асфальта. Контраст с «золотыми» кварталами, по всей видимости, спланировали сознательно. Прикинув суточный грузооборот космопорта, Юлий уверился: складской комплекс уходит под землю на семь-восемь уровней, не меньше.

Он глянул на браслет-татуировку — в сотый раз за сегодня.

— Не волнуйтесь, — госпожа Зеро пожала плечами. — Успеваем с запасом.

— Я не волнуюсь.

Юлий врал; старуха знала, что он врет. Да, с вызовом подумал Юлий, волнуюсь. Пытаюсь отвлечься, как могу: изучаю пейзаж, цепляюсь за любую малозначащую мысль, достраивая к ней логическую цепочку. Чтобы это заметить, не нужно быть имперской безопасностью.

— Ресурс рабов вашего сына по-прежнему не меняется?

Вопрос застал Юлия врасплох.

— Что?

— Вы слышали.

Конечно, слышал. Просто нуждался в паузе, чтобы собраться и переключиться. Они со старухой в одной лодке, но ухо стоит держать востро.

— Нет, не меняется. Предвосхищаю ваш следующий вопрос: рабов продолжают эксплуатировать в штатном режиме.

Это был тот редкий случай, когда Юлий терялся в догадках: действительно ли госпожа Зеро не интересовалась энергоресурсом рабов Марка, утонув в державных хлопотах, или всё ей, хитрой бестии, прекрасно известно, и вопрос — лишь подводка к чему-то более важному.

Старуха молчала, сосредоточенно глядя поверх левого плеча Юлия. Очень хотелось обернуться: кто там, за спиной? Нервы, гори они огнем…

— У меня к вам просьба, эксперт.

Просьба — это плохо. Очень плохо. Если имперская безопасность не приказывает, а просит…

— Не упоминайте вслух об этом факте. Молчите даже в разговоре с теми, кто будет настаивать, размахивая высочайшими допусками.

— Почему?

— Вы хотите, чтобы Марка перевели из консультантов в подопытные кролики?

— Не хочу, — согласился Юлий. — Я вас понял.

Официально «астланский вопрос» находился в компетенции Совета Лиги, чья штаб-квартира располагалась на Тишри. С того момента, как Великая Помпилия взорвала ситуацию, бросив бомбу Астлантиды на стол председателя Совета, карусель завертелась, ускоряясь с каждой минутой. К эскадре «Гладиус», дежурящей на дальней орбите Острова Цапель, присоединились две тактические бригады кораблей Лиги. Информация по злополучной планете и её обитателям без промедления предоставлялась узкому кругу вершителей судеб цивилизованного мира — и за пределы этого круга не выходила. За сохранением тайны бдительно следили цепные псы спецслужб; волкодавы госпожи Зеро — в первую очередь.

Три месяца лихорадочного сбора данных. Исследования, экспертные оценки, консультации. Обсуждения в кулуарах; приватные беседы. Со дня на день переносилось закрытое заседание Совета. Великая Помпилия готовилась выступить с шокирующим предложением, в формировании которого госпожа Зеро сыграла не последнюю роль.

Увы, неясностей оставалось больше, чем хотелось бы. В потоке уникальных данных, поступавших из системы AP-738412, затерялась мелочь, грошовый пустячок: энергоресурс рабов Марка Кая Тумидуса всё это время оставался стабильным. Сенаторы и светила науки, представитель империи в Совете и свора его личных экспертов, политики и академики — никто не придал этому значения, не обратил внимания, попросту забыл, занят решением проблем галактического масштаба.

Хвала Космосу: помпилианцы не привыкли думать о рабах — ни о своих, ни, тем более, о чужих. О них вспоминали лишь тогда, когда у «живой батарейки» заканчивался ресурс и назревала необходимость очередного клеймения. Но если кто-то выудит из кучи хлама странный феномен; если выяснится, что батарейку можно превратить в аккумулятор с подзарядкой в режиме реального времени…

В феномен вцепятся клыками и когтями!

Весьма вероятно, что имперский представитель получит распоряжение из метрополии: не озвучивать уже готовое предложение по треклятой Астлантиде. Напротив, его обяжут настаивать на изучении ситуации, длительном и скрупулёзном. Ибо решение «астланского вопроса», в чём бы оно ни заключалось, грозило поставить жирный крест на феномене, сулившем радужные перспективы для Великой Помпилии.

Бесплатный сыр — начинка мышеловки. Старуха чуяла угрозу за сто парсеков, на сотню лет вперед. Обостренная интуиция криком кричала: берегись! Приспосабливать энергетику астлан к нуждам империи — смертельно опасно! И если кто-то заинтересуется рабами Марка Тумидуса… Всего влияния и авторитета госпожи Зеро не хватит, чтобы подавить этот интерес в зародыше.

— И попросите своего сына, чтобы он тоже помалкивал.

— Марк не из болтливых. Я переговорю с ним.

— Надеюсь, сын пошел в отца. Я рада, что у нас с вами полное взаимопонимание.

Юлий усмехнулся:

— Мы, Тумидусы, все патриоты.

Госпожа Зеро с сомнением поджала губы, но промолчала. Терминалы космопорта уже нависли над «Лендером», словно чертоги фей из детских сказок — гигантские радужные купола из поляризованного плексанола.

Машина пошла на снижение.

III

— …повторяю: в 16:42, в секторе А-шесть-прим совершила посадку частная яхта «Стриж», следовавшая по маршруту «Квинтилис — Борго — Тишри». Вниманию встречающих: экипаж и пассажиры яхты в настоящее время проходят паспортный и таможенный контроль на зеленой линии второго южного терминала. Повторяю: в 16:42, в секторе А-шесть-прим…

Пора, сказал себе Гай Тумидус. Пальцы тронули сенсоры коммуникатора, активируя «Замочную скважину». Запрос пароля; ввод пароля, полученного при въезде в космопорт. Программа индивидуального слежения, разрешенная в Бен-Цанахе, называлась как-то иначе, сухо и скучно, но все привыкли к фривольной «Скважине» и переучиваться не желали. В голосфере возник пропусной пункт: таможня, будки иммиграционной службы, скупой ручеек людей, прилетевших на яхте. Трансляция велась с камер, специально предназначенных для свободного наблюдения; при желании можно было включить звук. В случае, если пограничник или таможенник предполагал конфликтную ситуацию, камеры отключались; также они блокировались по первому требованию досматриваемого.

Последнее случалось редко: жаждешь конфиденциальности — распотрошат с тройным усердием.

Гости Тишри шли налегке. Багаж, включая ручную кладь, проверялся автоматически. Сразу после досмотра вещи отправлялись в грузовые такси-беспилотники, забронированные с борта. Первыми освободились капитан и двое пилотов. Традиция: с гибнущего корабля капитан уходит последним, а после благополучного рейса — наоборот. Следом из коридора, как пробки из бутылок с шипучкой, выскочила стайка хохочущих стюардесс. Что смешного нашли девицы в вопросах таможни, Тумидус не знал. С терпением, мало свойственным военному трибуну, он ждал; владелица яхты, по представлениям Тумидуса, должна была идти последней.

Есть женщины, которые никуда не торопятся, но везде успевают.

Он угадал: Юлия Руф замыкала процессию. Антоний, верный телохранитель, на шаг опережал Юлию, внимательно поглядывая по сторонам. Вежливость, требующая пропускать даму вперед, проигрывала схватку с профессиональными навыками. Рядом с помпилианкой шел еще один мужчина, при виде которого Тумидусу захотелось выпить стакан водки, лучше — тутовой, а еще лучше встать с табурета и сбежать на северный полюс планеты.

С Лючано Борготтой, мужем Юлии, у трибуна были общие воспоминания, и не сказать, чтоб приятные.

Поморщившись, он дал звук.

— …Антоний Дец Гракх?

— Да.

— Полтора года назад вы посещали Тишри как Антоний Гракх Дец. Какая фамилия у вас первая?

— Сейчас — Дец. В тот раз — Гракх.

— Причина?

— Это имеет значение для разрешения на въезд?

— Нет.

— В таком случае, не ваше дело, офицер.

— Вот ваш паспорт. Проходите.

Выйдя за желтую линию, Антоний остановился, поджидая Юлию. Лицо его бесстрастием могло соперничать с лицом контролера. В отличие от гематра, Тумидус знал, почему телохранитель менял порядок своего двойного номена. Когда Антоний последовал за Юлией в изгнание, старый лис постарался обезопасить многочисленное семейство Дец от лишних распросов. Верность гражданина изменнице родины — повод для сплетен и пересудов. По линии Гракхов у Антония родственников осталось мало: сводный брат, начальник военного училища на Тренге, не обремененный семьей, да двоюродная тетка, впавшая в маразм старуха-вдова.

Когда Юлии вернули расовый статус, маскировка потеряла смысл.

— …Юлия Руф?

— Да.

— Вот ваш паспорт. Проходите.

— Всего доброго, офицер.

— Нет, погодите. Задержитесь у линии.

— Проблемы?

— Ждите у линии. Лючано Борготта?

— Да.

— Вы, насколько мне известно, коллантарий?

— Ну? — голос мужа Юлии звенел от раздражения.

— Ваша жена — тоже коллантарий?

— Это что, преступление?

Вот так всегда, говорил весь вид Лючано Борготты. Стоит куда-нибудь прилететь, и начинается кавардак. Скоро уже по нужде нельзя будет сходить, чтобы из унитаза не грянул окрик: «Стоять! Ноги на ширине плеч!». С трудом удерживаясь от желания надерзить погранцу, Лючано засунул руки в карманы, выпятил грудь — и стал похож на драчливого петуха. Присутствие супруги лишь разжигало в нем боевой пыл.

— Почему вы прилетели на яхте?

— А как мы должны были попасть на Тишри? Пешком прийти, что ли?!

— Вы коллантарии. Вам не нужна яхта. Повторяю вопрос…

— Не надо, я понял. Офицер, коллант — это группа из шести-семи участников. Вдвоем мы с женой, как бы нам ни хотелось, не в состоянии образовать полноценный коллант. А тащить за собой с Китты на Квинтилис, с Квинтилиса на Борго, а потом — с Борго на Тишри еще пятерых человек…

— Ясно. Проходите.

— …у которых полным-полно своих собственных дел и забот…

— Господин Борготта, вы свободны.

— …и которым нет дела до причуд тишрийских сторожей…

— Повторяю: свободны. Вы тоже, госпожа Руф.

Продолжая бурчать, Лючано догнал жену. По мере удаления от ретивого контролера он повышал градус речи: упреки перерастали в оскорбления, а оскорбления — в откровенную брань. Чувствовалось, что сегодня не лучший день в жизни заведующего кафедрой инициирующей невропастии.

Жизнь налаживается, подумал Гай Тумидус, следя за взбешенным Борготтой. Если он не остынет в ближайшие полчаса, я соглашусь, что день прожит не зря. Набрав прямой индекс связи с Юлией, трибун повернулся к бармену:

— Как называется ваше заведение?

— «Золотой ключ».

— Спасибо.

В сфере было хорошо видно, как Юлия кивает. Имплантант за ухом позволял ей слышать диалог Тумидуса с барменом так же ясно, как если бы помпилианка находилась у стойки. Трибун не стал добавлять «Жду здесь!» или что-то в этом роде. Юлия терпеть не могла дополнительные разъяснения, полагая их пустой тратой времени. Хочешь увидеть разъяренную львицу? — начни нудить в беседе с госпожой Руф.

— Накройте столик на четверых, — велел Тумидус. — Там, в углу.

— Сделаете заказ?

— Графинчик водки. Тутовая есть?

— Есть, — бармен ничуть не удивился. — Выдержанную?

— Разумеется. Легкая закуска на ваше усмотрение.

— Кофе?

— Всем, кроме меня. Дальше — по обстоятельствам.

IV

— Кофе?

В последнее время Юлий возненавидел кофе. Еще бы, если твой организм пропитался им насквозь! Работать приходилось сутки напролёт, а от синтетических стимуляторов Юлий отказался наотрез. Сейчас он и без кофеина был на взводе.

— Минеральной воды. Похолодней.

Мамерк фыркнул с осуждением: вопрос предназначался госпоже Зеро, а консультант беспардонно нарушил субординацию.

— И мне воды, — кивнула старуха.

Лысый набрал заказ в сервисной голосфере. Три высоких бокала — два с водой, один с ядовито-жёлтым апельсиновым фрешем — выехали из недр стола. Сделав глоток, Юлий оглядел зал ожидания. Бизнес-класс-II, автоматическое обслуживание. Строгий интерьер в стиле «хай-тек»: льдистые тона. Большинство столиков занято. Гул голосов время от времени перекрывало бархатное контральто информателлы:

— Рейс № 1274/2 «Тилон — Бисанда — Тишри» прибыл по расписанию. Встречающих, не имеющих программы индивидуального слежения по имущественным, религиозным или иным причинам, просим пройти в зал прибытия номер три первого восточного терминала…

Сейчас не стоило опасаться агентов бесчисленных разведок и контрразведок, которыми кишела Тишри. Шефы спецслужб получили недвусмысленные приказы из самых верхов, считай, из поднебесья: в дела Совета Лиги до особого распоряжения не лезть! Увы, независимым журналистам отдать такой приказ было некому. А прозрачные намёки поумерить пыл действовали на эту братию, как красная тряпка на быка. В итоге госпожа Зеро вместо VIP-зала ожидания облюбовала тихую заводь, многолюдную и непритязательную, где акулам гала-новостей не придет в голову искать жирную добычу.

Монету прячут среди других монет, человека — в толпе.

Полностью избежать утечки информации по Астлантиде не удалось. Кое-что просочилось на ранней стадии, во время отправки первых кораблей Лиги. Сплетни, домыслы, искаженные обрывки сведений, более или менее достоверных. Информационное пространство Ойкумены пришло в движение, подогреваемое запахом сенсации и воплями-заклинаниями о свободах граждан:

«Народ имеет право знать правду!»

Требовалось выпустить пар из котла, иначе варево выплеснулось бы мутным потоком, обжигая правых и виноватых. Коммюнике Совета Галактической Лиги было предельно лаконичным:

«На дальней границе Ойкумены найдена очередная обитаемая планета с цивилизацией ранне-технологического уровня развития. В настоящее время СГЛ рассматривает вопрос о включении планеты в Лигу. Ситуация осложняется рядом вялотекущих конфликтов между туземными государствами. В повестку заседания СГЛ включен вопрос о возможности высадки на планету ограниченного миротворческого контингента ВКС Лиги».

Прочитав коммюнике, Юлий восхитился. Ни слова лжи! Даже насчет «уровня развития» — чистая правда. О том, что астлане — энергеты, в коммюнике тактично забыли упомянуть. Опять же, акценты: «очередная обитаемая планета», «вялотекущие конфликты», «возможность высадки»… В итоге событие, грозящее потрясением основ, низвелось до малозначительной рутины. Открыли каких-то варваров! Их что ни год открывают. Туземцы грызутся между собой? Грызня в порядке вещей. Принимать новичков в Лигу или нет? Пусть у Совета голова болит: принимать, не принимать, на каких условиях…

Репортёры пытались узнать больше. Им скормили ряд несущественных подробностей, а также снимки астланских джунглей. Порция экзотики, от которой зрители увяли через пять минут. В финале пресс-атташе Совета дал краткое интервью, отделавшись обтекаемыми формулировками и ничего не сказав по существу.

По части демагогии атташе имел большой опыт.

Сенсация оказалась дутой, материал не стоил драгоценного внимания прессы. Лишь бойцы «жёлтых» — наижелтейших! — каналов с упорством шакалов кружили вокруг штаб-квартиры СГЛ. Они пытались разговорить всякого, кто имел доступ хоть к чему-нибудь. С назойливыми щелкоперами следовало быть настороже. Если уверятся, что от них скрывают что-то важное — зубами вцепятся, добудут информацию всеми правдами и неправдами.

А что не добудут, сами сочинят.

Из-за шакальих стай Юлию Тумидусу настоятельно рекомендовали не покидать территорию представительства Помпилии без крайней необходимости. Это была вторая причина, по которой он за три месяца не успел полюбоваться Сиккимом — городом, где располагалась штаб-квартира СГЛ.

Первая же и главная причина была — работа.

Ежедневные сводки по энергоресурсу рабов. Отдельно тех, что принадлежали погибшим либурнариям. Отдельно — по рабам уцелевших: Кнута, Змея и Ведьмы. Отдельно — по рабам декуриона Жгуна, погибшего при попытке клеймения. Рабов центуриона Скока, высосанных досуха, кремировали; эту графу статистики закрыли навсегда. Результаты экспериментов по установлению связи через рабов: как дальней, так и внутри системы. Отчёты военнослужащих…

Бесконечные вопросы без ответов.

— Результаты — мне, и только мне. В крайнем случае, Мамерку, — велела госпожа Зеро. — Представителю я буду сообщать сама.

«…то, что сочту нужным», — мысленно закончил за неё Юлий.

Когда косяком пошли данные по системе: параметры континуума, напряженности полей, коэффициенты искажения радиоволн в атмосфере — он взбеленился: сказались бессонные ночи.

— Я — энергетик! А тут нужен физик, ясно вам?! — змеёй шипел Юлий, стараясь не сорваться на крик. — Не знаю, какой! Астрофизик! Квантовый механик! Специалист по теории поля! Гений-универсал! Знаете такого? Нет? Ищите, чтоб вас!

Шипение произвело эффект. Мамерк опешил, обалдел, сдал назад. Не будь адъютант госпожи Зеро лысым, волосы его встали бы дыбом.

Физик прибыл на Тишри через три дня. Анк Эмилий Назик, доктор наук, профессор Института фундаментальной физики континуума — молодой человек застенчиво топтался на пороге. Серый, неприлично мятый костюм висел на докторе Назике, как на вешалке. Гений-универсал напоминал вчерашнего студента, в лучшем случае — аспиранта. На Мамерка он поглядывал, как заключенный — на конвоира.

— Вы тоже военный? — с подозрением осведомился физик у Юлия.

— Обер-манипулярий Тумидус! — Юлий щёлкнул каблуками, забыв, что он в мягких туфлях без задника. — Вообще-то я энергетик. Консультант…

— О! — Назик воздел палец к потолку. — Голубчик, вы-то мне и нужны! Вы составили динамическую диаграмму спонтанных освобождений? Есть безумная идейка. Если обнаружится корреляция с фрактальными возмущениями гипера…

Сработаемся, с удовлетворением подумал Юлий, раскрывая перед Назиком базы данных. Забыв о цербере, торчащем в дверях, физик и энергетик по плечи нырнули в сферу — комбинируя, переставляя, отыскивая соответствия, прочерчивая вторичные связи…

Мамерк покрутил пальцем у виска и вышел. Только лысина блеснула на прощанье.

Вдвоем работа пошла веселее. Назику выделили апартаменты по соседству, и он, игнорируя средства коммуникации, вламывался к Юлию по три раза на день — огорошить коллегу очередным безумством. Энтузиазма Назика хватало на десятерых. Он ухитрился заразить своей энергией и Юлия, но выздоровление наступило быстро.

Нет, Юлий Тумидус не бросил работу. Не разругался с Назиком. Просто ушёл азарт. Физик визжал от восторга: «Восхитительно! Полевой конфликт! Непроходимость гипера!» За всем этим для Назика стояли легионы формул, идуших на штурм законов мироздания.

А для Юлия…

Снедающее беспокойство. Синюшный раб-коматозник № 21 в медицинской капсуле. Страх, чувство омерзения при взгляде на заострившееся лицо. Без пяти минут мертвец был свободен. За краем Ойкумены погиб его хозяин, высосанный досуха вместе с сонмом своих рабов. Гибель соотечественников. Отчаянная надежда: Марк жив! Поединок слов и холодной логики, когда Марком готовы были пожертвовать, списав по графе «допустимые потери». Бессонные ночи. Звонки Валерии. И наконец — долгожданное: «Юлька, Марк живой!»

Живой…

Разве объяснишь это гениальному мальчишке, для которого не существует ничего, кроме уравнений? Юлий и не пытался. Зачем? Пусть человек делает своё дело. А он будет делать своё.

— …Вниманию встречающих. Рейс № 0916/1 «Магха — Тренг — Хордад — Тишри» прибыл по расписанию. Встречающих, не имеющих программы индивидуального слежения… просим пройти в зал прибытия… третьего западного терминала…

Вскочив, он едва не опрокинул кресло.

V

— Задолбали, — бросила Юлия Руф.

Одним махом она опустошила свою рюмку и продолжила, не в силах остановиться:

— Могу по слогам: за-дол-ба-ли! Еще этот… «Почему вы прилетели на яхте?» Чтоб ты скис, придурок! Кто-нибудь видел любопытных гематров? Их, наверное, во всей Галактике три уникума! И конечно же, первый встречается мне…

Плохо выглядит, отметил Тумидус. Осунулась, стала раздражительной.

— Дети, — спросил он. — Вы оставили их на Квинтилисе?

— На Борго, — вместо Юлии ответил ее муж. — У тетушки Фелиции.

— Нам тебя не хватало, — Юлия вцепилась в рукав мундира Тумидуса, как утопающий в спасательный круг. Длинные ногти царапали, портили золотое шитье. — Где ты был, десантура? Нет, где ты был?! Мы прорывались с Квинтилиса с боем. Заградотряды, артиллерийский заслон, рукопашная… Мой отец сделал все, чтобы внуки остались с любимым дедушкой. Дедушка столько лет не видел шалопаев! Дедушка весь исстрадался! Он даже пытался симулировать инфаркт. Когда я его разоблачила, он подкупал внуков лошадками и личными конюхами…

— Тапир, — мрачней тучи, буркнул муж. — У тетушки есть тапир.

Юлия налила по второй: себе, потому что остальные выпить не успели. За маленьким круглым столиком четверым было тесно. Антоний отсел к дверям, вертясь на винтовом табурете. В разговоре телохранитель участия не принимал.

— Ненавижу, — Юлия тряслась в ледяном, опасном бешенстве. — Они заново вводили меня в имущественные права. Тебе хорошо, трибун. У тебя ничерта нет, кроме жалованья и орденов. А у меня недвижимость. У меня депозиты в банках. Акции, наконец. Земельные участки в курортной зоне. Цунами на них на всех! Я стерла пальцы в хлам, подписывая бумаги! Я стерла язык, давая интервью…

— Я тут тоже не развлекался, — обиделся Тумидус. — Ты в курсе, что я символ?

— В курсе. А ты в курсе, что мне восстановили ученые степени? Публично, под духовой оркестр? Это хуже, чем рвать зубы мудрости!

— Идиот ты, а не символ, — вмешался муж. Рюмку Лючано Борготта вертел в пальцах, будто раздумывал: выпить или выплеснуть трибуну в лицо. — Задницы кусок. Кто потащил в пекло маэстро Карла? Кто рисковал жизнью старого, больного человека? Я тебе этого никогда не прощу, символ. Там, где ты, там одни неприятности…

Тумидус аж закаменел от обиды.

— Там, где я? — начал было он. — Там, где я, Борготта? И это я слышу…

Юлия внезапно успокоилась.

— Хватит, — велела она. — Я женщина, меня истерики украшают. А вам, питекантропам, должно быть стыдно. Лючано, перестань: он не виноват, что Стёпа Оселков погиб в распавшемся колланте. И ты, трибун, угомонись. Лючано после гибели Степана сам не свой. Над всеми трясется, за всех боится. Когда он узнал, что маэстро Карл улетел с тобой…

— Я нервничал, — похоронным тоном откликнулся Лючано Борготта, словно это все объясняло. — У меня началась бессоница. Этот напыщенный…

— Хватит!

— Ладно, извини. Больше не буду.

Тумидус сперва не поверил своим ушам. Решил, что Борготта просит прощения у супруги. Но спустя минуту, до краев наполненную угрюмым сопением Лючано, военный трибун понял, что одержал главную победу в своей жизни. Потому что услышал еще раз:

— Извини, говорю. Устал, как собака…

— Твое здоровье, — согласился трибун. — Сладких тебе снов.

— Ты что, специально приехал встретить нас?

— В каком-то смысле.

— Нас, но не всех? Меня ты встречать не хочешь?

— Я имел в виду: не только вас. Я жду племянника…

— Она не хотела рассказывать, — теперь ораторский стих нашел на Лючано. Рюмку он опрокинул, не прерывая беседы. — Я знал про Стёпку, но не знал про эти гадские игры с недопомпилианцами. Пришлось вытягивать буквально по слову. По словечку…

— По жилочке, — уточнила Юлия. — Любимый супруг вгрызся в меня, как крыса в сыр. Железная Юлия? Он изъел мое железо насквозь, хуже ржавчины. Я отбивалась, молчала, пыталась врать. Но если Лючано Борготте что-то втемяшится в голову…

Тумидус кивнул. Он хорошо понимал госпожу Руф.

— Помпилия отыграла назад, — перебил жену Лючано. — Великая империя поджала хвост. Вы в расовом статусе, вы герои. На Октуберане восстанавливают головной офис «Грядущего». Идея коллантов опять пошла на взлёт. Если сейчас колланты начнут гибнуть, все успехи отправятся коту под хвост. А они начнут гибнуть, если киттянские эксперименты продолжатся. Недопомпилианец-коллантарий, выход в космос, распад группы. Лживые, надуманные причины; ледышки в вакууме. Духовой оркестр? — он с укором посмотрел на Юлию, жующую ломтик сыра. — Духовой оркестр, радость моя, будет играть на похоронах. Марш за маршем, и все траурные. Ты что думаешь, вудуны так легко остановятся?

Юлия кивнула:

— Ты прав. Они не остановятся.

Ледышки, подумал Тумидус. Ледышки в вакууме. Шесть тел в холодной мгле; мертвецкий хоровод. И слабая искра — челнок «Карттики», приближающийся к останкам колланта. Я видел эту трагедию в записи. Я вспомнил ее, когда первый раз вступил в Кровь. И вот сейчас, в уюте бара, в безопасности, под тутовую водку.

— Не остановятся, — подтвердил он. — Раз за разом вудуны будут убирать коренного помпилианца из группы, заменяя кем-то другим. Я согласен с тобой, Борготта. Это очень меня беспокоит. Пока мы грыземся, все нормально. Такой, знаешь ли, закон природы. Но если мы придерживаемся одной точки зрения… Этого я боюсь. Я сделаю все, чтобы исправить ошибку.

— Хочешь скандала? — окрысился Лючано.

— Нет. Раз вудуны не остановятся, я хочу их остановить. И знаю, как. Решение мне подсказал брат, перед моим отбытием в Кровь. Я обдумал его слова. Я зубы об них сточил, будь они неладны! «Я звал „десятинщиком“, — сказал он. — Я и сына так звал, поначалу. Я не хотел, чтобы он стал военным». А потом озвучил решение. Юлия, все лежит на поверхности… Мы ломимся в открытую дверь. Вудуны уже остановились. Просто они об этом еще не знают.

— Водочки? — поинтересовался бармен. — Повторить?

И улыбнулся.

— Мне бы этого бармена, — задумчиво произнес Лючано Борготта, когда заказ был принят и доставлен. Тот факт, что бармен прекрасно слышит его рассуждения, Борготту не беспокоил. — Я бы откорректировал его улыбку до естественной. Ну, до почти естественной. Вы бы и разницы не заметили. Гематры обращались к нам на кафедру за консультациями. Хотят разработать электронный аналог невропаста. Контактный имперсонатор в виде чипа — вшил за ухо, и мимика налаживается…

Бармен слушал с интересом.

VI

— Нам к дипломатическому выходу, — сказал Мамерк.

Гибрид проводника с ледоколом, он вклинился в толпу, прокладывая дорогу. Старуха с Юлием двинулись за путеводной лысиной. Мамерк был приторно вежлив. Он не толкался, не ругался, но народ перед ним расступался сам собой. Вскоре они добрались до закутка в дальнем конце зала, остановившись напротив металлопластовой двери без таблички. Я, вспомнил Юлий, когда прибыл на Тишри, проходил через эту же дверь: без досмотра, без докучливых формальностей.

Приложил ладонь к сканеру — добро пожаловать.

Акустика зала не могла до конца погасить людской гомон. Вот-вот объявятся чьи-то родные, друзья, коллеги. Над головами висели «зонтики» с фамилиями прибывающих. Ожидание затягивалось. Последние минуты — самые долгие. Юлий представил, как оранжевая сигара модуля доставки лавирует меж громад кораблей. Или Марку выделили персональную скоростную капсулу?

Три месяца прошло с того момента, как Юлий увяз взглядом в сухой выдержке из доклада, чудом прошедшего через гипер с двадцатой попытки:

«…жив. Получил телесные повреждения. Жизнь вне опасности. Принимаются все необходимые меры для полного восстановления организма».

Он знал: спрашивать бесполезно. Больше ему ничего не скажут. Больше не знает никто — по эту сторону границы, на просторах обжитой, уютной Ойкумены. «Жизнь вне опасности?» Может ли жизнь сына быть вне опасности в сложившейся ситуации?!

Ждать — тяжелее всего. Теперь, когда от его усилий ничего не зависело, когда судьбой Марка занялись другие люди, и Юлий никак не мог на них повлиять, сердце ударилось в галоп. Врачи — профессионалы. Они знают своё дело. И что?! Логика помогала, как мертвому припарки.

Позже старуха сообщила: Марк на Тренге.

«Почему на Тренге?! Почему не в лучших клиниках Октуберана?!»

«Ваш сын нуждается в реабилитации. Тренг — это не только военное училище, джунгли и динозавры. Это еще и превосходный курорт. Не знали? Песчаный пляж, надежный силовой барьер от хищников. Тёплое море, целебный воздух. Фрукты, витамины, покой и уединение. Неужели Марк не заслужил отдыха?»

Заслужил, подумал Юлий. Покой и уединение — в закрытом санатории на острове Сколарис, арендованном Помпилией у Лиги на девяносто девять лет. У тёплого моря, куда не допускаются посторонние; в первую очередь — инорасцы. Фрукты в обмен на информацию, витамины в обмен на исследования. Что в наше время ценней информации?

«Я лечу к нему».

«Нет».

«Я хочу видеть сына! Я имею право!»

«Не сейчас. Вы нужны здесь в качестве консультанта. Мамерк сказал бы: вы нужны родине. И, в целом, был бы прав. Я скажу проще и понятнее: вы нужны мне».

«Моя жена? Валерия? Она может повидаться с Марком?»

«Не вижу препятствий. Почему бы матери не навестить сына? Я распоряжусь и сообщу вам, когда ей можно будет вылететь на Тренг».

Сеанс гиперсвязи ему позволили. Пять минут, плоская картинка.

«Привет, сын. Как ты?»

«Нормально. Залатали, даже шрамов не осталось. Знаешь, какая у нас медицина? Бездельничаю круглые сутки. Купаюсь, загораю, нагуливаю жирок. Ананасы ем, финики околачиваю. Потом — наоборот».

Пошутил, значит. Загорелым Марк не выглядел.

«К тебе мама летит. Прости, меня со службы не отпускают».

«Мама? Отлично, жду».

Вспомнив мать, Марк запнулся. Юлий ждал: сейчас сын спросит про деда. Нет, не спросил. Что с тобой сделали, парень? Через что ты прошёл? Реабилитация?! Да пропади оно всё пропадом, если мальчишек швыряют в пекло, как дрова в костер!

Сейчас в Юлии было больше мальчишества, чем в Марке.

«Я прилечу к тебе, как только отпустят».

«Скорее уж я к тебе! — сын впервые улыбнулся. — До встречи».

И после неловкой паузы, за миг до разрыва соединения:

«Спасибо, папа».

Знал? Догадался?!

Не важно.

…почему так долго? Из главного выхода повалил народ. Где Марк? Кто-то махал Юлию рукой. Юлий обернулся, отслеживая движение. Неужели сын воспользовался обычным путём? Нет, это был не сын — брат. Военный трибун Гай Тумидус проталкивался сквозь бурлящую толпу. Юлий шагнул навстречу, мельком бросив взгляд на дверь для дипломатов.

Вспыхнула зеленая полоска.

Створки разошлись в стороны.

Контрапункт. Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут (здесь и сейчас)

Однажды я попал на творческий вечер Вениамина Золотого. Поэт, он впервые издал сборник прозы.

— Я пишу для вас, — сказал он публике. Кажется, Венечка был пьян. — Я пишу для себя. Парадокс? Ничуть. И то, и другое в одном флаконе. То, что я написал для вас, вы прочтете. То, что я написал для себя, не ваше дело. Свое я спрятал. Оно вне строк и предложений. Вне физических действий героев, вне поступков и движений души. Вне рассуждений и философствований. Оно прячется не в балагане с вывеской «что написано», а в тихом чуланчике, где ножиком на стене выцарапали: «как написано». Хорошо? Плохо? Нет, просто всякий раз по-разному. Когда вы поймете, почему я сегодня пишу так, а завтра иначе, вы станете мной и вырвете мне сердце. А в противном случае…

И он показал публике кукиш.

Великий Космос, как же его освистали!

(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

Парадная форма сидела на нём, как вторая кожа. Казалось, он в ней родился. Сукно тонкое, из натуральной шерсти; тёмно-синее, как вечер над Октубераном. Золото пуговиц и знаков отличия — россыпь созвездий. Двубортный, прилегающий в талии китель; бритвенно-острые стрелки брюк. Гагат, похожий на каплю смолы в серебряной оправе — «Глаз Бури» II степени скреплял тугой воротник. Орлы в петлицах, по три в каждой. Седьмой орёл флагманом вознёсся над вверенной ему эскадрильей — кокарда на фуражке с высокой тульей.

Хоть сейчас на парад. В столицу, в метрополию!

Глаза — две льдинки. Левая блестела ярче правой, дробясь еле заметными фасетками. На таком взгляде оскальзываешься, будто на «зеркальце», отполированном сотней ног. Падаешь, проламываешь лёд, до крови режешься об острые края, прежде чем ухнуть в стылую воду — и понимаешь, что офицер прибыл не для парадов.

— Марк…

Юлий Тумидус шагнул к сыну. Хотел обнять; не решился, замер в неловкой позе.

— Здравствуй, папа, — Марк пришел к отцу на помощь.

Юлий вцепился в протянутую руку, как упавший с обрыва — в спасительную веревку. Ладонь у Марка была твердая, жесткая. Похоже, он сдерживал силу, боясь причинить отцу боль. Чужой, взрослый; всё видит, всё контролирует…

Свободной рукой Юлий хлопнул сына по плечу:

— Ну наконец-то! Ты был прав…

— В чём?

— Ты прилетел ко мне раньше, чем я к тебе.

Улыбайся, велел Юлий себе. Улыбайся, болван. Сумеем ли мы с Валерией растопить этот лёд? Надеюсь, что да. Надеюсь, у нас для этого будет время.

— Дела, — согласился Марк. — Я в курсе, как тебя загрузили. Зато теперь хоть каждый день…

— Скажи это моему начальству. Будь их воля, я бы…

— Извини, папа.

Марк сделал шаг в сторону. Щёлкнув каблуками, вытянулся во фрунт:

— Здравия желаю, господин военный трибун!

— Вольно, обер-центурион.

Рукопожатие дяди и племянника вышло крепче, чем у отца и сына. Военный трибун отстранился, изучая молодого офицера.

— Похож, — кивнул он.

В голосе Гая Тумидуса звучала странная печаль.

* * *

— Навигация — хорошо.

Расчеты по семи точкам, вспомнил Марк. Шесть, пять, три. Серебро игл в зрачках. Слизь улитки в раковине черепа. Коррекция курса. Искушение, морок; звезды. Какое там хорошо! С натяжкой, удовлетворительно. Если бы не Кий с Тарара, мир их праху…

Мир.

Прах.

Огненное погребение на орбите Острова Цапель.

— Пилотирование — отлично.

Вой, вспомнил Марк. Рёв. Хрип двигуна. Болтанка. Слой облаков. Я тормозил маневровыми. Они, по крайней мере, слушались. Глиссада превратилась в ломаную линию. Треск сучьев. Визг металлопласта. Полная мощность на движки. Режим обратной тяги. Взлетать было легче. Мы летели домой, это всегда легче.

Отлично.

Мы выжили, значит, отлично.

— Физическая подготовка — хорошо.

Чикчан, содрогнулся Марк. Он атаковал стремительным, змеиным броском. Кими отогнал меня к колонне, не оставив пространства для манёвра. Киб бил размашисто, мощно; крылья и клюв — одно целое. Иик несся, как ветер. Минус глаз. Минус селезенка. Плюс знание языка и мигрень.

— Вы меня слышите?

— Так точно!

— Мне показалось…

— Я вас слушаю, господин дисциплинар-легат!

Начальник училища отошел к окну. Заложив руки за спину, Гракх с минуту молчал. Ему было неуютно в санаторском коттедже. Ему было дважды неуютно наедине с Марком Тумидусом. Гракх настаивал на личной встрече, писал рапорт за рапортом. Сейчас он понимал: зря. Между курсантом, которого он знал, и офицером, с которым он встретился, лежала пропасть.

Дисциплинар-легат не в первый раз стоял у края этой пропасти. Когда-то она отделила его самого от курсанта, каким Гракх был тысячу лет назад.

— Огневая подготовка — хорошо.

— Я промахнулся, — возразил Марк.

— Что?

— Я стрелял из положения лёжа. Чужой пистолет… Это меня не извиняет. Я промахнулся. Тизитль ушёл. Я ранил его в бедро, но он всё равно ушёл.

— Расстояние?

— Шестьдесят метров. Может, больше.

Поразмыслив, Гракх решил не заострять внимания на бегстве какого-то Тизитля. Зачёт сдавался не в тире, стрелок одной ногой был в реанимации… Балл выставлялся комиссией сообразно прежним достижениям курсанта Тумидуса. Учитывай комиссия экстремальную стрельбу в положении лёжа — оценку бы, скорее всего, повысили.

— Психология поведения ботвы — отлично.

— Благодарю.

Гракха покоробила ирония ответа. Он не видел причин иронизировать.

— Координация действий в корсете — отлично.

— Пятнадцать против пятерых.

— Что?

— Тройной перевес. Доспехи. Мы сбросили их с пирамиды.

Скорей бы это кончилось, подумал дисциплинар-легат. Ничего не произойдёт, если я не озвучу остальные оценки. Ничего не сталось бы, если бы я вообще сюда не приехал. Старею, делаюсь сентиментальным. Пора в отставку.

— Поздравляю, — хмуро подвел он итог. — Ваш диплом об окончании училища будет отослан к месту прохождения вашей службы. Запрос от командования лежит в канцелярии. Если хотите, копию мы вышлем по указанному вами адресу.

— Деду, — кивнул Марк. — Вышлите копию моему деду, Луцию Тумидусу, на Октуберан. Адрес дать?

— У меня есть.

У меня нет, подумал Гракх. Но это неважно. Копией займется та контора, откуда я получил приказ: экстренно оформить диплом. У них отыщется любой адрес в Ойкумене. А я хочу побыстрее закончить наш разговор.

И всё-таки он не удержался.

— Катилина, — сказал Гракх. — У него проблемы. Вы в курсе?

— Что?!

Марк сорвался с места. Вихрем он подлетел к окну, толкнув дисциплинар-легата. Уставился вниз, на крыльцо, где дремал молоденький ягуар: сытый, ленивый. Руки дрожат, отметил Гракх. У парня дрожат руки. А вот уже не дрожат.

— Всё в порядке, — улыбнулся Марк. — Никаких проблем.

— Катилина, ваш сокурсник. Вы дрались на дуэли. Ресурс его клейма не восстановился полностью. Катилина нуждается в регулярных инъекциях сервостиламина. Иначе поводки истончаются…

— Да? — равнодушно спросил Марк. — Сочувствую.

* * *

Сочувствую, подумал Гай Тумидус.

Военный трибун знал этот взгляд. Он видел его в зеркале по утрам — с тех пор, как звено штурмовиков под командованием обер-центуриона Тумидуса сожгло пять вехденских «каребов» в созвездии Дикого Жеребца. Первая настоящая битва. День, когда он не дал ударить во фланг помпилианской флотилии. Звено порвали в клочья, Гай выжил чудом. После боя капсулу с обожжённым, потерявшим сознание командиром звена подобрала спасательная бирема медицинской службы.

— Как здоровье?

— К строевой службе годен!

В зале космопорта Бен-Цанах перед военным трибуном стоял он сам, обер-центурион Тумидус тридцатилетней давности. Какое чувство испытываешь при встрече с молодостью? Гордость? Сожаление? Желание предостеречь? Слова разбегаются: как ни назови, все мимо «яблочка»…

— Разрешите обратиться?

— Разрешаю.

«Только не вздумай поздравлять меня с возвращением расового статуса! С новым званием, и прочая, прочая, прочая! На гауптвахте сгною!» Военный трибун не был телепатом. Но Гай очень надеялся, что эта мысль достаточно ясно отразилась на его лице.

— Спасибо. И вы, и отец… Вы сделали всё, чтобы нас вытащить.

— Почему ты говоришь это мне?

— А кому надо?

— Почему не отцу?!

— Вытаскивали меня, — Марк смутился. Повернулся так, чтобы видеть обоих мужчин. — А вытащили всех. Спасибо.

В битве у Дикого Жеребца среди погибших был Ицилий Отон Руга, однокашник Гая по училищу. Друг; ведо́мый. Ведомые потом у Гая были, а друзья — нет.

— Похож, — повторил Гай.

И добавил чуть слышно, для одного Марка:

— Не вздумай повторить мою судьбу, балбес!

— Так точно! — козырнул наглец. — Разрешите быть свободным?

Марк едва заметно мотнул головой, скосив глаза в сторону бюро справок. Трибун даже не стал туда смотреть. Он и так знал, кто там стоит. Н’доли Шанвури, дочь Папы Лусэро, терпеливо ждала, пока родственники получат своё.

— Свободен.

* * *

— Унтер-центурион Тумидус!

— Я!

— Выйти из строя!

— Есть!

Чеканный шаг. Плац насквозь продут ветром.

— Унтер-центурион Тумидус! Вам присваивается внеочередное звание обер-центуриона! Благодарю за службу!

— Служу Отечеству!

Плещется орёл на знамени. Машет крыльями.

— За личную храбрость в бою обер-центурион Тумидус награждается орденом «Глаз Бури» II степени. От имени командования…

— Служу Отечеству!

— Встать в строй!

— Есть!

Ничего этого не было. Плац, знамя, орёл — ничего. Орден с наградными документами Марк нашел в коттедже — утром, после прогулки у моря. Бархатная коробочка лежала на перилах. Рядом — удостоверение в обложке из натуральной кожи. Копия указа о присвоении внеочередного воинского звания, придавленная галькой. Кто принес орден, Марк не знал. Кто-то, кому был хорошо известен распорядок дня новоиспеченного обер-центуриона.

Знали, что мимо не пройдёт.

Двоилось в глазах. Фасеточный имплантант приживался трудно. На днях Марка ждала вторая операция на зрительном нерве. С селезенкой было проще. Правда, неистово чесался бок. Хотелось взломать ребра, залезть внутрь и скрести там. Врачи уверяли, что чесотка угомонится к концу месяца. Куда больше врачей смущали мигрени. Марк даже заподозрил, что из-за мигреней его могут признать негодным к строевой. Он перестал говорить эскулапам о головной боли. Когда интересовались, отвечал, что всё в порядке. Поверили врачи или нет, а мигрень поверила — сделалась мягче, терпимей. На свежем воздухе, в особенности по жаре, она отпускала, едва начавшись. Даже под крышей, в ветреный или дождливый день, стоило Марку представить себя на солнцепёке, где-нибудь высоко в горах — и мигрень растворялась, как сахар в воде.

По утрам, умываясь, он долго смотрел на себя в зеркало. В фас, в профиль… Боялся, что меняется форма черепа. Врачей не спрашивал, чтобы не привлекать лишнего внимания. Раз помалкивают, не лезут с измерениями, значит, норма.

Однажды не выдержал — спросил. Между делом, как бы из праздного интереса.

— В вашем возрасте? — уточнил врач. Он торопился, но без возражений задержался на пару минут. — Вас интересует лицевой череп или мозговой?

— Мозговой, — наобум брякнул Марк.

— В целом, пустяки. Увеличивается основание в поперечном и переднезадном направлениях. Оформляются воздухоносные пазухи… Что-то с глазом? Беспокоит?

— Не очень.

— Ну и славно. Насчет черепа поройтесь в вирте, там есть…

* * *

К Н’доли шёл чужак. Офицер с душой, затянутой в мундир. Либурнарий, охотник за рабами, снабженец своей треклятой родины. Фокусник, превращающий свободу в электричество. Олицетворение всего того, за что дочь Папы Лусэро ненавидела Великую Помпилию.

К Н’доли шёл человек, с которым она лежала в одной постели. Давно, в прошлой жизни. Из-за неё молоденького курсанта исключили из училища. Его она отправилась спасать, без колебаний ринувшись за край Ойкумены, в пурпурно-золотые пески Крови.

«Завидую, — так думала Н’доли когда-то, — крошке, которая разбудит его сердце». Теперь, в зале Бен-Цанаха, она думала иначе. Не завидовала; нет, не завидовала ни капельки.

Еще вчера она была старше Марка. Это осталось в клетке слова «вчера». Обер-центурион Тумидус был гораздо старше Н’доли Шанвури. Проклятье! — он ей в прадеды годился. Старше на войну; на сгоревшую галеру, на погибших сослуживцев. Старше на плен; на жизнь и на смерть.

…из-за этого сукина сына едва не погиб Папа…

Будь справедливой, велела себе Н’доли. Марк тут ни при чём. Думаешь, Папа вышел в Кровь из-за него? Ерунда! Папа вышел бы в Кровь в любом случае. Папа — антис, упрямый болван, вот и все причины. Полудохлый, он валяется на Китте в малом теле, давится овсяной кашей, запивает жиденьким чаем и улыбается во сне. Папе снится, как он раз за разом выходит в Кровь — драться и умирать. Смертельный номер: на манеже — глотатель ядерных боеголовок. Отличный сон; временами кажется, что Папе не хочется просыпаться.

— Здравствуй.

Сейчас, поняла Н’доли, Марк поблагодарит меня за участие в спасательной экспедиции. Потом развернется и уйдет: прямая спина, армейская выправка. Будь рядом телепат, он бы прочел мысли Марка и сказал мне: «Ты права, дурочка».

— Привет. Я тебе признательна.

Все-таки ей удалось его удивить. Сбить с толку.

— За что?! Я ничего…

— Без тебя я никогда бы не вышла в большое тело.

Цинично, прямо. Не ожидал?

— Рад, что у тебя получилось.

Взгляд Марка изменился. В льдистом прищуре мелькнула тень лукавства. Нет, померещилось. Никакой тени. Просто у него глаза разные.

— Хочу тебя кое с кем познакомить.

Марк обернулся к «дипломатическому» выходу. Там ждали трое сопровождающих: помпилианцы из службы безопасности и пожилой, седой как лунь уроженец Ларгитаса. Учёный, за парсек видно. Граф или маркиз жутких тамошних наук с зубодробительными названиями. Что делает ларгитасец в этой компании?

Марк махнул рукой:

— Катилина!

* * *

Пляж в этом месте был галечный. Приходилось выбирать, куда ставишь ногу: иначе поскользнешься, грохнешься вверх тормашками. Спуск от коттеджа в бухту славился высотой и крутым нравом. Марк мерял его трижды на день: сперва шагом, подолгу отдыхая на куцых, заросших травой площадках, приноравливаясь к ёканью под ребрами, затем — быстрее, и наконец — бегом. Лечащий врач хмурил брови, но помалкивал.

Сейчас Марк, выбравшись из воды, стоял у топчана. Рядом, в охотничьей стойке, замер Катилина. К ним по пляжу шел человек, которому здесь было не место, и это не нравилось ни Марку, ни ягуару.

— Что вы делаете на Тренге? — спросил Марк, едва гость приблизился.

— И вам доброго утра, — рассмеялся Белый Страус.

Якоб Ван дер Меер, маркиз этнодицеи, был одет по-походному. Дорожный костюм со множеством карманов, ботинки с высокими шнурованными голенищами. Голову маркиза защищал полотняный шлем с назатыльником. Казалось, Белый Страус минутой раньше вынырнул из джунглей.

— Как вы сюда проникли?

— С боем. Перестрелка, поножовщина, рукопашная. Гора трупов у ворот, — ларгитасец наслаждался ситуацией. — Велите, чтобы прибрали, а то протухнут. Жарища…

Марк шагнул вперед:

— Я вынужден вас задержать.

— Очень на это рассчитываю, — маркиз поклонился, сняв шлем. — Задержите меня на месяц, лучше — на два. Нам есть о чем поговорить. Вернее, вам есть о чем поговорить, а мне есть что послушать.

Он кивнул на ягуара:

— Тотем? Покровитель? Йе-кыла?

— Тиран, — вздохнул Марк. — Диктатор. Кто такой йе-кыла?

— Перевоплощение шамана в зверя.

— Вы верите в эту чушь?

Вместо ответа Белый Страус протянул руку и почесал Катилину за ухом. Ягуар мурлыкнул басом. Марк с изумлением взирал на идиллию, подозревая, что он здесь — третий лишний.

— Я доверчив, — кончиками пальцев Ван дер Меер щекотал рокочущего хищника под челюстью. — Я и вам поверю. Вы, главное, рассказывайте. Когда детенышам исполняется шесть месяцев, самка ягуара впервые выводит потомство на охоту. Вашему есть полгода?

— Не знаю, — честно ответил Марк. — Наверное, есть.

— Ему надо охотиться.

— Не надо. Он всю дичь распугает. Катилина — паникёр.

— Трус?

— Инфразвуковый биоизлучатель. Сеет панику вокруг себя. Захочет — будете бежать дальше, чем видите. Сталкивались с таким убоищем?

— Не доводилось. Расскажете?

— Государственная тайна.

— Да ладно вам! Вы ведь сразу поняли: я на Тренге с разрешения начальства. Будь я одержим идеей расового превосходства, я бы сказал: с разрешения моего и по нижайшей просьбе вашего начальства. Сорвать меня из экспедиции — это надо очень попросить… Вас выжали, как тряпку, офицер Тумидус. И не спорьте со мной! Вас опросили, допросили и расспросили. Человек? Личность?! Нет, вы теперь ходячий интерес — козырный, международный. Я вас намочу и выкручу по-новой. Помните, на Ломбеджи вы спрашивали у меня, что такое этнодицея? И я ответил: это наука о правах народов. Что вам показалось удивительней всего на Астлантиде?

— Конфликт устремлений, — не задумываясь, ответил Марк.

— Я читал отчёты тех, с кем вы беседовали на эту тему. Повторите для меня, вкратце. Астлане должны сопротивляться пленению? Бежать, драться?

— Кастовые астлане — нет. Дикари — да.

— Почему?

— Плен должен быть честным. Иначе у дикарей не стимулируется теменная чакра. Соответственно, не наступает эйфория, мощное желание «уйти в солнце». Падает энергетичность…

— У всех астлан яйцевидные черепа?

— Только у кастовых. В смысле, цивилизованных.

— Что происходит, если кастового астланина хочет пленить кастовый астланин, гражданин вражеского государства? Десант с корабля инопланетян?

— Не знаю.

— Кастовый обязан бежать, драться до последнего? В этом случае система работает, как с дикарем? Яйцом череп или нет, а вопрос, как я понимаю, упирается в статус «пленник-свободный»?

— Вы что, анализируете этот бред?

Белый Страус присел на топчан:

— Вы даже представить не можете, какой бред я способен подвергнуть анализу. Троюродный брат вашего конфликта: Мондонг, племена овакуруа. Речь даже не об энергопространственном феномене, имеющем место в обоих случаях. Целый народ, одержимый идеей-фикс: не позволить чужакам вторгнуться в мозги аборигенов; не уважающий предков, допустивших такое вторжение… Когда же запрет нарушается во второй раз, у всего населения летит крыша. Вы видели фильм «Мондонг»? Ричард Монтелье снял прекрасную картину. Не без художественного вымысла, и всё же…

— Не видел, — Марк взял полотенце. — Чем у них дело кончилось?

Он видел другое: причину, по которой начальство, рискуя потерять лицо, пригласило на Тренг язвительного маркиза-ларгитасца. Имперские эксперты, кому Марк, едва восстановив силы, месяц напролет ездил по ушам, блестяще накапливали информацию. Складировали, вешали ярлычки. Но выводы — новые башенки из старых кирпичиков — у них получались не в пример хуже. Во всяком случае, никто из экспертов не усмотрел аналогий, какие провел Ван дер Меер. Для этого маркизу понадобилась минута разговора и пара ключевых слов: конфликт устремлений.

— Где?

— На Мондонге.

— Резнёй, молодой человек. Чем обычно заканчиваются фильмы? Большой резнёй…

* * *

О Марке Кае Тумидусе госпоже Зеро было известно больше, чем новоиспечённый обер-центурион знал о себе сам. Тем не менее, информация, полученная из третьих рук — это одно, а личный контакт — совсем иное. Контакт уже начался, хотя Марк и старуха не обменялись и парой слов. Имперская безопасность наблюдала за молодым офицером, ни во что не вмешиваясь.

Мимические реакции. Манера держаться. Походка. Пластика движений. Интонации. Смысл произнесенных слов имел значение в последнюю очередь. Отец. Дядя. Молодая вудуни. Реакции разные, в пределах ожидаемых. Всё укладывалось в составленный специалистами психопрофиль. Госпожа Зеро терпеть не могла сюрпризов. Возможно, потому, что по роду службы сталкивалась с ними чаще, чем хотелось бы. Если б еще хоть один из сотни сюрпризов оказывался приятным!

Ну да, как же…

Психопрофиль Марка являл собой серьезную аномалию: он больше подходил мужчине в возрасте тридцати пяти лет, плюс ряд оригинальных нюансов. Нуждаясь в Тумидусе-младшем, старуха желала знать, чего следует ожидать от особого консультанта по Астлантиде. Знать «до восьмого знака после запятой», как выражаются господа яйцеголовые, и речь идет не об астланах с их вытянутыми черепами.

В вопросах имперской безопасности любая мелочь — крупней слона.

Прогноз психоаналитиков был благоприятным: Марк станет сотрудничать и по долгу службы, и по личным мотивам. Оптимальное сочетание. Соответствуй психопрофиль биологическому возрасту обер-центуриона, стоило бы опасаться вспышек энтузиазма — непредсказуемых, зачастую вредящих делу. Но аналитики хором заверяли: психологически Марку под сорок, и пору юношеского задора он перерос.

Когда на сцене объявился новый персонаж — ягуар Катилина — госпожа Зеро удвоила внимание. Психофизиологическая связь парня с ягуаром подтверждалась трёхмесячными наблюдениями. Катилина для Марка значил больше, чем просто ручной зверь. Рычаг влияния? Если понадобится, давления? Старуха еле заметно усмехнулась, видя, как хищник убирает голову из-под руки вудуни. Чуть не цапнул, стервец. Вудуны умеют ладить с животными, да видать, нашла коса на камень.

Ключик. Зверь — ключик к парню. Интересно, передастся ли Марку часть неприязни Катилины к темнокожей красотке? Надо взять на контроль. Военнослужащий обязан выполнять приказы, но приказы можно выполнять по-разному. Ниточка эмоционального контакта не повредит. Такие «ниточки» крепче нанопластовых тросов.

Ну что, со всеми поздоровался?

На родственные посиделки в ближайшем кафе старуха отвела Тумидусам полтора часа. Выше крыши для встречи после долгой разлуки. Пусть знают: начальство уважает семейные чувства. Здесь, на Тишри, господа Тумидусы, вы ещё успеете друг другу надоесть…

Она засекла время.

* * *

— Достаточно. Отдыхайте.

Лингвистка, сухонькая женщина в звании манипулярия, вышла из комнаты. Глядя ей вслед, Марк вспоминал болото, увязший бот — и ультиматум, который он выдвигал Змею в присутствии Тизитля. Когда языковеды Помпилии узнали, что обер-центурион Тумидус владеет астланским, как родным, их охватила эйфория, едва ли не более сильная, чем эйфория тузиков, «уходящих в солнце». Тем ужасней было разочарование: очень скоро выяснилось, что по своей воле Марк не в состоянии произнести по-астлански ни слова. Если к нему обращались на языке Острова Цапель, он отвечал соответственно, но если вопрос ставился на помпилианском или на унилингве…

Надежды рухнули. Мучаясь от разочарования, Марковы собеседники предполагали, что их жертва врет, прикидываясь, будто не различает языков, подозревали заговор, злой умысел, шизофрению. Они бы разорвали Марка в клочья, сумей каждый клочок обратиться в глагол, местоимение или имя существительное. Понадобилось время и приказ свыше, чтобы эта братия угомонилась.

Теперь практиковалась иная метода. Раз в день к Марку являлась дама-полиглот, изучавшая астланский по аудиозаписям, накопленным в компьютере бота и подвергнутым программному анализу. Она говорила с Марком только по-астлански, провоцируя ответную реакцию. Спрашивала одно и то же по триста раз, прыгала с темы на тему. С каждым новым уроком лингвистка разговаривала всё чище, усложняя предложения, увеличивая словарный запас. Марк восхищался талантом гостьи и мучился собственной неполноценностью, мешавшей ускорить процесс.

— Марк?

— Да?

— Тебе надо прилечь. Днем ты должен спать минимум час.

В дверях стояла мама. Она прилетела вчера, на рассвете, и с порога развернула бурную деятельность. Перед маминым напором спасоперация, осуществленная силами эскадры «Гладиус», выглядела жалкой клоунадой. Лингвистке крепко досталось на крыльце: та затянула урок на целых две минуты.

— Я была на вашей кухне, — сурово сказала Валерия. — Говорила с шеф-поваром. Он разрешил мне готовить для тебя.

Марк представил повара, распятого на разделочной доске. Ножи в нервных узлах, зубочистки, загнанные под ногти. Кухонный комбайн, урча, дожёвывает причинное место.

Картина отдавала жутковатым натурализмом.

— Меня нормально кормят, — он боролся с желанием встать по стойке «смирно». — Вкусно и полезно. Ты зря беспокоишься.

— Ты будешь есть домашнее, — отрезала Валерия. — Это не обсуждается.

В голосе мамы звенел металл.

* * *

— Здравия желаю!

— Добрый день, — кивнула старуха.

Посиделки отменялись. Их, ни минуты не колеблясь, отменил этот парень, чей психопрофиль госпожа Зеро выучила, как таблицу умножения. Вместо того, чтобы идти с отцом и дядей в ближайшее кафе, он быстрым шагом приблизился к имперской безопасности и вскинул ладонь к козырьку. Светлые глаза внимательно изучали лицо старухи: так подтверждают самому себе, что видишь человека, знакомого по рассказам других людей. Ему показывали мою голограмму, уверилась госпожа Зеро. Он запомнил.

— Прибыл в ваше распоряжение!

— Хотите отдохнуть с дороги?

— Никак нет!

— Хорошо. Моя машина ждет снаружи.

— Разрешите вопрос?

— Спрашивайте.

— Куда мы летим?

— Куда? — старуха улыбнулась. — Разумеется, к астланам.

Отличная реакция, отметила она. Решил, что я тащу его в космос, но проглотил изумление. Готов подчиняться, значит, готов приказывать.

— К астланам, — повторила госпожа Зеро. И уточнила: — К пленникам. Вы в курсе, что десант, спасая вас, прихватил в суматохе теплую компанию туземцев?

— Никак нет!

Старуха прекрасно знала, что о пленных Марку ничего не известно. Это она личным распоряжением запретила говорить ему об астланах, захваченных десантом. Сейчас госпожу Зеро интересовало другое: как Марк воспримет известие о пленниках. Имперская безопасность держала паузу — мощную, театральную — приглашая Марка заговорить первым. Старуха хотела слышать, что скажет обер-центурион Тумидус.

— У нас проблемы? — вполголоса спросил Марк.

— У них проблемы, — уточнила госпожа Зеро. Голос старухи потеплел: вопрос ей понравился. — И, замечу, дело не терпит отлагательств. Это вы, мой герой, дома. А астлане, мягко говоря, в гостях…

Я дома, подумал Марк. Тренг, Тишри; да хоть Ломбеджи! Какая разница? Я дома, в Ойкумене. Я видел маму; вот — отец, дядя… «Дом? — насмешливо спросил кто-то из недр пирамиды. — Уверен?» Астлантида отпускала с неохотой. Безумный Остров Цапель маячил на горизонте: в тени его Марк отвечал на вопросы, ел, пил, купался в море. Ночью, когда тело и мозг требовали отдыха, над ним распахивалась чернота чужого космоса. Во тьме полыхало бьющееся сердце. Из протуберанцев живой звезды рождались пятеро: чикчан, кими, киб, иик, кан.

Звали к себе.

Он просыпался в холодном поту. Долго лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. Пытался заснуть; рано или поздно проваливался в забытье. К счастью, сердце являлось не каждую ночь.

Глава вторая. Сезон охоты на цапель

I

Рыжий коротышка с нескрываемым скепсисом оглядел Марка с головы до ног. «Особый консультант? — читалось в его взгляде. — Прислали вояку-десятинщика, он мне тут наконсультирует!» На маркиза Ван дер Меера руководитель группы контактёров отреагировал ещё хуже. Инорасцам доктор Тиберий Фабиус Лепид не доверял с детства. Увы, приходилось терпеть: по факту контактами с пленниками занимались помпилианцы, но проект находился в юрисдикции Совета Лиги.

— Доктор Лепид, будьте добры, опишите нам ситуацию.

Госпожа Зеро была сама вежливость, но коротышку тон старухи ничуть не смягчил. Что это за консультанты, которых надо за ручку водить?!

— Объекты номер один и два: Мекатль Куолли и Яотль Чикахуа. Рядовые спецподразделения. Имена и звания — всё, чего мы смогли от них добиться. Любуйтесь…

В обзорной сфере развернулась просторная комната с широченным окном в полстены. Жильё походило на апартаменты комфортабельного отеля. Две кровати, мягкие кресла, стол; встроенные шкафы, сервисная автоматика. Двери в душевую и санузел — раздвижные, как принято у астлан. Интерьер и мебель — в охристо-золотистых тонах.

Ну и, конечно, скрытые камеры наблюдения.

Картину портило одно: рядовые спецподразделения нисколько не напоминали постояльцев отеля. Скорее уж пациенты психиатрической клиники: стандартные, цвета толченого кирпича, штаны и робы, кожаные сандалии на босу ногу. Мекатль, если верить нашивке на рукаве, сидел на кровати, уставясь в окно. Он едва заметно покачивался, словно в такт неслышимой музыке. Яотль бродил из угла в угол. Останавливался, утыкался взглядом в стену, пялился на неё в недоумении. Казалось, астланин силился понять: откуда на его пути возникла преграда? Затем Яотль разворачивался и нога за ногу брёл обратно.

Лица обоих коверкала одинаковая гримаса: ожидание счастья, сладостная пауза. Было жутковато видеть преддверие оргазма, застывшее на минуты, часы, дни.

— …экстремально высокий уровень нейромедиаторов: дофамина, серотонина, эндорфинов, — вещал доктор Лепид. — Объекты пребывают в состоянии постоянной эйфории. Попытки медикаментозной и волновой нейтрализации эффекта дали слабовыраженный и кратковременный результат. При попытках вербального контакта наблюдались приступы гиперактивности объектов. Просьбы, требования… Я бы сказал, мольбы. С переходом в истерические припадки, которые с трудом удавалось купировать. Постепенно приступы становились реже. Около недели назад они прекратились полностью. Объекты замкнулись в себе, на контакт не идут.

— Чего они требовали?

— Боюсь, хромает программа перевода. Они настаивали, чтобы их немедленно «отправили в солнце». Возможно, какая-то метафора. Идиома? Я склоняюсь к эйфорическому бреду. При такой концентрации нейромедиаторов в крови…

— Это не бред, — вздохнул Марк. — И не метафора.

— У вас есть предположения, господин консультант?

Вопрос доктора сочился ядом сарказма.

— Предположения? У меня есть ответ.

— Не поделитесь ли со мной своими знаниями?

— Сперва вы ответите на мои вопросы. Как долго объекты пребывают в состоянии эйфории?

— Около трёх месяцев. Всё время, что находятся под нашим наблюдением. Их сюда такими доставили.

— А до того, как попасть к вам?

— Нам сообщили, что объекты впали в эйфорическое состояние с момента… — Лепид покосился на ларгитасца и закончил, тщательно подбирая слова: — С момента изъятия их из привычной среды.

— Это все пленники? Если нет, я хотел бы взглянуть на поведение других.

— О-о-о, поведение других! Желаете полюбоваться? Прошу!

Сфера мигнула, картинка сменилась новой.

— Знакомьтесь: Манойя Илхикамина, лейтенант зенитно-ракетных войск ПВО.

Манойя Илхикамина, одетый так же, как и рядовые, лежал лицом вверх на круглом, гладко отполированном столе, широко раскинув руки и ноги. Кисти и стопы безвольно свесились со столешницы; голова запрокинута, глаза закрыты. На губах лейтенанта мерцала блаженная улыбка идиота. Из уголка рта текла вязкая слюна. Рядом воздвиглась стойка с медицинским оборудованием. Под одежду астланина уходило множество серебристых паутинок, ведущих к датчикам.

— Давно он так?

— Вторые сутки. Прерывистая эндокринная кома.

— Прерывистая? — спросил Якоб Ван дер Меер.

Обычно говорливый сверх меры, Белый Страус впервые нарушил молчание.

— Мы пытались переложить его на кровать. Он приходил в себя, вскакивал, бежал к столу и укладывался на нём, как сейчас. На столе объект снова впадал в кому. Решено было больше не перемещать его. Следить за состоянием объекта и обеспечивать ему принудительное питание можно и в таком положении.

— Оставили на столе в порядке эксперимента, — усмехнулся Белый Страус. Реплика маркиза была пропитана желчью. — Захотели посмотреть, вернется ли он в сознание, лёжа на вожделенном столе, и если да — как себя поведёт. Верно? И что? Больше он в себя не приходил?

— Нет, — отрезал Лепид. — Этому у вас тоже есть объяснение?

— Есть. Стол.

— Что?!

— Круглый стол, — ларгитасец сложил в кольцо большой и указательный пальцы. Таким жестом показывают, что всё в порядке. — В культуре астлан круг — символ. Образ солнца, куда они стремятся уйти, а угодив в плен — особенно. Просто спят и видят, как на этом кругу им взламывают грудную клетку. Сердце — в энергоприёмник, солярную сущность — в жизнь вечную. Манойю заклинило на круглом столе. Вы замеряли уровень нейромедитаторов?

— Нейромедиаторов, — брюзгливо поправил доктор.

— Вы замеряли их уровень в крови лейтенанта? Перед тем, как он впал в кому?

— Разумеется.

— Он оказался выше, чем у остальных?

— На одиннадцать с половиной процентов.

— Вот вам и ответ.

— Это не ответ! Это вздор! Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что, находясь в плену, астлане впадают в эйфорию. Предвкушают отправку в солнце — в прямом смысле слова, без метафор и идиом. У них на родине в плен берут исключительно для этого праздника жизни.

— Ерунда! — доктор Лепид стоял на своём. — Астлане — энергеты, и используют жизненную энергию жертв. Допускаю, что пропаганда капитально промыла мозги населению. Эти кретины всерьёз верят…

— Они не верят. Они знают. Как мы знаем, что если подбросить вверх камень, он упадет на землю. У вас, доктор, есть сомнения на сей счёт?

— На какой счёт?!

— Я о камне.

Рыжий эскулап с возмущением фыркнул.

— Вот и у них нет, — вмешался Марк, кивнув на изображение в сфере. — Ни малейших. Они не притворяются, доктор. Да вы и сами могли убедиться. Так притворяться невозможно.

— Это физиология, молодой человек! Одной убежденностью нельзя добиться…

— Вы уверены? — по части сарказма Белый Страус мог дать доктору Лепиду приличную фору. — А может быть, всё-таки психофизиология? Напомнить вам о стигматах у истово верующих фанатиков? О священном трансе шейхов секты Аль-Зубаб? Я лично шесть месяцев просидел на Фихштри, наблюдая танцы зубабитов…

— Ладно, пусть транс, — сдал назад доктор. — Но кома?!

— Усиление психологического эффекта плена за счёт круглого стола, имеющего для астлан ритуально-символическое значение. Могу предположить, что в скором времени господа рядовые впадут в аналогичную кому. Без всякого стола. Столько времени на сплошных эндорфинах — это вам не шутка…

— Ну хорошо, — доктор прищурился. Хитреца, мелькнувшая во взгляде Лепида, наводила на скверные подозрения. — Эффект плена, суицидальные стремления… Согласно вашей концепции, все астлане реагируют на плен сходным образом.

Указующий перст ткнул в Манойю, распластанного на столе.

— Кратко и по существу, доктор. Мы поняли друг друга.

— Ещё бы! — плотоядно ухмыльнулся Лепид. — Тогда как вы объясните вот такой факт? Объект номер четыре!

Сфера переключилась на другое изображение. Черноволосая женщина в робе сидела за столом, уронив голову на руки. Лицо, скрытое в ладонях, не позволяло увидеть: плачет ли она? заснула в неудобной позе? размышляет?!

— …снижение двигательной активности. Заторможенность реакций, подавленное настроение — классическая реактивная депрессия! Уровень серотонина и дофамина в крови понижен, то есть, наблюдаем состояние, прямо противоположное состоянию трех других объектов! Ни единого признака эйфории! Надеюсь, господа консультанты, вы подыщете мне прелестное, только что из печки, объяснение?

Женщина медленно подняла голову.

— Изэль! — выдохнул Марк.

II

— Я должен с ней поговорить.

Доктор Лепид зыркнул исподлобья на госпожу Зеро. У рыжего коротышки имелась разработанная программа психологической адаптации астланки, и контакт объекта с консультантом-солдафоном в его планы не входил. К своему неудовольствию, он получил в ответ разрешительный кивок. Возразить старухе доктор не посмел. «Под вашу ответственность!» — хотел заявить он, и промолчал. Госпожа Зеро и так отвечала здесь за всё.

— Я вас провожу.

Пять минут они шли по коридорам представительства, спускались по коротким лестничным маршам — в противоположное крыло корпуса, на два этажа ниже. Всю дорогу доктор не умолкал: спешил дать вводные, снабдить хотя бы минимумом информации, необходимой для контакта с объектом номер четыре.

— …ступор, растерянность, подавленное состояние… Но не так, как сейчас! На вопросы отвечает, но кратко и через силу… Нет, мер принуждения мы к ней не применяли! Мы же контактёры, а не экзекуторы!.. Разговор не поддерживает, сразу умолкает… Да, поначалу задавала вопросы. Позже перестала. С какого момента? Мы хотели её немного встряхнуть, продемонстрировать нашу добрую волю… Она всё твердила, что она — «нечестная пленница». Наверное, ошибка программы: имелась в виду «несчастная». Мы ей устроили воздушную экскурсию по Тишри. Мол, никто вас взаперти не держит: спрашивайте, мы ответим…

— Да, — невпопад сказал Марк.

— В депрессию она впала после экскурсии. Признаю, наша вина, не учли. Мы рассчитывали, что она — учёный, руководитель программы по контактам… Не какой-нибудь дремучий дикарь! В итоге — цивилизационный шок, отягчённый побочными факторами, ряд которых нам не вполне ясен. Со временем состояние улучшилось, но прогресс идет крайне медленно…

У двери скучал охранник: одет в штатское, без оружия. Впечатления «топтун» не производил: ни двухметрового роста, ни мускулов, бугрящихся под рубашкой, ни хищного блеска в глазах. Лицо скорее доцента, чем кулачного бойца. Марк подумал, что он бы поостерёгся сталкиваться с этим доцентом на узкой дорожке. Мельком он оценил предусмотрительность старухи: к чему пугать Изэль мордоворотом со злобной рожей?

Двери раскрылись без звука и сомкнулись за его спиной. Госпожа Зеро, Белый Страус, доктор Лепид, осознавая деликатность ситуации, остались снаружи. Текучим движением, как в замедленной съёмке, женщина за столом обернулась к вошедшему. В лице, во всей позе — апатия и бесконечная усталость.

— Изэль…

Астланка моргнула, будто ей в глаз попала соринка. За три месяца Марк успел забыть, как быстро меняется у Изэли выражение лица, отражая эмоции, вскипающие в душе. Недоверие. Удивление. Узнавание. Радость: безумная, хлещущая через край! К последнему Марк оказался не готов. Когда Изэль вскочила, опрокинув кресло, и бросилась к нему, он рефлекторно вскинул руки, защищаясь. В памяти мелькнул моментальный снимок из прошлого: кулак, ломая челюсть, опрокидывает женщину в беспамятство. Это уже было; это повторится сейчас…

В последний миг он заставил себя развести руки в стороны.

— Марчкх! Живой…

Налетела, вцепилась, прижалась.

— Живой…

Уткнулась лицом в шею:

— Марчкх…

По шее текло горячее, мокрое. Хотелось провалиться сквозь землю. Изэль самозабвенно рыдала у него на плече, и Марку ничего не осталось, кроме как обнять её в ответ, и гладить по волосам, и шептать успокаивающую ерунду:

— Всё хорошо, успокойся. Я жив, и ты жива. Всё в порядке, не надо плакать…

Ему никогда в жизни не доводилось утешать плачущих женщин. Великий Космос! В пирамиде, с копьем в руках, одному против пятерых было легче! На Тренге он даже не предполагал, что снова увидит Изэль Китлали. В астланском аду Марк не раз мечтал, как они с Изэлью поменяются местами. Представлял, как черноволосую захватывают в плен, и он допрашивает её. О, унтер-центурион Кнут не стал бы миндальничать и церемониться! Свернуть шею — слишком просто, слишком гуманно; подвергнуть мучениям, выбить всё, что она знает и чего не знает… И что же? «Успокойся, не надо плакать…» Это кошмар, ужасный сон; разбудите меня кто-нибудь!

Рыдания сделались глуше, тише. Изэль замерла, вздрагивая. Отстранилась, смущённо посмотрела Марку в лицо — снизу вверх:

— Я думала, тебя убили. Я ужасно выгляжу, да?

Женщина, вздохнул Марк. Как я выгляжу, и гори огнем галактика…

— Отлично выглядишь, не переживай…

— Ой, мамочка… Ты!.. ты…

Изэль побледнела, что с ее цветом кожи было непросто. Астланка попятилась, в испуге прикрыв рот ладошкой. Марк и не предполагал, что люди могут так себя вести не в фильмах, а на самом деле.

— Что?

Он поискал зеркало. Рога у него выросли, что ли? Фуражку задом наперёд надел?

— Глаза… У тебя их два!

— Ну, два…

— Они смотрят! Оба! Левый блестит…

С большим трудом Марк подавил желание перевести имплантант в фасеточный режим. Хватит с нашей цапли сюрпризов. Ещё в обморок грохнется.

— У меня и селезёнка есть, — буркнул он. — Новая. Старую-то Катилина сожрал… Показать?

— Не надо. Погоди, я сейчас…

И черноволосая умчалась в ванную.

— Только не уходи! — донеслось из-за двери.

— Не уйду, — громко пообещал Марк.

Он включил уником, ткнув в сенсор блиц-номера госпожи Зеро. Старуха откликнулась сразу, в режиме голосовой связи:

— Слушаю.

— У нас в представительстве есть какой-нибудь парк?

Марк нарочно дождался, пока старуха первой скажет хоть слово. Иначе у него, не контролирующего переход на язык собеседника, был шанс удивить госпожу Зеро, заговорив с ней по-астлански.

— Парк? Зачем?

— Для прогулок!

— Парк есть, — согласилась имперская безопасность. — Это вы хорошо придумали. Я скажу доктору, что все путём, да? А то он уже на мыло изошел… Кстати, вы тут упомянули имя: Катилина. О чем речь-то шла, а? О дуэли?

— О селезёнке. Я сказал: Катилина сожрал мою прежнюю селезёнку.

— Да? — вяло удивилась старуха. — Как интересно…

III

Парк разбили в классическом стиле метрополии. Аккуратно подстриженные кусты лавра были высажены вдоль дорожек; сосны и белые акации, пинии и пробковые дубы чередовались в тщательно продуманном беспорядке; заросли лавровишни скрывали ажур беседок; на лужайках тянулись ряды каменных портиков, увитых плющом; блестел пруд в форме кляксы, за ним начиналась платановая аллея…

Каким образом парк уместился на ограниченной территории представительства, оставалось загадкой. Разве что имперские архитекторы, на зависть физикам Ойкумены, изобрели способ локального свёртывания пространства.

Гравий дорожки поскрипывал в такт шагам. С деревьев, кружась в прозрачном до звона воздухе, летели первые жёлтые листья. Их золото пятнало зелень травы. Аллея упиралась в фонтан: крылатые кони несли на спинах мраморную чашу. Точная копия музейной древности: оригинал Марку довелось видеть в какой-то передаче. В чаше плыл одинокий листок, вызывающе-алый. Черенок гордо вознёсся над гладью воды, уподобясь бушприту парусника.

Корабль цвета крови шел на закат.

Из-за деревьев бесшумно выскользнул Катилина. Окинув Изэль оценивающим взором, нагуаль что-то решил для себя — и, подойдя вразвалочку, потёрся о ногу Марка. В виде особой милости он мазнул хвостом по щиколоткам астланки.

— Он с тобой? Моя Тепин — дома, на Астлантиде…

Глаза Изэли остались сухими. Голос не дрогнул, лицо сохраняло спокойствие. Так говорят о покойнике, когда-то — родном, любимом, сейчас же — прахе, тени, памяти. Так калеки вспоминают о давно утраченной ноге. Умом Марк не до конца понимал, что значат нагуали для астлан. Чего греха таить, он и сам привязался к Катилине. Марк представил, что Катилину забрали и перевезли, к примеру, на Квинтилис. Космос, огромное расстояние, невозможность быть рядом… Ничего особенного он не почувствовал. Жаль, наверное. Потом он представил, что глаз и селезёнка потеряны навсегда. И снова — скорее логика, чем чувства: жаль, наверное.

Есть вещи, о разлуке с которыми не получается размышлять. Вещи, люди, животные. Части тела, наконец. Ты выстраиваешь модель отношений: за́мок на песке. Малейший ветер, и за́мку конец. Страдать от воображаемой разлуки — невозможно. Пока вы вместе, никакое воображение не способно сконструировать реальный разрыв. Значит, нет и страдания. Так, блеклый призрак.

— Тебе нужен новый нагуаль?

Они присели на скамейку. Из кустов явилась кошка — пушистая, сытая, трехцветная. Храбро игнорируя ягуара, нахалка вспрыгнула женщине на колени. Под ладонью Изэли кошка блаженно жмурилась, урчала маленьким трактором.

Катилина с презрением фыркнул.

— Бери её. Сама к тебе пришла.

— Шутишь? — вздохнула Изэль. — Тепин жива, я чувствую. У астланина не может быть двух нагуалей. И разве дело в Тепин…

— А в чём?

«Психоаналитик доморощенный!» Марка охватило раздражение. Он злился на самого себя. Встать? Уйти? Это работа. Твоя работа, господин консультант. Тут на маневровых не сядешь, тут всё сложнее. Ошибёшься — Изэль найдёт круглый стол, ляжет на него и закроет глаза. Вот пользы-то отечеству будет…

— Когда высадились ваши, началась стрельба, — ладонь астланки механически, как манипулятор, ласкала мягкий мех. — Я испугалась. Растерялась. Ступор, шок. Я не бежала, не сопротивлялась…

— И что?

— Это не был честный плен! Я тупо шла, куда велели. Им даже подталкивать меня не пришлось!

— Ты в курсе, что кроме тебя, наши прихватили еще троих? Военных?

— Да. Они честно сопротивлялись…

— И теперь ждут отправки в солнце, так? Три месяца эйфории! Похоже, скоро они устанут ждать. Просто загнутся от такой радости.

— А меня солнце не примет.

— Глупости! Ты сама говорила: кастовый астланин уходит в солнце, как бы он ни умер! «Великий Космос! — мысленно застонал Марк. — Что я несу?!»

— Ты видел наших? — спросила Изэль. — Пленников?

— Видел.

— Они ведут себя в точности как дикари. Честный плен, эйфория, задержка на пути в солнце. Раньше на Острове Цапель были мы, кастовые, и дикари. А теперь появились вы. Раз кастовые ведут себя по-дикарски… Марчкх, для вас мы — то же самое, что дикари — для нас. Понимаешь?!

«Но мы никого не отправляем в солнце! — едва не выпалил Марк. К счастью, он вовремя прикусил язык. — Стоп! Этой темы лучше не касаться. По крайней мере, до выяснения, что ей наговорил доктор Лепид…»

— Ну какие же вы дикари? — его голос был голосом медсестры, беседующей с умирающим о погоде; голосом психоаналитика, обсуждающего с клиентом сексуальную тягу к пылесосу. — В любом случае, ты ведь не собираешься сию минуту…

— Уйти в солнце? Нет.

— Отлично! — оптимизм подступил к горлу, Марка едва не стошнило. — Это всегда успеется. Идем, мне нужно переговорить со своим начальством.

— Хорошо. Спасибо за прогулку.

— А кошку всё-таки возьми. Ты ей понравилась.

— Мне не разрешат держать кошку.

— Разрешат. Хоть целую стаю.

— Кошки не живут стаями…

Алый кораблик добрался до края каменной чаши, перевалил через него — и, увлекаемый потоком, бесстрашно скользнул вниз, в неизвестность.

* * *

— Разблокировать двери. Снять охрану.

— Вы! Вы соображаете…

— Предоставить свободу перемещений. Полную свободу! Всем четверым. Наблюдать мягко, со стороны. Захотят выйти в город — сопровождать без давления. Вмешиваться только в крайнем случае. Обставлять дело так, чтобы они сами обращались за помощью.

— Вы с ума сошли! По какому праву…

— Принести искренние извинения. Это могу сделать я сам. Я лучше вас владею астланским языком.

— Вы забываетесь! Щенок! Я готов выслушивать твои идиотские советы, но приказывать ты не имеешь…

Забыв о докторе Лепиде, обер-центурион Тумидус по-уставному, через левое плечо, развернулся к госпоже Зеро, молча наблюдавшей за драматической сценой:

— Астлан надо освободить.

— В смысле?! — возопил доктор.

— В прямом.

Старуха молчала.

— Зачем? — бесновался доктор. — Ну скажите мне: зачем?!

— Вы слышали наш разговор в парке? Разумеется, слышали. Требуется дополнительный перевод?

— Чушь! Чушь собачья! Религиозное мракобесие! Она, видите ли, решила, что превратилась в дикарку! И на этом основании…

— Гордитесь, — заметил Белый Страус, покусывая кончик ногтя. — Изэль включила нас в свою систему мироздания. В системе появился третий, более высокий ярус. И прекрасно, замечу, вписался в конструкцию.

— И вы? — Лепид стал рвать на себе волосы. — И вы туда же?!

Маркиз пожал плечами:

— Главное, убедить астлан, что они больше не пленники. Убедить любым способом. Иначе все труды пойдут насмарку.

— Иначе они умрут?! Покончат с собой? Из-за дурацких предрассудков?!

— Если можно убить человека, — сказал Марк, не оборачиваясь, — лишив его рабов, почему нельзя убить человека, лишив его солнца?

— Вам всё ясно, доктор? — спросила старуха. — Выполняйте.

IV

— Душечка! — позвала Юлия Руф. — Присаживайтесь!

— Мне пора на регистрацию, — возразила Н'доли.

Время и место были выбраны идеально. Бар Юлия облюбовала еще по прилёту на Тишри, коротая здесь время с трибуном Тумидусом. Уют, тишина, безлюдье; располагает к откровенности, как ни один из закутков величественного Бен-Цанаха. Антоний гарантировал, что дочь Папы Лусэро пройдет мимо бара. Он дал отмашку, едва Н'доли объявилась в поле зрения.

— Кофе, душечка. «Kopi Luwak», мягкой обжарки.

— Я тороплюсь.

— Со взбитым яичным желтком. С ликером «Курумаа».

— Я…

— Без сахара. Регистрация на рейс «Тишри — Хиззац — Китта» начнется через тридцать две минуты. Мы сможем накачаться хорошим кофе, как грузчики хиззацких верфей — чесночным самогоном. Вы когда-нибудь проходили мимо верфей? Задыхаешься через тридцать секунд…

Н'доли топталась возле столика. Девочка, подумала Юлия, когда ты ещё била сверстников портфелем по голове, я уже знала эту хитрость. Говори с человеком, перескакивай с темы на тему, удерживай доброжелательный тон, избегай пауз — и кто угодно превратится в собеседника, мало-помалу сокращая расстояние.

— Присаживайтесь, — повторила она. — Я сделала заказ на двоих.

Н'доли опустилась на табурет:

— Почему вы…

— Одна? — закончила за неё Юлия. — У мужа дела. Во-первых, гипер с тетушкой, а это полтора часа, не меньше. Вы бы знали, как Лючано беспокоится за детей! Он будет мучить тетушку, пока не выяснит, кто как спал, ел и ходил на горшок. Иногда мне кажется, что мать — это он, а не я…

— Я не это имела в виду…

— Не мужа? А кого, простите?

Юлия не отказала себе в удовольствии полюбоваться смущением девочки. К счастью Н'доли, бармен принес заказ и позволил молодой вудуни утопить неловкость в глотке кофе.

— Телохранитель, — вернув самообладание, сказала Н'доли. — Я о телохранителе.

В её словах звучал вызов, плохо понятный самой вудуни.

— Ах я, дурочка! — Юлия хлопнула себя по лбу, стараясь не испортить макияж. — Ну конечно же! Антоний где-то рядом, душечка. Возможно, сидит с нами за столом. Не верите? Зря, между прочим. Мне приходится пинками выгонять его из спальни, когда на Лючано находит игривый стих. И то я не убеждена, что Антоний ушёл до конца. Такие, как он, прячутся в стенах между молекулами… Оставим его в покое, поговорим о вас. Почему вы летите этим рейсом?

— А что? — во взгляде Н'доли читалось подозрение. — Какие-то проблемы?

— Пограничники Тишри считают, что да. Вы же коллантарий? Меня на контроле допрашивали, почему я не пришла пешком. Разве им понять, что коллантарий без группы — обычный человек? Что мы большей частью летаем, как все — в каюте яхты?

— Лайнера, — поправила Н'доли. — У меня нет яхты.

— Ваше счастье. С этой яхтой одни хлопоты! Как вам первый опыт хождения в колланте? Трибун о вас прекрасно отзывался. Говорил: всем бы такую выдержку…

— Врёте. Ничего он вам не говорил.

— Душечка…

— Милочка. В прошлый раз вы звали меня милочкой. Эта перемена статуса — она неспроста, да?

— Пейте кофе, — Юлия указала на чашку. — Остынет. Перемена статуса всегда неспроста. Уж я-то знаю… Вы ходили в колланте, душечка. Позвольте, я продолжу звать вас так? Милочка осталась на Китте. Хорошо, трибун Тумидус ничего не говорил мне про вас. Что вы скажете о трибуне Тумидусе? О его качествах коллантария?

— Мне не с чем сравнивать…

— А вы не сравнивайте. Вы размышляйте вслух.

Н'доли задумалась.

— Кулак, — наконец произнесла вудуни. — Он держал нас в кулаке.

— И вы не задохнулись? У трибуна крепкий кулак.

— Он знает, с какой силой надо сжимать пальцы.

— Отлично! Лучший ответ, который мне доводилось слышать. Помнится, вы загоняли гуля? Спасали вашего отца? Что вы скажете о кулаке в моменты кризисов?

— В кризисных ситуациях мы были кулаком. Если раньше нас держали в кулаке, то теперь мы превращались в пальцы. Части сливались в целое, не теряя самих себя. Вряд ли вы…

Н'доли осеклась, сообразив, с кем имеет дело.

— Пустяки! — Юлия засмеялась. — Я не в обиде. Еще вопрос: как вы оцениваете шансы кулака разжаться в критической ситуации? На вас нападает флуктуация, трибун Тумидус ослабляет хватку, коллант в испуге рвет связи…

— Мы спасли Папу, — Н'доли поджала губы, став старше лет на десять. — Полагаю, это было труднее, чем отбиться от хищной флуктуации. Я оцениваю шансы кулака стать беззащитной ладонью… Ноль; близко к нулю. Шансы погибнуть в драке гораздо выше. Почему вы спрашиваете?

Юлия качнулась к вудуни, словно хотела укусить:

— Потому что коллант, где невропастом шёл Степан Оселков, развалился при нападении. Теперь слушайте внимательно и не перебивайте. На Китте я обратила ваше внимание на то, что все помпилианцы-коллантарии так или иначе служили в армии. Сейчас я добавлю главное: они служили в частях первого эшелона. Они имели опыт действий в корсете. Их готовили к корсету, ломали и перестраивали заново. Вакцины, регулярные инъекции… Вам известно про вакцины?

— Известно, — быстрей, чем следовало бы, ответила Н'доли. — Переходите к делу. Я опоздаю на регистрацию.

Нервничает, отметила Юлия. Когда я упомянула вакцины, она разволновалась, как если бы я выдвинула обвинение. Учтем на будущее.

— Резюмирую, душечка. Без армейской спецподготовки, цель которой — умение взаимодействовать в корсете, помпилианцу не стать коллантарием. Ни уроженцу Помпилии, ни недопомпилианцу, созданному искусственно в лабораториях Китты. Не перебивайте! Это не только инъекции особых препаратов. Это еще и служба. Опыт пси-координации подразделения; опыт приказов и подчинения. Физиологический опыт, душечка. Дозировка работы клейма в пределах десяти процентов. Для нас, рабовладельцев, это включает частичное изменение рефлекторных функций.

— Вывод? — тихо спросила Н'доли.

— Для полноценного колланта нужен помпилианец, служивший в корсете. Замените его — коллант развалится. Если не сразу, то при первом же кризисе. Погибнут люди, дискредитируется идея. Получить опыт службы в корсете можно лишь в армии Великой Помпилии. А в армию не возьмут кого попало, хоть вывернись все лаборатории наизнанку… Вам пора, душечка. Обдумайте мои слова по дороге на Китту. И передайте привет координатору Умсле. Если он не дурак, он поймёт.

— А если… — начала Н'доли.

— Значит, дурак, — Юлия встала. — И колланты продолжат гибнуть. А мне придется искать более жесткие способы, чтобы остановить эксперименты Умслы. Счастливого пути, душечка! У моих предков было принято убивать гонцов, принесших дурную весть. У ваших пращуров не практиковалась такая психотерапия? Если да, то я надеюсь на выдержку координатора Умслы. На его месте я бы выписала вам премию. Некоторые дурные вести могут сэкономить кучу времени и средств.

— Кофе, — вудуни отставила пустую чашку. Рассказ о печальной судьбе гонцов не слишком взволновал её. По лицу дочери Папы Лусэро ясно читалось, что рассказ Юлии запустил в мозгу Н'доли маховик сложных размышлений. — Это Марк рассказал вам, какой кофе я люблю?

— Марк? Мы не виделись. Просто я предпочитаю «Kopi Luwak» с желтком и ликером.

— Без сахара?

— Без сахара. Мне казалось, вам должно понравиться… Я ошиблась?

— Нет. Вы никогда не ошибаетесь.

V

— Слово предоставляется…

Амфитеатр круто уходил вверх. Ряд за рядом — дубовые, обитые кожей скамьи. Для пожилых людей, кому хуже пытки сидеть на твердом дереве — подушки в бархатных, расшитых золотом наволочках, туго набитые шерстью и лузгой гречихи.

— …Кфиру Бриллю, ответственному члену комитета по санкциям…

В проходе между рядами центрального и западного секторов возникла фигура высокого сухопарого гематра. К трибуне Кфир Брилль спускался не торопясь, собирая внимание зала на себя. Ступень за ступенью: ропот смолкал, лица поворачивались к идущему. Ширина прохода, как и вся обстановка зала заседаний Совета Лиги, в точности соответствовала древним традициям — разгневанные политики из разных секторов не могли достать друг друга шпагами. Клинки давно отправились в музеи на покой, для лучевика или парализатора это расстояние было пустячным, но Кфир шел так, словно каждую минуту ждал выпада.

— …по итогам изучения астланского вопроса…

Тенор Гвидо Салюччи, действительного и полномочного председателя Совета Галактической Лиги, плыл над головами. Гвидо обходился без микрофона и усиливающих акуст-линз — зал был спроектирован таким образом, что председатель, не повышая голоса, мог перекрыть самый бурный скандал. Панель, вмонтированная в стол перед Салюччи, позволяла «свести в ноль» глотку наигорластейшего представителя. Палец касается сенсора, и крикун может изойти на мыло — никто, даже ближайший сосед по скамье, не услышит ни звука.

Кфир Брилль воздвигся на трибуне.

— Буду краток, — сказал он. — Мой доклад касается сложившейся ситуации. С вытекающими из нее проблемами вас ознакомит Бруно Трааверн, член делегации Ларгитаса. Итак, ситуация…

Начались факты, цифры, резюме.

— Сухо, — отметила госпожа Зеро, вертя в пальцах лучевой стилус. — Точно. Доступно. Ты слушай, мой мальчик. Тонкий слух нужен не только скрипачу. Это ничего, что я на «ты»?

— Ничего, — кивнул Марк.

Они сидели на балконе, в ложе для прессы. Заседание было закрытым, ложа пустовала. Старуха уже третий раз вставала, опираясь о перила. Переждав боли в спине, госпожа Зеро вновь опускалась в кресло. Сзади, во втором ряду маялся лысый Мамерк. Ему строго-настрого велели не сопеть, и Мамерк не знал, как ещё выразить своё сочувствие имперской безопасности.

— Ничего, — повторил Марк. — Он скажет что-то новое?

— Нет. Ты всё знаешь.

— Тогда почему я должен слушать?

— Главное звучит между слов. Не будь Кфир гематром, мы бы сделали кое-какие выводы из интонаций, мимики и жестов. Ладно, обойдемся и так. О чем он, по-твоему, говорит?

Марк пожал плечами:

— Гибель «Иглы». Гибель «Дикаря». Спасательная операция. Данные по системе. Антисы и коллантарии. Я достаточно краток?

— Вполне, — улыбнулась старуха. — Не хуже Кфира. Ты уверен, что ты не гематр?

— Уверен. О чем же он говорит, по-вашему?

Старуха опять встала. Марк изучал ее профиль: морщины, впадины, острые углы. Между слов, вспомнил он. Выводы из мимики. Он не знал, какие выводы можно сделать из мимики госпожи Зеро.

— Он говорит о Шадруване, — сказала старуха.

— Что?

— Он говорит: однажды случилось так, что Ойкумена столкнулась с чудом. С феноменом, не имеющим объяснений. С планетой по имени Шадруван. Мы, гематры, приняли решение: бомбардировка. Заявляю во всеуслышанье: решение было ошибочным. Мы не желаем повторить свою ошибку во второй раз. Опрометчивость — порок; для гематров опрометчивость — порок, возведенный в степень. Вот вам ситуация по Астлантиде, но будьте осторожны. Бомбы — крайний вариант. Когда дойдёт до голосования, раса Гематр учтёт свой промах по Шадрувану.

Марк повернул голову к трибуне. Кфир Брилль докладывал о спасении Папы Лусэро. В устах докладчика подвиг превращался в страницу из учебника по физике.

— Вы уверены? — осторожно спросил он.

— Разумеется, — отмахнулась госпожа Зеро. — Ты что, оглох?

Внизу шушукались представители рас и планет. Три месяца не прошли для Совета даром. Вопрос Астлантиды в кулуарах обглодали до косточек, выступление Кфира являлось чистой формальностью. Взгляд Марка выхватил смуглого детину в юбочке из листьев и перьев. Не считая юбки и ожерелья из ракушек, детина был голым. Мышцам его мог позавидовать профессиональный борец. Словно почуяв внимание к своей особе, богатырь вскочил на ноги:

— В черной бездне небес Шадруван — злая опухоль мира, В черной бездне небес Астлантида — открытая рана, Глупый склонен к ошибкам, мудрец переплавит их в опыт, Мы всё поняли, Кфир, дорого́й, хватит пудрить мозги нам!

Гул переплавился в хохот.

— Гыргын Лявтылевал, планета Кемчуга, — представила старуха богатыря. — Варвар. Член специального комитета по отправлению правосудия. Лучшая в Ойкумене коллекция старинных пресс-папье. Двадцать лет в Совете Лиги. Народ аримов имеет нездоровую склонность к стихоплётству…

Варвар, подумал Марк. Это я здесь варвар.

— Слово предоставляется…

Гематр сошёл с трибуны. Насмешка могучего Лявтылевала никак не отразилась на его поведении. Лишь подбородок задрался выше обычного, как если бы Кфир высматривал что-то на галёрке. Он доволен, предположил Марк. Он хотел, чтобы кто-нибудь озвучил подтекст его доклада. Еще лучше, если это произойдёт не в официальной, а в шутовской, дружеской форме. Он хотел, а представитель Кемчуги увидел желание коллеги и воплотил в жизнь. Или просто я, уязвлён манерами госпожи Зеро, ищу скрытые мотивы там, где их отродясь не было?

— …Бруно Трааверну, ответственному члену комитета по санкциям…

В отличие от гематра с его сухим телосложением, ларгитасец напоминал колобок. Семеня коротенькими ножками, он скатился по проходу, чудом увернулся от Кфира и буквально вспрыгнул на трибуну. Макушка Бруно едва возвышалась над краями. Председатель Совета шепнул женщине, сидевшей рядом, пару слов, та махнула рукой — и служитель принёс скамеечку для малорослого докладчика. Теперь румяная, щекастая физиономия ларгитасца была выставлена на всеобщее обозрение.

— Проблемы, — громыхнул он мощным басом, так не вязавшимся с внешностью Бруно. — Вытекающие проблемы. Сразу замечу, что они не вытекают. Они, драть их веником, хлещут такой струёй, что хрен утрёшься…

— Нельзя ли без эмоций? — вмешался председатель.

— Нельзя, — отрезал колобок.

— Тогда подбирайте слова. Вы не в пивной.

— В пивной, — мечтательно протянул Бруно. — Хотел бы я сейчас быть в пивной! Но раз уж мне не повезло, слушайте. Энергетическая эволюция населения Астлантиды пошла известным нам путём, но доведенным до опасной крайности…

— Что скажете? — спросила госпожа Зеро у Марка.

— Начал с выпада в адрес Помпилии, — отметил Марк. — Известный путь, доведение до крайности. Вряд ли это просто так…

— Отлично, — поощрила старуха. — Причины такой эскапады?

— Желает уязвить? Нет, слишком просто. Намекает, что при голосовании выступит против мнения Помпилии, каким бы оно ни было? Не думаю: для намека толстовато. Опять же, крайность. Хочет сказать, что у астлан — крайность, требующая оперативного вмешательства? Что к нам, помпилианцам, Совет привык и не намерен раскачивать лодку? Пожалуй… Можно вопрос?

— Да.

— Почему о проблемах докладывает Ларгитас, а не мы? Согласитесь, доклад Помпилии, как первооткрывательницы Острова Цапель, был бы логичней…

Старуха нахмурилась, словно услышала вопиющую чушь:

— Логичней? Наши проблемы, связанные с астланами, в первую очередь рождены нашей потребностью в притоке новых рабов. Иначе «Дикарь» никогда не залетел бы в Кровь. Для Помпилии заговорить с трибуны о проблематике — значит, ткнуть рабством в лицо Совету. Что бы мы ни озвучили после этого, нам придется иметь дело со злым, агрессивным залом. Дипломатам империи стоило больших усилий договориться с Ларгитасом и сбросить оглашение проблем на их представителя.

Мамерк перегнулся через спинку кресла:

— Даю вводную. Ларгитасцы терпеть не могут энергетов. Считают такую эволюцию порочной, свойственной животным, в отличие от цивилизованного, технологического пути развития. Мы для них — единственное исключение. Мы — энергеты с большой долей условности, мы пользуемся рабами, а не ресурсами собственных организмов.

— Ларгитас при голосовании поддержит Помпилию, — сказал Марк. — Поддержит привычное зло против чужой крайности.

— Браво! — госпожа Зеро беззвучно хлопнула в ладоши.

Марк наклонился вперед:

— Разрешите обратиться?

И, не дождавшись разрешения, продолжил:

— Я — ваш консультант, а не вы — мой. Почему вы взялись учить меня политике?

— Этот вопрос, — старуха улыбнулась, — мы оставим без ответа. С кем вы всё время треплетесь, Мамерк? Секс по уникому?!

— Секс, — подтвердил лысый. — Меня имеет доктор Лепид.

Начиная с того момента, как гематр покинул трибуну, адъютант госпожи Зеро вел по коммуникатору оживленную беседу «в одни ворота»: слушал, кивал, в нужных местах хмыкал. Вводную про Ларгитас он дал Марку, пользуясь особо длинным монологом собеседника-невидимки. Изображение Мамерк отключил, боясь отвлечь начальство; звук перевел в конфидент-режим. Если бы не гнев старухи, конфиденциальностью можно было пренебречь: ложу прессы обустроили так, что хоть танцы устраивай — вниз, в зал заседаний, без разрешения Гвидо Салюччи не слетел бы и комариный писк.

— Что ему надо?

— Извините, доктор, труба зовёт. Да, я вас понял. Всех благ, — Мамерк прервал разговор. — Кнут, ваша идея сработала. У астлан наблюдается улучшение. Манойя слез со стола. Далеко не уходит, сидит рядом, на полу, но сидит. Яотль выбрался из комнаты в коридор. Вызвал лифт, ехать никуда не стал, вернулся обратно. Сейчас ест тыквенную кашу с молоком. Мекатль без изменений. Нормализовалось кровяное давление, и всё. Где ж вы раньше были, Кнут…

— Какой я вам Кнут? — ледяным тоном осведомился Марк. — Вам я обер-центурион Тумидус. В крайнем случае, господин консультант. Был я, кстати, на Тренге. А перед Тренгом — на Астлантиде.

VI

— Кто там?

— Я.

— Кто — я?

— Доктор Лепид.

— Входите, доктор! Не заперто… Я в ванной!

Переговорное устройство искажало голос, отчего у доктора Лепида прорезалась трагическая хрипотца. А может, просто мешал шум воды. Марк понятия не имел, с какой целью доктор явился в отель на ночь глядя. Что-то стряслось с астланами? Нет, в случае проблем Лепид звонил бы госпоже Зеро — жаловаться на дурака-консультанта…

— А ваш хищник?

Судя по реплике, Лепид всё еще торчал за дверью.

— Входите, говорю! Не бойтесь…

— Ага, входите… Он не кусается?

— Катилины нет в номере! Он в ресторане!

— Где?!

— В ресторане! Ужинает!

— Клиентами? Ладно, под вашу ответственность…

Насчет ягуара Марк сказал чистую правду. Уверенный, что мир создан для него, по прибытии в отель Катилина удрал в ресторан, откуда пахло едой, не дожидаясь хозяина. Спустя десять минут Марку перезвонили в номер. Умилённым тоном шеф-повар доложил, что «ваша кошечка» явилась на кухню, затребовала кусок телячьей вырезки и демонстрирует чудесный аппетит. Если что, пусть не стесняется — здесь ей всегда рады. «Ему, — буркнул Марк, озадаченный ситуацией. — Это самец». После паузы — проверял, что ли? — повар добавил: «Тем более!»

Марк не знал, что имелось в виду.

Стараясь двигаться без суеты, он закончил бриться. Доктор Лепид подождёт, а навык необходимо совершенствовать. На Тренге, в санатории, Марк увидел, как бреется Белый Страус — опасной бритвой, густо намылив щёки. Убийственное сочетание — беззащитная кожа, под которой проступали вены, и острейшая полоска стали — привело Марка в восторг, причины которого крылись, наверное, в каких-то темных чуланах психики. Видя реакцию молодого человека, Ван дер Меер похвастался, что бритву приобрел на Террафиме, у знаменитого антиквара, и что в багаже маркиза есть ещё одна, попроще. Её Белый Страус и подарил Марку в знак расположения, а также провел ряд практических уроков по борьбе со щетиной. Забросив депиляционный крем в утилизатор, Марк с удовольствием предался новому, истинно мужскому увлечению.

Смазав лицо бальзамом и накинув халат, он вернулся в комнату. Доктор Лепид сидел в кресле, забросив ногу за ногу. На столике перед доктором высились три литровые банки с пивом. Рядом лежали упаковка плавленого сыра и коммуникатор в бледно-желтом корпусе. Похоже, Лепид ждал вызова. Рыжий эскулап переоделся, став похож на туриста: шорты, туфли «в сеточку», рубашка навыпуск. Как ни странно, в этом наряде доктор смотрелся внушительней и…

Человечней, что ли?

— Стаканы есть? — спросил доктор. — Или из банок?

Вместо ответа Марк выдернул из банки язычок:

— Чем обязан?

Доктор поддержал компанию, открыв вторую банку:

— Я вел себя не лучшим образом. Извините.

Марк кивнул: всё, мол, проехали.

— У меня к вам вопрос, как к консультанту. Вы обратили внимание на форму астланских черепов? Не отвечайте, не надо. Конечно же, обратили. Спрошу иначе: вы в курсе, что у них это врожденное?

— Нет. Врожденное?

В пиве сквозила приятная горечь.

— Да. Естественное формирование черепа астланина с возрастом приводит к таким результатам. Вот уж точно, что цапли… Добавлю, что у всех народов Ойкумены черепа́ практически одинаковы, с поправкой на расовые особенности. Теперь второй вопрос: вам известно, что череп, подобный астланскому, можно сформировать искусственно? Тугая бинтовка головы во младенчестве… Виноват, с двух до пяти лет.

— Кто-нибудь это делает? — спросил Марк.

— В основном, дикари. Ныряльщики с Гамбитару, часть племён на Мондонге… Они называют это «головой-башней».

Мондонг, отметил Марк. Белый Страус рассказывал про Мондонг. Проводил параллели с Астлантидой, говорил, что дело кончилось резнёй. Предложить доктору пригласить маркиза в номер? Нет, не надо. Доктор расположен говорить с глазу на глаз. В присутствии третьего он замкнётся, прикончит пиво и уйдёт.

— Как медик, — продолжил Лепид, мало заботясь колебаниями собеседника, — отмечу, что изменение формы черепа не приводит к серьёзным последствиям для мозга. Те же, извините, яйца, только в профиль. Но я знаком с измышлениями буйных эзотериков. Хотите, просвещу?

— Буду признателен, — кивнул Марк.

— Господа шарлатаны воспринимают полусферную форму черепа, как линзу, фокусирующую энергию космоса в нашем мозгу. При деформации черепа изменяется размерность подачи этой энергии. Если у вас «голова-башня», у вас активизируется работа участка в середине лобной части мозга, а также у затылка перед мозжечком. Растет интуиция и способность творить чудеса. Астлане творят чудеса?

Забросив пустую банку в утилизатор, доктор вскрыл упаковку с сыром. Сжевал тонкую, остро пахнущую пластинку, глянул на Марка и, не дождавшись ответа, продолжил:

— Не буду терзать вас сказками. Эфирное тело над поверхностью головы, энергополе надчерепных мышц… Есть специальные пособия по самомассажу этих мышц. Рекомендуется делать ежедневно, перед утренней гимнастикой. Речь о другом…

Он тронул коммуникатор. В сфере, всплывшей над аппаратом, медленно поворачивался череп — контурный, полупрозрачный. Нижняя челюсть свешивалась вниз, приоткрывая рот. Складывалось впечатление, что череп сейчас потребует пива.

— Это мой череп, — уточнил доктор Лепид. — Прошу любить и жаловать. Смотрите… Вот здесь, — он ткнул пальцем в область затылка, — якобы фокусируется энергия космоса. Связь со Вселенной, и прочие танцы. Замечу, что у меня, как у любого нормального человека, тут и впрямь наблюдается зона повышенной активности. Брамайны называют эту зону чакрой. Полагают, что в ней кроется абстрактное мышление высочайшего уровня. Формы исчезают, остается голое содержание; философы счастливы и писают кипятком… Хотите подробностей?

— Нет, — отмахнулся Марк.

— Ну и славно, — череп в сфере сменился другим, более вытянутым. — А это череп астланина. Если быть точным, рядового Яотля. У него активный участок смещен выше, ближе к темени. Какие из этого выводы? Понятия не имею. И наконец… Это ваш череп, господин консультант. Узнаёте?

Вот ведь, подумал Марк. Как интересно.

— Подозреваете во мне астланина? — спросил он. — Шпиона?

— Остроумно, — согласился Лепид. — Ваш череп в принципе идентичен моему. До астланина вам расти и расти. В смысле черепа, разумеется. Я о другом…

Доктор сделал вид, что царапает голограмму ногтем:

— У вас гиперактивный участок мозга ниже, чем у Яотля. И выше, чем у меня. Судя по результатам обследования, смещение продолжается. Очень медленно, но факт остается фактом. Как у вас с интуицией? Чудес не творите?

— Откуда, — Марк встал, — у вас результаты моего обследования?

— Ну вот, — рассмеялся Лепид, — теперь в шпионы рядят меня! Вы, конечно, боевой офицер, гордость родины… Но вы еще и объект наблюдения. Удивлены? А я — врач с допуском высшей категории. Все материалы, накопленные на Тренге, в моём распоряжении. И нет разницы, что Яотль ест тыквенную кашу, Манойя влюбился в стол, а вы живёте в первоклассном отеле за счёт государства. Я не желаю вам зла, господин Тумидус. Я просто отмечаю странный момент. Вас мучают мигрени?

— Да.

Ещё миг назад Марк хотел ответить: нет.

— Я так и думал. Над вами ставились эксперименты? Я имею в виду плен.

— Да.

— Какие, если не секрет?

— Меня загнали в древнюю пирамиду. Дали копьё в руки. И вынудили драться с пятеркой астлан. Там я потерял глаз и селезёнку.

— Боевик, — фыркнул доктор Лепид. — Мечта продюсера. Продайте сюжет Монтелье, он снимет блокбастер. Раз вы живы, полагаю, что астлане утратили больше, чем просто глаз. Это всё?

— Всё.

— Тогда можете быть спокойны. Драка на копьях не влияет на структурные особенности мозга. Это, конечно, если не воткнуть копье в голову…

К онтрапункт.

Судьба Астлантиды

(здесь и сейчас)

Пиаффе — крайне укороченная, высокая и ритмичная рысь на месте. Выполняется в сборе. Задние ноги подведены под корпус, подвисание дольше, чем при пассаже.

Серпантин — движение по синусоиде. Проехав угол, делаем полувольт и направляемся к длинной стенке манежа. Стандарт на длине в шестьдесят метров — пять поворотов-букле.

Балансе́ — передние ноги лошади на каждом шагу ступают в сторону, передняя часть корпуса раскачивается. При балансе́ на месте задние ноги работают, как на пиаффе.

Работа в пилярах — …

…и так далее. Адская морока, доложу я вам. В труппе «Гаранди» наездниками руководил Вим Церель с Каутли. Слабый энергет, он обладал способностью брать под контроль — фактически, в рабство — животных. Его лошади потрясали воображение. Любой захудалый конёк спустя неделю творил в манеже чудеса. Мне на ту же выездку требовалась уйма времени, если начинать с нуля. Я не зря сказал: «захудалый конёк». Вим Церель не тратился на дорогих коней. Это было бы расточительством. У таланта каутлийца имелся побочный эффект — его лошади через год выступлений дохли, как мухи. На породистых скакунах Вим бы разорился.

Гильдия цирковых наездников объявила Виму бойкот. Формально обвинить его было не в чем, но Виму начали отказывать в контрактах. Те цирки, которые соглашались принять каутлийца, быстро понимали, что ошиблись. Гильдию поддержали другие профсоюзы: дрессировщиков, клоунов, эквилибристов. Давление усиливалось, Вим запил, и вскоре мы потеряли его из виду.

Нет, инициатором бойкота был не я. Но я поддержал идею. Я боялся, что меня обвинят в протежировании своих. Я не хотел иметь с Вимом ничего общего. Думаете, мне было жалко его лошадей? Я — помпилианец, мне даже людей не жалко, если они рабы.

(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

— …президент Республики Науатль, король Единого Зипактонала и верховный канцлер Содружества Тлазопилли откликнулись на Ваше предложение о создании Комитета Обороны планеты. Их полномочные представители прибудут в Микталь послезавтра. Проект международного пакта разослан всем для предварительного изучения. От Сына Солнца ответ пока не поступил. Милинтикийский Союз всегда тянет до последнего.

— Обстановка на границах?

Сегодня генеральный вождь Верховного Совета Астлантиды был лаконичен. Время речей кончилось. Время? — его вообще не осталось. Это генвождь чуял печёнкой, насквозь проеденной политическими баталиями. Матерь Омесиуатль! Неужели пришёл Конец Дней, о котором кричат фанатики?! Далёк от фанатизма, в глубине души генвождь понимал: усилия тщетны. Даже объединённому Острову Цапель — ещё вчера утопия, мечта идеалистов! — не выстоять против чужаков. Если те ударят всерьёз — раздавят, как муху.

Делай, что можешь, говорил в таких случаях Акамапичтли Первый.

— Пограничные конфликты прекращены по соглашению сторон. На сегодняшний день они не возобновлялись.

Генвождь молча прохаживался перед окном. За стеклом полыхал закат. Кровавый нимб светился вокруг головы руководителя ВСА, избранного пожизненно. На фоне алого сияния фигура, облаченная в строгий сюртук без регалий, казалась высеченной из куска антрацита. В движении генвождю лучше думалось.

— Мобилизация?

Не дожидаясь ответа, он возвысил голос:

— Программа модернизации вооружений и средств обнаружения?

Встал министр обороны:

— Мобилизация проходит с опережением графика на четырнадцать процентов! Отмечен большой энтузиазм населения, особенно в среде молодёжи. Программа модернизации вооружений — в первую очередь, средств ПВО и ракетно-космических войск — разворачивается строго по плану. Первые шестнадцать термитно-энергетических ракет «Тоноак» класса «земля — воздух», с повышенными скоростными характеристиками и радиусом действия, поставлены на боевое дежурство. Новые средства обнаружения, действующие в нетрадиционных волновых диапазонах, в состоянии разработки. Полностью готов один экспериментальный образец. Сейчас он проходит испытания.

— Ясно. Что по проекту «Ксиухкоатль»?..

…изображение, поступающее с нанокамер, напылённых на мундир министра обороны, сбоило и дёргалось. Силуэт генвождя расплывался туманным ореолом, чтобы миг спустя «навестись на резкость». Впору было поверить, что генеральный колеблется: перейти ему в дисперсное состояние и бегом отправиться в солнце — или остаться в материальном мире.

Звук камеры давали превосходный.

«Люблю военных! — усмехнулся дежурный оператор „Бешеного“. — Докладывают чётко и ясно. Ничего лишнего! „Толмач“ отлично справляется с переводом».

* * *

— Слово предоставляется…

Не прибегая к «глушилке», председатель Совета Лиги дождался, пока шум в зале стихнет. Ждать пришлось недолго: всем хотелось быстрее перейти от анализа ситуации к обсуждению вариантов решения проблемы. Выступления Брилля и Трааверна были данью регламенту: за три месяца, пока шла работа в комитетах, а эксперты-помощники готовили резюме для представителей, вопрос успели обсосать до зеркального блеска.

— …достопочтенному Ачарье Мохан Прасаду, представителю расы Брамайн. Шри Ачарья, прошу вас…

На трибуну поднялся брамайн в белых одеждах, украшенных гирляндами живых цветов, по виду — уроженец Чайтры, колыбели цивилизации аскетов. Цвет его кожи был не просто смуглый, а с лёгкой синевой. Обводя взглядом зал, докладчик медлил: не ради тишины, но для концентрации внимания. Когда момент показался Ачарье выгодным, он сдвинул густые брови на переносице:

— От имени расы Брамайн я предлагаю консервацию Астлантиды. Нельзя позволить астланам выйти в космос. С целью минимизации жертв о решении Совета жителям Астлантиды будет объявлено заранее, таким образом, чтобы оповестить население в максимально полном объёме. После оповещения военные корабли Лиги, вставшие на дежурство, получат недвусмысленный приказ: расстреливать все искусственные объекты, выходящие на орбиту планеты. Помня о феномене конфликта энергий, вследствие чего стрельба в пределах системы влечет за собой непредсказуемые последствия…

Он взял паузу, давая Совету время вспомнить о гибели «Дикаря».

— Корабли Лиги должны вести огонь с безопасного расстояния. Несложные расчёты дадут командованию ясное представление о том, на какой дистанции взрыв при накрытии цели не зацепит стрелявшего. Рекомендую использовать двойную или даже тройную безопасную дистанцию. Современное оружие позволяет без затруднений решить проблему дальности…

Брови сошлись теснее:

— Мы, брамайны, привыкли терпеть. В терпеливости лежит корень нашей силы, как энергетов. Мы готовы терпеть и в данном случае. Возможно, со временем энергия нашего терпения по отношению к Астлантиде переродится в определенную пользу. Благодарю Совет за внимание.

Председатель наклонился вперед:

— Кто поддерживает предложение достопочтенного шри Ачарьи?

— Мы.

Встал долговязый Кфир Брилль:

— От имени расы Гематр, как член комитета по санкциям, я поддерживаю идею консервации планеты. Ко всему вышесказанному я бы добавил следующее: необходимо точечное уничтожение лабораторий, научно-исследовательских институтов и заводов, где ведутся работы, целью которых является освоение космического пространства. Астлане должны чётко понимать, какие отрасли запрещены к развитию. К консервации я рекомендую добавить системный карантин. Система AP-738412 должна быть категорически закрыта для посещения официальными организациями и частными лицами без специального разрешения Совета Лиги.

— Спасибо, мар Брилль.

Консервация, подумал Марк. Системный карантин. Дом, и в нём — Изэль. Сидя в ложе для прессы, он ясней ясного увидел пустующий дом: множество комнат и коридоров, удобства и места для отдыха, запасы пищи, которых хватит на всю жизнь, и даже больше, если вести не слишком расточительный образ существования. Изэль одна-одинёшенька бродила по гулким пространствам здания, переходя с этажа на этаж, из столовой в гостиную, из спальни в туалет. Когда она приближалась к окну, берясь обеими руками за подоконник, пуля откалывала щепку от рамы, намекая: стоп! Женщина спускалась к двери, слушала, как за хрупкими створками рокочет канонада. «Выйди за порог, — говорил далёкий гром, — угодишь под снаряд!» Временами в доме взрывался тот или иной чулан: по всей видимости, там изыскивался способ покинуть дом без позволения. Марк понятия не имел, почему карантин видится ему таким старомодным: пуля, снаряд, чуланы… Образ Изэли, запертой в доме, не вызывал у обер-центуриона Тумидуса особых чувств. Сострадание, жалость, возмущение несправедливостью — нет, скорее оценка ситуации, поиск плюсов и минусов.

— Журналисты, — сказала госпожа Зеро. Похоже, ход ее мыслей был сродни размышлениям Марка. — Политики-конкуренты. Пронюхают, поднимут вой. Зверские методы, попрание гуманности и всё такое. Ладно, глотки можно заткнуть. Обывателей можно отвлечь. Но консервация — это бомба типа Шадрувана. Неизвестно, когда консервы рванут. Если астлане найдут выход в гипер…

— Расходы, — добавил лысый. — Содержание контингента в течение очень долгого времени. Считай, бессрочный вариант. Придется раскошелиться…

Судя по лицу Мамерка, он уже считал деньги.

* * *

— Ну что, золотце? Есть успехи?

Доктор Сакнайт вздрогнула. Инспектор службы безопасности имел привычку возникать в помещении бесшумно, как призрак. Инспектором этот мелкорослый живчик с ухватками записного сердцееда представился в свой первый визит. Сакнайт подозревала, что на самом деле господин Тизитль занимает в иерархии рыцарей «плаща и кинжала» куда более высокую должность. Но это её не касалось: желает скромничать — пожалуйста.

Тизитль, обычно — щёголь, сегодня был облачён в экранирующий комбинезон цвета беж, обязательный при входе в лабораторию. Подходящего размера для коротышки не нашлось, спецодежда висела на Тизитле клоунским балахоном. «Блоха в скафандре!» — рассмеялся в соседней комнате лаборант Кусома.

Кусома был дурак. Надо понимать, над кем смеешься.

— Кое-чего мы добились, — доктор Сакнайт подбирала слова с величайшей осторожностью. Она не в первый раз имела дело с такими, как Тизитль. — Главное, нам удалось выяснить принцип преобразования энергии, который используют чужаки в своём оружии. Отчасти он сходен с принципом работы наших энергоприёмников. Но они нашли более эффективное, я бы сказала — универсальное решение. Трансформация происходит путем регулируемого изменения базовых характеристик энергопотока в высокочастотном…

— Золотце! — с укоризной прервал её Тизитль. — Я — скромный невежда, меня от ваших монологов в сон клонит. Когда стрелять будем? Скоро?!

— У нас нет соответствующих материалов и технологий…

— Что же у нас есть? Гроб с бахромой?

— Опытный образец. Его мощность и энергоресурс, не говоря уже о надежности…

— Постреляем? Я сгораю от нетерпения.

— Прошу за мной, в испытательный ангар.

Скорой на ногу Сакнайт пришлось умерить шаг: Тизитль заметно прихрамывал, опираясь на трость из чёрного дерева, с набалдашником в виде головы разъяренной змеи. В прошлый раз, припомнила доктор, он хромал сильнее. Боевое ранение? Пока мы тут выводим формулы…

— Наша гордость. «Ксиухкоатль», первая модель.

«Ксиухкоатль» напоминал крупнокалиберный пулемёт с ребристым кожухом охлаждения, смонтированный на лафете передвижного зенитного комплекса. Сбоку, вместо короба с лентой, крепился стандартный энергоприёмник — обвешанный соленоидами, обвитый паутиной кабелей и волноводов.

— Иуитль! — окликнула Сакнайт техника в лиловой спецовке. — Инспектор желает увидеть стрельбы.

— Сию минуту, док! Добрый день, инспектор! Я…

Наткнувшись на ласковый взгляд Тизитля, техник поперхнулся и исчез за дверцей, ведущей в топливное хранилище. Не прошло и пяти минут, как он возник снова. Вложив в энергоприёмник сочащееся кровью, ещё содрогающееся сердце, Иуитль стянул и швырнул в корзину для мусора испачканную резиновую перчатку; захлопнул крышку приёмника и щёлкнул тумблером. Вспыхнула россыпь контрольных лампочек, возвестив о том, что «Ксиухкоатль» полностью заряжен и готов к стрельбе.

— Расстояние семьдесят пять метров. Плита из легированной стали. Толщина пять сантиметров. Длительность импульса — три секунды. Господин инспектор? Иуитль? Огонь!

«Ксиухкоатль» басовито загудел — точь-в-точь высоковольтный трансформатор. Из ствола ударил ослепительно-белый луч. Стальная плита взорвалась фейерверком искр. Секунда, другая — и в центре образовалось сквозное отверстие с оплавленными, раскаленными докрасна краями.

— Ваше мнение?

В вопросе доктора Сакнайт звучала гордость.

— Дерьмо, — ответил Тизитль. — У нас нет никаких шансов.

Он играл с тростью, дёргая змею за клыки.

* * *

— Слово предоставляется…

В теноре Гвидо Салюччи стелился не просто бархат — целая ковровая дорожка. Председатель Совета был похож на доброго дедушку, приглашающего любимого внука влезть на табурет: прочесть стишок, получить конфету.

— …уважаемому Гыргыну Лявтылевалу, представителю свободной Кемчуги. Любезный Гыргын, прошу вас…

Богатырь в юбке занял место на трибуне:

— Злобный Анахо гуляет морским побережьем, Зарится, дьявол, на жизнь мою, жён моих жаждет, Лань боязливая прячется в чаще от волка, Храбрый охотник покончит со злобным Анахо!

— Удачная аллитерация, — кивнул председатель. — Все эти «ж-ж-ж» создают фон. Опять же, стилизация под фольклор. Продолжайте, уважаемый Гыргын!

Марк ожидал смеха в зале, но его не было. На этот раз Совет увидел в поэзии кемчугийца нечто большее, чем заметил сам Марк.

— От лица племён свободной Кемчуги, предварительно выразив своё уважение высокочтимому Совету Лиги в целом и господину председателю лично, понимая возложенную на меня ответственность, как член спецкомитета по отправлению правосудия…

Казённой прозой представитель Кемчуги изъяснялся не менее свободно, чем стихом, с изяществом, демонстрирующим превосходное владение канцеляритом. Чувствовалось, что образование Гыргын Лявтылевал получил не в тростниковой хижине на диком острове.

— …считаю консервативные меры половинчатыми и не дающими долговременных гарантий. Фактически шри Ачарья при поддержке мар Брилля советует нам отложить проблему Астлантиды до лучших времён. Резервация с вышками по периметру? Блокирование выхода в космос? Карантин? И всё потому, что мы не готовы называть вещи своими именами?! Предвидя упреки в предательстве идеалов гуманизма, я, варвар из варваров, дикарь и потомок дикарей, настаиваю на радикальном решении. Астлантида должна быть уничтожена! Да, уничтожена со всем населением планеты! Это, дамы и господа, не просто кровожадная, а значит, тупиковая ветвь эволюции. Это ошибка природы. Угроза, касающаяся всех нас в равной мере, от вехдена до ларгитасца. Есть проблемы, которые надо выжигать в зародыше, так, чтобы и следа не осталось…

Кемчугиец взмахнул могучей рукой:

— Предвосхищая закономерный вопрос председателя, хочу отметить, что я не одинок в своем видении ситуации. Ещё до голосования, в частных обсуждениях, позицию Кемчуги поддержали Террафима и Хиззац. Представитель расы Вехден, благородный Магуй Шабаханг, также склоняется к моему предложению, о чём он позволил мне заявить с трибуны Совета…

Уничтожение, подумал Марк. Залп кварковых торпед с безопасного расстояния. Облако кварк-глюонной плазмы, конец биологической плесени. Руины дома, где жила Изэль. Ясней ясного он увидел пылающее здание: ракета за ракетой, снаряд за снарядом, брызги плавящейся черепицы летят фейерверком, осыпь уродует стены, выбитая рама свисает вниз, будто глаз, вытекший на щеку. Вход завален грудами кирпича, из окон вырываются языки пламени: багровые, охристые, пурпурные, в лучших традициях Острова Цапель. Где-то там, в доме, Изэль: женщина, обезумевшая от ужаса, зверь, визжащий от безысходности, горящий факел, скелет, обглоданный огнем дочиста, кучка обугленных костей, раздавленных тяжестью упавших перекрытий. Даже сейчас, наблюдая за игрой собственного воображения, Марк был далёк от острых эмоций: скорее он понимал, что́ должен чувствовать, чем чувствовал на самом деле. Сострадание, возникающее при виде чужих мучений, и равнодушие, свойственное природе Марка в отношении рабов, отсутствовали в равной мере.

Их место заняло нечто третье, плохо объяснимое.

Это война, сформулировал он вариант ответа. Это война, а я — солдат. «Alles!» — щелкает кнут, и конь бежит по кругу, потому что так надо.

— Вехдены, — сказала старуха. — Нет, я не удивлена. Меня скорее удивляет Хиззац. А вехдены… Они всегда ненавидели Помпилию.

— Астлантиду, — поправил Марк. — Вы хотели сказать: Астлантиду.

— Молокосос, — в голосе старухи не было раздражения. — Щенок сопливый. Вехдены ненавидят нас. Им, гордецам, невыносимо представить себя в рабстве. И вот: юная, не набравшая взрослой мощи Помпилия за краем Ойкумены. Её зовут Астлантидой? Она ещё не Великая? Тем хуже для неё. Как не уничтожить такой подарок судьбы? В зародыше, пока не встала на крыло… Это намёк. Учись понимать намёки, мой мальчик. Или лучше: мой герой?

Марк молчал.

— Граждане не поймут, — Мамерк громко высморкался в платок. Лысого мучил насморк. Мамерк был сопливый, но вряд ли щенок. — Не одобрят. Щелкопёры пронюхают, растрезвонят; Совет Лиги отправят в отставку. Именно потому что намёк, прецедент с прицелом на будущее. Если можно один разик, почему нельзя другой разик? Первый же залп по Острову Цапель спровоцирует гонку вооружений в Ойкумене. Плюс комплексы: трудно жить, зная, что уничтожил целую расу. Гыргыну хорошо, у него шкура — броня…

«Нельзя оставить вас без рабов, — Марк так явственно услышал Белого Страуса, словно Якоб Ван дер Меер сидел рядом. — Утвердить закон силой означает геноцид, войну на полное уничтожение. Помпилианцев — к ногтю, всех до единого? Для Ойкумены это станет кровавой баней. Даже в случае победы Лига окажется в яме, полной гноя и мертвечины. Выкарабкаемся ли? Гибель целой расы… Чьи плечи выдержат такую ответственность? Давний, привычный конфликт грозит меньшим злом, чем радикальное решение конфликта…»

— Реплика с места, — объявил Гвидо Салюччи.

Внизу поднялась толстая женщина с невыразительным лицом гематрийки. Поведение толстухи удивило Марка: от расы Гематр выступал Кфир Брилль, и тот уже озвучил свою позицию, поддержав брамайна.

— От имени Совета антисов, — толстуха говорила чётко и ясно, словно боясь, что её поймут неправильно, — я, Рахиль Коэн, заявляю: мы поддерживаем уничтожение Астлантиды. Спасибо за внимание.

Кфир Брилль шевельнулся. Будь на месте гематра кто другой, он бы вскочил и разразился оскорблениями, о которых позже горько бы сожалел.

— Ещё бы, — заметила госпожа Зеро. — Не ожидал, да?

* * *

— Готовность две минуты!

— Есть готовность две минуты.

— Статус мишени?

— Стационарный. Координаты подтверждены.

— Наведение?

— Есть наведение!

— Спутниковое окно?

— Район испытаний будет находиться вне зоны наблюдения туземцев в течение тридцати семи минут.

— Даю отсчёт. Десять, девять…

Корабельный излучатель главного калибра ударил с дальней орбиты. После гибели «Дикаря» дистанцию при испытательных стрельбах сохраняли с большим запасом. Старались беречься, даже поражая цели не в открытом космосе, а на поверхности планеты. Пурпурная оторочка вокруг Астлантиды, едва видимая на обзорниках, в кратчайший миг налилась злым, колючим багрянцем. Иссиня-черная воронка промялась над полярной шапкой планеты, и луч ушёл в её жерло. Внизу, среди ледяных торосов, в кипени снежных вихрей покоилась мишень: титанопластовая плита с датчиками. Какой-то шутник с «Бешеного» вырезал в центре плиты забавную мордочку: волосы дыбом, рот разинут в истошном крике.

Ни живой души на тысячу километров вокруг. Ни единого спутника в зоне наблюдения. Группировка кораблей Лиги имела чёткий приказ: не обнаруживать своего присутствия.

Над плитой взметнулось облако пара. Наблюдение велось не только с орбиты, но и с атмосферных зондов, защищённых камуфляж-полем. Все передачи проходили сквозь атмосферу с помехами и искажениями; далёкие предки говорили в таких случаях: «через пень-колоду». Но интегральный сигнал с трёх зондов, пропущенный через фильтры и программу-интерполятор, давал приемлемую картинку.

— На поверхности мишени зафиксировано повышение температуры на девяносто три градуса. Коэффициент рассеяния луча в атмосфере составляет…

— Статус мишени?

— Мишень не поражена.

— Повтор.

— Есть повтор!

Вспышка. Вспухает навстречу киноварный глянец. Облако пара над торосами. Плавится тысячелетний лёд.

— Мишень не поражена.

— Готовьте плазменный удар.

На сей раз пурпур отреагировал бурно. Расплылся, засветился радужными кляксами — плёнка бензина на воде в поляризованном свете. Искра, и полыхнёт. В пасмурной вышине над ледяным континентом заиграли, переливаясь, сполохи внеурочного полярного сияния.

Улеглось. Погасло.

— Мишень не поражена. Прикажете повторить?

— Отставить повтор! Время до входа спутника в зону наблюдения?

— Семнадцать минут тридцать секунд.

— Перейти к атмосферным испытаниям. Задействовать когерентный излучатель зонда номер один.

Разработчики операции были предусмотрительны. Да, корабельный излучатель на полутонный беспилотник не поставишь. Но, как говорится, чем богаты… Короткий и толстый, похожий на фаллос, ствол выдвинулся из корпуса зонда, уставился вертикально вниз.

— …два, один, ноль!

Над торосами воссияло мертвенное бело-зелёное зарево. Казалось, подземное солнце мира мёртвых решило взойти, восстать после тысяч лет спячки, прожигая кору планеты. С диким шипением лёд превращался в пар, не успевая стать водой. Забавная рожица — рот-крик, волосы дыбом — ушла в небытие вместе с плитой из титанопласта, так и не докричав до конца.

— Докладываю: мишень поражена.

* * *

— Слово предоставляется…

Марк не слушал. Он и не представлял, насколько потрясен заявлением Рахиль Коэн. Гематрийка от имени Совета антисов пошла против мнения представителя расы Гематр — в случившемся был привкус безумия, катастрофы, вселенского обмана. Ненависть, подумал он. Ненависть — область знания, где я, безусловно, специалист. Совет антисов поддержал идею уничтожения Астлантиды из ненависти. Они бы поддержали любые карательные меры; радикальные — в первую очередь. В этом — в искусстве ненавидеть — мы, помпилианцы, и они едины. Наша ненависть природна, естественна. Антисы ненавидят Остров Цапель, потому что не в силах войти в Кровь, как они называют систему AP-738412. Путь закрыт, в этот дом они могут заглянуть лишь в унизительной для антисов форме малого тела — значит, уничтожаем, и хватит разговоров. Мы, рабовладельцы, ненавидим астлан, потому что не в состоянии их заклеймить, оставшись при этом в живых. Еще одно унижение; тайный позор. Просто мы лучше владеем собой, умеем сдерживать ненависть до поры, загоняем ее в рамки целесообразности. Надо же! — оказывается, в чем-то мы сильнее антисов…

— Титу Флацию, представителю Великой Помпилии…

Дом, увидел Марк ещё до того, как помпилианец, одетый в мундир имперского наместника, с погонами, сплошь «зашитыми» листьями дуба, взошёл на трибуну. Дом в лесах глобальной перестройки, и в доме — Изэль. Как старомодным был артналёт при разрушении, так и стройка выглядела гостьей из прошлого. В ней жировали динозавры: диплодоки кранов, трицератопсы бетономешалок. Крушились стены, возводились новые; укреплялся фундамент. Три этажа надстраивались, выпятившись скелетами балочных конструкций; левое крыло сносили подчистую. Марк, сколько ни вглядывался, не мог заметить Изэли, но понимал, что она там — в белом дыму известки, в тучах кирпичной крошки, в грохоте и лязге. Оглохшая, ослепшая, на шаг от безумия, на два от гибели, Изэль пряталась в здании, стремительно меняющем облик, как червяк в яблоке, угодившем в соковыжималку.

Над домом висело солнце — багровый ком шерсти.

— Ждёте, что Великая Помпилия обеими руками вцепится в идею уничтожения Астлантиды? — надменно спросил Тит Флаций. Крючковатый нос его нацелился в зал, словно клюв орла. Пальцы-когти сжались на краю трибуны, как на горле жертвы. — Что мы поставим эмоции выше целесообразности? Выше принципов гуманности? Ну да, проклятые рабовладельцы… Перед тем, как озвучить наше предложение, заранее уведомляю, что просвещенный Ларгитас, а также раса Вудун в лице ее представителя поддерживает нас целиком и полностью. Итак, Великая Помпилия предлагает…

Глава третья. Старик Тит дурного не посоветует

I

На входе в «научную часть» скучал охранник: лопоухий, веснушчатый парень. Жестом он указал Марку на панель папиллярного сканера и продолжил грызть ногти. Марк не двинулся с места. Моргнув, парень виновато развел руками: «Инструкция. Сами понимаете…». Всё более раздражаясь, Марк шагнул к сканеру. Охрана? Бардак! Руками они, понимаешь, разводят. В лицо они меня, понимаешь, знают… Молокосос! При современных технологиях подделать внешность — раз плюнуть. Окажись консультант Тумидус, к примеру, вехденским террористом — свернул бы олуху шею, или пронес бы в здание, спрятав под мундиром, пластинчатую гравимину. Установил бы в энергоблоке…

Едва заметно охранник покачал головой: нет, мол. И не думай. Расслабленность парня превратилась в дрёму кота, готового единым взмахом лапы насадить на коготь зазевавшуюся муху. Веснушки побледнели, уши плотно, как у зверя, прижались к черепу. Возраст, написанный у молокососа на лбу, превратился в фальшивку, в отвлекающий манёвр: при современных-то технологиях… Марка аж пот прошиб, так вокруг завоняло опасностью. Стараясь не делать резких движений, консультант Тумидус приложил к сканеру ладонь. Загорелся зеленый индикатор: гость был опознан, как человек с допуском класса «А».

— Доктор Лепид у себя?

Охранник пожал плечами. Наверное, ему запрещалось разговаривать на посту. А может, парень от природы был молчалив.

В комнате дист-контроля сидел сменный оператор. Голову и плечи его вместе с подголовником кресла окутывал «капюшон» рабочей сферы. Оставалось загадкой, чем занят лаборант: наблюдает за вчерашними пленниками, тешит душу оргазмами вирт-порно или спит, гадёныш, пользуясь моментом. Расслабленная поза намекала на последний вариант. Памятуя конфуз с охраной, Марк не стал делать скоропалительных выводов. Ему пришлось повысить голос: на приветствие лаборант среагировал со второго раза. Вздрогнув, он крест-накрест махнул рукой, и сфера погасла, истаяла клочьями тумана. Отчаянно моргая, на Марка уставились честные-честные голубые глаза:

— Ага, здрасте!

Лицо мятое, шевелюра дыбом. Спал, бездельник! Даже притворяться как следует не умеет. Цивил, одним словом.

— Где доктор Лепид?

— В кабинете…

Поразмыслив, лаборант отрекся от показаний:

— Н-не знаю…

Кабинет оказался заперт. Марк давил на кнопку вызова так, словно хотел выжать из кнопки сок, стучал в дверь костяшками пальцев, жахнул кулаком — никто не отозвался. Плюнуть и уйти? Не то чтоб доктор был срочно необходим… Хотелось узнать из первых рук, а не от лукавого Мамерка, как подействовали рекомендации. Всё-таки до вмешательства консультанта один астланин готовился отбросить копыта, а двое других выглядели немногим лучше. Как они сейчас? Вчера вечером Марк забыл расспросить доктора о подробностях, пребывая под впечатлением от игр дипломатов, а позже вовлечённый в сеанс сравнительного анализа черепов, включая собственный.

— Доктор? — удивился шустрый сотрудник, отловленный за шкирку. — Ну, точно не скажу. Где-то здесь… Посмотрите у астлан.

Вторая дверь. Третья. Заперто. Открыто, но в комнате — пусто. Снова заперто. С опозданием Марк понял: надо было узнать у оператора личный номер неуловимого Лепида и связаться с доктором по уникому. Ладно, если его нет у астлан — вернемся. Охрану из коридора убрали, а камеры наблюдения и раньше маскировались так, что хоть с собаками ищи. Полная свобода — или, по крайней мере, её иллюзия. Иди, куда хочешь, делай, что вздумается…

Створки очередной двери разъехались в стороны. На кровати в углу комнаты сидел, скрестив ноги, лейтенант Манойя Илхикамина. С вялым интересом он наблюдал за припавшей к полу женщиной — статуя брамайнского божества, взирающего на фанатичку из венчика лотоса.

Храмовые записи Марку показывали в училище: курс «Психология поведения ботвы».

Спросить Манойю, не видел ли он доктора Лепида? Да ну, глупости. Женщина, в бирюзовом халате и косынке технического персонала, елозила по полу мокрой тряпкой. Рядом стояло ведро из зеленого пластика, на две трети наполненное водой. Захоти Марк отыскать такой раритет в представительстве — остался бы ни с чем. А эта, гляди, раздобыла…

Уборщица мыла пол.

С точки зрения обер-центуриона Тумидуса, пол был стерилен. Но Марк еще в детстве выяснил: представления мужчин и женщин о чистоте отличаются радикально. Его поразило другое: женщина мыла пол тряпкой. Он перевел взгляд на санитарную панель: система самоочистки помещений дремала в режиме ожидания. Психологический эксперимент Лепида? Доктор решил создать астланам привычные для них условия, боясь травмировать хрупкую варварскую психику?

Что ж, здравое зерно в этом есть.

— Где доктор Лепид?

Уборщица замерла, словно пытаясь сообразить, что ей сказали. Миг, другой, и женщина неопределённо махнула рукой:

— Там.

— Где — там?

— Там…

Она обернулась через плечо:

— Марчкх?

— Изэль?! Что ты здесь делаешь?

— Пол мою, — разъяснила очевидное астланка. — Манойя сок разлил…

— Какого беса?! Сам разлил, пусть сам и моет. Ему, бездельнику, полезно. И вообще, тут система самоочистки есть.

— Система?

— Погоди… На каком языке мы с тобой разговариваем?

— На нашем.

— На каком ещё нашем?!

— На астланском. Ты когда вошел, я тебя не поняла. Только и разобрала: «Лепид». Думала, кто-то доктора ищет.

— Ты же мне ответила!

— Ничего я тебе не ответила. Слово «там» простое, я его в первые дни выучила. Скажешь: «там» — они и отстанут, или уйдут искать…

Она наконец поднялась с пола и теперь мялась перед Марком, не зная, куда деть мокрую тряпку.

— Брось, — велел Марк. — Да, на пол. Брось немедленно!

Шагнув к панели управления, он тронул сенсор.

— Ой! — Изэль подпрыгнула. — Пол шевелится!

— Так надо, — Марк с трудом удержался от улыбки. — Это и есть система самоочистки. Умоляю, не спрашивай, как она работает. Лично я знаю три умных слова: «диффузное», «микро» и «там».

— Я чувствую себя дикаркой…

— Как наши пленники? — перебил её Марк.

Он вздрогнул, сообразив, как опасно прозвучало сейчас слово «пленники», вздрогнул ещё раз от двусмысленности слова «наши» — и заторопился, зачастил, пытаясь сгладить натянутость ситуации:

— Им лучше? Манойя буянит, соком полы поливает?

Астланка не поддержала иронию:

— Это ты придумал?

— Что?

— Освободить нас?

Она наморщила лоб, вздохнула и поправилась:

— Освободить их?

— Я, — не стал отпираться Марк. — Но ведь подействовало?

— Да…

Изэль кивнула с таким видом, словно сомневалась: подействовало или нет? Она хотела продолжить расспросы, но Марк опередил астланку:

— Отставить разговорчики! Ты сегодня обедала? Моя мама утверждает, что уборка нагоняет волчий аппетит. Я приглашаю тебя в ресторан.

Он окинул взглядом Изэль: Великий Космос! Халат, косынка… И запоздало поинтересовался:

— Тебе есть во что переодеться?

Покидая комнату лейтенанта, Марк обернулся на пороге. Молодцы, отметил он. Вняли Белому Страусу.

Круглый стол исчез, заменён квадратным.

II

Маркиз Ван дер Меер улыбнулся:

— Славный мальчик. Однажды Помпилия получит удачного генерала.

— Удачливого?

— Я сказал то, что сказал. Игра словами — не мой конёк.

Пальцы Белого Страуса резко сжались на высоком стакане с водой, выказывая недюжинную силу. Будь стакан менее прочным, разлетелся бы на осколки, забрызгав летний костюм маркиза. Жест, в котором сквозила нервозность, противоречил улыбке: задумчивой, безмятежной. Белому Страусу не нравилось, что его, эксперта, используют в качестве осведомителя, и он не стеснялся демонстрировать своё раздражение Бруно Трааверну, представителю Ларгитаса в Совете Лиги.

— Ну и хватит о нём, — Бруно оказался понятлив. Доклад маркиза был выслушан в молчании, теперь настало время беседы. — Говорите, пирамида и бой на копьях? Чёртовы энергеты! Самый идиотский фарс у них может иметь самые фатальные последствия… Итак, Марк Тумидус покидает сцену, мы же остаемся. Акт второй, явление третье. Как вам наша маленькая интрижка с Великой Помпилией? По-моему, разыграно с блеском…

Парк, разбитый на территории ларгитасского представительства, был выдержан в сякконском стиле. Пруды, беседки, россыпи камней. Мостики дугой, узловатые деревца на вершинах рукотворных скал. Впрочем, истинный сякконец при виде этого шедевра ландшафтных дизайнеров и бровью бы не повёл — что на Сякко, как известно, означало высшую степень насмешки. Копия страдала болезненной симметрией там, где в оригинале царила элегантная асимметричность; копия блестела вечной, технологически обоснованной юностью, тогда как оригинал, выказывая приметы возраста, дышал грустью увядания; в копии процветала ясность, ответ на любой вопрос, в оригинале же царствовал дух «тёмной прелести» — намек, умолчание, тайна.

— Вы заранее договорились с Титом Флацием? — спросил маркиз. Он бывал на Сякко и полагал, что дизайнеры не зря ели свой хлеб с маслом. Реформа сякконской эстетики, проведеная на уровне принципов, много говорила гостям представительства об основах политики Ларгитаса. — Я знаком с ним. Флаций — солдафон лишь тогда, когда это ему выгодно. Едва он начал злить Совет, я понял, что это ваша подсказка.

— Моя, — согласился Бруно. — Я рекомендовал Титу сперва хорошенько плюнуть в зал. Из всех, знаете ли, бортовых орудий. Тит согласился, и согласился с удовольствием.

— О да, с преогромным…

Маркиз вспомнил доклад помпилианца. Имперский наместник топтался на обоих предложениях — консервации и уничтожения Астлантиды — с грацией штурмового танка, утюжащего руины хибары, где засели стрелки-смертники. Под гусеницами Флация камень превращался в щебень, живые люди — в мясной фарш, а доводы и аргументы — в ерунду, не заслуживающую внимания. Доведя слушателей до точки кипения, выбрав до миллисекунды грандиозную паузу, в течение которой «проклятого рабовладельца» расстреливали бешеными взглядами и возмущенными репликами, Тит Флаций расхохотался, чем привел Совет в восторг — дипломаты умели ценить чужую игру — и перешёл к главному.

— Технологизация, — Бруно сделал глоток вина: густого, красного, как закат над бухтами Герендика. — В наших устах эта идея прозвучала бы вызовом. Её отвергли бы с порога, без должного анализа. Ларгитас хочет перевести Остров Цапель на технологические рельсы? Жаждет изменить природу астлан, покуситься на итог многовековой эволюции? Ату его! Учёная братия ненавидит энергетов, ларгитасцам дай волю — они и до брамайнов доберутся, и до вехденов… Такое заявление, озвучь мы его первыми, было бы равносильно демаршу Помпилии, желающей взять всё население Астлантиды в рабство. Дразнить гусей — привилегия дураков! А так интрига завершилась идеально. Флаций превзошел сам себя: минусы в его изложении выглядели жалкими, плюсы — грандиозными…

Минусы, подумал Белый Страус. Затратность, время, деликатность оперативного вмешательства. Трехглавый дракон пал в битве с имперским наместником: финансы возникли, будто кролик из шляпы фокусника, время ужалось до разумных сроков, операция была расписана, как по нотам, вплоть до победного финала. Карантин? Брамайнам, выдвинувшим идею карантина, а также гематрам, поддержавшим шри Ачарью, Флаций бросил сахарную кость: Помпилия за карантин, но в качестве вспомогательной меры. Система закрывается для посещений до тех пор, пока переход астлан на технологические рельсы не станет необратимым. Таким образом, удастся отсечь репортёров, политиков-радикалов, миссионеров и ротозеев. Три-пять поколений — ну хорошо, десять! — и Ойкумена получит на блюдечке окончательное решение астланского вопроса. Ещё одна пауза, и Тит Флаций вознес над залом главный, сверкающий благородным золотом плюс:

«Мы нашли расу, которую безжалостная эволюция вынудила убивать друг друга. Это вызов гуманизму Ойкумены, перчатка, брошенная в лицо нашей способности объединяться для решения глобальных проблем. Оставить несчастных на произвол судьбы, закрыв их в планетарном гетто, как крыс в вольере? Уничтожить братьев по разуму, которых извилистый путь природы завел в кровавый тупик? Нет! Мы спасем астлан от них самих! Минимум крови, максимум пользы! И еще один народ вольётся в братскую семью… Смеётесь? Шепчетесь? Старик Тит заговорил на манер проповедника? Записывайте, судари мои, запоминайте, делайте конспекты: завтра вам пригодятся мои слова. Как полагаете, такая версия понравится средствам массовой информации? Избирателям? Вашим правительствам? То-то же! Старик Тит дурного не посоветует…»

Председатель Совета объявил, что ждёт всех желающих у себя для консультаций, и закрыл заседание.

— Понравилось?

Бруно отсалютовал маркизу бокалом, словно произнеся тост.

— Нет, — вздохнул Белый Страус.

— Почему?

Спросил не Бруно. Вопрос был задан третьим участником совещания: Яном Бреслау, экспертом при представителе Ларгитаса. Ранее маркиз Ван дер Меер не сталкивался с Бреслау лично и почти ничего не знал об этом человеке. Бреслау, если верить слухам, носил прозвище Тиран и в своё время курировал проект «Шадруван» — величайший провал внешней, а вернее сказать, секретной политики Ларгитаса. Белый Страус не спрашивал у Бруно Трааверна, в какой области помогает ему этот своеобразный эксперт. Опыт подсказывал маркизу: в густой траве прячутся змеи.

— Мне не нравятся все три предложения, — вежливо ответил Белый Страус, хотя ему гораздо больше не нравился сам Тиран. — А вам, господин Бреслау, придётся не по вкусу моё мнение.

— Я бы хотел его услышать, — Тиран вертел в пальцах сухое печенье, превращая лакомство в крошки. — Прошу вас, маркиз.

— Астлантида — печенье…

Гримаса, исказившая породистое лицо Тирана, подняла маркизу настроение.

— Да, печенье, которое не восстановишь из крошек. Нам не нужно ничего решать. Нам надо отойти на приличную дистанцию и начать исследования. Долгие, тщательные, руководствующиеся принципом: «Не навреди!». Это займёт десятилетия, может быть, века. Консервация, уничтожение, технологизация — от любого радикального вмешательства, как по мне, будет только хуже. Я высказался, господин Бреслау. И я знаю, что сильные мира сего не послушают скромного маркиза этнодицеи. Для этого вывода не надо иметь высшее образование и научный титул…

— Не послушаем, — Бруно мотнул головой. — Во-первых, у нас нет времени. Во-вторых, сейчас, как никогда, нужны решительные действия. Это успокоит публику, создаст правильное впечатление: дипломаты знают, что делают. И в-третьих… Перевод грязных, воняющих мертвечиной энергетов к технологиям, чистым продуктам разума. Да еще и с разрешения Совета Лиги! Энергетика астлан, конечно, завязана на их физиологию, но не в такой кошмарной степени, как у помпилианцев или брамайнов. Значит, перевод осуществится гуманно, без геноцида, мягкими средствами. Судьба подбрасывает нам исключительный козырь, маркиз. Можем ли мы его упустить? Напротив, мы вцепимся в него зубами и когтями…

— Зубами, — кивнул Якоб Ван дер Меер. — Когтями.

— Чистыми продуктами разума, — закончил за него Тиран. — Вы же это хотели сказать, правда? Вы — умный человек, маркиз. Опытный, а значит, циничный. Вам ли не знать, как эволюционируют клыки на путях цивилизации?

III

— Ты не вегетарианка?

— Что?

Вопрос застал Изэль врасплох: астланка любовалась окружающим интерьером, и это занятие поглотило её целиком. Ресторан представительства был оформлен с помпезной роскошью имперского ампира. Полукруглые арки нефов, колонны, пилястры; бесчисленные барельефы, золото орлов, тяжелый бархат портьер. На балюстраде второго этажа — копии скульптур древности, хранящихся в музеях метрополии. К голографиям здесь относились с презрением: всё материальное, хоть и не всё — из мрамора и гранита. Пластимитатор на ощупь отличали от натурального камня лишь специалисты-тактильщики.

Изэль зачарованно разглядывала пышное великолепие, а Марк в свою очередь разглядывал Изэль. Я впервые вижу ее в платье, признался он себе. Фаг меня заешь! Если это подарок доктора Лепида, доктор ошибся в выборе профессии. Игги Добс ночами не спит, рыдает: где Лепид?! Боргосский шёлк облил фигуру астланки морской волной. Сапфир, изумруд — сполохи переливались в приглушенном свете плазменных «солнышек». Проходя с Изэлью к выбранному нефу, Марк ловил на себе завистливые взгляды мужчин.

— Ты не вегетарианка?

— Нет.

— Я закажу свинину, тушёную с черносливом.

— Хорошо.

— О, она ещё и с орехами, — притворяясь гурманом, Марк изучал меню в голосфере. — Отлично! Гарнир из спаржевой фасоли… Ты любишь фасоль?

— На твой вкус.

— Что будешь пить? К мясу рекомендуют красное вино.

— Нет-нет!

Изэль выставила перед собой ладони, словно защищаясь.

— Белое? Розовое?

— Я не пью вина!

— Что, совсем? Ладно, тогда и я не буду. Тем более я на службе. Вишнёвый фреш устроит?

Названия блюд были Марку в большинстве своём незнакомы. Он выбирал то, в чём не сомневался, основываясь на прочном фундаменте — маминой кухне. Заказ, подтверждение, и меню растаяло в воздухе. Спустя минуту из стола, как пара гейзеров в хрустальной оболочке, восстали два бокала с пенящимся фрешем.

Изэль вздрогнула от неожиданности:

— Я ждала, что ты позовёшь официанта…

Марк мысленно обругал себя за тупость: в ресторане имелась VIP-зона с живой обслугой, а он недавно получил наградные. Система самоочистки, ресторанная автоматика — так прослывёшь столичным фанфароном, которому только дай распустить хвост перед барышней из провинции…

— У вас есть линия пневмодоставки, — он старался говорить как можно беззаботнее. — Считай, это её младшая сестра.

Изэль взяла бокал. Медля сделать глоток, она с неприятной настороженностью уставилась на круглое блюдце. По краю блюдца шла тонкая золотисто-голубая каёмка.

— Нет, — повторила она.

И резко сменила тему:

— Вы не уходите в солнце.

— С чего бы такие выводы?

Она не меняла темы, вдруг понял Марк. Еще ничего в своей жизни он не понимал так ясно, так обречённо и беспощадно. Она ведет одну-единственную тему, будто сошедший с ума музыкант. Всё остальное — мокрая тряпка, спаржевая фасоль, платье из шелка — не имеет для астланки ровным счётом никакого значения. Пустяки, цепочка случайностей, способ убить время. Ища, что сказать, и не находя слов, Марк следил, как Изэль осторожно, едва ли не с благоговением, касается тонкого края блюдца. Простой фаянс под её пальцами облагораживался до уровня священной реликвии.

— Круг — символ Солнца. Его нельзя использовать где попало. Только для солярной связи, и ещё кое-где, где без него не обойтись.

— Колесо?

— В первую очередь, колесо. Основа, фундамент прогресса. У вас круг — везде. Он как мусор, он для вас ничего не значит. Геометрическая фигура… Я даже представить не могла, что люди способны жить так! Не дикари, погрязшие в каменном веке, а цивилизация, обогнавшая нас на века!

— Ну, знаешь ли…

«Не обижайся!» — беззвучно шепнули губы Изэли. Лишь сейчас — щенок, которого ткнули носом в собственную лужу — Марк осознал, что обиделся. Это была странная, чуть-чуть клоунская обида: напоказ, почти как настоящая, больше, чем настоящая. Клоунада выписывала обиде особый, двойной сертификат подлинности.

— Мне тоже, — он справился с голосом, как с десантным ботом, вышедшим из повиновения, — трудно было представить, что люди могут с радостью идти под нож! И впадать в кому, если их лишить этой радости.

— Ты умница, Марчкх, — с опаской, словно прикасаясь к лапе дикого зверя, Изэль дотронулась до его ладони. Марк с трудом заставил себя не убрать руку. Больше доверия — больше откровенности. — Ты решился на очень рискованный эксперимент. Освободить честных пленников! Такого еще никто не делал.

— Так уж и никто?

— По крайней мере, я о таком не слышала. Когда я поняла, что ты предложил доктору Лепиду… Матерь Омесиуатль! Я места себе не находила! С пленными могло произойти что угодно! Если честно, я просто сгорала от страха…

— С пленными? А с тобой?

— Я? — усмешка Изэли явственно горчила. — Ты зря беспокоишься за меня, Марчкх. Я не была в честном плену. Я отслеживаю своё состояние. Со мной всё в порядке.

— Стоп!

Резким движением Марк прервал астланку. Перед вылетом на Тишри ему позволили изучить отчёты эмиссаров Лиги с орбиты Острова Цапель. Логические проколы в объяснениях Изэли заметил бы и ребёнок.

— На Астлантиде идут войны; случаются пограничные конфликты. В них никого не берут в плен? Всех пленных отправляют в солнце? Никого не отпускают? Не обменивают на своих?

— Отпускают и обменивают. Твой аналог некорректен. Во-первых, воюют только кастовые астлане: равные с равными. Во-вторых, у нас действует Конвенция Коатликуэ. На войне солдата берут в «малый плен». Плен не для солнца, для людей. Военнопленные тоже испытывают эйфорию, но в ослабленной, некритической форме. Как показывают замеры уровня нейромедиаторов в крови — не более десяти процентов от эйфории честного плена. Согласно гипотезе академика Тесосомока, это связано с мотивацией поведения. В армии все, от солдата до офицера, выполняют приказы вышестоящих, связанные присягой и уставом, а для честного плена нужна самостоятельная инициатива сопротивления…

Десять процентов? «Малый плен»? Марк не сдержался, хмыкнул: «Оказывается, у астлан есть свои „десятинщики“! Мы похожи больше, чем я думал!» Изэль подняла на него удивлённый взгляд: «Что забавного я сказала?» — и Марк сбился с мысли. Что-то крылось в этом дурацком сходстве; кажется, что-то важное. Но мысль ускользнула, и выудить её из глубин рассудка не сумел бы самый ловкий рыбак.

— Извини. Продолжай, я слушаю.

«Не верю своим ушам! — рявкнул обер-центурион Кнут, прямой, как гриф от штанги, и злой, как свора псов. — Ты перед ней извинился?!» Ну да, ответил Марк. Почему бы офицеру не извиниться перед женщиной? Должен я расположить её к себе? Втереться в доверие? «В постель к ней вотрись! — подмигнул Кнут. — Раз-два, аты-баты…» И вотрусь, согласился Марк. Если надо будет для дела…

Не найдя, чем возразить, альтер-эго посрамленно заткнулось.

— По окончании конфликта военнопленных отпускают или обменивают. Последствия «малого плена» минимальны: неделя реабилитации, и солдат опять в строю. Но чтобы кого-то освобождали из честного плена… Знаешь, Марчкх, — Изэль наклонилась к нему, понизив голос, — мне очень стыдно!

— Стыдно?

«Заказ готов!» — мелодичным перезвоном возвестила линия доставки. Из недр стола выехало блюдо с кисло-сладкой свининой, оформленной в банкетном варианте, и корзинка с ломтями свежего хлеба.

— Во мне проснулся учёный, — Изэль без аппетита смотрела на еду. — Мне было интересно. Я хотела знать… И ничего не могла с собой поделать!

— Знать, что произойдёт с освобождёнными?

Кивнув, Изэль опустила голову, словно маленькая девочка. Сейчас она была старше Марка; она была младше Марка. Это соединение противоречило всей биохимии Ойкумены, а может, обер-центурион Кнут плохо разбирался в биохимии — и в природе женщин. Он поймал себя на возбуждении, которое не назвал бы сексуальным. Словно запах, источник и характер которого остался тайной — в воздухе прибавилась горстка молекул, и ноздри трепещут, пульс учащается, а ты стараешься понять, что происходит.

— Ты всё равно не могла ничего изменить, — пожал плечами Марк. Ему было трудно сосредоточиться. «Феномен припоминания запахов, — сказал из дальнего далека легат Квинт, специалист по психологии ботвы, глава Особого отдела училища, — уникален. Он похож на то, как некоторые люди вспоминают пережитый ими опыт. Какой? Ну, к примеру, такой, как война…» — Так почему бы не удовлетворить свой интерес? Для учёного это нормально.

— Это недостойно моей касты!

— Отставить истерику! Ты — научный работник, я — солдат. Я любого профессора отправлю сортиры драить. Ешь мясо, тебе понравится. Успокоишься, тогда и продолжим.

За столом воцарилась тишина.

«Солдат? — мясо показалось жестковатым, волокнистым. В подливе раздражал избыток специй. — Тут хочешь — не хочешь, психологом станешь. Или психопатом. Это она от голода такая нервная? Пообедает — угомонится?»

— Вкусно, — Изэль отставила тарелку с аккуратностью первой ученицы. — Спасибо.

И продолжила с прерванного места, как если бы выполнила домашнее задание и теперь имела право вернуться к конфетнице, полной ирисок:

— Интерес учёного — это нормально. Но он не должен вытеснять всё остальное. В первую очередь я — человек. Астланка. И лишь потом — учёная. А ты в первую очередь солдат?

Марк чуть не подавился.

— Во мне учёный победил человека, — Изэль говорила сухо, с демонстративной отстраненностью. Похоже, это был её способ бороться с эмоциями. — На время? Да, но мне от этого не легче…

— Конфликт устремлений? — наобум спросил Марк, и через секунду выяснил, что попал в яблочко.

— Я знала! — просияла Изэль. — Знала, что ты поймёшь!

«Как у вас с интуицией? — ехидно осведомился призрак доктора Лепида, дыша пивным перегаром. — Чудес не творите?»

— Конфликт устремлений — он во всём. Не только в желании уйти в солнце и в необходимости продолжать жизнь в материальном теле. Конфликт устремлений — двигатель развития личности! Если одна из сторон конфликта начинает побеждать, нарушается баланс. А значит, человек испытывает страдания.

— У освобождённых астлан нарушился баланс?

— Они потеряли надежду уйти в солнце. Эйфорию сменила тяжелейшая депрессия. Я боялась, что они покончат с собой. Особенно Манойя. Я боялась, наблюдала и анализировала! Ведь теперь я могу навещать их, когда захочу…

Пальцы Изэли нервно мяли рукав платья. Шёлк мяться не желал.

— Освобождённых из «малого плена» реабилитируют за неделю? Если «малый плен» — это десять процентов от «честного»…

— Полагаешь, они придут в себя через десять недель? Если бы всё было так просто! Ваше появление на орбите Астлантиды изменило правила игры. Прости, Марчкх, но это так.

— Я и не спорю.

— Доктор Лепид разрешил мне помочь с их реабилитацией. Я пытаюсь достучаться, выяснить, чего им хочется. Заставляю умываться по утрам, чистить зубы, выходить на прогулку. По часу в день смотреть этот ваш визор. Убираю в комнатах… Марчкх, они ничего не хотят!

«Рабы. Роботы с нулевым ресурсом. Безвольные овощи. Снова — сходство. И какой из этого сделать вывод?»

Марк не знал, какой.

— Я пытаюсь их расшевелить. Вернуть интерес к жизни. Я очень стараюсь, — Изэль подняла взгляд на Марка. — Я должна это делать, понимаешь? Не только ради них.

— Это — твой наряд вне очереди?

Шутка не удалась.

— Это — моё искупление, — ответила Изэль.

IV

— …предложение Великой Помпилии ставится на голосование. Кто за принудительную технологизацию, прошу поднять руки.

Сегодня всё вывернулось наизнанку, поменялось местами. Зал Совета, где голосовали представители рас и планет, превратился в сцену, на две трети живописно заполненную артистами, игравшими роли политиков. Зато ложа прессы обернулась площадкой для публики, банкой консервов, плотно забитой копчёными рыбёшками. Аншлаг, оценил Марк. Такие представления, когда в цирке яблоку было негде упасть, дед называл «битковыми». Рыба без звука разевала рты, пучила глаза, белесые от любопытства. Хорошо ещё, что Мамерк зубами выгрыз три кресла у перил, откуда был хорошо виден зал. Им дышали в затылок, сопели над ухом; у Марка только что на голове не сидели.

В ложе для прессы не было ни одного журналиста. Здесь собрались консультанты представителей, эксперты, помощники, секретари — «вся шваль», как метко заметила госпожа Зеро, не смущаясь присутствием Марка. На время голосования их выгнали из зала, оставив лишь тех, чьё движение руки решало судьбы Ойкумены.

Дань традициям: в Совете Лиги голосовали поднятием рук.

Опершись о дубовый брус, обитый красным бархатом, Марк внимательно следил за этими властительными руками. Люди исчезли, остались конечности, увенчанные пятернёй. Куклы, управляемые ловким кукловодом — каждая имела свой характер, норов, манеру поведения. Локоть разогнут, рука тянется к потолку. Локоть согнут, предплечье держит строгую вертикаль; пальцы собраны в наконечник копья. Вялый, скучающий взмах, застывший на середине. Пальцы в нетерпении щелкают на манер кастаньет. Кисть провисла, как если бы её обладатель колебался: «за» он или «против».

— Кто против?

Пауза.

— Кто воздержался?

Кемчуга, отметил Марк. Хиззац. Сохраняют лицо?

— Квалифицированным большинством голосов принимается решение о технологизации…

— Вето!

Впервые в жизни Марк видел кричащего гематра.

— Вето! — повторил Кфир Брилль, вставая. — Раса Гематр ветирует решение!

По залу прошелся гомон. Закулисные переговоры, судя по итогам голосования, увенчались победой Великой Помпилии и ситуативных союзников империи. Заранее зная о том, какое решение будет принято, Совет не ждал сюрпризов. Квалифицированное большинство — свыше двух третей голосов. Заявление Брилля было для собравшихся громом с ясного неба.

— У вас есть расчёты, мар Брилль? — спросил Гвидо Салюччи.

— Нет.

Гомон усилился. Все полагали, что если Кфир Брилль решился на вето, то его действия строятся на точных, убедительных расчётах. Гематр, признающий, что его решение от имени расы диктуется не числами, а порывом — о, это был подрыв основ!

— Мы видим проблему, — уточнил Кфир. — Мы просчитали её развитие. Если бы мы не сомневались в своих расчётах, мы бы озвучили результаты. К сожалению, нам не хватает исходных данных.

— И тем не менее… — мягко начал председатель.

Кфир прервал его на полуслове:

— Тем не менее, раса Гематр ветирует решение.

— Согласно Уставу, для накладывания вето требуется минимум два голоса. Кто поддерживает вас, мар Брилль?

Гематр обвёл зал ледяным взглядом. Проклятье, беззвучно выругался Марк. Он же просит, этот ходячий компьютер! Он умоляет! Можно биться об заклад, что во время переговоров Кфиру не удалось найти поддержки, и сейчас мар Брилль надеется на чудо.

— Нас поддерживает Совет антисов, — сказал Кфир.

Воцарилась тишина. Заявление было подобно грохоту разорвавшейся бомбы. Формально Совет антисов имел в Совете Лиги статус наблюдателя, а значит, не имел права голоса. Представители рас и планет, говорящие от лица миллиардов — и представитель исполинов космоса, выступающий от лица едва ли трех с половиной сотен. Соразмеримо ли? Если мерить числами — нет. Если мерить силой…

— Это всё меняет, — еле слышно произнесла госпожа Зеро. — Это совсем другой расклад.

В другом конце зала поднялась Рахиль Коэн. Они комично смотрелись: высокий и приземистая, сухопарый и толстуха — двое гематров. Марк почему-то представил, как Рахиль выходит в большое тело, не утруждая себя лишним контролем, и Ойкумена остается без Совета Лиги.

— Это не так, — возразила Рахиль.

— Уточните, — попросил Гвидо Салюччи. — Вы не поддерживаете вето, наложенное от лица вашей расы?

— Я — гематрийка. Но я — антис. Нет, Совет антисов не поддерживает вето. Мы согласны с решением большинства. Тем более что наше согласие или несогласие никак не влияет на конечный результат. Мы — наблюдатели, этим всё сказано.

— Насколько я помню, вы поддерживали идею уничтожения Астлантиды? Во всяком случае, так заявил уважаемый Гыргын…

— Да. Мы и сейчас — сторонники уничтожения. Но я заверяю вас, господин председатель, что антисы Ойкумены умеют обуздывать себя. Мы не сделаем ничего, что противоречило бы решению, принятому Советом Лиги.

Задышали, зашумели, задвигались. Зал ожил, возвращаясь к привычным, давно расписанным правилам поведения. Кфир ещё ждал, в надежде обрести второго, решающего союзника, но уже было понятно, что вето провалилось.

— Она пошла против своих, — буркнул Мамерк.

— Эмоции, — прошептала старуха. — Её ослепили эмоции. Я и не знала, что доживу до такого: Рахиль Коэн идёт против природы гематров.

Женщина-антис продолжала стоять. Сколько Марк ни вглядывался в Рахиль, он не видел никаких эмоций. Оставалось признать, что у госпожи Зеро, несмотря на возраст, более острое зрение.

V

— Ты подал рапорт?

— Да.

Бармен протирал стаканы. У бармена была асолютная память. Военного трибуна он запомнил еще по первому разу, когда назвал его генералом, а потом извинился. Бармен допустил ошибку сознательно, желая сделать клиенту приятное. Помпилианцы, отдавшие жизнь армии, любят, чтобы окружающие отдавали дань внимания их знакам различия. Молодого обер-центуриона бармен не помнил: если тот и появлялся в космопорте Бен-Цанах, то не заходил в «Золотой ключ».

— Рвёшься на фронт?

— Это не фронт. Раз нет войны, значит, нет и фронта.

— Ерунда. Пустая игра слов. Для тебя это фронт. И не спорь со мной! Я старше и по возрасту, и по званию. Я вижу тебя насквозь…

— Так точно, господин военный трибун!

— Ты жаждешь мести. Тебя унизили, теперь ты хочешь вернуть должок астланам.

— Так точно, господин военный трибун!

— Вольно, боец. Вернемся к внеуставным отношениям.

— К дедовщине?

— К дядевщине. Ты еще не забыл, что стал моим племянником раньше, чем офицером? Твой рапорт ляжет под сукно. Не жди, не надейся. Ты останешься при старухе: чесать ей пятки на ночь. А я улечу на Китту, повидаюсь с Папой Лусэро; потом слетаю на Октуберан, встречусь с дедом. На всё про всё — две недели…

— С отцом. Не с дедом, с отцом.

— Что?

— Луций — мой дед и твой отец.

— Учить меня вздумал? Эх ты, враг цапель… Подрастёшь — узнаешь.

— Что?

— Что отец называет свою жену мамой, когда говорит о ней с сыном. Что дядя называет своего отца дедом, когда говорит с племянником. Высшая субординация, тебе она сейчас недоступна…

Бармен включил музыку. Хрипловатый саксофон побрёл между столиками, нигде надолго не задерживаясь. Ему вослед шептали клавиши и усталый, хмурый спросонья бас. Подождав, бармен убедился, что клиенты не возражают, и сунул в ухо горошину личного плеера. К музыке бармен был равнодушен, как любой гематр — за исключением органных фуг Дитриха Волена. Когда он анализировал Хроматическую фантазию ре минор (размер 4/4, семьдесят девять тактов, триста шестнадцать четвертных долей), то вычислял теоретическую длину прелюдии с помощью коэффициента золотого сечения, наслаждаясь стройностью формулы.

— Отца не отпустили?

— Нет. Он хотел проводить меня, но у него совещание. Позвонил, пожелал счастливой дороги. Таким тоном… Ну, ты знаешь его тон.

— Знаю. Иначе он не умеет.

— Будто мы с тобой умеем…

— Что за совещание?

— Изучают конфликт энергий. Стрельба на орбите, причины и следствия… У старухи есть физик — гений, золотая голова. Вне физики — кретин кретином. Так он сразу сказал: ничерта не ясно, и ясно не будет. Зовите всех, у кого котелок варит, хоть повара, хоть шофёра. Устроим мозговой штурм! Вот, штурмуют…

— Результаты?

— Только у доктора Лепида.

— У доктора?

— Ага. Лепид доложил, что при вирусной инфекции повышается температура.

— Великое открытие. Надеюсь, ему выписали премию?

— Ему выписали пилюлю. А он упёрся. Твердит, что систему, чьё солнце — сердце, надо рассматривать, как живой организм. Стрельба в системе — противоестественный процесс, отягощенный агрессией. Организм воспринимает стрельбу, как вирус, и задействует солярные лейкоциты. Температура повышается, мощность взрыва растёт в разы.

— Бред… Будто астлане на планете не стреляют!

— Стреляют. По мнению доктора, это систему не колышет. Планета в коконе, то есть в пурпурной дымке, разумная слизь на планете всегда агрессивна, это нормально. Это выделяет правильную энергию, кто бы ни стрелял. Гибнущие астлане «уходят в солнце»… Как тебе?

— Доктора надо показать психиатру. Ещё один сгорел на работе.

— Вот и подскажи старухе. Кто у нас консультант?

— Я консультант. И я вижу, что мы громоздим нелепость на нелепость. Есть аналоги и нет теорий. Вместо четких, обоснованных рекомендаций — имеем в виду, учитываем и приспосабливаемся по ситуации. Есть конфликт при стрельбе с орбиты по наземным целям? Ах, нет? Стреляем, господа! Но луч плывёт, рассеивается; плазма отклоняется… Караул! Хорошо, пускаем ракеты с наведением на цель уже после прохождения стратосферы. Это армия? Это тактические решения? Бардак это, господин военный трибун…

— Парень, ты не помпилианец.

— А кто? Астланин?!

— Ты ларгитасец. Глухарь-технарь, мозги-шестерёнки. Ларгитас тоже против любых параллелей с биологией. Уж кто-кто, а они аж вскипают от перевода физики в область медицины. Кричат, что аналогия «звездная система — организм» слишком опасна. Так, мол, мы доразрабатываемся до полной толерантности…

— В смысле?

— В смысле, что в Крови шагу нельзя будет ступить из высоких соображений гуманизма. Сперва прикажут выйти на контакт с солнышком, запросить мнение его сиятельства, выстроить общую этическую платформу… Нравится, консультант?

— Хватит издеваться. Мой рапорт под сукном. Мой отец на совещании. Мой дядя улетает на Китту. А я остаюсь: вытирать сопли пленным астланам, учиться хитростям дипломатии. Ну да, ещё ходить хвостом за язвой по имени Зеро!

— Твой драгоценный дед мог бы много поведать об этой язве. Глубина, влажность, частота сокращений… Ладно, не будем тревожить семейные тайны. Удачи, обер-центурион…

В углу, под декоративным фикусом, дремал молодой ягуар. Шею его украшал ошейник из кожи, прошитой металлическими нитями. Каждая нить излучала на особой частоте; сочетание частот мало беспокоило ягуара, зато коммуникаторы полиции, охраны, как, впрочем, и уникомы добропорядочных граждан мгновенно информировали своих владельцев: стоп! Не будить, не гладить, не кормить по собственной инициативе. Пальцем не трогать! Пропускать, куда идёт, вплоть до государственных учреждений высшего уровня. При необходимости оказывать любую посильную помощь; если потребуется, целовать в задницу, осторожно приподняв хвост. Ягуар не знал, что его ошейник — двоюродный брат медальонов, которые носят страшно сказать кто на страшно сказать каких постах.

— Чуваки!

— Кто вы такой?

— Чуваки, оп-ди-ду-да! Я нашел вас!

Марк узнал придурка не сразу. Сначала сознание взорвалось ассоциациями — фрагментарными, яркими, как осколки кошмара. Раковина на паучьих ногах, розовая плоть течёт наружу; толстяк хромает к лесу, кто-то карабкается на скалу, вопль: «Бдить за мной, идиот!»; удар с левой в печень…

— Добс? Игги Добс?!

— Мой герой! Мой спаситель!

Еще миг, и Марк не выдержал бы — повторил свой коронный с левой, науку обер-декуриона Горация. Знаменитый элит-визажист, чтоб он скис, был весь в пурпуре. Марк не знал, где заканчиваются штаны (юбка? рейтузы?!) и начинается плащ (сюртук? пиджак?!), но ткань, драпировавшая тело Игги Добса, переливалась оттенками в диапазоне от багряного до красно-фиолетового. В пурпуре вызывающе блестели золотые ручейки: галуны, кайма, бахрома.

Военный трибун Тумидус тоже сжал кулак, поразмыслил — и с сожалением разжал.

— Контракт! — голос стилиста набрал пронзительность трубы, возвещающей о конце времен. — Я пришел дать вам контракт! Трибун, вас это тоже касается! Умоляю!

Он повалился Марку в ноги.

— На любых условиях! Развяжите мне руки! Две линейки: для молодёжи и для зрелых клиентов! Трибун, миллионеры старше сорока клюнут на ваш имидж, как караси на опарыша! Два героя: дядя и племянник… Мои рекламщики уже разработали блиц-компанию! Оп-ди-ди! Оп-ду-да! Двадцать процентов в благотворительный фонд «Орёл Помпилии», на реабилитацию солдат после ранения…

Подошёл Катилина. Брезгливо обнюхав элит-визажиста, ягуар чихнул и вернулся под фикус. «Экая дрянь, — читалось в желтых глазах. — Кожа да кости. А визгу-то — до небес…»

— Свяжитесь с моим агентом, — Гай Тумидус отодвинул табурет подальше. — Запишите координаты.

Марк ждал от дяди всего, что угодно, но только не этого. С каменным лицом военный трибун смотрел, как Игги Добс выхватывает уником, словно лучевик из наплечной кобуры, и включает звукозапись.

— Готовы? Лючано Борготта, заведующий кафедрой в центре «Грядущее». Уроженец Борго, сейчас на Тишри. Скоро улетит, так что поторопитесь…

— Завкафедрой? — с презрением бросил Игги.

— Раньше он был директором «Вертепа». Театр контактной имперсонации — слышали о таком?

У Игги отвисла челюсть:

— Любимчик Карла Эмериха? Маэстро?!

— Вы знакомы?

— Да он меня на завтрак съест!

— И без соли, — уточнил Тумидус-старший. — Марк, предложить тебе моего агента?

Контрапункт. Фаза ноль (в Крови; сейчас)

Коммерческий успех — аншлаги на концертах, очереди за билетами, уровень продаж записей с выступлений. В конечном итоге — банковский счёт.

Творческая состоятельность — звания, награды, премии. В конечном итоге — длина и пышность некролога.

Популярность — востребованность зрителем: если угодно, любовь публики. При этом, как показывает практика, может не быть ни денег, ни званий. В конечном итоге — тёмные очки и низко надвинутая шляпа, иначе по улице не пройти.

Признание — высокая оценка экспертов, коллег, знатоков. В конечном итоге — отдельная глава в чужих мемуарах.

Творческая самореализация — собственная оценка своей работы. В конечном итоге — возможность отличить гения от бездарности. Спросите, как? Очень просто: гений собой недоволен.

(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

Космос рвался вдребезги.

От одного вида глянцевых бутонов, раздирающих континуум, у слабонервного человека волосы встали бы дыбом. Впрочем, здесь никто на нервы не жаловался. Спецфлотилия ВКС Галактической Лиги выходила из РПТ-манёвра, спеша присоединиться к кораблям, дежурящим на дальней орбите Острова Цапель. На борту флагмана в систему был доставлен приказ.

— …Пятьдесят один час до начала операции?!

Военный трибун Красс был в бешенстве. По внешнему виду трибуна это не определялось: даже в хорошем настроении Красс выглядел мрачнее черной дыры.

— И за это время я должен натаскать ваших головорезов на гуманные, мать их, операции?! Обучить работе с «паникёрами»? Установке паралич-куполов?! Координировать действия? Без корсета?! Что?! Помпилианские инструкторы? Консультанты? Тренажёры? Имитаторы? Боевой опыт? Засуньте ваш опыт… Да, вместе с тренажёрами! Не лезет? А вы потрудитесь! Это у наших людей — опыт! Дайте мне полноценных либурнариев и десантно-штурмовую эскадру гвардейских орлов… Что?! Войсковые квоты?! Межрасовый паритет?! Драть ваш паритет на плацу! Драть квоты! Вам нужна гуманная, мать её, операция? С минимальными потерями? Я вам обеспечу! Приказ? Чей приказ? Начштаба ВКС Лиги? Я ему не мальчик… Да, вижу. Вижу подтверждение. И бланк вижу, и печать, и подпись. Не слепой! Начальник генерального штаба ВКС Помпилии, первый консул Аппий Рекс Тавр… Есть принять командование над помпилианским контингентом группировки! Есть обеспечить координацию действий с контингентами других рас! Так точно! Инструкторы будут распределены по подразделениям в течение трёх часов.

Отключив связь, военный трибун разразился такой заковыристой бранью, что видавший виды адъютант разинул рот, залившись краской до корней волос.

…Их срывали с привычных мест службы: срочно! Их гнали через всю Галактику к пункту сбора, откуда спецфлотилия должна была выдвинуться в Кровь — так теперь называли систему AP-738412 даже в официальных сводках. Из военных училищ, учебок и академий они прибывали на боевые корабли Лиги, зависшие в реперной точке вдали от оживленных трасс — кляня на чём свет стоит чиновничий произвол. Легат Квинт и примипил Лар с Тренга, обер-манипулярий Назон и центурион Плиний с Сеченя, центурион Май, манипулярий Реститут, обер-декурион Саллюстий… Полторы сотни инструкторов, матёрых волков абордажной пехоты.

И один вопрос на всех: какого фага?!

В кои-то веки судьба подкинула возможность использовать навыки ненавистных сборщиков ботвы во благо: провести операцию без лишней крови. Но бюрократы Лиги встали стеной — из плазматора не прошибёшь! Обучить за двое суток межрасовый контингент; обучить тому, на что у самих помпилианцев уходят месяцы и годы…

Хуже нет, когда боевые приказы отдают политики!

* * *

Тёплый ветер гонял пыль по улице, пустынной в этот ранний час. На углу, возле музыкальной школы, у водонапорной колонки, у дверей магазина, где красовалась табличка «Закрыто» — всюду возникали миниатюрные смерчики. Вставали, опадали; возрождались в десяти шагах. Те же самые? Другие? Какая разница?

Золину не было дела до смерчиков. Скоро ему уже ни до чего не будет дела. Он глянул на небо — смурное, непроспавшееся, сплошь затянутое тучами из слоистого свинца. Вспомнились пластины аккумуляторов: в детстве они с приятелями курочили старые аккумуляторы и плавили свинец на костре, чтобы отлить себе какую-нибудь прикольную штуковину. Детство кончилось, а свинец остался. Вон, полные небеса. Из-под нижней пластины, накрывшей горизонт, вынырнул алый краешек. Солнце подмигнуло Золину, и губы паренька тронула невольная улыбка. Порыв ветра швырнул в лицо горсть пыли, запорошил глаза. Проморгавшись, Золин вытер слёзы рукавом и вновь посмотрел на солнце.

Ничего, уже скоро.

У запертых дверей военкомата переминалась с ноги на ногу жиденькая очередь. Многие курили. Семнадцать человек, Золин — пятый от начала. Скорей бы открыли! Оставалось семь минут. Это если откроют вовремя. Нет, военные — они пунктуальные. Дисциплина и всё такое… По идее.

— Ты в какие войска проситься будешь?

Качок в короткой, по пояс, спортивной куртке обернулся к Золину. В ожидании ответа он глубоко затянулся сигаретой и выпустил облако густого, едкого дыма. Решив, что образ лихого парня сформирован не в полной мере, качок ещё и залихватски сплюнул, едва не забрызгав себе обувь.

— Всё равно, — пожал плечами Золин.

— Врёшь!

— Да ну, куда возьмут. Главное, чтоб в боевую часть. Не хочу при штабе…

— Во, это по-нашему! — качок хлопнул Золина по плечу. Было бы дело в сказке, вошёл бы Золин в землю до колен. — Лично я в мотострелки! А чё? Стрелять умею, водить тоже. Хоть мотык, хоть тачку… Точняк, возьмут! Вломим ханыгам?

— Вломим, — без энтузиазма согласился Золин.

Ему было плевать, кто кому вломит. Он не знал, почему качок зовёт пришельцев ханыгами. Пил он с ними вместе, что ли? Спорить не хотелось, разговаривать тоже. Плевать, кто кому вломит. Даже на победу плевать. Жизнь протухла, надо уходить. Солнце не принимает самоубийц, значит, пойдём другим путём.

— Никто никому не вломит, — лениво бросили сзади.

Золин хотел обернуться, чтобы посмотреть, кто это сказал, и передумал.

— Это ещё почему?! — взвился качок.

— Не будет никакой войны. На хрен мы нужны, нас завоёвывать…

— Да ты гонишь! И по радио, и по телеку было! В Шипетлале ханыги народу пожгли — мрак! Ну и наши им вломили. Даже военное положение объявить хотели!

— Хотели. И не объявили. Ни повода нет, ни причины. Инцидент имел место, проглотили и утёрлись. Три месяца — тишина, и на орбите чисто. Военное положение — это комендантский час, чрезвычайные меры, ограничение прав и свобод… Народ бы не понял.

— А сам тогда чё пришёл? В военкомат?

— Мобилизация…

— Так войны ж не будет?

— Не будет. Но я, как гражданин и патриот…

— Хавальник закрой, патриот! Воняет…

— Ерунда всё это, — вклинился в разговор патлатый очкарик, стоявший за Золином. — Детский сад, штаны на лямках. Не поможет.

— Кому не поможет?

— Нам. Здесь они, на орбите. Захотят — мы их увидим. Ох, увидим…

— Во! Я ж говорю — быть войне!

— Ага, войне. Воевали овцы с мясником… Утопят нас, как котят, в напалме. И мявкнуть не успеем…

Очкарик с презрением фыркнул:

— Мобилизация! Вот мой дядька говорит: жили мы на планете, поживали, а теперь живём в запертой комнате…

— Чего?

К очереди прибился мужичок средних лет. Он был весь средний: росту казённого, в плечах ни узок, ни широк, плащ двубортный, брюки глаженые. Интересоваться, кто крайний, мужичок не стал: привалился плечом к кирпичной стене, зевнул, заслонив рот ладошкой.

— Комната, — повторил очкарик. Ему редко доводилось быть центром внимания, и он выжимал из ситуации максимум удовольствия. — В окно высунуться можем, типа спутник запустить. Дальше — руки коротки. Не нашли, значит, ключ от двери. Сидим, в окна-телескопы выглядываем. Что там? Кто там? А снаружи — темно, страшно. И ходит кто-то, не пойми кто. Здоровенный, зубами клацает. И ничем мы ему, здоровенному, угрозить не можем. Можем только к дверям-окнам шкафы придвигать. Доски из стен можем выламывать…

— Доски-то зачем? — не понял качок.

— Отбиваться, если дверь нам вынесут. Поцарапаем здоровенного, шишку набьём. Вот тогда он разозлится по-настоящему…

— Панику сеешь, гад?! Дядька у него… Кто он, твой дядька? Генерал? Министр обороны?

— Философ он.

— Философ?! — качок харкнул очкарику под ноги. — Развелось, понимаешь, швали… Ты чего сюда пришёл? Чего пришёл, если мы тебе — котята?!

— Не хочу видеть, как всё закончится. Пусть шлют на передовую. Хотя скоро везде передовая будет… Лучше в бою, чем сидеть и ждать. Тут больше ловить нечего…

В груди у Золина потеплело, словно там зажглось маленькое солнышко. Было приятно сознавать, что он не один такой. Вот, единомышленник. Золин повернул голову и увидел, как мужичок у стены сделал пометку в блокнотике.

— Ты это… — растерялся качок. — Боевой дух подрываешь, да?! Это ханыги дохнуть должны, а не мы, понял?! Ах ты, тля…

Набычившись, сжав кулаки, он шагнул к очкарику. Неожиданно для самого себя Золин заступил качку дорогу.

— Остынь! — голос сорвался, «пустил петуха», но это было не важно. — Досками, чем угодно… Он всё правильно сказал. А ты… А ты хоть до старости воюй!

Мужичок спрятал блокнот.

— Ты и ты, — он указал на Золина с очкариком. — Следуйте за мной.

— А очередь? — возмутился очкарик. — Потом опять занимать?

— Следуйте за мной.

Мужичок извлёк из кармана пластиковую карточку удостоверения — алую, как восходящее солнце.

* * *

— Говорю тебе: здесь они. Над нами висят.

— Где?

— Здесь.

— «Армия призраков на орбите!» «Гипнотизёры-убийцы из открытого космоса!» Наймись к киношникам — озолотят…

Хохотнув басом, старшина Эхекатль приложился к фольгированному пакету с октилем. На боевом дежурстве разрешалось пить только безалкогольный октиль. Этот, кстати, ещё ничего — на вкус почти как правильный, восьмиградусный. И всё равно — дерьмо…

— Забыл, как оно свалилось? — упорствовал напарник. — Общая тревога, боевая готовность, дым до небес… Ничего ведь не было! Ничего и никого. И вдруг — р-р-раз! — вся орбита в засечках! Поле у них маскировочное…

— Поле-шмоле… Хрена им на орбите три месяца киснуть? Энергию на своё поле жечь? Хотели бы напасть — давно напали бы. Умотали, точно тебе говорю!

— Разведка, — капрал Тенок стоял на своём. — Информацию собирают…

— Ни хрена себе, разведка! Целый флот!

— Это для нас — флот. А для них, может…

Запищал звуковой сигнализатор. Дежурные уткнулись в экраны локаторов, лихорадочно переключая диапазоны:

— Есть засечка! Координаты 2-7-14, высота семнадцать пятьсот!

— Подтверждаю!

— Дать запрос на стандартной частоте!

— Есть дать запрос!

— Что за…

— Ишкуина мать его! Объект пропал!

— Подтверждаю… Нет, вот он!

— Запрос!

— Не отвечает…

— Докладываю по команде!

Эхекатль сорвал с рычага трубку прямой связи:

— Докладывает старшина Эхекатль! В зоне слежения обнаружен неопознанный объект! На запрос не ответил. Передаю координаты…

Ракетный комплекс успел захватить цель. Звено перехватчиков, стремительно набирая высоту, уже выходило в заданный квадрат. Пальцы бортстрелков легли на гашетки и пусковые кнопки. В этот решающий миг неопознанный объект — гадюка долбаная! — вновь исчез с экранов радаров.

Навсегда.

— Здесь они! — Тенок вытер вспотевший лоб.

— Иди ты…

Спорить с капралом старшине расхотелось. Старшина предвкушал увольнение: бар «Пейотль», где он наконец-то хлебнёт от души. Четыреста пьяных кроликов Сенцон Тоточтин тому свидетели!

Техники «Бешеного» получили жёсткий нагоняй. Их сочли виновными в том, что у атмосферного зонда временно отказало камуфляжное поле. Техники промолчали, твёрдо зная, что они тут ни при чём. Остров Цапель преподносил кораблям Лиги сюрприз за сюрпризом.

Этот был из мелких и безобидных.

* * *

Слепой карлик дремал на лавочке.

Над карликом цвело тюльпанное дерево. Фонтан, взрыв, фейерверк темной зелени и кипящего огня — на Китте тюльпанные деревья цвели, почитай, круглый год. Венчики, собранные в пышные соцветия, ближе к вершине были оранжевыми и красными, но в большинстве своём раскидистые ветви усыпал густой пурпур, отороченный по краю зубчатой каймой из золота. Облетая, лепестки дождём сыпались на забор, тротуар, лавочку, карлика.

Пурпур и золото.

Чтоб вы сдохли, золото и пурпур…

— Так и будешь стоять? — спросил Папа Лусэро.

— Насиделся, — трибун Тумидус шагнул ближе. — Отдыхаешь?

— Ты думаешь, я их ненавижу?

— Кого?

— Астлан. Ненавижу, да?

Казалось, Папа Лусэро продолжает разговор, случайно прерванный минуту назад. Он ждал меня, подумал Тумидус. Он нарочно сел под деревом, где всё напоминает мне, как мой коллант вытаскивал Папу из Крови. Старый хитрец. Несчастный старый хитрец…

— Это ты их ненавидишь, — не дождавшись ответа, Папа вернул инициативу, как мяч, на свою сторону поля. — Хорошо, не ты лично. Вы, помпилианцы, все скопом. Месть — шило в вашей заднице. А я ненавижу Кровь.

— Как можно ненавидеть звёздную систему?

— Ты прав. Не Кровь — солнце. Сердце, качающее эту кровь. Ненависть к солнцу — такой вариант ты одобряешь?

Тумидус присел рядом. Взял лепесток, растер в пальцах:

— Папа, ты устал. Давай о другом.

— Не давай. Солнце Астлантиды — гигантский коллант. Ненависть к колланту — теперь мы ближе к правильному ответу? Обычные колланты, вроде твоего, мобильны. Огромные, если верить астланам, стационарны. Но суть-то не меняется… Еще недавно мы, антисы, считали вас, коллантариев, младшими братьями. Слабыми, нуждающимися в опеке, защите. Мы любили вас, любили и жалели. И вот — коллант-великан, способный стереть меня в порошок, сожрать, растворить в себе. И вот — коллант-малютка, способный заключить меня в объятья, вытащить из Крови, верней, из желудочного сока. Ты не поверишь, но в первые дни я ненавидел вас одинаково: твой коллант и солнце Астлантиды. Знаешь, почему?

— Ну?

Тумидус задал вопрос из уважения к Папе. Он и так знал, почему.

— Мы, антисы — сила. Больно узнать, что ты — не вполне сила. Что сила бывает разной. Умники называют это: крах мировоззрения. Я скажу проще: пуп надорвался.

— Мне уехать? — Тумидус встал.

Карлик долго молчал. Из-под лавочки высунулась лохматая голова, зевнула, демонстрируя зубастую пасть. Опустив руку, Папа погладил собаку. Влажный язык с благодарностью тронул Папину ладонь, и животное вернулось к блаженному сну.

— Я тебя обожаю, — сказал карлик. — Тебя и твой коллант. Вы и под шелухой похожи на людей, а я не могу ненавидеть людей. Лишен, знаешь ли, такого ослепительного счастья. У меня даже с астланами не срастается. Только с солнцем: мания величия в острой форме. Я, который под шелухой — паук. Я — паук, солнце Астлантиды — сердце. Ненавидеть сердце — это можно. Это мне позволено. Тихо сгорать от ненависти, сидя на лавке под забором… Ты в курсе, что я боюсь выходить в большое тело?

Лишь сейчас военный трибун Тумидус понял, что по ту сторону забора царит мёртвая тишина. Смолк гвалт жён, галдёж детей. Прислушавшись, он уловил слабое шарканье: так ходят в комнате смертельно больного, стараясь не нарушить хрупкий покой. Калитка открылась, наружу выглянула старшая жена Папы Лусэро. Увидев трибуна, она мелкими шажками приблизилась к лавочке.

— Ой, беда, — без выражения сказала женщина. — Ой, бвана, беда…

— Иди в дом, — велел ей карлик.

— Ой, бвана… Папа ушёл, нет с нами Папы…

— Иди в дом, дура.

— Нету, который месяц нету совсем…

Цвет лица Папы стал пепельным. Это из-за меня, понял Тумидус. Наверняка он слышит плач жены не в первый раз. Но впервые — при мне. Сожалея, что стал лишним в скользкой ситуации, немым свидетелем семейной сцены, Тумидус наблюдал, как карлик тянется рукой под лавочку — и вместо того, чтобы ещё раз погладить собаку, вытаскивает наружу белую трость. Ставит перед собой, кладёт руки на набалдашник, выточенный в виде атакующего паука; опускает щетинистый подбородок на тыльную сторону ладони…

Десантура, трибун проморгал главное. Он сообразил, что происходит, когда трость уже рассекла воздух. Жена завизжала: удар пришелся ей в филейную часть тела. Визг взлетел в зенит, рухнул, сменился истошным воем. Крашеный бамбук охаживал несчастную, демонстрируя отличное знание анатомии.

— Сяду! — орал Папа. — Сяду за хулиганство!

Трость свистела, плясала бледной молнией.

— За побои средней степени! За тяжкий вред, причиненный здоровью!

— Ой, бвана!.. ой, спаситель наш…

— За неизгладимое обезображивание лица!

— Ой, бвана!.. ой, радость…

— Сяду! Но тебя, говна кусок…

— Сестры! — женщина бегом кинулась во двор. — Ой, счастье!

И поверх забора разнеслось ликующее:

— Папа вернулся!

* * *

— …Внимание! Десять минут до начала фазы ноль! Повторяю: десять минут до начала фазы ноль. Отсчёт пошёл.

— Есть десять минут до начала фазы ноль.

Как бы ни крыл военный трибун Красс тупоголовых политиков и штаб ВКС Лиги, даже он вынужден был признать: планетарную операцию лигачи спланировали с чёткостью метронома и скрупулёзностью педантов в третьем поколении. Конечно, когда дойдёт до дела, не обойдётся без сюрпризов. Астлантида на них горазда — в этом Красс успел убедиться на собственном опыте. Но в теории план заслуживал одобрения.

Фаза ноль — запуск в атмосферу Острова Цапель армады беспилотников. Разведчики, корректировщики, боевые ударные модули — под прикрытием камуфляжного поля, невидимые для астлан, они должны будут опуститься в нижние слои стратосферы и занять исходные позиции. Задачи: уточнение и распределение первоочередных целей — объекты ПВО, центры связи, командные пункты, скопления техники, аэродромы… Передача окончательных координат целей в бортовые компьютеры ударных модулей. После чего настанет время фазы один: уничтожение зафиксированных объектов, а также всех астланских спутников и станций на орбите.

Потери среди туземцев? Лес рубят, щепки летят. По расчётам лигачей, потери намечались в пределах разумного. Такими можно и пренебречь. В трюмах кораблей, металлическими борзыми на силовых сворках, замерли ряды беспилотников. Ждали команду «ату его!», что в переводе с охотничьего на общепонятный значит «взять!»…

— …пять минут до начала фазы ноль.

— Есть пять минут до начала фазы ноль!

— Господин военный трибун! Господин…

— Что у вас?

Морщины собрали лоб Красса в тугую гармошку. На скулах заиграли желваки. Срочный вызов, волнение, звенящее в голосе штандарт-вексиллярия Папирия — всё ясно говорило о проблемах, явившихся незваными гостями.

— Связь! Гипер!

— Что — связь? Докладывайте по существу.

— Есть по существу! Гиперсвязь заработала! Есть устойчивый контакт со штабом ВКС Лиги на Тишри! И с нашим Генеральным штабом на Октуберане! И ещё…

Красс не был бы Крассом, если бы при этом известии дрогнул хоть бровью. Он и не дрогнул. Вечная мрачность военного трибуна никуда не делась. Коснувшись сенсора на пульте, Красс активировал рамку.

— Кто сейчас на связи?

— Начальник штаба ВКС Лиги маршал Шарион!

— Переключить на меня.

— Есть переключить!

Из дюжины голосфер на Красса, затаив дыхание, смотрели командиры подразделений. Все хорошо знали, что творится с настройками гиперсвязи на таких расстояниях. Рамка мигнула, налилась искрящейся синевой. В ней проступило бесстрастное лицо гематра. Так от теплого дыхания возникает «окошко» на стекле, заиндевевшем от мороза. Изображение едва заметно подергивалось, придавая лицу начальника штаба нервозность, которой не было, и мимику, которой быть не могло. Казалось, хитроумный Лючано Борготта уже разработал экспериментальную модель контактного псевдоимперсонатора и вживил чип за ухо маршалу Шариону.

— Аве, маршал!

— Шолом, военный трибун.

— Докладываю: до начала фазы ноль операции «Умиротворение» осталось… — Красс скосил взгляд на таймер. — Три минуты одиннадцать секунд.

— Техника и личный состав?

— В полной боевой готовности. Все действия проводятся в точном соответствии с утвержденным графиком. Серьёзных сбоев и происшествий нет.

— Действуйте, — маршал отключился.

Десять секунд в командной рубке «Бешеного» висела благоговейная тишина. Наконец Красс встряхнулся, повел затёкшими плечами и обернулся к офицерам в голосферах.

— Итак, господа, гиперсвязь налажена. Уверен, вы все понимаете, что это означает. Мы больше не за пределами Ойкумены. Кровь — отныне и навеки часть Ойкумены. Можно сказать, провинция.

Он помолчал, давая всем осознать историчность момента, и закончил:

— Господа, я не верю в приметы. Но сейчас особый случай. Надеюсь, это хороший знак.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОСТРОВ ЦАПЕЛЬ

Глава четвертая. С игристым наперевес

I

Наливное яблочко планеты каталось по черному блюдечку. В сказке так катаются от желания увидеть дальние края. В жизни, если ты не яблоко, а человек, так катаются от боли. Пурпурную кожицу испещрили сотни миниатюрных золотистых язвочек. Казалось, в яблоко вгрызается армада мушек, терзаемых неутолимым голодом.

Первая волна беспилотников вошла в атмосферу Острова Цапель.

Десятки сфер мерцали и перемигивались в командной рубке крейсера «Миротворец», флагмана группировки ВКС Лиги. Координаторы, накрытые конфидент-полем, по-рыбьи разевали рты, беззвучно шевелили губами. Руки их порхали стаей воробьев, делая стремительные и точные пассы. Из одной сферы слышался голос, механический настолько, что он мог принадлежать лишь человеку:

— Вход первой волны точно по графику. Потери техники от атмосферных аномалий — четыре процента. Боевые потери — ноль. Три процента аппаратов — сбои программного обеспечения. Два с половиной процента — отказ камуфляжного поля. Стабильность каналов связи — в пределах расчётной нормы. Средний коэффициент вынужденного дублирования — две целых, семь десятых.

Голос умолк. Центральный координатор — гематрийский капитан-лейтенант — ожидал распоряжений командующего. Но контр-адмирал Ван дер Вейден слыл молчуном. По уверениям генштабистов Ларгитаса, во младенчестве он смущал мать тем, что категорически отказывался плакать. К чему болтать попусту? Операция развивается по плану. Потери — в пределах прогнозируемых. Все инструкции по отзыву и замене вышедших из строя беспилотников и перераспределению целей разработаны заранее. Дист-операторы действуют слаженно, четко, не нуждаясь в указаниях начальства.

Вмешиваться контр-адмирал считал лишним.

Зонды-разведчики и боевые модули миновали верхний слой облаков, достигнув нижних слоев стратосферы. В слепящей пене «камуфляжа», незримые для астлан, они тормозили маневровыми, меняли траектории, рассредоточивались и выходили в заданные квадраты, зависая над намеченными целями. Уточненные координаты потоками цифр стекались в бортовые компьютеры кораблей, зависших на дальних орбитах. Обратно они возвращались скупыми пакетами подтверждений и последних корректировок.

— До завершения фазы ноль и перехода к фазе один — две минуты тридцать секунд. Все цели подтверждены. Сохранение скрытности выдвижения — 100 %. Изменения уровня готовности сил противника не зафиксированы…

Краткая пауза. И вдруг, с прежней бесстрастностью:

— Огневой контакт с противником на объекте C-01.

— Уточните!

— Повторяю: огневой контакт на объекте C-01.

— Наши потери?

— Один боевой модуль вышел из строя.

В перечне целей буквой «C» обозначались космодромы. На планете их было четыре. Великий Космос, целых четыре космодрома! — «великолепная четверка», как без устали шутил младший командный состав. Пожалуй, вышедшим из строя модулем тоже командовал кто-то с отменным чувством юмора.

Изображение с зонда-разведчика возникло в сфере раньше, чем контр-адмирал успел отдать распоряжение. Координатор свое дело знал. Взлётное поле, уходя к горизонту, напоминало исполинский ледяной каток. Лиловая глазурь термостойкого покрытия, лимонно-жёлтые линии разметки… Картину портили громоздкие станины стартовых комплексов с решетчатыми фермами, уродливыми механизмами и примитивной автоматикой. Скрученные пучки силовых кабелей — толстых, черных, лоснящихся — напоминали змей, свившихся в любовном экстазе. На трех станинах возвышались угловатые остроносые короба с непропорционально широкими хвостовыми стабилизаторами — орбитальные ракеты-носители. К ним лепились утлые гробики кораблей. Ещё четыре станины пустовали. В сотне метров от последней чадила и искрила искореженная груда металлопласта — останки боевого модуля.

Который, по идее, был скрыт от астлан «камуфляжем».

Из-за края глазури в небо неслись пунктиры убийственных трасс — огонь вели три зенитные батареи. Миг, и на изображение наложилась светящаяся схема, показывая расположение беспилотников, зависших над космодромом. Трассы упирались точнёхонько в два снижающихся модуля, тщетно силясь пробиться через защитные поля.

Рыжий лисий хвост наискось мазнул по сфере. На месте ближнего модуля вспух багрово-чёрный клубок. Схема в этом месте вспыхнула красным, замерцала — и сквозь мерцание, означавшее сбой защиты, прорвалась гроздь кумулятивных снарядов, куроча броню, вгрызаясь в биоэлектронные потроха машины. Мигнув, «камуфляж» отключился. Полыхнул второй взрыв; дымя и разваливаясь в воздухе, модуль рухнул на фермы старткомплекса.

К чести контр-адмирала, Ван дер Вейден не колебался ни секунды. Ларгитасец, по части хладнокровия он не мог тягаться с гематрами. Но когда командующий отдавал приказ, голос его не дрогнул ни на йоту. С чего бы? Противник сбил пару машин? Что это меняет в стратегии высадки?!

— Приказываю немедленно перейти к фазе один.

— Есть перейти к фазе один!

Надо же, удивился Ван дер Вейден. Кординатор исхитрился обозначить в конце фразы восклицательный знак, что для уроженца Элула равнялось подвигу. Похоже, капитан-лейтенант прошел разнообразную подготовку, включая армейский набор интонаций.

— Поразить заданные цели. Всем боевым модулям — огонь!

Без команды операторов модули не ответят на огонь зениток: так и будут висеть в воздухе раздражающими мишенями. За оставшиеся две минуты с космодрома успеют передать сигнал тревоги, и преимущество неожиданности ухнет коту под хвост. Не то чтобы это имело принципиальное значение… Но опыт подсказывал Ван дер Вейдену: ответный удар в данной ситуации — оптимальное решение.

Втайне контр-адмирал был даже рад. Он служил в ВКС Лиги двенадцать лет и усвоил по самые гланды: бюрократам из Совета проще откусить себе яйца, чем атаковать первыми. В особенности когда есть шанс, что факт агрессии будет предан огласке. А такой шанс, господа хорошие, есть всегда. Хочешь принудить упрямца к миру, а достаточный повод ускользает? — устрой провокацию. Пусть объект умиротворения первым полезет на рожон, пусть он, дикарь кровожадный, выглядит агрессором в глазах возмущенной общественности. С этого момента ты — сама оправданность и целесообразность, и белое перо в заднице. Да, Ван дер Вейден имел на руках письменный приказ Совета, дающий контр-адмиралу чертову уйму полномочий. Да, адмиральскую фуражку этот документ в случае разбирательств прикрывал лучше, чем слой термосила. И фуражку, и голову, которая фуражку носила, знаете ли, с большим достоинством. Но все-таки кирпичики очень удачно сложились в штабелёк: астлане открыли огонь первыми — и это было зафиксировано аппаратурой слежения.

Теперь живём. Теперь любите нас грязненькими.

Контр-адмирал усмехнулся. Он не сомневался: чрезвычайным и полномочным, в гроб их через кабину, лигачам из Совета понравятся его выводы. Политика! Фаг её заешь…

— Снять «камуфляж» с кораблей группировки.

— Есть снять «камуфляж»!

— Уничтожить все орбитальные объекты противника.

— Есть уничтожить…

С удовлетворением ребенка, любующегося новогодней иллюминацией, Ван дер Вейден смотрел, как в космосе, тут и там, вспыхивают россыпи плазменных «солнышек». К счастью, пилотируемые объекты на орбите Астлантиды в данный момент отсутствовали. Меньше жертв — лучше имидж. А если подать гуманизм под нужным соусом, да с мочёной брусничкой, то это уже не имидж, а репутация. На планете без потерь не обойтись… «Без потерь со стороны местных, — поправил себя командующий. — Ничего, сведем к разумному минимуму. Тут мы с госпожой политикой в одном окопе…» Родной матери Ван дер Вейден не признался бы, что в последние годы стал плохо понимать, кто он: солдафон, дипломат или хитровыгнутый монстр, сшитый из обоих уродов сразу.

«Солнышки» выцвели, поблекли, погасли.

— Орбитальное пространство зачищено полностью.

— Принято. В дальнейшем докладывать только о внештатных ситуациях.

— Есть докладывать…

— И о завершении этапных фаз операции!

— Есть…

Не дослушав, Ван дер Вейден вернул в сферу изображение объекта C-01. Как там идут дела? Дела шли бодрым маршем, в ногу, радуя военный глаз. Пелена жирной копоти заволокла небеса, день обернулся поздними сумерками. Ближайший стартовый комплекс превратился в вулкан. Ввысь на сотню метров взлетели горящие обломки; гигантский факел ударил в зенит — это взорвались топливные баки ракеты-носителя. Соседний комплекс оплывал сугробом под лучами летнего солнца; из блестящего горба металла, расплавившегося быстрей, чем мороженое в июльский зной, сиротливо торчал, медленно заваливаясь набок, кусок раскаленной докрасна фермы. Горело взлетное поле, уступало жару термостойкое покрытие, растекаясь фиолетовыми лужицами. Из трех батарей лишь одна продолжала вести огонь. Жить ей осталось считаные секунды: залпы плазматоров и тяжелых излучателей методично накрывали объект за объектом, превращая космодром со всеми его сооружениями и защитной периферией в полыхающие руины.

На взлетном поле, в стороне от гибнущих старт-комплексов, разверзся широкий черный провал — дыра в преисподнюю. Великий Космос! Контр-адмирал Ван дер Вейден порадовался, что еще способен удивляться, а значит, молод душой. Он точно знал: вооружение ударных модулей неспособно проломить в покрытии такую дырищу. Да и не было у модулей дурацкой задачи дырявить взлетное поле…

Из провала, усиливая сходство с дверью в ад, вырвались клубы дыма и языки пламени. Клювом птенца, взламывающего скорлупу, выметнулся острый металлический нос — и наружу, быстро набирая разгон, поползла блестящая граненая конструкция. Вместо птенца рождался карандаш исполина: сам дьявол решил взять происходящее на заметку.

— На объекте C-01 зафиксирован старт космического корабля.

— Вижу.

«Корабль пилотируемый, — отметил контр-адмирал. — Что ж, парни, вам не повезло. На орбите висит табличка „Астланам вход воспрещен!“ и большой амбарный замок. А иначе зачем бы мне лупить по космодромам?»

— Уничтожить.

— Есть — уничтожить!

Словно услышав приказ Ван дер Вейдена и вознамерясь ему помешать, в голосфере зашевелилась поверхность планеты. За границами взлетного поля дрогнули и раскрылись, обнажая сверкающее нутро, земляные бутоны — холмики, поросшие щетиной жухлой травы. Окутываясь дымом, взрываясь смерчами пыли, они извергали из себя убийственные плевки ракет. Одна за другой ракеты, словно гвозди под молотком умелого плотника, вколачивались в защиту модулей — сбивая прицел, ослепляя, не позволяя сделать точный выстрел по стартующему кораблю. Карандаш восходил на небо, зажат в пальцах из огня. Его очертания в сфере плыли и искажались, словно у птицы, окунувшейся в полуденное марево. Изображение выцвело, поблекло, мигнуло… Исчезло, возникло снова, размазавшись на дюжину фантомов — будь системы видеонаблюдения способны напиться вдрабадан, эффект выглядел бы именно так.

— Корабль противника ставит массированные помехи во всех диапазонах. Природа помех неясна. Точное наведение невозможно…

Огненные пальцы сомкнулись, превратились в узкий фонарный столб. Размытый силуэт прянул ввысь, пронзил облака. Земля под ним расцвела сияющими шарами плазменных взрывов. Когда они угасли, на месте «бутонов» дымились оплавленные по краям воронки — выжженные змеиные гнезда.

— Докладываю: объект C-01 полностью уничтожен. Глубокое сканирование не обнаружило под поверхностью других кораблей противника. Стартовавший корабль выходит в верхние слои стратосферы. Возможное вооружение: ракета с ядерной или термоядерной боеголовкой. Приблизительный расчетный курс… Вероятность…

Прорвались, улыбнулся командующий. Люблю героев.

— Всем кораблям первой линии: боевая готовность номер один, — контр-адмирал сверился с расчетным курсом астлан. — Координатор, прямую линию с фрегатом «Махаратха».

— Фрегат «Махаратха» на связи.

— Каперанг Бхимасена?

Ван дер Вейден не стал ждать, пока капитан «Махаратхи» отрапортует. Зря, что ли, Бхимасена, старый лис, еще на этапе планирования операции мечтал о таком раскладе?

— Герои на подходе. Сделайте мне красиво, каперанг. Я на вас рассчитываю.

II

Сигнал тревоги застал полковника Нопалцина в офицерской столовой. «Не успели!» — единственная мысль билась в голове полковника, словно камень в калебасе, когда он живым снарядом несся по коридору в центральный пост космодрома. Казалось, еще чуть-чуть, и полковник взлетит, выйдет на орбиту без корабля и скафандра, в одном мундире с орденскими ромбами. На столе сиротливо остался стоять поднос с любимым лакомством Нопалцина: жарким из мяса зеленой игуаны, в бобовой подливе с перцем.

— На нас идут семь неопознанных объектов. На запросы не отвечают. Высота одиннадцать пятьсот, скорость четыре триста, азимут шесть-три-одиннадцать, — не оборачиваясь, доложил дежурный. — Расчетное время подлета…

Наметанный взгляд Нопалцина скользнул по экранам радаров.

— Засечек нет! — хрипло выдохнул полковник.

На миг он почувствовал облегчение: ложная тревога!

— Обычные радары их не берут. Спасибо этой штуке… — дежурный подвинулся, освобождая полковнику место рядом с собой. По трапециевидному экрану с двойной координатной сеткой ползла компания размытых кровавых клякс: четыре крупных, жирных твари и три гадины поменьше. Экспериментальная система слежения «Уецкэйотль», установку которой закончили неделю назад, себя оправдала полностью.

«Не успели!» — в последний раз стукнул камень о калебас. Заткнись, велел паникеру Нопалцин. «Тлапетлантли» не прошел финальную предстартовую диагностику? Демон Тзитзимитль сожри всех диагностов! Экипаж всё десять раз перепроверил: системы в норме, баки носителя заправлены топливом под завязку…

— Связь с командованием!

— Связи нет, господин полковник.

— Срочно! Мне нужно разрешение на взлет!

— Связи нет.

Каждая секунда была на вес золота. Нет, значит, нет.

— Предстартовая готовность «Тлапетлантли» — пять минут! Запуск всех систем — немедленно!

— Господин полковник, это трибунал…

— Трибунал? Да я расцелую судей, если вернусь! Я встану к стенке, распевая «Крошку Чу»! Хотите, чтобы они сожгли «Тлапетлантли» на старте?!

— Вы думаете…

— Я уверен!

Лицо дежурного отвердело. Встав, он поклонился Нопалцину:

— Счастлив был служить с вами.

— Я тоже. Дай мне эти пять минут, лейтенант. Задержи их. Они считают себя невидимками? Разочаруй их, бей на опережение. Тогда у меня будет шанс.

— Я понял, господин полковник.

Щелкнув переключателем, лейтенант забубнил в микрофон:

— Дежурный вызывает начальника ПВО космодрома. Повторяю…

Уже выскакивая в коридор, Нопалцин активировал «тревожный браслет» на запястье. Сигнал экстренного сбора ушел к членам экипажа. Контрольное время до точки сбора — шлюз-тамбура номер один — три минуты. Успеют, куда они денутся…

Он бежал, как в последний раз.

Капитан Кипактли влетел в шлюз-тамбур за семнадцать секунд до контрольного срока. На ходу, бранясь хуже грузчика, капитан застегивал полетный комбинезон. Щеки Кипактли пылали бешеным румянцем. «Еще и ругается, — с восторгом отметил Нопалцин. Под ребром кололо сапожницкое шило. — Вот это дыхалка…»

— Экипаж, слушай меня! К космодрому приближаются летательные аппараты противника. Связи с командованием нет. Как старший по званию, я принял командование на себя. У нас две минуты, чтобы занять места в корабле и загерметизироваться перед стартом. Вопросы?

— Боевая задача?

Майор Чимолли и глазом не моргнул. Экстренный вылет? Под огнем превосходящих сил противника? Да ну, пустяки. Вы бы схлестнулись со старухой Чимолли — узнали бы, почем фунт лиха…

— Выйти на орбиту, обнаружить группировку сил вторжения и произвести ракетный пуск на поражение. Задача ясна?

— Так точно!

Шансов нет, хотел сказать Нопалцин. Ноль целых, ноль десятых. Ни на взлет, ни на выстрел. Возвращение? Полковник всегда был честен со своими людьми. Он стоял и молчал, и читал несказанное на лицах экипажа. Кипактли и Чимолли улыбались. Придуркам, намеревающимся жить вечно, не место в Космических войсках. Сверху ахнуло, сквозь многометровую толщу бетона и стали долетел низкий гул. Стены тамбура завибрировали — мелко, противно, как зубоврачебное сверло.

— Они атакуют космодром. За мной!

И, откинув защитную крышку, Нопалцин всей ладонью ударил по кнопке открытия шлюз-тамбура. Тяжелые створки из вольфрамового сплава с шипением поползли в стороны.

— Бегом!

Он первым протиснулся между створками, не дав им разойтись до конца, и, гулко грохоча магнитными ботинками по соединительному мостику, ринулся к кораблю. В шахте выла сирена, багровыми сполохами мигали лампы сигнализации. От натужного гудения компрессоров пневмоприводов закладывало уши. Внизу, в сумрачной глубине, хвостовую часть носителя окутывали облака пара. «Жидкий азот, — поправил себя Нопалцин, поднимая рычаг запорного механизма. — Сброс излишков из систем охлаждения». Крышка мягко отошла в сторону; дыша друг другу в затылок, трое космонавтов нырнули в люк. Капитан Кипактли, забравшийся последним, с усилием опустил рычаг, задвинул фиксатор; бросил взгляд на датчик герметичности.

— Порядок. Герметизация есть.

— По местам! Пристегнуться. Предстартовая готовность — тридцать секунд.

— Есть предстартовая тридцать, — откликнулся в шлемофонах голос дежурного.

— Обстановка на поле?

— Ведем бой. Стартовые комплексы, ангары и две батареи ПВО уничтожены. У нас остался последний резерв — двенадцать гнезд СРК по периметру. Задействуем их, когда вы будете взлетать.

И после звенящей паузы:

— Удачи, полковник.

— Удачи, лейтенант.

— Предстартовая готовность десять. Даю обратный отсчет. Девять… восемь…

На пульте один за другим загорались мягким светом ряды клавиш. Теплилось под потолком созвездие индикаторов: жизнеобеспечение, заряд аккумуляторов, топливо, маршевые и маневровые…

— …два…

Щелкнул тумблер — Нопалцин переключился на внутреннее управление системами корабля при отходе ферм.

— …один… ноль!

— Поехали!

«Оглянись! — никому и никогда полковник не молился так истово, как сегодня, врываясь в небеса верхом на бешеном коне, взывал к Мишкоатлю Копьерукому. Словно в детстве, когда, пав ниц перед статуей бога звёзд и войны, выпрашивал благословения на военную карьеру, он бормотал запекшимися губами: — Оглянись! Дай ударить, Белый Змей Облаков! А там хоть что…»

III

— …Прорвались, командир! — всхлипнул Кипактли.

В целом, он хорошо переносил перегрузки. Но голосовые связки в такие моменты не слушались капитана, и речь делалась похожей на плач.

— Идем по расчетной траектории, — без напряжения доложил майор Чимолли, тот еще битюг. — До выхода на низкую орбиту — семь минут двадцать секунд. Генератор помех включен на полную мощность.

— Уровень заряда в аккумуляторах?

— Восемьдесят семь процентов. При работе на форсаже хватит на двадцать одну минуту.

— Держать полную мощность. По выходу на орбиту включить систему обнаружения «Икстелолотль» и приступить к поиску кораблей противника.

— Есть, командир!

Семь минут четырехкратной тяжести — ерунда. У Нопалцина это был девятый выход на орбиту. Привык. Семь минут бездействия — вот что нужно перетерпеть, стиснув зубы. Сейчас полетом целиком и полностью управляла автоматика. От экипажа требовался разве что контроль систем, да и тот — чистая формальность. Если что-то пойдет не так, если патрон, как говаривал отец Нопалцина, профессиональный снайпер-диверсант, перекосит — об этом возвестят тревожный зуммер, мигание аварийных индикаторов и сообщение на центральном дисплее.

«Тлапетлантли» был уникален. Эксперимент, первый и единственный боевой корабль, он вобрал в себя последние достижения астланских технологий — и кое-что, позаимствованное учеными у пришельцев. Усиленный корпус с новейшим жаропрочным покрытием. Полуторная — в сравнении с предшественником — мощность двигателей. Двойной запас хода. Лучевая пушка «Ксиухкоатль». Мультидиапазонный генератор помех — полковник был уверен: именно он спас «Тлапетлантли» при взлете, не позволив чужакам захватить корабль в прицел. Система обнаружения «Икстелолотль» — младшая сестра «Уецкэйотля», установленного на космодроме. И, конечно же, «Миквицтли-9» — ракета орбитального базирования с разделяющимися термоядерными боеголовками.

Дитя-монстр, которого «Тлапетлантли» нёс в своем чреве.

У Нопалцина было всё, что мог предоставить Остров Цапель; всё, кроме надежды. Полковник боялся, что выбрал свой запас удачи, взлетев с горящего космодрома. Если их не собьют, если они выйдут на орбиту; если засекут противника и произведут запуск… Слишком много «если» для благоволения Белого Змея Облаков! И даже при таком невероятном фарте самое большее, на что мог рассчитывать Нопалцин — это участь комара, успевшего куснуть десантника на марш-броске, прежде чем попасть под небрежный удар ладони.

Да, боеголовок у «Миквицтли» девять. Да, при прямом попадании они уничтожат даже инопланетного колосса. Удалось же это экипажу «Тонатуйоха-3» — из обычной баллистической пушки! Но пришельцы — солдаты, как и сам Нопалцин. Преступно считать их глупее себя. На месте чужаков, обладая столь совершенным оружием, полковник просто расстрелял бы боеголовки с безопасного расстояния — и «Тлапетлантли» за компанию. Лучевой залп, и вместо единственного боевого корабля Острова Цапель, вершины астланских технологий, поплывут в космосе, медленно остывая, облака ионизированного газа.

— …отделение второй ступени…

— …выходим на орбиту.

Гул двигателей резко смолк. Тяжесть исчезла рывком, как всегда. Невесомость; тишина. Словно люди оказались в открытом космосе без скафандров, но волей богов остались живы. Черный снег бездны за иллюминатором, колючие искры-звезды…

— Приступить к поиску…

— Командир, есть засечки!

«Икстелолотль» не понадобился. Обычный радар выдавал десятки засечек — корабли противника отключили маскирующее поле. В камуфляже больше не было необходимости: вторжение началось! Генератор помех работал на полную мощность. Видят ли их пришельцы? Возможно, как раз в эту секунду «Тлапетлантли» захватывают прицелы орудий, перед которыми вся военная мощь Астлантиды — меч из пластика, щит из картона…

— Даю координаты главной цели: 27-43-15400.

— Координаты введены.

— Даю координаты сопутствующих целей…

— К приему готов.

— Цель номер два… цель номер три…

— Координаты введены.

Почему они не стреляют? Не двигаются с места? Не предпринимают ответных действий?! Ждут? Чего? Сейчас они дождутся…

— Захват целей.

— Есть захват целей.

— Коды запуска.

— Введены.

— Синхрон после счета «три»…

— Есть синхрон…

— …два… три… Пуск!

«Тлапетлантли» едва ощутимо качнуло. С подвыванием сервомоторов, неслышным в рубке, раскрылось брюхо корабля. Вытолкнутая пневмоприводами из материнской утробы, гигантская акула «Миквицтли-9» поплыла во тьму космоса, отдаляясь от корабля. А потом из маршевых сопел ударили факелы ослепительно-белого пламени, и ракета ринулась вперед, набирая крейсерскую скорость.

Противник по-прежнему не стрелял.

— Время до цели? — Нопалцин вытер ладонью вспотевший лоб.

— Шесть минут сорок пять секунд.

Все, подумал Нопалцин. Я сделал все, что мог. Теперь — курорт, отпуск, обзор достопримечательностей. Термоядерные взрывы, многократно усиленные неадекватной реакцией континуума — и ответный убийственный залп. Полковник позволил себе маленькую толику надежды. В конце концов, он славно потрудился, прежде чем лечь на этом пляже с биноклем в руках. Пусть боеголовки сработают первыми!

Он очень хотел это увидеть.

— Две минуты до цели…

Ну же!

— Одна минута до цели…

Засечки на экране радара дрогнули. Брызнули в стороны, прочь от светлячка астланской ракеты. Слишком быстро! Полковник бросил взгляд на колонку параметров, ползущую по краю дисплея, и скрипнул зубами. Корабли пришельцев с места развили такую скорость, какую ракете не набрать даже на пи́ке форсажного разгона.

— Принудительный отстрел боеголовок!

Он понимал: бесполезно. Но ничего не делать было выше его сил.

— Есть принудительный…

И через пять секунд, долгих, как пять веков:

— Отстрел не произведен. Ракета на команду не реагирует.

— Повтор!

Время тянулось, горчило. Не время — жевательная смола с хиной.

— Отстрел не произведен. Сигнал не проходит.

— Причина?

— Причина неизвестна. Мы не можем передать команду ракете.

Светлячок «Миквицтли» тускнел на экране. Ракета уходила в бездны космоса, потеряв цели, ослепшая и оглохшая.

— Курс на объект номер один. Координаты: 31-09-16100. Полная крейсерская скорость.

— Ввожу курс…

— Лучевую пушку к бою!

— Есть пушку к бою!

Майор успел ввести координаты, а капитан — активировать боевой пульт, когда рядом с «Тлапетлантли» из темноты материализовалась, тускло блестя, туша вражеского звездолета.

— Огонь!

Если верно то, что говорил консультант из ЦЭКИ на экспресс-курсе по огневым контактам в космосе, сейчас оба корабля исчезнут в плазменной вспышке. По крайней мере, хоть кого-то удастся забрать с собой. Повинуясь рукоятке разворота, ствол лучевой пушки описал дугу, и Кипактли без колебаний вдавил гашетку до упора. Полковник знал: в космическом вакууме когерентный луч невидим. И все же он подсознательно ожидал какого-нибудь эффекта, прежде чем милионноградусная вспышка испарит металл и плоть.

Ничего не произошло.

За миг до выстрела неуклюжий на вид противник плавно скользнул «вниз», под днище «Тлапетлантли», уходя в мёртвую зону. Пушка сработала штатно, но луч пронзил пустоту. Со стороны днища послышался лязг, «Тлапетлантли» тряхнуло.

— Принудительная стыковка, — оскалился Нопалцин. — Взяли на абордаж, как древний парусник.

— Живьем берут, — кивнул Чимолли.

Не сговариваясь, все трое впервые пожалели, что космонавтам не положено личного оружия. В кого стрелять в маленьком орбитальном корабле? Друг в друга? Уставы пишутся кровью, но устав Космических войск Астлантиды, похоже, никогда не будет написан. Скоро писать его станет не для кого, а главное, некому.

Навалилась тяжесть, невозможная в открытом космосе. Искусственная гравитация на Острове Цапель оставалась фантастикой даже для самых смелых физиков-теоретиков. «На что я надеялся? — задохнулся полковник. — Они обогнали нас на сотни, на тысячи лет! Какой тебе шанс, придурок…»

Сила тяжести была такой же, как на земле. Полковник начал отстегиваться. Он деловито осматривал рубку в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать в рукопашной. Ящик с инструментом! Там должен быть гаечный ключ. И длинная отвертка. Это смешно только поначалу, когда представляешь свою клоунаду, а потом, когда отвертка входит под ребро, становится несмешно…

Рядом, бормоча проклятия, отстегивались майор с капитаном.

Тонкий, как игла, рубиновый луч прорезал пол рубки. Едва не задев ноги майора Чимолли, луч мышью побежал по полу, описывая замкнутую кривую. Кусок металла тяжко ухнул вниз, в технический отсек. Послышался гулкий удар. Секунда, и из проема, рдеющего по краям раскаленным металлом, выпрыгнул чужак — чистый тебе демон Тзитзимитль из «табакерки с сюрпризом». На госте не было ни скафандра, ни шлема — только облегающий комбинезон, красно-желтый с серебристыми вставками, украшенный множеством карманов и клапанов. В едва заметном мареве, которое окружало чужака, одетого клоуном, плясали голубые искры.

На бедре — закрытая кобура с пистолетом.

В правой руке…

«Живыми? — полковник судорожно сглотнул. Добраться до отвертки он так и не успел. — На кой мы им сдались, живыми-то?» В руке клоун сжимал темно-зеленый цилиндр. Горловина, сужаясь к концу, оканчивалась черной нашлепкой взрывателя с предохранительной сеткой и металлическим кольцом.

Ручная граната.

Стоило прятаться под маскполем, брать «Тлапетлантли» на абордаж, проникать внутрь — чтобы покончить с экипажем таким варварским способом? Не проще ли было расстрелять корабль Нопалцина с безопасного расстояния? Полковник едва не расхохотался. Хорошо, логика чужаков извращена. Тебе-то какая забота, офицер? Из дыры в полу возник второй клоун; за ним — третий. Что они делают? Решили погибнуть вместе с астланами? Или для них взрыв безопасен?! Чужак с гранатой ухмылялся во всю пасть. Издевался, тянул резину, гад, вместо того, чтобы честно дернуть за кольцо. Броситься на него? Попытаться завладеть гранатой?

А смысл?!

Клоун шагнул к Нопалцину:

— Ну давать ты, коллега!

Улыбка его стала еще шире, хотя это казалось невозможным. Слова мало соответствовали движениям губ. «Переводчик? — подумал Нопалцин, отступая. — Скрытое устройство?»

— Молодец есть!

От избытка чувств клоун свободной рукой хлопнул Нопалцина по плечу. Двое других сунулись к Чимолли и Кипактли: руки крутить? вязать? Нет, обниматься!

— Здорово наш модули «глаз отвести»!

— Уважать!

— Все воин братья!

— За братство воин!

Клоун дернул кольцо гранаты. Вот и все, понял Нопалцин. Сейчас «Тлапетлантли» превратится в братскую могилу…

Из горлышка «гранаты» ударила струя шипучей пены.

— Бокал! Бокал давать!

Откуда-то взялись шесть бокалов. В них плеснуло игристое вино, стреляя колкими пузырьками. Граната оказалась бутылкой. Полковника ввела в заблуждение форма изделия — на Острове Цапель не делали бутылок «солярной» формы. Только боеприпасы!

— За встреча!

— За дружба воин!

— За братство!

— До дна!

Вино щипало язык. Вкус был непривычным. Нопалцин не назвал бы его неприятным. Скорее — странным. На Острове Цапель не росло похожих фруктов. О чем он думает?! Какая ерунда… Или это чужое вино так на него действует? Клоуны расположились на полу рубки, вынудив астлан присесть рядом. Тыкали кулаками в грудь, в бока, жали руки, ухмылялись, болтали без умолку. Взорвалась пеной вторая бутылка.

— Вы взяли нас в плен? — выдавил полковник.

— Зачем плен? Гости есть вы!

— На наш корабль лететь!

— Все показать мы вам!

— Банкет гулять!

— Банкет?

— Да! Не воевать хотеть!

— Помогать!

— Корабль сохранить!

— В музей ставить, да!

«В музей», — горько вздохнул полковник. Колючее вино шибануло в нос. Выпитое, усталость, пережитое потрясение — все слилось в оглушающий коктейль. Перед глазами роились блестящие мушки. Полковник тряхнул головой. Мушек поубавилось, но до конца рой не исчез. «Они хлопают нас по плечам. Восторгаются. Зовут на банкет… Взрослый дядя зашел в песочницу. Малыш бросился на дядю с игрушечным мечом. Дядя умилился: „Какой храбрый мальчик! Молодец!“ И вручил герою конфету. От чистого сердца…»

Хотелось застрелиться.

* * *

— Отлично!

Ван дер Вейден был скуп на похвалу, но сейчас он готов был расцеловать даже стаю тыловых крыс, принеси крысы такие новости. Контр-адмирал не мог оторвать взгляда от интегральной записи, снятой с микро-камер абордажной команды. В демонстрационной сфере десантники «Махаратхи» пили «Шарма́ Мускат Роже» с астланскими космонавтами, провозглашая тост за тостом.

Каперанг Бхимасена отличался редкой исполнительностью. Просили сделать красиво? Получите и распишитесь. Сам Бхимасена в эту минуту расписывался в платежной ведомости, зачисляя на свой банковский счет кругленькую сумму от «Шарма́ Блие» за рекламу их продукции. Как для Бхимасены, гипер заработал очень вовремя.

— Просто замечательно. Минимум монтажа, и можно отправлять в штаб-квартиру Совета. Уверен, им понравится. Сандерсон, займитесь.

IV

Когда разверзлись небеса, в специализированном кабинете, расположенном на третьем этаже 107-й школы — бывшей 8-й, на окраине Козтика — шел урок начальной военной подготовки. Иолотли сидел за предпоследней партой у окна. Военрук, майор в отставке по прозвищу Равняйсь, как раз завершал показ неполной разборки-сборки малокалиберной винтовки ТИК-12. С масляным щелчком он вставил затвор на место и зафиксировал. Передернув, отвел назад «стебель», демонстрируя пустой патронник. Коробка патронов, отблескивающих золотистой латунью, с темно-серыми головками пуль, лежала у учителя под рукой. Он уже потянулся к коробке, чтобы продемонстрировать заряжание-разряжание, и тут с небом случился малоприятный казус.

За окном полыхнуло так, словно из-за гаражей воинской части № 108, расположенной метрах в трехстах от школы, вдруг вынырнуло солнце. «Там что-то взорвалось!» — Иолотли сунулся к окну. Осыпаясь с облаков, будто новогодняя канитель, вниз падали молнии. Нет, не молнии — слепящие, ровные как ниточки лучи вперемешку с мохнатыми сгустками огня. Гаражи, и казармы, и ангары с БТРами — их было хорошо видно из окна кабинета — весело горели. А небесное пламя все рушилось и рушилось на землю. Словно там, встав в полный рост на сизой туче, грозный бог огня Шиутекутли гневался на нерадивых армейцев…

— Отойти от окон! Быстро! — рявкнул военрук.

В прокуренном, хриплом голосе майора прорезалась внезапная сила. Иолотли подчинился раньше, чем успел что-либо сообразить.

— Класс, слушай меня! Сейчас мы спокойно и организованно покидаем здание. Действуем по плану пожарной эвакуации. Спускаемся по ближней лестнице, выходим через главный вход. Идем быстро, ворон не ловим, но и не бежим. Никакой паники. Всем ясно? Первый ряд — на выход!

Когда к двери потянулись ученики со второго ряда, снаружи грохнуло так, что просто ужас. Здание школы подпрыгнуло, будто жаба, дребезжа старыми перекрытиями. Зазвенели разбитые стекла, осколки брызнули на пол. Иолотли и сам не понял, как оказался под партой. «Склад боеприпасов, — запоздало сообразил он. — Ох и рвануло…»

— Третий ряд — на выход!

«Пришельцы! Про них и по телеку, и по радио долдонят. Вторжение! Сейчас Равняйсь погонит нас в бомбоубежище. Всю войну там и просидим, как горох в стручке…»

Беззвучно хихикая, Иолотли остался под партой. Куда все, туда и я, дисциплина, встать в строй — это было не для него. Классный час? Ага, как же! Только его и видели; в киношке показывали «Бойцов Космоса». Классное кино — не классный час. Ну, влетело. В первый раз, что ли? Иолотли привык. За драку с Матлалом ему тоже влетело. И за петарду в кабинете физики, и за игуану на школьной дискотеке…

— Все вышли?

Иолотли затаил дыхание. Пауза. Скрип половиц. Быстрые шаги — дальше, тише… За окном опять рвануло. Иолотли обождал еще пару секунд и выбрался из-под парты. Выглянул в окно: рама скалилась клыками осколков. Не порезаться бы! Военчасть накрыла туча черного, жирного дыма — как от горящей смолы. В брюхе тучи мелькали оранжевые сполохи пламени. Огненный ливень с небес утих, лишь вспышки, редкие и короткие, время от времени прицельно били по каким-то невидимым из-за дыма объектам.

В «Бойцах Космоса» горело круче. В кино пришельцы сразу после бомбардировки высадили десант. Значит, скоро и тут объявятся. В фильме Тлотль Румли подобрал автомат убитого солдата — и такого жару этим уродам задал! Первого завалил из засады, а потом из его лучевой пушки…

Иолотли окинул взглядом опустевший класс. На столе военрука скучала забытая винтовка. Рядом лежала полная коробка патронов — пятьдесят штук. Вот растяпа! А еще майор; правда, в отставке… «Мелкашка», конечно, не автомат. Зато из ТИКа Иолотли уже стрелял. Три раза, в школьном тире. Сдал норматив на «отлично»: шестьдесят пять из семидесяти! Тут главное, по-тихому завалить первого, как Тлотль Румли. Добраться до лучевой пушки… Школьный чердак! В школе Иолотли знал все входы-выходы. И обзор с чердака — зашибись! Самое то для засады. Главное, чтоб никто из учителей не засек раньше времени. Погонят в бомбоубежище, винтовку отберут…

С осторожностью мышкующего лиса Иолотли выглянул в приоткрытую дверь. В коридоре было пусто. Вдоль стен гулял ветер, на досках пола, натертых воском до глянцевого блеска, блестели россыпи стекла. Отлично! С винтовкой в одной руке и коробкой патронов в другой Иолотли выскользнул из кабинета, нырнул за угол, вихрем взлетел вверх по лестнице. Откуда-то тянуло дымом и гарью. Наверное, от горящей части — через выбитые окна принесло.

Чердачную площадку перегораживала решетка. Замок на ней был — одно название. Его открывали все, кому не лень: ключом от квартиры, гвоздем, отверткой, разогнутой скрепкой. Сгрузив оружие у решетки, Иолотли достал перочинный ножик. Десять секунд — и замок сдался. Пыльные сумерки чердака. Косая полоса света из слухового окна. Распахнуть створки. Выглянуть. Улица; ближние дома — старые, двухэтажные. Пылает военчасть. Огороды вдали сменяются полями. Убегает к горизонту серо-желтая лента шоссе.

Все как на ладони.

Десант пришельцев запаздывал. Иолотли подтащил к окну пару старых ящиков и продавленное кресло. Когда пацаны курили на чердаке, кресло каждый стремился занять первым. Сейчас конкурентов не было. Иолотли расположился с комфортом, как настоящий снайпер на позиции. Зарядил винтовку, положил ее на ящик слева от себя; коробку с патронами — на ящик справа. Проверил, легко ли дотянуться до оружия, как делал это Тлотль Румли, карауля уродов.

Порядок.

Еще бы оптический прицел! Хотя бы бинокль…

Сильнее потянуло гарью. Иолотли вгляделся в чердачный сумрак. Под низкими сводами клубилась не пыль, как он решил вначале. Дым. Откуда столько? Неужели школа горит? Вот зараза! Менять такую хорошую позицию?

Снаружи, нарастая, послышался басовитый гул. Иолотли выглянул в окно: менять позицию было поздно. С неба спускалось десятка полтора летающих тарелок. Больше всего Иолотли поразили их обтекаемые «солярные» обводы. Ничего подобного он не видел даже в кино. Ни винтов, ни реактивных струй — без видимой причины тарелки плыли по воздуху, снижаясь. Воздух вокруг них дрожал, как над разогретым асфальтом в летний день.

Антигравитация!

Тарелка поменьше приземлилась напротив школы, на пустыре между сапожной мастерской дяди Цильцина и нотариальной конторой. Иолотли схватил винтовку. Прикинул расстояние — метров сто пятьдесят — выставил прицельную планку и крепко, как учили, прижал приклад к плечу. Сердце заполошно бухало в груди, в животе ворочался, подтаивая, снежный ком. Ладони вспотели, Иолотли по очереди вытер их о рубашку, стараясь успокоить дыхание.

Опустился трап-аппарель, в борту тарелки открылся темный проем. Из него вереницей потекли десантники в камуфляжных комбезах и шлемах, с лучевыми — а какими еще?! — пушками наперевес. Вот такая нам и нужна! Главное, дождаться, чтобы один урод откололся от остальных.

Снизу, от входа в школу, неслись крики. Иолотли слышал их давно, просто не сразу обратил внимание.

— Выводите, выводите их скорее!

— Осторожно!

— Пожарную! Вызовите пожарную!

— Не могу дозвониться! Связи нет!

— Назад! Кому я сказал!

— Отошли! Все отошли…

В лицо пахнуло уже не гарью — крепким жаром, едким дымом. Иолотли заперхал, мазнул ладонью по слезящимся глазам. Проморгавшись, он увидел, как к школе бегут трусцой четверо вражеских десантников. На вид они были совсем как люди. Но это были не люди: пришельцы. Захватчики. Враги.

А под школой — люди. Свои. И оружие — только у него одного.

Иолотли прильнул к прицелу, старательно совместил мушку с прорезью. Поймал в прицел ближайшего урода. Затаил дыхание, едва не зашелся в кашле, но сдержался — и плавно, как учил Равняйсь, надавил на спуск. Кажется, пришелец слегка дернулся. По груди его рассыпался веер блекло-голубых искр. Иолотли был уверен, что не промахнулся. Или все-таки?.. Прицел! Враги близко, а он забыл перевести планку! Он лихорадочно передернул затвор, выбрасывая пустую гильзу, вставил новый патрон. Пальцы дрожали, когда Иолотли передвинул планку на пятьдесят метров и снова прильнул к винтовке. Пришельцы, считай, добрались до мертвой зоны, следовало поторопиться.

Иолотли выстрелил.

Урод однозначно вздрогнул. Взгляд его уперся в чердачное окно. Иолотли отшатнулся: засекли? Сейчас как шарахнет из лучевика! Урод медлил — может, все-таки не заметил? — и Иолотли, пригибаясь, чтобы не засветиться по-глупому, перезарядил винтовку. Пули не ранили врагов. Броня? Надо стрелять в голову, как в фильме про оживших мертвецов. Пришельцы — не мертвецы; у них шлемы…

Мысли путались. В горле застрял колючий ёж. В клубах дыма, заполнившего чердак, мелькнули охристые сполохи пламени. Ничего, успеем. Лестница рядом. Завалим хоть кого-нибудь, и ноги в руки…

— Вниз скорей! — громыхнул снизу жутковатый, искаженный мощным усилением голос. — В дом-здание пожар! Вниз! Стрелять не будет мы!

Ага, как же! Так Иолотли и поверил. Вскинув винтовку, он отшвырнул ногой кресло и распрямился. Макушка со всего маху въехала в ребро балки; Иолотли зашипел разъяренным котом и забыл про боль, потому что напротив него — рукой подать! — в воздухе висела открытая платформа. Низенький урод сидел за пультом управления, а урод высоченный, подавшись к борту, смотрел прямо на Иолотли.

— Спускаться! — махнул рукой чужак.

И улыбнулся сквозь прозрачный щиток шлема.

— Умри-и-и! — отчаянно взвизгнул Иолотли.

Выстрел прозвучал жалко и нелепо. Иолотли целился в лицо уроду; он не сомневался, что попал, но умирать пришелец и не думал. Он лишь нахмурил брови, да еще погрозил Иолотли пальцем — точь-в-точь как завуч Ночехуатль.

— Глупый есть ты? Лезть сюда скорей!

Иолотли бросился к чердачной двери. Навстречу дохнуло таким пеклом, что он попятился. Путь к отступлению был отрезан. Бегом, подумал Иолотли. Прорвусь. Ноги не слушались. Ноги знали, что их обгорелые кости не добегут и до второго этажа. Сзади, перекрыв свет, льющийся из окна, мелькнула страшная тень. В уши ударил звон стекол, треск рам, отрываемых с мясом. Забыв обо всем, Иолотли метнулся в дым и гарь, споткнулся, упал, рассадив локоть. Руки-клещи ухватили его поперек туловища, вознесли над захламленным, горячим полом. Иолотли не сопротивлялся, обмякнув в хватке пришельца. Силы кончились, будто патроны. Он проиграл. У него была винтовка и отличная позиция. Он ничего не смог.

Ничего.

Горло рвалось от надсадного кашля. Было унизительно содрогаться всем телом, словно девчонка-плакса, в надежной хватке пришельца. Но Иолотли не мог с собой совладать: он наглотался дыма. Перед глазами мелькнуло небо. Могучим прыжком урод взлетел в воздух, придерживая Иолотли, и ловчей акробата приземлился на платформу. Кивнул напарнику: летим, мол. Платформа заложила вираж; у Иолотли аж дух захватило — он никогда не летал даже на самолете!

К сожалению, полет оказался недолгим. Платформа мягко приземлилась перед главным входом в школу, и пришелец с рук на руки сдал Иолотли… военруку! Равняйсь торчал здесь — живой и здоровый. И учитель труда, и географичка, и завуч Ночехуатль, и весь их класс, и куча малышни… Иолотли растерянно огляделся. Он искал и не находил убитых. Ну хотя бы раненых! — нет, лишь над парочкой чумазых от сажи старшеклассников, усаженных рядком, хлопотали двое уродов и школьная медсестра Теуикуи.

Под веками поселился жгучий зуд. Мир расплылся в кляксу. Иолотли потер глаза кулаком и глянул в сторону воинской части. Там дымились оплавленные руины. Не уцелела ни одна постройка. Даже забор с колючей проволокой исчез напрочь.

Так выжигают осиные гнезда.

Слезы высохли. Иолотли скрипнул зубами и отвернулся.

* * *

…На записи бравый десантник ВКС Лиги с мальчишкой-тузиком на руках лихо прыгал с крыши горящего здания на платформу. Отличный материал! На заднем плане чадили развалины уничтоженного объекта. Это лишнее. Капитан Сандерсон изменил ракурс, и развалины пропали из кадра.

Так гораздо лучше.

Контрапункт. Н'доли Шанвури, дочь Папы Лусэро (на днях)

Помнится, я хотел умереть на манеже, во время представления. Я был молод, энергичен и если думал о смерти, то оценивал ее в категориях прекрасного. Оркестр играет марш, звенит медь труб, я сползаю в опилки, под копыта коню, друзья закрывают меня от публики — и клоуны, верные друзья-клоуны, отвлекают зрителя остроумными репризами, пока униформа тащит мой бездыханный труп за кулисы.

От таких мыслей мне становилось хорошо. Я жёг жизнь, что называется, с двух концов, и завершение виделось мне в бравурных тонах.

Я не заметил, когда стал думать иначе. Мысли о смерти начали раздражать. Марш смолк, гримасы клоунов сделались предметом профессионального сравнения. Умереть если и хотелось, то дома, в глубокой старости, в кресле, с ногами, укрытыми шерстяным пледом. Стаканчик бренди, скрипучая веранда; вид на закат.

Не скажу, что от таких мыслей мне становилось хорошо — скорее, уютно. Так засыпаешь под шум дождя.

Сейчас я стар. Я вообще не хочу умирать. Ни в опилках, под марш, ни в кресле, со стаканчиком в руке. Какой вариант ни предложи — да хоть генералом Ойкуменой в бою с помидорами-убийцами! — я, пожалуй, откажусь. Этот отказ будет самой смешной выходкой в моей клоунской, в моей потешной жизни.

Кто бы ни пришел за мной, он зааплодирует.

(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

— Ваш пропуск, биби?

— Как всегда, Ангола…

С улыбкой, характерной скорее для возбужденного подростка, чем для мужчины с седыми висками, охранник протянул ручной сканер к Н'доли. Если быть точным, к груди Н'доли, отчетливо выделявшейся под тонкой блузкой. Пропуск, пластиковая «таблетка» с чипом, лежал в кармашке, но охранник не торопился. Он начал движение снизу, оттуда, где грудь поддерживали чашки бюстгальтера — и, причмокивая, медленно вел сканер вплотную к телу дочери Папы Лусэро, словно любовник, исследующий губами вожделенную плоть. Даже когда тихий зуммер уведомил, что с пропуском все в порядке, охранник остановился не сразу.

— Ты доволен, Ангола?

— В лучшем виде, биби!

Это была их обычная игра. Н'доли уже не помнила, как все началось. Ангола пошутил, не удержавшись на грани приличий? Она поддержала шутку, будучи в хорошем настроении? В любом случае, игра доставляла обоим одинаковое удовольствие. Сходить к психоаналитику? Пусть докопается до глубин, вскроет детские комплексы…

— Тихого дежурства, Ангола!

— Великих открытий, биби!

Не торопясь, Н'доли зашагала по аллее к главному корпусу. Центр «Грядущее», куда входил и филиал института межрасовой генетики, располагался в тихом парке. Часть зданий была памятниками архитектуры: ажурный кирпич, бледно-желтый и красный, стрельчатые окна, входные двери из черного дерева. Раньше Н'доли любила здесь гулять, если выпадала свободная минутка. Сейчас…

Ее все раздражало. Это началось еще в звездолете: приходилось сдерживаться, следить за собой, чтобы не нахамить стюарду без видимой причины. Н'доли надеялась, что раздражение исчезнет, едва ее нога ступит на землю Китты, но родина не принесла успокоения. За время отсутствия молодой вудуни кто-то злой и мстительный украл у Китты сердце, превратив родину в бессмысленный камень, несущийся в пространстве. А может, сердце украли у Н'доли, и мужчины — обычные виновники таких краж — были тут ни при чем.

«Это коллант. Это ломка после выхода в большое тело…»

Путешествовать в железной лоханке после того, как ходила по космосу пешком? Ну хорошо, верхом — Н'доли не знала, почему под шелухой видела себя всадницей. Есть, пить, испражняться, словом, вспомнить, что ты — заложница физиологии? Неужели Папа испытывает такое же чувство, из антиса становясь слепым карликом?!

По возвращении с Тишри, выбрав свободное время, Н'доли дважды посещала отца. В первый раз Папа был никакой, гнил на скамеечке под забором, но потом к отцу заехал полковник, вернее, военный трибун Тумидус, и Папа воспрял. Избил старшую маму, расколотил вдребезги любимый сервиз мамы средней, сделал с мамой младшей такое, что она до сих пор счастливо стонет во сне — и удрал к соседям, где заснул в будке цепного барбоса Куруруми. Свято блюдя законы гостеприимства, барбос никого к Папе не подпускал, рычал даже на хозяина, живого бога, и скалил клыки в неприятной ухмылке. Сейчас Папа сидел в «обезьяннике», обыгрывая дежурных полисменов в «шиш-хош», а мамы, соседи и Куруруми писали заявления, отказываясь от всех мыслимых и немыслимых претензий.

Н'доли ловила себя на мысли, что ей хочется того же. Выйти за рамки, пускай всего лишь за рамки социальных норм. Жалкое подобие выхода из тела малого в большое, иллюзия, стакан безалкогольного пива в руках запойного пьяницы, но все-таки… Трибун Тумидус говорил, что это пройдет. Стабилизируется, мутирует в привычку. Врал, наверняка врал, хитрый рабовладелец, успокаивал новенькую дуру…

— Доброе утро, солнце мое!

— Майомберо Зикимо? Рада вас видеть…

— А уж я как рад! — орангутан всплеснул руками, густо заросшими рыжим волосом. — Каждый ваш отъезд, солнце мое, я воспринимаю, как мировую катастрофу. Каждый приезд…

— Как мировую катастрофу, — подсказала Н'доли.

Она ждала, что Зикимо обидится, как минимум, изобразит обиду. И огорчилась, когда ожидания не сбылись.

— В определенной степени, — согласился орангутан. — Вы на кафедру?

— Нет. Меня ждет Умсла.

— Это судьба, — Зикимо смахнул пылинку с белоснежного рукава. — Меня тоже ждет Умсла. Мы войдем к нему, солнце мое, плечом к плечу. Как герои в пещеру дракона…

— Вынуждена вас разочаровать, коллега. Я войду первой, потому что вы, как истинный джентльмен, пропустите даму вперед. И, как истинный джентльмен, обождете в приемной, пока я не оставлю кабинет. У нас с координатором Умслой предполагается разговор с глазу на глаз.

— Пустяки, — странным голосом, так не похожим на его обычную скороговорку, откликнулся Зикимо. — Предлагаю компромисс, солнце мое. Я зажмурюсь, чтобы не мешать интимному «с глазу на глаз», и войду, держась за вашу юбку. Это придаст мне отваги. А там уж пусть дракон решает, жрать нас вместе или порознь…

Удивлена и тоном, и словами, Н'доли повернулась к орангутану. Майомберо Зикимо жевал нижнюю губу — так, словно в жизни не едал ничего слаще. В остальном он был спокоен: впервые за все те разы, когда Зикимо встречался с дочерью Папы Лусэро наедине, без посторонних, орангутан не увещевал, не давал советы и не взывал к осторожности.

От этого спокойствия веяло льдистым холодком.

— Солнце, — повторила Н'доли. Как коллантарий, она была вправе ждать от Зикимо взрыва эмоций, и сейчас была разочарована. Оставалось верить, что намек на космические похождения объекта страсти вернет орангутану в белом халате хоть часть его обычной заботливости. — Вы в курсе, что солнце Астлантиды — сердце? Я сперва не могла поверить…

Зикимо рассеянно отмахнулся:

— Да хоть печень…

— Печень?

— В последней стадии цирроза, солнце мое…

Нет, сегодня он был сам не свой.

* * *

— Вы беседовали с госпожой Руф. О чём?

«Позвольте спросить» — мысленно добавила Н'доли. Пауза длилась, и вудуни добавила обязательное для вежливых людей: «Здравствуйте…» Умсла молчал, глядя на Н'доли исподлобья. Дочь Папы Лусэро переставила «Здравствуйте…» в начало вопроса, заданного координатором, а «Позвольте спросить» — в конец. Ничего не изменилось: Умсла молчал, требуя ответа. В молчании — невозможное дело! — отчетливо слышался звон металла; если угодно, кандалов. Стало ясно, что никаких дополнений к сказанному не прозвучит. В напряженной позе координатора даже слепой прочел бы категорический отказ желать здоровья, а уж тем более спрашивать позволения.

Умсла не просил — приказывал.

— Я дважды беседовала с госпожой Руф.

Без приглашения Н'доли прошла вперед, цокая каблучками, и уселась в кресло, стоящее напротив стола Умслы. За спиной вудуни топтался смущенный Зикимо, чье присутствие уже ничего не меняло. Да хоть хор певчих кастратов! Умсла позволил себе больше, чем следовало, не стесняясь в средствах; теперь настала очередь Н'доли.

— Мы встречались в ресторане на Китте, до моего отлета в Кровь. Затем мы виделись на Тишри, в баре космодрома Бен-Цанах. Вы что, следите за мной? Тогда почему бы вам не подслушать наш разговор, записать его — и избавить меня от прямого хамства?

Она ждала, что координатор отвергнет упрек в слежке. Станет извиняться, громоздить одно объяснение на другое; короче, вернется к привычной роли зануды. В конце концов, она сама записалась к Умсле на прием, искренне собираясь передать координатору слова Юлии Руф. Она летела на Китту, сто раз прокручивая в мозгу беседу с этой язвой, как Н'доли окрестила помпилианку, обсасывала каждое слово, будто леденец, делала сокрушительные выводы, перетряхивая истины, как залежавшееся белье, и проклинала себя за детскую наивность…

Унылый верблюд за столом кивнул без малейшего оттенка сожаления. Да, следили, читалось в кивке. И что? Кивнув еще раз, словно общался с умственно неполноценной, Умсла объяснился совсем не так, как предполагала Н'доли:

— «У дядюшки Марция» запрещено вести несанкционированную запись.

— А санкционированную?

— К сожалению, тоже. Аналогично в барах Бен-Цанаха. Там такие «бормотуны», что не проломишься. Повторяю вопрос: о чем вы говорили с госпожой Руф? Она спрашивала о ваших исследованиях?

— О наших исследованиях, — поправил Зикимо. — О наших, солнце мое.

Орангутан шагнул к стене и опустился на свободный стул. Зикимо разительно отличался от того человека, которого Н'доли себе вообразила, стоя к орангутану спиной. Бес его дери, от влюбленного майомберо не осталось и следа! Смущение, какое испытывает мирный служитель науки, став свидетелем конфликта близких людей, оказалось фикцией, плодом фантазии оскорбленной женщины.

— Хорошо, — Умсла вздохнул. Брови его встали домиком, тройная складка кожи подперла конек крыши. Чувствовалось, что отступление далось координатору большой кровью. — Начнем иначе. Чем вы занимаетесь, биби Шанвури?

— Это прелюдия к увольнению?

— Ни в малейшей степени. Я имею в виду вашу научную работу…

— Вакциной, — отрезала Н'доли. — Я работаю над вакциной, и вы это прекрасно знаете.

— Цель вакцинации?

— Возможность противостоять клейму помпилианцев. Иммунитет к рабству. Сопротивление на физиологическом и психическом уровнях. Я имею в виду сопротивление успешное, выше стандартного порога. Этим занимались и до меня…

— Занимались, — вмешался Зикимо. — В частности, ваш покорный слуга. Вы умница, солнце мое. Когда разработки единоразовой вакцинации зашли в тупик, это вы предложили курс прививок с коррекцией Лоа объекта…

— С модификацией.

— Извините, с модификацией. Я помню ваш доклад по динамике изменения Лоа помпилианцев: от цивильного гражданина к военному, от военного — к обученному службе в корсете, от корсетника — к коллантарию. От максимума силы клейма к минимуму; от мощи подавления к тонкости взаимодействий. Насколько я помню, вы предлагали встречную модификацию Лоа вудунов: от минимального сопротивления к максимальному…

Брови Н'доли поползли на лоб. Впору было поверить, что дочь Папы Лусэро передразнивает координатора.

— Вудунов? — изумилась она. — Почему только вудунов? Мои разработки предполагают модификацию любого жителя Ойкумены, от брамайна до варвара. Вы что, хотите сказать…

— Не отвлекайтесь, — велел Умсла. — Проблемы галактического альтруизма, равно как долг истинного патриота расы Вудун, мы обсудим позже. Мы признательны вам, биби Шанвури. И за превосходные разработки, и за личный героизм. Изучение Лоа помпилианцев, что называется, на живом материале, добыча имперской военной вакцины с риском для жизни, прямые контакты особого рода…

Пощечина не слишком изменила внешность Умслы. Уныние возвелось в степень, на гладко выбритой щеке остался слабый отпечаток пятерни. Хвала темной коже, след исчез быстрее, чем возник.

— Это лишнее, — поморщился координатор. — Хотите воды?

— Чтоб ты сдох, паскуда…

— Ваш отец выразился бы крепче. И бил Папа не в пример вашему… Удивлены? Напрасно. Я не всю жизнь просидел в мягких креслах. Присаживайтесь, биби Шанвури, в ногах правды нет. Или вы хотите ударить меня еще разок? Бейте, не стесняйтесь. Времени у нас много, хватит и на побои, и на мирные переговоры. Напомнить вам, что я — ваше непосредственное начальство? Это значит, что я готов подставить лицо под вашу ручку, если оплеуха даст ощутимый результат. Итак, мы определили цель ваших научных изысканий. Теперь другой вопрос: как вы полагаете, чем занимается Юлия Руф? И чем она занималась раньше, до того, как утратила расовый статус?

Монолог Умслы выдавал координатора с головой: координатор обиделся больше, чем хотел показать.

— Вела светскую жизнь, — мрачно отрезала Н'доли.

К ней возвращалась ясность мышления. Вспомнились слова Юлии, произнесенные в ресторане: «Через голову начальства — это значит, минуя Умслу, обратиться к его шефу в планбезе. Полагаю, вы еще не чиф-вождь Департамента планетарной безопасности Китты? Если да, то я сильно рисковала…» Н'доли и раньше осознавала, что книжных червей не назначают координаторами закрытых проектов, но комический вид Умслы, его занудность бюрократа и болезненное пристрастие к регламенту превращали знание в абстракцию.

— В определенной степени, — подтвердил Зикимо. Глаза орангутана влажно блестели. Зикимо был огорчен случившимся рукоприкладством куда больше Умслы. — Дочь имперского наместника обязана выходить в свет. А с такой внешностью, как у Юлии… Но в свободное от балов время госпожа Руф руководила специальными лабораториями.

Н'доли устало прикрыла глаза:

— Я в курсе. Доктор социостратегии… Тот же пост, что и у вас, баас Умсла?

— Выше, — уточнил Зикимо. Если бы у Н'доли оставались силы, орангутан удостоился бы и своей пощечины. — И результаты, не в обиду будь сказано, ощутимей. Вы слышали, солнце мое, как лидер-антиса расы Вехден превратили в робота? Авантюрный боевик, мечта продюсера! Доказать ничего не удалось, но все знают, что это работа госпожи Руф…

В космос, подумала Н'доли. Сейчас же в космос. Из кресла, снося крышу здания, сжигая «Грядущее» дотла, к долбаной матери. Туда, где нет Умслы — удава в маскарадном костюме верблюда, где не ждет тебя Зикимо — собакоголовый орангутан, нонсенс, не существующий в природе, зато хорошо известный цивилизованному миру. Великий Н'куйя, почему я не антис? Почему не природный антис?!

— Я работала над вакциной, — сказала она в мертвой тишине. — Я разрабатывала щит против клейма. Против рабства! Для этого я согласилась измазаться в грязи с ног до головы. Проклятье! Замените грязь на дерьмо, и я соглашусь во второй раз! Назовите меня шлюхой, беспринципной стервой; впишите это в мой паспорт, красной строкой! Но знать, что моя вакцина — лишь предлог для создания недопомпилианца… Я не представляла, что есть грязь хуже грязи — и дерьмо вонючей дерьма.

* * *

Умсла взял графин, налил себе воды и опустошил стакан залпом. Разговор складывался неприятным образом, а в таких случаях координатор всегда хотел пить.

— Грязь? — переспросил он дребезжащим голосом. Лицо координатора цветом напоминало холодный пепел. — Дерьмо? Лучше бы вы ударили меня во второй раз, биби Шанвури. Ненавижу женские истерики… Хотите воды? Ну, как хотите. Значит, недопомпилианец вам не нравится. А мне нравится! Я сплю и вижу, как идея коллантов освободится от этой сучьей зависимости! Как коллективный антис выйдет в космос без участия выблядков Великой Помпилии!

— Спокойно, — предостерег Зикимо. — Вы увлеклись, баас Умсла.

— Да срать я на нее хотел! — Умсла ткнул в Н'доли пальцем, чтобы у орангутана не осталось сомнений, на кого именно хотел срать координатор. — Сучка моральная! Раздвинула ноги во имя науки, и думает, что орден заслужила! У меня этих орденов — хоть на брюки вешай! Я шестой год раздвигаю ноги! Я раком встану, лишь бы поднять коллант без помпилианцев!

Н'доли слышала от отца, как смертельно опасны верблюды-самцы во время гона, опасны и неуправляемы. Папа говорил, что разъяренный верблюд хватает человека зубами за голову, опрокидывает на землю, бьет ногами, давит всей массой. Пена изо рта, оглушительный рев… Вудуни и не предполагала, что станет свидетельницей верблюжьей ярости — в тиши звукоизолированного кабинета.

В бешенстве Умслы было что-то сексуальное.

— Это военный проект, дура! — ревел координатор, нависая над столом. Глаза Умслы налились кровью, изо рта брызгала слюна. — Это безопасность расы! Колланты должны патрулировать наши планеты! Должны защищать корабли! Не трассы, а корабли! Защищать от абордажников твоей драгоценной Помпилии…

Н'доли аж задохнулась от такой обиды.

— Колланты должны участвовать в войнах! В боевых действиях против рабовладельцев! Если антисы отказываются воевать, мы обязаны поставить в строй коллантариев! А как их поставишь, если коллант скреплен помпилианцем? Как?!

— Никак, — согласилась Н'доли. Она плохо понимала, что движет ей сейчас: злорадство или сочувствие. — Вот и Юлия Руф просила вам передать: никак, и не пытайтесь. Кстати, мужские истерики мне нравятся еще меньше, чем вам женские…

— Что она сказала? — прохрипел Умсла.

И Н'доли заговорила. Сухо, сжато, перемежая слова Юлии собственными выводами. Душа выгорела: пепел — лицо координатора, пепел — честь и совесть, мечты и надежды. Все громоздилось кучками золы, рассыпа́лось, летело по ветру: истерики, ссоры, хамелеонство Зикимо… Я посмотрела в зеркало, думала Н'доли, не прекращая рассказа. Моя одержимость — отражение одержимости Умслы; если я полагала, что все средства хороши, с чего бы ему быть чистоплюем? На войне, как на войне…

Умсла слушал, не перебивая. Сбоку, вертясь на стуле, громко вздыхал Зикимо. Оба мужчины, судя по их поведению, чувствовали себя гораздо хуже, чем раньше, в сладкий час скандалов. Стоило Н'доли уступить, оставить сопротивление, не чинясь, ответить на заданный вопрос — и она выиграла приз, который вряд ли смогла бы назвать по имени.

— Это провал, — сказал Умсла, когда вудуни замолчала. — Я пишу рапорт о закрытии проекта.

— Ерунда, — возразил Зикимо.

— Не спорь со мной. Даже если вакцинация и перестройка Лоа позволит нам выйти за рамки единичных прорывов, если мы поставим добровольцев на конвейер… Им никогда не пройти службу в армии Помпилии.

— В частях первого эшелона, — напомнила Н'доли.

— В частях первого эшелона, — обреченно повторил Умсла. — Корсет — не для них. А значит, такие колланты будут гибнуть. Хорошо, они взлетят. Ведь взлетел же коллант Степана Оселкова? Но в критической ситуации, при первой опасности, реальной или мнимой… Чш-ш-ш! — он руками изобразил нечто, рассыпающееся на части. — И трупы в космосе. Тема закрыта, я пишу рапорт.

Он встал:

— Благодарю вас, биби Шанвури. Вы спасли много жизней. Если у вас будет такая возможность, передайте мою благодарность госпоже Руф. Без её инициативы мы попусту губили бы наших людей…

Н'доли осталась сидеть.

— А вам не любопытно, — спросила вудуни, — почему Юлия решила остановить ваши эксперименты? Из гуманности? Не верю. На её месте я бы…

— Не любопытно, — вместо координатора ответил Зикимо.

Он без перерыва закатывал левый рукав своего халата выше локтя. Завершив процесс, Зикимо начинал откатывать рукав обратно. Пальцы орангутана работали, как манипуляторы кибер-хирурга: точность, ритм, аккуратность. Лишь по жилке, бьющейся под глазом, можно было определить, что Зикимо нервничает.

— Ничуть не любопытно, солнце мое. Как раз тут все понятно. У нас хорошая разведка, нам шепчут в оба уха. Мы в курсе, что лаборатории госпожи Руф начали разработку методик, следуя которым любой помпилианец сможет стать коллантарием. Понимаете? Любой желающий! Вакцинация, солдатская и офицерская. Краткие курсы службы в корсете; привлечение армейских специалистов… В самом скором времени власти Помпилии объявят о новой политике в отношении коллантариев. Возвращение блудных сыновей мутирует в призыв сыновей любимых. В мобилизацию! Или я ничего не смыслю в имперцах… Теперь, когда красотка Юлия опрокинула наш карточный домик, стало ясно, откуда дует ветер.

— Коллантарии обезрабливаются, — буркнул Умсла. — И Помпилия это проглотит?

— Проглотит? Да она добавки попросит, твоя Помпилия! Империя примет обезрабленных добровольцев-коллантариев, как родных. Как почётных граждан, героев, решившихся на святой подвиг ради Отечества! Новые времена, солнце мое! Главное, захватить лидерство в создании коллантов. Получить золотую акцию: без нас Ойкумене не обойтись! Если раньше они думали: «В колланте, конечно, наши, но ведь обезрабленные…», то сейчас вся мощь пропаганды вызолотит новый лозунг: «В колланте обезрабленные, зато наши!» Мир меняется, баас Умсла, надо приспосабливаться…

— Надо приспосабливаться, — уныло повторил Умсла, возвращаясь к привычному облику. И повернулся к Н'доли: — Вы отлично поработали, биби Шанвури. Желаете отпуск? В бухгалтерии уже предупреждены насчет отпускных и премиальных.

Н'доли закинула ногу за ногу:

— Отпуск? Ни в коем случае.

— Почему? Вы не устали?

— Мир меняется, — улыбнулась дочь Папы Лусэро. — Надо приспосабливаться.

Странное дело: несмотря на разницу в возрасте и происхождении, сейчас Н'доли была копией Юлии Руф. Орангутан Зикимо хотел сказать своему солнцу об этом, даже раскрыл рот, но в последний момент передумал.

Глава пятая. Качели

I

Изэль раскладывала пасьянс.

Камеры слежения располагались так, что Марку, стоящему в коридоре, за запертой дверью, не были видны разложенные карты. Только спина Изэли, затянутая в тоненькую блузку из темно-синего шелка, да медленные движения рук, да колода ещё не снятых карт, рубашками кверху. Сойдется, подумал Марк. Или нет? «Для тебя это важно?» — спросил чей-то голос с офицерскими интонациями. Да, согласился Марк. Он не знал, почему для него имеет значение: сойдется у Изели пасьянс или рассыплется бессистемным набором мастей. Хотелось загадать желание. Скажем, если пасьянс сойдется, Марка отправят на фронт. Ту границу, что проходила через Остров Цапель, обер-центурион Кнут полагал фронтом. И женщина, чью спину он видел на обзорнике, была единственной помехой, не позволявшей Марку оставить Тишри.

Там, далеко, Ойкумена билась с Астлантидой за Астлантиду.

Здесь же…

День за днем, прежде чем встретиться с Изэлью лицом к лицу, он сидел в кабинете доктора Лепида и просматривал архивные записи: астланка ест, астланка спит, астланка моется, астланка учит унилингву или гуляет в парке. Поначалу Марк стеснялся. Казалось, он, согнувшись в три погибели, подглядывает за женщиной в замочную скважину. Это занятие будило низменные рефлексы, где стыд мешался с тёмным, извращенным удовольствием. Марк вертелся, отворачивался, краснел и сам не заметил, как привык. Он завидовал доктору: Лепид в самые интимные моменты оставался равнодушен — не человек, а широкоугольный объектив. Его вопросы были точны и остры, будто скальпель хирурга. Поведение Лепида граничило с отношением либурнария к ботве, а может, доктор изначально воспринимал Изэль, как подопытного кролика, отсекая всё личное.

Бунт на корабле — яростная попытка отказаться от совместного просмотра — вызвала сперва недоумение доктора, а потом такой оглушительный хохот, что Марк зарекся вступать с Лепидом в этические споры.

— Вот, — однажды сказал доктор Лепид, задержав Марка возле двери, ведущей в новые апартаменты Изэли. — Тут включаются обзорники. Столовая, гостиная, спальня. Ванная, туалет. Прежде чем войти к нашей дражайшей цапельке, посмотрите одним глазком, что она делает. Весела ли, грустна; короче, в каком настроении. И не надо есть меня взглядом! Желаете морализаторствовать? — возьмите пива, придите ко мне в нерабочее время и чешите язык сколько влезет. А сейчас слушайтесь опытного расчленителя. Женщина — инструмент тонкий, ранимый. Прежде чем играть, надо подготовиться. Размять пальчики…

На следующий день, кроя себя на все корки, Марк включил обзорник. Изэль читала книгу. Для нее специально изготовили комплект бумажных книг с картинками и минимумом текста. Лицо астланки выражало задумчивость и скуку. Марк понял, что не ошибся, когда пригласил Изэль на прогулку в город и увидел, как просияла астланка.

Позже он сверялся с обзорником всякий раз, чувствуя, как на смену неловкости приходит новое, более чем странное чувство. Так, наверное, живут супруги после многих лет брака: ничего не стесняясь, ничего не пряча. Правда, этот брак напоминал игру в одни ворота.

Телепат, вспомнил Марк. Эксперт.

Он тоже говорил про замочную скважину.

Телепатов пригласили по настоянию госпожи Зеро. Еще до прилета Марка на Тишри, когда пленники-мужчины захлебывались эйфорией, было принято решение начать сканирование мозга астлан с целью получения информации. Идея, вначале сулившая массу преимуществ, едва не закончилась трагедией. Спустя три минуты от начала сканирования — ровно три минуты во всех трех случаях, сказочное совпадение! — телепаты стали кричать. Врачи, слышавшие их крики, поседели. Двое лаборантов упали в обморок. Так воет человек, привязанный к столбу, вокруг которого разожгли костер. В госпитале телепаты замолчали, как по команде, свернулись в позе зародыша, сунули в рот большой палец и замерли без движения. Ночь прошла наихудшим образом. К утру бедняг удалось привести в сознание, но на вопрос «Что случилось?» они отвечали мелкой дрожью и скрежетом зубовным.

Через неделю, восстановив душевное равновесие, телепаты рассказали, что горели. Солнце, твердили они в один голос. Вершина пирамиды и солнце над головой. У каждого ментала, прошедшего спецподготовку, имелось под шелухой персональное укромное местечко, иными словами, операционная, куда он вываливался во время работы. Но привычный алгоритм дал сбой. Пирамида, солнце. Хоть наизнанку вывернись: солнце, пирамида. Поначалу — ничего, просто жарко. Любые попытки удрать с пирамиды в другие области мозга терпели крах. Стараясь разорвать блокаду, полностью поглощены собственными усилиями, телепаты не заметили, что солнце опускается прямо на них. Ниже, еще ниже! Зной превратился в ад. Вспыхнула одежда, тело, разум. Разорвать контакт не получалось, языки огня вязали по рукам и ногам, обугливая иллюзорную плоть до кости. Связь оборвалась сама: солнце, как ком жёваной бумаги, пущенный из рогатки, ринулось в зенит, отпуская свои жертвы, и до угасающего сознания телепатов донеслась удивительная эмоция: разочарование. Впору было поверить, что пленники, чей мозг подвергся сканированию, ужасно страдают, потому что не сгорели до конца.

Эксперимент хотели повторить. Нашлись добровольцы, согласные рискнуть. Но госпожа Зеро категорически запретила копаться у астлан в мозгах без особого на то дозволения. По прилету Марка старуха заставила молодого человека трижды пересказать ей историю гибели декуриона Жгуна. В подробностях, не упуская ничего. Слушала, кусая губы; вертела стилус в тонких, неприятно подвижных пальцах.

— Хорошо, — наконец сказал она. — Клеймить нельзя. Сканировать тоже нельзя. Добровольцы — идиоты. Они не понимают, что будет только хуже. Попробуем с Изэлью, у нее нет эйфории…

— Попробуем, — согласился Марк.

Старуха прищурилась:

— Думаешь, получится?

— Почему нет? Важно, чтобы Изэль ничего не знала о сканировании. Телепат должен быть предельно осторожен. Если Изэль почувствует момент насилия, начнет сопротивляться, потерпит поражение…

— Что тогда?

— Ее рассудок может воспринять это как плен. Честный плен, которого она была лишена на Астлантиде. А мы уже знаем, к чему приводит фактор плена у астлан. Повторяю: максимальная осторожность. У вас есть телепат такого класса, чтобы превратиться в невидимку?

— У нас нет, — старуха ухмыльнулась. — Есть на Ларгитасе. Клод Лешуа, эксперт высшей категории. Максимальная глубина проникновения в сознание объекта. Завтра мы встречаем его в Бен-Цанахе…

Марк еще не знал, что Клод Лешуа предложит сканировать Изэль в ресторане.

II

Склонившись к роялю, пианист наигрывал медленную импровизацию. В холодноватой лирике, как нож в сугробе, прятался остро синкопированный ритм. Пианист улыбался, словно замыслил каверзу. Глаза его были закрыты. Долговязый, нескладный, медно-рыжий музыкант с волосами такого уникального оттенка, что они могли быть только крашеными. Мелодия завивалась колечками, неслась поземкой по санному следу.

— Красиво, — сказала Изэль.

Марк кивнул. Он вспомнил бородатый анекдот про импровизатора и трех генералов. Попивая бренди, вояки долго слушали сложную обработку темы, а потом один спросил с сочувствием: «Что, не получается?» Дед вспоминал эту байку к месту и не к месту, Пак хохотал басом, а Марк обижался за армию. Потом он узнал от маленького акробата, что дядя Гай в юности тоже обижался, даже драться лез, и проникся к анекдоту удивительной, почти семейной любовью.

— О чем ты думаешь? — спросила Изэль.

Не найдя ничего лучшего, Марк начал:

— Сидят три генерала в ресторане. Ты слушай, это юмор. Пришли с женами, много пьют. Жены захотели музыки. Ну, потанцевать, и все такое…

Ресторанчик, расположенный на территории представительства, знавал генералов. Во всяком случае, больше трех. Сейчас он пустовал: столы, застеленные белоснежными скатертями, стулья с высокими спинками, и ни души. Считать душой доктора Лепида, пившего кофе за угловым столиком, у выхода на веранду, Марк отказывался наотрез. Он прекрасно знал, почему никто из сотрудников не соизволил почтить ресторан своим присутствием. И мучился от этого, чувствуя себя самым отвратительным образом.

Утром, когда они обсуждали со старухой нюансы сканирования, все выглядело иначе. Разумно, рационально, даже элегантно. Бес ее дери, вашу рациональность…

— Забавно, — оценила Изэль, когда Марк закончил. — Нет, правда, мне понравилось.

В голосе астланки мелькнули дедовы нотки. Так старый Луций оценивал репризы коллег: с каменным лицом, изредка кивая, будто соглашаясь с невидимым собеседником. Секундой позже Изэль расхохоталась, как будто лишь теперь уловила соль анекдота.

— Что, не получается! — вытирая слезы, повторила она. — Пойди, скажи это пианисту. Я тебя умоляю…

— И скажу, — Марк встал.

— Не надо! — испугалась Изэль. — Я пошутила.

— Скажу! В следующий раз будешь знать…

— Марчкх!

— Ладно. Я просто закажу музыку. Увидишь, тебе понравится…

— Услышишь, — вслед ему бросила Изэль. — Музыку слушают.

Она сидела к роялю спиной — так, что не могла видеть главного, того, что прекрасно открывалось Марку и доктору Лепиду. Движения пальцев рыжего пианиста не совпадали с музыкой. Не требовалось диплома об окончании консерватории, чтобы понять: импровизация звучит в записи, а рыжий лишь притворяется, погружен в свои мысли.

Не в свои, поправился Марк. В чужие.

— Все в порядке? — спросил он.

— Что?

— Все в порядке, господин Лешуа? — повторил Марк.

Первый вопрос он задал по-астлански, спровоцирован беседой с Изэлью. Но контрвопрос рыжего вернул Марка к унилингве.

— Клод, — не открывая глаз, ответил телепат. — Для вас просто Клод. Да, все в порядке.

Марк полез в карман и достал бумажник. Он мог бы просто коснуться уникомом терминала, укрытого в крышке рояля, и на счёт пианиста упала бы некая сумма, достаточная, чтобы оплатить заказ. Но Изэль, обернись астланка к эстраде, вряд ли поняла бы смысл этого жеста. Поэтому Марк извлек мелкую купюру и положил её на подставку для нот.

— Жарко, Клод?

— Жарко, — согласился телепат. — Но терпимо.

— Пирамида?

— Ага. И солнце в зените. Оригинальная штука, впервые сталкиваюсь.

— Будьте осторожны…

— Спасибо за заботу. Похоже, мне никуда не деться с этой пирамиды. Впрочем, отсюда хороший обзор. Для начала сойдёт. Для начала, — Клод улыбнулся собственной шутке, — выше крыши. Качну по максимуму, а потом разберёмся, что на пользу, что мимо кассы…

— Она ничего не чувствует?

— Разумеется, нет. За кого вы меня принимаете?

— За специалиста высшей квалификации.

— Благодарю. Что вам сыграть?

— Из мюзикла «Тень в ночи». Там есть одна тема…

— А-а, помню. Сиропчик, любовь-морковь. Сейчас…

Клод сунул руку под клавиатуру. Легко касаясь сенсоров, сбросил заказ: «Тень в ночи», тема Аделии. Затем опустил руки на клавиши, ожидая. Он опоздал со вступлением, отстав на полтакта, но это не имело значения.

Марк вернулся к столу.

— Приятная музыка, — одобрила Изэль. — Это песня?

— Песня. В мюзикле есть девушка Аделия, она поёт о том, как хочет вернуться домой…

Марк осекся. Объяснение было слишком рискованным. Но Изэль ничего не заметила, или притворилась, что не заметила. Наслаждаясь каждым кусочком, она приканчивала десерт, оставив зеленые и красные вишенки на закуску. Свободной рукой Изэль управляла коммуникатором. По распоряжению госпожи Зеро ей выдали личный уником, урезав функции до минимума. Когда астланка выходила в вирт, специальный оператор курировал ее запросы, разрешая одни и запрещая другие. Для Изэли это выглядело как проблемы со связью. Главным образом в проблемы входило все, связанное с Астлантидой — пуповина, связывающая Изэль с родиной, была перерезана. В качестве замены предлагались искусство, культура и спорт Ойкумены.

В аппарат был встроен переводчик, дублирующий речь и текст на астланский.

— Красивый мужчина, — Изэль ткнула пальцем в голосферу, которую обычно сплющивала, превращая в экран. Говорила, что ей так удобнее. — На тебя похож. Это архивные кадры? Тут написан год съемки, но я путаюсь в вашем летоисчислении…

На экране мчались лошади. Быстрей, еще быстрей, по кругу манежа. На спинах лошадей мелькали наездники. Творили чудеса: вбок, вниз, под брюхо, сальто с седла. В центре арены конским вихрем управлял человек с шамберьером. Усы руководителя группы закручивались умопомрачительным винтом.

Канал «Арт-шоу» числился у Изэли в любимых.

— Цирк, — объяснил Марк. — Такое развлечение.

— На тебя похож, — упорствовала Изэль.

— Я не ношу усов.

— И зря. Тебе бы пошло́.

Марк пригляделся к ролику. Отметил год записи. Какое сегодня число? Ох, мама моя… Чтоб ты скис, балбес, сказал он себе. Дырявая твоя память. Стыдно-то как! И папа не напомнил, и дядя…

— Это мой дед. Луций Тумидус, в молодости. Позже он стал клоуном.

— Я ж говорю, одно лицо. Только без усов.

— Дед сбрил усы, когда ушел из наездников.

— А ты отпусти. Или у вас в армии запрещают? «Главное в творческой индивидуальности Луция Тумидуса — это чувство юмора при внешней невозмутимости. Виртуозно разработанная маска позволяла клоуну работать в самом трудном жанре — лирико-романтических репризах. Сегодня, в день 75-летнего юбилея артиста…» Марчкх! Ты поздравил дедушку с юбилеем?

— Ага, — кивнул Марк, отводя глаза.

— Врёшь! Марчкх, у тебя нет души! Немедленно поздравь…

— Не кричи, подавишься.

— Бессовестный ты человек! Это же твой родной дедушка…

Изэль была так естественна в праведном гневе, что Марк даже усомнился: копается Клод в мозгах астланки или дурака валяет? К неловкости — забыл про день рождения деда! — примешивалась неловкость двойная. Отвлекать Изэль светской болтовней, пока Клод забирается в её рассудок всё глубже и глубже, было сродни необходимости держать женщину за руки и ноги, пока кто-то другой её насилует. То, что Изэль не замечала ментального присутствия Клода, мало что меняло для Марка.

Приходилось подбадривать себя, а верней, глушить раздражение, недостойное офицера на задании, щелчками воображаемого кнута:

«Alles!»

— Ты отпишешь ему сегодня же, — безапелляционным тоном заявила Изэль, приступая к вишенкам. — Или позвонишь. Как тут у вас поздравляют? А сейчас закажи что-нибудь приятное.

— Еще один десерт?

— Музыку! Слышишь, он не играет?

С огромным удовольствием Марк сбежал бы сейчас на Ломбеджи, Сечень, Тренг, к черту в зубы, не то что к роялю. Подгоняемый угрызениями совести, он взошел на эстраду. Телепат сидел с прямой спиной, руки его без движения покоились на клавиатуре: пара бледных перчаток. Лоб Клода Лешуа был усеян крупными каплями пота. Уголок рта слабо подрагивал, словно Клод не знал: улыбнуться ему или зарыдать?

— Жарко? — посочувствовал Марк.

— Холодно, — возразил Клод. Он катал желваки на скулах, как если бы у него разыгралась язва. — Такая холодина, что кошмар. Ночь. Глухая ночь. Даже звезд нет. Я боюсь свалиться с пирамиды.

— Боитесь?

— Да. В темноте кажется, что площадка уменьшается. Какая-то зараза обгрызает ее с краев. Тут все время так: то солнцепек, хоть сдохни, то ночь и холод. Качели, мать их!

— Не кричите. Нельзя, чтобы вас услышала Изэль.

— Что она делает?

— Ест маринованые вишни.

— Приятного ей аппетита. А что делаете здесь вы?

— Где здесь? В ресторане?

— На пирамиде.

— Вы с ума сошли?!

— Не кричите. Нельзя, чтобы вас услышала Изэль. Я отчетливо вижу вас. Вы чуточку светитесь. Когда восходит солнце, вы отступаете к краю площадки. Вас там много.

— Кого — нас?

— Пятеро, — чужим голосом сказал телепат. — Ты, и еще пятеро.

— Это галлюцинация, — уверенно объяснил Марк. Уверенности в нём не было ни на грош, но он очень старался. — Мы, помпилианцы, редко получаем ипостаси под шелухой. Только при активной работе клейма. Я сейчас никого не клеймлю. О дуэли вообще речи нет…

— Чикчан, — Клод вытер лоб о плечо, изогнув шею невозможным образом. — Кими, киб, иик, кан. Змея, странник, гриф, ветер, ящерица. Проклятье, я не могу так работать! Вот, опять солнце. Ну хорошо, солнце — это доминантное стремление. На грани мании…

Он говорил сам с собой, забыв о Марке.

— Включите музыку, — потребовал Марк. — Мы слишком долго беседуем.

Клод сунул руку под клавиатуру. Заиграл саксофон: медленно, тягуче, с хрипотцой. К счастью, саксофону аккомпанировало фортепиано. Марк оглянулся. Изэль увлеченно доедала вишни, нимало не интересуясь телепатом. Похоже, она сочла духовые записью, которой подыгрывает живой музыкант. Заказ Марка оказался сложным, вот пианист и выкручивается.

— Солнце — доминанта, — бормотал Клод. Левой рукой он растрепал свои медные волосы, устроив на голове настоящий пожар. — Ночь — депрессия. Отсутствие солнца, подавленность, обреченность. Качели — аффективный психоз. Но ты? Убирайся! И вы убирайтесь! Когда станет темно, вы столкнете меня вниз…

Словно в подтверждение сказанного, телепат крутанулся на вертящемся табурете, утратил равновесие и сполз на пол. Он дрожал, подчиняясь ритму озноба, стучал зубами, дергал сомкнутыми веками, как слепой. Изо рта на подбородок вытекла струйка липкой слюны. Бледность щек резко контрастировала с крашеным огнем кудрей.

— Врача! — закричал Марк.

— Что с ним? — ахнула Изэль.

Марк не заметил, когда она подбежала к эстраде.

— Приступ, — солгал Марк. — Сердечный приступ. Воды!

Секундой раньше он сообразил, что во время их беседы Клод не шевелил губами. Я подошел к нему, вспомнил Марк. Я заговорил. Я заговорил первым. Это значит, что я говорил по-астлански. Он ответил мне. Ответил, не шевеля губами. Он что, общался со мной напрямую? А я, дурак, ничего не заметил… Он видел меня на вершине пирамиды. Зацепил мой мозг при сканировании Изэли? Вряд ли — эксперт высшего класса не совершает ошибок. Он видел под шелухой меня, и астлан, убитых мной, и я понятия не имею, как это объяснить. День, ночь, качели…

— Вода! — Изэль протягивала стакан. — Я принесла воду!

— Уходите! Оба!

Доктор Лепид присел рядом с бесчувственным телепатом на корточки. Костюм доктора был в коричневых пятнах — от волнения Лепид облился кофе. Пальцы вцепились в запястье Клода, нащупали пульс. Судя по выражению лица доктора, пульс ему не понравился.

— Помогите мне! — велел Лепид. — Надо перевернуть его на бок.

Марк без труда выполнил приказ. Несмотря на рост, Клод был очень легким.

— Зачем?

— Язык. Во избежание блокады дыхательных путей, — Лепид наклонился вперед, зашептал Марку в самое ухо: — Уведите ее! Все будет в порядке, вы, главное, уведите ее! Отвлеките чем-то, займите… Трахните, наконец! Скажите, что пианист вне опасности! Поняли?

— Да.

Марку повезло. Изэль дала увести себя, не оказав сопротивления. После Марковой селезенки, а в особенности, нового глаза, она очень доверяла медицине Ойкумены. И хорошо знала творческих людей, в частности, музыкантов, для которых свалиться в обморок — плевое дело.

Снаружи их ждала госпожа Зеро.

— Я в курсе, — старуха поджала губы. — Идем за мной. Я знаю, чем ее отвлечь. Думала устроить тебе сюрприз. День сплошных сюрпризов…

Быстрым шагом, не произнеся больше ни слова, они прошли через парк кратчайшим путем. Изэль, кажется, хотела о чем-то спросить, но побоялась. Выворачивая из-за декоративных кустов спиреи, чьи ветки были покрыты пирамидальными метелками соцветий — опять пирамиды! — Марк заметил толпу у ворот. Пикет? Демонстрация?! В толпе, едва не опрокидывая народ, гарцевала — Великий Космос! — пятерка лошадей. На ограде верхом, чудом примостившись между остриями прутьев, сидел карлик. Он жонглировал бутылками. Не прекращая жонгляжа, карлик заорал, указывая на идущих, и к Марку, расталкивая смеющихся охранников, двинулись три человека. Дядю Марк узнал не сразу, потому что Гай Октавиан Тумидус был в штатском. Отца он тоже узнал не сразу, потому что Юлий Сергий Тумидус был в военной форме. Костюм с галстуком, рукава сорочки схвачены жемчужными запонками. Мундир обер-манипулярия с цветными аксельбантами. Галстук, плетеный из шнуров, с блестящим наконечником, подозрительно напоминал часть аксельбанта — примерно так же старший брат напоминает младшего.

Третий мужчина был в клетчатой паре и кепи с помпоном.

— Деда!

Марк побежал.

За спиной, забыв о Клоде Лешуа, хохотала Изэль.

III

Он прилетел на Тишри, вспоминал Марк, глядя, как Изэль раскладывает пасьянс. Прилетел справлять юбилей. Он и дядю Гая заставил прямо с Китты вернуться на Тишри — бегом через весь космос, в составе колланта, поднятого по тревоге. Я спросил деда: неужели это из-за меня? Много мнишь о себе, парень, ответил он. Меня умоляли на коленях, мне купили билет-люкс. Из-за тебя, волчонок? Ах, прости — волк, волчище, вожак стаи! В тишрийском цирке я давал свои первые гастроли, как наездник. И вторые первые гастроли, как клоун. Ты в курсе, что это за каторга — смешить гематров? Зал битком, морды — кирпичом, и в особо удачных моментах, там, где варвары уже надорвали бы животики, здешняя публика говорит хором, мертвыми голосами: «Смешно…» У меня не было высшей похвалы, чем это бесстрастное: «Смешно…» Хуже гематров только клоуны — мало того, что клоуны не смеются, так они еще и дают советы. Деда, сказал Марк, ты прелесть. Прелесть! — возмутился дед. Я — кумир! Я — звезда первой величины. Они хотят присвоить цирку мое имя. Представляешь? Большой цирк на Яблочном бульваре, имени Луция Тумидуса. Нет, я, конечно, соглашусь. Я тщеславен. Но сперва я желаю кобениться, крутить дули, выставлять условия. Например, спросил Марк. Дед подбоченился. Например, ухмыльнулся он, пусть накроют приличный стол прямо на манеже. Идем, парень! Бери свою красотку и дуй за старым Луцием! Поглядим, приличный ли у них стол…

«Фигня, — бросил Пак с ограды. — Я накрыл бы лучше».

Лонжи, вспоминал Марк. Канаты. Какие-то трапеции. Кольца. Часть колец горела, словно перед прыжком хищника. Стол занял весь манеж целиком, по спирали, пройти было невозможно, а над головами пьющих, жующих, провозглашающих тосты летал счастливый Пак, цепляясь за что попало. На лету карлик ухитрялся подливать в опустевшие бокалы из бутылок, которых у него было невообразимое количество. Потом вывели слона. Или сначала лошадей? Нет, слона, на котором сидел директор цирка. Слон топтался в кулисах: большой, серый, сонный. Пожилой гематр держал в руках воздушный шарик, оформленный под голову деда в клоунском гриме. Грима было минимум. Дед сказал, что так он и проработал всю карьеру паяца. Зачем красный нос и рыжий парик, если у тебя по жизни глупое лицо? Дядя напился, папа напился тоже. Они сделались похожи-похожи, один кричал, что с детства мечтал стать военным, другой — что стремился в инженеры, и нельзя было разобрать, кто что кричит и куда стремится. Впрочем, оба быстро сошлись на том, что просрали молодые годы впустую. Следовало идти в цирк униформистами, а теперь хоть застрелись. Изэль растворилась в пестром карнавале, ее смех несся отовсюду, ведя диалоги на птичьем языке, а Марк вертелся на стуле, почти не ел, поднимал за деда рюмку с минеральной водой…

Знал: от спиртного будет только хуже.

Качели, бубнил ему в уши невидимый телепат. Аффективный психоз. Что ты здесь делаешь? Убирайся! Когда станет темно, ты столкнешь меня вниз! Клод замолкал, пожираемый веселым гамом, чтобы начать сначала: качели, психоз, что ты здесь делаешь…

Хотелось на фронт.

Когда перезвонила госпожа Зеро и сказала, что Клод Лешуа в безопасности, стало легче, но ненамного. Я же радовался, сказал себе Марк. Радовался, когда он упал в обморок. Злорадствовал, не отдавая отчета в собственном злорадстве. Я лишь сейчас начинаю это понимать. Ты помнишь, Кнут? Тебе казалось, что рыжий телепат насилует Изэль, которую ты держишь для его удобства. И вот — насильник валяется без чувств, посрамлен Изэлью и тобой, сброшен с пирамиды, а ты стоишь над ним дурак дураком и боишься признаться, что рад без памяти, доволен, удовлетворен итогом сеанса. Куда ты катишься, обер-центурион? В шизофреники, в палату с мягкими стенами.

«Разговорчики! — рявкнул Кнут. — Отставить, боец!»

— Доброе утро!

— Доброе, — рассеянно отозвалась Изэль, занятая картами.

Марк прикрыл дверь. Встал за спиной атланки, изучая расклад. Карты были странными, без мастей. Изэль щелкнула по крайней, с изображением черноволосой смуглянки, завернутой в лазурное сари. Между бровями смуглянки красовалось багровое пятнышко. Над картой всплыла голографическая памятка: «Брамайны (самоназвание расы). Родина — созвездие Слона, звезда Атман в области Хобота. Цивилизация расы Брамайн возникла на шестой планете Чайтра, распространившись позднее на пригодные для жизни планеты Хобота и Головы — Вайшакху, Шравану, Пхальгуну…»

— Кто дал тебе эти карты? — спросил Марк.

Он вспомнил, где используются такие колоды. У варваров ранне— и среднетехнологического типа, в учебных заведениях. Когда молодежи приходит время получить общее представление о расах, населяющих Ойкумену, им выдают карты на дом, вместе с заданием. В училище, на занятиях по психологии ботвы, курсантам показывали фильм, где школьники Террафимы выступали перед классом с заранее подготовленными докладами: по докладу на каждую карту.

— «Испытывая физические страдания, — вслух прочла Изэль. Белки ее глаз были красными, под нижними веками набухли мешки, словно от недосыпа, — брамайны накапливают энергию, которую способны передать на механическое устройство или аккумулятор. Внешне слабо реагируют на раздражители: холод, зной, голод, жажду. В реальности, согласно расовой психофизиологии, даже от мелких неудобств страдают во много раз сильнее, чем представители других рас. Негативные ощущения переносят без ущерба, и даже с пользой». Мне дал эти карты доктор Лепид.

— Зачем?

— Сказал, что мне пора знакомиться с населением Ойкумены. Во всем его многообразии. Марчкх, это ведь правда?

— Что?

— Про брамайнов?

— Правда.

— Они уходят в солнце?

— Вряд ли, — честно ответил Марк. — Не думаю.

— Ну да, правильно. Если всю энергию сбрасывать на двигатель при жизни, на солнце ничегошеньки не останется. Помрешь, и тебя закопают, и все.

— Брамайны кремируют своих покойников. Они полагают, что душа возрождается после смерти в другом живом существе. Живет дальше, и так по кругу.

— И никакого солнца?

Марк промолчал.

— «Планеты брамайнов густонаселены, — голос астланки, зачитывающей текст, звучал размеренно, как у информателлы. Марк не слыхал раньше, чтобы Изэль говорила подобным образом. — Нищета, грязь, скудное питание, жаркий и влажный климат. Это обусловлено природой расы Брамайн: чем больше телесных лишений, тем выше персональный энергоресурс. Оставив родину, совершеннолетний брамайн предлагает свои услуги в качестве энергопридатка…» Ты пользовался услугами брамайнов, Марчкх?

— Нет.

Он сказал правду. Он пользовался брамайнами, а не их услугами. И даже не брамайнами, а рабами. После клеймения расовая принадлежность раба теряла значение для хозяина. Вехден, гематр, смуглая уроженка Вайшакхи с пятнышком между бровями — можно ли пользоваться услугами стула?

Услугами своих же ногтей?!

Щелчок Изэли оживил следующую карту: мужчина с медальным профилем был одет в белое. «Вехдены (самоназвание расы), — уведомляла голограмма. — Родина — созвездие Колесницы, звезда Йездан. Цивилизация расы Вехден возникла на седьмой планете Фравардин, позднее были колонизированы еще две планеты той же системы — Хордад и Михр. На Михре существовала первобытная раса аборигенов, частично истребленная, частично растворившаяся среди вехденов…»

— Ты пользовался услугами вехденов?

— Нет.

— «Внутреннюю энергию вехдены накапливают при помощи сложной системы запретов и ограничений. В качестве примеров: чтобы налить воду, необходимо вымыть руки, запрещено оплакивать мертвых, нельзя ходить босиком и т. п. Накопленную таким образом энергию вехдены способны передать на механическое устройство или аккумулятор». И никакого солнца, сплошной аккумулятор… Марчкх, почему ваши солнца еще горят?

— Не знаю. Доктор Лепид — идиот. Тебе рано…

— Поздно. Поздно, Марчкх. «Помпилианцы (самоназвание расы). Родина — созвездие Волчицы, звезда Нума. Цивилизация помпилианцев возникла на Помпилии, третьей планете системы; после выхода расы в дальний космос были колонизированы планеты Квинтилис и Май (система Тация) и планета Октуберан (система Тулла) в созвездии Семи Холмов…» Это ведь ты, Марчкх? Твоя родина — не Ойкумена. Твоя родина — Квинтилис.

— Октуберан, — поправил Марк. — Я родился на Октуберане.

— «Помимо вышеуказанных патерналистских планет, раса помпилианцев силой захватила ряд варварских раннетехнологических миров в окрестностях Волчицы и Семи Холмов. Большая часть захваченного населения была превращена в рабов, что послужило причиной первого вооруженного конфликта между помпилианцами и объединенными силами вехденов и гематров. После заключения пакта Августа-Туса…» Ты — помпилианец, Марчкх. Значит, у тебя есть рабы. Вернее, ты был помпилианцем.

— В каком это смысле — был?

— Сейчас ты астланин. Я тебе уже говорила. Ты — астланин, значит, у тебя нет рабов. Ты отпустил их? Или они сами ушли?

— Никуда они не ушли.

— Почему?

— Не могут, — пожал плечами Марк. — Если я не прикажу.

Или не отпущу на волю, подумал он. Расти у Марка шерсть на загривке, она встала бы дыбом. Перед ним сидела бомба. Бомба в шелковой блузке, и черт ее знает, когда рванет. Какими соображениями руководствовался доктор Лепид, выдавая Изэли карты с раскладом рас Ойкумены? Марк даже представить не мог, какой реакции ему ждать от астланки. Вряд ли Изэль, узнав о рабстве, проникнется к помпилианцам страстной любовью. Обер-центурион Кнут, офицер абордажной пехоты, не знал никого из инорасцев, кто был бы способен на столь своеобразное чувство.

— «В процессе эволюции, — Изэль говорила медленно, словно шла босиком по битому стеклу, — у помпилианцев сформировалась психофизиологическая способность „ставить клеймо“, то есть брать представителей иных рас в специфическое рабство. Подчинение рабов хозяину абсолютно, психика раба подавляется хозяином с любого расстояния. Жизненную энергию, которую помпилианцы называют энергией свободы личности, раб по воле хозяина способен передать на механическое устройство или аккумулятор…» Ты можешь сделать меня рабыней, Марк?

— Не могу. Ты слишком хочешь в солнце.

Голос сел, отдавая в хрип. Связки, отстраненно подумал Марк. Вчера пил много холодного. Надо следить за здоровьем. Надо быть осторожней.

— А доктор Лепид?

— Тоже. Твое желание сжигает нас.

— Насмерть?

— Да. Нельзя быть хозяином солнца.

Военная тайна, подумал Марк. Государственная тайна. В гробу я видел какая тайна. Неужели я разгласил все тайны разом?

— А если бы я хотела в солнце не так сильно?

— Тогда смог бы. Наверное.

— А доктор Лепид?

— Тоже.

— Нет, доктора Лепида я не хочу. Лучше ты. Ты правда ничего не чувствуешь в отношении своих рабов? Совсем-совсем ничего? Тут пишут: «…полное отсутствие эмоциональных реакций». И дальше: «…к рабам и кандидатам в рабы, взятым в плен».

— Ничего, — Марк откашлялся. Было жарко. И становилось жарче с каждой секундой. От всей Ойкумены остались они с Изэлью, сам-двое. На вершине пирамиды, под беспощадным солнцем. — Такая психофизиология. Как у ваших сборщиков «топлива».

— Нет, у сборщиков просто навыки. Если их разозлить, они ого-го как чувствуют. А ты, оказывается… Или тебя можно разозлить? Обидеть? И ты…

— Раб не в состоянии меня разозлить. Ботва не в силах меня обидеть. Ничем, никогда.

— Ботва?

— Кандидат в рабы.

— Они сопротивляются? Когда ты берешь их в плен, они оказывают сопротивление? Дерутся, когда ты ставишь им клеймо?!

— Всегда.

— Значит, это честный плен, — губы астланки затряслись. Глаза остались сухими. В них появился лихорадочный блеск. — Вы, помпилианцы! Вы…

IV

— Вы благородней всех! Ваша миссия… Я тебе ноги целовать готова! Брамайны, вехдены, варвары — как им уйти в солнце без вас? Без честного плена?!

Зной. Ком огня над головой.

— Они растрачивают себя впустую! Разменивают на гроши! А вы спасаете их от их же собственной мелочности! Берете в честный плен, кормите, поите до тех пор, пока они не уйдут в солнце… Вы лишили себя чувствительности по отношению к пленникам, чтобы не сгореть от сострадания! Это же подвиг! Самопожертвование расы! Матерь Омесиуатль, я и представить не могла…

Холод. Тьма. Площадка делается меньше.

Оступись — упадешь.

— Вы — такие же, как мы, только лучше! В тысячу раз лучше! Взяв рабов под абсолютный контроль, вы избавляете их от проблемной эйфории. Вы растягиваете процесс перехода, исключив болезненный фактор ножа. Ваша человечность, Марчкх, ваша ответственность за чужие судьбы…

Жара. Холод. Качели. Аффективный психоз. Что я здесь делаю? Клод Лешуа, крашеный телепат, не выдержал, упал в обморок. Надо держаться. «Alles!» — щелкает шамберьер. Кони бегут по кругу. Грохот копыт превращает мысли в кашу.

— Вы отказались от пролития крови, от конфликта устремлений — чистый, стерильный конструктив. Мало того, что рабы весь переходный период живут в прекрасных условиях — они лишаются плотских страстей, отягчающих дорогу в высшую жизнь! Мы — жалкие дикари, ничтожества в сравнении с вами…

Пальцы Изэли. Вцепились в ткань кителя — не оторвешь. Дыхание Изэли. Горячей зноя, дрожащего над пирамидой. Близко. Ближе некуда. Сейчас рухнет ночь. Без звезд, без луны — тройной дистиллят мрака.

— Ты ошибаешься, Изэль. Мы не готовим рабов к переходу в солнце. Мы просто пользуемся ими, как зарядными устройствами. Миссия? Нет, будничная потребность…

— Не лги мне, Марчкх! Мы тоже пользуемся энергией перехода. И что? Вы отбираете свою толику годами, мы — в единый миг. Вот и вся разница! Нельзя стесняться своего благородства…

Шелк блузки. Скользит, сминается.

— Это рабы! Понимаешь, рабы!

— Это честные пленники! Хорошо, зови их рабами…

— Дура! Это рабы, роботы, овощи… Какое, к чертям собачьим, солнце? Ты что, полагаешь, что после смерти я окажусь в одном солнце со своими рабами?! Я, помпилианец?!

Уроженец Помпилии не испытывает чувств по отношению к рабам. Но уроженцу Помпилии омерзительна идея рабов, которых он облагодетельствовал. Его бесит сама мысль о том, что он готовит рабов к лучшей жизни, что после физической смерти они воссоединятся: хозяин и рабы. Убийственный парадокс — бешенство помпилианца при разговоре о рабах. Удар, подламывающий опоры и устои.

Бомба, заложенная под фундамент.

— Сделай меня помпилианкой!

— Что?

Рвется шелк. Летит град пуговиц.

— Сделай меня помпилианкой!

Жарко. Жарче не бывает.

— Рабы — не люди! Рабы — вещи! Ими пользуются…

Губы. Руки. Крик сминается, комкается, превращается в рычание. Острый угол стола. Мягкая грудь, твердый бугорок соска. Горячо. Влажно. Карты летят на пол. Два тела падают на карты. Катаются, словно борцы в партере. Стаей птиц летит одежда.

— …рабы! Какое, мать его, солнце?..

— Сделай… помпилианкой!..

— Ты сошла с ума!

— Сделай… если не можешь рабыней…

Личная жизнь Изэли на обзорниках доктора Лепида. «Прежде чем войти к нашей дражайшей цапельке…» Телепат, притворяясь пианистом, шарит в сознании астланки. «Тень в ночи», тема Аделии. Сиропчик, любовь-морковь. «Женщина — инструмент тонкий, ранимый. Прежде чем играть, надо размять пальчики…» Фронт проходит через рубеж Астлантиды. «Твой рапорт ляжет под сукно. Не жди, не надейся». Остров Цапель, пурпур и золото. Остров тонет в звездной пурге. «Ты останешься при старухе: чесать ей пятки на ночь…»

Это нож, нож под ребром. Тело выгибается, бьется рыбой, выброшенной на берег. Катастрофически не хватает воздуха. Дышать — значит, вгонять нож глубже. Выковыривать сердце, укладывать его в энергоприемник. Сил много, надолго хватит.

— Ты!..

— Я…

— Да что ты смыслишь в рабах?

— А что ты смыслишь в солнце?!

— Молчи…

— Сделай рабыней! Не можешь? Тогда — помпилианкой…

Чикчан, кими, киб, иик, кан. Змея, странник, гриф, ветер, ящерица. Проклятье! На этой пирамиде слишком мало места. На ней тьма народа. Смотрят, молчат. Улыбаются. Это вам что, цирк?! Дуэль на клеймах?! Легче было драться в сумеречном зале, чувствуя в руках копье. Скользкое древко, черный обсидиан наконечника. Мелькает, движется. Входит в плоть, открывая красное, кипящее. Выныривает, чтобы вернуться.

Карты сминаются, рвутся.

Была Ойкумена, и нет.

В открытую дверь входит ягуар. Ложится у порога, загородив дорогу. Кладет голову на лапы, притворяется, что дремлет. Левый глаз Катилины поблескивает янтарем.

V

Пуговицы выскальзывали из пальцев. Казалось, они завидуют другим пуговицам: маленьким, перламутровым. Те свободно валялись на полу, в ошеломляющем беспорядке. Никто их не принуждал стать в строй, не заставлял лезть головой в петлю. Уже застегнувшись, взявшись за галстук, Марк сообразил, что пропустил ряд. Рубашка скособочилась, сидела как на чучеле.

Вздохнув, он начал всё по новой.

— Не переживай, — смеясь, заметила Изэль. — Хочешь, помогу?

Пока Марк стоял у зеркала, она успела расстелить диван и сейчас лежала не вдоль, а поперек, самым вызывающим образом. Одеться астланка и не подумала. Вот бесстыжая, вздохнул Марк. Он устал, как после марш-броска в полной выкладке. Воображение живо рисовало доктора Лепида, пускающего слюни у обзорников. Начнет шутить, решил Марк, дам в морду. А там хоть трибунал… Впрочем, трибунал светил так и так, при любом раскладе.

— Это честный плен, — сказал он с горьким сарказмом. — Никто не скажет, что я не сопротивлялся до последнего. Только когда речь зашла о рабах… Марк Тумидус, благодетель рабов! Какой помпилианец смог бы это вынести?

— Я тебя изнасиловала, — согласилась Изэль. — Подай на меня в суд.

Потянувшись всем телом, она мурлыкнула: большая, гладкая кошка. У дверей заворчал Катилина: впору было поверить, что беседу ведут два ягуара, самец и самка, а обер-центурион Кнут, дурак безмозглый, тут вовсе ни при чем.

Марк тщательно заправил рубашку в брюки.

— Сделай меня помпилианкой, — повторил он, затягивая ремень. — Ты это серьезно?

— А что?

Изэль забросила руки за голову. Ее отражение в зеркале… Марк постарался сосредоточиться на кителе. Чертовы пуговицы, сговорились, что ли? Пять в ряд, плюс еще две на накладных карманах. Марк не помнил, когда расстегнул карманы, а главное, зачем.

Он представил на своем месте дядю, отца, деда. Пожалуй, только старый клоун легко выпутался бы из сложившейся ситуации. Клоуны привычны к дурацким положениям.

— Ты и впрямь рассчитывала… Нашла способ, да?

— Способ как способ, не хуже прочих. Если драка в пирамиде может сделать из помпилианца астланина, почему секс под домашним арестом не может сделать из астланки помпилианку?

— Дура, — с чувством произнес Марк. — Дура набитая.

Изэль расхохоталась:

— Нет, мой герой. Я не надеялась, что всё так просто. Но способ есть, я уверена. Найди его, а пока будем довольствоваться тем, что в нашем распоряжении. Вдруг получится? В крайнем случае, рожу ребеночка. Маленького астланчика…

— Почему астланчика?

— Кто ещё может родиться у двоих астлан?

— Я — помпилианец. Ты же сама просила, нет, требовала…

— Ты — два в одном флаконе. За одну цену.

— А ты — воплощение цинизма. У детей в межрасовых семьях не сохраняются энергетические свойства родителей. Родишь варвара, будешь с ним нянькаться… Погоди! Как это: родишь? Ты что, пила таблетку? Таблетку для зачатия?

— Ты хотел сказать: против зачатия?

— Ничего подобного! У нас женщины в период полового созревания идут в поликлинику… — Марк чувствовал, что смущен, и злился ещё больше. — Короче, они беременеют только после приема специальной таблетки!

— Именно таблетки?

— Порошка! Инъекции! Откуда я знаю?!

— Ты такой милый, когда кричишь. Нет, я не принимала никаких таблеток. У нас все наоборот: когда не хотят детей, принимают таблетки. Порошки, инъекции… Еще есть спирали и презервативы. Прочесть тебе лекцию о противозачаточных средствах?

— Издеваешься?

— Ну, немножко. Считай, что я тебя покусываю за ухо. А ты рычишь и скалишь зубы. Уходи скорей, я хочу помыться. Найдешь способ, возвращайся. Не найдешь — все равно возвращайся. Скажешь мне, что я дура и воплощенный цинизм…

Когда он вошел в кабинет доктора Лепида, первой, кого Марк увидел, была госпожа Зеро. Старуха стояла, держась за край стола. Доктор сидел в углу, на стуле, закинув ногу за ногу. Судя по лицам обоих, Марк заслуживал не трибунала, а титула «Отец отечества».

Обзорники показывали комнату Изэли. Самой астланки в комнате не было — наверное, ушла в душ.

— Молодец, — без обиняков подвела итог старуха. — Давно пора.

Лепид кивнул:

— Секс способствует доверию. Улучшает контактность. Я вам завидую, Марк. Вашей молодости, в первую очередь. И не корчите рожи, не надо. Мы не увидели ничего принципиально нового.

— Я так точно, — буркнула госпожа Зеро. — Будь я на её месте, да лет сорок назад…

— И что? — заинтересовался доктор.

— Этот парень предпочел бы каменоломни. А вы, доктор, захлебнулись бы слюной.

— Площадка, — сказал Марк. — Слишком маленькая.

— Что? — не понял доктор.

— Маленькая площадка, говорю. На вершине пирамиды. Нас на ней слишком много. Того и гляди, кто-нибудь свалится вниз.

— Пирамида?

— Спросите у телепата. Клод введет вас в курс дела. Это не площадка, это коммунальная квартира. Трущобы Вайнареса! Казарма, бес ее дери! Что ни сделаешь, ты у всех на виду…

Старуха пожала плечами:

— Привыкайте, дружок. Привыкнете, и карьера вам обеспечена.

Контрапункт. Луиджи Тончини, лейтенант ВКС Лиги (на днях)

Рыжий клоун — парик дыбом, вульгарные манеры. Белый клоун — утонченность, брови домиком. Задача Рыжего — действие. Задача Белого — привлечь внимание публики к действиям Рыжего.

Спроси у детей, кто здесь клоун, и они ответят: «Конечно же, Рыжий!» Спроси у взрослых, кто главный в паре, и они ответят: «Конечно же, Рыжий!» Спроси у знатоков, экспертов искусства, кто держит на своих плечах фундамент буффонады, и они молча укажут на Белого.

А еще лучше спросите у клоунов. Рыжий расхохочется, Белый не ответит.

(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

— Подлетное время — две минуты, — доложил пилот.

— Принято. Всем приготовиться!

Не глядя, лейтенант Тончини нащупал предохранитель «Универсала» — и беззвучно выругался. Перед высадкой на планету его группу заставили сменить привычные «Скаты» на помпилианскую модель. Трехрежимный «Универсал» был неплох. А вот задание им досталось идиотское! Но приказы не обсуждаются. Лейтенанту оставалось только материться сквозь зубы, так, чтобы не услышали подчиненные. А, пусть слышат, хуже не будет.

— Огонь не открывать! Всем ясно?

— Так точно!

— У нас миротворческая, драть её всей ротой, миссия!

Насчет миссии комиссар Лиги успел проесть плешь всем командирам подразделений. Распинаться комиссар мог часами, но если выжать из его речей ароматическую воду, выходило примерно следующее: «Вы для местных дикарей — спасители. Зарубите это себе на носу, придурки. А главное — вдолбите тузикам. Их тыщу лет резали. Вешали солнечную лапшу на уши — и резали. Больше никто тузиков резать не будет. Мир, дружба, тушенка. Блага цивилизации и теплый сортир до глубокой старости. Подарков не жалеть! Пусть хоть задавятся бусами…»

На первый взгляд задание казалось простым, как разворот «кругом» через левое плечо. Следим, чтобы никто сдуру не открыл пальбу. Высаживаемся, заваливаем тузиков консервами — улыбки до ушей! — и популярно разъясняем ситуацию. Учиняем совместный праздник, наутро сваливаем, пообещав вернуться и дружить дальше. На хрена, спрашивается, задействовать для этого десантный взвод?! Послали бы яйцеголовых контактеров, те на бусах собаку съели. Вывод? Командование опасается подлянки. Мораль? Выполняем приказ, держим ухо востро, а палец — на переключателе паралич-режима…

— Минута до цели!

— Включить аттракт-иллюминацию.

Очередная дебильная идея консультантов при Совете Лиги. На подлете к деревне миротворческие аэромобы должны сверкать огнями, как новогодние елки. Это, значит, с гарантией привлечет внимание любопытных дикарей и настроит тузиков на дружелюбный лад. Ясен пень, привлечет! И хорошо, если только дикарей, а не оператора мобильного ЗРК. Перед высадкой десанта поверхность планеты зачистили от средств ПВО, но лейтенант давно зарубил себе на носу: зачистка полной не бывает.

Под брюхом низко летящего аэромоба неслись джунгли. Сливались в грязно-зеленое месиво, от которого рябило в глазах. Тут запросто могла спрятаться целая армия. На тепловом сканере астланина-солдата от голожопого тузика не отличишь, пока он не шмальнет в тебя из гранатомета. Моб — это вам не десантный бот с термосиловой броней…

— В районе пункта назначения обнаружено скопление туземцев.

На фоне схематичных изображений хижин переливалась россыпь пунцовых клякс. Кляксы ползали с места на место, перекрывали друг друга, сливались в бесформенные комки, вновь разделялись. Это напоминало фильм из охрененно увлекательной жизни бактерий, который лейтенант видел еще школьником. Аэромобы начали сбрасывать ход, планируя зависнуть над деревней. Кляксы слились в единую лужу, замерли — и волной вулканической магмы потекли прочь, за пределы сканируемого пространства.

— Куда?! — не сдержавшись, рявкнул Тончини. — Стоять, уроды!

Чтобы взять себя в руки, ему потребовалась пара секунд.

— Включить аудио-обращение! Мобы один и два — садимся! Моб три — продолжать наблюдение с воздуха.

Вокруг машин, идущих на экстренную посадку, закрутились смерчи. В их воронках плясали сорванные с деревьев листья, жухлая трава и пыль. Джунгли озарялись сполохами радужного сияния — выключить аттракт-иллюминацию никто не озаботился. С небес громыхал суровый проникновенный голос, произнося речь на чужом языке. «Мы пришли к вам с миром, мы друзья…» — и прочая пацифистская дребедень.

Ни иллюминация, ни баритон диктора на тузиков не действовали. Сволочи удирали во все лопатки и уже, считай, скрылись из зоны действия сканеров. Не гнаться же за ними, в самом деле? Стойте, куда вы! Мы вам подарки привезли, давайте дружить… Детский сад, а не военная операция!

— В деревне осталось около двадцати человек, — доложил сержант Гиллеспи.

Лейтенант скрипнул зубами:

— Ладно. Попобуем объясниться с ними.

— Есть объясниться!

— И рожи! Рожи дружелюбнее, мать вашу!

* * *

— Вы не астлане. Да.

На морщинистом лице старика застыло изумление. Нет, он больше не сомневался. Убедился, поверил; сумел принять сей сногсшибательный факт. Но изумление въелось в мозг, вгрызлось в душу. Не астлане! Надо же!

— Не астлане. А кто?

— Миротворцы, — в сотый раз повторил Тончини, зверея.

У старика была на редкость дырявая память. Впридачу его накрыло пресловутым «цивилизационным шоком». А может, им просто попался дурак по жизни? До преклонных лет дожил, а ума не нажил…

— Мир-творцлы? С неба?

— Ага, дедушка. В самое яблочко.

— Мир-творцлы победили астлан? Взяли в плен?

Ну наконец-то! Ржавые шестеренки в башке дедугана со скрипом провернулись. Вокруг Тончини собрались все оставшиеся в деревне жители. Точнее, все, кто не смог убежать. Три бабы на сносях — куда им с такими пузами бегать? Хромой калека. Голая верещащая малышня под присмотром пары угрюмых старух. И плешивый морщинистый дед, в юбочке из полос заплесневелой кожи, от пяток до лысины покрытый выцветшими татуировками. В соседней хижине хрипела совсем уж древняя карга, но ее беспокоить не стали: еще преставится с перепугу!

Пусть себе лежит, мумия.

Хромой зыркал на пришельцев исподлобья, отползал подальше. На вопросы калека не отвечал. Молчал; воротил морду. Тончини плюнул и переключился на татуированного деда. Лейтенанту вызвался помогать капрал Бенолли. Капрала в свое время выгнали с третьего курса психфака за пьянку с мордобоем, после чего он угодил в армию. В строю капралу неожиданно понравилось. Отслужив срочную, Бенолли завербовался контрактником в ВКС Лиги. Психолог-недоучка с опытом боевых действий сейчас пришелся очень кстати.

— С неба, дедушка, с неба. Астлане побеждены, жизнь прекрасна, — видя молчаливое одобрение лейтенанта, Бенолли решил не усложнять. А то старик умом тронется. — Больше астлане не будут вас резать. Понимаешь?

— Не будут резать?

— Ну! Сообразил?

— Не будут отправлять в солнце?!

Тузики совсем не умели скрывать эмоции. Или не считали нужным это делать. Черепашью физиономию старика исковеркал ужас. Тончини никогда бы не поверил, что увидит подобное не по визору, в дешевом триллере, а наяву, на лице живого человека. Вот ведь ублюдки! Это ж до какой степени надо было человеку мозги промыть! Ему говорят: «Живи спокойно, дорогой товарищ!», а он сейчас инфаркт схлопочет!

— Они вас обманывали, понимаешь? Врали вам! Не бойся, мы астлан прижучили. От нас не надо убегать. Мы — друзья. Друзья!

В психологии Тончини был не силен. Но даже он понимал: то, что астлане вдалбливали тузикам век за веком, не вышибешь одной политико-воспитательной беседой. Капрал Бенолли из кожи вон лез, но…

— Не надо убегать?!

Эта грандиозная мысль поразила туземца еще сильнее, чем известие, что их больше не будут резать. Вокруг затаили дыхание женщины, прислушиваясь к разговору. Даже отчаянно голосившая малышня на миг примолкла.

— Не надо! — капрал Бенолли излучал обаяние во всех мыслимых диапазонах. — Зачем от нас убегать?

— А как же плен? Честный плен?!

С логикой у старика были проблемы. Хочешь в плен? Сдавайся, кто ж против! Убегать-то зачем? Бенолли подсел ближе, приобнял кретина за плечи, как лучшего друга. С доверительной убедительностью зашептал ему в ухо, но так, чтобы слышали остальные:

— Плен не нужен. Понял? Плен больше не нужен!

Дедуган ел капрала взглядом. Морщил лоб. Нервно сглатывал, дергал острым кадыком на дряблой, в пигментных пятнах, шее. Мало-помалу на лице старика начало проступать понимание. Наблюдать за этим было забавно. Неужели Бенолли расколол тузика?!

— Мир-творцлы победили астлан, — медленно, стараясь не потерять мысль, произнес старик. Пальцы его скребли грудь, словно татуировки вдруг дико засвербели. — Так?

— Ну! — поспешил согласиться лейтенант.

— Мир-творцлы друзья. Убегать больше не надо. Тлакаелэль понял! Мир-творцлы великие воины! Они могут победить всех-всех-всех! Сразу!

— Точно! — кивнул лейтенант.

В словах тузика звучал здравый смысл. Кто сильнее, тот и прав. Его надо слушаться. Что ж, очень даже разумно для дикаря.

— Мир-творцлы наши друзья. Друзья!

Вскочив от возбуждения, старик звонко хлопнул себя ладонями по ляжкам.

— Не надо убегать! — ликуя, возгласил он. Соплеменники внимали деду с открытыми ртами. — Мир-творцлы всех победят! Всех-всех-всех!

Женщины неуверенно заулыбались. Хромой калека глядел на пришельцев с нескрываемым интересом, но по-прежнему помалкивал, лишь задумчиво ковырял ногтем голый подбородок. Дети разразились дикими воплями. С азартом они принялись тузить друг друга, изображая битву, в которой победят всех-всех-всех. Лишь самый маленький разревелся — испугался шума.

Старик прикрикнул на женщин, и началась суета. Пришельцам выставили угощение: свежие лепешки, разложенные на листьях, плошки с остро пахнущим варевом, горшок с пенной брагой. Пищевой анализатор отравы в еде не обнаружил, и Тончини велел тащить первую порцию подарков. Тушенку — на стол, бусы — дамам, свистульки — детям. Старику и калеке — по ножу, как мужчинам. Чтоб никто не ушел обиженным!

— Племя вернется! — заверял старик новых друзей, налегая на тушенку и громко чавкая. Речь его временами делалась неразборчивой. — Увидят, что никто не гонится, удивятся — и вернутся. Тлакаелэль им всё расскажет! Всё-всё! Люди больше не станут убегать! Мир-творцлы смогут всех-всех-всех победить!

Это «всех-всех-всех победить» сделалось у Тлакаелэля присказкой-паразитом, которую он вставлял к месту и не к месту. Беда у деда с головой, вздохнул Тончини. Ладно, выпиваем-закусываем, ждем возвращения беглецов. Отозвав в сторону капрала Бенолли, лейтенант от души пожал ему руку.

— Честно говоря, не думал, что вы справитесь, капрал. Рад, что ошибся. Вернемся — представлю вас к сержантскому званию.

— Да я и сам не ожидал… — пожал плечами Бенолли.

Вспомнив об уставе, он вытянулся во фрунт, напустил на себя придурковатый вид и гаркнул во всю глотку:

— Рад стараться!

В глазах капрала плясали бесенята. Тончини хлопнул его по плечу и пошел обратно к импровизированному столу — травяным циновкам со снедью, расстеленным прямо на земле.

Старик не соврал: племя вернулось. Поначалу, уверенные, что остаются незамеченными, они выглядывали из зарослей. На сканерах дикарей было прекрасно видно, но лейтенант, боясь спугнуть тузиков, приказал не реагировать. Вскоре туземцы осмелели — или любопытство пересилило — и кучка мужчин с раскрашенными рожами выбралась из кустов. Дед заковылял навстречу, спеша вывалить новости на соплеменников. Дальше всё покатилось по предсказуемому сценарию: изумление, недоверие, град вопросов, на которые старик едва успевал отвечать…

В какой-то момент у лейтенанта возникло чувство нереальности происходящего. Этого не может быть! Его засунули в симулятор. Вирт-модель, плод фантазии обкурившегося программиста, пси-тест — как поведет себя офицер ВКС Лиги в ответ на неадекватную реакцию туземцев? Тыльную сторону ладони пронзила раскаленная игла. Тончини дернулся, зашипел сквозь зубы и с размаху прихлопнул мохнатого кровопийцу в полпальца длиной. Накатили звуки: хор голосов, щебет и щелканье птиц в джунглях, гадкий зуд мошкары. Ударила духота, пропитанная смесью пряных ароматов и болотных миазмов. Лейтенант утер испарину, выступившую на лбу, плюнул на экономию энергии и включил климатизатор, встроенный в комбинезон.

…шаги приближались. Тончини лениво приоткрыл веки.

— Командир, вы не спите?

— Не сплю. Между прочим, благодаря вам, капрал.

Капрал остановился в шаге от входной мембраны моба, не желая соваться внутрь. Знает, шельмец, субординацию. Разговаривать можно и так — мембрану лейтенант отрегулировал на семидесятипроцентную звукопроницаемость. Поколебавшись, Тончини нашарил в призрачном свете индикаторов регулирующие сенс-полоски и выставил звукопроницаемость на сто процентов, заодно сделав мембрану прозрачной. Фигура капрала частично загораживала обзор. За спиной Бенолли джунгли озаряла россыпь уютных огоньков — масляные плошки. Там двигались смутные тени, на миг превращаясь в людей и вновь растворяясь в темноте. Приглушенный гомон время от времени перекрывали взрывы смеха. Визгливый тенор затянул песню, которую с радостью подхватили.

— Разрешите обратиться?

— Обращайтесь.

— Господин лейтенант, у меня создалось впечатление, что туземцы не совсем верно нас поняли.

— Почему вы так решили, Бенолли?

— Я внимательно слушал, о чем они говорят между собой. Возможно, это несовершенство программы перевода, но…

— Капрал, не тяните кота за яйца!

— Сначала я думал, что зациклило только старика. «Мир-творцлы победят всех-всех-всех!» Но тузики повторяют этот лозунг хором. Они радуются. Мне не нравится их радость, господин лейтенант. В понимании туземцев мы уже победили астлан!

— И за этим вы посреди ночи будите своего командира?! Авто-толмач перепутал время: не «победят», а «победили»! Или тузики думают, что мы победили не всех астлан. Надеются, что возьмем их с собой — бить оставшихся. Тогда они прославятся. Да мало ли, что взбрело в голову дикарям?!

— Вот это меня и беспокоит, господин лейтенант.

— Что?!

— Мы не представляем, что творится у них в головах.

— Капрал, твою дивизию! Это не наше дело. Пусть контактеры Лиги пластают им мозги ломтиками. Мы свою задачу выполнили: мир-дружба-тушенка. Никто никого не режет, все поют народные песни. Утром проведем разъяснительную работу. Вы лично и займетесь! А сейчас обойдите караулы, проверьте датчики сигнализации — и спать. Это приказ, Бенолли!

* * *

— Боевая тревога!

Впрыгивая в комбинезон, Тончини слышал, как из десантного отделения с дробным топотом выскакивают наружу солдаты. Но место лейтенанта — не с ними. В тесной командной капсуле моба имелось все необходимое для дистанционного управления боем. Упав в ложемент, Тончини активировал ком-сферу и включил канал общей связи. В уши ворвалась отчаянная какофония: крики, треск, мат, топот. Контрапунктом звучали тупые удары и хрип. Тепловой сканер демонстрировал мешанину пунцовых клякс, с маркерами солдат Лиги и без. Что на самом деле творится в безумном бурлении красных кровяных тел, понять было невозможно.

В видимом диапазоне прогалину, на краю которой сели мобы, до краев заполнял утренний туман. Сквозь него едва просматривались силуэты ближайших деревьев и пара хижин. Дальше всё тонуло в грязно-белой мгле. Местами туман рассекали лучи восходящего солнца. В световых коридорах двигались гротескные тени: сшибались, сплетались друг с другом, падали, вскакивали, размахивали исполинскими, несоразмерными конечностями…

— Сержант Гиллеспи, доложите обстановку!

В акуст-линзах надсадно крякнули.

— Нас атакуют туземцы! Идут в рукопашную… М-мать! Это я не вам, командир.

— Численность? Вооружение? Направление атаки?

— Да вся деревня на нас прёт! Человек двести! Луки, ножи, дубьё… Движутся к мобам. Впереди — двадцать мужчин с копьями. За ними — плотная толпа… Блин!

Хряск, храп, жалобный скулёж.

— Что там у вас?!

— Герой-одиночка! Из кустов с топором.

— Держитесь?

— Дружим, как можем…

— Задействуйте шоковые боеприпасы!

— Есть!

Кипящую мглу озарили сполохи: один, второй, третий… Взрывы, обработанные акуст-линзами, толкнулись в барабанные перепонки давящими, глухими хлопками. На полигоне шоковые гранаты взрывались иначе: с резким, оглушительным грохотом, от которого полдня звенело в ушах. Проклятье! Почему тузики взбесились?! Прав Бенолли: чёрт знает, что творится у обезьян в мозгах!

— Противник сокращает дистанцию. У нас двое легкораненых.

Вероломные ублюдки! Тончини стоило большого труда удержаться от команды: «Огонь на поражение!» У нас миротворческая миссия, напомнил он себе в сотый раз. Мы никого не убиваем. Нам выдали прекрасные, замечательные, лучшие в Ойкумене помпилианские «Универсалы»…

— Приказ: отходить к мобам.

— Есть отходить!

— Открыть огонь в паралич-режиме. Повторяю: в паралич-режиме! Никакой стрельбы боевыми!

— Есть огонь в паралич-режиме!

В голосе сержанта пробилось злое веселье. Отходняк после парализатора — то еще удовольствие. Запомнят тузики потеху! Слово «тузики» боргосское подразделение ВКС Лиги подцепило у помпилианцев, расквартированных по соседству. Слово считалось уничижительным, его использование не поощрялось. Но когда это останавливало солдат?

Из редеющего тумана возникли фигуры десантников в ЛБК — легкобронированных комбинезонах. Мглу пронзали тусклые вспышки выстрелов. Сухо трещали паралич-разряды. В ответ летели стрелы: отскакивали от брони, клевали обшивку мобов. Отставший солдат пошатнулся: в грудь ударило копье.

— Гиллеспи, выделите группу прикрытия.

— Есть!

— Остальным грузиться. Мы уходим.

— Вас понял, командир.

Тончини по локоть засунул обе руки в ком-сферу, соединяя вирт-интерфейсы от маркеров солдат в единый пучок. Нити интерфейсов визуализировались, над ними возникли фамилии. Для гарантии — чтобы никого не потерять. Солдаты запрыгивали в мобы; разгоряченные тела с чмоканьем продавливались сквозь входные мембраны. Казалось, заждавшиеся машины приветствуют людей сочными поцелуями. Гудели двигуны на холостом ходу: пилоты готовы были в любую секунду поднять машины в воздух. Пятерка бойцов прикрытия, растянувшись цепочкой, вела стрельбу с колена, всаживая в туман разряд за разрядом. Кроме группы прикрытия, снаружи оставались еще двое. Где эта парочка шляется, гвоздь им в… Вот они! Бегут к машинам, словно за ними черти гонятся…

А ведь и правда, гонятся!

— Бенолли, Скорца, поднажмите! Группа прикрытия — огонь на отсечение!

Со стороны деревни громыхнул слитный вопль ярости. Перевода не требовалось: «Уходят!» Позади бойцов возникли бегущие туземцы: мужчины, женщины, подростки. С палками, ножами — кто с чем. Паралич-разряды затрещали чаще, безжалостно выкашивая бегущих, устилая телами сырую траву.

— Бенолли, какого рожна?!

Капрал отстал от рядового Скорца, но это было немудрено. На плечах Бенолли тащил беспамятного туземца! «Мембрана не пропустит», — успел подумать лейтенант, но капрал предусмотрел все заранее. С размаху он впечатал ладонь в панель папиллярного идентификатора, принудив мембрану раскрыться, дать дорогу Бенолли вместе с его живым грузом.

— Группа прикрытия — на борт!

Из тумана валила изрядно поредевшая толпа тузиков. Еще секунду лейтенант потратил, чтобы убедиться: снаружи не осталось никого из своих. Все на месте, все живы.

— Взлёт!

По обшивке бессильно щелкали стрелы. Скрежетали кремневые наконечники копий, глухо бухали камни. Вихрь горячего воздуха швырнул дикарям в лицо пыль, листья, траву, вырванную с корнем. Заставил попятиться, прикрыться руками.

— Курс на базу!

— Есть курс на базу.

— …разрешите обратиться?

— Бенолли?!

— Господин лейтенант, я тут подумал: надо же выяснить, почему они на нас напали? Взял языка…

— Подумал он! Взял он! Тут вам что, университет, капрал?

— Виноват, господин…

— Тут армия! Есть кому за вас думать!

— Виноват, господин лейтенант! Больше не повторится!

Издевается, сволочь. Тончини безнадежно вздохнул. Язык? Молодец, капрал, соображает. Надо будет представить его на сержанта.

* * *

— …Мир-творцлы обманули! Мир-творцлы — лживые демоны Зипакна!

— И поэтому вы на них напали?

— Мы напали, мы честно напали! А мир-творцлы обманули!

— Вождь Неколли, можно еще раз, сначала? Миротворцы что-то пообещали вам? Они не выполнили обещание?

— Да! Змеиные языки!

— Что же миротворцы пообещали вождю Неколли?

— Мир-творцлы сказали: они победят всех-всех-всех!

— Продолжайте, я слушаю.

— Больше не нужен честный плен! Не надо убегать! Надо воевать! Все-все-все идут на войну. Мир-творцлы всех-всех-всех побеждают. Сразу!

— То есть, вождь Неколли хотел, чтобы миротворцы его победили?

— Хотел! Очень хотел! Мы устроили большой праздник, на всю ночь! А утром напали, чтобы мир-творцлы нас победили. Обманщики! Мир-творцлы улетели! Неколли знает, мир-творцлы могли победить. Не захотели! Они обманули, они смеялись над нами!

— А зачем вождю Неколли нужно, чтобы мир-творцлы их победили?

Вождь, втянув голову в плечи, воззрился на доктора Н’диди. Может ли шаман-с-неба не понимать таких простых вещей?! Ведь это ясно даже ребенку! Доктор Н’диди, в свою очередь, уже догадывался, каким будет ответ. Но догадки — догадками, а ему нужно было услышать слова вождя. Язык, добытый капралом Бенолли, ждал своей очереди — чуть ли не каждая группа, отправленная агитировать дикарей, столкнулась с сопротивлением и взяла пленных. Н’диди не отработал и десятой части этой громадной очереди на собеседование. Доктор отбирал вождей, людей влиятельных, тех, кто мог связать два слова…

Пауза затягивалась. Наконец дикарь что-то решил для себя. Он широко ухмыльнулся, оскалив черненые острые зубы. В жутковатой усмешке Неколли сквозила горечь — яд несбывшихся надежд.

— Мир-творцлы считают Неколли и его людей недостойными, да? Поэтому мир-творцлы ушли? Теперь ты, шаман-с-неба, хочешь проверить, достойны ли мы? Хорошо, Неколли ответит! Деревня Неколли всегда чтила богов. Приносила много даров. Но больше всех богов Неколли и его люди чтят Великое Солнце! Мечта каждого — уйти в Солнце, стать его частью. Раньше приходили добрые астлане. Брали в честный плен. Помогали уйти в солнце. Теперь пришли мир-творцлы. Сказали: мы победили астлан! Не нужно убегать, не нужен честный плен. Мы всех победим. Сразу! Говорят, давно-давно раньше так было: люди не убегали — сражались. Кто победил — отправлял других в Солнце. Кто пал в бою — сам уходил в Солнце. Сражаться — это хорошо! Больше чести! Больше радости! Сражаться могут даже те, кто не может быстро бегать. Мы были счастливы: мир-творцлы отправят в Солнце всех! Сразу! Утром мы честно напали. Мир-творцлы решили, что мы бились недостаточно храбро?

Распалившийся вождь яростно жестикулировал, брызгал слюной, не в силах остановиться. Неколли был зол и раздражён, но он хотя бы согласился говорить с «шаманом-с-неба» без принуждения. Тут сыграла свою роль черная кожа вудуна Н’диди: шаман-с-неба разительно отличался от подлых мир-творцлов с Борго. В деревнях контактеров Лиги после неудачных визитов встретили копьями, стрелами и проклятиями. Трудно было ожидать, что за пару дней удастся изменить мировоззрение дикарей, веками складывавшееся под влиянием астланской пропаганды. Настороженность? Недоверие? Кропотливая работа в течение долгих месяцев? К этому представители Лиги были морально готовы. Но чтобы туземцы поняли миротворцев столь превратно?! И как прикажете их теперь переубеждать?

— …Вчера вечером мы спросили совета у грозного Камаштли. Что нам делать? Во власти Камаштли судьба и победа в войне. Мы принесли богатые дары, но Камаштли не дал ответа…

Вождь умолк, понурив голову. Он не увидел, как в глазах «шамана-с-неба» мелькнула искра острого интереса.

— Бог Камаштли? Владыка судьбы и победы? Отведи меня к нему, вождь. Я тоже принесу дары Камаштли и попрошу совета. Камаштли грозен, но справедлив. Он прислушается к моей просьбе.

— Ты желаешь нам помочь? Просить бога за нас? Идем, я отведу тебя к грозному Камаштли!

Поразительно, сколь резко меняется настроение у простодушных дикарей!

Глава шестая. Продолжайте собирать материал!

I

Отдельный мотострелковый батальон № 018 войск спецназначения вооруженных сил Содружества Тлазопилли был поднят по тревоге в шесть утра. В двенадцати километрах от расположения части радары засекли передвижение группировки войск противника. Через пять минут стало ясно: противник движется прямо на расположение батальона. На занятие боевых позиций ушло еще семь минут. Едва последние солдаты залегли в стрелковых ячейках, из-за низких сопок, чьи подножья тонули в рассветной дымке, показались стальные гиганты.

Гематрийский шагающий танк «Нефилим» — зрелище не для слабонервных. Особенно когда семидесятитонный монстр прет на тебя, сотрясая землю на полкилометра вокруг, и ломает могучие деревья, будто тростинки, попросту не замечая их.

Штурмовых машин было три. Они приближались с рокотом горной лавины. Позади «Нефилимов», намеренно отключив «камуфляж», летели ударные модули. На них мало кто обращал внимание. Все взгляды прикипели к узким, как зубила, бронированным рубкам, воздвигнутым на титанических, мерно движущихся ногах.

Металл ног тускло отблескивал.

Подполковника Куохтемока трудно было назвать кисейной барышней. В свои сорок четыре года он имел шесть боевых наград и три нашивки за ранения. Но сейчас даже у него по спине пробежали зябкие мурашки. Чудовища сотрясли землю и замерли — в трехстах метрах от передовых позиций батальона. В наступившей тишине было слышно, как тикают часы на стене КП, отсчитывая последние секунды перед огненной бурей.

Громовой голос обрушился с небес. Он подавлял силой и непререкаемостью — хотелось пригнуться, закрыть голову руками, сжаться в комок, забиться в щель, лишь бы не слышать, не видеть…

А еще лучше — просто подчиниться.

«Подавление воли, — оценил кто-то, засевший в сознании подполковника, как в окопе. Комментатор, откуда бы он ни взялся, был трезв и циничен. — Вербальное внушение с тембрально-обертональным воздействием на подсознание…» На лекциях в Академии Генштаба подполковник Куохтемок слышал о таких разработках. Вот, довелось испытать на собственной шкуре. Он расправил плечи, криво усмехнулся — и вновь прильнул к окулярам стереотрубы.

— От имени Совета Галактической Лиги предлагаем вам сдаться. Мы не хотим кровопролития. Если вы сложите оружие, никто не пострадает. Предлагаем капитуляцию на почетных условиях: сохранение формы, знаков различия, званий и наград; у офицеров — именного и наградного оружия. Сохранение знамени части. Оговоренная свобода перемещений внутри расположения части. А также…

Подполковник колебался: отдавать ли приказ открыть огонь? Он понимал, что после первого залпа его батальон не продержится и минуты. Сомнения развеял стрелок-наводчик реактивной пушки «Ксицохтли», у которого не выдержали нервы. Дымная нить с огненной иглой на конце сшила воедино позиции батальона и троицу великанов. Ракетный снаряд ударил в рубку центрального монстра. Клякса взрыва размазалась по незримой оболочке, окружавшей шагающий танк. «Нефилим» даже не шелохнулся, оставшись стоять стальным монолитом.

Выбора не осталось. Но Куохтемок не успел скомандовать: «Огонь!». Его опередил ответный залп пришельцев. Стена ослепительного пламени взметнулась от земли до небес — и обрушилась на головы защитников Острова Цапель. Подполковник ослеп — белое сияние заполнило весь мир.

Так сливаются с солнцем.

Однако сияние померкло, и Куохтемок сообразил, что жив. Глаза отчаянно слезились. Любой астланин, в особенности — кастовый, может, не моргая, смотреть на солнце. Но залп чужого оружия явно имел другую природу. Что с батальоном? Подполковник проморгался — под веки сыпанули песку вперемешку с жгучим перцем. Рядом, шипя сквозь зубы, терли глаза связист и ординарец. Когда зрение восстановилось, Куохтемок склонился к окулярам. Не веря оптике, сунулся к смотровой щели…

Окопы и ходы сообщения, стрелковые ячейки, пулеметные гнезда и доты, БТРы и реактивные пушки, минометная батарея, казармы, столовая, вольеры с нагуалями, склады и капониры, даже смехотворные заграждения из колючей проволоки и противотанковые надолбы по периметру — всё было цело. Не пострадал ни один боец, ни единая постройка. Вокруг позиций батальона простиралась дымящаяся полоса стометровой ширины — земля была выжжена, сплавлена в стеклистую, неохотно остывающую массу. Даже на таком расстоянии от нее ощутимо несло жаром. Словно пришельцы, издеваясь, решили выстроить велотрек для демонов, беговую дорожку для исполинов. Ногастым танкам адский жар, небось, нипочем…

«Это шок. Ты думаешь о всякой ерунде, чтобы не думать о главном. Хочешь оттянуть принятие решения, — в сумбур мыслей вклинился знакомый комментатор. — Но решать все равно придется».

— Ещё раз предлагаем вам сдаться. Мы не хотим кровопролития. Сложите оружие — и никто не пострадает. Гарантируем, что по окончании боевых действий на планете всех вас отпустят по домам, целыми и невредимыми.

— Общую связь по батальону.

Голос не дрожал. Когда Куохтемок поднес к уху телефонную трубку, лицо его было спокойным. Из глаз текли слезы, но тут он ничего не мог поделать.

— Говорит подполковник Куохтемок. Приказываю всем сложить оружие. Повторяю: всем сложить оружие. Выполнять указания пришельцев, не оказывать сопротивления.

Он хотел сказать: «Благодарю за службу!». Но вовремя понял, как это прозвучит.

— Систему громкого оповещения.

Ноготь щелкнул по микрофону: проверка звука.

— Говорит подполковник Куохтемок. Мы принимаем ваши условия капитуляции.

«По крайней мере, — ухмыльнулся подлец-комментатор, — никто не сможет сказать, что ты сдался без единого выстрела». В кобуре лежал наградной пистолет — оружие вместе с новенькими погонами Куохтемоку вручил генерал Эталполли. Подполковник достал пистолет. Заглянул в черное отверстие ствола. Спрятал пистолет обратно в кобуру, поднял руку и помахал броневому чудовищу.

II

— Полковник Шривастава, десантные войска ВКС Галактической Лиги.

— Подполковник Куохтемок, войска спецназначения Содружества Тлазопилли.

— Нам следует согласовать режим и распорядок дня в расположении части.

— Разумеется. Пройдемте в штаб.

Шривастава отметил, что программа-переводчик работает лучше, чем трое суток назад, в первый день высадки. Интерактивный «толмач» самообучался на ходу. Над оградой из колючей проволоки летели десантные мобы. Садились на плацу, выпускали наружу цепочки муравьев. Муравьи брались за дело: выставляли караулы, складировали примитивное оружие, строили местных солдат, подавленных и угрюмых, сопровождали в казармы. Что говорил профессор Бхарадваджа об «эйфории честного плена»? Сюда бы шри Бхарадваджу, полюбоваться на падение боевого духа армии!

«Провести обследование все равно придется. Вон и медицина летит — легки на помине…»

Справа тянулись широкие вольеры. В них кишело зверьё: пумы, ягуары, гепарды… Приглядевшись, Шривастава чуть не ахнул: двери вольеров были открыты настежь! Впрочем, хищники не спешили запускать когти в первого встречного.

— С ними проблем не будет?

Кажется, тузик удивился. И правда, какие могут быть проблемы от орды плотоядных зверюг? О чем это вы?!

— Нагуали не участвуют в войнах. В любой другой ситуации нагуаль станет защищать своего человека даже ценой жизни. Но вы же обещали моим людям неприкосновенность?

— Слово офицера, подполковник!

— У меня нет сомнений в крепости вашего слова, — взгляд тузика утверждал обратное, но Шривастава решил не обострять ситуацию. — Если моим людям ничего не угрожает, нагуали никого не тронут. Они будут оставаться в вольерах, кроме вечерней и утренней кормежки. Не обращайте на них внимания, и не мешайте ходить в раздаточную. Они поедят и вернутся.

Не обращать внимания, подумал Шривастава. Легко сказать! Иди знай, что взбредет гепарду в голову, когда гепард проголодается? Огородить вольеры силовыми барьерами? Хотя бы на ночь… А днем — выставить караулы. Если что, стрелять на поражение. С тузиками велено, по возможности, обходиться без потерь. Насчет кошек приказа не было.

Перестрелять?

Несмотря на профессию военного, Шривастава был, в сущности, незлым человеком. Просто безопасность своих людей полковник ставил много выше жизней туземных кошек.

— Перемещение ваших офицеров, — они поднялись по ступенькам штаба, — остается свободным в пределах расположения части. Выход за территорию — по предварительной заявке от вас на мое имя, и только с сопровождением.

Куохтемок склонил голову, соглашаясь.

— Перемещение рядовых и младшего комсостава — согласно распорядка, который мы с вами согласуем. Подъем, отбой, физзарядку и режим питания, думаю, можно оставить без изменений. То же касается нарядов на кухню, на уборку территории и на другие хозяйственные работы. Составьте график, я подпишу.

Второй сдержанный кивок.

— Бо́льшую часть времени солдатам придется проводить в казармах. Я не стану возражать против дополнительных занятий физкультурой и строевой подготовкой без оружия. Солдат надо чем-то занять. У вас, — Шривастава сделал вид, что удачная идея лишь сейчас пришла ему в голову, — есть какое-нибудь помещение для общих сборов?

— Общие сборы у нас проводятся на плацу. Самое вместительное помещение — это солдатский клуб. Он же кинотеатр. Он же библиотека…

— Туда поместится весь личный состав?

— Не более двух третей.

— Значит, будем проводить посменно.

— Что?

— Информационные часы. Вы и ваши подчиненные имеете право знать: кто мы, откуда, чего от вас хотим…

— Пропаганда, — равнодушно бросил Куохтемок.

— Называйте, как хотите, но мы не можем держать вас в неведении. Это противоречит закону Лиги о свободе информации. У вас есть еще какие-то предложения? Пожелания?

— Нет.

— Если о чем-то вспомните, я готов выслушать вас в любой момент. Да, последнее! Необходимо провести медосмотр вашего личного состава. Желательно, прямо сейчас.

— Медосмотр? Зачем? Мои люди здоровы. А если кто-то и заболеет, в медсанчасти имеется все необходимое.

В голосе подполковника читались самые дурные подозрения.

— Ради безопасности ваших же людей. У нас стоит биоблокада, мы проходили дезинфекцию перед высадкой, но лучше перестраховаться. Вы ведь не хотите, чтобы тут началась эпидемия?

Шанс заразить астлан инфекциями Ойкумены равнялся нулю. Программа биологической безопасности Лиги не дала ни единого сбоя за полтора века. Однако тузик этого знать не мог.

— Не беспокойтесь! Наши специалисты возьмут простейшие анализы, измерят кровяное давление — и отпустят бойцов в казармы, отдыхать. Все абсолютно безболезненно и безопасно для здоровья. Мы же не варвары!

Переигрываю, подумал Шривастава. Тузик мне не верит: чем дальше, тем больше. Самое смешное, что как раз сейчас я говорю чистую правду.

— …Итого, средний уровень нейромедиаторов в крови обследованной группы военнопленных, в соотношении с замерами по контрольной группе не находившихся в плену гражданских лиц, составляет: дофамина — 0,77 от среднестатистической нормы, серотонина — 0,81 от нормы, эндорфинов — 0,74 от нормы…

Доктор Н’диди тыкал световой указкой в демонстрационную сферу. Там опадали волнами объемные диаграммы и шустро ползли столбцы цифр.

— Численность группы военнопленных — пятьсот сорок семь человек. Численность контрольной группы — четыреста одиннадцать человек. Отклонения не превышают шести с половиной процентов. Таким образом, статистическую выборку можно считать достаточно репрезентативной…

— Внешние особенности поведения?

Голограмма профессора Бхарадваджи была даже ворчливей оригинала.

— Подавленность, угрюмость, раздражительность, — старательно, как прилежный ученик, перечислил доктор Н’диди. — Нежелание общаться. Пониженная двигательная активность…

Очень хотелось добавить «о мудрый бвана!», поддев заносчивого брамайна. Да, профессор Бхарадваджа — признанное светило в своей области. Он назначен руководителем проекта, а значит, Н’диди формально находится у него в подчинении. Но это же не повод обращаться к уважаемому коллеге, как к мальчишке-лаборанту!

— Таким образом, ни одного признака так называемой «эйфории честного плена» ни у кого из обследованных военнопленных не обнаружено. Ни на уровне аналитических проб, ни по внешним параметрам поведения. В целом, поведение членов группы вполне типично для попавших в плен военнослужащих любой известной нам расы Ойкумены. Заметных отличий не обнаружено.

Голограмма молчала. Н’диди терпеливо ждал.

— Что насчет пленных дикарей? — профессор Бхарадваджа не собирался сдаваться без боя. — Тех, которых брали в качестве языков?

— Аналогично. Ни малейших признаков эйфории. Скорее наоборот: дикари, как и военнопленные, пребывают в угнетенном состоянии средней тяжести. Вам переслать результаты анализов и заключение психолога?

— Не нужно, — отмахнулся Бхарадваджа. Он вышагивал из угла в угол, словно тигр в клетке. — Почему не подтверждаются данные с Тишри? Почему?! Это не был «честный плен»? Военные сдались практически без боя; дикарей глушили из парализаторов… Нужна статистика. Нужен «честный плен» высшей пробы. Такой, чтобы не осталось сомнений…

Профессор разговаривал сам с собой, забыв о присутствии на связи коллеги. Резко остановившись, он взглянул на визуализатор, где по-прежнему маячил доктор Н’диди — и рявкнул во всю глотку:

— Продолжайте собирать материал!

Связь прервалась.

III

— …Сдавайтесь, и никто не пострадает! Мы гарантируем…

В ответ из окна второго этажа, перекрыв синтетический голос, басовито загрохотал тяжелый пулемет. Ограда, за которой засели десантники, взорвалась осколками бетона. Бойцы вжались в землю. Никому не хотелось проверять, выдержит ли силовая защита поцелуй пятидесятиграммовой разрывной пули. Индивидуальный генератор поля — не стационарный купол. От автоматной очереди спасает, проверено не раз, но от крупнокалиберной дуры…

Вскоре пулеметчик угомонился. На улице воцарилось затишье. В отдалении щелкали одиночные выстрелы; казалось, там колют орехи. Над городом вставали дымы редких пожаров. По большому счету, очаги сопротивления были подавлены. Зачистка заняла меньше пяти часов. Для миротворцев на сегодня все закончилось, и только сержанту Бахраму не повезло. Их высадили на окраине: проверить квартал, где сканеры засекли подозрительное движение. Мобы ушли дальше, а отделение Бахрама продвинулось на триста метров и нарвалось на ураганный огонь астлан, засевших в двухэтажном доме.

Позицию цапли выбрали грамотно. Толстые стены, узкие окна. Сотня метров открытого пространства — считай, предельная дистанция для парализаторов и полис-разрядников. Автоматчики на первом этаже, пулемет и снайпер — на втором. Кто-то прятался на чердаке, но до сих пор себя не проявлял.

Пора заканчивать, решил сержант. Если бы не приказ «вертеть гуманность», Бахрам выжег бы это осиное гнездо плазменными гранатами. Нет, начальство за такое вставит смолёный фитиль и не побрезгует. К счастью, оговорка «по возможности» предоставляла сержанту частичную свободу действий. Неизбежные потери, подумал он. Если в разумных пределах, то не фитиль, а проявление инициативы.

Бахрам извлек из подсумка «глаз», активировал визуальный контакт со шлемом, дал первичное наведение — и «глаз», зажужжав, устремился к дому. Модель имитировала жука-бронзовку с Хордада. Оставалось надеяться, что бронзовки — твари международные, и астлане не сообразят, что за гость к ним пожаловал.

Обшарпанная грязно-розовая стена приближалась рывками. Качалась, как пьяная, уходила вправо, влево — «глаз» двигался к цели по сложной траектории, имитируя полёт насекомого. Минута, и соглядатай нырнул в окно первого этажа.

Двое автоматчиков. Ближний отмахнулся от наглого жука, пытаясь сбить насекомое ладонью. «Глаз» увернулся — комната перед сержантом крутнулась безумной каруселью — и вылетел в соседнее помещение. Трое. Еще двое; у одного — гранатомет. Ящики с патронами в коридоре. Стрелок в угловой подсобке. Лестница на второй этаж. Компьютер выстраивал в шлемосфере объемную схему здания, отмечая позиции солдат противника.

— Арванд, Фарсак, Хош — скрытно в обход по правому флангу! Найти место для проникновения, занять позицию и доложить.

— Есть!

— Гуштам, на тебе пулеметчик. По команде уничтожить. Разрешаю стрельбу боевыми.

— Есть!

— Джандал, снайпера засек?

— Так точно.

— По команде уничтожить.

— Есть!

— Всем остальным — по команде залп из подствольников шоковыми боеприпасами. Затем плотный огонь в паралич-режиме и штурм. Готовность пять минут.

«Глаз» ткнулся в запертую дверь. Сердито взвыл, обследуя препятствие, и улетел прочь по сумрачному коридору. Надо скорректировать программу, отметил сержант. Дать указание «глазу» добраться до запертой комнаты через окно. Нет, чердак важнее. Иди знай, сколько человек там засело, и с каким оружием.

В небе сверкнуло, затрещало, словно за облаками закоротило проводку. Над городом сконденсировался пузырь исполинской сферы. Пузырь подернулся рябью, сквозь него проступил флаг Лиги: россыпь звезд на темном фоне. Оператор выставил настройки, и изображение обрело глубину и четкость.

— От Совета Галактической Лиги! — раскатилось над крышами. — Астлане! Будьте благоразумны! Мы пришли помочь. Пришли сотрудничать…

Первым ответил пулемет. Ленту снарядили трассерами, и огненный пунктир устремился в небеса, насквозь прошив флаг Лиги. Вот, понял сержант Бахрам. Вот момент для штурма! Спасибо лиговским пропагандистам…

— Арванд, вы на месте?

— Так точно. Вижу черный ход.

— Всем: готовность пять секунд! Гуштам, Джандал — огонь! Уничтожить цели!

В окне, где засел пулеметчик, полыхнуло миниатюрное солнце. Уложил Джандал снайпера или нет — выяснять было некогда.

— Шоковыми — огонь!

Индукционный подствольник стреляет бесшумно. Зато взрыв шоковой гранаты выглядит сногсшибательно — в прямом смысле слова. Дюжина вспышек — внутри дома и снаружи, перед самыми окнами. От грохота даже у миротворцев заложило уши.

— Паралич-режим! Огонь!

Бахрам не успел разобраться, сколько народу засело на чердаке. Ну и ладушки — две гранаты сержант лично положил в чердачное окно.

— На штурм!

Существуй соревнования по бегу на сто метров в полной выкладке с препятствиями — как, например, шквальный огонь противника — отделение сержанта Бахрама взяло бы кубок. Ослепшие, оглохшие астлане стреляли наугад. От редких попаданий десантников берегла силовая броня. Ударил гранатомет; снаряд проломил брешь в заборе. Спины обдал дождь бетонной крошки.

Пятьдесят метров. Двадцать. Десять.

В трапециях окон-бойниц пляшет рваное пламя. Над ухом свистят пули. Упругие толчки попаданий — защита держит. Парализаторы бьют в упор, высвечивая коридоры и оседающих на пол защитников. Хлипкая дверь с треском вылетает от пинка. Сержант перепрыгивает через содрогающееся тело. Штабеля ящиков, рассыпались картонные коробки… Позади дробно топочут сапоги бойцов — тех, кто не полез в узкие окна.

— Чисто!

В комнате, словно пара любовников, лежат парализованные астлане. Дальше, дальше! — надо прошерстить здание.

— Чисто!

В глубине дома — стрельба. Группа Арванда зашла с черного хода.

— Чисто!

— Не стрелять! Свои!

Лестница на второй этаж. Щербатые ступеньки без перил, со стен сыплется растрескавшаяся штукатурка. Под ногами хрустят осколки кирпича и битое стекло, звенят стреляные гильзы. В лучах солнца клубится дым, перемешанный с пылью. Воздух пропитан пороховой гарью.

На пороге комнаты, где прятался пулеметный расчет, Бахрам не задержался. К смраду горелой плоти сержант давно привык, но лишний раз нюхать жареное — ищите дурака. Взгляд скользнул по обугленным трупам, по останкам пулемета…

— Доложите потери.

— С нашей стороны — трое раненых и один контуженный. Со стороны противника — трое убитых, двое раненых. В отключке девятнадцать цапель.

— Чердак проверили?

— Так точно.

— Командир…

Дверь, за которую не смог проникнуть «глаз», была выбита. Джандал и Гуштам посторонились, давая командиру дорогу. В маленькой, пять на шесть шагов, каморке сидели двое стариков. Столик на львиных лапах, крест-накрест расчерченное поле, квадратные ячейки. В центре — цветные треугольники. Фишки, коробка с плоскими костями…

Поглощены игрой, старики игнорировали чужаков.

— Вот! Вот!

Звук был отключен. В голосфере бесшумно вспыхивали взрывы. Онемев, билось в истерике рыжее пламя на дульных срезах автоматных стволов. Безъязыко корчились разряды парализаторов. Тишайше падала выбитая дверь…

— Вот! — кричал доктор Н’диди, указывая на сферу.

Врывались в грязно-розовое здание бойцы ВКС Лиги. Куклами лежали астлане.

— Они сражались! Сражались до последнего! И если почтеннейший шри Бхарадваджа опять скажет мне, что этот плен недостаточно честен, я откушу шри Бхарадвадже оба его ослиных уха! Я сожру их с арахисовой подливкой! Коллега Шнейер, выясните, кто руководил этой операцией. Мне нужны эти пленники. Срочно!

IV

Старик, одетый в просторную блузу цвета обожженной глины, потряс коробку с костями. Раздалось щелканье, похожее на стрекот насекомых. Когда кости упали на стол, старик с видимым удовлетворением кивнул и переставил бордовую фишку на пять ячеек вперед, к центру поля.

Его соперник собрал кости в коробку с аккуратизмом педанта. На нем, как на плечиках, уныло обвис легкий сюртук, накинутый поверх бежевой рубашки без ворота. Брюки оба игрока приобретали на одной барахолке: светлая парусина, дешевка, пузыри на коленях. Старик в сюртуке был плохо выбрит. Щеки, подбородок и дряблую шею покрывала редкая седая щетина. Лишь след от давнего ожога на щеке сиял девственной чистотой: на сизом глянце ничего не росло.

— Вы позволите нам доиграть партию?

Сержант не сразу понял, что обращаются к нему. Недоумение усиливалось тем, что никто из игроков так и не обернулся к дверям. Старику в блузе пришлось повторить вопрос.

— Да играйте сколько хотите! — опомнился наконец Бахрам.

— Ну да, ну да…

— Никто вас не тронет!

— Ну да…

В ломких тенорках старцев звучал откровенный скепсис.

Бахрам не на шутку обиделся. Вехдены не лгут! Это у астлан ложь — вопрос этики или морали, а у вехденов это — психофизиология расы! Впрочем, откуда невежественным туземцам знать о добродетелях уроженцев Тира и Фравардина?

— Если вы не окажете сопротивления, мы вас пальцем не тронем, — тон сержанта сделался официальным, в голосе скрежетнул металл. — У нас приказ: избегать жертв среди туземного населения.

— Да ну? — хмыкнуло туземное население.

Небритый сделал бросок. Пожевал бледными губами, изучая расклад выпавших костей, и двинул к центру зеленую фишку:

— Не рассказывайте нам сказки, молодой человек. Понятно, что у вас проблемы с энергетикой. Вот вы и прилетели за топливом. Что ж, мы с коллегой готовы. Возраст, знаете ли, болезни… Спасибо, что даёте доиграть.

Бредит, решил Бахрам. Погряз в маразме. Впрочем, до сержанта быстро дошел курьез ситуации. Пусть у десанта и не семь пядей во лбу, но перед высадкой группе зачитали вводную о геморрое по имени Остров Цапель. Бахрам и сам был энергетом — не гнусным сердцерезом, чьи лапы по локоть в крови, а Хозяином Огня!

— Это у нас проблемы с энергетикой? Это у вас проблемы с энергетикой! А мы ваши проблемы решаем, ясно? Хватит народ резать!

Небритый скривился, будто раскусил хинную капсулу:

— Разумеется, хватит. Теперь это ваша прерогатива, как вы изволили цинично выразиться — «народ резать».

Старик в блузе завладел коробкой, но делать ход не спешил — слушал.

— Мы?! Резать?! У нас другая энергетика!

— Хорошо, вы не режете. Вы стреляете.

— Вы что, с ума сошли? Думаете, мы забивали ваших солдат на электричество? Они живы, просто парализованы. Можете убедиться!

Кости рассыпались по столу.

— Я выиграл, — сообщил старик в блузе. — Живы, говорите?

— Живехоньки!

— Позволите взглянуть?

Он начал подниматься: с усилием, хрустя коленями.

— Да сколько угодно!

Бахрам предусмотрительно повел старца вниз, закрыв спиной путь в коридор второго этажа. К чему патриарху глазеть на обугленные трупы? Сержант не обманывал старика: он ведь не сказал, что живы все солдаты. Умение дозировать правду, умалчивая ряд деталей, у вехденов было в крови. Иначе как бы Хозяева Огня приспособились к жизни в многорасовой Ойкумене?

Отработанным профессиональным жестом старик нащупал сонную артерию на шее беспамятного солдата. Перешел к другому телу, присел рядом на стул, надолго задумался. Бахрам кашлянул. Старик очнулся, проверил еще двоих в смежной комнате.

— Ваша правда.

«Сто монет за твои мысли», — подумал Бахрам.

— Моя раса не умеет лгать.

— Отрадно слышать. Вы что-то говорили о решении наших проблем?

— Мы наладим вам альтернативную энергетику. Больше не надо…

— Резать. Я помню. Что вы предлагаете взамен?

— Термояд. Гидроэлектростанции. Нефть, газ, уголь…

О гематрицах, внутреннем огне своей расы, брамайнских «гирляндах Шакры» и аннигиляции сержант умолчал. Слишком многое пришлось бы объяснять, а Бахрам не имел на это ни желания, ни времени. Захочет дед подробностей — пусть тряхнет яйцеголовых. Кстати, насчет яйцеголовых… Забавная шутка, оценил Бахрам, косясь на вытянутый лысый череп старика. Надо запомнить.

— Альтернативная энергетика… — старик тянул гласные, плямкая губами. Он словно пробовал слова на вкус. — Вы ведь не всё перечислили, молодой человек?

— Я не специалист, — уклонился Бахрам от конкретики.

— Понимаю. А специалисты с вами прилетели?

— Конечно!

Разговор прервал вызов передатчика. Бахрам был только рад. Его с детства учили почтению к старшим, он не мог грубо оборвать беседу на полуслове.

— Сержант Бахрам Фарибурз… Так точно! Девятнадцать человек. Оказали активное сопротивление. Парализованы… Есть ждать транспорт!

В комнату сунулся второй старик — надоело сидеть в одиночестве. За его спиной маячил бдительный Джандал.

— Гуштам, Арванд! — распорядился Бахрам по общей связи. — Возьмите бойцов и перенесите обездвиженных астлан ко входу в здание. За ними прибудет транспорт с базы. Оружие сложите отдельно.

— Вы забираете наших людей на базу?

Предвечный огонь! Переводное устройство осталось включенным, оба старца все слышали и поняли. Впрочем, пусть их. Тоже ещё, военная тайна!

— С ними не случится ничего плохого.

Старик в блузе отмахнулся с досадой. Похоже, судьба соотечественников волновала его в последнюю очередь.

— На базе есть специалисты по энергетике? Ученые?

— Есть, — пожал плечами сержант.

— Я еду с вами!

Заявление прозвучало с такой безапелляционностью, что сержант и не подумал возразить.

— Поехали! — старик в блузе обернулся к небритому. — Ты слышал? Тридцать лет жизни! И всё — прахом. Если бы наши исследования не свернули… Ты представляешь, какой у них научный потенциал? У нас уже были результаты…

— Я знал, что ты на это купишься, — кивнул небритый. — Я видел твое досье.

Он сунул руку за отворот сюртука. Так люди в возрасте берутся за сердце, чувствуя, что близок приступ тахикардии. Маленький воронёный пистолет целиком уместился в ладони — сержант не сразу понял, что небритый достал оружие. Рефлексы сработали раньше разума. Бахрам крутнулся волчком, перекрывая директриссу огня; левая нога ударила с разворота, вышибая ствол. Пожалуй, сержант бил сильнее, чем следовало бы: небритый качнулся, едва не упал, смешно тряся головой. Из коридора, эхом глупейшего конфликта, донеслось рычание, крик, треск разрядника. Мимо рядового Джандала мелькнула гибкая пятнистая тень; Джандал выстрелил…

У стены, на кирпичном крошеве, лежал мелкий оцелот. Небритый каркнул по-вороньи, захрипел, забулькал, на тряпичных ногах шагнул к зверю. Стек вниз, на колени, дрожащей рукой тронул парализованного оцелота за холку.

— Знаю, — внятно произнес небритый. Казалось, он говорит по телефону с большим начальством. Начальство сердилось, требовало объяснений. — Мне уже сообщи…

Медленно, как во сне, он завалился набок. Старик в блузе успел к приятелю первым. Пальцы нащупали сонную артерию.

— Что с ним? — занервничал Джандал.

— Сердце. У него было больное сердце.

Старик тщательно избегал прямого разговора о смерти. Морщился, отряхивал брюки от бурой пыли. Но слово «было» говорило само за себя.

— Нагуаль почуял. Бросился на помощь: купировать приступ. Куотха решил, что нагуаля убили. Ладно, что об этом… Разрешите представиться: Ичтака Тлилпотонкуи, солярная энергетика. Профессор, доктор наук. Ваши специалисты не откажут мне в доверии?

Белый, словно покрытый инеем барс выскользнул из коридора, встал рядом с профессором. Темные пятна на шкуре животного выцвели, поблекли. Из-за этого барс казался седым и таким же старым, как его хозяин.

Снаружи послышался гул: аэромоб заходил на посадку.

V

— Что это за самодеятельность?

— Это не самодеятельность. Это использование туземной религии и культуры в целях полезного воздействия на аборигенов.

— Ставлю вопрос иначе. Что это за бардак?!

Шри Бхарадваджа лупил в сферу кулаком, словно в грушу для бокса. Там, с точки зрения шри Бхарадваджи, творилось полное и окончательное непотребство. Доктор Н’диди так не считал. Непотребство в голосфере было его детищем.

— Повторяю: в целях полезного воздействия…

Из последних сил доктор старался держать себя в руках. Увы, с бесстрастием — реальным или показным — у Н’диди, природного вудуна, склонного к вспыльчивости, были проблемы. В сотый раз доктор позавидовал коллеге Шнейеру. У гематров на все случаи жизни — одно лицо, одна интонация.

В сфере царил Камаштли, бог судьбы и победы. Дикари толпились перед идолом, восхищенно ахая. Грозный, но справедливый идол распинался на все корки, демонстрируя хорошо поставленный голос учителя младших классов. Джунгли окрест стонали от напора новой идеологии.

— Все люди равны! — разъяснял Камаштли.

— О-о-о! — восхищались дикари.

— Касты — пережиток прошлого!

— О-о-о!

— Вспомните подвиги своих предков!

— А-а-а!

— Деяния богов на заре мира!

— У-у-у!

— Великие дни вернулись! Узрите их воочию…

С «узрите воочию» идол дал промашку — «толмач» сработал некорректно, и бога не поняли. К счастью, накладка была списана на божественную мудрость и людскую ограниченность. Дикарям, как прилежным ученикам, предлагалось «домашнее задание»: поразмыслить над словами истукана, а завтра прийти и доложить, какие выводы сделаны.

Камаштли одобрит либо поправит.

Верный вывод напрашивался сам: касты долой, в солнце — нет проблем, но после естественной, а никак не насильственной смерти. Иных решений, исходя из туземных представлений о мироустройстве, доктор Н’диди не видел. Он был уверен: дикари с радостью уверуют в божественное откровение, если сами придут к нужной идее, а бог лишь подтвердит, что паства — на правильном пути.

Психологический прием в разных вариантах успешно опробовали на варварах десятка обитаемых планет. Вряд ли Остров Цапель — исключение.

— Это проверенная методика, — доктор Н’диди предпринял еще одну атаку на ослиное упрямство начальства. — Она давала отличные результаты…

— Результаты? — взревел брамайн. — Это Астлантида!

— Я в курсе…

— Здесь проверенные методики не работают! Ясно вам?! Вы смогли предсказать реакцию дикарей на высадку миротворцев?

«А ты? — мысленно огрызнулся вудун. — Ты, горлопан?»

— Никто не смог, — буркнул он, отворачиваясь.

— Вот именно! Ваша авантюра с идолом… Полагаете, дикари сочтут себя равными кастовым горожанам?

— Да!

— И что дальше?! А если они начнут резать соседей? Отправлять их в солнце?! Или сами захотят немедля удрать в высшее бытие? Кастовый астланин, в их понимании, как ни умри, в любом случае попадет в солнце!

— Кроме самоубийства, профессор.

— А война вам в голову не приходила? Зря! Сойдутся племя на племя и радостно перебьют друг дружку, уверенные, что отправляются прямиком на небеса! Как вам такой результат? Вероятность подобного исхода… Да спросите хоть у коллеги Шнейера, он вам посчитает!

— Пятьдесят три процента с четвертью, — отозвался из кресла гематр.

За схваткой гигантов он наблюдал молча.

— Сколько?! — ужаснулся Н’диди. В словах гематра он не усомнился ни на секунду. — Почему вы мне сразу не сказали?!

— Локальный эксперимент. — Шнейер пожал плечами. Это движение, способное выразить массу чувств и их оттенков, он заучил давно и пользовался им в самых разных ситуациях. — Вероятность негативного результата на грани критической, но не за гранью. Ближайшее поселение туземцев — тридцать четыре километра по прямой. При необходимости мы успеем задействовать миротворческие силы для предотвращения взаимного убийства. Потери будут в рамках допустимых.

— Допустимых?! Это человеческие жизни!

Гнев Бхарадваджи разбился о ледяное спокойствие Шнейера:

— Полагаю, нам необходимо опробовать все варианты воздействия на туземцев. По другим предложенным методикам прогнозы ничуть не лучше. Смею напомнить, что в Совете Лиги мы, гематры, предлагали консервацию планеты. Карантин, а не насильственную технологизацию. Вы вправе ждать от меня добросовестной работы. Но сочувствия не ждите.

И гематр еще раз пожал плечами.

«Прогнозы ничуть не лучше? Это значит — хуже!» — перевел для себя доктор Н’диди. Он не сомневался, что профессор интерпретировал слова гематра аналогичным образом. И, уловив поддержку со стороны коллеги Шнейера, кинулся в бой:

— Вынужден напомнить вам, профессор, ваши же слова: «Это Астлантида. Здесь проверенные методики не работают!» Не вы ли проели плешь всем нам, каркая день за днем: «Плен! Честный плен! Они впадут в эйфорию!» И что? Ничего! Вы получили мои последние данные? По тем девятнадцати солдатам, что сражались до последнего? Ни малейших признаков эйфории! Вот цена вашим дурным пророчествам! Теперь вы утверждаете, что дикари бросятся резать друг дружку. А я говорю: чепуха! Один раз вы уже дали маху, профессор. Как насчет второй попытки?

Шри Бхарадваджа молчал. Слушал не перебивая, давал выговориться. Это было так непохоже на грозного брамайна, что Н’диди почувствовал себя актером, который вышел на сцену в уверенности, что играет комедию, и ошибся в жанре. Неужели профессор нарочно выжидает, копя ярость для сокрушительного удара?

— Я был бы рад ошибиться, коллега…

В голосе брамайна звучала бесконечная усталость. Бхарадваджа взял со стола чашку с остывшим кофе, сел в кресло, но пить не стал. Смотрел на кофе так, словно забыл, что это.

— Боюсь, ситуация гораздо сложнее, чем вам кажется. Остров Цапель… Да что там! — вся эта звездная система никогда не сталкивалась с вторжением извне. Конфликты на планете имели сугубо внутреннюю природу. Вам будет близка аналогия с живым организмом. Когда в него проникает внешняя инфекция, организм начинает сопротивляться, вырабатывая антитела. Он борется, но иммунные силы не бесконечны. Что, если для Астлантиды предел сопротивляемости еще не достигнут?

— И что же, по-вашему, произойдет, когда иммунитет откажет?

— Не знаю, — Бхарадваджа развел руками, пролив кофе на пушистый ковропласт. На ворсе остались пятна: темные, похожие на запекшуюся кровь. — Но я знаю, что у каждого совершеннолетнего кастового астланина имеется свой нагуаль. Если вдуматься, чертова уйма домашних зверей…

Краем глаза Н’диди заметил, что коллега Шнейер пожимает плечами. Доктору показалось, что он уловил в движении странноватый, невиданный ранее оттенок. Так благодарят, подумал Н’диди. Благодарят за решающую подсказку, смущаясь собственной недогадливостью. Почему я ничего не понимаю?

— К чему вы клоните? — спросил доктор.

— Вы смотрели записи из оккупированных городов? И много вы видели нагуалей? Вот именно. По факту камеры фиксируют самый минимум…

— Ну и что?! Испугались стрельбы и пожаров. Разбежались, попрятались, удрали из города…

— И не вернулись? Не выбрались из убежищ, когда на улицах установилось относительное спокойствие? Знаете, в каких случаях животные ведут себя так? Землетрясения. Ураганы. Цунами. Извержения вулканов. Такое поведение характерно для зверей в предчувствии глобальных стихийных бедствий. Подумайте об этом, коллеги.

И профессор отключил связь.

VI

Капли дождя пулеметными гильзами грохотали по жестяному козырьку над парадным. Зябко поёжившись, Тизитль поднял воротник плаща. Дождь был тёплый, над бурлящими лужами клубился пар, но Тизитля с утра знобило. Кажется, он ухитрился подхватить лихорадку. По-хорошему, следовало бы влить в себя кружку хинного отвара — горячей, нестерпимой горечи — и завалиться в постель, под одеяло. Но это если ты свободен. Если на тебе не висит дело, которое ты никому не можешь доверить…

Да ладно, подумал Тизитль. Могу, конечно. Надежные люди еще есть. Но эту акцию я исполню сам.

В том, что армия продержится не дольше, чем одуванчик в бурю, Тизитль Зельцин был уверен с самого начала. Регулярные части, военные базы и укрепрайоны легко обнаружить с орбиты. Накрыть бомбовыми ударами; высадить десант, блокировать и разоружить. Для чужаков это не составило особого труда. Неделя, жалкие семь дней, и организованное сопротивление накрылось медным тазом в масштабах всей планеты. Связь работала из рук вон плохо, но у Тизитля имелись свои источники информации. Из государств, разделивших меж собой Остров Цапель, только войска Милинтикийского Союза еще продолжали огрызаться. Зарывшись в землю, забившись в скалы, без зазрения совести прикрываясь мирным населением, милинтикийцы бились до последнего.

Так инъекция лекарства на час продлевает агонию.

Большего доверия заслуживала партизанщина. Мобильные отряды способны месяцами скрываться в горах и джунглях. Возникая из ниоткуда, они подобно осам жалили захватчиков — слабо, но болезненно — и без следа растворялись в лесной чащобе и лабиринтах ущелий. Городское подполье: диверсионные и террористические группы из трех-пяти человек выходили с оружием только на задание. В остальное время их участники, ничем себя не проявляя, были неотличимы от мирных граждан.

Ну и, конечно, смертники-одиночки.

Сыновья Нанауатля.

Из любого правила есть исключения. Кастовому астланину нет надобности ложиться под жертвенный нож. Умирая, он уходит в солнце в любом случае, кроме единственного: самоубийства. Душа самоубийцы возрождается в звере или дикаре, рожденном вне каст. Чтобы добраться до солнца, ей предстоит проделать долгий и нелегкий путь искупления. Но из правил есть исключения. Сыновья Нанауатля были названы в честь бога, что на заре времен пожертвовал собой, превратившись в солнце, дарителя жизни. Добровольцам, идущим на смерть ради победы над врагом — почет и слава, благодарная память соратников и прямая дорога в солнечное посмертие.

Из-за угла вывернул автомобиль. Тизитль прижался к стене. Пустое дело: туфли и брюки обдало фонтаном брызг из-под колес. В первые дни оккупации движение частного транспорта перекрыли. Астлане и сами старались лишний раз не соваться на улицу. Кому охота угодить под пулю? Хорошо, под парализующий разряд — тоже удовольствия мало… Стрельба быстро закончилась, пожары погасили, а бо́льшую часть запретов и ограничений чужаки отменили. Жизнь вернулась в обычное русло: открылись магазины, кафе и мастерские, заработало радио и два телеканала. Да, средства массовой информации контролировались пришельцами. Но разве обыватель станет об этом задумываться?

Обыватель, думал Тизитль, пока дождь заворачивал его в мягкий пришепетывающий кокон. Царь земли, пуп мироздания. Нет грозы, способной надолго поколебать твой покой, о великий обыватель! Имя тебе миллион! Непогода, и ты сидишь по домам. С утра, пока небо не заволокло тучами, ты плескался в лягушатнике будней. Вооруженные патрули? Летающие монстры, время от времени проносящиеся над головами? Досадные мелочи нарушали твою идиллию. Но к незваным гостям ты, мой кумир, привык быстрее, чем муха к грабителям, ворвавшимся в квартиру. Ну, проверят документы. Просканируют: нет ли оружия. Так это в целях твоей же безопасности, дружок! Извинятся, козырнут, пожелают хорошего дня. Зря, говоришь ты. Зря власти пугали меня злобными чудовищами из космоса. У них там цивилизация — ого-го! Галактическая Лига, чудеса прогресса. Культура и общечеловеческие ценности. Даже террористов они стараются брать живьем! А что внекастовых запретили в солнце отправлять, так невелика беда. Мы, кастовые, мимо солнышка не пройдём: и дети наши, и внуки. Энергетика? Цивилизаторы новую наладят, альтернативную. Уже налаживают: электричество есть, и радио работает, и пышки пекутся с румяным бочком…

Хрум-хрум, и кефиром запить.

Хлопнула дверь парадного в доме наискосок через улицу. Равнодушный взгляд Тизитля скользнул по долговязому парню. Раскрыв зонт, парень зашлепал по лужам к продуктовой лавке. Хитрец смешно, по-птичьи, задирал ноги — как будто это могло сохранить их сухими.

Не тот.

Ждем дальше.

Вот потеха, думал Тизитль. Мне, прожженному цинику, пришельцы куда больше по душе, чем дражайшие соотечественники. Проводи я операцию по захвату планеты, я действовал бы теми же методами. Стремительный, в меру кровавый удар по военщине — и предельная лояльность к гражданским. Отбери у людей привычную жизнь и верни ее как можно скорее — да на тебя молиться будут! Власти бегом побегут к сотрудничеству. А профессура, привлеченная к модернизации электростанций, слюной захлебнется, дорвавшись до прогрессивных технологий!

Кто против?

Упрямец Тизитль с его фанатиками.

…станция взлетела на воздух вместе с дюжиной пришельцев и компанией астлан-ренегатов. Знатно рвануло! Тизитль даже понадеялся, что сейчас начнется неуправляемая термоядерная реакция, и сглазил удачу. Ничего, и так неплохо получилось. Два летательных аппарата расцеловались с ракетными снарядами. Четыре патруля и десятка полтора одиночек легли трупами в темных переулках. Три блок-поста. Взрыв в здании полицейского управления, где чужаки устроили регистрационный пункт…

Сыновья Нанауатля трудились в поте лица. Уроки обращения со взрывчаткой и детонаторами, простейшие методы маскировки, отработка поведения при сближении с врагом. Идеологическая накачка — по минимуму. В тренировочном лагере собрались те, кому мир опостылел. Неудачники, разочаровавшиеся в жизни; маргиналы, идейные, неизлечимо больные…

Посмертная слава — Тизитль предложил им желаемое.

Первым ушел в солнце очкарик Куикстли из первого набора. Ура-патриот Намакуикс облажался: привел заряд в действие, не добежав до патруля. Тизитль никогда не доверял патриотам-горлопанам. Увы, работать приходилось с тем человеческим материалом, который успели набрать. Еще два успешных взрыва — и два провала: наученные горьким опытом, чужаки теперь гасили сыновей Нанауатля издалека, из парализаторов.

В ответ Тизитль припас сюрприз: дистанционный радиовзрыватель. И наблюдатель с портативным передатчиком: на безопасном расстоянии, но в радиусе прямой видимости.

Дверь парадного открылась снова. Щуплый паренек не сразу сообразил натянуть на голову капюшон куртки. Волосы его мигом намокли, по лицу потекли струйки дождевой воды — фальшивые слезы. Вжав затылок в плечи, паренек зашлепал по лужам через дорогу.

Дождался, сказал себе Тизитль.

Золин Мойолехуани не успел дойти до блок-поста чужаков. Его раскусили. Позже наблюдатель доложил: в бинокль он видел, как парень сунул руку в карман, желая нажать кнопку взрывателя — и упал, обездвиженный. Наблюдатель обождал, пока чужаки снимут с сына Нанауатля жилет, начиненный взрывчаткой, и щелкнул тумблером передатчика. Радиовзрыватель не подвел: пришельцев разорвало в клочья. Наблюдатель не сомневался: Золин тоже ушел в солнце.

Наблюдатель ошибся.

Эту запись прокрутили по телеканалам десятки раз. Смертник приближается к блок-посту; парень так напряжен, что это заметит и слепой. Вспышки парализующих разрядов. Пришельцы над неподвижным телом. Крупным планом — убийственный жилет. Взрыв. Останки чужаков. Голос диктора скорбен и суров. Сын Нанауатля истекает кровью. Серое лицо — парню разворотило живот. Смертник на носилках. Инопланетные врачи: сосредоточенность и воля. Стремительный старт медмобиля. Больничная палата. Чудо-оборудование. Смертник в капсуле регенератора. Данные на табло. Столбцы, диаграммы.

Еще слабый, но уже здоровый Золин дает интервью:

— Да, я хотел их взорвать… Да, они могли меня застрелить. Не стали. Обездвижили, хотели снять бомбу… Она взорвалась…

Растерянность. Изумление. Как же так? Пришельцы! Захватчики! Я шел их убивать. Почему они… Комментатор за кадром отмечает: взрывное устройство привели в действие дистанционно.

— …не знаю. Они сказали, что я свободен. Меня не будут арестовывать… Нет, я больше не стану никого взрывать. Я убил троих, а они…

В городе продолжали греметь взрывы: у Тизитля еще оставались люди. Но после этой передачи какая-то женщина, увидев на улице сына Нанауатля, поняла, кто это, и поспешила указать на него пришельцам. Она была первым камешком, с которого началась лавина.

Сейчас Золин Мойолехуани переходил улицу — в радужном водяном ореоле, как святой. Каждый шаг приближал его к Тизитлю.

«…срочную сводку! — каркнул репродуктор над входом в лавку, прочищая жестяное горло. — …поступило сообщение… войска Милинтикийского Союза… капитуляция! Повторяем…»

Тизитль ждал.

Ждал нож в кармане плаща.

Нож не знал, что сейчас всё потеряет значение; всё, кроме главного.

Контрапункт. Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут (здесь и сейчас)

Пригласите человека на манеж. Дайте ему стул, предложите сесть в центре. Уйдите в зал, всей компанией: чем больше, тем лучше. Расположитесь в первых рядах. Велите человеку на манеже спокойно просидеть одну минуту. И уставьтесь на него в упор, желательно — перешептываясь.

Минута?

Он и двадцати секунд не просидит.

Где-то зачешется. В спину вгонят осиновый кол. Проснется кашель. Поза закаменеет, потребует смены. Нога за ногу. Нет, колени сдвинуты. Нет, вытянуть ноги вперед. Расстегнуть пуговицу. Застегнуть. Дернуть себя за кончик носа.

Хватит.

Не мучайте его больше.

…однажды я на спор смеялся шесть минут тридцать две секунды подряд. Смеялся по-разному, от хихиканья до хохота. Но смех не прекращался ни на миг. Гомерический, заразительный смех. Слушатели остались довольны. Я — нет. В общей сложности сорок шесть секунд смеха — пять разновеликих порций — были неудачными. Искусственность, наигрыш.

Позор для клоуна.

(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

— От Совета Галактической Лиги!

— От Совета Галактической…

— Нет, не так! Подбородок выше, звук посадить на опору! Куда вы торопитесь? Начинайте внятно, мощно, из-за такта…

— От Совета…

— Лучше! Теперь скажите это шире…

— Издеваетесь? Что значит «шире»? Растянуть, как резинку?

— Представьте, что вы на трибуне. Перед вами — площадь. Народу — тьма, яблоку упасть некуда. И вы без микрофона, накрывая площадь одной интонацией: «От Совета Галактической Лиги! Астлане! Братья и сестры…»

— Вы не Страус. Вы — стая ворон. Вами не площадь, вами города накрывать. Ковровым бомбометанием…

— Учитесь, пока я жив. Все, сначала: «От Совета…»

— От Совета…

Сколько роликов он записал? Марк сбился со счета. Умом он понимал, что его голос звучит над кварталами жилых домов Астлантиды, над окраинами и центрами городов, над расположением воинских частей и в местах боевых действий. Но принять это, как факт… Когда госпожа Зеро впервые сказала ему, что придется поработать диктором, Марк решил, что старуха шутит. За имперской безопасностью водилась склонность к таким шуткам, после которых мучаешься бессонницей. Но в тот же день обер-центуриона Кнута едва ли не пинками загнали в студию звукозаписи — минус-пятый этаж представительства, бомбоубежище отдыхает! Перед лицом подвесили облачко наномикрофонов, страстно влюбленных в Марков голос и настроенных на отсечение посторонних шумов, пустили текст на мониторе и велели огласить.

Тут и начались проблемы.

Марк стеснялся. Марк заикался. Марк рявкал, как на плацу. Нёс отсебятину, впадал в ступор. А главное, всё это он делал на унилингве. Чтобы заговорить по-астлански, ему требовался первичный толчок. Пустили Изэль в записи: нейтральные реплики, затем наводящие вопросы, смонтированные оператором. Не помогло — запись стимулировала плохо, вернее, не стимулировала вообще. Марк слушал, понимал каждое слово и ничего не мог сделать. Механизм смены языка — неосознанный рефлекс, зашитый в глухой метафизический чулан мозга — требовал живого собеседника. Иначе Марк слышал астланскую речь, читал на мониторе астланский текст и, даже не замечая подмены, озвучивал ролик на унилингве.

Госпожа Зеро велела привести Изэль. Марк сказал, что если Изэль объявится в студии, то на него могут не рассчитывать. Ерунда, возразила старуха. Дурацкие сантименты. Закрыли тему, наехал Марк. Не обсуждается. Госпожа Зеро оскалила клыки и зарычала. Марк скрежетнул когтями по полу и зевнул во всю пасть. В углу тявкнул лысый Мамерк и заткнулся, когда его облаяли обе конфликтующие стороны.

Компромиссом стал Белый Страус.

Маркиз Ван дер Меер, как вскоре выяснилось, сносно болтал на астланском. Примитив, детский сад, ужасающий акцент, но для первотолчка — вполне достаточно. Язык Белый Страус начал осваивать еще до прилета на Тренг, по собственной методике. Матерый полиглот, он хватал зубодробительные дифтонги, ударения и придыхания на лету, как ласточка — мух. Поначалу, стартуя с подачи ларгитасца, Марк начинал машинально копировать акцент Ван дер Меера, но быстро избавился от этого недостатка.

А звукорежиссёр, этот безымянный гений, подобрал интонационные и тембральные фильтры, превратив Марково блеянье в шедевр ораторского искусства.

— От Совета Галактической Лиги! Астлане! Братья и сестры! Началась борьба за ваше освобождение! Борясь и работая вместе с Ойкуменой, вы создаете свое счастливое будущее! Отказавшись от сопротивления, вы обеспечиваете себе и своим детям…

Фронт проходил через Астлантиду. И все-таки фронт был здесь, в студии. Малой толикой, десятым эшелоном, но лучше так, чем чувствовать себя тыловой крысой. Перед сеансами записи Марк смотрел хронику — не ту дистиллированную водичку, которую по капле цедили визоры, а крепчайший, пропахший дымом концентрат, недоступный широкой общественности. Он восхищался журналистами Ойкумены, вернее, цензорами, дирижирующими из пыльного бархата кулис. Своего рода талант — рассыпать крошки от пирога, да так, чтобы птички клюнули раз, другой, и отворотили клювы. Обратной стороной этого таланта было умение подать жареный кусок дерьма, как телячью отбивную.

«…предлагаем вам сдаться. Мы не хотим кровопролития…» Стрелки́ в ячейках. Снаряд бьет в рубку «Нефилима». «…если вы сложите оружие, никто не пострадает…» Глянцевый ожог земли. В центре — позиции батальона. «…гарантируем, что по окончании боевых действий…» Бьет пулемет. Рычит, захлебывается. «Астлане! Будьте благоразумны!..» Трассеры рвут флаг Лиги. Голограмма неуязвима. «Мы пришли помочь. Пришли сотрудничать…»

Марк был на Тишри.

Голос Марка звучал на Острове Цапель.

* * *

— Это, конечно, не мое собачье дело, — сказал Белый Страус. — Но вы должны больше времени проводить с ней. Теперь можете набить мне морду.

Он глубоко затянулся сигаретой.

— Вам это необходимо в первую очередь. Не верите?

— Идите к черту, — ответил Марк. — Мы видимся каждый день.

— Этого мало. Я старше вас, я лучше чувствую такие вещи. Изэль — ваш якорь. Иначе вы сорветесь, и я даже представить боюсь, куда вас унесет.

Курить поднимались на лифте, во внутренний дворик. Вернее, курил Белый Страус, а Марк стоял за компанию. Лучше здесь, чем в студии, где всё сводилось к одному слову: «каторга». Утилизатор исправно жрал окурки, вентиляция всасывала дым, грядка фикусов создавала уют. Пара лавочек у стены. Чем не рай?

— Я вас не узнаю, — Марк пожал плечами. — Когда мы познакомились на Ломбеджи, я встретил прожженного циника. Помните? «Я — наблюдатель, исследователь. Я и сейчас исследую — например, вас. Эволюция научила вас видеть в человеке раба, но лишила возможности видеть в рабе человека…» Ваши рассуждения бесили меня. Доводили до белого каления. Но я сдерживался, потому что понимал: они неуязвимы. Цинизм, помноженный на опыт — броня круче термосила. И что сейчас? «Она — ваш якорь. Иначе вы сорветесь…» Стареете, маркиз. Делаетесь сентиментальным.

— Старею, — согласился Ван дер Меер. — А знаете, почему?

— Что тут знать? Время идет…

— Не скажите. Время идет, но многих оно не задевает. Морщины, седина — ерунда. Приметы времени иные. Впрочем, вы слишком молоды для философских бесед. Давайте о другом. Скажите, Марк, вам нравится идея коллантов?

— Мне? — опешил Марк.

— Вам. Представляете, сколько людей страдали, что не родились антисами? И вот — возможность наверстать упущенное. Шанс отомстить природе за несправедливый выбор. Всего-то и надо: объединиться, создать группу, принять внутренние связи душой и телом… Объединиться, а? По-моему, прекрасная идея.

Марк неуверенно кивнул. Он никогда не задумывался о коллантах с этой точки зрения.

— И что же? — Белый Страус окутался дымом. — «Началась борьба за ваше освобождение!» Началась и скисла. Уникальная, восхитительная перспектива, в основе которой лежит союз свободных личностей, не заставила Ойкумену объединиться на пути к этой цели. Напротив! Помпилия отреклась от коллантариев, потом вознесла их на щит. И то, и другое действие — шкурный интерес. Желание захватить «золотую акцию». Вудуны ищут способ создать коллант без помпилианцев. Брамайны ведут разработки чисто брамайнского колланта. Вехдены заняты созданием щита обороны, способного прикрыть планету от атаки военного подразделения коллантов. Я не знаю, чего хотят гематры, и не скажу вам, чего хочет Ларгитас. Но поверьте старому цинику: объединением здесь и не пахнет.

Марк кивнул:

— Я не удивлен. Ни капельки.

— Я тоже. Итак, резюмируем: прекрасная идея коллантов лишь усилила разобщение. Послужила причиной конфликтов. Зато ужасная идея Астлантиды… О, тут мы объединились на раз! Конечно же, в Совете велись споры, звучали разногласия… И тем не менее, решение принято, решение Галактической Лиги! Оно выполняется! Сводный контингент трудится на Острове Цапель во имя блага Ойкумены. Вынуждает туземцев отказаться от пути энергетов, множит на ноль результаты их собственной эволюции. Плечом, так сказать, к плечу… Общий враг — вот что бегом приводит нас к общему знаменателю. И знаете, что подсказывает глупому страусу его цинизм?

— Не тяните резину, маркиз. Ваш цинизм — тот еще болтун.

— Общий враг в данном случае чертовски похож на вас, помпилианцев. Это прецедент. Нюансы не в счет: одни режут, другие клеймят. Если Астлантида будет успешно взята к ногтю, возникнут соблазны. Во второй раз Ойкумена тоже может взять и объединиться… Что вы тогда станете делать? Это во имя благой цели мы не слишком-то дружим. А против кого-нибудь — запросто, в едином порыве…

— Вы логик, — буркнул Марк. Разговор был ему неприятен. В любую секунду Марк мог вернуться в студию, оставив Ван дер Меера наедине с его монологами, и удивлялся, почему не делает этого. — Стальной логик. Вы опасаетесь, что после Астлантиды Ойкумена объединится против Великой Помпилии — и советуете мне почаще быть с Изэль. О, причины и следствия! Жаль, я не вижу связи…

— Потому что слишком молоды. Предчувствуя глобальные катаклизмы, я хочу, чтобы двое молодых людей… Ладно, оставим. Вы правы, логика убедительней сантиментов. Я встречался с Клодом Лешуа. Помните телепата с Ларгитаса?

— Отлично помню.

— Он полностью восстановился. Я имею в виду, физически. Но поражение… Вы даже не представляете, что это значит для эксперта такой категории — при людях хлопнуться в обморок! Клод ищет объяснения, Марк. Вы в курсе, что в сознании Изэли он видел вас?

— Допустим.

— Клод предполагает, что астлане ментально связаны между собой. Природа этой связи ему неизвестна, он считает ее врожденной. Астлантида далеко; на Тишри, вас двое — вы и Изэль…

— Пленники, — напомнил Марк.

— Депрессия, — отмахнулся Белый Страус. — Пленники уверены, что лишены солнца, и полностью замкнуты на себя. Эйфория — аналогичный механизм. Зато вы с Изэлью…

— Захлопни пасть, — с тихой ненавистью предупредил Марк. — Нашел астланина! Я помпилианец. Понял? Скажешь еще хоть слово…

— Вы помпилианец, — маркиз отступил на шаг. — Я вижу. Но я знаком с показаниями Изэли. Она считает иначе. Почаще заходите к ней, Марк. Прав Клод или нет, сентиментален я или практичен… В любом случае, это не повредит. У вас болит голова, когда вы вместе?

Циник, подумал Марк. Сволочь. Сидит потом, смотрит записи наших встреч и шарит в мотне дрожащей рукой. Извращенец. Астланский секс, спешите видеть…

Марк знал, что неправ, и злился еще больше.

* * *

В студии Марка ждали госпожа Зеро, лысый Мамерк с кожаным кофром для одежды — и еще один человек, при виде которого Марк едва не выругался вслух, забыв о субординации.

— Переодевайтесь, — велела старуха, пока Мамерк расстегивал кофр. Чувствовалось, что она не в настроении. — Да поживее! Будем писать видео. И хватит ломать красну девицу! А то я вас без штанов не видела…

— Что он здесь делает? — мрачно спросил Марк.

— Господин Добс? Работает над вашим имиджем.

Марк потер левый кулак. Жест был неосознанный, продиктованный тайными мотивами памяти.

— Господин Тумидус! — Игги всё понял правильно. — Исключительно из добрых побуждений! Бескорыстно! Шефская помощь…

— То есть бесплатно, — уточнил Мамерк.

— У меня наработки! Ви́денье образа! Я из вас конфетку сделаю…

— Вы знакомы? — старуха с подозрением наблюдала за развитием ситуации. — Вы уже работали вместе?

— В определенной степени, — согласился Марк.

Он следил за Мамерком, который развешивал по студии новенькую форму офицера ВКС Лиги. В целом, обновка не слишком отличалась от обмундирования абордажной пехоты, но дьявол, как известно, кроется в деталях. Перчатки из белой замши. Золотой лампас на брюках, в два пальца шириной. Кортик в латунных, с гравировкой, ножнах. Фуражка-треуголка. Эполеты с серебристым жгутом. Над левым обшлагом — блестящий галун нашивок. Марк представил себя, упакованного в новый имидж, и зажмурился от ужаса.

— Прекрасный специалист, — утешила его госпожа Зеро. — Один из лучших. Рекомендации, и все такое. Ты должен внушать доверие, мой мальчик. Доверие и уважение. Вот два кита, на которых держится любая афера. Третий кит… Ты что, заснул? Быстро переодевайся!

Переход на «ты» многое говорил Марку. Резко выдохнув, словно перед прыжком в ледяную воду, он приступил к переодеванию. Рядом суетился Игги. Сферу своего коммуникатора он развернул в ростовое «зеркало» и, бросая молниеносные взгляды на отражение клиента, трудился над внешностью. Косметическим мультиманипулятором Игги орудовал ловчей, чем обер-декурион Гораций — любимым штык-ножом. Во всяком случае, Марк даже не замечал точечных, выверенных до миллиметра касаний. Застегнув последнюю пуговицу, он одернул китель, поправил треуголку и лишь теперь решился посмотреть в зеркало.

— Великий Космос!

— Вот-вот, — расплылся в улыбке Игги. — Это вам не кулаком совать…

Старуха подошла ближе:

— Никогда, — она говорила медленно, чеканя каждое слово. — Никогда твое содержание, мой мальчик, не будет соответствовать форме. Потому что форму делают мастера, а содержание пущено на самотёк. Пишем?

— Вас требуют, — подал голос оператор. — Вас, госпожа…

— Требуют?

Глаза старухи опасно сузились.

— Экстренный вызов. Дать связь?

— И кто же меня, пожилую женщину, требует?

— Господин Салюччи! Действительный и полномочный председатель…

— Я в курсе, кто такой Гвидо Салюччи! Значит, требует?

Оператор счел за благо промолчать. Было ясно, что глагол «требует» применительно к имперской безопасности опасен для жизни.

— Ну! — рявкнула госпожа Зеро. — Я жду! Пустите Гвидо на «зеркало»…

В примерочной сфере, вытеснив Марка, возник председатель Совета Лиги. В отличие от стилистически выверенного обер-центуриона Тумидуса, Гвидо Салюччи не внушал ни доверия, ни уважения. Скорее он напоминал беднягу, павшего жертвой чудовищной аферы. Всклокоченный, с галстуком, сбившимся набок, председатель дышал так, словно минутой ранее взбежал на двенадцатый этаж.

— Немедленно! — тенор рванул к небу, воспарил, взял верхнее «до». — Ко мне!

В студии повисла жутковатая тишина.

— Это ты кому, Гвидо? — голос старухи превратился в сироп, сладчайший раствор цианида. — Своему пуделю? Потому что если ты говоришь со мной…

— Прозерпина! У нас форс-мажор!

— Конкретнее!

— У нас такой дичайший форс, что каждая секунда…

— Гвидо! Я с места не двинусь…

— Вот! Вот тебе конкретика!

«Зеркало», казалось, вышло из берегов ограничительной рамки. Площадь, удивился Марк. Он ждал чего угодно, только не хроники с Острова Цапель. За площадью, жертвенным алтарем возвышаясь над морем голов, виднелась пирамида. Толпа прибывала, буйствовала, вскипала гребнями рук, поднятых в странных, экстатических жестах. Большинство горожан тащили за собой детей и стариков. Младенцев, тяжелобольных, дряхлых обезножевших патриархов несли на импровизированных носилках. По краю транслируемого изображения к десантным ботам отступали миротворцы. Грузились, готовились к экстренному взлету. Стреляли: поверх голов, под ноги, превращая булыжник, которым была вымощена площадь, в фейерверк каменных брызг. Если это и задерживало продвижение толпы, то ненадолго. Марк видел, что упавшие не поднимаются. Их растаптывали в хлам, в красную кашу. Из боковых улиц текли бесчисленные ручейки, умножая человеческий потоп.

Море требовало и умоляло.

— Везде! — хрипел Гвидо Салюччи. — Так везде…

— Уже еду! Наш представитель…

— Здесь! Ждем только тебя…

— Конец связи!

Госпожа Зеро повернулась к «зеркалу» спиной. К черному овалу, похожему на тюльпан, который распускается в космосе после РПТ-маневра. Впору было поверить, что старуха вот-вот опрокинется назад, в мрачную полынью, и возникнет на Белом холме.

— Марк! Сопровождайте меня.

— Я только переоденусь…

— Нет времени! Вы водите аэромоб?

Марк кивнул. Но госпожа Зеро смотрела не на него, а на стилиста. Пятясь к операторской, Игги Добс неожиданно для себя открыл простую, очень неприятную истину. Он предпочел бы год прожить на острове в окружении плотоядных, чертовски болтливых паллюсков, бок о бок с училищем помпилианских рабохватов, нежели провести десять минут в обществе этой ведьмы, когда у нее скверное настроение.

— Подписки, Мамерк, — велела госпожа Зеро. — Возьмите у него подписки. Все, какие есть на свете. Пусть сидит в студии и ждет моего возвращения. Если он захочет кофе… Сколько угодно, Мамерк. С пирожными. Со сливками. С гашишем! Перед расстрелом господин Добс не должен жаловаться, что мы отказали ему в кофе.

— Оп, — выдохнул Игги.

— Вы что-то сказали?

— Оп. В смысле, оп-ди-ду-да.

— Совершенно верно, — без тени юмора отозвался лысый Мамерк.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ТИШРИ

Глава седьмая. От генерала до булочника

I

— Не верю, — вздохнул Гвидо Салюччи. — До сих пор не могу поверить…

Он развел руками:

— Всё складывалось так удачно!

На овальном столе, прямо перед собравшимися, разворачивалась динамическая реконструкция. Город, воссозданный в сильно уменьшенном масштабе; улицы, забитые народом, как консервные банки — шпротами. Запрокинув лица к небу, люди сидели на тротуарах, на проезжей части, на клумбах и люках канализации. Кто половчей, вскарабкался на крыши машин, припаркованных у обочины. Мальчишки гроздьями облепили деревья. Престарелые астлане, чей возраст вынуждал их остаться дома, выбрались на балконы. Взгляды светились ожиданием чуда. Сейчас, сию минуту, в крайнем случае, ближе к вечеру…

Улыбки.

Слезы счастья.

Так встречают мессию.

— Общая картина, — резюмировал председатель Совета. Под глазами его высокопревосходительства набрякли мешки: сизые, в мелкий рубчик. — Куда ни плюнь… Сначала они штурмовали расположение наших частей. Требовали незамедлительно перерезать всех, включая стариков и детей. Выстраивались в очереди, писали на ладонях номерки. Ссорились, если кто-то пытался влезть первым. Ножи…

— Что ножи? — спросил Тит Флаций, представитель Великой Помпилии.

Он вертел шеей, словно воротник мундира был ему тесен. Нос имперского наместника заострился, как у покойника, став еще больше похож на клюв. Стервятник завис над добычей, торопясь приступить к трапезе.

— Они приносили ножи с собой!

Гвидо Салюччи понял, что кричит, и замолчал. Все терпеливо ждали. Самообладание вернулось к председателю не скоро, и не в полной мере, но контроль над голосом он восстановил:

— Контр-адмирал Ван дер Вейден распорядился поднять наших людей на орбиту, во избежание падения боевого духа. Теперь астлане торчат на улицах: ждут. Вы понимаете? Ждут! Ладно, они не ходят на работу. Не водят детей в школу. Не занимаются домом, мало спят, одеты не по сезону… Самое противное, что они забывают есть. Воду еще пьют кое-как, а с едой проблемы. Иногда перехватят всухомятку, но всё реже и реже. Скоро начнутся голодные обмороки. Проклятье! Мы не в состоянии принудительно кормить население целой планеты…

Тит Флаций наклонился вперед:

— Что говорит профессор Бхарадваджа?

Вместо ответа председатель включил гиперсвязь. В сфере над макетом, как бог над градом обреченным, всплыл смуглый лик брамайна. Чувствовалось, что профессор на взводе: Бхарадваджа поминутно облизывал губы, морщил лоб, дергал щекой, словно страдал нервным тиком. В черных вьющихся кудрях прибавилось седины; а может, просто сбоила связь.

— …объяснений, — рокочущий бас заполнил кабинет. — Дамы и господа, вы ждете связных и логичных объяснений. Скажу без обиняков: у меня их нет. Есть только предположения. Мы ждали эффекта честного плена. Мы радовались его отсутствию. Мы изучали частности, забыв о целом. Что ж, мы не первые, кто совершил трагическую ошибку…

Сферу заполнила нижняя часть лица Бхарадваджи. Блеск влажных зубов, движение мясистого рта, мелькание языка… Собравшиеся машинально откинулись на спинки кресел, борясь с жутковатым эффектом.

— Наше появление в системе — принципиально новый фактор влияния для всей Астлантиды. Подчеркиваю: для всей. Вы полагаете, нам оказывали сопротивление воинские части? Наши действия шокировали отдельно взятых туземцев? Ничего подобного! Мы явились перекраивать планету, перекладывать рельсы эволюции. В итоге честное сопротивление воспринималось природой астлан отнюдь не в ракурсе локальных действий. Мы принуждали Астлантиду, нам противостоял Остров Цапель. Здесь пленили, там сопротивляемся — организм боролся в целом, проигрывая в частностях…

— Время, — напомнил Тит Флаций. Кроме него, никто не осмелился прервать брамайна. — У нас мало времени. Ситуация требует радикальных действий.

— Ситуация?! Вы называете это ситуацией?!

— Хорошо, катастрофа. Будьте лаконичней, профессор.

Рот искривила горькая усмешка:

— Куда уж лаконичней? Астлантида решила, что проиграла. Критическая масса накоплена: «Мы сделали все, что могли!» Коллективное, знаете ли, бессознательное… Получите и распишитесь: честный плен для целой расы. Без исключений, от генерала до булочника. Даже если кто-то и не лез в драку… Впервые в истории Ойкумены мы столкнулись с сопротивлением народа. Не фигура речи, а принцип существования, стимулированный агрессией извне. Народ проиграл, народ сдался. Режьте их, они хотят в солнце…

Сфера опустела.

Город под ней уставился в небеса. Город ждал, что бог не ограничится голой констатацией факта. В конце концов, зачем нужны боги, как не для светопреставления?

— Ваше мнение, капитан-командор?

Сперва Марк не понял, что обращаются к нему. Капитан-командор? Марк по-прежнему был в новенькой форме, предназначенной для съемок агитролика. Он скосил глаз, пытаясь рассмотреть петлицы. Какое звание выписал ему безбашенный Игги Добс? Вот ведь гад, не поскупился. Лишний, сказал Марк сам себе. Я здесь лишний. Зачем госпожа Зеро притащила меня на совещание? Но когда председатель Совета повторил: «Ваше мнение, господин консультант!», подкрепив слова недвусмысленным жестом, адресованным Марку, и никому иному — пришлось встать.

— Я могу сделать звонок? — спросил Марк.

— Личный? — брюзгливо осведомился Тит Флаций. — Вы на службе, обер-центурион…

Уж кто-кто, а представитель Великой Помпилии видел Марка насквозь. В званиях имперский наместник не ошибался, хоть наряди офицера клоуном.

— Никак нет, господин наместник! — Марк вытянулся во фрунт. — По делу.

— Знаю я ваши дела…

— Звоните, — разрешил Гвидо Салюччи.

Изэль откликнулась не сразу. В «мыльном пузыре» было хорошо видно: махровый халат, полотенце тюрбаном намотано на голову. Только что из ванной, оценил Марк.

— Как дела?

— Ты где?

— На службе. У тебя все в порядке?

— Шампунь, — вздохнула Изэль. — Шампунь закончился.

— Третий сенсор во втором ряду. Зелененький, под ним нарисован флакон, — Марк изо всех сил старался не замечать огненного взора Тита Флация. Подгорал с краев, будто кусок мяса над костром, но в серёдке держался до последнего. — Потом откроешь шкаф доставки. Да, тебе сначала высветится шкала заказа. Выбери шампунь, дальше — по каталогу.

— Кокос, — Изэль улыбнулась. — Кокос с алоэ.

— Ладно, иди заказывай. Как там Манойя?

— Не очень. Депрессия. Кушал сам, без напоминаний.

— Яотль?

— Лучше. Гуляли в парке.

— Парк — это хорошо. Всё, меня зовут.

— А чего звонил-то?

— Соскучился.

— Вы! — представитель Великой Помпилии едва дождался, пока связь прервется. — Да я вас под трибунал… Щенок! Шампунь, значит? Кокос с алоэ?!

— Остыньте, Тит, — бросила старуха.

Госпожу Зеро поддержала тяжелая артилллерия: председатель Совета глядел на помпилианца с явным неодобрением.

— Мальчик — умница. Если весь народ Астлантиды накрыло эйфорией, почему наша девочка преспокойно моет голову? Она что, не народ? Почему Манойя Илхикамина депрессирует, хотя и кушает? Яотль гуляет в парке? У вас есть соображения, Марк?

— Есть, — кивнул Марк. — Мы захватили их до того, как начали технологизацию Астлантиды. До вторжения, высадки, насильственных действий…

— И что?

— Считайте, мы изъяли из организма колонию клеток. Поместили в питательный раствор, поддерживаем жизнеспособность. Если организм заболеет или даже умрет, на клетках это никак не отразится. При необходимости…

— Мы сможем вырастить клон, — согласилась старуха. — Хорошая новость. У нас в распоряжении есть образец народа Астлантиды, каким он был до вторжения объединенных сил Ойкумены. Правда, я не знаю, зачем нам это нужно. Вырастить новую популяцию, если старая погибнет?

Она не шутит, понял Марк.

II

— Почему мы? — спросила госпожа Зеро.

— Почему здесь? — спросил Тит Флаций.

А вот с этим оказалось сложнее. Судя по выражению председательского лица, оба вопроса много чего говорили Гвидо Салюччи. Не спеша с ответами, он встал, прошелся вокруг стола: гурман, медлящий приступить к пиршеству. Марк следил за ним, судорожно пытаясь выковырять смысл из жалких четырех слов, два из которых сводились к «почему».

Волк тряс добычу, но та спряталась в панцирь.

— Справедливо, — сказал Гвидо.

Взмах руки уменьшил масштаб на столе. Город съёжился, обнажил окраины. Стало видно, как из джунглей во множестве текут дикари. Эйфория клубилась над племенами: утренняя дымка, пронизанная солнцем. Войдя в городские пределы, дикари рассасывались на отдельные отряды. Мужчины, женщины, дети, старики — тузики шли к энергостанциям. Было ясно, чего они хотят и чего станут требовать, оказавшись на месте. Бедняги еще не знали, что требовать не у кого. Случилось чудо, неприятное, как большинство чудес. Кастовые оказались с дикарями на одном плоту, и течение несло Остров Цапель к обрыву.

— Лица. Вы видели их лица?

Масштаб вновь изменился. Повинуясь жесту председателя, камера перебиралась с первого лица на второе, с десятого на сотое. В это трудно было поверить. Казалось, единое лицо с надеждой смотрит вверх. Цвет волос, родинки, складки, нос горбатый или прямой, абрикосовый пушок на щеках — всё потеряло значение. Остался рот — полуоткрытый, как для поцелуя. Глаза — влажный, умоляющий блеск. Трепет ресниц. Дыхание — порог оргазма. Бег слезы по носогубной морщинке. Вялая, неуправляемая мимика пьяниц.

Астлантида ждала.

Астлантида верила, что дождется.

— Видели, — кивнул Тит Флаций. — И что?

— Нравится?

— Нет.

— Вам не нравится, — спиной к помпилианцам, Гвидо Салюччи смотрел на Остров Цапель. Пальцы председателя сжались в кулаки. Спина отвердела, напряглась. Так удерживают себя от панического бегства. — Вам всего лишь не нравится. Поэтому я вызвал тебя, Великая Помпилия; вернее, только тебя. Поэтому я вызвал тебя сюда, в мой личный кабинет, а не в зал заседаний. В зал мы отправимся скорей, чем мне хотелось бы, и там мы будем не одни. Но прежде чем встретиться с сердитой Ойкуменой… Я бы мог сказать: ты, синьора империя, заварила эту кашу, тебе и расхлебывать первой. Но я скажу иначе. Ты слышишь меня, Великая Помпилия? Тебе не нравится новый облик Астлантиды? А меня трясет от этого кошмара. Мне трудно дышать. Мне надо сменить рубашку: эта пропотела насквозь. Эмоциональный резонанс? Реакция на макрофанатизм? Жажда чуда, возведенная в миллиардную степень… Я не стану рассказывать, что вижу у себя на столе. Боюсь тревожить чудовищ, в которых не верил…

Лица, подумал Марк. Да, неприятно. Раздражает. Но не более того. Не так, чтобы менять рубашку. Гвидо Салюччи говорил правду, и правда была сюрпризом для обер-центуриона Кнута.

— Ботва, — Гвидо повернулся к Марку. Казалось, он прочел мысли молодого офицера. — Вы воспринимаете их, как ботву, да? Поэтому вы так бесчувственны?

Взглядом Марк нашел госпожу Зеро, потом — Тита Флация. Он должен был сперва получить разрешение отвечать. Стало ясно, что председатель Совета Лиги не в курсе главного. Гвидо не знал, что клеймить астлан для помпилианцев смерти подобно. Что раб-цапля, стремясь в солнце, пережигает хозяину мозги. Признаться в этой слабости, да еще человеку, обладающему колоссальной властью, способному превратить тайну в оружие…

— Нет, — ответил Марк. — При чем здесь ботва?

— Тогда почему?

— Дисциплина. Выдержка. Стойкость расы.

Ненависть, добавил он. Чувство, согревавшее меня в плену. Ненависть подобного к подобному. Мы настолько похожи, что отказываемся это принять, как факт. Мы такие разные, что это не допускает сравнений. К рабам мы равнодушны; в астлан мы не можем поверить. Наша картина мироздания отказывает им в существовании. Астлан нет, это ужасный розыгрыш! Господин Салюччи, цапли с солнечным хохолком не будят у нас, рабовладельцев, неврозы, подобные вашим. Они будят у нас психоз, который вам и в страшном сне не приснится.

Мы прячемся за ним, как за бронёй.

— Врёте, — председатель внимательно следил за Марком. За беседу он хватался, как за спасительную соломинку. Это помогало Гвидо Салюччи отвлечься от реконструкции на столе. — И не краснеете. Вы сделаете прекрасную карьеру, юноша. В любом случае… Контр-адмирал Ван дер Вейден криком кричит: флот разлагается! Боевой дух летит в тартарары! Если я, матерый циник, не в силах видеть даже макет происходящего, анимированную хронику… Что говорить о бойцах и офицерах? Те, кто был на планете в момент Икс, кто наблюдал переход вживую — готовые кандидаты в психушку. Остальные тайком смотрят записи. Включают прямую трансляцию с зондов. Представляете? Смотрят, дрожат от ужаса — и опять смотрят. Наркотик? Адмирал пробовал запрещать — безуспешно. У тебя есть рецепт, Великая Помпилия?

— Есть, — буркнул Тит Флаций. — Оставить на орбите только наши части. Остальных вернуть домой, в места базирования. Если надо, мы усилим контингент своим десантом.

— Отпадает.

— Почему?

— Никто не согласится доверить решение проблемы тебе, Великая Помпилия. Я имею в виду, только тебе. Никто, даже я. Ничего личного, чистая политика. Гематры, сукины дети! Они что-то знали заранее. Они пытались сорвать решение о технологизации…

Щелчок пальцев, и в центре стола, посреди реконструкции Астлантиды, возник зал Совета. «Вето! — с места кричал Кфир Бриль, воздвигшись над рядами кресел. Запись напомнила Марку, что он впервые в жизни видел кричащего гематра. — Раса Гематр ветирует решение!» Оживление среди членов Совета странным образом гармонировало с лицами астлан, сгрудившихся вокруг. Остров Цапель ждал, что Совет Лиги обратит время вспять, изменит свой первоначальный приговор — и это позволит астланам без промедления уйти в солнце. «У вас есть расчёты, мар Брилль?» — спрашивал вчерашний Гвидо Салюччи. И с вежливой улыбкой кивал, выслушивая: «Нет. Мы видим проблему. Мы просчитали её развитие. Если бы мы не сомневались в своих расчётах…»

— Они сомневались, — нынешний Гвидо резким жестом заставил гематра онеметь. — Они сомневались, и технологизация победила. Лучше бы они стояли до конца. Сегодня — экстренное заседание Совета, и мы будем вынуждены вернуться к гематрийской идее карантина. А на самом деле…

Бешеным взмахом он смел реконструкцию со стола. Впрочем, голограмме порыв Гвидо Салюччи никак не повредил.

— До начала операции карантин означал карантин. Сейчас значит: уничтожение. Если мы уйдем, астлане вымрут в самом скором времени. Забывшие о еде, вскоре они забудут и о воде. Ирония судьбы: вернуться к идее Кфира Брилля, представителя бесстрастных — теперь это звучит, как воскресить идею Гыргына Лявтылевала, рупора варварской Кемчуги. Он первый предложил уничтожение; он, да ещё Совет антисов…

— Огласка, — сказала старуха. — Огласки не избежать.

— Отставка, — сказал Тит Флаций. — А может, кое-что похуже.

III

— Все мы когда-нибудь уйдем в отставку.

— Или нас уйдут. Но не сейчас.

Гвидо Салюччи смотрел на имперского наместника с интересом. Он не слишком верил в возможность выйти сухим из воды.

— Огласка неминуема, но пока у нас на руках все козыри, — Тит Флаций изменился. Звук его голоса стал глубже, бархатистей. Слова вставали плечом к плечу, равняли строй, смыкали ряды. — Мы сыграем на опережение. Мы в одной лодке, имя которой — Ойкумена. Дадим ли мы ее раскачать? Ни в коем случае. Что мы сделаем? Мы твердо возьмемся за руль и пойдем через рифы. Скажу больше: мы должны держать руль крепче, чем когда-либо.

Мы в студии, уверился Марк. Имперский наместник записывает обращение к расам и народам. Пафос, штампы, риторические вопросы. Блеск дубовых листьев на погонах. Марк невольно оглянулся в поисках камер, микрофонов, оператора за стеклом. И, разумеется, непременного Игги Добса — кто еще мог за считанные секунды соорудить Титу Флацию новый имидж?

— Прекрасно, — одобрил Гвидо. Странности поведения Великой Помпилии, олицетворенной в наместнике, равно как одобрительное молчание госпожи Зеро, вне сомнений, о многом говорили председателю Совета Лиги. — Я записываю, если вы не возражаете. У вас есть готовая медиа-концепция?

Не меняя позы, Гвидо Салюччи подобрался: хищник перед прыжком. Взгляд сделался острым, словно не у Марка, а у него стояли фасеточные имплантанты, причем в обеих глазницах. Слова Тита переключили взор председателя на высокочастотный диапазон спектра.

— Генеральный концепт: правда, только правда, и ничего, кроме правды.

— Уточните.

— Правда дозированная. Поданная в верном ключе.

— Захват инициативы?

— Информационный удар на опережение.

Облик и речь Тита Флация вновь подверглись кардинальным изменениям. Командир излагал план военной кампании: перераспределение сил, направление главного удара, отвлекающие маневры, задействование камуфляжных полей.

— Пресса?

— Никаких противоречий с материалами, которые проходили через них ранее.

— Агрессивная цивилизация энергетов зашла в эволюционный тупик, — Гвидо Салюччи наглядно продемонстрировал захват инициативы, предложенный Флацием. Эти двое понимали друг друга с полуслова. — Решение Совета Лиги, предложенное Великой Помпилией и принятое квалифицированным большинством голосов, в данной ситуации было единственно возможным. Контроль над планетой, прекращение массовых убийств, граничащих с геноцидом; мягкий и бескровный перевод на технологический путь развития.

Дозированно, подумал Марк. В верном ключе. Предупрежден, значит, вооружен. Он едва успевал отслеживать переход подачи, а главное, переводить для себя всё услышанное с языка высокой политики на общечеловеческий. Мимолетное уточнение, касающеся принятого решения — «предложенное Великой Помпилией» — опасно резануло слух. Но отступать было некуда. Шла Большая Игра, Марку в ней места не отводилось. Похоже, что и госпожа Зеро выбрала для себя трибуну зрителя — старуха молчала, откинув голову на спинку кресла.

— Первая фаза миротворческой операции…

— …установление контроля и прекращение убийств мирных граждан…

— …прошла успешно. Желающие могут ознакомиться…

— …с документальными репортажами…

— …и отчетами специалистов Лиги…

— …как военных, так и гражданских…

Астланские космонавты пьют «Шарма́ Мускат Роже» на брудершафт с абордажными коммандос. Бравый десантник с мальчишкой-туземцем на руках прыгает с чердака горящего здания на аэроплатформу. Солдаты складывают оружие, сдаваясь без единого выстрела. Врачи Ойкумены вытаскивают с того света незадачливого террориста…

За год не пересмотришь.

— Часть дадим в новостях, — развивал успех Тит Флаций. — Часть — в вирте на официальных ресурсах Совета. Параллельно организуем утечку. Пусть дорвутся до жареного и убедятся: корочка не подгорела.

— Дальше? — подбодрил его Гвидо Салюччи.

Председатель Совета отлично представлял себе, что дальше. Но озвучить наиболее скользкую часть плана он доверял помпилианцу. «Я записываю, если вы не возражаете…» В случае удачи эта запись нигде не всплывет. В случае провала…

Снявши голову, по волосам не плачут.

— А дальше — осложнения планетарного масштаба. Мы недооценили, насколько геноцид, ставший неотъемлемой частью истории астлан, как расы, извратил их психику. Лишенные возможности убивать, астлане сошли с ума. Либо продолжить резню, либо свести счеты с жизнью — таков был выбор народа. Силам Лиги пришлось спешно покинуть Остров Цапель, предоставив туземцев их судьбе.

— Нам вменят в вину недальновидность. Мы бросили умалишенных дохнуть от голода и жажды. Мы не попытались их образумить, а значит, спасти.

Играя за противника, Гвидо искал слабые места обороны.

— У нас найдется, чем ответить, — наместник резко встал, почти вскочил. Казалось, Тит Флаций, тряхнув стариной, собрался в рукопашную. — Да, миротворцев эвакуировали на орбиту. Но беспилотников с камерами на планете у нас более чем достаточно.

Он шагнул к столу, к динамической реконструкции:

— Любуйтесь, обвинители!

Лица, лица, лица. Уставились в небо. Подбородки блестят от клейкой слюны. Взгляды — вожделение. Запали щёки, заострились скулы. Уже покойники, осталось чуть-чуть. Вливаются в город толпы изможденных дикарей…

— Им вы предлагаете помочь? Их вы хотите убедить? — легко, как опытный ныряльщик в воду, представитель Великой Помпилии вошел в роль гневного оратора. — Образумить? Спасти от самих себя?!

Вынырнул. Отряхнулся.

— Для желающих убедиться лично — полный карт-бланш. Вплоть до спуска на планету. Пусть тузики сунут гуманисту в руки кремневый ножик: режь нас! Скорее! Посмотрим, как гуманист тогда запоёт… А мы подпоём: пустим в эфир запись с экстремальной кардиологией. Вырезание сердца, помещение его в энергоприёмник — со всеми подробностями. Как в цирке: «Смертельный номер! Слабонервных просят удалиться!» Я заранее могу сказать, каким будет в итоге общественное мнение. Если уж нас, помпилианцев, мягко говоря, не любят…

— Договоримся с гематрами, — развил идею Гвидо Салюччи. — Запросим экспертов: какова была вероятность подобного развития событий? Уверен, вердикт нас устроит. Спорить с гематрами — выставлять себя на посмешище перед всей Ойкуменой. И вот еще…

Взгляд председателя Совета уперся в Марка, сидевшего тише мыши. Обер-центурион Кнут едва удержался, чтобы не взлететь из кресла и, щёлкнув каблуками, замереть по стойке «смирно».

— Лучшая приправа к горячему: рассказ очевидца. Видеоролик с участием миротворца, чудом вырвавшегося из астланского ада. Бедняга на собственной шкуре испытал радость общения с цаплями… Справитесь, капитан-командор?

— Никак нет!

— Что это значит?

— Я не капитан-командор. Я не состою в контингенте войск Лиги. Я не участвовал в миротворческой операции на Острове Цапель. Всё это время я находился на Тишри, в качестве консультанта.

— Да, это упущение… Но ведь вы посетили Остров Цапель?

— Так точно!

— Там погибли ваши сослуживцы. Одному — раненому, беспомощному! — на ваших глазах вырезали сердце. Я ничего не путаю?

— Никак нет!

— Вас принудили сражаться с пятью астланами. Народные забавы, варварский ритуал. В результате вы потеряли глаз и селезенку.

— Так точно!

— Вот об этом и расскажете на камеру. Правду, только правду, и ничего кроме правды. Как исключительно верно заметил господин Флаций…

— Ему надо сменить форму, — подала голос старуха.

— Ни в коем случае! Этот мундир к лицу капитан-командору Тумидусу. Вопрос с формой я улажу. Вас зачислили в состав ВКС Лиги в качестве… м-м-м… консультанта по особым вопросам. В звании, соответствующем вашим заслугам перед Ойкуменой. Проклятый склероз! Сейчас не вспомню точно, когда это случилось, но что-то мне подсказывает, что уже прошло месяца четыре. Или пять? Я немедленно уточню! Отправляйтесь в студию, капитан-командор. Я не смею вас больше задерживать.

— Честь имею!

Пока имею, украдкой вздохнул Марк. Кто открыл злополучный Остров Цапель? Помпилианцы. Кто на нем высадился вопреки всем конвенциям? Кто спровоцировал конфликт? Помпилианцы. Кто выдвинул идею перевода астлан на технологический путь развития? Великая Помпилия. Кто трудился в кулуарах, склоняя членов Совета на свою сторону? Кто сегодня настоял на том, чтобы кормить общественность трижды дистиллированной правдой? «Я записываю, — предупредил Гвидо Салюччи, честный на свой манер. — Если вы не возражаете». Возрази наместник, и разговор вообще не состоялся бы. И наконец, чей липовый капитан-командор будет распинаться по визору, живописуя ужасы астланского плена?

«Alles!» — щелкнул шамберьер.

В случае успеха те, кто в лодке — Совет Галактической Лиги — сохранят посты и репутацию. Если же нет; если допустить, что председатель Совета всё-таки в курсе проблем с клеймением астлан, или догадывается об этом, или однажды получит такие данные… Совпадения легче легкого оформятся в заговор коварных рабовладельцев. Цель? Месть народу, который нельзя поработить! В Ойкумене не должно быть расы, которую помпилианцы неспособны заклеймить!

Гвидо Салюччи не собирался идти ко дну. Если встанет выбор, он, не колеблясь, утопит Великую Помпилию, чтобы спастись самому.

— Где их нагуали?

Марк взялся за край стола, навис над реконструкцией. Астлане ждали чуда. Обер-центурион Кнут размышлял.

— Где их нагуали? — повторил он.

— Не знаю, — растерялся Гвидо Салюччи. — Это важно?

Впервые Марк видел председателя растерянным.

— Пожалуй, да.

— Спрятались? — предположила госпожа Зеро. Жестом она остановила Тита Флация, не позволив вмешаться. — Ждут, пока хозяева передо́хнут? Пока мы улетим из системы?

— Может, и так…

— А где ваш нагуаль? — перешел в атаку Гвидо.

— Спит у вас в приемной.

— Почему в приемной?

— Дальше его не пустили.

— Я не об этом! Почему его пустили в приемную?!

— Катилина обаятельный, — разъяснил Марк. — Секретари его любят.

IV

— Дамы и господа, у нас проблема.

Марку довелось присутствовать на двух заседаниях Совета Лиги. Это, экстренное и внеочередное, стало третьим. Ничтожный опыт, из которого дурак сделал бы скоропалительные и наверняка ошибочные выводы. Тем не менее, Марк был уверен: столь краткой прелюдии Совет еще не видывал.

— Серьезная проблема, — Гвидо Салюччи выдержал паузу, дождавшись, пока взгляды обратятся на него, а шепотки стихнут. Жестко, обращаясь, казалось, к каждому из присутствующих лично, Гвидо уточнил: — Она не терпит отлагательств. Смотрите сами…

Он включил запись с Острова Цапель.

Объемное изображение накрыло зал целиком. Это не была обычная демонстрационная сфера — зрители оказались в гуще событий. Представители Ойкумены — соль рас, сливки цивилизаций — стояли в рядах технологизаторов, пятились к десантным ботам, перед экзальтированной толпой туземцев, на улицах и площадях, запруженных астланами. К ним, дрожа от вожделения, тянулись миллионы рук. Их обступали яйцеголовые люди с горящими глазами. Им с мольбой заглядывали в лица — снизу вверх, независимо от роста. Им протягивали черные ножи, острые как бритва: убей меня! Скорее! И меня! Моего сына! Мою дочь! Маму! бабушку! отца! Всех без исключения!..

И солнце. Косматый шар над безумием народа.

Ложу для прессы, фактически пустую, реконструкция обошла стороной. Марк, госпожа Зеро и Мамерк наблюдали за действом, развернувшимся в зале, как бы через линзу, дающую искажения реальности. Астлантида бесновалась рядом, рукой подать, и в то же время троица зрителей находилась вне реконструкционного пузыря. Не троица, мысленно поправился Марк. Четверка. Из ложи трудно было разобрать, наезжает ли край демонстрации на место председателя Совета. Но волчий нюх подсказывал Марку: Гвидо Салюччи тоже наблюдает за происходящим снаружи.

Предупрежден, значит, вооружен.

Эффект от зрелища не заставил себя ждать. Если даже уменьшенный, «настольный» макет произвел колоссальное впечатление на тертого, битого, в десяти щелоках мытого господина Салюччи, то что же говорить о бедламе планетарного масштаба, куда без предупреждения швырнули Совет Лиги?!

Наблюдать за реакцией Совета было интереснее, чем за солярной эйфорией астлан. В конце концов, реконструкцию Марк уже видел. Политическая элита Ойкумены, стремительно теряющая над собой контроль — зрелище для гурманов. Сперва — шок. Ступор. Столбняк. Энергеты, варвары и техноложцы застыли, словно по ним шарахнули из парализаторов. Минута, и черты лиц исказило лихорадочное возбуждение — вожделение астлан отразилось в кривом зеркале. Интриганы, владевшие собой в любой ситуации, циники, чье самообладание выдержало бы прямое попадание торпеды — всех била крупная дрожь. По щекам катились капли пота, на скулах проступили багровые пятна. Взгляды заблестели, как окна домов на закате. Казалось, в зале эпидемия, и у собравшихся подскочила температура.

Эмоциональный резонанс, вспомнил Марк слова Салюччи.

Внизу застыла статуя, сбежавшая из музея. В отличие от коллег, Кфир Брилль, представитель расы Гематр, выглядел отстраненным, едва ли не безучастным. Гематр стоял вполоборота к ложе: хребет — флагшток, глаза — линзы объективов, губы сжаты так, что рот превратился в шрам. Но Марк видел, как едва заметно подергиваются пальцы на левой руке Кфира: большой и указательный. Мелкая моторика выдавала Кфира с головой: он пересчитывал какие-то «за» и «против», как деньги, ассигнацию за ассигнацией, не отдавая себе отчета во внешнем проявлении собственных размышлений. Это говорило стороннему наблюдателю больше, чем пот, озноб и гримасы всех членов Совета, вместе взятых.

Из присутствующих на заседании лишь Тит Флаций сохранял спокойствие — пускай он, по примеру остальных, тоже встал со своего места. Держался и Гвидо Салюччи. Впрочем, председателю стоило немалых усилий сохранять хотя бы видимость душевного равновесия. Астлане, заполнившие зал, начали тускнеть, выцветать; превратились в туманных призраков, сделались почти неразличимы…

Исчезли.

— Как вы сами имели возможность убедиться…

Речь Салюччи не интересовала Марка. Он знал заранее, что озвучит Гвидо — и к чему в итоге будет склонять Совет. Ирония судьбы: молодой обер-центурион был осведомленнее шишек, беснующихся в зале. Марк глянул на Мамерка, беззвучно шевельнул губами. Намек был понят правильно. Лысый адъютант кивнул: говори, парень, ложа не прослушивается.

— Салюччи догадывается, — Марк наклонился к старухе, — о нашем конфликте с астланами? О проблемах с клеймением?

— Догадывается? Да он в этом уверен!

— Утечка информации?

Старуха фыркнула, словно девчонка:

— Наш приятель Гвидо знает Великую Помпилию, как облупленную. Мы сдали Лиге перспективнейшую грядку с ботвой. Значит, с грядкой что-то не так. Конфликт энергий? Ерунда! Заноза сидит в самой грядке, точнее — в ботве. Вывод, с точки зрения Гвидо, может быть только один: она для нас бесполезна. Степень опасности клеймения — дело третье. Кфир Брилль тоже в курсе. Наверняка просчитал, с какой-нибудь там вероятностью. Вагон целых и тележка десятых процента.

— Доказательства?

— Зачем Гвидо доказательства? — старуха передернула острыми плечами. — Едва дело запахнет жареным, он вбросит наше бессилие перед астланами, как мяч в корзину, в клювы желтых каналов. Даже намека на эту тему хватит с лихвой. Гвидо останется в тени, а в Ойкумене грянет гром! Совет Лиги — невинные овечки, жертвы заговора коварных рабохватов…

Марк молчал. Старуха уставилась на него в упор, не моргая, со странным выражением, которое Марк затруднялся определить.

— Растёшь, — в голосе госпожи Зеро звучало удовлетворение. — На два пальца. Знаешь, как в барах заказывают бренди? Вот так и ты: на два пальца…

У Марка отлегло от сердца:

— Нам есть, чем ответить Гвидо?

— Нам?

Зарвался, понял Марк. Ты, брат, никто, и звать никак.

— Есть, — сжалилась старуха. — И это даже не секрет.

Не секрет? Компромат на председателя Совета — какой в нем смысл, если он общеизвестен?

— В случае Гвидо компромат малоэффективен, — старуха читала по лицу Марка, как в открытой книге. — Все и так в курсе, что он — великолепная сволочь. Иногда, для разнообразия, следует задействовать позитивную программу. Отвлечь внимание, нейтрализовать последствия негатива. Хочешь ознакомиться? Со дня на день об этом будет гудеть вся Ойкумена…

В пальцах госпожи Зеро, как по волшебству, возник темно-зеленый изумруд. Марк вставил инфо-кристалл в слот своего уникома, глянул в зал — бурление неслось к апогею — и активировал просмотровую сферу.

V

— Колланты — это будущее Ойкумены!

Выдержав паузу, диктор-невидимка уточнил, тщательно дозируя восторг:

— Будущее, которое стало настоящим!

В сфере распахнулись бездны Космоса — рекламный, смонтированный профессионалами ролик. Мириады звезд; россыпи драгоценных камней. Вихрь вселенского хоровода закручивал спиральные рукава галактик. Клумбами диковинных цветов распускались газопылевые туманности, подсвечены с боков красными и голубыми гигантами. Планетарные системы бросались навстречу, будто щенята — к хозяину, вспыхивали коронами центральных светил — и исчезали позади. Дальше, дальше! Вперед! К новым вершинам, к свободе от оков слабого тела!

— Общество равных возможностей? До сих пор это была красивая сказка. Но Великая Помпилия превратила сказку в быль! Богатство? Статус? Образование? Происхождение? Физическая сила? Красота? Расовая принадлежность?

Еще одна пауза: долгая, веская.

— Все это больше не имеет значения! Коллантарием может стать каждый! Но коллант немыслим без ведущего. Мы, помпилианцы — кулак, сжимающий поводья! Центр связей! Альфа и омега коллективного антиса! Сама природа предназначила нам…

В искрящемся космосе возникли исполины: подвижная радуга, сполохи в виде человеческих фигур. Люди-лучи, люди-волны. Слившись в большое тело, но при этом сохраняя себя, как индивидуальность, они пронзали континуум, улетая в глубины галактики.

— Великая Помпилия дарит этот шанс всем! Кто хоть раз не мечтал стать антисом? Мечты сбываются! Приди — и возьми!

— В первом каскаде — минимум конкретики, — вклинился второй голос, сухой и деловитый. Диктор заткнулся, убрёл на задний план, что-то счастливо бормоча. — Мечта, равные возможности. Всё мигает, светится, ловит на живца. Пусть зритель ждет продолжения. Дайте по Нулёвке и Трансгалу. С часовым сдвигом: «Ойкумена-Ньюс» и «Блиц». Первый и второй прайм-тайм, два повтора.

— Только два?

— Больше не нужно. Пусть клюнут.

— Наши расовые каналы? Вирт?

— Из наших задействуйте Сенатский и «Империум». Нельзя быть навязчивыми. В вирте выложат без нас. На всякий случай проконтролируйте.

Изображение мигнуло, картинка сменилась.

— …экспресс-курсы коллантариев. Методика работы с координирующей сетью. Курс вакцинации, занятия по теории и практике, психотренинг. Курсы ведут лучшие врачи, психологи и военные специалисты империи. Программа одобрена министерствами здравоохранения и обороны…

Здание с колоннами. Темная зелень кипарисов: почетный караул вдоль подъездной аллеи. Ступени розового мрамора. Орел на фронтоне. Вывеска: золото по черни. «Имперский центр подготовки коллантариев». У дверей — колоссальная очередь. Студенты, бизнесмены, инженеры. Мужчины и женщины, молодёжь и люди в возрасте. Глаза горят от нетерпения.

— Специальный контроль Сената! Все обучение — абсолютно бесплатно, включая комфортное проживание и качественное трехразовое питание. Проект финансируется правительством Великой Помпилии…

Учебные классы; жилые апартаменты. Стерильный блеск медицинских лабораторий. Новейшее, с иголочки, оборудование. Персонал: улыбки до ушей. Кому-то делают корсетную инъекцию. Счастливчик смеется, машет в объектив рукой. Военный трибун ВКС Помпилии — импозантный, с благородной сединой на висках. Парадный мундир с орденами…

«Настоящий? — мельком подумалось Марку. — Или такой же трибун, как я — капитан-командор?»

— …согласно контракту, коллантариям-помпилианцам после успешного выхода в большое тело будет выплачиваться эквивалент их дохода с энергетических акций по состоянию на момент первого выхода. Выплаты пожизненнные, с индексацией по выслуге лет. Таким образом…

— Это очень существенный момент, — Марк и забыл, что госпожа Зеро сидит рядом. Но нет, старуха молчала, рассеянно скользя взглядом по залу. Её голос, который Марк ясно слышал, был записью, комментариями к объявлению о выплате дохода. — Сама мысль об обезрабливании крайне болезненна для граждан империи. Полная компенсация доходов с рабов, плюс возможности коллантария! Плюс статусное отношение со стороны государства. Подход должен сработать.

— Начальные прогнозы, — ответил мужской баритон, — в районе одного процента населения.

— Более чем достаточно. Спичрайтеров поощрите премией за грамотную формулировку. «Энергетические акции», «выход в большое тело» — очень хорошо. Никакого «обезрабливания». Мозоль отдавят и без нас, наша задача — подсластить пилюлю. Не раздражайте инорасцев: рекламу будут смотреть не одни помпилианцы. Снимите акцент с военных. Необходимый минимум, и всё. Людей в форме пускайте в кадр как можно реже. В тексте тоже поменьше про армию…

— «Комплекс десятинщика»? Внесем коррективы, учтем на будущее.

— Что с экономической полемикой?

— Сейчас…

Смена картинки.

— …бесплатный сыр? Сами знаете, где его хранят!

На фоне логотипа диспут-шоу «За и Против» сражались оппоненты: обозреватель Публий Карринат и Доминик Сандано, независимый эксперт с Бисанды. Вальяжность, спокойствие удава — и напор, помноженный на убийственную язвительность: Публий с Домиником являли собой воплощенный контраст. Оба не раз схлестывались в эфире: их словесные баталии имели успех у публики, повышая рейтинг передачи, и без того внушительный, до самых звёзд.

— Помпилия вкладывает в подготовку коллантариев огромные средства. И я ни за что не поверю, что империя вдруг решила заняться филантропией. Облагодетельствовать народы Ойкумены за свой счет? Кто угодно, но только не Великая Помпилия! Сперва вы изгоняете коллантариев, лишая их расового статуса, теперь вы каетесь… По-моему, вам все равно: украсить голову лавровым венком или посыпать пеплом. В основе каждого вашего проекта лежит корысть. Корысть и интересы расы!

— Отчасти вы правы, коллега. Никто не делает вкладов без расчета на дивиденды. Мы смотрим в будущее, в завтрашний день Ойкумены, и готовы в него вкладываться. Разумеется, колланты непригодны в качестве перевозчиков. Но есть и другая сторона медали: например, безопасность космических трасс.

— Её обеспечивают антисы и патрульные корабли! Коллант слабее природного антиса, ему не справиться с флуктуацией третьего класса, не говоря уже о пенетраторах! О какой безопасности может идти речь?

— Вы слишком горячитесь, коллега. Антисов катастрофически не хватает. А мы предложим транспортным корпорациям сотни коллантов. Позже — тысячи, десятки тысяч. Отряд коллантов суммарной мощью практически равен природному антису и даст большую фору патрульному рейдеру класса «Ведьмак». Вот вам и конвой для пассажирских лайнеров и ценных грузов. Кстати, мобильность коллантов выше, чем у патрулей. Труд будет щедро оплачиваться: какая раса станет экономить на жизнях своих граждан? Вам нравится такой экономический интерес? Великая Помпилия собирается вернуть свои вложения, обеспечивая безопасность в космосе, спасая жизни людей, к какой бы расе…

Дальнейшую дискуссию Марк слушать не стал. Общая концепция была ясна. Волновая декурия — сила, которой нельзя пренебречь. А если собрать центурию коллантов? Манипулу? Когорту? Да против такой мощи не выстоит ни один космический флот! На месте руководителей проекта он бы включил в контракт пункт, обязывающий всех коллантариев, независимо от расы, принимать участие в оборонительных сражениях на стороне Великой Помпилии — на случай военной агрессии против имперских планет и поселений.

Диспут сменился перечнем центров по набору будущих коллантариев. Помпилианское консульство на Хордаде. Посольство на Пхальгуне. Тилон. Тишри. Унгана. Ларгитас… Всюду — очереди. Вехдены, брамайны, вудуны, гематры, варвары, техноложцы… Невропасты, вспомнил Марк. Их в Ойкумене не так уж много. Хватит ли? Наверняка дефицитом невропастов уже озаботились те, кому следует. Ищут людей с нужными способностями, предлагают высокие гонорары, привлекают к обучению.

— …все граждане Помпилии, подавшие заявки, смогут пройти тест-испытания на совместимость, — эхом отозвался диктор за кадром. — Тестировка проходит под руководством действующих помпилианских коллантариев.

— Ну? — спросила старуха: живая язва, сидевшая рядом. — И кому после этого будет интересен Гвидо? Остров Цапель? Заговор коварных рабохватов?! Учись, мальчик, пригодится. Бабушка Зеро дурному не научит. Как у тебя с Изэлью? Могу подказать пару штучек, из личного опыта.

Марк улыбнулся.

— Теория нуждается в подкреплении практикой, — улыбка превратилась в оскал, приятный во всех отношениях. — Дадите мне пару уроков?

— Урок первый, — старуха встала. В движении не крылось угрозы, просто госпожа Зеро не могла долго сидеть. — Начнем с группового секса. Коллант — это микро-Ойкумена. Так сказал твой дядя, а я склонна ему верить. Микро-Ойкумена, и в центре — помпилианец. Обученный корсету, а значит, военный. Лишенный рабов, потому что теперь его рабы — члены колланта. Хорошо, не рабы. Союзники, отряд, коллектив. Называй как хочешь, но помпилианца — офицера, не понаслышке знающего, что такое рабы — невозможно извлечь из колланта. Это не зуб, это позвоночник. Пройдет время, и это станет аксиомой: Великую Помпилию со всеми ее достоинствами и пороками нельзя извлечь из Ойкумены. Ни на микро-, ни на макроуровне. Рискните, и Ойкумена рассыплется в прах. Холодные трупы в холодном космосе. Волки? Если мы — волки, то без волков леса нет. Урок закончен, спасибо за внимание.

— Она сейчас передерется, — сказал лысый Мамерк. — Эта ваша Ойкумена… Взорвется к чертовой матери. Гвидо — мастер. Дайте ему колонию ленивцев, и он превратит их в бешеных хорьков.

И указал вниз, на зал Совета.

— Взорвется, — с удовольствием повторил Мамерк. — К матери, да.

Ни он, ни обер-центурион Кнут, ни старуха, полагавшая себя имперской безопасностью — ни даже Гвидо Салюччи, великолепная сволочь! — не знали, что взрыв на пороге. Взрыв войдёт, как лорд в собрание плебеев: сперва внесут его визитную карточку, огласят имя и титул, и уж потом, когда начнутся обмороки, станет ясно, что этого гостя никто не ждал.

Контрапункт. Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут (глубокая ночь)

— От чего ты устаешь больше всего? — спросил я однажды у Донни Фуцельбаума.

— От человеческой злости, — ответил старый шпрехшталмейстер. — Не глобальной, вселенской по масштабам, а обыденной, бытовой, простецкой. Желание плюнуть ближнему в кастрюлю с супом. Хамство в общественном транспорте. Ненависть сидящих в очереди друг к другу. Склока соседей. Неумение улыбаться случайному прохожему: рот намертво, навсегда сросся в шрам. Это не злоба — это вирус, отрава. Она проникает во все поры, превращая симпатичных людей в чудовищ. Очень трудно дышать в такой атмосфере.

— Поэтому ты стал цирковым?

— Нет. Поэтому я провожу отпуск в одиночестве.

— Чтобы отдохнуть от людей?

— Чтобы побыть со своей собственной злостью один на один. И сказать ей, что она — дура.

(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

— Помпилианец! — шептал Катилина. — Настоящий помпилианец! Стопроцентный! Я тоже… Ты молодец, ты напомнил мне, кто мы такие…

Убирайся, кричал Марк.

Крик клокотал в глотке: кляп из пены.

— Оружие? — Катилина рассмеялся. — Ерунда, бред. Кровь? Наша кровь — другая. Мы — помпилианцы, я и ты… Ты же волк? Волк?!

Волк, согласился Марк. Теперь ты уйдешь?

Берег превратился в степь, припорошенную грязным снегом. Степь — в вершину пирамиды. Катилина остался прежним: красавец-курсант, надежда империи.

— Отвечай: ты волк? Как твой дед? Отец?

Уйди. Отстань.

— Как твой дядя-орденоносец?! Ты любишь цирк? Хорошо, пусть будет цирк…

Не надо, возразил Марк. Не хочу. Давай иначе: дуэли не было. Мы разошлись после первой крови. Пожали друг другу руки, закончили училище, получили дипломы. Отбыли к местам службы. Жизнь сложилась иначе, мы больше никогда не встречались. Забирай мой орден! А мне оставь оба глаза, с какими я родился. Ничего не было, твоя психотравма — фикция, Остров Цапель — выдумка, страшная сказка…

— Ты да я: два клоуна, два волка. Когти и клыки…

«Тебя вербуют в волки, — шепнула Н'доли. Откуда она взялась, Марк не знал. — Встанешь на дверях, щелкнешь клыками. Хищник, мясоед, рабовладелец…»

— Наши предки отлично знали, что такое цирк…

Катилин стало пятеро: обидчик нырнул под шелуху, разбился на ипостаси. Пять правых рук взметнулись к небу. Пять раскаленных клейм, намертво зажатых в белых от ярости кулаках. Дуэль, удивился Марк. Какая, к бесу, дуэль? Мы должны драться на арене, один на один, под вопли трибун, переполненных рабами. Это ошибка, бред, кошмар…

* * *

— Что ты вертишься? Спи…

— Сплю…

— Ты вертишься. И стонешь…

— Всё в порядке. Не обращай внимания.

— Ага, не обращай…

Впервые сплю с женщиной, подумал Марк. Кто сказал, что спать с женщиной — это секс, страсть, кровать дыбом? Ерунда, плод больной фантазии. Вот сейчас я и впрямь сплю с женщиной. Верней, не сплю, ворочаюсь, но всё-таки…

Кошмар гас, отступал. На пороге зашевелился Катилина — четыре лапы, хвост, усы. Ягуар фыркнул, зевнул, широко раскрывая пасть. Ему тоже снилась какая-то дрянь. Далекий тёзка, которого Марк отправил в психбольницу? Вряд ли. Скорее джунгли, пятнистые от солнца, и резкий, оглушающий запах соперника. Против нагуаля в спальне Изэль не возражала. Для астланки это было в порядке вещей: лишь бы в постель не лез. Сперва Марк хотел уехать; честное слово, хотел. На вопрос, зачем тогда вообще приезжал, начал что-то объяснять, путаясь в причинах и следствиях, потерял нить рассуждений, махнул рукой — и остался в жилом блоке Изэли, плюнув на остатки приличий.

За день он вымотался так, что одна мысль о сексе вызывала ужас. Раздевшись, едва сумел принять душ. Мокрый — вытерся кое-как — добрел до кровати и упал навзничь, в белый хруст простыней. Сволочь, сказал он себе. Животное. Ну и как ей теперь ложиться?

— Подвинься…

Тепло. Спокойно. Рядом дышали.

Чего ещё?

Вскоре пришёл кошмар.

Женщины, думал Марк. Я сплю, верней, лежу, как бревно, в спальне Изэли, в представительстве империи на Тишри. Мир катится в тартарары, а я размышляю о женщинах. Хорошенькая история, да? Две женщины смяли мою жизнь в кулаке, словно влажную салфетку. И обе — красавицы. Тебе повезло, боец! Фортуна вывела тебя в дамки! Н'доли, для которой ты — набор химических соединений, представляющий особую ценность. Изэль, для которой ты — якорь, способный удержать ее в чужом мире. Тебе нравятся женщины старше тебя, боец? В частности, госпожа Зеро? Старуха, мумия ходячая, в молодости тоже была красоткой. Надо спросить у деда. Дядя Гай намекал на что-то такое… Иначе с чего бы она положила глаз на меня? Готовит на смену Мамерку? Хочет кудрявого адъютантика?

Горите вы огнем, все бабы Ойкумены!

Он знал, что не прав. Ну и что? Хотелось жаловаться, искать виноватых. Постыдное желание, да. Дадим ему волю, укрывшись от зрителей одеялом. Мы не железные. Ведь правда? Я не красавица, подсказала издалека Ливия Метелла. Не Астлантида в твоей постели. Я, обер-декурион Ведьма, втайне мечтающая о мягком животе взамен брони мышц. Я дралась за тебя, командир, пока Змей ломился к нам ходячей крепостью. Помнишь? Помню, кивнул Марк. Не надо гореть всем бабам. Только отдельным, по списку. Например, Рахили Коэн — этой полыхнуть за счастье. Когда вчера на Совете Лиги рвалась одна информационная бомба за другой, а напоследок в зал живой бурей влетела госпожа Коэн, лидер-антис расы Гематр…

— Ты куда?

— Выйду покурю.

— Ты не куришь…

— Ну, просто выйду. Проветрюсь…

Катилина увязался следом. Надев брюки и рубашку, Марк босиком выбрался в коридор. На ходу он закатывал рукава, будто собирался драться. С кем? С охраной? С первым встречным? К счастью, ему никто не встретился. На стенах горели ночники. Тишина кралась следом на мягких лапах, соперничая с ягуаром. На панели лифта горел зеленый сенсор. Ночь боролась с памятью, укладывала ее на обе лопатки. Трудно было поверить, что вчера, фактически несколько часов назад…

Я же вначале ничего не понял, сказал себе Марк. Я думал, что они покричат и найдут какое-нибудь решение. Вернее, им подскажут. А вышло так, что решение само нашло нас.

* * *

— Мудрый велел корчевать ядовитую пакость, Сжечь на кострище и пепел развеять над морем, Сладко глупцам насмехаться над мудрым советом, Сладко взлелеянным ядом поить всех, кто рядом!

Гыргын Лявтылевал ревел, как бык во время гона. Глаза могучего кемчугийца налились кровью, пальцы сжались в кулаки. Зал заседаний Совета Лиги ничем не напоминал высокое собрание политиков. Более всего он сейчас походил на бар старины Родни в преддверии доброй драки. Интерьер? Сюртуки вместо рабочих спецовок, статс-мундиры взамен флотских кителей? Мудрый, как заметил бы Гыргын, мастер метафор, презирает внешнее, прозревая суть.

— Мягкотелые слизни! Жрите ваш гуманизм!

Налет цивилизации осыпался с кемчугийца дешевой позолотой. Треснула скорлупа приличий. Необузданный дикарь рвался на волю. Хищно скалясь, Гыргын подступил к Бруно Трааверну, представителю Ларгитаса. Еще миг, и волосатые лапы вцепятся в лацканы пиджака, а зубы — в глотку. Как ни странно, кемчугийца поддержали не варвары, а техноложцы: Хиззац, Тилон, Бисанда. Движение Гыргына указало стае жертву, цель, кого-то, кого следует растерзать, не вникая в подробности, не задумываясь над справедливостью обвинений.

Багровые пятна на скулах. Брызги слюны, жаркий выдох:

— Твоя хваленая наука! Где она была?!

— Решил все за нас?!

— Теперь сам и расхлёбывай!

В другом конце зала Кфир Бриль пятился от вехдена и брамайна, наседавших на него при поддержке огненноволосой фурии с Борго:

— Ты все просчитал заранее!

— Ты знал!

— Слишком много факторов. Нельзя составить корректный прогноз…

Отступать гематру было некуда: до стены осталась пара шагов. С бешеной скоростью Кфир просчитывал вероятность физического насилия в отношении собственной персоны. Расчёт не клеился: слишком много факторов.

— Врёшь!

— Ты нарочно промолчал!

— Ты всех подставил!

Перед носом у Тита Флация размахивал руками вудун Мэйтата Рунако. Ни единого слова из обвинений, бросаемых в лицо помпилианцу, слышно не было. Гвидо Салюччи держал ситуацию под контролем. С председательского места он умело манипулировал звуком, делая немыми одних и возвышая голоса других, перемещая центры кипения каши, заварившейся в зале. Вудун бесновался, приплясывал, сыпал оскорблениями: с точки зрения Рунако, во всем была виновата Помпилия. Он ухватил Тита за грудки, выпучил глаза, икнул и грудой тряпья сполз под ноги трибуну.

Удара Марк не заметил. С левой в печень, знакомая школа.

— Ах, Гвидо! — с профессиональным восхищением заметила госпожа Зеро. — Играет на резонансе, выводит на крещендо. Теперь надо бросить стае кость. Пока не перегрызлись окончательно…

Председатель медлил. Жалел кость? Хотел довести дело до драки? Гвидо закаменел, кончики его пальцев дрожали над пультом. Дирижер симфонического оркестра, выяснивший в разгар концерта, что оркестровая яма пуста, пюпитр с нотами украден, а на голову опрокинуто ведро ледяной воды — вот кем был сейчас Гвидо Салюччи. Воздух перед ним едва заметно мерцал. Кто-то вышел на связь, догадался Марк. Конфидент-режим, приоритет три нуля.

Что происходит?

Кадык Гвидо судорожно дернулся. Казалось, председатель сумел проглотить кусок, которым подавился. Пальцы опустились на пульт. Миг, и гвалт как отрезало. Лишь беззвучно, по-рыбьи плямкали рты. В мертвой тишине к потолку всплыл пузырь голосферы. Изображение было плоским и шло рябью. Так бывает при местной ретрансляции с приемника гиперсвязи.

— …отмечено стремительное угасание линии водорода в спектре звезды, — рухнул на зал хриплый от волнения доклад, подхваченный с середины. Борода информатора, судя по внешности, коренного брамайна с Чайтры, стояла дыбом. — Яркость линии гелия падает со скоростью, опровергающей все мыслимые прогнозы. Усиливаются линии кислорода и неона. Возникли линии магния и кремния…

— Он что, всю таблицу элементов собрался озвучить?

В голосе Мамерка звучало раздражение: из-за этой ерунды прервали заседание?! Марк тоже ничего не понимал, но счел за благо промолчать. Для большинства представителей, как он ясно видел, линии магния и кремния были тайной за семью печатями.

Бородач отвернулся — сфера продемонстрировала шикарный, поросший вороной гривой затылок. В затылке возникло демонстрационное окно. Шустро поползли цифры и графики, иллюстрируя пословицу про два уха, в одно из которых влетает, а из другого — наоборот. Марк опознал диаграмму звездного спектра; на большее его не хватило.

— …наблюдается аритмическая пульсация светимости звезды, соответствующая скачкам температур ядра примерно от трехсот до шестисот миллионов градусов. Зафиксированы всплески потока свободных нейтронов, синхронные с пиками светимости и повышения температуры ядра. Нейтринное излучение звезды неуклонно растет…

— Доктор Вьяса! — в отчаянии взвыл председатель, выразив общее мнение Совета. — Объясните по-человечески: в чем дело?!

— Но я же объясняю! — изумился бородач. — Все вышеприведенные явления и процессы ясно указывают на то, что плотность ядра…

— Позвольте мне.

В дверях стояла Рахиль Коэн.

* * *

Марк спустился в холл. От лифта он отказался, предпочтя лестницу. Совет, откликалась ступенька за ступенькой. Со-вет, со-вет, со-вет. Охраны не было. Дежурного — тоже. Наверное, сидел в каптерке, вполглаза следя за гроздью обзорников. Тишри, тихая обитель, мир да покой.

Со-вет, отстучали пятки по плиткам пола.

Ли-и-и-иги, скрипнула дверь.

В этом дворике они курили с Белым Страусом. Утилизатор, фикусы, лавочки. Сейчас Марку предстояло курить с Манойей Илхикамином, лейтенантом зенитно-ракетных войск Астлантиды. То, что Марк в обоих случаях обходился без сигареты, ничего не меняло.

— Добрый вечер, лейтенант.

— Добрый, — кивнул Манойя.

В последний раз Марк видел лейтенанта в состоянии эндокринной комы, распротертым на круглом столе. Ухмылка идиота, поза жертвы. Идея с декларативным освобождением сработала: сейчас Манойя, вне сомнений, был вменяем, хотя и в самом скверном расположении духа. Кивал он механически, как кукла в руках кукловода-дилетанта. Слово «добрый» в устах астланина прозвучало уступкой, ложью, принесенной на алтарь вежливости.

Ну да, сообразил Марк. Перед этим я разговаривал с Изэлью. По дороге мне не встретился никто из наших. Я по-прежнему говорю на языке астлан.

— Садитесь, — предложил Манойя.

Да он просто живчик, подумал Марк. Коммуникабелен, идет на контакт. Депрессия? Тысячи людей хандрят круглые сутки. Еще и из соседей кровь пьют, чтобы не радовались.

— Спасибо.

— Угостить сигареткой?

— Где вы взяли сигареты?

— Купил в магазине. А что, есть варианты?

— Заказ. Прямо сюда.

— Мне рекомендуют чаще выходить в город.

— Понял. Извините, я не курю.

— Здоровье?

— Нет. Просто так.

— Я слишком много говорю?

— Нормально.

— Мне рекомендовали поддерживать беседу.

— Зачем?

— Это полезно для моей психики. Доктор сказал, чтобы я переходил от односложных реплик к более информативным конструкциям. Я пытаюсь.

— Я рад.

— Как по-вашему, у меня получается?

— Отлично. Просто замечательно.

— Солнце, — вдруг сказал лейтенант, и Марк напрягся. — Я люблю ночь. В темноте мне легче. Днем я сплю. Задерну шторы и сплю. У вас окна меняют прозрачность. Ну и что? Со шторами мне привычней.

— Солнце, — согласился Марк. — Все дело в нём.

Рахиль, вспомнил он. Толстуха средних лет, похожая на хозяйку булочной. Она ворвалась в зал заседаний так, словно до сих пор оставалась в большом теле. За Рахилью Коэн, как свита за королевой, шли мужчины: атлет, великан, карлик. Лидер-антисы четырех рас, часовые на границе с Кровью — они спешили доложить Совету то, о чем Совет уже знал, но еще не осознал.

Искра, брошенная в сухой порох цифр и фактов.

Я видел, удивился Марк. Видел своими глазами. Она рассказывала, скупо роняя слова, тщательно избегая любых художеств. Казалось, она пересыпает в горсти песок. Мужчины молчали, не вмешивались. Лишь Папа Лусэро время от времени бранился свистящим шепотом. Речь Рахили была лишена всего, что могло бы поощрить мое воображение. Но я видел, клянусь, словно сам был там, с ними.

* * *

Ангел, сотканный из чисел, которые свет, стоял на границе Крови. В небе над ангелом парил сокол, чьи крылья — огонь. Небо было похоже на зеркало: жёлтое, прошитое кровавой канителью, оно отражало пустыню. На песке за ангелом сидел паук, чьи жвалы могли перекусить галеру. Паук внимательно смотрел, как танцует исполин с синей кожей: восемь рук плели орнамент, способный ввергнуть зрителя в транс.

Рахиль много времени проводила здесь. Можно сказать, что она вообще не уходила отсюда — с того дня, как Совет Лиги принял решение о технологизации Астлантиды. Изредка к Рахили присоединялся Нейрам Саманган или Кешаб Чайтанья, но никогда — оба сразу. Сегодня это случилось впервые.

Это из-за Папы, думала Рахиль. Мы уже не надеялись. Когда я увидела, как Папа, смешно перебирая лапами, бежит по песку… Гематров полагают бесчувственными. Не стану спорить. Чувствам, не имеющим внешнего выражения, доступного собеседнику, отказывают в существовании. Я отказала бы в существовании всей Крови, включая Остров Цапель, по той же самой причине. Зачем я здесь?

— Граница, — сказал паук. — Я сошел с ума?

— Нет, — ответил ангел.

— Что — нет?!

— Ты в здравом уме. Что же до границы — да.

— Это так, Папа, — крикнул сокол. — Граница отступает.

— Мы заметили это с первого дня, — добавил танцор.

Папа Лусэро встал рядом с Рахилью. Это далось ему с видимым напряжением: вудунский антис хотел быть как можно дальше от рубежа, за которым начинались пурпур и золото. Это пройдёт, думала Рахиль. Он справится. Он уже справился. Граница отступала, Кровь съеживалась, возвращала пустыне прежний облик. А значит, все будет в порядке. Порядок, правила игры, будничность действий и поступков — вот условия, заменяющие нам счастье.

Рахиль не знала, почему технологизация Астлантиды спровоцировала отток Крови. Ей хватало самого факта. Следствие без причины: страх течет вспять, обнажается былая уверенность в себе, и ладно.

— Что для тебя Кровь, Рахиль? — спросил паук.

Рахиль молчала.

— Вызов? — не унимался Папа. — Вечный укор?

Ангел шагнул вперед:

— То, чего не должно быть.

— Рогатый слон? Ничтожество антиса?

Рахиль искала аналогию, перебирая варианты, и нашла:

— Помпилианцы, — сказала она.

— Что?

— Представь, что помпилианец встретил человека, которого он не в силах заклеймить. Для нас Кровь — то же самое.

— Я бы не нашел сравнения лучше, — мягким басом откликнулся танцор. Руки Кешаба замерли, двигались только кисти: листья на ветру. — Я всегда говорил, что Рахиль — умница. Мы — дураки рядом с ней. Да разве только мы?

Не осознавая, что делает, Папа Лусэро пробовал лапой песок перед собой. Боязливо, готовый отпрянуть в любой миг — так девочка-купальщица пробует море, вздрагивая всем телом. Набежит случайная волна, обдаст холодными брызгами… Паук слишком хорошо помнил, как Кровь растворяла его, превращая в омерзительную безличную радость. Как смыкался вокруг спасительный кокон — коллант Тумидуса. Путь открыт, думал Папа. Туда и обратно; добро пожаловать, дурачок. Всего лишь — умерить силу до среднего уровня колланта, а лучше — ниже, чтобы не разорвать связи коллантариев. Улечься в люльку микро-Ойкумены — таким, словно ты смертельно болен. И не вспоминать, что ты силён, иначе пассажир убьёт перевозчика. Пустяк, минимальное условие. Отчего же я ни при каких обстоятельствах не соглашусь на него? Не оттого ли, что умерить силу — подвиг, немыслимый для антиса?

— Смотрите! — крикнул сокол.

Небо изменилось. На горизонте по-прежнему вставало зарево, но облака над пылающим костром налились темной зеленью. Мягко-багровые по краям, облака стремительно превращались в тучи. В разрывах сияло бутылочное стекло, за которым плескались чернила каракатицы. Налетел ветер, поднял смерчи песка. Стало зябко, жадные пальцы зашарили по телам, которые числа, огонь, могущество; проникли в сокровенные тайники. Граница Крови отпрянула рывком: так отступает боец, готовя контратаку.

— Слышите?

Гром тяжкой тушей лёг на пустыню. Удары далёкого набата, подобные ударам дубины, обмотанной тряпьём — звук давил, вынуждал морщиться, вжимать затылок в плечи. Любая попытка сопротивления грозила обмороком. Сокол упал ниже, пошёл широкими охотничьими кругами. Восьмирукий танцор прекратил движение, заметив, что танцует в навязанном ритме. Паук угрожающе щелкнул жвалами, пятясь назад. Лишь ангел сиял прежней голубизной, не трогаясь с места.

— Сердце, — сказала Рахиль. — Пульс изменился.

Папа Лусэро взмахнул передними лапами:

— Чего мы ждем? Инфаркта?

Сумерки валились отовсюду. Песок обагрила роса: россыпи блестящих капель. Пульс, вспомнила Рахиль. Ее муж работал врачом-кардиологом в НЦ сердечно-сосудистой хирургии. Пульс — умелый подсказчик. Временны́е промежутки, разделяющие удары сердца, редко бывают одинаковыми. Сердцебиение — не хронометр, а виртуоз, играющий на ударных. Наш слух не различает ускорений и запаздываний, но именно они превращают мертвый стук в живую музыку. Сердце — импровизатор, умеренная хаотичность — признак здоровья. Если пульс стал механически точен, у человека — прединфарктное состояние…

Гром бил ровней метронома.

— Уходим, — приказала Рахиль. — Скоро здесь будет ад.

В устах гематрийки это не было метафорой.

* * *

— Нагуаль, — Манойя указал на ягуара, дремлющего под фикусом. — У меня тоже был свой нагуаль. Оцелот, довольно крупный. Теперь нет. Наверное, больше не будет никогда.

— Кошку, — предложил Марк. — Хочешь кошку?

Манойя заинтересовался:

— Кошку? Большую?

— Обычную. Рысь нельзя. Они у нас злые.

— Я попробую. Позже.

— Поможет?

— Не поможет, но надо пробовать. Так сказал доктор.

— Надо пробовать, — эхом повторил Марк.

Пошел дождь: мелкий, теплый. Сотня капель высадилась во дворе, как десантная центурия. В зеркальной броне отражался свет ночника, укрепленного на кронштейне балкона. Автоматика вспомнила службу, растянула силовой капюшон, и вторжение захлебнулось. Остался звук: суховатый шепоток. Блок звукоизоляции мог бы вырвать дождю язык, превратить в немого, но инструкции министерства здравоохранения рекомендовали делать это лишь по личному требованию проживающих. Шелест капель, утверждали врачи, благотворно влияет на взвинченные нервы. В представительствах нервы круглые сутки: никаких дождей не хватит.

— Надо было тебя убить, — сказал Манойя. — Всех вас.

— Надо было. Вы сглупили.

— Все вышло бы по-другому. Когда вы прилетели, и мы вас нашли… Надо было убить. Сразу. Всех. Отправить в солнце. Трупы сжечь. Все бы сложилось иначе. Я не попал бы в плен. Не потерял нагуаля. Не курил здесь, с тобой. Я прав?

— Информативные конструкции речи? Тренируешься?

— Я прав?!

— Прав, — согласился Марк. — Кое в чем.

Диалог вплетался в бормотание воды.

— У меня был друг, — Манойя бросил окурок в утилизатор, промахнулся, но вставать не захотел. Достал вторую сигарету, щелкнул зажигалкой: — Он погиб. Меня взяли в плен, а его накрыло взрывом. У меня есть жена. Или правильней говорить: была жена? Она дома. А я не знаю, что вы делаете у меня дома. Спрашивал доктора, он молчит. Ты ведь тоже ничего не скажешь?

— Яркость линии гелия падает. Возникли линии магния и кремния. Зафиксированы всплески потока свободных нейтронов…

— Это у меня дома?

— Да.

— Что это значит?

Марк не ответил.

— Надо было вас убить, — в третий раз повторил лейтенант. Мертвенностью интонаций он напоминал гематра. — У меня был друг…

— У меня был друг, — эхом откликнулся Марк. Декурион Жгун был ему не другом, а подчиненным, одним из отряда, но это мало что меняло. — Он погиб. Он хотел взять астланина в рабство. В такое рабство, какое ты и представить не можешь. Астланин ушел в солнце, а моему другу сожгло мозг.

— Рабство? — без особого интереса спросил Манойя. — Нас нельзя брать в рабство. Нас можно брать в плен. Можно отправить в солнце. А в рабство — нет, нельзя. Неправильно.

— Будь оно проклято, ваше солнце!

— Наше, — поправил Манойя. — Наше солнце.

И уточнил из облака дыма:

— Ты ведь астланин?

— Я помпилианец.

Шерсть на загривке встала дыбом. Ворчание поселилось в глотке. Губы растянулись, обнажая клыки. В зрачках зажегся желтый огонь.

— Настоящий помпилианец! Стопроцентный!

Катилина, закричал Марк. Спасибо, Катилина. Я запомнил твои слова. Я не зря назвал ягуара твоим именем. Слышишь меня, Катилина?

— Ты молодец, Манойя. Ты напомнил мне, кто я такой…

Дождь притих, вздрагивая.

— Кровь? Наша кровь — другая.

Двое, думал Марк, холодея от бешенства. Двое во Вселенной: я и он. Рабовладелец — и тот, кого нельзя взять в рабство. Единственная раса в Ойкумене, которую не заклеймить. Нет, не единственная. Великий Космос! Как же я сразу не догадался! Астлане, вы не первые — вторые.

Раса, которую не заклеймить — помпилианцы.

— Я — помпилианец, я волк… Я же волк?! Как мой дед? Отец?

Дуэль. Конфликт клейм. Рефлекторное сопротивление. Сложнейшая подготовка для корсета, армейской «десятины». Инъекции: солдатчина, офицерские. Смерть на иллюзорной арене. Тяжелейшая психотравма в лучшем случае. Рабом помпилианец не живет и дня.

Но «десятина» открывает его для колланта.

— Ты никуда не торопишься? — спросил Марк.

Манойя пожал плечами:

— Нет.

— Хорошо. Хочешь увидеть солнце?

— Ночью?

…путь свету перекрыл декурион Жгун. Он навис над умирающим, и поток всей своей бешеной мощью ударил в помпилианца. Жгун вспыхнул: пух, обласканный язычком зажигалки. Казалось, тело Жгуна отлили из чистого магния. Горели и кричали пять «изнаночных» ипостасей декуриона. И вторил им реальный Жгун, содрогаясь в конвульсиях.

Рассвет, деревня, смерть.

— Ночью. Какая разница, если солнце?

Это самоубийство, сказал обер-центурион Кнут. Хищная бестия всегда соображала быстрей, чем остальные. Боец, ты сошел с ума. Я с тобой, боец.

«Alles!»

Глава восьмая. Вершина пирамиды

I

— Я не физик, — напомнил Белый Страус. — Тем более, не астрофизик.

— Я тоже!

Раздражения в голосе Бруно Трааверна выплеснулось больше, чем хотелось бы представителю Ларгитаса. После безобразной сцены в зале заседаний он еще не вполне владел собой.

— Позвольте мне, — вмешался эксперт Бреслау.

Бруно лишь рукой махнул: валяйте! В жесте облегчение мешалось с безнадежностью: убойный коктейль, прямой путь к депрессии. «Все реакции наружу, — оценил Якоб Ван дер Меер. — Он это знает, но ничего не может поделать. Я предлагал отложить разговор. Пустые слова: сгоряча Трааверн хотел и мне продемонстрировать запись, которая привела его в такое состояние. Копии Салюччи разослал всем членам Совета. Спасибо Бреслау, отсоветовал: „Должен среди нас быть хоть один трезвомыслящий человек!“ Вот уж прозвище в масть: Тиран…»

Логика подсказывала маркизу: Тиран запись видел, но держался в сто раз лучше, чем Бруно. По крайней мере, внешне. Эксперт Бреслау и ввел маркиза в курс дела. Эйфория Острова Цапель, массовое помешательство, голодные обмороки, в перспективе — смерти от истощения…

Белый Страус не сомневался: это только прелюдия.

— Хотите вина?

Руки представителя Ларгитаса тряслись. Бокал мерзко задребезжал, когда его коснулось горлышко бутылки.

— Нет, спасибо. Останусь трезвомыслящим человеком. Господин Бреслау, надеюсь, вы объясните дилетанту…

— Кратко?

— Хотелось бы покороче.

— Без нервов?

— В идеале, да.

— Хорошо, объясняю. Солнце Астлантиды вот-вот превратится в сверхновую. Кратко и без нервов. Удовлетворены?

— Не скажу, чтобы очень.

— Предвосхищаю ваш вопрос: ошибка исключается. Данные перепроверили дважды. Как сказал бы врач, симптомы налицо: рост температуры и плотности ядра…

— Оставьте. Не мучьте старого гуманитария. Как я понимаю, проблема не в наличии этих процессов, а в скорости их протекания?

— Для гуманитария вы блестяще эрудированы. Да, скорость. А также синхронизация процессов. Последовательные стадии наслаиваются одна на другую, протекая одновременно. Амплитуда пульсации возрастает…

— Ваше здоровье, господа!

Тост, поднятый Бруно Трааверном, прозвучал насмешкой.

— Юмор, — без тени улыбки сказал эксперт Бреслау, — это событие, случившееся невпопад. Падение в лужу, ведро воды, вылитое на голову. Юбка, задранная ветром. Взрыв сверхновой. Вы согласны, господин Ван дер Меер?

Белый Страус вздернул острый подбородок:

— Сколько времени осталось до взрыва?

— Мало. Очень мало.

— В исторических масштабах?

— В любых.

— Безумие солнца связано с безумием Астлантиды?

— Возможно, да. Но согласиться с этим — тоже безумие.

— Совет Лиги? — хихикнул Бруно. — Филиал дурдома…

Вино помогло. Когда он наливал вторую порцию, звон стекла прекратился.

— Иного объяснения у нас нет, — эксперт Бреслау взял пустой бокал, любуясь игрой света в гранях. — Солнце взбесилось, едва астлане впали в массовую эйфорию.

— Совпадение это или нет, — Белый Страус откинулся на спинку кресла, — я не вижу проблемы. Напротив, я вижу решение. План потерпел фиаско? Наплевать. Гибель расы? Идею технологизации выдвинула Помпилия, с них и спрос. Взрыв сверхновой? Считайте это подарком судьбы. Если астлане обречены, какая разница, от чего они погибнут? От голода и жажды — или от взрыва своей звезды?

— Вот, — тихо сказал Тиран. — Вот голос разума.

— Отозвать флот Лиги из системы. Объявить ее запретной зоной. Рисковать жизнями граждан Ойкумены мы не в праве! И ждать, пока вспышка не залакирует остатки проблемы в хлам.

Тиран упрямо смотрел в бокал.

— Браво, маркиз, — улыбка, осветившая лицо эксперта, была весьма сомнительного качества. — Обожаю гуманитариев. Нет системы — нет проблемы. На вашем месте я бы посоветовал то же самое…

— Он бы посоветовал! Знаю я ваши советы! Советчик! — Бруно зациклило на этом, внешне безобидном слове. Крик представителя Ларгитаса вонял спиртным на весь кабинет. — В первый раз вы получили злокачественную опухоль Шадрувана! Что теперь? Вирус Астлантиды? Заражение Ойкумены спорами-убийцами?! Засуньте свои советы…

— Споры? Заражение?

Якоб Ван дер Меер привстал:

— Я чего-то не знаю, господа?

Вместо ответа Тиран протянул руку к пульту.

В демонстрационной сфере полыхнула спелая клубника. Ядовитая высокотемпературная клубника-мутант, плод кошмарного эксперимента, она вращалась, как звезда стриптиза, позволяя зрителям рассмотреть все свои прелести. Рядом с красавицей ползла колонка цифр: размеры, масса, светимость, спектральный класс…

Ягодка впечатляла.

— Вот то, что господин Трааверн назвал «спорами»…

Острый лучик указки ткнулся в ряд округлых зернышек, явственно выпиравших наружу. Зерна-глобулы усеяли всю поверхность клубники. Под ними, в глубине, угадывались новые слои «спор».

— Общее количество этой дряни — свыше ста тысяч. Диаметр каждой — в районе диаметра Острова Цапель. Температура — порядка ста миллионов градусов. Масса и плотность уточняются. О процессах, которые в них протекают, мы не имеем ни малейшего представления…

— О чем мы вообще имеем представление? — Бруно вновь сорвался на крик. Третий бокал был лишним. — О чем?! О дерьме в наших задницах? В наших мозгах?!

Дерьмо, подумал маркиз. Лучшая ягода растет на дерьме.

Ему было страшно.

— Ни о чем, — согласился Тиран. — У нас нет специалистов необходимого профиля. Полагаю, такие специалисты были у астлан. Подчеркиваю: были. Сейчас там обратиться не к кому. А в самом скором времени… Предположим, они все вымрут. От эйфории, голода, помешательства. Все, без исключения. Пара-тройка миллиардов, или сколько их там. Теперь на секунду допустим, что вера материальна. Что они уйдут в солнце стройными рядами. В психованное, налитое гноем солнце, готовое взорваться в любой момент. Что, если оно только этого и ждет? Солнце, а?

Белый Страус вскочил, едва не опрокинув кресло.

— Перезвоните мне утром, — он уже шел к дверям. — В любое время. Я рано встаю. Кажется, я знаю, к кому обратиться.

II

Солнце стояло в зените.

Плиты скользили под ногами, лизали босые ступни шершавыми языками кошек. Налетел ветер, взъерошил волосы на макушке. В контрасте с ночью, с сумрачным шелестом дождя, день упал на плечи, как махровый халат после купания.

Жарко? Нет, ни капельки.

— Солнце, — Манойя запрокинул лицо к небу. Нагой, расписанный яркими узорами, он стоял в прямом луче света, словно герой фильма на экране древнего кинематографа. — Хорошо-то как… Я и забыл, до чего это хорошо.

В правой руке лейтенант держал нож из черного обсидиана.

— Хорошо, — эхом отозвался Марк.

Ему было плохо, как никогда. Пирамида оказалась слишком высокой. У Марка кружилась голова. Мигрень отступила, сгинула, растворилась во взбитых желтках, медленно текущих с неба. Это пугало до икоты. Марк и не знал, до какой степени он привык к ломоте в затылке, к птенцу, клюющему скорлупу висков. Отсутствие боли казалось противоестественным.

— Это ты здорово придумал, — сказал Манойя.

И поднял нож.

Марк отступил к краю. Идея взять лейтенанта в корсет, в частичное армейское подчинение, сейчас выглядела припадком безумия, каким она, в сущности, и являлась. Дед говорил, что всадник, упавший с лошади, должен сразу вернуться в седло. Повторить трюк, принудить животное к подчинению. Иначе недотепа обречен. Всю жизнь он будет бояться. За шаг до трюка он упадет в своем воображении, а значит, умрет как наездник. Страх, говорил дед. Страх — гость, это нормально. Но страх — хозяин? В таком случае, парень, тебе не останется места в собственном доме.

На черном, бритвенно-остром стекле вспыхнул белый блик. Манойя попробовал лезвие на ногте. Во взгляде его отразилось удовлетворение. Лейтенант знал толк в ножах.

— Не тороплю, — заверил он. — Понимаю.

И не выдержал, вздохнул:

— Хотелось бы побыстрее…

Еще минуту назад Марк был уверен, что сумеет взять Манойю в корсет. Риск? Ущербность решения?! В любом случае, это было лучше, чем ничего. Это хотя бы частично искупало позор Жгуна. Позор Великой Помпилии, не способной воплотить в жизнь своё главное предназначение. Вернуться в седло, выполнить трюк — без блеска, кое-как, но вернуться и выполнить. Размышлять о перспективах, которые открыл бы успех, Марк боялся. Слишком далеко, слишком умозрительно. Строить планы — дело легатов. Задача солдат — выбить врага из окопов, утереть пот и хлебнуть из фляги.

— Держи! — крикнул Манойя.

Марк поймал нож на лету. И запоздало выругался: зачем ловил, дурак! Упав на камень плит, хрупкий обсидиан разлетелся бы вдребезги. Щенок, рявкнул над ухом обер-центурион Кнут. Сопляк! Что за детские игры, боец? Думаешь, здесь не нашлось бы другого ножа?! Это вы тут один на один, а ножей, небось, чертова прорва…

Один на один.

Никогда, ни разу в своей короткой жизни — если не брать в расчет злополучную дуэль с Катилиной — Марк не был под шелухой один. В заснеженной степи, на вершине пирамиды, в объятиях галлюцинативного комплекса — всегда впятером: спаянная полудекурия ипостасей. Пять шлемов с посеребренными гребнями. Пять мечей с рукоятями в виде бараньей головы. Пять чешуйчатых панцирей. Десять калиг, подбитых гвоздями, с тесной шнуровкой голенищ. Даже в начале курса инъекций, смягчающих последствия конфликта клейм, курсант Тумидус выпадал под шелуху в полном составе, строевым укомплектованным подразделением.

Дуэль с Катилиной? Толпы рабов на трибунах? Это случилось в какой-то другой жизни, с другим человеком.

Одиночество.

Он и не знал, как это жутко.

— Давай, — еле слышно попросил Манойя. — Ну давай же…

— Не могу, — прохрипел Марк. — Не хочу.

— Ты же астланин. Должен понимать…

— Я помпилианец!

Вопль жалко взлетел над пирамидой и упал, сбитый влет. Заскакал вниз по ступеням; порван в клочья, скрылся в буро-зеленой шевелюре джунглей.

— Ну что за глупости?

Казалось, лейтенант уговаривает ребенка. Вот каша, вот ложка: за маму, за папу… Узоры на лице Манойи кривились в жалостливой гримасе. Маска демона, умирающего от сочувствия к грешнику.

— Пожалуйста. Я тебя очень прошу…

Сейчас я его зарежу, понял Марк, холодея. Как астланин — астланина. Со всем, значит, пониманием вопроса. Я вскрою ему грудную клетку. Выну сердце. Здесь, на вершине пирамиды, под палящим солнцем. А там, во дворе представительства, он ляжет рядом с утилизатором, придавив телом неудачно брошенный окурок. Ночью, под шум дождя. Грудь Манойи раскроется сама собой, как шкатулка с сюрпризом. Щелкнут, переламываясь, ребра. Края раны разойдутся в стороны. Обнажится сердце, пульсирующее в ритме абсолютного счастья.

Я отправлю его в солнце — и вернусь во двор. Сяду на лавочку, закину ногу за ногу. Буду смотреть, как вторичный эффект Вейса воплощается в будни Ойкумены. Потом пойду спать. Пожалуй, даже оставлю сообщение дежурному, что во дворе надо прибраться. Потому что астланин может отправить астланина в солнце и остаться в живых, а помпилианец, сделав то же самое, погибает с выжженным мозгом.

— Нет!

Нож разбился о плиты. Градом брызнули черные осколки. Каждый нашел цель, вонзился в небо, солнце, пирамиду, людей на ее вершине. Дробились смыслы. Стеклянный, мир распадался на части.

— Лучше бы ты меня убил…

Было неясно, кому принадлежит реплика. Фейерверк гас, калейдоскоп выцветал. Хлопья пепла кружились в блеклом хороводе, словно тела-ледышки в мертвых глубинах космоса.

— Лучше бы ты…

Шепот смолк последним.

III

Корабли набирали разгон, спеша удрать в РПТ-маневр. Эскадры Лиги бежали: галеры помпилианцев, «паутинные» рейдеры вудунов, многогранники гематрийских крейсеров, корветы Ларгитаса. Россыпь брызг металла, всплеск от булыжника, плюхнувшегося в горячий расплав, они неслись прочь, к орбитам внешних планет, в открытый космос. За ними билось в приступе отчаянной стенокардии больное сердце Астлантиды.

Пульс учащался. Толчки плазменной крови становились мощнее, грозя разорвать звезду изнутри. Багровое сияние перешло в ярко-алое, налилось рыжиной, просветлело, обернулось сугробом первого снега. Когда полыхнул весь спектр, затмив сияние звезд-соседок, термоядерная топка распахнулась с убийственной скоростью, без жалости накрыв планетную систему, и расширилась дальше на десятки парсеков. Казалось, вспышка сверхновой пожирает время и пространство, желая поглотить, переварить мироздание в огненном брюхе.

Инфаркт миокарда звёздной системы.

Бо́льшая часть кораблей успела уйти в гипер, ускользнув от испепеляющей волны. Те, кому не повезло, сгорели мошками в пламени свечи. Вдогонку плазменный шар изверг из себя армаду пылающих спор, солярных зародышей величиной с небольшую планету. Вселенная содрогнулась. Безумный коктейль из гравитационных и магнитных полей колоссальной напряженности, потоков частиц и жёсткого излучения, подобно кислоте, прожигал в континууме рваные дыры, червоточины, «кротовые норы». Споры ныряли в них, сокращая до нескольких часов путь, который в ином случае занял бы десятки тысяч лет.

Инфернальные бутоны раскрывались во всех уголках пространства, извергая тучи спор. Словно притягиваемые магнитом, те устремлялись к ближайшим звездам. К солнцам обитаемых и пустынных миров.

…зарево вставало над Ойкуменой. Космос переставал быть пустотой, наполняясь жизнью, чуждой и пугающей. Мрак выцветал, бледнел; как болезнь, подхватывал оттенок пурпура, обнажал золотые жилки. Медленно, словно нехотя, звезды начинали пульсировать. Выбрасывали багровые нити, тянули сеть сосудов от солнца к солнцу, формируя кровеносную систему галактики…

Якоб Ван дер Мейер проснулся от собственного крика.

Темное небо за окном. Искры далеких звезд. Сумрак комнаты. Гостевые апартаменты, вспомнил Белый Страус. Я на Тишри, в представительстве Великой Помпилии. Я еще не помню, как сюда попал, но сейчас вспомню. Обязательно вспомню. Это будет легче, чем забыть кошмар.

Он утер испарину, выступившую на лбу.

Память возвращалась. В такси, назвав адрес, он набрал на коммуникаторе номер доктора Лепида. К счастью, доктор не спал. Тон его ясно выражал все, что доктор думает по поводу поздних звонков. Да, Изэль Китлали — в прошлом начальник научной части Центра энергокосмических исследований. Астланского Центра, какого же еще. Задать ей пару вопросов? Это срочно? До утра не потерпит? Черт бы вас побрал с вашей спешкой. Как консультант при члене Совета Лиги, вы имеете на это право. Но сначала вы должны изложить суть ваших вопросов мне. Что?! Это невозможно. Я категорически запрещаю вводить госпожу Китлали в курс того, что происходит у нее на родине. Я гарантирую нервный срыв. Она замкнется… Ее мнение? Чисто теоретически? Без реалий? Мне надо проконсультироваться. Уже летите? Жду вас.

Доктор встретил маркиза в холле.

— Разрешение получено, — Лепид хмурился, кусал губы. — Но госпожа Китлали…

Устав от болтовни, маркиз пошел напролом:

— Ищете повод отказать?.

— Нет. Просто она легла спать.

— Разбудите.

— Она легла спать не одна.

Это был удар ниже пояса. Маркиз чудесно понимал, кто спит в постели госпожи Китлали, и не желал лезть на рожон. Марк — славный мальчик, но волка с руки не кормят.

— Обождите до утра, — Лепид сменил гнев на милость. — У нас есть где принять гостя. Держите ключ-карту. Спокойной ночи, маркиз.

Увы, пожеланию доктора не было суждено сбыться.

Гоня прочь воспоминания о кошмаре, Белый Страус прошлепал босиком в ванную. Идея зажечь свет наткнулась на глухой протест невроза. В темноте маркиз ушиб колено о косяк двери и согласился на компромисс: включил люмополосу над зеркалом. Принять душ? Он сполоснул лицо холодной водой, и все.

«Больше не засну. Хоть убей, не засну».

Вернувшись в гостиную, он хлебнул из графина, прямо из горлышка. Выглянул в окно: парк мерцал россыпью «светлячков». Покачался с пятки на носок, наслаждаясь мягким ворсом ковра. Бежать, вздохнул маркиз. Какого черта я здесь делаю? Бежать к дикарям, к людоедам; Кутха, Каутли, Ломбеджи, Кемчуга. Там мое место. Там моя работа. Остров Цапель — скверный вольер для страусов, особенно белых.

Хотелось сунуть голову в песок.

Мучил никотиновый голод. Вряд ли комендант представительства устроил бы гостю скандал, пусти тот струйку-другую дыма прямо в апартаментах. К сожалению, маркиз терпеть не мог спать в прокуренном жилье. Климатизатор? Вентиляция? Дома у Якоба Ван дер Меера имелась личная курительная комната, отделенная от остальных помещений шлюз-тамбуром. Своего рода пунктик, чего уж там.

Рубашка. Брюки. Мягкие тапочки.

Маркиз вышел в коридор. Тени следовали за ним. Ступеньки. Лестничная площадка. Ступеньки. Маркиз сосредоточился на простых действиях: ровно ставить ногу, придерживаться за перила… В юности, по неосторожности упав с лестницы, он заработал перелом руки и сотрясение мозга. С тех пор Ван дер Меер относился к лестницам с большой осторожностью, как к диким, всегда готовым на каверзы зверям. Предпочитая лифты, он время от времени заставлял себя ходить по ступенькам. Вверх. Вниз. Чтобы увериться: он не боится.

Просто осторожен.

Первый этаж. Подошвы тапок шаркают по гладким плиткам пола. В тишине кажется, что звук разносится по всему зданию.

Коридор пересекла тень. Шаги. Шлепанье босых ног. Из-за поворота выбрался обер-центурион Тумидус: как и Белый Страус, в рубашке и брюках, только босиком. Он напоминал сомнамбулу. «И кто же, — удивился маркиз, — спит в одной постели с госпожой Китлали?» Пустой взгляд скользнул по Ван дер Мееру, с отменным равнодушием отвалил в сторону; вернулся обратно. Марк остановился, покачиваясь. В глазах молодого человека возникла некая осмысленность, которая испугала маркиза до дрожи в коленях.

Белый Страус хотел поздороваться, и не смог.

Не двигаясь с места, Марк Тумидус в упор смотрел на Якоба Ван дер Меера. Так рассматривают вещь. Возможно, канат, брошенный пловцу, обессиленному бурным морем, или пятак, подвернувшийся нищему попрошайке под ноги, или нож, о котором безумец мечтал днем и ночью, но все равно вещь, предмет, нечто без души, разума, чувств, желаний — и уж конечно без такой ахинеи, как права человека.

IV

Серое небо. Низкое небо.

Плоский блин над плоской землей.

Небо давило, вынуждало горбиться. Холодные ладони ветра брали затылок, как мяч, вжимали голову в плечи. Из мглистой мути рождались снежинки: мелкие, колючие. Касаясь лица, они не таяли, а царапали кожу льдистыми зубцами. Земля превращалась в застиранную простыню из ночлежки: грязно-белая рвань.

Степь от горизонта до горизонта. Редкие проплешины заросли́ неопрятной щетиной. Шорох сухой прошлогодней травы был похож на кашель умирающего. Лицо секла снежная крупа. Это сон, подумал маркиз. Вторая серия кошмара. Пульс солнца, кровавые жилы, оплетающие Ойкумену — они дали мне передышку. Разрешили поверить, что я проснулся, умылся, что все позади. И вернулись, сменив обличье. Надо проснуться по-настоящему. Черт побери, так сдохнешь во сне, от инсульта, и никто не поможет, кроме похоронного бюро…

Грубые руки схватили его. Не ветер или холод — руки, в реальности которых можно было не сомневаться. Две? Четыре? Больше?! Ван дер Меер начал кое-что понимать, путаясь в выводах, как заяц в силках.

— Вы с ума сошли!

Его волокли спиной вперед.

— Отпустите меня немедленно!

Четверо легионеров. Древние варварские доспехи. Открытые шлемы: гребни в серебре, султаны из конского волоса. На поясах — мечи в ножнах, обитых жестью. Пятый одевался иначе, чем солдаты, тащившие Белого Страуса к деревянному щиту.

— Стойте! Это ошибка!

Пятый — кожаные штаны до колен, лохматая безрукавка, фартук кузнеца — калил железный прут в первобытном горне, сложенном из кое-как пригнанных обломков дикого камня. Время от времени он качал ножные мехи, и пламя в горне начинало гудеть, а в небо летели редкие блеклые искры.

Легионеры прижали Якоба Ван дер Меера к шершавой плоскости щита. У них, вне сомнений, имелся большой опыт по части привязывания. Пеньковая веревка хуже наждака ободрала живот. В запястья и щиколотки вцепилось мерзлое железо.

Кандалы?!

— Руки прочь, уроды!

С деловитым лицом Марк Кай Тумидус, обер-центурион ВКС Помпилии, проверил крепления оков. Второй Марк Кай Тумидус сдвинул узел к ребрам. В ухо дышал третий Марк Кай Тумидус, ждущий на подхвате. Четвертый без дела глазел на степь. Кузнец провернул в горне прут и кивнул: еще чуть-чуть, и будет в самый раз.

Марк Кай Тумидус брал Якоба Ван дер Меера в рабы.

— Марк!!! Ты меня слышишь?

Никогда раньше Белого Страуса, гражданина Ларгитаса, не накрывало вторичным эффектом Вейса. Такое происходит только с энергетами. Ну да, еще с рабами помпилианцев.

— Прекрати! Тебя будут судить!

Степь. Горн. Клеймо.

— Ты сядешь в тюрьму! Ты этого хочешь?!

Этому равнодушию было место в музее. Полное, абсолютное, безграничное. Марк прекрасно слышал маркиза. Он просто не видел в нем человека. Какой смысл в визге пилы, грызущей дубовый брус?

«…знаете, как вы орудуете кнутом? Деловито, умело; равнодушно. Вы работаете с ботвой, а не издеваетесь над людьми. Увидь вы ботву во мне, и я не сумею вас обидеть самыми дикими предложениями…»

Во рту пересохло. Чудом маркиз ухитрился собрать немного слюны. Плевок угодил легионеру в щеку, сполз ниже, к углу рта. Легионер утерся, не изменившись в лице. Отступил на шаг, оценил сделанную работу: порядок.

— Тебя сошлют на урановые рудники! Расстреляют!

Бесполезно. Хоть всего себя расплюй.

— Развяжи меня, и я буду молчать!

«…эволюция научила вас видеть в человеке раба, но лишила возможности видеть в рабе человека. Вы не в силах это изменить…»

Не достучусь, с отчаянием понял Ван дер Меер. Проще договориться с каннибалом, львом, флуктуацией континуума. Вся природа расы против меня; природа, устроенная так, что симбиоз между рабом и рабовладельцем возможен, а договор — нет.

Было страшно до икоты, до колик в желудке.

Марки расступились, встали по бокам, образовав живой коридор от щита с распятым маркизом к горну. Прут вынырнул из огня. Плоская нашлепка клейма ярко рдела. Ближе к «ушку» рукояти металл тускнел: сизое, серое, черное… Кузнец поднял прут над головой, как трибун — жезл на параде, и направился к Белому Страусу. Логика, закон, страх наказания, нормы общежития, симпатии и антипатии — все утратило значение. Голая психофизиология, рефлекс, закрепленный в процессе эволюции сотнями поколений: помпилианец шел клеймить раба.

Взорвись солнце — это ему бы не помешало.

Четыре шага до щита.

Три.

Два.

Серый цементный блин над головой дал трещину. В разлом ворвался луч солнца, прямой и острый, как игла. Как мушка в янтаре, кузнец плыл в косом столбе света: золото и пурпур. Марк споткнулся, едва не упал; запрокинул лицо к небесам. Он смотрел на солнце, не моргая. Во взгляде читался вопрос, на который Марк, пожалуй, вряд ли ждал ответа. Кожа обер-центуриона Тумидуса побледнела, на лбу и щеках проступили узоры, похожие на давнюю, полустертую татуировку.

Узоры, вспомнил маркиз. Я видел их на записях, пересланных с Острова Цапель!

— …Клод предполагает, что астлане ментально связаны между собой. Астлантида далеко; на Тишри вас двое — вы и Изэль…

— Захлопни пасть. Нашел астланина! Я помпилианец. Понял? Скажешь еще хоть слово…

— Вы помпилианец. Я вижу. Но я знаком с показаниями Изэли. Она считает иначе. Почаще заходите к ней, Марк. У вас болит голова, когда вы вместе?

— Марк, вы совершаете ошибку.

Слова давались с трудом. Клокотали в горле, царапали язык. Задушенным змеиным шипением срывались с губ. Марк слушал. Все Марки слушали. Кажется, они слышали.

Якоб Ван дер Меер говорил по-астлански. Он очень старался не кричать.

— Я — человек, Марк. Свободный человек.

Недоумение. Недоверие. Морщины на лбах.

— Не нужно меня клеймить. Вы нарушаете закон.

Главное, успеть. Убедить, отговорить, пока тучи вновь не сошлись, отсекая спасительный луч солнца. Строить фразы на чужом языке: проще, как можно проще. Вернуться к обращению на «вы»: проклятье, оно сейчас уместнее, чем когда бы то ни было…

— Зачем вам раб, Марк? Зачем вам проблемы?

Марки переглянулись. Каленое клеймо потекло, меняя форму, налилось стеклистой чернотой острых сколов. Марки попятились. Прут обрел прежний вид. Полудекурия Тумидусов отступила еще на шаг. Ледяной ветер задул пламя в горне. Ослабела веревка, стягивавшая торс Белого Страуса. Звякнули оковы.

Тучи сомкнулись.

V

Он вскочил, как юноша, как солдат по тревоге.

Свободен!

Адреналин хлестал из ушей. Хотелось бежать сломя голову, куда угодно, пешком через весь космос, лишь бы подальше отсюда. Минутой раньше он валялся кучей дерьма в коридоре, а Марк свернулся калачиком рядом, ближе, чем хотелось бы, и рука обер-центуриона Тумидуса лежала на груди Якоба Ван дер Меера, как если бы спящий Марк обнимал любовника.

Будучи убежденным поклонником женщин, маркиз ничего не имел против гомосексуальных связей, если они не затрагивали его лично. В экспедициях он спал с кем угодно, бок о бок, в обнимку, лишь бы согреться. Но от одного вида Марка, не говоря уже о прикосновении, его трясло.

Рубашка промокла от пота. Мышцы болели так, словно маркиз за день вспахал гектар поля, и не пахарем, а быком. Между бровями горел фантомный ожог: казалось, туда впечатался раскаленный пятак клейма. Из коленей убрали кости и хрящи, взамен напихали ваты, сбрызнули водой и велели: «Смирно!» Взгляд Ван дер Меера — взгляд человека, забросанного гнильем у позорного столба — шарил по стенам: камеры! Да нет, ерунда. Откуда в коридорах жилого корпуса камеры наблюдения? Зачем?! Пустая трата средств… Он не сразу понял, что самый зоркий объектив не зафиксировал бы ничего экстраординарного. Самый чуткий микрофон спасовал бы перед тишиной. Степь, снег, клеймо, вопль, рвущий глотку — все это происходило там, куда технике хода нет. Ну, стояли двое в коридоре. Молчали; упали, легли отдохнуть. Пьяные, наверное. Заподозри дежурный неладное, тут было бы не продохнуть от врачей.

Слава богу, подумал маркиз, убежденный атеист.

«Вызови охрану, — сказал себе Якоб Ван дер Меер, верный слуга этнодицеи, благородной науки о правах народов. — Сделай заявление. Они не смогут спустить это на тормозах, даже если захотят. Нападение на гражданина Ларгитаса в тишрийском представительстве Великой Помпилии. Попытка захвата в рабство. Заявлению дадут ход. Мерзавца изолируют, отдадут под суд. Нет, он военный, его отдадут под трибунал. Назначат психиатрическую экспертизу, объявят невменяемым, запрут в дурдом. Полетят головы: кто-то же признал его годным к военной службе? Иди, болван, пиши заявление, жалуйся. Или просто кричи: прибегут, как миленькие…»

«Кричи, — согласился Белый Страус, приятель людоедов, сотрапезник коллекционеров сушеных человеческих голов. — Кричи громче, иначе не поверят. Подавай на моральный ущерб: разбогатеешь. Что же ты? Язык отсох?!»

Маркиз присел на корточки, ухватил Марка подмышки. Белый Страус не был слабым человеком, как могло показаться на первый взгляд, но подъем дался ему большой кровью. Так он в молодости таскал борцовский манекен, тяжелей себя на полкатегории, а тренер покрикивал: «Сопли подбери! Подсед, скручивание… Рывок!» Руки обер-центуриона Тумидуса болтались, путались: манекен, честное слово, манекен, и руки на стропах. Когда Марк повис на маркизе, будто пьяница, Белый Страус выдохнул с облегчением — и чуть не упал во второй раз.

— Лифт, — прохрипел он. — Будь благословен, лифт…

До лифта оставалась целая вечность.

«К Изэли, — злость спасала, придавала сил. Кислотой растворяла воспоминания о деревянном щите и каленом железе. — Затащу дурака к госпоже Китлали. Под теплый бочок, в мягкую постельку. То-то радости будет…» Даже у себя, в тишине гостевых апартаментов, сгружая ношу в кресло, маркиз подогревал кровь этим, утратившим актуальность, наркотиком: «Ляжем баиньки втроем. Госпожа Китлали с пышными сиськами. Красавец офицер с длинным клеймом. Светило науки с принципами. Групповой секс, смертельный номер. Спешите видеть!..»

«Alles!» — щелкнул кнут-невидимка.

— Сволочь ты. Сукин сын…

Ван дер Меер присел перед Марком на корточки. Вслушался: дышит ли? Он прочел сотни работ о клеймении, и теория сильно проигрывала практике в смысле ярких впечатлений. Наука ничего не говорила о рабовладельцах, падающих в обморок. Неудачная попытка взять кого-то в рабство, и бац! — лежишь мешком. Может, им нельзя добровольно останавливать клеймение? Ломать рефлекс? Маркиз не видел ни одной причины, согласно которой обер-центурион Тумидус, здравомыслящий молодой офицер, решился бы на откровенное безумие, ставящее крест на всей его карьере. Это не значило, что причины нет. Мало ли чего мы, слепые кроты, не видим…

— Помпилианец, — внятно сказал Марк.

Он по-прежнему был без сознания.

— Я в курсе, — кивнул маркиз.

— Помпилианец. Настоящий.

— Да уж. Прочувствовал до печенок.

Присутствие Марка выводило Белого Страуса из равновесия. Он еле сдерживался, чтобы не выбросить парня из номера. Запереть двери, спрятаться в ванной; пустить воду, сесть под душ… Маркиз считал себя человеком с опытом. Сегодня его опыт расширили до границ, за которыми начинались выжженные пустоши.

— У вас есть коммуникатор? — спросил Марк.

Ван дер Меер, как ни старался, не мог понять: очнулись господин рабовладелец или по-прежнему пребывают за гранью добра и зла?

— Есть? — упорствовал Марк, зажмурившись так плотно, что веки казались сросшимися, а скулы от напряжения поехали вверх. Речь его напоминала монолог человека, сражающегося с острой болью. — Свой я оставил у Изэли…

Запнувшись, он поправился со смущением:

— У госпожи Китлали.

— Держите.

В отличие от голоса, рука Марка не дрожала. Сто один, отметил Белый Страус, глядя, как Марк набирает номер. Зачем ему сто один? Нужен врач?!

— Дайте полицию, — активировать сферу Марк раздумал, ограничившись аудиосвязью. — Я хочу сделать заявление. Я хочу сдаться. Только что я напал…

Ван дер Меер ударил ногой, не тратя времени на то, чтобы нагнуться к креслу. Хлестнул наотмашь: так дают пощечину тыльной стороной ладони. Ребро стопы угодило Марку по запястью. Уником вырвался из пальцев, стукнулся о потолок, по дуге отлетел в угол, к стене, и лег на пол.

Рядом приземлился тапок маркиза.

— Хороший аппарат, — сказал Белый Страус. — Крепкий. Без проблем падает на бетон с двадцати метров. Я брал его специально для экспедиций. Если что-то сломалось, вы купите мне новый.

— С кем я говорю? — поинтересовался уником.

Маркиз поднял аппарат:

— Меня зовут Якоб Ван дер Меер. Гражданин Ларгитаса.

— Вы свидетель?

— Я вроде как пострадавший. Извините за беспокойство, случилась ошибка. Товарищ перебрал лишнего. Мы уже разобрались, инцидент исчерпан.

Щит, вспомнил он. Железо пальцев. Железо оков. Железо клейма. Подбородок Белого Страуса затрясся, как у старухи на чужих похоронах: внезапно, без видимой причины. Он боялся, что у этих воспоминаний острые зубы. Острые зубы и долгая жизнь.

— Вы уверены?

— В чем?

— Что инцидент исчерпан?

— Абсолютно. Не имею на этот счет никаких сомнений.

— Идиоты, — с гематрийской бесстрастностью сказал уником. — Вероятность семьдесят два и шесть десятых процента.

Связь прервалась.

Марк смотрел на маркиза, вжавшись в спинку кресла. Взгляд его был взглядом волка, угодившего в капкан. На всякий случай Ван дер Меер отошел к окну. Он прекрасно понимал, что расстояние его не спасет. Логика подсказывала: Марка не следует опасаться. Вторая бомба вряд ли упадет в воронку от первой. Но тело действовало само, вопреки логике.

В его глазах нет паники, отметил маркиз. В позе нет затравленности или обреченности. Хищник оценивает ситуацию, прикидывает варианты, готов действовать. Атаковать, отгрызть лапу, сдаться, покончить с собой — любое действие станет результатом трезвого расчета. Обер-центурион Тумидус изучает проблему, как ботву, распятую на щите — без лишних эмоций. А я даже не знаю, как зовут эту проблему.

— Зачем? — маркиз закашлялся.

Марк молчал.

— Зачем вы пытались меня заклеймить?

— Не спрашивайте.

— Вы сошли с ума?

— Не спрашивайте. Я не отвечу.

— Почему?

— Не имею права.

— Какое, к чертям собачьим, право?! Вы чуть не сделали меня рабом!

— Сдайте меня в полицию. Так будет лучше.

— Откуда вы шли?

Вопрос был задан по-идиотски — вероятность идиотизма очень точно, до десятых долей процента, обозначил диспетчер службы «сто один». Но Марк понял и даже ответил:

— Мы курили с Манойей. Там, во дворике.

— Вы же не курите!

— Какая разница? Сдайте меня в полицию. Я требую.

— Вот! — дав волю чувствам, Ван дер Меер сунул под нос упрямцу туго скрученный кукиш. — Выкуси! Ты мне должен, придурок! Ты мне так должен, что я из тебя всю душу выну… Отвечай! Что ты делал во дворе с Манойей Илхикаминой?

— Мы курили.

— И после третьей затяжки ты решил взять меня в рабы?!

— Я виноват. Готов понести заслуженное…

— Неси! Отвечай на мои вопросы! Ты курил с Манойей. Потом ты решил взять меня в рабы. Что у вас произошло? Ты ведь не хотел взять в рабы именно меня, Якоба Ван дер Меера! Тебя устроил бы любой не-помпилианец… Главное — срочно, немедленно. Но здесь — ваше представительство, здесь сплошные помпилианцы. А тебе нужно было сразу, без отлагательств. Вот ты и шел, весь на психе… Ты следишь за моими рассуждениями?

— Я сейчас уйду. Вы меня не остановите.

— Уходи! А я пойду за тобой! Я буду орать на весь корпус! Ты сказал: «Помпилианец…» Ты еще валялся в кресле, как куль дерьма, а уже давил на главное: «Помпилианец. Настоящий…» Ты хотел подтвердить себе, что ты помпилианец? Что способен клеймить? Ты что, пытался заклеймить Манойю и не смог?!

— Я ухожу, — Марк встал.

— Оставайтесь в номере, — велела госпожа Зеро. — Я уже лечу.

— Что?!

— Ничего. Скоро буду.

Якоб Ван дер Меер замотал головой. Он боялся, что сошел с ума. Заразился от Марка. Последствия клеймения, нервного стресса — галлюцинации, на манер вторичного эффекта Вейса.

— Не шалите без меня, — мрачно добавила старуха.

Ее голос звучал с эстампа, украшавшего стену: летний полдень, подсолнухи в глиняной вазе, третий подсолнух справа.

VI

— Вломилась ко мне в номер, — проворчал Бруно Трааверн. Колобок блестел, лоснился, приплясывал на тоненьких ножках. Было трудно понять, раздражен он всерьез, прячась за ширмой клоунады, или просто так демонстрирует свой восторг от происходящего. — В неглиже, да. Жуть! Почтенная дама, и в таком виде. Вытащила из постели чуть ли не за… Вот-вот, мамой клянусь. Плясала над душой качучу, застегивала мне ширинку. Ругалась на трех языках. Будь проклят день, когда я поселился в одной гостинице с этой фурией!

— Хочешь покоя, — отрезала старуха, — селись в своем представительстве. Хочешь девок в отель водить…

— Ну уж сразу девок! Всего одна-то; ну, две…

Маркиз стоял у окна, глядя в темноту. В шабаш он не вмешивался. Тесно, думал маркиз. Нечем дышать. Слишком много народа. Слишком много проблем. Белый Страус не удивлялся пришествию госпожи Зеро с верным Мамерком. Дежурный по корпусу, умница с реакцией снайпера, дал знать начальству сразу, едва обер-центурион Тумидус и Якоб Ван дер Меер столкнулись в коридоре первого этажа. Переключил камеры на коммуникатор старухи: звук, изображение. Кретин, обругал себя маркиз. Это ты не в состоянии определить со стороны, на глазок, кто кого клеймит. Стоят двое, молчат; падают, встают. А это помпилианцы, у них индикатор в крови. Едва Марк взял тебя за шкирку, ботва ты этакая, дежурный уже криком кричал: ЧП! Караул! Клеймят без спросу ларгитасского гражданина! И где? — в имперском представительстве на Тишри… Если говорить о скорости реакции, госпожа Зеро дала дежурному сто очков форы. Выдернуть за компанию представителя Ларгитаса в Совете Лиги, ходячий дворец полномочий — ход, достойный гения. Лояльность, отметил маркиз. Она продемонстрировала нам свою лояльность. Подчеркнула: я в безопасности. В присутствии Бруно Трааверна никто и пальцем не тронет господина Ван дер Меера. Захоти господин Ван дер Меер жаловаться — лучшей кандидатуры, чем Бруно, не сыскать.

«Он пытался заклеймить Манойю. Он не смог. И кинулся на меня — за подтверждением, что он настоящий помпилианец. Марк, это ты, лично ты не сумел взять Манойю в рабство? Или вы, помпилианцы, вообще не способны заклеймить астланина? Почему?! Проклятье, это меняет дело…»

— Вы сильный человек, маркиз, — старуха подошла ближе.

Она нутром чуяла дистанцию, остановившись на той черте, за которой у Ван дер Меера начиналась неконтролируемая паника от близости помпилианца. Маркиз знал, что расстояние не играет роли, что для клеймения это не фактор, но живот скручивало судорогой, словно легионер туже затянул узел лохматой веревки, а между бровями начинал гореть ожог-фантом.

— Вы очень сильный человек. Другой на вашем месте уже бежал бы отсюда сломя голову. Возможно, покинул бы Тишри. Трое помпилианцев в одной комнате с вами… Я удивлена, как вы это выдерживаете. Я восхищаюсь вами. Поверьте, это не лесть.

Маркиз пожал плечами:

— Я бы сбежал. Но господин Трааверн загораживает мне дверь.

— Я могу быть вам полезна?

— Да. Прикажите вашему рабохвату отвечать на мои вопросы.

— Рабохвату, — хмурясь, повторила госпожа Зеро. — Я понимаю вас, маркиз. Вы намеренно обостряете ситуацию. В резкой форме напоминаете мне о случившемся инциденте, о том, что я у вас в долгу. Извольте, я честно расплачусь. Обер-центурион Тумидус!

— Я!

Марк вытянулся по стойке «смирно».

— Вам был задан вопрос: пытались ли вы заклеймить Манойю Илхикамину? Если да, то с каким результатом? Приказываю отвечать!

— Я, — Марк набычился, словно намереваясь забодать Белого Страуса насмерть, — предпринял попытку взять Манойю в корсет. Попытка не удалась. В результате стресса я совершил покушение на господина Ван дер Меера.

— В корсет?

Похоже, ответ шокировал не только ларгитасцев, но и помпилианцев.

— Координирующая сеть, — пояснила госпожа Зеро в ответ на недоуменный взгляд маркиза. — Армейская система координации подразделений. Ослабленный вариант клеймения: до десяти процентов максимум.

— Эту сеть что, можно набросить на любого?

Судя по тону, Бруно Трааверн искал виноватого. Я, говорил весь облик представителя, тоже вам не железный. Судьбы народов кого хочешь укатают. Особенно если поднять среди ночи и тащить черт знает куда.

— Нет, — прежде чем отвечать, Марк дождался разрешительного жеста старухи. — Только на помпилианца.

— Любого?

— Нет. Нужна специальная подготовка.

— Почему?

— Без подготовки возникает конфликт клейм.

— Это опасно?

— Да. Есть шанс скатиться в дуэль.

— Почему же вы решили, что у вас получится надеть корсет на Манойю? Он ведь астланин?! Пленный?!

— Астланин. Но уже не пленный. Его освободили.

— Освободили… — эхом откликнулся маркиз.

Добившись цели, он вдруг утратил интерес к ответам Марка. Морщил лоб, кусал губы; короче, демонстрировал одержимость идеей-фикс. Госпожа Зеро косилась на маркиза с явным раздражением: старуха ждала, что допрос поведет Ван дер Меер, которому она задолжала за инцидент с клеймением, а никак не Бруно Трааверн.

— Так почему же? — упорствовал Бруно.

— Этот их «честный плен», «малый плен»… Аналог нашего корсета? Я попробовал…

— И потерпел крах. Тогда вы сорвались и кинулись клеймить первого, кто попался вам под руку. Понимаю; чисто теоретически, но понимаю. Но зачем вам вообще понадобилось брать астланина в корсет?

— Освободили, — повторил Белый Страус.

Он говорил громче и настойчивей, чем в первый раз.

— О чем вы, маркиз?! — рявкнул Бруно.

— Освободить! Марк, ты гений! Освободить!

— Истерика? — предположил лысый Мамерк. — Вызвать врача?

— Освободить! Всех! Весь Остров Цапель!

— Каким образом?

— Как этих пленных!

— Ерунда, — буркнул Мамерк. — Цирк. Объявить: «Война окончена, все свободны!» — и жизнь наладится?

— Наладится! Объявить так, чтобы дошло до каждого. Оставить систему, вывести эскадры. Пусть режут друг друга — плевать! Мы выведем эскадры, они выйдут из эйфории…

— …и их накроет всепланетный кумар.

— Мамерк! — возмутилась госпожа Зеро. — Что за лексикон?!

— От Добса нахватался, — сконфузился лысый. — Пока я брал у него подписки… Он болтал, как заведенный. Ну, я и заподозрил, что он под дозой. Устроил ему выволочку: как, мол, ты собирался работать в таком состоянии?! А он: фигня, оп-ди-ди. Это тяга, я под ней хоть сутки вкалывать могу.

— Тяга?

— У наркомана есть три стадии. Приход — эйфория, яркая и мощная. Она переходит в тягу — лёгкий приятный кайф, который может тянуться довольно долго. Потом наступает ломка, она же кумар — наркотическое похмелье…

— Пленные ломку пережили, — маркиз откачнулся от окна. Поглощен очевидностью решения, он забыл, что вокруг помпилианцы. — Да, депрессия. Но они, по крайней мере, не забывают есть и пить! А их, извините, приход тянулся три месяца! Чем скорее мы освободим астлан, тем быстрее они вернутся к нормальной жизни. Депрессия? Переживут! По крайней мере, бо́льшая часть.

— Нагуали, — сказал Марк.

Они были совсем разные: пожилой ларгитасец, маркиз этнодицеи — и обер-центурион Великой Помпилии, офицер абордажной пехоты. Они были очень похожи. Что объединило их: инцидент с клеймением? Манера изъясняться? Словно в ответ на последнюю реплику, дверь приоткрылась, и в комнату проскользнул Катилина. По-хозяйски оглядел помещение, блаженно жмурясь, потерся о ноги хозяина и улегся рядом, урчанием одобрив качество ковра: «Молодцы. Постарались для меня. Хвалю…»

— Что — нагуали? — спросил Мамерк.

— Астлане попали на Тишри без нагуалей. На Острове Цапель нагуали помогут астланам быстрее прийти в себя.

— Тяга! — заорал Бруно Трааверн, воплощение здравого смысла. Толстые щеки побагровели, нос сделался сизым. — Приход! Нагуали! А солнце? Солнце, мать ее за ногу, Астлантиды?!

VII

В коридоре, дождавшись, пока все остальные уйдут вперед, старуха придержала Марка за рукав:

— Корсет и Манойя. Манойя и корсет. Рапорт. Мне лично. Во всех подробностях. Все соображения. Гипотезы. Догадки. Фобии детства!

— Слушаюсь!

— Сейчас — метеором в студию. Мамерк уже будит Добса: делать тебе имидж.

— Так точно!

— Сразу после записи — рапорт.

— Есть!

Марк попытался щелкнуть каблуками, забыв, что он босиком, развернулся через левое плечо и умчался переодеваться. Его ждал мундир капитан-командора ВКС Лиги. Его ждал Игги Добс.

Его ждал рапорт.

Контрапункт. Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут (спустя некоторое время)

«Тебе хорошо, — слышу я отовсюду. — Свободный человек, репетируешь свои репризки. Хочешь — на батуте скачешь, хочешь — в творческом поиске. Шлепнулся на жопу, получил в кассе гонорар. Клоун! А тут ходи на работу, от сих до сих. Терпи дурака-начальника. Захлебывайся в рутине. Аванс, зарплата; обеденный перерыв, сверхурочные. Отпуск зимой. Тебе хорошо…»

А я и не спорю. Мне хорошо.

(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

— Вы — свободные люди!

Поворачивали головы. Трудно, медленно; казалось, шеи заржавели. Всматривались. Прислушивались. Во взглядах гас лихорадочный блеск. Румянец сползал с запавших щек. Улыбка оставляла губы: сухие, обметанные коростой. Рассудок включался с трудом: так встает человек с глухого похмелья. Где я? Кто я? Вчерашний карнавал — оборотень. Сдирался цветастый фантик, конфета горчила, била в мозг глухой мутью.

— Ваша свобода ничем не ограничена!

Гасло солнце. Скрывалось за тучами. Отрубленной головой падало за горизонт, в корзину темноты. Кипящий свинец пожирал остатки света. Золото, пурпур; рвань, дерюга, грязь. Пылинки, еще миг назад плясавшие в луче, сворачивали танец. Качались, надышавшись дурманом сумерек, искали опоры. Не найдя, шли на дно, тонули в омуте бесконечного вечера.

Нет солнца. Для нас — нет.

И для вас тоже.

— Мы уходим! Оставляем систему! Вы свободны!

По улицам брели нагуали. Пумы, ягуары, оцелоты. Выбирались из подвалов, спускались с чердаков. Протискивались между прутьями сточных решеток. Прыгали на асфальт из растворенных окон. Тощие: ребра наружу. Шерсть слиплась в колтуны. Бока глубоко ввалились, в уголках глаз — желтые озерца гноя. Часть торопливой рысцой вливалась в предместья, оставив джунгли. Голод — не тетка: гонит на охоту плетью-семихвосткой. Даже в поисках добычи нагуали старались не уходить далеко. Ждали, когда придет час вернуться.

Дождались.

Шли между истощенными людьми. Походя терлись о самых слабых. Искали своих. Когда находили, ложились рядом. Прижимались, фыркали; клали головы на колени.

— Плен — это ошибка! Плена не было! Плена нет!

Над домами, над крышами, взгромоздившись на воздух, серый как бетон, стоял молодой офицер. Выправка. Безупречность. Убедительность. Голограмма, богатая тетка, давала фору бедной сиротке-реальности: офицер выглядел более настоящим, чем заторможенные тени внизу. Трансляция шла без перерыва. Фигура колосса. Голос урагана. Жесты лидера. И не было спасения от лавины, погребающей остатки эйфории; даже в солнце, которое сгинуло, едва прозвучало первое слово — нет, не было.

— Вы свободны!

Свободен, подумал Тизитль. Плен — ошибка.

Я свободен.

Что я держу в руке?

В кулаке был зажат нож. Минутой раньше Тизитль что-то втолковывал Золину Мойолехуани, размахивая ножом, как дирижерской палочкой. Он не помнил, о чем говорил. Наверное, о чем-то важном. Золин лежал ничком, головой на крышке канализационного люка. У Золина был голодный обморок. Какая разница? Тизитль нуждался в собеседнике, верней, в слушателе; остальное — ерунда. В каждом четвертом случае эйфория вызывает приступы неконтролируемой болтливости. Тизитль знал про эйфорию все — в теории. Вот, узнал на своей шкуре.

Тошнило. Хотелось лечь и сдохнуть. Тизитль тронул кончиками пальцев шею Золина. Живой, зараза. Пульс слабый, но отчетливый. Не повезло: выкарабкался. Тизитль вспомнил, как хотел зарезать парня. Если бы он мог, он бы рассмеялся. Сейчас зарезать Золина означало — сделать дураку подарок на день рождения.

В личном деле Тизитля стояла отметка: «Не склонен к депрессии». О да, вздохнул Тизитль, пряча нож. Не склонен. Пока не наклонят и не отымеют по полной, во все дырки. Злость помогала, служила костылем. Тизитль злил себя, давил на примитивные раздражители — Золин, брань, насилие — понимая, что усилия тщетны. Злость выгорала, едва занявшись: костер под ливнем. Ткни прокаженного иглой в ягодицу; выясни, что боль для него — пустой звук…

— Мы уходим! Оставляем систему! Вы свободны!

Тизитль знал, что офицер не врет. Знал каждой клеточкой тела, каждым нейроном мозга. Эскадры чужаков разворачивались кормой к Острову Цапель. Набирали разгон, скрывались в сиянии далеких звезд. Будь это не так, плен остался бы пленом, а эйфория продолжила бы царствовать в Астлантиде до тех пор, пока население не перебралось бы в солнце от голода и жажды.

…в солнце.

Тизитль запретил себе думать об этом. Ничего не получилось, но он и не слишком надеялся. Вверху разорялся офицер — провозвестник свободы, будь она проклята. Я его знаю, понял Тизитль, борясь с упадком сил. Я точно его знаю. Видел, встречался. Где?

— Вот, держите, Марчкх…

— Что это?

— Мегафон. Вы полагали, мы дадим вам посекретничать? Не считайте нас дураками, приятель. Обратили внимание на полосу? За нее не заходите. Не советую.

— А если зайду? Случайно…

— Во-первых, я буду рядом. Рядом со мной, дражайший Марчкх, все случайности работают против вас. Во-вторых… Снайперы, Марчкх. Имейте в виду, у них слабые нервы.

— Воняет…

— А? Это от болота. Ну что, пошли?

Ненависть. Тизитль вцепился в нее, как в спасательный круг. Ненависть была лучшим, что подвернулось ему под руку после эйфории.

Рядом зашевелился Золин.

* * *

— У вас очень развито чувство субординации, — старуха остановилась перед чашей фонтана: тихое журчание, блики солнца на поверхности воды. — Быть может, даже слишком. Дело не в армии. Вернее, не только в армии. Это ваше личное.

Ливия Метелла молчала.

Они стояли рядом: опцион Ведьма, недавно повышенная в звании, и госпожа Зеро, имперская безопасность. Парадный мундир с нашивками, золото пуговиц, орденские планки — и темно-бордовый брючный костюм, одинаково подходящий для деловой встречи и светского раута. Воплощение физической силы — и хрупкий старческий силуэт. Возраст, черты лица… Ничего общего. Противоположность, полная в такой степени, что женщины казались двумя сторонами медали, двумя профилями империи.

Империя, как ни крути, тоже женщина.

— Субординация не позволяет вам задать вопрос: «Почему я?» Хорошо, я на него отвечу. Хочу, чтобы между нами не осталось двусмысленностей. Вы имеете полное право знать.

— Так говорят, отправляя на задание, с которого не возвращаются.

Всем вниманием Ливии завладела вода. Из-за блесток, пляшущих в ореоле брызг, Ведьма щурилась, словно глядела в прицел.

— Опыт, — кивнула старуха. — Он вас не подводит. Шанс погибнуть у вас сейчас больше, чем когда-либо. Гематры высчитали бы вероятность. Я не гематр. Скорее всего, вы погибнете. Но любой другой на вашем месте погибнет еще быстрее.

— Что во мне такого особенного?

Две волчицы стояли у фонтана, и каждая знала себе цену. Та, что крупнее, безоговорочно признавала старшинство поджарой. В иерархии стаи комплекция не играет роли. Впрочем, это не значило поджать хвост, упасть на спину и подставить горло под клыки.

— Вы побывали на Острове Цапель. Вас не надо вводить в курс дела. Но, главное, для вас это не умозрительно. Строки отчета? Картинки в сфере? Нет, реальность, ваш личный опыт. Вас держали в плену. Вы видели, как погиб декурион Жгун при попытке заклеймить туземца. И вы хотели вернуться. Вы подавали рапорт об отправке вас на Астлантиду, в составе нашего контингента сил Лиги?

— Так точно.

— Астлантида ломала вас через колено, Ведьма. Как я вижу, не сломала. Ничего, что я пользуюсь вашим оперативным псевдонимом?

— Кличкой. Я была Ведьмой еще до армии. Ничего, все в порядке.

Ведьма обвела взглядом парк, словно подыскивая оптимальное место для позиции. Осень на Тишри уже вступила в свои права. На фоне темной зелени пиний и сосен ярко пламенели кроны дубов и платанов, акаций и кленов: золото и пурпур, пурпур и золото. Любые оттенки, на выбор. Нарочно, поняла Ливия. Меня сюда привели нарочно, желая посмотреть на мою реакцию.

Пурпур и золото.

— Долг перед родиной, — сказала старуха. — Выполнение приказа. Я знаю многих, для кого это не пустые слова. Но у вас есть преимущество. Для вас это — личное дело.

— Да, — согласилась Ведьма. — Личное. Когда вылет?

— Вам не нужно лететь на Остров Цапель. Ваша война — здесь, на Тишри. Нам невероятно, фантастически повезло: вам, мне, всей Помпилии. Сейчас взгляды Ойкумены прикованы к Крови. К Астлантиде с ее взбесившимся солнцем. Никто не обратит внимания, если мы тут, под крылышком у гематров, откроем свой персональный маленький фронт. И знаете, Ведьма, что я вам скажу? По сравнению с нашим фронтом Остров Цапель, живи он или взорвись сверхновой — плюнуть и растереть! Астлане, раса, которую мы не в силах заклеймить — вот что имеет значение. Мы должны восстановить status quo, вернуть себе честь и достоинство. Если к чести прибавится определенная выгода, я не стану возражать. А она прибавится, на выгоду у меня нюх.

Пауза, отметила Ливия. Предложение задавать вопросы. Нет, рано. Сперва надо услышать главное. Причину, по которой опциона абордажной пехоты, приписанного к службе внешней разведки, особым приказом переподчинили главе службы имперской безопасности.

На плечо упал лист: желтая ладонь, скелет прожилок.

— Хорошо, — старуха улыбнулась: молчание Ливии было истолковано верно. — Хорошо, что вы сами прилетели на Тишри. Это избавило меня от необходимости слать запрос и ждать вашего прибытия. Теперь пора отбросить борьбу самолюбий. Вас интересует ваша задача. Вы хотите, чтобы я озвучила ее первой, без вашего предварительного вопроса. Мое желание противоречит вашему. На чем сойдемся?

— Разрешите вопрос?

— Спрашивайте.

— Моя задача — заклеймить астланина?

— Нет. Ваша задача — взять астланина в корсет.

Налетел порыв ветра, прошуршал сухой листвой по гравию дорожки. Вокруг фонтана взметнулся яркий вихрь — юбки танцовщицы. Миг, и ветер выдохся, щедро осыпав женщин драгоценными лоскутами осени.

— Я буду первой?

— Нет. Эта идея принадлежит обер-центуриону Кнуту. Он и был первым.

— Он жив?

После лечения и реабилитации, после того, как она стерла язык в кровь, сто раз изложив все, что знала и помнила об Острове Цапель, Ливию оставили в покое. Дали две недели отпуска перед возвращением на службу. У нее еще оставалось пять суток, которые она собралась провести на Тишри. Марк, сказала Ливия, не произнеся ни слова. Я хотела повидать тебя. Хотела продолжить службу под твоим началом, командир. Это не зависело от твоего или моего желания, но я надеялась.

— Он жив? — повторила Ведьма.

— Да.

— Он добился результата?

— К сожалению, у него ничего не получилось.

— По его вине?

— Нет.

— По внешним причинам?

— Да. Последствия психотравмы, полученной обер-центурионом на Острове Цапель. Они не позволили достичь положительного результата.

Рапорт Марка, фактически отчет о самовольно проведенном эксперименте, госпожа Зеро помнила наизусть. Конфликт на вершине пирамиды. Одиночество, противоестественное для помпилианца под шелухой. Ужас. Бегство. Покушение на Ван дер Меера. Степь, горн, клеймо. Луч солнца, пробившийся сквозь тучи. Изменение отношения к ботве. Перемена, стократ более противоестественная, чем одиночество на изнанке галлюцинативного комплекса.

Госпожа Зеро нуждалась в помпилианце: чистом, стопроцентном. Значит, Марк отпадал. Вожак, подумала старуха. Вожак выводит стаю на след добычи. Выводит из кольца облавы. За флажки, на свободу. А за вожаком идут остальные.

— Мы продолжим попытки в любом случае, — предупредила она. — Но если вы дадите нам положительный результат, следующему будет легче. За вами пойдет унтер-центурион Змей. Он уже летит сюда.

— Когда прикажете приступать?

— Вам требуется отдых? Подготовка?

— Никак нет!

— Тогда сейчас. Ждите меня в корпусе.

* * *

Вода текла в чашу, закручивая миниатюрную воронку. Вокруг мела метель: красная, желтая, зеленая. Осень — светофор на перекрестке — сошла с ума, перепутала все цвета, все команды в единой карусели. Стой, жди, иди; листья противоречили друг другу, мешая запреты и позволения, риск и осторожность. Тянуло дымком, как от далекого костра. Горьковатый запах вынуждал дышать глубоко, полной грудью, словно в воздухе крылся легкий наркотик.

Старуха тронула сенсор уникома.

— Тумидуса-второго! — приказала она. — Жду.

— Сейчас, — ответил коммуникатор голосом Мамерка.

Пара секунд, и лысый доложил:

— Эксперт по энергетике разговаривает.

Госпожа Зеро зашипела: кобра в ярости.

— Первая линия, статус А, — извиняющимся тоном объяснил Мамерк. — Гипер с профессором Бхарадваджей. Вы сами дали разрешение на консультацию. Разговор пишется. Пока все в рамках допустимого. Прервать?

— Немедленно!

Кобра внезапно успокоилась, сдула капюшон:

— Передайте шри Бхарадвадже мои извинения. Пусть обождет на связи. Я не отниму много времени.

Пока устанавливался контакт, оставалось только гадать, кого госпожа Зеро считает Тумидусом-первым: военного трибуна или обер-центуриона? Наконец в сфере, как в мыльном пузыре, возник Юлий Тумидус. Вопреки давнишним принципам, энергетик был в военной форме. Казалось, он родился в мундире манипулярия. Приспущенный галстук с ослабленным узлом, расстегнутая верхняя пуговица рубашки смотрелись нарочитой небрежностью офицера, наглостью старого служаки. С минуту старуха глядела на Тумидуса-второго, словно не узнавая, а может, ожидая, пока тот заговорит первым или застегнет пуговицу. Пальцы госпожи Зеро методично рвали на части кленовый лист.

Нет, не дождалась.

— Рабы вашего сына…

Лист был первым намеком. Многоточие — вторым. Не часто имперская безопасность пользовалась этой интонацией, от которой фраза повисает в воздухе, оставляя собеседника в догадках, что же висит: ведро холодной воды или топор палача?

— Я имею в виду ресурс рабов вашего сына. Он под контролем?

— Так точно, — согласился Юлий.

Он был недоволен. Разговор с шри Бхарадваджей прервали на самом интересном месте. И зачем? Чтобы задать вопрос, ответ на который известен заранее? Один из немногих, подумала старуха. Тот, кто не стесняется демонстрировать мне свое недовольство.

Ценный кадр.

— Ситуация не изменилась?

— Нет.

— Утечка информации?

— Исключается. Все, кто имеет доступ к замерам… А почему, собственно, вы спрашиваете меня? Утечка — забота ваших орлов.

— Сбросьте мне график динамики ресурса.

— Это мог бы сделать секретарь.

— Мог бы. А сделаете вы. Когда график уйдет, запросите информацию по рабам опциона Л. С. Метеллы. По всем рабам, без исключения. Где бы они ни находились! Меня интересует их ресурс. Динамика падения, начиная со вчерашнего дня. Периодичность проверки: каждые десять минут, считая от момента приказа. Строжайший контроль, под вашу ответственность. Все результаты проверок дублировать на меня. В случае отклонений от нормы, сходных с отклонениями, характерными для рабов вашего сына…

— Так точно, — кивнул Юлий. Ждать, пока старуха выберет ресурс своих многоточий, он не захотел. — В случае отклонений от нормы я без промедления свяжусь с вами.

— Вот и славно. Крутите дырочку, офицер.

— Зачем? — удивился Юлий.

— Для ордена. Или, если угодно, для фитиля.

Вашего сына, отметила госпожа Зеро, прерывая связь. Я ни разу не сказала: «обер-центуриона Тумидуса». Зато трижды: «вашего сына». Он будет задницу рвать, чтобы выполнить приказ в точности. Или я ничего не смыслю в людях.

* * *

«Никаких дворов! — заявила старуха. — Нашел место!»

Парк, предложил Марк.

«Никаких парков! В парке — тревожная цветовая гамма. Она вызывает у Ведьмы лишние ассоциации. Я уже имела возможность убедиться…»

Имперская безопасность была права. Золото и пурпур. Доктор Лепид принял сторону госпожи Зеро. Доктор требовал исключить любые негативные факторы. Утверждал, что в парках, а также на площадях и массовых гуляниях, он не успеет оперативно оказать помощь опциону Метелле. В случае возникновения проблем, кричал Лепид, потрясая сжатыми кулаками, я снимаю с себя…

Марк хотел заметить, что в случае возникновения проблем никто ничего не успеет. Что под шелухой вся медицина Ойкумены — шаманские пляски. Он собрал аргументы клином, готовясь перейти в наступление, и сдался до начала атаки. В конце концов, чем малый конференц-зал хуже парка? Сейчас он понимал: хуже. Хуже для него, Марка Кая Тумидуса, обер-центуриона Кнута.

Удобные кресла, бархат подлокотников. Прозрачная стена. Не визор, голосфера или обзорник — «окно» во всю стену. Аппаратура: сенсоры, панели, столбики диаграмм. Дежа вю, память кусает себя за хвост. Научный центр Острова Цапель, зрительный зал, стена, словно воздух, промытый дождем, и доброжелательные врачи-убийцы вот-вот, торжествуя, приступят к действу: вырежут сердце у беспамятного центуриона Скока.

Мы на Тишри, напомнил себе Марк. В представительстве Великой Помпилии. Вокруг — не астлане, а свои. За стеклом нет врачей-убийц с черными ножами. Ведьма в отличной форме. Она прекрасно может за себя постоять.

«Ты дурак? — без лишних церемонний вмешался обер-центурион Кнут. — Или прикидываешься? Какие ножи? Какая форма? Зри в корень, придурок! Хватай кресло, бей в стену, пока не поздно… Хорошо, она погибнет иначе, чем Скок. Ее смерть будет смертью Жгуна. Такой вариант тебе нравится больше?!»

У Кнута было плохо с логикой, зато хорошо с чуйкой.

Левая рука Марка вцепилась в подлокотник соседнего кресла, проверяя: не закреплено ли? Тяжелое? На Острове Цапель кресло не помогло. А здесь? Успокойся, болван. Не иди на поводу у аналогий. Аналогии врут.

А кто не врет?

За стеклом прохаживался лейтенант Илхикамина: чисто выбритый, подтянутый. Складывалось впечатление, что провал первого эксперимента, предпринятого Марком, послужил для лейтенанта стимулом к выходу из депрессии. С любопытством, говорящим о возвращении интереса к жизни, он разглядывал аудиовизуальный пульт, эмиттеры голосфер, грозди микрофонов. Ведьма сидела неподалеку. Наблюдала за Манойей, ответила на какой-то вопрос. Марк пропустил мимо ушей и вопрос, и ответ. Это не имело значения. Ведьма общалась с астланином посредством «толмача». С их стороны «окно» выглядело обычной стеной. Как верно заметила старуха, Ведьма не нуждалась в лишних ассоциациях. На Ливию даже не стали навешивать датчики: вся биометрия снималась дистанционно. Пульс, кровяное и внутричерепное давление, кардиограмма, биоритмы мозга… Ведьма знала, что за ней наблюдают, но не знала, как именно.

Сейчас, понял Марк. Он видел, как твердеет лицо Ливии. Хищный прищур снайпера. Складка на переносице. Бугры в углах рта. Сейчас!

Лейтенант замедлил шаги. Остановился, повернулся к Ведьме. Заглянул ей в глаза, словно ища подтверждения. Чему? «Солнце, — шевельнулись губы Манойи. — Солнце…» Вряд ли кто-то кроме Марка сумел прочесть невысказанное.

— Мне это не нравится, — сказал Марк.

— Что? — удивилась госпожа Зеро.

Я говорю по-астлански, понял Марк.

— Мне это не нравится, — повторил он.

Старуха пожала плечами:

— Мне нравится спать в обнимку с плюшевым мишкой, — ее вопроса хватило, чтобы Марк, спровоцированный беззвучной репликой лейтенанта, вернулся к родному, понятному для госпожи Зеро языку. — Ну и что? Вместо мишки я вынуждена выносить горшок за империей. Вы не знаете, зачем он сел? Так надо? Я стою, потому что у меня болит спина. А он? Почему он сидит?

Манойя и впрямь сел на пол, привалившись спиной к пластику кафедры, гладкому и теплому. Взгляд лейтенанта прилип к Ведьме. Уголки губ дрогнули, поползли вверх: намек на улыбку. Мужчина с женщиной играли «в гляделки»: кто первый моргнет. Неужели, подумал Марк, я выгляжу так же, когда беру в корсет солдат? Ведьму? Змея? Сокурсников по училищу? Не знаю. Не помню. Никогда не видел себя со стороны.

Они сидели к Марку в полупрофиль: Ведьма и лейтенант. В сфере ползли данные биометрии: столбцы цифр, графики, объемные диаграммы. Доктор Лепид не спешил бить тревогу. Значит, все идет нормально?

Лицо Ведьмы расслабилось. Равнодушие проникло в каждую складку, впиталось в каждую морщинку, став подкладкой сосредоточенности. Немыслимое сочетание для любого, кроме помпилианца, вступившего в контакт с ботвой. Ливия выполняла важную, ответственную работу, но объект, с которым она работала, абсолютно не интересовал Ведьму. Ее интересовал только результат.

— Я должен знать, что там происходит.

Это говорю я, удивился Марк. Нежели я?!

— Где?

— Во вторичной реальности. Командир, беря в корсет рядового, не может так относиться к своему подчиненному. Я возьму Ведьму в корсет, как Жгуна. Я хочу видеть, чем они занимаются.

— Не сметь! Я запрещаю.

— Почему?

Задать вопрос, ясно слыша приказной тон госпожи Зеро, стоило Марку огромных усилий. Он ожидал в ответ жесточайшей выволочки, но старуха ответила:

— Ты — астланин. Не вмешивайся.

* * *

— Шри Бхарадваджа?

— Я вас слушаю, шри Субраманьян.

Профессор Бхарадваджа сидел перед целым рядом сфер. Они качались воздушными шариками на ветру. Та сфера, в которой бесновался всклокоченный астрофизик Субраманьян, располагалась по центру, выше остальных — дань уважения члену академии наук Чайтры, лауреату премии Саги, человеку, в чью честь названы три уникальных кратера и десяток малых планет.

— Вы не поверите…

— Я поверю во что угодно. Солнце стабилизируется?

— Вы уже в курсе? Кто вам сообщил?

— Вот он, — Бхарадваджа кивнул на ряд сфер.

— Этот? Что за ерунда! Я только что закончил анализ процессов…

Шри Бхарадваджа замолчал. Он кивал, делая вид, что слушает, стараясь не обидеть вспыльчивого астрофизика, а сам тем временем переводил взгляд с одной сферы на другую. Города Астлантиды плыли перед ним; города, силой выброшенные из эйфории, означавшей смерть, в депрессию, означавшую жизнь. В небесах над домами стоял молодой офицер, судя по внешности, помпилианец. Топча облака, божество провозглашало главный, основополагающий принцип бытия:

«Вы свободны!»

Брамайн, чья жизнь — страдание, переработанное в энергию, профессор лучше многих знал, что вкус свободы горек. По первому разу он не нравится никому, как пиво или кофе без сахара. Свободу надо отобрать, затем вернуть, и даже тогда…

— Вы слышите меня?

— Да, — кивнул Бхарадваджа. — Слышу.

— Что? Что вы слышите?!

— Что мы свободны.

— Кто это сказал?

— Один помпилианец, — профессор потер глаза, воспаленные от бессонницы. — Вам не кажется, что у судьбы прекрасное чувство юмора?

Глава девятая. Встать в строй!

I

Старуха знала, что делает, когда ставила перед Ливией абсурдную, на первый взгляд, задачу. Вся Астлантида была абсурдом планетарного масштаба. Но старуха-то знала, а Ливия — нет.

И как теперь прикажете выполнять?

Ведьма искоса разглядывала Манойю: астланин придумал себе экскурсию, изучая аппаратуру. Сто раз, сказала Ведьма себе. Сто раз ты брала подчиненных в корсет. Рядовых, деканов, декурионов. Этот придурок — лейтенант. Его звание соответствует званию центуриона. Ну и что? Прикажи госпожа Зеро взять в корсет настоящего центуриона — никаких проблем не возникло бы, получи центурион соответствующее распоряжение. Лейтенант — ерунда. Лейтенант, капитан, генерал. Главное, что он не помпилианец. Не проходил курс «солдатчины»…

Отставить. Приказ получен, надо выполнять. Значит, есть способ. Должен быть. Не станет глава имперской безопасности отдавать бессмысленные приказы.

Она сосредоточилась — сильнее, чем концентрировалась на полной декурии. Взгляд превратился в натянутую нить, в тонкую, звенящую струну. Нет, не работает. Она не чувствовала астланина. Зато Манойя, сукин сын, что-то уловил. Он обернулся, губы лейтенанта дрогнули — и на Ведьму ледяной пустотой космоса снизошло равнодушие.

Это и выбросило ее под шелуху.

Неправильно, успела подумать Ливия. Чудом она сохранила ясность сознания: внезапность перехода, удивление, граничащее с шоком, путали мысли. Неправильно, противоестественно. Так не должно быть. Работая с корсетом, мы никогда не выпадаем под шелуху.

…только при клеймении.

Полудекурия Ведьм, пять Ливий Метелл выстроились на площадке древней пирамиды. Панцири, открытые шлемы, щиты. Мечи в ножнах. Рожденный веками эволюции образ помпилианца, когда рабовладелец погружается во вторичную реальность, собираясь клеймить нового раба.

Образ был привычным. Вторичная реальность — чужой.

Вместо голой, насквозь продуваемой степи, вместо колючего ветра, снежной крупы, срывающейся из низких серых туч, вместо деревянного щита с креплениями и горна с калящимся клеймом, Ливию встретила пирамида. Гладкие плиты были вытерты тысячами ног. Ступени уходили вниз на четыре стороны. И солнце, безумное солнце Астлантиды над головой: оно обрушивало с небес, выгоревших дотла, потоки нестерпимого жара. Солнце дергалось, как припадочное, толчками, будто семя из фаллоса, выдавливало из себя порции зноя. Разбухало, съеживалось, на миг тускнело — и вдруг вспыхивало ослепительной белизной, грозя сорваться с привязи, разинуть термоядерную пасть…

Здравствуй, подруга, сказала Ливия пирамиде. Как же, помню. Сюда меня и Змея привел Кнут, выдернув через корсет в свой галлюцинативный комплекс. Привел и велел убивать. Знаешь, подруга, я никогда раньше не думала, что такое возможно. Но ваш Остров Цапель, дыра выгребной ямы, тот еще клоун. Он подбрасывает сюрприз за сюрпризом, хохоча над собственными шуточками. Почему сейчас должно быть иначе? Потому что я на Тишри? На планете гематров, где базируется Совет Лиги; в представительстве Великой Помпилии, считай, в сердце Ойкумены?

«Сердце? — захлебываясь пульсацией, расхохоталось солнце над пирамидой. — Нет, правда, сердце?!»

Напротив Ведьмы, у другого края площадки, стоял Манойя Илхикамина. «Защитник, Пускающий В Небо Стрелы» — Ливия понятия не имела, откуда ей известно значение имени астланина, но оно как нельзя лучше подходило лейтенанту зенитных войск. Обнаженный, Манойя не казался голым — все его тело, от головы до пят, покрывала цветная роспись. Или татуировка? Ливии было все равно.

Какая разница, чем покрыто тело ботвы?

Верно, согласился выработанный сотнями поколений расовый рефлекс. Ботву надо клеймить. Я — рефлекс, я — военный. Я не подчиняюсь жалким воплям цивила-разума. Две Ливии из пяти шагнули вперед. Пирамида вместо степи? Нет щита, веревки и оков? Пустяки, справимся так.

Три Ливии рванулись следом. Ухватили за плечи, за руки, оттащили назад. Нельзя! Разум рвал глотку: нельзя! У нас приказ! Жгун погиб, пытаясь заклеймить туземца. Мы тоже погибнем. Нельзя! Видя, что проигрывает, разум сопротивлялся рефлексу, призвав на помощь силу куда более древнюю: инстинкт самосохранения.

«Почему нельзя?» — равнодушно спросил рефлекс.

Потому!

Можно. Мы просто берем нового раба. Никто не погибнет.

Астланин шагнул навстречу. Приглашающе развел руки: ну что же вы? Берите меня! Я безоружен. Я не окажу сопротивления. Я хочу уйти в солнце. Отправьте меня туда! Вы же здесь для этого? Отпустите меня в солнце, и жара стихнет, вернется прохлада, и вы сумеете вздохнуть спокойно…

Заклеймить!

В солнце!

Нельзя!

Ведьмы застыли в шатком равновесии. Мышцы закаменели от напряжения. Костяшки пальцев побелели. Безразличие превращало лица в маски, глухие забрала шлемов. Астланин отступил, затанцевал на краю. Титаническим усилием трое Ливий, сохраняющих рассудок, оттащили два воплощения рефлекса от центра, восстанавливая дистанцию. Хватка одной из трех внезапно ослабла, Ведьма опустила руки. Качнулась вперед, назад, снова вперед. Площадка пирамиды развернулась под ней волшебным ковром из сказки, но сказка оказалась зябкой, простуженной, совсем не детской. Камень плит замела снежная позёмка, унылая степь погребла под собой ступени. Небо заволокли тучи; в зените зияла рваная дыра, где ярилось астланское солнце.

Жар и холод.

Пирамида и степь.

Помпилия и Астлантида.

В руках у третьей Ведьмы возник железный прут с нашлепкой клейма. Привстав на цыпочки, Ведьма сунула прут в солнце, как в горн. Клеймо зарделось, налилось багрянцем, пурпуром, кровавым отблеском. Улыбаясь, лейтенант Илхикамина следил, как прут течет, плавится, меняет форму.

Вулканическое стекло.

Черный, бритвенно-острый нож.

— Нет! Назад!

Две Ведьмы сдвинули щиты, преградили дорогу трем. С видимой неохотой нож вернулся к прообразу клейма. Это ничего не меняет, поняла Ливия. Плечо болело, ремни натирали предплечье. Ничего. Не меняет. Минута, другая, и их станет четверо, а я останусь одна.

Потом не останется ни одной.

II

— Она может погибнуть.

— Разумеется. Тогда мы попробуем Змея.

— Я — ее командир. Ей конец, я же вижу.

— Она знала, на что идет.

— Сохранение вверенного личного состава…

— Что вы там бормочете?

— …первейшая задача и обязанность командира!

— Вы плохо знаете устав. Первейшая задача, извините за каламбур — выполнение поставленной задачи. Кроме того, здесь я определяю ваши задачи.

— Командир имеет право не выполнить приказ вышестоящего офицера, если приказ противоречит воинскому уставу или наносит вред интересам Великой Помпилии!

— Вы лучше меня в курсе интересов Великой Помпилии?

— Я не собираюсь мешать опциону Метелле выполнять поставленную задачу. Напротив, я намерен всеми силами поддержать…

— Запрещаю!

— Сожалею, но я не могу иначе.

— Вы пойдете под трибунал!

— Так точно.

— Мамерк! Выведите обер-центуриона Тумидуса…

— Не лезьте в бутылку, Марк. Давайте по-хорошему…

— Выведите его к чертовой матери!

— Оставайтесь на месте, Мамерк. Добром прошу.

— …как разумные люди…

— Alles!..

— Что вы делаете? Вы сломаете мне руку!

— Обер-центурион, вы меня слышите?!

— Я вас слышу.

— Мне что, вызвать охрану?

— Не мешайте мне. Я взял опциона Метеллу в корсет.

III

— Опцион Метелла!

Ответа не последовало.

Пирамида возвышалась над степью. Вопреки обычаям степей лежать на плоскости, эта степь — жухлая трава, притрушенная грязноватым снегом — шла уступами, словно прикидывалась щербатыми ступенями, ведущими к алтарю. Камень, из которого сложили пирамиду, был изъязвлен щербинами и сколами, покрыт щетиной мха. На нем лежал слюдяной налет соли, блестя под тусклыми лучами солнца. Казалось, камень не желает уступать первенство в искусстве метаморфоз, в свою очередь притворяясь степью: бугры, трава, снег.

Две реальности, как декорации к разным спектаклям, выставленные на сцену раззявой-оформителем, образовывали безумную композицию: торжество эклектики.

— Опцион Метелла!

Трое Ведьм, бряцая доспехами, рвались к лейтенанту Илхикамине. Сомкнув щиты, пара Ливий Метелл из последних сил удерживала взбесившуюся троицу. Пятилась, упиралась, хрипела горящими лёгкими. Гвозди, которыми сапожник подбил подошвы солдатских калиг, скрежетали по плитам. Дело пока не дошло до мечей, но чувствовалось: рано или поздно клинки покинут ножны. Даже не хотелось думать, что значила бы схватка между ипостасями, доведенная до смертельного исхода.

Голый, с ног до головы расписанный узорами, Манойя отступил на край, опасно балансируя над пропастью. За спиной Манойи дышал обрыв, дном которого, финалом самоубийственного полета, была степь, а вершиной — солнце над степью. Астланин смеялся, как ребенок. Если знаешь, куда полетишь, отчего бы и не радоваться? Вмешаться в конфликт он не спешил: боялся спугнуть удачу. Дрожа от предвкушения, на пороге эйфории, Манойя ждал, пока Ведьма разберется сама с собой, видел, что большинство на его стороне, и понимал, что торопиться некуда.

— Опцион Метелла!

Все, что трясло сейчас Ойкумену от Тренга до Астлантиды, все события, сжавшиеся в белый от напряжения кулак гиганта, все инъекции новейшего образца, провоцировавшие инфаркт у солнц — каким-то невероятным образом они претворялись, отражались, опрокидывались в то, что происходило здесь и сейчас, под шелухой, в галлюцинативном комплексе Марка, Ливии и лейтенанта Илхикамины. Так небо опрокидывается в пруд, вместе с луной и звездами, делаясь мелким, куцым, втискиваясь в ничтожество границ — и тем не менее оставаясь небом, простором, лихим размахом от горизонта до горизонта.

Марк не в силах был осознать это, выковать цепь причин и следствий, аллюзий и параллелей; он даже не мог внятно сформулировать, что творится вокруг него. Но волчий нюх подсказывал обер-центуриону Кнуту: выбор невелик.

Рычи или беги.

Один, сказал Марк. Я один, как Манойя. Что ты сделал со мной, Остров Цапель? В присутствии астланина, мечтающего об уходе в солнце, я — воплощенное одиночество, хоть обнажи меч и четвертуй сам себя. Мне ли докричаться до Ведьмы? Она глуха на шесть ушей из десяти, да и те уши, что сохранили чуткость, утратят слух с минуты на минуту. Лязг щитов, хрип дыхания, звон доспехов…

Одиночке ли перекричать хор?

Ты не один, возразил обер-центурион Кнут. Тебя пятеро, пусть это и нарушает все нормы языка. Первый дрался с Катилиной: шамберьер против сабли. Второй рвал деканов в учебке. Третий сажал бот-подранок на Остров Цапель. Четвертый орудовал копьем в недрах пирамиды. Пятый стрелял по удирающему Тизитлю. Какой ты один? Бежишь, дезертир? Тогда посчитаем иначе. Первый дрался с Катилиной: щенок, сопляк, бестолочь. Второй рвал деканов в учебке: упрямый придурок. Третий сажал бот на Астлантиду: случайность, помноженная на удачу. Четвертый махал копьем: минус глаз, минус селезенка. Пятый стрелял, да цель смылась.

Такой счет тебя устраивает больше?

— Опцион Ведьма! Под трибунал захотела?!

Тихо. Такую тишину можно пить. Корсетные поводки натянулись до звона, выходя на максимум, на грань конфликта клейм. После дуэли Марк чуял эту грань, что называется, задницей. Ходил по ней, как канатоходец по канату, балансируя шестом.

— Опцион Ведьма!

— Я!

— Слушай мою команду! В одну шеренгу становись!

Набычась, готов к рукоприкладству вопреки мнению устава на сей счет, Марк следил, как Ведьма строится. Оправляет ремни, сдвигает ножны на положенное место, одергивает туники, резко воняющие по́том. Шеренга встала между Марком и лейтенантом Илхикаминой. Астланин отошел от края, с недоверием следя за построением. Лицо его побледнело, узоры проступили ярче, рельефней. Правая рука дрожала так, словно в ней был зажат нож, и лейтенант короткими тычками всаживал клинок во что-то мягкое, всаживал и выдергивал.

— Лейтенант Илхикамина!

— Я… — пробормотал Манойя.

Пирамида опускалась, горбилась, врастала в землю. А может, это степь, кипя заснеженными бурунами, поднялась до верхней площадки, до горла, до самых венчиков души?

— Вам что, отдельное приглашение нужно?

— Я…

— Встать в строй!

Шаг. Другой. Манойя был на ладонь выше Ливии, но встать на правый фланг он не рискнул. Ведьмы расступились, и лейтенант занял место второго. Нагой среди доспешных, он смотрелся бы комично, сохранись у Марка хоть намек на чувство юмора. Задрав голову к небу, словно новобранец, впервые стоящий в строю, астланин не моргая смотрел на солнце. В щели между тучами, сомкнувшими ряды, солнце притворялось тяжелым излучателем в амбразуре дота. Холодноватый, похожий на струйку воды луч высветил Манойю целиком, от пяток до макушки. Лейтенант был пылью, танцующей в луче. Земное притяжение, обернувшись чувством плеча, а может, сцепкой корсета, удерживало стаю пылинок на поводке. Разрешало плясать в свете, но не давало уйти в свет.

— Хорошо, — сказал Манойя. — Хорошо-то как…

— Разговорчики! — рявкнул Марк.

Но уже так, для порядка.

IV

Пастила, подумал Марк. Сахар-рафинад.

Комплекс зданий напротив, за оживленной трассой, представлял собой хаотичное на первый взгляд нагромождение белых искрящихся брусков. Одни жались вплотную друг к другу, другие держали дистанцию, соединяясь тонкими, словно намерзшими от холода перемычками. При долгом изучении в комплексе начинала брезжить система, можно сказать, гармония. В чем она заключалась, Марк не знал. Чувство гармонии возникало подспудно, не поддаваясь осмыслению.

В архитектурной белизне отсутствовал даже намек на окна и двери. Ровные параллелепипеды, шести— и восьмигранники, без входов и проемов. Древняя, как мир, загадка для малышей: «Без окон, без дверей, полна горница людей?» Ответ: представительство расы Вудун на Тишри. Кто еще, кроме чернокожих вудунов, мог отгрохать себе монохромный комплекс-сахарок?

По контрасту, не иначе.

В том, что вудунская горница полна людей, Марк не сомневался. И с окнами все зашибись: строители замаскировали их под цвет стен — без сканера не различишь. Золотистая кайма по краю плоских крыш придавала композиции завершенность. С семнадцатого этажа, где сидел под арестом обер-центурион Кнут, открывался чудесный вид: вот, полюбуйтесь, на крышу ближайшей «пастилки» сел жук аэромоба. Приподнялись, отблескивая бронзой, надкрылья…

Дверь в апартаменты, куда Марка вчера отвели под конвоем, была заблокирована. Окна — тоже. Прозрачность меняй, дружок, а открыть — шиш с маслом. Блокировка окон семнадцатого этажа служила данью скорее традиции, чем здравому смыслу. Не припрятал же арестант у себя в заднице портативный антиграв? Остальные меры желания острить не вызывали: уником изъяли, вирт отключили, никаких посещений, еда — через систему доставки. Выбор блюд тоже заблокирован: жри, что дают.

Снорр, вспомнил Марк. Спутник Тренга, отель, «сотовый» номер. Эконом-класс, двенадцатый этаж. Злой на весь мир волчонок, отчисленный из училища. Сейчас ставки были выше: этаж, класс номера, воинское звание. Падать будет больнее. Что у нас на очереди? Трибунал? Разжалование в рядовые? Дисциплинарная когорта?!

Невыполнение прямого приказа, отметил обер-центурион Кнут. Сопротивление старшему по званию. Нанесение телесных повреждений. Да, нападение на гражданина Ларгитаса с целью порабощения. Не забыл? Ты псих, приятель. Ты не контролируешь себя. Опасен для окружающих. Дискогорта? Твое место в орбитальной тюрьме строгого режима.

Ведьма, напомнил Марк.

Кнут рассмеялся: а ты хоть знаешь, что с ней? Ты ведь распустил корсет, когда конвой волок тебя, дурака, под арест! Хорошо, на тот момент Ведьма была жива. А сейчас? Астлантида горазда на сюрпризы. Ты уверен, что Ведьму не свалил инсульт? С астланином-то в корсете? Час, два, и в мозгу перегорела маленькая проволочка… Ты совершил преступление, братец. Воинское преступление. Но неужели ты совершил его зря?!

Щелкнул дверной замок.

Вихрем обернувшись к двери, Марк едва удержал равновесие. Он ожидал по меньшей мере двух конвойных. В проеме стоял Мамерк: один. Лысый смотрел на Марка с нехорошим вниманием. Так смотрят на уродца-мутанта в анатомическом музее.

— Выходи.

Мамерк качнулся в сторону, уступая дорогу.

— Что с опционом Метеллой?

— Разговаривать запрещено.

Сдержаться было трудней, чем поднять гору.

— Лицом к стене. Налево.

Не усугубляй, посоветовал Кнут. Все равно ничего не добьешься. Если сочтут нужным, тебе сообщат.

— Вперед по коридору. Не оборачиваться.

Мамерк шел в трех шагах позади, выдерживая предписанную уставом дистанцию. Упругий ковропласт гасил звук; казалось, у Марка в сопровождающих призрак. Возле лифта Марк остановился:

— Вы можете сказать, что с Ведьмой?

— А ты больше руки распускай. Может, тогда и ответят.

«Alles!» — пистолетным выстрелом щелкнул шамберьер, сметая барьеры. Напряжение, копившееся часами, разрядилось в единый миг. Марк ошибся с расстоянием. Он был уверен в трех шагах, разделявших его и конвоира, и с размаху врезался в Мамерка, успевшего подобраться вплотную. Кажется, схватил лысого за грудки.

Или, напротив, оттолкнул?

Ни сейчас, ни позже, много лет спустя, пытаясь восстановить в памяти конфликт, случившийся у лифта, проанализировать его сотней способов и разобраться, что же все-таки произошло — нет, Марк не преуспел в этом занятии. Он даже, поборов смущение, обратился к дяде, но у дяди сделалось такое выражение лица, словно Гай Октавиан Тумидус разжевал лимон без сахара. Буркнув «Десантура…», дядя Гай порекомендовал обратиться к легату Лукуллу. «За консультацией?» — спросил Марк. «За тренировками», — больше из дяди не удалось выдавить ни слова. Но это случится позже, а теперь, в настоящий отрезок времени, Марку вдруг стало тесно, потом — скользко, а когда всё закончилось, он выяснил, что лежит, уткнувшись щекой в пол, в позвоночник упирается чье-то колено, твердое, как бильярдный шар, а правая рука вывернута так, что плечевой сустав криком кричит о пощаде.

— Встать. Лицом к стене.

Хватка ослабла.

— Лифт подан. Соблаговолите.

И это он, буркнул обер-центурион Кнут, эта лысая сволочь орала вчера, что ты сломал ему руку? Садись в лифт, не дразни беду. Еле сдерживаясь, чтобы не застонать, Марк встал на четвереньки. Адъютант госпожи Зеро ждал, насвистывая простенькую мелодию. Марк знал эту песню. Когда-то она была очень популярна: «А я жива несмотря ни на что, тарам-па-пам, тури-та-тири-тири…»

Жива. Несмотря ни на что.

Всю дорогу от лифта в парк Марк беспрекословно повиновался инструкциям лысого.

V

— Карьера, — сказала старуха.

Прямая, строгая, она стояла, как гвоздь, вбитый в доску на треть. За спиной госпожи Зеро плакал фонтан. По краю чаши налипли мокрые листья. Край самого желтого слабо трепыхался в тщетной надежде взлететь. Марк даже не предполагал, что у этого фонтана Ливия получила приказ взять астланина в корсет. Но сердце подсказывало, что ничего хорошего здесь произойти не может.

— Карьера — хрупкая ваза. Болезненный ребенок…

В руках старуха держала распечатку: веер листков из настоящей бумаги. Только веером обмахиваются, а распечаткой старуха дирижировала в такт своему монологу. Судя по темпу, это было адажио; судя по ситуации, оно грозило вот-вот перейти в грандиозное престиссимо.

— Упала, и вдребезги. Сквозняк, и здравствуй, воспаление легких. Тысячи карьер, идущих на взлет, были сбиты плевком. Чихнул в неудачное время, и кровь хлещет из носа. Я права?

— Не могу знать, — хрипло каркнул Марк.

Дед, подумал он. Ты бы ответил иначе. Не по смыслу, по звучанию. Ты управлял голосом лучше, чем конем. Отбыв срок, я пойду к тебе в науку: осваивать сценическую речь. С другой стороны… Куда я пойду после расстрела?

— Я уже не говорю о серьезных проступках, — старуха по-птичьи склонила голову к плечу. В черном, с перьевым воротничком блузки, госпожа Зеро напоминала тощую ворону. — Не говорю, и все тут. Перейдем к делу. Итак, для того, чтобы взять астланина, в дальнейшем именуемого цаплей, в корсет, нужны двое…

— Двое, — как дурак, кивнул Марк.

— Два помпилианца, именуемые дальше орлом-Х и орлом-Y, обученные корсетным взаимодействиям. Орел-Х, который, собственно, и работает с цаплей — и орел-Y, старше первого по званию. Задача орла-Y: работа с орлом-Х, — старуха заглянула в распечатку. — Без приказа орла-Y орел-Х не в состоянии преодолеть свое отношение к цапле, как к рабу. В этом случае дело закончится пленом и клеймением, трансформирующимся в убийство, или, если угодно, в жертвоприношение. Цапля улетит в солнце, орел-Х будет сожжен единовременным выбросом энергии. Летальный приход, пользуясь наркотической шкалой Мамерка…

— Ничего подобного, — возразил Марк. Спор со старухой в его положении равнялся самоубийству. С другой стороны, вряд ли это сильно углубляло задницу, где обер-центурион Кнут имел счастье пребывать. — Цапля в солнце, орел-Х в могилу — это передоз. Приход — это эйфория.

Старуха отмахнулась веером:

— Ну, допустим. Если что, подключим господина Добса, у него опыт. Итак, — она снова читала по-писаному, — в критический момент приказ орла-Y способен переломить отношение орла-Х к рабу, вернее, к ботве в процессе клеймения. Корсетная связка — плюс армейская дисциплина — требует от орла-Х безоговорочного выполнения приказа. С переменой отношения мы наблюдаем изменения в поведении цапли. Ситуацию цапля теперь рассматривает уже не как честный плен со всеми вытекающими последствиями. Застегните воротничок, консультант. Не к девке пришли, честное слово…

Пальцы дрожали.

— Не могу.

— Это еще почему?

— Крючок оторвался.

Чертов Мамерк, подумал Марк. Это он оторвал, больше некому.

— «Молния» на ширинке тоже оторвалась? — проследив, как Марк, красней рака, убеждается в наличии злополучной «молнии», и брезгливо сморщив нос, госпожа Зеро продолжила: — Итак, цапля переходит к фазе «малого плена», модифицированного нестандартным для цапли способом. При таком варианте эйфория ослаблена, введена в контролируемое русло…

— Что это? — спросил Марк.

— Вы о чем?

Марк указал на распечатку.

— Это ваш рапорт, консультант. Рапорт, который вы мне подали сегодня утром.

— Мой рапорт?!

— Я что, по-вашему, лгу? Рапорт, подробный отчет о проведенном эксперименте, плюс выводы и умозаключения. У вас же есть ум, я не ошиблась? А заключением я вас обеспечила. В следующий раз призадумаетесь, прежде чем дерзить… Посмотрите налево; нет, еще левее. Видите беседку?

— За клумбой?

— Да. Кто там сидит?

Беседка была ажурной, собранной из вертикальных шпалер. Среднюю часть прикрывали фигурные решетки: так кружевное белье скорее подчеркивает, чем прячет прелести дамы в неглиже. Марку даже не пришлось воспользоваться услугами фасеточного имплантанта, чтобы разглядеть человека, отдыхающего на скамейке.

— Это лейтенант Илхикамина.

— Как он вам? Нравится?

Зажмурив правый глаз, Марк дал приближение:

— Он что, идиот?

— С чего вы взяли?

— Улыбка. Вы видели его улыбку?

— Разумеется, видела. Нет, он не идиот. Лейтенант Илхикамина — вполне самостоятельная разумная единица. Ест, пьет, оправляется без посторонней помощи. Контактен, доброжелателен. Смотрит визор, задает вопросы. Водит машину. Поднимает в воздух аэромоб. Сегодня проверяли: взлет-посадка на уровне. Под контролем опытного пилота, но все-таки… Как освоится, контроль снимем. Чего вам еще?

— А улыбка?

Манойя Илхикамина, лейтенант зенитных войск, любовался вьюнком, оплетавшим шпалеры. Мышцы лица Манойи были расслаблены — если не полностью, то во всяком случае больше, чем у обычного человека. Сбросив напряжение, утратив упругость, мышцы в ленивой истоме текли вниз, словно густая патока. Улыбка читалась только в уголках губ, вздернутых самую малость, так, что это не стоило никакого труда. Бывают улыбки щедрые, яркие, кривые, простодушные, дипломатические, дружеские; Манойя улыбался вне этого спектра — праведник, лишенный не то что проблем, а самих мыслей о возможных проблемах, о их вредоносном существовании.

Дед, подумал Марк. Твою коллекцию составляли тысячи улыбок. Этой среди них не было.

— Ему хорошо. Ему очень хорошо. Ему всё время хорошо. Он в корсете у опциона Метеллы и просто счастлив от этого обстоятельства. Эйфория в безопасной дозе, получите и распишитесь.

— Где Ведьма?

— У парикмахера. Ты удивлен? — старуха в свойственной ей манере перешла на «ты». — Опцион Метелла — женщина. У нее отпуск. Почему бы ей не сделать прическу? Мы пригласили мастера сюда, в представительство: опциону Метелле не рекомендовано уходить далеко от лейтенанта Илхикамины. У корсета, как тебе прекрасно известно, дистанционная зависимость. Это же не рабство, где расстояния в пределах Ойкумены не играют роли. Мы еще не знаем, на каком расстоянии контакт поплывёт…

— Метелле не рекомендовано. А лейтенанту? Если он удалится на расстояние, затрудняющее контакт? Мы же не ограничиваем его поведение! Мы боимся спровоцировать честный плен в полном объеме… Что помешает цапле улететь на южный полюс? Вы сами говорите: аэромоб, взлет отличный!

— Ему хорошо, мой мальчик. Он наизнанку вывернется, лишь бы сохранить этот кайф. Южный полюс? Да он за Ведьмой хвостом будет таскаться! Едва контакт ослабеет на йоту, наш парень кинется к Ведьме со всех ног! Что сказал бы по этому поводу Игги Добс, эксперт по колесам и ширеву?

— Тяга, — Марк не слишком удивился новому лексикону госпожи Зеро. От старухи следовало ждать чего угодно. — Приятный, а главное, долгий период между приходом и кумаром. В нашем варианте, похоже, не ограниченный во времени. Если, конечно, Ведьма не выпустит его из корсета…

Из кустов жимолости вынырнул Катилина. Судя по морде, ягуар не голодал. Пятнистой тенью он скользнул к фонтану, потерся головой о колени Марка. Получив требуемую порцию ласки, Катилина упал на бок, задрал к небесам заднюю лапу и принялся вылизываться самым непристойным образом. Охотник, кивнул Марк. Хищник. Слизываешь с себя собственный запах. Почует добыча, кто ждет ее в засаде, и пиши пропало. А ведь ты крутился где-то рядом; пока я сидел взаперти, ты был неподалеку, и я ни капельки не волновался за тебя, а ты — за меня. Так не беспокоятся о здоровой части тела. Но стоит боли подать сигнал…

— Нагуаль.

— Что? — удивилась старуха. — При чем тут твой зверь?

— Манойя — нагуаль Ведьмы. Я понимаю, что аналогия условна. И тем не менее… Мой, как вы его назвали, зверь вытащил меня с того света. Лежал рядом и тащил. Мои мигрени — без Катилины я бы сломался. Теперь я уверен в этом. Не удивлюсь, если опцион Метелла пребывает в добром здравии. Я прав?

— Да. Самочувствие опциона Метеллы на высоте.

В интонациях госпожи Зеро, в посадке головы, в легком взмахе руки крылось подозрительное веселье. Она не лгала насчет здоровья Ведьмы, но подразумевала что-то, о чем Марк не знал, о чем ему знать не полагалось — во всяком случае, сейчас. Безмятежность лейтенанта Илхикамины, кайфующего под тягой, служила обратной стороной состояния Метеллы, но решка монеты — не противоположность орлу. Опять же, Ведьма у парикмахера… Отставить, боец, шепнул обер-центурион Кнут. Угомонись. Хочешь читать людей, как открытую книгу? Держись старой стервы, она научит.

— Зачем вам я? Хотите молодого адъютанта?

Старуха отступила на шаг:

— Наглец. Хам.

— И все-таки?

— Нарываетесь на трепку, юноша?

— Разрешите?

Марк протянул руку. На «вы», отметил он. Она вернулась к обращению на «вы». Точнее, это я ее вернул. Ее манера покусывать собеседника в каждой реплике… Это приглашение. Обострение диалога, форсаж. Проверка на вшивость. Огрызаться, обижаться, терпеть — ни один из методов не работает. Но стоит перехватить инициативу, резко сменить тему, выпустить коготки, зевая так широко, что рискуешь вывихнуть челюсть — и уже ты ведущий, а она ведомая, и наслаждается этой ролью, потому что добилась своего.

— Сколько угодно, — госпожа Зеро протянула ему веер. — Держите.

— Мой рапорт, — Марк потряс бумагой. Злость пузырилась игристым вином, шибала в сердце, легким хмелем кружила голову. Злость — приправа, злость — вишенка на торте; кажется, Марк нашел верный тон. — Не сомневаюсь, я предложил массу ценных соображений. Я был на высоте. Арест же — не арест, а краткосрочный отпуск со всеми удобствами. Вам надоел Мамерк, вы наметили свежатинку. Так?

— Мне надоел Мамерк.

Старуха наклонилась, зачерпнула ладонью, как ковшиком, воды из фонтана. Плеснула себе в лицо, смывая усталость. Это было безопасно: госпожа Зеро давно обходилась без макияжа.

— Надоел — не то слово. Он меня взбесил, этот Мамерк! Когда я отдаю приказы, их надо выполнять, а не ломать комедию. Если я требую вывести кого-то из зала, значит, надо выводить, и баста. Руку ему, видите ли, сломали! Молодой человек, когда вы сумеете вывихнуть Агриппе Мамерку хотя бы палец, я лично позабочусь, чтобы вам присвоили титул отца отечества! Вы спросили, я ответила: Мамерк вчера огреб по полной. Теперь о вашем предполагаемом адъютантстве…

Ладонь-ковшик. Вторая порция воды.

Капли текли по морщинам.

— Да, я готовлю вас на эту роль. Точнее, для этой каторги. Только не для себя, и не надейтесь. Вы — полено, чурбан. Годы и годы уйдут на то, чтобы обтесать вас как следует. А я не вечная.

— Вы…

Под напором старухи Марк слегка поплыл.

— Я прекрасно выгляжу. Вы же это хотели сказать? На первый взгляд я гораздо лучше мумии в историческом музее, и на второй — тоже. Меня можно трогать руками. Но пока из вас получится второй Мамерк, я обмотаюсь бинтами и лягу в саркофаг. Я готовлю вас для своей преемницы. Вы с ней не знакомы, и познакомитесь нескоро. Имперская безопасность — всегда сука, таковы правила. Суке нужны кобели с нюхом и клыками. Вы годитесь.

— Мамерка вам подготовила ваша предшественница?

— Это комплимент? Если да, то неумелый. Я достаточно взрослая девочка, чтобы подготовить Мамерка самостоятельно. Видели бы вы его в молодости! Двадцать лет назад Мамерк был кудряв, как ягненок. В управлении подозревали, что он завивается. Вот предшественник Мамерка — того мне подготовили, не скрою. Боюсь, мне не выжать из вас даже треть его талантов. Хмуритесь? Воротите нос? Желаете до отставки потрошить дальние грядки? Шиш вам, офицер, шиш и наилучшие пожелания.

— Я…

— Я сказала! Все, концерт по заявкам окончен.

— Разрешите идти?

— Идите. И вот еще… Если вы захотите жениться на госпоже Китлали, я не стану возражать. Из вас получится отличная пара. Кстати, ваш распрекрасный дед тоже предпочитал зрелых женщин. Тех, кто мог кое-чему научить милягу наездника. Брак с госпожой Китлали — отличная идея. Рада, что она пришла в вашу безмозглую голову. Ты меня понял, Тумидус? На обратном пути скажи Мамерку, пусть идет ко мне. Я в настроении. Я буду пить его кровь.

Весь путь от фонтана к корпусу Марк вел нескончаемый внутренний диалог. При виде его лица Мамерк побледнел. «Иду, — лысый сорвался с места. — Бегу. Пожелайте мне удачи!»

— Удачи! — вздохнул обер-центурион Кнут.

Старуха смотрела в чашу фонтана. Листья кружились в воде; стеклышки калейдоскопа, они складывались в бесконечные комбинации. Госпожа Зеро была довольна разговором. Редкое, драгоценное чувство: удовлетворение от хорошо сделанной работы. Вчера, сразу после эксперимента, когда Марка вели под арест, она связалась с Юлием Тумидусом. Да, подтвердил эксперт. Ресурс рабов опциона Метеллы перестал падать. Энергия поступала на трансформатор, но на ресурсе это сказывалось в такой малой степени, что падением можно было пренебречь. Характеристики внутренней свободы сохраняли стабильность, намекая на подпитку извне. Фотосинтез, вспомнила старуха. Поглощение квантов света, разделение зарядов в реакционном центре…

Этот же феномен ранее был зафиксирован у рабов Марка Тумидуса.

— Не думала, — вслух сказала госпожа Зеро.

— Что? — удивился Мамерк.

— Не думала, что доживу.

— А я? — с надеждой спросил лысый.

— И не надейтесь. Будете жить и мучиться. Кстати, о мучениях…

VI

— Вы рехнулись!

— Чепуха. Я в здравом уме.

— Я не могу этого сделать!

— Можете.

Улицы и переулки, скверы и площади. На северо-западе, впритык к конному памятнику, беззастенчиво придавив собой часть парка с аттракционами, кафе и прудом, где плавали лебеди — поднос с двумя бокалами и графином белого сухого «Вилья Карелли». Шеренги деревьев вдоль тротуаров. Дюжина пирамид со срезанными верхушками, а может, больше дюжины. Люди, люди, люди. Лица, запрокинутые к небу. Вернее, бледные размытые пятна вместо лиц. Астлантида на столе Гвидо Салюччи, председателя Совета Лиги, никуда не делась. Вчерашний Остров Цапель; наследие прошлого, объятого гибельным восторгом. Изменилась форма, не содержание: динамическая реконструкция превратилась в статическую, в стоп-кадр конца света. По просьбе Салюччи черты лиц астлан, пребывающих в эйфории, размазали, лишили четкости, дабы не смущать покой высокопоставленного дипломата. Душевное равновесие — залог верной политики и прекрасного аппетита. Решения же, принятые в расстройстве чувств — скверные друзья. Гвидо славился умением проскользнуть между каплями дождя, не замочив и край штанины.

Графин с вином вписался в пейзаж, как родной.

— Это политическое самоубийство! Я вовсе не желаю завершить карьеру таким пассажем. Простите, Флаций, но вы требуете невозможного…

— Откажите мне, Салюччи. Откажите, и я вам гарантирую самоубийство.

Тит Флаций, представитель Великой Помпилии в Совете Галактической Лиги, взял паузу — и после длительного молчания, более красноречивого, чем сорок тысяч трагических монологов, уточнил:

— Политическое.

Во взгляде Гвидо Салюччи сверкнул хищный блеск. Председатель легко сносил угрозы, выкрикнутые с трибуны или опубликованные в прессе. Но вот так, в частной беседе, с глазу на глаз… Кое-кто мог подтвердить, что тенор «ди грация», на ночь прячущий волосы под сеточку, если загнать его в угол, делается опасней медведицы, защищающей потомство. Сегодня Гвидо оделся с показной неброскостью: сюртучная пара темно-песочного цвета, из-под рукавов выглядывают манжеты с янтарными запонками, на лацкане — миниатюрный значок: круг звезд по темной эмали. Шею Гвидо украшал галстук: узкий, строгий, почти военный. Галстук был заколот скромной булавкой из черненого серебра: молния, пронзающая шар.

Человек с таким значком беспрепятственно шел по дипломатическому коридору в любом из космопортов Лиги, не подвергая досмотру ни себя, ни багаж. Человек с такой булавкой по первому требованию — требованию, а не просьбе! — получал убежище на любой из обитаемых планет Ойкумены, с сохранением инкогнито, отказом в депортации и назначением содержания от правительства, равного окладу чиновника высшего ранга. При рисках, связанных с должностью председателя Совета Лиги, эти и ряд других гарантий были жизненно необходимы.

— Я не проведу твое предложение через Совет, — медленно, с подчеркнутой артикуляцией произнес Гвидо. Так говорят с умственно отсталым. Ни внешностью, ни манерами председатель Совета Лиги не был схож с госпожой Зеро, а помпилианец — с Марком Тумидусом, но от резкого перехода на «ты» повеяло знакомым душком. — Предположим, я пойду тебе навстречу, из чисто дружеских побуждений. Но через Совет мне это не провести.

— Проведешь, — отмахнулся Тит Флаций. — Как по маслу. Уж что-что, а масло я тебе гарантирую. Получишь удовольствие…

— Пошляк.

— Реалист.

Взяв графин, Гвидо наполнил бокалы. Свой он осушил залпом, несмотря на то, что «Вилья Карелли» считалось из крепких, а стоимость бутылки равнялась цене спортивного аэромоба. Налив еще, председатель уставился на представителя Великой Помпилии, словно впервые его увидел. Сегодня Тит Флаций оделся, как на парад: шерстяной мундир цвета морской волны, золоченый пояс, эполеты имперского наместника с листьями дуба. Фуражку помпилианец, обнажив коротко стриженую голову, бросил на подоконник. С кокарды, разинув клюв, на спорящих политиков глядел орел в дурном расположении духа. Человек с таким орлом, как у Тита Флация, мог своим личным распоряжением поднять в космос бронированную армаду — и двинуть корабли в бой, не запрашивая предварительного одобрения сената.

— Это безумие, — Гвидо вдохнул аромат вина. Скривился, будто нюхнул нашатыря: — Какие у тебя козыри? Солнце, будь оно проклято, стабилизируется. Астлантида скоро выкарабкается из эйфории. Совет вздыхает с облегчением и пьет сердечные капли. Дело за малым: вернуться к идее карантина. Пусть астлане режут друг дружку, а если кто-то из репортеров захочет убедиться в извращенности цапель — милости просим! Лети мимо блок-постов, садись на планету, снимай сердцерезов, пускай в эфир… Мы умываем руки, Тит. Мы снимаем с себя ответственность. И в этот благословенный момент ты просишь…

— Прошу? — удивился наместник.

— Просишь, — с нажимом повторил Гвидо, — чтобы Совет официально разрешил Великой Помпилии пользоваться обитаемой планетой, как грядкой! Хорошо, Остров Цапель не входит в состав Лиги. Он не пользуется правами и льготами членства, в частности, правом на защиту. Но разрешение на сбор ботвы — это прецедент. Совет готов закрывать глаза на кое-какие ваши шалости, входя в положение империи и принимая во внимание ряд психофизиологических особенностей расы…

— Короче, — бросил Тит Флаций. — Тебе нужны козыри?

— Козыри? Мне? Это тебе нужны козыри, да такие, чтобы плавили термосил! Гасили звезды! Давили антисов, как вшей! Самый тупой из членов Совета понимает ясней ясного: разреши Помпилии собирать ботву на законных основаниях — и завтра имперские либурнарии высадятся у тебя дома! А ты спрашиваешь, какие тут нужны козыри… Да я первый отдам свой голос против такого решения! Остров Цапель — грядка, отданная Помпилии на откуп Советом Лиги! Меня изжарят, съедят и косточки выплюнут…

Имперский наместник потянулся к столу, но вместо бокала, как ожидалось, Тит взял пирамиду. Голограмма программировалась на тактильный контакт: пирамида осталась в пальцах наместника, словно была натуральной, из камня, и поднялась в воздух, когда Тит — гигант над городом — согнул руку в локте. С минуту помпилианец разглядывал сооружение, поднеся его близко к глазам, а потом с силой опустил пирамиду на метр левее — прямо на площадь, заполненную народом. Казалось, он давил клопов. Такой программы в реконструкцию не закладывалось: коснувшись стола, пирамида исчезла, растаяла как дым — и возникла на прежнем месте.

— Грядка? — спросил Тит. — Ничего подобного. Вот тебе первый козырь. Великая Помпилия не собирается использовать Астлантиду как грядку — источник поставок ботвы.

— Правда? — злая ирония превратила лицо Гвидо Салюччи в маску джокера. — Господи, какое счастье! Я верю тебе, друг мой! Я-то верю, но не все так доверчивы, как старик Салюччи. Мы, то есть Совет, должны разрешить Помпилии вывозить с Острова Цапель население согласно квотам, которые оговорим отдельно, в приложении к решению Совета. При этом мы еще и обязуемся принять на веру, что вывоз не связан с клеймением и рабством. По-моему, это перебор. Вера — верблюд со слабой спиной. Соломинка, другая, и хребет сломан…

Издевка пропала втуне.

— Великая Помпилия, — теперь уже в речи Тита Флация пробились интонации профессора университета, ведущего беседу с клиническим идиотом, — не намерена пользоваться Астлантидой, как грядкой. В качестве подтверждения этого человеколюбивого заявления мы берем обязательство по первому требованию разрешать встречи с иммигрантами. Политики, журналисты, телепаты, борцы за права человека, общество защиты животных — кто угодно, в любое время. Встречи будут записываться, записи — публиковаться.

— И что?

Гвидо наклонился вперед. Ноздри его крупного, породистого носа жадно раздувались. Самое изысканное вино и даже нашатырь в лошадиных дозах не произвели бы такого эффекта. Пахло жареным, намечалась сенсация. Впервые надменная Помпилия разрешала — да что там! — открыто предлагала контакты посторонних лиц с рабами. Чутье подсказывало Гвидо Салюччи, что в этой воде водятся крупные рыбы.

— Ойкумена увидит астлан, вывезенных Великой Помпилией с их занюханного Острова. Счастливых астлан. Довольных жизнью астлан. Вменяемых, дееспособных астлан. Обеспеченных материально, не ущемленных ни в чем. А главное, — наместник оскалился, что означало улыбку, — Ойкумена увидит свободных астлан. Отдающих себе отчет в поступках и намерениях, делающих осознанный выбор. Рабы? Что за чушь! И если кто-то попытается вернуть такого астланина домой, руководствуясь соображениями ложного гуманизма — наш дорогой иммигрант станет руками и ногами цепляться за ближайшего помпилианца. Замечу, что зубами и когтями он будет рвать господина гуманиста, категорически протестуя против депортации на родину. Я гарантирую это под личную ответственность. Если случится иначе, ты всегда сможешь заявить, что Совет ввели в заблуждение, и отозвать свою подпись.

Гвидо Салюччи ослабил узел галстука. Отошел к окну, встал, глядя вдаль. Будущее, открывшееся взгляду председателя, судя по лицу Гвидо, менялось, принимало новые, не вполне ясные очертания. Пальцы мертвой хваткой вцепились в подоконник. Между руками Салюччи лежала фуражка имперского наместника. Повернув голову вправо, орел на кокарде примерялся, как бы ловчее впиться клювом в мякоть между большим и указательным пальцем.

— Козырь, — согласился председатель. — Сильный козырь. Если я зайду с него… Нет, не хватит. Продолжай, Тит. Ты бы не пришел ко мне с одним-единственным козырем. Ты — опытный игрок, наверняка у тебя в рукаве лежит парочка тузов.

— Туз первый, бубновый: в ближайшее время Помпилия начнет сокращение числа рабов, необходимых империи для существования и прогресса. Наши либурнарии уменьшат ежегодный сбор ботвы. Нравится?

— Чем вы компенсируете падение?

— Не твое дело. Будь доволен тем, что кое-кто из свободных граждан Ойкумены избежит визита абордажной пехоты. А в случае отказа — не избежит. На твоем месте я бы превратил этот факт в постамент для памятника.

Гвидо кивнул: продолжай.

— Туз второй, пиковый: реабилитация вольноотпущенников. Тебе прекрасно известно, что после нескольких лет рабства человек, даже отпущенный хозяином на свободу — не человек, а так, недоразумение. Родственники, взявшие на себя эту обузу, быстро превращаются в невротиков. Общение с тем, чей ресурс свободы выработан дотла — мучение, пытка. Я же утверждаю, что отныне часть рабов после вольной будет подлежать полному — или почти полному — восстановлению. Их ресурс во время пребывания в рабстве сохранится в объеме, достаточном для возвращения к нормальной жизни.

— Выкуп, — пробормотал Гвидо.

— Да, выкуп. Если раньше торговля вольноотпущенниками имела смысл только на ранних стадиях рабства, то теперь… Улавливаешь перспективы? И наконец, туз третий, крестовый: солнце Астлантиды, бешеное сердце. Есть шанс, что стараниями Великой Помпилии это солнце прекратит опасные игры в сверхновую и вернется на главную звездную последовательность. Начнет потихоньку гаснуть. Может быть, даже чуточку быстрее, чем подсказывают нам законы природы.

Председатель Совета повернулся к собеседнику. Тонкая полоска усов, прическа, уложенная волосок к волоску, барственная плавность жестов — нет, Гвидо Салюччи сейчас не был смешным, как смешон фат, пижон, записной щеголь. Ожидая ответа, Тит Флаций отдавал себе отчет в том, что играет с огнем.

Но игра стоила свеч.

— Я проведу это решение через Совет, — Гвидо сейчас походил на гематра, просчитывающего зубодробительную комбинацию. — Проведу, будь я проклят! Не знаю, какой туз ты оставил в резерве; не знаю, что позволило тебе явиться сюда со своими предложениями… Что ты нашел, Тит? Какую золотую жилу?!

— Я?

Тит Флаций сыграл краткое тремоло на панели стола. Над Астлантидой, окаменевшей в эйфории, всплыла добавочная голограмма: молодой офицер в мундире капитан-командора ВКС Лиги. Включился звук: «Вы — свободные люди! Ваша свобода ничем не ограничена!»

— Это не я, — рассмеялся имперский наместник. — Это он.

— Я его помню, — двигаясь так, словно шел по хрупкому льду, председатель Совета Лиги приблизился к реконструкции. — Я помню этого парня. И знаешь что, Тит?

— Что?

— Он похож на тебя. Я имею в виду, на тебя в молодости.

Контрапункт. Астлантида по прозвищу Остров цапель (пять месяцев спустя)

Когда мне кажется, что мир устроен, мягко говоря, не наилучшим образом, когда хочется жаловаться, просить, наконец, требовать, потрясая кулаками, короче, когда клоунская натура готова уступить мизантропии и нытью, мне вспоминается из Венечки Золотого:

Я был плохим, теперь я стал хорошим, Ура-ура. Насыпь мне, дядя, горстку хлебных крошек На снег двора. Ни пуха, дядя, на твои галоши, И ни пера. (Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

— Две минуты до цели.

Если б не наушники, Тизитль не услышал бы пилота: кабину вертолета наполнял тяжелый рокот винтов. Обе машины пошли на снижение. Налетел ветер, волнами зеленого моря заколыхались кроны деревьев, роняя пену листьев.

Деревня открылась в один миг. Казалось, джунгли обрезало исполинским ножом. По линии обреза змеился ручей, блестя чешуей солнечных бликов. Дальний берег оккупировала стайка плетеных хижин на сваях. Загоны для скота, огороды, утоптанный пятачок площади со свежим, еще дымящимся кострищем…

Вертолеты зависли над самой землей. За шумом винтов Тизитль скорее угадал, чем услышал, как с лязгом открылись раздвижные двери, и вниз живой мохнатой рекой хлынули нагуали. Он видел, как в зарослях сочной травы мелькает пятнистая спина Эзтли. Своего нагуаля полковник не спутал бы ни с каким другим леопардом. Звери растянулись облавным полукольцом, ворвались в деревню — и Тизитль потерял Эзтли из виду.

Машины стали набирать высоту.

По большому счету, сбор топлива — отлов рожденных вне каст — не числился в списке прямых обязанностей Тизитля. Даже в качестве руководителя операции, будь Тизитль Зельцин не полковником, а всего лишь капитаном — да хоть младшим лейтенантом! — нет, и все тут. У солярников и службеза разные пути-дорожки. Но родина сказала: «Надо!» — и полковник Зельцин ответил: «Есть!»

Остров Цапель трудно оправлялся от потрясения и обрушившейся следом Великой Депрессии; трудно и, гори оно в аду, медленно. Астлане приходили в себя, понимая: мир никогда не станет прежним. Рабочих рук, как ни странно, хватало. Апатичные и подавленные, люди уныло, но без возражений возвращались на службу, к станкам, за прилавки магазинов, в офисы и на поля. Разгребали завалы, отстраивали разрушенное. К счастью, разрушений оказалось не слишком много.

Проблема крылась в другом: исполнителей некому было направить. Проявить инициативу, повести за собой, организовать — просто приказать, наконец. В ситуации, когда депрессия ледяными когтями драла в клочья мозги и души, лидеры были наперечет, на вес золота. Гордитесь, полковник Зельцин, гордитесь и рвите задницу на государственный флаг. Тот, кто сказал вам: «Безопасность сейчас не главное!» — он тоже на свою беду сохранил силу воли и способность отдавать приказы. Чужаки отступили, разъяснил он. Провокации из-за рубежа? За рубежом то же дерьмо, что и у нас. Мародеров, саботажников и мелкую шушеру возьмет к ногтю полиция. Недовольные? горлопаны? паникеры? — плевать! Их мало, погоды они не делают. Куда важнее экономика, в первую очередь — энергетика. Нужно топливо, а его поставки сократились втрое. Ловчих навалом, некому возглавить операции. Вот вы, полковник, и займитесь. Чем быстрее наладите работу, тем скорее вернетесь к любимому делу.

Выполняйте!

На подъем энергетики бросили не только Тизитля. Бодрячков, как называл полковник Зельцин людей, способных выдать славный пендель кому угодно, хоть родной матери, выдергивали буквально отовсюду. Сбор топлива, обратное переоснащение станций, переоборудованных чужаками… Часть станций оставили, как есть: работают на честном слове и свинячьем хрюке, но энергию дают, и ладушки. Когда-нибудь руки дойдут…

Лысеющий неврастеник, он же Остров Цапель, пользуясь остроумным сравнением, которое Тизитль подслушал во время дискуссии на самых верхах, в отчаянии рвал волосы на причинном месте и пытался вживить их в темя. В ряде случаев, отметил высокопоставленный шутник, боровшийся с депрессией при помощи черного юмора, это получалось. Вот вы, полковник? Вы же справляетесь в лучшем виде? Тизитль кивнул. В лучшем, нет слов. Он искренне считал, что начальству, заявившему «Безопасность сейчас не главное!», следовало бы отрезать язык и засунуть туда, не знаю куда. Впрочем, крамольные мысли полковник благоразумно держал при себе.

Он был рад проветриться.

Вертолет уже поравнялся с верхушками деревьев, когда Тизитлю почудилась в происходящем некая несообразность. На первый взгляд, все шло по плану. Рожденные вне каст улепетывали во все лопатки по редколесью, начинавшемуся за деревней. Нагуали преследовали топливо, старательно выдерживая дистанцию. За последние недели охотничий азарт кошек поутих: возможность как следует поразмяться у них теперь имелась ежедневно. Всматриваясь в опустевшую деревню до рези под веками, Тизитль искал причину, кольнувшую его в самое сердце. Хижины, площадь, кострище…

Вот!

— Вниз! — скомандовал Тизитль пилоту. — Сажай машину.

Он не стал дожидаться, пока вертолет сядет — выпрыгнул, когда до земли осталось метра полтора. Пригибаясь, что при его росте значило превратиться в карлика, обернулся, махнул рукой ловцу, вооруженному автоматом:

— За мной!

Мерцание радужного купола, похожего на мыльный пузырь, полковник различил шагов за сто. Именно здесь бесновался десяток нагуалей, тщетно стараясь прорваться за границу-невидимку, а компания дикарей и не думала удирать, сгрудившись в заколдованном круге. Тизитль не слишком удивился, разглядев рядом с рожденными вне каст группу чужаков в форме.

За спиной лязгнул затвор автомата.

— Не стрелять, — бросил полковник на ходу.

Наученный горьким опытом, он хотел обойтись без жертв.

Нагуали припадали к земле, рычали и скалились. На них — о чудо из чудес! — плевать хотели ровным счетом все: и чужаки, и внекастовые. Купол не пропускал ни самих зверей, ни панические эманации кошек.

— Жди здесь, — велел Тизитль ловцу.

Пришелец, стоявший ближе остальных, обернулся навстречу. Прищурился, наморщил лоб, словно что-то вспоминая — и вдруг расплылся в улыбке:

— Ба, старый приятель! Как тесен мир!

Надо же, отметил полковник Зельцин. Змей приполз, какая радость. Перед ним, отгородившись радугой, стоял один из четверки, захваченной командой ЦЭКИ под руководством пропавшей без вести Изэли Китлали — любитель прятаться в норы, сворачивать шеи научным сотрудникам и катапультировать свежие трупаки в расположение войск.

— Добро пожаловать, полковник!

На Тизитле была полевая форма. Похоже, Змей не тратил времени зря, изучив астланские знаки различия.

— Вот сюда, прошу…

Фрагмент пузыря выцвел, потускнел. Преодолеть истончившуюся преграду стоило полковнику едва заметного усилия. Купол позади сомкнулся и вновь налился опасным мерцанием. Рослый Змей шагнул ближе, навис над коротышкой Тизитлем. Вспомнился закованный в броню монстр с огнедышащей пушкой. В тот раз удалось спастись бегством; сейчас бежать было некуда, да Тизитль и не собирался.

— Что за цирк? — пузырь и впрямь напоминал шатер шапито. — Возвращение клоунов-убийц из открытого космоса? Часть вторая, а?

— Цирк, — Змей подмигнул, дружески ухмыляясь. — Добрые фокусники вместо клоунов-убийц. Вы видите хоть один труп, полковник?

Отрицать его правоту стал бы лишь записной упрямец.

— Как называется ваше новое представление?

Змей пожал плечами:

— Мир и дружба. Тесное сотрудничество.

Весь его вид ясно говорил: «Вопросы — к начальству!»

— Ага, сугубо мирная миссия. Тайно, в джунглях. В военной форме. С силовым полем. При стволах. Аж трясемся от радушия…

Интересно девки пляшут, подумал Тизитль. Почему меня до сих пор не пристрелили? Что им мешает? Ловец с дрянным автоматом? Вертолет? Наверное, не хотят поднимать лишний шум. И что дальше? Парни, зачем вообще вы здесь? Ну да, не «зачем», а «за чем», вернее, «за кем». Вам нужен энергоресурс. С тотальным захватом планеты облажались, теперь заходим сбоку. Альтернативная энергетика, ха!

— Тайно?

Либо Змей закончил высшие курсы актерского мастерства, либо его удивление и впрямь было искренним.

— У нас разрешение от вашего правительства. Чин-чинарем, по протоколу.

— Верю. И грамота от бога Камаштли, владыки судьбы и победы. С огненной подписью и громовой печатью.

— Наезжаешь, полковник, — вздох Змея дышал пониманием. — Я бы на твоем месте тоже наехал. Вот, убедись.

Из плоской сумки возникла папка с бумагами.

— Всегда при себе. Во избежание, значит, недоразумений. Ты ж не первый, кто докапывается…

Постановление. Лицензия. Кругляши «солнечных» печатей: высший уровень. Водяные знаки. Официально заверенная светокопия правительственного указа, о котором Тизитль слыхом не слыхивал. Печать, личный штамп и подпись государственного нотариуса. Регистрационный номер…

Светокопия стала последней каплей. При технике пришельцев ничего не стоило скопировать оригинал так, что ни одна экспертиза не распознала бы подделку. Это значило, что черно-белая светокопия — местная, без дураков. Следовательно, и другие бумаги — подлинники. Оставался микроскопический шанс, что психологи чужаков тоже не даром едят свой хлеб — или что они там едят?! — что хитрые соображения полковника Зельцина были ими учтены для создания эффекта правдоподобности. Но Тизитль сердцем чуял: тушим свет, сливаем воду.

— Понимаю. Обидно, да, — Змей принял документы. — Политики, братан. Сволочное племя. Наступай, отступай, жди, пока перетрут… Хорошо хоть, народу в меру положили. Да что я тебе рассказываю? Ты ж военная косточка, хоть и безопасник. Пошли, помянем светлые деньки. Помнишь, как ты меня из бота выкуривал?

Ненависть к врагу? Радость победителя? Насмешка? Ничего из этого Тизитль, как ни старался, не мог уловить в словах Змея. Два солдата воевали по разные стороны. Война в прошлом, самое время оприходовать фронтовую соточку. Хорошо, мирную соточку, а за ней — вторую.

Такие дела.

Тизитль Зельцин не достоин считаться врагом. Избавлен от злорадства. Поставлен на довольствие: жалость и сочувствие. Бери, что дают.

— Полковник? — в руку ткнулся металлический стаканчик. Пахло спиртом и травами. — Будь здоров! Лихо ты Ведьму подрезал, мало кому удавалось… До дна!

Свою порцию Змей выпил одним махом. Крякнул, утер губы рукавом. Тизитль цедил инопланетный алкоголь, не чувствуя вкуса. На внеурочную пьянку никто не обратил внимания. Чужаки были заняты делом: замерли напротив дикарей, уставились в упор. Гипнотизировали, что ли? Вспомнились показания Марчкха. Значит, сейчас полковник Зельцин увидит, как это делается? Как пришельцы добывают энергию из обитателей Острова Цапель, оставаясь при этом в живых?

— Не переживай, — Змей ошибся, истолковав медлительность Тизитля как итог тяжких раздумий. — Все по-честному, без обмана. В пределах десяти процентов населения. Вы — себе, мы — себе. Мы твоим тузикам еще и рождаемость повысим. Чтобы плодились, как кролики! У нас медицина — ого-го! Гляди, какое тузло счастливое…

Он указал на группу внекастовых, сидевших поодаль, у края купола. Двое переговаривались, один курил трубку. Остальные наблюдали за сеансом гипноза. Они были совсем разные: мужчины, женщины, подростки. Худые и толстые, с татуировками и без. Они были одинаковые. Лица. Глаза. Расслабленность поз. Покой безмятежности.

Тихая умиротворенность счастья.

Не было ни возбуждения, ни эйфории, которыми сопровождается честный плен. Не было предвкушения скорого ухода в солнце. Казалось, дикарям удалось воочию заглянуть в пламя ждущей их вечности — и окончательно убедиться: солнце от них никуда не денется. Рожденные вне каст? Нет, теперь они — астлане. Солярное будущее им гарантировано. Надежность предъявленных гарантий дарила тузикам счастье, отныне — и до конца земной жизни.

…тузики, сказал Змей. Тузло.

Слово было незнакомым. На нем сделалось ясно, что Змей говорит с Тизитлем при посредстве авто-толмача: звук расслоился, реальный голос Змея, чуть дребезжа, пробился из-под искусственного. Переводчик работал идеально — вживлен в гортань носителя, он подавал речь естественным путем, с сохранением тембра и интонаций, параллельно заглушая, сводя на нет первичное звучание голоса. Как бы то ни было, в «тузле» Тизитль уловил легкий оттенок пренебрежения. Эти, которые тузло, уже прошли через процедуру гипноза. Мытьем или катаньем, чужаки добились от них…

Чего?

Плевать хотел Тизитль Зельцин на все чудеса, добрые и злые. Он видел главное: будущее. Постепенно, исподволь, чужаки станут наращивать свое присутствие на Острове Цапель. Десять процентов. Пятнадцать. Ускоренный прирост поголовья внекастовых. Высокотехнологичные игрушки с барского плеча. Сперва — для избранных, позже — для широкого круга. Чудеса медицины. Альтернативная энергетика: не переводите зря ценных тузиков. Увеличение квот. Ползучая пропаганда. Два-три поколения, и уже не тузики — кастовые астлане станут записываться в очередь к доброжелательным гипнотизерам, чтобы раз и навсегда, до конца жизни, окунуться с головой в сладкое умиротворение, улыбаясь, пойти ко дну. Об этом будут мечтать с детства, с нетерпением дожидаясь совершеннолетия. Для большинства это станет единственной целью в жизни…

Не хочу. Не хочу этого видеть.

Вернув стаканчик, Тизитль пошел прочь. Змей окликнул его, но полковник молчал. Он ждал выстрела в спину. Ждал, надеялся, молил о снисхождении — и понимал, что надежда тщетна.

Радужный купол сомкнулся за ним.

— Возвращайся к вертолету, — ловец, истомившийся от ожидания, радостно кивнул. — Взлетайте. Меня не ждите.

— А…

— Это приказ.

Пройдя между двух опустевших хижин, Тизитль свернул правее, в заросли манилкары. Отыскав просвет меж ветвей, сделал еще пару шагов и остановился. Со всех сторон его окружала стена зелени — сочной, глянцевой. Зелень отгораживала полковника Зельцина от всего мира. Зелень гасила панику лучше радужного купола.

— Не хочу этого видеть. Даже из солнца.

Быстро, чтобы не передумать, он полоснул себя ножом по горлу. Покойник Олин мог бы подтвердить: он всегда действовал быстро, особенно держа в руке нож. Вспомнив Олина, Тизитль улыбнулся; ниже подбородка расцвела, толчками выплескивая жизнь наружу, вторая улыбка. Ноги подкосились, Тизитль упал на колени, свистнул глоткой, втягивая жалкую, ничего уже не решающую порцию воздуха, и повалился ничком. Под телом растеклась багровая лужа, ловя случайные отблески дня — пурпур с золотом. Мухи не успели попировать в свое удовольствие: Остров Цапель быстро впитал кровь, приняв последнюю шутку полковника Зельцина, как должное.

* * *

— Садитесь, курсант. Нет, не сюда.

— А куда?

— В пятое кресло. Застегните манжеты.

— В манжетах нет никакой…

— Отставить, курсант. Застегните манжеты: ручные и ножные.

— Хорошо, хорошо…

— Воротник я зафиксирую сам.

Deja vu, вздохнул доктор Туллий, глядя на вихрастого блондина. Тот пытался умоститься в кресле; казалось, у блондина избыток рук и ног. Сколько таких сопляков прошло через руки доктора? Училище на Тренге, теперь — коллант-центр на Октуберане. И каждый раз одно и то же: «В манжетах нет никакой надобности!»

Как дети малые…

Блондин все еще возился, мосластые конечности торчали углами. Ну какой из парня курсант? Студент-третьекурсник взял «академку» ради искрящегося шанса стать коллантарием. Опять же, услуги центра бесплатные: инъекции, обучение, стол, крыша над головой. Если ты не из семьи банкиров — по молодости, считай, в пансионат угодил.

В акуст-линзах пела скрипка. Звук таял, растворялся в воздухе, отдалялся, превращаясь в едва различимое эхо; возникал вновь, наслаиваясь и множась. Скрипке вторило рассыпчатое серебро клавесина. Вторая из Осенних сонат Монтинелли, солирует Исаак Траверс, аккомпанирует Луиза Орре. Блондин морщился: музыка его раздражала, манжеты давили. Волосы курсанта торчали неопрятными слипшимися сосульками, как если бы он взмок после тренировки, а потом забыл принять душ и расчесаться.

Очередной писк моды.

В студенческие годы доктора Туллия был в фаворе «спэйс-гранж». Сейчас — «бласт-синт». В юности доктор тоже кривил рот, заслышав скрипку. Ничего, выздоровел. Классический фон при вакцинации одобрен комиссией, как «благотворно влияющий». А Сергию Туллию, главному разработчику новой экспресс-вакцины и комплексной методики ее применения, выдан карт-бланш на подбор репертуара. Терпи курсант, коллантарием будешь.

— Зачем меня пристегивать?! Я уже привык…

— Вы привыкли к «солдатчине». Сегодня у вас первая «офицерская». Поздравляю с началом конца. В смысле, с заключительной стадией курса. Потерпите, будет больно.

— Да я… У-й! Ни х-хрена себе…

— Я вас предупреждал. Расслабьтесь.

Нытик. Хвастун. Либурнарии на Тренге — те лишь нагло ухмылялись. Держали, значит, марку. «Как самочувствие? — Отлично!» Завалишь ты тесты, блондин. Завалишь, как карточный домик…

— Как себя чувствуете, курсант?

— Плохо…

— Не раскисать! Вы хотите выйти в волну?!

— М-м-м…

— Отставить мычание! Отвечайте: вы что-нибудь видите?

— М-м-м… Муть…

— Вас мутит?

— Вокруг муть… Белая.

— Это нормально. Что еще?

— Я.

— Что — я?

— Здесь. Я здесь…

— Один?

— Пять. Меня пять…

Губы парня шевелились, но слов было не разобрать.

— Что ты делаешь?

— А?! Мы стоим… Холодно…

Блондин содрогнулся всем телом, насколько позволили манжеты.

— Как стоите?

— Рядом…

— Рядом — или строем?

— Вроде, строем…

— Как именно?

— Двое… Еще двое… Один впереди.

— Держите строй, курсант.

— Я…

— Что бы ни случилось, держите строй. Вам ясно?

— Я… Больно! Доктор! Помогите! Больно!!!

— Строй! Держи строй!..

* * *

— Добрейшее утречко, доктор! Третье кресло, я помню! И манжетики пристегнуть. Как ваше ничего? Замечательно! Рад слышать. У меня? Вы лучше спросите, когда Спурий Децим Пробус жаловался на жизнь? Не слыхали? А я о чем вам толкую, эскулап вы мой золотой? «Не дождетесь!» — вот девиз старика Пробуса! Что у нас сегодня для души? Третий лютневый Ван дер Лосса? Надо же, как бойко! Тири-там-тирьям… О! Кстати! Знаете, что мне сегодня заявила моя соседка? Это вам не лютня, доктор, это медные тарелки! Фанфары! Вы только послушайте…

С первого раза, улыбнулся доктор Туллий. Тебя я запомнил с первого раза — в лицо и по имени-фамилии. Старик Пробус, ходячий монолог! Чтобы забыть такого, как ты, надо страдать амнезией в тяжелой форме. И знаешь, что я скажу? В твоем обществе я отдыхаю душой, особенно после визита нервного блондина.

Предыдущему курсанту доктор вынес вердикт: «Непригоден». Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. На парня было жалко смотреть. Блондин уже видел себя в космосе, бегал трусцой от звезды к звезде, и нате вам — с небес на землю! Согласно инструкции, Туллий подсластил горечь пилюли: государственная стипендия на время обучения в университете, преференции при устройстве на работу, налоговые льготы, индексация зарплаты, скидки в санаториях и домах отдыха… И, конечно же, строжайшее сохранение врачебной тайны. В личном деле блондина нигде не будет указано, что его психосоматика оказалась несовместимой с корсетными взаимоотношениями. Прознай сокурсники, что блондин с грехом пополам одолел курс «солдатчины», а на «офицерке» сломался — парня насмерть затравят насмешками. «Десятинщик», годный лишь для подчинения, не способный командовать другими! В коллантарии он собрался! В космос пешедралом!

Теперь курсант-неудачник получит возможность презрительно цедить через губу: «Ха! Три месяца халявы на казенных харчах, и вот: получите и распишитесь! Стипуха, льготы, жизнь в шоколаде! Скажете, оно того не стоило? Облом же с любым может случиться. Знаете, какой там отсев?!»

Доктор Туллий знал. Отсев на финальных тестах — коллант-совместимость и выход в большое тело — был колоссален, невзирая на успехи в прохождении корсетного курса. Это не являлось тайной. Империя была честна со своими гражданами. Скрывался только предварительный отсев тех, кто не дошел до финала из-за несовместимости психосоматики с корсетом. При поступлении в военные училища эту проблему выявляло детальное обследование, которое проходили будущие курсанты сразу после подачи документов, еще до вступительных экзаменов.

В отличие от училищ, коллант-центры широко распахнули двери для всех желающих. Такова была новая имперская политика.

Увы, подумал доктор, сам парень будет знать правду. Как ни распускай хвост перед дружками, а главное, подружками… Он-то стремился в коллантарии! У блондина было от рождения слабое клеймо. Надо проверить остальных. Если обнаружится закономерность…

— …представляете, доктор? Она мне: позор, приличный мужчина, с репутацией, не юнец задрипанный — и туда же! В десятинщики! Не стыдно вам, Пробус?! А я ей: душа моя, я что, в армию собрался? Я и в коллантарии не рвусь. Зачем мне этот космический геморрой? Возьму в корсет беднягу-тузика, приобщу к благам цивилизации — и будет мне славненькая икорка на хлеб с маслом! Три «П»: прибыль, почет, поощряется государством. Вы имеете что-то против государственной политики, душа моя? Гражданин и патриот откликнулся на призыв родины…

Врет, отметил доктор. Врет, и сам не знает, что врет. Наверняка попробуется в коллант — из чистого любопытства. Таким, как он, любопытство — нож острый.

Пробус очень страдал: он так хотел жестикулировать, что просто караул, но руки были пристегнуты к креслу. Досадное ограничение гражданин и патриот компенсировал мимикой обезьяны. Туллий с трудом вклинился в его болтовню:

— Как самочувствие?

— Отлично! Лучше всех!

— Боли не ощущаете?

— Ни малейшей!

— Что видите?

Пробус сосредоточился:

— Как обычно. Степь в снегу, я в пяти экземплярах. Стоим на месте, держим строй: два-два-один. Доктор, хотите свежий анекдот?

— Испытываете какие-нибудь трудности?

— Ни малейших, доктор! Стоим в почетном карауле, в ус не дуем!

— Очень хорошо. Если что, сразу сообщайте.

— Есть! Так вот, анекдот. Приходит гематр к вудуни…

Уникум, оценил доктор Туллий. На его памяти Пробус был первым и единственным, кто весело и непринужденно трепался на посторонние темы под «офицеркой». Пробус переносил корсетный курс настолько легко, что ему разрешили ночевать не в коллант-центре, а дома, благо жил курсант рядом: двадцать минут лету на аэромобе. С агрессивностью, как отражением функций клейма, у курсанта, по профессии — наладчика навигационного оборудования, тоже все было в порядке: чуть повышенная, без спонтанных всплесков. Если Пробус и раздражался, то рукам воли не давал.

— …так вот, соседка, вдова Цинция. Она мне: тузика заведете? А вдруг он в подъезде гадить начнет? На женщин бросаться? Я ей: душа моя, я на вас и сам бы бросился, да боюсь. Очень уж вы серьезная женщина, лечь и не встать. Такой ресурс, что никакого тузика не нужно. Мне ваш супруг, земля ему пухом, докладывал…

Количество меркантильных Пробусов, явившихся в коллант-центры не для выхода в большое тело, а ради возможности приобрести живой энергостабилизатор, в последнее время резко увеличилось. Средних лет, среднего достатка, отцы семейств, молодящиеся матроны, менеджеры, коммивояжеры, бухгалтеры, школьные учителя — они разбавили поток молодежи, рвущейся в космос. «Тузиковый бизнес» набирал обороты. Знакомый доктору Туллию офицер — легат Квинт, начальник Особого отдела в училище на Тренге — выйдя в отставку, нашел себе хлебное местечко на Астлантиде. Официально Квинт значился вице-консулом дипломатического представительства Великой Помпилии. На деле же легат работал «орлом-Y», помогая младшим офицерам, прибывшим за очередной порцией эмигрантов, брать тузиков в корсет.

С Квинтом доктор состоял в переписке, обмениваясь текстовыми пакетами через гипер. Туллий не знал, почему хитроумный легат выбрал в корреспонденты именно его, но согласился без колебаний: переписка вызывала у доктора неподдельный интерес. Слог у вице-консула оказался легкий, ироничный, как в авантюрном романе. Сценки из быта туземцев, реакция астлан на видео-лекции «Ойкумена: миры на ладони», экспедиции в джунгли, когда «орлы-Y» возглавляли группу «орлов-Х», отправляясь на заготовку живых энергостабилизаторов — ответы доктора сильно проигрывали письмам Квинта в увлекательности.

Каждый «орел-Х» увозил с Острова Цапель от пяти до восьми счастливых тузиков. По прибытии на планеты Великой Помпилии тузики, уже имеющие навык корсетизации, поступали на энергорынок. Свежеиспеченные специалисты по перепрошивке координирующих сетей на нового владельца работали не покладая рук: спрос заметно превышал предложение.

— …эй, док! Докладываю…

— Строй удержали?

— Удержал, стряхнул и спрятал в ширинку.

— Отлично. Жду вас послезавтра.

* * *

— Курсант Катилина для прохождения вакцинации прибыл!

— Вольно, курсант.

— Разрешите сесть в кресло?

— Садитесь. Не сюда, в четвертое.

— Слушаюсь!

— Что говорят наши показатели? Недурно, курсант. Очень даже недурно.

— Рад стараться!

— Приступим…

Шок, подумал доктор. Да, натуральный шок. Иными словами трудно было назвать состояние доктора Туллия, когда Гней Луций Катилина впервые возник на пороге медкабинета в коллант-центре. Поначалу Туллий не узнал парня. Сказать, что курсант — теперь снова курсант! — Катилина сильно изменился, значит, ничего не сказать. Нагловатую ухмылку, не сходившую с лица курсанта в бытность на Тренге, как резинкой стерли. Канули в прошлое злые остроты, до которых прежний Катилина был большой охотник. Парень осунулся, выглядел изможденным и не вполне здоровым, но держался молодцом. Заглянув в его личную карточку, Туллий ахнул: год на интенсиве сервостиламина, и никаких подвижек. Последствия дуэли с курсантом Тумидусом вышли на хронический уровень: истончение поводков, постоянная угроза обезрабливания — и, как следствие, мучительной смерти.

Сидеть парню на игле до конца дней.

— Желаете приобрести тузика? Для стабилизации энергоресурса? — осторожно, стараясь не обидеть, поинтересовался доктор, облепив Катилину датчиками для первичного обследования.

— Никак нет!

— Хотите стать коллантарием?

— Так точно, господин обер-манипулярий!

— Давайте без чинов. Обращение «доктор» меня вполне устроит.

— Так точно, господин обер-манипулярий!

Он на войне, понял Туллий. Он на войне весь этот год. С момента дуэли и по сей день Катилина ведет войну не на жизнь, а на смерть. В прямом смысле слова: за свою жизнь против смерти, которой не пожелаешь и врагу. Коллант-центр — его последняя надежда, шанс на победу.

Единственная возможность для помпилианца лишиться рабов и остаться при этом в живых — войти в состав колланта.

Курс «солдатчины» Катилина прошел в училище. Ему уже начали колоть «офицерку», он получил навык работы с корсетом. Теоретически сервостиламин совместим с офицерскими инъекциями. На практике… На практике никто этого не проверял.

Что ж, доктор Туллий, вам опять выпал жребий первопроходца.

Сегодня у Катилины была последняя инъекция экспресс-курса. Если все пройдет гладко, через пять дней — тест на коллант-совместимость.

— Как ваше самочувствие? Что вы видите?

— Самочувствие нормальное.

Катилина скрипнул зубами. Взял паузу, выравнивая сбившееся дыхание, и доложил:

— Я держу строй.

ЭПИЛОГ

«В манеже шамберьер играет ту же роль, что в оркестре — палочка дирижера. Бич есть бич, от слова „бить“, но в конно-акробатических номерах наказание исполняет служебную функцию. Удар — условный сигнал, по которому группы животных запоминают сложные фигурные переходы или перемены в темпе. Как только лошадь теряет темп, шталмейстер исправляет ошибку, тушируя животное концом шамберьера. Иначе акробат, который выступает, стоя на лошади, и лишен средств воздействия на нее, утратит сосредоточенность на трюке — и может поплатиться здоровьем, а то и самой жизнью…»

Эту консультацию я брал у Луция Тумидуса, известного клоуна, в прошлом — опытного наездника, звезды цирка. Мой консультант готовился отметить семьдесят пятый день рождения, будучи вполне бодр духом и телом. Я предупредил его, что пишу монографию не о цирковом искусстве, а о специфике корсетных служебных взаимоотношений в армии Великой Помпилии. Господин Тумидус ответил: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется!» — и, признаться, я не понял соли анекдота.

Адольф Штильнер, доктор теоретической космобестиологии

Валерия непреклонна:

— Рожать будем здесь, на Октуберане.

— Будем, — счастливо поддакивает Изэль. — Здесь.

Она уже вовсю болтает на унилингве и кое-как — на помпилианском. Но в случаях, когда эмоции захлестывают — эта беда частенько случается с госпожой Китлали-Тумидус — Изэль ограничивается краткими репликами, компенсируя односложность мимикой и жестами.

— Родильный дворец № 1, — Валерия ставит точку. — Управление здравоохранения Нумского Юго-Восточного админокруга. Там я рожала твоего оболтуса. Лучше не придумаешь.

— Дорого, — вздыхает Изэль.

Она скуповата. Ей все время кажется, что комфорт введет семью в долги. Изэль до сих пор путается, планируя бюджет. Она уверена, что Марк обманывает, когда говорит, что еще и откладывает на депозит. Ну конечно, обманывает. Не хочет волновать беременную жену. Живот Изэли очень заметен, торчит огурцом. Дома такая примета говорила, что носишь мальчика. Но врачи сказали: девочка. Изэль верит здешним врачам, хотя изредка, в минуты слабости, склонна доверять приметам.

— Ерунда, — безапелляционность Валерии сродни властности командира. Юлий утверждает, что воинский чин получил он, а все, что к чину прилагается, досталось супруге. — Это мы можем себе позволить. Рожаем в первом дворце, и хватит об этом.

— Рожаем, — соглашается Изэль.

Ей нравится множественное число. Оно успокаивает, как если бы Валерия и вправду собралась отдаться акушерам вместе с невесткой, разделив роды на двоих. Вдвоем легче. Матерь Омесиуатль! Втроем еще легче, потому что есть Марк. Вчетвером — в Луция, старого клоуна, Изэль влюблена по уши. Вшестером — свекра, а в особенности его старшего брата, Изэль побаивается, но знает, что лучших тылов не придумать. Всемером: Пак — это отдельная история, которую без смеха не расскажешь…

Если она и плачет ночами, то старается, чтобы Марк не услышал, и вообще все это глупости. У беременных нервы — тряпочки. Дождь с утра, и глаза на мокром месте. Когда Марк предлагал ей просмотр свежих записей с Острова Цапель, желая успокоить, доказать, что жизнь на родине наладилась — Изэль отказывалась, вплоть до ссоры с мужем. Надо принимать обстоятельства такими, какие они есть: нет надежды, нет и разочарования. В конце концов, если посмотреть вокруг трезвым взглядом, это в некоторой степени честный плен, это почти эйфория, а то, что нет солнца, так не все же сразу.

— Рожаем здесь.

— Ага, здесь.

Диалог, содержательный как сама жизнь, мог бы длиться вечно, когда б не две помехи, ближняя и дальняя. Дальней была физиология: сколько ни носи, однажды станешь мамой. Ближней был Пак:

— Кыш! Брысь! Никаких женщин!

Изэль ни капельки не боится Пака. А уж Валерия — так точно. Вооружившись упреками и осознанием собственной правоты, свекровь накидывается на карлика: чего орешь, еще испугаешь, не видишь, мы с пузом, мужичьё тупое… Изэль ищет паузу, вклинивается, смягчая конфликт: да, подошли, не заметили, да, казан не любит женщин. Никто не любит женщин, уточняет Валерия. Раз-два, и в бега, на работу, на войну, в командировку, а мы страдай и мой посуду.

Пак хохочет.

Бес, дорвавшийся до жарки особо злостных грешников, Пак пляшет у казана — широченного чудовища из пористого чугуна. Поднять казан, установить на живой огонь, а уж тем более снять с огня полным доверху, со всем аппетитным содержимым — о, это мог только сам карлик, с его ручищами записного акробата. Два козленка — молоденьких, постных, нарубленных порционными кусками — к этому времени уже всласть обжарились в масле, прокаленном заранее. Сейчас Пак перекладывает мясо слоями, пустив в ход груду слив — избавленных от косточек, кислых как ухмылка должника — и свежую зелень в количествах, вызвавших бы восторг у козлят, останься бедняги живы. Зелень карлик покупал лично, никому не доверяя, в лавочке, которую держала семья эмигрантов с Хиззаца: тархун, кинза, мята, петрушка, лук перьями, черемша.

Из могучей пригоршни идет снег: морская соль.

— Ой, вкусно, — Изэль принюхивается.

— Это еще не вкусно, — со смачным чпоканьем Пак откупоривает бутылку белого вина. Пробка гранатой летит в сумерки; странно, что не взрывается. — Это еще так, парад-алле!

Вино хлещет в казан.

— Мужчины, — с непередаваемым презрением говорит Валерия. — Кто сказал, что они умеют готовить? Ты поди приготовь, когда стирка, глажка, уборка… Спиногрыз орёт, любимый муж кричит из ванной: «Где мои носки?!» Вот это кулинария…

— Яичница, — Пак согласен. — Яичница спасет мир.

* * *

— «Неделя раз-два-три», — спрашивает военный трибун. — В курсе?

Марк кивает. Он в курсе приказа № 07/123, который дядя назвал «неделей раз-два-три». Он не просто в курсе, но говорить об этом неохота.

— Твоя работа?

Дяде плевать, чего хочется или не хочется любимому племяннику. Такой уж он: Гай Октавиан Тумидус, упрямый человек. Когда этот монстр ломится к намеченной цели, лучше не стоять у него на пути. Впрочем, есть цели, к которым монстру ломиться — себе дороже. Старею, думает монстр в минуты слабости. Взвешиваю. Размышляю. Сомневаюсь. Глядишь, кота заведу. Буду слать в вирт голограммы, на радость друзьям-отставникам. Мурзик ест черную икру, Мурзик спит на парадной фуражке…

— Твоя работа? — повторяет он, потому что Марк молчит.

Ночь. Звезды. От реки тянет прохладой. Растолкав облака, плывет млечно-желтая Лукреция, царица небес. Лик красотки рябой от зависти: луне хочется вниз, в компанию. Женщин, завернувшихся в пледы так, что наружу торчат одни носы, на веранде развлекает старый Луций. Сюда, к ограде загона, доносятся взрывы смеха. Клоун в ударе, смех усиливается басовитым хохотом Пака. Растормошить маленького акробата, видавшего виды, вызубрившего байки старика до последней репризы — это надо уметь. Не исключено, что тактичный Пак валяет ваньку, работая группой поддержки. В конюшне ревниво ржет Тайфун: завидует глотке карлика. Кобыла Лира фыркает, и Тайфун умолкает.

— Разработка группы экспертов. Утверждено командованием.

— Не жмись, скромник. Идея твоя?

— Никак нет, господин военный трибун!

— А без чинов? По-родственному?

— Ну, моя.

— Ночью приснилось?

— В сортире, — стыдливо признается Марк.

Он действительно сидел в сортире, когда на коммуникатор упал список проб, намеченных на ближайшее время. С некоторых пор обер-центурион Кнут дневал и ночевал в обнимку с уникомом: старуха жрала «кудрявого адъютантика» поедом за каждую секунду промедления. Делила на Зеро, как выражался опытный Мамерк. Изучение списков было для Марка формальностью, которой он старался не пренебрегать — во избежание. Из помпилианцев, успешно закончивших корсетные курсы, формировались декурии добровольцев, желавших попробовать себя в качестве коллантариев. Таких было не слишком много: большинство всерьез опасалось погибнуть при испытаниях или заполучить тяжелую психическую травму. Их тысячу раз заверяли в полной безопасности эксперимента, объясняли, что в худшем варианте добровольцу не удастся выход в большое тело, и всё, но страх сидел глубоко, на уровне инстинкта, и справиться с ним удавалось редким смельчакам. Взгляд Марка бежал по списку наискосок, здравый смысл подсказывал, что пора вставать с толчка, мыть руки, ехать на службу — и тут чуйка, зубастая зараза-чуйка вцепилась здравому смыслу в нежную ягодицу.

Пробус.

Спурий Децим Пробус.

Марк не знал, был ли этот Пробус наладчиком навигационных систем, с которым Марк делил каюту на «Протее». Он обратил внимание на кандидата в коллантарии по другой причине. Обычно те, кто посещал курсы с целью прихватить астланина в корсет, что на языке толстых бумажников значило срубить деньжат на энергетических акциях — они в коллантарии не пробовались. Какой резон морочиться со стабилизацией ресурса своих рабов, если выход в большое тело надежней, чем скальпель хирурга, отсекал тебя от рабов раз и навсегда? Пробус, фигурант свежего списка, был уникумом — Марк случайно запомнил его, отметив знакомую фамилию в перечне курсантов, успешно справившихся с корсетизацией тузиков.

Старуха была на совещании. Марк ворвался к ней, взломав три линии обороны. К счастью, госпожа Зеро числилась в профсоюзе палачей-гуманистов: прежде чем повесить, она давала смертникам последнее слово. Итогом битвы стал приказ «неделя раз-два-три» — категорический запрет на совмещение удачной корсетизации астланина с попыткой сделаться коллантарием.

— Ну да, — задумчиво говорит военный трибун.

Бренди в его стакане маслянисто отблескивает. Жидкость тяжело, с ленцой качается. По ней бегут мягкие, чуть подрагивающие волны.

— Ну да, конечно. Коллант — микро-Ойкумена. Астлантида — она теперь тоже Ойкумена, хоть застрелись. Какой шанс, что наш коллантарий утащит тузика за собой в большое тело? На корсетном поводке, а? Какой бы ни был, это следует учесть. Последствия?

Марк вздыхает. Он не представляет последствий.

— Солнце, — развивает дядя идею. — Увеличение суммарной мощности колланта?

Марк молчит.

Замолкает и Гай Тумидус. Прихлебывая бренди, военный трибун смотрит в темноту. Он видит хоровод тел, шесть ледышек, расширяющих кольцо. Мертвецы кружатся в холодной мгле космоса. Все, что осталось от колланта Степана Оселкова, когда помпилианца рискнули заменить эрзацем, плодом тайных лабораторий. Вот они, последствия. Идешь, как по болоту — оступился, и трясина чавкает, всасывая дурака.

Марк видит иное. По степи несется конный отряд: ржание, блеск оружия, ветер треплет плащи. Так выглядит коллант под шелухой. Марк никогда не видел этого воочию, но знает по скупым рассказам дяди. Вслед за отрядом, отставая на шаг, не больше, бежит голый, расписанный узорами тузик. Астланин смеется, его тело блестит от пота. Над ним, словно шарик на ниточке, парит солнце. Может быть так, думает Марк. Картина меняется, теперь астланин не бежит — один из всадников волочит его по земле, удерживая на аркане. Кожа в клочья, узоры в хлам. Кровавый след тянется за отрядом, жирно блестит, словно бренди в стакане военного трибуна. На другом конце следа, как на привязи, болтается темно-красное солнце. Оно пульсирует: сердце, вырванное из груди. Может быть и так, думает Марк. Однажды придется это выяснить. Однажды, когда мы будем готовы выяснять, но не сейчас.

— Налить тебе? — спрашивает военный трибун.

— Спасибо. Мне хватит.

* * *

— Наша дочь…

Спуск к реке безопасен. Даже для беременной, в особенности если ее поддерживает сильная рука мужа. Иногда, оставшись наедине с женой, Марк озирается тайком. Ему страстно хочется подловить, успеть, увидеть силуэт госпожи Зеро, отступающей в тень. В этом меньше безумия, чем кажется на первый взгляд. Обер-центурион Кнут знает в безумии толк, хоть кого спроси.

— Наша дочь, — Изэль теснее прижимается к Марку, так, словно упала зима, и срочно надо согреться. — Она родится помпилианкой? Помпилианкой, да?

Марк долго молчит, прежде чем ответить. Он не замечает, что перешел на астланский — язык, которым был задан вопрос. Он никогда этого не замечает.

— В смысле гражданства, — голос Марка тускл и невыразителен, как стертая монета. — В этом смысле, да. По паспорту она будет гражданкой Великой Помпилии, со всеми правами, обязанностями и ответственностью. Что же до свойств… Гражданство — да, расовый статус — нет. Энергетические качества родителей не передаются детям от смешанных браков. Наша дочь не сможет клеймить рабов.

— От смешанных браков, — повторяет Изэль. — Если от смешанных, тогда конечно.

Она улыбается. Изэль знает, кем родится ее дочь. Женщины в тягости улыбаются мягко, размыто, без желания понравиться, вглядываясь во влажную, пульсирующую темноту. Улыбка тает на губах госпожи Китлали-Тумидус и намерзает вновь, холодными скрепами льда. Изэль смотрит на восток, откуда утром взойдет солнце. Здесь тоже есть солнце — не для нее, так для ее дочери.

Оглавление

ПРОЛОГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТИШРИ

  Глава первая. Возвращение героя

    Контрапункт. Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут (здесь и сейчас)

  Глава вторая. Сезон охоты на цапель

  Глава третья. Старик Тит дурного не посоветует

    Контрапункт. Фаза ноль (в Крови; сейчас)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОСТРОВ ЦАПЕЛЬ

  Глава четвертая. С игристым наперевес

    Контрапункт. Н'доли Шанвури, дочь Папы Лусэро (на днях)

  Глава пятая. Качели

    Контрапункт. Луиджи Тончини, лейтенант ВКС Лиги (на днях)

  Глава шестая. Продолжайте собирать материал!

    Контрапункт. Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут (здесь и сейчас)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ТИШРИ

  Глава седьмая. От генерала до булочника

    Контрапункт. Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут (глубокая ночь)

  Глава восьмая. Вершина пирамиды

    Контрапункт. Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут (спустя некоторое время)

  Глава девятая. Встать в строй!

    Контрапункт. Астлантида по прозвищу Остров цапель (пять месяцев спустя)

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg