Грант Аллен Башня Волверден
I
Мейэи Льюэллин еще не доводилось бывать в Волвердене; потому приглашение миссис Уэст привело девушку в немалый восторг.
Волверден-холл, один из прелестнейших замков елизаветинской эпохи, расположенный в кентском Вильде, был куплен и обставлен в должном стиле (фраза заимствована у обойщика) полковником Уэстом, знаменитым миллионером из Южной Австралии.
Полковник затратил на реставрацию баснословное состояние, обретенное в результате стрижки десяти тысяч овец и равного количества соотечественников, и теперь Волверден считался если и не самым красивым, то, по тайной мере, самым роскошным поместьем в окрестностях Лондона.
Миссис Уэст дожидалась Мейзи на станции.
Да, на Рождество в замок съехалось немало гостей; но миссис Уэст являлась образчиком церемонной, старомодной учтивости; она лично встречала каждого приглашенного: пренебречь долгом ее заставило бы разве что королевское повеление явиться в Виндзор. Миссис Уэст расцеловала Мейзи в обе щеки она всегда души не чаяла в Мейзи и, предоставив двум надменным молодым аристократам (в напудренных париках и сине-золотых ливреях) разыскивать ее багаж при свете дня, вместе с девушкой прошествовала через двери к поджидавшему экипажу.
Подъездная аллея, ведущая к Волверден-холлу, совершенно очаровала Мейзи. Даже в облетевшем, зимнем обличий раскидистые липы изумляли благородством очертаний; а одетый плющом замок в конце пути, с окнами со средниками, с крыльцом в стиле Иниго Джонса, и с увитыми вьюнком фронтонами, являл собою строение столь же живописное, как и те образчики совершенства, что встречаются среди набросков мистера Эбби. Если бы только Артур Хьюм тоже вошел в число приглашенных, радость Мейзи достигла бы высшего предела. Но стоит ли столько думать об Артуре Хьюме, если она даже не уверена, любит ли ее Артур Хьюм или нет?
Мейзи Льюэллин была высокой и хрупкой, с густыми черными волосами и одухотворенными чертами лица, как оно и подобает потомку Льюэллина ап Йорверта — такую девушку никто из нас не назвал бы иначе как «интересной» до тех пор, пока Россетти и Берн-Джонс не помогли нам разглядеть, что этот тип красоты заключает в себе красоту более проникновенную, нежели банальная бело-розовая прелесть. Глаза ее, в особенности, отличались лучезарной, едва ли не сверхъестественной глубиной, а восковая изящность пальцев и ноготочков казалась до странности прозрачной.
— Я отвела вам комнату на первом этаже в новом крыле; вы ведь возражать не станете, милочка? — осведомилась миссис Уэст, лично провожая Мейзи в отведенные ей апартаменты. — Видите ли, съехалось ужасно много народа все из-за живых картин!
Мейзи с немым изумлением оглядела комнату первого этажа в новом крыле. Если это покои, за которые миссис Уэст считает нужным извиниться, так каковы же лучшие помещения, отведенные почетным гостям?
То была просторная, великолепно отделанная спальня; по более мягкому и пушистому восточному ковру ножкам Мейзи еще не доводилось ступать; штор более элегантных ей еще не доводилось видеть. Правда, двустворчатые, доходящие до пола окна, так называемые французские, открывались, строго говоря, прямо во внутренний двор; но поскольку итальянская терраса с симметричной балюстрадой и массивными каменными шарами поднималась на несколько футов над уровнем плавно понижающегося сада, расположение комнаты заключало в себе немалое удобство и практичность.
По чести говоря, Мейзи пришлось по душе непривычное ощущение простора и свободы — выйти в сад не составляло труда, а поскольку окна закрывались крепкими ставнями и задвижками, девушка могла не бояться, что ночной взломщик попытается похитить ее миниатюрное жемчужное ожерелье или аметистовую брошь, вместо того, чтобы сосредоточить все свое внимание на знаменитой бриллиантовой диадеме миссис Уэст.
Повинуясь естественному побуждению, Мейзи подошла к окну. Она любила природу. У самых ног ее раскинулся Вильд: бескрайние просторы изумляли разнообразием. В неясной декабрьской дымке сумеречные угодья сменяли друг друга, отступая все дальше и дальше, а вдалеке, на юге, полускрытые в туманном мареве, смутно вырисовывались известковые холмы Суссекса.
Деревенская церковь, как это водится в старинных дворянских усадьбах, находилась в пределах поместья, рядом с домом. Хозяйка уверяла, что построили ее во времена Эдуардов, но в алтаре и по сей день сохранились остатки более древней, саксонской постройки. Единственное, что оскорбляло взор на общем фоне — так это новая белая башня, недавно отреставрированная (или, скорее, перестроенная заново): она составляла весьма тягостный контраст с матово-серым камнем и полуразрушенными консолями нефа и трансепта.
— Какая жалость, что вид настолько испорчен! — воскликнула Мейзи, глядя на башню. Выросшая в Мерионетском приходе, девушка проявляла наследственный интерес ко всему, что касалось церквей.
— Ах, полно, милочка моя! — возразила миссис Уэст. — Умоляю, полковнику об этом ни слова. Стоит вам только шепнуть «вид испорчен», и у бедняги расстроится пищеварение. Полковник затратил огромные деньги на то, чтобы укрепить фундамент и воспроизвести скульптуры старой башни, которую мы снесли, и у добряка просто сердце разрывается на части, если кто-то отзывается о постройке неодобрительно. Есть на свете чудаки, знаете ли, которые с пеной у рта возражают против разумной реставрации!
— Ах, да ведь это даже и реставрацией не назовешь! — проговорила Мейзи с откровенностью двадцатилетнего возраста и профессиональным интересом дочери антиквара. — Это полная реконструкция.
— Может, и так, — согласилась миссис Уэст, — но если вы и впрямь так думаете, милочка моя, заклинаю, не вздумайте распространяться об этом в Волвердене!
Пламя впечатляющих, просто-таки роскошных размеров и отборнейшего угля ярко полыхало в камине, но день стоял мягкий, ничуть не холоднее, чем осенью. Мейзи сочла, что в комнате чересчур жарко. Девушка открыла окна и шагнула на террасу; миссис Уэст последовала за ней. Дамы прошлись туда-сюда по широкой, усыпанной гравием площадке, Мейзи еще не снимала дорожного плаща и шляпки а затем, почти не отдавая себе отчета, направились к воротам церкви. Погост изобиловал причудливыми старинными монументами, в том числе херувимами с отбитыми носами; многие из скульптур принадлежали к сравнительно раннему периоду, их возвели, чтобы скрыть надгробные камни, на которых выстроили парапет. Паперть, с нишами для скульптур, ныне опустевшими, ибо изваяния святых стали жертвою пуритан, по-прежнему изумляло великолепием и красотой лепной отделки. На скамейке у стены примостилась старуха. При появлении владелицы поместья она не поднялась на ноги и продолжала бормотать и ворчать себе под нос нечто неразборчивое глухо и раздраженно. Тем не менее, Мейзи заметила: стоило ей приблизиться, и в глазах старухи внезапно вспыхнул странный огонек и та пристально воззрилась на гостью.
Еле заметная нервная дрожь узнавания на мгновение сотрясла разбитое параличом тело. Неотрывный взгляд старухи, обращенный на девушку, внушал ей безотчетную тревогу, хотя Мейзи затруднилась бы объяснить, почему.
— Что за прелестная старинная церковь! — заметила девушка, любуясь флеронами в форме трилистников. — Если не считать башни.
— Мы были просто вынуждены ее перестроить, — покаянно заметила миссис Уэст — отношение миссис Уэст к жизни в целом было проникнуто потребностью извиниться, словно она полагала, что не имеет права на столь заметно большее количество денег, нежели у ближнего. — Башня непременно рухнула бы, если бы мы ее хоть как-то не укрепили. Строение находилось в критическом, прямо-таки угрожающем состоянии!
— Ложь! Ложь! Ложь! — вдруг воскликнула старуха, голосом нездешним и приглушенным, словно разговаривала сама с собой. — Башня бы не рухнула — всем ведомо, что не рухнула бы! Не могла она рухнуть. И не рухнула бы вовеки, кабы ее не сокрушили. И даже тогда — я была здесь, когда ее сносили — камни цеплялись друг за друга, ногами-руками, пальцами-когтями, пока их не разъяли силой, с помощью этой новомодной штуковины — не знаю, как и назвать, динамит или как бишь его. И все ради суетного тщеславия!
— Пойдемте, милочка, — шепнула миссис Уэст, но Мейзи осталась на месте.
— Трижды скреплена была башня Волверден, — продолжала старуха монотонным, вибрирующим речитативом. — Трижды укрепили башню душами дев, противу натиска людского или дьявольского. В основании укрепили ее противу землетрясения и разрушения. На вершине укрепили ее противу грома и молнии. В середке укрепили ее противу бури и битвы. Так бы и простояла башня тысячу лет, кабы недобрый человек не поднял на нее дерзновенную руку. Ибо гласит стих:
Упрочен трижды Волверден: Три жизни крепят камень стен. Упрочен трижды кровью дев, Он выстоит, преодолев Напор стихий и Божий гнев.Старуха помолчала мгновение, затем, воздев костлявую руку в сторону новехонькой постройки, продолжила тем же голосом, но на этот раз с исступленным злорадством:
Надежны своды и крепки, Но рухнут в пыль от злой руки. От злой руки в недобрый год, Могучих чар тройной оплот, Твердыня Вульфхере падет.Договорив, старуха заковыляла прочь и уселась на краю подземного склепа, расположенного неподалеку, по-прежнему не сводя с Мейзи Льюэллин странного, любопытного взгляда — примерно так изголодавшийся пожирает глазами еду, выставленную в витринах.
— Кто она такая? — спросила Мейзи, охваченная неясным ужасом.
— Да старая Бесси, — отозвалась миссис Уэст, с видом еще более виноватым (на этот раз за церковный приход). — Она вечно здесь околачивается. Заняться-то ей нечем: Бесси уличная нищенка. Видите ли, ежели церковь расположена в пределах поместья, приходится смириться с неудобством; в остальном это так живописно и романтично, прямо-таки в старом феодальном духе! Дорога к церкви считается открытой для общественного пользования, так что поневоле приходится пускать всех и каждого; а уж старуху Бесси отсюда силком не выставишь. Слуги ее боятся. Называют ведьмой. У нее недобрый глаз, и она доводит девушек до самоубийства. Но слуги все равно задабривают ее серебром, а она предсказывает им судьбу — каждому сулит должность дворецкого. У нее в запасе полным-полно кошмарных россказней про церковь Волверден — от них кровь стынет в жилах, милочка, все про древние суеверия да убийства, и все такое прочее. А самое худшее в том, что истории эти чистая правда.
В общем, своеобразная личность. Мистер Блейдз, антикварий, души в ней не чает; говорит, что старуха Бесси последний живой кладезь народного фольклора и истории прихода. Но мне лично это все не по вкусу. «До слез трогает», как говорят у нас в Шотландии. Слишком много погребенных заживо, знаете ли, милочка; не по мне эти ужасы!
Дамы повернули назад, к резной деревянной покойницкой, одной из древнейших и изысканнейших во всей Англии. Поравнявшись со склепом, у дверей которого расположилась старая Бесси, Мэйзи снова обернулась полюбоваться на готические сводчатые окна хоров в раннеанглийском стиле и на еще более древнюю орнаментальную кладку с выступами — части разрушенной часовни Норманнской Богоматери.
— До чего прочная постройка! — воскликнула девушка, поднимая взгляд к аркам: только они одни и устояли перед яростью пуритан. — И впрямь кажется, что церковь простоит вечно!
Старуха Бесси наклонилась к самым дверям склепа, словно нашептывая что-то находившимся внутри. Но при этих словах она подняла взгляд и, повернувшись иссохшим, морщинистым лицом к владелице поместья, прошамкала сквозь немногие сохранившиеся, похожие на клыки зубы, старинное местное присловье: «Брэдбери крепко сложен, Волверден надежен, церковь Хэттон глаз не отвесть!»
Три брата-зодчих — церкви три; Закляты трижды алтари: Девичьей кровью скреплены От пламени и от волны; Три жизни крепят камень стен Хэттон, Брэдбери, Волверден!— Пойдемте отсюда, вздрогнув, — проговорила Мейзи. — Старуха меня пугает. Зачем она нашептывала что-то у дверей склепа? Мне она не нравится.
— Милочка моя, — отозвалась миссис Уэст не менее испуганно. — Сознаюсь, что мне самой она не нравится. Как бы мне хотелось от нее избавиться! Я уж пыталась убедить ее переселиться в другие края. Полковник предложил ей пятьдесят фунтов и славный домик в Суррее, пусть только уедет — такой страх она мне внушает; но старуха и слушать не захотела. Сказала, что должна сторожить тела своих покойников; это совершенно в ее духе, видите ли: этакий современный упырь, выродившийся вампир! и от тел ее покойников, погребенных в церкви Волверден, ни одна живая душа ее не прогонит.
II
К ужину Мейзи надела белое атласное платье в стиле ампир с завышенной талией, низким вырезом и цельнокроенным корсажем: по-детски трогательная простота покроя изумительно шла к ее нездешней, странной красоте. Девушка имела немалый успех.
После ужина настал черед «живых картин». В качестве постановщика и режиссера выступал некий прославленный член Королевской академии, а актерами явились по большей части приглашенные гости.
Первая картина, как Мейзи узнала из роскошной программки, называлась «Дочь Иеффая». Воспроизведению подлежал тот трагический эпизод, когда обреченная дева покидает отчий кров вместе со своими прислужницами, дабы в течение двух месяцев оплакивать свою чистоту в горах, прежде чем исполнится страшный обет, принуждающий Иеффая послать дочь на костер.
Мейзи подумала про себя, что для праздника сцена эта чересчур торжественна и мрачна. Но знаменитый Академик питал склонность к такого рода тематике, и композиция его, вне всякого сомнения, была исполнена исключительного драматизма.
— Настоящая симфония в белых и серебристых тонах! — заметил мистер Уиллс, известный искусствовед.
— Как ужасно трогательно! — сказали большинство юных девушек.
— Слишком уж напоминает россказни старой Бесси, верно, милочка? — тихо шепнула миссис Уэст, наклонившись к девушке со своего места, через два ряда от Мейзи.
На сцене, чуть сбоку, перед самым занавесом, стояло пианино.
Перерывы между картинами заполнялись песнями, которые, со всей очевидностью, подбирались в строгом соответствии с торжественно-мистическим настроем картин. Актерам-любителям обычно требуется много времени на подготовку, так что музыка оказалась весьма уместна; во всяком случае, задумано было неплохо. Но, размышляла про себя Мейзи, неужели устроители не смогли подобрать для рождественского вечера песню повеселее, чем «О, Мэри, ступай и позови коров, и позови коров, и позови коров, к песчаным дюнам Ди». Ее собственное полное имя было Мэри; именно так девушка подписывалась в официальных документах, и тоскливое эхо последней строчки, «Домой ее не жди», неприятно звенело в ее ушах вплоть до самого конца вечера.
Вторая картина называлась «Принесение Ифигении в жертву».
Постановка не оставляла места критике.
Исполненный сурового достоинства отец, стоявший рядом с погребальным костром, по виду нимало не растроганный; жестокие лица жрецов; трепещущая фигура обреченной царевны; равнодушное любопытство и пытливый интерес героев в шлемах, наблюдающих за происходящим для них принесение девственницы в жертву было не более чем тривиальным эпизодом ахейской религии — все было аранжировано Академиком-режиссером с непревзойденным искусством и исключительной выразительностью. Но больше всего Мейзи очаровала группа дев-прислужниц в ниспадающих белых хитонах: в этой картине они выглядели куда импозантнее, нежели в качестве свиты злополучной красавицы-еврейки. Две из них приковали к себе внимание гостьи — две девушки, само воплощение изящества и одухотворенности, в белых одеяниях до полу, не соотносимых с определенной эпохой или страной, застыли у самого края сцены, в правой части картины.
— До чего прелестны вон те двое, последние в правом ряду! — шепнула Мейзи своему соседу, оксфордскому студенту с пробивающимися усиками. — Просто глаз не отвести!
— Вы находите? — отозвался юнец, в замешательстве теребя усики. — А мне, знаете ли, они как-то не показались. Грубоваты, на мой взгляд. И эти собранные в пучок волосы… дань последней моде, не так ли? слишком отдает современностью, э? Девица в греческом хитоне с модельной прической от Труфитта — увольте, это не по мне!
— Ах, да я не этих двоих имею в виду! — отозвалась Мейзи, слегка скандализированная тем, что сосед счел ее способной плениться лицами столь вульгарными. — Я говорю про тех, что стоят сразу за ними, две темнокудрые девушки, у которых волосы уложены так просто и мило, а в облике ощущается нечто нездешнее.
Студент открыл было рот и воззрился на соседку в немом изумлении.
— Не вижу… — начал было он, но тут же оборвал себя на полуслове: во взгляде Мейзи он прочел нечто такое, что сбило его с толку. Он покрутил усы, помялся и промолчал.
Занавес опустился, и несколько персонажей, не участвующих в последующих номерах, сошли со сцены и присоединились к зрителям, как оно часто водится, не переменив нарядов — великолепная возможность в течение всего вечера сохранить за собою преимущества, предоставляемые театральным костюмом, румянами и белилами.
В числе прочих две девушки, вызвавшие восхищение Мейзи, неслышно скользнули к ней и заняли два свободных места по обе стороны от гостьи: неуклюжий студент только что ретировался восвояси. Незнакомки отличались не только красотою и безупречным сложением, что лишний раз подтвердилось вблизи; с первых же мгновений Мейзи ощутила удивительную духовную близость. Девушки тут же разговорились с ней, открыто и искренне, с обворожительной непринужденностью и изяществом манер. То были прирожденные леди, леди по воспитанию и по натуре. Та, что повыше (подруга называла ее Иолантой) казалась особенно милой. Уже само имя пленило Мейзи. Мисс Льюэллин тотчас же подружилась с обеими: обе обладали неким не поддающимся определению очарованием, которое само по себе оказывается наилучшей рекомендацией. Мейзи постеснялась спросить новых подруг, откуда те приехали, но из разговора их со всей очевидностью следовало, что Волверден они знают превосходно.
Спустя минуту снова зазвучали фортепианные аккорды. Как нарочно, певица выбрала песню, которую Мейзи ненавидела больше всего на свете: шотландскую балладу «Недотрога-Мейзи», положенную на музыку Карло Лудовичи:
Недотрога-Мейзи в лес Вышла спозаранку. Распевала на кусту Звонкая зарянка. «Пташка-пташка, расскажи, Под венец мне скоро?» «Прежде шестеро друзей Гроб снесут к собору!» «Кто ж постель застелит мне? Спой, вещун крылатый!» Седовласый пономарь Явится с лопатой. Между плитами светляк Высветит дорогу; Сыч с часовни позовет: «Здравствуй, недотрога!»Мейзи слушала песню, замирая от недоброго предчувствия. Девушка всегда терпеть ее не могла, но сегодня баллада заставила бедняжку похолодеть от ужаса. Гостья понятия не имела, что в эту самую минуту миссис Уэст, само воплощение раскаяния, с жаром шепчет на ухо соседке: «Ох, Боже мой, Боже мой, какой кошмар! И как я только допустила к исполнению эту песенку! Как неосмотрительно с моей стороны! Я только сейчас вспомнила, что мисс Льюэллин зовут Мейзи, знаете ли! вон она, слушает, а сама побледнела как полотно! Никогда себе не прощу!»
Высокая, темноволосая девушка рядом с Мейзи, та, что отзывалась на имя «Иоланта», сочувственно наклонилась к соседке.
— Вам не нравится баллада? — спросила она, и в голосе ее прозвучала едва уловимая нотка упрека.
— Ненавижу ее! — отозвалась Мейзи, тщетно пытаясь взять себя в руки.
— Но почему? — осведомилась темноволосая девушка спокойным, на удивление мелодичным голосом. — Возможно, напев и печален, но так прелестен и безыскусен!
— Меня тоже зовут Мейзи, — отозвалась новая подруга, с трудом сдерживая нервную дрожь. — И как-то так получается, что эта песня преследует меня всю жизнь. Я постоянно слышу кошмарный отзвук слов: «Прежде шестеро друзей гроб снесут к собору». И зачем только родители назвали меня Мейзи!
— И все-таки почему? — снова спросила Иоланта, с видом печальным и загадочным. — Откуда это отчаянное стремление жить — этот ужас пред смертью, эта необъяснимая привязанность к бренному миру! И с вашими-то глазами! У вас глаза в точности как у меня, — что, безусловно, прозвучало комплиментом, ибо очи темноволосой девушки казались до странности бездонными и лучезарными. — Обладатели подобных глаз, способных прозревать иной мир, уж верно, не должны страшиться врат вроде смерти! Ибо смерть не более чем врата, врата к жизни в апофеозе красоты. Так начертано над дверью: «Mors janua vitae».
— Что за дверь? — переспросила Мейзи; она вспомнила, что не далее как сегодня прочла эти самые слова и тщетно пыталась перевести их, хотя сейчас смысл внезапно прояснился.
Ответ заставил ее вздрогнуть, словно от удара тока. Врата склепа на кладбище церкви Волверден.
Иоланта проговорила это очень тихо, но многозначительно.
— О, какой ужас! — воскликнула Мейзи, отпрянув. Высокая, темноволосая девушка изрядно напугала ее своим последним откровением.
— Вовсе нет, — возразила собеседница. — Жизнь так коротка, так суетна, так мимолетна! А за пределами ее покой, вечный покой, безмятежность отдохновения, блаженство духа.
— Долгожданная тихая гавань, — добавила ее спутница.
— Но если… есть кто-то, кого не хочется оставлять позади? — робко предположила Мейзи.
— Он вскорости последует тем же путем, — отозвалась темноволосая девушка тихо, но твердо, безошибочно угадав пол того, кто подразумевался под неопределенным местоимением. — Время летит так быстро! А если во временных пределах время летит быстро, то насколько же быстрее в вечности!
— Тише, Иоланта, — вмешалась подруга, подарив ей предостерегающий взгляд. — Начинается новая картина. Дай-ка взгляну: кажется, это «Смерть Офелии»? Нет, «Смерть Офелии» будет четвертым номером. А сейчас номер третий, «Мученичество святой Агнессы».
III
— Милочка моя, — промолвила миссис Уэст, столкнувшись с Мейзи в зале для ужина: хозяйка дома являла собою воплощенное раскаяние. — Боюсь, вы просидели в уголке одна-одинешенька почитай что в течение всего вечера!
— Ох, что вы, нет! — ответила Мейзи, слегка улыбаясь. — Сперва мне составил компанию один из оксфордских студентов, а потом ко мне подсели вон те две милые, ясноглазые девушки в ниспадающих белых платьях. Интересно, как их зовут?
— Какие девушки? — переспросила миссис Уэст несколько удивленно, ибо у нее сложилось впечатление, что большую часть вечера Мейзи просидела между двух пустых стульев, время от времени нашептывая что-то про себя (зрелище весьма пугающее!), но ни к кому при этом не обращаясь.
Мейзи оглянулась по сторонам, тщетно высматривая новых подруг. Но, наконец, поиски ее увенчались успехом: недавние ее собеседницы уединились в одной из дальних ниш и потягивали красное вино из кубков венецианского стекла.
— Вон те двое, — пояснила гостья, указывая рукою в нужном направлении. — Что за очаровательные девушки! Вы не знаете, кто они такие? Они меня просто обворожили!
Мгновение миссис Уэст смотрела на них или, скорее, в сторону ниши, куда указывала Мейзи, а затем обернулась к девушке с видом озадаченным и смущенным — примерно так же отреагировал на ее слова и студент.
— Ах, эти, — протянула она, так и буравя собеседницу взглядом. — Должно быть, профессиональные актрисы из Лондона. Как бы то ни было, я не совсем поняла, кого вы имеете в виду, рядом с портьерой, у ниши в мавританском стиле, вы говорите? боюсь, что их имен я не знаю! Так что кому и быть, как не профессионалкам!
И миссис Уэст поспешно удалилась, словно испугавшись чего-то. Мейзи подивилась про себя, но мимолетное впечатление тут же изгладилось.
Гости разошлись около полуночи или чуть позже, и Мейзи направилась в отведенные ей покои. В конце коридора, у двери, стояли ее новые знакомые, оживленно беседуя промеж себя.
— О, так вы не уехали домой? — спросила Мейзи у Иоланты, проходя мимо.
— Нет, мы ночуем здесь, — отозвалась темноволосая девушка, чьи глаза отличались такой выразительностью.
Мейзи помедлила.
— Не хотите ли зайти ко мне? — спросила она не без робости, повинуясь внезапному порыву.
— Пойдем, Гедда? — откликнулась Иоланта, вопросительно глядя на спутницу.
Подруга кивнула в знак согласия. Мейзи открыла дверь и отступила на шаг, пропуская гостей в спальню.
Внушительных размеров пламя по-прежнему буйствовало в очаге, ослепительно-яркий электрический свет затопил комнату, шторы были задернуты, а ставни закрыты.
Три девушки расположились у огня и некоторое время тихо беседовали о том о сем.
Новообретенные подруги совершенно очаровали Мейзи — их голоса звучали так нежно, мелодично и участливо; что до лица и фигуры, они могли бы позировать Берн-Джонсу или Боттичелли. Наряды их пленяли утонченное воображение уроженки Уэльса изысканной простотой. Мягкий шелк ложился естественными складками и сборками. Единственным украшением платьев были две причудливые броши весьма старинной работы — алая, словно кровь, эмаль на золотом фоне образовывала подобие кельтского орнамента. На груди у каждой красовался небрежно закрепленный цветок. У Иоланты орхидея с длинными, переливчатыми лепестками, оттенком и формой напоминающая некую южную ящерицу: темно-пурпурные пятна испещрили губу и венчик. У Гедды цветок, подобного которому Мейзи еще не доводилось видеть, — стебель пятнистый, словно кожа гадюки, зеленый, с красновато-коричневыми крапинами, жутковатый на вид; по обе стороны на манер скорпионьего хвоста изгибались огромные витые спирали ало-синих соцветий, весьма странные и зловещие. И в цветах, и в платьях ощущалось нечто нездешнее, колдовское; Мейзи не могла отвести глаз они чаровали ее, отталкивая и завораживая, как змея гипнотизирует птицу; девушке казалось, что такие цветы пристали заклинаниям и ворожбе. Но ландыш в темных волосах Иоланты создавал ощущение чистоты и непорочности, более сочетающееся с утонченно-безмятежной, монашеской красотой девушки.
Спустя какое-то время Гедда поднялась на ноги.
— Здесь душно, — проговорила она. — Ночь, должно быть, выдалась теплая, если судить по закату. Можно, я открою окно?
— О, конечно, не стесняйтесь! — отозвалась Мейзи; смутная тревога боролась в ее груди с врожденной учтивостью.
Гелда отдернула шторы и распахнула ставни. Сияла луна. Легкий ветерок едва шевелил оголенные ветви серебристых берез. Мягкий снег чуть припорошил террасу и холмы. Белое крошево переливалось в лунном свете: серебристые лучи озаряли замок; чуть ниже церковь и башня черными силуэтами выделялись на фоне безоблачных просторов звездного неба. Гедда отворила окно. Повеяло прохладой и свежестью: воздух снаружи казался мягким и ласковым, невзирая на снег и на время года.
— Что за великолепная ночь! — проговорила она, поднимая взгляд и любуясь созвездием Ориона. — Не пройтись ли нам немного?
Если бы предложение не навязали ей со стороны, Мейзи никогда бы и в голову не пришло разгуливать по парку в незнакомой усадьбе, в вечернем платье, в зимнюю ночь, в то время как вокруг лежит снег.
Но голос Гедды звучал так нежно и убедительно, а сама мысль показалась настолько естественной, стоило произнести ее вслух, что Мейзи, ни минуты не поколебавшись, последовала за подругами на залитую лунным светом террасу.
Они прошлись туда-сюда по усыпанным гравием дорожкам. Как ни странно, невзирая на похрустывающее снежное крошево под ногами, воздух казался теплым и благоуханным. Что еще более странно, заметила Мейзи непроизвольно, хотя шли они все три в ряд, на снегу отпечатывалась только одна цепочка следов — ее собственных. Должно быть, у Иоланты и Гедды очень легкая поступь; а, может статься, ее собственные ножки теплее или подошва менее плотная, так что тонкий слой снега под ее шагами тает быстрее.
Девушки взяли ее под руки. Мейзи пробрала легкая дрожь. Сделав три-четыре круга вдоль террасы, Иоланта неспешно сошла по широким ступеням и направилась в сторону церкви, располагавшейся на более низком уровне. Мейзи бестрепетно следовала за спутницами: ярко светила луна, в окнах спален еще горел свет, и замок переливался электрическими огнями; а присутствие подруг, не выказывавших ни малейших признаков страха, избавляло от ощущения ужаса и одиночества. Вокруг раскинулось кладбище.
Теперь Мейзи не сводила глаз с обновленной белой башни: на фоне звездного неба размытый силуэт ее обретал неопределенно-серые тона, под стать более древней части здания. Не успев толком осознать, где находится, девушка оказалась у истертых каменных ступеней, уводящих в склеп: здесь, у входа, днем восседала старуха Бесси. На снегу лежал зеленоватый отблеск лунного зарева; в неясном свете Мейзи смогла-таки разобрать слова, начертанные над порталом те самые слова, что Иоланта повторяла в гостиной: «Mors janua vitae».
Иоланта шагнула на следующую ступень. Впервые ощутив смутную тревогу, Мейзи отпрянула назад.
— Вы… вы ведь не собираетесь туда спускаться? — воскликнула она, задохнувшись на мгновение.
— Собираюсь, — отозвалась ее спутница спокойно и негромко. — Почему бы и нет? Мы здесь живем.
— Вы здесь живете? — эхом откликнулась Мейзи, резким движением высвобождая руки, и, содрогнувшись от ужаса, отстранилась от своих загадочных подруг.
— Да, мы здесь живем, — откликнулась Гедда бесстрастно. Голос ее звучал размеренно и ровно, словно речь шла о доме на одной из лондонских улиц.
Мейзи испугалась куда меньше, нежели следовало ожидать при обстоятельствах столь необычных. Спутницы ее держались так естественно и непринужденно и так удивительно походили на нее, что девушка не сказала бы, что и впрямь их боится. Правда, от дверей склепа она отпрянула, однако невероятное заявление о том, что дамы там живут, заставило гостью слегка вздрогнуть от изумления и неожиданности, но не более того.
— Вы ведь зайдете к нам? — спросила Гедда с ласковой настойчивостью. — Мы входили в вашу спальню.
Мейзи не нашла в себе сил ответить отказом. Подругам так хотелось показать ей свой дом!
Нетвердой поступью девушка спустилась на следующую ступеньку, затем на следующую. Иоланта неизменно опережала ее на один шаг. Едва Мейзи дошла до третьей ступени, спутницы, словно сговорившись, сомкнули пальцы на ее запястьях не в знак принуждения, нет, но мягко-убеждающе.
Они уже дошли до дверей как таковых — две массивные бронзовые створки сходились в центре. На гладкой поверхности каждой створки выступала рельефная голова Горгоны, на которой крепилась ручка в форме кольца. Иоланта толкнула двери ладонью: под ее легким прикосновением врата подались и открылись внутрь.
По-прежнему держась впереди прочих, Иоланта шагнула из лунного зарева во мрак склепа, пронзенный косым лучом. Она переступила порог, и взору Мейзи представилось странное, сиюминутное зрелище. Лицо, и руки, и платье Иоланты на мгновение осветились изнутри; но сквозь них, в переливчатом сиянии, девушка отчетливо различала каждую кость и каждый сустав скелета, смутно выделявшегося темным пятном в мерцающей дымке, обозначившей очертания тела.
И снова Мейзи, затрепетав, отпрянула назад. Однако трепет этот не имел отношения к страху; скорее, то было смутное ощущение причастности к великому таинству.
— Я не могу! Не могу! — воскликнула девушка, умоляюще глядя на спутниц. — Гедда! Иоланта! Я не могу пойти с вами.
Гедда крепче сжала ее руку, словно изготовясь применить силу.
Но стоявшая впереди Иоланта, словно мать, опекающая дитя, обернулась, отрешенно улыбаясь.
— Нет, нет! — упрекнула она. — Пусть придет, ежели сама захочет, по зову сердца, Гедда, и не иначе. Башне потребна добровольная жертва.
Сильные пальцы ее, сомкнувшиеся на запястье Мейзи, с нежной настойчивостью влекли девушку вперед, не прибегая к принуждению.
— Ты ведь пойдешь с нами, дорогая? — спросила Иоланта тем завораживающим серебристым голосом, что околдовал Мейзи с самых первых мгновений их знакомства.
Девушка заглянула в ее глаза, бездонные и ласковые. Странная решимость вдруг овладела гостьей, придав ей сил.
— Да, да… я… пойду… с вами, — медленно проговорила она.
Теперь подруги держались чуть впереди своей спутницы, Гедда по одну сторону, Иоланта по другую, по-прежнему не размыкая пальцев, но скорее убеждая и завлекая гостью, нежели приневоливая. Едва каждая из девушек оказывалась во мраке, фигура ее одевалась тем же самым светоносным ореолом, что Мейзи подметила прежде, и точно так же в сияющем облаке темным пятном проступали жуткие очертания скелета.
Судорожно вздохнув, Мейзи перешагнула через порог. Проходя, она опустила взгляд: тело ее сделалось полупрозрачным, как и у спутниц, однако осветилось изнутри не настолько ярко; темные контуры скелета обозначились менее четкими линиями, однако вполне определенно.
Двери сами захлопнулись за ее спиною. Втроем стояли они в склепе Волверден, наедине друг с другом.
Так продолжалось минуту-две; а затем, по мере того, как глаза гостьи привыкали к неясному сумраку внутреннего помещения, Мейзи заметила, что склеп уводит в просторную, великолепную залу или крипту; поначалу крипта казалась полутемной, но с каждым мгновением очертания обретали все более размытую отчетливость и призрачную определенность. Постепенно девушке удалось разглядеть массивные каменные колонны в романском стиле, или, может быть, отдаленно напоминающие Восток; сродни лепным колоннам в пещерах Эллоры, они поддерживали неопределенных размеров свод, по форме более или менее напоминающий купол. Общее впечатление было сродни тому, что производят полутемные соборы Шартра или Милана, после того, как глаза привыкнут к мягкому свету, что струится сквозь цветные стекла витражей и отдохнут от слепящего сияния дня. Но архитектурный стиль, ежели слово это применимо к интерьеру крипты, скорее напоминал мечеть и наводил на мысль о магии. Гостья обернулась к своим спутницам. Иоланта и Гедда недвижно замерли рядом с нею; теперь тела их освещались изнутри заметно ярче, чем на пороге, но уже не просвечивали насквозь; жуткое впечатление исчезло, и снова показались они взгляду несказанно-прекрасными, хотя и преобразились до неузнаваемости то были не смертные женщины, но существа высшего порядка.
Тогда Мейзи смутно осознала в душе своей значение мистических слов, начертанных над порталом: «Mors jonua vitae» — «Смерть врата жизни»; а также и истолкование жуткого видения смерти, явленного взорам на пороге; ибо через эти врата вошли они в подземный дворец.
Две проводницы по-прежнему держали ее за руки, каждая со своей стороны. Но теперь они скорее вели гостью вперед, покорную и зачарованную, нежели влекли или принуждали.
Проходя через залу, с бесконечными рядами призрачных колонн, видимых то сзади, то в туманной перспективе, девушка постепенно осознала, что в боковых приделах и коридорах толпится немало других людей. Медленно обретали они формы: по-разному одетые, загадочные, непохожие друг на друга, старые и молодые. На одних были ниспадающие платья в средневековом стиле, как на ее новообретенных подругах, проводивших ее сюда. Эти походили на витражные изображения святых. Другие ограничились невесомой и легкой набедренной повязкой; а в полутемных нишах храма или дворца смутно вырисовывались обнаженные фигуры.
При ее приближении все они в едином порыве жадно подались вперед, с неподдельным, сочувственным интересом приглядываясь к гостье. Кое-кто негромко произнес несколько слов каббалистические звуки, не более, поначалу непонятные для девушки; но чем дальше углублялась она в залу, тем отчетливее видела во мраке, и постепенно слова обретали смысл. Очень скоро Мейзи осознала, что понимает приглушенный гул голосов благодаря некой врожденной чуткости. Тени обращались к ней; она отвечала. Девушка интуитивно догадалась, на каком языке они говорят; то было Наречие Мертвых; и, пройдя сквозь портал вместе со своими спутницами, Мейзи и сама обрела способность говорить на этом языке и понимать его.
Наречие Подземного Мира отличалось напевной мягкостью — состояло словно из одних гласных звуков, ибо согласные почти не различались; однако при этом смутно напоминало все прочие языки земли и словно вобрало в себя все то общее, присущее им всем. Слова слетали с призрачных губ, словно облака, рожденные в горной долине; язык этот казался размытым и неопределенным, смутным и изменчивым, и однако же неизъяснимо-прекрасным. Воспринимая его всеми органами чувств сразу, Мейзи не ведала, в самом ли деле это звуки или аромат дорогих духов.
Словно во сне, Мейзи двигалась сквозь бесплотный мир; спутницы по-прежнему ободряли и направляли ее. Дойдя до внутреннего придела или алтаря, девушка смутно осознала, что в глубине крипты таятся фигуры еще более жуткие, чем те, что являлись ей до сих пор.
Этот придел отличался еще более суровой, архаичной простотой, нежели прочие; полутемная галерея сохранила строгость очертаний, пришедшую из тьмы веков; она показалась девушке подобием промежуточного звена между гигантскими, необтесанными дольменами Стоунхенджа и массивными гранитными колоннами Филаэ и Луксора. В дальнем конце святилища обнаружился Сфинкс: он взирал на гостью сверху вниз, загадочно улыбаясь.
У основания его, на грубо сработанном мегалитическом троне, обособленно от прочих, восседал Верховный Жрец. Рука его сжимала жезл или скипетр.
Вокруг выжидательно застыла нездешняя свита: смутно различимые прислужники и призрачные жрецы, облаченные, как показалось гостье, в нечто похожее на леопардовые шкуры или шкуры пещерных львов. Бусы из саблезубых клыков охватывали смуглые шеи; прочие носили украшения из нешлифованного янтаря или нефритовые лезвия, нанизанные на шнур из сухожилий на манер колье. Еще несколько (их можно было причислить скорее к варварам, нежели к дикарям), щеголяли в крученых золотых браслетах и ожерельях.
Верховный Жрец церемонно встал и вытянул вперед обе руки, на одном уровне с головой, ладонями вперед.
— Вы привели добровольную жертву, достойную стать Хранительницей Башни? — вопросил он на том же мистическом наречии.
— Мы привели добровольную жертву, — отозвались Иоланта и Гедда.
Верховный Жрец воззрился на нее. Взгляд его пронзал насквозь. Мейзи затрепетала не столько от страха, сколько от ощущения необычности происходящего: так робеет новичок, впервые оказавшись на великосветском празднестве.
— Ты пришла по доброй воле? — торжественно осведомился Жрец.
— Я пришла по доброй воле, — откликнулась Мейзи, сознавая про себя, что исполняет роль в некоем вековом ритуале. Унаследованные от предков воспоминания волной всколыхнулись в ней.
— Хорошо, — прошептал Жрец и обернулся к спутницам девушки. — Она принадлежит к королевскому роду? — осведомился он, снова беря в руки жезл.
— Она урожденная Льюэллин, — отвечала Иоланта, — дочь королей и того племени, что, после твоего, ранее всех подчинило себе британские земли. В венах ее течет кровь Артура, Амброзия и Вортигерна.
— Хорошо, — повторил Жрец, — я знаю этих владык. — Он обернулся к Мейзи. — Таков ритуал зодчества, — звучным голосом проговорил он. — Ритуал сей соблюдали все те, кто строил со времен творцов Локмариакера и Эйвбери. Каждое строение, возведеннoe смертным, должно обрести человеческую душу, душу девственницы, для сохранности и защиты. Три души потребны как живой талисман, ограждающий от превратностей изменчивой судьбы. Одна душа — душа человеческой жертвы, погребенной под основанием здания; она дух-хранитель, оберегающий от землетрясения и разрушения. Вторая душа — душа человеческой жертвы, убитой, когда строение возвели до половины; эта дух-хранитель, оберегающий от бури и битвы. Третья душа — душа человеческой жертвы, что по доброй воле бросится вниз с вершины башни или фронтона, когда постройка завершена; то дух-хранитель, оберегающий от грома и молнии. Покуда строение не упрочено, как подобает, этими тремя жертвами, где ему выстоять противу враждебных сил огня, и воды, и бури, и землетрясения?
Советник, стоявший рядом и до поры державшийся в тени, принялся рассуждать вслух. У него было суровое лицо римлянина, а фигуру облегал призрачный римский доспех.
— В древние времена, — изрек он твердо и непреклонно, — всяк свято помнил заповеди зодчества. Люди строили из цельного камня и на века; их творения сохранились до сего дня, и в этой земле, и в иных краях. Так отстроили мы амфитеатры Рима и Вероны; так отстроили мы стены Линкольна, Йорка и Лондона. На крови королевского сына воздвигли мы основание; на крови королевского сына возвели мы парапетный камень; кровью девы королевского рода упрочили мы бастионы от молнии и огня. Но ныне вера иссякла, и люди строят из обожженного кирпича, щебня и штукатурки; и не закладывают они жертву в основание, и не дают они душу-оберег своим мостам, стенам и башням; потому и рушатся мосты, и осыпаются стены, и низвергаются башни, а искусство и таинство зодчества утрачены вами навеки.
Он умолк. Верховный Жрец воздел скипетр и снова заговорил.
— Мы Братство Мертвых Зодчих и Жертв пределов Волвердена, — объявил он. — Все, кто строил и на ком строили в этом освященном веками месте.
Мы камни живой кладки. До того, как возвели христианскую церковь, здесь находилось капище Водена. А прежде, чем возникло капище Водена, здесь высилось святилище Геракла. А до того, как воздвигли святилище Геракла, то была священная роща Ноденса. А до рощи Ноденса здесь стоял Каменный Круг Небесного Воинства. А до Каменного Круга Небесного Воинства здесь были могила, и курган, и подземный дворец, посвященные Мне, первому зодчему здешних мест; а на древнем моем языке имя мне Вульф, Волк; я заложил основы и я освятил их. И в честь меня, Вульфа, и тезки моего, Вульфхере, сей могильный холм назвали Ад Люпум и Волверден.
И все, кто строил и на ком строили в этом священном месте всех поколений, все они здесь, со мною. Ты же последняя, кому суждено стать одной из нас.
Мейзи заговорила; по спине ее пробежала холодная дрожь, но мужество не подвело ее. Девушка смутно припоминала, что те, кто предлагают себя на заклание, делают это по своей охоте и по зову сердца; ибо богам потребна добровольная жертва; даже животное нельзя убить, ежели оно не кивнет в знак согласия; и нельзя сделать духом-хранителем того, кто не примет на себя эту миссию по собственному желанию. Девушка робко обернулась к Гедде.
— Кто ты? — спросила она, трепеща.
— Я Гедда, — отвечала темноволосая красавица тем же нежным, мелодичным, завораживающим голосом, как и прежде. — Гедда, дочь Горма, предводителя скандинавов, обосновавшихся в Восточной Англии. Я поклонялась Тору и Одину. Мой отец, Горм, дал бой Альфреду, королю Уэссекса, и меня захватили в плен. В ту пору Вульфхере Кентский строил первую церковь и башню Волверден. Меня окрестили и исповедали, и я по доброй воле согласилась лечь под фундаментный камень. Там и по сей день покоится мое тело; я дух-хранитель, оберегающий башню от землетрясения и разрушения.
— А кто ты? — спросила Мейзи, оборачиваясь к Иоланте.
— Я — Иоланта Фиц-Эйльвин, — отвечала та, — я тоже дева королевского рода, во мне течет кровь Генриха Плантагенета. Когда Роланд Фиц-Стивен перестраивал алтарь и хоры церкви Вульфхере, я пожелала быть замурованной в стене, во имя любви к Церкви и всем святым; там и по сей день покоится мое тело; я оберегаю башню от бури и битвы.
Мейзи крепко сжала руку подруги. Голос ее почти не дрожал.
— А я? — переспросила она. — Что за участь ждет меня? Ответьте!
— Твоя миссия неизмеримо легче, — мягко отозвалась Иоланта. — Ибо тебе предстоит хранить новую башню от грома и молнии. Хранители, оберегающие от землетрясения и битвы, заживо погребены под фундаментным камнем или в стене; они умирают медленной смертью, от голода и недостатка воздуха. Но те, что оберегают от грома и молнии, по доброй воле бросаются вниз с парапета башни и умирают в воздухе, еще не достигнув земли; среди тех, кто избирает служение роду человеческому, их судьба наиболее легка и отрадна; и с этого мгновения и впредь они живут среди нас, в нашем подземном дворце.
Мейзи еще крепче стиснула ее руку.
— Я должна? — умоляюще спросила она.
— О долге речь не идет, — отозвалась Иоланта так же ласково, однако с отрешенным спокойствием той, для кого земные желания и земные страсти угасли навсегда. — Ты решаешь сама. Только добровольная жертва может стать духом-хранителем. Столь великая честь выпадает на долю лишь чистейших и достойнейших. Однако можно ли просить о лучшей участи для души, нежели сделаться нашей сестрой в вечности и жить здесь, среди нас, в покое и мире, и хранить вверенную башню от разрушительной силы молнии и грозы?
Мейзи порывисто обняла подругу.
— Но… я боюсь, — прошептала она.
Гостья сама не знала, с какой стати ее так тянет согласиться, однако непостижимая, умиротворенная безмятежность, что читалась в нездешнем взгляде этих загадочных девушек, каким-то непостижимым образом передавалась и ей, и сердце ее переполняла любовь к Иоланте и Гедде, и к обещанной ими участи. Они походили на звезды, свершающие от века обозначенный путь.
— Но как я прыгну с башни? — воскликнула Мейзи. — Где взять мне смелости в одиночестве подняться по лестнице и броситься вниз с парапета?
Иоланта с ласковой снисходительностью высвободилась из ее объятий и снова принялась уговаривать, словно имела дело с упрямым ребенком.
— Ты будешь не одна, — мягко убеждала она. — Мы все пойдем с тобой. Мы поможем тебе, мы поддержим тебя. Мы станем петь тебе наши нежные песни о жизни-в-смерти. Почему ты отстраняешься? За десять тысяч лет все мы прошли через это, и мы повторим тебе в один голос: бояться нечего.
Бояться следует жизни жизни с ее опасностями, и тяготами, и горькими разочарованиями. Здесь царит вечный мир. Иди же, иди к нам!
Иоланта протянула руки ей навстречу. Всхлипывая, Мейзи бросилась ей на грудь.
— Да, я приду, — воскликнула она в исступленном экстазе. — То объятия Смерти — я принимаю их. То губы Смерти — я их целую. Иоланта, Иоланта, я сделаю все, что ты просишь!
Высокая, темноволосая красавица в мерцающих белых одеждах наклонилась и дважды поцеловала ее в лоб. Затем оглянулась на Верховного Жреца.
— Мы готовы, — проговорила она тихо и торжественно. — Жертва согласилась. Дева умрет. Веди нас к башне. Мы готовы! Мы готовы!
IV
Из ниш храма, если это и впрямь был храм, из глубинных склепов одетой во мрак пещеры зазвучала неземная музыка, из ниоткуда рождались незатейливые модуляции диковинных барабанов и свирелей. Мелодия разливалась по нефам, словно порыв ветра тронул Эолову арфу; она то стонала голосом страдающей женщины; то гремела подобно торжествующему органному аккорду; то затихала, переходя в задумчивую и меланхолическую симфонию флейты. Она то нарастала, то гасла; то набирала силу, то понижалась до еле слышного шепота; но никто не видел, откуда доносится музыка и каков ее источник. Колдовское эхо отзывалось в расщелинах и отдушинах невидимых стен; вздыхало в призрачных просветах между колоннами; звенело и рыдало под необозримым нависающим куполом.
Постепенно, странным образом видоизменяясь, песнь обрела размеренный ритм торжественного шествия. При этих звуках Верховный Жрец неспешно поднялся с массивного кромлеха, заменявшего ему трон. Тени в леопардовых шкурах выстроились бесплотными рядами по обе стороны; призраки, украшенные ожерельями из клыков саблезубых львов, подобно служкам, следовали по стопам своего иерарха.
Гедда и Иоланта заняли свои места. Мейзи встала между ними, волосы ее рассыпались по плечам; она казалась послушницей, готовой принять постриг, в то время как старшие сестры сопровождают и ободряют ее.
Призрачная процессия двинулась вперед. Незримая музыка сопровождала шествие, переливы мелодии отрывисто пульсировали в воздухе. Они прошли по главному коридору, между одетыми во мрак дорическими или ионическими колоннами, что мало-помалу терялись в полумгле за спиною, по мере того, как идущие медленно приближались к порталу, преграждающему путь в наземный мир.
Оказавшись у врат, Верховный Жрец толкнул створки рукой. Врата отворились наружу, Жрец шагнул в лунный свет. Свита устремилась за ним. И как только один из фантомов переступал порог, взору Мейзи открывалось то же странное зрелище, что и раньше. На миг призрачная фигура освещалась изнутри нездешним, фосфоресцирующим светом; и в каждой, в момент прохождения через портал, на краткий миг обозначались смутные очертания скелета. В следующее мгновение фигура словно бы одевалась смертной плотью.
Мейзи вышла наружу, и дыхание у нее перехватило. В первое мгновение, оказавшись на прохладном, свежем воздухе, девушка почувствовала, что задыхается. Только теперь она осознала, что атмосфера теплого, сухого склепа, хотя и не лишенная приятности, была насыщена ароматами тлеющих благовоний и усыпляющими испарениями мака и мандрагоры. Одурманивающие пары затуманили ее сознание. Но нескольких минут во внешнем мире хватило для того, чтобы чистый ночной воздух оживил девушку. Землю устилал слой снега чуть более глубокий, нежели когда Мейзи впервые покинула спальню; луна опустилась чуть ниже к горизонту; в остальном все осталось как прежде, вот только почти все огни над террасой погасли, за исключением одного-двух. Среди них девушка распознала окно собственной спальни, на первом этаже нового крыла, по открытым ставням.
Процессия двинулась через кладбище к башне, петляя между надгробиями. Заухал сыч, и Мейзи пришли на память строки, заставившие ее похолодеть каких-то несколько часов назад, в гостиной:
Между плитами светляк Высветит дорогу; Сыч с часовни позовет: «Здравствуй, недотрога!»Удивительно, но на этот раз Мейзи не ощутила тревоги. Девушке скорее казалось, что добрый старый друг зовет ее домой; и она ласково сжала руку Иоланты.
Процессия поравнялась с крыльцом и древним тисом. Из сгустившихся теней неслышно выскользнула похожая на призрак фигура. То была согбенная годами женщина, разбитые параличом руки ее мелко тряслись. Мейзи узнала старуху Бесси.
— Я знала, что она придет! — прошамкала старая ведьма беззубым ртом. — Я знала, что башню Волверден укрепят должным образом!
Старуха заняла место в начале процессии, словно имела на это право.
Шествие двинулось к башне, скорее скользя над землею, нежели ступая по снегу. Старуха Бесси извлекла из кармана заржавленный ключ и со скрипом провернула его в новехоньком замке.
— Что открывало старый, откроет и новый, — проворчала она, с ухмылкой оглядываясь по сторонам.
Мейзи вздрогнула: никто из Мертвых не внушал ей такого страха, как старая ведьма; однако девушка проследовала дальше, в помещение звонарей, расположенное в основании башни.
В углу обнаружилась лестница, уводящая вверх. Жрец двинулся по ступеням, размеренным речитативом повторяя мистический рефрен, но смысл рунических строк девушкой уже не воспринимался. Едва Мейзи оказалась на свежем воздухе, Наречие Мертвых стало для нее не более чем невнятицей смешанных ароматов и отзвуков: словно летний ветер, вздыхающий в знойных и смолистых сосновых лесах. Но Иоланта и Гедда, дабы ободрить подругу, продолжали говорить с нею на языке живых. И Мейзи поняла: будучи привидениями, они не утратили связи с верхним пределом и с миром смертных.
Девы манили ее вверх по лестнице, ласковые руки увлекали ее вперед.
Мейзи безропотно следовала за ними, словно доверчивое дитя. Витая лестница уводила все выше и выше, в проеме царила полутьма, но в башне разливался сверхъестественный свет, источником коего стали тела или души обитателей. Верховный Жрец шествовал во главе процессии, по-прежнему распевая мистическую литанию; колдовской перезвон колоколов разливался в воздухе, вторя напеву. Эти парящие аккорды — порождение мира реального или потустороннего? Процессия миновала колокольню: ни один металлический язык не колыхнулся; но обода массивных колоколов вибрировали и отзывались на призрачную симфонию эхом созвучной музыки. А шествие двигалось все дальше, поднималось все выше и выше, пока не достигло приставной лестницы: только по ней возможно было подняться на последний ярус. Паутина и пыль уже затянули ступени. И снова Мейзи оробела. Наверху царила тьма, а лучезарный туман понемногу рассеивался.
Подруги по-прежнему с ласковой настойчивостью удерживали Мейзи за руки.
— Я не могу! — воскликнула девушка, отпрянув от головокружительной, крутой лестницы. — О, Иоланта, я не могу!
— Можешь, дорогая, можешь, — шепнула Иоланта участливо. — Конечно, можешь! Тут всего десять ступеней, а я буду крепко держать тебя за руку. Забудь о страхе и поднимись!
Нежный голос, прозвучавший музыкой небесных сфер, придал девушке решимости. Мейзи не ведала, зачем уступает или, скорее, соглашается; и, однако же, она согласилась словно во власти неодолимых чар. Неверной поступью, едва сознавая, что делает, Мейзи взошла на лестницу и поднялась вверх на четыре ступени.
Затем она обернулась и снова взглянула вниз. Ее испуганному взгляду предстало морщинистое лицо старой Бесси. Охваченная ужасом, девушка снова отпрянула назад.
— Я не смогу этого сделать, если старуха поднимется вместе с нами! — закричала она. — Тебя я не боюсь, дорогая, — Мейзи сжала руку подруги, — но эта… она слишком страшна!
Гедда оглянулась и предостерегающе подняла палец.
— Пусть женщина останется внизу, — приказала она, — в старухе слишком много от греховного мира. Не след пугать добровольную жертву.
К тому времени призрачные пальцы Верховного Жреца уже сладили с опускной дверью, открывающей вход на верхний ярус.
В проем проник лунный луч. А с ним ветерок. И снова Мейзи ощутила воскрешающее, бодрящее воздействие свежего воздуха. Ночная прохлада оживила ее: собравшись с силами, девушка вскарабкалась вверх по лестнице, протиснулась в проем и оказалась на открытой площадке.
Луна еще не зашла. На снегу переливался и мерцал таинственный зеленоватый отблеск. В этом смутном свете взгляд различал смутные очертания холмов, одетых невесомой белой мантией — на мили и мили вокруг простирались они, застывшие в гордом безмолвии. Гряда за грядой переливались серебряным светом.
Речитатив смолк; Верховный Жрец и его прислужники смешивали в деревянной чаше или потире странные травы. В воздухе разливалось благоухание мирры и кардамона. Люди в леопардовых шкурах запалили тлеющие палочки нарда.
Затем Иоланта снова вывела послушницу вперед и поставила ее у нового белого парапета. Каменные изваяния дев улыбались ей из ниш.
— Ей должно глядеть на восток, — объявила Гедда властно; и Иоланта развернула девушку лицом к восходящему солнцу. Затем губы ее приоткрылись, и она торжественно заговорила:
— С вершины заново отстроенной башни ты бросишься вниз, — молвила, или, скорее, нараспев произнесла она, — дабы служить роду человеческому и силам мира, как дух-хранитель, оберегающий от грома и молнии.
Признанная девственницей, чистой и непорочной в деяниях, и речах, и помыслах, дочь королей из древнего рода — кимрская дева из кимрского племени, ты достойна этой миссии и этой чести. Радей о том, чтобы гроза и молния вовеки не коснулись сей башни, так же, как Та, что ниже тебя, хранит башню от землетрясения и разрушения, а Та, что посреди, оберегает от бури и битвы. Такова твоя миссия. Исполни ее, как подобает.
Иоланта завладела обеими руками девушки.
— Мэри Льюэллин, — объявила она, — о добровольная жертва, взойди на стену!
Не ведая, почему, однако почти не испытывая робости, Мейзи при помощи деревянной скамеечки послушно поднялась на парапет восточной стены. В развевающемся белом платье, простирая руки, с распущенными по плечам волосами, она застыла на миг, словно готовясь расправить незримые крылья и воспарить в воздух, словно стриж или ласточка.
— Мэри Льюэллин, — снова заговорила Иоланта, голосом еще более проникновенным, с невыразимой серьезностью, — бросайся вниз, о добровольная жертва, на благо роду людскому, дабы уберечь башню от грозы и молнии.
Мейзи шире раскинула руки и подалась вперед, готовясь броситься вниз, с края парапета на плиты занесенного снегом кладбища.
V
Еще миг — и жертвоприношение свершилось бы. Но не успела девушка шагнуть вперед, как сзади на плечо ее легла рука и удержала на месте.
Даже в состоянии нервного возбуждения Мейзи тотчас же осознала, что рука эта принадлежит живому, вполне реальному человеку, а вовсе не призраку и не духу-хранителю. Эта кисть казалась куда тяжелее, нежели невесомая ладонь Гедды или Иоланты: она отягощала, пригибала к земле.
Отчаянным усилием девушка попыталась высвободиться и исполнить задуманное — принести себя в жертву ради сохранности башни.
Но рука оказалась слишком сильной. Девушке не удалось ее стряхнуть.
Пальцы стиснули ее плечо и не отпустили.
Мейзи покорилась и, пошатнувшись, задыхаясь, рухнула назад, на площадку башни.
В то же мгновение неописуемый ужас и смятение охватили сонм духов.
Нездешний, беззвучный вопль зазвенел над призрачной толпою. Мейзи слышала его, словно сквозь сон — крик неясный и удаленный, тонкий, словно писк летучей мыши; почти неразличимый для слуха, однако воспринимаемый сознанием или, по крайней мере, внутренним чутьем.
То был крик тревоги, и страха, и предостережения. В едином порыве бесплотное воинство стремительно ринулось к зубцам и шпицам.
Призрачный Верховный Жрец спешил впереди, опустив жезл; люди в леопардовых шкурах и прочие сподвижники в беспорядке следовали за ним.
То было хаотическое отступление. Духи бросались вниз с вершины башни, словно беглецы со скалы, и стремительно уносились по воздуху на незримых крыльях.
Гедда и Иоланта, посланницы и посредницы между мирами, последними бежали от присутствия смертного. Они молча сжали руку девушки и долго глядели ей в глаза. Их спокойный, печальный взгляд говорил яснее слов:
«Прощай! Напрасно пытались мы спасти тебя, сестра, от ужасов жизни».
Сонм духов унесся прочь, в склеп, откуда и явился — так ведьмы летят на шабаш. Двери на ржавых петлях распахнулись и захлопнулись за ними.
Мейзи осталась одна наедине с рукой, удержавшей ее от падения.
Потрясение от нежданного прикосновения и внезапное беспорядочное бегство призрачного сонма не могло не сказаться: какое-то время Мейзи находилась в полубессознательном состоянии. Голова у девушки шла кругом, в мыслях мутилось. Она судорожно вцепилась в парапет, чтобы не упасть.
Но рука, ее остановившая, по-прежнему поддерживала девушку. Мейзи почувствовала, как ее осторожно, однако уверенно и властно уложили на каменный пол рядом с опускной дверцей, открывающейся на приставную лестницу.
В следующее мгновение раздался знакомый голос оксфордского студента.
Юноша был изрядно напуган; похоже, его била дрожь.
— Мне думается, — проговорил он очень мягко, укладывая голову девушки к себе на колени, — вам лучше немного отдохнуть, мисс Льюэллин, прежде чем вы попытаетесь спуститься с башни. Надеюсь, я не разбудил вас слишком внезапно. Но еще шаг — и вы бы сорвались вниз. Я просто не мог поступить иначе.
— Отпустите меня, — простонала Мейзи, пытаясь приподняться, но слабость и головокружение помешали ей осуществить задуманное, обрекая на неподвижность. — Я хочу к ним! Я хочу быть с ними!
— Остальные вот-вот поднимутся сюда, — заверил студент, поддерживая ладонями голову девушки, — они помогут мне снести вас вниз. Мистер Йейтс уже в звоннице. А тем временем, на вашем месте, я бы полежал спокойно и выпил глоток-другой вот этого бренди.
Он поднес флягу к губам девушки. Плохо понимая, что делает, Мейзи пригубила вина, а затем снова откинулась назад, более не пытаясь подняться.
Как она оказалась в постели, Мейзи почти не осознавала. Странное оцепенение владело ею, и слишком велик был пережитый ужас. Впоследствии она вспомнила, как три-четыре наспех одетых джентльмена общими усилиями снесли ее вниз по приставной лестнице. Все прочее из памяти изгладилось.
VI
Придя в себя, Мейзи обнаружила, что лежит в постели в отведенной ей спальне, а миссис Уэст ласково склонилась над ней.
Мейзи поглядела вверх сквозь ресницы и, словно сквозь дымку, различила доброе, материнское лицо и седые волосы хозяйки поместья.
Затем сквозь туман донеслись неясные голоса:
«Видите ли, ночь выдалась чересчур душная для зимы-то!»
«Безусловно, весьма необычная погода для Рождества!»
«Но гроза! Очень странно! Полагаю, в этом-то все и дело. Электрические разряды в атмосфере, должно быть, сказались на рассудке бедной девочки».
Тут Мейзи осознала, что услышанными репликами обмениваются миссис Уэст и некий доктор.
Девушка резко приподнялась на локтях.
Кровать стояла напротив окна. Мейзи выглянула во двор — гигантская трещина рассекла башню Волверден сверху донизу, в то время как часть строения обрушилась, обратившись в беспорядочную груду камней.
— Что это? — исступленно вскрикнула девушка; щеки ее вспыхнули румянцем стыда.
— Ш-шш, тише! — отозвался доктор. — Не нужно волноваться! Не смотрите туда!
— Это произошло… после того, как я сошла вниз? — простонала Мейзи, замирая от ужаса.
Доктор кивнул.
— Спустя час после того, как вас отнесли вниз, разразилась гроза. В башню ударила молния, и строение рухнуло. Громоотвод, видите ли, еще не установили — это предполагалось сделать в «День Подарков».
Во власти необъяснимого раскаяния, Мейзи заломила руки.
— Это я во всем виновата! — воскликнула она, усаживаясь на постели. — Я виновата, только я одна! Я пренебрегла своим долгом!
— Вам вредно говорить, — упрекнул доктор, пристально глядя на больную. — Опасно резко выводить человека из состояния сомнамбулического сна или транса: последствия всегда непредсказуемы!
— А старуха Бесси? — воскликнула Мейзи, трепеща от неясного предчувствия.
Доктор переглянулся с миссис Уэст.
— Откуда она знает? — шепнул он, а затем снова обернулся к Мейзи.
— Лучше вам узнать правду, нежели терзаться сомнениями, — медленно проговорил он. — Старуха Бесси, должно быть, караулила в башне. Она погибла под обломками: тело наполовину завалило камнями.
— Еще один вопрос, миссис Уэст, — прошептала Мейзи, внезапно ослабев: сверхъестественный ужас снова подчинил ее себе. — А те две милые девушки, что сидели по обе стороны от меня во время представления — они не пострадали? Они там были?
Миссис Уэст погладила девушку по руке.
— Милое мое дитя, — проговорила она серьезно, со спокойной убежденностью, — никаких девушек не было. Это только галлюцинация. Вы весь вечер просидели в одиночестве.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Башня Волверден», Грант Аллен
Всего 0 комментариев