«Обречённость и одержимость»

Обречённость и одержимость (fb2) - Обречённость и одержимость (Лунный Бархат - 4) 74K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Максим Андреевич Далин (Макс Далин)

Макс Далин Обрёченность и одержимость

…Тебе не обрубить своих хвостов, Мне не подохнуть от потери крови… . Арбенин

Снег прожил целую зиму — и умирал.

Его агония выглядела гадко и жалко, как любые предсмертные муки — снег умирал грязно, безнадежно цеплялся за бытие, покрываясь каждую ночь коростой наледи, темнел, оседал, корчился… Желтый искусственный свет еще отчаяннее безобразил его. Снег подурнел и опустился, как раковый больной — а мир, охваченный весной, даже не сочувствовал ему.

Кончалась прекрасная зима… Хорош был этот снег в юности, свеж, ослепительно бел, чист — и благоухал ванилью и яблоками…

Вампир и девушка стояли под фонарем на мокром асфальте. Асфальт отражал свет, как натертый паркет, но у Города все равно полностью отсутствовало сходство с бальным залом. Снег-обманщик целую зиму скрывал собой всю городскую грязь, создавая лучезарные иллюзии — весна с беспощадной откровенностью обнажила все: и дерьмо, и окурки, и осколки битых бутылок, и выцветшие рекламные листовки, вымазанные чем-то мерзким… Зато ветер пахнул весенним лесом, а гнилью — только самую малость.

Пора танцев…

Пара выглядела настолько контрастно, насколько только могут контрастировать жизнь и посмертие — то есть, в высшей степени. Вампир, худощавый, с нервным точеным лицом, лунно-бледным, гладким, как мрамор или лед, с растрепанной русой челкой, темноглазый, походил бы на статую, изваянную гением из антарктического холода, если бы не выражение нежности и острой боли, слишком живое для этой потусторонней фигуры. Длинное темное пальто и белый шарф делали вампира совсем уж хрестоматийным графом Дракулой.

Девушка… что можно сказать о таких девушках?

Довольно высокая и полная. В дешевой серой куртке, обрамленной по капюшону мокрым искусственным мехом, в шерстяных черных брюках и дутых сапогах. Ее небрежно выбеленные и отросшие волосы показывали темные корешки, а круглую мордашку она так тщательно намазала тональным кремом, что тропический загарный цвет его казался грубоватой маской. Зеленые глаза девушки, в ярко накрашенных ресницах, сияли. Она тискала в мягоньких обветренных лапках с фиалетовым маникюром тонкую длиннопалую кисть вампира, прижимая ее то к груди, то к щеке.

— Ты опоздал! — прощебетала девушка весело, изображая маленький гнев. — Я тебя ждала. Долго.

— Прости, — кротко сказал вампир.

— А где это ты был? — в тоне девушки почти не было ни сомнений, ни ревности.

Вампир грустно улыбнулся.

— Ты ведь знаешь, Танюша…

Девушка сморщила носик:

— Анжела. Мы же договаривались!

Вампир вздохнул.

— Татьяна, прости, но — зачем тебе чужое имя? Твое собственное мне…

— А мне вот не нравится! — в голосе девушки появились чуть раздраженные нотки, а на ее личико набежала тень. — Можно подумать, ты всегда был Людвиг.

— Я всегда был Людвиг. Хуже того, я всегда был Людвиг Карлович. Такой кошмар. Моя семья — из петербургских немцев, ничего не поделаешь…

— Твоя семья? — девушка рассмеялась. — Здорово! А когда ты познакомишь меня со своей семьей?

— Хоть сейчас, — вампир, все так же печально улыбаясь, пожал плечами. — Хочешь, прогуляемся до Волковского кладбища? Лютеранские мостки, Карл Иванович и Матильда Генриховна Штольц. Могилки сильно заросли, но на матушкиной надпись можно разобрать…

— Они — вампиры? — спросила девушка, округлив глаза.

— Нет. Они в раю.

Девушка снова рассмеялась. Вампир смотрел на нее с тяжело описуемым выражением, с какой-то болезненной отрешенностью. Девушка потянула его за руку — и он сделал несколько шагов.

— Мы так и будем тут торчать? — спросила девушка с досадой.

— Хочешь, побродим по снам…

— Лучше пойдем в бар?

Вампир проглотил вздох и кивнул.

В барном холле, полутемном, полуосвещенном косым розоватым светом, пахнущем духами, спиртным и табачным дымом, девушка обнимала вампира.

— Почему ты меня никогда не целуешь? — спросила она капризно.

— Потому что мой поцелуй тебя убьет, — сказал вампир, выравнивая дыхание.

— Сделает бессмертной? — спросила девушка, и капризный тон превратился в кокетливый.

— Просто убьет. Ты умрешь.

Девушка сдернула ладошки с плеч вампира и отвернулась.

— Ты меня обманываешь. Будто я не знаю?! Думаешь, я ничего не читала, фильмов не смотрела, да? Ты просто меня не любишь.

— Люблю. Татьяна…

— Анжела!

— Малышка, ангел мой, не стоит принимать близко к сердцу эту бульварщину, которой сейчас у всех твоих сверстниц полны головки… Ты знаешь, я люблю — к чему мне тебе лгать? Не мучь меня…

— Людвиг! — нажим в голосе девушки усилился. — Ты меня бесишь! Ты просто не хочешь, чтобы я была счастлива, не хочешь, не хочешь! — в ее голосе послышались слезы. — Ты считаешь меня ничтожеством, да?

Вампир сцепил руки, хрустнув пальцами.

— Что мне сделать, чтобы ты поверила? Я могу тебе доказать?

— Я хочу быть такой же, как ты! — воскликнула девушка. — Я хочу быть бессмертной, а ты все крутишь, врешь мне, гонишь какую-то пургу… Ты ведь можешь, сам-то бессмертный, а для меня…

— Я не бессмертный, я мертвый. Неживущий. Я — нежить.

— Это говорят все, ну буквально все вампиры! Это любимая вампирская отговорка!

— Ты знакома с многими вампирами? Это ново.

— Ты ревнуешь?

— Татьяна…

Девушка сжала кулаки. Секунду они смотрели друг на друга — растерянный вампир и девушка, почти готовая его ударить — потом оба отвели глаза.

— Я ухожу! — бросила девушка в темное окно. — Ну тебя на хрен! Тот, кто любит, себя так не ведет! Знаешь, ты просто дурак. И все время молчишь, как дурак. Тоже мне вампир…

Вампир прокусил губу и слизнул каплю черной крови. Он не обернулся, когда девушка пошла к выходу.

— Между прочим, сейчас ночь! — крикнула она от самой двери со слезами в голосе. — А ты даже не собираешься проводить меня до дома!

— Тебе ничего не грозит, — глухо сказал вампир. — На тебе нет следов Предопределенности.

— Скотина! — прорыдала девушка и хлопнула дверью.

Вампир стоял, прислоняясь к стволу старого тополя, и смотрел в небо.

Сквозь мутный бурый кисель из облаков и электрического света слабо светила молодая белесая луна. Вампир чувствовал спиной весенний гул жизни внутри дерева, а под ногами потихоньку пробуждалась трава. Мир вокруг был полон любовью до краев; вампир ощущал ее, как пропущенный через его тело электрический ток — ознобом и пронзительной болью.

Город благоухал волосами девушки, тем самым тонким и прекрасным запахом, который она заливала тошнотворной вонью лака. Кожа вампира горела от прикосновений человека.

Сука, сука, мерзкая сука. Я не смею так о тебе думать, мой ангел. Пропади все пропадом, когда же рассвет?!

Сто лет Инобытия — и эта пытка одержимостью, эта смесь жажды с ненавистью и тоской, эти дифирамбы пополам с бранью, эта ложь в одной куче с раздирающей искренностью… Капкан для призрака. Западня.

Другая женщина рыдала в его воспоминаниях. Она захлебывалась слезами — и ее лилейно-белое прекрасное лицо покрыли кровавые разводы. Она комкала вымазанный в крови носовой платок и выкрикивала:

— Неужели ты не понимаешь, что я обречена на тебя? Как ты можешь быть таким бесчувственным?! Мерзавец, красивый мерзавец!

— Камилла, — говорил вампир в сторону, — ради Бога, объясни, отчего твоя обреченность обязывает к чему-то меня?

— Если кто-то любит так, как я — эта любовь не может быть безответной! — страстно говорила Камилла, закапываясь прекрасными пальцами в волосы цвета песка незапамятным трагическим жестом. — Ты — мертвый монстр, у тебя нет сердца, я не знаю, как могу настолько тебя любить…

— Я этого не достоин, — кивал вампир. — К чему тебе тратить душевные силы, чтобы привязать к себе такую бесчувственную тварь, как я?

— Ты мне нужен, — шептала Камилла, схватив его за руки. — Я не могу без тебя, — и снова заливалась слезами. — Ну смилуйся надо мной, пожалей, если не можешь любить, презирай, но не уходи, видишь — я смирилась со всем…

— Камилла, не унижай себя, — сказал тогда вампир. — Тебе не кажется, что ты придумала законный способ заставить меня позволить тебе мною питаться?

— Витеевато, — усмехнулась Камилла.

— Я не поэт, — сказал вампир с сожалением. — Говорить красиво не умею. Но это — по существу.

— Вот как? — Камилла заломила брови скорбным углом. — Ну ладно. Будь проклят, Людвиг. Моя одержимость когда-нибудь тебе отольется. И не пытайся вымаливать прощение.

— Я не пытаюсь, — сказал вампир, чувствуя ту тоску, которая всегда сопровождает абсолютное непонимание. Он плохо ощущал Камиллу; он только не сомневался, что ее одержимость имеет не много общего с любовью. Сочувствие смешивалось в его душе с брезгливостью, будто он видел трупные пятна на ее лунном лице.

Вампир ушел и больше ни разу не встретился с ней. Переутонченное чутье Хозяина ночи иногда ловило слабый и смутный аромат ее духов и ее души, обозначавший ее недавнее присутствие — в «Лунном Бархате» ли, на ночной улице ли, в чьем-нибудь сне ли… Но каждый раз Камилла растворялась в Инобытии и теряла форму раньше, чем вампир успевал ее увидеть. Ее проклятие почти забылось — если по эту сторону бытия вообще может забыться проклятие.

И, спустя сто лет, с вампиром вдруг случился запах девушки. Живой девушки. Глупой, вульгарной, жестокой, капризной. Не такой уж красивой. Но жаркое благоухание ее крови приковало вампира к ней тяжеленной цепью. Несокрушимой.

Цепь тянула его душу к земле. Девушка гнала его прочь, но каждый раз имела в виду, что он должен будет вернуться. Вампир возвращался. Он кружил вокруг нее, как волк, готовый слизывать с земли запах ее следов. Девушка хотела и не хотела; вампир все помнил, все понимал и чувствовал дикий стыд, но приползал на брюхе, чтобы еще раз услышать ее голос.

Он вожделел девушку и ненавидел ее. Он презирал себя, но чувствовал себя морфинистом, не имеющим сил отказаться от регулярной дозы яда — или игроком, не встающим из-за стола, уже проигравшись в прах.

Девушке не грозила смерть. Это была на редкость здоровая и совершенно прагматичная девушка. Единственной искоркой романтики в ней было увлечение модными отвратительными романами псевдомистического толка. Эти романы окончательно сбили девушке ориентиры. Она чувствовала, что вампир не способен причинить ей вред — и власть над ним кружила ей голову, она развлекалась и упивалась этой властью. Когда девушка звала его или отсылала от себя, вампир понимал, что все это — игра, шантаж, смысл которого — безвременье Инобытия, то, что смертные называют вечной жизнью и вечной юностью, но даже ради утоления жажды взять девушку в Вечность не спешил.

Это означало — совсем отдаться, стать рабом, псом, скулящим у ног. Растянуть собственную одержимость на Вечность. Даже думать об этом было нестерпимо — и тем нестерпимее, что исход казался неотвратимым.

Ужас положения заключался не в том, что девушка не выглядела писаной красавицей, и даже не в том, что вампира передергивало от ее манеры общаться. Истинным ужасом была эта незримая цепь, рок, который тащил вампира к смертной, предопределенность и предначертанность, застревающие в его сознании ледяными иглами. Вампир думал, что будь девушка прекрасной, как сама любовь, и обходительной, как фрейлина двора — это мало изменило бы его положение.

Худшее, что может быть в любви — духовная несвобода.

Если бы вампир верил в то, что эта катастрофа вызвана проклятием Камиллы — проклял бы ее в ответ, хотя никогда не нарушал Кодекса. Камилла так страстно хотела сделать вампира рабом, что ей оказалось почти все равно, чей он будет раб.

Вампир смотрел на луну, и ему мерещился смех Камиллы. Вампиру хотелось перекреститься, но он не смел вспоминать о своей давно истлевшей человеческой ипостаси и изо всех сил не верил в наваждения.

Снег не хотел умирать.

Одной своей волей к существованию, одним желанием еще нескольких часов белизны, снег вернул зиму на целые сутки. Влажная метель обняла Город; мокрые мохнатые хлопья касались лиц, как поцелуи.

Снег прихорашивался быстро и судорожно, брезгливо прикрывая грязь, почерневшие ввалившиеся сугробы, слякоть истоптанных улиц… снег ласкал деревья, ложился на них аккуратно и точно, превращал переплетение черных веток в вычурный барочный орнамент, уравнивал между собой узор ветвей и узор чугунных решеток — все белое с черным, все помпезное, все переутонченно-изящное. Декадентская предсмертность зимы, ее увядающая, угасающая прелесть раскрывалась хрупким бледным цветком — напоследок, перед победительной грубостью весны; ее прекрасная бесплодность подавалась под жестоким напором возрождающейся жизни.

В ту ночь вампир слышал, как под снегом растет трава.

Вампир стоял у подъезда девушки — черно-белая статуя, чугун или мрамор, памятник собственной беспомощности и почившей свободе — снег касался его лица без опаски и страха, соскальзывал, не тая. Вампир смотрел на ярко-голубой воздушный шарик, оторвавшийся от рекламной гирлянды и запутавшийся ниткой в ветвях, как заблудший кусочек полуденного неба. Девушка позвала его, но выходить не спешила.

Вампир знал, что она стоит у окна, в темной комнате, чуть отодвинув занавеску, и смотрит на него. Он чувствовал ее победительный взгляд, как ожог или боль удара. Любовь, ненависть и вожделение спутались в душе вампира в тугой узел, затрудняющий дыхание. Сквозь удушье противоречивых чувств вампир слышал запах снега — ванильно-яблочный, прощальный запах.

Светлая фигура Камиллы мелькнула в снегопаде и пропала. Вампир сжал кулаки.

В темной глубине подъезда, где-то высоко, хлопнула дверь, щелкнул замок, загудел лифт. Вампир отследил, как мелодия маленьких звуков сопровождает девушку до выхода на улицу. Она выскользнула в ночь вместе с запахом кошек, помойки, чужих пирогов и щей, жареной рыбы, своих дешевых духов — и сквозь всю эту вонь вампир чуял ее собственный сумеречный аромат.

Он ощущал себя замученным псом, наконец унюхавшим долго отсутствующую хозяйку — и насильно улыбался сквозь ледяной стыд. Девушка рассмеялась.

— А я знала, что ты придешь! — сказала она весело. — Куда ты денешься!

— Я слышал — ты хочешь меня видеть, — шепнул вампир, кончиками пальцев касаясь щеки девушки.

Девушка вздрогнула и схватила его за руку, жадно и крепко прижавшись лицом к ладони, усиливая ощущение отдаваемой силы. На миг ее лицо стало пьяным и нежным — но девушка тут же взяла себя в руки.

— Просто удивительно, как ты меня любишь, — сказала она. — Иногда я думаю — за что?

— Я на тебя обречен, — сказал вампир. — Твоя кровь, запах твоего тела — наркотик для меня. Дело не в том, за что, мой ангел — дело в том, почему…

В глазах девушки появился яркий блеск, похожий на отражение электрического света. Она прищурилась и потянулась, спокойно и сладко. Все ее тело излучало наслаждение душевным покоем, помноженным на абсолютное, признанное превосходство.

— Знаешь, что? — сказала девушка со снисходительной ласковостью. — Это очень здорово.

— Вот как? — отозвался вампир, потянув вниз петлю шарфа автоматическим инстинктивным движением, будто пытался ослабить удушье несвободы.

— Конечно! — радостно сказала девушка и сунула за отворот пальто вампира озябшую ладошку, которая показалась ему горячей. Вампир дернулся от наслаждения, граничащего с болью — и тут же внутренне скорчился от стыда. Девушка поцеловала его в щеку, и вампир подумал, что с некоторых пор понимает странных людей, путающих боль с экстазом. — Слушай, Людвиг, — продолжала девушка, прижимаясь к вампиру всем телом и вызывая у него противоречивые желания сгореть в ее объятиях и шарахнуться назад, — а ты не можешь прийти, когда я не зову?

— Вампиры не приходят к живым без зова, — сказал вампир нехотя.

— Будешь плохо себя вести — не позову! — веселилась девушка.

— Плохо — это как? — спросил вампир.

Девушка поцеловала его в щеку, потом — в уголок губ. Вампир чуть отстранился, нерезко, но заметно.

— Вот это и есть плохо, — сказала девушка назидательно. — Ты будешь меня целовать когда-нибудь?

— Та… — вампир осекся. — Ангел мой, я не хочу тебя убить, как ты не понимаешь…

Девушка смотрела на него насмешливо, почти с сожалением.

— Ну вот что, Людвиг, лучше бы тебе это бросить. В смысле — со мной спорить. А то вот не позову тебя месяцок-другой, будешь знать!

— Душа моя, — сказал вампир, — знаешь, отчего смертные друг другу лгут?

— Ха, отчего же?

— Если человеку случается сказать правду — тот, кто эту правду услышал, использует ее как оружие.

— Все-таки ты дурак, — сказала девушка с сожалением. — В кино вампиры умнее.

Вампир промолчал. Ночь пахла девушкой, и снег валил с бурого неба, как черемуховые лепестки. Вампиру хотелось небытия — и это желание выглядело таким же несбыточным, как желание увидеть солнце.

— Ты на солнце светишься? — спросила девушка.

— Горю, — сказал вампир. — Как факел. Как любой вампир. Теням Инобытия нельзя вставать при свете дня, это известно всем, кажется…

— Кажется, ты снова врешь, — сказала девушка. — Но, знаешь, что? Это уже не особенно важно. Мне уже страшно надоели эти твои отговорки. Хочешь дождаться, пока я состарюсь? Или у вас, вампиров, принято рассказывать, какой там, у вас в Инобытии, кошмар? Как ты страдаешь там от своей вечной молодости и как тебе посмотреть на солнышко хочется? Или еще какую-нибудь фигню?

— Вечная молодость невозможна, — возразил вампир.

— Кто бы говорил! — воскликнула девушка. — Тебе сколько лет? А выглядишь на сколько?

— Просто мертвые не меняются, — сказал вампир. — Внешне, по крайней мере. Ты же знаешь…

— Ничего я не знаю, — огрызнулась девушка, начиная раздражаться. — Опять ты со мной споришь! Слушай, ты такой скользкий тип, Людвиг — сама удивляюсь, как я тебя терплю. Я не понимаю, тебе что, жалко? Вот жалко вечной жизни для меня?

— Посмертие — это не жизнь, — сказал вампир.

— Ну конечно! — девушка вспылила всерьез. — Как это всегда нудно! Вот любой вампир, перед тем, как сделать девушку тоже вампиром, сперва нудит-нудит, тянет-тянет — и гонит этот бред километрами! Ах, ты не понимаешь! Ах, это не жизнь! Ах, не видеть солнышка! Все вы козлы, вот что я скажу!

— Слушая тебя, можно подумать, что ты жила среди вампиров…

— Сейчас, наверное, ни одной живой души нет, которая о вампирах не знает!

— Из фильмов?

— Из книг!

— Оставь, пожалуйста. Я ведь знаю, что ты читаешь.

— Я читаю про вампиров!

— Ты читаешь вздор.

Девушка оттолкнула вампира с такой яростью, что, будь он смертным — не устоял бы на ногах.

— Ты! Я иногда тебя просто ненавижу! Я бы уже давно тебя послала, если бы ты был не вампир! Ты — такой же козел, как все мужики! — выкрикнула она. Тающий снег слезами скатывался по слою тонального крема на ее лице, но девушка вряд ли это замечала. — Что тебе вообще от меня надо? Ты со мной не то, что не трахаешься, даже не целуешься! Только заводишь меня без толку…

— Пошли меня, — сказал вампир. — Я уйду. Только больше не зови. Возможно, по прошествии сотни лет я сумею тебя забыть.

— Ну уж нет! — сказала девушка. — Не такая я дура, чтобы упустить свой шанс. Я тебя заставлю, дорогуша, будь уверен. И не надейся, что тебе удастся долго водить меня за нос.

Девушка вдруг увидела, как в глазах вампира загорелся темный кровавый огонь. Ей впервые стало не по себе. Девушка, пожалуй, даже испугалась бы, не будь точно уверена, что ей ровно ничего не грозит. Вампир был безобиден по определению; девушка уже давно считала его своей собственностью, даже не слишком строптивой собственностью, поэтому только рассмеялась.

— Ой, да не надо этих спецэффектов! Подумаешь, Голливуд он тут устроил! Я тебя о чем спросила?

— Ты хочешь в Инобытие? — голос вампира вдруг опустился в инфразвуковые низы и прошел по коже девушки темным потоком, заставив ее передернуться. — Хочешь убивать, детка?

— Я тебе не детка! — девушка хотела рявкнуть, но вышло неубедительно. Нежное рычание растопило в ней что-то, ей снова хотелось дотронуться до вампира. Девушка погладила его по щеке, ощутив, как он вздрогнул от ее прикосновения. Никуда он не денется, подумала девушка и сказала: — Знаешь, мне наплевать. Я про убивать не думаю. Я жить хочу.

— Живи, — сказал вампир.

Девушке не понравилось, как это прозвучало. Слишком отчужденно и независимо. Девушка ощутила тихое бешенство.

— Я хочу жить вечно, — сказала девушка, едва сдерживаясь. — А ты не телишься. Ну все. Знаешь, что? Ты мне надоел. Или ты меня кусаешь — сейчас — или ты меня больше не видишь. Никогда. Тебе ясно?

— Да, — сказал вампир.

Девушка расстегнула воротник куртейки и сдернула ее с плеч, глядя в красный мрак его глаз.

— И только посмей возразить! — заявила она как имеющая на это полное право хозяйка.

Вампир смотрел на девушку, чувствуя, как меняется мир вокруг. Он вдруг понял, что нужно сделать, чтобы раз навсегда покончить с этой моральной пыткой. Остатки его человеческой памяти и сам строй его личности долго заставляли его быть законопослушным, чтить Кодекс так же, как при жизни он чтил Бога — но любой законопослушности бывает предел, как и любому терпению.

Запах девушки пропитал ночь насквозь — и вампир вдруг радостно, как мальчишка, догадавшийся, наконец, как решается сложная задача, осознал, как получить этот запах целиком. Насовсем.

В ночь последней метели вампир окончательно потерял надежду на близость душ, даже самую условную, зыбкую и шаткую. Он отчетливо видел перспективы — и понял, что дальше будет хуже: чем дальше — тем хуже и хуже. Шантаж сделался настолько откровенным, что страстное желание вампира увидеть в девушке что-то, помимо источника вожделения, рассеялось дымом. Любовь исчезла неожиданно и мгновенно, осталась одна незамутненная одержимость — и одержимость вызвала на губы вампира чуть заметную ироническую усмешку.

Скрывающую клыки. Пока.

Только остатки немецкой лояльности и здравомыслия заставили вампира, вдруг вспомнившего на самом краю моральной пропасти свою покойную матушку, спросить:

— Ангел мой, не напрасно ли ты настаиваешь? Тебе ведь придется оставить своих родителей…

— Хватит уже! — крикнула девушка. — Хватит! Достал! Пошли они все — и родители, и бабушка, и соседи, и вообще! Да что ты к ним прикопался? Они вообще уже отжили! Нормальные вампиры о родителях не спрашивают — еще бы об учителях спросил…

Вампир дослушал ее до конца, подошел, обнял — девушка улыбнулась и замерла — и погрузил клыки в ее шею. Девушка издала пронзительный вопль — и вампир перехватил клыками ее горло, порвав голосовые связки. Волк прыгнул.

Впервые за свою полуторавековое ночное бытие вампир убивал в реальном мире. Он, честный проводник уставших, Хозяин ночи, Вечный Князь, пренебрег прощальным поцелуем. Впервые в посмертии вампир по-настоящему пил кровь, хлебал ее, как воду в жаркий день, ломал клыками позвоночник, всем телом чувствуя, как он карамельно хрустит — и металлический вкус крови вымывал его одержимость. Та жизненная сила девушки, о которой вампир так мечтал, оказалась на удивление простой и крепкой на вкус, она опьянила его как спирт. Запах растерзанной плоти наконец вернул душе вампира покой и ощущение свободы.

Потом вампир стоял, погрузив подошвы ботинок в кровавую слякоть и подставив лицо снегопаду, жмурился и улыбался. Снежинки краснели, падая на его лицо и шарф. Мир вокруг постепенно менялся, теряя резкость, облекаясь в метель, распадаясь на сны — и это тоже было хорошо. Впервые в жизни вампир ощущал одиночество как благо.

Когда ветер, смешанный со снегом, донес до вампира запах знакомых горьких духов, он не удивился. Даже не оборачиваясь, он видел внутренним взором, как сквозь снегопад скользит высокая грациозная фигура, и как снежные волны несут ее длинные локоны цвета песка.

— Здравствуй, Камилла, — сказал вампир.

— Ты — убийца, — бросила Камилла с наслаждением. — Я слышала…

— Зов? — предположил вампир, не оборачиваясь и улыбаясь.

— Что? — судя по голосу, Камилла несколько растерялась.

— Зов, — повторил вампир безмятежно. — Девушка сломала собственную Предопределенность. Ты слышала Зов обреченной, иначе не пришла бы, моя милосердная подруга. Чуть-чуть опоздала. Скажи мне, Камилла, ты пришла убить ее или позвать в Вечность? А как бы вы меня делили?

— Пропади пропадом, Людвиг! — воскликнула Камилла, и вампир спиной почувствовал, как она растворяется в сумерках.

— Пожелание — любезнее, чем проклятие, — отозвался вампир, но не был уверен, что его последние слова услышали.

Он закинул концы белого шарфа за спину и нырнул в темноту, как в океан.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg