«Падший»

Падший (fb2) - Падший [litres, с иллюстрациями] (Всеблагое электричество - 3) 1928K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Павел Николаевич Корнев

Павел Корнев ПАДШИЙ

Небо! Закрыто для неудачников!

Группа «Стимфония». Голем

Пролог, или Дирижабль и немного огня

Дым и зеркала — лучшие помощники иллюзиониста. Именно они, а отнюдь не запретная магия и не отринутое просвещенным обществом волшебство помогают фокусникам перекраивать реальность, заставляя зрителей поверить в несуществующие образы. Но дым и зеркала — простые инструменты, они лишь создают нужную атмосферу и дают почтенной публике повод задействовать собственное воображение.

Да! Все дело в нашем воображении. Именно способность сознания домысливать и достраивать окружающую действительность позволяет иллюзионистам увлекать зевак и морочить им голову. Ведь зачастую мы и сами рады обмануться, приняв желаемое за действительное…

Девушка в бесстыдно-коротком хитоне выше колен, стройная и рыжеволосая, кружилась в безмолвном танце на фоне серого неба. Неподалеку волновалось море; я даже чувствовал его солоноватый вкус, но ни блеск солнца на ряби волн, ни мрамор античных развалин не трогали меня — все внимание приковала к себе танцовщица.

Странный танец горячил кровь; девушка изгибалась, будто дрожащее на ветру деревце, иногда в притворном падении она наклонялась к земле, но сразу выпрямлялась, не давая повода прийти на помощь. Раз за разом я не получал возможности проявить себя, и это рвало мое измученное сердце на куски.

Неровные движения танцовщицы гипнотизировали и сводили с ума; я бы давно потерял над собой контроль, если бы не навалившаяся ватным одеялом тишина. Уши словно залепили восковыми пробками: не играла музыка, не шумел ветер, не плескалась о прибрежный камень волна. Лишь доносился из неведомого далека, будто из другого мира, непонятный размеренный стрекот.

Один только стрекот, стрекот, стрекот. А еще — запах гари.

Дым и зеркала…

Едкий дым вызвал кашель, пальцы судорожно сжались, и тотчас хрупким стеклянным крошевом лопнул бокал, расплескался лимонад. Я подался вперед и вывалился из кресла на толстый персидский ковер. Без сил распластался на нем, уловил сотрясавшую пол дрожь и лишь тогда вспомнил, кто я и где нахожусь.

Я Леопольд Орсо, виконт Крус, сиятельный. И сейчас я валяюсь посреди кают-компании собственного дирижабля, будто надышавшийся первосортной дряни опиумный курильщик.

Дым и зеркала? Проклятье!

Дым клубился под потолком, но внизу еще хватало свежего воздуха, и мне удалось немного отдышаться и прогнать затуманивший голову дурман.

Хрипло выдохнув, я смахнул выступившие на глазах слезы и перепачкал чем-то липким лицо. Кровь. Это была кровь. Порезы, оставленные лопнувшим стаканом на ладони, уже затянулись и пропали без следа, а кровь так быстро засохнуть не успела.

Плевать! Я приподнялся на локте и осмотрелся. Дыма в кают-компании было хоть отбавляй. Дыма, но никак не зеркал. Вместо коварных отражений на полотняном экране у дальней стены под размеренный стрекот проектора кружилось безмолвное изображение Айседоры Дункан — танцовщицы, ничуть не похожей на рыжеволосую девушку из моего видения.

Стоило лишь взглянуть на экран, и до меня вновь донеслись отголоски далекой мелодии. Сила воображения и талант сиятельного наполнили черно-белое изображение яркими цветами, придали ему глубину, поманили запретной притягательностью миража. Только закрой глаза — и окажешься на берегу далекого моря, подхватишь на руки любимую, прижмешь к себе. И останешься там навсегда…

К черту! Не хочу жить иллюзиями!

Дьявол бы побрал этот клятый синематограф и дурманящий разум дым!

Скрипнув зубами от накатившей вдруг злости, я собрался с силами и поднялся на четвереньки, но не удержался и вновь повалился на пол. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, до выхода из кают-компании пришлось ползти ползком.

В коридоре я кое-как поднялся по стенке, локтем высадил один из иллюминаторов, и внутрь тут же ворвался поток свежего воздуха, будто ледяной водой окатило. Стало легче дышать, вернулась ясность сознания.

Какого черта тут творится?! Куда сгинули капитан, навигатор и стюард? Почему команда не тушит возгорание? Или задымление вызвано не пожаром, а технической неисправностью?

Я прикрыл лицо полой пиджака и побрел к капитанской рубке, то и дело опираясь на переборки и останавливаясь перевести дух. Ноги по-прежнему слушались плохо, а в лицо все явственней веяло жаром, но отступать было некуда. Теперь только вперед, только вперед…

А впереди разверзлось огненное пекло. Чтобы понять это, хватило единственного взгляда в приоткрытую дверь командной рубки.

Пламенем была охвачена большая часть помещения, к едкому запаху паленой резины добавилась мерзкая вонь горелого мяса. Навигатор навалился грудью на приборную панель, да так и замер, объятый огнем, капитан безжизненно откинулся в кресле и не шевелился. Он тоже был мертв.

Вот дерьмо!

Внезапно резкий порыв сквозняка бросил в лицо длинный язык пламени, затрещали опаленные волосы; я отшатнулся и увидел, что дым выносит в распахнутую настежь дверь гондолы. И распахнулась та вовсе не сама по себе…

— Стой! — рявкнул я, но последний из команды дирижабля — стюард уже шагнул наружу и скрылся из виду. За его спиной нелепым горбом бугрился объемный ранец.

Мне не удалось удержаться от крепкого словца:

— Дьявол!

Дьявол! Дьявол! Дьявол!

Загудело раздуваемое сквозняком пламя, и я бросился к двери. Захлопнул ее и сразу поспешил в кладовую, где хранились выписанные из российской провинции Александром Дьяком экспериментальные парашюты Котельникова, но меня ждало жестокое разочарование: все шелковые купола оказались вытащены из ранцев и порезаны ножом.

Стюард, сволочь такая! Оставил сгорать заживо!

Я не стал гадать, по какой причине он обрек меня на верную смерть, и вернулся к внешней двери. Там нацепил на нос очки с круглыми затемненными линзами и потянулся к своему таланту сиятельного. Умение воплощать чужие страхи не способно придать человеку крылья, как воображение не в состоянии погасить пожар, но я и не собирался превозмогать силу всемирного тяготения или останавливать физико-химический процесс, именуемый горением. Мне просто требовалось преодолеть собственный страх — страх падения, страх высоты. Это было и просто, и невероятно сложно одновременно.

Готовясь к неизбежному, я разложил вытащенный из кармана нож, зажал в зубах титановый клинок и открыл дверь гондолы. Внизу, далеко-далеко, мелькнули горная гряда и голубовато-серое зеркало озера. Накатила неуверенность, подогнулись колени. Но я переборол секундную слабость и прыгнул вдогонку за стюардом.

Наружу. Без парашюта. В свободное падение.

Впрочем, падение лишь представлялось свободным. Тут же налетел ветер, рванул расстегнутый пиджак, закрутил в вихре, сорвал с лица очки. Глаза моментально наполнились слезами, но к этому времени я уже разглядел купол парашюта, что распух на фоне горного озера белым пятном.

Растопырив в разные стороны руки и ноги, я сумел остановить вращение и развернулся в сторону зависшего на стропах беглеца. Прижал руки к туловищу, изогнулся, меняя положение в пространстве, и резко пошел вниз, но не камнем, а на манер планера — под углом. Скорость падения резко возросла, ветер засвистел в ушах, обжег лицо холодом и принялся рвать одежду.

Я падал на жертву подобно коршуну, несся, как пущенная в цель стрела. Тело свело судорогой, выдерживать верное направление получалось лишь ценой огромных усилий, но даже так попасть в купол с отверстием посередине не получилось. Сообразив, что зацеплю парашют лишь по касательной, я перехватил рукой зажатый в зубах нож, и меня тотчас закрутило штопором. В следующий миг клинок скользнул по шелку, а я промчался мимо и устремился к земле.

После столкновения с парашютом вращение еще больше усилилось, в какой-то момент меня перевернуло на спину, и над головой мелькнул судорожно дергавший стропы человек. Несколькими резкими взмахами я вернул себе прежнюю устойчивость и расставил в разные стороны руки и ноги подобно воздушным рулям. Свист ветра слегка поутих, падение потеряло недавнюю стремительность, и очень скоро меня обогнал камнем несшийся вниз стюард, за которым тянулось располосованное ударом ножа полотнище парашюта, обмякшее и спутанное.

— Отправляйся в ад, ублюдок! — выкрикнул я и посмотрел на озеро под собой. Некстати вспомнилось, что при падении с большой высоты вода не уступает по твердости камню, но я выкинул эту научную заумь из головы и заставил себя успокоиться. Страха не осталось; нечего больше было бояться, да и незачем.

Я парил, просто парил в небе, а потом озерная гладь вдруг стремительно понеслась навстречу, и лишь за миг до удара о рябь серой воды в голове оформился подспудно не дававший все это время покоя вопрос: откуда, черт возьми, среди бобин кинопленки взялась запись танца Айседоры Дункан? Она ведь мне даже никогда не нравилась!

И сразу — удар и тьма…

Глава первая, или Танец со змеями и немного отравы

Времени нет.

Время — фикция, выдумка наивных романтиков и ученых не от мира сего. Именно благодаря им простаки на полном серьезе полагают, будто время — это закольцованный бег стрелок по циферблату часов. Нечто бесконечное, незыблемое и неизменное. Вечное.

Опасное заблуждение.

Никакого времени нет, есть лишь последовательность событий, которая может оборваться в любой миг. Один миг — и то, что выстраивалось годами, развеивается в прах, исчезает, перестает существовать.

Жизнь? И жизнь — тоже. Моя так точно. По крайней мере, жизнь как привычная упорядоченность бытия.

Сидя на каменистом берегу крохотного островка посреди горного озера, я сожалел вовсе не о сгоревшем дирижабле и даже не о несостоявшемся перелете в Новый Свет, нет! Выть в голос хотелось из-за потерянной иллюзии личной безопасности.

Меня пытались убить.

Опять!

Стюрд ведь не рехнулся, не действовал наобум, он все продумал заранее и выждал самый удачный момент. Рухнувший в горах дирижабль — что может быть банальнее? Да и найдут ли обломки вовсе? Разве что через несколько лет случайно кто-нибудь наткнется на искореженный при падении остов.

Но почему и зачем? Кому могла понадобиться моя смерть, если для всего мира я и без того давно мертв? Мертв либо пропал без вести больше года назад. Одно от другого не сильно отличается.

В покушении не было никакого смысла!

По моим следам могли идти обозленные малефики, эта братия возвела месть в ранг культа, но поджог дирижабля, замаскированный под случайное крушение, не вписывался в их обычный образ действий. Чернокнижники привыкли действовать гораздо более прямолинейно и были в своей прямолинейности чрезвычайно предсказуемы. Они полагались исключительно на магию, подкуп не их стиль. Сделай свой ход они, и стюард облил бы себя керосином и со спокойной улыбкой чиркнул спичкой о боковину коробка, а не пытался удрать.

И в происки имперской разведки я не верил тоже. У людей из окружения кронпринцессы Анны не было никаких причин сомневаться в моей смерти: с вынутым из груди сердцем не выживет никто. После моей пропажи из госпиталя они могли искать похитителей распотрошенного тела, но и только.

Концы с концами не сходились; я оказался в тупике.

Вспомнилась объятая огнем рубка, накатила дрожь. Огонь мог уничтожить большинство инфернальных тварей, оборотни исключением не являлись. Просто повезло, что ускоренный метаболизм вывел из организма яд, прежде чем пожар успел распространиться на кают-компанию.

— Дьявол! — выдохнул я, отыскал среди мелкой гальки плоский камушек и резким движением руки запустил его прыгать по воде.

Так себе развлечение.

Чертовски хотелось есть, но на каменистом островке даже трава не росла. Оставалось лишь хлебать сырую воду.

Не подумайте, будто я провел тут несколько дней. Вовсе нет. Не более получаса назад я рухнул неподалеку отсюда и расшибся о воду. Было больно.

Но та боль — резкая и быстрая — не шла ни в какое сравнение с запредельными муками, когда начали соединяться сломанные кости, срастаться мышцы и сухожилия, возвращаться на свои места выбитые суставы.

Я оборотень, а оборотня не так-то просто прикончить даже падением с километровой высоты, но восстановление организма запустило маховик ускоренного обмена веществ, и мне требовалось срочно подкрепиться.

Подкрепиться? Проклятье! Жрать! Я хотел не есть, а именно жрать. Если прямо сейчас не набью брюхо мясом, сам себя начну переваривать.

И боль… от голода боль в мышцах и суставах становилась еще нестерпимее.

— Драть! — Изо рта невольно вырвалось любимое словечко вымышленного друга, и я понял, что дальше так продолжаться не может. Еще немного — и не поручусь, что сумею сохранить ясность мысли. Голод и боль после обратной трансформации зачастую лишали разума даже куда более опытных оборотней.

Я вспомнил отца. Теперь-то мне стало понятно, каких невероятных усилий ему стоило не превращаться в зверя целиком. Его спасала вера, но возможности человека не безграничны, и, дабы унять боль, папа пил, пил и пил. А потом умер. Если день за днем вливать в себя смертельную для обычного человека дозу алкоголя, не выдержит даже печень оборотня.

От этой мысли стало не по себе.

Я поднялся с камня, взял расползшийся по швам пиджак и огляделся по сторонам. Кругом — озеро и зеленые силуэты поросших лесом гор. С запада склоны были более крутыми и обрывистыми, в палитре там превалировал серый цвет, а в голубое небо ввинчивался столп черного дыма. Это догорал дирижабль.

По большому счету, от предстоящего заплыва останавливало лишь нежелание окончательно испортить и без того поврежденную падением с высоты одежду. После повторного купания даже самая качественная ткань неминуемо превратится в половую тряпку. В подобном виде и за бродяжничество задержать могут.

Я посмотрел на выловленные из озера лакированные туфли и с обреченным вздохом принялся сворачивать только-только просохший на ярком летнем солнце пиджак.

Не стоило возвращаться в метрополию — сейчас я осознавал это со всей возможной отчетливостью.

Налетел ветерок, и я поежился то ли от прохлады, то ли от неуютной мысли. Скорее все же второе — холодно не было, наоборот, бросило в пот.

Дьявол! Следовало лететь через Англию!

Следовало, да. Но в Лондоне было традиционно неспокойно: власти устраивали облавы на малефиков, масонов и социалистов, профсоюзы выводили рабочих на уличные демонстрации, да еще подливали масла в огонь пытающиеся отстоять независимость ирландцы. Полиция стояла на ушах, а мне вовсе не хотелось привлекать к своей персоне внимание бывших коллег. Пусть выправленный в российской провинции паспорт на новое имя и проходил по всем реестрам, но всегда оставался риск наткнуться на излишне бдительного констебля или того хуже — шпика Третьего департамента.

Еще не хватало, чтобы кто-нибудь опознал во мне Леопольда Орсо, виконта Круса.

Но вот опознали же!

Убить пытались именно Леопольда Орсо, в этом сомнений не было ни малейших. Лев Шатунов, как звали меня после смены документов, ни в чем предосудительном замешан не был. Получив доступ к вкладу, я сразу покинул Цюрих и путешествовал по Старому Свету, нигде подолгу не задерживаясь.

Серьезная неприятность за это время приключилась лишь единожды, да и та — банальней некуда: меня попытались ограбить. Сам виноват, поначалу не догадался оформить чековую книжку и всюду таскал с собой толстенную пачку франков. Грабитель попался ушлый и трусоватый, он попросту всадил мне в спину три пули. Я очнулся, когда жулик уже обчистил карманы и снимал с руки золотой браслет хронометра. Правду говорят, что жадность до добра не доводит. Грабитель позарился на золотую безделушку и в итоге лишился головы. В прямом смысле — мой самоконтроль в то время оставлял желать лучшего.

Но было ли это попыткой ограбления? Или это — звенья одной цепи?

Дьявол, все же стоило лететь через Лондон! И ведь соблазнился же простотой пути!

Через Атлантиду переправиться в Новый Свет и в самом деле проще всего, не требовалось даже делать остановку в Новом Вавилоне. Прямо из Лиссабона я направился на западное побережье острова, где намеревался пополнить запасы перед перелетом через океан.

Я выругался, мотнул головой и осторожно ступил в прозрачную воду. У берега были прекрасно видны сновавшие над галькой рыбешки, дальше в озерной глади отражались горы и небо.

Плыть не хотелось. Хотелось посидеть, собраться с мыслями, подождать неизвестно чего, но голод не унимался и подгонял все сильнее. Голоду вторил здравый смысл. Я отдавал себе отчет в том, что ждать на острове нечего и некого, плыть придется в любом случае. Так какой смысл попусту терять время, отсрочивая неизбежное?

Но как же холодно…

Я вернулся на берег и уже начал расстегивать ремень брюк, как вдруг…

— Из-за острова на стрежень, — хорошо поставленным голосом пропел некто с другой стороны острова, — на простор речной волны…

Затянув ремень, я поспешил вскарабкаться на каменную кручу и шумно выдохнул, не веря собственным глазам.

На фоне серых отрогов далеких гор по зеркалу чистейшей воды спокойно скользила небольшая прогулочная лодка. Степенный господин средних лет на веслах размеренно греб, угрюмо опустив голову; его компаньон стоял на носу с бутылкой вина в руке и самозабвенно пел высоким басом, скорее, подражая Шаляпину, нежели имея такой тембр голоса от природы.

Шанса выбраться с острова, не замочив ног, я упускать не собирался и замахал над головой пиджаком.

— Э-гей! На лодке!

Окрик заставил гребца испуганно вздрогнуть и втянуть в плечи короткую мощную шею, а певец приставил ко лбу ладонь и что-то сказал товарищу. Тот стал работать одним веслом, разворачивая лодку носом к островку.

Я с облегчением перевел дух и принялся разглядывать своих возможных спасителей. На охотников они нисколько не походили: никаких парусиновых курток, высоких сапог и ружей. Певец в светлом льняном костюме отправился на водную прогулку с непокрытой головой; гребец в визитке и полосатых брюках от традиций отступать не стал и водрузил на макушку канотье. И правильно сделал: в июньский полдень солнце припекает даже в горах. Если вином злоупотреблять, точно на песнопения потянет.

Впрочем, худощавый господин на носу лодки пьяным не казался и легко удерживал равновесие, поглядывая на меня из-под приставленной ко лбу ладони. Русоволосый, с короткой аккуратной бородкой, он мог сойти за преуспевающего адвоката или даже профессора, если б не та самая легкость и даже некоторая резкость в движениях. Показалось почему-то, что к кулачному бою ему не привыкать.

Его спутник был более плотного сложения и веслами работал уверенно и без малейшей натуги. Переходившие в усы кустистые бакенбарды и трубка в зубах делали гребца похожим на капитана дальнего плавания, из образа несколько выбивалась лишь толстая золотая цепь карманных часов. Купец? Очень похоже на то.

— Господа! — повысил я голос, когда лодку отделяло от острова не более десяти метров. — Право слово, неудобно об этом просить, но не окажете ли вы любезность доставить меня до берега? А то вода нынче дюже холодна. Готов сам сесть на весла!

— Вот еще! — пробурчал гребец, нервно ежась.

Его компаньон, словно извиняясь за спутника, благодушно махнул свободной рукой.

— Доставим в лучшем виде, не извольте сомневаться. Ну как не помочь соотечественнику, господин…

— Лев Борисович Шатунов, к вашим услугам, — поспешил я представиться.

— Скорее это мы к вашим, — сварливо заметил гребец.

Певец рассмеялся.

— Не слушайте этого ворчуна, Лев Борисович. Прошу на борт!

— Одну минуту!

Я спустился с кручи, но не к лодке, а на другую сторону, за оставленными на берегу туфлями. Быстро схватил их и поспешил обратно, несколько даже опасаясь увидеть по возвращении спасителей уплывающими вдаль.

Но нет, меня дождались. Из-за прибрежных камней гребец не рискнул подводить лодку прямо к острову, и мне пришлось с закатанными штанинами брести к ней по колено в воде. Но это по сравнению с заплывом через все озеро — сущие пустяки.

Певец на носу лодки, нисколько не смущаясь нового попутчика в моем лице, приложился к бутылке вина и сделал добрый глоток.

— Смелее, граф! Нас ждут великие свершения! — объявил он после этого.

Я от такого обращения чуть обратно за борт не вывалился.

— Э-э-э… граф?

Певец закатил глаза и горестно вздохнул, на помощь мне пришел гребец.

— Ну, эта шарада даже мне по плечу, — добродушно усмехнулся он. — Лев — это как Лев Толстой. А кто у нас Лев Толстой? Правильно, граф.

— Но позвольте, — не согласился я, усаживаясь на банку, — почему именно граф, а не писатель?

— Помилуйте, Лев Борисович! — охнул певец. — Ну какой из него писатель? Писатель — это, знаете ли, по велению души, чтоб до полуночи в карты, чтоб за долги главы строчить и жечь их в пьяном угаре. А граф Толстой — он и есть граф. Я бы даже сказал: графоман-с. Так-то вот.

— Не буду спорить, — хмыкнул я, кинул туфли на прикрывавшую дно деревянную решетку и принялся раскатывать штанины.

— С твоими шарадами мы совсем забыли о приличиях, — проворчал гребец, начав отворачивать лодку от острова. — Позвольте представиться: Емельян Никифорович Красин.

— Иван Прохорович Соколов, — присоединился к товарищу певец и понимающе улыбнулся: — Граф, полагаю, нам не стоит интересоваться обстоятельствами вашего появления на этом клочке необитаемой земли?

— Очень обяжете, — вздохнул я, не желая выдумывать никакой правдоподобной лжи.

— От вас ждем того же, — проворчал Емельян Никифорович.

— Вот я раззява! — хлопнул вдруг себя ладонью по лбу Соколов. — Да вы же не просто граф, а граф Монте-Кристо!

— Все, поезд ушел, — благодушно рассмеялся Красин.

— Как только мог упустить из виду остров? — продолжал сокрушаться Иван Прохорович. — Эх, старею, старею…

Налетел порыв ветра, лодку качнуло, и меня уколол легонький отголосок чужого страха. Но чужие страхи сейчас мало занимали меня; я как завороженный смотрел на корзинку для пикника, от которой исходил одуряющий запах свежей стряпни, и глотал слюну.

Оборотня проймет лишь серебро и электричество, но помимо этого над перевертышами, подобно дамоклову мечу, висят боль и голод. Боль при возвращении в человеческое обличье и нестерпимое желание набить живот всякий раз, когда организму требуется восстановить силы после обращения или исцеления.

Я был дьявольски голоден, и аромат свежей сдобы и мясного пирога просто сводил с ума. К счастью, Соколов перехватил мой взгляд и предложил:

— Угощайтесь, Лев Борисович. Да и вина испить не откажите.

— Вино на эдаком солнцепеке — это лишнее, Иван Прохорович, — отказался я от выпивки, переставив корзинку себе на колени. — Но не сомневайтесь, я компенсирую все издержки.

При падении бумажник не вылетел из кармана, и хоть банкноты за время нахождения в воде изрядно размокли, в полную негодность они прийти не успели. С учетом монет у меня набиралось без малого полсотни франков, чего хватало и на обед для трех персон, и на починку одежды. Но вот дальше…

Дальше была полная неопределенность.

— Ну как вам не совестно, Лев Борисович! — укорил меня Соколов. — Помогать попавшим в трудное положение соотечественникам — долг каждого приличного человека.

Оставалось лишь порадоваться тому, что дед выучил меня родному языку, сносно владевший русским отец не дал его позабыть, а после бегства из метрополии прошло достаточно времени, дабы закрыть лингвистические лакуны и выдавать себя за уроженца российской провинции без риска немедленного разоблачения. Акцент? Акцент — обычное дело для живущих на чужбине людей.

Я раскрыл корзинку для пикника и едва не захлебнулся слюной. Но все же приступать к трапезе не стал и поинтересовался у своих спасителей:

— Не желаете присоединиться?

Дородный гребец побледнел и поспешно отвернулся, а Соколов вновь улыбнулся.

— Емельян Никифорович, увы, не лучшим образом чувствует себя на воде. У него нет аппетита, — сообщил он и взглянул на бутыль в руке. — А я, пожалуй, ограничусь вином. Мадера восхитительна и прелестно самодостаточна!

— Развезет вас, Иван Прохорович, на эдакой жаре, — проворчал Красин, уверенно работая веслами.

Певец начал весьма пространно отвечать, но я уже не слушал его, опустошая корзинку для пикника. В итоге мясной пирог и расстегай с рыбой, кусок сыра и колечко кровяной колбасы, сдобная булка и два яблока умерили мой голод, но окончательно не насытили. Хотелось чего-нибудь горячего. Желательно — первого, второго и еще десерта. И непременно крепкого сладкого чаю.

Ну а пока я перегнулся через борт, зачерпнул пригоршню воды и напился. Красина при этом явственно передернуло, его округлое лицо с массивной челюстью враз сравнялось цветом со свежей побелкой.

И я вновь уловил страх. Тягучий и мощный, рвущий нервы в такт ударам стучащих о борта лодки волн.

Емельян Никифорович панически боялся воды. Обычной озерной воды, холодной и чистой.

И это всерьез удивило. В страхах людей зачастую нет никакой логики, взять ту же агорафобию, но зачем отправляться на лодочную прогулку со столь расшатанной нервной системой?

— Боюсь, я оставил вас без ланча… — задумчиво пробормотал я, вытирая жирные пальцы носовым платком.

— Не беспокойтесь, — шумно выдохнул Красин, его стиснувшие весла пальцы побелели от напряжения, — пообедаем в ресторане.

В этот момент мы обогнули скалистый мыс, и взгляду открылась небольшая бухта, ровную гладь которой рассекали многочисленные прогулочные лодки. Кавалеры и наемные гребцы работали веслами, дамы сидели под солнечными зонтиками в безмятежной праздности. Вдоль берега протянулась длинная пристань, у дальнего ее края над озером нависала открытая веранда со столиками для тех, кто водной прогулке предпочел чашку ароматного кофе и сэндвич.

— Монтекалида! — вырвалось у меня. Бывать в этом курортном городке мне раньше не доводилось, но открывшийся вид был прекрасно знаком по почтовым открыткам. В детстве я любил рассматривать их, мечтая посетить все эти чудесные места.

— Ну да! — удивился Соколов, затыкая пробкой опустевшую бутылку. — Что-то не так? Вы будто не ожидали…

— Ничего, ничего, — поспешил я закрыть эту тему. — Все в порядке.

Посещать курортный городок, известный на весь мир своими горячими источниками, не входило в мои планы, но более удачного места для крушения было просто не сыскать: именно здесь проходила железная дорога, связавшая восточное и западное побережье Атлантиды. Если повезет, уже сегодня укачу в Новый Вавилон.

Ветер стих, волны перестали бить о борт и раскачивать лодку; Емельян Никифорович расслабился и будто бы даже уменьшился в размерах, став упитанным господином средних лет. Лишь в его движениях еще проскальзывала некая неуверенность, но это легко объяснялось необходимостью лавировать, дабы избежать столкновений с другими отдыхающими. Зачастую те выполняли крайне необдуманные, если не сказать бестолковые маневры прямо по нашему курсу.

Я встряхнул свой пиджак, за немалые деньги пошитый у одного из лучших парижских портных, и почувствовал, как от стыда начинают гореть уши. На фоне всеобщей благости мой испорченный после пребывания в воде костюм смотрелся найденными на помойке обносками, а сам я — невесть что позабывшим на этом празднике жизни бродягой.

И как сойти в таком виде на берег?

— Не волнуйтесь, Лев Борисович, — добродушно усмехнулся Емельян Никифорович, уловив охватившее меня замешательство, — я по давней привычке прихватил с собой плащ, оставил его на пристани. Жизнь в Петрограде приучает не доверять погоде, знаете ли.

— Будете выглядеть лучшим образом, ваша светлость, — поддержал товарища Соколов.

— Светлость?! — встрепенулся я, не сразу поняв извилистую логическую цепочку собеседника. — Ах да! Лев — Лев Толстой. Лев Толстой — граф. Граф — ваша светлость.

— Именно, — наставил на меня указательный палец изрядно захмелевший Соколов. — Вы делаете успехи, граф!

Ветер переменил направление и теперь дул от берега, до нас стали доноситься обрывки мелодии, которую играл расположившийся на пристани оркестр. Я прислушался и узнал ставший необычайно популярным в последнее время «Цветочный танец» Кейти Мосс.

Под плеск волн о причал лодка уткнулась в доски, и Соколов первым перепрыгнул на пристань. Я принял у него цепь, передал ее грузно поднявшемуся на ноги Емельяну Никифоровичу и тоже покинул лодку. Мне было чертовски неуютно находиться на всеобщем обозрении в рваном костюме, и все же я обратил внимание, с каким облегчением последовал за нами Красин. Нет, никаких ошибок — его совершенно точно страшила близость воды.

Но к чему тогда прогулка по озеру? Решительно не понимаю.

Емельян Никифорович зашагал прямиком к кассам, мы двинулись следом. Соколов шел легкой походкой записного гуляки; я старался держаться позади него, напряженный, будто струна, в ожидании косых взглядов и ухмылок.

— Расслабьтесь, граф! — посоветовал Иван Прохорович. — Это же Монтекалида! Здесь если в луже лежит пьяница, еще неизвестно — бродяга это или модный поэт, а то и цельный драматург!

Я кивнул и постарался успокоиться.

Все верно: курортный городок как магнитом притягивал представителей богемы, особенно в летнюю жару, когда оставаться в задымленном Новом Вавилоне уже не было никаких сил. Впрочем, ехали на воды со всей империи и даже из колониальных штатов Нового Света. Альберт Брандт всегда говорил, что здесь — уникальная атмосфера…

Тут я привычно поморщился. Прошло больше года с тех пор, как мы виделись с поэтом последний раз, но всякий раз при воспоминании о нем душу начинала крутить ноющая тоска. У меня было не так много друзей, чтобы безболезненно пережить разрыв с любым из них. Если начистоту, у меня, наверное, и друзей-то больше не было, кроме Альберта.

Емельян Никифорович перекинулся парой слов с кассиром, и тот выдал ему длинный серый плащ. Я надел его и в целом остался доволен: пусть одеяние и оказалось слегка узковато в плечах, а ниже просторно болталось, но зато почтенная публика перестала одаривать меня то презрительно-удивленными, то удивленно-сочувственными взглядами.

— Коротковат, — отметил Соколов. — Вы, Лев Борисович, не граф, а просто король-пугало!

— Бросьте, Иван Прохорович, — одернул его Красин, доставая из кармана пачку папирос. — Отлично смотрится!

Но рукава и в самом деле были слегка коротковаты, запястья торчали из обшлагов, словно палки того самого пугала, с которым меня сравнил Соколов.

— Наймем извозчика? — предложил Емельян Никифорович, закурив.

— Бросьте свои барские замашки, господин рабовладелец, — отказался Соколов. — Идемте до электрической конки. Я знаю неплохой магазин готового платья здесь неподалеку. — И он обратился ко мне: — Или граф предпочтет обратиться к портному?

— Боюсь, костюм починить не получится, а я не могу позволить себе ждать, пока сошьют новый, — вздохнул я, решив до поры до времени не интересоваться обращением «рабовладелец».

Ивана Прохоровича отличала склонность к ассоциативному мышлению, изгибы его логики ставили меня в тупик. Как и он сам: не получалось определить его профессиональную принадлежность или хотя бы социальный статус. Но младшим компаньоном «господина рабовладельца» он не был совершенно точно. Слишком вольно держал себя с товарищем.

— В путь, господа! — позвал нас Соколов и по узенькой улочке зашагал прочь от лодочной пристани.

Навстречу нам спешили нарядные отдыхающие; покрасневший от натуги продавец в матросской шапочке прокатил подпрыгивавший на неровной брусчатке ящик с мороженым; рыскал от одного зеваки к другому разносчик газет. Жизнь в курортном городке била ключом.

Миновав два дома, мы вышли на широкий бульвар, в глаза сразу бросилась театральная тумба с яркой афишей. На фоне местного амфитеатра были изображены Карузо и Шаляпин. Подробности разобрать не успел: в конце улицы раздалось несколько отрывистых звонков, и сразу из-за поворота вывернул кативший по железным рельсам самоходный вагон.

— Не отстаем, господа! — ускорил шаг Соколов.

Красин глубоко затянулся и кинул окурок в урну; я придержал рукой развевающиеся полы плаща и поспешил вслед за спутниками.

Опоясывавшая город линия электрической конки, едва ли не самая старая в мире, считалась второй достопримечательностью Монтекалиды после термальных вод. Сине-белые вагоны были запечатлены на бессчетном количестве почтовых открыток и марок. Появление столь странного для курортного места средства передвижения связывали с гидроэлектростанцией, выстроенной в горах самим Максвеллом, который провел здесь последние годы своей жизни.

Вагоновожатый сбросил скорость, конка остановилась, и ее покинули полтора десятка курортников. Мы без всякой спешки прошли в вагон, оплатили проезд кондуктору в форменной черной тужурке и фуражке с начищенным козырьком и заняли сидячие места.

Раздался звонкий щелчок, контактная сеть сверкнула электрическими искрами, и вагон тронулся с места. Нас легонько качнуло, а потом вагон набрал скорость и колеса размеренно застучали на стыках рельс.

Больше всего меня поразило полное отсутствие дыма. Горный воздух был невероятно прозрачным, дышалось им на удивление легко.

Вагон проехал мимо городского сада, на щит у ворот которого расклейщик прилаживал объявление о вечерней лекции на тему «Обитаемы ли планеты?». Солнце палило изо всех своих солнечных сил, раскаляя брусчатку и прогревая горный воздух; к будке с газированной водой выстроилась целая очередь. От яркого света даже заслезились глаза. Я поморщился и отвернулся от окна, решив при первой же возможности купить темные очки. Без них — совсем никак…

— Выходим, — предупредил нас Соколов и прямо на ходу ловко спрыгнул с задней площадки на мостовую, словно и не выпил незадолго до этого бутылку крепленого вина.

Я соскочил следом и немного даже пробежался, дабы сохранить равновесие. Красин последовал за нами, и мы вошли в узенький переулок между двумя трехэтажными домами с мансардами, предназначенными для сдачи внаем отдыхающим. Над головами тянулись бельевые веревки, вяло трепыхались на ветру наволочки, полотенца и чулки.

Долго идти не пришлось, только повернули на соседнюю улицу и оказались на месте. Вывеска магазина готового платья обнаружилась на первом этаже углового особняка.

Обычная тихая улочка; выгоревшие на солнце навесы, кафе с пыльной витриной, рядом — цирюльня и ломбард с забранными решетками прорезями окон. Где-то неподалеку тявкнула собака, простучал за домами железными колесами вагон электрической конки. На перекрестке парнишка с газетами выкрикивал новости, привлекая внимание прохожих.

— А мы, граф, подождем вас там! — указал Соколов на уличные столики кафе напротив. — Неплохое местечко, — сообщил он нам. — Душевное.

— Да это же я тебе его показал! — возмутился Емельян Никифорович.

— Так и есть, — улыбнулся Иван Прохорович. — Но на магазин готового платья, друг мой, ты внимания не обратил, так?

Красин только фыркнул и полез за бумажником.

— Лев Борисович, ссудить вас деньгами? — предложил он.

— Благодарю, не стоит, — отказался я в надежде использовать просохшие ассигнации и снял плащ. — И за одежду тоже благодарю. Просто выручили.

— Пустое! — отмахнулся Емельян Никифорович, перекинул плащ через руку и зашагал к Соколову, уже занявшему столик на тротуаре.

— Газеты! Господа, покупайте газеты! — подошел к уличному кафе парнишка с пухлой сумкой. — Бои в Рио-де-Жанейро! Волнения в Индии! Очередная вылазка тугов — душителей Кали!

Емельян Никифорович купил свежий выпуск «Атлантического телеграфа», Соколов ничего брать не стал. Я тоже покачал головой и толкнул дверь магазина. Над головой звякнул колокольчик, и одутловатый приказчик поспешил выйти из-за прилавка в зал.

— Чем могу помочь? — заученно улыбнулся он, не обратив внимания на мой порванный костюм. Точнее, усиленно делая вид, будто не обращает внимания.

Я с отвращением оттянул и отпустил лацканы пиджака.

— Нужны костюм-тройка, нижнее белье и сорочка.

В лавке пахло шерстью и пылью, рядами висели костюмы, различавшиеся лишь цветом материи и размерами. Сама мысль о том, что после пошитой на заказ одежды придется вновь одеться в подобное убожество, вызвала изжогу.

Или просто еда в корзинке для пикника испортилась на жаре?

Приказчик смерил меня наметанным взглядом и достал сантиметр.

— Это будет непросто, — объявил он, снимая мерки, — но что-нибудь обязательно подберем. Замерив рост, ширину плеч, длину ног и рук, он побродил между вешалок и вынес темно-серый костюм.

— Это совсем не то, что было у вас раньше, — сказал приказчик, словно извинялся за ассортимент магазина, — но костюм требуется срочно, правильно понимаю? Раз уж вы обратились к нам…

— Все верно, — подтвердил я.

— Тогда прошу в примерочную! И вот еще сорочка, а белье, увы, не держим…

В отгороженном ширмой закутке я выложил на полку нож, расческу, золотые запонки, звякнувший монетами бумажник и жестяную коробочку леденцов, избавился от старого костюма и переоделся. Сорочка оказалась впору, ее рукава доходили до костяшек больших пальцев, а вот пиджак хоть и сидел как влитой, но ощутимо давил в плечах. Требовалось сохранять определенную осторожность, дабы он не разошелся по швам. В брюки я продел собственный ремень, они оказались впору, их стоило лишь самую малость укоротить.

— Ну, что скажете? — с интересом повернулся ко мне приказчик.

— Пиджак узковат в плечах, — сообщил я.

— Увы, ничего более подходящего подобрать не получится, — развел руками продавец.

— И надо подшить брюки.

Приказчик отметил мелком нужную длину и указал на стул за ширмой.

— Можете подождать здесь.

Я отдал ему брюки и остался в новой сорочке, жилетке и кальсонах. В задней комнате немедленно застрекотала швейная машинка.

В одиночестве я пребывал недолго, вскоре продавец вернулся и откровенно замялся, не зная, с чего начать разговор.

— Это, конечно, не мое дело, но… — вымолвил он, сбился, махнул рукой и сходил за зеркалом. — Позвольте, просто покажу. Вот, смотрите сами…

Я повернул голову и едва удержался от проклятия, разглядев сожженные на затылке волосы. Сразу вспомнилось, как заглянул в охваченную пламенем рубку дирижабля. Даже кровь к щекам прилила из-за осознания того, что разгуливал в подобном виде по городу.

Стыд и срам!

И эти двое… Могли бы и предупредить!

Раздражение быстро улеглось; в конце концов, никто не нанимался мне в няньки. И рваный костюм был куда большей проблемой, нежели сожженные волосы.

Прическа, к слову, была испорчена безвозвратно — среди подпалин проглядывала голая кожа.

— Могу послать кого-нибудь за цирюльником, — услужливо предложил приказчик.

— Будьте добры, — не стал отказываться я.

Вскоре принесли подшитые брюки, и я оделся, но покидать магазин не стал — появляться на улице с опаленными волосами категорически не хотелось. Уж лучше дождусь цирюльника.

— Сколько с меня? — спросил я, раскрывая бумажник.

— Двадцать пять франков, — ответил приказчик, заглянув в учетную книгу.

Сумма вышла весьма немалая даже по столичным меркам, и я внутренне поморщился, но торговаться не стал и выложил на прилавок пару красных десяток с портретом Леонардо да Винчи и присовокупил к ним синюю купюру с Александром Вольтой. Тут пришла очередь приказчика морщиться: пусть банкноты и успели просохнуть, но вид имели весьма подозрительный.

Впрочем, принял их продавец без единого вопроса. Он еще убирал деньги в кассу, когда распахнулась дверь и к нам присоединился невысокий усатый цирюльник в белом переднике. В одной руке у него был кожаный саквояж, в другой — свернутая простыня.

— Кого стричь? — спросил мастер с явным континентальным акцентом, заметил меня и принялся выстреливать фразами как из пулемета: — А! Вы! И что у вас? Покажите. Повернитесь к свету. О! Да неужели? Вот это да! Вам очень повезло, моншер, огонь затронул лишь затылок. Но придется убирать опаленные волосы. Выходить в таком виде на улицу — моветон!

— Что вы предлагаете? — попытался я заткнуть фонтан его красноречия, но безуспешно.

— Садитесь! Садитесь! — потребовал коротышка и принялся ходить вокруг. — Поразительно! Еще и сбоку подпалина! Нет, виски в таком виде оставлять нельзя. Не получится, даже не просите. А вот сверху убирать ничего не надо. Не волнуйтесь, моншер, сделаю все в лучшем виде!

— Что сделаете? — с трудом вставил я в этот рваный монолог свой вопрос.

Цирюльник накинул на меня простыню, подоткнул за воротник и отступил на шаг назад.

— А какие варианты? — хмыкнул он, осматривая меня со стороны. — Вас спасет только андеркат. Очень модная стрижка… в определенных кругах.

Я беззвучно выругался. По работе в полиции мне частенько приходилось наблюдать на неблагополучных окраинах стриженных подобным образом молодых людей, и походить на одного из этих пронырливых типов не хотелось совершенно.

— По-другому никак? — спросил я в надежде на чудо.

Коротышка оправил пышные усы и вздохнул.

— Моншер, — обратился он ко мне будто к несмышленому ребенку, — у вас сожжена половина затылка и опален левый висок. Я могу просто подровнять волосы, но выглядеть результат будет просто похабно. Я ценю свой труд и уважаю клиентов, мне претит марать руки подобной халтурой. И не волнуйтесь, никто не собирается превращать вас в карикатурный шарж с последних страниц «Столичных известий», все будет… очень стильно. Вам понравится.

Я пожал плечами и разрешил:

— Приступайте.

Цирюльник кивнул и принялся за дело. Сначала он остриг затылок и виски, затем подровнял верх, зачесал волосы набок и увлажнил гелем.

— Вуаля! — передал он мне зеркало.

В зеркале отражался… не я. Ну, почти не я. И без того резкие черты лица с новой прической еще более заострились, и выглядел я, словно стригся подобным образом с юных лет. Головорез из неблагополучного района? Что ж, пусть будет так.

Опытный физиономист без всякого сомнения опознал бы во мне Леопольда Орсо, равно как и Льва Шатунова, но простого обывателя изменения вполне могли сбить с толку. И это было не так уж и плохо. Точнее, даже хорошо.

Я повертел головой из стороны в сторону и решил, что в определенной степени новая стрижка мне даже нравится. Теперь я буду выделяться из толпы даже без своего модного костюма. Как говорится, дешево и сердито.

Сердито? Да, вид у меня и в самом деле был определенно недобрый.

Цирюльник убрал простыню и несколько раз пшикнул одеколоном. Я поднялся со стула и встал у ростового зеркала, оглядел себя со стороны и кивнул. Неплохо.

— Ну как, моншер? — обратился ко мне цирюльник, убирая инструменты в саквояж.

— Лучшего и ожидать было нельзя, — признал я и в порыве неоправданного мотовства протянул ему последнюю пятифранковую банкноту. Теперь у меня в кошельке оставалась лишь мятая десятка да несколько монет. — Вы мне очень помогли.

Но только направился на выход, меня окликнул приказчик.

— Господин! — встрепенулся он. — Ваш старый костюм!

— Выкиньте! — распорядился я и вышел на улицу. Постоял на тротуаре, наслаждаясь легкими дуновениями ветерка, достал жестяную коробочку, сунул в рот обвалянный в сахарной пудре леденец.

Мои спасители сидели за уличным столиком кафе, я не стал подходить к ним и заглянул в ломбард с отгороженной железной решеткой витриной, где среди выставленных на продажу ювелирных украшений лежало несколько карманных пистолетов и револьверов. Оценив расценки на золотые безделушки, запонки я не стал даже предлагать и сразу расстегнул браслет хронометра.

— Сколько?

Хмурый оценщик принял часы и первым делом взвесил их, затем через вставленный в глазницу окуляр оглядел клеймо, открыл заднюю крышку, сразу защелкнул ее и безапелляционно объявил:

— Тридцать франков.

— Сколько?! — решил я, будто ослышался.

— Тридцать.

— Да как так?! Золотой корпус, золотой браслет! Чистого металла — сорок граммов! Даже если за полцены, как лом в заклад брать, шестьдесят — семьдесят франков выйдет!

Оценщик выложил хронометр на прилавок и повторил:

— Тридцать франков.

— Наручные часы! Хронометр! Календарь! Меньше пятидесяти и разговаривать не о чем! — возмутился я. — Да если не выкуплю, их за полторы сотни с руками оторвут!

Мужичок поковырял меж неровных зубов заточенной спичкой и усмехнулся:

— Можно подумать, ты их покупал. Тридцать франков.

«Покупал!» — хотел рявкнуть я, но сдержался. Высокий и крепкий, характерная стрижка, недорогой костюм. И бесцветные глаза никакой роли не играют, мало, что ли, среди сиятельных головорезов? Ясно и понятно, откуда у такого типа золотые часы.

И если этим утром я легко мог выручить за хронометр и сотню франков, то теперь мой потолок — жалкая тридцатка.

Проклятье! Я так на них рассчитывал! Покупал с мыслью иметь при себе золотой запас на самый крайний случай, а в результате мне просто смеются в лицо!

Вернув часы на запястье, я защелкнул застежку браслета и достал бумажник. Выудил из него двухфранковую монету и раздраженно припечатал к прилавку.

— Будьте любезны, — указал я на затесавшиеся среди ювелирных украшений очки с круглыми черными линзами, напоминающие окуляры слепцов.

— Держите.

Нацепив очки на нос, я подошел к окну и выглянул на улицу. Линзы оказались сильно затемнены, и яркий солнечный свет наконец перестал резать глаза.

— Беру! — решил я.

— Да, пожалуйста, — лязгнул в ответ скупщик кассой.

Я покинул ломбард и направился к своим новым знакомым. Иван Прохорович, к моему удивлению, вместо вина заказал кофе; перед ним стояли пустая чашка и блюдце с оставшимися от круассана крошками. Емельян Никифорович грузно развалился на стуле, уткнулся в газету и курил.

Соколов первым обратил внимание на мой претерпевший изменения внешний вид и расплылся в широкой улыбке.

— Оригинально! — развел он руками. — Я намеревался рекомендовать вам купить шляпу, но, вижу, вы решили проблему самым кардинальным образом. Практически разрубили гордиев узел! Ваше второе имя, случаем, не Александр?

— Перестань, — попросил его из-за газеты Емельян Никифорович. — Ты так совсем запутаешься в именах и запутаешь меня.

— Пообедаем? — предложил я, потянув воздух носом.

— Ну не здесь же! — охнул Соколов и поднялся из-за стола. — Емельян Никифорович, идемте!

— Сейчас, сейчас, — отозвался тот, вдавил папиросу в пепельницу и принялся сворачивать газету.

— Да выкинь ты эту гадость! — посоветовал Иван Прохорович, погладив свою короткую шкиперскую бородку. — Что за манера портить себе аппетит чтением прессы?

— Мне интересно, что происходит в мире! — возмутился Емельян Никифорович. — Я же не читаю светскую хронику!

— И что нынче на первых полосах газет? Какие события?

— Все как обычно. — Красин нацепил на макушку канотье, а плащ накинул на согнутую в локте руку. — Война с ацтеками, стычки на Иудейском море, да еще бубонная чума и беспорядки в Индии. Полный набор.

— Не всех тугов еще переловили? — усмехнулся я. — Поразительно.

В последнее время душители Кали не сходили с первых страниц газет. Уничтоженная в прошлом веке англичанами секта почитателей богини смерти неожиданно для всех воспрянула из небытия, и фанатики-убийцы с удручающим постоянством отправляли на тот свет имперских чиновников, солдат колониальных войск и клерков Всеиндийской компании. А уж сколько было убито и закопано в неглубоких ритуальных могилах местных жителей, никто даже не считал.

Ивана Прохоровича мое замечание откровенно развеселило.

— Переловили? — всплеснул он руками. — О чем вы, граф? Если уж полковнику Слиману с его не ограниченными ни нормами права, ни рамками морали полномочиями не удалось выжечь заразу до конца, то что говорить о его нынешних коллегах? У них нет ни единого шанса!

— Ну, Индия и душители далеко! Где мы будем обедать, вот что меня сейчас интересует! — поспешил я отвлечь спутников от обсуждения последних новостей и перевести разговор на куда более актуальную для себя тему.

— Как где? В «Тереме», разумеется! — рассмеялся Иван Прохорович.

— В «Тереме»?

— Не слышали? Это русский ресторан, все наши там собираются.

— Как скажете.

Мы зашагали по улице, и Соколов не преминул вернуться к прежней теме.

— Емельян Никифорович, а вот ответьте: вся прогрессивная общественность по-прежнему требует дать индусам независимость? — не слишком-то вежливо толкнул он товарища в бок локтем.

— Не без этого, — подтвердил Красин.

— Ничего в этой жизни не понимаю! — покачал головой Иван Прохорович. — Ну что за люди такие? В последнюю войну поздравительные телеграммы императору Поднебесной отправляли, теперь за душителей вступаются. Как так можно?

— В первую очередь, они ратуют за объективность. Призывают не повторять ошибок прошлого и не грести под одну гребенку, — рассудительно отметил Емельян Никифорович. — Если человек индус, он не обязательно душитель. Презумпция невиновности…

— Брось! — отмахнулся Соколов. — Индусы как тараканы. Они повсюду! Да еще умудряются своей мистической ерундой пудрить мозги цивилизованным людям. Теперь уже и англичане среди почитателей Кали попадаются! Англичане, французы и голландцы! Можете себе представить?

Я мог, но не хотел. Хотел есть. Поэтому огляделся по сторонам и озадаченно спросил:

— Как вы здесь только ориентируетесь?

— Бросьте, граф! Заблудиться в этом городе невозможно! — уверил меня Соколов. — Он весь окружен линией электрической конки и нарезан на районы радиальными бульварами, словно неаполитанский круглый пирог…

— Пицца, — подсказал Красин.

У меня заурчало в животе.

— Именно пицца! Все радиальные дороги ведут к площади Максвелла, — подтвердил Иван Прохорович и махнул рукой. — Она там. Не промахнетесь.

Я посмотрел в указанном направлении и обратил внимание на висевший над городом дирижабль.

— Кто-то на воды прилетел? — пошутил я, озадаченно потирая свежевыбритый затылок.

— Что? — проследил за моим взглядом Соколов. — Нет, это какой-то нувориш из Нового Света взялся финансировать реконструкцию амфитеатра. На днях состоится открытие, поэтому цены на проживание растут как на дрожжах!

Меня это известие оставило равнодушным, поскольку задерживаться в городе я не собирался. Пообедаю, дабы хоть немного унять резь в животе, и отправлюсь прямиком на вокзал.

— Не нувориш, а миллионер и меценат, — укорил товарища Емельян Никифорович. — Уж поверь, перестройка амфитеатра влетела ему в копеечку!

— Нет, это ты мне поверь! — вспылил Соколов. — Отобьет свое на рекламе с лихвой! Подобная публика в убыток себе ничего не сделает. Капиталисты…

— Давай не будем ссориться, — мрачно глянул в ответ Красин. — К тому же мы уже пришли.

И в самом деле: на фасаде двухэтажного особняка красовалась яркая вывеска: «Терем». Перед высоким гранитным крыльцом дожидались клиентов сразу несколько открытых колясок, а на входе гостей встречал слуга в синей поддевке, жилете и заправленных в начищенные ваксой сапоги штанах.

Моих спутников слуга знал и поспешно распахнул перед нами дверь. Емельян Никифорович задержался сунуть ему в руку мелкую монету.

Внутри оказалось шумно. Просторный зал с пальмами в кадках вдоль стен и огромной люстрой под потолком был наполнен гомоном голосов; играла музыка, кто-то пытался декламировать стихи. На глаза попалось несколько свободных столов, но Иван Прохорович повел нас на второй этаж. Там было не так многолюдно.

— Франция — это просто какой-то кошмар, господа! — объявил собутыльникам статный молодой человек с пышной шевелюрой вьющихся волос. — Грязь! Физическая и, что еще страшнее, духовная!

Мы прошли мимо к свободному столу, и тогда Соколов небрежно бросил:

— Шлак!

Я обернулся и присмотрелся к столь нелицеприятно охарактеризованному им господину.

— От слова «шлакоблок», надеюсь? — спросил после у Ивана Прохоровича. — Не в плане оценки творчества?

Мои спутники рассмеялись.

— А вам, граф, палец в рот не клади! — покачал головой Соколов. — На ходу подметки режете!

Подошел официант, принес меню на русском.

— Чего изволите-с? — поинтересовался он.

За последний год я изрядно подтянул свое знание языка, поэтому в написанных кириллицей названиях не путался. Заказал тарелку ухи, черный чай и большую сковороду жареной картошки. Мог бы умять за один присест и целого поросенка в яблоках, помешала развернуться ограниченность в средствах.

Соколов остановил свой выбор на сибирских пельменях и соленьях, к ним велел принести графин водки.

— Только холодной, — предупредил он. — Не как в прошлый раз. Пить невозможно было.

— Возьмем с ледника-с, — уверил его халдей.

Красин, тяжело отдуваясь, вытер платком покрасневшее лицо и ткнул пухлым пальцем в строчку с супом-пюре.

— Соленый арбуз и хлебную корзинку? — уточнил официант.

— Неси, — махнул рукой Емельян Никифорович и повернулся ко мне: — Лев Борисович, не просветите нас, чем зарабатываете на жизнь? Не сочтите за назойливость, просто это самый верный способ завязать разговор.

— Я не зарабатываю, я трачу, — нейтрально улыбнулся я. — Трачу матушкино наследство, путешествую по миру, смотрю новые страны, знакомлюсь с людьми…

— Это дело, — одобрительно кивнул Соколов. — А вот нам с Емельяном Никифоровичем приходится в поте лица на хлеб насущный зарабатывать.

— В поте лица — это про меня, — возразил Красин. — Вы же, Иван Прохорович, как попрыгунья-стрекоза, с места на место перелетаете.

— Ну, потею точно меньше вашего, — огладил русую бородку Соколов. — А что бегать приходится — так работа такая. Нашего брата ноги кормят. — Он повернулся ко мне и официальным тоном объявил: — Соколов Иван Прохорович, специальный корреспондент ряда ведущих российских газет и журналов. Помимо этого, публикую фельетоны под псевдонимом Голый король.

— Гол как сокол? Это от фамилии? — догадался я и потер подбородок. — Вот насчет короля не уверен. Что-то от Ивана к Цезарю?

— Два сапога пара, — фыркнул Емельян Никифорович. — Вам друг с другом точно скучно не будет.

— И какими судьбами здесь? — вежливо поинтересовался я. — Поправляете здоровье?

— Если бы! — горестно вздохнул Соколов. — На службе! — Он снял пробку с принесенного графина, налил себе стопку водки, потом зачем-то плеснул немного в чайное блюдечко и поинтересовался: — Лев Борисович, по маленькой?

— Пожалуй, воздержусь, — отказался я, с нескрываемым удивлением наблюдая за манипуляциями Красина, который положил в блюдце с водкой ломоть белого хлеба. — Жарко сегодня.

— Тут всегда жарко, — уверил меня Иван Прохорович. — Жарко, и не протолкнуться от известных личностей. А уж на открытие амфитеатра и вовсе весь бомонд собрался. Ожидается даже ее императорское высочество, слышали?

— Нет, — ответил я, нервно вздрогнув. Пересекаться со своей венценосной родственницей и тем паче ее окружением не хотелось абсолютно.

Обедаю — и сразу на вокзал. Без промедления.

Только вот не станут ли меня ждать именно там? Или даже не меня, а погибшего стюарда? Ведь он, без сомнения, намеренно выгадал время поджога, чтобы после прыжка с парашютом приземлиться в окрестностях Монтекалиды и укатить отсюда по железной дороге. Могут его встречать, могут.

Я погрузился в напряженные раздумья и едва не пропустил рассказ Соколова о причинах его пребывания в курортном городе.

— И вот меня посылают сюда светским обозревателем, — объявил Иван Прохорович, — а суточных выделяют — с гулькин нос. Не поверите, скоро начну милостыней побираться.

— Вашему брату к этому не привыкать, — сварливо отметил Емельян Никифорович, переворачивая хлеб. — Многие так и вовсе нормальным полагают сначала в газете человека грязью облить, а потом у него же на водку целковый занять.

На виске Соколова задергалась жилка, но он сдержался.

— У кого занимать-то? — криво ухмыльнулся репортер. — Творческий люд вечно без копейки сидит, это вам лучше меня известно.

— Известно, — подтвердил Красин и повернулся ко мне: — Лев Борисович, я в некотором роде литературный скаут.

— Рабовладелец, — вставил Соколов. — Писателей да поэтов поглавно и построчно скупает и перепродает. Проиграется бедолага в карты, а тут — Емельян Никифорович с людоедским предложением. Ну как ему отказать?

— Не преувеличивайте, — отмахнулся Красин, взял вымоченный в водке ломоть, разломил надвое и отправил в рот. — Ваше здоровье…

— Ваше! — Иван Прохорович отсалютовал ему стопкой и выпил водку.

Я отпил чая.

— Лев Борисович, вижу немой вопрос в ваших глазах, — усмехнулся Емельян Никифорович. — Я, видите ли, в некотором роде боюсь воды.

— Бешеный, — беззвучно рассмеялся Соколов, намекая на второе название бешенства — «водобоязнь».

— Совсем не пьете? — уточнил я.

— Совсем, — кивнул Красин, подцепил на вилку соленый груздь и отправил его в рот. Пожал плечами и принялся аккуратно нарезать на кусочки арбуз. — Привык уже, — спокойно произнес он после недолгого молчания. — Ем супы, восполняю недостаток влаги фруктами. Арбузы вот почти полностью из воды состоят. Но это — на закуску, а пару ломтей свежего съел — и хорошо.

Я не стал интересоваться обстоятельствами, приведшими к столь необычному выверту психики, спросил о другом:

— Но, Емельян Никифорович, что же тогда вы делали на озере?

Красин мрачно глянул на Соколова. Тот рассмеялся.

— Клин клином, граф! Клин клином! Это же элементарно! — объявил он. — Право слово, я был уверен, что прогулка по озеру легко избавит нашего дорогого Емельяна Никифоровича от его столь неудобной фобии. Вы даже не представляете, сколько усилий ушло, чтобы завлечь его на лодочную станцию!

— Карточный долг — это святое, — произнес Емельян Никифорович, с мрачной миной отправил в рот вторую часть пропитанного водкой ломтя и махнул рукой. — Наливай!

Я быстро расправился с ухой и отпил чая. Голод отступил, но лишь немного, поэтому, когда принесли жареную картошку, я постелил на колени салфетку и принялся набивать живот, абсолютно не интересуясь, насколько благовоспитанно это смотрится со стороны.

Бренчавшая уже какое-то время на первом этаже балалайка смолкла, заиграл оркестр. Отправлявший в себя рюмку за рюмкой Соколов быстро хмелел. Красин со своим смоченным в водке хлебом от него не отставал и, когда в очередной раз начали исполнять «Маруся отравилась», вдавил окурок папиросы в блюдце и решительно поднялся из-за стола.

— Закажу нашу, купеческую, — объявил он и зашагал к лестнице.

Я посмотрел на часы и поднялся следом, доставая бумажник.

— Пожалуй, мне пора.

На улице уже порядком стемнело, в ресторане включили главную люстру, но на втором этаже табачный дым продолжал плавать в легком полумраке, сюда свет особо не доставал.

— Стойте, граф! Стойте! — всполошился Соколов, который уже отчаялся всучить мне рюмку водки. — Сейчас вернется Емельян Никифорович, и мы покажем вам удивительное место, просто потрясающее!

— Не стоит, — отказался я и выложил на стол последнюю десятку.

Но уйти не успел. Внизу затянули: «Эх, полным-полна моя коробочка», и вернулся Емельян Никифорович.

— Собираетесь? — спросил он и кивнул: — Да и мы пойдем, пожалуй.

Мы расплатились и покинули ресторан. Новые знакомые намеревались продолжить вечер в одном чудесном, просто замечательном, как хором уверяли они, игорном заведении неподалеку, мне же идти никуда не хотелось. Голод отступил, вернулась ясность мысли. Я вдруг понял, что ничего толком не знаю о своих спутниках, а кутить всю ночь напролет со случайными людьми — занятие не самое благоразумное.

Всюду зажигали газовые фонари, но, когда мы свернули с боковой улочки на один из «радиальных» бульваров, тот оказался погружен в темноту, лишь ближе к площади разливалось меж домами сияние электрических ламп. Газовое освещение меняли на электрическое, старые светильники уже скрутили, а на их место повесили новые и даже протянули провода, но напряжение подать не успели. К одному из столбов была приставлена лестница, забравшийся на нее рабочий крепил под плафоном тарелку громкоговорителя. На дороге стояла самоходная коляска с открытым кузовом, где лежали инструменты, запасные динамики и скрученные газовые фонари; рядом курил шофер.

Мы дошли до освещенного тротуара, и там я окончательно решил, что не хочу ни в какой игорный дом. Следовало добраться до вокзала и справиться насчет билетов до Нового Вавилона, а не коротать ночь за игрой в карты.

Мне лишь требовался благовидный предлог ретироваться, и я получил его, когда мы проходили мимо варьете «Три лилии». Поначалу взгляд зацепился за броскую афишу с овалом белой физиономии мима и надписью: «Невероятный Орландо», но она недолго занимала меня. Куда интересней показался рисунок девушки в экзотическом полупрозрачном одеянии, в тюрбане и с закрытым восточным платком лицом, которую художник изобразил с немалых размеров удавом. На плакате с другой стороны входа мелькали задранные ноги, пышные юбки и цветастые наряды танцовщиц кордебалета.

— Господа! — остановился я. — Премного благодарен за спасение, но вынужден вас оставить. Честно признаюсь, не слишком уважаю карточные игры, лучше полюбуюсь на красоток.

Мои спутники переглянулись.

— Эх, молодость! — протянул Емельян Никифорович, доставая пачку папирос.

— Одни девицы на уме, — поддакнул ему Иван Прохорович.

Но ни отговаривать меня, ни менять свои планы товарищи не стали.

— Лев Борисович, не передумаете? — лишь обернулся Соколов, когда я поднялся на крыльцо и остановился в надежде, что не придется даже заходить внутрь.

Я помахал на прощанье рукой и открыл тугую дверь. В коридоре царил полумрак, через перегородившую проход занавесь доносилась быстрая зажигательная мелодия.

— Вход пять франков! — объявил крепкого сложения швейцар с черной бородой до середины груди.

— Сколько? — опешил я. — С какой стати такие расценки, любезный?!

— Сегодня выступает Черная Лилия, — пояснил мужик. — Экзотическая и таинственная танцовщица со змеями, жрица Кали. Слышал о такой?

— Нет, — сознался я, но бумажник все же достал. Что-то в рисунке не дало развернуться и уйти, непонятно откуда возникло желание увидеть танец вживую. К тому же мои новые знакомые после сытной трапезы шагали очень уж неторопливо, еще не хватало столкнуться с ними на улице.

Пришлось достать из бумажника пять франков и вручить их швейцару.

— Милости просим, — ощерился тот неровной из-за сколотых и выбитых зубов улыбкой.

Наверняка был здесь еще и за вышибалу.

С необъяснимым любопытством — будто раньше в варьете не бывал! — я отодвинул занавесь и прошел в зал. Вдоль одной стены протянулась длинная стойка, за ней маячил высокий смуглый бармен в тюрбане — то ли настоящий индус, то ли крашеный по случаю представления местный работник. Все столы оказались заняты, фривольно одетые официантки разносили закуски и напитки. Часть зрителей выстроилась вдоль стен, к этим посетителям я и присоединился, вполглаза наблюдая за красотками из кордебалета, задиравшими на сцене стройные ножки и трясшими пышными белыми юбками.

Понемногу закралось подозрение, что швейцар облапошил меня как последнего простака, но воспоминание об искусном рисунке девушки со змеей успокоило и заставило не делать поспешных выводов.

В зале оказалось жарко, сильно пахло одеколоном и табачным дымом. В горле моментально пересохло, захотелось пить. И дело было не только в духоте и пересоленной картошке, поданной в русском ресторане. Как ни крути, фривольный танец дюжины симпатичных девиц не мог не найти вполне понятного отклика; мне даже захотелось улизнуть из заведения через черный ход. Но тут музыка смолкла и танцовщицы убежали за кулисы, а на смену им вышел нарумяненный конферансье в клетчатом пиджаке, ярко-синей сорочке и вульгарной бабочке — розовой, с перламутровыми блестками.

— Леди и джентльмены! — объявил он, неожиданно легко перекрыв разговоры зрителей. — Встречайте наших очаровательных и совсем-совсем неопасных мумий! Еще недавно они танцевали при дворе фараона, а теперь готовы ублажать ваш взор своим невероятным мастерством!

Конферансье неожиданно проворно соскочил со сцены, и сразу потускнел свет висевшей под потолком люстры. На фоне черного бархата занавеса возникли две белые фигуры. Оркестр заиграл незнакомую мелодию, и танцовщицы, с ног до головы замотанные в полосы бинтов, принялись в меру своего умения и понимания изображать египетский танец.

Зрители смотрели за ними, затаив дыхание. И немудрено! Никакой другой одежды, кроме намотанных в несколько слоев бинтов, на стройных девицах не было вовсе, в просветах ткани белела обнаженная кожа. Мне окончательно стало нехорошо.

К счастью, затем на сцену вышли исполнители степа, коих представили известными танцорами из Нового Света, но цвет их кожи объяснялся, скорее, ваксой, нежели естественной чернотой. Дальше выступал персидский глотатель огня, за ним — китайские акробаты, а следом — факир, укротитель змей.

Смуглый старик в цветастом индусском одеянии сел на тростниковую циновку, скрестил ноги и принялся тихонько наигрывать заунывную мелодию на флейте со странным утолщением посередине; в зале сразу наступила тишина. Обычный холщовый мешок перед укротителем вдруг зашевелился, и наружу высунулась змеиная голова. Никакого обмана — это была самая настоящая кобра. Она раскачивалась из стороны в сторону и грозно раздувала капюшон, позволяя разглядеть напоминавший очки узор.

Конферансье проявил к ней боязливое почтение и поднялся на сцену лишь после того, как старый факир завязал горловину мешка веревкой и принялся сворачивать циновку.

— Леди и джентльмены! Встречайте Невероятного Орландо! — закричал ведущий. — Он делает все, что делает Гарри Гудини, только не тратит время на пустую болтовню!

Послышался смех.

Я огляделся и с немалым удивлением отметил, что обращение «леди и джентльмены» преувеличением не являлось. Хватало среди публики и женщин. И вовсе не вышедших на ночную охоту жриц продажной любви, а приличных дам, коих сопровождали ничуть не менее приличные на вид кавалеры.

На сцену вышел мим. Его темный наряд растворялся в тенях, выбеленное лицо с нарисованными бровями казалось застывшей маской, а белые перчатки летали на фоне черного занавеса нервными птицами. На миг мне стало не по себе.

Неловко-ломаные движения мима завораживали; при всей своей эксцентричности он, казалось, не совершал ни одного лишнего жеста. Из белых перчаток вылетали голуби и чудесным образом возникали вещи, владельцы которых находились в другом конце зала, но никакой магии в этом не было, одна лишь ловкость рук. Мим даже сиятельным не являлся; я несколько раз ловил на себе взгляд его карих глаз.

Пока Орландо развлекал публику, доставая из карманов зрителей зажженные сигареты, игровые карты и цветы, его помощники выкатили на сцену приличных размеров бочку и принялись носить ведра, наполняя ее водой; слышался плеск, на сцену летели брызги. Когда они закончили, по сцене растеклась небольшая лужа воды.

— Леди и джентльмены! — объявил вдруг конферансье, привлекая к себе внимание зрителей. — Уверен, любоваться этими трюками вы готовы до самого утра, но сегодня, как и каждую пятницу, нас посетит Черная Лилия, поэтому время Орландо подошло к концу. И знаете… — ведущий прошелся по краю сцены, — гонорары наш бессловесный друг требует просто заоблачные, но сегодня платить не придется. Посудите сами, к чему деньги покойнику? Орландо, прошу!

Мим вернулся на сцену, и я с облегчением перевел дух. Мысль о том, что он подойдет и достанет из моего уха зажженную сигару, заставляла нервничать.

Когда Орландо встал рядом с ведущим, из-за кулис появились две ассистентки. Одна несла поднос с парой наручников и цепью, вторая — крышку от бочки. Конферансье попросил мима вытянуть перед собой руки и сковал его запястья стальными браслетами, затем проделал ту же процедуру с ногами и соединил кандалы короткой цепочкой, как поступают с наиболее опасными каторжанами.

— Никаких трюков, убедитесь сами! — провозгласил он после этого.

На сцену поднялось сразу несколько человек, и один из них, крупный мужчина средних лет с кривым носом, уверил собравшихся, что в ход пошли обычные полицейские наручники.

— Сто раз такие надевали, — с усмешкой добавил он.

— Легко ли от них избавиться? — вкрадчиво поинтересовался конферансье.

— Кому как, — многозначительно ответил бывалый зритель.

— Ну конечно! — рассмеялся конферансье. — Такому умельцу, как Невероятный Орландо, ничего не стоит избавиться от оков! Но хватит ли на это дыхания?

Ведущий тычком в грудь отправил мима в бочку, тот завалился в нее спиной, мелькнули туфли, выплеснулась на сцену вода. Конферансье водрузил сверху крышку и уселся на нее для надежности. Раздалась барабанная дробь, в руке артиста возникли карманные часы.

Зал замер в немом восторге, на меня накатил невероятный сплав чужих эмоций, щедро приправленный страхом. Несколько раз крышку явственно толкали изнутри, но конферансье и не подумал встать, продолжая смотреть на часы. И лишь когда нервы у всех натянулись до предела, вскочил и объявил:

— Пять минут истекли!

И тотчас смолк барабан. Крышка не шелохнулась.

А потом кто-то тронул меня за плечо. Я нервно отмахнулся и вдруг обнаружил, что каким-то невероятным образом оказался в центре всеобщего внимания. Обернулся — за мной стоял мим. С его будто бы приклеенной к волосам шапочки и промокшей насквозь одежды капала вода, но грим нисколько не потек.

— Невероятный Орландо! — во всю глотку гаркнул конферансье и опрокинул бочку, на сцену хлынула вода.

В зале засвистели, застучали ногами, захлопали, заголосили. Мим издевательски выверенным движением выудил у меня из-за уха пикового валета и помахал картой, требуя освободить проход. Я машинально отступил и, лишь когда Орландо подошел к сцене, почувствовал, как в очередной уже раз за сегодняшний день к лицу приливает кровь. Но теперь виной тому было не смущение, а злость. Нет, не злость даже — самая настоящая ярость. Губы обтянули оскаленные зубы, пальцы сами собой стиснулись в кулаки. Нестерпимо захотелось догнать наглеца, сбить с ног и хорошенько попрыгать на его мослах, а потом ухватить за грудки и пару раз приложить затылком об пол…

Я тряхнул головой, прогоняя наваждение, и поспешил затеряться среди зрителей, дабы не ловить больше на себе насмешливые взгляды соседей. Ноги сами привели к бару, там я без особой надежды спросил лимонада; индус с невозмутимым видом наполнил из пузатого кувшина бокал с толстым стеклянным дном и щедро сыпанул в напиток колотого льда.

Я расплатился, пригубил лимонад и одобрительно покивал.

— Отлично! — сообщил бармену. Индус остался невозмутим.

Неспешно попивая освежающий напиток, я отыскал свободное место у стены и прислонился к ней, ожидая возобновления представления. На сцене подсобные рабочие орудовали лентяйками, протирая вылитую из бочки воду. Вскоре они скрылись за кулисами, и на смену им пришли девицы из кордебалета. Вновь заиграл оркестр, я взглянул на часы и поморщился: было уже поздно. Но уходить не хотелось. Слишком много времени потерял, чтобы покинуть варьете, не дождавшись выступления звезды сегодняшнего вечера. Почему-то образ танцовщицы с афиши у входа накрепко засел в памяти и не отпускал, подобно китобойному гарпуну.

Решив подождать еще пять минут, я в пару глотков допил лимонад и поставил пустой стакан на поднос проходившей мимо разносчицы. Та игриво подмигнула, я сделал вид, будто не заметил. Под конец приятная кислинка напитка сменилась приторной сладостью, и вновь захотелось пить, но урок пошел впрок, выбрасывать деньги на ветер я не собирался. Жулики, кругом одни жулики.

Расстегнув верхнюю пуговицу сорочки, я в очередной раз взглянул на часы, и как раз в этот момент музыка смолкла, танцовщицы покинули сцену и к зрителям вновь вышел конферансье.

— А теперь то, ради чего вы все здесь собрались! — объявил он. — Выступление блистательной, обворожительной и таинственной Черной Лилии, жрицы самой Кали!

Заиграла тягучая мелодия, музыканты пытались подражать заклинателю змей, и у них это неплохо получалось. Солировала флейта. А потом из-за кулис на сцену выскользнула стройная девушка, с головы до ног укутанная полупрозрачными шелковыми накидками. Были видны лишь изгибы фигуры, босые ступни и кисти с тонкими пальцами, светлые глаза сиятельной и… немалых размеров удав, который возлежал на плечах танцовщицы и плавно водил из стороны в сторону головой и хвостом.

Разговоры враз смолкли, слышны стали лишь шорох одежды и дыхание людей, и тогда девушка торжественно произнесла:

— Во имя Кали, Матери Вселенной и Высшей Богини!

Послышался женский вскрик — какая-то экзальтированная дамочка за ближним к сцене столом лишилась чувств; я остался невозмутим.

Индия, Кали и ее ритуальные душители последнее время не сходили с первых страниц газет, и вся богема буквально помешалась на этой теме, потому более выигрышного начала для выступления было не сыскать.

Черная Лилия плавно шагнула вперед, ее накидки колыхнулись и сразу опали, струясь по соблазнительным изгибам женской фигуры, и стало ясно, что банального танца живота ждать не стоит. Девушка постепенно ускоряла плавные движения, и вскоре в полумраке сцены начало казаться, будто удав на ее плечах превратился во вторую пару рук. Зал следил за выступлением как завороженный.

Глаза танцовщицы мягко светились в темноте, но едва-едва, большинство собравшихся, полагаю, даже не определили в ней сиятельную. Вне всякого сомнения, сейчас девушка использовала свой талант, но столь тонко, а возможно, и неосознанно, что мне не удалось ощутить никакого внешнего воздействия. Один лишь прилив сил. И ощущал его не я один.

Лица людей разрумянились, глаза загорелись восторгом. Какой-то господин даже попытался влезть на сцену, но бородатый швейцар сноровисто стянул его обратно и окатил водой из специально приготовленного ведра.

А потом Черная Лилия скользнула за кулисы, зал взорвался аплодисментами и свистом, а у меня разболелась голова. В ожидании выхода танцовщицы на бис я вытер с раскрасневшегося лица пот и заказал у индуса еще один бокал лимонада. Холодный, с колотым льдом напиток немного унял охвативший меня жар, но с духотой ничего поделать не мог. Закружилась голова.

На бис Черная Лилия не вышла, и зрители начали расходиться, я поставил стакан с недопитым лимонадом на стойку и тоже двинулся к выходу, но там обнаружился Невероятный Орландо. Мим пытался увлечь покидавших варьете людей и цеплялся со своими фокусами ко всем и каждому.

Попадаться ему на глаза и вновь становиться всеобщим посмешищем не хотелось, и я двинулся мимо сцены к черному ходу. Все вокруг словно заволокло туманом, пол качался под ногами, дышать удавалось через раз. Накатила тошнота, но я собрал волю в кулак, миновал уборную и свернул в служебный коридор, темный и безлюдный.

Бородатый швейцар возник, будто чертик из коробочки.

— Сюда нельзя! — заявил он и уперся широченной ладонью мне в грудь. — Назад!

Меня качнуло, в попытке удержать равновесие я облапил вышибалу и поначалу даже повис на нем, а потом осторожно опустил на пол и разжал стиснувшие толстую шею пальцы. Все вышло само собой, у меня и в мыслях не было лишать швейцара сознания, просто невыносимо хотелось выйти на свежий воздух. А еще — сильно кружилась голова.

Едва не теряя сознание, я перешагнул через швейцара и побрел к двери черного хода. Пол раскачивался под ногами все сильнее, и столь же сильно что-то раскачивалось в голове, поэтому в прохладу летнего вечера я буквально вывалился.

Словно рухнул из лодки в ледяную воду.

Раз — и хорошо…

Глава вторая, или Старые друзья и немного загадок

Свет — это боль.

Я осознал это сразу, как только открыл глаза. И потому немедленно зажмурился, но боль не ушла. Она все глубже и глубже вгрызалась в голову, давила в темечко и стучала в виски.

А еще — позвякивание. Легкое позвякивание через равные промежутки времени, словно кто-то размешивал в стакане чай и ненароком задевал ложечкой стеклянные стенки.

Дзинь, дзинь, дзинь.

Позвякивание было даже хуже света. Казалось, еще немного — и у меня из ушей побежит кровь.

«Где я?» — Вопрос пробился через одуряющую боль и заставил взять себя в руки.

Где я, черт побери?! И как здесь очутился?

Я лежал. Лежал на мягком матраце и был укрыт простыней, а потому никакая это не кутузка, не притон и не подворотня, куда запросто может угодить опоенный непонятным зельем простак.

А что меня опоили, в этом не было никаких сомнений. В памяти зияли бездонные провалы, после завершения танца Черной Лилии я не помнил ровным счетом ничего. Духота вкупе с табачным дымом, возбуждением и нервным перенапряжением так подействовать не могли. Не иначе чертов индус подмешал что-то в лимонад.

Проще всего было открыть глаза и осмотреться, но, памятуя о недавнем приступе мигрени, я продолжал лежать со смеженными веками и прислушиваться к легким шорохам и тревожному позвякиванию.

— Вы проснулись? — спросил вдруг женский голос.

Я вздрогнул и открыл глаза. Голос был знаком. Раньше он казался более низким и волнующим, но изменился лишь тембр — человек был тот же.

«Черная Лилия?!» — промелькнуло в голове, и я с изумлением уставился на девушку, которая стояла у стола и длинной железной ложкой размешивала лимонад в кувшине из прозрачного стекла.

Высокая, стройная, черные волосы убраны в простую прическу, бледное лицо с тонкими чертами урожденной аристократки. Выбивались из общей картины лишь глаза, светлые глаза сиятельной; они смотрели на меня с неприкрытой насмешкой. Острые, проницательные, умные.

Домашнее платье строгого покроя с закрытыми плечами и руками нисколько не походило на откровенный наряд экзотической танцовщицы, но ошибки быть не могло. Я помнил этот взгляд. И помнил его по выступлению в варьете…

…Я вывалился из черного хода варьете в прохладу летнего вечера и едва устоял на ногах. Сильно шатало, кружилась голова, но свежесть уличного воздуха прогнала тошноту и прочистила сознание. Звон в ушах стих, стали слышны раздраженные голоса.

«Щелк!» — разложился вынутый из кармана нож.

Но голоса не приближались, и стало ясно, что это не засада, что ждут не меня.

Благоразумие заставило спрятать складной нож; я сделал несколько глубоких вдохов и зашагал по переулку.

Вокзал. Мне надо было на вокзал.

Но голоса звучали все отчетливей, а когда я осторожно заглянул за угол, то увидел, что проход перегорожен конным экипажем. Развернуться и уехать ему не давали двое громил. Один из бугаев перехватил поводья и свободной рукой наставил на возницу наваху, другой пытался распахнуть запертую изнутри дверцу.

Спиной ко мне стоял коротышка; он возился с установленным на трехногом штативе фотографическим аппаратом.

«Какого черта тут происходит?» — хотел было во всеуслышание поинтересоваться я, но вместо этого молча шагнул вперед. Настроения разговаривать не было…

— Ваш лимонад, — улыбнулась Черная Лилия, переливая напиток из кувшина в высокий бокал.

Пользуясь случаем, я слегка приподнял простыню и кинул под нее быстрый взгляд. Вопреки шальному предположению, на мне все же оказались кальсоны, и это обстоятельство не столько разочаровало, сколько заставило недоуменно наморщить лоб.

Да что здесь происходит? Картинка никак не складывалась.

А танцовщица спокойно подошла к кровати и протянула бокал.

— Прошу…

Памятуя о событиях вчерашнего вечера, принимать напиток из рук незнакомки не следовало, но всякая попытка сглотнуть царапала горло наждаком, поэтому я плюнул на осторожность и выпростал из-под простыни левую, лишенную татуировок руку.

Лимонад оказался в меру сладкий, с легкой кислинкой. Я сразу почувствовал себя живым.

Черная Лилия без тени смущения уселась на кровать рядом и принялась с интересом разглядывать меня.

— Идеально! — выдохнул я, отрываясь от бокала.

Танцовщица рассмеялась.

— Вчера ты очень подробно рассказал, как его следует готовить, — сообщила она и многозначительно добавила: — Прежде чем лишиться сознания.

Я откинулся на подушку и отрешенно уставился в потолок.

— Наверное, что-то съел.

— Или выпил, — поправила меня Черная Лилия, поднялась с кровати и вернулась к столу. — Или покурил? О нет! Судя по твоим венам, вколол.

Мое вчерашнее состояние и в самом деле походило на наркотическое опьянение, а поскольку вены усеивали многочисленные точки старых уколов, любые попытки оправдаться прозвучали бы по меньшей мере жалко. И уж совершенно точно — неуместно.

— Еще лимонада? — предложила танцовщица.

— Не откажусь, — согласился я и прислушался к шороху под кроватью. — Скажи, удав…

— Нет! — рассмеялась Черная Лилия, протягивая бокал. — Не беспокойся. Я не держу его дома.

— Отлично, — усмехнулся я. — Не хотелось бы ощутить его удушающие объятия.

— Не удушающие, — поправила меня танцовщица. — Удавы не душат жертву, они обвивают ее, сдавливают и останавливают кровоток.

— Буду знать, — сказал я и откинулся на подушку. Слова об удушении вызвали некий подсознательный отклик, словно в памяти вдруг сложился очередной кусочек мозаики.

Вчера я кого-то душил. Это точно.

Бородатого швейцара? Нет, кого-то еще. Но кого?

Фотограф стоял ко мне спиной.

— Живее, черти! — выругался он. — За что я вам деньги плачу? Мне нужен снимок!

Я подступил к нему и зажал шею в сгибе локтя. Не знаю, почему, но захотелось поступить именно так.

— Тише! — шепнул я на ухо коротышке, заставляя его подняться на цыпочки, и повторил: — Тише, не дергайся.

Фотограф захрипел. Я слегка ослабил хватку, позволяя ему глотнуть воздуха, и свободной рукой зашарил по пиджаку. В нагрудном кармане наткнулся на замусоленную визитную карточку внештатного сотрудника местной газеты «Утренние новости» на имя Марека Фаре.

— Это ты? — поднес я ее к лицу фотографа.

— Да, — просипел газетчик. — Что вы делаете? Отпустите…

И тут меня заметил громила, который держал поводья.

— Эй, ты! — рыкнул он. — Проваливай!

— Отпусти, а то хуже будет! — потребовал фотограф, обеими руками цепляясь за мое предплечье.

Но я распознал бившийся в нем страх и вновь приподнял локоть, заставляя жертву встать на облезлые носки туфель. А когда второй бандит оставил в покое дверцу экипажа и угрожающе двинулся в мою сторону, предупредил газетчика:

— Марек, будь паинькой, попроси своих друзей пойти погулять.

— А то что? — просипел газетчик, сохраняя присутствие духа. — Тебе наваляют по первое число!

— Сначала сверну тебе шею.

— Чушь!

Но я уже ухватился за потаенный страх и принялся разматывать его, размеренно и без всякой спешки шепча на ухо фотографу:

— Марек, ты же знаешь, как выглядят задушенные! Сам не раз снимал их, так? Неприглядное зрелище, скажу тебе. Еще и обмочишься. Будешь лежать в вонючей луже, а полицейские пропустят какого-нибудь прощелыгу сделать снимок для криминальной хроники. Мертвый, обмочившийся перед смертью газетчик — зрелище прискорбное и душераздирающее. Но знаешь, что все будут говорить? Собаке — собачья смерть.

Мне почти не пришлось задействовать талант сиятельного, столь сильна оказалась фобия фотографа.

— Стой! — приказал он бандиту. — Стой, не подходи! — И обратился уже ко мне: — Не лезь в это дело! Я никому не причиню вреда! Просто сделаю один чертов снимок, и все!

— Чей снимок?

Марек замялся. Но мой талант сиятельного вскрыл его, будто консервный нож — жестяную банку.

— Чей снимок ты хочешь сделать? — повторил я, вновь приподнял локоть, и газетчик сломался.

— Черной Лилии! — сознался он и попытался оправдаться: — Люди должны знать жрицу Кали в лицо! Это важно!

— Серьезно?

— Дам тридцать франков, только уйди!

— Нет.

— И еще пятьдесят — завтра! Мне хорошо заплатят за снимок!

Я остался непреклонен.

— Скажи им, пусть проваливают!

На глаза фотографа от злости и разочарования навернулись слезы, но сопротивляться моей воле он уже не мог и хрипло выхаркнул:

— Уходите!

Громилы переглянулись.

— Деньги мы не вернем, — предупредил парень с навахой.

— Уходите! — сорвался газетчик на крик.

Мордовороты пожали плечами и растворились в темноте переулка, а я слегка придушил фотографа, опустил его на землю и забрался на козлы к обмершему от страха вознице.

— Гони!

Дальше воспоминания вновь затягивал туман забытья, но остальное было понятно и так: преисполненная благодарности танцовщица приютила спасителя на ночь.

Я допил лимонад и убрал пустой стакан на тумбочку, взял с нее хронометр и просунул ладонь в золотой браслет. Черная Лилия подошла к платяному шкафу и распахнула его, демонстрируя мою одежду, аккуратно развешенную на плечиках.

— Я поручила прислуге вычистить костюм, — сообщила она. — Надеюсь, вы не против?

Упоминание прислуги резануло слух, разрушая уже сложившуюся в голове картинку, но я воздержался от расспросов и молча уставился в потолок.

— Одевайтесь! — призвала меня девушка покинуть постель. — Сейчас будем завтракать.

— Хм… — только и промычал я в ответ.

— Бросьте! — рассмеялась танцовщица. — Вид ваших татуировок меня не смутит. Кто, думаете, укладывал вас вчера в постель? Вы были не в состоянии позаботиться о себе.

Упираться дальше было бы чистым ребячеством, потому я решительно откинул простыню и ворчливо заметил:

— Почему же вы не поручили прислуге и это?

— О! Мне вовсе не хотелось, чтобы среди слуг ходили слухи о гостящем у меня уголовнике!

Я только фыркнул и разубеждать собеседницу в каторжанском происхождении наколок не стал. Вместо этого спокойно подошел к шкафу, достал из него брюки и принялся одеваться.

Черная Лилия улыбнулась и сообщила:

— Я долгое время жила в Индии, там очень распространены татуировки. Видела даже цветные.

Я молча кивнул, и танцовщица рассмеялась:

— Надо признать, вчера вы были более красноречивы. Восхищались моей красотой, как истинный джентльмен.

— Вчера я был не в себе, — отметил я очевидный факт.

— То есть вы больше не находите меня привлекательной?

Я обернулся к танцовщице, продолжая застегивать пуговицы сорочки. Черная Лилия была красива. Очень красива. Но говорить об этом не стал. Вместо этого усмехнулся:

— Больше не полагаю приличным произносить подобные вещи вслух.

— Удивительная тактичность. Вчерашняя ваша манера вести себя показалась более… естественной.

Я только пожал плечами. Меня принимали за бандита, и было совершенно непонятно, как к этому следует относиться. К тому же не стоило сбрасывать со счетов возможность того, что знакомство с танцовщицей было подстроено людьми, которые устроили поджог дирижабля. Зачем-то ведь меня опоили, так?

Впрочем, вздор! Никто не мог заранее спланировать подобного развития событий! Да и Черная Лилия казалась искренней в своих чувствах. Я ощущал одно лишь любопытство, никак не страх. А людям свойственно бояться тех, против кого они замышляют недоброе и кто способен свернуть им шею одним движением руки.

Если честно, танцовщица мне попросту нравилась, чертами лица она чем-то неуловимо походила на классические греческие статуи, и вчера я восхищался ее красотой совершенно искренне. Это не было выражением пьяной симпатии, мимолетной и обманчивой.

— И все же, как вас зовут? — спросила вдруг танцовщица. — Я так и не смогла добиться от вас имени, вы лишь твердили, что это — большой секрет.

Я досадливо поморщился и представился:

— Лео, — но сразу поправился: — Лев.

— Так Лео или Лев? — уточнила девушка, забавно наморщив нос.

— Как вам больше нравится.

— Лео, — решила танцовщица. — Мне больше нравится Лео. Вы не похожи на Льва.

Я кивнул.

— Как вам будет угодно, — затем надел пиджак и с некоторой долей смущения сознался: — К сожалению, в моей памяти зияют досадные пробелы. Подскажите, как обращаться к вам. Вряд ли уместно называть вас Черной Лилией…

— Меня зовут Лилиана, — сообщила нисколько не удивленная подобной забывчивостью танцовщица. — И я буду крайне признательна, если вы сохраните в тайне мой секрет. Огласка разрушит мою жизнь и причинит много бед родным.

— Можете на меня рассчитывать, — пообещал я, застегнул пиджак и подошел к окну.

Со второго или третьего этажа открывался чудесный вид на тенистый парк с посыпанными мраморной крошкой дорожками и статуей посреди немалых размеров фонтана. Сбоку тянулось боковое крыло дома с крытой старой черепицей крышей и каменными горгульями у водостоков.

Я совершенно точно провел ночь в чьем-то загородном имении, и это абсолютно не укладывалось в голове.

Лилиана — содержанка какого-то богача? Или она — из богемной компании, снявшей особняк то ли вскладчину, то ли на пожертвование щедрого мецената?

Почему-то в это не верилось.

— Надеюсь, Лео, вы не откажетесь встретиться на завтраке с моими родителями? — огорошила вдруг меня Черная Лилия очередным неожиданным заявлением. — Они с нетерпением ждут встречи со спасителем их дочери!

— С родителями? — растерянно пробормотал я и замялся. — Если это и в самом деле необходимо…

— Очень обяжете! Ну прошу…

Лилиана умоляюще посмотрела на меня, и я сдался, хоть и осознавал, что в ход пущено элементарное женское лукавство.

К тому же что еще оставалось? Сбежать? Черт, да я даже не знал, где именно нахожусь!

— Встречусь, — скрепя сердце, пообещал я.

— Спасибо, Лео! — обрадовалась девушка, подошла ко мне и смахнула несуществующую пылинку с лацкана пиджака. — Мои родители понятия не имеют, куда я отлучаюсь по пятницам. Они подозревают роман. Лучше обходить эту тему стороной, хорошо?

— Постараюсь, — вздохнул я, нисколько не вдохновленный предстоящим разговором.

— Не волнуйтесь, вам не придется изображать моего тайного поклонника. Вчера вы просто отогнали двух бандитов, получили удар по голове и почувствовали себя плохо.

— Договорились.

Лилиана посмотрела в окно и оживилась:

— Папа возвращается с прогулки!

— Мне бы умыться…

— Идемте, я проведу вас в уборную!

Лилиана потянула меня к двери, но я на миг задержался у окна и посмотрел на пожилого господина в светлом прогулочном костюме, который шел, тяжело опираясь на массивную трость. Семейное сходство было очевидным, и я отбросил подозрение, будто поневоле стал участником какой-то постановки. Все происходило на самом деле.

В уборной я умылся, прополоскал рот и расчесал растрепанные после беспокойного сна волосы. Затем внимательно изучил собственное отражение и с тяжелым вздохом покачал головой.

Осунувшееся лицо с еще более резкими, нежели обычно, чертами, запавшие глаза с красными ниточками капилляров, едва заметная отметина кровоподтека на левой скуле. Костюм из магазина готового платья, недорогая сорочка, характерная стрижка…

Бандит? Не обязательно, но я бы точно не обрадовался, приведи моя дочь подобного типа домой. Мне не хотелось ни встречаться с родителями Лилианы, ни тем более завтракать с ними за одним столом.

Раздался требовательный стук в дверь, я сбросил оцепенение, вытер висевшим рядом с умывальником полотенцем руки и вышел в коридор.

— Все хорошо? — присмотрелась ко мне встревоженная Лилиана.

— Просто замечательно, — без всякого энтузиазма ответил я и растянул в широкой улыбке губы.

— Будь собой, — посоветовала танцовщица и провела меня в просторную гостиную, где был накрыт круглый стол. На стенах висели потемневшие от времени картины, но прежде чем я успел толком оглядеться, распахнулась противоположная дверь и служанка в белом переднике и чепце вкатила тележку с подносом, накрытым выпуклой крышкой.

Следом вошла представительной наружности пара лет пятидесяти на вид. Мать Лилианы была стройной женщиной, ничем внешне не примечательной. Тусклый взгляд светлых глаз сиятельной безразлично скользнул по мне и сразу ушел в сторону.

Отец ее, так же сиятельный, радушно улыбнулся и протянул руку. Если на прогулке отец Лилианы показался сутулым и уставшим, то теперь словно стал выше ростом и раздался в плечах.

— Лев Шатунов, — первым представился я, самую малость опередив уже открывшую рот Лилиану.

Та искоса глянула на меня и после едва уловимой заминки произнесла:

— Маркиз и маркиза Монтегю.

— К чему эти условности? — улыбнулся маркиз, расправляя торчащие в разные стороны усы. — Зовите меня Джорджем.

Маркиза промолчала. Служанка поспешно выдвинула стул, и мать Лилианы первой опустилась за стол.

— Прошу! — пригласил меня маркиз.

Мы расселись, и я, дабы хоть чем-то занять руки, взял тост и принялся намазывать его малиновым джемом. Расспросов о событиях вчерашнего вечера особо не опасался, да никто выпытывать подробности и не стал. Обычный завтрак в необычных обстоятельствах, только и всего.

Лилиана ничего есть не стала, сославшись на то, что уже успела перекусить; ее мать пила красное вино. От нее повеяло горьковатым ароматом лауданума — не иначе маркиза прямо с утра приняла успокаивающую опиумную настойку, что и объясняло ее чопорную отстраненность. Подобное обстоятельство могло свидетельствовать о каком-то серьезном заболевании, но я не стал забивать этим голову.

Перед Джорджем служанка выставила сваренное вкрутую яйцо и чашку черного кофе. Я поинтересовался насчет чая и тем самым заслужил одобрительный взгляд маркиза.

— Сразу видно русского! Вы с англичанами и дня прожить без чая не можете, — улыбнулся он и уже без всякой теплоты в голосе добавил: — Индусы — тоже…

Но чай в доме отыскался. К тому времени, когда его заварили и принесли в аккуратном фарфоровом чайничке, маркиза уже позавтракала и покинула гостиную. Лилиана вышла вслед за ней.

Я налил себе чаю, а маркиз принял у старого слуги с сабельным шрамом на щеке увесистую деревянную шкатулку, откинул плотно пригнанную крышку и долго перебирал сигары. Определившись с выбором, он специальным ножом срезал кончик у одной из них и указал на хьюмидор.

— Угощайтесь, Лев.

— Благодарю, Джордж, — отказался я. — Не курю.

— Составите мне компанию?

— Непременно.

Мы поднялись из-за стола и прошли на террасу, где стоял небольшой круглый столик на одной ножке с пепельницей и коробкой длинных спичек. Маркиз поставил на него чашечку с кофе и принялся раскуривать сигару. Пахнуло ароматным дымом, я сделал глоток чаю и посмотрел в сад.

Вид с террасы открывался просто чудесный.

— Семейный врач требует, чтобы я чаще находился на свежем воздухе и больше двигался, — сообщил Джордж, который вновь начал сутулиться, словно на завтраке от этого его удерживало присутствие супруги. — Две сигары в день, подумать только!

Я кивнул, не став никак комментировать услышанное. Да это и не требовалось; маркиз ответа не ждал.

— Не знаю даже, как вас благодарить за вчерашнее, — повернулся он ко мне. — Случись что-то с Лили, мы бы этого не пережили.

— Моя заслуга невелика, — ответил я. — Так поступил бы каждый.

— Не скажите, Лев, — покачал головой маркиз. — Я всякого за свою жизнь насмотрелся. Служил в Индии, а там жизнь не сахар. Никому нельзя доверять…

— Вышли в отставку?

— Вышел, — подтвердил Джордж. — Сам о ней попросил, если честно.

— Из-за климата?

— В том числе. У супруги начались проблемы со здоровьем, и врачи рекомендовали ей чистый горный воздух. Да еще этот переезд из Калькутты в Нью-Дели! Я ведь при генерал-губернаторе состоял, Лев. Куда он, туда и я. И скажу честно, под конец там черт-те что творилось. Чума, фансигары…

— Фансигары?

— Туги. Так их называют на юге.

Я позволил себе скептическую улыбку.

— Всегда казалось, что истории о душителях Кали раздувают газетчики.

— Раздувают? — вскинулся задетый за живое маркиз. — Да в газеты и половины правды не попадает! Индусам нельзя доверять, нельзя верить никому из них! Каждый либо фансигар, либо вор и мошенник.

— Вы не преувеличиваете?

— Нисколько, — отрезал Джордж. — Несколько лет назад семью моего лучшего друга нашли задушенной. Убийц впустили слуги. Вот так.

— Соболезную.

— Раньше положение дел в Индии мало кого интересовало, — произнес маркиз, задумчиво глядя в сад. — Все с умным видом рассуждали об угрозе со стороны ацтеков, персов и египтян. Но это известные враги, а в Индии мы еще хлебнем лиха. Боюсь, без большой крови не обойдется. И ведь каждый второй отставник, возвращаясь в метрополию, привозит с собой слугу-индуса, а то и не одного! А кто знает, какие злодеяния у них на уме? Никто!

Я пожал плечами.

— Можете считать меня выжившим из ума стариком, — обиделся Джордж, — но я вижу людей насквозь. Не верите? Взять, к примеру, вас…

— Лучше не стоит…

— Бросьте, Лев! — рассмеялся маркиз. — Мне будет полезно немного размяться. Не часто выпадает случай тряхнуть стариной!

Никаких предположений касательно собственной персоны мне выслушивать не хотелось по той простой причине, что некоторые из них могли оказаться недалеки от истины, но протестовать было не слишком разумно.

Я отпил чаю и кивнул.

— Давайте попробуем.

— Вы служили или служите, — с ходу высказал отец Лилианы первое предположение. — Армия или полиция? На моряка вы не похожи.

Я подумал, чем грозит откровенный ответ, потом признал:

— Служил в полиции. Раньше.

— В яблочко! — с довольным видом рассмеялся маркиз, пыхнул сигарой и как-то враз потерял всякий интерес к этой игре. — Ну, остальное элементарно! Холосты, не бедствуете, много путешествуете. Возможно, от кого-то скрываетесь. Но на этом не настаиваю: у вас нет с собой оружия, нож не в счет, а экстравагантная прическа может объясняться не маскировкой, а веяньями современной моды, в коих я ничего не смыслю, или внутренней потребностью в эпатаже. Что скажете, Лев?

— Удивительно!

— Когда-то я поражал красоток россказнями о дедуктивном методе небезызвестного беллетриста, но сознаюсь честно: все просто появляется в голове само собой. Таков мой талант.

— Весьма полезный талант, — признал я.

— А вы? — прищурился Джордж. — Почему вы покинули службу?

— Получил наследство.

— Решили посмотреть мир?

— Именно.

— Чем планируете заниматься дальше?

Я допил чай и неопределенно пожал плечами.

— В поиске идей.

Маркиза этот ответ вполне устроил, он только уточнил:

— Могу быть вам чем-то полезен?

— Если честно, — вздохнул я, — у меня дела в городе.

— Распоряжусь заложить коляску, — пообещал Джордж, отложил окурок сигары на край пепельницы и шагнул с террасы в гостиную. — Проводи гостя в библиотеку, — попросил он слугу со шрамом на щеке.

Старик вышел на балкон, затушил сигару и привычным движением спрятал окурок в карман ливреи.

— Прошу, следуйте за мной, — с невозмутимым видом объявил он после этого.

Я прогнал с лица понимающую улыбку и отправился следом.

Библиотека в имении Монтегю оказалась не очень большой и весьма уютной. Все стены были заставлены книжными шкафами, в углу под торшером стоял заваленный газетами журнальный столик и пара удобных на вид кресел. Но убедиться в их удобстве я не успел — только прошелся, обозревая золоченые корешки солидных томов, и в библиотеку заглянула Лилиана, уже в новом платье и маленькой шляпке с паутинкой прозрачной вуали. В руках ее был сложенный солнечный зонтик.

Она плотно прикрыла за собой дверь и с нескрываемым удивлением спросила:

— Скажи на милость, что ты наплел отцу? Он решил, будто мы с тобой встречаемся!

— Я просто был самим собой, — с достоинством ответил я. — Как ты и советовала.

— Так даже лучше! — рассмеялась Лилиана. — Идем, я еду в город с тобой.

— Не стоит беспокоиться.

— Брось, Лео, у меня там дела.

— Ну раз так, — пожал я плечами, — тогда пойдем.

Лилиана взяла меня под руку, мы спустились вниз, будто самая настоящая пара, и уселись в уже стоявшую перед особняком коляску. Кучер на козлах выправкой походил на бывшего военного, да им, скорее всего, и являлся. Судя по густому южному загару, служил под командой маркиза еще в Индии.

Погода была солнечной; я надел темные очки, моя спутница раскрыла зонтик. Ехали молча. Нам обоим явно было о чем подумать, к тому же кучер легко мог расслышать каждое слово, а наши разговоры не предназначались для посторонних ушей.

Теперь я прекрасно понимал заинтересованность Лилианы в сохранении тайны. Любой скандал забудется, и даже светские сплетни рано или поздно сойдут на нет, но отношения с родителями столь просто не восстановить. Маркиз индусов не любил и презирал, а тугов попросту ненавидел. Узнай он о танцах дочери во славу Кали, и удара не миновать. Так и до лишения наследства недалеко.

Я поймал себя на том, что как-то слишком близко к сердцу воспринял проблемы Лилианы, раздраженно тряхнул головой и отвернулся, разглядывая окрестности.

Имение было расположено на одном из холмов неподалеку от города. Поначалу дорога шла вдоль крутого обрыва, в густой зелени проглядывали крыши сельских домов. Но очень скоро коляска миновала железнодорожный мост и показалась окраина города. С возвышенности была видна дуга линии электрической конки, дальше над постройками возвышались белые стены амфитеатра, а меж отрогов гор виднелась синяя гладь озера.

Неожиданно на коляску набежала тень; я задрал голову и увидел, как в небесной выси неторопливо плывет громада трансатлантического дирижабля.

Но пожалеть о недавнем крушении собственного летательного аппарата я не успел: под гулкий гудок и стук колес нас обогнал пассажирский состав. За трубой паровоза протянулся длинный шлейф черного дыма, Лилиана закрыла нос надушенным платочком. Лошади раздраженно зафыркали и замотали мордами, и кучер зацокал языком, успокаивая животных.

Я посмотрел на хронометр. На часах было без четверти одиннадцать.

Полдня коту под хвост…

Солнце заметно прогрело воздух, но на открытом пространстве зной не чувствовался, душно и жарко стало, лишь когда въехали в город. Сразу за линией электрической конки я попросил остановиться.

— Стой! — скомандовала Лилиана кучеру и, к моему немалому удивлению, выбралась из коляски вслед за мной.

Рука об руку мы зашагали по тротуару, коляска покатила следом на некотором удалении.

— Можешь снять очки? — попросила вдруг Лилиана.

Я исполнил просьбу и остановился.

— Да?

— Лео, — проникновенно заглянула мне в глаза Лилиана, — я так тебя и не поблагодарила, а ведь ты меня спас. Это был какой-то кошмар!

— Не стоит преувеличивать…

— Преувеличивать?! — охнула она. — Этот газетчик преследовал меня целый месяц! Когда он попытался ворваться в гримерку, его перестали пускать в варьете. Наверное, подкупил кого-то, чтобы узнать, когда я буду уезжать. Не вмешайся ты, я бы пропала. Спасибо!

Я вежливо улыбнулся, но на языке так и вертелся вопрос, какого черта приличная девушка вообще делает в варьете. Спрашивать не стал. Не мое дело.

— Пообедаешь со мной? — предложила Лилиана. — Это самое малое, что я могу для тебя сделать!

Мои мысли были заняты совсем другим, поэтому я бездумно кивнул, сразу передумал и решил отказаться, но было уже поздно.

— Отлично! — затараторила Лилиана. — Ресторан «Старина Джеймс», это в самом центре, на площади Максвелла. Ровно в два. Не опаздывай. — И она, дробно стуча по брусчатке каблучками, убежала к коляске.

Экипаж отъехал, а я замер на месте.

А впрочем, какая разница? Обещание — это не ярмо на шее. К тому же, учитывая мое финансовое состояние, обед за чужой счет был не такой уж плохой идеей.

При мысли о деньгах я машинально сунул пальцы в жилетный кармашек и с изумлением выудил из него три свернутые десятки, новенькие, с идущими подряд номерами.

Тридцать франков! Откуда?! Я ведь точно не брал взятку у фотографа и не обшаривал его карманы, лишив сознания.

Убрав деньги обратно, я поднес пальцы к лицу и ощутил острый запах типографской краски. И сразу из черного провала забытья всплыл очередной кусочек мозаики.

— Гони! — приказал я извозчику, сев рядом.

До полусмерти перепуганный мужичок повиновался и тряхнул поводьями. Экипаж вывернул из переулка и помчался прочь, трясясь и содрогаясь на неровной брусчатке.

Я не спросил, куда мы едем, мне это было неинтересно. Вновь накатило головокружение, от тряски начало тошнить. Запахи неожиданно обострились, и я почуял аромат свежей типографской краски, коим имеют обыкновение благоухать новенькие ассигнации.

Не отдавая отчет в собственных действиях, я сунул руку в карман кучера и вытащил на свет три хрустящие десятки.

Тридцать франков, совсем как обещал фотограф.

Извозчик уставился на меня взглядом затравленного зверя, и этот всполох ужаса в один миг осветил самые потаенные закутки его души. Газетчик подкупил кучера, вот тот и не делал никаких попыток тронуться с места…

Одной рукой я перехватил поводья, другой спихнул мужичка с козел. Он вскрикнул, кувыркнулся и растворился в ночной мгле. А я несколько раз стукнул локтем в стенку экипажа и крикнул:

— Эгей, барышня! Куда едем?!

Я немного постоял, обдумывая это воспоминание, потом мотнул головой и отправился на поиски вчерашнего ломбарда.

Бегство из города придется отложить. Сначала стоит во всем разобраться. Если встреча с Лилианой подстроена и является звеном той же цепи, что и поджог дирижабля, то мой неведомый враг допустил просчет, оставив сразу несколько серьезных зацепок.

Если я побегу — ударят в спину. Выберут подходящий момент и ударят. Так что стоит перехватить инициативу и разворошить осиное гнедо. Нападение неспроста называют лучшей защитой.

Я недобро усмехнулся, достал из жестяной баночки последний леденец и закинул его в рот. Оказался мой любимый — апельсиновый.

Отличное предзнаменование, просто замечательное.

«Гадание на леденцах!» — невесело рассмеялся я и поспешил дальше.

Ломбард отыскал без особого труда; город и в самом деле был разделен на кварталы радиальными бульварами, словно разрезанная на куски пицца. Район я примерно запомнил, пришлось лишь немного побродить в поисках нужного перекрестка.

Выставленные на тротуар столики уличного кафе прятались от палящих лучей солнца в тени полосатого тента; там кто-то сидел, но я не стал приглядываться, распахнул дверь ломбарда и шагнул внутрь, спеша убраться с солнцепека.

— Опять ты! — зевнул при виде меня давешний оценщик и почесался, сунув пальцы за ворот рубахи. — Прижало, что ли?

Вместо ответа я выложил на прилавок пару золотых запонок.

Оценщик просунул руку в окошко решетки, забрал запонки и придирчиво осмотрел товар через увеличительное стекло. Потом тщательно взвесил и с довольным видом ухмыльнулся.

— Другое дело! Дам четвертной.

— Что?! — взорвался я. — Часы стоят полтысячи франков, а ты давал за них жалкую тридцатку! Запонки весят куда меньше, но платишь почти столько же!

— Запонки, — флегматично произнес оценщик, — это запонки. Просто золото, никаких номеров. А дорогие часы — они наперечет. Сверят номер и конфискуют, еще и привлекут за скупку краденого. А стравливать номер — это самому себе статью с земли поднимать. Дураков нет.

Словно утомленный столь длинным монологом, скупщик замолчал, вытер со лба пот и лязгнул кассой.

— Берешь четвертной? — спросил он.

— Только квитанцию выпиши, — потребовал я. — Может, выкуплю еще.

— Ну-ну, — послышалось в ответ.

Но квитанцию в придачу к двум мятым десяткам и надорванной пятерке оценщик все же выдал. Затем потерял ко мне всякий интерес и тоненькой иголочкой принялся накалывать с внутренней стороны запонок номер квитка. Контроль и учет, как он есть.

Я направился на выход, уже у двери хлопнул себя по лбу и вернулся к решетке.

— Да? — оторвался работник ломбарда от своего увлекательного занятия.

— Пистолет интересует, — указал я на самозарядный пистолет, плоский и компактный.

— Маузер, модель «восемнадцать семьдесят семь». Двадцать пятый калибр, вес… — Оценщик взвесил оружие в руке и решил: — Не более полукилограмма. Длина — сантиметров четырнадцать-пятнадцать, поместится в любой карман.

— Позволь! — попросил я, принял пистолет и повертел его в руке. В отличие от своего старшего собрата — модели «К63», этот маузер просто потерялся в ладони. — Сколько стоит?

— Пятнадцать франков.

— Не дорого? — усомнился я.

— В цену входит запасной магазин и коробка патронов.

— Беру, — решил я и выложил на прилавок десятку и пятерку. Оставшихся сорока франков должно было хватить и на билет до Нового Вавилона, и на пропитание, а оружие — вещь первостепенной важности. Без него не обойтись.

Оценщик убрал деньги в кассу, передал мне запасной магазин и выложил на прилавок коробку патронов двадцать пятого калибра. Я снарядил магазин, воткнул его в рукоять и сунул пистолет в карман, дабы лишний раз не нервировать работника ломбарда, затем набил запасной. Его убрал в карман брюк, уравновесив таким образом складной нож с другой стороны. Картонную коробку с собой брать не стал и пересыпал остававшиеся в ней патроны в пустую жестянку от леденцов.

После этих приготовлений я охлопал себя по бокам и решил, что если пиджак и стал топорщиться сильнее, то лишь самую малость. Нормально.

— Удачного дня, — напутствовал меня оценщик.

— Удачного, — ответил я и распахнул входную дверь.

Шагнул на улицу, вытянул из нагрудного кармана темные очки, и тут же по нервам резанул отголосок чужого страха. Я завертел головой по сторонам и заметил своего вчерашнего знакомого, Емельяна Никифоровича. С одутловатым и нездоровым лицом он в одиночестве сидел за столиком уличного кофе и напряженно смотрел на чашечку кофе. Рука его заметно дрожала.

Прошипев проклятье, Красин поставил чашку на блюдечко, взял с тарелки аппетитного вида рогалик, макнул его в кофе и откусил.

— Шоковая терапия не помогла? — сочувственно поинтересовался я.

Емельян Никифорович поднял взгляд, обрадовался и указал на стул напротив.

— Присоединяйтесь, Лев Борисович! Здесь подают чудесные рогалики!

Я решил, что вполне могу позволить себе второй завтрак, и попросил выглянувшего на улицу официанта принести чашку кофе и выпечку. Если начистоту, два тоста в доме Монтегю полноценным приемом пищи считаться не могли.

— Нет, Лев Борисович, — макая в чашечку кофе очередной рогалик, вздохнул Емельян Никифорович, — шоковая терапия, как вы изволили выразиться, не помогла. Клин не вышиб клин, но я на эту дикую теорию и не полагался. Это все Иван Прохорович. Я проиграл ему в карты, а карточный долг — это святое, знаете ли.

— А где он сам?

Красин пожал плечами:

— Мы с ним не особо близки. Просто держимся друг друга, как держатся друг друга соотечественники в чужой стране. Да и общих знакомых хватает.

Принесли мой заказ, на вкус рогалики оказались ничуть не хуже, чем на вид. Еще горячие, с хрустящей корочкой. Кофе тоже не разочаровал.

— Дам вам совет, Лев Борисович, — произнес с задумчивым видом наблюдавший за мной Красин. — Дважды подумайте, прежде чем ввязываться в авантюры, на которые вас станет подбивать Иван Прохорович. Он на такие дела мастак. И знаете, — доверительно склонился над столом собеседник, — я подозреваю, он симпатизирует анархистам!

— В самом деле? — вежливо улыбнулся я, но внутренне так и подобрался. Попасть в поле зрения Третьего департамента из-за знакомства с состоящей на учете личностью не хотелось совершенно. — Почему вы так решили?

— Помимо его резких высказываний? — усмехнулся Емельян Никифорович. — Слишком уж пристально он интересуется Шаляпиным. Отслеживает, где тот бывает, с кем встречается. Это не профессиональный интерес. У анархистов на Шаляпина зуб.

— Как и у вполне законопослушной либеральной общественности, к коей относится каждый второй отдыхающий здесь русский, — попытался смягчить я высказывание Красина.

Я как раз был в России, когда Федор Шаляпин после одного из театральных представлений опустился на колени перед имперским наместником, а того после подавления беспорядков семьдесят второго года в определенных кругах звали не иначе как Кровавым. Скандал случился грандиозный! Одни посчитали возмутительным низкопоклонством сам факт коленопреклонения, другие припомнили великому певцу его не столь уж давнюю поддержку восставших рабочих. Деятели искусств как один отвернулись от коллеги, газетчики перемыли ему все кости, анархисты и вовсе грозили расправой. Неудивительно, что Шаляпин вскоре уехал в Европу и с тех пор на родину не возвращался.

Емельян Никифорович пожал плечами:

— Мое дело — предупредить. А вообще, заходите в гости, — указал он на соседний дом. — Во дворе белый флигель, снимаю там апартаменты.

— При случае обязательно зайду, — пообещал я, выложил на край стола серебряный франк и поднялся на ноги. — Увидимся.

— Стойте! — встрепенулся Красин, стоило только мне шагнуть из-под тента на солнцепек. — У меня здесь открыт кредит. Угощаю! — И он кинул оставленную на столе монету.

Все случилось слишком быстро, и я не успел справиться с рефлексами. Тело развернулось боком, рука отдернулась в сторону, и серебряная монета пролетела мимо, зазвенела на брусчатке, покатилась и уткнулась в каменный бордюр.

— Сердечно прошу меня извинить! — охнул Емельян Никифорович, но сразу расхохотался и погрозил указательным пальцем. — Вижу, не у меня одного была бессонная ночь!

Я улыбнулся шутке, поднял монету и, отсалютовав Красину, зашагал по улице.

Серебро. У оборотней сложные отношения с серебром. Оно нас убивает. И потому те, кому проклятие переходит по наследству, на уровне безусловных рефлексов обладают способностью уворачиваться от серебряных пуль. Лично мне всякий раз приходилось делать над собой определенное усилие, дабы просто взять в руки банальный серебряный франк.

Этот франк, к слову сказать, я в бумажник убирать не стал и сунул его разносчику газет, как и вчера, караулившему прохожих на перекрестке. Взял у него свежий номер местных «Утренних известий», ссыпал в портмоне звонкую медь сдачи и отправился по нашему вчерашнему маршруту.

Я собирался нанести визит в варьете. И хоть увеселительное заведение в столь раннее время еще не работало, сегодня меня влекли туда не голые ножки красоток из кордебалета, а неприятные вопросы к персоналу. Конкретно — к бармену.

Чертов индус…

По пути я наткнулся на телеграфное отделение и не преминул зайти в пропахшее бумажной пылью помещение. Перьевая ручка и чернильница оказались заняты, пришлось подождать.

Молодой человек, на вид — сущий школяр, прикусив от напряжения кончик языка, что-то выводил на бланке для телеграммы; рядом лежало еще несколько, уже испорченных кляксами. Не желая смущать его и провоцировать тем самым новую помарку, я развернул газету и углубился в чтение. Первая страница была посвящена местным событиям, дальше шел дайджест мировых новостей, щедро разбавленный рекламными объявлениями. Издание особой желтизной не отличалось, разве что порой излишне злоупотребляло броскими заголовками.

Например, заметку на первой полосе озаглавили: «Таинственная катастрофа в горах». При этом помимо невнятного рассказа одного из местных жителей про объятый огнем дирижабль в небе к северо-западу от города ничего интересного в ней не оказалось. Обломки найдены не были, а, учитывая сложный рельеф местности, если их и найдут, то очень нескоро. И поскольку о потере летательного аппарата никто из судовладельцев не заявлял, завтра об этой истории уже никто и не вспомнит.

Школяр наконец освободил стол; я занял его место и быстро заполнил бланк телеграммы.

«Срочно восстанови паспорт тчк Еду тчк Лев».

Больше ничего объяснять или добавлять не стал, мой поверенный все должен был прекрасно понять и так. Паспорт жителя Российской империи на имя Льва Борисовича Шатунова числился во всех необходимых реестрах, восстановить его мой юрист мог едва ли не в течение дня. И не уверен даже, что придется подмазывать кого-нибудь взяткой.

Работник почты в несвежей сорочке и канцелярских нарукавниках принял бланк, в один миг рассчитал на счетах тариф и озвучил сумму. Я выложил на блюдечко несколько медных монет, он выгреб их и раскидал по ячейкам кассы, потом сообщил:

— Мы предоставляем услуги междугороднего телефонного общения.

— Благодарю. Возможно, в следующий раз. От меня все?

— Да, телеграмма будет отправлена в течение пяти минут.

— Замечательно.

Я покинул телеграфное отделение и потянул из кармана жестянку с леденцами, но сразу вспомнил, что внутри — патроны, вернул ее обратно и отправился в варьете.

Попасть в «Три лилии» через главный вход я не стал даже пытаться, вместо этого свернул в знакомый проулок, вышел к задам увеселительного заведения и прислонился плечом к забору соседнего особняка, выжидая удачный момент, чтобы проникнуть внутрь. И случай не замедлил представиться: вскоре с улицы заехала повозка с деревянными ящиками, заполненными бутылками с пивом.

Возница несколько раз стукнул в дверь черного хода и вернулся к повозке. Там он достал кисет, поплевал на клочок бумаги и принялся сворачивать самокрутку. Ящики таскать стал смурной половой.

На меня ни один, ни другой не обратили никакого внимания, чем я немедленно и воспользовался. С решительным видом взял увесистый ящик, взгромоздил его на плечо и понес в бар. Никто и слова не сказал. Возница принял меня за местного работника, половой посчитал, будто помочь ему взялся сопровождавший груз экспедитор.

В баре я выставил ящик на стойку и огляделся. Индуса нигде видно не было; пришлось подниматься на второй этаж в поисках управляющего. В темном коридоре на глаза попалась приоткрытая дверь, туда и заглянул. В небольшой комнатке на подоконнике сидел вчерашний конферансье. Он курил и стряхивал пепел на улицу.

— Бессонная ночь? — поинтересовался я, переступая через порог.

От неожиданности конферансье подавился дымом и закашлялся, потом уставился на меня своими налитыми кровью глазами.

— Вы кто? — спросил он, отдышавшись.

— Я по делу, — спокойно ответил я, взял стул и развернул его так, чтобы одновременно контролировать и хозяина кабинета, и дверь.

— Нам ничего не надо! — отрезал конферансье.

— А я ничего не продаю. Просто хочу задать пару вопросов.

Конферансье выкинул окурок за окно и соскочил на пол.

— Уходите или вас отсюда вышвырнут! — угрожающе произнес он, приняв меня то ли за бандита, то ли за частного сыщика.

— Сомневаюсь.

Хозяин кабинета дернул шнур, откуда-то снизу послышался отголосок звонка.

— Уходите! — повторил конферансье и скрестил на груди руки. — Пока еще есть такая возможность.

— Вечно люди все усложняют, — покачал я головой, а когда в комнату забежал бородатый вышибала, вынул руку из кармана пиджака и указал ему на дальний угол: — Встань там!

Швейцар повиновался беспрекословно. Даже не знаю, чем именно была вызвана его покладистость: воспоминанием о вчерашнем конфузе или пистолетом у меня в руке.

А вот конферансье маузера ничуть не испугался и вспылил:

— Что ты встал?! Он не станет стрелять!

Я улыбнулся, вышибала неуютно поежился и с места не сдвинулся.

— Не уверен, — пробурчал он, глядя под ноги.

Меня неуверенность крепыша только порадовала. Стрелять я в любом случае не собирался, а драка ничем хорошим закончиться не могла. Денег на новый костюм не было.

— Знаешь его? — встрепенулся конферансье.

— Сталкивались. Вчера.

— Ты не сказал!

— Хватит! — рыкнул я. — Индус из бара, где он?

— Уволился, — ответил хозяин кабинета после недолгой заминки.

— Когда?

— Сдал кассу, получил расчет и сказал, что больше не выйдет.

— Как объяснил?

— Родственник на работу позвал. В Новый Вавилон.

— Ну конечно! — скривился я.

— Это правда!

Я вздохнул и потребовал:

— Мне нужны его имя и адрес.

— Это против правил! — возмутился конферансье, но под моим взглядом стушевался и попытался сгладить ситуацию: — Могу я, по крайней мере, узнать, что он натворил?

— Подмешал какую-то дрянь мне в лимонад, — ответил я чистую правду.

Вышибала и конферансье обменялись быстрыми взглядами, и стало ясно, что если подобные обвинения ранее и не выдвигались, то сомнения в порядочности бармена возникали далеко не один раз. И еще я почувствовал страх. Не легкую растерянность вышибалы, а боязнь его хозяина лишиться лицензии в случае огласки.

Все! Теперь я мог вить из него веревки.

— Вы не похожи на человека, у которого водятся деньги, — тем не менее заявил конферансье. — Никто не станет опаивать подобного вам! Да и откуда взяться в баре лимонаду?!

Но стоило только подняться со стула, и конферансье вжался в стену. Впрочем, я скандалить не стал и улыбнулся, как мой поверенный улыбался излишне докучливым клиентам.

— В ваше чудесное заведение меня привели дела. Важные дела, — произнес я ровным, лишенным всяких эмоций голосом. — А индус все испортил. Я не хотел тратить время на пустые формальности, но, вижу, придется дать делу официальный ход. Уж не знаю, зачем вам это. Уверен, вы имеете представление, сколь быстро расходятся в этом городе слухи.

— Стойте! — всплеснул руками конферансье. — Не гоните лошадей!

Неожиданное увольнение и отъезд индуса из города вкупе с его прежними грешками не могли не вызвать подозрений, поэтому голословных обвинений и безыскусного шантажа оказалось достаточно, чтобы переломить ситуацию в свою пользу. Не пришлось даже пускать в ход талант сиятельного. Ну если только самую малость…

— Его зовут Акшай Рошан, — сообщил конферансье в ответ на мой выжидающий взгляд. — Но все звали его просто Ро. Насколько знаю, он снимает комнату в доходном доме Лурье. Это на бульваре Никольсона, сразу за железной дорогой.

— Что за родственник позвал его на работу?

— Он не сказал. Ничего толком не сказал. Забрал деньги и убежал.

— А ты? — повернулся я к вышибале. — Ты этого не знаешь?

— Вчера был не в форме, — зло глянул на меня швейцар.

— Он настоящий индус или местный уроженец?

— Приехал из Индии несколько лет назад.

— Друзья, знакомые?

Конферансье только руками развел.

— У меня полно работников, которые приходят и уходят. Какое мне до этого дело?

— А его соотечественник? — припомнил я вчерашнее выступление. — Факир может о нем что-то знать? Они же должны были общаться!

— Заклинатель змей? — Конферансье переглянулся с охранником и неожиданно прыснул от смеха. — Простите, не удержался, — извинился он, пряча ухмылку. — Заклинатель змей — перс. И нет, они не ладили. Акшая бесило, что старик изображает индуса, а тот и сам терпеть не может этот маскарад. Нет, не думаю, что хоть кто-то из персонала сообщит что-то полезное.

— Просто замечательно! — поморщился я и с неприкрытой угрозой произнес: — Надеюсь, мне не придется возвращаться…

Я внимательно следил за собеседниками, будто при игре в покер, но если те и блефовали, то никак своего обмана не выдали.

— Вот и не возвращайся! — лишь заявил конферансье.

— Не стоит, — подтвердил бородатый вышибала.

— А это, дорогие мои, зависит исключительно от вас, — веско произнес я, покинул кабинет и повысил голос: — Провожать не надо, выход сам найду!

И действительно нашел, не заблудился.

На улице я внимательно огляделся по сторонам и отправился на поиски доходного дома Лурье. Пусть шансы застать индуса там и были невелики — не для того он столь поспешно увольнялся! — но я не исключал, что меня попросту надули. Людям свойственно юлить, когда начинает пахнуть жареным.

Увы, Акшай Рошан и в самом деле съехал. По словам смотрителя, он забрал остаток взноса за комнату в начале девятого утра, пообещал вскоре вернуться за вещами, но так больше и не объявился.

— Вон, так и стоит, — указал сидевший на верхней ступени крыльца мужичок на фанерный чемодан, обшарпанный и невзрачный.

Я взялся за ручку и приподнял чемодан, дабы оценить вес, потом спросил:

— Вокзал далеко отсюда?

Будто нарочно послышался паровозный гудок, задребезжали от близкого стука колес стекла в рассохшихся оконных рамах.

— Рукой подать, — зевнул собеседник.

— Как думаете, объявится еще?

Смотритель свернул газету и ткнул заскорузлым пальцем в железнодорожное расписание на последней странице.

— Единственный сегодняшний поезд на Новый Вавилон ушел в одиннадцать часов, а время уже за полдень перевалило. Уехал он, не сомневайтесь.

— Позвольте, — попросил я газету и убедился в правоте собеседника. Заодно отметил, что следующий поезд в этом направлении проследует через город завтра в пять утра. — А вы видели билет?

— Оно мне надо? — удивился смотритель, забрал газету и спросил: — Да что он натворил-то?

Спросил без особого интереса, просто от скуки. Индус перестал существовать для него, как только освободил комнату, но я счел нужным ответить.

— Недостача в кассе, — прибег к самой простой лжи и поспешил откланяться.

— С вещами что делать? — уже в спину крикнул смотритель.

— Ваше дело!

Вещи индуса меня нисколько не интересовали. А вот сам бармен — весьма и весьма. Он сорвался из города неспроста. Не иначе ему посулили за мое отравление сумму, достаточную для переезда в Новый Вавилон.

Но кто и зачем? И связан ли с этим поджог дирижабля?

Ответов на эти вопросы не было. Более того, положа руку на сердце, все подозрения и предположения по достоверности лишь немногим отличались от гадания на кофейной гуще. Вороватый бармен мог просто позариться на золотой хронометр и попытаться опоить простака, а потом запаниковать и сбежать, не дожидаясь обвинений.

Из-за горного воздуха и пеших прогулок разыгрался аппетит, я купил в уличной палатке лепешку, начиненную расплавленным сыром, жареным мясом и овощами. Прямо на улице умял ее, вытер пальцы носовым платком и запил стаканом газированной воды без сиропа.

Потом перешел через рельсы и зашагал к центру. Солнце зависло прямо над головой, тени прижимались к стенам домов, было жарко. Я бы с удовольствием оплатил билет и доехал до места назначения в вагоне электрической конки, но ее линия лишь опоясывала город. К тому же вагоны ходили только в одном направлении, и курсировало их одновременно по кольцу едва ли больше трех или четырех. Тут либо пешком, либо на извозчике.

Я предпочел первый вариант. Не столько из-за стесненности в средствах, сколько желая сохранить втайне свои перемещения по городу. Лишний свидетель в моем положении был бы действительно лишним. Ни к чему это.

Для начала я сходил по адресу, указанному в выходных данных «Утренних новостей». Редакция газеты располагалась неподалеку от телеграфного отделения, именно его в качестве ориентира назвала мне продавщица ларька с газированной водой. Заодно отправил еще одну телеграмму, на этот раз — своему бывшему сослуживцу Рамону Миро. Попросил встретить господина Рошана на вокзале и обеспечить мне возможность пообщаться с ним с глазу на глаз. Не желая вызывать подозрений у сотрудников телеграфа, подробностей указывать не стал, но подробности и не требовались. Еще сообщил поверенному время своего ориентировочного прибытия в Новый Вавилон, дабы он принес паспорт и деньги прямо на вокзал.

После этого я отправился в редакцию газеты. Скорее всего, приближался срок сдачи материалов в завтрашний номер — по коридору бегали растрепанные репортеры с красными из-за постоянного злоупотребления кофе и сигаретами глазами. В рекламном отделе, несмотря на распахнутое настежь окно, было нещадно накурено. Клерк даже глаз от печатной машинки не оторвал, когда я вошел и принялся рыться на столе с брошюрами и рекламными материалами.

Отыскав визитную карточку Марека Фаре, я покинул редакцию и отправился на Виа Антик, дом семь, корпус два. Снимки бульвара нередко красовались на почтовых открытках, и отыскать эту улицу не составило никакого труда, иное дело — второй корпус седьмого строения. Возведено трехэтажное здание было внутри квартала, виды которого точно не входили в перечень городских достопримечательностей, найти его оказалось совсем не просто.

Не желая попадаться на глаза консьержу, я зашел со двора, благо калитку в заборе оставили распахнутой настежь. В отличие от нее, дверь черного хода оказалась заперта, но проблемой это не стало. Только уперся плечом и надавил, как сразу с легким треском отошел косяк и скрипнули ржавые петли. Выбивали замок здесь явно не в первый раз.

По шаткой лестнице я поднялся на второй этаж, в темном коридоре осмотрелся и отправился дальше. Вход в обиталище фотографа обнаружился на третьем этаже, прямо напротив лестницы.

Я подступил к двери с неровно прикрученными медными цифирями и прислушался. По соседству лихорадочно трещала печатная машинка, этажом ниже забивали гвозди в стену с такой силой, что сотрясался весь дом, из комнат фотографа не доносилось ни звука.

Повернув круглую латунную ручку, я толкнулся внутрь, дверь не шелохнулась. Пришлось постучать, но на стук никто не отозвался.

Выбор оставался небольшой: либо уйти несолоно хлебавши, либо совершить уголовное деяние, именуемое взломом, и осмотреться внутри.

Без особых колебаний я взялся повторить трюк, позволивший попасть в здание: вывернул ручку, уперся плечом в филенку и осторожно надавил, ожидая услышать хруст и треск, но вместо этого дверь вдруг подалась и рывком приоткрылась.

Немного, всего сантиметров на десять, но хватило и этого. Пахнуло отвратительной вонью, качнулось сине-багровое лицо фотографа с вывалившимся изо рта языком. Затянутый вокруг шеи газетчика желтый шелковый галстук другим концом был намотан на внутреннюю ручку двери, и закоченевшее тело покойника наполовину висело, наполовину лежало на залитом мочой полу.

Самоубийство? Неужели мой талант заставил фотографа наложить на себя руки?

Меня будто электрическим разрядом шибануло, но я сразу выкинул эту мысль из головы, достал носовой платок и обернул им дверную ручку, стирая отпечатки. Следствие по факту подозрительной смерти откроют в обязательном порядке; еще не хватало по собственной глупости в поле зрения полиции угодить!

Избавившись от отпечатков, я попытался прикрыть дверь, но покойник зацепился окоченевшей ногой за ножку письменного стола и не сдвинулся с места. Выдохнув беззвучное проклятье, я потянул снова, и тут смолк стук печатной машинки, а секунду спустя щелкнул замок соседней двери.

Я быстро отскочил на лестничную площадку и поспешил вниз, надеясь на невнимательность соседей мертвеца, но лишь спустился на второй этаж, как по зданию разлетелся пронзительный женский визг. Пришлось броситься наутек, перепрыгивая через несколько ступенек. Выскочив на задний двор, я со всех ног припустил прочь, а только завернул за соседний дом и сразу перешел с бега на шаг. На ходу вытер носовым платком вспотевшее лицо, свернул на Виа Антик и без всякой спешки зашагал по направлению к центру.

Далекая трель полицейского свистка прозвучала, когда уже удалился на пару кварталов. Я даже не обернулся.

Шел и обдумывал смерть фотографа. Версию о самоубийстве всерьез не рассматривал. Подобные циники не накладывают на себя руки даже под угрозой неминуемого тюремного заключения. И хоть чужая душа — потемки, я успел немного покопаться в страхах этого проныры и был твердо убежден, что он не удавил бы себя ни в минуту уныния, ни в пьяном угаре. Реши вдруг фотограф оборвать свою жизнь, он остановил бы выбор на яде или револьвере, но никак не на петле.

В таких вещах я никогда не ошибался, и значит, Марека Фаре убили.

Убили на следующий день после того, как я помешал ему сделать фотоснимок Черной Лилии. Да еще ударился в бега бармен, который неким косвенным образом оказался причастен к моему появлению на задворках варьете.

Совпадение это или чья-то хитрая игра?

Дьявол! Никто не мог знать, что тем вечером я окажусь в этом увеселительном заведении! Никто не сопровождал меня, я сам решил посетить варьете. Сам!

Все же совпадение? Но совпадений не бывает, все в этом мире так или иначе связано между собой.

Вот беспринципный фотограф — он преследует самозваную жрицу Кали, стремясь сделать ее фото. А вот вороватый индус — он зол на заклинателя змей, поскольку старик выдает себя за приехавшего из Индии факира. Так не бармен ли надоумил газетчика, как подкараулить самозваную жрицу Кали? А Марек Фаре вовсе не показался мне простаком, если он и заплатил бармену вперед, то лишь часть всей суммы. И когда на следующий день индус не получил обещанного, он вполне мог вспылить и удавить обманщика. А потом имитировать самоубийство.

Но фотограф и сам получил у кого-то аванс, вряд ли он располагал суммой, достаточной для подкупа извозчика и бармена, не говоря уже о найме пары громил. Деньги потрачены, фотографий нет — вспылить мог и заказчик.

Мое же отравление могло объясняться алчностью индуса, который перед отъездом вознамерился позаимствовать у посетителя варьете золотой хронометр.

Мысли крутились в голове, кусочки мозаики складывались один с другим, рассыпались и складывались уже в ином порядке. Пока шел до площади, успел перебрать с десяток версий, но ни одна из них целиком и полностью меня не устроила. Не отпускала убежденность, что я не принимаю в расчет некий важный факт. А какой — понять не мог.

Вскоре над крышами домов замаячило брюхо дирижабля с уходящими от гондолы к земле канатами, потом показались стены восстановленного амфитеатра. Но лишь на площади Максвелла я сумел в полной мере оценить масштаб древнего сооружения, которое едва ли уступало размерами римскому Колизею. Некогда камни амфитеатра пустили на строительство окрестных домов, и античное строение долгие века пребывало в полнейшем запустении, но теперь ему вернули первозданный облик с высокими арками и узкими оконными проемами внешних коридоров, мраморными колоннами и барельефами. Я даже представить не мог, сколько пришлось вложить в реставрационные работы.

Сама площадь Максвелла была полукруглой. С одной стороны на нее выходил фасад амфитеатра, с другой вплотную прижимались дома средневековой постройки. До встречи с Лилианой оставалось еще полчаса, поэтому на тенистую веранду ресторана я проходить не стал и двинулся к памятнику Максвеллу. У постамента плескался на солнце прозрачной водой сооруженный фонтан, а мне хотелось умыться.

В отличие от запечатленного на многих полотнах хрестоматийного образа, здесь Максвелл был изваян в камне один, без своего потустороннего компаньона. Но на статую я как-то даже не смотрел, взгляд сам собой цеплялся за паривший над площадью дирижабль. Летательный аппарат буквально подавлял своими размерами, не давая прочувствовать ни помпезность памятника, ни величественность амфитеатра. Реставрация и торжественное открытие и в самом деле оказались хитрым рекламным ходом заезжего миллионера, не зря на дирижабле огромными буквами было выведено название его корпорации: «Меллоун и партнеры».

Подобраться к фонтану оказалось не так-то просто: на облицованном мрамором парапете расположились многочисленные живописцы, на вид — студенты школы искусств Императорской академии. Одни делали наброски амфитеатра: кто — в первозданном виде, кто — со строительными лесами и летательным аппаратом в небе, другие зарисовывали виды площади и памятник великому ученому.

Их старшие товарищи подходили к делу куда более основательно. Расположившиеся под солнечными зонтами мастера принимали заказы на портреты состоятельных курортников, а в качестве сувениров продавали либо доведенные до ума наброски учеников, либо собственные работы, но написанные в студиях, по фотоснимкам.

Я протолкался к воде и умылся. Затем вытер ладони носовым платком и уже двинулся в обратный путь, когда под одним из просторных солнечных зонтов вдруг мелькнул знакомый профиль. Высокий седой старик с изможденным лицом стоика спрятал глаза под черными очками слепца, но при этом уверенными движениями набрасывал карандашный рисунок.

Это был Шарль Малакар. Талант сиятельного позволял слепому рисовальщику забираться в подсознание клиентов и переносить на бумагу наиболее яркие образы, обнаруженные там. Сейчас он занимался дамой средних лет с неестественным румянцем на щеках. Она полулежала на раскладной софе, веки были смежены, по губам блуждала легкая улыбка.

Отчетливый запах камфары с нотками аниса меня нисколько не удивил. Опиумная настойка продавалась в аптеках без рецепта и давно пользовалась популярностью у состоятельных дам, мучимых мигренями и скукой. А часто — и тем и другим одновременно.

Я бесшумно приблизился и встал за спиной художника. Обычно он ограничивался черно-белыми рисунками, но сейчас использовал разноцветные карандаши, создавая причудливую картину с искаженной перспективой пшеничного поля и скачущей через него на золотом единороге златовласой дамой-заказчицей. Ярко-желтые тона буквально переполняли холст.

— Посмотри наброски, Лео, — произнес Шарль своим неизменно-скрипучим голосом. — Освобожусь через пять минут.

Я удивлено хмыкнул.

— Брысь! — шикнул художник. — Ты мне сейчас дыру в голове взглядом просверлишь! Уйми свой талант!

— Хорошо, больше не буду, — пообещал я и взял скрепленную железным кольцом стопку карандашных рисунков.

Большей частью это были виды городской площади, какой она представлялась клиентам художника, но встречались совсем уж замысловатые картины. На одной из таких фигура Максвелла на постаменте обзавелась компаньоном: на руку великого ученого была намотана цепь, другой ее конец был прикован к ошейнику потустороннего существа, выведенного несколькими скупыми чертами. Создавалось впечатление, что работа еще не завершена, хотя, скорее всего, человек просто не представлял, как именно выглядел знаменитый демон Максвелла. Точнее, его падший.

Шарль и в самом деле уложился в обещанные пять минут. Дама пришла от цветовой гаммы картины в полнейший восторг, щедро расплатилась с рисовальщиком и отправилась восвояси. Я занял софу и кивнул заказчице в сед:

— Опиум?

— И абсент, Лео. Не забывай об абсенте. У меня до сих пор в голове все желтое перед глазами.

— У тебя нет глаз, Шарль.

— Не придирайся! — одернул меня художник. — Где пропадал, Лео? Больше года ни слуху ни духу.

— Путешествовал, — уклончиво ответил я. — Какими судьбами здесь? Думал, ты прирос к своему месту под статуей Микеланджело.

— Не прирос, как видишь, — хрипло рассмеялся старик. — В Новом Вавилоне сейчас адское пекло. Дым и чад, не хватает только серных дождей. Мне подвернулся денежный заказ, я не стал отказываться. Проведу лето на чистом воздухе.

— Что за работа? — удивился я, поскольку Шарль терпеть не мог никаких рамок и ограничений.

Рисовальщик ткнул пальцем себе за спину, как если бы точно знал, что именно там находится. Впрочем, он знал.

— После гала-концерта я зарисую для организаторов, как это событие виделось участникам. Из-за пристрастия творческого люда к опиуму и абсенту уверен: это будет незабываемая работа, — сообщил художник и рассмеялся: — Стоило согласиться только ради этого!

— Рад за тебя.

— А ты, как обычно, весь в делах и заботах, Лео?

— Есть немного, — вздохнул я, запрокинул голову и закрыл глаза. — Окажешь небольшую услугу?

— Нет! — наотрез отказался Шарль. — Нет, Лео! Я не стану снова рисовать твоих пассий. От несчастной любви у меня изжога. Не говоря уж о том, что твой талант просто разрывает мне голову. Еще, знаешь ли, работать и работать сегодня. Солнце высоко.

— Брось, Шарль, — усмехнулся я, — никакой несчастной любви. Нужен портрет одного человека. Я его едва помню, если честно. Никаких сильных эмоций.

— Простой портрет?

— Очень простой. Чтобы это походило на работу полицейского художника. Ты такое сделаешь с завязанными глазами.

— Не дают покоя мои глаза?

— Извини, Шарль.

— Ты всегда был не сдержан на язык, Лео, — укорил меня рисовальщик. — Говоришь быстрее, чем думаешь.

— Не замечал за собой такого.

— Обрати внимание, — попросил Шарль и закрепил на мольберте новый лист. — Начнем, пожалуй.

Я постарался восстановить в голове образ стоявшего за стойкой бара индуса, уловил легкое давление в висках, когда талант художника проник в голову, и постарался расслабиться, отпустив на волю свой собственный дар сиятельного. Но Шарль вдруг шикнул на меня:

— Соберись! Что с тобой такое?

— Я пытаюсь!

Я действительно пытался, но индус выходил каким-то совсем уж обезличенным.

— Что ты принимаешь, Лео? — спросил старик. — Я с такой сильной дрянью еще не сталкивался!

— Ничего не принимаю! В тот день меня чем-то опоили, хочу найти поганца!

— Тогда сосредоточься!

— Тебе не угодишь! — огрызнулся я и постарался вспомнить свои ощущения, когда после душного зала сделал глоток изумительно вкусного и холодного лимонада.

Дремавшее до того воображение в один миг проснулось, словно я ненароком нажал скрытый в памяти спусковой крючок. Щелк! — и с кристальной ясностью перед глазами возникло лицо индуса.

Шарль досадливо зашипел и принялся быстро-быстро скрипеть грифелем карандаша по листу бумаги. Вскоре он раздраженно бросил карандаш в стаканчик и объявил:

— Забирай!

Когда я открыл глаза, слепой художник вытирал платком текшую из носа струйку крови.

— Сведешь когда-нибудь старика в могилу… — проворчал он.

— Я все компенсирую.

— Когда ограбишь банк?

— Деньги у меня есть, — усмехнулся я. — Надо только их получить.

— Брось, — махнул рукой Шарль Малакар, взял из ведра с колотым льдом бутылку с питьевой водой и сделал несколько жадных глотков. На худой шее заходил крупный кадык. — Принимай работу!

Я посмотрел на портрет и одобрительно зацокал языком. Скупые линии, резкие и формальные, складывались в легко узнаваемый образ. Никаких лишних деталей, как обычно и рисуют полицейские художники со слов очевидцев, но, раз увидев беглого индуса, уже точно не ошибешься и не спутаешь его с другим соплеменником. Вот что значит настоящий талант!

Более того, в левом нижнем углу Шарль изобразил открытый глаз — известную всем и каждому эмблему Детективного агентства Пинкертона; ниже уверенной рукой был начертан девиз: «Мы никогда не спим». И удивительное дело — хоть символ и бросался в глаза, от лица беглеца он внимания нисколько не отвлекал.

— Возьми мою кепку, — посоветовал старик, — в ней ты будешь похож на шпика.

— Благодарю! — не стал отказываться я от подарка, свернул рисунок и убрал его в карман. — С меня причитается.

— Проваливай! — рассмеялся Шарль. — Клиентов распугаешь.

— Еще увидимся.

— Меньше болтай, больше делай.

— Счастливо оставаться! — попрощался я и отправился в ресторан.

Справился у метрдотеля о госпоже Монтегю, и тот велел официанту проводить меня на второй этаж. Людей в ресторане было немного, публика собиралась в этом респектабельном заведении уже ближе к вечеру, зато с избытком хватало пальм, фикусов и античных статуй в нишах стен.

Лилиана забронировала столик на две персоны у открытого окна террасы. Прохладный ветерок так и раскачивал легкие полупрозрачные занавески.

— Лео! — обрадовалась моя новая знакомая и отставила на стол бокал с белым вином и льдом. — Я уже начала опасаться, что ты не придешь!

— Как ты только могла такое подумать? — уверенно улыбнулся я, хоть на самом деле еще час назад понятия не имел, приму приглашение или нет.

Делать хорошую мину при плохой игре — так это называется.

— Что будете заказывать? — подошел к нам официант с меню в кожаной обложке.

Я принял у него увесистый том и без тени смущения признался:

— Дорогая Лилиана…

— Просто Лили.

— Лили, всех моих денег в бумажнике хватит здесь разве что на пару медовых коржиков. Хочешь коржик?

— Лео, я же угощаю! Ты забыл? — напомнила Лилиана. — Пусть твою помощь не оценить материально, но я хочу, чтобы этот символический жест позволил нам начать все с чистого листа.

— Отлично! — улыбнулся я и заказал стейк с гарниром из жареных овощей стоимостью в четверть сотни франков. Гулять так гулять!

— Что будете пить?

— Черный чай. Лучше всего — южноафриканский.

— К сожалению, у нас есть только индийский, — сообщил официант, подливая вина в бокал Лили.

— Тогда индийский. И кувшин лимонада, пожалуйста. Лимонад несите сразу.

Девушка округлила глаза.

— Так ты не шутил насчет лимонада? Это действительно твой любимый напиток?

— Я вообще редко шучу, — улыбнулся я. — А ты ничего не закажешь из еды?

— Уже заказала, — отмахнулась Лили и спросила: — Чем занимался?

Я неопределенно пожал плечами.

— Да так, ничем особенным. Отправил пару телеграмм, выяснил расписание поездов.

— Уезжаешь? — кинула собеседница на меня быстрый взгляд поверх бокала с вином.

— Завтрашним пятичасовым.

— Уже купил билеты?

— Поеду после ресторана.

— Отлично! — улыбнулась Лили. — Я с тобой! Обожаю смотреть на поезда. Всегда любила путешествовать. Не возражаешь? Я такая бесцеремонная…

— Не возражаю, — просто ответил я и наполнил высокий бокал принесенным лимонадом. Общество Лилианы мне нравилось. Впрочем, Лили была способна очаровать даже каменную статую.

— Может, потом сходим в синематограф?

— Не люблю, — признался я. — Тесно, темно, вечно накурено.

— Что тогда?

Я сделал глоток лимонада и сообщил:

— В городском парке сегодня лекция на тему «Обитаемы ли планеты».

Лилиана посмотрела на меня с неприкрытым удивлением, но после недолгих раздумий согласилась.

— Чудесно! — отсалютовала она мне бокалом вина. — А после лекции останемся на танцы!

— Танцы я тоже не особо жалую, но…

— Останемся! — отрезала Лили. — Я уже не помню, когда ходила на танцы последний раз!

— В пятницу? — напомнил я и сразу пожалел о сказанном.

Она болезненно поморщилась и попросила:

— Давай не будем об этом, хорошо?

— Как скажешь, — пообещал я и откинулся на спинку стула, пытаясь понять, какие чувства испытываю к собеседнице.

В итоге так ни к какому определенному выводу и не пришел. Лилиана мне совершенно точно нравилась, с ней было легко и просто. Это с одной стороны. С другой — она танцевала полуголой в варьете с удавом на плечах. И кто мог поручиться, что наша встреча была случайной? Я не знал и не мог знать, чего ожидать.

Просто надеялся на лучшее.

А почему бы и нет? Меня не так-то легко убить. И запугать — тоже непросто. А вот я и в том и в другом изрядно преуспел. Это вселяло определенную уверенность в будущем.

И — черт побери! — мне действительно нравилось находиться в обществе Лилианы! С ней окружающая действительность казалась четче, сочнее и ярче, и даже лимонад был вкусней, нежели обычно.

Любовь? Нет. Я точно знал, что это не она.

Просто… просто между нами протянулась некая ниточка.

И это даже немного пугало. А я не привык поддаваться собственным страхам.

Сначала принесли салаты и легкие закуски, потом дошла очередь и до горячего. Мы без лишней спешки отобедали и перешли на открытую террасу, благо солнце перевалило через дом и получилось разместиться в тени.

От озера дул прохладный ветер, мы сидели в плетеных креслах и пили; я — чай, Лили — белое вино. О чем болтали, даже не скажу, но было легко и приятно.

Удивительно даже; обычно я так запросто с людьми не схожусь.

— Ты поразительный человек, Лео! — заявила вдруг Лилиана, задумчиво глядя на игру света в бокале. — Просто не знаю, чего от тебя ждать!

Она словно повторила мои мысли, это вызвало легкую оторопь.

— Почему это? — спросил я после долгой паузы, поставил на подставку фарфоровый чайничек и повторил вопрос: — Ну, скажи на милость, почему?

— Будто сам не знаешь! Татуировки и все остальное… ты похож на головореза, но каким-то чудом умудрился произвести самое благоприятное впечатление на папу! А он в людях не ошибается! И ты пригласил меня на лекцию! Не в синематограф, не на танцы, а на лекцию, Лео!

— Может, я просто страдаю от чрезмерной стеснительности?

— Ты? — Лили рассмеялась, и глаза ее мягко засветились изнутри, словно отражая солнечные лучи. — Да, действительно. Это просто не пришло мне в голову. Извини. Ты такой решительный на вид…

— Внешность обманчива.

— Но мы останемся на танцы?

— А у меня есть выбор?

Лили задумалась и покачала головой.

— Нет. Иначе я поеду домой заливать тоску и разочарование в жизни вином. И тебе станет стыдно.

— Стыд — моя ахиллесова пята, — улыбнулся я и насторожился, заслышав странный шум на площади.

Обернулся и удивленно хмыкнул при виде подъехавшей к памятнику самоходной коляски, крайне непривычной на вид. Она была не столь массивна, как полицейские броневики, и обладала куда более тихим движком.

«Форд-Т»! Самоходная коляска на паровом ходу производилась в Новом Свете, и по эту сторону Атлантики встречались лишь единичные экземпляры. Тем удивительней было увидеть ее в курортном городке.

Вслед за «фордом» к памятнику Максвеллу подъехало три открытых конных экипажа, и констебли принялись вежливо и вместе с тем решительно просить разойтись оккупировавших площадь студиозиусов. На своих местах полицейские позволили остаться лишь художникам-мэтрам.

Выбравшийся из-за руля самоходной коляски молодой черноволосый человек установил на брусчатке треногу кинокамеры и начал съемку. Его ассистентка в неприлично короткой юбке и блузе с коротким рукавом щелкнула перед объективом хлопушкой и поспешно отступила в сторону. Важные господа из прогулочных экипажей встали у памятника и принялись что-то степенно обсуждать.

— Ну надо же! — присвистнул я. — Обычной фотокарточки на память теперь недостаточно?

Лилиана поднялась из-за стола и грациозно облокотилась на ограждение террасы. Смотреть на нее снизу вверх было не слишком-то прилично, поэтому я встал рядом.

— Я их знаю, — произнесла вдруг она. — Вон тот высокий толстяк в цилиндре и с сигарой — это Джозеф Меллоун. Папа недавно пригласил его на ужин, так он и к нам со своим кинохроникером пожаловал, представляешь?

— Меллоун? Миллионер и меценат? — догадался я. — Тот самый, что профинансировал реставрацию амфитеатра? А остальные?

— Ближе к памятнику, — присмотрелась Лили, — режиссер, запамятовала, как его зовут. Он тоже из Нового Света, работает на Бродвее. Будет ставить театральную постановку в амфитеатре и режиссирует гала-концерт открытия. А семейная пара — это Адриано и Белинда Тачини.

В памяти что-то ворохнулось; я напрягся и припомнил:

— Архитектор?

— Очень известный. Он руководил восстановительными работами, — подтвердила Лилиана. — Они с супругой как-то гостили у нас в Калькутте. Красивая пара. Только несчастная.

— А что такое?

— Адриано безумно любит жену, но у них никак не получается завести детей.

Я потупился.

— Не уверен, что мне стоило об этом знать.

— Это общеизвестный факт, — спокойно ответила Лили, поправляя черные локоны, растрепанные ветром. — Когда лучшие врачи оказались бессильны, Адриано пытался найти помощь у народных целителей, представляешь? Он очень целеустремленный.

— У народных целителей? — поморщился я, не скрывая неодобрения. — У шарлатанов или у малефиков?

— Лео, ну что ты такое говоришь? Малефики могут только убивать! — возмутилась Лили. — Нет, его интересовали созидательные силы. Сибирские знахари и шаманы туземцев Нового Света, персидские дервиши, мудрецы-мандарины Поднебесной, индийские йоги.

— Значит, к шарлатанам.

— Откуда столько скептицизма?

— Но ведь ничего не помогло, так?

— Нет, не помогло. В Калькутте Адриано намеревался просить помощи у жрецов Кали, но папа его отговорил. — Лилиана спокойно выдержала мой удивленный взгляд. — Да, я подслушала их разговор. Вполне естественное поведение для подростка, ты так не считаешь?

— Понятия не имею, как должны вести себя девочки-подростки, — признался я и взглянул на хронометр. — Пожалуй, пора ехать, если хотим успеть с вокзала на лекцию.

— Серьезно? — горестно простонала Лили. — Жизнь на Марсе или Венере? Пожалуйста, Лео, скажи, что ты это не всерьез!

— Почему бы и нет? — пожал я плечами и подал руку спутнице.

Мы спустились на первый этаж, попрощались с метрдотелем и вышли на улицу. Почти сразу к нам подъехала коляска; я помог Лили забраться в нее, уселся рядом и не удержался от язвительного замечания:

— Архитектор, видно, совсем разум потерял, раз решил искать помощи у богини смерти.

Лилиана глянула на меня как на неразумного ребенка.

— У Кали две ипостаси, — сообщила она, отвернулась и замолчала.

Никогда не понимал женщин. Вот сейчас-то что не так сказал?

К счастью, дурное настроение моей спутницы не продлилось долго, и большую часть поездки мы мило беседовали, старательно обходя неудобную тему. Ехали до вокзала совсем недолго. В отличие от Нового Вавилона, да и остальных мегаполисов, где мне довелось побывать за последний год, на чистеньких улочках Монтекалиды встречного транспорта почти не попадалось, и наша коляска катила в гордом одиночестве.

Остановились только раз — на переезде через линию электрической конки пришлось пропустить дребезжавший на стыках рельсов вагон. Летевшие из-под проводов контактной сети искры напугали лошадей, те захрипели и начали пятиться, но кучер с невозмутимостью старого вояки удержал их на месте.

Сам вокзал на меня никакого впечатления не произвел. Не слишком большое вытянутое вдоль путей здание с кассами на первом этаже и залом ожидания на втором было выстроено вплотную к железнодорожной платформе. Первый перрон прятался от дождя и палящих лучей солнца под тентом, остальные находились под открытым небом.

На небольшую площадь перед вокзалом, посреди которой бил невысокой струей фонтан с поилками для лошадей, заехать не получилось — там оказалось не протолкнуться от извозчиков. Судя по напечатанному в газете расписанию, они ожидали прибытия скорого поезда «Новый Вавилон — Капе». Хоть на дальнем краю площади и был установлен навес остановки электрической конки, мало кто из нагруженных багажом курортников решался воспользоваться этим видом транспорта. Все же люди на воды приезжали состоятельные и привыкшие к комфорту.

Рука об руку, мы вошли в здание вокзала, и я с интересом огляделся по сторонам. Холл у центрального входа был двухуровневым, поверху его окружала балюстрада второго этажа, под высоким потолком висела выключенная сейчас электрическая люстра, на мозаичном полу было выложено изображение фонтана. Через остекление задних дверей виднелась платформа, там толпились грузчики с тележками для багажа, а на деревянных лавочках ожидали поезда покидающие город пассажиры.

— Извини, Лео, — отстранилась от меня Лилиана, — мне надо попудрить носик. Встретимся на втором этаже, хорошо?

— Договорились.

Лили отправилась в дамскую комнату, а я нахлобучил на голову прихваченную у художника кепку и поспешил к кассам. Мельком глянул на свое отражение и решил, что в таком виде и в самом деле похож на полицейского топтуна. Во всяком случае, замотанный долгой сменой кассир не стал устраивать скандала или требовать объяснений, просто посмотрел на портрет индуса и покачал головой:

— Нет, не видел.

Во втором окошечке ситуация повторилась, и лишь в третьем мне улыбнулась удача. Совсем молодой паренек при виде листка с символикой Детективного агентства Пинкертона даже присвистнул от восхищения.

— Да, помню такого! — зашептал он, подавшись к окошку. — Прибежал утром, взял билет третьего класса до Нового Вавилона.

— Когда, незадолго до отправления?

— Нет, — покачал головой кассир. — Поезд проходил в одиннадцать, а когда он пришел, еще девяти не было.

По всему выходило, что индус прибежал на вокзал прямиком из дома, а затем отправился куда-то еще и за багажом по какой-то причине уже не вернулся. Так не покойного ли фотографа он ходил навестить? Очень похоже на то.

— С какой платформы отправлялся поезд?

— С первой.

— Благодарю, — улыбнулся я, но этого пареньку оказалось мало.

— А что натворил этот индус? — попытался вытянуть он из меня детали. — Неужто он тут?

Я официальным тоном сообщил, что это — тайна следствия, и попросил выписать билет второго класса до Нового Вавилона на завтрашний пятичасовой. На более дорогой билет у меня не хватало денег, а длительная поездка в третьем классе была сродни изощренной пытке.

— С вас двадцать пять франков.

Я расплатился и под недовольное бурчание выстроившейся у окошка очереди отошел от кассы. Убрал аккуратно сложенный билет во внутренний карман пиджака и отправился на первую платформу, но преисполненный собственной значимости дежурный по перрону даже слушать ничего не стал.

— Представляете, сколько здесь за день человек проходит? — возмутился пузатый дядька в униформе с начищенными до зеркального блеска медными пуговицами. — Я билеты не проверяю! Извините!

Пришлось откланяться, а дежурный еще долго возмущенно бухтел себе под нос:

— Еще только индусов не караулил! Будто другой работы мало! Как с цепи все сорвались…

Не узнав из разговора с ним ничего полезного, я снял кепку, вернулся на вокзал и поднялся на второй этаж. Лилиана стояла у панорамного окна и разглядывала вагоны на запасных путях. Я подошел и, смотрясь в отражение в стекле, принялся поправлять волосы расческой.

— Хочется сесть в поезд и уехать куда глаза глядят. Просто ехать, ехать и ехать… — заявила вдруг Лилиана.

— Хандра? — предположил я.

— Всегда любила путешествовать, — призналась Лили.

— Значит, лекция о путешествиях на другие планеты не оставит тебя равнодушной, — перевел я все в шутку.

— Лекция совсем не об этом! — хихикнула моя спутница и толкнула меня в бок. — Лео, да ты смеешься надо мной!

— Извини, ты казалась слишком уж серьезной. Идем!

— Подожди! — задержалась Лили и указала на окно. — Мы с тобой все же попали в синематограф. Чем тебе не «Прибытие поезда» братьев Люмьер?

По первому пути мощный паровоз тащил за собой пассажирский состав. Из трубы валил дым, колеса окутывали клубы пара.

— Вот уж не думал, Лили, что у тебя такое богатое воображение!

— Воображение у меня так себе. А вот фантазии…

Раздался пронзительный гудок, от которого задрожали стекла, а потом поезд остановился, распахнулись двери вагонов и на перрон высыпали пассажиры.

— Подожди, Лео! Не вижу смысла толкаться, — вновь остановила меня Лилиана. — Сейчас все разойдутся, и мы спокойно уедем.

— Как скажешь, — покладисто согласился я. Приезжих оказалось немного, и грузчики быстро укатили тележки с багажом на привокзальную площадь. По мраморным ступенькам мы спустились на первый этаж, и там на меня невесть с чего накатила необъяснимая тревога. Я слегка даже ссутулился в ожидании нападения, но в своих опасениях ошибся.

Все оказалось куда как хуже.

— Лео! — разнесся по вокзалу хорошо поставленный голос, стоило только нам с Лили двинуться на выход. — Ты ли это, друг мой?

Будь у меня хоть какая-то возможность сделать вид, что я ничего не слышал, или даже постыдно сбежать, именно так бы и поступил. Но я был не один, Лили уже замедлила шаг, пришлось остановиться и мне. Остановиться и обернуться.

Окликнувший меня импозантный господин лет тридцати, стройный и широкоплечий, в светлом льняном костюме снял с головы летнюю шляпу и помахал ею, привлекая к себе внимание.

— Лео! — вновь крикнул Альберт Брандт. — Я здесь!

Да, это и в самом деле был Альберт Брандт. С момента нашей последней встречи он нисколько не изменился: светлые волосы, как и прежде, зачесаны назад, песочного цвета усы и борода аккуратно подстрижены. Бесцветные глаза сиятельного смотрели с легким укором, как бы говоря: «Где же ты пропадал столько времени, друг?» А голос…

Сбежать? Вздор! Я бы не смог, даже если б очень захотел. Голос поэта буквально приморозил меня к полу, обратил в соляной столб. Альберт Брандт решил не полагаться на случай и прибег к своему таланту…

Поэтому я просто стоял и молча следил за его приближением. Впрочем, больше смотрел не на Альберта, а на женщину рядом. Невысокая дама в черном платье шла, легонько постукивая перед собой тоненькой тросточкой слепца. Густая вуаль шляпки полностью закрывала ее лицо, по плечам рассыпались рыжие локоны волос.

Елизавета-Мария! Елизавета-Мария Никли, лишенная своей потусторонней сущности суккуб!

Раньше нас связывал договор, а когда я разорвал его и попытался изгнать суккуба в преисподнюю, то преуспел в этом лишь частично, и Альберт увез ослепшую Елизавету-Марию из города. Но перед тем вызвал меня на дуэль.

Та еще парочка, в общем. Я вовсе не был уверен, что хочу их видеть. Особенно здесь и сейчас.

А вот Лилиана так и задрожала от любопытства.

— Ну же, Лео, — едва слышно выдохнула она и ткнула меня острым локотком в бок, — что же ты застыл как истукан? Поздоровайся!

Я поднял правую руку и обреченно помахал поэту.

Этого жеста хватило, чтобы преодолеть неловкость момента, время перестало тянуться и вновь побежало со своей нормальной скоростью. Альберт в один миг оказался рядом, обнял и похлопал ладонью по спине.

— Лео, дружище! Безумно рад тебя видеть! Какая встреча! Просто глазам не поверил!

Я отстраненно улыбался, напряженно наблюдая за приближением Елизаветы-Марии. Несмотря на слепоту, она без каких-либо сложностей пересекала заполненный пассажирами зал, и объяснялось это вовсе не ловкостью обращения с тростью. Люди освобождали суккубу дорогу, даже не отдавая себе в этом отчет.

Я смотрел на Елизавету-Марию, Елизавета-Мария смотрела на меня, и взгляд слепых глаз жег из-под вуали почище каленого железа.

— Ну и здоров же ты стал! Даже решил, что обознался, но походка все та же. — Поэт напоследок хлопнул меня по плечу, отступил на шаг назад и посмотрел на Лили. — Лео, представишь свою спутницу?

— Лилиана Монтегю, — произнес я без всякой охоты.

— Альберт Брандт, — слегка поклонился поэт, нахлобучил на голову шляпу и указал на суккуба. — Елизавета-Мария, моя супруга.

— Очень приятно, — несколько растерянно улыбнулась Лили, но сразу взяла себя в руки и рассмеялась. — Не спрашиваю, тот ли вы самый Альберт Брандт! Мне доводилось слышать о вашем сходстве с Ван Гогом, но не думала, что оно столь поразительно!

— Сходство? — фыркнул Альбрет. — Нет никакого сходства! У меня же два уха! Но если вы имеете в виду «Автопортрет с палитрой», то да, общие черты присутствуют. Скажу по секрету, мы с ним дальние родственники.

— Ты с ним — просто одно лицо, — произнесла Елизавета-Мария, беря поэта под руку.

— Как скажешь, дорогая.

Я нервно поежился и обернулся к выходу.

— Быть может, продолжим разговор на улице?

— Ну уж нет! — отказался Альберт и решительно потянул меня к лестнице на второй этаж. — Я тебя знаю — сразу убежишь по делам, а нам столько всего надо обсудить! Ты не представляешь даже, как я рад тебя видеть!

— Мне нужно посетить дамскую комнату, — оповестила нас Елизавета-Мария.

— Позвольте вас проводить! — вызвалась Лилиана послужить поводырем.

Я дернулся остановить Лили, с трудом поборол этот порыв и с обреченным вздохом развернулся к Альберту.

— Что ж, идем.

В баре на втором этаже мы заняли столик у окна.

— Все еще сердишься на меня? — спросил Альберт, когда официант принес пузатую рюмку коньяка ему и чашку черного крепкого кофе мне.

— А не должен? Альберт, ты кинулся на меня с саблей! А потом уехал из города, даже не предупредив!

— Ты тоже хорош, Лео! — подался вперед Брандт. — Если бы ты только не скрытничал, если бы только сразу обо всем рассказал, ничего бы этого не случилось!

Я обмер и осторожно спросил:

— Интересно, о чем таком я тебе не рассказал?

— О том, что нанял Елизавету-Марию играть роль твоей невесты! — хлопнул ладонью по столу Альберт. — Тогда я не стал бы за ней ухаживать!

Облегчению моему не было предела. На какой-то краткий миг я заподозрил, что Елизавета-Мария открыла поэту свою истинную сущность.

— Альберт, скажи честно, когда тебя останавливали подобные мелочи? Ты же выше условностей морали и закостенелости обывателей, не так ли?

— Я влюбляюсь без ума — да! — подтвердил поэт. — И тебе об этом прекрасно известно! Знай я о вашем уговоре, реагировал бы на все не столь остро. А так мы запутались во вранье и едва не убили друг друга. И посмотри на Елизавету-Марию — из-за нервного срыва она потеряла зрение! Все врачи твердят, что причины слепоты исключительно психические, но никто не может помочь!

Тут облегчение схлынуло, и я почувствовал раскаянье. Я знал, что друг живет с лишенным сил инфернальным созданием, но не мог набраться храбрости ему об этом рассказать. И понимал, что не наберусь никогда. От этого сделалось и вовсе тошно.

— Лео! Почему ты мне обо всем не рассказал? — потребовал объяснений Альберт.

— А зачем? — поморщился я. — Чтобы ты скормил газетчикам очередную байку? Я один раз обратился к тебе за помощью, мне хватило.

— Вот черт! — выдохнул Альберт, признавая мою правоту. — Но потом…

— А потом я заподозрил, что ты за моей спиной крутишь роман с дочерью главного инспектора.

— Комедия положений, да и только! — покачал головой Брандт. — Лео, послушай, впредь нам надо быть откровенными друг с другом. Ты промолчал — и что в итоге? Я женился на слепой актрисе! И связан с ней до конца жизни, не могу ее бросить, не могу потребовать развода. Женитьба не входила в мои планы, Лео. Это случилось по твоей вине. И ты еще обижаешься на меня?

Я почувствовал, как внутри заворочалось глухое раздражение, и сдерживать его не стал.

— Альберт, брось ломать комедию! Сколько тебя знаю, ты менял любовниц как перчатки, женитьба точно не изменила твоих привычек! Решил надавить на чувство вины? Черта с два! Да я только облегчил тебе жизнь! Теперь при расставании с надоевшими красотками ты плачешься им, что не можешь оставить свою слепую жену, и дело обходится без скандалов и перерезанных вен. И ветреные распутницы чаще обычного отвечают тебе взаимностью, поскольку больше не опасаются, что влюбчивый поэт потеряет голову и замучает своей ревностью. Я уж не говорю о сердобольных простушках, которых в твою постель теперь приводит банальное сочувствие! — Я сделал паузу, шумно вздохнул и продолжил: — Елизавета-Мария? Уверен, она обо всем знает и купается в сочувствии и обожании многочисленных кавалеров. Разве нет?

— Ты всегда был циником и мерзавцем, Лео! — заявил в ответ поэт, поднялся из-за стола и ушел. Но недалеко — в бар. Вернулся оттуда с новой рюмкой коньяка, огладил свою песочного цвета бородку и усмехнулся. — Хотя ты не так уж далек от истины, мой проницательный друг. В определенной степени моя жизнь и в самом деле стала проще.

— Я же говорил!

— Лео!

— Не называй меня так! — одернул я приятеля, полюбовался на его вытянувшуюся физиономию и пояснил: — На людях я Лев Борисович Шатунов.

— Проблемы с законом?

— Старые дела. Все из-за долгов отца.

— Нужна помощь?

— Нет.

— А твоя подруга? Я не поставил тебя в неловкое положение, назвав по имени?

— Все в порядке.

Альберт поднял рюмку с коньяком и предложил:

— Мир?

Я чокнулся с ним чашечкой кофе и подтвердил:

— Мир.

Долго сердиться на поэта было попросту невозможно. Невыносимый человек.

— Но, если разобраться, за тобой должок, — заметил Альберт, поднимаясь из-за стола. — Я из-за тебя такого натерпелся! Ты мне бильярдным шаром в голову попал!

— Окстись! — одернул я приятеля. — Это было самое яркое приключение в твоей жизни!

— Туше! — признал поэт весомость моего аргумента.

Мы направились к лестнице и сразу столкнулись с Лилианой и Елизаветой-Марией.

— Дорогая! — чарующе улыбнулся поэт. — Не желаешь чего-нибудь выпить?

— Не сейчас, — отказалась Елизавета-Мария. — Дорога утомила меня.

— Тогда возьмем извозчика, — решил Альберт и пояснил мне: — Мы сняли апартаменты у озера.

— Мы подвезем вас, — вызвалась помочь Лилиана. — Нас ждет коляска.

— Просто замечательно, — улыбнулась Елизавета-Мария и ухватила поэта под руку.

Мы покинули вокзал, там Альберт Брандт отыскал носильщика со своим багажом, и я помог ему погрузить пару весьма объемных чемоданов в коляску. Когда все расселись на скамьях, рессоры ощутимо прогнулись, но нагрузку выдержали.

— На воды приехал подлечить печень? — поинтересовался я у поэта, стоило коляске тронуться с места.

— Твое чувство юмора искрометно как никогда, друг мой! — добродушно посмеялся в ответ Брандт. — Нет, здесь я по делу. Хоть моего «Бегущего во тьме» и поставили на Бродвее, но денег много не бывает, поэтому я согласился принять участие в открытии здешней груды камней, по какому-то недоразумению до сих именуемых амфитеатром.

— Вы будете поражены, увидев, как преобразилась эта «груда камней», — лукаво улыбнулась Лилиана.

— Это совершенно не важно, — отмахнулся Альберт, подставляя раскрасневшееся после коньяка лицо потокам встречного воздуха. — Помимо обычного гонорара нам оплатили проживание и дорогу, а за соответствующее вознаграждение я готов выступить даже в морге. Восторги зрителей — это замечательно, но их отсутствие — вовсе не повод отказываться от чека. Впрочем, пока мне удается сочетать одно с другим.

— Что будешь декламировать? — спросил я, отвлекая внимание Лили от показной меркантильности поэта. — Что-то из нового?

Альберт кивнул.

— Из нового. — И горделиво улыбнулся. — «Владычица ночи». Сочинял на заказ, но скажу откровенно: вещица удалась.

— О, это нечто невероятное! — подтвердила Елизавета-Мария, обхватив рукой локоть супруга.

Я в ее сторону старался лишний раз не смотреть.

— И о чем же твое… произведение?

Коляска поехала через рельсы, и нас закачало. Брандт даже привстал и оглянулся, проверяя, надежно ли закреплен багаж. После с довольной улыбкой подмигнул:

— Это самая актуальная тема на сегодняшний день, уверяю тебя.

— Теряюсь в догадках.

— Индия! — кинул поэт новую подсказку.

— Индия? — задумался я. — «Владычица ночи»?

— Кали! — вдруг выпалила Лилиана. — Вы написали поэму о Кали?

— Именно!

— О! — только и выдохнула Лили. — Это невероятно!

Кучер неодобрительно хмыкнул, но встревать в разговор господ не стал.

— И это не просто поэма, — продолжил свое бесстыдное хвастовство Алберт Брандт. — Это будет целое театрализованное представление! Танцоры! Факиры! Заклинатели змей!

— Хочу! Хочу! Хочу! — захлопала в ладоши Лили.

Не иначе она загорелась желанием принять участие во всей этой вакханалии, и меня столь неприкрытая восторженность несколько даже покоробила, но поэт все понял по-своему.

— Полагаю, смогу выхлопотать для вас пару билетов на гала-концерт, — пообещал он.

— Не стоит, благодарю, — отказалась Лилиана. — Папа арендовал ложу.

Альберт выразительно посмотрел на меня, но с расспросами спешить не стал. Только спросил:

— Лео, могу рассчитывать на твое присутствие?

Я небрежно пожал плечами.

— Все эти представления не для меня. Ты же знаешь, Альберт, музыкального слуха у меня нет, да и с чувством ритма беда…

— Не важно, — расхохотался поэт. — Дружище, на этот раз ты не отвертишься! Контрактом предусмотрена трансляция моего выступления по всему городу! Где бы ты ни был, ты меня услышишь!

— Так вот для чего вешают громкоговорители! — догадалась Лилиана.

— Поживем — увидим, — улыбнулся я и о купленном билете на завтрашний поезд говорить не стал. Просто не посчитал нужным афишировать свои планы. Меня по-прежнему жег взгляд слепых глаз суккуба.

Дом, на верхнем этаже которого Альберт снял апартаменты, прятался на узенькой тенистой улочке; коляска еле развернулась на небольшом пятачке перед воротами. Высокий забор и стены были полностью увиты плющом, камень из-под густой зелени почти не проглядывал, свободными оставались одни окна. Озера с улицы видно не было, только чувствовалась влажная свежесть, когда начинал дуть легкий ветерок.

— Хорошее место, — похвалил я выбор поэта.

— Зайдете на чай? — предложил он, передавая слуге дорожную поклажу.

— Нет, — отказался я, — опаздываем на лекцию в городском саду.

— На лекцию? — Альберта откровенно передернуло.

— И танцы! — рассмеялась Лили и предложила: — Можете присоединиться к нам. — Посмотрела на супругу поэта и сразу добавила: — Там чудесный оркестр. Замечательно играют.

— Не сегодня, — покачала головой Елизавета-Мария. — Дорога выдалась непростой.

Альберт кивнул и помог выбраться супруге из коляски.

— Еще увидимся… Лев.

— Еще увидимся, — улыбнулся я в ответ, вновь умолчав о завтрашнем отъезде в Новый Вавилон. Потом пришлю телеграмму, сошлюсь на неотложные дела.

Поэт с супругой вошли в дом, а мы с Лили покатили в городской сад. Обнесенный кованой оградой, он оказался невелик. Среди кустов и деревьев проложили тропинки, в тенистых уголках расставили лавочки для влюбленных парочек, а перед танцевальной площадкой была выстроена летняя эстрада. Всюду продавали сладости, мороженое и газированную воду. Бегала детвора, степенно прогуливалась почтенная публика, дожидалась танцев молодежь из числа курортников.

К началу лекции мы опоздали, поэтому решили просто погулять по саду. Понемногу смеркалось, бродивший от столба к столбу служащий зажигал газовые фонари, которые в парке еще не заменили электрическим освещением.

Я купил пару стаканов воды с сиропом, Лилиана с благодарностью взяла один, отпила и спросила:

— Могу задать нескромный вопрос?

Расспросов о знакомстве со знаменитым поэтом было не избежать, поэтому я кивнул.

— Конечно!

— У тебя что-то было с Елизаветой-Марией?

Я подавился водой, закашлялся, вытер подбородок носовым платком и лишь после этого переспросил:

— Что, прости?

— У тебя была интрижка с женой поэта? — с ледяным спокойствием повторила Лили свой вопрос.

— Разумеется нет!

— О! — протянула Лили. — Так это не любовный треугольник, а любовь втроем?

— Дьявол! — выдал я, тут же понизил голос и огляделся по сторонам. — Ничего не было. Как только тебе такое в голову пришло?

— Я очень остро ощущала себя в вашей компании лишней.

— Нас связывают непростые отношения. Но не любовные.

— Такое бывает?

Я подавил обреченный вздох, отпил газированной воды и решил отделаться полуправдой.

— Я первым познакомился с Елизаветой-Марией.

— Она ушла от тебя к поэту? — немедленно оживилась Лили.

— Да нет же! У нас были исключительно деловые отношения. Я нанял ее играть роль моей спутницы на одном мероприятии, куда не мог прийти в одиночку.

— Ты нанял слепую девушку? — не поверила Лилиана.

— Нет, она ослепла уже после нашего расставания.

— Бедняжка!

— В итоге, когда все открылось, мы с Альбертом… слегка повздорили. Он вбил себе в голову, что я с самого начала знал об их отношениях, но молчал. С тех пор мы не общались.

— Как все запутанно! — покачала головой Лилиана. — Вот что значит люди искусства!

— Это не про меня.

— Да? А как ты познакомился с Альбертом?

Я вздохнул и огляделся в поисках свободной лавочки.

— О, это долгая история. Дело было в Афинах или Ангоре, точно уже не помню…

В результате рассказ занял весь остаток лекции, и несколько раз лишь чудом мне удалось не запутаться в собственных выдумках и не попасться на вранье. Реальная история знакомства, с публичным домом и безумной раганой, не затянулась бы на столь долгое время, но ее решил не раскрывать. Мне хотелось произвести на спутницу более… благоприятное впечатление, поэтому делиться воспоминаниями о кровавой бойне в увеселительном заведении с дюжиной полуголых девиц я постеснялся.

Когда лектор наконец покинул эстраду, а ему на смену начали подниматься музыканты, я испытал нешуточное облегчение: газированная вода давно закончилась, от беспрестанной болтовни пересохло горло. Я первым встал со скамейки и протянул руку Лилиане.

— Идем?

— Ты очень загадочный человек, Лео, — с непонятным выражением произнесла Лили, вкладывая свою ладонь в мою. — Просто чрезвычайно. — Она поднялась на ноги и попросила: — Расскажи о себе. Ты ведь не бандит? Не беглый каторжанин, так?

— Нет, — честно признался я.

— Благородного происхождения?

— Не столь благородного, как ты.

— Кто бы мог подумать! — покачала головой Лилиана. — Тогда к чему этот образ брутального головореза? Хотел произвести впечатление своей мужественностью на какую-нибудь красотку?

— Всего лишь стечение обстоятельств, — вновь не покривил я душой и повел спутницу к танцевальной площадке. — А тебе разве не нравится моя стрижка?

Мы посмеялись и встали у эстрады, но тут, перекрывая музыку своими воплями, заголосил вбежавший в ворота городского сада разносчик газет:

— Срочные новости! Экстренный выпуск! Туги в городе! Задушен репортер! Покупайте срочный выпуск! Душители Кали в городе!

Лили явственно вздрогнула и с лихорадочной поспешностью достала из ридикюля кошелек.

— Очередная дутая сенсация, — попытался отговорить я ее от покупки газеты.

Безуспешно. Экстренный выпуск «Утренних новостей» расходился как горячие пирожки, собравшаяся на танцы публика лихорадочно шуршала желтоватыми листами и увлеченно обсуждала жуткое происшествие. Не слушая моих увещеваний, Лилиана приобрела специальный выпуск, взглянула на передовицу и, побледнев как полотно, начала оседать на землю. Я едва успел подхватить ее и усадить на ближайшую скамейку.

Схватив газету, я принялся обмахивать ею свою спутницу, и Лилиана вскоре пришла в себя, но в ее лице по-прежнему не было ни кровинки. Мой обострившийся талант сиятельного ухватил отголосок застарелого страха, тонкий и сложный, словно аромат марочного вина.

— Это из-за меня, — прошептала Лили. — Его убили из-за меня…

— Вздор! — с ходу отмел я это предположение, по диагонали просматривая статью.

— Лео, как ты не понимаешь! Этот же тот самый фотограф!

— И что с того? Ты никак с ним не связана.

— Еще как связана! — затрясло Лили мелкой дрожью. — Его убили из-за меня! Это туги! Это они!

Я с удивлением уставился на Лилиану, подозревая неуместный розыгрыш, но моя спутница оказалась на удивление серьезной. И это не лучшим образом говорило о ее душевном здоровье: если месть за попытку разрушить инкогнито экзотической танцовщицы еще могла рассматриваться в качестве мотива убийства, то стремление привязать к этому происшествию душителей Кали вызывало лишь недоумение.

Какое сектантам дело до балаганных представлений?

— Это туги! — повторила Лилиана, и тут я не выдержал. Взял газету и зачитал последний абзац.

— «Полиция полагает причастность к смерти господина Фаре некоего тайного сообщества душителей Кали в высшей степени маловероятной. По словам осведомленного источника, затянутый на шее убитого румаль — ритуальный шелковый платок с завязанной серебряной рупией на конце был подарен покойному задолго до трагического инцидента. „Кто угодно мог воспользоваться им“, — отметил пожелавший остаться неизвестным собеседник. Более того, не исключено и банальное самоубийство. В последнее время дела погибшего шли не самым лучшим образом».

— Ты ничего не понимаешь, — отрезала Лилиана и спрятала побледневшее лицо в ладонях.

В этот момент через публику протолкнулся приставленный к Лили кучер. Правую руку он держал в кармане пиджака, и это обстоятельство как-то сразу разуверило меня в предположении о нервном срыве спутницы. Судя по всему, истеричкой Лилиана все же не была.

Но тогда что за тайны скрывает это семейство?

— Госпожа, позвольте, я отвезу вас домой, — предложил кучер.

Лилиана поднялась с лавочки и слабо улыбнулась.

— Извини, Лео. Это был чудесный день. Жаль, что он закончился подобным образом…

Я проводил спутницу до коляски, но стоило только экипажу укатить прочь, на душе заскреблись кошки. Оно и немудрено: утром поезд увезет меня из города, и с этой взбалмошной девицей мы не увидимся больше никогда.

Я и понятия не имел, как сильно заблуждаюсь на этот счет.

Глава третья, или Немного смерти, немного любви

Одиночество — это плохо. Коляска с Лилианой укатила, и я осознал это со всей возможной ясностью. С отъездом Лили мир словно потерял часть своей материальности, стал вдруг чужим и пугающим. Точнее, это я стал чужим для погруженного в сумерки города с его желтыми огнями газовых фонарей, долетавшей из парка танцевальной мелодией, густыми тенями подворотен и безудержным весельем праздной публики.

Беспечные гуляки благоразумно обходили меня стороной; я не стал дожидаться, пока кто-нибудь кликнет констеблей, и зашагал прочь. В первой попавшейся винной лавке купил пару бутылок портвейна и отправился в гости к Альберту Брандту. Желания напиться я не испытывал, но не идти же к поэту с пустыми руками? Он точно еще не успел заполнить бар.

Пока шел, пытался разобраться в собственных чувствах и решить, стоит ли вообще навещать Альберта. Скоротать ночь в ожидании поезда вполне можно и на вокзале, для этого не обязательно навязываться человеку, которого я не видел больше года и давно уже не полагал своим другом.

При мысли об этом я даже замер на полушаге. Затем кивнул и поспешил дальше.

Все просто: даже утверждая обратное, я до сих пор считал Альберта другом, только и всего. Поэтому и хотел увидеться с ним, несмотря на присутствие Елизаветы-Марии.

Одиночество, чтоб его. Это все одиночество.

Вскоре я свернул с бульвара на боковую улочку, где не резало глаза резкое мерцание электрических ламп и не раздражала доносившаяся из громкоговорителей музыка. До этого меня так и подмывало забраться на столб, сорвать динамик и расколотить его о голову первого встречного. В темном переулке непонятная злость на все и всех отпустила, захотелось сесть на ступени невысокого крылечка, пить прямо из горлышка крепленое вино и ни о чем не думать.

Тоже непонятно — раньше я тяги к алкоголю за собой не замечал, хотя портвейн и любил. Портвейн нравился мне своим сложным букетом и ягодной сладостью. Не портили впечатление от вина даже воспоминания об инспекторе Уайте, который был большим любителем этого напитка. Меня вообще мало трогали воспоминания о мертвых.

Ворота, ведущие во двор дома, где остановился Альберт Брандт, были уже заперты. Выглянувший на стук сторож поглядел на меня с неприкрытым неодобрением, но постояльца вызвать не отказался. Кутавшийся в домашний халат поэт рассеянно похлопал его по плечу, сунул монету в полфранка и распахнул дверь.

— Заходи, Лео.

— А Елизавета-Мария?

— Устала с дороги. Спит.

По скрипучей лестнице мы поднялись на третий этаж, там Альберт провел меня мимо закрытой двери спальни на просторный балкон. Озера в сгустившихся сумерках видно не было, только слышался легкий плеск волн.

Я опустился в одно из плетеных кресел, Альберт сходил за бокалами и присоединился ко мне.

— Лимонад сделать? — предложил он.

— Не стоит. — Я взял стакан, наполнил его портвейном и отпил маленький глоток. На языке словно расцвел сладкий цветок.

— А где твоя подружка?

— Уехала домой.

— Бросила тебя?

— Так получилось, — пожал я плечами и сообщил вставшему у ограждения поэту: — У меня поезд в пять утра.

— Уезжаешь?

— Да, в Новый Вавилон.

— Вернешься?

— Не думаю.

Альберт уселся в кресло и отпил портвейна.

— Ну, хоть попрощаться зашел. — Он махнул рукой. — Впрочем, ерунда. Земной шарик становится очень маленьким, знаешь ли. Расстояния съеживаются как шагреневая кожа. Паровозы, дирижабли, пароходы. А Тесла? Не удивлюсь, если вскоре достаточно будет просто сунуть два пальца в электрическую розетку, чтобы очутиться на другом конце света!

— Скорее уж таким образом на том свете окажешься.

— Это сейчас. Но все течет, все меняется.

— Все меняется, да, — кивнул я и сделал очередной маленький глоток крепленого вина.

— Знаешь, — вздохнул Альберт, — я ведь действительно люблю ее.

Я кивнул.

— Нисколько не сомневаюсь. Она красивая.

— И нуждается во мне.

— Как скажешь.

— Извини, — попросил вдруг поэт прощения непонятно за что.

Я развернулся к нему, ожидая продолжения.

— По-дурацки все получилось. Хотел придать тебе решительности, а в итоге и сам запутался, и тебе лучше не сделал.

Я кивнул. И в самом деле, не расскажи тогда Альберт газетчику о моих чувствах к дочери главного инспектора, я бы никогда не связался с суккубом и все сложилось бы совершенно иначе. Но не уверен, что стоило об этом жалеть.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — утешил я приятеля.

— И не говори, — согласился поэт с этой сентенцией, разливая по бокалам вино.

Мы еще какое-то время просидели на балконе, а когда к концу подошла вторая бутылка, я посмотрел на часы и поднялся на ноги. Сразу закружилась голова, но опьянение лишь придало решимости отправиться на вокзал прямо сейчас.

— Пора, — протянул я руку Альберту, — поезд отходит в пять утра.

— Брось! — фыркнул поэт. — Ложись в гостевой комнате.

— А поезд?

— Извозчик на четыре утра устроит? Попрошу сторожа, он все организует.

Я подумал и согласился. Оборотень ты или нет, когда речь заходит о похмелье, это не имеет никакого значения. Если не посплю хоть пару часов, всю поездку промучаюсь с головной болью. Да и опьянел с непривычки как-то слишком уж сильно. Уж лучше б на лимонад согласился…

Альберт показал мне гостевую комнату, я поблагодарил его, разулся, снял пиджак и улегся на диван. Раздеваться не стал. Просто не видел смысла. Голова приятно кружилась, глаза понемногу слипались, и вскоре я сам не заметил, как провалился в беспокойный сон. Но перед тем достал из кармана маузер и сунул его под подушку.

Так, на всякий случай.

Проснулся, когда шею стиснули сильные пальцы. Перехватило дыхание, сердце с перепуга чуть не выскочило из груди, но рефлексы не подвели: рука доведенным до автоматизма движением нырнула под подушку, пальцы сжались… и ухватили пустоту. Пистолета на месте не оказалось.

— Успокойся! — послышался знакомый голос, и по спине побежали мурашки.

Елизавета-Мария ослабила хватку, потрепала меня по щеке и отошла к открытому окну. В лунном свете проявился стройный женский силуэт.

— Пистолет на столе, — сообщила суккуб и с ногами забралась на подоконник. — Просто не хотела, чтобы ты пальбой перебудил всю округу, — пояснила она, не став оправлять соскользнувшую с бедра полу пеньюара.

— Что ты хочешь? — хрипло выдохнул я. На стол даже не взглянул, вместо этого нашарил в кармане брюк рукоять складного ножа. Я не знал, сохранила или нет неуязвимость к меди и свинцу лишенная сверхъестественных способностей Елизавета-Мария, но титановый клинок проймет кого угодно. Наука сильнее магии.

— Чего я хочу, Лео? — задумчиво произнесла суккуб. Луна освещала ее со спины, лица было не разобрать. — Если ты думаешь, что я хочу твоей смерти, ты ошибаешься.

— Боишься после этого сама отдать концы? — предположил я.

— Вовсе нет, — хрипло рассмеялась суккуб. — Для меня смерть — всего лишь второе рождение. Нет, Лео. Ты выжег из меня все чувства и желания. Выжег вместе с моей силой. Я могу оторвать тебе голову прямо сейчас, могу, но не хочу. Я хочу, чтобы ты вернул все обратно. Хочу стать прежней.

— Это невозможно!

— Нет ничего невозможного в этом мире! — резко ответила Елизавета-Мария.

Несмотря на расслабленную позу, показалась, будто она сейчас накинется на меня и попытается удавить.

— Только не в нашем случае.

— Ты выжег мою сущность. Я даже не помню толком, каково это — ненавидеть кого-то всем сердцем, желать смерти и добиваться своего. Я хочу это вернуть. Ты отрезал меня от преисподней, восстанови эту связь. Просто представь ее в своей голове! Сделай это!

— Черта с два! Никогда, даже если бы и мог!

— Сделай это, и я принесу тебе вассальную присягу. Я буду повиноваться тебе, как повинуются мелкие бесы князьям ада! Всегда и во всем!

Я приподнялся на одном локте.

— Зачем? Что тебя не устраивает? Наслаждайся жизнью!

— Наслаждаться? — зашипела Елизавета-Мария. — А ты знаешь, Лео, что не дает мне сойти с ума? Жалость. Меня жалеют, Лео! Ты понимаешь, насколько это унизительно? Это как овсянка после мяса с кровью! Жалость — как вода в пустыне! Она не дает умереть, но и только! Бежит сквозь пальцы и утекает в песок. Это… выматывает.

— Очень образно.

— Нахваталась у Альберта. Так ты сделаешь это?

— Нет. Никогда.

— Как ты однажды сам сказал, Лео: «Никогда — это очень долго».

— Не в этом случае.

Елизавета-Мария соскользнула с подоконника и негромко рассмеялась.

— Рано или поздно ты передумаешь. Я подожду. И помни: мое обещание не пустые слова. Дай мне силу, и я буду повиноваться тебе беспрекословно. Всегда. Клянусь.

Я почувствовал нервную дрожь, словно это простое слово протянулось между нами призрачной цепью.

— Уходи, — потребовал я.

Елизавета-Мария не сдвинулась с места и принялась развязывать пояс пеньюара.

— Лео, ты помнишь родинку на моей левой груди? — спросила она. — Зачем ты ее только выдумал? Это так вульгарно!

— Перестань! — потребовал я, усаживаясь на диване.

— Уберешь ее?

— Я не могу! Не могу и не буду!

Суккуб рассмеялась.

— У тебя в кармане нож или ты пытаешься сбросить напряжение?

— Убирайся!

— Будь паинькой, Лео. Убери родинку. Или тебе станет очень и очень стыдно. Я это обеспечу, обещаю!

— О чем ты говоришь?! Разве Альберт не заметит ее исчезновения?

Елизавета-Мария прекратила делать вид, будто собирается распахнуть пеньюар, и с легким сожалением в голосе произнесла:

— Альберт уже не столь внимателен ко мне, как раньше. Он ничего не заметит.

Я закрыл глаза, и в голове немедленно возник образ девушки со всеми волнительными изгибами ее тела, но только потянулся к нему, как тотчас накатила волна жгучей боли. Заломило виски, стало трудно дышать, в груди словно образовался ледяной комок.

— Не могу, — шумно выдохнул я. — Обещал ведь не менять твое тело, забыла?

И как-то неожиданно пришло понимание, почему не увенчалась успехом попытка изгнать суккуба с помощью передатчика Александра Дьяка. Дело было именно в этом обещании. Я дал слово, и это слово связало нас с Елизаветой-Марией так же сильно, как и прежний уговор. Мне удалось уничтожить потустороннюю сущность мнимой невесты, но ее образ остался в моей голове. Именно это и удержало суккуба от падения в преисподнюю.

— Сделай это, — потребовала Елизавета-Мария и веско добавила: — Разрешаю!

Подстегнутый воображением талант сиятельного сорвался с места, и на какой-то неуловимый миг в голове возник сложный образ, словно я смотрел на суккуба сразу со всех сторон. Убрать родинку с ее груди оказалось неожиданно просто. Просто подумал — и той не стало.

— Замечательно! — промурлыкала Елизавета-Мария. — Ты сделал это! А теперь верни мне силу.

— Убирайся!

— Не боишься попасть в неловкое положение? В очень-очень неловкое положение? — прошептала суккуб и медленно двинулась от окна к дивану. Распахнутый пеньюар больше не скрывал обнаженного тела, оно белело в полумраке комнаты и дурманило сознание своей доступностью. Достаточно было просто протянуть руку…

Руку я протягивать не стал, вместо этого досадливо поморщился.

— Родинка — это такая малость. Какой вред может быть от родинки, скажи? Никакого, ведь так?

Елизавета-Мария замерла на полушаге.

— Но не злокачественная ли это опухоль, как думаешь? — Теперь уже я сам подался навстречу.

Суккуб отступила, сияние моих глаз отразилось в ее глазах, пустых и тусклых.

— Подлец! — с чувством сказала Елизавета-Мария, пересилила себя, подошла и потрепала меня по щеке. — Какой же ты, Лео, подлец! Знакомством с тобой могли бы гордиться иерархи ада.

— Сгинь! — потребовал я.

Елизавета-Мария запахнула пеньюар, завязала пояс и уверенно, словно вдруг прозрела, направилась к входной двери.

— Мое предложение в силе, — сказала она, перед тем как скрыться в коридоре.

— К черту! — сдавленно выдохнул я, взял со стола маузер и на всякий случай выщелкнул из рукояти магазин. Убедился, что патроны на месте, и воткнул его обратно.

После этого налил из хрустального графина стакан воды, напился и вернулся на диван, но только задремал — и жутким железным дребезжанием разродился заведенный на четыре утра будильник. Пора было ехать на вокзал.

На вокзал меня доставили за полчаса до прибытия поезда. По холлу сонно бродили курортники, чей отпуск подошел к концу, смотреть на их унылые физиономии не было никакого желания, и я отправился в ночной буфет. Уселся там за столик, попросил принести стакан холодной воды и чашку черного кофе. Опьянение уже прошло, голова не болела, но вставать в столь раннее время я давно отвык; было откровенно не по себе.

Знобило, клонило в сон, слегка подташнивало.

В несколько длинных глотков я влил в себя принесенную воду, потом без лишней спешки начал пить кофе. Тот был излишне горячим и горьким, зато взбодрил и прогнал сонливость. Иных последствий вчерашнего злоупотребления портвейном к этому времени уже не оставалось.

Я даже задумался, не купить ли пару миниатюрных пирожных с белковым кремом, но не успел. Просто почувствовал на себе чужой взгляд и обернулся.

Ко мне шагал маркиз Монтегю.

Шагал именно ко мне — сомнений в этом не было ни малейших.

Сердце так и екнуло, но я взял себя в руки и беспечно улыбнулся, выкинув из головы предположения о намерениях и мотивах маркиза, неприятные и пугающие.

— Лев! — шумно выдохнул маркиз. — Совсем отчаялся вас отыскать! К счастью, догадался подняться наверх.

— Что-то случилось, Джордж? — еще больше встревожился я. — Что-то с Лилианой? Вчерашняя заметка в газете ее чрезвычайно расстроила.

— Об этом я и хочу с вами поговорить, — тяжело отдуваясь, произнес отец Лили. Он приложил руку к сердцу и ссутулился, потом попросил буфетчика: — Стакан воды, любезный!

За ночь маркиз Монтегю словно постарел на десять лет, кожа приобрела нездоровый вид и посерела, под глазами залегли синие мешки, лоб прорезали морщины. И даже залихватски растопыренные вчера усы сейчас обвисли.

Жадно выпив воду, маркиз опустился на стул и жестом попросил меня присоединиться к нему.

— Время еще есть, — сообщил он, откинув крышку серебряной луковицы карманных часов. — До поезда — четверть часа. Вы ведь уезжаете пятичасовым?

— Так и есть.

— Отлично. Лилиана — тоже.

— В самом деле? — поразился я.

— Да, она решила развеяться и провести несколько дней в столице.

Я кивнул, отметив про себя, что все это напоминает паническое бегство от неизвестной мне опасности.

— Понимаете, Лев, — тяжело вздохнул маркиз, — она уже взрослая женщина, но для меня навсегда останется маленьким ребенком. Это вообще вполне естественное желание отца — опекать своих отпрысков. Увы, детям оно кажется слегка… навязчивым.

— Не уверен, что понимаю вас, Джордж.

— Лилиана — наш единственный ребенок, — сообщил маркиз. — Моя супруга не переживет, если с ней что-то случится. А после вчерашних новостей девочка сама не своя. Ей нужно время успокоиться. Лев, вы и так едете в Новый Вавилон, присмотрите за Лили в дороге и дайте телеграмму, когда она заселится в отель. Прошу — вы меня чрезвычайно обяжете.

Я открыл рот, чтобы отказаться, и вновь закрыл его, собираясь с мыслями.

— Почему я? Почему не отправить с ней кого-то из слуг?

— Она не хочет никого видеть. Фактически вы первый ее знакомый после возвращения из Калькутты.

— Она не показалась мне затворницей.

— Закрываться от мира в доме и закрываться от мира в себе — так ли велика разница?

Либо маркиз всерьез принимал меня за тайного поклонника дочери, либо немного лукавил, поэтому соглашаться на его поручение я не спешил. Вместо этого со всей возможной прямотой объявил:

— Джордж, вы ведь ничего обо мне не знаете! Как вы можете мне доверять?

Маркиз рассмеялся:

— Дорогой Лев! Во-первых, от вас не требуется ничего экстраординарного. Во-вторых, я неплохо разбираюсь в людях, — разложил он все по полочкам и с улыбкой добавил: — Правда, знакомство со скандальным поэтом говорит, скорее, не в вашу пользу…

Мы посмеялись шутке, и я уточнил:

— Просто присмотреть за Лилианой в поезде и дать телеграмму?

— Да.

Я кивнул и спросил:

— Джордж, я говорил, что служил в полиции?

Отец Лили подобрался и после явственной паузы подтвердил:

— Говорили, Лев. Говорили.

— Так вот, мне представляется крайне подозрительным столь поспешный отъезд вашей дочери из города из-за газетной утки о душителях Кали.

Маркиз тяжело вздохнул:

— Поверьте, Лев, в этом нет ничего подозрительного. Фансигары — это больная тема для всех нас. Помните, я упоминал моего бедного друга, которого вместе со всей семьей сгубили душители? Лилиана была помолвлена с его старшим сыном. Они знали друг друга с детства. Представляете, какой это был для нее страшный удар?

Сообщение это меня изрядно удивило, поскольку в варьете я собственными ушами слышал посвящение танца Лилианы богине Кали, но вида я не подал и поспешил принести извинения.

— Простите, что разбередил старую рану.

— Бросьте, Лев! Это не ваша вина. Это все газетчики. Беспринципные шакалы!

— Не верите в душителей?

— Я поговорил с начальником полиции. Он убежден, что это самоубийство.

— Это многое объясняет, — отстраненно заметил я, хоть в подобную версию нисколько не верил.

— Так вы согласны?

— Как я могу отказать? — развел я руками. — Но, к сожалению, не смогу сопровождать Лилиану в поездках по городу. У меня весьма насыщенный график на ближайшие дни.

— О, с моей стороны было бестактно обращаться со столь обременительной просьбой. Просто проводите ее до отеля. За время поездки Лилиана успокоится, она сильная. Очень сильная. — Маркиз похлопал меня по плечу и предупредил: — Надеюсь, вы сохраните наш разговор в тайне? Лилиана крайне болезненно переживает родительскую опеку.

— Сделаю, что в моих силах.

Тогда маркиз вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул его мне:

— Держите!

— Что это?

— Билет первого класса. А ваш я сдам в кассу.

Я полез за бумажником.

— Давайте посмотрим, смогу ли оплатить разницу…

— Пустое. Это самое малое, что я могу сделать, дабы компенсировать ваше беспокойство.

Отправляться в поездку совсем уж без денег не хотелось, поэтому я не стал отказываться и поменял собственный билет на билет первого класса. Да, я любил комфорт. К тому же как иначе присматривать за Лилианой в поезде?

— У вас нет багажа? — спросил маркиз.

— Путешествую налегке, — улыбнулся я, на прощанье пожал собеседнику руку и отправился на перрон. С беспечным видом продемонстрировал билет потрясенному моим внешним видом кондуктору и прошел в полупустой пульмановский вагон. Путь предстоял неблизкий, поэтому, усаживаясь в удобное кресло, я в полной мере оценил любезность маркиза. Очень удачно все сложилось. Очень.

Только вот Лили…

Лилиана, в неброском дорожном платье и простой шляпке, сидела у окна, лицо ее было бледным и осунувшимся. Когда я опустился напротив, она подняла взгляд припухших и покрасневших глаз и удивленно выдохнула:

— Лео?! Ты едешь первым классом?

Я беспечно улыбнулся.

— Да, решил путешествовать с комфортом.

— А почему меня не предупредил?

— Откуда мне было знать… — начал я и немедленно понял, что неправильно повел себя с самого начала, но фразу все же закончил, — что ты тоже решила выбраться в Новый Вавилон?

— Но ты не удивился! — в один миг раскусила мою игру Лилиана. — Ты не удивился, увидев меня!

— Ну да. Не удивился. Я встретил на платформе твоего отца.

— Ах, вот оно что! — многозначительно протянула Лили. — Теперь понятно, с какой стати он выспрашивал о тебе!

Я внутренне поежился, но виду не подал и беспечно поинтересовался:

— И с какой же?

— Он просил тебя за мной присмотреть, так? Наверняка и билет купил!

— С чего ты взяла?

— Мне не нужны няньки! — во всеуслышание объявила моя спутница и тем самым сразу привлекла к нам заинтересованные взгляды попутчиков. — Эта опека… она просто унизительна! Вопиющий пример мужского шовинизма!

— Позволь не согласиться.

— Не позволю! — отрезала Лилиана. — Отец до сих пор полагает, будто я несмышленый ребенок и не могу позаботиться о себе!

Я покачал головой:

— Уверен, он так не думает.

Лили неожиданно остро глянула на меня и поставила вопрос ребром:

— Он просил за мной присмотреть? Да или нет?

— Да. Но…

— Никаких «но»!

— Ты не думала, что у его просьбы может быть несколько иная причина?

— И какая же? — поинтересовалась Лили с нескрываемым скепсисом.

— Дать мне возможность побыть с тобой рядом. Не ты ли говорила, будто он всерьез полагает меня твоим тайным воздыхателем?

Лилиана даже задохнулась от возмущения, но сразу взяла себя в руки и очаровательно улыбнулась:

— И что же ты? Почему ты согласился на его предложение?

— Комфорт не кажется тебе достойной причиной?

— Лео!

— К тому же здесь есть ты, а во втором классе тебя нет.

— Красивые слова! Но как я могу тебе теперь доверять, зная, что ты шпионишь за мной по поручению отца? Скажи, как?!

— Вздор, — поморщился я. — Шпионить за тобой не входит в мои планы. Просто помогу с багажом, на этом и расстанемся, раз тебе так неприятно мое общество. У меня очень насыщенный график.

Лилиана взяла ридикюль и демонстративно пересела на противоположную сторону вагона. Я не менее демонстративно отвернулся к окну. Не имело ровным счетом никакого значения, с какого расстояния не будет разговаривать со мной моя попутчица. Поезд уже тронулся, выйти на перрон она не могла.

К тому же нет ничего хуже, чем зевать и клевать носом во время разговора с привлекательной особой противоположного пола, а размеренное покачивание вагона очень скоро нагнало на меня сонливость, и глаза начали слипаться сами собой. Я задремал.

Ну, как задремал? Уснул, да так и проспал весь путь до Нового Вавилона. Все восемь часов. Нервы. Это все нервы. Должно быть так.

Проснулся уже в столице на Западном вокзале. Лилиана вновь сидела напротив и смотрела на меня с непонятным выражением лица.

— И кто за кем должен присматривать? — с укором поинтересовалась она. — Ты продрых всю дорогу!

Я сонно кивнул, потер ладонями лицо, потом привел железное оправдание:

— Ты ведь не нуждаешься в моей опеке, верно? И я в этом вопросе с тобой полностью солидарен.

— Отец точно просил тебя приглядеть за мной? — даже засомневалась Лили в своих подозрениях.

Но я опускаться до откровенной лжи не стал.

— Он просто хотел знать, в каком отеле ты остановишься. Разве можно было отказать ему в такой малости?

— Возмутительно! — рассерженной кошкой фыркнула Лили и отвернулась к окну. Я не обиделся. Поезд ехал по городу, и Лилиане куда интересней было любоваться видами императорского парка, нежели созерцать мою помятую физиономию, вне зависимости от того, помирились мы или нет.

Когда состав въехал на территорию Центрального вокзала, я впервые за всю поездку поднялся из кресла и размял ноги. Утомленная долгой дорогой почтенная публика на меня даже не взглянула.

Раздался длинный гудок, шлейф дыма накрыл вагон, и паровоз начал замедлять свой бег. Не прошло и минуты, как мы въехали в крытый привокзальный павильон, и поезд остановился у перрона.

— Где твой багаж? — спросил я у Лилианы.

— Мне не нужна твоя помощь! — отрезала она. — Ты ведь такой занятой человек!

— Ну, время угостить тебя лучшими профитролями в столице у меня найдется, — забросил я удочку, и спутница сменила гнев на милость.

— Хорошо, веди, — согласилась она, взяв меня под руку.

Как мне показалось, Лилиана просто растерялась от увиденного. И немудрено — на неподготовленного человека Центральный вокзал Нового Вавилона производил неизгладимое впечатление. Город в городе, паровой котел огромного транспортного механизма империи. Железнодорожные ветки соединяли его с морским портом и портом дирижаблей; огромный зал заполняли приезжие со всего мира, и уверен — среди них были не только люди.

Ароматы парфюма, незнакомой еды, табака и пота окружили нас со всех сторон, и я поспешил увести Лили из этой сутолоки в более спокойное место.

— Куда мы идем? — спросила моя спутница, с тревогой оглядываясь по сторонам; я буквально слышал, как встревоженно колотится ее сердце. Лилиана цепко держала меня за левую руку, словно боялась отпустить и затеряться в беспокойном море людей.

В правой руке я нес ее дорожный чемодан, легкий и плоский. Если выставить перед собой острый угол, то таким багажом чрезвычайно удобно прокладывать дорогу в толпе.

— Лео! — дернула меня за руку Лили. — Куда ты меня ведешь?

— Уже привел, — указал я на вокзальное кафе, где любил бывать ребенком. Мы с отцом никогда никуда не ездили, он просто имел обыкновение встречаться на вокзале с нужными людьми.

Не без труда, но нам все же удалось отыскать свободный столик; я убрал чемодан под стул, велел Лили присматривать за ним, а сам отправился в буфет. Принес поднос с двумя чашками кофе и корзинкой профитролей. На покупку этого угощения ушла изрядная часть остававшихся в бумажнике денег, но я по этому поводу ничуть не переживал. Мои финансовые затруднения подходили к концу.

В отличие от папы, на вокзале я собирался повстречаться не с каким-нибудь социалистом или анархо-христианином, а с собственным поверенным. Помимо восстановленного паспорта тот должен был принести немного наличности и новую чековую книжку. По крайней мере, я очень на это рассчитывал. Новый Вавилон не слишком снисходителен к бродяге без денег и документов.

Чашка кофе и несколько профитролей подействовали на Лили самым положительным образом. Бледное лицо порозовело, моя спутница перестала встревоженно озираться по сторонам, успокоилась и с нескрываемым интересом разглядывала сновавших внизу людей. Кафе располагалось на втором этаже, вокзал отсюда просматривался от билетных касс и до выхода на платформы.

Именно поэтому я заметил поверенного задолго до того, как нескладный выпускник не самого престижного учебного заведения подошел к винтовой лестнице и стал подниматься в кафе. Слежки за ним не было. По крайней мере, никто подозрительный мне на глаза не попался.

— Сейчас вернусь, — предупредил я Лилиану и направился к бестолково озиравшемуся у буфета пареньку.

— Виконт! — встрепенулся тот при моем приближении.

— Тише! — потребовал я, склонился над витриной и спросил: — Все готово?

Вместо ответа поверенный протянул газетный сверток:

— Да.

— Кто-нибудь мною интересовался?

Поверенный покачал головой и замялся, но все же произнес:

— Среди кредиторов ходят упорные слухи о вашей кончине. Поговаривают, будто я скрываю это, пользуясь отсутствием близких родственников. Пока ваши подписи никто не оспаривает, но, быть может…

— Нет! — отрезал я. — Пока эти кровососы исправно получают платежи, никто бучу поднимать не станет. Так что ты со мной не встречался, а все инструкции по-прежнему приходят почтовыми отправлениями. Ясно?

Молодому честолюбивому юристу сомнения в его порядочности были как острый нож, но назначенное мною жалованье с лихвой перекрывало все возможные неудобства. Так мне, по крайней мере, всегда казалось.

— Не вздумай, — на всякий случай предупредил я поверенного. — Понял?

— Понял, — поник тот.

— Что-то еще?

— Китаец, как обычно, мутит воду. Надеюсь, продажа участка на Кальварии заставит его успокоиться.

До самого последнего времени продать земельный участок мешал фамильный особняк с проклятием, но теперь от темной магии не осталось и следа, поэтому за усадьбу вполне можно было выручить сумму, достаточную для покрытия львиной доли моих долгов. В принципе я мог закрыть все обязательства из своих швейцарских активов, но, дабы избежать возможных пересудов, гасил кредиты исключительно за счет поступлений от доли в семейном фонде Косице.

— Документы подпишете сразу или переслать в Цюрих? — уточнил поверенный.

— В Цюрих, — распорядился я. — И попробуй поторговаться за участок через подставных покупателей. Но цену сильно не поднимай, не больше чем на десять — пятнадцать процентов.

— Сделаю.

— Вот и молодец. — Я похлопал юриста по плечу и ненавязчиво подтолкнул его к лестнице. — Все, иди.

Представлять поверенному свою спутницу я не собирался.

Когда юрист начал спускаться по лестнице, я подошел к ограждению второго этажа и проследил за ним взглядом. Вновь не заметил ничего подозрительного и вернулся к Лилиане, на ходу сунув газетный сверток во внутренний карман пиджака.

— Ну? — улыбнулся я. — И как ты собиралась ориентироваться тут одна?

Лили посмотрела на меня, как на неразумное дитя.

— Лео, ты и в самом деле думаешь, что я не сумела бы совершенно случайно столкнуться с тобой на перроне?

— Значит, папа просто облегчил тебе жизнь? Зачем тогда было злиться?

— Ничего ты не понимаешь! — Лилиана с печальным вздохом раскрыла пудреницу, посмотрела в зеркальце, несколькими уверенными движениями напудрила лицо. — Я не выношу, когда что-то решают за меня. Ясно?

Я не удержался от ехидной ухмылки, но лишь покладисто произнес:

— Учту на будущее.

— Учти, — с непроницаемым выражением лица кивнула Лили и вдруг ткнула меня затянутым в гипюровую перчатку пальчиком. — Надеюсь, ты не думаешь, будто я отправилась в поездку исключительно ради того, чтобы побыть с тобой? — выдала она и театрально взмолилась: — Лео, не заставляй разочаровываться в тебе! Скажи, что это не так!

— Ты разбиваешь мое сердце.

— Лео!

— Хорошо! Хорошо! Я так не думаю.

Я и в самом деле был далек от мысли, будто Лилиана отправилась в столицу из-за внезапно вспыхнувшей страсти к случайному знакомому.

Нет, было что-то еще. Страх?

Страх.

Тонкий, едва уловимый страх, искусно спрятанный за беззаботной улыбкой. И благодаря откровенности маркиза мне была известна его причина. Задушенный жених — серьезный повод бояться тугов. Но выступления в варьете…

— Мы можем идти? — поторопила меня спутница.

— Да, конечно! — Я вытащил из-под стола дорожный чемодан, взвесил его в руке и не удержался от усмешки. — Не очень-то много у тебя вещей.

— Лео, ты меня поражаешь! — закатила глаза Лили. — Девушка приезжает в столицу успокаивать нервы, зачем ей багаж? Она все купит на месте! В этом — весь смысл поездки! Дорогие магазины! Талантливые портные! Модные ювелиры!

— О-хо-хо, — посмеялся я, спускаясь по лестнице. — Теперь я понимаю беспокойство твоего папеньки!

Лилиана только фыркнула.

— Если ты намекаешь на мою расточительность, то смею тебя уверить: все покупки я оплачиваю из собственных средств.

— Богатая невеста?

— Богатая старая дева.

Теперь пришла моя очередь фыркать от смеха. Но к этому времени мы уже спустились на первый этаж, и стало не до разговоров. Люди, люди, люди — и все куда-то спешат, будто беспрестанно находящиеся в движении косяки морских рыб.

Когда неподалеку над головами мелькнул тюрбан и Лилиана, явственно вздрогнув, до боли стиснула мое плечо, я не подал виду, что почувствовал это, и лишь ускорил шаг. Выставленный передо мной чемодан разрезал толпу будто форштевень корабля, и очень скоро мы выбрались из духоты вокзала на раскаленную зависшим в зените солнцем площадь.

Город тонул в мареве смога, знойный воздух плыл и колебался над землей, ветра не было, и по этой причине жара казалась и вовсе невыносимой. От яркого света моментально начали слезиться глаза, и я поспешно нацепил на нос темные очки. Лилиана закашлялась и приложила к лицу надушенный платочек.

— Как здесь только люди живут? — вздохнула она.

— По-разному, — честно признал я и махнул рукой свободному извозчику.

Когда тот подъехал, я помог спутнице забраться на высокое сиденье, потом закрепил на задке чемодан и устроился рядом с Лили в тени поднятой крыши.

— Куда изволите? — обернулся к нам бородатый дядька в мятой кепке с потрескавшимся козырьком. Лицо извозчика покраснело, по вискам и щекам бежали крупные капли пота.

Я вопросительно посмотрел на Лили, и та взяла бразды правления в свои руки.

— Нам, любезный, нужен лучший отель! — объявила она.

Извозчик озадаченно поскреб затылок.

— Да кто их разберет, какой лучший? — протянул он. — Самый дорогой — «Бенджамин Франклин», что на Императорской площади. Устроит?

— Самый дорогой? — уточнила Лили.

— Так и есть, — подтвердил я слова извозчика.

— Туда и поедем!

Поездка много времени не заняла, но и этого с лихвой хватило, чтобы взмокнуть от пота и успеть пожалеть о чистом воздухе горного курорта. Лилиана поначалу с интересом смотрела по сторонам, но вскоре жара доконала и ее.

— Надеюсь, к вечеру зной спадет? — спросила она, обмахиваясь платочком.

— Спадет, — подтвердил я, — но воздух чище не станет.

— Ты убиваешь меня, Лео! — горестно протянула Лили и обвела рукой вытянутую будто широкий проспект площадь, на которую выехала наша коляска. — Здесь всегда так пустынно?

Где-то неподалеку часы отбили два раза, я сверился с хронометром и уверил Лилиану:

— Вовсе нет. Просто сейчас слишком жарко.

— Вся приличная публика на воды уехала. А кто не уехал, до захода солнца из дому ни ногой, — обернулся к нам извозчик и указал на основательное каменное здание отеля с открытыми террасами на четвертом и пятом этажах. — Приехали.

Я расплатился за поездку, помог Лилиане спуститься на брусчатку, потом взял чемодан и занес его под матерчатый навес у входа в отель. Швейцар предупредительно распахнул перед гостьей высокую дверь, а выскочивший было на улицу парнишка в нарядной ливрее неуверенно замер на месте, не решаясь забрать багаж.

Я взял чемодан в левую руку, поманил паренька за собой и вслед за Лилианой отправился к стойке портье.

В холле оказалось на удивление прохладно, звенел тонкими струйками воды фонтан, отчаянно щебетала в клетке среди цветов желтая канарейка. При одной только мысли, что сейчас вновь придется выйти в раскаленное пекло летнего города, сделалось дурно.

Я поставил чемодан на пол, указал на него носильщику и присоединился к Лилиане, которая выложила паспорт на стойку и уверенно заявила:

— Мне нужен номер. Чем выше, тем лучше.

— Могу предложить люкс на четвертом этаже, госпожа Монтегю, — угодливо улыбнулся портье, раскрыв паспорт. — На какой срок планируете у нас задержаться?

Лили задумалась.

— Пока не знаю, — сказала она и вопросительно взглянула на меня. — Что посоветуешь, Лео?

— Выедешь, когда выедешь, — пожал я плечами и предупредил портье: — На время пребывания в отеле госпоже понадобится извозчик. Это можно устроить?

— Мы оказываем постояльцам подобного рода услуги, — подтвердил служащий.

— Выписать чек? — уточнила Лилиана, выставив на стойку сумочку.

— В этом нет никакой нужды, госпожа Монтегю, — уверил ее портье, убирая паспорт в сейф. — Это весь ваш багаж?

— Да.

— Его поднимут в номер. Вот ключ.

Лилиана приняла ключ и спросила:

— А ты? Где остановишься ты, Лео? Надеюсь, мы увидимся?

Я с тоской глянул на входную дверь, обреченно вздохнул и развернулся к портье.

— А скажите, любезный, это ведь был не последний свободный номер?

Служащий смерил меня внимательным взглядом, сделал над собой некое усилие и подтвердил:

— Не единственный.

— Отлично! — Я развернул газетный сверток и небрежно кинул на стойку свой новенький паспорт, к нему присовокупил две сотенные банкноты.

Деньги решили дело.

— Еще один люкс на четвертом этаже? — предложил портье.

— Пойдет, — кивнул я и небрежно облокотился на стойку. — Пробуду у вас день или два, вряд ли задержусь на больший срок.

— Как вам будет угодно, господин Шатунов.

— Да вы просто полны сюрпризов, друг мой! — с непритворным удивлением покачала головой Лилиана и поманила меня к себе пальцем, а когда я пригнулся, тихонько шепнула: — Это ведь не деньги моего дражайшего папеньки, так? Он никогда не отличался столь вопиющей расточительностью.

— Разумеется, нет! — улыбнулся я.

— Выходит, он в тебе не ошибся.

— Ничего не возьмусь утверждать наперед, но маркиз обладает изрядной наблюдательностью.

— Уж мне можешь об этом не говорить!

Расслышать этот обмен репликами портье не мог, но это не помешало ему прийти в отношении нас к вполне определенному выводу.

Он прочистил горло, привлекая к себе внимание, и улыбнулся.

— Господа! Совершенно случайно на четвертом этаже свободны два смежных номера с внутренней дверью. Разумеется, она запирается с обеих сторон! Просто если это уместно, я мог бы выделить вам именно их…

— Было бы замечательно, — улыбнулась Лили. — Что от нас для этого требуется?

— Просто позвольте ваш ключ…

Портье забрал уже выданный ключ и взамен него протянул нам два новых.

— Вас проводят. — И он махнул рукой носильщику.

Парнишка немедленно ухватил чемодан и понес его к лифту.

— Четвертый этаж, — скомандовал он лифтеру, вслед за нами шагнув в просторную кабину.

Оператор передвинул рычаг, загудели паровые приводы, пол под ногами вздрогнул, и мы начали неспешный подъем.

Кабина лифта была богато украшена позолотой, на полу лежала ковровая дорожка, а одну из стен занимало ростовое зеркало. Лилиана немедленно принялась разглядывать в нем свое отражение; я улыбнулся уголком рта и отвернулся к небесталанной копии знаменитого батального полотна «Великий Максвелл побивает падшего», что висела на другой стене.

Вскоре кабина вздрогнула и остановилась, носильщик распахнул дверцы и повел нас по длинному коридору. Как ни удивительно, но электричество здесь проведено не было, на стенах горели газовые рожки.

Солидное заведение для солидных господ, не гонящихся за новомодными новшествами. Опять же, ремонт и прокладка проводов заняли бы не один день, а здешние постояльцы терпеть не могли шум и присутствие посторонних.

Выставив чемодан у сорок третьего номера, носильщик попросил у Лилианы ключ, отпер дверь и занес багаж в прихожую. Я дождался его возвращения и сунул франк.

— Составишь мне компанию сегодня? — спросила Лили.

— Не получится, — не без сожаления покачал я в ответ головой. — У меня и в самом деле крайне насыщенный график. На сегодня уж точно.

— Даже не сомневаюсь, — улыбнулась девушка. — Ты такой загадочный…

— Деловые встречи, — ответил я чистую правду, отпирая дверь соседнего номера. — Предлагаю поужинать вечером.

— Так и поступим, — согласилась Лили.

Она скрылась в своем номере, я прошел к себе и огляделся. Окно просторной гостиной выходило на исторический центр города, но сейчас старинные дома затягивал густой смог.

Стены номера были оклеены обоями с позолоченными узорами, вразнобой висели картины неизвестных мне художников, резной буфет и шкафы подавляли своей монументальностью. Я даже несколько пожалел, что поддался искушению и остановился в столь пафосном месте, но по здравом размышлении решил, что лучше отдохнуть с дороги, чем рыскать по раскаленным улицам в поисках подходящего отеля.

Выглянув через окно гостиной на террасу, куда можно было пройти через спальню, я снял пиджак и повесил его на спинку стула. Только вытащил из внутреннего кармана пухлый газетный сверток, как раздался стук в дверь.

— Лео! — позвала меня Лили.

— Что-то случилось? — отозвался я, не желая представать перед Лилианой в мятой и мокрой от пота сорочке.

— А ты знаешь какой-нибудь хороший ресторан? Может, зарезервируем столик?

— Поверь, с этим проблем не возникнет.

— Рассчитываю на тебя! — крикнула Лили.

Я уселся за стол, развернул газетный сверток и помимо стопки новеньких банкнот разного достоинства обнаружил там чековую книжку. Впрочем, нужда в ней должна возникнуть нескоро: поверенный передал две с половиной тысячи франков, и даже с учетом аванса за номер наличности у меня оставалось предостаточно.

Взяв из буфета графин с водой, я напился, потом разделся и несколько минут простоял под холодным душем. По пути из ванной комнаты в спальню прихватил со стола газету, в которую были завернуты деньги, и вместе с ней плюхнулся на огромную двуспальную кровать. Пружины мягко прогнулись под моим весом, а занавесь балконной двери развевал легкий ветерок, и я решил, что «Бенджамин Франклин» не так уж и плох. Мне даже начало здесь нравиться.

Газета оказалась утренним выпуском «Атлантического телеграфа». Передовица была посвящена отправке императорского военного флота для поддержки жителей Рио-де-Жанейро, восставших против тирании ацтеков, но меня политика нисколько не интересовала, поэтому сразу принялся изучать криминальную хронику. О вчерашнем убийстве в курортном городе там не оказалось ни слова. И вообще Монтекалида упоминалась только раз, в связи с гибелью некоего немецкого химика Гюнтера Клоссе, специалиста по инертным газам, который повесился в гостиничном номере, возвращаясь на родину после отдыха на водах. Причиной самоубийства полагали несчастную любовь; курортные романы давно уже стали притчей во языцех.

Я кинул газету на журнальный столик и развалился на кровати. Судя по всему, в причастность к гибели провинциального газетчика почитателей Кали не поверили не только следователи, но и клерки новостных агентств.

Понемногу начало клонить в сон, но я взял себя в руки и поднялся с кровати. Оделся, нацепил на запястье браслет хронометра и взял наброшенный на спинку стула пиджак. Тот брякнул о край стола убранным в карман пистолетом.

Маузер? Я достал оружие и задумчиво повертел его в руках.

Несмотря на невеликие размеры, пистолет все же превосходил габаритами мой любимый «Цербер», а стальной кожух затвора и отсутствие электрического воспламенения порохового заряда делали его слишком уязвимым для потустороннего воздействия. Да и двадцать пятый калибр никогда не отличался особой убойной силой. И куда он мне такой?

Я надел пиджак, отошел к зеркалу и тщательно зачесал волосы расческой. Затем встал у двери смежного номера и постучал.

— Лили!

В ответ с той стороны щелкнул запор.

— Входи! — разрешили мне.

Распахнув дверь, я неуверенно замялся на пороге. Лили стояла у окна в длинном халате и с намотанным на голову полотенцем. Судя по раскрасневшемуся лицу, она только что закончила принимать ванну.

— Я, наверное, не вовремя…

— Брось, Лео! Ты что-то хотел?

— Умеешь обращаться с оружием? — спросил я, демонстрируя пистолет.

— Папа научил меня стрелять, — сообщила она. — А что?

— Новый Вавилон не самый спокойный город на свете, — предупредил я, выложив на стол пистолет и запасной магазин. — Убери в сумочку. Но прежде чем выстрелить, надо передернуть затвор.

— Хорошо.

— Знаешь, как целиться?

— Справлюсь, — успокоила меня Лили. — А тебе он разве больше не нужен?

— Куплю что-нибудь более… солидное.

— Большому мальчику — большие игрушки?

— Так и есть, — улыбнулся я и вернулся к себе. Выложил жестянку из-под леденцов на стол и охлопал себя по карманам, затем надел очки и вышел в коридор. Лифтом пользоваться не стал и спустился в фойе по лестнице.

— Хорошего дня, господин Шатунов! — напутствовал меня портье, принимая ключ от номера.

Я вышел на улицу и сразу досадливо поморщился из-за жары. Да и воздух чище нисколько не стал. Лето в Новом Вавилоне — это какой-то непрекращающийся кошмар. Все разумные люди, по крайней мере, те из них, кто мог себе это позволить, давно уехали на воды.

Вытерев платком покрывшееся испариной лицо, я зашагал по площади, но сразу свернул в попавшуюся на глаза кофейню. Выбрав жестяную баночку леденцов с броской надписью «Ассорти», я расплатился и справился насчет телефона. Буфетчик не стал отказывать в такой малости оставившему солидные чаевые покупателю и выставил на прилавок аппарат.

Я подождал, пока он отойдет, и позвонил Рамону Миро.

Трубку мой бывший сослуживец поднял почти сразу, словно ждал звонка. А может, так и было. Мог и ждать.

— Привет, Рамон, — поздоровался я. — Узнал?

— Узнал, — пробурчал Миро. — Порадовать тебя нечем.

— Совсем?

— Совсем. На Центральном вокзале вчера никого подходящего заметить не удалось. На Западном — тоже. Но это еще ни о чем не говорит, без нормального описания это была чистой воды авантюра.

— У меня есть портрет.

В трубке какое-то время шуршали помехи, после долгой паузы Рамон спросил:

— Все еще хочешь его найти?

— Именно.

— Поговорю с людьми, но это будет стоить денег.

— Поговори, — ответил я без малейших колебаний.

Сбежавший индус мог пролить свет на причину моих злоключений. Если получится его расспросить, многое прояснится само собой. А деньги… деньги у меня были.

— Позвони после девяти, — предложил Рамон.

— Допоздна сидишь в конторе?

— Приходится. И с тебя двести франков. Это за вчерашнее. Не забудь принести.

— Да уж не забуду, — проворчал я, повесил трубку и вышел на улицу. Там внимательно огляделся по сторонам и зашагал к ближайшей линии паровика. Ловить извозчика не стал — у этой братии язык без костей, а если кто-то всерьез вознамерился сжить меня со свету, запросто можно нарваться на подставной экипаж и приехать прямиком в засаду.

Тенистым бульваром я дошел до соседней улицы и сначала почувствовал, как задрожала под ногами земля, а потом расслышал металлическое позвякивание и стук железных колес на стыках рельс. Зрелище открылось прелюбопытное. Кативший под горку вагон оказался лишен трубы и не дымил, а в задней его части громоздился железный ящик, занимавший едва ли не пятую часть общей длины. Паровиком этот самоходный агрегат не являлся совершенно точно.

Вдоль всего борта шла надпись: «Депре», и я припомнил недавнюю газетную заметку о том, что эта компания выкупила несколько столичных линий паровиков и выпустила на них собственные вагоны. А поскольку прокладка контактной сети оказалась делом чрезвычайно затратным, питание двигателей осуществлялось из поистине огромной электрической банки — того самого железного ящика позади.

Я перебежал через дорогу, заскочил на заднюю площадку и оглянулся, но мой внезапный маневр никого врасплох не застал. По крайней мере, никто из прохожих не ринулся следом, а извозчики не принялись нахлестывать лошадей, нагоняя резко кативший под уклон вагон.

Подошел кондуктор; я оплатил проезд и стал высматривать случившиеся за год моего отсутствия изменения и нисколько в этом не преуспел. Главным новшеством оказался этот самый электрический вагон.

Неподалеку от Императорской академии я соскочил на брусчатку и направился к манившему зеленью парку, намереваясь зайти в пару магазинов неподалеку, а после навестить Александра Дьяка — знакомого изобретателя, который держал лавку на Леонардо-да-Винчи-плац…

И поскольку с одним лишь ножом я чувствовал себя на редкость неуютно, первым делом заглянул в оружейный магазин «Золотая пуля».

— Чего изволите? — улыбнулся приказчик, стоило только переступить через порог оружейного магазина. Массивная дверь была распахнута настежь и подперта чуркой, но даже так в помещении оказалось чрезвычайно жарко и душно.

— Скажите, любезный, есть у вас в наличии «Церберы»? — спросил я.

«Цербером» именовался трехствольный, а точнее — бесствольный вовсе, пистолет с электрическим воспламенением порохового заряда. Стволами для пуль служили длинные гильзы, закрепленные одна над другой в быстросъемные кассеты. Ни чары малефиков, ни противоестественное воздействие выходцев из преисподней не могли предотвратить выстрел из этого оружия. Электричество сильнее магии!

— «Цербер»? — как-то слишком уж задумчиво переспросил приказчик и наморщил лоб. — Ах, «Цербер»! Да есть! А патроны — с серебряными зарядами, я прав? Просто, помню, вы интересовались ими. У меня отличная память на лица.

— Память и в самом деле изумительная, — признал я, никак не выказав досады. — Но нет, серебряные пули не нужны. Подойдут стандартные, с алюминиевой оболочкой.

Серебро традиционно считалось металлом, способным поражать нечисть, но на деле гарантированно убивало лишь оборотней, а эта тема с недавних пор потеряла для меня всякую актуальность. Не стреляться же, в самом деле.

Другое дело — алюминий! За долгие века потусторонние создания приобрели неуязвимость к железу, меди и прочим традиционным металлам, но алюминий и титан люди в чистом виде получили совсем недавно, на них защитные заклинания не действовали. По крайней мере, мне о подобном слышать еще не доводилось.

Приказчик выложил на прилавок новенький «Цербер», проверил заряд электрической банки и вставил ее в рукоять.

— Сколько нужно патронов? — спросил он после этого.

— Девять, — решил я. Компактный пистолет можно было использовать лишь как последний шанс, это оружие не предназначалось для долгих перестрелок. Да и применять его приходилось лишь на короткой дистанции, поскольку кучность оставляла желать лучшего.

— Запасные кассеты?

— Разумеется.

Я передал приказчику банкноту в полсотни франков и принялся вставлять патроны в съемные кассеты. Продавец открыл кассу и уточнил:

— Что-то еще? Помню, вас интересовал десятый калибр. Есть новые поступления…

— Нет-нет, — покачал я головой. — Это был подарок. Давайте посмотрим пистолеты.

Но подобрать ничего не получилось. Основной ассортимент магазина составляли карманные коротышки вроде отданного Лилиане маузера, а более серьезное оружие для незаметного ношения под одеждой не предназначалось.

— Ну что ж, — постарался скрыть досаду приказчик, отсчитывая сдачу, — заходите еще.

— Всенепременно, — пообещал я, сунул «Цербер» в боковой карман пиджака и вышел на улицу. И вот что удивительно: войдя в магазин, особой прохлады не почувствовал, а теперь словно в раскаленную печь ступил. И ведь вечер скоро!

Вытерев платком покрывшееся испариной лицо, я закинул в рот мятный леденец и зашагал в пошивочное ателье, где за вполне умеренную плату подгоняли под фигуру заказчика уже готовые костюмы. В эту пошивочную имело обыкновение захаживать полицейское начальство не самых высоких чинов, сам я никогда раньше достаточными для этого финансами не располагал. С моим жалованьем и магазин готового платья разорительно было посещать.

А теперь могу позволить себе пошить костюм у самого дорогого портного, но на это попросту нет времени. Деньги и время — редко кто может похвастаться обладанием и тем и другим. Они будто змей Уроборос, кусающий собственный хвост, переходят одно в другое.

Ателье я отыскал без особого труда, договориться о подгонке пары костюмов — светлого прогулочного и темно-синего официального из более плотной материи тоже много времени не заняло. И это было последнее, что удалось сделать быстро. Шустрый паренек снял с меня мерки и долго перебирал имевшиеся в наличии костюмы, дал примерить один, затем другой, а после этого в дело вступил портной. Я попросил, чтобы костюмы не топорщились из-за пистолетной кобуры, поскольку ограничиваться одним лишь «Цербером» не собирался в любом случае, мастер кивнул и велел развести руки в разные стороны. Ну и началось…

В итоге ателье я покинул уже в сумерках и по-прежнему в старом костюме; новые обещали довести до ума лишь завтра. Встав на крыльце, я сделал глубокий вдох и немедленно закашлялся. Пусть к вечеру жара и отступила, но смог никуда не делся. Окутавший город дым так и резал глотку.

Я посмотрел на хронометр — часовая стрелка уже миновала золотую восьмерку — и решил к Дьяку не ходить. Поздно, не ел толком со вчерашнего дня, да и вымотался. Зайду к нему завтра, а сейчас — ужинать.

В отель вернулся на извозчике, благо ничего противозаконного не замышлял, а за день никаких признаков слежки за собой не заметил. Портье за стойкой дежурил уже новый, но стоило лишь представиться, и он немедленно протянул ключ от номера.

— Хорошего вечера, господин Шатунов!

Я улыбнулся в ответ и поднялся в номер. Там выдул пару стаканов воды, задумчиво оглядел содержимое бара, но трогать бутылки с разномастными этикетками не стал и постучался в смежный номер.

— Лили!

С той стороны щелкнул замок, дверь распахнулась, и Лилиана буквально ворвалась в мою гостиную. Она подскочила к зеркалу и завертелась перед ним в новом платье до пола с коротким рукавом и глубоким, забранным узорным тюлем вырезом на спине.

— И как тебе? — поинтересовалась Лили, увлеченно разглядывая свое отражение, будто это зеркало чем-то отличалось от зеркал в ее собственном номере.

— Папа такое не одобрит, — решил я.

— Меня интересует твое мнение.

— Мне нравится. Ты в нем пойдешь на ужин?

Лили перестала крутиться перед зеркалом, посмотрела на меня и наморщила нос.

— Ужинать? — переспросила она, бросив быстрый взгляд в свой номер, где на столе громоздились картонные коробки с покупками. — Знаешь, Лео, мне не хочется никуда идти. Так набегалась за день, с ног валюсь!

— А никуда идти и не надо, ресторан есть в отеле.

— Да нахваталась всего понемногу. — Лили провела ладонями по талии и вздохнула. — И фигуру блюсти надо…

— И покупки разобрать, — понимающе улыбнулся я.

— И покупки! — подтвердила она и, на ходу стягивая с рук длинные перчатки, убежала к себе. — Лучше сходим куда-нибудь завтра! — предложила она, прежде чем закрыть дверь.

— Сходим, — пробурчал я и задумчиво потер подбородок.

Чего точно не хотелось — так это ложиться спать на голодный желудок. Да и сна не было ни в одном глазу, в поезде выспался.

Я запер дверь, спустился на второй этаж и прошел в ресторан. Людей в погруженном в полумрак зале было совсем немного, оркестр играл популярное в этом сезоне «Кукурузное танго», и кто-то даже танцевал. Я занял свободный стол у окна и попросил официанта принести двойную порцию ростбифа с гарниром из жареной картошки.

— Что будете пить?

— Чай. Черный.

К моему немалому удивлению, последовало уточнение:

— Индийский или африканский?

— Африканский, — решил я и добавил: — И еще принесите лимонный поссет. Высокий бокал.

— Хорошо.

Официант отправился передавать мои пожелания на кухню и в бар, а я с обреченным вздохом ослабил шейный платок и без особого интереса огляделся по сторонам. Еще не так давно посещение подобного заведения стало бы для меня настоящим событием, сейчас же просто хотелось поскорее поужинать и вернуться к себе. Раньше мне было интересно наблюдать за чужой роскошной жизнью, за дамами в вечерних платьях и напыщенными кавалерами, теперь это навевало одну лишь скуку.

Ничего удивительного: одиночество и скука, по обыкновению, идут рука об руку.

Очень скоро я начал жалеть, что заказал ростбиф, а не банальный стейк, но отменять заказ не стал. Понемногу потягивал чай и смотрел за окно. Вид из ресторана открывался на площадь императора Климента.

Наконец принесли ростбиф с гарниром, я в пять минут расправился с ужином, расплатился и поднялся в номер с бокалом лимонного поссета. Обычно молочный напиток со специями готовили с ромом или крепким элем, в этом случае их роль выполнял лимонный сок. Дурманить сознание алкоголем сегодня не стоило: вынужденное возвращение в Новый Вавилон и без того не лучшим образом сказалось на нервах, сердце было не на месте.

«Сердце не на месте»? — Я невольно улыбнулся этой мысли, но слишком уж нервной вышла улыбка, похожей на оскал. Попытался заставить себя успокоиться — не получилось.

Для одних я мертв, а для других сгинул без вести, но кто-то сумел проникнуть в мой секрет, и это заставляло ежиться от выматывающего ожидания удара в спину.

А так и с катушек слететь недолго.

Отперев номер, я слегка приоткрыл дверь, прислушался, принюхался — ничего. Но выговаривать себе за паранойю не стал: сожженный дирижабль плодом моего воображения не являлся. Меня хотели убить. Отчего-то эта мысль навалилась всей своей безысходностью именно сейчас.

Впрочем, ничего удивительного: убывающая луна, пропуск приема лекарств, возвращение в столицу…

Я поставил бокал с поссетом на стол, снял пиджак, повесил его на спинку стула. Затем подступил к двери в номер Лили и аккуратно, чтобы ненароком не лязгнуть металлом, задвинул засов со своей стороны.

Поссет к этому времени уже остыл, но и так я с удовольствием отпил его и ушел на террасу. Уселся на плетеный стул, вытянул ноги и посмотрел на погруженный в сумерки Новый Вавилон, словно вернувшийся к отчему дому блудный сын. Аж слезы на глазах навернулись.

Но это все дым. Ностальгия никогда не донимала меня, старые добрые времена были, скорее, старыми недобрыми, да и здравый смысл подсказывал держаться от столицы как можно дальше.

Окончательно стемнело, над отелем зависла подернутая дымной пеленой половинка луны. Дома с островерхими крышами, башенками и шпилями выделялись на фоне неба однотонными силуэтами. Где-то светились прямоугольники окон, но большей частью старого города завладели сумерки. Так мне казалось. Из кресла газовые фонари на улицах были не видны, мешало ограждение, а подниматься на ноги не хотелось.

Я взглянул на соседний балкон, куда падал отсвет из окна номера Лилианы, и невесть с чего в голове мелькнула шальная мысль перебраться через невысокий бортик и тайком заглянуть в спальню Лили. Даже не стал рассматривать ее всерьез.

Допив поссет, я ушел в гостиную и только поставил на стол пустой бокал, как за спиной прозвучал мерзкий смешок. Нож оказался в руке сам собой, щелкнул титановый клинок, и я ударил в развороте — снизу вверх!

Беловолосый коротышка в распахнутом на груди зеленом камзоле зажал ладонью горло, выпучил глаза, забулькал и навзничь повалился на ковер. Откатился к стене гармошкой смятый цилиндр, судорожно задергавшаяся нога отбила короткую дробь ботинком с обрезанным носом, и лепрекон затих.

— Проклятье! — в голос выругался я. — Ты откуда взялся?!

Альбинос приподнялся на одном локте и скорчил рожу.

— Драть! — выругался он. — Я так старался! Мог бы сделать вид, что поверил! Мог бы погоревать о старом друге, которого ты… — коротышка жалостливо шмыгнул носом и резким движением провел по горлу отставленным в сторону большим пальцем, — собственноручно зарезал!

Ноги враз стали ватными, я опустился на стул, отложил нож и взглянул на левую ладонь. Перечертившая ее нить белого шрама никуда не делась.

— Эгей, малыш! — Лепрекон поднял с пола сплющенный цилиндр и водрузил его на голову. — Ты, часом, язык не проглотил, болезный?

— Ты полупрозрачный, — заявил я в ответ. — Через тебя проходит свет!

Газовые рожки в гостиной не горели, но проникавшее в окно лунное сияние позволяло разглядеть золоченый узор обоев за спиной лепрекона, а сам он казался каким-то тусклым, напоминая сотворенную с помощью дыма и зеркал иллюзию балаганного фокусника.

— Драть, тоже мне новость! — расхохотался коротышка. — Я же призрак! — Он поковырял пальцем в носу, вытер неровно обкусанный ноготь о штанину и задумчиво посмотрел в окно. — Или нет?

Вот уж кем лепрекон не являлся, так это призраком. Воображаемый друг детства был не просто порождением моего подсознания и таланта сиятельного, он являлся частью меня самого. Не альтер эго, нечто совсем другое. Воплощение моего проклятия, звериная ипостась.

— Какого дьявола?! — вскочил я на ноги. — Откуда тебя черти принесли?!

— Ты меня спрашиваешь?! — окрысился в ответ коротышка. — Это тебя спросить надо! — Он ловко заскочил на стул, перебрался с него на стол и, заложив руки за спину, прошелся по белоснежной скатерти. — Хотя ты — это я, и наоборот, поэтому не важно, кому из нас задавать такой вопрос. Факт остается фактом — ответа мы не знаем.

— Бред! — только и выдохнул я на это заявление.

— Тебе видней, — легко согласился со мной лепрекон и фыркнул: — Драть! Да ты сам с собой разговариваешь! Нехороший симптомчик! — Он снял крышку с жестяной банки из-под леденцов, вытащил оттуда пистолетный патрон, попытался надкусить пулю и с отвращением бросил обратно. — Невкусно!

— Не иллюзия… — отметил я, когда небрежный тычок ботинка с обрезанным носом скинул жестянку со стола, и вылетевшие из нее патроны раскатились по всей комнате.

— Полтергейст, драть! — заржал альбинос. — Злой дух, а-ха-ха!

— Уймись! — вскипел я. — Уймись, по-хорошему прошу!

— А то что? — мерзко ухмыльнулся коротышка. — Отшлепаешь меня?

Я молча подошел к буфету, наполнил стакан водой, осушил его и лишь после этого веско повторил:

— Уймись.

— Ладно-ладно! — Лепрекон покладисто выставил перед собой открытые ладони, но в его глазах не мелькнуло ни тени раскаянья.

— Откуда ты только взялся? — переспросил я.

— Ты знаешь откуда, — ответил коротышка. — Ты знаешь, малыш.

— Не-е-ет, — протянул я и уже громче и резче отрезал: — Нет!

— Да! — Будто назло мне, альбинос расплылся в лягушачьей улыбке от уха до уха. — Это страх, Лео. Это все твой страх. Страх сделал тебя таким, какой ты есть. Талант сиятельного, живое воображение и стра-а-ах…

— Убирайся к черту! Я ничего не боюсь! Ничего!

Лепрекон рассмеялся.

— Малыш, да я с ходу назову дюжину твоих фобий! Не забывай, ты — это я. Только ты… как бы сказать помягче, чтобы не обидеть… — Коротышка походил по столу, потом прищелкнул пальцами и заявил: — О! Придумал! Ты трусливый урод, Лео! Вот ты кто!

Злиться на собственную галлюцинацию не было никакого смысла, и усилием воли я придержал уже рвавшееся с языка ругательство. Хрустнул костяшками пальцев, заставляя себя успокоиться, но раздражение никуда не делось. Чертовски неприятно выслушивать гадости в свой адрес от себя самого, есть в этом нечто неправильное. И все же меня сейчас беспокоило отнюдь не состояние собственного душевного здоровья. Просто что-то шло не так.

Первый раз лепрекон объявился, когда мне не было и пяти. Причиной его появления стал вовсе не страх, скука и одиночество создали его. Скука, одиночество и подстегнутое талантом сиятельного воображение. Тогда никто из окружающих не видел моего воображаемого друга, он был бесплотной тенью в моей голове, не более того.

И прошлое появление лепрекона к моим фобиям вновь никакого отношения не имело. Не знаю, что именно вызвало его из небытия: противоестественный договор с суккубом и ее потусторонняя сила или скормленное мне сердце падшего, но точно не страх.

Так что стряслось сейчас? Что происходит?!

— Гадаешь, во что такое вляпался? — мерзко ухмыльнулся лепрекон, соскочил со стола и принялся изучать содержимое буфета, выдвигая один ящик за другим. — Это страх, малыш. Просто страх.

— Я! Ничего! Не! Боюсь! — чеканя слова, выдал я, поднялся со стула и развел плечи. — Любого в бараний рог скручу! Ты понял?

Лепрекон фыркнул, набросил на руку полотенце и принялся накрывать на стол. Фарфоровая тарелка посередине, справа — нож, слева — вилка, серебряные, с рукоятками из слоновой кости. Рядом — хрустальная рюмка.

— Совсем-совсем ничего не боишься? — спросил альбинос и привстал на цыпочки, чтобы достать из бара бутылку водки. — Ничего-ничего?

Я заколебался, но все же подтвердил:

— Ничего.

— Отлично! — покладисто улыбнулся альбинос и указал на дверь смежного номера. — Постучи.

— Зачем?

— Тебе разве не хочется стиснуть в объятиях свою фигуристую подругу и покрыть ее поцелуями с головы… хм… до ног?

— Она не моя подруга!

— Драть! Имей совесть, не ври самому себе!

— Я не вру.

— Тогда почему ты здесь, а не на развалинах фамильного особняка, а? — Лепрекон свернул крышку с бутылки и покачал головой. — Душераздирающее зрелище, доложу тебе!

Мерзкий коротышка наполнил рюмку и влил в себя водку; та до последней капли расплескалась по ковру.

— Нет, малыш. Ты сидишь в номере, ожидая, что случится чудо и она сама постучится к тебе. Не случится. Не будь размазней, сделай первый шаг!

— Закрой рот!

— Один ноль в мою пользу! — осклабился лепрекон и вновь потянулся за бутылкой.

Я забрал ее и вернул в бар. Коротышка ничуть не расстроился, уселся на стол и принялся болтать в воздухе ногами.

— Итак, сознаться в собственных чувствах ты боишься — это факт! — с важным видом произнес он и поскреб щеку. — Так, может, я здесь из-за этого?

— Издеваешься?

— Издеваюсь, — признал лепрекон. — В этом случае ты бы выдумал себе очередную грудастую подружку, а никак не меня. — Он оттянул ремень штанов, глянул вниз и расплылся в самодовольной улыбке. — Драть! Точно не меня…

Я с обреченным вздохом потер виски. Невесть с чего начала раскалываться голова, и единственное, чего по-настоящему хотелось, — это вышвырнуть назойливого коротышку в окно и завалиться спать. И я был очень недалек от того, чтобы именно так и поступить.

— Что, голова разболелась? — сочувственно поинтересовался лепрекон и почесал ладонь, расчерченную узким шрамом вроде моего. — Это все убывающая луна, малыш. Кстати, ты не боишься луны?

Вопрос этот врасплох не застал, я спокойно обошел стол, выглянул в окно и покачал головой. Затянутое дымкой желтое пятно меня нисколько не пугало.

— А зря, — вдруг без всякого юродства произнес альбинос. — Тебе бы стоило.

— Вздор! — резко обернулся я. — За год не было ни одного рецидива. Я контролирую себя. Луна не властна надо мной.

— Год! — закудахтал коротышка и полотенцем стер с лица воображаемые слезы. — Лео, ты дебил? Нет, даже не так. Лео, ты дебил!

— Сейчас нарвешься! — предупредил я.

— Год — это ничто! Вспомни Цюрих! Вспомни, что ты сделал с грабителем! Лео, окстись! Зверь может вырваться на волю в любой момент! И ты ведь знаешь — я просто милашка по сравнению с тем, что скрывается внутри тебя.

— Я принимаю лекарства. Наука сильнее магии.

— Бла-бла-бла!

Глупо было пытаться доказать что-то самому себе, и все же мне было необходимо оставить за собой последнее слово.

— Ты забываешь об одной немаловажной детали, — спокойно произнес я, закатывая правый рукав сорочки. На бледной коже явственно выделялись черные письмена молитвы.

Лепрекон ничего не ответил; он отстраненно смотрел на меня и наматывал на руку полотенце.

— Папа знал все наперед! — объявил я. — Он предусмотрел это. Мне ничего не грозит. И тот срыв — я ведь не обернулся зверем. Я остался человеком.

— Малыш, — мягко улыбнулся лепрекон. — А ты ничего не забыл? — И альбинос указал на мою левую руку. На ней татуировок не было. Просто не успели набить из-за смерти отца.

Я на миг заколебался, но лишь на миг.

— Это ничего не значит! — заявил я со всей возможной уверенностью.

Лепрекон пожал плечами.

— Может и так, — не стал спорить он. — Но я точно знаю, чего еще ты боишься.

— И чего же?

Коротышка жестом предложил наклониться, но я заподозрил новую каверзу и не сдвинулся с места. Лепрекона это ничуть не смутило, он вскочил на ноги и небрежным пинком сбросил на пол фарфоровую тарелку. Та стукнулась о ковер и не разбилась.

— Я вижу тебя насквозь! — объявил альбинос, встав передо мной на столе.

— Нет, это я вижу тебя насквозь, — ухмыльнулся я. Через фигуру коротышки и в самом деле проглядывали очертания буфета.

Лепрекон выставил перед собой левую руку и начал загибать пальцы.

— Тебе не хватает смелости сознаться в своих чувствах к девушке. Тебе не хватает мозгов бояться луны. И есть одна вещь, которая пугает тебя до мокрых штанишек.

— И что же это? — поинтересовался я, ожидая в ответ услышать очередную гадость.

— Серебро, — выдохнул коротышка и резко скакнул вперед.

Моя голова дернулась в сторону с такой скоростью, что хрустнули позвонки, но лепрекон оказался быстрее рефлексов. Серебряная вилка зацепила висок и пропорола кожу, на миг от боли перехватило дыхание, в глазах вспыхнули искры.

Отбросив вилку, лепрекон соскочил на пол и кинулся к входной двери. Я одним рывком отшвырнул с дороги стол и ринулся в погоню, тогда коротышка стремительно развернулся и ловким кувырком проскочил под моей рукой. Он сиганул в распахнутое окно, я выбрался на балкон следом и вновь опоздал: альбинос уже перебрался с террасы на опоясывавший здание карниз.

— Драть! — донеслось до меня. — Вот это номер!

Я не стал преследовать беглеца и вернулся в комнату, немного даже сочувствуя постояльцам, в гости к которым сегодня заглянет этот мерзкий выродок. Голову невыносимо ломило, а по щеке струилась кровь, но прежде чем успел промыть рану, послышался стук в дверь. Стучали из смежного номера.

— Лео! — встревоженно позвала Лилиана. — Лео, с тобой все в порядке?

— Да, — ответил я, прикладывая к ране полотенце. — Хотел попить воды и наткнулся на стол. Извини, что разбудил.

— Можно мне войти? — щелкнула Лили со своей стороны запором.

Я замер на месте. Едкие слова лепрекона растравили душу, безумно хотелось забыть о благоразумии и пуститься во все тяжкие, но вместо этого я зажмурился, мысленно досчитал до десяти и только потом ответил:

— Извини, Лили. Я уже лег спать. Увидимся завтра.

— Хорошо, — сказала она и настаивать на своем не стала. Но и засов обратно не задвинула. Сколько ни вслушивался я в тишину, железного скрежета не уловил.

И это обстоятельство напугало куда сильнее удара серебряной вилкой.

Напугало возможностью беспрепятственно попасть в соседний номер, потерять контроль и натворить бед.

Луна? Я не боялся луны. Я боялся себя самого.

Спал с бутылкой водки. Нет, не пил, просто прижимал к рассеченному виску. Царапина поначалу долго кровоточила, а когда затянулась, стало даже хуже — поднялась температура, кожа в месте пореза воспалилась, начался тик. Утром встал с гудящей головой и совершенно разбитый, словно всю ночь не спал, а разгружал вагоны с углем.

Но руки почти не дрожали, а пара порезов при бритье, в отличие от царапины, оставленной серебряным зубцом вилки, затянулась сама собой. Похлопав по щекам спрыснутыми одеколоном ладонями, я почистил зубы, придирчиво оглядел свое отражение и досадливо скривился. От правого уха к глазу протянулся воспаленный порез, лицо осунулось, белки пестрели красными ниточками капилляров.

Впрочем, ничего из ряда вон. Могло быть и хуже.

Особенно угоди вилка в глаз.

«Чертов коротышка»! — выругался я, вернулся в спальню и взял с тумбочки хронометр. На часах оказалось пять минут девятого.

Я без лишней спешки оделся, передвинул на место отброшенный вчера к стене стол и собрал в жестянку патроны, затем поднял с пола чудом уцелевшую тарелку и вернул ее в шкаф. Нож с вилкой кинул в ящик к столовым приборам. От прикосновения к серебру начали зудеть пальцы, но эффект был чисто психологическим — обжечь подобным образом оборотня можно было разве что в его звериной ипостаси. Да и то не факт.

Встав у двери смежного номера, я прислушался; там было тихо. Ни шорохов, ни звука бегущей воды. Я занес руку, намереваясь постучать, но вспомнил, что вчера совсем позабыл позвонить Рамону, и отправился в близлежащую кофейню.

Разгулявшийся ночью ветер принес в город долгожданную прохладу, а солнце еще не успело толком прогреть мостовые, поэтому на улице стояла приятная свежесть. Или просто притерпелся к смогу? Возможно и так.

Спешить с телефонным звонком я не стал, вместо этого изучил нарисованное мелом на грифельной доске меню, сделал заказ и уселся за круглый столик у открытого окна. Вскоре подошел официант, он выставил с подноса пузатый кофейник, запотевший молочник, сахарницу, чайную пару и корзинку свежих плюшек с корицей.

Смешав кофе с молоком по собственному вкусу, я никелированными щипчиками закинул в чашку пару кусочков рафинада, размешал ароматный напиток и сделал длинный глоток. Стало хорошо.

Постепенно хандра оставила меня, я даже развлекался пару минут, созерцая свое искаженное отражение на пузатом боку полированного кофейника. В зависимости от угла обзора физиономия принимала совсем уж уморительные виды.

Позавтракав, я расплатился и вновь попросил разрешения воспользоваться телефонным аппаратом. Несмотря на ранний час, Рамон оказался в конторе.

— Почему вчера не позвонил? — с ходу спросил он.

— А была такая необходимость? — не полез я за словом в карман.

— Нет, — признал мой бывший напарник. — Твоего индуса мы не нашли, но я знаю, кого стоит по этому поводу расспросить.

— И за чем дело стало?

— А сам как думаешь?

— Деньги?

— Деньги.

— Буду у тебя через час, — объявил я, повесил трубку и покинул кофейню.

Вышел на улицу, нисколько не опасаясь слежки, — пока разглядывал отражение на боку кофейника, внимательно изучил немноголюдную в этот час площадь, и никто из редких прохожих подозрений не вызвал. А дворник, что шоркал метлой по брусчатке, подметая тротуар, к этому времени уже закончил работу и поплелся со своей тележкой в соседний переулок.

— Свежая пресса! — поспешил ко мне молодой парень с набитой газетами сумкой на боку. — Раскол во «Всеблагом электричестве»! Эдисон против Теслы! Один съезд — в Нью-Йорке, другой — в Париже! Константинопольский узел! Переговоры в Александрии решат судьбу проливов! Восставший Рио-де-Жанейро в кольце осады! Наступление в Техасе! Ацтеки бегут!

Разносчик газет задорно драл горло; я купил утренний выпуск «Атлантического телеграфа» и правильно сделал: добирался до Слесарки, как называли примыкавший к фабричной окраине район частных мануфактур, никак не менее часа, хоть было чем себя занять. Основную часть пути я проехал в самоходном вагоне, но выкупленная электрической компанией линия обходила фабричную окраину стороной, пришлось пересаживаться на паровик. Тот нещадно дымил, с непривычки запершило в носу и горле, всю дорогу прокашлял.

Небо на окраине затянула мутная дымка, по ней, словно корабли по водам, неспешно плыли грузовые дирижабли. Стены заводских цехов покрывал нарост сажи, высоченные фабричные трубы изрыгали из себя вонючие клубы дыма, все кругом стало серое и замызганное. Подумалось, что вот он, ад, только вместо котлов с кипящей смолой — паровые котлы и прожорливые топки.

Впрочем… для кого-то это и был ад. К счастью, не для меня.

На конечной остановке возле проходной безликого завода я покинул паровик и зашагал вдоль тянувшегося бесконечной стеной забора. Время от времени с надсадным гудением меня обгоняли мощные самоходные машины; в город этих многотонных монстров, помятых и ржавых, не выпускали, но здесь они вели себя по-хозяйски. Приходилось жаться к обочине, дожидаясь, пока пышущая паром груда металла медленно прокатит мимо.

В цехах что-то гулко стучало, иной раз вздрагивала под ногами земля, высоченные краны поднимали и передвигали палеты с грузом. Неподалеку маячил огромный дирижабль, там шла погрузка.

На первом же перекрестке я повернул налево, и очень скоро заводская территория осталась позади. Монструозные погрузчики сменились конными повозками и ручными тележками, за покосившимися заборами начали гавкать цепные псы, то и дело попадались на глаза подозрительного вида личности. Всюду кипела работа, стучали молоты, визжали пилы, дымили трубы мануфактур. Мусора на обочинах тоже прибавилось.

Если мой внешний вид и привлекал внимание местных обитателей, то они это никак не показывали. Но уверен — реши я вдруг спросить дорогу у кого-нибудь из работяг, ничего толкового бы не добился. Круговая порука как она есть.

Под контору Рамон Миро обустроил пристрой к цеху, которым владел на паях с кем-то из своих многочисленных кузенов. Свернув в глухой тупик, я встал у калитки и утопил кнопку звонка. Где-то неподалеку раздалось неприятное металлическое дребезжание, потом открылась смотровая щель, и с той стороны забора довольно невежливо поинтересовались:

— Чего надо?

Я опустил темные очки, демонстрируя бесцветные глаза сиятельного, и объявил:

— К Рамону.

Лязгнул замок, смуглый паренек, невысокий и широкоплечий, распахнул калитку и посторонился, освобождая проход. Его замасленный рабочий комбинезон подозрительно топорщился на боку, но я без опаски прошел за ограду и указал на крыльцо флигеля.

— Туда?

— Да, проходи, — подтвердил парень, запирая дверь.

Я поднялся по скособоченной лесенке, пригнулся на входе и шагнул в небольшую комнатку. Сидевший за столом усатый мужик бросил точить немалых размеров наваху и молча указал ею на потолок.

Рабочий кабинет новоявленного сыщика располагался на втором этаже и своей обстановкой скорее напоминал обиталище счетовода. Несколько металлических ящиков, засыпной сейф, стол с телефонным аппаратом, стопкой писчей бумаги и потрепанными счетами.

Сам Рамон Миро стоял у окна с заложенными за спину руками и любовался урбанистическим пейзажем.

Почему урбанистическим? Да просто вид открывался на затянутые дымом цеха и вздымающиеся к небу трубы, жертвенники Молоха нового времени.

— Увлекательное зрелище, — с нескрываемым сарказмом произнес я. — Мог бы любоваться им бесконечно!

Рамон развернулся и протянул широченную ладонь.

— Ты язва, Лео, — сообщил он, пожимая мне руку.

— Брось, — усмехнулся я, достал бумажник и кинул на стол пару сотенных банкнот. — Я всегда плачу по счетам.

— Этого у тебя не отнять, — подтвердил Рамон, обошел стол и уселся на свое место. — Присаживайся, — предложил он, убирая деньги в карман светлой рубахи с закатанными рукавами.

Я опустился на скрипучий стул и закинул ногу на ногу, рассматривая приятеля. С последней нашей встречи бывший констебль еще больше раздался в плечах, а его скуластое лицо стало жестче и решительней.

Спокойная жизнь совладельца слесарной мастерской оказалась уволенному из полиции констеблю не по нутру, и он занялся частным сыском, благо хватало и навыков, и связей в Ньютон-Маркте. Жизнь вольного стрелка не тяготила его, но сейчас крепыш откровенно мялся, и на скуластом красноватом лице читалось неприкрытое сомнение.

— Ты чего-то боишься? — кинул я пробный шар.

Рамон запустил пальцы в жесткие черные волосы, но сразу оставил шевелюру в покое и покачал головой.

— Не боюсь — опасаюсь. Лео, у тебя талант… втравливать людей в неприятности.

— Кто старое помянет, тому глаз вон, не так ли?

— А я не о старом.

— Излагай.

Рамон вздохнул.

— Во-первых, как я уже говорил, никого подходящего на вокзале мы не заметили.

Я достал из кармана карандашный портрет беглого бармена и передвинул его сыщику. Тот взглянул на него и признал:

— Это упростит дальнейшие поиски.

— Так что насчет неприятностей? — напомнил я.

— Индусы, — проговорил Рамон с нескрываемым отвращением. — Горячая тема, есть риск обжечься.

— Серьезно?

Община выходцев из Индии в Новом Вавилоне особой многочисленностью и влиянием никогда не отличалась, и во времена моей службы в полиции проблем с ними не возникало. Так я приятелю и сказал.

— За последний год многое изменилось, — вздохнул Рамон. — Чума, восстания, душители, голод. Многие уезжают в поисках лучшей жизни, и далеко не все держат путь в Новый Свет или Лондон. Кто-то остается и у нас.

Я кивнул. Индусам как подданным ее императорского величества обустроиться в Новом Вавилоне было куда проще, нежели выходцам из Великого Египта, Персии или Поднебесной.

— И остаются не только законопослушные обыватели, — пояснил свое высказывание мой бывший напарник.

— Ты о тугах?

— Называй их как хочешь, — поморщился Рамон. — Какая разница, душит жертву сектант, наемный убийца или грабитель? Индусы серьезно потеснили персов, да и местным бандитам пришлось пойти на уступки.

— Хочешь сказать, с нами никто не станет разговаривать? Своего они не выдадут?

— Можно попробовать надавить кое на кого, — предложил Рамон без особого энтузиазма. — Есть человек, при необходимости он обеспечивает вновь прибывших документами и пристраивает к делу.

— Кто такой?

— Местный лекарь. Приторговывает опиумом и поддельными паспортами. Можем поговорить с ним.

— Что для этого надо?

— Деньги, — ожидаемо объявил крепыш.

— Тебе или ему?

— Нам.

— Нам — это…

— Мне, кузену и племяннику. В одиночку я туда не сунусь.

— Я с тобой.

— Разумеется, — кивнул Рамон. — С тебя триста франков аванса, еще столько же заплатишь в случае успеха. И столько же сверху, если случится какой-нибудь… эксцесс.

— Смотрю, слова умные выучил, — поморщился я, но скупиться не стал и выдал сыщику три сотенные купюры. — Мне понадобится оружие.

— Обеспечим.

Рамон отпер сейф, спрятал в него деньги и позвал за собой.

— Идем! — На первом этаже он велел кузену собираться, а сам ушел в заднюю комнату, загнал в щель между половицами клинок ножа и попросил: — Лео, помогай!

Вдвоем мы подняли сколоченную из досок крышку люка и спустились в подвал. Освещение вниз проведено не было, Рамон включил переносной электрический фонарь.

Я огляделся и присвистнул от удивления. Немалых размеров комната оказалась заставлена оружейными ящиками.

— Откуда такое богатство?

— Есть связи в порту, — сообщил крепыш и сдернул крышку с одного из деревянных коробов. Внутри лежали завернутые в промасленную бумагу пистолеты, пара верхних была уже почищена от смазки и готова к использованию.

Я взял массивный и угловатый пистолет, сжал прямую рукоять с деревянными накладками, большим пальцем взвел открытый курок. Пистолет мне понравился: титановый кожух затвора делал его менее чувствительным к потустороннему воздействию инфернальных созданий, и хоть полностью отсутствие осечек это не гарантировало, но риск остаться безоружным в схватке с выходцем из преисподней все же снижало, и снижало достаточно серьезно.

— Ухватистый, — вынес я вердикт и поднес оружие к фонарю. На кожухе затвора было выбито: «Штейр-1878», чуть ниже шло клеймо: «Титан». — Что за модель?

— «Штейр-Хан», — ответил Рамон, выкладывая кожаную кобуру, несколько обойм и две коробки с патронами. — Калибр — девять на двадцать три. Мощный.

— Даже не слышал о таком.

— В этом году австрийцы выпустили, — сообщил крепыш и взял второй пистолет себе. — Вся партия ушла восставшим в Рио-де-Жанейро.

— Почти вся, ты хотел сказать.

— При перегрузке в порту потерялось несколько ящиков, — ухмыльнулся Рамон и вытащил из оружейной пирамиды две винтовки с непривычными на вид барабанами в форме усеченного конуса.

— Найти патроны будет целой проблемой, — заметил я, по лестнице покидая подвал.

— Обращайся, — рассмеялся Миро. — Есть желание опробовать?

— Можешь устроить?

— Обижаешь!

Мы вышли на задний двор, и Рамон распахнул скрипучую дверь склада, длинного и пустого, с солидными каменными стенами и составленными друг на друга ящиками в дальнем конце. Свет проникал внутрь через оконца под потолком.

— Иногда с мануфактуры товар здесь храним, когда большой заказ приходит, — сообщил мне бывший напарник.

Я выложил пистолет, обоймы и патроны на пыльный стол и спросил:

— Куда стрелять?

— Да по ящикам и стреляй.

Зарядить «Штейр-Хан» никаких сложностей не составило, просто оттянул затвор и закинул в окошко для выброса гильз три патрона. Снял оружие с затворной задержки, перехватил рукоять двумя руками, наметил в качестве мишени один из ящиков и потянул спуск. Грохнуло, полетели щепки. Следующие две пули легли поблизости от первой пробоины; результатом я остался доволен.

К нашему возвращению в дом усатый кузен Рамона сменил застиранную рубаху свободного покроя на форменные штаны и мундир с нашивками констебля, и я озадаченно хмыкнул, но ничего по этому поводу говорить не стал. Впрочем, молчал лишь до тех пор, пока в таком же наряде не вернулся со второго этажа и сам Рамон.

— Не боишься нарваться на неприятности?

— Нет, — спокойно ответил крепыш и вытянул шею, пытаясь застегнуть высокий стоячий воротник мундира. — Не первый раз.

— Дай помогу, — предложил я, застегнул пуговицу и обратил внимание, что ворот жесткий и упругий, словно внутрь зашита пластинка китового уса. Раньше такого не было.

Рамон щелкнул пальцем по шее и ухмыльнулся.

— Берем пример с английских коллег.

— Чтоб не задушили? — догадался я.

— Ну да, — подтвердил сыщик. — Было несколько случаев, кто-то даже отказывался выходить на службу.

— Серьезно?

— Лео, с твоего отъезда много воды утекло. Теперь накинуть удавку на шею может кто угодно. Один черт, все спишут на тугов.

— Не буду спорить. — Я уселся за стол, открыл пачку патронов и начал снаряжать обойму. — Но как ты собираешься в таком виде разгуливать по городу?

— Легко! — рассмеялся Рамон и указал в окно. — Взгляни!

Я подошел к нему и присвистнул от удивления. Ворота, на которые прежде не обратил внимания, теперь были распахнуты настежь, и племянник сыщика возился в гараже с полицейским броневиком, заливая в радиатор воду.

— Только не говори, что вы его угнали.

— Выкупил списанный, — успокоил меня Рамон. — Все, идем. По дороге пистолет зарядишь, не будем сейчас время терять.

Кузен сыщика и его племянник разместились в кабине, мы с Рамоном забрались в кузов и уселись на лавки. Заработал пороховой движок броневика, и кузов сотрясла заметная дрожь, а потом самоходная коляска тронулась с места и выехала на улицу.

— Значит, так! Ты — детектив-сержант, — повысил сыщик меня в звании. — Вопросы будешь задавать сам. Мы на подхвате. Устроит?

— Устроит, — кивнул я и оттянул кожух затвора. Вставил обойму в пазы и уверенным движением большого пальца загнал патроны в неотъемный магазин. А стоило только выдернуть опустевшую пластинку, и затвор вернулся на место с приятным металлическим лязгом.

Я поставил оружие на предохранитель и убрал его в кобуру.

— Куда едем? — спросил у Рамона.

— На северо-запад, — неопределенно махнул рукой сыщик и предупредил: — Ты все же постарайся допрос на себя взять. Не хотелось бы из людей ответы выбивать. Да и тебе так дешевле выйдет.

— Сомневаешься в моих способностях?

— Да в общем-то нет. Но ведь с тугами тебе сталкиваться не доводилось?

— Не доводилось, — подтвердил я, поскольку знал лишь, что излюбленным оружием душителей являются платок с утяжелением — румаль, кинжал-шило и яды.

— Главный в общине душителей — джемадар, — сообщил Рамон. — Бхутот — второй после него. Говорят, только он имеет право душить платком. Шамсиасы — у него на подхвате. Если что-то идет не так, они держат жертву за руки и за ноги, пока ее не удавят. Сотхи втираются в доверие и завлекают жертв в укромные места.

Я вздохнул.

— Познавательно, но пока не вижу, как это нам поможет.

— Никогда не понимал, как работает твой талант, — спокойно ответил Рамон. — Вдруг пригодится.

— Все может быть.

Поначалу броневик ехал достаточно быстро, потом бег самоходной коляски замедлился и нас стало ощутимо покачивать на неровной брусчатке. Я вновь выглянул в окошко и увидел, что фабричная окраина осталась позади и мы катим куда-то по запруженной повозками дороге. Вдоль обочин тянулись мрачные фасады доходных домов.

Спальные районы рабочего люда. Смог, тоска и уныние.

— Что натворил этот индус? — спросил вдруг Рамон.

Я вполне мог не отвечать, но не видел причин скрытничать.

— Подмешал какую-то гадость в мой лимонад.

— Лимонад — это святое! — рассмеялся сыщик.

— И не говори, — ухмыльнулся я и в свою очередь поинтересовался: — Ты еще не женился?

— Нет. Но встречаюсь.

— Понятно. А как работа?

Рамон обвел рукой нутро броневика.

— Да как-то так. По поводу сбежавших домашних питомцев ко мне, сам понимаешь, не обращаются.

Я кивнул, про себя отметив уверенность, с которой бывший констебль ощущает себя в форме. Устраивать подобный маскарад ему было не внове.

— А сам как? — спросил Рамон, проверяя пистолет. — Куда пропал?

— Получил наследство, решил мир посмотреть. Кто-нибудь мной интересовался?

— Пару раз вызывали в Третий департамент, — сообщил крепыш, — но уже больше года не дергают. Да! Слышал, что маэстро Марлини освободили без суда? Это ведь ты прихватил его на горячем?

— Слышал, да, — поморщился я, не желая обсуждать ту историю. — Обо мне никому, хорошо?

— Заметано.

В этот момент броневик свернул с перегруженной дороги, рыкнул движком и покатил по переулку, разбрызгивая колесами грязь и помои, коими были щедро заполнены ямы и выбоины дороги. Требовательно рявкнул клаксон, бросилась врассыпную ватага чумазых детей. Впрочем, взрослые обитатели трущоб особой чистотой так же не отличались.

Смуглые усатые мужчины, многие в тюрбанах и традиционных одеяниях, провожали полицейский броневик столь недобрыми взглядами, что у меня заломило шею. Невольно я даже пожалел об отсутствии у пиджака жесткого стоячего воротника, как на полицейских мундирах.

Впрочем, бред. Если каждого индуса считать почитателем Кали, так и свихнуться недолго. Это уже не паранойя, это форменный маниакально-депрессивный синдром получается.

На первых этажах домов располагались небольшие магазинчики и лавки, где-то прямо на улице готовили еду, непривычный аромат экзотической стряпни проникал даже в кузов. Кузен Рамона вел самоходную коляску, не снижая скорости, и хоть местные обитатели освобождали дорогу крайне неохотно, всякий раз им удавалось не угодить под колеса броневика. Наловчились, прохиндеи…

— Подъезжаем! — предупредил Рамон и надел форменную фуражку. — Готов?

— А когда не был? — усмехнулся я.

Броневик резко затормозил, немного даже проехав юзом, и сыщик первым выскочил в боковую дверь. Одну винтовку он сунул кузену, вторую кинул племяннику, а сам с дубинкой и пистолетом заскочил в небольшую закусочную на первом этаже углового дома. Повар схватил со стола длинный разделочный нож и шагнул навстречу, но Рамон с ходу врезал ему обрезиненной полицейской дубинкой. Сверкнул электрический разряд, индус выронил нож и плюхнулся на колени.

— Никому не двигаться! Облава! — заорал сыщик, размахивая пистолетом.

Посетители так и замерли на своих местах. Тогда Рамон подскочил к смуглому старику с посеребренной благородной сединой шевелюрой и пышными усами, ухватил за ворот и потащил к лестнице на второй этаж.

— Шевели ногами! — прорычал он. — Давай!

Индус втянул голову в плечи и заковылял по скрипучим ступеням. Повар попытался встать, но кузен сыщика тычком приклада по голове сбил его на пол, ногой откинул в сторону нож и наставил на загомонивших посетителей винтовку. Вновь наступила тишина.

Я не спешил. Снял очки, аккуратно протер их носовым платком и, прежде чем вернуть на нос, внимательно оглядел уже собравшихся на улице зевак. Те немедленно подались назад. Индусы побаивались сиятельных, опасаясь сглаза.

Впрочем, свою роль сыграл и лязг передернутого затвора. Племянник Рамона взял винтовку на изготовку и упер ботинок в подножку броневика, готовясь открыть огонь при малейших признаках опасности.

Я убедился, что ситуация под контролем, и вошел в харчевню. Повар по-прежнему валялся на полу, из дальнего угла на меня с испугом смотрела немолодая женщина. Уже на лестнице я позволил себе небрежный взмах рукой, и она с мокрой тряпкой в руках бросилась к оглушенному мужу. Кузен Рамона отошел от него к входной двери и продолжил контролировать посетителей с винтовкой в руках.

В просторной комнате на втором этаже сильно пахло благовониями, всюду стояли шкафы, на полках которых теснились непонятные бутылочки и банки с притертыми стеклянными крышками, громоздились холщовые мешочки и связки трав. Хозяин сидел на низенькой лежанке с заведенными за голову руками, а Рамон стоял рядом и выразительно похлопывал по ладони дубинкой. При моем появлении никто не произнес ни слова.

Не стал торопить события и я. Сначала перенес в центр комнаты деревянный табурет и демонстративно смахнул с сиденья пыль, потом сел, закинул ногу на ногу и многозначительно улыбнулся.

Я вполне отдавал себе отчет, что всей этой обстоятельностью подражаю бывшему начальнику — ныне покинувшему этот мир инспектору Уайту, но не испытывал по этому поводу никакого смущения. Покойник свое дело знал туго, грех было не воспользоваться его опытом.

— Значит, сотрудничать не желает, — произнес я минуту или две спустя, поймав на себе обеспокоенный взгляд Рамона. — Отлично! Поедем в участок, поучимся благоразумию.

— Господин…

— Для вас — детектив-сержант!

— Господин детектив-сержант! Я не понимаю, что происходит! Мне никто ничего не сказал!

Индус подался ко мне, и Рамон немедленно рыкнул:

— Руки на затылок!

Лекарь сел обратно, а я поднялся с табурета и развернул лист с портретом бармена.

— Узнаешь его?

— Нет, — быстро ответил индус.

— А если посмотреть? — скривил я губы в недоброй улыбке.

На этот раз индус изучал портрет не в пример дольше, но вновь беглого бармена не опознал.

— Первый раз вижу, — заявил он.

— А если подумать?

— Клянусь!

— Имя Акшай Рошан тебе о чем-нибудь говорит?

— Никогда не слышал, — уверил меня индус, но я ему не поверил.

У лекаря не дрогнул голос, не промелькнуло узнавание в глазах, даже испарина на лбу не выступила, и все же за маской невозмутимости колыхнулся страх. Легонько-легонько дрогнуло что-то в душе сидевшего на лежанке человека, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы вцепиться в него и клещами вырвать правду.

Образно выражаясь — клещами. На пытки попросту не было времени. Судя по доносившемуся в окно гулу, толпа на улице продолжала прибывать. И не важно, попытаются местные обитатели отбить уважаемого земляка или на шум пожалуют настоящие полицейские — и то и другое развитие событий грозило нам самыми серьезными неприятностями.

— Значит, сотрудничать не желаете, — вздохнул я и скомандовал: — В наручники его. Увозим с собой.

Рамон с невозмутимым видом лязгнул стальными браслетами, а я прошелся по комнате, внимательно изучая микстуры и зелья. Точнее, лишь делая вид, будто меня интересуют пузырьки и колбы, а на деле — наблюдая за реакцией хозяина. Страх бился в нем все сильнее и сильнее, а страх — та отмычка, которой самого записного упрямца можно открыть как пустой чемодан. Требовалось лишь правильно приложить талант…

— На каком основании?! — выкрикнул старый индус, когда Рамон завел его руки за спину. — Это произвол!

— Изготовление отравы для тугов — как тебе такое основание? — поинтересовался я, изучая сборы трав. — И антинаучная деятельность заодно. Петлю не обещаю, но на сибирских каторгах человеку твоего возраста долго не протянуть.

— Это неправда!

Но правда меня нисколько не интересовала. Я брал в руки то одну бутылочку, то другую и вскоре уловил, как сжалось в смертельном ужасе сердце задержанного.

— Вот! — обернулся я к индусу с небольшой бутылочкой, заткнутой просмоленной деревянной пробкой. — Это разве не яд? Нет? Уверен, что яд.

— Вы не так все поняли! — простонал старик. — Я лекарь!

— И готовишь отраву для тугов, все логично.

— Нет! Это средство для абортов! — выкрикнул лекарь.

— И в самом деле яд, — с брезгливой гримасой отметил Рамон и потребовал: — Поднимайся!

— Не надо! — взмолился индус. — Пожалуйста, не надо! Я все скажу!

По морщинистым щекам потекли слезы, и это вовсе не было игрой на публику; я буквально физически ощущал, как мой талант сиятельного вгрызается в сознание насмерть перепуганного человека. Он уже видел себя среди заснеженной сибирской тайги. Чудак человек, с такими обвинениями на каторгу — за счастье попасть. Выпотрошат и вздернут.

— Акшай Рошан, знаешь его? — приступил я к допросу.

— Это не настоящее имя, — запинаясь, выдавил из себя лекарь. — Я не помню лицо, но это имя было среди документов, которые прошли через меня.

— Поддельных документов?

— Да.

— Когда это было?

— Полгода назад. Может, год.

— А на днях? Он не приходил за новыми документами?

— Нет, — выдохнул лекарь. — Не приходил.

— Мог он обратиться к кому-то другому?

Поникший старик покачал головой:

— Сомневаюсь.

Я жестом велел Рамону снять наручники и предупредил лекаря:

— Мы еще заглянем к тебе. Надеюсь, в следующий раз ты выкажешь большую готовность к сотрудничеству. — И я с силой швырнул бутылочку с микстурой в стену. С тихим хлопком разлетелось по комнате стекло, запахло тяжелым ароматом незнакомых снадобий.

— Уходим!

Мы спустились на первый этаж, вышли на улицу и под злобными взглядами местных обитателей погрузились в броневик. Кузен Рамона поспешно забрался в кабину, самоходная коляска дрогнула и покатила прочь. Вслед полетели проклятия, гнилые фрукты и комья земли.

— Впустую съездили? — спросил Рамон, закрыв окошко между кузовом и кабиной.

— Он не врал, — вздохнул я, вытирая с лица пот. — Нам бы объявить Рошана в розыск и навестить этого жулика через недельку…

— Можно устроить. За дополнительную плату.

Я отсчитал три сотни франков и протянул деньги Рамону.

— Достаточно?

— Еще сотню — нашим бывшим коллегам за содействие. И пятьдесят сверху, если индус попадется и придется отчитываться за ошибочное задержание.

— Поговорить с ним дадут в случае ареста, прежде чем отпустить?

— Разумеется!

Я добавил сто пятьдесят франков и вновь зашуршал банкнотами.

— Вот еще четвертной за пистолет.

— Что спрашивать у Рошана, если объявится?

— Что спрашивать? — задумался я. — Спроси, сам он догадался мне что-то в лимонад подсыпать или попросил кто. Я ставлю на второй вариант. Нужны имена.

— Хорошо, спросим.

Броневик качнуло; я выглянул в зарешеченное окошко и увидел, что мы выехали из трущоб на дорогу к фабричной окраине. Как и прежде, здесь было не протолкнуться от повозок, и ехать получалось с поистине черепашьей скоростью. Яростно гудел требовавший уступить дорогу паровик, где-то неподалеку надрывалась сирена, пронзительно вклинивался во всеобщую какофонию наш собственный клаксон.

Я расстегнул ворот и шумно выдохнул. В кузове стало душно и жарко, дышать было нечем. Да еще беспрестанно трещал пороховой движок. Раздражало это просто неимоверно. Я отвернулся от зарешеченного окошка и спросил:

— Рамон, эта ветка ведет в центр?

— Да, а что?

— Выйду. Смысл мне с вами на Слесарку ехать?

— Как скажешь, — пожал плечами крепыш, приподнялся с лавки и постучал по перегородке. — Стоп машина!

Броневик прижался к обочине и остановился, я выбрался через боковую дверь на тротуар, помахал бывшему напарнику на прощанье рукой и зашагал вдоль рельсов, намереваясь заскочить в попутный паровик.

Повидаюсь с Александром Дьяком, потом заберу из ателье костюмы — и в отель. Там душ, обед и прощание с Лили, а дальше… Дальше я загадывать не стал. Но паспорт на руках и чековая книжка в наличии — что-нибудь да придумаю. А Рошан никуда не денется. Побегает-побегает, да и попадется. Сколько веревочке ни виться, один черт в петлю закрутится. С продольно-скользящим узлом и никак иначе.

Только-только поднявшееся над крышами домов солнце еще не припекало, свежий ветерок разгонял дым и приятно холодил разгоряченное лицо. Когда за домами прозвучал протяжный гудок паровика, я замедлил шаг, готовясь перейти через дорогу.

— Сахиб! — вдруг прозвучало за спиной. — Сахиб, постойте!

Я сунул руку в карман к «Церберу» и обернулся — по тротуару спешил босоногий смуглый парень в застиранном тряпье. Его лицо показалось смутно знакомым, скорее всего, он стоял в собравшейся вокруг нашего броневика толпе.

— Сахиб! — хрипло выдохнул паренек, уперся ладонями в колени, и часто-часто задышал, пытаясь отойти после быстрого бега. Удивительно, что он вообще сумел угнаться за броневиком. Одни кожа да кости, дунь — улетит.

— Чего тебе? — спросил я. Окинул быстрым взглядом улицу, не заметил ничего подозрительного и вынул руку из кармана.

— Я могу вам помочь! — заявил паренек. Говорил он без всякого акцента, словно местный уроженец.

— И чем же?

— Я убираюсь у зеленщика, в лавке напротив. Вижу всех, кто приходит к лекарю. Всех вижу! Всех помню! Сахиб, вы ведь искали кого-то конкретного?

— Конкретного, — подтвердил я после недолгих колебаний.

Даже если этот проныра набрался смелости одурачить полицейского, самое большее, что он сможет из меня вытянуть, — это десять франков. Могу себе позволить, у Рамона расценки не в пример выше.

К тому же паровик уже прогрохотал по рельсам и скрылся за поворотом, можно и поболтать в ожидании следующего.

— Кто? Кто вам нужен? — заволновался паренек.

— Взглянешь на портрет? — предложил я.

Парнишка ужом извернулся на месте и отступил к проходу между домами.

— Не здесь, — округлил он глаза. — Если увидят — мне конец! Они убьют меня!

— Кто?

— Туги! — беззвучно выдохнул парень и попятился к проходу. — Пожалуйста, сахиб! Не на улице!

Я заколебался и вновь сунул руку в боковой карман пиджака. Меньше всего хотелось получить мешком с песком по голове и остаться без часов и бумажника. Но проход между глухими стенами домов оказался пуст, а опасения парнишки были вовсе не лишены основания. За жизнь полицейского осведомителя в подобных районах ни один здравомыслящий человек не даст и выеденного яйца.

Не вынимая руки из кармана с «Цербером», я шагнул в проход и толчком заставил паренька отойти вглубь переулка, где нас никто не мог ни подслушать, ни застать врасплох.

— Сахиб, я помогу вам, но мне нужны деньги, — ожидаемо начал клянчить парнишка. — Мне надо кормить мать и трех маленьких сестренок. Мы голодаем, сахиб!

— Поможешь мне — помогу тебе. Не бойся, не обману.

— Хорошо, хорошо! — закивал парень. — Показывайте! Я всех помню, всех-всех! Двадцать франков! Двадцать!

— Двадцать франков еще надо заработать, — проворчал я и полез во внутренний карман за рисунком.

Парнишка закатил глаза, словно не веря в свою удачу, и тотчас тишину переулка рассек резкий полушорох, полусвист.

Я резко качнулся в сторону, и желтый шелковый платок не сумел захлестнуть шею, налетев на запястье вскинутой в защитном жесте руки. Завязанный на конец грузик угодил мне в переносицу, в глазах на миг помутилось от пронзительной боли, но отдернутую назад удавку я не упустил, вцепился в нее и рванул обратно.

Невесть откуда взявшийся мужик, дородный и усатый, от неожиданности качнулся ко мне, получил лбом в лицо и рухнул на землю. Добить его помешал заманивший в ловушку парень. Он кинулся в ноги, сразу наткнулся на выставленное навстречу колено и отлетел к стене, но за этот миг мужик с разбитым лицом — бхутот?! — успел потянуть к себе платок-удавку.

Я шагнул к нему, и тотчас кто-то набросился сзади и повис на плечах, притягивая к земле. Тогда я резко согнулся и перекинул нападавшего через себя. Сброшенный со спины бородатый индус стремительно взвился на ноги; пришлось оттолкнуть его и развернуться боком, прикрывая карман с «Цербером». Но только я сунул руку к пистолету, и неожиданно сильный толчок под колени заставил опрокинуться на спину.

Очки слетели с носа, стены крутнулись перед глазами, я рухнул навзничь и встать уже не смог. Бородатый индус навалился на грудь, его напарник обвил руками мои лодыжки и скалился от натуги, не давая отпихнуть себя в сторону.

Не став извиваться в тщетных попытках сбросить с себя цепких будто обезьяны шамсиасов, я выдернул из кармана «Цербер» и упер его под кудлатую бороду давившего на грудь мужика. Выстрел хлопнул непривычно тихо, душитель отвалился в сторону, клокоча кровью в простреленном горле. Второй индус с ужасом взглянул на дымящийся пистолет, но никаких попыток спастись не предпринял. Пуля угодила в лоб и забрызгала вышибленными мозгами стену дома, а мне пришлось потратить драгоценное мгновение, чтобы вырываться из его хватки, теперь уже воистину мертвой.

В развороте я вскинул пистолет и поймал на прицел главного душителя, но руку дернули вниз за миг до выстрела, пуля угодила в землю. Тычком локтя я отбросил от себя очередного индуса — откуда они только берутся?! — распахнул пиджак и потянул хлястик кобуры «Штейра», и сразу бхутот резко взмахнул шелковым платком. Поднятое плечо не остановило румаль, он захлестнул шею, утяжелитель на конце со всего маху ударил по горлу, и голову в один миг заполонило звенящее сияние.

Помощники душителя немедленно навалились на меня и прижали к земле, лишая подвижности и не позволяя достать пистолет. Удавка впивалась в шею все сильнее, сияние в голове становилось ярче и ярче, каким-то невероятным образом обращаясь при этом непроглядной чернотой.

Я умирал и с бешеной скоростью падал во тьму. Несся навстречу с самим собой, но тот, другой я, вовсе не собирался расставаться с жизнью.

Меня скрутила судорога, затрещали суставы, полыхнули безумной болью сухожилия. Губы туго обтянули оскаленные зубы, левая рука забугрилась мускулами, пальцы удлинились, ногти вытянулись, превращаясь в когти хищного зверя.

Давивший на грудь усатый индус даже вскрикнуть не успел, когда я ухватил его за шею и стиснул пальцы, легко смяв гортань. Хрустнуло, ногти проткнули кожу и глубоко вонзились в чужую плоть, изо рта убийцы выплеснулась темная кровь. И это словно удесятерило мои силы. Отпустив безжизненное тело, я ударом наотмашь отшвырнул от себя бхутота, а потом небрежным тычком каблука откинул и его последнего помощника.

Удар ботинком в грудь не сумел успокоить молодого индуса, он накинулся на меня с кулаками, и в приступе безумной ярости я ухватил его за грудки и со всего маху швырнул о стену. Стукнуло, хрустнуло, и крепкий парень повалился на землю с разбитой головой.

А вот главный душитель оказался хитрым лисом, он все понял правильно и бросился наутек, но зверь внутри меня не собирался отпускать его живым. Не собирался отпускать живым никого.

Меня переполняли ярость и азарт хищника, я сорвался с места, намереваясь порвать бхутота голыми руками, и тут же огнем вспыхнули давным-давно набитые на кожу религиозные символы и молитвы, тело разбил паралич, а земля скакнула навстречу. Лицо со всего маху ударилось об нее, хлюпнул рассаженный нос. Боль пронзила с головы до ног, обвила всего тончайшей сетью невидимых лезвий, рассекла на куски и собрала заново, но собрала уже немного иным.

Силы схлынули, я вновь стал человеком, а не зверем. Левая рука отнялась, пальцы распухли, из-под почерневших ногтей начала сочиться кровь. В голове кузнечными молотами отдавались неровные удары сердца, перед глазами все расплывалось в нерезкую серую хмарь, а кости будто раздробили, поломав каждую как минимум на несколько частей, так что малейшее движение причиняло нестерпимые мучения.

Привстать на одно колено получилось, лишь собрав в кулак всю свою волю. Скрипнув зубами от боли, я вытащил из кобуры «Штейр», снял его с предохранителя и большим пальцем отвел назад спицу курка. Затем поймал на прицел спину бежавшего по переулку душителя, задержал дыхание, и сразу раскатисто хлопнул выстрел.

Отдача сильно подкинула пистолет и едва не выдернула его из занемевших пальцев, но я попал. Бхутота словно молотком в спину ударили, он зашатался, перешел с бега на шаг и оперся на стену, чтобы не упасть. На боку по белой ткани рубахи начало быстро растекаться кровавое пятно.

Моргнув, я вновь прицелился и выстрелил второй раз. На этот раз пуля угодила душителю меж лопаток, и он сполз по стене на землю. На кирпичной кладке осталась бурая полоса.

Хрипло выдохнув проклятье, я поднялся на ноги, и в глазах немедленно посерело, зашумело в ушах. Вздохнул — взорвались болью ребра. Но перетерпел. Второй шаг дался уже легче, и с каждым последующим ударом сердце билось все ровнее и спокойней.

Оставляя за собой кровавый след, бхутот полз по земле; он почти выбрался из переулка, когда я приблизился, поднял пистолет и выстрелил в затылок. Затем тяжело оперся о стену, переводя дух, но где-то неподалеку раздалась трель полицейского свистка, и поскольку встречаться с бывшими коллегами мне было совсем не с руки, я развернулся и заковылял по переулку к валявшимся на земле душителям.

Заманивший меня в западню паренек при падении свернул себе шею, добивать его не пришлось. Я прострелил голову покалеченного ударом о стену индуса и убрал «Штейр» в кобуру. Потом забрал слетевшие в драке очки и разряженный «Цербер», с болезненной гримасой выпрямился и поспешил прочь.

Сознание окончательно прояснилось, боль утихла, лишь неприятная ломота продолжала крутить левую руку, обвисшую словно плеть. На ходу я протер лицо носовым платком и выкинул его в кучу мусора. Перепачканный кровью пиджак пришлось снять и перебросить через левую руку, изображая утомленного жарой гуляку. Заодно завернул в него снятую с пояса кобуру.

На сорочке и брюках подозрительные пятна в глаза не бросались, я спокойно вышел из прохода меж домов и зашагал по безлюдной улочке, узенькой и глухой, с воротами оптовых лавок и складов на первых этажах домов. Людей на ней не было, лишь сидевший на брусчатке лепрекон выбивал ложечкой мелодию из составленных перед собой разнокалиберных бутылок.

— Драть! — брезгливо поморщился он при моем появлении. — Ну и вид!

Не останавливаясь, я сплюнул кровью в перевернутый для сбора подаяний цилиндр и поспешил дальше. Настырный коротышка выгреб набросанную в головной убор мелочь, нахлобучил его на макушку и засеменил следом.

— Сгинь! — прорычал я и свернул в переулок, в дальнем конце которого серебром сверкала на солнце мелкая рябь воды.

За спиной послышался перестук копыт, по улице пронесся полицейский экипаж. Лепрекон обернулся, засунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Сегодня он уже не казался бесплотным призраком, но тени коротышка по-прежнему не отбрасывал.

— Пристрелю! — на полном серьезе пообещал я.

Альбинос осекся, а когда я подпрыгнул и перевалился через закрывавшую проход к реке решетку, протиснулся сквозь ржавые прутья, сбежал на дебаркадер и принялся мочиться в воду с парапета.

— Сволочь, — хрипло выдохнул я, сошел на каменные ступени и кинул под ноги безнадежно испачканный кровью пиджак. Потом медленно и осторожно опустился на корточки, зачерпнул пригоршню воды и умылся. Левая рука уже понемногу шевелилась, но опухоль нисколько не спала, пальцы почти не двигались. И эта боль…

Жгучая боль вгрызалась в кости, крутила суставы и рвала сухожилия. Она отдавалась в плечо и острыми уколами дотягивалась до шеи, заставляла страдальчески морщиться и шипеть сквозь стиснутые зубы проклятья.

Не обращать на нее внимания было дьявольски непросто, но ничего другого мне сейчас просто не оставалось. Могла помочь инъекция опиума или бутылка дрянного рома, вот только ошибок отца я повторять не намеревался. Насмотрелся в свое время…

Тут вспомнился сухой треск раздавленной гортани и тепло чужой крови, потекшей по руке; меня затрясло. Подобным образом имел обыкновение убивать печально знаменитый Прокруст, мой несчастный отец. Тогда, когда не терял над собой контроль и попросту не разрывал жертв на куски.

Что еще я взял от него? Что перешло по наследству и до поры до времени дремлет в подсознании?

Что, а?

— Кстати, малыш! Безумно рад видеть тебя в добром здравии! — сказал лепрекон, застегнув последнюю пуговицу ширинки. — Но вряд ли папенька мог бы тобой гордиться!

Я молча развернул лежавший на каменной ступени пиджак. При виде пистолета надоедливый коротышка выставил вверх средний палец и шагнул с парапета в реку. Плеска воды не прозвучало.

— Чтоб ты сгинул! — в сердцах выругался я, отцепил от «Цербера» съемную кассету, вынул стреляные гильзы и зашвырнул их на глубину. Перезарядил оружие и убрал его в карман брюк.

Потом принялся замывать обнаруженные на манжетах капли крови, бурые и уже подсохшие, но до конца их не оттер, поскольку безумно захотел есть. Закружилась голова, желудок начало резать от голода.

Сплюнув под ноги струйку розовой слюны, я тыльной стороной ладони вытер губы, и хоть во рту продолжал стоять металлический привкус крови, пить из реки не стал, вместо этого положил на язык малиновый леденец. И дело было вовсе не в брезгливости из-за беспардонной выходки лепрекона, просто воды Ярдена в пределах Нового Вавилона содержали столько разнообразных химических соединений, что могли прикончить и оборотня. А то и зомби упокоить.

Вот нисколько бы не удивился. Воистину — святая вода нового времени.

До Леонардо-да-Винчи-плац, где располагалась лавка Александра Дьяка «Механизмы и раритеты», добирался окольными путями, да и в окрестностях Императорской академии изрядно покружил в безуспешных попытках выявить возможную слежку. Благо мой внешний вид особого удивления у местных обитателей не вызывал. Помимо студентов технических специальностей, опрятных и подтянутых, на извилистых улочках исторической части города хватало и растрепанных гуманитариев. Учащиеся высокой школы искусств и слушатели театральных курсов зачастую и вовсе выглядели еще хлестче меня.

Пока шатался по округе, на глаза попался фонтанчик с питьевой водой, тоненькой струйкой бивший из стены старинного на вид дома. Я умылся и напился, потом сунул в чашу левую кисть и держал ее там до тех пор, пока пальцы не начали отниматься, а холод не заморозил боль.

Так себе обезболивающее, но ничего более действенного у меня сейчас не было.

Когда я переступил порог лавки, Александр Дьяк в изумлении округлил глаза, хрипло выдохнул:

— Леопольд Борисович?! — и сразу закашлялся, сотрясаясь всем телом. Какое-то время он гулко бухал, тяжело опираясь обеими руками на прилавок, потом выпрямился и махнул рукой:

— Закрывайте!

Я повесил на дверь табличку: «Закрыто» и задвинул засов, а изобретатель вытер рот платком и вышел из-за прилавка.

— Вы разве не отправились в Новый Свет? — поинтересовался он. — И что у вас за вид? Что-то случилось?

— Обострение болезни. Семейной.

— Да проходите же!

Владелец лавки едва ли не силком втолкнул меня в заднюю комнату, там я выложил брякнувший металлом пиджак на стол и без сил повалился на кушетку.

— Насколько серьезный был приступ и что у вас с рукой? — спросил изобретатель, выкатывая из дальнего угла тележку с установленным на ней электрическим оборудованием.

Я уставился в потолок и попытался пошевелить пальцами левой руки. Смог, но боль при этом была просто адская.

— Леопольд Борисович!

— Частичная трансформация, — сообщил я хозяину лавки, оставив в покое распухшую руку. В остальном самочувствие не беспокоило. Ушибы больше не болели, оставленная удавкой ссадина на шее пропала без следа, будто и не было ничего.

— Когда это случилось?

— Час назад.

Дьяк вновь закашлялся, сплюнул в платок мокроту и выругался:

— Чертова жара доконает меня! — потом уточнил: — Когда последний раз ставили капельницу?

— Неделю назад. Может, чуть больше.

— Разве я не говорил, насколько важно соблюдать периодичность? — укорил меня изобретатель, размотал кабель и подключил аппарат к электрической сети. Потом он наполнил стеклянный сосуд из стоявшей в углу кадки с водой, опустил в него анод и катод и повернул выключатель, выставляя его на две минуты.

— Мне бы поесть, — попросил я.

— Даже думать забудьте! — резко отозвался хозяин лавки. — Обильная пища сразу после приступа может стать причиной возникновения условного рефлекса. Хотите превратиться в каннибала?

Я не хотел становиться каннибалом. Просто хотел есть.

— Терпите! — потребовал старик, включая прибор. Загудел трансформатор, от серебряного катода начала расходиться заметная невооруженным глазом муть.

— Что с вашей установкой для электролиза? — спросил тогда Дьяк.

— Пропала, — сознался я. — Небольшой форс-мажор.

— Эх, молодость, молодость, — только и покачал головой изобретатель. — Разве вы не понимаете, насколько серьезно ваше положение? Насыщенная ионами серебра вода в перспективе способна полностью вас исцелить! Как же можно столь наплевательски относиться к собственному здоровью?!

Я приподнялся на одном локте и с определенной долей скепсиса посмотрел на пожилого господина в старомодном сюртуке, с седой бородкой и поредевшей шевелюрой с глубокими залысинами.

— Честно говоря, не заметил особого эффекта от капельниц.

— Ну разумеется! — всплеснул руками Дьяк. — Разумеется, не заметили! Болезнь ведь до сегодняшнего дня не переходила в активную стадию?

— Нет.

— В этом-то все и дело! Леопольд Борисович, в основе этого метода лечения оборотней лежат фундаментальные исследования академика Павлова!

— Как скажете.

С громким щелчком отключился прибор для серебрения воды, и я принялся закатывать правый рукав.

— Левую руку, — поправил меня изобретатель.

— А какая разница, куда ставить капельницу? — удивился я.

Да, я по собственной воле делал себе инъекции серебра. Точнее, ставил капельницы, поскольку в случае обычного укола концентрация препарата получалась столь высокой, что вызвала бы ожог вены, а то и вовсе остановку сердца. Несколько миллилитров серебряной воды разбавлялись половиной литра физраствора, но даже так следы инъекций на руках заживали чрезвычайно медленно и периодически воспалялись.

Я неправильный оборотень — что есть, то есть.

— Капельницу?! — всплеснул руками Александр Дьяк и вновь закашлялся. — Никаких капельниц! — объявил он, после того как успокоил дыхание. — Вы сейчас чрезвычайно чувствительны к серебру, это вас просто убьет.

— И что тогда?

Изобретатель тщательно перемешал воду в стеклянной колбе, часть перелил в мерный стаканчик, остаток выплеснул в ведро и долил в него из кадки несколько полных ковшей.

— Опустите в ведро левую руку, — потребовал он. — И держите, сколько сможете.

— Сколько смогу? — поморщился я. — Звучит зловеще…

Но, вопреки опасениям, насыщенная ионами серебра вода не обожгла руку, а, напротив, приятно похолодила кожу.

— Нормально? — уточнил Дьяк.

— Вполне. И эта ваша теория…

— Это не моя теория! — отрезал старик, отхаркнул мокроту и вытер с лица пот. — Это закон Арндта — Шульца! Незначительные раздражители, в частности малые дозы ядов, стимулируют защитные функции организма!

— Только не говорите, что вы приверженец гомеопатии! — ухмыльнулся я. Ломота понемногу оставила распухшие пальцы, но вода больше не казалась холодной, она обжигала кожу, словно ведро установили на газовую горелку.

— Разве выработка организмом нечувствительности к отдельным видам ядов в случае приема их малых доз — не общеизвестный факт? — парировал Дьяк.

— Мышьяк и тальк в организме накапливаются.

— Серебро — это не мышьяк и не тальк!

— Будем надеяться, — вздохнул я, сглотнул слюну и пожаловался: — Жжется!

— Держите, сколько можете!

Но надолго меня не хватило. Уже через пару минут я выдернул руку из ведра, потряс ею в воздухе и принялся дуть на покрасневшую кожу. Опухоль прошла без следа, и пальцы обрели прежнюю чувствительность, только под ногтями чернели свернувшейся кровью синяки.

— Позвольте! — Дьяк поменял очки и внимательно осмотрел мою кисть. — Порядок! — объявил он, затем вылил в кружку с водой содержимое мерного стаканчика и протянул ее мне. — Как вы себя чувствуете?

— Есть хочу.

— Пейте!

— Серьезно?

— Нужен рецидив?

Я нерешительно выдохнул и принял кружку.

— Залпом!

Так и сделал. И вновь вода не обожгла огнем. Вместо этого внутри все онемело, словно наелся черемухи. Язык перестал ворочаться, из горла вырвался непонятный сип.

— Чувство онемения сейчас пройдет, — уверил меня изобретатель, ушел в подсобное помещение и вернулся с дорожным чемоданом. — Отдам вам собственную установку, — предупредил он. — И процедуры больше не пропускайте, если не хотите однажды превратиться в зверя. Ясно вам, Леопольд Борисович?

Я кивнул. В свое время я долго сомневался, стоит ли открываться изобретателю, но в итоге решил рискнуть и ничуть об этом не пожалел. Александр Дьяк проштудировал все посвященные оборотням исследования и разработал целую методику моего полного исцеления. И с давнишнего срыва в Цюрихе по сегодняшний день у меня не было ни одного мало-мальски серьезного приступа.

Увы, как показали недавние события, убить оборотня наука могла, а исцелить — нет.

Но своими сомнениями я делиться с ученым не стал. Просто не смог — рот заморозило, язык не шевелился. Да и не особо горел желанием резать правду-матку: выглядел Дьяк на редкость болезненно, не хотелось расстраивать его своим упрямством.

Изобретатель тем временем убрал в чемодан установку для серебрения воды, крепления для физраствора с резиновыми трубочками капельницы и бутыль зеленого стекла.

— Серебряная вода должной концентрации уже смешана с физраствором, — предупредил он. — Прокапайтесь сегодня же, но не ранее чем через восемь часов после приступа. Сделаете это?

Я вновь кивнул.

Александр Дьяк кашлянул, болезненно поморщился и вытер вспотевшее лицо.

— Ох уж эта жара, — вздохнул он, массируя грудь со стороны сердца. — Она точно сведет меня в могилу.

Я погрозил ему пальцем, подошел к кадке в углу и кружкой зачерпнул оттуда воды. Напился и предложил:

— Александр, а поезжайте на воды! Чистый горный воздух пойдет вам на пользу. Найдете кого-нибудь присмотреть за лавкой, не так уж это сложно.

— Вы полагаете?

— Уверен. — Я достал бумажник и отсчитал триста франков. — Держите.

— Вот еще! — фыркнул старик. — Я вполне могу содержать себя сам!

— Никто и не спорит.

— И я никуда не поеду.

Шансов переспорить упрямца не было изначально, пришлось прибегнуть к хитрости.

— Лично я планирую провести лето в Монтекалиде. Вы могли бы наблюдать там за мной. Возвращаться в столицу я больше не собираюсь.

— Ну если так… — задумался Дьяк. — Но мне понадобится время! Собрать вещи, нанять продавца в лавку…

— День-два роли не играют.

— Где я вас там найду?

— Я сам найду вас.

Александр Дьяк поглядел на меня с нескрываемым сомнением, но все же кивнул.

— Договорились!

Я ободряюще улыбнулся. Было несколько совестно обманывать его, ведь на курорт я вовсе не собирался, но это была ложь во спасение. Вечный смог Нового Вавилона и в самом деле мог свести старика в могилу.

— И еще… — задумчиво протянул я. — Пошлите курьера привезти из ателье мои костюмы. Загляну к вам вечером и заберу вместе с чемоданом.

— Хорошо. Что за ателье?

Я назвал адрес и написал коротенькую записку портному, потом взял со стола пиджак, но ткань пестрела пятнами засохшей крови, выходить в такой одежде на улицу было нельзя.

— Что с вами стряслось? — спросил изобретатель.

— Небольшая стычка.

— Просто удивительно, что к вам не прицепились постовые.

Я кивнул. Действительно повезло. И уповать на дальнейшее везение было бы с моей стороны чрезвычайно опрометчиво.

— Александр, не найдется у вас чего-нибудь для меня?

— Не хотите сами забрать свои костюмы?

— У меня дела в другом месте.

— Ну раз так… — Дьяк пошарил по шкафам и вскоре отыскал в одном из них перепачканный белилами халат. — Если только это…

— Давайте попробуем! — Я переложил бумажник в карман брюк, надел халат и вышел в торговый зал посмотреть на себя в зеркало. Там закатал слишком короткие рукава и кивнул. — Пойдет.

Вид у меня был как у чернорабочего, что выбежал на улицу наскоро промочить горло, а подобная публика внимание стражей порядка привлекала, лишь когда начинала мочиться на улицах или горланить песни в общественных местах. Ни тем ни другим я заниматься не планировал.

— Куда вы собрались? — встревожился изобретатель, стоило только мне прицепить кобуру с пистолетом на пояс сзади, чтобы оружие не бросалось в глаза.

— Надо кое с кем встретиться, — уклончиво ответил я, оттянул затвор «Штейра» и один за другим просунул патроны в окошко для выброса гильз, пополнив таким образом боекомплект.

Вернув после этого пистолет в кобуру, я отправился на выход и на всякий случай напомнил:

— Александр, не забудете забрать мои костюмы?

— Сейчас кого-нибудь пошлю.

— Премного вам благодарен, — улыбнулся я и покинул лавку.

Серебряный раствор Дьяка притупил голод, но резь в желудке никуда не делась, поэтому я накупил у первого попавшегося уличного лотошника лепешек с мясом и жареными овощами, в один присест умял их и запил газированной водой без сиропа.

Но дело было не только в голоде. В какой-то мере я попросту тянул время, не решаясь двинуться дальше. Оно и немудрено, ведь меня ожидала встреча с прошлым.

Наука сильнее магии. Я нисколько в этом не сомневался, но всегда допускал, что не все в этой жизни можно изучить и понять. Во что-то придется просто поверить.

Например, в любовь. Я невесело рассмеялся собственной шутке и покачал головой. Нет, речь шла вовсе не о любви. О чем-то несравненно большем, не поддающемся осмыслению. О вере как таковой.

С точки зрения адептов научного познания действительности подобные рассуждения ставили меня на одну ступень с малефиками, но мне было на это наплевать. Папа воспитал меня добрым христианином. И вовсе не наколотые на кожу религиозные символы укротили сегодня зверя, это сделала вера. Моя и моего отца.

Папа был оборотнем, он знал, что проклятие непременно перейдет по наследству, и не желал для меня такой судьбы. Не хотел даже говорить об этом и потому ничего не объяснял. Просто водил к татуировщику. К пятнадцати годам во всю спину у меня был набит пустой крест, на груди чернела восьмиконечная звезда и традиционная рыба, на шее — цепь с соединением букв «Р» и «Х» на позвонке, а правый бицепс оплетал латинский текст Pater Noster. Свободной оставалась лишь левая рука — папа умер, не успев довести задуманное до конца. Пришло время это упущение исправить.

В любом крупном городе есть районы, куда чужаку лучше не заглядывать. В Новом Вавилоне подобных мест хватало с избытком, и одними из самых беспокойных считались кварталы, населенные выходцами из Восточной Европы, преимущественно русскими и поляками. Но я шагал по узеньким улочкам, нисколько не опасаясь местных хулиганов. Без малого два метра роста, характерная стрижка, заляпанный белилами халат и знание русского языка защищали меня даже лучше полицейского эскорта.

И все же перед дверью с выгоревшим на солнце плакатом с курящей красоткой я невольно замедлил шаг и остановился. Но сразу взял себя в руки, пригнулся и шагнул в полутемное нутро мастерской башмачника.

Старый мастер оторвался от куска кожи, который раскраивал до того, несколько раз моргнул и без всякой приязни в голосе протянул:

— Лео…

В последнюю нашу встречу я изрядно на него надавил, и Сергей Кравец, как звали мастера, об этом не забыл.

— Собственной персоной, — улыбнулся я, доставая бумажник.

— Давно не появлялся.

— Повода не было. Помнится, ты говорил, что папа оставил эскиз рисунка для левой руки и даже оплатил работу?

Кравец оценивающе взглянул на меня и нехотя произнес:

— Давно это было…

Я бросил на стол банкноту в пятьдесят франков, с легким беспокойством отметив при этом, что наличных в бумажнике остается не так уж много.

— Ну что, это освежило твою память?

Мастер спрятал деньги в нагрудный карман фартука и отошел к забитому альбомами шкафу.

— Работа сложная, — сообщил он, отыскав нужный эскиз. — Займет несколько дней.

— Не пойдет, — отказался я, снимая халат. — Все и сразу.

— Уверен, что вытерпишь?

— Да уж постараюсь.

Кравец пожал плечами и принялся готовить инструмент. Я снял сорочку, сел к столу и устроил на нем левую руку. Процедура предстояла небыстрая и неприятная, но мне хотелось закончить все раз и навсегда.

— Будешь смотреть рисунок? — спросил мастер.

— Нет. Просто сделай все в точности, как заказывал отец.

— Хозяин — барин.

На столе появился набор игл и баночки с краской, потом Кравец подкрутил фитиль керосиновой лампы и пригляделся к руке.

— Что с кожей?

— А что с ней?

— Похоже на солнечный ожог.

— Не важно. Набивай.

Старый мастер тяжело вздохнул, макнул иглу в краску и взялся за увеличительное стекло.

— Набить — это полдела, еще бы шкура потом не слезла.

— Не слезет, — ответил я и поморщился из-за болезненного укола.

А потом еще одного. И еще, и еще…

Понемногу остатки разлившейся по всему телу ломоты сконцентрировались в левом плече, и одновременно заполонивший голову шум начал стихать, вернулась трезвость мысли.

Я закрыл глаза и попытался разобраться в цепочке событий, которая и привела меня в пыльную каморку башмачника. Подумать действительно было о чем.

Покушение и поджог дирижабля. Отрава в лимонаде и бегство бармена. Стычка на задворках варьете и задушенный на следующий день фотограф. И уже здесь, в Новом Вавилоне — нападение банды тугов, коим завершились поиски беглого индуса.

Случайны эти совпадения или сплошь бусины, нанизанные на единую нить?

Но как я мог навлечь на себя гнев почитателей Кали? И какое отношение ко всему случившемуся имеет ее самозваная жрица Лилиана Монтегю?

Ответов на эти вопросы у меня не было.

По мере работы мастера кожу левой руки жгло все сильнее и сильнее, сосредоточиться никак не получалось, да еще со скрипом распахнулась входная дверь.

— Не сейчас! — объявил Сергей Кравец, и мордатый крепыш послушно скрылся на улице.

Ни тот ни другой не заметили проскользнувшего в мастерскую лепрекона. Коротышка сразу шмыгнул под лавку, а потом возник уже на шкафу, откуда принялся с интересом наблюдать за работой татуировщика. Он так ерзал на месте, желая лучше разглядеть набиваемый рисунок, что несколько раз едва не свалился вниз.

Некоторое время спустя Кравец шумно выдохнул, смахнул с лица пот и предложил:

— Может, оставим на завтра?

— Нет! — отрезал я.

— Ну тогда не обессудьте, — скривился мастер, достал из-под стола початую бутылку вина, выдернул пробку и хлебнул прямо из горлышка.

— На работе это не скажется?

— Обижаешь, Лео! Качество я гарантирую! Да и что мне с вина? Так, горло промочить.

И в самом деле, когда через несколько часов бутылка опустела, движения старого татуировщика не потеряли четкости. Он размеренно и точно колол меня иглой, набивая рисунок с пожелтелого листа, что лежал перед ним на столе. На листе святой Георгий поднял на дыбы коня и бил копьем страшенного дракона. Ниже шел браслет из переплетения разнообразных по форме крестов.

Под конец работы рука у меня горела огнем, мысли путались, из глаз текли слезы. От долгого сидения затекла спина, нестерпимо хотелось подняться на ноги и размяться.

— Ну наконец-то! — шумно выдохнул Сергей Кравец и отошел к рукомойнику умыться. — Умаялся! — пожаловался он, массируя припухшие и покрасневшие глаза, но стоило только мне встать со стула, потребовал: — Ну-ка стой! Надо обработать руку.

— Ерунда, на мне все заживает как на собаке, — отмахнулся я, взглянул на покрасневшую и опухшую кожу и поморщился. Зрелище было душераздирающее.

Татуировщик отпорол кусок от рулона марли и, смочив его лечебным бальзамом, тщательно замотал мой бицепс и предплечье. От прикосновения влажной ткани кожа очень быстро перестала зудеть и гореть огнем.

— Начнется воспаление, знаешь, что делать, — под конец напутствовал меня Кравец.

— Знаю, — кивнул я.

В рукав сорочки просовывать опухшую руку не стал, попросту откромсал его, сверху прикрылся халатом.

— В расчете? — спросил старый татуировщик, доставая из ящика вторую бутылку с вином. Зажатый в его руке штопор откровенно намекал, что никакого иного ответа мастер не примет.

— Больше меня не увидите, — пообещал я и вышел на улицу, но не успела еще захлопнуться дверь мастерской, как прилетел чувствительный пинок пониже спины.

— Эге-гей! — проорал выскользнувший следом лепрекон, прошелся по брусчатке колесом и юркнул в ближайший переулок.

Я выругался и зашагал прочь. Чему радовался надоедливый коротышка, осталось для меня загадкой.

К лавке «Механизмы и раритеты» вернулся в сумерках — в мастерской татуировщика просидел весь день, освободился уже в начале девятого. Входная дверь лавки оказалась заперта, пришлось идти к черному ходу.

Александр Дьяк запустил меня внутрь и встревоженно поинтересовался:

— Все в порядке?

— Все просто замечательно, — улыбнулся я в ответ, — если только вы не забыли забрать мои костюмы.

— Даже не сомневайтесь, — указал изобретатель на три объемных бумажных пакета, что стояли рядом с выделенным мне чемоданом.

Я вернул халат хозяину лавки, а потом размотал с руки влажную марлю и встал у зеркала. На мне и в самом деле все заживало как на бродячем псе. Опухоль уже спала, покраснение ушло. Святой Георгий протыкал копьем дракона, боевой конь топтал страшенную гадину копытами, та обвивала бицепс длинным чешуйчатым хвостом. Можно было разглядеть каждую чешуйку, каждое звено кольчуги, каждую заклепку доспехов коня и всадника.

Вторая татуировка — охвативший предплечье чуть ниже локтя браслет из разнообразных по форме крестов, напротив, — была выполнена нарочито грубо и броско. Полагаю, такой она и задумывалась, очень уж схож был стиль исполнения с набитой на груди восьмиконечной звездой и цепью на шее.

Выкинув марлю в мусорное ведро, я избавился от распоротой рубашки, брюк и грязных носков. В одном из пакетов обнаружилось несколько новых сорочек и чистое белье, из другого достал светлый прогулочный костюм. Переоделся, прицепил на пояс кобуру и, разложив по карманам «Цербер», патроны, нож и бумажник, встал перед зеркалом.

Увиденным остался целиком и полностью доволен. Нигде ничего не топорщилось, нигде ничего не задиралось и не торчало. Не было даже видно, что под пиджаком скрыт немалых размеров пистолет.

Оправив жилетку, я позвал изобретателя:

— Александр!

— Да, Леопольд Борисович? — прошел в мастерскую хозяин лавки и выставил вверх большой палец. — Отлично выглядите! Совсем другое дело!

— Надеюсь, вы не передумали насчет поездки на воды?

— Нет, что вы! Уже выправил билеты. Приеду завтра. Последнее время работаю над портативной версией передатчика электромагнитного излучения, поэтому сложностей с переездом не будет.

— Берегите себя.

— Мы ведь увидимся на курорте?

— Разумеется! — с беззаботной улыбкой соврал я. — Приеду через пару дней. Я вас найду.

— До встречи!

— До встречи.

Я распрощался с изобретателем и с легким сердцем вышел за дверь. Горный воздух точно пойдет старику на пользу. И какая, собственно, разница, будет он там заниматься своими изобретениями или наблюдать меня? Никакой, право слово…

По Леонардо-да-Винчи-плац я прошелся, не без удовольствия ловя на себе заинтересованные взгляды местных барышень, и, поскольку господину столь представительной наружности разгуливать по улицам, нагруженным чемоданом и объемными пакетами, было не с руки, поймал извозчика и отправился в отель со всем возможным комфортом.

Погода к вечеру откровенно испортилась, небо затянули наползшие с океана тучи. Резко потемнело, но при этом сильно парило, а резкие порывы ветра несли по тротуарам пыль. Надвигалась гроза.

Извозчик подвез меня прямо к «Бенджамину Франклину», я расплатился с ним и поспешил укрыться от пыльного смерча в фойе отеля. Подошел к стойке портье, и тому потребовалось сделать над собой определенное усилие, дабы опознать во мне давешнего постояльца.

— Господин Шатунов! — расплылся он в улыбке. — Тоже съезжаете?

Я опустил взгляд на дорожный чемодан в руке, но сразу встрепенулся.

— Что значит — тоже?

— Госпожа Монтегю просила рассчитать ее и заказала поездку на вокзал. Вы не знали?

— Как-то это все неожиданно, — озадаченно пробормотал я. — Она еще здесь?

Портье повернулся к разделенному на квадраты ячеек шкафу и подтвердил:

— Ключ еще не сдан.

Я кивнул и без особой надежды уточнил:

— Не в курсе, что могло повлиять на ее планы?

— Не могу сказать, — ответил портье, но все же предположил: — Возможно, корреспонденция?

— Корреспонденция?

— Да, корреспонденция.

— Благодарю! — кивнул я и поспешил к лифту. Поднялся на четвертый этаж и увидел, что перед моей дверью лежат газеты, а перед номером Лили ничего нет.

Корреспонденция? Хм…

Отперев номер, я прошел внутрь и принялся изучать газеты.

«Биржевой вестник» сразу отложил в сторону, вряд ли Лилиана отслеживала котировки ценных бумаг, а только взял «Столичные известия» и сразу прикипел взглядом к передовице. «Облава на душителей Кали!» — гласил заголовок статьи, в которой говорилось, что сегодняшним утром полицией метрополии было убито шестеро сектантов, подозреваемых в причастности к дюжине нераскрытых убийств. На зернистой фотографии было запечатлено укрытое простыней тело, опознать злополучный переулок не составило никакого труда. И полицейского рядом с покойником — тоже; в объектив фотокорреспондента попал старший инспектор Моран.

Я ослабил шейный платок и тяжело опустился на стул.

«Гильзы! — осенило меня. — Болван, ты оставил в переулке гильзы!»

А на гильзах — отпечатки пальцев. Как только криминалисты снимут отпечатки пальцев и проверят их по базе, меня неминуемо объявят в розыск, и об этом сразу станет известно императорской разведке. Если окружение наследницы престола полагало, будто из госпиталя после операции похитили мой хладный труп, то теперь им откроется правда и на меня объявят охоту.

Да, я сильно изменился внешне и обзавелся паспортом на другое имя, но даже так скрыться от всевидящего ока правоохранительных органов будет совсем непросто. Чем раньше покину Атлантиду, тем лучше.

Сегодня же перебраться на континент? Хорошо бы, но, увы, не вариант.

У полицейского следствия было достаточно времени, чтобы проверить по картотеке снятые с гильз отпечатки пальцев, а первым делом ориентировки на задержание рассылаются как раз по морским и воздушным портам. Дорога на континент мне заказана, слишком высок риск попасться.

И что делать?

В задумчивости я посмотрел на дверь смежного номера и потер переносицу.

Лилиана решила вернуться домой из-за газетной статьи, и сейчас это обстоятельство играло мне на руку. В сутолоке Центрального вокзала молодая пара, едущая на воды, не привлечет внимания констеблей. Выберусь из города без проблем. И вовсе не обязательно сходить с поезда в Монтекалиде: железная дорога пересекает всю Атлантиду; просто отправлюсь на западное побережье, а уже оттуда переберусь в Новый Свет.

Да, так и поступлю.

Я кивнул, поднялся со стула и решительно постучался к соседке.

— Лили! — позвал я. — Это Лео! Можно?

— Открыто! — послышалось в ответ.

Я повернул ручку и заглянул в соседний номер. У двери громоздились многочисленные картонные коробки и бумажные пакеты с покупками, сама Лилиана уже собралась и нервно теребила в руках атласный платочек. Аккуратный носик был обильно напудрен, но вот припухшие глаза макияж скрыть не мог, и Лилиана поспешила надеть шляпку с вуалью.

— Слышал, ты уезжаешь… — нейтрально заметил я.

— Возвращаюсь домой, — подтвердила она.

— Так неожиданно?

— Лео! — тяжело вздохнула Лилиана. — Прошу, не спрашивай ни о чем, хорошо?

— У тебя все в порядке?

— Все будет хорошо.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся я. — Но маркиз просил присмотреть за тобой.

— Я не нуждаюсь в няньках! И уже отправила телеграмму. На вокзале меня встретят, — резко выдала Лили и сразу шмыгнула носом. — Прости, Лео. Я сегодня сама не своя.

— Я возвращаюсь с тобой.

— Серьезно? — удивилась она. — У тебя же дела!

Я раскинул руки и повернулся на месте, демонстрируя новый костюм.

— Ну и как тебе плоды дел моих?

— Лео, ты невозможен! — невольно рассмеялась Лили.

— Это ты мне говоришь? Да у тебя полномера покупками забито!

— Девушкам можно! — заявила Лилиана, подошла и поправила лацкан моего пиджака. — Хороший крой и ткань отличная, — вынесла она вердикт.

В этот момент в дверь постучали; пришел носильщик. Он нагрузился коробками и пакетами, но все покупки постоялицы унести за один раз не смог, остатки забрал я.

— В этом нет никакой нужды! — попыталась остановить меня Лили.

— Ерунда!

Мы оставили ключи коридорному и спустились в фойе. Лилиана выписала чек, я получил у портье сдачу и наши паспорта.

На улице окончательно стемнело, начал накрапывать дождик. Извозчик поднял верх коляски и помогал носильщику закрепить ремнями багаж. Мы с Лили остались стоять под навесом.

— Во сколько отправление? — взглянул я на хронометр. — Мне еще надо успеть купить билет.

— Надеюсь, первого класса? — пошутила девушка.

— Не сомневайся, — улыбнулся я в ответ и протянул руку. — Прошу…

Мы уселись на обтянутое кожей сиденье, извозчик взмахнул вожжами, и коляска, подрагивая на неровной брусчатке, покатила по мостовой. Людей на улицах было немного, надвигающаяся непогода разогнала всех по домам. Возможная слежка незамеченной остаться никак не могла, но никого подозрительного я не увидел, как ни вертелся на месте, оглядываясь назад.

На привокзальной площади мы доверили носильщику перегружать багаж на скрипучую тележку, а сами побежали к главному корпусу, стремясь поскорее укрыться от резких порывов ветра. Смерч все же нагнал нас у самого входа и сорвал шляпку Лили, растрепав ее черные локоны, но я успел перехватить головой убор в воздухе и вернуть его хозяйке.

А только носильщик закатил под навес тележку с нашим багажом, и будто разверзлись хляби небесные, на землю хлынул летний ливень. Окна моментально затянула пелена воды, стоки переполнились, и бурные потоки потекли прямо по улицам. Площадь в один миг превратилась в настоящую заводь, на ней набухали и лопались крупные пузыри. В серой пелене дождя то и дело сверкали молнии, но гром докатывался отдаленными раскатами — гроза по большей части прошла стороной. Да и ливень долго не продлился: я только выправил билет, и он уже начал стихать. Потом ветер и вовсе унес кудлатые темные тучи прочь и небо расчистилось.

— Невероятное везение! — рассмеялась Лили.

Дождь будто смыл ее дурное настроение, и теперь с ее лица не сходила легкая улыбка. Впрочем, я самонадеянно объяснял последнее своим присутствием. Почему-то мне хотелось так думать.

Наш поезд стоял у перрона под высоким куполом платформы, но пока еще без паровоза, который совершал маневры на запасных путях. Без проблем миновав бдительного вахтера, мы зашли в пульмановский вагон, оформленный даже более роскошно, чем тот, что привез нас в столицу. Лилиана сразу убежала проверять багаж, а я убрал свой чемодан под ноги и с блаженным вздохом развалился на диванчике, мягком и чертовски удобном.

Пассажиры только-только подходили, большей частью они были вымочены внезапным ливнем до нитки. Никому не было до меня никакого дела.

Устав ждать Лили, я откинулся на мягкую спинку и постарался задремать, но сон не шел. Понемногу вернулась ломота — подруга той, что крутила суставы левой руки. Вновь разболелись локоть и запястье, стало трудно дышать, непонятно с чего засаднило шею, там, где ее захлестнула удавка.

Я нервно встрепенулся и сел ровно. Напитки не разносили, поэтому сам дошел до буфета и налил содовой. Когда осушил стакан и вернулся обратно, наконец объявилась Лили. К моему немалому удивлению, она где-то переоделась, сменив дорожные юбку, блузу и жакет на свободного кроя платье.

— Так и будешь здесь сидеть? — уперла она руки в бока.

Я озадаченно моргнул.

— А какие варианты?

— Ехать будем всю ночь, я выкупила спальную комнату. Идем, мы прекрасно разместимся там вдвоем.

Не желая продолжать этот разговор при посторонних, я последовал за нею, но проходить в кабинет с просторной двуспальной кроватью не стал, просто заглянул внутрь и покачал головой.

— Не думаю, что это удобно.

— Брось, Лео! — легкомысленно отмахнулась Лили. — Ты ведь обещал папеньке присматривать за мной, ведь так?

— Боюсь, такого бы он не одобрил.

— Чего — такого? — прищурилась Лилиана.

— Ну… — замялся я. — Ну не знаю…

— Мужчины! Вечно у вас одни глупости на уме! — закатила глаза Лили. — Ну какая тебе охота трястись всю ночь в общем зале?

Я оглядел вагон, тишину которого понемногу заполнял гул голосов попутчиков, покачал головой и сходил за чемоданом.

— Другое дело, — улыбнулась Лили, запирая за мной дверь. — Да, почему ты не хвалишь мое платье? Тебе не нравится?

— Хвалить надо не платье, а твой вкус, — сделал я комплимент, распустил шейный платок и повесил пиджак на спинку стула. Снял темные очки, помассировал виски и спросил: — Не возражаешь, если я прилягу?

— Что у тебя с лицом? — спросила Лилиана, только тут заметив воспаленную царапину на виске.

— Помнишь шум вчера ночью? Вот это оно и есть.

— Бедненький! Было больно?

Я вспомнил стремительный удар вилкой, внутренне поежился и кивнул:

— Весьма.

— Надо чем-нибудь помазать.

— Ерунда, — отмахнулся я и присел на кровать. Кровь прилила к голове, словно повис вверх тормашками, загорелись огнем щеки и уши. И вновь вернулся мерзкий звон в ушах.

— Что с тобой, Лео? — встревожилась Лилиана. — Ты здоров?

— В порядке, — ответил я, судорожно сглотнув, и пересохшее горло будто наждаком продернуло. — Сейчас буду.

— Я принесу тебе попить!

Моя попутчица убежала, а я без сил повалился на кровать, но взглянул на часы и сразу уселся обратно. Раскрыл переданный Александром Дьяком чемодан и принялся разбирать резиновые трубочки капельницы.

За этим занятием меня и застала Лили. Она протянула высокий бокал, в котором искрилось золотистое шампанское.

— А что это у тебя? — спросила Лилиана, отпив из собственного бокала.

Я отставил шампанское на полку и без особой охоты ответил:

— Надо принять лекарство.

— Так уколы у тебя не из-за наркотиков?

— Нет, — уверил я, выставил банку с раствором серебряной воды на полку над кроватью и воткнул в нее трубку с иглой на конце. Потом закатал рукав сорочки, перетянул жгутом бицепс и принялся работать кулаком, заставляя набухнуть вену.

— Извини, я плохо о тебе думала, — смутилась Лилиана.

— Ерунда!

Я приладил иглу, развязал жгут, и целительный раствор стал понемногу поступать в кровь. Рука занемела, но одновременно с этим начал проходить жар и смолк тошнотворный звон в голове.

Лечить оборотня серебром — удивительно, не так ли? Впрочем, еще кто-то из древних резонно заметил, что разница между ядом и лекарством в первую очередь состоит в дозировке.

— Что с тобой? — спросила Лили, присаживаясь рядом. — Чем ты болен?

— Редкое наследственное заболевание, — ответил я чистую правду и усмехнулся: — Как видишь, по наследству переходят не только деньги.

Лили сделала глоток шампанского и покачала головой:

— Никак не могу в тебе разобраться, Лео. Ты не похож на богатого мота.

— Я только учусь им быть, — рассмеялся я и сразу закашлялся. Потом пояснил: — Еще не так давно мне приходилось в поте лица зарабатывать себе на жизнь.

— И что случилось? Умерла богатая тетушка?

— Бабушка. И давно. Но до совершеннолетия я не мог вступить в права наследования.

— И сколько тебе сейчас? — заинтересовалась Лили.

— Двадцать два.

— Да ты совсем мальчишка! — рассмеялась она, запустила пальцы мне в волосы и растрепала их, но сразу смутилась и поднялась на ноги. — Извини. Дать тебе расческу?

— Не стоит, — отказался я, не став, в свою очередь, интересоваться возрастом спутницы. Она была старше меня на год или два, никак не больше.

Неожиданно вагон качнуло назад, банка с остатками раствора опасно покатилась, но удержалась на полке. Лили поставила свой опустевший бокал на боковой столик, выглянула в окно и сообщила:

— Подцепляют паровоз.

И точно — не успел я выдернуть из вены иглу и согнуть руку в локте, как раздалось два коротких гудка, вагон вновь качнуло, и мы тронулись в путь. Платформа медленно уползла назад, поезд выехал под открытое небо и покатил, все набирая и набирая ход.

— У тебя новая татуировка, — заметила Лили браслет из переплетенных крестов на моем предплечье. — Когда только успел?

Я лишь рассмеялся и покачал головой.

Лилиана взяла нетронутый мною бокал шампанского, уселась на кровать и отвернулась к окну, словно начало поездки домой удивительным образом привело ее в дурное расположение духа. Мелкими глотками она пила игристое вино и молчала.

Я тоже молчал, не желая навязывать свое общество. Возникло даже желание уйти в вагон, но ломота оставляла тело как-то слишком уж неторопливо, и подниматься с кровати не хотелось. Так мы и смотрели на проносившийся за стеклом город, мокрый и темный. Лишь изредка стремительными светляками пролетали фонари и освещенные окна, в остальном — только серые силуэты домов.

Перестук колес на стыках рельс, неяркое моргание электрического светильника, редкие проблески света за окном. Молчание.

Наконец я не выдержал и пересел к Лилиане.

— Лили, — вздохнул я, взяв ее за руку, — что тебя беспокоит?

— Не важно.

— Нет, важно. Это как-то связано с тугами?

Лили повернулась ко мне, в ее глазах блестели слезы.

— Папа рассказал?

— О женихе? Рассказал.

— Это лишь часть истории.

— Так поделись со мной остальным.

И вновь потянулось молчание. Она смотрела в окно и ничего не отвечала, но и руку из моих пальцев не высвобождала. Я не торопил ее, сидел рядом и ждал.

— Это я во всем виновата, — неожиданно сказал Лилиана. — Эдмунд и его семья умерли из-за меня. — Она повертела в пальцах стеклянную ножку пустого бокала и убрала его на столик. — Я проклята, Лео. Проклята…

— Знаешь, Лили, — позволил я себе осторожную улыбку, — понятней не стало.

— Ты был когда-нибудь в Индии?

— Нет. Но за последнее время немало узнал о тугах. А что?

— Это сложно объяснить. Просто для индусов Кали реальна. Как и остальные боги. Они живут этим. Они так воспринимают мир.

— И что с того?

— Моя кормилица поклонялась Кали. Сколько себя помню, она всегда была рядом, с ней я проводила больше времени, чем с собственной матерью. Служанка рассказывала истории, учила ритуалам. Именно она посвятила меня Кали. И что самое ужасное — тогда я была этому рада.

— Юношеское бунтарство?

— Мне страшно не хотелось походить на собственную мать. Меня до сих пор трясет от запаха лауданума. Ей никогда не было до меня никакого дела. Порой она проводила в постели целые дни. Я ненавидела ее тогда. И, похоже, не простила до сих пор. Очень этого хочу, но не могу себя пересилить. Не могу — и все тут.

Я кивнул и ничего говорить не стал, просто не был готов комментировать услышанное. Лилиана сцепила побледневшие пальцы и продолжила свою путаную исповедь, напряженно смотря перед собой, словно каждое слово давалось ей с неимоверным трудом:

— Я гордилась причастностью к тайнам богини. Я чувствовала собственную значимость, избранность. Но когда мы с Эдмондом полюбили друг друга, наставница запретила мне встречаться с ним, запретила выходить за него замуж. Она сказала, что моя жизнь — в руках богини, что лишь воля Кали определяет мою судьбу. Я только посмеялась, не стала ничего слушать. И однажды ночью моего жениха, его родителей, братьев и сестер задушили туги. Такова была кара богини за непослушание.

Тут уж я не сдержался:

— Не думаю, что это как-то связано.

— Не думаешь? — вскинулась Лили. — Ты мне не веришь? Спроси отца! Или Адриано Тачини, он гостил тогда у нас в Калькутте!

— Лили, ты понимаешь, что туги убивают каждый день. Это простое совпадение.

— Отец провел расследование, он отыскал всех причастных к убийству и допросил. Все они говорили о воле богини. Все! И даже перед казнью никто не отказался от своих слов.

— И твоя кормилица?

— Ее повесили вместе с остальными. Она улыбалась, когда ей на шею надевали петлю.

— Нет никакой Кали, ты понимаешь это? — воззвал я к голосу разума. — Это просто суеверия необразованных индусов!

— Я верю в ее существование, — упрямо заявила Лилиана. — Ты ведь тоже веришь в своего бога, разве нет?

— Я не… — Я хотел сказать, что не верю, а точно знаю, но осекся и замолчал. Знание и вера — разные вещи. И поскольку я именно верил, то привел иной аргумент, нежели собирался поначалу: — Пусть все так, как ты говоришь, но это — дела давно минувших дней. Какая разница, что именно случилось много лет назад в далекой Калькутте? Забудь и живи настоящим. Все давно закончилось.

Лилиана зябко поежилась, и я уловил сотрясшую ее дрожь.

— Ничего не закончилось, Лео, — обреченно произнесла Лили и шмыгнула носом. — Ничего…

— Если ты о газетных утках…

— Не об этом. Полгода назад мне напомнили о долге перед богиней. Почему, ты думаешь, я стала танцевать в варьете? Это настоящие ритуалы. Танцы посвящены Кали!

— Стой! — потребовал я. — Напомнили? Кто?

— Не знаю. Однажды я просто обнаружила у себя под подушкой письмо. Мне обещали покровительство богини, а взамен требовали послушания. И когда задушили того бедного фотографа, я… — Лилиана расплакалась и принялась вытирать покрасневшие глаза платочком. — Я почувствовала вину за это! Мне обещали покровительство и сдержали слово! Я не хотела иметь к этому никакого отношения и сбежала из города!

Голова пошла кругом от нереальности происходящего, словно угодил на страницы приключенческого романа, но я решил до поры до времени не обращать на это внимания и по полицейской привычке зацепился за противоречия.

— Но почему ты решила вернуться? — и сам же выдвинул предположение: — Новое письмо?

— Да, — затряслась она. — У меня нет выбора. Я должна вернуться. Но мне страшно. Знал бы ты только, Лео, как мне страшно…

Я знал. Все мои чувства обострились, и обуявший Лили ужас колючими волнами вламывался в сознание, привлекая и отталкивая одновременно.

— Все будет хорошо, — сказал я и неожиданно для себя самого обнял собеседницу за плечи. — Поверь мне. Просто поверь.

Лили повернула ко мне мокрое от слез лицо и почти беззвучно выдохнула:

— Ты обещаешь?

— Я никому не позволю причинить тебе вред, — уверенно ответил я, а потом притянул ее к себе и поцеловал.

Я сделал это, да…

Глава четвертая, или Спиритический сеанс и немного мистики

Ответственность — как гири на ногах, как обрезанные крылья. Потерянные возможности в дистиллированном виде.

Именно так думал я под размеренный стук колес, глядя на безмятежно спящую Лилиану. Укрытая простыней, она размеренно дышала во сне, локоны черных волос рассыпались по белоснежной наволочке подушки.

Я лежал рядом, любовался изгибами девичьего тела, едва скрытыми тонкой тканью, и как последний дурак думал об ответственности.

Об ответственности, собственных обещаниях и о вещах куда более приятных, но которые и послужили причиной столь тягостных и несвоевременных раздумий.

Лили словно почувствовала мой взгляд, открыла глаза и улыбнулась.

— Доброе утро, Лео!

— Давно не виделись, красавица! — спрятал я за беспечной улыбкой обуревавшие меня сомнения.

Моя спутница сладко потянулась, изогнула спину, но сразу спохватилась и придержала почти соскользнувшую уже с груди простыню.

— Отвернись, пожалуйста, — смущенно попросила она, а когда я выполнил просьбу, встала с кровати и скрылась в отгороженном бумажной ширмой углу. — Сколько у нас времени на сборы? — поинтересовалась она уже оттуда.

Я снял с полки хронометр, повернул его циферблат к свету и сообщил:

— Если поезд идет по расписанию, то час с четвертью.

— Ужасная рань! — зевнула Лили и зашуршала оберточной бумагой.

С этим было не поспорить. Без четверти пять — совсем не то время, в которое я привык покидать постель. И совсем уж расхотелось вставать и одеваться, когда Лилиана вышла из-за ширмы в коротеньком полупрозрачном пеньюаре и завертелась перед зеркалом, любуясь собственным отражением.

— И подумать не могла, что поинтересуюсь твоим мнением, — тихонько хихикая, произнесла она, — но, как считаешь, мне идет?

— Безумно.

— В самом деле?

— У нас есть все шансы пропустить остановку.

— Перестань, Лео! Твои комплименты вгоняют меня в краску!

— Это не комплимент, а чистая правда! — ответил я, любуясь стройными девичьими ножками и всем остальным, насколько это позволял пеньюар.

— Тем более! — строго сказала Лилиана и отвернулась к зеркалу привести в порядок растрепавшиеся волосы.

Я прислонил подушку к изголовью кровати, сел и уперся в нее спиной.

— А может, нам и в самом деле пропустить остановку? — предложил, чувствуя, как замирает от испуга сердце.

— Лео, ты это серьезно? — оглянулась Лили. — И куда мы поедем?

— Куда угодно! Хотя бы и в Новый Свет! Я достаточно богат, чтобы не беспокоиться о деньгах.

Лилиана отложила гребень и присела на кровать. Некоторое время она молчала, собираясь с мыслями, тишину нарушал лишь размеренный стук колес, а потом она открыла рот, но я уже знал ответ. Талант сиятельного заранее подсказал его. Мой талант и чужой страх.

— Они найдут нас где угодно, — прошептала Лили. — Хоть в Новом Свете, хоть на Северном полюсе. От тугов не скрыться даже на дне морском.

— Я никому не позволю причинить тебе вред.

— Нет, Лео, — покачала головой она, — это я не позволю причинить тебе вред. Слишком много смертей на моей совести, еще одну я не переживу.

— Брось…

— Нет, послушай меня, Лео! Я усвоила урок. Я больше не стану рисковать жизнями других.

Сердце защемила острая боль, показалось даже, будто оно перестало биться, став слитком раскаленного металла, но наваждение быстро прошло, осталось лишь желание отыскать всех душителей Кали до единого и прилюдно четвертовать их, а то и попросту порвать на куски голыми руками.

Лили склонилась ко мне, поцеловала и спросила:

— Что беспокоит тебя, Лео? Только честно?

Я замялся, но отмалчиваться не стал, прочистил горло и буквально выдавил из себя:

— Ночью я был несколько неосторожен…

— Как так? — не поняла Лили.

— Ну, понимаешь…

Но ничего объяснять не пришлось, в бесцветно-светлых глазах девушки замелькали чертики.

— Несколько неосторожен? — с улыбкой повторила Лилиана и рассмеялась, враз позабыв обо всех своих страхах. — Лео! Ты был крайне неосторожен этой ночью, причем несколько раз кряду!

Я почувствовал, что заливаюсь краской.

— И что нам теперь делать? — спросил я, взяв себя в руки.

— Ничего, — поцеловала меня Лили. — Нам — ничего. Я большая девочка и сама обо всем позабочусь.

— У женщин — свои секреты? — пробурчал я, маскируя смущение.

— Именно, — подтвердила она и попыталась встать, но я обнял ее за талию и удержал на месте.

— Перестань, Лео! — возмутилась Лилиана. — Ты ведь не хочешь, чтобы нас застукал мой папа?

Я и в самом деле этого не хотел, поэтому отпустил Лили, откинул простыню и начал одеваться. Но теперь уже она сама стала меня отвлекать: острый ноготок заскользил по спине, повторяя силуэт пустого креста.

— Никогда ничего подобного не видела, — прошептала девушка.

— Должен же я хоть чем-то удивлять.

— Поверь, у тебя хватает достоинств и без татуировок.

Лили осторожно куснула меня за мочку уха, обняла и провела левой рукой по моей груди.

— Откуда это? — спросила она, осторожно прикасаясь к старым шрамам напротив сердца: одному — хирургически выверенному и второму — неровному и бугристому.

По спине у меня побежал холодок, но я сохранил присутствие духа и улыбнулся.

— Дела давно минувших дней.

Потом попытался обнять Лилиану, но та быстро отстранилась и отправилась за ширму одеваться. Я привел себя в порядок первым и сходил в буфет за чаем. А потом мы сидели за раскладным столиком у окна и любовались горными пейзажами. Обрывами и крутыми склонами, расцвеченными лучами восходящего солнца. Причудливыми скалами и горными ручьями. Ярчайшей синевой неба и зеленью лесов. А я — еще и своей спутницей.

На сердце было неспокойно.

Когда поезд прогрохотал по мосту и вкатился в тоннель, я закрыл окно, чтобы не напустить в вагон дыма, и подступил к Лилиане. Она попятилась и сразу уперлась спиной в стенку.

— Лео! — одернула она меня. — Будь паинькой!

Но я приставать с поцелуями не стал и вместо этого напомнил о своем предложении.

— Едем в Новый Свет!

— Лео! — помрачнела Лили, шмыгнула носом и попросила: — Давай больше не будем об этом!

— Но…

Договорить мне не дали. Поцелуй заставил замолчать на полуслове, а потом и вовсе стало не до разговоров. В итоге на вокзал мы прибыли несколько более растрепанными, нежели дозволяли правила приличия, поэтому вместо выяснения отношения принялись поспешно приводить себя в порядок. Послышался протяжный гудок, вагон качнуло, поезд замедлил бег и вскоре остановился у перрона.

Лили поправила мой шейный платок и позвала:

— Идем, багаж нам вынесут.

Я вздохнул и поплелся вслед за нею на выход. Кондуктор уже распахнул дверь, и Лили беспечно шагнула на перрон, а я замер на месте.

Порты западного побережья, путешествие в Новый Свет, жизнь без забот и хлопот… — все это вихрем промелькнуло в моей голове и удержало в вагоне. Сходить с поезда в курортном городке было неразумно и слишком опасно. Правильно было остаться в вагоне и продолжить путь на запад.

Так бы и поступил, если б не эта чертова ответственность. Всю жизнь я заботился исключительно о собственной персоне, и было дьявольски непривычно осознавать, сколь сильно успел привязаться к своей новой знакомой.

Я стиснул зубы и с кривой улыбкой шагнул из вагона на платформу.

Не сбежал — ну что ж, придется становиться охотником и бить первым. Благо к этому мне не привыкать…

Лилиана уже отыскала дожидавшегося ее на перроне отца и со смехом поведала ему, что успела обойти все магазины, а жара в столице просто невыносима. Маркиз недоверчиво хмыкал, но когда носильщики принялись выгружать из вагона картонные коробки и бумажные пакеты с многочисленными покупками дочери, отмяк и успокоился.

Я подошел поздороваться, заодно достал бумажник.

— Благодарю, что ссудили деньгами, Джордж, — отсчитал я разницу между билетами первого и второго классов.

Маркиз строго глянул в ответ, но при Лилиане ничего говорить не стал и принял банкноты.

— Обновили гардероб? — окинул он меня внимательным взглядом после этого.

— Как видите, — улыбнулся я. — А теперь извините, у меня дела…

Лили изогнула бровь.

— И какие могут быть дела в столь раннее время?

— Неотложные.

— Лев, надеюсь, вы не откажетесь позавтракать с нами? — поддержал маркиз дочь. — Вас отвезут обратно в город, можете не сомневаться.

Я обдумал это предложение и кивнул.

— Как скажете, Джордж.

Носильщики погрузили багаж на тележку, и мы отправились к дожидавшейся нас на привокзальной площади коляске. По пути я забежал в газетный киоск, купил свежий номер «Атлантического телеграфа», блокнот, карандаш и брошюру с расписанием поездов.

— Как вам поездка, Лев? — вежливо поинтересовался маркиз, когда кучер закрепил коробки и чемоданы, уселся на козлы и взмахом вожжей заставил тронуться лошадей с места.

— Поездка выдалась насыщенная, — ответил я, ничуть не покривив при этом душой. — Очень, очень много встреч.

— Погода и в самом деле была столь ужасна?

— Папа! — укорила отца Лилиана.

— Доченька, — улыбнулся маркиз, — разговоры о погоде — непременная часть любой светской беседы.

Я противоречить Лили в любом случае не собирался и со спокойным сердцем подтвердил ее слова.

— Погода была просто ужасная. Сначала изнывали от жары, а когда поехали на вокзал, нас чуть не смыл ливень. Сильнейшая гроза, давно таких не было.

— Поразительно! Здесь вторую неделю ни капли…

Коляске в город заезжать не потребовалось, почти сразу она вывернула на узкую дорогу, петлявшую меж лесистых склонов крутых холмов, и уже минут через десять подъехала к имению семейства Монтегю. Сторож распахнул ворота, и мы покатили по тенистой аллее через не слишком ухоженный, но от этого ничуть не менее живописный парк.

Когда экипаж остановился у парадного крыльца особняка, слуги начали носить чемоданы, коробки и пакеты в дом, а Лилиана убежала переодеваться и приводить себя в порядок после дороги. Маркиз предложил выпить кофе, я отказываться не стал.

Небольшой стол накрыли на уже знакомой террасе. Отец Лили дымил сигарой и время от времени прикладывался к миниатюрной чашечке крепчайшего кофе. Я, не мудрствуя лукаво, попросил принести молоко и сахар.

— Так, значит, всему виной жара? — некоторое время спустя спросил маркиз.

— Чему виной, Джордж? — уточнил я, сделав глубокий вдох свежего горного воздуха.

— Столь быстрому возвращению моей дочери, Лев. Чему же еще?

— Не возьмусь судить о ее мотивах. Мы толком не общались, дел у меня было просто невпроворот, — сообщил я и протянул собеседнику купленную на вокзале газету. — Просто взгляните на третий лист. В свете того, что вы рассказали о событиях в Калькутте, это многое объясняет.

Вчерашнюю сенсацию на газетных страницах потеснило известие о внезапной госпитализации ее императорского величества, но уничтожение столичной банды душителей оказалось все же слишком горячей темой, чтобы репортеры вот так сразу о ней позабыли. Пусть заметка о тугах и не удостоилась размещения на первом листе свежего номера «Атлантического телеграфа», в разделе криминальной хроники конкурентов у нее не было.

Джорджу хватило одного только взгляда на заголовок статьи, чтобы сообразить, каким образом это происшествие связано с внезапным возвращением его дочери из столицы.

— О! — протянул он и посмотрел на меня. — И что Лили?

— Она не пожелала со мной это обсуждать.

Маркиз кивнул и досадливо поморщился.

— Чертовы индусы! Куда ни плюнь, попадешь в фансигара!

Я был с собеседником всецело согласен, но промолчал и в пару глотков допил начавший остывать кофе, изрядно сдобренный молоком.

Из гостиной вышел слуга и пригласил нас к столу. Джордж затушил сигару, вдавив ее в дно стеклянной пепельницы, и указал на открытую дверь:

— Прошу…

Дамы ждали нас, заняв места друг напротив друга по разные стороны стола. Маркиза в темно-синем платье с высоким стоячим воротничком сидела с идеально прямой спиной и вкупе с забранными на затылке волосами напоминала строгую учительницу. Мне она совершенно точно рада не была.

А вот Лилиана радушно улыбалась и даже ухитрилась подмигнуть, как только отвернулся отец.

— Ну-с, и чем нас будут потчевать? — с улыбкой поинтересовался маркиз, который в присутствии супруги моментально перестал сутулиться, втянул живот и расправил плечи.

— Как обычно, дорогой, — оповестила его супруга. — Как обычно.

Я принял эти слова к сведению и решил ограничиться тостами с джемом, но неожиданно понял, что голоден как волк. В итоге отбросил стеснение и приступил к трапезе, не пропуская ни одного из блюд.

Маркиза ела мало, а когда принесли чай и печенье, поинтересовалась у дочери:

— И как прошла поездка в столицу? Надеюсь, твой кавалер не давал тебе скучать?

Лилиана мило улыбнулась и сообщила:

— К сожалению, Лев был очень занят все это время. Мы почти не общались.

— Не очень это вежливо, молодой человек, бросить юную девушку одну в огромном городе.

Мне стало как-то на редкость неуютно, но ничего ответить я не успел. За меня это сделала Лили.

— О нет! Лев настоящий джентльмен. Он даже предложил мне тайно пожениться и сбежать в Новый Свет!

Я подавился от неожиданности и приложил к губам салфетку в тщетной попытке сдержать кашель. Да и кто бы в подобной ситуации не подавился? Взгляд светло-серых глаз маркизы едва не прожег во мне дыру.

— Оставь свои шутки, Лили, — мягко пожурил Джордж весело рассмеявшуюся дочь и добродушно улыбнулся. — Смотри, ты вогнала Льва в краску.

— Просто не в то горло попало, — сдавленно ответил я и отпил чаю.

— Лев, а чем вы зарабатываете на жизнь?

Вопрос маркизы врасплох меня не застал, чего-то подобного я ожидал с самого начала и потому ответил веско, но в то же время донельзя расплывчато:

— Я рантье.

— Мама, ну к чему эти расспросы? — обреченно вздохнула Лили и поднялась из-за стола. — Лев, составишь мне компанию?

— Идите, идите, — отпустил нас Джордж.

Вслед за Лилианой я прошел в ее комнату, плотно прикрыл за собой дверь и покачал головой.

— Ну и шутки у тебя!

Лили обернулась и округлила глаза.

— Лео, разве я сказала хоть слово неправды?

— Даже два, — объявил я, с интересом оглядывая обстановку, поскольку прежде бывать в девичьих спальнях еще не доводилось.

Но все оказалось как обычно: заправленная кровать, письменный стол с керосиновым ночником и стопкой потрепанных книг, платяной шкаф, туалетный столик с зеркалом и немалой коллекцией косметических средств.

— И в чем же я погрешила против истины? — прищурилась Лилиана.

Я подошел к распахнутому окну, присел на подоконник и взял позабытую там книгу. С улицы веяло утренней прохладой, в саду щебетали птицы, и мне вовсе не хотелось портить столь чудесный день выяснением отношений. Впрочем, я и не собирался.

— Во-первых, ничего тайного я не предлагал. А во-вторых, кто говорил о браке?

Лилиана выгнула бровь.

— То есть ты предлагал уехать с тобой в Новый Свет в качестве любовницы? — Но долго сохранять серьезность она не смогла и почти сразу рассмеялась. — Расслабься, Лео! В отличие от большинства моих сверстниц я вовсе не мечтаю поскорее выскочить замуж!

— В самом деле? — улыбнулся я, демонстрируя поднятую с подоконника книгу. — Уверена?

На обложке значилось: «Когда мужчина женится».

— Лео, нельзя быть таким темным! — укорила меня Лили. — Это же Мэри Райнхарт! Она пишет детективы, а не любовные романы. Неужели ты не читал ее «Винтовую лестницу»?

— Припоминаю что-то такое, — признал я и приложил руку к груди. — Ты будто камень у меня с сердца сняла!

— Но-но! — погрозила пальцем Лили. — Не рассчитывай, что так легко соскочишь с крючка! Сегодня в доме Максвелла устраивают прием, я приглашена, и ты будешь меня сопровождать.

— Не лучшая идея.

— Лео! — склонилась ко мне Лили. — Ты ведь не хочешь, чтобы я чувствовала себя старой девой? Скажи, что это не так!

Я попытался ухватить Лилиану за талию, но она ускользнула и спросила:

— Где ты остановился? Заеду за тобой в шесть.

— Еще не знаю, — сознался я. — Как раз собирался этим заняться. Думаю, сниму апартаменты у озера.

— Тогда пообедаем в «Старине Джеймсе». В два часа ты уже освободишься?

— Думаю, да.

— Значит, там и встретимся. И вот еще… — Лили порылась в книжном шкафу и вынула из какого-то потрепанного томика заложенную меж страниц рекламную листовку. — Лучшее агентство в городе, обратись к ним. А чемодан можешь пока оставить у нас.

— Так и собирался поступить.

Я сунул листовку в карман и притянул к себе Лилиану. На этот раз она не стала взывать к моему благоразумию и с готовностью ответила на поцелуй.

— Тебе пора, — прошептала Лили после этого. — Встретимся на обеде. И не опаздывай!

Я взял пакет с вечерним костюмом и в сопровождении Лилианы спустился на первый этаж. На крыльце она остановилась и сухо попрощалась:

— До встречи, Лео! — но при этом не забыла подмигнуть.

— Увидимся! — улыбнулся я и спустился по ступеням к дожидавшейся меня коляске, на козлах которой сидел уже знакомый кучер.

Дорога до города много времени не заняла, плутать по запутанным улочкам тоже не пришлось. Агентство, которое, как поведал кучер, обеспечивало съемным жильем большинство прибывавших на воды курортников, располагалось в особняке напротив линии электрической конки.

Несмотря на протесты, я всучил слуге монету в два франка и лишь после этого выбрался из коляски. Дверь конторы оставили распахнутой настежь и даже подперли для надежности увесистым булыжником, но внутри все равно оказалось на редкость душно. Впрочем, о духоте я сразу позабыл, такой меня окружили заботой. Даже как-то неловко почувствовал себя, отказываясь от виски с содовой. «Буквально капельку», — как выразился управляющий.

Причина столь подозрительного радушия оказалась проста: в преддверии открытия отреставрированного амфитеатра и грандиозного гала-концерта большинство съемных домов были уже заняты, свободными оставались лишь самые дорогие апартаменты. Напрямую этого не прозвучало, но некоторые вещи прекрасно читаются между строк.

— Давайте поступим следующим образом, — решил я, — скажите сначала, реально ли снять дом с подвалом или комнату на первом этаже такого дома на все лето. Не для меня, для одного моего знакомого.

— Вне кольца? Без проблем.

— Вне кольца? — не понял я. — Что за кольцо?

— Кольцевая линия электрической конки. Вы не могли о ней не слышать. Одна из наших главных достопримечательностей.

Я задумался и уточнил:

— Такое расположение подойдет для пожилого человека?

— Конечно! Это дешевле и удобней. Посмотрим варианты?

— Давайте!

Управляющий вызвал клерка с толстенным каталогом предложений, мы быстро подобрали жилье для Александра Дьяка. Отдельный дом в итоге я решил ему не арендовать, остановился на флигеле с каретным сараем. Большего изобретателю и не требовалось.

Куда дольше объяснял, где именно остановился Альберт Брандт, дабы мне подыскали съемное жилье неподалеку.

— Вот, смотрите! — встрепенулся зарывшийся в бумаги клерк. — Часть дома с отдельным входом. На первом этаже — кухня и гостиная, на втором — две спальни. Плюс мансарда и подвал. Вид на озеро, все удобства, освещение газовое. Задний двор общий.

— В чем подвох? — улыбнулся я.

Управляющий вздохнул.

— Недешево.

— И?

— Окна одной из спален выходят на озеро, но между берегом и домом проходит линия электрической конки. А движение открывается в шесть утра.

— Между домом и рельсами вообще ничего нет? — уточнил я.

— Небольшой сквер, — припомнил клерк. — И потом — сразу набережная.

— Ясно. — Я ненадолго задумался, затем раскрыл чековую книжку. — Давайте я выпишу аванс, но если что-то не устроит…

— Мы обязательно рассмотрим новые варианты, — уверил меня управляющий, не желая упускать денежного клиента. — Можете даже ничего сейчас не подписывать, мы отвезем вас на место!

Тогда я достал из кармана сложенную надвое брошюру с расписанием поездов и отчеркнул нужный рейс.

— Смотрите, надо будет встретить моего друга и показать ему флигель. Организуете?

— Сделаем! — пообещал управляющий и макнул в чернильницу перо. — Как, вы сказали, его зовут?

— Александр Дьяк, — повторил я, заполняя чек. — Аренду флигеля оплачу на месяц вперед. Теперь что касается апартаментов…

Апартаменты мне понравились. Спокойная улочка утопала в зелени, задний двор разделенного на три части особняка выходил на протянувшийся вдоль набережной сквер. Комнаты оказались светлыми и просторными, мебель не новой, но добротной. Альберт Брандт снимал жилье неподалеку, буквально в паре кварталов отсюда.

Я выписал еще один чек и сразу получил ключи от калитки, входной двери и черного хода. Походил по дому, спустился в подвал, поднялся в мансарду. От набережной донесся перестук колес самоходного вагона, но не слишком сильный. С закрытыми окнами я бы, наверное, уловил лишь вибрацию.

Нормально.

Через заднюю дверь я прошел в безлюдный сквер и немного побродил среди лип, затем перебежал через рельсы и встал у парапета набережной. Дом был расположен на пригорке, и отсюда открывался прекрасный вид на лодочную станцию, а вот островок, где я провел не самые лучшие часы своей жизни, скрывал за собой длинный лесистый мыс.

Склон холма порос кустами и деревьями, уходившая к воде каменная лестница то терялась среди них, то вновь показывалась змеей каменных ступеней. Я зашагал вниз, и город быстро остался где-то позади. Щебетали и перелетали с дерева на дерево беспокойные птахи, стремительно убегали в траву гревшиеся на камнях ящерицы, разносился над водой плеск крупной рыбы. Часто приходилось наклоняться и подныривать под ветки. Сразу стало ясно, что и отдыхающие, и местные жители здесь гости нечастые. И сейчас это было мне только на руку.

На скалистом берегу я подобрался к самой воде, вытащил из кармана обойму и выдавил из нее на ладонь патроны. Широко размахнулся и зашвырнул их в озеро. Латунные бока гильз сверкнули на солнце и желтыми рыбешками ушли на глубину. Следом отправился «Штейр». Он солидно булькнул и утонул вместе с кобурой. Вода была прозрачная как стекло, но на дне хватало темных камней, ила и водорослей, выброшенное оружие было не заметить ни с берега, ни с лодки.

Зачем избавился от него?

А как иначе? Редкий пистолет, редкий калибр. В свободную продажу не поступал, вся партия предназначалась для наших союзников в Новом Свете. Так сказал Рамон, а у меня не было оснований ему не верить.

Бастиан Моран непременно станет отслеживать всякое упоминание этой модели в криминальных сводках. Еще не хватало угодить в после его зрения! Ну уж нет, только не по собственной безалаберности!

Где-то наверху прогрохотал по стыкам рельс очередной самоходный вагон, я ослабил шейный платок и отправился в обратный путь. Любоваться красотами природы было просто-напросто некогда.

Первым делом я сходил в банк, оформил распоряжение пополнить счет в местном отделении и заказал выдачу полутора тысяч франков, дабы в самый неподходящий момент не остаться без наличных. Потом заглянул на телеграф и воспользовался услугами междугородней телефонной связи. Позвонил Рамону и велел ему держаться подальше от индусов, а заодно избавиться от ворованных пистолетов, поскольку Третий департамент непременно попробует выяснить, где убийца тугов умудрился раздобыть столь редкое оружие.

После этого немного посидел в уличном кафе, перевел дух и отправился на поиски оружейного магазина. «Цербер» с тремя его патронами и складной нож вовсе не казались мне достаточным арсеналом.

В магазине я долго переходил от одной полки к другой, поскольку наибольшим спросом у курортников пользовались охотничьи ружья и карманные револьверы. В итоге раздраженный моими блужданиями приказчик оторвался от газеты и предложил:

— Возьмите браунинг.

Браунинг не устраивал меня несерьезным калибром, так я продавцу и сказал. И, желая избежать очередного бестолкового совета, попросил:

— Будьте любезны, покажите «Люгер парабеллум» и «Веблей — Скотт 18–76».

Оба пистолета были девятого калибра, оба имели примерно одинаковые габариты и были снабжены отъемными магазинами на восемь патронов и выступами автоматических предохранителей на задних сторонах рукояток. Во всем остальном они разнились как небо и земля. Разные углы наклона рукояти, принципиально иное устройство. Ко всему прочему, у парабеллума при выстреле отходил назад, складываясь надвое, лишь верхний выступ рамки пистолета.

Как ни удивительно, «Люгер» понравился мне куда больше, очень уж приятно лежал он в руке. Его и взял.

Заодно купил запасной магазин, пару коробок патронов и пополнил боекомплект «Цербера». Приказчик покупкам нисколько не обрадовался, ему не терпелось вернуться к разгадыванию кроссворда.

Кого еще не порадовал мой визит, так это скупщика в ломбарде. Он долго мялся и щелкал костяшками счетов, а потом озвучил сумму в явной надежде, что возвращать запонки не придется, но прогадал: я расплатился, забрал заклад и отправился восвояси.

Уже дома разложил покупки на кухонном столе и проверил механизм «Люгера». На первый взгляд все работало как часы. Стоило бы опробовать его в деле, но стрелять в подвале не хотелось — встревоженные шумом соседи могли перепугаться и вызвать полицию.

Я немного поколебался, решая, стоит ли досылать патрон, в итоге все же дослал и убрал пистолет в кобуру на пояс. Затем покрутился перед зеркалом, но пиджак из-за оружия нисколько не топорщился. Наметанный глаз, без всякого сомнения, определил бы скрытую под одеждой кобуру, но таких людей надо еще поискать.

С этими хлопотами встреча с Лилианой совсем вылетела у меня из головы, вспомнил о ней совершенно случайно — просто машинально взглянул на хронометр и отметил, что уже без четверти два и не мешало бы подкрепиться.

«Ресторан»! — хлопнул я себя по лбу, схватил со стола ключи и выскочил из дома.

Волновался напрасно: пусть арендованное жилье и располагалось на самой окраине, быстрым шагом добрался до центра за десять минут, если не меньше. Даже не запыхался. Более того — в ресторане пришлось еще и ждать. Лилиана, по известной женской привычке, опоздала, к моменту ее появления я осушил пару стаканов лимонада и вдоволь налюбовался видами восстановленного амфитеатра и зависшим над ним дирижаблем.

Лилиана поцеловала меня в щеку, села напротив и первым делом поинтересовалась:

— Надеюсь, ты не передумал насчет вечернего приема?

— А я могу?

— Лео! — погрозила она пальцем и улыбнулась. — Веди себя хорошо, дорогой!

Я только вздохнул. Посещать светский раут никакого желания не было, но и отпускать туда Лилиану одну не хотелось тоже. Да и обещал. Пойду, куда деваться.

Подошел официант, мы сделали заказ, и я достал блокнот и карандаш. Аккуратно стряхивая обрезки в пепельницу, заточил складным ножом грифель и спросил:

— Нескромный вопрос, но кто в курсе твоих выступлений?

Лилиана помрачнела.

— Зачем это, Лео?

— Я не верю в Кали, — прямо заявил я. — Люди прекрасно создают друг другу проблемы без всякого божественного вмешательства.

— А как же инфернальные твари?

Теперь пришла моя очередь досадливо морщиться и теребить дужку очков.

— Это отдельная история, — заявил я в итоге, снял очки и посмотрел собеседнице в глаза. — Лили, я хочу помочь тебе. Действительно хочу.

Она накрыла мою ладонь своей и предложила:

— Я могу больше не выступать, только скажи. Но мне страшно, Лео. Я боюсь последствий. Не хочу потерять тебя.

— И я не хочу терять тебя, — быстро сказал я. — Дело не в этом. Я обещал помочь и должен сдержать обещание. Сделать все возможное. Иначе грош цена моему слову.

— Я никогда не поставлю тебе этого в упрек.

— Зато я себе поставлю.

Лилиана вздохнула, потом загадочно улыбнулась и прищурилась:

— Правильно понимаю, что ты пытаешься решить проблему, используя свой профессиональный опыт? Ты полицейский, Лео?

— Был им, — признал я.

Лили захлопала в ладоши и рассмеялась.

— Я начинаю понемногу разбираться в тебе, человек-загадка!

Но я не дал увести себя в сторону и постучал пальцем по блокноту.

— Кто знал о выступлениях? — и выдвинул первое предположение: — Хозяин варьете?

— Нет, он никогда не видел меня без вуали. К тому же не забывай: записку я получила до того, как обратилась к нему.

— Да, точно, — был вынужден я признать правоту собеседницы. — Тогда придется копнуть глубже. Кто в Калькутте знал о твоем посвящении богине?

Лилиана надолго задумалась.

— Не знаю, Лео. Я ни с кем не общалась, кроме своей служанки.

Было видно, что ей неприятен этот разговор, но я отступать не собирался и зашел с другой стороны.

— А помимо сектантов?

— Отец, — ответила Лили. — Это он проводил дознание.

— Кто еще?

— Никто. Папа сжег протокол допроса. Он даже маме ничего не сказал. Мне кажется, это до сих пор причиняет ему боль.

Маркиза я в список подозреваемых включать не стал и продолжил расспросы:

— Кто из слуг жил в то время с вами в Калькутте?

— Лео! Никто ничего не знал!

— Они могли что-то услышать, что-то кому-то сказать. Я не собираюсь никого ни в чем обвинять. Я даже разговаривать с ними не буду. Просто аккуратно наведу справки. Не бойся, никто ничего не узнает.

— Ты такой мальчишка! — покачала головой Лилиана. — Скучаешь по работе?

Я взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев.

— Я должен что-то сделать. Бездействие мучительно, любовь моя.

— Любовь?

— Образное выражение, — со смешком пошел я на попятный и подмигнул собеседнице.

Лилиана с притворной обидой вырвала руку, откинулась на спинку стула и наморщила лоб.

— Пиши, — сказала она после минутных раздумий и начала диктовать имена.

И я начал записывать. В неуловимых тугов я не верил, куда перспективней казалась версия с подкинувшим записку слугой. Впрочем, немедленно вспомнились в один миг заполонившие глухой переулок индусы, и мой скептицизм несколько пошатнулся. Но нужно же было с чего-то начинать…

Постепенно приносили блюда, и мы приступили к трапезе, несколько более скованные, чем раньше. Разговор не прошел бесследно и оставил тягостное впечатление чего-то некрасивого и неуместного.

К счастью, после бокала вина Лилиана вновь пришла в превосходное расположение духа и принялась расспрашивать меня об апартаментах.

— Пригласишь полюбоваться видом на озеро? — заулыбалась она, когда мы расплатились и направились на выход.

— Негоже невинной девице посещать жилье холостяка, — с усмешкой ответил я, но идея неожиданно захватила меня. Времени до вечернего приема оставалось предостаточно.

Хитрая лиса Лилиана рассмеялась.

— Может, завтра? Если будешь себя хорошо вести. Ты ведь будешь себя хорошо вести, Лео?

Ответить я не успел. Откуда-то сзади послышалось:

— Разрази меня гром! Лео, мои глаза не обманывают меня, это действительно ты?

Вздрогнув, я обернулся и увидел Альберта Брандта, спускавшегося с Елизаветой-Марией со второго этажа ресторана.

— Ты же собирался покинуть этот райский уголок? — припомнил поэт и пригладил песочного цвета бородку. — Так на кой черт ты… — Альберт слегка поклонился моей спутнице, приподняв при этом шляпу, и счел уместным смягчить выражение, — ввел меня в заблуждение?

Елизавета-Мария в своем черном одеянии не произнесла ни слова, но я чувствовал, как через густую вуаль на меня глядят ее слепые глаза.

— Альберт, ты все перепутал. Я уезжал, но уже вернулся.

— А ведь не собирался?

— Обстоятельства изменились.

— И не зашел ко мне?

— Брось! — похлопал я поэта по плечу. — Я вернулся в шесть утра и все это время с высунутым языком бегал по городу, устраивая дела. Тебя собирался навестить во второй половине дня. Мы почти соседи.

— Отлично! Какие планы на вечер?

Лилиана улыбнулась и сообщила:

— Мы приглашены на прием в дом Максвелла.

— Просто чудесно! Тогда там и увидимся!

Альберт шагнул к барной стойке, но сразу развернулся обратно. Как мне показалось, на месте его удержала Елизавета-Мария, чьи пальчики несколько сильнее обычного стиснули руку супруга.

— Да, мы собираемся посетить термальные источники! — сообщил поэт. — Не желаете составить нам компанию?

— Прямо сейчас? — задумался я.

— Именно!

— У нас нет с собой купальных костюмов, — засомневалась Лилиана.

— У нас — тоже! — мягко рассмеялась Елизавета-Мария. — Чудесный повод пройтись по магазинам, не так ли?

Лили посмотрела на меня и спросила:

— Что скажешь, Лео? Я с удовольствием.

— Почему бы и нет? — пожал я плечами, взглянув на часы. — Времени у нас с избытком, если только вы не проторчите в магазинах до самого вечера.

— Мы постараемся, — улыбнулась Елизавета-Мария.

— Тогда решено! — оживился поэт.

И мы отправились за покупками.

Купальни с термальными источниками были обустроены на горном склоне неподалеку от обрывистого ущелья, по дну которого грохотала, перекатываясь на камнях, быстрая река. Я стоял на краю огороженной железным поручнем искусственной заводи, теплая вода срывалась с бортика и сплошной занавесью уносилась вниз. Ударялась об один каскад, переливалась на другой и так до тех пор, пока не стекала в ущелье.

Отсюда была видна лишь крыша электростанции, но по многочисленным открыткам я знал, что немного ниже по склону горы бурный поток исчезает в приземистом мощном строении, вращает валы генераторов и с пеной и брызгами вырывается наружу.

— Последнее детище Максвелла, — задумчиво произнес стоявший рядом Альберт Брандт и поежился из-за прохладного ветерка. — Брр… идем поплаваем.

— Идем.

На краю замощенной кафельной плиткой площадки вода не доходила и до середины щиколотки, но по мере продвижения к крытому бассейну ее уровень повышался. Одновременно росла и температура. Над водной гладью курился легкий дымок.

В теплое время года боковые панели ограждения убирали, и нам не пришлось подныривать под них, чтобы заплыть в бассейн. Там мы выбрались из общей ванны и зашагали к арендованной купальне.

В помещении воздух был влажным и теплым, но в мокром купальном костюме я даже несколько озяб. Мое полосатое одеяние, в отличие от купленного Альбертом, закрывало руки до локтей, но от этого не становилось ни на каплю теплей. Впрочем, я выбрал такой фасон лишь потому, что рукава скрывали все татуировки; наружу выглядывал только сложный узор из сплетенных в браслет крестов.

В бассейне было многолюдно, со всех сторон летели брызги, гулко разносились над водой крики и веселые возгласы, поэтому я с облегчением откинул занавесь огороженной дощатыми стенками купальни и скрылся внутри. Шагнул в просторную ванну, постоял на верхней ступеньке, привыкая к горячей воде, потом медленно присел и погрузился по шею. Через отверстия в полу били теплые струи, излишки воды через сток уходили в общий бассейн.

— Хорошо! — блаженно выдохнул Альберт. — Не хуже, чем в столичных термах.

— Не хуже, — согласился я, усаживаясь на мраморный выступ, опоясывавший ванну по периметру. — Только мы сваримся, дожидаясь наших дам.

— У тебя все серьезно? — спросил поэт.

Ответить я не успел, занавесь качнулась, и к нам присоединились Лилиана и Елизавета-Мария. Их купальные костюмы состояли из коротких платьиц с оборками и штанишек до колен, руки и щиколотки оставались открытыми.

Лили помогла спутнице спуститься по ступеням, и девушки с визгом и хохотом плюхнулись в воду. Немного побарахтались и, по нашему примеру, расположились на мраморном выступе, наслаждаясь упругим напором бивших со дна струй.

— Настоящее чудо света, — блаженно жмурясь, проговорила Лилиана. — Правда, Лео?

— Так и есть, — ответил я, хотя близость вплотную придвинувшейся спутницы волновала куда больше купания. Сейчас я бы дорого заплатил за четверть часа наедине с подругой, но правил приличия мы нарушать не стали, благочинно сидели на своих местах и вели светскую беседу. И все же я дал себе зарок как-нибудь побывать в купальнях в компании одной только Лили.

Несколько раз мы выбирались в общий бассейн, где вода была не столь горяча, и даже выходили подышать свежим воздухом на улицу, потом утомились и отправились переодеваться. Альберт и Елизавета-Мария остались посетить здешний буфет, мы с Лилианой вернулись в город вдвоем.

Когда меня завезли домой, я выбрался из коляски и указал на окруженный деревьями особняк.

— Вот здесь теперь и живу.

— Заеду за тобой в шесть, — напомнила Лили.

— Буду ждать! — пообещал я, но во двор проходить не стал и, когда коляска скрылась на соседней улице, отправился на телеграф. Выслал Рамону телеграмму со списком потенциальных подозреваемых и лишь после этого вернулся домой. Атмосфера курортного города действовала расслабляюще, и все же не стоило забывать, что совсем недавно кто-то пытался меня убить.

На вечерний прием я надел темно-синий костюм, пошитый специально для подобных случаев. Но для начала побрился, поменял белье и вставил в манжеты чистой сорочки золотые запонки. Затем погляделся в старое пыльное зеркало, зачесал волосы и остался собственным отражением целиком и полностью доволен.

Впрочем, надолго душевного спокойствия не хватило, поскольку Лили прикатила вместе с родителями и на вечерний прием мы отправились вчетвером. Меня это нисколько не порадовало. Мать Лилианы, подозреваю, тоже в восторг не пришла. А что было на уме у Джорджа, честно говоря, не имел ни малейшего понятия. Сам по себе он казался человеком простым и радушным, но в компании супруги будто становился более значительным и проницательным. И меня это немного даже пугало.

К моему немалому удивлению, дом Максвелла располагался вовсе не в центре города, а в непосредственной близости от кольца электрической конки, причем с внешней ее стороны. Столь странное расположение было, вероятно, выбрано из-за близости к последнему детищу великого ученого: отсюда открывался вид на мрачную громаду электростанции. Во всем остальном место вечернего приема моим ожиданиям вполне соответствовало; кованая ограда опоясывала просторный парк, посреди него возвышался трехэтажный особняк с лепниной на фасаде.

Впрочем, о богатстве великого ученого это обстоятельство не говорило. Имение было передано ему по личному распоряжению императора Климента сразу после восхождения правителя на престол. Некоторые даже полагали подарок лишь поводом для почетной ссылки.

На аллее от самых ворот и до площади перед домом выстроилась длинная вереница экипажей. Кучера объезжали круглую мраморную чашу фонтана, высаживали гостей и уезжали дожидаться окончания приема где-нибудь на соседних улочках.

Я первым выбрался из коляски и подал руку Лилиане, потом намеренно замешкался, желая отстать от родителей своей спутницы. Для этого даже повод искать не пришлось: перед установленной у входа каменной плитой толпились многочисленные зеваки. Но лишь успел прочитать: «В этом доме провел последние годы жизни великий ученый Джеймс Клерк Максвелл…» — и Лили дернула меня за руку.

— Идем немедленно! — уголком рта прошептала она. — И убери очки!

Я с обреченным вздохом снял темные окуляры, благо стесняться было нечего — среди приглашенной на прием публики сиятельных насчитывалась едва ли не половина, — и зашагал вслед за маркизом и маркизой.

Прямо на входе установили кинематографическую камеру, и нанятый устроителями оператор снимал всех входящих в дом, явно намереваясь впоследствии использовать эти кадры при монтаже хроники. Кому она попадет на глаза, я не знал, поэтому, проходя мимо, как бы невзначай поправил свободной рукой волосы и прикрыл лицо.

В просторном холле было не протолкнуться от гостей, прислуга разносила подносы с разлитым по бокалам шампанским, у дальней стены выстроился женский хор и под аккомпанемент фортепиано исполняли кантату «Сирены» Лили Буланже. Менее взыскательную публику развлекал Невероятный Орландо, тот самый мим из варьете. Меня это обстоятельство изрядно покоробило, а вот Лилиана, напротив, пришла в полный восторг.

— Иногда специально приходила пораньше, чтобы взглянуть на его фокусы, — шепнула она, прежде чем убежать на представление бессловесного фигляра.

Я обреченно вздохнул, взял с подноса проходившего мимо слуги фужер с шампанским, но пить не стал, просто держал его в руке, не желая выделяться из толпы. Удалось не привлекать к себе внимания секунд пятнадцать, не дольше.

— Лев Борисович! — обрадовался мне как родному Емельян Никифорович. — Вот уж не ожидал встретить вас на светском рауте!

— Сам не ожидал сюда попасть, — улыбнулся я, лихорадочно выискивая предлог распрощаться с собеседником. Сейчас мне просто хотелось забиться в какой-нибудь дальний угол и помолчать. От беспрестанного гомона разболелась голова, да еще некстати обострился талант, и всякий раз, когда Красин кидал взгляд на пузырящееся в моем фужере шампанское, затылок острыми иглами пронзали отголоски его удивительной фобии.

В итоге я отставил бокал на стол, взамен взял тарелку с миниатюрными пирожными. Безе просто таяло на языке.

— Сегодня здесь весь бомонд, вся творческая элита империи! — усмехнулся Емельян Никифорович.

— А где же Иван Прохорович? — припомнил я второго своего спасителя. — Его не пригласили?

— Как же не пригласили? Пригласили! — уверил меня Красин. — Но Иван Прохорович позабыл обо всем в погоне за сенсацией.

— И какой же?

— В озере нашли тело с шелковым куполом для прыжков с высоты, вот наш друг и припомнил сообщение о горящем дирижабле. Нанял проводников и отправился в горы.

— Вздор какой! — фыркнул я.

— И не говорите, Лев Борисович!

Красин отвлекся взять с фуршетного стола канапе с красной икрой; я воспользовался моментом и откланялся, сославшись на неотложные дела. Прошелся по залу, высматривая Брандта, но поэт как сквозь землю провалился.

Пирожные кончились, я поставил опустевшую тарелку на подоконник, и тут меня перехватил кинохроникер.

— Уважаемый гость! — с обезоруживающей улыбкой блеснул черными глазами смуглый красавчик с модной полоской усов и затараторил: — Прошу, скажите пару слов по поводу сегодняшнего мероприятия для истории. Это не займет много времени, уверяю вас. Просто сделаем запись на фонограф и несколько фотографий для памятного альбома.

Подобные скользкие типы никогда не нравились мне, а сильный акцент, характерный для южных штатов объединенных колоний Нового Света, и вовсе раздражал, поэтому я отказался, не слишком заботясь о вежливости.

— Пожалуй, не стоит.

Ни сниматься на камеру, ни записывать речь на фонограф я не собирался.

— Но почему? — изумился кинохроникер. — В этом нет ничего сложного…

Я без особого труда ухватил обрывок чужого страха, улыбнулся и доверительно сообщил:

— Вы хотите остаться с засвеченными пленками? При съемках сиятельных такое случается сплошь и рядом.

Мой выпад угодил точно в цель: кинохроникер заметно вздрогнул и даже слегка побледнел. Он скомканно распрощался со мной и отправился восвояси. А я отправился на поиски Лили.

Но первым отыскал ее отца. Точнее, это Джордж на меня наткнулся.

— Лев! — встопорщил усы маркиз. — Вижу, подобные сборища вам не по душе?

— Чувствую себя не в своей тарелке, — признал я очевидное.

— Я тоже, — хитро улыбнулся Джордж и потянул меня за собой. — Но открою секрет, у светских раутов есть одна немаловажная особенность — они дают возможность познакомиться с интересными людьми. Позвольте мне представить вас устроителям…

Я ни с кем знакомиться не хотел, но поскольку сейчас мои желания никакой роли не играли, покладисто кивнул и вслед за маркизом вышел из дома через распахнутую настежь заднюю дверь. По петлявшей среди аккуратно подстриженных кустов тропинке мы прошли к беседке, увитой густыми зарослями плюща; внутри у переносного столика с напитками попыхивали сигарами два господина, солидных и, безусловно, преуспевающих. Такое наметанный глаз отмечает сразу: пошитые на заказ костюмы, золотые зажимы для галстуков и запонки с бриллиантами, аромат дорогого одеколона, уверенные жесты.

При этом они были полной противоположностью друг друга. Один — коренастый и бритый налысо, с круглым лицом и мощной бульдожьей челюстью. Другой — высокий и стройный, со спокойным лицом уверенного в собственных силах человека и тонкими пальцами музыканта. Он был сиятельным, его собеседник — нет.

— Господа! — привлек к нам внимание маркиз. — Позвольте представить друга моей дочери. Лев, уже практически член нашей семьи! — И он указал сначала на одного, потом на другого. — Джозеф. Адриано.

Но я знал это и так. Именно их мы с Лилианой видели на площади Максвелла в наш первый визит в ресторан. Джозеф Меллоун и Адриано Тачини. Миллионер и архитектор. Не хватало лишь режиссера-постановщика.

— Угощайтесь, господа! — указал на стол Меллоун.

Маркиз откинул крышку деревянного ящичка, достал сигару и принялся раскуривать ее. Я ограничился стаканом содовой.

— Не курите? — удивился миллионер.

— И не пью, — подтвердил я.

— Вы скучны!

— У меня хватает других недостатков.

Джозеф Меллоун вежливо улыбнулся и повернулся к маркизу.

— Мы как раз обсуждали отправку флота в помощь восставшим Рио-де-Жанейро. Джордж, что вы скажете по этому поводу? Я как житель колоний всецело поддерживаю эту операцию, а вот Адриано убежден, что стоило усилить наш флот в Иудейском море и Персидском проливе.

Маркиз раскурил сигару, выдохнул дым и ответил с истинно дипломатической уклончивостью.

— Утрата контроля над югом Нового Света представляется мне величайшей неудачей императора Климента, но на текущий момент шансы нанести поражение ацтекам военными методами весьма невелики и следует использовать все возможные средства для ослабления этих кровожадных дикарей.

— Джордж, вы «за» или «против»? — не выдержал архитектор.

— Зачем же загонять себя в столь узкие рамки? — улыбнулся маркиз и принялся выбирать коньяк.

— Все с вами ясно, Джордж, — хмыкнул Джозеф Меллоун и ткнул сигарой в меня. — А вы что скажете по этому поводу, молодой человек?

— А что вы хотите услышать? — не стушевался я. — Политические оппоненты ее величества выразят недовольство в любом случае. Отправку флота в Новый Свет они называют неприемлемой из-за роста напряженности в Иудейском море. В противном случае они критиковали бы выжидательную позицию властей и лили крокодильи слезы, оплакивая брошенный на произвол судьбы Рио-де-Жанейро. Лоялисты в своих воззрениях еще более предсказуемы.

— Да вы циник, Лев, — покачал головой миллионер.

— Политические оппоненты ее величества давно в Сибири, — скривился архитектор и вдруг хлопнул себя по лбу. — Да, господа! Ее высочество почтит своим присутствием гала-концерт!

— Тоже мне новость, — важно пыхнул дымом Меллоун.

Я взглянул на встроенный в циферблат хронометра календарь и решил в день прибытия кронпринцессы Анны сказаться больным и дом не покидать. А лучше — разобраться со всеми делами и уехать из города до этого замечательного события.

В этот момент в беседку заскочил растрепанный господин с зачесанными назад, дабы скрыть лысину, жидкими прядями волос. Глаза его лихорадочно бегали из стороны в сторону, не задерживаясь ни на чем дольше чем на пару секунд, а сильный запах абсента чувствовался даже с расстояния трех шагов.

— Никто не видел Альберта Брандта? — выпалил смутно знакомый мужчина. — У меня для него пренеприятнейшие известия!

— Что опять стряслось, Франц? — поинтересовался Джозеф Меллоун со смесью снисходительности и раздражения.

Франц поежился и выпалил:

— Ида Рубинштейн окончательно отказалась выступать под декламацию Брандтом своей новой поэмы!

— Это не для него пренеприятнейшее известие, а для вас и для меня, господин Рубер! — прорычал миллионер, влил в себя коньяк и со злостью хлопнул бокалом о стол. — Я просил сделать все по высшему разряду, неужели это так сложно?! Вы были не ограничены в средствах!

— А я сразу говорил, что это пустая затея, — подлил масла в огонь архитектор. — Ида сейчас работает с Дебюсси над переосмыслением мифа о святом Себастьяне.

— Да кого в наш просвещенный век интересуют эти сказки! — вскричал режиссер. — Я так на нее рассчитывал! Теперь уже не успеть договориться ни с Павловой, ни с Дункан!

— Проклятье! — выругался Джозеф Меллоун и злой как черт выскочил из беседки.

Смущенный режиссер поспешил следом, но в дверях его перехватил Адриано Тачини.

— Постойте, мой друг. У меня есть небезынтересная идея…

И они вышли в парк, оставив нас с маркизом в беседке одних.

— Ох уж эти люди искусства! — рассмеялся Джордж. — С ними не соскучишься! Жизнь бьет ключом, обожаю! Просто обожаю!

Я кивнул. Маркиз затушил окурок сигары, и мы отправились в особняк, где все шло своим чередом. Женский хор уступил место оркестру, и публика почтительно внимала незнакомой мелодии.

— Что играют? — спросил я, не стесняясь продемонстрировать собственное невежество.

Маркиз пожал плечами.

— Это из балета, который на следующей неделе представят в Париже. Рубер упоминал название, да я запамятовал. Что-то из славянской мифологии. Никак не запомню фамилию композитора…

Джордж заметил супругу, которая разговаривала с поразительной красоты женщиной, смуглой и черноволосой, и предложил:

— Идемте, представлю вас Белинде Тачини.

Я кивнул, но по дороге незаметно отстал. Супруга архитектора была, без всякого сомнения, дамой во всех отношениях приятной, а вот общество матери Лилианы повергало меня в панику. Уж даже не знаю почему.

Фланируя по залу, я выискивал глазами Альберта и вскоре нашел его в окружении любителей поэзии. Пробиться через них представлялось делом безнадежным, и я отправился дальше, но руку вдруг стиснули сильные пальцы.

— Ты подумал о моем предложении? — прошептала невесть откуда взявшаяся Елизавета-Мария.

— Отпусти! — беззвучно потребовал я, не желая выяснять отношения на публике.

— Оно еще в силе, — напомнила суккуб, разжала пальцы и зашагала к поэту. Легкий стук тросточки в один миг привлек всеобщее внимание, и стройной фигуре в черном платье и шляпке с густой вуалью моментально освободили дорогу.

Я вытер пот с лица и поспешил прочь. Попавшийся навстречу Емельян Никифорович помахал рукой, привлекая внимание, но я сделал вид, будто не заметил его, и ускользнул в одну из дальних комнат, где франтоватого вида господин средних лет в бархатной маске с прорезями для глаз вещал какие-то благоглупости. Как ни странно, среди многочисленных слушателей оказалась и Лилиана. Я приблизился и встал позади нее.

— Общеизвестно, что мир более глубок и многогранен, нежели это представляется последователям механистических воззрений. Они сами ограничивают себя, отсекая неизведанное, как в темные века люди сторонились естественных наук. Кто-то полагает мистицизм чем-то постыдным и недозволенным, но посудите сами: один из величайших ученых современности, Джеймс Максвелл, был связан с квинтэссенцией потустороннего — падшим! Мистицизм не вступает в противоречие с научным познанием, а лишь дополняет его!

— Идем! — выдохнул я на ушко Лили, поскольку подобные разглагольствования обычно заканчивались полицейской облавой.

— Подожди, Лео! — шикнула она. — Мне интересно!

— Существование души есть доказанный факт! — продолжил лектор. — Так почему же ересью считается попытка связаться с душой умершего и получить ответы на свои вопросы? Многие великие люди полагают спиритизм действием сродни телефонному звонку, но не в мифический потусторонний мир, а в ноосферу или, если угодно, в нирвану!

Публика при этих словах загудела, и мне совсем не понравилось, с каким интересом прислушивается к бредням Лилиана. Беседа с духами? Не вопрос, но какое отношение к этому имеет столоверчение? Беседа с духами — это нарисованные кровью пентаграммы, жертвоприношения, черная магия. Уж я это знал наверняка, довелось как-то присутствовать при аресте малефика…

— Сам Артур Конан Дойль, человек острого ума, поддерживает эти воззрения! — с гордостью объявил лектор, и тут мое терпение лопнуло.

Я поднял руку, привлекая внимание самозваного медиума, и с усмешкой поинтересовался:

— Уважаемый, как же так получается, что в случае ареста все медиумы оказываются либо мошенниками, либо малефиками?

— Вот! — тут же указал на меня лектор. — Всему виной — подобные вам скептики! Многие поколения моей семьи обладали даром общения с миром духов, но связь эта до конца не изведана, она сродни магнетизму. И подобно тому, как маленький кусочек металла может расстроить работу магнитного прибора, сильное психическое противодействие способно разрушить духовный контакт! Достаточно одного скептика, чтобы заблокировать способности медиума, а полицейские известны своей ограниченностью и невысоким интеллектом!

После этой гневной тирады послышался смех, и я почувствовал настоятельную потребность остаться с франтом один на один. Проклятье! Да у меня просто руки чесались начистить ему физиономию!

К счастью, дав отпор, адепт спиритизма сразу потерял ко мне всякий интерес и вновь вернулся к любимой теме:

— Мы с вами находимся в удивительном месте! Месте, где соединяются наука и мистика. Здесь встретил смерть великий Максвелл, отсюда проще всего будет установить с ним контакт! И я вызываю добровольцев присоединиться к этому удивительному эксперименту. Есть желающие?

Над слушателями взлетел лес рук. Лектор потер подбородок и призадумался.

— Придется кидать жребий, — решил он, заметил затесавшегося в ряды слушателей мима и взмахнул рукой. — Эй, любезный! Надо отобрать десять человек, поможете? Вы же горазды на всякие фокусы!

Невероятный Орландо оскорбился и направился на выход, но адепт спиритизма неплохо разбирался в людях.

— Даю десять франков! — объявил он.

Мим немедленно вернулся. Лектор протянул банкноту, и та сразу исчезла в затянутой белой перчаткой ладони. Вместо нее возникла колода карт. Фокусник развел их веером, и стало видно, что это сплошь крести и пики. Еще одно движение — и черную ленту разбавили редкие пятна красного.

После этого Орландо сложил карты в колоду и предложил зрителям испытать удачу. Первые два смельчака вытянули черную масть, третьему повезло больше, и он отошел к лектору с бубновым тузом.

Я в этом балагане принимать участие не собирался, но лишь до тех пор, пока Лилиане не досталась червовая дама. Наугад потянул карту, та оказалась пиковым валетом.

— Не расстраивайся, — утешила меня Лили и присоединилась к группе избранных.

Отобрав десять человек, лектор повел их в подвал.

— Там нам не будут мешать музыка и свет, — пояснил он.

Отпускать Лилиану с этим прохвостом не хотелось, и, подобно многим другим неудачникам, я зашагал вслед за избранными. Но не из любопытства, вовсе нет.

У меня был план. Грядущее участие в противозаконном ритуале взволновало публику до дрожи в поджилках, и я буквально слышал легкий звон до предела натянутых нервов. И не преминул этим обстоятельством воспользоваться.

— Завидую вам, — доверительно склонился я к обильно потевшему толстячку, когда тот на миг замер у темного провала лестницы вниз, — но оказаться в полной темноте… брр… у меня просто мурашки по коже.

— В темноте? — опешил простак, который оказался подвержен никтофобии.

— Ну да, — не моргнув глазом, подтвердил я. — В полной темноте.

Упитанный юноша пересилил себя и спустился в освещенный керосиновыми фонарями подвал, но там решительность вновь оставила его. В углах сгустились зловещие тени, дальний конец коридора и вовсе заполняла непроглядная тьма.

— А как же свеча? — припомнил простак свечу и спички в руках лектора.

— В самый ответственный момент ее задувают. Вы не знали?

— Не знал, — пролепетал толстяк, не в силах сдвинуться с места.

— Так вы идете? — уточнил я.

— Н-не зн-наю… — заикаясь, выдавил из себя юноша и попятился. — Я совсем позабыл! У меня важная встреча!

Он развернулся и бросился к лестнице, даже не заметив, как я выдернул из его пальцев бубнового короля.

Если честно, подвал и в самом деле выглядел на редкость зловеще, но мне сделалось слегка не по себе вовсе не из-за этого. Просто спиритический сеанс подпадал сразу под несколько статей Уголовного уложения, а привлекать внимание бывших коллег хотелось меньше всего.

Вызов духа собирались проводить в одном из боковых помещений, туда заранее принесли круглый стол со стульями, но попасть внутрь оказалось непросто.

— А вы куда? — удивился медиум.

Я молча продемонстрировал бубнового короля.

— Уверен, вам досталась черная карта! — и не подумал освободить тот проход.

— Вы ошиблись.

— Нет, не ошибся! — продолжал упорствовать лектор.

— Но вот же бубновый король!

— Карты не самая редкая вещь!

— Тогда пересчитайте остальных, — усмехнулся я.

Медиум заглянул в комнату, оглядел собравшихся и с сомнением посмотрел на меня. На лбу его залегла глубокая морщина.

— Вы будете мешать, — заявил он после недолгих раздумий. — Скептицизм заразителен, я просто не смогу сосредоточиться. Позовите кого-нибудь другого.

— Мало кто верит в общение с потусторонним, как верю я.

— Нет!

Я ухватил медиума за пуговицу пиджака и заставил отойти от двери.

— Послушайте, милейший, — улыбнулся я со всей возможной любезностью, — меня крайне заинтересовало это мероприятие, поэтому если не хотите заработать обвинение в антинаучной деятельности, просто позвольте мне поучаствовать. Уверяю, я не буду вам мешать.

Но франт оказался крепким орешком. Я решил сыграть на извечном страхе медиумов и прогадал: лектор только посмеялся.

— Я не делаю ничего незаконного, — заявил он, уповая, вероятно, на высоких покровителей, пригласивших его развлекать публику.

— А что насчет прессы?

Медиум только поморщился.

— Эти ваши угрозы…

— Не угрозы, — поправил я его. — Обещания.

— Эти ваши угрозы просто смехотворны!

— Попытка вызвать дух Максвелла потянет лет на десять Соловков. Видите — я верю вам, никакого скептицизма.

— Послушайте! — начал было медиум, но махнул рукой. — Да какого черта я перед вами распинаюсь? Желаете увидеть все собственными глазами? Прошу!

Я улыбнулся и прошел в комнату, и там меня ждало первое разочарование. Лилиана сидела между девицей с лицом породистой лошади и лощеным увальнем лет двадцати, толстые пальцы-сардельки которого были унизаны перстнями. Свободным осталось лишь место напротив Лили.

Медиум закрыл дверь и с важным видом задвинул засов.

— Сегодня мы будем вызывать дух Джеймса Клерка Максвелла, который ушел в этом доме в мир иной и потому оставил здесь особо яркий отпечаток свой сущности!

Лектор воткнул принесенную с собой свечу в пустой подсвечник, чиркнул спичкой о боковину коробка и попытался зажечь фитиль, но тот оказался залит воском. Пришлось ему доставать из кармана складной нож и срезать наплыв. Когда посреди стола наконец затрепетал огонек, керосиновую лампу торжественно потушили и помещение погрузилось в полумрак. Фигуры рассевшихся вокруг стола людей растворились в тенях, лица засветились белыми овалами.

Медиум остался стоять, он опирался на высокую спинку стула, как бы нависая над присутствующими, и принялся говорить о практиках медитации, духовных связях с предками, дверях в мир духов и прочих удивительных вещах, которые неизменно производят неизгладимое впечатление на доверчивых простаков. Он играл интонациями и понемногу погружал людей в некое подобие транса; я остался безучастен.

Даже Альберт Брандт со своим талантом сиятельного далеко не всегда вгонял меня в ступор своим истинным голосом — что уж тогда говорить о заезжем шарлатане?

И вместе с тем нечто в словах лектора не давало отнестись к ним как к пустой болтовне. Голос его слегка дрожал, словно франт действительно слегка опасался грядущего действа. Вряд ли он боялся неудачи, у жуликов в каждом рукаве — по козырному тузу. Но докопаться до истины я не сумел, слишком много страхов витало в комнате, чтобы вычленить один-единственный, слишком мало времени было в запасе. Еще и от непривычного запаха ароматической свечи слегка кружилась голова, плыло перед глазами и першило в горле.

— А теперь, — нараспев произнес лектор, — возьмитесь за руки и, что бы ни случилось, не отпускайте ладони соседей. Духи ни хорошие, ни плохие, они лишены морали и понятий о добре и зле. Только позвольте — и потусторонние сущности воспользуются вами, проникнут в ваше сознание, завладеют телами. Все вместе мы послужим тем защитным кругом, что не даст инфернальным созданиям дотянуться до нашего сознания. Итак! Три, два, один!

Я без особой охоты выполнил указание, и мои ладони немедленно оказались стиснуты мертвой хваткой перепуганных насмерть соседок. Сухощавая дама бальзаковского возраста справа и вертлявая девица лет восемнадцати слева ухватились так, что понемногу начали неметь пальцы. Еще и духами от них обеих благоухало просто невыносимо. В носу так и защипало.

— Джеймс Клерк Максвелл! — торжественно объявил медиум. — Мы вызываем тебя из-за грани! Ты слышишь нас?

Раздался глухой отзвук, кто-то тоненько вскрикнул, кто-то шумно задышал.

— Тишина! — призвал медиум, но слова его пропали втуне. Подвал враз заполонил чей-то до жути размеренный и противоестественный в своей отстраненности голос.

— О, великая Мать Ночи, богиня любящая и карающая, начало и конец всего сущего…

Ледяной озноб ужаса пробрал меня до самой печенки — я узнал голос. Говорила Лилиана. Меня словно приморозило к стулу, и уже рвавшийся изо рта крик замер на губах. В таком же безмолвии застыли на своих местах остальные.

В голосе Лилианы прорезались чуждые миру людей интонации, а потом, впав в транс, она и вовсе перешла на неизвестный язык. Ожидание неизбежной катастрофы навалилось леденящим ужасом, но вырвать руки из хватки соседей и прекратить этот кошмар я заставить себя не смог. Не сумел даже пошевелиться, все мое внимание приковал к себе огонек свечи, голос отдалился, подвал стал казаться чем-то далеким и нереальным.

И когда сознание уже начало уплывать за грань, в голове вдруг мелькнула разгадка.

Страхи! Все дело было в страхах! Своей запредельной концентрацией они отравили атмосферу и нашли выход через Лилиану, которая оказалась слишком восприимчивой из-за собственных фобий и застарелого чувства вины. Так сочится через слабое место в плотине вода. Выход оставался один: попросту снести дамбу бурным потоком ужаса и разогнать это сборище к чертям. На помощь пришел старый трюк чревовещателей, я беззвучно вдохнул прямо перед собой, и пламя свечи сначала неровно затрепетало, а потом мигнуло и погасло.

На миг все перестали даже дышать, и тогда я глухо произнес:

— Джеймс Клерк Максвелл здесь. Кто вызвал меня в мир людей?

Тотчас послышался страшный грохот, затем скрежетнул засов и распахнулась дверь. В свете керосиновой лампы мелькнул силуэт человека. Это был медиум.

Я вырвал ладони из пальцев соседок и бросился вдогонку за лектором, но не успел.

— Нет! Не трогай меня! Уходи! — пронзительно завизжал медиум, а потом что-то влажно чавкнуло раз-другой, вжикнуло и забулькало. И этот звук был мне прекрасно знаком — подобным образом плещет кровь из перерезанного от уха до уха горла.

Я выглянул в коридор и устало прислонился к стене. Толчками бившая из страшной раны кровь брызгала на стены, стекала на пол и узенькой струйкой убегала в темный конец коридора.

— Перестарался… — прошептал я самому себе и нервно поежился.

Несчастный жулик так долго устраивал спиритические сеансы, что невольно и сам поверил в собственную галиматью. Не знаю, что именно померещилось ему в темноте, но среагировал он на свое видение предельно неадекватно. Выколоть перочинным ножом оба глаза, а затем перерезать глотку — это как надо перепугаться, чтобы такое совершить?

Участники спиритического сеанса с паническими воплями бросились наутек, и я поспешил вернуться в комнату, где за столом в одиночестве продолжала сидеть Лилиана. Обхватив оцепеневшую подругу за талию, я поднял ее на ноги и отвел к лестнице. Там уже царило форменное столпотворение, я с трудом протолкался через толпу и с рук на руки передал Лили на попечение встревоженному отцу.

— Что с ней? — крикнул маркиз, но я лишь отмахнулся.

Добежал до накрытых столов, выплеснул из фужера шампанское, наполнил его коньяком и поспешил обратно.

— Пей! — всунул бокал в руку Лили.

Лилиана сделал глоток и закашлялась, но я вновь повторил:

— Пей!

После третьего глотка Лилиана пришла в себя и с нескрываемым удивлением завертела головой по сторонам.

— Лео, что случилось?

— А ты не помнишь?

— Мы спустились в подвал, все взялись за руки… Это последнее, что я помню. Лео, что случилось?

— Да, Лев! — прорычал маркиз. — Что случилось?!

— Слышали о спиритическом сеансе? — ответил я вопросом на вопрос.

— Дурацкая затея, — поморщился Джордж. — А что?

Я выбрал самое реалистичное объяснение произошедшему и сказал:

— Медиум слетел с катушек и покончил с собой.

Лилиана вскрикнула и выронила бокал. Тот вдребезги разлетелся, залив мои туфли дорогим коньяком.

— Проклятье! — выругался Джордж.

— Присмотрите за Лилианой, — попросил я. — Надо вызвать полицию.

— Бросьте, Лев! — одернул меня маркиз. — Здесь начальник полиции, сейчас он все организует.

И точно — слуги быстро перекрыли лестницу в подвал. Оказавшийся среди гостей доктор спустился осмотреть тело, а всех участников злополучного спиритического сеанса заперли в комнате на втором этаже.

Маркиз Монтегю настоял на том, чтобы ему разрешили присутствовать при допросе, но допрос как таковой не состоялся. Когда начальник полиции, высокий седой старик, потребовал объяснить, что именно случилось в подвале, присутствующие лишь блеяли нечто маловразумительное, упирая на то, что ничего не помнят с того самого момента, как взялись за руки. Я лишний раз рот не открывал и все больше помалкивал.

Под конец начальник полиции окинул всех пронзительным взглядом и объявил:

— По результатам предварительного следствия потерпевший покончил жизнь самоубийством. Но расследование еще не завершено, поэтому прошу вас воздержаться от обсуждения обстоятельств случившегося. Это в ваших же интересах, если не хотите попасть на учет в Третий департамент как лица, склонные к мистицизму и антинаучной деятельности. Ясно?

Все закивали. С учетом того, что никто из участников спиритического сеанса не кидал на Лилиану ни удивленных, ни возмущенных взглядов, у меня сложилось впечатление, что они и в самом деле ничего не помнили.

— Все свободны! — заявил начальник полиции, но стоило только мне выйти в коридор, как рядом немедленно оказался полицейский с нашивками сержанта и неприметный тип в штатском.

— Задержитесь, — попросил детектив. — С вами хотят поговорить.

Сержант осмотрел мою одежду, выискивая брызги крови, но возмущаться раньше времени я не стал. Только тихонько порадовался, что не взял на прием «Люгер» и тем самым избежал кучи совершенно ненужных вопросов.

Начальник полиции покинул комнату последним, когда гости уже спустились на первый этаж, и требовательно протянул руку:

— Ваши документы, молодой человек!

Я отдал паспорт.

— Русский? — без особого удивления отметил старик и передал мои документы сыщику в штатском. — У нас на отдыхе или по делам?

— Проездом в Новый Свет, — спокойно ответил я.

— Гость маркиза Монтегю?

— Скорее, его дочери.

Начальник полиции кивнул и взглянул на подчиненного:

— Ну, что скажешь?

— По какой причине восстанавливали паспорт? — спросил тот.

— Упал в воду с лодки. Так уж вышло.

Полицейского это объяснение должно было устроить, ибо подобные случаи были на курорте делом обыкновенным, но паспорт он возвращать не стал, лишь пообещал:

— Разберемся.

Я проверок нисколько не опасался, поскольку документы мне выправили самые настоящие, проходящие по всем реестрам и ведомствам, но все же оказался вниманием полиции откровенно раздосадован. Остаться без паспорта в подобных обстоятельствах — хорошего мало.

— По-вашему, что произошло в подвале? — спросил начальник полиции. — И давайте спустимся вниз. Вы не кажетесь кисейной барышней, которая потеряет сознание от вида крови.

— Надеюсь, буду полезен.

В подвале тело медиума уже накрыли простыней, только пестрели на стенах бурые брызги и тянулся вглубь подвала след подсохшей крови.

— Все началось здесь, — прошел я в комнату с круглым столом. — Нас было одиннадцать человек. Все сидели и держали друг друга за руки. Погибший много болтал, даже не помню уже о чем, потом зажег свечу и потушил керосиновую лампу. Неожиданно погасла и свеча, и кто-то, не иначе в шутку, сказал, что он Максвелл и пришел на наш зов. Погибший выскочил из комнаты, больше я его живым не видел. Когда мы вышли, он уже лежал в луже крови.

— Как быстро это произошло?

— Секунд через пятнадцать, — решил я.

— Когда вы покинули комнату, в коридоре был кто-то еще?

— Нет.

Детектив в штатском вытряхнул на стол из бумажного пакета окровавленный перочинный нож и спросил:

— Вам знаком этот предмет?

Я немного поколебался, потом предположил:

— Похожим ножом медиум срезал воск, прежде чем зажечь свечу.

Начальник полиции кивнул и обратился к доктору.

— А вы что скажете?

Эскулап вытер руки полотенцем и степенно произнес:

— Все случившееся — в пределах человеческих возможностей.

— И?

— Если вас интересует мое мнение, то это самоубийство. В этом нет никаких сомнений. И давайте не будем впутывать в это дело мистику, глупая шутка вполне могла подтолкнуть неуравновешенного человека к подобному исходу.

— Шутка! — прорычал начальник полиции и повернулся ко мне: — Вы не запомнили, кто именно представился Максвеллом?

Я с сомнением посмотрел на старика и осторожно произнес:

— Я даже не уверен, что вообще кто-то им представлялся. Мне вполне могло показаться…

И вновь начальник полиции обернулся к доктору.

— А если так?

— Тогда все еще проще, — с полуслова понял намек эскулап. — Психически неуравновешенная личность убеждает себя в наличии неких особенных талантов и желает продемонстрировать их публике, терпит неудачу и в припадке разочарования совершает самоубийство.

— Эта версия нравится мне больше.

— Как скажете.

— Не уезжайте из города, — потребовал начальник полиции, оценил мой кислый вид и дружелюбно похлопал по плечу. — По крайней мере, до тех пор, пока не подпишете свидетельские показания. Мне бы не хотелось привлекать к делу этих… — он поморщился, — изнеженных господ.

Труп погрузили на носилки и унесли, в подвал спустились двое подсобных работников с ведрами и лентяйками.

— Ждем вас завтра в управлении, — предупредил меня детектив в штатском, — в любое удобное время. Адрес знаете?

— Найду, — рассеянно ответил я, наблюдая за тем, как вылитая на пол вода смывает кровь и бурым потоком стекает к лестнице. Не в дальний конец коридора, куда тянулся кровавый след, а в противоположном направлении.

Закон всемирного тяготения неизменен — жидкость течет под уклон и никак иначе. Иначе — только если в естественные законы природы вмешивается нечто потустороннее.

Неужели медиум и в самом деле вызвал дух Максвелла? Но зачем тогда перерезал себе глотку? И почему столь странно повела себя Лилиана?

Ответов на эти вопросы у меня не было, но я уже знал, что приложу все усилия, чтобы их получить. Кровь медиума, когда он покончил с собой, утекла вглубь подвала, вода же сейчас текла в противоположном направлении. С этим пугающим обстоятельством следовало разобраться. И разобраться без промедления.

К тому времени, когда меня отпустили, прием еще продолжался, но без былого размаха. Не спасло ситуацию даже появление Шаляпина и Карузо. Публика перегорела и понемногу расходилась. И поскольку маркиз Монтегю уже увез семейство домой, я со спокойной совестью направился на выход.

— Лео! — окликнул меня подвыпивший Альберт Брандт. — У моей благоверной разыгралась мигрень, так что гуляем!

— Извини, Альберт, появилось срочное дело.

— Амурное?

— Серьезное.

Я быстро распрощался с поэтом и зашагал через парк. Уже стемнело, луны на небосклоне видно не было, и мрак разгоняли лишь отблески уличных фонарей; свет едва-едва пробивался сквозь густую зелень деревьев. Покинув усадьбу, я обошел ее, особое внимание уделяя дырам и расшатанным железным прутьям, затем отправился на поиски открытых в столь поздний час магазинов.

К счастью, курортники имели обыкновение вспоминать о разных нужных мелочах в самый последний момент, поэтому в сезон многие торговые заведения не закрывались до глубокой ночи. В одном из магазинов я купил кожаные перчатки, прочные полуботинки, просторную рубаху и рабочие брюки с множеством накладных карманов — крепкие, но не стеснявшие движений, — все темных расцветок, дабы не бросалось в глаза. В другой лавке взял удобный ранец, компактный электрический фонарь и фомку. Дольше всего искал липкую бумагу для мух, ее нашел уже по дороге домой.

В апартаментах надолго задерживаться не стал. Лишь переоделся и убрал покупки в ранец. Кобуру с «Люгером» прицепил на пояс и спрятал под рубахой, а нож, снаряженные обоймы, «Цербер» и запасную кассету к нему рассовал по карманам.

Затем долго стоял у двери, собираясь с решимостью, но в итоге отбросил сомнения и отправился в обратный путь. Все случившееся со мной за последнее время больше не казалось простым совпадением, и я твердо решил во всем разобраться, прежде чем нагонит и накроет невесть кем пущенная с горы лавина.

С наступлением темноты жизнь в центре города нисколько не замерла, наоборот, провалявшиеся весь день в термальных источниках курортники выпивали, танцевали и глазели на многочисленные уличные представления. Наибольшей популярностью пользовались выступления факиров, йогов и прочей экзотической братии.

Обойдя глухими переулками освещенный ярким светом фонарей бульвар, я вышел за пределы кольца электрической конки и по набережной зашагал к усадьбе Максвелла. Вскоре озеро осталось в стороне и дорога пошла в горку, сразу сбилось дыхание. Хорошо хоть новые ботинки не жали и не натирали ноги.

Минут через десять я уже крался вдоль ограды, выискивая расшатанный прут, обнаруженный ранее. Аккуратно вынул его из каменной кладки, забросил в парк ранец, следом пробрался сам. За деревьями мрачным силуэтом маячила темная громада особняка, свет в окнах не горел. Я знал, что на ночь ворота усадьбы запирали и за порядком оставался приглядывать один-единственный сторож.

Я надеялся, что, как и полагается нормальному сторожу, он давно спит.

Петлявшей меж деревьев тропинкой я прошел к давешней беседке, остановился и внимательно осмотрелся по сторонам. Было тихо, но откуда-то вдруг пахнуло табачным духом.

— Вот это встреча! — прозвучало в тишине ночного парка, и сердце едва не выскочило у меня из груди, а потом заколотилось, как сумасшедшее. Лицо и ладони покрылись испариной.

— Ух, напугал! — выдохнул я и выругался: — Альберт, какого черта ты творишь?

Поэт вышел из беседки с бутылкой вина.

— Пью, — сообщил он. — А ты? Ты что здесь делаешь, Лео?

— Хочу кое-что проверить, — поморщился я, не желая вдаваться в детали, и насторожился: — Постой, а с какой стати ты пьешь именно здесь?

В темноте беседки налилась ярким огоньком сигара, вновь запахло дымом.

— А это я посоветовал, — с гордым видом объявил присоединившийся к нам лепрекон и заржал. — Драть! Ну и рожа у тебя!

Я с нескрываемым удивлением уставился на поэта и спросил:

— Ты его видишь?

— Да видит он меня, видит! — Коротышка вышел на улицу, легонько стукнул своей бутылкой о бутылку Альберта и приложился к горлышку. В отличие от поэта, он пил не вино, а ром.

Брандт усмехнулся:

— Маленький, а пьет как лошадь!

— Полегче! — напрягся альбинос.

— Рот закрой! — потребовал я. — Альберт, да ты пьян!

— Драть! Тоже мне новость! — пробухтел лепрекон и ушел от нас в беседку.

Альберт взял меня под руку и повел по тропинке.

— Понимаешь, Лео, — начал он издалека, — сначала я решил, что допился до чертиков, но потом вспомнил, как этот малый уволок у меня бутылку абсента, а ты этому нисколько не удивился. И перестал сомневаться в собственном рассудке. Мы выпили и решили, что тебе понадобится помощь.

— Помощь? — не понял я.

— Ну да! — подтвердил поэт. — Ты ведь хочешь вломиться в дом Максвелла? На кой черт, позволь узнать? Впрочем, не важно! Моя помощь — это отговорить тебя от этой авантюры!

— Не получится! — вынырнул вдруг лепрекон из-под куста. — Он упрямый как осел.

Абсурдность ситуации переходила все мыслимые пределы, но я все же сдержался и спокойно попросил Альберта:

— Отправляйся домой.

Поэт уселся на тонувшую в густой тени скамейку и покачал головой:

— Не раньше, чем ты мне обо всем расскажешь.

Я с обреченным вздохом опустился рядом, а когда Брандт протянул бутылку, взял ее и перевернул вверх дном. Вино забулькало и с тихим плеском потекло на траву.

— Зря, — философски заметил Альберт.

— Вредитель, драть! — поддержал его лепрекон. — Собака на сене! Ни себе ни людям! Жлоб!

— Заткнись! — рыкнул я и указал на него поэту. — Это…

— Нет, Лео, — вдруг перебил меня Альберт, — не отвлекайся от темы. Меня не интересует, что это за существо, расскажи, зачем ты здесь.

— Существо?! — оскорбился альбинос, подскочил к скамейке, пнул поэта под колено и в один миг растворился во тьме парка. — А ведь пили вместе… — только и донеслось до нас из кустов.

— Злобный гаденыш, — зашипел Брандт, потирая ушибленную ногу, и потребовал: — Рассказывай, Лео! Я не так уж и пьян. Или пьян, но не осознаю этого, а потому мыслю здраво? Не важно! Давай обойдемся без софистики, просто введи меня в курс дела! Что стряслось в подвале?

— Самоубийство.

— Тогда зачем ты здесь?

Я надолго задумался, потом сказал:

— Потому что меня здесь быть не должно.

— Это как так?

— Некто предпринял определённые шаги, дабы завлечь меня сюда. Я хочу знать зачем.

Брандт с сожалением покосился на пустую бутылку и предложил:

— Давай вернемся к самоубийству.

— Смерть этого прохвоста не случайна, — высказал я приведшее меня сюда предположение. — Что-то инфернальное дотянулось до его сознания и заставило убить себя. Либо он убил себя от ужаса, такое тоже исключать нельзя.

— С чего ты взял?

— Я был там.

— Это не ответ!

— Альберт, его кровь текла вверх по уклону. И это не было оптической иллюзией — вода стекала в обратном направлении.

— Какое тебе дело до этого? — неожиданно трезво поинтересовался поэт.

Я вздохнул и постарался подобрать ответ, который бы не повлек за собой новых расспросов.

— Это из-за девушки.

— Из-за той фигуристой брюнетки? — улыбнулся Брандт, изображая пальцами в воздухе силуэт женской фигуры. — Одобряю твой выбор!

— Альберт! Иди домой!

— Не могу же я бросить тебя одного! Я обязан тебе помочь! Мы будем, как Холмс и Уотсон в «Худшем человеке Лондона»! «Уотсон, вы взяли с собой револьвер?»

— Хватит! — оборвал я поэта. — Хватит! Это уже не смешно!

Альберт Брандт зажал лицо в ладонях и вдруг предположил:

— Лео, а ты не думал, что это падший? Демон Максвелла?

Меня пробрал озноб.

— Ерунда!

— Вовсе нет. Если верить воспоминаниям современников, последний раз демона видели за несколько месяцев до смерти Максвелла. Падшего могли заточить в подвале особняка, а ваш дурацкий спиритический сеанс его потревожил.

— Перестань нести вздор! — потребовал я. — Альберт, иди домой!

— Либо мы пойдем вместе, либо не пойдет никто, — ультимативно заявил Брандт и достал из кармана полицейский свисток. — Сейчас дуну, и мы со всех ног бросимся наутек. Веришь мне?

Я вовсе не собирался препираться с поэтом всю ночь напролет и раздраженно махнул рукой:

— Черт с тобой! Пошли!

В конце концов, Альберт крепко держался на ногах, от него и в самом деле могла быть польза. Хоть на карауле постоит.

Мы перебежали к черному ходу, дверь ожидаемо оказалась заперта. Я достал из ранца лист липкой бумаги и заклеил им один из квадратов остекления. Потом легонько стукнул фомкой, послышался тихий хруст. Липучка удержала осколки на месте, а стоило только надавить, стекло провалилось внутрь. Упасть на пол я ему не дал и вытащил на улицу, кожаные перчатки уберегли пальцы от порезов.

Отперев задвижку, я первым прошел в дом и прислушался. Тишина. Лишь размеренно тикали настенные часы да шумно дышал за спиной взволнованный происходящим поэт.

— Мы взломщики, Лео! — с нескрываемым восторгом прошептал он.

Я приложил палец к губам, призывая друга к молчанию. Попытался ощутить хоть какое-то присутствие потустороннего — и не смог. Тогда махнул рукой и повел поэта за собой.

Вход в подвал оказался запечатан сургучной печатью полицейского управления, ее я без всякого почтения содрал и приготовился воспользоваться фомкой, но дверь запереть не удосужились. Я включил фонарик и осветил темные углы.

— Закрой! — попросил Альберта, тот послушался и поспешил следом.

Наша авантюра приводила подвыпившего поэта в неописуемый восторг. А вот мне было не по себе. В ушах до сих пор стоял плеск бьющей из перерезанного горла крови.

Луч фонаря высветил плохо замытые потеки на полу, и я указал приятелю на соседнюю дверь.

— Мы были там.

— И что ты собираешься делать? — спросил Альберт Брандт.

Я намеревался посмотреть, как далеко протянулся кровавый след, это вполне могло стать ключом к разгадке, но для начала решил осмотреться в комнате.

— Представляешь, за одной из дверей — падший! — прошептал в спину поэт.

— Перестань! — потребовал я и прошел в отведенное под спиритический сеанс помещение. Тяжелый запах духов светских львиц уже выветрился, на смену ему пришел сложный аромат, отталкивающий и притягивающий одновременно.

Свечу из комнаты унесли, но на столе оставались потеки воска. Я сковырнул один из них ножом, принюхался и передал Альберту.

— Что скажешь?

Поэт растер комочек воска между пальцев, чихнул и без тени сомнения объявил:

— Гашиш и опиум. И что-то еще, не могу разобрать.

— Вот как? — хмыкнул я, покидая комнату. — Не знаешь, кто пригласил на прием этого проходимца?

— Не знаю, но уверен — концов теперь не найти, — ответил Альберт, и тут по коридору разнесся тихий плеск.

Я чуть не поседел. Резко обернулся, вскидывая фонарь, дернул из кобуры пистолет, а это лепрекон поливал ромом пол, с интересом наблюдая, как мутная жидкость стекает в направлении лестницы.

Получив наглядное подтверждение моему утверждению, коротышка перестал переводить алкоголь, хлебнул из полупустой бутылки и выставил руку со сложенным в колечко большим и указательным пальцами.

— Сволочь! — выругался я, не став убирать «Люгер» в кобуру.

Просто не хотел оказаться застигнутым кем-либо, что называется, «со спущенными штанами», но лепрекон все понял по-своему и в один миг растворился в темноте. Только заклацали по каменному полу набойки его ботинок.

А я, высвечивая фонариком потеки плохо замытой крови, зашагал по коридору. След привел в самый его конец, куда даже слуги поленились идти. На полу там засохла небольшая бурая лужица.

— Даже не представлял, что в человеке столько крови, — поежился Альберт.

Жутковатая атмосфера подействовала на поэта отрезвляюще, и он мало-помалу начинал сожалеть о своем необдуманном участии в этом сомнительном мероприятии. А поскольку одному возвращаться через пустой особняк ему не хотелось, решил отговорить от дальнейшего расследования меня.

— Кто знает, что там? Вдруг падший? — прошептал Брандт.

— Если демон не вырвался за столько лет, не вырвется и сейчас, — веско заметил я, хотя никакой уверенности не испытывал. — И потом — представь, как ты будешь нашептывать на ушко своей очередной пассии байки об этих невероятных приключениях.

— Я верен жене!

— Я тебя умоляю! — скептически протянул я, убрал пистолет в кобуру и сунул фонарь поэту. — Посвети.

Сам принялся простукивать стену фомкой, поскольку, как мне показалось, понизу шла едва заметная щелочка, в которую и пыталась просочиться неведомой силой притянутая сюда кровь. К моему величайшему разочарованию, пустот подобным образом обнаружить не удалось, тогда я начал исследовать кладку и вскоре заметил непонятную линию. Сдул с нее пыль — это оказалась прорезь в камнях, едва ли толще волоса.

Сколько ни старался просунуть в нее лезвие ножа, не смог. Тогда попробовал поискать с другой стороны предполагаемого потайного хода и не прогадал: вторая щель была заметно шире. Не щель даже, а выемка от пола и до потолка.

После нескольких безуспешных попыток я вбил в нее расплющенный конец фомки и навалился на инструмент, используя его в качестве рычага. Поначалу ничего не происходило, а когда от перенапряжения уже помутилось в глазах, в стене вдруг что-то хрустнуло, и каменная плита слегка сдвинулась в сторону.

Вдвоем с Альбертом нам удалось расширить отверстие, и поэт высветил обломленный конец запора.

— Проржавел.

— Повезло, — усмехнулся я, вновь доставая пистолет. Ступени каменной лестницы уходили во тьму, что там, внизу, было совершенно непонятно.

— Ходили слухи, что Максвелл распорядился вырыть подземный ход к электростанции, — припомнил Альберт старинную байку.

— Ага, — поддакнул я, — а строителей посадил на лодку и утопил в озере.

— Нет, — не согласился поэт и пересказал другую вариацию этой истории: — Их электричеством убило.

— Еще не лучше, — вздохнул я, забрал у приятеля фонарь и двинулся вниз, освещая себе дорогу.

— Может, не стоит? — спросил Брандт, но без особой уверенности. Маятник его настроения в очередной раз качнулся в другую сторону, и теперь поэта разбирало любопытство.

Ну еще бы! Тайный ход самого Максвелла! Такая тема для новой поэмы!

— Давай прикроем дверь.

Вдвоем мы вернули на место каменную секцию и начали спуск. Через десять ступеней была устроена небольшая площадка, затем еще одна и еще. Итого, по моим прикидкам, мы спустились из подвала особняка на глубину около пяти метров. Впрочем, это еще ни о чем не говорило — дом был выстроен на возвышенности.

Дальше обнаружилась ржавая решетка с навесным замком. Надолго она нас не задержала: от влажности подземелья не самый качественный металл давно потерял прочность, к тому же я не церемонился и орудовал фомкой в полную силу. Никакие сторожа услышать грохот теперь не могли.

За решеткой начался узкий низкий ход с неровной кладкой стен, и это полностью соответствовало выдвинутому Альбертом предположению, если бы не одно «но»: пол явственно уходил под уклон, а не поднимался. Тянуться к расположенной выше по склону горы электростанции коридор просто-напросто не мог.

Черной полосой на полу темнела засохшая кровь, постепенно эта полоса становилась уже и уже, пока не прервалась совсем. Расстояние оказалось слишком велико, какое бы существо ни тянуло кровь к себе, от смерти медиума оно ничего не получило.

Через пару минут мы вышли в круглое помещение с куполообразным потолком, кладка стен здесь была несказанно более ровная и чем-то напоминала работы античных каменщиков. Терявшийся в темноте проход уже не был прямым — те, кто его прокладывал, без всякого сомнения, учитывали рельеф местности.

— Потрясающе! — ошарашенно прошептал поэт и вдруг задрал голову. — А это что такое? Лео, посвети!

Я поднял фонарь и сразу понял, что именно привлекло внимание друга: в каменном куполе зияла неровная дыра, через которую в подземелье завели толстый провод в обмотке, весьма напоминающий те, что шли от электростанции до линии электрической конки. Точнее — проводов было два, но один болтался перебитым.

Я посветил под ноги и увидел обрывки обмотки, осколки камней и немного земли.

Альберт прошел к дальнему выходу из подземелья и принялся изучать уходившие туда провода: целый и перерубленный.

— Срез чистый, и медь еще не потемнела, — определил он.

— Не трогай! — предупредил я. — Может быть под напряжением.

— Сомневаюсь, — пробормотал поэт. — Знаешь, Лео, это дурно пахнет. Похоже, мы попали в служебные помещения станции питания электрической конки. Если нас обвинят в чем-то противозаконном…

— Брось! — одернул я приятеля. — Вспомни, контактная сеть идет по проводам. Здесь нечто иное. Идем!

— Постой! — встрепенулся тот. — Слышишь?

Я прислушался и уловил непонятную дрожь. Она быстро усиливалась, вскоре под ногами завибрировал пол, а потом из пролома в потолке прямо на голову посыпалась земля. Но панике я поддаваться не стал и удержал уже готового кинуться наутек Альберта на месте.

Стены прекратили дрожать так же скоро, как и начали, но поэт не преминул выказать свое недовольство:

— У тебя абсолютно неправильные инстинкты, друг мой. Это настораживает.

— Просто полагаюсь не на инстинкты, а на трезвый расчет, — парировал я и двинулся дальше по проходу. — Ты уже понял, что это было?

— Вагон? — блеснул интеллектом Брандт. — Мы дошли до рельсов?

— И значит, направляемся в город.

— Не нравится мне это…

— Можешь подождать меня здесь.

— Смеешься?! — возмутился Альберт и поспешил следом.

Покрытые пылью провода тянулись под высоким потолком на протяжении всего подземного хода, каким-то чудом они не пострадали при обвалах, хотя несколько раз нам приходилось перебираться через каменные завалы, а в одном месте и вовсе брести по колено в воде.

— Зараза! — выругался Альберт. — Мои новые туфли!

Я смахнул с лица лившуюся с потолка воду и призвал его к молчанию.

— Тише! Не ровен час, ход обвалится!

Но на самом деле беспокойство вызвал не столько риск оказаться погребенными под завалом, сколько непонятное жужжание на самой грани слышимости, размеренное и несмолкаемое. Неживое, раздающееся будто прямо в голове.

Мы прошли еще немного, и Альберт замедлил шаг.

— Трансформатор гудит? — предположил он.

— Раз есть провода, почему не быть трансформатору? — буркнул я.

— Не нравится мне это, — вздохнул поэт и оглянулся назад. — Не пора ли вернуться?

Я взглянул на хронометр и зашагал дальше.

— Еще пять минут. Хорошо?

— Да что с тобой? — вздохнул Альберт, но спорить не стал.

По мере продвижения гул усиливался, и вскоре впереди почудился отблеск электрического сияния. Я присмотрелся и понял, что коридор поворачивает, а свет льется из-за угла.

— Держись позади! — предупредил я приятеля и погасил фонарь. Далеко убирать не стал, просто переложил его в левую руку, в правую взял пистолет. Наткнуться на людей в этом странном месте я особо не опасался, но хуже некуда угодить в неприятности по собственной безалаберности. Мелькнула мысль дать поэту «Цербер», но решил не рисковать. Я вообще жалел, что потащил его с собой.

Поначалу я старался ступать как можно тише и осторожней, но очень скоро плюнул на это и пошел своим обычным шагом, поскольку непонятный агрегат теперь гудел с такой силой, что легко заглушал все остальные звуки. В размеренное жужжание время от времени вплетались треск и щелчки, и тогда под ногами легонько содрогался пол.

Встав у поворота, я осторожно глянул за угол, сразу спрятался обратно и заморгал. Небольшое помещение оказалось залито ярчайшим светом электрических ламп, да еще некоторые из них мигали, и глаза моментально наполнились слезами.

— Ну что там? — приблизился ко мне Альберт.

Я надел темные очки и сообщил:

— Большая комната, какой-то агрегат искрит. Людей не видно.

— Но кто-то же должен лампочки менять?

— Кто-то должен, — кивнул я и отдал фонарь поэту, а сам взломал запор ржавой решетки и прошел в странное помещение, пол которого сотрясала размеренная дрожь, столь мелкая и частая, что разболелись зубы.

Источником давящего на психику гула оказался огромных размеров железный шкаф. Таких в комнате стояло штук десять, но жужжал лишь один. Изредка он вздрагивал и сыпал искрами, поэтому подходить к нему вплотную я не стал. Обратил только внимание, что именно в этот агрегат уходят протянутые под потолком коридора провода.

Точнее, провод. Второй, перерубленный еще в самом начале подземного коридора, отцепили за ненадобностью. А первый сначала запустили в реостат, а потом с помощью нехитрых манипуляций разделили на четыре жилы и приварили к старым контактам. И внесены эти изменения в конструкцию были совсем недавно: в отличие от ржавого корпуса металлического шкафа, новый прибор даже не успел толком запылиться.

— Пахнет озоном, — подсказал Альберт.

Я кивнул и осторожно, вдоль стенки, приблизился к двери, которая вела в соседнее подземелье. Каменные колонны в его центре образовывали правильный круг, они не только служили опорами высокого потолка, но и ограждали постеленный на пол лист светло-серого металла. Все проходы между ними были забраны высокими решетками. Выходивший из электрического шкафа пучок проводов пропустили в пробоину в стене, а дальше он разделялся на две части: одну протянули к фонарям на колоннах, другую завели под металлическую панель на полу.

Назначение этого сооружения осталось для меня загадкой, я решил продолжить исследования и попытаться раздобыть хоть какую-то полезную информацию.

— Время! — похлопал меня по плечу Альберт Брандт.

— Да-да! — кивнул я и шагнул в странный зал. Заполонившее его гудение отражалась от стен и купола потолка, усиливалось и било по ушам так, что не было слышно даже собственных мыслей. Это меня и подвело.

Я просто не расслышал скрежета, с которым опустилась в подземелье открытая кабина лифта. Шахта подъемника была заглублена в стену, и две фигуры в одинаковых серебристых комбинезонах и глухих шлемах с узкой полоской стеклянных забрал возникли словно из воздуха.

Не знаю, кто из нас растерялся больше. Наверное, все же я, поскольку в голове еще только всколыхнулся шальной вопрос: «Стрелять или не стрелять?», — а один из незнакомцев уже вскинул огнемет, гибкий шланг которого уходил к висевшим за спиной баллонам.

Перед глазами мелькнуло пламя горелки, и с невероятной ясностью я осознал, что сейчас меня обдаст пылающей струей огнесмеси. И тогда — конец…

Спас Альберт.

— Стой! — выкрикнул он, и его зычный голос враз перекрыл гул электрического прибора.

Приказ отразился от стен и потолка, ударил подобно раскату грома, превратил людей в соляные статуи. Меня талант поэта зацепил лишь краем, но и так я едва не примерз к полу и вскинул пистолет лишь на самую малость раньше, чем начал выравниваться качнувшийся к полу раструб огнемета.

«Люгер» хлопнул, отдача почти не подкинула ствол. Пуля пробила смотровое стекло шлема, и оно тотчас окрасилось изнутри красным. Огнеметчик нелепо дернулся, рухнул на пол и больше не шевелился.

Я перевел прицел на второго незнакомца, тот успел выстрелить первым. Со штыка футуристической винтовки сорвалась ослепительная молния, ударила в «Люгер», обожгла руку и сильным толчком отшвырнула меня прочь.

Шибанувшись спиной о стену, я безвольным кулем свалился на пол, и стрелок обратил свое внимание на Альберта Брандта. Но если любвеобильный поэт и овладел чем-то в совершенстве, помимо рифмования слов, так это высоким искусством бегства. Он юркнул в комнату с электрическим шкафом за миг до того, как негромко захлопала винтовка незнакомца. От стены во все стороны полетела каменная крошка, с гулом разлетелись по залу рикошетирующие пули.

Стрелок сорвался с места и бросился в погоню за Альбертом. Бешенство накатило на меня жгучей красной волной, всем сознанием овладело стремление перехватить убийцу и выбить из него дух. Пустое! Хоть душу каленым железом и жгло понимание, что смерть друга окажется на моей совести, моральные терзания никак не помогли вернуть контроль над парализованным телом. Пока облаченный в неудобный комбинезон убийца бежал до двери, я сумел лишь перевалиться на правый бок. Принявший на себя электрический разряд «Люгер» превратился в бесполезный кусок металла, пришлось тянуть из кармана «Цербер».

Стрелок уже шагнул в дверь, когда я вскинул пистолет и выстрелил в обтянутую серебристой тканью спину. Пуля угодила в поясницу, убийца согнулся, но удержался на ногах. Он начал оборачиваться, и я поспешил выстрелить снова и снова.

Одна пуля угодила в бедро, другая прошла стороной, отскочила от каменной кладки и с визгом унеслась прочь, но хватило и двух попаданий. Винтовка вывалилась из рук стрелка, он упал на колени и попытался поднять оружие, не удержал равновесия и уткнулся лицом в пол.

Умирал долго и некрасиво. Перхал кровью, хрипел, порвал перчатки, царапая пальцами каменный пол.

Я бы облегчил его страдания, да только к тому времени, когда сумел подняться на четвереньки, незнакомец уже затих. Умер. Я специально убедился в этом, поскольку выжившие свидетели перестрелки с летальным исходом столь же уместны, сколь и толченое стекло в микстуре от кашля. Особенно если я застрелил пару своих бывших коллег или вполне законопослушных охранников.

Впрочем, откуда огнемет у простого охранника? Их и бойцам Третьего департамента выдают лишь перед облавой на какую-нибудь особо зловредную тварь!

А тут еще и комбинезоны с тончайшим покрытием из алюминиевой фольги, герметичные шлемы с дыхательными фильтрами и баллонами сжатого воздуха. И это не говоря о невероятном молниемете! За годы работы в полиции мне ни о чем подобном даже слышать не доводилось, не то что держать в руках!

Именно поэтому я пренебрегать трофеями не стал и перекинул через плечо ремень винтовки. В кобуре на боку мертвеца обнаружился странного вида двуствольный пистолет, калибра никак не меньше двенадцатого, со съемной электрической банкой в рукояти. Его убрал в ранец, туда же запихал шлем. Он хоть и был изнутри забрызган кровью, но при ударе головой об пол нисколько не пострадал.

Убитый оказался молодым парнем лет тридцати, с коротким ежиком светлых волос. Так сразу и не определишь, жулик или полицейский. Ну да не важно…

Я закинул ранец за спину и поспешил в обратный путь, гадая, куда подевался Альберт. Впрочем, поэт собственными глазами видел, как меня подстрелили, самое разумное в такой ситуации — бежать. Хоть бы только он не успел поставить на уши полицейских…

Стиснув зубы, я перешел на бег, но на лестнице поумерил пыл из-за одышки и опасения схлопотать чем-нибудь тяжелым по голове, в случае если Альберт вдруг решит вернуться за моим хладным телом. Поднимался тихо, осторожно и без лишней спешки, а когда услышал доносившееся с верхней площадки надсадное сопение, перехватил электрическую винтовку и тихонько позвал:

— Альберт?

— Лео?! Быть того не может! — послышалось в ответ, и ко мне сбежал растрепанный поэт. — Но как так? В тебя же молния угодила!

— Разряд попал в пистолет. Меня лишь оглушило.

С точки зрения законов физики я сказал полнейшую ерунду, но Альберта такое объяснение всецело устроило. Он привалился к стене и зажал лицо в ладонях.

— Какой позор! Я бросил тебя и сбежал, как последний трус!

Раскаянье Брандта было искренним, и, поскольку возиться с впавшим в депрессию приятелем мне хотелось меньше всего, я высказался по-военному прямо:

— Альберт, ты идиот! Только идиот будет сожалеть о том, что не вернулся к застреленному товарищу и не погиб сам. Скажу честно: я бы твой труп бросил без малейших колебаний. Это разумно. И вообще удивлен, что ты еще здесь.

— Не смог без фомки сдвинуть плиту. Сидел и ждал, пока за мной придут и… — поэт приставил палец к виску и выдохнул, — пуф!

— Давай убираться отсюда.

Совместными усилиями мы отодвинули секцию стены, выбрались в подвал и вернули ее на место. Тихонько прокрались через первый этаж к черному ходу и выскочили на улицу. Я лишь на миг задержался сдернуть с одного из столов скатерть, чтобы завернуть в нее электрический метатель.

На заднем крыльце нас дожидалась оставленная лепреконом бутылка рома. Альберт бросился на нее как коршун на добычу, но сдержался и приложился к горлышку, лишь когда мы уже выбрались за ограду парка.

— Хорошо! — выдохнул он и протянул бутылку мне.

Я сделал глоток и закашлялся из-за обжегшего глотку напитка.

— Слабак! — снисходительно рассмеялся поэт и допил ром.

По дороге он затянул меня в винную лавку и купил бутылку портвейна.

— Это чтоб наверняка отпустило, — рассудительно сообщил Альберт, выдернул пробку, глотнул и предупредил: — Когда в следующий раз стану проситься на дело, смело посылай меня куда подальше. Смело! К чертовой бабушке! Куда угодно! Можешь даже пинка отвесить, не обижусь!

— Ты мне сегодня жизнь спас, так-то, — напомнил я.

— Вот за это и выпьем!

Мы и выпили. Как-то мягко и незаметно отпустил шок, и я захмелел, но в гости к поэту, сколь он на этом ни настаивал, не пошел и отправился спать. Слишком уж насыщенным выдался день. Если не сказать — сумасшедшим…

Заперев за собой дверь, я проверил черный ход и все окна, поднялся в спальню и запихнул ранец с трофеями и замотанную в скатерть винтовку под кровать. Потом разулся, а на большее меня уже не хватило — просто завалился на подушку и моментально уснул, будто механический заяц, у которого кончился завод.

Проснулся от звякнувших в оконной раме стекол. На улице еще не рассвело, но ускоренный метаболизм уже справился с алкоголем, во рту пересохло, язык разбух, горло будто ободрали наждачной бумагой. Пошатываясь, я спустился на кухню, отыскал в потемках графин, а только наклонил его к стакану, как неким интуитивным наитием уловил присутствие постороннего.

И взгляд в спину, будто поверх пистолетного ствола…

Глава пятая, или Амфитеатр и немного улик

Любая опасность — это прежде всего возможность проверить себя. Так говорил отец.

Я подобного способа самопознания терпеть не мог, а попадая в очередную переделку, всегда руководствовался другим его советом: «Не надейся, что проблема разрешится сама собой, действуй!» И потому резким махом швырнул тяжеленный графин под руку, метя в злоумышленника у себя за спиной. Гипотетического злоу…

Резко звякнуло стекло, и тотчас с металлическим лязгом что-то тяжелое грохнулось на пол. Ухватив со стола разделочный нож, я крутнулся на месте и прыгнул к застигнутому врасплох удачным броском взломщику. Облаченный во все черное парень шатнулся в сторону, но как-то неуверенно, и нож вонзился ему в грудь. Точнее, должен был вонзиться!

Не уловив тугого сопротивления человеческой плоти, я провалился в пустоту и рухнул на пол. Ткнувшийся в доски клинок обломился у самой рукояти, а миг спустя под ребра прилетел тяжелый ботинок. Воздух с хрипом вырвался из легких, меня перевернуло на бок, и, продолжая это движение, я откатился в сторону. Под руки попался табурет, я закрылся им, и тотчас сиденье хрустнуло под ударом кастета. Шипы накрепко засели в досках, и обезоруженный взломщик попытался разорвать дистанцию, но я подсек его под ноги, размахнулся и со всего маху обрушил на голову массивный табурет.

Парень с черной маской на лице просто растворился в воздухе. Я даже не заметил рывка, столь стремительным он был, и стало ясно, что мне противостоит не человек. Точнее — не обычный человек, а сиятельный или малефик.

Табурет при ударе об пол разлетелся на части, и я бросился за взломщиком с оставшимися в руках ножками. Приметил в темноте кухни черное пятно и ударил левой, но на этот раз всем корпусом вкладываться в удар не стал, махнул как получилось. Парень противоестественно быстрым движением пригнулся, пропуская дубинку над головой, перехватил ее и дернул на себя. Я не стал мериться силой и врезал второй ножкой. Удар пришелся в лоб, и взломщик рухнул на пол как подрубленное дерево.

От резкого движения отбитые ботинком ребра взорвались резкой болью, но я не стал поддаваться чувствам и добивать незваного гостя. Вместо этого навалился на него сверху и заломил руки за спину. Затем охлопал одежду, и, когда в заднем кармане штанов звякнули сталью наручники — полицейский?! — желание свернуть поганцу шею утихло окончательно.

Оттащив взломщика к мойке, я сковал ему руки, предварительно заведя цепочку браслетов за водопроводную трубу, вырвать которую из стены было бы не под силу даже Гераклу. Потом кухонным полотенцем притянул друг к другу лодыжки пребывавшего в бессознательном состоянии пленника и салфеткой заткнул ему рот.

Только выпрямился, и вновь острой болью отозвались ребра. Я с минуту постоял, приходя в себя, потом приступил к тщательному обыску. Положил на стол обнаруженные в карманах пистолетные обоймы, потайной фонарик, нож и бумажник, напился из-под крана и задумался, как быть дальше.

Оставлять ловкача без присмотра и подниматься в спальню за «Цербером» не рискнул, вместо этого включил трофейный фонарик и отыскал залетевший под шкаф пистолет. Курок кольта сорок пятого калибра был взведен; промедлил бы — получил пулю в затылок.

Графин, к слову, уцелел. Я вернул его на стол, взял бумажник и вытряхнул содержимое, но внутри обнаружились лишь ключи от наручников, пара десятков франков да жиденькая стопочка колониальных долларов.

Полицейского удостоверения среди вещей не оказалось, и это обстоятельство развязывало мне руки. Я наполнил из-под крана железную кружку с обколотой эмалью, стянул с лица взломщика эластичную маску, плеснул в него водой. Парень задергался, пришлось ухватить его за волосы и вздернуть голову. В глаза сразу бросилась немалых размеров шишка — удар ножкой пришелся плашмя и в лоб. Повезло, иначе запросто мог проломить череп.

Но волновало меня сейчас вовсе не самочувствие пленника; свободной рукой я оттянул веко и выругался — посреди белой радужки темнел черный зрачок.

Выходит, не сиятельный. Это все усложняло и упрощало одновременно.

С одной стороны, удавлю малефика без малейших душевных терзаний, с другой — откровенничать со мной у него нет никакого резона, а кухня для допросов с пристрастием не годилась однозначно. Кровь потом не отмыть, да и соседи всполошатся. Нехорошо.

Парень вдруг содрогнулся всем телом и выплюнул изо рта обмусоленные салфетки, но я вовремя приложил его ребром ладони по шее. Переполошить округу пронзительным воплем у ловкача не вышло; он сумел выдавить из себя лишь сиплый хрип, и я без промедления хлопком ладоней по ушам отправил его в забытье.

Засунув трофейный пистолет сзади за ремень брюк, я взял со стола ключи и отпер один из стальных браслетов. Весил худощавый взломщик на удивление немало, но перенести его в подвал проблемой не стало. Попросту ухватил за ноги и уволок вниз. Затылком бедолага пересчитал все ступени, благо их оказалось не больше десяти.

Вновь сковав руки пленника, я подвесил его на вбитый в стену крюк, запалил керосиновую лампу и нахмурился. Лицо было знакомым.

Кинооператор! Тот самый хлыщ из Нового Света, что снимал гостей на вчерашнем приеме! Но какого черта он вломился ко мне?! Что он тут позабыл?

С лестницы донесся звук шагов, но я сразу узнал стук подкованных ботинок и обернулся без всякой опаски. И точно — на верхней ступеньке замер лепрекон. Альбинос с отвращением оглядел пыльный подвал, выругался:

— Драть, дыра! — и ушел наверх, тут же сунулся обратно и добавил: — Извращенец!

Я вытянул из-за пояса пистолет, и лепрекона словно ветром сдуло. Хотя коротышка сейчас был кругом прав: владелец дома завалил подвал всяческим барахлом, а подвешивание людей на крюки редко когда идет рука об руку с душевным здоровьем.

Некоторое время я смотрел на слегка подрагивавшие пальцы вытянутой перед собой руки и, решив успокоиться, уселся на массивный деревянный сундук. Похлопал его по обитому ржавыми железными полосами боку и усмехнулся. Даже если не успею избавиться от тела этой ночью, труп можно упрятать в этого монстра. Не хотелось бы, но ее величество необходимость мало когда принимает в расчет наши желания.

Не став раньше времени накручивать себя дурными предчувствиями, я вытянул из-за пояса пистолет и взвесил его в руке. Рукоять с деревянными накладками и фирменным кольтовским ромбом лежала в ладони довольно удобно, на рамке обнаружилось клеймо: «Армия объединенных колоний».

Правительственная модель? Серьезно.

Кинооператор вдруг промычал что-то нечленораздельное и засучил ногами по полу, пытаясь отыскать опору и уменьшить нагрузку на запястья. Я на всякий случай взял его на прицел.

— Не дури, — прохрипел парень, шумно вздохнул и добавил: — Потайной карман в куртке, левая пола.

Меня такое начало немало удивило, но с места я не двинулся, лишь спросил:

— И что там?

— Посмотри и увидишь.

— Что-то не хочется, — отказался я, не желая идти на поводу у малефика.

Парень сплюнул кровью и повторил просьбу:

— Просто посмотри.

Я негромко рассмеялся:

— Слышал, что малефики упертые, но не до такой же степени!

— Малефики? Я не малефик! С чего ты взял?

— Ну… — протянул я. — Ты слишком шустрый для нормального человека. Нет?

— Я сиятельный, болван! — выругался кинооператор. — Это мой талант!

— А я незаконнорожденный наследник престола, — ответил я с нескрываемым сарказмом и повернулся в профиль. — Посмотри, разве не похож? Похож! А ты на сиятельного — нет.

— Ты о глазах? — устало обвис на цепочке наручников взломщик. — Это стеклянные линзы для маскировки.

— Да ладно!

— Проверь.

Безмерно удивленный столь абсурдным заявлением, я поднялся с сундука, подступил к пленнику и упер ствол кольта ему под челюсть.

— Дернешься, вышибу мозги.

— Осторожно, легкий спуск…

— Тогда не моргай! — потребовал я, пальцами залез в чужой глаз и к своему немалому удивлению ощутил упругость стекла. Подцепил, потянул, и прилипшая к глазному яблоку линза с темным кружком посередине осталась у меня в руке. Сам зрачок пленника оказался бесцветно-серым.

Надо же, и в самом деле сиятельный…

Кинооператор зашипел от боли и заморгал, из глаз его потекли слезы. Не отводя от взломщика пистолет, я отступил, присмотрелся к стекляшке и покачал головой.

— Никогда ни о чем подобном не слышал, — сказал, ставя линзу на крышку сундука.

— Не раздави!

— А тебе не об этом волноваться стоит, — усмехнулся я. — Об этом тебе волноваться как раз уже не стоит!

— Брось! — скривился парень. — Потайной карман, открой его!

— Какой настырный убийца!

— Я не убийца!

— Целился мне в затылок!

— Ты просто слишком тихо спустился вниз! Я не успел выбраться из кухни!

— И что ты позабыл на моей кухне, любезный?

Кинооператор тяжело вздохнул и повторил:

— Потайной карман. Слева.

— Выбить бы из тебя дурь, — хмыкнул я, потирая ушибленный пинком бок, — да времени жалко.

Я вновь упер ствол под нижнюю челюсть парня, заставив того приподняться на цыпочки, свободной рукой расстегнул брезентовую куртку и принялся прощупывать левую полу. Вскоре пальцы наткнулись на клапан потайного кармана, в нем оказалась картонная карточка. Отошел с ней к свету и не поверил собственным глазам.

Надпись на карточке гласила: «Колониальное детективное агентство Пинкертона».

Выписано удостоверение личности было на имя некоего Томаса Элиота Смита.

— Томас Смит? — с сомнением уточнил я.

— Он самый! — подтвердил кинооператор и потребовал: — А теперь, будь добр, отцепи меня. Немедленно!

Я вновь заткнул кольт за ремень штанов, но освобождать пленника и не подумал.

— Томас Элиот Смит, — издевательски неторопливо произнес я, лихорадочно обдумывая ситуацию, — возможно, в Новом Свете частные сыщики и могут вламываться в чужие дома, но у нас, в метрополии, за такое сажают в тюрьму.

— Да что вы говорите? — оскалился в ответ детектив. — А как насчет проникновения в дом Максвелла? Что полагается за это? — И он быстро предупредил: — Учтите, я работаю не один, если со мной что-то случится, об этом немедленно станет известно местной полиции. А у нее и без того хватает к вам вопросов, не так ли, господин Шатунов?

Взгляд одного темного и одного светлого глаз изрядно нервировал, поэтому я подошел к сыщику и выдернул вторую стеклянную линзу.

— Какого дьявола?! — взвыл тот.

— Помолчите, — потребовал я. — Мне надо подумать.

— Отцепите меня и думайте сколько угодно!

— В камере?

— Почему сразу в камере? — удивился Смит. — Разумные люди всегда найдут общий язык! Помогите мне, и я в долгу не останусь!

— Помочь — это снять с крюка, на котором вы болтаетесь, будто свиная туша?

— Нет! Помочь — это рассказать, зачем вы спускались в подвал дома Максвелла и что оттуда вынесли!

Я прикрыл ладонью рот и зевнул.

— У меня был непростой день и крайне насыщенная ночь, — произнес я после этого. — Сейчас посплю, а утром решу, как с вами быть. Ни в чем себе не отказывайте.

— Постойте! Я…

— Ваш статус, — развернулся я, — немногим отличается от положения обычного бродяги, здесь вам не колонии. Поэтому просто заткнитесь и не мешайте мне спать.

Смит выругался, но к угрозам прибегать не стал, а вместо этого объявил:

— Правая подкладка! Придется распороть.

Я с обреченным вздохом разрезал ткань и выудил сложенный надвое листок. Это было распоряжение имперского министерства по делам колоний оказывать всяческое содействие Томасу Элиоту Смиту, сотруднику Детективного агентства Пинкертона. И хоть на простых подданных ее императорского величества этот документ не распространялся, я опустился на сундук и милостиво разрешил:

— Излагайте.

— Я? — опешил сыщик.

— Милейший, кого из нас задержали в чужом доме, вас или меня? И кстати, ваш нынешний наниматель в курсе, кого именно пригрел на груди?

— Мой наниматель?

— Джозеф Меллоун, — напомнил я. — Вы ведь у него подвизаетесь кинохроникером, не так ли?

Смит надолго замолчал, потом вздохнул:

— Хотите играть в открытую? Что ж, давайте! Но снимите меня с крюка, дьявольски затекли руки!

Тяжело вздохнув, я поднялся с сундука, но, прежде чем успел выполнить просьбу сыщика, с лестницы послышалось приглушенное:

— Пст!

— Сейчас вернусь, — предупредил я пленника и поднялся в дом.

Лепрекон стоял у кухонного окна и даже пританцовывал от нетерпения. Я сначала не понял, что именно привлекло его внимание, а потом среди кустов налился алым сиянием и вновь потускнел огонек сигареты.

— Вот оно что…

Лепрекон расценил мои слова по-своему, быстро выдвинул верхний ящик кухонного стола и вооружился ножом.

— Хтт! — перечеркнул он себе горло большим пальцем свободной руки.

— Не вздумай! — рыкнул я и вернулся в подвал.

Сколь ни хотелось свернуть незваному гостю шею и упрятать его в сундук, я обхватил сыщика под мышками, приподнял и опустил на пол.

— Премного благодарен, — вздохнул тот, разминая онемевшие запястья.

— Рассказывай! — потребовал я.

— К вам мое расследование не имеет никакого отношения!

— Имеет, раз ты здесь.

Смит поморщился, но все же сообщил:

— Я сам намеревался осмотреть подвал дома Максвелла, но увидел вас на выходе. Не собирался причинять никому вреда, просто хотел выяснить, что вы унесли с места преступления.

Я никак собственной заинтересованности не выказал и скептически усмехнулся.

— Почему непременно с места преступления?

— Бросьте! Я видел сорванную полицейскую печать с двери в подвал.

— Чем же ваше внимание привлек дом Максвелла?

— Вы шутите? — оскорбился сыщик. — После сегодняшнего происшествия?

— А что в нем такого?

— Полагаю, оно связано с моим расследованием, — уклончиво ответил Смит, поколебался и сознался: — У меня просто нет никаких других зацепок, но уверен — интуиция меня не подводит.

— Что за расследование?

— Государственной важности! — заявил сыщик, но нисколько меня этим утверждением не убедил.

— А именно? — потребовал я подробностей. — Ну же! Не заставляйте тянуть все из вас клещами!

Томас Смит явственно вздрогнул. Высказывание о клещах не понравилось ему до чрезвычайности.

— Вот смотрите, — зашел я с другой стороны, — если захочу, прикончу вас прямо сейчас. Потом выйду из дома, отыщу в сквере вашего напарника и перережу глотку ему. Но я не стану этого делать. Просто вызову полицию, а утром нажалуюсь вашему работодателю, благо меня сегодня ему представили. Вот и решайте, насколько вас устроит такое развитие событий.

— Не надо! — сдался сыщик. — Джозеф Меллоун — наш главный подозреваемый.

— И в чем же именно он подозревается?

— В подготовке покушения на ее императорское высочество кронпринцессу Анну.

Я присвистнул:

— Серьезное заявление.

— Наниматели агентства убеждены, что реставрация амфитеатра и грядущий гала-концерт — лишь повод заманить сюда наследницу престола.

— Зачем ему это? — спросил я, обдумывая услышанное.

— Независимость, — просто ответил Смит. — После смерти наследницы престола империя если и не распадется на провинции, то надолго позабудет о колониях.

— А вы верный подданный ее величества?

— Я простой исполнитель. И не мое дело судить о мотивах моих нанимателей, — заявил сыщик, приложил к шишке на лбу стальные наручники и усмехнулся: — Могу лишь предположить, что разрыв отношений с метрополией кажется им несвоевременным.

— Ацтеки?

— Мы только начинаем теснить их к югу. Без помощи метрополии добиться окончательной победы будет непросто.

— И нет никаких предположений, как намереваются действовать заговорщики?

— Ни малейших.

Я задумался. Представлялось маловероятным, что в этом тихом курортном городишке собралось сразу несколько преступных сообществ, никак не связанных друг с другом. Поджог дирижабля, яд в лимонаде, наем фальшивого медиума — все это являлось звеньями одной цепи. Тем более что я был неразрывно связан с кронпринцессой Анной; ее сердце билось лишь благодаря моему таланту сиятельного.

— Что вы хотите узнать о подвале дома Максвелла? — спросил я, решив воспользоваться ситуацией и заручиться поддержкой Детективного агентства Пинкертона. — Спрашивайте.

Смит молча выставил перед собой скованные наручниками запястья. Я немного поколебался, но все же разомкнул браслеты и протянул сыщику руку.

— Благодарю! — шумно выдохнул он, поднимаясь на ноги.

Мы прошли на кухню, там Томас Смит умылся, и я позвал его на второй этаж. Но прежде чем отправиться наверх, сыщик включил электрический фонарик и поводил им у окна из стороны в сторону, подавая сигнал сообщнику. Оставалось лишь надеяться, что сигнал гласил: «У меня все хорошо», — а не призывал незамедлительно бежать за помощью в полицию.

В спальне Смит внимательно огляделся, потом опустился на стул у кровати и спросил:

— Так что привело вас в подвал?

— Кровь, — просто ответил я и рассказал о своих подозрениях относительно смерти самозваного медиума.

— Почему не сообщили полицейским?

— О текшей вверх по уклону крови?

— Ну да.

— Это дело чести! — принял я непреклонный вид то ли оторванного от жизни гордеца-аристократа, то ли загадочного и диковатого уроженца России. — Речь шла о моей даме сердца!

Если это объяснение и не устроило сыщика целиком и полностью, то виду он не подал и попросил продолжить рассказ.

— Что было дальше?

Запираться не имело никакого смысла, и я поведал Смиту о подземном ходе и стычке с неизвестными в таинственном зале. При упоминании странного оружия убитых он недоуменно нахмурился.

— Вы уверены?! Принесли что-то с собой? Покажите!

Я вытянул из-под кровати замотанную в скатерть винтовку, развернул ее и в очередной раз подивился непривычному внешнему виду. Разборный приклад служил основанием для крепления массивной электрической банки, ствольная коробка была изготовлена из алюминиевого сплава, а вокруг ствола шли витки проводов. Штык-молниемет и вовсе состоял из двух металлических игл.

Прежде чем протянуть оружие сыщику, я на всякий случай отсоединил плоский круглый барабан и кинул его на пол. От удара наружу вылетел и откатился в сторону железный шар.

— Невероятно! Метатель Гаусса! — охнул Смит. Он попытался отыскать заводской номер или клеймо производителя, не нашел и спросил: — Что-то еще?

Я раскрыл ранец и вынул из него алюминиевый шлем, забрызганный изнутри кровью.

— Выходной клапан и баллон сжатого воздуха? — удивился Томас Смит, расправляя резиновую манжету, которая и обеспечивала герметичность. — На кой черт им это понадобилось?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Но алюминий прекрасно защищает от магического воздействия. Быть может, дело в этом?

— Сомневаюсь, — скептически воспринял сыщик мое предположение и поинтересовался: — А что вы собирались делать с трофеями?

Вопрос мне не понравился.

— Я действовал в состоянии аффекта, — не стал отвечать ничего конкретного.

— Прекрасно понимаю мотивы ваших действий в подземелье, — уверил меня сыщик. — Но не могу понять, как вы намеревались поступить дальше.

Я тяжело вздохнул и постарался ответить предельно честно:

— На меня напали, но при судебном разбирательстве присяжные заседатели могли решить иначе. Поэтому я собирался обо всем забыть. А трофеи передал бы знакомому изобретателю. По природе своей я чрезвычайно любопытен.

Углубляться в эту тему Смит не стал и спросил:

— Где именно располагалось то подземелье? Сможете под присягой заявить, что оно находится под амфитеатром?

— Зачем вам это?

— Тогда у меня появится основание обратиться с ходатайством об отмене визита в город ее высочества.

Выступать с официальными заявлениями я не собирался, но говорить об этом не стал, лишь отметил:

— Подземный ход очень старый, он вполне может вести к амфитеатру, но присягнуть в этом не возьмусь. Мы… Я шёл под землей около десяти минут, в каком направлении — не знаю.

— Это должен быть амфитеатр! — решил Томас Смит и приложил холодную ствольную коробку винтовки к распухшему лбу. — Непременно!

— Проверьте, — предложил я. — Спуститесь и посмотрите сами.

— А ваш компаньон? — поинтересовался сыщик. — Он может оказаться полезен?

— Нет, — ответил я, не желая открывать тайну личности поэта, — в подземелье он не спускался и караулил вход.

— Досадно, — пробормотал Смит и поднялся на ноги. — Что ж, пришло время действовать! Я свяжусь с местной полицией и организую облаву.

— Только не упоминайте обо мне. Я буду все отрицать. Никаких доказательств моего проникновения в особняк не осталось, а в случае голословного обвинения, не обессудьте, я предам огласке ваш истинный род деятельности. Можете быть уверены — я сделаю это.

— Но… — опешил Смит. — Это же дело государственной важности!

Я даже слушать ничего не стал.

— Оставьте лавры гениального сыщика себе, — перешел от кнута к прянику. — Вы спустились в подвал, самостоятельно отыскали подземный ход и подверглись нападению заговорщиков. Пострадали в схватке, но выбрались и обратились за помощью в полицию. Устроит такой вариант?

Томас Смит задумчиво кивнул.

— Хорошо! Но если мне понадобится помощь…

— Всегда к вашим услугам! — Я вытащил из кобуры «Люгер» и протянул его сыщику. — Держите. Удар электрического разряда приварил кожух затвора к рамке. Как по мне, это будет неплохим подкреплением ваших слов.

— Да, не помешает, — кивнул Томас Смит, принимая пистолет.

Я вернул ему документы и проводил на первый этаж. Там сыщик промыл под рукомойником свои невероятные линзы, вставил их в глаза, сгреб со стола вытащенные при обыске вещи и опрометью выскочил из дома. Он так торопился, что позабыл забрать кастет и кольт. А я напоминать об этом не стал; пистолет мне еще пригодится.

Застрелиться, к примеру.

Я невесело усмехнулся, осушил стакан воды, встал у окна и долго-долго смотрел в ночь.

На душе было паскудно.

Если Смит вдруг решит все переиграть и заявит о взломе в полицию, утро я встречу в тюремной камере. Дальше вмешаются адвокаты, возможно, даже окажет протекцию маркиз Монтегю, и меня поместят под домашний арест, а потом и вовсе дело прекратят за отсутствием улик, но мало ли что случится за эти несколько часов до рассвета?

И потому я поднялся в спальню, обулся и выбрался на улицу через боковое окно второго этажа. Мягко спрыгнул на землю, через темный сквер прокрался к набережной и, немного покружив по району, отправился к Альберту Брандту. Слоняться по улицам в ожидании утра уже просто не оставалось сил.

Калитка была заперта, и я попросту перемахнул через невысокую ограду, не став беспокоить сторожа. Входная дверь дома распахнулась от легкого толчка, ступеньки деревянной лестницы легонько скрипели под ногами, но тихо-тихо, осторожные шаги никого не побеспокоили. И все же только постучался в апартаменты поэта, и дверь немедленно распахнулась, словно меня ждали.

Открыла Елизавета-Мария. С растрепанными рыжими локонами волос и в мужской сорочке, едва-едва прикрывавшей бедра. Газовый рожок светил ей в спину, лицо скрывалось в темноте, и на какой-то миг показалось, что суккуб вновь прозрела. Очень уж многозначительно она улыбнулась, освобождая проход.

— Ты всех в таком виде встречаешь? — озадачился я, переступая через порог.

Суккуб задвинула засов и прислонилась спиной к двери.

— Думаешь, я не узнаю твоих шагов? — выгнула она в притворном удивлении бровь.

Я неопределенно хмыкнул и спросил:

— Альберт спит?

— Он в кабинете, — сообщила Елизавета-Мария и добавила: — Работает.

Удивляться этому обстоятельству не приходилось: алкоголь никогда не мешал поэту сочинять стихи, в состоянии подпития он обыкновенно переносил на бумагу наброски и ощущения, а доводил их до ума уже на трезвую голову.

Я подошел к плотной занавеси, заглянул в кабинет и увидел склоненную над письменным столом спину Альберта. Он что-то быстро-быстро писал, кругом валялись смятые листы черновиков.

Не став его отвлекать, да вряд ли бы и сумел, я вернулся в гостиную к Елизавете-Марии, которая забралась на диван с ногами, нисколько не беспокоясь по поводу задравшейся сорочки. Уверенным движением она дотянулась до пепельницы на журнальном столике, взяла мундштук с ментоловой сигаретой и затянулась.

— Убедился? — спросила она, выдыхая к потолку ароматный дым.

— С каких это пор ты начала курить?

— Тлетворное влияние богемы, — спокойно ответила Елизавета-Мария.

— Уверен, ты влияешь на богему еще более тлетворно.

Суккуб рассмеялась.

— Леопольд, ты случайно не знаешь, по какой причине Альберт сегодня так… возбужден? — спросила она, намеренно выделив интонацией последнее слово.

Я лишь пожал плечами.

— Понятия не имею, — ответил я с невозмутимым выражением лица и зевнул. — Собирался переночевать у вас в гостевой комнате. Надеюсь, ты не против?

— Мой дом — твой дом, Лео, — улыбнулась Елизавета-Мария, откинул с лица рыжие пряди и поинтересовалась: — Ты подумал о моем предложении?

— Не дави на меня.

— Еще и не начинала, — поморщилась она. — Но могу.

— И каким образом?

— Могу открыть Альберту, что на самом деле я суккуб. И ты об этом знал, но не сказал ему ни слова.

— Ты — суккуб? — рассмеялся я. — Не смеши меня. Но если хочешь — расскажи. В психиатрических клиниках есть такие специальные палаты, там стены войлоком обиты. Уверяю, на твое лечение денег я не пожалею.

— Мерзавец! — окрысилась Елизавета-Мария, раздраженно кинула мундштук на пепельницу и приложилась к бокалу с коктейлем. — Иди спать, не стой над душой.

Я и не стал.

Проснулся весь разбитый и какой-то помятый. То ли вчерашняя нервотрепка и злоупотребление алкоголем сказались, то ли просто выспаться толком не успел — на рассвете разбудили охи и стоны из хозяйской спальни, а когда вновь наступила тишина, задремать уже не получилось. В итоге я немного помаялся, переворачиваясь с боку на бок, да и отправился на кухню, откуда повеяло ароматом свежесваренного кофе.

— Проснулся? — обернулась от плиты Елизавета-Мария, наряженная сегодня во вполне благопристойный халат. — Садись завтракать.

Судя по ее растрепанному и необычайно умиротворенному виду, запала Альберта хватило на всю ночь.

Я молча уселся за стол и передвинул к себе запотелый кувшин домашнего лимонада. Особого аппетита не было, к яичнице с беконом даже не притронулся, съел только поджаренный хлебец с маслом.

Вскоре к нам присоединился Альберт — осунувшийся, но бодрый. Прямо на пороге он принял театральную позу и объявил:

— Леопольд, друг мой! Это было невероятно! Азарт, опасность, скорбь из-за смерти друга и отвращение к самому себе за постыдное бегство! А еще — животная радость от спасения и тягостное ощущение неминуемой погибели, как у загнанного в угол зверя, как у висельника на эшафоте! И новая волна стыда от осознания, что беспокоит лишь собственная жизнь. А кульминация — чудесное спасение. Катарсис! — Поэт обнял супругу и поцеловал. — Такого прилива сил я не испытывал давно. Проклятье, да у нас словно второй медовый месяц начался!

Елизавета-Мария отстранилась от поэта и проворчала:

— Побрейся! Исцарапал всю, — но было видно, что внимание мужа ей приятно.

Я чуть рот от удивления не разинул. Суккубы не способны испытывать привязанность к кому-либо! Это просто невозможно!

Альберт вмиг позабыл про нас, схватил со сковороды кусок бекона и принялся ходить из угла в угол, погруженный в собственные рифмы. Тогда Елизавета-Мария отошла к окну и тяжело вздохнула.

— Ну и что вы вчера натворили? Мне стоит беспокоиться?

— Ничего мы не натворили, — спокойно ответил я.

— Так это не за вами? — спросила она, прислушиваясь к чему-то, слышному лишь ей одной.

И тотчас на улице требовательно мявкнул клаксон. Я как ужаленный соскочил со стула и в один миг очутился у окна. За оградой, слегка подрагивая на холостом ходу, стоял «Форд-Т», черный и со сложенной крышей, за рулем в гогглах и шоферской кепке сидел сыщик Томас Смит.

— Лео? — всполошился поэт. — Все хорошо?

— Все хорошо, — подтвердил я. — Это не за нами, это за мной.

— Мне стоит начинать беспокоиться? — ледяным тоном повторила Елизавета-Мария свой вопрос.

— Нет! — рыкнул я и уже мягче добавил: — Все в порядке. Увидимся.

И, не отвлекаясь больше на расспросы, я сбежал на первый этаж, быстрым шагом пересек двор и вышел на улицу. Полицейских поблизости не было, и на арест происходящее нисколько не походило.

— Что-то случилось? — спросил я у сыщика.

— Случилось, — коротко ответил Томас Смит и распорядился: — Поехали!

— Куда?

— Здесь недалеко.

— А конкретней?

— Сам увидишь.

Я потер подбородок и отказался:

— Как минимум мне надо переодеться.

Сыщик обреченно вздохнул и похлопал по сиденью рядом с собой.

— Только недолго, время — деньги.

— Говоришь загадками, — проворчал я, забираясь в самоходную коляску. — Как меня здесь нашел?

Смит приставил друг к другу указательные и большие пальцы рук, словно оценивал композицию кадра, и улыбнулся.

— Поверь, это было легко.

«Форд-Т» тронулся с места, и я решил прояснить ситуацию, очень уж похоронный вид был у сыщика.

— Вы спустились в подземелье?

Но поговорить не получилось, самоходная коляска повернула на перекрестке и почти сразу остановилась у моего дома.

— Иди! — указал Томас Смит на дверь. — Переоденься, и спокойно обо всем поговорим. Белье и зубную щетку можешь не брать.

Шутка вышла так себе, но я не стал огрызаться и ушел в дом. Там без лишней спешки почистил зубы, побрился и причесался, затем облачился в светлый прогулочный костюм и рассовал по карманам мелочовку и пару обойм к кольту. Сам пистолет засунул за ремень брюк и прикрыл сверху пиджаком. Увы, забрать у сыщика кобуру вчера не догадался.

Когда я вышел на улицу, Томас Смит возился с паровым котлом. Замерив уровень воды, он уселся за руль и поторопил меня:

— Поехали!

Паровой движок самоходной коляски захлопал, и мы тронулись с места дергаными рывками, но вскоре ход выровнялся и дальше сбивался, лишь когда на дорогу выскакивали собаки, дети и прочие неразумные существа. В этих случаях сыщик яростно давил на клаксон, грязно ругался или обещал надрать уши, в зависимости от того, какого рода ротозей преграждал нам путь.

Вскоре мы выехали на один из радиальных бульваров и покатили по направлению к центру. Приготовления к празднику по большей части уже были завершены, всюду мыли витрины и вешали флажки, настроение царило приподнятое.

Но не у всех. Когда самоходная коляска свернула на одну из боковых улочек и остановилась у перегороженных веревкой задворок какой-то мастерской, лица толпившихся там горожан вовсе не лучились от счастья. Оно и немудрено: грунт провалился, и образовалась яма метров двадцать длиной и десять шириной. В нее с тихим плеском выливалась струя мутного ручья из разрушенной каменной трубы.

— Только не говорите, что подземный ход затопило, — охнул я.

— Затопило, — подтвердил сыщик, трогаясь с места.

На перекрестке он повернул в противоположную от дома Максвелла сторону, и я забеспокоился:

— Куда мы?

— Уже никуда, — ответил Томас Смит, заглушил двигатель и приветливо помахал стоявшему в дверях кафе толстяку, судя по белому фартуку и уверенному виду — владельцу заведения.

— Синьор Смит! — обрадовался тот. — Где вам накрыть?

— Пожалуй, на улице, — решил сыщик, снял гогглы и опустил пониже козырек кепки, желая скрыть разбитый лоб. — Все как обычно. И моему другу — тоже.

— Сейчас сделаем!

Толстяк отправился отдавать распоряжения, а сыщик стянул перчатки и бросил их на сиденье.

— Надеюсь, не откажетесь со мной позавтракать? — спросил Томас, приглаживая черную полоску усов.

— Если только кофе выпить, — согласился я без всякой охоты, поскольку намерения сыщика продолжали оставаться загадкой. С подземным ходом он потерпел фиаско, что задумал теперь?

Но внешне Томас Смит был невозмутим. Он опустился на плетеное кресло и указал напротив.

— Присаживайтесь, Лев Борисович, — предложил он, слегка запнувшись на отчестве.

— Просто Лев.

— Как скажешь. — И сыщик протянул руку. — Томас.

— Томас, что происходит?

— Одну минуту, — остановил меня Смит и окликнул хозяина заведения: — Луиджи! Не слышал ничего необычного сегодня ночью?

— Еще как слышал! — вышел к нам толстяк. — Так тряхнуло, посуда с полок посыпалась! Да вы же видели, наверное, тут рядом, на пустыре, земля провалилась. Тряхнуло — будь здоров!

— Спасибо, Луиджи! — отпустил его сыщик и повернулся ко мне: — Что скажешь?

— Заложили динамит? — предположил я.

— В самом неудачном месте, — кивнул Томас Смит. — Разрыть завал — не проблема. Но на откачку воды уйдет несколько дней. И это в лучшем случае, если удастся отвести ручей.

— И если ход не обвалится где-то еще, — вздохнул я.

В этот момент нам принесли кофе, сливки и целую тарелку горячих сдобных булочек.

— Лучшая выпечка в городе! — авторитетно заявил Смит.

Но мне булок не хотелось, я попросил принести ромовую бабу.

— А лучше — сразу две!

— Любишь сладкое?

— Безумно.

Сыщик подался вперед:

— А я люблю добиваться своего.

— И за чем же дело стало? — спросил я, доливая в чашку с кофе сливки. — Зацепки есть, действуйте!

— Помимо агентства, — поморщился Томас Смит, — после обнаружения затопленного коридора я отправил телеграмму и в министерство по делам колоний. Моя ошибка, никогда себе не прощу.

— Почему же?

— Чиновники перепугались и все испортили. — Сыщик отпил кофе, с блаженным видом зажмурился, потом взял булку. — Местной полиции пришло распоряжение провести обыск в амфитеатре, а он не дал никаких результатов. Ни на чертежах, ни в ходе осмотра подвалов ничего подозрительного обнаружено не было.

— И в чем трагедия?

— Трагедия в том, что Меллоун пришел в ярость и задействовал все свои связи, чтобы выяснить, кто вставляет ему палки в колеса. Не могу винить начальника полиции, в припадке праведного гнева этот денежный мешок действительно страшен. — Томас вздохнул. — В общем, меня рассчитали. Дали пинка под зад. Вышибли без выходного пособия и рекомендаций.

Я оглянулся на самоходную коляску.

— Но «Форд-Т» не забрали?

— Не будьте столь подозрительным, Лев! — невесело рассмеялся сыщик. — «Форд» мой собственный, Меллоун лишь оплатил доставку через океан.

— И что с обратной дорогой?

— Ерунда какая! — отмахнулся Томас. — Продам здесь, еще и заработаю на этом. И не смотрите на меня так, мы нация торговцев!

Определение «нация» в отношении населения объединенных колоний неприятно резануло слух, но обеспокоило меня совсем другое. Теперь, когда легенда сыщика разрушена, я ничем не мог припереть его к стенке, а вот он меня — запросто. И явно собирался заняться этим прямо сейчас.

Сыщик откусил от булки, сделал осторожный глоток горячего кофе и поморщился.

— Расследование я завалил, к амфитеатру теперь не подпустят и на пушечный выстрел. В мэрии для меня подготовили список зданий с электрическим освещением, но лифт могли запитать от подземного кабеля. Полицейские начали сплошной обход частных домовладений, да только сейчас в городе столько приезжих, что проверка затянется на неделю.

— А отследить кабели от распределительной станции?

— Там все опечатано. Компетентного электрика придется выписывать чуть ли не из столицы. Да и в любом случае найти подземный зал это не поможет, упремся в завал, — вздохнул Смит, — а полностью отключить электричество никто не даст.

Я отломил ложкой кусочек ромовой бабы, отправил его в рот и кивнул.

— Не дадут.

Десерт был великолепен, рома в нем было ничуть не меньше теста, но сейчас лакомство нисколько не радовало.

— Знаешь, что мне нужно? — цепко глянул на меня Томас Смит. — Нужен свой человек в окружении Меллоуна.

— Есть такой на примете?

— Ты, — прямо ответил сыщик. — Сегодня вечером в амфитеатре устраивают закрытый прием, ты должен на него попасть.

— Должен? — прищурился я.

— Должен, — уверенно повторил Смит, полный решимости меня завербовать. — Это позволит тебе избежать серьезных неприятностей. Поверь на слово.

Я доел первую ромовую бабу, промокнул губы салфеткой и спокойно сказал:

— От рождения недоверчив.

— Надо работать над собой, — посоветовал сыщик. — Тебя вызвали в полицию, так? Хочешь остаться на свободе, делай, как я скажу. — И он взял с тарелки последнюю булку.

Захотелось ухватить блюдо и со всего маху двинуть им по наглой физиономии прохвоста, едва сдержался. Но скажу откровенно — сдержался лишь из-за воспоминания о невероятной реакции собеседника.

— Опять! — с отвращением протянул я, откидываясь на спинку стула и снова переходя на «вы». — Вы о проникновении в дом Максвелла? Ничего из этого не выйдет.

— Нет, — с ослепительной улыбкой ответил Томас Смит. — Насчет дома Максвелла у нас уговор, а я всегда держу слово. Речь об убийстве. Насколько мне известно, вас собираются задержать до выяснения всех обстоятельств дела.

— Что за убийство? — встревожился я, но сразу отмахнулся: — Нет, к черту! Не хочу знать! Это вы устроили?

— Да перестань! Не делай из меня монстра! — возмутился сыщик. — Я просто могу поручиться за тебя или дать всему идти своим чередом. Все зависит от твоей готовности сотрудничать.

— Кто убит?

— Ты согласен стать моими ушами и глазами?

Я некоторое время обдумывал возможные варианты, потом раздраженно поинтересовался:

— Как я попаду на закрытый прием?

— Ты знаком с маркизом Монтегю. Придумай что-нибудь. Это в твоих интересах.

— Хорошо. Кто убит?

Сыщик достал из кармана блокнот и карандаш, протянул мне и потребовал:

— Пиши согласие стать моим добровольным помощником.

Я рассмеялся:

— Зачем? Этой писульке — грош цена!

Томас Смит поморщился:

— Лев! Я намереваюсь поручиться за тебя перед начальником полиции. Мне нужны основания для этого. Расписка подойдет.

Я взял карандаш, начал писать согласие и спросил:

— Кто убит?

— Какой-то индус, — пожал плечами сыщик. — Говорят, ты разыскивал его. Не просветишь, зачем?

— Индус? — постарался я скрыть охватившую меня дрожь. — Если это тот, о ком я думаю, то он подпоил меня в варьете.

— Нашел его?

— А ему проломили череп или свернули шею?

— Нет, задушили.

Я толчком переправил блокнот на другой край стола.

— Вот ты и ответил на свой вопрос.

Томас прикоснулся к шишке на лбу и болезненно поморщился.

— Ответил, да, — хмыкнул он, поднялся из-за стола и зашел в кафе расплатиться. Вскоре вернулся обратно и зашагал к самоходной коляске. — Поспешим, Лев! У нас чрезвычайно много дел! Договорим по дороге.

Я уселся рядом с ним и спросил:

— Чего ты хочешь от меня?

— Обшарь в амфитеатре каждый уголок. Отыщи хоть какую-то зацепку. Оружие, взрывчатку, что угодно. И выше нос, в конце концов, речь идет о жизни наследницы престола!

— Зачем ты носишь линзы? — задал я бестактный вопрос и с некоторым мстительным удовлетворением увидел, как изменился в лице собеседник. И страх. Я определенно почувствовал его страх.

— Зачем?

— Да, зачем? В конспирации больше нет никакой надобности.

Томас Смит ничего не ответил и вывернул на оживленный бульвар. Самоходная коляска затряслась на брусчатке, и стало не до разговоров. Я уж было решил, что всерьез наступил на больную мозоль и ответа не дождусь, но оказался не прав.

— Ты знаешь, что такое быть сиятельным в Новом Свете? — поинтересовался вдруг сыщик.

— А какая разница, где быть сиятельным? — не понял я.

— Если ты богат, разницы никакой, перед тобой открыты все двери. Но если не можешь похвастаться состоянием с шестью нулями, то участь твоя незавидна. Это как быть цветным. Нет, даже хуже. В гетто цветные чувствуют себя среди своих. Сиятельные — чужие везде. Мы рудимент уходящей эпохи, напоминание о прошлом. В мире пара и электричества нам места нет.

— Никогда не слышал ни о чем подобном, — признал я.

— В Новом Свете мы строим идеальное общество, общество будущего, но зачастую оно куда более нетерпимое, нежели старушка Европа. Многие всерьез полагают власть императрицы обузой, сам Эдисон из таких. Они не понимают, что торопиться нельзя, что движение вперед должно быть поступательным, а революции пожирают своих родителей. Прогресс заставляет бежать время быстрее, и глупцы спешат жить, вместо того чтобы продумать стратегию и двигаться по единожды утвержденному плану.

Я искоса взглянул на собеседника и решил от дальнейших расспросов воздержаться.

Полицейское управление располагалось в небольшом двухэтажном особняке неподалеку от центра. С одной стороны к нему примыкал каретный сарай, с другой — мрачный барак с камерами предварительного заключения. В подвале находился морг, и, не знаю, как другие, а я сразу уловил запах формальдегида. Хорошо хоть мертвечиной не пахло.

Томас Смит сопроводил меня в кабинет к детективу, а когда тот предложил присесть, выходить не стал и остался стоять за спиной. Полицейский в мятой сорочке и с револьвером в наплечной кобуре взглянул на него с нескрываемым раздражением, но сдержался и протянул уже отпечатанные на пишущей машинке показания о событиях вчерашнего дня.

— Ознакомьтесь и распишитесь, — потребовал он.

Я внимательно изучил краткую выжимку из своих показаний, макнул ручку со стальным пером в медную чернильницу и поставил подпись.

— А теперь, — облокотился детектив локтями на стол, — расскажите, с какой целью вы разыскивали некоего Акшая Рошана. У нас есть показания, что человек, подходящий под ваше описание, интересовался им на работе и по последнему месту жительства.

— Рошан? — переспросил я и прищелкнул пальцами. — Бармен в…

— «Трех лилиях», — подсказал полицейский.

— Точно! Он мне какой-то дряни в лимонад подмешал, опоить хотел. Спросите у владельца заведения, на него уже поступали жалобы.

— И что вы сделали?

— Собирался объяснить ему, что так поступать нехорошо, но он уволился с работы и съехал из доходного дома, прежде чем я занялся его поисками.

— У вас есть алиби на момент его смерти?

— Так он умер?

— Так есть или нет?

— Наверняка! — легкомысленно всплеснул я руками. — Только скажите, какое время вас интересует. Я не присутствовал при смерти этого господина и не знаю, когда именно это случилось.

Детектив вздохнул и перевел взгляд на частного сыщика, который, располагая письмом из министерства по делам колоний, чувствовал себя хозяином положения и не скрывал этого.

— Уверен, все так и было, — улыбнулся Томас Смит. — Так что если у вас больше нет вопросов, мы пойдем…

— Можете быть свободны.

Я поднялся со стула и попросил:

— Паспорт, будьте любезны.

— Что? — удивился детектив.

— Паспорт, — повторил я. — Верните мой паспорт.

Полицейский нахмурился, недобро поглядел на сыщика и предложил поговорить на этот счет с начальником.

— Поговорю, — кивнул Томас Смит и уточнил: — Надеюсь, на этом все?

— Пока все, — подтвердил детектив и предупредил: — Лев Борисович, не покидайте на время следствия город.

— Хорошо, — пообещал я, вышел из кабинета и придержал сыщика: — Так что с паспортом?

— Сделай дело — получишь паспорт, — объявил тот.

— Вот как?

— Я и так за тебя поручился! — обозлился Смит. — Попадешь сегодня на прием — оформим это как помощь следствию. Иначе мне просто не с чем идти к шефу!

Я поморщился.

— Хорошо, — согласился на условия сыщика. — Только еще достань протокол вскрытия индуса. Уверен, ты способен это устроить.

Томас Смит взглянул на меня с нескрываемым удивлением:

— Зачем?!

— Хочу убедиться, что после завершения нашего сотрудничества меня не обвинят в убийстве.

— У тебя паранойя?

— Даже если так. Паранойя не гонорея, не заразна, — ответил я присказкой одного из бывших коллег. — Просто достань протокол вскрытия. Кстати, где вообще нашли тело?

— Где-то за городом. Не интересовался.

— Тогда и материалы дела — тоже.

— Какие материалы?! Подумаешь, индуса задушили! Кому это интересно?

— Достань все, что есть, — потребовал я. — Это не составит тебе труда.

— Вечером, — пообещал сыщик. — Ты — мне, я — тебе.

— Договорились.

— И верни пистолет.

— Дома оставил, — соврал я.

— Тогда поехали.

— Нет времени, — покачал я головой. — Отвези меня в имение маркиза Монтегю. Прием этим вечером, а меня еще нет в списке гостей.

Томас Смит кивнул:

— Хорошо. Дело — прежде всего.

На территорию усадьбы мы заезжать не стали, дабы не вызывать кривотолков. Я выбрался из самоходной коляски у ворот, представился сторожу и сообщил, что приехал навестить молодую госпожу.

— Проходите, — разрешил крепкий мужичок с намертво въевшимся в кожу южным загаром. — Велели пропустить, ежели объявитесь. И уже справлялись, не завернул ли я ненароком вас взад…

Я посмеялся и по тенистой аллее зашагал к особняку. Служанка меня тоже признала, проводила на второй этаж и постучалась в комнату Лилианы.

— Госпожа! К вам пришли!

— Войдите! — послышалось из-за двери.

Как оказалось, Лилиана до сих пор не покинула кровать. Опираясь спиной на кучу подушек, она читала книгу.

— Не самый приличный наряд для встречи гостей, — отметил я, переступив через порог.

Лили подтянула простыню, закрывая ночную рубашку, и слабым голосом произнесла:

— Ах, оставь, Лео! Я вся разбита!

— С чего бы это? — удивился я.

Лилиана отложила книгу и возмутилась:

— Как с чего? А этот ужасный спиритический сеанс? Несчастный убил себя!

Я встал у окна и посоветовал:

— Забудь.

— Забыть? — нервно поежилась подруга. — С удовольствием, Лео. С удовольствием. Но не выходит. Чем сильнее я пытаюсь забыть, тем больше вспоминаю.

— И что же ты вспоминаешь? — забеспокоился я, уловив отголосок чужого страха.

— Моими устами говорила Кали! Слова вырывались из меня помимо моей воли. Я и в самом деле избрана богиней! Какой ужас!

— Избрана? — рассмеялся я. — Я тебя умоляю! Банальный приступ женской истерии и не более того.

Лилиана схватила книгу и швырнула ее в меня, но обложка раскрылась, и увесистый томик спикировал на стол, сбив при этом вазу с цветами.

— Ну что ты за человек такой! — охнула Лилиана.

— Какой такой? — уточнил я, поднимая цветы. — Честный?

В этот момент без стука распахнулась дверь и вошла маркиза. Как обычно, она держалась неестественно прямо, словно опасалась потерять равновесие и упасть. Мать Лилианы оглядела учиненный разгром и поинтересовалась:

— И что здесь происходит?

— Мама, он назвал меня истеричкой! — пожаловалась Лили.

Маркиза подошла к столу и выложила на сухое место вскрытый конверт.

— Прислали приглашение на открытие амфитеатра. Мы с отцом решили не идти, — сообщила она, взглянула на цветы в моих руках и спокойно сказала: — Сейчас пришлю служанку.

Когда за ней закрылась дверь, я положил розы на стол и присел на кровать Лилианы.

— Знаешь, английские ученые рекомендуют одно прелюбопытнейшее средство от истерии…

— И какое же? — поинтересовалась Лили, но в этот момент в спальню вошла служанка с ведром и тяпкой.

— Вы позволите, госпожа? — попросила она разрешения привести в порядок залитый водой стол.

— Да, конечно! — разрешила Лилиана и повторила вопрос: — Так какое средство они рекомендуют, Лео?

Я наклонился и прошептал ответ на ухо. Лили прыснула со смеху.

— И как часто следует повторять эту процедуру? — пожелала она узнать подробности.

— Насколько хватит сил врача, — улыбнулся я.

— И ты возьмешься меня… лечить?

— С превеликим удовольствием, — уверил я Лили, поправил ее растрепавшиеся локоны и вздохнул: — Все жду, когда выпадет такой случай.

— Лео, ты невыносим! — поскучнела Лилиана и указала на стол. — Будь любезен, подай конверт.

Я исполнил просьбу, подруга вытащила затейливо оформленное приглашение и в задумчивости закусила нижнюю губу.

— Какие у тебя планы на вечер? — спросила она.

— Намеревался провести его с тобой.

— Подлиза! — возмутилась Лилиана, но стоило только служанке покинуть комнату, приподнялась с подушки и поцеловала меня.

Я попытался обнять ее и сразу получил по рукам.

— Не надо, Лео. Я тебя еще не простила!

— Это за что?

— Ты поставил под сомнение мою избранность!

— Знаешь, Лили, есть сущности, от которых стоит держаться подальше.

— Я знаю, дорогой, — погладила девушка меня по руке. — Знаю. Ты и вправду думаешь, что дело — в простом переутомлении?

— В переутомлении и ароматической свече. Ее запах способен вызывать видения у слишком восприимчивых особ.

— Ты хотел сказать — истеричек!

— Но ведь не сказал.

Мы поругались, помирились, обсудили литературу и живопись, а потом я взглянул на хронометр и поднялся с кровати.

— Увы, меня ждут дела.

— Заеду за тобой в половине седьмого, — предупредила Лилиана. — Обещают катание на дирижабле, представляешь?

Я внутренне поморщился, но виду не подал. Наклонился поцеловать ее и пообещал:

— Буду ждать. До вечера.

И уже отошел к двери, когда Лилиана всполошилась.

— Постой! — окликнула она меня. — А как ты добирался сюда? На извозчике?

— Меня подвезли.

— Сейчас распоряжусь насчет коляски.

Отказываться я не стал. Путь до города и в самом деле был неблизкий.

Кучера я попросил высадить меня у телеграфного отделения. Оттуда позвонил Рамону, но бывший сослуживец меня ничем порадовать не смог. Никто из прибывших с семейством Монтегю из Индии слуг, согласно полицейским записям, ни в чем предосудительном замешан не был и под следствием не состоял.

И я отправился домой. Для начала прогулялся по скверу, выискивая место, где сегодняшней ночью мелькал сигаретный огонек, и вскоре в траве под одним из кустов обнаружил несколько окурков тоненьких дамских сигарет. На ум сразу пришла ассистентка Томаса Смита. По всему выходило, что страховала сыщика именно она.

В апартаментах я надолго задерживаться не стал. Только взял ранец с утаенным от сыщика двуствольным пистолетом и сразу отправился переговорить с Александром Дьяком. Изобретатель отличался недюжинной эрудицией, трофейное оружие могло поведать ему о себе то, что упустили и я, и Томас Смит.

Начавшийся за линией электрической конки поселок особого впечатления не произвел. За глухими заборами лениво брехали цепные псы, улицы пестрели пятнами выплеснутых со двора помоев. С криками бегала босоногая ребятня, где-то шипел стертой иглой патефон. Возникли даже опасения, не ошибся ли я, определив сюда изобретателя, но волновался напрасно: двухэтажный особняк с пристроенным к нему флигелем был недавно отремонтирован, да и соседние строения вовсе не производили впечатления развалюх.

Я вежливо раскланялся с занявшим беседку во дворе семейством, поднялся на крыльцо флигеля и постучал в дверь.

— Входите! — раздалось изнутри.

Чистый горный воздух пошел старику на пользу: в лицо вернулись краски, да и кашель, казалось, больше его не донимал.

— Леопольд Борисович! — всплеснул руками изобретатель, стоило мне переступить через порог. — А я уже собирался вас разыскивать!

— А что меня разыскивать? — усмехнулся я и выложил на кухонный стол пакет с купленными по дороге пряниками. — Давайте чай пить.

— Как знал, свежий заварил!

За чаем с пряниками я без лишней спешки поведал Александру о своих недавних приключениях; тот выслушал меня, не перебивая, потом наморщил высокий лоб.

— Смерть Максвелла — тайна за семью печатями, — сказал Дьяк. — Никому доподлинно не известна ее причина. Нет единого мнения даже на тот счет, приехал он сюда по собственной инициативе или из-за ссоры с императором.

— И куда делся пресловутый демон — неизвестно тоже?

— Неизвестно, — кивнул изобретатель. — Полагаешь, демон заточен в подземелье?

— А это реально устроить?

Дьяк рассмеялся, пару раз кашлянул и улыбнулся.

— В этом мире нет ничего невозможного. Титановая камера с клеткой Фарадея и генератор электрического излучения вполне могли сработать. Максвелл был гений, знаешь ли.

— И что, за столько лет ничего не сломалось? — скептически поморщился я. — И даже перебоев в работе электростанции не случалось?

— Может, и случались, — развел руками изобретатель, — но те железные шкафы — не электрические ли это батареи? Теоретически их заряда хватит на время устранения неполадок. Непонятно другое — зачем понадобилось обрубать один из проводов, а потом разводить оставшийся.

— Да, непонятно.

— И вот еще что. — Александр Дьяк поднялся из-за стола и прошелся по кухне. — Электрификация города идет полным ходом, но я не видел никаких упоминаний в прессе, что на электростанции ввели в эксплуатацию дополнительные мощности.

— Интересный факт, только не знаю, как он мне поможет.

— Ну-с, тогда приступим к осмотру трофеев.

— Да, давайте приступим.

Я взял ранец, но изобретатель меня немедленно остановил:

— Не здесь!

Мы прошли в соседнюю комнату, там Александр задернул окно, которое выходило на веранду соседнего дома, и указал на застеленный газетами стол.

— Прошу!

Я расстегнул ранец и достал из него двуствольный пистолет, по виду — двенадцатого калибра. Вместо спускового крючка была гашетка, сбоку горела красная лампочка. Щелкнул предохранителем — она погасла.

— Позвольте, — протянул руку Александр Дьяк. — Ничего подобного мне еще видеть не доводилось!

Но я не стал отдавать оружие изобретателю, вместо этого сдвинул защелку на рукояти, и в ладонь выскользнула массивная электрическая банка с двумя медными штырьками контактов. Сбоку на ней стоял оттиск производителя: «Электрический свет Эдисона».

— Заокеанская работа, — отметил Дьяк.

— Вы о пистолете или об электрической банке?

— И о том, и о другом.

Я был склонен с изобретателем согласиться. Ощущалось в странном оружии некое сходство с изделиями Кольта. Утопив кнопку замка, я переломил стволы и обнаружил внутри странное сочетание архаичных вышибных зарядов и витки тонкой, но при этом чрезвычайно прочной проволоки. Поражать цель должен был дротик, для стабилизации полета снабженный резиновой юбкой.

Когда мы аккуратно размотали проволоку, той оказалось без малого десять метров. Точнее — ровно тридцать футов, словно производитель использовал эту старинную систему измерения.

— И что же это такое? — удивился Александр.

— Это, — вздохнул я, — устройство для поражения цели электрическим разрядом. Полиция метрополии использует для подобных целей дубинки, телескопические электрощупы и арбалеты, а здесь, как видите, все сделано по последнему слову техники.

Изобретатель откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.

— Занятная картина складывается, Леопольд Борисович, — произнес он некоторое время спустя, — ранцевый огнемет, молниемет, метатель Гаусса. Плюс обшитая алюминиевой фольгой одежда. Те люди опасались столкнуться с потусторонней сущностью, иначе просто не было никакой причины городить весь этот огород. Проще и дешевле купить обычные винтовки.

Я кивнул, всецело согласный с выводами изобретателя. Все верно: заклинанием не заглушить электрический разряд, противоестественная живучесть не убережет от удара током. А что касается алюминия, то этот металл наравне с титаном обеспечивал наивысшую защиту от магии.

— Они опасались демона Максвелла?

— Очень похоже, что так и есть, — кивнул Дьяк.

— Вот дерьмо! — не сдержался я. — Не хочется думать, будто я ухлопал двух хороших парней.

— Леопольд Борисович, разве у вас был выбор?

Я вспомнил горелку огнемета и поежился, но целесообразность служит оправданием плохим поступкам далеко не всегда. Самозащита? Все так. Все так…

— Это не объясняет шлемов с воздушными фильтрами! — привел я последний остававшийся в запасе аргумент.

— Ну тут уж ничем не помогу! — развел руками старый изобретатель. — Если бы вы принесли их…

— Не принес, — вздохнул я, зарядил двуствольный пистолет и убрал его в ранец. — Не было такой возможности.

— Попробую что-нибудь разузнать, — без особой уверенности пообещал Александр Дьяк, — но ничего гарантировать не могу.

— Да это и понятно. — Я поднялся на ноги и вдруг вспомнил недавнюю статью о двух съездах движения «Всеблагого электричества», парижском и нью-йоркском. — Тесла и Эдисон окончательно разбежались, слышали?

Изобретатель криво усмехнулся:

— Этого и следовало ожидать. — Он вдруг смутился и замялся. — Я хотел сказать…

— Да, Александр… — очень внимательно посмотрел я на собеседника, поскольку явственно уловил охвативший его страх, — что именно вы хотели сказать?

— Ну…

— Александр, что вы натворили?

— Ничего! — вскинулся изобретатель. — Ничего я не натворил! Безответственно держать в секрете открытие, которое может изменить весь мир! Я старый человек, я могу однажды уснуть и больше не проснуться!

— Что вы сделали?!

— Я отправил свои выкладки Тесле и Эдисону. Не беспокойтесь, обратный адрес указывать не стал.

Мой рот наполнился пронзительным вкусом желчи; я опустился на стул, поставил ранец на колени и достал из кармана банку с леденцами. Положил один под язык, словно таблетку, и покачал головой, не зная, что сказать.

Изобретением Александра Дьяка был генератор электромагнитных волн, которые жгли выходцев из преисподней невидимым огнем, лишали сил, изгоняли обратно в ад. С помощью подобных устройств много лет назад заговорщики низвергли падших, именно эта тайна позволила Второй Империи утвердить свою власть над большей частью мира. А теперь изобретатель просто отдал ключи от беспредельного могущества двум ученым, известным взаимной неприязнью и непомерными амбициями.

— Вы понимаете, что натворили? — вздохнул я. — Можно по-разному относиться к Эдисону, но одного у него не отнять — он будто наделен талантом предвидения. Он видит вещи насквозь. Эдисон поставит ваше изобретение на промышленную основу. Очень скоро в тайных передатчиках «Всеблагого электричества» не останется никакой нужды.

— И что с того?

— Объединенные колонии отпадут от метрополии.

Дьяк упрямо нахмурился:

— Не вижу в этом ничего плохого.

— Это война, — пояснил я свою мысль. — Сначала — война за независимость Нового Света, потом — просто война. И будьте уверены — Египет, Персия и Поднебесная не останутся в стороне.

— Поживем — увидим.

Я только рукой махнул.

— Дело сделано, что уж теперь переживать.

— Я и в самом деле не разделяю вашего пессимизма, Леопольд Борисович! — оскорбился изобретатель.

— Параноик и пессимист. Мне уже говорили, да.

— Вовсе не хотел вас обидеть!

— Не обидели, не беспокойтесь, — усмехнулся я и посмотрел на хронометр. — Что ж, Александр, мне пора бежать. Если сумеете что-то разузнать — буду премного благодарен.

— Постараюсь, Леопольд Борисович. Постараюсь.

После разговора с изобретателем я отправился домой. И поскольку голова просто пухла от мыслей, не нашел ничего лучшего, как заняться уборкой разгромленной кухни. К счастью, кроме разломанного на части табурета мебель не пострадала, поэтому ограничился тем, что собрал стеклянные осколки и деревянные щепки и выкинул их в мусорное ведро. Затем высвободил из досок глубоко засевший в сиденье кастет сыщика и кинул его на подоконник. Обломки табурета отнес в подвал.

Домашние хлопоты прекрасно отвлекли от нелегких раздумий, заодно разыгрался аппетит. Я сходил в ближайшую закусочную пообедать, потом переоделся и сложил грязное белье в мешок, намереваясь в самое ближайшее время отнести его в прачечную. Сейчас на это уже не оставалось времени — с минуты на минуту должна была приехать Лилиана.

И она приехала, но, к моему немалому удивлению, в наемном экипаже. Более того — лицо ее скрывала густая вуаль, а фигуру — легкая накидка. На заднем сиденье коляски стояла немалых размеров коробка, замотанная в плотную материю.

Когда я вышел за ограду, Лилиана поспешила мне навстречу и шепнула на ухо:

— Занеси, пожалуйста!

Она указала на коробку, а сама быстро убежала в дом.

Я останавливать Лили и приставать с расспросами не стал, поднял коробку, благо та оказалась хоть и объемной, но совсем не тяжелой, устроил ее на плечо и унес на кухню. Извозчику было заплачено, он взмахнул вожжами и уехал.

— Ну и что это такое? — спросил я у Лилианы, выставляя ношу на стол.

Подруга уже избавилась от накидки и шляпки с вуалью и смотрелась в зеркало, пребывая в превосходном настроении, словно вчерашнее происшествие забылось, как дурной сон.

— Ты будешь ругаться, Лео, — расплылась она в хитрой улыбке, — но кроме тебя мне больше не к кому обратиться за помощью!

— Звучит интригующе. И пугающе.

Лилиана размотала ткань, жестом профессионального фокусника сдернула ее и хихикнула:

— Вуаля!

Я буквально опешил. Коробка оказалась не коробкой, а клеткой с удавом. Огромная холодная гадина, с которой Лилиана выступала в варьете, беспокойно вертела головой, и взгляд тусклых глаз пресмыкающегося не понравился мне чрезвычайно.

— Один вопрос: зачем?

— Ну Лео! — подступила ко мне Лили. — Сам посуди: не домой же мне его нести! Меня родители на улицу выгонят! Ну подержи его, чего тебе стоит? Я к нему привязалась…

— С превеликим удовольствием поменяю удава на тебя. Неси его родителям и переезжай ко мне.

— Тьфу на тебя, Лео! — разозлилась Лилиана, но сразу замурлыкала: — Ну оставь его, а? И тогда однажды Черная Лилия исполнит для тебя свой волнительный танец. Для тебя одного! Подумай об этом, Лео. Просто подумай.

Но как раз думать после столь проникновенных речей стало невероятно сложно. Точнее — сложно стало думать о деле. Слишком уж фривольные образы заполнили голову.

— Лили! — строго произнес я. — Что происходит?

— Как что? Я больше не буду танцевать в варьете. Ты рад?

— Безумно! — действительно обрадовался я, беря подругу за руки. — Но позволь поинтересоваться, что подвигло тебя на столь решительный шаг?

— Все шутишь! — обиделась Лилиана.

— Нисколько! Всего два дня назад записка, подброшенная в отель, напугала тебя до полусмерти.

Лили неуютно передернула плечами, но сразу успокоилась и с вызовом произнесла:

— Вчера через меня говорила богиня! Мне ли бояться ее слуг?

— Ты серьезно? — вырвалось у меня. — Ты и в самом деле веришь…

— Не важно, во что я верю! — оборвала меня Лилиана. — Если я избрана богиней, то неприкосновенна. А если это был нервный срыв, то дальше так продолжаться не может. Иначе я очень скоро окажусь в желтом доме. Поэтому я решила начать новую жизнь!

— А не стоило начать новую жизнь с избавления от удава?

— Ну что ты, Лео! Он же такой миленький! Я правда к нему привязалась. К тому же он почти не требует ухода…

— Ну не знаю… — протянул я, хотя на самом деле прекрасно знал, что не откажу. И вовсе даже не из-за желания увидеть соблазнительный танец в собственной спальне. Нет. Просто зачем еще тогда нужны друзья?

— Ну Лео… — умоляюще протянула Лилиана и вдруг заулыбалась. — Послушай, ты сейчас просто лопнешь от смеха! Мне через управляющего варьете передали предложение выступить со своим номером на гала-концерте под поэму твоего друга Альберта!

Я подобрал отвисшую челюсть и выдавил из себя:

— И что ты?

— А что я? — фыркнула Лили. — Конечно, сказала «нет»! Я приличная девушка! Но какой соблазн! Исполнить роль, от которой отказалась сама Ида Рубинштейн!

— Ключевое слово — отказалась. Они просто цепляются за соломинку.

— Лео, ты невозможный бука! — не на шутку обиделась Лилиана. — Думаешь, я не справлюсь? Возьму и соглашусь назло тебе!

Я притянул чертовку к себе, запустил пальцы в черные локоны волос и поцеловал.

Не знаю, сколько мы так простояли, прежде чем Лили высвободилась и с притворным раздражением произнесла:

— Всю прическу растрепал, паразит!

Она шагнула к зеркалу, я потянул ее к лестнице на второй этаж.

— Лео, не время! — остановила меня Лили и указала на окно. — Нам пора!

Я выглянул на улицу и досадливо поморщился: у калитки стоял экипаж.

Лилиана достала косметичку и подправила макияж, затем отцепила от шляпки вуаль, водрузила ее на голову и объявила:

— Я готова!

Я вздохнул и указал на дверь.

— Прошу.

И мы отправились в амфитеатр. Клетка с удавом так и осталась стоять на кухонном столе, и оставалось лишь надеяться, что сегодня уборщица уже не придет…

Площадь перед амфитеатром была залита сиянием электрических ламп. Они разгоняли сумерки и чудесным образом продляли день. Над домами неожиданно низко висел дирижабль, в темном небе помаргивали красные точки его сигнальных огней.

Играла музыка; всюду прогуливались нарядные отдыхающие, они так и норовили как бы случайно пройтись мимо слегка приоткрытых ворот амфитеатра и заглянуть внутрь, но за теми была установлена высоченная ширма. Зевакам оставалось лишь завистливо смотреть вслед редким счастливчикам, которых пропускала внутрь охрана.

Мне стало не по себе. Находиться на всеобщем обозрении не хотелось.

— С тобой все в порядке, Лео? — забеспокоилась Лилиана, оперлась на мою руку и выбралась из коляски.

— Весь в предвкушении, — улыбнулся я.

— Лео! — окликнули вдруг меня.

Мы обернулись — нас догонял запыхавшийся Альберт Брандт.

— Добрый вечер! — поздоровался он и даже прикоснулся губами к пальцам моей спутницы.

— А где ваша супруга? — полюбопытствовала Лили.

— Утомилась и отдыхает, — ответил поэт с легкой улыбкой на губах. — Плохо спала ночью.

Караулившие почетных гостей у ворот амфитеатра фотографы отвлеклись на Альберта, мы с Лилианой воспользовались этим и поспешно проскользнули внутрь. Распорядитель узнал нас, не пришлось даже представляться.

Высоченная каменная арка вывела во внутренний коридор с лестницами на верхние уровни, мы не стали никуда сворачивать и прошли на арену. Гомон толпившихся на площади зевак как отрезало.

Джозеф Меллоун и Адриано Тачини принимали заслуженные поздравления; не радовался жизни лишь режиссер-постановщик завтрашнего гала-концерта. Франц Рубер был бледен и обильно потел. Остальным гостям духота никакого неудобства не доставляла, все были слишком поражены открывшимся зрелищем. Да я и сам восхищенно покачал головой: на старых открытках амфитеатр представлял собой зрелище не столько величественное, сколько печальное. Теперь же он ничем не уступал столичному ипподрому.

Невелико достижение? Как сказать. Ипподром никогда не разрушали и не возвращали в первоначальное состояние. Работа была проведена колоссальная.

Прямо посреди арены высилась эстрада, в дальней от входа стороне стены амфитеатра переходили в массивную каменную башню с плоской крышей — там установили причальную мачту и обустроили посадочную площадку дирижабля. В этом вопросе архитектор счел нужным пойти в ногу со временем.

Я запрокинул голову, и дух захватило от вида зависшего над ареной летательного аппарата. Адриано Тачини будто перехватил мой взгляд и указал наверх.

— Он будет прикрывать гостей от солнца! — объявил архитектор. — Ее высочество прибудет сюда на собственном дирижабле и сойдет с него непосредственно в амфитеатр.

При этих словах Джозеф Меллоун обернулся посмотреть на причальную вышку и самодовольно улыбнулся.

— Запускайте! — объявил он, махнув рукой.

Створки внутренних ворот немедленно распахнулись, и на арену под частые-частые хлопки выкатился невероятного вида самодвижущийся аппарат. Больше всего внешним видом он напоминал поставленную на четыре велосипедных колеса бочку с обтекаемым носом и приваренным сзади раструбом. По бокам были закреплены какие-то баллоны, сверху установили штурвал. Прицепленный ремнями к сиденью пилот в облегающем комбинезоне, гогглах и шлеме отсалютовал нам, и удивительный аппарат побежал по каменной дорожке, все набирая и набирая скорость. Хлопки теперь сливались в сплошной гул, из заднего раструба вырывалось пламя.

— Импульсный реактивный движитель! — объявил миллионер с такой гордостью, словно самолично изобрел это поразительное устройство. — Перед вами — воплощенное в металле будущее! Уголь — это прошлый век! Акции угольных компаний покупают только глупцы, есть множество куда более перспективных источников энергии! Если бы тонна радия могла израсходовать свою энергию за тридцать лет, ее бы хватило, чтобы приводить в движение все эти тридцать лет огромный пароход! Это эквивалент полутора миллионов тонн угля!

Но гостей мало интересовал радий. Все они как завороженные следили за удивительным аппаратом, который на невероятной скорости несся по каменной дорожке амфитеатра.

Круг, другой, третий! Разносился меж сидений рокот, и всякий раз, когда поставленная на колеса ракета проносилась мимо, били в лицо порывы ветра.

На четвертом круге пилот сбросил скорость и начал разворот, немного ошибся в расчетах и выкатился на арену. Из-под колес полетел песок, но аппарат вскоре выровнялся и заехал в помещение под трибунами. Все немедленно загорелись желанием ознакомиться с этим чудом техники поближе и устремились следом.

Я от остальных не отставал, но меня в первую очередь интересовал импровизированный ангар. Пока гости любовались невероятным самодвижущимся снарядом, я успел и оборудование осмотреть, и в подсобные помещения как бы ненароком заглянуть. Ничего подозрительного там не обнаружилось.

После мы вернулись к фуршетному столу, лишь Альберт Брандт подошел к помосту арены и по боковой лестнице взобрался наверх.

— Что это он делает? — удивилась Лилиана.

— Тсс, — поднес я палец к губам и тихонько отступил к арке за спиной, но вовсе не из-за опасения очередной каверзы поэта. Просто знал, что именно сейчас произойдет.

Альберт терпеть не мог выступать в незнакомых местах и всякий раз старался прийти заранее и проверить акустику помещения. Этим он сейчас и собирался заняться.

Поэт резко свел ладоши, и я чуть не подпрыгнул на месте, когда хлопок прозвучал прямо над головой. Брандт ненадолго задумался, сместился в сторону и спросил:

— Как меня слышно?

Разделяло нас никак не меньше полусотни метров, и хоть поэт голоса не повышал, я расслышал каждое его слово, словно тот стоял в паре шагов. Акустика амфитеатра была просто невероятна.

— Слышим вас замечательно! — крикнул в ответ Адриано Тачини и указал на небольшую площадку над входной аркой. — Микрофон установим там! Трансляция важна, но мы не хотим, чтобы что-то отвлекало вас от поэмы.

— Благодарю. — Поэт с легким поклоном приложил руку к сердцу и прочистил горло. — Господа, надеюсь, пять минут моих стихов не слишком вас утомят?

— Просим! Просим! — обрадовались гости.

Я сделал еще один шаг назад и был уже во внутреннем коридоре, когда по амфитеатру разлетелся усиленный здешней удивительной акустикой голос.

— Крылья ночи за спиной! Меч судьбы над головой!

Талант Брандта не зачаровал меня и не заставил позабыть о цели визита в амфитеатр. Я быстро пошел по коридору, заглядывая во все двери подряд. Потом побежал.

Как только на глаза попалась лестница на нижний уровень, снял темные очки и с потайным электрическим фонарем отправился исследовать подземелья. Впрочем, на осмотр каморок, которые ранее служили подсобными помещениями и камерами для гладиаторов, лишь зря потратил время.

В отличие от восстановленных трибун и внешних стен, внизу царил полнейший разгром, словно у архитектора не дошли до подвала руки. Среди инструментов и строительных материалов можно было укрыть целый арсенал, но я был уверен, что Томас Смит, пребывая в статусе официального кинохроникера, успел сунуть свой любопытный нос буквально в каждый закуток. Да и полиция в первую очередь должна была осмотреть подвал.

Куда больший интерес представляла башня с посадочной площадкой наверху, но в ней обустроили комнаты для артистов, а пытаться спрятать что-либо в зоне доступа этой пронырливой, склочной и вороватой публики мог только неисправимый оптимист. Для очистки совести я все же прошелся по пустым гримеркам, ожидаемо ничего интересного не нашел и вернулся на арену.

— Ты где был? — удивилась Лилиана, стоило только выйти из арки. Репетиция Альберта закончилась, и поэт уже спускался с помоста.

— Искал уборную, — сообщил я и поспешил отвлечь внимание подруги, указав на Невероятного Орландо, который пытался приблизиться к гостям, но ему мешало невидимое стекло.

Лилиана рассмеялась, вслед за ней на фокусника начали оборачиваться и остальные, а я вдруг отметил, что дирижабль заметно опустился и гондола теперь едва не касается площадки на крыше посадочной башни.

— Господа! — аккуратно взял нас с Лилианой под руки незаметно приблизившийся Адриано Тачини и негромко произнес: — Для самых близких друзей наш хозяин устраивает воздушную прогулку. Надеюсь, вы не откажетесь от этого увлекательного приключения?

Лили посмотрела на меня; я пожал плечами. Впустую терять время не хотелось, но и продолжать дальнейшие поиски в амфитеатре не имело никакого смысла. Если здесь что-то и спрятано, то чтобы это найти, придется разобрать все до последнего камня.

— Мы согласны! — за нас обоих решила Лилиана. — Так ведь, Лео? Это так романтично!

— Лео? — удивился архитектор. — Позвольте, маркиз называл вас Львом…

Я внутренне поморщился, но никак своей обеспокоенности не проявил.

— По паспорту я Лев, но давно покинул родину, поэтому привык отзываться на оба имени.

— Леопольд не имеет никакого отношения к кошачьим, разве нет?

— Я это знаю. Вы это знаете, — улыбнулся я. — Но поверьте, Адриано, крайне утомительно всякий раз акцентировать на этом внимание людей.

— О, тут с вами не поспоришь! Мою фамилию как только не коверкали! — Архитектор загородил Брандту дорогу к фуршетному столу и спросил: — Альберт, вы с нами?

Поэт с тоской во взгляде посмотрел на дирижабль, но отказываться не стал и махнул рукой:

— С вами!

В сопровождении десятка избранных гостей мы поднялись на крышу башни, где вдоль парапета были сложены в невысокие штабели газовые баллоны с маркировкой гелия: «Не». Гондолу дирижабля притянули тросами, закреплен был и спущенный трап, но под порывами ветра его заметно раскачивало.

Я к подобным вещам привык, а вот Лилиана вцепилась в мою руку, как цепляется в человека перепуганная кошка: трогательно и очень больно.

На входе нас встретил Джозеф Меллоун. В глазах миллионера мелькнуло явственное недоумение, но после секундной заминки он радушно улыбнулся и пригласил проходить в кают-компанию. Там уже был накрыт стол. Альберт и Лили взяли по бокалу шампанского, я с унылым видом оглядел угощение и ничего брать не стал. Есть не хотелось, употреблять алкоголь — тем более.

Лилиана заметила охватившее меня уныние, отнесла его на счет стеснительности и начала потихоньку нашептывать имена гостей, но, если честно, мои мысли были заняты грядущим разговором с Томасом Смитом. Встрепенулся лишь тогда, когда в просторное помещение вошли Адриано и Белинда Тачини. Раньше я видел супругу архитектора лишь мельком, а сейчас эта жгучая брюнетка в вечернем платье с открытыми плечами и длинных перчатках заставила задержать на себе взгляд. Она и в самом деле была невероятно красива. Но при этом слегка оторвана от жизни, будто ожившая работа гениального живописца.

Возможно даже Шарля Малакара.

Я некоторое время обдумывал эту мысль и покачал головой; если бы слепой рисовальщик и мог вытянуть подобный образ из чьего-то подсознания, то совершенно точно не из моего. Слишком опасная и одновременно ранимая красота. Уж не знаю почему, но женщины-вамп всегда больше пугали меня, нежели привлекали. А в этой еще и чувствовалась некая надломленность.

Лилиана проследила за моим взглядом и с легкими нотками ревности потребовала:

— Не пялься! Это невежливо!

Я постучал пальцем по дужке очков.

— Темные стекла — незаменимая вещь, дорогая.

— Мама недавно обмолвилась, что Белинда порезала себе вены. Всерьез — едва откачали, — в пику мне сообщила Лили. — Последнее время всегда ходит в перчатках, скрывает запястья.

За время моей работы в полиции сталкиваться с самоубийцами приходилось неоднократно, я мог бы сказать, что, если откачали, это уже не «всерьез», а игра на публику, но не стал портить вечер. К тому же всегда следует делать скидку на случайности и людскую глупость. Отдельные персонажи в висок из револьвера промахиваться умудрялись.

Впрочем, Лилиана в один миг позабыла о своей ревности, придвинулась ко мне и зашептала.

— Ты только посмотри, какая красивая пара! Ужасно обидно, что они не могут завести детей. Детки у них были бы просто чудо как хороши!

И действительно, Адриано и Белинда были словно созданы друг для друга. Высокие, статные, темноволосые, с неуловимо схожими чертами лица. Но вместе с тем разные, как огонь и лед. Она — жгучее нервное пламя, он — спокойный прагматик до мозга костей.

Впрочем, это вовсе не гарантировало их несостоявшемуся потомству особой красоты.

— Не стоит забывать о наследственности, — напомнил я спутнице. — Дети вполне могут пойти в бабушку или дедушку, а это дает простор для самых невероятных комбинаций.

— Фи, Лео! — разозлилась Лилиана. — Будешь так говорить, расхочу заводить от тебя ребенка!

Я обмер от неожиданности, а Лили легонько пихнула меня под ребра и подмигнула.

— Съел? Вот как говорить мне гадости!

— Больше не буду, — пообещал я и потянул спутницу к окну. Дирижабль медленно и плавно набирал высоту, огни улиц остались внизу, и нам открылся вид на город с высоты птичьего полета. Зрелище завораживало.

Расходившиеся от центральной площади радиальные бульвары отчетливо выделялись в накрывших Монтекалиду сумерках. Дальше шло кольцо линии конки, не идеально правильное, но близкое к тому. Газовое освещение там тоже заменили электрическими фонарями, и полоса света охранным кругом опоясывала город, отсекая подобравшуюся со всех сторон тьму.

— Похоже на пентаграмму, — прошептала Лилиана.

— Скорее, на подожженное тележное колесо! — рассмеялся Брандт, который в выпивке себя не ограничивал и успел пропустить несколько бокалов игристого вина.

Лили за словом в карман не полезла, и они буквально насмерть сцепились, доказывая, чья аналогия более образна и поэтична. Я в споре участия не принимал и молча смотрел в окно.

Электричество сильнее магии, это знали все, но лишь взгляд с высоты птичьего полета на залитый огнями город позволял осознать всю глубину этого утверждения.

«За наукой — будущее…» — Я встрепенулся из-за невесть с чего пришедшей в голову мысли и вдруг понял, что этот тезис только что во всеуслышание объявил хозяин вечера.

— За наукой — будущее! — повторил Джозеф Меллоун и воздел к потолку руку с пузатым бокалом коньяка. — Так выпьем за это будущее! За науку и независимость! Независимость от законов природы, которую она дарит нам!

Все выпили и вновь разделились на отдельные компании, центрами притяжения стали Адриано Тачини и Джозеф Меллоун. Первый повел рассказ о реставрационных работах, второй рассуждал о неминуемом росте биржевой капитализации его корпорации после завтрашнего гала-концерта. Архитектор для наглядности то и дело указывал на раскинувшийся внизу амфитеатр; миллионер ловко жонглировал цифрами с немалым количеством нулей. Благодарные слушатели нашлись и у одного, и у другого.

На общем фоне выделялся неприкаянностью Франц Рубер, который вливал в себя бокал за бокалом и время от времени прикладывался к маленькой серебряной фляжке. Я рискнул предположить, что в ней был абсент.

Альберт Брандт фланировал от одной компании к другой и заводил разговоры, нисколько не смущаясь серьезной разницы в социальном положении между ним и другими гостями. Большинство приглашенных Джозефом Меллоуном господ обладали состояниями как минимум с шестью нулями, но поэт легко находил со всеми общий язык, словно пребывал в привычной для себя богемной среде.

Лилиана утянула меня слушать речь Адриано, хотя, если начистоту, технические подробности оказались для меня слишком сложны, а глазеть на супругу архитектора было, по меньшей мере, неуместно. От скуки спасал лишь вид из окна.

К счастью, вскоре дирижабль пошел на посадку и нас пригласили на выход. К этому моменту окончательно стемнело, и на трапе я невольно вздрогнул, когда в сгустившихся сумерках возникли три белых пятна. Одно висело в воздухе, два других порхали подобно прилетевшим на свет мотылькам.

«Мим!» — сообразил я и отвлекся придержать оступившуюся спутницу, а фокусник наклонился и принялся крутить руками в воздухе, делая вид, будто раскручивает вентиль одного из баллонов.

Спину уколол отголосок чужого страха, и последним спускавшийся из гондолы Джозеф Меллоун зло рыкнул:

— Кто пустил сюда паяца? Уберите его с крыши!

Крепкие парни из охраны оттеснили Невероятного Орландо от баллонов, и никто из гостей не обратил на этот инцидент ни малейшего внимания, а у меня в голове так и завертелись шестеренки.

«Газ! Газ! Газ!» — прокручиваясь, раз за разом скрипели они.

Миллионер испугался, но почему? Даже выпусти фокусник гелий из одного-единственного баллона, серьезной потерей это счел бы разве что конченый скряга, а никак не наш гостеприимный хозяин. Так почему он всполошился?

— А что это вообще за баллоны? — как бы невзначай поинтересовался я у Адриано Тачини, спускаясь по лестнице перед ним.

— На случай падения давления в дирижабле, — объяснил он, — клапаны немного травят.

Логичное объяснение, но меня оно не удовлетворило. И виной тому был страх миллионера. Чего он боялся?

Гелий легче воздуха, отравить им никого не получится. Заложить заряд среди баллонов тоже не выйдет — охрана ее высочества проверит посадочную площадку непосредственно перед прибытием наследницы престола. Неужели заряд уже в баллоне?

Предположение выглядело логичным, но покоя не давало что-то еще. Какое-то полузабытое воспоминание вертелось на самой границе памяти, ухватить его никак не получалось, и это выводило из себя.

Казалось, вот-вот и соберу все кусочки в единое целое, но не собрал.

Прием закончился, гости двинулись на выход. За воротами немедленно полыхнули ослепительными огнями магниевые вспышки. Фотографы поторопились делать фотографии знаменитостей, и, пока они возились с камерами, я успел отвести Лилиану в сторону.

— До завтра? — улыбнулся, подсаживая подругу в дожидавшуюся ее коляску.

— Не хочешь заехать на чай? — удержала она мою руку.

— Увы, — вздохнул я. — Меня ждут дела.

— В такое время?

— Обещал встретиться с одним человеком, а он свободен только вечером.

— Мне уже надо начинать ревновать? — прищурилась Лили.

— Это вряд ли!

Я прикоснулся губами к кончикам ее пальцев, помахал на прощанье и кивнул Томасу Смиту, который маячил неподалеку. Тот убедился, что его заметили, и зашел в бар.

Питейное заведение для приватной беседы нисколько не подходило, но в этом же заключалось его преимущество: наткнуться на общих знакомых было просто-напросто нереально. По крайней мере, я не мог представить себе миллионера Меллоуна и прочих важных господ из его окружения вот так запросто попивающих пиво с простыми курортниками.

Внутри оказалось нещадно накурено, бренчала расстроенная гитара, цыганского вида дамочка заунывно тянула жалостливый романс. Томас Смит занял свободный столик в самом глухом углу и помахал оттуда рукой. Когда я присоединился к нему, нам выставили по кружке сливочного стаута.

— Что-нибудь узнал? — немедленно потребовал отчета сыщик.

Я осторожно пригубил пиво, оценил сложный вкус с намеком на молочные ириски, но пить не стал. Пиво никогда особо не привлекало меня, даже сладкое и слабоалкогольное. К тому же хотелось сохранить ясность мысли.

— Лев! — дернул меня встревоженный Смит. — Не молчи!

— Результаты вскрытия? — спросил я, слегка опуская темные очки. — Они у тебя?

— Сначала расскажи, что удалось узнать!

— Удалось, удалось, — усмехнулся я. — А теперь дай мне заключение о смерти индуса.

— Мы так не договаривались!

— Когда мы договаривались, я не особо рассчитывал отыскать зацепку. Но отыскал. Боюсь, ты убежишь, не дослушав меня до конца.

— Черт с тобой! — сдался сыщик, передвинул свисавший с плеча планшет на колени и принялся возиться с застежками. — Только не тяни! — потребовал он, подавая мне тоненькую стопочку листов, заполненных на печатной машинке.

Я отодвинулся с ними к газовому рожку и пробежался глазами по тексту, благо читать было особо нечего.

«Причина смерти — „удушение“. Орудие убийства — гибкая мягкая лента, не оставившая видимых повреждений на коже. Следы борьбы отсутствуют».

Время смерти коронер определять не взялся, написал лишь, что убили Рошана в день исчезновения. Дальше шли малопонятные медицинские подробности, из них отметил лишь, что индуса задушили непосредственно после приема пищи, поскольку в желудке были обнаружены непереваренные «кусочки белого теста и мясного фарша». Что за экзотическое кушанье и самое главное — в какой именно забегаловке их употребила жертва, никаких предложений не выдвигалось.

— Ну? — поторопил меня сыщик, допив кружку пива. На дне осталась липкая белая пена.

Я вернул ему заключение коронера и спросил:

— Где и кем было обнаружено тело?

— Лев! — вспылил Томас Смит. — Это переходит все мыслимые границы!

— Где и кем?

Сыщик яростно раздул ноздри, но устраивать скандал не стал. Вытер с усов остатки пивной пены и сообщил:

— Кто-то из приезжих прогуливался за городом и наткнулся на неглубокую могилу. Его толком и не закопали даже.

— Все говорит о тугах, так? — предположил я. — Индус, задушен, неглубокая могила.

Томас откинулся на спинку стула и улыбнулся.

— Ожидая этот вопрос, специально поинтересовался у детектива перспективами расследования. Да, туги — это основная версия. Но душители в городе — это плохо для бизнеса, для курортного — так и вовсе смерти подобно, поэтому отрабатываться будут все варианты. — Смит оперся на стол и мрачно уставился на меня. — Если не хочешь снова стать подозреваемым, рассказывай, что удалось узнать!

— Это лишь мое предположение, — сразу предупредил я, — но советую присмотреться к баллонам с гелием, которые сложены на посадочной площадке.

— Почему? — прищурился Смит.

— Меллоун очень нервно отреагировал на интерес к баллонам. Приглашенный мим просто рядом дурака валял, но его моментально выставили с крыши.

— Гелий летуч, им никого не отравить.

— А кто сказал, что в баллонах именно гелий? Или только гелий? С инертным газом можно смешать что угодно.

Сыщик забарабанил пальцами по краю стола.

— Хлипкая зацепка, — вздохнул он, а потом замер, будто даже дышать перестал. — Как ты сказал? Инертный газ?

— Ну да. А что?

— Гюнтер Клоссе! — объявил Томас Смит и хлопнул ладонью по столешнице. — Химик со специализацией по инертным газам! Он долго здесь отдыхал и частенько бывал в гостях у Меллоуна.

И тут я понял, какое полузабытое воспоминание не давало покоя все это время.

— Гюнтер Клоссе повесился в своем гостиничном номере в Новом Вавилоне, — сообщил я сыщику.

— Именно! — наставил тот на меня указательный палец. — Я читал об этом. Еще удивился: здесь химик был на виду, но сплетен о его интрижках слышать не доводилось. Так с чего ему тогда лезть в петлю?

Смит быстро сложил листы в планшет и вскочил из-за стола.

— Расплатись! — потребовал он и рванул на выход, но сразу вернулся. — Да, ты принес мой кольт?

— Нет, — привычно соврал я, не собираясь расставаться с заткнутым сзади за ремень брюк оружием.

— Черт с ним, после заберу!

— Стой! — рявкнул я и понизил голос: — А паспорт?

— Завтра! — пообещал сыщик и убежал, я заплатил за пиво и вышел на улицу. В голове была сплошная пустота, словно кто-то мокрой тряпкой стер пыль воспоминаний, ощущений и впечатлений сегодняшнего дня. Отстраненность — вот что я ощутил.

Неужели так переволновался?

Захотелось пойти домой и лечь спать, и я даже направился к ближайшему переулку, но навстречу откуда ни возьмись вывернула знакомая парочка: Иван Прохорович и Емельян Никифорович шли, слегка пошатываясь, опираясь друг на друга и пытаясь не упасть.

— Лев Борисович! — обрадовался Красин. — Идемте сейчас же с нами! Здесь поблизости подают чудесную анисовку. Да с ржаной корочкой…

— И в самом деле, граф! — поддержал своего приятеля журналист. — Составьте нам компанию. Будем очень рады!

— Увы, господа, — не удержался я от улыбки, — сдается мне, что вам на сегодня достаточно. Да и я после вчерашнего еще не отошел.

— О! Премного наслышан о спиритическом сеансе! Премного! — закивал Соколов. — В одном вы не правы: для нас ночь еще только начинается! Так, Емельян Прохорович?

— Так! — подтвердил Красин и принялся упрашивать меня пропустить с ними по рюмочке, но я был непреклонен.

— Даже не уговаривайте! Я — спать!

— Ну, граф, воля ваша! — развел руками Соколов.

Я шагнул от них и вдруг обратил внимание на покинувшую ресторан пару. Он — полноватый и с сигарой во рту, она — высокая, стройная, рыжая.

Елизавета-Мария фон Нальц с супругом. Моя Елизавета-Мария, дочь главного инспектора!

Сердце просто остановилось. Гомон гуляк на площади стих, краски посерели.

Вероятно, я умер.

— Граф! — всполошился Иван Прохорович. — Вы побледнели, словно привидение увидели! Что с вами?

Емельян Прохорович и вовсе хлопнул меня своей мясистой ладонью по спине.

— Леопольд Борисович, да очнитесь же!

Елизавета-Мария с супругом уселись в коляску и укатили в ночь, сердце дрогнуло, нехотя ударило раз-другой, а потом вдруг заколотилось как сумасшедшее, кровь прилила к лицу, зашумела в ушах. Никак не удавалось сделать вдох, но я пересилил себя, со свистом втянул воздух, с хрипом выдохнул.

«С глаз долой — из сердца вон!» — пришла на ум неоднократно слышанная от отца пословица. Некогда я любил дочь главного инспектора до беспамятства, но год вдали от предмета обожания изрядно поубавил мой пыл. Она давно перестала приходить во снах. А это — просто рецидив. Лишь фантомная боль, воспоминание о давно излеченной болезни.

Жизнь продолжалась. И у меня было ради чего жить.

— Лев Борисович! Вам определенно следует принять на грудь сто грамм беленькой!

— Благодарю, господа! Благодарю! — отказался я. — Сердце прихватило, я лучше валидола…

Я распрощался и быстро-быстро, неровной походкой опиумного курильщика зашагал прочь, не слушая предложений сопроводить до дома. На глаза попалась открытая кондитерская лавка, туда и завернул.

— Кофе и эклеры с белковым кремом, — сделал я заказ и тяжело оперся о высокий столик.

— Мы скоро закрываемся! — предупредил хозяин.

— Кофе и эклеры с белковым кремом, — повторил я, — засахаренный фундук, сливочные помадки, безе, сахарное печенье и пару пирожных. Да, вот этих, с краю. Эклеры и пирожные съем здесь, остальное взвесьте по триста грамм и упакуйте. Заберу с собой.

Хозяин подбил на счетах сумму и выпроваживать припозднившегося посетителя не стал. Поставил на огонь кофе, вынес эклеры и пирожные, сам вернулся за прилавок собирать заказ.

— Сахар, молоко? — уточнил он, когда закипела вода.

— И то и другое, — ответил я, расправляясь с эклерами.

Затем долил в выставленный на стол кофе сливок, закинул в него три кусочка рафинада и приступил к вдумчивому поглощению миндальных пирожных.

Туман в голове начал понемногу рассеиваться, мир вновь обрел краски, стих шум в ушах. Убойная доза сахара успокоила нервы ничуть не хуже стакана водки.

К тому же время лечит. Пусть и не всем пациентам суждено дожить до полного исцеления, но так оно и есть. Лечит.

Я вытянул перед собой руку. Пальцы не дрожали.

Вот и замечательно. Любовь — это святое, но вовсе не уверен, что к ней относится безответное обожание незнакомого человека. Это, скорее, из области психических расстройств.

Допив кофе, я расплатился за сладости, вышел из кондитерской и задумчиво огляделся по сторонам. Идти домой расхотелось, вместо этого распаковал пакет с безе. Сунул лакомство в рот, и оно просто растаяло на языке. Я немного постоял на тротуаре, потом без лишней спешки зашагал обратно к площади.

Удивительные зигзаги все же иной раз выписывает судьба. Я убежал на край света и не собирался оттуда возвращаться, но вот стою посреди курортного городишки в восьми часах езды от Нового Вавилона, а кругом не протолкнуться от старых знакомых. Альберт, Шарль, Елизавета-Мария…

Как же так получилось?

Только подумал об этом — и настроение моментально испортилось. Действительно, как?

Крушение дирижабля не было случайным, а ведь именно оно послужило отправной точкой для всех дальнейших событий. Быть может, не было никакого покушения, просто неведомый кукловод столь бесхитростным образом вовлек меня в свою игру?

Но если так, не слишком ли многое он оставил на откуп случаю?

Пакет с безе опустел, я купил в палатке газированной воды без сиропа, напился и уселся на свободную скамейку под фонарем. Желая упорядочить мысли, достал блокнот и принялся рисовать на нем простенькую схему: квадраты и прямоугольники, соединенные стрелками. Люди, события, действия.

Покушение в дирижабле поставил отправной точкой, ненадолго задумался над ролью своих случайных спасителей, но подозревать их в некоем тайном умысле не стал. Я бы и без них добрался до берега вплавь.

Другое дело — индус. Он был пешкой, но именно эта пешка сделала первый ход, одурманив меня в варьете. Сомнений в этом не было ни малейших. Иначе бы от него не избавились.

Но зачем ему поручили сделать это? Кто-то хотел свести меня с Лилианой?

Бред! Даже если не брать в расчет тот немаловажный факт, что я по собственной инициативе зашел в варьете, никто не мог предположить, что мне взбредет в голову покинуть его через черный ход! Кстати, а почему я вообще так поступил?

Я нахмурился, напрягая память, и прищелкнул пальцами.

Мим! Невероятный Орландо развлекал гостей у главного входа, а мне тогда уже просто осточертели его шутки и фокусы. Вертлявый мим до сих пор вызывал глухую неприязнь. Всякий раз, когда видел его…

Всякий раз? А ведь верно!

Мим был в варьете. Мим раздавал карты перед спиритическом сеансом. И сегодня кривлялся у баллонов с гелием тоже он! И как итог: знакомство с Лилианой, ее транс и разгадка покушения на кронпринцессу Анну! Не слишком ли много совпадений?

Я убрал блокнот в карман, оглядел начавшую пустеть площадь и поспешил к Шарлю Малакару, который уже складывал мольберт.

— Шарль! — остановил его. — У меня выгодное предложение!

— Лео! — вздохнул слепой рисовальщик. — Если бы я хотел рисовать портреты преступников, работал бы в полиции.

— Уверяю, тебе понравится, — усмехнулся я и засунул в нагрудный карман художника ассигнацию в пятьдесят франков.

Шарль номинал банкнот определял едва ли не по шороху и потому удивленно присвистнул:

— Да ты никак разбогател?

— Именно! И для этого даже не пришлось грабить банк. Угощайся.

Старик принял сахарное печенье и покачал головой:

— Неисправимый сладкоежка!

— Так ты поможешь?

— Ну что с тобой делать? Садись!

Я развалился на кушетке и закрыл глаза.

— Вытяни все, что сможешь, из моей памяти, — попросил художника. — Убери грим и дурацкую шапочку. Меня интересует, как выглядит человек без них.

— Работать в полицейском стиле?

— Было бы неплохо.

Шарль закрепил на мольберте новый лист, взял карандаш и потребовал:

— Расслабься! Твой талант слепит меня, будто лампа в сотню ватт!

Я постарался, и хоть получилось не с первого раза, но в итоге на холсте возникло лицо мужчины лет тридцати, с прямым носом и впалыми щеками. Он был мне незнаком.

— Точно он? — засомневался я.

— Точно, — подтвердил слепой рисовальщик. — Без грима ты увидел бы его именно таким.

— Отлично!

Убрав рисунок в карман, я помог Шарлю собрать пожитки и подозвал извозчика.

— Эй, Лео! — окликнул меня художник. — Твой пакет!

— Оставь себе! — отмахнулся я, запрыгнул в свободную коляску и скомандовал: — На вокзал!

Накатил азарт, сладкого больше не хотелось. Я толком не помнил, когда ожидался следующий поезд на Новый Вавилон, а времени в запасе уже не оставалось. Так или иначе, все разрешится завтра. И мне чертовски хотелось встретить грядущие события во всеоружии.

Повезло. Почтовый поезд с западного побережья делал остановку в городе в десять ноль две, даже почти не пришлось ждать. Едва успел купить в газетном киоске конверт, набросать инструкции для Рамона Миро и вложить их к портрету мима. Дальше все прошло без сучка без задоринки, просто перехватил возвращавшегося из уборной машиниста и вручил ему конверт и десять франков за труды в обмен на обещание доставить корреспонденцию в целости и сохранности.

Подождав, пока состав тронется в путь, я прямо с вокзала отправил бывшему коллеге телеграмму с просьбой оказать небольшую услугу и отправился домой.

Если мим хоть раз попадал в поле зрения полиции метрополии, Рамон через своих знакомых выяснит его настоящее имя. С отпечатками пальцев это вышло бы несравненно проще, но я ни разу не видел Невероятного Орландо без белых перчаток, поэтому даже не стал тратить время, пытаясь раздобыть вещь, которая побывала у него в руках. Надеюсь, запомненных мной примет окажется достаточно, чтобы прищучить ловкача. Рост, сложение, цвет глаз, навыки фокусника — это вовсе не так мало, как может показаться на первый взгляд.

По ночным улочкам я ходить не стал и столковался с одним из дежуривших на привокзальной площади извозчиков. Тот доставил меня на место буквально за десять минут.

Я расплатился и только прошел в калитку, как с крыльца поднялась фигура в темном плаще. Рука сама собой стиснула рукоять «Цербера», большой палец сдвинул флажок предохранителя, и едва слышно треснул электрический разряд, но тут незваный гость откинул с головы капюшон, и в темноте летней ночи забелело бледное словно мел лицо Лилианы.

— Лео! — со слезами в голосе прошептала девушка. — Они собираются тебя убить!

Глава шестая, или Долгожданные ответы и немного тьмы

Шок — это не только тогда, когда человек впадает в ступор от неожиданного известия. Зачастую в шоковом состоянии люди успевают натворить таких дел, что после только диву даешься, откуда взялось столько сил.

Жизнь приучила меня в критических ситуациях не замирать на месте, превращаясь в неподвижную мишень, и потому первым делом я затащил Лили в дом, потом задвинул засов и лишь после этого спросил:

— Кто и зачем?

Лилиана всхлипнула:

— Туги, Лео! Это моя вина — из-за отказа выступать они собираются тебя убить!

— Стой! — приказал я, налил из графина воды и всучил стакан подруге. — Пей!

Руки Лилианы ходили ходуном, она даже облилась, но все же пересилила себя и начала пить, выстукивая зубами о стекло звонкую дробь.

— А теперь давай по порядку, — успокаивающе погладил я гостью по плечу, помогая снять плащ. — Какое конкретно обстоятельство навело тебя на мысль, будто мне угрожает опасность?

— Да письмо же! — всплеснула руками Лилиана и полезла в сумочку. — Оно лежало под подушкой! Я нашла его, когда ложилась спать!

— Позволь, — попросил я, забирая мятый листок, заполненный крупными печатными буквами, словно автор намеревался скрыть свой почерк или же попросту был малограмотен.

Никаких зацепок послание не дало. «Станцуй — и богиня отпустит. Откажешься — он умрет», — и все.

— Хм… — промычал я. — И ты кинулась ко мне посреди ночи, чтобы предупредить? Не могла послать записку?

— Лео, ты не понимаешь? Я никому не могу доверять! Вдруг это один из них?

— И конечно, лучше поехать одной…

— Ты дал мне маузер!

— А родители? Что подумают они?

— Я уже взрослая! — отрезала Лилиана, прижалась ко мне и заплакала. — Лео, мне так страшно! Я боюсь тебя потерять! Я никогда себе этого не прощу…

— Никто мне ничего не сделает, — пообещал я, обнимая подругу. — И тебе — тоже. Я этого не допущу.

— Лео, это же туги! Они неуловимы!

— Вздор.

— И вовсе не вздор!

Лилиана подняла на меня залитое слезами лицо, и я осторожно поцеловал ее; на губах остался соленый вкус. Лили задрожала, и я потребовал:

— Прекрати истерику!

— Я не истеричка!

Но я ничего не стал слушать, подхватил Лилиану на руки и понес в спальню на второй этаж. Нам обоим стоило успокоить нервы, а мне был известен надежный способ добиться этого если уж не самым быстрым образом, то самым приятным — совершенно точно.

Потом я лежал в полной темноте, прислушивался к легкому дыханию ночной гостьи и пытался разобраться в своих чувствах к ней. Страсти не было, но меня влекло к Лилиане, сильно влекло. И уж точно не хотелось причинить ей боль.

Я должен был позаботиться о ней. И собирался сделать все, чтобы она чувствовала себя в безопасности. Но не сейчас, утром.

А сейчас только и оставалось, что лежать рядом и не шевелиться, пусть и начинала отниматься затекшая рука.

Я думал. Думал о том, что настроения Лилианы схожи с маятником, который кто-то хитрый раскачивает из стороны в сторону и увеличивает амплитуду движения. Осторожно-осторожно, чтобы ни в коем случае не повредить хрупкий механизм.

Безопасность — испуг. Уверенность в собственных силах — нервный срыв. И так — без остановок и передышек.

Или раскачивали вовсе не ее, а меня?

Лилиана вдруг открыла глаза и спросила:

— О чем задумался?

Я с облегчением высвободил затекшую руку и откинул с девичьего лица локон черных волос.

— Пытаюсь угадать, какой у тебя талант, — ответил я, не желая делиться собственными раздумьями.

— Тебя это и в самом деле сейчас заботит? — удивленно захлопала ресницами Лилиана.

— Ну да, — подтвердил я. — Как-то же ты меня в себя влюбила. Вдруг это работа твоего таланта?

— Я такая уродина?! — оскорбилась Лили. — Скажи, что ты пошутил! Лео, ты просто не можешь оказаться таким подлецом!

— Пошутил. Конечно, пошутил.

— Ужасное у тебя чувство юмора! — пожаловалась Лили, устраивая голову у меня на груди. — А талант мне от матушки достался, самый бесполезный из всех возможных. Мы умеем верить.

— Не понял? — опешил я.

— Если мы в кого-то или во что-то искренне верим, наш талант это усиливает, делает реальным. Например, мама верит в папу. Верит, что ему все по силам. С ней он словно молодеет, не обратил внимания?

— А во что веришь ты?

— Понемногу начинаю верить в тебя, — сообщила Лили и хихикнула. — В четыре года я ужасно боялась привидений и однажды увидела в темном коридоре жуткий призрак. Перебудила своим криком весь дом. Мама тогда долго успокаивала меня. Мне кажется, она и лауданум начала принимать, чтобы не поверить случайно во что-то плохое. Лео…

— Да?

Я ожидал встречного вопроса о своем таланте, но вместо этого Лилиана попросила:

— Поцелуй меня и скажи, что все будет хорошо.

— Я никому не дам обидеть тебя.

— Так, значит, мне не выступать?

— Нет. И не думай даже. Я все улажу.

— Что тут можно уладить, Лео?!

— Спи! — шикнул я. — Утро вечера мудренее. Так у нас говорят.

— Как скажешь, любимый.

Лилиана сладко зевнула и вскоре задремала, а я так и лежал, вслушиваясь в скрипы и шорохи старого дома. На первом этаже отбили двенадцать раз часы, я расслышал звон, уже проваливаясь в сон. А потом — клац! — и по нервам ударил приглушенный металлический лязг.

Сердце ушло в пятки, оттуда прыгнуло к горлу и заметалось как безумное в груди, но я задавил панику и вскакивать с постели не стал. Вместо этого, стараясь не разбудить Лилиану, выбрался из-под простыни, нашарил в сброшенной на пол одежде кольт и аккуратно оттянул большим пальцем спицу курка. Тихий щелчок Лили не услышала.

Одеваться не стал, двинулся на выход, как был — в чем мать родила. Звук не походил на попытку злоумышленников сдвинуть засов входной двери или взломать одну из рам, скорее, напомнил лязг дверцы клетки с удавом.

При мысли об этом спину покрыла испарина, я беззвучно выругался и заглянул в спальню напротив. Никто там не прятался, окна оказались закрыты.

По скрипучей лестнице я спустился на первый этаж, прошел через гостиную — порядок! — и осторожно скользнул в кухню. Скользнул — и сразу помянул нечистого. Клетка на столе стояла с распахнутой дверцей, удава в ней не оказалось.

Немалых размеров гадина — не лучшее домашнее животное, но побег удава, особенно удава сытого, вовсе не повод для паники. Управлялась с ним Лили, справлюсь и я. Главное только отыскать зверюгу, прежде чем она уползет к соседям.

На лестнице в подвал что-то зашуршало, и я двинулся в ту сторону, стараясь не шлепать босыми ступнями по доскам. Жалея, что не удосужился хотя бы натянуть штаны, перехватил рукоять двумя руками, прижал пистолет к груди и осторожно заглянул на лестницу. Первое, что увидел, — грязную и заскорузлую пятку.

Человеческую.

Резко отступив, я спрятался за простенок и шумно перевел дух. Неизвестный на ступеньках и пропавший удав могли быть никак не связаны друг с другом, но мне почему-то в это совсем не верилось. Я быстро вернулся на лестницу и обвел пистолетом захламленное нутро подвала. Там никого не оказалось.

А вот на лестнице… На лестнице лежал чернобородый индус в просторной темной рубахе и шароварах. Лежал и не дышал. Сложно дышать, когда вокруг шеи у тебя обвился удав.

Забрался в дом, вытащил удава, тот дотянулся до шеи и придушил, заставив случайно свалиться в подвал?

Возможно, кого-то другого подобное объяснение и устроило бы, только не меня. Я опустился на корточки и просунул ладонь под голову мертвеца. Пальцы сразу угодили во что-то липкое. Причиной смерти стало не удушение, а проломленный затылок.

— Драть! — послышалось из темного угла, и на сундук взобрался беловолосый лепрекон. — Такую инсценировку испортил! — И коротышка похлопал себя по ладони надетым на правую руку кастетом сыщика. — Утром крику было бы…

— Труп в сундук, удава в клетку! — приказал я, и тут наверху хлопнул пистолетный выстрел и раздался пронзительный женский визг!

— Драть! — подпрыгнул от неожиданности лепрекон, а я развернулся и со всех ног метнулся на второй этаж. Взбежал по лестнице и чуть не столкнулся с Лилианой, голой и с дымящимся пистолетом в руке.

— Там! — вскрикнула она, бросаясь мне на шею. — В спальне! Я его застрелила!

В любом другом случае я бы только порадовался столь страстным объятиям обнаженной красотки, но сейчас было откровенно не до того.

— Тихо! — потребовал я тишины, отстранил Лили и заглянул в спальню. На ковре лежал индус с дырой во лбу. Крови было совсем немного, широко распахнутые глаза мертво уставились в потолок.

— Я проснулась, тебя нет, — начала причитать Лилиана. — Перепугалась, достала из сумочки пистолет, и вдруг — он…

— Ты все сделала правильно, — уверил я, обнял Лили и забрал пистолет. — Ясно?

— Ясно, — кивнула Лилиана, до сих пор потрясенная нападением.

— Прикройся чем-нибудь, — потребовал я и сам принялся натягивать брюки. Затянул ремень, кольт засунул сзади. Металл неприятно похолодил кожу, но ничего менять не стал, лишь накинул сверху сорочку. Затем ухватил мертвеца под мышки и поволок тело к лестнице. — Не отставай! — позвал замешкавшуюся Лилиану.

Она выскочила из комнаты с простыней в руках и поспешила следом.

Нисколько не церемонясь с покойником, я стащил его на первый этаж и бросил на кухне, а там лепрекон указал на взломанную оконную раму.

— Драть, не заметил!

Я ухватил его за шиворот, оторвал от пола и рыкнул:

— Шампанское! Быстро! — и выкинул коротышку на улицу.

— Что происходит, Лео? — присоединилась ко мне Лилиана.

— Все в порядке.

— Мне страшно!

— Все будет хорошо, — пообещал я.

— Как — хорошо?! Я человека застрелила!

— Тсс! — прошипел я, притянул Лилиану к себе и поцеловал в губы. — Ты нас спасла. Ты меня спасла, понимаешь? Он убил бы нас обоих.

Убрав маузер в верхний ящик кухонного стола, я ухватил индуса с дыркой во лбу и оттащил его в подвал. Когда вернулся, Лилиана уже превратила простыню в некое подобие римской тоги.

— Почему клетка пустая? — прошептала она.

Ответить я не успел: требовательно постучали в дверь.

— Откройте, полиция!

И сразу за окном послышалось:

— Пст!

Уж не знаю, где лепрекон умудрился раздобыть шампанское, но он нас буквально спас. Я ухватил протянутую бутылку, размотал проволоку и крутанул пробку.

Хлоп! — из горлышка хлестанула пена.

И снова — стук в дверь!

— Откройте немедленно!

Застегнув на пару пуговиц сорочку, я отодвинул засов, но полицейским в дом зайти не дал, встав на пороге с бутылкой в руке.

— Оп! — пьяно выпучил глаза. — Господа, а мы вас не звали!

Лилиана с вовсе даже непритворным визгом скрылась в гостиной.

Бутылка шампанского, полуголая девица…

Констебли понимающе переглянулись, но приносить извинения не стали.

— Вы шумите и мешаете соседям! — заявил один.

— Они решили, что слышали выстрелы! — поддакнул ему другой.

— Ну что вы, какие выстрелы, — разыграл я смущение. — Уверяю вас, этого больше не повторится!

— В следующий раз доставим в участок за нарушение общественного порядка!

— Нет-нет, шампанского больше нет…

Констебли снова переглянулись, и более опытный предупредил:

— Мы за вами присмотрим!

— Премного благодарен! — хохотнул я и захлопнул дверь. Быстро задвинул засов, поставил бутылку на стол и рванул в подвал. Потребовалось приложить определенные усилия, дабы снять с шеи индуса удава, но я справился с этим довольно быстро и вернул змею в клетку.

— Лео, что нам теперь делать? — простонала Лилиана, которая вся дрожала как осиновый лист.

— О, у меня грандиозные планы на эту ночь! — нервно рассмеялся я и сунул Лили бутылку шампанского. Сам вытащил из ящика стола маузер, заодно прихватил с полки пару стаканов и вслед за подругой поднялся на второй этаж. В спальне первым делом подпер открывавшуюся внутрь дверь креслом и принялся избавляться от одежды.

— Лео, мне страшно! — поежилась Лилиана.

— Я все решу, — пообещал я, разливая шампанское. — До дна!

Мы выпили, и я притянул подругу к себе. Заснуть после случившегося нечего было и пытаться, но сон в мои ближайшие планы и не входил…

Утром болела голова. Бутылку шампанского прикончила Лилиана, но и выпитого мной стакана оказалось достаточно, чтобы дать зарок никогда больше в рот не брать эту гадость. Одна маета от этих пузырьков.

Во сне Лили раскрылась, и какое-то время я лежал и любовался ее наготой, но вскоре подруга проснулась и быстро натянула на себя простыню.

— Фи, Лео! Как не стыдно! — укорила она меня, вспомнила о вчерашнем, и бесцветно-серые глаза наполнились слезами. — Ох, Лео! Что же нам теперь делать?

— Тебе — ничего. Я сам все решу.

— Но я застрелила человека!

— Если не будешь говорить об этом всем и каждому, никто ничего не узнает.

— Мы должны сообщить в полицию!

Я обнял Лили и погладил ее по голове:

— Мы никому ничего не должны. Туги вне закона, ты ничего плохого не сделала, никто тебя не осудит, но разве тебе нужен скандал? Газетчики обожают подобные сенсации!

— А тело?

— Я обо всем позабочусь.

Лилиана поцеловала меня и шепнула:

— Спасибо! — и сразу потребовала: — Отвернись!

— Зачем? — удивился я.

— Ну Лео!

— А кто обещал усладить мой взор экзотическим танцем?

— Это другое, Лео. Отвернись!

Я послушался, Лили выскользнула из-под простыни и сразу ойкнула.

— Все в порядке? — встревожился я.

— Ты ночью совсем меня загонял! — пожаловалась Лилиана. — Если не смогу танцевать, это будет на твоей совести!

— Что? — не понял я. — Танцевать? Но мы же договорились!

В запале я позабыл о просьбе Лили, и та поспешила прикрыть свою наготу подхваченным со стула ворохом одежды.

— Я не собираюсь жить в страхе! — отрезала Лили. — Изо дня в день бояться шагов за спиной! А если с тобой что-то случится, я этого никогда себе не прощу!

— Нельзя идти на уступки шантажистам!

— Это последний раз! Ты же сам видел записку!

— Написать можно что угодно!

— Лео! — строго оборвала меня Лилиана. — Я приняла решение и от него не отступлюсь. Я убила человека, понимаешь ты это или нет? Такого больше не должно повториться!

— Пообещай, что, если я успею во всем разобраться до концерта, ты не выйдешь на сцену.

— На мой взгляд, все и так понятно!

— Лили!

— Хорошо! Обещаю! А теперь будь добр, выйди из спальни, мне надо одеться!

Откинув простыню, я поднялся с кровати, и Лилиана с возмущенным видом отвернулась, щеки ее покраснели.

— Ты вот мне нисколько не мешаешь, — подлил я масла в огонь, не спеша надевать кальсоны.

— Бесстыдник! — выдохнула Лили.

Эта пикировка могла стать началом чего-то весьма увлекательного, но уже давно рассвело, и в запасе оставалось не так много времени, чтобы потянуть за ниточки, которые торчали из клубка загадок. Я быстро оделся, взял кольт и отодвинул от двери кресло. Осторожно выглянул в коридор, убедился в отсутствии опасности и заглянул в комнату напротив. Там никого не было.

За спиной хлопнула дверь. Лили закрылась и принялась шуршать одеждой.

— Лео, где мои бусы? — крикнула она вскоре.

— Посмотри на кресле! — ответил я и спустился на первый этаж. Удав спал в клетке, рядом на столе лежал сплющенный комочек металла — деформированная пуля, вся в засохшей крови.

— Что за черт? — не понял я и спустился в подвал. Мертвых индусов там не оказалось, лишь на полу чернело несколько неприятных на вид капель. На всякий случай я приподнял крышку сундука и заглянул внутрь, но ничего, кроме старого тряпья, не обнаружил.

Не иначе от тел избавился лепрекон, и оставалось лишь надеяться, что ему хватило ума выкинуть покойников в озеро, предварительно вспоров им животы.

Я вернулся на второй этаж и постучал в спальню.

— Входи! — разрешила Лилиана.

Она стояла перед зеркалом и расчесывала волосы, на столике лежали пудреница и губная помада. Я взял маузер, поставил его на предохранитель и убрал в девичью сумочку.

— Не расставайся с ним, хорошо?

Лилиана посмотрела на меня с неприкрытым сомнением, но все же пообещала:

— Хорошо.

И в этот момент на улице мявкнул клаксон.

— Что это? — вздрогнула Лили.

— Это за мной, — вздохнул я. — Если уеду, просто захлопни дверь. Договорились?

— Договорились.

Я обнял Лили и поцеловал.

— Скоро увидимся, — пообещал я и побежал вниз.

Прежде чем успел выйти из дома, клаксон просигналил еще два раза. Я выскочил за дверь и замахал руками.

— Хватит! Соседей разбудишь, опять полицию вызовут!

Томас Смит, сидевший за рулем самоходной коляски, прекратил терзать клаксон и усмехнулся.

— Бурная ночная жизнь?

— Не без этого, — подтвердил я, усаживаясь рядом с ним.

— Всегда завидовал тем, кто умеет брать от жизни все, — вздохнул Смит, выворачивая руль.

Самоходная коляска тронулась с места, я оглянулся на дом и возмутился:

— Стой! Я думал, ты паспорт привез!

— Привез, — подтвердил сыщик. — Но услуга за услугу.

— Услуга?! А с газом тебе кто помог?

— Заключение коронера по индусу получил? Получил. За баллоны в расчете.

— У меня у самого сегодня полно дел! — разозлился я. — Объясни, что происходит!

— Ты был прав насчет газа, — сообщил Томас Смит, не рискнув и дальше испытывать мое терпение. — В баллоны с красными вентилями закачана усыпляющая смесь.

— С красными вентилями? — удивился я. — Не помню таких!

— Значит, не обратил внимания, — решил Томас Смит, выворачивая на бульвар. — Помимо гелия, в эти баллоны закачан некий газ тяжелее воздуха. Эксперимент на мышах показал, что он обладает усыпляющим действием.

— Заполни амфитеатр этим газом — и делай что хочешь.

— Именно, — кивнул сыщик. — Но дальше начались странности. Местная полиция сообщила о газе в столицу, и ночью из имперской канцелярии пришел приказ арестовать Меллоуна.

— И что же странного? — не понял я.

— Обвинить его надлежит вовсе не в подготовке покушения на кронпринцессу, ее визит, к слову, не просто отменен — по официальной версии, он никогда и не планировался. Обвинить его следует в подготовке взрыва самоходного аппарата на реактивной тяге с целью дискриминации достижений науки.

— Вот оно как? — хмыкнул я, заподозрив, что вчерашняя речь миллионера о неуместности инвестиций в угольную отрасль сильно разозлила кого-то из окружения ее императорского величества. — Хотят максимально дистанцироваться от неминуемого скандала?

— Агентству Пинкертона официальной телеграммой выразили благодарность за раскрытие заговора, но от дальнейшего участия в деле рекомендовали воздержаться. И «рекомендовали» — это еще мягко сказано.

— Так куда мы едем?

— К вилле Меллоуна.

— На кой черт?

— Ты видел местных полицейских? Охрана устроит им кровавую баню!

— Тебе не все равно?

— Агентство всегда доводит расследование до конца. Нас наняла не корона, не забывай об этом. А кто платит, тот и заказывает музыку.

«Форд-Т» переехал через рельсы электрической конки и выехал из города. Я вконец обозлился и, не скрывая раздражения, спросил:

— И ты собираешься воевать с охраной Меллоуна? Двое против… сколько их там?

— Я не собираюсь ни с кем воевать! За кого ты меня принимаешь? За героя бульварного романа? Пусть свой хлеб отрабатывают констебли, мы просто присмотрим, чтобы все шло по плану.

Самоходная коляска проехала под железнодорожным мостом и покатила между крутых холмов. Вскоре над деревьями замаячила высоченная причальная мачта, но Смит к вилле миллионера приближаться не стал и повернул на проглядывавшие из травы тележные колеи. Какое-то время самоходная коляска жутко пыхтела, взбираясь на пригорок, а когда на середине склона попалась полянка с покосившимся сараем, сыщик заглушил двигатель и выбрался из-за руля.

— Лев, помоги! — позвал он меня к дорожному ящику, закрепленному позади.

— Паспорт! — напомнил я. — Сначала верни мой паспорт!

Томас раздраженно выругался, но упрямиться не стал, отдал документы и откинул крышку дорожного ящика.

— Помогай! — потребовал он.

Я заглянул внутрь и присвистнул.

В ящике лежал переносной «Гочкинс». Пулемет был снабжен оптическим прицелом, деревянным прикладом с пистолетной рукояткой и складными сошками. Питание шло из жестких лент-кассет.

Сыщик взвалил себе на плечо ящик с боекомплектом и отправился по едва заметной тропинке в кустах к вершине холма. Я двинулся за ним с пулеметом.

Встав под деревьями на вершине холма, Томас Смит опустил ящик с патронами на траву, призывно свистнул, и к нам присоединилась его ассистентка со снайперской винтовкой и свисавшим с шеи биноклем.

— Ну? — спросил Смит, забирая у девушки карабин с трубкой оптического прицела длиной едва ли не в половину ствола.

— Объект на месте. Полиции еще не было. Утром приезжал архитектор, но он уже уехал, — по-военному четко доложила брюнетка.

— Прислуга?

— В доме.

Я не выдержал и возмутился:

— Томас, зачем тебе я?

— Я снайпер, — заявил в ответ сыщик, накинув на плечо ремень винтовки, и указал на ассистентку. — Она наблюдатель. А ты наш засадный полк. С пулеметом справишься?

У меня вырвался горестный вздох.

— Что не так? — нахмурился сыщик.

— Не мог предупредить, чтобы оделся попроще? Представляешь, как сложно отстирать от травы светлую ткань?!

Смит махнул рукой помощнице, и та выволокла из кустов два рулона брезента.

— Так справишься с пулеметом или объяснить? — повторил сыщик свой вопрос.

— Справлюсь, — пробурчал я, снял пиджак и повесил его на засохший сук.

Томас Смит заметил заткнутый за ремень кольт и потребовал:

— И пистолет верни.

— Черта с два! — хмыкнул я. — Ты за это деньги получаешь, а я твою задницу бесплатно прикрывать должен?

— А кто помог тебе с полицией?

— Ну я же здесь?

— Черт с тобой, оставляй! — разрешил Смит, посмотрел на часы и поторопил: — Готовься, сейчас констебли приедут.

Я машинально взглянул на хронометр — было без семи минут десять. Вряд ли арест займет много времени, а до гала-концерта — полно времени. Если только…

— Слушай, Томас, а концерт не отменят?

— Ну сам посуди, кто станет отменять самое ожидаемое культурное событие этого года из-за ареста главного спонсора? Искусство — это тот же бизнес. Ничего личного.

Я кивнул, осторожно выглянул из-за кустов и осмотрелся. Вилла отсюда была как на ладони. Простреливалась не только подъездная дорога, но и все пространство от ограды до ближайших деревьев. А это — метров пятьдесят, если не больше, редкий счастливчик пересечет его под пулеметным огнем. Да и сыщик производил впечатление опытного стрелка.

Примяв траву под кустом развернутым брезентом, я перенес на позицию «Гочкинс», разложил сошки, упер их в землю и пошатал пулемет из стороны в сторону. Затем притащил ящик с патронами, откинул крышку и вставил в прорезь ствольной коробки с правой стороны кассету на тридцать патронов. Взвел затвор, повернул рукоятку, выставляя автоматический режим стрельбы, и все это — согнувшись, чтобы не маячить на фоне кустов.

Потом я закатал рукава сорочки, внутренне поморщился и улегся на брезент. Черт с ним, с костюмом — дело есть дело.

— Интересная наколка, — задумчиво отметил Томас Смит, заметив выглянувший из-под рукава браслет из крестов. — В любом досье в качестве особой приметы значиться будет.

— Мне бояться нечего, — проворчал я, снял темные очки и, уперев приклад в плечо, посмотрел в оптический прицел пулемета. — Как пристрелян?

— На этой дистанции можешь никак не корректировать.

— Надеюсь, и не придется.

— Едут! — сообщила ассистентка сыщика.

Да я и сам уже расслышал надрывистое стрекотание порохового двигателя. Вскоре из-за холма выполз полицейский броневик, следом катили два конных экипажа.

— Цирк на конной тяге, — вздохнул Томас и устроил цевье винтовки на стволе поваленного дерева, за которым расположился.

Я осмотрел колонну в прицел и был вынужден с сыщиком согласиться. Выглядели провинциальные полицейские в громоздких бронекирасах и устаревших шлемах и в самом деле нескладно. Главным их козырем мог стать пулемет броневика, но и с этим было не все гладко: вместо обычного крупнокалиберного гатлинга в башенке на крыше был установлен обычный «максим».

— Сейчас начнется, — прошептал Томас Смит и шумно выдохнул, успокаивая дыхание.

Колонна подъехала к воротам виллы и остановилась, констебли выбрались из колясок с винтовками в руках. Было их не больше десяти. Я перевел взгляд на трехэтажную виллу с мраморными колонами фасада и лепниной на опоясывавших дом карнизах. Часть окон закрывали шторы, в остальных никого видно не было.

Перепуганный сторож поспешно отпер ворота, броневик рыкнул движком и проехал за ограду. Конные экипажи остались на улице, выстроившиеся вдоль каменного забора констебли так же не стали забегать следом. Из каретного сарая и конюшни вышли удивленные работники, явно из местных, детектив в штатском взмахом руки направил их на улицу, а сам на негнущихся ногах зашагал через двор.

Мне исполнительного полицейского было немного даже жаль. Еще не так давно я и сам мог оказаться на его месте.

— Черный ход, идиоты! — простонал Томас Смит, но переживал он раньше времени: четыре констебля, сгибаясь под тяжестью защитного снаряжения, побежали вдоль забора к задней калитке.

Детектив подошел к входной двери и позвонил. Никто не открыл. Он позвонил еще раз, затем постучал, а после и вовсе несколько раз приложился ногой.

Смит оторвался от прицела и посмотрел на помощницу.

— Дом никто не покидал! — поспешила уверить та сыщика.

— Очень интересно, — проворчал он.

Полицейский в штатском что-то крикнул, порыв ветра донес лишь обрывок команды, и сразу тронулся с места броневик. Под тарахтение порохового движка он подъехал к вилле, задний борт откинулся, из кузова выскочили констебли с обрезком бревна. Удерживая таран за вбитые в него железные скобы, они слаженно размахнулись и с первого же удара вышибли входную дверь.

От ограды, тяжело переваливаясь на бегу, засеменили полицейские с винтовками наперевес. Детектив в штатском не стал их дожидаться и с револьвером в руке бесстрашно шагнул через порог, но уже пару секунд спустя пулей вылетел обратно и закашлялся.

— Что за дела? — нахмурился Томас Смит, когда констебли оцепили дом, а детектив уселся на подножку броневика и закурил.

— Что-то пошло не так, — хмыкнул я, отрываясь от пулемета.

— Никто не выходил! Клянусь! — обмерла ассистентка.

Сыщик выругался, отложил винтовку на брезент и поднялся на ноги.

— Ждите здесь, — приказал он и начал пробираться через кусты к спускавшейся с холма тропинке.

— И долго ждать? — крикнул я ему вслед.

Сыщик только отмахнулся.

А полицейские и не думали входить в особняк, прикладами винтовок они рассадили окна первого этажа и разошлись в разные стороны. Один из кучеров получил от детектива записку, развернул конный экипаж и покатил в город.

Я посмотрел на хронометр и беззвучно выругался. Чем хорош наличный расчет, так это тем, что цена оговаривается заранее. А услуга за услугу — слишком уж расплывчатое определение. Терять здесь целый день по милости сыщика? Только не сегодня!

Но тут из-за холма выехал знакомый «Форд-Т». Полицейские на воротах преградили самоходной коляске дорогу, и сыщику пришлось идти во двор пешком. Там Смит перекинулся парой слов с руководившим операцией детективом — судя по активной жестикуляции, в выражениях они себя не стесняли, и заглянул в дом. Но выскочил наружу сыщик едва ли не быстрее своего предшественника.

Когда Томас уселся в самоходную коляску и отправился в обратный путь, я расправил рукава сорочки, надел пиджак и принялся разряжать пулемет.

— Эй, мистер, вы куда? — всполошилась брюнетка.

— Вниз, — коротко сообщил я, взгромоздил на левое плечо патронный ящик, правой рукой ухватил пулемет и отправился к сараю, возле которого сыщик останавливался в первый раз.

Там мы с ним и столкнулись.

— Уже пришел? — поморщился Смит, выбрался из-за руля и откинул крышку дорожного ящика. — Убирай.

— Что с Меллоуном? — спросил я, избавляясь от оружия.

— Мертв, — лаконично ответил Смит и свистнул, подзывая ассистентку.

— И? — выдал я, намекая на продолжение.

— И дело закрыто. Окончательно и бесповоротно. Идеальный вариант. Можно продавать этот драндулет и отправляться домой. — Сыщик похлопал по капоту «Форда-Т». — Не интересует?

Самоходная коляска меня не интересовала. Интересовали подробности.

— Что случилось с Меллоуном?

— Самоубийство. Неисправность баллона с отравленным газом. Банальная неосторожность. Расследовать будут местные. Детектив уже вызвал коронера.

Я задумчиво потер подбородок.

— Но в баллонах из амфитеатра отравы не было?

— Не было, — подтвердил сыщик, забрал у спустившейся с холма ассистентки винтовку и убрал ее к пулемету. — Только теперь это не имеет никакого значения.

— А Меллоун точно мертв?

— Мертв, не сомневайся. Наткнулся на него в прихожей, — передернул плечами Смит и забрался за руль. — А тебе-то что?

— Странно все это, — пожал я плечами. — Теперь в расчете?

— В расчете.

И мы поехали в город.

Как истинный джентльмен, я уступил даме сиденье, а сам всю дорогу стоял на подножке и держался за крышу. Запылил костюм, но не слишком сильно.

Томас Смит предложил подвезти меня до дома, я попросил его остановиться у «Трех лилий», поскольку намеревался заглянуть в варьете.

— Кольт верни, — в очередной раз потребовал сыщик.

— Завтра, — пообещал я.

— Завтра меня здесь уже не будет.

— Тогда заезжай вечером, — предложил я и махнул рукой. — Все, бывай!

На глаза попался шагавший к черному ходу управляющий, я нагнал его в переулке и прижал к стене.

— Ни звука! — потребовал, вытаскивая заткнутый за пояс кольт.

Конферансье округлил глаза и проверещал:

— Забирайте бумажник и часы! Только не убивайте!

— Заткнись! — легонько пихнул я его свободной рукой. — Просто ответь на вопросы и останешься цел. Понял? Если понял, кивни.

Конферансье кивнул.

— Кто приходил договариваться о выступлении Черной Лилии на гала-концерте?

— Откуда вы…

— Кто?!

— Режиссер! Рубер его фамилия!

— Кто присутствовал при разговоре?

— Никто.

— Кому ты об этом рассказал?

— Никому! Это ж немалые деньги! Кредиторы бы вмиг налетели!

Я вернул пистолет за пояс, отпустил управляющего и даже оправил смятый лацкан его пиджака.

— Как ты сообщил об отказе? — спросил после этого.

Конферансье ненадолго задумался, потом неуверенно произнес:

— Он сам за ответом пришел, сидел в баре и пил. Я спустился и сказал: так, мол, и так, не получится ничего. Завязала Черная Лилия с выступлениями.

— И слышали это…

— Да все и слышали!

— Все ясно с тобой, — поморщился я и предупредил: — О нашем разговоре — никому, понял?

Конферансье кивнул, я похлопал его по плечу и отправился домой.

Шел без всякой надежды застать Лилиану, так оно и получилось — еще от калитки заметил воткнутую в дверь записку. С недобрым предчувствием развернул ее, но нет — это была телеграмма от Рамона Миро. Он просил срочно позвонить.

Не став заходить в дом, я развернулся и поспешил на телеграф. Если поначалу улочки курортного городка казались на редкость запутанными, а сам он своими размерами вызывал уважительное опасение, то за три последних дня расстояния съежились, будто шагреневая кожа. Куда ни пойди, все близко, буквально рукой подать. Вот так и с телеграфом — не прошло и пяти минут, как я оказался на месте.

Сразу заказал звонок в Новый Вавилон и промаялся несколько минут в тягостном ожидании, пока освободится линия. А когда меня пригласили в переговорную кабинку, быстро поднял трубку и под хрип помех услышал:

— Лео, это ты?

— Да, говори!

— Твой фокусник — это некий Роман Гранде, предположительно из ирландских цыган. Год назад задерживался по запросу Лондона, но обошлось без предъявления обвинений. До ареста выступал с трюками по второсортным циркам, после освобождения перебрался в Монтекалиду, там ни в чем предосудительном замечен не был.

Я обдумал услышанное и вздохнул.

— Не уверен, что это поможет, но — спасибо, Рамон. Деньги ты отработал.

— Лео! Лео! — окликнул меня бывший сослуживец. — Это еще не все!

— Говори!

— Поскольку Гранде подозревался в поддержке ирландских националистов, его дело вел Третий департамент. Все это время он находился в их тюрьме.

Третий департамент занимался выявлением иностранных шпионов, доморощенных сепаратистов, религиозных фанатиков и малефиков, поэтому их подопечные содержались отдельно от обычных уголовников в особо охраняемых казематах Ньютон-Маркта.

— Знаешь, с кем он делил камеру? — спросил Рамон.

— Говори! — рявкнул я, заставив вздрогнуть проходившую мимо переговорной кабинки старушку.

— Его сокамерником был Марлини!

Маэстро Марлини занимался, как он считал, «научным» гипнозом и так наловчился манипулировать сознанием людей, что сумел выкрасть секретный состав новейшего алюминиевого сплава, который шел на изготовление корпусов дирижаблей. В итоге его арестовали по обвинению в сотрудничестве с египетской разведкой, но до суда дело так и не дошло. В расследовании оказалась замешана дочь главного инспектора полиции метрополии, а сам гипнотизер не стал запираться и сдал Третьему департаменту всех известных ему агентов Александрии.

— Да чтоб тебя! — не удержался я. — Ты уверен?

— Узнал от надзирателя, — подтвердил Рамон. — Говорит, они крепко сдружились.

— Проклятье! — прошипел я.

У маэстро Марлини был на меня зуб, ведь именно я приложил руку к его аресту. И это обстоятельство объясняло если и не все, то очень многое. Невероятные трюки бессловесного мима — так уж точно. Гипнотизер мог заставить публику поверить во что угодно.

— Рамон! — заторопился я. — Гранде находится на учете Третьего департамента, а значит, в картотеке есть его адрес. Сможешь узнать?

— Уже! — рассмеялся мой бывший напарник. — Это будет стоить тебе еще две сотни.

— Диктуй! — потребовал я, доставая блокнот.

Записал улицу, номер дома и апартаментов, поблагодарил Рамона и опрометью выскочил из кабинки. На выходе поинтересовался у клерка, как далеко отсюда находится продиктованный мне адрес, оказалось — не слишком. Даже почти не пришлось делать крюк, чтобы заскочить домой.

По дороге я пытался составить все известные обрывки в единую картину, но нисколько в этом не преуспел. Ясно было лишь, что участие в этом деле Марлини является ключевым. Никак не могло оказаться простым совпадением, что покушение на меня случилось в окрестностях городка, где обосновался бывший сокамерник этого прохвоста. И ладно бы просто обосновался! Варьете, спиритический сеанс, амфитеатр — раз за разом мим подводил меня к тем или иным решениям.

Но зачем?! На кой черт ему это понадобилось?

Месть? Месть — это нанять убийцу и занять место в партере, а к столь изощренным интригам не станет прибегать даже помешанный на манипуляциях гипнотизер. Во всем этом был некий скрытый смысл. И я намеревался выяснить, какой именно, самым простым и действенным способом — с помощью грубой силы.

Зачастую проще сломать хитрецу нос, чем играть по его правилам. Крайне непросто кого-то обмануть, когда тебя не слушают, а выбивают дух всем, что под руку подвернется.

Жестоко? А как иначе? Жизнь вообще жестокая штука.

Сообразив, что еще немного — и окончательно потеряю над собой контроль, я постоял немного у калитки, сделал несколько глубоких вдохов и лишь после этого зашагал через двор.

Руки дрожали, ключ никак не попадал в скважину, и пока я возился с замком, на улицу вышла соседка.

— А вас искали, — сообщила она, пересилив неприязнь, что без труда читалась на ее вытянутом лице. — Представительный такой господин, солидный.

Дамочка словно удивлялась, что столь почтенный человек знается с типом, который водит к себе девиц и открывает посреди ночи шампанское, но я лишь кивнул и поспешил скрыться в доме. Взбежал на второй этаж, прошел в спальню и вытащил из-под кровати ранец, в котором так и лежал трофейный электрический метатель.

Иного пути склонить гипнотизера к сотрудничеству я просто не видел. Слишком скользкий тип, слишком искусный манипулятор. А бить его нельзя; немного перестараюсь, не рассчитаю силу и отправлю к праотцам. И кто тогда мне что расскажет?

А так приду, сделаю дело и уйду. Тихо, спокойно и без эмоций.

Тихо, спокойно, без эмоций. Тихо и спокойно. Без эмоций.

Я постоял пару минут в прихожей, медитируя, затем спрятал под пиджак двуствольный пистолет и вышел во двор. Огляделся по сторонам и зашагал через сквер к набережной озера, где и снимал квартиру Гранде.

Нужная улица была застроена двухэтажными домами на четыре квартиры, аккуратными и однотипными, словно первый раз надевшие форму гимназисты. Перед каждым зеленели нарядные газоны, за окнами пестрели цветами подвесные горшки. Небольшие задние дворики отделяли друг от друга зеленые насаждения, а почтовые ящики были выкрашены одинаковой синей краской.

Всюду — тишь и благодать.

Замедлив шаг напротив особняка номер четыре, я огляделся по сторонам и быстро взбежал на крыльцо. Общий коридор оказался невелик: дверь слева, дверь справа и сразу — лестница на второй этаж. Там — площадка с небольшим балкончиком, выходившим на задний двор, и вновь две двери.

Я постучал в правую и встал сбоку, вплотную к стене.

Мим был беспечен; не иначе сказалась умиротворяющая атмосфера тихой улочки. Щелкнув задвижкой, он приоткрыл дверь, никого не увидел и подался вперед, выглядывая в коридор. Я ударил в горло.

Быстро и резко, метя по кадыку ложбинкой между растопыренными большим и указательным пальцами.

Роман Гранде безмолвно выпучил глаза и зажал шею ладонями; я отпихнул его в сторону и шагнул через порог.

— Роман, кто там? — послышалось из соседней комнаты.

Выдернув из-под пиджака двуствольный пистолет, я поспешил на голос. Плотный ковер заглушил звук шагов, а мим не сумел предупредить приятеля, выдавив из себя лишь невнятный сип. Не рухни Роман миг спустя без чувств на пол, мое появление и вовсе оказалось бы для маэстро Марлини полной неожиданностью, но и так гипнотизер еще только распахивал окно, когда я поймал на прицел его голую спину и утопил гашетку.

Гулко хлопнул выстрел, комнату заволокло пороховой гарью, дротик с электродами угодил меж лопаток беглеца, и резко протрещал электрический разряд. Сильный толчок кинул Марлини грудью на подоконник, он судорожно вцепился в него, но сразу задергался в мелких судорогах и сполз на пол.

Электричество оказалось сильнее его невероятного самоконтроля.

«Электричество вообще штука надежная», — подумал я, возвращаясь в прихожую. Гранде уже начал подниматься с пола, но тратить на него второй заряд я не стал, попросту приложил рукоятью пистолета по голове. Потом запер входную дверь и за ворот отволок обмякшего квартиросъемщика в спальню.

Марлини к этому времени вновь дотянулся до подоконника, я выкрутил ему запястье и оттащил вглубь комнаты. Пояс халата прекрасно заменил наручники; примотал им задранные над головой руки гипнотизера к железной спинке двуспальной кровати, единственной в комнате.

Оглушенный электрическим разрядом маэстро мотнул головой, и я поспешно ухватил его за шею. Нащупал пальцами частое биение жилки, слегка придавил, и уже очнувшийся гипнотизер вновь «поплыл». Привел его в чувство хлестким шлепком свободной руки.

Уступать инициативу в этой беседе я не собирался и потому с усмешкой произнес:

— А ты знаешь, что удавы не душат своих жертв, а просто сдавливают, останавливая кровоток?

Маэстро открыл рот, но ничего сказать не успел: мой палец вновь надавил ему на шею, и голова Марлини безвольно упала на грудь.

— И вот какое дело: человек может быть гением, но если его мозг не получает достаточного количества кислорода, он даже двух слов связать не способен.

Я перестал придавливать артерию и предупредил гипнотизера:

— Попытаешься выкинуть фокус, нажму и буду держать. Возможно, тебе даже понравится. Но через какое-то время мозг умрет, и ты превратишься в пускающего слюни идиота. В овощ. Моргни, если понял меня.

Ресницы Марлини затрепетали. Я уловил колыхнувшийся в его душе страх и несколько ослабил хватку.

— Что здесь происходит? — спросил я и сразу понял, что допустил ошибку, задав слишком общий вопрос. Исправился, сдавив шею гипнотизера. — Не надо, не отвечай. Скажи лучше…

Мысли путались в голове, и никак не удавалось решить, с чего именно следует начинать допрос.

— Зачем? — прорычал я в итоге. — Зачем это все?!

— Не знаю, — прошептал маэстро. — Меня просто наняли.

— Кто и для чего?

— Кто — не знаю. Деньги и письма передавал курьер…

— И для чего тебя наняли?

— Управлять людьми, разве непонятно? — скривился гипнотизер. — Заставлять принимать нужные решения так, чтобы люди полагали их собственным выбором…

Я слегка сжал пальцы, заставляя гипнотизера замолчать. Ровный и размеренный голос нагонял сонливость.

— Какие инструкции были относительно меня? — перешел я к главному.

Мой талант сиятельного понемногу раскачивал охвативший маэстро страх, но самоконтроль того никак не давал слабину, дело шло на удивление медленно. К счастью, недостаток кислорода сказывался на умственных способностях гипнотизера не лучшим образом, и запираться он не стал.

— Завлечь в город, привести в варьете и познакомить с Черной Лилией, заодно дать возможность оказать ей услугу…

Меня передернуло.

— Как она связана с этим? — перебил я гипнотизера.

— Не знаю! Время от времени на нее требовалось повлиять, но ничего серьезного.

— Например?

— Последний раз она должна была попасть на спиритический сеанс, — тяжело дыша, ответил Марлини. — Я не вру! Дьявол! Я лишь отрабатывал гонорар! Не я все это придумал!

Сомнений в искренности маэстро почему-то не возникло.

— К чему надо подталкивать меня теперь? — продолжил я расспросы.

— Ты отработанный материал, Леопольд! Никаких больше инструкций, просто удержать в городе! Полиция справится с этим и без нас! Очень удачно нашли тело индуса, не находишь? — хрипло рассмеялся гипнотизер и сразу зашипел от боли. — Отпусти…

Не ослабляя хватки, я склонился к нему и веско произнес:

— А теперь слушай меня внимательно. Ответ на следующий вопрос определит твою судьбу. Соврешь — ничем хорошим это не кончится. Понял? Моргни, если понял.

Маэстро моргнул.

— Как меня нашли? И почему именно я? Почему не побоялись поджечь дирижабль?

Гипнотизер произнес одно только слово:

— Цюрих!

Я шумно выдохнул.

— Так это был ты? Ты подослал убийцу?

— Я! — спокойно подтвердил Марлини. — Ничего личного, просто ты поломал мой величайший замысел, и я никак не мог выкинуть это из головы. Это разъедало меня день за днем, лишало концентрации, мешало думать. Сокамерник предложил решение — и оно меня устроило. Его связи, мои деньги… Ты должен был умереть!

— Но все пошло не так…

Гипнотизер рассмеялся:

— Получив три пули в спину, ты встал и выпотрошил стрелка голыми руками. Меня это впечатлило. Весьма впечатлило! Я не стал торопиться с повторной попыткой и поместил тебя в колоду для будущих раскладов. И мой час пришел! Месть — блюдо, которое стоит подавать холо…

Марлини осекся на полуслове, заерзал, задергал связанными руками, выпучил глаза. Я досчитал до трех и лишь после этого перестал сдавливать его шею.

— Подробнее! Расскажи подробнее, с какой целью ты вовлек меня в это дело!

Гипнотизер какое-то время хрипел, разевая рот, потом с ненавистью глянул на меня и сказал:

— Мой наниматель искал малефика. Того, кто сумеет взять силу инфернального создания и переправить ее дальше. Но малефик — это слишком опасно. Они же полные психи, у меня бы просто не вышло держать одного из них под контролем! И я предложил твою кандидатуру. Я ведь знаю, что ты на такое способен. Я все о тебе знаю!

— Заткнись! — потребовал я, обдумывая услышанное.

Взять силу демона Максвелла и передать ее…

Кому? Как? Зачем? Вопросов только прибавилось.

А гипнотизер не унимался:

— Ты для меня как открытая книга, мальчик! Мне ничего не стоило побудить тебя отправиться в Новый Свет нужным маршрутом и в нужное время. А варьете? Ты еще не понял, зачем стюард поставил в дирижабле пленку с выступлением Айседоры Дункан? В самом деле не понял? Да чтобы ты увидел плакат и поплелся в «Три лилии», как баран на убой! В твоем сознании — прорва моих закладок! И ты никогда не узнаешь, что сделал по собственному усмотрению, а что приказал сделать я!

— Закрой рот! — потребовал я, пытаясь унять сердцебиение. Мне сделалось нехорошо, на лице выступил пот, беспрестанная болтовня Марлини породила невыносимую мигрень.

— Но я могу помочь, — вкрадчиво предложил гипнотизер. — Хочешь узнать все мои ходы? Мы можем договориться. Поверь, это выгодно нам обоим!

— Поверить тебе? Прирожденному лжецу? Я еще не выжил из ума!

— Есть тетрадь, — сознался Марлини. — Мой дневник. Там записано все. Ты ведь хочешь узнать, кто простил тебя сам, а на кого пришлось повлиять? И кому нравишься ты, а кому — созданный мною образ? А разобраться в собственных чувствах? О, над ними пришлось изрядно поработать! И еще я подскажу, как добиться любви той рыжей штучки, дочери главного инспектора. У нее в голове я тоже изрядно покопался…

Маэстро был искусным манипулятором, но он ничего не понимал в страхах. Для него на первом месте стояла собственная исключительность, ему во что бы то ни стало требовалось контролировать все вокруг. Меня же незнание некоторых вещей вполне устраивало. И если преодолеть какие-то застарелые фобии и постыдные слабости помогло чужое вмешательство, я не видел в этом ничего плохого. Скорее расценивал подобное как помощь психоаналитика. Раз люди платят немалые деньги за встречи с Юнгом и Фрейдом, чего стесняться мне? Абсолютно нечего.

И если нечто случилось помимо моей воли, так какого черта! Результат есть результат! И самое главное — я ничего не хотел менять. Пусть все остается как есть. Я всем доволен. Меня все устраивает. Не хочу ничего знать.

Но ничего этого объяснять гипнотизеру не стал, просто стиснул пальцы. Маэстро засипел, дернулся, засучил ногами, но очень быстро обмяк, темные глаза помертвели, да и сам он стал… несколько неживым.

После этого я уселся на кровать и принялся отстраненно вытирать руки носовым платком. Невесть откуда взявшийся лепрекон осторожно подступил к гипнотизеру, попытался нащупать пульс, не смог и уставился на меня.

— Драть! — сдавленно выдавил он из себя. — Да ты убил его! Лео, ты убил его!

Лепрекон опрометью кинулся к окну, за стебель, вместе с корнями и землей выдернул из горшка герань, и его вырвало. Опустив растение обратно, коротышка обернулся и вытер рот рукавом грязного зеленого камзола.

— Ты хоть понимаешь, что вообще натворил? — простонал он. — Ты не защищался, не пытался остановить преступника, не слетел с катушек. Лео, дело даже не в деньгах, ревности или мести! Ты просто взял и убил.

— Ну да, — спокойно подтвердил я. — Просто взял и убил. Он больше не залезет в мою голову. Никто больше не залезет.

— Кретин! Ты убил его из-за страха! Первый раз ты убил из-за своего страха! Позволил ему решать за тебя! С твоим-то талантом! Ты совсем спятил?!

Я лишь передернул плечами.

Лепрекон был кругом прав. Я испугался, что маэстро продолжит манипулировать мной. Испугался узнать правду. Испугался и позволил страху взять над собой верх.

Ничем хорошим это кончиться не могло.

Но какой у меня был выбор? Что еще оставалось делать?

Так я у лепрекона и спросил. Тот не стал ничего отвечать, лишь выругался и ушел на кухню. Удивительная немногословность. Наверное, просто побоялся вылететь в окно.

Накатило головокружение, я размеренно задышал, стараясь успокоиться. Потом заставил себя выбросить из головы совершенно неуместные сейчас душевные терзания, встал с кровати и поднял с пола электрический метатель.

Из кухни с пузатой бутылкой вернулся лепрекон. Он с отвращением посмотрел на этикетку, скривился:

— Клубничный ликер! Драть! Натурально извращенцы! — но все же запрокинул голову и приник к горлышку, вливая в себя сладкую крепкую дрянь, а когда раздался стук в дверь, поперхнулся и забрызгал ликером половину комнаты.

— Откройте, полиция! — рыкнули из коридора, и сердце у меня ухнуло в пятки, но лишь на миг, от неожиданности.

Вызванные из-за громкого хлопка констебли явно полагали происходящее банальным семейным конфликтом, иначе попросту выломали бы дверь, поэтому я ухватил пребывавшего в бессознательном состоянии мима под мышки, перевалил его через подоконник и скинул прямиком в цветник.

С улицы донесся отголосок глухого удара, и тотчас за дверью крикнули:

— Кто-то выпрыгнул в окно! — и по лестнице застучали подкованные подошвы сапог.

Я выждал, пока констебли выбегут на улицу, потом вышел в коридор и захлопнул за собой дверь. Оставался риск наткнуться на соседей, но мне повезло — на площадке второго этажа никого не оказалось. Я быстро спустился вниз, покинул дом и зашагал по тротуару.

Никто не остановил меня, и никто не окликнул, только с заднего двора слышалась забористая ругань стражей порядка, которые пытались вытащить из цветника сиганувшего в окно квартиросъемщика.

Что будет дальше, я знал наверняка: никто даже слушать не станет фигляра с приводами, убийство дружка повесят на него вне зависимости от любых возможных нестыковок.

Меня это не беспокоило.

Дома стало плохо. Ну как плохо — начали подгибаться колени, задрожали руки, покрылось испариной лицо. Я умылся и тяжело навалился на умывальник, но рвотные позывы уже прошли. Да и с чего бы меня полоскать начало? Из-за убийства? Бред! Давно руки по локоть в крови.

Вот только, как верно подметил лепрекон, это все не то. Сегодня я первый раз убил из-за страха, в трезвом уме, расчетливо и цинично. Я поступил правильно, но плохо. И, сколько мысленно ни возвращался к этой ситуации, не видел ни малейшей возможности поступить иначе.

Впрочем, не важно. Дело ведь было не только в гипнотизере. Кто-то играл со мной. Кто-то имел виды на мои способности.

Лилиана была как-то замешана в этой истории, не зря же гипнотизеру поручили познакомить меня с ней. Да и записки с требованием принять участие в гала-концерте подбрасывали тоже неспроста. Я понятия не имел, какой во всем этом смысл, но в одном был уверен точно: если отыщу Лили до выступления и увезу из города, то поломаю чужую игру раз и навсегда.

Или этого от меня как раз и ждут?

Очень страшно сомневаться в свободе воли и вдвойне страшно поверить, что все твои поступки предопределены кем-то иным. На какой-то миг я пожалел, что не согласился взглянуть на записи гипнотизера, но сразу выкинул эту мысль из головы. Пустыми сожалениями уже ничего не изменить.

Я поправил шейный платок, надел темные очки и вышел из дома.

Пора было заняться делом. И если Лилиана не оценит мой порыв, что ж — уволоку ее силой.

Наверное, я слишком сильно погрузился в собственные мысли, потому что когда сзади окликнули:

— Лев Борисович! — даже вздрогнул от неожиданности.

Звал Красин. Он опасно высунулся из распахнутой дверцы нагонявшего меня конного экипажа и призывно махал рукой. Судя по всему, Емельян Никифорович и был тем самым «представительным и солидным» господином, что пытался застать меня утром.

— Лев Борисович! А я вас с собаками ищу! — подтвердил Красин эту догадку, грузно спрыгнув на землю.

— А что такое, Емельян Никифорович?

— Билеты! — рассмеялся Красин. — У меня есть два билета на гала-концерт! Не составите мне компанию?

— Откуда такое богатство? — удивился я, представляя цену контрамарок на сегодняшнее выступление.

— Иван Прохорович до сих пор рыскает по горам в поисках рухнувшего дирижабля, вот я и остался без компании!

Я хотел было отказаться, но сразу понял, что иначе попросту не попаду в амфитеатр, и заколебался.

— Соглашайтесь, Лев Борисович! Будет весело!

— Хорошо! — сдался я, встал на подножку экипажа, и взгляд немедленно уткнулся в широкий раструб непонятного оружия. За ним — глухой шлем со стеклянным забралом.

Негромко хлопнуло, в лицо ударила струя газа. Я отпрянул, но подступивший сзади Красин удержал меня на месте и резким тычком под ребра заставил сделать вдох.

И наступила тьма.

Глава седьмая, или Железная клетка и слишком много силы

Беспамятство — это хорошо. Можно спать и видеть сны. Сны, полные безумно ярких красок, невероятных ощущений, вкусов и запахов. Щемящих душу эмоций и легкости бытия…

Беспамятство хорошо всем, кроме неизбежности пробуждения, когда придется покинуть свою уютную норку и отправиться на поиски новой дозы морфия.

А в моем случае — просто пробуждения…

Очнулся я голым на холодных камнях подвала. В камере — так поначалу решил, но решетки окружали со всех сторон, а в кутузках так не заведено. Железные прутья тянулись от пола до потолка, единственная дверца была заперта на прочный замок.

Или не слишком прочный — у меня не оставалось сил даже моргнуть, не то что проверить крепость запоров. Я лежал и смотрел в потолок. Над головой кружил херувим, дунул на него — и ангелок разлетелся облачком сияющей пыли. Она еще долго рассеивалась и прогорала в воздухе, вспыхивая белыми точками на сетчатке глаз.

Вот поэтому и не принимаю наркотиков. Мой талант вкупе с излишне живым воображением способен оживлять любой навеянный опиумным дымом кошмар.

«Интересно, что за газом меня одурманили?» — Эта отстраненная мысль какое-то время крутилась в голове, а потом я неожиданно осознал: не важно, чем именно меня отравили, важно — зачем. И вот это самое «зачем» ничего хорошего не сулило.

Проклятье! Случайное спасение с острова все же не было случайным!

Злость на самого себя прогнала навеянное наркотиками оцепенение, но только я привстал с пола, как немедленно закружилась голова.

Ничего, это скоро пройдет…

И действительно — прошло, только совсем не так, как я рассчитывал. Распахнулась дверь, и в подвал вошел высокий стройный господин средних лет. Темноволосый и с располагающей к себе улыбкой на узких губах.

Адриано Тачини, архитектор.

— Ах ты! — невольно вырвалось у меня.

— Успокойтесь, Лев, — попросил Адриано и опустился на стул рядом с негромко тарахтевшим в углу прибором. — Или лучше называть вас Леопольдом? И не пытайтесь освободиться, только причините себе неудобство.

В глазах у меня так и посерело от злости. Железные решетки — ерунда. Никакие решетки не удержат оборотня, особенно если он всерьез вознамерился оторвать кому-то голову.

Я — вознамерился, и одним рывком…

Тело пронзили электрические разряды, меня затрясло, запахло палеными волосами.

— Ох…

— Я же предупреждал! — укорил меня архитектор и похлопал по размеренно гудевшему генератору. — Всеблагое электричество, друг мой. Всеблагое электричество.

— Голову тебе оторву! — пообещал я, задыхаясь от боли.

— Позвольте, я объясню, — мягко улыбнулся Адриано. — Решетка под напряжением, всякий раз, хватаясь за нее, вы замыкаете электрическую цепь и сами себя наказываете за несдержанность.

— В задницу! — выдохнул я и повторил попытку высвободиться.

Вновь ударили электрические разряды, моментально свело мышцы, и рывок пропал втуне, но я жал и жал, стремясь уже не раздвинуть прутья, а перебороть бездушную машину, перегрузить генератор и вызвать замыкание. Добился в итоге лишь ожогов.

— А вы и в самом деле упрямый, — услышал я сквозь звон в ушах, когда обмяк на полу.

Адриано Тачини поднялся со стула, посмотрел на часы и прошелся от стены к стене.

— Эту вашу черту характера мы учли, — произнес архитектор без малейшего злорадства. — Это не генератор, — указал он на прибор в углу, — это трансформатор. А напряжение идет непосредственно из городской сети. Даже вам не пересилить электростанцию, поэтому успокойтесь. Или мне придется принять меры.

— И какие же? — хрипло выдохнул я, с ненавистью глядя на мучителя.

— Подам напряжение на вбитые в пол электроды, — спокойно ответил Тачини. — Да-да, это не простые гвозди. Уверяю, вам это не понравится.

— Зачем это все? — страдальчески сморщился я.

— А ведь действительно, — улыбнулся Адриано, — пора ввести вас в курс дела.

— Да неужели?

— О да! Понадобится полная ваша отдача, — с серьезным видом объявил архитектор, вновь опустился на стул и закинул ногу на ногу. — Мне советовали использовать вас втемную до самого конца, но, если я что-то понимаю в людях, это не сработает. Сыграем в открытую.

— Советовал — кто?

Адриано Тачини пропустил этот вопрос мимо ушей.

— Как вы уже знаете, у нас с женой никак не получается завести детей, — сообщил он.

Я оскалился:

— Некоторым людям детей лучше не иметь вовсе!

Архитектор вздрогнул и потянулся к трансформатору, но пересилил себя и предупредил:

— Еще одно подобное высказывание — и, клянусь, вы пожалеете. Бесплодна моя жена, а не я. Это лежит на ней тяжким грузом.

— Сейчас расплачусь, — усмехнулся я, не вняв предупреждению, но Адриано подначку проигнорировал.

— Я потратил несколько лет и половину состояния, — произнес он, сверля взглядом стену, — чтобы вылечить Белинду от бесплодия, но светила медицины не смогли помочь. Как не смогли добиться результата народные целители. Помочь могло лишь чудо, и я обратился к религии.

— Мракобес! — отозвался я.

Архитектор досадливо поморщился, но и только.

— Нас ждала неудача. Чудес осталось в мире не так уж и много, наука повсеместно вытеснила магию, а нынешние волшебники умеют лишь калечить. И я обратил свое внимание на Индию, страну, далекую от цивилизации, еще не утратившую своей самобытности. Там я гостил у маркиза Монтегю. Вы уже знаете эту историю, ведь так?

Я кивнул.

— Туги убили жениха его дочери, не пощадили никого, и маркиз арестовал множество почитателей Кали. Я упросил Джорджа позволить мне расспросить их о богине, он пообещал помочь с этим после окончания следствия. Он дал слово чести и не сдержал его! Это он во всем виноват! — Адриано Тачини вскочил со стула, ослабил галстук и расстегнул ворот сорочки. — А знаете почему? Одна из служанок убедила его дочь, что та — аватар, земное воплощение самой Кали. Какой скандал! Маркиз перепугался и велел повесить всех без разбору. Я пытался протестовать, он написал на меня донос. И вот чем это все обернулось…

Я зло глянул на замолчавшего архитектора.

— Да у вас просто талант рассказчика! Все сразу стало ясно и понятно!

— Не торопите события, Лев, — поморщился Адриано Тачини. — Из-за доноса маркиза я попал в список неблагонадежных, даже пришлось перебраться в Новый Свет. Но там репутация бунтаря помогла завести нужные знакомства.

— Хороши знакомства! — не выдержал я. — Это вы отравили Меллоуна?

— Он начал мешать, — спокойно признал архитектор, нисколько не изменившись при этом в лице.

Я принялся осматривать решетки в поисках слабого места и с насмешкой бросил:

— Столько смертей — и все ради чего?

— Вот о ком не стоит жалеть, так это о Джозефе, — фыркнул Тачини. — Поначалу он всерьез намеревался отравить газом всех зрителей гала-концерта! Готов был убить несколько сотен человек ради смерти кронпринцессы!

— В баллонах был усыпляющий газ, не отрава.

— Ну естественно! Это я настоял на изменении планов. Посудите сами — зрители засыпают во время декламации вашим другом поэмы о Кали, а потом ее высочество находят задушенной, с шелковым платком на шее. И дураку станет ясно, что это — дело рук тугов!

— Я вам зачем? — спросил я, с ненавистью глядя на собеседника. — Зачем Лилиана? Что вы задумали?

— Собираюсь впустить в наш мир Кали, разумеется! И вы поможете мне в этом, — с невозмутимым видом сообщил Адриано Тачини.

— Да вы с ума сошли! — не поверил я собственным ушам. — Что за бред?!

— Уверяю, в этом нет ничего невозможного, — с непрошибаемой уверенностью заявил архитектор. — Есть декламатор с талантом завораживать людей и поэма о Кали. Есть сотни благодарных слушателей, среди них — множество творческих личностей и немало сиятельных. А еще имеется газ с интересным наркотическим эффектом — при должной концентрации он не усыпляет человека, но вгоняет в транс и раскрепощает сознание. А вам ли не знать, Лев, как сильно влияет на реальность воображение сиятельных?

— Газа нет, — напомнил я. — Баллоны конфисковали.

— Бросьте! — рассмеялся Адриано. — Газа предостаточно. Закачанного в дирижабль объема хватит не только на амфитеатр, но и на весь город. Помните скрученные фонари? Газ пустят по этой линии, и он попадет на оживленные бульвары. Тысячи людей будут слушать поэму о Кали через уличные динамики и дышать наркотической смесью. Талант Альберта Брандта и газ погрузят их в транс, выброс силы будет поистине колоссальным! Все они будут грезить о приходе Кали!

— Ерунда какая-то.

Все происходящее казалось дурным сном. Столько сложностей — и все это ради изначально обреченной на неудачу попытки вызвать Кали? Какой-то дикий сюрреализм.

— Вы забываете о Лилиане, она со своим танцем является неотъемлемой частью представления. Внимание зрителей будет направлено на нее, именно на ней сфокусируется поток силы! — раскрыл свой замысел архитектор, которого просто распирало от желания выговориться. — Ее вера в собственную избранность во время ритуального танца достигнет пика, а голос Брандта и газ лишат малейших сомнений. А талант? Материализация веры! Она станет настоящей богиней!

— Во всех зрителях не наберется и сотой части необходимой силы!

— Не наберется, — согласился с этим утверждением Адриано Тачини. — Для этого и понадобились вы. Разбираясь в старых чертежах, я наткнулся на тайное убежище Максвелла. Подземелье, где он заточил своего падшего.

Меня при этих словах пробрала дрожь.

— Вы ведь были там, не так ли? — улыбнулся архитектор. — Дурацкая случайность, которая едва все не испортила. Чувствуете его присутствие? Узилище демона прямо под нами.

— Никто не мог заточить падшего на столь долгий срок! — заявил я.

— Максвеллу это удалось, — пожал Адриано плечами. — Конечно, кто-то обслуживал оборудование все это время, но с тех пор, как мы проникли в подземелье, никто не появлялся. Просто повезло, что какое-то время не было сбоев.

Я кивнул. Вероятно, раньше за этим местом присматривал тайный орден, члены которого едва не поджарили меня на электрическом стуле ради шкатулки герцога Аравийского. А когда сиятельные из окружения покойного императора Климента погибли, узилище падшего осталось без охраны.

Моя вина? Ну если только отчасти.

— Тогда-то и возник этот план! — нервно рассмеялся архитектор. — Все карты были у меня на руках, не хватало только малефика, способного зачерпнуть потустороннюю силу демона и отдать ее девчонке. Это могло стать проблемой, но мне рекомендовали вас. И я согласился. Ну посудите сами — какой малефик согласится расстаться с такой властью? А у вас, дорогой мой, просто не будет выбора…

— Вы знаете, что Марлини мертв? — спросил я, желая вывести собеседника из равновесия, но тот лишь досадливо отмахнулся.

— Слышал, его задушил любовник, — поморщился он. — Закономерный финал для столь аморального типа. Но в нем уже нет нужды, он помог расставить фигуры на шахматной доске и создать нужный этюд.

— Нет нужды? — рассмеялся я. — А как вы собираетесь повлиять на меня? Я не собираюсь играть по вашим правилам. Зачерпнуть силу падшего? Это все равно, что пить раскаленную лаву!

Адриано Тачини нахмурился и взглянул на часы.

— А какой у вас выбор? — спросил он. — Умереть мне назло? Допускаю, вы способны на это. Но подумайте о тех, кого вы обречете этим на гибель. Подумайте о вашем друге поэте, о слепом рисовальщике и рыжей дочке главного инспектора. Думаете, они оказались здесь случайно? Вовсе нет, они часть этой партии.

Я только фыркнул.

— И что — убьете их, если не соглашусь помогать?

— Нет, — покачал головой архитектор, — но они умрут. Когда Меллоун узнал о заточенном в подземелье демоне, он загорелся идеей выпустить его во время выступления, чтобы смерть кронпринцессы списали на козни малефиков. Но падший слишком долго был в заточении, никто не мог предсказать, с какой скоростью он сровняет город с землей. У кронпринцессы оставались шансы спастись. А как вы оцените шансы на спасение своих друзей?

— Думаете, у падшего других забот не будет, кроме как уничтожать город? — рассмеялся я.

— А он не сможет его покинуть, — уверил меня Адриано Тачини. — Максвелл позаботился об этом.

— Кольцо электрической конки?

— Непрерывная электрическая цепь не выпустит падшего, — подтвердил архитектор. — Чтобы вырваться, ему придется вытянуть силы из всех сиятельных, кого он только сможет отыскать. Хотите знать, как демон вообще окажется на свободе? Я сам освобожу его. Все или ничего, Лев. Все или ничего.

— Проклятье! — не сдержался я.

— Ваша жизнь и жизни ваших друзей зависят от того, кто явится сегодня в мир: взбешенный долгим заточением демон или Кали, богиня своевольная, но не лишенная сострадания. По крайней мере, в одной из своих ипостасей.

Я заставил себя успокоиться и задышал медленно и размеренно, собираясь с мыслями. Живым из этой комнаты мне было не выбраться при любом раскладе. Даже если справлюсь с падшим, наградой за труды станет несколько граммов серебра, отлитых в форме пули.

Архитектор в очередной раз посмотрел на часы, и я поспешил его отвлечь:

— С чего вы вообще взяли, что Кали снизойдет до ваших просьб?

— Я могу только верить, что богиня наградит тех, кто открыл ей дорогу в этот мир. И к тому же, а что я теряю? Белинда знает, что бесплодна, и не может с этим жить! А я не могу жить без Белинды. Мне страшно оставлять ее одну, страшно, что однажды ее попытка перерезать вены увенчается успехом. Что тогда останется мне? Только пустить пулю в лоб. А я не хочу сдаваться. Я заставлю этот мир прогнуться! Я всегда добиваюсь своего!

Я только вздохнул. В голосе Адриано Тачини прозвучала непоколебимая уверенность в собственной правоте, доводами логики фанатика было не переубедить. И талант мой так же оказался бессилен — ни страхов, ни колебаний архитектор попросту не испытывал. Его безумный замысел и обожание жены — вот и все, что волновало Адриано в этой жизни.

У меня даже закралось подозрение, что кукловод в этой истории вовсе не он.

— Адриано! — взглянул я в глаза архитектору. — Падший забрался к вам в голову. К вам и вашей жене. Она ведь до приезда сюда не думала о суициде, так? Демон не может просто заставить вас выключить приборы Максвелла, поэтому он манипулирует вами!

— Тогда разочаруйте его, — и глазом не моргнул архитектор. — Заберите его силу и отдайте Лилиане.

— А что будет с ней после этого?

— Она станет богиней.

— Ее душа растворится в потоке чужой силы.

— Она станет богиней!

— Не в этот раз! — рыкнул я и прыгнул вперед.

Плечо со всего маху угодило в дверцу клетки, и железные прутья уже начали подаваться, но в следующий миг электрические разряды отбросили меня прочь. В испуге соскочивший со стула архитектор моментально обрел спокойствие духа и вновь провернул реостат трансформатора.

— Вам придется сделать выбор, — объявил он. — Напряжение, подаваемое на оборудование Максвелла, будет уменьшаться постепенно, полностью обесточенным оно окажется через минуту после завершения выступления Брандта. Но не тяните — демон, подозреваю, вырвется еще раньше. Не упустите шанс спасти своих друзей, Лев. Не упустите.

У меня не нашлось сил ему ответить. Всеблагое электричество, чтобы его…

Адриано посмотрел на часы и натянул резиновую полумаску, закрывавшую нос и низ лица; каучуковый шланг уходил от нее к баллону со сжатым воздухом. Затем архитектор включил привинченный к стене динамик, и под легкий треск помех из него зазвучал голос конферансье. Представляли Альберта Брандта.

— Ваш выход, Лев. Не волнуйтесь, все случится само собой. Просто не сопротивляйтесь, — объявил архитектор и сдернул с одной из стен белое полотнище. За ним оказалась фреска с изображением Кали. У синекожей богини с двумя парами рук и ожерельем из черепов было лицо Лилианы. На второй стене обнаружился похожий рисунок, а третье полотно Адриано сдергивать не стал, вместо этого он погасил верхний свет и запустил кинопроектор. Под легкое стрекотание механизма на импровизированном экране возникла танцующая с удавом Лилиана. Запись сделали в варьете, сцена и кулисы были мне знакомы.

— Зачем это? — спросил я Адриано, но тот ничего не ответил, а потом и вовсе залепил уши восковыми пробками. Слушать поэму Альберта он точно не собирался.

Архитектор отрегулировал поступление в маску дыхательной смеси и принялся возиться с небольшим баллоном, вентиль которого был выкрашен красной краской. Один оборот, другой — и с тихим шипением комнату начал заполнять газ, лишенный цвета, вкуса и запаха, но от этого еще более коварный.

Задерживать дыхание я не пытался. Без толку, не поможет. Просто старался дышать неглубоко и редко, но и так тело вскоре наполнилось невероятной легкостью, в голове зашумело, перед глазами замелькали светящиеся точки. А потом начал свое выступление Альберт Брандт.

— Беги! — разрезал тишину комнаты его обволакивающий голос. — Крылья ночи за спиной!

Передача звука по проводам ослабила силу таланта декламатора, но наркотическое опьянение помешало справиться с наваждением. Динамик на стене превратился в черное пятно, оно заколыхалось и начало закручиваться в бездонную воронку.

— Беги! — вновь выкрикнул поэт. — Меч судьбы над головой!

Я так и сделал. Рванулся изо всех сил, но тело больше не повиновалось. Я надеялся прочистить сознание болью электрических разрядов, а на деле даже пошевелиться не смог.

— Беги! Не свернуть тебе с пути!

Пространство деформировалось и плыло. Фрески Кали на стенах и танцевавшая на экране Лилиана слились в единую фигуру, она протянула мне руку и вслед за собой потянула в бездонную воронку.

«Беги!» — услышал я напоследок, а потом меня поглотила тьма.

В следующий миг я уже парил над амфитеатром, голос поэта доносился будто через толщу воды, и хоть расслышать удавалось каждое слово, смысл ускользал от меня. Витавшая в воздухе отрава раскрепостила сознание людей, и поэма Брандта стала тем катализатором, что запустил в умах необратимую метафизическую реакцию. Сейчас даже законченные механисты грезили о пришествии Кали, и это всеобщее помутнение разжигало веру Лилианы в собственную избранность.

Лили словно стала больше, ее фигура сделалась полупрозрачной, а за спиной мелькали тени, которые то и дело складывались в очертания дополнительной пары рук. Но и внимания сиятельной публики, и собственного таланта Лилиане все же недоставало, чтобы стать воплощением богини. Для этого требовалось нечто больше.

Сила. Много силы.

И эту силу мог дать я.

Заточенный в подземелье падший понемногу превозмогал слабеющие электромагнитные поля, и до меня доносилось леденящее жжение его потусторонней сущности. Эманации тьмы налетали призрачными вихрями, в клочья рвали отстраненную созерцательность, впивались костяными гарпунами страха.

Да, страха было хоть отбавляй. Страху подвержены все: и люди, и демоны. Страх — неизменный спутник любого разумного существа, а падший панически боялся упустить свой шанс и остаться в плену бездушных механизмов.

Мой талант словно взбесился, сознание раздвоилось, одна его часть витала над амфитеатром, другая тонула в накатывающей волне потусторонней силы.

Адриано Тачини уже не сидел на стуле. Он суетливо вышагивал из угла в угол и беспрестанно посматривал на часы. Архитектор был сиятельным и в полной мере ощущал присутствие инфернального существа. Падший выпрастывал из подвала свою сочившуюся потусторонней энергией сущность и понемногу изменял пространство вокруг себя. Замигала лампочка под потолком, задрожал пол. Созданная Максвеллом защита не справлялась, и демон возвращался в наш мир, цепляясь за реальность и перебарывая железной волей помехи генераторов.

«Он убьет тебя, идиот!» — заколотилось в голове запоздалое озарение, а в следующий миг фрески Кали окончательно слились в единое целое с образом Лилианы, и тот вспыхнул невыносимым сиянием сверхновой звезды.

Заполонившая подземелье энергия демона хлынула в прожженную гипнотическим воздействием дыру в моей душе, я не смог бы сопротивляться, даже если бы захотел. Любой сиятельный несет в себе крупицу потустороннего, а подобное всегда тянется к подобному. Сознание закрутил убийственный ураган чужой силы и чуждых людям эмоций, яростного гнева и жгучих обид. Через ослабевшие электромагнитные поля пока прорывалась лишь чистая энергия, но и она оказалась невероятно сложна для восприятия человеком, пусть и сиятельным.

«Лили ведь даже не умрет! — мелькнула в голове подленькая мыслишка. — Просто перейдет в иную форму существования! И ты не любишь ее, а она — тебя. Вы слишком разные! Это все фокусы гипнотизера…»

«Любовь»? — слово это своей неуместностью на миг разогнало заполнивший голову туман и помогло принять решение. Энергия выплеснулась наружу, как хлещет вино через дырку в старых мехах; мне оставалось лишь слегка направлять ее и не давать захлестнуть себя с головой.

Видение танцующей в амфитеатре Лилианы сменилось кислотными кляксами наркотического бреда, и чем дальше, тем больше эти сюрреалистичные видения затягивала тьма. Какое-то время продолжал хрипеть в динамике голос Альберта, а потом не стало слышно и его…

Когда я очнулся, все уже закончилось.

Очнулся — это хорошо. Но надолго ли? Решетки никуда не делись, а стоило только прикоснуться к железным прутьям, тело пронзил электрический разряд.

Динамик молчал, подвал заполнял размеренный гул вентилятора, это работала вытяжка. Адриано Тачини выставил в коридор баллон с наркотическим составом, потом вернулся и стянул с лица дыхательную маску.

— Раз мы еще живы, полагаю, все получилось лучшим образом! — нервно рассмеялся он, выковыряв из ушей восковые пробки. — Лев, я вам искренне благодарен, но будем откровенны — столь неудобный свидетель мне не нужен. К тому же вы точно затаите зло…

Я нисколько не удивился, когда в руке архитектора возник карманный револьвер. Пули в каморах барабана блестели полированным серебром.

— Гореть тебе в аду! — выдохнул я, сплюнув на пол кровавую слюну.

— Все там будем, — не принял близко к сердцу мое пожелание Адриано и взвел курок.

Архитектор уже вытянул руку с оружием, когда за спиной у него распахнулась дверь и через порог шагнула Белинда Тачини с растрепанными в чарующем беспорядке кудрями черных волос.

— Дорогая, что ты здесь делаешь? — обернулся к ней встревоженный Адриано.

— Ищу тебя, дорогой, — волнующим грудным голосом ответила Белинда и подступила к мужу. Поцеловала, забрала револьвер и резким движением свободной руки распорола архитектору живот.

Зажав ладонями страшную рану, Адриано со стоном повалился на стул.

— Что… — прохрипел он, с ужасом глядя, как Белинда вытирает окровавленные когти о подол платья.

Впрочем — не Белинда. Внешность женщины неуловимым образом изменилась, она стала ниже, классический профиль лица сменился милой округлостью, а полные губы сделались узкими и бескровными. Волосы цвета воронова крыла загорелись рыжим огнем. Лишь черные глаза остались прежними, в них клубилась беспредельная тьма.

— Как?.. — хрипло выдохнул Адриано, попытался встать, но не смог и сполз со стула на пол.

Суккуб ничего не ответила, а когда в комнату вошла настоящая Белинда, с обворожительной улыбкой вложила ей в руку револьвер.

— Нет! — прорычал архитектор, но жена его словно не услышала.

Она без колебаний уперла короткий ствол себе под челюсть и спустила курок. Хлопнуло, простенок за спиной женщины окрасился кровью, на пол упало безжизненное тело.

— Белинда! — выкрикнул Адриано и пополз к мертвой супруге, но суккуб встала на его пути и перепачканной в крови туфлей подтолкнула оружие.

Тачини не колебался ни секунды. Он ухватил револьвер, прижал дуло к виску и прострелил себе голову.

И немедленно в дверь заглянул лепрекон.

— Драть, трагедия! — присвистнул он. — «Ромео и Джульетта»! Шекспир, драть!

Суккуб обернулась к нему, и коротышка моментально заткнулся.

— Какого черта? — выругался тогда я. — Какого черта ты творишь?!

— Бойся своих желаний, мой повелитель, — мягко улыбнулась Елизавета-Мария, пространство вокруг которой трепетало и съеживалось от переполнявшей суккуба силы. — Я свято чту свою часть сделки. Ты пожелал ему отправиться в ад, а разве не туда попадают все самоубийцы? Самый верный способ…

— Дьявол! — выругался я и указал на трансформатор. — Выключи!

Суккуб бросила короткий взгляд на размеренно гудевший аппарат, и тот немедленно затрещал, задымил и отключился.

— Тебе помочь, мой повелитель?

— Нет! — отказался я, резким рывком выломал дверцу клетки и выбрался наружу.

Близость обретшей силу падшего Елизаветы-Марии пугала до ужаса, но на деле никакая опасность мне не грозила. В обмен на возвращение силы суккуб поклялась повиноваться моей воле, подобные обещания не пустые слова, они создают ментальную связь, которую так просто не разорвать. Именно эта связь и позволила направить энергию демона не Лилиане, а Елизавете-Марии.

Опасно и неразумно? Без всякого сомнения. Но лучше уж так, чем дать таланту Лили превратить ее в эрзац темной богини. Подобной судьбы я девушке не желал.

Елизавета-Мария с легкой улыбкой наблюдала за мной, словно видела все сомнения насквозь.

— Какие будут распоряжения? — промурлыкала она, слизывая с пальцев кровь.

— Надо убираться отсюда, — решил я. — Не видела мои вещи?

— В коридоре, — подсказала Елизавета-Мария. Тьма в ее глазах понемногу рассеялась, но и прежними бесцветно-светлыми они не стали и продолжали гореть мрачным огнем преисподней.

Я вышел из подвала и замер, пораженный открывшимся зрелищем. Ступени уходившей наверх лестницы оказались залиты кровью, по грязному полу смазанными бурыми отметинами протянулись цепочки следов.

Елизавета-Мария лишь пожала плечами.

— Сопутствующий ущерб, — объявила она, предупреждая возможные расспросы.

У меня от ее ледяного спокойствия мурашки по спине побежали. Но виду я не подал и начал разбирать сваленную в кучу одежду. Татуировки выглядели припухшими и воспаленными, неприятно было даже просто прикасаться к ним, но я пересилил себя и принялся одеваться.

Лепрекон немедленно прошмыгнул в комнату, включил кинопроектор, и на стене продолжило свой завораживающий танец изображение Лилианы.

— Вуайерист! — презрительно бросила Елизавета-Мария.

— Сама дура! — огрызнулся альбинос и с грохотом захлопнул дверь.

— Какие мы нежные! — рассмеялась суккуб и предложила: — Леопольд, помочь тебе с туфлями?

— Нет! — отказался я, со стоном согнулся, обулся и заковылял к лестнице.

Навалилась усталость, стало страшно. Пугала необходимость разбираться в собственных чувствах к Лилиане, не хотелось даже думать о том, что ее симпатия ко мне — всего лишь результат гипнотического воздействия Марлини. Да и все ли так просто с моими собственными чувствами?

Я замер у залитой кровью лестницы, никак не решаясь сделать следующий шаг.

— Лео? — забеспокоилась Елизавета-Мария. — Лео, что происходит?!

Ответить я не успел. Здание вздрогнуло, с потолка посыпались камни. Суккуб прижалась ко мне, переполнявшая ее сила искривила пространство, и, когда под ногами провалился пол, мы не рухнули в подземелье, но зависли в окружении обломков и неким противоестественным образом, будто в замедленной съемке, перенеслись вниз.

Тотчас грохнуло, взмыли клубы пыли, разлетелись по сторонам каменные осколки!

Нас не задел ни один, но Елизавета-Мария без сил опустилась на пол. Я устоял на ногах и надсадно закашлялся; к сильному запаху горелой проводки внизу примешивалось нечто еще куда более пронзительное и мерзкое. Вонь застарелого страха.

Я знал это наверняка. Как знал, что это не сулит нам ничего хорошего.

— Идем, надо убираться отсюда! — протянул я руку суккубу, но прежде чем успел помочь ей подняться на ноги, в затянутом пылью коридоре сверкнул электрический разряд.

В следующий миг очередь выпущенных из метателя Гаусса стальных шаров прошила подвал, сильный удар в левое плечо закрутил меня на месте и сбил с ног. Шагнувший в подвал охранник в закрытом шлеме и обшитом алюминиевой фольгой комбинезоне взял на прицел Елизавету-Марию, но с ходу выстрелить в беспомощную девушку не решился. А вот суккуб не колебалась ни мгновения; словно распрямившаяся пружина она сорвалась с места и резким тычком растопыренных пальцев пробила стеклянное забрало. Разлетелись осколки, расплескалась кровь. Охранник умер мгновенно.

— Лео! — обернулась суккуб, и в голосе ее послышался откровенный страх. — Что происходит?!

— Демон Максвелла! — хрипло выдохнул я, поднимаясь на ноги. Плечо нестерпимо ныло, но простое железо не могло повредить оборотню. Звякнул вытолкнутый из раны стальной шар, пулевое отверстие затянулось само собой, не осталось даже шрама.

— Ты отдал мне силу падшего? — охнула суккуб.

— Ну да, — подтвердил я, вынимая из рук покойника метатель Гаусса.

— Вот дерьмо! — выругалась Елизавета-Мария. — Падший не оставит от нас мокрого места!

— Как? Его сила теперь у тебя!

— Это все равно его сила, как ты не понимаешь?! — запаниковала суккуб. — Он придет за ней!

— Успокойся! Давай просто найдем выход!

Мы не успели. Дальняя стена вдруг дрогнула, древняя кладка выгнулась и осыпалась кучей камней. К потолку взметнулось густое облако пыли, затем послышался зловещий скрежет, и в нас полетел громадный железный шкаф.

Елизавета-Мария пригнулась, шкаф промелькнул над ней, со страшной силой своротил дверной косяк и рассыпался замысловатыми реле и катушками медной проволоки. Я упер приклад метателя в плечо и открыл стрельбу. Стальные шары с гулом уносились в пыль и барабанили там обо что-то, иногда вылетая обратно бесформенными комками раскаленного металла.

Я не прекращал стрельбы, пока не опустел барабан.

— Лео, чтоб тебя разорвало! — обреченно выдохнула Елизавета-Мария и попятилась назад.

И тут через пролом в стене к нам в комнату одним стремительным рывком протиснулся падший. Долгое заточение не пошло демону на пользу: полупрозрачные крылья тянулись за ним двумя мятыми драными тряпками, тело и голову покрывали рубцы и ожоги. Он казался вырубленным из цельного куска скалы, да и двигался неровными движениями каменного голема; от грациозности и величия былых повелителей мира не осталось и следа.

Но это был не голем, вовсе нет…

Волна чужой воли накатила на меня сокрушительным цунами; я до крови закусил губу и утопил кнопку, запуская молниемет. Электрический разряд прорезал помещение ослепительной нитью, и демона откинуло назад. Удар электричеством разрушил сосредоточенность потустороннего существа и развеял ментальное доминирование; Елизавета-Мария сорвалась с места и с яростным криком ринулась в атаку.

Стремительный рывок достиг своей цели, и острые когти легко рассекли демоническую плоть, но прежде чем суккуб дотянулась до сердца падшего, тот небрежным ударом отшвырнул ее прочь. Елизавета-Мария рухнула на железный шкаф, из пропоротой рваным обломком спины хлынула кровь, и хоть рана быстро затянулась, с первой попытки подняться на ноги у суккуба не получилось.

Выхватив кольт, я утопил спусковой крючок, но близость потустороннего создания вывела оружие из строя, выстрела не прозвучало. Демон качнулся вперед и резко выкинул растопыренную пятерню в сторону Елизаветы-Марии. Суккуба отбросило к стене, и она зависла в воздухе, словно наколотая на иголку бабочка, а по комнате колючей волной разошлась вырванная из нее сила. Раны падшего начали затягиваться, серая кожа засветилась изнутри, а сам он будто увеличился в размерах.

В надежде на электрический воспламенитель я вскинул «Цербер», и пистолет не подвел: один за другим прогрохотали три выстрела. Пули с алюминиевой оболочкой пробили грудь демона, и он покачнулся, но сразу восстановил равновесие и небрежным тычком отбросил меня к противоположной стене.

В голове словно граната взорвалась. Дыхание сбилось, рот наполнился кровью, а когда наконец удалось сделать вдох, между падшим и Елизаветой-Марией уже разгорелось ослепительное сияние. Как ни сопротивлялась суккуб, противник по крупицам вытягивал из нее силу; воздух дрожал, пространство плыло, искрила переполнившая помещение энергия.

Прикрыв от нестерпимого свечения глаза ладонью, я поднялся на ноги, но не смог сдвинутся с места из-за придавившего к стене невидимого пресса. Реальность изменялась, и мне больше не было в ней места.

— Драть! — прозвучало вдруг из бокового коридора. — Ну-ка дай!

Лепрекон шустро прошмыгнул мимо демона, запустил обе руки в сверкающее облако и одним махом вобрал всю энергию в себя. В тот же миг альбинос засветился изнутри и под мерзкий треск костей, суставов и сухожилий начал превращаться в жуткого зверя. Удлинялись руки и ноги, становились когтями обкусанные ногти, а торс опутывали жгуты мощных мускулов. Лицо превратилось в страшенную морду, глаза спрятались под мощными надбровными дугами, рот расползся в пасть, полную острых зубов.

На меня накатило головокружение, открылся прочертивший левую ладонь шрам, толчками забила кровь, черная, словно гудрон. Руку задергало, как если бы вместе с кровью из меня стремилась вырваться некая инородная субстанция, а сердце застучало с долгими перерывами, неровно и нервно.

Падший опомнился и ринулся в атаку, но к этому времени белый как снег монстр-альбинос нисколько не уступал ему ни размерами, ни силой. Чудища сшиблись, во все стороны полетели ошметки плоти и брызги крови. Уже через несколько секунд демона покрывало множество рваных ран, левое крыло его безвольно обвисло, а один из укусов лишь чудом не вырвал горло. Падший ответным ударом превратил морду зверя в кровавое месиво, выплеснулись на пол выбитые клыки.

Сцепившиеся противники принялись кружить по комнате и бить друг друга о стены. Чужая воля отпустила Елизавету-Марию; она рухнула на пол и выползла в коридор. Я мог последовать за суккубом, но не стал. Вместо этого перетянул левую ладонь обрывком сорочки и разложил складной нож.

Альбинос понемногу уступал демону; если поначалу его шкура сияла белизной, то теперь она приобрела нездоровый землисто-серый оттенок. Раны не успевали затягиваться, жесткая шерсть слиплась от крови.

Падший же будто обрел второе дыхание. Швырнув альбиноса о стену, он легко перехватил метившую в лицо когтистую лапу и с резким хрустом вывернул ее из сустава. Затем повалил зверя на пол, замахнулся для решающего удара…

И тогда я подступил к нему со спины и, будто в банальной кабацкой драке, ткнул под левую лопатку ножом. Титановый клинок вошел по самую рукоять.

Демон Максвелла вздрогнул, я едва успел пригнуться и пропустить мелькнувшее над головой крыло. Падший с гневным ревом обернулся, намереваясь стереть жалкого смертного в пыль, и альбинос накинулся на него сзади, дотянулся до ножа и рванул рукоять вниз, распарывая чужую плоть.

Демон забился в попытке высвободиться, но зверь вцепился зубами в его загривок, провел полунельсон и продолжил орудовать ножом, расширяя рану. Падший не сдавался. Он уперся окровавленными ладонями в пол, подтянул под себя колени и замер, собираясь с силами для следующего рывка.

У инфернального создания были все шансы освободиться, и по спине у меня побежал холодок. В панике я огляделся в поисках выбитого из руки «Цербера», заметил разряженное оружие среди каменных обломков, схватил и трясущимися пальцами принялся менять стреляную кассету на новую. Та никак не попадала в пазы и не защелкивалась, да еще отвлекало надсадное рычание кромсавшего жертву альбиноса, но я справился.

Я направил пистолет на демона, целясь в висок, и тогда падший посмотрел на меня. Просто повернул голову и посмотрел. Его лицо больше не было грубой маской каменного голема, теперь оно лучилось величием и неземной красотой истинного повелителя небес, а взгляд удивительных глаз пронзал насквозь.

Я не мог убить столь прекрасное существо. Не мог — и все.

И потому зажмурился. Зажмурился и лишь после этого утопил гашетку «Цербера».

Щелкнул электрический разряд, грохнул выстрел, руку обожгло брызнувшей из простреленной головы кровью падшего.

Демон обмяк, оседлавший его зверь немедленно привстал, замахнулся и со всего маху вбил в разрез на спине свою когтистую лапу. Напрягся, победно рыкнул и уверенным движением выдрал инфернальному созданию сердце.

В один неуловимый миг падший обратился в прах и осыпался на пол мелкой серой пылью; лишь его пронзенная когтями сердечная мышца продолжала размеренно сокращаться, выплескивая остававшуюся внутри кровь. Та хлестала жидким огнем и прожигала каменный пол, но альбиноса это не остановило — он разинул свою страшную пасть и вцепился зубами в сиявшее мрачным пламенем сердце падшего.

Не став смотреть на это, я вывалился из подвала и побрел вслед за Елизаветой-Марией.

— Драть, а ведь вкусно! — донеслось из подвала, но мне могло и послышаться.

В ушах звенело все сильнее, намотанный на левую кисть обрывок сорочки давно пропитался кровью, и за мной тянулся след из черных капель. Рана на ладони и не думала затягиваться, более того — не исчезали ни ссадины, ни ожоги, все тело ныло и болело.

Но меня это нисколько не беспокоило. Как не волновала больше искренность чувств к Лилиане и ее отношение ко мне. Вопросы свободы воли теперь казались чем-то надуманным и незначительным; не страшила даже опасность застрять в обвалившемся подземелье, не найдя выхода наружу.

Я просто знал, что выберусь отсюда. Как знал, что все будет хорошо.

Иначе и быть не могло.

Иначе зачем это все?

2016

От автора

Во времена бумажных писем связаться с писателями было совсем не так просто, как в нынешние. Сейчас нет нужды идти на почту и отправлять сообщения на адрес издательства, да и просто писать нет никакой необходимости. Чтобы узнать о планах автора достаточно просто зайти на его персональный сайт в сети интернет. А возникнет желание обсудить прочитанное или поделиться впечатлениями, так нет ничего проще — к вашим услугам форма обратной связи или форум.

Заходите — pavel-kornev.ru

Оглавление

Пролог, или Дирижабль и немного огня

Глава первая, или Танец со змеями и немного отравы

Глава вторая, или Старые друзья и немного загадок

Глава третья, или Немного смерти, немного любви

Глава четвертая, или Спиритический сеанс и немного мистики

Глава пятая, или Амфитеатр и немного улик

Глава шестая, или Долгожданные ответы и немного тьмы

Глава седьмая, или Железная клетка и слишком много силы

От автора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg