«N‑P»

N‑P (fb2) - N‑P 307K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Банана Ёсимото

Банана Ёсимото N-P

*

Что мне известно о Сарао Такасэ? То, что этот несчастный японский писатель жил в Америке и, когда его не одолевала хандра, писал рассказы.

В 48 лет он покончил жизнь самоубийством.

От жены, которую он бросил, у него было двое детей.

Написанные им рассказы составили книгу, которая имела в Америке непродолжительный успех.

Название этой книги – «N-P».

В сборник вошло девяносто семь коротких и очень разбросанных рассказов, на большее ему недоставало сосредоточенности.

Я узнала о нем от своего возлюбленного Сёдзи. Сёдзи отыскал не вошедший в книгу девяносто восьмой рассказ и перевел его.

Когда из ста рассказов заканчивают писать последний, что-нибудь обязательно случается. История, которую этим летом я испытала на своем собственном опыте, как раз и оказалась сотой. Как будто я наяву попала в оживший рассказ. Его атмосфера поглотила меня, словно голубое летнее небо. Промчавшаяся передо мной история была одним из рассказов Сарао Такасэ.

*

Пять лет назад мне, тогда еще ученице, довелось встретиться с детьми Сарао Такасэ.

Одно издательство устроило банкет, и Сёдзи взял меня с собой. В просторном зале на огромных столах были выставлены самые разнообразные кушанья в серебряной посуде, зал освещали украшенные орхидеями крохотные светильники, множество людей вели непринужденные беседы.

Молодых людей на вечеринке почти не было, и я обрадовалась, когда их заметила.

Воспользовавшись тем, что Сёдзи увлекся беседой, я переместилась так, чтобы лучше их видеть. Странное дело! Мне показалось, что я уже несколько раз видела этих людей во сне. Потом, придя в себя, решила: должно быть, это чувство возникает у всех, кто их видит.

Эта пара почему-то вызывала у меня чувство ностальгии.

Я задумчиво разглядывала их, а Сёдзи сказал:

–　Эти двое – память об умершем Такасэ.

–　Его дети?　– спросила я.

–　Говорят, двойняшки.

–　Мне хотелось бы с ними пообщаться.

–　Познакомить вас?

–　Только скажи, что мне уже двадцать лет, а то я неловко себя чувствую,　– засмеялась я.

–　Ну, если ты так просишь. Пойдем, я тебя представлю,　– Сёдзи тоже засмеялся.

–　Подожди, я еще немного за ними понаблюдаю.

Мне казалось, что самое интересное – наблюдать за ними на расстоянии. Если нас познакомят, я уже не сумею вот так спокойно их разглядывать.

Об этих двоих я знала, что они родились сразу же после женитьбы Сарао Такасэ и были того же возраста, что и я. Сарао Такасэ бросил свою жену, когда они были совсем детьми. После смерти Такасэ они вместе с матерью поселились в его японском доме.

Я не могла оторвать от них взгляда.

Оба высокие, шатены. Девушка – хрупкая, с красивым цветом лица и упругой кожей. Черные туфли на высоких каблуках, платье с глубоким декольте, невинное лицо. Необычайно привлекательная.

Юноша тоже очень интересный. Взгляд несколько мрачный, зато тело так и источало энергию. В его глазах угадывалось что-то безумное, возможно отцовское.

Оба, не умолкая, о чем-то говорили и часто смеялись.

Разглядывая их, я вспомнила, как однажды у меня возникло очень похожее ощущение.

Как-то я отправилась в ботанический сад недалеко от дома и увидела там расположившуюся на траве мать с ребенком. В саду почти никого не было, зеленые газоны тонули в золоте заходящего солнца. Молодая мама укладывала спать на раскинутое белое полотенце крохотного полугодовалого младенца. Она ничего ему не говорила, не смеялась, а просто задумчиво на него смотрела. Временами, словно вспомнив о чем-то, поднимала взгляд к небу.

Ее растрепавшиеся волосы сверкали на солнце и шевелились на ветру, а темные тени замерли неподвижно, как на картине Уайета.

Словно всеведущее божество, я наблюдала вечные сумерки, в которых счастье и печаль были неотделимы.

Что-то похожее угадывалось в брате и сестре Такасэ. Меланхолия светлого вечернего неба. Ни их молодость, ни оживленные лица не могли скрыть их врожденную одаренность.

Я спросила Сёдзи:

–　Ты будешь переводить книгу Сарао Такасэ?

–　Да,　– с гордостью ответил Сёдзи.

–　Как она называется? Какие-то инициалы?

–　«N-P».

–　Что такое N-P?

–　North point – северная точка.

–　А что это значит?

–　Так называется одна старая песня.

–　Какая песня?

–　Очень грустная,　– сказал Сёдзи.

*

В тот день меня разбудил телефонный звонок.

–　Алло,　– я взяла трубку, не поднимаясь с постели, и услышала тихий голос старшей сестры.

–　Кадзами? Это я! Как ты?

Отрывистые звуки, характерные для международного разговора, заставили меня проснуться.

–　Что-нибудь случилось?

В комнате, погруженной в сумерки, стояла тишина. Я бросила взгляд на часы – пять утра. Рассветное небо, видневшееся между занавесками, было грязно-серым, и я машинально подумала, что сезон дождей еще не кончился.

–　Ничего. Просто решила позвонить,　– сказала сестра.

–　Ты, кажется, забыла о разнице во времени. У нас пять часов утра.

–　Извини,　– сестра засмеялась. Она вышла замуж за англичанина и жила в Лондоне.

–　А у вас сколько?

–　Восемь вечера.

Разница во времени всегда меня поражает. Как я благодарна телефону, который связывает меня с сестрой!

–　Что нового?　– спросила я.

–　Я видела вчера сон про тебя,　– сказала сестра.　– Ты шла недалеко от дома под руку с мужчиной гораздо старше тебя.

–　Недалеко… В Лондоне?

–　Да. Рядом с церковью.

–　Что, если вещий?　– сказала я.

Сны моей сестры часто сбываются.

–　Но, знаешь, вы оба были очень расстроены.

Я не стала вас окликать. Мужчина высокий, он явно нервничал. В белом свитере. На тебе почему-то школьная форма. Я еще подумала: что за дурацкая одежда!

Я вздрогнула. Сестра увидела во сне, что я иду с Сёдзи, хотя ровно ничего о нем не знала.

–　Неужели моя интуиция притупилась?

–　Не знаю, что и думать.

Я задумалась. Возможно, какое-то предупреждение. Я все чаще и чаще размышляла о Сёдзи. И не то чтобы размышляла – его облик вдруг появлялся передо мной в дождливом небе, на черном мокром асфальте, в яркой витрине магазина, даже если в этот момент я о нем не думала.

–　Как дела у мужа?

–　Хорошо. Зимой мы приедем в Японию. С мамой видишься?

–　Довольно часто. Она говорит, что соскучилась по тебе.

–　Передай ей привет. Ну ладно, извини, что разбудила. Я еще позвоню.

–　Только не забывай о разнице во времени.

–　Хорошо. Берегись несчастной любви,　– засмеялась сестра.

–　Ладно, ладно,　– сказала я и положила трубку.

Комнату тут же поглотила знакомая тишина.

Сумерки наступающего дня.

Мне было не по себе от беспокойства, поэтому я встала с кровати, открыла нижний ящик стола и достала оттуда коробку, в которую очень редко заглядывала. В ней лежали дешевое издание «N-P», общая тетрадь и массивные часы «Ролекс».

Все, что осталось от Сёдзи.

Четыре года назад он, наглотавшись снотворного, покончил жизнь самоубийством. После того как эти вещи оказались у меня, они заняли в моем сердце очень важное место. Например, работаю днем на кафедре университета и вдруг слышу вдали пожарную сирену. «Кажется, рядом с домом. Что, если пожар?» – беспокоюсь я, настолько они мне дороги.

Я подержала их все по очереди, потом положила на место, снова легла в кровать и уснула.

*

Пока мне не исполнилось девятнадцать лет, я жила вместе с мамой и сестрой.

Когда мне было девять, а сестре одиннадцать, отец с матерью развелись – отец полюбил другую.

Мама работала синхронным переводчиком и разъезжала туда-сюда, но из-за нас ей пришлось сменить работу и брать переводы на дом, соглашаясь на все – от подстрочников до интервью.

Я скучала по отцу, хотя, в общем-то, нам жилось неплохо. Нас было всего трое, но в течение дня мы по несколько раз меняли свой возраст и роль. Одна плачет, другая утешает, одна пытается что-то рассказать, другая ободряет, одна ищет ласки, другая обнимает, одна сердится, другая приносит извинения. Так мы и жили.

Как-то маме показалось, что она проводит с нами мало времени, и она принялась учить нас английскому языку. В десять часов вечера мы усаживались за кухонный стол, раскрывали тетради и в течение часа занимались – отрабатывали произношение, учили английские слова и разговорные фразы. В глубине души я считала английский делом нешуточным, но ради мамы терпеливо участвовала в ее затее.

Поэтому первое, что приходит мне в голову при мысли о маме,　– не ее фигура, склонившаяся над кухонной раковиной, а ее лицо в очках в серебряной оправе во время наших занятий и ее пальцы, быстро перелистывающие толстый словарь. Обучая нас, мама как будто вычерчивала линию своей жизни в обратном направлении.

Сейчас я с мамой не живу, но, встречаясь иногда со мной, она со смехом говорит, что и моя работа на кафедре английского языка, и брак моей сестры с англичанином – все это плод любви к английскому языку, которую она нам привила.

*

Утром я проснулась, как от толчка. Сразу же бросилось в глаза прозрачное летнее небо между занавесками. Его оттенок напоминал сон, который я только что видела.

Во сне я плакала. Ощущение было такое, словно, проснувшись, я захватила с собой золотой песок со дна чистой реки сна.

«Мне было грустно и я плакала? Или заплакала потому, что избавилась от грусти? В любом случае мне не хотелось просыпаться»,　– рассеянно подумала я.

Из приоткрытого окна дул свежий ветер.

Воспоминания о сне не оставляли меня, даже когда я пришла на кафедру.

Я разбила чашку, испортила несколько ксерокопий, только и делала, что ошибалась.

«Странно»,　– непрерывно повторяла я. И точно – в этом было что-то странное.

Такое чувство, будто бы сон перенесся в реальность.

«Что же там было во сне?» – все время думала я.

По этой причине я не подошла к телефону, хотя он звонил не переставая. Трубку взял профессор, и только после того, как он, с удивлением глянув на меня, сказал: «Алло», я пришла в себя.

–　Кано, это тебя,　– профессор протянул мне трубку. Я с извинениями взяла ее.

–　Алло.

В трубке раздавались короткие гудки. Я в недоумении повернулась к профессору:

–　Сказали, кто звонил?

–　Нет, только спросили, на месте ли госпожа Кано. Женщина,　– ответил профессор.　– Знаешь, Кано, ты, кажется, устала. Сходи-ка пообедай.

–　Но еще нет одиннадцати часов,　– удивилась я, но тут все, кто был кафедре, только что старательно делавшие вид, будто бы ничего не замечают, в один голос заговорили из-за своих столов: «Ну и что, если разрешают, значит, иди».

Я вышла из комнаты, как будто меня вытолкнули.

«Что со мной сегодня?» – думала я, пересекая пустую спортивную площадку и выходя за ворота. Я ничего не понимала. Мое тело никак не хотело освоиться с реальностью, и мир казался новым и неузнаваемым. «Похоже на сон о том, как ты рождаешься»,　– размышляла я.

На склоне позади университета есть книжный магазин. У меня целых два часа свободного времени, и я стала подниматься по склону, чтобы что-нибудь там купить.

И вдруг встретила Отохико – второй раз в своей жизни.

Я пересекала шумную улицу с магазинами и, все еще оглядываясь по сторонам, засмотрелась на свисающие с телефонных столбов серебристые и розовые рекламные транспаранты. Даже сейчас я вижу перед собой их яркие цвета.

И вдруг, глянув вперед, увидела спускающегося по склону мужчину, с которым когда-то встречалась.

–　Это вы!　– непроизвольно воспроизвела я свои мысли.　– Сын Сарао Такасэ.

–　Да…　– проговорил он с недоумением.

Естественно, он недоумевал. Смутившись, я представилась.

–　Я видела вас, довольно давно, на вечеринке одного издательства. Меня зовут Кадзами Кано.

Он пристально посмотрел на меня:

–　Вы были вместе с переводчиком Сёдзи Тода, верно?

–　У вас прекрасная память,　– сказала я.

–　Потому что на той вечеринке одни только мы были молодые,　– усмехнулся он.

–　Вы здесь живете?　– спросила я.

–　Вообще-то, мой дом в Иокогаме, но сейчас я в гостях у сестры. Сестра живет на вершине этого холма. Она собирается поступать в аспирантуру на психологический факультет университета Т.

–　Университета Т.?

–　Ну да.

–　Какое совпадение, я работаю там на кафедре английского языка.

–　Вот как! Я был с ней на той вечеринке. Ее зовут Саги.

–　Возможно, я встречала ее в университете, но не узнала.

–　Ты сейчас свободна? Не выпить ли нам кофе?　– спросил он.

Времени у меня было полным-полно.

–　Пойдем,　– сказала я.

Время обеда еще не наступило, и в безлюдном кафе мы, усевшись друг против друга, пили кофе. Я и не думала, что можно так встретиться,　– для меня он был человеком из прошлого, человеком из книги. Странное ощущение. Внимательно осмотрев его, я заметила, что он сильно изменился. Его мрачный взгляд совершенно не соответствовал его гладким щекам и белой футболке. Когда мы встретились впервые, он был совсем другим.

–　Отохико, ты очень изменился.

–　Правда?

–　Выглядишь гораздо старше своих лет. Ведь у нас разница всего в два года, правда? Я о тебе все знаю.

–　Значит, тебе двадцать два?

–　Да.

–　А на вечеринке была еще школьницей?

–　Да.

–　Пять лет прошло… Мне кажется, что я ни чуть не изменился. Должно быть, потому, что жил за границей.

–　Где?

–　В Бостоне. Вернулся в апреле.

В нем была замкнутость человека, отчаянно оберегающего свою гордость от судьбы, которая так и сяк давит его и перекручивает. В прошлую встречу такого не было.

–　До Бостона ты жил в Японии?

–　У дедушки с бабушкой в Иокогаме.

–　Ты попал к ним после смерти отца?

–　Да. Отец бросил нас, когда я был еще маленьким, но развод не оформил. Дедушка с бабушкой чувствовали себя одиноко и пригласили нас к себе.

–　Сколько тебе тогда было?

–　Четырнадцать. Смерть отца была для матери настоящим потрясением, и мы с сестрой, словно взрослые, уговорили маму попутешествовать, развеяться. Мы ездили с места на место, но, когда пришло время возвращаться домой, не знали, на что решиться. Вот тут-то дедушка и бабушка и пригласили нас к себе в Иокогаму. Мама колебалась, но мы убедили ее согласиться. Понимали, что так ей будет лучше. Бабушка и дедушка были бы не против ее второго брака, что вряд ли получилось бы, живи мы втроем. Конечно, нам не хотелось покидать Америку, к которой мы привыкли, но мы мужественно делали вид, что хотим ехать.

–　У меня тоже так было. Папа и мама разошлись, и мы остались втроем – мама, я и сестра.

–　Непросто жить без отца!

–　Да, его отсутствие постоянно ощущалось. Отца не было, а все вращалось вокруг него.

–　Вплоть до нервных сдвигов.

–　Верно,　– согласилась я.　– Некоторое время я не могла говорить.

–　Из-за этого?　– заинтересованно спросил он.

–　Скорее всего. Внезапно потеряла голос, а потом так же внезапно заговорила.

–　Должно быть, в твоем детском организме шла ужасная борьба,　– сказал он.

Месяца через три после ухода отца я потеряла голос.

В тот день шел сильный снег, после занятий я долго играла на улице, а вечером у меня началась лихорадка. Несколько дней провела в постели. Тело болело, горло распухло.

Однажды, когда я лежала в горячечном бреду, до меня донеслись обрывки разговора матери и сестры.

–　Почему ты так думаешь?　– спросила мама.

–　Не знаю, мне так кажется,　– ответила сестра.

–　Ты считаешь, что Кадзами будет молчать всегда?　– истерический голос мамы становился все громче.

–　Я так считаю.

У сестры с детства была прекрасная интуиция, и она нередко угадывала самые разные мелочи – кто сейчас звонит, какая будет погода. При этом она была совершенно спокойной, совсем как взрослая.

–　Ни в коем случае не говори об этом Кадзами,　– испуганно сказала мама.

–　Конечно,　– сказала сестра.

«Как это – молчать всегда?» – с удивительным безразличием подумала я и попробовала для проверки выдавить из своего пересохшего горла какой-нибудь звук, но даже не захрипела. Я повернула голову так, чтобы пузырь со льдом не загораживал мне вид, и посмотрела в окно. Плыл закат, розовые облака ярусами тянулись на запад.

И вдруг в приступе горячки я на какое-то время перестала понимать происходящее.

То, что отец покинул нас и живет с другой семьей. То, что по вечерам мы с мамой занимаемся английским языком. То, что шел сильный снег и школьный двор стал совершенно белым. То, что по дороге домой я почувствовала температуру и свет уличных фонарей расплывался у меня перед глазами.

«А-а… они говорят о том, что еще случится»,　– подумала я.

Простуда у меня прошла, но я продолжала молчать. Мама и сестра очень волновались, врач предположил, что это на нервной почве, мама по дороге домой плакала.

Сначала я тоже переживала из-за того, что буду молчать, но потом постепенно успокоилась. В школу я не ходила, днем сидела дома, утром и вечером выходила погулять.

Тот, кто теряет голос, со временем утрачивает язык.

Первые дни я думала совершенно так же, как если бы говорила. Например, если сестра наступала мне на ногу, я думала слово «ой». Если по телевизору показывали знакомое место, я думала так, словно говорила: «Я ведь здесь была…»

Но вскоре из-за того, что я не озвучивала мысли, что-то случилось с моей головой: я стала видеть стоящие за словами цвета.

Когда сестра ласково обращалась ко мне, я улавливала нежно-розовый оттенок. Взгляды и слова матери, объясняющей английский язык, были золотистого цвета. Когда я гладила у дороги кошку, мои ладони воспринимали рыжий цвет.

Эти ощущения убедили меня в том, что слова очень ограничивают восприятие.

Я была еще ребенком и потому лишь интуитивно догадывалась о том, что сказанное или записанное слово означает утрату контроля над ним. Именно тогда я впервые заинтересовалась языком и поняла, что он заключает в себе и мгновение, и вечность.

Вылечилась я совершенно неожиданно.

В тот день шел дождь, сестра вернулась из школы, мы сели вдвоем у котацу и стали ждать, когда вернется мама. Я прилегла, но спать не хотелось, и я задумчиво наблюдала за сестрой, читающей журнал. Сестра то и дело перелистывала страницы, казалось, что падали капли воды. Сквозь шум дождя из соседнего дома доносился звук телевизора. Окно запотело, в комнате становилось тепло, почти жарко. Я размышляла.

«Скоро придет мама, как всегда обхватив двумя руками пакет из супермаркета, немного уставшая. На ужин будет оставшийся с утра мисосиру, рыба или курица, салат, фрукты. Мама будет готовить, окутанная запахом вареного риса, подаст еду на стол. Закончив есть, мы сядем за английский, потом посмотрим телевизор, примем ванну и ляжем спать. Засыпая, я буду слышать, как мама, шлепая тапочками, ходит по соседней комнате.

Вот оно – настоящее счастье. Нас всего трое, зато нам спокойно, как если бы в доме жила большая семья людей».

И тут сестра спросила:

–　Кадзами, ты спишь?

–　Нет,　– ответила я.

Ничего особенного в этом не было. Голос звучал странно, как будто доносился издалека. Мой родной голос.

–　Кадзами, ты говоришь?　– воскликнула сестра.

–　Вроде бы,　– сказала я робко.

–　И все время могла говорить?

–　Нет, не получалось.

–　А что ты чувствовала? Тебе было тяжело?

–　Нет. Мне показалось, что я стала больше понимать.

Чтобы убедиться в том, что голос ко мне вернулся, мы говорили и говорили, не переставая.

–　Когда я снова заговорила, для всей моей семьи наконец-то настал ясный день,　– сказала я.

–　У нас в семье было похоже,　– сказал Отохико.　– Я бросил школу, но целый год скрывал это, делал вид, будто бы хожу, а сам подрабатывал. Когда все со скандалом раскрылось, я впервые понял, какие у меня отличные дедушка с бабушкой.

–　Такое странное чувство. Как будто я нахожусь рядом с героем рассказа,　– сказала я.

–　Ты обо мне?

–　Как будто встретилась в реальной жизни с тем, о ком только что читала.

Отохико после некоторого колебания сказал:

–　Сёдзи покончил с собой.

–　Да, когда переводил «N-P».

–　Вы встречались?

–　Да.

–　Вот оно что.

–　Разве не вы передали ему девяносто восьмой рассказ?

–　Он так сказал?　– удивленно спросил Отохико.

–　Да. Сказал, что получил рукопись от семьи Такасэ. Ему ужасно хотелось перевести этот рассказ и издать его в Японии.

–　Вот как. Очень жаль,　– сказал Отохико. Он явно что-то скрывал, но, узнай я это, Сёдзи все равно к жизни не вернешь, и я не стала допытываться.

–　Теперь вряд ли кто возьмется его издавать,　– заметила я.　– Эта книга проклята!

–　Пожалуй. Те трое, что переводили ее на японский, мертвы. Тебе это известно?

–　Да. Сначала один профессор и его студентка, делавшая черновой перевод, потом Сёдзи. Все покончили жизнь самоубийством.

–　Возможно, дело в особом сочетании его английского языка с японским. Моя сестра до сих пор исследует этот вопрос! По-моему, лучше оставить эту книгу в покое. И тех, кто был с ней связан. Эти смерти вовсе не случайность! Уверен, что люди, очарованные книгой и собирающиеся ее перевести, испытывают желание умереть. Книга взывает к ним.

–　Как страшно ты говоришь,　– сказала я.

–　Тебе нравится эта книга?　– спросил он.

–　Очаровательная.

Я прочла ее несколько раз. Читаешь, а в глубине тебя пенится густая, горячая жидкость, в тело входит новая вселенная, внутри пробуждается новая жизнь. Вскоре после смерти Сёдзи я пыталась перевести несколько рассказов из «N-P». Наверное, не самое подходящее для этого было время, в голову лезли страшные мысли. Превращаешь английский текст в японский, и твои легкие заполняет черный воздух. Это состояние не выходит из головы. Как будто тебя смывает волной и уносит в открытое море, неизвестно куда. Как будто ощущаешь прилипшую к твоему телу мокрую одежду. К счастью, я была легкомысленной школьницей и дальше этого не пошла. Если душа здорова, легко вовремя остановиться, так мне кажется.

Если описать мои чувства в то время, они были как бескрайняя равнина серебряного мисканта, колышущегося на ветру, как мертвая тишина голубого кораллового моря, в котором снуют разноцветные рыбки.

Если в голове возникает такой мир, долго жить бессмысленно. Я взглянула на Отохико и представила себе, какую невероятную тоску испытывал его отец.

–　Японский язык – невероятный язык! Честное слово. У меня такое чувство, будто я уже давно сюда вернулся, хотя это не так. Слова проникают до самого сердца и воздействуют на мысль. Только вернувшись сюда, я понял, что мой отец – истинный японец и что, хотя он писал свои произведения на английском, думал-то он по-японски. Вот почему, когда их переводишь на японский, непременно происходит что-нибудь нехорошее. Отец вложил в них всю свою ностальгию по Японии. Лучше бы он написал их по-японски,　– сказал Отохико.

Было не очень понятно, прав ли он, но я думала почти так же. Я спросила:

–　Ты хочешь стать писателем?

–　Сейчас нет, а раньше хотел,　– ответил он.

–　Что ты скажешь о девяносто восьмом рассказе?

–　То есть?　– удивленно спросил он.

–　Это рассказ об инцесте. Твой отец действительно питал чувства к твоей сестре?　– спросила я.

Отохико чистосердечно ответил:

–　Уверен в этом! Мы с ним почти не встречались, но он, ясное дело, был сумасшедшим!

Вот о чем девяносто восьмой рассказ. Главный герой разводится с женой, живет один, бурно проводит время. В клубе на окраине города он знакомится с совсем юной девушкой и влюбляется в нее. Несколько раз переспав с ней, он узнает, что это – его собственная дочь. Но он уже раб безумного обаяния своей дочери.

–　Это не просто «Лолита», и к тому же какой конец! Фантастический! Не знаю, наркотики тому причиной или алкоголь. Как изумительно он описал ее нечеловеческую красоту.

–　Мне очень понравилось,　– сказала я.

Отохико немного смутился, потом кивнул. Конечно же, он гордится своим отцом.

–　Я хотела бы, чтобы японцы его прочли.

–　Когда-нибудь Саги, моя старшая сестра, обязательно его переведет. Она очень хочет,　– сказал он.　– Кадзами, у тебя есть рукопись девяносто восьмого рассказа?

–　Да, она мне досталась как память о Сёдзи.

–　Кое-кто хочет получить эту рукопись, так что будь поосторожней!

–　Кто?　– спросила я с удивлением.　– Твоя сестра?

–　Нет, не она. Если бы она хотела, она просто пришла бы к тебе и попросила сделать копию. Есть одна женщина, которая с ума сходит по этой книге. У нее уже есть копия девяносто восьмого рассказа, но она хочет получить все его существующие копии.

–　Твоя подруга?

–　До недавнего времени мы вместе путешествовали. Вместе вернулись из Америки в Японию, и, похоже, она о тебе знает.

–　Ты встречаешься с маньячкой?　– засмеялась я.

Он тоже улыбнулся:

–　Да, у меня слабость к тем, кто подвержен страстям.

–　Ручаюсь, она любит в тебе сына Такасэ.

–　Это как раз и интересно!

–　Странный ты человек, Отохико.

–　Ты тоже. Мы чем-то похожи на старых приятелей. Удивительное дело!

–　Мы и есть старые приятели!

–　Наверное, мы много думали об этой книге, поэтому у нас много общего. С тобой так легко разговаривать.

–　Я и сейчас иногда о ней думаю.

–　Я тоже. Почти каждый день. Тело пропитано этой книгой как проклятье.

Отохико говорил тихо, но его слова запали мне в душу.

Договорившись встретиться еще раз, мы обменялись адресами и разошлись.

*

Я и сейчас иногда о нем думаю. О Сёдзи.

Я полюбила его еще школьницей, потеряла от любви голову, полностью растворилась в нем, почти ежедневно бывала у него дома, помогала ему с переводами. Ему было хорошо со мной. Это правда.

Но остановить его усталость, которая в силу разных обстоятельств одолела им еще до встречи со мной, было мне не под силу. Темная сторона занимала значительную часть его души, но она казалась мне привлекательной, и я старалась во всем этом не разбираться. Встретившись с ним, я бабочкой влетела в комнату его души, в которой вот-вот погаснет свет. Я стала его утешением, я принесла во тьму вспышки света, что привело его к еще большему хаосу.

Наверное, поэтому, когда я вижу его во сне, мне кажется, что я нынешняя могла бы с ним встречаться. Что я нынешняя могла бы подарить ему не короткие вспышки света, а спокойствие и радость. Возможно, этого бы не получилось, я мучаюсь в сомнениях. Если бы я снова могла с ним встретиться! Моя единственная надежда. Возможно, я преувеличиваю свои способности.

Но в тот момент, когда я слышу слова: «Душа самоубийцы не может попасть в рай и навсегда остается несчастной», я словно теряю рассудок. И не успеваю я возразить этому абсурдному утверждению, передо мной возникает его слабая улыбка. Так улыбался только он.

Утром того дня, когда умер Сёдзи, я была в его комнате.

Все напоминало сон, пронизанный летними лучами солнца, ослепительно сверкающими за занавесками. Совсем как сейчас – ясное летнее утро.

Обычно Сёдзи вставал раньше меня. Когда я просыпалась около восьми часов, чтобы идти в школу, Сёдзи уже сидел за компьютером. Мне нравились удары его пальцев по клавишам и сосредоточенное лицо – они пробуждали детские воспоминания о матери. Сёдзи был на семнадцать лет старше меня, и его спокойствие усмиряло мою бьющую через край энергию. С ним всегда было спокойно. Мы могли смеяться и веселиться, но все равно на душе моей было спокойно. Даже если я прогуливала школу, Сёдзи не выпроваживал меня из дома – такой уж он был человек.

Но в то утро все было по-другому.

После звонка будильника я повернула голову – Сёдзи спал, его лицо было бледное и безжизненное, под глазами круги, дыхание еле слышно.

У меня, восемнадцатилетней, сердце при его виде защемило. Тихонько перекинув на него одеяло, я встала с кровати. Надела школьную форму, выпила чашку молока.

Было тихое утро, но в комнате угадывалась какая-то непривычная атмосфера.

Я поискала свои наручные часы и, не отыскав их, взяла со стола часы Сёдзи. Я надела их – они оказались тяжелые, стекло черного циферблата холодно светилось. Отчего-то мне стало нехорошо. Я вспомнила вдруг свой дом и ощутила одиночество.

В то утро в доме и на улице стояла такая тишина, что я слышала сонное дыхание Сёдзи, лежавшего на кровати у окна. Было душно. На столе, возле компьютера, лежала распечатка перевода девяносто восьмого рассказа. Я взяла его и заметила, что переведена только половина. Это меня удивило – совсем недавно Сёдзи говорил, что почти закончил работу. Накануне он с мрачным лицом заявил, что перевод ему не дается. «Переделывает заново»,　– подумала я. Я уже знала о двух переводчиках-самоубийцах.

Меня пронзила дрожь.

Я написала на листке бумаги:

«Давай быстрее заканчивай, и поедем гулять на море, как недавно. Приедем пораньше, будем валяться на песке и обо всем болтать. Будет замечательно. Я взяла твои часы. Верну».

Такая вот записка. Я думала – хорошо бы он прочел ее и сразу ощутил шум волн и запах моря. Может, захочет съездить на море и побыстрее закончит работу. Я чувствовала не столько ревность, сколько страх. Как будто писала записку, сопротивляясь скрытой темноте – моему врагу, окружая его чем-то невидимым и темным.

Я хотела, чтобы он вспомнил все то, что мы чувствовали и видели в разгар нашей любви: жар наших ночных объятий, красоту зданий, выкрашенных зарей в оранжевый цвет, на который мы сонно глядели из такси, когда он отвозил меня домой, слезы, горячие ладони, сильный запах этих дней. Я вспомнила все с отчаянием, словно женщина, которую собирается бросить любовник.

Мне было не по себе, и в полдень я позвонила ему из телефонной будки в школьном дворе.

–　Алло,　– бодрым голосом отозвался Сёдзи. Я успокоилась.

–　Я из школы.

В школе был обеденный перерыв, во дворе носились и кричали школьники. Кроме того, шла уборка бассейна, и дежурные создавали суматоху, сопровождаемую плеском воды. Я сказала:

–　Шумно, наверное?

–　Великолепно,　– сказал Сёдзи.　– Ты съела бэнто?

–　Я ведь не ночевала дома, поэтому перекусила в школьной столовой,　– сказала я.

–　Ты и впрямь школьница,　– сказал он с ноткой зависти.　– Спасибо за записку.

–　Я приду дня через два.

–　Хорошо.

Шум и смех заполняли весь школьный двор. Казалось, ученики резвятся из последних сил, стараясь втиснуть в эту получасовую перемену свободу целого дня.

Звенели голоса, взрывалась энергия. Я подняла голову и увидела голубое летнее небо. Ослепительное послеполуденное время, когда свет и тени пересекают там и сям улицу.

–　Ну, пока.

–　Пока.　– Я повесила трубку, и это был наш последний раз.

Как далеко мы были тогда, каждый у своей телефонной трубки,　– гораздо дальше, чем рай или ад, и гораздо сложнее. Я не сказала, как сильно его люблю. Даже не попыталась, да и есть ли средства для того, чтобы передать и принять это сообщение.

Я слышала, что такое бывает у влюбленных, но сама еще не знала, что пустота существует на самом деле. Я хотела себя убедить, что такие истории случаются в других мирах, а здесь ничего не может случиться. Я думала, что живу в раю.

*

Через несколько дней после кофе с Отохико, вечером, когда я собиралась с работы домой, у входа кто-то громко произнес мое имя.

–　Госпожа Кано?

–　Да, это я.

Я подошла, у входа стояла молодая женщина и улыбалась. Я узнала ее.

–　Саги Такасэ,　– представилась она.　– Я узнала от своего младшего брата, что ты здесь работаешь, и очень удивилась.

По сравнению с братом в старшей сестре чувствовалось гораздо больше энергии, чем было на вечеринке. Красивое тело, улыбающееся лицо. Впечатление, как и раньше, приятное, но с тех пор, как я ее видела, она стала еще более женственной.

–　Хотела сказать – давно не виделись, но мы ведь и тогда толком не поговорили,　– сказала я.

–　Согласна, но все-таки я тебя помню. Рада снова тебя видеть. Ты уже закончила работу? Не пойти ли нам перекусить? Если, конечно, у тебя нет других планов,　– сказала она.

–　Пойдем,　– кивнула я.　– С удовольствием с тобой пообщаюсь.

Вместо ответа Саги улыбнулась. Ее улыбка проникала в самое сердце, и оно становилось чистым.

Мы вышли из здания и направились к ближайшему французскому ресторанчику. Был тот час, когда прозрачное голубое небо начинало медленно вбирать в себя дневную жару.

–　Небо вечером совсем уже летнее,　– сказала Саги.

–　Да. А на психологическом факультете есть кондиционеры? У нас нет, так что летом – ад!

Саги улыбнулась:

–　У нас тоже нет! Поэтому я под каким-нибудь предлогом стараюсь работать в библиотеке.

Имя Саги – цветение – ей очень подходит, она как цветок. От нее истекает мягкий свет, а глаза ее широко раскрыты в радостном предвкушении жизни.

Ресторанчик был переполнен студентами. Лучи заходящего солнца из большого окна окрашивали шумное помещение в оранжевый цвет. Я заказала суп и французскую булку, Саги – бутерброд, крабовый салат на двоих и графинчик белого вина.

Совместная трапеза способствует общению, но мы с Саги, похоже, подружились сразу. Совершенно расслабившись, мы разговорились.

–　Ты живешь одна?　– спросила я.

–　Нет, Отохико, как вернулся из Бостона, живет у меня,　– из Иокогамы сюда непросто добираться. А на выходные я езжу в Иокогаму помогать дедушке и бабушке. Хожу с мамой по магазинам, обедаю вместе с ней. Ужасно быть единственной дочерью!

–　Твоей маме не одиноко? Жили бы здесь вдвоем.

–　Ну, как тебе сказать, обычно вдова не живет с родителями мужа, да еще в другой стране! Но мама у меня домоседка, почти не выходит на улицу, а дедушка с бабушкой такие прекрасные люди, что я поначалу даже сомневалась – когда же они наконец проявят себя с плохой стороны? Они отлично ладят! Необычная история, правда?

–　Пожалуй.

–　Когда мы жили с отцом, были тяжелые времена, и мама теперь ничего не боится. А ты? Одна живешь?

–　Да, старшая сестра три года назад вышла замуж за англичанина и уехала с ним в Англию. Отец ушел от матери, но она два года назад снова вышла замуж и живет в Сэтагая. Поэтому я живу одна.

–　Здесь?

–　Нет, в районе F.

–　Недалеко от меня. Странно, что мы с тобой до сих пор не познакомились…

–　Ив самом деле,　– согласилась я.

–　Хорошо, что ты узнала Отохико на улице.

–　Если бы он был в толпе, я, наверное, его бы не узнала. Мы столкнулись лицом к лицу на безлюдном склоне. Эта судьба.

–　Мы почему-то часто о тебе вспоминали, хотя видели всего один раз.

–　Не потому ли, что я пристально вас разглядывала?　– улыбнулась я.

–　Когда я узнала о смерти Тода, то сразу же подумала о тебе,　– сказала Саги.

Я кивнула:

–　А я даже на его похороны не ходила. Просто не могла! Понимаешь?

–　Понимаю. У тебя было потрясение.

–　Я слышала, ты занимаешься этими самоубийствами,　– спросила я.

–　Как сказать? Сначала я сама хотела перевести книгу, но потом испугалась. Возможно, у меня от отца тоже склонность к самоубийству. Говорят, такое передается по наследству. К тому же все, кто переводил эту книгу, выбрали смерть. Сначала я решила, что только я, его дочь, сумею это сделать. Выясню, почему они это сделали, и сама возьмусь за перевод. Заинтересовалась в связи с этим психологией, стала ее изучать. Много чего хочу сделать,　– сказала Саги.

–　Я тоже хочу, чтобы эту книгу издали в Японии. Если нужен черновой перевод, сделаю! Когда был жив Сёдзи, я ему помогала и, как видишь, жива,　– засмеялась я.

–　Если бы нас кто-то услышал, решил бы, что мы говорим о яде или взрывчатке.

–　Для нас эта книга именно такая,　– сказала я, и Саги утвердительно кивнула.

Я вышла из ресторанчика в приподнятом настроении. Кажется, лето будет интересным. На мостовой, сохранившей тепло, я сказала:

–　Давай еще как-нибудь пообедаем вместе!

–　Давай, я еще о многом хочу с тобой поговорить. Кажется, лето будет интересным.　– Саги, улыбнувшись, посмотрела на меня. Как телепатка, подумала я. Мы, словно закадычные подруги, помахали друг другу руками и разошлись.

Уже расставшись, я сообразила, что Саги почти не говорила о своем брате. «В таком возрасте не до него»,　– подумала я, и все-таки мне было жаль тех двоих, что на той вечеринке с улыбкой смотрели друг на друга.

*

Новые знакомства – это здорово. Лето только началось, а уже появилась Саги, такой близкий мне по духу человек, словно я знала ее уже давным-давно, да и живет она недалеко от меня. Особых планов на отпуск у меня не было, не было сейчас и близкого друга, так что все получилось просто замечательно.

Но к моему приятному волнению примешивалось что-то еще.

Звонок старшей сестры.

Саги, которая выглядит так, словно у нее есть какая-то тайна.

Отохико, который умолчал о происхождении девяносто восьмого рассказа и жил за границей с девушкой, одержимой писателем Такасэ.

Телефонный звонок на кафедре.

Я не сомневалась: что-то должно еще произойти. Если судить поверхностно, я встретила двух приятных людей, с которыми меня уже когда-то познакомили, и мы с ними проведем приятное лето. Но все было не так просто.

Словно детектив.

Что за всем этим скрывалось?

Я этого не знала, но почему-то передо мной всплывал девяносто восьмой рассказ. Интуитивно я чувствовала, что они как-то с этим рассказом связаны.

Связь отца с собственной дочерью. Шепот дочери как шум далекого моря, ее узкие ступни, блестящие на лунном свету, словно хвост русалки.

Это Саги?

Я этого не знала, и мне ничего не оставалось, как ждать. Столкнувшись с неизвестностью, зная только, что что-то обязательно должно произойти, я молилась о том, чтобы справиться с этой неизвестностью.

Впервые после смерти Сёдзи я думала о жизни таким образом.

*

Работая в одном университете, я и Саги стали часто бывать вместе. Приближались летние каникулы, у студентов начиналась пора экзаменов, и людей в университете стало заметно больше.

В тот день мы сидели вдвоем в университетской столовой.

–　Тебе не приходило в голову, что именно в это время вспоминаешь, что здесь университет?　– спросила Саги, попивая кофе.

–　Да, экзамены хороши тогда, когда их сдаешь не ты, а кто-то другой.

Я пила апельсиновый сок.

–　Ты любишь лето?

–　Обожаю. Только и думаю о лете.

–　Значит, любишь.

–　А ты?

–　Я люблю весну, но тебя понимаю. О твоей любви можно судить по выражению твоего лица.

–　Лето – моя страсть. Жду не дождусь, когда оно придет.

Я улыбнулась и вдруг спросила:

–　А чем занимается сейчас Отохико?

–　Почему ты спрашиваешь?　– сказала Саги.

–　Что-то я с тех пор его не видела. Саги покачала головой.

–　Не вылезает от женщины!

–　От той, с которой путешествовал?　– спросила я.

–　Да. Я уже не знаю, что будет. Хуже, чем до поездки в Бостон,　– сказала Саги.

–　Она что, тяжелый человек?

–　Жуткий. И его портит.

–　Он потерял голову.

Я с грустью подумала: женщины – они такие. Разговаривать с Отохико было интересно.

–　Но его любовные дела меня не касаются… В следующий раз расскажу подробней.

–　Расскажи, если захочешь.

Мы вышли на улицу, и с каждым шагом меня охватывало все большее волнение. Слепящее солнце, сверкающий черный асфальт, густая зелень деревьев…

Я глубоко вздохнула.

–　Не волнуйся,　– Саги обратила ко мне улыбающееся лицо, похожее на большой подсолнух. На солнце оно было ослепительно красивым, и я прищурилась.

Наступает лето.

*

Я только и думала, что скоро в университете начнутся каникулы и у меня появится свободное время, но получалось так, что каждый день кто-нибудь просил меня поработать над черновым переводом. На этом можно немного заработать, но приходилось сдавать работу в срок.

Поэтому я почти ежедневно появлялась на кафедре и допоздна рылась в словарях.

Это случилось глубокой ночью. На улице, издавая ужасный шум, шел сильный дождь, дул ветер, и шагов на лестнице не было слышно.

Когда раздался стук в дверь, я обомлела от страха. Было три часа ночи. Я осторожно заглянула в дверной глазок, это был Отохико. Я открыла дверь.

–　Ты почему так поздно? Признавался в любви?　– сказала я.

–　Именно,　– сказал он. Он был сильно пьян и шатался. Капли воды с зонта, насквозь промокшие ботинки.

–　Что-то случилось с твоей девушкой?　– спросила я.

–　Ничего особенного,　– сказал он.

–　Ты пьян?

–　Да, поспорил и вусмерть напился. Не знаю, прав я или нет, вот и решил поговорить с предметом спора.

–　Предмет спора – это я?

–　Да,　– кивнул он.

–　А с кем спорил, с Саги?

–　Нет.

–　Но при чем здесь я? Мы ведь с тобой всего один раз и разговаривали.

–　Трудно объяснить.

–　А позвонить нельзя было? Или завтра прийти?

–　Извини,　– Отохико опустил голову. Мне тоже иногда случалось сильно напиваться, и поэтому я понимала, что дурных намерений у него нет. Просто ему необходимо было знать ответ. А в чем заключался вопрос?

–　Хорошо, заходи,　– сказала я.

–　Нет, я лучше здесь,　– сказал он.

–　Здесь неудобно, давай заходи.

После моих слов Отохико медленно снял обувь.

–　Извини, можно мне в туалет? Меня, кажется, тошнит.　– Его лицо побледнело.

–　Не надо ничего объяснять, иди скорее!　– Я засуетилась и быстро отвела его в туалет. Его тут же вытошнило, потом послышался шум воды. Я подождала у двери, вскоре он вышел.

–　Дай, пожалуйста, воды.

Его лицо еще сильнее побледнело, глаза налились кровью.

–　Тебе совсем плохо!　– Я налила в стакан воды и передала ему, он выпил ее большими глотками.

–　Помнишь эту историю?　– спросил он вдруг.

–　Какую?

–　О человеке, которого напоили? В пустыне. Как ему отблагодарить? Золотыми монетами?

Он бормотал что-то невразумительное.

–　Я, кажется, поняла, что ты хочешь сказать. Еще выпьешь?

–　Thank you.

–　Садись на тахту, можешь прилечь,　– я дала ему еще стакан воды. Он молча его осушил. Стало тихо, с улицы доносился шум дождя. Дождь шел все сильнее и сильнее.

–　Извини,　– сказал Отохико.

–　Если ты пришел в себя, говори. О чем ты хотел меня спросить?　– сказала я, усевшись на пол.

–　Сейчас скажу. Подожди немного…

–　Какая-то проблема?

–　Да, и немалая.　– Он закрыл глаза. Снова шум дождя, окно дребезжало и тряслось от ветра. Шум стоял такой, словно ливень будет продолжаться долго-долго – целую вечность.

–　Не спи. Мне страшно.

Я растолкала Отохико.

–　А я и не сплю. Все будет хорошо. Мы сделаем копию – для сохранности,　– сказал он.

–　О чем ты говоришь?

–　О девяносто восьмом рассказе. О прощальном подарке Сарао Такасэ.

–　Зачем? Мне страшно. Подожди! Не спи. Я налила еще стакан воды.

–　Выпей и говори.

Отохико кивнул, но сделал только один глоток.

–　Ты уже не хочешь вспоминать об этом парне?

–　О каком парне? О Сёдзи?

–　Ну да. Тяжело, наверное, вспоминать, и к произведениям отца интереса больше нет? Дело прошлое, да?… Мы и сейчас его помним, а ты, выходит, нет? Так или нет?

–　Ты сказал «мы»?

–　Я, Саги и…

–　И твоя подруга?　– подсказала я.

–　Да. Для нас с тех пор время замерло. Пока ты занималась своими делами, мы запутывались в этом все сильнее.

–　Может, ты и прав, но Саги, насколько мне известно, считает, что этим стоит заниматься. О твоей подруге я не знаю, но сама я об «N-P» не забываю. Я долго была связана с этой книгой и рада, что можно поговорить о ней, в том числе и с тобой. Это действительно так.

–　Ты тоже, выходит, впуталась? И тебе не надоело, что мы всегда бродим рядом?

–　Если не будете меня использовать,　– сказала я.

–　Нет, нет, клянусь тебе,　– сказал Отохико.

–　Тогда ладно.

–　Для нас выхода нет, все безнадежно. Мы ждем толчка от тебя. Кажется, у тебя есть ключ к переменам.

–　Вот как,　– я плохо его понимала.　– Рукописи что-то угрожает, и поэтому надо сделать копию?

–　Нет, думаю, что нет. Просто подарок на память – на всякий случай.

–　Понятно,　– сказала я.　– Слушай, ну почему все так получается? Сёдзи давно уже умер, твой отец – еще раньше. Что заставляет тебя до сих пор видеть в этом трагедию?　– Я хотела еще добавить о ненужной мелодраме, но не стала.

–　Со мной все в порядке. Это она, у нее магические способности,　– сказал он.

Кажется, я поняла, о ком он говорит.

–　Опять она, твоя подруга.

–　Наверное, скоро ты с ней встретишься,　– сказал Отохико.　– Когда это случится, ты еще больше втянешься. Такой уж ты человек.

–　А когда все это кончится?　– спросила я.

–　Когда мы повзрослеем, все кончится само собой.

Я засмеялась.

–　Все в порядке! Не надо так серьезно переживать.

–　Вернувшись из Бостона, я до сих пор чувствую усталость.

–　Похоже на то.

Шум дождя меня беспокоил. Меня не покидало чувство, что меня вовлекают в какую-то странную психологическую игру. Вдали послышался звук грома. По стеклу бежали дождевые капли, от расплывшихся за окном фонарей исходило белое сияние. Этой ночью даже улыбка Саги была слишком далеко и не вызывала доверия.

–　Любопытства у тебя куда больше, чем я предполагал.

–　А ларчик просто открывался.

–　Да, лучше не вмешиваться. Пусть все идет само собой.

–　Если так думать, непременно станет легче.

Я плохо его понимала.

Молчание. Шум дождя. Ревущий ветер.

Я молча смотрела в окно и внимательно прислушивалась.

–　Как хорошо в Японии!　– сказал Отохико.

–　Чего это вдруг?

Я думала, что он спит, и обернулась. Он смотрел на меня ясными и совершенно не сонными глазами.

–　Сакура цветет.

«Надо же так напиться, чтобы говорить о сакуре летом»,　– подумала я и спросила:

–　Почему ты о ней вспомнил?

Отохико смотрел в окно.

–　Когда я впервые приехал в Японию, была дождливая весна, и мне это совсем не понравилось. Но однажды я увидел из такси цветущую сакуру и был потрясен. Дождь такой сильный, что из окна такси почти ничего не видно. Кроме того, деревья стояли за изгородью, так что я смотрел на цветы сквозь двойной фильтр. Но и эти тусклые облака розовых цветов помогли мне понять Японию.

–　Хорошая история.

–　Я до сих пор чувствую себя иностранцем. Но когда я жил в Бостоне, я видел сны о своем возвращении.

–　Вот как.

Неприкаянная беззащитная душа. Мокрые каштанового цвета волосы. Похож на пса… а может, он принц? Он заставил меня вспомнить об общей тетради Сёдзи.

Отохико заснул и громко захрапел. Из-за храпа да еще звука дождя стало невероятно шумно. Потом весь этот шум почему-то меня успокоил, показался подвижным молчанием. Я накрыла Отохико одеялом.

Ночь уже почти прошла, когда мне нестерпимо захотелось спать. Я забралась в постель и заснула, но тут же в моей комнате появился Отохико.

–　Извини, что так тебя побеспокоил.

–　Ничего,　– сонно ответила я.　– Ничего страшного.

Я открыла глаза и увидела в тусклом утреннем свете улыбающееся лицо Отохико.

–　Я вел себя как комедиант. Извини, пожалуй ста. Я пошел.

Словно во сне, я наблюдала за тем, как он удаляется от моей постели, низко опустив раскалывающуюся с перепоя голову. Хлопнула дверь, и я подумала – надо бы запереть ее на ключ, но мне так хотелось спать, что я не смогла подняться. «Странный человек»,　– подумала я и закрыла глаза.

*

Дожди прошли, наконец-то наступило настоящее лето: стояли жаркие и ясные дни. Визит Отохико казался мне далеким сном.

Как появился, так и ушел.

Копию с рукописи я еще не сделала и Саги ничего не стала рассказывать. Дни проходили так, словно ничего и не случилось.

В тот день у меня было прекрасное настроение. Был выходной, и я проспала до полудня, потом занялась стиркой. Повесила сушить белье, опять вздремнула на веранде. Затем, надев по настроению футболку шокирующего розового цвета, шорты и кожаные сандалии на босу ногу, отправилась в банк. Только летом и можно выйти в город в таком чудесном виде. Положила в тонкий полиэтиленовый пакет кошелек и пошла пешком.

Солнечные лучи были так ослепительны, что глаз не открыть!

Даже просто идти под голубым летним небом было так радостно, что губы сами собой складывались в улыбку.

Уже было больше трех часов пополудни, и получить наличные можно было только в отделениях с банкоматами. Когда я вошла, в помещении, похожем на белую коробку, никого не оказалось. Я сунула кредитную карту в банкомат и, прислушиваясь к его механическому женскому голосу, стала ждать, когда появятся деньги. Поэтому, возможно, совершенно не обратила внимания ни на то, что дверь открылась, впуская кого-то, ни на гомон летней улицы, который я должна была в эту минуту услышать.

И только почувствовав позади себя человека, подумала, что это странно. Везде свободно, почему он встал за мной?

В следующий момент, словно в сцене вооруженного ограбления из кино, мне в бок уткнулось что-то твердое.

–　Не оборачивайся,　– произнес высокий женский голос.　– Давай деньги.

Мне и в голову не пришло, что это – грабительница, первая мысль – какая-то сумасшедшая. Послышался звонок, сообщающий о том, что деньги выданы, и я нервно их схватила. «Большое спасибо»,　– произнес автомат.

–　Шутка, это мой палец,　– стоявшая позади женщина засмеялась и убрала руку.

–　Это ты, Саги?!　– едва не закричала я. Как ни странно, я и на самом деле так подумала.

Однако ошиблась: позади меня, улыбаясь, стояла совершенно незнакомая женщина.

Мне стало страшно. Никогда не забуду той минуты, когда впервые увидела ее глаза, разглядывающие меня так пристально, словно выжимая из меня кровь. Они были абсолютно ясные и прозрачные, как светящийся в ночном небе далекий Сириус, как мартини, сохраняющий свет в бокале.

Мой страх можно понять: я увидела на взрослом лице глаза новорожденного младенца! Что можно видеть этими глазами? Какого рода мысли возникают у их хозяйки? Такой женщины мне еще не приходилось видеть. Очень странная особа. Совсем не красавица, даже, пожалуй, не симпатичная, но что-то к ней притягивало. Какой-то отблеск звериной интуиции, первородной мудрости.

Я внимательно смотрела на нее. Разглядывала.

Тонкие, черные, длинные волосы.

Худощавая. Точеная шея. Высокая. Большой рот. Белая рубашка. Маленькая крепкая грудь. Шорты, туго обтягивающие бедра. На ногах ярко-желтые пляжные сандалии. Красный педикюр.

Если судить по одежде, она тоже любила лето.

–　Мы выглядим как сестры,　– сказала она.

–　Кто ты?　– спросила я.

–　Суи Минова. Су-и Ми-но-ва,　– назвалась она.　– Ты – Кадзами Кано?

–　Да, но кто ты?

–　Не догадываешься?

Приветливо улыбаясь, она быстро, как инопланетянка из «Случайных встреч с неизвестным», протянула мне узкую кисть.

–　Извини, я ничего не понимаю,　– сказала я.

Тогда она крепко схватила меня за правую руку и потащила за собой:

–　Поговорим в машине!

–　Подожди.

Я попыталась вырваться, но она оказалась сильней и, несмотря на свою приветливую улыбку, отпускать меня не собиралась. Ее рука была очень горячей, как у больной.

–　Извини, я не могу идти с незнакомым человеком,　– сказала я довольно сурово.

Помедлив мгновение, она возразила:

–　Мы давно знакомы.

Кажется, я уже слышала эту фразу.

–　Мы никогда с тобой не встречались,　– сказала я.

–　И от Отохико обо мне не слышала?　– она явно растерялась.

«Понятно, так говорил Отохико»,　– спохватилась я.

–　Ты…　– хотела сказать я, но она меня опередила:

–　Отохико – мой единокровный брат!

–　Что?

Это было так неожиданно, что я осеклась и замолчала. Наконец-то я поняла то, о чем двойняшки говорили так уклончиво.

–　Я этого не знала.

–　Почему они от тебя скрывают?! Возможно, потому, что я встречалась с Сёдзи, отдала ему девяносто восьмой рассказ из «N-P» и он из-за этого умер?

В конце каждой фразы она несколько манерно повышала последний слог.

–　А может, потому, что теперь мы с Отохико вместе?

Я была потрясена.

–　Но ведь вы родственники?　– спросила я.　– Ты правда дочь Сарао Такасэ?

Суи кивнула.

–　Твоя мама – японка? Извини, что спрашиваю.

–　Папа любил японок. Мама живет в Америке, но она японка. Я уже давно не знаю, что с ней,　– сказала она.　– Слушай, я хочу поговорить с тобой. Поехали со мной. Я умею водить машину! Смотри.

Она достала из кармана водительские права.

–　Не ври.

Кажется, она не врала, но следовало ли доверять такому взбалмошному человеку? Мы вышли из банка и оказались на улице, где стояла красная «мазда» с помятым бампером.

–　Ничего себе вмятина!　– показала я пальцем.

–　Это старая!　– улыбнувшись, Суи направилась к передней дверце.

–　Садись.

–　В следующий раз,　– сказала я.

Нужно было все спокойно обдумать, да и не понравилось мне, что она так вот меня тащит. Ее длинные волосы испускали сладкий, как у младенца, запах, большие глаза, блестевшие из-под растрепанной челки, казались неуверенными. Мне было страшно оттого, что она мне очень нравилась.

–　Ну хорошо, давай хотя бы подброшу тебя до дома.

Суи повернула ключ и открыла дверцу. Потом быстро села на водительское место, и улыбнулась.

–　Обойди с другой стороны.

Поколебавшись немного, я все-таки забралась в машину.

–　Вон до того перекрестка,　– указала я.

В машине было душно, впереди виднелась ослепительно белая прямая дорога. Здания и деревья вдоль дороги были залиты солнцем. Мы сидели в шортах и сандалиях, и мне на мгновение показалось, будто мы на берегу моря.

–　Как на пляже, правда?　– сказала Суи, и холодок пробежал по моему позвоночнику.

Машину она вела, вопреки моим ожиданиям, мастерски.

«На нее можно положиться,　– подумала я, глядя, с каким хладнокровием она сжимает руль.　– Только прикидывается бестолковой».

Я немного расслабилась. Палящее солнце и кое-как работающий кондиционер перестали меня волновать. Настроение заметно улучшилось.

Я готова была встретиться с ней еще раз.

Мы доехали до перекрестка. «Спасибо…» – начала было я, но она меня перебила:

–　Поехали дальше!

Машина поехала быстрее, перекресток остался позади.

–　Останови машину!

–　Не хочу! Наконец-то я с тобой встретилась и никуда тебя не отпущу,　– сказала она, глядя вперед.

–　Не говори ерунду,　– разозлилась я.

–　Нет,　– она отрицательно покачала головой.

Что значит – нет?

–　На других людей твои игры, возможно, действуют, но только не на меня! Терпеть не могу мелодрамы!　– сказала я. Мимо нас на огромной скорости проносились дома.

–　Правда? Что-то в это не верится,　– сказала Суи.

Я замолчала и сидела в ожидании ее следующих шагов. Молчание длилось довольно долго. Против ожидания она продолжила в своем духе:

–　Я просто хотела с тобой поговорить! С нетерпением ждала, когда мы, наконец, встретимся. Почему бы нам не поговорить? Возможно, шутка была несколько жестокой, но разве я сделала тебе больно?

–　Продолжай,　– сказала я.

–　Мне не по себе, мне необходимо поговорить с человеком, который меня поймет,　– сказала она.

Наконец-то мне передались ее чувства: она нервничала ничуть не меньше меня. Когда со мной такое случается, я готова проводить с человеком время и разговаривать с ним, даже если первое впечатление было плохое. Я смирилась и кивнула:

–　Говори, я постараюсь тебя понять.

Потом снова замолчала и задумалась. Об общей тетради на моем столе, об открытом окне, недопитом чае, сохнувшем белье. Я с грустью подумала о своей комнате, похожей на корабль без экипажа, на «Марию Целесту», и пожалела себя. Я не знала, когда вернусь домой.

–　Мне говорили, что ты хочешь получить у меня рукопись девяносто восьмого рассказа,　– сказала я.　– У тебя нет копии?

Суи отрицательно покачала головой.

–　Хочешь увидеть перевод? Вместо ответа она спросила:

–　Куда поедем? К морю?

–　Мне все равно, решай сама,　– ответила я.

–　Поехали на пруд. Я знаю один парк, и там пруд, похожий на озеро,　– сказала Суи и наконец-то ответила на мой вопрос: – Ты о том рассказе, который переводил Сёдзи? Рукопись у меня, но я хочувзглянуть, что получилось по-японски.

–　Когда вы общались?

–　Успокойся, задолго до тебя. После того, как я приехала в Японию и познакомилась с Отохико. Я уже тебе говорила, что это я рассказала ему о «N-P». Я отдала Сёдзи девяносто восьмой рассказ и попросила его перевести. Извини.

–　Ты не виновата, но выходит, что я прочитала эту книгу из-за тебя,　– улыбнулась я.

–　Тебе суждено было ее прочитать,　– сказала она.

–　Ты была с Отохико в Бостоне?　– спросила я.

–　Да. Два года.

–　А почему вернулась?

–　Мне и самой непонятно. Я хотела остаться, но наши желания, увы, непостоянны.

В машине было ужасно жарко. Моя голова отупела, я ничего не соображала. Поэтому я сказала:

–　Кондиционер совсем не работает,　– и включила его посильней. Холодный воздух подул на наши колени.

–　В Бостоне было хорошо. Немного меланхоличный и красивый город. Мы убежали туда, но наши проблемы остались с нами. Потом кончились деньги, и мы задумались над тем, что делать дальше. Отохико предлагал расстаться, он хотел вернуться в Японию, ну, а я думала, что останусь там, но, в конце концов, тоже приехала,　– сказала Суи.

–　Ты знала, что он твой брат?　– спросила я.

–　Кажется, знала,　– сказала Суи.

–　Что значит «кажется»?

–　Я полюбила его и говорила себе, что ничего не знаю, и, в конце концов, и на самом деле перестала понимать, знаю я это или нет. Честное слово! Просыпаюсь утром и говорю «Этот парень – мой брат». А потом спрашиваю: «Неужели?» У меня все в голове перемешалось.

–　Я тебя понимаю.

Поток машин на дороге казался течением реки, увлекающим нас в какой-то нереальный мир.

–　Я знала, что ты встречаешься с Сёдзи. Отохико сказал, что видел тебя с Сёдзи на вечеринке, и рассказал о тебе. «Вот бы встретиться с ней»,　– подумала я. Возвращаться в Японию не хотелось, но, когда я думала о тебе, становилось легче.

–　Вот как…

–　Приехали,　– сказала Суи и остановила машину. За окном виднелся большой парк, я ни разу здесь не была. За воротами густо росли деревья, было темно как в лесу.

–　Выходи, пройдемся,　– сказала она.

Парк оказался довольно большим. Деревья, во множестве растущие у входа, внезапно расступились, и мы вышли к пруду. Я купила любимое с детства фруктовое мороженое на палочке. Продавец достал из коробки на багажнике велосипеда две порции мороженого и, протягивая их нам, спросил: «Вы сестры?» «Да»,　– засмеялись мы. Мы сели на скамейку под старым деревом и принялись есть мороженое.

Пруд и в самом деле был похож на озеро. Деревья на противоположном берегу выглядели как горы. Вода – словно чистое зеркало. Перед нами, шурша гравием, проезжали на велосипедах дети, там и сям тихо сидели рыбаки, в песочнице неподалеку возились малыши под присмотром своих мам.

Суи, опершись локтями о колени, смотрела на далекое облако.

–　Слушай, а почему вы не захотели остаться в Бостоне подольше? Из-за японского гражданства?

–　Из-за него тоже… Трудно сказать. В какой-то момент мы перестали понимать, что есть что.

Суи наклонила голову набок, будто роясь в памяти.

–　Сначала мы уехали в Бостон, чтобы забыть о том, что мы родственники, чтобы изменить свое состояние. Я говорила: «Давай уедем подальше!» Я его хотела, и меня ничто не могло остановить, но у Отохико совсем другое воспитание. Бостон мне понравился. Мы гуляли по набережной, ходили вместе в библиотеку, в бары, смотрели на корабли в порту. Мы любили друг друга и были счастливы. Но чувствую вдруг: что-то в нас обоих накапливается, какое-то напряжение. По ночам стала вдруг просыпаться. Всякий раз, когда меня спрашивали «Вы – муж и жена?» или когда замечала пожилую пару, становилось неловко. Стала чувствовать себя как в ссылке, но и это поначалу было ничего, а потом возьму его крепко за руки, а он смотрит на меня своими темными глазами и молчит. Хоть бы улыбнулся, и все было бы хорошо, но он никогда не улыбался. Я понимала, что он очень далеко, что он не родной мне и не чужой, и мне становилось не по себе. Я впервые задумалась тогда о том, что между нами происходит. И с Сарао Такасэ я тоже спала…

–　Так, значит, эта женщина в рассказе…

Суи наконец взглянула на меня:

–　Да! Женщина в девяносто восьмом рассказе – это я!

–　Вот все и сложилось,　– сказала я.　– Тебя привлекают только родственники?

–　Не только. Во всяком случае, Сёдзи моим родственником не был.

–　Ну да,　– кивнула я.

Когда называют имя умершего, мне всегда кажется, что он появляется перед глазами. Я внезапно услышала имя Сёдзи, и шелест деревьев, отбрасывающих прохладную тень, летний воздух, словно туман, заполняющий все вокруг, поверхность воды, которая колебалась и блестела на солнце,　– все тотчас же приобрело его облик.

–　В каком-то смысле и мы с тобой родственники,　– засмеялась я.

–　Если бы ты спала с Отохико, мы были бы сестрами!

Она рассмеялась.

–　Сейчас этого нет,　– ответила я. Я не могла понять: она волнуется о происходящем или хочет, чтобы оно происходило?

–　Почему Отохико сказал, что ты страшный человек? Что ты его поедаешь.

–　Он считает, что если мы вместе, значит, это судьба, как в древних легендах. Глупости,　– сказала Суи.　– Как в этом парке спокойно.

–　Да.

Я прислушалась. Пение птиц, голоса детей, далекие удары колокола.

–　Ты читала девяносто восьмой рассказ?　– спросила Суи.

–　Да. Он мне понравился, особенно конец.

–　Мне тоже. Я всегда плачу, когда дохожу до конца. Мы редко встречались, папа был странным и тяжелым человеком, но я, по крайней мере, знала, что он меня любит. Как и в рассказе, когда мы впервые встретились, он не знал, что я его дочь. Просто заметил, что я очень похожа на маму. У мамы было много мужчин, поэтому я не вполне уверена, что он – мой отец. Но глаза – точная копия.

Она взглянула на меня. Я вздрогнула, будто меня окатили ледяной водой. Ее глаза были похожи на темную поверхность воды на дне глубокого колодца.

–　Да. Хотя я видела его только на фотографиях,　– согласилась я.　– А если проверить? Есть ведь всякие там анализы – и на кровь, и на гены. Узнаешь, действительно ли он твой отец?

–　Я об этом уже думала. Если бы я узнала, что он – не мой отец, мы с Отохико сразу бы стали настоящими любовниками. От счастья я, наверное, спилась бы. Но еще хуже, если бы мы оказались родственниками. Пока не знаешь точно, можно себя оправдывать. Я – как больная СПИДом! Человек слаб. Я воспитывалась в дурной среде и видела много бесчеловечных поступков, но до сих пор верю в то, что человек по своей природе добр. И что он невероятно слаб. Плохое рано или поздно к тебе вернется. Как у отца. Может быть, и есть Бог на свете.

Голубое небо было невероятно глубоким. Я хотела спросить ее, почему они не жили вместе, не беспокоясь о том, что думают о них другие люди,　– как в романе. Но не стала этого спрашивать.

–　Непростая жизнь, да?

–　Очень правильные слова.

Суи рассмеялась. У меня мелькнула мысль, что, черт возьми, я полюбила ее. Она тронула меня так, будто мы знали друг друга с незапамятных времен.

–　По-моему, это он проклял всех, в том числе и отца.

–　Этот рассказ? И меня тоже?　– удивилась я.

–　Да! Будто в самом начале нам подкинули «письмо несчастья».

–　Не думаю.

–　Но разве тебе не кажется, что ты давно уже знакома и с Саги, и с Отохико, и со мной?

Я кивнула.

Суи окинула меня таким спокойным и отрешенным взглядом, будто бы смотрела не на меня, а на небо.

–　Люди называют это проклятьем!

Я молча кивнула. Подул ветер, поверхность пруда пошла рябью, словно безмолвно подтвердила ее слова.

«Эти двое покончат жизнь самоубийством»,　– неожиданно подумала я. Если все будет по-прежнему, так и получится. Но я ничего не сказала. Просто подумала: жаль, что мы познакомились только для того, чтобы я убедилась в их смерти.

–　Поехали домой,　– сказала Суи и встала.

–　Да.

Почесывая искусанные комарами ноги, я двинулась следом за Суи, которая гордо вышагивала впереди.

В машине на обратном пути я внезапно вспомнила тот телефонный звонок:

–　Это ты звонила мне на кафедру?

Суи кивнула.

–　А почему бросила трубку, когда я подошла?

Суи улыбнулась.

–　Просто хотела убедиться, что ты действительно существуешь. А когда услышала твой голос, растерялась…　– Она смущенно засмеялась.

Возвращаться домой всегда немного грустно. Среди убегающих белых домов и смеркающегося неба мне показалось, что я очень хорошо ее понимаю.

–　Мы все такие странные, включая меня. Я была персонажем книги, а сейчас вышла из нее и разговариваю. Мне кажется, что мое реальное «я» стало частью книги.

–　Это опасное чувство.

Она улыбнулась.

Мы расстались на том самом перекрестке, где она должна была меня выпустить. Я вышла, Суи сказала «пока» и тут же уехала. Меня разочаровало столь холодное прощание, но, когда я свернула в переулок, раздался звук клаксона.

Я оглянулась. Суи развернулась и стояла на противоположной стороне улицы возле светофора. Она открыла окно и, улыбаясь, махала мне рукой.

Под багровым вечерним небом ее улыбающееся лицо напоминало какой-то тропический фрукт.

Невозможно было поверить, что мы только сегодня познакомились, казалось, мы давно уже вместе. Мне было с ней очень легко, как со старой приятельницей.

В переулке возле дома я посмотрела на узкий месяц в вечернем небе и задумалась обо всех троих.

Потом, словно ребенок, помолилась о том, чтобы Отохико и Суи остались в живых.

*

–　Знаешь, я познакомилась с Суи и мы подружилась с ней!

–　Что?!　– воскликнула Саги и немного помолчала.　– Неужели?

Мы бездельничали на кафедре после обеденного перерыва. Я встала, налила еще одну чашку чая из холодильника. Саги принужденно улыбалась. Она сидела на профессорском стуле, закинув ноги на стол, на ней было желтое платье. Я уже привыкла видеть Саги в таком виде. Когда мы впервые с ней встретились, за окном шел бесконечный дождь, а сейчас разгар лета. Каникулы, в учебных помещениях почти никого, из бассейна по соседству доносятся крики и плеск воды. Без толку гудящий кондиционер раздражал, я пила чай, взбалтывая в нем кубики льда.

–　Как можно дружить с человеком, от которого устаешь?　– спросила Саги.

–　Я и правда устала, но мне было интересно,　– ответила я.

–　О чем она тебе рассказала?

–　О родстве, незаконной связи, Бостоне, возвращении в Японию,　– ответила я.

–　То есть все.　– Саги громко рассмеялась, ее плечи так и тряслись.　– Только не думай, пожалуйста, будто я что-то от тебя скрывала! Я ничего не рассказывала только потому, что нас это не касается.

–　Я понимаю,　– сказала я.　– Вы с ней в плохих отношениях?

–　Мама – в плохих. После того, что мама о ней рассказала, я не смогла с ней дружить. Если бы мы стали подругами, это отдавало бы какой-то ложью.

–　Наверное.

–　Мы с ее матерью несколько раз встречались. Когда у нее возникали денежные проблемы.

–　В детстве?

–　Мы узнали о них, когда Отохико уже вырос. А потом все эти дела с ними двумя,　– Саги засмеялась.　– Мне не по себе, что все это случилось с моими родственниками.

–　Могу себе представить. Я часто думаю о том, что бросила все, что веду однообразную жизнь и испытываю одни и те же впечатления. Мне вполне достаточно совсем немногих людей, но при этом чего-то не хватает! Наверное, сострадания к несчастным, жажды приключений, интереса к другим людям… А вот тебя я чужой не считаю.

–　Ты меня утешаешь?

–　Я понимаю, что говорю не совсем ясно,　– сказала я и спросила: – Что это за человек, мать Суи?

–　С ней, увы, уже ничего не поделаешь. Суи рассталась с ней довольно давно. Когда девочка начала встречаться с отцом, они уже жили порознь. Несколько раз мать Суи приезжала к моей матери выпрашивать деньги, и я слышала разговоры об алкоголизме, сифилисе и тому подобном. О том, что Суи моя родственница, я узнала только после того, как она стала встречаться с Отохико. Я буквально запаниковала! Маме я ничего не смогла рассказать. Да и зачем? С любовью ничего не поделаешь,　– сказала Саги.

–　Ты действительно так думаешь?　– спросила я.

–　Что?

Саги посмотрела на меня круглыми глазами.

–　Что с любовью ничего не поделаешь?

–　Да,　– Саги кивнула.

–　А физического отвращения нет?

–　Нет! Вот если бы этим занялись мы с Отохико, с которым с детства были вместе, это было бы отвратительно, но он с Суи даже не встречался. К тому же у нас обоих к отцу особое отношение! Он то переживал, что отец бросил его в детстве, то приходил в восторг от его произведений, много было всего. Я его понимаю. Девяносто восьмой рассказ – это фантастика. Сюрреализм, романтика, по-моему, это лучший рассказ в книге. Я полюбила точно так же, как в этом рассказе.

–　Не ожидала,　– сказала я.　– Ты казалась мне более брезгливой.

–　Правда?

–　Да.

–　Пока не общаешься с человеком, ничего в нем не понимаешь,　– сказала Саги.　– Нужно допускать в людях самое неожиданное.

–　Ты права,　– согласилась я.

–　Я боюсь, как бы они не совершили двойное самоубийство!　– сказала Саги.

Все-таки мы с ней думаем одинаково. Я кивнула.

–　Ты тоже боишься?

–　Да. По-моему, они хотят умереть. Еще немного поживут, зайдут окончательно в тупик, и тогда… Впрочем, это только мое чувство.

–　Но пока до этого еще не дошло…　– тихо сказала Саги.　– Кстати, когда разговариваешь вдвоем в большом помещении, поневоле переходишь на шепот, как будто речь идет о великой тайне!

–　Какая же это тайна?　– удивилась я.

–　Неважно! Слушай, пойдем-ка пообедаем!

–　Пойдем.

Мы встали и покинули комнату.

Мы вышли во двор, и солнечный свет ослепил меня, будто миллион фотовспышек. В глазах у меня потемнело, и я не сразу смогла разглядеть самый обычный летний пейзаж. Безлюдная спортивная площадка пахла свежей травой. Из соседнего школьного двора доносились звуки игры в бейсбол – удары биты, аплодисменты, приветствия.

–　Какой славный ветер,　– сказала Саги.

Она подставила свой широкий лоб ветру, и мной овладело какое-то странное состояние.

«А ведь еще в прошлом месяце мы не были знакомы. И родилась она на чужбине».

На словах так, а чувство было поразительное – тонкое и глубокое. От него перехватывало в груди.

Между двумя университетскими зданиями виднелся четкий четырехугольник неба. На нем висел очень тонкий белый месяц и плыли облака.

Этой красоты сейчас никто, кроме нас, не видит.

Я думала об этом, пока мы неторопливо пересекали спортивную площадку.

*

В тот день пошел сильный дождь, какого давно уже не было, и я почему-то вспомнила Отохико, который пришел ко мне дождливой ночью. Вечером разыгралась настоящая гроза, загремел гром.

Я сидела дома и слушала, как дождь поливает тротуар. Небо то и дело озарялось вспышками молний. Еще не было и пяти часов, но за окном наступила ночь.

У меня были дела – я наконец закончила перевод, и надо было срочно сделать с него копию. Дождь был некстати, я нехотя собрала бумаги, и вдруг мне пришло в голову на всякий случай сделать копию перевода Сёдзи. Не только потому, что об этом говорил Отохико, мне и самой показалось, что так будет лучше. Придет день, и я покажу его Саги и Суи.

Поэтому я сунула перевод и драгоценную рукопись в полиэтиленовый пакет, надела плащ и вышла из дома.

На улице хлестал ливень. Я забежала в ближайший магазин с ксероксом, поставила мокрый зонт рядом и принялась за работу.

Ярко освещенный магазин и темное небо за окном. Мокрая дорога, фары, в которых переливались все цвета радуги. Зеленоватый свет ксерокса падал на мое лицо. Всякий раз, когда в магазин кто-то входил, вместе с ним врывались звуки ветра и дождя. Мокрый пол отражал белый свет люминесцентных ламп.

Не обращая ни на что внимания, я сосредоточенно делала копии и раскладывала листы. Я была так поглощена этим занятием, что, покончив с ним, с облегчением вздохнула, как будто справилась с нелегким делом. Подойдя к кассе, я расплатилась, сунула бумаги в пакет и вышла на улицу.

Дождь немного ослаб, небо на западе приобрело светло-оранжевый оттенок, отражавшийся на домах.

Выпью чаю и пойду домой.

Я уже сделала первый шаг, как вдруг сзади послышались тяжелые шаги и что-то с глухим стуком ударило меня по затылку. Почувствовав не столько боль, сколько удивление, я упала на колени. Рядом валялась пластмассовая бутылка из-под чая «Золотой дракон», который я часто покупаю в магазине.

Не поднимаясь, я оглянулась. Передо мной на мокрой дороге возвышались белые ноги, как будто бы мне знакомые. Я подняла глаза.

–　Что ты делаешь?　– Я с трудом говорила спокойно.　– Думаешь, не больно?

Это была Суи.

У нее был странный, очень напряженный и какой-то отсутствующий, мертвенно-бледный вид.

–　Все промокло.

Я подобрала пакет и медленно поднялась. Суи вдруг заплакала – громко, как младенец, в голос. Это была наша вторая встреча.

Прохожие поглядывали на нас. Мне стало неловко, я торопливо втащила Суи под крышу ближайшего гаража. Шум дождя остался за темными бетонными стенами, все пространство заполнил громкий плач Суи. Нас окружал запах мокрых машин, мне было тошно, как бывает тошно матери капризного ребенка. Мало того что ударила, так еще и плачет.

–　Что тебе от меня надо?　– спросила я.

–　Не доверяешь мне, копию делаешь, врунья,　– Суи вложила в эти слова весь свой гнев.

–　Что?　– в недоумении спросила я.

–　Решила, наверное, что я украду рукопись,　– прогнусавила она.

–　Ничего подобного!　– начала объяснять я, но тут же заметила, что собираюсь оправдываться. Мне стало противно.

–　С какой стати ты ко мне придираешься? Я сделала копию со своей собственной вещи,　– сказала я.

–　Ты ведь говорила, что мы друзья!　– сильно покраснев, воскликнула Суи.

–　Я этого не говорила!　– крикнула я.

Мой голос в маленьком гараже раздался на удивление громко и взывал к пониманию. Я увидела, что Суи покачнулась. Возможно, я и впрямь сказала в тот день, что мы – друзья. Пусть не словами, дала понять это глазами или улыбкой. Наверняка ей оказалось этого достаточно.

Я достала из пакета несколько листов копии перевода Сёдзи и протянула ей. Она растерянно взяла и попыталась что-то сказать.

Но вместо того, чтобы заговорить, Суи зажала вдруг рот ладонью и опустила голову.

–　Тебе плохо?　– спросила я.

Мне вспомнился Отохико в ту ночь, и я подумала, что они очень похожи. Почти не способны себя контролировать и все-таки совершают дерзкие поступки.

–　Нет…　– По ее пальцам к подбородку текла кровь. Одна капля упала на бетон, словно капля туши на лист бумаги.

–　Когда я очень волнуюсь, у меня идет из носа кровь,　– сказала Суи.

–　Зачем в таком случае ты опустила голову? Смотри вверх.

–　Хорошо.

Суи подняла голову. Насильно оторвав ее одеревеневшие, словно у мертвеца, руки от лица, я протянула ей носовой платок.

–　Спасибо.

Из-под носового платка голос Суи звучал неразборчиво. Она молча смотрела вверх, ее глаза были красными.

Я задумалась, что значит эта боль? Грудь наполнилась отвращением и жалостью. Как ее воспитывали? Какой она странный человек! Мне казалось, что я вижу исходящую из нее темноту, как бы смывающую ее саму, и мне стало грустно.

Будто гортензия, побитая дождем.

–　Пойдем ко мне, помоешься!　– сказала я.

Суи кивнула. Повесив на плечо пакет с рукописью, я пошла. Упавший на асфальт зонтик сломался. Я вела Суи, задравшую вверх голову, за руку. Тихо накрапывал дождь.

Она следила за мной? С каких пор? Мне не хотелось ее расспрашивать.

Я впустила ее в квартиру и включила свет.

–　Помойся!　– я протянула застывшей Суи полотенце. Она пустила воду в ванной сильной струей, ополоснула лицо и вышла с таким безмятежным видом, что я насторожилась.

–　Ты и Саги дашь копию?

Волосы у нее были мокрые, как после плавания.

–　Да, собираюсь.

–　Лучше бы этого не делать,　– сказала она без всякого выражения.

–　В последнее время я чувствую, что стала для вас троих местом для парковки,　– сказала я.　– Все являются ко мне домой. Странное чувство.

–　Это, наверное, и приятно. Мы всегда находим удовольствие в странном мире.

–　Ты о рассказе?

–　Да,　– ответила Суи.　– В нем есть немного от готики и в то же время наводящая тоску серьезность, романтичность, бегство от реальности. По-моему, Саги лучше всех проникла в него, ее методы самые здравые. Она превращает рассказ в предмет, а потом исследует…

–　А ты в реальность,　– усмехнулась я.

–　Да, живу им,　– сказала Суи.　– По-другому не умею.

Иногда, когда мне плохо, я размышляю о том, что было бы, если бы отец с матерью не развелись, если бы я не жила так долго одна, если бы я не увлекалась английским языком, если бы я не полюбила Сёдзи. Какой бы я была в этом случае? Свободной?

–　Жизнь – это и есть литература!　– воскликнула Суи.

Я молча налила ей кофе.

–　На самом деле ты с Сёдзи рассталась уже давно, и мы для тебя – как муравьи, как домашнее задание на летние каникулы, ты нас рассматриваешь,　– сказала Суи и отхлебнула кофе.

–　Как это ты догадалась?　– сказала я.

*

Я впервые собиралась в гости к Саги и Отохико. Вместо той копии, что я отдала Суи, я сделала другую. Легкость, с которой я делилась этой ценной вещью, прощальным подарком Сёдзи, придавала мне бодрости.

Хотя мы с Саги ежедневно встречались на работе, я не знала, как выглядит ее квартира. Я шла к ней пешком и соображала: в стиле кантри или в блюзовых тонах? Скоро я ее увижу, но все равно я невольно размышляла об этом. Поглядывая на план, который нарисовала мне Саги, я продвигалась по горячей дороге.

Я повернула два раза налево и в конце улицы увидела дом в европейском стиле. Зеленые стены, крохотный дворик, ворота, обвитые плющом. Место как раз для Саги. Отчего-то оно напоминало мне тайное убежище.

Поднявшись по наружной лестнице, я позвонила в 202-ю квартиру.

–　Кадзами?　– Саги открыла дверь.　– Сразу нашла, не заблудилась?

–　Сразу,　– сказала я.

–　Отохико нет дома,　– сказала Саги.

Кивнув, я вошла. Мои предположения отчасти сбылись. Очаровательная комната. Темный ковер. Книжные полки, плотно забитые книгами на английском языке. И, несколько неожиданно, морские штрихи – старое кресло-качалка, обтянутый кожей диван, железная печка в кухне, бутылки из-под вина, выставленные в ряд на полке. Почему-то это придавало комнате вид каюты.

–　Ты любишь море?　– спросила я.

–　Отохико любит. Он собирался поступать в морское училище,　– сказала Саги.

–　А почему передумал?　– спросила я и заглянула в его комнату. Морские сапоги, фотографии парусных судов и даже штурвал возле стены. Я и не подозревала об этом его увлечении.

–　Из-за женщины не получилось,　– улыбнулась Саги.

–　Очень лаконичное и исчерпывающее объяснение,　– сказала я. Саги налила мне стакан имбирного лимонада.

–　Я добавила немного джина.

–　В университете мы так не пьем.

–　Какие вы правильные!　– сказала Саги.

Я села на пол и выпила. Сладкий и невероятно вкусный напиток.

–　Жарко,　– сказала я и почувствовала, что быстро пьянею.　– Симпатичная квартира.

–　Спасибо. Хочу пригласить тебя в Иокогаму. Там дом в чисто японском стиле, со множеством комнат. Когда я приехала в Японию, для меня это было неожиданностью. Не сразу привыкла жить в таком интерьере.

–　Обязательно приеду.

Что чувствует человек, который живет не там, где родился и вырос? После того как сестра вышла замуж, я часто задавала себе этот вопрос. Превращаешься в героя иностранного романа или все-таки лелеешь мечту когда-нибудь вернуться на родину?

Дверь открылась, и вошел Отохико. Что ни говори, а мне нравилась его эмоциональность, какая-то необычность и отчаянная вера в себя. У него приятное лицо. Мужчина с изюминкой.

–　Пришла к вам в гости,　– сказала я.

–　Давно пора.

Похоже, он еще смущался своего ночного визита.

Какое-то странное чувство. «N-P» – всего-навсего книга. Даже если она глубоко вошла в твое сознание, ее можно изгнать.

Вот, например, Суи. Сначала она казалась мне слишком реальной – разговаривает, поправляет волосы, смеется своим большим ртом, роняет еду, из носа идет кровь. Реагирует на мои слова в режиме реального времени. Но потом реальность искривляется и отходит куда-то в сторону, реальные ощущения исчезают. С того дня, как мы познакомились, так всегда и было. Она – человек «N-P».

Я не могу понять, люблю ли я Суи, или Саги, или всю ситуацию в целом. Иногда мне нравится Отохико, и это нехорошо. Опасно замыкаться в узком круге людей и в сильных переживаниях – возникают разные иллюзии. И все-таки я хотела здесь остаться, хотела услышать его историю.

Странное состояние.

Мы любим и расстаемся, теряем любимых, становимся старше. Порой трудно сказать, что в твоей жизни было хорошим и что плохим, что добрым и что злым. Просто мне не хочется больше плохих воспоминаний. Лучше бы время вообще остановилось и лето никогда не кончалось. Кажется, я становлюсь малодушной.

–　Отохико, хочешь торт?

Саги принесла торт. Отохико покачал головой.

–　Налей мне кофе.

Мы сели на пол и пьем кофе, и это тоже вызывает странное чувство. Возможно, потому, что мы впервые оказались вместе.

–　Кстати, Суи недавно меня побила!　– сказала я.　– В тот день, когда шел ливень.

–　Ты встречалась с ней?　– удивился Тохико.

–　Да.

–　Вот как…

Он говорил так, будто бы все понял.

–　А за что?

–　Похоже, она что-то перепутала!

–　Она все путает…

–　Ты не знал о нашей встрече?

–　Впервые слышу.

–　А-а.

Саги, которая сидела молча, вдруг спросила:

–　Можно задать нескромный вопрос?

–　Можно!　– сказал Отохико.

–　Каково это – спать с родственницей?

Саги спросила так серьезно, что я невольно рассмеялась. Отохико натянуто улыбнулся:

–　И в самом деле, нескромный вопрос. Не знаю, как и ответить.

–　Я не посмела бы спросить, если бы не представился такой случай. Мы редко встречаемся лицом к лицу,　– сказала Саги.

–　Я почти не думал об этом,　– сказал Отохико,　– но постоянно испытывал угрызения совести. Чувствовал себя виноватым.

–　Это у тебя натура такая. Просто так, без причины, ты целоваться не можешь,　– сказала Саги.

–　А разве может быть секс без какой-то причины?　– спросил Отохико.

–　Наверное, старшая сестра всю жизнь над тобой подшучивала,　– сказала я. Отохико кивнул.

–　Но только не со злостью, а весело,　– сказала Саги.

Я ни с того ни с сего подумала, как это странно. Брат и сестра, которых я видела тогда на вечеринке, теперь сидят рядом со мной.

–　Но это дело прошлое. С тех пор как я встретил Суи, прошло много лет, и мы этим почти не занимаемся. Мы и впрямь как брат и сестра.

–　Неправда,　– сказала Саги, и мы все громко рассмеялись.

Потом я отдала Саги копию. «Покажи»,　– сказал Отохико и тут же принялся читать.

–　Отличный перевод. Здорово. Лучше не сделать! Что скажешь, Саги?

Саги кивнула. У меня учащенно забилось сердце. Сёдзи был оценен по достоинству.

Когда наступил вечер, Отохико посмотрел в окно, словно прикидывая время, и поднялся:

–　Я пошел.

Я решила, что с наступлением сумерек ему захотелось увидеть ее. Возможно, контраст между темным городским ландшафтом и сияющим, как опал, небом напомнил ему о ней.

–　Передавай Суи привет.

Мы вдвоем проводили его. Саги сказала: «Они оба безнадежны». Потом мы отправились ужинать.

*

–　Как поживаешь?

Голос нетрезвый. То, что он пьян, я поняла уже по тому, что он позвонил. Пока не напьется, не может позвонить своей родной дочери.

–　Все в порядке. А как ты?　– спросила я.

Неожиданный звонок в субботу вечером. Сейчас у отца нет семьи. Женщина, к которой он ушел от матери, живет теперь с другим человеком. Есть такая порода людей – они не боятся снова и снова начинать новую жизнь. Вот только почему у этих людей не сияют лица? На их лицах застыло сожаление, как будто они живут где-то на задворках жизни. Мой отец именно такой, и его женщина такая же. Даже став взрослой, я не в силах ужиться с этими людьми.

–　Прекрасно себя чувствую!

–　Вот как. Тебе не одиноко?

–　Я привык! Да и сын живет неподалеку.

–　Мой сводный брат?… У нас тоже сложности в семье,　– сказала я.

–　Что значит «тоже»?

–　Да так, ничего особенного.

–　Обычное дело. Какая же семья без проблем! Ты знаешь, как редко это бывает. Люди все такие разные.

–　Конечно.

–　Если тебе это не нравится, выходи замуж,　– сказал отец.

Иногда я думаю, что у детей, чьи родители разводятся, есть невидимые глазу дефекты.

–　Не уверена, что у меня получится.

Если просто существовать, жизнь уходит. Как же отец может быть ей доволен?

–　Ты каждый день напиваешься?

–　Но ведь и ты не прочь выпить?

–　Наследственность.

–　Пожалуй.

–　Папа…

«Не лучше ли жить достойной жизнью, чем пьянствовать?» Я с детских лет хотела сказать ему это, но в очередной раз раздумала.

–　Как на работе?

–　Как всегда!

–　А…

«Хотел ли ты когда-нибудь переспать с дочерью?» Задать этот вопрос было еще труднее, чем первый, и я, конечно, промолчала.

–　Ну, пока. Я позвоню.

–　Спокойной ночи.

Пообщавшись недолго с отцом, я устала так, будто говорила с ним несколько часов и обсудила множество самых разных тем.

Я помню наши разговоры с отцом, когда он жил с нами. Помню их очень живо, но реальными они не кажутся. Слишком много времени прошло. Вспоминая о нем, я снова становлюсь маленьким ребенком. Но я знаю, что, если бы мне довелось с ним встретиться, он увидел бы во мне взрослую женщину, похожую на мою мать.

По нынешнему тону отца мне, кажется, стало понятно, почему Сарао Такасэ захотел умереть. Наверное, как и отец, он думал, что любить – самое главное в жизни и что любовь будет длиться вечно.

*

–　Не придешь ли ко мне в гости?

«Саги»,　– подумала я, но тут же поняла, что это голос Суи. Все-таки они сестры.

–　Я сейчас занята!　– Я была на кафедре одна, приводила в порядок материалы и действительно была занята. Здание университета даже днем напоминает ночной бассейн. Тускло освещенные коридоры, запах кислорода.

–　Отохико нет дома, мне скучно. Кроме того, я кое-что хочу тебе показать. Приходи после работы!

Я соскучилась по ней, и мне захотелось ее увидеть. За окном раскинулось полотно неба, выкрашенное в голубой цвет. Настроение у меня было чудесным.

–　Хорошо! Закончу работу и приду. Что-нибудь купить?　– Я воодушевилась.

–　Что хочешь. Можно эклеры,　– сказала она и объяснила дорогу к ее дому.

Вечером, следуя указаниям Суи, я отправилась к ней. Дом оказался довольно далеко, минутах в двадцати езды, и я села в автобус.

Суи жила на окраине города, в белом, как соевый творог, доме.

Я вновь строила разные догадки о ее жилье, но квартира оказалась на удивление никакой: совершенно ничего, что отражало бы ее вкус.

Холодильник. Грубые (так и хотелось назвать их – утварь) кухонные принадлежности. На полу ни ковра, ни подушек. Комната в японском стиле, без единого стола. Сёдзи в одном месте порваны. Когда я обратила на это внимание, Суи почему-то принялась оправдываться:

–　Все собираюсь починить, да никак руки не доходят.

Только книжные полки выдавали ее интересы. Много европейских сочинений, иллюстрированные книги, фотоальбомы, Диккенс, Генри Миллер, Камю, Юкио Мисима, модные журналы, комиксы…

Книги напоминали мозаику.

Я поняла, что она не любит свой дом, для нее это всего-навсего коробка.

–　Выпьешь чаю?

Она прошла на кухню и налила из холодильника стакан докудами. Я сделала глоток.

–　Вкусно?

–　Отвратительно.

–　Мне на работе дали. Сейчас сделаю кофе.　– Суи засмеялась.

Потом мы сидели за кухонным столом и ели эклеры. Колокольчик на веранде раздражал своим монотонным позвякиванием.

Мне было неуютно. Ее неуравновешенная жизнь удерживала меня в напряжении. Но стоит только расстаться с ней, как чувствуешь что-то недосказанное и хочется встретиться снова.

–　Ты собиралась что-то показать.

–　Вот это. В знак признательности.

Суи протянула мне стопку пожелтевшей бумаги, которая лежала на столе.

–　Что это?　– спросила я.

–　Девяносто девятый рассказ,　– сказала она.

–　Подлинник?　– удивилась я.　– Кто-нибудь знает о его существовании?

Суи молчала.

–　Отохико знает? Она кивнула.

–　А Саги? Сёдзи?

–　Я им не говорила. Думаю, что и Сёдзи не знал,　– сказала Суи. Мне отчего-то стало грустно.

–　Можно прочесть?

Она кивнула.

Я начала читать. Рукопись была на английском. Все то время, что я читала, Суи смотрела в окно. Я видела Суи только краем глаза, но ее профиль, как ни странно, врезался мне в память.

Мне сразу же стало ясно, почему девяносто девятый рассказ не опубликован. Возможно, из-за психологического состояния Такасэ рассказ не был завершен, скорее это этюд или набросок.

Рассказчик несколько раз описывает свою жену, от которой ушел, и детей. Во сне он приходит к ним домой. Следит за ними в уличную дверь, с потолка. Подглядывает через щели в сёдзи. Не может окликнуть их. Дети что-то замечают, но мать говорит: «Вам показалось!» Он бесконечно долго смотрит на них, уткнувшись лицом в оконное стекло.

В рассказе снова и снова повторялись эти сцены, других не было.

–　Как грустно,　– сказала я.

Занавес перед смертью. Отохико и Саги легко узнавались, точно такими я их видела на вечеринке.

–　А мне обидно!　– воскликнула Суи. Она видела рассказ с совершенно иной точки зрения, чем я.

–　Почему?

–　С одной стороны, он любит меня как дочь, а с другой – как совершенно случайную женщину. Всякий раз, когда я читаю этот рассказ, мне становится обидно и завидно,　– сказала Суи.

–　Любовь это любовь, неважно какая и к кому,　– сказала я.　– Мне очень нравится девяносто восьмой рассказ. Любовь к ней как к дочери и как к женщине сливаются в одну, и это могучее чувство готово заполнить собой всю вселенную. Она возвышает. Если кому и завидовать, так это тебе! По-моему, это лучший рассказ в книге.

–　Правда?　– Суи улыбнулась, но, мне показалось, не восприняла мои слова.　– В любом случае Такасэ умер и после этого рассказа ничего уже не напишет.

–　Может быть, сделать копию для Саги? Ей будет приятно,　– сказала я.

–　Может быть. Но как только я представлю, как она прочтет и обрадуется, мне становится досадно.

–　Я тебя понимаю.

–　Или представлю себе, что Саги выпустит книгу и этот рассказ войдет в нее как неопубликованный, и мне совсем не по себе! Я очень злая?

–　Это вполне нормально – так мне кажется.

–　Ты, собственно говоря, на чьей стороне?　– сказала Суи каким-то странным голосом.

–　Ни на чьей.

–　Я знала, что ты так скажешь.

–　Зачем тогда спрашивала?

–　Какая ты странная!

То, что Суи назвала меня странной, я сочла за великую честь и невольно улыбнулась.

–　А как этот рассказ попал к тебе? Отец дал?

–　Да! Он написал его у меня, а потом умер.

–　Вот как…

–　У меня мурашки бегут от мысли, что он написал это своей рукой! Я тогда была еще ребенком, хорошо еще, что не выбросила.

–　А-а…

Странная история, подумала я. История чужой страны, история другого измерения…

–　Я давно хотела тебе еще кое-что подарить и вот, наконец, решилась,　– сказала Суи.

–　Как?! Неужели будет еще сотый рассказ, а потом сто первый…　– засмеялась я.

–　Я храню это очень давно! Ты ведь не была на похоронах Сёдзи.

Суи вышла в соседнюю комнату, открыла стенной шкаф и вернулась с маленькой деревянной коробочкой.

–　Что там? Слоновая кость?　– спросила я.

–　Почти угадала,　– сказала она.　– Открой.

Коробочка была легкая. Я осторожно открыла ее и вздрогнула. Внутри на вате лежал какой-то осколок белого цвета. Он напоминал цвет этого дома, цвет со своей историей.

–　Это кость?　– спросила я.　– Не может быть!

–　Кость Сёдзи.

Суи смущенно улыбнулась. «Почему она смущается?» – подумала я.

–　Когда мы были на кремации, я незаметно ее взяла. Было очень страшно,　– покраснев, сказала она.

Я была потрясена и, чтобы как-то прийти в себя, сказала:

–　Все, что от него осталось.

–　Тебе легче?　– спросила Суи.

Мне не было легче, и я не понимала, зачем она это сделала. Из дружеского участия? Действительно ли это кость Сёдзи?

–　Спасибо,　– сказала я. Маленькая коробочка из некрашеного дерева у меня на ладони. Я старалась не думать о том, что внутри, но кончики моих пальцев будто онемели.

–　Где ты подрабатываешь?

–　В закусочной.

–　Караоке поешь?

–　Бывает.

–　Хм,　– сказала я.　– У тебя квартира какая-то никакая.

–　Мне это помогает!　– усмехнулась Суи.

Комната, похожая на гроб. В темноте за окном сверкали уличные огни.

–　Побудь со мной. С тобой хорошо,　– сказала Суи.

Я почувствовала навалившуюся на сердце тяжесть.

–　Ладно,　– ответила я.

И никак не могла отогнать мысль о его кости.

*

Тем вечером я встретила приятеля, с которым училась в школе и которого давно не видела. Мы изрядно выпили.

Я опьянела. На ногах еще держалась, но мне было не по себе и круги в глазах.

По пути домой я встретила Отохико. Мы жили в одном районе, и такое с нами нередко случалось: я видела его то на улице, то в книжном магазине. Обычно мы здоровались и расходились.

В тот вечер, однако, я совершенно не заметила, что навстречу идет Отохико.

–　Эй!　– громкий возглас Отохико остановил меня.

–　Это ты,　– сказала я.

–　Ты, кажется, пьяна,　– сказал он.

–　Давай выпьем чаю!　– сказала я.

–　Кадзами, уже далеко за полночь!　– Отохико засмеялся.

–　Пойдем в «Мистер Донате»,　– предложила я.　– Там еще открыто.

–　Далеко! Давай лучше купим чай в банке и выпьем его на улице.

–　Как нищие.

–　Разве плохо? Летом можно!

–　И то правда,　– сказала я. Середина лета. Пройдет несколько недель, и оно сойдет на нет. Грустно.

В автомате, который попался нам по пути, мы купили чай. С грохотом выкатились две довольно большие банки.

Потом мы сели под ставнями закрытого магазина. Мимо на большой скорости проносились автомобили. Всякий раз, когда ехал грузовик, мне передавалась дрожь асфальта.

–　Как здорово сидеть на тротуаре! Ощущаешь свое присутствие,　– сказала я.　– Какая свежая ночь. И эти машины…

–　Те, кто живет у дороги, к ним привыкли.

–　Наверное.

Время здесь как будто остановилось. Я смотрела на машины и на редких прохожих и различала какой-то другой мир:

бесконечную вереницу уличных фонарей,

разноцветные огни машин,

гудки,

отдаленный собачий лай,

какие-то шорохи на дороге,

голоса людей,

их шаги,

шум ветра, который гремит ставнями,

теплоту воздуха,

нагретый за день асфальт,

далекие запахи лета.

–　Как у тебя дела?

–　Плохо!　– сказал Отохико и крепко схватил меня за руку.

–　Больно.

–　Вот так же мне плохо.

–　Как ребенок,　– сказала я.　– Ты очень любишь Суи?

–　Да,　– он глотнул чай.　– Так сильно, что в лицах всех проходящих женщин вижу ее лицо. Такая песня была. Плагиат.

–　Но слова хорошие,　– сказала я.

–　Боюсь, что ничего хорошего у нас не будет.

–　Все образуется.

–　Страшно.

Время остановилось.

Как будто Бог бросил на нас свой благосклонный взгляд. Вечный мир. Замершее время. Долина ночи.

Эта ночь была похожа на Суи.

Когда я вспомнила об этой ночи позже, она не показалась мне при свете дня такой монументальной. Но тогда прикосновение темноты было величественным и неоспоримым.

–　Когда я жил в Америке, у меня был приятель, чуть старше меня, с которым мы часто плавали на яхте. Как-то он приехал погостить в Бостон, мы пили втроем с Суи, и она в совершенстве играла роль моей постоянной и верной возлюбленной. Бывает, что присутствие третьего человека все сглаживает и возникает иллюзия, будто все хорошо.

–　Понимаю.

Подул ветер. Среди высоких зданий мы были заперты, словно рыбы.

–　Но моряка трудно обмануть. Он оказался на редкость проницательным – сразу увидел, что происходит на самом деле. Когда Суи захотела спать и ушла домой, он сказал: «Опасная женщина! Такие живут в море и увлекают моряка к себе. Обычно это бывает тогда, когда он не сосредоточен или устал от работы. Таких встречают только в молодые годы. У твоей женщины точно такие же глаза, как у них. Она околдовывает тебя даже тогда, когда этого не хочет». Я подумал, что он прав.

Я кивнула.

–　Ты все прекрасно понимаешь,　– Отохико тоже кивнул.

Середина ночи в разгар лета. Я закрыла глаза и услышала звуки шагов, как будто кто-то украдкой удалялся от нас. Я долго сидела у дороги и молча к ним прислушивалась.

*

Мы с Суи сидели на насыпи у реки и ели булочки.

–　Скоро лето пройдет,　– сказала Суи.

Мы сидели рядом и смотрели на воду. Ослепительно сверкая, набегали волны.

–　Да.

Жаркое солнце нагрело под нами бетон, в его лучах все было совершенно белым. Гулко шумела вода.

–　Когда солнце такое яркое, глаз не открыть. Как будто спишь,　– сказала Суи и прислонилась к моей спине. Ее маленькая и горячая голова была как птенец на ладони.

–　Жарко,　– сказала я, но отодвигаться не стала.

–　Спать хочется… Смотри, какие у меня на солнце волосы золотые,　– болтала Суи.

–　Ветер,　– сказала я. Ветер был приятный. Люди играли на зеленой траве в мяч, прогуливались с собаками, отдыхали с детьми.

Небо широко раскинулось над рекой и домами на противоположном берегу. Его голубой цвет можно было вдохнуть. Тело у меня было вялое, руки и ноги пропитаны густым запахом травы. Ни до чего не было дела – ни до прошлого, ни до будущего. Горячий воздух обволакивал мое влажное от пота тело. Я закрыла глаза, внутренняя поверхность век была красная. Лучи солнца подрумянивали мою кожу.

–　Хорошо! Но очень жарко. Кажется, что к нам может прийти какой-нибудь дух. Кого бы нам вызвать?　– засмеялась Суи, и ее смех отозвался в моей спине.

–　Сёдзи,　– сказала я. Сделала глоток из бутылки с соком, которая стояла у моих ног, и ощутила в себе его сладость и прохладу.

–　Слушаюсь,　– сказала Суи и замолчала. Через некоторое время она заговорила мне в спину:

–　КАДЗАМИ, ИЗВИНИ МЕНЯ.

«Прекрати эти шутки»,　– хотела сказать я, но мой язык прилип к гортани. Я понимала, что это шутка, но моя спина в том месте, где к ней прикасалась голова Суи, похолодела. В ее голосе, прошедшем через мою спину, угадывались отзвуки иного мира.

–　ИЗВИНИ, ЧТО НЕ СМОГ ПОЕХАТЬ С ТОБОЙ НА МОРЕ, КАК МЫ ДОГОВОРИЛИСЬ. ИЗВИНИ, ЧТО НЕ ВЕРНУЛ ТЕБЕ КНИГИ И ТВОИ ЧАСЫ.

Мне стало страшно, я не могла двинуться. На глазах у меня выступили слезы. Тело напряженно застыло. Наконец я слабым голосом произнесла:

–　Суи, откуда ты знаешь?

Я обернулась. «Что?» – Суи с отсутствующим видом смотрела на меня. На солнце это была совершенно невзрачная девушка, усыпанная гречневой шелухой веснушек.

–　Я говорила что в голову взбрело. Ты плачешь? Прости меня.

Она прикоснулась ладонью к моей щеке. Так жарко, что закружилась голова.

–　Ничего. Просто кое-что вспомнила,　– сказала я.

Суи снова сидела сбоку, положив ладонь мне на колено. Она жмурилась на солнце и молча глядела на реку.

Под такими жаркими лучами может случиться все что угодно, как только что случилось.

Я тоже стала глядеть на реку. Если смотреть пристально, кажется, будто бы ты плывешь. В прозрачной воде виднелись рыбы. Под руками дышала трава.

–　Прости меня,　– еще раз сказала Суи и, повернувшись ко мне, улыбнулась. Озаренное улыбкой, ясное, радостное, как у детей, лицо.

*

Я встретилась с мамой. Не видела ее два месяца.

Внезапно она позвонила: «Пообедаем завтра вместе?» После нас с сестрой мама больше не рожала. Ее муж (у меня о нем самое общее представление, нам не довелось жить вместе) работал главным редактором одного журнала. Он женился первый раз, детей у него, естественно, не было. Они уговаривали меня жить вместе, но я отказалась. Иногда раскаиваюсь в этом, иногда чувствую себя виноватой. Раскаиваюсь, когда мне кажется, что чем позже становишься самостоятельной, тем лучше. Чувствую себя виноватой, когда слышу по телефону грустный мамин голос.

Было время ланча, ресторан переполнен. Я опоздала минут на десять. Мама сидела одна и пила чай. На ней был темно-синий костюм, накрашена в самый раз. Она смотрела в окно и выглядела почему-то как вдова, но это у нее уже давно.

–　Мама,　– позвала я.

Она обернулась и заулыбалась.

–　Ты похудела,　– сказала я за едой.

–　Пожалуй. Летом из-за жары почти ничего не ем.

–　Вся в делах?

–　Да. После ланча меня ждет заказчик,　– мама улыбнулась. Конечно, она постарела с тех пор, как мы жили вместе. Я живу так, словно времени нет, и всякий раз, когда встречаюсь с мамой, меня словно машина времени переносит в неизбежное будущее. Благодаря изменениям в мамином облике я впервые осознала течение времени.

–　Работаешь переводчиком?

–　Иногда приходится. Утомительная работа в моем возрасте, я все чаще стала от нее отказываться.

–　А письменные переводы?

–　Ими в основном и занимаюсь.

–　Это надолго.

–　Почему?

–　В последнее время я тоже много перевожу. Затягивает.

Мама сказала:

–　Мне кажется, ты для переводов не годишься.

–　Потому что неаккуратная?

–　Как сказать? Слишком слабая, вернее, слишком добрая – и потому сохраняешь структуру чужого языка,　– сказала мама.

Болезненный вопрос, мне хотелось бы прервать этот разговор. «Перестань, перестань»,　– думала я.

–　При переводе, как бы хладнокровно ты его ни делала, тебе не удается отделиться от текста. Ты слишком чувствительна, Кадзами, и твои нервы непременно сдадут!

–　Ты так думаешь?

–　Я в этом уверена. И Сёдзи для этой работы тоже не годился.

–　У тебя отличная память,　– сказала я. Мать кивнула – конечно же, она хорошо его помнила.

–　Тому, кто слишком погружается в текст, трудно воссоздать его на другом языке! Так я считаю. А переводить книгу, которая не нравится, просто мука,　– мама улыбнулась.　– Вполне понимаю состояние Сёдзи. Я десятки лет перевожу и то, бывает, устаю. У переводчиков специфическая усталость!

Официант принес десерт и кофе, и наш разговор о переводе прервался. Непривычно было слышать мамины рассуждения, обычно она о своей работе почти не говорила.

–　Чужому стилю следуешь как своему собственному, по многу часов в день проводишь с чужим сочинением, и тебе начинает казаться, что это ты его написал. Потом начинаешь мыслить синхронно автору. Иногда я так погружаюсь в его мысли, что перестаю им сопротивляться, и тогда перестаю понимать, где его мысли, а где мои, причем даже тогда, когда я уже не занимаюсь переводом. Если писатель является сильной личностью, перевод его произведений затягивает гораздо сильнее, чем обычное чтение!

–　Даже профессионалов?

–　Да, но я задумалась над этим только недавно. Когда я начала переводить, как раз во время развода, все было по-другому. По ночам я думала, выдержу ли одна с двумя детьми, и не могла заснуть… А весь день проводила в чужих сочинениях… чувство одиночества сильно давило на меня. Все что угодно, только бы отвлечься, только бы прервать свои мысли. И я нашла способ.

–　Воспитание детей?

–　Воспитание детей – это труднейшее дело.　– Мама улыбнулась.　– У меня была кэндама.

–　Что?　– переспросила я.

–　Кэндама. Сейчас смешно сказать, а тогда все было очень серьезно. Я часто играла.

«Вот оно что»,　– вспомнила я. Когда я вставала среди ночи в туалет, из-за запертой двери маминой комнаты нередко доносился неприятный стук.

–　А я думала, ты забиваешь гвозди в куклу вуду – засмеялась я.

–　Я была чемпионом школы по кэндама. Сейчас тоже иногда играю, но тогда я безумно им увлеклась. Странно, что именно им. Компьютерные игры мне не подходят. Телевизор, чтение, спиртное тоже не годятся.

–　Какая разница? Главное чем-то увлечься.

–　Не уверена, если это стойка на руках, кусачки для ногтей, сауна, обливание водой… Наверное, необходимо было задействовать тело. Возможно, это касалось только меня. Сейчас мне тоже иногда хочется бежать туда, где нет переводов, книг, истории…

История… недавно я слышала это слово. От Суи.

–　Необходимо полностью погрузиться в то, что ты делаешь, будь это чтение сутр или медитация,　– сказала я.

–　Именно так.

–　И я, и Сёдзи слишком любим истории, наверное, поэтому мы и увлеклись переводом,　– сказала я. Вряд ли кэндама или кусачки для ногтей смогут полностью меня вовлечь.

–　Потому что ты впитываешь все что угодно, вплоть до последнего дыхания. Помнишь, как ты потеряла голос? Ты очень чувствуешь окружающих тебя людей и однако же не желаешь участвовать в их мелодрамах. Возможно, это и делает тебя сильной. Но я не хочу, чтобы ты еще раз плакала так, как плакала, когда умер Сёдзи. Ты – странная девушка, Кадзами! Немного похожа на своего отца.

–　Он звонил.

–　Как он?

–　Ничего хорошего.

–　Вот как.

–　Совсем не меняется. Ты, мама, тоже, такая же молодая.

–　Ты так думаешь?　– она улыбнулась.

Физически она стареет, это заметно, но, когда с ней разговариваешь, в ее лице проглядывает сущность ее характера. Эта сущность сопротивляется времени, и иногда мне кажется, что я разговариваю с молодой женщиной внутри нее.

–　Ты весело живешь, Кадзами?

–　Очень.

Это было правдой. И потому сожаление о том, что это время скоро уйдет в прошлое, становится еще сильнее.

«Кажется, я понимаю маму и те чувства, которые она испытывала в разное время. Я ведь уже не ребенок и именно поэтому чувствую себя невероятно одинокой».

*

Суи мне нравилась, но сама я на встречи не напрашивалась и даже ей не звонила. Мне казалось, что, если не ограничить ее присутствие, она от меня не отлипнет, и я буду настолько от нее зависеть, что жизнь без нее покажется мне невыносимой. Такой уж она человек.

Две недели в середине лета были невероятными. Солнце сверкает и словно бы никогда не закатится, и под этим вечным солнцем меняются люди и происходят события… А осень тем временем уже точит зубы. И однажды утром понимаешь вдруг по прохладному ветру и высокому небу, что неподвижность лета была иллюзией.

Где-то, в невидимом глазу месте что-то изменялось. Суи то и дело звонила мне по телефону. В жаркие дни я слушала ее голос и чувствовала, как через ухо загнивает моя душа. Что-то явно подходило к концу.

Потом передо мной появлялось лицо Отохико, освещенное луной той ночью, когда мы сидели на краю дороги.

Поздно вечером раздался звонок Суи. По ее голосу я догадалась, что она пьяна.

–　Отохико заснул раньше меня! Это ужасно.

Я догадалась, что сейчас последуют любовные излияния, и оборвала ее:

–　Наверное, просто захотел спать!

–　С детства меня окружали люди, которые норовили как можно быстрее заснуть. Я часто видела, как засыпает моя пьяная мать. Теперь мне трудно представить мамино лицо с открытыми глазами. Отец? Такасэ? Тоже. В темноте он любил поговорить – жалобы, сожаления, честолюбивые замыслы, но засыпал задолго до завершения своего монолога. А я все лежу, глаз не могу сомкнуть и думаю об искусстве, о свободной жизни, о вызове обществу. Очень много об этом думала. Бессонница тоже плодотворна! У людей, которые быстро засыпают, ночь проносится мгновенно, зато у тех, кто страдает бессонницей, она превращается в часть их жизни, ничуть не уступающую дневной.

–　Может быть, выпить и лечь в постель?　– подсказала я, понимая, что Суи сейчас очень тяжело.

–　Я уже выпила.

В ее голосе не чувствовалось ни слез, ни гнева. Вместе с бессмысленной улыбкой на лице такое бывает у женщин, чья любовь зашла в тупик. У меня самой такое было. Мужчины обычно не обращают на эти нюансы внимания, а если замечают, то бегут от женщины (как Отохико от Суи) в сон.

–　Отохико у тебя? Ты так громко говоришь,　– спросила я.

–　Я звоню не из дома,　– сказала она.

–　Ты на улице?

–　В телефонной будке рядом с тобой.

Меня это ничуть не удивило. Я была свободна и решила пойти ее встретить, но сначала сказала:

–　Ты, кажется, считаешь, что у меня нет своих дел?

Суи засмеялась:

–　Когда-то человеческие отношения были совсем другими! Люди были свободными и дружелюбными.

–　Ты на углу? Подожди меня.

Я взяла кошелек и вышла из дома.

Пока я шла по ночной дороге, мне пришла в голову мысль, что, возможно, у Суи нет никаких странностей, что она самый обычный человек. Если вдуматься, ее психика вполне здоровая, а слова и поступки логичны.

«Что же привлекает меня в ней?» – подумала я. Самодостаточность и независимость, способность быть не такой, как все? Особый характер ее страдания, совсем не такой, как обычная человеческая боль?

Суи стояла, прислонившись к телефонной будке. В солнечных очках глубокой ночью она напоминала раскачивающуюся на ветру ветку ивы.

–　Почему ты в солнечных очках?　– спросила я.

–　Глаза распухли от слез, стыдно,　– проговорила она.

–　Если ты опять бросишь ее в меня, я точно умру.　– Из висевшего в руке Суи бумажного пакета выглядывала бутылка вина.

–　Да нет же, нет,　– сказала она и горько засмеялась.

Я почувствовала облегчение, когда увидела ее улыбку. Терпеть не могу, когда люди плачут.

–　Я пила по дороге сюда!

–　Прямо из бутылки? Наверное, представляла себя знаменитой актрисой,　– я похлопала ее по плечу:

–　Не угадала, я пила из бумажного стаканчика,　– снова засмеялась она.

Мне стало весело.

–　Фи! Никакого удовольствия.

–　Вполне нормально. Я пила в потрясающем месте, пойдем туда. Или лучше в бар?

–　Нет, лучше туда! Где это?

–　Тебе там понравится! Там совершенно никого нет,　– сказала Суи.　– Да ты там была, и не один раз.

«Где это?» – подумала я.

–　Пойдем!

Был конец недели, на улицах довольно многолюдно. Из-за ночной прохлады царило праздничное оживление. Я люблю летнюю ночь. Мы праздно двигались в своей легкой одежде, какие-то парни окликнули нас, но мы все шли и шли.

–　Отохико – просто дурак, что спит в такое время!　– сказала Суи. На ней была красная рубашка. Она хорошо смотрелась в темноте.

–　Не будь у него таких крепких нервов, он не смог бы с тобой общаться!

–　Ты права, но нельзя думать только о себе!　– сказала Суи.

Если говоришь о них как об обычной паре, во рту остается горький, тяжелый привкус.

–　Где это место?

–　Недалеко от супермаркета!

–　Бог мой!　– удивилась я.　– Рядом с домом Сёдзи.

–　Не хочешь туда идти?　– спросила Суи.

–　Почему же, я давно там не была,　– ответила я.

Мы свернули с проспекта, и темная до головокружения ночь сразу же поглотила нас.

–　Здесь!

Возвышающийся во мраке знакомый дом обтянут белым строительным полотном, все окна темные. «Ремонтируют или надстраивают?» – подумала я.

–　Я несколько раз заходила к нему в гости, но ни разу не оставалась на ночь, потому что это было бы нехорошо по отношению к тебе,　– сказала Суи.

Я посмотрела на темное здание. На первом этаже химчистка, сбоку от нее – вход. Лифта нет, пепельного цвета шероховатый трехэтажный дом. Квартира Сёдзи на третьем этаже, улица, на которую выходят окна, узкая и мирная – и ночью, и на рассвете, и в полдень. Мне было так хорошо там спать. Невыносимо хорошо – так, наверное, уже не придется.

–　Я выяснила, что здесь можно выбраться на крышу,　– сказала Суи.

–　Здорово,　– сказала я.　– Как в детективе.

–　Проверка мужества. Одной страшновато,　– сказала Суи.

Мы молча направились к входу. Высоко в кромешной темноте эхом отзывались наши шаги. Я узнала пятно на лестничной площадке, когда увидела его в лунном свете. Как в памяти ребенка – одно только пятно.

Когда я была подростком, то мечтала здесь поселиться. Нет, не выходить замуж, даже не переезжать сюда, а просто все время быть здесь и не уходить домой. Я поднималась по лестнице, и мои мысли уносились к темным дверям. Я видела квартиру Сёдзи, словно глазами птицы, неловко пролетающей над землей.

Слева посудный шкаф.

Зеленый холодильник.

Стена, обклеенная материалами для работы.

Кровать у окна.

Бутылка с монетами.

Большой попугай.

Я была уверена, что за дверью все оставалось таким же, каким было раньше. Как дух предка, который, возвратившись на праздник О-Бон, разглядывает свой дом. Как сад у бабушки и дедушки, к которым я приезжала на летние каникулы (я хорошо помнила деревья и цветы в саду, но никогда не видела людей).

–　Не пила, а как пьяная. У меня странный голос?

Мой голос дрожал в темноте.

–　Ты пьяна воспоминаниями!　– как ни в чем не бывало ответила Суи.

Мы поднялись по лестнице и вышли на крышу. Однажды я поднималась сюда запустить воздушного змея. На двери, выходящей на крышу, висел замок, и Сёдзи принес самодельную отмычку.

–　У тебя есть ключ?

Суи схватила заржавевший дверной замок и, как горилла в клетке, с грохотом принялась его дергать.

–　Слишком громко!　– сказала я.

–　Нормально!　– сказала Суи, В темноте было непонятно, какое у нее лицо. Ее отчаяние меня пугало.

–　Вот так,　– наконец проговорила она и со скрипом распахнула дверь. Мы выбрались из запаха краски и затхлой атмосферы на свежий ночной воздух.

–　Будто давно на улицу не выходила,　– сказала Суи и поднялась на крышу, посреди которой стоял сломанный бак для воды. Вокруг тихий и ясный ночной пейзаж, застывший, как отраженный в озере свет.

Мы сели, Суи достала бутылку.

–　Теплое,　– сказала Суи и налила мне в стаканчик.　– И стаканчики бумажные.

–　Ничего, но они быстро размокнут, противно будет,　– сказала я. Вино было красное и довольно приятное на вкус.

–　Сыр будешь?

Суи достала из пакета сыр. Я взяла один кусок.

–　Настоящий пир.

–　Мне нравится. Летом только и попьешь на улице, да еще во время ханами,　– сказала она те же слова, что и Отохико.

–　Недавно я пила с Отохико чай на улице. Вы любите открытое пространство.

–　Когда мы ссоримся дома, там нечем становится дышать, и мы тут же выходим на улицу. Поэтому и миримся.

–　Здравый смысл,　– сказала я. Шум автомобилей был едва слышен, ветер посвежел. Юбка развевалась.

–　После такого места интересно еще в баре выпить, необычное ощущение!

–　Да-да, голова сразу не переключается.

–　Давай пойдем!

–　Давай.

–　У меня не было друзей. Знакомых много, а поговорить по душам не с кем. Только с Отохико, но это не совсем то.

–　Он мужчина,　– сказала я.　– Возможно, поэтому вы идеальная пара. Ты можешь жаловаться и сомневаться, оставляя все, как есть.

–　Большинство пар именно так и делает.

–　Возможно. Если бы у нас были обычные отношения, мы бы давно уже расстались,　– сказала Суи.

–　А с отцом как было?

–　Нужда, половая зрелость, темперамент, бедный район города, мать неизвестно где. Все смешалось, в голове хаос, я абсолютно не понимала, что хорошо, а что плохо. Зато энергия била через край. У меня абсолютно не было чувства вины. У отца, кажется, было. Но я уверена, что он жил бы недолго, даже если бы не встретился со мной. Я рада, что мы встретились и сблизились.

–　Не слишком ли тесно?

Суи засмеялась:

–　Возможно, но меня это устраивает. Япония чересчур правильная страна, у японцев слишком стандартные представления о добре и зле. Люди беспокоятся о том, что о них подумают другие, а в метро мужчины пристают к женщинам. Зато в следующую минуту встретишь такую добрую старушку, что поневоле расплачешься. Что за страна! Я взрослею, и что-то во мне меняется. Тяжело в Японии, но живешь.

–　Мнение японки, проведшей за океаном большую часть своей жизни.

–　Неважно,　– сказала Суи.　– Раньше мне нравилось то, что где бы я ни заснула, я проснусь с чистой совестью.

–　Мне так не нравится,　– сказала я.

–　А теперь хочу спать в одной и той же кровати, у себя дома.

–　Сейчас так оно и есть.

Суи сказала, что хочет жить не только безрассудством. Умоляю тебя, подумала я, не рассказывай о нем подробно. О печальных и убогих обстоятельствах своей жизни.

–　Не делай разочарованный вид, это жизнь. Все, о чем я сказала,　– правда, даже если звучит как литературный вымысел. Я по-прежнему жива. Эти слова обращены не ко всем, а только к тебе,　– внезапно сказала Суи.

Я была поражена.

–　Прости, пожалуйста. У меня был разочарованный вид?

–　У тебя было такое лицо, словно ты не желаешь слушать мои грустные рассказы.

Суи сверкнула прищуренными глазами:

–　Ты любила кого-нибудь по-настоящему?

–　Любила, хотя и не уверена. Думаю, что любила Сёдзи, но мы с ним не успели даже поссориться,　– сказала я.　– Что случилось? Ты ведешь себя как моя старшая сестра.

–　Все, кого я встретила в Японии, в том числе и Отохико, мне не интересны. Мне хочется, чтобы люди были странными, грязными, эмоциональными, жалкими, благородными, бесконечно сложными. Мне нравится жить, нравится любить. Нравится быть настоящей женщиной, сильной и слабой. Нравится после крупной ссоры сесть рядом, чтобы полюбоваться луной. Нравится чувствовать и плакать. Когда я иду на свидание с любимым человеком, кто бы ни был, я всегда стараюсь выглядеть красивой! Это инстинкт, логика здесь ни при чем,　– Суи улыбнулась.　– Попробуй безумно влюбиться! Я научу тебя этому, потому что я тоже женщина.

–　Ты когда-нибудь любила женщину?　– спросила я с некоторым волнением.

–　Некоторые женщины признавались мне в любви, но я не отвечала им взаимностью.

Я совсем опьянела. Светящийся ночной город будто бы приблизился.

–　Ты мне нравишься. С тобой я чувствую себя спокойной и одновременно напряженной. Необычное чувство. Ты мне очень помогла. Ты удивительный человек,　– сказала Суи.　– Давай еще повеселимся, пока лето.

Она привалилась к моему боку. Сладкий запах ее волос, аромат жасмина и сандалового дерева. Запахи летней ночи, устремляющейся ко мне.

–　Интересно, что ты будешь делать таким же летом через несколько лет? Где ты будешь?　– сказала я.

–　Не знаю,　– сказала Суи.

Мы становились все более честными и откровенными, и это меня пугало. Она совершенно не боится не понравиться. Я не лесбиянка и не наивная школьница, я самая обычная женщина. Они все трое источают аромат своего прошлого, когда жизнь была радостной и богатой. Для меня быть с такими людьми – все равно, что находиться в цветнике, который немного выпадает из реальности. Я давно это заметила. Это время моей жизни было прекрасным, но у него есть свои пределы. Бесконечно продолжаться оно не может. Я словно проснулась – почему я еще с ними?

Сильный ветер. Я продрогла.

–　Конечно, он проклят. Ты знала об этом?　– спросила Суи.

–　Замолчи. Не говори такие слова в темном месте,　– сказала я. Белый бетонный пол, заброшенные рамы для сушки белья. Мертвое пространство смерти, где дышат только несколько световых пятен. Есть здесь кто-нибудь, кто слышит нас?

–　Когда умер Сёдзи, ты что-нибудь почувствовала?　– спросила Суи.　– Что-то присутствовало в комнате рядом с тобой?

–　О чем ты?

На самом деле я, несомненно, что-то почувствовала. В то утро, когда он умер, в том доме.

–　С тех пор, как я была с отцом, я стала это чувствовать, и позже, когда была с Сёдзи и когда встречалась с Отохико. Ощущаешь свою беспомощность и то, что ты становишься орудием,　– широко раскрыв глаза, сказала Суи.　– Я ничего не боюсь, кроме этого! И чувствую это постоянно. В комнате перед тем, как умер отец, я видела знаки. Это сила злого рока, и она проистекает из той книги. Отец из-за нее и умер. Мне страшно думать, что из-за нее я жива, и встретилась с тобой, и что сейчас мы вместе.

–　Что ты имеешь в виду? Силу той книги? Одаренность своего отца?

Я смотрю на звездное небо. Думаю о людях, которых знаю. Сижу на крыше дома, похожем на развалины, будто на руинах в какой-то чужой стране. Я – та, кто все это чувствует. Кто я?

Рано или поздно я прихожу к этой мысли.

–　Нет, я имею в виду не это. От отца теперь остался только пепел, а кто он был раньше? Японец-скиталец, покинувший свою страну. Это вселилось в него! Отец умер, а оно осталось…

–　Искусство? Душа художника? Или…

Она не дала договорить.

–　Нет, не это. Ты, кажется, знаешь. Злой дух, злой рок, проклятье. Дурная кровь, которая не позволяет мне и Отохико быть вместе.

–　Ты уверена?　– сказала я.　– Но это можно победить!

–　Не знаю,　– сказала Суи.　– Скорее бы она распрощалась с этим.

–　Кто?　– не поняла я.

–　Саги. Да, я забыла тебе сказать: я послала ей копию рассказа.

–　Неужели?　– удивилась я.

Я стояла и, держась за ограду крыши, смотрела вниз. Я так сильно удивилась, что небо и земля закружились передо мной.

–　Ты посоветовала мне это сделать, и я поняла, что это самое правильное.

Суи улыбалась. В полумраке виднелись ее белые шорты. И белые зубы.

–　Лучше было бы передать при встрече.

–　Нет, мне неловко,　– она засмущалась.　– Кажется, я пьяна.

Она легла ничком и некоторое время сгребала в кучку отколовшиеся куски бетона. Потом закрыла глаза, и мне стало не по себе. Я подошла ближе и увидела, что она спит.

–　Вставай!　– я потрясла ее, и Суи, собрав все силы, поднялась.

–　Я видела во сне могилу,　– сказала она, потирая глаза.　– Как плохо, что под нами никого нет.

–　Только одна большая могила,　– сказала я.　– Пойдем отсюда.

Суи кивнула. Мы спустились на улицу, которая по-прежнему кишела людьми, и отправились искать выпивку.

Когда я вспоминаю теперь эту ночь, я понимаю, что она не причинила мне вреда и окутала меня, словно сон младенца.

*

Как-то днем, в конце августа, мы с Саги возвращались домой из кино. Решили выпить по чашке чая и разойтись по домам.

Мы проходили мимо вокзала, который, несмотря на многолюдность, почему-то казался тихим, мимо фонтана всех цветов радуги. Сквозь струи танцующей воды я увидела вдруг лицо Суи.

Суи создает вокруг себя атмосферу, которую узнаешь даже в толпе. Она шагает легкой походкой, словно летит.

Я окликнула ее:

–　Суи!

Саги рядом со мной остолбенела. «А-а»,　– отозвалась Суи и, заметив Саги, смущенно улыбнулась. Потом подошла.

–　Давно не виделись. Спасибо за копию,　– сказала Саги так, будто недавно с ней встречалась. И вдруг Суи обняла Саги. Сильно обхватила руками, сказала: «И правда давно», и на глазах ее выступили слезы. «Суи счастлива ее видеть»,　– подумала я.

–　Отстань!　– улыбнулась Саги. Ее улыбка была настолько сердечной, что производила впечатление неискренней.

Когда Суи отпустила Саги, ее лицо стало обыкновенным:

–　Ты выросла!

–　Отохико я вижу постоянно, а о тебе остались только детские воспоминания. Так рада тебя видеть, что сама удивляюсь.

Мы стояли втроем. Площадь, по которой медленно ехали машины, автобусы на автобусной остановке. Как много сложных вещей заполняли собой этот обычный ясный день. Проходящие мимо люди задевали нас, их голоса перебивали наш разговор. Странное чувство! Почему Суи заплакала? Что будет с ними, если они помирятся? Хотя я познакомилась с ними совсем недавно, у меня возникло впечатление, будто бы я наблюдаю за обеими с самого детства. Иногда приходится пройти долгий путь, чтобы отыскать свою семью.

–　Теперь ты гораздо больше похожа на отца, чем в детстве,　– сказала Суи. Саги смутилась.

–　А чем?

–　Глаза. Нос. Точно такие, как у него.

–　Мама тоже так говорила.

–　Вы очень похожи друг на друга!　– сказала я.　– Сразу видно, что родные сестры, а не двоюродные.

–　Правда?　– Суи долго и пристально всматривалась в лицо Саги, словно дыру сверлила. На мгновение на ее лице появилась печальная улыбка. Я уже видела такую улыбку и помню то болезненное ощущение, которое она у меня вызвала.

Эту улыбку тут же сменила обычная.

–　Особенно нос,　– сказала Суи и указательным пальцем притиснула нос Саги.

Мы расстались.

–　Раньше мы никогда так не встречались,　– удивленно сказала Саги.

–　Бог, видно, решил, что сейчас можно это позволить.

–　Почему только сейчас? Я ведь не изменилась.

–　Ну и что?

–　Это – жизнь брата,　– сказала Саги.　– Я переживаю из-за нее. Она такая несчастная, и я всякий раз, когда ее вижу, как будто слегка о чем-то сожалею.

И добавила:

–　Она уходит, словно исчезает. Не знаю, увижу ли я ее когда-нибудь снова.

Я обернулась. Фигура в желтой рубашке уже почти затерялась в толпе.

Как удаляющийся воздушный шар. Мы проводили ее взглядом.

*

Мне трудно выразить словами то, что произошло потом. Быть может, спустя годы Отохико напишет об этом гораздо лучше меня.

Я не сумею внятно рассказать об этом лете. Я помню только жаркие солнечные лучи и сильное чувство, что меня нет… Я отсутствовала. Какую роль я играла? Иногда мне кажется, что я превратилась в это лето. В роли лета у меня было важное преимущество: я могла видеть эту женщину. Видеть Суи.

Я стала частью атмосферы, которая окружала ее, и впитала в себя ее непонятную печаль. Она до сих пор хранится в моей груди. Плохая судьба, душа, навлекающая на себя неудачу. Я видела, как Суи применяет всю свою изобретательность, чтобы отстоять любовь.

Что особенного нашла она в отце и Отохико?

Вокруг миллионы мужчин, почему она выбрала своих родственников?

Нет совершенной любви – если бы ты и Отохико расстались, он вздохнул бы с облегчением.

Ты счастлива своей жизнью? Ведь ты сама виновата в том, что ничего хорошего с тобой не происходит.

Суи верила в затрудненное дыхание своей причудливой души, в сверкание своей интуиции.

Она обладала невероятной волей к жизни и напоминала котенка, который жалобно мяукает в грязной луже, но остается в живых. Сёдзи этого не хватало, а я и Отохико не в состоянии были поверить в это полностью и колебались.

Суи использовала свою волю до конца. Тем летом я была рядом и видела ее.

Я видела Суи.

*

–　Ты можешь прийти ко мне? Мне очень одиноко,　– сказала Суи плачущим голосом. «Опять?» – подумала я.

–　Что случилось? Где Отохико? Его нет?

–　Это – большой ребенок,　– несмотря на слезы, она прыснула.　– Смешно говорить, но он ушел в поход.

–　В поход?　– я невольно рассмеялась.　– В поход с костром?

–　Приехал его американский друг и предложил попутешествовать. Три дня назад они уехали.

–　Ведет себя как мальчишка.

–　Именно. Мне надо выговориться… придешь?

–　Хорошо!

После нашей встречи с Саги мы не созванивались и не встречались. Я купила цветы и пирожные и отправилась к Суи.

Смеркалось. Сумерки входили в каждый дом, и люди зажигали электричество. В последнее время мое сознание, совсем как у алкоголика, прояснялось только с наступлением вечера. Уличное освещение, выныривающее из темноты, жилые дома на склоне. «Уже вечер!» – думаю я и просыпаюсь.

Кажется, я всегда чем-то одержима. Я постоянно ловила себя на мысли – бываю ли я когда-нибудь не одержима?

Я позвонила в дверь. Ответа не было, я повернула ручку, и дверь легко открылась. В квартире ярко горел свет, но Суи не было видно. Стеклянная дверь на веранду в раме из алюминия была приоткрыта. В ней виднелось легкое вечернее небо.

Я вошла в комнату и увидела стоящую на веранде Суи. Она курила, что с ней редко бывало. Ее волосы, совсем как в стоп-кадре, вздымал ветер.

–　Привет,　– сказала я.

–　Заходи,　– Суи обернулась. Словно светлое облачко на фоне разноцветного вечернего неба. Бледные губы, покрасневшие глаза.　– Занималась стиркой, устала,　– сказала Суи.

–　Пожалуйста, не беспокойся.

Не успела я опуститься на пол, как Суи вскрикнула:

–　Ой!

–　Что?　– усевшись, спросила я.

–　Ты, как нарочно, сюда села! Я пролила кофе…

На моих белоснежных брюках виднелось коричневое кофейное пятно. Я пришла в отчаяние.

–　Я уронила кофейник и забыла вытереть,　– Суи громко рассмеялась.　– Какое дурацкое совпадение. Снимай, надо сразу постирать.

–　Дашь мне что-нибудь?

–　Держи.

Суи достала из корзины с только что выстиранным бельем черную трикотажную юбку. Я переоделась в ванной. Суи сунула мои брюки в стиральную машину и нажала кнопку.

–　Извини,　– сказала Суи и бросила туда, где был пролит кофе, какую-то тряпку.　– Это знак, что сюда нельзя садиться.

–　Понятно,　– сказала я. В комнату доносился слабый шум стиральной машины.

–　Тебе нравится стирать?　– спросила я.

–　Нравится этот звук,　– ответила она.

–　Вот цветы и пирожные.

–　Лилии! Мои любимые цветы. Похожи на меня?　– взяв лилии в руки, спросила Суи.

–　Когда говоришь, не похожи.

–　Вот как.

Немного похожи, подумала я. Сильным запахом и тем, что, когда цветочная пыльца попадет на одежду, ее ничем не вывести.

Суи улыбнулась, а я, смутившись, как школьница, не стала этого говорить.

Стеклянные глаза. Зрачки с холодным отблеском. Суи в тот день была очень добра, раскрывала свою добрую половину, незаметно распространяла ее, согревала атмосферу.

Конечно как лилия.

Запах сладкого сиропа, в который превратилось отчаяние.

–　Знаешь, я уже жалею о том, что ее отдала,　– поставив лилии в вазу, сказала Суи.

–　Копию рассказа?

–　Да. Удивительное дело, правда? Последний оплот моего детства. Когда о рукописи никто не знал, я пьянела от сознания, что скрываю ее. Гордилась тем, что о ней знаю только я. Придумывала, куда бы получше спрятать свое сокровище. Благодаря этой рукописи я росла в своих собственных глазах.

–　Странно!　– сказала я.　– Пока она принадлежала тебе одной, она была не больше чем амулет! Куда бы ты ни поехала, ты и без нее сможешь жить! И здесь, и в Африке, и в Индии…

–　Неужели?　– удивилась Суи.　– Кажется, уверенность возвращается ко мне.

Она явно хотела успокоить меня, и мне стало досадно. Нужно было что-то ей сказать:

–　Ты любишь жаловаться, но у тебя есть сила. Ты не сходишь с ума и не делаешь глупостей. Я убеждена, что рано или поздно ты добьешься своего счастья. У тебя есть талант, есть жажда жизни. Я уже месяц рядом с тобой и просто убеждена в этом. У тебя есть свои проблемы, но ты движешься в правильном направлении.

–　Спасибо,　– Суи улыбнулась уголками рта.

Наконец-то я вспомнила. Точно так же улыбался Сёдзи. С безнадежной любовью. С непоколебимой твердостью.

–　Талант… он только пожирает человека! Я затеряюсь в толпе, я стану ничтожеством!　– воскликнула Суи.

–　Все еще изменится. Ты просто устала!

–　Я перестала видеть мир с высоты птичьего полета. Но когда это случилось? Когда я встретилась с Отохико? Когда испортились мои отношения с мамой? Когда я начала спать с отцом? Когда рассталась с Сёдзи? Когда приехала в Японию? Ничего не понимаю.

–　Ты устала и плохо выглядишь.

–　Потому что я беременна. Я была потрясена.

–　Не может быть!

–　Вчера ходила к врачу.

–　От Отохико?

–　Не знаю, скорее всего от него.

–　Это… тебя не смущает?　– Я не могла сказать прямо.

–　Придется делать аборт,　– сказала Суи с гримасой.

–　А что остается?

–　Не знаю…　– Суи склонила голову набок и погрузилась в молчание. Я тоже молчала. Потом, собравшись что-то сказать, увидела, что глаза Суи закрыты.

Казалось, она прислушивается к шелесту ветра из иного мира.

«Из какого?» – подумала я, и меня охватила печаль.

Живой цвет рассыпанных, будто оставшихся от маленькой девочки, веснушек и нежно-розовый цвет закрытых век. Словно передо мной картина, а не живой человек. Я впервые так внимательно разглядывала лицо Суи. Ее открытые глаза производили слишком сильное впечатление, и смотреть ей прямо в лицо было невозможно. Пожалуй, вся она именно в цвете и свете своих глаз.

Но сейчас от ее лица исходит цвет поражения. Краски смирения раздавленного и уставшего человека.

Внезапно открыв глаза, Суи чуть шевельнула губами и заговорила. На ее лице было довольное выражение.

–　Мне стыдно признаться, но я снова хочу видеть «папу»!

–　Папу?

–　Да, чтобы он крепко держал ребенка на руках, играл с ним, вечером поскорее возвращался домой, снимал его на видео, переживал, если у него поднимется температура или он плачет по ночам… Я не уверена, что из меня получится хорошая мама.

–　А Отохико способен на это?

–　Кажется, нет. «Папа» – это самый обычный отец, мужчина, который будет наблюдать за тем, как ребенок растет. Не знаю, справится ли с этим Отохико. Я очень на это надеюсь, но делаю вид, будто бы не надеюсь.

Я заплакала.

Слез в глазах не было, но что-то на меня нахлынуло, что-то разрывало мне грудь. Нельзя плакать, подумала я.

–　Послушай,　– сказала Суи,　– если он велит сделать аборт, отведешь меня в больницу?

–　Конечно,　– сказала я.　– Наверное, лучше сделать. Поговори с Отохико, когда он вернется…　– Я не удержалась и прыснула.　– … из похода.

–　Когда он вернется из похода,　– Суи тоже засмеялась.

Самое неподходящее к его возрасту, ситуации и теме нашего разговора слово. Теперь всякий раз, услышав слово «поход», я буду вспоминать этот день и смеяться.

–　Послушай, не поесть ли нам чего-нибудь?　– спросила Суи.

–　Хорошо бы! Пойдем,　– сказала я.　– А тебе плохо не станет? Может, что-нибудь приготовить дома?

–　Есть только хлеб и суп, попробуешь?　– сказала Суи с такими добрыми, добрее не бывает, глазами. Она смотрела на меня глазами, полными любви.

–　Ты сама приготовила?　– спросила я.

–　И яд туда положила,　– Суи улыбнулась.

–　Я не против.

Немного спустя Суи принесла густую тушеную говядину с овощами, твердый ржаной хлеб и салат из огурцов.

–　Вид аппетитный!　– сказала я.

–　Надеюсь, тебе понравится,　– сказала Суи.

–　А ты, Суи, не будешь? Она улыбнулась:

–　Никакого аппетита. Ты назвала меня по имени?

–　Что?

–　Ты сказала – Суи?

–　Да,　– ответила я.

–　Из твоих уст оно прозвучало как имя какой-то милой девушки,　– сказала Суи.

Было вкусно. Я густо намазала хлеб маслом и съела все подчистую. Суи, потягивая пиво, смотрела телевизор. Потом у меня возникло какое-то неприятное чувство. В комнате было слишком тихо. Вечер слишком затянулся. Звук телевизора звучал слишком ясно и холодно. Мое психологическое состояние, ощущение времени и пространства разошлись в разные стороны. Суи казалась какой-то маленькой.

Что, если она и впрямь положила в еду яд?

Следующее, что я с трудом осознала: «Меня куда-то тащат». Меня волокли по полу. Мое тело не подчинялось мне, даже губы не двигались. Я хотела смотреть, но мои веки слипались, как будто их закрывали насильно. Я отчаянно хотела видеть, что со мной происходит.

–　Прости меня,　– со смехом проговорила Суи.

Ее слова донеслись откуда-то издалека. Я ощущала ее руки – они словно вгрызались в мои щиколотки. Эти руки говорили мне вовсе не то, в чем хотел убедить смех. Как в детстве, безмолвный лиловый поток, извиваясь, потек по моим ногам. Суи по-прежнему с силой сжимала мои щиколотки и как будто просила о помощи.

Я почувствовала, что она хочет умереть. Она устала гораздо сильнее, чем я думала. То же самое было с Сёдзи. Я хотела сказать ей:

–　Умирать нельзя.

Однако, как тогда в детстве, у меня исчез голос. Я сумела сказать только одно слово:

–　Умирать…

–　Ты думаешь, я хочу смерти? Почему?　– спросила Суи и отпустила мои ноги. Она уже не касалась меня, но ее мысли все равно мне передавались.

Для чего я родилась?

Для того, чтобы оказаться здесь с ней?

С Отохико все кончено.

Я потратила слишком много времени.

Ее душа, беспорядочная и запутанная, напоминала мозаику, но сейчас все миллионы ее кусочков сводились к одному слову – смерть.

–　Нельзя, с этим не шутят. Какое хорошее лето! Мы смеялись, плакали и все позабыли. Если ты умрешь, я все забуду! Ты ведь этого не хочешь?

Я выдавила из себя эти слова, душа хотела передать их Суи, но тело не справлялось, я с трудом выговорила: «Не… ле… мы… ты…»

Суи неожиданно поднялась, мельком взглянула на меня и направилась к двери. Я поняла зачем. Убежденность пронзила мою грудь кристаллической прозрачностью, световым излучением, похожим на молнию. Я поняла, что никогда больше ее не увижу.

Она словно лилия. Жаль, что я не сказала ей этого.

Суи вдруг обернулась.

–　Что? Лилия? Ты сказала «лилия»?

Не знаю, как мне удалось сесть. Мое тело было словно приклеено к полу, и я с великим трудом его отодрала.

Я была почти без сознания. Душа оторвалась от тела и взмыла куда-то вверх.

Мои глаза были закрыты, но я почувствовала, что Суи стоит и смотрит на меня.

–　Ого, как в «Роковом влечении»,　– сказала Суи.　– Как тебе удалось встать?

Наверное, яд так до конца и не подействовал. Мой организм оказался сильнее. Меня наполняло совсем другое: отчаяние; вопросы, которые не покидают меня с детства; мысли и чувства, которые возникли у меня после смерти Сёдзи; облик Суи, который не покидал меня после того, как я с ней встретилась; мои чувства к Суи; улыбающиеся лица Саги и Отохико; сожаление о том, что лето кончается. Печаль из-за того, что приходится жить, не оставлявшая Суи. Ослепительные солнечные лучи, когда мы впервые встретились; сверкающая поверхность пруда. Ее руки, прикосновение рук. Легкий шелест волос на ветру. Лето; дрожащий разноцветный воздух, окружавший Суи; направление, в котором движется ее жизнь. Чувство скорби.

–　Напрасно,　– кажется, я произнесла это слово отчетливо, хотя рта не открывала, и попала в самое сердце Суи. По ее изумленным глазам было видно, что она поняла мою мысль.

–　Ты так думаешь?　– сказала она. Потом подошла ко мне и поцеловала.

Короткий, но крепкий поцелуй.

В моем тающем сознании пронеслось: «Мне не приходилось так целоваться с женщиной». Суи, будто услышав, засмеялась:

–　Мне тоже.

Я уснула.

*

Кто-то сильно меня тряс, я открыла глаза. Ужасно болела голова. Так сильно, что я всерьез подумала, что ее чем-то били. Острая боль. Во рту пересохло.

–　Что…　– сказала я.　– Что случилось?

Это был Отохико. По его лицу я поняла, что сейчас он отвезет меня в больницу. Я покачала головой:

–　Все в порядке.

Боль опять пронзила меня, я поморщилась:

–　Голова болит.

–　Хочешь воды?

Я кивнула. Отохико принес мне попить. Большими глотками я выпила тепловатую воду, заметила, что нахожусь не в своей квартире, и, наконец, все вспомнила.

–　Где Суи?　– спросила я.

–　Исчезла,　– сказал Отохико. Казалось, он вот-вот заплачет.

Я с трудом села. Бельевая корзина на веранде, мои сохнущие на веревке брюки, тарелка, из которой я ела, открытое окно – все оставалось как прежде, не было только Суи. Я почувствовала себя невероятно несчастной и одинокой, словно покинутый ребенок, и не могла даже заплакать. Праздник кончился. Стоило мне чуть-чуть пошевелить головой, как боль молнией проскакивала по ней, и все мое тело дрожало.

–　Сколько сейчас времени?

–　Два часа ночи.

–　Я пришла сюда вечером. Суи выглядела измученной и сказала, что она беременна. Ты знал об этом?　– спросила я. Мои слова будто прорвали плотину. Отохико заговорил:

–　Она сказала мне об этом и сказала, что не хочет ребенка. Мы решили обсудить все, когда я вернусь. Но мы понимали, что дошли в наших отношениях до того, что ничего друг с другом поделать не можем. Я вовсе не боялся, когда она объявила, что хочет родить, но мне казалось, что на самом деле она рожать не хочет. Поэтому я не знал, на что решиться. Мы как будто распрощались, и я уехал.

–　В поход?　– из-за головной боли я не могла смеяться.

–　Мне не хотелось оставаться дома.

–　Слушай, а почему вы не предохранялись?　– спросила я.

–　Предохранялись! Суи принимала таблетки.

–　Она могла специально или случайно этого не сделать.

–　Наверное, она сама не понимала, что ей делать. Возможно, неосознанно забыла их принять,　– с силой сцепив руки, сказал Отохико.

Ночь была невероятно тихая. Пустынный, как на кладбище, вид. Остатки моего прерванного сна.

–　Дай еще воды. Больно…

Отохико взял стакан и сказал:

–　Что за ужасная мысль пришла ей в голову – отравить тебя? Зачем?

В его раздраженном голосе чувствовалась давно накопившаяся усталость.

–　Суи хотела умереть,　– сказала я.

–　Я чувствовал, что она этого хочет. Поэтому и вернулся домой раньше. У меня тоже вертелась в голове мысль: «Давай уйдем из жизни вместе!» Мы оба об этом думали. Нелепо говорить, но эта мысль в последнее время крепко нас связывала. Но почему ты? Суи любила тебя больше всех, почему она решила тебя отравить?

Кажется, я знала почему. Она всерьез собиралась убить себя и понимала, что если не отважится на это до возвращения Отохико, то потом уже ничего не сделает. Она хотела повидать меня перед смертью, но, встретив, запаниковала, совершенно перестала понимать, что ей делать, и, наконец, додумалась до того, что меня надо убить. Но и этого не сделала. Выбрала середину.

–　Я останавливала ее! Всем своим сердцем,　– сказала я.　– Делала все, что могла.

–　Надеюсь, она оставила эту мысль?　– сказал Отохико. У него были такие глаза, словно он молился.

–　Не знаю.

–　Хотелось бы так думать. Машины нет. Банковской книжки и кое-каких вещей тоже.

–　Вот как…

Голова у меня плохо соображала. Сообразила, что на мне юбка, которую она мне дала. Юбка была мятой. Я почувствовала чье-то присутствие. Суи дома не было, но в углах книжных полок, в развевающихся занавесках, под столом что-то скрывалось. Какие-то темные пятна, которые не совсем совпадали с реальностью.

–　Возможно, как говорила Суи, это проклятие,　– сказала я.

Пошел дождь. В открытое окно доносился негромкий глухой шум. Меланхолия, которая появляется под покровом ночи, наполнила комнату и хладнокровно всматривалась в наши судорожные движения. Тень смерти. Чувство бессилия, которое подкрадывается, стоит только отвести взгляд, отчаяние, которое проглотит тебя, если утратить бдительность.

–　Оно угадывалось как некая атмосфера. Мне казалось, что мы просто растрачиваем время, когда были вместе, чем бы мы при этом ни занимались. Жизнь теряла свои очертания. Нам и в голову не пришло сказать – давай радоваться, раз мы любим друг друга, и все будет хорошо. Наверное, дело в этом.

–　Как сейчас в этой комнате?　– спросила я.

–　Да, словно какая-то тень. Но ведь было у нас что-то, не только тень! Прекрасное, как поле цветов. Поэтому мы и оставались. В наших отношениях было и что-то положительное.

–　Конечно.

–　Какой сильный дождь!

–　И похолодало.

Меланхолия ночного дождя понемногу проникала в комнату. Грустный монотонный ритм дождя. Мокрые стекла. За окном холодный синий свет. В комнате стало еще темнее. Больше здесь нельзя находиться, если мы останемся здесь, и мне и ему станет плохо. Грудь наполнялась воздухом одиночества.

–　Я поеду на такси. Проводи меня,　– сказала я.

–　Такое чувство, будто я в лодке, а вокруг огромные волны. Странное состояние.

–　Ты идешь? Надо уйти отсюда,　– чуть не плача, сказала я. Мне было плохо. Что-то темное давило с такой силой, что не хотелось жить.　– Пойдем,　– повторила я.

Отохико молча встал.

В такси я спросила:

–　Ты туда вернешься?

Зонтов у нас не было, мы оба промокли. Отохико сказал:

–　Нет.

Я облегченно вздохнула. Невозможно оставаться там одному.

–　Попробую поискать ее в магазинах, в которые она обычно ходила, на работе…

–　Тебе помочь?

–　Не стоит, тебе и самой трудно. Может быть, завтра. Я свяжусь с тобой,　– он захлопнул дверцу.

Я помахала ему рукой, и он стал удаляться. Темнота поглотила его. Шум дождя смыл.

*

Я не знала, куда делась Суи. Ни она, ни Отохико мне не звонили. Несколько раз мне снилось, что Суи умерла, и каждый раз я просыпалась вся в поту. Заснуть я уже не могла, а утром прочитывала газету от корки до корки. С испугом смотрела телевизионные новости.

Никаких новостей не было.

Прошло несколько дней, и Суи стала отходить все дальше и дальше. Я поражалась своей черствости, а также своей способности отдалять себя от нее, от других и от тех чувств, которые я к ним испытывала.

Возможно, я избавилась от оков проклятья?

Теперь мне казалось, что все летние события мне приснились. Сон был не кошмарным, а приятным, как день, пришедший из детства. Я сделал все, что могла сделать во сне, и старалась больше ни о чем не думать. Мысли меня раздражали, я гнала их прочь.

На пятый день позвонила Саги. Я еще спала, но мгновенно схватила трубку.

–　Алло?

–　Привет, это я,　– сказала Саги.

–　Доброе утро.

–　Уже день. Слушай, я сейчас в аэропорту!　– сказала Саги. Действительно, из телефонной трубки доносились характерный шум аэропорта, от которого сердце у меня забилось.

–　Куда ты летишь?

–　К приятельнице в Нью-Йорк. Кроме того, нужно купить кое-какие книги для работы.

–　Почему так внезапно?　– спросила я.

–　Не могу больше здесь оставаться. После того как исчезла Суи, Отохико не выходит из дому. Мне не по себе.

–　Плохая старшая сестра.

–　Если ты так считаешь, развлекай его сама,　– усмехнулась Саги.　– Мне кажется, какой-то этап нашей жизни подошел к концу. И не только потому исчезла Суи, все не так просто! Что-то действительно закончилось. Можно уже не скрывать того, что мы скрывали. Стоит ли грустить о том, что впервые за долгое время нам стало легко, не лучше ли это отпраздновать? Поэтому я решила попутешествовать, полюбоваться пейзажами, встретиться со старыми друзьями. Мне трудно все объяснить, но я хочу заняться именно этим… К тому же, если верить моей интуиции, Суи жива. И будет жить, если, конечно, не вернется к Отохико.

–　Я в этом не уверена.

–　Я чувствую такие вещи и убеждена, что она не умерла!… Спасибо тебе за все. Ты меня спасла.

–　Перестань! Ты скоро вернешься?

Это прозвучало как прощальные слова.

–　Как только кончится лето! Встретимся в университете,　– сказала Саги.

Загадка для меня, хладнокровный, непоколебимый, добрый друг. Я сразу же ее полюбила.

–　До осени.

–　До свиданья.

–　Счастливого пути.

Она повесила трубку, и шум аэропорта исчез.

Я вдруг подумала, что Саги не вернется. Или у меня мания на этой почве? Осенью мы снова увидимся, подумала я и ощутила вдруг комок в горле.

*

Дорогая Кадзами!

Как ты поживаешь?

У меня все хорошо, я на четвертом месяце беременности.

Обо мне, пожалуйста, не беспокойся. Я нашла человека, который готов стать отцом моего ребенка, а также моим мужем. Он – настоящее чудо.

Расскажу все по порядку. У меня было несколько вариантов.

1.　Сделать аборт, остаться с Отохико.

2.　Сделать аборт, с Отохико расстаться.

3.　Сделать аборт, выйти замуж за этого человека.

4.　Аборт не делать, выйти замуж за этого человека.

5.　Самоубийство.

6.　Двойное самоубийство с Отохико.

Родить ребенка и остаться с Отохико было невозможно. Для меня это было понятно до боли, до такой сильной боли, что она сводила меня с ума. Если бы я вернее следовала сюжету своей жизни, я, наверное, так бы и сделала. После того как у меня прекратились месячные, никаких сомнений насчет беременности не осталось. Я вернулась в Японию и стала жить одна. У меня не осталось ни денег, ни сил, и я задумалась о реальном положении дел.

Моя жизнь, моя судьба, насколько я ее понимала, требовала моей смерти. Моя мать стала жертвой отчаяния. Я всегда считала, что смерть предпочтительнее отчаяния, что лучше умереть, чем жить без надежды.

Я хотела умереть. Всегда.

Тебе, вероятно, кажется смешным, что мне так трудно выбрать между замужеством, любовью и смертью, но для меня это почти одно и то же.

С детских лет я была убеждена, что умру в раннем возрасте. Это убеждение было моим проклятьем. Не знаю, как у других, но что-то подобное есть у каждого. У каждого имеется свой собственный ад. Отец писал об этом – о мужчине, который не устоит перед японкой, которой тяжело в чужой стране, и переспит с ней, пусть даже она годится ему в дочери. Оказывается, она и есть его дочь. Есть еще Отохико, несчастный, даже когда он влюблен, и Сёдзи, который встречается с жизнерадостной старшеклассницей, но не имеет ни малейшей надежды на жизнь.

Конечно, все не так просто, дело здесь не в добре и зле. Эти особенности глубоко укоренены в человеке и порой проявляются в виде его таланта или порока. Они циркулируют по его телу, словно кровь, и делают из него личность. Дело не в роке, а в том, что внутри тебя. Не будь этого, мы с Отохико так и остались бы жить в Бостоне. Сыграли бы скромную свадьбу и жили бы тихо и достойно. Этого не случилось отчасти потому, что мы брат и сестра, а отчасти потому, что мы выбрали разрыв и разлуку.

Извини, что так длинно пишу о личных проблемах,　– мне кажется, ты меня поймешь. Отохико я написала лишь короткую записку – лучший способ расстаться с любимым.

Как бы то ни было, все указывало на смерть как лучший выбор. Я перечислила на бумаге все варианты, внимательно их изучила и выбрала смерть. У меня было такое чувство, что я перевернула свою судьбу.

Выбрать-то выбрала, но осуществить свой выбор у меня не было сил. Тогда я позвала тебя, но мне трудно было говорить об этом, и тогда я решила совершить двойное самоубийство. Мне было так одиноко, я была настолько не в себе, что мне пришла в голову мысль: «Я отравлю тебя, рядом с тобой мне не грустно будет умереть». По ошибке я положила в твою порцию мяса больше яда, чем нужно, хотя и не смертельную дозу. Моя часть оказалась недостаточной, чтобы умереть. Этот яд дал мне один знакомый, и, пока ты спала, я решила сходить к нему и взять еще. Я торопилась умереть. Но в этот момент ты вдруг поднялась, словно зомби. Глаза закрыты, голос пронзительный, жуткое впечатление! У меня в душе все перевернулось. Я поплакала немного за дверью, а когда вернулась в комнату, ты крепко спала. Лицо красивое, как у мертвой. Тогда я собрала самые необходимые вещи, сказала тебе «Спокойной ночи!» и навсегда покинула дом. Все в порядке, за квартиру я заплатила.

Скоро мы женимся. Этот человек ходил в бар, где я работала, в деньгах он не нуждается, и характер у него прекрасный, честное слово. Он старше меня, и в целом нравится мне больше, чем Отохико.

Попробую родить.

Группа крови у моего мужа та же, что у Отохико, так что, думаю, меня не разоблачат.

Во всяком случае, ребенок будет кровосмесительный.

Если у него будет три глаза, одна нога, шесть пальцев на руке или еще какой-нибудь дефект, я окажусь в тяжелом положении и еще раз подумаю. Страшно об этом писать, но, в крайнем случае, я смогу его убить.

После того как мы с тобой познакомились, я часто думаю о тебе.

Ты как мой душеприказчик.

Мне тяжело.

Ты вторглась в мою жизнь и вдребезги разбила сон, который я всегда старалась видеть.

Как будто ты угостила меня в парке в тот летний день, когда мы встретились, мороженым, а оно слишком быстро тает.

Или я напроказничала в детстве в чужом доме и вдруг представила себе лицо матери.

Или во время свидания с нелюбимым человеком вспомнила того, кого действительно люблю, и все сразу померкло.

С тобой было хорошо. У тебя интересная жизнь и прекрасное будущее. Когда я наблюдала за тобой, я видела твои странности, веселость, неловкость, доброту, темноту, и мне казалось, что благодаря тебе я смогу полюбить себя и других людей чуть больше. Впервые я приняла внешний мир таким, каков он есть. Я была потрясена.

Твои поступки, твои ответы на мои вопросы, цвета, которые отражались в твоих глазах, стали отражаться во всех окружающих вещах: в солнце, дороге, машинах, траве на обочине, окнах домов, и мне показалось, что выход есть.

Но сейчас больше всего мне напоминает о тебе почтовый ящик. Почтовые ящики есть всюду, но, когда он нужен, его нигде не найти. Или он оказывается вдруг в самом неожиданном месте. В ясные дни и в непогоду, утром и ночью всюду в мире есть почтовые ящики, как есть луна, которая отражается в каждой луже, в каждом озере, в каждой реке.

Той дождливой ночью мне тяжело было с тобой расставаться. Я чувствовала себя как жеребенок, которого забрали у матери и отвели на рынок. Я мечтала о лете, когда снова могла бы увидеть тебя и Отохико. Чтобы меня не тянуло назад, чтобы мне не захотелось вернуться, я думала в машине о почтовых ящиках и больше ни о чем.

Единственное средство, связывающее меня с тобой и Отохико,　– это почта. (Звонить я не буду, разговор, вряд ли получится.) Есть почтовый ящик, и есть письмо. Вот оно.

Пойду отправлю.

Я буду хорошей матерью для ребенка Отохико. Я бы хотела девочку. Если все пойдет хорошо, отдам ее в детский сад. Саги будет продолжать свои исследования. Голова Отохико наконец-то встанет на место.

И всякий раз, когда я увижу почтовый ящик, я буду вспоминать о тебе.

Жизнь продолжается.

По-моему, нам уже не доведется встретиться.

Береги себя.

И все-таки до встречи.

Суи.

*

Начался сентябрь.

На меня неожиданно навалилась работа, я просидела над переводами всю ночь, а на рассвете заснула. Когда я открыла глаза, было за полдень. Мне захотелось вдруг выпить кока-колы. Я сходила в ближайший автомат, купила одну банку, выпила, прогулялась, вернулась домой и заглянула в почтовый ящик для писем, чего давно уже не делала. Там лежало это письмо. Вернувшись в квартиру, я легла на кровать и прочитала его.

Хорошее письмо.

Кончив читать, я некоторое время лежала с закрытыми глазами, с письмом в руках. Солнечные лучи проникали сквозь занавески, и внутренняя сторона век была красной. Мне показалось, что я лежу на берегу моря, под солнечными лучами, прислушиваюсь к звукам прибоя и подставляю лицо горячему ветру. Я снова заснула.

Мой собственный кусочек лета.

Когда я проснулась, был уже вечер, солнце было золотым. Предзакатное небо напоминает утреннее. Потом небо стало темнеть, меняя цвета в противоположном утреннему порядке.

Освободившись от внутреннего напряжения, я почувствовала пустоту. Очень приятная пустота. Я поняла, что ее необходимо заполнить, и решила куда-нибудь съездить, пусть и не так далеко, как Саги. Можно уже не ждать, что придет плохое известие или внезапно явится Суи. Пока лето не кончилось, надо поехать на море.

Я принялась собирать вещи. Потом упаковала ту маленькую деревянную коробочку, которую давно уже собиралась где-нибудь зарыть. Если бы Суи умерла, эта коробочка и ее черная трикотажная юбка стали бы поминальными сувенирами. Я могла бы стать коллекционером поминальных сувениров. Но пока все хорошо. Я подумала о своих брюках, которые до сих пор сохнут в комнате Суи – и грустно, и смешно. Через несколько месяцев кто-то распорядится ими, как и остальными вещами Суи.

Я положила коробочку в саквояж, и кость Сёдзи издала сухой звук. Какое-то время этот звук стоял в моих ушах, как иногда бывает, когда вспоминаешь шум морских волн. Я вспомнила, как я прижималась к его широким плечам, когда он вел машину, как устраивалась в какой-нибудь удобной ложбинке и даже не мешала ему. В моей памяти осталось не лицо, а плечи и руки, держащие руль. Теперь все, что от него осталось, лежало в моем саквояже.

Хорошо, что Суи не умерла.

*

Я приняла душ и вышла из дома с мокрыми волосами. Солнечный свет пронизывал вечерние запахи и нежно освещал улицы. Деревья возле домов отбрасывали бледные тени.

Вдруг я вспомнила, как в разгар лета впервые шла в дом Саги. Казалось, это было невероятно давно. Воспоминание о мирном времени. Потом мне пришло в голову по пути из города зайти к Отохико. Как жаль, что все его бросили. Наверняка он тоже получил письмо от Суи, только короче и холоднее, чем мое. С мыслью о путешествии я совершенно о нем забыла.

Добравшись до его дома, я нажала на кнопку звонка. Отохико сразу вышел.

–　Добрый день,　– сказала я.

–　Входи, пожалуйста,　– сказал он.

Увидев его, я поняла вдруг, что ужасно по нему соскучилась. Наверное, такое чувство наступает при встрече с боевым товарищем. Сердце мое наполнила радость оттого, что нам удалось вместе что-то сделать, хотя мы знали друг друга так мало, и горечь оттого, что многое мы утратили навсегда. Мне жаль было, словно я опять восемнадцатилетняя, что лето кончается. Я вошла.

–　Саги нет, она уехала путешествовать,　– сказал Отохико, наливая мне кофе.

–　Она звонила,　– сказала я. Я заметила, что комната Саги чисто прибрана, и мне снова стало неспокойно.

–　Я получил письмо от Суи. А ты?

Я кивнула.

–　Хорошо, что она жива,　– сказал он, не глядя на меня.

–　Я тоже,　– сказала я. Интересно, что она ему написала? Спрашивать было неловко. Возможно, Суи его обманула. А может, во всем призналась. В любом случае ее решения уже не изменить. Разве что найти ее по почтовому штемпелю и попробовать восстановить отношения.

Я догадалась, что он не будет этого делать, и потому у него такое тоскливое лицо.

Теплый ветер проникал в распахнутую дверь и смешивался с холодным воздухом кондиционера.

–　Почему ты с саквояжем?　– спросил Отохико мрачным голосом.

–　Еду отдохнуть.

–　И ты, Брут? Куда едешь? Одна?　– спросил он.

Я почему-то почувствовала вину и только кивнула.

–　Надолго?

–　Еще не решила.

–　Я готов быть твоим шофером, возьми меня с собой!　– сказал он. Я нахмурилась.

Он сказал:

–　Мне стало завидно. Я не имею в виду ничего такого. Просто не хочу здесь оставаться. Вдвоем лучше, чем одному! Я тебе пригожусь.

Я задумалась. Такому разбитому и усталому человеку, как он, одному, пожалуй, и не выбраться.

–　Ладно, только на один день. Завтра каждый отправится своим путем,　– сказала я.

–　Завтра я поеду к приятелю в Иокогаму.

–　Отлично! А я в префектуру Канагава.

–　Хорошо, что выпал случай уехать. Здесь так тяжело. Очень тебе признателен!

И он впервые улыбнулся.

Я подождала, пока Отохико соберется, и мы вышли из дома. Взяли напрокат машину.

–　Давай купим еды и поужинаем на побережье!

–　И костер разведем!

Постепенно ко мне возвращалось хорошее настроение.

Мы на большой скорости помчались к морю. Постоянная тряска, проносящиеся мимо улицы и дома, прозрачная синева неба. Бледный полумесяц и мягкая голубизна Венеры.

Казалось, вечернее небо, превращающееся в ночное, вместило в себя все то, что с нами произошло.

В сердце скрывается красота всего увиденного, от самых ярких до самых невыразительных вещей. Сердце вмещает в себе пейзаж нашего передвижения, огромный небосвод, вращение звездного неба.

–　Наверное, она не вернется,　– сказал Отохико.

–　Наверное…　– сказала я.

–　Странное состояние, тело стало легким, будто я исчезаю.

–　Сколько лет назад вы встретились?

–　Шесть лет, чуть больше… Теперь хочется немного отдохнуть. Не могу даже точно вспомнить, чем мы занимались,　– сказал он, глядя на дорогу.

–　Ты ее искал?

–　Каждый день, как сыщик. Почти не спал. Когда получил письмо, расплакался!

–　Думал, она умерла?

–　Да. Нам обоим было плохо, в ее смерти не было бы ничего удивительного. Днем искал, ночью ночевал в ее квартире. Прослушивал автоответчик у себя дома.

–　Даже так!

–　Да. Письмо довольно бодрое, но ей наверняка больно… Хорошо, что она жива! По-моему, она выбрала лучший для себя вариант.

–　Я рада, что ты так думаешь,　– сказала я.

–　Если бы ты не пришла, я, наверное, покончил бы сегодня с собой… Шучу-шучу, и все-таки ее письмо сразило меня!

У меня мелькнула мысль, что, возможно, это и правда.

*

–　Давненько не разводил я костер на берегу моря!　– воскликнул Отохико, собирая выброшенные на берег ветки. Купленные продукты: жареная курица, вино – и фейерверки валялись на песчаном сумеречном пляже.

На побережье было уже темно. Стоило Отохико чуть-чуть отойти, и его поглотила темнота.

На соленом ветру я смотрела на море.

Оно в сто раз больше того, каким, соскучившись, представляешь его, оно словно проглатывает тебя. Волны с шумом выкатывали на берег. Венера и лунный серп неподвижно висели в небе.

–　Наверное, ты был бойскаутом?

–　С чего ты взяла?

Он умело сложил костер.

–　Просто так. Очень похож.

–　Не угадала, но я жил на море!

–　Когда?

Раньше, о чем бы он ни говорил, его вид раздражал меня своей безжизненностью, сейчас он наконец-то расслабился. В машине он все время молчал, я сидела рядом, и его внутренняя темнота постепенно передалась мне. Я понимала его боль, но не в силах была освободить его от груза времени. Я подумала о том, как с наступлением вечера Отохико отправлялся искать Суи. О тех глубоких чувствах, которые кромсали его день за днем. Сейчас он выглядел развалиной.

–　Вскоре после смерти отца, когда у мамы стало плохо со здоровьем, мы поехали втроем на море. Часто разводили костры и запускали фейерверки. У нас на море было много друзей, и они многому нас научили.

–　Было весело?

–　Точно не помню. В жизни на море мне недостает реальности,　– сказал Отохико.

В пламени костра побережье казалось еще темнее.

–　Подожди, сейчас разгорится.

Лицо Отохико, слабо освещенное пламенем, выглядело светлым. Я вспомнила разговор с мамой о самозабвении. Он сидел на песке и одну за другой подбрасывал ветки в костер.

–　Как насчет вина?

Как когда-то с Суи, я разлила вино. На этот раз стаканчики были пластмассовые.

–　Хорошее вино!　– пригубив немного, сказал Отохико.　– А ночи уже прохладные.

–　Осень!

–　Поэтому мы и разожгли костер вместо фейерверка.

–　Давай фейерверк попозже.

–　Как по-твоему, не разогреть ли на костре курицу?

–　У меня есть шампура.

–　Какая хозяйственная!

–　Печенье надо завернуть в фольгу и ненадолго положить в огонь.

–　Ты все продумала.

–　Путешествия – твоя специальность.

–　А котелок для риса у нас есть?

Я опьянела от вина и все время думала: «Как это получилось, что я оказалась с ним?» Впрочем, я уже привыкла к тому, что со мной такое случается. Новыми были только волны, которые с сильным шумом катились по темному морю. Пенная линия прибоя. Густой запах морской воды, шероховатый песок. Тихо вздыхающая линия далекого горизонта. Мерцающий свет на берегу. Фары машин, которые, словно искусственные спутники, медленно передвигаются по дороге у моря.

Темнота сгущалась, и огонь становился все ярче. Освещая белый песок, летели искры. Костер был не очень большой, но звук огня, заглушающий шум волн, как будто преграждал путь темноте.

–　Сколько ни гляди на огонь, никогда не надоест.

–　Да.

Море светилось глянцем, казалось, это плавно покачивается черный занавес.

Порывшись, я вынула из саквояжа деревянную коробочку и бросила в огонь.

Она тут же ярко вспыхнула. Я боялась, что будет неприятный запах, но он растворился в морском ветре. Гораздо лучше, чем погребальный костер.

–　Какой у тебя торжественный вид.

Я спросила его, знает ли он, что там горит.

–　Наверное, кость,　– не глядя на меня, сказал он. Я повернулась к костру и стиснула ладони.

–　Ты обо всем знал!

–　Она мне рассказала… Я знал.

Они уже порознь. Ничего не поделаешь. Звук решимости, как волна, набегает в груди у него и у нее.

–　Я тоже кое-что привез,　– сказал Отохико и достал из сумки пачку бумаги.

–　Что это?　– удивленно спросила я.

–　Девяносто девятый рассказ отца!

Отохико стал по одному бросать листы в огонь.

Словно танцуя, они один за другим вспыхивали и разгорались.

–　Он сам тебе дал?

–　Да. Прислал мне перед смертью. Я показал маме. Она велела хранить.

–　А тот, что был у Суи?

–　Который она послала Саги? Текст одинаковый, а почерк Суи! Наверное, переписала, когда отец спал.

Я вспомнила Суи в тот день.

–　Она не рассказывала об этом?

–　А ты не говорил Суи, что он у тебя есть?

–　Не мог сказать.

–　А Саги?

–　Не говорил. Неплохо было бы показать рассказ Суи, но ей грустно знать, что он есть у кого-то еще. Ведь это единственная вещь, оставшаяся ей от отца!

–　Да.

Я представила, как Суи, еще подростком, в полумраке переписывает рукопись своего отца. Как раз в это время один листок бумаги, сгорев и превратившись в легкий черный комок, быстро покатился, подгоняемый ветром, по побережью.

–　Раз уж мы заговорили об этом, я еще кое в чем тебе признаюсь. Помнишь, ты хвалила последнюю часть девяносто восьмого рассказа? Так вот, ее написал я.

–　Что?

Я немного помолчала.

–　Он оставил девяносто восьмой рассказ у нас дома, он был не окончен. Когда я познакомился с Суи, она сказала, что очень хочет его почитать. Я украдкой взял рассказ и отдал ей. Он был написан о Суи, но почему-то без конца. Я подумал, что в таком виде рассказ Суи не понравится, и к тому же мне было известно, что у нее есть девяносто девятый рассказ. Суи знала, что ее мать к ней не вернется, и поехала жить в Японию к родственникам, но это не получилось. Я дописал конец к рассказу и отдал ей, а она отнесла Сёдзи. Только девяносто восьмой.

Я молчала.

–　Все это дело прошлое,　– сказал он.　– Давай курицу греть. Правда, после кости немного противно.

–　Люди тоже плоть!

–　Ты права,　– Отохико засмеялся.　– Мне стало легче.

–　Мне тоже.

–　Будто наваждение исчезло.

–　У меня тоже. Я счастлива быть здесь. Мне очень хотелось на море,　– откусывая от курицы, сказала я. Отохико достал из огня печенье и сказал:

–　Мне очень приятно с тобой говорить! Наверное, я опьянел.

Он развернул фольгу. Пошел ароматный запах.

–　Немного подгорело.　– Отохико улыбнулся, а потом сказал: – Должно быть, потому, что в последнее время я почти ни с кем не разговаривал.

–　А может, из-за костра.

–　Или из-за ветра.

–　Море заставляет человека раскрыть свой ум и душу.

–　С тобой приятно говорить даже о пустяках!

–　О чем ни говоришь, волны далеко уносят твои слова.

–　Это освобождает!

–　Это точно. Вино теплое, но вкусное.

–　Я положу его в холодильник.

–　Там уже лежит одна.

–　Хорошо, что я поехал. Спасибо тебе!

–　Тебе тоже. Одной мне было бы не справиться.

Я ела печенье.

–　Месяц совсем бледный.

–　Да, и какой-то маленький.

–　Из-за яркого костра звезд не видно, а их, наверное, много.

–　Вон там Млечный Путь,　– Отохико указал рукой на большую реку, пересекающую небо.　– В самой середине Лебедь!

–　Никого нет.

–　Да, мертвая тишина.

Я обернулась. Позади меня, где, вероятно, был курорт, возвышалась группа отелей, окружающих побережье.

–　Из тех окон, наверное, виден наш костер.

–　Давай где-нибудь переночуем.

–　Если есть свободные номера, так и сделаем!

–　Окна темные, значит, свободно.

–　Может быть, там спят или ушли.

–　Найдем что-нибудь. Выходной день все-таки.

–　Мне нравится вон тот номер, с эркером. Тонкая работа.

–　Это – стиль усадьбы!

–　Будто и не Япония.

–　У тебя есть деньги?

–　У меня кредитная карта.

–　Я тоже взяла.

–　Если поедем дальше, надо быть поэкономнее,　– Отохико улыбнулся.

Казалось, путешествие будет продолжаться долго-долго.

–　Давай выпьем в баре.

–　Я хочу чего-нибудь горячего.

Казалось, шум волн, окутывающий молчание, доносится в ночи четко и ясно. Бескрайний вид, открывающийся перед глазами, начисто смывал накопившуюся в душе тяжесть, чистый воздух наполнял сердце. И оставался какой-то мерцающий свет, который никогда не исчезал. Было тихо. Чистая вечная ночь, словно настал конец света.

Такая же ночь была в финале девяносто восьмого рассказа. Невыносимо грустное, еле слышное пение русалки. Ее хвост, которого нельзя касаться, покрыт чешуей. Опущенная голова. Свет луны. «Я буду любить ее вечно».

–　Это действительно ты написал? Сделал вид, будто отец?

–　Я же говорил!

–　Недаром это место так отличается по стилю.

–　Не рассказывай им!

–　Саги? Суи?

–　Никому.

–　Суи мы больше не увидим. Только почтовые ящики – но почему?

–　Ты плачешь?

Я тихо плакала. Если бы не побережье, я бы не почувствовала так остро, что ее нет. Лето, которое мы провели вместе только для того, чтобы расстаться. Подруга, которую я больше не увижу. Она уже не позвонит мне после обеда.

–　Не плачь! А то и я не удержусь!

–　Уже перестала.

–　Молодец,　– сказал Отохико с таким выражением лица, будто он действительно сейчас заплачет.　– Давай ляжем спать?

–　Это моя реплика!

–　Кажется, я тебя люблю.

–　Перестань.

–　Подумаю об этом осенью.

–　Давай,　– сказала я.　– Так и сделаем.

Я взглянула на Отохико. Потом перевела взгляд на небо, на море, на песок, на колеблющийся огонь костра. Все входило мне в голову с огромной скоростью, голова кружилась. Красиво… Все, что случается, прекрасно, так прекрасно, что может довести до безумия.

Оглавление

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

* Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg