«Сказки мегаполиса»

Сказки мегаполиса (fb2) - Сказки мегаполиса (Антология фантастики - 1991) 894K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Станиславович Федотов - Татьяна Ефремовна Мейко - Сергей Комаров - Александр Кириллович Стоянов - Владимир Михайлович Акутин

Томск — «фантастический» город

В конце 70-х годов при Томской областной писательской организации был создан постоянно действующий семинар молодых писателей-фантастов. Большинству из них было тогда немногим более двадцати лет. Вел семинар я. Мы собирались раз в две недели, обсуждали написанное, читали небольшие рассказы, спорили, делились мнениями о фантастике вообще. Было шумно и весело. Смеху подбавляли и буриме, главы которых писались по очереди. Были у нас и свои суровые критики. Но атмосфера семинаров была искренней и доброжелательной, фантазия била из молодых авторов бурным фонтаном, работоспособность у них была потрясающая. На семинар приходили новые люди, а кто-то из старых исчезал, надолго или навсегда. Но несколько человек уже становились настоящими писателями.

Научить человека писать невозможно. У него или есть этот дар, или его нет. Как помочь ему развиться, я не знаю. Хотя… Одно-то условие все же очевидно — произведения автора нужно издавать.

Я читал все, что они писали, и видел, какие таланты расцветают в Томске. Несколько слов скажу о каждом, но совершенно в случайном порядке, чтобы не создавалось впечатление, что я пытаюсь выстроить их по степени таланта.

Пожалуй, все началось с рассказов Сергея Смирнова. Тогда-то я и решил собрать всех молодых вместе. Его рассказы и повести совершенно необычны, в них удивительно переплетаются фантазия и реальность. Бред, сон, явь — все перемешано так, что не нужно и пытаться раскладывать все это по полочкам. Просто, такой литературный мир Сергея Смирнова. Но, странное дело, этот фантастический и бредовый мир удивительно похож на мир, в котором мы живем. Все здесь правдиво и отношения между людьми, людьми и природой, человеком и обществом, человеком и различными системами нашего государства.

Человек, его душа, его муки, его незащищенность перед жизнью — вот что, как мне кажется, в первую очередь интересует Сергея Смирнова. Как остаться человеком под натиском лжи, обмана, грубой силы?

В своих произведениях Сергей то насмешлив, то нежен; то саркастичен и резок, то добр; то груб, то ласков. Он любит «подурачиться», а может стать и отстраненным, словно то, о чем он пишет, его совершенно не интересует.

Сергей пишет и жесткую реалистическую прозу, и стихи. А еще он художник.

Татьяне Мейко было лет шестнадцать, когда она показала мне свои рассказы. Каюсь, я ждал чего-то наивного, милого, несовершенного. К счастью, я ошибся. Ее первый же рассказ «Ты веришь в легенды о людях?» ошеломил меня.

Так точно, резко и смело сказать правду о нашем обществе тогда, в конце 70-х годов! Все понять в шестнадцать лет! Я подумал: нет, не все еще потеряно для нас, если девочки пишут такие рассказы. И эту линию она упорно продолжала, хотя надежд на публикацию подобных рассказов не было никаких. Более того, это было небезопасно. Ломать писателя морально тогда умели в совершенстве.

Но у нее есть и другая линия: милые, пронзительные, светлые до слез сказки и фантастические рассказы. Их мир — это не просто сказочный мир, это нечто большее. Это философия, мировоззрение, боль за несовершенство нашего реального мира и какое-то страстное желание вернуть миру его первозданную красоту и смысл. И что-то языческое (в самом хорошем смысле этого слова) чувствуется в ее сказках. Для Татьяны всё — Жизнь и Разум: и Вселенная, и Солнце, и Земля, и ветер, и деревья, и трава, и конечно же, — Человек. Все достойно поклонения… И нельзя сказать, что важнее: трава или Вселенная, дерево или Человек. Этот вопрос для нее просто неправомерен, невозможен. Все связано тысячами нитей, все переходит друг в друга. Мысли и поступки Человека так же действуют на траву и Вселенную, как шелест травы на Человека. Всё живёт для других, а не только для себя. И именно это позволяет ему жить и для себя, радоваться красоте и целесообразности Природы и Мира. Люди, колдуньи, деревья, планеты и Солнца понимают друг друга, а если не понимают — то тут-то и возникает трагедия. Но трагедия не уничтожения, а непонимания. Боль, недоумение. И все же радость, если это понимание пришло, пусть часто эта радость и горькая.

Сказки и рассказы Татьяны Мейко невозможно пересказать, от этого они разваливаются. В них нельзя выпустить ни одного абзаца, ни одного слова, как живому существу нельзя вспарывать кожу. Да! Ее сказки — какие-то живые существа: ласковые, добрые, страдающие, плачущие, кричащие. У них своя жизнь, им хорошо друг с другом. Но они готовы впустить в свой круг любого человека, малыша или взрослого. И человек выходит из сказок Татьяны, став добрее и чище душой.

И вполне естественно, что Татьяна пишет стихи.

Дмитрий Федотов начал писать в традиционной манере: путешествия во времени, хроноклазмы и прочее. Но постепенно эти рамки стали для него тесны. Человек и природа, человек и вещи, его окружающие; человек и культура, традиции. Его рассказы и повести становились все более философичными, но отнюдь не сухими, так что я даже однажды «споткнулся» о его повесть. Да тот ли это безусловно интересный и склонный к юмору Дима? Он стал еще интереснее, да и юмора не убавилось, но что-то новое появилось в его творчестве — разработка своей философии, которая, надеюсь, продолжится.

Сергей Петров, еще будучи студентом, начал работать в детском клубе. Работал за «так», бесплатно. Позже с боем ушел из КБ, куда попал по распределению, и вот уже несколько лет руководит этим клубом. Главные герои его повестей — дети десяти-двенадцати лет, бороздящие просторы Вселенной, попадающие в удивительные и безвыходные ситуации. Мальчишеская честь, невозможность оставить друга в беде, какая-то удивительная способность видеть в пацаненке Человека, и не просто Человека, но и будущее спасение человечества — вот основные мотивы повестей Сергея Петрова. Он много делает для тех нескольких десятков ребятишек в своем клубе. Но неизмеримо больше он мог бы сделать для миллионов неприкаянных, никому не нужных в нашем обществе детей, если бы его повести дошли до них.

Бурно ворвался в те годы в семинар со своими рассказами, бурлящими страстями и яркими красками Дмитрий Иванов.

Тихо вошел с рассказами Владимир Диденко и уже написал фантастический роман и несколько реалистических повестей.

В семинаре тех лет участвовали и люди постарше возрастом.

Владимир Шкаликов, автор вышедшей в 1987 году сказочной повести «Пегасик». К настоящему времени им написаны книга сказок для детей, фантастический роман, несколько фантастических и реалистических повестей. Это вполне сложившийся писатель, добрый и умный.

Александр Стоянов, автор повести «Вполне порядочный мир», вышедшей в одноименном сборнике в Томском издательстве. А написана повесть была в 74-м году. Сейчас странно и представить, что литература, предупреждающая об экологической катастрофе, тогда была под запретом. Еще две повести были написаны тогда же. «Оазис» — о последствиях «ввода ограниченного контингента войск» па одну окраинную территорию. «Сказки Мегаполиса» — о том, как вытравливали у людей способность фантазировать, изобретать, думать вообще. Отличительной чертой творчества Александра Стоянова является острая социальность.

Юрий Марушкин в соавторстве с Борисом Целинским лет двадцать назад написали фантастический роман «Видения Куаро». Удивительный, яркий мир образов, характеров, ситуаций. Роман, конечно, не опубликован. Юрий Марушкин пишет и фантастические рассказы, наполненные безудержным юмором, раскованные и свободные. Недаром в конце одного рассказа он сделал приписку:

«Как захотел, так и написал. Юрий Марушкин».

Несколько молодых писателей-фантастов не являлись или не являются участниками семинара. Но связи их с семинаром все равно существуют. Мы читаем все, что они написали, обсуждаем, да и критикуем. А иногда они все же и заглядывают на наш семинар.

В Стрежевом живет Александр Рубан. Сборник его фантастических повестей «Чистая правда о том, чего не было» вышел в 1990 году в Томском издательстве. Когда я читаю повести этого сборника, а я их читал, конечно, и раньше, я думаю: вот человек, которому интересно жить, да еще и относится ко всему с юмором. В его еще не опубликованных повестях добродушный юмор остается, но за ним уже явно проглядывает озабоченность, боль за неустроенность нашей жизн^ желание найти выход из тупика наших проблем. Ну, а стихи Александра уже неоднократно рекомендовались областными семинарами к изданию, правда, они так и не изданы до сих пор.

Юлий Буркин, известный не только в Томске бард, автор нескольких фантастических повестей. Некоторые из них уже публиковались в различных сборниках и журналах. Туго закрученный и стремительно развивающийся сюжет, наши неисчислимые проблемы, ирония, некоторая лихость, напор — все это в повестях Юлия.

Поэт Николай Лисицын, автор нескольких рассказов и небольших повестей, рецензию на которые мне никогда не удавалось написать так, как я хотел, потому что для этого нужно было родиться самим Лисицыным. Вот уж где форма неотделима от содержания! Постоянный эксперимент, напряжение на грани срыва. Я все чувствую в его рассказах, воспринимаю, кажется, прямо подсознанием, но не могу это выразить, у меня не хватает слов! Собственные иллюстрации Лисицына лишь еще раз подчеркивают, что войти в его мир и воспринять можно, но только целиком, сразу. Проанализировать его, т. е. расчленить его невозможно.

Никогда не был на наших семинарах Михаил Орлов. В сборник «Травы чужих полей» вошли не все фантастические рассказы Михаила. Некоторые из них, например, «Пиккус», когда-нибудь, я уверен, будут украшать антологии фантастики. Те полтора года, что я знал Михаила, семинар не существовал. В 83-м году начался разгон фантастики по всей стране. Он коснулся и писателей, и Клубов любителей фантастики. Интерес к семинару организаций, не имеющих никакого отношения к литературе вообще, привел к тому, что я распустил семинар. Была и еще одна причина: наступила какая-то усталость. Невозможно бесконечно писать и знать, что тебя не напечатают. Вернее, все-таки можно, но очень тяжело. Это ломает человека.

Семинар прекратил свое существование, но литературные связи между мной и томскими фантастами, да и между ними самими, не прервались. Кто не мог не писать, тот писал, кто хотел показать написанное — приносил ко мне домой.

А в 87-м году семинар возродился вновь. Изменились времена. Не очень значительно, но изменились. Возникло Томское областное книжное издательство. Интерес журналов и издательств к фантастике заметно вырос по всей стране. Томичи прорываются на страницы союзных журналов, печатаются в различных сборниках. На семинар пришли новые люди. Скажу пока лишь о двух.

Сергей Комаров, автор повестей, которые можно отнести к мифологической фантастике. Прекрасный язык, кодирование, как и в любом мифе, самой настоящей реальности, тонкий юмор, сюжет с блестящей интригой.

Виталий Конеев — абсолютно раскованный автор, легко путешествующий во всех временах и пространствах и столь же свободно обращающийся со своими героями, будь то фараон Древнего Египта или диктатор нашего недавнего прошлого. Столь же остра и безоглядна его реалистическая проза.

Я назвал не всех, кто в Томске пишет фантастику, а только тех, кто мог бы представить заинтересованному издательству готовую книгу или даже две-три.

Произведения этих писателей, в том числе и включенные в настоящий альманах, обсуждались на различных семинарах и получили положительную оценку. Но выход их в свет из-за ненормального положения в советском книгоиздательстве был чрезвычайно затруднен. И лишь недавно вышел из печати первый сборник томских фантастов «Вполне порядочный мир», в котором были представлены десять авторов.

Я рад, что времена в литературе, хотя и медленно, но меняются. Ведь многие томские фантасты начали писать десять, а то и двадцать лет назад. И все, что они написали, обречено было лежать в столах. Может быть сейчас эти рукописи прорвутся к читателю… И читатели обнаружат, что Томск очень «фантастический город».

Виктор Колупаев, член СП СССР.

Дмитрий Федотов

Родился в 1960 году. Окончил медико-биологический факультет Томского медицинского института. Работал врачом в НИИ кардиологии, заведующим биохимической лабораторией в НИИ курортологии. Сейчас научный сотрудник экспериментального отдела в том же институте. Как писатель-фантаст дебютировал в 1980 году в альманахе «Собеседник». Публиковался также в томских областных газетах, в сборниках ВТО МПФ «Румбы фантастики», в сборнике «Вполне порядочный мир» Томского книжного издательства. Участвовал во Всесоюзных и региональных семинарах фантастики, во Втором Международном семинаре писателей фантастов «Зеленая планета», в IX Всесоюзном совещании молодых писателей.

Дом, который построил… Необыкновенная история

1

Надпись на правой стороне черной дерматиновой двери гласила: «Исполнительный комитет Горского Совета народных депутатов. Мастерская по реставрации памятников архитектуры и древнего зодчества». И чуть ниже и мельче: «Прием заказов с 9 до 12 часов, кроме субботы и воскресенья».

Игорь Фатьянов сидел на подоконнике второго этажа в своем кабинете и лениво наблюдал за странным сухоньким старичком, неуклюже топтавшемся перед дверью конторы. «Это что за ископаемое?.. Мезозой или кембрий?.. Ну и видок, однако!.. Жара, того и гляди, расплавишься, а этот — в пимах сорок-последнего размера, да еще и ватничек под ремень…» Игорь ткнул в пепельницу наполовину выкуренную сигарету и передернул плечами — рубашка словно приварилась к коже.

На столе, заваленном эскизами и накладными на пиломатериал и прочий дефицит, сонно затенькал телефон. Фатьянов глянул на часы — без десяти двенадцать — стоит отвечать или нет? С одной стороны, нарвешься на какого-нибудь зануду-жалобщика — и прощай обеденный перерыв, с другой, а если — шеф?..

Трубка была липкой, как пластилин. Перекрывая треск помех, чей-то стершийся дискант сладострастно вопил «…и я вспоминаю, тебя вспоминаю!..»

— Реставрация, — привычно-ровно произнес Игорь. — Слушаю! Говорите!

Дискант сорвался на визг: «Летящей походкой ты вышла из мая-а!..»

— Это комиссионка? — неожиданно громко спросил капризный женский голос. — Мне Надюшу! Быстренько!

— Ошиблись, гражданка. Здесь мастерская по реставрации!

— Тогда Симочку…

— Это реставрация! Понятно?

— Но я звоню в комиссионный! Хулиган!

Фатьянов раздраженно кинул жирную трубку на рычаг и потянулся за очередной сигаретой. Закурив, он поднял голову и вздрогнул — перед ним, примостившись на краешке массивного «под готику» стула, тихо покачивался давешний кургузый старичок.

— Здравствуйте, — Игорь поперхнулся дымом. «И когда же он успел? И с дверью справился, и на второй этаж забрался?…» — Чем могу быть полезен?

— Бывайте здоровы, уважаемый Игорь Евгеньевич! — часто-часто закивал старикан. Голос у него неожиданно оказался по-мальчишески звонким и сильным. — С просьбой к вам, от всего нашего, так сказать, коллектива жилищного.

— Хотите сделать заявку?

— Хотим, милый, обязательно хотим, — старичок поерзал на стуле, умащиваясь поудобнее. — Значить, живем все мы в доме за номером тринадцать, что нам Береговой улице, за дамбой которая, — он неопределенно махнул куда-то за спину Игорю. — Так вот, сносить его, дом-то наш, собираются. А мы, значить, против, абсолютно и категорически! — сухонький кулачок несколько раз взметнулся вверх.

— Не волнуйтесь, отец, сейчас выясним, — Фатьянов развернул на столе карту города и быстро нашей нужную улицу. — Увы! Район подлежит новой застройке. Ничем помочь не могу: памятников архитектуры на Береговой нет.

— Едрена корень! — старичок аж подпрыгнул, — А мы? Наш-от дом?! Он же самим Елизар Матвеичем Бастрыгиным срублен был! На Ивана Купалу заговорен от огня, от воды, от людской хулы! Чтоб тыщу лет стоять, а его — бульдозером! Уж и чушку чугунную пригнали! Не-хо-ро-шо. Не-лад-но… — погрозил темным корявым пальцем гость.

— Кто такой Бастрыгин? — заинтересовался Игорь: пыхтящий, как самовар, дедок показался ему занятным. — Купец, что ли?

— О-о!.. — восхищенно закатил тот глаза. — Преизвестнейшая личность, я вам скажу! Ну и купец, конешно. Жаль, пожил недолго. И всего-то годков триста ему было, когда спьяну с лешаком из Черного бора сцепился. Ну, тот его в болотине и утопил, даже пузыря не осталось. А дом опосля нам отдали, под коммуналку. Верней, коренных-то пришлось уплотнить, когда домишки в Заистоке, да в Черемушках поразвалили. Набежал народец, куды ж его деть, в тесноте — не в обиде…

Фатьянов заскучал: «Дед-то, похоже, того!.. Про леших каких-то болтает, про купца-долгожителя… Нарвался все-таки, опять придется в столовке час топтаться…»

— Ну, хорошо-хорошо… э, как вас по имени-отчеству?

— Зовут?.. А, Кузьмой Василичем кличут. Раньше, бывалочи, все в Кузьках ходил, а как за пятьсот перевалило, величать стали с уважением! — старик горделиво вскинул кудлатую бороденку.

— Кузьма Васильевич, давайте так: я запишу вашу просьбу, разберусь и сообщу результат. Договорились?

— Вы уж похлопочите, Игорь Евгеньич, а мы в долгу не останемся. Мышей отвадим, тараканов повыведем, небось, донимают? Жрут подписи-то на бумагах?.. Они ведь счас все, как есть, подряд метут: пасту, чернила, тушь — прямо беда! Не знаем, как и бороться, — старичок спрыгнул со стула, и над столом виднелась теперь только его голова. — А вот психушку вызывать не надо, — хихикнула голова и пропала.

Фатьянов мог поклясться — дверь даже не шелохнулась. «Чертовщина какая-то! Не иначе — от жары!.. А ведь и впрямь спецбригаду хотел вызывать. По моей физиономии догадался? Не мысли же дед читает? Бред!..» — Игорь сгреб бумаги в одну увесистую стопу, придавил ее сверху телефоном и вышел в полутемный, дохнувший прохладой коридор.

Подперев коленом упрямо отскакивающую дверь, Игорь принялся отчаянно шуровать в скважине вертлявым ключом-саботажником. «Конечно, деда понять можно, всю жизнь тут прожил, на новом месте пока привыкнет! И с Бастрыгиным, небось, не один пузырь раздавили — вон как его защищал! Жаль старого, да ничего не поделаешь, придется переселять…» — и вдруг в тиши и сумраке конторского коридора, прямо за спиной, раздалось явственное и многозначительное покашливание. В тот же миг замок чвокнул, а ключ, извернувшись, необъяснимым образом скользнул в карман брюк.

Фатьянов стоял, не шелохнувшись, не смея повернуть голову, хотя прекрасно понимал, что там никого нет и быть не может! Напротив кабинета — диванчик для посетителей, над ним — стенд «За высокую культуру обслуживания» и — все.

— Эхе-хе… Нехорошо, Евгеньич, обещал ведь, — голос был тихий, укоризненный и до ужаса знакомый.

Сделав над собой усилие, Фатьянов резко развернулся всем корпусом — никого! Лишь невесомые шары тополиного пуха неслышно скользнули по линолеуму вдоль коридора. В полном изнеможении Игорь опустился на диван и достал сигареты.

Зажигалка прыгала в руке, свистя и разбрасывая желтые искры…

2

Молодой прораб Сеня Пенкин готовился начать свой первый трудовой день, как и полагается: планеркой. Перед ним лежала новенькая, купленная по такому случаю тетрадь в коленкоровом переплете. На титульном листе было красиво выведено красным фломастером: «Рабочие планы и задания 6-го ремонтного участка. С. И. Пенкин».

Когда-нибудь эта тетрадь станет бесценной и единственной свидетельницей головокружительной и славной карьеры скромного, никому не известного прораба. Необходимые документы должны быть обнаружены в нужном месте и в нужное время, и всякий умный человек, говорила мама, обязан позаботиться об этом заранее. Сеня открыл чистую страницу и торжественно извлек из обшарпанного студенческого портфеля подаренную ею в честь окончания института ручку «Мицубиси». Будущий начальник не мог позволить себе на важных бумагах расписываться шариковой, копеечной. Каждое кресло требует соответствующей экипировки. Пока — «Мицубиси», придет время — появится золотой «Паркер». А в том, что оно придет, ни Сеня, ни мама не сомневались. Только зевать не надо: полоротых фортуна презирает, деловых — уважает. А деловой человек не тот, который норовит отхватить кусок побольше, а тот, который и копейку умеет в рубль превратить.

Взять нынешнее Сенино назначение. На первый взгляд, хуже не бывает: грязь, пыль, хлам! Сносить клоповники, столетние хибары — радость небольшая. Но ведь можно поглядеть и с другой «кочки», в свете иного «фонаря», к примеру, исторического. И тут также любопытные уголки высвечиваются!.. Город древний, четыреста лет вот-вот стукнет, кто его, спрашивается, населял триста с лишним лет? Мастеровые, ремесленники, купцы и прочие предприимчивые люди. Деньжата водились у всех, а хранились где? Надежных, как нынешние, сберкасс не было, облигаций трехпроцентного займа — тоже, банки в революцию полопались, значит, где?.. Остается предположить: в индивидуальных домашних тайниках. Следовательно что?.. Их нужно обнаружить и… вернуть народное достояние законному владельцу, то есть, государству. Это святой долг каждого честного гражданина, а народ — он у нас благодарный, он в долгу не останется…

Или другой ракурс — моральный. Возможная ситуация: дом приговорен, а расстаться с ним нет сил, деды, прадеды тут жили, корни, словом, родовые. Почему не проявить милосердие, не потянуть недельку-другую, пока человек свыкнется со своей бедой, примирится с необходимостью оставить дорогие стены?.. Здесь важно, чтобы бедолага не спутал, чья рука поддержала его в трудную минуту, здесь обезличка ни к чему. И без всякого нажима, боже сохрани! Уголовный кодекс Сеня уважает, это, спасибо маме, у него в генах…

Ну, а когда Сеня прочно станет на ноги, тогда посмотрим, как Липочка, секретарша Главного, будет носик свой курносый воротить. Но тогда С. И. Пенкин, хоть в каждом глазу Липочки по крылатой ракете, и накрывают они цель с первого выстрела, будет вне пределов ее досягаемости. Выбирать он будет сам. Как там утверждает русская пословица? «По Сеньке — шапка»?.. Прекрасно! Вот и нужно подсуетиться, чтобы этот головной убор достался ему познатней и побогаче: «мисс Европа», «мисс Россия» или — на худой конец — «мисс Камчатка»…

Сеня с сожалением оборвал белокрылый полет фантазии, глубоко, взволнованно вздохнул, открыл чистую страницу и аккуратно вывел: «План демонтажа дома № 13 по улице Береговой».

…Утром, ровно в восемь, Пенкин, слегка робея, вошел в рабочий вагончик шестого участка. Три угрюмых загорелых мужика в замурзанных, видавших виды спецовках сидели рядком вдоль стены на грубо сколоченной некрашеной скамейке. Самый старший, с седыми кустистыми бровями, в газетной треуголке, лихо, как пилотка, сдвинутой набекрень, сосредоточенно шевеля губами, читал колонки объявлений в «Горской неделе». Цыганского вида парень, ощерив крупные, один к одному, белоснежные зубы с зажатой небрежно сигаретой, лениво резался в «очко» с мрачным рыжебородым напарником, которому, судя по всему, фортуна сегодня улыбаться не хотела.

У Сени при виде этой компании неприятно засосало под ложечкой и заныло в животе. Он запнулся на пороге о какой-то ящик, с грохотом пролетел оставшиеся метры до стола и, кое-как поймав равновесие, вдруг совершенно уж некстати осипшим голосом спросил:

— Можно?

Однако, никто, кроме седого в треуголке, не обратил на его шумное появление внимания. Отложив газету, «бровастый» поинтересовался:

— Не зашибся? Чего тебе, сынок?

— Я… Пенкин, Сеня. То есть, Семен Иванович. Кстати, имею н-направление. Вот…

— А-а, новый прораб! — почему-то обрадовался седой и зычно скомандовал: — Братва, па-адъем! — затем ловко выдернул ногой из-под стола табуретку, обмахнул ее рукавом и пригласил. — Милости просим, располагайтесь.

На ватных ногах Пенкин прошагал на свое новое место во главе стола, сел, положил перед собой заветную тетрадь, придвинул поближе разбитый телефон и достал, наконец, новенькую «Мицубиси». Братва с любопытством наблюдала за манипуляциями начальства. Пауза затягивалась, и Сеня, собравшись с духом, не поднимая глаз, хрипло произнес заготовленную накануне фразу:

— Разрешите объявить первую планерку открытой. Гм-м!.. — многозначительное «гм-м» должно было придать речи необходимые случаю вескость и солидность. — Нужно обсудить план демонтажа дома номер тринадцать по улице Береговой.

— Да чего там обсуждать, язык мозолить! — смуглый парень лихо сплюнул, и «бычок», описав дугу, вылетел за порожек вагончика. — Снести к дьяволу — и баста! Перекрытия выбить, а коробку тягачом сдернуть.

— Не шеборши, паря, — одернул товарища седой. — Не лезь поперек батьки в пекло. Семен Иванович, давайте наперед познакомимся. Все ж таки работать вместе. Моя, например, фамилия Шахов, Николай Андреевич, по специальности бульдозерист. Это — Амир Тагиров, водитель, ас, можно сказать. И — Константин Кринка, наш славный бомбардир, он же и крановщик.

— Очень приятно, — Сеня покраснел, обвел глазами бригаду и еще раз с чувством повторил. — Очень рад! Надеюсь, мы сработаемся, товарищи.

— И мы надеемся, — снова чему-то обрадовался Шахов. — Позвольте ввести вас в курс дела.

— И вводить неча, — встрял рыжий. — Айда, на месте и посмотрит.

— Дельное замечание, — кивнул Шахов. — Одно дело — на бумаге, — он насмешливо покосился на толстую прорабову тетрадь, — а когда своими глазами…

— Гм-м, — Пенкин поднялся, спрятал в портфель тетрадь и, выдержав паузу, раздумчиво произнес. — Что ж, проводите на объект.

Шахов метнулся к выходу, отшвырнул в угол злополучный ящик, дабы начальство еще раз не споткнулось в самом начале своего трудового пути, и ласково предупредил, пропуская вперед Пенкина:

— Семен Иваныч, осторожно! Здесь три ступеньки.

…Вид у дома был и впрямь неказистый: почерневший от старости, осевший набок, подмытый грунтовыми водами. Но о доме заботились: кто-то совеем недавно покрывал шифером крышу, подсыпал завалинку и отмыл до блеска окна. Рядом, прямо на чахлом газончике, подмяв молодую березку, разлаписто стоял гусеничный кран с привязанным к тросу внушительным чугунным шаром — молотом. У покореженного забора, набычась, пристроился обляпанный засохшими комьями дерна, видавший виды бульдозер.

Все остановились, задрав головы на конек крыши, изображавший не то морду, не то хвост какого-то сказочного зверя. Когда-то дом украшала, очевидно, затейливая резьба, судить о которой теперь можно было лишь по нескольким чудом уцелевшим растрескавшимся фрагментам.

— Хибаре этой годов триста, не меньше, — сказал рыжий Костя. — И еще столько же простоит: кедра — вечное дерево! Потемнел, да подмыло его малеха. Так угол поднять можно, пару венцов сменить — всего-то делов! А эти сразу — ломать!.. Мы, мол, тута гостиницу на двенадцать этажей сбацаем. И реставрюги чертовы с имя в одну дудку свистят: обыкновенный, слышь, пятистенок, ценности не имеет, чинить не будем!..

— Осядь, Криночка! — рассердился Шахов. — Не мути воду-то. Там люди поумней тебя сидят, специалисты, соображают, чего надо беречь, а чего — нет!

— Специалисты?!. — задохнулся Костя так, что его огненная борода словно бы побледнела. — Сосунки! Да я…

— Кончай бузить, — хлопнул его по плечу Амир. — Тебе больше всех надо? Как начальство решит, так и будет. Верно, Семен Иванович? — он ехидно подмигнул стоявшему в стороне Пенкину.

Поняв, что отмолчаться не удастся, Сеня выступил вперед, и, набрав побольше воздуха, изрек:

— Демонтаж объекта, думаю, следует проводить по утвержденному управлением плану. Гм-м!.. — на сей раз «гм-м» получилось отличное, как громовой раскат. — Вот так! — веско добавил он, рискнув при этом взглянуть на мрачно потупившегося Костю.

— А я че, против? — буркнул тот. — Мне приказали, я делаю, — он повернулся и полез в кабину крана. — Хоть щас крышу снесу!

Машина взревела и начала задирать стрелу.

— Стой!.. Стой, зараза! — замахал руками Шахов. — Семен Иванович, — повернулся он к Пенкину, — надо бы шифер снять. Новье ведь! Позвольте?

Костя приглушил двигатель.

— Чо, Андреич, — прищурился он, — на дачку не хватает?

Ответить Шахов не успел.

— Ай-я-яй, граждане построители! — неожиданно звонко раздалось у них за спиной. — И не совестно вам?

Бригада дружно развернулась на месте: перед ними в позе Наполеона стоял крохотный старичок в огромных стоптанных валенках и куцем линялом пиджачке.

— Особливо тебе, Константин Петрович, — дедок укоризненно покачал лохматой белой головенкой. Чай, знаешь, чей дом-от?.. Викентий Мокеич, прадед твой, небось сказывал?.. Эхе-хе! Память людская… Ну, попытайтесь, попытайтесь, — старичок в сердцах сплюнул под ноги и исчез за гусеницей крана.

Двигатель вдруг чихнул и заглох.

— Кто это? — спросил оторопевшего Костю Шахов. — Знакомец твой?

— А?.. — очнулся тот. — Не, в первый раз вижу!

— Возможно, живет где-то здесь, рядом? — подал голос прораб.

— Да нет, — озабоченно откликнулся Шахов. — Больно приметный гражданин, я бы запомнил.

— Не было его тут, точно! — отрубил Амир, ловко выхватывая из пачки зубами сигарету. — Рыжий, чего он там про твоего предка трещал? — и он щелкнул зажигалкой.

— Вспомнил! — хлопнул себя по лбу Костя. — Мокеич любил вечерами байки травить про всякую нечисть. Ну, а мы с братаном, понятное дело, ухи — локаторами, и глотаем, не жуя, чего он только не наплетет. А про дом этот… Сруб, грит, у него особенный, заговоренный, будто его сам Елизар Бастрыгин ставил.

— Кто такой? Купец? — заинтересовался Сеня.

— Купец или нет, не знаю. Только Мокеич базарил, что ведьмак он был знаменитый! Мог, к примеру, дом на попа поставить или печь выкатить из горницы. Ну, понятно, под этим делом, — Костя заговорщически подмигнул. — А то ежели кого невзлюбит, или кто насолит ему, возьмет и напустит в дом голоса мертвяков. Как полночь, так они и начинают шуровать. Человек, представь, в койку, а с ним стены разговаривают, допрашивают почище прокурора. Поневоле «крыша» съедет, — Костя выразительно дернул себя за огненный чуб.

— Очевидно, он делал это с умыслом? Чтобы завладеть таким образом чужим имуществом? — осторожно предположил прораб.

— А черт его знает! — равнодушно ругнулся Костя. ~- Деньжата у него водились, факт. Как загуляет — вся улица гудит! Веселый был шибко — ухлопали его по пьянке.

— Но не все же он пропил, — сомневался Пенкин. — Тогда и цены на спиртное были несравнимо ниже. Припрятал что-нибудь на черный день, — застенчиво улыбнулся Сеня. — Зарыл, замуровал в стене какого-нибудь дома, вроде этого, а? Зачем иначе его заговаривать?

— Нда-а, — весело протянул Шахов. — Горазд же ты сочинять, Константин! Вон как фантазия-то у нашего начальства разгулялась! А вот движок-то у тебя сам глохнет.

— Да не вру я! Вот те крест! — побожился тот. — Мокеич рассказывал, честно! — Костя энергично рванул ручку стартера. — Не фурычит. Только что бухтел! — он откинул боковую крышку дизеля и забрался внутрь с головой. Было слышно, как, остервенело матерясь, Кринка пытается найти повреждение. Остальные молча курили, сочувственно поглядывая на раскрытое чрево машины.

Спустя некоторое время появился Костя, растерянный и слегка обалдевший.

— Вот это да, мужики! — он с размаху сел на гусеницу. — Все свечи в стартере выгорели, вчистую! Ниче не пойму!

— Не болтай, парень, чего не след, — посерьезнел Шахов и сам полез в двигатель. — Амир, давай сюда! — позвал он.

— Ведьмак поработал? — блеснул зубами шофер, посылая на изрытый газончик изжеванный окурок и присоединяясь к товарищам.

И только Сеня Пенкин, как завороженный, смотрел на темный, кособокий, неприметный с виду дом…

3

Ровно в десять утра Фатьянов вошел в приемную заместителя председателя горисполкома по строительству. Липочка Разумовская, смазливая и вертлявая, в открытом до «беспредела» сарафанчике сидела за столом, заваленном папками и черновиками деловых бумаг, и занималась привычным делом — трещала на новеньком «Роботроне», любовалась своим отражением в зеркале напротив и щебетала по телефону, придерживая трубку округлым нежным плечиком, которое не мог испортить никакой загар.

Приход Фатьянова был отмечен прицельным «выстрелом» из-под фиолетовых ресниц, но на сей раз Игорь устоял.

— Доброе утро, — он сознательно не назвал Липочку по имени, подчеркивая официальность визита. — Антон Кириллович у себя? Мне назначено на десять.

— Проходите, раз назначено, — секретарша скорчила презрительную гримаску и выдала очередную пулеметную очередь на «Роботроне».

Фатьянов с усилием оттянул монументальную из мореного дуба дверь и, оказавшись в тесном «предбаннике» перед еще одной такой же, усмехнулся: «Любопытная зависимость! Чем меньше начальник, тем больше дверь. Почему?»

Апартаменты Антона Кирилловича Толстопятова напоминали небольшой спортивный зал. Сам хозяин сильно смахивал на медведя-пестуна, успешно прошедшего путь к человеческой цивилизации: досиня выбрит, серый английский костюм-дипломат, безукоризненной чистоты и свежести рубашка, дымчатые очки «Оливер» и массивная золотая печатка с профилем Александра Македонского лишь усиливали впечатление и по замыслу владельца, очевидно, должны были ненавязчиво, но жестко определить дистанцию для посетителей. Игорь был исключением, Толстопятов питал к нему необъяснимую слабость.

— А-а, Фатьянов! — прорычал он, с грохотом выбираясь из-за стола, напоминающего бильярдный. Проходи, садись, рассказывай!

— Здравствуйте, Антон Кириллович! Я, собственно…

— Как жизнь? Не женился еще? — хозяин с чувством тряхнул протянутую руку и усадил гостя в модное, под старину кресло типа «Колоосаль». — Ух, пройда! — он с размаху ухнул в другое напротив и погрозил коротким волосатым пальцем. — На Липочку, небось, глаз положил, а? Деморализуешь мне кадры? — громыхал Толстопятов. Толстое брюхо зама опасно заколыхалось, грозя вырвать фирменную пуговицу «с мясом».

Игорь давно знал бывшего шефа, еще по обществу охраны памятников архитектуры, когда работал под его началом, но так и не смог привыкнуть к манере Толстопятова панибратствовать и совать свой сизый нос в личную жизнь подчиненных.

— Антон Кириллович, я вот по какому делу…

— Да погоди ты! Дай-ка погляжу на тебя, раздобрел, что ли?.. Раздобрел! Значит, женился, — удовлетворенно подвел итог Антон Кириллович. — С меня — вилка, с тебя — бутылка, — снова захохотал он. — Как тебе на новом поприще? Денег хватает? И на «подкожные» — тоже? А то посодействую, ты только скажи! Подберем что-нибудь «пожирнее».

— Да нет, все нормально, — наконец прорвался Фатьянов.

— Принес? — круто изменил тему разговора Толстопятов.

Игорь раскрыл кожаную папку и вынул вчетверо сложенный план реконструкции района.

— Я тут отметил все памятники старины, подлежащие реставрации.

— Давай-давай! — Антон Кириллович схватил план и расстелил на своем «бильярде». — Мне в четверг докладывать, а помощнички — черт бы их побрал! — подсовывают всякую «липу»! Ни одной толковой карты нет в наличии, понимаешь!.. Все какие-то бумажки подтирочные суют!.. Так, — он с минуту возил пальцем по чертежу, — хорошо… понятно… отлично… Стоп! — палец замер. — А это что?

— Где? — Фатьянов тоже склонился над столом.

— Улица Береговая, тринадцать, — прочитал Толстопятов. — Дом Е. М. Бастрыгина, тысяча шестьсот восемьдесят седьмой. Памятник древнего зодчества.

— Как Береговая?! — Игорь отшатнулся. — Не может быть! Здесь должна быть «высотка», гостиница «Интурист»!

— Именно так, — цепкие медвежьи глазки в упор уставились на Фатьянова.

— Ничего не пойму, — Игорь нервно засмеялся. — Тысяча шестьсот… Да в городе и домов-то не сохранилось таких. Я сам оформлял акты, я помню! Антон Кириллович, у вас должны быть копии, месяц назад я вам посылал!

— Посмотрим, — Толстопятов погрузился в залежи бумаг на необъятном столе. — Где же она?..

«Раскопки», на удивление, вскоре увенчались успехом — Антон Кириллович кинул поверх карты пузатую папку с размашистой, сделанной красным фломастером надписью «Реставрация».

— Так… это не то… это — тоже… Есть! «Акт-заключение экспертной комиссии»… угу… ага… Ясно. Прости, брат. Все точно. Семнадцатый век, историческая ценность, подлежит реставрации и охране. Старею, память подводит, — щеки Толстопятова как-то враз обвисли, спина сгорбатилась. — Пора в берлогу, на покой, — невесело пошутил он, — пока не помели.

— Да нет, Антон Кириллович! Подождите… — Фатьянов дрожащими руками взял злополучный акт и лихорадочно, спотыкаясь на каждой строке, пробежал глазами. Шесть подписей, круглая печать и собственный автограф удостоверяли, что документ составлен по всем правилам.

— Какой-то бред, — Игорь растерянно посмотрел в снова обретшие жесткость глазки шефа. — Чертовщина! Я же помню заключение, не мог я такое подписать!

— То есть ты утверждаешь, что это не твоя подпись?.. Акт фальшивый?.. А что мне делать с остальными? — Толстопятов потряс папкой, в которую предусмотрительно спрятал документ. — Снова назначать комиссию, перепроверять? Соображаешь, какую кашу заварил? У меня в четверг — исполком! И я должен доложить!

— Антон Кириллович, выслушайте, — взмолился Игорь. — Тут какое-то недоразумение. Понимаете… Фамилия «Бастрыгин» вам ничего не говорит?

— Купчишка какой-нибудь?

— Тут старичок на днях ко мне приходил, хлопотал за этот дом. Странный такой дедок, — Фатьянов запнулся, понимая, что не может вспомнить внешность давнего гостя. — Так вот он утверждал, будто Бастрыгин Елизар Матвеевич, хозяин дома, был знаменитый… ведьмак, — с трудом выговорил Игорь, почти физически ощущая, что пол уходит из-под ног.

— Ты мне не крути! — тяжелая длань с треском опустилась на столешницу. — Время не то — на лешаков валить! Это — денежки! — потряс снова папкой Толстопятов. — Народные, между прочим! И немалые! Сколько стоит реставрация одного такого домика? А? Не слышу!

— Антон Кириллович, я сейчас привезу свой экземпляр акта. Я скоро вернусь! — Фатьянов стремительно поднялся и, влекомый смутным, нехорошим предчувствием, выбежал из кабинета.

Ощущение опасности, непонятной и абстрактной, и от того еще более зловещей, застряло где-то под ложечкой, по животу гулял холодок. Прыгая через две ступеньки, Игорь спустился в холл первого этажа и остановился. Чего он, собственно, испугался?.. Ну, акт…ну, карта…старик этот полоумный… Спокойно, Игорь Евгеньевич! Ты же образованный товарищ, атеист, член партии и крепко усвоил с детства, что кикиморы, лешие, домовые и прочая нечисть — это сказки, народный фольклор, так сказать. План этот — без вопросов, мои «гаврики» сработали, «пошутили» — недаром семнадцатый век замолотили! Ну, это им дорого обойдется, надолго отобьет охоту юморить. Но заключение?.. Что за этим? Неужели я напутал? Правда, от такой жары недолго и свихнуться, и все-таки что-то здесь нечисто! А если предположить, на минуту, как вариант, как гипотезу… Только спокойно, спокойно! — приказал себе Игорь и, чтобы унять расходившиеся нервы, вытащил сигареты, не спеша размял хрустящую ароматную палочку и щелкнул зажигалкой.

— Ох, Игорь Евгеньевич, — раздалось в прохладной тишине холла, — и все-то вам неймется!

Фатьянов вздрогнул. Взгляд мгновенно обежал стены просторного помещения и замер на «Доске почета», словно притянутый магической силой. Там, между ликами председателя исполкома и каким-то «рядовым» депутатом, втиснулась знакомая физиономия. Дед Кузька! У Игоря пересохло в горле, он зажмурился и помотал головой, гоня наваждение. Тьфу!.. Померещилось. Рядом с председателем, как и положено, красовался его зам, Антон Кириллович. Фатьянов судорожно сглотнул и направился к выходу. Уже в дверях не удержался и еще раз взглянул на «Доску». Толстопятов широко улыбнулся и подмигнул совершенно обалдевшему и плохо соображающему Игорю карим, полыхнувшим малиновым огнем глазом…

4

Домовой в законе Архип Захарович, единодушно и бессменно избираемый председателем собрания последние два года, самозабвенно стучал большим деревянным молотком. Он позаимствовал его когда-то у одного районного судьи. Суд размещался в бывшем купеческом доме, находившемся на попечении Архипа Захаровича. Потом суд переехал в другое помещение, а дом, как и многие в городе, следуя генеральному плану реконструкции, снесли и поставили на его месте молодежное кафе. Архип Захарович был уже в летах, шума не переносил вообще, а от дьявольской современной музыки у него резко подскакивало давление и нестерпимо чесались пятки, вводя в искушение растоптать, разметать орущие, гремящие, визжащие предметы в нарушение Кодекса Домовых. Поэтому, прослышав о коммуналке на Береговой, решил, что это много лучше, чем панельные высотки с мрачными сырыми подвалами и вечными сквозняками, где кроме хронического насморка и ревматизма, ничего не заработаешь. Архипа Захаровича приняли в жилищный коллектив как и подобает его заслугам и положению, с уважением и радостью.

Город рос, строился, и добрых, старых, уютных домов оставалось все меньше и меньше. Пропорционально увеличивалось и население коммуналки. Народ подобрался самый разномастный: от совсем еще зеленых юнцов, которым едва перевалило за пятьдесят, до степенных, покрытых паутиной домовых, помнящих благословенные времена без электричества, выхлопных газов и пестицидов. А совсем недавно к ним прибавились леший Тит из вырубленной под новый микрорайон березовой рощи и кикимора Варька из засыпанного шлаком и застроенного кооперативными гаражами болотца у реки.

Долгое время было спокойно, пока однажды домовой Кузька, самый любознательный из них, регулярно следивший за местной прессой, не ошеломил всех сообщением о решении горисполкома на месте коммуналки построить гостиницу!

Известие вызвало тихую панику. Одни считали, что пора собирать пожитки и подаваться в деревню проситься у печных на содержание. А это, как известно, самое распоследнее дело, крайняя степень деквалификации домового! Другие, кто помоложе, рвались в бой, горели желанием помериться силами с официальными властями, предлагая самые экстремистские меры.

Разброд прекратил Архип Захарович. Он заявил, что как самый старший по возрасту и положению, принимает на себя всю ответственность и готов возглавить борьбу за дом. И не только потому, что это последнее их прибежище, но и по соображениям принципиальным: дом Елизара Бастрыгина — память о старом добром времени, и сохранить ее для потомков — их святой долг. Архип Захарович отправил Кузьку парламентером в исполком, но дальше секретарши тому пробиться не удалось. Между тем, почти всех жильцов выселили, а к дому пригнали кран с чугунной чушкой и бульдозер. Положение создалось угрожающее, и тогда было решено вынести вопрос на всенародное обсуждение.

— Тихо, друзья мои, угомонитесь! — изо всех сил колотил молотком Архип Захарович. — Так мы ничего нё придумаем!.. Эй, вы там, на комоде, оставьте в покое пудреницу, поросята!.. Серафим Гаврилыч, опять хозяйские конфеты таскаешь? Нехорошо!..

— А я што? — уличенный Серафим Гаврилович быстро сунул карамельку за щеку. — Я ж от табака отвыкаю! Все по науке, в журнале прописано.

— Ты ведь читать не умеешь, дядя! — крикнули с комода и пришлепнули лысину Серафима напудренной подушечкой.

— Апчхи!.. — душистое розовое облачко окутало домового, на галерке развеселились.

— Мне Кузьма Василич читал, — обиделся Серафим. — Как, мол, придет желание нюхнуть, сразу леденец в рот и соси, — он стянул с головы подушечку и пульнул обратно, вызвав новый приступ хохота.

— Тише! — повысил голос Архип Захарович. — Сегодня у нас один вопрос на повестке: как отстоять дом Елизара Матвеевича, светлая ему память!.. Прошу высказываться. Какие предложения?

— Пусть Варька лягушек своих из подпола уберет, спать невозможно!

— А Тит манной каши объелся! На огороде сидит, пугалом прикинулся — от референдума нашего отвиливает.

— Прошу говорить по существу, — строго напомнил председатель собрания.

— Деда Хипа, скажи, чтоб Тимка мне транзистор вернул! Я ж его по-честному — у огольцов в «чику» выиграл, а он врет, что я биту заговорил.

— Заговорил-заговорил! И пчелиным молоком смазал!

— А ну, цыц, шелупонь! — рассердился не на шутку Архип Захарович. — Все еще не дошло?.. Со дня на день по миру пойдем, ежели не придумаем чего. Соображаете? Строители у ворот!

Юнцы притихли, даже перестали болтать ногами.

— Может, еще разок в исполком наведаться? Сами бы, Архип Захарович, и сходили, — робко предложил Серафим, катая за щекой очередной леденец.

— Слыхал, что Кузьма Василич сказывал? — покачал головой Архип Захарович. — Там одни атеисты сидят. Запрут в психушку — и все дела.

— Да что с ними чикаться! — подпрыгнул на комоде Тимофей. — Подкараулить вечерком и карточку разрисовать, чтоб и с паспортом не узнали! Мы это с Филькой организуем!

— Вам бы только подраться, — поднял голос молчавший до сих пор Петр Игнатьевич, хранитель древних законов и традиций. — Забыли, что в нашем Кодексе записано?.. Домовым ка-те-го-ри-чес-ки запрещается наносить людям непосредственный вред.

— А ежели они сами скопытятся? — поинтересовался Филипп.

— Что не запрещено, то разрешено, — глубокомысленно изрек знаток и хранитель законов.

— Эх, мне бы маленькое болотце, — мечтательно произнесла Варька, — заманила бы миленьких и — поминай, как звали!

— Есть мысля! — щелкнул пальцами Филипп. — Отправим ихнего начальника поблудить в трех соснах, недельки на две, пущай проветрится!

— А когда возвернется, еще злобней будет, — высказал сомнение Серафим. — Тогда уж точно, без крыши останемся.

Придется, Филя, все-таки нам с тобой этим заняться, — повернулся Тимофей к дружку. — Сыграем в «коробочку»?

— А кто ему «пятый угол» покажет? — прогундосил тот.

— Тита с собой возьми, он дело туго знает — мастер!

— Только попробуйте! — пригрозил Кузька, сидевший до этого тихо и безучастно в уголке. — Я вам ухи-то живо пооткручиваю, и Тит не поможет!

— Так, — подвел черту Архип Захарович, — чую, что аргументы исчерпаны, фантазия истощилась, — и вдруг повернулся к хитро поглядывающему на всех Кузьке. — Ну-ка, Кузьма Василич, выкладывай! Я ведь слышу, как у тебя в голове мыслишка колготится, наружу просится. Давай-давай, выпущай!

Кузька выскочил кузнечиком на середину комнаты и подбоченился:

— Эха, стра-те-ги! — язвительно сплюнул он. — Пока вы тут молоко с печеньем трескали, мы с Кешей дельце провернули.

Кузька яростно поскребся и выудил из-за пазухи сонно упирающегося лесного клопа.

— Хватить дрыхнуть, Кеша, иди-ка, пожуй, — он сунул клопа усами в молоко, и тот принялся сразу громко хлюпать и причмокивать. — Намаялся, бедный, по замкам-от лазать. Поешь, родной, заслужил!

— Кузьма Василич, не томи, — взмолился Петр Игнатьевич.

— Не томи!.. Легко сказать, — куражился тот, чувствуя всеобщее внимание, — целый день на ногах, с голодухи чуть не помер: в ихних столовках окромя гастриту ничего не схватишь!

Кузька шмыгнул носом и начал загибать пальцы:

— Во-первых, мы с Кешей подчистили кое-какие бумажки в исполкоме — лишние буквочки, рискуя здоровьем, съел! Спаситель наш, благодетель, отпаивайся молочком, отпаивайся, — голос его задрожал от переполнявших чувств. — Ну и таперича наша коммуналка числится у их, как и следоват, самым что ни на есть ценным памятником. Во-вторых, я на всякий случай у построителей маненько покурочил сакаватор. Ну, тарахтелку, которой они удумали дом-от сносить, — пояснил Кузька. — Еще пужанул пару раз главного умника из реставрации, что ту бумагу с приговором подписывал. Ужо, почитай, готов, — он хихикнул и довольно прижмурил глаза. — Но все это так, мошкара и мелочь, — неожиданно закончил Кузька.

Жадно слушавшая аудитория недоуменно всплеснулась:

— Как мелочь?!.

— А так, — Кузька назидательно поднял сухой палец. — Перерешить могут обратно: одну бумажку написали, другую напишут — не уследишь. А чтоб сработало, надо… Как это у их называется?.. Поднять обчественность!

— Чего-о?!. — Тимофей с Филиппом едва не свалились с комода.

— Сильно тяжелая? — испугался Серафим Гаврилович.

— Пудов сто будет, — авторитетно поддакнул Петр Игнатьевич. — Одному не справиться, только — миром! Придется попыхтеть.

— Мудрецы!.. — закатил глаза Кузька. — Грамотеи! Газетки надо читать, хотя б по праздникам, — не удержался, уколол сотоварищей он. — Поднять обчественность — значит уговорить тех же построителей, чтобы они сами выступили с почином. Мол, отремонтируем дом-от, сохраним для потомков как ценный памятник. И чтобы об ихнем почине в газете написали, против гласности никто не попрет — ни начальник, ни власть. Все ее боятся, поболе чумы, да!

— Голова! — не сдержал восхищения Архип Захарович. — Но как же их убедить, строителей-то? Поймут ли нас?.. Первое впечатление, — он запнулся, подбирая слова помягче, — варвары какие-то…

— Во, братцы, — прищурился Кузька. — А таперича, ухи распахните и слухайте. Сработаем так…

5

Сеня Пенкин на тахте лежал и напряженно думал, пытаясь осмыслить происшествие на Береговой. Цепочка выстраивалась довольно простая. мотор вывел из строя тот странный дед — в этом Сеня не сомневался ни минуты. Зачем?.. Предположим, негде жить, но всем выселенцам предоставляется жилплощадь, с теплым, кстати, сортиром, что на старости лет не последнее дело. Боится одиночества?.. Ерунда! В стране сейчас развернулось такой силы народное движение милосердия, что впору защищаться от него. Память дорога?.. В подобные сантименты Пенкин не верил принципиально. Остается одно: в доме сокрыта тайна. Клад!.. Хозяин-купец припас, так сказать, на черный день, да революция его опередила. И лежит-полеживает сундучок где-нибудь в подвале, или в стену замурован, или в колодце утоплен и ждет, чтобы его подняли… Сеня аж застонал. Вот она, синяя птица! Манит, подмигивает, крылом уже опахнула — только схватить! Да чтоб не вырвалась! Но — как?.. Пенкин взмок от напряжения, никогда еще ему не приходилось так интенсивно работать головой.

Итак, задача: оттянуть время сноса дома хотя бы на недельку, отыскать деда и войти с ним в долю. А может, он и есть хозяин? Бастрыгин?.. Правда, видок у деда — еще «тот», но, с другой стороны, это вполне может оказаться маскарадом: прикинулся бедненьким, несчастненьким, чтобы жалели сильней. Елки зеленые — Бастрыгин! Елизар Матвеевич! Если б так! Тогда взять за жабры, если будет упираться, тогда — верняк!.. На миг у Сени потемнело в глазах: мелькнул «мерседес», шикарная блондинка, очень похожая на Липочку, нежно склонившая лохматую головку ему на плечо, и он сам — респектабельный, «преисполненный»…

У Пенкина засосало под ложечкой, как всегда в минуты особого душевного волнения, возвращая в реальный мирок двенадцатиметровой малосемейки. Голод напомнил, что сегодня — суббота, следовательно, рабочая столовая закрыта и предстоит выматывающая душу процедура приготовления пищи на мерзкой электроплитке «Метеор», которая искрила, била током, бастовала, задавшись целью, по его глубокому убеждению, свести хозяина в могилу или в крайнем случае — жениться. Сеня нехотя слез с тахты, где так замечательно мечталось, и с тоской открыл холодильник. Нет, чудеса еще не начались: в морозильнике среди сугробов по-прежнему скучал в одиночестве желтоватый кусочек сала. Побренчав в кармане мелочью, голодный прораб обреченно побрел в соседний с домом овощной ларек. Лифт, по обыкновению, отдыхал, и Сеня отметил, что третий этаж имеет свои преимущества. Машинально сунув руку в почтовый ящик, он неожиданно обнаружил твердый бумажный пакет. Письмо? Бандероль? От кого?!. «С. И. Пенкину» значилось на конверте — странно, очень странно…

Заинтригованный и несколько встревоженный прораб вскрыл пакет крепкими молодыми зубами и нетерпеливо выудил оттуда сложенный вчетверо плотный серый лист. Сверху корявыми печатными буквами было написано: «Уважаемый Семен Иванович! Зная о Ваших финансовых затруднениях, спешу предложить свою помощь. Мне стало известно, что в доме, подлежащем сносу по улице Береговой, 13, находится клад. Возьмите и владейте! К сему прилагаю план. Остаюсь преданный Вам Н. Д.»

«Н. Д.»?.. Кто он?.. Сеня озадаченно теребил нос: ни одного знакомого с такими инициалами он вспомнить не мог. Может быть, «неизвестный доброжелатель»?.. Ну, конечно! Доброжелатель и обязательно — неизвестный, ведь истинное добро всегда анонимно, иначе о нем так быстро бы не забывали. Пенкин развернул лист, и… у него подкосились ноги. План! Настоящий, желанный, который снился ему ночами, о котором грезил наяву!..

На кривом квадратике стоял жирный красный крест и подпись: «погреб», и чуть мельче — «левый угол за ларем». У Сени захватило дух — наконец! — в подлинности чертежа он не сомневался. Мама всегда верила в его звезду, а Сеня верил маме. Но вот так, сразу, в самом начале трудового пути?!. Пенкин, опасливо оглянувшись, спрятал пакет за пазуху и через три ступеньки помчался домой готовиться к ночной операции.

6

Счастливый прораб, крадучись и поминутно озираясь, добрался до цели незадолго до полуночи. Улица не освещалась, а фонарик кладоискатель предусмотрительно включать не стал. Повозившись немного со щеколдой у калитки, обливаясь холодным потом, он бесшумно скользнул во двор. Дверь в доме оказалась незапертой. Внутри, уже подсвечивая себе фонариком, Пенкин благополучно миновал сенцы и прихожую и вошел в комнату.

Всюду царило запустение. Пыль серым казенным одеялом покрывала пол и немногие брошенные хозяевами при переезде вещи: стол, комод, два стула-инвалида да массивный сундук в углу, с крышкой, узорчато окованной железом. Но тишины в доме не было. Где-то потрескивало, по углам шуршало, скрипели половицы на кухне. Вдруг за спиной присевшего от страха Сени раздался мягкий быстрый топоток. «Крыса!» — попытался успокоить себя Пенкин. Сердце выбивало дробь где-то в левой пятке, а фонарик прыгал в руке, словно пытался грохнуться об пол и тем покончить счеты с жизнью. Прошло несколько томительных минут, прежде чем бледное пятно света выхватило толстое железное кольцо под столом. Обхватив столешницу, Пенкин попытался его приподнять — пустые хлопоты! «Да, это тебе не прессованная стружка», — усмехнулся Сеня и налег на стол всем корпусом. Гррум! — древнее сооружение вздрогнуло и нехотя тронулось с места.

Пристроив фонарик на комоде, кладоискатель, замирая от восторга и ужаса одновременно, поднял тяжелую крышку. Из холодной и вязкой темноты, наполнившей пространство внизу, пахнуло плесенью и болотом. Сене даже почудилось приглушенное кваканье. Он посветил фонариком — на дне тускло мерцала вода, лестница явно отсырела, но выглядела вполне крепкой, и Пенкин рискнул. Зажав в зубах фонарик, он уперся руками в края и поставил обе ноги сразу на вторую ступеньку. В тот же миг гнилое дерево ахнуло, и незадачливый кладоискатель полетел в расколовшуюся хохотом тьму…

— Ну как, внучек? Не расшибся? — голос был тих и участлив.

Сеня осторожно открыл глаза. Он сидел в той же комнате на шатком стуле и жмурился от яркого солнечного света, лившегося сквозь чисто вымытые окна. Перед ним на другом колченогом чудище удобно устроился махонький благообразный старичок, почему-то показавшийся знакомым.

— Ты покамест очухивайся, Семен Иванович, а я тебе кой-чего расскажу, — ласково продолжал дед. — Зовут меня Кузьмой Василичем, профессия моя — домовой, а проживаю — в энтом доме, который ты со своей дружиной ломать надумал.

Пенкин начал медленно сползать со стула.

— Э-э, парень, ну что ты, как девка, сразу — в обморок!.. Домовых не видел? — Кузька нагнулся и легонько дунул ему в лицо.

— Где я? — едва размыкая губы, спросил Сеня.

— Да здеся ты, на Береговой, куда и пришел! — обрадовался Кузька. — Да ты, никак, не признал меня?.. Я вчерась вам сакаватор малость покурочил — несколько смущенно напомнил он.

А, так вы — хозяин? — в свою очередь обрадовался Пенкин. — Неизвестный доброжелатель — вы?.. Письмо вы подкинули? Про клад?

— Подкинул, — сознался домовой. — Прямо в ящик сунул, для скорости. Больно поговорить надо.

— Уфф!.. — облегченно вздохнул Сеня. — А я-то вообразил!.. — он хохотнул. — Но давайте о деле. Велик ли клад? Золото, камни, валюта?.. Сколько процентов дадите? — Пенкин вытащил записную книжку и «Мицубиси», готовясь произвести необходимые расчеты.

Кузька запустил пятерню в кудлатую бороденку и начал яростно ее расчесывать.

— Уж не обессудь, Семен Иваныч, с кладом-то я тебя… того, надул.

— Позвольте! — Сеня почти физически ощутил, как Синяя птица, кружившая над головой, снова начала набирать высоту. — Вы хозяин дома?

— Не, хозяев нету, все, считай, уже съехали. Таперича тут коммуналка.

— И что вы от меня хотите? — догадываясь о цели свидания, спросил Пенкин.

— Вот ты кто? — начал издалека Кузька. — Построитель! Значит, первое твое дело — строить, а не рушить. А ты с чего начинаешь? Еще и на пятак не сделал, а уж портишь на гривенник.

— Кузьма Василич, здесь вы не правы! — перебил Сеня, внутренне ликуя, что разговор поворачивает в нужное русло. — Философия жизни: ненужное, старое снести, чтобы освободить место для нового. И мне непонятно, почему вы так нервничаете. Дадут вам квартиру, со всеми удобствами: тепло, светло, и мухи не кусают. А тут… — он обвел презрительно глазами стены, — пыль да гниль, было б по чему убиваться!

— Э, мил человек, своя земля и в горсти мила! А в энтих, железобетонных, куда ты собрался меня отселить, лишь ревматизм наживать. Не климат нам тама: печи нету, о батареи только задницу обжигать. Опять же ставенок нету, от земли далеко… Да только дело посурьезней, поэтому и вызвал тебя сюды.

— Так в чем же состоит дело? — задал наводящий вопрос Пенкин, явственно ощущая легкое хлопанье синих крыльев возвращающейся из поднебесья птицы счастья.

— Я про память поколений толкую. Сохранить ее надоть. В целости да сохранности в образе нашего дома. Семнадцатый век! Не кот чихнул. Опять же Елизар Матвеевич ставил, заговорил дом от огня, от воды, от людской хулы, да от сакаватора — не сообразил. И то сказать, где ж ему было догадаться! Этих тупорылых тогда и в наличии не было.

— Все памятники архитектуры, Кузьма Васильевич, в Горске давно взяты на учет, под охрану государства. А если вашего дома в списках нет, значит, он никакой ценности не представляет и подлежит сносу, — веско добавил Сеня, прикидывая, сколько же удастся содрать с деда за отсрочку.

— О-хо-хо! — страдальчески закатил глаза Кузька. — Память людская!.. Ума много, да разума нет. Век-от человеческий коротюсенький, чего накопишь, чего упомнишь? А вота нас бы кто спросил — порассказали бы, по пять, по шесть сотен лет векуем, кой-чего в головенках имеется, да!

У молодого прораба снова екнуло под ложечкой:

— Как вы сказали?. Человеческий — коротюсенький, а…

— Объединяться, говорю, надоть. Вашей обчественности с нами, коренными домовыми, и вместе бороться против лихоимцев и бюрократов.

— Так в-вы что?.. Настоящий д-домовой?..

— От-те на, приехали! — хлопнул себя по коленям Кузька — Я ж тебе полчаса долдоню об энтом! Чо, психушку побежишь вызывать? — прищурившись, поинтересовался он.

Пенкин попятился к выходу.

— Я… Я, пожалуй, пойду. Д-домой, мама в-волнуется…

Оказавшись на пороге, Сеня рванул дверь и опрометью бросился вон. Прораб мчался по улице, не замечая прохожих и машин, пока перед глазами не поплыли красные круги. Он перешел на шаг и попытался сориентироваться. Это была старая часть города и, вроде бы, знакомая. Сеня подошел к ближайшему дому, пристально вглядываясь в проржавевшую, косо прибитую над самой калиткой табличку: «Ул. Береговая, 13»…

Ватные ноги больше не держали Пенкина — он сел наземь, привалившись спиной к столбу. «Не может быть!.. Я бежал минут пятнадцать! По кругу?.. Я прекрасно знаю город, как же так?.. Мама, я боюсь!..» — мысли метались, страх, настоящий, липкий, спеленывал тело. «Бежать! Немедленно!..» — Сеня вскочил.

— Передумали, Семен Иваныч? Вернулись? — раздался насмешливый голос.

— Опять вы? — Пенкин затравленно оглянулся.

— Конечно. Думаю, пущай немного проветрится парень, душно небось, у нас-от. А таперича можно и беседу продолжить, — Кузька гостеприимно распахнул взвизгнувшую калитку.

— Насчет дома? — жалобно спросил Сеня.

— Насчет совести. Заходи, мил человек.

И Пенкин вошел…

7

В реставрационной мастерской было безлюдно: обеденный перерыв — время святое, лишь в конце коридора кузнечиком потрескивала пишущая машинка. Заперев дверь кабинета, Фатьянов сел и расслабился.

«Вся эта чертовщина с голосами и подмигивающими фотографиями, конечно, галлюцинация. План застройки — это Сашка Хмелев сработал, больше некому. Ну, родной, погоди! Ты, по-моему, еще макет не сдал, а сроки все прошли. Так что, друг, не обессудь, ответный ход — «е2 — е 4»!.. Сейчас найду заключение и — порядок, получи и распишись, как говорится…»

Игорь несколько раз глубоко вздохнул и открыл глаза. Не глядя, достал из нижнего ящика папку «Акты и заключения» и решительно шлепнул ее на стол. В комнате заметно потемнело — собиралась гроза. Фатьянов щелкнул несколько раз выключателем — настольная лампа перегорела. Чертыхнувшись, он вывинтил лампочку и полез за новой в шкаф. Достав запасную, Игорь вздрогнул. Перед ним, как и в прошлый раз, чинно сидел давешний «чокнутый» старик. Или другой?.. Этот, вроде, и постарше, и посолидней, и лысина более обширная, лишь борода, пожалуй, такая же седая и клочкастая.

— Доброго вам здоровья, Игорь Евгеньевич, — часто закивал гость. — Не гадайте, я по тому же делу, что и сотоварищ мой, Кузьма Василич.

Фатьянов судорожно сглотнул и начал шарить по карманам, ища сигареты.

— Да вы не волнуйтесь, Игорь Евгеньевич, я располагаю некоторым временем. Вы ведь собирались найти какое-то заключение?.. Я охотно подожду, — посетитель прикрыл тяжелые веки и мелодично засвистел что-то себе под нос.

Фатьянов дрожащими пальцами развязал тесемки и заставил себя опустить глаза. Нужная бумага, как показалось Игорю, сама выскользнула из стопки и послушно легла на стол.

— П-прошу, — почему-то протянул ее гостю Фатьянов.

— Благодарствую, — отвел руку Игоря старик. — Мне известно, что там начертано, а вы — почитайте, почитайте!

Фатьянов пробежал глазами текст и машинально вытер галстуком холодный пот: «…дом Елизара Матвеевича Бастрыгина представляет архитектурную и историческую ценность и подлежит полной реставрации и охране как памятник старины…»

— Бывает, Игорь Евгеньевич, по себе знаю, — утешительно и ласково, как сквозь вату, доносилось до Фатьянова. — Понервничаешь, закрутишься — и вон из головы, перепутаешь что-нибудь. Склероз называется. Сухие сороконожки пополам с кваском, натощак, по столовой ложке три раза в день — и как рукой!..

— Вот что, товарищ домовой, — Игорь усилием воли сбросил оцепенение, — как вас величать?..

— Архип Захарович, с вашего позволения.

— Прекрасно! Архип Захарович, рад вам сообщить, что со мной подобные номера не проходят!

— Но ведь документ-с подписали вы, — вкрадчиво напомнил домовой.

— Ничего подобного! — с отчаянной решимостью Фатьянов разорвал пополам злополучный акт и бросил в корзину. — Гипнозу не поддаюсь! В мистику не верю. Фокусы разоблачаю!

Он достал бланк, подложил копирку и вставил в каретку.

— Сейчас составлю новый акт и завтра подпишу у всех членов комиссии!.. — приговаривал Игорь, с чувством лупя по клавишам.

Машинка возмущенно всхлипывала, чихала, шипела и, наконец, совсем остановилась.

— Саботаж?.. — Фатьянов мрачно усмехнулся. — Ничего, мы и рукой можем написать, — и он принялся лихорадочно строчить. — За нос водить вздумали!.. Домовых нам еще не хватало!.. Посоветоваться с ними забыли!.. Все, готово!.. Можете убедиться. — Игорь сунул гостю одну из копий, — и оставьте ее себе на память!

— Весьма признателен, — Архип Захарович аккуратно сложил вчетверо лист и спрятал в карман. — То, что надо! Благодарю от имени всей нашей колонии и от себя лично! Вы — настоящий человек! Ваш дом будет отныне под особой нашей охраной, перекроем все щели — ни одна беда не просочится, лихо отведем, напасти заговорим!..

— Что вы там бормочете? — встревожился Фатьянов, мельком взглянув на текст: «…подлежит полной реставрации и охране…» — он был близок к обмороку, лицо посерело, тошнота тугой волной подкатила к горлу. — Но ведь это не я решаю, — устало произнес Игорь. — Есть постановление исполкома — построить на месте вашего дома гостиницу. Более удобной площадки просто нет поблизости.

— Есть! — развеселился Архип Захарович. — И бумажки все уж выправлены, в папочке у вас лежат-полеживают.

Фатьянов с каким-то отуплением, ничему более не удивляясь, начал перебирать документы, ничуть не сомневаясь, что обнаружит необходимый. «…Согласно решению горисполкома от… июня 19… года о ликвидации частных гаражей по улице Неточной и заключению экспертной комиссии… площадка признана годной для строительства гостиницы «Интурист»…»

— Гениально!.. — Игорь неожиданно расхохотался. Как вам это удается, Архип Захарович? Откройте секрет!.. Мы год бились, ходили, доказывали, митинговали — все тщетно! А тут… Доверьте тайну, никому не скажу, слово!

— А нету секретов, — гость обескураживающе развел руками. — Профессия такая. Да и учимся эвонной не пять лет, — домовой лихо подморгнул, — а за пятьсот-от годков и печной научится. Это вроде начальной грамотки вашей. Другое худо — учить некого становится. Деревенские — печные да банные — совсем отделились и за родню нас не признают, а молодежь вконец обленилась — ей бы чего послаще, да попроще. Вот «пряталки», «пугалки», «перевертыши» — это они еще осилят, а чего посерьезней — так и норовят схалтурить. А в последнее время повадились тайком на шабашки к ведьмам лесопарковским мотаться. В рабочее время!.. — Архип Захарович даже поперхнулся от возмущения. — День спят, ночь гуляют. Да еще пристрастились к муравьиной кислоте, брр!.. Налакаются, а после язвами, да гастритами маются — беда!

— Да, смотрю, и у вас проблемы не легче, — посочувствовал Игорь.

— И-их, — тяжко вздохнул Архип Захарович. — А с другой стороны, чего от них требовать?.. Ребятня десятого, да тридцатого года рождения и домов-то путевых не видала: панель — да шлак-блок, шлак-блок — да времянка, да вагончик с палаткой. Какие-такие традиции передашь в них? Веришь, Евгеньич, как посвящение проводить, с ног сбиваемся. Не во Дворец же спорта сгонять народ — и скользко, сквозняки гуляют, вместо нормального пола — лед, огонь где-то под потолком, мертвый, холодный — рук не согреешь, не то что спину… С появлением реставрации вашей маленько воспряли, — Архип Захарович посветлел лицом и едва заметно улыбнулся. — Никак, за ум люди взялись! Хотя бы малое спасти от тлена, где бы душа могла притулиться.

— Послушайте, Архип Захарович! — загорелся Игорь. — Есть конкретное предложение: давайте заключим союз! Вы находите дома, где душе человеческой, как вы говорите, будет уютно, и оформляете таким вот макаром, — он кивнул на распухшую от документов папку, — необходимые бумаги. А наше дело — быстро привести жилище в порядок, помогайте людям окончательно не озвереть, — добавил Фатьянов шутливо, явно пытаясь скрыть смущение.

— С превеликим удовольствием! — пылко откликнулся домовой. — Нам это не в тягость, а в радость!

— Значит, договорились, — Игорь крепко пожал детскую сухонькую руку деда. — А все-таки признайтесь, Архип Захарович, заставили меня акт нужный написать? Вынудили?

— Неужто, Евгеньич, ты до сих пор не уразумел?.. Совесть твоей рукой водила, что в душе живет. А я токо помог ей наружу выкарабкаться, щелочку махонькую проковырял. На это вся надежда, а ты — «заставить»…

— Архип Захарович, переселяйся ко мне, а? Один ведь, как перст…

Голубенькие глазки домового подозрительно заблестели.

— Не могу, — отказался он. — Обчество бросить не могу, сотоварищей. Да и дома у тебя нет, куда зовешь? Хрущоба твоя — не дом, а так, крыша общая.

— Ну что ж, — излишне бодро начал Фатьянов, — на «нет» — и суда нет. Будем сейчас туннель прокладывать к душе одного матерого. Работа долгая, приготовься, Захарыч: там жиром все заплыло.

Игорь несколько раз настойчиво крутил диск, набирая нужный номер, пока на другом конце провода сняли трубку.

Фатьянов, ты? — зарокотал Толстопятов так, что все сказанное отчетливо было слышно в комнате. — Что хочешь сообщить?

— Антон Кириллович, я должен извиниться. Затмение нашло — перепутал бумаги. Гостиница — на Источной вместо гаражей, а дом на Береговой, действительно, семнадцатый век. Поразительно, но факт Что будем делать? Включать в план?..

— Как что делать! Реставрировать! — трубка гаркнула так, что Фатьянов невольно отпрянул. — У меня тут делегация целая! Строители пришли вместе с прорабом требуют разрешить отремонтировать дом, бесплатно! Что молчишь?.. Ступор напал?.. Ха-ха-ха! — грохотал Толстопятов. — Новое мышление — в действии, привыкай, начальник!.. Так что давай, подключайся, — уже серьезным тоном приказал зампредгорисполкома. — В реставрации они — ни уха, ни рыла. Руководи, Фатьянов, а я прессу подключу. Такой почин нужно осветить, раструбить по всей стране — поднять общественность на ноги! — в трубке запикали короткие гудки.

Слышали? — Игорь повернулся к Архипу Захаровичу, но… того уже в кабинете не было — домовой исчез.

Фатьянов подошел к окну, вытащил последнюю сигарету, а смятую пачку, поколебавшись, бросил в урну под столом.

За окном все замерло в ожидании дождя. Сизые тучи, казалось, своими лохмами задевали антенны на крышах новеньких девятиэтажек. Ни машин, ни прохожих, ни птиц — все попрятались, затаились. Игорь размял сигарету и щелкнул зажигалкой. В ту же секунду ослепительно блеснуло, и в этом фантастическом свете ему вдруг почудилось…

Исчез типовой микрорайон и на его месте, вознося к яркому синему своду иглы шпилей с легкими крыльями крестов на вершинах, встал красавец-собор, как облеченный в камень гигантский водяной вал с застывшими на гребне его пенными шапками сияющих куполов. А от собора вниз, к реке, по крутому склону холма сбегали тремя ручейками одно- и двухэтажные дома, окутанные легкими облачками затейливой резьбы…

А через мгновение ахнуло так, что зазвенели стекла.

Игорь глубоко затянулся и вполголоса произнес:

— Срублю пятистенок, дед, и заберу вас к себе!..

Август 1988 — январь 1989 гг.

По щучьему велению новая сказка

— Нет, ведь живут же люди нормально: стенки, ковры, кухонные комбайны… А у нас — не квартира, а свалка! Зайти страшно: провода, болванки какие-то!.. А эта старая стиральная машина тебе зачем?.. Господи! Лучше бы пылесос починил, Кулибин! Каждый раз веником палас выбиваю — без рук уже!..

«Все, порядок! Раз про пылесос вспомнила, можно вставать».

Андрей рывком вскочил и запрыгал на пятках по холодному линолеуму к вешалке. Ольга свирепо гремела на кухне кастрюлями, вымещая на них свою неуемную тоску по уютной жизни. Андрей быстро оделся, запихнул на антресоли подушку и одеяло и, подкравшись сзади к жене, чмокнул ее в теплую шею. Ольга ойкнула и запустила в покорно подставленную спину скомканным полотенцем.

— У-у, изверг!.. Быстро за стол!

Традиционный международный конфликт был улажен.

Через минуту, жмурясь от удовольствия, Андрей уплетал фирменный омлет и думал: «Алька у меня просто прелесть!.. Но из чего сделать репликатор? Трансмутивный генератор из пылесоса вышел неплохой, а вот репликаторчик?..» Получив на десерт крепкий душистый чай в любимой кружке с отбитой ручкой, Андрей окончательно разомлел.

— Ты вот пилишь меня за какой-то отживший свой век пылесос, — осторожно начал он, — и даже не подозреваешь, что твой муж — гений! И скоро ты будешь им гордиться!

— Пусть им страна гордится! А мне твои эксперименты — вот где!..

— Не веришь?.. Зря! А я, может быть, сейчас решаю государственную задачу! Да-да! Превратить отдельно взятую страну в край всеобщего изобилия! И это, если посмотреть шире, не только экономическая проблема. И социальная, и психологическая, и политическая!

— Кончай трепаться, Шмелев! От уборки квартиры и магазина тебе все равно не отвертеться.

— Да ты только представь! — остановиться Андрей уже не мог. — Всего будет вдоволь, чего пожелаешь! И никакого дефицита. Нет очередей, продавцов-прохиндеев, нет блатных «черных» входов!.. Только подумал, мысленно пожелал чего-нибудь и — пожалуйста, с доставкой на дом!.. Какие перспективы? Грандиозные перспективы, если посмотреть шире!.. Пока человек в чем-то нуждается, он не свободен, он — раб собственных желаний. Я верну человеку его суть гомо сапиенса!.. Я сделаю его счастливым!..

— Все. Тему изобилия закрыли. — Ольга кончила мыть посуду, сняла фартук. — Вечером придет главный с женой. До восьми я на репетиции. Поэтому в «Универсам» отправишься ты. Список и деньги у телефона. Подойдешь к Афродите в обеденный перерыв, с двух до трех. Она будет ждать, я договорилась, — инструктировала Ольга, колдуя перед зеркалом. — Да в парадный-то подъезд не ломись! Через черный зайдешь, — она лукаво блеснула подведенными глазами и вышла.

— И никаких «дискретных пирожков»! Слышишь? — крикнула уже из спальни. — А то, как в прошлый раз: сели за стол — пирожки исчезли, гости ушли — появились.

Андрей потупился, заливаясь краской.

— Ошибочка случилась, большой темпоральный разрыв. Не рассчитал. Вместо тридцати секунд — три часа…

— Вот именно! — вновь появилась Ольга в светло-зеленом платье. — Предупреждаю последний раз: экспериментируйте со своим Верховским у него на даче. Вопросы есть?

— Никак нет!

— И выкинь из прихожей свой металлолом! Пожалуйста…

— Слушаюсь! — он выкатил глаза и щелкнул босыми пятками.

— Клоун! — фыркнула Ольга. — Тапки надень, горе луковое. Опять носом хлюпать будешь среди лета, — привстав на цыпочки, она оставила на щеке мужа розовое «сердце». — Колючий! Побрейся, гений! Я побежала.

Хлопнула дверь, и на кухню робко заглянул Макс. Он вопросительно взглянул на хозяина и сипло пробасил: «Мм-а-а?..»

— Ну что, чмо лохматое, небось жрать хочешь? — Андрей вздохнул и открыл холодильник.

Достав персональную кастрюльку кота, он приоткрыл крышку и с опаской понюхал застывшее варево с подозрительными оранжевыми разводами по краям. Посередине «ледника» одиноко возвышался пик рыбьего хвоста. Не уловив никакого запаха, Андрей пошатал «айсберг» и посмотрел на выписывающего вокруг ног «восьмерки» Макса.

— Тебе ведь, паразиту этакому, еще и разогревать надо! — чтобы поскорей избавиться от голодного кота, Андрей включил электроплиту на «тройку».

— Следи сам, — сказал он. — Зашкворчит, позовешь.

Макс занял наблюдательный пункт на подоконнике и принялся за утренний туалет.

Телефонный звонок застал Андрея посреди комнаты в обнимку со стиральной машиной, которую он решил перетащить в кабинет подальше от бдительной Ольги. Крякнув, он опустил машину на пол и ринулся в прихожую, но тут из кухни наперерез, прямо под ноги вывернулся Макс. Чертыхнувшись, Андрей исполнил прыжок «оленя», крепко прищемив кошачий хвост.

— Алло! Слушаю!..

В трубке трещало. Макс возмущенно орал.

— А, чтоб тебя!.. Говорите!

— Дюха, ты? — Витька, как всегда, был возбужден и весел. — Как живете, как животик?

— Витька, у меня дел по горло. Быстро выкладывай, чего надо. Имей в виду, на рыбалку я больше не ходок. Из-за твоих ершей-дистрофиков Ольга со мной два дня в молчанку играла.

— Че кипятишься?! — обиделся Витька. — Я тебя, как человека, хотел на шашлык свистнуть! Настоящий, замечу в скобках, не дискретный…

— Ладно, Сом… Ей-богу, не могу! Вечером Ольга гостей назвала, а мне еще тут одну штуку доделать надо.

— «Приплыла к нему рыбка и спросила?..» — попробовал угадать Витька.

— Вроде того.

— А то давай, Эдисон, подмогу: теща организует заказик. Как ветерану умственного труда, а?

— Спасибо, старик, сам управлюсь.

— В таком случае — бай-бай! — как говорят янки.

В прихожую уже просочился запах горелой рыбы, и голодный Макс остервенело драл когтями хозяйский тапок. Проклиная болтливого Витьку, Андрей ринулся спасать кошачий завтрак. Увы, помощь опоздала, реанимировать было нечего. Андрей с полотенцем отодрал от конфорки приварившуюся посудину и бухнул ее в раковину.

«Ничего себе денек начинается!.. Но главное, чем теперь кормить эту скотину?..» — вздохнув, Андрей открыл холодильник. На верхней полке, застенчиво посверкивая фольгой, томился в одиночестве плавленый сырок «Дружба».

В прихожей снова затарахтел телефон. Звонил Верховский.

— Здоров будь, гений! — пророкотал он. — Ну, что с репликатором? А то меня тут ночью посетила одна… идея. Что если… стиральная машина, а?

Странно устроен человеческий мозг! Стоило Верховскому произнести два слова, как смутно маячившая где-то в подсознании догадка превратилась в четкий и логичный план действий. У Андрея на мгновение перехватило дыхание.

— Есть репликатор! — заорал он в трубку. — И просто, как репка! Гони на предельной, Севка! Будет работенка!

— Уже в пути!..

Андрей любовно оглядел «Малютку», этот допотопный домашний агрегат, которому вскоре предстояло превратиться в невиданную доселе, удивительную машину. Стоп!.. Но к нему нужен таймер и… и холодильная камера! Сейчас добыть их можно было только в одном месте. В обмен на голову, естественно! Это Андрей понимал и даже представлял весь процесс обмена в деталях.

На кухне Макс с безнадежным сиротским видом катал по линолеуму плавленый сырок.

— Не нравится? — посочувствовал Андрей. — Потерпи, старче, скоро угощу тебя по-царски.

Кот насторожился, с надеждой следя за хозяином, суетившимся возле холодильника.

— Будешь свидетелем: иду на преступление ради счастья народного, — поплевав на руки, Андрей примерился и поволок недостающую «деталь» в кабинет…

— А ты уверен, что она сработает? — Верховский критически осмотрел установку.

— Попробуем? — Андрей потянулся к рубильнику.

— Не гони, — остановил Верховский. — Уточним: что она может?

— «Щука»?.. Все!

— Хм!.. Стоим на пороге изобилия?

— Страшно, аж жуть! Ну?.. Бог не выдаст, свинья не съест. Врубаю… Нажимаю клавишу «ХОЧУ»… Кстати, ты завтракал?

— Какое! Побриться едва успел.

— Произношу формулу материализации: «По щучьему велению, по моему хотению, подай на стол яичницу с кофе!».

Шмяк!.. На столешнице, прямо на разбросанных чертежах в буроватой луже плавала подрумяненная по краям глазунья. От нее сильно несло кофе, и шел густой пар. Верховский брезгливо приподнял ее двумя пальцами, опустил и вытащил носовой платок.

— Та-ак, — потянул он. — Как же это понимать?

— По-моему, нормальная глазунья из четырех яиц… С кофе, — рассеянно проговорил Андрей. — Ясно! Некорректно сформулирована задача, попробуем иначе…

— Стой, а сие куда? — Верховский кивнул в сторону «шедевра». — Или будем их плодить?

— А, ерунда! Вот кнопка «НЕ ХОЧУ», нажимаю — и заказ уничтожается.

Кулинарный монстр исчез, прихватив пару прилипших к нему чертежей.

— Черт, схему модуля конгруэнтных преобразований слопала!

— Похоже, «щука» ликвидирует заодно все, что соприкасается с ее дарами. С учетом сопоставимости масс, разумеется, — резюмировал Верховский. — Это надо учесть. Давай так: начнем с простого. — Он сгреб все бумаги со стола на кресло. — «По щучьему велению, по моему хотению, подай мне стакан с питьевой водой!»

Невольный возглас изумления вырвался у испытателей: рука Верховского крепко сжимала граненый стакан с прозрачной жидкостью. Он с опаской втянул воздух.

— Ну, и чем пахнет? — нетерпеливо спросил Андрей, пытаясь завладеть стаканом и попробовать содержимое на язык.

— Запаха нет, но пахнет все это очень скверно. Вот что, давай котяру.

— Зачем? — Андрей заподозрил неладное.

— Макс! — крикнул Верховский и распахнул двери. Дважды приглашать не пришлось. Кот неслышно скользнул в комнату и умненько, лапка к лапке, уселся перед Верховским. Макс умел пустить пыль в глаза, когда хотел.

— А вот это не надо! — догадался Андрей, отнимая стакан. — Макс не подопытный кролик, а голубой шартрез, редкая порода! И вообще, полноправный член… Да мне Алька!..

— Вот чудило! — усмехнулся Верховский. — У всех животных — интуиция, инстинкт, нюх!.. Несвежее или нечто подозрительное ни есть, ни пить не будут.

— Здесь ты прав, — успокоился Андрей. — Нюх у него и впрямь сумасшедший. Алька только к подъезду подходит, а он, чмо лохматое, уже знает, что в сумке. Если рыба — сидит спокойно, если мясо — берегись! — дверь когтями дерет, рычит, что твой тигр…

— Так за чем дело встало? Дай ему утолить жажду: плесни водички из стакана.

— Какую жажду? Он со вчерашнего дня не жрал ничего! Уж ежели угощать… — Андрей водрузил на голову нечто среднее между мотоциклетным шлемом и шлемом космонавта со странными сетчатыми крылышками по бокам. — Гулять, так гулять, — сказал он и закрыл глаза.

Вдруг что-то тяжко бухнулось на пол в кухне, и в то же мгновение Макс косматой кометой вылетел из комнаты. Вальяжный Верховский, проявив несвойственное ему проворство, последовал за котом.

— Сработало, — устало произнес Андрей и вытер со лба пот, двигаться не было сил.

— Должен тебя разочаровать, — появился в дверях Верховский. — В мышеловку попалась мышь. Всего-навсего. И Максимилиан ее, конечно, оприходовал.

Словно в подтверждение его слов из кухни донеслось такое свирепое урчание и шипение, что сомневаться не приходилось: пиршество в разгаре.

— Причем тут мышеловка?.. — Андрей несколько растерянно, посмотрел на приятеля. — Понимаешь… Я сейчас мысленно произнес формулу материализации и представил мышку. Мысленно!

Они уставились друг на друга, пытаясь осознать происшедшее.

— Это надо перекурить, — Верховский дрожащими пальцами попытался набить трубку.

— Значит, «щука» читает мысли?!.. Севка! Грандиозно!.. Это значит, не нужен: «а» — словесный приказ, «б» — переводчик… «Щука» поймет любого, лишь бы этот любой обладал ярким воображением. Языкового барьера нет! И в нашей многонациональной стране…

— Притормози, — мрачно перебил Верховский. — Какой радиус действия «щуки»?

— Ну… примерно сотня-другая метров. Но дальность — не проблема! Это вопрос технический, ведь в принципе задача решена!

— Ясно. А источник?..

— Не понял.

— Чтобы что-то где-то взять, нужно, чтобы это «что-то» там лежало. Соображаешь?.. Стакан с водой, предположим, исчез с твоего кухонного стола. Яичница с кофе экспроприированы у соседа. Мышка — из ближайшего подвала… Какая программа реализуется: производителя или банального доставалы?

Ответить Андрей не успел: в прихожей заливистой трелью зашелся звонок. Явился Витька Сом.

— Привет, гений! — Он был под хмельком, и от него пахло дымком и шашлыками. — А я шел мимо, дай, думаю, зайду… — Витька скинул с плеча объемистую сумку. — Держи, Эдисон. У тещи на складе ревизовал. Время — деньги, замечу в скобках, а твое — в инвалюте. Правильно говорю? — И он загоготал, очень довольный собой.

Гость был совершенно некстати, и Андрей попытался было протестовать.

— Зачем?.. Не надо, Сом!

— Чего там «не надо»! Свои люди, Дюха! Что я, не понимаю?.. — Оставив кроссовки у порога, Витька решительно прошествовал в кухню и, отобрав сумку у Андрея, начал ловко выкладывать на стол содержимое.

— Сейчас сообразим… Тут и Альке твоей хватит, и гостям… И нам, изобретателям. Мозги, они тоже подкормки требуют, правильно говорю? — обратился он к подошедшему Верховскому.

— Витька! Ну что ты за человек?! Говорил же — некогда! Работаем мы, понятно?.. Работаем, без обедов и перекуров! — разозлился Андрей.

— А по-моему, товарищ прав, — неожиданно поддержал растерявшегося гостя Верховский. — Мозги действительно пора подкрепить, по крайней мере, мои. Какое у нас меню?.. Ого, балычок! Икорка!..

— Чистый фосфор, между прочим, — осторожно заметил Витька, покосившись на хозяина, который, скрестив руки на груди, стоял в дверях.

— Давай, присоединяйся, — позвал Верховский, с наслаждением уплетая бутерброд. — Продукты — первый сорт, не отравишься. Максимилиан, лови!

Кот, изловчившись, поймал на лету кусок телятины и, довольно урча, скрылся под столом.

— Слышь, Дюха!.. — приободрился Витька. — Только закусим… Что я, не понимаю? Я тоже на работе не пью. Нормально! Если там по кружечке пивка пропустишь, а водяру — что ты!..

— Пиво — это замечательно! — мечтательно произнес Верховский. — Особенно — чешское, да с воблочкой сушеной…

— Не взял! — искренне огорчился Витька. — Не догадался, дурак. Но я сбегаю! — рванулся он. — К Тамарке. Это рядом, за углом.

— Не суетись, Витя, — остановил Верховский. — Пиво — за мной. Изобретатель, до угла твоя «рыбка» достанет?

— Достанет, — усмехнулся Андрей.

— Дай-ка сюда колпачок, — попросил Верховский. — Проведем натурные испытания, проверим на совместимость машину и будущего пользователя… Примерь, Витя.

— Че это, мужики? — Витька заинтересованно вертел в руках шлем, не решаясь, однако, надеть его на голову.

— Как у него с воображением? — осведомился Верховский, помогая Витьке. — Яркое? Буйное? Предметное?

— Вполне, — успокоился Андрей. — Скоро сам убедишься.

— Прекрасно. Итак, объясняю задачу, — Верховский строго посмотрел Витьке в глаза. — Эта штука, которая у тебя на голове, способна угадывать и выполнять любое желание человека. Нужно лишь точно знать, что ты хочешь, представить это и мысленно произнести: «По щучьему велению, по моему хотению…»

Витька Сом не засмеялся, не улыбнулся, а с готовностью кивнул и прикрыл глаза. Минутная тишина показалась бесконечной. Глухой стук заставил всех вздрогнуть: на столе перед Витькой стояла деревянная кружка с пенистой шапкой набекрень. Некоторое время оторопевший Сом таращился на сотворенное им чудо, потом неуверенно протянул руку, коснулся золотистой пены и жадно принюхался.

— Пиво! — выдохнул он. — Гад буду — пиво! — и, схватив пятерней кружку, припал к ней. Верховский и Андрей молча наблюдали, один — с легким презрением, другой — с беспокойством. Наконец, Витька опорожнил полулитровую емкость, утерся рукавом и сообщил:

— Рижское. Другого у Тамарки, видно, не было. Давай, ребята, подходи, угощаю, — он снова зажмурился, свел брови к переносице и замер.

…Часа через два квартира превратилась в нечто вроде филиала оптовой торговой базы. Всюду валялись «остромодные» рубашки, куртки, кроссовки, «дипломаты», теннисные ракетки и спиннинги, семейная палатка, два спальных мешка на гагачьем пуху; видео с набором кассет и японский магнитофон громоздились на тахте, как предметы, представляющие особую ценность. Сом сидел в новехоньком американском «брейке» и «варенках». Просящие каши, стоптанные шлепанцы на ногах Андрея заменили мягкие бархатные невесомые туфли.

Щепетильный Верховский сопротивлялся долго и стойко, однако, не устоял и он, когда увидел любезные его чувствительной коже лезвия «Шик» и «Джиллет».

— Ты погляди, как работает, а? — азартно сопя, восклицал Витька. — Мужики, заказывай! Чего надо? Фирма гарантирует!

— Хватит на первый раз. Снимай колпак, — попытался остановить разошедшегося испытателя Верховский.

— Погодь, — отстранился Витька. — Дюха, давай Ольке твоей чего-нибудь сбацаем? Комбайн кухонный, а? С компьютером?.. Я на выставке видел, япошки придумали — вот дошлые! — значит, заказываешь: мол, к десяти часам чтобы «цыпленок табака» с хрустящей корочкой. И все, иди гуляй! Возвращаешься — готово, доставай и хрумай. Блеск!

— Хищение в особо крупных размерах, — заметил Верховский. — От пяти до десяти с конфискацией имущества.

Сом враз посерьезнел, снял шлем и вопросительно уставился на Андрея.

— Дюха, чего это он?

— Он шутит, — успокоил Витьку Андрей. — Но… понимаешь… Пока это — макет, первый вариант. Мы даже не знаем, какая программа доминирует. Попросту говоря, откуда «щука» достает дефицит — неизвестно, чем его восполняет — тоже. Короче, все это, — Андрей обвел глазами разбросанные в беспорядке вещи, — придется аннулировать.

Если бы в комнату влетела шаровая молния и взорвалась перед Витькиным носом, он был бы поражен меньше. С минуту Сом молчал, тяжело упершись взглядом в пол, затем заговорил, едва разжимая губы, с придыханием, пытаясь из последних сил сдержать рвущуюся ярость.

— Юмористы… Кто тут из вас Жванецкий, а кто Хазан, мне до фени! А машину курочить не дам! Поняли?.. Я ее экспроприирую. Как народное достояние! Поняли, Эдисоны хреновы?.. — Витька плотно надвинул шлем на самые уши и решительно шагнул к двери.

— Сом, не дури! — рванулся Андрей.

— Стоять!.. — Витька резко обернулся и принял боксерскую стойку.

— Да ты же не знаешь, как со «щукой» управляться!

— Ниче, разберемся!

— Это опасно, в конце концов! Совершенно неизвестно, как «щука» поведет себя при перегрузке. Какая у системы обратная связь, реальные возможности — сплошные вопросы! Статистики — нет, опыта эксплуатации — нет. Бред!.. Севка, что ты молчишь?

— В принципе он прав!.. Да-да. Прибор предполагается пустить в массовое производство, так?.. Для кого ты его изобретал? Для избранных или для таких, как Витька? А знаешь ли ты, что им нужно для счастья? Сам же говоришь, нет статистики. Вот и пусть набирают!

— Наберем, — пообещал Витька, ободренный неожиданной поддержкой. — Тещу подключу, Тоську — жену, деда мобилизую — все равно ни хрена не делает.

— Но чтоб — ни одна душа!..

— Могила. Что я, не понимаю?!

— Через сутки вернешь, — окончательно сдаваясь, сказал Андрей.

— Олл райт, как говорят янки! — хорошее настроение вернулось к Витьке. — Регламент соблюдем.

Когда Сом ушел, Верховский откупорил коньяк, принесенный Витькой, плеснул в стакан, протянул Андрею.

— Расслабься. Наберись мужества, гений. Завтра будет ясно.

— Ты думаешь?..

— Боюсь, с подарком человечеству мы поторопились. Ибо: культура желаний и культура потребления…, — Верховский сцепил пальцы. — Нерасторжимо, понимаешь? Одно без другого — не более чем абстракция. Ну а счастье…, — он не успел закончить эту глубокую мысль: на кухню крутым бейдевиндом, постоянно меняя галс, ввалился Макс. От него сильно несло аптекой.

— Ба! — хохотнул Верховский. — Где же это ты так надрался, мон шер? — он почесал покачивающегося кота под правым боком.

Макс отшатнулся, пытаясь шоркнуться щекой о хозяйскую ногу, промахнулся и в полном изнеможении свалился под стол.

— Закусывать надо, Максимилиан! — дружески посоветовал Верховский. — Интересно, где он раздобыл валерьянку?

— У Альки в тумбочке. Уже не первый раз.

— Неужели Ольга прикладывается?!.

— Так ведь не от хорошей жизни, — вздохнул Андрей. — В театре нервотрепка, да и я… Разве это жизнь?.. У других, посмотришь, мужики, как мужики — все в дом тащат: ковры там, мебель, короче, чтобы баба чувствовала себя женщиной. А я своей…, — коньяк, явно, начал действовать, — одни гениальные идеи… Я вот сегодня холодильник демонтировал! А что делать? «Щуке» нужна нулевая температура, в автоматическом режиме. Выше — она перегревается, ниже — замерзает. Уйдет от меня Алька! — обреченно резюмировал Андрей.

— Ну-у, разошелся, — похлопал по плечу Верховский. — Счастье, старичок, конечно, у каждого свое. Вот твой лохматый дармоед нажрался, надрался и дрыхнет, счастливый. Но поверь старому холостяку… для Ольги счастье не в комбайнах и шмотках… Ну а за холодильник устроит головомойку — готовься! — закончил он весело и встал. — Пора. Побреду в свою конуру. Кстати, все эти «дары», думаю, показывать не след. Даже Ольге. Закрой их в кабинете, до поры. Поглядим, как будут разворачиваться события. Лады?..

Проводив Верховского, Андрей выволок бесчувственного кота из-под стола и потащил в ванную. Набрав в таз прохладной воды, опустил туда пьянчужку. Процедуру пришлось повторить дважды, прежде чем Макс начал подавать признаки жизни: заворочался, приоткрыл один глаз, мутно посмотрел на хозяина и жалобно выдохнул — маах-х!

— Неприлично надираться до прихода гостей. — Андрей завернул кота в его личное полотенце и отнес на диван. — И чтобы тихо у меня! — цыкнул он и принялся за уборку: до прихода Ольги оставалось полчаса…

Андрей разлепил ресницы. Во рту пересохло. Проклиная застольные традиции и собственную мягкотелость, Андрей, стараясь не разбудить Ольгу, выбрался из-под одеяла и на цыпочках вышел из комнаты. Прикрыв плотнее дверь, он двинулся на кухню, но тут в прихожей коротко и раздраженно дзинькнул звонок.

На лестничной площадке грустный и какой-то потерянный стоял Витька со шлемом в руках. Справа и слева, плотно подпирая его плечами, высились две разного возраста, но очень похожие женщины. Весьма решительное выражение на лицах обеих не оставляло иллюзий, что гости явились с визитом дружбы.

— Этот? — спросила, как выстрелила, старшая, буравя Андрея взглядом.

— Этот, — подтвердил Витька. — Гений, замечу в скобках. Непризнанный пока народом.

— Ниче, сейчас признается, — уверенно пообещала женщина и, отстранив Андрея, первая шагнула в прихожую. — Значит грабим?.. Честных торговых работников — под монастырь?!.. Ишь, гений! Ловко сообразил: сам — чистенький, а этого дурака — под статью?

— Пусть он сначала вещи отдаст, — подала голос молодая.

— Какие вещи? — недоуменно отступая, произнес Андрей. — Что происходит, в конце концов? Витька?!..

— Он не знает, какие! — подбоченилась старшая. — Поглядите на него! Иванушкой-то не прикидывайся. Или помочь?.. Тоська, ну-ка, кликни участкового!

Молчавший хмурый Сом тяжело накрыл широкой дланью телефон.

— Ша, угомонились!.. Дюха, где шмотки? Там?.. — Он по-хозяйски прошагал в кабинет. — Выгребайте! В темпе! — приказал он спутницам. — И чтоб духу вашего больше здесь не было!

Пожилая деловито стянула с головы шаль, расстелила на столе, и они, мать и дочь, споро, в четыре руки начали кидать в кучу «щучьи» дары. Так же ловко связали узел и, ухватив с двух сторон, потащили к выходу. Витька эскортировал женщин до самого порога, с видимым облегчением защелкнул все замки и лишь тогда обернулся к хозяину.

— Чай есть? Горло промочить.

— Пошли. Как раз собирался. По-восточному или по-студенчески?

Не дожидаясь, пока Андрей завершит процедуру заварки, Сом припал к чайнику и, не отрываясь, долго, шумно глотал.

— Прости, Дюха. Если можешь. Мои оглоедки…

— Жена и теща?

— Допекли! Понимаешь, принес я, значит, вчера «рыбку» домой. Тоська как раз из института явилась. Она у меня на вечернем учится, знаешь. Через пень-колоду — годы все-таки, мозги задубели, а корочки нужны, ежели хочешь в начальники выдвигаться. Ну вот. Я и говорю, чего тебе, Тоська, для счастья надо? Диплом, говорит, без защиты. Не могу, дескать, ходить в этот балаган, на рожи ихние глядеть. Ну, я шлем на голову и…

— Виноват, — покаянно произнес Андрей. — Не предупредил, что «щука» только «товарные» заказы выполняет. Ни деньги, ни ценные бумаги, ни документы она воспроизводить не может.

— Сам догадался, — мрачно усмехнулся Витька. — Я ж его, диплом чертов, сроду не видел! Ну и бухнул… Тоська — в крик: «Издеваешься, да?.. Ксиву суешь? Посадить хочешь?..» У них с мамашей вообще это навязчивая идея. Чуть что — посадить!.. — Сом судорожно сглотнул, заново переживая случившееся.

— А по программе пытался работать? Мне важно знать, где у «щуки» нашей предел, где она споткнется, на чем?

— Можно сказать, на ровном месте, Дюха. И соломки не успел подстелить, как грохнулся.

— Не тяни, — заторопил Андрей. — Рассказывай по порядку.

— А что рассказывать?.. Когда моя чуть децибелы снизила, я ей говорю, мол, попробуй сама. Надевай эту шапку и желай, чего только вообразишь. Тоська мигом все поняла, она у меня на этот счет здорово рубит. Ну и понеслась… Короче, когда теща пришла, в квартире было не протолкнуться: стенки, комбайны, стерео, видео, шмоток — вагон… Цацки всякие — на пальцы, в уши, в нос, — невесело пошутил Витька и опять замолчал.

Андрей начал догадываться о финале, но терпеливо ждал, надеясь на чудо. Наконец, Сом заговорил, явно мучительно пытаясь осмыслить что-то.

— Явилась, значит, она. Сначала, Дюха, ступор на нее напал. Буквально. А потом — как ищейка — снует, нюхает, рычит и ярлыки с накладными сличает. «Избавиться, орет, от меня хотите! Мать родную извести задумали! Ироды, так-перетак!.. Базу обчистили! И когда успели?! Это ты, скотина, заходил «на минутку», — и грудью на меня прет, — заказик для друга устраивал. А то он у тебя гений, по магазинам бегать некогда, с голоду помирает, — Витька покрутил головой. — Дюха, скажи, влип! У собственной тещи, получается, сперли! Ужас! Но я ведь нигде больше не был, кроме как на ее базе! Тоська хоть пару раз в загранке была, видела кой-чего в ихних магазинах. А в наших-то одни пустые полки — воображай, не воображай — шиш достанешь!.. — Витька в досаде саданул кулаком по столу так, что подпрыгнули чашки, расплескивая чай.

Легкий аромат жасмина защекотал ноздри. Андрей поднял чашку и предложил.

— Что ж, выпьем за упокой «щуки», не чокаясь.

— Эдисон, кончай паниковать! Машина в порядке! Это мы, темные, должны до нее дорасти! Я тут покумекал, кой-какие идейки родил. Думаю, надо курсы организовать. По развитию воображения. И занятия проводить, не абы где, а на международных ярмарках и выставках. Понял? Чтобы люди знали, чего желать! Чтоб на уровне мировых стандартов! А то раздай попробуй «щуку» по домам — все друг у друга повыгребут. Правильно говорю? — Витька загоготал, оптимизм в нем снова бил ключом.

Он допил чай и поднялся.

— Погуляли-то как вчера?

— Нормально погуляли. Ты меня здорово выручил с заказом. Алька была в восторге. Спасибо.

— А, ерунда! — отмахнулся Витька. — Свои люди. А меня прости, старик, что привел своих баб. Расшифровал тебя, можно сказать. Так ведь не поверили бы, стервозы! И потом, у тещи в понедельник ревизия… Все, потопал. Держи меня в курсе.

Витька ушел. Некоторое время Андрей сосредоточенно разглядывал гордый профиль великого француза на пузатой бутылке, которую накануне притащил Сом. Да, похоже, Верховский прав: край всеобщего изобилия возможен лишь в отдельно взятой квартире, да и то в чужой.

На кухню, слегка пошатываясь, забрел Макс. Он боком скользнул по ноге хозяина, приветственно вскинул хвост и коротко муркнул.

— Проспался? — наклонился к нему Андрей.

Кот привстал на задние лапы, привалился грудью к ножке стола и попытался зацепить стоящее на краю блюдце.

— Тоже — горло промочить?.. Ну, это счастье я тебе сейчас обеспечу. А вот со всенародным — придется обождать…

Андрей встал, плеснул в плошку молока и направился в кабинет. Нужно было, пока не проснулась Ольга, спасать собственную голову — возвращать на место холодильник.

1987

Сергей Комаров

Родился в Томске в 1959 году. В 1981 окончил Томский политехнический институт. Работал на кафедре промышленной медэлектроники ТПИ. В 1988 году защитил кандидатскую диссертацию. Научный сотрудник Института оптики атмосферы СО АН СССР. Печатается впервые.

Пощечина Фантастическая повесть

ГЛАВА 1

— А по сопатке не хошь? — бородатый цикнул тягучей слюной на костер. Арсений оторвал взгляд от огня и удивленно посмотрел на собеседника.

— Что это вы вдруг?

— Да ничего, — строго бросил дед, — был тут один навроде тебя. Так пришлось дать ему по сопатке-то.

— Ну, а причем здесь я? — несколько раздраженно спросил Арсений. — Впрочем, может быть у вас так принято? Тогда извините, не понял.

— Не по что дуться, не отдуешься, — усмехнулся дед. — Так что ты здесь ни при чем, а я просто так, для разговору, спрашиваю, — он принялся разгребать угли, выкатывая картошку. Арсений смотрел, как ловко орудует корягой бородатый. Угли, вынутые из костра, зло мерцали красными переливами. «Зачем все это? Поверил каким-то глупым бредням! — тоскливо подумал Арсений. — Санька же говорил, что все это мура, а я почему-то поверил? Все равно, теперь деваться некуда…»

— Давай есть, что Бог послал, а потом уж покумекаем, куда тебе деваться.

«Он еще и телепат?!» — слабо удивился Арсений.

— Я вот тебе съезжу в Рыльск Мордасовского уезда за телепата, — незлобно бросил бородатый, доставая из мешка кусок сала, завернутый в тряпицу, склянку с солью и полбуханки черного хлеба.

— Вы не поняли. Телепат — это…

— Ладно. Не учи рыбу плавать! — перебил дед. — Это я так, для острастки. Запах от тебя вполне приличный, — аккуратно расстелив тряпицу на земле, он нарезал большим охотничьим ножом сало, хлеб, насыпал из склянки небольшую горку соли. — Тот, что до тебя приходил — поганый был, несло от него, как от протухшей селедки. — Дед помолчал, очищая с картофелины подгоревшую корочку, глянул на Арсения. — Ты что это заскучал? Давай навались. Смелее, смелее… Кто сыт, тот у Бога не забыт, — он посолил картофелину, ловко подцепил ножом кусок сала и принялся за еду. Арсений, помедлив, последовал его примеру.

Насытившись, дед подобрел. Он достал из кармана фляжку, нашарил в мешке большую эмалированную кружку, плеснул в нее из фляжки и протянул Арсению. — На, запей, а то всухомятку, я вижу, у тебя кусок в горло не лезет.

— Спасибо, что-то не тянет, — отказался Арсений.

— Экие вы все пугливые стали, — развеселился бородатый, — не боись, это — водица-матушка.

— Вода? — Арсений взял кружку, попробовал, — отменная водица, только холодная, аж зубы ломит! Сейчас бы чайку горяченького, да не взял я чаю. Так собирался — сгущенку захватил, а заварку забыл.

— Сгущенку, говоришь, взял, — усмехнулся дед. — Ну что ж, с чаю лиха не бывает. Сейчас организуем. Я тут поблизости горячий лист видел, — он поднялся и пропал в темноте.

Арсений проводил его взглядом: «Лист какой-то?! Ладно. Если то, что мне рассказывали правда, удивляться не приходится. Надо поменьше лупать глазами и болтать, бородатый и так все знает.»

— Держи кружку, — дед появился с другой стороны. Арсений поднял кружку, бородатый бросил туда небольшой сухой листик, с виду похожий на лавровый, и уселся на свое место.

— Что смотришь? Пей. Сахару, извини, нету. Сгущенку свою доставай. Да смотри не обожгись.

Арсений почувствовал, как нагрелась кружка, над ней поднялось облачко пара, словно от крутого кипятку «Какая-нибудь экзотермическая реакция?» — подумал он и, не удержавшись, спросил: — Скажите, а это не того… не вредно?

— Экие вы, научники, все одинаковые, — дед разгладил бороду, достал трубку, прикурил. — Понавыдумывали всякости: реакция, дифракция, мелиорация, эксгумация, сами разобраться не можете. Воистину говорят, за очками света божьего не видите. — Дед помолчал, попыхивая трубкой. — Однако ж, с другой стороны, лучше бояться, чем не бояться. Пей, пей, не вредно. Да лист вынь, ни к чему он теперь.

Арсений щепкой вынул из кружки лист, прихлебнул. Это был действительно хорошо заваренный чай, вкусный и душистый, словно туда для запаха положили смородиновый лист. Дед, посмеиваясь, наблюдал, как Арсений, отдуваясь и покрякивая, прихлебывает чай и слизывает сгущенку с ложки.

— А вы что же? — спохватился Арсений, подвигая бородатому банку со сгущенкой. — Угощайтесь. извините, не знаю как звать-то вас?

— Все зовут Нилом Степановым, так и ты величай, — бородатый оглянулся, тревожно прислушиваясь.

— Ну спасибо вам, Нил Степанович…

Дед вдруг схватил Арсения за шею и повалил на землю, приговаривая:

— На здоровьечко, на здоровьечко… — сам он брякнулся рядом и возбужденно зашептал: —Ну, сейчас она дохнет! Ты в землю уткнись, легче будет. Во, во, пошло!

Арсений почувствовал, как противно заныли виски, голова закружилась, по телу прошла волна озноба! I Дохнуло опаляющим ветром. Воздух словно густел и быстро нагревался, обжигая легкие. Стало невыносимо жарко. Арсений уже было хотел вскочить и бежать подальше, и побежал бы, но его крепко держал бородатый Нил Степанович. Пекло вдруг спало, так же неожиданно, как пришло. Арсений облегченно вздохнул и приподнял голову, но тут же получил крепкий подзатыльник от деда Нила и уткнулся носом в землю.

— Не спеши, коза, все волки твои будут, — проворчал дед, и Арсений ощутил, что вокруг резко похолодало. Деревья покрылись инеем, в лесу повис густой туман. Мороз крепчал, становился невыносимым, ломал суставы, останавливал кровь. Арсений почувствовал, что замерзает, острая боль в спине была последним, что он помнил. Очнулся он от того, что дед Нила энергично растирал ему спину, приговаривая:

— Тут и наплачешься, тут и напляшешься. Слышь-ка, вставай. Все, она уже вздохнула. Теперь ей надолго хватит. Эка, наделала делов, — бородатый Нил Степанович поднял смерзшийся комочек, подержал его в ладонях, подышал на него, и комочек вдруг ожил, чирикнул и улетел.

— Кто это был, Нил Степанович? — спросил Арсений, приходя в себя.

— Пичуга, известное дело.

— Да нет. Кто дышал-то?

А кто ее знает? — дед Нила задумчиво почесал затылок: — Одному всей премудрости не пройти. Только дышит она, сам же видал. Во какая штука. Огнем дышит, полымем пышет.

— Нил Степанович, может, и нет никого, а? — растерянно спросил Арсений. — Может, здесь аномальные климатические условия?

— Может, и нет, а может, и есть. Бог — старый чудотворец. Вот папаша мой вернется, так скажет.

— А он что — знает? Видел?

— Он и пошел разузнать, кто это заживо чудеса творит, — дед Нила завернул в тряпицу остатки сала, собрал в руку соль, высыпал в склянку и стал укладывать все в мешок:

— Так он давно ушел, отец-то?

— Да не так, чтобы очень. Годов пятьдесят, наверное, — Нил Степанович вновь разгладил бороду, — или шестьдесят.

Арсений посмотрел на деда, пожал плечами: «Все-таки ненормальный он какой-то!»

— Вот ты, Арсений, человек не порченый вроде, — дед Нила, завязав мешок, выколачивал из трубки остатки табака, — а ленивый. Мозги у тебя ленивые, думать не хотят, поэтому ты всех дураками и обзываешь.

— Так ведь некогда думать, Нил Степанович, — попытался оправдаться Арсений. — Делай, а если время остается, тогда уж думай, что же это ты наделал. Но времени-то не остается. Вот и отучиваемся помаленьку.

— Плохо, Арсений.

— Да я знаю.

Затрещали кусты, и на поляну выскочила девчушка лет шести. Она быстро огляделась и, заметив их, обрадованно закричала:

— Деда Нила, я тебя ищу!

— Не шуми, егоза. Садись, молочка попей. — Нил Степанович достал фляжку и налил девочке кружку молока. Арсений отчетливо видел, что это было именно молоко. Девчушка уселась рядом с дедом и взяла у него кружку. Она пила молоко, время от времени поглядывая на деда Нила и кивая ему головой. Наконец допила, поцеловала деда, бросила быстрый взгляд на Арсения и убежала.

— Что же это она, искала, искала и убежала сразу? — спросил Арсений, вставая и разминая ноги.

— Я вот тебе побалую! — дед Нила сердито погрозил кому-то пальцем.

— Кому это вы, Нил Степанович?!

— Да ей, кому же еще. Опять с медведями балуется. Говорил же — не приручай живность.

— А почему приручать нельзя? — удивился Арсений.

— Да потому, — сердито буркнул дед. — Люди-то разные бывают. Блажен человек и скоты милует. Подзовет да малинкой, аль еще чем угостит. А другой покличет: «Миша, миша». Миша выйдет, а он ему из двух стволов промеж глаз и всадит. Вот холера, никак не вычищается! — Нил Степанович раздраженно ударил трубкой об корягу. — А я за всеми следить не успеваю. Больно много народу ходит.

— Ну что ж, спасибо вам, Нил Степанович, еще раз за угощение. Мне пора. — Арсений отряхнул штормовку, закинул рюкзак на плечо. — Нужно еще ночлег найти.

— Да где ж ты его сейчас найдешь? — дед глянул на Арсения и принялся набивать трубку новой порцией табака. — Ступай ко мне в избушку, там и заночуешь!

— Да неудобно как-то, Нил Степанович. Я вам уже и так надоел…

— Ладно, засовестился. Мне не в тягость. Иди по этой дороге, — дед махнул рукой, показывая направление, — прямо к избушке и выйдешь. Извини уж, что не провожаю. Мне тут кое-кого еще подождать надобно.

Арсений еще раз поблагодарил деда, поправил рюкзак и двинулся по указанной дороге. «Зря я с дедом не остался, — размышлял он. — Кого он там ждет? Похоже, он много чего знает, нужно только расспросить его как следует». Зашелестела листва деревьев и пронесся протяжный, похожий на стон, вздох. Арсений остановился, всматриваясь в темноту. Поежился. «Однако, неуютно здесь одному! Этого Рублевского можно понять! Кой черт понес меня!.. И Ваську нужно было собой взять, а не оставлять делать эти дерьмовые анализы! Все равно придется к деду идти. Не стоило уходить, у костра бы и переночевал», — с сожалением подумал Арсений и торопливо двинулся дальше.

«С чего начать, понятия не имею. Ладно, переночую в дедовой избушке, а завтра его обязательно нужно найти». Он еще некоторое время шел по дороге, внимательно всматриваясь под ноги, пока между деревьями не забрезжил свет. Арсений заспешил: «Избушка, наверное? Есть там уже кто-то, что ли?» Однако вышел он не к избушке, а на ту же самую поляну, с которой ушел полчаса назад. Горел костер. У костра, спиной к нему, сидел дед Нила и покуривал трубку.

— Вернулся, значит? — спросил он, не оборачиваясь. Арсений в полном недоумении огляделся.

— Да я не возвращался, вроде…

— Значит, это тебя дорога вернула. Или сам захотел вернуться, вот и вернулся. — Дед Нила кряхтя поднялся. — Ладно, чего уж там. Пошли. Сегодня уже ждать бесполезно. Сдается, не придет сегодня. Сейчас вот костерок загашу и пойдем. — Он затоптал костер, собрал свой мешок и двинулся вперед. — Не отставай, держись за мной, — бросил через плечо. Некоторое время шли молча, потом Арсений не выдержал:

— Я вот спросить хотел, кого…

— Знаю, — перебил Нил Степанович. — Завтра и спросишь, а может, и сам увидишь. Сегодня поздно уже попусту вопросы задавать. Стой. — Дед остановился, прислушиваясь. Опять пронесся протяжный стон.

— Затосковала, значит, — непонятно произнес дед Нила. Арсению стало не по себе и он подошел поближе к деду. Тот лукаво глянул на него и усмехнулся. — Однако, одному тебе здесь несладко придется. Поживи пока у меня. А как напарник твой приедет, тогда уж разведывать двинетесь. Напарника твоего Василием кличут, что ли? — спросил дед и сам себе ответил:

— Знаю, что Василием. Ну, пошли дальше, — он повернулся и зашагал в обратную сторону.

— Нам разве назад? — спросил удивленный Арсений.

Эх-хе, — усмехнулся дед, не отвечая.

Минут через пятнадцать дорога вывела их к дедовой избушке.

— Ну, заходи, Арсений Валерьевич, гостем будешь, — весело сказал Нил Степанович, отворяя дверь, — как говорится: гость в дом — Бог в дом.

Из легенд, рассказанных Дедом Нилом

— Вы нашу-то речь послушайте, приневольтесь, скушайте. А как давно это было, уж и не помню. Только был я в ту пору совсем еще мальчонком сопливым, и дед меня частенько за уши таскал за то, что мы горячий лист в бочки с квашеной капустой подбрасывали. Бывало залезешь в погреб, подбросишь в кадку и ждешь. Хозяева за капустой, а из бочки аж пар идет и щами пахнет. Капуста пропадает, конечно. Вареную ее недолго сохранишь, хотя и квашеную, но смеху для всей деревенской ребятни хватает. Деревня у нас тогда большая была, дворов двести, а то и более. Да народ все интересный, такие штуки выкидывали, что и не привидится. Дед мой, к примеру, лошадь свою разговаривать учил. Что спрашиваешь? Выучил? Ну а как же! Да только та лошадь ему такое сказала, что он надолго к таким шуткам успокоился. Да не в лошади дело, пес с ней. От деда я много всего наслушался, в особенности, когда он навеселе. И пить-то он вроде не пил, а и мимо не лил. По трезвости молчит, ну а уж как за хвосты хватит, успевай уши развешивай, наплетет с три короба. Правда али нет, не ведаю, про то сам кумекай.

Жили они в бедности. Царские-то глазенапы все выгребали. Словом, жить бы еще, да в животе стало тощо. Порешили они, коли белый свет на волю дан, ехать на свободные земли, подальше от людей, поближе к местам, где зверья много, да земли пахотные. Собрались несколько семей и двинулись. Долго ли ехали, коротко ли, а добрались до этого Места. Здесь с ними конфузия и приключилась. Дед сказывал, будто останавливаться они здесь и не хотели вовсе. Однако было им то ли видение, то ли приказ услыхали: «Останавливайтесь здесь». Перепугались они крепко, известно дело, из-за куста и свинья остра. Глаза растащили, лошадей хлестнули и понеслись прочь. Опамятовали, глядь назад, на это Место вернулись. Развернули лошадей в другую сторону, да снова сюда прискакали. Поехали бы вскачь, ан сиди да плачь. Словом, не отпустило их Место. Помаленьку успокоились, поняли — хоть и рано, а ночевать придется. Стали обосновываться. Избы ставить, лес пилить, раскорчевывать, поля распахивать. Хоть по-старому, хоть по-новому, без хлеба не прожить. Жизнь налаживаться стала. Любопытство в людях проснулось. Народ, он, известно, завсегда знать хотит, отчего мужик в кафтане, а а баба в сарафане. Стали окрест природу разведывать. А места кругом мрачные, особенно Черное болото да Гора подле него, словно для ведьминых шабашей назначенная. Слух прошел, будто живет в той Горе Зеленый Ящур. Народ верить не верил, а предпочитал держаться от болота на благородной дистанции. С другого боку заглянуть, зверь в лесу непуганый, гриба, ягоды прорва, живи — людей весели, не ленись — сам веселись. Однако, где беда ни шаталась, а и к нам прикатилась. Стали из деревни бабы пропадать. Без крику и брани куда-то исчезают. Одна ушла белье полоскать, ан и не знают где искать. Мужики посуетились, посуетились, да толку с той суеты чуть. Оно известно, как в лесу искать. Порешили, лучше воротиться, чем без толку блудиться. Прошли сутки с неделей без семи дней, глядь — другая пропала. С вечера корову подоила, в избе прибралась и ушла. Муж на порог, а ее и след простыл, куда делась не ведает. Бабья-то дорога понятная, от печи до порога. Тут уж неладное заподозрили. Кто-то шепнул, будто баб Зеленый Ящур уворовывает. Жил тогда в деревне мужик по имени Гурий. Здоровьем его Бог не обидел. Сучок в кулаке сожмет, так из него сок пойдет. Гурий тот и молвит: «Не позволю чуде-юде, мосальской губе, над бабами измываться! Коли оно мою жену тронет, само будет в обороне. Я его не то руками, зубами задушу!» Орать-то, орет, а в лес не идет. Мужики ему втолковывают: «Что ты, мол, разошелся? Хвастать — не косить, спина не болит». А Гурий знай себе распаляется. Недаром однако ж говорится — хвались, да назад оглянись. Не успела стриженая девка косы заплести, как у Гурия жена пропала. Тут, понимаешь, нашел на людей страх. Сбились все около Гурьевского дома, что делать — не ведают. А Гурий сам белее белья стал, слово вымолвить не может, стоит, заикается. И раздался здесь Голос: «Полно браниться, пришла пора подраться. Что же ты, Гурий, выходи? Аль колени подкосились?» Никого не видно, а Голос слышен: «Что стоишь, как вкопанный, глазами хлопаешь? Иди, Гурий». Гурия ровно в спину кто толкает. Он упирается, да наземь бросился, так его волоком к Черному болоту потащило.

— Никак заснул, Арсений? Нет? Дальше слушать желаешь? Ну коли не надоело, слушай.

Как пропал Гурий, мужики по одному в лес ходить перестали, бабы навовсе по домам забились. А скоро рядом с деревней Гурия нашли. На шее у него следы были, будто кто зубами удушил. После этого случая мужики по избам разбежались. А бабы все одно пропадают! Так худое худым бы и кончилось, только не выдержал тут Сигида. Жил в деревне такой парень — свят по душе, а тащится на костылях. Тщедушный, грудью страдал, задыхался. Собрал Сигида мужиков: «Что же вы, — говорит, — едрит ваше масло! Так и будете конца ждать, да баб своих на смерть провождать?» Сам-то он женат не был.

«Может, пойдет кто со мной с Ящуром биться, лихое лихом исбыть?» Мужики, однако, крепко напуганы были. Одни стоят насупившись, молчат, глаза прячут, другие, чтобы страх свой не высказать, над Сигидой насмехаются: «Куда собрался, воитель? Из тебя боец, как из дерьма пуля. Куча этого самого от тебя и останется!»

«На всяку беду страха не напасетесь. Не хотите, один пойду. Добуду чужую шкуру, а коли свою отдам, так уж лучше помирать в поле, чем в бабьем подоле», — ответил Сигида и этим же днем ушел. Неделю Сигида ходил, может, более. Только, дед сказывал, гроза тем временем приключилась такая, что и ночью от молнии светло было, ровно днем. А как гроза закончилась, Сигида и вернулся. Всем объявил: «Можете по избам не прятаться. Не будет боле Ящур нас мордовать». Народ засомневался, конечно: «Как же это ты в одиночку Ящура одолел?» Сигида помолчал, а потом вдруг и молвит: «Да не один я был, помогли добрые люди. Миром одолели. Только не было в той Горе никакого Ящура, а уж что там было, я и сам не ведаю».

Люди не поверили, решили, что он от страха умом тронулся. Рядом с нашей деревней почитай верст на сто ни единой живой души не было, да и сейчас нет.

Однако долго ли, коротко ли, а только стали бабы по домам возвращаться, как будто ничего с ними и не приключилось вовсе. Будто и не пропадали они на несколько недель. Одна говорит: «Что это вы переполошились? Меня потеряли? Так я белье полоскать ходила, только и управилась». Другая по грибы ходила, третья — по ягоду. Остальные тоже понять ничего не могут, толкуют, что по делам ходили, кто за коровой, кто еще за чем. Народ удивляется. Чудные чудеса — шилом небеса! Дальше — больше. Сигида пахать начал! Это с его-то грудью! Правда, на больного он боле не походил. Ранее как скелет был — кости да кожа лохмотьями, а тут — плечи расправились, мясом помаленьку оброс. Здоровенный парняга стал, ни горелый, ни больной — ни пузатый, ни худой. Посудачил народ, мол недолго метил, да хорошо попал.

Год прошел, или того боле. Люди удивляться перестали, страхи позабыли, в лес начали выбираться. Глядь, а Горы-то нет, как вовсе не было! А на месте болота озеро! Озеро-то нашими днями Черным прозывают, в память о болоте, хотя никакое оно не черное, и рыбы в нем прорва. Можешь и сам спытать, для уверенности.

А Сигида и взаправду выздоровел! Что за люди ему помогли, спрашиваешь? Эх-хе, кабы все знать, вышел бы в знать. Много об этом Сигиду спрашивали, да только он сам толком ничего не понял. Толкует, будто добрался до Горы, да стал Зеленого Ящура на бой кликать. Налетела вдруг гроза невиданная. А дале он сомневается: правда, аль привиделось ему, словно поднялась Гора на дыбы, а он на нее бросился. И как будто не один, а много народу вокруг него появилось. Молнии блещут, гром гремит, дождь сечет. Обеспамятовал он, а как очнулся, глядь, ни Горы, ни болота и никого кругом не видать. А сам он лежит на берегу озера. Вот такая депутация получилась. То ли явь, а то ли бред — то ли сказка, то ли нет.

ГЛАВА 2

День был жаркий. Чахлые, серые от пыли деревья не давали тени и не в состоянии были справиться с сочным, угарным смогом, окутавшим центр города. Арсений маялся в своем кабинете на шестом этаже, за плотно закрытыми окнами. Кондиционер производства соседнего завода сдох на второй день после установки. Сдох бы и в первый, но в первый его не включили. Духота была адская и вызывала даже что-то вроде галлюцинаций. Казалось, за стеной кто-то дурным голосом завывает: «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня!»

Арсений сдавил уши руками, пытаясь сосредоточиться. «Значит так. Что мы имеем? Показания двух потерпевших… Тьфу, черт! Что это меня на уголовный кодекс потянуло — он подошел к холодильнику, стоявшему в углу, открыл его. Некоторое время задумчиво созерцал его пустое чрево, пытаясь вспомнить, за каким чертом он припер в кабинет этот морозильный аппарат. Наконец, наткнувшись взглядом на притаившийся в углу сифон, очнулся. Прохладные, запотевшие бока вызвали у него умиление. Однако попытка добыть стаканчик холодной газированной воды закончилась полным фиаско. — Сифон злобно зашипел, плюнул в стакан и затих.

— Вот скотина! — Арсений раздраженно вернулся на свое место. — Вернемся к нашим «уголовничкам». Тэ-экс, первое заявление датировано двадцать третьим мая, второе — тридцатым июня. Формальности соблюдены — дело в компетенции нашего учреждения.

— Явление, не поддающееся объяснению с точки зрения современного развития науки, которое подтверждают не менее двух очевидцев (очевидцем следует считать и группу, наблюдавшую явление одновременно), наблюдавших явление в разное время, признается необъяснимым и направляется на рассмотрение в Центр по рассмотрению необъяснимых явлений», — чеканя слова, процитировал он. — Вот мудрецы! «…отправляются в Центр…» Спрашивается, зачем? Если наука объяснить не может, то как же Центр объяснит? — Арсений со злостью швырнул лежавший на столе нормативный справочник. Тот, шурша страницами, долетел до стены и, ударившись, упал, испуганно прикрывшись обложкой.

— Ладно, что это я? Жара, что ли на меня так действует? — внезапно успокаиваясь, подумал Арсений, — Объясняем же! Уже четыре, или нет… три необъяснимчика объяснили. Четвертое объяснение Комиссия по контролю необъяснения объяснимых… Тьфу черт, запутался! Комиссия по контролю за объяснением необъяснимых явлений. Еле выговоришь. Так, что это бишь я про комиссию? Ах, да! Четвертое объяснение она признала недостаточно объясняющим суть объяснимого… Опять путаюсь. Словом, четвертое она отклонила, но три-то — удовлетворительные вполне. Хотя, объясним — не объясним, удовлетворительно — неудовлетворительно, какая разница? В принципе можно отвертеться. «В связи с расплывчатостью существенных признаков необъяснимости… согласно параграфам: А, Бэ, Вэ и Вэ-бис… учитывая статью ЭМ… руководствуясь дополнениями к сводным положениям от такого-то числа тысяча восемьсот такого-то года… отложить… неопределенный срок… внести в реестр… поставить на контроль… появятся новые факты… сверить… затребовать инструкции… согласуется с нормативными требованиями…» И все. Минимум полгода эти бумаги будут рассматриваться в Центре, Комиссии по контролю, Комиссии по контролю за Комиссией, и другими Комиссиями по контролю за чертом-дьяволом. — Арсений потянулся, выглянул в окно. Знакомая, неизменная из года в год картина навевала тоску. Очередь в универмаге напротив была обычных размеров, как вчера и позавчера. Она производила впечатление основательности, как и само здание универмага, словно бы являясь его архитектурным дополнением. Порыжевший от времени плакат, на котором был изображен квадратный кулак, выбивающий искры из наковальни, сохранился неплохо, как и надпись под ним «…одобряем и Поддерживаем!», только лампочек, освещающих его в ночное время, заметно поубавилось. Их частью побили от нечего делать, частью растащили для собственных нужд местные жители. А действительно, чего добру пропадать? Неизменна была и безобразно разинутая пасть котлована, вырытого посреди проспекта месяца два назад. Привычные личности с помятыми, так сказать, лицами и сизыми носами вяло толклись на краю котлована. Их незлобный мат ежедневно оглашал окрестности. Привычно испражнялись в небо заводы. На остатках асфальта дребезжал переполненный автобус. В задыхающемся скверике, прямо под окном кабинета, привычно резались в шахматы сослуживцы Арсения. Уже два месяца в Центре не было воды (с тех пор, как разрыли котлован), в результате подавляющее большинство сотрудников слонялись без дела, впрочем, когда появлялась вода, картина менялась незначительно.

Арсений заметил Ваську Эстэла, которого сегодня утром отправил в центральную лабораторию с образцами неизвестного минерала, доставленными пенсионером, живущим по соседству. Пенсионер этот был обуреваем маниакальной идеей о пришельцах, которые якобы посещали нашу грешную Землю, и с завидным упорством искал доказательства своей гипотезы. Он уже порядком всем надоел, но ругаться с ним боялись, поскольку этот активист водил дружбу с редактором местной газеты, куда периодически тискал статейки с безграмотными прожектами относительно всеобщего благоустройства планеты. Оные прожекты были настолько грандиозны, что даже младенцу становилось понятно — все это бред сивой кобылы, точнее сивого мерина. Но их печатали, наверное, потому, что изображали они школьные картинки далекого светлого будущего, с такими замечательными, светлыми и честными людьми, от которых слегка подташнивало. Впрочем, это кому как. Одного-двух шпионов, которых пенсионер вводил в повествование для остроты сюжета, естественно разоблачали, а иногда они даже перевоспитывались и тут же включались в строительство еще более светлого будущего. Пафос освобожденного труда! Читая эти откровения, так и подмывало встать и снять шляпу.

Словом, Арсений решил не связываться с этим общественником и поручил Эстэлу провести анализ минерала и доставить ему результаты. «Что тут анализировать? Окаменевший навоз. С рождения, наверное, припас», — буркнул Васька, но камни забрал. Теперь он стоял под окном и что-то рассказывал молоденькой лаборантке. Та весело смеялась и жмурила глаза.

— Исполнительный, подлец, — усмехнулся Арсений. — Ну, Дон Гуан, ты у меня попляшешь! — Однако сладкая мстительная дума была прервана скрипом открывающейся двери. В кабинет, тяжело отдуваясь и вытирая потное лицо, ввалился Санька Соснин.

— Здорово, старина! — Санька как всегда был всклочен, суетлив и многословен. — Пожалте бриться! — он поклонился, указывая на дверь. — Отец наш к себе требует. Будет тебе баня! — восторженно продолжил Санька и в горле у него забулькало.

— Тебе-то за что досталось? — осведомился Арсений.

— Как за что, милый ты мой голубок, — Санька стал нежным, словно родная мать, — за дело. Цицерон сегодня в ударе, я думаю, ты получишь большое удовольствие от беседы.

Арсений поднялся на седьмой этаж, вошел в приемную директора. Секретарша Светочка работала: «Четыре лицевых, две изнаночных, четыре лицевых… Проходите, Арсений Валерьевич, вас ждут», — бросила она, не отрываясь.

Директор что-то записывал, придерживая плечом телефонную трубку.

— Понял, понял. А кефир кому? Мне? Ах да, мне. Присаживайтесь, — он показал Арсению на кресло. — Это я не тебе, Маша. Что еще? Маша, ты учитывай, что у меня, кроме всего прочего, институт в подчинении, им руководить надо. Почему мелочь? Значит, ты таким образом трактуешь этот вопрос? Однако, я не позволю! А вот затем, чтобы спустя много лет мог с чистой совестью сказать: «Я работал, а не враг!» — директор раздраженно бросил трубку и, бормоча под нос ругательства, отошел к стене. Некоторое время он, приняв позу мыслителя, внимательно изучал огромную, во всю стену, политическую карту мира. Почему-то Арсению показалось, что он никак не может разыскать Австралию.

— Гляжу вот я на вас, Арсений Валерьевич, и думаю: вы умный человек, или как? — директор отвернулся от карты, прошел к столу и уселся в свое кресло. Уселся основательно, по-хозяйски поглаживая подлокотники, солидно покряхтывая. — Молчите? Вот, вот… тяжело стало с людьми работать, Арсений Валерьевич, все изворачиваются, врут, а то и вовсе, искажают факты, — директор достал золоченый портсигар, закурил, предложил Арсению. Тот отказался.

— Давно бросили? — осведомился директор.

— В детстве, — отрезал Арсений.

— Все мы были когда-то молодыми, — мечтательно протянул директор — Вот закурил… Вот задумался… Вот в карман… Да-а-а! Время бежит неугомонно вперед! — с пафосом закончил он.

«Цицерон ты, Цицерон и есть», — подумал Арсений.

Однако, к делу. — Вы, Арсений Валерьевич, безусловно догадываетесь, что у нас страна высокой демократии! — поджимая губы и гордо задирая подбородок, произнес директор. — У нас даже есть некоторые права, — он поднял вверх указательный палец, выдержал эффектную паузу и торжественным шепотом закончил, — и они даже, в некотором смысле, охраняются законом!

— Вы к чему это, Николай Петрович? — не понял Арсений.

— А к тому, что заявители тоже пользуются этими правами. Тем более, что один из них весьма и весьма, так сказать!.. Мне сегодня звонили оттуда, — директор показал глазами на потолок, — объяснение последнего заявления необходимо ускорить. Все должны быть начеку!

— Но, Николай Петрович, это дело я получил только сегодня, над ним еще думать и думать, — возразил Арсений.

— Что тут думать? Работать надо! Я вот не думаю, я работаю. Мне некогда думать. — Николай Петрович наклонился к Арсению и доверительно зашептал: — А то вот слышали, в Институте информации начальник отдела задумался и… повесился. — Директор сделал страшные глаза. — Да, да, Арсений Валерьевич. Повесился. Веревкой за шею. Не пугайтесь. Это все шутки, правда, в пределах умного. Надеюсь, вы меня поняли?

— Понятней не бывает!

— Не смею вас больше задерживать.

В кабинете Санька колдовал над сифоном, приговаривая:

— Бастуешь, сволочь пузатая, ничего, мы заставим тебя трудиться и давать пролетариату газированную водичку. За-аставим! — заметив Арсения, он оторвался от своего занятия и участливо осведомился: — Ну что, старина? Дело швах?

— Отпуск летит к чертовой бабушке, — ответил Арсений, снимая пиджак.

— Да-а, как-то не кругло получается, — глубокомысленно заметил Санька, — ну, а Петрович объяснил что? Убедительно просил?

— Объяснил, — усмехнулся Арсений, — ты же знаешь, легче с немым разговаривать, по крайней мере, понятней. Но просил убедительно. Один из заявителей — высокий сановник, так что, сам понимаешь…

— М-м-м, — скривился Санька, — кисло в борщ. Но отчаиваться рано. Ты пытался ему втолковать, что дело, мол, не шуточное, надо, мол, подумать?

— Что за идиотские вопросы? Ты что, Петровича не знаешь?

— Знаю, знаю, — Санька выпятил нижнюю челюсть, насупил брови и стал удивительно похож на директора. — Не хрен думать, работать надо?

— Слушай, Санька, иди ты к черту! — Арсений уселся за стол.

Санька посмотрел на него с неодобрением:

— Ну, брат, не гибко, разве интеллигентные люди позволяют себе такое поведение? — он с сомнением покачал головой. — Интеллигенты — не позволяют. И еще, ради бога, выкинь свой пустой сифон! Зачем травмировать честных людей? — Санька вышел из кабинета, но тут же вернулся. — Ладно, черт с тобой! На, грабь! — он вытащил из кармана два баллончика для сифона и положил на стол. — Так поступают пионеры! Сдачи не надо.

Арсений проводил его взглядом, достал из стола тощую папку, в которой лежали заявления двух очевидцев, и приступил к чтению первого. Однако, в дверь постучали.

— Какого черта? — крикнул Арсений.

— Извините, Арсений Валерьевич, — в кабинет протиснулся профсоюзный босс Боря.

— В чем дело, Борис?

— Васька отгул требует, — застенчиво сообщил профорг.

— Какой Васька? Какой отгул? — раздраженно спросил Арсений. — Нельзя ли понятней и короче?

— Васька Эстэл требует отгул, — заторопился Боря. — Мы ему в прошлое воскресенье дали общественное поручение: выступать за команду нашего отдела в институтских соревнованиях. В прошлое воскресенье проводилось первенство по перетягиванию каната, вот Ваське и поручили всех перетянуть. Он же здоровый. Победителю начисляется сумма очков такая же, как за четыре опубликованных статьи. Дело выгодное. А Васька теперь требует отгул. «Поскольку перетягивание проводилось в воскресенье и потребовало значительных затрат физических кондиций», — прочитал Боря и протянул Арсению мятый листок. — Это он заявление написал, говорит, что был в команде затяжным.

— Каким? — недоуменно спросил Арсений.

— Затяжным. Ну знаете, в гребле — загребной? Все одинаково гребут, а загребной, вроде как больше других. Вот Васька и написал, что был затяжным, потому что стоял первым и ему больше всех пришлось пыхтеть, — конфузясь, объяснил Боря.

— Борис, ты притворяешься, или в самом деле, как говаривает наш директор, дубовый, словно дерево? Затяжной, загребной, дурдом какой-то! — Арсений скомкал листок и бросил в урну. — Он над тобой издевается, а ты глотальник раззявил. А теперь иди и передай этому французу, что намечается дело, он у меня пристяжным пойдет. Кроме того, передай, что начальство чрезвычайно довольно его, Эстэловой, исполнительностью и раздумывает, в каком месяце ему выписать премию — в этом или, может быть, в следующем? Пусть посоветуется с лаборанточками и сообщит, как ему удобней. Так вот и передай. — Арсений запер дверь кабинета на ключ, отключил телефон, уселся за стол. — Все. Пусть они перетягивают канаты, чинят канализации, покупают кефир, а меня нет. Я преставился.

ГЛАВА 3

— Слушай, Драный, брось ты его, — маленький тянул верзилу за рукав.

— Нет, ты погоди. Он мне не нравится. Врезать ему, что ли? Жельтмены, предлагаю на спор, я ему по соплям, а он мне спасибо, — Драный выплюнул окурок и, погано улыбаясь, неспешно двинулся вперед. Скажешь спасибо, отличник? Какой гордый, молчит, партизан, — он весело заржал и оглянулся на своих. — Гусь, а ты как соображаешь? Врезать или не надо?

Худой, прыщавый Гусь стоял несколько в стороне и лениво лузгал семечки. Он сплюнул шелуху и безразлично бросил:

— Ну врежь, если хоцца.

Гусь достал новую порцию семечек и возобновил прерванное занятие. Драный повернулся и сочувственно произнес:

— Видишь, земляк, деваться некуда. Народ просит.

Он лениво размахнулся и шлепнул ладонью по щеке…

Арсений замотал головой и проснулся. Некоторое время лежал, приходя в себя, настолько реальным показался сон. Полное ощущение того, что пощечину ему влепили не пятнадцать лет назад, а только что. Он откинул полог и выбрался из палатки. Над озером клубился туман. Солнце еще не взошло, но синие предрассветные сумерки уже почти растаяли и верхушки деревьев зажглись в первых лучах невидимого пока светила. Прохладный утренний воздух вызывал легкий озноб. Арсений энергично замахал руками, пробежался по берегу и принялся разжигать костер.

Прожив три дня у деда Нила, Арсений дождался, пока приехал Эстэл. Тот поведал ему о своих злоключениях в борьбе с пенсионером-общественником. Борьба эта, кстати, была еще не окончена, поскольку пенсионер результатов проведенного анализа не признал и требовал экспертизы, грозился «вывести контрреволюционное гнездо на чистую воду». Васька плюнул и, воспользовавшись оформленной командировкой, уехал от греха.

После его приезда, они, по рекомендации Нила Степановича, перебрались к Черному озеру. Дед вообще отнесся к ним достаточно благосклонно. Многое рассказал. Показал самые удивительные места, только к Емельяновой ловушке идти отказался. Сказал, что туда, мол, каждый должен идти сам, а лучше не соваться. Даже местные предпочитают обходить Дьявольский замок стороной. Арсений пытался выспросить у деда как они, деревенские, объясняют себе загадочные свойства Места, те странные вещи, которые здесь творятся. Дед, однако, отшучивался, говорил, что привыкли и не обращают внимания.

Наконец, костер разгорелся. Арсений повесил котелок, поджег щепку, прикурил. «Счастливчик! — подумал он об Эстэле. — Дрыхнет без задних ног. А меня словно кто-то пытается убедить, что я ничтожество, трус и все такое прочее. Восьмая ночь — восьмой раз один и тот же сон! Возможно ли вообще такое, чтобы человек сам себе признался, что он ничтожество? Если я поперся сюда, то как раз для того, чтобы доказать самому себе противное!» — Арсений подумал было, что надо разбудить Ваську и отправить производить утренние замеры, однако, оглянувшись на Эстэлову палатку, отчего-то раздумал. Палатка была гордостью Васьки Эстэла. При каждом удобном и неудобном случае он хвалился, будто это подарок одного друга-полярника. Если судить по Васькинам рассказам, то среди его друзей вообще нормальных людей не было. Они были или полярниками, или космонавтами, или членами кооператива по приготовлению шашлыков и чебуреков. Однако друзья друзьями, а палатка действительно была знатная. Устанавливал ее Васька аккуратно, сначала собирал каркас из алюминиевых трубок, затем натягивал ярко-красное прорезиненное полотнище. Спал он всегда в одиночестве, ссылаясь на то, что не переносит тесноту.

Арсений высыпал в закипающую воду два пакета концентратов и, потянувшись, направился к озеру.

«Что-то размышления мои уводят меня далеко от того ушастого Драного, который в сопливом детстве влепил мне по морде, а я смолчал. — Арсений остановился, поднял облизанную озером гальку. — И до сих пор молчу, хотя по морде с тех пор получал достаточно часто. Но почему та первая, детская пощечина самая обидная, будто потерял что-то в себе, или вообще себя потерял? Дожился, сам с собой боюсь быть откровенным, как будто, действительно, я — это не я вовсе. — Незаметно Арсений стал думать о себе, как о постороннем, словно это он был ненастоящий, а тот, настоящий, потерялся на одном из поворотов. — Может, ты потерял себя позже, — думал он, бредя по берегу, — когда увольняли Жеку? За что его уволили? За то, что он попросил не вмешиваться директора в дела, в которых он ни черта не смыслит, и не перекраивать программы эксперимента. Жека тогда сказал, что его, директорово дело, распределение талонов на диетпитание, утряска показателей, а также исправно работающая канализация, точнее, неисправно работающая. Жеку уволили, а по морде получил ты, Арсений. Потому что Жека был прав. Потому что он был твоим другом, а ты промолчал. А может, ты потерял себя на темной улице у рощи, когда не заметил, что двое мерзавцев изгаляются над девчонкой, предпочел перейти на другую сторону и прошагать мимо. А может быть, это уже не ты перешел? А тот остался на другой стороне? Остался и потерялся? Нет? Тогда, может быть, эта потеря произошла при составлении списков на жилье, когда ты выписал для количества мать, а потом отправил обратно? Тогда ты оправдал себя. Говорил, что такие нормы жилой площади на человека годятся разве что для человека неживого, на кладбище такие нормы годятся. Тогда ты оправдал себя, а Любовь Ефимовна с дочкой осталась жить в общежитии. Бойня за место под солнцем была большая, а соседом по лестничной клетке оказался директорский сын, которого и в списках-то не было. И ты с ним здороваешься, а надобно бы плюнуть ему в рожу, а заодно и себе самому. И еще было много поворотов… Где искать? Думаешь Место поможет? — Арсений с силой зашвырнул гальку и вернулся к костру. Снял котелок с варевом непонятного цвета и запаха. — А ведь я надеюсь, что поможет. — Он зачерпнул ложкой из котелка, попробовал и сплюнул. — Хорошая вещь, Ваське понравится. — Усевшись на опрокинутое ведро, Арсений закурил. — Должно помочь. Что-то такое я чувствовал, было же у меня ощущение, что вот-вот разгадаю… Было и ускользнуло. Осталась только уверенность, что приехал я сюда не зря. Что-то будет! И еще сказка какая-то в голове вертится, про пацана, который отдал, золотой рубль и жизнь свою какому-то нищему. А может и не рубль он вовсе отдал. «Клянусь копытами козла…» Это вроде из той же сказки. Черт те что в голову лезет! Надо делом заняться».

Арсений направился к палатке, вытащил дневник.

«Вчерашние опыты зафиксированы, кроме последнего. — Он принялся листать тетрадь. — Так, ага, вот. «18.00 — Дед водил на Ползающую топь. Полная неудача. Никакой топи не обнаружил. Нил Степанович спокоен, говорит, на то она и ползающая. Может, уже где в другом месте. Васька с ним поругался. Дед обиделся. Эстэлу выговор, ужин без сладкого. У деда просил прощения. Тем более, что топь эту я видел, когда ходил один. Непонятное явление! Трясина — не трясина, а не обойдешь. Что характерно, занимает она, судя по всему, достаточно локальный участок, однако моя попытка обойти ее не удалась. Когда стоишь перед топью, визуально кажется, что размеры ее совсем невелики, правильный круг метров двести в диаметре. Справа и слева вполне обычный лес. Прошел около километра вправо, а когда двинулся к Большому Камню, опять угодил в топь. Полное ощущение, что она ползет за мной. Живая гать не появлялась, вынужден был вернуться.

20.00 — Ужинали вместе с Нилом Степановичем Дед рассказал занимательную легенду. Васька особенно интересовался Емельяновой ловушкой. Дед не советовал туда соваться без крайней необходимости.»

На этом записи вчерашнего дня обрывались.

«Что там было вчера после ужина? После ужина мы с Эстэлом ходили проверять эффект саморазворачивающихся дорог. Так и запишем. — Арсений достал ручку. — «21.00. — Ходили с Эстэлом по саморазворачивающимся дорогам. Никакого эффекта. Дед говорит, что дорога выводит в то место, куда стремишься. Настойчиво думал о том, как бы вернуться к Черному озеру. К Черному озеру не вернулись, вышли к Большому Камню. Очевидно, эффект наблюдается при более сильных эмоциях, или происходит на уровне подсознания. Ползающей топи не встретили. Васька, глядя на меня, ржал как конь». Вроде все. — Арсений закрыл дневник, глянул на часы. — Однако, француз разоспался, как будто на курорт приехал. Сейчас я тебя разбужу». — Он зачерпнул кружку воды, стараясь не шуметь, подошел к Васькиной революционной палатке, отодвинул полог и замер. Эстэла в палатке не было. Арсений внимательно осмотрел спальный мешок, как будто Васька мог в нем спрятаться, отошел к костру. Какое-то нехорошее предчувствие кольнуло его. Лес неуловимо изменился, словно стал чужим. Озеро, до этого ласковое, почернело, оправдывая свое название. Арсений ощутил неудобство, растерянно огляделся по сторонам.

— Что, трусишь, брат? — вслух произнес он, чтобы как-то взбодриться и подумал: «А ведь правда…»

Из легенд, рассказанных дедом Нилом

— Ты, Валерьич, все пишешь? Боишься, забудешь, али как? Для отчета? Ну пиши, пиши. Писали писаки, а прочтут собаки. Да нет, это я так. Куда же тебе родимому деваться, раз требуют? Спрашиваешь, какие у нас истории приключались? Позакавыристей? Всякое случалось. Дело бывало — и коза волка съедала. Про то тебе и поведаю. А правда то, аль ложь — думай сам, как хошь.

Появился у нас в деревне беглый. Кто такой неизвестно, паспорт у него на лбу не прописан, но человек, говорят, был подходящий. По плотницкому, кузнецкому делу так сработает, хоть в ухо вдень. Всем помогал. Но это уж после, когда отошел маленько. А как наши мужики его нашли, так он совсем плохой был. Отощал до крайности. Смотреть страшно. В гроб краше кладут. Думали, не жилец на свете. Быть бы худу, да Бог не велел. Оклемался наш каторжник. Откормили его помаленьку, одели. Народ у нас простой, прижимистый, но и не то чтоб совсем жадный. Так ему и не жалко было давать, он эти подарки отрабатывал стократ. Да и не брал, конфузился, краснел, прямо как девица.

Поселился беглый у Ипатыча. Мужики туда частенько заглядывать стали. Много чего интересного каторжник знал, рассказывал как по-печатному. Однако пронюхали про то в губернии, и как-то ночью нагрянул целый отряд. Какой-то важной птицей наш каторжник оказался, коли за ним целый отряд прислали. Обыскивать стали, да ничего не нашли. Ипатыч, мужик сам себе на уме. Лукавства небольшого, но осторожность в нем была. Он своего постояльца в бане устроил. Как обыскивать стали, каторжник потихоньку из баньки выбрался и ходу. Только у самого леса заметили его как-то. Командиром того отряда был Главный полицмейстер, крайняя сволочь. Даже нас, пацанов, мимо не пропускал, все норовил плеткой по заднице стегануть. Так вот, этот Главный полицмейстер, моп его ять, и говорит: «Не спешите, теперь он от нас никуда не денется».

Сволочь-то сволочь, а соображал. Известное дело, от нас путь один, только в сторону губернии выбраться. В другую сторону не уйдешь — болота кругом.

Расположился полицейский отряд в деревне. Посты вставили. Стариков в сарае заперли, чтобы никто беглому дорогу тайную не указал. До утра они куражились, самогонку жрали, песни горланили да баб деревенских щупали. Так перепились, что к обеду лишь оклемались. Главный полицмейстер их построил, давай орать, дескать, только и умеете водку жрать, а у самого рожа с перепою красная, хоть портянки суши. Проорался полицмейстер и говорит: «Деваться каторжнику некуда. Сидит возле Черного озера. Там его и возьмем. А кто первым его схватит, тому лично целковый выдам, четверть самогонки и аксельбанты свои в придачу».

Стоят эти сукины коты, глаза разгорелись, как про самогонку услышали, носами воздух нюхают, точно легавы, только что не повизгивают, да не лают. Рассыпались они цепью и пошли. Полицмейстер опохмелился и потихоньку за ними на коне поехал. Наши мужики затылки почесали, повздыхали, мол, жалко, конечно, хороший человек, а только чем ему поможешь? Потом сарай отперли, стариков выпустили.

Долго ли, коротко ли, глядь, бегут полицейские из лесу. Кто как, некоторые без винтовок, а другие и вовсе без штанов. Первым полицмейстер. Оно, понятно, все пешком, а он на лошади. Остановился на площади, рожа по шестую пуговицу вытянулась, визжит: «Бунт! Заговор! Сгною всех!»

Недолго, однако ж, разорялся и во весь опор дальше понесся. Войско его вслед за ним. Мужики еще как следует удивиться не успели, каторжник из лесу вернулся.

— Дайте, — говорит, — мужики, харчишек на дорогу. Уходить мне надо. Не иначе, ваш полицмейстер за подмогой помчался.

Мужики рты пораззявили. Харчей все же собрали, спрашивают:

— Как же ты один с целым войском управился?

А беглый в ответ:

— Некогда, мужики, мне вам растолковывать, да и сам я толком ничего не знаю. Вернусь, когда таких вот полицмейстеров, как ваш, разгоним, вместе разбираться будем. Винтовки, что полицейские побросали, у Большого Камня заберите, а то ваши самострелы да пищали никуда не годные вовсе. Прощевайте пока. — С тем и ушел.

Самые отчайные сходили к Большому Камню, винтовки в лесу перепрятали. Ждут мужики, что дальше будет. А дале вернулся Главный полицмейстер. В первый раз у него отряд был, а во второй — чуть не армию припер, даже антилерию притащили. Недалеко от деревни окопались, траншей понарыли, прямо войну вести собираются. Подождали и с опаской к Черному озеру двинулись. Антилерия заухала. Постреляли, постреляли да и вернулись ни с чем. Даже к Большому Камню не прошли. Почему не прошли, спрашиваешь? Ползучая топь объявилась. Я тебе уже про нее рассказывал. Откуда она берется, Бог ее знает. Только куда не сунутся, гиблое болото. Это мужики потом разузнали, когда они меж собой ругались. Полицмейстер зеленый от злости ходил. Мужиков наших по мордам хлестал, да пороть приказывал. Все выпытывал, куда отряд бунтовщиков подевался. Мужики дивятся, глазами хлопают, не видали, мол, никакого отряда. Чем бы эта заваруха кончилась, неведомо, да только, как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Жил в ту пору в деревне Бонифат, в друзьях у полицмейстера ходил. Чуть что, сразу к нему жаловаться ехал. Ненавидели его деревенские, но боялись. Так вот, Бонифат и подтвердил, что не было никакого отряда, а только один тот каторжник и ушел. Полицмейстер посвирепствовал, да так ни с чем и убрался, и армия за ним, вместе с антилерией. Только траншеи от той истории остались, да и те заросли уже. А каторжник тот так и не вернулся боле. Что с ним сталось, не ведаю. Так что, Валерьич, чуден свет — дивны люди. Что там произошло, спрашиваешь? Эх-хе, кабы знал, да ведал, всего бы отведал.

ГЛАВА 4

Решение ехать в загадочное Место пришло как-то само собой. Когда Арсений заявил Боре, что намечается дело и попросил предупредить Эстэла, что тот будет помощником, то покривил душой. Никакого дела тогда еще он не намечал. Однако, перечитав заявления очевидцев несколько раз, Арсений почувствовал какую-то неясную тревогу, ощущение недосказанности. Не в заявлениях, нет. Там все было написано четко, согласно утвержденной форме. Однако за изложенными необъяснимыми фактами, кажется, скрывалось нечто более глубокое, чем тривиальное появление фантомов, и он вдруг понял, что должен ехать в это Заколдованное Место, обязательно ехать.

Покончив с командировочными делами, Арсений возвращался домой. У подъезда, поставив одну ногу на ступеньку и, придерживаясь за перила, Федор Иванович Герцог с остервенением чистил правую гачу. Федор Иванович был дворовой достопримечательностью. Когда он находился в подпитии, что имело место каждый божий день, то обязательно принимался излагать свою достаточно путаную версию о происхождении собственной странной фамилии. По его рассказам выходило, будто он состоит в прямом родстве с рядом коронованных особ, здравствующих и поныне, а один из его далеких предков был внебрачным сыном великого французского короля — Людовика Солнца. Глядя на истерзанную, пропитую физиономию Герцога, думалось, что великий король был тоже выпить не дурак, и ветвь, к которой причислял себя Федор Иванович, появилась на генеалогическом древе в результате пьяной дворцовой оргии. Впрочем, Федор Иванович был пьяницей не агрессивным. Матерился негромко, врал без корысти, а так, ради удовольствия, поэтому к нему относились снисходительно.

— Здорово, Федор Иванович, — поприветствовал Герцога Арсений.

— Ешь твою клешь! — Герцог бросил трепать штанину и повернул к Арсению красную, потную физиономию. Затем попытался расставить по местам мутные, сбегавшие к переносице глаза, и спросил:

— Ну че, фулюгцн, есть че-нибудь? — при этом Герцог скорчил выразительную гримасу и принялся старательно растирать себе грудь.

— Откуда Федор Иванович, — Арсений виновато развел руками.

Однако Герцог не привык сдаваться так легко. Он вдруг преобразился. Глаза его наполнились слезами. Сдерживая рыдания и поминутно шмыгая носом, Федор Иванович сообщил:

— Да не мне, Валерьич. Ей богу, не мне! Дочка просит. Напилась вчерась. Теперь лежит помирает. Она и просит. Иди, говорит, папа, найди чего-нибудь, а то кончусь. Ну я и пошел. Жалко дочку-то! — Герцог замолчал, наблюдая за реакцией Арсения. Потом, спохватившись, вновь принялся всхлипывать и возить рукавом под носом.

Арсений оказался не готов к такому повороту разговора и не нашел ничего умнее, как провозгласить избитое:

— Водка — яд, Федор Иванович!

Герцог поперхнулся, пробормотал себе под нос: «Умные все стали, мать вашу! Спасу нет!» — и отошел от Арсения эдаким странным манером, словно был он парусником и ему при отходе необходимо менять галс, чтобы поймать ветер. Некоторое время он мотался по двору, затем, завидев соседа, входящего в подъезд, метнулся в его сторону с яростью голодного волка.

— Вот Летучий Голландец, — усмехнулся Арсений, поднимаясь по лестнице.

Дома он скинул надоевший за день пиджак и прошел на кухню. В холодильнике тосковала одинокая бутылка «Крем-соды».

— Ловить нечего — одна вода, — констатировал Арсений. Глотнув холодной «Крем-соды», он с минуту слонялся по квартире, решая: сразу заняться сборами, или вначале освежиться. В конце концов разделся и залез под душ. Минут пятнадцать он отмокал, смывая с себя летнюю жару. Когда Арсений вышел в комнату, то обнаружил в ней Саньку, который с кем-то болтал по телефону и допивал газировку. Положив трубку, Санька уселся в кресло и стал молча наблюдать за сборами Арсения. Тот вытащил рюкзак и принялся укладывать все необходимое. Наконец Санька не выдержал:

— Ты что, рехнулся, родной? Чего это тебе в голову взбрело? Тебе материала не хватает?

— Не хватает, — буркнул Арсений.

— Не хватает, — передразнил Санька, — вы только гляньте, ему не хватает материала! — Он воздел руки к потолку, словно творил молитву, потом, внезапно успокоившись, продолжил: — Прекрасно! Какой вывод?

— Какой? — спросил Арсений, отрываясь от рюкзака.

— Младенец! — радостно восхитился Санька. — Вывод очень простой. Не хватает материала, так и пиши: «не хватает материала». И больше ничего. Рюкзак не нужен, билеты не нужны, тушенка вовсе ни к чему, — Санька подбросил банку, — можешь мне выделить за консультацию.

— Неубедительно, — Арсений вновь принялся укладывать рюкзак.

— Ну ты даешь! Не заболел ли? — озабоченно поинтересовался Санька. — Температурку не померить ли? Да что же это такое? Я гляжу, ты всерьез собрался ехать?

— Собрался, — подтвердил Арсений.

Санька вскочил с кресла.

— Повторяю для начальников отделов. Если у тебя не хватает материала, так и пиши: «не хватает материала». Неубедительно? Аргументируй, голубь! Я помогу. Мы с тобой такую сопроводиловку накатаем, ахнешь. Скажу больше… А впрочем, ты меня знаешь, я зря трепаться не люблю. Прямо сейчас садимся и пишем. Давай все со стола к черту! — Санька решительно взял знакомую уже банку тушенки и стал запихивать в карман. — Здесь главное — объем! И понаукообразней… Чем больше и непонятней, тем лучше.

— Успокойся, мародер, и поставь все на место. Про то, как ты не любишь трепаться, знаю, к сожалению, не только я, но и весь Институт. Не будем мы с тобой писать никакой сопроводиловки, — Арсений затянул рюкзак и закурил, — ехать надо.

— Слушай, у тебя синдром, — протянул Санька, качая головой, — нет, у тебя целый комплекс синдромов.

— До чего ты гнусный тип. Сам не знаю, чего я тебя терплю. — Арсений отошел к окну, посмотрел во двор, повернулся к Саньке. — Дать тебе в глаз, что ли?

— Слышу речь не мальчика… Лаконично, убедительно, и главное, понятно. Тебе бы, старина, в искусствоведы податься! А то болтают, спорят там о всякой ерунде: богатой палитре, игре света, наполненности воздухом. Ну как картина может быть наполнена воздухом? Это же не дирижабль. А ты бы их быстро…

— Ладно, Санька, хватит трепаться.

— Хватит, так хватит, — неожиданно легко согласился Соснин и направился на кухню. Оттуда раздался его разочарованный голос. — Что же ты, брат, даже газировки в доме не держишь! Дай попить чего-нибудь.

— Бери. Там, в кране. Найдешь, или помочь?

Некоторое время Санька возился на кухне, недовольно ворча, что ему приходится общаться с людьми, у которых нет в доме даже газировки. Ведь он не требует армянского коньяка, а просит самой обыкновенной газированной воды, что это не лезет ни в какие ворота, для друзей определенный запас оной надо иметь всегда, а иначе с такими друзьями и дружить-то не стоит… Наконец, он появился из кухни, плюхнулся в кресло и серьезно спросил:

— Слушай, Арс, объясни?

— Что тебе объяснить? — вопросом на вопрос ответил Арсений.

— Объясни мне, зачем ты собрался ехать в это Место. Может, я, покалеченное дитя своего времени, чего не понимаю? Тебя действительно заинтересовали заявления, или ты выслуживаешься?

— И заявления заинтересовали, и начальству польстить возможность представилась.

— Не хами. Я же серьезно спрашиваю.

— А если серьезно, черт его знает… — Арсений откинулся в кресле. — Что меня туда толкает не знаю, хотя заявления действительно необычные.

— Ну, положим, обычных у нас не бывает, а эти друзья-заявители не могут связать двух слов. Кого они там узрели: привидения, фантомов, пришельцев?

— Да не знают они, понимаешь, не знают. Если бы знали, не писали бы никаких заявлений.

— А, может быть, туда кроме них еще кто приехал? Никому ведь не заказано.

— Это ты верно заметил, но представь себе картину… Ты приехал в лес, поставил палатку и все такое. Вокруг никого. Последний колышек вбиваешь и вдруг филин заухал или там, выпь заорала… Ты в палатку — от греха подальше, а там уже кто-то есть. А то еще хлеще, на твоих глазах появляется прямо из воздуха. Ну как?

— Да никак! Передай им, пить надо меньше, а то бывает, черта видят с рогами и копытами.

— Да не пьет этот Рублевский, понимаешь, не пьет.

— Вот этого я не понимаю! — отрезал Санька.

— А ты пойми. Человек больной, чрезвычайно мнительный. Темноты боится.

— Чего же он, если боится, один в лес поперся? — раздраженно спросил Санька.

— Из-за своей мнительности. Услышал, что есть там какое-то чудодейственное озеро. Будто бы оно от всех болезней лечит. Ну и поехал отдохнуть да здоровье поправить. А поперся он, кстати, не один, а с сыном. Сын в то время, когда эта история произошла, в деревню ходил, за продуктами.

— Ну и что дальше?

— Да ничего особенного. Сын вернулся, неизвестный тип исчез. Вот и все.

— Галлюцинации, — безапелляционно заявил Санька, — от этого озера поднимаются галлюциногенные испарения, или еще какая гадость, ну и наиюхался твой Рублевский. Кстати, у сына галлюцинаций не было?

— У сына? У сына не было.

— Вполне естественно. Он находился у озера значительно меньше, чем отец.

— Испарения, говоришь. Может быть, может быть, — задумчиво повторил Арсений. — Но вторая-то история произошла не у озера.

— Это какая? Я не в курсе. Там страсти какие-то, бандит появился, что ли?

— Да не бандит, а браконьер, — поправил Арсений. — Лосенка застрелил.

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Санька.

— Поймали его. Протокол составили, а потом переслали нам, ввиду необъяснимости.

— Так что же там необъяснимого?

— В протоколе записано: застрелил лосенка, принялся разделывать по-быстрому, чтобы не поймали, а тут второй появился. Давай помогать. Только, как ни спешили — не успели. Поймал их тамошний лесник. Дед какой-то. Связал и повел в деревню.

— Да ну! — удивился Санька. — Крепкий, видать, дедок, с двоими управился.

— Вот тебе и да ну! — Арсений поднялся. — Слушай, как насчет ужина?

— Отчего бы двум досточтимым сэрам не поужинать, — согласился Санька.

— К сожалению, досточтимый сэр, мне вас нечем угостить, подвалы пусты. Разве что яичницу зажарить.

— Досточтимый сэр не отказался бы и от тушенки, — тонко заметил Санька.

— Вот еще, добро переводить… Много вас, а коров мало. Будешь есть то, что все едят. — Арсений достал из холодильника несколько яиц. Поставил на плиту сковороду, бросил кусок маргарина. — Как предпочитает сэр, глазунью или омлет?

— Сэру плевать, — ответил Санька.

— Тогда глазунью, — предложил Арсений, — тем более, что молока все равно нет.

Через некоторое время они старательно уплетали глазунью. На плите посвистывал чайник.

— Кем же оказался этот второй? — спросил Санька, откладывая вилку.

— Вообще-то, приличные сэры после ужина в чужом доме говорят сэнкью, — заметил Арсений, — спасибо по-нашему. Чайку не желаете?

— Долго ты будешь изгаляться? — не вытерпел Санька. — Я же ясно спрашиваю: кто этот второй?

Ты, оказывается, спрашиваешь — а я и не слышал… — удивленно ответил Арсений, наливая чай. — Не было, понимаешь, никакого второго. То есть был — никто.

— Что ты дурочку корчишь?! — обиделся Санька. — Не можешь по-человечески объяснить?

— Ладно, ладно, садись. Что встал-то, как на параде? Не знаю я ничего. На то оно и необъяснимое явление, что его объяснить невозможно. Связал их дед и повел в деревню, а пока вел — один исчез.

— То есть как исчез?

— Совсем исчез, — усмехнулся Арсений, — одна веревка осталась.

— Какая веревка?

— Обыкновенная, которой руки связаны были.

— Ну дела-а! — протянул Санька. Какое-то время он молча прихлебывал чай, потом снова спросил: — Слушай, Арс, ну, а дед как-нибудь объясняет случившееся? Может, упустил второго — и вся недолга?

— Этот дед сам по себе личность загадочная. Деревенский участковый вместе с протоколом письмо прислал. Так вот, дед его предупреждал, что Задохин, браконьер этот, поганый человек. Так и сказал — поганый. А происшествие никак не объясняет. Судя по всему, не удивился даже. Задохина сдал, протокол подписал и ушел. Может быть, сам ничего не знает? Только, сдается мне, неспроста все это. Там ведь, кроме этих появлений да исчезновений, много другого непонятного.

— Заинтриговал! — признался Санька. — Думаешь, на Месте разберешься?

— Не знаю, — ответил Арсений, — однако, чувствую, за этими необъяснимыми фактами стоит нечто…

— Ну только не надо, — скривился Санька, — не надо доводить меня до исступления вселенскими загадками, лучше угости сигаретой, — он закурил и выпустил в потолок струю сизого дыма. — Дело, вероятно, не серое. Ну и что? У нас других не бывает. А у тебя, как у юного натуралиста, глаза разгорелись. Ну стоит ли так себя рвать, елка с палкой! Раз уж едешь, действуй по инструкции: бери пробы, опрашивай местных жителей, измеряй температуру, набирай фактический материал. А эти свои туманные догадки оставь для молоденьких девочек. Им нравится.

— А ты-то что разволновался?

— Да так, что-то разволновался. Один едешь?

— Пока да. Дня через три-четыре Васька Эстэл подъедет в помощь.

— А что ты его сразу не берешь? Вдвоем оно как-то естественней.

— Да опять этот пенсионер-общественник припер новое диво, утомил уже своим упорством. Ваську оставляю с ним разобраться.

— Это Потапыч что ли? Его лучше не обижать, — Васька покачал головой. — Боже мой, боже мой! Развелось этих ихтиозавров, спасу нет. Да все активные какие-то! Дожил до пенсии — сиди отдыхай. Нет, прут. Откуда только бодрость берется?!

Зазвонил телефон. Арсений вышел в комнату, через некоторое время позвал:

— Санька, тебя!

Санька взял трубку:

— Что? Черт, забыл! Все бегу, бегу, — он бросил трубку и обратился к Арсению, — да, брат, здесь такие дела! Куда там твоему Месту. Я удаляюсь, но остаюсь в надежде, что по приезде сэр известит досточтимого сэра и позволит, тэк cкать, визит вежливости…

— Слушай, пошел ты, герр, или как там тебя…

— Понял. Не надо. Дальше не надо. До новых встреч! — заключил Санька и испарился.

Из легенд, рассказанных дедом Нилом

— Ты, Арсений Валерьич, уже больше меня, поди, про наше Место знаешь? А все спрашиваешь. Сам же там все излазил да перекопал. Зачем ты землю-то с собой нагрузил? Исследовать? И воду тоже? Ну да, ну да, исследуй, ежели положено. Да только, сдается мне, не то ты исследуешь. В лесу видишь, а под носом нет. Это я так, не обижайся. Историю тебе еще какую рассказать? Ладно уважу. Расскажу тебе сказку… Какую же? А хотя бы вот эту.

У деда моего было пять сестер и пять братьев. Семья большая, да только в лесу иначе нельзя, помощники нужны. Отца они рано лишились. Угнали его в рекруты. Лоб забрили, под барабаны поставили. Ушел он в рекрутчину, как в могилу. Дед в то время совсем еще вьюнош был, однако за старшего в доме остался. Жили они поживали, досыта не наедались, а и с голоду не умирали. Только захворала самая младшая сестра. Вначале недомогать стала, а потом и навовсе слегла. Лежит — неможет, а что болит не скажет. Пытались сами лечить, да где там… Горит, как свеча. Тяжело болеть, а тяжеле того над болью сидеть. Порешили выписать лекаря из губернии. Приехал эдакий толстячок. Посмотрел сестру, послушал, по коленкам постукал, а потом непонятно так говорит:

— Женские болезни догадки лечат. Сдается мне, что ваша сестра всем корпусом нездорова. Мы, конечно, трубочиста пустим и Франц-хераус сделаем, да только не поможет это. Можно спытать одно хитрое средство — французское аль германское (я, Валерьич, не помню какое), только больно уж оно дорогое. Наша инперия за него золотом платила. Хватит денег у вас, али нет?

Дед отвечает:

— Денег нет. А ежели инперия золотом платила, нельзя ли и нам золотом рассчитаться?

Лекарь усмехнулся:

— Извольте, — говорит, — ежели имеете.

Тогда дед и подает ему самородок. У толстяка глаза на лоб полезли. Растопырил курятник, слово вымолвить не может. Потом попробовал самородок на зуб и спрашивает:

— Где же это вы раздобыли эдакую невидаль?

Дед — человек простой, скрывать не стал: «У Емельяновой, — говорит, — ловушки обнаружил.»

— Ты, Валерьич, был там, али нет? Не был? Ну и не ходи туда без крайней надобности. Место уж больно тревожное. За Большим Камнем стоит скала. Походит она на замок заброшенный. В народе его Дьявольским кличут, потому как происходит там всякая чертовщина. Жил у нас в деревне Емельян, болтун и бездельник. Все ходил да не в свое дело нос совал, а уж как станет врать, так завирает, что дома не ночует. Семерых посади — всех до смерти заврет. Так и с этой ловушкой получилось. Стал он болтать, что ему к Дьявольскому замку сходить, что плюнуть. Народ смеется, не верит. Емельян себя кулаком в грудь стучит, еще пуще развирается. «Да я, — говорит, — уже был там, и не раз! Об заклад бьюсь, что схожу к Дьявольскому замку и погляжу, что там внутри делается!» Стали мужики его отговаривать, не суйся, мол, пропадешь ни за грош. Да где там. Емельян в раж вошел, себя не помнит. Взял с собой двух мужиков, заместо свидетелей вроде, и поперся. Мужики те, как вернулись, рассказывали: пришли они к замку — Емельян и сунулся в эту безобразию. Не знаю, как и назвать ее, дыра — не дыра, колодец — не колодец. Только, сказать тебе, засасывает та дыра не хуже трясины, попал — не выберешься. Так Емельян там и сгинул. С тех пор ее Емельяновой ловушкой называть стали.

Про то место дед лекарю и сказал. Тот усмехнулся и уехал. На следующий день, однако, привез склянку с лекарством и заявляет: «Мало, — мол, — вы мне заплатили. Добавить надобно деньгами, или опять же золотом».

Дед отвечает, что надо опять к Емельяновой ловушке идти. А лекарь ему: «Ежели вы один боитесь, я с вами пойду».

Дед разговаривать не стал боле, собрался и пошел, а толстяк за ним увязался. Не знаю уж как, только достал дед золото. Отдал лекарю, тот и уехал, не простившись. Правда, до самого Замка дед лекаря не допустил. Оставил его у Большого Камня, а к ловушке один ходил.

Пронюхал про это дело Бонифат. Помнишь, я тебе рассказывал про него. Друг полицмейстера. Явился он. Ходит, везде заглядывает, как собака в кувшин.

— Правда, — спрашивает, — что ты наловчился золото из ловушки таскать?

Дед отвечает:

— Правда-то правда, только не стоит из-за этого головой рисковать.

Стал Бонифат его уговаривать:

— Давай, Тимофеич, сходим еще раз? Денег наживем — без нужды проживем. Ассигнациями будем трубки раскуривать.

А дед отказывается:

— Лишние деньги — лишние заботы.

Бонифат разозлился:

— Дурак ты, — говорит, — братец! Можно же целое состояние сколотить!

Да только не согласился дед. Так Бонифат ни с чем и убрался. Только, видать, не успокоился. Не давали ему чужие деньги покоя. Взял он своих работников и к Емельяновой ловушке направился. Не знаю, сколько они ездили, только вернулись работники без хозяина. Глаза от страха — по царскому рублю. Рассказывают, заикаются: нету, мол, больше Бонифата. Полез он в Ловушку, а они его за веревку держали. Только нырнул Бонифат в этот колодец, будто и не было вовсе никакой веревки, одни ноги мелькнули. Дед сплюнул и сказал: «Собаке — собачья смерть! Сказано же было — не суйся!».

Забыли люди про Бонифата, как вовсе его не было. А однажды у Большого Камня лекарский экипаж нашли. Тоже, наверное, не выдержал дядя. Золота захотелось. Да только верно сказывают, тяжело нагребешь — домой не унесешь. Такая вот история. Да! Сестра дедова поправилась все-таки. То ли средство помогло, то ли еще чего? А как дед золото доставал? Ну, Валерьич, разве ж я знаю? На то и сказка. Может, и враки все это. Ладно, всего не переговоришь, давай укладываться.

ГЛАВА 5

Арсений зачерпнул озерной воды, и она тяжелыми, темными каплями просочилась сквозь пальцы. «Васька сам не вернется, — вдруг отчетливо понял он. — Дождался? Нужно было уже давно возвращаться в Центр». Стряхнув с ладони оставшуюся влагу, Арсений медленно побрел к лагерю.

«Материала для отчета в принципе достаточно. Пробы грунта, воды, минералов, отдельных пород деревьев мы выполнили в полном объеме, так что лаборатории есть чем заняться, — размышлял он, но размышления эти были прерваны отчетливой мыслью, что пробы ничего не дадут и результаты анализа окажутся самыми что ни на есть тривиальными. — Этих результатов хватит лишь на то, чтобы закрыть Место, огородить, заколотить, обнести колючей проволокой, потому что результаты эти ничего не объясняют». Арсений остановился у костра, снял котелок и вылил воду на огонь. Шипящие угли раскатил в стороны.

«Что же я надеялся здесь понять? Зачем так настойчиво рвался сюда? Ведь есть же здесь какая-то чертовщина! Есть полумистические рассказы деда Нила, есть странные свойства жителей деревни, а то, что творится в лесу, вообще не поддается никакому разумному объяснению! И со мной что-то происходит. Какое-то предчувствие у меня было, чего-то я опасался. И Ваську из-за этого взял, чтобы не так страшно было. Ведь так? А вдруг с ним что?.. Вдруг?.. Нет, не может быть — Арсений почувствовал холодок между лопатками. — Бежать в деревню к деду Нилу? Он все объяснит, поможет. Сам я все равно не знаю где искать Эстэла». Он огляделся. Усилившийся ветер пригибал деревья к земле. Темные, какие-то угловатые облака с неимоверной скоростью неслись по небу, появляясь и тут же исчезая за верхушками сосен. Было светло, но светом не солнечным, неправильным каким-то, словно светилась сама земля.

— Нил Степанович все объяснит и поможет. Это ты верно сообразил, — раздалось вдруг за спиной. Арсений вздрогнул и медленно обернулся. Позади никого не было. Липкий страх вкрадчиво заполнял сознание.

— Кто здесь? — крикнул Арсений.

— Да я, кто же больше? Залазь в палатку, — раздался голос. Арсений потоптался в нерешительности и подошел к палатке. Помедлив, откинул полог. В сумраке у стены сидел какой-то тип с бледной физиономией, обхватив колени руками.

— Ну, что встал? Залазь, — нервно выдавил он.

— Так, Василий же… — нерешительно начал Арсений, но человек в палатке перебил его.

— Что Василий? Ты можешь что-то сделать? Знаешь где его искать? То-то! Переждать надо это светопреставление и к деду двигать. А то и сам здесь загнешься!

— Васька… — повторил Арсений, вглядываясь в сумрак палатки и неожиданно осознавая, что черты лица этого человека удивительно знакомы ему. Перед его взором вдруг отчетливо проступило лицо Драного.

— Так это ты, гад? — прошептал Арсений. — Значит, я приперся сюда, чтобы с тобой встретиться? А ведь я чувствовал, что придется еще… Я давно этого ждал! Вот где свиделись! Та-ак! — протянул он.

Да ты что? Опомнись! — перепуганный тип на четвереньках пятился в дальний угол палатки. — Ты спутал! Не Драный я вовсе!

— Вылазь, — зло крикнул Арсений, — здесь поговорим.

За спиной раздался протяжный треск. Арсений оглянулся. Старый кедр, стоявший на краю песчаного обрыва, медленно кренился в сторону озера. Огромные корни появлялись из-под земли, словно гигантские черви, стряхивая с себя комья грязи, извиваясь в чудовищном клубке. Наконец, кедр, тяжело застонав, упал в озеро.

— Вылазь, — повторил Арсений, поворачиваясь к палатке. Уже и злости не было, так, какая-то непонятная тоска и полное безразличие к этому типу. Ответа не последовало. Арсений заглянул в палатку. Она была пуста.

«Чертовщина продолжается. Что ж, на то оно и Место, — отчего-то спокойно подумал он и засомневался. — Может, действительно, не Драный? Но рожа-то уж больно знакомая. Ладно, потом разберемся». Он залез в палатку, развязал рюкзак и вытащил из него альпинистскую страховку в виде прочного капронового троса с парой карабинов. Застегнув пояс и аккуратно смотав трос, Арсений присел на рюкзак, закурил. В глубине души он был почти уверен, что Васька ушел к Емельяновой ловушке, и искать его нужно именно там. Слишком уж настойчиво он расспрашивал Нила Степановича о Дьявольском замке, интересовался, каким образом туда можно добраться. Дед, словно что-то почувствовал, предупреждал, что соваться туда опасно.

«Надо идти», — решил Арсений и вылез наружу. Дождь, до этого едва накрапывающий, заметно усилился. Сделав несколько шагов, Арсений остановился. Посмотрев на лагерь, он на секунду засомневался, потом поднял воротник и, не оглядываясь, двинулся в лес.

У Большого Камня Арсений остановился отдохнуть. Над Камнем поднимался пар. Было невыносимо душно. Капли дождя, попадая за воротник, смешивались с потом и противными липкими струями стекали по спине. Арсений вытер потное лицо и сел, привалившись к Камню. «Все просто. Остался один километр и все, — подумал он. — Что все?» — вдруг кольнуло в сознании. Арсений представил себе тело Эстэла, распростертое на земле, и ему стало не по себе. Он окинул взглядом окружающий лес, теперь уже притихший и зловещий. Ему показалось, что за пеленой дождя у одной из сосен стоит человек. Не сводя с него взгляда, Арсений поднялся и направился к сосне. Стоявший около нее словно отодвинулся и спрятался за стволом дерева. Арсений почувствовал как учащенно забилось сердце. Почва под ногами вдруг утратила твердость, и он по колено провалился в липкую жижу. «Ползающая топь, — сразу понял Арсений, — только тебя здесь не хватало». Сделав несколько шагов еще, он почувствовал, что болото засасывает его все глубже. Арсений остановился, дернулся было назад, но осознав, что Ползающую топь все равно не обойдешь, в бессильной ярости ударил кулаком в вонючую жижу и двинулся вперед. Он провалился уже почти по грудь, когда ощутил под ногами твердую опору, которая как будто выталкивала его на поверхность трясины. Через некоторое время он торопливо шлепал по грязи, доходившей ему едва до щиколоток. Почти бегом он добрался до сосны, обошел ее вокруг. За сосной никого не было. «Галлюцинируешь, парень, — усмехнулся Арсений, — и топь эта, как специально!» Он оглянулся и с удивлением обнаружил, что никакой топи нет. На месте болота располагалась вполне приличная полянка. Арсений вернулся назад, зачем-то потопал ногами. Болота не было. «Действительно уползло, что ли? — он покачал головой. — Дела-а!»

Еще не видя самого Дьявольского замка, Арсений почувствовал его приближение и невольно замедлил шаги. Лес, словно огромный занавес, медленно раздвигаясь, открыл взору странную скалу. Скала эта, действительно, напоминала неправильный замок из трех башен, покореженный и обожженный, страшный в своей нереальности. В середине скалы, там, где должны были быть центральные ворота, зияло отверстие неправильной формы. Точнее, формы у отверстия не было, как не было, возможно, и самого отверстия, а какая-то неопределенная, меняющая форму, туманная, манящая бездна скрывалась в недрах этого замка. Арсений с усилием отвел взгляд, подошел к молодому кедру в первом ряду деревьев, окаймляющих поляну. Медленно размотал трос, старательно обернул его вокруг ствола и защелкнул карабин. Он постоял, прижавшись к теплому стволу. Над поляной дождя не было, и ствол, мокрый с обратной стороны, с этой — был сухим.

«Ну что, Валерьевич? Вот он, самый главный опыт, который должен все объяснить. — Арсений тщательно застегнул пояс, — только делать его нужно было раньше, а я сомневался. А может быть, трусил как всегда? Васька-то видел все мои метания и решил не беспокоить, проверить все самому. Так что для меня теперь это уже никакой не опыт. Надо спасать Эстэла, какие могут быть сомнения?»

Он досчитал до десяти и медленно двинулся вперед. Скала увеличивалась непропорционально быстро, с каждым шагом возрастая вдвое, закрывая собой все пространство. Зияющая туманность становилась темнее, словно твердела, если можно себе представить черный, твердый туман. Арсений почувствовал нарастающее головокружение и до него докатилась волна опаляющего дыхания Замка. Как будто послышались голоса и заливистый смех. Он вдруг увидел в тумане Эстэла, веселого и здорового. Васька сидел на крышке огромного пиратского сундука и провозглашал: «Все, Арсений Валерьич! Весь материал собран, все ясно. Объяснения здесь!» — он стучал по крышке сундука. Арсений почувствовал, как кровь тяжелыми ударами пульсирует в висках. Он покрутил головой, стараясь отогнать наваждение, и, выставив вперед руки, шагнул в туман. Здесь было темно, но свободно. Жара не было. Наконец можно было вздохнуть полной грудью, однако голова кружилась все сильнее. Непонятные, ярко-зеленые штрихи, висевшие, казалось, в самом тумане, постепенно удлинялись, словно размазывались, пока не слились в сплошные зеленые кольца. Кольца стали вытягиваться, превращаясь в перекрещивающиеся мерцающие спирали. Откуда-то возникла противная ненастоящая собачка. Она молча наблюдала за Арсением и ехидно помахивала хвостиком. Арсений почувствовал, что сознание оставляет его, и успокоенно подумал: «Ну, вот и все». И тут же вынырнул из тумана и задохнулся от ураганного ветра. Он, Арсений, несся на огромной высоте, узнавая контуры материков. Опомнившись, он постарался разглядеть подробности, но от встречного ветра глаза застилала мутная пелена. Несколько изменив положение тела, он стал стремительно удаляться от Земли, которая вскоре превратилась в едва заметную звездочку. Теперь уже Млечный путь вел его. Вспыхивали сверхновые и проносились мимо. Тихо угасали красные гиганты, чавкали коллапсы, засасывая материю. По бокам незаметно возникли призрачные стены. Постепенно обретая плотность, они поднимались все выше и выше, пока не сошлись вверху черным куполом. Арсений ощутил себя в пещере. Накатывающиеся видения сминались, сворачивались обугленной бумагой и разлетались черными хлопьями. Непроглядную тьму пытался распороть неровный свет далекого факела, от которого с шипеньем отрывались горящие капли. Шипенье это гулким эхом разносилось по пещере. Воздух как будто густел и вдыхать его приходилось с огромным трудом, даже не вдыхать, а проглатывать необходимую порцию кислорода. Арсений смутно различил тело, лежащее у стены, и наклонился над ним. Эстэл лежал, свободно раскинув руки, с неопределенной полуулыбкой. Арсений некоторое время постоял в нерешительности, сомневаясь в реальности происходящего, затем нагнулся к Эстэлу и попытался поднять его. Кровь толчками прилила к голове, и с каждым толчком Арсений отдалялся от Эстэла все дальше и дальше. Непроглядная тьма быстро светлела. Стены выравнивались, купол становился плоским, как потолок. Арсений с изумлением обнаружил, что это действительно потолок его собственной квартиры, прокуренной и обветшалой, много лет не знавшей ремонта. Шумела вода. Из ванной появилась незнакомая нагая блондинка. Она, ничуть не смутившись, подошла к нему, ласково улыбнулась и обняла за шею. Арсений закрыл глаза, успокаиваясь и отдыхая, как вдруг почувствовал, что объятия окрепли. Руки, только что обнимавшие, стали душить его. Стараясь разорвать сцепленные на шее пальцы, Арсений открыл глаза и увидел перед собой не блондинку, а Драного. Тот бросился прочь по длинной аллее, над которой кронами смыкались деревья, к далекому мерцающему фонарю. Арсений вытер слезы, навернувшиеся на глаза, как тогда в детстве, и увидел, что мерцающий огонь в конце аллеи — это факел. Он вновь очутился в пещере, и у ног его по-прежнему лежал Васька. Арсений попытался взвалить здоровенного Эстэла на плечи. От напряжения перед глазами вспухли зеленые круги. Они расходились, становясь все больше, пока зеленое свечение не охватило горизонт.

На берегу озера рядом с Арсением стояли директор Центра — Николай Петрович и его сын. Директор что-то говорил, заискивающе заглядывая Арсению в глаза, а директорский сын молча протягивал ключи. Арсений, не глядя на них, шагнул в озеро. Медленно клубясь, над озером поднимался туман. Набежавшая волна разбилась о камень и швырнула в лицо пригоршню брызг.

Арсений почувствовал что-то острое, упершееся в лопатку, и осознал, что лежит на полу пещеры, рядом с Эстэлом. Ухватившись за воротник Васькиной куртки, он попытался тащить его в сторону факела, но сил не хватило.

— Я дотащу тебя! Я дотащу! — заплакал он от непонятной обиды и сознания собственной беспомощности. Сейчас же появился услужливый Санька Соснин. Он протянул Арсению бумагу и попросил:

— Валерьич, брось все! Я тут кое-что состряпал. Не рви себя! Подпиши и баста!

Арсений попытался оттолкнуть старинную чернильную ручку, которую протягивал Санька, но из нее вдруг струей брызнули чернила, заливая глаза.

Факел продолжал коптить, силясь разогнать мрак. Арсений вытер потное лицо и наткнулся взглядом на лежащего рядом Эстэла. «Надо тащить, вариантов нет!» — подумал он и попытался сдвинуть Ваську с места, но здесь, в пещере, силы неимоверно быстро покидали его. Теперь их не хватило даже на то, чтобы подняться на ноги.

Пещера вдруг наполнилась голосами. Появились какие-то люди. Двое склонились над Арсением. Он глянул в лицо одного из них, и оно показалось знакомым. В сознании всплыл образ трусливого типа, жмущегося в углу палатки.

За спиной раздался страшный треск. Арсений оглянулся. Старый кедр медленно кренился в сторону озера. Могучие корни, появляясь из-под земли, превращались в гигантских червей, которые, извиваясь и сбрасывая с себя комья грязи, выпрастывались из безобразного клубка. Бледный тип вылез из палатки и командным голосом стал отдавать приказания. Черви, словно подчиняясь его приказам, поползли к Арсению. Он попятился, но, запнувшись, упал, и гадкий ворошащийся клубок навалился на него. Шевелящиеся кольца обвивали, не давая вздохнуть полной грудью. Арсений сделал последнее усилие, чтобы освободиться, и клубок червей вдруг стал уменьшаться, пока не превратился в моток обыкновенных шерстяных ниток. Озадаченно оглядевшись, Арсений обнаружил, что бледный тип исчез, а рядом с ним стоит бородатый.

— Нил Степанович, и вы здесь?!

— Степан Иванович я, — поправил дед, насмешливо посмотрев на Арсения из-под мохнатых бровей. — Ну, что стоишь? Иди.

— Куда? — удивился Арсений.

— Сам решай, — донеслось до него, и он увидел, что вдалеке, у самого горизонта, кто-то машет ему рукой. Окружающее вдруг задрожало и стало таять, словно марево. Арсений очутился на перекрестке дорог, у которого стоял огромный валун.

— Да это же указательный камень?! — воскликнул Арсений.

Придорожный камень стал быстро расти и через минуту перед потрясенным Арсением встал Дьявольский замок. Емельянова ловушка маняще переливалась всеми цветами, как-будто приглашая войти.

«Опять этот Замок. Никуда от него не деться!» — обреченно подумал Арсений и шагнул вперед.

— Кажется, приходит в себя, — услышал он. Склонившиеся над ним озабоченно переговаривались. Один из них одобряюще улыбнулся Арсению, а он с изумлением переводил взгляд с одного на другого: «Боже мой, они похожи, как две капли! И рожи такие знакомые! Где же я их видел?» Его приподняли за плечи и усадили поудобнее. Арсений увидел еще двоих, которые осторожно подняли Эстэла и понесли в сторону горящего факела.

— Кто вы? — чуть слышно спросил Арсений. Один из склонившихся над ним приложил палец к губам и усмехнувшись ответил:

— Свои. Не узнаешь? Посмотри внимательней.

Арсений вгляделся в его лицо и вдруг невероятная догадка осенила его:

— Неужели вы?!. Нет, не может быть! — он протянул руку, чтобы удостовериться в реальности этих людей, стоящих рядом.

— Узнал, — близнецы переглянулись и весело засмеялись.

— Ладно, пора идти, — Арсению помогли подняться, и он, опираясь на подставленные плечи, двинулся к далекому мерцающему свету.

* * *

Сорвавшаяся с ветки капля ударила Арсения по носу и с веселым звоном разлетелась. За ней последовала вторая. Он заворочался, открыл глаза и некоторое время соображал, где находится. Раскинувшаяся над ним крона не могла заслонить синего неба и редких ленивых облаков. Арсений сел и тут же наткнулся взглядом на уродливый Замок.

«Эстэл?!» — он лихорадочно огляделся и обнаружил, что тот лежит рядом и мирно похрапывает. С минуту Арсений умиленно наблюдал за спящим Эстэлом, потом насупил брови и бесцеремонно двинул его кулаком в бок. Васька испуганно вскочил:

— Что?! Где?! — бессмысленные глаза его лихорадочно оглядывали окрестности. Наконец, к нему вернулась способность соображать. — Арсений Валерьевич, так это вы, вы меня?.. — Васька неуверенно кивнул в сторону Замка. Арсений неопределенно пожал плечами:

— С тобой, герой, мы еще будем толковать, — заверил он Эстэла, — а сейчас меня интересует только одно — какого черта, голубь?!.

— Я хотел как лучше, — виновато протянул Эстэл.

— Лучше, — передразнил Арсений и глянул в сторону скалы. Емельянова ловушка таяла, словно мираж, и появлялась вновь.

— Слушай, а манит все же эта чертовщина? — спросил Арсений.

— Еще бы! Я там такого насмотрелся!.. начал было Эстэл, но, встретившись взглядом с Арсением, сконфузился. — А вообще-то, я думал, что каюк! Как удалось, Валерьич?

— А черт его знает! — ответил Арсений, расстегивая пояс. — Страховаться нужно, юноша. Понял?

— Понял, — покорно ответил юноша.

— На, смотай трос, — Арсений бросил Эстэлу пояс. Тот поймал и задумчиво произнес:

— Странное место.

— Да-а, — протянул Арсений, разглядывая Замок, — как выражается наш легендарный директор, «Это вам не Челентано, это вам — Коза-Ностра!» — он почувствовал, что гипнотическое влияние Емельяновой ловушки снова захватывает его.

— Арсений Валерьевич! — воскликнул Васька. Арсений обернулся. Эстэл в полной растерянности разглядывал измочаленный обрывок капронового троса…

ГЛАВА 6

Дождливый осенний день умирал, не успев родиться. С самого утра промозглая пелена нависла над городом. Солнце, в силу своей осенней немощи, похоже, и не пыталось пробиться на Землю. День получился такой серенький, хиленький. Неудачный, словом, получился день. На улицах было пустынно. Прохожих практически не было — только голые поникшие деревья, унылые киоски да плакат гастролирующей рок-группы на афишной тумбе. Мелкие капли дождя стекали по нарисованным лицам музыкантов, создавая полную иллюзию, что те плачут, то ли от убогости своей, нечесанности, цепей огромных своих и роскошных лохмотьев, то ли от всеобщей неустроенности и тупости, которая не в силах понять и оценить их откровений.

Арсений и Санька спешили в Центр.

— Екарна бабай! — ругался Санька. — Ну и погодка! — он вышагивал по бульвару впереди Арсения, высоко, по-страусиному, задирая ноги, стараясь не сильно замочить свои новые закодированные «шузы».

— И все-таки я ни черта не понял! Не чувствуется в этом деле композиционной завершенности.

— Попытаюсь объяснить, — ответил Арсений. Некоторое время он молчал, раздумывая, с чего начать, потом произнес: — представь себе, что твои эмоции, чувства, как бы это выразить… словом, они стали материальны.

— То есть? — Санька недоуменно оглянулся. — Что-то ты, отец, загибаешь!

— Да погоди ты, — перебил Арсений, — излагаю идею. Только не подумай, что я там свихнулся. Кумекаю я, что Место дает полную возможность на собственной шкуре проверить, что ты из себя представляешь в натуральном, так сказать, виде.

— Мудрено! — крякнул Санька. — И кто же, по-твоему, соорудил этот полигон? Ведь кто-то там все же есть? Все эти Дьявольские Замки, Пугачевские ловушки, в смысле Емельяновы… Ты сам толковал, что встречался с фантомами, или как их там?.. Кто-то же помогал тебе вытаскивать Эстэла? Кто же? — он недоверчиво покосился на Арсения.

— Слишком много вопросов, — ответил Арсений, — есть у меня одна догадка, только ты все равно не поверишь, да и сам я, честно сказать, не уверен. Ну ладно… Натолкнул меня на эту разгадку старый случай. Когда-то давно, в детстве, меня ударили по щеке. Ударили лениво, словно бы нехотя. Постояли, посмотрели, повернулись и ушли. А я пришел домой, поставил перед собой зеркало, долго смотрел на себя, не узнавая, и думал, как же жить дальше? Позже я встретил одного из своих обидчиков, сказал ему, что он подонок и предложил подраться. Глупо, конечно. Теперь уже он стоял, испуганно моргал глазами и молчал. Знаешь, мне вдруг стало противно, как будто я сам стоял перед собой. Нет, этот губошлеп совсем не был похож на меня. Родство это объяснялось обыкновенной пошлой трусостью. Я разглядел то, чего не смог разглядеть в зеркале. Тогда я отвернулся и пошел прочь, как будто от себя уходил.

— Слушай, это самобичевание, конечно, трагично в сущности своей, но причем здесь эти непонятные типы? Ты что, опять встретил того губошлепа?

— Да нет, — усмехнулся Арсений, хотя твое предположение не так далеко от истины, как кажется.

— Не понял? — нетерпеливо спросил Санька.

— То, что они похожи, как две капли, ты знаешь.

— Знаю.

— Но кроме этого у меня сложилось впечатление, что все они, как две капли воды похожи на… меня.

— Что?! На тебя?! — Санька в изумлении остановился.

— Осторожнее, гражданин. Здесь лужа, — подтолкнул его Арсений. — Это кажется невероятным, но они действительно были похожи на меня, даже родинка под носом.

— Бред! — неуверенно заявил Санька.

— Возможно.

— И потом, в палатке, по твоим словам, этот тип был один, а в пещере была целая компания? Как это объяснить?

— Да не знаю я, — ответил Арсений.

Они давно уже свернули с бульвара и шли по старой части города, застроенной деревянными домами прошлого века. Асфальтом здесь и не пахло, а пахло непролазной грязью, да самодеятельными помойками. Движение вперед несколько замедлилось, поскольку теперь приходилось двигаться не по кратчайшему пути, коим, как известно, является прямая, а петлять в поисках более или менее приемлемого варианта, дабы не увязнуть навеки. Вариантов, как на грех, было мало, то есть, если и был, то единственный. Санька, озабоченный выбором пути, уже успел переварить услышанное, и к нему вернулась способность мыслить рационально.

— А если бы в этой ловушке один двойник появился, вытащил бы ты Эстэла или нет? — спросил он.

— Как бы я его вытащил, когда они меня самого вытаскивали, — ответил Арсений.

— Самого вытаскивали, — задумчиво повторил Санька, — ну положим, положим… Объяснения твои занимательные, не спорю, но теперь они никому не нужны. Все — капут!

— Кому капут? Что ты городишь?

— Тому капут. Пока ты там по болотам ползал, наш славный Центр закрыли. Отпала в нем надобность. Так что рвение твое никто не отметит, по заслугам не воздадут, за жертвенность не возблагодарят. Теперь всем все до фени, а впрочем и раньше было до фени.

— Я в курсе, — спокойно сказал Арсений, — вчера еще, не успел переодеться с дороги, вызывали на Коллегию.

— Петрович суетится, — заметил Санька, — да без толку… Ну и что там, на Коллегии?

— Да ничего особенного. Расспрашивали, мое мнение выяснили по поводу существования Центра, ну и все такое…

— А ты что?

— Сказал, что, может быть, и к лучшему, если его закроют.

— Ну ты даешь! — завопил Санька. — Теперь ты безработный, осознаешь? А ты рассуждаешь о бессмысленности существования нашего Центра! Нашлись умные люди, позаботились. Больше тебя совесть мучить не будет, и мысли посещать не будут… Слушай, — вдруг осенило Саньку, — а почему тебя вызывали? Кто ты такой есть, чтобы тебя на коллегии вызывать?

— С закрытием Центра, конечно, уже все было решено, и мое мнение ровно ничего не значило, — задумчиво ответил Арсений, — мне кажется, что вызывали меня в основном по другому вопросу, хотя это было всячески замаскировано…

— Но по какому? По какому?

— Помнишь, один из заявителей, некто Рублевский…

— Да помню, конечно, помню, — перебил Санька, — это бугор какой-то, что ли?

— Да, бугор. Он председатель Коллегии. Так вот, этот Рублевский очень интересовался результатами моей поездки.

— А ты?

— А что я? Я ему все рассказал, — и отчет отдал.

— А он?

— А его чуть кондрат не хватил. Кровью налился, рот разевает, как жаба. Отвратительный тип…

— С чего это? — поинтересовался Санька.

— Давай отложим этот разговор, — ответил Арсений, берясь за ручку двери. Незаметно они добрались до Центра.

— С Петровичем, судя по всему, будет тяжелый разговор, — усмехнулся Арсений.

— Можешь рассчитывать, в случае чего, — заверил его Санька и постучал себя кулаком в грудь.

— Добро, — согласился Арсений.

В институте царила суматоха. По лестничным маршам метались группы озабоченных сотрудников. Молодые, сбившись в круг, распевали песни о дальних странах и бесконечных дорогах, о том, что жизнь — хлам, но жить хочется. Звенела гитара, раздавались раскаты смеха и взвизгивания тискаемых лаборанточек. Пожилые тосковали. Мужская половина не давала волю чувствам, держалась с достоинством, лишь чуть нахмурив брови, женская, напротив, размазывала по щекам тушь, шмыгала разнокалиберными носами и толковала что-то о детях, двух месяцах до пенсии и свинстве начальства. Периодически этот гомон перекрывал злобный бас, который разносился по всему институту: «Кто красть разрешил? Кто разрешил, спрашиваю? Поукрадали все сливные бачки, сволочи?! Чем дерьмо ваше смывать? Чем смывать, спрашиваю?» Строгие люди непонятного возраста бродили по коридорам, внимательно осматривали лаборатории, что-то записывали в толстые блокноты крокодиловой кожи, многозначительно переглядывались друг с другом, делая загадочные знаки. Во внутреннем дворе под руководством потного завхоза грузили транспаранты. Старый потрепанный «газик» был уже доверху забит полуистлевшей материей и гнилой древесиной, а из подвала все тащили и тащили какие-то плакаты, огромные стенды, исчирканные гордо задранными графиками, доски почета с содранными фотографиями и портреты, портреты, портреты… Шофер зверски крутил головой, стучал себя ребром ладони по шее и ругался матом. Завхоз сипел сорванной глоткой, топал ногами и плевался. Двое молодых граждан, воровато озираясь, волокли через черный ход внушительных размеров прибор, завернутый в мешковину. Из прорехи выглядывал дивный стеклянный змеевик, чудо стеклодувного искусства. Растерянная вахтерша уже не требовала пропуска, а бестолково бегала по коридору, потрясая пустой кобурой. Воистину, царило Вавилонское столпотворение.

Арсений и Санька, едва появившись в Центре, сразу же были затянуты в водоворот событий. Санька как будто даже повеселел при виде царящего хаоса, бойко окликнул пробегавшего мимо сотрудника, покровительственно похлопал того по плечу и что-то приказал. Затем Санька окликнул следующего пробегавшего, что-то спросил у него и благополучно удалился, махнув Арсению. Арсений в замешательстве постоял некоторое время и поплелся в свой кабинет. Он, собственно, не знал что ему делать. В кабинете оказалась масса народу. Верховодил оной массой Васька Эстэл, который уже успел настолько вжиться в роль хозяина, что в первый момент, не признав Арсения, грубо окликнул его, предложил не раскрывать хлебало и подставлять белы плечи под бремя общего созидательного труда. Арсений оглянулся, внимательно посмотрел на Эстэла и укоризненно покачал головой. Очень неловкая вышла сцена! Спасла положение секретарша Светочка, вбежавшая в это время в кабинет. Увидев Арсения, она всплеснула руками и радостно защебетала:

— Арсений Валерьевич, наконец-то! Я вас обыскалась! Третий раз сюда прибегаю.

— В чем дело?

— К Николаю Петровичу, срочно! Злой, как черт!

Арсений поднялся этажом выше и вошел в директорский кабинет.

— А-а-а, вот и вы! — директор крутнулся в кресле и вскочил. — Значит, плюете? — он торопливо пробежал по комнате и остановился перед Арсением. — Я же вам неоднократно рекомендовал, а вы плюете, да?

Арсений молчал. Директор сжал кулаки.

— Я же вас инструктировал, — процедил он, — инструктировал до безумия, а вы?!

— А что я? Отчет написан…

— Запомните, — перебил директор, — пишут те, кому делать нечего. Запомните это, а лучше запишите.

— Николай Петрович, мне тяжело следить за вашей мыслью, — не выдержал Арсений. — У вас претензии по отчету? Если нет, тогда, чего вы, собственно, от меня хотите?

— Кому он нужен, ваш отчет! А от вас я хочу… — возбужденно зачастил директор, — чего я хочу от вас?.. Ах, да! Хочу знать, зачем вы это сделали? Зачем вам понадобилось дискредитури… как бы это помягче? Зачем вЫ оГоВоРИЛИ собственный коллектив, тэк скать, своих друзей, тэк скать, товарищей, тэк скать, других ответстВенных работников Центра? — он высоко задрал жиРный подбородок и поправил узел галстука.

— Никого я не оговаривал, — Арсений тоже начал злиться, — вы что-то путаете. Вчера на Коллегии я высказал свое мнение по поводу целесообразности существования нашего Центра. Мне кажется, то, чем мы занимаемся…

— Замолчите! — взвизгнул директор. — Таким как вы надо скручивать язык колючей проволокой! Вы, собственно, враг, и это я вам фактически заявляю! Что вы наговорили Рублевскому? Я же информировал вас, кто он есть. Кто вас тянул за язык? Ваши догадки нелепы! Вы объяснили Рублевскому, кто был тот фантом, появившийся в его палатке, а Рублевского едва не хватил удар! Знаете, о чем с ним разговаривал этот фантом? То-то!

— Сам виноват, — огрызнулся Арсений, — большой негодяй, видно, ваш Рублевский.

— Он большой человек, — задохнулся директор, — и не мой, а наш, общественный. Он в первой десятке… Словом… — он остановился, переводя дыхание.

Арсению вдруг померещилось, что стены покрылись рябью, линии потеряли четкость, словно кабинет заволокло туманом, как тогда в пещере. Сопящий директорский нос неожиданно стал вытягиваться, увеличиваясь в размерах и загибаясь кверху, пока не превратился в отменный рог. Сам директор в это время также претерпевал весьма странную трансформацию. Он начал неестественным, катастрофическим образом раздуваться, округляясь и покрываясь серой шерстью. Отчетливо послышался треск рвущегося по швам костюма, и перед Арсением возник озлобленный носорог. Носорог вращал маленькими красными глазками, переступал толстыми ножищами, роняя из пасти хлопья пены. Арсений оторопело уставился на него. На миг пришло ощущение, что он вновь очутился в Дьявольском замке. Носорог-директор вдруг широко открыл пасть и трубно заревел:

— Я вас увольняю, Арсений Валерьевич. Мы с вами не сработаемся. Я вас увольняю по собственному желанию.

Арсений поймал себя на мысли, что ему интересно знать, чье собственное желание имеет в виду директорствующий носорог. Он уже собрался спросить, как вдруг ощутил присутствие в кабинете посторонних:

— Кого вы увольняете и откуда? — ехидно осведомился кто-то странно знакомым голосом. — Центр упраздняют, а вы тем не менее устраиваете сцены человеку, который едва вернулся с задания и еще не успел прийти в себя. Плевать он хотел на ваше увольнение!

«Санька, что ли? — подумал Арсений. — Наверное, Эстэл предупредил. Прибежали выручать».

Носорог гаденько засмеялся частым мелким смехом:

— И вас увольняю, и всех, кто здесь имеет место, хотя Центр наш, действительно, закрывают. Это вы, любезнейшие мои, справедливо заметили.

— Смотри-ка, сам дурак дураком, а туда же, увольнять лезет, — раздался другой голос, напоминающий, как показалось Арсению, голос Васьки Эстэла. — Может, из-за таких директоров и закрывают институты?

— А вот и не угадали, и не угадали, — веселился носорог, — я, в отличие от вас, знаю нечто большее. Мне, как грится, виден «и гад морских подводный ход, и горний ангелов полет». Вы, мои хорошие, например, не знаете, что вместо нашего института открывается новый Объединенный центральный пост контроля, а я знаю. Обрадую вас… Мне доверено руководить сей академической единицей. Так что, сами понимаете… — тихий дребезжащий смешок рассыпался по комнате, но внезапно оборвался. Глумливый носорог застыл на месте и стал сдуваться, обретая директорские формы. Вновь возникший Николай Петрович растерянно озирался по сторонам, старательно тер глаза и глупо улыбался. Наконец, он завороженно уставился на Арсения, беспомощно зевая ртом, словно силился что-то спросить.

Арсений, наблюдавший за всеми директорскими метаморфозами, так и не понял, бред это или реальность. Он до конца не разобрался, действительно ли в кабине появились Санька с Эстэлом и другими сотрудниками, или же это ему привиделось. Осталось только чувство, что какие-то люди были, Арсений даже успел заметить краем глаза… Впрочем, факт носорожьего обличья директора поразил его настолько, что он утратил былую четкость восприятия окружающей действительности и с уверенностью ничего утверждать не мог. Наверное, все это ему действительно показалось.

1988

Татьяна Мейко

Родилась в Томске. Училась в школе рабочей молодежи, работала лаборантом, воспитателем в детском саду. В 1989 году окончила филологический факультет Томского университета (отделение журналистики). С 79 года печаталась в областных газетах Томска, Новосибирска, Тюмени. В центральной печати дебютировала в 1983 году в журнале «Литературная учеба». Печаталась в журналах и сборниках издательства «Молодая гвардия», а также в периодических и непериодических изданиях союзных республик (Литва, Украина, Казахстан). В 1990 году опубликованы рассказы в сборниках фантастики «Ветка кедра», «Вполне порядочный мир», «Операция «Биомен». Участница Всесоюзного и региональных семинаров писателей-фантастов и VIII Всесоюзного совещания молодых писателей.

Колдунья Сказка о любви

Жила-была на свете маленькая колдунья. Совсем одна в лесной избушке, затерянной от людских дорог на тридцать лет пути. Вокруг лежали вечные снега, падали белые хлопья и стояли вечные ели.

Она еще не свершила ни великого, ни малого колдовства и казалась самой обычной девочкой. Только обычную девочку никто не оставит одну в лесу, занесенном снегами и ветром, иначе Бог знает что может выдумать она о себе и о Мире. Колдунья любила гулять под могучими еловыми лапами. Они держали на себе целые сугробы и стояли так сонно и недвижимо, будто раз и навсегда уже дождались всего, спрятали под теми сугробами великие тайны. Девочка осторожно гладила снизу широкие ветви, чтобы не потревожить ни единой снежинки, и мечтала, что сотворит величайшее колдовство, от которого не одним елкам — всему на свете станет так же тихо, счастливо, бестревожно.

«Человек родится для одной великой мысли, для одного великого сына или внука, дом стоит на земле, чтобы согреть одного-единственного человека, а колдуны приходят для одного великого колдовства».

Так было написано в старой колдовской книге. Обо всем, что есть и чего нет, что можно и чего нельзя, поведывала она, но ни словом не обмолвилась о том, для чего живет на свете маленькая колдунья. Девочка послушно листала пожелтевшие страницы, слушала колдовские голоса, которые вещали над миром, и благословляла все, что благословляли силы добра, и проклинала все, что они проклинали.

А время шло. Все так же мертво и пустынно падал снег. Юная чаровница росла, взрослела, косы ее становились длинными, кожа шелковой, а душа, растревоженная колдовскими тайнами, все нетерпеливее. Тихо уходили дни, за ними годы без великого колдовства, без доброго друга, и каждый раз уже казалось ей, что если и сегодня не свершится чудо, то не будет оно никогда.

— Мне уже шестнадцать лет, — волновалась она, — так и жизнь пройдет, и никто не узнает, что я жила, что руки мои были такими нежными, а волосы черными, как ночь. Никто не увидит… Все равно кто, лишь бы осталась память обо мне.

Ей мечталось, что войдет в ее дом светлый мальчик, прекрасный юноша, посмотрит в ее чарующие глаза, отогреется у колдовского самовара и останется здесь навсегда. И потеплеет ее одинокий дом, и легче будет ей дождаться своего великого колдовства.

Она родилась доброй колдуньей. Пока с ее губ не сорвалось недоброе слово, а душа не пожелала злого дела, силы добра покровительствовали ей. И однажды темным тоскливым вечером кто-то постучался в ее окно.

В дом вошел человек, стряхивая с себя снежные сугробы. И поразилась колдунья, как похож он на тайгу и ее великие ели. Заснеженная борода скрывала половину лица, густая хвоя волос выбивалась из-под шапки, а под заросшими бровями в заиндевелых ресницах блестели белесыми льдинками глаза.

И сама судьба на миг проглянула в них.

Есть на свете роковые глаза и любовь с первого взгляда. Это значит, что колдовские силы добра или зла всю свою страсть вселили в избранного ими человека, и уже ничто на свете не спасет того безумца или счастливца: бессмысленно противиться им и невозможно возвратить свое счастье, если отвернется судьба.

Маленькая колдунья знала об этом с самого рождения, поэтому поклонилась пришедшему, как жребию своему.

Она отогрела его у волшебного самовара. Оттаяли его ресницы и волосы, потеплели глаза и губы… Не оттаяло одно только сердце.

Сколько передумал он за тридцать лет в глухой тиши, какие тайны поведали ему вечные ели, какие юношеские надежды схоронил он под густой бородой? Ни о чем не спросила она.

Он остался и свято поверил, что именно в этот дом вела его судьбина.

Они зажили тихо и плавно, словно опасаясь спугнуть еще не родившееся счастье. По ночам она рассказывала ему чудесные колдовские сказки, выдавая запретные тайны и заклинания. По утрам поила горячим чаем, и еще больше оттаивал он. Он гладил ее черные волосы и белые руки, целовал губы и мокрые от слез глаза.

— О чем ты плачешь? — удивлялся он. — Разве ты не счастлива?

— Ты пришел навсегда? Ты не уйдешь больше? — пытала она его.

— Куда? Кругом на тридцать лет пути лежат снега…

Она вздыхала, прятала слезы на его груди и вновь ощущала лед сквозь холст рубахи. Счастье ли это или беда колдунов — так сильно и больно чувствовать?

Она забросила свою вещую книгу, забывала вовремя откликаться на колдовские голоса, а в волшебном самоваре лишь кипятила чай. Она показывала ему фокусы, вспоминая уроки магии, пела колыбельные всех времен и народов, ни на минуту не оставляя его, не давая почувствовать в груди так и не оттаявшее сердце. А он шутил, смеялся, преклонялся перед ее любовью и страшился даже подумать, что не к ней шел тридцать лет.

Так мчались дни, мелькали ночи. Сердце беспощадно отсчитывало секунды — ни мысль, ни чувство, ни воспоминание не поспевали за ним. И в одну из ночей властно ударила в окно белая вьюга.

Очнулась маленькая колдунья. Отпустив руку своего милого путника, она метнулась с лежанки, нашла колдовскую книгу, и та открылась на девяносто девятой странице. Девяносто девятая строка гласила:

«Если четыре раза ударит в окно белая вьюга, ты потеряешь свое колдовство».

Колдунья разожгла волшебный самовар, белый пар, словно снежные хлопья, окутал ее, и в клубах пара она увидела заснеженную избушку на краю Великой пустыни. И поняла, что это и есть тот дом, который отогреет сердце ее желанного гостя. Этот и никакой другой. Через десять лет в нем родится девочка. Ее лицо будет похоже на лицо путника так, словно они брат и сестра. Ее глаза будут еще чернее, а руки белее, чем у колдуньи, и на тридцать лет позже тронет ее волосы седина.

Колдунья перечеркнула рукой туманное виденье. Неясное предчувствие тревожило ее, как вопрошающий взгляд. Она плотнее притворила дверь, закрыла ставни, села, обхватив голову руками, и первая глубокая морщина прорезала ее лоб.

Колдуны не умеют думать. Они только слушают свое сердце, в котором отзывается мир, судьба, вечность. Она думала сейчас так, как думают люди. Думала всю ночь, а утром встала, подошла к лежанке и долго смотрела в лицо спящего. Потом положила руку ему на грудь, и руку вновь обожгло холодом.

«Нет, — покачала она головой, — не удержать его… Если в угоду судьбе только там отогреется его сердце, я подожду еще. Он оттает и вернется ко мне с теплом в груди».

Она бережно разбудила его и подала лохматую шапку.

— Ты должен идти, — молвила она.

Он молча стал надевать шубу, словно давно ждал этого, потом растерянно сел на скамью.

— Когда я отправился в путь, мне было шестнадцать лет. Я шел к тебе тридцать лет… — подсчитывал он. — Я больше не смогу, я умру в дороге.

— Что ты! — испугалась она. — Нет, нет. Ты еще молод. Что годы?! Жизнь измеряется ударами сердца. Каждому на жизнь отпущено определенное число ударов. И ни на один удар больше не проживет человек. И ни на один меньше! В пути сердце бьется медленнее. Нет, нет! Ты не только дойдешь, ты еще успеешь вернуться, и тогда мы будем счастливы навсегда. Я наколдую наше счастье!

Она говорила вдохновенно, и глаза ее горели в предчувствии великого колдовства.

— И что бы тебе не родиться обычной женщиной, — вздохнул он.

— Побудь со мной еще немного и иди! Ты бы все равно ушел — это судьба…

Они прожили вместе еще три дня и три ночи, а на четвертую он встал и, словно повинуясь смутному велению души, шагнул в пустыню вечности.

— Но ты должен вернуться, — кричала ему вслед маленькая колдунья. — Я заклинаю тебя! Я заклинаю! Я прошу…

И он ушел, будто не было его никогда. А она поставила на подоконник свой неостывающий самовар и села у окошка, чтобы ждать тридцать и еще тридцать лет. Она морщила низкий лоб, вглядывалась в хлопья горячего пара и видела нескончаемую дорогу, которая уводила ее единственного друга.

Она редко вставала, осторожно поднимала голову, неспешно колдовала над белым паром, медленно слушала, чтобы не поторопить свое сердце, не заставить его биться быстрее, чем снег скрывает следы уходящих. Так тихо проходили дни, словно опускались белые снежинки, так прошло десять лет. И тогда в далеком доме на краю пустыни родилась девочка. Она пришла на землю светлым утром, когда повсюду властвовали силы добра и света, покровительствуя всем чистым и вновь рожденным. И все, что было полно жизни и любви, пожелало девочке добра. Промолчала одна только, маленькая колдунья.

Белая вьюга заглянула в окно новорожденной и, обогнав снега, примчалась к всеми забытой избушке.

— Нет, — прошептала колдунья, — я не сниму своего заклятья — ей уготована вечная разлука.

Второй раз ударила в окно белая вьюга. И поняла упрямица, что не оставят ее в покое, не забудут, что и она была рождена для добра.

Всю свою маленькую жизнь слепо подчинялась она колдовским силам земли. Благословляла и проклинала, поклонялась и любила все, что было возлюблено миром. Но вот уходил по снежной пустыне ее друг, ее странник. Уходил к той, которой предсказано быть счастливой. Колдунья прижимала руки к груди, но сердце уже не билось медленно, как падает снег. «Разве виновата я, — думала она, — что встретила его в самом начале жизни и все мои радости и печали связаны теперь только с ним?!»

Все цветы и надежды земли, вечную любовь и вечное раскаянье, весь свет, все моря и океаны, все тайны, открытые ей, положила она на весы своего счастья и счастье перевесило чашу весов.

— Нет, — отвечала она, — я не пожелаю ей добра. И в третий раз ударила в окно белая вьюга, возвещая о том, что все кончается в мире, не вечны и колдовские чары.

— Хорошо, — смирилась колдунья, — хорошо, я отступлюсь, я тоже благословлю ее, но пусть судьба разведет их дороги. Пусть они не встретятся в этой жизни, и я не нарушу ее покой. Она не будет знать, что есть человек с лицом знакомым, будто он ее брат. Она будет счастлива с кем-нибудь другим.

Выслушала белая вьюга неясные речи и умчалась.

Тихо стало. Все так же падал снег, те же высились ели. Но мир больше не виделся счастливым и безмятежным. Разрушилась незримая вечная связь, и вместе с ней уходили из сердца колдуньи любовь, добро… Так большая река покидает русло, унося с собой покой и жизнь. И впервые девочке стало страшно совсем одной в избушке, покинутой на тридцать лет пути. На окна набежали зловещие тени, дрогнул и погас огонь свечи, и почудилось ей, что, если сейчас, сию минуту, не увидит она своего странника, не спрячет лицо в его ладонях, она умрет.

Она зажгла свечу и впилась глазами в белый пар самовара, но не увидела лица странника. Он шел не к ней, он уходил от нее, и показалось, что с тех пор, как родилась на свет соперница, он ускорил шаг.

Колдунья протянула руки к нему и тихо позвала его по имени. Но никто не откликнулся ей. Она позвала еще раз все так же тихо, чтобы не поторопить вещую вьюгу. Три дня и три ночи она только звала его, надеясь на простое человеческое слово, но бессильно слово и желание человека перед расстоянием.

На тридцать лет пути никто не стремился к ней, не любил и не надеялся на нее… А где-то уже мчалась окну роковая вьюга.

И тогда дерзко вскинула руки добрая колдунья призвала к себе в помощь силы зла.

— Я заклинаю! — еле слышно проговорила она.

— Я заклинаю! — и потемнели ее глаза, затвердели пальцы, хриплым стал голос.

— Я заклинаю! — и на минуту тихо стало на земле: ни один лист не упал там, где прежде падали листья, и ни одна травинка не шелохнулась там, где прежде шелестела трава.

— Я заклинаю время и дороги, ветры и снега, недругов и друзей, встречных и уходящих… Оставьте его все и навсегда! Оставьте ему лишь имя мое, думы обо мне, дорогу ко мне.

…Где-то на белой равнине злой ветер бросил в глаза одинокого странника снежные комья. Вьюга взвыла, и в плаче вьюги услышал он свою колдунью, но не узнал ее изменившийся голос. Он оглянулся. На тридцать лет застилали дорогу снега, словно белый пар клубился из самовара. Самые трудные десять лет были позади, все сильнее томило его неясное предчувствие…

— Я заклинаю, я заклинаю, я прошу, — шептала колдунья бессмысленные свои молитвы. — Пусть он вернется ко мне, — плакала она, теряя свое колдовство.

И четвертый раз ударила в окно вьюга. Рассыпав осколки стекла, ворвалась в комнату и, унеся с собой тепло нагретого жилья, умчалась прочь.

Силы судьбы оказались сильнее — ее единственный друг не повернул с полдороги…

Она уронила на руки свою горемычную голову. До конца пути оставалось еще очень много лет.

И вспомнила маленькая колдунья старый колдовской закон: «Ты будешь волшебницей, пока не захочешь счастья для себя».

Прошло ровно тридцать лет с тех пор, как ушел одинокий странник.

Колдунья неподвижно сидела у окна. Остыл медный самовар, развеялся белый пар… И она уже не могла видеть, как подходил ее друг к далекой чужой избушке. Как добрался до замерзшего окошка и впервые за долгую жизнь вдруг ощутил на сердце мир и покой.

Прошло еще тридцать лет, потом три года прошло и опять прошли годы… Колдунья все сидела, смотрела на белые хлопья и ждала, когда кончится снегопад, будто торопилась в дорогу. Снег кончался, но она не уходила, а ждала, когда он пойдет снова, потому что ничего не ждать она не могла.

…Старый путник отворил дверь, перешагнул порог и долго вытирал о половик отмытые дорогой сапоги. Она взглянула на него точно так же, как только что смотрела в окно, не сразу вспоминая его лицо.

Она почти не изменилась, будто пока его не было, не жила. Только длинные морщины прочертили маленький лоб, только глаза выцвели, словно снег…

— Я поставлю самовар, — наконец, проговорила она, — я затоплю печь — ты замерз в пути.

Он стоял у порога. Снег таял на его плечах, и шапка оттаивала, только борода оставалась белой. Он тоже смотрел, вспоминал и не понимал, какой злой рок привел его сюда оттуда, где он был счастлив.

Она невозможно долго ставила самовар, разучившись разжигать холодные угли, а он все стоял, словно ждал чего-то.

Она тревожно оглянулась.

— Ты устал? — только и спросила его.

Потом торопливо начала стелить белоснежные покрывала. Он снял тяжелые сапоги, шубу и шапку, опустил на белые подушки белую голову и уснул так, будто не спал все это время.

Прошло три дня, три ночи, много раз закипал и остывал самовар, а он спал и спал, словно хотел проспать всю оставшуюся жизнь.

Колдунья сидела рядом, гладила его такие знакомые руки и плечи, которые не разгибались даже во сне. Не решилась коснуться одного сердца.

Она тронула ладонью седую бороду, и волосы потемнели, будто оттаивая от инея. Ее теплые руки вспомнили колдовство. Она не поверила, провела по изрезанному морщинами лбу, и морщины разгладились.

Тогда подошла она к кипящему самовару, и клубы пара вырвались ей навстречу. Колдунья увидела в тумане свои тихие ели и бледную равнину. На краю пустыни в чужом доме сидела чужая женщина с лицом знакомым и родным. Она подпирала ладонью голову и печально смотрела на белые хлопья, словно ждала, когда кончится снег. Но снег все не кончался.

И всем своим опустевшим и измученным сердцем пожелала ей добра маленькая колдунья…

Она боялась смотреть на лежанку, где спал ее усталый странник. Она тихо сидела у самовара, словно сама боялась проснуться и начать жить в мире, где, имея чары колдуньи и сердце женщины, нельзя пожелать счастья для себя.

И где же тогда найти счастье людям, если между двумя домами и двумя судьбами может лежать тридцать лет пути, если молодость тает бесследно и незаметно, как белый пар от самовара, и хорошо еще, если успеет кто-нибудь отогреться и испить из того самовара горячий чай.

И тихо позвала по имени добрая колдунья ту — чужую.

И за тридцать лет пути откликнулась та и встала, прислушиваясь.

Колдунья поднялась ей навстречу и снова запоздало пожелала ей добра, как желают всем чистым и вновь рожденным. Соперница отбросила с плеча тяжелую косу, накинула белую шаль и, не оглянувшись, вышла за дверь.

Волшебница последний раз смотрела в лицо той, которая, будто званая гостья, торопилась в ее дом, потом погасила огонь в колдовском самоваре, оставила колдовскую книгу и, не поцеловав на прощанье спящего, навсегда ушла из своей избушки.

Странник не проснулся. Он почивал спокойно и ровно. На столе стыл самый обыкновенный теперь медный самовар, а в углу дожидалась нового прочтения старая книга волшебных сказок.

По холодной пустыне, разметавшейся по земле на тридцать лет пути, в разные стороны шли два человека. Одна — женщина, благословленная на счастье целым миром, другая — колдунья…

А над ними тихо и безмятежно стояли на земле великие ели, которые уже раз и навсегда дождались всего.

1984

Дыханье Небо Сказка

Давным-давно, когда земля была пустынна и безмолвна, когда не росли еще деревья и травы, не текли реки и не шумели ветры, жили на ней люди-великаны. В то время над планетой не было атмосферы, и для того, чтобы дышать, у каждого из великанов в груди был всего один глоток воздуха. Они выдыхали его и тут же вдыхали обратно, пока не растворился он в бездыханном мире, и живы были до тех пор, пока дышали.

Но приходил день, когда отец или мать отдавали свое единственное дыхание новорожденному ребенку, чтобы продлить великаний род. Иногда здоровые и любящие вкладывали воздух в уста больным и любимым… Но и те, кто не имел детей и не умел любить страстно и безвозвратно, не жили вечно. Заточенный, словно в клетку, в одного человека, дух его тускнел и умирал.

И, может быть, однажды вот так и растаяло бы на земле последнее человеческое дыхание, как луч света, погаснув под пустынными небесами, и непонятно было бы, для чего зарождалась на планете жизнь, для чего вложил в нее кто-то живой дух…

Высоко над пустынной землей стояла Тень-скала, горбато изгибаясь, держала она на себе высоту свою. Но выше Тень-скалы над землей поднималось солнце. Ярко во тьме светили ничем не затуманенные звезды, но ярче самых лучезарных звезд сияло солнце. Славен и велик был вождь людского племени — богатырь Небо. Но и он склонял голову, прославляя солнце.

Страх и холод приходили к людям, когда исчезало вечное светило. В темноте собирались великаны под Тень-скалой и прижимались друг к другу так тесно, что переставали различать свое и чужое дыхание, согреваясь одним воздухом и теплом. Но и это не спасало от холода. Земля, не защищенная атмосферой, отдавала тепло так быстро, словно мгновенно испарялась, оставляя после себя лед. Под утро даже дух застывал, и великаны походили на огромные ледяные глыбы.

Но поднимался тогда с земли богатырь Небо и взывал к солнцу:

— Светлое, Единое, явись!

Он торопливо вдыхал обратно стремящиеся ввысь слова. А все остальные размыкали смерзшиеся губы, поднимали руки.

— Светлое, Единое…

И когда наконец, вняв мольбам, выходило солнце, люди кланялись ему и шептали в благоговении:

— Радуемся тебе!

Солнце огненной колесницей катилось от горизонта к горизонту, растапливая ночные льды. Медово сияли его лучи, и люди ловили их губами, набираясь сил и жизни. Но к полудню из медово-желтого солнце становилось огненно-красным. Добела накалялась Тень-скала, жар мучил, и собственное дыхание обжигало. И снова опускались люди к земле, но вставал богатырь Небо.

— Радуемся тебе, Солнце! — говорил он и, словно глоток воды, ловил потрескавшимися губами собственное дыханье. А за ним и все повторяли:

— Светло нам! Радуемся тебе! — потому что велика была любовь к солнцу и велик страх, что зайдет оно однажды за горизонт раз и навсегда и не появится более, если возропщут люди.

И солнце отступало от кровавого зенита.

И все повторялось.

Так жили великаны. И кто знает, сколько бы прожили еще, но так же неотвратимо, как движение вечного светила, близился день великого противостояния…

С каждым днем неистовее становился мир. Все ближе подходило солнце к земле, все дольше стояло на вершине своей, огненной горой роняя вниз лучи. Красная завеса повисала перед глазами, и прежний лед земли желанным был.

Не стало больше спасения под Тень-скалой. Сберегаясь от жара, отправились великаны вокруг земли. Они бесконечно шли на границе дня и ночи, но огненная гора настигала их, и даже ночами уже не остывала земля.

Настал день, когда солнце подошло так близко, что огонь разлился всюду. В смертельном забытьи пали наземь огромные великаны. Устоял лишь богатырь Небо.

— Светло нам, Солнце, — прошептал он, с трудом возвращая назад свое призрачное дыхание.

— Светло нам… — еле слышно повторили люди.

Но солнце не услышало. Одетое в белый огненный саван, оно жгло яро и беспощадно. Снова и снова обращал великан свое слово к солнцу, но не доходило оно до воспаленного светила и возвращалось неуслышанным. Мир словно кровью запекался алым, и близился час конца.

И тогда выпрямился великан во весь рост, из последних сил высоко воздел сложенные ладони, будто дар принося.

— Светлое, Единое, — выдохнул он. — Радуемся тебе!

И сомкнул уста. И навсегда отпустил от себя свое единственное дыхание, чтобы донесло оно его слова до солнца.

Огненная гора накрыла великана и он остался стоять со вскинутыми руками. А дух его летел ввысь.

Очнулись и закричали женщины, заплакали дети. Но рядом с Небо встал другой великан и повторил его гордые слова. И еще одно дыхание взметнулось вверх. И еще один богатырь остался вечно стоять на земле.

И тогда один за другим поднялись все мужчины племени Небо, заслоняя женщин и детей. И отпустили из измученных губ жизнь свою…

Поднимаясь с колен, рядом с ними встали их матери, жены, сестры.

— Светло нам, смилуйся… — заплакали они и тоже навсегда остались стоять, обращенные к солнцу.

И, беспомощно озираясь, из-за камней и овражков показались дети. Они встали рядом с неподвижными великанами и, подняв ладони, проговорили вразнобой:

— Светло нам, Солнце, сильно светло…

Даже те, кто еще плохо понимал значение слов, как заклинание, твердили:

— Солнце! Солнце!

И самый маленький, не сделавший по земле еще ни одного шага, лепеча, загляделся вверх, но, не устояв, шлепнулся на землю…И засмеялся, потому что никогда еще не смотрело солнце так ласково, и никогда не дышалось под ним так легко.

И те из детей, которые уже научились хоть что-нибудь понимать, смеялись и плакали вместе с ним.

А над землей голубым светом сияло человеческое дыхание — возвысившийся дух Небо и великих богатырей, давших земле воздух. А сами они так и остались стоять со вскинутыми руками. Их обожженные солнцем тела высохли и покрылись коричневой корой, ноги корнями ушли в землю. Деревьями стали богатыри. И до сих пор, как детям своим, дарят они нам воздух. И как младшие из детей, мы поднимаем головы, чтобы взглянуть в их лица.

Много с тех пор минуло дней и веков, много звезд родилось и погасло. Мы давно не замечаем, как дышим, забыли великих богатырей. И только чудом сохранилось на свете имя Небо. Словно живые ладони, оно оберегает землю от космического холода и огня. И солнце, которое способно карать и сжигать, которое иссушает другие планеты, смотрит на нас бережно и светло, потому что там, в вышине, встречает его синее дыханье Небо, словно шепчет:

— Радуемся тебе!

1989

Александр Стоянов

Родился в 1946 году. Окончил физико-технический факультет Томского политехнического института. Преподаватель, кандидат технических наук. Печатался в журнале «Уральский следопыт», в сборнике «Вполне порядочный мир» Томского книжного издательства.

Сказки мегаполиса Фантастическая повесть

I

«Какое счастье, что этот слюнтяй не прошел подготовки. — Мирон злорадно фыркнул, вспомнив, как резко согнулся, словно схлопнувшись, долговязый служитель. — Он бы показал мне телепатический шок. — Мирон шумно вздохнул, прогоняя от себя видения леса, по которому бродил после побега. Переплетенный лианами, утыканный колючими звонкими травами, поющими от малейшего прикосновения, лес чуть не убил его. — Без Нумы бы точно сгинул».

— Спасибо за все, — Мирон протянул леснику руку.

— Окреп бы, — сумрачно сказал Нума, окидывая пренебрежительным взглядом его щуплую фигуру. — И вообще переждал…

— Не могу я — как ты, все время в лесу.

— А я что? Привык. И ты пообвыкнешь.

— Наверное… — неопределенно пожал плечами Мирон.

— Ладно, ступай. Я в город не пойду. Не люблю его.

— Зря. Город как город: люди, общение… Ты какую школу кончал?

— Святого Кыша, — неохотно ответил Нума. — Не кончил, исключили.

— За что?

— Сказали — за тупость.

— А-а-а, — Мирон не стал интересоваться подробностями. — Бывает…

— Берегись. — Нума осторожно пожал сухонькую ладонь Мирона.

— Я в городе не пропаду. Это не лес, это цивилизация.

— Цивилизация сейчас везде. Ты вот что… Будет трудно — возвращайся ко мне. Пива попьем. Хорошее у меня пиво?! * °Рощее I

— Хорошее, — улыбнулся Мирон.

— То-то же. Ну, будь здоров. — Нума повернулся и зашагал в сторону леса.

Мирон огляделся. За спиной шумел неприветливый лес, надежно укрывший Нуму. Впереди высился лоснящийся от ночных испарений лабиринт небоскребов Мегаполиса.

«Вот я и добрался до него. В школе, наверное давно спохватились, и домой возвращаться нельзя. Хотя… Со дня побега утекло немало времени, и засаду могли снять. Как бы то ни было, пора рисковать. Я должен узнать, за что меня упрятали в Школу. И самое главное, нужно как-то устраивать дальнейшую жизнь В лесу прозябать невмоготу, я не рыжий Нума».

Город просыпался. Медленно, тяжело. Вздыхал, лязгал механизмами, покидавшими его подземную утробу. Все как обычно. Только он, Мирон, стоял на границе города и леса, и будущее для него было неопределенным. Подкатил старый расхлябанный вагон. Запахло железом, озоном. «Конечная, — просипел кондуктор-автомат. — Лес». «Поеду, — решил Мирон. — Это дольше, чем по воздуху, но деваться некуда». Он пошарил по карманам, нащупал мелочь и еще раз с благодарностью помянул Нуму. — Скорости мне теперь надолго заказаны. Придется ходить пешком или пользоваться старьем, не требующим личных индексов». Он припомнил, как в Школе краем уха слышал о возможности изменения индексов. Или это было еще до Школы? Ах, черт, все перепуталось за последние месяцы.

«Неделя до городского конкурса, — опять забормотал автомат. — Кто из родителей окажется счастливым? Чье сочетание генов удачнее? Все обнаружит подсчет. Нам сказали, что ребенок счастливых родителей попадет в Школу Святого Кыша по экстра-рангу. Родителей ждет месячный отдых на Островах Призраков».

«Когда-то и я проходил по экстра-рангу. Каждый год… А на Островах ни разу не был. Говорят, там бесподобное времяпрепровождение».

«Вагон следует до Монастыря, — бормотал кондуктор, — до Монастыря. Внимание, отправление». Мирон едва успел вскочить внутрь. «До Монастыря, а оттуда — к Другу. От него я должен все узнать. Друг расскажет, что же произошло за время моего отсутствия. И, как встарь, посидим за кружкой светлого пива, послушаем музыку. И не нужно будет оглядываться, таиться, как в этой проклятой Школе. Мы сядем в кресла — у Друга такая удобная мебель — сделаем по глотку, и тогда я небрежно скажу, что был в Школе Седьмого Дня. Долго был, с тех самых пор, как он перестал меня видеть… И сейчас бы был там, если не счастливая случайность с молокососом-охранником. Он удивится, попросит повторить, расхохочется — он так заразительно смеется. И наговорившись досыта, мы вместе сообразим, что делать дальше».

Вагон грохотал, мотался на стыках. Из открытого окна в лицо хлестал встречный ветер. Мирон жадно всматривался в улицы, отмечал все новое или забытое. Перемен заметил немного. Изменились рекламы, кое-где появились новые утесы зданий. На немногочисленных пассажирах была незнакомая Мирону одежда. Он критически осмотрел себя и решил, что Нума подарил подходящее одеяние.

К Другу нужно было пройти по Чудову мосту, обогнув монастырь. Путь неблизкий, но Мирон не унывал. После лесных скитаний пять-шесть кварталов города не казались большим расстоянием. Он чувствовал себя великолепно. То ли монастырь навеял перемену, то ли Чуда, катившая свои маслянистые желтые воды, как и в прежние времена — трудно сказать.

Знакомая дверь еще более улучшила настроение, и, нажав сигнал вызова, он нетерпеливо переминался в ожидании Друга, предвкушая его ошеломленный вид.

— Мирон! — отпрянул Друг. — Так рано?

— Я тебя разбудил? Хватит дрыхнуть! Столько не виделись, посторонись!

— Погоди, я не один.

— Подожду в кабинете. Торопиться некуда.

— Тебя давно не было…

— Соскучился?

— Милый, — донесся из глубины квартиры капризный голосок, — ты уже не вернешься?

— Кто? — вопросительно посмотрел Мирон.

— Жена.

— Понятно. Я буду в кабинете. — Мирон прошел мимо мнущегося Друга.

Он опять чувствовал себя старшим приятелем, пришедшим в гости к юнцу. Но что-то в юнце его насторожило. Мирон просмотрел все новые издания, прослушал с десяток реклам и объявлений о всевозможных конкурсах и начал потихоньку злиться. Наконец на пороге возник Друг.

— Ты полысел окончательно, — желчно произнес Мирон. — А так ничего, молодец. Другие в таком возрасте выглядят гораздо хуже.

— Образ жизни…

— Знаю, знаю твою жизнь…

— Познакомить с женой?

«Черт бы ее взял! Сейчас придется любезно улыбаться, шутить».

— Она тебе понравится.

— Это важно?

Друг промолчал. Мирон покосился на него. Все получилось не так, как представлялось в дороге.

— Знакомьтесь.

«Гриму-то сколько!» — ужаснулся он, взглянув на маленькое, с острым носиком лицо Подруги.

— Ах, как миленько, — щебетнула она. — Я столько о вас слышала. И все самое хорошее.

— Польщен. Надеюсь, что мы останемся друг о друге наилучшего мнения. — Ему страшно захотелось есть, и вдобавок ко всему, начало клонить в сон. — Что-нибудь тонизирующее, — он выразительно посмотрел на Подругу.

— Я сейчас приготовлю напиток, — торопливо сказал Друг, — побеседуйте немного.

Мирон мысленно чертыхнулся.

— Я покажу вам Комнату. Последняя модель. На днях мы отпраздновали там помолвку моей приятельницы. Было так чудненько. Если бы не я, помолвка бы не состоялась. Один наш знакомый…

Мирон не слушал ее.

— …А их ребенок прошел по первому рангу. Это, конечно, не экстра-ранг, но тоже дает некоторые преимущества. Вы знаете, такой прелестный мальчик. Одна его идея была занесена даже в Каталог. Да! И ему совсем немного не хватило до экстра-ранга. Вы представляете его бедненьких родителей? Нет, Каталог — это чудненько, я ничего не говорю…

— Вы давно замужем?

— Нет. Это все получилось так неожиданно. Мы с мужем решили, что обязательно попадем на Острова Призраков. Вы же знаете, что можно попасть туда сразу, не дожидаясь, когда ребенок даст идею. Да-да! Но только в том случае, если он будет подавать надежды. Ах, это так миленько! Такая кроха подает надежды — и родители попадают на Острова.

Голос Подруги журчал, не умолкая. Подруга кокетничала, стреляла глазками, и Мирон окончательно приуныл. «Стихийное бедствие!» — он тупо уставился в ее четко оконтуренный помадой рот.

— Готово! — Друг разливал дымящуюся жидкость по чашкам.

— Можно тебя на минутку? — Мирон решил идти напролом. — Извините, — бросил он Подруге, — две-три деловых фразы. Для вас они неинтересны.

— О, я понимаю, понимаю… — в ее голосе прозвучало недоумение, но она оставила мужчин вдвоем.

— У меня нет от нее секретов, — сказал Друг.

— Они могут быть у меня.

— Ты же решился на этот разговор.

— Хорошо, — устало согласился Мирон — только попроси ее хоть немного помолчать.

— Милая, — позвал Друг. — Иди к нам.

— Я сбежал из Школы Седьмого дня, оглушив охранника шоком. Сейчас мне нужна помощь, — сказал медленно Мирон и перехватил взгляд Подруги, внимательный, сосредоточенный. Ему стало понятно, что та не так уж пуста, как казалось во время разговора.

— За что ты попал туда?

— Не знаю.

— Так не бывает, — вмешалась Подруга.

— Ты знал, где я?

— Нам сказали.

— А еще что ты знал?

— Лучше будет, если мы встретимся в другой раз, — встал неожиданно Друг. — Сам понимаешь, мы не можем с тобой встречаться. Нам сказали.

— Нам сказали… — медленно повторил Мирон, сдерживая нарастающую злость. — Спасибо за угощение.

Он поднялся, изможденный, высушенный и Школой, и Лесом, внимательно посмотрел на плотного, холеного Друга: бакенбарды, лысина, просвечивающая сквозь тщательно приглаженные редкие волосы. Перевел взгляд на крашеную Подругу, вспомнил подрагивание ее зада при походке, ее «было так чудненько», глазки, забегавшие при виде нового мужчины и ставшие цепкими при упоминании о Школе. «Ни черта вы не знали, иначе не пустили бы и на порог!»

— Я уйду, — сказал он с отвращением. — Не бойтесь.

— Мы не боимся, — встрепенулся Друг. — Просто нам нужен ребенок.

Да, он им нужен, понял Мирон. Это ведь их шанс попасть на Острова. И если повезет, не один раз. Ради Островов они на все готовы. И когда он уйдет, они сплетутся, всхлипывая от наслаждения, чтобы появился ребенок, который откроет им дорогу к другим удовольствиям и благам. Он закрыл глаза.

— Вам плохо? — послышался участливый женский голос.

— Нет! — резко ответил Мирон. — Великолепно.

II

«Петюнчик — величайший шут современности. Бесплатные представления по утрам. Длятся только одну неделю. Спешите посетить их. Спешите увидеть Петюнчика. Частый гость Островов — Петюнчик — у нас».

Мирон покосился на очередную рекламу, машинально потянулся к карману, пересчитал мелочь. Дня на два хватит. До Школы он не задумывался, достаточно ли денег, в Школе таких забот и подавно не возникало.

«Бесплатные, так бесплатные. Мегаполис тем и хорош, что на каждом шагу предлагает развлечения… Осел! — обругал он вдруг себя. — Шут — вот к кому следовало идти с самого начала. Только он любит поспать и сейчас наверняка в постели. А разбудить его — безнадежное дело… Придется взглянуть на Петюнчика».

Зал был почти пустым. Клевало носом несколько стариков и старух, целовались немногочисленные парочки. Мирон пробрался ближе к сцене. Низкорослый, широкоплечий Петюнчик с размалеванным розовым лицом тяжело шлепался, взвизгивал, острил. Многое Мирон не понимал — сказывалось долгое пребывание в Школе. Доступное не вызывало улыбки.

— Нам сказали, — услышал он за спиной и вздрогнул. Донеслось сопение, звуки короткой схватки. Мирон торопливо оглянулся, но увидел лишь спины удивляющихся людей. Он почувствовал частое, гулкое стучание сердца и медленно расслабился. «Спокойнее! Не за мной». Сквозь слой грима проглянуло бледное лицо Петюнчика. Губы его судорожно подергивались, он то и дело облизывал длинным языком раздвоенный кончик носа. Где-то в стороне раздался задыхающийся смех.

«Молодец, Петюнчик!» — прошамкал проснувшийся старичок. Мирон встал и направился к выходу. «Плохо, нервы совсем расшатались. Скорее к Шуту. Одному в городе долго не продержаться».

По улицам ветер гнал оранжевые листья. «Скоро осень, — он вышагивал вдоль стен монастыря. — Совсем не подарок в моем положении. — Сплюнул, вспомнив слова Друга «в твоем положении». Дрянное оно, ничего не попишешь. Год с лишним просидел в Школе, сбежал оттуда, домой вернуться не могу. Но все образуется. Как-никак, я сотрудник Высшего класса, а таких в городе немного. Главное — начать действовать, тогда можно будет вернуться к прежним занятиям. Проблем в истории науки предостаточно, на мой век хватит».

— Батюшки, Мирон. — Шут обрадованно схватил его за руку и втащил в прихожую. — Вот уж кого не ждал! Ты откуда?

— Из Школы Седьмого дня, сбежал.

— Сбежал? — Шут изумленно поднял кустистые брови. — Не смеши, дружище.

— Это правда…

Мирон не стал ходить вокруг да около, чтобы не возникало недоразумений. Пусть Шут сам выбирает, что ему по душе.

— Ты долго будешь торчать у входа? — поинтересовался Шут.

«Хороший он парень», — с теплым чувством подумал Мирон, проходя вглубь квартиры.

— Голоден?

— Нет, перехватил у Друга.

— Кто посмел опередить меня?!

— Вместе работали. Сейчас предложил прийти в более подходящее время.

— Бывает… И чем он потчевал?

— Напитком.

— Фу! — Шут негодующе замотал головой.

— Ты такой же, — улыбнулся Мирон.

— Я угощаю дичью, медом, пивом. Устроим роскошный завтрак. Располагайся как дома. Душ, ионизатор — в твоем распоряжении. А я займусь угощением. — Шут сделал неуловимое движение, и в кармане Мирона что-то шевельнулось. — Мой подарок.

— Ты был на Островах? — спросил удивленно Мирон, извлекая пушистый плод.

— Угостили. На Островах мне нечего делать.

— Спасибо.

— Не скучай, — Шут скорчил на прощание одну из своим многочисленных гримас и удалился знаменитой походкой, приводившей в экстаз его почитателей. Высокий, гибкий, он шел так, словно переливался с места на место. Когда-то Мирон пытался перенять у друга его секрет, но попытки были безуспешны. «Шутовство просто лишь для простачков!» — сказал тогда Шут. Пришлось с ним согласиться.

Сотрудник привел себя в порядок, и они уселись за стол.

— Знаешь, это изумительно, что ты появился с утра. Я как раз ломал себе голову над тем, что же делать.

— Отныне у тебя забот прибавится, — усмехнулся Мирон.

— Заботы, заботы, — отмахнулся Шут. — Их всегда хватает. А людей, с которыми можно отвести душу, не всегда найдешь… Рассказывай, что стряслось.

Мирон охватил руками чару с медом и принялся излагать свои злоключения.

— Постой, ты действительно не знаешь, почему тебя забрали? — прервал его друг.

— Как на духу. Я только что закончил работу, над которой бился два года, и отдал ее на рецензию. Потом должно было быть обсуждение, Анализ, включение в Систему. Впрочем, сам знаешь эту долгую волокиту с научными трудами.

— У нас ведь формальности другие.

— Так вот… Однажды утром пришли и заявили: «Нам сказали, что тебе лучше быть в такой-то Школе». Что мне оставалось делать?

— Ты пошел, — печально констатировал Шут.

— Конечно, — пожал плечами Мирон. — Потом год с лихвой в Школе. Представляешь, кого я там встретил? Аналитика.

— Грешен, не знаю.

— Это мой учитель. Один из столпов истории науки. Он-то и подал идею использовать для побега телепатический шок.

Шут от волнения заходил по комнате.

— Это же невероятный риск! А вдруг объект подготовлен? Ты мог не выжить!

— Я чуть и не загнулся.

Шут уважительно посмотрел на щуплого Мирона.

— Спас меня какой-то лесник. Травки, корешки — словом, весь набор народной медицины. Он же помог добраться до города. Сначала я зашел к Другу, разговора не получилось. Ушел восвояси. По дороге наткнулся на представление Петюнчика и в результате оказался у тебя.

— Ты видел эту посредственность? Сочувствую. В прежние времена его бы и близко не подпустили к подросткам, — сказал Шут, наполняя чашу пивом. — Он действительно скучен. Великое искусство шутовства приходит в упадок. Люди разучились смеяться от души. Осталась одна физиология.

— К тебе это не относится, — возразил Мирон.

— Увы, мне поздно перестраиваться, я старомоден. Но не о том разговор. Что собираешься делать дальше?

— Восстанавливать прежнее положение.

— Это невозможно. Ты бежал из Школы!

— Не сидеть же там всю жизнь.

— Сейчас ты вне закона и не сможешь включиться в Цивилизацию.

— Мешает личностный индекс? Я слышал, что его можно менять.

— По-моему, это противоречит Источнику.

— Источнику? Конфликтовать с ним опасно. — Мирон закружил по комнате. — Но и побег из Школы вряд ли поощряется Источником. Шут, у тебя связи ты включен в Цивилизацию. Узнай, реальна ли замена индекса?

— Не преувеличивай моих возможностей.

— Если боишься — не берись. Я не обижусь.

— Не болтай чепухи. Я уже стар, и не страшусь неприятностей. Да и не в возрасте дело… Думаю, лучше всего обратиться к Мерику.

— Кто он?

— Учитель из Школы Святого Кыша.

— Сегодня который раз слышу об этой Школе. Что она из себя представляет?

— Туда попадают дети по экстра-рангу. Что дальше — не знаю.

— Учитель не подведет?

— Он мой друг.

— Прости, не подумал.

— Сейчас же лечу к нему.

— А я немного отдохну. Крепкий у тебя мед.

— Выдержанный. Нынче это большая редкость. В основном — суррогаты Цивилизации.

— Не ворчи.

III

«С учителем Ханом нужно быть поосмотрительнее. Никогда нет уверенности, что понял его до конца».

— Конечно, я сочувствую вам, почтенный учитель Мерик, но нельзя забывать, что нам вверены умы детишек. И потому необходимо обуздывать собственные фантазии. Вряд ли они дадут ощутимый эффект. Вы понимаете меня?

«А когда-то он был одним из самых способных моих учеников. Сколько идей его занесено в Каталог! Такие фантазеры появляются нечасто… Я и сам был неплохим мечтателем, десять идей в Каталоге не у каждого, но до него мне далеко… Потому, наверное, за советами и консультациями нужно обращаться к нему. Сказано же, что предпочтительнее держать учителя Хана в курсе всех своих занятий».

— Почтенный учитель! Мне сказали, что я должен работать в Школе Святого Кыша. Это почетная, но и ответственная работа, ибо в свое время я был воспитанником Школы, давшей Цивилизации столько блестящих идей. Надеюсь, мои советы почтенным учителям позволят еще в большей степени укрепить высокую репутацию нашей Школы, собравшей самых одаренных детей Мегаполиса. Школа обязана и будет давать идеи, способствующие процветанию Цивилизации».

— Учитель Мерик, я придумал новую сказку! Про белую птицу.

— Но, Ясь, ты уже сочинял сказку про белую птицу, — Мерик мягко привлек к себе мальчика. — Следует в первую очередь фантазировать на тему, заданную в классе.

Мерик понимал настроение Яся, но долг учителя заставлял произносить эти слова. Если не удерживать буйной фантазии детей, Цивилизация не получит от нее пользы. Воображение — вещь коварная. Его следует строго контролировать и направлять в нужное русло. В жизни Мерика бывали случаи, когда особенно безудержных фантазеров отчисляли из Школы. Почему-то всегда ими оказывались его любимые ученики.

Фантазерам и мечтателям приходится очень туго в жизни. И совсем плохо, когда начинают фантазировать взрослые. Мерик тяжело вздохнул. Вероятно, учитель Хан в чем-то прав, хотя что-то и мешает полностью поверить в его слова. А ведь он, несомненно, даровитый педагог. Взять для примера великолепно проведенный цикл тензорной импровизации, в результате которого четыре малыша подали идею доказательства теоремы Кыша. Над нею математики двести лет ломали головы! Да, Хан — талант, Мерику до него далеко… Ясь очень способный мальчуган. Несобранный, но со временем это пройдет. И сказка у него должна быть красочной, осязаемой… А материализацию осуществляют только в старших классах, и занимаются этим подготовленные люди. Чаще всего учитель Хан. Его же уговорить невозможно. Сегодняшняя попытка тому свидетельство. Нет, нет, больше на подобные темы он с учителем Ханом не разговаривает.

— Рассказывай сказку, а потом проверим импровизацию на заданную тему. Договорились? — Мерик подтолкнул Яся к ближайшей скамейке.

— Когда запели цветы, птица проснулась, — начал Ясь, болтая ногами. — Она взмахнула крыльями и оглянулась…

«Малыш делает несомненные успехи, — думал учитель, вслушиваясь в сбивчивую речь Яся, — сказки раз от разу лучше. Если импровизация выполнена на таком же уровне, его вскоре придется перевести в более старшую группу. Мои занятия ему станут в тягость».

— Импровизацию закончил?

— Осталось совсем чуточку. Мне стало скучно, и тогда я придумал сказку. А потом я захотел рассказать ее тебе. Красивая сказка?

— Очень.

— Я закончу импровизацию, обязательно… Ты не сердишься? Знаешь, я сегодня пробовал летать оДин. Так интересно! И тогда я подумал, как хорошо белой птице, и перестал импровизировать.

— Ясь, нужно фантазировать не только о том, что нравится. Ты ведь не желаешь перевода в другую Школу?

— Учитель Мерик, мне здесь очень нравится, — с жаром воскликнул мальчик.

— Беги, — Мерик встал и направился в глубь школьного сада. — Фантазируй, но не забывай об учебе!

«Так всегда, — он задумчиво брел по аллее, ощущая в кустах, беседках, на игровых площадках присутствие детей. — Я уже сроднился с ними, все труднее и труднее дается контакт со взрослым миром. Хочется самому фантазировать, выдумывать сказки… и давать идеи! Знал бы учитель Хан все то, что мне хочется!»

На душе у Мерика было тоскливо. То ли утро выдалось слишком жарким и хлопотным, то ли разговор с Ханом выбил из колеи. Даже светлая сказка Яся не смогла развеять хмурого настроения. Он посмотрел на часы. До первой проверки внеклассного задания оставалось два часа. За это время Ясь успеет закончить импровизацию, а ему можно немного отвлечься. Учитель направился к стоянке машин. До шинков и пешком не трудно добраться, но по воздуху быстрее. Это лишь в детстве время необъятно и медлительно. С возрастом его бег ускоряется, и приучаешься ценить каждую минуту.

Шинкарь радостно подскочил к учителю.

— Мерик! Сегодня ты ранняя пташка. Случилось что-то?

— Все нормально. — Как всегда, в углу сидел Психоватый, несколько случайных посетителей торопливо жевали дежурный завтрак. — Налей мне кружку пива. Или нет, постой… Лучше чару меда. И приготовь нудли.

— У меня все готово для шах-нудлей.

— Давай шах-нудли. Я посижу часа полтора. Рассчитывай на это время.

— Можешь не сомневаться, шинкарь отошел к бару.

— Привет, Мерик!

— Здравствуй, Психоватыи!

— Ты сегодня с утра. Неприятности?

— Полный порядок.

— Не ври, Мерик. Я же вижу.

— Оставь при себе психологические штучки. Говорят — полный порядок!

— Я давно уже растерял навыки психолога, — грустно произнес Психоватый. — Ты прекрасно знаешь. Осталось только вот этот, — он кивнул на кружку светлого пива. — Слушай, — оживился вдруг он, — угости медом.

— Психоватый, ты ведь у меня учился. Я помню твои способности, — тихо сказал Мерик. — Какого же черта так пьешь?

— Почтенный учитель Мерик, а зачем ты заглянул в шинок?

— Налей ему чару меда, — вздохнул Мерик, обращаясь к подошедшему шинкарю.

— Ты сегодня очень грустный. Я налил из старых запасов. А ему достаточно и молодого меда.

— Скупердяй, — сказал укоризненно Психоватый.

— Тебе заплатят.

— Ладно, ладно. Разберемся.

Мерик молча слушал перебранку шинкаря с Психоватым и вспоминал, как тот еще малышом выдал четыре идеи, занесенные в Каталог. Вспоминал блестящие импровизации Психоватого по психологии в старших группах. Мерик наблюдал за ним уже издали, не имея возможности общаться непосредственно, и радовался, что способность фантазировать и импровизировать была раскрыта и поддержана им на скучных, как считали некоторые, занятиях фантазирования. А потом внезапно что-то случилось, и Психоватый ушел из Школы. Или его выгнали — Мерик не знал. Совсем недавно Психоватый повстречался ему в этом шинке, одном из трех стоявших возле Монастыря. Он сидел, потрепанный, одутловатый и насмешливо наблюдал за людской толчеей. Мерика он узнал сразу.

— Учитель Мерик, как скала, — сказал тогда Психоватый. — Мы приходим и уходим, а ты, будто времени неподвластен…

— Как дела в Школе? — спросил Психоватый, провожая шинкаря смеющимся взглядом. — Фантазируете?

— Работаем, — ответил Мерик. — Все без изменений.

— Заносите идеи в Каталог? — усмехнулся Психоватый.

— Работа есть работа. К этому стремимся. Не всякая идея достойна Каталога. На что ты живешь?

— Гадаю! — Психоватый довольно кивнул головой, уловив недоумение учителя. — Не зря же я получил в Школе звание Специалиста Низшего Класса…

— Я не знал об этом.

— Мерик, Мерик, ты многого не знаешь! Фантазия — вот твоя жизнь. Строишь миры, живешь в них сами внушаешь их детям… Все еще ребенок, несмотря на преклонный возраст!

— Я не могу не фантазировать.

— Знаю, потому и злюсь.

— Не будем об этом, — попросил устало Мерик.

— Не думай, что я пьян. Настроение такое… Да и у тебя, верно, не лучше, коль спозаранку очутился в шинке.

— Мерик, нудли.

От горячих нудлей валил пар.

— Ешь, — Мерик пододвинул блюдо поближе к собеседнику.

— Мерик, дружище, вот ты где! — послышался радостный возглас.

— Простите за назойливость, вы не Шут? — Психоватый первым отреагировал на появление за столом нового человека.

— Вы не ошиблись. Но я не к вам. Мерик, дело есть.

— Не стану мешать. Большое спасибо, почтенный учитель Мерик. — Психоватый тяжело встал и, косолапя, побрел к своему столику.

— Талантливый парень, — проводил его взглядом Мерик, — жаль только, неумерен в напитках.

— Немалый недостаток. — Шут присел и тут же встал. — Пойдем, пройдемся. Об этом лучше говорить наедине.

— Можешь не опасаться, — успокоил Шута учитель.

— Тогда слушай, — Шут облокотился о стол.

— Сложное дело, — проговорил Мерик, выслушав до конца. — Боюсь, я бесполезен.

— Стольких людей выучил и не можешь отыскать среди них нужного. Не верится, ей-право.

— Милый Шут! Я расстаюсь с ними, когда им исполняется двенадцать лет. Из Школы ребят выпускают другие учителя. Ведь в старшем возрасте фантазировать не нужно…

— Я Мирона знаю давно, — сказал Шут, — жаль, если мы ему не поможем.

— Кем становятся наши выпускники — не принято афишировать, — продолжал Мерик. — Все же я попытаюсь узнать…

Шут покачал головой.

— Тут нужны дружеские услуги. Я думал — ты поддерживаешь связь с бывшими учениками. Кто этот головастый?

— Психоватый? — Мерик оживился, но тут же сник. — Он не окончил Школы, ушёл из последней группы. Впрочем, можно попробовать.

— Очень, очень рад оказаться в одной компании с Шутом. — Психоватый ослепительно улыбнулся. — Я несколько раз был на ваших мистериях и должен отметить Ваше незаурядное мастерство. Чувствуется Школа Пимского шутовства. Сейчас считанные владеют ее приемами.

Мерик поразился перемене, происшедшей с бывшим учеником. Сейчас перед ним стоял по меньшей мере Сотрудник Высшего Класса.

— Вы знакомы с историей шутовского искусства? — Шут благосклонно взглянул на подошедшего.

— Поверхностно, но в достаточной мере, чтобы различать воспитанников разных школ.

— Мерик, еще меду? — шинкарь вопросительно смотрел на учителя.

— Надеюсь, не синтетика? — поинтересовался Шут.

— Для друзей только естественное, — обиделся шинкарь.

— Что ты знаешь о личностном индексе? — Мерик взглянул на Психоватого.

— Любопытный вопрос, — Психоватый повернулся к Шуту. — Интересуетесь? С помощью личностного индекса человек включается в Цивилизацию.

— Источник мы все знаем.

— Индекс — великолепное средство держать людей в повиновении, — сказал Психоватый. — Стал вне закона — не включишься в Цивилизацию.

— Возможно ли его изменить? — в упор спросил Шут.

— А что это даст? Новый индекс все равно требует включения. И получается, что нет разницы. Что старый включать, что новый — одни трудности, если желаешь что-то скрыть… Я правильно понял?

— Правильно, — угрюмо кивнул Шут. — Почему же он так надеялся на замену?

— Распространенное заблуждение, — охотно объяснил Психоватый. — Индекс так же естествен, как и дыхание.

— Что же делать?

Психоватый пожал плечами.

— Не знаю. Или жить вне Цивилизации, или попытаться в нее включиться. Иного выхода не вижу.

— Ты же сказал, что это невозможно.

— Этого я не утверждал. Я сказал, что включение вызовет затруднения.

— Но кто включает в Цивилизацию? — спросил Мерик.

— Занятный вопрос, — Психоватый потянулся к меду. — В свое время меня выставили из Школы из-за излишнего интереса к нему…

IV

«Учитель Мерик — хороший человек. Он всегда понимает меня и увлекает так, что потом можно долго выдумывать и импровизировать. И мои сказки ему нравятся!»

Яся распирала радость оттого, что учитель похвалил его. Мысли мальчика беспорядочно прыгали от разговора с учителем до сказки о белой птице, и сама собой складывалась новая сказка. Красивая, легкая, и от нее на душе становилось еще радостнее, и не хотелось думать о незаконченных импровизациях по внеклассной теме. Ведь когда выдумываешь без желания, учитель всегда недоволен. «Ясь, — говорит он, — ты не хотел фантазировать. Правда?» А лгать ему нельзя, он все равно поймет и только еще более расстроится. «Ясь, — покачает он головой, — зачем ты лжешь?» А лучше учителя Мерика у него нет друга, и сердить его совсем не хочется. Он и так последнее время ходит грустный, хотя и не показывает виду. Нужно было рассказать ему веселую сказку. Ясь так и собирался сделать, но тут учитель заговорил о внеклассных импровизациях, а после этого сразу исчезло желание продолжать разговор. Ладно, при следующей встрече он не только расскажет, а и покажет сказку. Это, оказывается, так интересно! Когда Ясь в первый раз увидел сказку, то от удивления даже перестал фантазировать. И тогда же появился учитель Хан. «Мальчик, — сказал он, — подойди ко мне. Чем ты занимаешься?» Ясь взглянул — выдуманное исчезло. А о чем говорить, если показывать нечего? И тогда Хан стал интересоваться, в чьей группе Ясь. «Учитель Мерик!» — произнес он протяжно, и глаза его почему-то блеснули, как у кошки Ры. Человек с глазами кошки не может быть хорошим, решил тогда Ясь. А потом ребята сказали, что это учитель Хан, и все учителя ходят к нему за советами… Но зачем учителю Мерику спрашивать у него советов по фантазированию? Вряд ли Хан способен придумать хотя бы самую простенькую сказочку. Так зачем ему знать, у кого учится Ясь?.. Вообще, взрослые — странные люди, совершенно не любят выдумывать и потому, наверное, так радуются идеям, которые придумывают дети. Идея, конечно, самое смешное из того, что придумали взрослые. Ходишь, импровизируешь, а потом тебе говорят, что какая-то идея занесена в Каталог. Стоит спросить, что такое Каталог и зачем туда заносить идеи, никто толком не может объяснить. Даже учитель Мерик. У него уж этих идей должен быть целый ворох! А потом, что такое идея? Ясь спрашивал учителя Мерика, но тот сказал, что идею нельзя увидеть и пощупать. Это уж совсем непонятно! Вот Ясь, например, все выдуманное видит и трогает. Он научился это делать недавно, ведь он еще маленький. Почему же взрослые не делают этого? Наверное, учитель подразумевал что-то другое, и Ясь его неправильно понял. А вдруг он не знал о такой возможности? Мальчик задумался.

V

— Поверь, Мирон сильный человек.

— Милый, но не сильнее же он Цивилизации? — Подруга шевельнула горячим плечом, внимательно взглянула на Друга.

— Цивилизация сильна такими, как Мирон.

— Ах, любимый, опять обобщения… Да, он сильный, умный человек. Что из этого? Мы не можем рисковать достигнутым. У тебя определенное положение, ты получил, наконец, Должность, с тобой советуются. Генетики обещают такого ребенка, что мы можем попасть на Острова…

— Вдруг Мирон вывернется! Пойдет к Мэтру, наговорит с три короба, тот поможет ему. Не забывай, у Мирона светлая голова, он был любимцем Мэтра.

— Пока приносил ему пользу. Ты сам много раз говорил об этом.

— Многое зависит от настроения Мэтра.

— Тогда ты просто-напросто опередил Мирона. Тем более, что жена Мэтра относится к тебе благосклонно…

Они понимающе улыбнулись друг другу.

— Иди ко мне, милый.

— И все же лучше не привлекать внимания к Мирону. Удобнее, чтобы направление его работ считалось бесперспективным.

— Любимый, не обольщайся. Наш единственный шанс пробиться дальше — ребенок.

— Если прогнозы окажутся верными.

— И мы купим Зимний сад? Представляешь, как это миленько.

— Лучше еще раз побывать на Островах.

— Это от нас не уйдет.

— И мы с тобой еще много раз побываем на Островах.

— Острова! — Подруга прикрыла глаза длинными накладными ресницами. «Наверное, Мирон настоящий мужчина, не то, что Друг, — подумала она неожиданно. — Он и без детей смог бы отвезти меня туда».

VI

«С чем вернется Шут? — Мирон лежал на диване и задумчиво теребил гладкую шерсть мурлыкающего зверька. Из-под пальцев изредка проскакивали искры. — Если индекс меняется — все сложится как нельзя лучше. После замены я вернусь к своим исследованиям, узнаю, что привело меня в Школу Седьмого дня. Если же Шут вернется с неудачей, придется выискивать другие пути. Обратиться непосредственно к Мэтру? Бесполезно. Старый лицемер произнесет одну из тех бесчисленных речей о служении Цивилизации, на которые он способен, тем дело и кончится. В худшем же случае оповестит о моем появлении в городе. Напакостить может и Друг. Впрочем, оповещение требует определенного мужества, на которое он не способен. Этот слизняк станет отсиживаться в своей Комнате, пока события не коснутся его непосредственно.

Что же еще можно предпринять, кроме замены индекса? И почему я раньше не поинтересовался психофизическими формальностями? Помнится, об индексах говорил Аналитик. Но у него были по этому поводу слишком хитроумные рассуждения, чтобы я что-то в них понял. Придется самому все исследовать! На сей раз это не академические исследования, вроде установления особенностей начальной стадии Цивилизации и Школ, а практические, от ответов на которые зависит дальнейшая судьба. Вот бы порадовался Мэтр, узнав, что я перестал блажить и занялся серьезным, жизненным делом, — насмешливо улыбнулся Мирон. — Итак, подытожим. Для нормального существования в Мегаполисе нужно иметь включенный индекс, а как это делается — я не знаю. Скверно».

Он встал и заходил по комнатам. Квартира у Шута была огромная, старой постройки. С высоты двадцатого этажа хорошо просматривался гигантский парк, над которым стрекотали воздушные машины, и Мирон вдруг почувствовал облегчение. Все-таки он в родном Мегаполисе, где затеряться совсем не трудно. Только бы включиться в Цивилизацию! Сотрудник остановился перед книжной стенкой.

Книги были из самых разных областей знаний. «Если бы Шут пожелал всерьез заняться наукой или ее историей, из него вышел бы дельный ученый, — подумал Мирон, скользя взглядом по корешкам. — Но шутовство для него дороже всего, он не однажды заявлял об этом. Таких, как Шут, все меньше и меньше. Старики вымирают, остается молодежь вроде Петюнчика.

«Трактат о происхождении Планеты». «Учение о вихрях и вихреподобных». «Сущность Цивилизации» соседствовала с «Праздником двойной десятки». Рядом с серьезным трудом Попика стояли фривольные «Легенда о вьюноше» и «Похождения святого Нумы». «Источник…»

«Несколько изданий. — Мирон осторожно снял с полки старый том. — Ого! Триста лет! Узнаю Шута. Из-за древнего манускрипта готов на все пойти. Это издание ему наверняка влетело в монету… — Он бережно поставил книгу на место и уже без прежних опасений извлек новенький, вероятно, последнего выпуска том «Источника». — С него, пожалуй, и начну. В Школу Седьмого дня попадают за ересь к «Источнику».

Мирон завалился на диван и принялся листать книгу. «…И тогда не следует фантазировать… Не то, дальше… в Школу. Это нужно понимать, как… Отношения регулируются сами собой…» — Он углубился в изучение найденного раздела.

«…На ранней стадии развития отношения в Цивилизации регулируются естественным образом. Вспышки. агрессивности подавляются годичной пульсацией Зеленой, из депрессии выводят пульсации Желтой. По мере отчуждения Цивилизации от природы естественная саморегуляция приглушается продуктами ее жизнедеятельности. Цивилизация сглаживает явно выраженные периоды агрессии и депрессии, смягчая, видоизменяя картину их течения…» — Ну и бредятина! ладно, что дальше?.. — «На первый план выступает мышление детей, как наиболее близкое к природе. Используя фантазии ребенка, порожденные неискаженным восприятием окружающего мира, Цивилизация получает возможность гармоничного развития в естественной среде.

Интеллектуальная мощь взрослого ума направляется только на логическую доводку незрелых детских идей, что позволяет наиболее полным образом раскрыть способности человека в лоне Цивилизации».

«Из-за этого? — Мирон задумчиво отложил «Источник». — В конце концов я использовал только исторические факты. Свою теорему Кыш сформулировал в возрасте тридцати лет. Основные положения теории Лина были изложены им в двадцать пять. Знаменитый «Фейерверк фантазии» написан Толем в сорок лет. А ведь добрая сотня идей Каталога заимствована оттуда. Разумеется, они все святые, обычным смертным такое не под силу, но факт остается фактом! И если я утверждал, что грань между воображением детей и взрослых довольна зыбкая и зависит от природных особенностей человека, так это почти очевидно. Теоретически вполне можно предположить Цивилизацию, в которой такой грани вообще не существует, что я и сделал. Пусть она получается необычной, но алогичного в ней нет ничего. Другое дело, что в природе ее не может быть. Но обоснование невозможности такого существования мною проведено довольно четко. — «Несмотря на то, что в доисторический период можно проследить зачатки гипотетической Цивилизации, естественный ход развития привел к их угасанию. По многим археологическим данным ясно, что в древности не существовало разделения в сфере умственного труда. Идеи генерировались как детьми, так и взрослыми. Даже преимущественно взрослыми. Эта варварская практика не оправдала себя в условиях развивающейся Цивилизации и совершенно логично сложился уклад, существующий в наше время», — вспомнил он абзац из своей работы. Из-за этого?..

Зверек вспрыгнул Мирону на грудь.

— Соскучился?

Зверек выдал радостную руладу и вдруг насторожился. В дверях раздался тихий шорох, послышались легкие шаги.

— Шут, — облегченно вздохнул Мирон.

На пороге возникли двое в фиолетовых униформах Служителей. Один из них застыл в открытых дверях, второй направился к Мирону. «Узнали, — с неожиданным хладнокровием подумал он, — неужели Шут?»

— Сотрудник Мирон, нам сказали… — бесстрастно начал подошедший. — Мирон медленно приподнялся. — Шоком не пытайтесь, — предупредил Служитель. — Нам сказали, что вы обязаны быть в Школе Седьмого дня. Так лучше.

— А кто сказал, что так лучше?

— Нам сказали, — тупо повторил Служитель.

— Вероятно, Вас забыли предупредить… Мне сказали, что надобность моего присутствия в Школе отпала. Меду хотите?

Главное — выиграть время. Малый туп, дальше приказов не соображает. — Мирон явственно ощущал, с каким скрежетом Служитель осмысливает неожиданную ситуацию.

— Мне нужно посоветоваться.

— Пожалуйста, я не спешу.

«Портативный передатчик! Как я не предусмотрел этого, — он взял на руки трущегося у ног зверька. — Как хоть его зовут? — мелькнуло в голове. — Ну и дурь приходит на ум».

— По поводу Сотрудника Мирона… Он утверждает, что ему сказали оставаться в Мегаполисе. Да… Разумеется… Хорошо, буду ждать вашего вызова.

— Служитель, мед в баре. Можете попробовать. — Фиолетовая униформа двинулась к бутылкам.

— «Ну, святые, выручайте!» Мирон швырнул зверька в физиономию верзиле, стоявшему на пороге, кинулся в открывшийся кусок свободного пространства, по пути лягнул Служителя ниже пояса и рванулся к выходу, захлопывая все двери, отбрасывая назад кресла и стулья.

VII

Он заскочил в какую-то подворотню и перевел дыхание. Погони не видно, но положение неутешительное: в Мегаполисе предупреждены о его появлении. Он огляделся. Дворик был образован несколькими зданиями. На противоположной стороне виднелась вторая подворотня. «Проходной, и на том спасибо». Осторожно выглянул на улицу. Шли прохожие, по бетонке скользили экипажи. Вдоль стеклянного основания небоскреба полз автомат-уборщик. «Кто-то много дал бы, чтобы убрать меня, как мусор. Но мы еще подергаемся. — Мирон прошел по двору, вышел на другую улицу. Никого. — Загвоздка только в том, как долго я продержусь. Еда, питье, ночлег — все требует монет и подключения к Цивилизации. У меня же ничего нет. К друзьям идти опасно… Нет, Шут не мог выдать, не верю в это!».

Остановился у афишного столба и долго делал вид, что изучает рекламы, зазывающие на Петюнчика. Отсидеться на его представлении? А потом куда? Кроме того, Служители могут прийти и туда, вспомнил он схватку на утреннем представлении. Полез в карман, пересчитал мелочь, подумал, что проделывал это за сегодняшний день несколько раз. «Оказывается, монеты — вещь не лишняя в обиходе. Раньше как-то не замечал этого… С такой наличностью можно лишь добраться до окраины города и уйти к Нуме. Сотрудник Высшего класса покидает Мегаполис и уходит в Лес! Анекдот! Несколько лет назад не поверил бы этому — сейчас почти не удивляюсь. Сейчас важно безболезненно выбраться из города. Потом заставлю работать Нуму. Хватит ему обрастать рыжей бородой, пора приучаться к Цивилизации… Стоп, ведь я поступаю по-свински. Нужно же предупредить Шута! Вот еще одно осложнение. Где же его отыскать? Школа Святого Кыша, учитель Мерик. Сведений не густо. Положим, как добраться до Школы, я узнаю в справочном бюро. Ну, вот, — пробормотал он, выходя из переговорной будки, — первый этап пройден благополучно. Меня не забрали и все известно. Что-то говорливым стал я. Хотя можно не опасаться — все лишнее уже сказано».

Отыскав указанную линию, залез в вагон и уселся поближе к выходу. Народу ехало немного. «Скорости не устраивают?». Против опасений, скорость оказалась немалой, и вскоре, услышав клокот динамика: «Святой Кыш. Школа», Мирон вышел на остановку. За громадным цветником темнели гигантские деревья. Сотрудник охнул:

— Роща Священных деревьев! Вот так устроились! — Насколько он знал, Роща была остатками реликтового леса. Деревья вершинами касались низко проплывающих облаков, возраст их в среднем составлял две-три тысячи лет, и они были намного старше самой Цивилизации. — Попробуй отыщи их здесь. Устроились, — повторил он расстроенно. — Справочное бюро дает адрес!.. Что за напасть… Пора убираться восвояси, пока не засекли. Доеду до Монастыря, оттуда махну в лес и сразу же попрошу Нуму отыскать Шута. Ему проще, он успеет быстро обернуться».

У Базилики Мирон вышел на пересадку. «Спешите на Служение, — ревела говорящая колонка. — Последние достижения психотехники на нашем Служении. Нетрадиционные формы, решительный разрыв с канонами позволяют достичь вершин наслаждения и экстаза. Служение дает редчайшую возможность слияния и растворения». Вагоны подходили к Базилике переполненными, уходили пустыми, в воздухе царила толчея приземляющихся машин. Видно, новое Служение пользовалось популярностью.

Сотрудник дождался, нужного номера, устроился поудобнее и тотчас же закрыл глаза. Монастырь — конечная остановка, ехать долго, можно подремать. Нервозность сегодняшнего дня полностью измотала его. Если настигнут, то всегда разбудят, чтобы заставить выслушать бессмысленное «Нам сказали».

— Вагон дальше не идет. Техническая неисправность, — пробубнил автомат.

— Чтоб вас! Словно сговорились.

До конечной оставалось три остановки. Он зашагал в сторону монастыря, стараясь прижиматься к стенам зданий. После всех передряг мучила жажда. «Где-то поблизости должны быть три шинка. Тихая забегаловка, где можно безбоязненно пропустить чашечку напитка». За поворотом сверкнуло стекло одного заведения. Мирон толкнул дверь и направился к шинкарю. «Чашечку напитка. Двойная заварка». — «Сию минуту!» — шинкарь угодливо изогнулся и внимательно посмотрел на Сотрудника. «Только попробуй, сволочь! — свирепо подумал Мирон, выкладывая мелочь на прилавок. — В порошок сотру». «Не угодно ли пива?» «Я из общества трезвенников».

В ожидании напитка он окинул взглядом зал и замер. В углу за столиком сидел Шут и еще двое. Один из них — потрепанный тип с одутловатым лицом явного пропойцы, другой — пожилой мужчина. «Вот так подарочек! А сказал, что летит в Школу Святого Кыша». Мирон отвернулся к прилавку и напряженно застыл, размышляя, подойти к столику или нет»… «Ваш напиток». «Спасибо, возьмите плату».

В углу застучал отодвигаемый стул, послышались торопливые шаги.

— Мирон?!

«Не мог он меня выдать! Не тот человек!»

— Шут, за мной погоня. Служители пришли к тебе на квартиру. Я сбежал от них.

— Шок?

— Бесполезно, — покачал головой Мирон. — Я произнес «Мне сказали».

Шут побледнел.

— Ты?

— А что мне оставалось делать? Опять сидеть в Школе Седьмого дня?.. Помнишь, как в «Источнике»: «И если тебе придут и произнесут: «Мне сказали» или «Нам сказали», ты должен повиноваться говорившим». Вот п я сказал…

— Ты же не имел на это права!

— А кто его дает! — вспылил Мирон. — Ты? Я? Твои друзья или шинкарь? Нам говорят, и мы повинуемся, как безмозглые животные.

— Это Источник!

— Плевать хотел на него!

— Мирон! Что ты наделал?

— Ничего особенного. Как видишь, стою перед тобой цел и невредим. Не расстраивайся. Они все равно не поверили и начали совещаться. Пришлось швырнуть твоего зверька в физиономию и спасаться бегством, как в доисторическую эпоху.

— Он их искалечит.

— Тем лучше. Изберут занятие побезопаснее.

— Что же делать?

— Уйдем в лес. Там у меня знакомый лесник, вместе что-нибудь придумаем.

— Покинуть Мегаполис?

— Не валяй дурака, меня застали на твоей квартире.

— Шут, иди сюда, — донеслось из угла. Говорил потрепанный тип.

— Это Психоватый и учитель Мерик.

— Ты узнал, о чем я просил?

— Ничего утешительного. Поговори с ними сам.

— Шинкарь мне не нравится.

— Не беспокойся. Он друг Мерика.

— Допустим, что это гарантия, — сказал насмешливо Мирон.

— Учитель Мерик, — протянул руку пожилой мужчина.

— Психоватый.

— Мирон, — представил Сотрудника Шут. — Служители пришли за ним ко мне на дом.

— Мы ненадолго, — Мирон присел к столу, покосился на мед. — У меня возникли неожиданные осложнения.

— Он бежал, произнося «Мне сказали».

— Не имея на то права?

— Да.

— Слышал о подобных случаях, — задумчиво сказал Психоватый. — Нечасто такое случается.

— Возможно, — прервал его Мирон. — Но у нас нет времени на воспоминания.

— Извините, вы не Сотрудник?

— Высшего Класса, если вам угодно.

— Заметно. Сотрудники весьма невыдержанные и торопливые люди.

Мирон сердито посмотрел на говорившего.

— Психоватый, помолчи немного, — сказал успокаивающе учитель.

— Учитель Мерик, Шут передал мою просьбу насчет личностного индекса?

— Да, Сотрудник. К сожалению, мы бессильны. Психоватый, объясни, пожалуйста.

Психоватый коротко изложил свои сомнения.

— Следовательно, все упирается в вопрос, как включаются индексы в Цивилизацию? — подытожил Мирон.

— Не только. Существуют еще и системы. Если их не обезвредить, вас все равно будут искать: ведь нашли они Сотрудника.

— Но я не включен в Цивилизацию!

— То есть индекс не полностью определяет личность! — ошеломленно сказал Мерик.

— Возникает любопытный вопрос, — тихо произнес Мирон, — вопрос общий, относится и к включению индекса, и к функционированию Систем. Что стоит за ними?

— Не понял, — встрепенулся Шут.

— Вы смелый человек, Сотрудник Мирон, — с уважением сказал Психоватый. — Теперь понятно, за что вас упрятали в Школу Седьмого дня.

— Существует Источник, и он все определяет, — продолжал Шут.

— Что именно?

— Весь уклад Цивилизации.

— Дисциплинированно мечтать об Островах, повиноваться нелепому «нам сказали», не фантазировать во взрослом возрасте… Странный уклад.

— Источник зафиксировал порядок, сложившийся естественным образом в Цивилизации. Задаваться такими вопросами все равно, что спрашивать, почему у человека две ноги, а не шесть или семнадцать.

— Не забывайтесь. Здесь не время для академических споров, — напомнил Психоватый. — В любую минуту за вами могут прийти Служители.

VIII

Сначала очертания вершины размываются, потом облако постепенно заглатывает дерево и остается одно: кудрявое, темное. Облако все меняется и меняется. Сейчас оно напоминает учителя Хана. Ясь помрачнел. Плохой это учитель. Стоит ему появиться, как становится скучно. А сейчас он все время появляется. Особенно часто после того, как учитель Мерик не пришел проверять импровизации. Допустим, для Яся это даже лучше: он так и не закончил внеклассного задания. Увлекся новой сказкой. Но какое дело учителю Хану до всего этого? Ходит и что-то высматривает, выспрашивает.

Уже несколько раз из-за него Ясь переставал видеть выдуманное. Оказывается, выдуманное можно потрогать. Он обнаружил это совершенно случайно, когда прятался робот Хихун. Хихун почему-то заполз в пещеру, хотя Ясь этого не выдумывал. Совсем непонятно. Пришлось идти вслед за ним. Пещера была сырой, темной. С потолка падали камни, и один из них больно ударил Яся по плечу. Он испугался, пещера исчезла, Ясь опять очутился среди деревьев.

Интересно, почему в городе нет деревьев? На всех картинках во всех фильмах видны только дома, дома. Некоторые из них, наверное, выше этих деревьев. А что за ними? Если пойти по школьному саду, то в конце концов натолкнешься на невидимое препятствие. Твердое, оно так больно ушибает, когда с разбегу налетаешь на него в разгаре игры. К счастью, у этой ограды редко играют. И потому там хорошо выдумывать. Никто не мешает, все можно рассмотреть, потрогать. И оставить эту сказку до тех пор, пока ее не увидит учитель Мерик. Ясь знает уголок, где вообще никто не бывает. Там ограда почему-то становится упругой, и кулак отскакивает от нее. Наверное, потому что сил мало. Вот робот Хихун, тот должен запросто прорвать препятствие. Он хоть и слепой, но сильный. А если у Хихуна не получится, Ясь попросит карлика Оха. Он самый сильный, сильнее всех роботов, и вообще, все-все умеет, только уж очень молчаливый. Хихун, тот все время болтает, а Ох вздыхает, шевельнет длинными усами и опять молчит. Ясь его по-разному уговаривал хотя бы песню спеть — никак не поддается.

Ясь пока не сохранял выдуманные сказки. Не получалось. Всегда что-нибудь да мешало, их оставить.

От облаков побежала тень. Деревья вон какие громадные, поэтому их головам все время приходится сдерживать удары облаков. А Ясь маленький, ему облака нипочем. Сейчас он придет на то место, сядет на траву и увидит выдуманное. Только оно сначала чудным бывает, смутным, как в тумане. А стоит пристально всмотреться, и начинают вырисовываться детали. Вверху что-то тихо-тихо поет. Может, это ветер, запутавшийся в ветвях? Ясь не знает. Нужно следить за появлением замка карлика Оха. На раздумья времени не остается.

Замок большой, высокий. Совсем непонятно, зачем карлику башни, возвышающиеся над деревьями, рвы, наполненные водой. Для того, чтобы все думали, что в замке живет великан, и боялись? Сам карлик добрый, Ясь знает это наверняка. Болтунишка Хихун тоже Добрый. Вот старик Ага злой. Он постоянно пакостничает. И сейчас уже подкрадывается к замку. А на вид совсем добродушный старичок. Только глаза нет-нет, да и блеснут, как у кошки Ры или учителя Хана. Наверное, они братья. Учитель Хан появляется также неожиданно, как и старичок Ага. Придется предупредить карлика. Он такой засоня, спит до самого обеда.

Ясь направляется к маленькой дверце в крепостной стене. Дверца предназначена специально для него. Не пойдет же он в главные ворота. Дверца открывается легко, и тут Ясь останавливается от неожиданности. «Как сюда попал учитель Хан? Неужели они с Охом друзья? А-а, это все проделки старика Аги.

— Ясь, ты придумал замок? — спрашивает учитель.

— Я его просто увидел.

— Тебя научил этому наставник Мерик?

— Учитель еще не знает, что можно видеть придуманное. Я не успел ему сказать.

— Не знаешь, где он?

— Не знаю.

— Ясь, ты никогда не видел свои импровизации? — вкрадчиво интересуется учитель Хан.

Можно видеть только сказки.

До чего надоедливый этот учитель! Сам не умеет фантазировать и к другим пристает. Учителю Мерику я бы все рассказал… А этот Хан стоит на пути и мешает предупредить карлика.

Мальчик решительно шагает вперед, но Хан по-прежнему преграждает дорогу.

— Ясь, — говорит он.

— Противный учитель! — Ясь бросается навстречу Хану.

— Не смей приближаться!

Вот это да! Ясь не удержался и кубарем покатился по дорожке. Учитель Хан ненастоящий! Сквозь него можно пройти, как через пустоту. А кажется, будто он стоит и разговаривает. Такое пострашнее старичка Аги. Ясь стремглав бросается от учителя, натыкается на невидимую стену, колотит по ней кулаками и ногами. Хохотнув, рядом возникает Хихун.

— Ясь, — говорит он, — это же совсем просто, ты не там пробуешь. Садись на меня.

Они проходят через переграду, и, обернувшись, Ясь видит, что учитель исчезает. Совсем как старик Ага, когда спасается от карлика Оха. Ясь протягивает руку и опять натыкается на стену. Молодец Хихун, в самом деле помог пройти.

— Пойдем дальше, — просит Ясь, — пока противный учитель не появился вновь.

IX

— Что ты надумал делать? — Подруга запахнула пеньюар.

— Надо бы узнать, куда девался Мирон.

— Зачем?

— Для определенности.

— Дружок, не усложняй себе жизнь. Лучше спокойно ждать появления Мирона, заблаговременно настроив Мэтра против его работы. Над чем он работал?

— Не знаю. Я слабо разбираюсь в его направлении.

— Ты всегда был поверхностным. И зря! — Подруга подсела к туалетному столику. — Мы поедем в Базилику?

— Как договорились!

— Миленько! — шепнула Подруга, накладывая румяна. — Нет, он все-таки надежная пара, несмотря на свою ограниченность.

Друг мимоходом взглянул в зеркало, взбил бакенбарды. «Жена Мэтра относится к тебе благосклонно», — вспомнил вдруг он и довольно ухмыльнулся.

X

— Я доберусь до южной окраины Мегаполиса за полчаса. Остановка «Лес». Шут, по воздуху это минут десять, можешь повременить. — Пусть хоть немного привыкнет к мысли об уходе.

— Я стар становиться изгоем.

— Подумай лучше. Школа Седьмого дня — не подарок.

— Все обойдется.

— Напрасные надежды.

— За мной нет особых прегрешений.

— Ты укрыл бежавшего из Школы.

— Это незначительная провинность.

— Как знать… Мне тоже казалось, что в моей работе нет ничего крамольного.

— Я остаюсь в городе.

— Прощай, Шут. На всякий случай помни: в твоем распоряжении полчаса. Если надумаешь — я буду рад.

— Прощайте, Сотрудник Мирон. — Психоватый крепко пожал его руку. — Очень рад, что не перевелись такие люди, как вы.

— Жаль, что мы не смогли вам помочь, — сказал учитель Мерик. — Будете в городе — в любое время обращайтесь ко мне. Я часто бываю здесь. Справитесь обо мне через шинкаря.

— Счастливо оставаться, — прощально кивнув, Мирон направился к выходу. «Не хотелось бы, чтобы знакомство со мной принесло им неприятности».

— На самом деле, Шут, что ты будешь делать? — нарушил молчание Мерик.

— Домой пойду.

— Может, безопаснее переждать у меня?

— Зачем? Системы все равно отыщут.

— Напрасно вы не ушли с Сотрудником, — заметил Психоватый. — Содействие беглецу карается Источником. Смотрите раздел «Отношения».

«Эрудированный человек — бывший ученик Мерика, — устало подумал Шут. — Даже слишком для шиночного пропойцы». Он тяжело встал из-за стола.

— Свяжись со мной через некоторое время.

— Хорошо, — Мерик подозвал шинкаря. — Мне тоже пора. Психоватый, пойдем?

— Нет, посижу еще немного. Клиенты подождут. Будущее от них никуда не ускользнет, — усмехнулся Психоватый.

«Источник, — растерянно подумал Шут, — безымянное вездесущее начало Цивилизации. Написано сотни томов комментариев к каждому тому, как следует понимать то или иное положение его, ту или иную догму. Неправильное толкование приводит к ереси, грозящей нарушить равновесие Цивилизации с природой. Логическое следствие этого — преследование еретиков. Как в природе обязана погибнуть ложная мутация, искалеченный зверь или растение — так должен исчезнуть и еретик. Но Источник — вне подозрения! Миллионы людей рождались под его сенью, умирали с его словами — без сомнений в высшей целесообразности, продиктованной седой древностью и прошедшей через толщу веков. Мирон усомнился. И он не один, иначе не существовало бы Школы Седьмого дня. Страшно… Я не знаю тех безымянных, что вместе с ним были в Школе, но я хорошо знаю Мирона. Знаю и то, что неизвестно множеству других — имя одного из создателей Источника. Знаю, потому что им был мой пращур! Для меня Источник не сборник абстрактных идей, а плоть, святыня нашей семьи, стержень, на котором держалось мое искусство и жизнь. Пращур был Шутом — весь наш род занимался шутовством, как род Мирона наукой. Таков естественный уклад Цивилизации, повторяющий великую истину природы: потомство муравья может быть только муравьями, и никогда ему не породить птицы. Шуты смеются, учителя учат фантазировать, шинкари настаивают мед. Если кто-то произносит: «Нам сказали» — он имеет на то право, освященное веками и Источником. К чему все вопросы Мирона, его сомнения в целесообразности бытия? Разве Цивилизация — не часть природы, где все взаимосвязано и предопределено, а потому жизнедеятельно? Уж кому-кому, а Сотруднику Высшего Класса грех не знать столь элементарных истин. Можно понять Мирона, Школа поколебала его веру в Источник. Но нельзя жить без веры, мы не животные. Можно сомневаться в толковании положений, но не в них самих. Века существования Цивилизации доказали их правоту. Нет ничего за Источником, кроме естественного хода событий. Люди делают то, что им предопределено: фантазируют в детстве, анализируют в зрелом возрасте — и тем самым способствуют сохранению равновесия природы и Цивилизации… Передать бы Мирону хоть малую толику моей веры — ему стало бы намного легче. Но я не имею права рассказать ему даже о том, что пращур участвовал в написании Источника. Сила Источника — в безызвестности. Безымянное непогрешимо, тем более, если оно уходит корнями вглубь столетий, осенено веками традиций. Но сейчас речь идет о моем друге, давшем Цивилизации очень много. И если, нарушив запрет, я смогу развеять его сомнения, разве это не оправдает моего поступка? В конце концов память о пращуре даже обязывает поступить так».

Мысли Шута окончательно спутались. Он нерешительно повернул машину в сторону южной окраины.

XI

— Психоватый, поел бы немного. Опять глушишь на голодный желудок.

— Не хочется. Принеси-ка кружку темного пива.

— Нет уж, — запротестовал шинкарь. — Порцию салтисону тебе придется съесть.

— Как знаешь, — рассеяно ответил Психованный. — Пиво не забудь.

— Что за парни были с вами? Длинного показывали по видео.

— Он известный шут.

— Непохож! Грустный, — шинкарь собрал пустые кружки и удалился.

«Шут — известная личность, ты мог его и видеть. А вот Мирон для тебя никто! Ты приятный малый, шинкарь, но кое-что лежит вне твоего понимания. Впрочем, беды в этом нет. Ограниченность всегда в милости».

— Спасибо, — придвинул он запотевшую кружку.

— Пиво холодное. Только что из подвала.

— Сколько с меня?

— Шесть монет.

«Нужно идти к клиентам… Опять будут плакаться полоумные старухи, перезрелые девицы намекать на связь. Ох, и надоела такая жизнь! Но без монет никуда не кинешься. Даже с индексом, включенным в Цивилизацию. Одно хорошо — никто не мешает думать. Думай, пока не опухнешь — Цивилизация все равно не узнает. Только помалкивай о том, куда утащила тебя не в меру пылкая фантазия».

— За столик никого не пускай. Минут через двадцать вернусь.

— Работать? — подмигнул шинкарь.

— Работать… — вздохнул Психоватый. — Чтоб этой работе сдохнуть!

— Не расстраивайся. Я подержу твое место.

— …Мадам, — он галантно изогнулся перед клиенткой, — вашу ручку, пожалуйста.

Рука была пухлой, с длинными искривленными ногтями, и от нее пахло благовониями,

— Хиромантия, мадам, величайшее достижение Цивилизации.

— Что вы говорите? — мадам целомудренно нависла роскошным бюстом над его лицом.

— Именно в хиромантии соединена извечная мудрость природы с мудростью наук Цивилизации. -

— Я так и думала.

Психоватый взглядом еще раз оценил мадам, незаметно осмотрел комнату, вспомнил предварительно собранные сведения и вдохновенно произнес:

— Вы рождены под знаком Тупика и это в сочетании с узором линий на вашей ручке является залогом будущих успехов в интимной жизни.

— Ах! — простонала мадам…

Окончив сеанс, Психованный выписал счет.

— С вас пятьсот монет. Можете внести на мой индекс в банке, можете расплатиться сейчас. Буду очень благодарен, если рассчитаетесь наличными.

— Какой может быть разговор! Я охотно пойду вам навстречу во всех ваших желаниях. Меду не хотите?

— Спасибо, у меня деловое свидание в Лиге астрологов, — поблагодарил он любезным тоном. — Если не возражаете, я загляну к вам как-нибудь в следующий раз. В удобное для мадам время. Вы всегда можете отыскать меня в конторе или дома. — Он протянул визитную карточку.

Мадам расплылась в радостной улыбке.

— Да, чуть не забыл, — небрежно добавил Психоватый. — В ближайшее время я, наверное, уеду на Острова. Месяцев на пять-шесть.

— О-о!

— Нет-нет, вопрос еще не решен окончательно, остались кое-какие формальности. Я счел своим долгом предупредить вас.

— Вы так любезны, — выдохнула мадам, провожая его к выходу. — Отныне я буду пользоваться только вашими услугами!

«Фу! — Психоватый вытер взмокший лоб. — Раз от разу становится труднее выдерживать натиск этих дам. Пока отделался благополучно. Несколько раз не застанет меня дома и решит, что уехал. А через полгода у нее возникнут новые заботы… — Он медленно зашагал в сторону шинка. — Пятьсот монет с такой дуры мало… На кой леший мне эти монеты? — с неожиданной тоской подумал он. — Все равно половина уйдет на добычу информации о следующем клиенте, а оставшееся просажу в шинке. Не жизнь, а крысиные гонки. Не выдержишь — выбросят на свалку, скажешь что-то невпопад — отправят в Школу Седьмого дня. Самое отвратительное — не будешь знать кому, в чем не понравились твои дела и мысли. Придут, рявкнут: «Нам сказали» — и собирай вещички. И не убежишь, как Мирон. Телепатическим шоком не владею, другое придумать — лень. Сколько моих замыслов разбила эта проклятая лень! То лень делать, то лень думать. Если и задумывался, то над чем не следовало. Не мог иначе, все куда-то заносило. То в старших группах фантазировать тянуло, то вдруг занялся психологией Цивилизации. Это было самое лучшее время моей жизни. Доступ к обширнейшей библиотеке, полная свобода без забот о завтрашнем дне… Все исчезло! Лишь изредка что-то шевельнется и тут же заглохнет. Изо дня в день сплошная мура: клиенты, бюро, шинок и болтовня отяжелевшим от пива языком. Потому, наверное, и не трогают, что лишь болтаю, на действия не способен. Был бы к нему расположен, встретился бы с Сотрудником не в городе, а в Школе. Думаю, он многих моих друзей встретил там. — Все они рано или поздно слышали: «Нам сказали» — и исчезали из Мегаполиса. Один я еще прыгаю, занимаясь «благородным» делом предсказания. Блевотина — не жизнь! А вырваться не могу… Сейчас вот приду в шинок, напьюсь пивом, чтобы к вечеру ничего не соображать. Так лучше, спокойнее».

— Посторонись!

Психоватый мрачно посмотрел вслед служителям и поднялся на тротуар. Униформы приблизились к шинку. Двое остались снаружи, остальные вошли внутрь. «Поздно, голубчики! Только бы шинкарь не сболтнул лишнего. Нужно предупредить Мирона». Он почувствовал, что оживает и хочет действовать, не копаясь в самом себе, не пережевывая бесконечную жвачку бесплодных мыслей. Он устремился к стоянке машин.

XII

«Намного опаздываю, — Мерик обеспокоенно посмотрел на часы, — такое со мной впервые. Ребятишки, наверное, недоумевают, строят самые невероятные предположения. Им только дай повод — навыдумывают историй. Дети всегда остаются детьми, уж я знаю это — не один десяток лет воспитываю их. Чтобы ни говорил Психоватый — в них моя жизнь. Я ввожу их в мир, где сильнее всего — мысль, а не моменты, индекс или Острова, делаю их людьми. На том стою! Пусть порой сам уподобляюсь ребенку, пусть фантазирую вопреки Источнику — ничто не сможет отнять у меня искусства вводить в мир воображаемого… — Он пытался раздумьями о школе, о детях, прогнать смутное беспокойство, растревоженное разговорами в шинке. — Жаль, не помогли Мирону. Может, следовало обратиться к учителю Хану? — мелькнула шальная мысль, сразу же исчезнув при воспоминании об утреннем разговоре. — Бывает же! Учу выдумывать, у самого появляются фантазии, а ни разу не возникло мысли об Источнике, о том, что в нем записано. Мы существовали сами по себе, хотя именно с него началось то, чем сейчас занимаюсь я. Все близкое мне лежало в мире вымышленного, реальность не касалась меня. И вдруг появляется Сотрудник, он задается вопросом, что стоит за Источником. Бессмысленно?! Чуть вдумаешься, как захлестывает лавина недоумения. Неуютно! Словно в обжитую, теплую квартиру ворвался дождливый сквозняк и неожиданно тронул холодными мокрыми лапами… Каково же детишкам, которых я обучал фантазии, и которых отчислили из Школы до ее окончания? Ведь они уходили в мир неокрепшими, неподготовленными для жизни в нем. А фантазеру в Цивилизации жить особенно трудно. Потому Психоватый и начал пить. О других просто ничего не знаю, но вряд ли их участь лучше. Что нам до детей, до их воображения! Генерируют ребятишки идеи — и отлично. Идея уйдет в Каталог, затем попадает к взрослым, они обработают ее и приспособят для нужд Цивилизации. Что нам до того, что взрослые могут сами выдумывать, а не только обрабатывать чье-то чужое? Все затмевает бездумье, погоня за призраками, над всем этим сияет Источник, а за ним — неизвестность. Мирон — весьма любознательная натура, раз додумался до такого вопроса. Странно, как он миновал Школу Кыша? В детстве наверняка был одним из тех смышленых ребят, которые тиранят бесконечным «почему».

Мерик повел машину на снижение. Что-то в облике Рощи казалось ему необычным. И вдруг он сообразил. На границе Школы с Рощей, где обычно проходила незримая силовая ограда, высился громадный замок. Он был выше самых древних и больших деревьев. «Клянусь Святыми — материализация! Но на этом месте?» — Мерик содрогнулся, представив, сколько энергии понадобится, чтобы снять ограду хотя бы частично и затем восстановить ее.

От ярко-зеленых стен струился нагретый воздух. Пахло цветами. У подъемного моста удивленно таращили глаза неизвестные Мерику животные. Приглядевшись, он неожиданно понял, что каждое из них составлено из нескольких. Словно какой-то шутник взял корпус одного зверя и приставил к нему ноги, хвосты, головы других. Учитель машинально отметил явную незрелость композиции и стал облетать замок, все глубже убеждаясь, что он похож на неумелую материализацию несмышленыша-фантазера. «Кто только допустил его к аппаратуре?» — с недоумением подумал Мерик. В одном месте от стены среди Священных деревьев пролегла широкая тропа, отмеченная подпаленными стволами, выжженной травой. Встревоженный учитель повел машину на посадочную площадку.

— Наставник Мерик! Скажите, пожалуйста, наставник, Ясь — ваш воспитанник?

— В чем дело, учитель Хан?

— Он способный фантазер?

— Один из лучших учеников!

— А как у него дела с импровизациями?

— Три идеи занесено в Каталог.

— Смышленый ребенок… Кстати, при материализации сказочного замка он допустил одну ошибку. Да вы не волнуйтесь, многие начинающие ее допускают.

— Разве материализация осуществлена без вашего ведома?

— Ведь Ясь ваш воспитанник?!

— Но для этого нужна аппаратура?

— Я как раз хотел поинтересоваться. Вы ее сами собрали или взяли со стороны?

— Учитель Хан, мое дело фантазировать!

— Очень любопытный случай… Наставник Мерик, не могли бы вы с Ясем навестить меня. Нам сказали, что общий разговор будет весьма полезен Школе Святого Кыша.

— Сейчас я отыщу мальчика.

— Позаботьтесь, пожалуйста. Мальчик направился в Мегаполис на довольно мощном вездеходе. Возможны неприятности, а нам сказали, что их не должно быть!

«Обугленная трава от стены! Он способен на такие дела, — со смешанным чувством гордости и невольной зависти думал Мерик, поднимая машину вверх. — Материализация воображения без аппаратуры. Я не подозревал о таком. Похоже, что для всех это большая неожиданность. Не зря учитель Хан интересовался подробностями. А материализована-то сказка! Хотя Хан предпочел бы импровизацию. Еще бы! Если Ясь способен к ее овеществлению, это означает переворот во всех наших представлениях… И вся тяжесть ляжет на плечи учителей-фантазеров! Управлять материализацией мыслей ребенка! В старших группах, когда ум воспитанника дисциплинирован, и весь процесс осуществляется с помощью сложной аппаратуры, задача намного упрощается». — Его на миг пронизал страх. Кто-кто, а Мерик хорошо представлял себе воображение детей. Смог ведь Ясь разрушить силовую преграду… Где же искать мальчика? Как только он минует цветник, след оборвется. Отыскать его можно будет только с помощью Систем. Тех самых, которые все время обнаруживали Мирона. Непонятно, почему их до сих пор не подключили к поискам? Ну, это личное дело учителя Хана. Скорее всего не хотят мешать Ясю.

След отыскался и без Систем. Среди фиолетовых небоскребов Мегаполиса вдруг появлялись невысокие красивые здания, вырастали деревья, ароматом цветов своих забивая удушье раскаленной улицы. В одном месте Мерик обнаружил скопище ярчайших птиц, в другом — семь лысых рыцарей нещадно тузили друг друга мечами. Нетрудно было узнать материализацию «Баллады о лысой семерке». По Чудову мосту невозмутимо прогуливали Трехглавца Старик со Старухой, у Апрекраского — Кролик мило беседовал со Змеем-Искусителем… Потом пошли материализации, незнакомые Мерику. Поначалу простые, по мере продвижения они усложнялись, становились причудливее, и учитель понял, что перед ним попытка овеществления импровизации. — Может, и тех, которые он должен был проверять! Кое-где на улицах возникали пожары, хлестала вода из труб, исковерканных при превращениях, перепуганные люди панически метались в поисках безопасного уголка.

Яся Мерик увидел издали. Мальчик стоял перед сквером, оживленно беседуя с каким-то хихикающим роботом. «Хихун. Мальчик материализовал своего любимца». Рядом молчаливо топтался могучий карлик с развесистыми ушами. Мерик пошел на снижение.

— Учитель! — Ясь радостно бросился навстречу. — А я повсюду искал тебя.

— Ясь, что ты наделал?! — Мерик привлек к себе оживленного малыша.

— Понимаешь, было так интересно. И мне еще помогали Хихун и карлик Ох. Вот они, видишь? Раньше они были невидимыми, а сегодня я их увидал, и они не исчезли. А тут пришел учитель Хан, начал ругаться и тогда я бросился на него, а он оказался совсем ненастоящим! Представляешь?! Я чуть не разбил себе коленку, и тут он исчез. Он нехороший человек, этот учитель Хан, правда? И глаза у него, как у кошки Ры. Раньше я не хотел ему об этом говорить, а теперь обязательно скажу.

— Ясь, полетим в школу.

— Но мне здесь интереснее.

— Мальчик мой, так нужно… Мне сказали… — произнес Мерик и беспомощно сник.

— Кто тебе сказал? Учитель Хан? Ты его не слушай. Все равно он не умеет выдумывать так, как ты. Ты же с ним не советуешься, как фантазировать? Правда?

Донеслось гудение машин, из ближайших ущелий улиц показались униформы Служителей. Они осторожно приближались к Мерику с Ясем. «Ну вот, все кончено. Сейчас начнется разбирательство и неизвестно, чем оно кончится». Мерик торопливо осмотрелся и тут до него дошло, что они находятся на южной окраине Мегаполиса.

XIII

Мирон обрадованно вздохнул.

— Я знал, что ты придешь.

— Я не в лес… Мне хочется тебе кое-что рассказать.

— Твоё упрямство приведет к Школе Седьмого дня.

— И про Источник… Он наша семейная реликвия…

— Он святыня многих.

— Не то… Вернее то, но совсем по-другому.

— Не волнуйся.

— Мой пращур принимал участие в создании Источника.

— Что?!

— Мой предок создавал Источник.

— Один?

— Их было много.

— …Ты никогда не говорил об этом, — сказал Мирон, выслушав рассказ.

— Нам сказали молчать.

— Кто?

— Я тебе все рассказал!

— Шут, спасибо за откровенность, но твоя история лишь больше запутывает понимание происходящего.

— Как ты можешь так…

— А я не пойму, как ты можешь так! — вспылил Мирон. — Разве природная целесообразность в мертвой неизменности? Даже камни со временем меняют свою форму, а в Цивилизации все должно быть неизменным. Детям одно, взрослым другое, еретикам Школа, православным Острова. Что, как, почему — на все отвечает Источник, словно люди лишены разума!.. Прости, — опомнился вдруг он, — я знаю, что ты в этом неповинен. Но невозможно принять такую слепую веру… Твое решение неизменно?

— Да.

— Прощай, дружище. Кто знает, когда мы снова встретимся. Я попробую связаться с тобой через Нуму.

— Сотрудник, вы еще здесь? — Психоватый встревоженно выскочил из плюхнувшейся на землю машины. — Немедленно уходите из города. Служители нашли ваш след в шинке. Шесть человек.

— Кажется, я стремительно расту в цене, — усмехнулся Мирон, — на квартире Шута их было двое.

— Сотрудник, сейчас не до шуток.

— Вы уверены, что они пришли за мной?

— Шинкарь благонадежнейший человек. Я — мелкая сошка, внимания не достоин. Мерик — учитель Школы Святого Кыша. До недавнего времени она была закрытого типа, а он там чуть ли не всю жизнь. Остальные посетители — случайная мелочь. Остаетесь вы с Шутом.

— Вот видишь, — Мирон укоризненно взглянул на друга, — и он считает, что тебе нельзя задерживаться в Мегаполисе.

— Нет ни малейшего сомнения, — сказал Психоватый, вглядываясь вдаль. — Но может статься, что вы оба опоздали. — Из города доносился глухой шум, поднимались хвосты дыма.

— Приближается к нам, — спокойно произнес Мирон.

— Вот они, — возбужденно прошептал Психоватый.

— Но это совсем не Служители!

Из-за домов появился огромный робот с мальчиком восседающим на плече. Рядом семенил лопоухий карлик. Посреди улицы медленно вырисовывалось большое дерево. К нему и направилась троица.

— Видеоспектакль? — неуверенно предположил Шут.

— Похоже на материализацию, — усомнился Психоватый.

— На что? — заинтересовался Мирон.

— Материализацию мыслей человека. У нас в школе овеществляли импровизации воспитанников старших групп.

— Интересно, — озадаченно пробормотал Мирон. — Мне это кое-что напоминает.

Ветер доносил скрипучий смех робота и тяжелое топанье карлика. Внезапно дерево исчезло. На его месте возникло какое-то завихрение, послышался лязг и шипение, полыхнуло пламя, из которого вырос Песьеголовец. «Слушаю и повинуюсь, о, хозяин тысячелетий!» — проревел он.

— Материализация «Легенды о поднебесной стране», — удивился Психоватый. — Неужели создали переносную аппаратуру?

Песьеголовец исчез, и посреди улицы раскинулся сквер. Все настороженно ждали новых превращений, рядом со сквером приземлилась машина.

— Мерик! — радостно воскликнул Шут.

— Думаю, мальчик — его воспитанник, — сказал Психоватый. — Сейчас выясним.

Мирон немного поколебался и направился вслед за друзьями. Было видно, как Мерик неуверенно втолковывал что-то своему воспитаннику. Мальчик горячо возражал, отчаянно жестикулируя. «Ну и порядочек в их школе», — подумал Мирон, делая очередной шаг, и остановился. Прилегающие к остановке улицы заполнились Служителями. Мирон поспешно обернулся. Униформы плотным частоколом загородили путь к лесу.

— Вы не успели уйти? — охнул Мерик.

— Надо спасать Мирона.

— Их слишком много.

— Можно попробовать шок.

— Не будь наивным, Шут! — Психоватый напряженно смотрел на Служителей. — Вам не осилить такой оравы.

— Они пришли не за Мироном, — хмуро сказал Мерик. — Все дело в материализациях Яся.

— У вас переносная аппаратура? — спросил Психоватый.

— Мальчик овеществляет непосредственно, без промежуточных стадий.

— Ох ты! — Психоватый с невольным испугом посмотрел на малыша. — А что за чудище рядом с ним?

— Материализация его любимых сказок.

Служители приближались молча, держа наизготовке дезинтеграторы.

— Сейчас услышим «нам сказали», — усмехнулся Мирон. За весь разговор он не проронил ни слова и внимательно смотрел то на робота с карликом, то на Служителей. — Ясь, — обратился он неожиданно к мальчику. — Твои друзья очень сильные?

— Они все могут! Особенно карлик Ох.

— А если эти люди обидят их, — Сотрудник махнул в сторону униформ, — они сумеют постоять за себя?

— Они даже старичка Агу наказывают, — обиделся мальчуган.

Шеренга преследователей взволновалась.

«Опять этот учитель Хан! Всегда он мешает моим фантазиям. Я думал, что он уже исчез навсегда, ведь тогда он был прозрачным. А-а, наверное, и сейчас учитель ненастоящий и можно пройти через него насквозь. Правильно! Карлик Ох подумал то же самое. Сейчас Ох потрогает учителя, и все поймут, что он ненастоящий. Боится, пятится! Люди в фиолетовых нарядах пугают Оха своими ружьями. Смешные, не знают, что карлик ничего не боится. Учитель Хан говорит непонятное слово «дезинтегрировать». Нужно спросить у наставника Мерика, что оно означает… Ну вот, они разозлили карлика. Сейчас он заставит их исчезнуть. Для него это совсем простое дело».

— Святой Кыш! — вырвалось у ошеломленного Шута, — Карлик дезинтегрирует. Ну и воображение у мальчугана.

— Стоит догадаться хоть одному и мальчика моментально уничтожат.

— Они не пойдут на это!

— Учитель Хан! — торопливо сказал Мерик.

— Эта бестия догадлива?

— Нужно пользоваться растерянностью и прорываться в лес, — сказал Мирон. — Иначе нас всех сотрут в порошок.

«Испугались! Ох больше никого не тронет!»

Из города выползла еще одна группа Служителей.

— Мирон, эта партия за вами, — сказал Психоватый.

— Нам не вырваться, — Мирон встревоженно смотрел на пополнение. Лицо его ожесточилось. — Мерик, поговорите со своим воспитанником, пусть он их всех уничтожит!

— Сотрудник, я не могу заставить ребенка убивать! — учитель испуганно попятился от Мирона.

— Кто-то должен исчезнуть.

— Но…

— Подумайте о мальчике.

Повисло тягостное молчание, нарушаемое гудением машин Служителей.

— Будь проклят день, когда я начал развивать у Яся воображение! — вырвалось у Мерика.

— Не то проклинаете, учитель Мерик…

— Конечно! — налитые кровью глаза Психоватого радостно блеснули. Мирон невольно отвел взгляд в сторону. Сквер был чист. Лопоухий карлик меланхолично ковырял в носу, хихикал робот, кружа вокруг Яся. Шут тупо смотрел перед собой. Мерик бессильно сидел на траве. Мирон закрыл глаза. «Святые, что это такое?! Им сказали»… — Идемте! Быстрее! — заорал он. — Я вам сказал!..

XIV

— Пойдем, сынок, — кряхтя, старик попытался подняться. Мирон поспешно помог учителю. — Пески сыреют. Боюсь, опять ревматизм скрутит.

От багровых песков и в самом деле несло сырым холодом.

— Не по времени похолодание, — сказал недоуменно Мирон.

— Здесь все не так, как в городе, — пожал плечами старик. — Дикая природа… Что мы о ней знаем?

— Учитель, смотри, — Мирон встревоженно махнул в сторону Желтой реки.

— Тягучка! Не обращай на нее внимания. Это единственное средство защиты.

— Примитивная органика?

— Трудно сказать. Внешне, как видишь, похожа на обычную тучу. Мы так и думали в первый раз. Но она втянула в себя Леонида.

— Мим Леонид?!

— Он тоже был здесь. Человек двадцать исчезло в ней прежде, чем мы научились защищаться.

— Никак не привыкну ко всему, что здесь происходит.

— Мы дети Цивилизации… Пойдем отсюда. В Школе никогда не знаешь, что выкинут с детства знакомые I вещи.,

— Я сбегу отсюда, — сказал неожиданно Мирон.

— На моем веку из Школы не было побегов.

Мирон промолчал. Хрипло загудев, откуда-то из-за тучи на них стала выходить птица.

— Пойдем, пойдем, — заторопился старик. — В песках не следует задерживаться.

— А где в этих местах можно задерживаться? Над рекой Марево, в перелесках силовые завихрения, в спальнях Радужные Сполохи — на людей готов зверем кидаться.

— От всего есть защита.

— Что толку от нее, если она зависит от индивидуальности человека.

На солончаке блеснул знакомый оранжевый блик, и появились Священные деревья. У их подножия сновали киберы.

— Пожалуйста, очередная пакость!

Старик задумчиво пожевал губами и повернул в сторону от солончака. На пути замаячили фиолетовые.

— С ними лучше не связываться, — сказал Мирон.

— Ты еще не привык к Школе. Садись, нужно продержаться до Диспута.

— А завтра опять станем ломать голову, что придумать против Сполохов, Радуг и прочей дряни, которой напичкана Школа… — Мирон не успел закончить тирады. Туча все же настигла их, и навалился Мираж, уцелеть в котором удавалось лишь благодаря хладнокровию и опыту старика. Кончилось все так же внезапно, как и началось. Старик встал.

— Сегодня нас ждет трудный вечер. Такая нереальность сваливается только перед появлением кого-нибудь из доверенных Великого Кормчего…

Мирон возбужденно заметался по хижине. Тогда старик не успел ему ответить. Нереальность вернулась и вновь пришлось напрягать силы и мысли, чтобы уцелеть в борьбе с нею. А затем старик так ослаб, что все вытеснили заботы о нем, и Мирон забыл повторить свой вопрос. Тем более что вопреки ожиданиям ничего особого не произошло. Как всегда, был обязательный Диспут, во время которого мелькнули униформы Служителей. В оранжевых бликах возникали Советники, каждый раз вызывая суматоху. Мирон вздохнул. В памяти всплыли лица одного из Советников и человека, заправлявшего преследованием на окраине Мегаполиса.

— Мерик! — Мирон выскочил из хижины.

— Что с тобой? — учитель испуганно посмотрел на Сотрудника.

— Ты знаешь человека, который появился среди Служителей?

— Учитель Хан. Мы должны были посвящать его в свои фантазии.

— Ты не ошибся?

— Ни в коей мере. И Ясь его узнал.

— Это Советник из Школы Седьмого дня.

— Я уверен, что это учитель Хан.

— Нет сомнений — это Советник!

— Бред какой-то, — растерянно произнес Мерик.

— Ты чего орал? — из-за деревьев появился встревоженный лесник.

— Постой, Нума, — отмахнулся Мирон. — Святые… Он, наверное, из тех доверенных Великого Кормчего, о которых говорил Аналитик!

— Какой Кормчий? — сумрачно поинтересовался Нума.

— Откуда я знаю?.. Психоватый! Шут! — закричал возбужденно Мирон. — Где вы, дьявол вас побери?

— Что с вами, Сотрудник? — недовольно поинтересовался за его спиной Психоватый.

— Кто такой Великий Кормчий?

— Откуда вы его выдумали?

— Вспомнил по Школе.

— И что из этого?

— Учитель Хан и Советник из Школы — одно лицо!

— Из вашего монолога, Сотрудник, ничего не ясно. Нельзя ли подробнее?..

— Не может же один человек быть одновременно в нескольких местах, — сказал Нума, когда Мирон закончил свой рассказ.

— Сразу обнаруживается, что тебя попросили из Школы очень рано, — задумчиво возразил Психоватый. — Эдо же простейшая псевдоматериализация… При ней восстанавливается только внешний облик тела, пояснил он в ответ на недоумевающий взгляд Шута… — Вполне возможно такое. Сотрудник, чем вы занимались в Школе Седьмого дня?

— Сопротивлялись Миражам.

— Это ваш жаргон. Что они из себя представляли? Простыми словами…

— Мираж нужно прочувствовать на себе, чтобы понять его.

— Вы делали орудия против него? Вступали в рукопашную? В чем выражалось ваше сопротивление?..

— Постой… — Мирон ошеломленно посмотрел на Психоватого. — Ты хочешь сказать…

— Вас заставляли фантазировать! — холодно произнес Психоватый. — Вас, взрослых! И за всем стоял Великий Кормчий!

На поляну легло растерянное молчание людей. Тихо позвякивали поющие цветы.

— Не верю, — Шут настороженно посмотрел на друзей, — не верю! — сорвался он вдруг на крик. — В Школу прячут за ересь к Источнику, взрослые не могут там фантазировать.

— Я был в Школе… — выдавил из себя Мирон. — Был и все испытал на своей шкуре! Нереальность, глотающую твоих друзей; Служителей и Советников, Сполохи… И я утверждаю, что это так! Тысячи взрослых напрягали свой ум и фантазию, чтобы выстоять против нереальности. Вопреки канонам Источника…

XV

«Сейчас невозможно выяснить, кто такой Хан. Как и ответить на множество других вопросов. Одно ясно — Цивилизация пропитана лицемерием, ложью. С детства тебя поощряют выдумывать. Чем больше фантастических идей — тем лучше, малыш! Всегда есть вероятность, что в невероятном окажется рациональное зерно, которое заметит своим наметанным взглядом наставник. Идею занесут в Каталог, обработают взрослые, а ты и знать об этом не будешь. Повзрослеешь — сам начнешь претворять в жизнь идеи Каталога, может, даже те, которые из тебя высосали в детстве. Но знать этого ты тоже не будешь. Анонимность — высший залог стабильности Цивилизации, гарант слияния ее с природой! Уходит в безызвестность талантливое детство, и остается ремесленная зрелость. Не вздумай тревожить свое воображение во взрослом возрасте. Вдруг окажется, что ты способен генерировать идеи. Тогда Цивилизация будет в опасности: у взрослого не отнимешь идею, не занесешь ее под безымянным номером в Каталог. Разве? Наивный ты человек, Сотрудник Мирон! К услугам неугомонных Школа Седьмого дня. Фантазируй, выдумывай на здоровье. Тебе создадут все условия, которые только можно вообразить. Жизнь твоя попадает в зависимость от фантазии. А идеи, защитившие тебя, преспокойненько пронумеруют во славу Цивилизации. И кто-то из повзрослевших, «взявшихся за ум», фантазеров обработает ее…

Человек начинается с детства. Умные люди это давно поняли и с самого первого шага они внимательно следят за тобой. Уж они позаботятся, чтобы в нужное время ты направил свое воображение на слепое исполнение чужих замыслов. И зовут этих милых, умных, внимательных людей или Великими Кормчими, или их Советниками, или еще как-нибудь — неважно. Они и сами не стремятся к известности. Безымянность — основа стабильности! Во имя стабильности повинуйся словам «нам сказали», наступай на горло своему воображению. Тогда к тебе придет все-все, столь необходимое для «должного» уровня. Заплати за это всего лишь одной мелочью, пустяком — человеческой фантазией.

XVI

— Он был моим учеником.

— В младших классах, — уточнил Психоватый. — Ты ведь не знаешь, что произошло с ним за годы после окончания Школы.

— И все же непонятно, какая взаимосвязь между учителем Ханом и Великим Кормчим.

— Единственное упоминание о Кормчем я встречал лишь от Аналитика, — сказал Мирон, — а он в Школе.

— Ты мог неправильно понять старика, — произнес Нума.

— Я не ошибся. Речь шла о Кормчем.

— А как же Источник? — тихо спросил Шут. Мирон с жалостью посмотрел на друга.

— Мы так мало знаем о начальной стадии развития Цивилизации.

— Может статься, что именно с Кормчим связано создание Источника, — предположил Психоватый.

— Мой пращур создавал Источник.

— Шут, у вас великие предки, — поклонился Психоватый, — но они не ведали, что творили. Кормчий мог быть уже тогда. А кончилось все это Школой Седьмого дня.

— Аналитик не может бежать? — заговорил молчавший Нума.

Мирон с сомнением пожал плечами.

— Старик слаб, Миражи отнимают много сил.

— В Школе могут быть другие, слышавшие о Кормчем.

Мирон заинтересованно взглянул на лесника.

— Но до них нужно добраться.

— Ясь, — обронил Мерик.

Мирон вспомнил Школу: неожиданности, подстерегающие на каждом шагу, Мираж, способный уничтожить человека в мгновение ока, — и содрогнулся. Впутывать малыша в столкновение? С другой стороны, никто из взрослых, сидевших в хижине Нумы, не был способен на то, что мог этот мальчик.

— Имеем ли мы право? — спросил Шут.

— Да, — с ожесточением произнес Мерик. — Потому что это делается ради него самого. Если мы не узнаем всего о Кормчем, не начнем с ним борьбу, что ждет Яся? Шинок, где он будет глушить тоску в мёде и пиве? Безрадостная обработка чужих идей и подспудное желание творить самому?

— Мерик, я рад, что ты осознал это, — сказал Мирон. — Но Школа — такое, о чем не имеешь ни малейшего представления, живя в городе.

— Именно поэтому мы должны рассчитывать на мальчика, — сказал Психоватый. — Цивилизация породила Яся, и только ему под силу освободить взрослых мечтателей и фантазеров от Школы.

— Мне думается, — проговорил Нума, — что в условиях Школы, как рассказывал о них Мирон, найдутся взрослые, способные делать то же, что и Ясь. Только они не подозревают об этом.

— Это невозможно.

— У них нет времени на свободное мышление, — настаивал на своем Нума.

— Это означает, что Ясь должен принять на себя весь удар Миражей. Лишь тогда выявятся нужные люди. И они помогут ему разрушить Школу, — произнес Психоватый.

— Учитель, я придумал новую сказку, — Ясь возбужденно подергал Мерика за рукав. — Пойдем, покажу.

— Ясь, ты выполнишь мою просьбу? — спросил Мерик.

— Мы же с тобой друзья!

— Нужно придумать еще одну сказку. Сейчас я тебе расскажу какую. — Кивнув головой, Мерик с мальчиком направились к выходу. Все с надеждой смотрела им вслед.

— Пойдем на свежий воздух, — предложил Нума.

— Мне думается, мы скоро двинемся в путь. — Нума бросил внимательный взгляд на выход.

— Чем быстрее, тем лучше, — сказал Психоватый.

Мирон согласно кивнул головой.

1973

Фантасты представляют прозаика Владимира Акутина

Владимир Акутин родился в Томске в 1949 году. Учился на историческом факультете ТГУ. Работал сельским учителем, разнорабочим, а ныне — наладчик в институте Томскводоканал. Неоднократно публиковался в томских газетах «Красное знамя» и «Молодой ленинец», в газете «Сибирские Афины». В 1991 году в Томском книжном издательстве вышел сборник рассказов В. Акутина «Вахта, отлетающая до…».

Ты молодец, Костик Рассказ

Сергей Петрович вышел из душного вагона на перрон, выбрал под цветущими черемухами привокзального сквера скамейку поуютнее и, присев, с удовольствием закурил. Вот и дома. Спешить некуда, до родной улицы рукой подать. Он разглядывал немногочисленных пассажиров, вышедших на этой станции, пытался высмотреть знакомые лица, но нет… нет. Приехавшие ушли по тенистой алее в город, стало тихо, пустынно.

Слева послышался негромкий шум. Сергей Петрович оглянулся: по алее в его сторону двигался немолодой рослый человек в неопрятной одежде и катил рядом с собой старенький, изрядно заржавевший подростковый велосипед на спущенных шинах. Человек, склонив к; велосипеду дико заросшую седым свалявшимся волосом голову, говорил непонятно кому:

— Нет-нет, не так! Ты слишком жмешь на педали и зря так вцепился в руль… свободней, свободней!.. Вот… правильно… теперь ты совсем молодец… Видишь, я даже не успеваю за тобой и совсем почти не держу!..

Человек торопливыми шагами пересек перрон и скрылся за низеньким зданием вокзала. Сергей Петрович проводил чудака удивительным взглядом, и что-то показалось знакомым ему в этой нескладной фигуре, голосе… Заросшее щетиной лицо он не смог толком разглядеть, но тем не менее… тем не менее…

Он все же вспомнил.

Это был он, Генка Даринский, бывший его сосед. Начало той, вспомнившейся сейчас истории, было еще при Сергее, а про остальное писали мать, друзья. Вот кого довелось встретить в родном городишке первым через столько лет, прошедших после последнего приезда…

Много лет назад «фэзэушник» Генка Даринский держал «мазу» на их улице Декабрьской. Что такое «маза» и за что ее держут, не знал в этих местах никто, в том числе и сам петушистый Генка. Но понимали почему-то все одинаково — вроде первого парня на деревне.

Вечерами Генка поднимал облаки пыли своими полуметровыми клешами, рассекая вдоль и поперек ухабистую Декабрьскую в сопровождении разнокалиберной кодлы. Руки все держали в карманах, с нижних губ свисали задумчивые охнарики, пыжились все одинаково, нахохленно, задевая приподнятыми плечиками кончики ушей. Веяло от кодлы анархистской бражкой и угаром нэпа одновременно: фигуранты словно вышагнули из старых забытых кинолент. Комизм усиливался откровенной зеленостью парнишек.

Серега с Костей Таенковым в кодле не состояли. К Сереге уже тогда соваться не решались, а с Генкиной попыткой добиться почтительности от маломогучего Кости вышли большие хлопоты. Только «мазист» нахлобучил маленькому вольнодумцу кепку по самые ноздри, как тут же получил такой «привет!» стоптанным ботинком между клешей, что долго икал, катаясь в пыльной колее. А когда встал, Костя уже заносил над ним половинку плохо обожженного кирпича.

— Ты что! Чокнулся? Я же пошутил! — завякал озадаченный Генка.

Из кодлы не нашлось никого, кто кинулся бы на невзрачного Костю. Эти уже учили его почтительности и больше не хотели: Костю надо было или убивать сразу, или вообще с ним не связываться. Побитый, он не только не устрашался, но, напротив, ожесточался. Он подстерегал «околомазистов» по-одному и бил их колом так, что смотреть было страшно.

Генка пал последним. Больше к Косте не привязывались. Кодла соблюдала с ним вооруженный нейтралитет, хотя и вооружения-то всего было — один Генкин шпалер, обычная паскудная самоделка под мелкашечный патрон. Попасть из него было трудно и в банный таз с десяти шагов: из короткого гладкоствольного шпалера пуля летела кувыркаясь, неметко и недалеко. Но доску с того же расстояния эта пуля все же просаживала. Генка постреливал иногда по помойным ящикам, сортирам к удовольствию сопровождающих лиц. Те уважительно обнюхивали дырки:

— У-у! Наскрозь! И пуля в очко ушла!..

Подкатывало лето, томными вечерами гуртилась молодежь у чьего-нибудь заплота…

— Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал… — напевал Генка под треньканье расхристанной гитары в тот замечательный майский вечер, когда сумасшедший черемуховый дурман охмурял притихшую Декабрьскую и нега надвигающегося лета томила души сладкими предчувствиями. Яркая лампочка со столба приветливо высвечивала новый сруб возле дяди-митиного дома, рассевшихся на свежеошкуренных бревнах «декабристов».

Надо сказать, пел Генка хорошо. Вот уж кого не обидел бог ни голосом, ни слухом. Дурацкая песенка звучала у него совсем не по-блатному, а мягко и лирично, мухой входя в незагрубелые сердца. Пел он каким-то самобытным, особым манером, отчего подтягивать ему было невозможно.

Костя с Леной Свириной появились из темноты, как тень отца Гамлета — медленно и таинственно. Первая дама Декабрьской улицы в обнимку с первым вольнодумцем на глазах первого «мазиста»! Это было уже много…

Генка еще теребил струны, но песня оборвалась: при Ленке «мазист» вообще терял свой дивный голос, переходя, сам не зная почему, на клекот бойцовского петуха.

Парочка уже проходила мимо последнего «декабриста», угнездившегося на сосновом комле, когда вслед ей раздался резкий Генкин хмык:

— Цыпленок уточку в одну минуточку…

Костя обернулся, как ужаленный:

— Ты! Трясун мохнорылый! Давно тебе клюв не чистили?

«Декабристы» хохотнули. Генка побледнел, это видно было даже при свете уличного фонаря. Он отложил гитару, медленно поднялся:

— Ты, окурок! Мне?..

— Тебе! — резко осадил его Костя. — Вот этим вот кирпичом! — он быстро схватил из-под ног кирпичный обломок, коими щедро засыпали декабрьские грязи. — Так начищу, как самовар блестеть будет!

«Декабристы» хохотнули громче. Генка вдруг выхватил из кармана свой шпалер, наставил на Костю… Лена вскрикнула, схватила Костю за руку:

— Пойдем! Пойдем отсюда!..

— Пусти! — вырвал руку Костя. — А ну, падаль, бросай пушку! Ну! — он резко замахнулся. — Считаю до трех!

Генка замер со своим нелепым оружием в вытянутой руке, видно было, как подрагивает короткий тупорылый ствол…

— Раз! — сказал Костя. — Два!.. Три!

Счет «три!» и выстрел прозвучали одновременно. Пуля попала Косте в лоб. Кирпич выпал из обмягшей руки.

Умер Костя раньше, чем кто-либо успел произнести хоть слово…

Костиного отца, Николая Изотовича, мужики сумели завалить и связать, когда он с белым лицом шел к избе Даринских с двустволкой в зачугуневших руках. Мужик он был, как и Костя, невеликий, но трое соседей-приятелей отлетали от него как горох от стенки. Семен Иванович Кожарин, бывалый мужичина, изловчился-таки в сумятице свалки вывернуть стволы вверх и саданул дуплетом в ночное небо…

Раздавленному случившимся Генке дали восемь лет, и юность его на этом кончилась.

Костина мать угасла тихо и незаметно…

Николай Изотович остался один. С ним происходило непонятное. Он бросил работу, перестал разговаривать с окружающими и родней, которая мало-мальски присматривала за ним. Как он жил и чем жил — малопонятно. Пыльные окна таенковской избы сиротливо и немо смотрели на мир, не освещаемые никогда ни светом изнутри, ни потухшим фонарем над воротами. Опустившийся, заплошавший старик с остановившимися глазами редко выходил со двора. Любопытные ребятишки слышали иногда бормотание:

— Погодите, я его узнаю… по голосу узнаю…

Всерьез старика давно уже не принимали.

Взрослели и разъезжались «декабристы», другие мальчики и девочки выходили теплыми вечерами под дивные черемухи, и другие песни звучали про все ту же неизменную любовь. Время шло.

Генка объявился через восемь лет постаревшим на все двадцать восемь, был молчалив и необщителен.

А время шло. И уже Генкин сынишка… Костя сравнялся с ним ростом, и похож он был на отца удивительно.

— Вылитый Гена в молодости, — говорила Костику бабка.

И любим был Костик отцом необычайно.

Он и вправду унаследовал от отца многое, а особенно голос, на редкость чистый и настолько проникновенный, что когда он теплыми вечерами пел под гитару новым «декабристам» у старых изб, старухи плакали окрест и деды особо надсадно смолили махру, а подрастающая молодежь обмирала, ошеломленная и растерянная…

И плакал, забившись в самый дальний угол, седеющий Генка и долго потом никому не показывался на глаза…

И в тот чудесный майский вечер, как и много лет назад, теплая нега охмуряла серые шалманы запахом цветущей черемухи, и на Костины песни сходились «декабристы», открывались в домах окна, потихоньку, чтобы не нарушить чудо..

«…бейте в жизнь без промаха, все равно любимая отцветет черемухой…» — пел в тишине Костя, пел так, как не пел никто и никогда…разве только его отец в молодости.

Пуля попала Костику в сердце, и он умер, не поняв, что произошло.

На той стороне улицы у своих ворот стоял старик Таенков с двустволкой в поникших руках…

Сергей Петрович долго еще сидел у пустынного перрона, тихо облетали с веток черемуховые лепестки, горький и пряный запах их еще раз отозвался горькой памятью…

Из-за деревьев вновь показался Генка с велосипедом. Он сосредоточенно смотрел на педали, увещевал неведомого седока:

— Ну что ты, Костик, это же так просто… надо плавно… вот так… я же всегда говорил, что ты у меня мо-I лодец, Костик!

На изможденном Генкином лице зарницей полыхнула робкая радость:

— Ну вот, видишь, как хорошо у тебя получается! Ты молодец, Костик!..

Оглавление

Томск — «фантастический» город

Дмитрий Федотов

  Дом, который построил… Необыкновенная история

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  По щучьему велению новая сказка

Сергей Комаров

  Пощечина Фантастическая повесть

    ГЛАВА 1

    ГЛАВА 2

    ГЛАВА 3

    ГЛАВА 4

    ГЛАВА 5

    ГЛАВА 6

Татьяна Мейко

  Колдунья Сказка о любви

  Дыханье Небо Сказка

Александр Стоянов

  Сказки мегаполиса Фантастическая повесть

Фантасты представляют прозаика Владимира Акутина

  Ты молодец, Костик Рассказ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg