«Седьмое небо»

Наталья Егорова Седьмое небо

Надо же было догадаться назвать его Агеем!

Ну что это за имя, в самом деле: будто споткнулся и язык прикусил. В детстве мальчишки из соседнего жилблока кричали: "Поди, Агей, навешаю люлей!" Что такое "люли" Агей не знал, но, судя по восторженной злобе на физиономиях, лучше было не уточнять.

Имя, конечно, можно сменить; в лучшие месяцы он запросто наскрёб бы на оплату налога. Но с годами эта неприязнь стала маленьким внутренним ритуалом, привычным, как поношенные штаны, и даже доставляла Агею определенное мазохистское удовольствие.

Тем более, что и окружающим их имена, как правило, не очень подходили.

Это вошло в привычку: недоверчиво пробовать новое слово на вкус, а потом примерять его к обозначаемой вещи. Слово "харт", например, было крепким и надёжным, пусть даже в новостях пугали, что Японский харт отхватил почти половину Бурятского, а границы Московского харта сами по себе перемещаются в направлении Восточноевропейского - на два миллиметра в неделю.

Слово "пелена" было душным и серым. Агей так и представлял ее мысленно - непроницаемым серым туманом. Хотя прекрасно знал, что противобактериальный слой ярко-зеленый, а противохимический - жёлтый, как белковый порошок. А у нижнего, рекламного, своего цвета не было вообще: на нём транслировалось непрерывное видео.

Вот слово "чебуречная" с вывески понравилось ему сразу: в этом имени было шкворчание горячего масла, запах неведомых пищевых добавок (потом он узнал, что они называются "специи" - кисло-острое слово) и спокойная устойчивость.

Он зашёл и спросил, нет ли работы.

Вообще-то, по профессии Агей был мойщик окон в небоскрёбах. Автоматические устройства начинали глючить уже на высоте этажей в 15: складывали присоски и валились вниз. Говорили, всё дело в конфликте протоколов. Зато живые мойщики на спор забирались выше бактериального слоя пелены, в защитных комбезах, конечно.

Агей не решался, хотя над инфослоем ползал частенько. Обратная сторона рекламных фильмов выглядела стёртой, как изнанка пёстрой ткани. Над головой висел глянцевый энергетический слой; Агей не любил смотреть отсюда вверх: ему казалось, что мир перевернулся вверх тормашками, и бесконечная лужа поглотила всё и вся.

Но профессия мойщика отмирала по мере того, как разрушали небоскрёбы, выходящие за границу шестого слоя. Новые дома строили не слишком высокими, зато уходящими на много этажей вглубь: человечество забиралось под землю, оставляя высоту в распоряжении пелены.

Так отчего бы бывшему мойщику не забросить в шкаф присоски и не перебраться к сковородкам?

Хозяина чебуречной звали Ричард. Имя было крупное, жёсткое, и совсем не подходило толстой круглой роже, где всего было мало: маленькие глазки, маленький сморщенный рот, круглый нос, зажатый в щеках. Подбородка не было вовсе: он терялся в складках шеи.

Зато Ричард умел читать текст.

Он и Агею показывал тонкий лист пластика, весь покрытый хвостатыми закорючками. На агеев взгляд, все они были одинаковыми, как окна небоскрёба, и извлечь хоть какой-то смысл из их орнамента было сложнее, чем взломать защиту банка.

А Ричард запросто читал, водя толстым пальцем вдоль рядов. Он говорил: давно, еще до договора хартов, на улицах стояли специальные автоматы, куда можно было сунуть такой лист. Старые закорючки на нем стирались, зато печатались новые. Это называлось "газета" (неуютное ломкое слово).

Агей подумал, что глупо тратить столько времени на разбирание букв, да еще и искать в них то, что нужно, когда любой инфоблок моментально произнесёт любую информацию по запросу.

Правда, про чебуреки инфоблок ничего не нашёл. А Ричард - в своей древней газете - нашёл целых три рецепта. Впрочем, он и инфоблок не слушал, как все нормальные люди, а переписывал нужное на планшетку. Текстом.

Огромный, занимающий всю кухоньку, толстяк был на удивление ловок. Его пухлые пальцы проворно месили тесто, раскатывали в тонкие лепёшки, размешивали начинку из клонированной свинины или хлорелловой говядины с ошмётками зелёной травы ("Настоящую кинзу, Агей, растят только в Дальневосточном харте"). Они безостановочно копошились, как бледные червяки, и поначалу Агей прилипал взглядом к этим пальцам, впадая почти в транс, так что едва не пригорала забытая сковорода.

Жарщик? Жаровник? Жарочник? Как ни назови, в этом слове слышалось потрескивание раскалённого масла, виделись истекающие соком благоухающие приправами чебуреки, чувствовалась тяжесть горячей тарелки в руках.

Агей целыми днями метался между плитой и зальчиком: разносил тарелки, улыбался посетителям, переворачивал жарящиеся чебуреки, заговорщицки шептал завсегдатаям, что "сегодня потрясающе удались печёночные". Ричард платил щедро, кормил от пуза, и хотя официально на работу не оформлял, но кому оно нужно нынче, официальное оформление?

К исходу второго месяца у Агея даже физиономия слегка округлилась, а из глаз исчез диковатый голодный блеск.

Ему нравилось вечное мельтешение в маленьком зале. Люди приносили в чебуречную обрывки разговоров, оттенки запахов, случайные обломки чужих жизней. Агей видел, как ссорились парочки юнцов, как торопливо жевали ночные рабочие с ввалившимися глазами. Иногда заходили и мойщики, эти выглядели тревожными. Как солидный тип в плаще-невидимке нанимался на работу черноглазому оборванцу - то ли вору, то ли пушеру. Как рыдала в тарелку девица с раскрашенным лицом, похожая на заблудившуюся фарфоровую куклу. И как однажды человек разглядывал голограмму с небом.

Он зашёл в чебуречную утром, когда зальчик пустовал. Ричард, вопреки обыкновению, сам вышел обслужить гостя и долго о чём-то шептался с ним; пару раз услышалось новое слово "яхта" - вальяжное и надменное, как особняк миллионера.

Агей же украдкой разглядывал куртку посетителя: анимированная голография на ткани стоила немалых денег. С рукавов скалились многоголовые драконы, похожие на пёстрых червяков, на спине махали крыльями недокормленного вида грифоны, а с воротника свисала шипастая ветка - с багровых цветков капала голографическая кровь.

Глупость какая, переводить дорогую ткань на дешёвые картинки. Агею бы такую куртку, он бы заказал по воротнику клубящиеся облака, как в сериале "Человек грозы", а по низу - высокую сытую траву оттенка кинзы. И ещё попросил бы деревья - такие же, как на площади, только без стеклянных колпаков. И чтобы птицы летали, настоящие толстые синицы с синей полоской вдоль пуза, каких он видел в информаторе.

Вынося очередные тарелки, он обогнул незнакомца. Тот жевал чебурек, уставившись куда-то в стык дальней стены и потолка, и челюсти его двигались так медленно, что, должно быть, всё масло давно застыло в жирные хлопья.

Агей покосился на лежащую под локтем человека планшетку, да так и остолбенел.

Картинка на экране переливалась невероятными красками. Голубая полосатая вода набегала на белый-белый песок. Вдали столпились деревья с волосатыми стволами, а сверху висела страшно высокая, невероятно синяя пелена.

Казалось, такого цвета вообще не бывает.

И, будто этого недостаточно, посреди пелены висел светящийся жёлтый шар, как недоделанный логотип. Вот только Агей не мог припомнить, кто бы рекламировал такой. Может, этот тип создаёт новую компанию?

Он опомнился, только учуяв запах горелого. Два чебурека оказались загублены напрочь.

Через неделю Агей нарисовал эту картинку на кафельной стене возле кухни. Деревья

вышли кривыми, а вода слишком полосатой, зато кружок оказался очень ровным: Агей специально обводил тарелку. И синяя пелена получилась почти того же цвета, как на картинке.

Ричард покивал, поцокал языком, но ничего не сказал. Только, когда посетитель в защитном комбезе написал целый ряд закорючек-букв поперёк жёлтого круга, прочитал их: "солнце - яд".

Агей хотел стереть надпись, но передумал. Чёрные кривули поперёк жёлтого кружка смотрелись органично; теперь он стал окончательно похож на логотип. Слово "солнце" звучало слишком остро, звонко, буквы притушили яркость, добавили привычности.

Синяя пелена была небом. Настоящим, тем, что выше шестого слоя.

Небо. Небо, - Агей катал слово по языку, но оно никак не раскладывалось на свойства. Было в нём что-то будоражащее, тревожное и одновременно удобное, прохладное. Синее.

Агей покопался в информатории и узнал, что пелена начинала расти сверху: вначале выпустили слой, пожирающий любой предмет крупнее комара. Тогда ещё харты воевали по-настоящему - бомбами, ракетами... лазерные пушки стояли по всем небоскрёбам.

Потом уже сама пелена схлёстывалась с соседней, пока не выстроили границы-барьеры. И чем мельче становились истребляющие частицы - химия, бактерии - тем ниже опускались слои. Рекламный добавили всего лет десять назад.

А интересно, есть на свете харт, где всё ещё видно небо?

О небе неторопливо размышлял он и сегодня, шагая от своего жилблока к чебуречной, бездумно пиная расшвырянные по тротуару обёртки. Бесконечная каждодневная пробка текла мимо, как привычные анимированные обои на экране мироздания.

Увернувшись от машины, вылетевшей прямо на тротуар, Агей нырнул в проулок между двумя зданиями, такой узкий, что Ричарду было бы не пролезть.

С соседней улицы донеслось тихое "цок-цок-цок" - будто кто ложкой по тарелке простучал. Коротко взвизгнула полицейская сирена, и что-то бормотнул громкоговоритель. Агей бочком выскользнул из прохода.

Ричард сидел на ступеньках чебуречной, чего раньше за ним не водилось.

Смотрел в конец улицы.

Молчал.

Холодная иголка коснулась шеи, пересчитала позвонки. Агей обнаружил, что стоит посреди тротуара и боится подойти. Увидеть. Узнать.

Негромкое "цок-цок-цок" снова донеслось издалека.

И густой мазок соуса на стене вдруг стал понятен.

Толстый боевой дротик наискось вошёл Ричарду в набрякшее веко. Глаз наполовину вывалился на пластиковое оперение, другой недоумённо смотрел в лицо Агею. Волосы с макушки прилипли к смазанному красному пятну.

Хозяин чебуречной был непоправимо мёртв.

Агей, как во сне, обошёл толстяка, перешагнул ещё одного мертвеца, валяющегося у двери, дотащился до кухни, вытянул из незакрывающегося сейфа листы газеты, как будто именно за этим пришёл. Машинально поднял сковороду, так же заторможенно поставил на плиту.

Опомнился.

Бросился за дверь, едва не столкнув труп со ступенек.

Совсем рядом длинно процокало. Завизжала сирена коповозки, из-за угла метнулась фигура в синем балахоне, глянула дикими глазами - Агей обмер, но остановиться не мог. Вылетел на перекрёсток, прямо на четверых в таких же балахонах, с мини-арбалетами полицейского образца.

Один поднял руку. Агей вмиг облился потом, увидев, как прямо в лицо ему смотрит хищный дротик.

Коповозка вылетела из-за соседнего дома.

Агей юркнул в проулок.

От воя сирены сводило внутренности. Из окна ближайшей машины глянула на него равнодушная морда в слепых очках информатора. Никто не поможет.

На одном зверином инстинкте Агей бросился к итальянской прачечной, где выходила на улицу незакрытая труба вентиляции. Однажды, лет пять назад, он спрятался там от уличной банды, авось, и теперь ещё пролезет.

Пролез, хотя и с трудом. Упираясь коленями в подбородок, скрючившись во влажной жаре. Из груди вырывался то ли хрип, то ли всхлипы.

Мертвяков он видел и раньше. Бывало, банды устраивали перестрелки среди бела дня, бывало, копы отстреливали кого-нибудь. Трупы всегда выглядели жалкими куклами, в них не было ни капли пугающей грации, как в 3D или у манекенов в магазинчике ужасов. Просто падаль.

Но Ричард... выглядел самым жалким из всех. Растерянный мертвец...

Агей хлюпнул носом. Он сам не знал, чего жаль больше - Ричарда с его стремительными толстыми пальцами или накрывшейся работы. Выходило - жаль всего, а больше всех - самого себя.

Сирена добралась до самой высокой ноты и свистела так, что ныли зубы. Нелепо подпрыгивая, пробежал ещё один тип в синем балахоне; балахон мешал ему, он высоко поддёрнул подол, открыв кривые белые ноги.

Агей вспомнил, это "седьмонебники", секта "седьмое небо". В новостях передавали, что они выступают против разрушения небоскрёбов. Устраивают массовые самоубийства на крышах.

Но чтобы убивать посторонних?..

Или Ричард тоже был в секте? Но не сам же он воткнул дротик себе в глаз!

Агей запоздало пожалел, что ничего, в сущности, не знал о своём недолгом хозяине. С другой стороны, кому нужна лишняя информация.

Бессознательно он забивался всё глубже, толкаясь пятками, скребя ногтями по грязным стенкам, пока позади не послышался задушенный писк.

Агей едва не вылетел наружу, подавившись собственным криком.

Из глубины трубы на него смотрели прозрачные глаза. Тьфу ты, девчонка. Тоже, наверное, с перепугу забралась. Черные волосы закрывают пол-лица, торчит длинный нос, костлявые руки обхватили острые коленки. Глаза, как у той хищной ящерицы, которую показывали в субботней программе; не глаза - иголки.

– Ты кто?

Он сам поморщился, как задрожал голос.

– Мира.

Будто котенок мурлыкнул. Такое имечко подошло бы пухлой красотке с глупыми кукольными гляделками, а не этой колючке, словно состоящей из одних локтей и коленей.

– Агей.

Она промолчала, так что он счел необходимым пояснить:

– Зовут меня - Агей.

Сирена удалялась. То ли переловили всех седьмонебников, то ли плюнули и решили не заморачиваться. Выждав для верности ещё несколько минут, Агей выскребся наружу.

Поток машин безразлично полз мимо.

Девчонка выбралась следом, сощурила на свет прозрачные глаза.

– Вроде, никого, - небрежно бросил Агей, но голос опять подвёл - дрогнул предательски.

– Вижу.

Голос у неё тоже был колючий. И будто надломленный.

– Ну чего, разбегаемся?

На свету она оказалась, пожалуй, не девчонкой - девушкой. На полголовы выше Агея и, наверное, на несколько лет старше. Острые ключицы торчали из чёрной футболки, подчёркивающей острую же грудь. Чёрные пряди царапали плечи.

– Хочешь, пошли ко мне, - равнодушно сказала она, глядя в сторону.

Агей обрадовался. Круто, такая стильная тёлка зовёт его в гости - не на чебуреки же. Конечно, он согласен, какой вопрос. Для него это самое обычное дело - завалиться в гости к малознакомой девице...

Он не признавался себе, что просто боится остаться один, потому что пришлось бы думать.

А думать сейчас было страшно.

Мирин жилблок был классом повыше агеевого. Начать с того, что душ здесь был даже не капельный - струйный, хотя и с ограничителем. Агей пустил минимальный напор - чтоб надольше хватило - и блаженно поворачивался под тёплой водой. Потом растёрся клетчатым полотенцем и вышел, непривычно розовый и разморенный.

Белый диван-трансформер занимал едва не половину комнаты. На 3D кривлялась поп-звезда Зида, та самая, что два года назад сменила пол на гермафродитный, причём вдоль. Правая - женская - половина Зиды трясла силиконовой грудью, левая демонстрировала внушительный гульфик.

Мира дремала, откинувшись на спинку дивана.

Агей остановился в дверях, боясь спугнуть. Во сне угловатые черты лица её смягчились, и даже нос стал как будто короче. Возле рта обозначилась горькая складка, а тонкие голубоватые веки подёргивались.

Зида на экране издала особенно пронзительный вопль, и девушка открыла глаза.

– Ты чебуречник, правда?

Дома у неё даже голос стал мягче.

– Ну да.

– Я тебя видела у Ричарда.

Чебуречник. Отчего-то сейчас это прозвучало обидно. Как мусорщик какой-нибудь или таскальщик трупов.

– Вообще-то раньше я был мойщиком окон. В небоскрёбах, - солидно уточнил Агей.

Её глаза на мгновение словно рябью пошли. И брови взлетели под чёлку.

– Действительно? Что, и за пелену поднимался?

– Запросто.

Она склонила голову набок, почти уложила на костлявое плечо. Пробормотала:

– Значит, судьба…

– Что?

– Значит, с присосками работать умеешь.

– Конечно. Кто ж не умеет. А между прочим, ты знаешь, какого цвета противобактериальный слой?

– Нет... - шепнула она. И в следующее мгновение уже прильнула к нему, приникла жадно, почти зло. Влажно, до боли впилась в губы. И оказалось, что все эти торчащие коленки-локти вовсе не острые, а очень даже удобные... кожа гладкая, как экран информатора... и чёрные волосы пахнут горьковатой специей.

И ослепительно-жёлтое солнце вспыхнуло в пронзительной синеве под закрытыми веками.

Агей не спал, а будто проваливался в мягкие волны и мгновенно просыпался, пугаясь, что всё ему только почудилось. Но Мира была рядом - тёплая, мягкая. Невероятная. Под самое утро он всё-таки уснул по-настоящему, и во сне качался на синем слое пелены.

А когда открыл глаза, на экране мелькали новостные клипы, а в комнате пахло белковым омлетом.

– Хочешь забраться на небоскрёб? - буднично спросила Мира. Она стояла посреди комнаты, напряжённо вытянувшись и кусая губы. Глаза затуманились, как от мучительной мысли.

Агей очумело моргал.

– На небоскрёб?

– Ну да, на самую крышу. Ты когда-нибудь бывал на крыше?

– Нет... Но туда же нельзя.

– Можно, надо только знать, как.

Она протянула чашку с соевым кофе. Агей глотнул и едва не поперхнулся кипятком.

– А ты что ли знаешь?

– Знаю.

Зачем на крышу? Глупость какая: кому она нужна, эта крыша, когда совсем рядом - чудное создание с острым носом и прозрачными, как окна небоскрёба, глазами. Но если ей так хочется, пусть будет крыша.

– Тогда давай.

Казалось, она задрожала, как струна. Словно боялась, что он не согласится.

– Присоски у тебя есть?

– Один комплект рабочий. Второй лысый, но если не очень долго, то ничего...

– Нет, - она нервно хохотнула. - Не очень.

Он умилился, заметив крохотные капельки над её верхней губой. Как будто испарина сделала её совершенство человечней.

– Иди… ко мне.

В её лице что-то неуловимо дрогнуло. Мира стремительно сложилась, почти упала, ткнувшись в его грудь, позволяя зарыться в чёрные волосы.

– Пойдем на крышу... прямо сегодня... да?

И он глупо кивал, захлебываясь счастьем:

– Да... да...

Он никогда не бывал в небоскрёбе изнутри. Только ползал по наружным стенам, заглядывая в окна. Иногда на окна забывали навесить зеркалку, и он заставал серьёзных чёрно-белых людей за большими столами. Иногда они даже ругались, глупо размахивая руками, а один раз он присутствовал при весьма пикантной сцене, и разбитная блондинка нахально подмигнула ему, а толстый дядька был так сосредоточен, что не заметил висящего за окном мойщика.

Изнутри небоскрёб был похож на слоёное тесто.

Люди так торопливо перебегали из одной комнаты в другую, у всех были такие серьёзные лица, как будто Агей очутился в рекламе. Вот-вот, сметая всех, по экрану проползёт слоган, и у каждой буквы будет такое же жёсткое лицо.

Мира взяла с собой сумку - небольшую, но на вид тяжёлую. Агей порывался помочь, но она всякий раз отдёргивала руку, двигаясь с той же целеустремлённой отрешённостью, что и окружающие.

В лифт набилась целая толпа. Мира вдавила кнопку "25" - верхнего из работающих этажей и привалилась к стене. На щёки наползла болезненная бледность, а может быть, лампы в лифте придавали коже этот мертвенный оттенок.

К двадцать пятому они остались одни.

Про верхние этажи небоскрёбов - те, что уходили в пелену - рассказывали всякое. То на них обнаружили целую секту, члены которой открывали окна и дышали пеленой, а после умирали в жутких корчах. То находили цех по изготовлению наркотиков. То вовсе глупости рассказывали: дескать, там, посреди пелены люди превращаются в зомби и набрасываются на каждого приходящего.

Попав сюда, Агей понял - всё врут. Никому они не сдались, эти лишние этажи.

Под ногами хрустели мелкие обломки, словно макушка здания начала разрушаться сама, не дожидаясь, пока это сделают люди. Шаги звучали как в вате, голоса глохли. Кое-где стояли несерьёзные загородки с надписью "Проход запрещён".

– Здесь что, никого нет?

– Тихо! - Мира дёрнула его за руку. - Нам сюда.

Это была женский туалет, Агей притормозил на пороге, но Мира прошипела со злостью:

– Давай же!

Где-то вдалеке захрустели шаги. Мира стремительно пронеслась по узкому проходу, ткнула пальцем вверх, в решётку вентиляции.

– Вон там, видишь?

Её снова трясло от возбуждения. Агею даже почудилось, что она наркоманка: слишком часто бросало её от глухого отчаяния к лихорадочной деятельности.

Он оставил ей новые присоски, сам нацепил лысые. Решётка разгильдяйски болталась на одном винте, словно нарочно ждала их.

Позади скрипнула дверь.

– Эй, там, что ли, кто? - прогудело от входа.

– Ну! - шёпотом вскрикнула Мира. И он ввинтился внутрь.

Железо загремело под коленями, мирина сумка тяжело грохала, позади заорали, но тут уж ничего нельзя было сделать. Оставалось надеяться, что у обнаружившего их типа не окажется с собой лестницы.

Канал повернул и ушёл вверх.

– Нам туда? - на всякий случай уточнил Агей.

Мира не удостоила его ответом, только сипло дышала позади.

Присоски липли безобразно: Агей полз по узкой трубе на одном напряжении мышц, судорожно переставляя руки и ноги. Сколько этажей они так ползут: три? все десять? Ответвления попадались часто, но он сбился в районе второго десятка, слишком много сил уходило на каждый рывок. Едкий пот капал с ресниц, щекотал нос.

Он не выдержит, не выдержит. Сорвётся. Сметёт ползущую следом девушку, с грохотом пронесётся вниз все три... или десять этажей. И оба размажутся у подножия канала в сплошные ошмётки.

И их никто уже не сможет разлучить.

Агей представил, как прямо на рожу стоящего у вентиляции капает густо-красным. Как смазанное пятно за головой Ричарда.

– Сюда, - прохрипела снизу Мира.

Он глянул из-под руки. Тощий зад, обтянутый чёрными штанами, уползал в ответвление. Агей чертыхнулся - спускаться на присосках всегда сложнее, чем подниматься - и пополз следом.

За стенами противно заныло. Это не сигнализация, - малодушно обманывал он себя, словно от мыслей что-то могло измениться - это не сигнализация, а просто... Но это наверняка была сигнализация, глупо было вот так соваться в верхние этажи и надеяться, что их не охраняют.

Господи, зачем ей это сдалось!

А потом он рухнул вниз. И, чудом приземлившись на ноги, оказался нос к носу с амбалом в зелёном комбезе мусорщика.

Будь это коп, у Агея не было бы и шанса, но амбал соображал туго. Прибежать сюда по команде он ещё смог, но поимка злоумышленников явно не входила в его рабочие алгоритмы. Пока лоб мусорщика собирался в мыслительные морщины, сверху уже рухнула мирина сумка - прямо на бритый череп, а следом спрыгнула она сама.

– Сюда!

Убегая, Агей оглянулся. Амбал привалился к стенке и задумчиво созерцал потолок. По виску стекала тёмная струйка, но судя по всему, череп у него был крепким.

Безумная путаница коридоров и коридорчиков привела к неработающему лифту. Справа тяжело топало, слева слышались голоса, и продолжала тоскливо ныть сирена. Только бы не пришлось лезть вверх по кабелям, - мелькнуло в голове, - это же просто 3D какое-то будет.

Но Мира ориентировалась в здешнем лабиринте гораздо лучше, чем можно было ожидать. Она дёргала его в тёмные закутки и тесные каморки, несколько раз пережидала у дверей, пока пробухают мимо шаги, и, наконец, вывела на лестницу.

Далеко внизу поднималось несколько человек, неторопливо, будто они не участвовали в погоне.

Или знали, что далеко беглецам не уйти.

– Давай!

Колени тряслись от напряжения.

– Какой... этаж?

– Тридцать второй.

Всего тридцать второй. А их пятьдесят шесть. Зачем он вообще сюда пошёл?

Через семь этажей кончились перила - превратились в перекрученные огрызки. Ступени крошились, обломки пластиковой плитки валялись под ногами, словно время на верхних этажах текло гораздо быстрее, перерабатывая материю в серую пыль пелены. Какой там слой снаружи - уже бактериальный или ещё энергетический? Сосредоточиться невозможно.

Мира остановилась, хрипло дыша.

В проёме очередного этажа стоял старик с ведром. Подслеповато щурился и молчал.

Мира осторожно сделала шаг, другой. Казалось, сейчас старик выйдет из оцепенения и завопит, разевая беззубый рот, вытянув морщинистую шею.

Или ведром огреет.

Агей взрыднул прорвавшимся смешком. И потащился вверх, с усилием переставляя тяжеленные ноги. Ему стало всё равно: ведром, так ведром.

А старик проводил их таким же неподвижным слезящимся взглядом. То ли не понял, зачем бегают по лестницам эти одуревшие люди, то ли это вообще было делом привычным - как-то же попадали на крыши седьмонебники и прочие сумасшедшие.

На сорок пятом Агей выдохся. Плюхнулся на ступеньку, заталкивая воздух в лёгкие. Мира осталась стоять, может быть, потому, что сил опуститься уже не было.

– Ты знаешь... что... на седьмом... небе?

Он даже никогда не задумывался. Но если верить той картинке...

– Солнце?

– Солнце? - она как будто удивилась. - Может... быть.

Интересно, а она что имела в виду, когда спрашивала?

Агей внезапно обнаружил, что давно уже не слышит преследователей - ни шагов, ни тревожного воя. Словно они остались одни во всём небоскрёбе. Во всём мире. И можно никуда не торопиться. Прижаться затылком к холодному кафелю, закрыть глаза и чувствовать, как медленно сползают к подбородку щекочущие капли…

– Идём.

В её голосе прорезалось ржавое железо. Оказывается, она умеет быть ещё и такой.

Последние этажи он помогал себе руками. Идиотка Мира всё волокла дурацкую сумку, глухо булькающую о ступени, словно внутри переливалось что-то жидкое.

И когда лестница закончилась в пустой клетушке, засыпанной ошмётками пластмассы, он не поверил. За раскуроченными стеллажами виднелась перекошенная дверь, оттуда дул ветер - холодный, незнакомый, сухой. И пол под ногами ощутимо раскачивался, или это Агея шатало от изнеможения.

Он упал на колени и расхохотался.

Как всё оказалось просто. Взяли - и выбрались на крышу. Выше, чем кто угодно - под самое небо. Седьмое. Или настоящее. И - вот так запросто.

– Агей, - требовательно позвала Мира. Она снова натянулась струной, дрожа, будто от нетерпения. Будто там, на крыше, ждало её что-то очень важное.

– Иду, иду, - примирительно отозвался он, с трудом поднимаясь на ноги.

Выход загораживала белая железяка, по форме напоминающая чебурек.

И мертвец.

Агей в такой очерёдности и увидел их: вначале железный чебурек, потом мертвеца. Тот сидел уже не первый день: в воздухе пахло тяжело и сладко, восковая рожа оплыла, вывороченные из орбит глаза уставились на гостей.

Мира ойкнула, зажала рот ладонью.

Куртка на мертвеце была дорогой, вся в "живой" голоросписи, подпитывающейся от тепла тела. Труп остыл, и извивающиеся на ткани девицы с глазами в пол-лица умерли вместе с хозяином.

– Пойдем, - сдавленно прошипела Мира.

Они осторожно, стараясь не задеть мертвеца, перелезли через белый "чебурек". Обнаружилось, что это машина, но странной модели, Агей таких никогда не видел. Слишком приземистая, на чересчур коротком шасси, но со здоровенным анграв-блоком. А зачем ей два неудобных выступа по бокам, и вовсе непонятно.

Белый нос пересекала синяя полоса с жёлтым кругом.

Агей спрыгнул обратно (Мира закричала вслед), уставился в лицо мертвецу. Лицо казалось незнакомым, но он не помнил и того, давешнего посетителя, он и не смотрел на него почти.

Не на него он смотрел.

Морщась и затаив дыхание пошарил по карманам трупа, вытащил пижонскую блескучую планшетку с папиллярным анализатором. Ну, ясное дело, запечатано.

А машина, наверное, та самая "яхта". Интересно, это фирма или модель? Или яхта - это, например, тип анграва?

– Агей, - придушенно-тоскливо звала Мира, снова выпавшая из взбудораженного состояния в потерянное.

Ещё одна дверь и хлынувший в лицо воздух. Мира перегородила выход, старательно приклеивая к стене видеокамеру. Руки у неё тряслись, но она так тщательно приделывала круглый глаз, будто от этого зависела вся дальнейшая жизнь. Агей непонимающе понаблюдал, потом обошёл её и выбрался на крышу.

Зажмурился, чтобы удивиться сильнее, и разом открыл глаза.

Над головой висел седьмой слой пелены.

Серый, безостановочно двигающийся, именно такой, какой виделся ему в тягостных снах. Бездонный, беспросветный, пожирающий всё.

И вот ради этого стоило сюда тащиться?

Он обернулся и в недоумении смотрел, как Мира выдёргивает из сумки оранжевую канистру, отворачивает пробку и вздёргивает над головой.

Вязкая жидкость хлестнула по чёрным волосам.

Блеснула в руке зажигалка.

И накатило стремительным воспоминанием: кошмарные живые факелы на крыше и вальяжный тягучий голос комментатора.

Срываясь с места, он уже знал, что не успевает.

Ржаво завизжало железо. Невидимая струя колыхнула воздух возле агеевой щеки, ушла в хмарь седьмого неба. И рука Миры отпала от локтя.

С зажигалкой в пальцах.

Покатилась канистра.

Багровый срез в обрывке рукава.

Он не помнил, как затащил её обратно под крышу, как волок в угол, размётывая обломки. За дверью тянулась серая мерзость седьмого неба, воздух куда-то пропал, никак не хватало сил вдохнуть по-настоящему. И руки совсем ничего не ощущали, как будто ладони превратились в куски бесчувственного теста.

Агей всё тёр пальцы и никак не мог отлепить невидимую плёнку, пока Мира не выкрикнула яростно:

– Это же анестетик, придурок!

Анестезирующее горючее? Ничего себе. Самосожжение без боли - апофеоз комфортабельности.

– И сколько он действует?

– Ты думаешь, кто-нибудь проверял?

В самом деле. Главное, чтобы хватило до конца... за сколько минут сгорает человек?

Идиотка сумасшедшая.

– Ну и на какого хрена оно тебе сдалось? Дура! Славы захотелось? Чтоб в новостях показали? Седьмор... седьмонёбка чёртова!

– Н-ну...

Она обмякла, ткнулась лбом в колени. Спутанные волосы закрыли жуткую культю.

О господи, как он не догадался. Ну конечно, это должна быть несчастная любовь - дурацкая выдумка рекламщиков: "Он ушёл? Заведи себе Анди-друга SL-20. Он бросил тебя? Наше агентство превратит его жизнь в ад. Он оставил тебя ради другой? Купи..."

А ему показалось...

То-то она камеру прилепила. Отправить в информаторий фильм о своем самоубийстве, извращенка.

– Дура!

– Сам дурак, - огрызнулась Мира. Судя по голосу, анестетик надёжно глушил боль. Пока.

– Но нельзя же так!

– А как? Как? - она даже пристукнула единственным кулаком по хрустнувшему обломку. - Лучше всех знаешь, да? Да? Чебуречник паршивый!

Слёзы растворяли горючку, липкие прядки приклеились к щекам. Она ещё не очнулась толком, ещё вся была во власти одной идеи; наверное, до сих пор прокручивала в мыслях: видеокамера - горючка - зажигалка - дотерпеть до конца... Похоже, она ещё не поняла как следует, что осталась с одной рукой.

Агею хотелось объяснить, что нельзя делать собственную смерть развлечением для тупых морд за окнами машин. Нельзя подставляться новостному каналу информатора, который из любого страдания и любого живого чувства делает гламурный клип, озвученный сытым голосом.

И что Ричард вовсе не хотел умирать, даже наоборот: он хотел жить, печь чебуреки, читать хвостатые закорючки и шептаться с посетителями о яхтах и картинках с небом. И что после его смерти просто неприлично самоубиваться, потому что жить, наверное, иногда сложнее, но надо жить хотя бы за него...

Но это было очень сложно сказать словами, поэтому он молчал. И смотрел на её перекошенное зарёванное лицо. И машинально продолжал тереть бесчувственные пальцы.

Это и называется использовать. Она его использовала, чтобы забраться на крышу. А он, дурак, решил... А она всё время думала о той неведомой сволочи... кто он хоть? И ей было плевать, как он, Агей, будет выбираться обратно.

Сука.

Из рукава торчал запёкшийся обрубок и наискось срезанная бледная кость. Что это за штука, так аккуратно рассёкшая плоть и мгновенно спёкшая сосуды - боевой лазер, что ли, вычищающий пространство над крышей? Но их же, вроде, уничтожили по договору еще лет двадцать назад...

Агея тошнило.

Интересно, когда эти мелкие гады, составляющие пелену, начнут разрушать организм? Здесь наверху их вроде бы нет, но какое-то количество они определённо зачерпнули, пока проходили сквозь слои...

Дезботовые камеры далеко. На что это будет похоже: язвы? удушье? постепенный паралич?

Копам не стоит беспокоиться. Отсюда три пути: самый быстрый и наверняка безболезненный - встать на крыше и подождать смертоносного луча. Ещё можно спрыгнуть вниз, прямо в верхний слой. Говорят, крупную птицу он сжирает за две секунды; человека так быстро не съешь, но может быть, удастся помереть от болевого шока, чтоб не лететь до земли орущей обглоданной тушкой. Наконец, можно остаться здесь и умирать медленно. Со вкусом.

Ах, да, ещё можно спуститься к копам. Чтобы мордам в машинах было, что посмотреть в новостях.

Он вытянул ноги, привалился к стене.

– Всё...

Мира завопила.

Уставилась на культю и верещала непрерывно, на одной надрывной ноте, глаза закатились под веки, и невозможно исказилось лицо. Он набросился на неё, обхватил, стиснул и не мог удержать, в руках билось нечеловечески сильное, яростное, елозило по острым обломкам, колотило культёй, и, наверное, это было чертовски больно, потому что оно взрёвывало все страшнее и вдруг обмякло в его руках.

Из-под неплотно закрытых век дико белели закатившиеся глаза.

– Дошло, наконец, - сказал он вслух и заплакал.

Она зараза, но она живая зараза. Однорукая, но живая. И если прыгнуть в пелену, то это будет... это ещё хуже, чем с Ричардом.

Лицо Миры казалось таким же восковым, как у покойника возле яхты.

Яхта. А что, если...

Он никогда не слышал о таких машинах, но может быть, она вообще ездит не по тренду. Может быть, она... летает? Как-то ведь затащили её на крышу.

Шестой слой объедает всё, что крупнее мухи, и ещё этот лазер... Но может быть, она летает над шестым слоем. И ещё выше - по небу? Может быть, пока они копошатся, приплюснутые к земле, кто-то легко перелетает с крыши на крышу? Или даже из харта в харт? Вот такие люди в куртках с голоанимацией, которые решают, кто должен и кто не должен видеть небо. Люди, которые звучат так уверенно.

Он поднялся. Постоял на дрожащих ногах, потный, слабо понимающий, что хочет сделать. Подхватил Миру под мышки и сделал первый шаг. Потом ещё.

Обломки скрипели под ногами.

Он долго оттаскивал тяжеленного мертвеца, ухватив за куртку с дохлыми девками. Ещё дольше заталкивал, переваливал в кабину тяжеленную Миру - не до нежностей.

А потом забрался в водительское кресло и уставился на папиллярный анализатор.

Чёрт, какой же он дурак!

Мертвец стал тяжелее вдвое. На взрыде, на хрипе, уже не вздрагивая от прикосновения мягко поддающейся плоти - содрогаться не было сил - тащил труп к кабине, притискивал палец с синим ногтём к панели. И не смог даже обрадоваться, когда включился навигационный экран.

Крючки букв показались родными. Зелёное поле расчерчивали цветные линии, яркие круги обозначали... может, стоянки, как у такси?

Агей ткнул пальцем в красный круг посреди тёмно-зелёного пространства. Экран моргнул и высветил два коротких набора букв. И что с ним делать? Агей ткнул в правый. Все буквы пропали, круги и линии вернулись на экран.

Похоже, это как с информатором, только вместо картинок - буквы. Агей уверенней нажал на красный круг, потом на левые закорючки.

Яхта дрогнула.

Агей поднял взгляд и задохнулся.

Серая пелена седьмого неба расступалась перед ним. Невесомая хмарь уползала вдаль, за ней тянулись белёсые ошмётки, открывая синее-синее бесконечное полотно. Невозможно высокое, никакому небоскрёбу не выйти за пределы. А впереди, сквозь дырки в сером так сияло, что больно стало глазам.

Крыша медленно уходила вниз, открывая клубящееся пространство пелены с редко торчащими из него спицами небоскрёбов. Яхта плавно несла их куда-то к солнцу. Куда-то, где белый песок и полосатая вода. Где лохматые деревья толпятся вдалеке.

Где не нужно лезть на небоскрёб, чтобы увидеть небо.

 Март 2007 г.