«Тень сумеречных крыльев»

Тень сумеречных крыльев (fb2) - Тень сумеречных крыльев [СИ с изд. обложкой] 897K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Лепехин

Тень сумеречных крыльев

Обвальщик

Ольгерд стоял на пороге и слушал, как тошнит ведьму.

Обиталище было не из дешевых. Отдельный коттедж, элитная застройка, одним словом – Долина Нищих. Санузлу в подобном домике полагалось быть размером со средней руки спортзал. Ольгерд прошел на звук и убедился, что прав ровно наполовину. Ванных комнат было две, на разных полюсах апартаментов, и неаппетитные звуки доносились из дальней.

То, что конфуз настиг именно практикантку, вычислялось без каких-либо взглядов в Сумрак. Василий, дежурный оборотень, встретил шефа у ворот. Он выглядел непривычно притихшим и не сказал ни слова, пока шли до крыльца. С кухни, перекрывая отвратительное, меднистое амбре места преступления, доносился крепкий кофейный дух. Значит, Цатогуа уже нашел хозяйские запасы – и поколдовал над туркой. Оставалась только неофитка.

Руководитель воронежского отделения Дневного Дозора пару секунд постоял в стылой прихожей. Кондиционер работал на полную – убийца озаботился тем, чтобы труп не протух. Ольгерд поежился, а затем решил, что желудочная страдалица без него не помрет, и, кивнув Василию, направился на кухню. Оборотень понятливо поплелся следом.

– Ну, что у нас с телом? – Как выяснилось, с туркой тоже вышла промашка. Бескуд не стал заморачиваться по классике, а воспользовался достижениями кулинарной техники – запустил кофемашину. Сейчас он стоял, уперевшись пухлым задом в посудомойку, и смаковал горячий напиток из мизерной чашечки.

– С телом у нас полный ой-вэй, – развел Цатогуа руками, ухитрившись не пролить при этом кофе. – В ванной комнате творится раскардаш. Филей, грудинка, лопатка, вот это вот все. Я такого даже после оборотней не помню – сорри, Вась, речь не о тебе.

– Да без проблем, – отмахнулся тот. – Меня тоже проняло. Только наши б грызли, а не резали.

Ольгерд поднял бровь, и бескуд отреагировал правильно.

– Ну да. Судя по всему, тело расчленяли острым ножом. Причем непосредственно в джакузи. Я посмотрел через Сумрак: следы крови по всему стоку.

Впечатлившись, но не подав виду, Ольгерд взял чашку, которую ему протянул Цатогуа, и заметил:

– Как-то нехарактерно для вампира, не находишь?

Оживился и встрял в беседу Василий, давая понять, что свое мясо недаром ест.

– Так а мы о чем? Я еще принюхался как следует – ну, не пахнет нигде кровососами. В смысле, дом-то ими провонял насквозь, он же тут жил, гостей водил. А от той нарезки – ни на чих.

Начальство, отхлебнув из чашки и оценив старания механического бариста, решило прояснить ситуацию.

– То есть у нас есть звонок Биркена, который вдруг «почуял неладное» в отношении одного из своих птенцов. У нас есть показания остальной вампирской общины, которые сходятся на внезапной пропаже товарища из виду пару дней назад. И у нас есть разделанный труп не-Иного, аккуратно сложенный в ванну, как на мясной прилавок. От которого тем не менее вампиром и не пахнет. Ты уверен? – обратился Ольгерд к подчиненному. Тот даже обиделся.

– Чтоб мне веганом стать! Кровищей пасло, факт. Упырями – нет. Ну, не сильнее, чем везде. Могу еще раз перенюхать, мне ж не влом.

Здоровое подозрение, что оборотню просто хочется размять лапы и насладиться волчьей сутью, было решено не озвучивать. Дозорный поставил быстро опустевшую чашку в раковину, оправил дорогой пиджак и выразительно покосился в сторону коридора. Василия словно ветром сдуло.

Цатогуа тоже допил и снова принялся колдовать над кофемашиной. Попутно он излагал, что успел выяснить:

– Про мясной прилавок – это было практически в точку. Я как раз любовался нашей кровавой диорамой, – бескуд облизнулся и подмигнул, – когда вдруг вспомнил молодость. У меня же дедушка был шойхет в Оршеве. И он мне, естественно, запрещал ходить на бойню. Подобные препоны, конечно же, не могли не сподвигнуть таких шлимазлов, как я и мои дружки…

– Цадик, – нарочито скучным голосом протянул Ольгерд. – Завязывай. К делу. Говоришь, похоже на работу мясника?

Цатогуа облизнул полные губы и потер блестящую лысину. Не впервые резануло его полное пренебрежение своим внешним видом. Нет, одевался бескуд аккуратно, хоть и довольно однообразно – брюки, туфли, рубашка в полоску, вязаный жилет. Но с ошметками рыжих кудрей можно ведь было что-то сделать?

– Очень похоже, – скептически шевельнул он наконец кончиком мясистого носа. – Но я не эксперт. Можно привлечь криминалиста из убойного, я его держу на, так сказать, прикорме…

– Привлеки, – сдержанно одобрило начальство. – И эту, рвет которую… В общем, приведи ее в рабочий вид.

Задумавшись и пощелкав пальцами, бескуд сложил губы курьей гузкой.

– А вот любопытно. Я тоже не помню, как зовут нашу ведьмочку. Фамилия вроде Крапивина. А имя какое-то странное, немецкое, что ли…

– Цадик, – снова пришлось сфокусировать подчиненного Ольгерду. – Работаем. Потом с Василием языками почешете.

Тот выразительно пожал плечами и достал телефон. А сам глава Дневного Дозора города Воронежа, Темный маг второго уровня, вышел в коридор с целью осмотреть дом. И просто так – и в Сумраке.

На золотисто-охряном полу из отборной паркетной доски рядом с ванной лежали аккуратно сложенные спортивные штаны и рубашка-поло. Сбоку стояли кроссовки: Василий при всей своей неказистой внешности и кажущемся раздолбайстве был большой аккуратист. Правда, зайти в одну из комнат и оставить одежду там он не догадался. Так что Ольгерд в очередной раз не знал, что ему делать: смеяться или воспитывать.

«Наверное, я занимаюсь не своим делом, – мелькнула у него в голове непрошеная мысль, пока вокруг мерцали следы от аур с первого слоя Сумрака. – Наверное, зря Форкалор в свое время вытащил меня из захолустного послевоенного Шяуляя, переманил на юга, в Воронеж, семьдесят с гаком лет натаскивал и воспитывал из неуверенного белоглазого жемайта своего будущего заместителя, а позже преемника. Не умею я толком руководить. Предпочитаю все делать сам, без делегирования. Даже вон Цадика приструнить не могу, чтобы один раз и навсегда. Другой вопрос, нуждается ли в оном приструнении этот беспардонный бескуд…»

Темный встряхнулся и отогнал упаднический настрой. Предыдущего начальника выдвинули на долгожданное повышение, замену не прислали, на должность назначили его, Ольгерда, как заместителя и подручного – как раз и свежевзятый второй ранг пригодился. Удивительно, но сам он никогда не стремился не то что к карьерному росту, но даже и к работе в Дозоре. Хотя это давало власть, и власть настоящую: не кастрированные гражданские «права на магическое воздействие вплоть до». Видимо, руководствуясь принципом недопущения к власти особо алчущих оной, наверху и было принято решение выдвинуть Ольгерда.

Он собрался и посмотрел на дом еще раз. Пропавший вампир был бизнесменом достаточно высокого, пардон за каламбур, уровня. К слову, мясом торговал – oh, the irony![1] Тот случай, когда брошенное в спину богачу «Упырь, насосался народной кровушки!» является непреднамеренным попаданием в яблочко. Вел практически законопослушный образ постжизни, кроме пары замечаний по молодости – вскоре после обращения, но это у всех так. Лицензией пользовался, но не злоупотреблял. Оргий не устраивал, но связь с общиной поддерживал. Гостей водил, но не толпами, судя по прочим отметинам на первом уровне.

И тут вдруг пропал. И труп. И кровь, которую никто не выпил, а очень даже спустили в трубопровод. Загадка.

Кстати, а кто наша жертва? Ольгерд сосредоточился на отпечатках человеческой ауры – и с определенным удивлением не обнаружил их практически нигде. Были следы угасшей жизни в ванной, была размытая полоса на лестнице на второй этаж – причем движение шло сверху вниз, – был всплеск в кабинете хозяина… А на входе и на крыльце не наблюдалось ничего. По воздуху он прилетел, что ли?

И было, к слову, в этих отпечатках что-то знакомое. Что-то, мозолившее глаз, но при этом ускользавшее от пристального внимания, как мыло от мокрых пальцев в душе. Гигиенические ассоциации были настолько явственными, что маг даже невольно обернулся на ванную комнату. В этот момент сверху легкой звериной побежкой спустился Василий.

Он почти по-человечески ойкнул, увидев шефа возле стопки одежды, шустро метнулся к ней, сцапал в пасть и унес на кухню – оборачиваться и одеваться. Вот меня до сих пор стесняется, кольнуло вдруг не пойми с чего. А при Цатогуа – хоть бы хны. Потому что друзья? Или потому что я начальник?

Впрочем, сам бескуд, дурачась и завывая, вылетел из кухни, как пробка, картинно прикрывая при этом глаза рукой. Сделав вид, что не заметил осуждающего взора начальства, он тем же аллюром проскакал в сторону второго санузла. Вскоре оттуда донеслись плохо сдерживаемые всхлипы ведьмы Крапивиной и утешающе-сочувственное воркование Цадика.

Толком не успев рассердиться на своих клоунов, Ольгерд уже через пару мгновений наблюдал перед собой раскрасневшегося, взмокшего после трансформы Василия. Тот изобразил нечто, отдаленно напоминавшее стойку «смирно». Пришлось милостиво внимать.

– В общем, труп был наверху, да, – отдышался наконец оборотень. – Был не один, кстати. Там еще человеком пахнет. И кровью.

Ольгерд слегка оживился.

– Ну-ка, ну-ка, пойдем посмотрим…

В кабинете действительно имелось небольшое кровавое пятно. Натекло на темный, бурый ковер напротив приоткрытого окна. К слову, стол хозяина помещения стоял в тени, и свет был выключен. Получалось любопытно.

– А что второй? – решил уточнить маг, аккуратно обходя ковер вдоль стены. Василий ткнул в сторону створки.

– Вот отсюда им пахнет. И здесь. – Он ткнул в засохшую лужу. – Но странно: первый запах тоже появляется тут. В этом месте, – нос шевельнулся почти по-волчьи, – самый старый след.

– Все страньше и чудноватее, – промурлыкал Ольгерд. Затем, спохватившись, вспомнил о своем реноме, откашлялся и нахмурился. Оборотень покладисто молчал, своеобычно ухмыляясь на правую сторону лица. Это была дежурная улыбка, и она не означала ровным счетом ничего.

– Так вот, – веско изрек Иной, выдержав паузу, – есть версия. Второй мог первого принести. Под воздействием вампирских чар. Правда, зачем ему понадобилось лезть в окно…

– С той стороны дома пустырь и кусты, – поддержал размышления начальства Василий. – Чо, я б так и сделал. Пошаливал наш упырек, значит. Потянуло на свежатинку… – Он задумался. – Только странно. Это ж какой Рэмбо должен быть, чтобы тело, на себе, в окно второго этажа. И тогда от рамы покойничком все равно несло бы. Где-нибудь да задел. Вот к бабке не ходи.

Бабок поблизости не наблюдалось, поэтому доводы оборотня стоило признать справедливыми. Тем временем возле дома прошуршали колеса, и через минуту раздался звонок в дверь. Это был вызванный Цадиком криминалист. Пришлось спускаться.

Специалист работал споро. Он лаконично поздоровался, проследовал в ванную, с равнодушием профессионала окинул взглядом куски тела, так и разложенные по эмали. Затем обернулся к Цатогуа:

– Личность установлена?

Тот помотал головой, от чего его острые, обширные уши, словно перешедшие от сумеречного облика, чуть не захлопали по вискам.

– Надеялись на вас. Фоторобот тут не склеишь – ну, мне так кажется.

Ольгерд запоздало вспомнил, что как раз мог бы приказать телу сложиться обратно в единое целое. «Что-то я сегодня лажаю», – снова промелькнуло неуютное соображение. Криминалист тем временем выудил из своего чемоданчика ноутбук и небольшой плоский прибор.

– Вот, новинка, недавно прислали в отдел. Экспресс-сканер отпечатков пальцев. Подключаем к интернет-каналу – и можем сразу установить, не был ли покойный под наблюдением органов.

Шеф Дозора восхитился. Нет, все-таки научно-технический прогресс – великая вещь. В магии уже лет триста не было никаких глобальных прорывов. А тут каждый год какие-нибудь гаджеты, девайсы, прибамбасы. Только успевай осваивать.

Устройство работало бесшумно. Эксперт нашел в мешанине останков палец, осторожно протер подушечку специальной салфеткой, которую тут же убрал в отдельный пакетик, приложил образец к плоскости… И покривился.

– Ну что же, Выхин Дмитрий Степанович, семьдесят второго года рождения, владелец этого дома. Я так понимаю, бывший владелец.

У Ольгерда отвалилась челюсть.

* * *

Офис Дневного Дозора в городе Воронеже располагался в здании управления ЮВЖД. Ольгерду довелось наблюдать, как после войны возводили знаменитую одиннадцатиэтажную башню, которая, конечно же, на самом деле была и выше, и глубже, чем это виделось со стороны. Строение в свое время до глубины души возмутило скандального первого секретаря ЦК КПСС, но проект продавливали Темные, поэтому шумиха увяла быстро.

Внутренняя отделка была выполнена в стиле скромного шика. Форкалор, затеявший ремонт за пару лет до своего перевода, всегда отличался развитым вкусом и не дал запудрить себе голову липовым фэншуем. Но и подрядчики внакладе не остались: все, что надлежало сделать качественно, было оплачено более чем щедро. Правда, и проверялось тоже лично самим руководителем Дозора.

– Семьдесят второго года рождения наш гражданин Выхин, естественно, только по паспорту. – Цатогуа привольно расползся по уютному креслу в кабинете Ольгерда. Тот периодически кидал на подчиненного холодные воспитательные взгляды, но бескуд либо умело их игнорировал, либо просто не воспринимал в силу врожденной жизнерадостности.

– На самом деле старичок родился еще до войны. До Первой мировой я имею в виду. Серьезный был товарищ, собранный, деловитый. Мне с ним довелось общаться. Родня как-никак.

Это было в определенном смысле правдой. Бескуды, в свете недавних новостей, считались тем самым недостающим звеном – переходной формой от вампира к «настоящему» магу. Они тоже пили кровь, но могли обходиться и без нее. Легче многих прочих входили в Сумрак, но их Сила в нем была невелика. Магия, доступная бескудам, была больше ориентирована на контроль и подчинение, но при должном тщании они неплохо осваивали и прочие заклинания. Правда, Высших среди них вроде все же не случалось.

– Так что выходит у нас ерунда, – резюмировал Цадик. – По всем статьям, после безвременной кончины наш упырь просто обязан был рассыпаться в прах. Ну или хотя бы протухнуть в виде кадавра. Никакого, извините, свежего мяса.

Было слышно, как сглотнул стоящий у двери Василий. Ольгерд подавил смешок, зачесал назад упрямые, жесткие черные волосы и уточнил:

– Насчет мясника – подтвердилось?

– Эксперт дает девяносто два процента. – Пожатие плечами в этой позе далось Цатогуа нелегко, и он пересел повыше. – В нашем славном городке, по ходу, завелся собственный Джек-Потрошитель. Только не по les papillons de nuit[2], а по вампирам.

– Ну, вообще, – заявил вдруг оборотень, – французы так не говорят. У них в ходу чаще des femmes légères[3]. Про «бабочек» – это наше, местное.

Воцарилась мощная тишина. Бескуд аж выпрямился и округлил свои карие воловьи очи. Темный маг откровенно веселился. Да, порой их бессменный дежурный умел озадачить, не в бровь, а в глаз. Впрочем, его приятель не имел привычки застревать в одном состоянии надолго.

– К слову, – продолжил он как ни в чем не бывало. – Есть еще версия о медике, хирурге, если точнее. Там такие характерные разрезы… В общем, били один раз, снизу, под границу ребер, прямо в сердце.

Ольгерд поморщился. Все-таки магический мордобой был, как правило, чище. Утонченнее, что ли. Ну, если не вспоминать милейшую Терку или забавы оборотней. И кстати, о последних…

– Ты уверен, что от разделанного трупа не пахло вампиром? – повернулся он к Василию. Тот выглядел пристыженно, даже вечная ухмылочка сползла с лица.

– Шеф, я… Да чтоб мне хвостом подавиться! Железно говорю, ни вампиром, ни Иным…

– А у Иных свой специфический запах? – заинтересовался маг.

Оборотень оживился и принялся объяснять, размахивая руками.

– Антож! От мага пахнет… Ну, грозой, что ли. От ведьмы – травами и ядами. От вампира – гнильцой. Не, ну по факту все не так просто, но иначе и не объяснишь, – снова усмехнулся он.

Ольгерд задумчиво покивал и промолвил:

– А куски тела…

– Человечина как есть, – почти перебил Василий и для убедительности рубанул ладонью. – Что я, не пробовал никогда, что ли.

Только теперь шеф городского Дневного Дозора понял, что же его смущало в ауре покойного. Та, несомненно, принадлежала не Иному. Но если сделать поправку на недавнюю и жуткую гибель, на то, что каким-то невероятным образом бывшая нежить вдруг стала вполне себе житью… Удивительно, как он не опознал Выхина сразу.

Впрочем, махать кулаками после драки – занятие неблагодарное. Следовало подвести итоги и принять решения. Для пущей солидности Ольгерд встал и прошелся по кабинету, заложив руки за спину.

– Итак, что мы имеем? – Оборотень и бескуд поворачивали головы вслед. Выглядело это настолько забавно, что маг не удержался и сделал еще пару кругов. – У нас есть однозначно идентифицированный вампир Дмитрий Выхин, который вдруг почему-то убит ударом ножа, как простой смертный. Есть версия, что разделывавший Выхина обладает навыками мясника – как бишь у них это правильно называется?..

– Обвальщик, – вставил Цатогуа, и Ольгерд утвердительно кивнул.

– Обвальщик и, возможно, врач. Подозреваю, что бывший хирург, ушедший на более... гм… хлебное место. Недавний экономический кризис, опять же. И скорее всего именно человек – о чем нам свидетельствует экспертиза Василия. Тот, второй, – пояснил он для нахмурившегося оборотня. Бескуд же задрал брови, поправил жилет на объемистом животе и поинтересовался:

– Человек, зарезавший вампира? Держите меня семеро… Под Гепардом, что ли?

– Да не, Гепард только на скорость бега. – Василий покосился на пораженных коллег и поправился: – Ну, я читал. А вообще могли Берсерка наложить. Или зелье Тысячи Рук еще есть, редкая дрянь…

Впечатлившись неожиданной эрудицией, маг тем не менее не дал сбить себя с мысли.

– Именно человек. Предлагаю не плодить лишних сущностей. Будем искать, будем ловить. Кстати, я почему-то не обнаружил следов его ауры в доме. И магическая сигналка не сработала. Так что версия о сторонних чарах мне кажется убедительной.

Цатогуа кивнул и тоже поднялся. Оборотень отлип от дверного косяка, почесал в затылке и вопросительно посмотрел на шефа. Предстояло раздать задания.

– Действуем так. Ты уведомишь Светлых. – Палец Ольгерда качнулся в сторону бескуда, и тот снова кивнул. – Я думаю, можно подать протест и посмотреть, как они отреагируют. Заодно и сообщение от вампирской общины прикрепи. Только без фанатизма, дабы не было эскалации. Так, потроллить. И попробуй собрать данные на городских мясников. Не на всех, – успокоил он шутливо ужаснувшегося Цадика, – только на пришедших из медицины. Бригадиров поспрашивай, начальников производства, на Рынок забеги – ну, не мне тебя учить. А ты, – Василий преданно ел начальство изумрудными глазищами, – вернешься к дому покойного Выхина. И хорошенько там понюхаешь. Только не светись. Мне нужно знать, куда после нападения мог скрыться наш доморощенный Кейси Райбек. Хотя бы направление. И запах хорошенько запомнишь. Понял?

Оба подчиненных забормотали что-то утвердительное и деловито вышвырнулись в коридор. Главный воронежский дозорный потер лицо руками, расстегнул еще одну пуговицу на угольно-черной рубашке и откинулся на спинку кресла. Вот жили себе спокойно, без эксцессов, разруливали мелкие безобразия низших и выпендреж Светлых… Нет, надо было произойти необъяснимому, и именно в его смену. «Ох, Форкалор, зачем ты увез меня из тихой, ленивой Литвы?»

Было еще одно дело, за которое следовало взяться самому. Впрочем, тут Ольгерд в некотором роде отдыхал душой. С детства любивший Ordnungund Disziplin[4] во всем Темный Иной обожал систематизировать и упорядочивать информацию. Бывший начальник, к слову, именно этим свойством объяснял сделанный выбор. «Мы, Темные, эгоисты, – втолковывал он тогда еще совсем молодому магу. – Мы вечно тянем одеяло на себя. Руководитель-педант нам просто необходим. Тебя это будет раздражать, но оно и к лучшему: если направишь свой гнев в нужное русло, вскоре выработаешь командный голос и суровую репутацию». Увы, с последним все как-то не срасталось. А вот отчеты в Москву составлялись – любо-дорого посмотреть.

Естественно, это были пока лишь наброски. Полная версия уйдет по окончании расследования. Ну или если что-то пойдет не так, и потребуется помощь из центра. А Ольгерд очень, очень надеялся, что обойдется без нее.

* * *

Второй фрагментированный труп обнаружили в менее пафосном месте: в квартире одной из многоэтажек Нового Северного, по улице Мордасовой. Глава вампирской общины позвонил главе Дневного Дозора и холодным, срывающимся на ядовитые плевки голосом заявил, что не потерпит произвола в отношении своих подопечных. Ольгерду пришлось даже повысить тон, дабы приструнить зарвавшегося кровососа. И тут же пообещать, что виновные будут отысканы, водворены в застенки и сурово покараны. По всей строгости.

Василий и Цатогуа унеслись на локацию еще в начале разговора. Ведьму Крапивину с собой брать не стали, и теперь она с виноватым видом шлялась по офису, стараясь, чтобы начальство оценило ее муки совести. В итоге пришлось посадить даму разбирать сведения по мясникам – бескуд расстарался и подготовил целую компиляцию.

Внимания, впрочем, заслуживали всего трое – из без малого пары десятков. Один работал на Донском, один на Рынке и один на Воронежском комбинате. Все бывшие медики. Двое ушли из хирургии, третий – в прошлом патологоанатом. Круг подозреваемых сужался.

Позвонил Цатогуа, изложил новости. Оказывается, на этот раз неведомый резник выпотрошил вампиршу. Девушка была относительно молодой, инициированной недавно самим Биркеном по разрешению ажно из Москвы. Характер проявляла на удивление выдержанный, да и вообще могла служить чуть ли не примером для прочих низших. Симпатичная, окинул взглядом присланную фотографию Ольгерд. Даже жалко.

Оперативно прибывший криминалист помог установить факты. Первое: на этот раз жертву пытали. Причем пытали как человека: никаких спиртовых ванн и серебряных пуль. Следы от бечевки, множественные порезы, пара ожогов – похоже, убийца додумался нагревать свои ножи на газовой плите. Именно ножи: удалось выяснить, что инструментов было несколько. Каждый использовали для вполне определенной цели: убой, забеловка, обвалка, нутрование, жиловка… Ну, насколько это применимо по отношению к разумному существу. «Профессионал хренов», – подумалось с отвращением.

Второе: убийцей был тот же человек, что и в первом случае. По запаху Василий давал стасорокашестипроцентную гарантию – неясно, откуда взялась эта цифра, но звучало убедительно. Биркен рвался брать след и щучить мерзавца на горячем, причем аналогично по частям. Еле уговорили его ехать домой и дать спокойно работать.

И третье, относившееся к первому: над расчлененным телом снова бликовали остатки тускнеющей на глазах, но вполне себе человеческой ауры. И пахло оно «людским мясом», как выразился оборотень. Выходило как-то неуютно.

Сняли отпечатки пальцев предполагаемого агрессора. Увы, никаких совпадений ни в полицейской, ни в дозорной базе данных обнаружить не получилось. Любопытный факт: на этот раз потрошитель не полез в окно – все-таки пятый этаж. Встал на лестнице повыше, дождался открытия двери, напал сзади, затащил в квартиру. А вот каким образом он смог обмануть острый вампирский слух и опередить сверхбыстрые вампирские же рефлексы – оставалось тайной.

А потом в офис явился Фазиль.

Руководителя Ночного Дозора города Воронежа Ольгерд не любил. Ну, во-первых, потому что Светлый. А во-вторых – и в-главных, – за то, что пожилому целителю безо всякого напряжения давалось нечто, что никак не выходило у Темного мага. Если точнее – искусство оставаться спокойным в любой ситуации и не агрессировать по мелочам.

Тем не менее стоило проявить вежливость. Соблюсти, так сказать, протокол. Поэтому глава Дневного Дозора встретил не вполне ожиданного гостя лично – и проводил в свой кабинет. Ведьму Крапивину тут же припахали заваривать чай: потемнее, покрепче, и сахарницу пообъемистее в довесок.

Светлый устроился в любимое кресло Цатогуа, благодушно улыбался, тихо отхлебывал из кружки. Ольгерд ждал.

– Я слышал, у вас подопечные пропадают, – перешел наконец Фазиль к делу. «Так, сохраняем лицо: ох уж эти слухи, ох уж эти сплетники…» Впрочем, целитель не планировал оттаптываться по ранам. Он, казалось, сочувствовал искренне – и это начинало злить. Темный решил играть вчистую.

– Двое, вампир и вампирша, – рубленые фразы выдавали раздражение, но тут уж ничего не поделаешь. – Трупы расчленены. Похоже на действия профессионального мясника.

– Обвальщика, – уточнил Светлый. – Это я тоже слышал. Заявляю официально – наши тут ни при чем. – Он неожиданно грустно улыбнулся. – А были бы при чем, за ухо бы приволок засранцев. Ну нельзя же так.

Вспомнилось, что до обращения, а также некоторое время после Фазиль работал педиатром. Или как это называлось в его времена, «лекарь по отрокам»? Впрочем, он же тоже не местный. Ощущение, что с опытным магом разговаривают, словно с обиженным ребенком, накатило и схлынуло. Ольгерд решил прикопаться к формулировкам.

– Гарантируете?

– Да, это вы верно подметили, – спокойно согласился целитель. – Гарантировать не могу. Но ручаюсь лично. Под мою ответственность.

«Светлые!» – презрительные интонации были призваны подавить невольное уважение к широте жеста. «Вечно вписываются за всех разом, за сирых, за убогих, за правых и виноватых… Но это можно использовать – так используем же».

– Вы только за этим пришли, коллега? – изображая сдержанное недоумение, поинтересовался Ольгерд.– Могли бы направить официальную бумагу. Не вижу причин отвлекаться от дел… По мелочам.

Как он и ожидал, причины на самом деле были. Фазиль отставил допитую чашку, укоризненно улыбнулся собеседнику и подался вперед. Здоровый же он, подумалось не к месту.

– Я предлагаю вам сотрудничество, – веско, с расстановкой сказал шеф Ночного Дозора. – Светлым не меньше вашего хотелось бы пресечь деятельность этого маньяка. Диагноз, конечно, предварительный, – скептически покривился он, – но вероятность велика. Как минимум пограничное состояние психики.

– Но как псих мог спланировать все это? – не выдержал Ольгерд и заслужил еще один снисходительный взгляд. Кажется, намечалась лекция для профанов.

– Маниакальное состояние рассудка вовсе не подавляет когнитивные функции, – размеренным тоном начал вещать целитель. – Оно обостряет целеполагание, закрепляет фиксацию на идее. Маньяки проявляют удивительную сосредоточенность и изворотливость в деле достижения результата.

Темный понял, что влип. К счастью, в этот момент вернулись Цатогуа и Василий. Они по очереди почти уважительно кивнули начальству конкурентов и по стеночке просочились к дальним стульям. Пришлось вводить подчиненных в курс дела.

Бескуд обрадовался идее, как родной. Потрясая уже добытой чашечкой с любимым содержимым – без Крапивиной явно не обошлось, – он принялся убеждать окружающих, вспоминая аналогичные случаи из своего бурного подкарпатского прошлого. Пришлось прибегнуть к крайним мерам.

– Фишман! – рявкнул Ольгерд, когда ни «Цадик», ни «Цатогуа» не возымели эффекта. – Кофе отниму!

Угроза была страшной. Фазиль сохранял полное внешнее спокойствие, смеялись только его глаза. Василий краснел за друга. Тот же быстренько вышел из ступора и принялся отчаянно кивать.

– Аз ох н вэй! Виноват, увлекся… В общем, мое мнение – стоит.

Оборотень же выпятил массивную, грубо слепленную челюсть и подвигал ею с угрозой.

– А мне не нравится. Светлых не люблю, – пояснил он прямо. – Щемили меня по малолетке. Спасибо Форкалору, отмазал.

– Не Форкалор, а объективная невиновность, – уточнил Фазиль. – Ты был чист перед Договором, но это требовалось доказать. Мы и доказали.

Следовало пресечь назревавшую перепалку, поэтому Ольгерд потер двумя пальцами переносицу и легонько хлопнул ладонью по столу. Обернулись все.

– Я согласен на ограниченное, обусловленное принципами Договора сотрудничество, – отчеканил глава Дневного Дозора. – Без каких-либо обязательств и взаимозачетов. Вас это устроит?

– Вполне, – произнес глава Дозора Ночного. – Вполне. Составим акт или обойдемся устной договоренностью?

* * *

Тело за номером «три» нарисовалось уже на следующий день. С одной стороны, оно доставило обоим Дозорам изрядную головную боль. Впрочем, ситуация в целом начинала выходить из-под контроля, что, естественно, не радовало никого. А с другой – появились вполне конкретные зацепки.

Смотреть на Василия было тяжко. Он мрачно и весомо вышагивал между сосен, протаптывая в лесополосе новую тропинку. Руки были скрещены на груди, ухмылка сползла, крупные, щедро рубленные черты лица заострились и стали будто контрастнее. Наконец Ольгерд не выдержал.

– Слушай, я все понимаю. Для вас важны родственные связи, волчья стая и все такое. Давай ты возьмешь отгул.

– Да на хрена? – Изумление было искренним. – Не, ну йопт, родня, конечно. Но там такая седьмая вода на киселе… Я, честно говоря, за вас переживаю, шеф. Неделька не задалась, а вся ответственность на ком? Вы вон отощали.

Глава Дневного Дозора поперхнулся. Действительно, все происходящее его слегка подкосило, и питался он, прямо скажем, нерегулярно. Но подобная фамильярность… Впрочем, это было нормальным явлением в случае оборотня.

Нехарактерно ответственный и обязательный, он считал своим долгом приглядывать за шефом еще в те времена, когда тот был замруководителя отделения. Долг этот был, к слову, принят на себя добровольно. Когда на тот момент юного и горячего щенка пригрозили оставить без довольствия за какие-то провинности, Форкалор действительно проследил за тем, чтобы правосудие свершилось согласно букве и духу. В итоге доброе дело привело к появлению в немногочисленном воронежском Дозоре собственного оборотня.

Второй оборотень – точнее, то, что от него осталось, – привольно раскинул лапы в редком, перемежающемся крапивой малиннике. Он был заколот в затылок: тонкое, но прочное граненое лезвие скользнуло между костей прямо в мозг. Оставалось только поражаться, насколько умело и сильно был нанесен удар. С тела, так и не принявшего человеческий облик, начали сдирать шкуру – по всем канонам, начав с конечностей, – но убийцу спугнули ранние прохожие, и дело осталось незавершенным.

Воробьи, любопытствующей компашкой облюбовавшие недальнюю бузину, возбужденно обсуждали новости. Один, видимо, особо наглый, слетел на ухо здоровенной волчьей туши и заинтересованно его поклевывал, периодически косясь на двуногих. «Интересно, – вдруг подумалось Темному, – а можно ли опросить птицу? Нет, почти наверняка получится распотрошить память – но много ли ее там умещается в мелкой черепушке?» Словно услышав, что о нем думают, воробей сварливо чирикнул и сорвался вдаль. Ловить его, естественно, никто не стал.

И снова Ольгерда смущала аура трупа. Ее ошметки, полувыцветшие и почти развеянные дыханием Сумрака, совершенно определенно говорили о том, что перед магом лежит недавно скончавшийся не Иной. Человек. Но туша здоровенного волка безмолвно вопияла, а Василий на расспросы о запахе только махнул рукой.

К слову, обнаружили тело не сильно далеко от той же Мордасовой. А вскоре выяснилось: обе последние жертвы были знакомы. В день убийства вампирши покойный, какой-то троюродный кузен Василия, провожал девушку практически до дома. Убийца вполне мог его заметить и взять на карандаш.

Фазиль прислал сотрудника – точнее, сотрудницу. Рослая, по-мужски широкоплечая барышня, покачивая толстой, длинной русой косой, окидывала окрест презрительными взглядами. По ней было понятно, что буде случится в этом сосняке лежать всему составу Дневного Дозора – ее это только порадует. Но работа есть работа. В руках у девушки подрагивал небольшой блокнотик: заметки волшебница, навскидку четвертого уровня, предпочитала делать по старинке.

Подошел Цатогуа, судачивший с криминалистом. Ранее он уже успел опросить свидетелей, немолодую пару, решившую спрямить через лес и уже раскаивавшуюся в этом намерении. Кроме того, пришлось зачистить память наряду полиции, выехавшему по звонку, – внушить им, что произошло недоразумение. Выглядел бескуд соответственно не самым бодрым образом.

– Ну що я могу-таки сказать за этот хипеш? Пока ничего нового. Хорошие ножи, отменное знание анатомии. Человеческой и не только. Похоже, что оборотень его таки учуял и напал первым. Ветер поутру у нас обычно с той стороны. – Мах рукой для наглядности. – Значит, не профи. Но талантливых самоучек я боюсь больше. Свидетели видели, как фигура в черном рванула из кустов, словно иудей от свинины. Женщины у нас традиционно более внимательны: дама успела разглядеть, что парень молодой, волосы длинные, тоже темные. Ну, зрительный образ я умудрился аккуратно снять, отдам художнику.

Услышав пассаж про женщин, Светлая волшебница, которую, как выяснилось, звали просто Женя, фыркнула и вклинилась в разговор.

– Это все, конечно, хорошо. Но как вы собираетесь ловить вашего народного мстителя?

– Нашего, – поправил Ольгерд. – Теперь это наша общая головная боль, уважаемая Светлая.

– С чего бы? – уперла та руки в боки и задрала подбородок. Ткань бесформенной толстовки неожиданно натянулась в области бюста. Где-то в стороне хмыкнул Василий. – Пока что он нападал только на ваших низших.

– Ну, начнем с того, – вклинился бескуд, – что по первости мы полагали его работающим строго по вампирам. Оборотень сбил нам всю картину – Вася, опять mille pardons[5].

– Поймаем гада, руку ему откушу, – с наслаждением буркнул тот. Цатогуа покивал и продолжил:

– Отсюда экстраполируем: что, если его интересуют не только низшие? А если даже и не только Темные? В любом случае массовые убийства – это повод жаловаться Светлому начальству, и вас, простых оперативников, за подобный факап по головкам не погладят.

С рассуждениями подчиненного Ольгерд был согласен целиком и полностью. Решив оставить без внимания манеру перебивать старших, он подвел итоги.

– Итак, убийца молод. Что, к слову, отсеивает наших предыдущих кандидатов – там двое мужчин за сорок и один за пятьдесят. Похоже, что студент из Бурденко.

– Значит, не из полноценных обвальщиков, а какой-нибудь ассистент, – заметила Женя, втянувшись в дискуссию. – Кстати, у нас не говорят «Бурденко». Просто «мед». Вы не местный.

Звучало как приговор. Маг сощурился, но тут опять влез Цатогуа.

– И що? Я тоже, и кому какое горе? Давайте дальше, шеф, я весь внимание.

Благодарно качнув подбородком, Ольгерд стал развивать мысль:

– Значит, надо еще раз пробежаться по спискам мясников, на этот раз учтя помощников, подручных, подмастерьев – как там у них сейчас принято? И отсеивать по alma mater[6]. И по внешнему виду. И по времени отсутствия на рабочем месте. Последнюю жертву убивали утром, но первая смена, насколько я понимаю, на тот момент уже началась. Наш юный Чикатило вполне мог на этом погореть.

Женя отлипла от дерева, на которое опиралась спиной, и скептически покривилась, маскируя оживление.

– Это изрядно. Надеюсь, у меня будет свой участок?

– Мы договорились с Фазилем, – напомнил руководитель Темных. – А значит, на время нашей совместной работы я вам доверяю. Цадик, поделись списками.

Когда бескуд и волшебница, за разыгравшимся азартом забывшая о своей неприязни к Темным, удалились, Василий тихонько подошел к начальнику и, запинаясь, проворчал:

– А вот мне что подумалось…

– Да? – ободрил его маг. Оборотень заметно осмелел.

– Так это, он же вторую жертву пытал. А зачем? Может, хотел понять, с кем имеет дело? Может, он про Иных не в курсах? А тут бац – вампир! Помню, как у меня крыша ехала, когда шерсть поперла… Короче, – нахмурился тот, – сейчас он уже может что-то знать. Но что меня сразу напрягло: как он наших-то вычисляет? Видит?

Вопрос был интересный. Ольгерду вспомнилась давняя история со стихийным Иным, который устроил москвичам схожий геноцид Темных. В поимке, кажется, принимали участие сам Завулон, Гесер и Городецкий, и дело закончилось тем, что парня отправили в Инквизицию – какие-то там всплыли щекотливые обстоятельства. Но тот тип был Иным, хоть и не до конца осознавшим себя. А в их деле все указывало на человеческий фактор.

Они еще потеоретизировали, причем глава Дозора был приятно удивлен глубиной познаний Василия. Оказывается, за непритязательной внешностью скрывался настоящий энциклопедический ум: оборотень много читал, вознамерившись разобраться с природой Иных и справиться с ограничениями, накладываемыми на низших Сумраком.

В этот момент зазвонил телефон. Сюрпризом оказалось то, что это была Женя.

– У меня попадание с первой попытки. – В голосе Светлой волшебницы хватало отнюдь не Светлого самодовольства. – У забойщика с Донского оказался помощник, ученик обвальщика. Студент с меда, но ушел после третьего курса. Мрачный, неразговорчивый тип, вечно в черном. Сегодня он опоздал, сейчас вроде как на обеде. Пойду брать.

– Стоять! – рявкнул Ольгерд с поразившей его самого тревогой. – Отставить! Забыла, что он с вампирами сотворил?

Переход на «ты» оказался неожиданным для самого мага, но девушку, кажется, проняло. Она смущенно посопела в трубку, а затем осторожно поинтересовалась:

– Тогда… Каков наш план?

И тут на главу Дневного Дозора снизошло озарение. Он пощелкал пальцами и, будучи не в силах сразу оформить весь вихрь идей, взметнувшийся в голове, кратко выдавил:

– На живца.

К чести Светлой, соображала она быстро. Правда, авантюрного запала в ней это не уменьшило.

– Чур, в роли живца я!

«Молодая еще совсем, – подумалось Ольгерду. – На что угодно можно спорить, недавно инициированная. И пока еще готова всему миру доказывать, что порох в пороховницах не просто имеется, но и вполне себе пылает. Был ли я таким? Или у Светлых оно иначе?»

Тем временем Женя развивала успех идеи.

– Сейчас я еще немного пообщаюсь с мясником, дождусь нашего товарища и тут же пойду. Он просто обязан насторожиться – и попытаться меня устранить. Естественно, при людях он этого делать не станет. А вот попробовать за мной проследи-и-ить…

Шеф Темных кивнул, затем, вспомнив, что по телефону его не видно, продублировал голосом.

– Давай вымани его с территории комбината. Как увидишь, что следует за тобой, незаметно набери мой номер и сбрось. Потом… – Он прикинул маршрут. – Потом к Малому Пятаку и в парк Танаис. Народу там сейчас немного, будем работать. С угла Моравской и Сибиряков – в глубину по биссектрисе. Я звоню Фазилю. Справишься?

Девушка только фыркнула, а затем связь прервалась. Ну что же, вот и развязка. Ольгерду, кажется, передался охотничий азарт Светлой. Василий тоже напряженно вглядывался в лицо начальника. Тот сощурился.

– Звони Фишману. Едем.

Караулить решили за удачно расположившимися полукругом соснами, образовывавшими, как на заказ, небольшую уютную полянку. За пару минут до подхода Женя позвонила еще раз, шепнув: «Готовьтесь». Умница, мысленно похвалил Темный маг, а вот я не догадался. Впрочем, вскоре предприимчивую барышню стало видно через Сумрак. Проблески Светлой ауры пробивались через заметно погустевший и заматеревший на первом слое лес. Все по очереди нырнули в тени.

– Я думаю, здесь он все равно нас увидит, – подошел Фазиль, почти не изменившийся в сумеречном облике. Разве что вместо свитера и брюк на нем оказались кольчуга и поножи, а голову прикрыла круглая шапка с меховой опушкой. – Интуиция. Что-то подсказывает мне, что быть Иным в данной ситуации – не бонус.

Ольгерд хотел возразить, но тут на поляну вышла волшебница. Она стала у ближнего к засаде края, а вслед за ней…

Да, совершенно обычный парень. Ну как обычный: студент, каких полно. Черные джинсы, футболка, берцы и темно-серая куртка армейского образца. Волосы тоже черные, забраны в аккуратный густой хвост. Аура просто горит: сдерживаемая ярость окрасила ее во множество злых оттенков красного. Лицо какое-то знакомое – будто уже видел его, совсем недавно, причем в какой-то банальной ситуации. Недоброе лицо, к слову. Сосредоточенное, но уголки губ подергиваются. Кажется, собирается что-то сказать.

Маг таки вынырнул из Сумрака и успел услышать фразу целиком. Говорил убийца отрывисто, резко – и эта манера тоже показалась знакомой.

– Ты Светлая. – Ага, значит, уже в курсе. – Зачем я тебе?

Женя помолчала секунды две, а затем осторожно, явно опасаясь спугнуть, уточнила:

– То есть ты знаешь, кто я, но не понимаешь, с какой целью я тебя искала?

Парень усмехнулся и обвиняюще ткнул пальцем – медленно, картинно, но веско.

– Упырица сказала, что Светлые должны пасти таких, как она. Но вы этого не делаете. Вакансия открыта, и я решил, что займу ее сам. Хочешь – присоединяйся. Не хочешь – не лезь не в свое дело.

Мысленно Ольгерд восхитился. Самоуверенности товарищу было не занимать. Вакансию он займет… Интересно, каков его интерес? Тем временем не менее самоуверенная волшебница пыталась вполне в духе Светлых наставить собеседника на праведный путь.

– Скажи, но разве законно было бы, если бы, скажем, за попытку кражи из магазина продавец до смерти избивал попавшихся воришек? Полиция людей работает в рамках своих правил, правила есть и у нас. Они называются – Договор. И ты его нарушаешь.

– Да плевать! – неожиданно взорвался парень. – Плевать на ваш Договор! Один из них выпил мою сестру! И я не остановлюсь, пока не перережу всех, всех этих тварей!

Глава Дневного Дозора города Воронежа с определенным ужасом наблюдал, как вокруг полыхающего жарким, ослепительно-алым гневом молодого человека вскипает Сумрак. Вскипает – и отшатывается, словно в ужасе. Разъяренный мститель будто выжигал все вокруг себя, и становилось странно, что в реальном мире трава и деревья поблизости еще не начали тлеть.

Видимо, решив, что в таком состоянии ее собеседник не внемлет голосу разума, Женя протянула к нему руку. С пальцев сорвалось что-то знакомое. Похоже на «Морфей», только не по площади, а сфокусированный. Заклинание пронеслось через Сумрак…

И растаяло. Испарилось, ударившись об ауру мясника. Ольгерд поморгал и присмотрелся еще раз: нет, точно человек, ни разу не Иной. Но какая мощь!

Парень, почуяв нападение, весь сжался, напружинился – и рывком преодолел добрых метра три. В кулаке у него блеснул нож. Тот самый, узкий и длинный. Последовал резкий, едва уловимый взмах.

Как выяснилось, девушка тоже была не чужда физической подготовки. Она привычным движением перекатилась в сторону, и еще раз, и вскочила, развернувшись. Правда, удержаться от вскрика ей не удалось. Нож таки зацепил рукав – и, похоже, руку под ним.

Из-за деревьев вылетел Василий. Он уже перекинулся, но атаковать агрессора не спешил – просто клацнул зубами, отгоняя того от Светлой. Чудеса, подумалось удивленно, мы действительно работаем вместе!

Хирург-недоучка отпрыгнул и достал откуда-то из-за пазухи второй нож. Много же их у него, ухмыльнулся Ольгерд, выходя из-за деревьев. С другой стороны полянки выдвинулся незаметно перешедший туда Фазиль. У него вокруг предплечий поблескивала какая-то экзотическая версия Хрустального Щита. Тоже на рукопашную настроился, понял Темный.

Ножи замелькали, темная куртка рванулась вперед. Маг попробовал подсечь ноги противника, подняв у того на пути пару кочек, – старый прием, еще с жемайтийских болот. Увы, атакующий среагировал и перепрыгнул препятствие, устремившись в обход Василия. Тот извернулся и попытался цапнуть человека за руку, но с воем откатился в сторону – на морде наливался кровью широкий разрез, чудом не зацепивший глаз. Поразительно, снова подметил Ольгерд, этот тип движется быстрее оборотня в боевой форме!

Женя, успевшая отбежать подальше, снова кинула заклинание. «Фриз» влепился обвальщику в бок – и с хрустальным звоном осыпался на землю. Тот зарычал, и в этот момент Фазиль подобрался достаточно близко.

Скользнув в низкой стойке, целитель провел молниеносную подсечку и тут же добавил локтем. Парень, успев отработать ногами, зашатался от удара. Впрочем, он тут же отмахнулся ножом. Видно было, что угрозы извне его только распаляют. Ольгерд, поддавшись наитию, наколдовал почти полкуба ледяной воды и обрушил ее на противника. Большая часть едва не пришлась на Фазиля – бойцы успели отпрыгнуть в стороны, а Темному магу достался укоризненный взор коллеги.

Увы, это движение отняло у главы Светлых драгоценные доли секунды. Убийца в черном действовал нечеловечески быстро: он кувыркнулся через неожиданную лужу и ткнул левой рукой. Светлый успел сблокировать, при этом Хрустальный Щит разлетелся хлопьями, словно его и не было. Второй нож прицелился справа, и было понятно, что еще раз Фазиль не успеет.

И тогда обычно осторожный Иной совершил самый глупый поступок из всех, которые когда-либо приходили в голову – за всю его долгую, насыщенную жизнь. Он заорал, вводя себя в состояние исступления, заглушил голос разума, подстегнул собственные рефлексы – и прыгнул между лезвием и его целью. Удар плечом опрокинул целителя, тот упал удачно, откатился…

А Темный маг второго уровня, руководитель воронежского отделения Дневного Дозора по имени Ольгерд с удивлением наблюдал, как его собственная кровь стекает по рукояти ножа, пробившего дорогой пиджак и воткнувшегося куда-то в брюшину. Прямо перед его взором маячило раскрасневшееся, злое, торжествующее лицо с закушенной губой. Внезапно он понял, где видел эти черты: в зеркале, каждое утро и по вечерам. Разница была в глазах – не белые, а черные. Так странно. Боль, догнавшая сама себя, прошила тело. Вот и все, подумалось отрешенно. Вот и все.

Но все еще не закончилось. За спиной убийцы мелькнула низенькая ушастая тень. Раздался хрусткий, гулкий удар, парень вздрогнул, закатил окуляры и рухнул на траву. Над ним стоял Цатогуа, виновато потирая свежесломанный толстый сук чего-то лиственного.

– Ну, вот так как-то, – хмыкнул он. И тут у Ольгерда перед глазами все поплыло…

* * *

Ведьма Крапивина больше не страдала от невостребованности. Вдвоем с Фазилем они кружили над телом павшего товарища, обмениваясь одним им понятными медицинскими терминами, названиями трав, зелий и магических процедур. Глава Дневного Дозора дергался и постанывал сквозь зубы.

Наконец кровотечение было остановлено, рану затянули, организм взбодрили – а Светлый целитель к тому же колданул чего-то успокоительного. Посттравматический стресс, объяснил он. Рекомендуется походить к психотерапевту.

Ольгерд хотел сказать все, что он думает по поводу мозговедов, но промолчал. Промолчал и сам Фазиль, решив не нервировать пациента и коллегу. Молчал Василий, покачивая забинтованной головой, и Цатогуа, задумчиво поглощавший кофе. Молчала ведьма. Молчала Женя, поправляя повязку на руке и морщась. Молчал пришедший в себя пленник.

И молчал приехавший к шапочному разбору Инквизитор.

Темный маг подозревал, что прибытие гостя из Праги связано со все-таки отправленным предварительным отчетом по делу. Ему пришлось пойти на это после второго трупа – сказалось врожденное чувство ответственности. Что, если бы воронежские Темные полегли в полном составе? Высшее начальство должно быть в курсе. И вот, собственно, результат: в Москве тоже решили, что головной болью недурно бывает поделиться.

Посреди нечасто использовавшейся допросной поставили самое крепкое кресло с подлокотниками. Из каких-то закромов всплыли даже тройные кожаные ремни. Несостоявшийся бледнолицый Блейд, принайтованный к трону, смотрел на мир исподлобья. Ольгерд, будучи удачно заштопан, даже сходил до зеркала и внимательно изучил отражение. Сходство было поразительным. Но не может же быть…

Наконец Фазиль вздохнул, испросил взглядом подтверждения у Темного коллеги и взял на себя инициативу.

– Как тебя зовут?

– Олег, – на удивление спокойно ответил парень. Цатогуа поперхнулся кофе и наморщил лоб. Василий хекнул.

– Олег… – просмаковал целитель вслух. – Ну, расскажи нам, Олег, как ты дошел до жизни такой.

В ауре убийцы снова замелькали алые всполохи. Он вскинул подбородок и прострелил собеседника взором.

– Жи-и-изнь? – прошипел он. – Да что вы знаете о моей жизни?

– Вот и поведай нам, – пожал плечами Светлый. – Может, тогда хоть узнаем.

Мясник часто задышал, затем резко уполовинил темп. Огонь в ауре притух.

– Ну, слушайте, граждане колдуны. И не говорите потом, что не слышали…

Отец Олега погиб во Вторую чеченскую, почти под окончание кампании. Именно он в свое время внушил сыну мысль: мужчина должен быть ответственен. За родных, за близких, за слабых и обиженных. И даже начал тренировать в рамках армейского рукопашного и ножевого боя, когда подошел возраст. Увы, постигнув азы под чутким руководством родителя, дальше Олегу пришлось обучаться самому. Мама, узнав про смерть отца, слегла – она и так не отличалась здоровьем. Еле справилась, но сил ей это поубавило изрядно. Десятилетнему пацану пришлось взять на себя часть забот о совсем еще мелкой сестре.

Олег мечтал выучиться на врача. Мамин диабет упорно стремился к декомпенсированной фазе, и несправедливость со стороны мироздания возмущала молодого человека до глубины души. Как так? Почему хорошие люди должны страдать? Это неправильно! В то же время восхищало мамино упорство: она продолжала каждый день решительно ходить на работу, на мясокомбинат, чтобы прокормить, одеть и дать шанс на лучшую жизнь своим детям.

Поступление в мед отмечали всей семьей. Никакого блата, все своим умом. Сестра, беззаветно обожавшая старшего, висела на нем весь вечер, в голос распевая придумываемые на ходу хвалебные гимны. Музыка была ее жизнью, без преувеличений, и Олег периодически намекал, что неплохо бы заняться этим делом всерьез, но мала́я только заливисто хохотала. Мама сидела тихо, отпивала из рюмочки редкий – и, по-хорошему, запретный для нее ликер. И светилась от гордости. И любовалась на детей.

Дальше было тяжело. С десятого класса подрабатывавший на том же производстве Олег оказался не вполне готов к интеллектуальным нагрузкам студентов-медиков. Впрочем, это его не останавливало. Даже удалось не забить на тренировки. Воронеж – город резкий: обычный вечер может перестать быть томным в любой момент. К двенадцати годам сестра уже начала округляться в нужных местах, и пару раз до нее докапывались сальные типы с побитых «девяток». Приходилось курощать.

И вот число «двенадцать» сыграло в жизни Олега свою роковую роль. Откуда ему было знать, что именно с этого возраста детей включают в вампирскую лотерею? Откуда ему было знать, что жребий выпадет именно на его младшую сестренку? Откуда ему было знать, что именно он своими руками будет доставать хрупкое, беспомощно раскинувшееся по воде тельце, которое прибьет течением к отмели Отрожки?

Мама не выдержала. Скакнула вся возможная биохимия, и с диабетической комой ее отправили в областную больницу. Студенту-медику пришлось самому организовывать похороны сестры.

Именно тогда, когда двое безразличных и неопрятных рабочих начали закрывать гроб, по краю поля зрения промелькнула какая-то тень. Смутное шевеление, погруженное в самое себя. Оно обняло покойно лежащее на складчатой ткани тело девочки – и сгустилось возле шеи. И Олег увидел…

Впрочем, увиденное не было чем-то конкретным. Так, полосы, пятна, невнятица. Он даже не осознал, что именно отпечаталось в его памяти. А вот через месяц, когда вокруг заглянувшего в разделочный цех бизнесмена Выхина запульсировала знакомая аура, Олег начал понимать.

Проследить за богатеем было несложно, забраться в его дом через приоткрытое на втором этаже окно – аналогично. А вот тот факт, что существо, явно связанное со смертью его сестры, поджидает Олега, сидя в тени за рабочим столом, оказался неприятным сюрпризом. «Ах ты ж урод», – подумал студент, распаляясь. Гнев захлестнул его с головой, словно легендарного берсерка. Тварь прыгнула к нему через всю комнату…

Удар был поставлен хорошо. Сказался опыт как разделки свиных и коровьих полутуш, так и многочисленные тренировки на приволоченном со свалки манекене. Упырь – а кто еще мог похвастаться такими клычищами? – забился, засучил руками-ногами… И сдох.

Разделывая труп, после кончины принявший вполне человеческий облик, Олег размышлял. Выходило, что легенды не врали в общем – и прокалывались по частностям. Например, получилось обойтись без осинового кола и серебряного распятия. Удивления, к слову, он не испытывал: ну, вампир, ну, подумаешь. Не опаснее гопоты с района, по итогу.

Самому себе было сложно объяснить, зачем он провел эту обвалку. Наверное, показалось, что единичный удар в сердце не был достаточным наказанием за мучения сестры и матери. Или просто причудливо включился автоматизм, вытащивший из подсознания рабочий алгоритм при виде неживой органики. Олегу было все равно.

А на следующий день он чуть не столкнулся с парочкой, которая буквально перекрывала тротуар своими темными, колючими аурами. Причем эманации девушки напоминали недавно забитого кровососа, а вот парень… Парень был другим. Иным.

На этот раз прошло даже легче. Жертва почти не сопротивлялась, в ее глазах мелко подрагивал сверхъестественный ужас. Кажется, она не верила в происходящее. Что же, ей пришлось это сделать, когда Олег раскалил один из ножей и начал расспрашивать.

Оборотень, которого не удалось освежевать, вообще оказался редкостным придурком. Взял разгон и забыл про физику; достаточно оказалось уклониться в сторону и в духе испанских пикадоров проткнуть ему холку. Олег уже осознал, что ярость – его лучший друг и помогает в деле борьбы с нечистью. Правда, пришлось смирить себя, когда на тропинке возле места казни обнаружились пенсионеры. «Я не убиваю людей, – напомнил себе отважный мститель, убегая в лес. – Я охочусь на тварей».

То, что оборотень остался в теле волка после смерти, Олег объяснить не мог. Равно как и практически полную нечувствительность к магии. И бешеную скорость, и способность видеть Иных. Оно просто было. Приходила злость – и приходили силы. А он при всем при том продолжал оставаться человеком.

– Скажи, – на лбу Фазиля собрались морщины, во взгляде поселились безмерная жалость и сострадание, – скажи, Олег, почему ты не пожалел хотя бы девушку? Мы точно знаем, она не была ни в чем виновата, даже донорскую кровь пила только по необходимости. Она не нападала на тебя, даже не защищалась, насколько я понимаю. Почему?

– А почему никто не пожалел мою сестру? – отрезал убийца. – Вы придумали себе уютный мирок со своими Договорами, со своими правилами, со своей холодной войной и ритуальными рыцарскими поединками. Да, я о многом успел узнать, – пояснил он в ответ на интерес во взгляде Ольгерда, – и когда разобрался, просто охренел. Вы решили, что вам все можно? А фиг там. Даже человеку дозволено не все, а вы ведь не люди. Вы клопы. А клопов давят.

Начальник Темных молчал. Что он мог сказать? Разве получится противопоставить незамутненной ненависти – сухие строки документа полутысячелетней давности? Закаленной в крови уверенности в себе – доводы о необходимости блюсти баланс и придерживаться рамок? Вспомнились советские солдаты времен Второй мировой: они так же кидались на вражеские танки и дзоты, веря в собственное бессмертие и неся подле сердца обратную сторону любви – и связку гранат. Образ был настолько ярким, что Ольгерд вздрогнул.

Пошевелился Инквизитор, до того казавшийся восковой фигурой. Даже как-то забылось, что он живой человек. Впрочем, кто их там знает. Поднявшись, мужчина с невыразительным лицом посмотрел на руководителей обоих Дозоров – по очереди.

– Дело выходит за рамки моей компетенции. Я заберу юношу в Прагу, будет создана спецкомиссия, будут привлечены эксперты. Не для протокола: мне о подобных случаях ничего не известно. Надеюсь, эта информация не будет распространена излишне широко. Требовать принять знак Карающего Огня не буду – ваши отчеты и так успели наследить в инфосфере, смысла нет. Но, повторюсь, Инквизиция оценила бы вашу сдержанность.

– В Прагу, говорите… – сощурился Ольгерд, все еще ощущая фантомную боль под грудиной. – Мне кажется, я знаю, что вами движет. Вы собираетесь сделать из парня живое оружие. Пугало для Темных. А может, и для Светлых. – Фазиль, прислушивавшийся с интересом, кивнул. – Только у вас ничего не выйдет.

– Хрен им, а не оружие, – протянул со своего места Олег. Голос его был расслаблен и даже насмешлив. – Такие же уроды, как и вы все. Только типа отстранились и бдят. Ха.

Темный повел раскрытой ладонью.

– О чем я и говорю. Он перережет вас всех во сне. Все пражское отделение. Вы собираетесь завести себе маленькую ручную атомную бомбу, забыв про короткий взрыватель.

Цатогуа, давно опустошивший свою посуду, вздрогнул и поежился. Глаза Жени потемнели.

– Или есть еще второй вариант, – развивал мысль Ольгерд. – Вы сможете взять его под контроль. Без магии, убеждением. Промывка мозгов, индоктринация, кнут и пряник… Не знаю, в общем, как именно, но сможете. И тогда он успокоится. Возьмет свой гнев под уздцы. И станет для вас бесполезен.

Инквизитор молчал и почти безразлично смотрел на главу Дневного Дозора. Тот подождал реакции, не дождался, потер лоб и проворчал:

– Ладно, в конце концов, quod licetJovi[7]… Что мне сообщить остаткам вампирской общины?

– С ними я поговорю сам, – прошелестело в ответ. – А молодого человека надо по возможности накормить и обеспечить необходимый минимум гигиены. Я пришлю за ним транспорт и сотрудников.

Олег, скептически ухмылявшийся этим переговорам, обматерил покинувшего помещение Инквизитора, а также всех остальных. Дверь допросной закрылась за последним вышедшим.

* * *

Ольгерд шел по коридору и слушал тишину.

Тишина была, конечно, неполной. С ресепшена доносилась музыка – ведьма Крапивина наконец смогла подключить свой телефон к беспроводным колонкам. Где-то трещала клавиатура. Кто-то булькал кулером. Благорастворение на воздусях и во Иных благоволение.

Внезапно дверь перед магом открылась, словно с пинка. Оттуда донесся могучий рев:

– Ro… Da-a-a! – и следом вылетел невесть откуда взявшийся в офисе дырокол. Инструмент пронесся по воздуху, влип в стенку и с печальным бряком финишировал на пол.

Внутри кабинета обнаружилась неразлучная парочка – Василий и Цатогуа. Оба выглядели смущенными, но довольными. Ольгерд прислонился к дверному косяку и приподнял брови.

– А таки это ничего, шеф! – начал экспрессивно саморазоблачаться бескуд. – Мы ставим офигительно полезный эксперимент.

– А именно? – Интерес был живым и неподдельным: ну как тут новых магостойких людей выращивают? Впрочем, это вряд ли.

Никто из сотрудников обоих Дозоров так и не решился задать Ольгерду главный вопрос. Он и себе самому не рисковал его озвучить, даже в уме. Почему они так похожи с этим мрачным парнем? Откуда в нем такая сила? Был, был в жизни тогда еще молодого, не всегда сдержанного Темного один эпизод… Но это случилось давно. Очень давно. Неужели через столько поколений что-то проявилось? Или это просто совпадение? Мысли путались, и гнать их от себя казалось лучшей политикой.

Василий, решивший принять удар на грудь, пояснил:

– Мы это, учим меня колдовать.

– Что? – Глаза мага округлились. Цатогуа поспешил вмешаться.

– Всем известно, что магия оборотней в основном, так сказать, для внутреннего пользования. Но мы тут полюбовались на… – он неловко сглотнул, – на нашего недавнего гостя и подумали: а что, если есть вещи, которые только кажутся невозможными?

О невозможном Ольгерд узнал за последнее время изрядно. Например, выяснилось, что практически нереально утихомирить расстроенного вампира. Биркен проведал, что законная месть светит ему так же, как лихая пьянка с употреблением чистого медицинского спирта, – то есть никак. Он ворвался в офис Дозора, когда уже было поздно: ехидно поливающего всех желающих слушать ругательствами Олега погрузили в уютный минивэн, и на тот момент обвальщик уже был на пути к аэропорту, а то и в воздухе. В итоге умиротворяли главу общины чуть ли не вчетвером. Потом последовал подробный рассказ, что именно произошло за эти дни, а также предыстория со слов самого убийцы. В какой-то момент Биркен, с каждым словом утрачивавший свой боевой запал, практически сполз по спинке стула и простонал:

– Но ведь это я, я ее выпил… У меня была лицензия... Эта чертова бумажка…

Потом он помолчал, поднялся и вышел вон. Останавливать вампира никто не стал: свобода Темного – его полное право. Настроения это, впрочем, не улучшило никому.

– В общем, мы вместе с Женей, той волшебницей из Светлых, покумекали и решили, что надо попробовать перевести потоки магии оборотня изнутри – наружу. Хотя бы простенький толчок Силой оформить. А вокальная компонента у нас чисто для куражу.

Почесав шрам, Василий гордо покраснел. Любопытно, но сверхъестественная регенерация Иных так и не затянула раны полностью – никому из пострадавших. У Ольгерда осталась звездочка ниже ребер, у той же Жени красовалась полоса поперек трицепса. Казалось, девушка ею даже гордится.

Взаимодействие между воронежскими Дозорами вышло на невиданный доселе уровень. Разгребли старинный, вялотекущий спор о праве Темных на шабаши в парке имени Дурова, в народе носившем меткое прозвание «Живые и Мертвые». В свою очередь были закрыты глаза на то, что некий Светлый целитель периодически посещает областную больницу и по мелочи шаманит над больными. К слову, мать Олега успешно вывели из комы, и она шла на поправку. О судьбе сына в известность пока что благоразумно не ставили.

Темный маг вздохнул. Дело было закрыто, и кажется, он не слишком налажал. Оставался, правда, неприятный осадочек. Можно было сколько угодно говорить, что парень сам нарвался, что Договор не был нарушен никем, что вампирская лотерея есть меньшее зло, что магостойкий убийца – малолетний придурок с максимализмом в штанах. Можно. Только легче от этого не становилось.

«А никто не обещал тебе, что будет легко», – упрекнул Ольгерд сам себя. Он поправил рукава пиджака, встряхнулся, мягко отодвинул Цатогуа в сторону и начал втолковывать:

– Смотри, при изведении Силы вовне главное – не переусердствовать. Контроль, контроль и еще раз контроль. «Не охотиться на мух с файерболами», – главная заповедь Иных. А теперь попробуй еще раз…

[1] Какая ирония! (англ.)

[2] Ночные бабочки (фр.).

[3] Женщины легкого поведения (фр.).

[4] Порядок и дисциплина (нем.).

[5] Тысяча извинений (фр.).

[6] Мать-кормилица (лат.), здесь: учебное заведение.

[7] «QuodlicetJovinonlicetbovi» – «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку» (лат.), крылатое выражение: «если нечто разрешено человеку или группе людей, то оно совершенно не обязательно разрешено всем остальным».

Старые долги

Ведьма Крапивина, высунув от усердия кончик языка, наматывала на развесистое ухо Цатогуа полоску бумаги, добытой из шредера. Тот только вздыхал в ответ:

– Ах, мейделе, мейделе, ну що ты не даешь старому Иному таки уже спокойно похандрить? Я специально ушел в курилку, щоб не светить своей кислой рожей… – указательный палец бескуда потыкался в его же шикарный нос, – …среди там, а ты пришла и кушаешь мне совесть среди здесь. Зачем?

Вместо занятой важным делом барышни ответил Василий, без особой натуги приподнимавший друга над полом, обхватив того по-борцовски за пояс:

– А не отрывайся от коллектива, – строго ворчал оборотень, нежно потряхивая товарища для пущей проникновенности. – Хандрить он будет, ага. Обойдешься!

Прислонившись к дверному наличнику и будучи удачно укрытым здоровенным офисным кулером, Ольгерд втихаря посмеивался над сценой групповой холдинг-терапии. По идее, стоило вмешаться, напомнить подчиненным о рабочей атмосфере, об этике трудового взаимодействия, о том, что строгое начальство, несомненно, бдит… Но как-то ужасно резало нарушать трудноуловимую, почти семейственную гармонию, ощущавшуюся в данный момент. Словно сказать детям в разгар просмотра любимого мультфильма, что им следует прибрать разбросанные игрушки и идти за уроки.

За секунду до телефонного звонка, грозившего сдать наблюдательный пост, предчувствие толкнулось заполошной птицей: Фазиль. Нырнув обратно в коридор, Ольгерд чиркнул пальцем по экрану устройства.

– Развлекаетесь? – Голос главы Светлых был доброжелателен, деловит и почти совсем не ироничен. Отвечать следовало в том же тоне:

– Не покладая рук, лап и заклинаний. Какие-то срочные межведомственные вопросы? Я почувствовал… – поведя свободной ладонью в воздухе, Темный маг прекрасно осознавал, что на том конце соединения это увидят, – …некое волнение. Нетерпение. Неудовлетворенность.

Заминка в разговоре дорогого стоила. Заслуженно позлорадствовав ровно полсекунды, Ольгерд посерьезнел.

– Фазиль, рассказывайте.

– Да вот я тоже почувствовал. – Ироничность исчезла, доброжелательность устала, деловитость обернулась напряжением. – Пока не могу сказать что. Не потому что Светлые тайны; конечно же, нет. Просто…

– Я чувствую это в воде, чувствую в земле, ощущаю в воздухе, – не сдержавшись, процитировал Темный. Фазиль хохотнул, в его тон вернулось тепло:

– Ну да, можно и так сказать. Ольгерд, я вынужден отъехать на пару суток по делам… В общем, вы там поглядывайте.

– Именно мы? – уточнил глава воронежского Дневного Дозора, мигом собравшись.

– Именно вы. – В динамике помолчали. – Именно там.

И разговор завершился. Если бы Ольгерд имел право ругаться, он бы сейчас загнул что-нибудь эдакое, в три этажа и четыре коромысла, с подсвистом и переподвыподвертом. Но было нельзя.

За время звонка бескуда вернули в стоячее положение, бумажную лапшу с его ушей развеяли, и вообще вся троица старательно делала вид, будто ведет светскую беседу ни о чем. Конечно, они все слышали.

– Шеф, мы это, – деловито постучал кулаком об кулак Василий, – мы бдим. Упырь клыка не подточит.

Цатогуа энергично закивал, размахивая ушами. Впрочем, бодряческий вид не обманул Темного мага: что-то с бескудом действительно было не так. Следовало вызвать его на серьезный разговор – ну, насколько это было возможно в отношении языкатого сотрудника.

Ведьма и оборотень, почуяв настрой начальства, энергично дезинтегрировались по рабочим местам. Цадик, оставшись один на один с главой Дозора, потыкал себя пальцем в пуговицу на жилетке, а потом, неожиданно вздернув нос, блеснул таким взглядом, что Ольгерд напрягся.

– Хандра? – без обиняков уточнил он. Бескуд поморщился.

– Ну, там как-то оно, и чтобы да, так ведь и нет. Шеф, можно вас на не пару слов?

Перехват инициативы был, с одной стороны, на руку, а с другой – неожидан. Темный кивнул и развернулся в сторону своего кабинета. Спиной он ощущал, как решимость Цатогуа претерпевает пики и спады – и это вкупе со звонком Фазиля беспокоило все сильнее.

В момент пересечения порога мятущаяся величина преодолела очередной экстремум – и увлеченно покатилась под горку. Чувствуя себя по меньшей мере былинным героем, отстаивающим Калинов мост душевного равновесия своего сотрудника перед хтоническими чудищами сомнений и треволнений, Ольгерд едва ли не насильно усадил бескуда в его же любимое кресло, а потом собственноручно заварил кофе. Глаза Цатогуа подозрительно заблестели.

– Шеф, я…

– Не стоит, – пресек дозорный, стараясь, чтобы голос все же прозвучал мягко. – Цадик, я не настаиваю на неотложной исповеди. Но три момента: Обвальщик, звонок Фазиля, твоя хандра. Я не просто хочу, я обязан быть в курсе.

– Вот вам и пресловутая Темная свобода. – Вся скорбь богоизбранного народа горчила в этих словах, как пережаренное кофейное зерно, но Ольгерд на провокацию не поддался. Он устроился напротив, сложил руки на колени ладонями кверху и наклонился вперед: поза максимального внимания и принятия. Отступать бескуду было некуда, но для проформы тот все же мстительно вздохнул:

– Один вызвался, один страдай. Только об одном прошу, шеф: вот это все, що я сейчас расскажу, – очень между нами. А, вы таки да по ходу сами поймете. – И Цадик, отставив чашечку на поднос, тоже подался к собеседнику…

* * *

Иржавка – речка вроде и не сильно глубокая, и ширины невеликой. Казалось бы, подруби сосну на берегу, и вот тебе мост, ежели в ногах уверен. Но сосны не шибко любили глинистые холмы, предпочитая забираться повыше и посуше, ближе к предгорьям Карпат. Из-за сего неудобного природно-географического факта путь каждый раз приходилось выбирать по ситуации.

Если дожди не шли хотя бы неделю, можно было спуститься до брода подле Червоной горы и зайцем перескакать течение по камням. Снимать ботинки Кадиш ленился, да и невместно получалось внуку шойхета босиком по илу шлендрать. Обувку делал сосед-сапожник, и сносу ей, по его же словам, не было вовек. «Аф алэ йидн гезукт!» – приговаривал мастер, вручая готовое изделие уважаемому клиенту. Дедушка соглашался и похлопывал потомка по плечу, что означало: береги обнову.

Либо же, если Карпаты скрывались в тучах и с Зачарованного Края приходила большая вода, то приходилось топать до главного моста, прямо между почтамтом и местной радой. Там было людно, конно, порой овечно – а также имелся риск нарваться на шантрапу, которой Кадишевы ботинки и сумка со снедью, доставляемой деду на перекус, казались как рекомое яблоко рекомой праматери всех женщин. Порой от таких встреч с моста до бойни приходилось лететь во все пятки.

Конечно, на саму бойню его не пускали. Сначала следовало подрасти, пройти бар-мицву, познать Законы, отучиться в йешиве, сдать экзамены. Не очень-то и хотелось. Вернее, хотелось – из любопытства. Но чтобы заниматься всем этим специально, каждый день, изо дня в день, всю остальную жизнь… Как-то оно не завлекало.

Младшему из Галеви грезилось, что за дальним холмом, за впадением Иржавки в Боржаву, за старыми венгерскими мостами и верстовыми столбами расстилается мир, до которого ему, маленькому киндерле из Оршеве, как называли свой штетл все прочие местные евреи, не добраться вовек. Просто потому что не хватит жизни человеческой: обойти каждую кривую тропку, заглянуть в каждый припавший к земле городок, посмотреть на каждую речку с самого ее высокого берега. Мало отмерил Он детям своим, ой-вэй.

Подобные размышления одолевали рыжеватого непоседу и в тот день, когда он, в очередной раз решив, что ныне можно и через брод, не заметил, как решением сим преломил свою жизнь пополам – на «до» и на «после». А кто бы заметил? Уж точно не мы с вами. Но – по порядку.

Пыля по тропинке и неотвратимо приближаясь к спуску на перепрыг, Кадиш заметил внизу человека. Причем не абы какого. Зеленого. Именно так местечковая пацанва прозвала странного типа совершенно невнятного рода занятий и социального статуса, периодически появлявшегося в Оршеве или его окрестностях. Номен свой данный тип заработал за извечный, густого зеленого колера костюм. Что контуш из добротного, дорогого сукна, укороченный по последней моде, что вполне «европейского» вида гатьи, заправленные в сапоги, что аккуратная, сидящая чуть набок магерка – все это добро имело цвет поздней летней листвы, какую только в карпатских буковых лесах и увидишь. Прозвище и прижилось.

Никто никогда не видел, как Зеленый Человек с кем-либо заговаривал. Он даже по рынку проходил, игнорируя что колбасы с окороками, что яблоки с капустой, что пироги с ватрушками. Никто не знал, где живет этот странный тип; никто не мог припомнить его лица, если просили описать. Вроде усы. А может, и борода. А может, и нос крючком. Или обрит гладко да черты некрупные, бес его знает. Могло статься, что в самом деле знала только нечистая сила – больно уж мутный был персонаж.

Кадиш никому не рассказывал, но пару раз происходило странное. Когда Зеленый Человек принимался мелькать по окрестностям, дедушка начинал вести себя, словно у него появлялись спешные, неотложные дела. Он открывал древний сундук, стоявший в дальней комнате, долго шуршал в нем старыми свитками и мягко шлепал коробочками из кожи, в которых что-то перекатывалось и погромыхивало. Иногда брал что-то с собой – и уходил из дома. Иногда наоборот: запирал дверь покрепче, надевал тфилин, набрасывал на голову покрывало и читал себе под нос из Торат Моше, пока не приходила глубокая ночь. Было это и страшно, и жуть как любопытно.

Теперь Зеленый Человек снова объявился. И стоял на берегу Иржавки, вниз по течению от брода, через который младший Галеви планировал форсировать реку. Просто стоял: держал руки скрещенными на груди, смотрел в кипящую на валунах воду, даже с носка на пятку не раскачивался. Неудобное соседство выходило, что и говорить. Но возвращаться, топать до моста, в потенциале – общаться с тамошней шушерой на предмет «эй, жиденок, куда пошкандыбал?..»… И Кадиш решился. Принял максимально независимый вид, подтянул порты и погойсал по каменюкам.

Дотянув до тропки меж кустами, он обернулся. Человек все так же стоял, смотрел, не шевелился. Думал, видать, о чем-то о своем. Если верить досужим бабьим шепоткам – выбирал, кого проклясть или сглазить. Лица его и в самом деле было не разглядеть. На всякий случай, совсем не в обычаях предков сплюнув через левое плечо, подросток понесся дальше – по важным семейным делам.

А на следующий день пропала одна из женщин в городке. Не из штетла – русинка, замужняя, в меру вздорная, в меру крикливая, в общем, ничем среди своих товарок не выделявшаяся. Пропала и пропала: слухи, ахи да охи покурсировали среди народа на базаре, ну и приумолкли. Все сошлись на том, что либо волк задрал, либо медведь в берлогу унес. На всякий случай ватажка пастухов да охотников прошерстила окрестные леса, но никого не обнаружила – ни зверя, ни человека.

Услышав новости, дедушка вздрогнул. Кадиш как раз опять приволок ему торбу со снедью и видел, как старик на мгновение чуть не выронил крынку из крепких, опытных пальцев. Шойхет, который ни разу не промахнулся, не допустил ни одной ошибки при резке… Это было немыслимым делом. Но это было. А потом известия поперли, как отара на стрижку, и стало совсем нехорошо.

Пропала еще одна баба. И еще одна. Народ заколготился, начали собираться, кричать, спорить. Поглядывали на Кадиша, на дедушку, на прочих «жидов» из штетла. Тревога закипала, пенилась, поднимала крышку и грозила уронить ее в угли. Дело шло к тому, что взрослые, опасливо оборачиваясь, называли темным, рыкливым словом «погром».

Но не дошло.

Ночью кто-то скрипнул воротами. Кадиш не спал, слушая, как в очередной раз дедушка бормочет над старыми свитками, шурша по строчкам темными, поблескивающими под лампадкой ногтями. На постороннем звуке голос прервался. Стараясь не выдать себя, внук шойхета осторожно поднял веки и увидел, как глава семьи побледнел, бросился к сундуку, что-то положил в карман, повесил на шею, сунул за пояс. Потом воскликнул «Мезуза!» и устремился к двери. Он как раз успел заглянуть в кожаную коробочку над притолокой, когда снаружи постучали.

Ответил старик осторожно, сдержанно. Видимо, очень не хотел, но было надо. Остальная родня, разбуженная возней, сидела тихо: никто не решился давать советов старшему.

Прошло несколько минут. Не было слышно почти ничего – только шепот дедушки доносился от двери. По тону было понятно: гости хотели, чтобы он вышел на двор, а сам вызываемый упирался и отнекивался. Уверенность смешивалась с сомнениями, страх путал ноги решимости. Но в итоге после горячей, прочувствованной молитвы старый Галеви взялся за ручку – и шагнул в темноту.

Младший тут же бросился к окну. Нельзя было пропускать такое! Он аккуратно припал к ставне, не обращая внимания на попытки остальных шикнуть или поймать за ногу, устроился поудобнее, надавил на створку, чтобы обзор получился пошире. И увидел…

* * *

Кофе остыл, Цадик допил его с отвращением. Чашечка снова мягко звякнула на поднос, и бескуд уставился на нее, будто в этом звуке были сокрыты важнейшие тайны вселенной – или немыслимые богохульства. Ольгерд замер, стараясь дышать пореже, чтобы не сбить повествовательный настрой подчиненного.

– Понимаете, шеф, я ведь до того момента про Иных ни сном ни духом. – Цатогуа пожал плечами и сплел пальцы рук. – Дед мой был тот еще партизан, как выяснилось. Хотя в будущем, как я понимаю, именно мне планировали передать все те великие и страшные тайны, которые наследовались в семье из века в век. Но – позже. А вышло – раньше.

– Погоди, погоди, – нахмурился Ольгерд. – А почему Кадиш? И Галеви?

– Ну так это мое настоящее имя. – Движение плечами повторилось. – Кадиш и Цадик на самом деле – формы одного и того же слова. А Галеви… Я позже сам сменил на Фишмана. Вы поймете почему.

Глава Дозора поморщился – загадки его не столько интриговали, сколько раздражали. Он буркнул в ответ:

– Так ты хочешь сказать, что подслушал, как Иные допрашивают твоего деда? Они что, забыли поставить «сферу невнимания»? По идее, до инициации…

– Сложнее, – ухмыльнулся вдруг Цатогуа, – все было гораздо сложнее. И со «сферой», и с дедом, и со мной. Начать с того, что до меня Иных в нашей семье не случалось никогда. Ну, кроме, может, одного…

* * *

Утром шойхет не пошел на бойню. Впрочем, после такой ночи это не удивило никого. Кроме разве что пары покупателей, приехавших из другого штетла, но им вежливо, с уважением разъяснили, что лучше подождать. Они и ждали.

А дома, на кухне, сидя друг напротив друга за столом, дедушка и внук вели обстоятельную, важную беседу. И мир Кадиша постепенно, но неотвратимо становился глубже и сложнее с каждым словом.

Дед говорил про Древо сфирот, которое лежит в основе мироздания, и через кое Свет Творения проникает во Тьму Хаоса, создавая в ней сущее.

Дед говорил про сами десять сфирот, три первых и семь нижних, и что многое, связанное с ними, обстоит не совсем так, как пишут в священных книгах.

Дед говорил, что раз на сотню сотен случаев среди простых людей рождаются Шоним, Иные. И они могут видеть шесть сфирот создания, уложенных в слои, одну над другой, тогда как все остальные зрят только одну – действия, – и это тот мир, в котором мы живем. И чем сильнее Иной, тем глубже он может пойти, без опасности заплутать на ветвях Древа Жизни и не вернуться обратно.

Еще дед говорил, что Иные бывают различными – от того, с какой стороны Древа идет их Сила. И бывают они Бней Ор, то есть Светлые, и Бней Афела, то есть Темные. И устроено так для того, чтобы были извечный баланс и борьба, рождающая движение.

И от этого вечного течения Силы Иные имеют власть – над человеческим сознанием, над огнем и водой, над сущностью вещей, а порой и даже над самой смертью. А для того, чтобы кто-то из них, возомнив себя правым, не натворил непоправимого, Светлые следят за Темными, а Темные за Светлыми. И порой обе стороны тяжко карают нарушителей.

Теперь же они пришли узнать, кто похищает женщин в Оршеве. Потому что известно, что старый шойхет посвящен в тайны и многое видит. А самое главное – он знаком с тем самым Зеленым Человеком, древним и давно удалившимся ото всех Темным. Из тех Темных, что порой пьют кровь и едят плоть человека.

И если бы Иные хотели – задавали бы свои вопросы так, что не мог бы он им противиться, а после забыл бы все, что произошло. Но хвала Создателю и всем его именам, когда-то давным-давно род Галеви получил великий дар, ограждающий и от пламени Света, и от холода Тьмы.

В те смутные и благословенные времена, когда евреи еще жили на землях, завещанных им самим Моше, в дом одной небогатой, но уважаемой семьи постучался путник. Его, конечно же, приняли, накормили, чем смогли, пустили переночевать под крышу, а не в хлеву – ибо закон гостеприимства превыше даже беседы с Творцом. Незнакомец благодарно похвалил угощение, поведал известия дальних стран и ближних земель, с уважением и почетом отнесся к хозяевам…

А ночью явились солдаты. Громыхая доспехами, оставив тяжелые щиты и размахивая короткими, хищно поблескивающими гладиусами, они врывались в дома, ища тех, кто был связан с зелотами. Под горячую руку попадали все здоровые молодые мужчины – впрочем, присутствовавший примипил, сверяясь с рисунками на папирусе, только морщил изуродованное шрамами лицо: не те, не то. Получив подзатыльник или пинок пониже спины, каждый юноша возвращался к своим перепуганным родным.

Путник собирался было выйти сам, но его удержали, уговорили, спрятали в подполе, среди мешков с зерном и вязанок с финиками. А поверх крышки входа споро поставили кровать, где пожилой патриарх в меру убедительно изображал перед усталыми и сердитыми легионерами смиренное пребывание на смертном одре. Ему поверили, плюнули и ушли.

Наутро, покидая приютивший его кров, гость остановился на пороге. Поднял руку, прикоснулся к дверному косяку, окинул внезапно пронзительным взглядом притихших хозяев. И сказал:

– Вы поступили искренне и от души. Не только почитание Законов вижу в вас, но искреннюю любовь к ближнему своему, коя и есть единственный Бог. Будь же дом сей, и род, и хранители его благословлены. И Сыны Света, и Сыны Тьмы увидят мой знак.

Имя странника было Йехошуа, и шел он из города Ноцрета, про который скептики говорили, будто бы ничего доброго оттуда не может произойти. Однако же произошло. С того дня беды и лихо не то чтобы обходили укрывшую путника семью стороной, но как бы касались вскользь, не всерьез. Когда же прошел слух о том, что в городе Ирушалаиме ночной гость был взят в кандалы, допрошен и позже распят, к дому явился человек, похожий на сборщика податей, с сумой, полной свитков папируса, деревянных цер и стильев. Он долго стоял напротив дверей, внимательно изучая взглядом то место, которого касалась рука путника, а потом попросил главу семьи выйти и поговорить с ним во дворе. Ибо, объяснил он, теперь никому из Шоним хода в их жилище нет – и не будет во веки веков.

Назвавший себя Маттисьяху, он и рассказал потрясенному патриарху о Сумраке, об Иных, о делении на Светлых и Темных, о попытках влияния на мир людей и о прочих тайнах. А взамен попросил поделиться в мельчайших деталях тем, что делал, как держался и о чем говорил их ныне покойный гость. Потому что с глубокой, подлинной скорбью встретили все весть о его кончине, и ему с друзьями хотелось бы сохранить для себя и своих потомков память о жизни и деяниях его.

Патриарх рассказал. Сборщик занес чужие слова на свои дощечки; великое чудо письменности! Когда все было кончено, новый гость попрощался – и тоже ушел. Жизнь потекла своим чередом. Летели годы, декады, столетия. Род, благословленный чудесным путником, не угасал. Когда настали самые тяжкие времена, пришлось покинуть Иудею, отправившись за великое море, лежащее посреди обитаемых земель. Кое-кто стал порываться разобрать дом по кирпичику, дабы увезти с собой, но, посовещавшись, решили глупостей не творить. Взяли только реликвии – но взяли их все. И хранили как зеницу ока, а то и пуще того.

Знания об Иных передавали из поколения в поколения. Кроме того, с какого-то момента обязанностью главы рода стало не только запоминать самому и научать тайным сведениям своего преемника, но и преумножать их, подмечая и записывая все необычное при не таких уж редких встречах с Шоним. Некоторые из них приходили сами, с просьбами рассказать фамильную легенду, некоторые пытались преодолеть запреты, наложенные знаменитым гостем, испытывая себя и свою силу. Когда же был составлен Великий Договор между Светом и Тьмой, известие об этом было донесено и до тогдашнего патриарха. И скрупулезно внесено в семейную летопись.

Зеленый Человек явился к деду деда Кадиша, когда их семья еще только перебралась в Закарпатье. Он сказал, что издревле владеет этими землями, и дал понять, что в курсе особого дара, сопровождающего род новоприбывших. Также сообщил он, что в знак уважения к одарившему обязуется по доброй воле не причинять вреда никому из семьи, а в случае возникновения проблем с прочими низшими Темными рекомендует упомянуть имя князя Илошвай. И полюбоваться, какое это возымеет действие.

И вот теперь, когда прошло уже более сотни лет, другие Шоним, и Бней Ор, и Бней Афела подозревают Зеленого Человека в недавних убийствах. Потому что репутация репутацией, а служба – службой, и пока все обвинения не будут сняты, Великий Договор будет требовать покарать виновного в нарушении его положений.

Дедушка сидел, подперев голову рукой, и с сожалением пересказывал внуку то, что тот и так уже частично подслушал ночью. В том числе и детали расследования, которыми сочли возможным поделиться Иные. Над одной из них Кадиш задумался.

– Первая женщина пропала полторы недели назад. – Он начал загибать пальцы, и старый шойхет одобрительно похлопал его по плечу: умение считать полезно, а освоивший его рано – уважаем. – И тело уже нашли. Я слышал, что говорили о точном моменте смерти. Такое можно узнать?

* * *

– Конечно, можно, – не сдержался Ольгерд и досадливо цокнул языком. Впрочем, Цатогуа не стал злоехидничать по поводу этого «конечно». Видно было, что он по кончики бровей в воспоминаниях, и начни вдруг начальство перед ним раздеваться, исполняя румбу, это вряд ли вызовет реакцию бурнее поднятия уха.

– Да-а-а, – медленно покачал тот головой, а потом вдруг приободрился и поискал вокруг взглядом. Ольгерд с готовностью подсунул свежую порцию кофе, подогреваемую все это время при помощи простенькой магии. – Я тогда об этом и узнал. Причем оно занятно вытанцовывалось: примерный срок мог сказать и простой медик. Ну, у которого нормально так было практики по жмурам. Иные, естественно, смогли сосчитать даже минуты. И с этим у них получался казус.

– Какого рода? – Догадка уже посетила Ольгерда, но он не хотел торопить события. Бескуд снова кивнул.

– Того самого. Когда жизнь уже таки покидала тело пропавшей, оставляя ее безутешного супруга вдовцом, а детей сиротами, бла-бла-бла… В общем, ровно в тот самый момент ваш покорный слуга, – Цадик шутливо приложил ладонь к сердцу, что было признаком возвращавшегося самообладания, – пересекал Иржавку вброд. И наблюдал там Зеленого Человека. Алиби.

– Тебя проверяли на внушение? – уточнил глава Темных. Подчиненный постучал себя пальцем по кончику носа.

– Естественно. Но – напомню про благословение. Они обнаружили только Его защиту, а дальше им ходу не было. Дозорным пришлось принять мои слова как факт. И отступиться…

* * *

В самих Шоним не было ничего страшного. Ни в Светлом, выглядевшем, как простой, чуть более зажиточный мужик из недальнего села, тяжело и пронзительно посверкивавший глазами из-под шапки каштановых кудрей. Ни в Темном, разряженном городским щеголем, со взглядом высокомерным и цепким, как у голодного, но осторожного кота. Они задавали вопросы, на которые можно было с чистой совестью и легким сердцем давать честные ответы – кто, где, когда, как высоко при этом стояло солнце. Присутствовавший дедушка встревоженно поглядывал то на опрашиваемого внука, то на задумчивых дозорных. Но, кажется, не находил, к чему придраться, и вынужденно сдерживал себя.

В итоге Кадиша поблагодарили за помощь, вежливо распрощались и отпустили обоих Галеви домой. После этого долгое время не было никаких новостей: женщины пропадать перестали, Иные не появлялись, жизнь входила в свою колею. Так прошло около года.

Однажды Кадиш гонял с соседскими мальчишками, проверяя, кто дальше прыгнет с забора в конце двора. Была как раз его очередь лезть на импровизированный трамплин, когда мир вокруг зачем-то вздрогнул. Удивившись – чего это он? – мальчик попытался ухватиться за кривоватые, выщербленные ветром, дождями и самим временем кирпичи, но вдруг понял, что промахивается. Страх, скользнув по костям, укусил его в самое сердце – что, зачем, почему? А мир тем временем трепетал, словно крылья воробья, кружился и неотвратимо заваливался куда-то за затылок. Кадиш успел крикнуть что-то невразумительное – и его словно загасили, как свечу.

Очнулся он уже дома. Болело все. Болели ребра – друзья сказали, что он рухнул кулем с высоты трех аршин, и поймать не успели. Болели пальцы – ободрал, когда пытался ухватиться. Болела голова – но не от удара, а мерзко, противно, вспухая изнутри. Подташнивало и шумело в ушах. И была слабость, не дававшая толком даже повернуться на кровати.

Сначала на него, конечно же, накричали. Потом принялись причитать. Порывались тормошить и требовать перестать придуриваться. Плакали. Молились. Дедушка, вернувшийся с бойни ближе к вечеру, строго повелел всем не предаваться унынию, ибо это ни в коем разе не поможет, а только усугубит. Потом внимательно осмотрел внука, вздохнул и направился в свою комнату.

Явился оттуда он уже ближе к ночи. Одетый непривычно, «по-дорожному», как это называлось, с сумкой через плечо, он еще раз подошел к кровати, снова вздохнул и направился к двери. Подле нее задержался. Прикоснулся к мезузе, продолжавшей охранять дом, – и вышел вон.

Его не было дня два. За это время Кадиш слегка оклемался, начал пытаться вставать – но на следующий вечер при попытке добраться до отхожего места его снова скрутило. Хуже всего оказалось, что организм решил расслабиться во время приступа и целей своих достиг: со стыдом пришлось окунуться в кадушку, а одежду унесли стирать, держа на вытянутых руках. И головная боль, поутихшая было за ночь, вернулась с новой силой, сворачивая весь остальной мир до глубокой, гулкой ямы, со дна которой будто бы тянулся сам подросток. И не дотягивался.

Утром третьего дня дедушка вернулся. Причем не один: с ним был доктор, которого Кадиш уже как-то видел в Оршеве. Он жил далеко – поговаривали, что ажно в самом Унгваре, – и в их краях появлялся, только если случалось что-то действительно серьезное. Значит, похолодел Галеви-младший, сцепив зубы, дело действительно дрянь.

Доктор подтвердил его подозрения. Он задумчиво шевелил усами, щупая тощую мальчишескую грудь под ребрами, светил маленьким зеркальцем в глаза, от чего в голове стреляло и искрило, и считал биения сердца, глядя куда-то в сторону. Попутно выспрашивал: что Кадиш ощущает, как дело обстоит с аппетитом, с чего все началось, что было до того, не случалось ли ударяться cranium’ом[1]. Позже, отозвав дедушку в сторону, что-то серьезно и будто бы виновато ему втолковывал. Разобрать удалось только «encephalitis[2]» и «tumor[3]», но то, как побледнел старый шойхет при этих словах, сказало больше, чем самые подробные объяснения.

Когда гостя проводили, дедушка тяжело осел на табурет возле стола и подпер голову сильными, натруженными за годы руками. Причитания среди остальной семьи возобновились было, но быстро умолкли. Видно, даже до самых эмоциональных дошло, что это неуместно, ни к чему, незачем. Кадиш лежал и мысленно примерял на себя фразу: «Я умру». Слова падали и проваливались насквозь, не желая задерживаться в голове, и тогда он поднимал их обратно, снова и снова. Небо заглядывало в окно, на ветке растущей возле дома акации сидел и поглядывал внутрь нахальный, рыжий в утренних солнечных лучах воробей.

Тогда старший Галеви встал. И произнес несколько слов, за какие сам же в свое время строго выговаривал всякому употребившему. Грохнул кулаком по столу, снова повесил сумку через плечо и вышел. К дверному косяку он больше не прикасался.

Проходил день за днем, ночь за ночью считала мгновения. Кадиш пытался свыкнуться с мыслями о смерти. Ему становилось то лучше, то хуже, но мозг до последнего отказывался впустить в себя осознание простой истины: скоро его не станет. Останутся нехожеными дальние дороги, несмотренными чужие города, непересеченными мосты над тайными реками. Жизнь переломилась у самого своего корня, не успев даже толком вытянуться и зашелестеть листвой.

На сей раз ждали гораздо дольше. Лишь через три недели где-то в дальнем конце улицы загрохотали копыта, потом раздался стук, скрип спешно отворяемых воротин. Дедушка, усталый, еще более постаревший, провонявший пылью и смесью конского с человеческим пота, влетел в дом, бешено озираясь, потом подпрыгнул и совершил немыслимое: стянул мезузу с притолоки. Пошептал над ней, словно извиняясь, и унес в свою комнату. Хлопнула крышка сундука.

А в дом уже заходили новые гости, при виде которых Кадиш забыл про головокружение и приподнялся на локтях. Это были Иные, и знакомые Иные – те самые, что допрашивали Галеви-младшего по поводу подозрений в адрес Зеленого Человека. И Мужик, и Кот, как их еще тогда мысленно окрестил внук шойхета, со сдержанным интересом косились по сторонам. Взгляды их порой словно гасли – казалось, что они смотрят не на предметы вокруг, а куда-то еще. «В Сумрак», – догадался Кадиш и сам себе покивал: ну конечно, им же интересно, как действовала защита и почему только теперь стало можно войти.

Кот остался стоять подле стола, с легким налетом брезгливости поглядывая на пол, потолок, нехитрую утварь и мебель. Мужик же, не церемонясь, взял табурет и присел рядом с кроватью больного. Он пристально посмотрел в упор, взял подростка за истончившуюся, посеревшую руку и гулко спросил:

– Помнишь нас?

– Помню, – просипел отвыкший говорить вслух Кадиш, потом откашлялся и повторил: – Помню, конечно. Вы спрашивали о Зеленом Человеке. А что с ним? Вы узнали, кто был виноват? Поймали?

Улыбнувшись, Мужик похлопал его по предплечью.

– Вот же неугомонный. Да, и узнали, и поймали. Но об этом, может, потом. А теперь сказывай: чего это ты тут учудил?

* * *

– Так, погоди. – Ольгерд встал и прошелся по кабинету. – То есть, ты хочешь сказать, твой дед был настолько важен для Дозоров, что смог уговорить их тебя вылечить?

В больших влажных глазах Цатогуа были одновременно и печаль воспоминаний, и добродушная ирония, и некоторое даже удивление. Он поджал губы и развел руками.

– И как вы себе это уже представляете? Он помахал на них щепкой от стола, за которым успел посидеть Йехошуа ха-Ноцрет, Иные ужаснулись великой мощи сего артефакта и живеньким аллюром поскакали в Оршеве?

– Я стараюсь ничего не представлять, не имея на руках фактов, – добавил холода в голос глава Дневного Дозора. – Давай не тяни уже, а то кофе отниму.

– А я и так уже допил, – с нахальной невинностью и прозрачнейшим намеком в голосе похлопал бескуд ресницами. Ольгерд едва удержался, чтобы не приложить ладонь правой руки к лицу. Впрочем, кофемашине было все равно, и потому очередная порция напитка вновь перекочевала в руки Цадика. Тот потянул губами пенку, зажмурился от удовольствия и продолжил рассказывать:

– Естественно, у Иных был свой интерес. Как я понимаю, дедушка обещал дать им взглянуть на мезузу и прочие реликвии. Ну и конечно же, Светлые испытывали благодарность за помощь в расследовании, а Темные не могли упустить возможность проследить, чтобы Светлые не наделали по этому поводу какой-нибудь благотворительности. Вот только была с этим одна маленькая проблемка…

* * *

Иные рассматривали и расспрашивали больного ничуть не меньше, чем унгварский доктор. Мужик просто буркнул: «Так надо». Кот же объяснял это тем, что защита, наложенная Сами-Знаете-Кем, может вносить искажения, и требуется проверять, перепроверять и опосля еще три раза уточнять.

Дедушка, к слову, вцепился в сказанное о защите, как клещ в лодыжку. «Как же так? – пытливо вопрошал он дозорных, неспешно, медлительным шагом надвигаясь из дверного проема, где застыл было в начале визита. – Ведь сказано было: будь же дом сей, и род…» Дозорные старательно делали вид, что просто прогуливаются по комнате, а вовсе не держат безопасную дистанцию, и пытались давать маловразумительные объяснения. Кадиш веселился бы от души, если бы все не было настолько печально.

Так, по словам Мужика, выходило, что благословение Йехошуа фактически является всего лишь щитом. От агрессора-недоброжелателя, от дурного слова, от неприятностей, происходящих извне семьи, оно укроет. А вот от внутренних ссор, от утраты веры в себя, от болезней, зарождающихся в человеческом теле, – увы, нет. А Кот, зажмурившись ехидно, добавлял: «Ушла же родительница сего… м-м-м… отрока из-под вашего гостеприимного крова? Бросила ребенка и сбежала с цыганом, насколько мне известно. И все реликвии не остановили». Дедушка в ответ молчал и стискивал кулаки.

Кадиш слушал внимательно. Отдельно интересно стало, когда заговорили о маме – в семье этот вопрос по доброй воле не поднимали и старательно замалчивали, если он возникал. А потом обсуждение перешло на сам предмет недомогания, и тут уже наоборот – захотелось заткнуть уши, чтобы не слышать, не знать, не принимать горькой правды… Но даже на это сил не было.

И Темный, и Светлый подтвердили диагноз: в голове Галеви-младшего поселилась злокозненная опухоль. Она растет, распространяется, давит на окружающие ее ткани, перекрывает кровеносные жилы – и в результате мозг начинает работать с перебоями, как если бы в механических часах между зубцов шестеренок попал песок. Естественно, ни к чему хорошему это в итоге привести не может: однажды опухоль просто разорвет что-нибудь жизненно важное, или отравит кровь своими выделениями, или сдавит сосуды так, что «задушит» внука шойхета.

Поделать с этим, увы, ничего нельзя.

Оказалось, что каждому Иному положен некий предел его личной Силы. Границы между ними достаточно условны, но выяснены издревле. Всего существует около семи ступеней, которые может пройти Шонэ, – от простого чародея до мага первой категории. Есть и Высшие – те, кто оные категории превозмог, сроднившись с течением Силы настолько, что способен обходиться без ритуалов, пассов и заклинаний, одной лишь мыслью творя и разрушая, исцеляя и губя. К сожалению, никто из присутствующих таким мастерством похвастаться не мог.

«А опухоль, да еще и такая запущенная, – задумчиво потупясь, объяснял Кот, – это серьезно. Это очень, очень серьезно. Тут требуется вмешательство минимум второй, в идеале первой ступени. Ни я, ни мой… уважаемый оппонент на сие не способны». И добавлял: магов такой силы в наших краях сложно найти. Понадобится ехать в Варшаву либо в Пешт, а то и в саму Москву. Путь неблизкий, состояние мальчика критическое – но и это еще не вся беда.

Вполне возможен, да и скорее наиболее вероятен следующий вариант: уважаемого шойхета из местечка Оршеве примут в больших Дозорах. С интересом выслушают. Зададут уточняющие вопросы. И с сожалением разведут руками. Потому что между Темными и Светлыми заключен Договор, и любое воздействие на людей, пускай даже и на таких особенных, как род Галеви, не должно нарушать имеющийся баланс.

А соблюдение рекомого баланса – это куда сложнее, чем вся grande politique[4], разыгрываемая государями мира людского. За право сделать ход и не получить равный по Силе и обратный по знаку ответ глава любого из старших Дозоров, не колеблясь, отдаст пару сотен лет свой личной вечности. Увы, сие практически невозможно: за проведением в жизнь положений Договора следит еще и могущественная, таинственная Инквизиция. И она не допустит перекосов.

Однозначно благое, доброе, Светлое воздействие первой ступени – это и есть тот самый перекос. Темные, согласно правилам, получат право на свой ход. И вряд ли кому-то из Высших Светлых понравится мысль, что за здоровье вкупе с долголетием одного шебутного подростка придется заплатить, пусть и только с вероятностью, но все же, возможно, многими жизнями других людей. Ведь с давних пор известно, что смерть и горе творятся куда как легче, чем жизнь и счастье.

Так что Ночной Дозор откажется. И запретит это всем Светлым целителям, живущим приватно, не вмешиваясь в противостояние. А в Дозоре Дневном просто укажут на дверь, даже не дослушав. Заинтересовать их историей знакомства с Иисусом Христом, даже вкупе с древними артефактами и возможностью изучить держащееся далеко не первый век заклятие, вряд ли получится. Мелковато, хоть и любопытно.

По очереди излагая свои соображения, и Кот, и Мужик выглядели скорее не виновато, а смущенно. Заметно было, что им не хочется признаваться в собственном слабосилии – но когда речь зашла о соблюдении Договора, никто из них ни секунды не колебался. Ясное дело: мальчишек, пусть даже и не совсем обычных, в этом мире полно. А за нарушение важнейшего в жизни Иных устава по головке не погладят. Причем ни свои, ни чужие.

Светлый тем не менее помялся, потер крупные, широкие ладони одну об другую – и пообещал: он напишет своим старшим. Но, увы, даже с применением магии дело это нескорое. Темный, со своей стороны, снисходительно пообещал не чинить препятствий и доложить начальству только в том случае, если кто-то действительно возьмется лечить Галеви-младшего. «Это все, что мы можем», – пожал он плечами, и дедушка в ответ медленно, тяжело кивнул. Он понимал – как сказанное вслух, так и подразумевающееся негласно.

Позже, когда Шоним под присмотром шойхета удалились в его комнату осматривать старинные реликвии, вполголоса обсуждая и споря о своем, Кадиш лежал в постели и думал. Думал же он о том, что надежда – глупое чувство. Что, возможно, лучше было, если бы дедушка никуда не ездил. Что и так понятно было с самого начала: никто не сможет помочь. А значит, пора начинать готовиться к отправке в небытие с последующим ожиданием прихода Машиаха и возрождения в новой, вечной жизни. Что, конечно, ужасно обидно и крайне некстати: когда еще то возрождение случится… А как же реки, дороги и города?

Затем он, устав и от разговоров, и от мрачных мыслей, и от боли, которая даже не думала покидать, а просто стала привычной, обыденной, как зуд от комариного укуса, прикрыл глаза и задремал. И снился ему почему-то куст акации за окном. Очень важно было, чтобы этот куст в его сне не срубили и не выкорчевали. А такая опасность существовала – со стороны ворот подбиралась безликая женская фигура, вооруженная то ли валашкой, то ли сапкой. Фигура эта была одновременно и никогда не виденной Кадишем матерью, и в то же время – самой опухолью, почему-то вылезшей из головы и принявшей человеческий облик. Сновидец же стоял внутри дома, перед окном, порываясь бежать наружу – но не мог пошевелить и мизинцем.

Когда же он был готов закричать изо всех сил, зная, что это вряд ли спасет, но зато хотя бы поможет вырваться из тенет кошмара, – раздался далекий, гулкий грохот. Жуткая сущность выпрямилась, словно ее окликнули, и растаяла. За ней же растаял и сон, смахивая остатки коего с лица внук шойхета понял: действительно грохочут. А вернее, стучат. На улице стучат – в ворота, по ходу дела. А там темно. Ночь на дворе. Кто бы это мог заявиться так поздно?

* * *

Стучали не на улице, стучали в дверь кабинета. Ольгерд с определенным усилием вынырнул из обрисованной воображением картины и, глянув сквозь Сумрак, махнул рукой, мол, заходи. В приоткрывшийся проем пролезла знакомая кривая ухмылка.

– Шеф, а я Цадика искал, – Василий повел носом, – а он у вас. А надолго?

Бескуд, который последнюю пару минут совершенно откровенно затягивал рассказ, видимо, не решаясь перейти к самой важной и интересной части, встрепенулся.

– Да, может, я уже это самое…

– Сидеть, – негромко, отрывисто припечатал глава Темных. А когда физиономии обоих подчиненных вытянулись в достаточной мере, вдруг улыбнулся и пояснил: – На самом интересном месте – ни за что!

Оборотень занервничал и подался вперед.

– Так, а мне? А я? А послушать?

Вопросительно посмотрев на Фишмана, Ольгерд как бы делегировал ответственность. Мол, твой рассказ, тебе и решать. Тот тяжело вздохнул и, не глядя на приятеля, пробормотал:

– Вась, тут это… Понимаешь… Я бы со всей душой… Но не могу! – облегченно выдохнул он наконец. А потом покосился на начальство и мстительно выдал: – Вот шеф дослушает и решит. Он у нас мудр и ответственен.

Шпилька, замаскированная под комплимент, звякнула о старательно отращиваемую Темным магом броню невозмутимости и канула куда-то к единообразным товаркам. Ольгерд покровительственно улыбнулся, втайне мечтая все-таки надрать уши хитрому бескуду, отослал задумчивого оборотня еще одним взмахом руки и поцокал ногтем по столу, привлекая внимание рассказчика.

– Я почти догадываюсь, но мне интересно. Значит, это был…

– Зеленый Человек, – передернул плечами Цатогуа. – Он же князь Анджей Илошвай. Собственной персоной.

* * *

После ухода Шоним коробочка с мезузой была водворена на свое законное место поверх дверного косяка. Естественно, начало разговора с неожиданным гостем происходило во дворе – усталый, измотанный шойхет спросонья, видимо, даже не очень понимал, чего от него хотят или, скорее, что ему предлагают. Зато когда до него дошло…

Дверь грохнула в стену, реликвия во второй раз за прошедшие сутки отправилась на дно сундука. Если бы сие узрел рав местной общины – его бы хватил удар, но, хвала Всевышнему, посторонних наблюдателей в доме не было. Все непосторонние, но очень любопытные, были разогнаны всклокоченным стариком по комнатам, вполголоса ворча, что в последнее время от колдунов да чародеев ночного покоя как не бывало. И только после этого в дверном проеме выросла знакомая Кадишу фигура – с которой все и началось.

Зеленый Человек при ближайшем рассмотрении оказался высок, смугл, кучеряв и бородат. Видимо, развеял заклинание, не дававшее случайным встречным запомнить его внешность, догадался Кадиш. Он за эти дни наслушался настолько всякого, что уже начинал ощущать себя если не опытным каббалистом, то как минимум адептом на пути к одному из посвящений. Впрочем, чем больше он узнавал, тем больше возникало вопросов – что было, в общем, закономерно.

– Ну здравствуй, мой юный спаситель. – Голос у князя Илошвай оказался низким, приятным, вызывающим доверие. И это не были чары: Кадиш все еще оставался от них защищен. Видимо, что-то природное, какой-то естественный магнетизм – вспомнилось подслушанное невесть где слово. Зеленый Человек, которым пугали непослушных подростков, оказался вполне себе обаятельным дядькой.

– А почему спаситель? – уточнил Галеви-младший и тут же предположил: – Это из-за истории с пропажами? Там хоть нашли кого? У нас были Иные, но они не сказали…

Гость махнул рукой, усмехнувшись с налетом раздражения.

– Это же дозорные. Они очень любят свои игры. И свои маленькие тайны. Как твой дед умудрился их заманить?.. – Он осекся. – Впрочем, понятно как. И понятно чем. Но мне ничего из этого не нужно, – произнес он громче, чтобы услышал и вошедший в комнату шойхет. Тот, намеревавшись было застыть у стены, покусал губы, а потом подошел ближе и сел рядом на корточки возле табурета, где устроился Зеленый Человек.

– Адони Илошвай, но как вы… – Старик посмотрел по сторонам и понизил голос. – Что вы хотите сделать? Законно ли это? – Он покачал указательным пальцем, чтобы его не поняли буквально. – Я не имею в виду законы людские, конечно же.

– Когда я пришел в эти земли, ни о каком Договоре не было и слуху, – поморщился князь. – Сей документ жесток, лицемерен и насквозь фальшив. Знал бы Он, к чему мы придем… – «Он» было подчеркнуто интонацией, и у шойхета брови полезли на лоб. Видно было, что его обуревают вопросы. Но Зеленый Человек не дал им выплеснуться наружу.

– У мальчика не так много времени, – рубанул он, вставая. Галеви-старший вскочил на ноги рядом, будто и не было двух недель в седле, а после – всего пары часов сна. – Нам понадобится повозка. Возьми и еды – рассчитывай на себя и ребенка, мне без надобности. Ехать не так чтобы далеко, но и ты, и он, вы оба устанете. И конечно, тряпье – сделать больному лежанку. Давай шевелись! – И князь хлопнул в ладоши. Через мгновение старика в доме уже не было.

Еще через некоторое время Кадиш с удивлением обнаружил себя в относительно удобной позе поверх каких-то старых покрывал, наброшенных на кучу мягкого сена в кузове телеги. Сонная пегая лошадка порывалась задремать, ковыряя землю копытом, а дедушка в сотый раз объяснял озадаченному соседу, что обязательно возвернет его добро, но зачем оно все понадобилось добропорядочному еврею глубокой ночью – сказать не можно. Впрочем, когда подле телеги словно из ниоткуда воздвигся Зеленый Человек, хозяин транспорта резко утратил все возможное любопытство и бочком-бочком вымелся со двора. Репутация, вспомнил подросток. Такие дела.

Потом они двинулись. Сначала молча, проходя совершенно неузнаваемыми в ночное время улицами, стараясь не разбудить никого из знакомых и тем более незнакомых. Потом князь, объяснявший шойхету дорогу, подошел ближе к Кадишу и начал говорить.

– Когда-то меня звали не Анджей, а Адир. Это было еще в Бет-Саиде, где мы с братом Шимоном промышляли рыбной ловлей, а я к тому же – ловлей простых смертных в облике низшего. Кровососа из тех, кого в местных горах называют «опир» или «вампир». Там я и познакомился с Йехошуа, пришедшим из Ноцрета. Его Свет ослеплял… – Мужчина сглотнул и прикрыл веки, вспоминая. – Он был величайшим из чудотворцев, которых только знала земля. Сначала я издевался над ним и над его верой в людей. И тогда он сделал меня таким, какой я есть сейчас.

– А… каким? – уточнил Кадиш. – Вы стали Светлым? – И тут же оборвал себя: дедушка ведь упоминал про Тьму, как можно было перепутать?

– Нет, – словно прочитав его мысли, усмехнулся Анджей. – Тебе знакомо слово «бескуд»?

По лицу собеседника было понятно все, поэтому он повторил усмешку и продолжил:

– Некоторые считают, что оно происходит от названия племени боскудлов, что жило здесь много веков назад. Или же от чешского «paškudlo[5]» – признаться, это была самая обидная версия, которую я когда-либо слышал. На самом же деле так в Бизантиуме называли меня – Andreas Piscatoris, Адир-рыбак. А когда я отправился дальше, по берегам Понта Эвксинского и вверх по Истру, в земли сарматов, готов и даков, прозвание превратилось в бескуда. Хотя, как я узнал позже, моя… форма не является уникальной. Есть и другие, подобные мне.

Кадиш жалел, что у него нет с собой бумаги, пера, чернил и свечи. Хотя куда поставить такой опасный источник света в телеге, набитой горючим сеном? Приходилось полагаться на память – самое ненадежное из хранилищ.

– Иисус Назаретянин хотел дать мне возможность взглянуть на людей с другой точки зрения, не обусловленной потребностью в крови, – рассуждал Иной. – Думаю, если бы Он захотел – превратил бы в настоящего мага, и даже в Светлого. Но ни один из Его поступков никогда не был совершен просто так. Он видел вероятности дальше и детальнее, чем любой пророк. И именно Он повелел мне после Его смерти отправиться в эти края. Кажется, только теперь я начинаю понимать зачем.

– И зачем же, адони? – не утерпел шойхет, откровенно прислушивавшийся к беседе. Телега тем временем выехала из городка и направилась по тракту в сторону Ильницы. В полях по округе уютно стрекотало и чвиркало, лошадка размеренно топала, а над головами бесшумно носились кажаны. Луна, задумчиво проползшая почти по всему небосводу, размышляла над необходимостью нырять на отдых. Зеленый Человек хмыкнул себе в усы.

– Чтобы я встретил вас – недаром же я назвал этот городок «Оршеве», Свет-во-Тьме. Чтобы позаботился. И чтобы спас твоего внука. Он очень важен, этот твой потомок, как для людей, так и для Иных.

* * *

– Ну-ка, постой, – засомневался Ольгерд. Он снова встал, уже без напоминаний прихватил кружку бескуда и направился в сторону кофемашины. – А ты мне, случаем, баки не забиваешь? Прости вынужденный скепсис, но какой-то из тебя неубедительный Избранный получился.

– Шеф, я целиком и весь на вашей стороне, щоб мне ботинки жали и давил жилет! – Подчиненный прижал руки к груди и смотрел невинным котиком. Вспомнилась известная анимационная лента. – И когда услышал, тоже изумился. А сами понимаете: опосля всего, що там було, стало уже крайне сложно изумляться. Есть же предел силам человеческим…

– Так, ладно, верю, – вернулся Темный маг в кресло и протянул Цадику вожделенный напиток. – Значит, вы ехали, ехали… Кто, кстати, женщин крал, узнали?

– Ну так ведь да, – пожал тот плечами. – Оказалось, мелкие залетные вампиры. Князь их шуганул по первости, они обиделись и решили ему поднагадить. В итоге Дозоры бегали за ними аж до Киева. Там кровососов и развеяли, к удовольствию всех участников охоты. А хозяина Зачарованного Края оправдали.

– Погоди, погоди. Ты уже упоминал этот топоним. – Сощурившись, Ольгерд наклонил голову набок. – Дай угадаю: вы ехали именно туда.

– Все верно. – Цатогуа снова помрачнел. – Ехали. А потом шли.

* * *

Когда повозка достигла границы густого, мрачного леса, укутывавшего одеялом теней и шорохов невысокие предгорья, Анджей скомандовал привал. Озабоченный шойхет первым делом побежал кормить внука, хотя по старику видно было, что он с бо́льшим удовольствием примостился бы где-нибудь под кустистым грабом – дать отдых натруженным ногам. Кадиш же, изо всех сил стараясь не расстраивать дедушку, даже проглотил пару небольших кусков хлеба с овечьим сыром. Трудность заключалась в том, что пища упорно не хотела усваиваться: лежала холодным комком в желудке и периодически шевелилась в сторону горла. Могло произойти некрасивое.

Сам князь, как и предупреждал, ничего не ел. Он постоял на границе освещенного небольшим костерком пространства, вглядываясь в колоннаду древесных стволов неподалеку. Потом наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то, развернулся и пошел обратно к Галеви.

– Дальше придется пешком. – В голосе его звучало что-то, что никак не получалось определить. То ли это была нервная дрожь, то ли пропадающая и вновь обретаемая решимость. – Лошадь ноги переломает, а уж телега…

Старик поднял голову, и на невысказанный вопрос тоже пришлось ответить:

– Не переживай за внука, – пробасил Анджей и неожиданно улыбнулся. – С ним все будет хорошо. Я понесу его.

– Так а что… А куда… – Шойхет помахал обеими руками, указывая на животное и на транспорт, сквозь яростную зевоту пытаясь оформить мысль членораздельно. Взяв собеседника за локоть, Иной отвел его чуть в сторону и проникновенно разъяснил:

– А с ними посидишь ты. Не можно же, чтобы чужое имущество пропало – владелец будет огорчен.

На лице Галеви-старшего отобразилась богатая гамма переживаемых эмоций: изумление, возмущение, гнев… Понимание. Он опустил руки и присел на один из бортов телеги.

– Верно ли мне кажется, что адони не хочет открывать какие-то из своих тайн? – В голосе все же скользнула обида, словно мелкая рыбешка по тихому омуту. – Неужели кто-то из нашего рода вел себя недостойно? Или, может, сказанное и записанное под уговором секрета стало известно посторонним?

– Не пей из чаши сомнений, хранитель. – Улыбка на лице князя была горька, а сам он смотрел куда-то в сторону. – Некоторые тайны должны оставаться тайнами, не потому что так желает владеющий ими, а потому что так надо.

Он выпрямился, взгляд его помрачнел, а голос загрохотал в ночи, как гроза, пришедшая со Средиземного моря.

– Здесь я, рыбак Адир, поименованный Андреем Первозванным, а позже – князем Анджеем Илошвай, клянусь перед Тьмой, дающей нам выбор, и Светом, указующим путь: твой внук будет жить. И будет он жить долго, пережив и тебя, и меня, и многих прочих, ибо станет он как я – Иным.

Показалось или нет, но в ладонях говорящего, развернутых вперед, будто замерцало – то ли освещенная тьма, то ли затемненный свет. Кадиш, щипавший крошки с хлебной краюхи, чуть не подавился. А князь тем временем продолжал, уже гораздо тише и спокойнее:

– Но сказать тебе, как именно сие произойдет, я не могу. Надеюсь, ты меня простишь. – И он осекся, словно прощения требовало не только упомянутое. В тишине робко тинькнула какая-то ночная птица.

Шойхет застыл, как соляной столп из легенды про Лота и его жену. Потом сгорбился, весь как-то съежился, поблек. Только теперь младший Галеви осознал, насколько же состарился за эти дни его несгибаемый, твердый в своей вере, как обух ножа, бесконечно любимый дедушка. Ему даже захотелось отказаться от предложения, вернуть клятву, лишь бы никогда более не видеть старика таким… беспомощным.

Но крепкие, горячие руки Иного уже подхватили его вместе с покрывалом, и на невысказанный им вслух вопрос прозвучал еле слышный ответ:

– Делайте, что должно, адони. Уповаю и полагаюсь.

Так навсегда Кадиш и запомнил деда: сидящим с краю повозки, с какой-то тряпкой в руках, которую тот бездумно мял в пальцах. Лица не было видно – лицо было обращено вниз, и милосердные тени укрывали его, наползая из морщин и складок. Мальчик выворачивал шею, пытаясь впитать картину до мельчайшей детали, унести ее с собой в этот незнакомый, чуждый лес. Но вскоре за деревьями перестало быть видно хоть что-нибудь, и пришлось вернуться к настоящему моменту.

А момент был шикарный. И луна, и пламя костра больше не мешали, и сверху, между листьев, падали, завораживая и притягивая к себе, густые звездные недра. Вкрадчивое дыхание природы, безжалостно отнимающей и беззаботно дающей новую жизнь, обвевало в ночи как-то особенно интимно. Покачиваясь на руках когда-то ужасного, а теперь – почти родного почти незнакомца, подросток чувствовал себя словно в лодке, несомой течением; то ли к водопаду, то ли к потайному волшебному озеру.

Шел Анджей молча, видимо, и сам ощущая некую колдовскую торжественность. А может, так полагалось – Кадиш не знал. Спрашивать, естественно, не покусился, да и сил разговаривать особо не было. Головная боль вернулась дальней, назойливой и гостелюбивой родственницей, тошнота снова подкатила под дых, тело было как войлочное. Стараясь не сопеть слишком громко, он задышал чаще; порой помогало.

– Ты должен понимать, – промолвил вдруг князь, нисколько не запыхавшись от ходьбы, – что все сделанное – сделано не просто так. Конечно, я мог бы нести тебя и от самого твоего жилища. Но оставшись дома, твой дед в свою очередь мог решить, что за нами стоит проследить. А так – он поучаствовал в общем деле, а то, что кому-то надо присмотреть за чужим добром, так есть ли в том чья-то вина?

Младший Галеви нахмурился – получалось как-то нехорошо по отношению к дедушке. Иной тем временем продолжал:

– Но я нисколь не кривил душой, когда говорил о тайнах. – Он остановился на мгновение, покрутил головой, поудобнее перехватил свою «ношу» и потопал дальше, свернув чуть в сторону. – Есть разные виды знания. Некоторые из них полезны. Некоторые – не нужны и не пригодятся знающему никогда. А некоторые даже опасны и вредны. – Мужчина цокнул языком и наставительно закончил: – В своей будущей долгой и насыщенной жизни ты столкнешься со всеми возможными вариантами. Учись обращаться с ними уже сейчас.

– Адони Анджей, – решил все-таки уточнить подросток, – правильно ли я понимаю, что мы говорим о секрете превращения человека в Шонэ? Дедушка говорил, что это невозможно, если Сила уже не дремлет внутри. Ну, почти невозможно, – поправился он. – Бней Афела из низших могут обратить свою жертву, но только в себе подобного.

– Ты совершенно прав, мой юный умник, – улыбнулся Анджей. – И мы с тобой не нарушим общих принципов. Видишь ли, бескуды, как называют таких, как я, условно тоже относятся к низшим Темным. Но – очень условно. Потому что Сумрак, в определенной мере возвысив нас над прочими кровососами и людоедами, не упростил задачу… – он хмыкнул, – …размножения.

Увлеченно слушая, Кадиш и не заметил, что они уже пришли. Вернее, пришел князь – а его принесли бессильной тушкой. И прямо перед ними открывался зев укрытой от остального мира полосой кустарника пещеры. Анджей прокашлялся, а потом извиняющимся тоном изрек:

– Это сложно. И сам сейчас поймешь: я не мог сказать всего при твоем дедушке. Но… – он замялся, – для того, чтобы даровать тебе вечную жизнь, мне придется тебя убить.

* * *

– Прости, но тебе не кажется, что история начинает напоминать анекдот? – не удержался Ольгерд. – Не помню точно, но что-то вроде: «А потом мой танк взорвался, и я сгорел вместе с ним».

Бескуд смотрел на него с таким неожиданным пониманием, что все последующие колкости мигом улетучились с языка. Глава Дневного Дозора пожал плечами, пытаясь сохранить лицо, и буркнул:

– Звучит-то бредово. Бескуды никогда не считались живыми мертвецами, насколько мне известно.

– Насколько вам известно, шеф, – поддакнул Цадик смиренно. – Но ведь не будете же вы утверждать, что вам известно категорически все?

В глазах, полных национальной скорби и внезапной мудрости, взблеснули лукавые искорки. Цатогуа улыбнулся и, пока шеф приходил в себя от наглости, добавил:

– Вампиры убивают свою жертву, чтобы обратить ее в другого вампира. Оборотни – насколько я знаю, тоже. Высшие формы Иных проходят тяжелую и опасную инициацию… Но что, если мы все так или иначе расстаемся с жизнью, чтобы увидеть Мир Мертвых и вернуться оттуда, обманув смерть?

Одной из сильных сторон Ольгерда, как утверждал его бывший начальник Форкалор, было умение признавать собственные ошибки. Поэтому Темный маг потер переносицу, сам отхлебнул кофе из второй чашечки и развел руками.

– Хорошо, я тебя слушаю.

Собеседник потупился в пол между ступней, обутых в пыльные, потертые туфли, а потом вздохнул.

– Чисто технически вы, кстати, правы. На самом деле смертью это было назвать сложно…

* * *

Если бы Кадиш мог – он бы, наверное, спрыгнул и убежал. Ну, хотя бы до ближайшего дерева, чтобы залезть на него и иметь достаточно свободы маневра в последующей дискуссии. Но сейчас силы были явственно не равны, и потому пришлось мысленно цыкнуть на замолотившее от ужаса сердце, попытавшись одновременно воззвать к разуму: если бы Темный хотел причинить зло – он бы причинил и раньше. Хотя, может, ему для этого требовалась удаленность от защищающего род Галеви дома и хранящихся в нем реликвий? Сомнения, сомнения…

Все это не укрылось от князя. Он снова улыбнулся, а потом посуровел:

– Ты ведь помнишь, что я давал клятву?

Пришлось кивнуть. Мужчина аккуратно посадил своего «пассажира» на крупный валун, а потом посмотрел на свои ладони, словно ища там правильные слова.

– Обещание, данное Иным перед Светом и Тьмой, нарушать нельзя. Это… чревато, – поморщился он, спрятав в итоге руки за спину. – Поэтому тебе не стоит бояться. Жизнь возвратится – ты и не успеешь заметить как. Идем, нам надо успеть до рассвета.

Ничего не оставалось, кроме как согласиться – и снова оказаться на руках Иного. Тот решительно направился в глубь пещеры, в паре шагов после входа прошептав что-то. В воздухе повис серебристый, ровно горящий огонек, и стало возможно различать детали. Жадные корни, тянущиеся к путникам с боков и сверху; осыпающуюся пахучими землепадами почву; бледные грибы, торчащие несвежими варениками из подгнившей листвы. Впрочем, вскоре и пол, и стены, и потолок сменились камнем, временами словно искрящимся в отраженном свете. Было жутковато, но красиво.

Шли долго, но не дольше, чем по земле. Временами пещера сужалась до лаза, в котором приходилось протискиваться боком или опускаться на корточки. Кадишу было ужасно неловко, что из-за него князю приходится так напрягаться и марать добротный, богатый контуш. Сам Анджей молчал, лишь периодически командуя: «На спину. На руки. Давай сам», – там, где спутнику предполагалось сменить способ передвижения.

Наконец они достигли цели. Грот, который раскинулся выше и шире всего, что попадалось на пути допрежь, был заполнен свисающими каменными сосульками, поблескивающими, когда волшебный огонек пролетал мимо. Где-то капала вода, было сыро и холодно. Галеви-младший поежился.

– Да, это здесь. – Иной снова опустил подростка на подходящий выступ, прошелся по свободному пространству ближе к середине грота, опустился на колени и зачем-то пощупал влажный пол. – Ну что, страшно?

Страшно было до икоты. Кадиш вдруг подумал, что зря он не взял с собой остатки хлеба – было бы что сунуть в зубы, изображая сосредоточенное жевание вместо разговора. Анджей подошел, сел перед ним на корточки и взял за запястья.

– Знаешь, и мне. Никогда такого раньше не делал. – Он неуместно хихикнул, и вот тут внук шойхета поверил: могущественный и древний Шонэ тоже боится. Почему-то от этой мысли стало легче. Мальчишка расправил плечи и, собравшись с силами и нахальством, слегка передразнил собеседника:

– Так ведь и я тоже…

Князь оторопел. Через мгновение оба они уже хохотали, легонько хлопая друг друга по плечам. Потом Анджей утер грязным большим пальцем выступившую слезу.

– А ты действительно молодец. Отличный из тебя получится… бескуд. Вот так и держись, парень. Так и держись, – он повторил это уже себе практически под нос, а потом снова взял Кадиша на руки. Тот глубоко вдохнул…

А выдохнул уже лежа на земле. Холод сразу же забрался ему между лопаток, втянулся в позвоночник, забурился под затылок. Иной, растянувшийся рядом, ухватил его за руку.

– Терпи. Надо.

Надо, повторил мысленно подросток. «Надо», – словно эхом отдалось от стен грота. «Надо», – сверкнул в темноте огонек, опустившись ближе. Сказанное вслух отдалось во всем мироздании, и природа вещей как будто устремилась исторгнуть слово обратно. От низкого, гудящего громыхания звук, поселившийся не то в камне, не то в голове Кадиша, постепенно перешел к мелкому рокоту, а потом и вовсе рассыпался на песчаный шелест…

И тут стало ясно, что шелестит все-таки не воспаленное воображение.

Со всех сторон к ним с князем тянулись, росли, ветвились тоненькие, словно из мутного стекла вылепленные трубочки. По ним будто струилась вода, то втягиваясь внутрь, то выбрасываясь наружу и тут же затвердевая. Некоторые из них уже почти доставали до ног, и удержаться от того, чтобы дернуться, не получилось.

– Спокойно, – донеслось сбоку. – Терпи. Надо.

Снова «надо». Кадиш постарался дышать медленно, не смотреть по сторонам, не думать о наползающем со всех сторон льдисто-каменном коконе. Холод начал сковывать, стягивать судорогами мышцы. Тут неожиданно помогла головная боль, снова дернувшаяся в висках. Пришлось зажмуриться, сделать несколько вдохов и выдохов, удержать тошноту…

Когда же парень проморгался, вокруг была только темнота. И затихающий, глохнущий шелест. Их с князем окончательно укрыло и погребло под растущей коркой.

И в этой темноте и тишине сознание начало отчебучивать и выкаблучиваться. Порывисто цепляясь за рукав молча лежащего рядом Анджея, внук шойхета вдруг начал видеть, слышать, осязать и обонять странное: далекие жаркие земли, и пески, и озеро, по берегам которого росли странные деревья с пучками широких листьев, похожих на папоротник, на макушке. В голове пронеслись слова: «ям Киннерет». Стоп, вспомнил Кадиш, это же из Писания!

Сам он будто сидел в лодке на корме, подозрительно знакомыми сильными руками выбирая закинутые в воду сети. На носу же трудился молодой мужчина, похожий на князя, словно брат. «Шимон», – услужливо подсказала новообретенная память.

Он снова отвернулся к воде – и вдруг спиной почувствовал чуждое. В лодке был еще кто-то. Нырнув в Сумрак – так вот это как! – он развернулся, оскалил клыки… И остолбенел.

Пылающая светом Пламени Неугасимого, Огня Творения, Искры Духа фигура была человеческой – но был ли это человек хоть когда-либо? Чтоб не ослепнуть, Кадиш прикрыл глаза рукой и услышал:

– Здравствуй, Адир. Как улов?

Свет погас, ладонь опустилась. Перед ним стоял невысокий, приятно улыбающийся мужчина в пыльных одеждах путника. Казалось, Сумрак был ему нипочем, не окутывая тело своей вязкой серой пеленой, а словно отступая от оного. Брат, которого пока не удалось уговорить подставить шею под укус, гостя не видел – все так же тянул невод в лодку. Внук шойхета, вернее, теперь уже рыбак и кровосос Адир, поморщился:

– Да негусто. И тот, и этот.

– Не надоело? – Мужчина искренне сочувствовал. Ирония в мягком, умиротворяющем голосе, впрочем, тоже присутствовала – но так, чтобы ее можно было едва уловить. Клыки нехотя втянулись под губу.

– А что, ты можешь предложить мне что-то интереснее?

– Могу, – перестав улыбаться, вымолвил гость.

И тут Сумрак заверещал тысячей разгневанных голосов и взвихрился, выплевывая Адира обратно…

* * *

– …Ты уверен, что хочешь на это пойти?

– Я не хочу, я должен, – снова звучит этот голос. – Так предопределено. Я смотрел в будущее, и будущее посмотрело в меня. Других вариантов нет.

– Но ты ведь можешь сам их создавать! – Адир беспокоится, он сжимает кулаки, умоляюще смотрит на собеседника. Вокруг них постепенно прорисовывается словно из небытия какая-то комната – похоже на корчму при дороге на Унгвар, вспоминает уже Кадиш. Он научился отделять свои воспоминания от чужих и потихоньку осознает происходящее.

– Творить вероятности способен каждый, – наставительно отвечает Йехошуа ха-Ноцрет. А это, несомненно, он. – Просто не каждый пробовал. Хочешь, научу?

– Так сотвори же себе! – пропускает заманчивое предложение мимо ушей его собеседник. – Пусть будет мир, где ты живешь, творя чудеса и неся людям истинный, полный любви, а не опаляющей целеустремленности Свет!

– Но ведь это будет уже другой мир, – замечает Светлый. – А я слишком люблю этот. У него тоже есть право выбора. И он хочет быть. Я же решил уступить.

Бывший вампир чуть не плачет от бессилия. И тогда Йехошуа наклоняется к нему и говорит:

– Ты же, друг мой, слушай внимательно. Когда тело снимут с креста, придет Йосеф, чтобы похоронить его…

* * *

Вокруг снова стемнело. Но мрак был понятный, природный – Адир стоял на вершине горы. Стискивая зубы, ставшие мелкими и острыми, как у ящерицы, он смотрел на лениво ползущую в сторону города тучу, плюющуюся молниями и порыкивающую громом. В голове же его звучали слова:

«Однажды придет тот, над кем Сумрак не будет иметь власти, как надо мной. Будет он полон гнева, а не любви; горя, а не радости; ненависти, а не сострадания. И встретишь его не ты, а твой потомок, коего сотворишь, как делают те из твоей породы, кто устает от вечности. Сам же уйдешь в глубины посмертия; там мы с тобой и встретимся.

А когда придет этот час – многое переменится. Потому – не «прощай», рыбак Адир. А «до свидания» говорю тебе. Иди и не печалься».

Слезы текли по обветренным, загорелым щекам. Первые капли дождя разбавили их соленый вкус, и тогда Иной заорал. Он кричал бессвязно и отчаянно, горько и искренне, оплакивая и в то же время воспевая своего… друга. Учителя. Самого любимого человека на свете. Потому что не только Свет есть любовь. Тьма тоже знает. Тьма тоже помнит. Помнит и ждет…

* * *

Потом Кадиш почувствовал, что ему снова становится холодно. Он поерзал – и понял, что все еще лежит внутри соляной камеры. «Геликтит, – подсказала память Адира. – Разбей скорлупу. Теперь можно». Вытянув руки, он поразился той легкости, с какой пальцы пронзили затвердевшее каменное плетение. Встал, отряхнулся, взглянул через Сумрак – теперь он умел это делать, – посмотрел назад.

Кокон, где лежал князь Анджей Илошвай, выглядел монолитным саркофагом.

Тогда Кадиш потянулся Силой, нащупал слабое место в своде каменной полости и, направившись к выходу из пещеры, дернул. Порода просела, грота больше не стало. Покой усопшего ничто и никто отныне не мог нарушить.

К дедушке он, естественно, возвращаться не собирался. О каком возвращении могла идти речь, если сквозь двери родного дома теперь было просто так не пройти? А заставить близких убрать охранные амулеты насовсем – опасно и несправедливо.

Поэтому новорожденный бескуд тихо выбрался из пещеры – и застыл, очарованный встающим над предгорьями солнцем. Под кустами, окрасившимися в лучах светила алым, в мелкой каменной пыли купался ранний воробей. А за лесом, за полями, за мостами ждали реки, города и дороги…

* * *

Ольгерд молчал. Бескуд выглядел так, словно у него с плеч свалился тяжкий, но привычный уже груз, и теперь было не вполне понятно, что делать дальше: то ли наслаждаться свободой, то ли пытаться вернуть все обратно. Пришлось встряхнуться и взять инициативу в свои руки.

– «Будет он полон гнева, а не любви», значит? – деловито изрек Темный, постукивая пальцем по коленке. – А еще «все переменится»… Кажется, я понимаю, к чему был весь этот рассказ.

– И снова прошу, – Цадик еще колебался, – нет, умоляю даже: не надо в отчетах про Иисуса и Андрея. И про… метод. – Он поморщился и пояснил: – Я пообщался с другими бескудами. Никто не любит распространяться…

– Уговорил, – нейтрально, но веско изрек Ольгерд. – Обойдемся канцеляритом. Мол, стало известно о пророчестве. Откуда? Кто? Что? Не наше дело. А вот Фазиль, жук, что-то знал… – сменил он вектор беседы. – Чувствовал что-то, старый хитрец. Стоит пообщаться с главой Светлых, как полагаешь?

На лице бескуда отображались всецелая поддержка и горячий энтузиазм. Он вскочил, поставил пустую чашку из-под кофе и собрался выметаться из кабинета, дабы не мешать начальству, когда глава Темных щелкнул пальцами.

– Василию я бы на твоем месте сказал. – И на поскучневший взгляд сотрудника ответил уже мягче: – Все-таки он твой друг.

А друг – это такой человек, который заслуживает искренности.

Друг – это святое.

[1] Череп (лат.).

[2] Воспаление мозга (лат.).

[3] Опухоль (лат.).

[4] Большая политика (фр.).

[5] Мерзость (чеш.).

Гостья из прошлого

Отчеты Ольгерд любил.

В них, как нигде, проявлялась его тайная страсть: выстраивание аккуратного, отутюженного, во-шеренгу-становись-квадратного Порядка и безжалостное курощение вольного Хаоса, творящегося вокруг. Несмотря на свою Темную природу, в душе глава Дневного Дозора города Воронежа был педант. И терпеть не мог те из проявлений разгульной свободы, которые привносили в его картину мира неожиданности и непредвиденности. Впрочем, признавался он сам себе, скорее всего дело было в нарушении оным Хаосом глубоко личного комфорта одного занудного и скучного Иного второго уровня. Так что ребус в целом сходился.

Но бывали, случались в подобном подходе труднообъяснимые на первый взгляд сбои. Словно под иглу старинного проигрывателя попадала не аккуратная дорожка виниловой грампластинки, а пересекающая диск царапина, вызывающая оглушительный щелчок в динамиках и недоумение слушателя. Как, например, когда Ольгерд прыгнул на Обвальщика, спасая Фазиля и подставляя собственную шкуру под нож. Или еще раньше, гораздо раньше, когда… Конкретная дата ускользала от памяти, к стыду шефа Темных. Он даже тайно посетил мать Олега, а потом попытался отправить останки его отца на генетическую экспертизу, но могилу обнаружить не удалось. Все остальное вроде сходилось – и в то же время путалось. Особенно воспоминания.

Сейчас же предстояло аккуратно объединить обе свои ипостаси. От руководителя Дневного Дозора требовалось, с одной стороны, свести в некую стройную систему все факты по делу «воронежского мясника», с другой – присовокупить к ним сведения о древнем пророчестве, полученном от самого Йехошуа, а с третьей – не ввязывать в это дело, собственно, библейские мотивы и историю Цатогуа. Задача виделась достаточно нетривиальной.

Энергично молотя подушечками пальцев по клавишам ноутбука в моменты вдохновения и, наоборот, «зависая», когда формулировки требовали особо иезуитской уклончивости, Ольгерд не переставал думать об Обвальщике. Парень, конечно же, сам нарвался: каждый из нас прежде всего несет ответственность за себя и последствия сделанного выбора должен грести полной мерой. Но если встать на его место…

Никому никогда не рассказывая – кроме разве что Форкалора, который сам был свидетелем некоторых событий, еще в Жемайтии, – Ольгерд порой припоминал ранние годы своей жизни. Далеко не сразу из мрачного, диковатого, вспыльчивого подростка вырос серьезный, скучный, порядочный до скрипа крахмала на воротничке Иной. По сути, это было вынужденное решение: именно будущий начальник убедил молодого Темного, что любая сила нуждается в самоконтроле. И прежде всего – сила значительная, искушающая тем, что якобы упрощает решение многих и многих вопросов.

Потому что это не так. Потому что каждая спрямленная дорога может пресечься обрывом. Потому что не зная, что лежит между точкой «А» и точкой «Б», можно в результате простых, понятных решений оказаться в таком «Ы», что не столько страшно, сколько стыдно. И не перед другими – перед собой в первую очередь.

За приоткрытым окном шумел проспект Революции, а за проспектом шелестел свежей, еще не до конца потемневшей листвой Петровский сквер. Какой-то любопытный воробей, прилетевший явно из тех краев, неспешно прогуливался по подоконнику и заглядывал внутрь, кося черным, дурноватым, хулиганистым глазом. «Почти как у Олега», – вспомнил Ольгерд и передернул плечами. Птица возмущенно чирикнула, вскинулась крыльями и канула отвесно вниз.

Вот так и Обвальщик пропадет. Будет брошен куда-нибудь в пражские катакомбы, заперт на семь замков, выставлен на обозрение скрытых и вандалостойких камер. Как опасный зверь, как бешеный пес, как бесправная скотина.

Или, что еще хуже, парня начнут стравливать с какими-нибудь крепко проштрафившимися низшими. Устраивать «гладиаторские бои». Снова под холодными, стеклянными – или из чего там сейчас делают линзы? – взглядами видеорегистраторов. Увешав все вокруг магическими детекторами и голокронами – словечко пришло из гиковской субкультуры, – записывая и анализируя каждое движение – как самого юноши, так и его жертвы и Сумрака вокруг них. Пытаясь поверить чернильной, канцелярской алгеброй жестокую гармонию гнева и уничтожения.

Помимо того что подобное отношение было негуманным – смешное обвинение, особенно в адрес Иных, особенно Инквизиции, – оно же несло в себе явную опасность. Ибо не бывает идеальных систем. Каждая сильна ровно настолько, насколько сильна слабейшая ее компонента. В данном случае, как ни странно, в роли ахиллесовой пяты выступала магия.

Успев убедиться в способности Обвальщика выжигать Сумрак вокруг себя и развеивать таким образом любые попавшие под раскаленную ауру заклинания, Ольгерд ни минуты не сомневался: сбежит. Выждет, выдержит, затаится. Почует нужный момент, пройдет сквозь барьеры и щиты, как хорошо наточенный нож сквозь стенку шейной артерии, перебьет кучу народу…

И сбежит. И будет сеять Хаос, попирая Порядок. Пока кто-нибудь не сопоставит наличные потери и потенциальные выгоды и не перейдет к проверенным методам физического устранения.

Кроме всего прочего, главу Темных тревожил рассказ Цатогуа. Если хитрый бескуд не врал – хотя с чего бы ему? – то величайший Нулевой Светлый провидел появление Олега. И уподобил его себе: «Придет тот, над кем Сумрак не будет иметь власти, как надо мной». Такое сравнение, можно поклясться чем угодно, было способно вызвать нервный тик у Гесера и Завулона разом. Что уж тут говорить о простом провинциальном дозорном?

Не менее тревожащей выглядела и другая строчка: «Когда придет час –многое переменится». Чем должно было быть многое с точки зрения Иисуса Христа, окормлявшего страждущих, утешавшего отчаявшихся, воскрешавшего мертвых одним универсальным движением брови – и все это не нарушая баланса Тьмы и Света?

Возможно, дело было в природной мнительности, возможно – передалось волнение Фазиля после звонка. Ольгерд вдруг ощутил приближение чего-то неотвратимого. Смутное беспокойство, которое не являлось манифестацией некоей конкретной угрозы, скорее, неоформленным предчувствием. Сосредоточившись, он решил взглянуть на линии вероятностей…

И обомлел.

Обычно картина конфигурировалась по конкретному запросу – и выглядела при этом, как схематично нарисованное дерево, темным силуэтом возможностей проступающее на квантовой пене бытия. Вспомнился рассказ Цадика: Древо сфирот, Древо миров. Может, и вправду на конце каждой из ветвей – своя собственная вселенная? И все они существуют здесь и сейчас – обретая как рождение, так и смерть в момент наблюдения?

Теперь же перед взором недоумевающего мага вихрилось нечто, больше всего напоминавшее результат крепкой взаимной дружбы между парой клубков шерсти и взводом отважных котят. Еще в голову почему-то лезло назойливое: «Когда был Пушкин маленький, с кудрявой головой…» Поклонником великого афропетербуржского поэта Темный Иной не был и на получившуюся каляку-маляку смотрел с искренним недоумением.

А кроме того, вдруг нахлынуло глубокое ощущение дежавю, причем в парадоксальной смеси со своим антиподом – жамевю. В том смысле, что окружающая обстановка одновременно вызывала странные воспоминания о, казалось бы, никогда доселе не прожитом – и при этом внушала мысли, что все это уже было, было, и не раз, и не два, и будет снова, и никуда от этого никому не деться. Мир покачнулся вокруг Ольгерда, и он вцепился в край стола, чтобы удержаться.

Нахлынуло – и отпустило. Глава Дозора разжал пальцы, потер ладонями, выдохнул. Оправил пиджак, пригладил волосы и ощутил, как на лбу проступают капельки пота. Это уже было ни в какие ворота, и потребность крепко выругаться пришлось давить с известным усилием.

Еще следовало проверить защиту. Скрупулезно исследовав все поставленные щиты, а также проинспектировав амулеты, штатные и сделанные по спецзаказу, Ольгерд с некоторым разочарованием обнаружил, что все они находятся в полнейшем, раздражающем порядке. Даже Глаз Нехалены – редкость, приобретенная по случаю у одного польского wiedzmin’а[1] и призванная развеивать насланные на владельца иллюзии, – издевательски молчал. Темный снова начал закипать.

«Спокойно», – прошептал внутренний голос. Та сторона личности, что отвечала за рацио. «Спокойно», – повторил он, и дозорный начал дышать медленнее и глубже. «Если это развлекаются какие-то недобрые шутники – мы их ущучим. Если сумеречный феномен – разберемся. А если это еще и связано с Обвальщиком…»

Кстати, о феноменах. Недописанный отчет безмолвно вопиял, но Ольгерду было уже не до него. Туманные предупреждения Фазиля, пророчество Цатогуа, собственные ауспиции – все требовало действий, и действий незамедлительных. Поэтому Иной порыскал взглядом по столешнице, затем хлопнул себя по нагрудному карману – и извлек наружу аккуратный, лаконично оформленный смартфон. Магия магией, а поступь прогресса требовалось отслеживать. В конце концов, это экономило уйму нелишних сил…

Но позвонить в Прагу Ольгерду не дали.

* * *

Даже если вы Иной. Даже если вы можете, не сходя с места, наколдовать стаю огнешаров и океанский лайнер посреди пустыни. Даже если чудеса и магия переплетены с дыханием вашей жизни, напрыгивают на вас из-за угла и выползают из подпола по ночам. Даже если вы работаете в Дозоре и можете смело умножить плотность сверхъестественных новостей за рабочий день на порядок-другой…

Хотя – почему «даже»? Как раз потому вы со временем ко всему и привыкнете. Оборотни? Один такой работает в соседнем кабинете. Призраки? Ваши сотрудники недавно развеивали психопроекцию в городском сквере. Кровожадные культисты и древние боги? Первые получили взыскание по служебной линии, а «божество» отправилось досыпать в свой саркофаг, ворча нечто маловразумительное о хамоватой молодежи и графоманских пророчествах.

Но даже Иного можно удивить.

Девушка словно сошла с ростового портрета, выполненного художником викторианской эпохи. Или, скорее, ловким и толковым дагерротипистом тех же времен: контуры ее тонкого, намеченного лаконичными и изящными штрихами лица медленно проступали на бумаге мироздания, выдернутые метафизическим гидрохиноном из алхимической экспозиции... Впрочем, уже через секунду «фотография» почесала переносицу и очень мило чихнула.

– Будьте здоровы, – машинально пролепетал Ольгерд, пытаясь не уронить челюсть на столешницу.

Ему доводилось видеть, как работают порталы. Появление таинственной незнакомки не сопровождалось ни выплеском энергии, ни пробоем в Сумраке. Темный был готов поклясться своим цветом: все это время он смотрел прямо перед собой, вспоминая номер Инквизитора, что прилетал за Олегом.

– Спасибо. – Девушка смутилась, но тут же пошла в атаку. Она оправила непомерно широкие на плечах рукава, обмахнула ладонями подол длинной, в пол, темной юбки, тряхнула сложно скрученным пучком на изящной головке и деловито поинтересовалась: – Дата?

– Что? – Глава Дозора лихорадочно пытался прийти в себя. Все это попахивало дурной комедией – или не менее дурной фантастикой времен книжных развалов на рынках. Гостья закатила глаза.

– Год? Месяц? День? – Голос ее выдавал тщательно скрываемое волнение. Внезапно Ольгерд успокоился: если викторианская леди нервничает, значит, все не так страшно, как он тут себе навыдумывал.

– Успокойтесь, пожалуйста. Мы обязательно решим вашу проблему, в чем бы она ни была… – Маг потер большим пальцем экран смартфона – продемонстрировать отображаемую крупными символами дату и время. А также отвлечь неожиданную посетительницу, чтобы украдкой просканировать ее ауру.

Эффект был не тем, которого он ожидал.

Во-первых, посмотреть на девушку через Сумрак не вышло. Нет, все доступные Ольгерду слои оставались на своих местах, и секундный ледяной ветерок, протянувший вдоль спины, сменился уютным теплом привычности мироздания. Но еще через пару мгновений Иной осознал: слои слоями, а гостьи-то в них не видать!

Взгляд словно соскальзывал, сползал, проходил насквозь, не опознавая ни облика, ни ауры дамы. Моргнув и вернувшись к обычному зрению, маг убедился, что девушка ему не мерещится. А сумеречный взор снова давал какую-то невнятицу, спутанную, словно клубок…

«Клубок?!»

Во-вторых, вид на дисплей почему-то крайне взволновал викторианскую леди. Она побледнела, прижала ладони к щекам, а потом ринулась вперед, как регбийный фланкер при виде открытой зоны.

И схватила телефон Ольгерда.

В этот момент произошло столько всего и сразу, что позже глава Дневного Дозора неоднократно пытался как-то восстановить в памяти не столько даже порядок, сколько перечень событий. Или вернее было бы назвать их «видениями»? Тут начинала буксовать не только память, но и присоединившийся к ней здравый смысл за компанию с воображением и критическим мышлением. Ощущение было весьма неуютным.

…Он так же сидел за столом, но стол был не его – да и вообще, скорее, это был столик из тех, что ставят в кафе. Вокруг играла приятная, ненавязчивая музыка и приятно, ненавязчиво пахло лавандой; всего в меру, всего достаточно. В руке был зажат револьвер с потертой рукоятью, со взведенным курком, с матовым барабаном и тяжелым стволом. Гостья, одетая в изящную блузку, расстегнутую ровно настолько, чтобы все еще считаться приличной, и легкую весеннюю юбку, выгодно дразнящую коленками, протягивала к нему руку. В глазах ее было недоумение: словно она хотела что-то сказать, словно она должна была что-то сказать, срочно, непременно, сейчас. Но не успевала...

…Он стоял над кроватью, которая выглядела так, словно видела императора Священной Римской империи Карла Четвертого живым и, что немаловероятно, в процессе отдачи супружеского долга. На кровати лежала гостья – лежала без сознания, одетая в одну только тонкую ночную рубашку. Рубашка на плече была темной от запекшейся крови, а чуть выше на бледной коже открывались две сизо-багровые раны. Лицо девушки было бледным и изможденным, похожим на лицо умершей, однако посеревшие губы и веки закрытых глаз подрагивали, словно там, по ту сторону сна, происходило что-то невероятное и жуткое. Он протягивал к ней руку, осторожно пытаясь ощупать, осмотреть, уловить и понять…

…Он снова сидел за столом, задумчиво роясь в одном из ящиков. Кажется, его целью были орехи: по крайней мере, когда он обнаружил их там, то испытал удовлетворение. Полная горсть лакомства поднялась к плечу, и выяснилось, что эту часть тела использует в роли насеста симпатичная, отдаленно схожая с совой птица, для которой орехи и предназначались. Напротив стояла гостья, одетая в причудливую смесь тоги, пончо и сари – надо отдать должное, весьма идущую к ее фигуре. На голове гостьи ловко и на удивление уместно сидел аккуратный тюрбан; попытавшись поправить волосы, он обнаружил, что тоже носит нечто подобное. А на столе перед ним лежала стопка табличек из непонятного материала, и, протягивая одну из них собеседнице, он заметил, как на поверхности будто сами собой возникают символы незнакомого алфавита…

…Он был небольшим, сделанным из металла и пластика, взволнованно дергающимся и издающим странный писк вперемешку с гуканьем и скрипом. Гостья, стоящая над ним, выглядела не менее нервно. Странная прическа, прикрывающая уши двумя сплюснутыми пучками волос, и глухое, почти под подбородок, белое платье с капюшоном выглядели чуждо в лаконичном, футуристическом антураже комнаты, но при этом акцентировали внимание на ее озабоченном лице. Гостья что-то объясняла ему, но он не придавал большого значения словам: модуль памяти пишет разговор, а анализ он проведет позже. Главное – то, что она протягивала ему. Вот это было крайне важным, это надо было забрать и сохранить…

Ольгерд ощущал себя так, словно единомоментно стал десятками, сотнями, тысячами совершенно разных людей и существ. Гораздо больше, чем могло вместить отчаянно цепляющееся за привычные представления о реальности сознание. Если бы он мог, он бы закричал, но кричать было некому и нечем. Вместо этого он одновременно сидел, стоял, бежал, стрелял, танцевал, пил, скорбел, умирал и рождался. И так или иначе во всех этих – вероятностях? временах? реальностях? – присутствовала его неожиданная гостья. Его леди. Его загадка.

А потом он разжал пальцы.

Мир схлопнулся. Втянулся обратно сам в свою скорлупу, будто ничего и не было. Стол, ноутбук, кресла для посетителей – все имело вид настолько невинный и обыденный, что у хозяина кабинета заломило челюсти. Словно он упустил, утратил что-то важное, чего больше никогда не будет и, возможно, не было вовсе, а лишь показалось, померещилось на миг в нежданном, но чудесном сне.

Но, конечно, это был не сон. Потому что гостья, стоявшая перед ошарашенным, пытающимся встряхнуться и активировать рабочий режим Ольгердом, не исчезла. Как и его телефон в ее руке.

– Пожалуйста, не делайте этого! – Тон был отчаянный, умоляющий. Контраст с решительным поведением девушки не способствовал возвращению душевного равновесия Иного. Он поморгал, потер лицо ладонями, шумно выдохнул.

– Стойте. Стойте. Давайте по порядку. Не делать – чего? И что со мной только что было?

Леди помотала головой. Видно было, что, с одной стороны, ей нестерпимо хотелось что-то сказать, как-то объясниться. А с другой – она не верила. Не допускала самой возможности, что ее поймут, примут и не поднимут на смех. Знакомое ощущение, криво усмехнулся Ольгерд, вспоминая, как впервые почувствовал стылое дыхание Сумрака и как попытался рассказать об этом родне.

– Вы видели? – еле слышный шепот был тем не менее тонок и отчетлив, как звон струны в тишине концертного зала. – Вы только на секунду увидели. А я… постоянно. И без остановки.

– Видел, – не стал запираться Ольгерд. Он медленно и тщательно плел «фриз», пряча кисть левой руки под столом. Правую же держал раскрытой ладонью наверх, подавшись к собеседнице: жест инстинктивного доверия и принятия. То, в чем, как ему казалось, нуждалась гостья. – Но что именно я видел?

Девушка пожала плечами.

– Иногда я и сама не понимаю. Будущее. Прошлое. Настоящее. То, что было, чего не было, что будет и чего не сможет быть никогда. Варианты и условия. – Она поежилась, словно припомнив нечто пугающее. – Последствия…

Последствия – это было понятно. Глава Дозора уже почти готов был взять на себя всю полноту ответственности и распрямить пальцы с «фризом». Но не успел.

Девушка, задумчиво уставившись на экран ольгердовского смартфона, вдруг словно увидела его впервые. Она дернулась, нелепо взмахнула руками – и, снова подавшись вперед, ухватила оторопевшего от напора мага за рукав.

– Не делайте этого! – Теперь голос напоминал шипение дисковой пилы, прорезающей камень в мастерской скульптора. – Слышите? Вы совершите ошибку!

– Да что за ошибка-то? – взвился Ольгерд в ответ, позабыв про заклинание. Ему уже начали надоедать загадки, и он некуртуазно подумывал перейти к более традиционным методам приведения в чувство. – Что, что я не должен делать?

– Ничего! – скомандовала леди. Она вдруг замерла, отпустила Иного и резко отступила на шаг.

– А то что? – уточнил маг, поправляя пиджак. Странно, что всю эту перебранку еще не услышали в остальном офисе. Слух у Василия был не кошачий, конечно, но вполне себе волчий.

– А то все, – отрезали в ответ.

И гостья исчезла. Вместе с телефоном. Без следа.

* * *

Что делает человек, если прямо перед ним начинают происходить вещи чудесные, с позиций обыденного опыта труднообъяснимые и даже немножко опасные? Как правило, зависит от взгляда на мир.

Если вы личность истово верующая, то скорее всего перекреститесь и сплюнете через левое плечо. Или начнете цитировать Pater noster, припоминая, не говорил ли ваш духовник про знакомых экзорцистов. Или поспешите домой, дабы, дождавшись ночи, прочитать Аль-Фатиху, Ан-Нас и, может статься, что даже Йа-Син. Или прибегнете к медитациям, мантрам и тантрическим средствам – вплоть до крови убитого с кончика ножа.

Если же вы придерживаетесь атеизма, критического материализма и гностического подхода к познанию мира, то скорее всего начнете яростно моргать, тереть глаза и хлопать себя по лбу. Потом побежите к знакомому психотерапевту, чтобы он уложил вас на кушетку, напоил чаем и рассказал о том, как важно принимать вселенную такой, какая она есть. Или к знакомому физику, чтобы он усадил вас за стол, напоил кофе и рассказал про оптические иллюзии, флуктуации электромагнитных полей и множественность миров. Или к знакомому врачу, желательно неврологу, чтобы он поставил вас, раздетым по пояс, посреди комнаты, пощупал, постукал молоточком, порекомендовал сделать МРТ, а потом напоил коньяком и рассказал про устройство зрительного нерва, гиперфункцию лобных долей мозга и величайшее лекарство всех времен и народов – глицин.

Ольгерд не был ни верующим, ни атеистом. Он был Иным. Более того, он был дозорным. И его реакция определялась служебной инструкцией, подкрепленной глубоко личным опытом.

В первую очередь развеяв так и не брошенный «фриз», маг быстро заглянул на первый слой Сумрака. Беглый осмотр ничего не дал, и тогда, подняв свою тень целиком, он решил нырнуть туда сам. Сумрак не сопротивлялся – он был рад получить свежую порцию чужой Силы. Ведь давно известно: как ни закрывайся, сколько обманок ни наворачивай вокруг ауры, а все равно просочится, прольется, впитается. Поэтому Ольгерд не суетился, но действовал энергично.

Первый слой находками не порадовал. Все выглядело как всегда. Стены офиса, пропитанные заклинаниями защиты от подглядывания, подслушивания и даже перлюстрации, слегка искрили магией. Кресло, в которое любил падать Цатогуа, хранило следы его ауры. За окном по проспекту Революции медленно ползли автомобили.

Клубка невероятностей, который нельзя было рассмотреть подробно, но невозможно было не ощутить боковым зрением, в кабинете не было.

Рассусоливать глава Дозора не стал. Деловито осмотревшись по сторонам, он еще раз сконцентрировался, ухватился за тень – и рухнул на второй слой.

И сразу закашлялся, поперхнувшись тяжелым, вязким туманом, вползающим снаружи. Окно в кабинет превратилось в узкую бойницу, перекрытую шипастой решеткой, такая же решетка оплетала массивные валуны, уложенные в стены башни. Ноутбук превратился в упитанную инкунабулу с обложкой из кожи подозрительного происхождения, модные аккуратные бра – в чадящие нездорового цвета пламенем факелы.

Гостьи не было и тут.

Защита Иного начала расплетаться, расползаться по швам. Долго находиться здесь было тяжело даже магу его уровня, но Ольгерд все же решил убедиться. Он оценил свои силы, почесал потылицу, прикинул в уме вектор магистатум и запустил поисковое заклинание, известное под названием Радар Шакса. На втором слое оно выглядело словно гигантская, мохнатая лапа неведомой твари, обшаривающая все в заданном радиусе. Подергивая когтистыми пальцами, лапа сделала полный круг…

И ничего не нашла.

Это было ожидаемо. Это было предчувствовано, интуитивно предугадано и предощутимо древним звериным чутьем. Но все равно досадно. Поэтому, взвесив все «за» и «против» и обнаружив, что последние перевешивают, Темный наплевал на доводы разума и решился.

Камни стен на третьем слое стали еще более грубыми – не обтесанными даже, не уложенными в кладку, а словно наваленными в беспорядке и чудом удерживающимися на месте. Волшебная защита прорастала между ними в виде иссохших, но крепких и на вид опасных лиан, вооруженных зазубренными шпорами. Потолок кривился и мялся бурыми древесными горбылями, между которыми откуда-то сверху просачивался неприятный невнятно-багровый свет.

Девушка отсутствовала. Как и какие-либо следы ее пребывания.

Развлекаться с поисковыми чарами Ольгерд не стал. Третий слой – это был предел для его квалификации, опыта и сил. Он кинул несколько быстрых взглядов по окрестностям, скривился – и, на всякий случай держась за штатный артефакт подпитки, начал выныривать.

В обычном мире он чуть не упал, успев обхватить столешницу обеими руками и спружинив подрагивающими от истощения мускулами. Втащив тело в кресло, дозорный принялся хлопать себя по карманам, потом загрохотал ящиками стола. Везде было пусто.

Ольгерд помянул ежей, ужей, моржей и прочую относительно безобидную фауну; ругаться всерьез Иных отучали достаточно рано, на примерах демонстрируя опасность спонтанного ненамеренного проклятия. Правда, вся экспрессия сказанного не решала его проблему, поэтому пришлось снова собрать волю в кулак, подняться, кривым галсом, от опоры к опоре, добраться до косяка и выползти в коридор.

Из рабочего кабинета доносились голоса. Василий, Цатогуа. «Вас-то мне и надо, голубчики», – подумал маг и упал в дверной проем.

Голоса оборвались. Ровно секунду длилась потрясающая, позвякивающая ложечкой в стакане тишина. Потом раздался грохот отодвигаемых стульев, топот тяжелых ног, командные крики: «Сюда неси!» – «Клади, под голову что-нибудь…» – «Крапивина, быстро капельницу с глюкозой!» Было даже приятно осознавать, что подчиненные оказались не теми балбесами, которыми прикидывались бо́льшую часть времени.

Еще чуть позже Ольгерд сначала лежал, потом сидел в удобном, подстраивающемся под позу кресле с подножкой и подголовником, в котором порой дремал после дежурств оборотень. Сам Василий бдительно нарезал круги по периметру комнаты, а его лучший друг и напарник Цатогуа пытался напоить начальство какао – чуть ли не с ложечки. Ведьма, принесшаяся на вопли, поправляла штатив для капельницы и крутила зажим.

– Вот примерно так и я тогда: валялся весь красивый и слегка дымился, – покосил карим глазом бескуд. Приятель замедлился и уточнил:

– Тогда – это когда с забора?

– С него, с родимого, с него. – Цадик подмигнул ничего не понимающей Крапивиной, а потом пояснил начальству: – Я тут немножко детство вспоминал. Ну, вы в курсе.

– Ага. – Ольгерду давались только односложные фразы. Но он превозмог себя и добавил, обращаясь к ведьме: – Спасибо. Пока иди. Надо.

Бескуд подхватил вконец растерявшуюся девушку под локоток и с многочисленными комплиментами ее медицинским талантам, общей полезности и неотразимой красоте препроводил в коридор. Потом воровато оглянулся и наложил на дверь Поролон – простенькое, но эффективное заклинание-шумодав.

– В общем, теперь наш пушистый друг в курсе, – резюмировал он, присаживаясь на стол чуть в стороне. – И знаете що? Вы таки были правы, шеф. Стало гораздо легче.

– Рад за тебя, – улыбнулся маг. Связная речь давалась все лучше и лучше. – Теперь и Василий знает, что ты в некотором смысле лично общался с Иисусом Христом.

– Ну не, ну это вы почти без малого слегка преувеличиваете! – замахал руками (и ушами) Цатогуа. – Вот Адир, он да, он с Йехошуа ручкался…

– А сколько в тебе от Адира? – неожиданно уточнил оборотень, прекратив принюхиваться по углам. Ольгерд молча кивнул в его сторону, покачав указательным пальцем свободной руки. Смутившись, бескуд почесал кончик носа, после чего нехотя буркнул:

– Ну, прилично… Вот вы мне лучше скажите, шеф, що это вы завели за моду гипогликемичить по всему отделению? И где ваша дежурная шоколадка?

Главе Дозора стало стыдно. Шоколад был его маленькой слабостью. В Шяуляе таких деликатесов во времена его детства не водилось, и толком распробовать заморскую сладость удалось только после инициации – и то не сразу, а уже сильно погодя, почти перед самым знакомством с Форкалором. Собственно, именно бывший наставник приучил: идешь в Сумрак – бери с собой сладкое. А поскольку работа дозорного подразумевала постоянное взаимодействие с вышеупомянутым источником Силы каждого Иного, то и шоколад следовало держать при себе всегда.

Вот только уходил он у Ольгерда куда быстрее. Просто потому что.

Решив немножко контратаковать вредного подчиненного, Темный отрезал:

– Съелась. Кто-нибудь может позвонить на мой номер?

Лица сотрудников вытянулись. Василий приоткрыл было рот, но его опередил Цатогуа: просто выудил из кармана сотовый и потыкал пухлым пальцем в экран. Потом смартфон взмыл к раскидистому уху, а сам бескуд отошел в сторонку. Ольгерд, проникшись такой покладистостью, принялся объяснять заинтересованно внимающему оборотню:

– В моем кабинете только что побывали. Девушка, невысокая, стройная, брюнетка, тонкие черты лица… Не Иная. Но и не человек. Там было сложно… – Он махнул рукой, мысленно благодаря привычку Василия слушать, не перебивая. – Я собирался звонить в Прагу, когда она появилась из ниоткуда, потребовала, чтобы я, цитирую, «не делал этого» и «не совершал ошибку», а потом испарилась. Вместе с моим телефоном. Я искал до третьего слоя…

Слушатель уважительно присвистнул.

– Так вот почему вы такой, ну, выжатый. Третий слой… – Он покривился. – И чего?

– И ничего, – пожал плечами маг. – Пропала моя викторианская леди. Ни портала, ни следов в Сумраке. Как не было ее.

– Погодите, погодите, – нахмурился оборотень, – викторианская, значит… Совпало, что ли… А можно образ?

Уловив возбуждение подчиненного, Ольгерд максимально подробно описал внешность гостьи, сопроводив слова слепком с памяти. Василий удовлетворенно мотнул головой, ощерился и прыгнул за свой стол, принявшись энергично греметь ящиками. Он явно искал что-то конкретное, и завороженный его целеустремленностью глава Дозора чуть не пропустил подкравшегося сбоку Цатогуа. Тот потирал ладони и вид имел смущенный:

– Я так-то тоже выслушал за прекрасную даму. А ваш аппарат выключен, шеф. Или находится…

– …Где-то еще, – подытожил Темный. – Куда она его уволокла?

В этот момент раздался торжествующий вопль. Все обернулись, а оборотень с чувством выполненного долга хлопнул на столешницу пухлую книгу ин-кварто.

– Есть! Нашел. Кажется, я знаю вашу гостью, шеф.

* * *

Говорят, что случайности не случайны. К этой фразе каждый относится по-разному, в зависимости, опять же, от своего мировоззрения. Но даже если отбросить религиозный мистицизм или материалистический скепсис, то выйдет два разных типа случайностей.

В первом варианте вы действительно попадаете в поток стохастических событий, которые не связаны одно с другим. Машина, которая облила грязной водой, проносясь по луже на повороте. Выигрыш в лотерею, доставшийся человеку, который купил билет сразу после вас. Зуб, треснувший на камешке, попавшемся среди изюма, который вы тщательно перебирали и мыли. Вам просто не везет, и повлиять на это никак не можно.

Если, конечно, вы не Иной.

Во втором случае есть четко отслеживаемые взаимосвязи, а также способы ими управлять. Вы хорошо подготовленный боец спецназа и успеваете поймать ребенка, выпавшего из окна третьего этажа. Вы увлекаетесь фотографией и на планерке, где начальство предлагает создать портфолио продукции фирмы, получаете новую, интересную и вкусно оплачиваемую должность. Вы буквально вчера прочитали статью о подлинном состоянии дел с личной гигиеной в средневековой Европе и теперь в пух и прах громите оппонента, ляпнувшего что-то про жир и вонь. Вам везет, и вы хорошо себе представляете почему.

Даже если вы не Иной.

Василий был любознательным и эрудированным оборотнем, несмотря на свою колоритную внешность обитателя внутридворовых скамеек и потребителя дешевого, бодяжного пива. Порой волк впечатлял коллег глубиной и шириной своих познаний в самых неожиданных областях, парадоксальным образом сочетающейся с манерой оные познания излагать – в духе известного анекдота про малых голландцев и горизонт событий.

Вот и сейчас он, поглаживая суперобложку выуженного из недр подстольной тумбы тома, в очередной раз рвал социокультурный шаблон всему отделению.

– Что там у тебя? – Ольгерд с интересом наклонился вперед, потом поморщился и аккуратно вытащил катетер из вены. Опередив начальство, Цатогуа юркнул с фланга и зачел вслух:

– Европейская живопись второй половины девятнадцатого века. Альбом репродукций. Вася, таки дашь погонять?

– Ага, – огрызнулся тот беззлобно, – а кто моего Уэллса брал? Закладки тю-тю, страницы помяты, уголок весь в кофе.

– Тишина в библиотеке! – не удержался глава Дозора и ухмыльнулся в ответ на взгляды. – Потом подеретесь. Что именно ты хотел мне показать?

– Щаз, ща-а-аз… – На Василия было приятно посмотреть. Он даже добыл откуда-то канцелярскую подушечку для смачивания пальцев, чтобы удобнее было переворачивать упругие глянцевые листы. Оттуда на него строго, игриво, отстраненно, взволнованно смотрели запечатленные в самых различных техниках, стилях и настроениях женщины, мужчины и дети.

– Вот! – наконец шлепнул он ладонью. – Портрет Софи Грэй работы Чарльза Эдварда Перуджини. Малость нехарактерный для него подход, я потому и запомнил: натурщица смотрит прямо на художника, а не куда-то в сторону. Частенько путают с работами Милле́, и вообще там с этим портретом мутная история…

Зарекшись удивляться, Ольгерд все же не выдержал и цокнул языком. А развернув альбом к себе, чуть не поперхнулся: с бумаги на него смотрела она – гостья в викторианском платье. Ровно так, как полчаса назад в его кабинете: испытующе, внимательно, подавляя душевное волнение. Тут он припомнил кое-что еще.

– Не складывается, – вздохнул маг, возвращая книгу. – Моя посетительница говорила по-русски. Без малейшего акцента. Хотя и лицо, и платье – один в один.

– Этот Перуджини, он же был Иной, – продолжал оборотень, нимало не смутившись. – Неинициированный, но потенциально такой неслабый. Кстати, вот вам еще та же дама. Только теперь это Касталия Розалинд, графиня Гранвиль. И нарисовано иначе.

Ольгерд и Цатогуа чуть не столкнулись лбами над следующим портретом. Сходство было несомненным, хоть модель и была изображена сбоку, в совершенно другом освещении, подчеркивающем и заостряющем черты лица.

– М-да, – изрек бескуд. – Либо кто-то соврал, либо одно из двух. Эта Софи-Касталия, она что же, и у художника что-то слямзила, раз он на нее так взъелся?

– В смысле взъелся? – Маг нахмурился и еще раз посмотрел на изображение. Ни карикатурности, ни усов, ни родинки на носу.

– В смысле, что она и не Касталия, и не Софи, – отрезал Цадик. – Очевидно же. Он рисовал ее, рисовал, а потом взял и переназвал портреты. Явно неспроста.

– Есть одна идейка, – Василий отобрал у коллег альбом и направился к МФУ. – Идейка есть одна, вроде не самая глупая. Тут парни из Израиля заявили свою версию поисковика для Иных. Ну, там, нейросети, обучаемость, вся фигня. – Он запустил сканер, приложив к стеклу сначала один портрет, потом второй. – Очень продвинутые алгоритмы, почти ИИ. Может, прогоним нашу дамочку по ним?

– Гениально, – искренне похвалил Ольгерд. – У нас как раз и фас, и профиль. Цадик, учись, как премии зарабатывают.

– А я що, а мне и не жалко! – завыл Цатогуа, но быстро притих. – Таки всегда говорил, что Вася у нас молодец. Ну, началась охота?

Охота началась. Поисковик потребовал идентификации, причем даже не двух-, а трехуровневой, с подтверждением через дозорные шифр-ключи. Это было разумно: ушлые людские хакеры, даже узнав о существовании подобного ресурса, не должны были им воспользоваться ни в коем случае. Оборотень, сидя за ноутбуком, увлеченно кликал «мышкой».

– Степень совпадения… Сколько ставим? Восьмидесяти хватит?

– Девяносто пять, – сомневалось начальство. – Не хочется ложных срабатываний.

– Лады, девяносто пять… Экстраполяция объема по двум проекциям… Подавление цветового шума… Можем потерять в деталях, – предупреждал он.

– Та воно ж таке, не фото, картинка, – одобрительно хлопал по плечу бескуд, расставляя второй рукой чашечки с кофе. – Будем посмотреть.

– Будем, – рычал Василий. Наконец раздался финальный щелчок, и на экране закрутилась «обработка запроса».

Через пару минут сервер предупредил: «Выгружаем совпадения». Потерев мочку уха между пальцев, Ольгерд отхлебнул кофе и констатировал:

– М-да…

– М-да, – поддержал Цатогуа. – И обратите внимание, шеф, все из разных эпох. Ваша леди не викторианская, она хорошо, если не древнеегипетская.

– А точно не Иная? – засомневался оборотень. – Хотя если она порождение Сумрака… Ну, как Неваляшка или этот, Палач Пророков. Обвальщик наш в ту же степь.

– Та-а-ак, – обернулся к нему Темный маг, – отсюда поподробнее. У тебя тоже ассоциации с Олегом возникли?

– Ну! – тот потер лоб и нахмурился. – А говорят, еще Фазиль на нервяках, да? Он же чуткий навроде журавля. В миг единый просекает, чо-как и кому-где. Слышал, в предсказатели прочили.

– Ты уж не делай из него Яна Наталиса, – усмехнулся Ольгерд. Потом помрачнел. – Но да, есть такой момент. Я подозреваю, что именно мой звонок в Инквизицию мог стать той «ошибкой», которая очень не нравилась гостье.

В этот момент продолжавший просматривать подборку Василий подпрыгнул на стуле и кликнул по одной из миниатюр. Та развернулась во весь экран, и бескуд, следивший за происходящим, поинтересовался:

– Щота важное таки да? Вась, ты не пугай, а то я кофе обольюсь, и будет уже неэстетично.

– Важное… Не знаю, – пробурчал оборотень, оскалив крепкие желтые клыки. – Чую. Так, а что… А, вот! – задергал он курсором. – Я ж уже видел. Это опять работа Перуджини, набросок, он не выставлялся нигде. Есть только в хранилище у какого-то вампира из Италии, ну и он дал отсканить, для базы. Вчера я рылся в сети и нашел, но внимания не обратил. А сейчас понял: руки!

Снова произошло маленькое краниальное ДТП. Цадик, проявив свою обычную прыть, захватил власть над «мышкой» и сдвинул курсор в сторону, одновременно покрутив колесиком.

– Ой-вэй, – выдал он совершенно флегматично. – Шеф, хотел бы я сказать, что это маленькое карманное Евангелие. Или блокнотик. Или покетбук про отважных рыцарей и прекрасных дам. Но увы, моя неблагодарная память слишком хорошо хранит некоторые не так чтобы, на первый взгляд, нужные вещи. А еще у меня есть фото.

Он снова достал смартфон и показал всем присутствующим дисплей. Там был довольно удачный кадр: Ольгерд, нахмурившись, роется в своем гаджете. Погрозив кулаком, начальство в том же тоне констатировало:

– Да. У нее мой мобильный.

Шуршание кулеров ноутбука и офисной вентиляции на пару секунд стало громче артиллерийской канонады. Все переглядывались молча, пока все тот же Цатогуа не обронил, выпятив губу:

– А что мы в принципе знаем о путешествиях во времени?..

– Бред, – отрезал Ольгерд. Он пощелкал ногтем по пустой чашечке от кофе и цыкнул зубом. – Нет, про ускорение восприятия на первом слое Сумрака известно всем. Но это, насколько я знаю, принято считать физиологическим процессом… И движения по времени вспять не было замечено никем! Ни разу!

– А что мы в принципе знаем о природе времени?.. – затянул бескуд свою волынку. Василий одобрительно кивал. Не выдержав, маг развернулся, сделал пару кругов по кабинету и упал обратно в кресло, в котором его откачивали. Мысли его были смутны.

Кроме того, опять начало накатывать то странное чувство, мозаика из дежавю и жамевю. Путешествия во времени… Это было единственным разумным объяснением, но оно Ольгерда не устраивало. Просто в силу того, что рушило все представления о привычном мироустройстве и порядке вещей.

«Мы рабы своих привычек, – думал он, уткнув лицо в ладони. – Даже Иные. Тем более Иные. У нас гораздо больше времени – опять время! – чтобы ими обрасти, замшеть, закоснеть в уютных парадигмах. Вот и я боюсь допустить «то, что было, чего не было, что будет и чего не сможет быть никогда». Боюсь. И не готов признаться в этом».

Глава Дневного Дозора города Воронежа еще немножко посидел, слегка раскачиваясь и уставившись в одну точку. Потом встряхнулся, шлепнул себя по щеке внешней стороной ладони и тихо скомандовал:

– Цадик, кофе. Ну-с, что делать будем, господа дозорные?

В дверь постучали.

* * *

В каждой организации, в каждом коллективе, в каждой группе друзей, товарищей или просто знакомых есть такой человек.

Никто из дозорных так и не смог запомнить имя ведьмы Крапивиной. Создавалось впечатление, что на нем лежат хитрые и эффективные чары забвения. Упрямый Цатогуа твердил, что мнилось ему нечто древнегерманское, из средневековых рыцарских романов, но от прямых вопросов уходил, как щука от остроги. В документы кадрового отдела негласно решили не заглядывать, из спортивного интереса. Лично спрашивать тоже было нельзя, и потому все обращались к девушке по фамилии, от чего та, казалось, совершенно не испытывала никакого дискомфорта.

При этом сама ведьма оказалась весьма полезным, порой даже незаменимым сотрудником. Ситуация с ней и оперативниками немного напоминала семью, в которой коллективный «муж» выполнял дела важные, значимые, заметные: сражался с драконами, приносил домой добытое с них золото и слагал баллады о собственных подвигах. На «жене» при этом оставались обязанности мелкие, безымянные и обильные: оттереть кровь с доспехов, поточить меч, подшить гульфик, отсортировать монеты, драгоценные камни и украшения от чешуек, камешков и дохлых пауков; умиленно выслушать все три сотни строф поэтического подвига, а позже прибрать за утомленным трубадуром перо, недопитое вино и скомканные черновики.

Прекрасно понимая, на ком теперь держится воронежский Дозор, Ольгерд старался не забывать о поощрениях, дополнительных отгулах и банальных комплиментах в адрес девушки. Правда, в данный момент он был немного не в духе, поэтому его «Да?» прозвучало скорее, как «Ну?».

Цатогуа, хлопнув себя по лбу, махнул рукой и снял с двери Поролон, после чего сам же ее и открыл. Робко переминающейся на пороге Крапивиной он принялся расточать извинения, сдобренные славословиями и дифирамбами. Барышня покраснела, что было немудрено, но потом собралась и решительно заявила:

– Ольгерд Гедиминович, вам там звонят!

– Мне?! – Маг по инерции охлопал карманы, а потом возвел очи горе. – А, ну да. Кто?

– Из Ночного Дозора, – отрапортовала ведьма, как заправский служака. – Настаивают, что дело срочное, просят к трубке лично вас.

Предчувствия родились недобрыми. Ольгерд окинул взглядом сотрудников, поразмыслил, а потом, решив, что не стоит терять время на пересказы, кивнул Крапивиной:

– Переведи звонок сюда. Цадик, где тут у вас громкая связь…

– Шеф, а вы и вправду Гедиминович? – шепотом полюбопытствовал Василий, когда ведьма убежала на ресепшен. Глава Дозора нахмурил брови.

– Да, а что? – Потом морщины на лбу разгладились, и Темный улыбнулся. – Нет, не в этом смысле. Имя-то популярное. В Литве, конечно.

В этот момент запиликал стационарный телефон. Бескуд манерно ткнул пальцем в клавишу конференц-связи, и комнату заполнил знакомый голос:

– Алло? Алло? Ольгерд, это вы?

Маг улыбнулся еще раз.

– Здравствуйте, Фазиль. Ну, как ваша поездка?

– Насыщенно, – обронил целитель. – Расскажу, но чуть позже. У нас тут случилось странное.

– Ого, – не удержался Цатогуа. – Странное у Светлых. Кто бы мог подумать?

– Вы там с подчиненными? – осторожно уточнил глава Ночного Дозора.

– С ними, с оглоедами, – изобразил тоску в голосе Ольгерд, одновременно замахиваясь кулаком над затылком шутника. Бескуд зажал рот ладонями и затрясся от мелкого хихиканья. Василий смотрел на друга с укоризной. Хоть это утешало. – Подумал, что раз дело касается отношений между Дозорами, то пусть будут в курсе.

– Ну, в общем, вы правы в данной ситуации… – Тон Светлого казался смущенным. Словно он задумывал какую-то гадость в отношении собеседника, но та не удалась, обернувшись мелким и позорным в первую очередь для самого трикстера пшиком. И теперь ему придется приносить «глубочайшие и сердечнейшие», дабы объект провального розыгрыша хотя бы вслух не ржал и не глумился.

– Фазиль, рассказывайте, – произнес маг и снова испытал дежавю. На этот раз – вполне оправданное: был же у них похожий разговор пару дней назад. – Снова какие-то предчувствия? Если что – мы вняли и со всей ответственностью напряглись. Потому что…

– Ольгерд, – перебили с той стороны, – скажите, у вас есть знакомые реконы?

– Кто? – Брови решительно взмыли вверх. Глава Светлых охотно пояснил:

– Люди, увлекающиеся исторической реконструкцией. Доспехи, платья, бухурт, жюст…

– А, ролевики, – улыбнулся Темный. – Нет, подобных не водится. Хотя сумеречный облик дело такое – всякое бывает.

– Вы ролевиков с реконструкторами все же не путайте, – хохотнули в трубке, и тон Фазиля обрел былую наставительность, – они этого страсть как не любят, могут и хальбердом засветить. Но оставим детали, перейдем к главному.

Откашлявшись для убедительности, целитель продолжил излагать, словно не веря собственным словам:

– Видите ли, какое дело. Буквально через полчаса после того, как я покинул офис в сторону Чертовицкого, посреди холла возникла странно одетая… дама.

В кабинете снова стало тихо. Было слышно лишь, как потрескивает от легчайших наводок в сети динамик телефона. Глаза Цатогуа округлились, он все еще держал рот прикрытым руками, но больше не веселился. Василий застыл с «мышкой» в руке и неопределенным выражением на лице. Поморщившись, словно стрельнуло в больном зубе, Ольгерд негромко, но отчетливо уточнил:

– В платье викторианской эпохи?

– Ну да, – по инерции подтвердил Фазиль и тут же насторожился: – А как вы угадали?

– Долгая история, в свой черед расскажу. Дальше? – Торопить собеседника было невежливо, но сдерживать любопытство тоже оказалось тяжко. Светлый замялся, но продолжил:

– Собственно, девушка – ваша знакомая, так? – вызвала у нас небольшую боевую тревогу. Женя, в которую та практически врезалась, чуть не шарахнула подвешенным «Морфеем».

– Может, и надо было, – не удержался Темный. – Простите, снова вас перебил. Слушаю.

– Значит, точно знакомая. – По голосу заметно стало, что целитель развеселился. – Так вот, нервы у Жени выдержали. Поначалу. Потому что нежданная гостья чуть ли не вцепилась в нее всеми конечностями и начала требовать, цитирую, «не дать свершиться ошибке». Что за ошибка, вы в курсе?

– Потом, Фазиль, потом. – Ольгерд закусил губу. Голова начала отчетливо потрескивать от боли. – Это все? Она что-то взяла?

– Да нет, ровно наоборот, оставила, – с недоумением поправили в динамике. – Сунула Жене свой мобильный и растворилась в воздухе. Все наши утверждают, что это не было ни порталом, ни спуском в Сумрак. Они проверили и насторожились.

– Разумно, – подал голос Василий. – Чо, я б тоже напрягся. А к телефону бы подходил, обвешавшись кевларом и амулетами.

– Ваш оборотень совершенно прав, – одобрительно поцокал языком Фазиль. – Мои ребята практически так и поступили. Сначала долго и пристально смотрели на устройство через Сумрак, потом щупали тестовыми заклинаниями, потом – саперным «хоботом». Да, у нас даже такой есть, завхоз служил в Афганистане… А потом начали вскрывать.

– Разбирать? – озадачился маг. Целитель в ответ тоже озадачился:

– Нет, зачем? Хотели войти в систему. Но там столько оказалось блокировок… И магических, и цифровых, и даже механика. Владелец явно не дурак был в вопросах безопасности.

– Спасибо за комплимент, – вымолвил Ольгерд. По ту сторону соединения замолчали. Потом раздалось тихое:

– Да. Когда я вернулся, то сразу узнал ваш аппарат. Скажите, коллега… – Фазиль задумался, подбирая формулировку. – Какого ежика?! Два дня. Два дня телефон лежал у нас в офисе, смущая умы и держа моих сотрудников в тонусе. Это что, такой специфический Темный юмор?

Пришлось вдохнуть, выдохнуть и сосредоточиться. С одной стороны, главу Дневного Дозора разбирал нервный, истерический хохоток – чего допустить было никак-с нельзя. Иначе с трудом и чудом выстроенные отношения со Светлыми полетели бы на шестой слой Сумрака. С другой стороны – хотелось ругаться, грязно, некрасиво и всерьез. Это вызвало бы больше понимания у слушателей, но по понятным причинам также было невместно чуть более чем полностью. Дилемму следовало решать, и Ольгерд воспользовался методой Искандера Зулькарнайна: рубанул напрямую.

– Фазиль. Я тоже обещал вам историю. Я готов ее поведать. Но лучше будет, если вы подъедете к нам. Тогда я смогу еще и показывать. Да и свидетели в лице моих сотрудников…

– То есть история связана с этим злосчастным гаджетом. – Тон главы Светлых мигом обрел деловитость. – Простите мои эмоции. Поездка не задалась… Но вам придется быть интересным рассказчиком. Потому что нет ничего хуже, чем скучная история.

– Полностью согласен, – кивнул маг, позабыв, что разговаривает с телефоном. – Жду в самое ближайшее время. Наверное, Женю тоже стоит взять – мы сравним показания.

– Всенепременно, – протянул Фазиль, потом попрощался и положил трубку. Ольгерд окинул взглядом подчиненных. Взгляд был тяжелым и ничего хорошего не предвещал.

– Два дня… – Это было больше похоже на стон, и Цадик тут же обежал кресло сзади, принявшись водить пальцами над теменной областью начальства. – Два дня назад. Нет, ну, конечно, есть вариант, что это не та же девушка, это другая девушка, это не мой телефон, это вообще буй знает что и сбоку тессеракт… Но, похоже, Цатогуа прав. Вы все правы, а я ошибался. Придется с этим как-то жить.

– Шеф, – Василий тоже уже нависал над креслом, с чашечкой кофе в ковше ладони, – мы разберемся. Всегда разбирались и тут не подведем. Верно я говорю?

– Айзен бетон, хэврес! – возмутился бескуд. – В смысле, а куда ж мы денемся? Так що вот вы лежите себе и не делайте вибраций. Пока наши «светлячки» едут, я вас таки немножечко пропатчу и продебажу.

– Про… что? – Ольгерд не уловил, но ему уже становилось все равно. Боль уходила, напряжение таяло, в плечах и шее отпускало. Цадик хохотнул:

– Починю. Это я вот от него набрался, – ткнул он пальцем в оборотня. – Хакер наш, самородок.

– Хорошо, уговорил, – не бормотать и говорить внятно было сложно, но маг смог. – Удваиваю премию Василию. А ты массируй, массируй.

Заливистый хохот оборотня и надутое сопение за спиной дополнили гармонию мироздания.

* * *

Бывает так, что отношения с человеком не складываются.

Вы как-то сразу и оба понимаете, что взаимно несимпатичны. Некоторое время старательно игнорируете друг друга, ходите по разным сторонам улицы, при возможности – еще и в разных городах; лучше, конечно, когда на разных планетах. Мироздание над вами ощутимо глумится, сталкивая в самых провокационных ситуациях: по работе, в компании знакомых, в магазине или даже общественном туалете. Со временем конфликт переходит из пассивной в тлеющую фазу – вы начинаете приторно-вежливо грызться, на людях или приватно, по поводу и не очень. Это может тянуться долго.

В какой-то момент на темно-багровые угли неприязни прилетает свежий ветерок случая, принесший с собой топливо – стычку. Вы входите в клинч, по ерундовому, казалось бы, поводу, рыча, брызжа слюной и роя копытом. Окружающие спешно раскупают попкорн или бронежилеты, в зависимости от целей: поглазеть, подзадорить и пошушукаться – либо отважно броситься между бойцами в отчаянной попытке развести по углам ринга. Пыль клубится, земля сотрясается, юшка летит.

Это один из вариантов.

А бывает, что кто-то из вас оказывается в нехорошем районе, посреди плохо освещенного сквера, в компании двух-трех молодых людей, живо интересующихся содержимым вашего кошелька. Может, кстати, финансовое благосостояние их и не волнует. Может, им просто экзистенциально скучно и срочно требуется беседа на языке жестов с умным, а главное, понимающим человеком – то есть резвый и задорный мордобой. И вот вы уже готовы вспомнить все, что успели хорошенько забыть из краткого курса общевойскового армейского рукопашного боя, потому что вспоминать навыки спринтера поздно…

Но тут появляется ваш старый оппонент.

Позже, вытирая кровь со скулы в кои-то веки пригодившимся платком, вы отдаете ему свой телефон – потому что его аппарат выпал в драке и был раздавлен чьей-то шустрой пяткой. Он, в свою очередь, вынимает из брошенного в сторону рюкзака бутыль минералки и предлагает умыться. Помогает доковылять до скамейки, потому что ногу вы тоже подвернули с непривычки. Морщась, принимает сочувствие по поводу порванной куртки. И рекомендует все-таки вызвать «Скорую» для валяющихся в живописном беспорядке тел…

Вместо которых вполне могли валяться и вы.

Отношения такого рода случаются не только между отдельными людьми. Воронежские Дозоры, например, то упорно игнорировали друг друга, то цапались из-за бытовых – в Ином смысле, конечно же, – казусов. Все это тянулось, и тянулось, и тянулось.

Пока не пришел Обвальщик.

Встречать Фазиля и Женю Ольгерд вышел лично. Это было и знаком уважения к гостям, и попыткой сказать самому себе – а также сверхзаботливым сотрудникам, – что силы после забега на третий слой восстановлены, решимость обретена и намерения ясны. Ну и в конце концов, просто надоело сидеть.

После взаимных расшаркиваний, рукопожатий, попыток вручить полагающиеся по инструкции защитные амулеты («не мы от вас, а вы от нас») и выдачи Крапивиной указаний по поводу чая, Светлые наконец добрались до рабочего кабинета. Их глава по пути уточнил:

– Не в ваш?

Ольгерд мотнул головой. Начинать следовало не с этого.

Опередив всех, Цатогуа уже возился с кофемашиной и составлял чашечки на поднос. Василий, положив ладонь на крышку ноутбука, ждал отмашки начальства. Женю усадили на его стул, и оборотень, неожиданно приветливо улыбаясь волшебнице с высоты немалого роста, едва ли не подмигивал. Интрига нарастала.

Наконец Фазиль отхлебнул чаю и одобрительно кивнул ведьме. Потом опустил кружку на блюдце и уточнил:

– Может, пора?

Глава Темных еле удержался от театрального щелчка пальцами, просто махнув кистью. Дисплей компьютера засветился, Женя наклонила голову, изучая картинку.

– Да, это она. – Девушка вынула из кармана флэшку с трискелем на корпусе. – Можно?

Ноутбук мягко звякнул, опознавая устройство и подтверждая, что вирусов на нем нет. Потом на экране появилось видео.

– Это с наших внутренних камер. – Встав и подойдя ближе, целитель протянул указательный палец к правому верхнему углу монитора. – Дата, время, ракурс… Ну, стандартные пометки. О, а вот и гостья.

Изображение замерло. Чувствуя, как предательски щемит где-то ниже грудины, Ольгерд тоже приблизился, развернул устройство к себе и долгих полминуты крутил колесиком «мышки», увеличивая и уменьшая масштаб.

– Да, это она, – невольно повторив слова Жени, он улыбнулся. – Имманентно и необходимо она.

Узнав цитату, Фазиль улыбнулся в ответ. А после посерьезнел.

– Вы обещали мне историю, и я ее жду. Долгую. Интересную. – Тон Светлого был, с одной стороны, напряженным, а с другой – звенел тем особым видом веселья, когда не знаешь, что будет дальше: то ли остервенелая драка, то ли лихая пирушка, то ли драка на пирушке с песнями и пиротехникой. Ольгерд уловил – и повел экскурсию.

Посетители внимали прилежно. Никто не морщился скептически, не сарказмировал в свое удовольствие, не пытался подловить мага на противоречиях. Вопросы задавались строго по делу и вполне уместные. И целитель, и волшебница изучили подборку найденных поисковым алгоритмом изображений, полистали альбом с репродукциями, полюбовались на набросок со смартфоном. Наконец Женя достала из другого кармана аккуратно упакованный в антистатический пакет гаджет. Он лег на стол, и все уставились на него.

Тут Ольгерд понял, что же его смущало все это время. Он обернулся к Цадику и потребовал:

– Ну-ка, позвони мне еще раз, будь добр.

Тот оттопырил нижнюю губу и задумчиво вызвал список контактов. Из динамика раздалось гудение, потом приятный женский голос возвестил, что абонент не абонент. Телефон в пакете молчал и не дергался.

– Э-э-э, – нахмурился оборотень, – а он вообще включен?

– Заставка появляется, – мягко уточнил Фазиль, разглядывая аппарат с новым, осторожным интересом. – Коллега, разблокируете?

Протягивая руку к пакету, глава Дневного Дозора невольно напрягся. Смутно ожидалось, что вот, стоит прикоснуться к девайсу – и его снова накроет видение несбывшихся невероятностей, на этот раз унеся за собой окончательно и бесповоротно туда, где не спасут ни второй уровень, ни капельница, ни шоколадка. «Кажется, у меня появляется фобия», – рассердился Ольгерд. Он фыркнул, вскрыл упаковку и включил смартфон.

Тот послушно считал все пароли и коды. Покрутив меню, полазав по настройкам и даже проверив IMEI аппарата, маг убежденно покивал:

– Мой туфля. Все чары тоже на месте. А сеть не видит, хотя… – он вытащил лоток с SIM-картой аккуратным телекинетическим пассом, – …по идее, должен.

– У меня есть версия, – веско проговорил Фазиль, возвращаясь в сидячее положение и ополовинивая кружку. – Возможно, уважаемый Цатогуа прав. Возможно, ваша гостья, – он выделил слово интонацией, – пересекает время на уровне, недоступном Иным. Возможно, она порождение Сумрака – или его жертва, как несчастный Обвальщик. И вот тут возникает вопрос: насколько их появление связано между собой?

– А куда вы летали? – вспомнил Ольгерд. – Тоже история, тоже обещали. И мне кажется…

– Правильно кажется. – Вздох целителя был не печальным, а скорее, мрачным. – Угадайте, что мне сказали в Москве?

– Ничего не предпринимать, но быть настороже и действовать по обстоятельствам? – ткнул пальцем в небо Темный. Светлый смотрел в сторону, очевидно, намереваясь прожечь взглядом пару капитальных стен.

– Политика гриба. – Он сморщил нос и посмотрел на остальных. – Когда держат в темноте и кормят дерьмом. Не нравится мне все это, ох, не нравится…

– Я так и не отправил финальный отчет, – пришлось признаться Ольгерду, – но подозреваю, что мне ответили бы нечто в том же духе.

Василий, последние пять минут молча влипавший в стену, подал голос:

– Так это, давайте сложим два и два. Значит, что у нас есть? Парень, который выжигает Сумрак и мочит Иных. Пророчество самого Иисуса конкретно об этом парне. Девушка, шныряющая по времени, которая не хочет… Чего именно она не хочет, кстати?

– Да, и что за пророчество? – нахмурился Фазиль. Темные как по команде уставились на Цатогуа. Тот покраснел.

– Цадик, я думаю… – мягко начал Ольгерд, но бескуд сам же и перебил:

– А, що там по кнедликам плакать, коли перцовка пролита. – И он, на этот раз скупо и почти безэмоционально, принялся повествовать.

Вот теперь Светлых проняло. Женя активно ловила челюсть, ее начальник вытянулся в гостевом кресле, словно проглотил распятие. Их можно было понять: время и его парадоксы – это, конечно, круто. Но легендарный Нулевой Иной, виденный рассказчиком практически собственными глазами…

– «Многое переменится», – бормотание Фазиля звучало почти беспомощно. – «Многое…» Ольгерд, вам не страшно?

– Читаете мои мысли, – буркнул тот. – И я как раз собирался звонить в Прагу, когда появилась эта… охотница на смартфоны. Мне стало беспокойно. Всерьез так. Ощутимо.

– Вот и мне, – согласился целитель. Его спина, словно не выдержав давления ответственности, согнулась, а сам он сложил локти на колени. – Вот и мне…

– Значит, Гостья и Обвальщик точно связаны, – подытожила Женя. – А «ошибкой» был бы ваш звонок в Инквизицию. Но я никакой ошибки тут не вижу: они вполне имеют право быть в курсе. И знаете что? Я бы даже не звонила. Я бы сама туда отправилась. Вместе с Иными, уже имеющими опыт боевого взаимодействия с подобным типом. – И она обвела всех присутствующих широким жестом. Цадик дернул плечами.

– Дама права. Шеф, айда в Прагу. Танка у нас нет, ну так и на дворе не шестьдесят восьмой. Зато есть вполне сработавшаяся команда.

– Согласен, – поддакнул Василий. – Эти, Инквизиторы которые, они ж Олега не знают. Они его не видели. Дров наломают, к бабке не ходи. А вашей чуйке я доверяю. Тем более вот Фазиль тоже…

Главы Дозоров переглянулись.

– Ну что, коллега, – Светлый впервые за время визита улыбался широко, искренне, с удовольствием, – кажется, кавалерия рвется в бой.

– Тоже мне Корпус Смерти Крига, – строго промолвил Темный, но глаза его искрились. – Комиссара на вас нет. Кайафаса Каина, желательно. Со здоровым инстинктом самосохранения.

Волшебница, округлив глаза, прошептала: «Ого». Через мгновение все хохотали так, что в кабинет, на сей раз не запечатанный заклинанием, просунулся любопытный крапивинский нос. Ольгерд воспользовался моментом и подозвал ведьму.

– Забронируй нам… – он оглянулся, – …пять мест на ближайший рейс до Праги. Если не будет – колдани, аккуратно, без скандалов. Дело важное, но наглеть не стоит.

– Я думаю, Ночной Дозор не будет против, – придвинулся Фазиль. – Даже если случатся небольшие нарушения.

Потому что дело действительно важное. Надо поспешить.

[1] Ведьмак (польск.).

Мертвые не кусаются

Есть одна фраза: «Смерть это последнее приключение». Не знаю, кто сказал, но он ошибался. Когда ты умираешь – все заканчивается, и в первую очередь заканчивается то, что может с тобой произойти. Просто потому что заканчиваешься ты сам, тебя нет – ex nihilo nihil fit[1].

Сначала с тебя сдергивают внешнюю оболочку. Она может еще функционировать: сердце качает кровь, мышцы сокращаются, синапсы мелко искрят. Но это уже не ты.

Потом на мелкие элементы разваливается пазл твоего разума. Мысли становятся отрывистыми, суматошными, утрачивают связность. Как домены ферромагнетика при температуре выше точки Кюри; не спрашивайте, откуда я это знаю. То, что остается, мечется, чувствует – это все еще ты.

А затем приходит великое ничто, которого на самом деле тоже нет. И ты погружаешься в него, от альфа до Аматерасу, от омега до ортогональности, вдоль, поперек и в совершенно непредставимых ранее измерениях. Остаточные волновые функции размываются прибоем белого шума, и ты наконец перестаешь быть собой.

Ты думаешь, это финал. Ты тоже ошибаешься.

* * *

– Знаешь, имеется в Приднестровье такой город, Дубоссары… – Виктор передернул плечами под курткой и выразительно огляделся вокруг. Вид с Коммунального моста открывался живописный – в любое другое время года или хотя бы суток. Сейчас где-то внизу задумчиво плескался Енисей, но из-за парапета, сменившего кованые перила, было видно только ночь и туман. Убрав смартфон, Ада поинтересовалась:

– К чему ведет эта аналогия?

– К тому, что я задубел и ужасно хочу… – Под конец фразы мужчина крепко стиснул зубы и втянул воздух. Его спутница изящно, на полсантиметра подняла бровь. Левую.

– Что тебя останавливает? – В голосе не оказалось ни грамма издевки, только вежливое сочувствие. Тот случай, когда придраться было не к чему и хотелось просто приложить подушкой, чтобы вразумить хитроумного насмешника и научить его не быть слишком хитроумным. Виктор дернул челюстью.

– Во-первых, не при дамах. Во-вторых, ты мой начальник.

– Я не начальник, – ровно уточнила Ада, заправляя короткую темную прядь за ухо. – Я просто старшая в группе. Мы напарники, помни об этом и не рой под собой землю. Серьезно, что тебе мешает? Кинь «сферу невнимания», попроси меня отойти, если смущаешься. Я не фарфоровая, не переломлюсь.

– Не фарфоровая, ага… – Кожа девушки выглядела молочной в свете фонарей, и Виктор улыбнулся. – Прости, но я иначе воспитан. Неудачная была шутка.

– Знаешь, если нам вдруг придется за кем-то бегать, а ты окажешься с полным мочевым пузырем и к тому же окоченевший, это плохо будет смотреться в рапорте о провале. – Ада шагнула вперед, приставив к уху ладонь. Кожа на черных, контрастирующих с алым полупальто перчатках скрипнула. Мужчина посерьезнел.

– Согласен. С другой стороны, если придется бегать – я перекинусь. А в рабочем облике меня эти проблемы не побеспокоят.

Естественное женское любопытство отразилось на лице напарницы, но озвучить себя не успело. Оба вдруг замерли, напрягая слух. Первым определился Виктор.

– Это с парковки. Ни фигашеньки себе! Вконец края потеряли, почти напротив отделения!

Ада молча устремилась по мосту. Дойдя до второго балкончика, она посмотрела вниз и слегка скривилась – рделый шрам губ на алебастровой маске лица изогнулся. Напарник согласно кивнул.

– Да, в обход долго. Ну, держись.

Две фигурки – ярко-красная на руках у темно-серой – изящной параболой перелетели с моста на асфальт. Зрелище, достойное массовых репостов в случае попадания в сеть, вот только никто не снимал. Потому что никто ничего не видел.

Еще две фигурки плавно двигались посреди завитков тумана на пустой парковке. Откуда-то доносилась музыка – вполне реальная, не чародейская, хоть и чудесная.

He's a real nowhere man

Sitting in his nowhere land

Making all his nowhere plans for nobody…[2]

– «Человек из ниоткуда», – перевела Ада и улыбнулась, кивнув на памятник Чехову. – Надо же.

– Скорее, не человек. Скорее, из никогде, – принюхался ее спутник. – Твою налево, аж разит…

– О, ты читал Геймана? – Оба решительно направлялись к танцующим. Музыка не стихала, но и не усиливалась. Туман ритмично пульсировал вслед за ней.

– Планирую, – хмыкнув, мужчина подобрался. – Ну, ты старшая, тебе и фраг в руки.

– Флаг?

– Фраг. Звездочка на фюзеляж. Зарубка на приклад.

– Поняла. – Ада обрубила поток метафор и сделала еще пару шагов. – Ночной Дозор. Выключить музыку и прекратить любую активность в Сумраке.

Танец остановился. На пришедших с уважительным, терпеливым любопытством смотрела пара влажных, выразительных темных глаз. Глаза обрамлялись тонким породистым лицом, украшенным элегантной бородкой и дорогой прической, сформированной в кажущемся беспорядке. Дополняли картину изящества и сдержанной роскоши твидовое пальто и нарочито потертые дизайнерские джинсы. Виктор аж крякнул от неприязни.

Вторая пара глаз упорно и беззаветно ловила взгляд первой. Девушка была такая худенькая и невесомая, с этими своими распущенными волосами цвета горького шоколада и огромными темно-зелеными глазищами, что Ада на ее фоне смотрелась вполне себе культуристкой. Как-то даже неудобно было ругаться при подобной фее. Но надо.

– Чем могу помочь, дозорные? – вежливо осведомился вампир, расстегивая верхнюю одежду. – Эрнест Смолин, постоянная регистрация, живу, работаю, соблюдаю. Проблемы?

– Проблемы, – согласилась Ада, считывая печать. – Вы создаете проблемы, гражданин Темный Иной Эрнест Смолин. Причем не только нам. Я удивляюсь, как вас до сих пор свои же не окоротили.

– Из-за танцев? – елико возможно сахарно пропел тот, застегиваясь. – Право слово, экая ерунда. Городу катастрофически не хватало чудаков, и я дал ему чудаков. Это оживило ширнармассы…

– И YouTube, – охотно поддержал Виктор, достав смартфон. – Тот просто кипит. Если вы еще не заметили, вас снимали. На регистратор. Причем довольно любопытно вышло: вот танцующие в кадре, но машина проезжает столб – и их уже нет. А вот еще столб, и на краю поля зрения – снова танцы.

– И к слову. – Взгляд Ады не выражал ничего, кроме безукоризненного профессионализма. – Ваша спутница в курсе, кто вы такой? На нее наложены соответствующие заклятия?

– Спутница? – изумился Эрнест. Он покрутил головой и озабоченно уточнил: – Где? Ах, это… – Голос его потеплел. – Это еда. Бутерброд про запас.

Накрывшую парковку тишину разорвал звук тяжелого, жесткого удара. Кулак Виктора взвился в воздух – и врезался в собственную же ладонь. Опять. И опять.

– С-с-с… – Светлый давился словами, боксируя с воздухом и с собой. – С-с-с…

– Сдерживайте вашего питомца, уважаемая. – Обращаясь к Аде, вампир отодвинулся. Буквально на полшажка, но отодвинулся. – Плохая собачка. Фу.

Ровно и размеренно вздохнув, Ада снова улыбнулась. Казалось, ее лицо действительно стало той маской, которой выглядело со стороны.

– Лицензию. И… – Она ненадолго, но отчетливо, с намеком замялась. – Знаете, в мое время было не принято играть с едой. Особенно прилюдно.

– А в наше время не принято докапываться до низших по пустякам, – довольный, слегка развязный голос прозвучал откуда-то сбоку. – Дневной Дозор. У нас что-то серьезное или опять балду гоняем?

Еще одна гостья парковки выглядела ярко и молодежно: камуфляжные легинсы, розовая жилетка-пуховик, синие волосы, кеды со шнуровкой до колена. Оставив один из наушников-капелек болтаться за ухом, она чуть приплясывала на месте. Правда, при взгляде через Сумрак зрелище радикально портилось – кожа ведьмы обвисала, глаза тускнели, волосы путались и редели. Получался вполне себе Totetanz[3].

– Че-почем, хоккей с мячом, опять вампиров достаем? – пропела Темная. – И не надоедает ведь. Уважаю целеустремленность, не понимаю мотивации.

Улыбнуться пришлось и теперь. Поведя рукой, Ада уточнила:

– То есть ваше руководство не имеет претензий к еженощному парному – или, стоит сказать, паранормальному? – карнавалу? Это любопытно. К тому же сейчас не ваше время. Мне передать Зинаиде Мефодьевне?

Сине-розовая изумилась:

– Из-за этого весь шум? Вот делать вам не фиг, железно говорю.

К сему моменту пришел в себя Виктор. Он навис над Темной и прорычал низко и глухо:

– А еще ваш гемоглобинозависимый некросапиенс везде таскает с собой лицензированную жертву! Это издевательство над человеком!

Ведьма комично подпрыгнула.

– Охти, божечки-кошечки, бяда-то какая… И че? Лицензия есть? Есть. Выдали ее вы? Вы. Эрнестик, шалун, любит широкий жест. Порицаете?

Светлый опять поперхнулся и стиснул зубы, а сине-розовая, разведя руками, ухмыльнулась:

– Так что, миляга, будем стоять здесь, словно кедры на увале, и пипирками меряться?

Этого ее собеседник, по-видимому, стерпеть уже не мог. Он опустил руки на пояс и заложил большие пальцы за толстый, аутентичный армейский ремень.

– Я бы не советовал.

Темная открыла рот в целях, далеких от хвалебных. Но не успела. Пряжка глуховато брякнула об асфальт, обгоняя хлопья тумана. Ада билась в тихой истерике, обнимая фонарный столб и пытаясь выдать некуртуазное хрюканье за приличествующий благородной даме светский смешок. Ведьму перекосило. Она подвигала нижней челюстью, потом шлепнула губами и вымолвила совсем иным тоном:

– Знаете, вот я планировала высказываться в тоне обидном и уничижительном. Но не могу. Это будет против объективной правды. Скажите, молодой человек, а что вы делаете сегодня вечером и в ближайшую пару сотен лет?

Атмосферу легкого бардака перекрыл донесшийся издалека вопль ужаса. Иные напряглись. Вопль повторился, его поддержал еще один – уже не столько напуганный, сколько возбужденный. Происходило что-то. Эрнест, наблюдавший эскападу Виктора со сдержанным одобрением, обнял свою жертву:

– Сладенькая, иди домой. Мы с тобой обязательно повторим. И продолжим…

Девушка, так и простоявшая все это время с видом глупого счастья на мордочке, послушно кивнула и направилась через дорогу. Светлый дернулся за ней, но застыл, глядя на напарницу. Та рубанула ладонью.

– Идем. Здесь все понятно. Учтите, я все равно подам рапорт.

– Учтем, – хмуро посулилась ведьма, прекратив клоунаду. – Учтем. Эрнест, ты мне нужен.

Вампир пожал плечами и присоединился к дозорным.

Крики доносились от «Биг-Бена», и на подходе к нему, несмотря на глухую ночь, уже собралась небольшая толпа. Ауры людей искрили и потрескивали, сталкиваясь и взаимопроникая друг в друга: страх, возмущение, азарт, сопереживание. Все смотрели вверх.

У самой кровли башни, над циферблатом, застыл человек. На фоне подсвеченной крыши он выглядел темным силуэтом, но его ауру хорошо было видно издалека – такой яркой она была. Не разомкнутой, расчехранной, как у Иного, но практически на грани. В подобном состоянии люди способны на самые отважные поступки. Или самые глупые.

Приблизившись, Виктор потянулся в Сумрак. Ведьма чуть не вцепилась в него, зашипев:

– Никакого вмешательства, Светлый! У вас нет права!

– Насчет прав я бы поспорил, – мрачно отшил дозорный. – Но я и не вмешиваюсь. Это воздушная линза.

Ада покосилась на напарника и тоже поколдовала – правда, вместо воздуха она придала форму собственному хрусталику. Мир вокруг расплылся, а потом глаза перефокусировались. Человек на башне стоял, закусив губу. Мужчина, молодой, низенький и полноватый. На круглом лице блеснули очки в толстой оправе, капельки пота на лбу. Да уж, тут и суровая красноярская весна не остудила бы.

– Чего им не хватает? – лицемерно вздохнул Эрнест и облизнулся. – Кормобаза и так скудная: этот пьяница, тот наркоман, третий вообще геймер или хипстер какой-нибудь. Виктор, вы случайно не хипстер?

– Еще одна провокация, и я начну подворачивать. Только не штаны, а шеи, – холодно, веско уронил тот. Вампир закатил глаза: мол, why so serious[4]?

Из толпы выкрикнули: «Прыгай!» С другого края ответили: «Заткнись, придурок!» Началось движение на встречных курсах, антагонисты явно намеревались выяснить, чье кунг-фу сильнее. Публика на время отвлеклась. Впрочем, близко к башне никто предусмотрительно не подходил. Воспользовавшись суматохой, Виктор задел локтем Аду и, когда та опустила взгляд, незаметно развернул ладонь чашечкой вверх. Это могло сработать: воздушная линза замедлила бы падение, приняв самоубийцу на подушку. Тяжело вздохнув, Светлая снова поправила волосы, замаскировав отрицательный кивок. Положения Договора следовало соблюдать. Ordnung muss sein[5].

Она не заметила, в какой момент захотелось моргнуть. Правда, удивиться успела: заклинание должно было обеспечивать идеальное увлажнение склеры и роговицы. Наблюдатель не имел права отвлекаться. А тут словно едкая, зудящая, черная колючка попала под веко. Под оба века.

Возле отчаянно вжавшегося в скат силуэта возник еще один. Этот был не просто темным – он словно поглощал поливающий крышу свет, вычитал из него, делил на ноль. Правда, длилось это ощущение ровно секунду. Снова моргнув, Ада поняла, что видит девочку. Подростка. Невысокую. Одетую глупо, по-летнему, в белом. С прямыми белыми волосами. Тонкими, нитяными губами девочка улыбнулась стоящему рядом, словно старому знакомцу. И махнула рукой.

Мужчина покачнулся, ноги его дернулись – и нелепой куклой он полетел вниз. Толпа охнула, раздалась, несомая отливом страха. Виктор, стиснув зубы, демонстративно развеял линзу, сплюнул и побежал вперед. Темные больше не мешали.

Прыгун, скорчившись, уткнулся лицом в асфальт и орал. Ада облегченно выдохнула:

– Голос есть, жить будет. Чем отделался?

– Перелом. – Пальцы напарника быстро порхали вокруг тела, сканируя ауру. – Удивительный везунчик. Сорок два метра, я посчитал. Никому бы не поверил, если б сам не видел.

Сзади раздалось деликатное покашливание. Сине-розовая ведьма была сама тактичность и предупредительность.

– Официально заявляю, что Дневной Дозор не имеет к этому никакого отношения. Я в душе не гребу, че эт за бикса. – Переход от канцелярита к вульгарщине давался Темной с удивительной легкостью. Ада снова посмотрела наверх. Девочка стояла на карнизе, замерев, словно ледяная фигурка.

– Вик, – это обращение товарищ воспринимал даже с удовольствием. – Я пойду пообщаюсь с белой гостьей. Паси вокруг. А вы, – Эрнест с готовностью наклонил голову, – вызовите «Скорую». Позаботьтесь о кормобазе.

Перед входом в здание администрации пришлось войти в Сумрак. Охранники, вместо того чтобы вызвать полицию, высыпали наружу и смотрели представление. Миновав их, Ада побежала в сторону подъема на башню.

Туман развеивался. Поднимался ветер, наверху это чувствовалось особенно. Фигурка на краю башни торчала недвижимо, словно белая статуя, снежные волосы ее тоже не шевелились. Дозорная попыталась посмотреть через Сумрак – и тут же вскрикнула, скривилась, прикрыла глаза ладонями. Колючка под веки – опять. И опять.

Раздался легкий, почти невесомый стук. Подняв взгляд, Ада снова увидела девочку. Та стояла прямо перед ней, тощая, белая, неестественно выпрямившаяся, словно будучи вздернутой за макушку. А потом одним щелчком наклонила голову набок. «Так насекомые двигаются, не люди», – отстраненно подумала Светлая. И наконец посмотрела гостье в глаза.

Истаяла еще секунда.

А потом произошло то, чего Ада ждала с самого начала, – беловолосая побежала. Совершенно по-девичьи, размахивая руками, вскидывая палочки-голени в стороны. Разве только ужасно быстро.

Но не быстрее боевого мага под Ходом.

Набрать скорость несложно. Вот маневрировать, сражаясь с инерцией и силой трения, – уже гораздо веселее. Правда, Иному в этом смысле помогает Сила Сумрака: можно делать короткие, быстрые погружения, в которых время замедляется; да здравствует первый слой. Цена за эту возможность – усталость и падение уровня сахара в крови. Если цель не оправдывает средства, тем хуже для средств.

Первая крыша закончилась как-то вдруг. Беглянка перемахнула на балкон построенного встык бизнес-центра, сжалась в пружину – и отрикошетила на темно-бордовые скаты соседнего здания. Мысленно дозорная присвистнула: прыжок был что надо. Она оценила расстояние, угол, ветер, положение зодиакальных созвездий – а потом, просто надбавив скорости, срезала угол мощным толчком. Секунда полета, сердце замерло в высшей точке… Наконец под пятками грохнуло и болезненно отдалось в суставы. Погоня продолжилась.

Дальше пошло как-то само собой. Они с энтузиазмом проскакали по крыше Департамента имущества и земельных отношений – Ада еще мимоходом подумала, что бо́льшего издевательства над самим принципом частной собственности и придумать нельзя. Потом белая девочка, обернувшись на магичку, топнула – и все такой же неестественно прямой тростинкой перелетела на крышу «Айсберга». «Поздновато за покупками», – пошутил внутренний голос. Светлой пришлось проделать то же самое, только предварительно разогнавшись и добавив ускорения телекинезом.

С удобной, почти плоской крыши торгового комплекса охота переместилась на скаты уютного, выкрашенного в желтый колер домика с классицистическими белыми колоннами на фронтоне. Домик заворачивал на улицу Сурикова, и за ним мрачным контрастом шло грубое, серое здание бюро Медсоцэкспертизы. Беглянка и здесь шутя преодолела разницу в пару этажей, махнув вверх безо всякого напряжения. Ада подумывала перейти на отборную инвективную лексику времен становления хохдойча, но сдержалась. Прыгнула вместо этого следом, чуть не разбив набойки.

Здесь уже пошел бег с препятствиями. Сумрачный енисейский гений архитектора зачем-то спроектировал крышу разновысокой, с выпирающими ребрами несущих стен. Их приходилось то проходить насквозь в Сумраке, то огибать, петляя не хуже лисы за зайцем. Вместо ругательств дозорная решила вспомнить детство. «Раз-два-три-четыре-пять… – свирепо считала она, перепрыгивая очередной выступ. – …Eine alte Frau kocht Rüben[6]… Ну погоди, поймаю, будет тебе Rüben!»

Девочка держалась строго впереди, задавая темп и вектор. Несмотря на все ухищрения, сократить дистанцию не получалось. Но и увеличиваться она не спешила, словно целью белой фигурки было не уйти от погони, а погоня сама по себе. У Ады мелькнула мысль, что все это какая-то издевка, шутка, розыгрыш, но она деловито прогнала ее вон. Так же как и желание остановиться и пальнуть «фризом»: по быстро движущемуся объекту, на пересеченной местности – не вариант.

Ветер ударил в лицо, промозглой лапой нырнул под пальто, заставив съежиться, когда внизу мелькнула узкая улица Урицкого. А еще из-под карниза напротив вылетел заполошный, очумевший от грохота воробей: заметался перед глазами, зачирикал гневно. Из-за этого магичка чуть не потеряла равновесие, приземлившись на следующую крышу. А потом едва удержалась от кривой ухмылки: гостиница «Уют», вот как называлось здание. Определенно, маразм ситуации крепчал.

Следующий прыжок отнял последние силы – опять в высоту, опять неблизко. Ада положила руку на гребень, скреплявший прическу: хороший артефакт, старая школа – и оружие, и защита, и батарейка, если надо. Сразу почувствовав себя бодрее, она наддала, устремившись наперерез беглянке. Та как раз сворачивала поверх корпуса городской клинической больницы. Светлая чуть не закатила глаза; да, санитары тут явно были бы нелишними.

И тут девочка, не сбавляя скорости, спрыгнула – в сторону «Огней Енисея», очевидно не долетая до скатов. Ада попыталась затормозить, но ее такие удобные, плотно сидящие сапожки, почти лишенные каблука, вдруг за что-то зацепились. Взмахнув руками, она утратила баланс. В голове промелькнуло: «Ну, приехали…» На полной скорости девушка ухнула вперед и вниз.

Между домов возникла темно-серая тень. Огромный маламут устремился наперехват – высунув язык, разрывая жилы и связки в отчаянном сверхусилии. Он взвился вверх…

– Взял! Жива?

– Буду. Ушла?

– А?

Ада перевела тяжелое дыхание, потерла двумя пальцами переносицу и пошевелила коленями. Виктор понятливо поставил напарницу обратно на землю.

– Значит, ушла. – Голос девушки не дрожал. Совсем. Почти. – Кстати, спасибо. Вниз – это однозначно не мое.

– Да, – согласился перевертыш. – Вниз – это не твое.

Он посмотрел в сторону краеведческого музея и уточнил:

– Зато «вверх-вниз» нас сейчас будут за милую душу. А может, и по горизонтали.

Сил хватило только на то, чтобы похлопать напарника по плечу.

* * *

Нарком просвещения молодой Советской республики Анатолий Васильевич Луначарский в своей статье «Сибирь оживающая» писал: «Странно высится в этом городе новое здание музея, весьма элегантно построенное в египетском стиле и украшенное египетским фигурным орнаментом. Некоторые жители Красноярска диву даются и руками разводят, почему на берегу Енисея построен храм, перенесенный с берегов Нила, и почему краевые коллекции обширного Красноярского округа должны помещаться в египетских стенах. Однако большой беды в этом нет. Правда, кажется, что этот храм-музей немножко зябнет у сварливых льдов седого Енисея, но, в общем, он все-таки красив».

Светлые тоже считали, что офис Ночного Дозора располагается в живописном месте. И обстановка музея их вполне устраивала. Даже более чем. Особенно в те часы, когда поток посетителей обеспечивал стабильную энергетическую подпитку артефактов-аккумуляторов, спрятанных среди экспозиций. Темные немножко ворчали, что это-де, мол, нарушает дух Договора. Но поскольку буква была соблюдена – по сути ничего заявить не могли.

Храмовая архитектура тоже была выбрана не случайно. Поговаривали, что автор проекта, Леонид Чернышев, будучи не очень сильным, но талантливым Иным, специально ездил в Египет, проводил замеры и уточнял особенности распределения силовых потоков в древних святилищах. Естественно, в его биографии этот факт отражен не был – в той, что была доступна обычным людям.

А здание стояло.

Помещения Дозора располагались на подземных этажах. Таким образом, храм-музей словно имел две половины – верхнюю и нижнюю. Люди не мешали Иным, а Иные приглядывали за людьми. И за своими Темными коллегами тоже. Получалась своеобразная пищевая пирамида, только наоборот, что усугубляло египетские мотивы.

– Во что она, говоришь, была одета?

Ладони никак не желали согреваться. Виктор вернулся от чайника и передал полулитровую емкость кипятка. На дне энергично растворялись кубики сахара, кружились дольки лимона, откровенно натягивало коньяком. Ада благодарно смежила веки.

– Н-н-не одета, а раздета. Топик, бриджи. Сан-н-ндалии. Все такое… обесцвеченное.

Зинаида Мефодьевна поправила шаль движением плеч и сложила руки домиком, опустив на них подбородок.

– Погоды нынче стоят предсказанные. М-да. А вот Виктор, – перевертыш, отвернувшись к стене, дернул носом, – Витя, – перевертыш поежился, – Витюша…

Перевертыш сложился вдвое и чуть ли не заскулил. Глава красноярского отделения Ночного Дозора, пожилая предсказательница второго уровня, наставила на него обтянутый желтоватой кожей указующий перст – и вдруг захихикала. Смех был таким заразительным, что не удержалась и Ада, переставив кружку на стол, дабы не облиться в процессе. Сам виновник торжества выглядел побитым.

– Знаешь, я давно поняла, что тебя бесполезно перевоспитывать. – Голос начальства был чуть надтреснут, но не раздражал, а скорее завораживал. – Да и в общем, оно того не требует. Только прошу, в следующий раз – не маши кулаками. Достаточно порычать. Можно гавкнуть. Но негромко.

– Зинаи-и-ида Мефодьевна… – протянул Виктор. Та строго посмотрела поверх очков.

– Я не издеваюсь. Это практический совет: оборачиваешься и рычишь. С угрозой, но не сходя с места. И портки при этом снимать тоже не обязательно. Хотя вот, помню, однажды клан Маккаллумов…

– Честное дозорное, больше не повторится! – Вытянувшись в струнку, напарник напомнил Аде персонажа из советского послевоенного фильма. Правда, совершенно невозможно было вспомнить, кого именно и из какой конкретно ленты. Вернув чай в ладони, она отхлебнула. Ужасно. Отвратительно. Но пробирает, это факт.

Вздохнув, начальница порылась в карманах. На свет была извлечена темная, видавшая виды курительная трубка с длинным чубуком. Лица дозорных синхронно осунулись. Правда, через пару мгновений трубка перекочевала обратно, и ее заменил поблескивающий оливковым хромом и светодиодным глазком аппарат.

– Статистика самоубийств в Красноярске имеет позитивную динамику, – менторским тоном произнесла предсказательница. – Позитивную в том смысле, что число снижается. И это хорошо. А вот что плохо: я не предвидела произошедшее. Ни на одной из линий вероятностей.

Она затянулась из вейпа и выпустила ароматное облако, привнесшее в уютный кабинет запах корицы и апельсинов. Коньячный чай сразу стал вкуснее.

– Может, уровень… – предположил Виктор. Зинаида Мефодьевна тряхнула соломенными кудряшками.

– И не только я. В любом случае, даже если бы вмешался Иной первого или Высшего уровня, само событие не было бы укрыто. Такие вещи всегда окружает целый лес побочных линий: последствия, обстоятельства, корреляции. Прямая улика не нужна, когда есть столько косвенных. Все их не под силу было бы замести даже Завулону.

– Это действительно странно. – Тепло наконец разлилось по телу, и Ада смогла разлепить губы, излагая в привычной неспешной манере, а не отрывисто и вибрируя. Край крыши. Енисей, блеснувший за домами. Падение. Она закрыла глаза, открыла и продолжила: – Публичное самоубийство не могло не всколыхнуть Сумрак. Там собралось человек двадцать – поздние гуляки, дежурные из администрации, охранники. Эмоции можно было ложкой есть.

Предсказательница покивала и снова затянулась.

– Верно говоришь. Волна всегда идет не только вперед, но и назад. В этом суть предсказания: поймать отголосок, прочесть интерференционную картину. Так вот, сейчас она есть. А еще пару часов назад – не было.

Все притихли. Где-то невдалеке зазвонил стационарный телефон. Трубку подняли, приятный голос произнес угадываемую даже сквозь стены фразу: «Ночной Дозор, дежурный слушает». Вздохнув еще раз, начальница усмехнулась.

– Теперь к забавному. Темные обвиняют нас в спасении этого идиота. Утверждают, что человек не мог выжить после падения с такой высоты.

– Не мог, – подтвердил Виктор. – Я об этом уже Аде говорил. Там сорок…

– Сорок два метра, – кивнула Зинаида Мефодьевна. – С половиной. Ты считал. Молодец. Собственно, у Дневного Дозора никаких доказательств. И то, что они прислали нам донельзя формальную бумагу… Кстати, молодежь. А синие волосы – это что, действительно так теперь носят? Ужас. В общем, их заявление означает только одно: Дневной Дозор тоже озадачен. И с некоей определенностью это не их козни.

Она встала, слегка сутулясь, и обвела всех присутствующих взглядом внимательных серых глаз. Не потускневших от возраста голубых, а именно серых. Урановых. Даже Ада слегка подобралась.

– Вольно, – негромко скомандовала старушка, и голос ее словно донесся сквозь свист снарядов, грохот разрывов и завывание поземки. – До завтра всем отбой. Отдыхать, не обсуждать, не цепляться за версии. Проснетесь – тогда можно думать. Ясно?

– Так точно! – чуть не козырнул Виктор. Девушка просто кивнула.

Оба отправились исполнять.

* * *

Следующий вечер не задался сразу. Ада не выспалась – томили какие-то смутные предчувствия, обрывочные видения и путаница в мыслях. Ближе к будильнику удалось нырнуть в беспамятство без сновидений, но оно было коротким и не освежающим.

До работы пришлось добираться через неожиданные пробки – пара балбесов ткнулась бамперами, перекрыв удобный перекресток целиком. А зайдя со служебного входа и спустившись по предельно зачарованной лестнице, магичка услышала неприятно знакомые крики.

– Вы! – Вампир орал, надрываясь и захлебываясь воздухом. – Я буду писать! В Инквизицию! Завулону! Пока не!

Маленький, сморщенный, похожий на среднеазиатского гнома Назар, одетый в форму экскурсовода, приветливо махнул Аде свободной лапкой. Второй верхней конечностью он поддерживал Щит, не пропускавший Эрнеста в приемную. Оттуда уже с интересом глазели.

– А давайте вы напишете мне! – включив задор в голосе, выпалила дозорная. Стоило, конечно, помнить, что разъяренный вампир – это серьезно, и выдерживать дистанцию. Но Темный, кажется, не собирался крушить и разрушать. Он замолчал, обернулся на девушку и моргнул. Вообще в его голосе опытное ухо уловило бы скорее нотки жалобные, просящие. У Ады такой опыт имелся. Хорошо, что Виктора нет, уж он-то не упустил бы шанса…

Как будто специально напарник в то же мгновение слетел по лестнице. Правда, он не стал ухмыляться, не зарычал, не принял боевую форму. Быстро подбежал к Назару, обнял того за плечи, шепнул что-то на ухо – и охранник пропустил всех троих.

Пока целительница с ресепшена усаживала вампира в кресло, упаивала водой и успокаивала ненавязчивыми пассами, Ада шепнула Виктору:

– Молодец. Сразу прости: не ожидала.

Тот покосился и нервно потер затылок.

– Знаешь, у моей звериной части сильно развита интуиция. И если я вижу, что наглый позер, утиравший нам вчера носы и помахивавший лицензией, вдруг слетел на край резьбы – к бабке не ходи, это как-то связано с Эльзой.

Ада махнула ресницами. Требовались пояснения.

– Мультики не смотришь? Главная героиня, белые волосы, не мерзнет… – начал перечислять перевертыш.

– Отлично, у нее уже есть прозвище. – Смешок вышел нервным, как вся ситуация в целом. – А к бабке идти все же придется. У моей женской части интуиция тоже имеется.

В кабинете Зинаиды Мефодьевны ничего не изменилось. Ада сильно подозревала, что помимо необходимого ремонта в нем все всегда оставалось на своих местах с двадцать девятого года прошлого века. История места, которое хранит историю места, – и внутри этой египетской похоронной куклы, легкомысленно названной северянами «матрешка», они. Иные. Бессмертные и нетленные.

– Эрнест, расскажите, что случилось. – Предсказательница была сдержанно-вежлива. Опасный признак для знающего. Вампир знал. Он поерзал на краешке стула и промямлил:

– Понимаете, я… Вчера, после того, как меня… Как мы пообщались с вашими сотрудниками, я пошел… Реализовывать лицензию. – Последнее было сказано решительнее, но с истеричным смешком. Глава Светлых кивнула, посетитель приободрился. – Уже позже, вот буквально только что я осознал – вы не могли выдать ее, если бы знали. Но вы ведь должны были проверить! – Голос его окреп, зазвучал с прежней требовательностью, под конец снова опав до шепота. Виктор деловито уточнил:

– Мы проверяем. Есть критерии. – Желваки на скулах дергались, выдавая, как тяжело ему дается официальный тон. – Эрнест, изложите конкретику. Что именно произошло?

– Я… – Вампир опять начал сбиваться. Он упер взгляд в ковер, лежащий поверх паркета, закусил губу. – Я пришел к ее дому. У меня было разрешение входить, но я вывел ее на улицу, Зовом. Одетой, чтобы не беспокоить родственников. Ну, потом. После. Все должно было быть максимально тихо и… гуманно. – Он снова запнулся. – И тут мне что-то взбрело в голову. Я посмотрел на нее сквозь Сумрак.

– И что? – подтолкнула Ада. Ей начинало очень не нравиться, к чему вел Темный.

– У нее рак! – сорвался тот. Крик был словно у чайки, падающей в штормовое море. – Рак в четвертой стадии! Я не могу! У меня есть принципы! В конце концов, вы должны были проверить! Должны!

Зинаида Мефодьевна, все это время угрожающе молчавшая, поднялась, словно гаубица, и грохнула из главного калибра:

– Отставить!

Эрнеста смело к стене. Ада, снова задействовав интуицию, вовремя пригнулась, и звуковая волна прошла поверху. Виктор покачнулся, но устоял. Хрупкая старушка, пригладив светлую кудель волос, просканировала наличный контингент тяжким свинцовым взором. Потом уже нормальным голосом, без артиллерийских ноток, попросила:

– Охолоните, господин Смолин. Оно вам сейчас нужно. А вы, – тонкий палец пересчитал дозорных, – пройдитесь до больницы. Свой глазок смотрок. – И предсказательница совсем по-девичьи ухмыльнулась. Вампир, отлипая от обоев, робко прошептал:

– А можно…

– Да, конечно. – Брови Зинаиды Мефодьевны даже слегка приподнялись. – Только потом составите заявление. И нам, и в Дневной. Чтобы мы могли дать официальный ход делу. Ну, чего стоим? Разомните ноги, граждане Иные. Нет, Ада, я снова не издеваюсь – молочная кислота застаивается в праздных мышцах, пройтись будет полезно. Все, жду.

Все трое не заметили, как оказались в коридоре. Лишь тогда перевертыш почесал в затылке и глубокомысленно протянул:

– М-да-а-а… Баб Зина в ударе. Пойдемте, что ли, к эскулапам, пока мы еще посетители, а не пациенты.

* * *

– Как странно получается, – сказала Ада, проведя пальцем по списку дежурных медсестер. – Вчера мы бегали по крыше. А сегодня идем навещать больную. И все в одном доме. И даже далеко идти не пришлось.

– Ага, – поддержал светскую беседу Виктор, шагая за напарницей. Больничные запахи явно его нервировали, и он пытался скрыть это болтовней. – Насчет далеко: мне вчера вспомнилось, когда первые аккорды услышал. Я же, не соврать, в две тысячи третьем пробовал играть на гитаре, писать стихи… Слушай, четырнадцать лет прошло. Казалось бы, вчера. А уже четырнадцать лет. Мне самому когда-то было всего четырнадцать лет. А так быстро…

Эрнест молчал. Он ловко, по-вампирски зачаровал дежурного врача, и та теперь разливалась соловьем, ведя их к палате: анализы, обследования, томограмма, гамма-камера. Ада тронула за плечо, и низший дернулся.

– Это вы организовали?

– Да.

– Зачем? – На непонимающий взгляд девушка уточнила: – Вы Темный. Зачем вам это?

Желание отбрехаться от докучливой, но неизбежной спутницы против желания поделиться сокровенным – вот какая борьба отражалась на лице брюнета. Наконец он решился.

– Это сложно. Понимаете, я сам еще не до конца… Действительно, какое мне дело. Ну, попросил бы новую… – Эрнест хотел цинично ухмыльнуться, но не смог. – Понимаете… «Тu deviens responsable pour toujours de се que tu as apprivoise»[7].

– «Приручили», значит. – Виктор хотел набычиться, но передумал. Видимо, ему тоже было нелегко бить лежачего. Девушка тронула его за локоть, но локоть дернулся, а сам перевертыш скривился, как от больного зуба. Впрочем, отодвигаться он не стал.

Возле нужной двери Эрнест замер.

– Я не пойду. Во-первых, обследуйте сами. Чтобы не было повода придраться. Во-вторых… я не могу. Просто не могу.

Дозорные переглянулись. Ада повернула ручку.

– Вик, пошли. Эрнест, стойте. Я вам доверяю.

Внутри было хуже всего. Одиночный люксовый номер с огромным телевизором, с букетом цветов в трехлитровой банке, с какими-то фруктами в вазе на тумбочке. – Перевертыш хотел было цапнуть яблоко, но рука, не достав, замерла в воздухе. Он выдохнул и весь как-то съежился.

– Никому… – Голос его сник до шепота, хотя тень, оставшаяся от хрупкой, изящной девушки, мирно дремавшей на подушках, не смогла бы его услышать при всем желании. – Никому бы не пожелал. Ни врагу… Никому.

В Сумраке все выглядело почти пристойно. Обстановка, конечно, сменилась, телевизор пропал, но синего мха практически не было. То ли постарался Эрнест, то ли сказывалась близость отделения.

А вот гнилостно-желтые рвотные пятна метастазов было видно невооруженным глазом. Аду аж передернуло, хотя казалось бы.

– Мне хочется выругаться. Нет, не так: мне нужно выругаться, – ровным тоном произнес Виктор. – Но я помню, что нельзя. А если я опять начну сублимировать – отобью руку вконец. Ада, выругайся за меня, пожалуйста. Ада… – Его голос дрогнул.

– Вик. – Напарница подошла ближе. Обе ладони легли на широкую, бурно вздымавшуюся грудную клетку. – Нельзя, Вик. – Перевертыш вздрогнул, мотнул головой, попытался отодвинуться, но девушка буквально зажала его у стены. – Слушай меня. Слушай. Только меня слушай. Больше никого не слушай. Перестань. Срочно перестань плакать. Вот, возьми платок. И слушай.

Ты Иной. Ты будешь жить сотни лет. Твои близкие и просто люди вокруг – они будут умирать. Поверь, я знаю. Хочешь, скажу, как меня зовут? Ты тогда спрашивал, я отшутилась, оба забыли. Вот, скажу. Адельхайда фон Рихтхофен. Я родилась в четырнадцатом веке, Вик. В одна тысяча триста шестьдесят третьем году. Чертову уйму лет назад. Казалось бы, вчера. А так быстро…

Отдай платок. Мне не жалко, он просто уже мокрый весь. Вот, возьми другой. Да, у женщины всегда с собой запас. Нам же приходится думать и за себя, и за того парня... Который нам нравится.

Отец хотел мальчика. Очень хотел. А еще любил маму, умершую при родах. Когда та отходила в лучший из миров, он пообещал ей, что будет заботиться обо мне. И даже умудрился не возненавидеть меня, хотя казалось бы; святой, щедрой души человек. Но забота его была весьма специфической.

Представь себе женщину в средние века. Что она может? Ничего. Рожать детей, вести хозяйство, ублажать супруга – вот и все ее права, неотъемлемо связанные с обязанностями. Отец решил иначе. «Позаботиться о человеке более, нежели он сам, не может никто», – так он твердил мне каждый день. И обучал всему, что может для этой цели понадобиться.

Я ездила на лошади, фехтовала, дралась на кулаках, поднимала тяжести, бегала и делала растяжку. Я постигала математику, латынь, ведение хозяйства – не маленького домашнего, а большого дворянского. Я воспитывала в себе стойкость, храбрость и независимость мышления. На конфирмации я чуть не ввергла в панику друзей отца, а также их жен и дочерей, вовремя, правда, сообразив, что лучше молчать и наблюдать, чем болтать и давать пищу для сплетен.

Позже, конечно, и отец скумекал, что без женских благопрехитростей дочери все же не обойтись. Мимикрия: слово это в мои годы еще не придумали, а я уже вовсю ее применяла. Видимо, к этому у меня оказался талант: слухи не развеялись окончательно, но поутихли.

А потом я выросла и вышла замуж. Мне ужасно повезло: граф фон Рихтхофен оказался согласен с отцовским мировоззрением. Мы с ним очень быстро нашли общий язык, и я стала не просто приложением к приданому, а другом, советником и поверенной в его делах.

Но мужа убили. Вернее, не так: его нашли мертвым в своих покоях. И обвинили меня: кого же еще? Решили, что я ведьма и наслала на любимого супруга сглаз или порчу, дабы завладеть его добром. Нет, тогда я еще не знала, что Иная. И помыслить о колдовстве не могла: католическое воспитание, знаешь ли. Но обвинителю, инквизитору – человеческому, естественно, – было все равно.

Тогда я бежала. Дала по голове одному, сломала руку другому, украла коня – технически это был мой конь, но де-юре я ведь была вне закона, правда? Спряталась в городе, убедила пару пройдох помочь мне докопаться до правды; тоже не обошлось без рукоприкладства. И в итоге вышла на двоюродного брата покойного мужа. Также покойного.

Дело становилось все мрачнее и опаснее. Я забралась в дом родственника и обнаружила там описание стригов – так в Германии называли вампиров. Сначала не поверила глазам, потом перечитала… И поняла: эти существа могли проделать то, что произошло с моим супругом. И с его братом.

Тогда же на меня наткнулся один из них. Нет, не тот, что стоял за убийствами. В мои времена Темные и Светлые порой враждовали между собой не из-за цвета, а из-за власти, влияния, иных соображений. Стриг, как выяснилось, был из тех, кто жаждал порядка, кто планировал в будущем составить тот самый Великий Договор. Ради этого он и его единомышленники даже сотрудничали с человеческой инквизицией. Тайно, конечно. И от других Иных тоже.

Я рассказала все, что знаю. Предоставила улики. Меня оправдали, убийц мужа развоплотили. Инквизиторы на поверку оказались гораздо более вменяемыми ребятами, чем мне казалось поначалу. Вампир уговорил их взять меня «на работу» – агентом в среде аристократии. И работа эта мне понравилась. Годы шли, удача сопутствовала. Удалось даже проникнуть в ближний круг германского императора, стать его доверенным лицом.

А потом меня убили.

Кто-то из Иных, противившихся новым порядкам, подослал ко мне ассасинов. Нет, не тех, что употребляли гашиш и наводили ужас на Египет двенадцатого века. Скорее, просто хорошо подготовленных головорезов. Меня пырнули ножом, а дом подожгли. Одного я успела зацепить, но сам понимаешь – толку было мало.

И тогда стриг снова помог мне. Вытащил из огня и рассказал, кто я есть на самом деле. Неумело, коряво, жертвуя собственной Силой, провел обряд инициации. Как понимаю, ему хотелось сделать из меня подобную себе, но изначальная Сила неинициированной Иной то ли оберегала от укуса, то ли вызывала у него сомнения по поводу провороненной – в перспективе – возможности завербовать Темную магичку. А вот когда выхода не осталось, он рискнул.

Попытка вышла не очень удачной.

Я была слишком слаба. С огромным трудом вышла – вернее, была выволочена, – из Сумрака. Потеряла много крови. И тогда мой спаситель решил, что надо что-то делать.

Он прибег к рецепту, которым пользовались его дальние родичи, бескуды. Доволок меня до ближайшей подходящей пещеры, погрузил в летаргию – перенес на меня, поверх меня, вокруг меня свою Иную сущность. Свою душу, если угодно. Закрыл и защитил меня от мира.

Естественно, после этого он погиб.

А я провела пять с половиной веков в стазисе. Проснулась, увидела изменившийся мир, вступила в контакт с Дозорами. Все, кого я знала когда-то, оказались мертвы. Как я не стала после такого Темной – не представляю. Видимо, сказалось глубочайшее чувство благодарности – и та любовь, которую спроецировал на меня стриг, жертвуя собой. Да, любовь. Она не чужда даже Темным. Она движет всеми – мутит разум, проясняет взор, разрушает и создает, калечит и порождает. Вик, после того, как меня пытались зарезать и сжечь, после того, как я попала в абсолютно новый для себя мир, я осознала, что нельзя сдаваться. Не хочу сказать, что тебе не больно. Тебе больно. Я не отнимаю этого. Просто знай: ты не один, Вик. Ты не один.

Они стояли возле постели еще живой, но плавно вкатывающейся в тусклые врата посмертия девушки. Никто не заметил, как перевертыш обнял боевого мага. Никто не заметил, как та обняла в ответ.

Никто не заметил, как тихо начала играть музыка.

В комнату ворвался Эрнест. Он замер на пороге с перекошенным лицом, с отвисшей челюстью, с выкаченными в полное боевое клыками. Ада и Виктор разлетелись по углам: один в облике гигантского пса, вторая – приняв боевую стойку. Гитара вступала все увереннее.

А подле изголовья, на тертом больничном табурете, сидела белая девочка в белом. Она держала больную за покойно расслабленную кисть. Улыбалась. Наушники от валявшегося рядом с фруктами плеера были у нее в свободной руке.

Dead as dead can be

My doctor tells me

But I just can't believe him

Ever the optimistic one

I'm sure of your ability

To become my perfect enemy…[8]

– Она не мертва! – завопил вампир. – Слышишь? Не мертва! Не смей…

В этот момент девушка открыла глаза. И белая гостья пропала.

* * *

– А вот интересное от наших аналитиков. – Теперь облако пара обладало ароматом яблок и мяты. – Скажите, Эрнест, вы знали, что вчерашний самоубийца был тайным обожателем вашей девушки?

– Она не моя девушка, – промямлил вампир, неубедительно пощелкивая себя ногтем по клыку.

Зинаида Мефодьевна улыбнулась.

– Ну да. Именно. Как же я могла забыть. А вы просто развлекались перед трапезой. Еще вопрос: вы точно непричастны к его прыжку?

Лицо Эрнеста выражало широкую гамму чувств: изумление, возмущение, прорывающийся нервный хохоток. Клык втянулся, Темный откашлялся.

– Должен принять это как комплимент. Мне поклясться?

– Достаточно подписи под копией показаний, – успокоила глава Ночного Дозора. – Теперь вопросы к моим бойцам. Ада, Виктор: метастазы в ауре девушки – были?

– Были, – синхронно ответили оба и улыбнулись. Зинаида Мефодьевна сощурилась.

– А вчера? – Дозорные переглянулись. Теперь на их лицах отображалось недоумение и лихорадочная работа памяти. Зинаида Мефодьевна покривилась.

– Ладно. А повторный осмотр, сегодня? Ну, после визита Эльзы… так, уже и ко мне прилипло, – усмехнулась она.

– Чисто. Абсолютно здоровая барышня. Хоть и с недокорму, – отрапортовал Виктор, получив легкий тычок в бок от Ады. – Что любопытно конкретно мне: этот ее воздыхатель – он что, получается, знал?

– Совершенно верно. – Голос начальницы звучал размеренно и спокойно.

– А вы, Эрнест, ни разу до этого не смотрели? Ни одного взгляда через Сумрак?

– Я не помню, – забормотал вампир. Лоб его наморщился, он потер его двумя пальцами. – Совершенно не помню. Вроде бы нет. Я еще сам удивился вчера…

– Значит, картина становится все запутаннее. Девушка не знала, пока не прошла… – перевертыш щелкнул крепкими пальцами, – …эту вашу сумеречную диагностику. Эрнест не знал, пока не осмотрел больную. А самоубийца-то кто тогда? Латентный пророк?

– Предельно обычный человек. – Еще одна затяжка, еще один клуб ароматного пара. – Утверждает, что был в гостях – это, кстати, подтверждается, – и видел историю болезни. Случайно. Наши проверили: больничная карточка действительно лежит у девушки дома. Но рак там не указан.

– Как ее зовут? – устало откинулась на спинку кресла Ада. Ей стало казаться, что она погружается в какой-то сон. Сумбурный, глупый. Вспомнился Абнетт: «Я чувствую себя несвязно. Вы не можете ничего посоветовать?». – Девушка. У нее есть имя. Как ее зовут?

Благодарные взгляды. Причем с двух сторон – и Виктор, и Эрнест. Investigabiles viae[9].

– Юлия, – почти нежно произнес вампир. Потом его тон сменился: – А этого тюфяка я тоже знаю. Андрей, Артем… Нет, Алексей, кажется. В общем, на «А». Не мог придумать ничего лучше, чем, узнав о болезни любимой женщины, прыгнуть с «Биг-Бена». Слабак и позер.

– Меня все еще не устраивает эта… Эльза. – Поставив вейп на стол, Зинаида Мефодьевна оглядела всех присутствующих. – Я начинаю чувствовать себя некомфортно. И подозреваю, что не одинока в этом.

– С Эльзой выходит достаточно интересно. – Перевертыш жестом фокусника развернул начальственный ноутбук к себе и наклонился над ним. – В ночь, когда Ада ловила ее по всем соседским крышам, я позвонил знакомому художнику. Он не Иной, но образы схватывает с потрясающей точностью, плюс, конечно, легкий гипноз…

– Слушаю тебя. – Предсказательница сощурилась. – Нарисовал?

– Очень похоже, – кивнул Виктор, и на экране проявилась картинка. – Я воспользовался контекстным поиском среди открытой дозорной документации…

– Это который мальчики из Генисарета запустили? – уточнила Зинаида Мефодьевна. – Я всегда говорила, что иудеи башковитые ребята.

– Ага. – Перевертыш возил пальцем по тачпаду, прикусив губу. – Просто удивительно, сколько у них там в одном кибуце собралось толковых Иных. Да еще и шарящих в нейросетях. Короче, – хлопнул он ладонями наконец, – вот она.

К типовому лаконичному бланку была прикреплена фотография из школьного альбома. Светлые волосы собирались в пару бантов, белая блузка давала больше объема, чем угадывалось в худых подростковых плечах. Девочка смотрела лукаво и вместе с тем открыто.

– Елизавета Савитас. Жертва вампира Биркена, город Воронеж. Лицензия выдана Ночным Дозором по месту регистрации.

Эрнест сглотнул и потупился, Ада тоже почувствовала себя нехорошо. Сколько таких лицензий подписывается ежемесячно… Но без них было бы еще хуже. Виктор, кинув на нее быстрый взгляд, продолжал:

– Собственно, сама Лиза упоминается в деле вскользь. Да и дело какое-то… невнятное. Пишут, что воронежскому отделению пришлось сотрудничать с Темными из-за брата девочки, Олега. Тот упоминается под рабочим псевдонимом «Обвальщик»… Ого! – Он почесал нос и нахмурился. – Это же вроде мясник какой-то, да? Не хотел бы я иметь дело с парнем, которого нарекли подобным прозвищем, да еще и ловили двумя Дозорами сразу.

– Девочка мертва? – уточнила магичка. Зинаида Мефодьевна отобрала компьютер у подчиненного и пролистнула виртуальную страницу.

– Вне всякого сомнения. Лиза-Эльза… – Она снова затянулась, и пар окутал столешницу. – Не нравишься ты мне, девица-краса.

– Ну, строго говоря, – неожиданно вступился Виктор, – она пока не сделала ничего плохого. Мне кажется, именно благодаря ей этот самопадающий «Артем-Андрей» остался жив. Доказать не могу, но нюхом чую. С болезнью у Юлии сложнее: тут я не вижу причин и следствий. Может, мы вообще не с того конца цепочки пытаемся тянуть. А может, концов и нет, и все это замкнутый контур, бег по кругу. Что-то мне подсказывает – будет еще третье появление. Обязательно будет.

– Вот оно мне и не нравится, – подытожила предсказательница и вздохнула. – Я, знаете ли, уже немолода. У меня привычки. Я люблю, когда понятно. А когда непонятно – не люблю. Ладно, уговорили. Пока просто подождем. Вольно. А хотя нет. – Она помахала пальцем, успев поймать дозорных на выходе из кабинета. – Напишите-ка отчеты. Эрнест, с вас тоже. Чтобы не расслаблялись.

– Отчеты – это еще нормально так, – потянулся перевертыш, когда дверь закрылась. В коридоре было тихо, вторая смена оперативников уже заступила, прочие сотрудники шуршали по архивам и сводкам. Кто-то негромко слушал музыку. – Помнится, когда я перепутал машину и вынес лобовое какому-то депутату, Зинаида Мефодьевна заставила меня найти и подкинуть ему щенка хаски, попородистее. Чтобы избавить, понимаешь, от кинофобии.

– Вик... – Они шли в сторону рабочего оупенспейса, и напарник улыбнулся Аде.

– Ага. Знаешь, оказалось, в Красноярске не так просто добыть хорошую псинку. Я перерыл все питомники…

– Вик!

– Что?

– Слушай.

Музыка доносилась из-за закрытой двери. Запертой, если уж на то пошло. В Сумраке в том числе. Перевертыш прохрипел:

– Зар-р-раза…

Они ввалились туда втроем, по очереди, но почти одновременно: маламут, вампир, магичка. Сидящая возле стола на одном из кресел для посетителей девочка помахала им ладошкой. Из динамиков ноутбука Ады доносилось:

Tri martolod yaouank,

Trala-la, la-la-la-la,

Tri martolod yaouank

O voned da veaji…[10]

– На самом деле… – Голос у Эльзы был неожиданно взрослый, живой, лишь слегка неестественно интонированный, как у хорошего робота. – На самом деле здесь говорится не о моряках, конечно же. Поэты всегда понимали немного больше, чем могли выразить. Именно этим объясняется структура стихов: ритм – самый простой способ справиться со стрессом. Обсессивно-компульсивное расстройство, данное через плетение смыслов и слов. Добавить музыку – и получится три компонента.

Ада первой опустила руки, медленно обошла говорящую, присела на свободное кресло. Она слушала очень внимательно. Перекинувшийся обратно Виктор достал из ящика стола экшн-камеру и включил запись. Вампир остался стоять у двери.

– Когда-то давным-давно в далекой-далекой галактике… – улыбнулась девочка, – три сущности решили, что им чего-то не хватает. Они «пересекли океан и бросили якорь у мельничного камня». – Она кивнула в сторону ноутбука, где Нольвенн Леруа как раз перешла к третьему куплету. – Того самого, который ваш Мерлин потом назвал «венцом всего» и втихаря присвоил. Они посмотрели вокруг – и создали Кольцо.

– Кольцо? – уточнил перевертыш. Ада молчала.

– Уроборос, – с охотой пояснила Эльза. – Колесо Сансары. Семь слоев Сумрака, замкнутых встык.

Слышно было, как подавился Эрнест. «Семь! Семь. О Тьма…»

– Это очень простая схема. – Девочка наклонила голову набок, на этот раз плавно, без насекомьей дерганости. – Семь, три и один. Семь слоев, три аспекта, единый Сумрак. Все это самозамыкалось и вращалось вокруг себя исключительно ради одной цели: самозамыкаться и вращаться.

– Подожди, – наконец смогла разлепить губы Ада. – Подожди. Я не понимаю. О каких аспектах ты говоришь?

– Тигр. Двуединый. Вы слышали о них – то, что происходило в Москве, в Нью-Йорке, на курорте в Австрии. А еще каждый из вас видел третий аспект. Чертополох. Он же Страж.

– Ты имеешь в виду… – Голос вампира был еле слышен. – Но это всего лишь…

– Сумеречный мох. Паразит. Основа. Игла, сшивающая слои. Двуединый не был им – проистекал, но не порождал, следовал, но не причинял. И сейчас, когда вы, Иные, уничтожили первые два аспекта, остался только он. Чертополох.

Ада поймала себя на том, что дрожит. Словно тогда, когда под ней вдруг закончилась крыша. Или когда вокруг полыхал дом, в котором ее истекающее кровью тело лежало подле ступеней на второй этаж. Она победила воспоминания, тряхнула головой и втянула воздух между зубов. Виктор встал, подошел и обнял ее за плечи, присев на край стола.

– Поймите. В этом нет ничего сложного. Сумрак был всемогущ. Он мог исполнить любое желание. И в то же время не имел никаких желаний. Он поймал себя в ловушку, из которой, как тогда казалось, не было выхода, и это едва не разорвало Кольцо. Но в тот же момент выход был найден – Сумрак сотворил нас. Всех нас. Ни на что не способных, но обладающих желаниями, потребностями, векторами и градиентами. Это тоже разрывало Кольцо, распределяло потоки, но, ловко подставляя предыдущее звено к последующему, Сумрак создавал иллюзию, что на самом деле все хорошо да ладно. А если наблюдатель один и наблюдает он сам себя – какова будет его картина мира?

Песня закончилась. Девочка поболтала ногами. Сандалии тоже были белыми, без единого пятнышка. Они бы сливались с ее кожей, если бы не имели текстуры. Если бы не обладали формой, дающей угольно-черную тень на беспощадно белой коже.

– Сейчас у Сумрака есть только инерция. Он пытается нащупать новые пути, породить новые аспекты, сотворить новые формы. Такие вот, как, например, я. – Эльза снова улыбнулась, почти как человек. Белые волосы льдисто искрили в свете настольной лампы. – А я – настоящее мертвое. Не этот ваш обман смерти, которым занимаются вампиры. Не обман обмана, которым занимаются остальные Иные. – Она вздохнула и потянулась. – Мертвые не кусаются. Они существуют, чтобы служить живым. Чтобы из праха вырастала трава.

А что вырастает из вас? Чего вы хотите? На самом деле?

Тишина, казалось, просочилась за дверь и погасила весь офисный шум. В этой мучительной звуковой тьме слова Эрнеста прозвучали больно, режуще, словно лезвия, вынутые из обоймы безопасной бритвы:

– Жить. Я хочу быть живым.

Эльза махнула рукой. Словно старому знакомому. Словно в этом взмахе ничего не было. Вампир задохнулся. Он ощупал лицо плохо слушающимися пальцами, потом схватился за сердце. Неожиданно икнул. И захохотал.

Потом все присутствующие наблюдали дивное. Бывший – в чем не было никаких сомнений – вампир стоял посреди рабочего кабинета Светлых дозорных. Он орал какую-то невнятицу. Прыгал. Смеялся. Плакал. И рвал на мелкие кусочки документ, отделяющий жизнь от смерти, а человека – от бесчеловечности.

Когда клочки лицензии наконец опустились на пол, прокружившись в затейливом танце, а дверь за Эрнестом хлопнула, девочка обернулась к Аде и Виктору.

– А нам ничего не нужно. Мне ничего не нужно, – поправился перевертыш. Магичка согласно кивнула:

– У меня есть работа. Друзья. Наверное, даже больше, чем друзья. – Виктор покраснел, Ада щипнула его за ногу и продолжила: – Вот одно интересно: как Эрнест собирается объяснить все произошедшее Юлии? И что он планирует делать со своей вновь обретенной жизнью? Без способностей пусть низшего, но Иного…

– Это не интересно Сумраку. – Эльза встала, одернула топик, сморщила нос. – Но, может быть, я им немного помогу. От меня не так много осталось, но я еще помню, каково это – быть живой. У меня была мама. Брат… – Голос стал неуверенным, но лишь на секунду. – Дурачок на башне, он тоже хотел жить. И Юлия. И Эрнест. Я просто исполнила их желания. А у вас… – Она задумалась. – У вас действительно есть все нужное. Дальше давайте сами.

И исчезла.

– Совершенно не представляю, – буркнул Виктор, глядя в потолок, – как мы все это будем заносить в отчеты. У тебя есть идеи?

Ада не ответила. Она положила голову на бедро перевертыша и закрыла глаза. Перед внутренним взором все кружилось, и кружилось, и кружилось, будто карусель, и играла музыка. Словно угадав, Виктор предложил:

– Слушай, а давай бросим все и пойдем потанцуем?

– На парковку? – оживилась магичка. Мужчина с энтузиазмом кивнул.

– Именно! Устроим этому городу танцы с призраками… У меня и песня отличная есть.

Из портативной колонки донеслись знакомые аккорды и голоса. Ада захохотала.

Nowhere man, please listen,

You don't know what you're missing.

Nowhere Man, the world is at your command…[11]

[1] Из ничего ничто не происходит (лат.).

[2] «Он настоящий человек из ниоткуда, сидит в своей нигдешной стороне и планы никакие сочиняет ни о ком» (англ.). The Beatles, «Nowhere Man».

[3] Пляска Смерти (нем.), один из вариантов европейской иконографии бренности человеческого бытия.

[4] «Ты че такой серьезный?» (англ.), цитата из фильма «Темный Рыцарь».

[5] Должен быть порядок (нем.).

[6] Старушка готовила репу (нем.), детская считалка.

[7] «Мы в ответе за тех, кого приручили» (фр.), А. де Сент-Экзюпери, «Маленький принц».

[8] «Мертвее мертвого, мне доктор говорит, но я ему поверить не могу. Как вечный оптимист, уверен: ты идеальным сможешь стать врагом» (англ.). A Perfect Circle, «Passive».

[9] Неисповедимы пути (лат.).

[10] «Три юных моряка, трай-ла ла-ла-ла-ла, три юных моряка, отправились в моря» (брет.), народная песня.

[11] «Послушай, человек из ниоткуда, ты упускаешь суть. О, человек из ниоткуда, весь мир тебе подвластен…» (англ.). The Beatles, «Nowhere Man».

De origine specierum

Посреди коридора стояла огромная, темно-серая со спины собака.

Хвост ее, приподнятый и слегка загнутый в сторону холки, мелко подергивался. Клинья ушей тоже выписывали неглубокие вензеля, а напряженные лапы попирали матовый ламинат. Если бы не ухмыляющаяся благодушная морда, украшенная муругой маской-шапочкой в контраст к более светлому меху, можно было бы решить, что зверь выслеживает добычу или охраняет территорию от врага.

Хотя в некотором смысле так оно и было.

Невысокая девушка в черной водолазке и черных же брюках в обтяжку, заправленных в удобные сапожки на низкой подошве, возникла сбоку от пса. Она словно вынырнула из ниоткуда – из мелькнувшей на мгновение ослепительной тени, спроецированной на пространство-время из небытия. Вынырнула – и положила свою узкую, крепкую ладонь на спину животного.

– Едят?

– Жуют, – отозвался пес человеческим, но заметно искаженным клыкастой пастью голосом. – На мослы перешли. Костный мозг на очереди.

– Поделишься? – Девушка наклонилась и поправила короткую аккуратную стрижку. Зверь мотнул хвостом, и в воздухе словно скользнуло что-то невидимое, едва ощутимое. Звуки вокруг стали гулкими, глубокими, с тонкими шелестящими верхами и объемным низом. Оба слушателя застыли.

Из недалекой дали доносилось визгливое: «…очешуеть! А как это вы ее пролюбили?.. Я не забываюсь, это вы забыли!.. Шеф уже в курсе! И Завулон тоже!.. Слушьте, вот не надо угрожать…» Ответный, тихий и слегка надтреснутый голос звучал спокойнее. И в спокойствии этом были озон и душная влага надвигающейся грозы.

Наконец дверь кабинета в торце коридора распахнулась. Оттуда вылетела, словно заимев пинок под обтянутые легинсами ягодицы, девица невеликих лет, вызывающе разодетая и раскрашенная. Волосы цвета искрящегося индиго плеснули волной.

– Я запомню! – Поймав равновесие, синяя развернулась к двери. С той стороны гостеприимно проворковали:

– И на огонек заглядывайте почаще!

Девица дернула губами, будто собиралась сплюнуть, но, заметив публику, сдержалась. Вместо этого прошипела:

– Быдло Светлое! – и унеслась в сторону выхода. Пес отчетливо хмыкнул. Из дверного проема плавно выступила миниатюрная старушка с накинутой на плечи шалью. Она покачала головой вослед гостье.

– Как вы, молодежь, говорите? Ачивка, да? Надо записать где-нибудь: «Сегодня пугали Завулоном». Кстати, Ада, что там Эрнест?

– Мечется, – ответила Ада. – Требует реинициации. Юлия ведь пропала прямо из комнаты, когда он выбежал за цветами и кольцом. Смолин уверяет всех, что идиот и что в амплуа Иного будет полезнее. Дневной Дозор, как я поняла, только за. Полным составом сочиняют запрос наверх.

– Не полным, – вздохнула старушка. – Вон… бегают всякие.

Зверь обидно тявкнул, словно высказался в адрес «всяких». Потом выгнул спину, коротко рыкнул – и обернулся рослым белобрысым парнем в штанах-карго и футболке с надписью «Bad Dog»[1]. Шерсть, полетевшая по сторонам, замерла в воздухе, а потом словно втянулась в рукава и штанины.

– Баб Зина… В смысле, Зинаида Мефодьевна, – глава Ночного Дозора города Красноярска погрозила перевертышу пальцем, тот обезоруживающе улыбнулся, – какие у нас планы-то? В смысле, Эльза тю-тю, Юлия бай-бай, Эрнест в нокдауне, Темные задом в скипидаре… В городе, кстати, тишина. Во Иных благоволение и благорастворение на Сумраках. Дева младая, злата мешком наделенная, ныне способна пересечь Красноярск из конца в конец без ущерба имуществу и чести. А нам что делать?

– А напиши, Витенька, отчет, – умильно моргнула предсказательница. – Можешь не торопиться. Вон, Аду привлеки, чтобы запяточки не терялись посередь строк. Короче, молодежь, – голос ее слегка посуровел, но, скорее, притворно, – займите себя сами. А Чапай думать будет. И в Москву звонить.

Дверь в начальственный кабинет грохнула. Ада и Вик переглянулись. И неуверенно потянулись друг к другу…

В рабочей комнате снова играла музыка. Правда, на этот раз без участия невероятных сумеречных сущностей. Хозяйка оставила ноутбук включенным, и в режим гибернации он тоже не уходил. Перевертыш задел стол бедром, пропуская магичку, та дотянулась до клавиатуры и чуть прибавила громкости.

– Эльза пропагандистка, – промурлыкала девушка, плавно усаживаясь в кресло. – Я скачала кучу альбомов Нольвенн Леруа. К слову: в моих краях недолюбливали французов. Хотя она бретонка…

– А чего ты в Германии не осталась? – Вик смутился формулировки и пояснил: – Только не смей подумать, будто я возмущаюсь. Приди такое в голову, сам бы себя укусил.

– Казалось, ты был мне не рад первые дни, – поддела Ада, пожав плечами. – Знаешь, история простая и сложная одновременно. Уверен, что надо?

– Железно. – Для убедительности перевертыш помахал в воздухе стиснутым кулаком. – Мне почему-то хочется знать о тебе все. Не чтобы контролировать, – кулак разжался в оправдательно распахнутую ладонь, – совсем нет. Просто… чтобы быть ближе. Еще ближе.

Вскипел чайник, клавишей которого Вик щелкнул, едва войдя в кабинет. Магичка, поставив локти на столешницу и положив на сплетенные пальцы подбородок, с долей умиления наблюдала, как ее собеседник сражается с чашками, раскидывает пакетики заварки, ищет ложечки. Наконец перед ней установилась пышущая терпким ароматом емкость. Любимый напиток местных жителей. «Интересно, – подумала Ада, аккуратно отхлебывая, – а я теперь кто?» Она благодарно посмотрела на Виктора и улыбнулась.

– Когда я проснулась, сначала даже не поняла, сколько прошло времени. – Тонкие, но сильные пальцы побарабанили по корпусу ноутбука. – А еще получился казус. Недалеко от моей пещеры проводили исторический фестиваль, и я, почуяв поток эмоций, пошла… на ощупь, – подобрала девушка слово. Перевертыш, по-собачьи склонив голову набок, слушал.

– Вот и представь: бледная, затекшая, шатающаяся на ходу растрепа, в истлевшем платье и с полубезумными глазами выныривает из кустов и устремляется в сторону ближайшего шатра. – Голос Ады был предельно серьезен, но уголки губ приподнялись, а глаза искрили. Вик хохотнул:

– Разбежались?

– Да где там! – Ответный смех прозвенел поверх музыки. – Сначала поаплодировали: мол, отличный образ. Потом пожурили: вампиры, ведьмы и прочая нечисть все-таки сказочные существа, к исторической реконструкции не относятся. А я еще их понимала с пятого на десятое, язык-то изменился… Наконец ребята догадались, что что-то не так, накормили, напоили, начали расспрашивать. Тут и я осознала: попадос-то какой!

Словечко вызвало очередной взрыв хохота. Чуть не свалившись со стула, поставленного напротив, Виктор утер слезу широкой ладонью.

– Да, русская народная лингвистика… А дальше?

– А что дальше?.. – Ада снова пожала плечами. – Пришлось лихорадочно придумывать объяснения. Но судьба оказалась щедра: среди участников был слабенький Светлый Иной, ведун, кажется. Он отвел остальным глаза, пообщался со мной, вызвал дозорных. Ты бы видел их лица… Да и мое.

– По поводу лиц я тебе сам могу рассказать, – посулился Вик. – Сорри, перебил. Внемлю.

Девушка посмотрела в потолок, вспоминая, потом отвернулась к ноутбуку, поморщилась, убрала звук.

– Машина времени писателя Герберта Уэллса, о которой я прочитала где-то через год, оказалась вполне себе реальностью. Я попала в будущее – правда, безо всякой возможности вернуться назад. И в этом будущем, как мне тогда мнилось, совершенно не было места для Адельхайды фон Рихтхофен.

Она поморщилась и пояснила:

– Нет, пойми меня верно. Когда я поняла, как именно изменился мир, – пришла в восторг. Железные птицы! Беседы через проволоку! Равенство перед законом! Права женщин! Но… – Ада снова поцокала ногтями, – это была уже не моя Германия. Знаешь, как это случается: встреча со старым другом, который действительно стал старым. Ты помнишь его так, а он эдак. Ты тычешь его в бок дружески и игриво, а он морщится и бурчит, вместо того чтобы ткнуть в ответ.

Тишина накатила и отхлынула, когда перевертыш шумно пододвинул стул ближе. Он взял девушку за локоть, осторожно потянул к себе и погладил вдоль предплечья, перехватив ближе к запястью.

– Ты уехала?

– Да, – просто сказала та. – Меня прогнали через реабилитационный и учебный курс, аккуратно записали всю историю – в присутствии Инквизиторов, к слову, – и предоставили право выбора. Тогда я подумала: надо что-то радикально сменить. Еще раз. Вышибить клин клином. Далекая, таинственная, холодная Сибирь – что может быть лучше в качестве места, где я смогу сотворить себя заново? Возродиться, как феникс из пепла. Я ведь действительно сгорела в том доме. Фигурально, но все же.

Не отпуская руки Ады, Вик хмыкнул:

– Какая знакомая история-то… Вот не поверишь, насколько.

– Ну-ка, ну-ка, – оживилась барышня и, вспомнив про чай, прикоснулась к краю чашки губами. Да, вот такая температура уже приемлема. Не тот кипяток, что соответствует традициям и щедро разливается аборигенами по любому поводу.

Перевертыш вдруг нахмурился. Он зашевелил губами, завертел головой, потер висок. Магичка на всякий случай осмотрелась сквозь Сумрак, но там звенела пустота. Защитные заклинания на стенах офиса были не в счет.

– Что? – уточнила она. Приподняв бровь над одним глазом и сощурив второй, Вик озадаченным тоном промычал:

– Странное дело… Так, ладно, давай по порядку. Я начну рассказывать, и ты все поймешь. Потому что это поразительно!

* * *

Инициация моя прошла бурно. И почти спонтанно.

Один юкагирский шаман из Ньорила – в смысле, Норильска, – устроил тур по городам Сибири. «Чудеса традиционной медицины народов бескрайнего Севера», туды их в качель. Цели, к слову, у него были вполне благие. В Норильске последние годы с экологической обстановкой зверь полный и пушной. Комбинат коптит так, что у живых еще сосен хвоя ливнем сыплется, по ельникам ходить страшно – словно в фильм ужасов попал. Что с вечной мерзлотой творится, лучше к ночи не упоминать. Вот товарищ и сочинил хитрый план.

Он собирал не самые большие ДК и клубы, надевал национальный костюм – все эти кисточки, подвески, вышивка, бахрома – и честно молотил в бубен. Никакой магии, откровенный фуфел; Дозоры косились, но не осуждали. Зато у публики вовсю отрабатывал эффект плацебо, самогипноз и коллективная психоиндукция. Нет лучшего способа надурить человека, чем предоставить ему возможность сделать все самому.

Я на этот цирк попал случайно. Познакомился с девушкой, словил конфетный период, вился за ней хвостиком – больше по инерции, чем всерьез. А она проникалась по всякой эзотерике, чакрам и шамбалам, волохала меня на ярмарки, на фестивали, на тренинги. Конечно, я тогда еще не мог посмотреть через Сумрак, но уже чуял чем-то задним: барахло все это и неправда. Ей, вестимо, не говорил – чего человека расстраивать? Главное в отношениях ведь не доказать свою правоту, а дать другому быть счастливым.

Так и встретились два неодиночества. Я сидел ряду во втором, украдкой читал с телефона «Природу зверя», сочувствовал оборотню Хагнеру. Шаман кружил по сцене, завывал, что готов погрузиться в озеро – это они так бубен называют – и заглянуть в подземный мир, дабы призвать духа-спутника. Видимо, не удержался. Заглянул. И офигел.

Ну представь: пудришь ты мозги почтеннейшей публике, косишь на зрителя хитрым глазом, тихонько фармишь с него экспу… Прости, собираешь и аккумулируешь Силу. Все в рамках Договора: магических услуг не оказывается, эмоции люди испытывают добровольно, боевого применения накопленного не планируется. Исключительно на благо родного края – шаманы к нарушениям биоценозов очень чувствительны.

Так вот, бубен рокочет, Сила течет – и вдруг на тебя из Сумрака воззряется крупная серая зверюга. Клыки, когти, телефон в лапах. Будь я на месте шамана, труханул бы от души. А мне и самому категорически не смешно стало. Сначала как провалился куда-то, потом все поблекло, по ушам словно подушкой съездили, мышцы ноют, кости ломит – и люди вокруг поисчезали. Впору волком выть.

Что я и проделал ко всеобщему удовольствию.

Надо же было такому случиться, что именно в тот день Дневной Дозор наконец сподобился заявить протест Ночному. Мол, заманал ваш кашпировский доморощенный, прищемите его тапком, чтоб не чудесил без санкции. Светлые, ясное дело, выкатили апелляцию, но свой глазок смотрок – пошли проведать. А тут я, весь такой красивый и с хвостом.

Вытаскивала меня в итоге сама Зинаида Мефодьевна. Как правильный идиот, я еще и упирался во все лапы и даже цапнуть пробовал. Понятное дело, что без эффекта, но степень моего шока характеризует.

Сам шаман застыл, положив бубен и сунув руки по швам. Я не я, тварина не моя – самый разумный подход в данной ситуации. Ему, кстати, ничего и не было. Светлые обрадовались перевертышу и потащили меня сразу в офис, упаивать сладким чаем и приводить в чувство. Как видишь, привели – за что по сей день благодарен.

Потом началась учеба. Школили по самое не замай. Я и человеком никогда не блистал дисциплинированностью, а маг-полиморф к тому же отвечает не только за себя, но и за свою вторую сущность. Хотя нам проще, чем оборотням: те натурально звереют. Но все равно – по ощущениям все это напоминает раздвоение личности. Приятного мало, пока не научишься со своей дикой половиной договариваться.

В какой-то момент пошли шуточки о дрессуре, строгом ошейнике и наморднике цвета фуксии. Я огрызался, буянил, фрондерствовал и барагозил. При этом в глубине души очень хотел служить в Дозоре. Мне казалось это… правильным. Верным. Нужным. Не зря же я не волк, а собака.

И тогда наша начальница приняла соломоново решение. Светлого перевертыша четвертого ранга под белы рученьки да серы лапоньки препроводили в аэропорт. Откель и отправили с уютных сибирских снегов в края дальние, за окиян-море, за полтора десятка тысяч километров…

В Рио-мать-его-де-Жанейро.

Нет, ты что, все гуманно было. Я сам согласился, что перемена климата и радикальная смена обстановки, чужая культура, чужой язык, чужой образ жизни сработают как шлифовка перед травлением. Сдерут накопившийся слой предрассудков, стереотипов и штампов, выровняют характер, сточат колючесть. Зверь внутри, конечно, был недоволен. Но я укусил его за холку и, стиснув зубы, кивнул.

Вот в Рио меня встречали, как любимого и давно не летавшего в гости племянника. Не хватало только парада какой-нибудь школы самбы из ближайших фавел. Но по ощущениям, кариоки планировали это вскоре исправить. Я даже багаж не успел прихватить – хотя его было-то всего ничего. Спортивная сумка, трусы, носки, футболки. Все остальное должна была заменить пластиковая карта «Commonwealth Bank of Australia».

Потом, конечно, понеслась. Это по первости кажется, что в Бразилии бардак и много диких обезьян. На самом деле работать местные шалопаи умеют, просто делают это как-то легко, без обязаловки, с улыбкой и чуть ли не в танце. Когда мы брали тамошних вампиров-энкураду, промышлявших нищими и бездомными, драка была нешуточная. Кровосос в сланцах, исполняющий капоэйру с намерением мало-мало зашибить, – было бы смешно, если бы не было смертоносно. Но взяли, и без потерь, и даже среди самих клыкастых.

Человек ко всему привыкает, а уж Иной тем более. Я обтесался, обгорел на солнце – раз, другой; научился носить на дежурства шорты и футболку, распробовал местное пиво и поиграл с хулиганами-рапазис в футбол на пляже. Начал погружаться в среду, перестал дыбить шерсть и трясти хвостом на попытки погладить между ушей. А крепче всего сошелся с Лукашем, одним из оперативников, который взял меня под крыло.

Нет, он не оборачивался в гуару или красногрудого сокола – обычный Светлый маг третьего уровня. Простоватый с виду, с хитрецой глубоко внутри. Компанейский парень, как и все они, но почему-то держался наособицу. Не сильно – а чувствовалось. Может, потому я, чужой в стране чужих, и стал инстинктивно к нему тянуться.

И вот однажды, когда мы сидели в какой-то маленькой пивной «для своих» глубоко в фавелах, куда туристов не поведет ни один уважающий себя гид, а полицию не заманишь и тройным окладом, он хлопнул меня по плечу и сказал, улыбаясь во всю свою смуглую физиономию:

– Ой, мьюду, ты молодец. Ты стал почти кариокой.

Тут меня, понятное дело, заело. Что значит почти?! Я с этими кренделями пил, ел, спал, орал по пятницам на телевизор, когда играли «наши», бил морды и кидался файерболами. И вдруг такой афронт.

За спросом в карман не полез. Да и наверное, у меня на лице все было написано, так что прежде, чем успел озвучить, Лукаш отхлебнул еще пива, сощурился и предложил:

– А хочешь?

Ясен какаду, я хотел. Меня ведь, по сути, за тем и отправили в Южное полушарие – учиться быть своим, невзирая на. Не за песочком в плавках же.

И вот тогда эта хитрая креольская морда выкатила мне свою идею. Мол, все они, и городские, и кампонезис, и Иные, конечно же, – потомки местных индейцев. Порой даже не столько по крови, сколько по духу. Те, мол, испокон веку живут от земли, что в сельве, что в пампе, и научились радоваться каждому дню. Принимают от жизни как дурное, так и доброе – и совершенно по этому поводу не парятся.

Поэтому мне как перспективному Светлому недурно было бы соприкоснуться с корнями здешней культуры. Да и в принципе расширить кругозор. С начальством согласовано, отгулы накопились. Когда еще будет шанс побывать в лесах Амазонии? Нет, Иные, вестимо, долго живут, но – то работа, то забота, то зевота, то икота… Короче, собирайся, гринго, макнем тебя в Арагуайю.

А я что, дурак отказываться?

Сначала, как белые (ну хорошо, изрядно подкопченные) люди, мы добрались регулярным рейсом из Рио до Бразилиа. Честно скажу: столица меня не впечатлила. Коста, вооруженный идеями Ле Корбюзье, и Нимейер, с его манией запихивать все под землю, конечно, оторвались на городе в полный рост. Но это же сыграло с ними злую шутку.

Когда видишь генеральный план, выверенный по курвиметру и вытянутый по линеечке, невольно испытываешь уважение к задумке. А потом, оказавшись на этих строго геометричных улицах, понимаешь: чего-то не хватает. И достаточно получаса задумчивой ходьбы, разминая ноги после авиакресла, чтобы почуять – жизнь вокруг не дышит.

Что, мне есть с чем сравнить, я вон в Питере бывал. Тоже, казалось бы, город, прорезанный в холмах да болотах с применением указки и чертежа. Ходили слухи, что с ним по факту не все так просто, что-де в начале нулевых он чуть ли не обрел самосознание… По-моему, чушь это все. Отличное место, душевное, теплое. Пульс постукивает. Кровь по жилам бежит.

А в Бразилиа все было стерильно. Даже слегка напасывало изопропанолом, как в медлабе, хотя, конечно, это все шутки воображения. Так что я втихаря выдохнул, когда мы арендовали внедорожник и устремились по трассе на запад.

Там я увидел совсем другую страну. Бесконечные равнины, плоскогорья, покрытые терра роса – красной известняковой почвой, окормляющей низкие деревца, кустарники и моря травы. Поля и приземистые городки мелькали за окном, укачивая, вгоняя в сон, и приходилось сменять друг друга за штурвалом, подбадривая рулевого всеми байками и анекдотами, какие только выплывали на ум из глубоких заводей памяти.

Добравшись до Порангату, мы сознались друг другу, что плоть слаба, и завернули в колоритное заведение, громко именовавшееся «Рестуранчи Кило-Кило». Спасибо все тем же фавелам: я к тому моменту уже вкурил, что в Бразилии можно пожевать в самой сомнительно выглядящей забегаловке и при этом волшебным образом не травануться. Лукаш только посмеивался, глядя, как я роюсь в меню и тычу пальцем. «Звериный аппетит», – одобрительно хлопал он меня по плечу и подмигивал официанту. Тот тоже давил лыбу, но молчал. А что я могу поделать, если калории точить надо за двоих?

Потом мы еще немножко прогулялись, прикинули время в дороге – и утопили газ в пол. К ночи надо было добраться до фазенды Нова Пирачининга, где жили какие-то дальние родственники Лукаша. Я уже начал подозревать, что в этой стране все друг другу как минимум троюродно близки. Но, понятное дело, не жаловался.

А наутро, когда мы бессовестно выдрыхлись у гостеприимных хозяев и позавтракали, как настоящие кампонезис, до цели нашей одиссеи оставалось всего ничего.

Остров Бананал. Для русского уха звучит забавно, но бразилейро так не считают. Это самый большой по площади речной остров в мире и естественный заповедник, ревностно оберегаемый властями. Именно здесь обитают все четыре племени индейцев каража, поддерживая численность этноса в меру привычного энтузиазма. Благами цивилизации наши ребята не брезгуют, но в целом, скорее, ведут традиционный образ жизни.

Что нам и требовалось.

Машину оставили на фазенде, и до реки нас подбросил один из фермеров. Там уже дежурили лодки аборигенов – всех желающих катали по Арагуайе или Риу-Жаваэш до национального парка, где для экотуристов были созданы все условия. Но парк нас не манил.

Так что, когда мы объяснили смуглым низкорослым харонам цель своего приезда, те переглянулись и пожали плечами. Их, по большому счету, интересовали только реалы – желательно наличкой. Прагматики от весла и фырчащего старого мотора.

Деревня, сбежавшая под лесные кроны в дельте Риу-Жаваэш, выглядела как и сто, и тысячу лет назад. Простые, прямоугольные в плане дома; полторы улицы, сонные и пыльные в это время года; дети, бегающие нагишом. На причале дремали морщинистые аксакалы с удочками в руках, у входов в жилища, прислоняясь к косякам, стояли беременные или кормящие женщины. Никто нам не удивлялся, никто не убегал, не вился с естественным любопытством. Словно так и надо было. Словно мы жили здесь отродясь и никуда не уезжали.

Тут Лукаш взял меня за пуговицу и, неубедительно сыграв легкое раскаяние, признался, что завез меня в свои бразильские тмутаракани не одной этнографии ради. То есть я, конечно, могу прикинуться классическим лопухом-туристом или идейным хиппи. Побродить по острову на двух или четырех, половить арапаиму и пожевать неспелых бананов, благо туалет типа сортир здесь за каждым кустом, но…

Я навострил уши. Был бы в облике – еще бы хвостом себе бока отхлестал. Слава Сумраку, Лукаш не стал тянуть перевертыша за упомянутую часть тела и перешел к сути.

Оказывается, еще когда он был сопляком-менину – я не стал уточнять, в каком веке, – то слышал, что на острове живет индеец, оборачивающийся боуто – речным дельфином. А потом, когда он, Лукаш, стал старше, опытнее и убедительнее, то даже смог свести знакомство с этим интересным типом. И мне якобы просто необходимо пообщаться с водоплавающим коллегой, потому что тот знает овердофига преувлекательнейших историй. О перевертышах в том числе.

А кто не любит хорошую историю? Точно не я. Тем более что батарейка в электронной читалке, взятой еще из дома, села, зарядить ее на острове было особо негде, да и мобильная сеть здесь уже не накрывала. При всем уважении к печатному слову: есть что-то завораживающее в том, когда хорошо подвешенный язык и выразительная речь плетут узор повествования лично и вслух. Эхо древней древности. Был, видел, расскажу.

И мы пошли к вождю. По словам Лукаша, тот просто обязан был знать, когда и где появится дельфин. Мол, этот тип совершенно не скрывается от своих, а те не считают его оборотничество чем-то из ряда вон. Ну, в общем, для социума, в котором до сих пор бытует мнение, что солнце идет по небу медленно, так как сын мудрой женщины сломал ему ногу, это нормально.

Вождь сидел на пороге своего отдельного домика и смолил трубку. Мы отдали ему одну из пачек табака, купленных еще в Порангату – удивительно, но в таком захолустном городке оказалась вполне приличная лавочка. В знак ответной вежливости крепкий, седой, ни на сантиметр не полысевший мужчина предложил нам терере́ – холодный мате. Отказываться было не принято, и мы с Лукашем припали к бомбильям, предваряя беседу характерным побулькиванием.

Потом дозорный задал ритуальный вопрос о видах на урожай, на улов и на прирост населения. Я терпел, хотя челюсть уже трещала от зевоты, сдерживаемой титаническим усилием. Хвала всем духам каража, вождь не стал распинаться по каждому пункту, а прямо спросил, что нужно уважаемым Оутрус-Иным в его деревне. Видимо, он знал Лукаша и сделал выводы.

Уважаемым Оутрус был нужен человек-дельфин. Если, конечно, ни он сам, ни его не менее уважаемые родичи не против. Родичи в лице вождя были только за, правда, предупредили, что боуто будет только вечером. И тут у моего спутника заорал телефон.

Я еще поразился – как так?! Мой смартфон затих после фазенды, а этот жук на связи! Заколдовал он мобильник, что ли? Но все объяснялось проще: из сумочки на поясе Лукаш выудил здоровую спутниковую трубку. Я такие только в девяностые видел, у самых реальных пацанов. Извинившись, дозорный отошел и быстро-быстро замолотил языком вполголоса. После чего сложил антеннку, убрал девайс и пожаловался, что работа достает везде. Мол, звонили из центрального офиса: раз уж он неподалеку, то пусть заглянет в Луиз Алвис. Стажера же, то есть меня, можно не привлекать, стажер пусть погуляет. Вечно везет этим стажерам, ворчал Лукаш, раскланиваясь с вождем и печально пыля в сторону лодок. Завтра буду, обещал он, отчаливая от берега.

Мы молча проводили незадачливого мага взглядами, посидели в тишине, приговорили еще терере. Потом я, спросив разрешения, оставил вещи в доме вождя и пошел разминаться. Зверь требовал ветра в морду и земли под лапами.

К вечеру я набегался, накупался в обеих реках и даже наелся пресловутой арапаимы. Здоровенная рыбина – правда, куда ей против Иного с клыками. Вкусная, кстати. Жаль, не экспортный товар.

А когда солнце начало валиться куда-то в сторону Мату-Гросу, заливая оранжевым листву сельвы, я уже стоял на пристани и ждал. Пробежка по острову словно дала мне новое чутье. Я знал, где и когда должен быть.

И хозяин пришел.

Знаешь, бывает такое, когда взгляд в спину ощущается физически? Ну, у Иных-то понятно, сам Сумрак велел. А ведь порой и простые люди что-то такое чуют. И кажется мне, неспроста Радовид повелел ослепить Филиппу, которая, к слову, оборачивалась в сову… Ну да, это уже из игры, не из книги. Но подмечено верно. Знают что-то эти поляки, знают и намекают.

Так и я, стоя на подгнивших, отмытых дождями от песка досках причала, вдруг понял, что надо срочно посмотреть назад. И развернулся.

Индеец был совершенно непримечательный. Мне даже показалось, что это именно он нас утром подвозил на лодке. Хотя тут может сказываться примитивная бытовая ксенофобия: как азиаты для европейцев все на одно лицо, так и мы для них. В общем, Иной, стоявший под ближайшим деревом, был щупленьким, темноволосым, улыбчивым без подобострастности.

Но это, безусловно, был Иной. И очень сильный.

Я не мог разобрать его ауру. При этом было бы понятно, если бы она просто оказалась укрыта от сумеречного взора. Старые и опытные Иные не любят, когда любопытная молодежь лезет в их дела. Сей же тип совершенно не прятался.

Казалось, вокруг него колышутся все оттенки радуги разом. И те, что в нее не входят, тоже. Движение, пульсация цвета, вектора градиентов – все было подчинено единому ритму, какой-то примитивной, корневой гармонии. Я не мог уловить структуры. Словно смотрел на фрактал прожилок в древесном листе, на узоры, лепимые инеем по морозцу. Говорят, такая аура у неинициированных Иных, у Зеркал, у людей на грани безумия. Но я видел рисунки. Я ощущал отличие. Ощущал – и не мог объяснить.

Все это впечатление на самом деле заняло пару секунд. Я на автомате поздоровался, представился. Индеец тоже протянул руку, назвал имя: Боуто. Очень оригинально. Ну да я не из придирчивых. Улыбнулся ему и уточнил: правда ли, что он знает и может поведать что-то из местных легенд.

Боуто мог. Он развернулся и пошел, как я понял, к своему летнему жилищу – высокому и достаточно поместительному шалашу в дальнем конце уходившей к лесу улицы. Там уже даже мерцал очаг, нагревая кастрюльку воды для мате. Выглядело уютно и по-домашнему, хотя странно так говорить о лесной времянке.

Мы сели, и я отдал Иному вторую пачку табака из Порангату. По-моему, он не сильно обрадовался, но и не расстроился. Принял это как должное. Мол, приехали гости, привезли курева. Так было и так будет. Кажется, я уже начинал понимать, что подразумевал Лукаш, когда говорил о культурных корнях пофигизма кариок.

А потом, когда напиток заварился и мы разобрали калабасы, Боуто начал говорить. Да так, что я позабыл о чае.

Давным-давно, когда солнце бегало по небу быстрее, чем сейчас, в мире не было людей. По полям и лесам, в горах и под водой жили звери и рыбы, и насекомые, и ползучие гады, и такие чудовища, что земля сотрясалась у них под лапами. Они рождались, охотились друг на друга, испытывали боль, страх, радость и наслаждение. И умирали, после смерти становясь ничем.

Но даже ничто – это уже что-то. И что-то текло, копилось, отлагалось. Сплеталось и расползалось по всей планете.

Пока однажды оно не ощутило себя.

Тогда родилась Птица. Она накрыла своими крылами весь мир, и один ее глаз был Солнце, а другой Луна. Она пребывала везде – и одновременно не здесь. Она была, и ее не было.

А чтобы Сила, питавшая Птицу, текла полнее, она сжала когти – и разомкнула, разорвала тонкую оболочку многих животных. То, что чувствовало, двигало жизнь, было самой жизнью.

Взамен же, чтобы поток не иссяк, Птица замкнула его через себя и даровала тем существам толику власти. Больше не нужно было опасаться огня – он гас, испугавшись могучего рыка или биения лапой. Больше не нужно было убегать от хищника – достаточно было нырнуть в Тень, падающую от Птицы на землю. Больше не нужно было ждать смерти – жизнь втекала в разрывы и вытекала обратно, оставляя достаточно, чтобы длить, и длить, и длить.

Для тех же, кто смог распорядиться дарами ловко и умело, кто прожил века и тысячелетия, кто научился между причиной и следствием проводить взаимосвязи, открылась новая грань существования: разум.

И когда животные осознали себя, тогда они обнаружили людей.

Это были странные создания, похожие и отличные от других. Они так же боялись и плакали, смеялись и наслаждались. Но еще они задавали вопросы и строили планы, и обобщали, и усложняли. С ними оказалось непросто, но интересно, и некоторые из животных даже начали принимать облик людей, чтобы лучше тех понимать. А порой и познавать – не только в духовном, но и в плотском смысле.

При этом никто не заметил, как пропала Птица.

Кто-то говорил, что она улетела. Кто-то – что ее убили ее же дети, желавшие больше Силы. Кто-то предполагал, что место Птицы заняли три пришедшие из-за края мира сущности. Позже, гораздо позже люди назвали их Тигром, Двуединым и Мхом. Сущностям так понравилось здесь, что они взяли Тень за края и встряхнули, дабы та усложнилась и расслоилась. Сила теперь текла через них, а Птица просто закончилась, не получая своего.

В мире же нарождался новый народ. Люди-Животные, зачатые в браках Животных-Людей с простыми людьми. Наделенные Силой, глядящие в Сумрак – как кто-то из них обозначил измененную Тень. Ловкие, умелые, долгоживущие, а главное – разумные изначально. Те, кого позже, гораздо позже назовут Иными.

Маги-перевертыши были древнее всех. Только, как их звериные предки, они не видели смысла в самолюбовании и не рассказывали легенд о своих похождениях. Позже, гораздо позже, когда новый Сумрак в лице Двуединого изверг человеческих мертвецов обратно в постжизнь и научил их пить кровь, дабы Сила текла еще гуще, еще полнее, появились Купе-Диеб – или те, кого теперь зовут вампирами. Они и решили, что были первыми Иными. Они и начали вести летописи, слагать мифы, распускать слухи.

И реализовывать выбор.

Ни Света, ни Тьмы не пресуществлялось в Животных-Людей. Они жили как жили; убивали, если нужно; защищали, если требовалось. Только обычные люди, прошедшие испытание смертью, познавшие искушение Силой, принимались делить на своих и чужих, на добро и зло, на Светлое и Темное.

Иные, произошедшие от зверей, с каждым поколением менялись. Кто-то остался верен духу предка. Кто-то отверг первое естество в пользу второго, познавая суть трав и корней, ядов и соков. Кто-то пошел еще дальше, ловя свободно текущую Силу подле ее истоков – эмоций и чувств, которые испытывало все живое. Кто-то начал заглядывать в будущее, беспокоя сумеречного Тигра своими пророчествами.

Оборотни-Капелобу, к слову, не были результатом эволюции перевертышей. Скорее, они стали Темными плодами случайных союзов между хищными Людьми-Животными и первыми Купе-Диеб. Жажда крови и потребность в охоте слились воедино, дополнившись звериным обликом. Нелюбимые и нежеланные своими родителями Капелобу были слабы и склонны утрачивать то, что делало их пускай наполовину, но все же людьми, – дар разума.

Потомки вампиров тоже перенимали новые фокусы. Они ныряли в Сумрак, задавали ему вопросы, искали ответы. Отказывались от своих слабостей, обретая новую Силу. Усложнялись и утончались. Начинали презирать низших предков.

Кровь Иных смешивалась, разбавлялась, соединялась и распадалась. Людей становилось все больше, глядящие в Сумрак появлялись среди них реже, но Сила продолжала кружить, и этого было довольно. Никто не вспоминал Птицу.

Никто не заметил, как начали пропадать Животные-Люди и те из других животных, кого Птица наделила Силой. Это, впрочем, было понятно. Начало и конец их власти замыкались не в Сумраке, но в Тени, что была до него. А Тень падала от крыльев Птицы. А Птицы более не существовало. Кто-то просто соглашался с переменами и уходил навсегда. Кто-то учился, приспосабливался, перенимал новое у своих потомков. И сам учил их тому, что узнал за тысячи лет.

Одним из них был Тахина-Кан.

В каждом краю ему давали свое имя. Где-то – Хилель. Где-то – Эосфор. Где-то – Люцифер. На востоке от океана эти имена означали утреннюю звезду, а здесь, на западе, Тахина-Кан был звездой вечерней. Но везде это светило ассоциировалось со знанием, просвещением, зарождением нового. И не зря.

Приходя к людям, Иной прикидывался беспомощным стариком. Он смотрел, как те поведут себя: накормят ли слабого? обогреют ли хилого? примут ли бесполезного? При этом он не руководствовался моралью или представлениями о добре и зле. Ему лишь важно было, чтобы те, кого он собирался одарить, умели одаривать сами. Ведь, полагал он, знание может преумножаться, только если им делиться, а не хранить зарытым под циновкой.

Потом он наблюдал и изучал своих странноприимцев. Вживался в их чаяния, познавал их нужды. Слушал и запоминал. И когда понимал, что требуется делать, – делал.

Он указал людям рожь и пшеницу, и ячмень, и просо, и маис, и батат, и маниоку. Он учил их корчевать лес и расчищать пашни, и орать их, и боронить, и удобрять навозом. Он показывал охотникам, как приручать диких свиней и кур, и собак, и даже кошек – хотя то был еще вопрос, кто кого.

А потом, обратившись крепким, красивым юношей, брал в жены девушку, наиболее благосклонно относившуюся к нему-старику. И учил ее тем наслаждениям, что приближают людей к божественности, потворствуя успешному зачатию. И растил с ней сыновей и дочерей, посвящая их в тайны мира и гармонию простоты.

После же – уходил. Ведь мир велик, и где-то еще могут нуждаться в его советах. Перед уходом же Тахина-Кан собирал Силу со счастливых, довольных, упрочивших свое положение в мире людей. Ведь теперь, если даже они что-то утрачивали, вскоре все возвращалось. И проще, быстрее, легче, чем раньше.

Но постепенно смысла в подобной жизни становилось все меньше. Люди расселялись по свету, учились друг у друга, сами начинали присматриваться к природе, а порой и менять ее, выдумывая новое. Они все с меньшей охотой давали приют забредшему в гости старику, и его откровения чаще вызывали пожимание плечами или даже смех.

Тогда Тахина-Кан решил вернуться в те края, где впервые увидел воду и небо, горы и леса, где вдохнул воздух и попробовал вкус Тени. Правда, о ту пору он еще не был знаком с философией древних эллинов и не знал, что нырнуть в одну и ту же реку дважды попросту невозможно. Ведь и река пересохла, и горы выросли, и леса изменились, и новые реки потекли с новых гор в новый лес. И большое озеро, где родился дельфин-боуто Тахина-Кан, поднялось само над собой, став островом, который пришельцы из-за океана позже назвали Бананал.

Но люди, жившие теперь на острове и вокруг него, понравились ему. Они были так же просты и открыты чуду, как во времена его молодости. Они принимали его таким, каким он был – в любом из обличий. Они радовались его дарам и не требовали бо́льшего. После тысячелетий скитаний Тахина-Кан обрел понимание простой истины: куда бы ты ни шел, ты всегда возвращаешься домой.

Казалось, он обрел покой. Но только казалось.

Его начали тревожить странные сны. В них наличествовал невысокий, приятно улыбающийся мужчина в светлой одежде, запыленной понизу так, словно он долго странствовал среди песков. И второй, хмурый, насупленный, чья аура тускло мерцала, будто некогда он был Купе-Диеб, но каким-то чудом перестал. И был толстый столб с прибитой в верхней трети перекладиной, на которой висел, мучаясь от ран в пробитых руках, первый человек, тогда как второй ждал, страдал, терпел и не мог ничем помочь своему другу. От боли, испытываемой обоими, Тахина-Кан просыпался в поту и долго потом не мог заснуть.

Но пугала его не столько боль, сколько абсолютный, неугасимый, тотальный Свет, пылающий вокруг того, кто добровольно принес себя в жертву. Свет настолько великий, что Тень, ставшая Сумраком, не могла к нему подобраться. И не имела над ним власти, сама подчиняясь и верно служа.

А еще где-то вдалеке, на самой грани слышимости, на тающих осколках сна раздавался знакомый крик. Не человеческий. Птичий.

Потом видения перестали посещать Тахина-Кана. Покой и умиротворение вернулись под кроны деревьев и на просторы пампы, и в темные заводи рек. Так прошло около пары тысяч лет.

Недавно он снова видел сон. В нем молодой черноволосый парень, одетый в черное и с черными же глазами, пылал почти с той же мощью, что и улыбчивый светлый мужчина когда-то. Пламя его было исполнено Тьмы – ненависти, утраты, мести. Он не собирался отдавать себя на распятие, вовсе нет. Наоборот: он сам распинал, разбирал на части низших Темных, поглядывая и на Светлых, и на тех, кто усилием воли сменил цвет на серое равновесие. В руках черный юноша сжимал ножи, и горе было тем, кто вставал у него на пути.

Еще он видел белую девочку в белом, хрупкую и тонкую, как тростинка в тихом затоне. В ее белизне тоже пряталась Тьма – но заключившая странный, причудливый союз со Светом. Словно проросшая в корни сосны грибница, которая питает дерево и питается от него сама. Девочка даровала исполнение потаенных, сокровенных желаний тем, кто стоял на самом пороге смерти и уже занес одну ногу над границей Сумрака. Поразительно, но тот словно был неотъемлемой частью белой фигурки, не просто вливая Силу, а творя ее сущность из себя.

И был смешной, лопоухий, лысоватый человечек, суетливый и с виду простак. Он пил много темной горькой жидкости, которую три века назад привезли в эти земли белые поселенцы. Он смеялся, дурачился, раздражал и утомлял. Но за спиной его стояла великая тень, в которой, присмотревшись, можно было узнать мрачного мужчину – бывшего Купе-Диеб, чей друг погиб на кресте. Человечек поднимал глаза, заглядывал в душу Тахина-Кана, и тот понимал: маска. Оболочка. Тайна.

Промелькнул еще один женский образ. На нем было трудно сосредоточиться: словно он менялся каждое мгновение, причем мгновения эти вихрились вокруг перепутанным клубком, во все стороны сразу. Девушка с темными волосами, изящная и невесомая, летела в потоках времени, не имея возможности выбрать, не останавливаясь нигде подолгу, не ожидая вернуться к точке, с которой все началось. В лице ее смешивались страх и надежда – сложно было сказать, чего больше.

Потом перед Тахина-Каном открылась дверь. За ней стоял старик – не ветхий, но поживший. И очень, очень усталый. Дельфин-Иной собирался войти, ведь законы гостеприимства обязательны как для хозяина, так и для путника, ищущего крова и очага. Но старика уже не было. И двери не было. И ничего не было.

Знакомый крик, будоражащий память о молодой земле и густой Силе, звучал в пустоте. Звучал ближе. Еще ближе. И еще.

В крике том не было слов, но был смысл. Что Сумрак ранен. Что он умирает. Что настанет время, и человек, отказавшийся от его даров, прожжет в тени от Тени дыру. Что та расползется раковыми метастазами по всему Сумраку, схлопнет его слои, вывернет кольцо наизнанку.

Тогда Птица вернется. И, простив своих детей, даст им новую Силу. И в мире настанет старый новый порядок…

* * *

Мате остыл окончательно. Я сидел, вытаращив глаза и обратившись в слух, но Боуто – или Тахина-Кан? – больше не рассказывал. Он раскачивался, прикрыв глаза, словно вглядывался куда-то внутрь. Поневоле вспомнился тот шаман, из-за которого я в первый раз нырнул в Сумрак. Я еще подумал: «А что, если?.. Как он там, кстати? Интересно было бы знать», – мысль промелькнула где-то на фоне и канула в никуда. Она тоже боялась потревожить хозяина шалаша.

Наконец индеец вздохнул. Посмотрел на мою ошалевшую рожу, улыбнулся и предложил:

– Пей.

Калабаса в руках нагрелась. Простенький фокус, но в тот момент он меня реально встряхнул. Туча вопросов рвалась с языка. Чтобы дать себе время, как-то упорядочив хаос в прифронтальном неокортексе, я последовал совету Боуто и впился в бомбилью.

Ночь обнимала Арагуайю и Бананал и леса в округе. С каждым глотком меня клонило в сон все сильнее, благо сидел я на невысокой, но удобной лежанке. «Странно, – робко постучалась в сознание еще одна ленивая мысль, – мате ведь содержит кофеин. Хрена ли он меня не бодрит?!»

Но я уже спал. И видел Птицу, о которой рассказывал Боуто. Во сне моем эта легенда была совсем не страшной: небольшой, коричневато-серой, с любопытными глазками-бусинками. «Да ты же воробей!» – говорил я, кроша ароматный красный табак, который доставал из кармана. Птица клевала его и чирикала требовательно, все громче с каждым разом: мол, еще, еще давай, маловато будет!

И когда жадный, хищный крик, полный нетерпеливого ожидания, разорвал сон на части – я проснулся.

Было утро. И никого в шалаше.

Конечно, я решил, что Боуто просто смылся по своим делам. Мало ли какие дела могут быть у дельфина. Завтрак, в конце концов, никто не отменял, а рыба в реке несговорчивая – это я еще вчера уяснил.

Учитывая, что я спал в футболке, которая к тому же доехала на мне от Бразилиа до Пирачининги, стоило бы переодеться. Окунувшись перед этим для свежести. А вещи мои лежали у вождя на хате, поэтому утренний маршрут был мне в целом ясен.

Тут начинались странности.

Во-первых, когда я просунул свою помятую физиономию в дверной проем, елико возможно вежливо постучав по косяку, вождь чуть ли не выбежал мне навстречу и с беспокойством спросил, где я ночевал. Оказывается, законы гостеприимства требовали, чтобы высокий гость был привечен и размещен согласно полному туземному политесу и протоколу. То есть вот прямо среди здесь.

Доставая из сумки полотенце, я в максимально корректной форме постарался донести, что со мной ничего дурного не произошло. Да и произойти-то не могло. Ведь я ночевал у Боуто.

«Какого боуто? – нахмурился вождь. – В реке?»

Произошла немая сцена. Проклиная Иной подход к изучению языков, я напомнил индейцу вчерашний разговор. Постарался сделать это в максимально простых, понятных выражениях – из тех, какими пользуются современные авторы фэнтези, когда хотят лизнуть аудитории и поднять тиражи. Вождь отвис, но с сожалением покачал головой: что-то, мол, вы путаете, уважаемый Оутру. Не было у нас в деревне никогда никаких перевертышей.

Тут уже завис я. Подстегнул легким самогипнозом память, слово в слово процитировал беседу. Старик внимал прилежно, как первоклассник, нацеленный родителями на медаль. Потом снова принялся качать головой.

Сущность пса во мне зашевелилась. Мысленно рявкнув на зверя, чтобы тот не встревал, я скроил максимально индифферентную рожу и поинтересовался, не соблагоизволит ли уважаемый вождь совершить вместе со мной легкий утренний моцион. Тот соблагоизволил, и, не отвлекаясь на светскую беседу, мы целеустремленно пересекли деревню вдоль улицы.

Шалаша не было. И даже трава была не примята.

Старик поднял бровь. Я вспомнил все уроки дозорных наставников и заменил обсценную лексику в своей эмоциональной тираде на «ква» и «кря». После, стараясь не намекать, что в почтенном возрасте к некоторым приходит склероз, уточнил: можем ли мы поговорить с другими жителями деревни? Вождь щедро повел рукой – minha casa é sua casa[2].

Но ни глазастые индианки, ни вездесущая мелкота, ни рыбаки – никто не мог мне помочь. Никто никогда не встречался с Боуто – разве что с боуто. Никто никогда не ставил шалаша в том конце селения. Никто никогда не слышал легенд о древних перевертышах.

Это был серьезный удар под дых. Впрочем, у меня оставался еще один вариант, и я планировал использовать его на всю катушку. Таки макнувшись в Арагуайю и натянув свежее, я уселся на пристани и стал ждать Лукаша. В лучших традициях Хатико. Едва ли хвостом не вилял.

Тот все не возвращался.

Проторчав на досках полдня с перерывами на индейское гостеприимство и заверения вождю, что все идет по плану, я психанул. Уточнил у лодочников, в какой стороне Луиз Алвис, сгреб по карманам остатки налички и потребовал везти меня туда.

Заколдовать рассыпающийся на глазах движок моторки – то еще развлечение. Зато против течения мы шли с приличной скоростью, вызывая недоумение и зависть прочих речных извозчиков. И оказались на месте всего часа за полтора.

В городке действительно было неспокойно. Ну, по местным понятиям. Не очень сильный целитель, балансирующий между седьмым и шестым уровнем, вяло пререкался с молодым вампиром, сидя с ним за одним столиком в «Жоау ди Барру». Спор шел о правильном рецепте заливного из арапаимы. Лукаша, очевидно, направленного начальством в сии края, дабы выступить в роли порубщика кулинарных гордиевых узлов, ни Светлый, ни Темный не видели. Более того, они его и не ждали. Спор тянулся уже второй десяток лет – ради, собственно, процесса спора.

Кажется, пора было звереть.

Я перекинулся, сцапал сумку клыками и рванул на фазенду. Меня радостно узнали, усадили за стол и подвергли гастрономическим пыткам. Но на вопросы о Лукаше только разводили руками: кто такой? откуда? Ешьте, сеньор, ешьте, вы вон бледненький. Может, кашасы?

Отоспавшись и забрав внедорожник, я решил перейти к радикальным методам. Сделав за день полтысячи километров, машина закипела уже на подъезде к парковке. С водительского места, впечатляя охрану, изящно выпало мое тело и поползло в сторону терминала. Рейс на Рио был через полчаса.

А там меня уже ждали. Глава отделения Ночного Дозора был полон сдержанного (по местным меркам, то есть руками размахивали, но за плечи не хватали) любопытства. Куда это смылся его непоседливый сотрудник, гость из далекой северной России?

Гость в ответ парировал по существу: где Лукаш? Повторялась немая сцена. Но опыт есть опыт – вопросы решили ранжировать по актуальности и задавать по очереди. Вот что в итоге выяснилось.

Никакого Лукаша в Дозоре славного города Рио-де-Жанейро никогда не служило. Это если по бумагам, а также цифровым базам данных и служебным сетевым учеткам. А по факту многие коллеги вспомнили, что да, был такой товарищ. Когда-то. Смутно, очень смутно отложившийся в памяти. Давно и неправда, ага. Один из оперативников на моих глазах, ответив на вопрос, почесал в затылке и уточнил: как бишь там его звали?

В общем, вместо дисциплинарных взысканий по поводу самовольной отлучки я получил место в партере на спектакле «Серьезный переполох у бразильских Светлых». Во всей той суматохе, что поднялась, меня как-то даже забыли расспросить: что мы с этим мифическим Лукашем забыли на Бананале? Да я и сам, в общем, не горел желанием делиться услышанным. А после просто запамятовал.

Оглядываясь назад, можно подметить, как много у меня тогда вылетело из головы. Уже через неделю, когда лукашеискательный пыл начальства начал утихать, я сам с трудом мог обрисовать перед внутренним взором его лицо. Индеец Боуто, дельфин, ставший человеком, вообще был невнятным слепым пятном на картине мира. Легенда, рассказанная им, катастрофически теряла в связности и вызываемых ей эмоциях. Словно кто-то позаботился о зачистке, мягко, но настойчиво.

Потом меня решили вернуть в Россию. Вероятно, мое наличие в штате все-таки вызывало к жизни какие-то воспоминания. Те были неполными, неверными, смутными – и это беспокоило кариок, привыкших жить проще. По большому счету, я их понимал. Я научился их понимать. Правда, мне от себя деться было некуда.

Вдали же от Рио пеленой подернулось все. Я мог часами в деталях, со вкусом и смаком рассказывать, как мы болели за «Флуминенсе» или ходили цапаться с Темными. Как на Барра да Тижука ко мне домотались рапазис, и я научил их выражению «натянуть глаз на ягодицы». Как и во что одеваются (скорее, раздеваются) модницы из респектабельных районов и фавел – очень востребованная тема среди дозорных барышень. Но Арагуайя, Бананал, Боуто – все эти имена стали просто именами. Одними из.

Хотя недавно я видел сон. Там ко мне приплывал огромный серо-розовый дельфин с длинным рылом. Он качался на волнах, подмигивая хитрым глазом из-под воды. Тогда я осознавал, что стою на берегу мрачного, неспокойного моря. Из глубин его поднимались гигантские смутные тени, покачивая головами и шевеля конечностями, словно младенцы в материнской утробе. Небо над морем было затянуто тяжкими тучами, и прорезающие их одинокие лучи солнца лишь делали общий вид еще тревожнее.

Рядом со мной на холодном серебристом песке стоял нерослый, слегка обородевший человек в хитоне. С ладоней его сочилась кровь, но он улыбался. По другую сторону мерил нервными шагами пляж молодой парень. Черный целиком, кроме лица и кистей рук. В рукавах у него металлически поблескивало и нехорошо, тускло позвякивало.

Были еще другие, но они стояли сзади – я не видел их, скорее, ощущал. А сверху, будто бы собираясь из темной мглистой материи, спускалась Птица.

Крик ее был ужасен.

* * *

Ада сидела, уставившись в стену. Перед ее внутренним взором вставали описанные Виком картины: река, деревня, шалаш. Древние звери, ставшие людьми. Люди, ставшие Иными. Великая Тень, накрывающая мир. Ноутбук, который продолжал все это время крутить свой плейлист по кольцу, пискнул динамиками особенно заунывно – кажется, это были волынки, – и девушка передернула плечами.

– Бр-р! – честно созналась она. – Жуть какая!

– Онтож и я об чем. – Перевертыш сделал загадочное лицо и подвигал бровями. – Внимание, уважаемые знатоки, вопрос: какова была вероятность того, что Эльза – белая девочка в белом – приснилась мне буквально за день до твоей пробежки по крышам?

– А это было именно тогда? – Уперев руки в боки, девушка притворно нахмурилась. – И ты молчал?

Вик постучал себя пальцем по лбу.

– Память, память. У меня до сих пор с ней какие-то выкрутасы. Тут помню, тут не помню… Хотя, – он зажмурился и сложил ладони вместе, – пока я рассказывал, восстановил практически все. Целиком. В деталях.

Помолчав, дозорный чуть сгорбился, уставился себе под ноги и прошептал:

– Меня не покидает ощущение, что Лукаш и Боуто – одна и та же сущность. Может, кстати, и шаманом в том ДК был тоже он. А все происходящее – его плавников дело. Что-то этот тип знал. Предвидел. И захотел передать мне. Записать в меня, как в блокнот.

– А память зачем тогда стирал? – резонно возразила Ада. Вик оживился и принялся теоретизировать:

– Ну, смотри. Информация могла расползтись раньше времени и наделать шухера. Как тогда, в Рио-де-Жанейро. Инквизиция буквально чудом не пронюхала про творившееся там безобразие. Предотвратило сей факап в том числе ловко накинутое забвение. Уверен, что даже меня там уже никто не вспомнит, не то что мифического Лукаша.

– А теперь видения Боуто начали сбываться, – продолжила мысль магичка. – Ведь парень в черном – это Олег. Брат Эльзы. Обвальщик: помнишь, ты говорил про ножи?

– Точно! – Перевертыш аж хлопнул по столу, и чай в емкости опасно качнулся. – Кстати. Мне кажется, Тахина-Кан не просто поведал свою легенду. Он словно вложил в меня часть своей души, своих видений и эмоций, испытываемых по поводу.

Глаза Вика сузились. Он помолчал, посмотрел на свои руки, вздохнул и снова медленно, тяжело заговорил:

– Когда я представляю себе этого парня в черном – знаешь, пробирает до костей. И даже глубже. Ведь он, по сути, противопоставляется Иисусу Христу. Как сила, равная по модулю, но отличная по знаку. Даже не отличная – просто другая.

– Ага, значит, не только я однозначно поняла этот первый образ. – Ада согласно кивнула и нахмурилась. – Хочется ругаться, а нельзя. Как ты там говорил, «ква»?

– И «кря», – проворчал напарник. Он отпустил руку девушки, встал и принялся курсировать по комнате, нервной побежкой сторожевого пса, почуявшего опасность. Дозорная снова отпила из кружки и, решив, что надо как-то разрядить искрящую тревогой атмосферу, улыбнулась.

– Я слышала краем уха – все-таки собирать сплетни меня тоже учили, – что в Москве была схожая ситуация. Вроде как у них работала библиотекарь, которая, как позже оказалось, не работала и вовсе не была. Еще как-то оказался замешан сам Городецкий…

– Точно-точно-точно, – отвлекся от своей челночной прогулки Вик. – Потом они что-то там сделали – и изгнали Двуединого. Видимо, об этом говорил Боуто: «Сумрак ранен». И Эльза тоже упоминала, помнишь? «Вы, Иные, уничтожили первые два аспекта». Может, это она – Птица? Что-то эсхатологией попахивает…

И дозорный карикатурно пошмыгал носом, шевеля кончиком вполне по-собачьи. Ада чуть чай не расплескала, веселясь.

– Повезло, что не замковой стеной во время осады, – вспомнила она период до инициации. – Ты не представляешь, какие субстанции плещутся со стен на атакующих. Да и ранения в живот…

– О, брутальный тевтонский юмор, – оценил перевертыш. – Мощнее английского будет. Кстати, когда я обратно летел, у нас случился транзит через Эдинбург. Так что даже около «мельничного камня» пошляться довелось. Ну, в географических масштабах «около».

– А я не бывала в Англии. – Магичка тоже встала и потянулась, вызвав у коллеги эффективный, но приятный ступор. – Правду говорят, что зимы там не случается? Только осень, переходящая в осень?

– Ну, тем январским утром возле аэропорта приморозило лужи. – Вик подкрался сбоку и ловким движением обнял девушку. – Местные перепаниковали, а опознав во мне русского, насели всей толпой: мол, что ваши надевают от этих лютых морозов? Я по приколу начал вещать, гнать пургу, размахивать руками… Взмок и стянул шапку. Скотты твердо решили, что в эволюционном древе восточных славян есть медведи.

– Трепло. – Ада сцепила пальцы в замок на шее Виктора и чуть откинулась назад. – Бессовестный хулиган. Но обаятельный, подлец.

– А один дедушка, – «подлец» лицемерно возвел очи горе, не прекращая объятий, – когда-то возивший топливо по лендлизу, злорадно вспоминал Мурманск. Настаивал, что русские знают секретный ингредиент, который добавляют в водку. Так что виски никого не спасет. Ну что, пришлось его вежливо осадить. Мол, не надо тут сдавать секреты Родины, towarisch. KGB бдит.

– Грозен зело и суров, – задумчиво проговорила девушка. – Обидел старичка.

– Ни в коем разе, – делано возмутился Вик. – Бодрый дедуля ржал, как конь, и тыкал меня локтем в ребра. Мы с ним нашли общий язык, а также вариант посидеть в недальнем пабе за шотом того самого «негодного виски». Которое, к слову, оказалось годным, и весьма.

– Тогда прощаю. – Разомкнув руки, Ада изобразила некое подобие реверанса. – И, увы, покидаю тебя. Выпросила у Зинаиды Мефодьевны отгул: хочу добраться до дома пораньше. Покормить тараканов, выпустить любовников из шкафа, покидать капканы в кладовку и перезачаровать магические ловушки с параноидального режима на расслабленный.

– Э-э-э… – Перевертыш застыл с полураспахнутыми руками. – Так, а мне что тут без тебя делать?

– «А напиши, Витенька, отчет», – очень похоже изобразила магичка. – Во-первых, бабе Зине полагается знать все, что происходит с ее сотрудниками. Ты же только мне про свою внезапно вернувшуюся память рассказал?

– Согласен, – деловито кивнул Вик и устремился к ноутбуку. – Я же говорю: ерунда какая-то в голове. Сейчас быренько аудиофайл запишу, на всякий экстренный – вдруг опять склероз навалится? А потом придется клавиатурой погрохотать.

– Умен не по годам. – Ада снова улыбнулась, ее карминовые губы многообещающе изогнулись. – И отважен. Был у меня знакомый инквизитор… Человек, естественно. Терпеть не мог отчеты.

– Понимаю его, – буркнул перевертыш, запуская программу-диктофон. – А во-вторых?

– А во-вторых, ты будешь думать обо мне. Отвлекаться, опечатываться, ворчать вслух, вносить правки. И торопиться.

Ада сняла с вешалки алое пальто, ловко накинула его и закончила мысль:

– Потому что некрасиво заставлять девушку ждать. Особенно если она сама об этом попросила.

У Виктора отвалилась челюсть. Потом он сглотнул, сверкнул взглядом и обрушился на клавиши с удвоенным энтузиазмом. Девушка довольно сощурилась и покинула кабинет.

Потому что заставлять ждать действительно нехорошо. И действительно надо домой. Ведь в доме сем безраздельно наличествует бардак, который приятному во всех отношениях рыцарю на первом романтическом свидании наблюдать не полагается.

А то еще перекинется и сбежит. Чего допускать ну никак нельзя.

[1] Плохая собака (англ.).

[2] Мой дом – твой дом (порт.).

Дом, милый дом

Авто стояло на светофоре, и Ада периодически пробегала кончиками пальцев по рулю.

С одной стороны, стоило поспешить. В мире Иных не все механизмы магии соответствовали представлениям одной известной эдинбургской домохозяйки. Например, нельзя было направить жезл-накопитель на швабру, пробормотать пару слов на метисе английского с латынью и получить идеально прибранную квартиру. Даже видавшие виды волшебники, поднимавшие свой уровень не одну сотню лет и освоившие за это время самые разномастные заклинания, предпочитали укрощать пыль влажной тряпкой, а мусор из дома выносить руками и ногами, а не телекинезом.

Поэтому на приборку требовалось время, и порой немалое.

Если же посмотреть с другого ракурса – сейчас Аде нужно было слегка вдохнуть, выдохнуть и уложить все услышанное в голове. Отчасти потому она и бросила Виктора на произвол бюрократии: трудно быть сосредоточенной и логичной, когда тебя обнимают мужские руки. Причем такие мужские руки. Как он ее тогда поймал…

Магичка вздрогнула и придавила педаль газа, едва успев на зеленый. Хорошо, что было раннее утро: машины на улицах были редки, никто не сигналил, не кидался малоосознанными проклятиями в ветровое. Мелочь, а чиститься потом утомительно.

Парковаться тоже нашлось куда. Ада не любила злоупотреблять положением и закрывать любимое место возле подъезда от желающих на него въехать. Светлая просто пользовалась тем, что к моменту окончания дозорного дежурства люди обычно ехали на работу, а она – с оной. Сегодня было немного иначе – все-таки смена закончилась раньше обычного. Светлый прямоугольник асфальта под мелкой моросью, пришедшей с Енисея, еще не потемнел. Но он был уже свободен, и это грело.

Выкрутив колеса прямо, магичка не стала выбираться наружу сразу. Свою роль тут сыграл и назойливый дождик, усилившийся в последний момент. Но главным было то, что порядка в мыслях пока так и не появилось. А волочь подобный сумбур домой было как-то неэтично по отношению к родным пенатам. Всерьез в духов-хранителей домашнего очага Ада не верила, но ей было приятно представлять, что кто-то ждет ее в пустой квартире…

Которая, возможно, пустой скоро быть перестанет.

Для порядка цыкнув на разыгравшееся воображение, девушка помассировала пальцами ямочку между бровей. После – достала смартфон. Подключение к серверу Дозора устанавливалось через сеть мобильного оператора, но со своим шифрованием и обменом многофакторными идентификаторами. Пришлось подождать десяток секунд, а потом на экране появилась знакомая физиономия.

Обвальщик смотрел с фотографии настороженно и в то же время с мрачным торжеством, прятавшимся в складках вокруг рта. Странно, обычно такие морщины возникали у людей, которые были гораздо старше этого, в общем, студента. Хотя Ада уже видела подобное: в дорогом венецианском зеркале, после смерти мужа и визита идиота-дознавателя. Спасибо косметическим процедурам и толике женской магии, эти зримые следы душевных ран канули в небытие. А вот Олегу – так звали парня в черном – от них избавиться не грозило.

Наискосок пробежав отчет, дозорная обратила внимание на имя отправителя. Глава Дневного Дозора города Воронежа. Некто Ольгерд. Заинтересованное хмыканье вырвалось как-то даже само собой. Просто совпадение? Правда? Ада покивала сама себе, полезла по ссылке, открыла досье на коллегу. И едва сдержала откровенный, слегка нервный смешок.

Не-е-ет, что-то здесь явно кроется. Неспроста же этот дикий фанатик-ножеман, так похожий на арестовавшего его Темного мага, снился и додревнему дельфину-перевертышу, и Светлому коллеге-маламуту. Эльза, кстати, тоже не выглядела чуждой на фоне сей парочки – как не может проявленный позитив быть чужд пленочному негативу. Но сам Ольгерд никогда не был замечен ни в чем сверхъестественном – насколько это можно сказать про Иного. Значит, тайна заключалась в брате и в сестре.

И тайна мрачная.

Еще раз перечитав обтекаемые, ловкие формулировки, откровенно демонстрировавшие, что их писал матерый профессионал, съевший не одну папку с надписью «Дело №…», Ада уставилась в окно. Она вспоминала. Память была с ней сладко-горька…

«Любовь, – думалось девушке, – как хищный зверь. Она может гнать тебя через лес, заставляя ломать ноги, набивать ссадины, истекать кровью и задыхаться. Она может застилать глаза и прочие органы чувств – а пуще того разум – какой-то маловнятной, бурной пеленой. Оная пелена искажает суть вещей и делает малозначимое – гигантским, пугающим, тотальным. А вещи важные кажутся сквозь нее глупыми и смешными. Из любви можно убить. Из утраченной любви – уничтожить весь мир. И будет наплевать, что другие люди – и другие Иные – ни в чем, по сути, не виноваты.

Кроме того, что живы.

А еще любовь может встать за тебя, обнажив клыки. Между тобой и твоими врагами. Между тобой и не-тобой, отсутствием тебя. Она может пересоздать тебя заново, если опоздает сделать все предыдущее. Она может перепородить даже саму себя. Любовь – это страшная, стихийная сила Природы, в которой есть место всему. Ее нельзя подчинить, с ней можно только попробовать договориться. Пойти на уступки, чтобы не пришлось соскребать себя с булыжной мостовой.

При этом чувствуя себя живым, как никогда».

Тот, давно погибший вампир знал, что такое любовь. И потому вложил в ее бессмертие часть своей души. Несмотря на то что в существовании оной метафизической субстанции испытывали сомнения не только средневековые схоласты, но и вполне современные Иные. А вампир верил. И сделал, что смог. Даже немного больше.

И Обвальщик знал. Его любовь была не созидательна, а разрушительна. Он понимал, что не вернет сестру. Но что-то внутри, какой-то неугасимый огонь – пламя Анора, ставшее горнилом Удуна, – бросилось на уберегавшие как носителя, так и всех прочих стены. И принялось вырываться наружу.

А если прав был Тахина-Кан, если верны были его видения, переданные Вику, – то допустить этого было никак нельзя.

Интересно, кем в такой картине мира прорисовывалась Эльза? Почувствовав, что над переносицей начинает опасно ныть, Ада хлопнула в ладоши, спугнув присевшего на рычаг «дворников» воробья, и решительно вынырнула из авто. «Я подумаю об этом завтра», – не худший из девизов. А сейчас – приборка.

Поднимаясь по лестнице – лифт в доме старого фонда не завели, что было даже хорошо, – магичка старательно приводила себя в домохозяйственный настрой. Она подпрыгивала на ступеньках, похлопывала снятыми перчатками по перилам и даже мурлыкала себе под нос что-то про узника нантского замка и дочку тюремщика. Поленившись искать ключи в сумочке, девушка все-таки выдернула их оттуда простеньким пассом…

И застыла на пороге.

Бывало ли у вас такое, будто вы словно открывали дверь в детство? Например, уехав из маленького поселка в большой город, поступив на учебу, познакомившись, выйдя замуж или женившись, родив и воспитав детей, вы вдруг решали съездить обратно. Повидать еще живую родню. И оказывались на крыльце, которое скрипит, как тогда; на кухне, где пахнет, как тогда; возле печки, которая дымит, как тогда. И мир словно складывался сам в себя.

В кладовке стопка журналов за восьмидесятый год, банка с гвоздями и горка дров – ще́пать для растопки. В комнате покойного деда – рисунки на обоях, оставленные неуверенной детской рукой. Над умывальником сердито висит паук в своем гамаке – ждет легкомысленного комара. Какие-то перемены вроде нового телевизора или пестрого китайского пледа на кровати кажутся ложными и неубедительными: да ну, не может быть, все это ерунда и косметика. Время остановилось, время ждет вас.

Вы вернулись.

Ада не была знакома с этим ощущением. В конце двадцатого века она все еще пыталась наладить контакт между двумя разными Германиями – той, в которой она погружалась в стазис, и той, в которой она из него выходила. Но именно что-то вроде путаной, мо́рочной ностальгии объяло дозорную, когда вместо своей аккуратной, уютной прихожей она оказалась в совершенно чужом и при этом до холодка под ложечкой знакомом доме.

Одна из стен была сложена бутовым камнем – как это делали задолго до ее, Ады, рождения. Вторая – тоже каменная, но покрытая штукатуркой и беленая. Третья была собрана из балок мореного дерева, укрепленных распорками и проложенных светлыми кирпичами. Четвертая, с выходившей куда-то в сторону дверью, укрывалась темными ткаными обоями, аккуратно прибитыми мелкими гвоздиками. По стенам висели разномастные потухшие факела, светильники, бра, крюки, кронштейны и полочки, словно собранные из разных эпох. На полочках, на угловом трюмо, на скамьях и сундуках, ютившихся под стенами, стояли вещи винтажные, антикварные, древние и даже откровенно античные. Ада заморгала.

Такого ей не доводилось видеть даже в музеях – и в том, что над офисом красноярского Дозора, и в Deutsches Historisches Museum[1]в Берлине, куда она заглянула в поисках связности. Больше, конечно, чтобы убить время между занятиями в дозорной школе – но и с робкой надеждой почуять след, оставленный в веках. Найти среди маститых фолиантов, укрытых стеклом и подсвеченных мягким отраженным светом, какой-нибудь из тех, где на полях было бы выведено шаловливой девичьей рукой: «Hier war Adelheide»[2].

Но тогда чуда не случилось. А вот сейчас оно происходило прямо вокруг магички. И притом без малейшего возмущения в Сумраке.

Три раза подряд глубоко вдохнув и выдохнув, Ада снова осмотрелась. Да, это определенно была не ее скромная квартирка. Портального перехода Иная не ощутила, взгляд на первый слой ничего необычного не выдал. Решив, что отступление в данном случае есть не бегство, а вполне себе тактический прием, девушка развернулась и решительно потянула на себя ручку двери.

На долю секунды у нее закружилась голова. Это, может, прошло бы и незамеченным, если бы дозорная не включила «боевой режим» – так она, ознакомившись с современной приключенческой литературой, называла состояние повышенной концентрации и собранности. Дверь, подавшись с незнакомым усилием, скрипнула. Отворилась.

Ада оказалась в той же комнате.

Не изменилось ровным счетом ничего. Факела не чадили, часть светильников не горела, миски и чаши, кратеры и канфары, шкатулки и погребцы оставались на своих местах. Потянув носом, магичка даже уловила тонкий запах едва начавшей скапливаться пыли, доносившийся от этих «экспонатов».

«Едва?» – щелкнуло у нее в голове. Невдалеке раздались шаги.

На молниеносно принявшую боевую стойку, искрящую подвешенными на рефлекс заклинаниями и вцепившуюся в штатный накопитель Иную из дверного проема вышел человек. Старик весьма и весьма почтенных лет, но еще крепкий телом и, видимо, духом. Тонкий средиземноморский профиль, коротко остриженная седая голова, понимающий и усталый взор. Такие лица чаще встречались на византийских иконах, а не в жизни.

Мужчина окинул гостью-хозяйку взглядом, вздохнул, огладил короткую белую бороду и на чистейшем верхненемецком произнес:

– Опять. Да, опять. Ну что же, простите за вторжение.

* * *

За годы работы на инквизицию – человеческую, конечно же, – Ада пережила многое.

Ловкой и сообразительной девушке поначалу не доверяли серьезных задач. Мол, да что она вообще может? Сосуд она скудельный, слабая баба, вместилище греха и дщерь грехопадшей Евы. А то, что удалось раскрутить дело об убийстве собственного мужа и выйти на кровососов, – так это помогли, знамо дело. Ну, хорошо, не во всем и не сразу, но помогли же!

Однако время шло. Задания выполнялись, стопка донесений росла, полезная информация поступала. Оценив предприимчивую даму по достоинству (и пережив по этому поводу некоторый внутрицерковный диспут), инквизиция поручила ей несколько щекотливых и непростых дел.

Понятное дело, не прогадала.

А молодая женщина в свою очередь получила богатый и разнообразный опыт. Настолько порой неожиданный, что будь он отображен в летописях – не избежал бы судьбы послужить вдохновением для пары-тройки отличных приключенческих романов. Может, к слову, так оно и вышло – в каком-то ином мире, отличном от нашего.

Нервная система будущей магички оказалась оными приключениями своеобразным образом закалена. Наподобие того, как булатная сталь, пройдя последовательно нагрев, проковку, повторный нагрев и резкое охлаждение, становится твердой по режущей кромке – и в то же время упругой по полотну. Такой клинок мало что могло бы впечатлить…

Как и саму Аду.

– Вторжение? – Стараясь придать голосу максимум оттенков деловитости и невозмутимости, дозорная деактивировала рефлекс и, выйдя из стойки, мирно сложила руки ладонями вместе. – Значит, все-таки это мой дом. Или не мой?

Покачав головой, старик повернулся к двери, ведущей вглубь. Его голос был приятным, звучным, сильным – даже когда он говорил тихо.

– Пойдемте. Я должен многое рассказать. И простите еще раз.

За проемом, прикрытым нанизанными на длинные нити стеклярусными цилиндриками, была еще одна комната. Хотя, скорее, это можно было назвать залой. Буйная эклектичность обстановки соблюдалась и тут: на одном из сундуков поверх парчового покрывала стоял вполне современный ноутбук, а на сдвоенном держателе для факелов умелые руки пристроили старый ЭЛТ-телевизор. Еще девушка обратила внимание на массивную статую, копировавшую Виллендорфскую Венеру – только размером не с ладонь, а в полтора человеческих роста, – скромно стоящую в одном из углов. Да, обиталище незнакомца трудно было назвать скучным.

Поведя рукой, мужчина указал на даже с виду удобнейшее кресло-качалку. Ада, вспомнив, что она еще одета, скинула пальто на как будто специально торчащие неподалеку из стены лосиные рога. Кстати, сам хозяин-пришелец был облачен – по-другому и не скажешь – в темно-коричневую далматику с накинутым на плечи более светлым сагумом и выглядывающими из-под полы шоссами. На ногах у него при этом были совершенно обычные домашние тапочки, что слегка сбивало канонность и иконность образа.

– Как зовут вас, госпожа? – Старик пододвинул к креслу невысокий восьмиугольный столик с изумительной геометрической мозаикой на столешнице. Поверх мозаики было кинуто вышитое льняное полотенце, а уже на нем стояла чаша с фруктами, кувшин, кубок и плетеная корзинка с выпечкой. Желудок бессовестно буркнул, и его пришлось срочно заглушать ответом:

– Ада. Адельхайда фон Рихтхофен, если полностью. Но здесь, как правило, Ада.

– Значит, Германия, – кивнул своим собственным мыслям собеседник. Он взял небольшую банкетку и сел рядом с креслом гостьи. – Тогда зовите меня Никлаус. Я привык.

– М-м-м… – Дозорная склонила голову набок, отщипывая виноградину с плети. – Не Германия. Россия. Красноярск. Сама я родилась в Германии, да. Правда, очень давно. А вы?

Проигнорировав вопрос, Никлаус нахмурился и пожевал губами.

– Красноярск? Такого еще не было… Как же вас сюда занесло? Впрочем, – спохватился он, и морщины на высоком загорелом лбу сложились скорбно, безысходно, – кто бы говорил… Вы ведь Иная?

Едва заметно вздрогнув, Ада подавила желание тут же уставиться на мужчину сквозь Сумрак. «Забыла, забыла!» А ведь первым же делом стоило бы! Она мило улыбнулась очередной виноградине, надкусила ее и только теперь покосилась на хозяина, подняв веками собственную тень.

Удивительно. Ни малейшего признака Инаковости. Самый обычный человек. Видит Иных? Впрочем, другие вопросы были важнее.

– Конечно, – светски мурлыкнула девушка. – Светлая Иная, третий уровень, Ночной Дозор. И строго говоря, я ехала с дежурства домой. Не то чтобы я не люблю гостей – или ходить в гости, – но… – Она сделала округлое движение ладонями, надеясь, что это сподвигнет собеседника на объяснения.

Так и вышло.

Старик снова вздохнул. Тоже потянулся тонкими, ловкими пальцами к винограду, оторвал сразу небольшую веточку, кинул пару ягод под аккуратно остриженные усы. И заговорил:

– Давным-давно я жил в городе Миры, что в Ликии, бывшей на то время провинцией Бизантиума. Течение оной жизни моей было покойно и праведно – как мне тогда представлялось. С детства я рос человеком набожным, тянулся к вере и знанию, помогал больным, бедным и немощным. Вскоре по вхождении в возраст меня возвели в сан священника, а позже и епископа. Впрочем, мало что изменилось с тем для меня – разве что ответственности стало больше. Ибо слово, сказанное простым человеком, и то может вызвать волнения в людях; так малый камешек, брошенный в покойный пруд, порождает рябь и замутнение водного зеркала. А слово, сказанное пастырем, опасно вдвойне.

Он улыбнулся каким-то воспоминаниям и продолжил:

– Однажды мне даже удалось спасти моряка, упавшего во время шторма с мачты на палубу. Ничего особенного, никаких чудес я не совершал. Просто придержал его голову, облегчив дыхание, прислушался к биению сердца, перемотал сломанные ребра, порезав плащ на… как вы говорите, «бинты», да? Однако слухи пошли, и меня прозвали Чудотворцем.

Ада внимала, стараясь не выдавать потрясения. Тот самый святой Николай! Если, конечно, все сказанное – правда. Как именно следовало подвергнуть слова старика проверке, она еще не придумала, но это получался уже следующий этап. Сначала нужно было собрать данные.

Поэтому она снова улыбнулась, налила себе из кувшина, предварительно глянув сквозь Сумрак – мускат из Киликии, надо же! – и пригубила. Никлаус же излагал далее:

– Потом еще была та история в Андриаке и странные сны префекта Аблабия… Готов поклясться именем Господним, что я не имел к ним никакого касательства! – Он потер переносицу и улыбнулся собеседнице. – Просто у кого-то оказалась неспокойная совесть. Но тогда все закончилось хорошо.

Возникло молчание. Колыхнувшись, сагум зашуршал по банкетке.

– Уже на исходе моих дней, – потемнев лицом, старик как-то даже сгорбился на своем сиденье, – ко мне пришел гость. Назвался апостолом Андреем. И сказал, что я Иной.

Вот тут дозорная не удержалась и все-таки поперхнулась вином, мысленно успев извиниться перед благородным напитком. Количество легендарных, а в данном случае библейских персонажей в этой истории росло с каждой строчкой! Подчинять эмоции контролю становилось все сложнее.

– Тот самый Андрей? – прохрипела девушка сквозь кашель. Хозяин протянул ей льняную же салфетку и деликатно отвернулся.

– Тот самый. – Голос, отражаясь от разномастных стен залы, звучал странно, чуждо. – Он рассказал мне об Иных. О Свете и Тьме. О сущности Силы и о творимых ею чудесах. А еще… – Почудилось, или что-то в звучании фразы дрогнуло? – …еще он рассказал о том, кем на самом деле был Иисус Христос. Серьезное, знаете ли, испытание для глубоко воцерковленного.

– Вы поверили? – все же не смогла не уточнить Ада. Взгляд Никлауса вернулся к ней, глаза уставились в глаза.

– Вы бы тоже поверили. Даже если отбросить все явленное и сотворенное этим эмпузой…

– Кем?

– Сейчас их, кажется, называют вампирами, – последовал вежливый ответ. Дозорная снова изумилась:

– Хотите сказать, что апостол Андрей, ученик Христа, был низшим Темным?

Старик пожал плечами.

– Нет никого значения в том, чего я хочу. Было то, что было. Адир-рыбак, как он называл себя порой. Andreas Piscatoris, как в своих текстах именовали его ученые мужи и скрипторы. Кстати, я бы не счел его низшим. И Темным бы полагать не стал. Ведь он хотел обратить меня к Свету…

– Подождите. Подождите… – Ада подняла руку с бокалом, а вслед за ней и левую бровь. – Вы хотите… – Она закашлялась. – Вы говорите, что апостол Андрей Первозванный, первый и возлюбленный ученик Иисуса Христа, того самого, который, как знают все Иные, был Нулевым Светлым, а то и самим Светом в человеческом воплощении, оказался вампиром, то есть представителем Темных… – Девушка перевела дыхание. – И при этом все равно топил за Свет. Ничего не упустила?

– Какая у вас любопытная… лексика, – снова улыбнулся Никлаус. – Да, все так и было.

– Но ведь вы сами – человек, – осторожно произнесла магичка, на всякий случай еще раз просканировав ауру мужчины. Тот поморщился.

– Вам виднее. Вы первая Иная, которую я вижу за столько… веков. Но да, почему-то я знаю, кто вы.

Он вздохнул в который уже раз и прошептал:

– Наверное, потому же, почему я заперт в этом доме.

* * *

– Я вижу в тебе Свет, – повторил Андрей и еще раз прошелся по нартексу базилики. Утренние службы уже закончились, и в храме никого из прихожан не осталось. Впрочем, возможно, дело было не только в расписании месс.

Николай, глядя на посетителя, в очередной раз испытал муки сомнения. Как может создание Тьмы так спокойно находиться в храме Господнем? В Доме Его? Не должен ли «упырь» испытывать адские муки и вспыхивать душным серным огнем, став на освященную землю?

А с другой стороны, это же святой апостол. Ученик самого Христа. Быть может, дело в раскаянии? В искренней любви к Господу? В чуде, творимом этой любовью? Такая версия казалась епископу вполне убедительной, правда…

…Правда, в глубине души он все еще не мог быть ею успокоен. Что, если странные вещи, о которых говорит этот человек – или не совсем человек? – есть истина? Что, если Свет и Тьма не имеют отношения к религии – и даже к вере? Хотя нет, на веру – на искреннюю, идущую из глубины сердца веру – озвучиваемые положения не покушались. Но все равно было как-то не по себе.

Андрей тем временем остановился, нахмурил брови и произнес своим гулким, низким, словно вобравшим в себя грозовые перекаты голосом:

– Так ты решился, епископ? Не зря ведь тебя именуют Чудотворцем. Все это время Сумрак направлял твою природу сообразно ее предрасположенности. Настала пора прикоснуться к источнику своей Силы напрямую.

В голове Николая вдруг стало пусто и звонко. Он уставился на трещину, возникшую недавно в одной из колонн. «Надо будет позвать мастеров, пусть замажут известкой», – подумал он ни в склад, ни в лад. А вслух произнес:

– То есть я буду жить вечно, господин?

– Именно так, – кивнул апостол. Лицо его при этом было строго и серьезно. – Не думай, что это дар. Но и проклятием не считай. Это просто так есть.

– Но зачем это вам? – решился Николай и чуть не прикусил язык. Не было ли дерзости в его словах? Не оскорбил ли он Темного?

Но гость не выказал возмущения. Он лишь прошел чуть далее в глубь базилики и стал напротив одного из окон, выходящего в сторону моря. Взгляд его, казалось, был устремлен куда-то за пену дальнего прибоя, за стройные ряды набегающих на берег волн, в сторону Иерусалима – туда, где вознесся на небо живой Сын Божий. Туда, где величайший из Светлых Иных добровольно принес себя в жертву ради ему одному видимых и понятных целей. Ради рода людского. Ради мира вокруг.

– Я получил от Него бесценный дар, – отражаясь от дорогого стекла, от стен храма, от высокого расписного потолка, голос эмпузы звучал поистине нечеловечески. – И дал себе зарок: служить и букве, и духу Его учения. А также хранить и передавать ту любовь, что Он завещал нам. Ты один из тех людей, ради кого стоит бродить по свету в поисках Света, – Андрей улыбнулся каламбуру, – и я смогу поделиться с тобой своей ношей. Но не чтобы облегчить свою. А чтобы дать миру еще один шанс. Увеличить вероятность спасения.

– Вы многого просите от меня, господин. – Поклон епископа не был подобострастен или самоуничижителен. Так кланялись старшему, из глубокого уважения и в признание великих заслуг. – Но я не чувствую в себе сил. Не ощущаю права. Я колеблюсь. Я боюсь…

Сознаться было болезненно – и в то же время сладко. Как будто прорвался давно зревший нарыв. Укол стыда – и мягкий поток облегчения, подхвативший со спины и затылка. Николай упер взгляд в выложенный глиняной плиткой пол. «Еще трещины, – отметил он. – Как в моей душе. Как в моей вере».

Казалось, этот ответ совершенно не устраивал апостола. Тот снова принялся мерить пространство между стенами базилики широким, энергичным шагом, а потом вдруг резко остановился и взял собеседника за плечи:

– Страх понятен. Но не нужен. Timor animum interficit. Timor mors parva est[3]… – Фраза прервалась глубоким вдохом и выдохом. – Пойдем, я покажу тебе.

Но что именно хотел показать ему Темный, епископ так и не узнал. Слова о смерти словно подстегнули то чувство, которого он так стеснялся. И, вырвавшись из крепких, наверняка наполненных потусторонней Силой рук, он забормотал какую-то околесицу, оступился, чуть не упал… Развернулся и выбежал вон из храма.

«Милости хочу, а не жертвы».

Никто не стал догонять и преследовать. Никто не указывал пальцем на бегущего по узким улочкам Миры старика. Все были заняты своими делами. А кто видел его – решил, вестимо, что померещилось: разве способен уважаемый, святой человек в годах на подобное? Так Николай и добежал до своего дома, ловя ртом горячий, пыльный воздух и хватаясь за сердце.

Добежав же – хлопнул за собой дверью.

Весь день он просидел в любимом кресле, периодически начиная раскачиваться и стонать. Падал на колени, истово молился, потом вскакивал, сквернословил, бил попавшуюся под руки посуду, пинал да валил мебель. И снова сидел, замерев изваянием.

Под вечер, вспомнив о своих обязанностях, епископ засобирался обратно в храм. «Наверное, – думалось ему, – Темному надоело. Наверное, он уже ушел. Не станет же целый апостол тратить на меня столько времени! Да-да, он точно ушел, и я смогу вернуться к пастве. Вот только как говорить с ними о вере и самопожертвовании после сегодняшнего?..»

Погруженный в свои мысли Николай потянул дверь за ручку, прошел сквозь проем, повернул направо, в сторону базилики… И врезался в стену.

Он стоял посреди собственного дома.

Словно никуда и не выходил.

* * *

– Я пробовал снова, – продолжил Никлаус после тяжелой, давящей паузы. – Я открывал дверь, смотрел наружу, на улицу. Приседал, трогал пальцами землю за порогом. Заносил ногу, делал шаг… И опять оказывался здесь.

Слушая предельно внимательно, Ада копила вопросы. Впрочем, некоторые из них разрешались сами собой по ходу повествования, и тогда она мысленно пробегала по списку, ставила галочки в нужных местах, вычеркивала лишнее. Но все же многое еще оставалось неясным.

– В какой-то момент я заметил, что улица за дверью не та, на которой я живу. Каждый раз, когда я пытался выйти – просто, непросто, спиной вперед, закрыв глаза, прыжком из окна, вылезая на крышу, – мой дом словно переносился куда-то еще. За те века, что прошли в бесплодных попытках покинуть сие узилище, я, по сути, побывал везде, где только живут люди.

Старик покачал головой и поднял ладони с растопыренными пальцами. Он по очереди загнул их все, потом махнул кулаком, невесело рассмеялся и продолжил:

– Я видел города, деревни и одинокие приюты среди песка, скал, джунглей, даже льдов. Однажды, относительно недавно, дверь открылась куда-то, где не было воздуха, все вокруг было серо и мертво, а от малейшего шага я воспарял над полом. Потом уже мне пришло в голову, что это могла быть Луна…

– Но как вы прожили столько лет? – Магичка не удержалась и снова изучила хозяина через Сумрак. – Готова поклясться Светом, что вы не Иной. Абсолютно обычный человек – по крайней мере насколько я вижу.

– Не знаю, – кротко улыбнулся тот. – «Есть многое на свете, друг Горацио…»

– Кстати, – оживилась Ада. – Вы на удивление хорошо знакомы с вещами, которые происходили в мире за время вашего «заключения». Да и дом ваш обставлен… не только и не столько в эллинистическом духе. – Она похлопала ладонями по подлокотникам кресла-качалки. Хозяин рассмеялся снова. Он встал, подошел к сундуку и взял в руки ноутбук:

– Вы об этой вещице? Признаюсь, я еще не до конца разобрался, но мне положительно нравится концепция. Подумать только: все знания мира – на расстоянии вытянутой руки! Правда, ведь и хлама всякого полно. Картинки эти скабрезные… Но когда было иначе?

И он, сдерживая смех, положил устройство на край столика. Определенно, общество дозорной шло на пользу настроению вынужденного отшельника. Ада осторожно поинтересовалась:

– Но откуда это все? И архитектура…

– Это дом, – просто ответил Никлаус. – Сам дом. Он меняется. Я порой просыпаюсь совершенно не в той кровати, в какой засыпал. Когда первый раз изменилась стена возле входа – я, было, решил, что это знак. Что пора. Что можно выйти. Увы, – он развел руками, – это была всего лишь стена.

– А еда? – Магичка сощурилась.

– Тоже как-то сама, – пожал плечами старик. – Недавно вот появился этот… как его… холодильник. Очень удобно. Прогресс мне определенно нравится.

– А, простите, нужда?..

– Латрина в моем доме наличествовала еще во времена моей же молодости, – откровенно хохотнул Никлаус. – Сейчас там стоит это остроумное фаянсовое…

– Хорошо, без подробностей, – согласилась Ада. Смутить бывшего епископа не удалось, а жаль – допрашивать было бы немного легче. Впрочем, он и так с охотой выкладывал все, о чем только ни заходила речь. – В самом начале вы сказали: «Опять». У вас уже случались… гости?

– Вы крайне любознательны и умеете задавать вопросы, – парировал старик. – Я бы счел это своеобычной женской чертой, но здесь явно что-то другое. Мой ум за прошедшие века не оскудел и не повредился, – произнес он словно бы извиняющимся тоном, – в чем, видимо, тоже заслуга сего жилища. А гости – что же, бывали. Правда, редко…

Он наклонил голову и добавил:

– Иных среди них не попадалось. Вы первая. Сие меня смущает и волнует несказанно.

– Что с ними стало? – Голос дозорной предательски дрогнул. Именно этот вопрос жег ее изнутри с самого начала, грыз легкие, карабкался на корень языка – и вот наконец прорвался. Никлаус посмотрел на нее с пониманием, от которого сделалось еще хуже: предательски ослабели руки, дыхание участилось, краска прилила к раскалившимся от этого щекам. Наконец в тишине раздалось:

– Они жили здесь. Со мной. До конца своих дней. А потом… заканчивались.

Виноградина, застрявшая во рту, вдруг начала мерзко горчить. Ада вдохнула и выдохнула, сглатывая. Нет, нет и еще раз нет. Она выбралась из стрижьего склепа, она выберется и отсюда. Так и только так. И никак иначе.

Хотя, конечно, в этом ей бы не помешала помощь.

Наклонившись вперед, девушка встала и направилась к лосиным рогам. Старик кашлянул:

– Вряд ли у вас что-то получится. Хотя вы Иная, рискнете попробовать… Я, признаться, с первого момента нашей встречи уповаю на ваш дар. Может… – его голос тоже задрожал, – …может, вы и меня вытащите?

Ада, обернувшись, приложила палец к губам и улыбнулась. Бывший епископ понятливо затих, сложив руки под грудью. Магичка же выудила из внутреннего кармана смартфон и подошла к окну.

– Смотри-ка, ловит, – отметила она, пока девайс набирал нужный номер. – Так, как бы это помягче… Алло, Вик? Сейчас внимательно слушай и, пожалуйста, не перебивай. Короче. Я в полной жопе!!!

За окном текла бурая, мерно несущая свои воды река. На том берегу за слегка наискось перекинутым мостом был какой-то сквер, а по бокам от него виднелись аккуратные невысокие домики с острыми оранжевыми крышами. Что-то в этой картине было неуловимо знакомо, но что именно – Ада пока понять не могла.

Вик, поглощая информацию с той стороны телефонного соединения, молчал. Только один раз мрачно изрек: «Кря. И ква». А в конце истории деловито бросил: «Значит, у тебя? Еду». Дозорная тепло зажмурилась: при встрече с проблемами «обаятельное трепло» превращалось в деловитого и серьезного Иного. Это ей в нем и нравилось.

– Бесполезно, – вздохнул Никлаус, когда магичка нажала «отбой», и пояснил: – Вы уже пытались выйти. Значит, дом переместился. Ну сами посмотрите, – он махнул рукой в сторону окна, – это ведь не ваш Красноярск.

– Нет, – спокойно сказала Ада. – Но вы плохо знаете Вика. Если перед ним стоит цель… О, это дивное зрелище. На манер атаки копейщиков рыцарской конницы. А пока, – она плавно опустилась в кресло, – расскажите мне еще вот о чем…

Разговор, несмотря на обстоятельства, выдался интересным. Дозорная даже увлеклась, чуть не забыв про скорое прибытие напарника. Однако же минут через пятнадцать со стороны входа что-то загрохотало, защелкало и даже зазвенело на манер циркулярной пилы в холостом ходу. Старик дернулся, лицо его вытянулось.

– Не может быть… – Он поежился под туникой и повторил: – Не может быть.

– Может. – Тон Ады сделался легкомысленным и слегка игривым. – У нас тут последнюю неделю такое творилось, что я уже ничему не удивлюсь. И вам не советую.

Наконец все утихло, раздался тихий стук – и в залу энергично вломился перевертыш. Первым делом он уставился на титаническую Венеру.

– Ох, елы-палы… – Потом наконец заметил кресло-качалку и бросился к нему. – Ты как?!

– Буду жива, если не сломаешь, – пропыхтела магичка, умиленно повисая в крепких объятиях. – От меня тогда будет мало проку. Месяц по меньшей мере. Да и расход Силы на целителей спросят по всей строгости.

Дозорный опомнился и аккуратно поставил девушку на пол. Та оправила водолазку, светски улыбнулась и принялась знакомить мужчин:

– Виктор Инниксанин, Светлый Иной, третий уровень, Ночной Дозор. Мой коллега…

– И любимый, – качнул высоким лбом Никлаус. Он встал и протянул свою длинную, сильную ладонь. – Только это объясняет, как вы смогли… Впрочем, простите. Сей недостойный муж…

– Чрезвычайно скромный и совершенно обыкновенный святой, чудотворец, Господень угодник Николай из Мир Ликийских. – Погрозив указующим перстом, Ада подняла брови. – Все-таки предпочитаю считать, что я тоже здесь в некотором роде хозяйка. А хозяйке полагается представлять гостей друг другу, дабы те не испытывали неловкости при общении.

– Да, да, – снова кивнул «чудотворец», собрал морщинки в углах глаз и внимательно посмотрел на перевертыша. – Вы Иной… и вы другой. Не такой, как госпожа Адельхайда. Простите любопытство, это у всех по-разному или вы особенный?

– Опа! – Вик плюхнулся на пол, скрестив ноги по-турецки и скинув куртку на сундук. – Класс. А ведь вы не из наших. И не из Темных. И вообще не Иной. Но вы видите. Круто! – восхитился он и пояснил: – Я оборачиваюсь маламутом. Такая здоровенная псина, дикая, но симпатичная. Типа Кербероса, только башка одна.

– Болтун, – подтвердила магичка, снова усаживаясь в кресло. – Но дело знает. К тому же имеет уникальный опыт взаимодействия с необъяснимым – даже по нашим меркам.

– Уповаю на вашу помощь. – Никлаус слегка, с достоинством поклонился и тоже укоренился седалищем. – Госпожа Адельхайда уже сообщила вам суть дела. Я невольно подслушал… прогресс все-таки восхитителен, – цокнул он языком.

– Кстати, о подслушивании. – Пощелкав пальцами, Ада сомкнула веки. – На каком языке вы двое разговариваете между собой?

– Русский, – безапелляционно брякнул Вик.

– Греческий. – Улыбка опять тронула смуглое лицо епископа. – Но вы все слышите свое. Как и мои предыдущие гости. Тоже одна из загадок моего дома.

– Та-а-ак. – Дозорная пожевала губами в такт своим мыслям. – А интернет?

– Что? – не сразу понял Никлаус, потом просветлел и открыл ноутбук, дотянувшись до крышки. – Вы имеете в виду те самонаполняющиеся страницы, с которых я иногда читаю? Тоже на греческом. Но, подозреваю, сейчас окажется, что это не так.

– Вполне возможно, – согласилась Ада. – Вик, посмотри, каким чудом он подключен.

Оскалившись, перевертыш сцапал комп и зашуршал тачпадом. Через десяток секунд из-за дисплея донеслось:

– Безымянная беспроводная сеть. И шикарный айпишник: сто двадцать семь ноль ноль один. Я вот не удивлен.

– А я удивлен, – вдруг решительно вымолвил старик. – Вы, госпожа Адельхайда, первая Иная в моем доме за все минувшее время. А вы, господин Виктор, смогли открыть дверь туда, где этого дома уже не было.

– Да ерунда, – хмыкнул Вик. – Заклинание Пальцы Скелета. Взламывает любой замок. У Ады, конечно, стояла кошерная защита, я вон сколько ковырялся, плюс ловушки на двери…

Девушка в шутку погрозила кулаком, на что в ответ получила высунутый язык. Никлаус же уставился куда-то в сторону и пробормотал:

– Я не о том. Я вообще не о заклинаниях, замках или иных ваших Иных фокусах. – Он тяжело, со свистом втянул воздух. Словно получив разрешение, на его лице, будто раздвинув морщины и высветлив, выблеснув через глаза, проступила робкая, ранимая надежда.

– Я безумно устал. Сотни, тысячи раз раскаялся. Утратил веру и снова обрел ее. И сейчас я очень жду чуда. Настоящего чуда. Мне кажется, ваш приход – его предвестник.

* * *

Что Аду всегда очаровывало в мужчинах – так это умение быть конкретными. После прочувствованной тирады Никлауса Вик не стал теоретизировать, не ударился в расспросы, не начал тратить время на размазывание соплей и растекание мыслью по древу. Он просто подошел к окну и высунул в него телефон.

– Ой-вэй! – В голосе перевертыша заиграли неожиданные семитские нотки. Магичка еще раз показала кулак, но в ответ получила лишь невиннейшее движение бровями. – Господа Иные и не очень, ви уже таки да не поверите, куда нас, к Завулону, занесло.

– Давай не томи, Натаниэль Бампо! – Естественное женское любопытство густо сдабривалось не менее естественным желанием разобраться в заковыристой ситуации. – Ты внезапно обнаружил у себя в смартфоне GPS-трекер и решил с ним поиграть. Браво. Молодец. Теперь и нам дай.

– Бе-бе-бе, – высунутый в ответ язык удлинился за счет частичной трансформации и помешал членораздельной речи. Зрелище вышло гротескное, но забавное. – В общем, поздравляю нас, граждане. Авиалинии «Пока все дома» успешно портанули эту тесную компашку ажно в Прагу. – Речь Вика становилась все внятнее, хотя розоватое «болтало» все еще втягивалось между клыков. – А если конкретно, то во-о-он та инженерная конструкция – Йирасков мост. И значит… – он поводил смартфоном, – …мы в Танцующем доме! Круто! Всю жизнь мечтал побывать!

– Да ладно, – буркнула Ада. Ей вдруг стало холодно промеж лопаток, а потом – наоборот, жарко до раскаленных щек. Прага. Что могло быть хуже… Девушка отвернулась и нарочито легким тоном продолжила: – Дом построили в девяносто шестом году. Тебе на тот момент уже было…

– А вот давай без подробностей! – шутливо вскинулся Вик. – Я тут среди вас самый маленький, – пояснил он вежливо внимающему Никлаусу. – Считай, из роддома в ясли перешел. Вот и терплю всю эту дедовщину, – и покачал широкими, убедительно мускулистыми плечами. Епископ искренне, открыто рассмеялся.

– О, я наслышан про Прагу, – сказал он, подойдя к окну. Пальцы, чуть дрогнув, неуверенно легли на край рамы, затем с силой сжались – как когти у птицы, поймавшей удачный насест. Ада моргнула и приоткрыла рот, разом позабыв обо всех своих неприятных воспоминаниях. – Красивый город. Древний город. Не такой, конечно, как Рим или Миры… Но сколько в нем истории и историй!

– И Иных, – поддержал перевертыш. – Тут же где-то еще должно быть центральное Бюро Инквизиции. Парни в сером – мрачные и торжественные, как наш мэр на открытии нового светофора. Подкинуть им, что ли, бутафорскую песью голову к крыльцу… – И он совершенно непристойно захихикал.

Магичка, все это время сражавшаяся с не желавшим отпускать свою насельницу креслом, наконец вынырнула из его гостеприимных объятий и подскочила к напарнику:

– На два слова! – Шипение было таким убедительным, словно в зал каким-то чудом вползла африканская шумящая гадюка. Вик даже слегка подпрыгнул, когда девушка ухватила его за рукав.

– Ты чего? – прошептал он, оказавшись в углу, за Венериными монументальностями. Никлаус продолжил мечтательно любоваться городом, и шум машин на набережной заглушал негромкий разговор. – Давай, может, в Сумрак, если что важное?

– Не думаю, что здесь получится, – покачала Ада головой. – Да и скрыться там от хозяина дома не выйдет. Раз уж он видит… Ладно, речь не о том. Вспоминай, «бразилейро» сибирский: сон Тахина-Кана. Пятое видение.

– «Старик…» – забормотал дозорный, и взгляд его словно затуманился, задернулся потусторонней пеленой, отделявшей «здесь» от «там». – «Не ветхий, но поживший… Дверь…» А-а-а! – завыл он, зажимая рот ладонью. – Кря два раза через коромысло! Точно же! – И хлопнул себя по лбу. Взор прояснился. – Ну, ты даешь! Вот это память!

Принимать комплименты было приятно и лестно, но магичка не дала себе увлечься процессом. Вместо этого она пощелкала пальцами, акцентируя внимание.

– Давай еще раз повторим и вспомним. Значит, парень в черном и с ножами. Это Обвальщик по имени Олег. Дальше…

– Дальше белая девочка Эльза, – подхватил Вик, выпустив клыки и азартно зарычав. – Сестра, что характерно, предыдущего нашего резника. Кандидат на роль Птицы… Хотя сомнительно мне.

Он сделал пару шагов вправо-влево, похлопал себя ладонями по бедрам и продолжил:

– Ушастый кофеман – никаких версий. Хотя с чего-то по памяти бродит смутное чуйство, будто я его недавно где-то… – выдвинув нижнюю челюсть далеко вперед и пощелкав ногтем по клыку, перевертыш задумался, а потом махнул рукой. – Ладно, в свое время прояснится. Вот участие вампира-апостола в истории Никлауса мне кажется интересным. Помнишь?

– Помню, – медленно кивнула напарница, – «Великая тень». «Бывший Купе-Диеб…» – Она осеклась. – «Друг погиб на кресте…» – Глаза расширились. – Так получается…

– Оно и получается, – чмокнул губами Вик, потерев большой палец об указательный характерным жестом. – Хотел бы я с ним пообщаться. Нет, не подумай – без руко-, лапо- и клыкоприкладства. Столько вопросов можно было бы задать...

– Вопросы сейчас наше все. – Ада насупилась. Она продолжала приглядывать за Никлаусом – правда, стараясь, чтобы Прага за окном не попадала в фокус зрения. – Целый батальон вопросов. И ни одной баллисты с ответами.

«Баллиста с ответами» втянул клыки, распахнул объятия и надвинулся на девушку. Та благодарно ткнулась носом куда-то в область развитых грудных мышц и даже засопела для уюта. Дозорный нежно облапил подругу.

– Не хочу нарушать нашу идиллию, – осторожно проговорил он одними губами, – но что за история у тебя с Прагой?

– Так заметно? – Губы магички скривились. – Хреновый из меня инквизитор. Палюсь, как ты говоришь.

– Когда это я палился? – улыбнулся Вик. – И с темы не съезжай. Хотя если настолько жжет…

– Именно что жжет. – Взгляд собеседницы, вынырнувший из-за мужского бицепса, теперь устремленно бурил пейзаж с речкой и домиками, словно пытаясь в нем отыскать нечто давно и благополучно утраченное. – Я чуть не сгорела там… тут… – Она тоже улыбнулась, запутавшись в топологии. – Представляешь, почти современный теракт. Работала на императора, вела слежку, и кто-то взорвал часть трибун на рыцарском турнире. Алхимики-энтузиасты… Ладно, – махнула она рукой и, уперевшись ею же в ребра напарника, чуть отодвинулась. – Давай дальше считать. Кто у нас по списку?

– Баба, – со всей прямотой рубанул перевертыш, а на поднятые брови магички расплылся в еще более наглой ухмылке. – Во, встряхнулась. Помогло. Хорошо, не баба, девушка. Худенькая такая, невесомая почти, брюнетка с глазищами…

С каждым словом лицо Вика вытягивалось, а речь становилась все бессвязнее. Во взгляде опять заплескало знакомой пеленой. Он тяжко, мелкими рывками поднял руку, вытянул палец и прохрипел:

– Юлия.

Мир не вздрогнул. Ткань пространства не разверзлась, не отворился с характерным звуком портал. Просто на долю секунды Ада испытала легкую, легчайшую тошноту. Подобно той, что случается при падении – когда до земли еще далеко, а обратно уже никак. Магичка рефлекторно сглотнула…

А потом уставилась на старую знакомую. На бывшую жертву вампира Эрнеста.

– Здравствуйте, – пробормотала та. – Ой, а я вас помню.

Никлаус, перестав поглощать вид за окном и оборотившись к гостям, издал какой-то сложно определимый звук. В его мимике смешивался такой коктейль эмоций, что поодиночке не стоило и ловить. Он сделал неуверенный шаг вперед, задрожал, заколебался. Вик, придя в себя, по-звериному прыгнул через всю комнату, ухватил старика под локти и чуть ли не уложил в кресло.

– Девушка, – лепетал епископ. – Вы же… Вы же видите ее, да? Мне не мерещится?

– Девушка, девушка, – отечески рокотал перевертыш, поправляя на хозяине плащ и далматику. – Вот, водички хлебните. Гости у вас сегодня. Много. Оптом. Прям хоть замок на дверь вешай, да?

Пожилой чудотворец послушно пил и выразительно молчал в сторону «гостей». Ада, считав расклад, взяла допрос в свои руки.

– И вам всяческого здоровья, Юлия, – сделала она упор на имени. Брюнетка прекратила озираться по сторонам, уделяя особое внимание колоссальной Венере, и сверкнула глазищами. – Как ваш… – Магичка поправилась. – Как ваша болезнь?

– Болезнь? – удивилась Юлия. Потом сощурилась, разомкнула губы, сморщила изящный, тонкий носик. – Ах, рак! Боже, как же давно… – почти простонала она. И тотчас спохватилась, всплеснув руками: – Срочно! Какая дата?

Подняв смартфон напарника, удачно оставшийся в руке, Ада молча ткнула ногтем в экран. Собеседница отшатнулась и побелела – схлынула, стала одного цвета со стеной на фоне.

– Боже… – повторное обращение к высшей силе звучало еще тише, еще слабее. – Всего день. Один день. И снова вы. Так не может быть. Не бывает. Неужели… – Она дернулась, заметалась. Только теперь дозорная обратила внимание на необычный наряд гостьи.

А там было, на что взглянуть.

Облегающий комбинезон, казалось, поглощал все падающие на его поверхность фотоны. Несмотря на почти полное отсутствие игры светотени, формы – и формы, прошу заметить, изящнейшие! – он подчеркивал, а не скрадывал. Кроме того, поверх комбинезона на девушке была годно пригнанная портупея, буквально усеянная карманчиками, разъемами и креплениями – не пустыми, ясное дело. Часть непонятных устройств, населявших это гнездовье, тихонько мерцали – преимущественно жемчужным или нежно-синим. Смотрелось как минимум футуристично.

– Мы должны успеть! – вдруг резко замерла Юлия и ухватила Аду за руки. Чего той стоило не провести контрприем и не уложить хрупкую брюнетку лицом в половицы – знал бы, наверное, лишь боец спецназа в поле. Но подобные посетители в жилище Никлауса пока забегать не начали. И это, в общем, было хорошо.

– Успеть – что? – раздельно уточнила магичка, чуть меняя хват и фиксируя барышню за локти. Со стороны кресла поднялся сидевший сбоку на корточках и державший Никлауса за руку Вик. Сам старик тоже подался вперед и прислушался. А гостья крепко зажмурилась, сгорбилась, тяжело втянула воздух и прошипела-просвистела куда-то вниз:

– Ошибку. Предотвратить ошибку.

* * *

Истерик и панических атак на своем веку – oh, theirony! – Аде довелось повидать в объеме. На случаи подобных эксцессов у нее был даже заготовлен и отработан целый арсенал спецсредств и методов. В список входили как нюхательные соли и легкие терапевтические пощечины, так и прочувствованные тирады в духе майора Пэйна (от фильма графиня фон Рихтхофен пришла в полный восторг). Впрочем, были там и крепкие, дружеские объятия, и заботливые поглаживания по плечам, и даже вышитый платочек с кружевной оторочкой – сменившийся пачкой бумажных салфеток за неактуальностью.

Вот только ни паникой, ни истерикой состояние гостьи объяснить было нельзя.

Снова вспомнилась Прага. Как кричали, плакали, стонали люди, лежавшие на земле. Как опаленная взрывом женщина, зажав пустой рукав, шла, оставляя за собой кровавый след. Шла – и смотрела прямо перед собой, зная в точности, что и как с ней теперь будет. Этот взгляд порой снился, заставляя прорывать вязкий кокон подсознания, судорожно глотая реальность и смахивая с лица сон вместе с мороком.

Теперь Ада опять наблюдала его вживую.

От навалившихся, словно раненая лошадь, воспоминаний хватка ее ослабла. Юлия, уловив это движение пальцев, отпрянула невесомым ветерком, вздернула веера ресниц и произнесла уже гораздо увереннее:

– Вы все должны пойти со мной.

Опомнившись, магичка подобралась, снова досадуя на вылетевшие из головы стандартные протоколы взаимодействия. Правда, взгляд через Сумрак, скорее, обескуражил, чем прояснил ситуацию. В медленной полумгле первого слоя на месте субтильной брюнетки бился какой-то клубок перепутанных нитей. Больше всего это зрелище напоминало линии вероятности, скомканные досужим шутником в примерной форме человеческого тела. Почувствовав, что от внимательного изучения картины ее мутит, дозорная быстро скользнула взглядом в сторону. И задала вопрос:

– Все – это все мы? Без исключения? И Никлаус?

– Нет, постойте, – вскинулся тот, очевидно, отходя от шока и оживляясь любопытством. – Я готов. Правда, готов. Но, – он улыбнулся с привычной тоской, – не могу. И сие непреложно. А вот как госпожа… Юлия, верно ли я запомнил? Так вот. Как она оказалась в этих стенах, минуя входную дверь, – это уже любопытно.

– Поверьте, вам это неинтересно, – резко ответила гостья, тряхнув головой. – Ну же, давайте, идем!

Тщетно стараясь казаться ниже ростом и не совершая резких движений, Вик обошел напористую барышню сбоку.

– Ну, вообще это не очень вежливо, – произнес он максимально мягким тоном. – Старших надо уважать. А знаете, сколько Нику лет? Ничего, что я вас так – Ником? – обернулся он к хозяину.

Тот одобрительно кивнул, и перевертыш продолжил:

– В общем, наш гостеприимный дедушка – почетный гражданин Византии и заслуженный феномен нашей с вами реальности. Да он на этой фатере уже веков шестнадцать кукует! Потрафьте любопытству. А мы обещаем обдумать и помочь. В меру сил.

Кажется, упоминание Византии возымело действие. Перестав сверкать своими темными изумрудами, Юлия опустила плечи и вся как-то обмякла.

– Шестнадцать веков… – Она, покачиваясь, подошла к креслу и села на освободившуюся банкетку. – Я вас понимаю. Столько времени… – Она потерла лицо ладонями, выпрямилась, сложила руки на колени. – Но давайте действительно по порядку.

Для простоты понимания.

* * *

После того как Эрнест отправил ее домой, девушка не сразу пришла в себя. Она лежала на кровати в одежде, стянув только сапожки, и малоосмысленно лупала глазами, пытаясь понять, что это ее так сморило. А потом, едва наваждение стало спадать, Юлия снова услышала Зов. И пошла по нему.

На улице, конечно же, стоял импозантный и неотразимый господин Смолин. Он словно бы весь мерцал неким загадочным, потусторонним сиянием, по краям исходившим не менее загадочной и потусторонней тенью. Ничего прекраснее девушка в жизни своей не видела, и ее необоримо потянуло к мужчине. Прижаться, приникнуть, пасть в объятия…

Все эти глупости вылетели из головы стаей спугнутых галок, когда Эрнест вдруг ощерился, блеснул зрачками и отскочил на добрую пару шагов – ровно как стоял, спиной вперед. Он смотрел на нее, будто не веря своим глазам, и нижняя челюсть его, до того момента зачем-то неудобно вывернутая, теперь просто ходила вверх-вниз. Словно ее владелец силился что-то сказать – и не мог.

Потом Юлия ничего не помнила. Очнулась уже в больнице, когда ее привели в чувство, начав осматривать и опрашивать. Новость о раке восприняла с недоверием – что было естественно. Немножко поскандалила, немножко поплакала. Выпила снотворное, предложенное врачом, и снова задремала, тревожно и неуверенно.

И снилось ей, что она сидит в каком-то парке – или, скорее, сквере. Сидит прямо на траве, посреди овальной полянки, полунакрытой над головой древесными кронами. Сидит – и смотрит на воробья, скачущего прямо возле ее ступней, косящего черной бусинкой глаза и клюющего что-то на земле.

Сам сквер был словно окружен туманом, наплывавшим откуда-то от реки. Почему именно от реки – Юлия понятия не имела, но чувствовала. Так бывало в других снах: какие-то смутные ощущения, предчувствия, предзнания об устройстве мира вокруг. Еще где-то за туманом прятался мост, и он тоже был частью вложенного извне. По идее, надо было встать и по оному мосту пойти – но сил на это собрать не получалось никак.

И тогда воробей, продолжавший шуршать где-то внизу, вдруг подпрыгнул. Махнул своими крапчато-волнистыми крыльями. Аккуратно сел на указательный палец, закрепился на нем ловкими коготками. Повернул голову так, эдак.

И почти нежно, легонько клюнул девушку в руку.

Ощущение было, словно все тело взорвалось. Ровно от точки касания – и до последнего волоска, до ноготка, до ресницы. Распалось, разметалось на мельчайшие жилки, разлетевшиеся по скверу, по миру, по целой Вселенной. Растворившиеся в этом тяжелом, плотном, живом тумане. Пропитавшиеся им.

И собранные обратно взмахом пары бесконечных, жутких, все накрывающих крыльев.

Тут Юлия проснулась. Она все еще лежала на больничной койке в той же одиночной палате, обставленной словно дорогой гостиничный номер. Играла музыка – смутно знакомая, будто уже слышанная где-то. Напротив стоял Эрнест – весь какой-то встрепанный, взбудораженный, перепуганный. Еще почему-то показалось, что на мгновение в одном из углов мелькнула тень огромной, но симпатичной собаки, а в другом – шарахнулся элегантный и тоже знакомый женский силуэт. Видения были настолько мимолетными, что девушка сочла их игрой недопроснувшегося разума.

А потом пришли врачи. И началось самое интересное.

Кто-то молчал и сосредоточенно хмурил брови. Кто-то размахивал руками и не стеснялся в выражениях. Кто-то оправдывался, тыкал колпачком шариковой ручки в распечатки томограмм и взывал к объективности. Эрнест сидел сбоку, как паинька, и умиленно переводил взгляд с одного медицинского светила на другое. Ему, очевидно, были глубоко и прочувствованно по барабану «диагностические ошибки», «вопиющая некомпетентность» и «дешевая клоунада».

Ведь главное стало ясно и очевидно. Выяснилось, что Юлия здорова. А больше господина Смолина ничего волновать не могло.

Потом были какие-то формальности. Оформление выписки, отказ от более глубокой диагностики с потенциальным переездом аж в Москву или в Петербург. Озадаченные лица врачей других отделений. Так ничего и не понявшая родня. Эрнест, который то пропадал куда-то, то опять появлялся, сияющий, с глупой улыбкой и словно бы в легком нокдауне.

А еще позже она снова оказалась дома. На той же кровати, только уже приняв душ и переодевшись. С ощущением, что все это был глупый, тяжелый, неприятный сон. И сон этот наконец закончился. Можно начинать жить, как раньше.

Вот только у мироздания оказались совершенно иные планы.

Когда Эрнест, словно обескураженный гормонами подросток, бухнулся перед ней на колени, промычал нечто маловнятное, но однозначно трактуемое как признание в любви, а потом вдруг унесся вскачь, пообещав вернуться в ближайшие минуты, Юлия крепко озадачилась. Не то чтобы Смолин ей не нравился… Но почему-то после больницы значительная часть его обаяния будто бы стерлась. Та аура загадочности, недомолвок, да просто какого-то примитивного, животного притяжения, что веяла вокруг него до всех этих событий, истаяла в один момент. И это смущало.

Потому что девушка осознавала: именно Эрнест устроил ее в клинику, оплатил одиночный люкс, бегал и тряс врачей. Чувство благодарности не было ей чуждо – но и основой для иного, ответного чувства оно быть не могло. Ситуация получалась нездоровой.

Голова начала кружиться. Мысли путались, смешивались, разделялись; в какой-то момент даже возникло ощущение, что в голове умещается не единственная идея, а целый хор, пытающийся в чем-то убедить друг друга, одновременно и вразнобой. Поначалу списав недомогание на переутомление и улегшись поудобнее, чтобы подремать, Юлия запаниковала и села на кровати.

И вдруг опять взорвалась. Как тогда, во сне.

Только теперь у обрывков личности была цель. Множество целей. Разорванную на части, не испытывающую даже ужаса – потому что нечем было испытывать – девушку словно подхватило необоримым ветром и унесло, понесло куда-то. Одновременно во все возможные стороны, по всем представимым векторам…

И принесло. Да так, что удивляться не осталось сил.

Сначала Юлия оказалась в пустыне. Вернее, не совсем так: пустыней это могло помститься человеку городскому, да еще и северному. На самом же деле в пейзаже наличествовало и озеро, и пальмы вкруг него, и поросшие выгоревшей на солнце травой холмы. Дул легкий, едва ощутимый ветер, не помогавший разогнать навалившуюся жару.

Посреди озера застыла лодка, в которой сидели трое, одетые в хитоны или туники. Один из них, очевидно, сердился и жестикулировал. Второй внимательно слушал и улыбался. Третий, не обращая внимания, тянул из воды сеть. Вся эта картина что-то напоминала, но девушка не успела понять, что именно. Ее опять разобрало на струны и потащило – она не успела даже вскрикнуть.

Потом был скалистый берег над волнующимся морем. К берегу правил корабль, окрыленный белыми парусами, а на скале неподалеку стоял молодой мужчина с лютней. Он хорошо поставленным, глубоким, звучным голосом пел что-то грозное, торжественное, призывное. И к нему сбегались самые разные люди – по виду типичные обитатели средневекового города.

Следующий полет вышел уже почти привычным. Юлия начала подмечать: ее носит по разным временам и эпохам, по странам и городам. Порой она чуть не врезалась в знакомых по историческим романам и передачам личностей, порой совершенно не могла сообразить, где оказалась. В какой-то момент она даже попала в сырость и полумрак тоннеля, в котором люди с металлом и пластиком на различных частях тела – или даже вместо оных – толкались, ругались и торговались за грязные канистры с водой, за непонятные детали механизмов и полупрозрачные жетоны. «Будущее, – подумала девушка. – Но почему такое мрачное?»

И ее снова разметало на нити.

Было одно место, куда потоки времени притягивали ее чаще всего. То самое место из туманного сновидения: сквер за мостом. Почему именно за, а не перед? Она не понимала. Но каждый раз ощущала: надо встать и пойти. Оказаться на том берегу. Встретить свою судьбу.

Предотвратить ошибку.

Мысль об ошибке становилась навязчивой. Впрочем, вскоре девушка расшифровала, о чем ей толкует темпоральное бессознательное. Некоторые события, в которые ее заносило, повторялись – но и отличались между собой. Варианты прошлого и варианты будущего. «Ветви Древа Миров», – прошелестело в голове. Что ж, пусть ветви. Только бы разобраться, куда они все растут.

И долго разбираться не пришлось. В какой-то момент мост из видения сам лег к ней под ноги. Юлия, осторожно оглядываясь, сделала по нему шаг. Другой. Удивилась, что все остается на своих местах, что время не стремится порвать ее в лоскуты и погнать сквозь континуум. Обратила внимание, что тумана больше нет, а вокруг, оказывается, целый город. Присмотрелась к своей цели…

Вздрогнула.

На самом деле в человеке, стоящем на том берегу, не было ничего страшного. Парень как парень. Брюнет с длинными волосами, собранными в хвост. Весь в черном – неформал, наверное. Стоял парень, правда, напрягшись, втянув голову в плечи, полусогнув ноги в коленях, а руки – в локтях.

Вот только в руках этих были зажаты длинные, тускло поблескивающие ножи. А с боков на владельца колюще-режущей силы заходили какие-то, очевидно, не слишком благоустремленные люди. И это зрелище вызывало у Юлии необъяснимую панику. Словно намечающаяся драка сулила не просто порезы, ссадины и переломы. Словно она могла стать финалом. Концом всего. Ошибкой, которую следовало предотвратить.

И каждый раз она не успевала.

Девушка начала уставать. Устало, судя по всему, и само время: паузы между полетами становились все дольше. Где-то получалось перекусить, где-то – умыться, частично или даже целиком. Где-то приходилось переодеваться, чтобы сойти за свою. Но чувство, что все это не главное, а главное – та сцена на мосту, не проходило. И в голову упала мысль: «Надо что-то делать».

Как оказалось, мысль эта была материальна.

В аккуратном, сдержанно, но дорого отделанном кабинете сидел один из тех, кто ловил парня с ножами, – импозантный черноволосый мужчина со светлыми глазами. Он смотрел прямо на Юлию и держал в одной из рук вполне современный смартфон. Мимоходом отметив сходство преследователя и жертвы, девушка вдруг поняла: вот оно. Тот момент, когда решается многое. Когда можно хлопнуть в ладоши, и Вселенная вокруг щелкнет, встав на свое место. Надо было незамедлительно действовать.

К чему она и приступила. Отобрать смартфон показалось хорошим решением. По крайней мере так подсказывала обострившаяся, разросшаяся интуиция. Потом последовал сумбурный, маловнятный диалог, в котором Юлия, краснея за собственные косноязычие и наглость, пыталась донести смутно осознаваемые ею же самой мысли и переживания. Мужчина ничего не понимал, за что винить его было невозможно: он ведь не видел и не провидел… Наверное. Что-то с ним было не так. Как когда-то и с Эрнестом, но по-другому. «По-иному» – так показалось верней.

В итоге, окончательно запутавшись, девушка рявкнула на ограбленного: «Не делайте этого! А то все!» И уже ощущая властную, хозяйскую хватку времени, закрыла глаза. «Надеюсь, – подумала она, пока было чем думать, – на этот раз я успела?»

Оказалось, что не совсем.

Впрочем, потоки начали стабилизироваться. Теперь все они завивались вокруг моста. Люди на нем больше не планировали переходить к эсхатологическому мордобою немедленно и сразу. Теперь они просто стояли, переглядывались, о чем-то между собой переговаривались. Напряжение не ушло, но заметно ослабло. Видимо, избранный путь был верным, но пройден был не до конца.

Испробовав еще несколько вариантов, Юлия задумалась. Ее в очередной раз занесло куда-то в будущее – впрочем, вполне себе мирное. Прогресс торжествовал, высились небоскребы, летали воздушные машины. Люди выглядели довольными жизнью, откуда-то звучала музыка. Нырнув в какой-то, судя по всему, магазин, девушка скинула очередное платье, натянув удобный комбинезон с портупеей. И присела на совершенно обычную скамейку.

«Может, стоит зайти с другой стороны?» – неожиданно шевельнулось где-то на фоне мыслительного процесса. Сбоку подтверждающее чирикнули. «Опять воробей», – улыбнулась Юлия. Повернула голову...

И оказалась в доме Никлауса.

* * *

– Теперь вы понимаете?

– Нет, – честно призналась Ада.

– Да! – с энтузиазмом вскинулся Вик.

– Что? – настороженно уточнил Никлаус.

Сказано было одновременно. Все тут же замолчали, ожидая, пока собеседник продолжит… И через мгновение расхохотались. Даже Юлия, излагавшая свою историю с мрачной безысходностью в голосе, наконец посветлела лицом и нашла в закромах мимики робкую, неуверенную улыбку.

– Что это ты понял, интриган? – Магичка, оказавшаяся за время рассказа в лапах перевертыша, ткнула того в бок. Правда, промахнулась: дозорный ловко ушел от возмездия и оказался подле окна.

– Все, – решительно заявил он, помахав рукой для наглядности. – Вот река. Вот мост. Там сквер. – Палец уперся в сады Динценхофера за несущей бурые воды Влтавой. Юлия, наблюдавшая за указующими жестами, энергично закивала:

– Да, да! Все так, как я видела! А это, – она обвела растопыренными пальцами вокруг, – Танцующий дом. Он как раз там, где надо! Идемте!

– Еще пара минут. – Ада положила ладонь на плечо Никлауса и взглядом спросила: «Как?» Старик смежил веки: «Нормально». Тогда Светлая развернулась к пышущей энтузиазмом гостье и уточнила: – Я понимаю нетерпение. Но все же: что именно вы видели? Это может оказаться очень важно, потому что каждому из нас придется принимать решения…

– Все правильно, – перестав метаться, вдруг негромко сказала девушка. – Именно каждому. Ведь каждого – всех вас! – я там и видела.

Тишина упала на залу, накрыв ее вместе с креслом, виноградом, ноутбуком и даже необъятной Венерой. В этой тишине особенно гулко, отражаясь от высокого потолка, перевязанного темными деревянными балками, прозвучал хриплый голос епископа:

– И меня тоже?

Юлия замялась, наморщила лоб, подняла к вискам тонкие, едва ли не просвечивающие пальцы.

– Это непростой вопрос, – губы ее задрожали. – Понимаете… Я не помню, чтобы вы там были. Но и не помню, чтобы вас там не было! – спохватилась девушка, заметив, как осел в кресле старик. – Память, она…

– Да, она, – поддержал Вик, цокая языком с пониманием. – Память, она такая она… Поверьте, знаю как никто. Тоже недавно такие фортели наблюдал – полный абгемахт.

– То есть мы точно были? – поведя ладонью вокруг себя и напарника, поинтересовалась Ада. Ей вдруг снова стало страшно. Прага. Паника. Смерть. И опять идти в самое пекло. Опять исполнять свой долг. Она стиснула зубы, спрятав усилие за светской улыбкой. Господи…

– Да, – уже увереннее тряхнула гривой брюнетка. – Вы были. И мне кажется… – она подошла к креслу, опустилась на корточки и протянула руку Никлаусу, – вы тоже будете. В конце концов, не зря же судьба, время, чудо – или что там еще? – свели нас всех вместе в этом доме. По ту сторону моста.

– Ну что, я – за! – деловито сказал перевертыш, когда пауза затянулась. Он обнял магичку, притянув ее к себе покрепче, и шепнул: – Не бойся. Я никому не позволю. Ничего и никак.

Ада благодарно прикрыла глаза. Вик же заявил вслух, гораздо громче:

– У меня накопились вопросы к Обвальщику. И к Эльзе. Она ведь будет там, нюхом чую. – Довольный каламбуром, он хмыкнул. – Да и всех остальных полагается разъяснить. А то ишь, взяли моду сниться кому попало…

Никлаус хохотнул. Совсем молодо, словно радуясь самой жизни, ее пульсу, полноцветности, ароматам. Качнулся в кресле вперед, встал одним рывком, поднял Юлию за протянутую руку. Удержал кисть в своей.

– Я тоже готов. Много, много лет готов. Что же, если такова моя мойра… – Он помотал седой головой и двинул плечами. – Так тому и быть. Я попробую.

Больше всего на свете магичке хотелось промолчать. Где-то за грудиной к тому же спрятался глупый, хулиганский смешок, рвущийся наружу, словно инопланетное чудище из известного фильма. «Вот по крышам скакать мы молодцы, – билась между висками ирония. – А выйти на улицу современного европейского города нервничаем, “аки припадошные”». Не выдержав, Ада все-таки прыснула, неэлегантно утерла выступившие слезы костяшкой большого пальца и дернула локтями:

– Ладно. Давайте. Только чур… – Она не договорила и снова замахала руками. – Ай, да и ква с ним! Поехали!

Одобрительно показав большой палец, Вик сцапал пальто подруги. Пока та облачалась, Юлия с Никлаусом проследовали ко входной двери. «Вы́ходной, – мысленно уточнила магичка. – Очень надеюсь, что вы́ходной».

Дрожащая рука епископа легла на круглую деревянную ручку. Он сглотнул. Ладошка темпоральной гостьи легла сверху:

– Давайте вместе?

– Давайте, – последовал кроткий ответ.

Дверь отворилась. Крепко зажмурившись, Никлаус сделал первый шаг. И еще один. И еще. А потом распахнул глаза.

Он стоял на выложенном шахматной плиткой тротуаре. Ветер со Влтавы покачивал плотный сагум. Шевелил полы далматики.

Гнал слезы, выступившие на лице старика.

Ада тоже зажмурилась, мысленно выругалась на латыни и устремилась вперед.

[1] Немецкий исторический музей (нем.).

[2] Здесь была Адельхайда (нем.).

[3] «Страх убивает разум. Страх есть малая смерть…» (лат.) Отрывок из «Литании против страха» Фрэнка Герберта, переведенный на латынь в форме молитвы.

Пункт назначения

Пересадка в Москве дала Ольгерду фору. Он наконец подключился к бесплатному вай-фаю, залез на облачный дозорный сервер и нашел там свой незавершенный отчет – на личном запароленном диске. От «стариков» из Иной IT-сферы, к слову, ему по этому поводу частенько доводилось слышать претензии. Вроде: «Вы бы еще в гугл-доках секретные данные редактировали!» Но прогресс, как любое стихийное явление, было не остановить.

Особенно если он делал жизнь комфортнее.

Пристроившись рядом и нацепив на нос неожиданные очки-половинки, Фазиль медленно и задумчиво нажимал на клавиши ноутбука. На немой вопрос Темного коллеги он поморщился и ответил:

– Служебная записка. Надо же отстучаться высоким чинам, за что целое отделение Ночного Дозора осталось без половины состава и без головы.

– Точно, – щелкнул Ольгерд пальцами, – спасибо. Приложу к отчету. Кстати, а где эта ваша «половина состава»?

– А где-то с уже вашими бойцами, – улыбнулся целитель. – Цатогуа обещал «лучший кофе в Шереметьево», и Женя не смогла устоять. Правда, пошли они почему-то не в сторону кафе…

Маг расхохотался. Теперь настала очередь Фазиля получать ответ на невысказанное:

– Не верит Цадик в общепит. Сейчас эти обалдуи завалятся к кому-нибудь в кабинет на запах приличного купажа. Зачаруют, обопьют на тройку-другую чашек, сшаманенных лично бескудом. Оставят денег – и смоются. Почти в прямом смысле: грязную посуду Василий терпеть не может.

– Оборотень-аккуратист. – Бровь Светлого плавно поднялась и опустилась. – Кто бы мог подумать…

«Многое, многое из того, что сейчас происходит со всеми нами, пылает клеймом "кто бы мог подумать"», – чуть не произнес Ольгерд вслух, но сдержался. Он поставил последнюю точку, пробежался по форме отчета взглядом, остался недоволен – но скинул документ в исходящие и кликнул отправку. Иногда аккуратизм и перфекционизм следовало выгуливать на коротком поводке.

За неуместностью.

Потому что подрагивающие от мандража руки не получалось укротить даже любимым занятием. Причем не получалось не только самому – и свои. Гораздо более опытный Светлый, сидевший на руководящей должности не первый век, тоже спасовал перед эмоциями. Недаром ведь Фазиль сейчас сражался с ноутбуком, медитативно поглаживая клавиатуру непривычными пальцами, – тоже пытался привести мысли и дух в относительный порядок.

Темный вдруг ощутил настоятельную потребность похлопать соседа по плечу. Но вовремя смоделировал ситуацию в голове, вздрогнул – и воздержался. Вместо этого он посмотрел на зал ожидания через Сумрак.

– Идут. – А вот подпустить в голос сварливости было неплохой идеей. – И хоть бы о начальстве подумали. Начальство ведь никто кофе красть не отпускал. Оно, начальство которое, уже не меньше часа без кофеина сидит.

– И вовсе даже и не красть! – парировал Цадик, выныривая с первого слоя. – Мы заплатили. Даже с верхом – за потенциальный моральный ущерб.

– Это, шеф, – присоединился Василий, – вы не считайте! Мы подумали. Мы очень даже подумали!

Тут только Ольгерд заметил, что оборотень держит в руках невеликую чашку с комплектным блюдцем. Женя, крепко сжав губы, чтобы не расплылись до ушей, в свою очередь протянула старшему посуду побольше – с неизменным подстаканником. Наклонив голову, Фазиль принюхался.

– Даже лимон не забыли. Ну, какие молодцы. – И он решительно хлопнул крышкой ноутбука. Подумав, глава Дневного Дозора города Воронежа последовал его примеру.

Потому что отчеты, записки и прочая бюрократия – это, конечно, да. Это упорядочивает мироздание, выстраивает его вдоль картографических линий и выявляет умиротворяющую симметрию жизни, Вселенной и вообще.

Но кофе – или чай – делают это лучше.

* * *

Старенький, но хорошо подновленный трехсот двадцатый «Аэробус» уверенно заходил на Прагу во второй круг. Под иллюминатором темнели едва подернутые ранней листвой парки, отделявшие аэропорт от Пражского Града. Поодаль мутно взблескивала бурая петля Влтавы. Ольгерд посмотрел на часы и прищурился.

– Согласен, – кивнул с кресла через проход Фазиль, – бардак. Можно подумать, у них туристический сезон начался и полосы битком.

Бизнес-класс Иные заняли целиком. Впрочем, на этой версии корпуса он и так был невелик – четыре пары кресел по обе стороны от прохода. Пятерым дозорным хватило разместиться с комфортом. Прочие места пустовали: в Прагу действительно мало кто рвался в это время года.

Василий, сидевший ближе к пилотской кабине, принюхался.

– Нервничают, – заявил он через пару секунд. – Но стараются виду не подавать. Ща стюардесса побежит.

Действительно, из-за занавески вынырнула изящная бортпроводница в темно-синем. Скользнула к оборотню – видимо, приняв спортивные штаны и поло за признак небрежения статусом, а значит, наличия не больших, а очень больших денег. Потом участливо склонилась к целителю, который, конечно же, попросил еще чаю. Обошла остальных – и устремилась в эконом-класс. Цатогуа задумчиво посмотрел ей в спину. Вернее, чуть ниже.

– И где мои семнадцать лет…

– В городке Оршеве, – не удержался Ольгерд. – В следующей строчке должно быть про черный лапсердак.

Бескуд склонил голову набок, пожевал губами и флегматично подметил:

– А вы, шеф, таки с пилотами на одной волне.

Глава Дневного Дозора очень медленно вдохнул. Потом с той же скоростью выдохнул, растопырил пальцы и выставил ладони вперед, словно обороняясь.

– Да. Ты прав. Прости, я какой-то сам не свой…

– Думаю, сейчас мы все немножко не свои, – наклонился к нему Фазиль. – В обыденной ситуации я бы рекомендовал щадящий режим дня, прогулки на природе и травяные настои. Но увы, это та роскошь, которой мы в данный момент лишены.

Он помолчал и добавил:

– А вот по поводу отложенной посадки я бы поинтересовался.

Восприняв сказанное как руководство к действию, Женя вскочила и вопросительно подняла брови. Ольгерд скомандовал:

– Цадик, присоединись. Василий – на страже. Фазиль, будьте добры…

– Конечно. – Целитель обернулся в сторону салона и потер ладонями. На второй занавеске, отделявшей демократию от капитализма, замерцали едва различимые звездочки. Какая-то специфическая версия «сферы невнимания».

Щелкнул замок на двери в кабину. Облокотившись на металл косяка, Цатогуа приветливо помахал рукой куда-то вглубь.

– Шалом, уважаемые. Таки шо у нас с планами на землю? Не в смысле отдать ее крестьянам, а скорее, вернуть под пятки пассажирам.

– Да ерунда какая-то, – с досадой, но благодушно отозвались с капитанского кресла. Видимо, пройдошистый бескуд убедил пилотов, что он либо коллега, либо из начальства. – Диспетчерская молчит. То есть приводные маяки чирикают, КГС отзывается, а на каналах связи тишина. Чехи обычно так себя не ведут, они ребята приветливые. Это в Австрии там или в Швейцарии можно на игнор нарваться…

Развернувшись, Цадик выразительно пошевелил носом. Ольгерд решил взять инициативу на себя.

– Уточни, есть ли у них личные контакты в Праге.

– Вы тоже подозреваете… – прошептал Фазиль. Не договорил, но Темный его прекрасно понял.

– Да. Сейчас проверим. – И снова обратился к Цатогуа. – Если есть – пусть свяжутся с кем-нибудь на гражданских частотах.

Женя тоже обернулась. Тревога на ее лице мешалась с решительностью, скулы то розовели, то бледнели.

– У меня есть один приятель, не Иной. Но он не работает в аэропорту…

– Тем лучше, – кивнул Ольгерд и крутанул указательным пальцем в воздухе. – Давай.

Девушка вытащила с полки рюкзак, выловила оттуда смартфон и отошла к задней перегородке. Пилоты в кабине о чем-то поговорили вполголоса, и второй, поправив гарнитуру, начал щелкать кнопками рации. Василий терпеливо мялся на месте, поглядывая в хвост салона.

– Но не весь же город… – Целитель снова оборвал себя на полуслове. Привычную благожелательность и какую-то буддистскую просветленность в его взгляде не обнаружил бы сейчас и резидент Бейкер-стрит. С пониманием прикрыв веки, Темный сдержанно, не давая голосу сорваться, заметил:

– Может, и весь.

И принялся ждать.

Правда, недолго. Сначала какое-то движение произошло в кокпите. Цадик, вынырнув из проема по пояс, развел руками: связь установить не удалось. Буквально тут же вернулась Женя – ее товарищ тоже не брал трубку. Натянутая, гудящая двигателями тишина зазвенела в бизнес-классе.

– Топливо у парней еще есть, – рубанул бескуд. – Час-другой продержатся. Удивительно, но компания даже не сэкономила на запасе…

– Их бы за такое авиакомитет погрыз. – Оборотень снова блеснул эрудицией. – С этим строго.

– Ладно. – Фазиль изучал подлокотники. – Значит, за самолет мы спокойны. Что делаем сами?

Произносить вслух Ольгерду не улыбалось. И он чувствовал, что, во-первых, все и так уже все поняли, а во-вторых – других вариантов не осталось. Кто-то должен был это озвучить.

– Портал, – шевельнулись чьи-то губы. «Мои, – с интересом отметил Темный. – Произвол!» Светлые тем временем переглянулись, и целитель согласно поднял руку.

– Да, видимо, портал. Но это будет непросто.

– У нас движущаяся точка входа. – Пальцы Жени что-то отстукивали по экрану смартфона. – И надо решить, куда именно мы хотим попасть. Тогда я смогу оценить затраты и шансы.

– Ничего себе! – восхитился от занавески Василий. – А есть приложение?

– Да, наши сделали калькулятор, – призывно махнула ладонью волшебница, и оборотень, с разрешения начальства, естественно, через ее плечо заглянул в дисплей. – Правда, по ресурсам приходится прикидывать на глазок…

– Это все хорошо, – перебил Ольгерд. – Но не в ресурсах дело. Я… – он смутился, – я никогда не пробовал.

– Мне довелось, – мягко помог Фазиль, когда Темные уставились на шефа. – Как раз в составе круга Силы. А без него, как все, надеюсь, понимают, у нас шансов нет. Все-таки никто из нас не Высший…

При этом он с сомнением посмотрел на Темного коллегу, словно вдруг что-то в нем разглядел. Что-то, что допрежь было от него укрыто и стало явственно только теперь. Взгляд был пронзительный, но, скорее, даже лестный.

Ольгерд окончательно стушевался. Чтобы взять эмоции под контроль, он снова принялся командовать:

– Так, давайте займемся. Женя – что там с расчетами? Цатогуа – если надо, спроси у пилотов направление и скорость. Василий – вспоминай тренировки: будет примерно то же самое. И жду дельных советов, естественно. – Он улыбнулся целителю. – Теорию я знаю, но практика рождает совершенство.

– У нас есть два варианта, – зачастила девушка, рисуя кончиком мизинца тонкие светящиеся линии в воздухе. Слегка искря, линии эти складывались в схемы, графики и формулы. – Первый – настроиться вручную. Да, направление; да, скорость. И куча прочих параметров. Сложно, долго, позволяет при точной калибровке хорошо экономить Силу. И второй… – Она обвела присутствующих пылающим от решимости взором. Становилось понятно, какой из вариантов нравится Светлой больше всего. – Мы создаем небольшой маячок. А потом пишем функцию, которая сама считает вектор переноса…

– Простите, Женя, вы таки программист, да? – встрял Цадик. – Знаете, у меня иногда компьютер виснет. Глянете потом?

– Ты б еще чайник попросил починить! – хохотнул Василий и поддержал волшебницу, решительно намерившуюся запунцоветь. – Что там с маячком? Артефакт, оберег? Материалы какие?

– Что-то, что можно магически зарядить. – Алое схлынуло с щек. Сбавив обороты, Женя продолжила: – Лучше всего, конечно, природный материал. Дерево… – она поискала глазами, – кость.

– Зуб подойдет? – серьезно спросил оборотень.

Едва дождавшись утвердительного кивка, он без промедления двинул сам себе по челюсти. Раздался неприятный хруст; короткий, болезненный вой. В подставленную ладонь, бугристую и широкую, как загадочная русская душа, упало что-то белое, густо испачканное красным. Фазиль немедленно ухватил свежеиспеченного пациента за уши.

– Стой, я кровь остановлю…

«Отлично, – сдержал истерический смех Ольгерд, – мы уже на «ты». Кстати, давно пора». Он принял зуб двумя пальцами, протер салфеткой с обеденного подноса и предложил:

– Работаем.

* * *

От аэропорта Вацлава Гавела до Рашиновой набережной по прямой было двенадцать километров. Пилотам, как раз нацелившимся на очередной круг, рекомендовали не испытывать судьбу. И если в течение получаса диспетчерская не отзовется – уходить на запасной аэродром.

Естественно, предварительно забыв, кто и при каких обстоятельствах раздавал такие советы.

Из расчетов Жени следовало, что портал, собранный при помощи круга Силы, зубного маяка и такой-то матери, оптимально будет держаться где-то секунд семь. Получалось как раз открыть, пять раз шагнуть, по числу собравшихся Иных, и закрыть. После этого у каждого еще оставалось энергии на возможную драку – прямо не отходя от точки выхода.

По поводу координат рекомой точки долго не спорили. Никто не знал, где именно в Праге расположен офис Инквизиции, но все сходились на мысли, что он должен быть недалеко от центра. Набережная в этом случае была оптимальным плацдармом.

Когда все они взялись за руки, стоя вокруг одиноко лежащего в проходе зуба, Ольгерд вдруг подумал, насколько странно это будет выглядеть потом. Ну, представьте себе: пятеро, летевших бизнес-классом, вдруг исчезли прямо из салона, оставив после себя только пустые чашки, подносы и не до конца очищенный от крови клык. Самолет же вообще занесло куда-то в Сажену или Раковник – где нашлась подходящая полоса. Местным Дозорам пришлось бы попыхтеть, зачищая память как экипажу с пассажирами, так и докучливым репортерам вместе с полицией.

«Не хотел бы я быть на их месте, – отметил маг, формируя заклинание. Сила, Темная и Светлая, вливалась в него, сталкиваясь и бурля. А когда зев портала распахнулся, жонглируя чем-то и ничем, мысленно добавил: – Да и на своем бы не хотел…»

Но было уже поздно. Прага ждала.

Перед вылетом Ольгерд выгреб из сейфов все защитные амулеты и раздал – как сотрудникам, так и «конкурентам». Фазиль тоже пришел не без подарков. Их пришлось принимать, бормоча извиняющимся тоном стандартную формулу: «Ни к чему не обязывает, по доброй воле…» Целитель понимающе морщился, сам вторя тем же словам и примеряя простенькие с виду, но искрящиеся в Сумраке браслеты, кольца и подвески.

Теперь время пришло. Активировав пару щитов – не столько от Обвальщика, сколько от случайного огня Инквизиции, – Темный резко шагнул вперед. И сразу же в сторону, пропуская Цадика: тот деловито устремился следом. Бескуд вертел головой, контуры его тела словно расплывались – это было частичное погружение в Сумрак. Одна из фирменных хитростей вампиров, а также прочей их родни. Он тоже нырнул вбок, освобождая место Василию в боевой форме, после которого шел глава Светлых и, наконец, Женя. За ее спиной портал успешно схлопнулся.

Прага все еще ждала.

– Удачно вышли, – заметила волшебница, оглядываясь. – Танцующий дом – это почти посредине между Пражским Градом и Вышеградом. Отсюда можно…

И замолчала. Потому что услышала тишину.

Город спал. На улицах, на набережной, на мосту – везде было пусто. Автомобили съехали на обочины; пешеходы, и так редкие по не самому солнечному дню, словно вдруг разом попросились в кафе, магазины или салоны автобусов, аналогичным образом припарковавшихся поближе к домам. Оборотень принюхался и с трудом прорычал:

– «Мор-р-рфей». Но с за-мед-лителем.

– Да, похоже на то. – Фазиль не удержался и сделал пару шагов к ближайшей машине. – Инквизиция решила избежать паники и лишних жертв. Правда, про самолеты забыла…

Ольгерд кивнул, с некотором содроганием представляя, что было бы, если бы их летадло попало в радиус действия заклинания. Целый город… Это должен был быть очень серьезный артефакт. Или круг – из десятка магов первого-второго уровня.

За спиной скрипнуло. Раздались шаги.

Воронежский десант обернулся разом – как один человек, вернее, Иной. В паре метров от выхода из Танцующего дома между растопыренных пальцев колонн стоял пожилой мужчина. Он был странно одет, явно не по сезону и не по эпохе, во что-то древнеримское или греческое. Скулы блестели, он щурился на неяркое низкое небо и вздрагивал, приложив ладони к груди. А рядом с ним…

Гостья из прошлого выглядела теперь как гостья из будущего. Комбинезон, ремни, какие-то непонятные устройства. Она придерживала старика за локоть – и смотрела на него с таким всеразделяющим пониманием и чуткостью, что у Темного защемило внутри. Он чуть было сам не ощутил, как слезы, преодолев барьеры ресниц, падают на волю ветра и гравитации, прожигая дорогу чему-то простому и вечному в его душе…

Но вспомнил о долге. О порядке. О дисциплине. Собрался и откашлялся.

Это встряхнуло всех. Дозорные, тоже поддавшиеся было какому-то ступору, разом уставились на Ольгерда. Как и сама девушка – она дернулась, прикрыла рот ладонью и подалась навстречу.

За ее спиной еще раз скрипнуло.

Из дома выбежали двое: невысокая молодая женщина в интенсивно-алом пальто и рослый, широкоплечий парень в темно-серой аляске. Они быстро оглядели улицу и заняли фланговые позиции спереди от странной парочки.

– Ночной Дозор, Красноярск! – выкрикнула алая. В ее речи улавливался смутно знакомый акцент. – Юлия, сдайте назад. Это они?

«Так вот как зовут мою викторианскую леди», – подумал Ольгерд. Вслух же ответил:

– Дневной… и Ночной Дозоры, Воронеж. – Он быстро сложил в уме бесконечность и бесконечность, выдержал этот сдвоенный удар и улыбнулся. – Мне кажется, мы здесь за одним и тем же.

Фазиль, стоявший слева и чуть сзади, подтвердил нарочито расслабленным и дружелюбным тоном:

– Здравствуйте, коллеги. Да, мы тут… работаем вместе. – Секундная заминка была призвана обозначить иронию ситуации. – Если что, я делегировал все полномочия по принятию решений главе Темных. – И он повел рукой в сторону Ольгерда. – Так что давайте знакомиться и разбираться.

Начались осторожные и нестройные взаимные представления. Юлия тем временем сделала еще пару шагов вперед.

– Простите… – прошептала она, смутилась и проговорила уже громче: – Простите. Я с вами уже знакома. А вы со мной?

Маг приподнял бровь.

– Это как? Но знаком, да, – уточнил он, чтобы не потерять нить беседы.

Неопределенно покачав головой, девушка скрестила пальцы и потерла ладони.

– Парадоксы времени. – Несмелая улыбка сделала тонкое, полупрозрачное лицо словно яснее и ярче. – И личный опыт. Оказывается, там столько потоков… Меня заносило в очень разные.

– Значит, вы таки в них путешествуете? – влез любопытный бескуд. – В обе стороны?

– Во все стороны. – Интонации подчеркнули «все». – Что было, чего не было…

– «…Что будет и чего не сможет быть никогда», – эхом подхватил Ольгерд, вспоминая. – «Варианты и условия. Последствия».

Разговоры и выяснения вокруг затихли. Юлия подошла к магу, заглянула ему в глаза и вытащила из недр своей футуристической портупеи смартфон. Уставилась на его точную копию, которую глава Темных достал из внутреннего кармана своего пиджака. Сглотнула, заморгала.

– Парадоксы-шмарадоксы, – снова разрядил обстановку Цатогуа. – Шеф, а вы мне какой из них отдадите? Я не жадный, мне таки для опытов.

Парень в аляске, оказавшийся Светлым перевертышем по имени Вик, хохотнул и заметно расслабил плечи.

– Тут придется целую Черную Мезу организовывать, постфактум-то, – он подмигнул явно опознавшему название Василию. – И это вы еще с Эльзой не знакомы.

– Эльза? – наморщила лоб Женя. Алая, представившаяся как Ада, поморщилась.

– Сестра Обвальщика. – И добавила, заметив реакцию воронежских дозорных: – Да, мы в курсе. Кстати, она жива. Ну, если так можно сказать.

Теперь тишина навалилась со всей своей оглушительной тяжестью. Вик, сосредоточенно рывшийся последнюю минуту в своем смартфоне, развернул его экраном вперед.

– Вот. Мы читали ваши предварительные отчеты. Началось все с того, что эта совсем не диснеевская принцесса спихнула с крыши воздыхателя Юлии. Ада устроила за ней погоню в лучших традициях Карлсона против жуликов. Правда, не поймала, и тогда мы полезли в сеть…

Услышав свое имя, оживилась гостья из… прошлого? будущего? настоящего? Ольгерд окончательно запутался в эпитетах. А девушка решительно вручила ему второй гаджет и, обернувшись ко всем, потребовала:

– Помните. Мы не должны совершить ошибку. Я видела все варианты конца.

Промозглый ветер с Влтавы рванул ее волосы, растрепал их, расплел густую паутину. Словно задул свечу во взгляде. И Юлия прошептала – тихо, но отчетливо:

– Там почти не было будущего, нигде. Кроме одного…

Издалека раздались крики. Не страха – предостережения. Кто-то командовал, кто-то угрожал. Асфальт под ногами дрогнул, из-за домов в небо ударил вихрь света, перемешанного с тьмой. Ударил – и оборвался. Дрожь повторилась, крики стали тише. Но при этом ближе.

– А вот и он, – заметил Ольгерд и развернулся лицом к створу улицы Ресслова. Цатогуа и Василий заняли позиции по бокам.

– А вот и они, – уточнил Фазиль, закатывая рукава. – Коллеги, предлагаю отвести людей в безопасное место. Тут может стать жарко в любой момент.

– Не надо… – умоляюще протянула Юлия. Старик, которого все звали Никлаусом и почему-то епископом, обнял ее за плечи и начал вполголоса увещевать. Темный кивнул и скомандовал:

– Помните – не нападаем. Это все равно бесполезно. Наша задача – погасить конфликт, насколько это получится. Цадик, провернешь тот же фокус еще раз?

– Ой-вэй, шеф. – Бескуд с сомнением уставился на деревья, растущие возле памятника Йирасеку. – Я как-то не шибко уверен…

– Ладно, – махнул рукой маг. – На твое усмотрение. Только смотри уж тогда в оба.

* * *

Сколько Ада себя помнила, она всегда подмечала разницу между мужским и женским подходом к драке.

Мужчины обычно решали вопрос стратегически. Они прикидывали силы свои и силы противника. Считали шансы и вероятности. Учитывали поправку на ветер и влияние Луны в Козероге. Изучали тонкий политический момент и количество пива, которое попранный враг способен выпить в ближайшем трактире в знак примирения.

Самое главное: они делали это с азартом, в непосредственный момент схватки забывая все поставленные перед ней цели и погружаясь в процесс – по самое навершие шлема, по прапорец на копье и по сбитые до крови костяшки кулаков. «Время, проведенное с удовольствием, не считается потерянным», – перефразировал один английский поэт надпись, высеченную еще на ассирийских табличках. Правда, говорят, он не дрался. Но тоже был мужчиной.

Женщин драка, как правило, не привлекала. Они сторонились ее, осуждали, пытались всячески предотвратить. Ну или хотя бы свести удовольствие от нее, получаемое другими, до минимума. Ничем иным нельзя было объяснить популярность легенды, выросшей из комедии Аристофана, в которой женщины остановили войну между Афинами и Спартой, отказав сражающимся мужчинам в интимной близости.

Но уж если дело доходило до дела – тут со стороны лучше было не встревать. Женщины как существа, осознающие свою физическую слабость и уязвимость, не играли в игры. Основной задачей было победить. Желательно быстро, с минимумом усилий и гарантированно. Можно при помощи подручных средств. Можно бесчестно. Можно даже подло. Так, чтобы противник один раз лег и ноль раз встал. О последствиях же полагалось отвечать фразой Скарлетт О'Хара: «Я подумаю об этом завтра». А лучше – чтобы о них подумал кто-то другой. Например, стратегически мыслящий мужчина.

Ада себе такого позволить не могла.

Ее modus operandi[1] был в некотором смысле синтетическим: включал в себя элементы как женского, так и мужского пути. Из первого был взят принцип реализации исключительно необходимого и максимально эффективного насилия – когда по-другому уже просто нельзя и даже, скорее, надо. Из второго – вдумчивый и рациональный подход вкупе с определенным удовольствием от процесса: «Зачем делать то, чем не можешь насладиться?» Получалось достаточно эффективно.

Вот и теперь, пока воронежские дозорные решали, как им не оказаться между Обвальщиком и Инквизицией, при этом максимально предотвратив побоище между тем и этими, она прежде всего вцепилась в Юлию.

– Что. Будет. В конце?

Произнесенная раздельно и негромко фраза возымела действие. Девушка выпала из ступора, с которым вперилась в дальние дома. Никлаус еще раз погладил ее по плечам и, кажется, начал молиться.

– Он убьет всех, – губы подрагивали, слова звучали невнятно. Вик, поговорив с оборотнем и явно впечатлившись, подошел и хмуро буркнул:

– Кажется, может. Видела шрам у волчары? Вам лучше уйти в дом. – Он аккуратно взял епископа за локоть. Тот вскинулся.

– Нет! – вдохнул, выдохнул и замялся. – Вы не поймете. Я, наверное, больше никогда не смогу войти в дверь. Это выше моих сил…

– Почему не пойму? Пойму, – кивнул перевертыш и попросил: – Ну, хотя бы за угол отойдите. А то ведь действительно всех… – Он вдруг поперхнулся, расширил ноздри и медленно уточнил: – Всех – это всех нас?

– Это всех, – продолжала дрожать Юлия. – Просто всех. Он будет убивать, пока из него не проснется что-то… большое. Больше, чем мир. С черными крыльями, сияющими невыносимо белым…

– Птица, – синхронно произнесли Ада и Вик. Они обменялись взглядами, и мужчина продолжил: – Сон Тахина-Кана. Мой сон. Надо сказать Ольгерду…

Он не успел. Крики со стороны Ресслова усилились, и из-за угла дома справа выбежал человек.

На собственную фотографию Обвальщик был похож отдаленно – как и на видения Юлии. Вместо куртки и джинсов на нем был какой-то дурацкий оранжевый комбинезон – для заметности скорее всего. Волосы, не стянутые в хвост, растрепались и метались тревожной черной волной по ветру. Нож был один. Не тонкое хищное лезвие, а широкий шеф-нож – по-видимому, утянутый с чьей-то кухни по пути. Благо, кухонь в Праге хватало.

Увидев небольшую толпу, ждущую его на площади, он остановился. Но не как загнанный в угол зверь. Скорее, как хищник, прикидывающий, в каком порядке станет убивать забредших в его лес неосторожных гостей. Передернул плечами и устремился вперед – теперь не бегом, а шагом.

Ольгерд, Темный маг, которого назначили главным, а значит, крайним, направился ему навстречу. Тоже небыстро – видимо, чтобы не сильно отдаляться от своих. Ада могла только одобрить: осторожность она уважала. Как и решительность.

Вик уже перекинулся, вызвав ойканье Юлии, и отогнал ее с Никлаусом ближе к набережной – на манер пастушьей собаки, загоняющей овец. Потом покосился на Обвальщика, о чем-то еще раз коротко перерыкнул с Василием – и неспешной побежкой отправился заходить с фланга. Магичка вздохнула.

«Сколько раз тебе еще нужно будет оказаться на грани смерти? – спросила она себя, занимая место в выгнутом полумесяцем строю. – Сколько раз, пока ты не поймешь, что занимаешься не своим делом?» В ответ кто-то до дрожи в коленках знакомый ухмыльнулся у нее в голове. И поднял перед мысленным взором небольшой овальный кулон с выбитой на нем надписью: «Debes, ergo potes».

«Должен, значит, можешь».

Прикоснувшись к металлу через тонкую вязку водолазки, через кашемир пальто, через кожу перчаток, Ада крепко-крепко зажмурилась. А когда открыла глаза – Обвальщик уже стоял на площади. Смотрел на них на всех. И нехорошо улыбался.

– Что, Серые поняли, что не справятся? – Темные, почти черные глаза на бледном лице парня смотрелись жутко. Как две бездонные ямы, из которых действительно могло родиться что-то додревнее, хтоническое. – Позвонили за подмогой?

– Олег, – мягко позвал Ольгерд. – Пожалуйста. Давай поговорим.

– А мы говорим, – почти дружелюбно отозвался парень. – Пока еще.

Магичка глянула через Сумрак – и чуть не задохнулась от ужаса. Аура Обвальщика выглядела словно водоворот огня и, медленно, величаво выжигая первый слой, с каждым его словом набирала обороты и радиус. Снова вспомнилась другая площадь, другое пламя. Разорванные на куски тела. Значит, и легкий тон, и показное спокойствие – все это было маской.

Которая могла треснуть при любом неосторожном движении.

– Пойми, мы на твоей стороне. – Темный был искренен. Ада, которой вспомнилась максима про «половину, четверть и ноль», не смогла бы сейчас ему не поверить. – Все, что произошло, оказалось одной большой ошибкой. А то, что мы узнали потом…

– Я тоже многое узнал потом. – Олег все еще пародировал светскую беседу. Но глаза его сузились, и он добавил: – Дедушка…

– Опа… – совсем по-человечески выдохнул оборотень. Стоявший рядом с ним бескуд, которого все почему-то называли Цатогуа, сгорбился и простонал себе под нос что-то на идиш. Женя, молоденькая Светлая из той же компании, подняла брови, наклонилась к целителю Фазилю и принялась яростно шептать, изо всех сил сдерживая широкие эмоциональные жесты. Тот в ответ кивал и грустно улыбался.

Ольгерд стоял молча. Его спина не дрогнула, мышцы на шее напряглись буквально на долю секунды – и тут же расслабились.

– Олег, слушай меня, – наконец раздалось в тяжелой, вязкой тишине. – Есть вещи, о которых я не знал. Может, не хотел знать. Может, боялся. Но я еще могу помочь тебе…

– Как ты помог отцу? – Уголки рта дрогнули. Ада поняла: сейчас. – Как ты помог маме? Как помог… Лизе?

Темный поднял руку, намереваясь что-то сказать. И в этот момент Обвальщик прыгнул.

Такого магичке видеть не доводилось. Прыжок с места, без разбега, метров на пять навскидку, в исполнении не Иного – она рассмеялась бы в лицо кому угодно. Но нож сверкнул в воздухе, со свистом разорвал его, отыскивая путь к сердцу жертвы…

И не попал.

Тело Ольгерда дернулось назад, едва оранжевая роба мелькнула над асфальтом. Это был аккуратный телекинетический пасс в исполнении Жени, которая умудрилась почти ничем не выдать, что следит за ситуацией. Успеть раньше, чем огненная аура Олега пресекла бы саму такую возможность – это надо было все очень точно посчитать. Мысленно Ада восхитилась.

– Не атаковать! Помните! Не атаковать! – хрипло выкрикнул глава Темных, приземлившись в крепкие объятия целителя. Вслух ему никто не ответил, но полумесяц деловито рассыпался по периметру площади – вдоль стен, по набережной, по лужайке возле памятника. Битва за мост началась.

Обвальщик метался меж человеческих и звериных фигур. Ему, казалось, совершенно все равно было, на кого бросаться. Нож сверкал, роба вспыхивала на фоне темно-серой мостовой, светло-серых домов и просто серого неба. Даже вне Сумрака парень выглядел как язык пламени, вдруг решивший, что сам отыщет себе добычу.

Иные в свою очередь всячески избегали контакта. Они по очереди то подставлялись, отвлекая Олега на себя, то резко рвали дистанцию – усиленными магией прыжками или выдергивая друг друга телекинезом. Ада, вспомнив отчет, тоже не стала умничать – ни «фриз», ни «Морфей» сейчас не помогли бы. Она подумала было о рукопашной, но задавила мысль на корню. Не тот класс, не та весовая категория. Да и пальто жалко.

В какой-то момент парень все-таки достал Фазиля. Но не до конца: тот сблокировал предплечьем. Раздался металлический лязг, целитель отскочил назад и кивнул замершему противнику:

– Да, вот так. Старая школа. – И снова улыбнулся, сочувственно, без малейшей издевки. Обвальщик посмотрел на свой нож, зарычал и рванул в атаку.

К тому времени подоспела Инквизиция. Правда, это было громко сказано – двое усталых, измотанных Иных, спотыкающихся на бегу. У одного под глазом зрел шикарный кровоподтек, второй прижимал к груди перемотанную бинтами руку. Тем не менее, увидев драку, они без тени колебаний устремились вперед.

Пришлось пресекать.

– Стоять! – рыкнула магичка максимально командным голосом, перехватывая на подходе. Пронесшийся полууловимой тенью мимо Вик посмотрел с уважением. Ада поморщилась и для верности добавила: – Halt! Stát! Fermo!

Гости на секунду «зависли». Тот, что с бланшем, прищурился, а потом на неплохом русском ответил:

– Светлая. Не влезайте. Это пленник Инквизиции и дело Инквизиции… – Он закашлялся, скрючился, и стало понятно, что у него сломано как минимум одно ребро. Второй просто попытался обойти Аду сбоку, но та ловким приставным шагом сбила ему путь.

– Это очень опасное существо, с которым Инквизиция, как я вижу прямо сейчас, не справляется. – Смысл был на грани фола, но тон – максимально мирный и бесконфликтный. – А у нас есть план.

«Я очень надеюсь, что у нас есть план!» – добавила она про себя. Впрочем, на лице это не отобразилось. Инквизиторы переглянулись, и забинтованный предложил:

– Давайте мы хоть поможем…

Ада хотела высказаться по поводу инвалидной команды – вежливо и дипломатично, чтобы, не дай Сумрак, спровоцировать всерьез настроенных собеседников. Но не успела. Сзади раздался перепуганный вскрик.

Голос принадлежал Юлии. Она послушно стояла за колонной Танцующего дома, вжимаясь в бетон конструкции. Одной рукой прикрывала рот. А второй указывала в центр площади, где валялись раскиданные в кутерьме дорожные блоки.

Между грязными пластиковыми трапециями утилитарно-желтого с черным окраса стоял Ольгерд. Он крепко, с заметным усилием держал Олега за руку, и рука эта сжимала нож. Лезвие утыкалось Темному в живот.

– Опять, – пропыхтел маг и скривился. – Ну, все, синяк будет…

Отдернув нож неожиданно неловким движением, Обвальщик окончательно разорвал рубаху противника. В разрезе мелькнуло что-то темно-оливковое. «Бронежилет», – мысленно хлопнула в ладоши магичка. Этот воронежский дозорный начинал нравиться ей все больше.

И тут между дедом и внуком мелькнуло что-то белое. Настолько белое, что Аде пришлось зажмуриться. «Колючка под веком. Под обоими веками».

А когда внезапная боль утихла – возле оторопевших вояк уже стояла тонкая, звонкая, совершенно неуместная в своих бриджах и топике девочка.

Эльза пришла.

* * *

У каждого человека есть стержень. Кто-то выстраивает его в себе сам, кто-то получает в наследство от обстоятельств непреодолимой силы; кто-то просто живет, даже не предполагая, что оно может быть как-то иначе. Стержнем этим может оказаться что угодно – от любви к кошкам до ненависти к врагу, от заботы о ближнем своем до принципиального раздолбайства. Да, даже люди, на первый взгляд, не имеющие никаких целей и устремлений в жизни, формируют себя вокруг задачи оные цели и устремления не иметь. И надо заметить, подчас справляются с ней эффективнее многих.

Сам стержень тоже может выполнять очень разные функции. Кого-то он ведет к триумфу, кого-то – к погибели. Кого-то вытаскивает из глубочайших топей, а кто-то просто опирается на него при ходьбе, как на тросточку. Кто-то вообще может не осознавать, что в жизни его был некий определяющий и направляющий фактор…

Пока фактор этот из него не выдернут.

Аде доводилось видеть подобное. Да что видеть – она и сама вкусила от древа познания, причем не единожды. Смерть мужа, обвинения человеческой инквизиции, знакомство с миром Иных, собственная смерть и возрождение в совершенно чуждой эпохе – можно сказать, что ломало ее регулярно. С чувством, с толком, с расстановкой.

И потому она хорошо понимала, что именно происходит с человеком, когда на лице его проступает это знакомое выражение беспомощности. Когда плечи словно оседают вдоль грудной клетки, а кисти рук, еще буквально только что сжатые в кулаки, разваливаются и разворачиваются, словно мертвый еж. Когда в глазах остается только один вопрос: «И как мне быть?»

Потому что быть отныне кажется не то что неосуществимым – просто невозможным. Несовместимым с наличествующей Вселенной.

И она прекрасно понимала, что сейчас ощущает Олег.

Сначала на асфальт упал нож, глухо блямкнув лезвием. Потом у парня подломились колени – не театрально, не как в кино, когда актер красиво падает на заботливо подставленную ассистентом и замаскированную художником подушечку. Ольгерд едва успел заново поймать внука за руку, не давая разом ослабевшему и обмякнувшему телу предать все еще тлеющий дух. Впрочем, он и сам выглядел ошарашенным – хоть и держался не в пример бодрее. «Опыт, – подумала Ада. – Годы и опыт. И ответственность. Без нее никуда».

Прочие Иные замерли где стояли. Даже волк с маламутом будто бы превратились в прекрасно выполненные чучела имени самих себя – не дергали ушами, не мотали хвостами, не скалили клыки. Одного, переднего нижнего, у оборотня, кстати, не хватало. Интересно, с чего бы?

– Лизка, – хриплый, ломкий голос треснул над Йирасковой площадью. – Лизка, ты как… Ты где… Убью заразу…

Последнее заявление прозвучало настолько жалко и неуместно, что магичку чуть не разобрал нервный смех. Но поддаваться истерике было некогда. Рядом шевельнулись Инквизиторы, очевидно, вознамерившиеся использовать момент. Пришлось проявить бдительность.

– Рано, – тихо, но отчетливо прошипела Ада, делая страшные глаза. – Стоим, ждем, прикидываемся ветошью. Нас тут вообще как бы нет и, возможно, никогда не было. Verstehen?[2]

Оба мелко, скупо кивнули и замерли. Нет, положительно, дисциплина – величайшее изобретение человечества.

Тем временем Темный опустился на одно колено, продолжая поддерживать Олега. Эльза стояла перед ними молча, улыбаясь. Потом протянула руку и погладила брата по щеке.

– Как я и где? Это самый сложный вопрос, который можно было задать. Даже то, что сотворило меня заново, не знает на него ответа. Того ответа, что можно дать человеку. Или Иному.

Она повернулась к Ольгерду, проведя пальцами и по его скуле.

– Здорово, что вы здесь. Я ждала. Я знала, что вы встретитесь. Но не знала как. Есть вещи, которые управляются не потоком времен или плотностью вероятностей. Есть вещи, которые могут совершить только люди – не важно, успели они обмануть смерть или еще нет.

Ада насторожилась. Слова о смерти резко отозвались в ней – по понятным причинам. Вспомнилось то, что Эльза говорила им с Виком; то, что сотворила с Эрнестом. Магичка сделала шажок в сторону троицы – и навострила уши.

Девочка же продолжала, теперь положив руки на плечи обоим мужчинам:

– Именно этим вы отличаетесь от тех, кто был раньше. Они оставались животными, даже обретя разум, – не задавались вопросами природы жизни и смерти, принимали цикл бытия таким, какой он есть. Только люди начали осознавать, что у мира есть иная сторона. И чтобы туда попасть – надо пересечь грань. Умереть. Или убить.

И они убили Ту, что была до Сумрака.

Рядом с Эльзой словно из-под земли вырос огромный серый пес. Он приоткрыл пасть, захлопнул – и, мелькнув хвостом в воздухе, превратился в на удивление знакомого Иного. «Ошейник куплю!» – выругалась Ада про себя.

– Птица, – закашлялся перевертыш. Ну, еще бы, так резко сменить форму. Ольгерд поднялся на ноги и попытался постучать по широкой серой спине, но не дотянулся. – Что ты знаешь о Птице?

– Какая Птица? – перестал в свою очередь изображать сломанную куклу Олег. – Что здесь происходит вообще? А ну свалили все от сестры!

Кажется, назревала вторая часть Марлезонского балета. Впрочем, огонь в ауре Обвальщика порывался укусить кого-нибудь лишь отдельными неуверенными всполохами. И не находил себе цели: вокруг больше не было врагов. А воевать пусть с малознакомыми, но каким-то чудом вернувшими сестру людьми… «Стержень, – покивала сама себе магичка. – Он же указующий перст. Как просто мы устроены, однако».

Со стороны Влтавы раздался громкий плеск. Начавшие понемногу придвигаться ближе остальные – как и Юлия с Никлаусом, как и Инквизиторы, – синхронно обернулись. И не менее синхронно озадачились.

Наверное, все они сейчас были готовы увидеть хоть ангела, хоть демона, хоть Бабу Ягу верхом на критике Латунском. Но критики – народ робкий вне основной сферы деятельности, а прочие сверхъестественные сущности были, судя по всему, слишком заняты. Поэтому вместо них пришел индеец.

Вик поперхнулся, ткнул указательным пальцем в сторону гостя и испустил сдавленный вопль. Ада, стараясь не выдать себя мимикой, мысленно окрестила это как «печальная самка крик» – вспомнив недавно прочитанную космооперу. Она тоже опознала гостя, просто ее лимит на изумление, похоже, исчерпался полностью. «Не менее шестисот лет назад», – как подсказывала жестокая память.

Ольгерд, обернувшись, нахмурился и, по-видимому, решил посмотреть на пришельца через Сумрак.

Зря.

Аура дельфина впечатляла. Это был какой-то упорядоченный взрыв, гармоничный вихрь, сдержанный шторм – всех возможных и невозможных цветов и оттенков. Становилось понятно, о чем говорила Эльза, рассуждая об «обмане смерти» и о «различиях»: существо перед магичкой было животным – от слова «живой». И не было Иным – по сути своей. «Неужели все мы, перестав быть людьми, технически просто мертвы?» – заплутавшая мысль скользнула по неокортексу и канула куда-то за грань сознания. Она была несвоевременной, и ее стоило думать потом.

Тахина-Кан кивнул всем, словно старым знакомым. Отдельно задержал взгляд на Викторе. Улыбнулся ему и заговорил:

– Было сказано. Человек, убивший в себе Свет – и решивший, что виновата Тьма. Его сестра, упавшая во Тьму – и впитавшая силу Света. Тот, у кого отобрали свою смерть, подарив чужую не-жизнь. Та, что заблудилась во времени, убегая от смерти по чужой воле. Тот, кто испугался перемен и запер себя в ставшем чужим доме. – Коричневый морщинистый палец указывал по очереди на Олега, на Эльзу, на Цатогуа, на Юлию, на Никлауса и, наконец, уткнулся в собственную индейца грудь. – Тот, кто ждал перемен в чужом мире и наконец дождался. Мы собрались.

– Это пророчество? – мотнул ушами бескуд, беспардонно сбивая пафос. – А шо нам за это будет? Ну, раз собрались – значит какая-то культурная программа должна наличествовать таки да. Или таки нет?

Раздались нервные смешки. Олег откровенно выматерился, а потом ойкнул и закрыл Эльзе уши ладонями. Ну, скажем так, попытался – та оказалась буквально на пару сантиметров вне досягаемости рук. И при этом ее собственные пальцы продолжали сжимать плечо брата. Ада решила не ломать над этим голову – ей и так хватало.

– Пророчество, – мерно покачал головой Тахина-Кан, ничуть не сбитый с толку шутовским тоном. – В котором ты, рыбак, пивший человеческую кровь и полюбивший сам Свет, значишь не меньше других. И не больше.

Цатогуа изменился в лице. Внутри и вокруг него словно что-то зашевелилось, задвигалось – какая-то великая тень с глазами, горящими не от великого голода, а от великой тоски. Оборотень, до того момента прикрывавший бок приятеля, резко отпрянул и зарычал.

– Что ты можешь знать о моей любви, древний? – Голос тоже изменился, стал низким, как дальние раскаты тающего с грозой грома. – Я тоже видел многое. Но ничто в этих моих видениях не могло вернуть мне Его. А я сам так и не ушел…

– «…В глубины посмертия; там мы с тобой и встретимся», – перебил индеец, и тысячи морщинок на его лице заострились. – «А когда придет этот час – многое переменится. Потому – не «прощай», рыбак Адир. А «до свидания» говорю тебе. Иди и не печалься».

Тень задрожала, заколыхалась, словно на ветру – хотя ветер как раз утих и не нарушал покоя на площади. Магичка готова была поклясться, что в глубине фигуры что-то блеснуло. Неужели слезы?..

Стоп, «рыбак Адир»? Андрей Первозванный? Первый ученик самого Христа?!

Все замолчали, подавленные значительностью и хрупкостью момента. Тут снова заговорила Эльза. Она обвела присутствующих лучистым, пронзительным взглядом, почти по-человечески улыбнулась и предложила:

– Раз уж мы собрались – давайте я исполню ваши желания. Каждому по одному: самое сокровенное. Просто, – ее голос достоверно изобразил извиняющийся тон, – это единственное, что я делаю.

Она помолчала и тихо добавила, глядя теперь только на брата:

– Единственное, зачем я была создана.

* * *

Ольгерд морщился.

Нет, он и сам достаточно неплохо владел «великим и могучим». Даже «вторым командным» доводилось пользоваться – правда, крайне редко. Все-таки подчиненные ему попались вменяемые, что бы он там про них не скептицизировал. Да и запрет на ругательства, исповедуемый Иными вне зависимости от цвета, сказывался.

Но вот так поливать от бедра, через коромысло и с переподвыподвертом, да еще и при ребенке – да еще и при собственной сестре… Это был очевидный перебор. Педант и зануда в Темном маге проснулся и потребовал решительных, радикальных мер.

На плечо матерящегося Олега легла узкая, но крепкая ладонь.

– …!!! – закончил тот сложную пятичастную фразу и посмотрел снизу вверх. С коленей пока так и не поднялся, так что было неясно: то ли у безжалостной грозы низших вдруг сели все возможные батарейки, то ли он просто не хотел нарушать сложную, смутно уловимую гармонию ситуации – в страхе, что от малейших перемен в диспозиции Эльза возьмет и исчезнет опять.

– Не надо, – ровно и доброжелательно выговорил Ольгерд. Потом вдруг сощурился, заискрил уголками глаз и хмыкнул: – Могу эстонскому научить. Если захочешь потом.

– Пиз… анская башя, – поправился парень и пояснил: – В моей голове. Прямо, но криво. Но ты прав… – подумал и буркнул вдогонку: – Дед.

Пришлось отыграть лицом полную гамму эмоций, приличествующих не старому еще Иному, коий внезапно – или не очень – узнал, что у него теперь есть двое внуков. Один из которых пытался зарезать деда, а вторая – вообще не пойми что. Олег криво ухмыльнулся, глядя на эту пантомиму, потом перехватил Ольгерда за локоть и тяжело, отдуваясь, поднялся.

– Что-то меня шатает, – пожаловался он. – Словно температура спала. Лиз, что значит «создана»?

Белая девочка в белом, все это время откровенно любовавшаяся на старшую родню, почти по-человечески вздохнула.

– Я помню только то, что разрешено помнить. И не могу объяснить то, что недоступно пониманию. Есть вещи, которые просто есть. Да, я мертва, Олег. И то, что это тело говорит, жестикулирует и творит чудеса, – всего лишь часть плана. Чужого плана. Моего плана. Все так перемешалось…

Она замолчала. Потом обернулась к осторожно подкравшейся Юлии, жадно внимавшей каждому слову.

– Твоим желанием было жить – и перейти мост. К сожалению, ты тоже уже была мертва. Чудеса в нашем Кольце творятся только в одну сторону, и чтобы тебя спасти, мне пришлось сломать время. Ведь человек, которого нет во времени, не умирает. Но и не живет толком. Правда, время оказалось хитрее – оно стало перекидывать тебя то туда, то сюда, чтобы твое желание исполнилось полностью. Вот это ему почти удалось.

Теперь взгляд был направлен на Цадика, и тень вокруг него зашевелилась, словно хотела заранее возразить, опровергнуть, отринуть. Но не успела.

– И ты уже был почти покойником, когда Адир отыскал ваш дом. Вся нынешняя твоя не-смерть – взаймы. Но сам рыбак тоже в глубине своей Темной души, живущей исключительно за счет искры чужого Света, не был готов умереть. Так вы и застряли друг в друге – с не выполненными до конца долгами.

– А что у вас было? – шепнула Юлия бескуду. Дозорный скривился и так же едва слышно ответил:

– Опухоль. Рак мозга. Мэшугенер копф…

Глаза девушки расширились, и она порывисто схватила Цатогуа за запястье. Тот наморщил лоб, приоткрыл рот – да так и застыл. Эльза же говорила с Никлаусом:

– А ты хотел, чтобы тебя оставили в покое. Потенциальный Светлый. Потенциальный Высший. – Она притихла, давая окружающим осознать. – Ты испугался ответственности. И бросил Дом Божий, спрятавшись в других, привычных, обыденных стенах. Немудрено, что вся твоя Сила перешла к ним. И дом сам применил тебя, как посчитал нужным.

Старик вздрогнул и осенил себя крестным знамением. Впрочем, жест остался незавершенным – словно епископ не смог, не отважился прибегнуть к защите того, в ком засомневался когда-то. А девочка продолжила:

– Ты – ждал, – теперь она смотрела на Тахина-Кана. – И ждал, и ждал, и ждал. И твое ожидание стало порождать сны. Последний из своего рода, ты забыл, что это такое – снить себе свою мечту? Или ты не знал? Даже тому, кто сотворил меня, сложно ответить: слишком чужда Та, что породила тебя. У нее другие пути. Были.

Эльза обернулась к брату, смежила веки, сжала губы в одну линию. И сквозь силу, будто сопротивляясь чему-то, выдавила:

– Возможно, и будут.

Индеец оживился. Он втянул ноздрями хрустальный, свежий, как рассвет на вершине холма, воздух и тихо спросил:

– Птица вернется?

Ольгерд заметил, как дернулись при этих словах Ада и Вик. Особенно Вик. Что-то с этой Птицей было не так. Он начал было бочком-бочком пробираться ближе к Светлым из Красноярска, но тут Эльза опять заговорила.

– Она может вернуться. – Ударение на слове «может» было тяжким, словно падение молота на поковку. – Трое, убившие Птицу и ставшие Сумраком, взяли ее Силу. А вместе с чужой Силой всегда остается чужая… Душа? Суть? – Она кивнула бескуду и Адиру. – Часть от чего-то бо́льшего.

И когда Тигр, зорко следивший за тем, чтобы кто-нибудь не напророчил Ее возвращения, пал – эта часть зашевелилась. И когда Двуединый согласился разорвать кровавый завет, подаривший Иным их посмертное бытие, их Инаковость, – эта часть начала пробовать свою скорлупу на прочность. И когда Чертополох, сумеречный мох, самый разумный и осторожный из всех, насколько эти слова применимы к аспекту мироздания, понял, что пора, – эта часть начала открывать глаза.

Вспоминать прошлое. Петь о будущем. Заглядывать в тех, кто мог проложить ей путь назад – и одновременно вперед. Она была еще слаба и понимала, что как раньше больше не будет. Что Сумрак – гораздо более удачная форма, чем Тень. Что придется привыкать к новому, вспоминая старое.

И тогда она вырвала шесть перьев – по три из каждого крыла. И бросила в вас. В нас. В меня и в тебя.

Теперь сестра снова смотрела только на брата. Она дотянулась до его упрямо торчащего подбородка, провела большим пальцем по ямочке посередине. Улыбнулась.

– Теперь же я должна исполнить желания. И от того, что вы все загадаете, будет зависеть, что именно проклюнется из черно-белого яйца.

Олег снова покачнулся. Упал бы, но Ольгерд уверенно обхватил его за торс, поднырнув под руку.

– Стоять! – пробормотал он, поражаясь тяжести и какому-то могильному холоду тела, ощущаемому через комбинезон. – Мне тебя еще домой, к матери…

Один из Инквизиторов, которые вслед за красноярскими Светлыми придвинулись к центру площади, поднял было руку. Второй, покосившись, предусмотрительно ткнул его в бок локтем. Несильно, помня о травме. Впрочем, этого хватило, чтобы никто никуда более не возникал.

Внезапно заговорил Никлаус. Он и так не молчал, тихо шевеля губами и, похоже, молясь – на латыни, на греческом, на немецком, русском и прочих известных человечеству языках. Но теперь взгляд его перестал метаться между высоким пражским небом и тяжелой пражской землей. Оба предела были очевидно глухи к его мольбам. И он обратился к Эльзе:

– Скажи, дитя… – Голос епископа дрожал. Он сложил ладони, сведя вместе подушечки пальцев, потом беспомощно улыбнулся и опустил руки. – Скажи. Могу ли я… заслужить прощение?

– Прощение за что? – Девочка наклонила голову вбок. – Ты ведь понимаешь, что это понятие субъективное? Просить о прощении принято там, где возникает обида. Кого ты обидел, Николай Чудотворец?

Не поперхнуться и не выпучить глаза стоило Ольгерду известных усилий. Поистине концентрация библейских и просто легендарных персонажей в этой истории начинала зашкаливать. Если бы довелось прочесть о чем-либо подобном в книге – он бы точно захотел иметь содержательную и поучительную беседу с автором. Но увы, все это происходило наяву. Здесь и сейчас.

– Твои речи исполнены мудрости пожилого теософа. – Плечи старика шевельнулись под плащом. – Нет, я осознаю, что на самом деле говорю не с ребенком. Но привычки ума порой крепче привычек тела…

Он снова улыбнулся, тепло и как-то даже по-отечески.

– Тогда скажи мне вот что: могу ли я побеседовать с Ним? Быть может, Он скажет мне, что жизнь была прожита не зря. Что я имел место в Его плане. Что мне больше… – кадык дернулся, сопровождаемый гулким звуком глотка, – …больше не нужно бояться дверей.

Вместо Эльзы ответил Цатогуа. Вернее, тень над ним. Как-то стянувшись ниже и словно сгорбившись, Адир тихо, словно пристыженно пророкотал:

– Это я должен просить прощения у тебя, епископ. Мои слова смутили твой дух и привели к многовековому заточению. Вовсе не этого я хотел – и Он не хотел бы тоже. Но ты имеешь право знать. Каждый имеет право знать…

Василий, все это время настороженно сторонившийся бескуда, опять зарычал. Потом дернулся, изогнул спину колесом, растопырил лапы… Вик понятливо стянул куртку и кинул ее принимающему человеческий облик оборотню. Тот обмотал ее на манер килта вокруг бедер, завязал рукава и уже более внятно проворчал:

– Спасибо, Светлый. – Теперь он смотрел на приятеля. На напарника. На ближайшего друга. – Цадик. Ты чего? Чего это ты? А ну не вздумай! Что я Крапивиной скажу?!

Тень заволновалась, заколыхалась – и как-то отплыла назад, на фоновый план. Цатогуа потер переносицу, вздохнул и уже своим голосом произнес:

– Вась, ну… Понимаешь, он ведь, – палец ткнулся в Тахина-Кана, – прав. И она тоже. – Кивок в сторону Эльзы. – Я умер тогда в пещере. Может, и раньше. Пока Адир нес меня по темному, темному лесу. Ты же помнишь, что лес в большинстве мифологий – это путь в царство мертвых?

Оборотень обхватил себя за плечи, оставив вопрос без ответа. Вся его эрудиция, все скопленные и вычитанные из тайных книг знания не могли сейчас помочь. И от этого жесткое, рубленное широкими гранями лицо с отчетливой засечкой шрама над и под глазницей будто бы мялось, плавилось, текло. А может, это текли слезы – только не снаружи, а внутри, по самому волчьему сердцу.

– Крапивина… – Бескуд тоже задрожал подбородком. – Крапивиной передай, что я был счастлив. С ней. Но есть долг, который надо отдать. Надо, понимаешь. – И он тяжело, нехотя обернулся к Эльзе. – Это мое желание.

Все это время изящные пальцы Юлии сжимали его руку. Девушка словно пыталась передать низенькому, смешному Иному часть своих сил, поддержать, выказать сочувствие и сопереживание. Теперь, когда сказанное отзвенело на стылом воздухе, она отпустила чужое запястье и выпрямилась, тряхнув собранными в пучок волосами.

– А я устала. Просто устала. – В голосе звучали деланая легкость и беспечность. – Шлялась себе по времени из края в край, смартфоны чужие воровала, конец всего наблюдала – раз эдак тысячу, не меньше. И в режиссерской версии, и в театральной… – Она нервно рассмеялась и тут же закашлялась. – Значит, говорите, мертва? Тогда давайте просто закончим все это. Устала я. Отдохнуть – вот мое желание.

Эльза кивнула. Внимательно наблюдавший Тахина-Кан негромко хлопнул в ладоши, привлекая внимание.

– Мое желание тебе известно, Сила Сумрака. Я хотел бы увидеть Птицу. Я не хотел бы, чтобы она гневалась на своих детей. И на всех остальных. – Морщинки пробежали по его лицу ловчей сетью с резвыми рыбками темных глаз в ней. – Мир не распался на части, когда Птица ушла. Пусть он останется целым, если она вернется.

Эльза кивнула еще раз.

Все это время Ольгерд пытался не дать Олегу окончательно потерять сознание и осесть обратно на холодный асфальт. Фазиль, за время разговора поймавший парня под вторую руку, шептал какие-то лечебные заклинания, но все они растворялись в тлеющей ауре Обвальщика. На лице целителя проступало отчаяние – редкий, редчайший гость.

Но когда индеец закончил, Олег открыл глаза.

– Лизка… – просипел он еле слышно. – Давай не дури. Я не знаю, что ты там исполняешь… Может, и вправду. Граждане колдуны, я заблудился в ваших долбаных чудесах. – Он усмехнулся, но уже не зло, а изможденно. – Лиз, если так можно… – кашель, тяжелое дыхание, – если можно… Вернись ко мне. Будь со мной. Вот мое желание.

И замолчал, запрокинув голову.

Над набережной потянул пронзительный, совсем не пражский ветер.

* * *

«Удивительное дело, – думала Ада, оглядываясь по сторонам. – Я так боялась этого города. Так сгибалась под гнетом воспоминаний. Так тряслась, когда переступала порог Танцующего дома. И что теперь?»

«А теперь, – ответил ей кто-то ироничный, умудренный, с тонкой грустинкой в голосе, – ты стоишь на одной из его площадей. И переживаешь за парня, который зарезал троих Иных – в одном только Воронеже. И за сестру этого балбеса, которая чуть не сбросила тебя с крыши. И не понимаешь, что делать дальше».

Она поморщилась от особо назойливого дуновения, прижалась к Виктору и с удовольствием нырнула под опустившуюся на плечи руку. Рука была, к слову, раскаленной: перевертыш догадался подстегнуть метаболизм, чтобы не замерзнуть без куртки.

– Скажи, а чего ты сама желаешь? – губы магички шевельнулись, опередив мысль. Она еще успела удивиться: «Это я сказала? Да, я. И что, я действительно хочу это знать?»

«Да, хочу».

Эльза плавно обернулась на голос. Так мог бы двигаться робот – экономно, равномерно, без рывков и заминок. Чтобы подчеркнуть свою искусственность, дистанцироваться мертвому от живых.

– Я не желаю. Я делаю. – В голосе зазвучало что-то действительно замогильное, словно в стальной коробке перекатывались ледяные осколки. – Исполняю чужие желания. Так устроена эта сущность. Так…

Она замолкла. Зажмурилась. Часто и неглубоко задышала, подергиваясь и чуть ли не пощелкивая, как сломанная заводная кукла. Потом застыла.

Медленно, широко распахнула глаза.

– Я бы хотела жить. Не оказаться жертвой вампира. Не быть вместилищем страшной, непостижимой Силы. Не становиться поводом к тому, чтобы древняя надмировая тварь проделывала себе окошко в хитрозамкнутых слоях бытия – через моего брата. Но сейчас… – Она снова дернулась, изогнулась, распрямилась обратно и уставилась на Олега. – Сейчас я знаю, что не все желания исполнимы. Даже самые заветные. И если я могу кому-то помочь – я это сделаю. От всего сердца, которого у меня больше нет.

Ольгерд, умница, предостерегающе поднял руку, продолжая нежно обнимать Обвальщика.

– Если что. Если это имеет значение. У меня никаких желаний – нет. У нас нет никаких желаний, – поправился он. – Верно говорю?

– Абсолютно согласен, коллега, – пропыхтел заметно побледневший Фазиль. – Женя?

– Ноль целых ноль десятых, – подтвердила волшебница из Воронежа. – Вась? Ва-а-ась?

Оборотень промолчал. Лишь выразительно замотал головой и отвернулся. Его поддержал Вик, похлопав волка по плечу:

– Что, у меня есть она. – Ада в подтверждение поцеловала перевертыша в щеку, а тот продолжил: – У нее есть я. С прошлого раза у нас ничего не изменилось. И вот эти бравые парни, – он ткнул растопыренной пятерней в сторону Инквизиторов, – я уверен, тоже решительно ничего не хотят.

«Бравые парни» угрюмо насупились, но забормотали нечто невнятно-согласное. По их лицам опытный физиогномист мог бы с отчетливой достоверностью провидеть монументальные пачки отчетов, объяснительных и докладных, которые лягут в самые тайные, самые глубокие архивы самой секретолюбивой организации на планете. Но в данный момент каждый из них осознавал: «Делай только то, что ты должен сделать, и то, что ты не можешь сделать никак иначе».

– Значит, шестеро, – слабо улыбнулась Эльза. С нее сполз весь этот «потусторонний» флер, и теперь она выглядела так, как и должна была – не слишком живая девочка-подросток, почему-то торчащая посреди весенней Праги в одних бриджах и топике. Эхом откликнулся Тахина-Кан:

– Шестеро. Как и было предсказано.

– Как предсказано, – грохотнул издалека Адир. Цадик, покосившись назад и немножко наверх, вздохнул и сам взял стоявшую рядом Юлию за руку.

– Как предвидено, – посмотрела та на бескуда, а потом протянула ладонь Никлаусу.

– Как предначертано. – Епископ осторожно пожал тонкие пальцы, а затем с беспокойством посмотрел на будто бы окончательно вырубившегося Олега.

Возникла пауза. Впрочем, недолгая. Обвальщик разлепил губы, провел по ним кончиком синеющего языка и сказал:

– Бл… С-с-ска… Идите вы все в… Лизка, что бы ты ни делала – давай. Сделай это сейчас.

Ада ощутила внутри щекотку. Та зародилась где-то под легкими, вкралась в них подлой, шаркающей походочкой и растопырила там свои длинные, назойливые пальцы. Через мгновение магичка поняла, что это смех. Она сжала губы, надула щеки, но не смогла удержаться. Раздалось неприличное фырканье – и тут всех словно прорвало.

Вик, притягивая к себе любимую женщину, ржал как конь – совершенно забыв о том, что он вообще-то собака. Женя размахивала руками и закатывалась совершенно по-девчоночьи, мотая косой. Ольгерд и Фазиль несолидно гоготали, хлопая друг друга по плечам и утирая слезы. Василий согнулся в три погибели и безуспешно ловил спадающую с бедер куртку. Инквизиторы постанывали, пытаясь щадить свои синяки и переломы.

Казалось, все они потеряли счет времени. Равно как и связь с окружающим миром. Был только смех, один только смех – и ничего, кроме смеха.

Посреди этого безумия Аде вдруг вспомнились строчки из одной потрясающей книги: «Когда Бог засмеялся, родились семь божеств на управление миром; когда захохотал, стал свет; когда снова захохотал, стала вода, а на седьмой день Божьего смеха стала душа». А еще на секунду показалось, что перед ней стоит невысокий бородатый мужчина в светлом хитоне. Стоит – и улыбается. Это видение ожгло ее, протянулось поперек спины, словно розга. Она с шумом втянула воздух, остановилась и осмотрелась вокруг.

Олега больше не было.

Не было и Эльзы. Исчезла Юлия вместе с Цатогуа, пропал Тахина-Кан, канул Никлаус. Вокруг переставали смеяться и приходили в себя Иные – Светлые, Темные, Серые; воронежцы, красноярцы, пражане.

А вместо тех, кто растаял в порывах дурманящего и безжалостного весеннего ветра, на поребрике из бордюрного камня сидел воробей. Самый что ни на есть обычный, бурый с рыжиной и в черной манишке. Такие стаями подкарауливали любителей стрит-фуда в парках и скверах, будили ценителей утреннего сна своим дружным гомоном и не упускали случая потроллить неспешных, вальяжных голубей, воруя у тех пшено прямо из-под клюва. В общем, птица как птица.

Он чирикнул негромко. И улетел.

[1] Образ действия (лат.).

[2] Понятно? (нем.)

Вместо эпилога

Ольгерд стоял на пороге и слушал, как рыдает ведьма.

Порог был привычный, знакомый. Родной, можно сказать, порог – его, Ольгерда, собственного кабинета. С недавних пор ставший почти ненавистным – и регулярно пинаемый носками его же, Ольгерда, аккуратных, консервативных оксфордов.

Потому что рыдания с порога были слышны особенно хорошо.

Когда они вернулись, Крапивиной в офисе не было. Она пришла минут через двадцать – почуяла, по ее словам, что-то смутное, выбежала воздухом подышать, ну и за булочками к кофе. «Цадик же любит булочки к кофе. Скажите, а где он? Уже по делам убежал?» Тогда глава Темных не смог ей ответить. И оставил наедине с Василием. И ушел в свой кабинет.

Теперь он стоял на пороге и не понимал, что ему делать дальше.

Люди в Праге начали просыпаться секунд через десять после того, как улетел воробей. Инквизиторы тут же оживились, наворчали на Аду за самоуправство, на Ольгерда и Фазиля – за неоказание помощи, сочли свой моральный долг исполненным и унеслись наводить порядок. От предложенной помощи отказываться, впрочем, не стали – поэтому остаток дня дозорные Воронежа и Красноярска провели, координируя силы и зачищая память горожанам.

Что было, в общем, на пользу всем. Ведь давно известно: хочешь отвлечь человека от гнетущих, несвоевременных мыслей – займи его чем-нибудь общественно полезным и в меру утомительным. С Иными этот принцип работал не хуже.

Также Ольгерду удалось провести некоторую разведку. В пражском Бюро жертв, на удивление, не оказалось. Обвальщик раскидал свою охрану почти гуманно. Нет, хватало и синяков, и ссадин, и переломов, и глубоких ран. Но никто не погиб – и потому Инквизиция молчала. Практически не задавая вопросов.

Для проформы маг составил небольшой, но обстоятельный меморандум. Своего рода шедевр подробности, лаконичности и при этом обтекаемости формулировок. Фазиль только завистливо сопел, втихаря копируя пункты и подгоняя их под Светлую позицию. И кстати о позициях: из Москвы выразительно молчали. С обеих сторон.

Постояв еще пару секунд, Ольгерд вернулся к ноутбуку. Уведомлений о новой почте не всплыло, иконка внутреннего чата не подмигивала глазом Гора. В Багдаде все было отвратительнейшим образом спокойно.

Выругавшись при помощи сложных конструкций из «ква» и «кря» – сказывался удачно перенятый опыт красноярцев, – Темный поднял со стола телефон и позвонил в областную больницу. К слову, аппарат был простейший из возможных – кнопочная клавиатура, минимальный дисплей, звонки и эсэмэски. Оба смартфона лежали в зачарованном сейфе и ждали своего часа. Когда именно тот наступит – не представлял никто.

Да никто и не хотел представлять.

На том конце номер уже узнавали. Дежурный врач подробно отчитался «уважаемому Ольгерду Гедиминовичу», что его дальняя, но горячо любимая родственница проходит курс эндокринной терапии, что уровень сахара в крови медленно, но неуклонно стабилизируется, что посетить, конечно, можно, но ненадолго – и, в общем, пока нежелательно. «Уважаемый Ольгерд Гедиминович» предупреждениям внял и с рекомендацией согласился. Ехать к матери Олега ему представлялось тоскливо и жалко.

На самого мага рано постаревшая женщина не походила совершенно. А кадров с ее погибшим в Чечне супругом почему-то ни у кого не сохранилось – ни в семейных архивах, ни у армейских друзей. Была лишь размытая черно-белая фотография, на которой стоял, уперев руки в бедра, широкоплечий мужской силуэт – на фоне дальних гор. Кажется, в форме. Кажется, темноволосый. Даже взгляд через Сумрак никаких деталей толком не дал.

Впрочем, мало кто на них надеялся.

Со стороны ноутбука мягко звякнуло. Пришло официальное письмо от красноярского Дневного Дозора. На замену «безвременно утраченным кадровым ресурсам» предлагали оформить перевод какой-то молоденькой и, судя по фотографии, обладающей отвратительным вкусом ведьмочки. Розовое и синее так лупили с экрана, что Ольгерд смог выдержать ровно пять секунд. Потом навел курсор и сбросил изображение в корзину. К Сумраку таких данайцев с их дарами. Ему надо свою ведьму в норму приводить.

Звякнуло еще раз. В это письмо была вложена увесистая GIF-картинка, на которой молодой белобрысый парень выразительно чиркал себя большим пальцем по горлу, а стоящая рядом невысокая брюнетка в черной водолазке закатывала глаза. Улыбнувшись, глава воронежских Темных отправил в ответ рисунок монаха-доминиканца с факелом в руках. Ада должна была оценить. «Нет, ну до чего мы дожили, – подумал он флегматически. – Светлые и Темные. Дозорные и дозорные. Воистину, час пришел, и многое переменилось».

Звяканье раздалось снова, но на этот раз не из динамиков. Магическая сигнализация предупредила: «Пришел чужой». Посмотрев в Сумрак, Ольгерд увидел, что на входе в отделение стояла Женя. Пришла утешать и отвлекать Крапивину. Добровольно заниматься тем, что по долгу службы обязан был сделать он сам.

Он отмахнулся от предупреждения и впустил дозорную.

Систему безопасности следовало перенастроить чуть более чем целиком. Правда, как это организовать, формально не нарушая строгих инструкций из Москвы, маг пока представлял себе слабо. Но в этом вопросе можно было положиться на Василия с его эрудицией и целеустремленным умом.

Можно. Было.

Оборотень ушел в себя. Казалось, он устроил итальянскую забастовку: появлялся на службе секунда в секунду согласно графику, уходил ровно через пять минут после конца смены, безукоризненно исполнял все обязанности и даже поддерживал беседу на любую заданную тему. Но какая-та искра в нем, внутреннее тепло, ощущение стайного духа пропали. Что делать еще и с этим – у Ольгерда не было никаких идей.

Фазиль настоятельно рекомендовал психотерапию. У него оказался знакомый, слабый Светлый седьмого уровня, практикующий по профилю. Как подойти к Василию с подобным предложением – дозорный не знал. В голове все чаще рефреном звучало: «Ох, Форкалор, зачем?..»

Рассердившись на самого себя, на депрессию одного подчиненного, на несчастную любовь другой, на Олега с Эльзой, на Птицу и на Сумрак, Ольгерд хлопнул крышкой ноутбука, встал – и вышел в окно. Не за суицидом, конечно: эта сторона башни смотрела на северо-восток, на крышу ЮВЖД. Мягко приземлившись на металлическую кровлю, маг сел, хлопнул себя по карману, по второму, вспомнил, что не курит, и вздохнул.

Где-то внизу шумел перекресток Революции и Феоктистова. Из Петровского сквера доносились звуки драки: воробьи делили черствую горбушку. Знакомой птицы не наблюдалось, и Темный мысленно пожелал ей много хорошего, доброго, светлого. Может, даже и Светлого.

«А говорили, вступай в Дозор, – бурчал голос на задворках сознания, настораживая близостью к пограничному расстройству. – Там весело, мир посмотришь, себя покажешь. Власть, Сила, бонусы, карьерный рост. Да кому они такие нужны, когда хорошему человеку плохо?»

Откуда-то потянуло кофе. Ольгерд повел носом и убедился, что запах течет из его окна. Неужели Крапивина вытерла слезы и решила приободрить шефа? Если так – то она крепче, чем кажется. Крепче него самого.

До подоконника пришлось прыгать. Укрытый «сферой невнимания», чтобы не создавать нездоровых сенсаций, маг взлетел в проем, увернулся от рамы…

И остолбенел.

В своем любимом кресле, приятно улыбаясь, развешивая обширные уши и лелея в пухлых ладонях чашечку ароматного напитка, сидел некто Цадик Фишман. Он же Кадиш Галеви. Он же Цатогуа. Глаза у него были бесстыжие и одновременно виноватые – как умел изобразить только сам бескуд. Сомнения, пуганой вороньей стаей пронесясь в голове главы Дневного Дозора, с шелестом осыпались о стену узнавания. Ольгерд деревянной походкой добрался до стола и сел.

– Ой, шеф, вот только не надо сцен. – Отставив мизинец, внезапный гость отхлебнул из посуды – Я вас таки да умоляю: мы потеряем время, а его у меня много, но жадно. Приходится, в конце концов, поддерживать национальное реноме.

– Я-то ладно, – разлепил губы маг. – А если Крапивину позову?

– Вот сейчас вздрогнул, – изрек Цадик. Или тень Цадика? Призрак? Сумеречная сущность? Этот вопрос можно было разрешить потом. – А если серьезно, я безумно рад вас видеть. Но и вправду – ненадолго.

– Смотри, без зарплаты оставлю, – нашел в себе силы пошутить Ольгерд. Он немножко расслабился, облокотился на столешницу и спросил: – Есть какие-то причины?

– Если вы за «ненадолго», то увы. А если за «почему ты вообще вернулся, негодяй Фишман» – то тут можно подробнее, – принялся излагать негодяй Фишман. – Шеф, я… как бы это…

– Ты стал Птицей, – помог шеф. Плечи бескуда поднялись и опустились.

– Ну, не совсем. Частью Птицы. И не ее самой, а чего-то, что еще только станет ею. – Он помолчал и добавил многозначительно: – И к тому же – не целиком.

– Та-ак. – Кусочки картины медленно укладывались на полотно. Следовало проявить терпение. – Слушаю тебя очень внимательно.

– А здесь пока все. – Цадик развел руками. – Я не знаю, чего хочет Птица. Это же аспект Сумрака, тут даже Эльзу спрашивать бесполезно. Не девочка, а ходячая шарада, ой-вэй.

– Эльза тоже… жива? – запутался в определениях маг. Снисходительно и понимающе посмотрев на него поверх чашечки, собеседник энергично допил – и встал.

– Все живы. И в то же время – нет. Я пока сам не понимаю, а говорить загадками не хочу. – Он хмыкнул вполне по-цадиковски. – Ну а чтобы я на них таки не перешел, с вами хотел поговорить еще один человек.

И исчез. Мгновенно. Неуловимо.

Вместо него перед столом стоял крепкий, среднего роста парень. Весь в черном, с аккуратным хвостом длинных черных волос, с черными бездонными глазами. С печальной улыбкой на бледном, бескровном лице.

Он разжал кулаки и сказал:

– Здравствуй, дед.

Санкт-Петербург

2017–2018

Оглавление

Обвальщик

Старые долги

Гостья из прошлого

Мертвые не кусаются

De origine specierum

Дом, милый дом

Пункт назначения

Вместо эпилога Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg