«Спящая»

Спящая (fb2) - Спящая 479K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Банана Ёсимото

Банана Ёсимото Спящая

Ночь и ночные путешественники

Дорогая Сара!

В тот день, когда мы провожали моего брата, стояла весна. Он и его подружки уже ждали в аэропорту. Да тогда у него было много подружек – все такие нарядные, что возникало ощущение, будто мы на цветочном лугу. А небо тогда было изумительно чистым…

Поток воспоминаний, нахлынувших на меня, когда я извлекла из ящика черновик старого письма, был настолько мощным, что на несколько минут я прекратила уборку и просто сидела не двигаясь. Вновь и вновь я перечитывала английский текст, произнося слова вслух.

Письмо было адресовано девушке, с которой Ёсихиро встречался, когда заканчивал школу. Ее звали Сара, и она приехала в Японию учиться. Ёсихиро – мой старший брат, он погиб год назад. Почти сразу после возвращения Сары домой в Бостон Ёсихиро заговорил о том, как ему хотелось бы испытать на себе, что значит учиться в другой стране и все в таком духе, и однажды он просто взял и поехал вслед за ней, даже не подумав толком, что, собственно, делает. В Штатах он работал в разных местах и болтался там и сям, занимаясь всем понемножку, и не приезжал домой почти год.

Да… Читая письмо, я вспоминала все новые и новые подробности случившегося. Ёсихиро уехал внезапно и звонил домой настолько редко, что Сара забеспокоилась и сама написала мне, как у него дела. Найденное письмо было моим ответом. Тогда я еще училась в школе, и мне даже в голову не приходило, что все может так повернуться. В тот момент я писала настоящей американке – очень доброй и очень хорошенькой. Я постоянно рылась в словаре в поисках подходящих слов и пришла в такое возбуждение, что меня била дрожь. Да… Сара была прелестной девушкой с умными синими глазами. Все японское приводило ее в дикий восторг, и она как хвостик таскалась за братом. Произносила его имя по слогам. Ё-си-хи-ро. Ё-си-хи-ро. И голос ее был полон настоящей любви.

Сара.

–　Если ты не можешь сделать домашку по английскому, попроси ее помочь.

Ёсихиро только что открыл нараспашку дверь в мою комнату и произнес эти слова. Вот так небрежно он представил Сару, когда впервые привел ее познакомиться со мной. Она ездила в храм неподалеку на один из летних фестивалей и заскочила к нам по дороге обратно. Так получилось, что в этот момент я сидела за столом, пытаясь перепахать несколько акров домашних уроков, заданных нам на лето, и поскольку подобные предложения поступали не каждый день, я попросила ее написать за меня сочинение по английскому. Казалось, она страстно хотела выручить меня, поэтому я решила, что будет невежливым отвергнуть ее помощь. Честное слово, я не лгу. Английский всегда давался мне лучше других предметов.

–　Могу одолжить ее тебе на часик, но не больше, а потом провожу ее домой,　– сказал Ёсихиро. Затем он удалился в гостиную и сел смотреть телик.

–　Прости, что испортила тебе свидание,　– сказала я на ломаном английском.

–　Да ладно тебе, все нормально. Это займет у меня пять минут, а ты пока можешь закончить задание по другому предмету, идет?

Ну, или что-то в этом роде. Она говорила на чистом, понятном английском. У нее был приятный голос и белокурые волосы струились по плечам.

Сара широко улыбнулась.

–　Тогда… думаю, если бы ты смогла сочинить рассказ на тему «Один день из моей жизни» и записать его, то было бы классно. Но если предложения получатся слишком сложными, будет очевидно, что кто-то написал сочинение за меня, так что я была бы очень благодарна, если бы текст получился более или менее похожим на предложенный образец,　– сказала я, отчаянно пытаясь сформулировать свои мысли так, чтобы она поняла.

–　О'кей. Во сколько ты встаешь каждый день? Ты ешь на завтрак рис или хлеб? А что делаешь после обеда?

Сара задала мне эти и еще несколько вопросов, и сразу же все сделала.

Я уставилась на то, что у нее получилось.

–　О нет! Я не могу сдать его в таком виде! У тебя слишком красивый почерк!　– воскликнула я.　– Придется переписать его своими уродливыми каракулями.

Она рассмеялась.

Так, мало-помалу мы разговорились, перестали чувствовать неловкость в компании друг друга и смогли откровенно обсуждать любые темы. В тот вечер было немного прохладно, ночной воздух вибрировал от стрекота сверчков. Сара сидела, опершись локтем о низенький столик, который я поставила посередине комнаты, и помогала мне делать уроки. Внезапно я очутилась в мире, наполненном волшебными красками, из-за чего казалось, что вся комната залита ярким светом. Синий цвет ее глаз и золотистые волосы. Ее белая, почти прозрачная кожа. Резкие очертания подбородка, когда она смотрела прямо на меня и кивала.

Я вспомнила о черном корабле американского командора Перри, на котором он приплыл «цивилизовывать» Японию. Впервые в жизни я сидела на таком близком расстоянии от иностранки и говорила с ней. Она возникла в моей комнате так внезапно и совершенно неожиданно. Я слышала барабанный бой, звуки флейт и еще нескольких инструментов, сопровождавших праздник, которые приносил ветер. Высоко-высоко полная луна, словно невесомая пушинка, плыла по темному небу. Время от времени через открытое окно залетал легкий бриз.

–　А тебе нравится Япония?

–　Да, мне здесь очень хорошо. И у меня появилось много новых друзей. Ребята из школы и еще друзья Ёсихиро. Думаю, я никогда не забуду год, проведенный здесь.

–　А что тебе внушает симпатию в моем брате?

–　Ё-си-хи-ро похож на гигантский сгусток энергии, ну, понимаешь, я просто не могу отвести от него глаз. Но я говорю не о физической энергии. То, что я чувствую, бьет ключом внутри него и никогда не иссякнет, это что-то в высшей степени интеллектуальное. И у меня такое ощущение, что даже если я просто буду рядом с ним, это позволит мне измениться, стать другой, и я смогу проделать дальний путь, но это произойдет совершенно естественно.

–　А что ты изучаешь? Ты вернешься в школу в Бостоне?

–　Я изучаю японскую культуру и через год уеду домой… Мне трудно будет расставаться с Ё-си-хи-ро, но мои родители просто влюблены в Японию, они постоянно ко мне приезжают, а Ёсихиро говорил, что хотел бы когда-нибудь побывать в Штатах, так что уверена – мы еще встретимся. А пока что я все свои силы трачу на изучение японского. И вообще мне очень нравится получать образование, это своего рода хобби. Убеждена, я буду учиться до конца жизни, хотя в то же время мне очень хочется стать хорошей матерью, как моя мама. Вот почему японки представляются мне такими интересными. Я во многих случаях ощущаю то же, что и традиционная японка, о которой так часто говорят, и скорее разделяю ее мировоззрение, чем сакраментальных американок. Потому что мне кажется, будто часть меня не совсем американская. Думаю, в итоге все кончится тем, что я выйду замуж за какого-нибудь предпринимателя, ну, похожего на моего отца, бизнесмена международного масштаба, и хочу, чтобы у нас была хорошая крепкая семья.

–　Ты думаешь… я имею в виду, вполне возможно, что мой брат будет заниматься чем-то… международным, но как ты считаешь, у него есть качества, необходимые для бизнеса?

–　Ты права, на роль предпринимателя он не годится. Мне кажется, его очень скоро уволили бы, начальству бы не понравилось, что он все время думает о себе.

–　Но ведь он же еще школьник, правда? Возможно, он изменится. Наверно, было бы здорово, если бы Ёсихиро заинтересовался таким видом деятельности. Может, ты подтолкнула бы его в нужном направлении…

Подобное заявление было абсолютным ребячеством, а сама мысль еще дальше от реальности, чем грезы. Но Сара и сама еще была в достаточной мере малышкой, поэтому у нее могли быть такие фантазии и достаточно времени, чтобы их воплотить. А еще она не испытывала страха перед будущим. Она засмеялась, а потом заговорила, и на ее лице застыло мечтательное выражение. Ее глаза были глазами влюбленной девушки, которая не замечает ничего, кроме возлюбленного, и ничего не боится, глазами человека, уверенного, что любые надежды воплотятся и сама действительность тронется с места, стоит лить подтолкнуть ее.

–　Было бы замечательно, если бы моим мужем стал Ёсихиро, правда? Мы могли бы иметь пристанище и в Японии, и в Бостоне и жить на два дома. Господи, это было бы так весело! Я ведь по-настоящему люблю Японию, понимаешь, и если бы Ёсихиро полюбил Бостон, то у каждого из нас было бы две родины, только представь! И наш ребенок подрастал бы, слушая речь двух разных культур! И мы бы ездили вместе путешествовать. Просто сказочно…

Сара была частью столь давнего прошлого, что я о ней не вспоминала и не имела ни малейшего представления, где она и чем занимается. Ей больше не было места в моей жизни. И, разумеется, в самый обыкновенный день, когда я занималась самыми обычными делами, появилось это письмо. Скомканный листок лежал в глубине стола, спрятавшись в темноте открытого мной ящика. Возможно, все началось именно тогда, когда я вытащила клочок бумаги на свет, размышляя, что же, ради всего святого, это может быть, и развернула его. Как будто я нарушила старинное заклятие, и чары рассеялись, выплывая из комнаты на улицу…

Дорогая Сара!

В тот день, когда мы провожали моего брата, стояла весна… Он и его подружки уже ждали в аэропорту. Да, тогда у него было много подружек – все такие нарядные, что возникало ощущение, будто мы на цветочном лугу. А небо тогда было изумительно чистым. У брата было очень хорошее настроение, он так радовался, что отправляется в путешествие, и нас заразил своим ликованием, все мы веселились и смеялись. Как было хорошо! И все мы были счастливы оттого, что вы с ним любите друг друга. Это странно, но почему-то мой брат действует на людей таким образом – внезапно ты понимаешь, что начинаешь видеть мир его глазами. Но ты это и так, разумеется, знаешь!

Когда уезжал брат, вишни стояли в цвету. Помню, я смотрела на лепестки, падающие на землю то там то тут, словно крошечные солнечные блики.

Мой брат не часто балует нас письмами, но полагаю, это значит, что у вас обоих все в порядке. Желаю тебе всего наилучшего. Приезжай в гости в Японию.

Жду встречи!

Сибами.

Как-то раз, когда я была девчонкой, мы с братом и двоюродной сестрой Мари отправились прогуляться по вечерней улице. Наши родственники собрались на панихиду или что-то в этом роде, а нам стало ужасно скучно, и мы потихоньку улизнули. Просто шли куда глаза глядят, без определенной цели.

Дорога тянулась вдоль насыпного берега реки неподалеку от дома, где вырос мой папа. Наступило время, когда противоположный берег, видневшийся вдалеке, начал погружаться в ночную тьму. Вскоре в речной воде отразится сияние, которое всегда висит над городом по ночам, но даже сейчас прозрачный воздух постепенно окрашивался в синий свет, а затем синяя полоса уплывала наверх, отчего возникало чувство, будто вы видите воздух. На небе еле заметно отсвечивали последние солнечные лучи, все было в дымке, предметы теряли очертания и становились трудноразличимыми. Все вокруг приобрело странную красоту.

На самом деле я не помню, о чем мы говорили, но до сих пор не забыла слова брата:

–　Понимаешь, твоя проблема в том, что тебя не особо волнует то, что можно назвать «мусор жизни».

В то время я упорно заявляла, что когда вырасту, то или сама стану бизнес-леди, или же выйду замуж за сказочно богатого человека. Или то, или другое – третьего не дано! Если хотите знать, почему я так считала, то причиной послужил пример нашей тети Рэйко. Она вышла замуж за предпринимателя из сказочно богатой семьи и выглядела просто великолепно в своем черном платье и роскошном ожерелье из настоящего жемчуга. Я была убеждена, что если бы могла тратить столько денег на себя, то выглядела бы не менее элегантно.

Мой брат продолжил:

–　Послушай, сестренка, к тому времени, как ты вырастешь, ты соберешь целую коллекцию этого мусора жизни. Даже не поймешь, откуда он берется, а его уже гора, и тогда тряпки и жемчуга уже не будут казаться тебе такими прекрасными, как сейчас. Это точно. Вся проблема именно в этом мусоре, понимаешь? Ты никогда не сможешь осесть на одном месте, тебя всегда будет манить обычный образ жизни, потребность смотреть далеко-далеко вперед.

–　Почему же ты все время торчишь дома?　– спросила я.

–　У тебя действительно талант все усложнять, ведь ты же отлично поняла, о чем я. Я говорил не о телесной оболочке. Кроме того, мы с тобой еще дети, вот почему мы не покидаем отчий дом. Но вскоре мы сможем путешествовать так далеко, как захотим.

Ёсихиро широко улыбнулся. Тут Мари мечтательно сказала:

–　Дааа… Но я была бы очень счастлива выйти замуж за богатенького…

–　Господи, да вы обе просто не слушаете меня, да?　– скривился брат.

–　Ну, я понимаю, о чем ты,　– продолжала Мари,　– но все равно думаю, что предпочла бы выйти замуж за богатого. В конце концов, я не так уж люблю путешествовать и у меня много друзей, от которых я не хочу уезжать.

Мари была на три года старше меня и выглядела совсем взрослой. Она умела очень четко выражать свои мысли и никогда не сомневалась в том, что говорила.

–　Просто мне хочется страстно влюбиться в кого-нибудь.

–　Ради всего святого, о чем ты говоришь?!　– воскликнул брат.

–　Ну, очень маловероятно, что, в конце концов, моя жизнь будет в корне отличаться от той, которую я веду сейчас, правда? Так что мне ничего не остается делать, как страстно влюбиться. Кроме того, мне нравится сама мысль о том, что моя жизнь разобьется вдребезги. Ведь в итоге вы сдадитесь и ускользнете от предмета страсти, чтобы выйти замуж за кого-то более подходящего. Страстная любовь всегда плохо кончается,　– сказала Мари.

–　Я понимаю, что ты имеешь в виду,　– заметила я.

–　Ты очень странная девушка,　– буркнул брат.

Мари улыбнулась:

–　Но лучше всего было бы, если бы ты поторопился и сам стал мультимиллионером. Тогда, как только моя страстная любовь закончится, я потихоньку перебегу к тебе. Да, было бы здорово, если бы все случилось именно так. Поскольку я хорошо тебя знаю, то мне не нужно было бы ни о чем беспокоиться.

Даже тогда в моем брате было нечто, что делает мужчину популярным среди женщин. Ёсихиро даже не покраснел, когда симпатичная старшая сестра вот так поддела его. Не почувствовал ни малейшей неловкости.

–　Да, это правда. Мы бы не ссорились, все было бы просто и мило,　– ответил он.

–　И я готова поклясться, наши родители тоже пришли бы в восторг от этой идеи.

–　Было бы весело, если бы мы жили в одном доме,　– добавила я.

Мари кивнула, едва заметно улыбаясь.

–　Но впереди нас ждет еще столько всего,　– задумчиво сказал брат.

Казалось, он говорит сам с собой. Мне до сих пор его слова кажутся странными. Почему даже тогда, будучи совсем еще ребенком, он обладал таким глубоким, пусть и отрывочным, пониманием жизни? Почему постоянно возникало впечатление, что он уже все знает о том, каково это жить, вечно строя планы и двигаясь вперед все дальше и дальше, нигде надолго не задерживаясь?

А мы шли по берегу реки. Шум воды прорывался сквозь воздух с такой ужасающей силой, что почему-то, в конце концов, начал казаться нам тишиной. Но мы все равно говорили достаточно громко, и любое, даже несерьезное высказывание представлялось очень глубокомысленным.

Я часто вспоминаю тот вечер, реку, бурлящую далеко внизу.

И вот уже целый год прошел с тех пор, как погиб мой брат.

В ту зиму очень часто шел снег. Может, из-за этого я и не хотела никуда выходить по вечерам и постоянно торчала в своей комнате. Я училась в колледже, и было решено, что следующий семестр я проведу за границей, а значит, мне не требовалось сдавать «хвосты». Таким образом, моя жизнь по идее должна была быть приятной и беззаботной, но по непонятной причине я отвечала отказом на все предложения пойти покататься на лыжах, поехать куда-нибудь или пробежаться по салонам красоты. Полагаю, мне просто нравилось, когда наш дом заваливало снегом. Возможно, этим все и объясняется. Все незатейливые старые домики вдоль таких же скромных старых улочек засыпало белыми хлопьями, отчего пейзаж напоминал сцену из научно-фантастического фильма. Это было так здорово. Казалось, жизнь замерла, а ты посреди бурана, причем он наметает сугробы не снега, а времени.

В тот вечер снова шел снег. Он падал за окном густыми частыми хлопьями, которые становились все пушистее и пушистее. Родители уже пошли спать, и кот тоже,　– нигде в доме не было слышно ни единого звука. Было настолько тихо, что я даже различала глухое ворчание холодильника на кухне и шум машин, проносившихся по главной улице.

Я полностью сосредоточилась на чтении, поэтому какое-то время не замечала ничего вокруг себя. Затем услышала негромкий стук, испугалась, оторвала глаза от книги и увидела белую ладонь на окне, ударяющую по стеклу. Зрелище было настолько страшным, что даже воздух в комнате начал вибрировать, как бывает, когда слушаешь историю о привидениях. Я так оробела, что молча сидела с застывшим взглядом.

–　Сибами! Эй!　– Еле слышно раздался знакомый голос Мари и ее смех, приглушенный стеклом.

Я подошла к окну и распахнула его. Выглянула наружу и увидела Мари, с ног до головы покрытую снежными хлопьями. Она смотрела на меня снизу вверх и широко улыбалась.

–　Господи, ты мне напугала,　– сказала я.

Но даже когда я произнесла эти слова, мне все равно было трудно поверить, что Мари внезапно появилась передо мной. Было ощущение, словно все происходит во сне. Она около трех месяцев назад вернулась обратно в дом своих родителей.

–　Ну, тогда я тебя еще больше напугаю.

С этими словами она показала на свои ноги. Я уставилась на прямоугольное пятно света, которое отбрасывало окно в темноту ночи, и вдруг увидела, что Мари не обута. Я вздрогнула. Все время, пока я стояла перед открытым окном, холодный ветер кружил по комнате.

–　Скорее иди внутрь. Обойди дом, я открою тебе дверь.

Мари кивнула и пошла к садику перед входом.

–　Что, ради всего святого, ты тут делаешь?　– спросила я, как только дала сестре полотенце и включила обогреватель на максимальную мощность.

Она была вся мокрая, а руки такие холодные, что казалось, они в любую секунду могут обледенеть.

Мари ни словом не обмолвилась о том, как холодно на улице или, наоборот, как тепло у нас дома. Просто улыбнулась, а на ее щеках играл яркий румянец.

–　Ничего особенного.

Она стащила мокрые носки, а затем уселась и протянула голые ступни к обогревателю. Кот протиснулся в дверную щелочку, подошел и потерся о ее ноги. Ему всегда нравилась Мари. Она принялась гладить кота, а я смотрела на нее и постепенно начинала понимать. Можно сказать, сестра была птичкой в клетке. Она никуда не могла выйти без разрешения родителей. Несомненно, она сидела около окна, смотрела на снег, и внезапно ее обуяло желание выйти на улицу, но поскольку не хотелось спрашивать позволения у родителей, она просто выскользнула в окно. К счастью, ее комната на первом этаже…

Мари поднялась.

–　Хочешь кофе?　– спросила она.

Я кивнула, и Мари пошла на кухню. Кот свернулся клубочком на том месте, где она только что сидела, в какой-то мере подтверждая, что она действительно была здесь. На самом деле с Мари всегда было так, даже когда она жила с нами. Она ходила по дому точно так же, как наш кот, тоже нуждалась в людях, и если вы оставляли ее в одиночестве, то она просто сидела, глядя в одну точку, не говоря ни слова, и не шла спать. Вы даже и не знали, что она здесь. Казалось, она постепенно угасает и исчезает.

Но раньше так не было.

По понедельникам – разговорный английский, по вторникам – плавание, по средам она изучает чайную церемонию, а по четвергам – икебану… Ей казалось, что именно так она должна жить. Мари из тех людей, кто всегда что-то делает, и все получается превосходно. Тогда от одного ее присутствия комната наполнялась светом и энергией. Она не была красавицей, но у нее исключительно красивая фигура и длинные ноги. У нее были тонкие черты лица, отчего оно выглядело филигранно выполненным, и когда вы смотрели на нее, то возникало ощущение чистоты и безупречности. Но сейчас казалось, что ее лицо утратило свежесть. Однако я думаю, причина не в том, что она перестала пользоваться тушью и помадой, и не в том, что ей уже двадцать пять.

Мари перестала реагировать на окружающий мир, она обесточила всю систему, решила передохнуть – в этом я уверена. Поскольку сейчас она не видела в этом мире ничего, в ее жизни была только боль.

–　А вот и твой кофе. С молоком.　– Мари с улыбкой протянула мне чашку и отогнала мои мысли.

–　Спасибо,　– сказала я.

Сама она держала в руках чашку крепкого черного кофе, совсем как в старые добрые времена.

И не переставала улыбаться.

–　Ты переночуешь у нас?　– спросила я.

Мы оставили комнату Мари практически такой же, как в те дни, когда она жила здесь, и использовали ее для гостей. Хотя тогда она мало читала, почти не выходила на улицу и редко слушала музыку, в основном все время спала, просыпалась и снова шла спать, как постоялец гостиницы, который даже не ест.

Мари покачала головой:

–　Нет, пойду домой. Если мои родители узнают, то будет большой скандал, так что я вернусь, пока они ничего не заподозрили. Мне просто захотелось с кем-то поговорить, понимаешь, и я подумала, что ты наверняка еще не спишь.

–　Тогда я одолжу тебе какую-нибудь обувь. А о чем ты хотела поговорить?

–　Просто так. На самом деле мне уже лучше,　– сказала она.

Поскольку было достаточно поздно, то мы обе говорили шепотом. В результате возникало ощущение, что можно услышать, как за окном кружит снег. Снежинки водили белые хороводы по ту сторону запотевшего окна. Казалось, что все вокруг сияет каким-то бледным светом.

–　Снова снег пошел,　– сказала я.

–　Ага, уверена, за ночь наметет огромные сугробы.

Судя по голосу, Мари это абсолютно не волновало. Как человек, только что прошедший босиком в кромешной темноте по заснеженному асфальту, она была совершенно равнодушна к холоду. Я смотрела на ее профиль, на длинные волосы, на круглый ротик. Она без видимого интереса листала какой-то новый журнал.

Когда Мари собралась домой, я проводила ее до ворот.

Снегопад был по-настоящему поразительный, снежинки хаотично летали прямо перед глазами, словно танцевали. Улица перед нашим домом была под покровом темноты и снега, мы с трудом различали ее.

–　Эй,　– сказала Мари, смеясь.　– Было бы ужасно, если бы тебе завтра утром сообщили, что я умерла накануне, поздно вечером? Ты не думаешь, что я, возможно, привидение?

–　Не смей так говорить! Я же после этого не усну, ты знаешь!

Я практически прокричала эти слова. Но она сказала правду, я все время размышляла о всей этой ситуации, напоминающей явление призрака.

Босая двоюродная сестра колотит в окно одной поздней снежной ночью.

–　Это напомнило мне, что вчера днем мне приснился Ёсихиро,　– сказала Мари.　– Впервые за долгое время.

С этими словами она вытащила из кармана пару ярко-красных перчаток и натянула их, топая ножками, обутыми в одолженные мной ботинки, которые были ей очень велики. Казалось, ее нежный голос хрусталем звенел в ночи, а воздух был настолько холодным, что возникало ощущение, будто в кожу впиваются иглы.

–　Я серьезно, мне он уже несколько месяцев не снился. Я видела только его спину, на нем был тот черный пиджак, ну, ты знаешь. Снится мне, что я иду по какой-то улице и вдруг замечаю чью-то смутно знакомую фигуру впереди среди толпы других людей. И думаю: «Кто это может быть? Кто, ради всего святого?» Потом решаю выяснить это немедленно и иду за этим человеком. Но, по мере того как я приближаюсь, мысли путаются, я начинаю так сильно нервничать, что аж в груди болит. Я очень расстроена. Кажется, что эта удаляющаяся спина очень дорога мне. Я не совсем понимаю почему, просто дорога, и все. Настолько дорога, что я хочу броситься, схватить ее и обнять, что есть сил. И тут вдруг, когда я уже собираюсь положить руку на плечо, я вспоминаю имя. «Ёсихиро!» Я на самом деле выкрикнула его имя. И проснулась от этого. Я спала на диване в гостиной, ну, ты знаешь, и крикнула так громко, что мама вышла из одной из дальних комнат и спросила, не я ли это кричала. Я сказала ей, что мне приснился очень страшный сон. Но ведь это правда, да? Сон был очень страшным.

После этих слова она, улыбаясь, помахала мне на прощанье.

И растворилась за стеной снега.

Когда брат позвонил нам по межгороду сообщить, что немедленно возвращается в Японию, я по его тону догадалась, что между ним и Сарой все кончено. Я не знала, что именно произошло. Просто возникло такое ощущение.

–　Меня здесь больше ничего не держит. Я еду домой,　– сказал он.

–　Хочешь, я встречу тебя в аэропорту?　– спросила я.

Мне показалось, что было бы здорово прогулять школу и поехать в аэропорт Нарита.

–　Разумеется, если у тебя нет никаких других дел. Я свожу тебя куда-нибудь пообедать.

–　Это необязательно. У меня в этот день окно в расписании. Хочешь, я кого-нибудь приглашу? Может, тех девочек, которые тебя провожали?

Через помехи до меня донесся голос брата:

–　На самом деле… не могла бы ты попросить Мари приехать?

Мари.

Некоторое время я никак не могла понять, о ком говорит мой брат. Ах да, наша двоюродная сестра Мари. Я пыталась понять, что бы это значило.

–　Мари? Но почему?

–　Она писала мне, а полгода назад даже приезжала в Бостон, мы ужинали втроем – я, Сара и Мари. Просто позвони ей, ладно?

Тогда-то я и поняла, что у брата появились какие-то чувства к Мари. Он даже не пытался скрыть это. Просто взял да и назвал ее имя.

На самом деле между ними еще с детства было нечто сближавшее их даже тогда, когда они не обращали внимания друг на друга. То, из-за чего рано или поздно они были просто обязаны были влюбиться. И чем старше они становились, тем с каждым разом, когда влюблялись в кого-то другого, это что-то становилось все сильнее.

Я позвонила Мари и спросила, не хочет ли она поехать со мной в аэропорт. Она ответила, что съездит, и объяснила, что заезжала в Бостон на обратном пути в Японию во время путешествия в Нью-Йорк.

–　Однажды мы пошли ужинать. Втроем – он, Сара и я. Сара очень изменилась. Она стала ужасно худенькой, совсем взрослой, мало говорила и ни разу не улыбнулась. Ёсихиро был таким же, как всегда, веселым, словно он так и будет оставаться прежним Ёсихиро, неважно где, в Японии или в Бостоне. Это чувствовалось и по тому, как он держал себя с Сарой. Но Сара казалась совершенно измученной. Только она. Я даже не знаю почему. Просто у меня возникло ощущение, что между ними все кончено… Меня это обеспокоило, и по возвращении в Японию я написала Ёсихиро. Но в ответ получила формальное письмо, которое ничего не объясняло. У Сары все хорошо, она замечательная девушка, разумеется, я скучаю по Японии, и мне не терпится отведать тресковой икры и всё в таком духе. Помню, я тогда подумала: «Господи, Ёсихиро просто молодец». Я испытала именно такое чувство. Он не сказал мне ни одного дурного слова о Саре, мне, девушке, которая сидела, окруженная бостонской прохладой, смотрела прямо на него и влюблялась. В тот вечер я напилась, но когда получила это письмо, то взглянула на ситуацию еще раз, и мне показалось, что его слова смыли какую-то грязь внутри меня, и тогда я отправила ему открытку с извинениями. Он действительно молодец.

Пора было ехать, и я попросила своего парня отвезти нас на машине.

Мы заехали за Мари и отправились в аэропорт.

Стоял красивый, слегка прохладный осенний день. Один из тех, когда невидимый глазу поток солнечных лучей устремляется через стеклянную крышу в зал ожидания аэропорта. Самолет приземлился с небольшим опозданием, и вот уже объявили, что он совершил посадку, и, наконец, один за другим начали появляться пассажиры.

Длинные волосы Мари были собраны в хвост и туго завязаны лентой. Она так нервничала, что возникало ощущение, будто у нее внутри струна, так же туго натянутая, как эта лента. Судя по ее виду, сердце у нее вот-вот готово было выпрыгнуть из груди.

–　Мари… что с тобой?　– спросила я.

–　Если бы я знала.

На Мари был голубой свитер и узкая бежевая юбка. На фоне белоснежного пола эти цвета смотрелись просто изумительно. Она стояла чуть поодаль, словно кинозвезда из какого-то фильма, отвернув свое хорошенькое личико, и мне был виден только ее профиль. Взгляд ее был прикован к монитору, она практически прожигала в нем дыру глазами. Глядя на нее, казалось, что она самое реальное существо из всех встречающих. Мой брат не появлялся. Вокруг нас разыгрывались трогательные сцены. Люди шли к выходу вместе с прибывшими. Вскоре поток пассажиров иссяк. Я взяла своего парня за руку.

–　Конечно, мой братец не торопится,　– сказала я.

Но, честно говоря, я не смотрела ни на монитор, ни даже на прилетевших – я наблюдала за Мари. Не спускала с нее глаз, с ее фигурки, стоящей в некотором отдалении, она была такой красивой, что казалось, перед ней никто и ничто не устоит. А потом, наконец, показался мой брат, толкавший перед собой большую тележку, очень повзрослевший. Мари начала пробиваться к нему через толпу, двигаясь быстро, удивительно быстро, словно впереди ее ждало осуществление мечты… У Ёсихиро было чуть более уставшее лицо, чем в тот день, когда мы его провожали. Шаг за шагом Мари приближалась.

–　Эй!　– Ёсихиро заметил нас и помахал рукой. Затем посмотрел на Мари:

–　Мари. Давно не виделись. Она улыбнулась едва заметно:

–　Добро пожаловать домой, Ёсихиро!

Ее голос вплетался в гомон, царивший в зале, когда он долетел до моих ушей, то звучал уже совсем тихо и намного взрослее, чем раньше.

–　Ну, они идут или как?　– спросил мой парень.

Он ничего не знал о них. Поскольку в любом случае все двигались в этом направлении, то можно было смело говорить «да». Поэтому я кивнула. Мари сообщила моему брату, что ей о многом хотелось бы с ним поговорить. Я смотрела на нее. Брат кивал. А потом обнял ее за плечи.

–　Вчера поздно вечером заходила Мари.

Мы сидели и завтракали, когда мама сказала это.

–　Да. А откуда ты знаешь?　– удивленно спросила я.

–　Я вставала ночью в туалет, а она на кухне варила кофе в кромешной тьме. Понимаешь, я была такая сонная, все было как в дымке, и у меня совсем выскочило из головы, что она больше не живет с нами. Поэтому я просто сказала: «Господи, ты еще не спишь?» Она ответила, что не спит, и улыбнулась, я не стала забивать себе этим голову, вернулась к себе и заснула. Так это был не сон?

–　Нет,　– сказала я.　– Она была здесь. Вдруг взяла и пришла ни с того ни с сего.

Солнечный свет лился с безоблачного неба прямо на пушистые сугробы, отчего пейзаж за окном стал настолько ослепительным, что все казалось совершенно обновленным и чистым. Какое-то особенное чувство возникло в моей груди, когда я увидела яркий свет, словно хотелось еще поспать, а я была чем-то раздражена. Телевизор выкрикивал утренние новости, наполняя комнату бодрым настроением. Мама проводила отца на работу уже сто лет назад, и теперь мы вместе завтракали.

–　Может, в том доме ей не слишком сладко живется?　– предположила мама.

–　В каком «том» доме? Мама, между прочим «тот» дом – это ее родной дом. Вообще-то у нее есть свои собственные мама с папой, понимаешь, настоящие родители.

Я засмеялась. Конечно, я отлично поняла, что она имела в виду.

–　Я действительно успела полюбить ее, пока она жила у нас,　– сказала мама.

Мама никогда больше не упоминала о брате. Вместо того чтобы печалиться о его кончине, она весь прошлый год посвятила заботам о Мари, пытаясь отвлечься. Иногда я ловлю себя на мысли – а каково моей матери? Должно быть, все произошедшее кажется ей ужасным сном. Родить такого сына, воспитать его, а потом потерять. Я просто не могу себе этого представить.

–　Ммм,　– промычала я, кивая, и откусила еще кусочек хлеба.

Мари все время проводила дома с моей мамой, помогала ей по дому, таскала тяжелые сумки из магазина и все такое. Ей больше и нечем особенно было заняться, и подобная работа, скорее всего, давала ей возможность не падать духом. И хотя она уже практически стала членом нашей семьи, тем не менее, за ужином всегда выдавливала из себя вежливую улыбку и говорила, что все было очень вкусно, словно гостья. А если кто-то хотел принять ванну в одно время с ней, то она всегда учтиво говорила, что может подождать, жестом призывая идти вперед. Она была очень воспитанной девушкой, и ее манеры всегда производили на меня глубокое впечатление. Но на самом деле она не жила в нашем доме, не жила по-настоящему. Просто обитала в одном с нами пространстве, бок о бок, словно привидение. Существовала, как мираж.

Когда она жила у нас, то я осознавала, что Мари – живое существо, лишь, когда она плакала. Во второй половине срока ее пребывания это случалось не слишком часто, но сначала, несколько недель после ее переезда в наш дом, я постоянно слышала всхлипы в комнате для гостей, когда шла ночью сварить себе кофе. Рыдания просачивались сквозь темноту и пропитывали меня до самой сердцевины существа, словно бесконечный сезон дождей.

Тогда я и сама впала в страшное уныние. Мне казалось, я стою на самом краешке мира. Вот такое настроение у меня было. Такую пустоту я ощущала. А в те дни, когда Мари оказывалась дома одна, а все остальные уходили, она проскальзывала в спальню брата, где все осталось так, как было при его жизни. Возвращаясь домой и не находя ее, я начинала немного волноваться, шла наверх и видела ее через приоткрытую дверь. Она лежала, свернувшись калачиком посреди комнаты брата, наполненной всеми цветами радуги, и плакала. Она даже в ванной плакала. Когда она выходила оттуда, то я шла принять ванну, в большой комнате мы пересекались, от ее кожи все еще поднимался пар, на лице играл яркий румянец, понятно было, что она только что вылезла из горячей воды… Но ее глаза были красными и припухшими, и она хлюпала носом. «Меня не удивило бы, если бы после нее вода стала соленой»,　– думала я, погружаясь в ванну, а потом сидела, окруженная клубами пара, и мне было так плохо, что я с трудом могла вынести это.

Неужели это правда, что слезы помогают людям залечить душевные раны?

Ведь Мари, в конце концов, перестала плакать и вернулась домой.

–　Скажи ей, чтобы в следующий раз приходила днем, чтобы мы могли поговорить, ладно? Ну, если вдруг где-нибудь с ней столкнешься,　– сказала мама.

–　Хорошо, скажу, если увижу,　– ответила я, вставая из-за стола.

Я пошла в колледж, сдала несколько рефератов, а потом решила, что было бы неплохо хоть иногда разбирать свой шкафчик, и отправилась в раздевалку. А там я обнаружила записку, приколотую к дверце моего шкафчика. Я сорвала ее и прочла. Её написал один мой приятель по имени Кэнъити.

Могу вернуть тебе деньги.

Позвони завтра в районе обеда.

Кэнъити.

Кэнъити одолжил денег почти у всех в этом мире, а потом смылся, не вернув никому ни иены. Он не приходил в колледж уже лет сто. Я дала ему в долг в общей сложности пятьдесят тысяч иен, но на самом деле не особенно надеялась получить их обратно. Мой брат был таким же, насколько я понимаю. Судя по тому, что я слышала, если сложить все деньги, которые Кэнъити удалось взять в долг, то получится просто невероятная сумма. Все были в бешенстве и сходили с ума от злобы.

И хотя иногда, глядя на какую-нибудь тряпку, и я ловила себя на мысли: «Ах, если бы у меня сейчас были мои пятьдесят тысяч»,　– я просто понимала, чем все кончится. Он хороший парень, но только не в том, что касается денег. «Более того, разве можно было бы не влюбиться в парня, если он не просто хороший, но даже возвращает тебе деньги вовремя?» – подумала я, покачивая головой и размышляя, как же он сможет расплатиться со мной. Я сложила записку, сунула ее в карман и вышла во двор, все еще укрытый снежным покрывалом.

–　Привет, Сибами!　– раздался чей-то голос.

Я повернулась на звук и увидела поблизости Танаку.

–　Привет. А Кэнъити ничего не говорил о том, что хочет вернуть тебе деньги?

Я слышала, что Танака тоже одолжил ему денег.

–　Нет! Это уже даже не смешно. Я одолжил этому придурку тридцать тысяч иен! Не могу поверить, что он воспользовался моими деньгами, чтобы свалить на Гавайи с какой-то девчонкой!

Судя по голосу, он был просто в ярости.

–　На Гавайи?

–　Ну да. Он встречается с какой-то школьницей!

–　Да ты что? А он уже вернулся?

–　А я-то откуда знаю?

–　Ой.

Очень на него похоже. Готова поспорить, он собирается вернуть долг только тем, кто ему симпатичен.

При этой мысли я кивнула, соглашаясь сама с собой.

–　А почему ты спрашиваешь? Ты что-то слышала? Он с тобой связывался?　– спросил Танака.

–　Нет, ничего я не слышала!　– покачала я головой.

Мне определенно не хотелось усложнять жизнь Кэнъити, особенно теперь, когда он заявил, что собирается со мной расплатиться.

–　Кстати, последнее время я часто вижу тут твою двоюродную сестру.

–　Что ты имеешь в виду? Где это «тут»?

Мари и Танака были знакомы.

–　Ну, как где? В баре на перекрестке, который открыт всю ночь, а еще на той стороне улицы и «У Дэнни», короче, в основном в этом районе и обычно по ночам.

–　Понятно. По ночам,　– кивнула я.

Значит, вчерашнее путешествие не было единственным. Да… если подумать, в ней не чувствуется живости, присущей любителям ночной жизни. Скорее, она бродит здесь в трансе, словно лунатик.

Но что же она увидела вчера, стоя ночью под снегом и глядя на свет, струящийся из моего окна? Вероятно, на улице было так темно, а моя комната казалась такой светлой, почти белой. Возможно, снаружи выглядело так, словно внутри действительно тепло и уютно?

От этих мыслей мне стало немного грустно.

Я попрощалась с Танакой, и мы разошлись в разные стороны.

По дороге домой я заскочила в один из баров, о котором упоминал Танака, темное и довольно мрачное местечко, в надежде застать там Мари. Помещение было залито тусклым светом, но сильнее всего на психику действовало не это, а мрачное соседство. Заведение располагалось как раз напротив кладбища.

Там сидела Мари, опершись локтями о столик. Я подошла и окликнула ее.

–　Привет! Как удачно!　– Она показала на пакет, стоявший рядом на стуле.

Я села напротив.

–　Что ты имеешь в виду? Почему удачно?

–　Я захватила твои ботинки.

–　Да ты что?　– улыбнулась я.

–　Ага,　– улыбнулась в ответ Мари.

Она протянула мне роскошный пакет из дорогущего универмага «Исэтан». Разумеется, мои стоптанные ботинки лежали в красивой коробке внутри пакета, тщательно высушенные и начищенные до блеска. Мне пришло в голову, что Мари даже такие мелочи оформляет с претензией на изящество, и это остаточное явление некоторых привычек из ее утраченного прошлого, которые даже сейчас контролируют ее действия. Я почувствовала какую-то нежность, глядя на нее, возможно, такие чувства вы испытываете при виде несчастного привидения.

–　Ты хотела зайти к нам?　– спросила я.

–　Да, но свет в окошках не горел, и я решила пойти домой.

Я заказала джин с тоником и передала Мари слова моей мамы:

–　Мама попросила тебя прийти к нам в гости днем. Сказала, что когда ты приходишь по ночам, то все это как сон и так неинтересно.

Мари засмеялась:

–　Я так и знала! Она ведь была полусонная, да? Говорила какие-то странные вещи, а я просто подыграла ей.

–　Ну, она так и сказала.

Какое-то время мы сидели и молча потягивали свои напитки. Мари, широко распахнув глаза, смотрела в окно, мимо которого проносился поток машин. Выражение ее лица не казалось особенно несчастным, и все же я помнила, что в детстве она ужасно не любила темное время суток, поэтому не засиживалась допоздна. Неважно где, у себя дома или у нас в гостях, но она всегда ложилась спать сразу после десяти. Я задумалась над этим, и несмотря на то что Мари моя сестра и я знаю ее уже сто лет, она показалась мне другой, изменившейся непостижимым для меня образом.

–　Ты знала, что Сара была беременна?　– вдруг спросила Мари.

–　Ммм.

Сначала мне удалось только промычать в ответ, поскольку я пыталась из всех слов, крутящихся в моей голове, выдернуть два – «Сара» и «беременна» – и связать их между собой. Наконец до меня дошло.

–　Нет, понятия не имела!

–　Да, я вдруг сама вспомнила ни с того ни с сего. Знаешь, как это бывает в таких местечках, где темно и вовсю орет музыка, внезапно ловишь себя на том, что смутно вспоминаешь что-то давно забытое. Ты понимаешь, о чем я? Кроме того, вон там за столом сидит синеглазая девушка. Она уже давно здесь. Вот я и стала думать, что сейчас с Сарой…

–　Это был ребенок моего брата?

–　На самом деле Сара сказала, что и сама не знает,　– рассмеялась Мари.　– Дело в том, что она хотела, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. И какое-то время встречалась со своим старым приятелем из Бостона и с Ёсихиро одновременно. Ну, похоже на истории о парнях из маленьких городов, которые приезжают учиться в большие – у них одна подружка в колледже, а другая ждет дома. Вот и Сара так же, хотя в ее случае набор был интернациональный. По-видимому, Ёсихиро узнал об этом, только приехав в Бостон. Но ведь он же японец. Он знал, что рано или поздно уедет домой. Насколько я слышала, он перестал с ней встречаться по собственной инициативе. Но Сара не давала ему уехать. Так что потом полгода они существовали в состоянии любовного треугольника, и была полная неразбериха. Ёсихиро такое положение вещей совершенно не устраивало, и поэтому он, скорее всего, постоянно пытался вырваться. Думаю, так оно и было, но ведь он жил в чужой стране, я имею в виду, ему некуда было бежать, да? Ему не к кому там было обратиться. Но Сара ведь познакомилась с ним сразу по приезде в Японию и полюбила его… Уверена, ей тоже, должно быть, было очень тяжело. Но тогда, когда между мной и Ёсихиро еще ничего не было, Сара довольно часто говорила об их отношениях. Она рассказала, что у нее уже есть парень в Бостоне, но ей очень-очень нравится Ё-си-хи-ро, но ведь они из разных стран, и хотя она пока что учится в Японии, в конце концов, все равно придется возвращаться домой, и расставаться будет очень тяжело. Вот так. Ёсихиро, по его словам, не знал, была ли Сара по-настоящему беременна или же обманывала, но даже если это и правда, что маловероятно, то нет почти никаких сомнений, что это ребенок ее американского парня. Так он сказал.

–　Я даже понятия не имела ни о чем,　– сказала я.

При этом части картины соединились в целое.

Разумеется, я не знала не только о беременности. Мне никогда не говорили, что у Сары остался парень в Бостоне. В тот день, когда мы с Сарой болтали,　– неужели мечта, о которой она мне поведала, была ее грезами лишь пока она жила в Японии, или же она сказала мне об этом, потому что я сестренка ее парня? Возможно, она хотела сыграть передо мной роль идеальной девушки моего брата, но выглядеть так только в моих глазах, в глазах глупенькой девочки. Я вспомнила ее прозрачную золотистую челочку, когда она помогала мне с уроками. Ее ясные глаза. Нет, этого не могло быть. Она действительно говорила то, что думала. Искорки в ее глазах сказали мне, что ей и впрямь хочется верить, что все именно так и будет… Может, ее парень в Бостоне был как раз из разряда тех бизнесменов, которых она мне описывала. Неужели мой брат лишь слегка встряхнул размеренный ритм ее жизни, а потом его следы стерлись?

Но сколько я ни думала над этим, понять не могла. Я осознала только одно – в тот момент Сара уже была взрослой. Взрослее меня, взрослее брата, взрослее Мари. Настолько взрослой, что мне даже стало жаль ее.

Я была пьяна. Темнота в этом баре казалась такой невероятно спокойной и неизменной, что я даже испугалась. Но Мари мне было видно лучше всего, очертания ее тела были четче, чем силуэт унылой официантки, болтающей с клиентом около барной стойки в другом конце зала. Четче, чем фигура потрясающе прекрасной девушки с длинными волосами, которая сидела рядом со своим спутником, склонив к нему голову. Четче черт женщины с детским лицом за столиком у окна, которая курила и читала журнал. Почему Мари всегда так выглядит? В моем сознании проскользнула какая-то неясная мысль.

–　А… Сара сейчас в Японии?　– спросила Мари.

–　С чего ты взяла?　– удивилась я.　– Она приезжала в Японию учиться. Но это было много лет назад. Она не приезжала даже на похороны Ёсихиро.

Выражение лица Мари смягчилось. Увидев мою реакцию, она ясно поняла, что я не скрываю от нее известие о возвращении Сары в попытке не усугублять ее страдания.

–　Просто вчера был какой-то загадочный звонок,　– сказала Мари.

–　В каком смысле загадочный?

–　Ну, я подняла трубку, сказала «алло», но никто не ответил. Тишина. Я еще немножко послушала и уловила, как на заднем плане какой-то парень говорит по-английски. Разумеется, возможно, кто-то баловался. Может, у него по радио передавали уроки английского или что-то в этом духе. Но я не знаю… молчание было таким… напряженным, словно этот кто-то вот-вот соберется с духом и заговорит, но никак не может решиться. И мне подумалось, что это может быть Сара. Вот и все.

–　Понятно,　– сказала я.

Честно говоря, в тот момент меня ни капли не волновала ни сама Сара, ни ее звонок. Больше всего меня напугало, что Мари говорит об этом – о вещах, связанных с моим братом, который давно уже умер,　– как о чем-то совершенно обыденном, словно это часть повседневной жизни.

–　Я тебе сообщу, если что-нибудь узнаю.

–　Хорошо, я на тебя надеюсь,　– сказала Мари и улыбнулась.

Когда мы расставались, Мари прокричала мне «до свидания» очень громко, словно дело происходило в середине дня, после чего она быстро удалилась. Я какое-то время слушала стук ее каблуков по асфальту, а потом и сама пошла по темной улице.

*

Когда я училась в классе седьмом-восьмом, моя мама выяснила, что у отца роман на стороне. Был ужасный скандал, и все кончилось тем, что и мать, и отец ушли из дома. Случилось это в середине зимы.

Вероятно, «роман» на самом деле был всего лишь несерьезным легким флиртом, небольшим увлечением, какие случаются постоянно у всех и у каждого, но мама закатила истерику и сбежала в дом своих родителей, бросив нас с братом. А отец поехал, чтобы ее вернуть. Очевидно, переговоры у них продвигались не слишком успешно и ситуация только усложнялась… но было бы совершенно неверно думать, что мы с братом хоть на минуту расстроились из-за того, что родители оставили нас одних. Первым делом мы пригласили к нам Мари. Дальше мы воспользовались всей этой неразберихой, чтобы снять через банкомат большие суммы с родительского счета и купить все, что хотели. Мы засиживались за полночь и распивали спиртное. Мари тогда было всего восемнадцать, но в моих глазах она была уже взрослой красивой женщиной.

Если подумать, то тогда мы втроем и спали-то бок о бок.

В тот вечер тоже шел снег, и было ужасно холодно. Это был один из тех дней, когда вы не можете заставить себя даже дойти до ванной. За окном воздух был настолько ледяным, что возникало ощущение, будто он внезапно превратился в замерзшую глыбу. И этот холодный воздух с силой давил на оконные стекла…

Но внутри было тепло, мы уже порядком напились и ужасно объелись. Мы легли спать прямо в одежде, засунув ноги под котацу. Первым задремал мой брат, его дыхание стало медленным, равномерным и глубоким. Затем улеглась Мари, которая уже тоже клевала носом. Мне столь же нестерпимо хотелось спать, и я молча легла рядом с сестрой. Наши глаза встретились.

–　Почему бы нам не поспать сегодня прямо здесь?　– спросила Мари.

Затем она приподнялась, наклонилась к щеке Ёсихиро и поцеловала его перед сном. Я от удивления вытаращила глаза. Она улыбнулась и запечатлела поцелуй и на моей щечке, причем он длился ровно столько, сколько и предыдущий.

–　Спасибо,　– сказала я.

Мари в ответ слегка улыбнулась, затем как-то неуклюже шлепнулась на нашу импровизированную постель и закрыла глаза. Снег беззвучно падал в глубине ночи на землю, запирая и нас внутри белого кокона. Перед сном я разглядывала тени, отбрасываемые ресницами Мари на ее фарфоровую кожу.

Через четыре дня, наконец, вернулись родители и обнаружили, что в доме все вверх дном, мы втроем разодеты в модные тряпки, которых раньше они не видели, страдаем от похмелья, поскольку весь прошлый вечер пили. Они были совершенно шокированы и устроили взбучку брату, поскольку он был старше меня и в большей или меньшей степени являлся главным виновником всего этого безобразия.

Но Ёсихиро так просто не сдался.

–　Я так испугался при мысли, что вы расстались, что просто не знал, что делать!　– выпалил он, и родители разрыдались. Это было невероятно забавно.

А на улице ярко сияла ночь. Она казалась просто бесконечной, как и тот чудесный пейзаж, раскинувшийся за окном за спиной брата, в глазах которого плясали такие же озорные искорки, что и всегда.

Можно даже сказать, панораму.

Мне было интересно, уж не будущее ли это было, ведь я своим детским сердцем поняла это именно так. Мой брат представлялся мне чем-то бессмертным, словно он одновременно был ночью и тем, кто путешествует в этой ночи.

Да, в последние годы жизни он очень редко бывал дома, так что перестал быть для меня тем, кем был в детстве. Он превратился в незнакомца.

Но когда я говорю с Мари или когда летом стоит невыносимая жара и мы включаем все кондиционеры в доме на полную мощность, когда на город спускается ночь или за окном бушует тайфун,　– в такие минуты я думаю о Ёсихиро и все бы отдала, только бы он снова был с нами. Так было даже тогда, когда он еще был жив. Неважно, находился ли он где-то рядом или за многие километры. Его образ всплывает в сознании, когда меньше всего этого ждешь, шокирует, заставляет сердце биться быстрее. И болеть.

Рано утром раздался телефонный звонок.

Аппарат стоит прямо у двери в мою комнату, поэтому я вышла, все еще не проснувшаяся до конца, и подняла трубку:

–　Алло?

На другом конце я услышала легкий вздох – какая-то женщина испуганно охнула. Может, это Сара, как говорила Мари? Я пыталась соотнести этот еле слышный звук с далекими воспоминаниями об ее голосе, но так и не смогла решить, ей он принадлежал или нет. Вроде похоже на нее, но в то же время и не похоже.

–　Сара?　– спросила я.

На несколько секунд в трубке воцарилась тишина, словно вот-вот мой невидимый собеседник отключится. Это молчание не было ни отрицательным ответом на мой вопрос, ни положительным.

Звонок поднял меня с постели, поэтому я соображала еще не слишком четко. Я нетвердо стояла на ногах, а стайка наполовину оформившихся мыслей спиралью закручивалась в голове, словно водоворот.

Наверное, Сара сейчас в Японии, но по какой-то причине не может просто прийти и поговорить у всех на виду, поэтому ей кажется, что сейчас уже слишком поздно даже просто признаться, что это она. Вероятно, она хочет лишь убедиться, что мы все еще здесь, что ее старые друзья никуда не делись.

Но это были лишь догадки. Молчание ничего мне не говорило.

–　Сара, подожди,　– попросила я.

Я вынырнула из глубин океана сна и произнесла эти слова на ломаном английском. Трубку не повесили, и я продолжила.

–　Это Сибами, сестра Есихиро.

–　…

–　Мы встречались пару раз и переписывались.

–　…

–　Сейчас мне двадцать два.

–　…

–　Уверена, ты сильно изменилась.

–　…

–　Может, нас больше ничего и не связывает, но где-то в глубине души я всегда думаю о тебе.

–　…

–　Однажды я нашла черновик письма к тебе и вспомнила тот день, когда ты помогала мне делать уроки. Вернее, позволила себе вспомнить…

Когда я замолчала, то услышала на другом конце провода какой-то шум – голоса, строчившие как из пулемета, будто рядом прошла целая демонстрация. И снова тишина. А потом постепенно до моего уха долетели чьи-то всхлипывания, дыхание вперемешку со слезами, и этот звук становился все громче и сильнее. Я задрожала.

–　Сара?　– повторила я.

Сара ответила со слезами в голосе:

–　Прости…

Голос был едва слышен, но он определенно принадлежал ей.

Отлично! Мы сможем поговорить!

–　Сара, ты в Японии?

–　Да, но я не смогу прийти повидаться с тобой.

–　Ты что, не одна? С мужчиной? Ты не можешь звонить мне из своего номера? Ты ведь сейчас в отеле, да?

Сара не ответила. Она все плакала и плакала. А потом сказала:

–　Просто хотелось узнать, как у тебя дела. Услышала твой голос… и все вспомнила… как была у вас… как здорово было жить в Японии…

–　Ты счастлива?　– спросила я.

–　Да. Вообще-то я замужем.

Она впервые за время этого странного разговора засмеялась.

–　Я в порядке. Я действительно не могу сказать про себя, что несчастна. Так что не беспокойся.

–　Ну, тогда ладно, я рада.

Внезапно Сара сменила тему:

–　Скажи мне, Си-ба-ми, а Ё-си-хи-ро был один, когда умер? Я имею в виду, нашел ли он свою настоящую любовь, понимаешь? Мне просто хочется знать это.

И я поняла, что тогда пережила Сара. Должно быть, все уже было очевидно, когда Мари приезжала в Бостон,　– заметно по сиянию ее глаз и по взгляду моего брата. Когда он смотрел на Мари, то в его глазах всегда загорался какой-то особенный свет. Словно он успокаивался, отгонял от себя все дурные мысли и убеждался, что увиденное – правда. Как будто ему нужно было удостовериться, что она действительно из плоти и крови, действительно рядом с ним и смеется.

Должно быть, Сара тоже почувствовала это.

–　Да, он был один.　– В эту ложь я вложила все свои силы.　– У него были подружки, но никого из них нельзя было назвать настоящей любовью.

–　Понятно…　– сказала Сара.　– Прости, что задала такой ужасный вопрос. Когда я приехала в Японию, то боялась, что сойду с ума. Но я рада, что мы смогли поговорить. Спасибо тебе большое.

Она перестала быть Сарой, которая не смогла удержаться, позвонила и молчала, а воспоминания оказались настолько болезненны, что, в конце концов, она разрыдалась. Это снова была рассудительная Сара, которую я знала.

–　Ну, береги себя. Мне нужно возвращаться в номер,　– сказала Сара.

–　Хорошо… Пока,　– ответила я.

Теперь весь сон как рукой сняло. Лоскут неба, видневшийся в окно, представлял собой постепенный переход от облаков к голубизне, и вся комната казалась очень светлой. Но почему-то от этого становилось грустно.

Какая странная погода, подумала я.

–　Сара, надеюсь, ты будешь счастлива, я правда надеюсь!

–　Спасибо, Си-ба-ми,　– сказала Сара.

И повесила трубку.

У меня было какое-то странное настроение, словно я увидела ситуацию насквозь, до самой сути, но при этом меня одолевала ужасная тоска. И тут мне еще раз пришло в голову, что Мари просто невероятная девушка. Надо же, ведь если подумать, она поняла, что Сара вернулась, просто послушав молчание на другом конце провода. В глазах Мари не было ни малейшего намека на сомнения, когда она заявила, что это была Сара. Она просто знала это, и все. Да… возможно, Мари просто блуждала где-то между сном и явью и потому так остро чувствовала и догадалась, кто звонит, еще до того, как осознала это, просто ощутила так же ясно, словно истина просто лежала у нее на ладони.

*

Чуть позже я позвонила Кэнъити. Он обещал сегодня вернуть мне долг.

–　Алло?

–　Привет, это ты, Сибами?

–　А ты, правда, собираешься вернуть мне деньги?

–　Ага. Я тут заработал немножко, так что верну тебе все до иены.

–　А я слышала, что ты на мои денежки съездил на Гавайи.

–　На Гавайи? Ты серьезно? Это был курорт Агами, а не Гавайи!

–　Да? А все говорят про Гавайи.

–　Думаю, они просто сложили вместе все деньги, которые я назанимал, и выбрали место, исходя из полученной суммы. Придурки. Я определенно не верну этому идиоту Танаке ни копейки.

–　Расскажи про Атами. Почему туда?

–　Я попозже тебе расскажу. Где мы встретимся? Решай.

–　Давай в фойе отеля «К.» в час дня,　– предложила я.

Когда-то я слышала, что родители Сары, приезжая в Японию, обычно останавливались в отеле «К.», и мне пришло в голову, что и Сара могла там остановиться. Я уже успела позвонить в отель и назвать имя Сары, но портье ответил мне, что, насколько ему известно, никого с таким именем среди постояльцев нет. Тем не менее, я не теряла надежды.

–　Хорошо,　– сказал Кэнъити и повесил трубку.

*

Фойе в таких огромных отелях всегда кажутся пустынными. Неважно, насколько много людей здесь толчется. Это ощущение – неотъемлемая часть подобных мест, оно чувствуется в каждом уголке. Очевидно, Кэнъити еще не подошел. Я утонула в мягком диване и огляделась.

Ни малейшего шанса найти Сару. Фойе было забито иностранцами. Разумеется, большая часть – бизнесмены в строгих деловых костюмах. Их плавная английская речь отражалась от высоких сводов потолка и звучала как музыка… Меня все больше тянуло в сон.

В конце концов, через стеклянные двери я увидела Кэнъити, направляющегося ко мне.

Он остановился перед диваном, на котором я сидела, и протянул конверт.

–　Вот деньги.

Я молча взяла конверт. Разумеется, я не могла поблагодарить его.

–　У тебя сейчас есть время?

–　Да, я совершенно свободна.

–　Ну, тогда я закажу нам чай,　– сказал Кэнъити.

Он сел напротив меня.

Когда мы уже пили чай, он улыбнулся и сказал:

–　Люди и слухи, которые они распускают,　– это что-то пугающее, правда? Нет, ты только подумай, Гавайи! Хотелось бы мне там побывать.

–　Что же ты сделал с пятьюстами тысячами иен? Можешь не говорить, если не хочешь.

–　Да ладно. Мы потратили кучу денег, когда отдыхали на Атами. Жили в самых лучших старых гостиницах, ели всякие деликатесы, ездили по интересным местам. Мы провели там две недели. Посмотри на мою кожу. Очень гладкая, правда? Думаю, это все из-за того, что мы купались в роскоши.

–　Ты ездил с подружкой?

–　Ага.

–　Я слышала, она еще школьница,　– улыбнулась я.　– Невероятно.

Услышав это, Кэнъити заржал:

–　О чем ты говоришь?! Она уже на втором курсе в колледже. Это просто удивительно, какие нелепые слухи распускают некоторые! Может, мне стоит пропасть из поля зрения еще на какое-то время? Хочется посмотреть, что они из этого раздуют!

–　Да, со сплетнями всегда так. Ты же не возвращаешь ребятам долги, поэтому они и придумывают всё новые и новые небылицы. Но, если серьезно, разве на Атами есть чем заняться? Мне кажется, там скучно даже парочкам.

–　Нам там понравилось… Что угодно показалось бы замечательным, когда находишься вдалеке от повседневной жизни. Понимаешь, у моей девушки родители только-только развелись, обстановка в доме непростая, и мне хотелось увезти ее подальше от всего этого. Просто когда путешествуешь за границей, то устаешь, а на Атами есть древние источники, и я слышал, что там никогда не скучно, поэтому этот курорт показался мне идеальным местом. Было здорово строить планы, только денег у меня не было. Ни иены.

Кэнъити снова громко рассмеялся.

–　Понятно,　– сказала я.

–　Когда человек впадает в депрессию, то этому не видно конца, жизнь кажется все хуже и хуже. И когда я был с моей девушкой, то и сам начал тонуть в этой тоске, поэтому в конце концов сам стал каким-то странным. Конечно, у нее дома просто ужас что творилось, и тут уже ничего поделать было нельзя. Например, условимся мы где-нибудь встретиться. Я, как всегда, опаздываю минут на пятнадцать, а она уже ничего не хочет и настроение на нуле, а потом еще и реветь начинает. Не знаю, мы не так уж и часто встречались, но внезапно даже мне захотелось поехать куда-нибудь развеяться. Разумеется, я не знаю, насколько ей было весело, но мне определенно понравилось.

–　Разумно,　– сказала я.

А потом улыбнулась.

Очевидно, даже мой брат и Мари не подозревали, как горячо ее родители будут возражать против их отношений. Но когда я думаю об этом, то понимаю, что если бы у меня была единственная дочка и я бы платила большие деньги за ее обучение игре на пианино и уроки английского, то определенно не хотела бы, чтобы она встречалась с таким бабником, как мой брат.

Я видела их с Мари еще тогда, когда их любовь только начала расти, и об этом еще никто не знал. Я наблюдала за ними, когда окружающие проведали об этом и начали давить на них, уговаривая прекратить отношения, тогда они встречались тайком. Разница между этими состояниями была столь же велика, как между светом и тьмой. Но поскольку мой брат из тех людей, кто мог найти приятное даже в самом масштабе этих различий, а Мари приходила в трепет, если делала что-то без ведома родителей, и сама наслаждалась этим трепетом, то казалось, они очень даже счастливы.

Телефон звонил два раза и замолкал.

Это был условный сигнал Мари, чтобы брат перезвонил ей.

Он слышал и бежал к телефону. Словно летел на крыльях.

Ёсихиро попал в аварию и умер в отделении скорой помощи. Когда это произошло, он ехал на свидание с Мари и держал это в тайне от всех нас. Отец работал хирургом в одной из крупнейших больниц, и если бы мы знали, куда направляется Ёсихиро, то его сразу отвезли бы прямо в больницу к отцу, и, возможно, он был бы спасен.

Могла ли какая-то история оставить столь неприятный осадок, как эта? Думаю, причина ужасной депрессии Мари еще и в том, что все случилось, пока она ждала брата. Она сидела в кафе напротив железнодорожной станции. Очень приятное заведение, которое все использовали как место для встреч и свиданий. Мари уже несколько раз наполняла заново чашку кофе, съела два куска торта, выпила лимонаду, съела мороженое… Она прождала пять часов. А потом с трудом заставила себя пойти домой, и там ей сообщили о смерти возлюбленного.

Обо всем этом она рассказала мне уже потом.

–　У меня было ощущение, что у меня в животе стало черным-черно. Как будто внутри черная дыра. И можно бросать туда все, что хочешь, а я даже не замечу. Мое сознание витало где-то в облаках, а жизнь продолжала течь мимо. И все время моя сила любви заставляла глаза смотреть на дверь. Я листала журнал, но любовь не давала мне читать. Глаза нервно скользили по поверхности страницы. И я принялась вспоминать все плохое, что узнала о Ёсихиро, отчего это плохое казалось еще хуже. И с каждой секундой его дурные качества начали медленно расползаться по моему телу, пока не окутали меня с головой. Я так это чувствовала. Я словно тащила всю эту черноту за собой, и было так тяжело, почти невыносимо. И когда я засобиралась домой, была уже ночь. Я подумала, что просто приду домой, лягу в кровать и буду ждать его звонка. Должна же быть какая-то причина. И я пойму. Нужно только поговорить. Так я тогда думала.

Она рассказывала мне о своей любви, о том, как она обрастала защитной оболочкой во время ожидания.

–　Ну что, пойдем?　– спросил Кэнъити.

–　Да. Знаешь, должна сказать, я рада получить назад эти деньги. Это словно сон,　– сказала я.

–　Смотри, не влюбись в меня!　– сказал Кэнъити и широко улыбнулся.

Я пошла за ним по ковру, огибая диваны и направляясь к выходу. Мой взгляд все еще перелетал с одного лица на другое, пытаясь обнаружить Сару. И тут я заметила блондинку, стоявшую спиной ко мне у стойки регистрации. Со спины она была очень похожа на Сару. Одежда в ее стиле, и прическа, и рост.

Я окликнула Кэнъити:

–　Слушай, я только что увидела одну знакомую.

Поговорим позже, хорошо?

Он попросил меня сообщать ему новые слухи, если они до меня дойдут, и ушел.

Я подошла ближе к женщине, испытывая легкое головокружение и пытаясь заглянуть ей в лицо. Ковер в фойе был таким пушистым и мягким, что возникало какое-то странное ощущение. Мое внимание было сосредоточено только на женщине, поэтому я не замечала ничего, пока не ударилась обо что-то бедром. Споткнулась, но удержалась на ногах. Я посмотрела вниз, не понимая, что же случилось, и увидела маленького мальчика-иностранца, лежавшего на спине. Я взяла его за руки и помогла подняться.

–　Прости.

Как только я увидела его глаза, то в груди что-то заклокотало так, что я даже испугалась. У него были каштановые волосы и темно-карие глаза. Мой взгляд постепенно сфокусировался на малыше, и я смотрела на него, не отрываясь.

«Это сын Сары и моего брата, абсолютно точно»,　– снова и снова шептала я про себя.

Таких глаз я больше ни у кого не видела. Из них лился мощный поток света, причем совершенно непроизвольно. Губки немного надуты, такие же, как и у Ёсихиро, и плечи, напоминающие о брате, носившем пиджак, который был ему велик. При виде этого мальчика во мне пробудились воспоминания о прошлом, вызванные из глубин памяти. Мне хотелось рассказать об этом Мари. Даже сначала не маме с папой, а именно Мари. Наконец мне удалось собрать остатки сил, чтобы растянуть губы в улыбке – мы ведь вряд ли еще когда-нибудь встретимся – более нежной и ласковой, чем я когда-либо дарила кому-то из своих возлюбленных, и спросила малыша:

–　С тобой все в порядке?

Он улыбнулся, кивнул и пошел к… Саре.

Женщина у стойки регистрации, которую я приняла за Сару… Это была вовсе не Сара, я только что поняла, что обозналась, потому что настоящая Сара, стоявшая чуть в стороне, выглядела сейчас совершенно иначе. Но в этот раз ошибки не было, определенно это была она, та же Сара, с которой мы встречались много лет назад.

Та самая Сара, которая терпеливо учила меня произносить слово «рефрижератор». Та Сара, вокруг которой и сегодня витала легкая аура юной девочки. Та Сара, которая была немного хрупкой и немного наивной.

Сегодняшняя Сара была одета в ультрамодный голубой костюм, и у нее была короткая стрижка. Она стояла рядом с огромным чемоданом, выпрямив спину, а на ее руке висла маленькая светловолосая девочка. Очевидно, малышка упиралась и не хотела идти. Мальчик подошел к ним и весело заговорил с девочкой. Должно быть, это братик и сестричка. Внезапно к ним присоединился молодой американец крепкого телосложения, до этого оплачивавший счета за стойкой регистрации, по-видимому, он был расстроен, что заставил их так долго ждать.

И тут Сара заметила меня.

Она смотрела на меня своими кристально чистыми, небесно-синими глазами, сначала в ее взгляде читалось недоверие, но затем оно сменилось облегчением и грустью. Она все моргала и моргала, словно пыталась убедиться, что это действительно я. А затем мне показалось, что уголки ее рта приподнялись и на лице промелькнула легкая улыбка.

Теперь я все поняла. Даже если Сара и хотела навестить нас с Мари, она просто не могла – не могла поговорить с нами. Но, приехав в Японию, она не удержалась и позвонила. И опять же я оценила почему. Я познала, через какую боль пришлось пройти Саре и этому молодому человеку. Поэтому я твердо кивнула, чтобы показать, что я все понимаю, и отвернулась. Я уверена, вскоре они вышли из отеля, счастливая американская семья. И только Сара, должно быть, все время крутила головой, снова и снова ища меня взглядом.

Через какое-то время я повернулась, чтобы убедиться, что они ушли, и тут силы покинули мое тело, и я свалилась на диван. Перед глазами всё шло кругом, а ладони все еще горели после прикосновения к крошечным детским ручонкам. Мне казалось, что все вокруг начинает меняться, и именно мои ладони являются источником этих превращений.

После того как они ушли, фойе опустело… словно ничего не осталось. Лишь звон бокалов и скрип подошв повторялись опять и опять, словно нескончаемый поток. И все.

Домой я приехала совершенно обессиленная.

Когда я открыла дверь, дом внутри был окутан тишиной и темнотой. Очевидно, мама куда-то ушла. Я сразу отправилась в ванную, умылась, посмотрела на себя в зеркало и поклялась своему отражению, что, пока жива, я ни словом не обмолвлюсь ни одной живой душе о том, что только что видела. Но где-то за пределами моего отражения я снова увидела черты, так напоминающие брата. Воспоминание о тех карих глазах.

Я его видела, и с этим ничего не поделаешь. И это произошло не случайно. Я интуитивно отправилась туда без особых на то причин. От этих мыслей я почувствовала себя еще более изнуренной.

Я решила переодеться. По дороге в свою комнату я прошла мимо двери в гостиную. И тут я услышала ее голос.

–　Сибами?

Это было совершенно неожиданно. Я открыла дверь и обнаружила, что по какой-то неизвестной мне причине Мари лежит на нашем диване. Она приоткрыла глаза и выглядела такой же сонной, как когда жила у нас.

Я на самом деле не имела ни малейшего представления, что происходит.

–　Что ты тут делаешь?

–　Ты вчера вечером сказала, чтобы я пришла к вам в гости днем, ведь так? Ну, я и пришла, но… тут никого не было, и я-а-а-а…　– зевнула Мари.

–　А почему ты не легла в комнате для гостей? Тебе ведь неудобно было спать на диване?　– спросила я.

Мари лежала свернувшись клубочком, как маленький ребенок.

–　Да нет. Просто в комнате для гостей было так светло-о-о-о…

Когда она это сказала, я вспомнила, что мы отдали занавески из гостевой комнаты в химчистку. Голос Мари звучал мягко и как-то нечетко, словно она до конца не проснулась. Казалось, ее взгляд сфокусирован на каком-то предмете вдали, так обычно делают, когда зрение устает. Ее глаза были очень красивы.

–　Тучи собираются,　– сказала я, при этом в груди возникло то же ощущение, какое бывает, когда говоришь нежности.

Я подошла к окну с другой стороны дивана, где устроилась Мари, и отдернула занавески. Внезапно комната заполнилась светом, слегка подернутым дымкой.

Я посмотрела на нахмурившееся небо:

–　Может, дождь пойдет. Или снег.

Тут Мари села, и выражение ее лица изменилось – она нахмурилась и посмотрела на меня. Взгляд стал каким-то диким, почти безумным.

–　Что? Что такое?　– спросила я.

Мне стало не по себе. Казалось, что на ее лице, как в зеркале, отражается мое беспокойство. Я уже давно не видела у нее такого странного выражения.

–　Дай мне посмотреть,　– сказала она,　– и коснулась моих ладоней там, где до них дотронулся мальчик. Она взглянула на меня и наконец расслабилась.　– Ты была с Ёсихиро?

Ее голос был почти не слышен, настолько тих, что у меня ушло какое-то время на то, чтобы догадаться, что она сказала. Я вздрогнула и практически стряхнула ее руки со своих.

Наконец мне удалось выдавить из себя:

–　Нет.

Мой голос был сух, и ответ прозвучал странно.

–　Разумеется, нет. Господи, что я такое говорю? Никто больше не может его видеть или что-то делать вместе с ним, да? Просто я еще не проснулась до конца, поэтому перепутала реальность со сном, который видела.

Говоря это, Мари потирала виски.

–　Мой брат давно умер,　– сказала я.

–　Я знаю.

Ее голос звучал как обычно.

–　Просто мне приснился сон. Буквально только что. Какая-то сцена, вы с Ёсихиро разговаривали… И вы были… я не знаю, что это за место… какой-то светлый зал… типа фойе в отеле или чего-то такого.

Я не знала, что ответить, и просто сказала:

–　Ox.

И в этот момент почувствовала, как что-то теплое пронзает мое сердце.

–　Ух, ты! Ты была права! Дождь пошел!　– Мари выглядывала в окно.

Небо потемнело. Стена дождя была практически осязаема, огромные капли падали вниз, постепенно закрывая весь город. Тяжелое небо, затянутое свинцовыми тучами, висело высоко над головой. Интересно, их самолет успел взлететь? Или они сидят сейчас рядом с выходом на посадку и болтают о том, о сём? Семья из четырех человек, которых я больше никогда не увижу. Сидят себе посреди непрекращающейся суматохи в аэропорту, а пол под их ногами поблескивает под светом ламп, такая же сцена, как и те, в которых принимала участие я сама, когда пришла проводить брата в Америку и когда встречала его. Я еще раз воспроизвела эту картинку в голове, чтобы убедиться, что я ничего не забыла.

–　Мари, я уверена, к вечеру дождь превратится в снег. Давай я попрошу маму позвонить твоим родителям. Тогда ты сможешь остаться у нас ночевать.

–　Мне нравится эта идея,　– сказала Мари.

Я тихонько выскользнула из комнаты и прикрыла за собой дверь.

Раз уж мои деньги вернулись ко мне и поскольку случившееся можно отнести к разряду чудес, то я достала зонтик и пошла их тратить.

В такие дождливые дни универмаги кажутся странно светлыми и теплыми, и внутри пахнет дождем. Я пошла в книжный отдел и накупила около тонны книг, затем приобрела еще несколько дисков. Очередей нигде не было, везде тихо, все товары аккуратно расставлены по полкам. Кроме меня по магазину бродило лишь несколько покупателей, а бездельничающие продавщицы казались верхом элегантности.

И даже после всех этих покупок у меня остались деньги, так что я выпила чашку чая и отправилась на поиски блузки для себя. Выбрала одну, которая мне очень понравилась, и когда пошла к лифту, собравшись домой, то чувствовала себя ужасно легкомысленной… И тут внезапно мои ноги сами повернули в отдел ночных рубашек и пижам.

И тут я вспомнила. Правильно! Ведь Мари останется у нас ночевать!

Я решила купить ей темно-синюю стеганую пижаму, судя по виду, очень теплую. Она лежала на витрине ближе всех. Пижама показалась мне не только уютно теплой, но и красивой, так что если Мари и решит вдруг надеть ее прямо на пальто и пойти на улицу посереди ночи, то проблем не будет.

–　Это подарок?　– спросила продавщица.

–　Да.

Она перевязала упаковку красной ленточкой.

Вот так… Мари всегда спит в таких тоненьких пижамках, что начинаешь дрожать от холода при одном ее виде, и эта картина стоит у меня перед глазами, вот почему я хотела сделать ей такой подарок…

Вскоре после гибели моего брата Мари убежала из дому.

Разумеется, ее родители с самого начала были против их отношений, поэтому они заставили ее взять отгул на неделю, даже не спросив, хочет ли этого сама Мари. В качестве предлога был выбран приступ аппендицита. И у них даже хватило наглости сразу попросить ее выкинуть Ёсихиро из головы. Но, определенно, Мари убежала не в знак протеста против этого. Она сказала, что просто устала. Думаю, скорее всего, так оно и было. В тот момент ее несчастные родители даже не являлись частью ее мира. Мне же было страшно, пугала сама мысль о том, что меня попросят что-то сделать, я могла в тот момент только плакать вместе со своими родителями – наша семья погрузилась во тьму. Поэтому я не виделась с Мари. Но даже когда я услышала, что она сбежала из дома, я не почувствовала, что мне срочно нужно броситься на поиски… или же нужно сказать, что я просто не могла этого почувствовать, поскольку у меня в тот момент не было такого права…

Прошла неделя после исчезновения Мари, когда ее мама позвонила второй раз, и в ее голосе уже слышались нотки безумия. Впервые я как-то отреагировала и решила подумать, что могу сделать. У меня было ощущение, что я знаю, где она.

Дело уже близилось к весне, и в тот день солнышко припекало, а воздух был напоен ароматами цветов. Я даже куртку не надела.

Я села на поезд.

Мари и Ёсихиро снимали маленькую однокомнатную квартиру в ближайшем пригороде, где и проходили их свидания. Я решила, что если Мари где-нибудь и может быть, то именно там. Но что я буду делать, если обнаружу ее мертвой? Эта мысль без конца крутилась в моей голове. Тихий весенний пейзаж проплывал за окном, лица пассажиров казались умиротворенными и рассеянными. Если я приеду слишком поздно и обнаружу ее труп, будет ли мне жаль ее? Тусклый свет проникал в раскачивающийся вагон. Нет, на самом деле не особенно. В тот момент в голову пришла именно такая мысль. И я искренне поверила в это.

Я сказала обслуживающему персоналу, что я сестра Ёсихиро, взяла у них ключ и медленно поднялась на лифте на нужный мне этаж. На звонок никто не ответил. Тогда я вставила ключ в замок и вошла внутрь. В комнате было темно и невероятно холодно. Все шторы задернуты, воздух такой ледяной, что я просто физически чувствовала, как холод пробирается через мои носки прямо к ногам. Так страшно мне не было никогда в жизни. Я делала один шаг в минуту, представляя труп, который вот-вот увижу. Вскоре мои глаза привыкли к темноте, и я обнаружила лежащую на полу Мари, завернутую в одеяло.

Она дышала, медленно делала вдох, а потом так же медленно – выдох, глубоко, как и бывает во сне. Это было дыхание здорового человека, не самоубийцы, наглотавшегося снотворного. Я принялась трясти ее, она заворчала и потерла глаза. Я была в шоке, когда поняла, что вижу ее обнаженные руки, торчащие из коротких рукавов футболки. Но когда я посмотрела под одеяло, то увидела, что на ней только футболка и трусики. Словно она решила вздремнуть после обеда в тенечке в жаркий летний день.

–　Мари, ты тут и ходишь в таком виде?　– ужаснулась я.

Она покачала головой и показала на пол. Ее пальто, свитер и остальная одежда, вплоть до чулок, была раскидана по комнате.

Мари по-прежнему молчала и казалась рассеянной, словно пережила тяжелое потрясение.

–　Слушай, Мари, пойдем к нам,　– предложила я.　– Я попрошу родителей позвонить твоей маме, и ты сможешь пожить в комнате для гостей, сама по себе, даже дверь можешь не открывать.

Она не отвечала. В комнате было слишком темно, и мне не было видно выражения ее лица. Но смотреть на нее было так холодно, что пришлось поторопиться. Я засунула ее руки в рукава пальто, надела на нее всю остальную одежду и вывела из квартиры. Я поймала такси, и мы поехали к нам. По пути Мари несколько раз обернулась. Понятия не имею, что она высматривала, но она не сводила своих холодных глаз с пейзажа, остававшегося позади.

Увещевания моей мамы и упрямое нежелание Мари возвращаться домой на какое-то время убедили ее родителей, и те позволили ей остаться у нас. Было решено, что она поживет какое-то время в комнате для гостей.

Я сама занялась всеми вопросами, связанными с той съемной квартирой, о существовании которой знали только мой брат, Мари и я. Мебели и прочей ерунды почти не было, поэтому я смогла все пристроить и расторгнуть договор аренды. Было очень трудно провернуть все это втихаря, но зато мне должны были вернуть депозит, и я решила оставить его себе, как плату за проделанную работу. Разумеется, они снимали квартиру совсем недолго и договор был расторгнут так внезапно, кроме того, мой брат просверлил в одной стене дырки, чтобы повесить полки, так что, в конце концов, депозит оказался с гулькин нос.

Ёсихиро умер, а Мари поселилась у нас, поэтому не было причин скрывать от родителей существование этой квартиры. Но если бы они узнали, то Мари пришлось бы еще раз вспомнить ледяной холод той комнаты, а мне было тошно от одной только мысли, что я это допущу.

Может, я пыталась загладить свою вину за ту мысль, что если даже Мари умерла, то в этом нет ничего страшного.

Я вернулась домой как раз к ужину. Мари сидела между моими родителями, словно была их дочерью.

–　А ты, конечно, опаздываешь,　– сказала она с улыбкой.　– Приступим?

Отец, который больше не мог ждать, набросился на еду. Комната наполнилась паром, стало жарко, мама, улыбаясь, поставила на стол горшок, крепко держа его прихватками.

–　Любимое блюдо Мари – куриное карри!　– воскликнула она.

Как только я уселась, то протянула Мари большой сверток, перевязанный красной ленточкой.

–　Это подарок. Просто получила кое-какие незапланированные денежки.

По совершенно непонятной причине отец принялся хлопать в ладоши.

Мари широко улыбнулась и слегка прищурилась:

–　У меня такое чувство, будто сегодня мой день рождения.

*

Дождь превратился в снег, который тихо падал на землю, образуя сугробы.

Мари сказала, что будет спать в моей комнате, а я предложила переночевать в комнате для гостей и поиграть в видеоигры.

Она сидела на своем футоне, развернутом прямо рядом с моим, и подаренная мной синяя пижама смотрелась на ней теплой и уютной. В комнате было совершенно темно, а в мире, существующем только за окном, где кружились в хороводе снежинки, все было белым-бело. Свет от телевизионного экрана падал на наши футоны. Ведущий теленовостей сообщил нам, что в Токио этой ночью снова пройдет сильный снегопад.

–　Забавно, в прошлом году вообще не было снега,　– сказала я.

–　Разве не было? Я ничего не замечала, поэтому не помню,　– улыбнулась Мари.　– Да, без сомнения, это был странный год. Словно сон. Вот что мне интересно, как ты думаешь, мое состояние улучшилось за этот год?

–　Похоже на то,　– засмеялась я.

–　Кем он был?　– спросила Мари.

Она говорила о моем брате.

–　Я не думаю, что он был человеком. Я правда так не думаю,　– ответила я, насыщая эти слова максимально возможным смыслом.

Разумеется, он был всего лишь энергичным и харизматичным молодым человеком, но поскольку он умер так внезапно и бессмысленно и до момента своей гибели наслаждался жизнью, насколько мог, то само его существование обретало особое значение.

–　Каждый раз, когда я думаю о своем брате, то возникает странное ощущение, словно мне в лицо брызнул ослепительный свет. Я представляю, как он выглядел, когда улыбался, вспоминаю его голос, его лицо, когда он спал… и начинаю сомневаться, а был ли он на самом деле, понимаешь, если он был, то, возможно, теперь его никто не заменит. Так я чувствую.

–　Ты тоже?　– спросила Мари.

–　Готова поклясться, и Сара тоже.

–　Все, кто был с ним знаком.

Кто же вышел из этой схватки победителем – Мари или Сара? На мгновение я серьезно задумалась над этим вопросом. Но было сложно судить, кто же вырвался вперед. Благодаря Ёсихиро они обе очутились там, где не предполагали оказаться.

–　Весь прошлый год я много размышляла над тем, как же моя жизнь дошла до этой точки,　– сказала Мари.　– Мне кажется, что я в тот день, в аэропорту, влюбилась, а потом вдруг очнулась и увидела, что в итоге попала сюда. Словно вокруг меня пустота, и я могу только идти и идти вперед, находясь в самом сердце ночи. Мало-помалу я начала задумываться над тем, откуда я могу заново строить свою жизнь, но такого пункта не было. Я задавала себе вопрос, что за существо был Ёсихиро. Но, увы, это тоже не имело значения, смысла не было ни в чем. Я могла только решать, где мне улечься и заснуть.

Я сидела, глядя в пространство, и вспоминала ту сцену в отеле, образ Сары, когда она посмотрела на меня, личико ее сына, такое знакомое и ужасно дорогое, и от этих мыслей меня начала бить дрожь. Я вспомнила, как Мари прожила этот год, как она ходила, темная и тихая, словно тень самой себя, а я сама где-то рядом с ней преодолевала трудные времена.

Я залезла под одеяло.

–　Слушай, Мари. Для нас обеих это был странный год, словно мы жили в неком ином пространстве, чем все остальное время, и двигались на другой скорости. Мы словно были заперты в каком-то очень тихом месте. Я уверена, что если мы позднее оглянемся и посмотрим на этот отрезок наших жизней, то он приобретет свой уникальный цвет и станет отдельным моментом.

–　Да, думаю, ты права.

Мари тоже забралась на свой футон и положила руку под голову. Затем продемонстрировала мне рукав своей новой пижамы.

–　Он будет вот таким темно-синим,　– сказала она.　– Цвет, который всасывает твои глаза, твои уши и все твои слова. Цвет глухой ночи.

А снег все падал, и мы лежали, глядя на экран телевизора и отчаянно пытаясь выиграть в видеоигре, а потом, в конце концов, обе начали клевать носом и заснули.

Вдруг я проснулась. Я посмотрела и увидела, что рядышком спит Мари и ее лицо освещает свет телевизионного экрана. Одна рука все еще держала джойстик. Мари была укрыта одеялом лишь до пояса. Выглядело так, словно она прямо в середине игры внезапно умерла. Но сквозь тихую музыку я различала ее дыхание.

На лице Мари застыло странное выражение. Непорочность и одиночество, словно у человека, который только что плакал. Оно не изменилось ни после смерти брата, ни с тех пор, как Мари была маленькой.

Я накрыла ее одеялом и выключила телевизор. Внезапно комната полностью погрузилась во тьму. Но, разумеется, за окном снежинки продолжали водить свои хороводы, падая на землю. Размытое бледное мерцание снега проникало в комнату сквозь щель между занавесками.

–　Спокойной ночи,　– прошептала я и легла.

Любовная песня

Поздно ночью чудилось, что деревья в моем саду светятся.

В свете уличных фонарей спокойное зеленоватое сияние листьев и темно-коричневое мерцание стволов казалось довольно ярким.

Впервые я обратила на это внимание недавно, после того как стала еще больше пить. Всякий раз, когда смотрела на этот пейзаж пьяным взором, я поражалась чистоте этих цветов, и мне начинало представляться, что ничто в этом мире не имеет значения, и мне было бы плевать, даже если бы я потеряла все, что имею.

Это была покорность или отчаяние… Какая-то более естественная форма смирения. Ощущение, появившееся после эмоционального всплеска, было спокойным, холодным и кристально чистым.

Каждый раз я засыпала, размышляя об этом.

Разумеется, я понимала, что слишком много пью и было бы неплохо сократить количество спиртного, и днем я всегда клялась себе, что сегодня я выпью всего лишь капельку. Но потом наступал вечер, и за первой кружкой пива следовала вторая, и вскоре я уже не могла затормозить. Я начинала думать, что мне будет лучше спаться, если выпью еще чуть-чуть, и тут понимала, что смешиваю себе еще один джин с тоником. Чем темнее становилось за окном, тем больше я наливала джина, и напитки становились все крепче и крепче. И пока съедала целый пакет самой вкусной закуски этого столетия – попкорна с соевым соусом,　– я думала: «Черт, опять… Опять я пью». Я никогда не напивалась до такой степени, чтобы возникало ощущение, будто сделала что-то не так, но иногда испытывала легкий шок, обнаружив перед собой пустую бутылку.

И только после того, как голова начинала кружиться, а тело раскачиваться из стороны в сторону, я падала в кровать и слышала этот убаюкивающий голос, напевающий мне что-то на ухо.

Сначала я решила, что это поет моя подушка. Мне всегда казалось, что у моей подушечки, так нежно поддерживающей мою щеку, несмотря ни на что, как бы плохи ни были дела, должен быть именно такой чистый голос, какой я слышала сейчас. Причем я внимала ему только с закрытыми глазами, потому заключила, что это лишь приятный сон. В такие моменты мое сознание никогда не бывало достаточно ясным, чтобы я о чем-то серьезно могла задуматься.

Отзвуки этого пения витали вокруг моего тела так трепетно и нежно, словно массировали мое сжавшееся сердце, помогая ему расслабиться, развязывая путы, которыми оно было стянуто. Это напоминало волны, или смех людей, с которыми я знакомилась в разных местах, с которыми подружилась, а потом рассталась, или все слова, сказанные мне этими людьми, или мяуканье моей потерявшейся кошки, смесь всех звуков, звенящих на заднем плане в дорогом для меня месте, оставшемся далеко-далеко, более не существовавшем, шелест листвы деревьев, пронесшийся мимо моих ушей, пока я вдыхала их свежий аромат, когда где-то путешествовала… Голос был комбинацией всех этих звуков.

И в эту ночь я снова услышала его.

Тихая песня чудилась более чувственной, чем пение ангелов, и более реальной. Я пыталась уловить мелодию, сконцентрировать на ней остатки своего сознания и отчаянно прислушивалась. Но дрема обволакивала меня, и приятная мелодия растворялась в моих сновидениях.

Давным-давно я была влюблена в одного странного человека, и кончилось все тем, что я стала одной из вершин причудливого любовного треугольника. Он был приятелем парня, с которым я встречаюсь теперь, и вокруг него витала аура мужчины, в кого женщины влюбляются ненадолго, но теряют при этом голову, а их любовь подобна взрыву. На самом деле он мало чем отличался от других мужчин и был довольно буйным – в нем было что-то хулиганское, но это я поняла только теперь, а тогда была молода и, разумеется, влюбилась в него. Сейчас я уже почти ничего о нем не помню. Мы много раз занимались любовью, снова и снова, но никогда у нас не было обычных свиданий, когда проводят время, просто глядя друг на друга, поэтому я с трудом могу вспомнить его лицо.

Почему-то я храню в памяти только эту противную женщину – Хару.

Как оказалось, мы с Хару влюбились в этого мужчину в одно и то же время. И вот однажды мы столкнулись нос к носу в его доме и потихоньку начали знакомиться, но, в конце концов, дошло до того, что мы практически стали жить втроем. Хару была на три года старше меня и где-то подрабатывала. А я тогда училась в колледже.

Естественно, мы друг друга презирали, ругались, а иногда пускали в ход кулаки и ввязывались в настоящую драку. Никогда в жизни я не была так близко от другого человека, и никто никогда не бесил меня так, как она. Только Хару стояла на моем пути. Должно быть, я желала ей смерти раз сто и действительно хотела этого. Разумеется, Хару в свою очередь тоже желала мне того же.

И две наши любви в один прекрасный день внезапно закончились, когда наш возлюбленный, устав от такой жизни, просто сбежал куда-то за тридевять земель и больше не вернулся. Тогда прервались и наши отношения с Хару. Я по-прежнему жила в том же городе, а Хару, по слухам, уехала в Париж или что-то в этом роде.

Это было последнее, что я о ней слышала.

Я понятия не имела, почему вдруг о ней вспомнила, причем почти с любовью. Я не особенно хотела снова с ней увидеться, и мне не было интересно, где она и что делает. Тот отрезок моей жизни был настолько заполнен страстью, что в итоге он завращался веретеном, пока не превратился в тонкую ниточку бессвязных воспоминаний. В результате он не оставил у меня особого впечатления.

Зная Хару, я представляла, что она стала дешевой шлюшкой и жила на иждивении у какого-нибудь парижского художника, хотя, возможно, ей посчастливилось найти себе богатого старичка, и теперь она ведет красивую жизнь за его счет. Она из таких женщин. Хару была худой, кожа да кости, манеры всегда неприятно холодные, голос низкий, она неизменно одевалась во все черное. У нее были тонкие губы и постоянная складка между бровями, и она все время жаловалась на жизнь. Но когда она улыбалась, то в ее лице появлялось что-то детское.

Почему-то вспоминать ее улыбку было больно.

Разумеется, когда ложишься спать такой пьяной, то просыпаться – просто сущий ад. Казалось, алкоголь сплющил мое тело, словно на него изнутри и снаружи давило по целой ванне горячего саке. Во рту пустыня Сахара, и даже на то, чтобы просто перевернуться, уходит куча времени.

Я не могла себе позволить начать думать о том, чтобы встать, почистить зубы или принять душ. Невозможно было поверить, что раньше я делала все мимоходом, словно это не доставляло никаких трудностей.

Солнечные лучи, будто стрелы, пронзали мою несчастную голову.

Не получалось подсчитать все симптомы похмелья, до того их было много, и я чувствовала себя настолько ужасно, что хотелось разрыдаться. И не видела хоть какого-нибудь спасения.

Последнее время так проходило каждое утро.

Наконец я решилась и извлекла свое вялое тело из постели. Если бы я отпустила раскалывающуюся голову, то она начала бы болтаться из стороны в сторону, поэтому приходилось держать ее руками, заваривая себе чашку чая.

Почему-то ночи для меня растягивались и становились удивительно длинными, словно резина, а еще они были бесконечно приятными. А каждое мое утро – неумолимо болезненным. Чудилось, что дневной свет ранит меня каким-то острым предметом. Он был мерзким, слишком ярким и упрямым. Просто отвратительным.

Каждая мысль, возникавшая в моей голове, делала меня несчастной. И тут, словно войско, преследующее уже довольно-таки помятого врага, заулюлюкал телефон. Ужасный звук. Непрекращающийся звон так сильно действовал мне на нервы, что сначала я ответила с преувеличенной живостью:

–　Алло!

–　Ух, ты какая энергичная!　– весело приветствовал меня Мидзуо.

Мидзуо – мой бойфренд. Он знал и Хару, и того моего возлюбленного. И когда они ушли со сцены, мы с ним остались вдвоем.

–　Нет. У меня похмелье, и голова раскалывается.

–　Опять?

–　Слушай, у тебя же сегодня выходной? Ты придешь?

–　Да, скоро буду,　– сказал Мидзуо и повесил трубку.

У него был собственный магазин, в котором продавались всякие вещицы для дома, поэтому по будням он не работал. До недавнего времени я трудилась в таком же магазинчике, но он обанкротился. Было решено, что я устроюсь на работу в новое заведение, которым Мидзуо планировал обзавестись в соседнем городке, и пока что я ждала открытия, до которого оставалось еще около полугода.

Периодически Мидзуо смотрел на меня таким же взглядом, каким и на предметы, продававшиеся у него в магазине, словно думал: «Да, было бы намного лучше, если бы здесь не было этих цветочков… можно было бы продать подороже, если бы вот здесь не был отколот кусок… полоски немного аляповатые, но покупателям они придутся по сердцу».

В такие минуты он просто сверлил меня холодным взглядом, и это было ужасно. Встречаясь с ним глазами, я даже теряла на какое-то время дар речи. Но казалось, будто он изучал и изменения, произошедшие в моем сердце, относясь и к ним как к новому узору.

Сегодня он принес цветы.

Мы ели сандвичи и салат, нам было хорошо и спокойно. Я все еще валялась на кровати, и каждый раз, когда мы целовались, он хихикал и говорил что-то типа: «Просто удивительно, как от тебя пахнет перегаром. Я бы не удивился, если бы твое похмелье через слизистую передалось и мне!» Казалось, будто от его улыбки веет каким-то цветочным парфюмом, чем-то наподобие белой лилии.

Зима уже почти подошла к концу. И хотя в комнате царила невероятно радостная атмосфера, у меня возникло ощущение, что за окном ужасно сухо. Словно порывы ветра упирались прямо в свод неба, скребя его поверхность.

Я решила, что все из-за того, что в помещении слишком тепло и уютно.

–　Я только что кое-что вспомнила,　– сказала я, разомлев от умиротворенной обстановки.　– Каждую ночь, когда я вот-вот должна провалиться в забытье, вижу один и тот же сон, понимаешь, всегда одинаковый, я даже забеспокоилась, а не галлюцинации ли это? Но ведь предполагается, что галлюцинации не могут быть такими приятными, а? Как ты считаешь, я еще не превратилась в алкоголичку? Неужели уже дошло до этого?

–　Не смеши меня,　– сказал Мидзуо.　– Даже если ты и склонна к алкогольной зависимости, то на самом деле проблема в том, что у тебя слишком много свободного времени, потому ты и пьешь так много, вот и все. Все нормализуется, как только ты снова выйдешь на работу. Разумеется, здорово вести такую размеренную жизнь, как сейчас… но этот сон, о котором ты упомянула… что тебе снится?

–　Я не уверена, что его действительно можно назвать сном.　– Боль и тошнота, наконец, стали затихать. В этом новом ощущении я отчаянно пыталась воспроизвести то состояние счастья.　– Это словно… Короче, я напилась и рухнула в кровать. И тут мне показалось, будто меня куда-то засасывает. Понимаешь, я словно иду по какому-то месту, которое раньше было для меня очень важным, дорогим, но при этом мои глаза закрыты. Вот такое видение. Вокруг витает приятный аромат, мне так спокойно, я расслаблена, и тут я слышу эту песню, всегда одну и ту же тихую-тихую песню. Чей-то голос поет так сладко, что я чуть не плачу… может, это даже и не песня. Это просто мелодия, такая тихая, такая далекая, и это музыка абсолютной радости. Да, всегда одна и та же.

–　Плохо дело. Должно быть, ты все-таки алкоголичка.

–　Что?　– испуганно покосилась я на Мидзуо.

Мидзуо рассмеялся:

–　Шутка. На самом деле я и раньше слышал подобные истории. В точности такие же. Говорят, это значит, что кто-то хочет поговорить с тобой.

–　Что значит «кто-то»? Кто?

–　Ну, кто-то из умерших. Кто-нибудь из твоих знакомых умер?

Я задумалась, но вспомнить не смогла и покачала головой.

–　Говорят, когда умерший хочет что-то сказать тому, с кем был близок при жизни, то именно так он и передает свои послания. И в те моменты, когда ты пьяна или вот-вот уснешь, ваши ритмы легче синхронизировать, тогда это и происходит. Ну, по крайней мере, я такое где-то слышал.

Внезапно я ощутила леденящий холод и натянула одеяло на плечи.

–　Это всегда кто-то знакомый?　– спросила я.

Неважно, насколько счастливой я чувствовала себя при звуках той песни, но мне не понравилась сама идея, что какой-то незнакомый мертвец напевает мне на ухо.

–　Так говорят. Может… это Хару?

Мидзуо очень быстро чувствует такие вещи. Это правда. Я вздрогнула и почти сразу поняла, что он, скорее всего, прав. На самом деле я практически была уверена в этом. Я ничего о ней не слышала, и вдруг все эти воспоминания всплывают в моем сознании…

–　Подумай, что ты сможешь выяснить о ней.

–　Ага, поспрашиваю у друзей,　– сказала я. Мидзуо кивнул.

Неважно, что ему рассказывают, но Мидзуо никогда не встревает со своими собственными историями и не пропускает мимо ушей слова других. Должно быть, родители дали ему хорошее воспитание. Нельзя отрицать, что его имя – Мидзуо пишется двумя иероглифами «вода» и «человек» – довольно странное, и очень сложно понять, почему родители так его назвали. Вся необычность в том, что когда его мать была молода, жизнь заставила ее сделать аборт, хотя она и не хотела. И когда родился Мидзуо, она назвала его «водным человеком», надеясь, что он будет счастлив за двоих – за себя и за того потерянного ребенка, поскольку в Японии эмбриона еще называют «водным ребенком».

Вы бы дали такое имя сыну?

Вся комната наполнилась сладким ароматом белых роз, принесенных Мидзуо. И мне пришло в голову, что если аромат будет витать здесь до вечера, то, возможно, я смогу уснуть, не напиваясь в хлам. Мы еще раз поцеловались и обнялись.

*

–　Да, Хару умерла.

Эти слова, которые я уже наполовину ожидала услышать, были произнесены настолько легко, что я испытала шок.

Мидзуо сказал, что наш общий знакомый с Хару и тем моим возлюбленным теперь работает в одном круглосуточном кафе, так что я запрыгнула в такси и понеслась прямиком туда в надежде, что он сможет мне что-то сказать. Я специально поехала туда, и вот какой ответ услышала. Если это все, что он мог мне сообщить, то проще было позвонить. Несколько секунд я смотрела в его глаза и понимала, что он не шутит. Он в форменной одежде официанта стоял за стойкой переполненного кафе и вытирал тарелки. И взгляд у него был мрачным.

–　Ты имеешь в виду, она умерла за границей? Но как? От СПИДа?

–　Нет, от пьянства. Она умерла от пьянства,　– тихо сказал он.

По моему позвоночнику побежали ледяные иголочки, и я второй раз испытала шок. На мгновение я почувствовала уверенность, что на мне лежит проклятье, как и на Хару.

–　Хару дошла уже до точки, пила не просыхая, а потом в той квартире, которую снимал для нее богатый любовник, она просто… Она ведь то и дело лежала в реабилитационных центрах для алкоголиков, и, насколько я слышал, в последние месяцы своей жизни она превратилась в развалину. Мне это сказал один приятель, который только что вернулся из Парижа, а ему в свою очередь сообщил об этом какой-то близкий друг Хару…

–　Ох.

Я сделала глоток кофе и еле заметно кивнула, словно выражала благодарность за услугу.

–　А я-то думал, что вы ненавидели друг друга до мозга костей. Что случилось?

–　Даже путники, которые идут бок о бок, связаны узами своей прошлой жизни… это не совсем то, что я имею в виду, но я о ней не слышала ничего с тех пор, как она уехала, ты знаешь, и мне стало интересно, как у нее дела. В конце концов, я же теперь с Мидзуо и счастлива. Ну, ты меня понимаешь?

–　Да, такое иногда бывает, правда.

В те дни, когда мы с Хару и нашим общим любовником частенько жили вместе, этот парень работал барменом, и я всегда заходила к нему в бар, чтобы напиться и выпустить пар. Ему всегда было наплевать, что происходит в жизни других людей, поэтому с ним легко было общаться и можно было все ему рассказать. А сейчас я сидела и смотрела на его лицо в тусклом свете и была словно парализована. Внезапно для самой себя я вспомнила атмосферу тех дней, почувствовала, что все возвращается. Скука, будущего нет, чувства тлеют. Определенно не было никакого желания снова туда возвращаться, чтобы пройти через те ощущения, воспоминания о которых я только что оживила, хотя они и вызвали странно сентиментальное настроение.

–　Итак, Хару нет больше в этом мире,　– сказала я.

Мой старый приятель, стоявший напротив меня за стойкой, кивнул.

Я вернулась к себе и напилась в гордом одиночестве в память о Хару. Почему-то возникло чувство, что сегодня можно выпить много, так что я вливала в себя столько алкоголя, сколько хотела, но мне не становилось плохо. Раньше, когда бы мои мысли ни начинали вращаться вокруг Хару, перед глазами всегда вставал силуэт Эйфелевой башни, словно кадр телевизионной программы, но сегодня он не появился. Вместо этого я увидела мир, возникший в душе Хару после того, как она утратила единственный выход своей бьющей через край энергии и быстро утопила свое «я» в алкоголе. Я отлично понимала, через что прошла Хару, когда наш возлюбленный уехал, и почему она не смогла заглушить тоску и двигаться дальше. Просто мы полностью растворились в той любви – каждая из нас отдавала ей все свои силы. Начнем с того, что тот парень был очень привлекателен, но если по правде, то мы с Хару не стали бы тратить столько усилий на его завоевание, если бы нам не пришлось соревноваться. Я не знаю, развлекала ли его та ситуация или же ему требовалось какое-то место, чтобы свободно дышать, но почему-то он постоянно приглашал нас к себе домой, а потом уходил на свидание с другой. Ближе к концу наших отношений он часто оставлял нас с Хару в своей квартире и даже не возвращался ночевать.

У меня от природы руки не оттуда растут, и я массу сил и времени трачу на то, чтобы что-то приготовить, поставить крошечную заплатку, завязать узелки на упаковках или сложить картонную коробку. А Хару такие вещи особенно хорошо удавались, поэтому всякий раз, видя мои тщетные попытки, она заходилась в крике «Господи, ты просто безрукая!» или «Хотелось бы мне посмотреть на твоих родителей!» и все в этом роде, безжалостно высмеивая меня. В ответ я могла спокойно заметить, что у нее нет груди и ужасный вкус в том, что касается одежды. А наш возлюбленный был из числа тех, кто хвалит твои хорошие качества и в лоб говорит о плохих, и этот факт лишь нас подзадоривал, и наши навязчивые идеи только обострялись.

–　Да ты ведь вообще готовить не умеешь, да?

Просто невероятно! Это тебе не в микроволновке готовить! Брр, выглядит отвратительно!　– сказала Хару.

В тот вечер я пыталась приготовить овощи по-китайски. Наш возлюбленный сегодня днем встречался с Хару втайне от меня, и я была не в настроении терпеть ее насмешки.

–　Не вижу ни одной причины, по которой я должна выслушивать подобные грубые замечания от кого-то в настолько смешной одежде, как у тебя. Думаю, тебе нужны сиськи побольше, чтобы носить такие черные свитера, как этот.

Хару очень больно ткнула меня локтем в спину. В этот момент я жарила овощи, и моя рука чуть было не соскользнула в чугунную сковородку.

–　Ты что, черт возьми, делаешь?!　– закричала я.

Громкое шипение овощей и волны тепла от горелки обволакивали мой голос, отчего он звучал невероятно печально.

–　Ты не имеешь права так говорить,　– сказала Хару.

–　Может быть,　– ответила я и выключила огонь.

Внезапно в комнате стало тихо, наше молчание заняло все пространство. Но в тот момент ни одна из нас не могла понять, хорошо ли делить тело одного и того же мужчины – эксцентричного мужчины, который, казалось, смеется в лицо всему миру и живет, как ему хочется,　– нормально или аморально. Правда и то, что, хотя он никогда и не требовал, чтобы мы остались, мы все время толклись у него и постоянно были вместе. Я знала только, что мрачный голос Хару и ее болезненная худоба действуют мне на нервы. Она всегда маячила у меня перед носом, отчего мне хотелось свернуть ей шею, как цыпленку.

–　Почему мы так себя ведем?　– спросила Хару странным, отстраненным тоном.　– Ты же знаешь, он нравится и другим женщинам, но только мы с тобой ведем себя так. А ведь его даже нет здесь.

–　Так получилось.

–　У меня такое чувство, будто я схожу с ума, столь сильно ты действуешь мне на нервы.

–　Это должны были быть мои слова. Как бы то ни было, уже слишком поздно жаловаться.

Меня тошнило от ее банального образа мыслей и мрачности. Мне они были просто ненавистны.

–　Да что с тобой, в самом деле? Ты хоть хочешь его по-настоящему?　– спросила она менторским тоном.

–　Да, хочу!　– сказала я.　– Вот почему торчу тут с тобой! С такой идиоткой, как ты…

Шлеп!

По-видимому, я слишком далеко зашла. Я даже не успела закончить свою пламенную речь, как Хару влепила мне звонкую оплеуху. На мгновение я обомлела, не могла понять, что произошло. По прошествии нескольких секунд я почувствовала, как правая щека становится все горячее и горячее.

–　А вот теперь ты меня по-настоящему разозлила, я ухожу,　– выпалила я и встала.　– Можешь взять его себе сегодня. Если вернется.

Хару не сводила с меня взгляда, когда я брала сумку и шла к двери. Глаза ее были широко распахнуты, и из них струился яркий свет искренности, я даже всерьез подумала, что она, возможно, попросит меня остаться. Это светилось в ее глазах. Взгляд говорил «Не уходи», а не «Прости меня». Подозреваю, она молчала, потому что, если бы действительно произнесла эти слова, выглядело бы это странно.

Длинные волосы закрывали половину ее маленького, чистого, но вульгарного личика. Я обратила внимание, какой красивой и хрупкой она кажется, если смотреть на нее издалека, и молча закрыла за собой дверь.

Сама мысль о женщине, которая спит с моим любимым, вызывала у меня изжогу и раздражение, и пусть Хару и была взбешена, меня это больше не трогало. На самом деле бывали дни, когда мы даже спали втроем, и они с Хару начинали заниматься любовью, тогда я с большим трудом могла здраво размышлять. Если бы на ее месте была какая-то другая женщина, то я бы убила ее, не задумываясь.

Но пока мы были вместе, я могла понять, что чувствуют к ней мужчины.

Я не говорю о том, что было у нее внутри.

Вероятно, в душе она была странной, нервозной и неприятной особой. Но в ее внешности было что-то по-настоящему особенное. Податливая теплота, которую скрывали ее трусики, узкие плечики, мелькающие за чернотой ее длинных волос, небольшие ямочки над ключицами, изгибы ее тела, казавшиеся такими невероятно, недоступно далекими… Она могла бы быть воплощением иллюзорного образа женщины, ожившей, но нетвердо стоящей на ногах и постоянно спотыкающейся. Именно такое впечатление возникало.

В тот вечер я снова видела в окно волны света, исходившие от деревьев в моем саду. Насколько я помню, это была красивая сцена, когда свет преломлялся под причудливыми углами, доходя до самых верхушек.

Без сомнения, лишь потому, что я пьяна.

Я выключила свет. Теперь очертания различных предметов в комнате стали более четкими.

Я слышала собственное дыхание и биение сердца.

Я натянула одеяло и поглубже зарылась головой в подушку. И тут снова услышала это пение.

Отзвуки чистого, словно ангельского голоса, мягкий свет, мелодия – от всего этого сердце затрепетало, болезненно запорхало в грудной клетке. Голос накатывал на меня, словно волны, то далекие, то близкие, полные ностальгии…

Хору, ты хочешь что-то сказать?

Внезапно возникло ощущение, будто мое сердце завертелось волчком, словно его вращает кто-то невидимый, и я попыталась обнаружить источник этого вращения, источник звука. Но нигде не было и следов Хару, лишь прекрасный поток звуков, пронизывающий мою грудь. Возможно, на другом конце чудесной мелодии я обнаружила бы улыбку Хару. Или же она кричит полным ненависти голосом, что мое счастье и ее смерть – две стороны одного листка бумаги. Мне было наплевать, поскольку я все равно очень хотела услышать ее голос.

Мне нужно было узнать, что она пытается сказать мне. Я так напряженно сконцентрировалась на звуках, аж между бровями заболело, пока усталость не нахлынула на меня на волнах сна с противоположного берега этой песни. А в ее глубине я уже сдалась и бормотала какие-то слова, выражающие мое решение сдаться. Словно молитву.

Мне плохо, Хару. Но я не слышу тебя, прости.

Спокойной ночи.

–　Ты был прав, Хару умерла,　– сказала я.

Мидзуо лишь распахнул глаза чуть шире.

–　Так значит, это действительно она,　– произнес он и перевел взгляд на окно.

Сияние ночного города представляло просто потрясающее зрелище.

Мы были всего на каком-то четырнадцатом этаже, но и отсюда открывался замечательный вид. Это я предложила пойти для разнообразия поужинать куда-нибудь повыше, а Мидзуо спросил, что я имею в виду – заоблачно высокие цены или же высоту расположения. Я улыбнулась и ответила, что и то и другое, вот так мы здесь и оказались.

Мир за ночным окном был усеян блестящим бисером, везде и всюду, и я находилась под впечатлением. Цепочки машин казались ожерельем по пологу ночи.

–　А почему ты подумал о Хару?　– спросила я.

–　Просто вы были очень близки.

Он сказал это совершенно обыденным тоном, затем отрезал себе кусочек мяса и отправил в рот. На мгновение мои руки застыли, поскольку я внезапно очутилась на грани истерики и готова была разрыдаться.

–　Хару хочет что-то сказать мне?

–　Боюсь, я этого не узнаю.

–　Ну да.

Я посмотрела в свою тарелку. Может, это, в конце концов, не так уж и важно. Возможно, различные остатки сожаления, которые всплывали на поверхность теперь, когда моя орошенная алкоголем жизнь была готова перейти на новый уровень, просто приняли образ Хару. Мы уже осушили сегодня две бутылки вина – в этот раз мне помогал Мидзуо,　– и мир вокруг меня потерял четкие очертания.

У меня возникло ощущение, что я не стала бы возражать, если бы эти неотвратимые сожаления, оставленные всем нам и похороненные глубоко в наших душах, были бы всего лишь еще одним цветом этой ночи. Я могла бы наслаждаться невероятной красотой этой размытости, бесконечно отражавшимся пейзажем, пока не придет утро, и все снова не вернется на нулевую отметку.

–　А ты хотела бы сейчас повидаться с Хару?　– вдруг задал вопрос Мидзуо.

–　Что?　– спросила я резко. Я была так поражена, что другие посетители ресторана бросали на меня удивленные взгляды.

–　Я знаю одного парня, который может это устроить,　– сказал Мидзуо, широко улыбаясь.

–　О-о-очень сомнительно,　– ответила я и улыбнулась в ответ.

–　На самом деле это впечатляет. Этот парень – коротышка. Я познакомился с ним еще в те времена, когда занимался более сомнительными делами, чем сейчас. Он дает тебе возможность поговорить с умершими. Это похоже на гипноз, но отличие в том, что здесь все по-настоящему,　– добавил Мидзуо.

–　А ты сам пробовал?

–　Да, однажды я убил одного парня, случайно.

Слова просто слетели с его языка. Но небрежный тон выдавал ужасные угрызения совести, которые он испытывал.

–　Как, в драке или еще как-то?

–　Нет. Я одолжил ему сломанную машину.

Казалось, Мидзуо не хочет больше говорить об этом, он сменил тему:

–　После этого остался очень неприятный осадок, понимаешь, и потому я пошел к этому коротышке… Там я встретился с погибшим парнем и поговорил с ним, и даже если это было не по-настоящему, мне стало лучше. Этот разговор разрядил атмосферу. Именно это я и имел в виду, говоря, что вы с Хару были близки. Если бы между вами не стоял мужчина, уверен, вы бы отлично поладили. Теперь тот парень, в которого вы были влюблены, просто полное ничтожество, влачит жалкое существование, а тогда вокруг него витала атмосфера безудержного веселья, правда? Я всегда считал, что раз вы одинаково среагировали на одну и ту же энергетику, то вы, должно быть, были очень похожи.

И тут мне снова пришло в голову, что холодность Мидзуо такая же, как у воды, как и предполагает его имя. И поняла, что все деревья и прочие предметы, рассеянные по пейзажу, раскинувшемуся за окном, дрожат, хотя все должно было находиться в покое. Наверное, дует сильный ветер. Фары машин не переставали светить, слегка обволакивая улицы.

–　Разумеется, ты больше похожа на мой тип женщин. У тебя приплюснутый носик, и ты такая неуклюжая…

Он говорил это тем же тоном, каким, бывало, утверждал, что в вазе со сколом тоже есть определенная привлекательность. Я любила, когда он так говорит, и еще раз подумала о том, как мне нравится Мидзуо.

–　Хорошо, давай сходим в гости к коротышке,　– сказала я.　– Судя по всему, он мастер своего дела.

–　Готов поспорить, что это так,　– ответил Мидзуо, потягивая вино.　– Но даже если все это ложь, а он непонятно кто, это просто разрядит атмосферу и позабавит тебя, ты все равно можешь попробовать. Если тебе от этого станет легче.

*

Кафешка, в которую меня отвез Мидзуо, была совершенно обычным местечком, какие встречаются на каждом шагу,　– полуподвальное помещение, внутри ничего, кроме барной стойки. Нельзя отрицать, что хозяин заведения был коротышкой. Но если не учитывать непропорциональности его тела, он казался совершенно обычным человеком, и в его внешности не было ничего, что вызывало бы у вас тревогу. Он пристально посмотрел на меня.

–　Твоя подружка?　– вдруг спросил он у Мидзуо.

–　Ага, ее зовут Фуми.

Я еле заметно кивнула и сказала, что мне приятно познакомиться.

–　А это мой приятель, Танака-коротышка.

При этих словах Танака рассмеялся.

–　Если бы я был американцем, то меня звали бы Джон Доу,　– сказал он.　– Это я.

Он говорил как-то отрывисто. Хотя благодаря остроумию, проскользнувшему в его словах, я почувствовала, что могу доверять этому человеку. Он открыл маленькую дверцу и вышел из-за стойки, а затем подошел к массивной входной двери и запер ее на замок.

–　Вы здесь, чтобы увидеться с кем-то из мертвых?　– спросил он.

–　Да. Чтобы ты не сидел без работы,　– улыбнулся Мидзуо.

–　Да, в последнее время я этим не занимаюсь. Это требует сил. Поэтому мне приходится брать большую плату,　– сказал Танака, не сводя с меня глаз.　– А когда умер ваш знакомый?

–　Совсем недавно. Это молодая женщина. Я не видела ее около двух лет. Мы сражались друг с другом из-за мужчины.　– Мое сердце быстро и тяжело забилось.　– Интересно, а могла бы я что-нибудь выпить?

–　Да, мне бы тоже не помешало. Давай-ка раздавим бутылочку,　– сказал Мидзуо.

–　Хорошо, сегодня бар к вашим услугам,　– согласился Танака.

Он взобрался по лестнице и снял с одной из верхних полок бутылку, а потом начал смешивать два виски с содовой, его руки двигались быстро и ловко.

–　Моя подружка последнее время усердствует со спиртным,　– сказал Мидзуо с улыбкой.　– Так что лучше сделай ей суперкрепкий коктейль.

–　Понятно.

Танака улыбнулся, а я вместе с ним. Просто я снова заметила кое-что. Мидзуо доверяет мне и обращается со мной как с любым взрослым человеком. И это вызывало ни с чем не сравнимое чувство облегчения и уверенности. Я действительно верила: неважно, насколько старше становились люди, они склонны меняться в зависимости от того, как другие к ним относятся – они меняют свой цвет. Мидзуо всегда был очень искусен в использовании других. Мы чокнулись и выпили.

–　Не понимаю,　– сказал Танака, слегка склонив голову на бок.　– Почему ты хочешь увидеть женщину, с которой дралась из-за мужчины?

У меня онемели губы из-за крепкого виски с содовой.

Я честно ответила:

–　Мне кажется, мы действительно нравились друг другу. На самом деле, возможно, даже в сексуальном плане.

Танака громко рассмеялся:

–　А ты честная, браво!

Я продолжала разглядывать затуманенным взором его маленькие ботинки, изучать форму его крошечных рук и думать, что же скажу Хару, если действительно смогу вступить с ней в контакт. Но как я ни старалась, придумать ничего не могла.

–　Начнем?　– спросил Танака, и мы допили содержимое наших бокалов.

Мидзуо затих. Без сомнения, он думал о том, что произошло, когда он сам приходил сюда давным-давно.

–　Что ты имеешь в виду? Как мы начнем?　– спросила я.

–　Очень просто. Тебе не нужно принимать никаких наркотиков, и считать, как при гипнозе, мы тоже не будем. Все, что от тебя требуется, закрыть глаза, молчать и пойти в ту комнату. Там и происходят встречи. Я должен предупредить тебя только об одном – если даже она будет приглашать тебя покинуть комнату, ты не должна выходить за дверь. Ты помнишь, что случилось с Безухим Хоити в старой легенде о злых приведениях, когда он пошел с духами? Вот так он и лишился своих ушей. И таких примеров великое множество – люди, которые покидали пределы комнаты, потом понимали, что не могут попасть обратно. Некоторые из них так и не вернулись. Так что ты должна быть осторожна, понятно?

Теперь я уже так перепугалась, что даже потеряла дар речи.

Мидзуо заметил это и рассмеялся.

–　Не волнуйся, все будет в порядке,　– сказал он.　– Ты сильная.

Я кивнула и закрыла глаза. Я почувствовала, как Танака снова вышел из-за стойки, и почти сразу же ощутила легкий холодок, неспешно распространяющийся по моему телу.

Внезапно я оказалась в комнате.

Это была странная маленькая комнатушка с единственным окном с матовым стеклом. Я сидела на потрепанном красном диване. Прямо напротив находился еще один такой же, между ними даже не было столика. Это очень напоминало Комнату сюрпризов, какие были раньше в парках аттракционов, в них еще стены вращались, и даже если вы не двигались, возникала иллюзия, что вся комната вращается. Свет был очень тусклым, и я окунулась во что-то типа меланхолии.

А еще в комнате была деревянная дверь.

Я решила, что ничего страшного, скорее всего, не произойдет, если я просто дотронусь до нее, поэтому протянула руку к дверной ручке. Она была тонкой и успокаивающе прохладной, тускло-золотистого цвета. В тот момент, когда мои пальцы сомкнулись вокруг нее, я почувствовала, как сквозь мою ладонь пульсирующе проникает вибрация. Если бы мне нужно было описать это ощущение, то я бы сказала, что дверь удерживала какую-то силу, будто эта комната была единственным спокойным местом посреди вихря энергии, закручивающегося по спирали снаружи, словно «глаз бури» или обнесенная стеной священная земля. Каждая клеточка моего тела начала дрожать и клокотать, и я поняла, что испытываю инстинктивный страх перед миром, раскинувшимся за дверью.

В то же время я могла понять, почему некоторые люди чувствуют непреодолимое желание открыть ее. Я поняла, что и Мидзуо, должно быть, ощутил подобный порыв. И что те несколько человек, кто вышел наружу (и это тоже правда), скорее всего, никогда не вернутся.

Да, теперь понятно.

Я отошла от двери и села обратно на диван. В голове прояснилось. Я притоптывала по деревянному полу и скользила руками по шершавым бежевым стенам. Все казалось совершенно реальным. Похоже на пустой зал ожидания на каком-нибудь вокзале в маленьком городке, у этой комнаты была какая-то неестественная аура, какая-то гнетущая атмосфера.

И тут это произошло. Внезапно дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвалась Хаару.

Я была так удивлена, что не могла выдавить ни слова.

На мгновение поверх ее плеч я мельком увидела бескрайнюю гладь мрачного пепельно-серого цвета и услышала дикий рев, словно снаружи бушевал шторм. Этот пейзаж был во много раз страшнее, чем сам факт, что Хару действительно пришла.

–　Давно не виделись,　– сказала она.

Она слегка улыбнулась, поджав губы.

И еще до того, как это произошло, возникло ощущение, что ее улыбка будет поглощена комнатой и пугающей серостью снаружи.

–　Здорово, что мы смогли вот так встретиться,　– сказала я.

Слова слетали с моих губ гладко, как по маслу.

–　Я рада, что поняла, что ты хочешь меня видеть. Поскольку, честно говоря, ты мне очень нравилась, Хару, ты знаешь об этом? В те дни, которые мы проводили вместе, возникало особое напряжение, но ведь было и весело. И все благодаря тебе. Ты для меня много значишь. И то, что я была рядом с тобой, немалому меня научило. Мне о стольких вещах хотелось поговорить с тобой, но у нас не было случая. И мне действительно жаль, что так вышло.

Я не могу сказать, что все эти слова до единого правда. Это было словно признание. Словно я кричала слова любви лодочке, ускользающей от меня по волнам вдаль.

Но Хару, тоненькая, как раньше, и по-прежнему в черном, кивнула.

–　И я тоже,　– сказала она, а потом добавила: – Но ты только посмотри на это!

Она встала. При этом прядь ее длинных волос скользнула по моей руке. Это было удивительно приятно и слегка щекотно.

Я сконцентрировалась на этом ощущении, чтобы убедиться, что оно реально.

И тут Хару рывком открыла дверь.

Я застыла, приготовившись к самому страшному.

Если даже она будет приглашать тебя покинуть комнату, ты не должна выходить за дверь.

Хару хихикнула, видя мой невольный испуг и недоверчивость.

–　Господи, а ты у нас подозрительная! Да все нормально, я тебе только покажу. Вот, посмотри, я высуну голову наружу, ладно?

Хару высунула голову обратно в пепельно-серый мир. В тот же момент ее волосы стали развеваться и путаться под воздействием ужасающей энергии. Она снова вернулась в комнату и заговорила:

–　Ты помнишь тот день, когда бушевал страшный шторм, а мы с тобой остались в его квартире вдвоем? Было такое же ощущение, как сейчас. Знаешь, я пробиралась через эту бурю с закрытыми глазами, так и дошла. Я сделала это потому, что хотела увидеть тебя. То есть ради того мужчины, по которому мы обе сходили с ума, я бы не пришла, серьезно. Поскольку дойти сюда совсем непросто, ой как непросто.

–　И со мной было то же самое,　– сказала я.　– Я осознала, что должна тебя увидеть.

–　Потому что я звала тебя, девочка. Я побродила немного вокруг того места, где ты сейчас живешь,　– сказала Хару.

Казалось, она стала взрослее, чем та Хару, с которой я была знакома.

–　А зачем ты меня звала?　– спросила я.

–　На самом деле я и сама не знаю. Может, потому, что никогда не чувствовала себя одинокой, когда мы были вместе. Я имею в виду по-настоящему одинокой. Когда бы я ни вспоминала о тебе, у меня появлялось ощущение, что, пока ты рядом, я не столь одинока. А в тот день, ну, ты помнишь, когда разбушевался шторм, мне захотелось поцеловать тебя.

Лицо Хару ничего не выражало.

–　Рада слышать,　– сказала я.

Но мне стало невыносимо тоскливо. Пепельно-серый цвет снаружи был настолько насыщенным, что при виде спутанных волос Хару, развевающихся на ветру, я ощутила, какое расстояние отделяет нас от прошлого. Больше, чем между жизнью и смертью, шире, чем пропасть между нами.

Я позвала ее по имени:

–　Хару!

Хару еле заметно улыбнулась, поправила волосы и взялась за дверную ручку совершенно естественным жестом, потом кивнула на прощанье, тронула мою руку и исчезла за дверью. Я подумала: «Если уж на то пошло, то единственным разом, когда мы вот так разговаривали друг с другом, был тот день…»

Дверь со стуком закрылась, а я все еще чувствовала холодок ее руки.

–　Добро пожаловать обратно!　– воскликнул Танака.

Я быстро огляделась и поняла, что снова в кафе.

–　Ух, ты! Просто чудо! Что это был за фокус?　– спросила я.

Я попыталась скрыть замешательство, но действительно была под впечатлением.

–　Мило с твоей стороны! Вообще-то все было по-настоящему,　– судя по голосу, Танака был слегка рассержен.

–　По существу, Танака здесь играет роль мифического животного, которое, по представлениям китайцев, пожирает плохие сны, понимаешь?　– сказал Мидзуо.

–　Да, ты правильно сказал,　– заметил Танака.

–　Думаю, это так. Я была очень рада видеть ее. Не знаю… словно яд высосали из моей груди.

Я почувствовала, как постепенно возвращаюсь к реальности. Я убедилась, что мой разум и тело остались такими, какими должны быть. Мое дыхание и зрение были очень резкими и четкими, словно рассеивалась какая-то дымка.

–　У тебя сейчас ощущение как после тяжелых физических нагрузок, да?　– спросил Танака, с грохотом поставив на стойку передо мной стакан воды со льдом.　– Это потому, что ты только что побывала далеко-далеко отсюда.

Ах да, тот грозовой день.

Стояла ранняя осень, и разбушевался тайфун.

Наши с Хару взаимоотношения неуклонно подходили к опасной черте, мы ругались всю неделю. Наша любовь к тому мужчине начала истончаться, мы ничего не могли поделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему, поэтому постоянно ходили раздраженные и нервные. А наш возлюбленный почти не заглядывал к себе домой, но нам обеим уже было не до этого.

–　На улице громыхает просто кошмарно,　– сказала я.

Мне хотелось пойти домой, но я не могла, поэтому у меня не было выбора, кроме как сказать Хару что-нибудь. И я бездумно совершила ошибку – заговорила с ней. Но она ответила на удивление нормальным тоном.

–　Хоть бы перестало. Ненавижу гром.

Она сдвинула брови. Это придало лицу интимно печальное выражение, и каждый раз, когда я его видела, я была очарована хотя бы на мгновение.

–　Фуми! Помоги мне! Я боюсь!

Яркая вспышка молнии и почти сразу же раскат грома, такой сильный, что казалось, удар наносят прямо по голове. Впервые Хару сказала мне что-то подобное, поэтому я, остолбенев, посмотрела на нее и обнаружила, что она сидит лицом ко мне и улыбается, как маленькая девочка. И внезапно я поняла. Хару тоже знает. Любовная связь подходит к завершающему этапу, а после этого мы никогда больше не увидимся. Она знает это так же хорошо, как и я.

–　Гроза совсем рядом,　– сказала я.

–　Я бы все отдала, чтобы она прекратилась,　– ответила Хару.

Она отошла от окна, обогнула меня, притворяясь, что пытается спрятаться за моей спиной.

Без сомнения, из-за этой грозы ей стало одиноко.

–　Не обманывай меня. Ты не боишься,　– сказала я недоверчиво и обернулась посмотреть на нее.

–　Вообще-то боюсь немного.

Она засмеялась. Я улыбнулась в ответ. А затем на ее лице отразилось удивление.

–　Слушай, а ведь мы подружились. Ну хоть чуть-чуть?

Я кивнула.

–　Знаешь, думаю, это так.

Комната была отгорожена от окружающего мира, снова и снова раздавались раскаты грома, приближаясь издалека. Воздух внутри стал плотным и тяжелым, и возникло ощущение, что даже наше молчаливое дыхание может разрушить эту маленькую идиллию. Сейчас здесь не было ничего, кроме ощущения драгоценности момента. Вскоре все это кончится. Поблекнет и исчезнет, и каждая из нас пойдет своей дорогой. И снова и снова эта уверенность с грохотом обрушивалась на нас.

–　Интересно, как он сейчас, в такую грозу?

В свете молний профиль Хару казался миниатюрным и красивым.

–　Да, несомненно, сегодня сильная гроза.

Мне хотелось просто посидеть тихонько. Вдвоем, молча и спокойно.

–　Как ты думаешь, а он хоть зонтик-то взял?

–　В такую погоду зонтик не поможет. Тебя ударит молнией.

–　Это ему подошло бы? Ну, такая смерть?

–　Хотелось бы, чтоб он поторопился и пришел домой.

–　Ага.

Мы сидели рядышком и разговаривали, прислонившись к стене и обняв колени. Это был единственный раз, когда я разговаривала с Хару вот так – раньше такого никогда не было и больше не будет. Шум дождя ни на минуту не переставал мешать нашим мыслям. Казалось, что все время, пока мы находились в этой комнате, мы были друзьями, и были так же близки, как сейчас. Словно все время мы только притворялись, что недолюбливаем друг друга.

–　Такое впечатление, что началось наводнение.

–　Ага, уже давно такого ливня не было.

–　Интересно, где он может быть?

–　Пусть где угодно, лишь бы в безопасности.

–　Не волнуйся, с ним все будет в порядке.

–　Да, скорее всего.

Хару обнимала колени, положив на них свой узкий подбородок.

Она кивнула уверенно и изящно.

*

Уже почти рассвело, когда мы с Мидзуо покинули заведение Танаки.

По дороге я спросила его:

–　А как долго я на самом деле пробыла без сознания?

–　Около двух часов. Мы пили и ждали, и я так напился!

Голос Мидзуо эхом раздавался в пустынном переулке.

–　Да? Так долго?

Я пробыла с Хару всего несколько минут, поэтому удивилась, услышав его ответ. Но все равно настроение было хорошее, и я расслабилась. Луна и звезды светили невероятно ярко, настолько ослепительно, что казалось, кто-то вымыл их, и у меня было чувство, что я не видела их такими много лет. Из-за этого мне было радостно просто идти, и ноги сами по себе ускоряли ход. Хару, ангельское пение, медиум-коротышка, Хару…

–　Ну и здорово, раз тебе лучше,　– вдруг сказал Мидзуо и обнял меня за плечи.　– А теперь перестань об этом думать.

Я молча кивнула.

Неужели я каждую ночь напивалась?

Хару всегда была где-то рядом?

А та прекрасная песня была ее попыткой позвать меня?

Куда я только что отправилась, пока была в этом кафе?

Кто этот коротышка? Почему он способен на такие вещи?

Это действительно была Хару? Хотя она и умерла?

Или это был лишь спектакль одного актера, сыгранный в моей душе?

А потом Хару ушла со сцены, а я осталась в одиночестве.

Но назойливее всех этих загадок был тихий ветерок, скользивший по моему телу и сквозь него, очищающий меня.

–　У меня такое ощущение, что с завтрашнего дня я перестану столько пить. Интересно, уж не специально ли я это делала? Не знаю… мне и впрямь кажется, что я смогу остановиться.

–　Я уверен, ты уже дошла до этой стадии,　– улыбнулся Мидзуо.

Неужели для него все происходящее – это лишь «стадия»? То, что творится у меня в душе, то, что он со мной?

Неужели он так нежен лишь потому, что слишком холоден?

Я не имею представления, что произойдет, но если я буду любить его больше, чем сейчас, то, наверное, стану совершенно прозрачной.

Что случится с нами, если мы начнем нашу новую жизнь вместе?

И все же…

По-прежнему казалось, что улыбка Мидзуо проникает мне в самое сердце, и у меня появилось чувство, что эта улыбка – точная копия холодной и прекрасной ночи. И даже если этой ночью мы были вместе, а все остальное растворилось в прошлом, то это уже хорошо. Словно я держу это ощущение хорошего в своих руках, и оно светится. Совсем как время, проведенное с Хару.

Во всяком случае, я, скорее всего, никогда больше не услышу тот поющий голос, такой прекрасный, что охватывает дрожь,　– внезапно я поняла это. И стало ужасно тоскливо.

То ощущение защищенности, сладость, боль, нежность… Уверена, каждый раз, когда увижу зеленую листву деревьев в моем саду в свете уличных фонарей, меня словно молнией будут пронзать воспоминания, и след той нежной песни будет мелькать передо мной, а я побегу за ним, словно по запаху определяя путь и гонясь за чудесным ароматом.

И тогда я перестану хотеть помнить и все позабуду.

Я осознала это, пока шла рядом с Мидзуо, положившим мне руку на плечо.

Спящая

С каких пор я начала спать все время, когда оставалась одна?

Сон накатывал на меня как волна. Я никак не могла противостоять ему. Он был совершенно беспробудным, настолько, что ни телефонные звонки, ни шум автомобилей за окном не могли достичь моего слуха. Но при этом мне не было больно, и я не была особенно одинока. Не существовало ничего, кроме сонного царства, в котором моя душа парила в свободном падении.

Когда я просыпалась, то мне было чуть-чуть одиноко, но лишь на мгновение. Я смотрела на потемневшее небо и понимала, сколько времени прошло с тех пор, как я провалилась в сон. А ведь даже не собиралась спать, но все-таки уснула и потеряла целый день, неотчетливо размышляла я. Внезапно то острое сожаление, которое я испытывала, сожаление, близкое к стыду, пронзало ледяное лезвие страха.

Когда именно я подчинилась сну? Когда перестала сопротивляться? Я ведь была раньше такой энергичной, бодрой – но когда это было? Так давно, что, казалось, прошла целая вечность. Словно сцены далекого прошлого, картинки с папоротниками и динозаврами, мечущимися прямо перед глазами, мои воспоминания о том времени всегда казались мне образами, окутанными дымкой.

*

Но даже когда я спала, я могла определить, что звонит мой любимый.

Когда звонил господин Иванага, телефон звучал совершенно иначе. Почему-то я просто понимала, что это он. Все остальные звуки долетали издалека, но когда это был он, то звучание приятно отдавалось прямо в моей голове, как музыка, когда вы слушаете ее в наушниках. Поэтому я вставала и поднимала трубку, и его голос, настолько низкий, что это всегда меня пугало, произносил мое имя:

–　Тэрако!

–　Да,　– отвечала я таким бесцветным голосом, что он хихикал.

А потом всегда говорил одно и то же:

–　Не разбудил ли я тебя?

Обычно он обходился без лишних формальностей, поэтому мне нравилось, когда он это произносил, просто ужасно нравилось. Эта вежливая фраза вылетала из его рта совершенно неожиданно. Каждый раз у меня возникало чувство, что мир вокруг меня погас. Я переставала видеть, словно опускался какой-то занавес. Казалось, я смаковала эхо его голоса целую вечность.

И тогда, наконец, просыпалась.

–　Да, я спала.

Последний раз он звонил мне вечером, тогда шел дождь. Стена падающих капель и свинцовый оттенок тяжелого неба опускали завесу на весь город. И тогда, посреди всего происходящего, мне пришло в голову, насколько жизненно важен этот звонок. Я поняла, что лишь телефонная линия ниточкой связывала меня с окружающим миром.

Затем он говорил что-то о том, когда и где мы встретимся, и внезапно меня охватывало раздражение. Слушай, давай не будем об этом. Просто скажи еще раз слова, которые мне так нравятся: «Не разбудил ли я тебя?» Еще!

Если кто-то мог бы предоставить мне хоть какое-то доказательство, что это любовь, я бы испытала такое величайшее облегчение, что, наверное, валялась бы у этого человека в ногах. А если это не любовь, если это закончится, то я хочу продолжать спать, как сейчас, хочу перестать слышать телефон, даже когда мне звонит он. Оставьте меня в покое!

Все лето я провела с таким ощущением и устала от своих тревог.

Вот уже полтора года прошло с тех пор, как мы познакомились.

«Моя подруга умерла».

Миновало два месяца, а я так и не смогла произнести эти слова. Я знала, что, если скажу ему, он меня выслушает, внимательно выслушает, так почему же я тянула? Почему? Я и сама не знала.

Каждую ночь меня мучила одна и та же мысль.

Должна ли я поделиться с ним? Должна ли рассказать все прямо сейчас?

И пока мы шли, я пыталась подобрать слова.

Умерла моя подруга. Не думаю, что вы когда-либо встречались. Ее звали Сиори, и она была моей лучшей подругой. После окончания колледжа она стала заниматься чем-то странным. Думаю, это была своего рода проституция, определенный вид услуг. Но она была таким замечательным человеком… Когда мы учились в колледже, то жили вместе в той квартире, где теперь живу я. И это было здорово. Настолько весело, что мне и самой не верится. Мы никогда ничего не боялись и весь день проводили за разговорами, обсуждая что угодно, иногда не спали сутки напролет, иногда напивались в хлам. И даже если что-то ужасное происходило, пока нас не было дома, мы возвращались и подшучивали над произошедшим как ненормальные, пока событие просто не стиралось из памяти. Господи, как было весело! Знаешь, мы частенько обсуждали и наши с тобой отношения. Хотя под словом «обсуждали» я подразумеваю, что мы говорили, какой же ты козел, или я начинала распинаться, как я счастлива с тобой, вот как все было, а Сиори поддакивала мне. Ну, ты понимаешь, о чем я. Мужчины и женщины просто не могут быть друзьями, такого не бывает. Как только вы полностью раскрепощаетесь в компании друг друга, вы уже не влюблены, правда ведь? Но с Сиори такой проблемы не существовало, мы отлично ладили. Я не знаю, как объяснить, но когда я была рядом с ней, возникло ощущение, что даже в те времена, когда жизнь всей тяжестью обрушивалась на меня, этот вес уменьшался вдвое. Мне просто становилось лучше, хотя она ничего особого и не делала. Думаю, причина в том, что как бы мы ни расслаблялись, как бы ни отрывались, мы никогда не переступали рамки приличия, а Сиори всегда была нежной и доброй, не перегибая при этом палку. Женщины – самые лучшие друзья, это действительно так. Но тогда у меня был и ты, и Сиори, и, честно говоря, тот период был для меня тяжелым. Хотя когда я сейчас думаю о том времени, то все кажется сплошным удовольствием, словно одна нескончаемая вечеринка. Каждый день я то смеялась, то плакала, снова смеялась и снова плакала. Да, Сиори была замечательной девушкой, просто потрясающей, она слушала и кивала, постоянно говорила «да-да», а на губах ее всегда блуждала легкая улыбка. И на щеках появлялись ямочки… Но она взяла и покончила с собой. От меня она переехала задолго до этого и жила сама по себе в каком-то роскошном месте, а потом приняла целую упаковку снотворного, легла на узенькую односпальную кровать, стоявшую в той квартире, и умерла… В комнате была еще и гигантская кровать, которую Сиори использовала для работы, огромная мягкая постель, в которой вы ожидали бы увидеть спящим какого-нибудь средневекового аристократа, с балдахином и прочими штучками. И мне действительно интересно, почему она не захотела умирать в этой постели. Думаю, кое-что не могут понять даже друзья. Знаешь, я даже не в состоянии представить, как она что-то говорит на эту тему, про то, что у умерших на огромной кровати больше шансов попасть в рай. Именно так она могла бы сказать… Ее мать прилетела откуда-то из провинции и позвонила мне, так я и узнала о смерти Сиори. Именно тогда я познакомилась с ее матерью. Она была настолько похожа на Сиори, что я с трудом могла вынести это. Она спросила меня, чем занималась Сиори на своей работе, но в итоге я так и не смогла ответить.

*

Нет, у меня просто не получилось бы объяснить. Чем сильнее я пыталась бы втолковать ему, тем больше моих слов превращалось бы в песок, тем скорее они попадали бы в плен своего собственного движения, и ветер сдувал бы их с лица земли. Это было мне совершенно ясно, поэтому я ничего и не говорила. Все слова, которые я придумала, не внесли бы ясность. В конечном счете, правдой было лишь первое предложение. Моя подруга умерла. Как еще я должна была выразить то одиночество, которое я чувствую? Как еще могла заставить его увидеть это?

Я углубилась в размышления, пока мы шли под практически летним уже ночным небом. А потом, когда мы переходили пешеходный мост около вокзала, он заговорил:

–　Завтра я могу пойти на работу после обеда.

Поблескивала вереница машин, ехавших друг за другом, и вдалеке цыпочка закруглялась. Внезапно возникло ощущение, что ночь стала бесконечно длинной, и я вдруг почувствовала себя счастливой. Словно могла полностью стереть Сиори из своей памяти.

–　Сегодня проведем ночь где-нибудь вместе?

С этими словами я взяла его за руку, не в силах сдержать радость.

Его профиль, как всегда, украшала легкая улыбка.

–　Похоже, да,　– ответил он.

Я была счастлива. Я любила ночь так сильно, что мне физически было больно. Ночью все возможно. И мне совсем не хотелось спать.

*

Иногда, лежа в кровати с любовником, я видела кромку ночи. Эта сцена была не похожа ни на что другое, мною виденное.

Но это случалось не тогда, когда мы занимались любовью. Тогда были лишь он и я, и ничто не разделяло нас, поэтому не было места для размышлений. Во время секса он молчал, никогда не произносил ни слова, и я часто приставала к нему, чтобы заставить его сказать то или другое. Но, по правде говоря, мне нравилось, что он молчит. Возникало ощущение, что я сплю с самой огромной ночью, которая действует через него. Пока он не использовал для общения слова, я обнимала его подлинную суть, обхватывала ее – нечто существовавшее на более высоком уровне, чем сам человек. Пока мы не расцепляли наши тела, готовясь уснуть, я могла вообще ни о чем не думать. Просто закрывала глаза и чувствовала его, только его подлинную суть.

А поздно вечером видела кромку ночи.

Неважно, был ли это большой отель или дешевый мотель типа тех, что можно увидеть рядом с вокзалами, я все равно внезапно просыпалась посреди ночи, и мне казалось, что я слышу стук дождя и порывы ветра.

Мне ужасно хотелось увидеть, что там снаружи, поэтому я садилась и открывала окно. Ледяной ветер врывался в комнату, проходил сквозь горячий воздух, наполнявший ее, и я видела мерцание звезд. Или, возможно, первые капли теплого дождика.

Я какое-то время смотрела за окно на все это, а потом оборачивалась взглянуть на него и обнаруживала, что он не спит и глаза у него широко открыты. Почему-то у меня пропадал дар речи, и я сидела молча и просто всматривалась в глубину его глаз. Он не мог выглянуть наружу, поскольку лежал на кровати, но взгляд у него всегда был таким ярким и ясным, словно он вобрал в себя все то, что за окном, все звуки, весь пейзаж.

–　Как погода?　– спрашивал он тихонько.

И я отвечала, что идет дождь, или дует ветер, или ясно и видны звезды. И тут мне становилось одиноко, словно я схожу с ума. Почему мне так одиноко, когда я с этим мужчиной?　– думала я. Может, из-за того, что между нами все так сложно. Или же я просто не знаю, как относиться к нашей связи, она мне нравится, но лишь потому, что я не имею четкого представления, чего бы я от нее хотела?

Единственное, что я поняла с самого начала,　– это что наша любовь опирается на одиночество. И ни один из нас не может вынырнуть из убийственного оцепенения, которое мы испытываем, лежа бок о бок, такого тихого, такого обособленного, что кажется, оно светится в темноте.

Это и была кромка ночи.

Маленькая компания, в которой я трудилась, работала в таком бешеном ритме, что я не могла выкроить время для встреч с ним, поэтому вскоре уволилась. И вот уже почти полгода я ничем не занималась. Мои дни не были заполнены, и большую часть времени я проводила отдыхая, покупая себе что-то или стирая белье.

У меня оставались кое-какие сбережения, пусть и небольшие, плюс мой любовник каждый месяц клал на мой счет невероятно большую сумму. Он говорил, что я как-никак бросила работу ради него. Так что можно было жить в свое удовольствие. Сначала я колебалась, принимать ли мне эти деньги, посчитав, что стану тогда его содержанкой, но моя политика заключалась в том, чтобы брать то, что мне предлагают другие. И, в конце концов, я решила взять деньги и радоваться жизни. А значит, я, возможно, так много спала просто потому, что у меня была масса свободного времени. Я представления не имела, сколько молодых женщин в этом мире ведет такую же жизнь, но мне было интересно, неужели странные рассеянные люди, которых можно встретить днем в больших универмагах, женщины, не похожие ни на студенток, ни на тех, у кого есть свое дело, могут не жить той же жизнью. Я знала это очень хорошо, потому и сама была раньше такой, и расхаживала, бывало, с тем же отрешенным взглядом.

Однажды, когда на небе не было ни облачка, я брела по улице и тут увидела своего приятеля.

–　Привет, как дела?　– спросила я, догнав его.

Во время учебы в колледже он был одним из моих друзей. Милый парень и очень неглупый. Сиори встречалась с ним какое-то время, но не слишком долго. Они даже жили вместе несколько месяцев.

–　Отлично,　– улыбнулся он.

–　А чем ты сейчас занимаешься? Бизнесом?

На нем была черная рубашка и брюки из хлопка, одежда, которая определенно говорила, что он сегодня выходной. Единственное, что намекало на то, что он все-таки работает,　– это конверт в его руке.

–　Да вот надо доставить кое-что. А ты как? Судя по виду, нигде не работаешь, как всегда…

Мой приятель частенько замолкал на полуслове, отчего его речь была по-настоящему снисходительной. Он стоял под голубым куполом неба, широко улыбаясь.

–　Правильно. Ничегошеньки не делаю,　– ответила я.

–　Наслаждаешься роскошной жизнью.

–　Именно. Ты шел в метро? Я провожу тебя до угла.

И мы пошли.

Голубое небо искривлялось, чтобы соответствовать по форме зданиям вдоль улицы, и сияло особенной чистотой. На какой-то момент мне показалось, что я в другой стране. Время от времени из-за этих полуденных улиц с их солнечным светом мои воспоминания путались, особенно в самой середине лета. Я практически чувствовала, как кожа рук постепенно обгорает.

–　Господи, как жарко.

–　Жарко, правда?

–　Я слышал… слышал, что Сиори умерла,　– сказал он.　– Совсем недавно узнал.

–　Да. Ее родители приезжали и все тут устраивали. Просто безумие какое-то,　– сказала я и только потом поняла, что ответ получился довольно чудаковатый.

–　Могу себе представить. У нее ведь была какая-то работа, да? Что-то странное?

–　Да, работа немного странная. Я даже не знала, что такое существует.

–　А почему она покончила с собой? Из-за работы?

–　Ну, я не знаю. Но я не думаю, что это так.

–　Да, полагаю, эта тайна ушла вместе с ней. Я имею в виду, она же все время улыбалась. Она была такой замечательной. Я просто не могу себе представить, что ей было настолько плохо, чтобы решиться умереть.

–　И я тоже.

Мы на некоторое время умолкли и просто медленно шли бок о бок по широкой улице, спускающейся с холма. Мимо нас проехало несколько машин, а ослепительный солнечный свет бил прямо в глаза. Этот парень, идущий рядом, имеет доступ к тем же образам Сиори, что и я, к сценам, которые можно увидеть, только живя с ней… Сиори с мокрыми волосами, Сиори подстригает ногти, вид сзади – Сиори моет посуду, лицо спящей Сиори, омытое первыми лучиками солнца… Почему-то это показалось мне очень странным.

–　Ты такая же безнравственная, какой была?　– внезапно спросил он, широко улыбаясь.

–　Как ты любезен!　– ответила я, улыбаясь в ответ.　– Я все такая же. Мы так и не порвали отношения, и он по-прежнему женат.

–　Знаешь, тебе действительно стоит попробовать завести серьезные отношения.　– Мой приятель говорил открыто, в его словах не было никакого подтекста, но от этого впечатление лишь усиливалось.　– Но ты всегда была слишком зрелой для своего возраста. Думаю, тебе просто нравятся мужчины старше тебя.

–　Да, так и есть,　– улыбнулась я.

Хотя на самом деле я относилась к этой связи настолько серьезно, что мне становилось страшно, и ноги и руки начинали дрожать при одной мысли о том, что будет, когда все кончится. Чувства по-прежнему теплились в моей душе, хотя мы могли бы разорвать наши отношения в любой момент, и это не показалось бы странным.

–　Ладно, до скорого. Позвони мне, если наметится какая-нибудь вечеринка или что-то в этом роде.

Мы дошли до спуска в метро. Прощаясь, приятель помахал рукой, а потом спустился по тускло освещенным ступенькам в подземный переход. А я стояла под обжигающе горячим солнцем и смотрела на его спину, пока она не скрылась из виду, мне было немного грустно и не хотелось расставаться. Появилось чувство, словно вместе с этой спиной вниз по ступенькам скользит и весь мой внутренний свет. Я осталась одна в распространяющейся пустоте.

Сиори притащилась ко мне почти сразу после разрыва с этим нашим приятелем. Она получала деньги от родителей и вообще была из тех, кто предпочитает упорядоченную жизнь, но почему-то ей претила идея жить в одном каком-то месте. И каждый раз, переезжая на новое, она бросала все свое добро, даже книжки и полученные подарки. Она сказала, что ее бесит, когда слишком много вещей. Из квартиры своего бойфренда она привезла только подушку, махровое покрывало и одну-единственную сумочку с самым необходимым. Она была не из тех, кто не выносит одиночества, но постоянно дрейфовала от одного друга к другому. Казалось, это было своего рода хобби.

–　Так почему же вы расстались?　– спросила я.

–　Ну, ведь это я сидела у него на шее, правильно? Так что если бы я не ушла сама, то он бы ничего не мог поделать, правда?

Весьма туманный ответ.

–　А что тебе в нем нравилось?　– задала вопрос я.

–　Когда он говорил, то казался таким спокойным, ты меня понимаешь?　– сказала она и улыбнулась с легкой тоской.　– Но вот что я тебе скажу, когда я жила с ним, то поняла, что он не всегда был таким. С тобой жить в сто раз веселее. Кроме того, ты всегда спокойная, да?

И Сиори снова улыбнулась. Белые щеки, взгляд с поволокой. Когда она улыбалась, то ее личико очень напоминало зефир. Мы тогда еще учились в колледже и курсировали между квартирой и классами, и, несмотря на то, что столько времени мы проводили вместе, ведь у нас даже расписание занятий было практически одинаковым, мы никогда не ссорились. Сиори в два счета освоилась в моей квартире и чувствовала себя как дома. Ее присутствие теперь казалось таким естественным, словно она растворилась в воздухе.

Порой, когда рядом была Сиори, мне в голову приходило, что на самом деле мне намного больше нравятся женщины, чем мужчины. Ну, я говорю не о сексуальном влечении, но это чувство было очень сильным. Ощущение, что она замечательная девчонка и с ней ужасно весело. Она была вполне симпатичной, но немного пухленькой. Очень узкие глаза, зато большой бюст. Ее определенно нельзя было назвать красавицей, но у нее были такие мягкие манеры, что, глядя на нее, невольно вспоминалась чья-нибудь мама. Сиори можно было отнести к типу женщин, начисто лишенных того, что называют сексапильностью. Она мало говорила и была именно такой, какой должна быть женщина. Когда я о ней думала, то всегда вспоминала эффект ее присутствия, а не ее внешность, то, что я чувствовала, когда она была рядом. Иногда, когда она еще жила у меня, я смотрела на ее улыбку, казавшуюся лишь полунамеком, которая всегда порхала где-то на грани, готовая исчезнуть навсегда, или на глубокие морщинки в уголках ее глаз, и меня охватывало необъяснимое желание уткнуться лицом в ее огромную грудь и плакать, и плакать, рассказывая ей абсолютно обо всем. Обо всем плохом, обо всей лжи, произнесенной мной, о будущем, о том, как я устала, о том, что мне приходится терпеть, о ночной мгле и моих тревогах – обо всем. А потом мне хотелось вспомнить о прошлом, остановиться на своих воспоминаниях о родителях, о луне над тем городком, где я выросла, об оттенках ветров, дующих над полями.

Вот таким человеком была Сиори.

И хотя встреча с приятелем была мимолетной, она оставила после себя хаос в моем сознании. Сама не помню, как я прошла сквозь этот солнцепек, от которого чувствовала дурноту, и добралась до дома. После обеда мою квартиру заливал солнечный свет. Я стояла в ослепительных лучах, ни о чем не думая, и снимала белье с веревки. Приятный аромат чистоты поднимался от белоснежных простыней, когда они касались моей щеки.

Мне захотелось спать. Свет потоком стекал по моей спине, как вода в душе, пока я складывала вещи, и в то же время меня обдувал холодный воздух кондиционера. Я начала клевать носом. Когда сон начинается таким образом, то он всегда кажется необыкновенным. Такое ощущение, что вот-вот вам приснится что-то очень приятное. Я быстро сбросила юбку и скользнула в кровать. Последнее время мне вообще не снились сны. И вскоре действительность погрузилась во тьму.

Внезапно в мой сон вторгся телефонный звонок, и я резко очнулась. Это он!　– подумала я, села и посмотрела на часы. С того момента, как я уснула, не прошло и десяти минут. Почему-то я никогда не слышала телефон, когда звонили другие, просто спала себе дальше. Но если такие незначительные вещи, как эта, можно отнести к категории экстрасенсорного восприятия, то, думаю, я обладаю довольно впечатляющими сверхъестественными способностями.

–　Тэрако?　– сказал он, когда я подняла трубку.

–　Да.

–　Не разбудил ли я тебя?　– спросил он, и в его голосе послышались едва уловимые нотки радости, а я в ответ беззаботно улыбнулась.

–　Я уже собиралась вставать.

–　Ну конечно. Ты хочешь пойти сегодня куда-нибудь поужинать?

–　Да, отличная идея.

–　Хорошо. Давай встретимся в половине восьмого там, где обычно.

–　Договорились.

Когда я положила трубку, комната все еще была заполнена солнечным светом и погружена в молчание. Тени на полу были темными, с четкими контурами. А я в тот момент была отрезана от остального мира. Я еще какое-то время смотрела на эти тени, но делать ничего не хотелось, так что в итоге я снова легла в постель. Но в этот раз перед сном я подумала о Сиори.

Тот парень, с которым мы сегодня встретились, последний бойфренд Сиори, спросил меня, не из-за работы ли она покончила с собой. И хотя я ответила, что не знаю, мне пришло в голову, что в определенном смысле это, скорее всего, правда.

Сиори ушла в работу с головой, работа овладела ею целиком. Вот почему она переехала из моей квартиры. И я действительно считаю, что в некотором отношении она нашла в этой работе свое призвание, это было единственное, чем она могла заниматься. Сначала она подрабатывала в баре по рекомендации кого-то из друзей. По-видимому, там ее и заметил клиент, который подыскивал сотрудников для одной организации, владевшей чем-то вроде тайного клуба или, возможно, точнее будет сказать, курировавшей особый вид проституции. Все, что должна была делать Сиори,　– это лежать рядом с клиентами в постели. Я и сама удивилась, когда впервые услышала об этом.

Апартаменты, которые она использовала для работы, располагались под квартирой, которую снял для нее работодатель, «рабочая площадка» была огромной, и там располагалась очень удобная двуспальная кровать. На самом деле я заходила туда всего один раз. Это было похоже, скорее, на поездку в другую страну, а не на отель или что-то в этом духе. Там была спальня, предназначенная именно для сна, я видела такие комнаты только в кино. И несколько раз в неделю Сиори лежала рядом с клиентами до самого утра.

–　Что? То есть ты не занимаешься сексом?　– спросила я.

Этот разговор состоялся в тот вечер, когда Сиори призналась мне, что она полностью погрузилась в свою работу и хочет съехать от меня и поселиться в квартире рядом с тем местом, где сможет работать.

–　Разумеется, нет! Люди, которым нужен секс, идут в другие места.　– Она мягко улыбнулась.

–　Я даже представления не имела, что такая работа вообще существует. Но, как я понимаю, спрос рождает предложение, да?

Я никак не могла остановить ее, она твердо решила переехать. Оставалось только сказать, что в некотором роде, я ее не понимаю, что она стала заложницей своей работы, этого особенного вида услуг.

–　Я буду скучать по тебе,　– сказала я.

–　Ну, приходи ко мне в гости,　– предложила Сиори.　– В конце концов, сама-то я буду жить в обычной квартире.

Сиори еще не начала упаковывать свои вещи, поэтому мне пока сложно было осознать, что она уезжает, эта женщина, казавшаяся частью моего дома. Мы просидели, как обычно, на полу до позднего вечера, в полглаза смотрели видеоклипы и время от времени комментировали их, говоря, что какая-то песня хорошая, а такой-то певец – урод. Когда я была рядом с Сиори, то время как-то странно искажалось. Это все из-за ее глаз. У нее было очень милое личико, но раскосые глаза были неизменно печальны и глубоки, как вечность.

Иногда она расстилала свой футон прямо рядом с моей кроватью и ложилась спать, а я гасила свет и видела ее белоснежную руку в лунном свете, очертания которой были абсолютно отчетливы. Но частенько мы болтали и после того, как я выключала свет. Мне даже самой удивительно, сколько же мы говорили. В ту ночь, когда Сиори сообщила, что переезжает, она много рассказывала о своей работе. Я вслушивалась в ее тихий голос, который проникал сквозь тьму, будто звучание какого-то музыкального инструмента.

–　Мне нельзя спать всю ночь. Ты только представь себе, вдруг мой клиент проснется посреди ночи, а я сплю? Тогда моя работа ничего бы не стоила, это было бы непрофессионально, ты понимаешь, о чем я? Что бы ни случилось, я не могу позволить, чтобы клиент почувствовал одиночество. Все, кто приходят ко мне – а я беру клиентов только по рекомендации,　– очень респектабельные люди, очень богатые. Но все они невероятно ранимые, уставшие. Настолько уставшие, что и сами того не осознают. Они постоянно просыпаются по ночам, почти всегда. Я не преувеличиваю, говоря это. И действительно важно, чтобы в этот момент, в бледном лунном свете, я им улыбнулась, подала стакан воды со льдом. Иногда им хочется кофе или еще чего-то, и я бегу на кухню и варю им кофе. В большинстве случаев после этого они успокаиваются и снова засыпают. Думаю, все они хотят только одного – чтобы рядом с ними кто-то был. Иногда это женщины, иногда – иностранцы. Но я не слишком надежна, понимаешь, иногда я засыпаю… Потому что когда лежишь рядом с этими измученными людьми, то начинаешь дышать так же, как они, медленно и глубоко… Возможно, ты вдыхаешь в себя ту черноту, что накопилась в их душе. Иногда я клюю носом и при этом думаю: «Я не должна спать». И мне снятся ужасные сны. Совершенно сюрреалистичные. Сны, в которых я плыву на лодке, а она тонет, сны, в которых я теряю монеты, которые коллекционировала, сны, в которых темнота врывается через окно и не дает мне дышать. Мое сердце бьется как бешеное, мне становится страшно, и я просыпаюсь. Это настоящие кошмары. Клиент рядом со мной спит, а я смотрю на него и думаю: «Да, разумеется, то, что я только что видела – это внутренние ощущения этого человека. Он так одинок, что ему больно, он в отчаянии». И это меня действительно пугает.

Сиори смотрела куда-то сквозь лунный свет. Казалось, белки ее глаз слегка светятся в темноте, и мне пришло в голову, что именно это и есть ее внутреннее ощущение, но почему-то я не смогла заставить себя заговорить об этом вслух. Но была уверена, что это так. Мне захотелось заплакать, настолько я была убеждена, что это правда.

Половина лета уже позади. Почему-то мне казалось, что моему любовнику не следует носить рубашки с коротким рукавом, поэтому я была шокирована, увидев его обнаженные руки, когда он приехал в кафе, где мы условились встретиться. Думаю, я просто всегда представляла его одетым в свитер или пальто, возможно, потому, что мы начали встречаться зимой. Меня всегда мучило чувство, что когда мы вместе, то идем против ветра, ледяного северного ветра. Я думала, что сойду с ума. Мы сидели в каком-то кафе, кондиционер был включен на полную мощность, а на улице стояла удушающее жаркая тропическая ночь, хотя глубоко в душе я чувствовала то же самое – ледяной ветер.

–　Пойдем?　– спросил он, глядя на меня, очевидно сбитый с толку тем, что я провожала его взглядом, пока он не оказался прямо передо мной. Но я все так же сидела и смотрела в его глаза, а в голове не было ни одной мысли.

–　Ага, хорошо,　– сказала я и встала.

Почему-то каждый раз в момент встречи все мысли улетучиваются из головы.

–　Что сегодня делала?　– спросил он так же расплывчато, как и всегда.

–　Сидела дома… Ой, а еще я сегодня встретила старого друга.

–　Парня? Может, ты на свидание бегала?　– улыбнулся он.

Я улыбнулась в ответ:

–　Ага, молодого парня.

–　Да что ты?　– Он слегка надулся, обидевшись.

Он был старше меня всего на каких-то шесть лет, но эта разница странным образом беспокоила его. У меня было ощущение, что причина в моей ужасно детской внешности, я выглядела настолько молодо, что если выходила без макияжа, то иногда меня по ошибке принимали за школьницу. Словно я и не повзрослела с тех пор, как закончила колледж. Без сомнения, это как-то связано с моим образом жизни.

–　Ты не занят сегодня?

Он с грустью посмотрел в мои глаза.

–　На самом деле мне нужно съездить к родственникам,　– сказал он извиняющимся тоном.　– Так что мы только поужинаем, ладно?

–　К родственникам? К кому-то из твоих?

–　Нет, к ее.

Он больше даже не пытался скрыть это от меня. Может, он просто понял, что у меня очень хорошо развита интуиция и я все поняла и так. У моего любовника есть жена.

Жена, лежащая без сознания, спящая спокойным сном в больнице.

Наше первое свидание состоялось в самый разгар зимы.

Мы поехали на пляж. Было воскресенье, я уже уволилась со старой работы, и тут господин Иванага – один из моих бывших боссов – пригласил меня на свидание. Я в принципе знала, что он женат. Это был очень длинный день.

Вспоминая сейчас о тех событиях, я вижу, что уже тогда со мной начали происходить серьезные перемены. Где-то внутри того дня я простилась со здоровой молодой женщиной, какой была, и отправилась дальше без нее. Ничто на самом деле не изменилось, по крайней мере, заметных метаморфоз не было, но тем не менее еще до окончания того дня мы поняли, что нас затягивает в гигантский и темный поток неотвратимой судьбы, нас вместе. И я говорю не только о сексуальных флюидах, которые чувствуют люди, когда влюбляются. Это было намного значительнее, нечто невероятно печальное. Течение было настолько сильным, что даже сообща мы не могли противостоять ему.

Но, честно говоря, тогда мне все еще было весело, внутри кипела энергия, мы еще даже не целовались, а я уже любила его больше всех на свете. Он был за рулем, и мы все ехали и ехали по дороге вдоль берега, а океан был таким красивым, волны светились в лучах солнечного света, и я почувствовала, как во мне тоже поднимается волна непреодолимой энергии. Я была счастлива как никогда.

Мы вышли на пляже и немного прошлись. Вскоре мои туфли наполнились песком. Но, несмотря на это, ветерок, дувший с океана, казался приятным, а солнечный свет – мягким. Было так холодно, что мы долго не выдержали, и от этого плеск волн стал еще дороже для нас. Внезапно я кое-что вспомнила. Я откинула голову и посмотрела снизу вверх в его лицо.

–　А как выглядит твоя жена, Иванага-сан?　– поддразнила я его.

Он криво улыбнулся:

–　Она – растение.

Я покажусь вам совершенно бесстыжей, я знаю, но всякий раз, вспоминая свой вопрос и его ответ, я начинаю смеяться.

Как выглядит твоя жена? Она – растение.

Разумеется, тогда мне было не до смеха. Я просто широко распахнула глаза и спросила:

–　Что?

–　Она попала в аварию и с тех пор лежит в больнице. Кажется, уже около года. Вот почему я могу бегать на свидания и проводить воскресенье с какой-нибудь девушкой.

Он говорил весело и задорно, засунув при этом руку глубоко в карман. Я потянула за рукав и вытащила ее наружу. Она была очень горячей.

–　Не может быть,　– удивилась я.

–　Разве имеет смысл вот так врать, а?

–　Нет.　– Я взяла его руки в свои.　– А ты ходишь к ней, заботишься и все такое? Это тяжело?

–　Давай сменим тему,　– произнес он, отводя взгляд.　– Когда ты заводишь роман с женатым мужчиной, то можешь не сомневаться, что на каждое свидание он будет приходить с огромным грузом собственных проблем. И это так даже в том случае, если его жена не растение.

–　Еще одна бестактная шутка,　– сказала я.

Я поднесла одну его ладонь к своей щеке, и звук ветра стих. В мои ноздри пахнуло ароматом зимы. Высоко-высоко над океаном поблескивали облака. Они захватывали небо, становясь багровыми. Плеск волн еле слышным эхом отдавался сквозь его ладонь.

–　Пойдем,　– сказала я.　– Здесь холодно. Давай выпьем чаю.

Я отпустила его руку – совершенно естественный жест,　– но он крепко сжал мою в своей, даже слишком крепко, но всего лишь на мгновение. Я удивилась, взглянула на него и тут увидела его глаза. Они были глубже океана, словно смотришь прямо в бесконечность. Тут мне все стало ясно.

На секунду я представила наши отношения во всей их сложности и поняла: я знаю о нем все и вижу фантастическую любовь, распускающуюся в наших сердцах. Именно тогда я влюбилась. Внезапно несерьезное увлечение переродилось – именно в тот момент, когда мы стояли, а перед нами простирался океан,　– в настоящую всепоглощающую любовь.

Не он, а я беспокоилась, не опоздает ли он, пока мы ели.

–　Тебе не пора?　– спросила я, потом задала этот вопрос еще трижды и решила, что родственники редко приходят в гости после восьми.

–　Слушай, раз я сказал, что время есть, значит, время есть,　– сказал он, провернув вокруг своей оси блюдо с кушаньями дальше, чем нужно.　– Ешь давай! И можешь перестать волноваться по этому поводу.

–　Я не могу есть, пока ты крутишь.

Еда начала вращаться перед моими глазами с такой скоростью, словно это не блюдо, а карусель, поэтому я начала хихикать. Официант, стоящий поодаль, бросил на нас сердитый взгляд.

–　Но все и впрямь в порядке. Я сам туда поеду и останусь ночевать… кроме того, я уже предупредил, что буду поздно, поскольку у меня дела. И вообще, они такие замечательные люди. По-настоящему замечательные.

–　В этом и заключается вся прелесть брака,　– сказала я.　– Все эти изумительные люди были для тебя незнакомцами, а стали родственниками. Это здорово.

–　Ты ведь не иронизируешь, да?　– спросил он с тревогой.

–　Вовсе нет,　– ответила я.

И это была правда. Все это было так далеко от меня, что я просто не чувствовала связи между ними и собой.

–　А… я хотела спросить… твоя жена тоже была замечательной?

Видимо, не оставалось никаких шансов, что она выйдет из комы. Как говорил мне любимый, теперь нужно лишь все обсудить и вплотную заняться решением проблемы.

–　Да, она была замечательной. Получила очень хорошее воспитание. От нее будто веяло свежестью. Даже незначительные предметы могли растрогать ее до слез. Она всегда куда-то спешила и ужасно водила машину, вот почему и попала в аварию. Как думаешь, теперь мы можем перестать говорить о ней?

–　Хорошо.

Вся эта ситуация с его женой не особо меня беспокоила, о чем я ему не преминула сообщить, но он все равно ненавидел говорить о ней, ненавидел с пугающей силой и упорством. Я пила сладкий ликер, пахнущий абрикосами. Уже начала пьянеть, но почему-то спать совершенно не хотелось. Я все четче видела своего любовника, сидящего напротив. И тут поняла одну вещь. Никто из нас не рождается на ветках дерева, у него есть родители, и у его жены тоже. Уверена, ее родители наверняка убиты горем. Я подумала обо всех неприятных моментах, с которыми приходится сталкиваться, когда внезапно в дом приходит беда – больницы и врачи, расходы, развод, оформление всех бумаг, решение позволить другому человеку умереть… И все это действительно существует.

Иногда мне хотелось дать волю словам, накопившимся в душе, и сказать ему, что я все понимаю. Мне ужасно хотелось выговориться, поскольку я знала, что он был бы шокирован, и это заставило бы его переосмыслить некоторые моменты…

Ты хочешь во всем этом участвовать, да? Ты хочешь быть со своей женой до самого конца, хочешь, чтобы все решили, что на тебя можно положиться. Но ты же знаешь, что никому этим не поможешь. Просто ты никогда не смог бы простить себя, если бы ушел. Ты умница, это так, и ты будешь и впредь делать все необходимое, чтобы продолжать чувствовать себя молодцом. В то же время ты добиваешься, чтобы твоя любовь к жене соответствовала ситуации. А ведь есть еще я. И ты прекрасно знаешь, что я наблюдаю за тобой, и хотя это меня не касается, все равно вижу, какой ты молодчина, но, по правде говоря, не могу смириться с тем, что это ко мне не имеет отношения, потому что я тоже замечательная и мне больно. Но ведь ты это, конечно, и сам знаешь. Дело в том, что ты на редкость холодный человек. Но, тем не менее, ты ведь видишь, как я мучаюсь, правда? Просто мне нравится, как ты со всем справляешься… Я на грани безумия, с трудом сдерживаюсь. Если на то пошло, то, думаю, и меня в какой-то момент засосало в пучину происходящего, а я даже не заметила. Да, полагаю, так оно и есть…

Но каждый раз, когда мои мысли доходили до этой точки, желание высказаться вслух испарялось. Потому мы оставались теми, кто мы есть, и находились в мертвой точке. Он и его родня проводили ночи и дни, обсуждая вопросы жизни и смерти, поддерживая друг друга, а я коротала свои дни в молчании, словно была всего лишь бесправной содержанкой. А его жена продолжала спать.

И все время, прямо с самого начала, в моей голове крутилась одна фраза. Наша любовь нереальна. Ощущение, что эти слова родились в моей душе, было предвестием чего-то ужасного. И чем больше уставал мой любовник, тем сильнее он пытался держать меня в стороне от происходящего. На самом деле, он никогда об этом не заговаривал, так что я уверена, что это всего лишь неосознанное желание, но он делал все возможное, чтобы не пускать меня на работу, предпочитал, чтобы я сидела дома и проживала жизнь в молчании, а когда мы встречались в городе, то наши свидания напоминали некое подобие сновидения. Он одевал меня как куколку, любил, чтобы я смеялась и чтобы чуть-чуть поплакала, но очень тихо. Но ведь… нет, я не могу сказать, что он был таким. Я впитала в себя потемки его усталости, и мне самой нравилось так себя вести. Между нами обитало какое-то одиночество, мы охраняли его так же сильно, как и любили друг друга. Так что все было нормально. Пока что.

*

–　Отвезти тебя домой?　– спросил он.

Мы вышли из ресторана и пошли в сторону парковки.

–　Мне нравится, когда ты так говоришь. Ну, когда ты излишне вежлив,　– ответила я.

–　Без сомнения, вам нравится, мадемуазель,　– засмеялся он.

–　Думаю, в этот раз ты не совсем уловил нюанс.　– Я тоже засмеялась.　– Как бы то ни было, еще рано, я могу пройтись до дома пешком. Это поможет мне протрезветь.

–　Да, полагаю, поможет.

Его голос звучал несколько мрачновато. В темноте его лицо казалось ужасно худым. Длинные вереницы машин так глубоко погрузились в молчание, что это было просто ужасно. Такое чувство, будто эта стоянка на краю света. Подобное ощущение всегда возникало, когда мы расставались.

–　Господи, сейчас ты действительно выглядишь старым,　– поддразнила я.

Садясь в машину, он серьезно произнес:

–　Я так вымотался, что уже не понимаю, что к чему. Но думаю, теперь это лишь вопрос времени. Некрасиво такое говорить тебе, да и кому бы я это ни говорил, все равно звучало бы безобразно. Но сейчас я даже не могу думать о том, что будет. Просто не могу.

Он сказал это, будто убеждая себя.

–　Да. Я понимаю. Все в порядке,　– быстро сказала я и моментально захлопнула дверцу.

Мне больше не хотелось слышать об этом. Я пошла по ночной улице, а он сначала двигался рядом, а потом прибавил газу и посигналил мне. Я почувствовала себя чеширским котом, словно от меня ничего не осталось, кроме улыбающегося лица, висящего в темноте.

Мне всегда нравилось напиваться и ходить потом по ночным улицам, независимо от того, шел рядом со мной любовник или нет. Лунный свет залил весь город, тени домов растягивались до бесконечности. Ритм моих шагов сливался с отдаленным шумом автомобилей. В полночь небо над городом странно яркое, слегка даже не по себе, но в то же время чувствуешь себя в полной безопасности.

И хотя ноги несли меня к дому, я смутно осознавала, что на самом деле не жажду туда возвращаться. Нет, я знала, чего мне хотелось. Я отправилась туда, где находилась квартира Сиори. В такие вечера я обычно забегала к ней. Не в ту квартиру, где она работала, а в ту, где жила. Не знаю, оттого ли, что я была пьяна, или оттого, что спала слишком много, но я почувствовала, что грань между воспоминаниями и реальностью становится опасно тонкой. В моей душе последнее время творилось что-то странное. Даже сейчас я не могла отделаться от мысли, что если войду в лифт и поднимусь в ее квартиру, то обязательно застану ее дома.

Да, после этих вялых свиданий, от которых неуловимо веяло одиночеством, я шла к Сиори.

*

Если подумать, то во время встреч с ним я всегда начинала чувствовать себя невероятно одинокой. Не знаю почему, но всегда они заканчивались тем, что в мозгу возникали обрывки печальных мыслей – мыслей, которые приходят в голову, когда вы с тоской смотрите на луну, наблюдаете, как она все глубже и глубже тонет в синих глубинах ночи, как мерцает высоко-высоко над вами. И от этих мыслей рождалось чувство, словно и вас самих выкрасили в синий цвет, полностью, до кончиков ногтей.

Когда я была с ним, то превращалась в женщину, которая молчит.

Я пыталась объяснить это Сиори, но, как ни старалась, не могла убедить ее, что такая болтушка, как я, вообще когда-нибудь молчит. Это правда. Когда мы были вместе, я слушала, как он говорит, а сама только кивала, и все. Ритм этих кивков настолько четко совпадал с ритмом его речи, что это стало своего рода искусством. Тогда-то я и ощутила: то, что я делаю, очень напоминает работу Сиори, когда она лежит рядом с клиентами, пока они спят.

Как-то раз я попыталась поделиться с ней своим открытием.

–　Не знаю почему, но когда мы в постели, всегда кажется, будто за окном зима в самом разгаре.

–　Ох, я знаю. Знаю,　– сказала Сиори.

–　Что значит «знаю»? Как ты можешь знать, если ты даже не слушаешь меня?　– спросила я, разозлившись.

–　Эй, да я же профи,　– прищурилась Сиори.　– Понимаешь, такие, как он, считают, что то, о чем официально не заявлено, по сути своей – ноль без палочки.

–　«Ноль без палочки»?

–　Поэтому он так нервничает. Как только он задумывается о вас как о союзе, ситуация становится чрезвычайно опасной, ты понимаешь? Поэтому пока что ты – ноль, ты на скамейке запасных, пока нажата кнопка «пауза», ты лежишь себе на складе, ты – специальный бонус, приготовленный ему судьбой.

–　Мне… мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но что значит быть нулем? Куда он меня дел? Поместил меня внутрь себя?

–　Куда-то, где совершенно темно,　– сказала Сиори.

И улыбнулась.

Мне действительно хотелось увидеть Сиори. И хотя было очевидно, что это невозможно, я бесцельно брела, делая большой крюк по дороге к дому. Почему-то мне казалось, что я приближаюсь к ней. Число прохожих постепенно уменьшалось. Ночь сгущалась.

В последний раз я приходила к Сиори примерно за две недели до ее смерти, и получилось, что тогда я видела ее в последний раз. В тот раз я снова приуныла и просто взяла и зашла к ней без предупреждения, посреди ночи. Сиори была дома и очень обрадовалась моему приходу.

Но то, что я увидела, войдя внутрь, застало меня врасплох. В центре гостиной висел огромный гамак.

–　А это еще для чего?　– спросила я, указав на него прямо из дверей.　– Ты в него вещи складываешь?

–　Нет. Просто когда я работаю, то лежу на ужасно мягкой кровати. Правда, мне нужно все время бодрствовать.　– Она говорила своим обычным голосом – высоким, тихим и слабым.　– Так что теперь, в ту секунду, как я ложусь в любую кровать, мои глаза автоматически широко открываются. Я решила, что, возможно, смогу уснуть в этой штуковине, ну, понимаешь, в ней ведь уютно не устроишься…

Как только она объяснила, все стало понятно. Так что, размышляя, что в каждой работе есть свои трудности, я прошла в комнату и уселась на диван.

–　Хочешь чаю? Или чего-нибудь покрепче?

Ее неторопливые жесты и легкая улыбка, порхающая в уголках губ, были мне хорошо знакомы. Я почувствовала, как необъяснимая усталость, накопившаяся в моем теле, ускользает прочь, как в старые добрые времена, когда Сиори жила в моей квартире.

–　Что-нибудь покрепче,　– сказала я.

–　Ну, тогда я, наверное, открою бутылку джина.

Сиори достала лед из холодильника и положила его на блюдо, нарезала лимон и принесла непочатую бутылку джина.

–　А ничего, что мы ее откроем?　– спросила я.

Я, практически утонув в мягком диване, взяла бокал.

–　Ничего. Я очень редко пью.

Она потягивала апельсиновый сок. В комнате воцарилась странная тишина.

–　Здесь очень тихо, да?　– произнесла я.

Я ни капли не пьянела и ощущала приятное спокойствие. У меня не было особого повода грустить, так что и сказать было нечего.

–　Что-то случилось?　– все время спрашивала Сиори. В ее голосе звучало напряжение, словно у верного пса, готового защитить хозяина от всех напастей.

И я ответила:

–　Ничего, ничего особенного.　– Но как только я произнесла эти слова, то осознала, как мрачно это прозвучало.　– Ничего плохого, правда. Просто я думала… знаешь… А что, ты больше не смотришь телевизор и не слушаешь музыку?

В ту ночь в квартире Сиори действительно было очень тихо. Все звуки, кроме наших голосов, превратились в ничто, словно нас затолкали в эскимосскую хижину из снега одной очень снежной ночью. Тихий голос Сиори лишь усиливал это ощущение.

–　Не особо,　– сказала она.　– А что, здесь слишком тихо для тебя?

–　Не глупи. Я не из тех, кто приходит в гости и начинает жаловаться. Я не настолько невежлива,　– ответила я.　– Просто у меня странное ощущение, будто что-то не так с моими ушами.

–　Последнее время меня раздражает даже малейший шум,　– сказала Сиори. Ее взгляд был совершенно пустым.　– А если серьезно, что у тебя случилось? Это связано с господином Иванагой? Вы поссорились из-за его жены? Я всегда вижу, когда ты подавлена, ты же знаешь. Мы ведь жили вместе.

–　Нет, все по-старому. Ничего не… просто я…　– Я вздрогнула от тех слов, которые собиралась произнести. Это было нечто ужасное.

Просто я устала от ожидания.

–　Просто что?

–　Просто я боюсь, что иногда лгу ему. Мы порой спорим по этому поводу, но ничего серьезного. Ничего не меняется. Он не любит говорить о своей жене, но, судя по всему, ему тяжело иметь дело с ее родственниками, а это естественно, и еще он много времени проводит в больнице. Но я на самом деле не возражаю. Совсем.

–　Да что ты? Ну, тогда нормально,　– сказала Сиори с улыбкой.　– Знаешь, я и правда надеюсь, что вам удастся сохранить хорошие отношения. Я ведь была свидетелем вашего романа с самого начала.

–　Не волнуйся. Мы не разбежимся.

Странно, но я чувствовала себя все более и более уверенной в своих силах, когда говорила это, и вскоре вообще ощутила себя совершенной беззаботной. Я не помню толком, о чем мы говорили после. Все было очень обыденно. Просто вспоминали те деньки, когда жили вместе, рассказывали байки о работе, сплетничали о новинках косметики и программах по телику и все в этом духе… И все это время над моей головой нависал гамак. Белая рубашка Сиори, вода вот-вот закипит в красном чайнике, пар поднимается от чашек с зеленым чаем, пока мы пьем,　– вот и все, что я помню сейчас о том вечере.

–　Ну, я пошла,　– сказала я и встала.

–　Почему не останешься ночевать?　– спросила Сиори.

Это было заманчивое предложение, но почему-то мне стало неловко при мысли, что я улягусь в кровать, а Сиори будет спать в гамаке, в конце концов, это же я у нее в гостях. И я решила пойти домой.

–　Тебе лучше?　– спросила Сиори, стоя в дверях. Впервые за вечер я поступилась самолюбием.

–　Да, мне и правда легче. Сиори прищурилась:

–　Может, тебе нужно поспать рядом со мной? Очевидно, она поддразнивала меня.

–　Конечно, если тебе так хочется,　– ответила я, засмеялась и вышла из ее квартиры.

Дверь закрылась. Я прошла две или три ступеньки к лифту… и внезапно ощутила, будто что-то с силой тянет меня назад, словно кто-то тащит меня за волосы. Мне хотелось еще раз увидеть ее лицо, но если бы я даже повернулась, она-то уже была по ту сторону железной двери, уже сделала шаг обратно в свое временное измерение, и я это чувствовала. Кроме того, я ничего не хотела сказать, мне нечего было сказать, даже если бы я вернулась. Так что я просто пошла к лифту…

Было еще далеко до дома, когда на меня навалилась такая усталость, что я даже не могла идти, так что, в конце концов, я, как дура, взяла такси. А потом я впала в глубокий сон, меня засосала совершенно черная тьма, в которой не было ни одной мысли. Сон был таким крепким, словно внутри меня нажали на какой-то переключатель.

В целом мире не существовало ничего, кроме меня и моей постельки…

*

Внезапно зазвонил телефон, вырывая меня из объятий сна. Солнце уже потоками лилось через окно, и в комнате было светло.

Это он. Я подняла трубку.

–　Ты куда-то выходила?　– тут же спросил он.

Его голос звучал как-то странно, не так, как обычно.

–　Нет.

Я взглянула на часы. Два часа дня. Я не могу поверить, что столько спала. Когда я вчера легла, еще было далеко до полуночи.

Голос, звучащий из трубки, казался неуверенным.

–　Ты действительно все время была дома?

–　Действительно. Я спала.

–　Я звонил тебе несколько раз, но ты не подходила к телефону. Как-то странно.

Казалось, он так и не понимает, что же думать. Я и сама была очень удивлена. А я еще решила, что обладаю сверхъестественными способностями… Может, они начали ухудшаться? Мне никогда в голову не приходило, что может дойти до того, что я уже не смогу больше определять, когда звонит мой любовник. Даже возможности такой не допускала. И мне стало не по себе, но я все равно сказала весело:

–　Господи, а я и не заметила. Просто спала себе и спала.

–　Ох. Как бы то ни было, вчера мы толком не поговорили, и я подумал, может, мы могли бы снова встретиться завтра…

Мой любовник бывает очень резок, но он никогда не предложит в лоб провести ночь вместе, не скажет, что хотел бы заняться сексом или что-то в этом роде. Это еще одно качество, которое мне в нем нравится.

–　Хорошо, замечательная идея.

Я никогда не говорю ему, что занята, если это не так. Неважно, насколько эффективны эти дешевые уловки, просто мне такое не по душе. Так что я всегда отвечаю «ладно» и «хорошо». По моему мнению, самый верный способ поймать мужчину на крючок – это быть с ним как можно более открытой.

–　Тогда я закажу номер,　– сказал он и повесил трубку.

И снова я была одна-одинешенька в своей квартире. День уже был в самом разгаре. От слишком долгого сна немного кружилась голова.

С самого детства я очень хорошо умела засыпать. Думаю, одно из моих самых впечатляющих качеств, кроме умения распознавать звонки от любовника,　– это способность засыпать, когда захочу. Мама в качестве хобби работала по ночам в баре, принадлежавшем одному из ее друзей, и хотя мой папа был ничем не выдающимся бизнесменом, природа отрезала ему порядочный ломоть благородства, поэтому он не только не возражал, чтобы моя мама там работала, но и сам частенько забегал к ней. И поскольку я была единственным ребенком, то в результате проводила большинство ночей в одиночестве. Наш дом был слишком большим, чтобы ребенок мог болтаться там сам по себе, потому я выработала следующую тактику – задержать дыхание, досчитать до трех и нырнуть вниз головой в пучину сна. Мысли, которые вились в моей голове, когда я выключала свет в своей комнате и лежала, глядя на потолок, всегда были такими приятными и полными одиночества, что я их ненавидела. Мне не хотелось полюбить одиночество, так что я не успевала и глазом моргнуть, как крепко засыпала.

Впервые я вспомнила об этом, будучи взрослой, после того как мы провели с ним ночь и ехали обратно. Мы отправились и переночевали в префектуре Канагава, на следующий день походили немного по местным достопримечательностям, а вечером двинулись в обратный путь. Не уверена, что знаю причину, но сама мысль о том, что этот день вот-вот закончится, по-настоящему пугала меня, я тонула в отчаянии. Я села в машину, проклиная на чем свет стоит зеленый свет светофоров, и каждый раз, когда мы останавливались на красный, я чувствовала порыв облегчения и волну радости, поднимавшейся в моей груди. Мне было очень тяжело из-за необходимости вернуться в Токио к нашим жизням, отдельным друг от друга, к нашим обыденным делам. Думаю, причина в том, что мы тогда впервые спали вместе, и еще – больше всего – в том, что я постоянно думала о его жене. Раньше я так никогда не нервничала. Я все время представляла себе момент, когда вернусь к себе домой и снова останусь одна, и каждый раз мне становилось так страшно, словно с меня заживо снимают кожу.

Я тонула в картинке, открывавшейся моему взору, в непрерывной цепочке огней – такое было ощущение. Мое тело сжалось. Я даже не могу толком объяснить, почему мне стало так одиноко. Любимый был таким же, как обычно, таким же нежным и добрым, он отпускал всякие шуточки, и я смеялась. Но страх так и не покидал меня. Казалось, я превращаюсь в ледышку.

В какой-то момент, пока мы так ехали, я почему-то задремала. Когда я засыпала, то практически можно было слышать легкий всплеск, так резко я проваливалась в сон. Я понятия не имею, почему это случилось. Все, что я помню,　– он трясет меня через несколько минут и говорит, что мы уже приехали. И тут я понимаю, что мы уже припарковались рядом с моим домом.

Это было здорово. Ничего плохого!

Несколько минут, которые, как я думала, будут самыми печальными и болезненными, рассеялись как дым, и когда пришло время прощаться, то я поняла, что в этом нет ничего страшного. Я просто улыбнулась и помахала ему рукой. Сон на моей стороне,　– подумала я. И снова удивилась.

Хотя в последнее время в момент пробуждения в моей голове пульсировал вопрос – а не пожирает ли этот сон мою жизнь? И становилось немного страшно. Я не просто начала просыпать звонки своего любовника, совершенно не слыша их, я еще и засыпала в последние дни настолько крепко, что каждый раз, когда просыпалась, казалось, я была мертва и теперь снова возвращаюсь к жизни. Я практически в это верила, и иногда мне даже приходило на ум, что если бы я смогла увидеть спящую себя со стороны, то моему взору предстали бы только белоснежные кости. Иногда я была, словно в тумане и размышляла, не лучше бы было просто сгнить, лежа в кровати, и никогда больше не просыпаться, ускользнуть в место под названием вечность. И тут я осознавала: ведь я так же в плену у сна, как Сиори – у своей работы. И эта мысль пугала.

Мой любовник никогда не говорил мне ни слова о том, что происходит, но в последнее время, когда мы лежали в постели, я чувствовала, насколько сильно он устал от всего этого. Он никогда не рассказывал мне, что конкретно происходит с его женой, к тому же я ни черта не смыслю в медицине, поэтому не уверена, что все понимаю верно, но догадываюсь, что семья его жены, вероятно, хочет, чтобы ее жизнедеятельность поддерживали во что бы то ни стало. Поскольку он заверил, что они там все «замечательные люди», то убеждена, они наверняка сказали, чтобы он без зазрения совести подавал на развод, если хочет. Но каждый раз, когда он приходил в больницу, его жена все еще лежала там в коме, он думал: «Она же все еще жива». И ему, наверное, было по-настоящему больно, ужасно больно. Полагаю, он чувствовал, что его долг быть с ней, пока смерть не разлучит их. И тогда он и сам будет молодцом, и люди его будут уважать. Разумеется, он не мог мне всего этого рассказать. Он так устал от происходящего, что просто не смог бы вскоре жениться на мне, даже если бы все кончилось, и размышлял, сколько еще времени я соглашусь встречаться с ним при нынешнем состоянии дел, от этого ему было не по себе, как и говорила Сиори. Да, да, в конце всегда одно и то же. Порочный круг. Единственное, что я сейчас могу для него сделать,　– это ничего не говорить. Я могу беспокоиться только из-за того, насколько мне тяжело сейчас, когда он наверху. Он постарел на глазах за тот год, пока мы вместе, но я никак не могу остановить этот процесс. Возможно, причина в том, что я и сама устала, не знаю, но все время, пока мы занимались сексом, я пребывала в каком-то тумане, в голову лезли только такие мысли, и я не испытывала никакого удовольствия. Такое ощущение, словно темнота, заполнявшая комнату, просачивалась в меня. Через тонкую занавеску сияли электрические огни города, уходящего вдаль, в темноту, и он казался недоступным, как мечта. И тут я поняла, что каждый раз, поворачиваясь, я смотрю в окно. Я думала о громком ворчании холодного ветра, который, наверное, метет по крышам.

Мы лежали бок о бок и засыпали. Внезапно он заговорил:

–　А сколько лет ты уже живешь одна?

–　Кто? Я?!

Его вопрос был настолько неожиданным, что я вскрикнула. Свет автомобильных фар под окнами мягко падал на пол, почему-то он подхватил этот вопрос и закружил его по комнате, отчего я на мгновение растерялась, а мои воспоминания о прошлом и события недавнего времени безнадежно перемешались.

Что? Почему я здесь? Что я делала все это время? Какую-то долю секунды я не могла вспомнить ничего о том периоде, когда мы еще не начали встречаться.

–　Ах да… На самом деле всего-то год. Раньше я жила с подругой.

–　Да? Действительно, когда ты сказала, я теперь тоже припоминаю, что время от времени к телефону подходила какая-то девушка. А что с ней сейчас?

Я соврала:

–　Вышла замуж и сбежала от меня.

–　Не очень красиво с ее стороны,　– улыбнулся он.

Он лежал на спине, и я смотрела, как при каждом вздохе поднимается его широкая грудная клетка.

Внезапно я, как ни в чем ни бывало, спросила:

–　Как ты думаешь, твоя жена пришла бы в ярость, если бы узнала о нас?

Его лицо стало чуть жестче, но затем смягчилось, и он улыбнулся:

–　Нет конечно. Разумеется, если бы она сейчас была в сознании, то вряд ли наши отношения зашли бы так далеко, ты понимаешь, так что наверняка сказать ничего нельзя, но если бы она видела, в каком я сейчас положении и какая ты, то я сомневаюсь, что она разозлилась бы. Она не такой человек.

–　Она замечательная?

–　Ага. Я действительно считаю, что мне по жизни везет с женщинами. Я имею в виду, ты замечательная и она тоже была замечательная… Но ее больше нет в этом мире, да? Больше нет…

Когда я услышала, как он сонным голосом делает подобное заявление, то испугалась и замолчала. Почему-то от этих слов меня охватила дрожь. А потом я просто лежала и смотрела, как он засыпает. Его дыхание стало ровным, а я вглядывалась в закрытые веки и прислушивалась к глубоким вдохам, и мне стало казаться, что я могу видеть его сны насквозь.

Единственное сознание, бредущее в одиночестве в далекой ночи.

«Ты начинаешь дышать так же, как они, медленно и глубоко…　– говорила мне Сиори.　– Возможно, ты вдыхаешь в себя ту черноту, что накопилась в их душе. Иногда я клюю носом и при этом думаю: «Я не должна спать». И мне снятся ужасные сны».

Сиори, это ведь правда? Мне кажется, в последнее время я начала понимать. Думаю, может, когда я лежу, вытянувшись рядом с ним, словно его тень, я впитываю в себя его подлинную суть, его душу и разум, это то же самое, что вдыхать черноту. Возможно, если и дальше это делать, то узнаешь много снов разных людей, как ты, возможно, просто доходишь до той точки, откуда не можешь вернуться, и это давит на тебя с такой силой, что, в конце концов, тебе ничего не остается, только умереть.

Без сомнения, Сиори в ту ночь приснилась мне впервые после своей смерти именно потому, что я обо всем этом думала, перед тем как нырнуть в сон. Я очень четко ее видела, и все во сне казалось совершенно реальным, таким же красочным, как мир передо мной.

Внезапно я будто проснулась в своей комнате.

Ночь. Я вижу Сиори, сидящую за круглым деревянным столом в соседней комнате, представлявшей собой гостиную и кухню, она составляет букет. На ней розовый свитер, в котором я ее часто видела, брюки защитного цвета и тапочки, в которых она всегда ходила.

Я сажусь, мысли немного путаются.

–　Сиори,　– говорю я заспанным голосом.

–　Ты проснулась?

Сиори смотрит на меня, и ее суровое лицо озаряется мягкой улыбкой. На щеках появляются ямочки. Глядя на нее, я сама не могу удержаться от улыбки.

–　Эй, знаешь что? Мне только что снился сон про господина Иванагу – сказала я.　– Невероятно реалистичный. Мы спали в одной постели. Лежали рядышком и говорили о тебе.

–　Что?! Кто дал тебе разрешение видеть меня в своих снах?　– улыбнулась Сиори, не глядя в мою сторону.　– Почему-то не получается красиво.

Она пытается разместить большой букет белых тюльпанов в стеклянной вазе, стоящей на столе. Головки цветов без конца накреняются во все стороны и отказываются собираться вместе. Еще несколько тюльпанов лежат на столе.

–　А что, если просто укоротить стебли?　– предлагаю я.

–　Я не знаю… тебе не кажется, что это несколько жестоко?

И снова начинается безнадежная битва. Я не могу просто сидеть и смотреть на нее, поэтому встаю и подхожу. Поскольку я только что проснулась, ноги и руки вялые, а воздух в комнате кажется свежим.

–　Дай-ка я попытаюсь.

Я хватаю вазу, мои руки легко касаются белоснежных пальцев Сиори. Но что бы я ни делала, цветы все равно в итоге наклоняются и смотрят туда, куда им хочется.

–　Да, ты права. Букет так и будет разваливаться.

–　Эй, Тэрако, а у тебя нет вазочки повыше? Мне кажется, черная подойдет, ну, она чуть пошире, чем эта.

–　Точно! Принеси ее! Она тут!　– восклицаю я.　– Думаю, где-то на верхних полках шкафа.

–　Ага, я возьму стул.

Сиори убегает в другую комнату, где я только что спала, и возвращается со стулом. На ее лице какое-то гордое выражение и широкая улыбка. И я, не думая, говорю:

–　Ты же всегда улыбаешься, да, Сиори?

–　С чего ты взяла? Это только кажется, потому что у меня такие узкие глаза.　– Теперь она уже стоит на стуле, а я смотрю на ее шею снизу вверх.　– Эта?

Я перевожу взгляд на ее руку, когда она открывает шкаф.

–　Не могла бы ты вытащить?

Я открываю продолговатую коробку, которую она мне протягивает, и вынимаю большую круглую вазу черного цвета. Я споласкиваю ее, вытираю тряпочкой и наливаю в нее воду. Журчание воды громким эхом раздается в ночи.

–　Готова поспорить, теперь они встанут как надо.

Сиори слезает со стула, легонько охнув, и на секунду улыбается мне. Я киваю в ответ. Она лучше умеет составлять букеты, чем я, поэтому я подаю ей душистые белые тюльпаны один за другим. И теперь она ставит их в вазу, так аккуратно…

И тут я по-настоящему просыпаюсь.

–　Что?!　– воскликнула я, подскочив на постели, совершенно голая.

Сиори… не было.

Но ведь я видела ее так живо! И тут я оказалась в какой-то комнате, но не в той, где была, а рядом со мной спал какой-то мужчина. Было темно, и вся комната была погружена в серый полумрак. Огни автомобилей, проезжающих под окном, словно в тумане.

Я сидела и минуту осматривалась, чувствуя, что возвращаюсь к реальности. Сила сна была настолько велика, что голова раскалывалась от боли, а все, на чем останавливался взгляд, казалось фантастичным. А реальностью – ощущение, что я только что снова была с Сиори.

И я поняла. Наконец я почувствовала, что действительно поняла, что к чему. Мне нужно было, чтобы кто-то спал со мной рядом. Это идеально для таких людей, как я. Если бы рядом лежала Сиори, то, без сомнения, ей, в конце концов, приснился бы такой же сон, мощный и жаркий. Вторая реальность, которая заманивает в свои сети спящего, очень красочная, очень явная, с тем же эффектом присутствия… Я сидела и в состоянии шока смотрела на покрывало.

–　Эй,　– сказал он.

Это было так неожиданно, что я вздрогнула. Оглянувшись, увидела, что его глаза широко открыты и он смотрит на меня. И тут в голове мелькнула мысль.

Итак, мы снова стоим на кромке ночи.

–　Почему ты подскочила? Тебе приснился кошмар?

–　Нет, наоборот, хороший сон,　– сказала я.　– Просто супер. Замечательный сон. Я была так счастлива, что не хотела просыпаться. Господи, как ужасно, что нужно возвращаться в такое место, как это! Это же обман!

–　Должно быть, она еще до конца не проснулась,　– пробормотал мой любовник себе под нос и взял меня за руку.

И тут я почувствовала, что слезы застилают мне глаза. Горячая капля упала на покрывало, он испугался и потянул меня под одеяло, и хотя это была не его вина, или не столько его вина, он вдруг стал очень серьезным.

–　Прости… я не осознавал, как ты устала. Но ничего страшного, думаю, мы… ну, мы не сможем больше встретиться на этой неделе, но, может быть, на следующей выберемся куда-нибудь и полакомимся чем-нибудь вкусным. Как ты на это смотришь? Кстати, на следующей неделе будут запускать фейерверки. Почему бы нам не сходить на реку и не посмотреть? Ладно?

Его горячая кожа касалась моего уха. Я слышала, как бьется его сердце.

–　Но там будет столько народу!　– хихикнула я.

Слезы все еще текли из глаз, но мне стало немного легче.

–　Ну, хоть кусочек представления посмотрим, если окажемся где-нибудь поблизости, пусть даже и не попадем на сам берег реки. Почему бы не сходить и не поесть угря?

–　Хорошая идея.

–　Ты знаешь какие-нибудь приличные рестораны?

–　Ну, а тот большой ресторан справа от дороги приличный?

–　Нет, безнадежный случай. Кроме угря там еще подается и темпура, а это неправильно.　Подожди-ка, а с другой стороны нет каких-нибудь ресторанов?

–　Да, за храмом есть одна кафешка. Давай пойдем туда.

–　Когда речь идет об угре, то важно знать, что он только что пойман и немедленно подан на стол. Это обязательно.

–　Консистенция риса и соуса тоже очень важна, разумеется. Но только тогда, замечу, когда угорь подается с рисом.

–　Да-да. А то, если рис слишком переварен, сразу кажется, что тебя сейчас вырвет. Господи, ты знаешь, когда я был маленьким, угорь считался настоящим деликатесом…

Так мы и разговаривали. А потом постепенно ручеек наших слов начал высыхать, и практически одновременно мы провалились в безмятежный сон. Он был глубоким и теплым, и нас не могли пробудить никакие сновидения.

Должно быть, его жена в самых далеких глубинах ночи.

Может, и Сиори поблизости? Темнота, наверное, такая плотная…

Возможно, и я когда-то бываю там в своих снах?

Эти мысли проплыли в моем сознании перед самым пробуждением. И тут в поле моего зрения попали свинцовые тучи, затянувшие небо, а потом я увидела, что мой любовник ушел. Я взглянула на часы и с удивлением узнала, что уже час дня. Я просто остолбенела, потом покачала головой и вылезла из кровати. На тумбочке лежала записка:

Да, хорошо тебе спится, ты же у нас не работаешь. Кажется, все мои знакомые женщины спят крепким сном. Я не стал будить, ты так сладко спишь. Я оставил за нами номер до двух. Не торопись. Ушел на работу. Позвоню.

Каждый иероглиф был четко прописан, словно он тренировался в каллиграфии,　– красота. Неужели он на самом деле сейчас так пишет?　– подумала я и поняла, что нахожусь под властью иллюзий, будто эта записка – отпечаток его тела, более осязаемый контур, чем человек, которого я обнимала прошлой ночью. И я смотрела на нее долго-долго.

Я спала в футболке и, несмотря на то, что было лето, дрожала от холода. Облака, лежащие над городом, поблескивали серебром. Я смотрела вниз, на потоки машин, а туман, заполнивший мою голову, отказывался рассеиваться и пробирался под одежду. Даже после того, как я умылась и почистила зубы, я чувствовала себя абсолютно непроснувшейся, было ощущение, что дремота растекается по телу, медленно просачиваясь в самый центр моего существа.

Я спустилась в кафе и пообедала, хотя мои руки безвольно парили в воздухе, а во рту, желудке и сердце оставался какой-то неприятный привкус, и от всего этого становилось ужасно грустно. Несколько раз, пока я купалась в волшебно-бледном солнечном свете, струящемся из окна, я чувствовала, что у меня слипаются глаза. Я попыталась подсчитать, сколько же часов проспала. Но сколько бы ни пересчитывала, в сумме всегда получалось больше десяти. Ну почему, ради всего святого, я такая сонная, почему никак не проснусь? Однако это сонное состояние покидает меня, через полчаса я уже ощущаю себя человеком… Но даже эти мысли, хоть я и была полностью погружена в них, казалось, не принадлежали мне…

У меня кружилась голова, когда я садилась в такси, чтобы поехать домой. После того как я загрузила белье в стиральную машину, я села на диван и тут же снова начала клевать носом.

Безнадежно.

В какой-то момент заметила, что голова медленно падает на спинку дивана, я резко села и начала листать журнал, но быстро поняла, что читаю и перечитываю одно и то же место. Господи, это все равно, что идти на урок после обеда и засыпать, глядя в учебник,　– подумала я и снова закрыла глаза. Небо, затянутое облаками, ворвалось в комнату, словно меня кто-то атаковал. Даже шум стиральной машины не мог спасти меня ото сна. Мне уже было на все плевать. Я выскользнула из блузки и юбки, позволив им упасть на пол, и залезла в кровать. Одеяло было прохладным и уютным, а подушка мгновенно приняла убаюкивающую форму.

Я начала прислушиваться к своему дыханию, становившемуся все глубже и медленнее, когда различила трели телефона. Разумеется, это мой любовник, это очевидно. Телефон все звонил и звонил, словно выражение его терпеливой любви, но как ни пыталась, я просто не могла открыть глаза. Это словно какое-то проклятье,　– подумала я.　– Сознание совершенно ясное, но я не могу встать.

Определенное сомнение быстро проскользнуло в моем сознании.

Может, это его жена наложила на меня проклятье?…

И тут же эта мысль исчезла. Насколько я поняла со слов любовника, его жена не из тех, кто стал бы такое делать. Она была очень милой.

Я так устала. Мои мысли меняли направления, бежали в одну сторону, потом резко делали поворот и неслись обратно, словно путник, бесцельно блуждающий впотьмах.

Разумеется, я же враг.

Я почувствовала истинность этого высказывания, когда мое сознание уже угасало. Сон окутывал меня, как шелк, медленно душил меня, высасывал из меня жизнь. А потом… провал.

Несколько раз во сне я слышала, как звонит телефон.

И это был он.

Когда я проснулась в следующий раз, комната уже утонула в сумерках. Я подняла руку и посмотрела на нее, ее очертания были темными и расплывчатыми. В моей пустой голове вяло родилась мысль: уже вечер.

Разумеется, стиральная машина уже перестала гудеть, и в квартире было абсолютно тихо. У меня болела голова, тело одеревенело, суставы ныли. Стрелки часов показывали пять. Ужасно хотелось есть. Можно съесть апельсин из холодильника, а еще, кажется, оставался пудинг… Я вылезла из кровати и натянула что-то из одежды, разбросанной по полу.

Было очень, очень тихо. Настолько тихо, что мне показалось, будто я осталась одна на всей земле. Ощущение было таким странным, что я даже не могу описать его. Но когда я включила свет, выглянула в окно, то увидела, как парнишка – разносчик газет рассовывает свежие номера по ящикам, и ни в одном из соседних домов нет света, а небо на востоке стало оранжевым… и внезапно поняла.

–　Сейчас… пять часов утра!　– воскликнула я.

Мой голос звучал устало. Мне было страшно, по-настоящему страшно. Сколько раз стрелки часов уже показывали пять? Какое сегодня число? А месяц? Я выскочила из квартиры и понеслась вниз по ступенькам. Было такое ощущение, что я в ловушке ночного кошмара. Я вытащила газету из ящика и развернула ее. Облегчение затопило меня. Все в порядке, я проспала всего одну ночь! Хотя нельзя было отрицать, что я спала необычно долго. Казалось, мое тело напоминает расстроенный музыкальный инструмент. Кружилась голова. Голубой рассвет вползал в город, и бусинки фонарей становились прозрачными. Сама мысль о том, чтобы вернуться в спальню, пугала меня настолько, что я не могла решить, что же делать. Я знаю, что снова усну, так что лучше подожду, пока не захочу этого так отчаянно, что мне будет на все плевать. Я чувствовала, что мне некуда пойти.

Небо все еще было темным, в холодном воздухе висел плотный удушающий аромат лета. На улице только те, кто вышел на пробежку, прогуляться с собачкой или же возвращался после ночи, проведенной вне дома, а также пенсионеры. У каждого была какая-то цель, по сравнению с ними я, должно быть, выглядела как привидение, шастающее в лучах рассвета с вытаращенными от изумления глазами, одетое в первое, что попалось под руку.

На самом деле идти вообще никуда не хотелось, поэтому я медленно брела по направлению к садику, расположенному по соседству. Это очень маленький скверик, приткнувшийся в небольшом пространстве между домами на улице, проходившей за жилым комплексом, где располагалась моя квартира. Мы с Сиори частенько приходили сюда рано утром, после того как не спали всю ночь. В скверике не было ничего, кроме скамейки, песочницы и качелей. Я присела на видавшую виды деревянную скамейку и схватилась руками за голову, как человек, только что потерявший работу. В животе бурчало, но почему-то я не могла думать о том, как остановить эти дурацкие звуки. Что, ради всего святого, со мной произошло? Кажется, я наконец достигла той стадии, когда просто не могу себя заставить что-то делать, у меня нет больше воли к жизни. Так хотелось спать, что даже мысли путались.

В воздухе сгущался туман, разноцветные игрушечные зверюшки, лежавшие в песочнице, казались грязными, словно я видела их сквозь дымку.

В парке витал запах влажной листвы и земли. Я продолжала держаться руками за голову, пытаясь не дать глазам закрыться, и рассматривала рисунок на юбке, на который падала моя тень.

–　Тебе плохо?

Женский голос прозвенел всего в паре сантиметров от моего уха. Я так смутилась, что на секунду даже решила вести себя так, будто мне и на самом деле плохо, но мысль о том, что если она серьезно обеспокоена моим самочувствием, то хлопот не оберешься, заставила меня отказаться от этой идеи. Женщина сидела рядом со мной и всматривалась в мое лицо, правда, скорее не женщина, а молоденькая девушка, судя по виду, она заканчивала школу. Одета в джинсы. А еще у нее были огромные загадочные глаза, смотревшие, казалось, куда-то вдаль и напоминавшие два кристалла.

–　Нет, я в порядке. Просто немного устала,　– ответила я.

–　Ты очень бледная,　– сказала она с беспокойством.

–　Со мной правда все в порядке. Но в любом случае спасибо.

Я улыбнулась девушке, и она ответила мне улыбкой. Листья тихонько покачивались на ветру, мимо нас пронесся свежий аромат и исчез. А девушка так и сидела рядом со мной, не двигаясь с места, и поскольку я не могла самостоятельно встать и пойти без посторонней помощи, то я тоже сидела и смотрела прямо перед собой. Вокруг нее витала особая аура, словно она не принадлежала окружающей действительности. Ее длинные волосы струились по плечам. Симпатичная молодая женщина. Но я не могла отделаться от ощущения, что что-то в ее облике не так. Мне пришло в голову, что она, возможно, немного не в себе. Тем не менее, я почувствовала, что мне становится легче, пусть и медленно, просто оттого, что она рядом, что кто-то рядом.

Мы с Сиори тоже сидели вот так, глядя на качели,　– подумала я.　– Всю ночь мы смотрели фильмы, а под утро нас настолько переполняла энергия, что мы просто не могли заснуть, поэтому мы покупали себе чай и рисовые шарики онигири в круглосуточном магазинчике и приходили сюда завтракать. Я всегда ненавидела те, что с начинкой из тунца, а Сиори они нравились…

–　Тебе лучше прямо сейчас пойти на вокзал.

Она заговорила так неожиданно, что я подпрыгнула. Я снова засыпала. Повернулась к ней и увидела на ее лице чрезвычайно суровое выражение. Брови сдвинуты в одну темную полоску. Теперь она говорила другим тоном, резче и убедительнее.

–　Что? На вокзал?

Я не знала, что ответить. Похоже, она сумасшедшая,　– подумала я, и мне стало немного страшно. Она встала прямо передо мной и глянула мне в глаза. У нее были действительно странные глаза. Она смотрела на меня, но создавалось впечатление, что ее взгляд сфокусирован на чем-то очень-очень далеком. Я была загипнотизирована выражением ее глаз, очарована им и не могла произнести ни слова.

А девушка продолжила:

–　Как только окажешься там, иди к газетному киоску и купи себе журнал «Для тех, кто ищет работу». Найди себе работу. Пусть даже и временную, просто сделай это. Ты могла бы поработать моделью, стендисткой на выставке или кем-то в этом роде. Место в офисе не пойдет, потому что ты будешь засыпать. Тебе нужно заниматься чем-то в положении стоя и двигать руками-ногами. Просто иди и найди себе работу. Невыносимо смотреть на тебя. Если так и дальше будет продолжаться, то, в конце концов, ты попадешь в ловушку такого образа жизни и просто не сможешь снова стать прежней. Именно так это выглядит со стороны. И это меня пугает.

Мне оставалось только тихо сидеть и слушать. Странно, но почему-то у меня появилось чувство, что эта молодая женщина намного старше меня. Было жутко от того, что ее слова поразили меня в самое сердце. Она говорила совершенно серьезно, но казалось, не сердилась на меня. Как это объяснить? Она говорила очень быстро, при этом казалось, что она пребывает в легком отчаянии и в то же время немного раздражена.

–　Но почему?　– пробормотала я.

–　Сомневаюсь, что мы еще раз встретимся. Скорее всего, мы столкнулись друг с другом лишь потому, что ты так близко подошла к тому миру, где пребываю я,　– сказала она.　– Я не просто предлагаю тебе найти работу. Смысл не в этом. Понимаешь, твоя душа и твое сознание сильно высохли, ты ужасно измотана. И не ты одна, но и многие другие тебе подобные. Но у меня ощущение, что именно из-за меня ты так устала, что ты… мне правда так кажется. Прости, мне очень жаль. Ты ведь знаешь, кто я, правда?

Задавая этот вопрос, она по-прежнему смотрела мне прямо в глаза. Ее голос звучал так, словно она пытается загипнотизировать меня.

–　Ты же…

Я на самом деле произнесла это. Голос прозвучал особенно громко, и я резко открыла глаза. Передо мной никого не было, кроме холодного тумана, окутавшего сквер. Он плыл и клубился, отчего видимый мне кусочек мира терял очертания.

Это был сон?

Я, покачиваясь, поднялась и пошла прочь из садика, все еще до конца не понимая, что же это было. На какой-то момент я действительно задумалась, а не пойти ли мне на вокзал, но я никогда не принадлежала к типу безропотных дурочек, которые делают все, что им скажут, на самом деле я имела склонность делать все вопреки чьим-то пожеланиям. Но даже если это и был всего лишь сон, то сам факт, что мне приснилось такое, меня ужасно разозлил, поэтому в итоге я вернулась к себе и пошла спать.

Мне уже было плевать.

*

Когда я проснулась, то чувствовала себя отвратительно.

Хотелось есть, все тело болело, а в горле пересохло. Было ощущение, что я превратилась в мумию. В голове не было ни одной мысли, как и ожидалось, но тело было таким обессиленным и истощенным, что я даже не могла заставить себя вылезти из кровати. Помимо всего прочего, шел дождь.

На часах было девять, но, несмотря на это, комната была погружена во тьму из-за плотной стены дождя. Мне не хотелось включать музыку, поэтому я так и осталась лежать и прислушиваться к дождю, и вскоре поймала себя на мысли, что думаю о Сиори в ее комнате, тишину которой не нарушали никакие звуки. Сиори не могла уснуть, если ей было мягко и уютно, поэтому спала, раскачиваясь в гамаке.

Невыносимая грусть начала обволакивать мое тело, когда зазвонил телефон. Я не знала, был ли этот звонок от него, но решила, что раз уж не сплю, то могу поднять трубку, кто бы это ни был. Что я и сделала.

Это была моя подружка, с которой мы вместе учились в колледже. Она позвонила спросить, не хочу ли я подработать. Ее компания будет проводить небольшую выставку на следующей неделе – не хотела бы я поучаствовать в качестве стендистки? Мне всегда звонят с такого рода предложениями.

Я собиралась было отвергнуть предложение, отказ уже сформировался в глубине моего горла, но почему-то выпалила:

–　Конечно.

Возможно, я была напугана тем, что ее звонок раздался почти сразу после происшествия в сквере, не знаю. Как только я произнесла это, то пожалела, что согласилась, ужасно пожалела, но ничего не могла поделать. Подруга была счастлива и уже щебетала без умолку о том, где нам встретиться и что за работа. Я оставила всякую надежду противостоять ей и стала записывать то, что она мне говорила.

Но спать хотелось так же, как и раньше.

Встать рано утром, собраться и выйти из квартиры. Это должно было быть совершенно несложно, но я столько времени сидела в своей норе в ожидании телефонного звонка, что для меня эти действия оказались чрезвычайно изнурительными. Всего три дня обучения и три дня собственно работы, но было так невыносимо, что я с трудом выдерживала. Хотелось спать, независимо от того, чем я занималась, так сильно, что мне казалось, я вот-вот развалюсь на кусочки. Меня объединили с группой других молодых женщин моего возраста, и нужно было запомнить за раз кучу всего. Я должна была держать в голове все рекламные слоганы, описывающие товары, и все время проводить на ногах – это давило на меня с такой тяжестью, что казалось кошмарным сном. У меня даже не было времени подумать. Да, я жалела, что согласилась на эту работу, сильнее, чем могу выразить.

Но даже в этот короткий период я в достаточной мере осознала, до какой же степени деградировал мой внутренний мир, а я даже и не заметила. Я всегда ненавидела работать, и меня мало волновало то, что я делала и делала ли что-то вообще. Ничего не изменилось, это было… своего рода смелостью – ведь, если нужно, я могла двигаться дальше,　– чем-то типа надежды, предчувствия… Не могу толком объяснить. Но я уверена, что это что-то, от чего я отказалась, сама того не понимая, было именно тем, что потеряла Сиори, когда забыла о собственном «я», тоже неосознанно. Может, будь она поудачливей, то и сейчас продолжала бы жить так же. Но она была слишком слабой и просто не могла и дальше вести подобную жизнь. Поток был настолько сильным, что поглотил ее с головой.

Я не говорю, что в состоянии разобраться со своей жизнью. Просто было нечто бодрящее в том, чтобы силой вытаскивать себя из кровати в семь утра, выскакивать из квартиры, а потом весь день издеваться над своей уставшей душой, сознанием и телом, чем в той боли, что я чувствовала, сидя взаперти в квартире, точнее, купаясь в сне. Я так уставала, что даже говорить не могла, и когда звонил мой любовник, только в одном из трех случаев меня хватило, чтобы вяло поддакивать. Я устала настолько, что даже это меня не беспокоило. Мысль о том, что, как только эти шесть дней подойдут к концу, я, возможно, снова стану никем иным, как спящей, так пугала меня, что перед глазами темнело. Я изо всех сил старалась не думать об этом. Порой даже забывала о своем любовнике, напрочь выкидывала его из головы. Это просто невероятно. Но с течением времени стала ощущать, что моя сонливость – настолько сильная, что даже удивительно,　– постепенно мало-помалу утекает из моего тела. Ноги опухли, в комнате царил беспорядок, а под глазами появились темные круги. Мне не особенно нужны были эти деньги, работа была бессмысленной и оттого чрезвычайно сложной.

Я продолжала преодолевать все эти трудности только из-за сна, увиденного мной в то раннее утро в сквере. Каждое утро в семь звонил будильник и включался музыкальный центр, а я лежала посреди этого шума и думала о том, как мне больно и как устала, что готова умереть, но можно все взять и бросить прямо сейчас… а потом мои мысли возвращались к тому рассвету, и появлялось смутное ощущение, что я предаю ту девушку, и я чувствовала, что просто не должна сдаваться.

Для такой малодушной и ленивой особы я неплохо держалась. Но те глаза, такие далекие и печальные глаза… Как бы ни пыталась, но забыть их я не могла.

Если подумать, то я и с любовником познакомилась на работе.

Это был большой офис, что-то типа конструкторского бюро. Компания занимала огромное пространство в гигантском бизнес-центре, целый этаж, и в ней было полно разнообразных отделов. Я толком не знаю, чем они занимались и как именно, по существу, моя работа заключалась в том, чтобы отвечать на телефонные звонки, печатать разного рода документы, забивать данные в компьютер, снимать копии с бумаг, передавать сообщения и так далее. Мне кажется, эту же работу в общей сложности делали больше десяти человек.

Меня приняли на место моей двоюродной сестры, которая уехала в Штаты к своей семье, так что я должна была поработать всего три месяца, но, несмотря на это, я изо всех сил старалась произвести впечатление, что я круглая дура. Ну, не то чтобы я была особенно умна, но знала, что если вы будете усердно работать в подобной организации, то вас будут основательно нагружать, и в результате вы потеряете намного больше, чем приобретете. Поэтому я выбрала для себя другой вариант – почти ничего не делать. Нет ничего более бессмысленного, чем когда вас приглашают на неполный рабочий день в качестве «подай-принеси». Потому я все время работала в треть силы. В итоге я опаздывала, делала ошибки, вбивала данные не в те колонки, посылала чистые факсы и все в таком духе, и хотя это выходило не специально, но все кончилось тем, что такие промахи я допускала где-то раз в три дня, и вскоре меня перестали просить сделать что бы то ни было сложное, и работать стало намного легче.

Это произошло в воскресенье. В компании был выходной, но я пошла в офис по собственному желанию, чтобы исправить ошибку, допущенную накануне. Я сидела в одиночестве в просторном тихом офисе, не торопясь вбивала в компьютер какие-то данные и внезапно почувствовала какую-то необъяснимую тревогу.

Было ощущение, что в какой-то момент, пока я в течение двух месяцев разыгрывала из себя дурочку, я и впрямь ею стала и просто не могу работать быстрее. Глупо было волноваться по этому поводу, но в тот момент это казалось очень серьезной проблемой. Чем дольше я смотрела на монитор, тем больше беспокоилась. Я думала, что не раскрываю своих талантов, но на самом деле я, скорее всего, просто-напросто не способна к офисной работе. Я пыталась отогнать от себя эти мысли, но не могла. А потом, осознав, какой же идиоткой я была все это время, поймала себя на том, что мне ужасно хочется посмотреть, на что же я способна. Я знала, что в офисе, кроме меня, никого нет. И гонка началась. Когда я теперь об этом вспоминаю, то понимаю, что была совсем молоденькой. Я начала с невероятной энергией вбивать в компьютер данные, лежавшие передо мной. Впервые за долгое время я получала наслаждение от того, что мои руки двигаются быстро и аккуратно, от понимания – если захочу, то у меня все получится,　– испытывала приятное чувство удовлетворения. Вскоре я закончила вносить исправления и на энергетической волне решила напечатать несколько документов, которые к тому моменту скопились на столе. Я набирала текст, бормоча себе под нос. Я чувствовала себя как человек, которому разрешили пользоваться правой рукой после того, как он долгое время был вынужден использовать только левую. Думаю, в моей душе, должно быть, все время росло напряжение, поскольку я пришла в неописуемый восторг при виде превосходных страничек с текстом, выползающих из принтера. На ксерокопирование практически не нужно времени, если подойти к вопросу серьезно. Я настолько углубилась в работу, что, в конце концов, принялась выполнять всевозможные небольшие задачи, предназначавшиеся для других сотрудников.

Через два часа я все закончила, тяжело вздохнула, встала из-за стола и тут увидела его. Все это время он тихонько сидел за столом в дальнем конце пустого светлого кабинета. Это стало для меня ужасным шоком. Я его совершенно не замечала. Он не был моим непосредственным начальником, но работал в том отделе, для которого я довольно часто выполняла разные поручения. Он определенно знал, какая я бестолковая сотрудница. Черт,　– подумала я. Казалось, он ждал, когда же я его замечу, предвкушал этот момент с изрядной долей удовольствия. Он широко улыбался.

–　Вы здесь были все время?　– спросила я.

–　Очевидно, ты можешь работать, если захочешь… хотя почему-то мне даже не хочется об этом говорить,　– ответил он.

А потом рассмеялся так, что чуть не упал со стула.

После этого мы пошли выпить чаю. Для этой цели выбрали маленькое кафе напротив нашего бизнес-центра. Уже смеркалось, и внутри кроме нас было еще несколько парочек, наслаждавшихся выходным днем. Все говорили очень тихо, почти перешептывались.

–　Знаешь, ты двигалась, словно в ускоренной съемке. Почему ты всегда так не работаешь?　– спросил он.

Я поразмыслила над разными вариантами ответа, пытаясь придумать что-то остроумное, но, в конце концов, смогла сказать лишь:

–　Это же просто временная работа.

–　Тогда все понятно,　– сказал он и снова несколько минут хихикал.

Я не переставала удивляться, как чисто звучит его низкий голос, когда он говорит как обычный человек, а не как коллега, и какие согласованные у него жесты. К тому моменту я уже заметила кольцо на его левой руке. Мы допили чай, ни словом не обмолвившись об этом. Честно говоря, я ужасно расстроилась, поняв, что он женат.

В какой-то момент, закидывая ногу на ногу, он с ужасным грохотом уронил один из соусников, а потом извинялся дольше, чем нужно. Постоянно говорил:

–　Ой, прости, пожалуйста, я так виноват.

Я действительно западаю на такие вещи, ну, на хорошие манеры. У меня сложилось впечатление, что вежливые люди никогда не делают никому ничего истинно плохого. Но, с другой стороны, можно сказать, что мне нравятся и те, кто делают гадости, а им все сходит с рук.

Мы особо не нервничали, но все равно говорили мало. Он вел себя очень степенно, и именно его поведение произвело на меня необычный эффект. Время от времени он начинал говорить о чем-либо, а я просто кивала и слушала. И пока я кивала, интуиция смутно подсказывала мне, что он сыграет важную роль в моей жизни. Был вечер, но казалось, что еще утро, может, потому возникло такое чувство, словно мы сидим за столиком полусонные, с трудом ворочая языками. Я представила всё то отрадное, душевное, что могло бы случиться между нами, но почему-то мои мечты в итоге превратились в картину зимнего дня. Белое пространство, наполненное холодным туманом, мы бредем, закутавшись в теплые пальто, а вокруг – зимний лес. Именно так я это и увидела, и мне стало ужасно грустно.

Так или иначе, но неделя, казавшаяся бесконечной, все-таки кончилась. После последнего рабочего дня я вернулась домой, сняла одежду, оставив ее лежать там, где она упала, затем бросила конверт с зарплатой на пол, а сама стояла над ним, смеясь. И тут зазвонил телефон:

–　Это я, Иванага.

Когда я услышала его голос, меня охватила своего рода ностальгия.

–　Давно не слышались,　– сказала я.

–　Ты спала?

–　Не-а. На самом деле я стояла, смотрела на конверт с зарплатой и смеялась. Я так устала!

–　Ты имеешь в виду, что работала? Ну ты даешь!

–　Помогает убить время,　– сказала я.

Мне пришло в голову, что, после того как подберу одежду, раскиданную по комнате, я пойду и буду спать столько, сколько захочу. Голова была ясной, но тело совершенно измотано. В этот раз, даже если я просплю сутки напролет, это меня не испугает.

–　У тебя очень бодрый голос. Как в тот раз, когда мы впервые встретились.

Он говорил весело, поскольку тоже попал под влияние этого настроения.

–　Когда ты сказал, то я тоже подумала, что это правда,　– согласилась я, соскабливая чешуйки облезшего лака с ногтей.　– Кстати… ты ведь познакомился с женой, когда она училась в школе, да? И у нее тогда были длинные волосы?

–　Откуда ты знаешь? Ты что, на своей работе училась читать чужие мысли?　– спросил он с подозрением.　– Но ты права. Ей было восемнадцать.

–　Я так и думала.

Внезапно мои глаза наполнились слезами, хотя я и не совсем понимала, почему плачу.

–　Как бы то ни было…　– сказал он, а потом начал говорить, где мы встретимся, чтобы отведать на ужин угря, как и планировали, и пойти посмотреть на фейерверки. Я слушала его голос и записывала, моя рука, комната и все предметы в ней стали горячим пятном, расплывчато светлым и светящимся.

Широкая улица, ведущая к берегу реки, уже была закрыта для автомобилей. Людей становилось все больше и больше, пока они не заполонили все пространство до берега, чтобы посмотреть фейерверк. Все были одеты в светлые кимоно из хлопка, с детишками на плечах, смотрели в небо и шумели. Толпа двигалась широким потоком, как на знаменитом фестивале Гион в Киото, все в одном направлении. Я никогда не видела ничего подобного. Я чувствовала своего рода возбуждение и даже кайф. Никто не знал, когда же, наконец, фейерверки озарят небо над нами, и мы все смотрели вверх, изнывая от нетерпения. Лица вокруг сияли от радости.

–　Попасть к реке нам не удастся. Посмотри на эту толпу.

Судя по голосу, мой любимый был расстроен. Я посмотрела на его потное лицо.

–　Да и ладно. Мы ведь сможем увидеть хоть чуточку, правда?

–　А может, и нет. Нам нужно бы забраться куда-нибудь повыше.

–　Неважно. Мы ведь сможем их слышать.

Если я вставала на цыпочки, то видела, что впереди собралась целая очередь жаждущих перейти мост, а в конце этой очереди – огромная толпа. Ночное небо было окрашено в темно-синий цвет и казалось невероятно широким. В темноте тут и там стояли полицейские. Люди наседали, словно их тащили на веревках. Но мы остановились, не дойдя до конца очереди.

Нам важны были даже не фейерверки, а то, что мы вместе в этот вечер, здесь и сейчас, одновременно глядим в небо. Было важно, что мы переплели руки и запрокинули головы, чтобы смотреть в том же направлении, что и все вокруг нас, и слушать громкие хлопки фейерверков. Нарастающая энергия толпы и меня довела до состояния нервного возбуждения. В какой-то момент моему любимому по-настоящему захотелось увидеть представление, и, глядя на его лицо, я поняла, что он с нетерпением ждет начала, и почему-то показалось, что он снова помолодел.

Думаю, ощущение того, что я здорова, должно быть, вернулось ко мне, пока мы ждали. И даже если это всего лишь история о небольшом потрясении, о нескольких крошечных волнах, окативших меня с головой, когда я потеряла подругу, из-за чего мне мучительно было делать все те пустяковые вещи, которые люди совершают каждый день, даже если это история о незначительном воскрешении, она все равно заставляет меня думать, что люди – очень сильные существа. Я не помню, случалось ли со мной такое в прошлом, но знаю, что, когда мне пришлось столкнуться с темнотой в собственной душе, когда мне было по-настоящему больно, когда я была измотана до предела, внезапно внутри меня фонтаном забила какая-то совершенно неожиданная и необъяснимая сила.

Ничего не изменилось во мне, и ничего не изменилось между нами. Но я все равно была полна оптимизма, мне хотелось продолжать отношения с ним, чтобы меня и дальше сотрясали эти маленькие волны. Самое плохое уже позади. Не совсем четко знаю, что такое это «плохое», но чувствую, что это так. В моем теперешнем состоянии я, возможно, смогла бы полюбить и кого-то еще.

Но не думаю, что я стала бы влюбляться в другого. Нет, мне хотелось бы восстановить ту невероятно пылкую любовь, которую мы испытывали вначале,　– любовь, которую я разделила с высоким мужчиной, стоявшим рядом со мной, с человеком, которого обожала. Я хотела поддерживать все в этом же состоянии своей худенькой маленькой рукой и слабым духом. Мне хотелось сделать все возможное, несмотря на свое ненадежное тело, чтобы постараться справиться со многими страшными вещами, которые ждали нас впереди. Хотелось попытаться.

Было ощущение, словно я проснулась всего минуту назад, и все казалось таким ясным и красивым, что становилось страшно. Все вокруг было просто роскошным. Толпы людей, шагающих сквозь ночь, свет бумажных фонариков, развешанных вдоль галереи отдельными точечками, линия лба моего любимого, когда он смотрел вверх, жаждущий начала представления, пока мы стояли, овеваемые слегка прохладным ветерком,　– все это было так прекрасно.

Внезапно все показалось мне слишком совершенным, и глаза наполнились слезами. Все, на что падал мой взгляд, когда я смотрела по сторонам, было мне дорого, и я была счастлива, что когда, наконец, проснулась, то это произошло именно здесь и сейчас. Улица, обычно заполненная машинами, превратилась в огромную открытую площадку, а мы стояли в ее центре и ждали представления фейерверков, а потом мы пойдем и съедим на ужин угря и уснем бок о бок… Я подумала, что здорово иметь возможность посмотреть на эту ночь – на ночь, когда мы сможем все это сделать, когда разум и душа изумительно чисты.

И было ощущение, что я практически молюсь.

Да будет каждый сон в этом мире безмятежным.

Наконец в небе раздался громкий хлопок. И перед нашим взором над одной стороной громадного здания промелькнуло полукольцо фейерверка, всего лишь на миг окрасив темноту всеми цветами радуги, словно рисунок, видимый через кружево.

–　Ух ты! Ты видела? Мне было видно только чуть-чуть, но…

Он говорил так из сочувствия ко мне, потому что я маленького роста, но в то же время был в восторге, как ребенок. Он слегка потряс меня за плечо.

–　Да, я видела. Такой маленький, что даже трогательный какой-то, да? Как разноцветная салфеточка или что-то типа этого,　– сказала я.

Крошечные искорки света, внезапно разлетевшиеся во все стороны по ясному ночному небу, казались такими далекими, что с трудом верилось, что это фейерверки.

–　Да, они кажутся совсем миниатюрными.

При этом любимый все еще смотрел ввысь. Один за другим фейерверки устремлялись в ночное небо, а из толпы раздавались возгласы одобрения. А еще через минуту над головами раздался очень громкий хлопок, люди шумно двигались по направлению к берегу, толпа становилась все плотнее, она шла мимо нас, обтекала нас… а мы так и стояли на месте, глядя в ночное небо. Мы испытывали странную нежность к этим крошечным искоркам, которые время от времени мельком видели сбоку от небоскреба, крепко держались за руки, нереально взволнованные, и ждали, когда же следующая очередь фейерверков взорвется в ночи.

Оглавление

Ночь и ночные путешественники

*

*

*

*

Любовная песня

*

*

*

Спящая

*

*

*

*

*

*

* Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg