Михаил Лапиков ШЕРИФ
Бедные мои ушки. Блямс! Кол уходит в каменистую почву на пару пальцев. Блямс! Жара просто невыносимая. Блямс! Ещё немного — и уши засохнут и скрутятся в трубочку. Блямс! А не зажарюсь, так оглохну. Блямс!
— И! Угораздило же! Этого! Святошу! Сходить! На Бут-Хилл! — перед глазами пляшут искорки. Первый симптом теплового удара.
Эльфы не потеют, эльфы не потеют… знаете почему? Потому что по такой жаре пот испаряется быстрее, чем успевает выступить, вот почему!
Бедные мои ушки. Обгорят. Как пить дать, обгорят.
Ну вот. Аккуратная такая вышла могилка. И покойничек почти не шевелится. Правда, сейчас день. И жара. Даже самый безмозглый мертвяк с протухшими мозгами по такой жаре предпочтёт лежать. И, будем надеяться, тихо.
Кол я вколотил хорошо. Это в такую-то землю! Даже посмотреть приятно. Конечно, ведь мы, эльфы — само совершенство. Других таких нет. А я вообще уникален. Первый в истории расы эльф с обгорелыми на солнце ушами. Посторонись, идёт живая легенда!
Сжимая молоток в руке, я спускаюсь с Бут-Хилл. Над кладбищем дрожит полупрозрачное марево. Небо выжжено добела. В раскалённом воздухе плывут дрожащие силуэты зданий. Жара. Воздух недвижим.
Позади разносится глухой тоскливый вой.
— Твою мать. Лежал бы ты уже спокойно, а?
Мёртвый священник унимается не сразу. Шесть футов грунта над головой и кол в груди, надеюсь, удержат его достаточно долго. А там, глядишь, кто-нибудь да приедет ему на смену и упокоит, как полагается.
Я выхожу за ворота Бут-Хилл. Построены они на совесть. Массивные балки удержат не то, что покойника, ездового орочьего кабана на полном ходу. Просто так их не преодолеть. Жаль, что кроме этих ворот на кладбище нет ровным счётом никакой ограды.
Плывущий в пыльном мареве фургон сначала кажется миражом. Но вонь колёсной смазки, лошадиного пота и немытого человеческого тела живо убеждает меня в обратном.
— Шериф… — возница салютует мне двумя пальцами.
— Всё-таки уезжаешь, а, Дасти? — спрашиваю я.
— Ну, ты же сам всё понимаешь, — Дасти отводит взгляд. За его спиной настороженно поблёскивают глазами из глубины фургона жена, дочь и маленький сын. Не те люди, которых можно с чистой совестью оставить жить в диких землях, когда единственный священник уже вторые сутки воет из-под земли на кладбище.
Просто удивительно, что уезжает лишь он один. Знавал я посёлки, которые пустели полностью в считанные дни. Про некоторые из них до сих пор рассказывают страшные истории у костра. А про иные лучше лишний раз и не поминать вовсе. Ведьмин камень. И благо, и проклятие. Чаще проклятие.
— Удачной дороги, Дасти, — говорю я. Пустое пожелание, но ему сейчас не помешает немного уверенности.
Его дочь во все глаза пялится на меня. Даже как-то неловко. Всё-таки я только что вбил по такой жаре кол в священника. Не думаю, что это пошло на пользу моему внешнему виду. Если её как-то не отвлечь, она того и гляди провертит во мне дырку взглядом.
— На добрую память, мисс, — я аккуратно, за уголок, вытаскиваю из кармана платок и протягиваю ей. Девушка краснеет и принимает подарок. Знала бы она, что он достался мне не далее как вчера, от чрезмерно ловкого шулера, думавшего, что это он тут умеет мухлевать в карты. Хотя нет. Ничего бы это не изменило. Всё равно для неё это Подарок Настоящего Эльфа, все буквы заглавные.
Дасти неодобрительно косится на дочь и щёлкает поводьями.
— Удачи вам, шериф! — его фургон приходит в движение.
Я смотрю ему вслед, потом поворачиваюсь и иду в город. Мне определённо нужна ванна.
Бани Бернса — лучшее, что есть в этом городе. После шерифа, разумеется. В Диких Землях без хорошей бани не прожить и месяца, ведьмина пыль покрывает даже тех, кто не рубит породу в шахтах с утра до ночи, в надежде на то, что именно ему достанется не жалкая россыпь крохотных зелёных зёрнышек, а настоящий камень, размером с ноготь, а то и больше.
Но одно дело баня хорошая… и совсем другое — лучшая. У Бернса именно такая. Его гордость — Три Сестры. Роскошные чугунные монстры на мощных растопыренных лапах. Хранят тепло часами. И лежишь в них как на хорошей перине. Гномья работа. Какими бы твердоголовыми упрямцами ни были проклятые коротышки, одно они усвоили чётко. Хорошая баня — это лучшее, что только может потребоваться после тяжёлого рабочего дня.
Порой мне становится интересно, как именно Бернс тащил сюда эти неподъёмные штуковины. И какими судьбами к нему вообще могли попасть целых три ванны работы настоящих мастеров. Такие не в каждом отеле увидишь. То, что они сейчас стоят в нашей глухомани, само по себе уже фантастика, почище той, что пишет месье Верн в далёкой Франции. Почему-то мне кажется, что рассказ о том, что предшествовало их появлению, будет долгим и запутанным, и увлечёт даже меня. Но думать о таком по подбородок в тёплой мыльной воде, пахнущей лечебными травами, совсем не хочется.
Удовольствие стоит каждого цента из потраченного на него полудоллара. Полновесный серебряный полтинник. Как мало порой надо заплатить, чтобы попасть в рай.
Месье Верн, помнится, любит рассуждать о чудесах прогресса. Но как по мне, ни одна подводная лодка или огромная пушка не стоят водопровода и тёплой ванны в каждом доме. Интересно, хватит ли хотя бы моей эльфийской жизни, чтобы увидеть такие чудеса не на страницах книг?
Порой так трудно быть оптимистом.
Тем более что уши у меня всё-таки обгорели.
Часом позже я чувствую себя так, словно родился заново. Один последний визит — и можно будет уснуть до вечера. Дока приходится будить. Я его понимаю. По такой жаре лучше всего лечь и не шевелиться. Жаль, что некоторые покойники этого не понимают. Если бы не они — мои ушки сейчас не горели бы так, словно дюжина орков елозит по ним ржавыми напильниками.
Док даже слов не находит. Цокает языком, роется в батарее склянок, расставленной на полках, и начинает накладывать на обожжённую кожу прекрасную прохладную мазь, распространяющую тонкий медовый аромат.
Порой я завидую кошкам. Они в такой момент могут хотя бы поурчать от удовольствия. Шерифу же, к тому же эльфу, урчать как-то не к лицу. Поэтому я просто говорю Максу спасибо.
Док кивает и переводит разговор на покойника.
— Что, шериф, — спрашивает он. — Преподобный всё никак не успокоится?
— За свою бестолковую жизнь, — говорю я, — преподобный Джонс столько наглотался ведьминой пыли, что не успокоится, пока его хорошенько не прополощут святой водой. Просто удивительно, что на его могиле по ночам земля не светится.
Достаточно того, что светилось само тело. Хорошо, что и добрую цепь, и девятидюймовые гвозди, и уж тем более прочный гроб в нашем городке можно достать в любое время суток. Шахтёры диких земель со смертью шутить остерегаются.
— Скорей бы уже прибыл хоть кто-то ему на замену, — говорит Док. — Там, на Бут-Хилл, лежит слишком много пропылённой свежатины.
Священная вода успокаивает их надолго. При достаточно частом употреблении — навсегда. Вот только в отсутствие священника заполучить её затруднительно.
Уж где-где, а в шахтёрских городках священнику скучать не приходится. Вот только нам не повезло. Чёртов фанатик постоянно лез куда не надо, думая, что его вера окажется лучшей защитой, чем шахтёрский костюм. Она и защищала. Какое-то время. А потом мы и глазом моргнуть не успели, как глаза преподобного стали зеленее, чем у ирландца.
Мы бы ещё попробовали кое-как совладать с его печальной болезнью, но преподобный Джонс во время одного из приступов очень неудачно загремел с лестницы и, какая жалость, свернул себе шею прямо в церкви. Так иногда бывает. Жаль только, что именно у нас и именно сейчас.
Умирал он не очень быстро, но в полном одиночестве. Никого из нас, как назло, не оказалось рядом. Аура в осквернённом здании сейчас такая, что у меня левое ухо само собой подёргиваться начинает. Тягостная это штука — смерть священника. Надеюсь, он никого из нас не винит. Неприятно убивать кого бы то ни было по второму разу. Не завидую тому, кто придёт на смену преподобному Джонсу. Уж очень тягостное наследие ему осталось. И дальше будет только хуже.
Док гремит своими склянками. Нервничает. Я его понимаю. Неупокоенная свежатина под боком — штука тоскливая.
— Шериф, оттуда ничего не слыхать? — спрашивает он.
— Увы, — я развожу руками.
Запрос на нового святошу мы отправили ещё когда преподобный Джонс первый раз взглянул на нас зелёными глазами. Но никто не думал, что он почти сразу же после этого свернёт себе шею. А найти нового за неделю… не верю. То есть, найти-то его почти наверняка нашли. А вот уговорить отправиться к нам — совсем другое дело.
Попрощавшись с Доком, я выхожу на улицу. Жара наваливается с новой силой. Мой путь лежит к двухэтажному зданию на главной площади, совмещающему в себе тюрьму, оружейную и мой дом. И, что важнее всего, дарящему долгожданную прохладу.
Я прохожу к письменному столу. Кружка холодного, оставленного ещё с утра, чая с лимоном и травами, дарит приятную свежесть. Смакуя прохладный напиток, я на какое-то время позволяю проблемам отойти на второй план.
Время до вечера проходит в ленивой полудрёме. Когда жара начинает стихать, улицы города вновь наполняются жизнью. Визгливо перекрикиваются китайцы. Переругиваются тянущиеся к баням шахтёры. Неразборчиво орут первые пьяницы, дорвавшиеся до вожделенного пойла.
Город оживает.
Вместе с городом просыпаюсь и я. Мой путь лежит в то самое заведение, которое без малейшего преувеличения является сердцем всей местной жизни. Такое же грязное, шумное, продажное и коварное.
Салун "Распутный Дракон". Главный рассадник греха и порока в нашем милом городе. Без него тут был бы настоящий ад.
Звенят стаканы, стучат по игральным столам кости, в стороне четверо джентльменов играют в карты, на втором этаже заливисто хохочет какая-то блудница, склонившийся над пианино парень залихватски играет "весёлую Молли"…
Мой слух выхватывает обрывки чужих разговоров. Новая жила ведьминого камня оказалась неожиданно богатой. На участках удалось выломать несколько десятков полновесных самородков.
Салун — заведение серьёзное, зеленоглазых сюда не пускают наравне с китайцами, неграми, индейцами и прочими гоблинами, но даже здесь никуда не деться от аромата ведьминой зелени. Кто сказал, что деньги не пахнут? Их запах чувствуется всегда. По блеску в глазах. По суматошным движениям человека, которому жжёт карман мысль о богатстве. По чуть дрожащим рукам тех, кто только что просадил половину нажитого и теперь тянется за картами в надежде вернуть и преумножить проигранное. Азарт, порок, зависть — все чувства, какие только можно назвать, бурлят под крышей салуна.
Я поднимаюсь по скрипучей лестнице. Мой путь лежит на второй этаж, к кабинету Эла. Хозяина этого притона. Человека, без которого весь город пошёл бы вразнос в считанные дни.
Скучающий у входа громила улыбается мне щербатым ртом. Приоткрыв дверь, он обменивается парой слов с теми, кто находится внутри.
— Одну минуточку, шериф, — извиняющимся тоном говорит он.
Минуточка слегка затягивается. Затем дверь приоткрывается, и из неё выскальзывает растрёпанная девушка. Пять футов слегка потасканного рыжего обаяния.
— Здравствуй, Трикси.
— Шериф, — она улыбается мне, и, поправляя одежду, уходит вниз в салун. Работать дальше.
Я прохожу в кабинет Эла. Сидящий за столом гном в дорогом чёрном костюме приподнимается мне навстречу. На столе сама собой, словно из ниоткуда, появляется бутылка янтарного напитка и пара стаканов.
— Виски, шериф?
— На два пальца, Эл.
Гном разливает. Себе — чуть ли не вровень с краями, мне — как я и просил.
— Твоё здоровье, приятель! — он салютует мне стаканом, а затем одним мощным глотком выпивает всё его содержимое. Остаётся только последовать его примеру.
— А ты, я вижу, не скучаешь, — говорю я, присаживаясь на гостевой стул рядом с его столом.
— Вашими заботами, шериф, вашими заботами, — из другого ящика появляется огромная сигара. Щёлкает блестящая гильотинка. Ей вторит щелчок зажигалки. Эл затягивается. Клуб ароматного дыма поднимается к потолку.
— Мой человек сегодня вернулся из Купер-тауна, — говорит Эл. — Кажется, у нас всё-таки будет священник, и гораздо скорее, чем мы надеялись.
— Это первая хорошая новость за сегодня, Эл, — говорю я. — Признаться, я думал, что собранных денег не хватит.
— Эти толстозадые пингвины в рясах не пошевелятся, даже если нас тут всех начнут жрать заживо, и вы, шериф, отлично это знаете, — Эл раздражённо затягивается сигарой. — Единственное, на что они обращают своё внимание, когда решают, куда именно отправить очередного фанатика — добрая стопка монет. И не говорите мне, что вы ещё не успели изучить эту сторону человеческой натуры!
— Что поделать, если это дано только им, — вздыхаю я. — Впрочем, я льщу себе тем, что из всех рас мира только люди настолько безумны, чтобы придумать настолько продажную религию.
— Именно, — Эл отхлёбывает добрый глоток виски. — Я кручусь в этих делах уже долгое время, и могу сказать только одно: в искусстве вымогать деньги за то, что они и так должны сделать, святошам просто нет равных.
— Если священник не приедет через неделю, у нас появятся крупные проблемы. Некоторые из жителей кладбища уже начинают пошевеливаться. А толковый некромант, забреди он в наши края, уже сегодня может поставить на уши всё наше кладбище одним мановением руки.
— Я думал, что вы надёжно их пришпилили, шериф?
— Этих пришпилил, Эл, — я улыбаюсь. — И даже тех троих, что твои ребята закопали в овраге возле Келли-крик.
Эл слегка меняется в лице. Надо же. Он что, думал, что я, шериф, не знаю об этих его играх?
— Так что советую тебе вспомнить, кого ещё ты и твои громилы в последнее время… — я чуть медлю, давая гному осознать, — успокаивали. Даже с учётом штрафа в городскую казну за убийство это всё равно выйдет дешевле, чем оправдываться перед толпой покусанных горожан, после того, как они справятся с этими покойниками.
— Если они справятся, — помолчав, добавляю я.
Лицо гнома меняет цвет. Пятнами. Бутылка виски подлетает к его глотке и стремительно пустеет. С учётом того, сколько буянов и попытавшихся нажиться на клиентах его салуна мошенников нашли своё последнее пристанище в окрестностях города, я понимаю его страх.
Не так-то легко было с утра обойти все эти могилы и обездвижить их обитателей. Некоторые уже подумывали о небольшой прогулке. А в отличие от умерших спокойно, убитые обычно очень хорошо помнят, кому именно обязаны своим столь печальным состоянием.
— Хорошо, шериф, — говорит, наконец, Эл, — я так и сделаю. И поверьте мне, священник будет тут через неделю. Самое позднее — через десять дней.
— Я знал, что ты поймёшь, Эл, — я встаю. — Всего хорошего. Пойду, поучу играть в карты кого-нибудь из твоих гостей.
Остаток вечера проходит за игрой. Местные уже потихоньку понимают, что при игре со мной их шансы на выигрыш далеко не так велики, как им бы того хотелось, но всегда находится достаточно заезжих новичков, которые не прочь бросить вызов слишком удачливому игроку.
Слава богам, человечество плодит жадных идиотов часто и помногу. Пока есть они, не пропадём и мы. От стола я отхожу в третьем часу ночи, став богаче на пару сотен. Я бы мог играть и дальше, но что-то мешает. Ощущение какой-то неясной угрозы, рассеянной в воздухе. Пока что ничего конкретного, но мне не по себе. Я выхожу на улицу продышаться. В нос ударяет неповторимая смесь свежего ночного ветра и запаха конского дерьма.
Да. Определённо, этот вечер не несёт с собой ничего хорошего.
Приближающуюся на полном скаку лошадь слышно за добрых полмили. Кто бы это ни был, он чертовски торопится. Наконец, всадник подъезжает к салуну.
С лошади он буквально сваливается, и тут я его узнаю. Бадди Флоренс, один из немногих трезвомыслящих людей этого города. Вместо того, чтобы мараться об ведьмин камень, выхаркивая свои светящиеся лёгкие по кусочкам, этот парень предпочитает поставлять в город чистую дичь, благо вокруг города её бродит в достатке.
— Шериф! — взволнованно выпаливает он. — Чёртовы орки убили Дасти и всю его грёбаную семью! А то, что осталось — развешали на деревьях за рекой!
Зеленокожие мародёры научились жрать ведьмин камень ещё в те времена, когда он в этих краях мог попасться разве что в горном ручье, вымытый из пустой породы. Но только с приходом цивилизации в дикие земли, они поняли, что проще нападать на тех, кто его добывает, чем искать по кусочку-другому, которые всё равно достанутся только шаманам. И появление орков поблизости означает только одно. Скоро будет жарко. Всем.
А пока что я и полдюжины добровольцев обшариваем место кровавой расправы. Занятие… дурнопахнущее. Во всех отношениях. Что Дасти, что его семья, умирали не то чтобы очень быстро.
Радует только одно. Если в такой ситуации вообще хоть что-то может радовать. После такого убитые уже не встанут. Ни зомби, ни призраками, ни кем бы то ни было ещё. Все четверо мертвее мёртвого.
Пока ребята под руководством Бадди предают земле останки, успеваю немного пройтись по следам. С моим ночным зрением при лунном свете это не очень сложно.
Увиденное угнетает.
К нам пожаловала не просто залётная орочья банда, или несколько юнцов, которые хотят доказать себе и остальным, что они мужчины. Нет. Это сплочённый разведывательный отряд, который не отказал себе в возможности развлечься, но остановился вовремя и продолжил своё движение.
Думаю, если хорошенько поискать вокруг города, удастся найти следы ещё нескольких таких же отрядов.
Орда решила вырваться из диких земель. И первая их цель — мы.
Если не повторять ругань, то Эл по этому поводу не сказал ничего. Сливки же нашего местного общества, привыкшие отвечать за слова делом, по красноречию его особо не превзошли.
Шансов у нас действительно не так уж и много. Или мы встретим орков где-то на полдороге, там, где их численное преимущество удастся свести до приемлемого значения, или город сожгут дотла.
Оборонять его просто нереально.
Укрепиться в шахтах можно, но провести там больше дюжины часов подряд осмелится только безнадёжно больной идиот. Добывалось бы там золото — чёрт с ним, с городом. Пересидели бы. Но там — первосортный ведьмин камень. Если же оборонять только город, то остановить орду, которая дорвалась до шахт и успела нажраться камня с опечатанных складов, смогут лишь пара полков синемундирников при поддержке артиллерии. Массированной поддержке. А ничего такого у нас нет, и вряд ли появится.
Военный совет мы держим в салуне Эла, разогнав всех посетителей. Пока я описываю наше печальное положение, лица достопочтенных горожан вытягиваются все больше и больше. Док сидит, вцепившись в свою врачебную сумку. У него там побулькивает фляжка медицинского спирта, и я готов поспорить, что он просто мечтает найти ему применение. Причём совсем не медицинское.
Смит и Смит отлично представили незавидную судьбу их магазинчика при любом раскладе, и, судя по их кислым рожам, сейчас мысленно подсчитывают убытки. Ну да, ничего удивительного. Любая скобяная лавка в случае войны оказывается почти бездонным источником самых разнообразных импровизированных видов оружия. "Товары Смита и Смита" — не исключение.
Бадди без своего карабина чувствует себя чертовски неуверенно. Он вообще не привык к таким собраниям, но он единственный, кто знает наши окрестности так же хорошо, как и я, так что без него тут не обойтись.
— Господа, прошу вашего внимания, — я расстилаю на столе карту.
Это лучшая карта, которая только у нас есть, потому что я когда-то убил больше недели, чтобы зарисовать всё то, что обошёл на своих двоих в нашей округе. Возможно, возьмись за то же самое горнопроходческая бригада гномов, результат был бы точнее, но для наших целей сойдёт и так.
Наш славный город находится у подножия горы, с двух сторон прикрытый её отрогами, а с третьей — самой горой. В этом отношении нам повезло — будь мы безымянным городком посреди степи, нас сровняли бы с землёй в мгновение ока. Но, к счастью, это не так, и мы ещё можем попробовать пару раз огрызнуться напоследок. Может быть, что и получится.
— Как вы видите, господа, — говорю я, указывая на карту, — наиболее вероятный путь наших… гм… гостей может пролегать только по долине Келли. Тем более что оба моста мы взорвём сегодня же.
— Но… — пытается встрять Смит.
— Сегодня же, — повторяю я. — Как только закончится наш совет. И взрывать будете так, чтоб единственным способом возобновить переправу было строительство нового моста.
— Теперь о самой долине, — мой палец движется над картой. — Вот здесь, у Холмов-Близнецов, найдётся отличное местечко для того, чтобы устроить засеку. А на самих холмах мы разместим стрелков и мясорубку Эла.
— Мясорубку? — головы поворачиваются в сторону гнома, невозмутимо пыхающего сигарой.
— Трикси! — кричит он.
Дверь в задние помещения распахивается. В зал неспешно выдвигается главная гордость Эла. Мясорубка Гатлинга. Водружённая на массивный лафет многоствольная скорострельная картечница. Непроницаемо чёрная. Любовно отполированная. С блестящими медными маховичками, сменными патронными коробами на поворотном диске над стволом и приводной ручкой с накладками красного дерева.
— Господа, — гордо говорит Трикси. — Перед вами мясорубка!
— Будь я проклят, — бормочет Бадди.
— Остаётся только найти кого-то, способного справиться с этой штукой, — задумчиво говорит один из Смитов.
— Не думаю, что с этим возникнут проблемы, — говорю я.
— Совершенно верно, шериф, — Трикси хихикает, наслаждаясь произведённым впечатлением. — У меня много талантов, надеюсь, вы не побрезгуете хотя бы этим?
— Остерегусь, — отвечаю я, — потому что если тебя там случайно пристрелят — Эл с меня голову снимет. И потом — я предпочту пару парней покрепче, которые смогут не только стрелять, но ещё и тащить его без помощи лошадей, если приспичит.
Девушка обиженно надувается.
При всём моём уважении к суфражисткам, пытающимся добиться того, что всегда было у женской половины нашей расы, некоторые человеческие женщины, на мой взгляд, просто не имеют права самостоятельно принимать решения. Аттракцион "женщина-стрелок" прекрасно смотрится в цирке, но в нём нет ничего хорошего, когда от неё зависит выживание целого города. Чёрта с два я выпущу Трикси за порог салуна с оружием, тем более таким.
— Эл, у тебя есть кто-то более подходящий для этой работы? — спрашиваю я.
— Коротышка Хедж должен справиться, — говорит он.
Я вспоминаю мрачного громилу девяти футов ростом, в роду которого явно не обошлось без крови великанов, и киваю. Этот, пожалуй, "мясорубку" и один унесёт.
Как бы там ни было, после принятия решения за работу берутся все. Уж чего-чего, а свою шкуру в наших краях ценить умеют. И пока Смиты, разделившись, взрывают мосты с группой помощников, я руковожу устройством укреплений в долине Келли. Конечно, укрепления — занятие не для эльфа. Нашим уделом во все века была исключительно хитрость или удар в спину, но только её тут будет мало.
Именно поэтому мне помогает Эл. Не то, чтобы результат нашего с ним совместного творчества оказался таким уж непреодолимым, но если кто-то и может выжать максимум из тех скудных ресурсов и времени, что у нас есть, так это гном, который боится за свой кошелёк.
На работу уходит пара дней, но это время у нас есть — орда движется не очень быстро, да и её разведчики — тоже.
А на третий день у нас появляется преподобный.
Его заметили конные патрули, объезжающие окрестности в поисках передовых отрядов орды. Он вышел туда, где должен был быть мост, но вместо него наткнулся на бурную реку с гор и вооружённый патруль, который его поначалу чуть было не пристрелил.
Не самое тёплое приветствие, согласен. Но что поделать?
При ближайшем рассмотрении доставленный к нашим укреплениям преподобный Николас Локвуд оказывается вполне симпатичным парнем. Высокий, худощавый, темноволосый, слегка небритый, он куда больше похож на кого-нибудь из тех парней с мексиканской границы, к кому имеет смысл поворачиваться спиной только в том случае, если они, не кривя душой, назвали тебя товарищем.
Массивные кобуры только дополняют это впечатление. Ну да, святым словом и револьвером можно добиться куда большего, чем одним святым словом. Узнав, что Локвуд прорвался к нам после того, как все его сопровождающие полегли от пуль Орды, начинаю смотреть на него совсем по-другому. Он и сам довольно прямой человек, этот Локвуд.
— Орда будет здесь завтра в полдень, шериф, — говорит он, и я ему верю. — Они знают, что вы добываете ведьмин камень, кто-то из колдунов навёл их на вас и сделал это чертовски точно. Несколько сотен бойцов. Я отправил своих провожатых к Купер-тауну, чтобы они вызвали подмогу, но боюсь, они не успеют.
Эл начинает выплёвывать какое-то проклятье, слово за словом, как гвозди забивает, но, наткнувшись на осуждающий взгляд преподобного, замолкает.
— Почему вы не отправились к Купер-тауну сами, преподобный? — спрашивает он, чтобы замять смущение.
— Признаться, я понял, что мои шансы вряд ли будут велики даже с божьей помощью, — говорит Локвуд. — А здесь меня ждут несколько сотен вооружёных до зубов прихожан. Не самая сложная математика, не правда ли?
— Эх, если бы все священники вели себя так, как вы, преподобный, — вздыхает Эл.
— Меня сложно назвать образцовым священником, шериф, — Локвуд улыбается. — Но мне приятно ваше мнение.
— Да уж, — говорю я. — Не каждый священник будет столь тороплив, когда речь идёт о проклятой церкви и неупокоенном кладбище в его новом приходе. Извините, Николас, я не хотел вас обидеть.
— Нет, я всё понимаю, — говорит Локвуд. — До того, как надеть эту одежду, я много где побывал, и отлично представляю, что вы или остановите их здесь или не остановите вообще.
— Чертовски точное замечание, преподобный, — Эл сплёвывает. — Или шериф и ребята перебьют тут достаточное количество этих ублюдков, или с посёлком можно распрощаться, равно как и с нашими жалкими задницами!
— У нас есть ещё одна возможность их остановить, — говорит Локвуд. — Даже в том маловероятном случае, если шериф не справится.
— Какая? — быстро спрашивает гном. — Может быть…
— Не думаю, Эл, — я качаю головой. — Полагаю, преподобный просто пытался намекнуть на то, что его сил хватит, чтобы сжечь весь добытый ведьмин камень.
— Сжечь? — Эл запинается. — Но преподобный, если вы действительно это сделаете, пламя до неба достанет!
— Город не пострадает, — Локвуд усмехается. — На это меня хватит.
— А вы?
— А я, скорей всего, даже не замечу, как всё случится. Не успею. Но орда после этого гарантированно распадётся. Та её часть, которая уцелеет после взрыва, конечно. Такого болевого шока их общее сознание не переживёт. Это же всего лишь орки.
— Будем надеяться, до этого не дойдёт, — говорю я. — Потому что, потеряв месячную выработку рудника, горожане забудут даже о том, что только это и спасло им жизнь.
— А какой привлекательный вариант, — бормочет Эл. — Жаль только, неосуществимый.
— Удачи вам, шериф, — говорит Локвуд. — . Полагаю, вам она понадобится вся, без остатка.
— Да, пожалуй, — соглашаюсь я.
Надеюсь, под шляпой не видно, как дрожит моё ухо. Шерифу не пристало казаться трусом, когда он отправляется на самую крупную перестрелку десятилетия.
— Эл, — говорю я. — Ещё одно. Тебе придётся отправиться в город с преподобным. Не думаю, что шахтёры согласятся доверить ему ведьмин камень без твоего авторитета. И потом — ты единственный, кто сможет организовать сопротивление, если я не справлюсь, и дело дойдёт до подрыва проклятой зелени.
— Твою мать, длинноухий! — говорит Эл. — Да чтоб тебя конь поимел!
— А придётся, — вздыхаю я. — Ты же всё понимаешь…
— Понимаю, — угрюмо соглашается гном и разворачивается, уводя за собой преподобного.
Честно говоря, я не знаю, что тяжелее. Остановить зеленокожих, или же объяснить шахтёрам, что ради своих жизней они должны расстаться со своими кошельками. Этой парочке предстоит тот ещё бой, и уже сейчас.
Нам, впрочем, ничуть не легче. Всё совсем как на древних свитках, которых в достатке осталось с прошлых эпох. Зелёный прилив, готовый захлестнуть немногих избранных, храбрые сердца, замершие в ожидании и прочая романтическая чушь. Почему никто ни в одной из этих летописей ни полслова не писал о том, как солнце печёт уши, а?
Бедные мои ушки. Сгорят. Как пить дать, сгорят. И подвиг этот останется совершенно незамеченным.
Орда приходит в движение. Над размалёванными во все цвета радуги всадниками дрожит зелёное марево. Настойка грибов на ведьмином камне. То, что позволяет ораве злобных и неутомимых кочевников стать единым организмом. Злобным и неутомимым. Движущимся прямиком в расставленную ловушку.
А затем всё идёт наперекосяк.
Оба холма, на которых мы разместили стрелков, оказываются под огнём. Орда, разделившись на три части, движется и на нас и на засады, так, словно знает, где они находятся.
Слышен захлёбывающийся треск гатлинга. Над ордой гремит боевой клич. Ужасающий полувой-полувизг, от которого кровь стынет в жилах. Любой Джонни-реб, доведись ему услышать подобное, обделался бы от страха. Хотя уж кто-кто, а конфедераты умели навести на врага страх боевым кличем.
Ловлю в прицел лицо несущегося на меня всадника и стреляю. Он падает. Повторить несколько сотен раз, и мы победили.
Первый приступ увязает в засеке. Беспорядочное нагромождение веток делает своё дело. Пока защитники засеки отходят, остальные прикрывают их огнём. Всё идёт почти так, как мы планировали… за одним единственным исключением. Обе наши засады отчаянно сражаются за свои жизни, вместо того, чтобы расстрелять увязшую в заграждениях Орду.
Зеленокожая масса прорывается через заграждения и несётся на нас. Частая пальба делает своё дело — орки слишком заняты, чтобы обратить внимание на то, где именно они бегут.
А зря. Дымные разрывы встают посреди зелёного прилива, обращая его вспять. Ящик лучшего динамита, который только можно найти, несколько фунтов двухдюймовых гвоздей скобяной лавки Смита и Смита на каждую связку шашек и сделанный Доком шнур скоростного горения творят настоящее чудо. Во всех направлениях со свистом разлетаются дымящиеся гвозди.
После разрывов становится почти тихо. Земля усеяна зелёными телами. Некоторые из них ещё шевелятся. Орда перегруппировывается. Я снимаю ещё двух или трёх неосторожных орков. Засада на западном холме молчит. На восточном внезапно просыпается гатлинг. Прерывистые очереди полосуют позиции Орды. Кто бы ни крутил ручку картечницы, надолго его не хватит. Выстрелы следуют с задержками, паузы между сменами патронных коробок всё дольше. Орки засыпают холм настоящим градом свинца. На нас они внимания почти не обращают, а зря — это стоит им ещё нескольких слишком азартных стрелков. Наконец гатлинг смолкает совсем. Некоторое время слышатся отдельные выстрелы из винчестера, но затем смолкают и они.
— Горячей денёк сегодня выдался, а, шериф? — Бадди перезаряжает свой карабин.
— Да, пожалуй, — Я смотрю, как орда вновь приходит в движение. Солнце печёт немилосердно. Бедные мои ушки. Не видать им сегодня покоя. Что ж, будем надеяться, что они только обгорят. Не хотелось бы мне, чтобы их ещё и подкоптили над костром на праздничной пирушке.
А всё идёт к этому. Орда перегруппировывается. Её коллективный разум, столкнувшись с организованным отпором, как я и надеялся, не выдерживает. Единая сущность распадается на несколько крупных независимых отрядов. Один остаётся позади, составленный преимущественно из пострадавших. Раненые, оглушённые, запуганные… про них можно забыть. Впрочем, есть и другие. Те, что движутся на нас… снова.
Бой сливается в суматошное мелькание сумбурных образов. Вот кто-то падает, сражённый моей пулей, вот чья-то пуля убивает одного из моих товарищей, рвётся вторая закладка динамитных шашек, ненадолго задерживая второй приступ, кто-то ползает между телами, собирая патроны, но падает, подстреленный сразу несколькими пулями, полыхает зелёное сияние над рвущейся вперёд группой обожравшихся ведьминым камнем берсерков, кувыркается в воздухе горящая динамитная шашка, а затем… затем становится темно.
Скорость распространения взрывной волны динамита в момент подрыва составляет чуть более двух миль в секунду. Разумеется, она довольно быстро ослабевает, но тем, кто оказался недостаточно далеко от брошенной шашки, от этого не легче.
Меня отбросило на добрую дюжину ярдов. Наверное, это ещё повезло, но сейчас я не в том состоянии, чтобы это оценить. Встать удаётся не сразу. Перед глазами безрадостная картина — изломанные взрывом тела, вяло шевелящиеся раненые и добрая полудюжина бегущих ко мне орков.
Выстрел следует за выстрелом. Перед глазами всё плывёт. Опустошаю револьверы на одной интуиции. Каждая пуля находит свою цель. Звенит в ушах. Бедные мои ушки. За что им такое?
И в этот момент меня ранят. Тупой удар в плечо отбрасывает меня на пару шагов назад. Револьвер выпадает из ослабевшей руки.
Последний уцелевший орк несётся ко мне, воздев над головой опустевший винчестер. В его глазах яростным пламенем горит ведьмино бешенство. Должно быть, перед боем он заглотил добрую дюжину зёрен, иначе как объяснить то, что он всё ещё на ногах с тремя пулями в животе и грудной клетке? При каждом шаге из его рта толчками выплёскивается кровавая пена. Пуля в лёгком, а то и две. Но от этого не легче.
Клик! Клик-клик-клик! Проклятье! Непослушными руками пытаюсь перезарядить револьвер.
— БУММ! — разинутая в крике пасть бегущего орка просто исчезает. И не только она. Над болтающимся на клочке кожи остатком нижней челюсти выплёскивается кровавый фонтан. Безголовое тело рушится на землю.
— Держись за яйца, ушастик! — над головой грохочет второй выстрел. — Кавалерия на подходе!
Сквозь застилающее глаза кровавое марево я вижу самое прекрасное зрелище на свете. Тролля в синей армейской форме, перезаряжающего массивное двуствольное ружьё патронами размером с добрую сардельку.
За спиной нарастает гул сотен копыт. Пронзительно трубит рожок. Слева и справа мелькают несущиеся галопом лошади. Тролль кидается за ними следом. При его трёхметровом росте не так уж и трудно поспевать за кавалерией. В долине сущая каша. Сомневаюсь, что из бегущих орков уцелеет хотя бы каждый десятый. Непроизвольно дёргается ухо. Всегда оно у меня дрожит после боя.
— Шериф Альден, я полагаю? — кавалерийский капитан придерживает коня. — Мы бы появились и раньше, но нашим инженерам пришлось потратить несколько часов на наведение переправы там, где вы взорвали мост…
Я пытаюсь встать. Он наклоняется и протягивает мне руку. Ноги дрожат, но я всё же принимаю вертикальное положение.
— Ваше здоровье, шериф, — он протягивает мне маленький ярко-алый флакончик. По горлу прокатывается омерзительная горечь. Подстёгнутый стимулятором организм спешно залечивает раны, перестраивая сам себя. Меня трясёт. Фляжка с виски оказывается у меня в руках ещё раньше, чем я успеваю что-то сказать. Не то, чтобы она могла смыть омерзительный вкус ведьминого камня, растворённого в крови тролля, или уменьшить боль, но после доброго глотка становится как-то всё равно. Вот только уши всё ещё горят. Проклятая армейская привычка экономить! Настоящее лечебное зелье хотя бы безвкусно, да и лечит целиком, а после этой армейской дряни, наверное, даже шрамы не рассосутся. Я настолько возмущён подобной несправедливостью, что и сказать-то ничего не могу, лишь хватаю ртом воздух. Капитан не вмешивается. Признаться, я настолько поражён такой учтивостью со стороны человека, что даже нахожу в себе силы подобрать слова благодарности.
— Чертовски вовремя вы тут появились, капитан, — говорю я, когда ко мне возвращается дар речи.
— Благодарите преподобного Николаса Локвуда, — отвечает капитан. — Он как раз направлялся к вам, когда напоролся на небольшой отряд орды. Его сопровождающие ценой своих жизней дали преподобному достаточно времени, чтобы успеть добраться до Купер-тауна и вызвать по телеграфу подмогу. Пара дней в поезде — и вот они мы. Спешим на помощь.
— Вот, значит, как, — мне всё становится ясно. Кусочки головоломки соединяются в единое целое.
— Чертовски хорошую бойню вы им тут учинили, шериф, — капитан осматривает нагромождения трупов перед позициями. — Не будь они настолько везучими…
— Везучими? — переспрашиваю я. — Они не были везучими, капитан. Они знали. Они всё знали, с самого начала.
— Что?
— Я могу одолжить вашу лошадь и оружие, капитан?
Город горит. Это видно издалека, дымные столбы поднимаются к небу сразу во многих местах. Моя лошадь проносится по улицам среди мёртвых тел. Обезображенные выстрелами зомби, растерзанные горожане… всё то, чего я и боялся.
Перед салуном возвышаются груды тел. Здесь на равных поработали зубы, динамит и пули. На балконе над входом в плетёном кресле сидит Эл с винчестером на коленях. В зубах у него сигара, рядом — полупустая бутылка виски.
Я придерживаю лошадь.
— Опаздываете, шериф! — лениво замечает Эл. — Последний акт нашего представления чуть было не прошёл без вашего участия.
— Чёрта с два без моего, вся кавалерийская бригада мне в свидетели! Где этот урод в рясе?
— Вы про преподобного Локвуда, шериф?
— Я про того некроманта, который натравил на нас орду, осквернил нашу церковь, поднял всех покойников города и готовился сбежать со всей добычей рудника, которую мы сами отдали ему на хранение! А настоящий преподобный Локвуд сейчас помогает кавалерийской бригаде добить остатки зеленокожих!
— Какие интересные вещи вы говорите, шериф, — Эл поднимает ружьё.
Грохочет выстрел. Позади меня рушится на землю зомби. Пытается встать, но ещё четыре пули его всё же успокаивают.
— Думаю, — Эл встаёт, — мне не помешает немного прогуляться.
Фальшивого священника мы находим там, где и ожидали. Два мула стоят на заднем дворе церкви, навьюченные герметичными освинцованными ящиками с ведьминым камнем. Несколько зомби завершают погрузку. Лже-Локвуд стоит, прислонившись спиной к стене церкви, и, надвинув шляпу на глаза, курит сигарету.
— Собираетесь на прогулку, преподобный? — спрашиваю я.
Зомби поворачиваются в нашу сторону. И в руках у них револьверы. За моей спиной слышится шорох и приглушённое позвякивание. Фальшивый священник поднимает голову. Из-под полей его шляпы пробивается яркое зелёное свечение.
— Это был прекрасный план, — говорит он. С каждым словом из его рта вырывается облачко зелёного пара.
Проклятье, да он, похоже, просто обожрался!
— Да, — эхом соглашаюсь я. — прекрасный план. Жаль, что он не сработал.
— Хм, — колдун чуть заметно усмехается, сдвигая назад полу плаща.
В городе слышатся разрозненные выстрелы.
— Эл, — говорю я.
— Да, шериф?
— Он мой.
Эл стреляет раньше, чем затихают звуки моего голоса. Полы плаща колдуна, мечущегося по двору, напоминают крылья диковинной летучей мыши. Зомби падают, сражённые пулями. Несколько людей Эла тоже падают. А потом пуля попадает в их босса. Вот только вместо шлепка пули в живую плоть слышится приглушённый удар по металлу и громкая гномья ругань.
— Похоже, — насмешливо говорит фальшивый преподобный, — у вас кончились и люди и пули… шериф.
А у него осталось ещё как минимум две. Хватит и Элу и мне. С такого расстояния не промажет никто.
— Но я предлагаю вам сделку, — говорит он. — Жизнь одного гнома в обмен на мою безопасность.
— Сделка… — я облизываю пересохшие губы. Моё ухо начинает дёргаться. Проклятье, ну почему сейчас! Он же заметит!
— Сделка, — повторяю я. — Отменяется!
В глазах колдуна проскальзывает удивление. А затем дерринджер всё же падает из рукава мне в ладонь, и две пули отправляются точно в цель. Прекрасные серебряные пули с крупинкой ведьминого камня в каждой.
Ответная пуля свистит над ухом. Выстрелить из второго револьвера фальшивый священник уже не в состоянии. Схватившись за грудь, он падает на землю, выгибаясь в судорогах.
Выглядит это… омерзительно. Пахнет — ещё хуже. Не так-то легко упокоить обожравшегося ведьминым камнем колдуна. Наконец, он замирает.
Эл, кряхтя, поднимается на ноги.
Вонючий мошенник! — он пинает тело. Раздаётся мерзкий хлюпающий звук. На ботинке гнома остаётся пятно слизи.
— Вонючий мошенник! — повторяет гном, но уже куда более энергично.
Труп стремительно расползается в омерзительную жёлто-зелёную смердящую жижу. Ведьмин камень и самородное серебро не знают пощады.
— Да уж, — выдыхаю я, отворачиваясь от накатывающей волны смрада. — Заставил он нас попотеть…
Я поворачиваюсь к городу. Кое-где ещё поднимается дым. Выгорела добрая треть зданий. Порой щёлкают выстрелы. Судя по тому, что я увидел, поднятых на улицах должно оставаться ещё дюжины две. Вряд ли больше.
— Прибери тут с ребятами, — говорю я и, перезаряжая револьвер, направляюсь вниз в город. — У меня ещё есть работа.
— Удачи вам, шериф, — Эл всё ещё пытается отчистить ботинок от вонючей жижи.
— Да, и вот ещё что, — говорит Эл мне вслед.
— Что?
— Шериф… у вас уши обгорели.
— Я знаю, Эл. Я знаю.
На кладбище тоскливо воет неупокоенный священник.
Бедные мои ушки.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Шериф», Михаил Александрович Лапиков
Всего 0 комментариев