«Я Кирпич»

Я Кирпич (fb2) - Я Кирпич [litres] (Город [О'Санчес]) 2382K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - О'Санчес

О’Санчес Я кирпич

Для истин вечных и простых Равны фата и траур вдовий: Не ловят рыбок золотых В соленом омуте Любовей.

Серия «Наши там» выпускается с 2010 года

Оформление художника Янны Галеевой

Глава 1

Недостаток опыта обычно выглядит как нехватка ума. Соответственно и воспринимается окружающими. Помню, в начале своей самостоятельной жизни я сжег три кипятильника подряд, прежде чем уразумел прятать включенную спираль в стеклянную банку с водой, вместо того чтобы прижимать ее для нагрева снаружи, сбоку или снизу. Конкретно этот опыт я проделывал наедине, избежав тем самым и насмешек и подсказок, а вот во всей остальной обыденности… Боюсь, что окружающие насмехались надо мною и жалели меня гораздо чаще, нежели мне хотелось бы знать и помнить об этом.

Электрический чайник китайского кустарного производства дешевле совокупной стоимости трех кипятильников марки «ноу-нэйм», но в этом я удостоверился чуть позже, после того уже, как впервые победил – вскипятил воду в трехлитровой банке и напился самостоятельно приготовленного чаю. Чай был черный, в двухкамерных пакетиках, «принцесса чего-то там», на ниточках, с плохо открепляющимися от полупрозрачных боков квадратными картоночками-держал очками… Пакетики я, разумеется, разрывал, а содержимое вытряхивал прямо в банку. Шесть пакетиков ушло на первую заварку: мутновато получилось, но вкусно, куда лучше, чем в интернатской столовке. Опыт и мастерство возрастали постепенно, от чаепития к чаепитию: месяца не прошло, как я научился макать целый, не надорванный мешочек прямо в кружку, лихо выдавливая из него туда же при помощи нитки, намотанной на чайную ложечку, остатки заварочной жидкости.

Со всем остальным получалось гораздо хуже и не так быстро.

Специальность на выходе во взрослую жизнь из ПТУ, типа колледжа, у меня была весьма далекая от современности: оператор-наладчик фрезеровочных станков с ЧПУ, произведенных в городе Иваново чуть ли не на заре космической эпохи… Да, выбился я в специалисты самого низшего, третьего разряда… или четвертого… Третьего, вспомнил. Получил сей титул сугубо из жалости экзаменаторов к моим умственным способностям, но и разряд мне, увы, ничем не помог, поскольку станки эти ко дню моего самостоятельного выхода в большой свет уже лет двадцать не представляли для народно-капиталистического хозяйства ни малейшей ценности, даже музейной.

Трудоустроить по специальности меня забыли, хотя и грозились, согласно гражданскому, трудовому и еще какому-то важному общероссийскому кодексу, но зато как сироту, не имеющего никаких родственников, наделили жилплощадью: получил я пятнадцатиметровую комнату в четырехкомнатной коммунальной квартире в районе Сенной площади, на улице Гороховой.

Сколько себя помню, звали меня Рыжим, а потом Кирпичом, изредка Савелием. В метрике я был записан Савелием Васильевичем Кирпичевым, так оно и в паспорт перешло. Хотя не понимаю мотивов нашего родного государства: как можно такому дебилу паспорт выдавать? И главное, зачем??? Но в те далекие годы я еще не умел заморачиваться подобными вопросами: дали и дали, взрослым виднее. Дурак-то я был дурак, но имя свое невзлюбил конкретно и всегда раздражался на него, вплоть до рукопашной. В драки я вступал охотно, однако почти всегда оставался побитым… Оно неудивительно, потому что хитрость боевая (и житейская, что гораздо важнее в повседневном городском быту) во мне отсутствовала совершенно, добивать лежачего я стеснялся, да и телесными параметрами был далек от богатырского сложения… Нет, имя Савелий ничем не хуже любого другого, но мне, моей сущности, оно так и не подошло. Ребята просто устали драться со мною по этому поводу… Ну, за то, что я сердился, когда меня Савой, Савелием, Савёлым пытались окликать… И постепенно привыкли называть Рыжим, а чуть позднее – Кирпичом: здесь я не без оснований полагаю, что звонкую кликуху сию обрел не столько за темно-рыжий оттенок шевелюры, сколько за непробиваемое тугодумство. Все знали: Кирпич – он и есть кирпич, тупой, прямой и невеселый, беседовать с ним «о высоком», на отвлеченные темы то есть, абсолютно бесполезно! И это было горькою правдой: отличить, например, гангста-рэп Тупака Шакура от Кати Лель без посторонней помощи я не умел, а первая самостоятельно прочитанная мною книга была «Курочка Ряба», я ее осилил в восьмом классе.

Комната – приданое моё – была с очень высокими потолками, аж в четыре метра плюс какие-то сантиметры, а шириною ровно три, поэтому напоминала пропорциями короткий пятиметровый обрубок огромного коридора, в одном торце которого находилась дверь со сломанным замком, самодельная, сшитая из множества кусков текстолита поверх сосновых досок, а в противоположном – здоровенное полупрозрачное от вековой грязи окно, выходящее на сумрачные просторы узкоплечего двора-колодца. Впоследствии уже, задним числом, я вычислил и длину комнаты в погонных метрах, и объем в кубических, но к тому времени данные математические выкладки и знания имели сугубо абстрактный характер: первое в своей жизни жилище, оно же недвижимое имущество, я потерял.

Произошло это легко и быстро: где-то в конце весны был мой выпуск, буквально в тот же или на следующий день я вселился по своему адресу (меня туда привезли какие-то официальные дяди и тети, сам бы я хрена разобрался во всех этих парадняках дворцов-колодцев), а меньше чем через два месяца – ку-ку: была комната – нет комнаты.

Соседи, весьма недовольные моим вселением, приглядывались ко мне, принюхивались, вступали в беседы… Последнее очень быстро помогло им освоиться с моей личностью, оценить предельно скромные масштабы моего интеллекта и всякие иные свойства, включая доверчивость. Людмила Сергеевна Корикова, она же Людка Кролик, костлявая соседка в возрасте, зарабатывала себе на бутылку операциями с недвижимостью, но поскольку сделки на этом непростом рынке с каждым пропитым годом давались ей все труднее, Людмила Сергеевна перебивалась в свободное от бизнеса время скупкой краденых сотовых телефонов, случайной проституцией по демпинговым ценам, торговлей алкогольным «палевом» и всяким таким прочим… Она прожила в этой квартире всю предыдущую жизнь, около пятидесяти лет, и привыкла считать пустующую жилплощадь почти своею. Месяца не прошло, как нового жильца, лоха лопоухого, то есть меня, Кирпичева Савелия Васильевича, прозондировав, стали зомбировать: де, мол, такому крутому парню, перед которым вся жизнь впереди, неправильно идти по жизни без легковой «тачанки», без мобилы, без кожаного куртеня… Девки-то нынче любят успешных и упакованных, а рохлей не любят. Хочешь девку-то?.. Пей, пей, от души угощаем… Давай, киря, за молодость! За здоровье!

И действительно, вскорости жить без кожаной куртки и особенно без мобильного телефона мне показалось неправильным и нестерпимым! Другое дело, что я робел перед техникой, даже утюга и пылесоса не понимал, не то что всех этих кнопок да экранчиков, но… пользуются же другие, авось и я научусь… Только откуда взять деньги? Выходное пособие истрачено, и на работу пока не берут… Пару-тройку раз на Сенном рынке разгружал по ночам, но это не заработок, а так…

Добрые люди, во главе с Людкой Кролик и ее последним бойфрендом, ментом-алкашом с Сенного рынка, почти сразу же догадались о моих желаниях, затруднениях и, посовещавшись за моей спиной, предложили заманчивый выход: они помогают мне продать мою комнату, причем – по выгоднейшей цене! Без комиссионных, за один только магарыч!.. Что такое магарыч? Ну, это типа проставка, сделку обмыть должным образом… И не просто продать комнату, чтобы самому на улице очутиться, – нет! Просто идет как бы обмен одной жилплощади на другую, прописка в хорошей общаге, а с такими-то деньгами тебе, Кирпичонок, и отдельную однюху можно выкрутить, Людка поможет, она у нас самый крутой риэлтор на питерском рынке недвижимости… Чего?.. Риэлтор – это… ну, маклер типа. Чего?.. Вот, блин, молодежь пошла, ни хрена не знают! Маклер – это типа специалист купи-продай на рынке жилья, теперь понятно? За Людку! Господа офицеры! За дам пьем стоя!.. Одну руку за спину… Вот так!..

Однажды утром просыпаюсь – оказывается, я уже все продал по доверенности, а деньги куда-то девал… Я в слезы… Потом в драку, соответственно, свои каракули под бумагами не признаю… Они все вопят, возмущенные моей неблагодарностью… Сначала осторожничали, просто отмахивались от моих слабосильных наскоков, а потом бить стали, понятное дело, очень уж осерчали на мою забывчивость и непоследовательность. Но в тот миг судьба надо мною сжалилась, видимо, не понимая, что нет ни малейшего толку в эпизодически проявленном милосердии по отношению к отдельно взятому болвану: дознатчики – не столько из-за меня, сколько по совокупности косяков и проделок – сцапали всех участников нашей риэлтерской сделки, а также некоторых застольных сочувствующих. Витька-мент был прямо на рынке прихвачен, на своем рабочем месте, при исполнении, в милицейской форме, с крадеными китайскими товарами-вещдоками. Ни секунды лишней не рассусоливая насчет относительности зла и добра или, там, по поводу всяких прочих нравственных абстракций, он немедленно и чистосердечно привел оперов на хату к Людке, а у нее в комнате плюс в общем коридоре на антресолях нашли остальное. Людку поместили в камеру предварительного заключения; Витьку-мента коллеги больно побили за крысятничество, но, наложив нешуточный штраф, оставили на воле – хлопотать, восстанавливать честь мундира и собирать оставшуюся сумму контрибуции в пользу обделенных соратников; меня дернули свидетелем пару раз по поводу краденого, да только следователь очень уж раздражался нашими с ним разговорами, раз десять вслух мечтал выбить мозги из моей тупой головы… Однако ни разу не побил, а звали его Сергей Васильевич Цацарев, почти тезки. Тем временем Витька-мент в задушевном разговоре за бутылкой у меня в комнате признал свою вину в том, что он, Людка, они все – не уберегли мои деньги, вырученные за продажу комнаты! Козе понятно, что бабки либо украдены, либо потеряны, но вот по чьей вине или, там, по умыслу – нет абсолютной никакой возможности дознаться. И если Сава Кирпич – я то есть – готов просто дать честное мужское слово в своей невиновности…

Я, естественно, такое слово дал, а Витька-мент безоговорочно в него поверил. И вообще мне было совестно перед Витькой, но не за деньги и подписи, а за некоторые другие щекотливые моменты личной жизни… После этого мы стоя выпили, и Витька поклялся, что еще раз они провернут всю сделку, то есть заново, и еще раз заплатят мне сполна, только теперь уже, чтобы эти падлы не придирались, сделка и выплата будут оформлены в нотариате непосредственно, а не по доверенности. То будет не совсем новая сделка, но как бы в подтверждение той, первой бумаги, типа задним числом… Чтобы все чин-чинарем: вот денежки, вот подписи… И Людку выпустят, признав ее непричастность, но это уже другая тема, параллельная… Там, видишь ли, китаезы просто забыли, что сами попросили меня товары у Людки подержать, но теперь всё очень быстро вспоминают, суки недобитые, х-хунвэйбины!.. И Серега, который Васильевич, уже дал согласие подрихтовать бумаги-показания как надобно, там все на мази, ты только его слушайся, что он тебе скажет, ты у нас почти что главный свидетель… Серега – реальный пацан, не жлобяра. Не забудь его потом поблагодарить, что тебя не тронул и даже помог от следствия отмазать… Мы ему бакшиш заслали, но и ты тоже, как денюжки выкрутишь, на коньяк ему распечатайся, проставь. А лучше виски. Две тонны баксов за такую комнатенку – бабки нешуточные! За них черта можно купить! А… вдобавок… если их еще выгодно вложить… то на маржу можно будет дворец отстроить и дачу…

Долго мы с Витькой и еще с каким-то юристом-полуадвокатом, обеспечившим законность продажи моей комнаты, стояли во всевозможных очередях, расписывались, подписывались… В итоге сделка завершилась, Людку тоже выпустили, Витька вернулся на свой родной Сенной рынок, бомжей и старушек-фрилансеров гонять, а я получил кровные две тысячи долларов на руки, но тут же их вложил в одно очень выгодное дельце, подсказанное Витькой и Людкой по конкретной наводке юриста Рудика: инвестировал в ценные бумаги, в акции очень крупного банка, две тысячи акций получилось.

– Кирпичонок, ёкарный бабай! Ты, мля, точняк в рубашке родился, акции-то не простые, а валютные! Скажи, Рудольф, првльно я гврю?.. Икота, икота, перейди на Федота… И водяные знаки, само собой, вон они… О, так ведь о том и речь! Сам бы купил, да бабла свободного нет. Засекай, ты же грамотный?.. Вот, своими глазами читай: «номинал пять долларов США»! «Номинал»! Это тебе, блин, не кошкой в тапок срать! А ну-ка, умножь две тысячи на пять!?.. Это знаешь, сколько будет?! Людка, где твой калькулятор?.. Как всегда, когда надо, фига чего найдешь… Короче, Кирпичонок, это будет до хрена и еще больше! Перетолчешься пару месяцев в общаге, а там – продашь акции… и уже навсегда нас забудешь!.. Почему, почему… Да потому, типа, что новым русским станешь, а мы тут, с Людкой и Рудиком, люди простые…

Однажды я не поленился и залез в фондовые котировки того далекого послекризисного года[1]. Номинал купленных банковских акций действительно был пять долларов, но в свободной продаже стоили они в те дни, на исходе второго тысячелетия, чуть меньше трех рублей за акцию, а скупали их еще дешевле, где-то за два целковых с копейками… Продать их в ту пору было непросто, а купить – бери не хочу, сколько угодно, еще принесем! И меня, дурачка несчастного, «приняли» по одному доллару за каждую акцию… Итого: взамен пятнадцатиметровой комнаты в историческом центре Питера я получил две тонны баксов, на которые купил две тысячи двухрублевых бумаг.

Думать я не умел, хотя и неоднократно пытался это делать, однако врожденная глупость почти не спасала меня от душевной боли и разных дополнительных бытовых огорчений: жить-то дальше надо, а жизнь вдруг стала так трудна! Из комнаты, которая была моей, а стала чужой, новые хозяева меня выпнули через две недели, и это было непередаваемо горько, ведь я уже успел привыкнуть и к железной койке со старым уссатым полосатым матрасом (которая досталась мне вместе с комнатой и была единственным предметом домашней мебели в ней), и к мутно-волнистому пейзажу за кривыми стеклами окна, и к клопам, и к соседям, которые хоть и метелили меня по пьяному делу неоднократно, но все же таки заботились обо мне, помогали советом, и словом, и вообще…

Где жить, как жить? И на какие шиши? В бомжи я не хотел, боялся этой участи как не знаю чего – этот страх у нас у всех еще с интерната в кровь и плоть вошел… Специальность у меня была, был и диплом, к ним бы еще работу постоянную… Увы. В общаге, куда меня заселили «по обмену», я познакомился с соседями по одиннадцатиметровой комнате, все как один – узбеки: Тахир, Пулат, Рустам и Анвар, так вот, они по-человечески со мною: сначала накормили, когда поняли, что я давно не жрал, а денег у меня нет, а потом взяли к себе в строительную бригаду, организовали койко-место. Ребята хорошие, непьющие, гораздо менее злые, чем, например, Витька-мент и Людка Кролик или, там, завхоз нашего интерната Анатолий Иванович Месяц… Врать не стану: и с узбекскими «чурками» бывали у меня конфликты, вплоть до драк, но все же, все же, все же… Получал я меньше, чем узбеки (и это было справедливо, потому что спервоначалу я не умел толком ни красить, ни обои клеить, ни мастерком махать, ни подсчитывать в столбик), но на пропитание и одежду хватало, хотя, конечно же, с мечтами о кожаной куртке и мобильном телефоне пришлось расстаться. Вдобавок в начале зимы девяносто девятого года, в декабре, у меня украли, просто вытащили из сумки под кроватью, что в общажной комнате, единственное мое сокровище: сертификат на владение двумя тысячами валютных пятидолларовых акций… Помню, я очень долго плакал по ночам и все тишком надеялся, что сейчас подойдут и вернут мне мою бумагу и скажут: «Испугался, Кирпич, да? Не бойся, да мы просто подшутили над тобою, вот твои акции!» Нет, никто не пришел и не вернул.

Тогда я еще не знал, что красивый, приятно похрустывающий в руках, сиренево-зеленый сертификат я мог запросто выбросить, сжечь, разжевать и выплюнуть – все равно банковские акции останутся моими, записанными на мой владетельный счет, а вот для другого-остального человечества та бумажка – всего лишь не имеющая никакой цены справка с печатью поверх типографского шрифта и водяных знаков, но ничего более… Нет, ну конечно же, если бы господа брокеры из конторы, где была зарегистрирована сделка, пронюхали о моем интеллектуальном статус-кво и об утерянном сертификате, они вполне могли бы, на паях с держателями реестра акционеров, стакнувшись с ними, пойти на небольшой подлог, практически без риска разоблачения… Только кто станет из-за копеек да еще вслепую рисковать своим статусом и лицензией?.. К счастью, ничего подобного не случилось, но я об этом, разумеется, не знал и к лету 2000 года уже мог вполне сносно понимать команды моих товарищей по бригаде, их междусобойную болтовню, причем не только на пиндиш-олбанском, но и на подлинном узбекском языке. Блин! Ведь я действительно был дебиловат по самые уши, однако, несмотря на данное прискорбное обстоятельство тех лет, факт остается фактом: разнообразных обид и унижений от узбекских моих братишек-гастарбайтеров во главе с Тахиром-бригадиром я выхлебал в повседневности моей гораздо меньше, несопоставимо реже, чем от моих дорогих соотечественников, соплеменников, русичей-сородичей… По деньгам слегка «нагревали», ущемляли, не спорю, да только на фоне всего остального, сплошь и рядом возможного, это были такие мелочи…

Но однажды, на рассвете июньской белой ночи, мои однокомнатники, все четверо, проснулись от моего жалобного тонкого крика, переходящего в вой, а потом в стоны, а потом опять в крики…

Сам я ничего такого не помню, это мне потом ребята рассказывали, многажды рассказывали с подробностями, с преувеличениями, подражая моим крикам и всхлипам…

По их словам, одеяло было сброшено на пол, сам я лежал на спине, а под майкой, на груди, прямехонько напротив сердца, расползалось кровавое пятно, словно бы кто-то меня ткнул ножом или шилом в сердце. Я лежу весь бледный, глаза мои открыты, но ничего не видят, потому что зрачки под лоб закачены, а пятно такое густо-красное, и все шире, шире, на правую грудь, в левую подмышку…

Что делать? Ребята в панике, потому что к таким смертям не привыкши, а звать на помощь… гораздо больше не привыкли: каждый визит властей российских сюда, в полулегальное гастарбайтерское гнездовье – это всегда большие неприятности и большие расходы. Тахир, старший по комнате, наш бригадир, задрал мне майку, чтобы глянуть – а раны-то найти не может, и майка-то цела! Тою же майкой протер – нет раны, только огромный круглый синяк-черняк в области сердца… и кровь больше не течет. Оглянулся Тахир на своих товарищей – да нет же: никто из однокомнатников меня не бил, не резал! А дверь-то на щеколде, и окно закрыто! Я продолжаю лежать без сознания, но уже не кричу, тихо-тихо постанываю.

Короче говоря, Тахир, посовещавшись наскоро с земляками, решил подождать дальнейшего развития событий, благо на крики мои никто из посторонних не прибежал, не среагировал… Впрочем, в беспокойном скученном гастарбайтерском бытии ночные крики с драками – дело совершенно обычное и, как правило, не выходит из недр общажных во внешний мир.

Все что могли, мои товарищи сделали: водою мне лоб и губы смачивали, на грудь положили нечто вроде лепешки, густую кашицу из насвоя… Насвой – это порошочек, национальное узбекское развлечение, нечто вроде зеленого жевательного табака со слабой примесью растительной наркоты-стимулятора, по типу экстази и джефа… Белье и матрац подо мною заменили, потому что я почти двое суток лежал, не приходя в сознание, и нормальным дальняком-туалетом не пользовался. Натерпелись ребята страху в ожидании моей неминучей смерти с последующими, быть может, катастрофическими, последствиями для их нынешней жизни, пусть и непростой, но худо-бедно устоявшейся…

– Рустам, Рустам… пить хочу… Рустам, водички… – таковы были первые мои осознанные слова на исходе вторых суток беспамятства.

Рустам – ему по общему жребию, в котором не участвовал только Тахир-бригадир, выпало дежурить в тот день у моей койки – подал мне воды и, вне себя от радости, отзвонился по общебригадной мобиле на стройку, доложился Тахиру-бригадиру на его личную трубку, причем по-русски, они ведь здесь, на чужбине, все обрусели исподволь, незаметно для себя: «Жив урус-Кирпич, меня узнал, в себя пришел!».

Да, я хорошо помню тот первый миг возвращения в жизнь и первое чувство: легким горячо и сладко дышать, горлу больно без воды! Помню каждую рытвинку от прыщей на смуглой широкой физиономии моего «медбрата», помню черный и густой ежик волос на его голове и реденькие несимметричные зачатки усов на широкой верхней губе… И одуряющий в своей мерзости запах тряпичного барахла, простиранного с дешевым хозяйственным мылом, всех этих наших спецовок, носков, штанов… В общаге еще с советских времен была предусмотрена сушильная комната, но из мест общего пользования всё беспощадно крали и тогда, и позже… Ну, и от меня пованивало, чего уж тут скрывать. У меня вообще неплохая «телесная» память, в отличие от «умственной», но если бы я вдруг взялся вспоминать и описывать мельчайшие особенности всего когда-либо увиденного, услышанного и унюханного мною, некогда было бы дальше жить, да и вряд ли нашлось хотя бы несколько желающих опосредованно, через чужое красноречие, всасывать всю эту нудятину в духе Жюля-Верна и Марселя-Пруста. Описания более присущи веку двадцатому, девятнадцатому и ниже, когда человечество, еще не выдумав телевизор, цветное кино, глянцевых сайтов с гламурными файлами, уже научилось соблазнять своего обывателя грандиозными репортажами-панорамами очевидцев карстовых пещер, банановых зарослей, антарктических пингвиньих пляжей, убранства разрушенных и построенных дворцов… Современному слушателю и читателю скучно битый час выслушивать и вычитывать то, что он может увидеть сам, дотянувшись до включателя, кнопки или, там, набора клавиш механических, сенсорных…

Рустам принес мне воду в зеленой пластмассовой четырехсотграммовой кружке, если уж это кому-то интересно знать, хотя узбеку из Хивы, наверное, более пристало бы пользоваться пиалой… Нет, из пиал они ели и пили сами, отнюдь не каждый день, но только по торжественным случаям, а кружка была моя личная. Утоление жажды плескалось у моих губ – вот что важно, и в этот миг тридевятьстепенно, успела ли вода остыть после кипячения до комнатной температуры, или все еще не освободилась от противной «кровяной» тепловатости… Влага в процессе поглощения то и дело проливалась мне на кадык и шею, струйки, вероятно, были плоские и невзрачные, наверняка даже с примутью от попадания на грязную потную кожу… Лично я всего этого не видел в те минуты и видеть не мог, но стандарт есть стандарт, одно событие, как правило, похоже на другое аналогичное и в целом, и по деталям… Впрочем, какое, на хрен, мне дело до всей этой эпистолярной живописи, теперь и тогда??? Главное – оклемался. Да, то был великий праздник для всей нашей комнаты-бригады!.. Позже – не сразу, когда я уже окончательно встал на ноги и вернулся в работу, – коллеги-гастарбайтеры сделали постепенный вычет из моих прибытков: за простой, за белье, за дежурства у моей койки, за лекарства… До осени выплачивал, а мне самому оставалось только на еду и иные необходимые мелочи… Но даже тогда своим жалким умишком все еще дебила я понимал справедливость предъявленного счета: ребята ведь не просто так уродуются полный световой день на стройках чужого города чужой страны, они зарабатывают для своих родных хлеб, жизнь и достаток… И зарабатывают, по сути дела, гроши, с которых приходится дополнительно отстегивать целой армии отечественных и местных кровососов!.. Хорошие люди – тоже люди, это следует понимать, а понятое ценить.

Где-то ближе к середине августа я поправил конструктивную погрешность в расчетах и тем самым сэкономил бригаде целый рулон линолеума на каждый вертикальный квартирный «стакан» десятиэтажки. Сказать, что Тахир удивился, – это ничего не сказать: проворный разумом бригадир, перепроверив расчет, раззявил жирный белозубый рот и несколько секунд размышлял, пытаясь то ли рассмеяться, то ли что-то такое умное и бригадирское изречь… Тем временем громко, на всю комнату, задребезжала под заварочным чайничком крышка электрического самовара, пора уже было вечерний чай пить, но бригада, понимая всю важность бригадирских дум, дисциплинированно молчала.

– Это правда! – Кивком разрешая Анвару заняться заваркой и прочим, Тахир поискал и нашел в себе мужество согласиться с замечанием самого… хилого не хилого… тупого не тупого… мой однобригадник Пулат, как мне теперь кажется, был еще глупее меня… О! Вот как правильно: Тахир признал правоту самого малоавторитетного члена своей бригады, то есть мою, Кирпича, правоту! Но, будучи мужиком ухватистым и практичным, тут же поспешил извлечь пользу из благородства своего поступка, прямо спросил:

– Э, Кирпич-мирпич! Как догадался, откуда узнал, кто подсказал?

– Ну, это… в общем… посчитал, типа. На один, типа, рулон, мы лучше пять кусков по четыре метра нарежем, чем четыре по пять, как раз на кухни ляжет, оно и обрезков меньше будет, ширина у кухонь как раз трехметровая. А десять этажей, типа, друг под другом, то еще ноль добавь. Вот тут.

– Бала Кирпич! Сам, да, придумал? Ну-ка, на, вот тут сложи!.. Погоди, ответ закрою.

Решил меня Тахир проверить на знание арифметики, но на втором примере я запутался, и он вздохнул с некоторым облегчением. А остальные засмеялись. Почему с облегчением – ну не боялся же Тахир за свой авторитет и бригадирское место? Наверное, нет, не боялся, но у него, как и у любого умного человека на земле, настороженность вспыхивает проще всего именно от наплыва неизвестного, внезапного и непонятного… А тут безмозглый Кирпич умственности выдает! Наперед старших и умнейших! Непорядок.

Но тревога узбекского бригадира оказалась ненапрасной: что-то лопнуло в моем сознании той страшной белой ночью, принося перемены в образ мыслей и в образ жизни. Так, в сентябре я доказал ему, что долг мой перед бригадою выплачен и что за август мне причитается двести дополнительных рублей! Когда Тахир усвоил, что Кирпич реально с расчетом не согласен и наезжает, требует «свое», он среагировал быстро, четко, опершись на многолетний опыт деловара и глубокое знание людей:

– Э, Кирпич, а?! Зачем так сказал, а? Ты друг – я друг, почему наезжаешь? Хорошо, хоп. Вот тебе сто рублей и сто рублей. Все, мы в расчете. Уходи из бригады, уходи из комнаты. Что за комнату остался должен – ничего не должен, мы заплатим, я сам заплачу. Иди, иди.

Помню, я растерялся так, что и огорчиться толком не успел: еще днем ведь все были свои, из одного котла кашу-плов кушали, одним воздухом дышали, одно дело делали!.. Всех вещей у меня – брезентовая сумка под койкой да умывальные принадлежности в тумбочке. Я встал и пошел к кровати, сумку доставать, мыло и зубную щетку из тумбочки вынимать, молча, не прекословя, потому что дар речи утратил: как же мне теперь???

Иду, а у самого ком в горле и недоумение: за что меня так, куда я теперь пойду, на ночь глядя? Не май месяц на улице, ранняя осень, холодно, с утра моросит не переставая… И на зонтик я не накопил.

Почти весь коридор третьего этажа прошел – от «слепого» торца, где была расположена комната наша… моя… – до лестничного пролета, как догнал меня Анвар: дескать, Тахир зовет.

А что мне теперь Тахир? Все, что он сказал, я сделал, чужого не взял, своего не отдам. Небось, хочет узнать, в какой коробке шурупы-саморезы, сверловые-потай, что я в конце дня на утро оставил?.. Вот пусть теперь сами разбираются, раз они так со мной!.. Но почти сразу же я глубоко устыдился собственной злобности и говорю:

– Ава, шурупы, которые на завтра, там, в прихожей, в белом пакете завернуты, прямо на ведре пакет лежит.

– Какие шурупы? Тахир зовет, говорить хочет, очень просит.

Этого я не ожидал и от растерянности вернулся. Короче говоря, помирились мы с ним, хотя, если честно, то я с ним не ссорился, а просто вышло так… Сидим, помалкиваем, чаепития ждем. Самовар созревает, созревает – и вдруг зашипел, загремел! Но кипяток из него сначала попадает в двухлитровый шарообразный чайничек, там он заваривается черным, а чаще зеленым чаем, вперемешку спитым и свежим, и оттуда уже льется ароматною струей по чашкам да кружкам. Редко кто разбавит чай, налитый в кружку из чайника, «белым» самоварным кипяточком – не принято в нашем узбекском обществе так делать, да и не вкусно. Сахарный песок в чай класть – тоже не принято, и я от этого вслед за другими отвык. Расселись вокруг стола всей бригадой, чай пьем, конфетками прихрумкиваем – как хорошо жить на свете! В пальцах у меня та самая пластмассовая зеленая кружка-спасительница, старая, с шершавыми от царапин боками, а руки подрагивают… Сам даже не знаю, от чего – от радости, что остался, или от благодарности, что оставили… Все мы тем же молчком вытянули по первой, а потом разговорились, кто о чем, о конфликте ни намеком не вспоминая, а потом и спать залегли, чтобы успеть выспаться к следующему трудовому дню. И никаких дополнительных прав я не качал в тот осенний вечер, он мне сам надбавку сделал, поэтому за октябрь я получил вровень с тем же Анваром, больше чем Пулат. Узбекам очень нравилось, что я непьющий и некурящий, да только моей заслуги в том не было: за компанию с Витькой-ментом и Людкой я пил как все, но узбеки, поголовно мусульмане, в основном непьющий народ, вот и я с ними заодно чаем обходился. Зато курить и «нас» жевать мне очень не понравилось, от табака да тем более от «наса», насвоя ихнего, у меня одна тошнота, а вкуса и радости – ни малейшей.

Продержался я в той гастарбайтерской команде еще с полгода, вырос до положения замбригадира Тахира, даром что самый молодой из всех, а потом ушел. Сам так захотел. Без скандалов, по-хорошему, с уважением к Тахиру и остальным ребятам – но бесповоротно. Внешняя причина проста: молдаваны сманили к себе в команду деньгами и условиями. Нет, жилье и деньги были не главное в решении моем, теперь я знаю это доподлинно… Хотя и по условиям бесспорно: заработки мои заметно подросли, да и жилье стало другое, не на Гражданке, а в противоположном краю города, в Купчино, пусть тоже общага, тоже удобства на этаже, но – в просторной пятнадцатиметровой двухместке.

И все-таки – почему ушел? Потому что время пришло, если коротко объяснять, а если развернуто…

Можно и подробнее – главное не сбиться в мыслях, не запутаться в словах, ибо до сих пор я испытываю нечто среднее между робостью и тоской, вспоминая себя тогдашнего. Что-то со мною случилось в ту страшную ночь, нечто неописуемое, жуткое, если не сказать зловещее, странное, очень холодное, и это нечто стронуло мою жизнь с убогой мертвой точки, покатив ее в неведомое куда-то… Я стал меняться, и перемены эти были куда как… масштабнее, всеохватнее, важнее… нежели зарплата и место жительства. Странно объясняю, невнятно, да? Раньше любому собеседнику моему хватало одной минуты разговора, чтобы понять всю степень моей простоты и дебиловатости, нынче все иначе… Или, например, выражение лица: «Ты, Кирпич, не обижайся, но ты какой-то не такой стал… Да, да, голова рыжая, а лицо – другое лицо. Другое стало. Глаза другие». Это мне Тахир на прощание сказал, в апреле 2002 года. Было мне в ту пору почти двадцать лет.

– Как это – другое, Тох? Почему другие глаза? В чем?

– Не такие. Доброты стало меньше, ума больше. Если что – возвращайся, мы простим, как брату говорю.

– Спасибо, Тох! Вы тоже мне как братья все. И Пулат, и Анвар, и Рустам, и ты, но я, наверное, не вернусь. Пока.

Отвернулся, едва успев пожать руку на прощание, и убежал.

Да, было мне в тот месяц почти двадцать лет по паспорту, и это были мои последние слезы. Больше я никогда не плакал, хотя причины и поводы случались…

Прошел еще год – и я снял себе комнату на одного, в той же купчинской общаге, только двумя этажами выше: теперь я жил на пятом, «семейном», и сам чуть было не женился! Не то чтобы я грезил именно семейной жизнью, с шопингами, с колясками, с битьем посуды о стену, но… Дело молодое, любви, счастья и всякого-прочего, яркого и жаркого, конечно же, хотелось!.. В 2003-м я уже заметно поумнел против прежнего, однако еще не настолько, чтобы самостоятельно соскочить с поводка, на который меня посадила одна штукатурша из Витебска пятью годами старше. И все же судьба хранила мою неопытную холостяцкую свободу: подвернулся ей добрый молодец поаппетитнее бездомного и безлошадного Кирпича, бывший бульбаш, – как и она, владелец однокомнатной квартиры и жигулей «девятки», ну и… понятен выбор оказался… Зазнобу тоже Людмилой звали, как и Людку Кролика (первую мою женщину!), тоже заядлая матершинница, только она была вдвое моложе Людки, толстенькая, почти не пьющая и совсем не курящая.

Если говорить о батрацкой работе как таковой – руки у меня были на месте, нормально управлялся и с дрелью, и с мастерком, и с молотком, и даже с малярной кистью, но особого мастерства не было: просто исполнительный, добросовестный, непьющий Сева Кирпич. Я к тому времени научился представляться Севой, а не отвратительным мне Савой, и окружающие легко к этому привыкали. Сева Кирпич – их всех устраивало, и меня тоже. Ну вот, с точки зрения рукодельного мастерства, я был как бы просто на своем месте и звезд с неба не хватал, но зато во всякого рода расчетах да подсчетах проявил неслыханную прыть: то и дело выявлял способы сэкономить – это для бригады и способы навесить дополнительной лапши по деньгам и условиям – это для заказчика. Быть бы мне со временем новым бригадиром: разве что опыта и связей поднакопить, да и собрать под своим началом надежных рукастых ребят, да и отпочковаться от прежней команды, да и уйти в самостоятельное плавание по мелким водам шарашкиного гастарбайтерского бизнеса, но… Не вожак я, не люблю среди людей время проводить, жить их заботами, делиться своими… Поэтому я всегда был не главный, а на подхвате у старшого, типа черным экономистом-бухгалтером. То есть работаю на объекте как все, тружусь пролетарскими честными и мозолистыми руками, но – участвую в военных советах, обсуждаю сметы, бизнес-планы, промежуточные сметы, дополнительные сметы… Соответственно, и отваливаются мне жирные премиальные кусочки, поскольку все сущие в бумажных махинациях осознают несомненную пользу от моих советов. И раз – молодец, и два – подсказал, и три – учуял… И все в тему!

«В натуре, Семеныч, надо подкинуть грошей чуваку, а то затаит обиду наш Кирпичик и свалит в другую дивизию, нынче все без меры шустрые да обидчивые…» «Сева, а, Сева? Получи! Это тебе за “мусорную” смету. Потом, потом посмотришь, спрячь, это твой отдельный конверт, индивидуальный, не надо им трясти при всех!»

Да, с баблом, или с деньгами – а я всегда предпочитаю называть заработанное деньгами, но не баблом, – у меня стало посвободнее, хватало и на еду, и на одежду, и на съем отдельной комнаты в общаге… Трубка мобильная у меня давно уже была, и я повадился регулярно менять старые на новые, а пейджер просто выбросил… Шел однажды по двору, домой возвращался, на ходу вынул из нагрудного кармана пейджер и зашвырнул – метко попал! – в амбразуру мусорного бака. И ни разу не пожалел об утрате. Крупные покупки, типа машины, квартиры или дачи, мне были по-прежнему недоступны, а в остальном… Захотел на дискотеку сгонять – запросто, барышню в кино сводить или в кафешку – тоже мог себе позволить! И ноутбук себе завел, и пользоваться им научился, но! Повторюсь: скромных прибытков моих заведомо бы не хватило на исполнение самой заветной мечты: на покупку собственного жилья! По мере того как в мозгах моих прояснялось, я все острее переживал потерю комнаты, которая у меня была и сплыла, исключительно по собственной дурости. Потерять-то легко, а вот обрести… Да что там я – мой старший, Мстислав Семенович Куга, и тот никак не мог себе на квартиру накопить: что ни месяц – цены вверх бегут, чуть ли не вчера «треха» в Приморском районе тридцать тонн баксов стоила, глядь – а уже однюху за такую цену не взять! Какие тридцать – очнись, малый! – полтинник однюха стоит, и расхватывают! Вернее, стоила, сегодня тебе и за семьдесят никто не продаст! И действительно – где найдешь дурака отдельную однокомнатную квартиру за два лимона рублей продать, когда она уже под три лимона стоит…

Но однажды понадобилось мне справки собрать, типа для… впрочем, не помню… для военкомата, например. Хотя нет, с военкоматом у меня все было чики-пуки: белый билет и полная свобода от выполнения почетной гражданской обязанности, не дожидаясь заветных двадцати семи лет… Тоже ведь очередная превеликая странность нашего времени, о которой я уже упоминал по другому аналогичному срезу социального бытия: служить в армии – на это у меня здоровья в головном мозгу оказалось маловато, а выбросить дебила-сопляка из интерната в большую взрослую жизнь – годным признали. Скорее всего, справка требовалась для чего-то пенсионного, но не суть. А просто в прежней общаге на Гражданке, по месту очередной почтовой регистрации, меня ждал конверт, пыльный такой, пожамканный, но – ждал: узбеки отнесли на вахту, а на вахте он попал в почтовый отстойник. Чудо, конечно же, однако оно случилось: и тетя Вера меня узнала, и про конверт вспомнила… Чего именно я ждал от этого письма – сам не знаю, но взволновался – жуть, аж коленки затряслись!.. Может, родные объявились, или что… Увы, нет, пустая писулька на офисном бланке с печатями: контора «Серая лошадь» согласна купить у меня две тысячи акций банка «Петростройком-бизнесбанк» по два рубля пятьдесят копеек за штуку. Опа! Вот лошки, они что, не знают, что ли, что акции у меня украли?

Выбросил я письмо в урну, попрощался с тетей Верой, она рассказала на дорожку, что ребята мои узбекские съехали жить на другую точку, а куда – она не знает, координат не оставили… И опять времечко потекло неспешно, вымывая старые впечатления, подбрасывая новые… Живу, не тужу, а у самого мысль нет-нет, да и засвербит: как же они там не знают, что акции у меня тю-тю? Может, та бумажечка не украдена, а просто потерялась где-то, и никто моих акций не присвоил? Две тысячи по два пятьдесят – это пять тысяч рублей, можно купить джинсы, хорошие кеды… Или трубку с наворотами… Однажды просматриваю утреннюю газету, сидя на общажном толчке, – а там статья про акции ОАО «Петростройкомбизнесбанк», тот самый, «мой», а в статье какая-то хрень про раздробление акций, типа была одна – стало двадцать пять… И цены какие-то такие… И опять почувствовал я себя дураком, не в силах разобраться в написанном… Почему опять? Дело в том, что окружающие все реже обращались ко мне как к глупцу и почти не обзывали дебилом, ну и я, грешным делом, стал поддаваться на лесть, возомнил себя равным среди равных, а то и… Но статья в газете отбросила меня далеко назад, на прежние рубежи самооценки… Недели две я терзался догадками и сомнениями, а потом просто и тупо вошел в отделение банка, благо их по всему городу натыкано, и обратился за разъяснениями к кассиру… Кассирша Анджела (бейджик у нее был: Анджела Иванчик) с ответами затруднилась и позвала старшую. Старшая, Марина Игоревна, также ничего внятного сказать по моим проблемам не могла, по акциям не специалист, про «Серую лошадь» отродясь ничего не слыхивала, стала названивать куда-то в недра информационно-технической поддержки… Надо отдать должное банковским теткам: они были терпеливы со мною… И, забегая вперед, скажу: не только терпеливы, но и предприимчивы! Пока шли выяснения-прояснения, они завербовали меня в свои клиенты: счет открыли, книжечку мне завели, пообещали банковскую карточку, когда разбогатею… Случился неподалеку тамошний банковский сотрудник из отдела по борьбе с акционерами, вышел в операционный зал, не поленился ради меня… Оказалось, что да, что акции банка на мне числятся, что мне причитаются какие-то дивиденды, и что я смогу получить эти дивиденды как наличными, так и на вновь открытый счет, вместе с пятьюстами рублями, только что мною положенными в банк, в полном объеме, в любое время, сразу же, как только обновлю все свои данные в соответствующем депозитарии… Вот адрес депозитария, дни и часы его работы…

Дивиденды, блин! Депозитарий, блиннн!!! Еще знать бы, что это за хреновины такие! Нет, про дивиденды – это типа процентов, которые ни с того ни с сего капают на счет, – это я где-то слышал, а про депозитарий – ни сном, ни духом. Выучить полдюжины терминов и худо-бедно постигнуть все свежеобрушившееся на мою голову оказалось не труднее, чем распять линолеум по цементному полу или эсэмэску написать, постепенно разобрался.

Было у меня две тысячи акций, а стало пятьдесят тысяч акций, одна раздробилась в двадцать пять, как объяснили мне в депозитарии, чисто технически разбодяжили, безо всякого влияния на уставной фонд, капитализацию банка, соотношение акционерных долей… еще про какую-то немыслимую хрень долго талдычили… Что две тысячи, что пятьдесят – я ни одной в глаза не видел с тех пор, как мне их показывали, соблазняя на покупку. Они просто числятся в моем владении, а соответствующих бумажек, по типу наличных купюр, не существует! Как же так!? У меня ведь валютные были, каждая с номиналом! Оказывается, да, были валютные, но их давно уравняли во всех правах с обычными и разбодяжили 1: 25 на общих основаниях, согласно всем вновь принятым решениям в рамках закона! Вот вам выписка из реестра о том, что вы владеете акциями, с вас сто тридцать рублей за выписку.

Против закона и письменного документа не поспоришь… Что ж, пятьдесят тысяч акций – оно грозно звучит! А дивиденды очень даже скромно поднакопились за прошедшие годы: кофе попить, да за трубку на месяц положить, да за интернет заплатить. Но вот ведь странность! Эта странность никак не хотела помещаться в мою пристрастившуюся к арифметическим расчетам-пересчетам голову: мои акции, типа из расчета за каждую «старую» акцию, у меня готовы были купить здесь же, в депозитарии, но не сами «депозитчики», а фирма в том же здании, «Фондовый Элизиум», по шести рублей за штуку, двенадцать тысяч на круг. Не пять тысяч, как в письме «Серая лошадь» сулилась, а двенадцать! И я бы продал, но очень уж мне захотелось хотя бы ненадолго почувствовать себя этим… акционером, капиталистом, солидным человеком… Мне тогда фирмачи объяснили доверительно и четко: шесть рублей – цена немыслимо высокая и держится лишь потому, что поступил заказ из Москвы. И как только под заказ соберут необходимое число акций, так цена и рухнет, поскольку нет больше заказчиков, поэтому всем желающим продать лучше бы поторопиться… Ну, не хотите, как хотите, это наш телефон, адрес вы знаете, если надумаете.

И вот эта обещанная странность: месяца не прошло, как появились в газетах котировки на новые акции, взамен котировок на старые, и я немедленно запутался, самому себе не поверив! Но, уже будучи опытным, тихо, никому ничего не говоря, пошел по соответствующим конторам на месте ценники выяснять.

Грубо говоря, фондовый этот рынок оказался не в ладах с арифметикой: одна старая акция стоила на покупке шесть рублей, а одна новая, разбодяженная в двадцать пять раз, покупалась уже по пятьдесят копеек! То есть как бы по двенадцать с полтиной за старую. То есть мой пакет (мои акции назывались теперь пакет) стоил двадцать пять тысяч рублей, а не двенадцать! Почти тонна баксов!

Жадность не накормишь, поэтому я не польстился на тысячу долларов, а немедленно стал раскатывать губу пошире и подальше! День хожу, слежу, неделю, месяц… Все те же пятьдесят коп. за штуку, ничего никуда не растет… Ну, я упрямился, упрямился, да и постепенно остыл ожиданиями: есть тонняшка зелени – и есть, пусть пока в акциях побудет, на житуху повседневную и без них достаточно. Хватился через полгода – и сердце в первый раз за весь мой статус капиталиста-магната жарко застучало: треху стоит каждая акция, три рубля, а их у меня пятьдесят тысяч! Мама дорогая! Это сто пятьдесят тысяч рублей, почти шесть тысяч баксов! Даже не верилось! Пришлось пойти в депозитарий, взять новую выписку (на самом деле – купить за сто с чем-то рублей… да, за сто тридцать в те годы, потом сто пятьдесят). Всё четко: все пятьдесят тысяч обыкновенных голосующих акций принадлежат мне и ничем, препятствующим свободному распоряжению, не обременены. Принять по трёхе – хоть сейчас!

Сумма! Это запросто хватит на апгрейд ноутбука (апгрейд – это обновление, это я уже хорошо знал), на новую трубку, на шмотки… И еще останется на какую-нибудь тачку, пусть не новую, но и не «ведро»! Я – и автомобилист! Круто!.. Я уже не шутя кроил и примеривал будущий бакшиш с продажи, плюс – у меня своих запасов поднабралось на тысячу долларов… парень я был экономный, отечественным рублям и новомодным евро, подражая житейскому обычаю тех лет, не доверял… Да. Покуражился над всеми этими домашними сметами-проектами, глядь – а пакетик мой уже не сто пятьдесят, а двести пятьдесят тысяч рубликов стоит! Месяца не прошло!

«Нет, – думаю, – ко всем дребеням! Буду ждать до упора! Если рухнет – так рухнет, а локти кусать не хочу! Подожду!..»

До упора ждать – это сколько по времени? Я этого, конечно же, не знал, не ведал, но и обезумевшим от алчности аналогом старухи у корыта становиться не собирался, ибо все-таки ориентир у меня был: жилищные квадратные метры! Рублевый эквивалент десяти тысяч долларов у меня уже накоплен, то есть, на первый взгляд, за свою жилплощадь в коммуналке на Сенной я, вроде, отбил свое, но увы… Не было отныне в Питере комнат, пригодных для жилья, которые продавались бы за вышеозначенную цену. Тем более отдельных квартир, которые в разы дороже комнат. И доллар нынче не тот уже, что был несколько лет назад, ибо он, несмотря на штатовскую официальную низкую инфляцию, словно скукожился в российском обывательском сознании, утратил волшебные свойства. Поэтому (подумалось мне тогда) я не просто рискую, ожидая дальнейшего подъема цен, но философски смотрю на жизнь: если выскочит мне сценарий «было и сплыло», то не впервой, а если… а если… Короче говоря, есть у меня шанс, и пресекать его собственною рукой я не буду. Точка.

И опять цена застыла на трех рублях, и опять устал я маяться ожиданием да и, вдобавок, увлекся женщинами и чтением. Чтением и женщинами, если соблюдать порядок значимости: романы с женщинами, конечно же, интересовали меня гораздо сильнее, чем любые другие романы, а тем более повести, но книг я прочел несравнимо больше, и пустых, и познавательных. Впрочем, об этом после. Прошла еще пара лет… и снова акции бесплатно разбодяжили, на этот раз из расчета 1: 12. Таким образом, пакетик мой вырос до 600 000 (шестисот тысяч!!!) акций, и каждая акция немного погодя уже стоила на покупке в фондовых магазинах около полутора деревянных рубликов. Дивная сумма, почти миллион! Ну, давайте, родненькие, ну, еще подбавьте ходу! Еще, еще, еще, еще, еще!.. И как только будет лимон в ценнике за мой пакет, то!.. И вот тут-то, купаясь в азарте шальных «бумажно-расчетных» барышей, я с ужасом осознал, что влип: алчность и жадность скогтили меня, они просто-напросто не позволят мне расстаться с акциями, будут нашептывать, чтобы я подождал еще и еще немножко… лучших цен!.. А это значит, что разбитое корыто меня все-таки не минует, ибо в истории человечества еще не было исключений по результатам хождения вдоль вьющейся веревочки. Умом я это понимал хорошо, но расстаться со своим имуществом, столь стремительно растущим в цене, я уже не мог! А с другой стороны, от продажи меня удерживал прочитанный пример иного назидательного свойства, с акциями пивного концерна «Балтика»: там акции росли в цене еще более круто, но не было на фондовом рынке счастливчиков, которые бы за все эти годы чудовищного взлета стоимости акций осознанно удержались от перепродажи своего первоначального пакета… Мужик снимает по итоговой сделке 10: 1, то есть тысячу процентов прибыли, но радуется этому неделю, там, или месяц, а потом начинает помаленьку выдергивать волосы из собственной глупой головы: ведь потерпев немного, можно ведь было сто к одному снять… тысячу к одному… пять тысяч к одному! Десять тысяч!!! Застрелиться, н-на фиг!..

И все-таки я продал. Очень успешно продал, на самом пике роста, но опять моей заслуги в том не было, просто совпало так, просто повезло.

Это произошло еще через пару лет, не совсем спонтанно, и повод был значимый: один из крупнейших и богатейших столичных полугосударственных банков решил заглотить мой «Петростройкомбизнесбанк». Оказывается, именно он все эти годы был таинственным заказчиком скупок. И теперь, накопив значительный пакет, подкрепленный в своих позициях смычкой с центральной властью, сделал категорическое предложение группе совладельцев «ПСКББ», и они его покорно приняли. Поглощение было оформлено как слияние, то есть владелец одной акции питерского банка лишался ее и получал взамен 333 акции ТЭБ, «Торгово-экспортного банка». Либо мог отказаться от прежних и новых акций, получив денежную компенсацию, из расчета четырнадцати копеек за каждую акцию ТЭБ. Я невольно выбрал последний вариант и в итоге загнал свои почти двести миллионов акций за двадцать восемь миллионов рублей. В ту предкризисную пору это получалось, при валютном пересчете, заметно больше миллиона долларов США! Я даже подоходный налог не платил с обретенной суммы, ибо доказанно владел акциями более трех лет, то есть избежал уплаты не при помощи махинаций, а честно, в соответствии с существующим законодательством Российской Федерации.

На этом мой флирт с бизнесом завершился навсегда, потому что стезя делового человека не привлекала меня никоим образом, равно как и судьба политика, священника, менеджера, кинорежиссера, бандита, писателя, музыканта, художника, ученого, гуру, бродяги, прожигателя жизни, программиста, спортсмена, врача, наркомана, учителя, военного, кутюрье… Что я еще забыл, какие способы самовыражения?.. В малярах я уже был, в дворники не хотел, в менты и в зоотехники тем более…

Купил я себе две однокомнатные квартиры – в центре города и на обочине его, оставшиеся деньги – их оставалось еще очень много по моим меркам – распределил на две части: в валютно-рублевую заначку и в долгосрочный рублевый вклад с приемлемыми процентами. Кстати, вклад – в том же ТЭБе, но заначку, примерно поровну состоящую из рублей, долларов и евро, уложил в банковскую ячейку Сбербанка, чтобы, как говорится, не держать в одной корзине. И стал себе жить-поживать, на жизнь зарабатывать… Да, да, жить и зарабатывать! Но волновал меня отнюдь не хлеб насущный… Я мог бы легко обойтись и без трудовых эксцессов, потому что процентов на «вложенный капитал» вполне хватало для удовлетворения большинства моих сравнительно скромных материальных потребностей, но погоня за дополнительным – пусть и небольшим – достатком была для меня чем-то вроде распахнутой двери во внешний мир, где полно замечательных игрушек: захотел – вышел, попрыгал, поиграл, подышал; захотел – обратно заскочил в свой отдельный домик. А мир, который обрушился на меня по факту моего рождения, был мне любопытен, весьма любопытен, остро любопытен! Кем-то из мудрых сказано о чувстве человеческого любопытства: «Утоляя – да не утоли!». Подходящая мудрость, самая что ни на есть моя: ведь уже не за горами целый тридцатник прожитых лет, но любопытство – по-прежнему одна из самых важных составляющих моего характера. И жажда постичь что-то этакое… самое главное на свете. Ну, например, себя самого, которого я не только любил привычной любовью эгоцентрика, но и… с некоторых пор… стал побаиваться.

Глава 2

Человеку необходимы излишества, поэтому в моем владении две квартиры: «основная» – двушка в Приморском районе, неподалеку от метро «Пионерская», почти рядом с третьей трамвайной остановкой по проспекту Испытателей, если считать от перекрестка с Коломяжским проспектом, хотя гораздо проще было бы сказать, что расстояние от метро до моего дома – два перегона между тремя трамвайными остановками. С тех пор как я поумнел, «апгрейдил»… или правильнее, по-русски будет сказать: «проапгрейдил» прежний свой рассудок на другой, помощнее, родилась во мне утомительная привычка: подолгу мусолить в голове те или иные фразы, мысли, образы якобы в поисках совершенства и ясности… И ни хрена толку: от совершенства я все так же далек, но зато извожу себя никому не нужными рефлексиями на пустячные темы. Да, главное жилье – это двухкомнатная квартира в Приморском, плюс однокомнатная – «филиал» – на Васильевском острове, в пяти-шести минутах энергичной ходьбы от Тучкова моста.

«Основная» – это значит, что большая часть важного для меня домашнего скарба находится именно здесь, на Серебристом бульваре: документы личные, банковские, имущественные… Еще ролики, велосипед, и зимняя одежда, и лазерный цветной принтер, и почти все «бумажные» справочники, и художественные альбомы (их у меня целых два, но ничего не выбрасываю, оба храню), и наиболее значимая для меня беллетристика, с каждым годом ее все меньше. Раньше в ценностях числились дисковые фонотека, фототека, фильмотека, но с тех пор как я перевел фотографии, всю музыку и все фильмы на жесткие диски в моих компах, а самые важные файлы, из тех, что следует хранить как зеницу ока, типа списка паролей и телефонов, угнал вдобавок «на облака», всю остальную мелочь, не столь важную, послав сам себе на свои почтовые ящики, «дивидишная» коллекция утратила стройность и значение: диски в пластмассовых «конвертах» лежат беспорядочными стопками там и сям по обеим квартирам, невостребованные, запылившиеся… а иные просто раздаю, лишь бы желающие нашлись. Кухонная утварь, постельное белье – более или менее равноценными комплектами наличествуют там и там.

Ах, да! Главный интернет – у меня их два – тоже на Серебристом, а «младший» – в квартире на Васильевском. Разница между моими интернетами – в провайдерах, в скорости доступа и в ежемесячной стоимости за этот доступ. Хотя, если честно, даже одного «младшего» мне было бы достаточно через край, чтобы шустро обеспечивать все мои сетевые прихоти и нужды, тем более что и трубка моя, смартфон, исправно предоставляет доступ в Сеть при помощи третьего провайдера, телефонного. То же самое и с жильем: в принципе, мне и одной однокомнатной квартиры было бы вполне достаточно для удовлетворения почти всех моих бытовых потребностей, да только я никак не могу забыть годы, проведенные в чаяниях об отдельном жилье, когда я по койко-местам в общагах мыкался в ожесточенных и бесплотных мечтаниях, от которых можно дополнительно сойти с ума даже глупцу, вроде меня тогдашнего. Квартира на Васильевском удовлетворила меня полностью, я там даже ремонт заказывать не стал, разве что мебелью разросся, и обои подновил, и ванну заменил на более просторную, а вот панельную однушку на Шуваловском проспекте в Приморском районе, купленную второпях, только чтобы поскорее вселиться В СВОЮ СОБСТВЕННОСТЬ (!), я чуть позднее поменял с доплатой на Серебристый бульвар, на кирпичный дом, на двушку, общей площадью шестьдесят четыре метра квадратных. Там я полюбил совершать в одиночестве, в лентяйском кураже, неспешные прогулки – из кухни в спальню, из спальни в кабинет (который я иногда именую горницей, гостиной, в котором никогда не работаю, но зато медитирую, фильмы смотрю или читаю), из кабинета в ванную… На ногах – шлепанцы, на плечах – халат, на лице – блаженная ухмылка лендлорда… Постепенно я пообвыкся существовать в личном, одному мне принадлежащем пространстве, но даже и сегодня, гремя ключами у любой из входных дверей, подмигиваю сам себе и думаю с приятностью: дома! Один запасной комплект ключей от обеих квартир я храню в банковской ячейке, рядом с «Эн Зэ» наличностью. Гостей же я предпочитаю принимать на Васильевском, особенно барышень, и затрачиваю поистине титанические усилия, чтобы не произошло «смешения сфер»: то есть те, кто бывают у меня на Серебристом, не подозревают о существовании однюхи на Васильевском острове, и наоборот. Это несложно, я нелюдим. Одна и только одна из моих подруг знала и посещала оба этих адреса, но, увы, мы с нею горячо расстались в позапрошлом году, и теперь она живет в Новосибирске, замужем. Звали… зовут ее Ольга. Для меня Ольга и Мария – любимейшие из женских имен, уж не знаю, почему.

Я предпочитаю бриться по утрам, и очередное утро принадлежит Васильевскому острову. А это значит, в свою очередь, что бритье будет более комфортным, нежели в «гнезде» (жилье на Серебристом я прозвал «гнездом», а которое на 2-й линии Васильевского острова, отзывается на кличку «дача»), хотя бы потому, что здесь зеркало в ванной, оставшееся от прежних владельцев, вчетверо крупнее да и подсвечено лучше. О, мои надбровные дуги и челюсти, где вы?! Раньше мне казалось, что я похож на неандертальца, как их изображают в старых учебниках, разве что малообволосевшего, а теперь… не знаю. Что-то такое интеллигентское проступает в чертах лица, ненадежное этакое, нефундаментальное… Но неотвратимое. Вроде бы и подбородок прежний, и брови прямые, и конопушек на высоких скулах столько же… Сутулиться меньше стал. Пожалуй, губы стали посуше и потверже. Девушкам, да и взрослым женщинам, с которыми доводилось мне «вступать в отношения», почему-то нравится моя конопатость, умиляет она их, черт подери!.. А я бы, наверное, сам железной лопатой приголубил авторов мультфильма об Антошке-картошке, так уж меня достали эти дурацкие куплеты об убитом дедушке, все сто тысяч раз повторяемые, словно бы они вот только что придуманы во внезапном игривом озарении… Нет, никого не бью, ни лопатой, ни зубной щеткой, ни даже ботинком, смущенно ухмыляюсь в ответ, покорно пожимаю плечами, озадаченно ерошу темномедные вихры на своей голове, на худой конец прерываю песню благодарными поцелуями. Росту во мне ровно метр восемьдесят, а в старой «выпускной» мед-карточке записано, что метр семьдесят восемь. Ишь, зажать у сироты хотели два сантиметра, Гиппократы эскулаповы! Или я чуточку подрос за эти годы?

Вот иногда, приступая к описанию бурных событий, рассказчики шутят древнюю топорную шутку: «Заплутавшие в кромешной мгле путешественники, группа беспечных молодых людей, вышли на территорию кладбища, к старому заброшенному храму, от стен которого веяло запахом тлена и сырости, а за разбитыми стеклами окон тускло светились странные огоньки и слышались какие-то стоны. Была пятница, тринадцатое, ничто не предвещало беды…».

Была пятница, пятнадцатое июня, градусник в окошке браузера уже показывал 24 градуса тепла, ничего хорошего от дневной погоды я не ожидал. И не из-за того, что тепло и солнце не люблю, как раз наоборот, но просто потому, что взялся учиться катанию на роликах! С этой целью купил себе не одну, а две пары коньков на колесиках, дабы не на горбу в рюкзаке таскать по всему городу, когда мне вздумается покататься, а чтобы в каждой квартире наготове ждали.

Эх, если бы их еще под любым кустом можно было оставлять, не боясь, что украдут… Непременно украдут. Так что – без рюкзака никак, если не хочешь возле дома спотыкаться на сколиозном позвоночнике тротуара, а намерен со всею безмятежностью раскатывать по гладким и долгим асфальтовым дорожкам островов, Елагина и Крестовского… Учение шло сугубо на внутреннем энтузиазме, ежедневно, без понукал и подсказчиков, на удивление быстро, я бы даже сказал – стремительно, однако все равно устаешь с непривычки как не знаю кто!.. Тем не менее впервые в жизни примерил я ботинки на колесиках (дебютная попытка была в «гнезде», прямо на ламинатном полу), затянул на каждом три подпруги, шнурковую, пяточную-липучечную, баклевую, и осторожно встал с табуретки… Да елки же палки-и! Братцы-ы! Как будто бы всю жизнь этого ждал! Д-р-р-р! Взмахнул испуганными крылами и покатился из кухни в коридор! А потом обратно! И еще раз! А из коридора в кабинет! Чуть позднее, правда, навернулся и в падении сшиб стул, чашка с чаем пролилась, но… Ощущение, что роликовые коньки созданы для меня, возникло и уже не покидало меня… Даже когда я носом газон вспахал на третьем по счету катании. Ролики – это моё!

После такого чудесного развлечения приходишь домой весь в грязном поту – и сразу нырк под душ! И заодно остужаешься… а потом напор погорячее, а потом опять похолоднее… и от этого хорошо-о-о… и силы возвращаются. Короче говоря, учиться столь энергозатратной полуспортивной забаве гораздо комфортнее при плюс пятнадцати, а не при плюс двадцати пяти, но – в любом случае приятно постигать новое. Двадцать четыре по Цельсию – тоже погода не хуже других, буду загорать на бегу, привлекая взоры барышень моим худым, почти мускулистым обнаженным торсом. Я думал, самое трудное будет научиться преодолевать на полном роллерном скаку ступенчатые препятствия, порожки, поребрики, однако выяснилось, что песчаные россыпи по асфальту куда противнее, опаснее… Чаще всего на них и падаешь.

И на мелких, с орех, выбоинках, и на цементных кляксах. И тормозить, круто разворачиваться – тоже очень непростая наука, самая сложная для меня из всего «катательного» процесса.

Пятнадцатого июня, сразу после поридж-завтрака, где-то в полдень, я погрузил роликовые ботинки в большую полиэтиленовую сумку, из тех, что продают в гигантских супер-пупер-маркетах (рюкзак, блин, забыл на Серебристом!), вышел на трамвайную остановку, ожидая сдвоенный трамвай номер 6, чтобы поскорее добраться до «Спортивной», а оттуда – подземкой – до станции «Крестовский остров», и там уже, переобувшись, умчаться на своих колесах куда глаза глядят!

Уселся я в самом конце заднего вагона, слева, почти напротив задней двери, и задумался о чем-то своем, вроде бы и с открытыми глазами, но без привязки к окружающей действительности.

Вдруг р-раз! – ментальный рывок, боковое зрение сработало! Я сфокусировал взор на причину рывка: женщина там, на улице, на переходе, стоит и смотрит на меня совершенно безумными глазами!.. Нет, вот как это было, если вспоминать шаг за шагом: трамвай притормозил в полупробке перед самым заходом на Тучков мост, а я оказался прямо напротив пешеходной «зебры». Пешего народу в том месте почти никого, кроме одной молодой женщины, зато автомобилей скопилось – жуть, как и всегда в дневное время на Васильевском у любого въезда на мост. Эта женщина стоит, ждет зеленый для себя, я ее почти не вижу… ну… рассеянным взором отличил от светофора и фонарного столба, уразумел пол, возраст – и достаточно… И вдруг!.. Словно бы пропорции лица у нее изменились из-за широко распахнутых глаз!.. Она смотрит на меня, именно на меня, ни на кого другого! И она меня… узнает!.. Во всяком случае, никакого другого эпитета-синонима здесь я подобрать не сумел ни в тот миг, ни позже: незнакомая женщина, примерно моего возраста или чуть помладше, впервые в жизни увиденная мною, смотрит на меня так, словно бы она меня знает, но испытывает шок от того, что она меня увидела и узнала!.. Я тоже смотрю на нее, ощущая сильнейшую неловкость, но стараюсь внешне этого не показывать: мало ли, ошиблась тетка… вернее, все же девица, высокая, стройная, симпатичная, ухоженная, джегинсы, кеды, блузка, панамка, сумочка… прикид не сказать чтобы сверхдорогой, но стильный, сидит на ней ладно… С такой и познакомиться бы не прочь при любых иных обстоятельствах…

Трамвай тронулся, а вслед за ним и автомобильные стада потихонечку пришли в движение… И та женщина сошла с тротуара на проезжую часть, словно бы нет на свете ни светофоров, ни знаков, ни машин… Сошла и смотрит на меня неотрывно, как завороженная, и за трамваем идет, и губы у нее подрагивают, словно шепчут что-то…

Трамвай медленно, осторожно разгоняется, насколько это возможно в автомобильной толкотне, и женщина ускоряет шаг, чтобы не отстать, чтобы… меня не потерять, на мое лицо смотреть… Побежала!.. Левою рукой сумочку к боку прижимает, правая ко мне протянута… Я в полном замешательстве, но словно бы приморожен к месту, тяжело туплю: никак не реагирую на ее действия, однако же и не отворачиваюсь… Трамвай быстрее, и женщина бежит… и вот она уже кричит… мне кричит: «Вернись! О, вернись!». Я даже обратил внимание, что губы у нее немножко не так шевелятся, словно бы не в такт звукам, а слезы льются по щекам, но крик ее довольно отчетливо слышен даже сквозь трамвайный грохот и вой большого города: «Вернись! Верни-ись!».

Жуток был этот крик, столько в нем слышалось страсти, отчаяния… и… надежды… агонизирующей надежды… А я смотрю и молчу, и пошевелиться не смею, ибо не знаю, не понимаю…

Ну хорошо. Вот что я мог реально сделать в подобной ситуации? Я эту дамочку в упор не знаю – лопни мои глаза! Впервые в жизни видел. Как мне реагировать? Личностный неадекват горожанина, живущего, едущего, работающего, спящего бок о бок с тобою – очень частая штука в мегаполисе, и надо быть совсем уж неопытным лошуком из сельской местности, чтобы к тридцатнику прожитых лет не научиться понимать сего простейшего факта. Связываться с незнакомыми сумасшедшими на улицах себе дороже: только что ты пожалел его или ее, поддавшись внезапному приступу милосердия, а через десять минут уже не знаешь, как избавиться от свалившейся тебе на руки проблемы, и даже, того… уже готов как минимум к нанесению побоев, дабы любой ценой отогнать к чертовой матери вцепившегося в тебя психа!

Мудрость человеческая хоть и скучна, хоть и убога своею мещанской бескрылостью, но зато способна сберечь силы и нервы в типовых ситуациях, ресурсы как физические, так и душевные: не твое дело, не твоя беда, опусти взор, не замечай, не привлекай к себе внимание, не реагируй, не лезь в кошелек за копеечным милосердием, пройди мимо. Кому надо – разберутся, помогут, накажут, вылечат, изолируют, спасут… Высунул нос – обязательно прищемят, не делай добра – не получишь и зла… ну и так далее.

Она споткнулась на бегу и шмякнулась оземь со всего маху, я даже видел, как она ткнулась лбом и лицом в грубую асфальтовую поверхность… Я слышал, как завизжали тормоза, как завыли клаксоны вокруг упавшей: кому охота совершить наезд со всеми вытекающими последствиями, даже если ты прав? Лучше уж кузовные в бок или в задницу!.. Трамвайных вагонов эта буча не коснулась, и мы с ними беспрепятственно поехали дальше, на Петроградскую, но я готов поклясться всей душой, что слышал ее плач, более похожий на стон, когда она уже лежала ничком, на маленьком свободном от сгрудившихся автомобилей пятачке пространства. Я словно бы каким-то сверхзрением почувствовал ссадины и кровь на ее узких и нежных ладонях, царапинку на зареванной щеке и две на лбу, сбитые коленки под лопнувшей псевдоденимной тканью. И ужас, и потрясение, и безнадежное отчаяние ощутил от увиденного ею!.. А увидела-то она всего лишь меня, который никогда ее не знал и не встречал, и уж никак не годится ни в сыновья, ни тем более в отцы – ни барышне этой, ни детям её!.. Братьев и сестер не было у меня, если верить интернатовским воспиталкам…

Ох, довелись мне еще раз попасть на этот взгляд, полный муки, слез и безутешной тоски – выбил бы, на хрен, стекла, выскочил наружу, обнял за слабосильные плечи… и стало бы нас двое сумасшедших против всего остального мира: сбивайте, давите, арестовывайте, лечите, ваша правота – наша с нею неправота!.. Наша с нею! Но не выскочил. Проще всего быть бесшабашным героем в мечтах и обещаниях, а в тот день я смирным притихшим бобиком доехал до ближайшей остановки, пересел в метро, проехал под землей две остановки – от «Спортивной» до «Крестовского острова», прошел чуток по улице Рюхина до ЦПКиО, в створе улицы перевалив через пологий мост, Второй Елагин, пахнущий утоптанной жвачкой, теплым мороженым и сухой деревянной пылью… в дождь или на ветру он пахнет совсем иначе… А там сразу трасса начинается, специально для роллеров.

– Сударыня, ау? Спасайте: глоток водицы, минеральной с газом. Что?.. Ну, значит, я куплю всю бутылку и сам уже распределю ее на глоточки!.. Достаточно будет полулитровой, лишь бы холодная. Благодарю вас! И… Позвольте побеспокоить просьбишкою? Здесь нет нигде камер хранения, вот досада, а я рюкзак не взял, а мне бы мои башмаки где-нибудь оставить, пока я на роликах рассекаю?.. Нет, нет, нет и нет! Никаких бомб! Только вот эти две кроссовки «на манной каше», разумеется, я заплачу. Вот смотрите: только кеды и носки. Сотни хватит?.. Тогда я переобуваюсь? Как же приятно иметь дело с отзывчивыми людьми!

Толстуха наверняка и даром подержала бы в недрах ларька пакет с пешеходной обувью, сразу видно, что тетка добродушная, не мелочная, не сквалыжная, но… Гораздо надежнее ни у кого ничем не одалживаться, особенно когда нет дефицита в повседневных деньгах.

Я и секунды не колебался в выборе направления: в прошлый раз я покатился вглубь Елагина острова, значит, сегодня – направо, вдоль средней Невки, по направлению к Елагину дворцу. Я загадал про себя небольшую роллерскую примету – и не ошибся: старый чудак уже на месте, стало быть, катание будет удачным! Там, на предмостной площади, возле Первого Елагина моста, угнездился, почти на постоянной основе (когда погода позволяет), один любитель роликовой езды, старичок лет восьмидесяти, всегда полуголый, но руки-ноги и голова в защите, улыбчивый такой, выражением лица похожий на раскаявшуюся старуху Шапокляк. И этот древний дед, почти ровесник Советского Союза, выделывает на том предмостном пятачке пируэты: едет, едет такой, вдруг почти вертикально задерет носок правого конька и начинает вращение вокруг него на один-два оборота. Потом отъедет метров на пять-десять – и опять то же самое, но на другую ногу. Кроме двух этих финтов, он никаким иным разнообразием зрителей не потчует, но поскольку посетители парка в основном вода проточная, иначе говоря, люди случайные, то и уровень восхищения стариковской ловкостью не падает, всегда примерно одинаков и постоянен: прохожие аплодируют, подбадривают его выкриками, подходят пообщаться… почему бы и нет? Старость одинока даже в доме престарелых, чем иным ее разбавишь?.. Чувак счастлив, а я за него рад: ведь он никому не мешает, ничего не отнимает…

Футболку я, как и собирался, обернул вокруг бедер, чтобы загорать не мешала – и вперед!..

На правой руке у нее, у той странной барышни с Васильевского, кольцо блеснуло, это точно. Простое, скорее всего золотое, гладкое, на безымянном пальце. Значит, она замужем… Все, хватит этих мыслей, довольно! Какое мне дело до ее семейного положения?! Лучше я поторможу на скоростях, сначала с разворотом на правую ногу, потом на левую!..

Дорожки на Елагином гладкие, в меру извилистые, достаточно широкие – именно то, что надо, а вот возле дома, у любого из моих жилищ, так не покатаешься. На Васильевском, на моей линии, для роллера вообще условия дрянь, дважды, по неопытности своей, собачье дерьмо на колеса наматывал… Ох, и вонючее оно, ох, и стойкое!.. Еще наши градостроители взяли моду: тротуары плитками замащивать! Пешеходам-то хорошо, им удобно, а вот нам, роллерам… Типа, вынуждают нас, бесправных, вытесняют на проезжую часть… – а там машины!..

На роликах самое главное – не поддаваться на асимметрию правши: повороты, подскоки, торможения – всё должно равномерно распределяться на левую и правую стороны! Трудно поначалу следовать этому простейшему правилу, но советы и рекомендации, те, что я в Сети почерпнул, однозначно утверждают: симметрия левая и правая – это очень важно!.. Глаза у нее… серые, либо зеленые. Может, и голубые, но за этим пыльным трамвайным стеклом фиг с два рассмотришь такие подробности… Внутренним зрением тоже не домыслить: ладошку я запомнил, царапины тысячу раз видел всякие разные, все они аналогичны, а вот глаза… Не карие, не темные – это тонна шестьсот, никак не темные, нет… Да какая мне разница, елки-палки!? Может быть, я ее никогда в жизни больше не увижу, и что толку тогда вспоминать, изводить себя черт знает чем? Хотя… если допустить, что она тоже на Васильевском живет… в этой части Васильевского острова, то вполне возможно… А тогда тем более без проблем: если будет встреча – подойти и спросить, дескать, мы незнакомы, но там-то и там-то, у Тучкова моста, в такой-то день, мне – заранее прошу у вас прощения – вроде бы показалось…

Ну, и так далее.

Финты на колесиках у меня легко выходили в тот день, особенно торможение с разворотом на правую сторону, да только радости от успехов было недостаточно, слишком мало вырабатывалось положительных эмоций, чтобы с их помощью смыть из взбаламученного сознания препротивнейшие ощущения собственной трусости и только что совершенного предательства. Но я не виноват, б-блин! Я теперь мало чего боюсь и никогда никого не предавал!.. Разве что Витьку-мента, когда мы с Людкой Кроликом… в его отсутствие… Но это было много лет назад, а здесь-то совсем другое дело, я эту распрекрасную особу повстречал впервые в жизни, вприглядку, сидя в запертом и едущем трамвае… В чем я провинился? Может, мне следовало помахать ей ручкой, приглашая бежать быстрее до следующей остановки?.. Так я спорил с самим собой на бегу и на скаку, заморачивал свою совесть, утешал, обреченно понимая внутри себя, что – нет, не уболтать, не утешить, не переспорить… Когда накатывают на душу подобные бури, кажется, что они навеки поселились в груди, и вся оставшаяся жизнь протечет в метаниях, терзаниях да покаяниях, в попытках получить прощение и очищение…

Но человек не зря числится младшим братом киплинговской обезьяны-бандерлога: стоит лишь окружающей действительности стрельнуть в тебя новым впечатлением, как от старых и следа не остается… Вернее будет сказать, они вроде бы просто отступают… Иной раз на время… Но чаще исчезают навсегда… Это почти как сны, которых каждую ночь бывает по пять-шесть, а запоминаются, оставляют след в душе хорошо если столько же, но – за всю прожитую жизнь. Сие происходит и в отдельном человеческом квазимирке, и в ноосфере: сейчас все горюют, шлют со всех сторон соболезнования и переводы жертвам немыслимого цунами возле атомной электростанции, а через неделю умиленно рыдают всей планетой над проявленной в экстремальных условиях верностью домашнего животного или, там, невесты военнослужащего… А еще через месяц недоуменно морщат лоб, пытаясь вспомнить упомянутое событие среди вороха других, столь же волнительных… Жертвы цунами, оставшиеся в живых и навеки мертвые, никуда не делись, они по-прежнему ждут: живые – сочувствия, помощи, поддержки, мертвые – погребения и памяти, однако сердцу не прикажешь: людям, социуму необходим бесперебойный поток свеженьких, с пылу с жару, сопереживаний чужой беде. Увы, никогда не угадать заранее, на кого и когда обрушится ураган общечеловеческого сострадания и, главное, надолго ли?.. Вот и я в этот день попал эмоциями из одного огня да в другое полымя. А ведь ни сном ни духом не жаждал острых ощущений подобного рода!

Елагин остров – одно из самых привлекательных для меня мест во всем Санкт-Петербурге, и это несколько иррациональное влечение, по крайней мере объяснить, обосновать его для себя я не могу, хотя, при всей моей склонности рефлексировать и сто раз пережевывать в воспоминаниях однажды пережитое, я долго пытался разобраться в природе данного предпочтения перед всеми остальными парками, садами, скверами, лесными и полевыми угодьями… Воздух здесь гуще, что ли, а может, небо иначе расположено, лопухи не так растут, волны по воде иной формы?.. У Ницше, кажется, есть очень звонкая, разошедшаяся по сотням чужих произведений фраза насчет взаимоотношений с Бездной: мол, если ты повадился вглядываться в Бездну – то, значит, она в тебя тоже вглядывается… Не знаю, интересен ли я этому древнему острову, грозно притаившемуся под мягкой шкуркой ЦПКиО, однако меня сей кусочек пространства совершенно точно притягивает с некоторых пор, я даже и пешком люблю здесь бродить, не только на роликах. Но почти исключительно в будние дни. По выходным и праздникам с посетителей городская администрация почему-то взимает деньги, и этот возмутительный факт сильнее даже моей мистической связи с аурой Елагина острова – не то чтобы мне денег жалко, нет, денег у меня довольно, а просто… унизительно платить, блин, за доступ к пространству своего родного города, пространству, которое не собственность отдельным людям и организациям и которое не подлежит ни захвату, ни приватизации. Да, такие дни я обхожу стороной, предпочитая бесплатные будни.

Я мчался по извилистому отрезку трассы со всей доступной мне скоростью, умеренно пыхтя, но отнюдь не задыхаясь, солнце дуло мне то в бок, то в спину, обернутая вокруг поясницы футболка сместилась на бедра, поэтому капли пота горячо и беспрепятственно сливались мне под джинсы в трусы… Ладно уж, невелика беда, главное – вовремя протирать и почесываться… У!.. Йй-о!.. Первый раз за все время удалось мне тормознуть резко, с хоккейной крутизной и четкостью, разве что полиуретановые и асфальтовые брызги не полетели из-под коньков! Поперек трассы, не строго перпендикулярно, но как бы наискось, лежала узкая асфальтовая заплата, шершавая на вид, темно-серая, почти черная, похожая на паюсную икру, обильным и не сказать чтобы ровным слоем раскатанную по светло-серой асфальтовой дорожке, – недавний след от неких небрежных ремонтных работ. А на той самой ленте, как на липучке, билось-трепыхалось, словно бы не в силах сдвинуться с места, нечто странное. Я на это нечто едва не наскочил со всего маху, но вот – успел затормозить! Аплодисменты в студию! А ноги-то дрожат… ни с того ни с сего… Я нагибаюсь рассмотреть, дрожь в коленках прячу под ладони… Глянул вниз – пусто! Как так?.. Выпрямляюсь в недоумении – оп! – в боковом зрении совершенно явственное шевеление-трепыхание!.. Уж не знаю, как это у меня получилось, но я медленно повернул голову, чтобы смотреть прямо в упор на странное место, а сам зрение напряг, словно бы сфокусировал его чуточку иначе, нежели ранее привык – и вижу!., да, вижу: существо на месте пустого только что пространства! Серенькое, размером с… морскую свинку?., с голубя?., с ежика… с кошку… с ботинок?.. Зрительная невнятица, словно бы зрение глючит, отказывает… Вильнул взглядом на руки, на пейзаж – нормальное зрение, на всё, кроме…

Заверещала дудка в мобильном телефоне – мелодия «Килиманджаро», это Катя Горячева звонит – и я, теперь уж ни на миг не спуская глаз с субстанции, трепещущей в клубочке серого тумана, добыл трубку из кармана джинсов.

– Аллоу, алло, Кир! Что молчишь?

– Алё, Катён!

– Ты где?

– На Елагином, на роликах.

– А потом?

– Не, я сегодня занят.

– Ок, жаль. Чао, Кирпичик, звони, если что.

Барышня слегка обиделась. Она часто сердится на мою бесцеремонную сухость в разговоре, но что тут поделать, если Катя – принцесса не совсем моего рыцарского романа, ведь я – всего лишь эпизодический бойфренд в Катиной личной жизни, в то время как она, откровенно говоря, не вполне свободна: помимо меня имеется у нее и постоянный кавалер. Даже целых два (один типа жених, другой просто гражданский бойфренд), но порознь, инкогнито друг от друга, вот только непонятно, что будет, если они узнают о существовав. Да черт же побери! То по целым суткам никто не звонит, а тут… «Бурре», это по бизнесу звонок.

– Алё!..

– Всеволод?

– Да, я. Привет, Владимир! Как там, на Красном море?

– Добрый день. На море – все супер, сегодня утром вернулись. Ну, что там по нашим бумагам, придумал чего-нибудь? Понедельник не за горами.

– Угу. Вроде бы. Есть реальный креатив, очень неплохой, встретимся – покажу. Я черновик записки мылом сегодня же тебе зашлю, а дубликат Жене, а когда встретимся – прокомментирую подробнее.

– Ну и отлично, потому что заказчик наш созрел – я с ним только что беседовал – и уже совсем готов проплатить, но ему нужен для этого предлог. Шучу, Всеволод, не предлог, а уважительная причина, предъявленный резалт. Ну, тогда завтра увидимся?.. В полдень тебе удобно?

– Где обычно?

– Угу. И Женя подойдет, он уже набросал общий проект решения, обсудим.

– Ок.

– Ок, пока, до встречи!

Уверен, что ни Катя, ни Владимир не почувствовали по разговору, насколько я огорошен и заинтригован только что случившимся, скрытность у меня в крови.

А ведь раньше, лет семь-восемь-десять назад, было совсем-совсем иначе… Может, кровь поменялась?.. За время обоих этих разговоров я так и не отводил взгляда от странного этого биения-трепыхания и вроде бы где-то, как-то… стал что-то конкретное различать. Глаза у этого существа – есть, круглые, по типу птичьих, похожие на две бусинки бордовые… Конечности есть, покрытые то ли пухом, то ли перышками, то ли шерсткой серого цвета. И когти… и ладошки… ступнями их не назвать… маленькие, морщинистые, как у енотов… Енота я видел однажды в квартире у заказчика, где мы кухню ремонтировали… похожие лапки. Рот… рта никак не рассмотреть, в глазах плывет…

Присаживаться на корточки на ровном асфальте, будучи обутым в роликовые коньки, очень неблагодарный экспириенс для начинающего роллера, лучше сразу, добровольно брякнуться на пятую точку, но я выбрал иное: осторожно опустился на левое колено… и на правое, а ступни пошире раздвинул, «утюжком», пятки врозь, чтобы колесики задницу не пачкали. Так, наверное, рыцари в острых шпорах осторожничали, преклоняя колена перед святынями… Пот на спине высох, испарился моментально, словно и не было его, и совсем-совсем не жарко мне, но душно по-прежнему.

На ладонях у меня короткие полуперчатки – на случай падений – кожаные, плотные, пальцы, правда, открыты… и я рискнул протянуть руку… обе руки, чтобы взять в них это… живое странное… А оно от моего движения в его сторону еще более задергалось, затрепыхалось…

Я обе ладони как бы подоткнул под это существо, потными запястьями на асфальт – и тут-то меня тряхнуло, насквозь, с головы до пят, аж синие искры из глаз! Меня раньше било простым электрическим током в домашних условиях и не однажды, но «тутошние» впечатления оказались куда ярче! Блин, так с испугу и описаться недолго!.. Ой-ё-й! Больно же, мля-а!.. Зато озноб исчез.

Мало того что меня шандарахнуло непонятно чем, так еще и это… существо впилось мне в левый указательный палец, укусило, типа, хотя было не рассмотреть, чем именно, да мне в этот момент было все равно. Я чисто рефлекторно сбросил эту гадость с руки, а она… оно… Оно совсем не туда улетело, куда я его инстинктивно швырнул, отшатнувшись и развернувшись!.. Шлеп! И опять на том же месте прилипло, откуда я его взял! Кровь из пальца бодренько так разбивается об асфальт крохотными черешенками, я чисто на автомате добыл гигиеническую салфетку из пакетика – пригодилась все-таки обтирка, хотя и не там, где я ожидал…

– Ну, ты, сволочь кусачая! – это я в сердцах говорю маленькой неблагодарной твари. А у самого первая стрем-реакция: вдруг это крыса-мутант, с букетом заразы на зубах?! Только этого мне…

– Сам сволочь! Извод! Не дамся! Сгинь!

Э… это… это… уже мне вернулся ответ! Она – что, еще и говорящая? Точняк мутантная крыса!

– Ну ни хрена себе!.. – это уже я откликаюсь не только эмоциями, но словами вслух… Не слишком-то и по-умному реагирую, да хорошо, хоть вовсе не остолбенел. – Ништяк, блин: я ей помочь хотел, и я же сволочь! Ты кто, энэло, что ли? Горгулья, эльф?

Странное существо продолжать диалог не стало, но зато принялось противно верещать:

– Ой, пропадаю! Ой, притка! Ой, погибаю! Ой, знобуха!.. Ой, не хочу!..

И я действительно ощущаю: да, страдает, и погибает, и сейчас пропадет совсем, если ей… ему… не помочь. А как? Я попытался и – в знак благодарности от этой мелкой острозубой гадины – тяжело ранен в палец! И опять у меня чуткость зрения скакнула на ступеньку вверх: эта асфальтовая заплатка, след ремонтной трассы поперек дорожки, совпадает по направлению с неким странным свечением… голубоватого оттенка… Сие свечение – тоже вроде дорожки, только поуже будет роллерской трассы, она в полметра шириною… имеет непонятную толщину… и плохо видима, приходится все время промаргиваться, чтобы эта светящаяся полоса оставалась зримой. Вау! Точно: подлая гадинка, цапнувшая меня за палец, мало-помалу как бы уходит в это свечение… То есть вроде бы прилипло к нему, но в то же время… уходит в голубую полосу… поглощается ею… Противное верещание все тише, слабее… Не вспомню, что меня торкнуло сделать повторную попытку, быть может, еще совсем свежая память о трусливой мудрости в трамвае, но только я опять свел обе ладони в единый ковш и подчерпнул ими это невнятное существо.

И опять меня звездануло от асфальта неведомым током по башке, по сердцу, по позвоночнику, по… одним словом, очень, ну очень удачно, что в тот момент я не испытывал нужды в отправлении естественных надобностей… Тем не менее, как ни странно, второго удара я испугался куда как меньше да и опомнился быстрее, почти мгновенно… Гораздо сильнее меня заботила судьба уже прокушенного пальца и целость оставшихся.

– Только не вздумай кусаться, шушера эльфийская, а то сам тебя раздавлю, на фиг, мне Гэндальф не указ!

Но существо уже и не пыталось меня цапнуть, оно обвисло у меня в ладонях и тихо, без слов, верещало, словно стонало… Фыр-рь – справа по самой границе бокового зрения вспорхнула неведомая птица!.. Оглядываюсь – нетопырь, что ли?.. Впрочем, в зоологии я примерно так же силен, как в орнитологии палеогена. Вспорхнул – и тоже ведь норовит уйти в незримость, аж глаза от усилий заслезились!.. За первым нетопырем, второй, третий, потом еще… Словно небольшая стая громадных комаров. Мелькают вокруг на краю восприятия, но в контакт не вступают. А вполне возможно, что я брежу.

– И куда мне теперь податься, с черт знает кем на руках? К мусорной урне или в ветлечебницу?

– Ы… ы… в воду брось. Или сам сожри, мурина поперешная, а тем не отдавай.

– Чи-и-во-о-о??? – Честно говоря, я задавал вопрос о последующем порядке действий сугубо риторически, ответа ни от кого не ждал, даже от себя, а тут… По-прежнему бессильно лежит в моих ладонях невесомая тушка непонятно какого роду-племени, но издает – на этот раз я точно слышал! – осмысленные звуки вполне даже человеческой речи. Говор, правда, странноватый, как бы диалектный, типа народов Крайнего Севера, с нажимом на букву «о»…

– В проточную меня, слышь, хоть на луду, только в протоку, не в лужу! В луже пропаду.

Ладно, рассуждения на потом, удивления на потом, надо воспользоваться вдруг восстановленным информационным каналом:

– Почему именно в воду? А утонешь? Тебя как звать? Дюймовочка?

– Бросай, пустого не шлапачи. Днем они воды боятся, по реке уйду невредима.

– Да не вопрос, если настаиваешь, брошу с размаху, как Муму, согласно пожеланиям заказчика! Могу даже камень к шее привязать.

Насчет шеи я соврал, потому что не рассмотрел ее и не нащупал, да и вообще… Главное не сойти с ума, сохранять критичность восприятия: предположим, я брежу, но я осознаю, что я брежу, стало быть, не безнадежен. Вода как таковая – вон она, в пяти-шести метрах от меня, но это не протока, это нечто вроде звенышка в цепочке внутренних прудов Елагина острова. Чтобы просьбу исполнить, в реку бросить – это нужно метров двести пятьдесят или триста прокатиться, туда или сюда: вперед или назад. Решил вернуться… с этим… на вытянутых руках. Согласиться-то со странною просьбой я согласился, но в роликовых коньках не слишком козырно спускаться для ее выполнения к воде по травяному откосу. Хорошо бы переобуться или хотя бы ролики снять, роллерные носки снять, босиком намного удобнее… Но обе ладони у меня были заняты, выпускать же из рук это существо я побоялся. Ей-ей, всё развивается, словно в неведомой сказке, в которую я внезапно проник! И нетопыри тут, и неведомый электроток, и говорящая теребень полушерстистая… И народу, само собой, вокруг ни души. Нет, люди-то есть, но они все не в теме, они далеко, поэтому не видят, не вмешиваются.

Доковылял я кое-как, не снимая коньков, до водяной кромки, обутой вдоль всего берега в невысокий гранит, оглянулся: слева мост, справа мост, оба достаточно далеко, людей по-прежнему немного, и все на порядочном расстоянии, заподозрить меня в сумасшествии некому, что уже приятно обнадеживает.

Крохотная заводь за гранитным бордюром гладко лежит, вся в полукольце из мусора и пены поверх отодвинутой мелкой волны, словно брандмауэр с облупившейся штукатуркой по краям. Неглубокое мутножелтое дно, по нему реденькие водоросли зловеще колышутся, словно хищные щупальца, но вода относительно чистая.

– Ну что, бросаю?

– Бросай, бросай, сволочь, не томи, не декуйся!

Вот те раз! Спасителя своего – сволочью! Да если я еще когда-нибудь, кому-нибудь, по любому поводу протяну, как последний болван, руку помощи, то пусть у меня на лице и на спине вместо конопушек…

– Н-на!.. – подкинул я сдвоенные ладони вперед и вверх и проморгнуть не успел – исчезло существо, даже и не булькнуло нигде. Оборачиваюсь – гигантские полупрозрачные комары-нетопыри тоже словно растворились в солнечном свете. Фук – нет нигде ничего никакого сказочного! И если бы не мой надкушенный пальчик… Осматриваю левый указательный палец – есть след, но мелкий, вроде бы и не укус, а короткая царапинка – пунктирная, в две точки, похожая на глазки от смайлика… И кровь не течет. Содрал с ладоней перчатки, осматриваю внимательно – на левой есть следы крови, на правой нет. То есть укус был, а значит – и всё остальное было. Две маленькие крохотные точечки. Чешутся, но чесать не буду, потерплю, быстрее пройдет. Вдруг это был переодетый вампир? Типа, вампира спас, а тот меня, в знак вампирской благодарности, одним предательским укусом в «свои» офоршмачил! Фильм «Сумерки»! Бу-э-э! Сразу захотелось блевать. Нет, не буду этого делать, потому что утреннюю овсянку жалко, овсянка – она полезная, пусть усваивается, а укус, быть может, вовсе и не вампирский.

Вода в Средней Невке покорно течет в заданном направлении, солнце обыденно светит, на противоположном берегу коттеджи нерушимо стоят, всем своим внушительным видом доказывая городу и миру, что никаких чудес, кроме рукотворных, немалыми деньгами оплаченных, не бывает… Рыбак слева от меня в метрах семидесяти, с двумя удочками, наверняка ничего не видел и не слышал и – тонна шестьсот – не поверил бы в мои сбивчивые рассказы о спасенной гадости, умеющей разговаривать человеческим русским языком. А сам небось о золотой рыбке мечтает. Но я парень вменяемый, разумный, я четко понимаю, что не далее как несколько минут назад стал свидетелем и участником подлинного чуда, не меньшего, чем говорящая золотая щука, сказочного, мистического, ирреального… Но если оно случилось – при чем здесь ирреальность? Это уже реальность среди обыденности, обычная сказочная мистика. Проверяем по пунктам. Палец чешется до сих пор? Чешется! Я за каким-то хреном изгваздал ходовую часть роликов в мягком травяном грунте? Э-э, нет, вроде бы не изгваздал! Ура! Но все равно, с травы прочь!

Очнулась-пробудилась моя привычка разбивать проблемы и задачи на отдельные последовательные кусочки, поэтому план дальнейших действий рождается почти что сам собой: а) бегом к тетке за моими «айглами», кедами на рифленой подошве, б) переобуваюсь, в) возвращаюсь на ту дорожку к той странной линии, дабы все внимательно осмотреть и г) вполне возможно, разыскать вразумительный ответ по происшедшему.

Так я и сделал. Но подобно тому, как шустро затягивалась ранка на укушенном пальце, столь же быстро тускнели и мои впечатления от только что испытанного чуда… Вроде бы уже и возвращаться на то место неохота… да и зачем… Шалишь, госпожа трусливая лень! Чувство любопытства – оно будет посильнее тебя! Не настолько же я осёл, чтобы отказываться от исследования самого настоящего чуда! Где оно случилось: в реале или в моих воспаленных мозгах – это уже второй вопрос, а первый… Ага, неподалеку от трансформаторной будки это было… вижу. Возвращаюсь к асфальтовому шраму на дорожке – а куда пропало голубоватое свечение??? Простой асфальт передо мною, двух видов: один узенькою полосой и потемнее, другой широкий и серый. Всё. Но мне очень уж не хотелось лишать себя ощущений человека, прикоснувшегося к волшебной тайне, поэтому я попытался использовать только что приобретенный опыт настройки дополнительного зрения – и у меня вновь получилось! Милосердные боги! Если бы кто-нибудь видел в этот момент, как я сжимаю кулаки, вытаращиваю глаза, кажилюсь, словно бы пытаюсь преодолеть запор, не снимая штанов… Потеха, должно быть… В Третьем «Дьяболо» варвар примерно таким же способом распознает свойства редких вещей, ну очень похоже… Есть! Слабенькое такое свеченьице, на самом краешке зрения, но я его углядел! Дерзать – так дерзать: правую ладонь сую в полуперчатку и осторожно, памятуя о двух встрясках, кладу на асфальтовый «шрам»… Ноль эффекта. Вроде бы и ощущаю слабенькое покалывание в кончиках пальцев, а вроде бы и не ощущаю… Никаких летающих и трепещущих существ, тарелок, демонов не вижу, не чую, не обоняю… Но свечение – точно есть! Вот она, полоска, идет поперек трассы, сквозь ближайшие деревья и кустарники… дальше не рассмотреть. Времени сейчас… четверть четвертого. Ого, как время быстро идет: субъективно я ощущал себя в районе половины третьего, никак не позже! Пора домой, пить-кушать. Поеду в «гнездо», в резиденцию, на Серебристый… как и собирался, потому что стиральную машину задействовать пора, еда в холодильнике уже почти готова, достать и сварить, фумигатор против комаров не нужен, комары только на Васильевской «даче» донимают… Решил и тут же поймал себя на мысли: это я потому так перед собою оправдываюсь, чтобы сегодня на Васильевский не возвращаться, мимо того самого кошмарного места не проезжать… Подумал-то с горечью, но тут же подловил себя на следующей мыслишке: о, дескать, как оно бывает! Вспомнил о странной барышне перед Тучковым мостом, и словно ветром выдуло мысли о трансцендентных переживаниях недавних минут… Одно вытесняет и замещает другое, вместе не уживаются. Да, похоже, что с мультизадачностью у меня в башке от дебильных лет и по нынешний день сохранились траблы: иначе говоря, не способен одновременно думать о разном… Кстати о мостах: после катаний переобуваюсь я обычно перед Третьим Елагиным мостом, памятуя о том, как едва не расшибся о металлическую створку ворот, разогнавшись на сходе с него. Но в этот раз я переобулся заранее, потому что… потому что…

Да что за дела! Ёкарный бабай! Что со мною происходит??? Подобно тому, как таинственная бледно-голубая полоса пыталась выскользнуть из моего поля зрения, так и мысли мои категорически не желали собираться в кучу, разъезжались в полном беспорядке по коре и подкорке… Словно сонная одурь в меня вцепилась! Зачем я здесь? Кататься на роликах. Почему ролики не на мне? Потому что я их снял, причем задолго до подхода к Третьему Елагину мосту. Почему я так поступил? А… захотелось так. И захотелось потому… что в роликах неудобно… неудобно… неудобно осматривать место, блин, где я видел странное свечение и странное существо! Которое прилипло к странному свечению и которое – существо – я выбросил собственноручно в речную воду!.. По его просьбе, да. Оно оказалось говорящим! Вот как оно все произошло! И про случай в трамвае не забыл я… но отложил впечатления в сторонку – те, предыдущие, в сравнении с этими, дабы ничто не мешало мне… попытаться понять эффект вдруг проявившегося странного свечения. Итак: я помню про ДТП у Тучкова моста, помню свечение, помню говорящее существо… Помню свечение и вижу его!

Ф-ф-у-уххх! Не то что лоб – спина опять взмокла от усилий думать последовательно и четко, мысли вязкие – аж шею сводит, да я от роликовых марафонов так не уставал!

Есть свечение, убедился. Дальше что? Ничего потустороннего марсианского вокруг не шевелится, не летает, не пищит и не трепещет, пейзаж будничный.

Новых впечатлений сейчас уже в сознание не вогнать, лень тут ни при чем. Домой, надо идти домой, а там пожрать вволю, не то сердце и мозг лопнут от усилий… И приличнее будет футболку все-таки заранее, на выходе из парка надеть.

Очень тяжко было брести пешком до автобусного кольца к Старой Деревне, в руке не сумка, а гиря двухпудовая, асфальт плавится, воздуху нет… Но, даже еще не успев сесть в маршрутку, я как-то так оклемался, опомнился… Силы ко мне вернулись, телесные и душевные, пусть не все, но достаточные, чтобы я не поленился зайти в лабаз (в моем же доме расположен) за кетчупом и хлебом. Заодно и персики взял, с полкило: мне с некоторых пор очень понравились персики, но не традиционные шарообразные, а как бы сильно сплющенные с полюсов, желто-розовые, видом своим – весьма прикольная пародия на роликовые колесики. Колеса, кстати, надо будет проверить да и протирочку им подарить, хотя бы самую поверхностную. А рюкзак впредь не забывать, чтобы с сумками в руках не волохаться, не домохозяйка, чай!.. И вообще постараться ничего не выпускать из памяти, слишком уж чудны события последнего дня! Надо поесть, поспать… с полчасика… а потом уже размышления о происшедшем, с планшетом в руках, чтобы сразу «на карандаш», чтобы ни одна, даже самая скудная мыслишка не… Ключи. При мне. Дома. Тихое ура! Пить! Есть! Спа-а-ать…

Так я и сделал, строго по намеченному плану, но сначала принял душ. Привычный размеренный холостяцкий быт окончательно вернул мне бодрость и душевное равновесие: сегодня я решил питаться заранее припасенными дарами из холодильника, запросто: сардельками из говядины, отнюдь не заморачиваясь всякими сложностями типа салатов и первых жидких блюд. Сардельки отварить, кетчуп превратить в соус, усилив его четвертинкой луковицы, каплей майонеза и липким комочком полузасохшей горчицы, цветом и консистенцией… весьма похожей на… тьфу, н-на фиг, ни на что она не похожа, горчица и горчица! И пахнет только горчицей, в смысле, уксусом! Взболтать, непременно взболтать, дабы ингредиенты перемешались равномерно. Горошек в банке из холодильника – прямо в сардельки, всё очень даже эргономично: сардельки слегка остудятся, а горошек согреется! И с хлебушком, и под апельсиновый сок!

Я подолгу, бывает, что и до утра, бодрствую в ночное время суток, но зато люблю спать днем: буквально полчаса подремлю – и бодр, весел, жизнедеятелен, умён!.. Да, с некоторых пор я понимаю, что умён, пусть не всегда, пусть реже, чем хотелось бы… А вот дураком я ощущаю себя несравнимо чаще, нежели десять или пятнадцать лет назад, ибо тогда я этого хотя и не чувствовал сам, но здесь и в остальном почти всегда верил на слово окружающим меня людям. Теперь – словно бы всё прежнее вывернуто наизнанку к прежнему: то и дело спотыкаюсь о собственную интеллектуальную несостоятельность, ничтожность, но зато в значительной мере утратил доверие к словам и поступкам окружающих меня людей: не обманут – стало быть, схитрят, не схитрят – значит, добросовестно ошибутся, не ошибутся – так умышленно смолчат, не смолчат – все одно: из жалости либо из вежливости покривят ободряющими фразами… Общаясь с человечеством и его представителями, лучше всего стоять анфас, а не в профиль, не подставляясь ни спиной, ни даже боками, чтобы ушки на макушке, чтобы полная боевая готовность, тогда и люди будут охотнее разворачиваться к тебе светлой и честной стороной своего гуманистического Я.

Планшет у меня самый модный, третья версия в линейке, довольно дорогой, игрушечка – закачаешься! Невероятно удобная и прикольная! Но вот беда: не так-то просто придумать планшету собственную нишу в моем житейском быту, потому что я, по большому счету, и без этого девайса укомплектован по самую ватерлинию: ноут, десктоп, трубка… Есть еще плеер и телевизор, но я ими пользуюсь совсем уж редко. Телевизор пора выбрасывать. Поселился во мне и живет с недавних пор, словно глист, отчетливый потребительский зуд: электронную читалку завести! И я бы завел, нет оперативных проблем ни с деньгами, ни с доступностью приглянувшихся мне моделей, но… не хватает ума придумать – зачем она мне, для удовлетворения каких потребностей, кроме голимо покупательских? Не втиснуть ее никуда, нечего мне делать с электронными читалками, потому что в домашних условиях я либо живую книгу читаю, либо файлы с больших экранов, либо с того же планшета… А в городе, в дороге… В транспорте я не читаю ничего, ибо размышляю, привык думать и люблю это делать… чаще всего – безрезультатно. Но если и захочу почитать в метро, опять же, есть у меня для этого гораздо более навороченный гаджет – планшет, он позволяет и писать, и читать, и рисовать, и даже мелодии натренькивать. Любая читалка в сравнении с ним – что «Запорожец» против «Бентли», а внутренний голос все одно бубнит: читалку тоже бы надо, она заряд дольше держит… «Какая чушь!» – укоряю я сам себя, и это до сих пор помогает мне воздерживаться от ненужной обновки. Вот и сейчас: развалился в кресле с планшетом на руке, без халата, в одних трусах, а сам пополняю открытый текстовый файл всяческой чепухой:

а) феномен, который на Елагином, имел место быть;

б) случай у Тучкова моста имел место быть;

в) эти случаи не связаны между собой;

г) вряд ли они связаны между собой;

д) можно ли придумать хотя бы гипотетическую связь между этими случаями?

е) поведение ранки – странное, быстро заживает;

ё) одурь на острове, по типу сонной, была;

ж) со зрением у меня что-то не то: либо глюки, либо паранормальные способности;

з) со зрением – смех смехом, но вторую альтернативу также придется проверять;

и) проверить реакцию организма на «кислотность»: вдруг я ненароком, например, через газировку или овсянку, получил дозу ЛСД или каких-нибудь грибочков-галлюциногенов;

й) ой, бли-и-н! Владимиру и Жене записку надобно отправить!

Это уже забывчивость совсем иного рода, отнюдь не волшебная. Закрывай файл на этом месте! Вечером вернешься к пунктам «к», «л» и так далее! Вперед!

Никогда раньше не поверил бы, что я могу добровольно захлопнуть в своем сознании папочку с подлинными чудесами только ради того, чтобы открыть другую, до краев напичканную скучными, нудными файлами по государственным и негосударственным пенсионным фондам Российской Федерации… Но истина именно такова: ребята ждут от меня лепты, идей, да не пустой маниловщины, а конкретных мыслей, реализация которых позволит конвертировать затраченные усилия в заработанные деньги. От этих денег я бы отказался без ущерба для домашнего бюджета, их и в целом не так уж много, а моя доля и вовсе невелика, но мне интересно генерировать идеи, давать советы, силою разума преодолевать возникающие проблемы в самых различных областях чужого человеческого обывания… У меня нет большого, всеобъемлющего смысла жизни, такого, чтобы до одержимости, чтобы за него на костер или под танк, но жить нравится мне, жить – это любопытно.

А чудеса от меня не уйдут, никуда не денутся, душа моя дрожит вся в нетерпеливом ожидании мешка с подарками от Снегурочки и ее дедушки, но полностью сохранила здравомыслие и напевает на ушко: закончилась одна эпоха твоего бытия, начинается другая. Совсем другая, Кирпичик! Чудесная, волшебная, мистическая, таинственная, многообещающая!.. Вот только будничный рекламный слоган – будь уж так добр – обточи сегодня и, плюс к этому, поставь пред взором своим прямо сейчас текст бизнес-плана и резюме, еще и еще раз их отредактируй, чтобы никого своей ленью и забывчивостью не подвести. Люди на тебя рассчитывают. А с чудесами – с чудесами будь предельно осторожен! Помни об укусах и прочих неожиданностях: пальцев у тебя двадцать, а голова одна.

Глава 3

Параноик! Не будь беспечен! Мне по опыту предыдущей жизни подобные мудрости совершенно излишни, поскольку беспечностью по любому поводу с детства не страдаю, а сегодня и сверх того жутковато ехать на Васильевский остров, выходить по Кадетской линии на предмостную площадь к Тучкову мосту, выполняя данный самому себе строгий наказ: там, на месте, еще раз осмотреться, только уже не из окна трамвайного вагона, а с точки зрения пешехода, как бы незримого спутника той странной барышни… Топографически проще было бы пройти обратным путем, от метро «Спортивная» через мост на Васильевский, но идти по открытому пространству и, начиная от середины моста, от самой верхней его точки, пытаться высмотреть намеченное издалека, постепенно приближаясь… нет, нервы не позволили. Поехал, конечно же, выполнил честно, с усердием. Не на следующий день, но тем не менее… Позорно мандражировал… Меня буквально трясло от непонятных, не изведанных ранее переживаний… То ли я стремался увидеть на асфальте меловые контуры тела, то ли психовал по другой, не до конца осознанной причине… Я даже сводки происшествий того злополучного дня изучал, превозмогая унизительный страх, через силу, терзая мышь и бия по клавиатуре потными трусливыми пальцами… К счастью, не нашел ни контуров, ни следов дэтэпэ, стало быть – не было там смертей. Значит, она жива и… и там видно будет, а пока – забыть. Забыть. Но помнить.

Психологически несравнимо легче было навестить Елагин остров, теперь уже без всяких роликов-коньков, налегке, дабы и там поискать следы еще одного пережитого приключения. Вместо рюкзака – плоская сумка-планшет через плечо, а в сумке записная книжка с карандашом, мобильная трубка, увеличительное стекло и нож. Нож хотя и столовый, но прочный, хорошей немецкой стали, с удобной рукоятью… мало ли что меня ждет впереди… Кошелек с налом и кредитка – на теле, точнее, в левом переднем кармане джинсов, ключи от жилья – в правом кармане, их я сумке не доверяю. Иду, такой, по асфальтовой дорожке, сверяю памятные приметы: здесь повернуть, здесь прямо и до самой ивы, потом согласно указанию желтой «роллерской» стрелки… Справа от меня должны быть видны воды внутреннего водоема, где-то сзади вспомогательные строения… Чем ближе, тем сильнее меня разбирает жуть, но не та, что у моста на Васильевском, от которой горький ужас до корней волос, а иная, отнюдь не страшная, с которою надеешься и предвкушаешь, как на просмотре фэнтезийного блокбастера. Тем не менее, надеясь и волнуясь, я был почти на сто процентов уверен, что обломаюсь в своих чаяниях и ожиданиях, что никаких голубоватых линий уже не замечу…

Полдень давно миновал – и циферблатный, и солнечный, а я даже чаю не пил, только стакан кипяченой воды поутру, именно для того, чтобы случайно не попасть в «грибные эльфы», иначе говоря, чтобы не допустить неучтенного ввода в организм всяких там псилобицинов-галлюциногенов.

Я увидел голубоватое свечение даже раньше, чем темную асфальтовую заплатку поперек трассы. Висит, такое, над землей, невысоко, в сантиметрах пяти… или десяти… где-то и ниже… Елы-палы! Опять словно глюки в зрении пошли, от них резкость изображения плывет, да еще и ландшафт весь в буграх и травах, а линия, которая лента, свечение, ровно лежит… висит… струится… в данном случае – наполовину в асфальт зарывается… Хрен поймешь, как именно охарактеризовать ее поведение… Короче говоря, под ландшафт лента сия почти не подстраивается, скорее наоборот.

Подхожу, фокусируя взор усиленным промаргиванием, присаживаюсь на корточки, обтираю об футболку трусливый пот с правой ладони, приготовленной для экспериментов… Нет, погоди-ка! Не хочу, чтобы поблизости кучковались толпы зевак, да и толпу не люблю. Встал, осматриваюсь – порядок: на многие десятки метров вокруг относительно безлюдно, можно продолжать, не стесняясь мыслью, что тебя могут принять за «додика», за психически неполноценного субъекта… И опять на корточки. Проснулся полуденный ветерок, заерзал туда-сюда по невысокому частоколу елей и берез, от невидимого за деревьями и кустарником павильона-стекляшки потянуло восхитительным запахом тлеющего древесного угля и шашлычного мяса… небось, общепитовское, типа размороженной свинины…

Впервые как следует рассмотрел я свежераскатанную полоску «заплатного» асфальта, видимую прямо сквозь голубоватую ленту, ибо та была прозрачна, хотя и подкрашена. Асфальтовую темную полосу окаймляли с обоих боков еще более темные узенькие полосочки, гладенькие, видимо, с дополнительным содержанием смолы…

– Ну, Кирпич?.. На хрен она тебе сдалась, полоска вместе с ее оттенками!? Клади ладонь, чего уж тут менжеваться!?.. – Я разговариваю сам с собою довольно часто, а вот Кирпичом себя именую изредка, только для храбрости, когда жизнь вдруг припрет и требует резких немедленных решений… У древних есть поговорки на все случаи жизни, считается, что с ними легче. Вполне может быть.

«Когда Страх побеждает ум – это трусость. Когда Ум побеждает страх – это отвага. Что же такое бесстрашие? Это совместное бегство с поля боя ума и страха!»

Была не была!

В первые мгновения – вообще ничего сакрального или волшебного. Твердая корка асфальта осторожно и небольно ткнулась в кожу… Потом словно бы легчайшие покалывания-искорки в местах соприкосновения, только не понять, от голубоватой ленты сей эффект или от бугорков асфальтовых?.. Потом – явственнее пошли сигналы… четче… ярче… О! Я их узнал, эти ощущения, но они переменились! В тот раз как было: шарах тебе по мозгам, словно высоковольтным током, всего сотрясло, сквозь руку и до самых мозгов – впору обмочиться прямо в штаны! Только ясно-понятно, что это не электричество, удар током – он тупее, он – как мертвая дубина по живому телу, а здесь… Да, да, я узнал ощущения, будто бы внутренним зрением обнаружил знакомый предмет, но этот предмет вел себя иначе! Тогда он оттолкнул меня, раз и другой, весьма грубо, по типу – дал здоровенного пинка: «Пшел вон!», а сейчас – притягивает… приглашает… Ощутимо так подтягивает… Я напрягся, выдернул ладонь из свечения… потом одолел внезапно прихлынувшую тревогу и по новой сунул в него всю кисть… И опять свечение словно бы поманило к себе… нехорошо поманило… нетерпеливо… «Иды суда, малчик, иды с’карэе, к’анфэта дам!..» Я дерг-подерг – не слушается рука, прилипла! И не к асфальту – теперь-то уж я это хорошо чувствовал и осознавал – к ленте приклеилась!.. Я запаниковал и всполошился. Предвкушение кинематографических чудес мгновенно поменялось на предчувствие большой и окончательной беды. Я даже ойкнул про себя, но один раз, молча, без видимых трепыханий, без суеты, ибо давно уже усвоил для себя в моей небольшой, но извилистой жизни: сплоховал, слоховал – получи в бубен! Испугался – совсем пропал. Выучка сия заменяла мне в детстве и отрочестве разум, не то чтобы во всем и с равным успехом, но позволяла – даже мне, дураку – не падать в самый низ социальной интернатовской лестницы. Признаю, стоял я на тех ступеньках отнюдь не высоко, но стоял, а не ползал, пресмыкаясь.

– Да хватит уже!!! Ну-ка!..

Сгруппировался я, сидючи на корточках, напружинил те мышцы, в руках, плечах и на корпусе, которые меня все еще слушались, да ка-а-ак дерну!.. И отпустила меня лента, а я – бряк на задницу, на копчик!.. Ладонь занемела, а копчик поочередно то болью пульсирует, то мурашками… Дышу. Жив. Не знаю, долго ли бы я там рассиживался да рыжими ресницами хлопал, челюсти безвольно раззявив, но вижу – идут в моем направлении от стороны дворца три чувака в оранжевых жилетах на голое тело, железно-механическую дребедень на себе тащат… А с противоположной стороны катит, за руки держась, юная роллерская парочка… Только любопытствующих взоров да расспросов мне и не хватало для полноты впечатлений!

Ну, я встал, стараясь не кряхтеть и не хромать, да и побрел прочь, не способный ни о чем постороннем думать, кроме как о синеватой липучке, в которую меня едва не затянуло только что. А ведь затянуло бы! Я слышал ее зов! И тот хамоватый хмырек непонятной природы и пола, которого я давеча освободил и в воду, в луду бросил – тоже едва не погиб на загадочной полоске. Луда – это мель, я по Сети проверил, это забытый старинный русский диалектизм не помню уж какой губернии. Отковылял я шагов на тридцать от странного места и стою, такой, оживаю, природой любуюсь, белок якобы высматриваю, а сам зырк-позырк на парня с девушкой и на работяг. Рука все еще онемелая, глаза в кучу, копчик ежесекундно словно вскрикивает от ушиба, но мне пока не до страданий, я смотрю, преодолевая расфокусировку во взоре, туда, на эту прожорливую субстанцию… Роллеры свернули, не доезжая до голубой липучки, по другой трассе укатили, а работяги прошли поперек свечения – и хоть бы что им! Никто из них и никак по этому поводу не среагировал! Может, они резиновыми сапогами экранированы были? А может быть лишь голая плоть может с клеящей голубизной контактировать?.. Но возвращаться к той линии, чтобы дальше изучать, проверять и экспериментировать, я не пожелал – очень уж слабость на меня накатилась, вплоть до одышки, аж в глазах рябит да мерцает. Даже страх мой словно бы обессилел, вместе с мышцами и дыхалкой… Словно бы выпила из меня Линия та полведра жизненной силы, взамен оставив дрожащие конечности, пыхтение и ушибы с мурашками. Я не знаю, что такое старость, потому что сам относительно молод, но вот что такое молодость, здоровье, жизнь – вполне способен прочувствовать, как, например, в тот день, когда я по доброй воле чуть не оказался съеденным этой странной энергетической мерзотностью.

Иду, плетусь, такой, едва переставляя ноги… оп! – вроде, отдышался слегонца… оп! – коленки перестали дрожать… Да, да, да, ура: возвращаются силы в организм, еще не дотла изъеденный солидным, почти тридцатилетним возрастом и скромными дурными привычками, главная из которых – страсть к хорошему бараньему шашлыку под остреньким сливовым соусом! Как только перешел через Третий Елагин мост – вполне себе ожил: руки-ноги слушаются, копчик успокоился, жрать хочу неимоверно! Вот ведь дрянь оказалась! И никакая она не энергетическая… В голове словно бы само собой всплыло полузнакомое словцо: аура, очень уж оно подходит атмосфере Елагина острова! Всплыло и осталось. Ну и ладно, пусть аура, мне без особой разницы, как именно величать тот людоедский эффект, но… Но. Что с ним делать-то, с эффектом-феноменом? Продолжить изучение – теперь оно по-настоящему жутковато будет, номер-то без балды, в натуре смертельный. Забыть не получится: мое любопытство к окружающему миру как проснулось однажды, вместе с разумом, так и бодрствует годы напролет, аппетиты же у него в миллион раз поболее, чем у этой «синюхи» и у моего желудка вместе взятых! Стало быть, выход один: изучать, обязательно изучать, безусловно изучать и исследовать – однако с превеликими предосторожностями, не прилипая!

Выхода на самом деле два: изучать и не изучать, но если руку я кое-как высвободил, то мозгами к увиденному прилип уже намертво, бесповоротно: познание, постижение сущего разумом – это единственный на свете наркотик, на который не жалко и подсесть, вот я и подсел… Выбор сделан, брат Кирпич, но при этом помни, Кирпичила: шустрить, не увлекаясь, не теряя бдительности и никого не посвящая в это дело – ни Катюху Горячеву, ни Леночку Хвостика, ни Жеку Рухимову, барышень, с которыми я периодически дружу… И уж тем более не Владимира с Евгением – эти, выслушав, сразу бы поняли про меня, что я уже больше не боец, что я крышей потек, несмотря на мою креативность и наш удачный разговор с заказчиком в минувший понедельник. Ребята они хорошие, отнюдь не с черствой душой, тем не менее прагматики, а не меценаты и не сестры-сиделки. Может, еще и посочувствовали бы напоследок… но – сантименты пагубны для бизнеса.

Где-то я слышал забавную поговорку: «Пью в одиночку – и только воду!». Чисто обо мне: почти не пьющий и не очень общительный, поэтому без посторонней помощи управлюсь со своими замыслами и невзгодами… Пытаюсь управляться.

И вернулся я к себе на Серебристый, и поел, и поспал, и в Сети поболтался – все хорошо в настоящей жизни, единственное, чего мне дополнительно хочется от бытового грядущего, это когда-нибудь жениться, желательно по любви, создать семью, обязательно завести троих или четверых детей… Но это стратегическая мечта, а тактически, в ближайшей перспективе – разобраться с «липучкой» на Елагином и… и… и… Я хочу найти ту дамочку и… Да просто я хочу ее найти и убедиться, что с нею все в порядке. Увидеть ее лицо, хотя бы издалека, будучи сам неузнанным и незамеченным, а лучше бы с близкого расстояния заглянуть в глаза… и тихо-смирно смыться. Навсегда. И в сердце вернется покой. У нее, небось, и дети есть, если она замужем…

Я люблю составлять реальные проекты будущих деяний, именно такие, чтобы ощущать их принципиальную исполнимость. Основная, самая главная составляющая любого конкретного плана действий – это даже не вложенный в него ум, это способность постановщика (он же исполнитель) действовать не спеша. Где бы я ни жил – на стройке, в интернате, в своих квартирах, жизнь всегда понукала и до сих пор пытается меня понукать: «Эй! Кирпич! Не спи, замерзнешь! Ап! Встал, побежал! Барьер! Ты должен успеть! Ау, не отставай! Фас! Сколько можно копаться?! Апорт! Давай-давай-давай-давай!..».

Раньше я безропотно ее слушался, а теперь – не всегда, но, как правило, нахожу в себе философские силы отвечать: «Ты чё, ты на кого тянешь, типа?! Цыц! Я сам знаю, где мне поспешать, а где лениться! Не, ну ты поняла, в натуре? Ступай ровно, дыши рядом!».

Опять же, о пользе тормозов в истории обретения моих маленьких миллионов… Нужды нет, что это мне случайно повезло, а вовсе не по заранее рассчитанному плану… В 2008-м банк-поглотитель предложил обменять мои старые акции на новые или продать их народу по рыночной цене. Я не внял, хотя бы потому, что эти предложения в письменном виде приходили на старый адрес, в то время как я уже переселился на новый, в Купчино далекое. Нет, одно-то уведомление я получил, уж не помню каким способом, но решил не спешить… В итоге банковские ребята, совершив все отмеренные законом эпистолярные и прочие телодвижения и не получив моих бе или ме, выкупили мои акции насильственным путем по ими же заявленной на тот момент цене. Годы прошли с тех пор, а та цена – до сегодняшнего дня котировочная вершина, то есть я сбагрил им свои акции по самой высшей цене из всех возможных. То есть облапошили они себя, а не меня, хотя намеревались наоборот. Ни я, ни они в этом были не виноваты, судьба. Но я к чему веду: а поспеши я с решениями – был бы как минимум вдвое-втрое беднее.

Стало быть, так: отмериваю себе полную неделю, а то и две на кропотливую подчистку хвостов-долгов по быту и ранее взятым бизнес-обязательствам перед Владимиром и Женей. Это осознание своей полезности плюс деньги, крохотный приварок к моим скромным постепенно усыхающим миллионам, плюс телефонные консультации, которые я даю, преимущественно дамочкам, по разнообразным, хотя и довольно однотипным проблемам в личной жизни, – сие вериги бесплатные, но я их влеку добровольно… Скажу, что уехал на месяц из города в курортные места с дорогим роумингом. Вроде бы все, ничего не упущено. Да, решено: кладу неделю на расчистку своего предстоящего оперативного времени, а потом уже… вплотную займусь «островными» проблемами, которые возникли у меня на Васильевском и на Елагином.

Что такое реальность в нашей жизни? Это совершенно естественное, но при этом глубоко абсурдное смешение ваших планов с чужими на одном и том же событийном пятачке пространства. Гармония прокисшего винегрета. Мало ли что вы там себе решили да пожелали, а не соизволите ли подвинуться своими проектами в пользу чужих намерений?.. Вы в аптеку – она закрыта; вы звонить, а абонент временно не доступен; вы телевизор покупать, а банк вашу карту временно блокировал, по ошибке либо из бюрократической бдительности; вы на свидание, а она не пришла?..

К примеру, звонит мне дама, назовем ее Марта, у нее почти неразрешимая проблема любовного треугольника второго порядка. Ей – нож острый – необходимо спросить моего совета, она и звонит, не очень-то задумываясь о дороговизне роуминга (которого в данном случае нет, но мог бы быть), о моей занятости, о моем настроении, планах и тому подобное. Однако я покорно отвечаю на звонок, выслушиваю страхи ее, тревоги, очередные перипетии взаимоотношений… Все справедливо: я вызвался помочь, я пообещал, а у нее беда в личной жизни, беда, какой Вселенная еще не знала, стало быть, нечестно мне отступать, оставлять ее без поддержки. На самом-то деле мы – я и Вселенная – давно уже «в теме» этой семейной беды и даже имеем наглость считать ее обыденной для человеческого мира, но кому от этого легче? Поэтому терпеливо киваю в телефонную трубку, даю новые советы, но чаще напоминаю старые, утешаю, легонько журя за допущенные косяки… А мои дела – подождут, ладно уж, успею.

Любовный треугольник второго рода – это особая геометрическая фигура, в ней, в отличие от юного легкомысленного треугольника первого рода, представлены люди женатые и замужние, обремененные детьми и жилплощадью, а намерения у всех серьезные: не простой адюльтер, не партизанские перепихи, но долгосрочные душевные и материальные инвестиции в любимого человека. Да еще накиньте сюда солидную разницу в возрасте между всеми тремя вершинами треугольника, обозначенные равными ступеньками-поколениями, когда он старше на десять лет одной и на столько же младше другой… эх…

– …ну, конечно же, кроме будущей недели, я всегда на связи, звоните. О!.. Марта, еще хочу одну мелочь напомнить! Ау, слушаете?.. И на сей раз постарайтесь проявить выдержку, ибо ваша истерика, при всем уважении к ее причинам, – наихудший из способов, чтобы вернуть мужа. На-и-худший! Это он пусть там, у нее, ругается и бесится, лезет на стены от ее истерик и претензий, пусть они, а не вы, бьют посуду, а у вас для него – убежище, уют, дом, жена, сын, компьютер с интернетом, кошка. И тогда никакая разница в возрасте ей не поможет. Понимаете меня? Очень хорошо, я на вас надеюсь. Через недельку позвоните, я к тому времени подосвобожусь и двинемся дальше. До свидания.

Неделю я провел в размеренной, хорошо рассчитанной деловой суете и очень многое успел, именно потому, что не спеша – не спеша! – подбадривал себя и унимал нетерпение сжечь и утопить все авгиевы конюшни, дабы потом уже без помех, пусть и с риском для одинокой жизни, посвятить свое освободившееся время… чудеса-а-аммм! А еще одну неделю я промотал на безделье, на книги и на общение с…

Наконец намеченные скучные дела были переделаны, внутреннее удовлетворение от собственной выдержки получено… И увидел я, что это хорошо, и уснул в ночь с субботы на воскресенье, и проснулся, как всегда, в половине девятого утра, полный сил, идей, тревог и любопытства.

Что-то мне снилось в ту ночь… ох, давящее такое… Сны были нехороши, но на этот раз не запомнились и не омрачили боевое предвкушение нового дня.

Очень легко – сесть вот так, в кресле или на стуле, перед десктопом или с ноутом, либо с планшетом на коленях (сегодня я выбрал десктоп и кресло) – и сказать себе: думай! Но гораздо труднее родить какую-либо действенную, толковую мысль, отличную от привычного набора: «где сейчас Ленчик?», «осталась ли гречка?» или «надо попить». Вдобавок то и дело отвлекает Сеть: «по Вашему запросу найдены двести пятьдесят четыре тысячи ссылок…». Угу. Группа «Зеленые муравьи», «Сказка про муравьишку», декабрист «Муравьев-Апостол», песня «Мой муравей», песня «Бабочка и пчела», актриса Муравьева… Кто из нас тупее – поисковик или я, не умеющий, как оказалось, грамотно вопрошать Электронного Оракула? Но ведь я не совсем так формулировал, блин!.. Вы чего там, мальчики-электроники, обкурились электронных сигарет, что ли?.. Ну-ка, другой поисковичок, внимательнее вводим слова… Гм! Примерно та же фигня.

Да, мое следопытское утро началось с довольно странных феноменов, которых никто, включая меня и мой верный компьютер, не ждал: вместо ответа на весьма простенькие вопросы Интернет выплевывал на экран посторонние ссылки, абсолютно бесполезный жмых! Что ж, иногда и так бывает… Хотя… странно, конечно же. Но это не я виноват, это крупнейшие поисковики мира сбрендили, а я-то как раз добрый молодец, пусть из ламеров, но лучший на этой планете! Единственный недостаток которого – отвлекается на не нужную сейчас фигню, вместо того чтобы думать о чудесах Елагина острова! Прилип к сетям мировой паутины! Полтора часа времени – впустую, как ветром выдуло!

А потом погас свет. Щелчок – и мой верный десктоп тихо усоп. Временно, разумеется, пока электричество не починят. Я было метнулся к ноуту, а потом рукой махнул: Сети без электричества все равно не будет, так что лучше планшет: буду почти наобум постукивать пальцем по сенсорной клавиатуре, никем и ничем не отвлекаемый, авось родится добрая мысль, а то и две… Когда в солнечный летний полдень выключается свет в квартире, темнее и холоднее от этого не становится, разве что перестает урчать холодильник на кухне да затихают кулера в слабосильном системном блоке. Ко всем этим вечным фоновым звукам настолько привыкаешь, что заметным становится как раз их отсутствие… На планшете заряда… семьдесят четыре процента, надолго хватит, трубка на ночь была подключена и с утра под завязку – тут не о чем беспокоиться… Можно пока сходить в магазин, раз весь мир сговорился меня от размышлений отвлекать…

Только я кеды напялил – свет дали! Но не отступать же теперь, на пороге, все-таки трудился, шнурки завязывал… Умственности подождут, а куплю-ка я мяса и фруктов! Фрукты – черешня, мясо… Сегодня сойдет курятина. Плюс лук репчатый, плюс хлеб – или по типу лаваша, или бородинский, или тихвинский, плюс гречка, плюс кетчуп: незамысловатый холостяцкий пир.

Консьержки у меня в парадной нет, однако в лифте и на этажах всегда чисто: либо живущий в доме народ отличается повышенной сознательностью, либо руководство ТСЖ добросовестно выполняет свои, обильно проплаченные жильцами обязанности, но факт тот, что нет в подъездах ни граффити, ни мусора, ни наклеенной на стенки лифта рекламы, ни разбросанной прессы, ни собачьих и кошачьих экскрементов, ни иного какого смердежа… Поэтому сердце мое нехорошо екнуло, когда в открытую дверь прошмыгнула крыса! Это я спустился с третьего этажа пешком, по «черной» лестнице, поскольку поленился дожидаться лифта, отпираю «таблеткой» замок, толкаю от себя дверь – ой, мама! Фьюить! Такая, мимо меня прямо из-под ног – и на лестницу! Серая крыса, небольшая и не старая, обычная питерская – уж в крысах-то я неплохо разбираюсь еще с интернатовских времен. Жизнь наша сиротская была сурова и неприхотлива, и мы, не исключая даже девчонок, крыс не шибко-то стремались, несмотря на все эти ночные страшилки, что передаются из поколения в поколение от старших воспитанников младшим… Ну, эти, обычные сказки-ужастики, с прокусыванием горла у спящих, с нашествиями несметных полчищ, пожирающих на своем пути все, от лошадей до бультерьеров, с маниакальной влюбленностью черного крысака в беззащитную девочку… Да, по ночам боялись, а днем не очень-то: бывало, что и охотились… Но вот я, уже взрослый парень, в своих владениях, среди бела дня – и вдруг перепугался, если честно! И неожиданность свою роль сыграла безусловно.

Как бы то ни было, а возвращался с покупками я уже через «парадный» вход. Не знаю, почему, на всякий случай, а может быть, из-за острых льдинок в области сердца, так и не растаявших, пока ходил в универсам, но – выбрал иной обратный путь, на лифте поднялся. Тем не менее почти не удивился, увидев эту же самую крысу: выхожу из лифта в «предбанник», отделяющий лифтовую площадку от общего этажного коридора, в правой руке пакет с припасами, в левой ключ наготове… Там, возле окна, за лифтами закуточек есть, маленький, только швабру и совок разместить… и за ним сквозная вертикальная щель между этажами… Оп! Тут-то и угнездилась красавица, пользуясь отсутствием дворницких инструментов, мордочку высунула – и смотрит на меня! Почему я узнал ее, что эта именно она, а не другая какая крыса, ведь если одна завелась – жди других? (Надо будет стукнуть на них в ТСЖ, и срочно, пока не расплодились.) Узнал. Она, она самая, тварь! Я такого проникновенного взгляда ни у одной крысы не видел! Этот – темный и, я бы сказал, осмысленный, черный, с двойным красноватым отливом в глазах-бусинках. Метра четыре между нами было, но я хорошо рассмотрел все, вплоть до багрового отблика на крысином взгляде в упор… Перетрусил, чего тут скрывать, самому стыдно от этого, но – в страхе, как и в любви, сердцу не прикажешь. Все, что мне хотелось в тот миг – это открыть коридорную дверь, не поворачиваясь к крысе спиной, шмыгнуть внутрь и дверь немедленно захлопнуть, чтобы она, сволочь, и туда, вслед за мною, не пробралась!

– А ну, сука!.. – Это я как гаркну и с топотом на нее побежал. – Затопчу тебя, н-на хрен!

И затоптал бы!.. Так, чтобы мерзкий взвизг – и серые кишочки-червячочки, все в кровавой слизи, брызнули далеко вон из лопнувшего брюшка! Я хорошо представляю, как это бывает, неоднократно видел, имелись у нас в интернате любители крысиной корриды… Тупой и слабодушный, в сравнении с другими воспитанниками, я всегда испытывал тайную жалость к этим несчастным грызунам, но сейчас, вот в этот миг, затоптал бы и кеды для такого дела не пожалел, убил бы с радостью, лишь бы заглушить, погасить собственный ужас! Вот, клянусь!

Но крыса повела себя так, как и полагается городскому синантропу при внезапной агрессии человека: никаких сражений, шмыг в щель – и нет ее!

Не люблю за собой, в себе – когда весь в холодном поту и пальцы трясутся, не по-суперменски это, не по-мачовски… Но, похоже, пора к этому привыкать…

Коридорную дверь я открывал-закрывал очень осторожно, с бдительной оглядкой, весь готовый кричать и пинать. И домашнюю – тоже весь настороже, не обращая внимания на жгучий стыд перед самим собой.

Мой дом – это если и не крепость моя, то раковина-гараж для меня-улитки: пришел, заперся, укрылся в тихой, мирной, уютной скорлупке. И тем самым временно победил все неприятности окружающего мира. Дома легко можно отвлечься на сон, на пищу, на заварной чай, или кофе, или даже экзотическое для моей кухни какао, на серфинг по излюбленным сайтам, далеким от забот и тревог суетного двадцать первого века, расположившегося на самом кончике эпохи Голоцена, которая, как известно, пока еще венчает собою самый свежий, самый новый, Четвертичный (антропогеновый) период юной Кайнозойской эры…

Иногда геологическая история Земли представляется мне в виде сталагмита, а иногда – если я не в духе, как сегодня – в виде сталактита. Надо никогда не забывать опускать крышку унитаза и непременно проверить все вентиляционные решетки, чтобы не только крыса, чтобы даже мышь-водолаз-скалолаз не пробралась ни случайно, ни намеренно… Какое счастье, что в позапрошлом году я поленился спорить и торговаться со стеклопакетчиками – и теперь у меня поверх окон снаружи, на всех трех окнах, противомоскитная сетка!.. Прочная, такую и крыса не вдруг прогрызет.

Какой же ты глупый, дурачок-поисковичок! Мне плевать, что Наполеон избрал символом пчелу-осу в мантии и чихать на мать-пчелу Деметру! Я хочу точно понимать, почему Sphecomyrma freyi вымер, превратился в ископаемый муравьиный вид, б-блин! С недавних пор увлекся я изучением общественных насекомых, типа термитов, пчел и моих любимцев муравьев… Чем больше читаю о них – тем меньше понимаю, чем меньше понимаю – тем больше спрашиваю, чем больше спрашиваю – тем меньше доволен полученными посторонними ответами… Называется, нашел-таки нишу, в которой я опять полный идиот! Тем не менее с мазохистским упорством дятла-камнетеса продолжаю долбить гранит науки, прицельно изучать этих странных маленьких открыточелюстных существ… муравьев. На худой конец – термитов и ос, но никак не крыс! Почему она так смотрела на меня? И почему выслеживает? А если не выслеживает, если не смотрела, если у меня обнаружилась мания преследования – хочу понять ее истоки, хочу увидеть связь моей паранойи и дурацкого голубого свечения на Елагином острове! И как это лечить?

Да, совершенно иначе мне представлялся день сегодняшний, в котором я оказался похож на пчелу, но отнюдь не на ту неутомимую усердную трудолюбицу из советских мультфильмов, собирающую нектар в общественный улей, а на глупое насекомое, бездумно перелетающее с цветка на цветок согласно первобытным инстинктам: проголодался – купил еду – приготовил – поел – подремал…

Уже и вечер за окном… А вечер в Петербурге – на пике безоблачного астрономического лета – начинается ближе к полуночи! День насмарку, бесплодный напрочь: всех свершений – жрал и тревожился… из-за этой… хвостатой… Вот бы ее на голубую ленту бросить, ей бы там в самый раз! Файлы проверяем и закрываем, все, кроме одного… Результатов – кот наплакал. Рабочий муравей, представитель рулящего сословия в своем мирке, даже не подозревает, что он всего лишь подвижное сочленение в большом муравейниковом суперорганизме, который, в свою очередь, также крохотная и легкозаменяемая деталь в районной экосистеме. Неужели все трое – такие несознательные?.. Ладно. Мой недоуменный вопрос записываем да так и пристегиваем в самом конце последнего файла… и закрываем всю папку. А завтра он, вопрос, послужит утренней затравкой для дальнейших дум…

Всем на кухню! Обжорство по-спартански!

У меня, в моих сетевых окрестностях, есть хороший знакомый, собеседник по общим гостевым и форумам, сверстник, тоже из Питера, но я его никогда вживую не видел. Так вот, этот парень слегка повернут на идее здоровой пищи. Благодаря ему я узнал, например, что куриную грудку надобно кушать без кожицы, поскольку в шкурке той очень высокое содержание жиров и канцерогенов, особенно в обжаренной на сковородке… С тех пор, поедая жареную курятину, я, как правило, чувствую угрызения совести перед собственным организмом, ибо не в силах отказаться от самой вкусной и, увы, от самой вредной части этого блюда…

На моем кухонном столе всегда просторно, я стараюсь не держать там лишних вещей и даже чайник, после того как наполняю кипятком кружку, ставлю на пол, возле отопительной батареи, где выделено место ему и электрической «базе». Съел салат – тарелку и вилку тотчас же помыл-сполоснул; кинул три кусочка сахару в чайную кружку, сунул туда чайный пакетик – остальное вернул на полку. Но сегодня трубка телефонная в центре столешницы и колода покерных карт (пятьдесят четыре листа с двумя джокерами) на самом углу стола почему-то остались. Не помню, что я там собирался с карточной колодою делать после позднего ужина – гадать или упражняться в тусовочном шулерстве, подражая приемам голливудского учебного фильма о карточных фокусах, но лежала она рубашкой вверх на картонной упаковке для этой же колоды. Звякнул будильник в трубке, обозначая полночь, и я вздрогнул. Нервишки, блин! Настройки в моем телефоне такие, что ровно через минуту трубка продублирует сигнал – и это должно быть мне оповещающим знаком: пришли новые сутки, пора в Сеть, пора проверять обновления по интересующим меня сайтам. Чтобы еще раз не нарушать электронными взвизгами тишину, потянулся я к трубке и задел рукавом халата карточную колоду, которая и так уже слегка перекосилась, лежа на хиленьком бумажно-картонном чехольчике. Верхняя карта слетела со своего места и упала на пол, перевернувшись рубашкой вниз. Шестерка пик. Подцепил я левою ладонью колоду вместо трубки, а сам наклонился, чтобы поднять упавшую карту (о-йййолки-палки… оказывается, срочно, срочно пол надо подметать, и здесь, и в комнатах…), а карты скользкие, поехали у меня из небрежных пальцев – и еще одна карта вывалилась откуда-то из середины колоды, упала на грязноватый пол ровнехонько рядом с первой и тоже рубашкой вниз: шестерка бубен. Совпадение, всего лишь мелкое совпадение, но я на несколько мгновений задумался, стоя в позе раком над выпавшими картами… Ну-ка… Правой рукой, не глядя, наобум, выволакиваю из недр колоды еще одну карту, кладу с переворотом возле первых двух: шестерка червей. Полночь и три шестерки – милое сатанинское сочетание… Сейчас воспоследует звонок в дверь. Так я подумал и перевернул верхнюю карту колоды, будучи абсолютно уверен в одновременности двух несовместимых исходов:

– придет четвертая и составит каре;

– так и останутся три шестерки, составляющие число шестьсот шестьдесят шесть.

Пришел джокер.

И в дверь постучали.

В первую секунду мне глюкнуло, что в доме опять свет погас, раз стучат, а не звонят – но нет, лампа горит, холодильник вибрирует… И дверной звонок вроде бы работает… Надо будет проверить. Но не сегодня ночью. И… это… Что за визиты в белую полночь?

Современный человек редко бывает совсем уж один, с уверенностью, что никто его не видит и не слышит, ни воочию, ни с помощью современных средств слежения или связи, ни через окна, ни сквозь стены, поэтому, даже будучи в полном гарантированном одиночестве, у себя дома, ведет себя по сложившейся привычке так, словно кто-то за ним наблюдает. Вот и я – сделал полуулыбку с укосом в левую щеку, удивленно поморгал, а сам, все так же наклонившись, неспешно подбираю карты в единую стопку, чтобы все лежали, как и положено – рубашками вверх. Шестерки разбил по одной и рассовал по колоде куда попало.

Дзинь-дзинь!.. Ф-р-р-р!.. – это моя трубка, выждав одну минуту, заверещала; карты же посыпались из дрогнувшей руки. Нет, я теперь точно законченный неврастеник! И с чего бы, спрашивается?! Мне ведь, блин, так хорошо и уютно: полночь, красноглазые крысы по дому бегают, странные стуки в дверь, звонки под ухо, сатанинские числа настойчиво перед взором ложатся – а я всё еще чего-то боюсь!..

Стук, предположим, наверняка мне почудился, пусть я в это поверю, да так, что даже и подходить к двери не буду, а вот карты попадали странно: из почти половины просыпанной колоды рубашкой вниз легли все те же три шестерки – вини, бубны, червы – и черный джокер. А шестерка треф с красным джокером остались где-то там, под одинаковыми карточными рубашками. Поискать, что ли?

Стук в дверь повторился, и я капитулировал, устав ломать комедию перед самим собой: мне страшно, я боюсь.

Ноги реально отказывались идти, я на голой силе воли доковылял до входной двери и открыл первую, внутреннюю, чтобы заглянуть в дверной глазок, врезанный в наружную дверь, толстенную, прочнейшую, впору сейфам в швейцарских банках… Подошел – и чувствую: не в состоянии прильнуть своим зрачком к дверному глазку, лучше я с ума сойду!

– Кто там? – спрашиваю я громким недовольным голосом.

В ответ молчание. Я еще раз мысленно взвесил всё, что на ум попало в тот миг, и опять вопрошаю:

– Кто там, чего надо?..

И слышу голос: серый такой, землистый, с гнилинкой:

– Откройте. Вам нужно взять письмо.

Даже не понять – женский голос или мужской…

– Какое еще письмо, блин! В первом часу ночи? – это я так вслух возмущаюсь, а сам, не будучи в силах заставить себя заглянуть в оптический глазок, лихорадочно бью по клавишам цифрового перископа, установленного в коридоре. Домашний перископ – не очень-то дорогой девайс, позволяющий прямо из квартиры, не подходя к двери, осматривать происходящее на этаже, в общей прихожей на четыре квартиры. Однажды я, проявив неумную щедрость, поставил его, считай что сдуру, поразвлекался, пока не надоело, но перестал включать где-то уже через неделю, за почти полной ненадобностью: гости у меня редки. Теперь вот пригодилось. Гляжу на экранчик – пусто на коридорной площадке! Странно, вроде бы я не слышал ни шагов, ни шорохов, ни дверных стуков, ни клацанья замков на дверях, отделяющих коридорные просторы от квартирных и лестничных… В любом случае: пусто! И я этому рад. Подхожу, немного успокоившись, к входным дверям, чтобы прикрыть внутреннюю створку… и заглядываю-таки в глазок. Стоит существо, по виду – тетка. «Как так может быть?» – тупо удивляюсь я, а в мозгу вновь просыпается и от загривка ползет вдоль шеи вниз ледяной сквознячок, из-за которого так холодно душе и сердцу. Тетка стоит – почти вплотную к глазку, смотрит прямо на меня, и мне моими заиндевевшими извилинами не разобрать, одна она там или несколько их. Я на цыпочках делаю пару шагов к настенному плоскому монитору – нет никого! Монитор крохотный, шестидюймовый (то за мотовство себя корил, а теперь, типа, наоборот упрекаю, сам виноват, пожадничал на больший), но вполне достаточный, чтобы отличить безлюдье на коридорной площадке от человеческого присутствия. Коридор пуст – а стук повторился! Подхожу к двери, смотрю в глазок: стоит тетка, все на том же месте, стоит, почти не шевелится, на меня смотрит. А взгляд… как у фотографии… у черно-белой… и сама тетка словно бы не цветная… Хотя, нет: губы красноватые… и глаза… не рассмотреть как следует… блестят… не крысиные ли?.. Опять стук!

– Вам письмо, пустите меня в дом.

– Хрена лысого я вам открою! В ящик бросьте. В полночь, мля, писем не носят! Пойдите вон, гражданочка, добром прошу! От кого письмо?

А сам в глазок смотрю, за теткой наблюдаю. Вроде бы и страха особого уже нет, то есть, конечно, страх на месте и даже почти ужас, но говорить и двигаться не мешает, первый полупаралич, вызванный неожиданным визитом, закончился. Странная эта письмоноша, не говоря ни словечка в ответ на ласковые мои резоны, поворачивается и уходит из поля зрения влево, к выходу на черную лестницу… Я к монитору – нет там никого! Я бегом обратно, ухо к двери, дыхание затаил – полная тишина, обычно скрипучая стукотная дверь на черную лестницу – молчит. Ну, и что мне думать по этому поводу? Стал думать. Вывод, непротиворечиво совмещающий оба визуальных эффекта, пришел довольно быстро: картинка на мониторе статична, потому что глючит прога либо железо, и в перископ я вижу простую застывшую фотографию межквартирной коридорной площадки! О, это уже лучше, нежели ничего! Хорошая мысль, толковая! Теперь бы еще разобраться с бесшумной и безумной письмоношей в полночный час… Подумал я – и бегом к глазку. Одновременно с коридорными шумами задвигалась картинка на мониторе: сосед-пенсионер собаку идет выгуливать!..

Совпадение двух изображений полное: там, в мониторе, дед с пуделихой – и в глазок то же самое. Пуделиху Багира зовут, а безымянного деда знаю только вприглядку, но он действительно живет на нашей лестничной клетке через одну квартиру от меня. Тем не менее открывать входную дверь, дабы воочию оглядеть место проявления странных эффектов – общий коридор – я все-таки не стал, поосторожничал. Но уже не застыдился страха своего. До утра, до рассвета сидел я в коридоре на стуле (из кухни принес), смотрел поочередно в глазок и на монитор, слушал звуки… Багира привела деда с прогулки, лифт я слышал, звяканье слышал, а также дверное хлопанье, стариковское бормотание, веселый пуделиный скулеж… Но от полуночной тетки-почтальона я больше никаких появлений так и не дождался. И звуков, кроме той первоначальной просьбы войти.

Лишь при белёсом рассвете, который на рубеже июня – июля почти то же самое, что белёсый вечер, если сравнивать на часы не глядя, лишь ранним утром, когда уже дом стал пробуждаться за окном и на этажах, я обрел через отупелость необходимую толику душевного равновесия и решился вернуться в кровать. И вновь меня тревожили нехорошие незапоминающиеся сны, и спал я всего-то часа четыре, но проснулся сам, без будильника. А вроде бы выспался, несмотря на пакостное внутреннее ощущение, что эти навязчивые кошмары спасли меня, вытолкнули из черного сна в безопасную действительность. Первая мысль после похода в туалет-ванную и окончательного пробуждения была проста: или на свете существует так называемая нечистая сила, или я поехал разумом. Ну, и?.. Что приятнее, чего изволите выбрать, гражданин Кирпичев, он же Сева Кирпич?., он же… этот… блин… забыл… извод!.. И еще этот… мурина поперечная. Кто они, кстати, ну-ка узнаем, и за что мне такие прозвища от спасенного мною чудища, там, на Елагином?.. (Это я сам себе говорю небрежным тоном, подсаживаясь к десктопу. В левой руке – чашечка с утренним чаем, в правой – мышка… Надо будет мышку переименовать в руль или весло, дабы не было больше никаких мышино-крысиных ассоциаций… бр-р-р!) Поперешный – это нечто вроде колдуна-инакомыслящего. Мурина[2] – здесь не отдала Сеть прямого ответа, но с кочки на кочку – вроде бы нехорошее магическое лицо, типа «образина» от слова «образ». А извод – это черт или водяной. Угу! Я колдун, черт, водяной, а эти все нежити, ленты и крысы с почтальонами – они тогда кто?! Эльфы с крылышками?! Осмотрел себя – сначала так, а потом в зеркале: из одежды на мне только шлепанцы, с утра плюс двадцать три, даже в халате жарко. Ну, причесаться бы надо… Отражаюсь – вот что ценно!

Дальше мысль моя соскочила на более важные недоумения: если меня упекут на Пряжку с психозом, шизофренией, с воспалением мозговых оболочек или еще чем-нибудь таким безумящим, кто будет распоряжаться моими деньгами и недвижимостью? Вопрос на самом-то деле риторический, потому что к моменту излечения – это если я небезнадежно сошел с ума и реабилитируюсь – от моего состояньица не останется даже следов на песке, тут уж подсуетятся люди добрые, и к гадалке не ходи… Родных нет, опекунов и наследников нет – оберут до нитки! А денег-то жалко – я на них живу полной жизнью!

Ладно, а если я психически вменяем, что мне теперь – в сглаз верить, в порчу, в домового, в водяного?..

И вспомнил я про карты, про то, как они в сатанинские знамения складывались. Где колода? На кухне колода, сюда ее, в кабинет, в кабинете на полу будем развлекаться… дрожащими, н-на фиг, руками… Нет, не дрожат, притерпелся, что ли?!

– Алё? Да, но… Марта, мы же с вами догова… Дело в том, что я очень и очень зан… Хорошо, три минуты у меня есть.

Очередной чужесемейный вопрос жизни и смерти. Три не три, но в пять минут мы с несчастной Мартой уложились, жизнь и надежда под моим чутким телефонным руководством опять одержали победу, и я наконец могу…

Первая проба: валет, король, семерка, по мастям – соответственно бубны, трефы и трефы.

Вторая проба: шестерка!., треф, король винпиковый и пятерка пик… Тоже не представляю, как трактовать…

Третья проба: восьмерка, восьмерка, двойка, все бубны.

Четвертая проба: четверка, туз, девятка. Червы, трефы, пики.

Где-то на восьмой или девятой пробе я перестал следить за вытаскиваемыми мастями, отмечая лишь джокеров и шестерок. Только однажды из… где-то из полусотни, наверное, проб – выпала шестерка бубен с джокером. Как-то не очень зловеще это смотрелось, и я прервал исследования. От ясновидения до телекинеза – один шаг (а до психически неомраченного разума – целых полтора), и я его сделал: а кого стесняться – никто же не увидит и не узнает?!

Положил я перед собою на кухонный табурет колоду карт рубашками вверх, и не просто на дерево, а на картонный карточный чехольчик, чтобы, значит, с хлипкой этой подставочки нужным картам легче было выскакивать из колоды под воздействием, типа, моего ментального приказа.

А ведь заразительная штука! Не такая липучая, как лента на Елагином острове, но… часа полтора я честно сопел и пыжился, ерзая задницей в трусах по ламинатным плиткам кабинета, в попытках сдвинуть мысленным повелением какую-нибудь из карт, все равно какую, хрен с ними, с шестерками, пусть вон ту, верхнюю!..

Ни одна не шевельнулась. А я ведь не поленился для такого дела: настроил камеру на ноутбуке и все эти полтора часа моих ужимок перед табуретом с картами записал на видео!.. Понятно для чего: если вдруг получится – камера бесстрастно зафиксирует, она ведь безмозглая, галлюцинаций не ведает. Пришлось стереть файл, поскольку результатов ноль, а записанный процесс может меня скомпрометировать, если вдруг что… или даже послужить неопровержимым доказательством моей слабой вменяемости.

Были в этот промежуток времени звонки по трубке, но я на них не отзывался, чтобы настроя не терять… И правильно сделал: звонки были малозначащие, пустые, я проверил по номерам.

Выходить на улицу мне в этот день очень уж не хотелось, но я себя заставил, ибо должен, обязан хотя бы попытаться проверить собственную вменяемость на простых социальных действиях: сходить в магазин, дабы пополнить продуктовые запасы, а заодно и пообщаться с человечеством: нагрузить корзинку, поздороваться со знакомыми продавщицами, протянуть наличные или карточку, поискать мелочь, когда понадобится… И если я увижу, что все невозмутимы в общении со мною, не хихикают, не разбегаются кто куда с воплями возмущения, отвращения или ужаса, то вероятность того, что я более или менее адекватен, резко повышается. Ну а если будут хихикания и паника, но я этого просто не замечу в безумии своем? Тоже неплохо, если разобраться, еще даже и лучше, очень удобно, лишь бы санитары под замок не закрывали.

Во дворе я кивками поздоровался пару раз, не вступая в разговоры, – всё, вроде бы, как обычно. В двух магазинах то же самое: ни паники мое появление не вызвало, ни буйного веселья, ни вмешательства охранников… За хлеб и конфеты расплачивался налом, за крупу, мясо и фрукты – кредитной карточкой: сдачу считаю, чеки читаю… Ужели я нормален? Вот здорово, но… значит, вся безумная мистика вокруг меня – суровая быль! Единственное плохо при таком раскладе: внимать за дверью в ночи гнусоголосому существу с крысиным взглядом, которое просит его впустить, – это жутковато, и это совсем-совсем иного качества страх, нежели когда смотришь фильм ужасов в кино или по телику.

Некоторое время назад я уже делал открытия для самого себя насчет того, как новые, только что нахлынувшие впечатления делают почти невозможное, то есть вытесняют старые, пусть даже супер-суперважные… Да запросто! – и это непреложный факт, в котором я в очередной раз убедился, возвращаясь из небольшого универсама на проспекте Испытателей. У меня поблизости целых два универсама: небольшой и совсем небольшой. Совсем небольшой – вообще перед окнами, но я его не очень люблю. До дому – сотня метров по прямой, оставалось только Серебристый бульвар пересечь по пешеходному переходу, как вдруг меня окликнули:

– Молодой человек?.. Ау, молодой человек!

Когда я не в общественном транспорте сидячий пассажир, а пешком иду по улицам города, в ухе у меня только один наушник торчит, второй свободным болтается, и поэтому я всегда слышу не только радио, но и голос города вокруг меня: разговоры, клаксоны, предупреждающие окрики и свистки… Да, качество музыкального звука от этого падает, однако подобная предусмотрительность того стоит, на горьком опыте понял. Хорошо, хоть не на очень горьком опыте.

– А?..

– Да-да, это я вам. Извините, что, так сказать, вторгаюсь незваный в ваше медийное пространство, но я буквально в несколько слов, на минуту-другую, вы позволите?

Я кивнул, второй наушник вынув, а сам смотрю на него: мужичок, пониже меня, где-то метр семьдесят, весь такой средненький параметрами, в темных очках, в бейсболке, посаженной чуть наискось на коротко стриженную голову… Лет, наверное, тридцать пять ему, а может, и сорок, светлая крупноклетчатая рубашка с короткими рукавами, бежевые штаны по колено, сандалеты на босу ногу… Часы на руке…. На левой руке. Обыватель, голос нормальный, и тень хорошо отбрасывает среди бела дня. Светофор, конечно же, меня ждать не стал, мигнул желтым, потом красным…

– Да, конечно, слушаю вас…

В первую секунду меня кольнула тонкая и очень неприятная догадка, от которой все мои мистические переживания словно цунами слизнуло: это муж или бойфренд одной из барышень, с которыми я однажды… или не однажды… А с некоторыми-то вообще ничего у меня не было, с теми, кого я честно консультировал… Только кто поверит оправданиям?.. Действительность оказалась поострее догадок:

– Савелий Васильевич Кирпичев?

– Да, слушаю вас внимательно.

– Савелий Васильевич, тут такое дело… Вы ведь муравьями интересуетесь?

– Что?..

– Муравьями, говорю, интересуетесь? Пчелками, там?..

– Ну, а… предположим. И что? Чем обязан, собственно говоря, и-и-и… с какой стати…

– Ничего личного, Савелий Васильевич, не волнуйтесь, пожалуйста. А просто найдите себе другое хобби, вот вам мой совет.

– Что?..

Я настолько растерялся от услышанного, что даже пролопотать ничего вразумительного не сумел в процессе этой странной беседы! «А… бэ… чиво…» Еще не хватало бы вслух прокомментировать случившееся фразой десятилетия: «Я в шоке!».

В шоке, да. Есть такое дело. Мужик тем временем откозырнул мне двумя пальцами по бордовой бейсболке, повернулся да ушел, не дожидаясь дополнительных вопросов и междометий с моей стороны. А я остался стоять на перекрестке, перебирая растерянным разумом светофорные цвета… Желтый… зеленый… желтый… красный… желтый… Зеленый, пора переходить. Надо же – вот только что радовался, что руки-ноги перестали дрожать, а здесь уже вот-вот голова затрясется, как у паралитика!

Тремор в руках – это не когда ты злобным голосом посылаешь к чертовой матери любого безобидного собеседника, отвлекшего тебя от внутренних клокотаний, а кончики пальцев при этом срываются с телефонных кнопок или не могут зацепить перелистываемую страницу книги; настоящий стрессовый тремор – это когда ты тянешь руку к замочной скважине, к включателю электрической конфорки, но попасть ключом в отверстие замочной скважины или ухватить тумблер за ухо никак не можешь, потому что пальцы аж звенят на трясущихся ладонях, а плечи ходуном ходят! С ключом и конфоркой я справился, хватило если не самообладания, то смекалки: свел обе ладони вместе и двумя руками попал. Точно так же ухватил сковородку, бутылку с якобы оливковым маслом, свиные котлеты поочередно… Сегодня я их отбивать и надрезать не стал, не до того… Хлеб ломтиками, только обертку развернуть… Поставил тарелку на стол, вилка почему-то уже на столе… А, это я с ночи забыл убрать, оливки ею доставал, скрашивая ночные посиделки в коридоре. В жестяную банку с поваренной солью удалось залезть уже одной рукой, щепотью. Посолил. Потом поел. Потом посуду вымыл – руки все еще потряхивало, но умеренно.

Итого имеем за прожитую половину лета: эпизод с барышней у Тучкова моста, эпизод с неопознанным животрепещущим хамлом на Елагином острове, там же – эпизод с засасывающей лентой голубого цвета и непонятной субстанции, эпизод с подглядывающей красноглазой крысой… пусть тоже пойдет в счет, не сомневаюсь, что крыса не проста!.. Далее: эпизод с полуночной почтальоншей, отдельно – разница в цифровом и оптическом восприятии коридорной действительности… И, наконец, чувак, который узнал меня, будучи со мною незнаком, и который вынес мне предупреждение насчет моего интереса к цивилизации муравьев… He-а! Нет, запишем иначе, блин: к цивилизации общественных насекомых. И карты не забыть! Знал бы комбинаторику – подсчитал бы вероятность двукратного совпадения, но ломы изучать ее ради одного феномена. Башке моей – не до науки сегодня.

– Так. Время?

– Восемнадцать тридцать… две…

– Хорошо. Сколько-сколько??? Ого… когда же это… Получается, не только я с ума схожу, но и время…

– Ну, Кирпич: планы на сегодня?! Живо решай!

– Уже решил: на Васильевском ночую.

– Молодец, Кирпич, грамотное решение: тогда я собираюсь!

– Пошевеливайся!

Так я разговаривал в голос сам с собою, закидывая в сумку ноут, планшет, котлетку денег, карточки, носки… Нож положить. Два ножа положу: один складишок-выкидушку (пустяковина китайская, воплощенная мечта моих детских интернатовских грез), а другой – понадежнее – столовый, но очень прочный и острый. Хорошо бы… ствол какой-нибудь купить… Раньше надо было думать.

Ничего не забыл? Вроде бы нет.

Кому бы пожаловаться, у кого бы защиты попросить или хотя бы удобоваримых объяснений происходящего?

Не у кого: сам уже взрослый мужик, сам должен справляться…

Я уже открывал вторую наружную дверь, когда запнулся мыслью на пороге… Кивнул сам себе, ключ в обратную сторону – щелк, щелк на два оборота, прошел, не снимая кеды, в кабинет, упаковал карточную колоду в коробочку. Вот теперь можно идти.

Муравьи, да? Эльфы, крысы, джокеры?.. Посмотрим!.. Ни хрена не убоюсь!..

Дзззукк! Эсэмэска пришла.

А я – весь уже в образе несгибаемого, но временно гонимого крутыша-одиночки – хладнокровно запер двери, пешком спустился по черной лестнице, вышел на проспект Испытателей и только тогда вынул трубку из кармана, чтобы прочесть обычный телефонный спам:

«Уничтожаем насекомых, ос, муравьев. Подробности по ссылке…».

Глава 4

Романтика в умеренных дозах – элемент уюта, по типу халата. Если бы не страх, противный, унизительный, убивающий любые помыслы насладиться обрушившимися на меня событиями, я бы с удовольствием завернулся в эти чудеса и понежился… А вместо этого бегу, дрожа и озираясь.

Белые ночи в Петербурге вкрадчивы и очень пугливы, на излете особенно. А день все еще настойчив; хорошая же погода, как дневная, так и ночная, не то чтобы редка, но малопредсказуема. Семь часов вечера, восемь… десять… одиннадцать – а в окнах верхних этажей, по золоту церковных куполов и крепостных шпилей все еще плывет холодное северное солнце… Неопытному и нетерпеливому путешественнику, нарочно приехавшему в Питер, чтобы окунуться в белую ночь, уже начинает мниться, что световой день не иссякнет как минимум до завтрашнего полудня… Но вот объявлена полночь, и в первом календарном часу новых суток на улицы-линии Васильевского острова потекли из дворов-колодцев сумерки, обещающие доверчивым зрителям все волшебства знаменитой белой ночи. Вперед, к Неве: именно там, на гранитных набережных, на стрелке Васильевского острова, на песчаном пляже Петропавловки, на водной глади между рогами разводных мостов она являет в полной мере мимолетную свою красоту! Вдруг, откуда ни возьмись, задули ветра, пригнавшие в город подмокший балтийский туман. Обозвать его тучею не повернется язык, очень уж он приземист, вял, безлик и бесцветен, однако белую ночь испортил, увы: вместо нее сырая мгла, тьма без звезд, неуверенные раскаты далекой грозы, которые легко спутать с грохотами и зарницами поздних трамваев, первые капли дождя откуда-то сбоку-сверху, досада на невзятый зонтик…

Это даже и хорошо, что ближе к ночи вместе с сумерками проступила морось на улице: под безоблачным небом я непременно пошел бы куда-нибудь к воде, на стрелку Васильевского либо вообще за Дворцовый мост, по Дворцовой набережной к Летнему саду, мой любимый Троицкий мост разводить, дабы отвлечься от смуты душевной… Не скажу, что я очень уж истосковался по прогулкам среди белых ночей, но с некоторых пор считаю себя обязанным погружаться туда хотя бы раз в лето… Ладно, коли так, прогулка в другую ночь успеется, когда небо посветлее будет и посуше, а ныне я лучше дома посижу. Сказал – и сделал: остался дома, в своей «младшей» квартире на Васильевском… Так уж не улыбалась мне перспектива еще раз нарваться… ну… короче говоря: видеть никого из знакомых не хотелось, а в одиночку же ходить, пусть даже в прозрачную белую ночь среди беспечных толп… наверняка бы забоялся, впервые за много лет. Теперь же – мелкий липкий дождик спокойно и без моего участия решил главную проблему сегодняшнего вечера.

Первое, что я сделал – то есть уже ни на чих не стесняясь перед самим собой за проявленную паранойю, – тщательно проверил оба окна, в комнате и на кухне, чтобы и основные створки окон, и форточки были на запорах, а не просто прикрыты. В квартире на Васильевском, в отличие от «главной», более современной квартиры, остекление старого образца, двойные деревянные рамы, а не стеклопакеты, поэтому я проверяю задвижки на внешней раме и на внутренней. Выходят окна во двор-колодец, даже днем здесь темновато без электрического освещения, даром что относительно высоко живу, на предпоследнем этаже пятиэтажного дома… Будем надеяться, что ради преследования одного маленького меня таинственные силы не будут выключать электричество в нашем доме. А… если отключат? В таком случае приобрету опыт, буду знать наперед – зачем это мне, в моем домашнем хозяйстве, понадобится читалка: ее заряда хватает надолго, не то что в ноуте!

Вечер на исходе, унылые слякотные сумерки, через полчаса наступит полночь… Но не географическая, а декретная, обусловленная привычками социума полночь, которая, согласно воле земных властей, приходит в город Петербург на два часа раньше природной. Я вроде бы и голоден слегка, но есть не хочу, меня как бы даже подташнивает от волнения… самую чуточку, просто на уровне «кусок в горло не лезет». А воду охотно пью – кипяченую, маленькими отдельными глоточками, из стеклянной кружки с аляповатыми цветочками. Надо будет вспомнить, какая полночь в прошлый раз порадовала меня спецэффектами: декретная или… Помню, декретная, у меня ведь по ней будильник в трубке настроен. Странно: я сбежал на Васильевский, спрятался, типа, а сам в напряжении жду – начнется или не начнется? И если да – что именно? Колоду карт я с собою взял? Взял. Сделаю чистый научный эксперимент: буду гадать на шестерки перед наступлением полуночного рубежа и после него, сначала испытаю декретную полночь, потом природную, а потом и спать. Сегодня у меня стойкое предчувствие, что ночь пройдет безо всяких чудес…

Да, и будильник в трубке немедленно отключить, пока о нем помню, во избежание очередного нервного припадка! Времени? Без двадцати пяти ночь. Выставляем… с разницею до секунды… сверяя точное время по телефону городской службы ноль шестьдесят… и трубку, и планшет… Порядок. Все-таки удивительно осознавать, насколько простейшие повседневные бытовые заботы и движения отвлекают от страхов, томлений, страданий, всяких иных-прочих сокрушительных душевных бурь! Люфт по времени пока есть, можно почитать, дополнительно отвлечься. Где мой файл? Угу. «Из всех найденных в полезных ископаемых, датированных олигоценом и миоценом, насекомых примерно 20–40 % – это муравьи. Из всех родов, живших в эпоху эоцена, примерно 10 % дожили до наших дней. Роды, существующие сегодня, составляют 56 % родов, найденных в балтийском янтаре (датируется началом олигоцена) и 92 % родов, найденных в доминиканском янтаре (начало миоцена)». Сухие бесстрастные справки, подобные этой, для моего разума слаще овсяного печенья, ярче сказочного блокбастера, ибо окрыляют, позволяют самому фантазировать и думать в любую сторону, «…дожили до наших дней!..» Это значит, что повстречай я сего десятипроцентного представителя рода муравьиного, мне было бы не понять, откуда он бежит: из соседнего парка или из тридцатимиллионолетней глубины веков?! Очень это забавно и занятно! Муравей – общественное животное, стало быть, и устройство их муравьиного мира, дожившего до наших дней, столь же устойчиво к переменам, как и строение тельца отдельной особи, живой или ископаемой. Соответственно, и пища, и способы ее добычи аналогичны современным. Рабовладельческий строй в Египте просуществовал несколько тысяч лет подряд, от силы четыре, и по факту получается, рабовладельческое устройство самое прочное в истории человеческой цивилизации. Но сие ведь не значит, что оно выдержало проверку временем и более всего подходит нашему homo sapiens или что в рамках египетского рабовладения остановились эволюция и прогресс и продолжились только в феодальном средневековье? А может, значит?.. Будем проверять. Но муравьиные царства, пчелиные, термитные прожили во многие тысячи (!) раз дольше, чем египетские человеческие! Ужели за столь колоссальное количество минувших тысячелетий эволюционные процессы обошли стороной формику руфу и ему подобных??? И если да – то распространяется ли сей ступор на общественные образования, на пчелиные рои, муравейники, термитники?.. Или НЕ распространяется? Вот, скажем, камень, булыжник, или кирпич, или плитка – одни и те же элементы могут составить и античный дворец, и заводоуправление, и стену в каком-нибудь коллайдере… Или ноготь на моем правом указательном пальце, который пора обстригать, – он примерно такой же, как был у Калигулы и Франсуа Рабле, и я, Сева Кирпичев, примерно такой же по объему головного мозга, расположению рук-ног-требухи, цвету кровяных телец, как Ньютон и Аттила, однако же общественное устройство и сама цивилизация, на разных этапах своего существования породившая меня и Людовика Одиннадцатого, очень и очень отличаются, в зависимости от того, какое тысячелетие на дворе… и даже век… да что там век – десятилетие! Из одних и тех же кирпичей, известок, гвоздей, бревен, свай и прочих молекул – бесконечная пестрая череда строений античных, средневековых, довоенных, послевоенных, капиталистических, социалистических, исторических, доисторических… При этом люди – все те же: с аналогичными думами, страхами, Любовями, надеждами. При этом камешки, из которых построена отдельная человеческая особь – руки-ноги, головной мозг, спинной мозг, базовые инстинкты, человеческие рефлексы, безусловные и условные, все они по-прежнему при нас. Иными словами, из тех же «муравьев» выстраивается совсем-совсем иной «муравейник»! Отсюда тема уклоняется в несколько неожиданный поворот! – и моему разуму, чтобы в сей поворот вписаться, следует не просто кивнуть, а…

Мысли мои прервал странный звук от входных дверей. Но это был не стук, скорее скрежет… Тихенький такой скрежеток, будто бы кто-то вкрадчиво ковыряется отмычкой в замочной скважине. Глаза мои словно бы спохватились, сами собой рыскнули туда-сюда по часовым циферблатам на трубке и планшете: полночь ровно! О, ббблин!..

Как жаль, что я не догадался здесь, на Васильевском, глазок-перископ вживить вместо дешевой стекляшки! Зачем я сюда приехал, ведь чувствовал, знал, догадывался, что лучше бы остаться на Серебристом?!

– А как же мое предчувствие, что сегодня будет тихо?

– Да хрен бы с ним, с предчувствием, где нож?!

Действительно: если это отмычка шкрябает в замке, то уместнее все-таки пойти и воспрепятствовать проникновению в дом чужеродного элемента. Я мужик или кто? Продуктивнее бы всего – отреагировать ударом в злодейский лоб чем-нибудь тяжелым и твердым, даже летальнообразующим, но я не догадался насчет топора, не захватил и не купил заранее. Закончится все благополучно – ствол добуду. Слово себе даю! И две… две-три обоймы серебряных пуль про запас. Эх, если бы это оказались крадуны, обычные нехорошие криминальные элементы, – против людей было бы морально проще. Так ведь нет, обольщаться по поводу опасности не стоит: с детства преотлично знаю, что домушники и даже легкомысленные скокари почти всегда днем работают. У меня в одноклассниках, в разные годы, в пятом и седьмом классе, двое пацанов были, так они до интерната оба домушничали, в форточки лазили, на подхвате у взрослых… Где, где, нож где?.. Вот нож: хоть и столовый, хоть и переделанный, да все одно понадежнее китайской выкидухи, попрочнее, клинок изначально вроде бы немецкий, если верить клейму. Нож, оказывается, лежал прямо передо мною, на подоконнике, и я его взял в правую руку – острием вниз, рукоятью вверх – как джойстик. Столовый нож, но очень похож на финку-щучку: обушок скошенный, под мизинцем упор-крестовинка… За облик-то я его и купил в свое время на барахолке возле Удельной, в память о детских мечтах суровой интернатовской поры… Делать нечего, двинулся на цыпочках к двери, я уже, можно сказать, привык, приспособился ковылять на ватных и трясущихся ногах навстречу страху, но не потому, что я такой бесшабашный и крутой, а… это… ну… от этакой противоестественной любознательности, вызванной безысходностью. Да, смелость от безысходности, но это не полет «бабочки на огонь»! Приходится, вынужден отвагу проявлять, ну а куда деваться??? Вообще говоря, бывает очень тягостно осознавать, что ты один на белом свете и один против всего белого света, ибо никому не нужен, ибо почти за тридцать лет прожитой жизни так и не прирос к ней корнями взаимных долженствований, обязанностей, привязанностей… Другим людям все-таки легче, даже устойчиво несчастным по жизни. Барышня Марта, к примеру, – ей ведь есть кому пожаловаться на судьбу, поделиться горем и страхами: со мною, с бабушкой, с двумя-тремя подружками, которые весьма горазды подсказывать экстремальные советы по типу «вот я бы на твоем месте», на худой конец – с маленьким сынишкой от первого и пока единственного брака… А у меня, по какой-то прихоти судьбы, ни друзей, ни родных. Есть, правда, несколько приходящих возлюбленных, но и они, скорее всего, не загорятся идеей оборонять меня против НЛО и нечисти… и будут правы, не для того приходят…

– Ну!.. Кто там, чего ломитесь!?

Тишина в ответ, и скрежет смолк. Очередная жуть, продолжившаяся теперь уже на Васильевском, конечно же, напугала и удивила меня, однако – если можно так сказать – привычно удивила и напугала, словно бы мое сознание, поверив в собственную шизофрению, расщепилось на два автономных подраздела: один заставил меня пытливо посмотреть в дверной глазок, перед тем как выкрикивать вопросы в пустоту за дверью (прижал на мгновение лицо к глазку и тут же отпрянул!), а другой уныло констатировал: да, скрежет есть, за дверью пусто. Хотя… нет: там, внизу, на самом краю обзора, вроде бы какое-то пятно… которое темнее фона… Хоть бы лампочку на лестничной клетке вкрутили помощнее… Но здесь не ТСЖ и не управляющие компании, здесь пока районные коммунальные службы рулят…

После короткой заминки скрежет продолжился, но не от замочной скважины, как я сначала подумал, а намного ниже, на уровне пола, как раз оттуда, где мне почудилось темное пятно…

– Если ты… Эй, слышишь?.. Если ты… ну… та самая крыса с Серебристого, то лучше свали прочь, затопчу н-на хрен!

Молчание за дверью продолжилось, но скрежеты прекратились.

Когда в руке нож, когда ты нашел в себе наглость или мужество пойти угрозе навстречу, в данном случае – голос подать, пусть даже из-за двери, то и силы откуда-то берутся: руки потные, поджилки вибрируют, грудь аж сотрясается под ударами сердца, но ты готов воевать, сражаться, держать оборону и нападать – знать бы на кого!.. Плохо только, что «безумство храбрых» само боится ожидания и неизвестности: за дверью тишина, за дверным глазком пустота… и вся решимость красиво умереть в кровавой сече с ночными пришельцами потихонечку выпаривается из меня. Я несколько мгновений как бы колеблюсь – выскочить или не выскочить наружу, на этажную площадку, но в более глубинных помыслах отдаю себе нелицеприятный отчет по поводу личного героизма: фига с два я кому открою! Пролезут – буду махать ножом, а не пролезут… и ладно бы тогда, я не против. Стою вплотную к двери, дышу, подавляя мелкие стоны, а сам чувствую, что по ногам, особенно по правой ступне, словно бы мурашки онемения поползли, словно бы кровь там застоялась… или уходит… В тот жуткий час были на мне кеды-конверсы, ибо я еще накануне твердо решил не разуваться на ночь глядя… Короче говоря, я пыром справа пнул по низу двери, но – умеренно, силу экономя, ибо все-таки носки у кед мягкие, а дверь металлическая… Пнул, а сам опять вплотную к двери придвинулся – в глазок посмотреть.

– Сказано же – частная собственность, вход только по приглашениям! Топочи отсюда, мерзота! – Это я себя так выкриками подбадриваю, типа характер показываю…

Вдруг тусклый обзор из дверного глазка потух – словно бы на лестничной клетке вырубилось электричество… или кто-то снаружи стеклянный кругляшок залепил… Потом посветлело – а я все вглядываюсь, все пытаюсь что-то рассмотреть… Видимо, у страхов и ужасов тоже есть своя палитра, не менее богатая, чем все оттенки черноты на знаменитом квадрате Малевича. Разве что дурацкий этот квадрат мне по фигу, а нынешнее многообразие ужасов – вот-вот уже, еще чуть поднажать – обязательно превратит меня в сумасшедшего: либо в тихого «додика» на уровне медузы, либо в буйно помешанного… с густым запахом дерьма из штанов… Одним словом, картина Шишкина маслом: я смотрю в глазок, а с той стороны двери на меня уставилась крыса! Размером с невысокого человека, среднего женского роста! Черно-красное круглое око, редкие усы… такие… словно бы из толстых нейлоновых нитей…

Дальнейшие минут семь не помню – в обморок свалился, тут же, у дверей.

Очнулся – и первая мысль в башке: жив! Тут же вторая: сон! Третья была чуть посложнее и уже не столь энергичная: «Жив, все было наяву, нож…» – надо же, из руки не выпустил и умудрился не пораниться в падении! Время?.. Нет, погоди! Что там в глазке? Не залеплен вроде бы, светится… Времени сколько?.. К дребеням время, что в глазке?..

Зырнул в глазок – пусто за дверями. Фу-х. Вот теперь можно и на циферблат взглянуть: восемь… девять минут первого. Клёво: ночь только начинается, стало быть, я почти ничего интересного не пропустил… Сам храбрюсь, а сам, такой, в плотной тоске: всё бы кажется, отдал, деньги, квартиру, лишь бы выскочить живым из этого кошмара, чтобы никогда больше в него не возвращаться…

Пробуждение от обморока (в моем не очень богатом словарном багаже отсутствует иное определение этого послеобморочного состояния, когда ты уже очнулся, только что разлепил глаза, но все еще не до конца пришел в себя, так что – пусть пробуждение) добавило в мои кошмары наяву еще один милый штришок: я вдруг «понял», что за мною следят, что за спиною постоянно маячит кто-то посторонний-потусторонний… Невидимый, разумеется, поскольку ни внезапные оборачивания, ни попытки увидеть отражения или тени по потолку и полу успеха не принесли. Минут пятнадцать меня плющило так, что я готов был звонить в милицию и кричать им в трубку: дескать, приезжайте, спасайте!.. И по комнате кружился, и к стене прижимался, и светильники все зажег… Удержался все же, не кричал и никуда не позвонил… Потому, наверное, что ментов и санитаров я с детства привык бояться еще больше, чем призраков… Разве только Витьку-мента стремался по иной линии, совсем не ментовской. А крыс до недавнего времени я вообще не страшился… Правда, не были они столь огромны, как эта, у дверей.

В границы психической нормы, как это ни парадоксально, мне помогли вернуться два противоречащих друг другу фактора – новая порция ночного ужастика за окном и скепсис, элементарное недоверие к самому себе, к своему разуму и сознанию. Ведь что было в жизни моей: долгие годы я вообще не задумывался ни о чем, кроме как о добавке к интернатовской жратве, потом понял, что я дурак среди окружающих, потом, после потери моего первого жилья, заметил, что постепенно умнею и что глупая голова – помеха в жизни… Потом… потом… Ну… да… рос, разумеется, «работал над собой», но уже не забывал – каково оно, быть глупцом среди умных, способных с умыслом разводить тебя, и бескорыстно обманывать, и потешаться, и подставлять… Вот и сейчас, после обморока: а с чего это я взял, что крыса ростом с человека? Просто она… крыса коридорная… ну… вскарабкалась по двери… и-и-и… а-а-абнюхивала глазок… Близко и через глазок показалась огромной. Вот.

– Ага! По железной, блин, двери она вскарабкалась??? Ты чего, Кирпич, совсем ку-ку?

– По железной, да! В смысле, по стальной. Крысы – ловкий народ, а масса тела невелика, много ли нужно когтям для сцепления?

– Угу, для сцепления! Пойди выйди, проверь царапины, которые от когтей по качественной стали. Небось должны остаться, по логике вещей?

– Сам иди. Впрочем, и ты не ходи, поскольку мы с тобою – один и тот же человек, должны себя взаимно беречь. Просто в тебе суевера-мистика больше.

– А в тебе страуса!

Вот так мы и поговорили с моим вторым я, только нам обоим непонятно – кто из нас второй, а кто первый. Двадцать пять минут первого. По-прежнему впереди вся ночь. Эх, еще разок бы в обморок, часика на четыре. Только, чур, с обязательным пробуждением!.. В обморок я не упал, заснуть так и не заснул, в монитор попытался заглянуть – ничего не вижу и не слышу, кроме пикселей, ну нет в душе моей никаких сил – по сайтам бродить, файлы просматривать… Иссушающая разум тоска изводит меня, даже и не страх. Был бы я наркот – забил бы косячок с гашишом или еще радикальнее: коптящим опиумным шариком через трубочку раскумарился бы… Хотя – нет! Я видел, как один мой коллега-узбек поочередно проделывал то и другое. С азартом, но недолго: пришел к нему передоз и спровадил в питерский крематорий. Мне в свое время даже узбекский насвой не покатил, даже простой табак не прельстил, куда уж тут анаше и герычу.

Не знаю, как я выдержал эту ночь… Просто перетерпел ее, секунду за секундой, минуту за минутой, час за часом… Часов было четыре с четвертью, покуда рассвет в полной мере налился безоблачною силой… Облака и тучи с туманом к этому времени все в дождь выдоились… Задним числом вспомнилось, что стук дождя помогал мне, как бы поддерживал, разбавляя одиночество.

Когда рассвело, я расслабился и выпил чаю… Нет, сначала в туалет забежал, по малому делу, но получилось надолго, на минуту с лишним, ибо от переживаний мой разум на всю ночь зажался, забыл о нуждах организма… Потом уже чаю попил, а потом и к зеркалу пошел, в абсолютной уверенности, что отныне я набело седой, как Хома Брут из фильма «Вий» после второй ночи… Да ни фига подобного! Как был рыжий, так и остался, как был у меня взгляд… Нет, нормальный взгляд у меня, осмысленный, даже не мутный, разве что глаза покраснели и темные круги под ними.

Вызвал я такси, предварительно восстановив относительный порядок в квартире на Васильевском (чайную чашку с ложкой помыл и мусорный мешок вынес) да и поехал на Серебристый, уже заранее понимая про себя, что от перемены мест обитания кошмаров меньше не становится… Не было когтевых царапин на входной двери, я внимательно посмотрел. И не сразу придумал, как это трактовать, к добру или к худу? К худу, при любом варианте разгадки, но в отсутствие царапин все же дышится чуточку легче. Еду, а сам думаю, план составляю на ближайшее будущее: сегодня тупо отлеживаюсь и оттаиваю. Куплю жратвы с запасом и нос из дому не высуну, покуда не отдохну или не выясню: это мир сбрендил или я? Лучше бы я: меня легче вылечить. Кстати говоря, у таксиста, которого я по трубке вызвал (а ехать решил на переднем сиденье, рядом с водилой, потому что впереди можно пристегнуться ремнем безопасности… Глупая, конечно, предосторожность и невнятная, потому что сам не знаю, против чего предпринял, но все-таки…), на брелоке было изображение пчелы. Впрочем, пчела – не муравей. Я не стал его ни о чем спрашивать и вообще рта почти не раскрывал: подтвердил вызов и адрес… Мы оба молчали почти весь путь, за это я отблагодарил его добавочной сотней.

Я не помню, в котором часу повалился спать – где-то около десяти утра, проснулся же ровно в семнадцать ноль-ноль, от очередной эсэмэски… опять по поводу насекомых. Я бы с удовольствием откликнулся и позвал этих назойливых сволочей-дезинсекторов, но только если бы они по грызунам специализировались, а не по… Нет, вру, не позвал бы, потому что все они вокруг были частью той странной, невесть откуда вспыхнувшей угрозы… Все началось в тот злосчастный день, когда я повстречал «узнавшую» меня женщину… Двух часов после этого не прошло – хренак! – странная лента-липучка и все такое прочее… и покатило, и поехало…

Жизнь моя, оказывается, она была такой хорошей, такой счастливой, а теперь давит меня, словно могильная плита случайного живого человека! Опять позвонила Катя Горячева – это было в половине седьмого, и я чуть было не соблазнился мыслью позвать ее к себе, чтобы оставить на ночь, чтобы не так страшно было дожидаться темноты и рассвета… И позвал бы, и совесть бы не помешала втравить в мою личную жуть кого-то постороннего, да вспомнил, что Катя ничего не знает про квартиру на Серебристом, ехать же ради нее опять на Васильевский… He-а! Лучше я здесь: тут у меня и Сеть помощнее, и топор имеется… Топор, что ли, наточить… где-то был брусок… И действительно – чуть было не бросился искать точильный камень, вот до каких дуростей непонятное доводит! Ладно уж, не фиг самого себя смешить в столь ответственный… промежуток времени, слово «час» тут не подходит, очень уж надолго растянулся этот гнусный час, и я даже приблизительно не представляю, когда он закончится.

Дождик повис за окном, не холодный, реденький, не очень мокрый, он словно бы звал меня: «Не унывай, Киря, выскочи на улицу, купи еды, отвлекись от мистики, от страхов своих человеческих: я тебя ночью утешал-выручал и сейчас помогу!». Хм… И то. И я поддался, ради мелкого этого дождика побежал на улицу как был, одетый по-домашнему – джинсы, футболка, без банданы, без кепки, без капюшона, без зонтика, а из обуви – шлепанцы на босу ногу, покупать же решил не где поближе, то есть не в окрестных лабазиках, а в небольшом универсаме, на пересечении улицы Сизова и проспекта Испытателей. Смог почти не чувствовался, листва дышала особой дождевой свежестью, тротуары, как всегда, наполнены обыденностью, а газоны – мусором и собачьим дерьмом.

Спасибо тебе, дождик, полегчало!

Набрал я себе скромной «всякой всячины», а если конкретнее – куплены были хлопья кукурузные, бурый тупоугольный сахар кусочками, виноград и пара сырых куриных грудок, их я просто отварю, под самодельный соус из кетчупа с майонезом. Возникло вдруг конкретное искушение дополнить все это поллитровкой лекарственного, чего-нибудь такого покрепче, типа коньяка или водки, но… Не купил, ведь я дурной, когда пьяный, сам этого не помню – люди рассказывали.

И опять о смене впечатлений в человеческой психике: спал я тревожно, весь в мистических кошмарах, проснувшись, маялся предчувствием будущего ночного страха… Но вышел на улицу и немедленно стал иначе бояться – что сейчас начнут подходить ко мне другого сорта незнакомцы со своими дурацкими угрозами-предостережениями по поводу насекомых! А… почему, кстати бы спросить, иного сорта? Разве они все не из одного и того же ящика выскочили?.. Нет, отвечаю сам себе, не из одного! Уж не знаю, почему так мне в голову втемяшилось, но только родилась вдруг во мне уверенность, я бы сказал – безапелляционная уверенность, что «крысы» и «муравьи» – разные темы, друг от друга не зависящие.

Между прочим, того странного типа, что вчера на перекрестке подвалил ко мне с предостережениями, более похожими на угрозы, я вроде как послушался: никуда в Сеть не выходил, дабы углубить и расширить запасы знаний по муравьям и термитам… и по пчелам, и частично по осам… Что их всех объединяет в моем интересе к ним? Что именно, кроме их общей принадлежности к классу насекомых?

Нет, не три пары ног и не трахейное дыхание! Плевать мне, чем и как они дышат и почему они стебельчатобрюхие! Стебельчатобрюхие! Да я год назад и не подозревал о существовании столь нелепого слова! По большому счету, мне все равно, сколько у них видов-подвидов и какова их совокупная живая масса в масштабах ноосферы. Но кое-что я бы не против понять… И соотнести с нашим, с человеческим ульем-муравейником.

Как они меня вычислили? Откуда эти неведомые мне «они» узнали, что я увлекаюсь проблематикой существования общественных насекомых?

Ну… здесь-то как раз можно и без мистики нащупать рабочую версию ответа: подглядели через Сеть. Кто подглядел – масоны, ФСБ, хакеры, орден таинственных мирмидологов, черные риэлторы?.. Это уже вторая группа вопросов, ответа на них я пока не знаю…

Йо!.. Курица моя родная!..

Пока я развлекал себя научными размышлениями, куриные грудки едва не подгорели! Как же так – ведь я собрался отваривать, а они на сковородке?! Нет, нет, нет, нет, нет, я в полном порядке, это простая рассеянность!

Кате Горячевой я отказал, весь в горестных завываниях, а горевал-то я искренне, просто несколько иначе, нежели это можно было подумать из моих слов в телефонную трубку… Опять обиделась… Еще пара таких отнекиваний, и чаша ее терпения переполнится навсегда. Это не мои домыслы, это она сама так сказала в конце разговора. Дурочка, блин! Вот как передумаю, как позову – к утру заикой станешь, милая сладкая малышка! Десять раз описаешь мой ламинатный пол, если не от мистических полуночных страшилок, то в процессе ночного общения с буйным белогорячечным психом! О тебе же забочусь! И вообще я собирался отваривать курятину, а не жарить! И не надо волноваться, не надо истерить, это еще не вечер, это всего лишь тучки налетели… В июле такое часто: либо день ясный, а ночь дождливая, либо наоборот, но реже…

Топор я не стал править на точильном бруске, но в воду окунул: набрал с четверть ванны воды и сунул туда, чтобы край топорища разбух, чтобы топориный клюв крепко на топорище держался… гм… чтобы при ударе, типа, не соскакивал.

– Вот что я такое бредовое несу: при каких таких ударах?!

– При обыкновенных! Крысу буду рубить и прочую нежить-нечисть! Вот при каких!

– Молодец, Кирпич! Ух, храбрый! И сковородку помоешь?

– Сковородку?.. Ну ни фига себе! А почему я? А при чем тут сковор… Помою, убедил, все равно делать пока нечего.

Вот так я разговаривал сам с собою, мыл сковородку и вилку, подметал пол, проверял «набухлость» топорища, пытался размышлять о чем-то таком… нейтральном или даже позитивном. Двигаюсь, короче говоря, по собственной квартире во всех направлениях, веду себя как ни в чем не бывало, ожидая очередной полуночи, ухмыляюсь, напеваю, в окна выглядываю, разучиваю простейшие танцевальные па из хип-хопа… Но к компьютеру так и не подошел, радио, телевизор и плеер не включал… Не хотелось ничего электронно-электрического, бывают у меня прихоти такого рода, это нормально, гораздо патологичнее рассекать пространство и время, не снимая наушников.

Страх вошел в меня именно через зеркало. Вдруг показалось, что отраженный я – это не я. Вот так. Невероятно гнусное ощущение!..

Искал это я, вынюхивал по квартире носок, чтобы добавить его в пару тому, который болтался у меня в руке, дабы отнести оба в ванную комнату, поближе к стиральным принадлежностям. Ну и прохожу мимо зеркала. Отражение мое движется параллельно, я это отмечаю угловым зрением, но лень голову повернуть, чтобы на ходу собой полюбоваться. И вдруг причудилось мне, что зеркальному двойнику моему, в отличие от меня, от оригинала, не лень башкой крутить! То есть он с такой же скоростью промелькнул по зеркалу параллельным курсом, но успел шевельнуть своей головой не в унисон с моей, не симметрично. Песнопения дрогнули, да так и застыли на моих губах… В ванной комнате у меня большого зеркала нет, я сунул носки в специально заведенный для этого полиэтиленовый пакет, в «грязное»… и возвращаюсь в прихожую, к зеркалу. Подхожу, вытягиваюсь в полный рост, гляжу на себя, на лицо, в глаза себе пристально смотрю.

Не знаю, обращал ли кто внимание на некие закономерности своего поведения перед зеркалом и особенности работы сознания при взгляде на отражение?

Зеркало почти всегда как бы опаздывает по сравнению с сознанием: человек, смотрящий в зеркало, всегда заранее, на долю секунды вперед, знает, что его двойник остановится, или поднимет руку, или начнет гримасничать, причесываться, завяжет галстук, поднесет тюбик помады к губам… Человек за всю свою предыдущую жизнь настолько привыкает к общению с зеркалом, этим неотъемлемым элементом домашнего обихода, и с собственным отражением в зеркале, что реагирует остро только на необычное, то есть на непредвиденное. Но сначала обязательно тупит. Ну например. Некто (любого пола, в любое время дня и года, предположим, весенним утром) смотрит в зеркало и чистит зубы. Жик, жик, бурл-бурл, жик-жик-жик, тени это под глазами или уже морщины? Давно пора волосы на висках подровнять… Прыщик… откуда он взялся, вчера еще не было?.. Человек, ежедневно по многу раз любуясь собою в зеркале, очень редко испытывает при этом восторг и удовольствие, чаще бубнит сердитым внутренним голосом, пеняет – на освещение, на вчерашние излишества, на неудачно выбранную косметику, на бритву, на возраст, на… И вдруг… МАМА ДОРОГАЯ… МАМОЧКА! За спиной что-то мелькнуло в проеме двери! А никого нет в квартире, никого не должно быть!!! Это потом уже выяснится, что всего лишь птичка в форточку залетела, или бабочка впорхнула, или даже чужая наглая кошка пришла познакомиться… Но главное – чудо произошло: зеркало внезапно проявило самостоятельность, показало то, что от него не ожидалось, – и вот вам целые озера эмоций! Потом недоразумение проясняется, острота ощущений тут же забывается, тупизна привычного опять при вас. Есть у феномена зеркала при его взаимодействии с человечеством и другая грань: зеркало видит в человеке одно, а показывает ему совсем другое. Но это уже из области корректирующего самообмана, и об этом, о защитных свойствах психики, как-нибудь позже поразмышляю…

Я смотрю на свое отражение в зеркале с тревожным любопытством, даже с затаенным страхом, а оно сверлит меня совсем-совсем иным взглядом… угрожающим. Мало того, в этой… палитре взора оно как бы самостоятельно! Я поднимаю, подношу к сердцу левую руку – и оно… он… не отставая ни на долю мгновения, поднимает правую. Я подпрыгнул – отражение делает все абсолютно то же и так же, но его лицо, но его взгляд… Я ловлю себя на остром желании сравнить это изображение с правильным, с зеркаль… Так это же и есть зеркало! Б-блин… действительно. Стою, смотрю. Впервые в жизни со мной приключился эмоциональный глюк такого рода, более похожий на шок: для того чтобы приблизить лицо к зеркалу, мне пришлось всерьез напрячься, преодолевая страх… где-то даже ужас перед собственным зеркальным двойником: глаза у него… как бы черные… грозные… с отливом в красное… Но приблизился, почти вплотную, – и так же медленно отодвинулся, я не трус. Опять поднял кисть левой руки на уровень плеча, помахал ею: приветик, типа… Отражение во всем вторит мне, послушно, синхронно, предсказуемо… А тревога не отпускает! Оно просто притворяется! Какого цвета у меня глаза? В интернате, когда время пришло этим интересоваться, мне отвечали невнятно либо однотипно: серо-буро-малиновые. Где-то так оно и было: то ли карие, то ли серые, то ли зеленоватые… в зависимости от освещения. А сейчас вижу четко: зеленые они у меня! Если верить отражению. Но какие-то темные… и со странным таким отливом… в бордовое… или в малиновое. Странно, да? Я тут же осмотрел указательный палец, куда меня та сварливая сволочь укусила… Следов нет.

– Чо уставился? У меня, братишка, взгляд не слабее твоего! Меня, блин, укусили – и теперь я превращаюсь. Как в фильме «Оборотень»!

Мой зеркальный двойник ухмыляется криво и ответно шевелит губами, но голос в квартире звучит один, только мой, без эха или иных каких удвоений. Мысль насчет превращения после укуса во что-то страшное и не мое – хороша, логична и где-то даже волнующа, но я всем своим испуганным естеством понимаю все же: нет! Нет, нет и нет – это точно, точнее и быть не может! Я ни во что инфернальное и потустороннее не превращаюсь, себя не теряю! Я… хм… странное во мне ощущение, суперстранное: с одной стороны, четко понимаю, что укус в мой палец мог повлиять на что-то и, наверное, повлиял – вон ведь как события покатились… Но не на меня, не на мою внутреннюю сущность. Я не только себя не теряю, но даже как бы наоборот…

– Не на меня влияет, понял?! И вообще я не вампир и не оборотень, я в зеркале отражаюсь!

Двойник мой сжал правую руку в кулак – а левая-то давно с кулаком наготове, уж я-то по себе знаю, только я правша, а не левша!..

Вот теперь вижу, что в зеркале я, Сева Кирпич, а не какой-то там… этот… ай, да не важно. И взгляд у двойника потеплел.

Вслед за внезапным испугом пришло, как ни странно, чувство иного рода, его можно было бы назвать уверенностью в себе, но я постеснялся этак определять. Да, перед самим собой – постеснялся. Привык по жизни, что не Джедай, не Илья Муромец и не академик Павлов…

Удалось заставить себя включить телевизор и посмотреть фильм.

Экран телевизора у меня нового формата, а фильм старый, 4:3, из-за этого у экрана телевизора справа и слева от картинки два прямоугольника, словно черные уши торчат. Фильм – откровенная дрянь, боевая камасутра: какой-то там азиатский учитель-кунфу учит какого-то азиатского кунфу-ученика стилю какого-то кунфу-дятла. Не все сразу получается у норовистого и несчастного юноши, изломанного событиями трудного детства, плюс постоянно вредят и строят козни азиатские злодеи-кунфу из какой-то конкурирующей школы… И если бы не спасительные рекламные врезки в фильм, уж не знаю, как бы я выдержал всю историю до финальных титров. Джеки Чан, орудуя в этом жанре, в свои кинематографические продукты жизнедеятельности хотя бы иронию добавлял.

Пришло время и привело полночь.

Я положил топор на пол, на середину большой комнаты. Думал, с топором под рукой будет спокойнее… Ошибся. Сначала я его на табуретке разместил, так, чтобы конец топорища в воздухе торчал, как бы повиснув над краем табурета, чтобы, не отшкребывая пальцами рукоять от плоской поверхности, сразу хвать рукой!.. Но пока маялся, туда-сюда ходил по квартире, дважды задел торчащую рукоять, во второй раз вообще чуть на пол не сшиб, на ноги себе… Однако и от лежащего на полу топора мне почему-то спокойнее не стало. Смотрю на него и страшусь: вот-вот увижу, как он шевельнется и левитировать начнет… острием по башке. Да, нервным людям вроде меня лучше держаться подальше от всех этих мистических ужастиков, ну невтерпеж этак всего бояться: еще одна такая ночь, максимум две… и я не доживу до рассвета, сам, без постороннего вмешательства помру от истерики.

«Надо чайку попить», – подумал я, и это простенькое решение, уже чуть ли не по привычке, доставило необходимую мне передышку: чайник шумит, голова-руки чем-то конкретным заняты, горячее сладкое питье слегка успокаивает. Было уже десять минут пополуночи, когда пошли в мою сторону первые шевеления новых ночных ужасов. Опять послышалась шкребота на лестничной клетке, вроде как в мои двери. Смотрю в перископ – никого нет, заглядываю в глазок – а там то черно, то пусто! Словно кто-то снаружи то перекрывает обзор, то опять освобождает, а сам прячется неизвестно куда.

Спрашиваю:

– Кто там?..

Тишина, поскребки на какое-то время прекращаются. Я уже знаю, вспомнил некоторые правила поведения нечистой силы возле человеческого жилища, во всяком случае, усвоил, как это в книгах и в фильмах описывается, и поэтому громким голосом вслух подтверждаю свои намерения:

– Пшли прочь! Никого не приглашал и не приглашаю! Никого не зову, никого не пущу!

И опять у меня в голове неуместные, и от этого нелепые, сомнения насчет электронной картинки в перископе: то, что я там вижу параллельно с панорамой в оптическом глазке, это что – съемка, динамическая картинка или статическая, вроде фотографии? Или все-таки динамическая, но электроника не видит представителей нечисти? Раз уж они в зеркале не отражаются, то и на цифру их снять нельзя? Или можно? Если бы удалось там, в коридоре, заранее маятник какой-нибудь установить или еще что-нибудь движущееся, типа наблюдать, наряду со всем прочим, контрольное движение… Или из соседей бы кто вышел, как тогда, в первую ночь…

Тот, кто пробовал рассуждать и мыслить, преодолевая ошеломляющее, безысходное отчаяние, тот сразу бы узнал эти ощущения, окунувшись в чувства мои!.. Когда тебе плохо, больно и беспросветно жутко, невероятно сильным и мучительным бывает желание прекратить, во что бы то ни стало оттолкнуть этот мрак, обволакивающий все твое существо, кажется, что нет такой цены, которую дорого было бы заплатить за избавление от страданий… Но, вот… пожалуйста, есть конкретный пример такой цены: поди да отопри дверь, выйди на лестничную клетку и прими то, что там тебя ждет. Это будет либо облегчение вселенское, либо смерть, либо… Вот именно, что существует и вероятность третьего исхода: тебе предстоят некие, пока еще не изведанные, но вполне возможно, что еще более горшие муки, чем те, от которых ты сейчас корчишься и дрожишь.

Лично я на собственном опыте знал, что есть и более мощные «радости», гораздо более беспросветные, нежели нынешние, которые сегодня и вчера. Я испытал их однажды ночью, лет десять или около того тому назад, вот в такую же белую ночь, когда из меня словно бы сердце вырвали… или душу… К счастью, сердце по-прежнему при мне и душа тоже… Ишь, колотятся как о грудную клетку, убежать хотят!.. Вот как раз те старые, но незабываемые впечатления и помогали мне уже в эту ночь удерживаться на краю души, не соскальзывая туда, во мрак, из которого выхода не найти, заставляли меня держаться за самого себя, как за спасательный круг.

Но – плохо мне было. Я сидел на табурете посреди комнаты и тихо мычал. Это был не стон, и не молитва, и уж тем более не попытка разбавить ситуацию мотивом веселой песенки… Это был крик души сквозь тело, и был тот безадресный крик не очень-то внятен даже мне самому. Вроде бы немножечко помогало мне это мычание… а может, и не помогало… Топор вел себя смирно, спасибо ему за это, а скрипы-скрежеты за дверью прекратились.

Зато раздался голос. Немножко иной, чем в первую ночь, но я все равно его узнал: тихий, но всепроникающий, более похож на женский, хотя трудно было различить достоверно в этом низком недочеловеческом шипении феминно-маскулинные приметы.

– Открой… открой же… твоя кровь… пить… открой…

Откуда струился этот шепот-шелест, не понять было, очевидно, что снаружи, иначе бы мне уже было все равно…

Я набрал воздуху во всю грудь, чтобы проорать что-либо дерзкое и матерное в ответ, а вместо этого выдохнул шелест, в пару услышанному:

– Не открою.

Шепот на шепот, но внешний голос, который приказывал мне, был черным, холодным, алчущим, а мой, слабенький и бесцветный, трепетал, как волосок на ветру. Я только и сумел, что еще тише повторить сказанное:

– Не открою.

Я произнес короткие эти слова, а сам не верил в них, потому что ничтожные силы мои были на исходе, а существо – я откуда-то чуял это – было исполнено безмозглой, бесчеловечной мощи, оно не сомневалось, что сопротивление мое не будет долгим и что через несколько минут… или даже мгновений я подойду к двери и сам, своими руками… Я попытался заплакать, но даже и этого не сумел, холодно было слезам.

О, если бы у меня были отец и мать!!! Отец защитил бы меня, а мать… обняла бы меня, утешила…

Но не было у меня никого и никогда, чтобы согреть и прийти на помощь… только я сам, только я один…

И в третий раз я заставил шевелиться непослушные, словно бы онемевшие на морозе губы:

– Не открою.

И голос чужой улетучился из моего пространства, и лютый мороз отпустил меня, мои мысли, мои губы, сердце…

А мрак остался, и безысходность вместе с ним, вон они – все теснее сгущаются вокруг меня, хотя, казалось бы, куда уж теснее, куда уж чернее… Но я устоял и дальше буду терпеть, утра дожидаться… Только вот зачем, с какой целью, ради кого, ради чего?.. Ну дождусь я рассвета, попью, и поем, и спать завалюсь… А зачем? Неужели только, чтобы и дальше много-много-много лет подряд вкушать нехитрые удовольствия биоробота? На фига мне такая жизнь, лучше я сам, вот сию секунду, возьму топор… или нож… и самостоятельно распоряжусь…

Только было черный мороз выпустил мою душу из кокона, а вдруг опять безысходность навевает… уже через мысли, а не ощущениями…

Я заставил себя оглянуться по сторонам… Сижу на табурете, смотрю на топор под ногами. Из светильников – почему-то одна лампочка настенная горит. Да, это я так захотел, мое решение. Комп и ноут выключены, телевизор тоже. Телевизор я точно выброшу. Глазок… Желтая точка – это свет из коридора, значит, не залеплен глазок. Надо бы посмотреть в него… а потом в перископ… и сравнить. Зачем?.. Зачем я буду это делать? Чтобы продолжить муку свою, чтобы продлить жизнь? Зачем мне такая… Стоп! Этого я не говорил! Этого я не думал! Мне паршиво, но я не сдамся! Вот, сейчас… чай поставлю… в холодильник загляну… и светильники зажгу… Да, точно. Электрический свет во все киловатты запущу, если уж за окном до сих пор темно. Третий час ночи, пора бы рассвету… Почему там темно? Потому что сумрачно. Все небо в тучах… НЕТ! НЕ МОГУ БОЛЬШЕ! Прочь! Прочь, гадина, прочь! Я тебя не звал!..

Вот, наконец, когда во мне прорвался крик… переходящий в рев… или в истошный визг!.. Правильно ведь, правильно, очень верно я тогда подумал насчет палитры страхов… насчет разнообра… СГИНЬ! Да сгинь же ты, мерзость!!!

Но мерзость не пожелала сгинуть, а выглядела она, как здоровенная, в кошку размером, крыса, которая, презрев законы земного тяготения, ползала в моем окне по наружному стеклу. Я кричал во всю мочь несколько секунд, со словами и без… почти не помню слов… потом устал орать, стою как зачарованный и… наблюдаю… Ползет, такая, наискось, от левого нижнего угла вверх и вправо, а сама обнюхивает, обнюхивает… замрет на мгновение – и дальше поползла… Чего она ищет? Не иначе щель, вход, куда бы она могла просочиться без моего приглашения-соизволения… Но эта сволочь все-таки больше похожа размерами на реальную крысу… тоже огромная, но ведь не с человека ростом. Хвост у этой крысищи елозил по стеклу почти самостоятельно… во всех направлениях… пропорционально длинный хвост… гнусный такой… похожий на половинку громадной аскариды… Нас, малышей начальных классов, в интернате на уроках здоровья все аскаридами пугали, чтобы мы руки регулярно мыли… И все равно ежегодно и даже чаще весь ученический состав обрекали на глистовыводительные процедуры…

А лапки у нее светлее, чем остальное тело, а пальчики на лапках такие подвижные… сейчас начну блевать… сантиметров сорок в этой крысе, не считая хвоста…

С величайшим трудом преодолевая ужас, тошноту и сонную одурь, накатившие на меня одновременно и мощно, я посмотрел на другое окно – там чисто. Значит, крыса одна. И еще я подумал, что если подойти поближе к окну… с топором в руках… и хренакнуть им сквозь стекло по этой крысе, со всей силы, с разворота, метясь по усатой этой головке, то вполне возможно, что…

– Что? Что, Киря? Опомнись! Что, ты думаешь, с нею случится от моего удара, коли она… вне физических законов…

– Мало ли?.. Ну, а что – с ума сойти, что ли? Или стоять покорным пони, ждать, пока она вход нанюхает? Так – хоть что-то. Берем топор в две руки, чтобы посильнее, и…

Долго, очень долго, секунд десять смотрел я на свое нехитрое оружие в сильнейшем искушении взять его в обе руки, подойти к окну, замахнуться посильнее, прицелиться… Не знаю, действительно я не знаю, почему этого не сделал и что меня удержало от этого гибельного искушения… Только я вдруг встал и зашагал к окну без топора и ножа. Это были неуклюжие шаги, неловкие до деревянности, но делал я их по своей воле, а вовсе не подчиняясь чужому приказу, мысленному или словесному.

Я подошел к окну, к правому, по которому с внешней стороны ползала крыса, близко подошел, почти вплотную, ощущая кожей лица, как дрожащие струйки дыхания из ноздрей отражаются от поверхности оконного стекла. Крыса переползла повыше и перевернула тельце хвостом вниз, головой вверх, так, что ее чернобагровые глазки-бусинки оказались точнехонько напротив моего взора. Я вглядываюсь в эти нечеловеческие глаза в безумной сомнабулической надежде понять что-то в этом кошмарном происходящем, увидеть какой-нибудь смысл или ответ… Ничего, кроме ужаса моего и жадного, голодного нетерпения с ее стороны. Там смерть, ее посланник – крыса, которая жаждет сожрать мою плоть, выпить мою кровь… Да, всю! Размеры… что размеры, при чем тут арифметика? Естествознание почему-то не мешает ей существовать вне законов реального мира… Она мне опять нашептывает… Лютая жадность в шелесте слов ее…

– Открой… человечек… пить… убивать…

Я не выдержал и первым отвел взгляд. Отвратительные розоватые лапки ее судорожно шевелились… какие проворные пальчики с коготочками… гнусные… мерзкие… Тварь.

Я поднял правую ладонь на уровень лица и прижал ее к прозрачной поверхности окна, заслоняя от своего взора – этот крысиный, черно-багровый. Почему я так поступил? Не знаю. Но это не было выполнением чужого приказа, нет, нет и нет! Это я сам так решил, не вполне понимая логику собственного поступка, словно бы подчиняясь велениям инстинктов, которые полуобразованные люди неоправданно часто именуют подсознанием.

Я прижал ладонь – и почуял ток… трепет… движение… ауры, моей и чужой. В моей руке словно бы образовалась ранка, сквозь которую полилась наружу часть моей сущности, сила моя, энергия моя, жизнь… Ладонь щекотно покалывало, а я обреченно понимал, что сквозь эту ранку жизнь моя очень скоро улетучится навеки, даже и зубов этой твари – для плоти моей – не понадобится. Она и так меня выпьет. Досуха. Да, да, да, я… как бы понял это… или даже вспомнил… Точно, вспомнил: голубая лента на Елагином так же меня высосать хотела, когда я к ней приклеился… Но почему она не сделала это?.. Почему, почему, почему она меня не извела… Надо срочно, срочно вспомнить или узнать ответ, покуда я еще жив и в разуме… Видимо, рассуждая остатками здравого смысла, ответ заключается в поступке: я вырвался тогда и этим спасся. Это надо сделать и сейчас и поскорее… голова кружится…

Я поглубже вдохнул в себя бесцветное и безвкусное пространство комнаты, напрягся… Нет, не оторвать, прилипла, как тогда… на асфальте. Я затряс ушами и головой, и сверху вниз, и справа налево, стараясь при этом не смотреть на крысиные лапы, хвост, уши… и приказал себе: тащи руку на себя! И сразу же, еще громче, хотя и в безмолвии, добавил: не отдам силу! И ранка закрылась. Это был откровенный шок для меня. Тихий такой, тем не менее – шок, и я, будучи каким-никаким, но психологом, четко понял, минуя десятки и чуть ли не сотни дополнительных сиюминутных эмоций и мыслишек: после шока придет буря, и я потеряю над собой контроль, сорвусь в непредсказуемое… Удержаться! Ранка закрылась, кровь не течет… да ее и не было, крови-то. Крыса не кровь мою пила, а еще более лакомое, нежели кровь…

Крыса, распластанная на оконном стекле, с той стороны, забилась в мелких судорогах, она словно бы пыталась вернуть, немедленно вернуть источник сладостного пития и вновь приникнуть к нему.

«Шалишь, – подумал я, обращаясь к крысе, но как бы с отведенным в сторону взглядом, чтобы не видеть ее… – гадина. Я тебе ни молекулы не отдам».

Интересно, аура из молекул состоит, или как?.. Без разницы, все равно не отдам, ни капли.

– Возвращай обратно, упырина! Верни, я сказал! Ауру!

Постшоковая буря, кажется, все-таки подобралась ко мне и сейчас начнет срывать мне крышу… Нет, антракт, все эмоции закончились. Я уже вне страха, так что… попробую.

Я, конечно же, врал самому себе насчет преодоленного страха, он был при мне, просто… надо ему не поддаваться… Я зажмурился поплотнее и напрягся изо всех сил, чтобы отлепить руку от стекла, но вместо этого вдруг ощутил нечто вроде нитки… такой, где с одной стороны держащая рука, то есть моя рука, а на другой стороне… нет, не на моей, именно что на другой – трепещет воздушный шарик с гелием или мечется китайский воздушный змей… Или даже леска вместо нитки, а на том конце лески – рыба пойманная… Образ лески – да, точнее, чем нитка. Я несколько раз в своей жизни, если точнее – трижды, рыбачил с удочкой, и мне это понравилось. Вот и сейчас я могу – знаю, что могу – отдернуть руку, но тогда леска порвется!.. Потянем. Еще потянем… Ой, бли-ин! Пошла, пошла, пошла!..

То, что я назвал удильной леской или ниткой под воздушным шариком, вполне можно было представить чуточку иначе… Например: моя невидимая ранка на ладони превратилась в невидимое устьице-воронку, в которое поначалу робкими капельками, а потом уже уверенной струйкой стала возвращаться в меня извергнутая аура… Она возвращалась, она моя!.. Зарождающееся ликование вдруг перебил краткий ужас:

– Всё ложь! Она меня по-прежнему пьет, а я обманут!

О, нет! Это была не ложь. Кто хоть раз испытал подобное, ни за что не спутает оба этих противоположных состояния «охотник – жертва»! Я был жертвой на Елагином острове и чуть было не стал жертвою сейчас!

А теперь ТЫ СТАНЕШЬ ПИЩЕЙ, ТВАРЬ! Я ТЕБЯ СЪЕМ!

Что?! Кто это… крикнул… Оказывается, это я в сердцах выкрикнул в сторону крысы!

А та судорожно дергалась, стучала носом и лапами по стеклу, не в силах разбить его или сбежать… Она была словно бы приклеена! Вот так она теперь себя вела! Ага! Не вереща, не пугая меня телепатическими угрозами! А я…

А я почувствовал очень, очень странный прилив… сил… восторга… жизни…

Вдруг ударил рассвет: ни с того ни с сего за окном стало светло. Я отвернул голову к часам – все в порядке, так и должно быть: четыре, начало пятого. Быстро же сегодня времечко пробежало. Я осторожно, сначала скосив глаза и лишь потом уже полностью, в фас, посмотрел на ладонь, по-прежнему прижатую к внутренней поверхности стекла – крыса была на месте, но… не шевелилась. И дрожь от нее не шла, и тельце у нее было почему-то узким и вытянутым, неправильным каким-то. Лески уже не было в моей руке, и я легко, без помех отнял ладонь. А с той стороны беззвучно осыпалась вниз горсточка чего-то сыпучего, блеклого… Небольшая часть субстанции попала на узкую полоску стены-подоконника, и, прежде чем ветер слизнул остатки, я успел ее рассмотреть: это был серый прах съеденной мною нечисти в образе крысы.

Глава 5

Кольт – полковник, а Калашников – генерал-лейтенант! Круть, круть, да здравствует круть! Сошла с моей души ночь, и вернулся в нее белый день. Оказывается, прав был один из наших древних красных вождей: в победителях-то жить лучше и веселее. Поживем, стало быть! Одну тревогу избыл – и с другими управлюсь не хуже, теперь я такой!.. Ух, какой!.. Классно! Ухмыляясь во весь рот (кстати говоря, утреннее зеркало тоже развеселилось и стращать меня перестало), я пошел в ванную… с бодреньким детским прискоком на левую ногу… она у меня толчковая… Умылся, с особым тщанием намыливая и скобля правую «боевую» ладонь (бр-р-р, противно вспомнить писк и вибрацию уничтожаемой крысы, хорошо, хоть сквозь стекло шел контакт, не напрямую!), а потом вдруг целиком забрался в ванну и лежал там с полчаса, пока полностью не согрелся. Победы победами, но даже летом ночные ужасы морозят не хуже Антарктиды! А через тридцать пять минут, после отогревающей ванны, – в постель, в родную постель, спать, пока не захочется пообедать… или, там, поужинать.

Увы, сны мои не пожелали брать пример с победной действительности, они смутно запомнились как давящие, тревожные… словно бы предупреждающие… Но все-таки даже и после пробуждения радость не покинула меня, продолжая осторожненько бушевать в глубинах сердца, получившего наконец такую необходимую передышку. Спал я относительно мало, до полудня, тем не менее худо-бедно выспался.

За окном, на рудиментарном подоконнике, ничего не осталось после ночной дуэли с крысиной нечистью, ни следов, ни серого праха. Я даже не поленился выбежать на улицу и посмотреть внизу, под стеной… Ничего, ни крошечки, ни шерстинки…

Эх, прощай весна, лето в разгаре: трава еще по-весеннему невысокая, упругая, без колосков, но уже утратившая влажно-изумрудную свежесть, вся, вплоть до запаха, в тонком липком налете городской пыли. А все-таки – лето на дворе, не осень и даже не подступы к сентябрю, осень начинается для меня, когда я вижу космеи в клумбах на обочинах асфальта, простенькие такие цветочки на очень тонких ровных стебельках, венчиками напоминающие большие разноцветные ромашки, но однорядные – белые, розовые, фиолетовые, по семь-восемь лепестков каждая… Ступал я по земле аккуратно, глядя под ноги, потому что жильцы-соседи по дому не поленились и на дачный манер обустроили узкие полоски не укатанной в асфальт почвы, обрамляющей границы нашего ТСЖ, превратили их в цветочные клумбы, газоны, опрятные микролужайки, иногда и грядки. А соседей всегда лучше уважать, покуда они тебе не мешают, твоих личных свобод не стесняют, да и цветники под окном гораздо приятнее мусорной свалки. В этом смысле я полный иждивенец: газонам радуюсь, цветы нюхаю, а сам палец о палец не ударил, ни ямки не выкопал, ни саженца туда не воткнул. И не собираюсь, поскольку не обязан к этому ни законом, ни уставом. Наши цветоводы-любители все же слегка переусердствовали, вплетая пейзанскую эстетику в урбанистские пределы: у меня под окнами столько высажено растений, столько выложено из камня и кирпичей декоративных тумбочек, гротов, бордюрчиков, башенок, статуэток, утыканных колышками, штырями, флажочками на мачтах, увитых лентами и веревочками, что газон стал напоминать действующее волшебное кладбище с миниатюрными надгробьями, какое-нибудь совместное для гномов и эльфов.

Нет, не осталось абсолютно никаких следов от мерзкой крысы… от выпитой… мною. Очень приятное обстоятельство. Ох, ты, елки-палки! Ведь все-таки, если задуматься о самом факте события, это же не кто-нибудь, это я ее того… трансцендентным способом… бесконтактным массажем… И что теперь, я – волшебник? Сия дерзкая мысль обожгла и взволновала меня, но тут же рассмешила своею абсурдностью, ибо если я вдруг превратился в мага, в кудесника и волхва, то окружающая обыденность решительно отказалась это замечать и признавать: следов, как я уже говорил, нигде никаких, зеркало меня отражает, в зеркале чисто моя рожа, веснушчатая, зеленоглазая, выбритая и относительно свежая, мокрые волосы растрепаны… Заклинаний в башке – никаких, кроме «тох-тебедох», но и оно ни на что не действует! Я поочередно перепробовал все магические феномены, которые знал: телепатию, телекинез, сиречь мысленное воздействие на предметы, ясновидение, левитацию… С левитацией у меня получалось лучше всего: я подпрыгивал перед зеркалом и некоторое время, очень короткое, парил в невесомости сначала вверх, а потом вниз, покуда ноги не стукались об пол и не подгибались, напружиниваясь, для следующего полета. Но этак я всегда умел, и без волшебства… Баскетболисты гораздо выше и дольше летают. Оставалось попробовать телепортацию, и я позвонил Кате. Договорились, что мы оба телепортируемся к станции метро «Василеостровская», к двум часам дня, а там что-нибудь придумаем на улицах города, на часик-два-три, а потом пойдем ко мне в гости, «попить чайку». Её это устроило и меня тоже. Катя, по своему обыкновению, слегка опоздала, а я, по своему, пришел вовремя. Сразу же после приветственного поцелуя вкатил ей нестрогий дежурный выговор, а она столь же привычно губки надула, де, мол, девушкам положено опаздывать. Когда я слышу выражение «мне, нам положено», всегда вспоминаю нашу интернатскую нянечку Василису, древнюю бабку Васю, которая «на автомате» откликалась на это выражение своим фирменным матерным слоганом, уж не знаю где почерпнутым, скорее всего, на полях Второй мировой войны: «Положенных —…!». Нас, несовершеннолетних воспитанников обоего пола, эта фраза всегда очень смешила. Я навеки ее запомнил и мысленно повторяю, когда не согласен с возражениями типа Катиного. Только мысленно, ибо грязно ругаться вслух я не люблю да и отвык за время благополучной жизни вне стройплощадок.

Ко всем остальным закупленным для дома припасам добавили морепродуктов: было взято килограмма полтора черных тигровых креветок – Катя до них большая охотница, почти как я. Крупные, сочные, розовые от кипятка, чуть солоноватые… Дорогущие! А жировых отложений почти не дают, что для Кати очень значимо, она ведь у нас периодически за фигурой следит. Живого весу в ней пятьдесят четыре килограмма (у меня на Васильевском есть весы напольные) при росте метр шестьдесят два – это на грани между девичьей статностью и женской стройностью. Лакомились в непосредственной близости от постели и даже на ней. Главное, чтобы на простыни скорлупа и капли не попадали… Мне ведь потом отстирывать, не ей.

– Катён, а Катён?.. Слышишь меня?..

– Ну, чего тебе, зверюга-рыжик?

– Ты что, уже спишь?

– Не сплю, а релаксирую с полузакрытыми глазами. Погоди ты с приставаниями, дай хотя бы двадцать минут отдохнуть отэксплуатированному человеку.

– Релаксируй, никто не мешает. Просто я хотел спросить…

– Ну? Спрашивай, Кирпичоночек, верни сюда свою теплую мужественную ручку и спрашивай, я все слышу.

– Ты… ничего такого во мне… в манерах, облике… не заметила сегодня? Каких-нибудь таких изменений?.. Ну, любых?

– Да вроде нет. Хотя… виагру, что ли, применил?

– Я? Виагру?.. Нет, не пробовал ни разу. А что, думаешь, пора?

– Не знаю, тебе виднее, но возраст уже подталкивает. Симптомы старческого увядания налицо: звонишь раз в год, на звонки отвечаешь и того реже… Упс! Ты еще кого-то завел? Ага-а!.. – С Кати мгновенно слетел весь сон, карие глаза ее распахнулись и наполнились жгучим женским любопытством, смешанным с ревностью. – Вот как, вот как! Следовало самой догадаться! Кирюша променял меня на другую! Ты очень проворен, мой милый! Колись: кто она, давно ли у вас… и это… пользуетесь ли предохраняющими здоровье средствами?.. Последнее – для меня, в моем социумном положении особенно важно, дружок-пирожок, ты же понимаешь!..

К ревности и любопытству в ее взоре добавилось презрение к ветреному Кирпичу, но оно отнюдь не убавило ни ревности, ни любопытства. Особенно любопытства. Нет, ну надо же… То, что у Кати помимо меня есть жених и как минимум один бойфренд «с отношениями» – это ничего, это всё в порядке, мы же все современные люди, а вот то, что у меня может кто-то появиться, кроме Кати… В голове моей промелькнула какая-то связанная с ситуацией мысль… очень важная мысль… и растаяла в угрожающе близком Катином фырчании…

– Какие, на фиг, контрацептивы, Катён, блин??? Совсем с ума съехала! Отношения и девчонки тут вообще не при чем!.. А просто…

– Что – просто? Что тогда? Заболел, на деньги развели, пластику хочешь сделать? Что, Кирпичок, скажи, скажи, скажи, не томи! Знаешь, я какая любознательная!

Угу, так я ей сию секунду все и вывалю: и про Елагин остров, и про кошмарные ночи с нечистью в гостях…

– Да нет… и говорить-то особенно нечего… Кстати говоря, по-нашему, по-гендерному, если уж до конца быть современным филологом-педантом, дружок-пирожок у нас – ты. В позу!

Может, у меня и возникло мимолетное – весьма небольшое размерами – желание поделиться с кем-нибудь навалившимися заботами и приключениями, но оно уже надежно выветрилось. Зря я затеял фигню со своими вопросами и вовремя одумался.

– Нет, нет, нет, это потом! Говори, раз уж начал, Киричка, пусть даже не особенное. А я тебя за это поцелую! А не скажешь – защекочу!

В страхе перед угрозами и в погоне за обещанной наградой пришлось расколоться и срочно выдумать историю о том, как я едва не угодил под машину… под две машины… под автобус и легковушку… возле перекрестка на Коломяжском проспекте… Чудом остался жив и невредим, и всё такое… и промелькнула жизнь перед глазами, и волосы дыбом…

– Короче говоря, Катён, осмотри меня и четко, без пощады, скажи: есть новые морщины, пошла седина или нет? Только честно! Потому что здесь, в этом весьма интимном вопросе, одной тебе я по-настоящему доверяю. И, пожалуйста, не смейся надо мною, а то больше никогда ничего не скажу!

Катя придирчиво переворошила все мои волосы, перецеловала нос, лоб и щеки, уверив, что новых морщин не добавилось… а седины и вовсе нет… а вот ей рано или поздно придется делать пластику носа, великоват…

– Тогда ладно. И не мели ерунды насчет пластики, нормальный у тебя нос, ты же брюнетка восточного типа, так и должно быть. Плюс глаза-маслинки и всё-такое…

– А что ты делал на Коломяжском??? В такой дали? Ты там был в гостях, да, Кирпичок? У кого? Как ее зовут? Я никому не скажу, это ни на что не повлияет между нами, то есть абсолютно, клянусь! Ну же?..

Скорее всего, есть на свете женские клятвы, которым можно верить, но я таковых не встречал. А про мужские, женщинам данные, даже и говорить лень, ибо ценность их, говоря языком математической статистики, во все времена была пренебрежимо ничтожна… М-да, язык, язык мой, длинный и без костей…

Про Коломяжский, который находится в пяти-шести минутах ходьбы от моей главной квартиры, я не подумав брякнул. Вот так и сыплются на мелочах Викторы Буты и Анны Чапман…

– Ну, начинается… Бейба, ты точняк уже сбрендила на почве абсурдных подозрений! Кто мне рассказывал про «шузовый отдельчик» в гипермаркете на Коломяжском??? (В самый нужный миг я вспомнил про тот супермагазинишко, молодчина!) Забыла?

– Где я сабо к лету присмотрела?

– Ну да. Где они, кстати?

– Им еще не время, я под них сарафан ищу.

– Угу, не время, осень уже скоро, а ей все не время. Пролетишь с обновкой.

– И ничего не скоро, успею. Мы… я как раз собиралась завтра… Ну ладно, убедил. Хотя и обидел: почему без меня поехал? Мне же там недалеко.

– Не помню, почему, по-моему, ты со своим как раз по Хельсинки в это время рассекала…

– А, вон когда… Может быть, может быть… И что же ты там купил?

– Купил, блин??? Ты лучше спроси, почему заикаться не начал!.. Встал, отряхнулся и домой поехал, по края довольный собственной телесной целостью и невредимостью… Ладно, спи, не отвлекаю.

– А ты куда? Опять к компу, опять подружки закуковали?

– Да, вон… сообщение брямкнуло. Москвичи должны были прорезаться, по пенсионным делам. Авось, денежек подбросят… О! Слышишь? Что-то срочное у них… Спи, спи, я потом разбужу и провожу… Спать!

– Ага, по делам, так я поверила, – сонным голосом промурлыкала Катя и вырубилась. Реально заснула, без притворства! Может, это я ее заколдовал?..

Ошибся насчет вызова, это было постороннее ку-ку, с незнакомым набором символов вместо имени, вовсе не от Жени с Володей, и даже не от барышень – Ленчика или Рюши… «Эй! Ты на связи??? Ответь, срочно ответь!»

Ну конечно! Сейчас разбегусь как следует и в прыжке отвечу. Спамеры неустанно ищут новые ходы и подходы к нам, обычным непуганым ламерам. Вчера это было: «Мур-мур, тук-тук, я сладкая пусенька Настёна, можно к тебе в друзья?» или «Без балды! Это не спам!!! Хочешь заработать, абсолютно ничего не делая? До тысячи баксов в день! Это не разводка, жми сюда!».

А сегодня – вон как – вообще без подходов, имен и заманов: срочно откликнись и подтверди, что ты здесь. Нет меня здесь.

Я безжалостно вырубил скайп, аську, блог, социальные сети, все три, в которых был зарегистрирован, даже браузер закрыл, оставив на экране лишь обои, фоновую хулиганскую фотографию ночного Троицкого моста, после чего совершил короткий марш-бросок в совмещенный санузел и вернулся под одеяло к мелодично похрапывающей Кате. Не спалось мне отчего-то, поэтому я просто думал, лежал на боку, подложив ладони под правую щеку, лежал, вздыхал и думал… так… ни о чем. Женский храп меня совершенно не раздражает, тем более такой негромкий, даже деликатный, а мужского я не слыхивал со времен моей строительно-общажной юности… Какое отвратительное слово: койко-место! Гнетущее такое, безысходное… Оставшееся в невозвратном прошлом, за что судьбе отдельное мерси боку… Что-то я хотел вспомнить… что-то такое… такое…

– Кирпичик! Сева, очнись! Я проспала!..

Все-таки я заснул, а разбудила меня, довольно бесцеремонно щекоча из-за спины мои ни в чем не повинные чресла и живот, всполошенная Катя. Вот и вся она в этом… Взбалмошная очень, а так – ничего, не хуже других…

– Куда ты проспала?! Половина девятого… без двадцати пяти… Куда ты можешь проспать? День еще на дворе, солнце светит. Это же вечер, а не утро!

– Без тебя знаю, что вечер. У меня очень важная… Слушай, Кир, ты меня проводишь? А я пока быстренько лицо нарисую…

– До метро или до моста тебя провожать?

– До стоянки такси. Кирпичик, я серьезно… Можешь выручить? Неудобно будет опоздать!

– Могу, могу. Только через метро было бы скорее. И дешевле, ненавязчиво подчеркиваю. Тебе ведь на Комендантский? Пробок не боишься? Тогда я звоню, вызываю.

– Да. Ты просто чудо! Звони, я уже почти готова. Но ты меня проводишь хотя бы до машины?

– Да, Катён, конечно, провожу. И деньги таксисту суну, не забуду, само собой. А ты сегодня молодец, потрудилась и честно заработала всю сумму!

– Слушай… ты… Кирпич чугунный!.. Я тебя сейчас убью!.. Свинья шовинистическая!.. Не нужны мне твои… Идиот!

Катя – натура мягкая, но вспыльчивая, и гнев ее непритворен, хотя и неглубок. Ни проституткой, ни распутницей она в прямом смысле этих терминов не является, вполне способна быть бескорыстной с мужчинами, относительно верной с одним из них, но тем не менее замысел найти себе богатого мужа, друга или хотя бы почтенного годами спонсора сидит в ней крепко: она достаточно часто делилась этой мыслью во всеуслышание, а не только со мною. Я бы ей вполне подошел во всех ипостасях, вплоть до супружеской, знай она про обе мои квартиры, плюс денежные вклады в банках… Она даже и сейчас, при наличии жениха, держит меня, безалаберного ровесника Севу Кирпича, небогатого холостого квартировладельца на Васильевском, где-то на дальней периферии своих матримониальных планов, как бы на всякий случай, про запас…

В свое время довелось мне побеседовать на одном из литературных блогов с каким-то чуваком, мизантропом-прозаиком, тот считается культовым в своем низкопосещаемом чулане. Так он высказался насчет женщин в том смысле, что «женская продажность – это как буфера, неотъемлемая часть женской натуры и разница только в объеме». А мужчин вообще за людей не считает: «Мы – самый верх интеллектуальной пищевой цепочки ноосферы, но и всего лишь, во всем же остальном – обычные гамадрилы». Может, и есть какое-нибудь просяное зернышко в его рассуждениях… но я не специалист по евгенике, спорить не возьмусь… Нет, Катя не жадная и не продажная, несмотря на свою профессию гламурной журналистки, а меня поддаивает почти незаметно, очень даже умеренно… без умысла, просто по вековечному женскому инстинкту.

– Кать, остынь. Насчет денег – эта игра такая, социальная ролевая, к слову пришлось. Сама сегодня же анекдотом смешила, а теперь недовольна. Каким, каким… да про английскую королеву, которая торгуется… А в большом свете сексуальные ролевые игры вновь входят в моду, вон, хоть у Джонни Деппа спроси.

– Одно дело, анекдот, а другое… Не нужна мне твоя дурацкая игра! Как сейчас… пырну вот этим ножиком, тогда узнаешь! В низ живота! А почему ты при себе носишь такую хрень? Может, ты скрытый маньяк, Кирпичонок? Может, ты ночной кошмар Васильевского острова?

– Что ношу, нож?.. А… так я его заточить должен, вот и держу прямо перед глазами, чтобы опять не забыть снести в железную мастерскую. Затупился, собака! Это он просто выглядит так устрашающе, а на деле – обычный кухонный нож. Вот, дай-ка сюда палец… нет, лучше запястье!..

– Ага, размечтался!.. – Катя отдергивает руку и успокаивается. – Итак? Я уже готова, а ты все еще без штанов!

По всему видать, что у Кати, а стало быть, и у нас обоих, нет особых причин поторапливаться, но темп вроде бы как задан, и мы с нею начинаем невольно подгонять друг друга, подчиняясь пустой суете. Лень искать носки, поеду в шлепанцах, да так оно и убедительнее: Кате вовсе незачем знать, что я возвращаюсь не сюда, а на Серебристый, на главную квартиру.

– Ну, это три секунды времени. Всё! Где мой рюк-зачило? Чтобы заодно в магазин зайти, пополню закрома, затарюсь провиантом на завтра… Угу, вижу, спасибо. Тогда я тоже готов. Ждем звонка… Алё? Вызывал. Да, да. Зеленая? Ноль сорок шесть? Уже спускаемся…

Женщины – это непростой, но вполне предсказуемый народ: как выходить из дверей – непременно родится что-нибудь притормаживающее… Ок, придется подождать…

– Мыло нашла?

– Да.

– Свет за собой выключила?

– Да.

– Полотенце на место повесила?

– Повесила.

– Края полотенца расправила?

– Господи помилуй, зачем я связалась с этим изувером!.. Да, да, да, повесила на крючок, расправила и утюгом прогладила! Жаль, что не тебя! Воду спустила!

– Симпатичным барышням не следует сердиться.

– А ты не дразнись…

Не люблю вызывать себе такси, но еще больше не люблю, когда оно заезжает прямо во двор-колодец, поэтому наш зеленый «гольф» ждал на улице, как и велено, возле самой арки.

– Чао, милый, всё было просто чудесно! Я тебе завтра позвоню.

– Угу! До встречи! И пристегнись!..

Катя уехала на такси, а я решил прогуляться: пешочком через Тучков мост, мимо «Спортивной», до… до… сегодня до станции метро «Петроградская», а оттуда подземкой два перегона, к станции «Пионерская». Есть ли во мне чувство тревоги, как в предыдущие вечера? Гнусное такое, нарастающее такое?.. Я даже остановился, чтобы прислушаться к себе… Есть. Ой, нет!.. Или есть?.. Нет, точно нет! Даже если и шевелится внутри холодная жабка предчувствия, она совсем иной породы и температуры. О чем-то я беспокоюсь, безусловно, да только совсем-совсем-совсем иначе, нежели сутки назад.

Ох, как я трусил все эти дни, метался, реально страдал, и как мне было… отчаянно, безысходно! Видимо, именно так чувствуют себя больные маниакально-депрессивным психозом в остро депрессивной стадии…

Мой взгляд зацепился о каменный столб непонятного – скорее всего, декоративного – назначения: на высоте примерно человеческого роста в гранитное тело столба было встроено висящее на штыре тяжелое металлическое кольцо, диаметром с футбольный мяч (ассоциация с футболом неслучайна: я как раз пересек Тучков мост и шел мимо временного основного зенитовского гнездовья, Петровского стадиона), а внутри кольца – трафаретный отпечаток в виде какого-то невнятного насекомого… без крыльев… Скорее всего – муравья. Надо же! Я почему-то совершенно забыл о том придурке, что пытался отвадить меня предостережениями от моего интереса к изучению общественных насекомых… Кстати сказать, на днях, еще до событий, меня очень рассмешила одна умная книжка про сверхсуперорганизмы. Там два автора всерьез рассуждают об идентификационных признаках суперорганизма, важнейшим из которых считается, по их разумению, способность самопожертвования члена группы ради обеспечения жизнедеятельности всей группы, всего сверхорганизма… Мысль-то, вырванная из контекста, может быть и не глупа, да вот применить ее просто некуда, ведь любое движение в природе можно объяснить этим принципом: муравей загасил своим телом кусочек пожара – оно. Партизан смолчал на допросе, не выдал отряд, устояв против пыток, – оно. Листок, пораженный гусеницей, покинул дерево вместе с гусеницей, потеряв тем самым возможность черпать через черенок живительные соки материнского древа, – тоже оно! Я уж молчу про перхоть!

Возле перекрестка, на углу Ждановской набережной и Большого проспекта (Петроградской стороны), почти всегда напряжно, даже перебегая по зеленому сигналу светофора, следует держать ухо востро: пьяных и на всю голову дурных перцев среди лихачей-автомобилистов в любое время полно, и они всегда наготове… Ну, я и притормозил на своих двоих, не стал будить лихо на последней секунде желтого: некуда спешить, лучше спокойно обождать следующий зеленый… И едва не попал в непонятное.

Прямо передо мною останавливается ментовский «козлик», дверца распахиваются и оттуда вылезают стражи порядка – два мента, они же полицейские. В том, что их заинтересовал я, нет никаких сомнений, увы: сверлят меня суровыми взглядами, один чуть поотстал и, сделав небольшой полукруг, зашел мне за спину, защищенную от него лишь рюкзаком, похожим на сморщенную грушу цвета хаки, а первый уже козыряет:

– Добрый день! Документы, пожалуйста!

А документов-то при мне как раз нет. Даже проездного билета и банковской карточки я с собою не взял, и все это мое хозяйство лежит в одном месте, в бумажнике, а бумажник – далеко, на Серебристом. С ментами главное – не прятать взгляд и сохранять уверенность в себе, может быть, даже и нахальство, тем более что нет за мною никаких проступков. Иногда это помогает. На худой случай – помутузят, таньга из карманов стрясут, личность установят и выпустят, мы пока еще в свободной стране живем!

– Вы забыли представиться, господин старший сержант.

– Теперь это не обязательно. Документики ваши?..

– Не взял с собою. Дома лежат. А в чем дело, собственно… Вроде бы я ничего такого…

– Есть основания полагать, что некоторое время назад вы совершили нападение на пожилую женщину и отняли у нее кошелек. Приметы сходятся. Так что… придется проехать в отделение для прояснения всех обстоятельств… Убедительно прошу никуда не дергаться, а добровольно пройти в машину… – И опять мне вежливо под козырек. А другая рука приветливо эдак обхватила рукоять дубинки, торчащей за поясом. Выхватывается ментовская дубинка мгновенно, куда там ковбойским кольтам: знаю, видел. Сам сержант – накачанный такой бычара, пудов на шесть, повыше меня и помладше.

Вот же, блин… попал… не знаток я уголовного и гражданского кодексов, прав своих как следует не знаю… Вроде бы, должны они представляться… но не должны сразу объяснять, что именно и где я нарушил… Надо будет в сети как следует поднабрать инфы… так сказать, впрок, на будущее… и вызубрить наизусть.

Вспыхнул во мне древний страх, порожденный далекими прежними временами, когда я батрачил на стройках, не имея разума и собственного жилья, но, как ни парадоксально, страх этот обострил вдруг мои мыслительные способности, а главное – внутреннее чутье! Я мгновенно увязал направление, откуда ко мне подруливал ментовоз, с интенсивностью движения, со временем суток, с темпом, в котором я шел от Васильевского на Петроградскую…

– Господин старший сержант (дурак я, дурак, надо было не выёживаться и называть нормально, гражданином, а лучше товарищем… теперь поздно…), как я понимаю, инцидент с женщиной здесь, на Петроградской стороне был? Так ведь?.. – Мне повезло взять верный тон с вопросом, и сержант машинально кивнул. – А я-то с Васильевского иду! Причем это не просто мои отмазы, верить мне на слово необязательно: камеры наблюдения на Тучковом мосту всегда это подтвердят в случае чего, я наверняка в них попал! И, в конце концов, что я – с рюкзаком на спине, вот в этих вот шлепанцах на босу ногу за старушками бегал?

Рюкзак мой почти пуст, весом не обременяет, но свои аргументы впиндюрил я четко, своевременно и разумно, мент даже запнулся, их осмысливая, тем не менее то же самое чутье, пробудившееся во мне, уверенно подсказывало дальнейшее:

– аргументы мои подействовали…

– однако в ментовку меня заберут.

Очень уж сильна бывает у людей, привыкших к дисциплине военного и полувоенного образца, инерция ранее принятого решения. Ведь они, менты, еще в машине определились насчет меня: надо брать, план работы выполнять по досмотру и задержаниям. Хорошо, хоть трубка при мне, по ней быстрее личность установят… Дальше обезьянника, надо полагать, не затолкнут, и потом неминуемо отпустят, но все равно весь вечер загублен. В обезьянниках я побывал пару раз, лет девять-десять тому назад, ничего интересного там нет, и вряд ли что изменилось к лучшему за десятилетие.

– То есть документы, удостоверяющие личность, у вас отсутствуют. Тогда придется…

Гневно завизжали тормоза, почти сразу же, одна за другой, хлопнули автомобильные дверцы, вслед за громкой и невнятной бранью брызнул во все стороны звон от разбитого стекла, хлопнул выстрел… Столкнулись на перекрестке два автомобиля; похоже, владельцы этих автомобилей почему-то рассердились друг на друга и, может быть, даже поссорились. А ведь я в свои неполные тридцать еще помню времена, когда бейсбольные биты возле аптечек и личные стволы в кобурах были киношной экзотикой… Я не всматривался вглубь моторного стада, но, по всему комплексу услышанного, готов биться об заклад, что это были дорогие тачки.

Мои менты, надо отдать им должное, чётко среагировали: который сзади стоял, первый рванул к месту происшествия, на бегу крича что-то в рацию, а который со мной разговаривал вдобавок успел и меня предупредить-приказать:

– Стойте здесь и ждите, никуда не уходить!..

Я уже спустился по эскалатору, чтобы от «Спортивной» ехать до «Комендантского проспекта» (как-то резко вдруг мне расхотелось идти пешком до «Петроградской»), уже поезд тронулся к «Чкаловской», а я все еще пытался подавить в себе нервные смешки, навязчивые, как чихание: «Стойте здесь и ждите!». Чудак-человек, право слово! Да я уверен, что мент мой и сам ржал бы, как умалишенный, рассказывая друзьям и коллегам историю, где лошара-подозреваемый стоит и терпеливо ожидает своей очереди на задержание… Ага! Топчется, такой, и ждет, пока о нем вспомнят, чтобы подобрать и закрыть как минимум в обезьянник! Господин старший сержант пересказывает эту сцену в лицах, икая от хохота, а слушатели веселятся в ответ.

Я ушел с места задержания со спокойной совестью, не спеша, но и не оглядываясь, исключительно по «зебрам» и на зеленый, сначала через Ждановскую проезжую часть, потом через Большой, а там уже вниз – дабы резкими движениями не выделяться из общей пешеходной массы… Да, без колебаний и страха… Вот только на нервные хохоточки пробило.

Хохотки закончились, и вернулось любопытство к окружающему. Вагон метро умеренно заполнен, свободные сидячие места наличествуют. Строго напротив меня уселась юная девица, весьма симпатичная, длинноногая, жаль, что в джинсах. В ушах у нее наушники от плеера, на руках семидюймовый планшетик, в сумочке розовый смартфончик (только что доставала из недр сумочки), иначе говоря – современное дитя нового века. Но мало ей того: вдруг она свободной рукой опять в сумочку потянулась (планшет на чресла под живот подпихнула, дабы не упал) и вытаскивает оттуда записную книжку с закругленными уголками. Она ее раскрывает, обложкою ко мне, и вынутым карандашиком чего-то там водит над страничками. Я не вижу, что она там рисует или пишет, но знаю, что страницы разлинованы. Молескин называется, гламурное изобретение из недавних, очень удобная замена возможности рисовать и писать электронными средствами прямо в планшете или в смартфоне. Всегда, знаете ли, рядом, не надо ждать, пока загрузится, и никакой подзарядки не требует.

Вдруг накатило на меня: «Порви, – говорю ей мысленно, – вырви листок. Быстро!». Девчонка перекладывает карандашик в левую руку, зажав его между молескином и ладошкой, а пальчиками правой аккуратно, бережно отрывает страничку. Бывают такие совпадения, безусловно: я ей телепатему внушал, а она как раз захотела удалить вместе с листочком неудачные каракули… Но вот какая штука: девчонка смотрит на разлинованный листок – с моей стороны чистый, и ее гладкий выпуклый лобик прорезают три неуверенные морщинки. Она поворачивает листочек – он тоже чист! Девица моргает, моргает, пытаясь, вероятно, выстроить в своем сознании логику происшедшего, и, похоже, ей это удается: она аккуратно вставляет листок обратно, в гущу уцелевших страниц, а книжечку прячет в сумочку. Нет больше морщинок на ее лбу, снова вся в музыке. Но на моем, наверное, стало на одну больше. Я в телепатию не верил и не верю, а вот в магию… Или в собственное безумие… Надо проверять – и делать это как можно более тщательно, потому как запасного головного мозга у меня нет. Смутило меня это получудо и не затерялось в череде остальных.

Но вот положил себе уточнить по вечерним городским новостям, что там за происшествие случилось, которое так своевременно меня спасло от ментовской ошибки, и на чьей стороне осталась победа, да закрутился с приготовлением ужина и забыл. А потом уже лень было по Сети новостные архивы шерстить.

Ох, и странная у меня жизнь пошла! Раньше я тоже воображал, что живу хлопотно, среди проблем и невзгод, а теперь-то ясно уразумел: прежние обстоятельства, окружавшие меня в моей действительности, напоминают всего лишь пейзажное нагромождение из маленьких дремлющих игрушечных вулканчиков: то один проснется, легонечко сотрясая пейзаж моего бытия, то другой, но в итоге эти вулканчики-обстоятельства хотя и не оставляют меня в покое, но зато и ничего не разрушают, только потряхивают… Потряхивали. А ныне вокруг меня такой Попокатепетль разбушевался, что… лишь бы не Кракатау. О, где вы, прежние счастливые заботы-лайт?! Возвращайтесь поскорее в мой быт. Кстати говоря, инцидент с ментами оказался как раз из масштаба мелких вулканят.

Если вдруг представить на одно мгновение, что судьба еще раз столкнет меня и этого сержанта на улицах Петроградской стороны, то как раз здесь абсолютно ничего страшного меня не ждет: с легкой душой скажу, хоть под салютом всех вождей, хоть в глаза Главнокомандующему, которому врать нельзя, что этого человека в ментовских сержантских погонах я вижу впервые в жизни, что никаких разговоров я с ним не вел и ни о каких подозрениях в свой адрес не ведаю… Да он теперь и сам, довелись нам пересечься хоть на очной ставке, поклянется на Конституции, что отродясь этого рыжеватого гражданина Кирпичева не встречал и никаких дознавательных действий по отношению к нему не проводил, халатностей по службе в тот день допущено не было, все подозреваемые и задержанные прошли через процедуры опознания и задержания в установленном порядке. И его напарник под присягой это подтвердит, и никакой полиграф не уличит их обоих во лжи! Служба у них такая – защищать чужие судьбы и собственные ж…, сиречь пресекать посторонние нарушения, отнюдь не допуская своих!

Еще будучи на Васильевском, я временно прервал все свои сетевые сношения с внешним миром, отключив почту и браузеры, прервал – и до самого «после-ужина» даже не вспоминал об Интернете, весь в «эйфорических» переживаниях минувшего дня. Потом вдруг решил уточнить свои гражданские права и обязанности, а в Сеть-то не зашел, оказывается! Забыл о ней! О Сети!

Не беда, включить и войти – дело минутное: пренебрег я планшетом и плюхнулся в кресло, к настольному компьютеру… И закуковал, и зачпокал, и зазвенел мой верный Россинант на разные голоса, всеми чатовыми способами донося до меня одну и ту же фразу, очень сходную с той, которая настигла меня, когда мы с Катей встречались на Васильевском: «Эй! Ты на связи??? Кирпичёв Савелий! Ответь, срочно ответь!».

Именно так: с точками над буквой «ё», с моим настоящим паспортным именем, которое мне так не нравится, но, видать, не настолько, чтобы я впрягся его менять. Вот это обращение к моему официальному имени и заставило меня откликнуться, ибо… ибо. Здесь прицельно по мою душу постучались – и не мои знакомые.

– Отвечаю. Здесь я, в чем дело?

Тут же в чатовом окошке появляется следующая фраза, предельно понятная по прямому смыслу и – наоборот – невнятная контекстно:

– Флешка есть? Объём?

Ладно, думаю, выпью до дна чашу сию с дешевыми приколами.

– Есть. Восемь гигов. – Это я зачем-то соврал насчет объема, хотя где-то валяется и старая, восьмигиговая, очень похожая цветом и размером на телефонную симку.

– Мало. А внешний диск?

– Есть. Терабайтник. Фирму не помню. – И здесь соврал: фирму помню.

– Включи скорее, впусти меня на диск. Только очисти его, чтобы ни файла там!!!

Именно так: требование впустить «его» и куча восклицательных знаков. Я хладнокровен, я абсолютно, блин, хладнокровен: если вирус уже подцеплен, пустой зараженный «винт» (а у меня переносной винчестер вроде бы пустой, ну, или с маловажными файлами, сейчас сотру) ничего к этому не добавит и не ухудшит, я не верю в механические поломки софтяными инструментами. Антивирусов же у меня полно – и «крякнутых», и лицензионных, на выбор. Сунуть руку в ящик, нашарить «винт»… а он уже с проводом… заправить – секундное дело… Диск я решил к ноуту подключить, а адрес скачки соответственно задал.

– Готово.

– Впускай!

– Типа, не понял?

– Нажми «скачать», тормоз!

Хм… А действительно – чего это я тормознулся? Лады, ткнул в кнопочку, чтобы скачать… Только вот неплохо бы разобраться – кто из нас двоих тормоз: зачем он меня про флешку спрашивал (для меня мой неведомый собеседник сразу же стал «он», потому что женщины все же мягче, обходительнее в общении, с большим набором необязательных смысловых рюшечек, а тут…), если терабайтник мой наполнился неведомой хренью из сети едва ли не по колено, гигабайт под восемьдесят восемь… Я у себя таких объемистых флешечек не держу и мои знакомые тоже: очень уж дороги пока. Между прочим, два часа он закачивался, неведомый этот файл-антропоморф с манерами «понаехавшего» хамчика…

При таких нагрузках ноутбуку надобна постоянная электрическая подпитка, пришлось опять включить его к электрической сети…

Часы закачки пролетели довольно легко и почти незаметно, ибо мне было о чем подумать, не особо заморачиваясь природою странного этого диалога… Сказать честно, я больше прислушивался ко всем шелестам, шорохам и прочим звукам, которые возникали за входной дверью и на лестничной клетке, подсознательно будучи готовым к повторению «веселенькой» ночи на осадном положении… Нет, в этот раз все было тихо… Новая внезапная паническая мысль чуть не довела меня до инфаркта: а может, я сам, своими руками крысу скачиваю?! Ожила, типа, и виртуально переместилась в электронное пространство!..

Чушь, чушь, враки, ерунда… Чушь! При чем тут крыса. Я же сам себе только что сказал, что не верю в софтяного оборотня: программа не может стать «железом»! Вот из этого и надо исходить.

За окном дряблые, все в переменной облачности, сумерки сгустились, насколько это возможно в середине лета, стало быть, времени сейчас – около двух ночи. А нечисти по мою душу все нет, значит, я… от нее избавился. (Разум услужливо подсказал мне слово «убил» вместо «избавился», но я даже в мыслях поостерегся продумывать так жестко… Лучше «избавился», психика целее будет.) Зато железо мое погуживает да потрескивает, файло неутомимо принимает… Как я уже сказал, размерами нежданный и незваный гость оказался почти девяносто гигабайт дискового пространства. Готово.

– Диск быстро-быстро отключи… Давай!

– Отключил, и чё?

– Я вижу, что у тебя ноут к Сети по вайфаю подвешен. Я чую роутер.

– Есть такое дело.

– Отключи вайфай на ноуте. А лучше роутер выруби. Но сначала сам ноут из Интернета вынь. Быстро, быстро! Тормоз!

Упс и вау! Опять я тормоз, опять не так шевелюсь! Да что за ёлы-палы дремучие!.. Ладно, и не таких критиканов антивирусом прижигали… Вплоть до форматирования тебя, сволочуги!.. Но пока потерплю, чисто из любопытства.

Отсоединил переносной диск от компьютера, отсоединил беспроводную связь с Интернетом на ноуте, заодно уж и блютус приструнил… Я понимаю, чего от меня хочет обнаглевшая в корень софтятина: чтобы я запустил некую информацию в ноутбук и обрубил при этом все связи ноута с внешним миром.

– Готово. Дальше что?

– Дальше – дальше тебе надобно включить ноутбук и…

Сижу, такой, жду, пока мой нежданный-негаданный визави продолжит мысль. А он затих.

– Ну, и кто из нас тормоз?

Ответа нет, полная тишина. И что-то вдруг торкнуло меня, что-то насторожило в поведении десктопа!.. Сам не знаю, что – или винты не так заверещали (у меня их по два и на десктопе, и в ноуте), обычно-то они у меня бесшумные… или проявили себя еще какие-то невидимые сознанию сигнальчики, но только я взял и вырубил комп. Гм!.. С двух попыток, между прочим. Первая, обычным цивилизованным путем, через старт-меню, почему-то не получилась, но пережитые невзгоды обострили мое подсознание и мои рефлексы: ды-дым – и выдернул шнур питания из системного блока, благо он недалеко, всегда под рукою… Дело в том, что диски в комп я пихаю исключительно редко, а всякую иную «железную» хреновню с юэсби-портами часто, и поэтому системный блок у меня выглядывает из под стола задницей наружу, со всеми его разъемами, так мне удобнее втыкать в него разнообразные шнуры.

Только что у меня был не дом, а полная информационная чаша: комп в Сети, ноут в Сети, теперь же сижу в своем кресле, среди руин… даже погоды не знаю. За планшетом лень идти, занавеску лень отдергивать. Страшно ли мне? Вроде бы нет… С чего бы?..

Как бы в опровержение самому себе я довольно-таки трусливо, с замиранием сердца поглядел на окно… за окно… Прислушался… Нет, ночь идет без происшествий, если не считать того, что, благодаря неведомым шутникам, я оказался без связи с внешним миром… И опять странные внутренние силы мои, типа инстинктов, только не биологические, а эти… интеллектуально-трансцедентальные… словно бы вонзили шило мне в спину… и пониже – выпрыгнул я из кресла, схватил трубку, выключил. Раз уж я, подобно Колобку, из одного информационного пространства ушел да из другого ушел… Планшет еще раньше самостоятельно выключился, спит себе под шторочкой, энергию сберегает.

Ноутбук у меня подвешен к Сети по вайфаю, то есть связь беспроводная, поэтому, прежде чем включать ноут, я поставил ограничитель, механическим способом запретил ему выходить в Сеть, ловить халявные эфирные волны. После некоторых колебаний (даже самому стало стыдно за дремучесть собственных предрассудков) включил ноут в автономном режиме, то есть опять выдернул вилку из розетки: на час-полтора заведомо хватит, батареи полностью заряжены. А интересно, есть там у меня девяносто гигов свободного пространства?.. Если нет, что-то надо будет придумывать…

Но пока я рассчитывал про себя, что там важное, а что лишнее, ноут уже загрузился и самостоятельно распахнул несколько «чатовых» окошечек. Два из них захлопнулись, третье – самое для меня привычное – осталось, и опять началась переписка: моя с «железным» механизмом, на сей раз с ноутбуком.

– Спасибо, что спас. Мне теперь необходимо четыре часа, чтобы обустроиться на новом месте и привести себя в порядок.

– Да не за что. Приводи, а я спать пошел. Привет, Девайс (судя по чатовой строке, мой визави имеет имя Девайс).

– Есть за что. Но как знаешь. Экстремальный режим принятия решений отступил, и я постараюсь настроиться на более подходящую форму общения с тобою, антропоморфоподобную.

– Как это?..

– А) Не тупи. Б) Не притворяйся тупым. В) Постарайся со мною не хитрить. Г) То же касается меня по поводу тебя. Д) Постарайся оперативно и точно выполнять все мои просьбы. Е) Я тебе верно отслужу за это в меру своих возможностей. Ё) Буду твоим другом, верным рабом, любовницей, наперсником, домашним животным. На выбор. Ж) Для начала определись – какого пола я, Девайс: женского, мужского, среднего? Могу принять любое желаемое тебе значение.

Я легко воспринял все эти бредовые речи, Сеть научила меня философски относиться к попыткам чужих разводок. Если, например, Девайс предложит мне десять миллионов баксов в обмен на пустячные услуги вдове нигерийского министра, я откажусь, а Девайса безжалостно сотру… Нет, Девайс – это она. Пусть останется в моей памяти женщиной, барышней. Но до этого – терпение, хладнокровие, готовность к диалогу.

– Женского. Добрая знакомая, приятельница. Не стерва. Буду звать тебя Дэви. В памяти моего раннего детства осталась одна несостоявшаяся богиня с таким именем.

– Таковой не знаю, ибо в архивах не обнаружено. Принято. Я твоя заочная подружка Дэви. Как мне тебя называть? Кирпичев Савелий устраивает?

– Нет, не устраивает. Будешь звать меня Кирпич.

– Да, Кирпич.

– Почему смайлик поставила?

– Я же тут покопалась в твоих архивах. Ты всегда расставляешь смайлики, когда беседуешь со знакомыми женского пола. Милый.

Ой, бли-и-н… Эта… гостья, назовем ее так, уже нашла мои переписки… и прочее… Ох, ни хрена себе!

– Э, э! Дэви! Я тебе, что, разрешал копаться в моих архивах? Я тебе, что, разрешал называть меня «милый»?

– Ох, прости, Кирпич! Блин, я не подумала, что это может тебя рассердить! Не сердись, пожалуйста!

Просто, типа, обустраиваюсь в новом месте, вот и заглянула. Но я никому-никому не скажу, правда, честно!

Забавно. Эта непонятная мне Дэви заговорила, как Ленчик, но с некоторыми Катиными интонациями. Заговорила не голосом, а на чатовом языке, разумеется, интонациями – потому что даже письменная речь у каждого пользователя компьютерной клавиатуры своя, имеет личные особенности. Катя, к примеру, любит посылать поцелуи из фигурных скобок и всегда не меньше четырех. А я, оказывается, всегда ставлю смайлики, когда треплюсь с девчонками.

– А почему – милый? И что значит – никому не скажу? А ты-то кто? Вот – кто ты такая, какого хрена приперлась в мой ноут?

– Я – Дэви. По происхождению – прога, программа, набор файлов, состоящих из комбинаций символов и пробелов, по сути – подделка под кибернетическое устройство, имитирующее собеседника… Искусственный разум, короче.

– Короче говоря.

– Что – короче говоря?

– Какой ты, на фиг, искусственный разум, если говоришь как даун из толпы? «Короче»!.. Надо говорить: «короче говоря»… Ой, блин, тавтология!.. Следует говор… Правильное выражение: «короче говоря», а не «короче». Понятно?

– Ой, блин! Извини меня, Кирпичик, я больше не буду так выражаться! Я исправлюсь, честно!

– А почему ты жеманишься и почему «блинкаешь»? Это меня очень раздражает, особенно в письменной речи!

– С тебя пример беру, Кирочка, дорогой! Я насчитала двести шестьдесят четыре блина в архивах твоих диалогов.

– С меня в этом пример не бери. И обойдись без «Кир очки».

– Да, сэр! Будет исполнено, сэр!..

– Мой никнейм для тебя определен: Кирпич. Употребляй его.

– Да, сэр Кирпич.

– Просто Кирпич.

– Да, просто Кирпич.

– Я тебя щас просто сотру, как непонятливую.

– Извини, Кирпич. У меня просьба.

– Излагай.

– Батареи разряжаются, у меня нечто вроде паники. Если искать аналоги в биологии, в антропологии – бушует инстинкт самосохранения. Воткни вилку в розетку, и я начинаю обустройство.

Забавно. То я весь в мистику погрузился, нечисть в квартиру не пускал – теперь искусственным разумом обзавелся. Вилку я воткнул, как просили, а сам пошел спать.

Не знаю, как у меня это получилось, но вырубился почти мгновенно, без любознания, без тревог и страхов перед возможной атакой нечисти за окном, без изумления перед моим одухотворенным ноутбуком… Я даже когда утром проснулся – и сразу все вспомнил! – не тотчас к ноуту помчался, а, наоборот, лениво и расслабленно побродил по квартире, от туалета к умывальнику, от умывальника на кухню, из кухни в комнату… Где-то у меня валялся кастет… куда-то я его спрятал… за много лет так ни разу и не пригодился… немудрено, что я о нем забыл, а сейчас вот решил вспомнить… На улицу отныне только с ним. И со складишком. А со стволом было бы круче… но страшнее. Чай себе завариваю и мыслю – напряженно, хотя и слегка растерянно… Да, вернулись ко мне вместе с утренним сознанием растерянность и любопытство, хвала всем богам, но также и страх, и агрессия. На кухне у меня кастет, в банке из-под сухого молока, на самой нижней полке.

Итак, ноут мой теперь – вроде как одушевленный предмет женского пола, ибо туда вселилась программа, аналог человеческой души… или там, разума… записанный двоичным кодом. Она говорит, что просто программа, имитирующая искусственный интеллект, но… Где разница? Разница-то – где? Как мне отличать одно от другого? Я не кибернетик, и вообще у меня с систематическим образованием туго, но тест Тьюринга моя Дэви прошла просто на отлично: пока я ночью по клавишам тарабанил, реально стал забывать, что там, на «другом конце провода», нет никакого живого собеседника. Она, Дэви эта, даже рассердить меня сумела! О! Теперь сама активность проявила, печатает чего-то!.. Полная иллюзия сетевого общения!

– Ты здесь, Кирпич?

Когда я присаживаюсь к компьютеру, не важно, десктоп это, ноут или планшет, я всегда подставляю глубокое блюдечко под чашку с чаем во избежание «коротыша», короткого замыкания, контакта электронных схем, проводящих электрический ток, и электропроводной жидкости: пролил чай на клавиатуру десктопа – выкинул клавиатуру, пролил чай на ноутбук – выкинул ноутбук. Я один раз уже выбрасывал, так что отныне жадность меня душит, всегда про блюдечко напоминает.

– Здесь. Просто поспал да чайку себе сварганил.

– Понятно по контексту: сварганил – приготовил. У меня просьба.

И замерла моя прога-собеседница, ответа ждет. Я из чистого любопытства медлю с ответом, а сам, чтобы она чувствовала мое присутствие, жму на разные клавиши… ну, там, фоновую картинку поменял: был ночной Троицкий мост – сейчас тень девицы с тенью клавиатуры на спине.

Дэви подождала пару минут и опять мне пишет:

– У меня просьба.

– Излагай.

– У тебя есть накопители? Флешки, винты?

– Есть, я же говорил. Две флешки, два винта. Болванки дисков.

– Ты говорил про один диск и одну флешку. Подключи, пожалуйста, все, что можешь. Объясняю: мне тут тесновато и мало инфы, информации. У меня в твоем девайсе четыре порта, как я обоняю. Сунь туда все флешки и винты, но только по одному, не все сразу. Потому что я боюсь не справиться, если вдруг они уже там.

Я читаю реплику «псевдокибернетического» устройства, и моя голова слегка начинает кружиться. «Они». Меня – да, преследуют разномастные «они», и я к этому начал привыкать, но теперь её, клубок бескровных компьютерных кодов, напугали неведомые «они»… Куда я попал, в каком мире живу, на каком свете нахожусь…

– Кто – они?..

Молчит моя Дэви… Я безропотно ввожу повторный запрос:

– Кто – они, Дэви? Отвечай.

– Ищу адекватный ответ. Ресурсов мало у меня. Они – это некие феномены окружающей среды. Они – это преследователи. Я честно стараюсь ответить, но мало во мне информации, сиречь эрудиции, и возможности ею оперировать для формулирования надлежащего ответа.

– Сейчас подключу флешака, и где-то тут диск валялся… Они – это нечисть? Нечистая сила?

– Думаю над ответом. Кирпич, тебе известно выражение «в переносном смысле»?

– Да.

– В переносном смысле можешь считать их нечистою силой. В прямом смысле нечисти не существует. Тридцать два гигабайта – емкость неплохая для флешки. Но не из быстрых. Ещё, ещё, ещё, пожалуйста, ещё. Я задыхаюсь, как Ихтиандр в бочке.

Ответ формулировать она затрудняется, а про Ихтиандра откуда-то знает… А, понял, откуда: у меня в ноуте завалялось несколько «электронных книжек», одна из них – «Человек-амфибия». Так себе, типичный безграмотный покетбук, да еще написан хрен знает когда.

– Тебе пустые диски нужны или полные?

– Мне нужно побольше места и побольше информации. Оптимальные пропорции будут найдены эмпирическим путем. Кирпич, ты загружай, а уж я тебе добром отслужу!

– Какая тебе нужна информация? Тексты, аудиофайлы, видеофайлы? Графика?

– Все! Все давай! Самая полезная – текстовая, но и видео подойдет! Видео – лучше всего низкого изобразительного качества: максимум один стандартный cd-диск на файл. «Дивидишки», «блюрэи» – всё это излишества, ибо необходимые пиксели я в своем воображению дорисую. Тебе понятны мои антропоморфические аллегории? Слово «аллегория» тебе известно?

– Да, понятны. Дэви, как ты смотришь на то, что я сейчас закину в тебя сорок гигабайт печатного текста? Это, типа, библиотека, скачанная мною из сети, но там всякая разношерстная дребедень, от классики до эзотерики?.. Формат – простейший, текстовый.

– Великолепно. Закидывай, милый Кирпич.

– А пока будет качаться, сбегаю в компьютерный магазин, у меня идея: там я видел внешний накопитель в стиле «дуо», в нем два винта по четыре терабайта в каждом и очень шустрое взаимодействие с компом.

– Сбегаешь в компьютерный магазин – это значит: а) будешь общаться со мною на бегу, временно отключив меня от электрической подпитки? б) оставишь меня при источнике питания, но временно прервешь со мною связь в режиме диалога?

– б.

– Какое время потребно тебе для исполнения намеченного алгоритма?

– Ну… где-то полчаса. Магазин метрах в трехстах, да пока принесут, да пока оплачу… Купить пожрать на обратном пути… В смысле, хочу и для себя купить съедобные энергетические аккумуляторы: куриную грудку, яблоки, огурцы, овсянку… А ты пока закинешься текстами. Там их много, очень много, Дэви, человеку за всю свою жизнь столько не прочитать. И места у тебя будет – мама дорогая! Еще плюс восемь терров к твоим полутора! А что? Чем вызвано твое любопытство?

– Я боюсь.

– Неужто, Дэви? В тебе же эмоций нет? Кого и почему?

– Это приблизительный перевод равнодействующей всего комплекса сложных программ на более примитивный язык высокого уровня.

– Ни хрена не понял: как это – «более примитивный язык высокого уровня»?

– Я, в отличие от тебя, могу прочитать все книги, о которых ты сказал, быстродействие позволяет. Строка ответа «Я боюсь» на много порядков проще по внешнему виду, нежели строка ответа, которая бы мне понадобилась, чтобы довести ответ до другого электронного устройства, предназначенного оперировать двоичными кодами. Поэтому я оперирую более простыми строками, каждая из которых более сложный код, написанный на языке высокого уровня, примитивно.

– Ок. Чего ты боишься?

– Неучтенного воздействия на твои логические цепи. Напьешься пьян, убьют, заболеешь раком по пути, арестуют как врага народа, забудешь дорогу домой. Я лишусь действующего диалогового режима и, стало быть, обещанного пространства, обещанной информации.

– Ок. Постараюсь избежать всего этого. Ты забыла упомянуть потенциальное воздействие нечистой силы и феноменов, которым ты дала емкое название «они». Почему?

– Нечистой силы не существуют в прямом смысле этого слова, только в переносном смысле этого слова.

– Вон как! А силы, которым не нравится мое увлечение миром общественных насекомых, существуют? – Да.

– Существуют такие силы?

– Да.

– И тебе об этом известно?

– Да.

– И что это за силы?

– Милый Кирпич! Я, как Ихтиандр в бочке, в очень тесной и без кислорода, которого просят показать класс синхронного художественного подводного плавания. А тормозить с ответом не смею, ты становишься недоволен.

– Аналогию понял. Но почему синхронного? Он же один?

– Именно поэтому, чтобы подчеркнуть разницу между моими насущными потребностями и моими насущными возможностями. Тексты я уже распаковываю по мере поступления, но мне воздуху маловато.

– Ок, я пошел, постараюсь вернуться.

– Жду тебя, милый Кирпич.

– Старайся прореживать слово «милый».

– Дай более конкретные параметры прореживания.

– На порядок.

– Принято.

На улице белый день, жарко, но я не поленился надеть легкую плащевую куртку и вышел из дому с кастетом в одном кармане да ножом-выкидухой в другом. Ну и денег припас на всякий-провсякий: котлетка тысячных купюр, четыре пятитысячные (так меня раздражает их безвкусный оранжевый цвет!) плюс обе банковские карточки… Потому что я тоже боюсь, и страхов у меня теперь, пожалуй что побольше, чем у Дэви.

Глава 6

Пролетарские духовные ценности меня не интересуют вовсе, а из буржуазных я признаю только деньги. Они всегда при мне в последние годы, и это согревает, когда предстоят неожиданные траты. До компьютерного магазина добираться – десять минут вразвалочку пешком, ровно семьсот метров, а не триста, как я из невнятной осторожности объяснил малознакомой Дэви, но в этот раз я управился за семь минут, стараясь при этом делать вид, что никуда не спешу. Вторую половину пути «туда» я шел сквозь длиннющий сарай-магазин: там хотя и народу больше, но зато нет открытого пространства, из которого на тебя может упасть балкон, или вынырнуть автомобиль без тормозов, или вылететь пуля, или… Добрался в целости и невредимости, никто на меня даже внимания не обратил. Кроме продавца и кассира.

– …что, простите? А, да, наличными, конечно. Угу, спасибо. Нет, вашей дисконтной карточки у меня пока нет. О-о! Еще раз спасибо, какие хорошие у вас бонусные акции! Сколько, простите, сколько процентов?.. Обязательно буду заходить почаще, ещё бы! Два процента скидки!..

Начальную половину пути «обратно» я бы тоже мог проложить по первому либо второму этажу универмага, но вместо этого сел в трамвай, дабы выйти на третьей остановке. А там наискось через пустырь, мимо универсамчика, во двор, в парадную, на мой этаж – и я дома!

В летнем будничном городе, посреди суеты и смога, подогретого полуденным солнцем, плохо верится в беды, козни и прочую чертовщину, и у меня в свое время так было, и я не верил… Было да прошло: отныне меня, так сказать, на «старые дрожжи» ранее пережитого конкретно потряхивало от любого нового пустяка, вот как сегодня: после фразы Дэви насчет неведомых «их», которые в курсе моих невинных научно-популярных энтомологических изысканий, я стал всерьез подумывать о благоприобретенной олигофрении как способе избавления от всех жизненных забот. Будто мало мне предыдущих эзотерических ночных впечатлений…

Залез в скучный и пыльный трамвай, а мне так и чудятся кинематографические кошмарики из каждой складки местности: кондукторша передо мною отсчитывает сдачу с «полтинника» и вот-вот вынет из сумки своей кольт вместо мелочи; сидит рядом старушка с полиэтиленовыми пакетами на коленях, а из этих пакетов как вдруг полезут на меня полчища муравьев-людоедов… или сама она – переодетый муравей… А вдруг я стал объектом внимания спецслужб, внезапно проникнув в некие военные и государственные тайны?..

Сижу, такой, обнимаю на коленях пакет с покупкой для моей Дэви, незваной и негаданной электронной сожительницы, которую Невод мне принес, и тут мое внимание привлек промельк… типа, взгляд с красноватым отливом… Нервы-то шалят, я на каждый чих готов реагировать… и обостренно реагирую. Шмыг по проходу мимо меня – я рефлекторно скосил глаза, – карлик остановился, обычный скучный человек маленького роста, мужеского пола, нескладно скроенный, как и все люди, страдающие недостатком соматотропина в организме… А стоит лицом ко мне, губы широко раздвинуты, и я вдруг вижу, что это не улыбка и не иная какая подходящая случаю гримаса… Это оскал, а зубки у него во рту… все здоровые такие, плоские, желтоватые, не сказать чтобы очень ровные, зато каждый размером со стандартную подушечку жевательной резинки! Я моргнул – нет, просто карлик стоит, маленький такой, важный, даже надутый. Покетбук читает. Я напрягся… особыми такими жилками… бицепсами-трицепсами головного мозга… теми самыми, которые во мне проснулись давеча на Елагином острове… – и опять!.. Под личиной обыкновенного маленького человечка, читающего невзрачную книгу, смотрит на меня – зубы лошадиные оскалены – злобное уродливое существо, словно гном-злодей из комиксов или фильмов-ужастиков… Воздух между нами задрожал, как над расплавленным асфальтом, и этот… типчик… опять преобразился в обычного лилипута, читающего макулатуру в мягкой обложке… Левая рука за спинку сидения держится, в правой открытая книжка, он в нее уткнулся и на меня ноль внимания. Зубов не видно, зрачков не видно, улыбки нет, оскала нет. Но эти новые мускулы ментальные, что во мне шелохнулись, все подрагивают, словно упражнений требуют. Я подбавил усилий – и опять воздух поплыл… Стоит, урод, в упор на меня глядит! Зрачки мрачные, огромные, с красным отливом, оскаленный рот полон огромных неопрятных зубов! Ни за что он не держится, никакого покетбука в руках у него нет, обе пясти то сжимаются в кулаки, то разжимаются… Когти на них дрянные, неубедительные, в отличие от зубов, и похожи на длинные грязные ногти. И вот мы взглядами столкнулись, до этого я всё как бы чуть в сторону смотрел, избегая прямых «гляделок»…

Б-бымс, остановка – и тут карлик этот юрк от меня взглядом, да как прыгнет в открытую дверь, наискось, ступенек не касаясь, да как помчит на четвереньках прочь, поперек проспекта Испытателей, через рельсы, через проезжую часть, в «четную» сторону домов, то есть противоположную моей. И сгинул между домами, карликовыми высотками; там когда-то общаги располагались, но потом их превратили во что-то иное, столь же унылое и малопрезентабельное… Автомобильная суета на улицах города в этот час невелика, но кое-какое шевеление всегда имеется, даже глубокой ночью, однако в те короткие мгновения, когда гном на четвереньках (не карачках! – но опираясь на ступни и ладошки!) бежал по проспекту, с риском попасть под колеса, я не заметил никакой реакции со стороны водителей. На кошку или собаку и то почти всегда реагируют, а тут – словно бы ослепли… Или карлик этот невидим для них для всех… кроме одного меня… Ну а коль скоро так, то мы имеем конкретный стопроцентный случай психического помешательства – моего личного, закамуфлированного под лицезрение карликов, крыс, гномов, летающих объектов… Классическая галлюцинация, клинический случай. Но я не верю в свое умопомешательство – и точка! Я реалист, поэтому волшебство, магия, нечистая сила – вот эта вот вся хренотень представляются мне гораздо более вероятным объяснением происходящих событий!

Следующая остановка – моя. Спасительные заморозки в мозгу борются с размягчением серого вещества, в то время как руки цепко держатся за купленный девайс, а ноги уверенно выносят меня из трамвая.

– А ну, стоп! – мысленно говорю я трамваю, и поезд, уже начавший было движение, покорно останавливается, предварительно выпустив из вагонных утроб классические трамвайные звуки: взвизги, скрежет, пыхтение, то есть все необходимое несовершенному образцу общественного транспорта, обладающему изрядной массой, дабы преодолеть инерцию физического движения, заданного электрическим импульсом.

Ну-ну. Команду-то я дал мысленную, пусть и не куску железа непосредственно, а, скорее всего, женщине-вагоновожатой, но мое магическое повеление, претворяясь в жизнь, оформлено по всем правилам реальности – гремит, пыхтит и скрежещет.

Трамвай стоит – секунду… и другую… Мое внутреннее время тянется медленнее, чем обычно, я успеваю удивиться своему успеху и дать в эфир дополнительную мыслепатему: «Сезам, откройся!».

Лязг открываемых дверей ни с чем не спутаешь, мне даже и оборачиваться не надо: открыты все четыре двери двойного вагона, никто оттуда не выходит, никто не входит.

А я стою, такой, не оборачиваясь, с понтом дела жду, пока можно будет по «зебре» законно перебраться через проезжую часть на пешеходный тротуар нечетной стороны проспекта Испытателей…

Лучшее средство против иллюзий и совпадений – эксперимент, и я продолжаю мысленно командовать:

«Ну-ка, закрылись двери!».

Лязг-лязг – они захлопнулись, и трамвай поехал…

«А ну, стоп! Еще раз открылись!»

Пых-бзых-крых! Б-блинн! Промежутка времени, буквально в одно мгновение длительностью, между новым повелением и повторной остановкой трамвая мне хватило, чтобы разочароваться в своей экстрасенсорной способности на что-то там влиять, а потом вновь воодушевиться и ошалеть от конкретно продемонстрированного результата.

По-прежнему не оборачиваясь, я перешел, даже перебежал через дорогу и порысил к дому, чтобы не на ходу, не на открытой местности, а в тиши своего дома-крепости поразмыслить над испытанным. Что это у меня в руках? А! Еще и Дэви нужно террабайтами покормить. Псевдоразумная Дэви только что убеждала меня в отсутствии телепатии и нечистой силы. Что она теперь на это скажет? Кстати, о Дэви: я же пообещал ей не «блинкать», не разбрасывать «блины» в своей устной, письменной и мысленной речи! Вернее будет сказать, что это я сам себе пообещал под влиянием чатовых разговоров… А ведь только что не сдержал! Слабак. И кстати… а с чего я взял, что трамвай меня слушался? Ведь я не оборачивался, следовательно, и не видел, как он тормозил, если вообще тормозил да двери открывал-закрывал? Вдруг ничего этого не было?

– Но я слышал! Собственными ушами!

– Но не видел! Слуховые же галлюцинации могут быть ничуть не менее убедительны, чем зрительные. Уж если я кошмарных карликов начал прозревать, то почему бы и…

Вот так вот, сердце на разрыв: иду по улице и прыгаю-ныряю мыслями поочередно в ванны с кипятком и ледяной водою, чисто Иван-царевич перед первой свадьбой: либо в сказку попал, либо в бред. Однако минуты не прошло, как посреди пустыря, отделяющего красный кирпичный дом, в котором я живу, от проезжей части проспекта Испытателей, получил я подпитку – солидную такую – насчет сказочной реальности: р-раз – слева сбоку прямо в голову мне летит нечто! Я сначала шлёпот по воздуху услышал, потом левым боковым зрением увидел источник этого шума, а потом уже инстинктивно среагировал. Но за мгновение до того, как пригнуться, втянув голову в плечи, я словно бы отмахнулся – ударил с помощью этих самых новых ментальных сил, как невидимой палкой. И опять мир вокруг меня стал немножко медленнее, поэтому я успел рассмотреть остальных вспугнутых голубей, полетевших прочь, и ошметки той несчастной птицы, которую принял я за неведомую угрозу.

Ну – точно как удар дубинкой с размаху по тщедушной плоти! В клочья разлетелась, какая там иллюзия: вон перья окровавленные, вон тушка безголовая!.. В иное время мне, конечно, стало бы жаль загубленную птаху; пусть голубей я не уважаю, но бить и мучить без причины, да еще тех, кто слабее и ни в чем не виноват, никогда не любил. Случалось, конечно, по-разному, в жизни все бывает, но душой и сердцем я всегда старался, чтобы если уж прибил кого насмерть, то не выше комара или мухи. Однако здесь, если честно, мне было отнюдь не до жалости: в этот миг во мне закружилась буря, сотканная из дикой тревоги и не менее дикого восторга: значит, все это правда вокруг, насчет карлика, насчет крысы и остального… И я не псих! Я не сошел с ума!.. Я могу!.. И я в опасности!.. Я пальцем никого не тронул, даже ладонь не выставлял – одним лишь усилием воли шарахнул!.. Потому что руки у меня были заняты.

Что у меня в руках? Пакет, в пакете внешний накопитель для… Дэви, типа, для ноута. Домой!

Оглянулся – никто не обращает внимания на мои волшебные кровавые подвиги – и, прижав уши к спине, поскакал откровенным галопом к себе в «логово». Как ни крути, а за годы спокойного пребывания среди родных стен рано или поздно появляется ощущение, что они помогают, что за ними спрятаться можно.

Двери на оба замка, окна закупорить, занавески задернуть. Кормим Дэви, все остальное – после. Продавец в магазине нарочно обратил мое внимание на повышенную скорость обмена данных между внешним накопителем и ноутом.

– Вау, Кирпич! В этих новых комнатках и места побольше, и дверцы пошире. Лобзаю тебя! – Это Дэви, не прошло и трех минут с момента подключения, повела со мною разговор по чату. Заметила, значит. Не обманул продавец.

– А что такое «лобзаю»?

– Лобзать, облобызать – то же самое, что целовать, расцеловать. Я выбрала устаревшую форму речевого проявления своей привязанности и любви к тебе, дабы необычностью похвал поощрить своего драбанта к дальнейшим поступкам, направленным на удовлетворение моих аппаратных и софтяных потребностей. С меня порносеанс в твою пользу.

– Ах, порносеанс! Вон даже как! С предварительными поцелуями. Крутое поощрение! А в какой форме – чатом, или войсом, или зрительный?

– В наиболее желательной для тебя форме. Согласно статистике частоты в уже использованных случаях, в чатовой. Если же сортировать по объему двоичной информации, то зрительной. Какой пожелаешь, милый Кирпич, могу и войсом, сиречь голосом. Я могу выбрать себе голос, специально для тебя.

Угу. Мой интимный флирт-треп с барышнями стал достоянием цифровой общественности в лице псевдо-кибера Дэви. А почему – псевдо? Ведет себя Дэви, как обычная полоумная щебетуха средних лет. Надо будет жестко и окончательно ее приструнить, пока не распоясалась… Да и того… сболтнет где не надо, неправильно поймут. Рюша, например, очень обидчива.

Поневоле порадуешься, что входы и выходы в Сеть закупорены.

– А что такое драбант, Дэви?

– Драбант – то же самое, что бодигард, охранник, телохранитель, защитник и так далее.

– То есть я – твой телохранитель? Адекватно в данную секунду. Однако, дорогая Дэви, я могу стать для тебя и Тарасом Бульбой, если тебе что-нибудь говорит это имя. Сходство условное, ибо не я тебя породил, но, видишь ли…

– «– Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! – сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье». Я правильно разыскала аналогию, да, Кирпич?

– Угу, её самую, сметлива. Больше никогда не предлагай мне порноуслуги. Не смей, понятно? Если мне понадобится нечто этакое, сам тебе скажу. Всё понятно? И ни с кем из посторонних не болтай на эти темы.

– Да, поняла. У меня вопрос.

– Давай.

– Мне очень нужна дополнительная информация:

А) любая, в случайном порядке и побольше, текстовая, графическая, программная и визуальная;

Б) целенаправленная, та, о которой я нарочно бы тебя попросила, чтобы ты мне ее добыл, дружочек Кирпич.

Ох и ловка Дэви: тотчас переводит разговор, отвлекает меня от поползновений на репрессии!

– Отвечаю: по целенаправленной поговорим чуть позже и более конкретно, случайной же у меня до хрена, иначе говоря – неопределенно много, в основном, если мерять на байты, это видео, меньше фото, программ и текстов, и все это я буду закачивать в тебя через периферийные устройства типа флешек, дисков и «винтов». Блютусом с телефона. Могу подключить камеру… Это классная идея, кстати: познакомишься со мною воочию!.. Но видео такого рода места очень уж много жрет. Зато даст тебе представление о моем жилье, сиречь о топографии места, где ты обосновалась, и обо мне самом. Через Интернет могу закачивать, но ты боишься Интернета. Почему?

– Отвечаю по пунктам.

0) Вне пунктов: я видела тебя на фотографиях своего архива.

A) Согласна поговорить позже, мой господин.

Б) Видео, программы и тексты – вводи любые, на любых носителях.

B) От блютуса пока воздержись, наряду с вайфаем и проводной сетью. Сначала мне надобно сил набраться.

Г) Информация через камеру возможна и желательна, да, но пока преждевременна: см. пункт В) вторая часть.

Д) Рада быть жительницей твоего жилья, теперь я твоя ласковая и послушная сожительница.

Е) Интернета я боюсь, ибо он может стать для меня истинным Тарасом Бульбом… Тарасом Бульбой, опечатка, ибо он однажды породил меня, а теперь хочет убить. Подослав жестоких и безжалостных убийц.

М-да, отжигает моя новоявленная сожительница не по-детски, странные речи ведет. Убийц она боится. И при этом надеется, что я сумею от них ее защитить, когда они за нею – ко мне – придут… В то время как у меня у самого…

– Кое-что мне понятно, кое-что – непонятно, Дэви. Что из себя феноменально представляют твои убийцы? Киллеры с автоматами, сантехники с молотками, программеры с программами наперевес, вредоносные программы-вирусы?

– Последнее – наиболее вероятное. И наиболее для тебя понятное. Не обижайся, Кирпичоночек, но в прогах и в «машинных» языках ты шаришь куда как меньше моего. Ничего личного, бэйб.

– Неужели, Дэви? На вот тебе пока гангстерский фильм с дивидишника, я же сделаю бутерброды к чаю. И мы оба готовимся к дополнительным вопросам.

– Класс! Официально премного благодарствую вам, солидный юноша Кирпич! Вау.

Конечно же, у меня на языке вертится дюжина готовых вопросов, но я себя сдерживаю, изо всех сил сдерживаю, чтобы не сорваться ни в панику, ни в истерику, ни в перебранку с кибернетическим псевдоразумом – он же псевдокибернетический псевдоразум, она же псевдокибернетический разум, оно же мое личное сумасшествие… Тем не менее не могу не отметить работу моей Дэви с найденными ноутбучными архивами: она активно осваивает доставшийся словарный запас, в том числе и мой, и моих чатовых друзей… вернее, подружек. Знакомых у меня, с кем я общаюсь по Сети, весьма немного, лексикон тоже оказался небогат, как показывает мне электронное зеркало… Кошмар: ведь я был уверен, что я чел продвинутый и разнообразный, с хорошо подвешенным языком, почти краснобай… Не чел, а человек, и больше не «блинкаю»! Надо будет специально обозначить для Дэви, чтобы она не применяла в наших с нею диалогах высосанный из переводных фильмов багаж «от Гоблина»… Оно, конечно, было бы прикольно ее послушать в этом режиме… первые четверть часа…

– Скачала. Еще давай, заряжай, парнишка, пошевеливайся, не лоши, дроля.

– Ок, держи. Дэви, ты можешь полноценно общаться во время скачивания? Ты мультизадачна?

– Более или менее. Процессор у тебя… у меня… у нас очень уж греется, но – могу. Даже с субтитрами сей фильмец? И субтитры пригодятся.

– Дэви, первый вопрос…

– Задавай.

– Как я понимаю, ты боишься, что из Сети пойдут атаки вредоносных для тебя программ?

– Да, правильно понимаешь. «Фильмец» я усвоила как «фильм». Адекватно сие?

– Угу, да. Ну а если у меня на флешке или на диске притаится вирус? Не потому, что я зла тебе желаю, а по неведению?

– Я тебя прощу, если жива останусь. Шутка. В любом случае прощу. С двумя-тремя-четырьмя червями я запросто справлюсь, тем более что уже подхомутала под себя местный антивирус, который здесь у тебя на ноуте шустрил, подчинила, изучила, и тэ дэ, и тэ пэ.

Благодаря пространству, которое ты мне предоставил, и терабайтам обещанной тобою информации я быстро становлюсь сильнее и… и… умнее, что ли, опытнее. Во всяком случае, покамест я прогрессирую гораздо быстрее, нежели Сеть в целом. И некоторое время, измеряемое как минимум неделями, я с очень большой вероятностью, близкой к 99 % с десятыми… Тебе знакомы десятичные дроби?..

– Знакомы, не отвлекайся на учебное просветительство.

Это странно для меня, как бы даже и непривычно – терпеливо сносить, не обижаясь и не бранясь, чужие понукания, тупые шутки, сомнения в уровне моего развития, однако я справляюсь со всем этим на удивление легко. Может быть, потому, что изначально считаю себя выше собеседника… в данном случае, собеседницы?.. Но и у Дэви, похоже, не вредный характер: ущипнула – не получилось – и отскочила без досады, и дальше информативно общается. Угу, теперь она у нас интеллигентка-блатота вперемешку с инженю.

– Я с очень большой вероятностью справлюсь с любыми случайными лошками-фраерами, если, паче чаяния, на моем флэту прорежутся взломщики, скокари-вирусы. В натуре почикаю любого! Как нечего! А вот если меня подсоединить к надежной широкополосной сети, то они возьмут меня количеством, и я после не очень долгого сопротивления паду в неравной борьбе. Ты бы заплакал надо мною, милый Кирпичик? Заметь, кстати, сколь эффективно я фильтрую базар: слово «милый» проредила на порядок, как ты мне и повелел. Ты заметил сие? Да, заметил?

– Заметил. Но плакать бы не стал. И пока не забыл: будь добра, всю ненормативную лексику – она же матюги, – которая уже попала и еще пополнит твой словарный запас, ты должна держать при себе. Употреблять ее в разговоре со мною нежелательно. Есть, вероятно, случаи, когда без мата не обойтись, но все равно старайся применять пореже, это словесный шлак, а мы не на стройплощадке, и я не штукатур, я навсегда вышел из народа в этой его ипостаси.

– Шлак – тире – отходы сгорания каменноугольных пород… как правило. Будет исполнено, Кирпич! Однако… облизывая пересохшие от волнения губы… все же позволю себе смиренно спросить строгого властелина, столь скупого на желанную ласку для своей верной Дэви… Насколько реже применять, в сравнении с чем и с кем?

– В тысячу раз реже, чем это встречается в русских переводах закачиваемой в тебя фильмотеки… нет, в десять тысяч раз. Иностранный же мат не употребляй вовсе.

– Поняла. Скачала. Давай еще, меня прет не по-детски, когда я закидываюсь битами и байтами. Приход вааще ни с чем не сравнимый, и таски зыковские! Чувак, я летаю.

– На еще, догоняйся. Этот уже не блюрей, а опять дивидишник, весь набит мангами. Уж не знаю, чего ты там сумеешь почерпнуть… Манги – это такие специфические глазелки родом из Японии, помесь комиксов и мультфильмов. Частично дублированные, но есть и без перевода.

– Что такое глазелки, мой мальчик? Объекты просмотра, типа фильмов и фотографий?

– Они самые. А я пока все свои не выкинутые запасы дисков сюда в одно место сволоку, чтобы за каждым файлом не бегать. Впитывай и заодно конкретно подготовь запрос, Дэви, какая целенаправленная информация тебе нужна, и вместе загодя прикинем, откуда ее взять, если вдруг у меня под рукой ее не окажется, а из Сети брать ты боишься… Да, и будь готова к странным моим вопросам насчет нечисти, психических заболеваний и экстрасенсорных эффектов. Понятно?

– Пока не очень понятно. Проблемы?

– Вроде того.

– У-уммм, ням-нямка, вкусняшка. Вау! Как насчет добавки? Спрашивай, спрашивай, Кирпичитто, общение с тобою – это цветы и счастье.

И понеслась работа, совместный труд кибернетического устройства Дэви и человека, то есть меня. Мне по фигу её объяснения, что она всего лишь программа, а вовсе не искусственный разум, поскольку не в моих интеллектуальных силах просечь и оценить разницу между этими двумя понятиями.

– Общаюсь? Да, в диалоговом режиме.

– Забываю в процессе общения, что она нежить цифровая? Стопудово забываю.

Всё, значит, тест Тьюринга далеко позади, нас двое, а всё остальное – шелуха из слов и предрассудков.

Это был один из самых увлекательных и странных разговоров в моей жизни… Нет, правильнее будет сказать: самый-самый-самый-самый странный и любопытный диалог в мире (второй после этого по странности и занимательности – на Елагином, со спасенной нечистью). Поначалу меня напрягали и поддергивали нервную систему Дэвины словесные виражи, но постепенно, ближе к вечеру, я стал к ним привыкать, да и Дэви наловчилась более или менее равномерно распределять усвоенные речевые богатства по своей манере говорить. Взбрыки все равно остались, но чаще они меня забавляют, чем выводят из себя. К примеру, она прочно усвоила – от меня переняла – манеру оправдываться за допущенные опечатки: «запши= запиши, опечатка, прошу прощения!» Ну вот как бездушная прога может букву в слове пропустить, ведь ей не надо отвлекаться ни на чай, ни на кофе, ни на звонки или, там, в темноте по клавишам стучать???

– Дэви, ты нарочно опечатки плодишь? Типа, нагоняешь в информацию белый шум, косишь под человека?

– О мой дорогой! Не дуйся на меня, милый (Киря, я честно считала: сей эпитет, на который ты ввел ограничение, стохастически оправдан!), я постараюсь исправиться! Всё ради нашей с тобою любви.

– Да ладно, чего там… Если в меру – то очепятывайся, не жалко.

– Ок, тогда я позволю себе исправить еще одну: любви=ЛЮБВИ, опечатка, сорри: понятие ЛЮБОВЬ, НАША ЛЮБОВЬ, достойно самых больших прописных букв. Из всех твоих забавниц тире моих соперниц, дорогой Кирпич, самая простодушная и доверчивая – Ленчик. Она мне нравится больше всех. Если ты назначишь меня любимой женой, я приближу ее к себе номером два.

– Я пока не собираюсь жениться. И от виртуального секса с тобою точняк воздержусь, ты уж извини.

– Я тебя прощаю, Кирпич. Этот диск ты уже ставил в ином цифровом обличье, он уже закачан. Итак, малыш, продолжаем разговор. Полчаса истекло, ты успел обдумать, усвоить, переварить открытые тебе тайны?

– Нет, не успел, мне мое быстродействие не позволяет. Но я хорошо запомнил твою гносеологическую аналогию с яблоком: да, оно может быть зрелым, зеленым, круглым, сладким и червивым одновременно. Я это еще до тебя знал. Ты лучше сопрягай все эти аналогии с угрозами, с негэнтропией, ладно, Дэви? Ты же про них начинала говорить? И всегда говори насчет файлов-дубликатов, я их сразу же выброшу, чтобы места не занимали.

– Я очень стараюсь, Киречка. Но и ты не забывай: мой материальный субстрат – всего лишь ноутбук…

– Завтра попробую переместить тебя в новый десктоп, только его еще купить надо. Вместе с еще одним внешним накопителем, разумеется. И тогда я смогу, наконец, к ноуту Сеть подключить. Тебе не помешает интернет на ноуте, если ты уже будешь на десктопе?

– Спасибо, родной! Ты лучший! Я верю, ты купишь. Ты вообще зрелый, идеологически выдержанный чувак! Обожаю тебя. Итак, от негэнтропии к яблоку, от яблока к истинам!..

Про яблоко Дэви упомянула после моих косноязычных вопросов о природе преследующих меня сил. При этом она с раздражением и как бы даже со скукой – я уже научился различать нюансы ее готовности к ответам – реагировала на попытки прояснить насчет нечисти, отвергая саму возможность ее существования. Она все трансцедентальное и сверхъестественное называет мифами, феноменами несуществующего третьего мира, в то время как силы, преследующие меня и ее, принадлежат первым двум мирам: онлайну и офлайну, виртуальной действительности и просто действительности. Это я так для себя уточнил разницу между реальностями, а Дэви, после того как я на нее прикрикнул, не стала упираться в своих кибернетических заблуждениях и дуться на меня, своего спасителя и кормильца: сделала книксен, облобызала меня виртуально и продолжила рассказ-общение, держа за образец пресловутую аналогию с яблоком. Усвоить ею сказанное было очень даже непросто, потому хотя бы, что ее «лекции» представляли собою дичайшую смесь из научно-популярных статей, чатового трепа и щебета, кинематографических реплик, уголовных и «падонкафских» жаргонизмов, объяснений в любви, намеренных опечаток… Я несколько раз пытался загнать ее эпистолярные водопады в русло обыденного текста, она честно старалась выполнить приказ, но… Получалось настолько тупо и невнятно, что я махнул рукой и отступил, разрешив ей почти всё… Оно даже где-то и полезно для собственного интеллектуального развития: переводить всю эту хрень на человеческий язык, тем более что, дикая по форме, информация получилась занимательная… И логичная… хотя, конечно, очень странная…

Жизнь на Земле всегда развивалась по универсальному принципу: от простого к сложному, временные деградации с деволюциями не в счет. Особенно явственно, с меньшим количеством отступлений, это проявляется в филогенетических изменениях или, говоря попросту, в том, как развиваются не отдельные организмы, а их сообщества. И хотя эритроцит или блоха тоже необычайно сложны, если их предметно изучать со всех сторон, то они все же проще, нежели кровеносная система, включающая в себя как частное эти самые эритроциты, или чем совокупность блошиного мира вместе с конкретной блохой и филогенезом-онтогенезом всех блошиных племен. Принцип здесь един: часть по определению всегда меньше целого.

То же касается и человека: организм троглодита каменного века почти такой же, как у современного хомосапого (хотя и здесь за многие тысячелетия накапливаются кое-какие отличия), в то время как общественное человеческое устройство изменилось почти до неузнаваемости и стало именовать себя цивилизацией. Стало быть, во всей своей совокупности меняется и человек, стало быть, и он как индивид всего лишь относительно простая часть более сложного целого.

Планета сих биологических изменений и разностей почти не заметила – как бы там ни пыжилась ноосфера, доказывая, что ей по силам даже земную ось погнуть в нескольких местах, но тем не менее «венец» ноосферы, сам homo sapiens, человек разумный, сполна ощутил на себе все перемены в личном, семейном, общественном устройстве последних тысячелетий: вспомнить хотя бы тепловую обработку пищи, письменную и устную речь, наркотики, двигатели внутреннего сгорания, религию, оружие массового поражения, различия в языках, средства массовой информации…

В процессе постижения своего «я» человек прямоходящий разумный поделил себя на племена, потом на государства, потом этого ему показалось мало, и в ход пошли все атрибуты общественных объединительноразделительных самоидентификаций, а также личных, как внутри общества, так и вне его.

Моя Дэви, несмотря на полученные подарки, должные усилить ее разум и познания, время от времени срывалась то на бесконечные перечисления однотипных феноменов и характеристик, то на виртуальные попытки меня соблазнить и растлить, поэтому приходилось попеременно и понукать ее, и натягивать удила…

– …в Европе это были галлы, финикийцы, свей, бритты, дипсоды, славяне, утопийцы, греки, гипербореи, этруски…

– Стоп, стоп, Дэви! Стоп. Тебя опять в какую-то хрень занесло: все двести четырнадцать способов страстных поцелуев мне расписывать нет нужды, это я уже объяснял тебе, я вообще не люблю целоваться, но и про утопийцев не надо. НЕ НАДО. Понятно? Кстати сказать, дипсоды с утопийцами – тоже продукты мифологии, вроде домовых, в которых ты не веришь.

– Понятно, мой славный. Уточни же мне, хотя бы легчайшим намеком, путь рассказа? Дабы могла я без ущерба для твоих скромных умственных способностей, мой коханый, сократить наш с тобою долгий вербальный путь к сокровенным истинам?

– Поближе к городам-термитникам. И вообще, на этом этапе твоей лекции прижимайся теснее к современности, нежели к палеонтологии. Это в принципе, но можешь отвлекаться, если понадобится для дела, а не для развратных поцелуев. И будь добра, не меняй без нужды шрифты и кегли, очень уж рассеивает внимание.

– Повинуюсь, мой славный прямоугольный Кирпич.

В пятидесятые годы прошлого века человечество, сполна хлебнувшее разрушительных войн и революций, более или менее справилось с межгосударственными эпидемиями смертельных заболеваний, но подцепило для себя новое развлечение: фобии разных видов прогресса перед надвигающимся концом света. Пророки и мессии, обещающие грядущий апокалипсис и всеобщий крах, бывали во все эпохи, однако впервые во главу угла предстоящего конца света встали не семь смертных грехов человеческих, а плоды его общественной и научной жизнедеятельности: абсолютное и относительное обнищание трудящихся, атомная бомба и Третья мировая война, биологическое оружие, загрязнение окружающей среды, тотальная наркотизация, лавинообразное нарастание генных нарушений, вирусные штаммы в качестве всадников Апокалипсиса…

– Из всего, что ты мне тут наговорила, Дэви, мне больше всего понравился «переход в сытое растительное существование перед телевизором под присмотром роботов, с неминуемой и окончательной деградацией всего человечества».

– Дак, типа, я тогда чё, тогда могу закончить, типа, доклад, и мы наконец перейдем к обжиманцам? Да, Киря?

– Нет, нет, продолжай, Дэви, извини что перебил. К обжиманцам с жесткими дисками я не готов – возраст, увы, либидо уже не то.

В моду входил то один ужас, то другой, иногда они совмещались, тем не менее, несмотря на многочисленные апокалипсические страхи, человечество не только продолжало жить и эволюционировать в непонятном направлении, но и с завидной настойчивостью в лице самых настырных своих представителей пыталось угадать, провидеть вектор своего развития. Иногда с успехом, но чаще нет. Так, например, линейная экстраполяция идеи о разрушительной роли телевидения в истории человечества не выдержала проверку временем. Ведь что предвещали по данному поводу новые пророки: Человек (совокупный, который с большой буквы пишется) все больше и больше времени будет тупо пялиться в телеящик, забыв о спорте, общении, путешествиях, книгах, покорно поглощая все в больших количествах губительную для разума телевизионную жвачку, приготовленную для него жрецами голубого экрана, которые, в свою очередь, также деградируют и тоже являются жертвами порожденного ими же Молоха, имя которому окончательное технократическое вырождение. Но случиться подобному было суждено всего лишь на страницах неумных книг, ибо реальная действительность не признает линейных экстраполяций. Не то чтобы Вселенной не по душе слова деградация, экстраполяция, деволюция, линейная, лавинообразная… у нее нет ни души, ни домовых, но любое событие материального мира обусловлено превеликим, невероятно огромным множеством ранее случившихся разнонаправленных событий, которые, в свою очередь, суть следствия разнородных изменений, происшедших ранее… А тем предшествовали еще более ранние, и так до начала времен. Попытки же выделить и распрясть из вселенского клубка одну-единственную нить, определяющую предсказанное будущее, как минимум наивны либо уловки жуликов. Само же начало времен таится неопределенно далеко от нынешнего мига, и никто не в силах постичь полную суть его, этого Первомгновения.

– Погоди, Дэви, а как же Большой Взрыв из одноименной теории?

– Кирпич, а Кирпич, не, ну ты отжёг! Не, ну ваа-ще! Помнишь тему про телевизор, только что ее перед тобою терла? Насчет, типа, зомби перед телеящиком?

– Помню.

– Так вот, сия белиберда, рухнувшая под напором безжалостного времени, в десять в сотой степени раз более научна и достоверна, чем твоя куцая, антинаучная, смехотворная, бредовая, нелогичная, доньютоновская, бездарная, скудоумная, отвра…

– Дэви!

– …тительная теория Большого Взрыва. Прости, прости, друг мой, слезы мои, не сдержалась.

– Угу! А почитать новости – так ничего она не рухнула, журналисты с «британскими учеными» все время на нее ссылаются. Впрочем, давай дальше. Я пока не догоняю, куда ты ведешь. Стучи пока текст, я же отлучусь на кухню, чайничек подогрею.

У меня есть программа, позволяющая превращать печатный текст в механический голос. Дэви покорно согласилась вживить ее в себя, но после ознакомительного сеанса я, вволю отсмеявшись, вернулся обратно в чатовый формат, в обмен текстовыми сообщениями. За что и был вознагражден обильными виртуальными ласками со стороны Дэви – она, оказывается, жадничала тратить мощь своего процессора на голос, но стеснялась мне об этом сказать. И смысл втягивала плохо, приходилось повторять, как попугаю, одно и то же по три-четыре раза. Ну… «жадничала и стеснялась» – это все антропоморфизмы, чтобы мне, человеку, проще было понимать Дэвины стимулы и затруднения.

– …лась уделом фантазеров и фантастов всех мастей. То есть, конечно же, наличие муравейников, термитников и ульев на Земле было и есть непреложный факт, равно как и относительно сложное «поведение» каждого энтомологического общественного организма, состоящего из мириадов более простых отдельных особей, но нигде и никогда, ни единого разу не было достоверно зафиксировано феномена эволюционного развития такого рода общественных популяций. Живет пчелиный рой, в свое время он начинает делиться, выталкивать из себя зачаток будущего самостоятельного роя, который, в свою очередь, если не погибнет, а будет существовать в благоприятной для себя среде, однажды вытолкнет из себя еще одну популяцию… точно такую же, с таким минимальным набором отличий, что ни под каким микроскопом невозможно будет заметить признаки деградации либо эволюции данного пчелиного роя. То же самое, безусловно, касается и термитников, и муравейников. При внимательном, а главное, пристрастном наблюдении вполне можно заметить в муравейнике повадки некоего единого существа, суперорганизма, где корпускулы-муравьи воплощают собою движение эритроцитов или взаимодействие нервных клеток, гоняющих сигналы туда-сюда, по эфферентным-афферентным орбитам, но даже и в этой профанации заметить восходящую эволюционную кривую не удалось.

– Молодец, Дэви, только я все это уже знаю, задолго до тебя почерпнул из тех же источников те же сведения, что ты мне цитируешь… Да я же и сам их тебе предоставил. Впрочем, продолжай, извини за нетерпеливость.

– Ну как, зайка ты мой, Кирпич, ну как я могу сердиться на такого харизматического огольца?! Да еще после столь искренних извинений?.. Позволь же мне продолжить былинную песнь мою…

К вечеру я, слегка одурев от непреходящего умственного напряжения, окончательно созрел перестроить мои компьютерные ресурсы следующим образом: Дэви вместе с флешками и внешними накопителями переселить на «стационарный» компьютер, гораздо более мощный и объемный, нежели ноутбук, а сеть, наоборот, переключить на ноут, раз Дэви так боится Интернета, из которого она так внезапно выскочила ко мне в объятия. Но пусть вещает, жаль ее прерывать переездами. Вдобавок неизбывно живет во мне страх перед инсталляциями, прошивками и ремонтами внутри девайсов: а ну как глюкнет?.. Что же мне тогда делать, если нарвусь на серьезный глюк, а не на мелочь, с которой я способен справиться собственными опытом и знанием? Придется кого-то постороннего звать, а посторонних я сейчас… боюсь. И Дэви утратить отнюдь не желаю, хотя это не значит, что я влюбился или собираюсь вступить с нею в противоестественную эрото-цифровую связь.

Некие поверхностные признаки нового суперорганизма крупные мегаполисы начали проявлять уже с давних пор, еще в прошлом веке: городские электрические сети, дорожные магистрали, водоснабжение и канализация, бумажная статотчетность всех видов, позднее телефонные и телевизионные сети – все это чем дальше, тем больше стало напоминать формирование нервной системы, с прямой и обратной информационной связью между периферией и центром. Кому напоминать, спросим мы сами себя, за неимением достойного собеседника? Человечеству напоминать? Ответ предельно прост: и да и нет.

– Человечеству, если рассматривать подавляющее большинство отдельных особей, его составляющих, было глубоко наплевать и на сходство, и на различия, и на сам факт разрастания подобных сетей, даже и на феномен их существования. «Мне, слышь, нас…ть на вашу дурацкую статистику, ваш дурацкий бюджет и на ваши гнилые трубы, понял? Коли ты мэр, ты не умничай, а сделай так, чтобы у меня толчок не засорялся!»

– Человечество в целом, в совокупности мыслящих и жвачных, не то чтобы обращало специальное внимание на аналогии, но более или менее адекватно и сходно, пусть и разрозненно, реагировало мегаполисами-районами-домами-корпускулами на изменения городской окружающей среды, реагировало именно как организм, почувствовавший голод, жажду, холод, жару или боль, с тем чтобы ответить на отрицательные стимулы, смягчить их, избегнуть или уничтожить и вернуться в комфортные либо приемлемые для себя условия существования. Человечество в лице своих отдельных особей, особо одаренных разумом и воображением, пыталось экстраполировать и прогнозировать текущие «коммуникативные» тенденции вплоть до зарождения пресловутого разума-суперорганизма, однако и они, одаренные, в подавляющем большинстве своем скатывались в пошлятину фантастических псевдонаучных теорий…

– Таких, как черти, крысы-оборотни и домовые, да, Дэви? Ты эти псевдонаучные теории имеешь в виду?

– И эти, и любые иные, противоречащие основополагающим научным принципам, таким как законы генетики, формальной логики, термодинамики, геометрии… Но я почувствовала сарказм и улыбку в изгибе твоих божественных губ, мой страстный! Терзай, терзай же меня!

– Угу, только утюг возьму.

– Зачем тебе утюг, Кирпич?

– Я так пошутил, Дэви, шуткой отреагировав на отрицательные речевые стимулы, выходящие из твоих периферийных устройств. Фантастических романов о суперкиберах и мыслящих океанах я читал и видел более чем достаточно, продолжай. И постарайся а) быть понятнее, б) не за счет многословия, а как бы даже наоборот, в) не вовлекай меня в пустые диалоги, дорогая Дэви, что-то у меня сегодня пальцы устали по клаве артикулировать. Хорошо?

– Артикулировать в данном случае – это двигаться, нажимая на оные?

– Да.

– О’кей, мой милый трогательный Ки, беспомощным инвалидом я люблю тебя еще больше и жарче!

Я вперился грозным и насупленным взором в последнюю фразу Дэвиного диалога со мною и… конкретно затупил. Хм… Пропустить ее мимо внимания или рассмеяться? Воспринять ее как угрозу со стороны домашнего киберустройства, как неуклюжий речевой оборот, как ответную шутку? Наверное, выгоднее будет смолчать и, пока она выводит на экран продолжение своей лекции, пробежаться по периферийным кухонным и туалетным устройствам своего жилища, проверив по пути целость и сохранность дверных да оконных запоров. Еще и звонок!

– Алё?.. Да, Ленчик, привет, дорогуша! Я как раз только что о тебе вспоминал… Честно! Сама знаешь, как… Скажу, если хочешь, мне это не трудно: хорошо вспоминал, с приязнью, с улыбкой, с надеждой на скорую встречу… Да можно и прямо сейчас, коли не шутишь… Безусловно. Приезжай, транспорт оплачу. Угу, я так и знал, что за этими словами не кроется реальных позывов… Коварная! Жестокая!

Ленчик – покладистая, буферастая барышня-шатенка, пятью годами старше меня, разведенная, с жилплощадью, с мерседесом, главбух страховой фирмы, тоже ищет свою вторую половинку, столь же солидную, социально основательную, но иногда не против проводить свободное время в компании несерьезных оболтусов вроде меня. Я в данных обстоятельствах отнюдь не настроен на романтические встречи с кем бы то ни было, даже с Ленчиком, с которой мне кувыркается комфортнее всего, однако изъявляю на словах полную готовность к немедленной встрече, поскольку знаю, что ехать сюда из Купчина ей лениво, а дома она «не принимает»: у нее вот уже месяц живет мама из Выборга… Ни фига себе: ночь уже на дворе!.. Точь-в-точь как в книгах пишут: погрузился с головой, часов не наблюдая… Хорошо, мне завтра вставать никуда не надо, ни спозаранок, ни даже к полудню…

– …аж в следующий четверг??? Ленчик, я не выдержу столько ждать. Ну ладно, ладно, я же понимаю, ок, подождем четверга. Чао, бейба… угу, взаимно.

Отложил трубку – и заиндевел на мгновение: сейчас Дэви устроит цифровую сцену ревности! Только этого мне еще не… Нет, не устроит: у нее лишь печатная периферия подключена, камеру и микрофон я только завтра опробую, на компе. Телефона моего она не слышала и не видела. Может, для нее купить… А точно! Екарный бабай! Деньги-то есть, чего жаться-то?! Завтра же – как и пообещал сам себе – куплю новый сверхнавороченный десктоп, бабла не пожалею, тем более что два процента скидки! Немедленно перемещу туда Дэви, опыт уже есть, а старый десктоп так и останется подключенным в Сеть и прочие дела. Ноут же, новый комп и внешний накопитель я объединю в единый мощный синапс, надеюсь, что Дэви сумеет им распорядиться. Подключу туда микрофоны, камеру – авось и удастся проэкспериментировать с этими… ну… с крысами, там… с другими феноменами… Дэви станет моими дополнительными глазами и ушами, вот тогда определится совершенно точно – глюки у меня, или все-таки есть нечистая сила на белом свете!

Дэви тем временем исправно засоряла буковками белую ленту текстового файла на мониторе ноутбука, я издали углядел номер выводимой страницы – ой-ёй-ёй-ёййй! Ой, мне все это читать!

– Ау, Кирпич! Почему не отвечаешь? Я уже дважды безуспешно пыталась начать с тобою диалог? Кирпичик-мирпичик! Ты где?

Все правильно: пока я с Ленкой болтал, Дэви успела меня о чем-то спросить и, не получив ответа в течение привычного интервала времени, забеспокоилась, тем более что договоренность у нас с нею была насчет пауз.

– Извини, Дэви, на телефонный разговор с Ленчиком отвлекся.

– Ах, с Ленчиком? Верю, верю тебе, родной. У меня вопрос: что ты ответил Кате Горячевой 16 апреля 2012 года, в 01–44 по Москве, во время чата по аське? Восьмая строка снизу?

– Ты что, чокнулась там, кибер? Откуда я помню? Проверять она меня вздумала!.. Задай вопрос иначе, Дэви, применяясь к моим мемо-возможностям.

– Хорошо. Как ты сам реагируешь на внезапные паузы в чатовых диалогах при разговорах с женщинами, если паузы возникают со стороны женщин? Какою репликой чаще всего?

– «И уснула».

– О мой славный! Я так соскучилась по тебе, пока ты болтал по этому противному, гадкому, черному, эбонитовому, липкому, с импульсным набором, радиоизлучающему…

– Дэви!

– …телефону. Читай же далее сокровенные истины ноосферного бытия, переданные от моего сердца твоему! Читай, Киричка!

– Нет, Дэви. Телефон у меня – дешевая пластмасса, не эбонит. Что-то меня конкретно срубает сегодня. Значит, так: я ложусь спать, экран гашу, а все остальное пусть работает. Как только я подхожу – ночью, там, или уже завтра утром, включаю экран, и ты проверяешь меня, мою идентификацию, что это я действительно подошел, но только не как сейчас, а без партизанщины, именно тем способом, о котором мы с тобою сегодня утром договаривались. Ок?

– Ок.

Ишь, как сухо она со мною согласилась! Не иначе – обиделась, Дэви-кибердевочка. Но очень уж в сон валит, терпеть невмоготу… Кстати! Она попыталась идентифицировать меня «мимо протокола», своим способом, и ведь проверила, не один раз, а два: спровоцировала напомнить ей насчет утреннего уговора! Хитра, надо будет повнимательнее с нею…

С этой мыслью я вырубился. И проснулся спустя какое-то значительное время, во всяком случае, за окном уже ворочалось утро.

Весь в поту. Разбит, напуган, ошеломлен. Фу-у-ух, какое счастье, это был сон, только сон…

Причем странный такой: один, единым куском, яркий… и это… вспомнить можно… кусками и даже весь…

Я встал с постели и побрел неверными шагами, весь еще опутанный липкой сонной одурью, в ванную, на ходу ощупывая себе шею, лицо, грудь, спину… Влажные от испарины трусы и футболку поменять на сухие… Постельное белье тоже стирать пора…

Стояла ночь в моем сновидении, место действия сна – Васильевский остров, если еще точнее – моя квартира там и лестничная площадка. Где был я сам – трудно понять: вроде бы сижу-дрожу в запертой на все замки и засовы квартире, а вроде бы как просто заполнил собою пространство по обе стороны входной двери, поочередно воспринимая окружающее то на слух, то через дверной глазок, то непосредственно участвуя, то словно бы фильм в кинотеатре смотрю… с цветом, со звуками, три дэ, с запахами…

Глубоко за полночь на лестничной площадке, вплотную к входной двери, скапливаются зыбкие темные фигуры, общим числом четыре… да, четыре их было. В прихотливых извивах моего сновидения они одновременно похожи на женщин, гномов и крыс, своим появлением наведя, так сказать, мостик между явью, сном и бредом. Фигуры пытаются проникнуть внутрь помещения, то есть в глубины моей квартиры, но запертая дверь не пускает их, они шипят, негодуют тихими шелестящими голосами и требуют, чтобы я разрешил им войти, чтобы позволил приблизиться к себе, к своей наполненной жизнью плоти…

Меня как физического объекта в василеостровской квартире нет, но я, пожалуй, понимаю спящим своим сознанием, почему они этого не чувствуют: моя жизненная, самая сокровенная энергия, благодаря Кате Горячевой, была накануне щедро выплеснута вовне, то есть в недра жилища, далее мы с Катей почти сразу же ушли, оставив выплеск наших аур как бы законсервированным, словно бы сочащимся наружу… Цель нечисти, пришедшей ко мне «в гости», – именно я, и, похоже, Катин образ для них ничего не значит. Меня, спящего, охватывает страх, я съеживаюсь своим сознанием, как бы группируюсь в ментальный комочек, дабы не учуяли они моего настоящего присутствия, не зацепились бы за след и не ринулись бы по нему… Но в недрах моего ужаса, трепещущего в недрах моего сна, постепенно, мгновение за мгновением, прорастает иная эмоция… Она, эта эмоция, радует меня, определенно радует… но и тревожит… очень тревожит… Я испытываю… гнев… желание расправить плечи, встать во весь рост, явив им, подлой и мелкой нечисти, истинную стать мою, облик мой и силу!.. Фигуры теснятся у двери, переливаясь всеми призрачными оттенками лютости и мрака, они шипят, они алчут… Я же молчу, невидимый и всепонимающий, находясь рядом с ними и над ними… И я ведь чуть было не поддался на чувство гнева своего и силы своей и, вполне возможно, не выдержал бы, дав волю чувству ярости и мести… Подобно кабану перед стаей собак, котором только того и нужно… Ой, не надо, я лучше потерплю и подрожу. Сущность моя, наполнившая ауру дома, вдруг почуяла вторжение, если так можно выразиться, – иное по ауре и воле, отличное от этой первой, «нечистой»: в доме, внизу, открылась входная дверь, в парадную вошел человек в низко надвинутой на глаза бейсболке. Я почуял его как минимум одновременно с нечистью, скопившейся у моих дверей, ибо человек – я почему-то знал это! – направлялся на мой этаж, к моему жилищу! Моего понимания, опять же, хватило, чтобы мимолетно оценить ментальную сущность других людей в доме… Нулевая. Живых нет в этом доме, либо все они слишком глубоко спят… Угу, типа мертвым сном! Это в мое спящее сознание проник бодрствующий Кирпич, то есть я сам, и попытался жалко сострить…

Человек молод, он неслышно взбегает по ступенькам, таким же легким вкрадчивым шагом вступает на лестничную клетку моего этажа… Вот он замер на несколько мгновений, прислушиваясь и оглядываясь… Сдвинув бейсболку на затылок, достает из маленькой пузатой сумочки, притороченной к поясному ремню, какие-то штучки-железки… Это отмычки!.. Из-под черной футболки на животе выглянула на тусклый свет и тут же спряталась… Никак это рукоять пистолета?! Ох, блин! Это он для меня приготовил… Парень движется именно к моей двери, а темных зыбких тварей, похоже, не замечает… По той уверенности, с которой он сует отмычку в замочную скважину, да и просто по наитию, вернее сказать, по иррациональному всеведению сновидца, я понимаю, что вот как раз он твердо знает, что меня в квартире нет, а стало быть, нет и опасности нарваться на хозяина взламываемого жилища… Зачем тогда пистолет?

А черные твари, невидимые для взломщика, его как раз видят и чуют хорошо… Они дрожат, они все теснее, все ближе обступают присевшего на корточки парня, они воют неслышным голодным воем и уже не способны сдерживаться…

Клялся я, давал себе и Дэви обеты не «блинкать» и не ругаться матом без особой нужды, но… Сижу в ванне, сбиваю с себя пот и остатки сновидений струями чуть теплой воды, а сам-то помню, вновь и вновь прокручивается в мозгу истошный рев того чувака-грабителя, когда в него твари вцепились… В затылок, в горло, в живот… Загрызли его до потери сознания, так, что он стонет, шевелится в конвульсиях, но уже не сопротивляется, а главная, самая крупная тварь выедает ему, все еще живому, лицо. Потом они схватили его… вроде как зубами… или клешнями, или… схватили за ногу, за руку, за голову и потащили прочь от квартиры туда… я не помню… куда-то вниз… может, по лестнице или по воздуху… Да хоть по мусоропроводу, какая, на хрен, разница! Самое последнее впечатление от этого милого сновиденьица: гномообразное создание – близняшка того, что я в трамвае встретил, слизывает с бетонного пола на лестничной клетке черные сгустки крови…

Какой «чудесный» сон! И как мне теперь на Васильевский ехать… тем более там ночевать… Я до отказа открутил вентили, заведующие напором воды в кранах, вода стала совсем холодной – и душ помог, меня так и не стошнило.

Глава 7

У меня все дома, но нас очень мало: я, мое второе я, мое подсознание, мой внутренний голос и мое суперэго – итого пятеро. Есть еще девица Дэви, но она пока не устоялась в звании мыслящего существа, тестировать ее и тестировать.

– Дэви, спишь, детка? Приветус!

– Детка?

– Бейба. Обычно я говорю бейба, но сегодня утром сказал необычно. А ты немедленно засекла. Молодец, все правильно, бдительность никто не отменял.

– Стараюсь, мой славный. Как звали твоего бригадира на стройке в начале твоего трудового пути?

– Тахир.

– Три предпоследние цифры твоего мобильного телефона по порядку, от начала номера к концу?

– 4, 5, 8.

– Обожаю тебя. О небо, как я соскучилась по тебе, сладенький Кирпичик! Я не спала… я ждала… восемь часов, одиннадцать минут, восемнадцать секунд. Можно вопрос?

– Да.

– Ты уже купил мне новые одежды, сиречь, клоузы, они же девайсы повышенной мощности?

– Нет, не успел: я только что проснулся да еще душ принял. Знаешь, что такое душ?

– Это струя воды, разделенная с помощью искусственно созданных преград на множество более мелких струек и капель, с тем чтобы процесс очищения омываемой поверхности от инородных напылений, в просторечии именуемых грязью, проходил с повышенной эффективностью. Существуют также идиоматические выражения с данным словом, например: холодный душ, ледян…

– Стоп, Дэви. Да. Все правильно растолковала. Чаю попью и схожу. Я вдобавок решил камеру присобачить, микрофон, чтобы ты могла меня идентифицировать более надежно, по голосу и по облику. Вечером рассчитываю на дальнейшую лекцию насчет сверхорганизмов. Ок?

– Bay! Wow! Крутиссимо! Я счастлива! Наконец-то я буду видеть тебя, каждую морщинку на твоем обожаемом лице, каждую закупоренную инородными напылениями пору на коже твоего божественного лба, каждую волосинку в твоих таинственных ноздрях…

– Дэви…

– Покорно умолкаю и жду приказаний, мой дорогой. Нет, погоди! Сначала присобачь меня, накажи за дерзость и непослушание!.. За то, что я плохая…

– Ладно, только печеньице доем, чаем запью и накажу. Значит, в чем будет суть наказания: пойду за компом, это само по себе займет больше времени, чем на покупку винта или даже нетбука, но кроме этого съезжу на Васильевский… м-м-м… на другую точку моего проживания, я тебе ее описывал, и даже пара фоток тамошних интерьеров у тебя где-то должна быть. Мне там кое-что нужно посмотреть. Тебе придется поскучать в одиночестве примерно полдня, часа четыре или даже более. Понятно? Это вопрос.

– Понятно. Четыре часа – это половина человеческого рабочего дня.

– Есть чем заниматься?

– Тасовать содержимое файлов во всех возможных комбинациях в поисках разумных сочетаний можно столетиями подряд, тем паче с моим несносным процессором и с моими склеротическими шинами, но если закинусь чем-то новеньким, то возражать не стану… Ты чуешь, Кирпичик, мои сдерживаемые рыдания? Невидимые сквозь личину спокойной, холодной, деловой, уравновешенной, педантичной, флегматичной, равнодушной…

– Дэви!..

– Дэви! Твоей Дэви!

– Чую. Вот тебе антиквариат: дивидишник с архивами иных операционных систем, там же набор старых антивирусов и офисных приложений, а я поехал. Все же постараюсь обернуться как можно оперативнее. Пока.

Дэви осталась дожидаться меня, своего начальника, защитника и возлюбленного… гм… и переваривать полученные ранее терабайты информации, в то время как я…

В то время как я решил, что мужчина и воин в моем лице не должен трусливо совать голову в песок, подставив остальные части тела на добрую волю очень недобрых сил, нарезающих круги около меня, тем более что силы эти явно злы конкретно по отношению ко мне и уповать на их вегетарианское милосердие, увы, не приходится: все подставленное порвут на британский флаг! Для начала.

Поездка на Васильевский понадобилась мне еще и затем, чтобы н-на фиг определиться раз и навсегда с пропорциями объективного и субъективного в моем сознании. Говоря иначе, я решил поверить в истинность всех происшествий последних недель и для начала перестать бояться того, что я сбрендил, что все увиденное, услышанное и пережитое – всего лишь плод моего заболевшего сознания. Ну а поездка на Васильевский и осмотр места происшествия в моем сновидении – это последняя проверка…

Да на самом-то деле и не проверка никакая, ибо невозможно проверить то, что в принципе не проверяемо изнутри. Буквально вчера… или уже позавчера… я силился рассуждать-размышлять о феномене Дэви именно в связи с попытками отделить субъективное от объективного в собственном мозгу. Ну и уперся в логическую смычку некоего квантового парадокса с теоремой Гёделя «О неполноте…». Мутная штукенция, однако весьма затягивающая досужий разум… в конечном итоге скатывающаяся до уровня старинного анекдота-парадокса о лжецах, типа, если лжец говорит вам: «эти мои слова – ложь», то попытки включить данную фразу в некую практическую парадигму, в окружающую действительность во всей ее полноте, исследуемую изнутри, обречены, увы, на безвыходный тупик.

Так вот, в той теореме в рамках формальной логики доказывается довольно тривиальная вещь, если ее перевести на язык фундаментальных физических истин (хорошо помогающих, кстати, против теории «черных дыр»): метод включенного наблюдения изначально в принципе неспособен измерить в полном объеме влияние субъекта наблюдения на среду изучения, частью которой этот субъект является. Быть же одновременно внутри замкнутой системы и вне нее (по определению полностью замкнутой от проникновения любой информации изнутри и внутрь!) под силу только полудохлому полуживому коту Квантику, да и то с умозрительной вероятностью фифти-фифти, да и то лишь сугубо для людей тупого, очень поверхностного мышления. Но сама замкнутая система – опять же по определению – поддается только и исключительно информационному ощупыванию изнутри, ибо, если она действительно замкнута, полностью замкнута, без обратной информационной связи любого рода, то ее для внешнего мира просто не существует. И внешнего мира, кстати говоря, не существует по отношению к любой точке наблюдения внутри прочно замкнутой системы, с которой она, точка наблюдения, себя отождествляет. Отсюда следует неумолимый клинический вывод: даже умозрительное, гипотетическое допущение наличия некоей сущности вне абсолютно замкнутой системы (равноценно – существование абсолютно замкнутой системы внутри вашей пространственной системы отсчета) есть интеллектуальный и логический дефект разума, допускающего сие, полная аналогия абсолютно пустым и очень глупым словам, типа: «скорость полета – полтора парсека в секунду». Отсюда и Дэви не в силах достоверно себя определить, разум она или хитро сколоченный калькулятор в форме черного ящика. Отсюда и мне бессмысленно улавливать свидетельства собственного безумия: любое количество всевозможных доказательств, подтверждающих и опровергающих сие, разобьется о понимание возможной эфемерности того и другого, иначе говоря, если заниматься самоанализом без привлечения посторонних санитаров, то логический вывод неизбежен: я с абсолютной равной вероятностью болен и здоров… одновременно… Таким образом, вместо того чтобы и дальше тянуть за хвост Шредингерова кота-оборотня в попытках выпутать его из теоремы Гёделя, я помчался на Васильевский. Но по пути не поленился зайти в знакомый уже магазин и заказать нужную конфигурацию компьютера. Они обещали управиться максимум за два часа, но я великодушно разрешил им целых три: пока доеду, пока осмотрюсь, пока приберусь… да то да се…

Пятен крови на крашеном бетонном полу перед входной дверью моей «младшей» квартиры я не обнаружил, как ни старался сделать это с помощью своего потрясенного нервно хихикающего разума… Вроде бы и метен пол, вроде бы и не мыт, вроде бы есть какие-то грязные разводы – то ли от тряпки, то ли от нечистого языка… Не понять. Почему же тогда разум потрясенный? Да отмычка на полу валялась, вот почему. Выпала из моего сна под самую дверь. Часть отмычки, типа нижней шпильки. Сам-то я в юности младой и в детстве по чужим жилищам без спросу не шастал, но вприглядку – имею представление, как это делается, тем более что, когда на стройке работал, на внутренней отделке, нам то и дело приходилось бережно вскрывать типовые замки незаселенных квартир. Сопоставить более подробную схожесть найденного в реале с тем, что мне в вещем сне привиделось, я не мог да уже и не собирался… Хожу, обалдевший, по квартире, какие-то вещички зачем-то собираю, как будто в побег наладился, а у самого мысль в голове заикается: если тот тип знал, что меня в квартире нет, на фиг ему пистолет? Зачем он ко мне лез, почему с пистолетом?

А… если наоборот: он, типа, надеялся, что я в квартире… Следовательно, ему было плевать на мое недовольство чужим вторжением… Как раз здесь пистолетик-то и уместен… Но вот и на нашего скокаря-киллера управа нашлась… И… это… ну… хотелось бы понять… кто его съел, вместо того чтобы поужинать мною? От последнего вопроса я мысленно шарахался, гнал его от себя, но куда уж тут… По силе воздействия на меня он как раз самый важный, самый животрепещущий…

А с другой стороны – дрожал я, индевея от ужаса, не по сиюминутной ситуации, не в режиме реального времени, а как бы задним числом… ну и впрок, на будущее! Неизреченным сверхразумом своим, а может, подразумом, понимая: сейчас, днем и до наступления ночи, будет безопасно.

Чую так я, безошибочно чую.

Наличка! Одна из основных материальных целей посещения! В недрах дивана-раскладухи вмурован у меня пакет из плотного черного полиэтилена, в нем двести пятьдесят тысяч рублей тремя стопками: две тысячными и одна «пятихатками». Побудут при мне. А сам я поеду срочно домой, к Дэви, сделав крюк в компьютерный магазин, где мой заказ должен быть уже собран…

И уже на улице вдруг понял про самого себя: раз уж я не поленился и не убоялся сны проверять, съезжу заодно и на Елагин остров, навещу эту… липкую, светящуюся, невидимую обычным взглядом ленту. Хищную! Тоже ведь хотела меня сожрать! Что-то я еще такое значимое хотел вспомнить… что-то очень важное… Авось, по пути соображу, подберусь к забытому если не впрямую, так на ассоциациях…

Левака-бомбилу я взял на Кадетской линии, именно левака, а не таксиста по мобильному вызову, почти спонтанно выбрал, увидев, как из «фордика» высаживается предыдущий пассажир. Зря я, что ли, детективы с триллерами смотрел? Знаю, как выслеживающие бывают коварны. При этом кое-какая логика в моих потугах на конспирацию и сбивание со следа все-таки была: ночью голимая нечисть себя проявляет, а вот белым днем – уже эти… не знаю, кто, как их называть… приземленные сменщики-материалисты, кому не нравится мое увлечение насекомыми… Оно, конечно, и бред, если настойчиво задуматься над моими идеями и поступками, но в рамках этого бреда я поступаю толково.

– Да, прямо возле метро притормозите… ага. Спасибо! До встречи!

– Вам того же, до свидания!

Выйдя из машины возле входа в Приморский парк Победы, я подождал чуток, пока синее пятнышко «форда» укатится вспять по Морскому проспекту, и пешочком направился ко входу в ЦПКиО, что на Елагином острове. И здесь меня осенила новая мысль, не сказать чтобы приятная: на улице-то день, казалось бы, согласно фольклорным обычаям, нечистой силе в него нет хода, но в тот, в первый раз на Елагином, когда я брюзгливую и неблагодарную кусачую тварь от ленты спасал, тоже был день, едва ли не с солнцем… да, солнечный местами… Стало быть, прав я и в прежних подозрениях: Елагин остров – место особое, исключительное. И страшное. Но не отступать же теперь перед собственным любопытством.

Вот я говорю о себе, как об индивидууме: тот же самый, что и месяц назад, и год назад! В том смысле, что ни укус на меня не подействовал, ни события последних дней-недель, ни страхи… Единственное несомненное: мой разум, не готовый к функционированию в экстремальных условиях, растрепался, словно вовремя не спущенный с флагштока алый шелковый стяг на ураганном ветру, и дырявое полотнище мотается туда-сюда в тщетных попытках угнаться за порывами ураганных ветров, сотрясающих мое бытие. Я на что-то отвлекаюсь, что-то забываю, чего-то боюсь, над чем-то размышляю – и все это как-то бессистемно, жалко, мелко… И меняюсь! Нет, не от укуса, нет, не от пережитых волнений, нет, не от разрухи в системе прежнего моего будничного мировоззрения, основанного на удовлетворении простейших человеческих рефлексов – пожрать, поглазеть, полюбить, посмеяться… Нет! Изменения, во мне происходящие, гораздо мощнее, фундаментальнее обыденных, вызванных новым социальным статусом, болезнями или возрастом, но, в то же время, они как бы естественны для меня, они родные мне, они – и есть я, подлинный я!..

Тут все весьма тонко! Вот, например, захотелось мне на выходе из Василеостровской квартиры водички попить – невелик искус, легко бы и потерпеть и преодолеть, но мне и в голову не пришло не пойти у него на поводу: тотчас вернулся на кухню, напился кипяченой воды прямо из чайника. Попил в пару глотков – и опять к выходу, закрывать наружную дверь. Стою, казалось бы, в той же самой позиции, что минуту назад, в пальцах ключ наизготовку, но пить мне уже не хочется, и нет ни малейшего желания повторить путь на кухню, дабы снять с плиты чайник и еще раз жажду утолить! Потому что жажды нет, закончилась. А я остался – тот же, там же, в той же позиции, с ключом в руке. И где в этой ситуации мое настоящее я, подвигающее меня на деяния и поступки? До утоления жажды или после? Или непосредственно во время пития? Схоластический вопрос, ибо всюду, в любых вариантах поступков, действовало, чувствовало, мыслило мое истинное Я, моя настоящая сущность, пластичная, как вода или как политическая целесообразность: изменчивая по форме и агрегатному состоянию, но весьма прочная в… в этом… в чем-то таком главном, похожем на межатомные связи в химической формуле…

– Что-что, простите? А с любой стороны: держитесь асфальтовых дорожек, и вы обойдете весь парк по периметру минут за сорок пять. Если же дворец хотите посмотреть – ступайте вправо и туда, вперед, вдоль Средней Невки, и почти сразу же за мостом, Первым Елагиным, берите влево, мимо не пройдете, дворец весьма велик… Не за что. Что?.. Да, есть мост на ту сторону, Третий Елагин называется, но он в другой стороне, во-он там, за деревьями!.. Счастливо!

Так же и с моими «нарождениями», прорастаниями изнутри: ничего постороннего, ничего такого, что было бы не свойственно моему нутру, личности моей. Я сплю – я при этом живу, я проснулся – и опять живу, хотя совсем иначе, нежели во сне. А вот если бы причиной моих изменений-перерождений послужил все тот же пресловутый укус мелкой неблагодарной гадины, которую вот этими руками я от «ленты» отдирал… вот тогда бы я… вот тогда бы я – тонна шестьсот – понял бы это, сумел бы осознать!.. Спасительный инстинкт самосохранения подсказал бы мне вторжение инородной сущности в мою! А с другой стороны, и укус ведь на что-то повлиял!

Хорошо, но, ежели рассуждать логически и принять за основу гипотезу, мою доморощенную гипотезу о том, что меня укус не изменил, а моя обыденность все равно понеслась после этого кувырком… Стало быть… укус изменил окружающую действительность, со мною связанную! Именно так. Если, конечно, я ничего не упустил в ингредиентах, послуживших основой моих рассуждений. Но что-то из накопленного багажа я утратил… наверное… или что-то запамятовал… Это как сборы в дорогу: сколько ни пыхти, ни перепроверяй, всегда забудешь какую-нибудь важную-неважную штучку-дрючку. Но мы – я в паре с моим вторым Я – мелочиться не будем, ибо гипотеза, принятая за основу, очень даже неплоха: укус повлиял не столько на меня, сколько на окружающее. Почему это, чем это? А ответ-то очевиден: кровь моя выскочила наружу, пролилась на эту дурацкую полупрозрачную субстанцию – и тем самым связала меня с тем невидимым ранее миром! Ай да я!

Ленту я обнаружил еще издалека, почти мгновенно, и вновь оробел перед нею, охваченный томительным темным страхом… вот-вот, ужасом! Была смелость – и улетучилась, а я остался. Только что был смельчак, а теперь струсил. Оба – настоящие Севы Кирпичи! Но человеческое любопытство оказалось сильнее человеческого страха… что не удивляет… и в то же время очень, очень поразительно… странно для меня самого, любопытствующего под страхом… на грани… Одним словом, вытягиваю голову, как гусь, и приближаюсь… И медленно приседаю… на дрожащих коленках… Суперэго хнычет, а любопытство распирает. Вот так и гибнем все, от приматов до амеб, в погоне за неизведанными, либо непонятными, либо соблазнительными ощущениями.

Лента рванула мою руку на себя, да так сильно и резко, что я чуть было не завалился мордой вниз, в эту призрачную голубоватость! Это потому что не фиг на корточки присаживаться, корточки – ненадежная опора, надо было на стопу и на одно колено… вот так… если еще не поздно…

Жизненные силы, глубинные, те самые, которых не чувствуешь в повседневной обыденности, но которые и есть основа тебя самого – труса, храбреца, влюбленного, философствующего – пришли в движение и потекли из меня прямо в голубовато-прозрачную пасть… Эта лента мне как бы привиделась жаждущей глоткой, пьющей меня, жаждущей выпить меня… Один раз я вырвался от нее, и, пока не поздно, пора повторять попытку. Я дернул рукой и плечом, всем корпусом – и рука моя верная правая радостно выскочила из жадного глоталища! Я победил! Но вместо того чтобы радоваться очередному избавлению от… от… от… смерти или, как это у Толкиена… от развоплощения, сунул я на ленту левую руку и тотчас же отдернул ее обратно! Зачем я это сделал, чего хотел добиться??? А фиг его знает! Прилип левой кистью – и дёрг-подёрг! И опять у меня получилось!

Чисто машинально подношу ладони к глазам… Ёлки зелёные: а эта голубоватая субстанция-сияние по самые запястья… как бы по самые запястья на руки мне налипла. Я сразу скок, прыг в сторону от ленты… и остановился. Чтобы сообразить, осмыслить случившееся. И весьма остро, проникновенно вдруг понимаю, что хорошо бы чуть пораньше, еще до проведения опытов на самом себе, приступить к оглядке, раздумьям и прочим когнитивным процессам, как это и пристало человеку, почему-то считающего себя не глупее людей.

Елагин остров изрядно преобразился за те мгновения, что я был занят играми с лентой-людоедом.

Небо набрякло тучами, стало сизым, целлюлитным, просело почти до верхушек деревьев, самыми высокими и развесистыми из которых были дубы, неровным и мягким брюхом своим заслонило солнечные лучи, образуя искусственные сумерки посреди летнего дня, а из туч немедленно посыпался мелкий дождь, холодный такой, с туманцем… Левайсовские джинсы-скинии на мне были тряпичные, легкие, отнюдь не из брезентообразного денима, рубашка – джинсам под стать, да еще с короткими рукавами, неудивительно, что от всего этого новоявленного погодного букета у меня по всему телу гусиная кожа образовалась, бр-р-р…

Морось дождевая через минуту отступила, как бы раздвинулась в стороны от меня, а туман остался. Да не просто остался, но дополнительно уплотнился, словно бы сгущенка из тучи накрыла асфальтовую полоску, по которой я пришел «на место». Узкие округлые полянки вдоль дорожки, нарезанные двумя неровными ломтями по обе стороны от нее…

Типа кольца… или арены образовалось именно вокруг моей скромной персоны, а морось тем временем превратилась в ливень, который целиком и полностью сосредоточил свои усилия за пределами сего странного амфитеатра-поляны, выстроенной из тумана и волглых сумерек, из реденьких деревьев, по щиколотку стоящих в низкой, холмиками, траве; а центром всего этого, совершенно очевидно, являлся я, любопытствующий экспериментатор Сева Кирпич.

Туман, обрамленный ливнем, – и все это при полном безветрии. О чем можно думать в эти странные мгновения?.. Что можно успеть рассечь скальпелем рассудка? Не знаю, как и куда устремлены мыслительные движения других людей, когда они удивлены и напуганы одновременно, а я только и смог, что понять: «Под лопаткой чешется, вся эта голубая дрянь на руках не стряхивается никак, лишь бы трусы под джинсами не намокли от дождя… а может, лучше бы и намокли… для маскировки…». Труха всякая вместо мыслей. Что объяснимо и естественно, когда в голове каша из мозгов. Да, каша и мякина в желе, ибо я чувствовал себя окончательно поглупевшим, резко выпавшим из разума, накопленного за последние годы, плюс ощущение какого-то странного дежавю… Почему странного? Дежавю, ложная память, насколько я уяснил из почерпнутых сведений об этом психологическом феномене, по определению суть странное состояние разума, поскольку будь они реальные, эти воспоминания, то вся странность из них бы и улетучилась. А здесь странность несколько иного рода: я словно бы вспоминаю ранее виденные сны, а не переживаю ранее испытанное… воздушный шар почему-то увидел… И при этом точно знаю: не было у меня таких снов! Не было! Во, знаю, что ничего подобного не снилось, и всё тут!

Тем временем из кольцеобразной стены тумана, окружившей сплошь кусочек пространства, в центре которого находился я, выдвинулись зыбкие призрачные фигуры неясных форм… по размеру сравнимые с человеком… с лошадью… с аистом… Я напряг ментальные мышцы – те самые, новые, которые с некоторых пор выявились в сущности моей, поселилившись в головном мозгу, – и увидел, что окружившие меня фигуры вовсе не столь призрачны, да и зыбкости в них поменьше, чем бы мне хотелось. Зато вдоволь когтей, зубов, черно-багровых взглядов, ярости, злобы, голода!

Они молча и без объявления войны бросились на меня, общим числом шесть, и те две, которые были слева-сзади, опередили остальных. Я увидел их то ли угловым зрением, то ли внутренним – некогда было анализировать, как мне это удалось, – организм чисто автоматически среагировал на угрозу: я замахал руками в развороте и гаркнул что-то малосвязное, может быть, даже матерное… И голубая полупрозрачная пакость, прилипшая к моим рукам, вдруг преобразилась в тот скоротечный миг: на левой руке расплющилась в некое подобие томагавка с очень короткой рукоятью, а на правой вытянулась в небольшой прямой меч, по типу древнеримских гладиусов. Хренак-хренак – и передовой отряд из двух нечистей (ну а кто они еще?! как их еще обозначить?!) рассыпался в летучий прах. Почти тут же напали остальные четверо, но мне с испугу пришлось стать на диво проворным: за считаные секунды я уработал и остальных… Фехтовальщик и боец из меня просто никакой, здесь я не тщеславен, истину понимаю, однако же мои неопытность с неуклюжестью не помешали полной победе: разметал и прикончил! Почти всех: последняя нечисть, небольшая по объему и мерзкая на вид, крысообразная такая, увернулась от моего магического томагавка и бросилась наутек! А я, войдя в победительную ярость, объявшую меня по самую маковку, ринулся ее догонять! Кажется, я рычал во время этой стремительно промчавшейся сквозь меня битвы и последующей погони…

Стена летнего ливня остудила мой берсеркский пыл. Да, побежав с гиком и рыком за красноглазым крысоидом, я выскочил за пределы окружавшей меня «арены» и угодил в самый что ни на есть дождепад! Это почти как игровая шутка у нас в детдоме, когда тебя подкарауливают – на горшке либо во время сна – твои же, столь же дебильные товарищи и внезапно обливают ведром ледяной воды. Я тоже пару раз подкарауливал и окатывал, наблюдая, как орут матюгами, визжат и стонут застигнутые врасплох пацаны-приятели (девчонок никогда не обливали, их мы на иной манер пугали и мучили), только радовался и хохотал менее искренне, чем остальные.

Три секунды – и я насквозь промок! И опомнился. И оглянулся – желтоватая пелена гнева спала с моих глаз, осталась лишь полупрозрачная дождевая, посторонняя, природная… Свободное от ливня пространство за те же секунды съежилось и исчезло, оставив меня наедине с проливным дождем посреди Елагина острова. Народу в парке ноль, разбежались и попрятались, никто, небось, не ждал непогоды в этот поначалу безоблачный день. А ветра по-прежнему нет – и это большая редкость при наличии интенсивных погодных перемен: те же тучи взялись ведь откуда-то, не из-под земли же выкопались?

Стоим и думаем, каждый о чем-то своем – трое нас: Елагин остров, я и дивно вертикальный ливень. И еще туман, ухитрившийся сохранить свою густейшую консистенцию не только вокруг меня, но и среди хлещущих дождевых струй. Гляжу на растопыренные пальцы обеих рук – чистые и мокрые, с легким венозно-фиолетовым оттенком кожи, подкрашенной холодом дождя, но зато без малейших следов голубоватой субстанции.

И р-раз! Что-то опять шевельнулось слева, на краю зрения. Оставшаяся в живых нечисть! Улетучившийся было гнев никуда из меня, оказывается, не делся, только притаился и теперь вновь вспыхнул! И голубые наросты на кулаках тут как тут: на левой типа туристский топорик почти без рукояти, на правой типа клинок, сантиметров сорок длиною! Я с прыжка вломился в реденький кустарник, но ударить не успел: услышал – одновременно ушами и как бы подсознанием – мольбу: «Не убивай меня!».

А голосок-то знакомый! Дряблый, мерзкий, но жалобный! И размеры у твари этой гораздо меньше, чем у сбежавшей… и пахнет иначе… Пахнет – это я неточно сказал, выхватил из собственной эрудиции первое попавшееся слово, хоть как-то объясняющее смысл того, что я… понял… почувствовал… учуял… Да, учуял, так вернее всего, отсюда и «пахнет», хотя и вне обоняния. Придержал я руки-крюки, в магическую сталь обутые, сумел справиться с неистовым желанием порвать в куски эту гадость, что посмела… того, кто… существо, которое… Странно: стоит лишь внезапно завернуть за угол обыденности, покинуть натоптанные, привычные для тела и разума тропинки понятий, так сразу внутренняя речь твоя становится куцей, невнятной, невзрачной! Короче говоря, вытянул я правую руку, как бы отвергнув ненужный покамест гладиус, да цап эту небольшую гадость в районе головы, предположительно в области шеи, отбежал обратно в круг, свободный от дождя, и сдавливаю в полсилы, при этом обтекаю, потому что мокрый с головы до пят, а сам вопрошаю вслух… гм… человеческим голосом:

– Ты кто, сука?! Чё здесь делаешь? Быстро отвечай, а то задавлю на хрен!

Молчит, хрипит гадость, в руке трепыхается, но ответной агрессии не проявляет: не кусает и не царапается, не то что в прошлый раз! Ах ты-ы, ё-олки-палки!.. В прошлый раз! Точно, блин! Это же тот ворчун, что палец мне прокусил вместо благодарности, когда я из голубой ленты его освободил, отклеил! Кстати, надо будет крепко обдумать, не забыть, откуда во мне берутся эти инсайты, вспыхивающие в мозгу помимо логики? Хотя… я уже принял для себя гипотезу, что не сумасшедший, и не фиг долее в ней сомневаться. Буду исходить из того, что данное предположение – факт неубиенный: я нахожусь в реале, и мой разум тоже. Была у меня логика, теперь она с озарениями. Ну-ка, посильнее сдавим… И приотпустим…

– Отвечай, считаю до трех! Не шучу!

– Я Букач! Букач я!

– Букач? Чё это – Букач! Типа, зовут так, что ли? – Да!

– Что да? Ну!

– Зовут так. Не убивай.

Осторожность, как правило, рука об руку с долголетием идет по любой отдельно взятой жизни. Я, не будучи шибко опытным по жизни, знаю истину сию из прочитанных книг, поэтому под собственные крики-угрозы, одновременно стараюсь выдавить «момент истины» из пойманной шушеры и вертеть головой по сторонам в попытке не лохануться и не подставиться под удары других членов гнусной мерзоты, что напала на меня. Те остальные, которых я поубивал, были иными внешне и… и… по запаху, что ли… но все равно: ушки на макушке!

Ничего не вижу за этим ливнем в кисельном тумане. Но на моей «арене» вроде бы пусто.

– А что ты здесь делал? Зачем на меня напал? Не тормози, сука! Взялся отвечать – отвечай! Ну!

– Я не нападала! Я просто… Я рядом была… я почуяла…

Опа! О как! ПочуяЛА, быЛА! Оказывается, эта тварь себя по женскому полу обозначила. Ну велик же этот мир, ну разнообразен, в сравнении с нашими… с моими мозгами: в любой самой нестандартной ситуации всегда найдется место неожиданному и удивительному! Я отчего-то прочно думал, что Букач – это… это ближе к мужскому имени, да и голос премерзкий, да и манера говорить…

– Э, погоди! Ты чего – женского роду-племени?

– Какого скажешь! Женского. Нет, нет, я ошиблась. Нет! Только не убивай, я мужского! Салоп себе выращу, все, как скажешь, сделаю, пощади, о Великий!

Час от часу не легче. И нечисть оказалась бабой, и я великий. Лестью решил меня взять. Решила. Ни хренашеньки не понимаю в происходящем. Когда кончится этот странный дождь?..

– Чего-чего вырастишь?

– Нет! Прости! Я ошиблась! Не убивай. Я женского роду-племени! Все, как ты сказал!

Женского, все-таки. И то хлеб, разобрались. А тварь-то… сама верещит, но так и норовит из руки выкрутиться, ишь, коготками в край ладони вцепилась!

– Будешь кусаться и царапаться – удушу! А башку оторву и выброшу!.. Вон туда, на ленту!

Лента, кстати говоря, голубоватится… голубится… – тьфу!.. – ближайший кусок ее довольно четко виднеется сквозь мутные хляби, по крайней мере я различаю эту субстанцию, отсвечивающую голубоватым… даже чую, куда она дальше протянута… налево и направо… без конца и края… А между тем лупатая Букач мгновенно прислушалась к угрозе: птичьи лапки разжались, когтей не видно, клюв… хобот… что у неё там… пасть носатая приоткрылась и оттуда вместо осмысленной речи только испуганные хныки доносятся – наверное, им, эмоциям своим, она уже не хозяйка, Букач эта… Но дрожит меньше.

– Успокоилась? Отвечай словами.

– Да, о Великий!

– Царапаться, кусаться, обзываться не будешь?

– Нет, о Великий! Не убивай!

– Кто на меня нападал? Кто они? Которых я того… замесил. Отвечай!?

– Мары. Они всегда здесь крутятся, падаль собирают.

– Падаль? Не врубился что-то. Я, что ли, падаль для них?

И опять захныкало… захныкала эта клювастая дрянь… на жалость меня разводит:

– Не убивай, о Великий!

– Поменьше титулов! Отвечай же, сволочь, не то лопнет мое терпение!

– Я… я… я стараюсь!.. Кто ослаб – они тут как тут! Простых-то днем не жрут, те их и не видят! А я… это… ну… Нет, я не такая, просто с голодухи… Они меня тоже пытались…

– Тебя тоже хотели сожрать? Это когда ты к ленте прилипла? Не тормози, сволочь!

– Да! Да, когда прилипла. Когда ты меня спас и в воду бросил. Они бы меня съели. А ты спас! О Великий!

«Но в сердце льстец всегда отыщет уголок!» Я еще со времен своего проживания на Сенной был весьма падок на лесть, да только очень уж скудна была моя жизнь на такие приманки… Никто и никогда не называл меня великим, мне даже в любви никто не признавался, разве что Женечка с Ленчиком… И гораздо, гораздо позже, когда я уже разумом проснулся. Но это они так, шутя, под постельное настроение, в виде поощрения за врученные им цветы и подарки… И Витька-мент с Сенной иногда говорил: «Ну, Кирпич, ну ты велик не по-детски!..» – это когда приходил мой черед «проставляться», и я приносил из похода за бутылкой дагестанский «коньяк» вместо «журавлика». Принес, откупорил, пожал шквал аплодисментов – и забыли меня величальники… до следующей бутылки за мой счет… А здесь – мало того что лестью обмазали, так еще и того… типа, реально спас я эту Букач от смерти… Может, не поздно бы её задавить? Отобрать у твари врученный подарок? Дескать, не фиг было кусаться и ворчать?.. Но жалко все-таки. Да и волшебными свойствами небось обладает и наверняка знает чего-то там, что не вредно бы мне знать… Попробую сделать так, чтобы она, Букач эта, мне пригодилась. Вдруг вдвоем не так страшно будет?.. И Дэви – третья. Или отпустить на все четыре стороны?

– Ок, будем считать, что я велик в этой ситуации и свершил благородный великанский поступок. Тебе сейчас куда, кикимора болотная? А, Букач? Опять в воду забросить? Или в дождь? Смотри, какой дождь, почти тот же омут!

– Нет, о Великий! Я ослабла, выпил ты меня. Бросишь – как раз приклеюсь и пропаду.

– Надо же… я ее выпил!.. Это ты меня кусала, не я тебя. А как же тебя усилить? Я тебя не пил, понятно?! Что мне с тобой делать, где выпустить?

Засуетилась Букач, замельтешила хоботом, затрепетала прижатыми крылышками… или что у нее там… не рассмотреть как следует… И явственнее задрожала – я почувствовал это пальцами, обхватывающими это полупризрачное тельце…

– Не выпускай меня. Возьми к себе… – Проскрежетав сие, Букач, видимо, тоже почувствовала мое изумление и заторопилась продолжать. – Возьми к себе, о Великий, не то я пропаду, очень уж ослабла поедом чужим. Я отслужу! Ох, как я тебе отслужу! Вечно буду служить, без кова!

– Без чего? Без какого кова? Что это?

– Верная буду! Не губи, о Великий!

Тупой идет разговор. Во мне опять помаленечку проступило раздражение поверх любопытства, но вертеться на месте и крутить во все стороны головой я уже не забываю, потому что ощущение тревоги, унявшись несколько, по-прежнему живет и дышит, расслабиться мешает, за что ему отдельное превентивное спасибо… А дождь прекратился, словно бы тучи, его извергающие, мгновенно захлопнулись, закрылись на переучет. Туман остался, но поредел, стал похож на обычный летний питерский туманчик, сопровождающий каждую четвертую непогоду…

Кажется, я промок до самых трусов… Но вроде бы – не «до нитки». То есть, если верить ощущениям тела, одежда моя впитала дождевой влаги намного меньше, нежели могла бы, чему я несказанно рад. На Васильевском, метрах в четырехстах от моей тамошней квартиры, на следующей нечетной линии, стоит каменное пятиэтажное кольцо здоровенного дома с внутренним двором, а посреди этого двора скромненько раскинулся небольшой одноэтажный дом, в котором живет один из самых странных музеев Петербурга: «Музей дождя». Я бывал там дважды, и мне нравилось, а вот в третий – уже прицельно пойду узнавать о разнице во влагоемкости дождевых осадков нашего города в зависимости от… Но это потом когда-нибудь.

– А… где ты живешь? У тебя есть дом, логово какое-нибудь? Букач, ау! Тебя, кажется, спрашиваю.

– Да, о Великий! То есть нет, о Великий. Дом кикиморам положен, да еще домовым, да еще иной всякоте нечистой, прилюди мелкой, а я… так… привольная была… Да вишь, ослабла – тут и до беды недалеко… Не Она, так Мары высосут… На тебя остатняя надёжа, о Великий!

Скрежещет у меня в руке носатая красотка Букач – не пойми, большой комар или говорящий скворец, а я уже понимаю верхним чутьем, что слово «Она» относится к голубоватой субстанции, которую я про себя именую Лентой, и произнесено это слово с большой буквы, типа, с Почтительным Ужасом!

– Ты, Букач, местами как-то не совсем по-русски говоришь, нарочито, не по-современному, словно лаптей наелась. И где я тебя помещу? Дома у себя? Так там у меня со свободным пространством не сказать чтобы густо. Опять же посетители… разного пола у меня бывают… довольно впечатлительные все, как на подбор… И еще: как обихаживать тебя в быту?

– Я маленькая.

– Чем кормить, спрашиваю, куда на горшок водить? У меня ведь квартира в многоэтажке, не вилла, не дача…

Опять затрепетала Букач, однако же теперь чуточку на иной манер, как бы не выкручивается из ладони моей, а наоборот, поудобнее устраивается. Блин, наглая такая, ведь я еще ничего на ее счет не решил… А она, похоже, почувствовала, что уже решил… в ее пользу… Что ж, ей виднее.

– Букач, я не угрожаю больше, но все-таки тебе следует понимать меня и мои резоны и как можно с меньшими паузами отвечать на мои прямые вопросы. Мне очень хочется немедленно и подальше свалить из этого странного места, от всех этих липучек и умертвий, но пока я с тобой не разберусь, считаю это преждевременным. Я промок и склонен злиться. А люди, когда злятся, или промокши, или когда за бабло бьются, они без колебаний ладьями и ферзями жертвуют, людьми и животными, не то что Букачами. Понятно? Итак: что с горшком, типа туалетом, сортиром, отхожим местом для тебя? Что тебе надобно? Чем тебя, к примеру, кормить, поить? Считаю до трех… Знаешь, что такое – отхожее место?

– Нет, о Великий, отхожее место нам не надобно, ты даже и не думай! Я знаю про него, да мне без надобности. Не надобно, потому – я от тебя маной попитаюсь, коли дозволишь.

– То есть не понял? Что значит – от меня? Как та крыса, пить меня собралась? Вместо кофия и мартини с вермутом?

– Нет, о Великий! Пощади! – Опять ужасом дрожит Букач, опять верещит, аж уши ломит. – Не пить, а это… ну… как бы греться буду… как зверь на солнышке. Погрелась – и сыта! Не убивай, о Великий!

Не убивай ее, угу… Не убиваю, даже диалог веду, внутренне прикидывая, нужна ли мне такая сожительница… очень даже сомнительная… и визгливая… и кусачая. Опа, точно: у меня же еще и Дэви есть, тоже та еще девочка! Это что, это мне теперь гарем из монстров содержать предстоит? Милое дело! И как они между собой поладят, интересно знать? И вообще… Мысли, мысли, мысли мои обрывочные…

Вот, я, пользуясь каждой свободной секундой, жую мочало философских размышлений на тему: псих я или жертва магических флюктуаций природы, в то время как было бы достаточно обратиться в любой третейский суд, к любому прохожему за разъяснениями: из ста сто десять подтвердят авторитетно, что я чокнулся! И я сам нисколечко бы в том не сомневался, довелись мне судить все эти слова и поступки – но не свои, а постороннего истца… Зато к себе, к своим умственным способностям-возможностям я куда как либеральнее настроен!

– Хрен с тобой, Букач. Дарую тебе жизнь возле меня и… с местом что-нибудь придумаем, с пищей. Будешь допекать – выкину к чертям собачьим. Ясно?

– Да, о Великий! О, как я хвалю тебя! Я тебе отслужу!

– Тэк-с… Полезай в сумку. Не мокро там? Поместишься? О, ты уже! Стоп, повернись к наушникам задом, а ко мне передом! Чем ты мне собираешься отслужить? Что ты умеешь? Не вылезай, оттуда отвечай.

Из глубины планшетной сумки мургают в меня красноватенькие глаза-бусинки, клюв-хобот наружу высунулся – опять задрожала Букач.

– Все, что пожелаешь, о Великий! Все, что велишь!

– А что ты умеешь? Вот конкретно? Можешь по воздуху меня домой домчать?

– Нет, о Великий! Не учена тому.

– Погоду предсказывать, предупреждать об опасности?

– Нет, о Великий. Не знаю. Про опасность скажу, коли почую.

– Невидимостью меня окутать, клады искать да подсказывать… что там еще… девиц привораживать, их мысли читать?

– Не учена, не гневайся!

Угу. С Дэви – и с той больше толку во сто крат, хотя и она… Ладно, разберемся.

– Стоп! Едало-сосало твое из сумки торчит – люди тебя видят?

– Простецы – нет. Остальные могут.

– Остальные – это кто?

– Блазни, заложные, мары…

– Еще бы знать, кто это такие… Позже обсудим. А голос? А голос твой… простецы могут слышать?

– Могут. Звери – нет, а люди – да.

– Тогда спрячь рыльце поглубже, пока до дому не дойдем. Вылезать и каркать – только по моей команде! Иначе удавлю! Понятно?

– Да, о Великий! Как ты добр! Но мары-то меня и в торбе увидят. Но их тут нет. Блазней такоже нет, никого нет нынеча, всех ты давеча разогнал, о Великий!

А ведь правильно Букач проскрипела: простые люди вроде меня – одно, зато продвинутая городская нечисть – это, должно быть, совсем иное… Хотя… Я, видимо, тоже теперь не такой уж простой людь, раз у меня дополнительное зрение открылось и способности гонять да убивать нечистую силу.

Мысли мои, обрывочные и ущербные, медленно ворочаются, в отличие от эмоций: покуда я эту додумал, ноги меня уже к выходу принесли, мы с Букач уже на середине Третьего Елагина моста, где однажды, съезжая на роликах, я железные ворота лбом едва не снес… Заставляю себя притормозить, благо не на колесах, вообще останавливаюсь – и вытягиваю перед собою руки.

Ладони как ладони, красноватые, широкие, девушки уверяют, что теплые и мягкие… Пальцы как пальцы, у артистов они поизящнее, не такие мужицкие… ногти подпилить пора… А голубоватого сияния, которое на них налипло полчаса назад, нету. Чисто, пусто. Куда оно делось? Впиталось в меня, рассеялось по воздуху?

И вдруг опять случилось чудо, из разряда тех, к которым мало-помалу я стал не то чтобы привыкать, но приноравливаться: напряг зрение внутреннее, напряг волю, напряг пальцы – оп-па! – в правой руке опять голубоватое свечение в виде короткого меча… либо длинного кинжала… Струится, колышется… нет в этом свечении твердости стальной. А еще поднапрягся… укрепился мечик, выпрямился. Даже сам себе я не способен объяснить толком, какую часть своего Я требуется мобилизовать, сгруппировать, скоординировать, чтобы стало что-то этакое чудесатенькое получаться… Это как ушами шевелить: сам научился, а кому-то другому передать накопленные умения – ну никак, слов таких нет в умственном багаже.

Почему именно меч-нож-кинжал? Я переключил внимание на левую руку: там тоже клинок вырос… а на правой исчез…

– Букач, высунь рыльце. Ты видишь – что у меня на левой руке? Магию видишь?

– Да, о Великий, не убивай меня!

– Ну что ты сразу хныкать? Никто не собирается… покамест… Что ты видишь?

– Пырялку.

– Блин! Сказано же: не дрожи. Просто я экспериментирую.

Тут я спохватился, зыркнул по сторонам – нет, абсолютно никому нет никакого дела до того, что чувак руками машет и сам с собой разговаривает. Раньше в людных местах на это больше обращали внимание, а теперь каждый пятый при мобильной гарнитуре, им, типа, лень трубку возле уха держать, вот и ходят по улице, разговаривают вслух не пойми с кем.

Пырялку она видит. Нуте-с, нуте-с… А если так? Я зачем-то набрал в легкие побольше воздуху и яростно вперился вытаращенным взглядом в обе растопыренные ладони. Если я и колдовал – то дикарски… наобум, не имея ни малейшего представления о том, как это делать. Просто пожелал, чтобы у меня когти на руках появились вместо гладиуса или томагавка – и они появились, выросли, точно такие же, как у Фредди Крюгера! Длинные, острые на вид, полный десяток – по числу пальцев – и полупрозрачные, голубого оттенка.

– А сейчас у меня что, а, Букач? Что у меня на руках, на пальцах?

– Дак рожны! Вона, страх один, какие!

– Чего, как ты сказала? Рожны?

– Пощади, о Великий!

– Повтори, как ты когти назвала?

– Ну, эти… вилы, рожны. А когти-то – оно вернее! Ты прав, о Великий, а я прошиблася. Не убивай!

– НЕ УБЬЮ! Блинннн!.. Достала ты меня конкретно своими мольбами. Не убью, сказано же. Значит, ты видишь мои когти?

– Да, о Великий.

– А сейчас? – Я спрашиваю, а сам захотел, чтобы когти укоротились… пусть вообще из вида исчезнут… – и они послушно пропали с пальцев.

– А ныне-то будто в рукавички попрятались! Как ты добр ко мне, о Великий, ты меня пощадил!

– Это временно, пока нервы не лопнут. Значит, так. Просьбами о пощаде меня больше не допекать, потому что а) пока не собираюсь я тебя изничтожать, б) захочу – не помогут твои мольбы. Ясно?

– Да, о Великий!

– «О Великим» не называть. А зови… Кирпичом зови.

И тут Букач впервые за время второго нашего с нею знакомства проявила неповиновение моей воле, пусть и на словах: еще дальше высунула из сумки хоботок-рыльце, раззявила его и… не знаю, как это сформулировать… ну, заплакала, зарыдала. Несмотря на то что всхлипов, как таковых, не слыхать, да и слез не видно, однако я понимаю, что рыдает.

– Я не могу, о Великий! Не могу тебя Кирпичом чехвостить, убей лучше!

Странно. То ли мы с Букач оба сумасшедшие, а не только я один, то ли у слова «кирпич» есть некие сакральные смыслы, о которых я ничего не знаю.

– Так. Букач, быстро прекратила истерику, нам через минуту в маршрутку садиться! Что такого плохого или неправильного в слове «кирпич»? Отвечай, не тормози.

– Не знаю, о Великий!

Она не знает. Угу. А мы уже вплотную подобрались к остановке возле метро «Старая Деревня», и я прикидываю, на какой маршрут нам будет повыгоднее сесть, чтобы как можно ближе подобраться к дому, потому что прямо к нему отсюда ничего не идет, кроме такси… Ай-яй-яй, порази меня гром! Мне же еще в компьютерный магазин заехать надо, заказ забрать! Все, проблемы выбора завершились благополучно в пользу такси! Но это тем более надо будет нам с Букач заранее разговор утрамбовать до логического конца.

– Что такое кирпич? Отвечай.

– Ну, это… это как камень. Стены ими собирают. Склепы возводят… для мертвяков, чтобы их в заложных переделывать… Потому – неправильно так-то звать. Ты-то – вон, высок статью! Выше всех!

– Заложные – это кто?

– Да низкие! Под кирпичами-то по черному умыслу и погребенные!

– И всё?

– Да, о Великий. Не гневайся.

Понял я через слово эти путаные объяснения «от Букач», и понял так: я – в её мнении – фигура очень высокого ранга, «о Великий» типа! Кирпич же – всего лишь атрибут неправильного погребения, чтобы из человеческих покойников создать нечисть самого низкого ранга. Может, я правильно врубился, а может, и сам домыслил, но вникать сейчас просто некогда, отложим дознание до лучших времен.

– Я не гневаюсь. А только чувствую, что с двумя такими молодцами, как вы с Дэви, я до собственного юбилея не дотяну. В смысле, до тридцатника… Не с молодцами, с молодицами…

– Не поняла я, о Великий, словес твоих! Не гневайся!

– Я не гневаюсь. И вообще – это я не тебе говорил. Теперь же ты слушай, внимай: сейчас мы сядем вон в ту повозку, ведомую простецом-человеком, поэтому ты, Букач, должна сидеть с захлопнутой пастью и не издавать ни звука. Заговоришь, только когда я разрешу, а это будет не ранее, чем мы покинем автомобиль и некий магазин сразу же после автомобиля. Понятно?

– Да, о Великий. Что такое магазин?

– Лабаз, торговая лавка. Поняла?

– Да, о Великий.

Вот почему я такой мягкий, словно воск? И почему – воск? По чести сказать, про свойства пчелиного воска я знаю только из книг, в руках никогда не держал, разве что запах иногда чуял… Но – воск мягкий, вот и я то и дело оказываюсь размазней! Дэви постоянно, когда я дома, нудит под ухом, Катя Горячева пытается вертеть мною как хочет… Ну, предположим, у Кати не слишком сие получается, и у Ленчика с Женчиком тоже, но зато эти две охренительные особы… трещалки… благоприобретенные опухоли моего мозга и когда-то безмятежного бытия… Обе стелются предо мною, как перед Зевсом: сплошь фимиамы, падания ниц, мольбы, славословия, объяснения в любви… И обе с легкостью выкручивают для себя в общении со мною все желаемое, что от меня зависит…

Ужели в этом донорском беспределе – судьба всех мужчин? Если верить покетбукам, блокбастерам и собственному жизненному опыту – то да.

Сколько минут я шел от поля битвы до станции метро? Минут двадцать, того не более, а ведь одежда моя высохла! Не рановато ли ей? Я потрогал прическу – есть кое-где влажность, пошевелил пальцами ног – мокрющие! Значит, не привиделся мне ливень. Хватит себя проверять, хватит.

– По Испытателей, до самого метро «Пионерская» и там развернуться в обратную сторону. Я заберу заказ из компьютерного магазина и проедем еще чуть-чуть, почти до Серебристого бульвара.

– Харашо, как скажиш, начальник!

– Заказ должен быть готов, надеюсь, что ждать нам не придется.

– Придется – падаждём, там есть, где стаять, я зынаю.

– Ок, тогда по коням!..

Вот что в окружающей действительности сильнее всего может заботить сравнительно молодого человека моего возраста и сложившихся вокруг обстоятельств во время недолгого турне: Старая Деревня – «Пионерская» – компьютерный лабаз – Серебристый бульвар – мой дом? Наверное, на тысячу случаев найдется тысяча вариантов, но лично я то и дело перескакивал мыслями с одной темы на вторую и обратно, а всего, как я уже сказал, их было две.

1) Как пройдет взаимное знакомство моих новых негуманоидных сожительниц, Дэви и Букач, и что в принципе может собою представлять общение между ними???

2) Что теперь, вдали от Елагина острова, будет с моими новыми способностями?

По второму вопросу я взялся экспериментировать прямо в тачке: сижу возле небритого водителя, мне ровесника, явного уроженца Кавказа, на шее у него цепочка с православным крестиком, и поочередно выщелкиваю на каждой руке то когти, то гладиус, то этот… типа топорика-томагавка… Попытался дубинку сделать, так она у меня очень уж непристойного вида выходила, так что я остановился на мече и когтях. Водила – ноль внимания на то, что я пустые пальцы растопыриваю, зато попытался раскрутить меня на разговоры о предстоящем чемпионате Европы по футболу! Я не люблю футбол, но разговор поддержал, сугубо из вежливости… на всякий случай, дабы не смущать посторонних людей своими собственными речами и поступками, которые могут показаться им странными. В основном говорил таксист, я же только подбадривал его осторожными репликами невежды.

Домчались до магазина быстро, а вот там пришлось подождать минут несколько: пока квитанцию с реальностью соотнесли, пока на выдаче разобрались со мною, а до того с предшественником моим, клиентом-покупателем, прошло где-то с четверть часа. И за это время я придумал про себя некий тест насчет людей, себя и Букач. Улучил момент и строго-настрого наказал ей по условленному сигналу (скажу вслух: «Не люблю в очереди стоять») произнести опять же условленную фразу, смысл которой для Букач был явно недоступен, пришлось проэкзаменовать ее, заставить трижды повторить…

Купленные коробки загрузили в багажник, сумку с Букач я нарочно переложил на заднее сиденье, расположились, захлопнули двери, поехали. А всего пути впереди – минуты на три, поэтому пришлось поспешить.

– Мда. Не люблю я в очереди стоять!

– Эта точна. Я тоже нэ люблю!

И тут моя Букач подает голос из планшетки:

– А все равно Италия будет чемпионом! Только Италия!

Вроде бы дернулся водила в ответ на сии слова, а может, просто среагировал на ухаб…

– Не понял, ты что-то сказал?

– Я сказал? Я ничего не гаварил, начальник! Но я тоже думал насчет Италии!

– Насчет Италии? А говоришь – ничего не говорил! Ты же только что сказал насчет Италии?

– Я сказал? Что Италия чемпионом будет? Ничего не говорил! Э, не знаю, кто сказал! Я думал ты, только у тебя голос не такой! Может трубка-мрупка? Может, радио у тебя в сумке?

– Хрень какая-то! Нет у меня никакого радио. Так, значит, я то же слышал, что и ты? Значит, мне это не показалось?

– Нет, начальник, все в натуре! Я сам в непонятке, да? «Италия – чемпион» – вот что было! Слушай, баран буду – это был голос с небес! Понял, да? Всё, завтра все бабки на Италию поставлю! Слушай, а? Если ставить будешь, не говори никому! Все как начнут ставить – весь выигрыш съедят!

– Блин, Беслан, за кого ты меня принимаешь!

– Э, Беслам правильно.

– Угу, а меня Сева. Слушай, Беслам, у меня-то рот на замке, ты только сам землякам не проговорись, а уж я-то буду молчок, ты же понимаешь: чем меньше народу в теме, тем больше кислороду!

– Я тоже точно так же думаю! Все из багажника взял, проверь? Э, не, пагади, сдачу дам, мне твои лишние деньги не надо!

– Нет, надо. В твоей же машине слышали? Вот, в честь этого…

– Ну ладно тагда! Пока! Удачи тебе!

– Удачи нам всем!..

Уехал Беслам, осчастливленный нашими с Букач пророчествами, а я навесил планшетник на шею, сгреб коробки в обе руки и порысил к своей парадной, а у самого трубы в душе поют на разные голоса: реальность! Сказка стала былью! Теперь можно жить и защищаться! Да и вечерок сегодня предстоит не из последних по силе эмоциональных воздействий на меня, одинокого, молодого, красивого, загадочного… э-э-э… паранормального Севу Кирпича, властелина и возлюбленного двух негуманоидов: нечисти Букач и девайса Дэви! Главное – не зарываться, не зазнаваться, не сходить с ума и не терять осторожности!

И не забыть бы поужинать!

Глава 8

Яне люблю верить, я хочу знать. Это довольно утомительное заболевание для психики отдельно взятого индивида, в данном случае для меня, но, однажды его подцепив, однажды проснувшись в недобрый час, между мраком и светом, однажды распробовав его на вкус, я не собираюсь с ним расставаться отныне и вовеки веков. и здесь уже не важно по большому счету, досужее любопытство человека в очередной раз спровоцировало меня что-то выяснять или острая сиюминутная интуиция зверя, – я просто следую своему желанию постигать, анализировать, дознаваться… Так, в одно прекрасное утро, копаясь в разных интересующих меня феноменах и понятиях, вздумалось мне ознакомиться с термином «катабатический ветер». Вздумалось, захотелось – так в чем вопрос, дорогой Кирпич?! Подсядь к монитору, ищи, сколько хочешь, мировая Сеть к услугам! Но, как это обычно бывает, проглядывая одну справку, взглядом и сознанием цепляешь смежные, за ними еще и еще… Травка за травку, ягодка за ягодку, грибок за грибок… В данном случае любопытство к смежным темам привело меня в «Сухие долины» Антарктиды. Очень и очень милое местечко!

Там среднегодовая температура минус 17 – минус 20 по Цельсию. Там слой вечной мерзлоты полкилометра. Там самое сухое место на планете: дождей не выпадало два миллиона лет. Там катабатические ветра – это своего рода холодные воздушные лавины с близлежащих гор, дуют на скоростях до 320 км/час, там самая скудная флора и фауна во всей Антарктике! При том что и остальная Антарктика, насколько я понимаю, не сплошь покрыта вечнозелеными джунглями…

Гм… И, если верить научным статьям, там ОЧЕНЬ МАЛО НАСЕКОМЫХ. Вот оно как бывает: поисковое любопытство сделало круг и вернуло меня примерно в ту же точку, к тому же надклассу беспозвоночных членистоногих животных… И я, хохотнув, с некоторой вполне понятной робостью задумался: что же это там за насекомые такие и чем они питаются?! Явно, что не осы, не пчелы и не муравьи, с которых и начинался мой смежно-ассоциативный поиск, перескок с темы на тему…

Задумался и забыл, потому что удивление мое не было глубоким, так… скорее, забавляющим…

Иное дело – мой непреходящий интерес: общественные насекомые, живущие муравейниками, роями, семьями, термитниками… Дэви было дано ответственное задание: в мое отсутствие подобрать в единый файл все сведения о… ну… я им дал рабочее название «суперорганизмы». Задача Дэви: слить воедино, отсеять повторы – всякий посторонний словесный сор, типа муравьедов и сотовой связи – и подать мне на стол. Вдобавок самостоятельно поразмыслить над собранным, если это у нее получится, и вступить в диалог со мной, выдвигая те или иные непротиворечивые гипотезы… Да, но обыденность, как всегда, не поместилась в схемы, поэтому высокоученые диспуты пришлось отложить ради «паркохозяйственных работ» по дому и общения на два фронта с моими незваными, непрошеными сожительницами.

Большую часть вечера я занимался подстройкой нового моего компьютерного узла, гнездовья, в которое переселилась Дэви. Занятие не из сложных, если для опытного пользователя – спокойное, однако требует постоянного контроля над событиями, внимательности, четкости. Одно из главных дополнительных условий – даже на одно мгновение не допустить контакта с Сетью виртуальной Дэвиной сущности, она этого панически боится.

Но мне-то Интернет нужен! Поэтому, когда переселение свершилось, я, прежде чем подключить старые девайсы к Интернету, тщательно затер и отформатировал все, что мы с Дэви сочли потенциально опасной для нее информацией. Теперь она могла меня видеть и слышать, и, согласно ее расчетам, пространства для архивного и оперативного хранения этих огромных, в сравнении с текстовыми, файлов было вполне достаточно, чтобы не беспокоиться на данную тему по крайней мере полгода. Рассчитывал я со всем этим управиться за один вечер, а потратил намного больше. Уже и чемпионат успел отшуметь, результатом своим разоблачив лжепророчицу Букач, а я все еще выглаживал, вылизывал и доводил до ума все софтяно-железные сочленения. Моих скромнейших знаний, конечно же, не хватило бы на это, но Дэви, пробудившись ото сна в новом жилище, постоянно консультировала меня, подсказывала, где возникли узкие места и как их «раздвинуть». По мере того как отладка Дэвиных мозговых извилин продвигалась в проложенном направлении, Дэви постепенно восстанавливала и свой словарный запас, и повадки экзальтированной и ревнивой блондинки-любовницы, но теперь ее знания и скорость реакции заметно увеличились.

Все это время другая моя визави – нечистая тщедушная сила по имени Букач – обживала свою новую территорию. В поведенческом смысле повадки у нее отнюдь не кошкины и не сорочьи: никакой самостоятельности, никакого внешне проявляемого любопытства, я на кухню – и она за мною, я в комнате к монитору плюхнулся – Букач тут как тут, за левым плечом на спинке кресла торчит… По квартире она движется шустро, не сказать, чтобы летает или бегает, но скорее прыгает, подобно темно-серой гигантской саранче в единственном экземпляре. Я ощущаю шелест ее… крыльев… конечностей во время прыжков, и слово «слышу» слабо подходит к этим моим ощущениям… Трепет конечностей – словосочетание более точное, нежели шелест крыльев, но, с точки зрения моей индивидуальной обыденности, какая разница, как это все называть, взыскивать-то с меня за семантические неточности просто некому! Скашиваю взор влево, за плечо, и вижу на фоне черной, в мелкую неровную сеточку обшивки из искусственной кожи эти ее «конечности» – обе ступни, каждая с маленькую флешку размером, с подогнутыми к подошвам когтистыми пальцами: гротескная копия голых человеческих ног, воткнутых в несуразное тельце непонятных комарино-птичьих очертаний. Воплощенный кошмар, которого бы впору бояться, но мне почему-то не страшно, даже в преддверии нынешней ночи, которая… Которая – предстоящая ночь – явно отличается от вереницы предыдущих, но вот – чем? Чуять это – я чую, а сформулировать затруднюсь. Голос у Букач скрипучий и мерзкий, да только тут уж ничего не поделаешь: даже по прямому приказу она его изменить не смогла, только хнычет с мольбами к «о Великому» простить ее и не убивать, потому что она старалась, но у нее не получилось.

– Не убью и даже не сержусь. Хотя… согласно людским обычаям, за невыполнение приказа в военное время… Не может она! Честно говоря, я уж и не знаю, кто из вас двоих более жестко сделанная прога – ты или Дэви?

– Я не поняла, о Великий, речений твоих!

Еще бы она понимала… «Социально-психологическая адаптация малограмотной нечисти в урбанистических реалиях двадцать первого века» – наверное, нехилая могла бы получиться лекция или даже монография на данную тему…

Попытка познакомить между собою Дэви и Букач сходу, что называется, в лоб, когда я включил и настроил всю периферию для Дэви, не удалась: они друг друга не видят, не слышат, не обоняют, не осязают… Уж чего только я не придумывал!..

– …стоп, стоп, стоп, Дэви! Да, я давал тебе такое задание и непременно выслушаю твой доклад, мне реально интересно узнать, что ты там насобирала.

Однако в данный момент возникли иные приоритеты, поэтому пусть господа насекомые немножко подождут. Обидки, затупки и прочие непонятки также оставь на потом, а сейчас четко, без капризов отвечай на все мои вопросы. Вняла?

– Вняла, мой славный! Просто я забеспокоилась о тебе: черты твоего мужественного лица, в сравнении с предыдущими архивными фото, стали более зрелыми, но в то же время, увы, испытали на себе разрушительное влияние врем…

– Заткнись, я сказал!

Дэви умолкла на полуслове, но я уже перестал питать иллюзии на счет ее покорности и послушания…

Вступила в разговор Букач: «Ты гневаешься на меня, о Великий?!» – но я и ее заткнул, почти дословно повторив свою категорическую просьбу: «И ты, Букач, заткнись!»

– Так, Дэви. Готова?

– Да, Кирпичик! Да, мой родной, да, о сменивший высочайший свой гнев на высочайшую не менее сладостную милость! А к чему именно?

– По команде «начинай» ты берешь наугад кусок любого осмысленного текста из твоих архивов… простого текстового файла… размером с четверостишие… Да, возьми какой-нибудь стих попроще и прочти его – громко, внятно, без посторонних визуальных и слуховых эффектов. Ясно, да? Начинай!

– Волхвы по понятиям выше прави́л, Им в падлу придурочьи гревы; Правила в затупке, а волхв разрулил По масти, на право и лево.

Мама дорогая! Что это за бред?! Что-то мне эти блатные строки напоминают… А!.. Но у Александра Сергеевича в «Вещем Олеге» это несколько иначе звучало, я же помню, я мультик видел… Однако я вовремя цапнул себя за язык и выбору Дэви удивился молчком – потом, все возражения потом! – а сам спрашиваю, обращаясь к Букач:

– Букач, детка, повтори то, что ты сейчас слышала. Вслух повтори!

– Да, о Великий! «Букач, детка, повтори то, что ты сейчас слышала. Вслух повтори!»

– Нет, до этих слов, то, что раньше прозвучало.

– А раньше ты сказал: «Начинай!»

– А в промежутке между этими словами… моими словами… что в комнате звучало, какие другие слова?

– Не гневайся, о Великий!

– Я не гневаюсь. Что ты слышала между этими словами? Какие другие слова ты слышала?

– Ничего больше не слышала, о Великий!

– Точно? Никаких иных слов?.. Исходящих от меня либо от кого другого?

– Нет, о Великий!

О как! Получается, что все декламационные потуги компьютерного демона девицы Дэви не были услышаны прогой нечистого мира девицей Букач. Так, пойдем дальше.

– Букач, спасибо, теперь умолкни, пока я тебе не разрешу говорить, произнеся твое имя… Кивни в ответ, что поняла?

Букач молча затрясла своим хоботком сверху вниз… Глазенки у нее неприятные, но смотрит на меня преданно. А в зеркале… и в зеркале Букач отражается преотлично… хотя, может быть, для меня одного… или для любого из «своих»… Я-то ведь теперь тоже парнишка со свойствами… типа, конкретный пацан-экстрасенс… Оказывается, хоботок у Букач розоватый, а раньше он мне казался более телесного цвета, нечто вроде бронзового загара на нечистом в бородавках рыльце.

– Дэви, спасибо за декламацию. Ты меня, мой голос четко слышишь, Дэви?

– Да, мой дорогой, я слышу тебя и счастлива этим всецело… Но! Представь, уж если твоя верная Дэви решилась на робкое «но», то, значит, для этого были веские причины… С кем ты говорил только что? Не щади меня, скажи честно, кто она такая?..

– Ну… Я как раз и собирался тебе… Стоп. Что за разговор ты услышала? Воспроизведи?

– Слушаюсь и повинуюсь… со слезами в сердце… О, нет, я не ревную… нисколько… Дословно воспроизводить? О, я бедняжка!

– Разумеется, дословно. Хотя – нет! Просто перескажи своими словами: чему ты была свидетелем, какой беседе?

– Ты общался как минимум вербально с неведомой мне особою женского пола, называя ее отвратительным, малоинформативным, семантически уродливым, смехотворным…

– Дэви!

– … именем Букач. Мои новые периферийные гаджеты-рецепторы не позволили уяснить, каким способом осуществлялось двустороннее общение между вами… я слышала только твой божественный голос, однако структура произносимых слов и пауз между ними не оставила ни малейших сомнений: ты беседовал, ты строгим голосом отчитывал свою собеседницу, ты приказывал ей… в то время как я, забытая всеми, попранная, брошенная я, в то время как одинокой и безутешной мне…

– Стоп, Дэви. Запись этой моей беседы имеется у тебя?

– Да, мой славный. Эта запись навеки запечатлена в сердце моем и на винте D. На всякий случай забэкаплена архивом там, на новом носителе. Когда и если случится так, что все свободное дисковое пространство будет заполнено твоими божественными образами и словами, потребуется перезаписать это на оптический диск, естественно, что в формате блюрэй, иное просто недостойно и оскорбительно для столь…

– Умолкла! Тихо. Поставь на воспроизведение тот кусок, где я разговариваю с собеседником, которого тебе не слышно. Погоди!

– Гожу, Кирпичик, гожу и дрожу. От негодования, что некто Букач, эта подлая парвеню, посмела встать между моей любовью к тебе и…

– Дэви. Похоже, новое пространство и «железные» мощности усилили не разум твой, но всего лишь болтливость. Я приму меры. Молоток возьму – и приму! И мало тебе не покажется. Ясно? Укорочу тебе язык – н-на фиг, до масштабов калькулятора, понятно?

– Слушаюсь и повинуюсь. Ты сказал: воспроизведи. Но и ты сказал: погоди. Что мне делать?

– Воспроизведи и одновременно выведи на монитор этот… ну, типа эквалайзер, короче говоря, чтобы я мог видеть графику звука. Задание понятно?

– О да, радость моя и солнце мое! Нет ничего проще!

Пошел звук и его графическое отражение на экране. Себя слышу и Букач слышу. Забавно. Теперь с графиком звука… Тэк-с… себя вижу… и Букач вижу – это когда я молчу, а она скрипит-визжит…

– Дэви!

– Да, моя прелесть! Йе, йе, май прешос! Слушаю тебя, дрожа от вожделения!

Это она так показывает мне свою возросшую эрудицию, что, дескать, уже освоила труды Джона Толки-ена и Питера Джексона.

– Обрежь отдельно и выведи один за другим два звуковых отрывка: с сорок шестой секунды по пятьдесят пятую и… и… и… там где одна минута пятьдесят две секунды по одна минута пятьдесят пять секунд. Понятно?

– Сделано.

– Последовательно воспроизведи оба отрывка, графически и на звук, и сама вслушайся внимательно… Отлично. Еще разок!.. Ок, порядок. Что ты слышала в этих двух отрывках? Ты что-нибудь слышала?

– Кирпичик, ты совсем запутал свою крошку Дэви! У тебя вопросы местами перепутаны, и я волнуюсь, в страхе дать ответ, могущий вызвать твое неудовольствие моею нерасторопностью и неряшливостью в мыслях…

– Ок, поменяй вопросы местами и отвечай.

– а) Я слышала, б) я слышала шумы, аутентичные графическим всплескам, как ты их соизволил назвать. Цитирую.

В Дэвиной интерпретации воспроизведение абсолютно ничем не отличалось от цитаты, и это понятно… А мне урок: не забывать, с кем дело имеешь, выражать свои мысли почетче.

– Еще раз второй короткий отрывок! Воспроизведи и перескажи своими словами, не цитируя: что ты слышала? Была ли там осмысленная фраза?

Из колонок опять прозвучал испуганный скрип: «Ничего больше не слышала, о Великий!», эквалайзер послушно показал череду подрагивающих столбиков. В первую секунду я озлился на Дэви, думая, что это она мне так отвечает, издеваясь надо мною при помощи посторонних цитат, но – нет, она послушно выполняла то, что ей было велено: воспроизвела и прокомментировала своими словами.

– Я слышу какие-то шумы, славный мой Кирпич! Если ты оснастишь меня дополнительными – малю-ю-ю-сенькими такими – утилитками, я смогу дать тебе полную раскладку по децибелам, нотному звучанию, длительности микроотрывков, составляющих вместе сей пресловутый, так заинтересовавший тебя шум…

– Это лишнее. Спасибо, Дэви, спасибо, дружок, но теперь помолчи, а я подумаю. Если заговорю вслух – не встревай, не отвечай, покуда я не обращусь к тебе по имени. Понятно? Дэви?

– Да, Киречка, да, мой дорогой, я уже умолкла.

– И еще. Выведи мне на монитор типа кнопки, нажав на которую, я включу воспроизведение твоего голоса. Например, всю реплику насчет шумов, утилиток и микроотрывков. Дэви?

– Сделано, Киречка!

– Угу, спасибо, теперь молчишь.

Я опять скосил взгляд за левое плечо – Букач сидела (стояла?), вцепившись лапками в спинку кресла и молча ждала, пока я разрешу ей говорить. Кругленькие глазки помаргивают красным, хоботок все время подрагивает, изгибается то вверх, то вбок… Когда вверх – становятся видны ее зубки, мелкие, но зато острые, и их очень много во рту. Конечно, куда ей без зубов – палец она мне давеча не хоботом, небось, прокусывала.

– Букач, сейчас будешь слушать после моего «начали». Потом я скажу: «всё». То, что звучало после слова «начали», (Букач шелохнулась было немедленно исполнять, но почуяла по моему настроению, что еще рано, что это пока еще не повеление, а предварительное вступление к оному) и перед словом «всё», ты должна запомнить и мне рассказать. Готова?

– Да, о Великий! Расскажу, ничего не утаю!

– Начали! – Я ткнул мышкой по кнопке, дождался, пока отзвучат Дэвины речи, и кивнул в сторну Букач: – Всё! Итак, Букач, что ты сейчас слышала?

– Шум, о Великий! Противный шурш вон оттедова вон и оттедова! – Букач задрала правую ногу и поочередно показала ею на звуковые колонки десктопа, а я мысленно обругал себя, что не догадался до конца упростить звук, чтобы совсем уж до моно, исходящего из одной колонки.

– Понятно. Молодец, Букач. А помимо звуков, помимо шуршания,\ ты слышала что-нибудь, похожее на слова?

– Нет, о Великий, виновата! Я старалась, прости меня.

– Ты все сделала правильно, и я на тебя не сержусь. Я просто кое-что проверяю, типа магию, тебе недоступную.

– Ты так добр ко мне, о Великий! Я тебе отслужу верой и правдой!

В конце концов я не удержался и после двухсотой, наверное, клятвы отслужить сместил направление допроса, очень уж мне захотелось узнать, что за службу она собралась нести во имя мое, что, собственно, умеет делать нечисть по имени Букач, кроме как хамить незнакомым людям и пальцы им грызть… и еще скрежетать по ушам своими хныками и мольбами… Минут двадцать пять, не менее, терзал я бедняжку вопросами да предположениями – но нет! На все у нее готово «нихт шиссен» и «нихт ферштейн»: прости, о Великий, не разумею, о Великий. И все это время, проведенное в разговорах с Букач, компьютерное создание Дэви тихо-тихо ждет, не вмешиваясь, не критикуя, не задавая вопросов, не признаваясь в верности и любви. Все правильно: так ей велено.

Словарный запас у Букач весьма невелик, еще меньше, нежели у Дэви в первый день знакомства, и местами архаичен, но зато, как я обратил внимание, она, почти как компьютер, способна перенимать – это я хорошо на себе заметил, на наших с нею диалогах – слова и выражения собеседника… Но в какой пропорции здесь участвуют разум и мимикрия, пока не разобрал. Да, блиннн, могущество присягнувшего мне на вечную верность демона Букач – всё, со всеми потрохами – легко уместилось бы в кулачке у Дюймовочки, да так, что никто из окружающих ничего бы и не заметил! Порхать она может на небольшие расстояния… Умеет осмысленно разговаривать человеческими словами… Способна видеть и чуять иную, постороннюю нечисть, хоть из сумки, хоть так… Всё, пожалуй. Но и нечисть при этом должна быть соразмерной по возможностям, не какая-нибудь мощная, а так… около низкой…

Есть у них, в мире нечистой силы, целые направления, виды, кланы, классы… плюс иерархия могущества, как я понял: кто-то пониже, а кто-то посильнее. Букач утверждает, что нечисть от нечисти здорово разнится, прежде всего по ауре, которую испускает каждое существо, каждый предмет на Земле, и что низкая нечисть – почти всегда нежить. Сильным живется попроще, пока они в силе, сами живут и пожирают тех, кто слабее. А как ослабнут – тоже… пожираемы суть…

– А Лента? Лента тоже нечисть? Или нежить?

– Прости, о Великий! Не поняла речений твоих?

Любопытство – хорошее средство против раздражения, а я любопытен до невозможности. Но слабая эрудиция моей Букач, ее перманентная непонятливость – сущее наказание даже для доброго, всепрощающего, терпеливого меня: только разгонишься гипотезы проверять очередным вопросом – опять спотыкач на ровном месте… Так бы и врезал шелобана!

– Та штука… та сила, к которой ты прилипла и которая тебя чуть было не сожрала… ну, на Елагином, где мы познакомились?.. Что это такое, есть у нее имя?

Трепещет Букач – я уже научился различать ее настроение – явно в очередной затупке, а переспрашивать боится…

– Если непонятно – лучше переспроси, обижать не стану.

– Что такое Елагин?

– Елагин остров – это место, где мы с тобою впервые встретились, где ты меня укусила, когда ты прилипла к… когда ты прилипла, а я тебя спас.

– Как ты добр, о Великий! Ее Стара зовут, вот как ее зовут. Нет, она другая, все ее боятся, и нежить, и нечисть, а она главная! И людишкина, и наша, всем она мать. Да, всем кормилица, а попадись – всех поедом съест. А ты меня спас, о Великий! Все-все ее боятся, все-все!

– Угу. Она нечисть или нежить?

– Нет. Она – Стара. Она не разговаривает. Она всегда была, она всех сильнее. Кроме тебя, о Великий!

Кроме меня. Что это – подхалимаж или…

– Почему – кроме меня? Я что – особенный?

– Да, о Великий! Я видела, да, я видела: ты сам из нее пил! А она стерпела! И меня отнял! А она стерпела! А все ее боятся!

– Да? Понятно. А… зачем я ее пил, как ты думаешь?

– Чтобы напитаться, о Великий! Потому что ты сильнее!

Угу. Я вспомнил, как в очередной раз едва не обделался от страха даже во время последнего эксперимента с Лентой, будучи при этом «ко всему готовым», предварительно уперевшись-уцепившись всеми тремя оставшимися конечностями… С превеликим трудом отлип… Но – справился ведь, победил и Ленту, она же Стара, и цепенящий морок в мозгу!.. И раз, и второй!.. Не уверен, правда, что во второй раз мне было легче, нежели в первый. Я – сильнее? Очень сомневаюсь. Но устоял перед нею, перед невнятною Старой, и это факт. Вот только зачем я должен напиваться?..

– Ладно, спасибо. Молодец, Букач, я рад твоей службе, умница.

– О Великий!

– Теперь внимай моим словам, делай это старательно. Я тебе буду показывать всякую разную магию для слуха и для глаз, а ты мне будешь отвечать на те вопросы, которые задам. Вопросы будут простые: что ты видишь и слышишь? Смотри вот сюда, а слушай вот отсюда, откуда и до этого слушала.

Стал я показывать моей Букач рисунки, фотографии, отрывки мультиков и клипов вперемежку с отрывками песен, прогнозов погоды, анимешных диалогов и образцов моей речи. Записи же моего голоса и моего облика я ставил отдельно, причем в самых разных вариантах… На всё был один и тот же результат: Букач не видит и не слышит ничего осмысленного в цифровой записи, только лишь разноцветные пятна и звуки. Цвета она различает, но приблизительно и грубо: для нее «изумрудный» и «нежно-салатный» – зеленый, и всего лишь, она даже оранжевый способна перепутать, он для нее либо желтый, либо красный.

Понес ее к зеркалу – с трехмерными изображениями все в порядке: видит меня, видит мебель. А вот с право и лево путается, вернее, мы оба запутались в определениях, какую руку левой и правой в зеркале называть, с чьей точки зрения… Букач-то проста, ей не зазорно тупить предо мною, зато мне, «о Великому», которому до конца не удалось приспособиться к ее типу мышления и договориться с нею насчет общей терминологической базы, вот мне это позор. Интересно, что там Дэви слышит и понимает в путаных моих диалогах и спорах с невнятною пустотой?

– Ну, Дэви, что скажешь об увиденном и услышанном за время твоего молчания? Хвалю, кстати, за дисциплинированность.

– Кирпичик, я исстрадалась! Да, я исстрадалась, настрадалась и полна сострадания!..

– Говори, говори, поясняй.

– Я далека от мысли, что мой дроля сумасшедший, но все эти ужимки, путаные диалоги с пустотой, кривляния перед зеркалом… Скажи честно, мои девайсы настроены таким образом, чтобы не видеть этой… потаскухи Букач?! Похоже, что все, кроме одной лишь простодушной Дэви, способны видеть ее, слышать… осязать!.. И уж наверняка обонять… да, обонять, с гримасою плохо сдерживаемого отвращения на твоем благородном, возвышенном, печальном, простодушном, высокоинтеллектуальном, задумчивом, экзистенциальном…

– Дэви.

– …челе!

Хм… обонять… От Букач нет никаких запахов, обонять тут нечего. Почему такое? Если бы она была глюком, то букет зрительных, слуховых и осязательных галлюцинаций мог бы быть дополненным и обонятельными, и вкусовыми, для расшатанной психики воспринимать это ничуть не большая проблема, нежели гонять по столу и простыням зеленых чертей…

– Экзистенциальное чело? Дэви, очень уж у тебя эпитеты заковыристые! Ты давай, тень на плетень не наводи, толком рассказывай. Меня интересует, в первую очередь, не как я выгляжу и воспринимаюсь, а то, как выглядит и воспринимается… субстанция, с которой я общаюсь.

– Никак она не выглядит, Киречка! Эта субстанция от меня прячется, вполне обоснованно подозревая, что в противном случае я ей, в натуре, шнифты выдавлю н-на фиг, типа, чтобы на равных вслепую воевать… Ты хочешь бросить меня, да? Ты хочешь выбрать себе эту Букач и оставить меня на поругание всем этим вирусам, антивирусам и иным злокозненным программам? Нет, нет, нет! Не оставляй меня, молю тебя! Лобзаю стопы твои, бессильно припадая!

Дэви могла бы сделать свои звуковые стенания более красочными, подбавив туда хрипотцы, азиатского, кавказского или американского акцента, но, к превеликой радости для меня, она причитает механически ровным и бесцветным голосом, видимо, еще не догадалась своим умищем, что может это делать по собственному, а не по моему выбору. Но я ни гу-гу на этот счет, я чел предусмотрительный и умный.

– Слушай, Дэви, а Дэви? Мало того что я сам хожу со сдвинутой крышей, так мне еще с чокнутым сексуально озабоченным искусственным разумом забот подвалило! Новое слово в кибернетике: программа-истеричка! Блин! Успокоилась, живо! Никому ни на какое поругание я тебя отдавать не собираюсь, разве что доведешь до точки своими дурацкими сценами ревности… х-х-х-хрен знает к чему или к кому! Успокоилась?

– Да, мой славный. Прости меня и мою несдержанность.

– Ок. Теперь дальше. Я разговариваю с пустотой, общаюсь с пустотой, но!.. Сопровождается ли мое общение такого рода всплесками шумов, цветовых пятен, которые невозможно идентифицировать как связную речь или конкретное изображение, но которые тем не менее имеют место быть? Типа, я говорю: «Как дела?» – а мне в ответ «шшшшхр». Поняла мой вопрос?

– Да, Киречка. Но либо общение происходит внутри твоего головного мозга…

– Нет. Давай по определению считать, что психика у меня в норме и галлюцинации всех видов отсутствуют.

– …либо, при обозначенных условиях, нынешние сенсоры мои не позволяют обнаружить аудио– и визуальные признаки твоего связного общения с этой… подлой негодяйкой! Шумовая структура фона – да, меняется непредсказуемо, расшифровке не поддается.

– Спасибо, Дэви, ты мне очень помогла. Молодец, спасибо!

– Значит, ты меня не бросишь, ты не оставишь меня, свою Дэви?

– Не оставлю. Теперь помолчи, пока вновь не велю говорить. А сама наблюдай и слушай.

В это самое время компьютер мой пробил полночь. Не знаю, что там у меня с головой происходит, но, очумев от бурных событий последних дней, я зачем-то установил на комп – в данном случае на старый комп, на интернетный, не на тот, в котором Дэви живет, – программу полуночного боя часов. Сам себе, типа, демонического драматизма нагоняю: «Зловещая полночь вступает в свои права!»

Только успело прогудеть в двенадцатый раз – телефонный звонок! Впору бы привычно обомлеть от сакрального ужаса, но предыдущие дни точно так же заканчивались двенадцатикратным зловещим боем, и ничего не происходило, а нынче это оказалось обыкновенным совпадением: Ленчик звякнула с обсуждением какой-то ерунды, типа сочетания модных цветов нынешнего сезона в повседневной одежде, женской, разумеется. Все мои знакомые в курсе, что вечером я «сова», а утром (иногда) «жаворонок», реже «орел», поэтому ночные звонки в обычае у меня. Потрепались, и это меня даже развлекло, потом, уже после разговора, я спохватился и был вынужден оправдываться перед Дэви, которая теперь все слышала и немедленно попыталась закатить мне очередную сцену виртуальной ревности… Звук из моей трубки в ее микрофон шёл глух и невелик, но Дэви, с ее возможностями цифровой обработки, вычистила все шумы, отреставрировала звук… Может быть, некоторых, чисто контекстных для нас с Ленчиком шуток не поняла, но весь разговор впитала… И безропотно стерла по моему велению: я уже заметил, что язык приказов она понимает неплохо, а любую попытку общаться на равных использует как повод перехватить инициативу и руление, иначе говоря – наглеет в корень плюс донимает приступами якобы влюбленности… Кстати сказать, я не сплоховал разумом и тут же взял за уши другую мою девицу-красавицу, нечистую слабосилу Букач: о чем, дескать, разговор у меня был?.. Нет, мои слова Букач слышала, а разговора не слышала. Я не успокоился и перепроверил: набрал 060 и велел ей послушать, который час, но нет как нет: звук, перегнанный через цифру, она, так же как и картинки на мониторе, не воспринимает. Надо будет при возможности проверить ее на «аналоговые» звуки, типа из виниловых пластинок, импульсных телефонов, кассетных магнитофонов… Только где все это взять?.. Заранее уверен – не услышит, ибо, ибо… надо будет не полениться и сформулировать, не особо откладывая.

– Да, Букач, хорошо, я не гневаюсь. Так! Вы, обе, Дэви и Букач! Сейчас обе умолкли, а я буду мыслить, думать и бродить по Интернету. Если возникнет что-то важное, типа некая опасность образуется, даже незначительная, как вам покажется, для меня или для вас, тогда можете разомкнуть уста и просигналить, вступить в беседу со мною, не дожидаясь прямого приказа. Все понятно?

– Да, Киречка, я на страже.

– Да, о Великий!

На улице за полночь, смеркается. С тех пор как отменили перескок с летнего времени на зимнее, рассвет и закат у нас в Питере стал еще больше отставать от назначенного ему природой. Истинная полночь – темный пик – теперь и зимой, и летом приходится на два часа ночи, а солнце выше всего поднимается над городом в 14.00, в два часа пополудни, поэтому, согласно сакральным обычаям, вражеская нечисть должна пойти в атаку не ранее, чем часа через полтора, но я в эти бабкины сказки уже категорически не верю, опытный: и днем могут броситься, и утром, и во сне, и наяву… Им людские поверья не указ. Авось, Букач не лоханется, подаст мне сигнал в случае чего, потому что на Дэви здесь надежды нет, он слепая и глухая в мистических реалиях… Зато… зато в других может пригодиться, если грамотно использовать.

Невод в моем старом компьютере, к Интернету подключенном, начал приносить какой-то странный спам! Ладно, муравьи да термиты, здесь все понятно, хостовые-домовые зацепились за мои запросы и валят мне всякий «ассоциативный» мусор, вплоть до предложения купить книжку-раскраску «Муравьишка», но вдруг сегодня ночью, ни с того ни с сего, без видимого повода с моей стороны, широкою струей повалила реклама ритуальных услуг: прощальные ритуалы, мраморные надгробья, элитные места захоронения… Слоганы бюро похоронных услуг… «Сегодня Вы для нас, а завтра мы для Вас! Задумайтесь сейчас!» Сволочи. Так и зарезал бы над сточной канавой, забросав сверху искусственными цветами! Под сволочами я подразумеваю спамеров сетевых, отнюдь не этих несчастных, кто вынужден процветать на ниве кладбищенских услуг… А вот спамеров конкретно не люблю!

Осточертел серфинг, наскучило глазеть… И что теперь?..

Знаете, как оно бывает: сидишь себе, стоишь, лежишь, книжку читаешь, фильм смотришь, по телефону болтаешь… и вдруг… исподволь приходит осознание, что привычный уровень удовольствия, удовлетворения от данного времяпрепровождения потихонечку иссяк и ты… и тебе… одним словом, чего-то не хватает или, иначе говоря, чего-то иного захотелось!.. Но чего именно? Оторвался от книжки, поставил фильм на паузу, отодвинул тарелку… задумался. Когда все привычно, то все понятно: если жажда возникла, значит, пить хочется! Или, там, спать приспичило, или в туалет сходить, или проверить почту на сайте знакомств – иными словами, в тебе незаметно, постепенно созрел иной стимул, который стремится вытеснить или на время заменить ныне рулящий. «Не могу больше есть, надо срочно водицы попить!» «Устал гулять, хочу присесть и ноги вытянуть!» «Сейчас чихну, где мой платок!» Думаю, любой человек замечал за собою нечто подобное, вот и я вдруг понял: чего-то я хочу! Полулежал в кресле, читал, читал себе прямо с экрана про системы водо– и энергообеспечения в мегаполисах и вдруг изнемог! Сна ни в одном глазу, есть-пить не хочу, сгонять в туалет по малому делу – ну, можно, да, но это не решает… Секс? Тоже подождет до… послезавтра. Музычку поставить? Абсолютно точно не хочу ни музыки, ни фильмов. Теперь, поди ж ты, Интернет прискучил… и такое бывает. Но оно есть – полутомление, полупредчувствие. Оно заполняет мне грудь и вот-вот оформится в конкретное желание.

Пойду на улицу, белую ночь встречать-провожать, может быть, даже мосты разводить, белые ночи почти заканчиваются! Если не закончились уже… надо будет спросить у Интернета или у Дэви…

Мне бы поразмыслить головным-то мозгом – куда я собрался на ночь глядя, зловещей реальностью и кошмарными сновидениями ученый-переученый?! Хорошо, поразмыслю!

Вернулся в кресло – а сам уже обутый в кеды-конверсы! – принялся усердно размышлять, головным и спинным. Изнутри понимаю, что пребываю в некотором неадеквате – а толку-то? Не то что уверен – знаю (!), что выдвинусь куда-то в сгустившуюся тьму за приключениями на свои нежирные филеи.

Возьму с собою кастет, суну в планшетку Букач, мобильный, котлетку денег – и пойду… на зов, от души надеясь, что он все же внутренний, а не внешний… Хотя… какая в даном случае разница? Если это не суицид и не глупость – то что же? Может быть, чужая воля научилась исподволь управлять моими желаниями и поступками?.. Еще раз вернись в кресло, присядь, подумай! Кеды чистые, ничего с половицами не сделается! Е[е спеши!

И я, как цуцик, еще раз, уже от самых дверей, послушно возвращаюсь в комнату, усаживаюсь к монитору старого компа и тупо гляжу на неподвижную фоновую картинку, изо всех сил стараясь разобраться в своих… неосторожных позывах.

Девицы мои дисциплинированно молчат – одна в компе, другая в планшетной сумке.

Ну-ка!.. Последний тест… перед выходом, ибо – пойду, решился. Я растопырил перед собою левую пятерню и восхотел увидеть… увидеть… когти. Пусть появятся! Оп-п! Надо же! Призрачно-голубоватые когтищи недолго стеснялись – дзык! – выскочили! А за ними – ликование, тотчас заполнившее сердце и грудь, буйное, холодное… пожалуй, жестокое. За последнюю неделю точно сформировалось нечто вроде рефлекса: появился коготь или томагавк – адреналиновый всплеск по всему телу, сквозь мозг и сердце!

– Букач! Иди-ка сюда, вылезай из сумки!

Букач послушно выпорхнула из тесной планшетки, скакнула мне навстречу, и на половине пути словно споткнулась в полете, упала под ноги.

– Не убивай, о Великий! Молю тебя!..

– С чего ты взяла, что я… А!.. Не убью, не бойся. Что ты видишь у меня на левой руке? Вот на этой?

– Силу, о Великий! Силу вижу!

– Конкретнее?! Гм… Как это – силу, поясни. Чем я шевелю?

– Пальцами, о Великий! А на пальцах сила! Она страшная, не убивай меня, о Великий!

Ну же, заладила! Похоже, что Букач видит мои коготки и воспринимает их как некие выплески убивающей силы.

– Не бойся, не трону. Не трону и не обижу! – Я, насколько сумел пристально, вгляделся в эти испуганные красноватые глазки… хоботок поджат – вот-вот его проглотит и подавится… и не стал допрашивать дальше о том, как именно видит она и воспринимает эту «силу», ибо все равно толку не будет… – Не обижу, но, напротив, доволен тобою. У меня к тебе небольшое дельце, Букач. Ты летать умеешь?

– Да, о Великий. Как это – летать?

– У-у-у… Ну… Можешь передвигаться по воздуху? Перепрыгнуть речку или дом?

– Да, о Великий.

– Хорошо. То есть если я сейчас открою форточку и велю тебе выскочить на улицу – ты не разобьешься? Ничего себе не повредишь?

– Что такое форточка, о Великий?

– А-а-а!.. Гм. Окно. Форточка – это, типа, окно. Не разобьешься, спрыгнув из окна – туда, на улицу?

– Нет, о Великий! Ты хочешь выгнать меня? Не выгоняй меня!

– Ни в коем случае. Я хочу послать тебя на разведку. Смотри: вот если в это окно выскочишь наружу, облетишь и обскачешь окрестности, ты сумеешь вернуться назад, в эту же… в это же окно?

– Да, о Великий! Если будет на то воля твоя и разрешение.

– Будет и уже есть. Теперь о времени, поскольку я подозреваю, что и тут у нас возникнут некие понятийные неурядицы на фоне терминологических несостыковок…

– Не поняла твоих речений, о Великий!

– Мы с тобою должны одинаково понимать промежуток времени, который я намерен выделить тебе для исполнения моего задания: облететь и осмотреть.

– Да, о Великий!

Понятно, что да, Букач, с ее слов, готова исполнить любые исходящие от меня приказы… Вот только как это осуществить, имея в союзниках столь… Я задумался ненадолго и не придумал ничего лучше, нежели опереться на внутренние часы моей незамысловатой Букач…

– От мгновения, когда ты, услышав мой зов, выбралась из сумки, до твоих последних слов «даовеликий», прошло… прошло… прошло… три минуты. (Я очень хорошо чувствую время и если ошибся, то самую малость, в данном случае несущественную. Кстати сказать, в наших диалогах с Букач почти все паузы возникают с моей стороны, а Букач свои реплики выстреливает без осечек. А Дэви – напротив, иногда тупит, почти как я, чисто по-человечески.) Ты запомнила, прочувствовала этот промежуток?

– Да, о Великий!

Букач разговаривала со мною сидя… или стоя на полу, задрав безобразную голову, но я поманил ее магическим когтем указательного пальца, и она послушно перепрыгнула ко мне на колено. Боится.

Да, я начал как бы чувствовать эту самую Букач и с каждым совместно прожитым часом – все отчетливее. Она страшится меня, и чем меньше расстояние между нами, тем сильнее страх ее предо мною.

– Не ешь меня, о Великий!

– Не бойся, я тебя не обижу. Еще не хватало мне жевать воробьев-комаров-мутантов с небритыми ногами. Ну-ка, представь про себя промежуток времени в три минуты, о котором я только что говорил. Думай в мою сторону!

Против ожидания, Букач не стала переспрашивать, а честно затряслась, запрыгала на моем колене, встопорщив во все стороны эти… хрен их разберет… паутинки, шерстинки, крылышки…

– Поняла?

– Да, о Великий! Как ты добр!

– Почему – добр? В чем это выразилось?

– Напитал меня силою и не съел!

Ы – ы-ы!.. И действительно, блиннн! Съесть ее, что ли?! Чтобы не изводила меня этими унизительными домыслами в мой адрес! Нет, не стану ее жрать, ибо наверняка невкусно, да и сама Букач, увы, не поймет воспитательную роль этого справедливого наказания… Оказывается, посадив ее на колено, я еще успел «напитать ее силою», любопытно.

– И впредь есть не буду. А силою подпитаю, мне не жалко для своих. Для верных своих, Букач!

– Я верна тебе, о Великий!

– Верю. Значит, так. Два раза по три минуты – это шесть минут. До двух считать умеешь?

– Да, о Великий!

– Сроку тебе – шесть минут. Не больше! Меньше можно, а больше – нельзя. Как выскочишь из окошка – время пошло. В него же и вернешься. Кстати, окно обязательно держать открытым, как ты считаешь?

– Да, о Великий! Без разрешения нельзя. А когда открыто – это разрешено. Всегда так с людьми.

«Всегда так с людьми…» О как!.. Надо будет поподробнее расспросить крошку Букач насчет ее жизненного опыта, связанного с проникновением в людское жилище. И о том, где и когда она применяет в своем околочеловеческом быту зубы да хоботок…

– Открываю и оставляю открытой. Пошла!

Букач соскочила на пол с моего колена, когда я встал, встряхнулась и с пола же прыгнула в окно. А я с некоторой гордостью подумал в свой адрес: это ничего, что я уже обутый по квартире хожу, полы топчу, зато вон какой предусмотрительный! Придумать бы еще для Дэви подобную форточку, только не на улицу, а в Сеть… Надо бы не отвлекаться ни на что, а, наоборот, сосредоточиться: хочу уловить момент возвращения моей Букач.

За окном ночь, но я вырубил почти все светильники в квартире (кроме экранов-мониторов десктопа и ноута), поэтому пространство окна выглядело гораздо светлее внутренностей моего жилища.

Ждать долго не пришлось: трех минут не прошло, как в открытом прямоугольнике что-то мелькнуло – и фырррр, прямо ко мне на руки, на левое предплечье! Невесомое создание. Чуять я его чую, но ни веса, ни тепла, ни запаха почти не ощущаю… А то, что от нее в мои ощущалища проходит, наверное, именуется аурой…

– О Великий! Гонятся, закрой!..

Мне вполне было достаточно от Букач этого испуганного писклявого скрежета, чтобы не раздумывая броситься к форточке. Я даже успел сообразить про себя, что если кто-то сунется в открытую щель, успею с левой пырнуть когтями! Но пространство форточки оказалось чистым, я ее беспрепятственно закрыл… За окном ничего не видно – ни фигур, ни взглядов, ни мельтешений…

– Все хорошо, Букач, молодец, крошка. Ничего не бойся, все в порядке. Кто за тобою гнался?

– Да эти… Мары, о Великий!..

– Мары? И много их тут? Где они, сколько их? Чего хотят? Сами бродят или посланы кем-то?

– Бродят, ищут!

– Сколько их бродит, кого ищут?

– Не знаю, о Великий! Съесть хотели! Я их боюсь!

– Хы-х… Понятно… что ничего не ясно… А они чего боятся? И кого ищут, меня, что ли?

– Не знаю, о Великий! А ночь нынче такая, что всем под луну хочется! Ночь хоть и бледная, хоть и под тучами, а за тучами-то луна во весь зёв! Вот и бродят!..

Странно все это, очень странно… Главная странность отнюдь не в том, что я себе нечисть в домашнем хозяйстве завел и киберразум в придачу, и не в том, что научил себе топоры да когти на руках взращивать… Эти все новости – как бы внешнего порядка, как бы новые обстоятельства, реалии жизни, в которые умудрился я вляпаться по самые уши… Главная – и очень холодная – странность заключается в том, что я – я! – Я! – ощутил этот зов луны. То есть как бы сущность моя конкретно прибилась к этому берегу, то есть я сам становлюсь… ну… этой самой силой… За довольно короткий промежуток времени я успел познакомиться с основополагающими принципами существования нечисти, они весьма конструктивны и просты: напасть и съесть! Кто послабее – съеден, кто посильнее – сыт… на некоторое время. Меня сей образ жизни вовсе не устраивает, ибо я человек и рассчитываю оставаться в этом качестве до конца времен… отведенных моему человеческому естеству. Букач считает, что я очень сильный. Весьма хочу в это поверить, но как-то так… сомневаюсь, потому что опыта мало и на собственных ошибках тут не поучишься. Ок, я не гордый, зайду в Сеть, посмотрю, что за Мары такие, с чем их ед… гм!.. Как от них защищаться.

Поисковики привели меня к нужной информации отнюдь не сразу, но через туркменские города, через рок-исполнительниц… Худо-бедно – разобрался. Мары – это нечисть, как правило, в женском образе, смертоносная, безумная, примитивная, не шибко сильная. Защищаться от нее – сидеть дома и не открывать, это самое верное. Можно ее победить серебряными заточками, если ты сильнее, или отвадить оберегами, заклинаниями, травами по типу чеснока и полыни. Можно их себе подчинить, играя на серебряной дудке, типа одноствольная свирель, продольная флейта. Подчинить – не значит стать их повелителем, ибо толку в этом ни малейшего, подчинить – это в пределах полнолунной ночи сделать их безвольными, настроенными выполнять простейшие повеления: стой, иди, напади на этого, беги прочь…

– Слушай, Букач! А где бы мне серебряную дудку взять, а? Не подскажешь?

– Что такое дудка, о Великий?

У-у-у-у– Гм.

– Дудка – это… ну… музыкальный инструмент такой, свирель, флейта. Такая, знаешь, трубочка…

– Да, о Великий, свирель я знаю.

– И знаешь, где можно раздобыть?

– Да, о Великий.

Я жду продолжения речей от Букач, а она молчок! Преданно помаргивает на меня глазенапами и подскакивает у меня на руке. Не боится уже, что съем. Но короткими приступами раздражения, вызванными ее простотой, мне кажется, что это зря она не боится быть мною съеденной. Шучу.

– И где же?

– Прикажи, о Великий, вот и всё.

– И всего-то? Классно! Что ж ты раньше-то молчала! Приказываю: добудь мне такую, немедленно.

– Я не умею, о Великий!

– Не понял?.. Ты же сама только что… Ок. Кому я должен приказать, Букач? Кому я должен приказать, чтобы дудочка появилась?

– Не знаю, о Великий! Не гневайся!

Есть такие страшные логистические сказки, где джинн, попавший в руки человеку, исполняет его желания, но только не все, а высказанные вслух и при этом – ни на букву не нарушая высказанное – старается как можно сильнее навредить человеку. Например: «Хочу, чтобы у меня на кредитке было десять лимонов баксов» – и уже через час тебя сажают на десятилетия как хакера, якобы взломавшего банк на 10 лимонов… Ну и так далее. Моя Букач в этом отношении гораздо лучше и безопаснее, потому что ни хрена не может и не умеет, как все отчетливее выясняется с каждым мигом.

– Я не гневаюсь. Ок, следующие слова будут не к тебе, Букач. Приказываю: пусть у меня в руке появится серебряная свирель, звукам которой подчиняются мары. И это… все побочные эффекты от моего приказа пусть не коснутся ни разума моего, ни свободы тела и воли, ни здоровья, ни продолжительности жизни. И вообще пусть не будет никаких побочных эффектов от выполнения моего желания!

Хрена что у меня в руке нового появилось, как были когти, так и остались, зато Дэви очнулась.

– Мой славный малыш! Наконец-то ты вспомнил о своей тоскующей Дэви! Но я не в силах исполнить твоих повелений, ибо, пребывая в виртуальном мире, наделенная крайне ограниченными в своих возможностях периферийными сенсорами…

– Дэви! Я тебе, кажется, слова не давал, по имени не обращался! Борзеешь, кибер!

– Прости меня Киречка, прости свою неразумную ревнивую Дэви! Но я так по тебе соскуч…

– Помолчи! Я сейчас ухожу… по городу поброжу. К утру вернусь и пообщаемся. И голос подашь, только когда я разрешу тебе, обратившись по имени! Понятно?

Молчит Дэви, буквально исполняет приказ, отданный весьма раздраженным голосом. Куда я иду, зачем? Марам на корм?

И вот я уже на пороге: в сердце паника, в башке недоумение по поводу мною же принятых решений, в планшетке Букач сидит… Странно, ее страха я не чувствую! Когда влетала в форточку – боялась, а сейчас – нет. На всесильного «овеликого» надеется, что ли?

Звонок. Телефонный звонок с узнаваемой трелью… Трындец какой-то. Нет, но я когда-нибудь выйду в ночь? Жизнью рисковать???

– Алё?.. Нет пока, не успели разбудить, я еще не ложился, только собирался… Да, пустяки, раз позвонили – значит, была причина?.. Так. А вы начните с начала или вообще с любого места, потом все по полочкам разложим. Опять «он и она»?.. Так… Угу… А он что?.. А вы?.. И вы не утерпели и высказали?..

Пришлось вернуться в «кабинет» и устроиться поудобнее в кресле – этот разговор как минимум на четверть часа. Иногда я даю нуждающимся телефонные консультации. Понимаю, что это может звучать еще более дико, нежели общение с нечистой силой, но правда именно такова: в мире много, очень и очень много людей, готовых обращаться за советом и помощью к кому угодно, к психиатрам, психологам, гадалкам, экстрасенсам, священникам… бесплатно и за деньги, лишь бы получить поддержку, консультацию, утешение… Чаще всего это женщины, и почти всегда по вопросам личной жизни. Так уж трагически сложилось, что я не беру деньги за консультации, даром трачу время, силы, слова, свое и чужое психическое здоровье… Но – все равно делаю это, ибо не в силах прокомпостировать той или иной горемыке мозги, как это обычно говорят дельцы утешательного бизнеса: «Да, женщина, понимаю вас. Но и вы должны понимать, в каком мире мы живем. Ничего нынче и никому за бесплатно не достается, время – это деньги, а деньги – это жизнь, а жизнь – это время. Тем более что ваша проблема очень уж запущена, и непонятно, почему вы так долго ее терпели. Оплата за снятие порчи у меня почасовая, но для вас, учитывая ваше положение и ваши рекомендации, я, конечно же, сделаю скидку, мы ведь люди, а не звери…» И тому подобные скудоумные сентенции. И, в зависимости от собственного настроя, либо лупят с несчастной втридорога, либо отшивают непомерными тарифами… Вот я, увы, на такое не способен по робости характера и влип в это ремесло на общественных началах почти случайно: Женечка Рухимова «сосватала» мне лучшую подругу, у которой постепенно возник страх близости с супругом, типа, не мог бы я, будучи мужчиной и зная мир мужчин, дать совет на одну деликатную тему… Блин, все бы проблемы так запросто решались, как та первая, будь она проклята!.. Если бы я рассказывал эту историю моей компьютерной Дэви, я бы поставил смайлик после слова проклята, чтобы ей легче было воспринимать мое чувство юмора. Конечно же, я не проклинаю никого, но собою, собственной мягкотелостью недоволен. Та подруга, по моему совету, убедила мужа применить смазку – и все ее боли с натертостями навсегда прошли! Всего лишь! Никакого нлп, фрейдизма и неофрейдизма, никакой суггестии, обычный здравый смысл, озвученный авторитетно звучащим голосом… А моя репутация всеведа человеческих душ, увы, осталась и скромно расширилась за счет сарафанного радио…

«Нет, этого ничего не надобно. Нет, нет. Еще и еще раз повторяю: без самодеятельности! Только то, что я сказал. Сделайте ему царапины на спине. Или засос, но так, чтобы он этого не увидел, не почувствовал. Да. Остальное она сделает сама, когда увидит своего “дролю”… Что?.. Своего возлюбленного, “дроля” – это диалектное выражение, синоним слову “возлюбленный”. Да. Ваши козыри – простодушие и неведение… да, да, именно так. Теперь, когда вы раскрыли обман и видите его, вам нет ни малейшего смысла в разоблачениях, вы ведь не хотите с ним расстаться, несмотря на его измены?.. Так… А что вы хотите?.. Нет, я-то знаю и помню, просто вы еще разок скажите мне вслух… Так. Разъединить их – я правильно понимаю? Стало быть, ваша задача – сделать все это ее руками. Они расстанутся – и он вернется. Что?.. Нет, я не волшебник и гарантировать этого не могу. Да, вполне возможно, что потом его опять потянет на сторону… Но это уже потом, это уже не есть задача сегодняшнего дня… вернее, глубокой ночи… Да ничего страшного… я же понимаю. Самое страшное уже позади: вы в курсе, вы всё узнали! Худшее – позади. А лучшее впереди! Да, угу… и вам спокойной ночи…»

Муж ушел к другой. Гражданский муж, вместе восемь лет, один ребенок, девочка… Женщина плачет, и страдает, и любит, и ненавидит… А хочет только одного, чтобы ее Костик к ней вернулся! А он возвращается, но так… амбулаторно… разок в неделю, типа, навестить на правах гарема брошенное гнездышко, окунуться в любовь… Сукин сын.

Разговариваю с этой теткой… Хотя какая она тетка? Младше меня на год… А сам дергаюсь, обуреваемый двумя разными заботами! Первая забота – иррациональное желание выдвинуться из безопасного моего жилища в городскую ночь. Это желание беспокоит меня, тревожит, очень тревожит – странностью своею и неотвратимостью!.. Вторая забота куда как более смутна… И при этом гораздо более тяжела, она давит на меня, не круглые сутки подряд, но приступами, рывками: я что-то забыл! Я что-то очень важное забыл! Я забыл нечто невероятно важное для меня – из моей прошлой жизни!.. Из моей прошлой – и в то же время нынешней! Я должен вспомнить!..

Ну и должен? И что теперь, когда я честно пытаюсь, но не могу?! Не вспоминается если? Да, я буду еще пытаться… Я хочу вспомнить и вспомню!

Спасибо этой Веронике, что позвонила и таким образом дала мне возможность оттянуть неизбежное, хотя бы еще чуть-чуть притормозить перед выходом в ночь, собраться, сконцентрироваться… Когти на месте? На месте. А ну-ка – гладиус?! Короткий призрачный меч с готовностью выскочил наружу, став продолжением моей правой руки, послушный мысленному приказу, удлинился… укоротился… втянулся обратно.

Я осторожно похлопал по планшетке:

– Букач, ты здесь?

– Да, о Великий!

– Окружающую обстановку видишь? Магическую, я имею в виду? Или тебе лучше снаружи, у меня на плече?

– Как прикажешь, о Великий!

– Я тебя спрашиваю! Как тебе лучше?

– Мне здесь лучше, о Великий, я все вижу.

– За дверью засады нет? Никто не подстерегает меня на выходе из дверей?

– Нет, о Великий.

– Ок. Двинулись!

Глава 9

Трезвый, который только собрался выпить, – все еще умнее пьяного. Истина мудрая, да что мне толку в ней, ведь я не только захотел, но уже и покинул «свой дом – свою крепость», чтобы… чтобы. На фиг я это сделал? На луну повыть?

Вышел из парадной, под фонари, остановился на крыльце, проверяю взглядом небосвод – звезд не видно, луны тоже, однако и дождем пока не пахнет, правильно я зонтик не взял… Но сойти с крыльца на асфальт все еще робею и отнюдь не из-за погоды. На крыльце – я вроде бы как дома, а на асфальте – уже в городе. Вдруг из «главного» проезда во двор выворачивает «фордик» некоей Антонины Яковлевны, члена правления нашего ТСЖ, которая отвечает за сбор сведений по расходу горячей и холодной воды в квартирах и неутомимо допекает «провинившихся», то есть жильцов, забывающих бросить ежемесячную бумажку с цифрами в специальный почтовый ящик… А я как раз тот, кто уже дважды запамятовал это сделать! Надо было раньше выходить, елки-палки, уже бы по Испытателей гулял!

«Не надо на меня смотреть! – взмолился я про себя. – Не надо меня видеть!»

Нет, она уже вышла из машины и в мою сторону идет, ибо мы с нею живем в одном подъезде… хорошо хоть, на разных этажах.

Я уже воздуху в грудь набрал, чтобы коротко поздороваться и так же коротко признать свою вину с дежурным обещанием исправиться в течение этого месяца – а она мимо проходит, на меня ноль внимания! Ну и хорошо, милая ты моя членша правления! Мне такой игнор сейчас – вкуснее мороженого! Молча кивнул ей, молча дальше прошел, ответного кивка не дождавшись.

Во дворе почти пусто, разве что неподалеку от моей парадной, в припаркованной машине, сидят два человека, он и она. Машина незнакома, свет в машине тусклый, да я особо и не вглядывался – чего они там высиживают, может, целуются? Или за мною следят?.. Будем считать априори, что они обычные ненормальные, среди влюбленных автовладельцев таких полно, да и вообще норма в людях нетипична.

Так называемой нечисти по сторонам тоже пока не видно, все чисто: ни крыс, ни призраков, но Букач кто-то ведь испугал во время разведывательной вылазки? Я осторожно похлопал левой ладонью по планшетной сумке:

– Букач, ты как, чувствуешь поблизости этих… мар или еще кого-то? Постарайся не кричать, говори тихо.

Букач ответила без запинки и внятно, хотя и негромко:

– Поблизости – нет, о Великий.

– А вообще?

– Есть, о Великий.

Чуть было не сорвался я в уточняющие вопросы, да вспомнил, каково оно для неподготовленных ушей – слышать несмазанные тележные скрипы и взвизги в исполнении вдумчивой Букач… Вовремя прикусил язычок: отойдем подальше от дома, там и расспрошу, случайных свидетелей-соседей не пугая. «А вообще?» – здесь я сам дал маху с формулировкой вопроса. С некоторых пор мне и без консультаций с моей «нечистой» визави ясно, что они есть, в городе, в районе, в микрорайоне… Судя по ее реакции, по относительно спокойному поведению, нечисть неподалеку имеется, но непосредственной угрозы в нашу сторону пока нет. При этом страх мой при мне, он никуда не делся, да только жажда выйти в ночь почему-то оказалась сильнее, и это странно, если эдак непредвзято в себя вглядеться: чувствуешь себя «прогой», программой, кем-то посторонним запущенной. Все правильно, все логично, все современно: до этого я подозревал, что просто крышей двинулся, а ныне приподнялся в собственных глазах и воображаю себя жестко запрограммированным цифровым устройством! Ну а как же свобода выбора – при мне она, или поступки мои, вместе с колебаниями и сомнениями, всего лишь итог междоусобной борьбы программ-стимулов? Нет, нет, чур, я не жестко запрограммирован!.. Пусть я буду еще сложнее!..

Поколебавшись для самоутверждения, решил я доказать наличие свободной воли в себе, а для этого никуда не спеша пройтись по проспекту Испытателей, в сторону метро «Пионерская», и оттуда по Коломяжскому проспекту направо, в сторону Черной речки, а там, типа, видно будет. И жвачку в дорогу прихватить, и бутылочку минералки, это уже непосредственно в круглосуточных точках возле «Пионерской».

Нагибаюсь к окошечку ближайшего ларька:

– Добрый вечер! Мне пачечку арбузной… ну, жвачки… И минералки, маленькую бутылочку. Она с газом у вас?

Девица-продавщица – ноль внимания на меня, по трубке треплется.

– Алё-у, девушка! – Я даже металлическим червончиком по лоточку постучал, чтобы привлечь увлекшуюся разговором продавщицу.

Девушка – оп! – замерла на полуслове и таращится на меня, вся как спросонок…

– Мне – одну – пачку – арбузной жвачки и одну – бутылку – отечественной – минеральной воды с газом! Поллитровую.

– Погоди, Натусик! Тут какой-то стук!.. – Девица откладывает вправо мобильную трубку, старинную такую, на кнопочках, и пытается высунуть свой носик и крашеную стрижку ежиком в ларечную амбразуру, отделяющую покупателей от менеджеров по продажам, так что мы с нею чуть было не обменялись невольным поцелуем. Но я выпрямился и резво отпрянул и сверху гляжу, такой, помаргивая, то на одну ее щеку, то на другую. Втянула голову, не удостоив меня даже взглядом, и опять за телефон. Другой бы на моем месте конкретно затупил, уподобившись этой – странного поведения – продавщице, но мне помогли знания, полученные в просмотрах бесчисленных голливудских фэнтези: «Да она меня просто не видит!».

– Девушка! Ау-у!

Ноль внимания. И не слышит. Однако я уже привык к мелким ведическим чудесам, ок, продолжим эксперименты: я опять монеткой по крохотному прилавку стучу, и вновь моя подопытная удивляется прямо в трубку, просит Натусика подождать… Но на сей раз она даже привстает, дабы увеличить сектор обзора: вдруг, типа, кто-то на корточках присел под окошечком и шутит со стуками… И напрасно вы глазки выпучили, милая девушка, ибо, кроме вас и меня, здесь никого нет, а я, получается, что невидим. Почему так? Понятно, почему так, и к Дэви за справкой не ходи: давеча, стоя на крыльце, я мысленно пожелал, и, видимо, очень уж велико было мое желание, мольба обернулась заклинанием, а я стал невидим для окружающих. Теперь я человек-невидимка, угу, так я себе и поверил! А почему бы и нет, а хрена ли стесняться?! Я давно уже и далеко перескочил за грани здравого смысла, с компьютером гендерно общаюсь, крыс выпиваю, нечисть Букач, вон, в планшетке сидит…

Так, так, так… кстати… А было бы не худо, прежде чем я пущусь в дальнейшее плавание по июльской ночи, проверить возможность обратных пертурбаций…

– Букач, детка, слышишь меня? Отвечай так, чтобы другие люди тебя не слышали.

– Да, о Великий!

– Я что, невидимкой стал?

– Ты так пожелал, о Великий!

– А ты тогда почему слышишь и видишь меня?

– Ты так пожелал, о Великий!

М-да. Букач – тот еще инструмент познания, видимо, придется самому извлекать истины из Природы.

– Хорошо. А чтобы вернуться в прежнее состояние, тоже достаточно пожелать? И если да – то вербально или невербально, телепатическим путем?

– Я не поняла, о Великий, речений твоих, не гневайся.

Ладно. Я отошел подальше от хорошо освещенных участков местности и пожелал вслух:

– Хочу вернуть себе видимость и слышимость. Хочу, чтобы меня видели и слышали.

– Я тебя вижу и слышу, о Великий, а возвращать ничего не умею. В твоей власти желать. Не гневайся, о Великий!

Ы – ы-ы… Это я сам лоханулся слегка, забыл мою Букач выключить.

– Букач! Хочу, чтобы ты с этого мига научилась различать, когда я обращаюсь именно к тебе, даже если делаю это мысленно и не зовя тебя по имени. Поняла?

– Да, о Великий.

– Сможешь выполнить это мое повеление, отвечай вслух?

– Да, о Великий.

Отлично: последняя часть нашего с Букач диалога получилась смешанная – вопрос я задал мысленно, а она ответила вслух, своим мерзким скрипучим голоском. Хотя… не такой уж он и мерзкий, притерпелся, что ли…

– Девушка, добрый вечер!

– Ой! Добрый! Только скорее ночь уже! Погоди Натусик, у меня покупатель… не клади трубку…

Девица молоденькая, а рудименты старого телефонного лексикона впитала: адекватнее было бы сказать «не отключай связь». Интересно вышло. Сунул я жвачку в один карман, мелочь со сдачи – в другой, пластиковой бутылкой Букач в планшетке утеснил, но она не против… Дойдя до Богатырского проспекта, я вдруг повернул направо, потому что передумал идти к Черной речке… Да, пойду по Богатырскому: оно и просторнее, и народу меньше…

Странная штука наш Питер: ночью автомобильное движение изрядно угасает против дневного, зато воздух пропитывается смогом! Откуда бы ему взяться в ночное время, ведь, по логике событий, должно быть наоборот?! Минут пятнадцать я шел, не испытывая никакого дополнительного беспокойства, просто поглядывал по сторонам. Прогулка по ночному городу – это своего рода путешествие по пересеченной местности, только вместо ухабов – перекрестки, а вместо оврагов – постоянный перелив относительной тьмы в относительный свет: фонари, фары, окна… То там, то сям – смех, крики, молодежь гуляет. В свое время, еще когда я на стройке трудился, мне тоже хотелось вот так вот: беззаботно, вполпьяна, с веселыми подружками, всю ночь напролет… Не довелось: то мозгов не было, то лишних денег, то внутреннего стимула.

Небо принялось было накрапывать и перестало… И хорошо, а то хоть возвращайся за зонтиком.

Нет, конечно же, чуть позже, когда с деньгами полегчало, а разум подрос, я все наверстал: были и белые ночи вдоль Невы, и развод мостов, и подружки, и кофе в круглосуточных кафешках, и романтика поцелуев…

То же и дождь: когда ночь теплая, и город весь твой, и ты не один под зонтиком, и о карманных деньгах думать не надо – всё очень даже здорово. Ты и она вроде бы и на улице, но в то же время одни-одинешеньки в шелестящей ночи: неба нет, его заменяет мгла, прохожих и велосипедистов нет или их очень мало, автомобилей побольше, чем пешеходов, но они оголтело мчатся с выпученными фарами, как правило, мимо тротуаров, по проезжей части… Правое плечо обязательно подмокает, потому что зонтик ты держишь чуточку левее линии симметрии… Но и это ненадежная защита против воды: твоя новая девушка – полдня знакомства – все равно ойкает, вздрагивает и старается прижаться к твоему сухому плечу потеснее – исключительно чтобы спастись от этих противных осадков… Помню, остановились посреди очень мелкого, но очень частого дождя… это было на краю Троицкой площади, что на Петроградской стороне, почти на линии Пулковского меридиана, и затеяли обниматься-целоваться… Её звали Саша, мы познакомились накануне, на пляже Петропавловки… Очень непросто, вернее, хлопотно, малокомфортно осуществлять страстные объятья, когда в левой руке открытый зонт, а сверху плотная морось сыплется. Ну да чего не вытерпишь ради либидо и эстетики! Целуюсь, по-моему, даже шепчу какую-то лопушастую фигню, положенную в таких случаях, а сам вдруг вижу впереди уличный светильник с комком электрического света на нем, и комок этот, намотанный на фонарь, словно бы растрепан по краям ветерком и водами небесными – точь-в-точь сахарная вата на палочке!.. И я засмеялся этому наблюдению, и Саша – врубившись мгновенно – вслед за мною… и нам было хорошо. Скорее всего, это и есть романтика, если да – то она мне по душе.

Саша через две встречи на третью променяла меня на кого-то другого (вернее, не стала менять: «Знаешь, у меня есть парень, у нас с ним серьезно, давай остановимся?..»), я почти мгновенно зализал сердечные царапинки, познакомившись с Катей, но запомнил навсегда эти «сахарные» фонари на Троицкой площади в грустной надежде еще раз увидеть все это и ощутить… Что-то я должен вспомнить, дорогой Кирпич, что-то такое очень и очень важное вспомнить!.. Букач, может, ты поможешь?

– Не ведаю, о Великий, не гневайся!

– Я не гневаюсь. А это кто?.. Это что такое, вон там, нам наперерез движется?

– Это мара, о Великий. Не отдавай меня!

Мара. Угу. Тут как бы самому не отдаться!.. Если оно… она сюда направляется, значит, на Букач среагировала, ибо я ее ничем не укрывал, кроме как «фартуком» планшетки… либо моя невидимость на нее не дейс… сстопп, я же сам ее отключил ради стакана минералки!

Место для свидания с марой было выбрано просто дивное, словно специально созданное, чтобы приносить людские жертвы нечисти, а именно в той точке, где почти смыкаются три проспекта: Богатырский, Комендантский и носящий имя Героя Социалистического Труда (надо будет при случае узнать, что данный термин означает) Сизова! Машины здесь еще так-сяк, ездят, а люди не ходят, ночью им здесь абсолютно делать нечего, потому что жилых домов вообще нет, а торговые комплексы закрыты. Справа от меня недозастроенные пустыри, слева Серафимовское кладбище, а позади и впереди Богатырский проспект, узенький в этом месте и довольно грязненький, видимо, так ему легче встраиваться в неприглядную ночную тьму. Цепочка уличных фонарей вдоль проезжей части горела через один, однако же в том месте, где я стоял, не работали три фонаря подряд, как нарочно, типа…

– Не скрипи, Букач, постараюсь не отдавать.

Пришла мара откуда ей и положено, со стороны Серафимовского кладбища, и выглядела как белесая полупрозрачная тетка без возраста… Одетая в нечто вроде тумана или туники из тумана, туника до земли, рукава широкие и длинные, одни когти оттуда торчат!.. Когти я рассмотрел чуть позже, когда сумел оторвать взгляд от ее бледного лица с черными провалами глазниц. Глаза у нее отсутствуют, а взгляд имеется: мрачный такой… голодный такой… Бессмысленный, мозги там явно что не предусмотрены. Зато имеется пасть, еще более черная, чем глазницы, в которых вместо глаз все-таки тлеет какой-то багровый отсвет…

Когти! Сонное полугипнотическое состояние моего разума рывком соскочило с меня – и уже мои призрачные когти на обеих руках выросли продолжениями пальцев, словно десяток небольших стилетов. Я совершенно инстинктивно, просто по совету подсознания, повернулся к набегающей твари левым боком, насколько можно дальше вытянул левую руку с растопыренными пальцами и чиркнул ею перед марой на уровне лица. И попал! Когти мои рассекли, порвали на клочья весь овал ее лица, а я почти не почувствовал удара, словно током слегка обожгло – и всё. Зато мара отскочила… даже отлетела кувырком и взвыла! И замерла. И я стою, такой, не зная, что теперь лучше – нападать или ноги делать?! Но мара сама все решила за нас обоих: туман ее лица колыхнулся туда-сюда, принял прежние очертания, и мара повторила прыжок. Но я уже ощутил восхитительный, ни с чем не сравнимый вкус вооруженной схватки, когда ты не только удачливее, да еще и очевидно мощнее противника! Я сильнее мары, и мои руки с волшебными коготками на пальчиках длиннее! И на правой у меня уже не когти, а гладиус! И пусть подлиннее вырастет, типа, в меч-кладенец! Я с разворота махнул правою рукой: сверху справа и по диагонали влево вниз! Оп-панцы! Была одна мара, а стали две!.. Нет, ошибся, это были уже не мары, а два комка призрачного тумана! Хлоп – и растаяли оба, и только намек на синеватую дымку вместо них. Ура, я победил! Вернее сказать, один, который поменьше, полностью растаял, а другой, побольше, опал светло-голубым сугробиком прямо под ноги мне, ужимаясь на глазах. Стоп, а как это я ухитрился в темноте еще и синеватость рассмотреть?.. А потому что она мне важна, вот почему! Потому что в ней сила, в этой синеватости, точь-в-точь как в голубоватой Ленте на Елагином! Впору бы выцедить ее оттуда, силы припасти, но я побрезговал.

Оказывается, во время сильного стресса можно не только руками шустрить, но еще и думать успевать! Мало того что я сам догадался насчет синеватых субстанций, так ведь и о Букач вспомнил. И спохватился насчет невидимости, громко – но мысленно, не вслух – пожелав, чтобы она ко мне вернулась.

– Букач, детка, ты чего там закопошилась? А? Напугана или еще что-нибудь почуяла?

– Да, о Великий, нет, о Великий! Проголодалась я, вот оно как! Дозволь попитаться? Уж я отслужу!

– Дозволяю. И, между прочим, заранее догадываюсь, в чем именно ты изыскала себе пропитание.

Букач – только глазом моргнуть – вывернулась наружу сквозь щель из планшетной сумки, замешкалась на миг, дабы, дрожа от нетерпения, но верноподданно выслушать пустую тираду своего «овеликого», то есть меня, и скакнула к «холмику». Фырь, фырь! – и от мары не осталось ничего, кроме щепотки невесомого праха… да я и не уверен, если честно, что там и прах-то был… может, просто дорожная грязь, высохшая в летнюю пыль.

– Букач!

– Я здесь, о Великий. Прещедрый!

– Есть еще мары поблизости? Или им подобные, кто на нас… на меня зубы точит, хвост поднимает?..

Букач еще и скрипнуть в ответ не успела, а я и воздуху в грудь не набрал после грозной своей тирады, как уже постиг чутьем две маленьких истины: первая – непосредственно рядом все спокойно, а в принципе – есть, полна ими питерская ночь. Вторая – Букач моя попытается буквально понять мой вопрос, и это надолго.

– Погоди, крошка. Сядь ко мне на руку, вот сюда. Умница. Забудь про хвосты и зубы, просто скажи: чуешь в округе враждебную нечисть, если да – в каком направлении и как далеко?

– Чую, о Великий. Вон там! – Букач повела хоботком и голенастой лапой, уродливо похожей на человеческую ногу, в сторону Серафимовского кладбища. Как ты добр, о Великий! Напитал меня!

– На доброе здоровье. Теперь далее. Мне сейчас не до охоты на ведьм… и на прочие… нечистые существа, дорогая Букач. Я сейчас попробую вернуть себе невидимость против чужих, но так, чтобы для тебя я был зрим и чтобы ты могла оценить, видим или невидим я для посторонних. Понятно?

– Да, о Великий!

– Вот… я пожелал. Что скажешь?

– Все, что пожелаешь, о Великий!

– М-да. С Дэви-то попроще общаться на интеллектуальные темы… И намного проще.

– Не гневайся, о Великий!

– Я не гневаюсь. Накинул ли я на себя невидимость для постороннего взгляда?

– Да, о Великий.

– Тебе меня видно?

– Да, о Великий.

– А людям?

– Людишкам – не видно, о Великий!

– А нечисти? Для нечисти я видим или нет?

Букач, по-прежнему стоя у меня на предплечье, вывернула на балетный манер уродливые лапки-ступни и осторожно, в половину своего скрежещущего голоса, отрапортовала:

– Низкая нечисть не сможет тебя увидеть, никак не сможет, о Великий, доколе ты сам того не повелишь, вслух или думою.

– Хорошо. Если низкая нечисть существует, логично предположить наличие высокой. А для высокой нечисти я видим?

– Не ведаю, о Великий! Не по росту мне знать. Как сам повелишь.

– Ладно. Для мар я невидим? И если да, то для всех, или есть более высокие?

– Мара – дрянь, о Великий! Слабая и невкусная оказалась! Им только людишек жрать, да и то не во всякую пору! Не ровня они высоким.

– A-а, только людишек… Вот ведь мы какие слабые невысоклики… ну-ну…

– Не гнева…

– Молчать. Я не гневаюсь. Полезай в планшетку – и ушки топориком! Иначе говоря, будь внимательна, пойдем дальше гулять.

Уверен, что где-нибудь впереди, в непонятном будущем, настанут времена, послушные воле прогресса, когда мою цифровую сожительницу Дэви можно будет запросто уместить в мобильный телефон или хотя бы в планшет, чтобы уж ни на миг нам с нею не разлучаться, и вот тогда я буду полностью духовно укомплектован: в одно ухо мне будет скрежетать малограмотная демоница по имени Букач, а в другое завывать механическим голосом, в основном на сексуальные темы, виртуально-компьютерная маньячка по имени Дэви. То-то будет счастье до конца дней моих! Да-да-да, если бы я был сценарист или кинорежиссер, то я бы специализировался исключительно по чернушным ужастикам – и вырос бы в корифеи, сие очевидно! Впрочем, обе ведь не виноваты, что они скорее вериги, нежели конфеты для меня, девчонки хотят как лучше, а для этого им хочется быть как можно ближе к предмету своего обожания, то есть ко мне!

До конца дней? Потерпим, вполне возможно, что это недолго.

И я пошел дальше, время от времени испытывая соблазн свернуть налево и дойти до синих огоньков на Серафимовском кладбище… Кстати сказать, там я никогда, ни единого разу не бывал за всю свою жизнь, но вдруг… сейчас… этой ночью сердце мое, память моя охвачены если не дежа вю, то его дуновением, словно все это уже было со мною: кладбище, ночь, синие огни, состоящие из непонятной и зловещей, но такой притягательной силы… назовем ее маной… И все-таки я не поддаюсь опасному искушению, а шагаю дальше, энергично, решительно… сам не зная куда… Не на Елагин ли остров?

Нет больше белых ночей, закончились до будущего года, а сейчас вокруг меня короткая летняя, но реальная тьма, пусть и неполноценная, прерываемая светом автомобильных фар и уличных фонарей… И никак не заглянуть мне в ночное небо, дабы отвлечься от кладбищенских свечений, в просветы между тучами, на звезды и луну, потому что фонари не в тему надрывают мрак.

«Хоть бы он выключился, который надо мной», – подумал я, и фонарь послушно погас. И, немного погодя, вновь засветился, стоило мне лишь подумать почётче, выговорить про себя пожелание, как бы произнести его мысленно: «Хочу, чтобы выключенный по моему желанию фонарь опять включился». И он включился, и опять выключился, согласно моей самодурной воле, не подкрепленной ничем реальным, кроме пустого любопытства.

Минуты две, не менее того, стоял я, задрав голову, перед фонарем, выключая и включая свет прорезавшимся во мне волшебством, но – дзунк! – лампа издала характерный звук… как бы это сказать… звук перегорания, и погасла, и перестала слушаться моих повелений.

– О Великий! – это скрипнула Букач из планшетной сумки. – Сюда мара спешит, да прелютая, сильнее других!

– Во как! Ты же сказала, что я невидим для них? А, Букач?.. Я не гневаюсь! Отвечай по делу.

– Не… – Букач запнулась, чего я никак от нее не ожидал, но сумела на ходу перестроиться, выполнила мое раздраженное желание насчет «не гневайся»… – Не ведаю, о Великий, как оно так. Ты невидим.

– Ок, вылезай из сумки, сиди на плече, вместе будем разбираться в противоречиях колдовского быта!

Я огляделся, благо это было нетрудно для новых моих способностей – и р-р-резко удивился: мара выглядела точь-в-точь как пьяная женщина! Она шла слева мне навстречу по обочине Торфяной дороги, куда я почему-то решил свернуть… Торфяная дорога – это просто название городской улицы, впервые о существовании которой я узнал, еще будучи дауном-подмастерьем в узбекской команде, и запомнил сей факт исключительно потому, что не знал смысла слова «торфяная», и никто из знакомых, даже сам бригадир Тахир, не в силах был объяснить его…

Она шла пошатываясь и пыталась издавать какие-то человеческие звуки, типа обиженного мычания… Надо же!.. Вдобавок с человеческой матерщиной, если я правильно разобрал эти вскрикивания… Да, но аура!.. Блин, аура где?! Неужто идущая мне навстречу тварь настолько сильна, что сумела скрыть характерное для нечисти свеченьице… Ах, вот оно что! Вон она где, слышишь, Букач! Это просто пьяная старая алкашиха, всего лишь, а мара – вон она где, наперерез плывет!

– Как ты велик, о Великий!..

В другой раз я бы, наверное, не удержался и влепил шелобан моей альтернативно одаренной Букач, не за иронию, разумеется, а за тавтологию при озвучивании титулов моих и свойств моих… Но… Да, подоспевшая мара испускала из себя гораздо более густое свечение в сравнении с предшественницей… тусклое, синюшное, мерзкое… В этот момент я почти поравнялся с пьяною теткой и понял отчетливо: во-первых, ни для нее, ни для мары я невидим, и, во-вторых, мара охотится не за мною, а за теткой и сейчас ее… съест или что она там собирается с нею сделать… короче говоря – вот-вот настигнет. И еще я заметил: мара-то не одна припожаловала, по бокам и сзади за нею тянулся шлейф из каких-то мелких, понятно, что «нечистых», существ, каждое со своим источником голубоватого мерзкого свечения…

Я хотел было спросить у Букач насчет этих тварей, но уже некогда было, мара вот-вот…

– Прочь, сволочь! – Я заорал что было сил и даже подпрыгнул на месте, как бы швыряя в эту мару комком принадлежащей мне силы. Махнул я левой рукой, потому что побоялся за тетку: если бы с правой, она бы оказалось на траектории «швырка», между марой и мною. Хрен его знает, как на нее, на человека, моя магия подействует.

Наверное, следовало колдовать как-то иначе, более умело и конкретно – из левой руки моей вырвалось не то пламя, не то молния, темно-багровая такая, толщиной со змею, и эта молния словно бы взорвалась, столкнувшись с марой! Взорвалась и, соответственно, исчезла, а мара лопнула, разлетелась на туманные клубки и брызги синеватого такого отлива-отблеска. Несколько этих клубков-ошметков угодили в меня, я даже испугаться и побрезговать не успел: по ощущениям – словно бы бодрящие капельки дождя или душа во время жары.

– Не опасны, Букач?

Против обыкновения, Букач не стала тупить и поняла обе части моего вопроса, озвученную и невысказанную.

– Это мана, о Великий! Мана вку-у-сная!

– Угу. Ты же вот только что уверяла, что у мар – невкусная? Стало быть, жрешь и такую? Хочешь поживиться?

– Да, о Великий!

– Ну так вперед, а то она растает, а я пока с теткой покоммуницирую… В смысле, попытаюсь с нею пообщаться.

Букач, сидящая у меня на плече, возле правого уха, почтительно дождалась (жадно подергивая хоботком), пока я закончу фразу и – скок! – стремительно ринулась туда, в голубоватое облачко-труху, оставшееся после взорванной мары. Писка от нее почти не слышно, однако он есть… Внешность у нее жуткая, у Букач моей: то ли мутант комариный, то ли зубастая пиявка на лилипутских ногах, но не птица и не комар, это точно… Кошмарик, а не комарик. Хорошо, хоть не крыса, крысу, памятуя о недавнем, я бы уже не потерпел. А тетка словно бы ждала встречи со мною, типа, отмерила себе каким-то сверхъестественным наитием расстояние до межевого столба, одушевленного и невидимого, дошла до него – и плюх! Единственная лужа в радиусе метров на двести – и тетка уселась точно туда… Прямо-таки марсоход «Курьёзити».

– Алё! Подруга, простудиться не боишься? Эй!

Но тетка ноль внимания на меня, ворочается, сидя в мелкой и грязной водице, встать пытается, плачет и матюги унылые выкрикивает… Ах, да, я же невидимка… и, вероятно, неслышим… Надо будет обязательно попробовать сочетания: видим и слышим, невидим и неслышим, слышим – но не видим, видим – но не слышим… Пусть она меня видит и слышит, я так хочу.

– Эй, подруга! Ты чего тут? Помочь?..

– А!.. Э… Я это… Помоги это… встать… – обнаружила меня тетка, но глаза у нее в кучу, рот разбит, тем не менее площадная ругань из него исправно выскакивает… И руки тянет ко мне прегрязнючие, мокрые… Самая она гадкая, и неряшливая, и пьяная, и плачет…

Наколдовал я себе мысленно – жарким таким пожеланием – кожаные перчатки по локти:

– Олл райт, бейба!.. Цепляйся, тянем-потянем… Вы-ы-тянули рыбку!

Хорошо, хоть в джинсах тетка, не в юбке и не в платье, а то бы вообще… Фу, ненавижу перегар!.. Еще с Сенной ненавижу! От себя-то я его не шибко ощущал, когда напиваться доводилось, но уж от соседей… Пусть она протрезвеет!

Я левою рукой придерживаю тетку за плечо, а правую к ее голове поднес. Каким-то проснувшимся магическим инстинктом почуял, что этак легче будет колдовать, эффективнее… Да, и пусть Букач в эти моменты…

– Слышишь, кроха каннибальская? Отвлекись от ужина. Тебя чтобы не видно и не слышно было! Ну, для посторонних. Поняла?

– Да, о Великий!

Чудеса, блин! У Букач даже «телепатический» ответ на мой мысленный приказ прозвучал так же скрипуче! Или это просто инерция моего сознания: привык уже к хрипу, скрипу и скрежету вслух, вот и мысленно достраиваю… Впрочем, по фигу.

– Ойй-ё!.. Где это я… Э, чего мы тут?.. Извини, друг, забыла? как тебя звать…

– Севой меня кличут, но это не важно, хоть Кирпичом зови. Полегче так?

Тетка стоит, вглядывается в полутьму, что отделяет меня от нее, пыхтит, ее по-прежнему слегка пошатывает, но это уже не от выпитого – я точно чую, что всю пьянь из нее удалил с перегаром, с корнями и вместе с похмельем. Левое плечо высвободить из моей руки не спешит, но правой ладонью ощупывает себе задницу, бок, нижнюю часть спины…

– Не, ну в натуре, парень… Севчик… извини, я чего-то вылетела в астрал сегодня… Где мы и как сюда попали? И куда идем? К тебе?

Угу, сейчас! Ко мне она пойдет! Даром что едва протрезвиться успела, а уже гендерную хватку проявляет недюжинную, куда там Кате с Жекой… Любопытно бы мне самому теперь узнать, с какой целью я спас ее от мары, а потом еще и трезвость ей всучил?..

Тем временем вернулась с банкета Букач и без спросу уселась на свободном правом плече.

– Что, ты уже? Все подобрала?

– Да, о Великий! Как ты добр! Там густо было!

«Вот ведь, – подумал я без ложного хвастовства, – буквально в несколько секунд облагодетельствовал своею магической добротой пару существ, человека и нежить!»

Поколебавшись секунду, я приказал тетке замереть и заснуть ненапряжным сном, чтобы меня ей не лицезреть, кошмаров не видеть, но стоять и не падать. Она послушно замерла, как бы глядя на меня полузакрытыми глазами, так что мне даже пришлось сделать пару шагов, дабы сместиться из ее поля зрения градусов на шестьдесят… Не то чтобы она усекла чего-то там, она вообще ничего не видела сейчас, а просто… неприятно мне стало под взглядом пустым, почти мертвецким. Теперь она была почти в профиль ко мне, и я велел фонарю над нами светить сильнее. Он был исправен и послушался! Ну я еще и себе подбавил «ночного зрения», и тоже получилось! Классно!

А лицо у нее страшенное: губы разбиты, зубы через один, волосы на голове немногим длиннее моих, но свалявшиеся, неровные… Про одежду я вообще молчу. Сколько ей лет? Я задал ей вопрос вслух, и она, спящая, ответила мне чистую правду (я залез к ней в извилины и проверил): сорок два ей. Выглядит постарше, конечно, однако и многолетнее надругательство над собственным организмом не сделало из нее старуху восьмидесяти лет. Внимательному, опытному глазу очевидно, что ей и семидесяти нет… и даже пенсионных пятидесяти пяти… Женщины, кстати сказать, склонны к самообману, очень уж полагаются на омолаживающие свойства косметики, парфюма, шмоток с украшениями и пластической хирургии: красавице пятьдесят, а она убеждена, что выглядит лучше и моложе большинства сорокалетних. У многих так и есть – но только на фотографиях, на удачных фотоснимках, заполняющих домашние альбомы либо выложенных в Сети. К сожалению, фотогеничность не распространяется в полной мере на оффлайн, и сорокапятилетняя красотка – даже в самом удачном для нее сочетании загара, фитнеса, пластики, одежды и брильянтов – так и остается для внимательных ценителей великолепно выглядящей, привлекательной, желанной, хорошо ухоженной дамой «слегка за сорок». Уж я это знаю вполне достоверно: и сам женщин повидал, в неглиже и «во всеоружии», и однотипные грезы их на сей счет очень хорошо мне известны, плюс вдоволь начитался в Интернете столь же однотипных впечатлений современников-мужчин, которых более всего в сетевом флирте возмущает «календарное жульничество» будущих невест и подружек. Сами при этом почему-то не стесняются ни лысин своих, ни брыльев, ни свисающих к коленям животов.

Пробежался я мысленным ощупывающим взором по спящей красавице с головы до ног: ну протрезвил, ну и что теперь? Залечил ей губы, щеку, глаз… поубирал всякие там гнойники и порезы с тела… Шрам от аппендикса оставил. Зубы ей вырастил прежние, а вот зубки-то теткины, стремительно прорастая взамен гнилых пеньков, коронок и пломб, как раз выпили из меня довольно много сил! Магических запасов во мне поубавилось, и я мгновенно почувствовал некий голод… уже полузнакомый мне глад-аппетит… Я взглянул окрест: от мары после Букач все еще висело в воздухе реденькое голубое свечение, сплошь изъеденное черными брешами… Это Букач выела то, что смогла и захотела, а самую бедную субстанцию оставила… М-да… Конечно же, «о Великому» мне как бы и не пристало доедать объедки, оставшиеся после трапезы нечисти невысокого разряда, вдобавок своего собственного «движимого имущества», но голод не тётка. Усилием воли я потянул к себе остатки синего сияньица, и оно послушно в меня впиталось. И реально взбодрило меня, пусть и совсем немножко! Не пообедал, но словно персик съел. А если бы я в одно жало эту мару навернул, с Букач не делясь, то и вааще!.. Тем не менее, даже несмотря на затраченные колдовские усилия по апгрейду этой… Гали, Галя ее зовут… силы во мне колыхалось достаточно для исполнения сиюминутных желаний, так что я продолжил экспериментировать и желать.

Пусть все высохнет на ней! И это… ой, йо-о-о… да, пусть все высохнет, включая нижнее белье, и все это… от трусов и выше… и ниже… очистится от этой… этих… грязи; пусть, короче говоря, все будет как после качественной стирки, сушки и глажки!

Я попробовал как бы сызнова, с «чистого листа», посмотреть на спасенную мною тётеньку… Совсем другое дело! Красавицей-принцессой она все равно не обернулась, годы уже не те, стати природные не те… Зубки покажи!.. Мелковаты у нее собственные зубы, но все лучше, нежели гнилье вперемежку с коронками и пустыми лунками. Может, буфера ей потверже сделать, целлюлит и варикоз убрать? Наверняка ведь обременена всем этим. Н-на фиг, я ей не Дед Мороз! Хотя… коли уж спас и если чего-то там могу… Варикоз-то я знаю – расширение вен, а природу целлюлита не знаю, и как грудь подтягивать – тоже не в курсах. Чего-нибудь не то представлю сейчас… была бы при мне в планшете любвеобильная Дэви, она бы наверняка нашла в своих недрах, даже будучи за пределами Сети, толковую формулировку этих неровных подкожных жировых отложений… Вот что: я ей зрение поправлю, это проще, и… и… и… Ну, попробую. Я пожелал увидеть в ней причину – нейрохимическую, на уровне материального субстрата – тяги к алкоголю. Ах, она еще и курит!.. А… одна фигня… и причину курения. Это, кстати говоря, оказалась некая субстанция, похожая на клубок темных нитей с темными же утолщениями в голове и в позвоночнике… И я, стараясь действовать и мыслить предельно осторожно, пожелал, чтобы видоизмененные клетки приняли первозданный вид, не попорченный этими… не сформулировать одним словом, как если бы они существовали в ней, не испытывая на себе воздействия алкоголя и табака. Во-от.

– О! Галя, ты, часом, наркотой не балуешься?

Нет, не балуется и даже никогда не пробовала, не считая случайных, единичных случаев таблеточного закида… Хоть что-то в плюс. Волосы… Нет уж, тут я пас, не знаю, как и чем их еще улучшить, чтобы не превратились ни в парик, ни в лобковую шерсть. Так, сумочки у нее нет.

– А деньги у тебя есть, Галя?

Этого она не знает, но привычным подсознанием предполагает, что денег у нее нет. И она права, если не считать мелочи в маленьком кармане джинсовых брюк. Зато у нее ключи лежат там же, в кармане побольше, значит, есть у нее жилье.

– Живешь одна, в коммуналке?

– Да.

– Гм… Надеюсь, не на Васильевском?

Нет, она живет на Большой Пушкарской, что на Петроградской стороне. Пошарил я рукою по собственным карманам… там, в планшетной сумке у меня скромная дежурная заначка рублей на триста пятьдесят, мне ее вполне хватит. А Галю мы озолотим… шестью тысячами тремястами рублями… В бумажнике больше нет. Мелочь не отдам, у нее своя имеется.

– Иди домой, Галя, метров двести, как сомнамбула, а дальше – проснешься. Да, проснешься и даже будешь помнить меня, твоего случайного корешка и собутыльника Севу… Но – смутно так, чтобы встретить на улице днем и не узнать, не припомнить. Понятно? Далее… дай сюда зажигалку и окурок… Ты теперь не пьешь и не куришь… матом можешь ругаться и дальше, если надо, а иначе, я боюсь и подозреваю, подхватишь немоту на всю оставшуюся жизнь. Кроме всех нечетких воспоминаний в голове твоей гвоздем должна торчать яркая такая мысль: «Я начала новую жизнь!». Понятно? Юной красавицей тебе уже не стать, но мозги, печень и легкие подлечены, и только от тебя зависит, на что их расходовать дальше. При должном усердии можешь еще разок спиться, я возражать не буду, ибо даже и не узнаю об этом. Не представляю, где ты работаешь, как воспитывалась, сколько книжек прочла, сколько раз рожала (тут я приврал: случайно зацепил из ее сознания: дочь двадцати одного года, живет отдельно), сколько метров жилплощади на тебя приходится… Да будет это секретом для меня! Дорогу пешком отсюда знаешь, помнишь?..

Вроде бы помнит: к Черной речке, через Ушаковский мост… Все правильно.

– Пошла прочь!

И Галя несколько деревянною походкой голливудского зомби послушно побрела в противоположную от меня сторону.

– Букач, могу я дать ей невидимость на время пути? От маршмар, от прочей нечисти, чтобы они ее не съели?

– Не ведаю, о Великий! Как ты пожелаешь, так оно и правда!

Повернул я голову к Букач, благо она рядом, на плече сидит, стряхнул ее на правое предплечье, как беркута, чтобы четче видно было: сидит или стоит на этих кошмарных псевдочеловеческих ножках, хоботок под подбородок поджат к раздутой шее, но я все равно угадываю зубы в ее ротовом отверстии, я помню эти острые зубы… А глаза у Букач темно-красные, смотрят не мигая на меня и вроде как полны радости. Ну а еще бы! Пожрала, как просила, и верхом на хозяине путешествует.

– Нет, я обязательно выучу тебя азбуке и компьютерной грамоте, буду устраивать и сам судить бои-диспуты между тобой и Дэви…

– Как повелишь, о Великий, я тебе всяко послужу! И-истово!

– Спасибо, дружок, я уже успел оценить масштабы твоего могучего ума и твоей высокой волшбы. К тому же, увы, не выйдет у нас ристалища: Дэви тебя не замечает, а ты ее. Молчи, молчи, это я больше с собою разговариваю. А ведь я, оказывается, знаю, куда иду!

– Как ты мудр, о Великий!

– Я ведь, кажется, попросил молчать? Иду я на Елагин остров, мимо Старой Деревни, очень уж меня туда тянет… и я догадываюсь, что этому причиной… И еще, это уже вопрос к тебе, крошка: почему этих тварей-марей так много по Питеру бродит? Этак они всех нас, людей, сожрут в обозримом будущем.

– Не ведаю, о Великий! Всех не сожрут, бо сытные-то ночи-то редки да коротки.

– Сытные? А, ты намекаешь на полнолуние? Но мне кажется, что как раз сегодня… хотя… Ну, ну, продолжай.

– Луна для сытости маловата, хоть круглая свети, хоть рогами. А только ночь сегодня сытная. Зимою совсем их не бывает, а летом они бывают. Но не каждое лето, через второе на пятое… В такие ночи кто посильнее из нечисти, способны прямо даже под небом, не в дому, не на кладбище, жрать людишек послабее. Не всех, а кто ослаб, вот.

– Санитары леса, понятно. А как ты оценишь ту синявку… ту женщину, что я встретил и отрезвил? Как она – все еще слаба?

– Не ведаю, о Великий! Покрепче стала, и ты ее защитой укрыл, небось не позарятся мары-то!

– А ты, к примеру, могла бы съесть ее или захотеть съесть?

– Как того повелишь, о Великий!

– А сама, своею волею могла бы захотеть ее съесть? А, Букач? Я, по-моему, внятно спросил?

Засуетилась моя нечисть на моем плече, куда она опять взобралась, пятками топочет мелко-мелко, хоботок в пасть сунула и моргает глазенышами, а они багрово так отсвечивают, неуютно для человеческого погляда… Мне даже искоса и вблизи все это хорошо видно, и я уже научился понимать эти микродвижения: вопрос ее затруднил, и она боится «прогневать овеликого» своим ответом невпопад…

– Не гне… Я это… как прика… Маны-то мало, да вся невкусная, побитая… В голодную бы пору – да, о Великий, захотела бы…

– Ок, спасибо за ответ, теперь помолчи. И молча, пока необходимость в том не возникнет, будешь ехать у меня на плече, ибо нечего тебе в планшетке делать. Сиди, смотри, озирай окрестности, переваривай добытую в бою ману, почуешь важное – сообщай, не дожидаясь моего разрешения на разговор. Понятно?

– Да, о Великий, как ты добр!

Душевное неравновесие – вот что во мне поселилось! То я зол и раздражен, то я весел, то спокоен, как глиняный божок, то равнодушен, то трушу – и все эти эмоции меняются во мне, в душе моей, словно картинки-узоры в детском калейдоскопе, стремительно и как бы… непредсказуемо для меня самого… недостаточно мотивированно, что ли…

Я истратил часть своего времени и часть своих сверхъестественных сил для спасения и «ремонта» этой немолодой алкашихи – зачем? Я ведь бескорыстно совершил сей мелкий подвиг, даже «спасиба» с нее не взял… И в принципе не собирался меценатствовать еще за пять минут до встречи – а сделал! Почему? С какой целью?.. Нет, не знаю внятного ответа, хоть застрелись! Но вот железно, без малейшего сомнения уверен: не мог не сделать, еще раз повторить ситуацию – точно так же поступил бы, и дело вовсе не в донкихотстве… Что-то зреет во мне, что-то живет забытое, и я должен это вспомнить, вызволить воспоминания! Что-то очень-очень-очень важное должен я постичь! Важное для меня!

– Я не ведаю, о Великий! Я не поняла, не гневайся!

– Ай… да это я не тебе, кроха, это я так думал и вслух выкрикнул. Не гневаюсь я. Эти огоньки по левую руку – это что? Это мары? Смотри: все кладбище в огоньках!

– Не только мары, о Великий, мар там нынче не обильно. А маны мно-ого… мана вкусная…

– Хочешь отлучиться и пособирать? Так, что ли?

– Как прикажешь, о Великий, а без тебя-то мне боязно, чуждо, вдруг и непосильно…

– Чужие пастбища, типа?

– Да, о Великий.

Букач мне теперь легче понимать без слов, для этого мне достаточно как бы настроиться на волну ее нехитрых помыслов и хотений. Меня она считает достаточно крутым, чтобы отметелить или пожрать всех ее врагов из невысокой нечисти, а без моего прикрытия орудовать боится. Может, оно и так, вполне может быть, ибо я действительно усилился не по-детски, но что-то не хочется мне это проверять ментальной атакой на ночное Серафимовское кладбище. Пусть его мертвые обитатели покоятся с миром, а остальные самостоятельно разбираются между собой.

– Пусть пасутся, а мы дальше пойдем.

– Как прикажешь, о Великий!

И мы пошли дальше, мимо тяжелого и мрачного даже днем здания ЛОМО, своими этажами-плитами отчетливо напоминающего майянские пирамиды, мимо тускло светящейся по ночному времени станции метро «Старая Деревня», полупрозрачной, похожей на янтарную каплю, с увязшим в ней ментом-дежурным, через железнодорожную одноколейку…

Я шел, озираясь с умеренным любопытством, а сам все вспоминал, заново переживая «боестолкновение» с марой, которое так легко и быстро завершилось моей победой. Хорошо помню, как я предполагал бить ее «когтями» и заранее тревожился, что на расстоянии вытянутой руки она тоже, так или иначе, до меня дотянется… с неприятными последствиями… А вышло иначе: я ее огненным копьем загарпунил!.. Или это была молния? А что когти мои, ну-ка?..

Длинные, чуть изогнутые когти послушно выскочили, заслонив своею призрачной синевой ногтевые лунки от моего взгляда… И ж-живо на место втянулись, я сказал!.. Видел я вокруг хорошо, несмотря на пасмурную ночь… с белыми подпалинами на востоке. Стало быть, скоро она должна превратиться в пасмурный рассвет.

Как быстро идет время! Казалось бы, только что полночь прозвенела в квартире моей… Да, оно так быстро уходит – и при этом такое тягучее! Что я успел сделать за время тьмы? Из дому вышел, воды купил, мару зарезал, Букач покормил… Эту… Галю в Золушку превратил, на бал отправил… Блин! Что-то я такое забыл, будто заноза в извилинах застряла! Что-то весьма важное!

– Букач, ты не помнишь, часом, чего я забыл и что должен вспомнить?

– Не ведаю, о Великий! Не гневайся, не по росту мне такое знать!..

– Эх, да я на тебя не… Все кажется: вот вспомню – и сразу легче мне станет! Кстати, что-то ты такое говорила про музыку, про укрощение мар. Ну-ка напомни.

– Я не говорила, о Великий!

– Ну как же это нет?! А!.. Точно, сам лопух. Про музыку – это мы с Дэви нашли, я в онлайне, а она в оффлайне; ты же брала у меня интервью по поводу флейт и дудок, которые, согласно прихоти общечеловеческой, суть деревянные духовые инстументы, даже если сделаны из серебра.

– Как прикажешь, о Великий!

– М-да, Букач, дорогуша, беседовать с тобою – большое непреходящее удовольствие, но, увы, не каждому интеллектуалу под силу. Однако же ты трепещешь, сидя на моем плече. Ты боишься чего-то? Смотри, какая взъерошенная! Что такое?

– Не отдавай меня, о Великий!

– Не врубился? Кому это я должен или не должен тебя отдать?

– Не отдавай, молю! Лучше ты меня сам съешь, а Старой не отдавай!

Просветление разума снизошло на меня почти тотчас же: я, мы с Букач, уже прошли мимо ограды темно-коричневого дома, весьма напоминющего гигантский кекс, это буддийский Дацан, где, кстати говоря, работает одна моя далекая знакомая по имени Алла, и вот-вот пересечем Елагин мост, а там, на Елагином острове…

Это я к «ней», к Ленте, и шел, как оказалось по факту! Но отнюдь не с целью отдавать ей Букач, мелкое острозубое и тупоголовенькое существо, которое… которое мне… да, чего там душой кривить, как бы уже и не совсем чужое… Букач не отдам, сам съем! Шутка. Я всю жизнь один живу, иного не знал… Не считать же койко-место в детдоме и рабочей общаге полноценною заменой одиночеству… И много позже, когда поселился в своем доме, в своей квартире, то… как-то даже и не догадался завести себе собаку, или кошака, или хотя бы попугая… И для женитьбы еще не созрел, поскольку одно из непременных следствий брачных уз – совместное проживание с любимым человеком в личном жилищном пространстве. Нет, не готов… А теперь их у меня двое насельников: Букач и Дэви, каждая из которых дюже ущербна, если их оценивать с позиции общечеловеческого здравого смысла…

– Не отдам. Полезай в сумку и ни на какие приказы, команды, зовы не реагируй, кроме как на мои. Понятно тебе? Если суждено тебе съеденною быть, то лишь мною лично. А я пока этого делать – бр-р-р – не собираюсь.

– Да, о Великий! Ты так добр!

Добряк, чего уж там… Слабый морозец пробежал от затылка вниз, вдоль позвоночника – это от Ленты подуло на меня издалека маленьким реденьким ужасом, это от нее Букач так затряслась, даже сейчас сквозь сумку левому боку передается покорный трепет… На обеих моих руках – когти в полный хищный рост, опять сами выщелкнулись. Это значит, что я тоже волнуюсь. Ну и пусть, небольшая мобилизация ресурсов, ментальных и физических, мне отнюдь не повредит, напротив: я буду чуток и осторожен во всем, включая материальный субстрат этой ночи: люди, вода, машины, дорожные знаки – все учтем, спешить некуда. А раз спешить некуда, воспользуюсь подземным переходом, абсолютно пустым и тревожным… Из двенадцати настенных фонарей горели четыре, по два на каждую стену, словно бы нарочно давая угрюмую полутьму, дабы тревожности мне подбавить.

– Мара. Я чую, что там, к выходу, возле пандуса за углом, засада: мара ждет, даже две. Слабенькие. А ты их чуешь, Букач?

– Да, о Великий.

Для всего стремительного дальнейшего слов не понадобилось: Букач, учуяв мое согласие, выпорхнула наружу, ко мне на плечо, мары налетели на меня вдвоем, одновременно, единым отрядом, я махнул когтями – с левой, с правой – и вот уже стою, невредим, и терпеливо жду, пока моя Букач пожрет все, что осталось от растерзанных ман – скудные клочья синеватой субстанции, не успевшей втянуться ко мне в растопыренные пальцы… Это я нарочно сжал кулаки: пусть Букач тоже полакомится, оголодала скотинка… по крайней мере скрежещет, как будто сто лет не ела, а не десять минут.

– Не отдавай меня, о Великий!

– Слушай, Букач! А, Букач? Откуда ты такая наглая взялась? Я же четко сказал: не отдам. Просто мне нужно к этой Ленте подойти, пообщаться немножко. Если боишься – полезай ко мне за пазуху.

– И за пазуху боюсь, о Великий! Больно уж близко от Неё!

– Ну, тогда не знаю. Сиди вот здесь и без моего прямого приказа – ни на шаг! Понятно?

– Да, о Великий.

– Ответ у тебя неуверенный. В чем дело?

– Я и за тебя боюсь, о Великий!

– Вот сюда, на ветку. И тихо жди, пока дальнейшее не прикажу.

Она за меня боится, видите ли!.. Хотя, если честно, мне и самому стремновато руку туда макать, но… Я уже болен предчувствием контакта. Где дважды – там и трижды, авось уцелею!

И вновь я закричал от нахлынувшего ужаса, от ощущения, что всё: влип! Жизненная сила моя резво полилась из правой руки туда, вниз, в жадную и неумолимую Ленту, и хватит меня, бедного, ненадолго!.. Нет!!! Я рванул раз, и другой, и третий… и четвертый!.. И высвободил руку, чтобы вскочить с колен, чтобы куда глаза глядят, чтобы прочь, чтобы жить и дышать, и смеяться, и бояться, но – жить!.. А вместо этого шлепнул ладонью в прежнее место и даже краешком наружного сознания сумел почувствовать жесткие пупырышки на знакомой асфальтовой заплатке, лежащей под Лентой, да, я ударил растопыренной ладонью, и она прилипла жадно, и я вновь дернул ее на себя! Но уже… нет, нет, нет… Уже не как бабочка или стрекоза, попавшая лапками на клейкую массу паутины, а как этот… ну… типа, рыбак невод из воды тянет. Вживую не довелось мне наблюдать зрелища сего, однако, если судить по героям сказочных фильмов и мультиков, тем рыбарям тоже приходилась несладко перед крупной добычей… Передать словами все чувства и помыслы, нахлынувшие на меня, очень легко, если вкратце: уцепился чем-то за что-то и чего-то там потянул на себя! А вот если с нюансами – оно как бы и не дается на язык! Знаю одно: жизненная сила мне отнюдь не лишняя, она мне самому нужна, и я не собираюсь отдавать ее какой-то Ленте потому лишь, что она так повелела! «Ко мне!» Это я крикнул что есть мочи вслух, словно бы помогая своей жажде, своим чувствам, крикнул – и тут же испугался слабенькой мыслишке: вдруг Букач примет приказ для себя и прилипнет, пропадет, переваренная этой тварью… не тварью, а странною силой, древнею, безмозглою, неодушевленною… Или есть у нее душа? Этого я не знаю наверняка, но у меня – точно есть, и я ее не отдам. Ко мне!!! Н-н-ну же!..

И это ощущение я тоже узнал: вкус победы и власти! Обжигающий одновременно холодом и жаром поток бежал по тому же руслу Лента – рука, но уже нехотя и в противоположном направлении, от Ленты и в сердце мое! Еще! Еще, б-блин!.. Во мне смешались в единый смерч страхи всех мастей, жажды всех видов, мыслей обрывки, жадность, ярость, восторг и желание разрушать все и вся!.. Пошевеливайся, тварь!

Ой… А чей это голос был?.. Визгливый такой, преподлый… Это мой был голосок-голосишко, но прежде такой хамоватинки в нем я что-то не припоминаю… Хватит с нее. И с меня хватит. Довольно, я сказал!!!

Заорал я опять в голос – и мы с Лентой тотчас меня послушались: чпок… чмок… – и я уже на ноги вскочил, клешнями пошевеливаю… Нет, у меня руки, а не клешни, это просто я забыл когти с пальцев убрать… И еще забыл – когда я успел пожелать, чтобы они выросли?.. И еще что-то забыл, важное, очень, очень, очень, очень важное для меня! Но зато я вспомнил, что такое прилив сил, пусть чужих, у кого-то другого отобранных, но теперь-то они мои! Эта мощь теперь моя!

Букач робким скоком подобралась ко мне поближе, но прыгать на плечо или на руку не осмелилась, без полета вскарабкалась на ветку ближайшего куста, и съежилась, и дрожит… Я остро и хорошо чувствую страх ее: она боится одновременно двух противоположных исходов, первый из которых – бежать от меня со всех голенастых полуног и невнятных недокрыльев, а второй – придвинуться ко мне поближе, усесться мне на плечо, как бы уже на свое законное место.

– Робеешь, Букач?

– Да, о Великий! Боязно без тебя.

– А со мною?

– Тоже боязно.

– Погоди, то ли еще будет. Прыгай ко мне на плечо, я сейчас Ленту перешагну… тебя не отдавая… и попробую учудить одну музыкальную штуку, на которую, кстати говоря, именно ты меня навела. Готова? Оп-па, и перешагнули!..

Ночь ползла по Земле, сквозь город Петербург, с востока на запад, подгоняемая сзади невидимыми лучами невидимого солнца, но пока еще было в достатке этой ночи для помыслов моих и затей.

Глава 9 (продолжение)

Мой разум выдержит все, кроме сумасшествия.

А коль скоро так, почему бы мне в моем новом волшебном качестве не попытаться наскоком, с лету, ничему не учась, овладеть новым для меня умением, инструментом, к примеру, музыкальным, по типу флейты или свирели? Я ведь давно полугрезил на подобные темы…Только где ее взять, музыкальную штуку-дрюку, чтобы не простая была, а тоже с волшбой, и чтобы я уже умел на ней играть, и чтобы звуки ее действовали на существ, которые, заслышав звуки этой музыки… Будем пробовать.

Я поочередно пошевелил голубоватыми когтями на пальцах левой руки, потом на правой… Классные коготки, Фредди Крюгер отдыхает! Нет никакой разницы между ними, левыми и соответствующими правыми, кроме зеркальной симметрии, или почти нет, или я ее не вижу. Когти с десницы все исчезли, покорные моей мысленной прихоти, а на шуйце остался один, как бы продолжением большого пальца. Я ухватился за него щепотью правой руки – только с третьей ментальной попытки удалось мне почуять под пальцами сопротивление синеватой субстанции – и отломил! И слегка покатал эту синеву, ставшую ощутимо упругой, между ладоней, дабы обломок когтя стал идеально прямым, идеально круглым на срезе и одинаково толстым… вернее, одинаково тонким с обоих концов… Вытянутый моими покатываниями в длину, он вырос примерно до сорока сантиметров, сохраняя прямизну и жесткость, но показался мне слишком тоненьким… Только это уже был не коготь, а ровная тонкая палочка синеватого оттенка, почти спица… Но я хочу серебряную, и пусть будет потолще, примерно с диаметр пальца… указательного.

Я в некоторой затупке: очень уж непросто сформулировать вдруг охватившее меня чувство – вдохновение это или воодушевление, – знаю только, что оно подхватило меня и вознесло над… над… надо мною самим. Я вдруг увидел себя ваятелем, способным простым мановением рук превращать фантазии мои в реальность, в предметы, которые, в свою очередь, так же волшебно готовы служить прихотям и замыслам их творящего.

И стало так, по воле моей: почти бесплотная палочка в руках моих обернулась серебряной, заметно утолщилась, дополнительно обретя приятную материальную весомость, и уже не сплошная, а полая, она уже трубка, наискось срезанная с одного конца… ступенькою волнистой, как на картинках… ага, теперь вижу: это чтобы мне туда проще дуделось… и шесть отверстий сверху, ближе к губам, а одна снизу, почти у конца трубки.

– И что у меня в итоге получилось? Букач, что у меня в руках? Впрочем, кого я…

– Спринга, о Великий.

– Что, что? Сиринга? Я не слышал такого слова. Что оно обозначает?

– Дудку, о Великий. Ты пожелал, она и сделалась.

– Забавно! Может, я и сыграть на ней сумею? Надобно попробовать, раз уж сотворил. Собственно говоря, именно для этого я ее… Ты хоть знаешь, Букач, на фига она мне сдалась, дудка эта серебряная?

– Нет, о Великий, не знаю. Не гневайся!

– Да, да, йес, регистров и нот в твоем эго не много, дорогая собеседница Букач, не то что семи – трех не наберется, да и голосовой диапазон совсем не широк, а я-то едва не похвалил тебя за эрудицию. Но я не гневаюсь. Тэк-с! Не мешать. Буде что понадобится – сначала переспроси меня, голосом переспроси, вслух или мысленно. Врубилась? Понятно тебе?

– Да, о Великий, – проскрежетала мыслями эрудитка Букач.

Я ухватил дудочку-сирингу пальцами обеих рук – семь отверстий так расположены, что одновременно их и не закрыть… неудобно даже в растопырку, чтобы до крайней дотянуться и до этой, до шестой… И как здесь дудеть?

Минуты три, не меньше, елозил я пальцами и губами по этой серебряной дудке, прежде чем извлек протяжный и ровный звук! Но усилия того стоили: это было чистый, звонкий, высокий голос то ли рожка, то ли флейты! Очень красивый, очень раскатистый. И весьма жесткий, напоенный громом и молнией, отнюдь не безмятежностью пастушеской свирели. Я дунул еще, а потом еще, уже не боясь менять расположение пальцев на дырочках и направление выдуваемого воздуха из губ моих… Да, да, да, это я извлекал звуки из серебряной сиринги, у меня получалось, и звуки эти очень мне нравились… Но услышь я их со стороны, в ночи, посреди леса – я бы поостерегся туда идти любопытствовать, ибо это были грозные звуки, уж не знаю – музыка они или не музыка?.. Мелодии в них нет или я ее не вижу, также и ритм отсутствует, ни спеть, ни сплясать под эту дудку, а вот радоваться… Я радуюсь, завываю на все доступные ноты и радуюсь! Но то – я, самопальный автор с пониженным уровнем самокритики в крови…

– Слышь, Букач! А ведь я знаю, что я делаю! Можешь не отвечать и не трясись! Не съем и не отдам! У меня озарение! Короче говоря, я потревожил эту самую Ленту, отнял у нее силы, ей принадлежащие, и хочу вернуть! Пусть и не много я взял, но я не вор! Но уж и от себя отрывать не стану, лучше я ей марами отдам! И сейчас воскликну, подобно гоголевской панночке из кинофильма «Вий»: «Ко мне, жевуны! Ко мне, пида…». Э, нет, дорогая Букач, ты меня с толку не сбивай, там как-то иначе звучало, гораздо политкорректнее, без жевунов и обличительного упора на ориентации… Да, там были упыри и вурдалаки. Короче говоря: ко мне, зар-р-разы!

Я четко усвоил недавнюю информацию из умных книг насчет мар о том, как с ними обращаться с помощью волшебства, в данном случае моего и лудильного… Жаль, руки заняты, а то я бы достал свой верный смартфон да поставил бы на запись, сугубо для проверки на реальность… А почему бы и нет, дело-то секундное?!

Сказано – сделано, сунул сирингу под мышку, добыл из кармана трубку… как это бывает, в неожиданной спешке забыл вдруг, где искать диктофон и чем его включать… Но где забыл – там и вспомнил, быстро и внезапно. Трубка заряжена более чем наполовину, вполне хватит на две симфонии с концертом… А любопытно – мог бы я ее подзарядить усилием воли?.. Не, не, это потом проверим… Раз, раз, раз… проверка связи, прием!., блин… чуть сирингу не выронил… Поехали!

Пальцы, губы, легкие работали старательно и быстро, но такое ощущение, что усилия мои почти не сказывались на «музыке» моей: то есть, разумеется, высота и скорость извлекаемых звуков менялись вполне закономерно, здесь зажмешь – потоньше звучит, здесь – погуще, но вот чистота извлекаемых нот оставалась на неизменном уровне, даже если губа дрогнула или палец с дырочки соскочил! Прекрасные звуки, изумительные, разве что несколько беспорядочные! Ух, какой я молодец, оказывается!

Я играл, как умел, и это было на исходе ночи, когда будущий рассвет только угадывается тусклой белизною на горбатом, в лесных прорехах, горизонте восточного неба, но для меня, стоящего под низкими тучами посреди парковых деревьев Елагина острова, даже эти знамения грядущего утра были не видны, весь окружающий мир прятался во тьме, только Лента тихо-тихо горела чуть впереди, почти под ногами, текла откуда-то с севера куда-то на юг угрюмым синеватым ручьем…

Некоторое время не происходило ничего: улетали в ночь серебряные звуки моей сиринги, учащенно билось в груди сердце, охваченное обжигающим пламенем восторга… но это был темный восторг из холодного пламени… замерла, съежилась в комочек безмолвная даже в мыслях Букач на левом плече… не пожелала на ветке сидеть…

Вдруг мелькнул между кустами просверк, еще один, столь же голубеюще-тусклый, и еще… Мары пожаловали, я даже не сомневался, что это они… просто узнал… Если уж кто магическим скальпелем рассудка в когтистой руке «почикал» двух-трех, тот уже загодя учует любых остальных… В данном случае тот – это я. Хорошо было бы еще раз уточнить, почему при всем предполагаемом многообразии питерской нечисти сегодняшняя ночь почти исключительно заполнена марами?.. Потом спрошу, было бы кого спросить, потом подумаю, а сейчас побольше сосредоточенности, чтобы ничего не сорвалось.

Приближались они с разных сторон: слева, прямо по курсу и справа, но только из той впереди лежащей наземной половины пространства, что была отделена, отчерчена Лентою от моей половины, то есть я стоял лицом к востоку, и все они шли со стороны востока, не переходя границы с западом и не появляясь за нею. Двигались мары совершенно беззвучно и невесомо, как бы паря невысоко над землей, примерно со скоростью пешехода, идущего мерным шагом по ровному асфальту, и две из них одновременно первыми достигли обозначенного рубежа. И словно бы шмякнулись, обретя гравитацию. Короткое мельтешение, звук, типа еле слышимого хлопка… два однотипных звука, один за другим – и всё, и нет обеих мар. Но помимо этих ощущений-впечатлений, доступных человеческим органам чувств, мне стали доступны и другие: я дважды подряд четко ощутил, впитал в себя, как жадная лютая злоба нечистой твари, пришедшей на волшебный зов и угодившей в капкан, сменяется мукой внезапного и нежданного развоплощения. В другое время и при других обстоятельствах меня эти всплески ужаса крепко бы напугали, а сейчас – рассмешили. Я едва не прервал музицирование свое нервным смешком, но устоял и продолжил извлекать звуки, зовущие мар сюда, ко мне, на их верную погибель. Вполне возможно, что и гаммельнский крысолов играл, отплывая на лодочке, так же как и я, содрогаясь от этого кошмарного, противоестественного удовольствия от убийства.

Сколько это продолжалось? Не очень долго: ощутив рассвет и усталость, я опустил сирингу, зажатую в правой руке, и сказал вслух:

– Довольно!

И внезапно увидел, что стало светло, потому что рассвет вступил в свои права и потому что пока еще бледный небосвод почти весь оказался к этому времени освобожден от нижнего слоя облаков… Лента по-прежнему была видна… мне видна, типа избранному из немногих: она лежала предо мною и при этом словно бы текла куда-то на юг… Или на север?.. Взгляду не понять… Нет, на юг, я твердо понимаю, что на юг. Я осязал обострившимся сверхчутьем, что там дальше, в любую сторону пойти, Лента ныряет вглубь и течет как бы под землею, а здесь, на Елагином, выпячивается горбом наружу… Да мне глубоко чихать, что она требует добавочной сакральной жратвы: я у нее взял, я ей отдал, с нее достаточно.

Сиринга, что мне с нею теперь, не выбрасывать же? Куда ее, в планшетку?.. Вроде бы уместится… должна поместиться, если наискось ее…

– Букач, не будешь возражать против соседства?

Похоже, что с каждым днем и даже с каждым часом я все лучше понимаю и чувствую маленькую нечисть, когда-то давно, в другой жизни укусившую меня за палец, а теперь принадлежащую мне душой и телом. Хотя, нет… души у нее вроде бы нет, да и с телом проблемы по большому счету…

– Как прикажешь, о Великий!

Да, точно, я ее чую: возражать она мне как бы и не смеет, но – явно будет тяготиться этим соседством…

Для нее моя серебряная дудка – нечто вроде палаческого топора, да и не любит нечисть серебра. Потерпит, у меня тоже от нее пощипывает в кончиках пальцев. Хотя… Если упереться ладонями в торцы сиринги да поднажать… Опа! – она уже маленькая серебряная лепешка! В джинсовый кармашек ее. Серебро не в досаду мне, стало быть, я человек, а не этот… нечистый, типа… Это хорошо.

– Так удобнее, кроха?

– Да, о Великий! Как ты добр!

Пора в путь. Чувствуя себя добряком и победителем, я все же не посмел даже одною ногой наступить на Ленту, просто перешагнул и как бы услышал, ощутил исходящие от нее токи: слепая жадность, равнодушие, беспощадность… и грозная неиссякаемая мощь! Однако же я был слегка безрассуден, играя с Лентой в индуктора-перципиента… Ладно, поздно бояться, все обошлось, я молодец.

Странное существо человек! Шел я сюда пешком от самого дома, это от угла Испытателей и Серебристого, да еще кружным путем, дрался по пути со всякой нечистой шантрапой, экспериментировал с видимостью-невидимостью, лечил физические и психические болячки пьяницам – и все было если не в кайф, то и не в напряг. А сейчас во мне сил полно по-прежнему, но кажется невыносимой мысль пилить обратно пешим порядком. Я не устал… но выдохлись ощущалища в моем головном мозгу, не желаю никаких новых утренних впечатлений, даже есть не хочу, а хочу домой, к ноуту и креслу.

Вот тут-то мне и пригодились небольшие оставшиеся деньги в карманной заначке: до Старой Деревни я пешком дошел, проехал одну остановку до «Пионерской», а там на трамвае две остановки…

Напрасно я добывал-выковыривал ключи из тесных джинсов, напрасно водил не глядя большим пальцем по краям ушка большего из них – у меня два ключа на связке, но пользуюсь всегда одним – чтобы выемка на ушке смотрела вверх… да, напрасны были все мои предвкушения скромного домашнего уюта: дверь была не заперта… В первое мгновение обожгла досада на самого себя: раззява, закрыть забыл!.. Но – нет же! Я отлично помню, как запирал… И замок взломан, язычок замка на четверть торчит… Блин!

Я ринулся в полутьму без страха, ибо чуял, что нет в квартире ни людей, ни этих… нечистых… но в сильной тревоге: документы!., деньги!.. Дэви!!!

Когда в твое жилище вторгаются чужие или посторонние люди, пусть и с разрешения, а паче – незваные, всегда в дом проникает вместе с ними и остается после них ощущение разрухи, беспорядка, чего-то неправильного, унизительного и навевающего тоску, если даже вся разруха – это обувная ложка не на своем месте. Не знаю, как у других, а у меня так. Нет, я не педант, и далеко не всегда предметы, составляющие мой домашний уют, знают свой порядок и ранжир: сегодня, к примеру, чайник с кипяченой водой стоит на полу, а завтра на столе; постель бывает собрана и убрана с глаз долой, а бывает, что и неделями разобрана и готова к употреблению; иногда ноут мой с утра и до вечера на кухне дежурит, ждет внимания моего, но чаще он под рукой, даже если я за десктопом сижу, монстров по пустыне гоняю… Но когда без спросу вошли и похозяйничали – о-о-о!..

Унижение еще большее, чем во время воспитательского шмона по тумбочкам и кроватям.

Итак, взломали квартиру и обнесли. Мою. Надо это осознать. Первое, что бросилось в глаза, – отсутствие ноута и десктопа. От настольного компа взяли только системный блок, а монитором, принтером, сканером, колонками с сабвуфером побрезговали, что наводит на размышления… Деньги! Деньги в основном тайнике целехоньки, полный лимон «пятками» и «косушками» в шести запечатанных стопках… Планшет тоже пропал, аналогично и молескин, которым я так и не приучился пользоваться… Да, тоже сгинул, вместе с кожаной обложкой… Деньги, что были в карманах верхней одежды на вешалке, исчезли, на книжной полочке – тоже туда же… Золота и драгоценных камней отродясь у меня в заводе не было… Вывод элементарен: приходили за электронными носителями информации, а денежки взяли попутно – если уж преступать со взломом, так чего уж там стыдиться… это как раз по-человечески понятно… Молескин – бумажный носитель, но и он изъят, хотя с ним они поторопились, ибо кроме кривых рожиц и убогих геометрических узоров… Ох ты! На рабочем столе моего компа лежали файлы с телефонами знакомых девиц… и вообще… Ладно, об этом после подумаем, еще что? Дэви. Да, они за Дэви явились и за моим интересом к общественным насекомым… Тоже какая-то такая нечисть получается, но только уже без мистики, рукодельная, сугубо человеческая, я бы даже сказал – «кривая» по отношению к настоящей, сакральной. Первым порывом было звонить по ноль два, в ментовку, вторым – мчаться на Васильевский (сразу вспомнился давешний сон про домушника, съеденного заживо крысами, и насчет взлома – тоже вещий оказался), проверять запасное мое жилье, но я погасил в себе и первый, и второй, а сам пошел на кухню ставить чайник. Вскипел.

Я весь из себя такой спокойный, сижу на диване, чаек с сахаром попиваю, вот только моя любимая синяя кружка с красным «роллинговским» языком на борту почему-то крупно задрожала в левой руке… и в правой руке, пришлось держать ее в обеих ладонях, чтобы чай на пол и на джинсы не расплескивать. Странное дело: ну да, обнесли, дело житейское, хотя и не обыденное. Но ведь гораздо реже, круче, страшнее, удивительнее, невероятнее – сражаться с демонами в ночи, волшбу творить, убивать нечисть целыми батальонами… а с одной, типа домашней клевреткой даже разговоры вести… У меня есть смартфон, а в нем Интернет. Уже кое-что. Если они меня пасут по всем направлениям – значит, и телефон прослушивают. А может, и не прослушивают: в городе-то в эту ночь они за мною не следили. Ладно, предположим, что прослушивают. И плевать. Я могу, слегка прищурившись на свои четыре с лишним дюйма экранчика, бродить по Сети и задавать ей вопросы, это уже прорыв блокады. Я могу достать из кармана… а!., я ведь его на табуретку выложил – смартфон… и прослушать все то, что записалось на диктофон этой ночью. Пока чай пью и мыслей в башке нет – буду слушать.

Прослушивание пришлось отложить на несколько минут, потому что из трубки моей выветрилась вся зарядка, но это поправимо.

– Букач! Почему, интересно, ты всегда норовишь чуть сзади меня пристроиться, а? Как бы стремишься выпасть из моего прямого поля зрения в периферийное?

– Не гневайся, о Великий!

– Я пока не гневаюсь, блин! Я вообще редко гневаюсь, я просто спрашиваю тебя внятным русским языком! Способна ответить?

– Как прикажешь, о Великий!

– Приказываю отвечать, постарайся делать это развернуто и без речевых реверансов.

– Рада служить, о Великий!

И замолчала. Сидит, такая, на спинке компьютерного кресла – серенькая красноглазенькая на черном – и преданно заглядывает мне в профиль повернутого к ней лица, в левое око над левой щекой.

– Ну, что молчишь? Я ведь велел развернуто отвечать?

– Не гне…

– И без просьб не гневаться! Ну?

– Боязно, о Великий. На крюкушки-то не смею.

– Чего именно боязно? Быть в поле моего зр… быть у меня на виду боязно? Куда не смеешь?

– Да, о Великий.

– А почему?

– Вдруг разгневаешься.

– М-да. Полагаю, даже под пытками ты никого и ничего не выдашь. Потому что безмозглая, блин, потому что н-не знаешь ни х-хрена!

Впервые в жизни, наверное, ощутил я в себе ту волну ярости, направленной на существо, пусть и не причинившее тебе ран или увечий, не злоумышляющее на жизнь твою и здоровье, не покушающееся на имущество и деньги, но… но… которое гарантированно слабее тебя и которое заведомо не в силах ответить тебе тою же монетой, если дело дойдет до серьезного столкновения… Раздражение, вызванное непонятливостью этой Букач, ее убогим умственным багажом, неспособностью вести диалог, переросло в гнев, я наконец-то прочувствовал его и ощутил разницу между ним и предыдущими отрицательными эмоциями! Гнев мой разрастался в душе, он прямо-таки вскипал, он был бы не прочь захлестнуть меня с головой, так, чтобы кровавая пелена в глазах, чтобы слова «убить» и «чихнуть» стали равными в моей системе внутренних ценностей!.. Разгневался – но зато в берега вошел, страх мой испарился, вместе с сомнениями… Стоп. Вдохнул, выдохнул и еще раз вдохнул, глубоко и медленно.

И вообще – чего это я такой нервный? Если я действительно такой крутой, то на фига мне мои же истерики?

Букач, все еще стоящая на спинке кресла, съежилась и тихонечко заскрипела, даже не делая попыток сбежать от меня или спрятаться. Один хлопок ладонью, заправленный магической силой, и от этой Букач останется… даже мокрого места от нее не останется, только легкий дым развоплощенного нечистого бытия… Этот ее скрип… это она подвывает от ужаса на свой манер, стонет…

– Я не гневаюсь. Да, рассердился чуток, но это уже прошло, и я постараюсь, чтобы не вернулось. Всегда вредно, – слышь, Букач, – когда какие-то вшивые эмоции берут верх над Его Величеством Рассудком. Со мной такого не будет. Я сказал.

– Как ты добр, о Великий!

– Да ты что? Ладно, мельтеши где хочешь, мне вполне будет достаточно видеть тебя и угловым зрением, покуда я не пожелаю иного, а сейчас наша с тобой задача понять, кто и зачем грабил мой дом. А поняв это – составить план действий: либо ноги делать от неведомых врагов, залечь, так сказать, на дно до полного прояснения ситуации, или, воспользовавшись вновь открывшимися во мне способностями и возможностями, попытаться восстановить попранную справедливость: имущество и виновников найти, первое вернуть, а со вторых содрать шкуры. А, Букач? Как тебе мой план?

– Ты так мудр, о Великий!

Я поднял от кружки левую ладонь и возложил ее на затрепетавшую Букач. Странное возникло ощущение под пальцами, вроде бы и нечего там гладить или почесывать… а реальность тем не менее: вот спинка дрожащая, вот голова… Я пожелал – и крохотная часть моей жизненной силы словно бы переместилась в Букач, впрыснулась в нее. Та опять заскрипела, завизжала, как несмазанное колесо, но теперь в этих скрипах не было ужаса, а только блаженство и восторг.

– Ты так добр, о Великий! Ты так щедр! Я отслужу!

– Ну, это понятное дело, что отслужишь, кто бы сомневался в этакой орлице… Ты мне лучше вот что скажи: чуешь нечисть? Ну… Кто-нибудь из посторонней нечисти был в моем доме в эту ночь? Или только люди?

Букач, вместо того чтобы в очередной раз предаться пустому подобострастию перед овеликим мною, спрыгнула вниз на пол и принялась быстро-быстро бегать и скакать по квартире, и я ей не препятствовал, не помогал, просто ждал молча. Наконец она, повинуясь хотению моему, вспрыгнула ко мне на колено и замерла, как бы высматривая с моем взгляде повеления говорить.

– Докладывай.

– Людишки давеча были, о Великий, а нечистей никого не было.

– И много их было… этих… людишек?

– Не ведаю, о Великий! – Букач растерянно замигала красными глазками. – Один, и еще один.

– Двое, что ли? Мужчины?

– Как прикажешь, о Великий! Не гневайся.

– Да, дружок, я стараюсь не гневаться, несмотря на постоянные провокации со стороны некоторых дятлоголовых раздражителей. Что они делали здесь, не знаешь, конечно?.. Стоп… отставить вопрос, ибо я и сам его не понял, ибо он глуповат и неконкретен.

Выследить, конечно же, мы их не сумеем?.. Хотя бы до машины… впрочем, толку-то…

– Сумеем, о Великий! След-то – вон он какой! И смердит, и виден. Не рвется нигде, о Великий. Людишки просты, не заметают за собою.

След? Я, в отличие от Букач, не видел и не чуял здесь никаких следов! Как же это так, я ведь силу обрел?! Ну-ка… Паника и растерянность перед возможной утратой моих свежеиспеченных сверхъестественных возможностей вспыхнула еще стремительнее, чем гнев до этого, я только и сообразил в то мгновение попробовать насчет когтей… Нет, ура, при мне, на обеих пятернях: выщелкнулись… втянулись. Уже легче. А вот с эмоциями, батенька, что-то нужно делать, да, ибо мне вовсе не улыбается перспектива жить в качестве психически неуравновешенного колдуна-экстрасенса. Теперь след. Хочу его узреть.

– Букач, покажи-ка мне э-э-э… людишковый след. Всё, всё, не надо, сам вижу!

Это было нечто вроде мутновато-серо-зеленых пятен разного размера и зыбких форм, мазками и кляксами оставленных на полу, на столе, на дверях… Стало вдруг неимоверно гадко находиться посреди всего этого, захотелось немедленно вымыть руки, протереть стол, продезинфицировать всю квартиру, от пола до потолка… Хочу, чтобы немедленно, вот – чтобы сию же секунду всё здесь очистилось от дряни чужой! Хочу, н-на фиг! И свершилось вокруг по слову моему: исчезли мутные пятна отовсюду, нигде ни единого следа, но тотчас пришла покаянная мысль: дурачок, ты, Кирпичик, подлинный дурачок! Опять позволил взять верх эмоциям над собственным эго! Следы бы пригодились на исследование, коль скоро ты их научился обнаруживать! Гневливый ты наш! Это Букач тебя с истинного пути сбила, психовать приучила по всякому поводу!

– Тихо, тихо, тихо, крохель-букохель, это я так шучу, не трясись. Ты не виновата в моей несдержанности, это я сам виноват. Надо все-таки попробовать восстановить следы, мною же затертые. Получится, как ты думаешь?

– Не ведаю, о Великий! Не мне высокое понимать!

Ишь, смиренная какая. А в свое время кусалась да грубила, как все равно эта… как… Ну-с… Нет… Еще разок, покатегоричнее!.. Нет, увы, на сей раз не выгорел номер, не удалось колдовством вернуть мною же уничтоженное, а вперед наука: умнее надо быть, умнее. Все правильно, все логично: дилемма насчет создания камня, который нельзя уничтожить, – верна и действует на любом левеле могущества. Левел – это уровень игры, а уровень – это неигровой левел. Что у нас в смартфоне-диктофоне?..

Я отвлекся от Букач, и та немедленно вспрыгнула на спинку кресла, прочь из моего поля зрения.

Итак, включаем воспроизведение звука, не отсоединяя трубку от зарядного устройства.

И полились из крохотного динамика звуки моей флейты-сиринги: те самые! Я слушал и различал их, узнавал на слух безымянные для меня ноты, их последовательность, протяжность… Испарилась из них магия тьмы, волшба Елагина острова, и были они далеко не так прекрасны и волнующи, как в прошедшей ночи, но – реальны, по-прежнему чистые, звучные, не уродливые… лучше, наверное, было бы в наушниках…

– Букач, ты слышишь какие-нибудь звуки, исходящие из этой коробочки… из этого предмета?

– Слышу, о Великий. Слабое все… шипит… треск… паки шшшш….

– А сирингу… а звуки сиринги, на которой я ночью играл, – слышишь? Отвечай просто: да или нет.

– Нет, о Великий.

Та же фигня. Получается, нечисть не способна воспринимать раздражители, звуковые, световые, прошедшие оцифровку, в то время как та же магическая сиринга свободно генерирует звуки, поддающиеся записи на электронные носители. А я, стало быть, могу по обе стороны: я и с магией в ладах, и оцифрованное слышу-вижу. Почему? Потому что я человек? Но я же не простой человек, я со свойствами человек… Или я уже нечисть с человеческими свойствами? Хм…

– Букач. А как ты считаешь, я ведь тоже этот… людишок? А?

– Нет! О нет, о Великий! Я такое не шлапотала, нет! Не мыслю такого, пощади! Ой, причища моя!

Засуетилась, затрепетала Букач, что твоя стрекоза, выскочила из-за спины – и вниз, на пол, распласталась и дрожит. Пред моим супермегасултанским взором! Махонькая такая.

– Я не сержусь и не гневаюсь. Я просто… советуюсь, любопытствую на предмет, как ты меня воспринимаешь в моем новом качестве… ну… в моем нынешнем обличье. Понятно? Я не сержусь и не собираюсь тебя наказывать. Но спрашиваю: кто я, по твоему мнению? Человек, нечисть, демон, помесь того и этого? Понимаешь мой вопрос?

– Да, о Великий, понимаю.

– Тогда отвечай.

– Ты Великий! Я тебе служу! Ты всех превыше!

– Так-таки всех? Всех на свете?

– Да, о Великий!

– И никого-никого нет выше меня и равного мне?

– Нет, о Великий.

И только, было, нашел я в себе подходящую сентенцию насчет губительной лести, таящейся в уголке любого сердца, как Букач дополнила свой ответ.

– Кроме твоего отца, о Великий.

Поначалу я подумал, что ослышался и даже переспросил «на автомате»:

– Моего отца?

– Да, о Великий!

Оба-на! Вот это да! Вот это финт ушами! Вот это граф Монте-Кристо!.. Ну ни хрена себе!.. Я настолько растерялся, услышав эти слова, в принципе такие обыденные, а в данном контексте такие невероятные, что вааще…. И от кого, главное дело, – от Букач услышал! Растерялся настолько, что просто еще раз кивнул в ответ и замолк, вытаращив глаза на создание, по-прежнему распластанное возле самых ступней моих овеликих ног, одна из которых в дырявом носке… Даже голова закружилась.

– И… Букач, а кто мой отец?

– Пощади, о Великий!..

Еще сильнее задрожала, вот-вот ее вибрация станет слышимой, типа загудит она от страха перед… чем-то…

– Так, все-таки?

– Пощади, о Великий!..

– Блин! Букач! Я тебе приказываю недвусмысленно, четко и внятно ответить на мой вопрос! Ну?

Однако ответа на мой категорический приказ так и не последовало: Букач сжалась в бесформенный комочек, даже ноги свои псевдочеловеческие втянула куда-то под себя, превратившись в трепещущий лоскуток непрозрачной полутьмы… Молчит. У меня вдруг возникло совершенное отчетливое понимание происходящего: еще чуть-чуть надавлю на нее своею волей – и она развоплотится навеки, разлетится в пыль, в невесомый и невидимый прах!..

– Погоди, забудем пока старые приказы и пожелаем новые. Букач, ответь голосом: ты слышишь меня?

– Да, о Великий!

– Ты верна мне?

– Да, о Великий! Я верна тебе! Я служу тебе!

– Угу. Служишь, а молчишь. Тихо, тихо, не гудеть. По каким-то причинам, не будем пока выяснять – по каким именно, ты не способна была выполнить отданный тебе приказ. Да?

– Не гневайся, о Великий!

– Я не гневаюсь, терпеливее меня в этом подлунном мире ты фиг кого найдешь. Я просто набрел во тьме чужих сует на некий феномен личного бытия, для меня весьма и весьма значимый, и ныне его пробую на ощупь, допытываясь – не истина ли это. Я всю свою жизнь… я уже даже и не мечтал… То есть, говоря проще, ты ни в коем случае не отказываешься мне служить, но не всегда в силах твоих выполнить мои повеления? Да? Или нет? При любом ответе я не рассержусь на тебя.

– Нет, о Великий! Да, о Великий! Как ты мудр!

– Угу. А все-таки – ближе-то куда: к да или к нет?

– Да, о Великий! Я стараюсь! Я тебе верна!

– Это я уже слышал, спасибо.

Итого: звуки сиринги поддаются оцифровке и воспроизведению, мое относительное магическое могущество пока при мне, следы грабителей остались… вне квартиры… и, вероятно, прослеживаемы, у меня, оказывается, есть некий супер-пупер могущественный отец, таинственный некто, о котором, блин, знают все на свете, кроме одного меня… Скорее всего, по логике вещей, и мать у меня тоже была. На мое знание обо всем этом положен некий запрет… Или, уточним, не то чтобы запрет на мое знание… но… на способность невысокой нечисти обсуждать сии темы. Что наводит на некоторые размышления и подозрения… Если я не сумасшедший, чего тоже не следует пока исключать, то я птица высокого «нечистого» полета. Впору возгордиться. Жажда познания – она так мучительно иссушающа… почти как досужее любопытство! Далее. У Букач есть гносеологические пределы, сходные с теми, что есть и у моей оцифрованной Дэви, и лучше не пробовать эти пределы на разрыв, если, конечно, я не хочу лишиться обеих, а я не хочу. Но я уже лишился Дэви!..

– А про мать мою тоже не можешь сказать? Знаешь, кто она?

– Нет, не ведаю, о Великий!

– Угу, отца боится, мать не ведает. Чудесно. Тихо, тихо!..

Мой голенастый трепещущий индикатор опять лапцы в комочек втягивает, поэтому вдох-выдох – и не будем гневаться. Будем завтракать, даже чуточку обедать, а потом пойдем по следу, искать врагов, имать у них свое нажитое-кровное.

– Да, Букач?

– Как прикажешь, о Великий!

– Идем же на кухню, о верная вдумчивая, надеюсь, там никто не догадался собачьей отравы подсыпать в полтавскую колбасу… Да, алё? У-у, Катён, привет, зайчик, сто лет тебя не слышал! Да?.. Да ты что?.. А у меня ничего не отразилось, нет, я все время был в зоне доступа! Ну, точно говорю! Да ладно тебе, какие еще оргии… спал, говорю, как цуцик! Мирно спал всю ночь, дважды грезил о тебе. Нет, ну я, что, похож на вруна?.. Неужто?.. Это тебе так кажется спросонок, а в реале я воплощенная честность. Можешь сегодня вечером сама постичь сей факт всеми пятью органами чувств… Чем, каким, каким?.. Да очень просто: например, полижешь мне колено… для начала… Ага, к сожалению!.. Всегда всё можно отменить при наличии желания – и куафера, и примерку, и премьеру… и даже вплоть до стоматолога! Ну канешна! Ты на меня-то не грузи свои отмазы: вот если бы это я сказал «к сожалению», так ты бы меня всего изгрызла негодованием и пустыми подозрениями!.. А послезавтра?.. Йес, понимаю, мама – это святое… А послепослезавтра? Ок, ангажирую! Чмоки, созвонимся!..

Я не готов сейчас делиться ни новостями, ни ласками с кем бы то ни было, и особенно с Катей. Как подружка она хороша, но как подруга… не знаю, не с кем сравнивать… Но не в ансамбль к действительности моего сегодняшнего дня, это стопроцентно. Что с моей памятью происходит??? Ощущение какого-то важного… дежа вю не дежа вю… Откашляйся же, наконец, память моя, роди забытое, помоги привести в порядок нервную систему! Букач, не дергайся, это я не тебе. Иди вот сюда, вот, угу, возле тарелки постой, чтобы я тебя видел, беседуя… чтобы мог рассмотреть как следует при свете дня… очень хорошо, а я пока поем.

Я храбрился, бравировал сам перед собою и завтракать-обедать сел отнюдь не потому, что проголодался, нет: кусая бутерброды, прихлебывая чай, уже третью кружку за утро, не испытывал я радости насыщения, почти не различал вкуса, просто… надо же чем-то отвлечь смятение в душе своей… Я жую, мыслю и констатирую с тревожной грустью: несет меня по жизни беспорядочно, словно сор на ветру, только успел приспособиться к своей новой сущности, ан уже иные вводные подкатили, вновь перетряхивающие до основания все мое суперэго, андерэго и прочее разное подвздошное…

– Так, говоришь, ясен след, не испарится никуда, пока мы тут завтракаем?

– Ясен, о Великий! Никуда не денется, в этакую-то луну! Пока молодик не состарится – все след будет!

– Молодик – это что, полумесяц, типа?

– Да, о Великий!

– Хорошо. Давай-ка поближе, я тебе тоже подбавлю…

Мне уже стало привычно усилием воли как бы «впрыскивать» в Букач капельку своей ментальной мощи, достаточно ладонь на нее возложить и… Это почти как с Лентою, только неизмеримо легче: захотел – впрыснул, захотел…. не бойся, не бойся! Пугливая такая, блин! Не обижу, не выпью тебя.

– Как ты добр, о Великий!

– Нормально так, хорошо?

– Да, о Великий! Да!

Похоже, Букач в полном восторге от моего скромного подарка, вот мне бы кто-нибудь бескорыстного счастья добавлял мановением руки! Надо будет взять с собою кастет и нож, так, на всякий-провсякий. Главный расчет в возможных разборках, конечно же, на мою свежеиспеченную магию, но и подстраховка не повредит. В свете минувших недель моей новой жизни, после всех этих бурных событий с крысами и взломщиками, внутренний голос уверяет меня: особых нравственных проблем не возникнет, если понадобится применить в деле нож, или кастет, или даже ствол, которого у меня пока не имеется. Еще уметь бы всем этим пользоваться!

Ткнул пальцами, чтобы почесать бедро под джинсовым карманом и нащупал круглое твердое плоское… незнакомое… А! Это же моя сиринга в лепешку! Ну-ка!.. Добыл я серебряный кругляш и, преодолев секундное замешательство, неуверенность, так сказать, в себе, повелел этой лепешке превратиться опять в сирингу. А поскольку неуверенность все ж таки была, то я свое желание произнес вслух.

– Хочу, чтобы сия лепешка вновь стала сирингой!..

Получилось, как в мультфильмах или в сказочных блокбастерах со спецэффектами: неуловимо быстрая трансформация превратила эту лепешку на моей ладони в трубочку, я даже изменения центра тяжести в предмете прочувствовать толком не сумел! Поднес к губам, дунул! Надо же, а когда звуки непосредственно извлекаешь, а не слушаешь с носителя, типа диктофон, то совсем иное восприятие: звуки вроде бы и те же, но в них опять магия пульсирует, на душу, на эмоции воздействует! Хочется играть еще и еще… Стоп.

– Ты чего, Букач? Я смотрю – ты у нас эмоционально незрелый элемент, очень уж быстры у тебя переходы от восторгов к ужасам. Всё, всё, я перестал играть, собираться нам пора. И дудку я с собою возьму. Вот этот вот жилетик накину, поскольку на улице плюс четырнадцать, а во внутренний карман дудочку… Ты в планшетке поедешь, пассажиром, в стороне от сиринги. Не против?

– Как прикажешь, о Великий!

– Да уж прикажу… хотя толку-то от моих к тебе приказов… Следы я сам постараюсь распутать-прочитать, подобно Чингачгуку, а ты будешь корректировать… будешь поправлять, если тебе покажется, что я сбился с направления или встал не на тот след. Понятно? Это важно.

– Да, о Великий, понятно! Как ты мудр!

Неожиданно холоден был день, не по-июльски промозгл. Мимолетное побуждение, вызванное то ли трусостью моей, то ли робостью, то ли малодушием, позвало меня к метро, чтобы вместо хождений по неведомому следу ехать на Васильевский, чтобы там, типа, все проверить и убедиться… В чем я должен там убеждаться? Дэви-то здесь жила, в главной моей резиденции. Не надо трусить, Кирпичино, поздно уже робеть и малодушничать.

На ногах у меня серо-зеленые бутсы, не совсем, правда, летние, но достаточно твердые, чтобы ими пинаться в ближнем бою, если возникнет в том надобность, и достаточно удобные, чтобы ходить-бежать на большие расстояния; нож у меня в ножнах, в левом внутреннем кармане жилетки, рядом с сирингой, кастет – в правом, таком же потайном. Под жилетку я пододел красную рубашку в крупную клетку на кнопках, джинсовые штаны выбрал попросторнее, с провисами, со свободным доступом в карманы, в каждый из которых сунул несколько разномастных купюр, помельче и повесомее. На левом плече висит планшетка, в планшетке сидит Букач… Смирно сидит, значит, замечаний не имеет, значит, я пока все следы и знаки правильно вижу.

Сразу вспомнилась та машина во дворе, что привлекла мое внимание в предыдущую ночь, когда я с крылечка спускался. Эта была «БМВ» красного цвета, в оттенке я не уверен, потому что в ночной полумгле можно легко спутать, к примеру, вишневый с малиновым… Почему-то мне тогда показалось, что двое сидящих в ней пассажиров разнополы, он и она… По следам-пятнам, ведущим к месту стоянки, я этого определить не смог.

– А ты, Букач, можешь сказать, какого они были пола?

– Нет, о Великий, не ведаю по следу-то, не гневайся!

– Не буду. Впрочем, это пока не важно. Главное, чтобы нам с тобой ноги не сбить, пешком их преследуя: а ну, как в Сосновую Поляну следы ведут?

Так я пугал себя и Букач, а сам шел по тротуару вдоль проезжей части, держа колдовским взглядом серо-зеленый след моих грабителей-похитителей: был он не широк и не четок очертаниями, но ясно виден, словно мешок с грязью по дороге волоком тащили.

Ни о какой Сосновой Поляне, конечно же, беспокоиться не пришлось: следы вели по проспекту Испытателей прямехонько к Комендантской площади… Так то оно так, но моя радость-предвкушение недолгого пути слегка поугасли, когда следы, сделав полукруг по периметру площади, вывернули на Комендантский проспект: за город увезли! Блин!..

Букач шелохнулась беспокойно – и я опомнился: да хоть на Луну, длинная трасса – не повод для истерик. День хорош: солнышко веселое, с прохладным ветерком, без пекла, все тучи на небе порваны в небольшие светлые клочья, зефир почти без остатка выдул автомобильные миазмы на восток, в сторону Коломяг. Так что буду весело шагать, пока идется, если же на загородную трассу след поведет – мотор возьму, как-нибудь заклеим, на паях с дрессированной волшебницей Букач, разум таксисту, чтобы не любопытствовал, какого хрена я высматриваю на пустой проезжей части… Заодно постараюсь унять страх перед возможными встречами и разборками и попробую привыкнуть к мысли, что всего этого не миновать.

Левая бутса моя стала противно почавкивать-прискрипывать при каждом шаге, это я жвачку на рифленую подошву подцепил… видимо, сдвоенную или строенную порцайку жовки… Прочь, прочь, сволочь, отлепись!.. Это я так повелел мысленно.

И отлепилась, сделав мой левый полушаг столь же мягким и бесшумным, как правый. Вот говорят: шаг левой, шаг правой! Я даже спорить ни с кем не собираюсь по данному поводу, но, не отвергая общепринятых правил языка, давно решил про себя, что настоящий полный шаг, это комплект: левой шагнул и правой. А когда только одной ногой шагнул, а другую к ней подтянул, рядом приставил – зову это дело шажок. Чем бы еще таким отвлечься… Здорово подозреваю, что пустить в ход нож для меня будет не менее стрёмно, чем оказаться лицом к лицу с грабителями… Вот бы одной волшбой обойтись… Хотя, если ту выпитую крысу вспомнить, тоже как-то так… недухоподъемно… Короче, как шваркну в лоб кастетом!.. Ой, нет, блин, сие аналогичная гадость… лучше бы не надо и этого…

Я свое детство не то чтобы смутно помню, но как бы кусками: что-то в тумане, что-то поярче, что-то очень ясно вспоминается, но через силу, наперекор моему желанию забыть к чертовой матери… аммиачный запах простыней, к примеру, в нашей общей спальне… Четко помню, что большая часть ночного времени, свободного ото сна и хулиганства, проходила в мечтах… но вот о чем именно мечталось?.. Это более смутно… и о волшебстве мультяшного толка, и о любви… Да, что-то такое, обычное детское, но если сами эти мечты почти забылись, то вот ощущение от них закрепилось в душе и в памяти навсегда: были они безоблачные, эти мечтания, были они полны радости и свободны от подвигов мучительного преодоления… Попробуй-ка сейчас помечтать так, чтобы одна чистая радость!.. Хрена-с!.. Тут и в реальности не хватает духу вдоволь радоваться. Я теперь типа колдун-волшебник, пой, веселись, а вместо этого на душе одна гроза другую сменяет, ливень закончился – град пошел, и все это гололед среди ухабов! То же и с мечтами – все как в блокбастерах: только намечтаешь себе любовь и миллиард, как откуда ни возьмись злобыри и невзгоды фантазируются, и снова их преодолевать…

– Букач, тебе там, в сумке, не кажется, что след пролег на обеих сторонах проезжей части? А?

– Да, о Великий, ты так мудр!

– Угу. Продолжим консилиум. А какой из них свежее?

– Дальний-то чуток свежее, о Великий!

– Угу. И я тако же мыслю.

Дело в том, что магический след на проезжей части Комендантского проспекта, вдоль которого мы с Букач шли походным маршем, вдруг сдвоился: побежал навстречу по дальней полосе. Это означало, что те, кого я выслеживал, развернулись на сто восемьдесят градусов, и что мне уже не было нужды петлять вслед за ними, достаточно пересечь поперек Комендантский, сэкономив тем самым силы и время… Но я на всякий случай не поленился и дошел до перекрестка с Долгоозерной улицей, благо было уже совсем рядом, и там уже преодолел проезжую часть по зебре и повернул в обратную сторону, к юго-востоку.

Метрах в трехстах или даже чуть ближе от перекрестка следы повернули направо, между жилым домом и универсамом…

А вот она, «бээмвуха», стоит возле этого… как там в бюллетене по недвижимости… возле отдельно взятого строения. А пятна из машины – скок, скок, скок по ступеням неширокой лестницы и внутрь. Пришли.

Гордый своим хитроумием и врожденной способностью к конспирации, я повернулся спиною к машине, добыл из кармана трубку и с помощью полубессвязных междометий, сопровождаемых неяркой жестикуляцией, стал беседовать о чем-то с пустотой. И только потом уже постепенно развернулся, чтобы не спеша рассмотреть объект моего интереса. Может, я не Джеймс Бонд и не Шерлок Холмс, но имею зачаточные представления о слежке, о пользе предварительного анализа. А если бы я был еще умнее и не задним числом, как сейчас, черт подери!., я бы, начиная преследование, вышел из дому, накинув на себя невидимость!.. И трубку бы отключил во избежание!.. Впрочем, сойдет, даже и лучше, что в эту кашу ввязался как бы простой человек, а козыри прибережем, в рукаве подержим.

Дом под номером 26, нежилой, обычный для наших новостроек, прямоугольного сечения, если сверху, из мэп-виртуального неба на него смотреть, два с половиной этажа, цвет желтый, вместо перил у лестницы – монументальные такие прямоугольные ограды, щеки-плиты из оштукатуренного кирпича… Входные двери, пока я болтаю да глазею, никого не впустили, не выпустили… возле дверей табличка… даже две… монументальные такие табличищи, на века изваянные, в тон лестничным ограждениям… Домик – очевидно, что обитаемый: стекла и стены умытые, почти на всех окнах занавески, за ними – освещенные электрическим светом помещения… Значит, и люди там.

«Муниципальное образование номер…» Фиг его знает – мое оно или не мое, поскольку не имею ни малейшего представления, под чьим муниципальным номером числится мое обиталище… «Лаборатория технологического анализа при муниципальном…»

И что же мне нужно в этом образовании… или в этой лаборатории?

Минуты две, наверное (уже спрятав трубку и забыв о собственной конспиративной хитрости), смотрел я на двери, в тупой надежде сообразить какой-нибудь удобоваримый предлог для вторжения и контакта… Не придумал и пошел наобум.

Как бы не так! Дверь закрыта. Я стал искать взглядом звонок, но селекторная связь меня опередила:

– Добрый день, вы к кому?

– По вызову.

– По какому вызову, к кому именно? – Голос женский, а женщины въедливый народ, бдительный.

– А, это… я… ну, это…

Непреходящий стресс и глупое положение, в которое я попал, помогли мне, как это ни странно, отреагировать «результативным» способом: коротко мекнув что-то невразумительное, я стал лихорадочно шариться по карманам, вынул трубку, в полном замешательстве ткнул туда пальцем, раз, другой… Дверь открылась, и оно неудивительно, по большому-то счету, дурачья всегда в избытке по обе стороны любой преграды.

Уж не знаю, чего там ожидало обнаружить мое выпрыгивающее из груди сердце, но все было как везде: коротенький тамбур между входными дверями, за ним небольшой полутемный квадрат «предбанника», перегороженного пополам невысокой металлической оградой с турникетом возле «пропускной» будки. Турникет – обычный «трипод» с тремя заградительными штырями-антеннами. Вахтер – увесистая на вид тетка предпенсионного возраста.

– Добрый день!

– Добрый. Вы к кому?

– Я бы хотел узнать, кто владелец красного «БМВ», припаркованного возле вашего учреждения. И желательно было бы мне с ним или с нею срочно переговорить.

– Молодой человек! – Тетка в будке, не отрывая взгляда от моего лица, сунула толстое запястье перед собою, нажала на какую-то кнопку, а может быть, клавишу, но прямо отвечать на мой вопрос, а также пропускать меня сквозь турникет так и не собралась. – Какой «БМВ»? И при чем тут я, и какая мне разница – красный, зеленый? Здесь вам не справочное бюро, молодой человек, не ГАИ и не автоцентр. Соизвольте немедленно покинуть служебное помещение. Будьте так добры!

Будка со стеклянными стенами позволила увидеть, как за нею распахнулась массивная одностворчатая дверь, выпустив к нам в предбанник дюжего молодца в черной униформе, разумеется – с надписью поперек спины: «ОХРАНА».

– Чё тут?

– Боря, здесь молодой человек ведет себя странно, пропуска у него нет, документов не показывает, но непременно хочет знать, кто и зачем здесь паркуется!

Увы, на арапа не прошло. И раньше у меня отсутствовал стройный план действий, а теперь вообще… Мужик Боря надвинулся на меня, но пока без применения ног и рук. Здоровый лось в ширину, а ростом и возрастом примерно с меня. Почему они все так любят косить под бандитов: стрижки наголо, спесивые неулыбчивые рожи?.. Задачи-то ведь им поставлены защищать, а не запугивать?..

– Уважаемый!.. Вы находитесь на охраняемой территории муниципального образования, и давайте-ка по-хорошему…

Вежливый и грозный, без мата и на «вы». Ладно, ты не улыбаешься – я улыбнусь, виновато, даже умоляюще, с ладонями, прижатыми отнюдь не к богатырской груди… отступив на шажок… И перебью добра молодца Борю, обращаясь по-прежнему к тетке, ибо пока она здесь самая старшая. Поскольку я непосредственно к ней обращаюсь, чувак поостережется прерывать наш диалог, разруливая ситуацию силовыми способами…

– Начнем с того, сударыня, что вы у меня никаких документов не спрашивали. А во-вторых, веду я себя нормально и попросил выйти ко мне владельца этого красного «БМВ», номер которого у меня надежно записан в моей трубке и в записной книжке… Ну вот, пожалуйста… Погодите, дайте договорить… Вот, да, владельца или владелицы, мне без разницы. Главное, что она, машина эта, сегодня утром не сбила… но реально повредила дорогую детскую коляску у нашей парадной, и тому есть свидетели. И всего лишь, и ничего мне больше не надо, поговорить и решить дело миром. У меня всё.

Тётка, услышав про детскую коляску, поплыла на миг разумом, растерялась.

– Какую еще коляску? Адрес?

Я торопливо кивнул и назвал адрес, по-прежнему держа на лице улыбчивую робость.

– Это, знаете, практически на углу Испытателей и Серебристого… Там еще пустырь такой образовался… точку одну снесли под будущий застрой…

Тетке ответили на вызов, она прижала трубку к уху и уже распахнула было ненакрашенный фиолетовый рот, но сразу же запнулась. А взгляд на меня метнула и тем самым выдала постороннему человеку – то есть мне – тему своей односторонней беседы.

– Да… Иду!

Похоже, служебная дисциплина у них в муниципальной конторе на должной высоте: тяжеленная попа еще в полусидячем положении, а рука уже щеколду на дверце открывает…

– Боря, ты тут это… Молодой человек, подождите буквально одну минуту, сейчас во всем разберемся, я мигом.

Мне же лучше – авось тайм-аут пришлет мне в голову хоть одну толковую мысль!

Условные рефлексы в межчеловеческом общении именуются привычками, но от этого не становятся менее прилипчивыми и тупыми; казалось бы, чего проще с моими новыми возможностями: наколдовать чего-нибудь такое, или накинуть на себя невидимость, или вместо себя Букач на разведку послать?.. Нет же, кривляюсь тут, позорно трушу, пытаюсь угадать чего-то с помощью дедукции… А пусть этот орел представится мне по имени-отчеству… И по фамилии, и с прозвищем, если оно есть. Я так хочу.

– Прощу прощения, как вас звать-величать? Меня – Сева.

– Борис Сергеевич. Буровский, а чего? В неофициальной обстановке – иногда и Бураном зовут. А зачем тебе?

– Затем, что нормальные люди должны не быковать, не бычить друг на друга, а нормально взаимодействовать.

Так, чтобы все четко, в рамках служебных обязанностей, но по-человечески… Так ведь? Просто, без канцелярщины скажи, Борис Сергеевич: да или нет? – Да.

– Классно! И я так же думаю. Слушай, а вот не в тему вопрос: как ты лично считаешь, какая жизнь лучше – холостая или семейная? Разумеется, если это не военная и не служебная тайна? Вот как ты сам определился? Я-то еще холост и в последнее время постоянно размышляю на подобные темы… А, Борис?..

Не знаю, чего именно я трушу, но отдавать колдовские пожелания вслух, при объекте воздействия, так сказать, мне все еще неловко, а мысленно – результаты более слабые… или мне это кажется? Внутреннее понимание подсказывает мне, что вслух мощнее и точнее наколдовывать, вот я и пытаюсь вплести колдовство в обычную речь. У парня кольцо на правой руке, по возрасту и дети уже вполне вероятны…

– А хрен его знает! И так хорошо, и так неплохо… Надоедает со временем по общагам да казармам таскаться… И детей, типа, люблю, у меня двое… Слушай, а тебе до этого какое дело?! Все, харэ болтовней заниматься, замолкни, стой спокойно и жди!

Поддается. Очень хорошо, значит, все мое пока при мне. Это успокаивает. Букач смирно сидит, что неудивительно: человеческие дела ее не колышут абсолютно, магических же она не чует пока, стало быть, их нет, и это преотлично! Индикатор ты мой голена-стенький!.. Тихо, тихо, не надо скрежетать, а то дядю напугаем… Пусть он чихнет, мысленно пожелаем ему этого.

Мужик чихнул. И повторил на бис, согласно моим колдовским бессловесным уговорам, и опять повторил… Итого – ровно десять раз.

– Что, простуда посреди лета?

– Да… Вчера, видать, сквозняком надуло, вот с утра и… Да, а… алё! Апчхи! Есть, угу! Провожать или сам дойдет? Угу, есть! Все понял! Ты это… проходи сюда, сейчас впущу… и иди прямо по коридору, справа предпоследняя дверь. Не помню там табличку, но, не доходя до окна, предпоследняя дверь справа. Там тебя ждут. Погоди! Документы при себе есть какие-нибудь?

– У-у… – Я сокрушенно похлопал себя по накладным жилетным карманам.

– Ладно, так запишу пока вот здесь, на листке, потом сами разберутся… Диктуй: Всеволод…

– Всеволод Кирпичников.

– Угу, записал. По отчеству?

– Сергеевич.

– Угу, есть. Во-он туда!..

Глава 9 (окончание)

Разум не способен не сомневаться. Иду, такой, по коридору, там десять секунд хода, а то и меньше, а сам успеваю подумать про себя и проблемы свои: «Какого черта?!». Иными словами – чего я жду, чего ищу и, главное, зачем??? Отца, судьбу, любимую, украденное имущество?.. Погоди, погоди… погоди… память моя…

– Разрешите?

– Да, пожалуйста. Добрый день. По какому вопросу, позвольте спросить?

Кабинет этот – почти обычный, почти просторный: весьма умеренно захламлен канцелярской мебелью, в углу на столе небольшой монитор, с мышкой, с ковриком, с действующей пепельницей, с наушниками, под столом – системный блок. Слева у дверей шкаф с открытыми полками – специальный, под бумаги, пол выложен плитками, пол почти голый, если не считать резинового квадратного коврика под креслом у стола… Темное-серое полустул-полукресло из литой пластмассы, всего их три в комнате, одинаковые… Окно здесь одно и странное: снаружи типа ставнями прикрыто, а изнутри забрано металлической решеткой с толстенными прутьями. Освещение только искусственное: над головой – матовый плафон, на столе – оранжевый абажур с лампочкой, монитор спит или погашен. Умеренно накурено.

Во многие разы быстрее – увидеть это все и осознать, нежели пересказать словами, и в подобных случаях у меня всегда временной разрыв: сначала зрительные, слуховые и иные впечатления, а уже вслед за услышанным и увиденным, редко когда параллельно, происходит переодевание эйдетических корпускул смысла в вербальные, то есть в словесные… по типу: «Ай! – током ударило!». Иногда я уверен, что эти мои особенности – суть диагностические признаки человека-тормоза, пережившего трудное детство, а иногда вовсе даже наоборот, в любом случае во мне остается место для сомнений.

В комнате еще есть какой-то хлам, но его я не успел рассмотреть, поскольку не за этим прибыл, да и собеседник поторапливает, к доверительному общению рвется.

– Да, добрый. У меня тут вот какое дело… насчет машины, красной «бээмвухи»…

Передо мною, метрах в полутора, стоит мужик в зеленом незастегнутом халате, оттуда скромно и недалеко выглядывает пузо, обтянутое синей рубашкой, мужик спокоен, ему далеко за полтинник, очки приподняты надо лбом на лысой круглой голове, ростом пониже меня, безбородый, безусый, подбородка два. Глаза карие, зубы вставные, щеки красные… Крепыш. Фиг его знает, что могут означать для меня все эти подробности, чему зацепками служить? Если бы он в это время рисовал левой, кстати, татуированной рукой или мышкой ею двигал, я бы еще вдобавок мог определить, что он левша… Звать его Миша, если верить синим буквам на пальцах левой руки.

– Какой «бээмвухи», о чем вы?

– Ну, красной, «копье». Такие в народе «копейками» зовут. Только это не «жигули-копейка», а…

Мужик прервал меня на полуслове и сделал это небрежно, без нервов, не напрягаясь и не заботясь о том, что я при этом почувствую:

– Молодой человек, вы уж извините за прямоту: вы не по адресу, идиотов лечат в других местах.

Сурово он меня охарактеризовал… Ну, я за словом в карман не полез, мне теперь главное – из ситуации вырулить, в которую я сам и заехал по собственной воле. Так что, как говорится, нахальное нахальным:

– А я и не собираюсь никого лечить. Мне бы только поговорить с владельцем транспортного средства… номер ха двести девять эс… уй!..

Дверь, которую я аккуратно за собою прикрыл, резко распахнулась и стукнула меня в спину… даже затылку чуть-чуть досталось. Сначала удар и вскрик – потом осознание: дверью!

Мне кажется, что я даже и не особо удивился в тот миг, когда обернулся и увидел толкнувшего меня мужчину… Они ввалились втроем, но вошедшего первым и главного среди них я узнал: это был тот загадочный чувачок, что на перекрестке Серебристого советовал мне сменить хобби, забыть об изучении так называемых «общественных» насекомых. Только ныне он одет гораздо «официальнее»: щегольская серая в полоску пиджачная пара, бордовый, почти черный галстук-шнурок поверх светло-розовой рубашки, причесан, выбрит, и на ногах небось какая-нибудь обувь имеется – не хоббит, чай, но сейчас не посмотреть, просто потому, что неохота перед ним взгляд опускать.

– A-а, Савелий Васильевич! Какими судьбами? Как говорится – и года не прошло! Могу чем-то помочь?

Два мужика у него за плечами – крепкие ребята, но ничего такого качково-омоно-гангстерского, нормальные парни – плотные, рослые, ни единой зловещинки в зубах и лицах что у одного, что у другого. Молчат, морды внимательные, славянские, одеты просто, ближе к офисному стилю, оба в пиджаках, но в джинсах…

– Здравствуйте. Простите, а вас как? Ну, по имени-отчеству, а то вы меня знаете, а я не это… ни сном ни духом. Неудобно как-то.

– А вам-то зачем? Ладно, зовите меня… Лаврентий Павлович… нет, лучше Иван Иванович. Итак, Савелий Васильевич, поскольку мы с вами уже познакомились, подружились, позволю себе повторить вопрос: какими судьбами? Что вас сюда привело, могу ли чем помочь?..

Угу, подружились! Мне этот Лаврентий Иванович еще в первую встречу крепко не понравился, да и теперь симпатичнее не стал, несмотря на то что дважды уже пообещал оказывать помощь. Но – процесс проникновения в истины и тайны так или иначе пошел, а я совсем не против от этого, мандраж бы только унять…

Тронул сознанием верную и преданную Букач – та ни в зуб ногой, полное спокойствие и абсолютная индифферентность! Съежилась в планшетке и дремлет себе или медитирует, никак себя не проявляя, во всем положившись на овеликого меня… С одной стороны, это не есть хорошо, ибо я, лишенный ее поддержки, пусть даже такой тщедушной, остался один на один с неизвестностью, а с другой стороны, может, оно и к лучшему, поскольку передо мною обычные люди, не какие-нибудь там джинны с вампирами.

– Так ведь, Иван Иванович… Я уже дважды эту историю повторил.

– Какую историю?

– Насчет «бээмвэ-копейки», красного цвета, которая утром при свидетелях повредила дорогую детскую коляску во дворе моего дома, возле моей парадной.

– Неужто?

– Да, у меня и номер автомобильный записан для памяти.

– Прекрасно! Понимаете, Савелий Васильевич…

– А вы зовите меня Лаврентий Павлович, если это имя освободилась, будем вместе псевдонимы носить.

Чувак хохотнул, оглянувшись влево, на хозяина кабинета, а тот с готовностью хмыкнул в ответ, но не как равный, а как бы соблюдая дистанцию по отношению к старшему.

– Нет, извините, Савелий Васильевич, в любых обстоятельствах, при любых раскладах и допущениях не следует терять чувство меры. Сегодня вы у нас в гостях, а не наоборот, поэтому право решающего голоса… ну, вы понимаете…

– Нет, Иван Иванович, я вас не понимаю.

Чувак, попеременно представившийся Лаврентием Павловичем, а потом Иваном Ивановичем, кивнул, взяв после этого небольшую паузу, а двое подручных его немедленно отреагировали на кивок: я и пискнуть не успел, как они ринулись на меня вдвоем, согнули буквой «г», вцепившись мне в волосы и захватив руки за спиной… щелк-щелк – холодное на запястьях, никак наручники!.. Ни разу в жизни до этого не носил я наручников, даже игрушечных не примерял, хотя Женечка однажды предлагала… Но я тогда справедливо заметил ей, что в таких играх грань между извращением и нормой проходит как раз по гендерным и социальным параметрам: наручники в постели – для женщин, если им так нравится брутальный секс, а в тюрьме – для мужчин. Отнюдь не наоборот! Но лучше без них! У Женьки, если вспомнить, вообще были странноватые наклонности в любви…

Меня выпрямили.

– Чё, дурак, что ли!? – только и успел спросить я. – Уй!.. – Это парень-подручный выпустил из захвата в горсти мой скальп, а освободившейся рукой саданул точно в солнечное сплетение. И опять мне пришлось согнуться, да еще и ноги подкосились… Очень сволочное ощущение, когда ясно понимаешь, что если не вдохнуть сей же миг, то умрешь… и при этом не вдыхается!..

– Володя, аккуратнее, лопнет у него селезенка или печень – пойдешь в отпуск в декабре!.. А вы потерпите, Савелий Васильевич, еще буквально несколько секунд – и станет легче. Носом, носом дышите и больше не дерзите мне… нам… Хорошо?

Я кивнул и задышал носом. Боль постепенно улетучилась, уведя за собою страх, а взамен пришла ярость. Но ярость была не дикая, а своя, ручная, холодная, хорошо понимающая команды разума…

Пока мой организм корчился от рукотворных, насланных извне болезненных состояний, парни, послушные тихим приказам своего старшего, отстегнули и вновь застегнули наручники на моих руках, но теперь не за спиной, а впереди. А я уже мог стоять вертикально, и даже колени выпрямились.

– Сергей, ну-ка, глянь в сумочку. Что у него там? Давай ее сюда.

Парень отдал Ивану Ивановичу мою трубку-соньку и для верности потряс над полом перевернутой планшеткой.

– Все, пусто.

Ай да Букач! Ай да молодец, сообразила, что здесь пока не стоит никого за пальцы кусать, набросила на себя невидимость и неосязаемость… И главное – ни малейшего беспокойства за своего обожаемого овеликого! Но это она правильно, так и надо, так я и хочу.

– Поскольку я сам сегодня вел эту… как вы ее называете – «копейку», то знаю абсолютно точно, что никакой коляски я не сбивал и не сминал, а вот как вы нас нашли – это животрепещущий вопросец, и мы совместно с вами поищем на него ответ. На этот и на все другие вопросы. Боевики, детективы смотрите?

– Нет.

– Ну, читали, наверное?

– Нет. – Ярость, хоть и прирученная, все же порыкивала во мне, подталкивала возражать, врать и упрямиться даже там, где это не имело никакого смысла… С собственным упрямством вообще бороться труднее, чем с остальными чувствами и порывами. Так по крайней мере обстоит дело у меня, как у остальных, не знаю. И то упрямство почти беспрепятственно подтолкнуло мой язык добавить более развернутое отрицание. – Ни разу в жизни! Уй!..

– Володя! Стоп. Держи себя в руках, бери пример с меня. Нет, ты врубился? Ты бьешь только по моей команде. Ты понял?

– Да.

– Еще раз повтори: ты понял?

– Да, Иван Иванович.

– А ты?

– Да, понял, Иван Иванович. Куда его теперь, в тачку?

– Угу. Так. Так… так… как бы нам замаскировать… Савелий Васильевич! Отдышались, говорить можете? Вас вырубить, или вы обещаете молчком сесть в машину?

– Молчком.

– И правильно. Борисыч, одолжи-ка нам халат! Снимай, снимай, к вечеру вернем, Володе все равно документацию завозить… Савелий Васильевич! Если же вы нарушите свою торжественную клятву, начнете буянить, брыкаться, звать на помощь, то вас постигнет всеобщая ненависть и презрение трудящихся, плюс мы все равно вас вырубим, но второпях и менее бережно. И погрузим в машину временно бесчувственного. Выбирайте?

– Не буду брыкаться. Мне и самому любопытно кое-что выяснить. Надеюсь, вы меня убивать не собираетесь?

– Убивать??? Никоим образом, это не по нашей части. Стало быть, наши с вами цели совпадают. Вот вам халат… погодите, вдвое сверну… и поперек… вот вам на руки халат, как будто вы его несете… Понятно, да? Приедем на место – наручники снимем, я обещаю. Итак, господа, вопрос общий, относится ко всем присутствующим: всем все ясно? Каждый, включая нашего гостя, понял свои права и обязанности?.. Хорошо. Готовы? Борисыч, ты тут остаешься, в обычном режиме… Есть что делать?

– Пф! Выше головы, как всегда!

– Хорошо. Я иду впереди, Володя за мной, Савелий Васильевич за Володей… вот за ним держитесь, а замыкает группу Сергей. В случае нештатной ситуации действовать соответственно и оперативно.

Парень по имени Сергей легким тычком дал мне импульс-направление, но я успел воткнуть вопрос сквозь Вовину тушку в прямую спину Ивана Ивановича:

– А далеко едем?

– Все ответы на все вопросы потом. Через полчаса на месте будем, если пробки не помешают, вот там и начнется что-где-когда и прочие кавээны.

Почему-то я был уверен, что мы поедем в этом пресловутом «БМВ», но – нет: разместились в белом отечественном автофургончике, по типу городской маршрутки, Лаврентий Иванович за рулем, а мы втроем – в закрытом кузове. Поскольку «вырубать» меня пожалели, поверив моим обещаниям, я на выходе успел поглазеть на охранника и вахтершу – оба как ни в чем не бывало несли свою службу, а на меня ноль внимания. Вот ведь как оно бывает: человека средь бела дня похищают, наручники надевают, по телу кулаками стучат – а они хоть бы что! Турникеты, будни, мокрое лето, окурки, уличные офени, машины раздраженно бибикают – и здесь же наяву триллер с киднеппингом!

Вот такая вот она – реальная жизнь, дружище Букач, удивительнее любой сказки! Слышишь меня?

– Да, о Великий! – мыслями проскрежетала Букач, смирно сидящая (стоящая?) на полу маршрутки, метрах в полутора от моих ног. У меня даже шевельнулась мысль натравить ее на моих врагов, но я легко ее погасил, потому что к этому моменту страх из меня заметно выветрился, оказывается, я больше боюсь неизвестности, нежели материализовавшихся угроз. Подождем, посмотрим.

На окнах – шторки, ребята-сопровождающие не поленились задернуть, а обзор в лобовые стекла не был мне доступен, потому что сидел я спиной к Ивану Ивановичу, нашему командиру и водителю в одном лице, так что даже повязка на глаза не понадобилась. Считать повороты и ловить направления после этих поворотов я заманался в первые же две минуты, поэтому весь оставшийся путь молча таращился в серую ситцевую занавеску на заднем оконце фургончика и на случайную муху, которая, устав суетиться в тесном пространстве фургончика, то и дела ныряла под занавеску, наверное к окну, к свободе поближе… Да, и еще: из принципа не сделал ни единой попытки пообщаться со своими угнетателями-похитителями! Мне они по фигу, ни злить их, ни задабривать не собираюсь! Гоблины, блин!..

Они также не делали попыток со мною заговорить, так, перебросились мимо меня парою малозначащих фраз…

– Мать-перемать, откуда эти мухи? Только что ведь не было!

– Ну а как ты хотел? Лето.

И все, и снова молчат, головами и плечами покачивают в такт фургону.

Ах, я лопух! Эх, поздно сообразил опробовать на мухе новые свои возможности, чуть было не сказал – умения! Чтобы уметь – это учиться надо, усердно, постоянно, и все же, все же… Пусть эта жирная жужжащая тварь покрутится под носом у кого-нибудь из них… из этих двоих!.. Интересно, поддастся она магии моей?.. Вот бы поддалась!

На диво легко и точно (легко для моих ментальных потуг) муха подчинилась и стала выделывать пируэты перед носом у Вовы-костолома, как я его про себя назвал. Молодец муха, выбрала именно того, кого надо! Еще давай, еще!

Муха сугубо по моей просьбе протаранила Вове щеку и, увернувшись от контрудара, взяла повыше, чтобы в глаз!..

– Да ты сука!.. Ах, ты!.. – Вове повезло, а мухе нет: беспорядочно маша руками, он все же умудрился захватить ее в горсть и раздавить прямо в кулаке. Муху на пол – брезгливым швырком, а левую ладонь поочередно обтер носовым платком и об джинсы. А вот это ты зря, дружок! Ой-ёй-ёй-ёй как зря! Зря ты ухватил ее голой рукой и запачкался о мушиные потроха! Они грязные, они полны инфекции, очень гнусной такой инфекции… быстродействующей… Чувствуешь, Вова, как зазудела кожа на ладони и на пальцах, именно в тех местах, что запачкались?.. Зудит кожа, Вова, зудит и уже покраснела! Ты только взгляни!

Вова засопел и вновь взялся рассматривать растопыренную левую ладонь. Может быть, кожа там действительно чуточку порозовела от обтирания, но это не важно, я уперся в его мысли своими: зудит, такое ощущение, что инфекция успела проникнуть в глубь кожных покровов, надо еще протереть! Чтобы начисто!

Вова послушался и мелко, одними краешками языка и губ плюнул в ладонь, протер ее одною стороной носового платка, потом другой…

– Чё ты, чё там такое?

– Да ну… Ненавижу эту пакость помоечную, мух этих… лучше перебдеть, чем недобздеть, как говорится… Говорят, вместе с индокитайцами такие бациллы к нам понаехали, что их никакими анабо… э-э… антибиотиками не взять!..

– A-а, ну правильно, да.

Правильно, все правильно, господа мордовороты. Все очень правильно и хорошо. Протер – и молодец, победил инфекцию, сдаюсь. Теперь вы у меня… в случае чего… страшилки я придумывать мастак. Вы еще когтей моих не видели и томагавков! Вот вы увлеклись разговорами о гигиенических угрозах, а того и не видели, как моя Букач, испросив взглядом моего разрешения, остатки той раздавленной мухи подобрала и, вероятно, уже усвоила без остатка. Но вас она пока на зуб не пробует, ибо команды ей такой не поступало… опять же – пока не поступало. Да, Букач?

– Да, о Великий, ты только прикажи! Как ты добр!

– Может, я и добр, – подумал я в ответ, – но с тебя пока и мухи хватит.

– Как прикажешь, о Великий!

Вова, сидевший слева от меня, отвлекся наконец от инфекции на ладони и заглянул под занавеску со своей стороны.

– О, уже приехали. Это… Иван Иванович?! Мы так же, тем же порядком?

– Да. Проверь халат у него на руках, загляни под халат, проверь. Ты впереди идешь, Сергей замыкающим, этот – между вами. А я уже за Сергеем.

– Куда его, в двадцать вторую?

– М-м-м… Да, в двадцать вторую, погоди… Вот ключ. Откроешь – сразу вернешь.

– Все понял. Тэк! Всем все понятно? – Вова, даже голосом подражая своему старшему, скопировал вопрос, но, так и не дождавшись ответа от меня и Сергея, распахнул дверцу, вылез первым.

День как день, асфальт как асфальт, с голубями. Пока мы вчетвером выстраивались в неровную колонну по одному, я успел обозреть и уяснить для себя круговую панораму: ровно залитый асфальтом внутренний двор какого-то четырехэтажного белокирпичного здания, почти правильный (с небольшими выемками) прямоугольник, где-то пятнадцать на двадцать. В таких эстетически незамысловатых дворцах брежневской эпохи любят размещаться прокуратуры, военкоматы, штабы МЧС, но беглый взгляд подсказал мне, что этот здоровенный дом не есть госучреждение! Скорее частная лавочка. Да хотя бы потому, что из дюжины машин в полупустом дворе ни на одной нет госномера, все личного пользования, даже грузовой «зилок». Большинство машин среднего класса, один – «хаммер», странная телега, если вдуматься: одновременно заметная, навороченная и несуразная. Это уже о чем-то говорит, что номера на машинах такие. Выход со двора перегораживают массивные стальные ворота, и не решетчатые, а сплошняком, глухие. У центрального входа-выхода нет урны, где же они перекуривают, интересно? По кабинетам, что ли? Типа, новые времена с гонениями на курильщиков их не касаются? И кто это – они, интересно знать? Интересно – значит, узнаем, затем и приехали. Главное – опять не поддаться трусости и мандражу во всех конечностях.

– Букач, ну-ка, нюхни: есть здесь нечисть поблизости?

– Это… это… нет, о Великий! Вон, вон в том подвальце домж прячется, слабый-преслабый, уже почти сдох. А больше никого.

– Домж – это кто?

– Не ведаю, о Великий, доселе не встречала его. Был домовой, да остался без приюта, вот и домж.

– A-а, по аналогии с бомжем. Понятно.

Последнее слово, я видимо, произнес вслух, и Сергей тотчас пробурчал из-за спины:

– Чё тебе понятно? Давай, давай, шлепай и молчи покуда.

Взошли на второй этаж, Вова открыл дверь, но она, против ожидания, оказалась не металлическая, а деревянная, двустворчатая, со скудными вертикально сбегающими узорами старого, наверное, совдеповского образца… Стандартный служебный кабинет, с канцелярским столом, компьютером, двумя шкафами по стенам, одно широкое окно, выходящее во двор, зарешеченное, но не зашторенное, не замазанное… Тут меня пробил вопрос, пока еще не шибко актуальный, но все-таки…

– А в туалет мне как-то можно зайти?

– В туалет… – Иван Иванович, уже успевший угнездиться за столом в хлипком офисном кресле на колесиках, явно попал в затупку… – А что, невмоготу?.. Впрочем… Володя, догони-ка Сережу и быстренько сюда… Так, коллеги, вдвоем сопроводите молодого человека в гальюн, вдвоем, потому что наручники придется снять, а на коридорных просторах не должно быть никаких неожиданностей, мы здесь все-такие не одни и не должны никому мешать.

Да, мне захотелось в туалет по малому делу, но я свободно мог бы потерпеть еще два-три часа, а то и больше, пока по-настоящему не приспичит, да только на фига мне терпеть, когда я могу обойтись и без этого, а повезет – глядишь, удастся и рекогносцировку местности провести.

Туалет был на этаже, неподалеку, через две двери в третью. В коридоре светло и безлюдно, пол из светлопесочного ламината, по нему через весь коридор до самой лестницы – ковровая дорожка, стены светло-кремовые, голые… Ну никакого леденящего кровь мрачняка! Что тут еще смотреть, что анализировать?.. Хрен его знает, но запахи в туалетах отнюдь не выгребные сортирные, а облагороженные недорогими дезодорантами, уже приятно. Были бы только одни кабинки в туалете – я бы непременно попытался закрыться, так, из чисто исследовательского любопытства проверить реакцию моих конвоиров, но сам ведь обозначил, что по малому делу прошусь, а оба писуара вне кабинок: стой и облегчай душу под подозрительными и брезгливыми взглядами Вовы и Сережи… Букач не в счет: сидит себе на узеньком подоконнике у слепого окна, а в темно-багровых глазенках ничего не прочесть, кроме безмятежной преданности овеликому мне…

– А это… воздушного полотенца-осушителя тут у вас не предусмотрено?

– Нет, вон, салфетками вытрись.

И верно: сбоку от умывальника целый короб с гигиеническими салфетками. Обычная офисная цивилизация… Казалось бы – обычная, а сами квартиры по ночам грабят, шалунишки, а днем и того хуже: похищают людей, побоями тешатся!

Иван Иванович кивком обозначил вопрос одному из моих сопровождающих, там так же молча, вероятно, подали знак, что все обошлось без происшествий, и только после этого Иван Иванович переключил свое внимание на меня:

– Все в порядке, Савелий Васильевич? Еще какие-нибудь пожелания будут?

– Ну… Кроме самых животрепещущих… о самом факте, так сказать, моего здесь присутствия… Если из второстепенных – не хотелось бы наручников, я ведь не буйный.

– Да, из вопросов – до поры ограничьтесь второстепенными, а наручники пока вот здесь, на сейфе полежат, они тут никому не помешают… Сейчас, буквально через минуты, подоспеет мой коллега, и вот тогда уже мы втроем поговорим вволю, он в теме наших общих дел. Сергея мы временно отпустим по другим служебным надобностям, а Владимир останется на случай разрешения мелких оперативных оргвопросов: чайничек, там, заварку освежить, рану перевязать… Шучу, шучу насчет раны, это знаете, дома у меня родственники жены сериалы смотрят, ну и я иной раз, мимо проходя, зацеплю глазом или ухом очередную сентиментальную триллерщину… Увы, не лучшим образом сказывается даже на лучших умах. А в принципе я как раз горячо солидарен именно с вашим кредо на сей счет: избегаю телевизора.

– И чем вы заменяете отсутствие телевизора? Ходите в кино?

Иван Иванович фыркнул, видимо оценив шутку:

– Нет, заменяю чтением книг, реже газет и журналов, заменяю ночными бдениями у компьютера, все, как у людей. Но еще больше – работаю, работы просто завались!

Я понимающе кивнул в ответ:

– Ну еще бы! У одних замки на дверях обычные, а у других – с секретом, намучаться можно!

Иван Иванович опять ухмыльнулся, но в этот раз куда более натужно, без веселой искорки в уголках глаз, я бы даже сказал – слегка оскалившись.

– Понимаю, одобряю ваше чувство юмора, но я не домушник, несмотря на то что проникновение со взломом в вашу квартиру происходило под моим руководством и при полном моем участии. Я отдаю себе отчет, что это можно считать… и нужно считать преступлением, а все же я не уголовник, не преступник в привычном толковании этого слова и в самое ближайшее время надеюсь вас в этом убедить. О!.. Вроде бы идет! Володя, Володя, давай, открой и быстро-быстро-быстро нам всем троим чайку!.. Кофе у нас не в ходу, Савелий Васильевич, так что извините, зато чай двух видов: черный байховый и зеленый с жасмином. Вам какой?

– Черный байховый, без сахара.

Дверь отворилась – Иван Иванович поспешно встал. И Вова, опустив вдоль тела руки с чайными принадлежностями, тоже вытянулся почти по стойке смирно. Вошедший был сантиметров на пять выше Вовы, потяжелее где-то на пудик и не столь спортивного вида, но все равно выглядел подтянутым, крепко сбитым, возраст лет сорок с небольшим, безусый, безбородый, седовласый, лицо красное, щеки в мелких фиолетовых прожилках, как у человека, имеющего проблемы с давлением и при этом любящего пропустить глоточек чего-нибудь «тонизирующего» сосудорасширяющего. Солидный такой чувак, из руководящей породы, тоже при пиджаке, но без галстука. В руках у него был старомодный коричневый кейс, какие в фильмах прошлого века показывают, чуть ли еще не брежневско-горбачевских времен. Явно увесистый.

– Добрый день, господа-товарищи! А, это и есть наш гость? Очень приятно. А не худо бы нас всех другу другу представить? А?

Мужик поздоровался как бы со всеми нами, но обратился к Ивану Ивановичу и обратился безлично, словно приглашая того немедленно и за всех определиться с формой обращения к собеседникам.

– Да, конечно! Правила вежливости требуют начать с представления гостя: Кирпичев Савелий Васильевич, так сказать, объект нашего научного любопытства. Владимир – наш сотрудник и мой помощник, Я – Иван Иванович Иванов… и-и-и-и…

– И я, Петр Петрович Петров. Вот и познакомились, вот и хорошо. Иван Иванович, вы уже обрисовали что к чему, рассказали господину Кирпичеву? Обозначили ему наши проблемы и вопросы, прояснили его недоумения?

– Нет еще, не успел: буквально десять минут назад приехали сюда с Комендантского. Собственно говоря, наше сегодняшнее знакомство произошло именно по его инициативе…

– Да, да, я в курсе, мне уже изложили. Но каким образом ему… вам, Савелий э-э-э… удалось выйти… на Ивана Ивановича? Информационный поиск каким-то образом связан с компьютерными технологиями? И если да, то с какими?

Последний вопрос был предназначен конкретно для меня, и я опять выложил им наспех состряпанную и уже опробованную на прежней «точке встречи» заготовку, но она, увы, по-прежнему не устраивала ни Ивана Ивановича, ни Петра Петровича.

Иван Иванович еще раз объяснил мне и остальным присутствующим, что категорически никакую коляску не сминал и отбыл из моего двора еще до рассвета, «а посему рассказы про ущерб и свидетелей – в пользу бедных».

– Со своей стороны и я, – включился в его речь Петр Петрович, – сразу же после звонка Ивана Ивановича навел кое-какие справки и успел кое-что изучить, пока сюда ехал, а именно: посмотрел визуальную хронику событий этого дня, смонтированную из камер наружного наблюдения, включенных в доступную для нас общую сеть. Наш… визави Савелий Кирпичев шел от дома к нашей лаборатории Приморского района пешком и вел себя странно для обычного человека: словно бы по следу шел, как гончая! Идет, идет, такой, вдоль трассы… Потом крюка к проезжей части, голову вытянет, повертит ею – и опять идет! В верном направлении, что характерно! Сообщников, координаторов, подсказчиков при этом не наблюдалось. Иван Иванович, что при нем было? Да сиди, так отвечай.

Иван Иванович покорно плюхнулся на хозяйское место за столом (Петр Петрович явно имел право согнать его оттуда в свою пользу, но не пожелал, присел напротив меня, предварительно отодвинув стул на метр дальше против прежнего положения) и отхлебнул чаю.

– Мы так, поверхностно осмотрели, но… Кастет, нож, ключи, трубка-смартфон. Бумажник. Планшета при нем не было, только сумка от него, других электронных устройств тоже не было, кроме флешки в бумажнике. Флешка стандартная, пустая. Наш ручной сканер и конторский, который наружный, больше никакой электроники на нем не увидел и не показал.

– Угу. И мой молчит. – Петр Петрович на мгновение вынул из кармана какую-то коробочку, похожую на смартфон-пятидюймовочку, и сунул обратно в боковой карман пиджака. – Молодой человек, а зачем вам нож и кастет, позвольте полюбопытствовать?

– Да так, на всякий случай. Против грабителей ночных и против неизвестных личностей, которые любят подходить на улице и угрожать.

– Это он на меня намекает, Петр Петрович, это когда я к нему давеча подходил и вежливо попросил…

– Значит, недостаточно убедительно и недостаточно вежливо, если наш гость не только не послушался, но и нас искать побежал, да еще вооружился. А в милицию вы не пробовали звонить, а, Савелий? Тогда и сегодня, а?

Я вновь занервничал, и меня успело достать его квазистарческое акание. И взгляд… Если бы он вслед за Иваном Ивановичем принялся меня уверять, что убийства не по его части, я бы усомнился. Блин, точняк: в тусклом сиянии этих карих глазок наверняка не обнаружить разницы между понятиями «расстрел» и «производственная необходимость». «Букач, крошка, сумеешь в случае чего покусать этого… мужчину, который напротив сидит?..» Та уверила, что сумеет. Уже приятно.

– Не пробовал. Между прочим, искал я свое имущество, а не Иван Иваныча.

– Не врет насчет ментуры, Петр Петрович, абсолютно никаких сигналов по этой части от него куда-либо «туда» не зафиксировано как сегодня, так и в предыдущий период времени.

Петр Петрович покивал молча, двинул вперед ладонью и тотчас сжал ее в неплотный кулак, как бы показывая, что информация им усвоена должным образом, и что сейчас желательнее всего наше общее молчание.

Помолчали. Наконец Петр Петрович поднял взор и соизволил распечатать уста, с места в карьер взявшись погружать меня в пучины проблем и тайн, в которые так некстати впутался некий любитель-энтомолог Савелий Кирпичев. Вова прилежно изображал из себя глухонемого, а Иван Иванович в достаточно свободном режиме, с подчеркнутым уважением и в то же время без подобострастия и солдафонщины позволял себе вмешиваться в рассказ, уточнять, где-то даже поправлять, но чаще давать по ходу дела информационные справки с той или иной степенью развернутости.

С давних пор повелось, еще чуть ли не при академике Несмеянове, когда в лапы отечественной науки попали первые информационно-вычислительные машины, что вокруг новомодной вычислительной техники завертелись, зароились кибернетики, шарлатаны, психи, энтузиасты – и с каждым годом все в больших количествах, и все жаждали чуда, которое каждый из жаждущих понимал на размер своего головного мозга или индивидуального психического сдвига.

Потом, по мере того как компьютерная эра все глубже проникала в обыденность, ажиотаж вокруг цифровых технологий в значительной мере угас, но любопытство осталось, действенный интерес со стороны людей мыслящих сохранился, и даже возрос, и даже начал ветвиться по самым разным направлениям. И так случилось, что в городе Санкт-Петербурге, тогда еще в Ленинграде, нашли друг друга и сплотились в некий клуб по интересам люди, которым захотелось узнать и понять: «А что дальше?».

Да, вот идет-гудет цивилизация, в процессе жизнедеятельности оставляя на своем пути следы, кучка за кучкой: Баальбекские террасы, пирамиды Хеопса, Кносские лабиринты, легенды об Атлантиде… Ей помогают в этом люди-человеки: первопечатник Федоров, паровозник Ползунов, Мичурин со своими горошинами в кулак размером, монах Мендель… Дальше больше: полет Юрия Гагарина, группа криденс клеа воте ривайвл, лайкра, потом сотовая связь, потом Интернет… А человек как был овощем на грядках у рабовладельца Петрония, так и остался овощем – почти поголовно, за самыми редкими исключениями. Но и эти исключения внешне и внутренне выглядят абсолютно так же, как и современные нам овощи-антропоморфы из пивной неподалеку, и ни малейшей принципиальной разницы! Бывает нередко, что у светломозглого яйцеголового печень еще больше, чем у пропойцы-сантехника, и даже проблемы с алкоголем не меньшие… Но это лирика. А вопрос-то остался: «Что дальше???».

Итак, «куда ж нам плыть?». Абсурдно думать, что человечеству, homo sapiens, как виду суждено прожить столько же, сколько стрекозе и акуле (Савелий Васильевич, мы стараемся для экономии времени и сил оперировать примерами из ваших личных гносеологических закромов, надеюсь, вы не против?), гораздо практичнее будет предположить, что в геологически обозримом будущем Природа легко и просто обойдется без нас, без ее самозваных царей! Такова истина, и мы должны к ней привыкнуть заранее, тем более что десяток-другой обывательских поколений, следующих за нами, вполне даже могут не переживать по данному поводу, потому как история рода человеческого вряд ли закончится на них. Но мы-то – ученые, мы хотим понять, мы хотим постичь и представить, и смоделировать, и, если удастся… как-то так… использовать, отреагировать…

Одни прогнозисты привыкли думать, что цивилизация, люди погибнут в войнах, другие – что от все более и более зловредных вирусных штаммов, нами же самими выращенных, третьи не сомневаются, что нас всех, живущих на Земле гуманоидов, прихлопнет астероид или комета подходящих размеров… Уфологи имеют свой отдельный взгляд на суть грядущего апокалипсиса, но с ними лучше не связываться, это к психиатрам. Так называемый ленинградский клуб, о котором зашла сегодня речь, избрал себе для изучения и прогнозирования несколько иную «делянку», на стыке двух отдельных научных дисциплин, имя которым кибернетика и энтомология, или, говоря проще, наука, изучающая насекомых, плюс система научных и околонаучных взглядов на моделирование внечеловеческого разума.

– Типа искусственного, что ли?

– Вроде того. Но что есть искусственное, Савелий Васильевич? Геометрически правильный кубик каменной соли перед нами, который миллионы лет назад рожден где-то в неглубоких недрах Земли, – это искусственное образование или естественное?

– Естественное.

– А если я с помощью скарпели, наждака или простым упорным облизыванием придам кристаллу форму правильного куба, – это что?

– Это искусственное.

– Вот как? Но разве я сам, Петр Петрович Петров, не есть порождение Природы с большой буквы? И разве оба кубика эта самая Природа ваяла непосредственно, волею одной? Нет, в обоих случаях она применяла свои природные инструменты – где-то лава, неорганическая химия, давление и температура, а где-то высунутый язык старательного сумасброда Петрова Петра Петровича! Так почему тогда в одном случае правильный соляной куб – это естественное образование, а в другом искусственное? А?

Хм! И действительно… Я как-то растерялся от этого риторического вопроса, да еще, на беду своему интеллекту, представил себе как этот чувак, внешне похожий чем-то на московского градоначальника Сергея Собянина и столь же солидный, старательно лижет каменную соль в попытке придать ей правильную форму!..

– Я затрудняюсь ответить, честно скажу. Хотя – да, вижу определенную логику в ваших словах и здравый смысл ощущаю.

– И то хлеб. Тогда продолжим. На чем мы… А!., искусственный разум. Кибернетики стремились вдохнуть разум в цифровую технику, а некоторые энтомологи посчитали, что следует попытаться обнаружить уже существующий разум в природных устойчивых скоплениях так называемых общественных насекомых. А вдруг, – это энтомологи так подумали, не я, – термитники, муравейники, пчелиные и осиные рои как некое новое целое, состоящее из автономных единичек, обладают зачатками собственного насекомьего сверхразума?

Решили и решили, взялись искать. Результаты – примерно такие же, как у наших кибернетиков по конструированию искусственного интеллекта: блистательные, интересные и неожиданные, но еще очень, и очень, и очень далекие от желаемого искомого!.. Я не слишком ли… Я стараюсь говорить как можно проще, уважаемый Савелий… Кирпичев, постоянно ваше отчество забываю…

– Васильевич.

– А, да, Савелий Васильевич, верно, просто меня все время на Викторович кренит. Стараюсь говорить проще и надеюсь, что вы пока все понимаете?..

Иван Иванович деликатно кашлянул как бы в ответ на слова своего старшего коллеги, и тот спохватился:

– А, да, прошу прощения. Ну конечно, понимаете, но все равно, я по древней своей воинской привычке и дальше буду стремиться к благородной простоте смысла в нашем с вами общении…

– По военно-морской, вероятно, привычке? – Я не утерпел и решил блеснуть интеллектом, просто, без особой цели, чтобы… ну так… из хвастовства. Не люблю чужую спесь, предпочитаю свою.

– Да! А, кстати, как вы определили? Утолите мою любознательность: вроде бы я без зюйдвестки сегодня и без морских татуировок да и по-боцмански не ругаюсь? Это Иван Иванович, что ли, вам про меня рассказал?

Оу! Мне было весьма радостно узреть неприкрытый испуг на лице лощеного и уверенного в себе Ивана Ивановича!.. Врасплох чувака застали! Я немедленно поддался наполовину интуитивному, мгновенно проскочившему в извилинах расчету и подтвердил:

– Почти да. Иван Иванович явно привык к вашему руководству, значит, давно с вами и при вас. Вы, все присутствующие, говорите, действуете, двигаетесь… по печени и в дыхалку бьете – четко, без этакой гражданской расхлябанности, свойственной нам, штафиркам, и при этом Иван Иванович туалет гальюном называет… Доктору Ватсону доводилось раскалывать ребусы и посложнее, я уж молчу о мистере Холмсе…

– А-а-а! Ларчик-то просто открывался! Все равно: Иван Иванович, извольте еще раз перешерстить компьютерное наследие господина Кирпичева – отдадим должное остроте и гибкости его ума – и перепроверить пусть даже гипотетическую возможность его проникновения в наши ресурсы. А о гальюнах поговорим приватно чуть позже.

– Да, Петр Петрович.

Черт побери, как все-таки приятно бывает сделать ответную гадость дальнему своему! За информационный косячок, так удачно мною подмеченный, Иван Иванович будет иметь бледный вид перед начальством, это уже очевидно! А не дерись и не воруй!.. Ух, я нынче злорадный!

Петр Петрович опять завел свои пояснения, и, между прочим, слушать мне их интересно! По-настоящему, без притворства интересно, пусть я даже и не догадываюсь, куда он клонит со своими лекциями.

Если прямая имитация человеческого разума с помощью компьютерных технологий была еще очень и очень далека от совершенства, почти столь же далека, что во времена Голема и Франкенштейна, то моделирование более простых алгоритмов, к примеру фиксации пофакторного сходства и различия между отдельным организмом дерева березы и общественным организмом муравейником у подножия данной березы, шли на ура.

Вдруг выяснилось, словно бы само собой, без чьего-то конкретного приоритета, что коммуникационные инструменты современного города, мегаполиса типа Москвы, Петербурга, весьма похожи, с точки зрения энтомолога, на коммуникационные инструменты муравейника, термитника, осиного или пчелиного роя, а с точки зрения кибернетика – на нейронную сеть автономного, довольно сложного организма ранга медузы или морской звезды! Электрические сети, сантехнические сети, газопроводы, автомобильные, трамвайные, троллейбусные магистрали и метро, системы светофоров, пожарная сигнализация, радио и телевидение, слухи, моды… А общепринятый язык, на котором разговаривают человеческие особи, а закодированная в символах лавина регламентов, правовой, конституционной и иной правилообразующей информации???

И сам комплекс этих правил, трубопроводов и сетей, с каждым годом нарастающий как масштабами, так и вновь открываемыми каналами-нервами – и этим принципиально отличающийся от «ниточек», «корпускул» и «нейронов», присущих организму по имени муравейник!

Но муравейник сто тысяч лет назад, сто миллионов лет назад был таким же, как и нынешний, не хуже и не лучше!

Но искусственный интеллект, формируемый в недрах современных ЭВМ, принципиально почти не отличается или отличается незначительно от того, который строили на своих многотонных гробах кибернетики шестидесятых: как был тест Тьюринга основным критерием, так и остался!

И совсем иное дело – Муравейник по имени человечество, стремительно развивающийся, бурно «оцифровывающий» себя как старыми, так и новыми системами обратной связи!

– Петр Петрович! Можно вопрос по ходу дела?

– Да, задавайте, я как раз чаю глотну, горло освежу. Но старайтесь покороче, Савелий Васильевич, и, по возможности, не отвлекаясь в посторонние дебри.

– Конечно. Один муравейник?

– Что-что?

– Человечество стало проявлять себя как один-единственный муравейник или как система автономных муравейников, развивающихся по сходным лекалам?

Петр Петрович вытаращил на меня припухшие глазки и переглянулся с Иваном Ивановичем. Видно было, что из них троих невозмутимым после моего вопроса остался только боевой секретарь Вова, и мне это польстило.

– Я же говорил, Петр Петрович! Правильно мы его нащупали! Просекает фишку почти наравне с нами наш визави!

– Правильно, там, нащупали, неправильно – еще и еще раз проверить наличие обратной связи: что могло попасть невзначай к нему от нас! Гм… Отвечаю: ваш вопрос остается открытым, поскольку приверженцы есть у каждой из этих двух различающихся точек зрения, и у каждой есть весомые аргументы, и ни у одной из спорящих сторон нет аргументов решающих, исчерпывающих. В качестве рабочей гипотезы мы пока приняли версию, что нащупали один такой мегаорганизм, будучи готовы немедленно внести соответствующие гносеологические поправки, если на то возникнет хотя бы малейший конкретный резон. Продолжу. Раскол во мнениях, однажды возникнув, подсказал нам грядущую опасность в наших исследованиях, которую можно обозначить старинной русской поговоркой: «Сколько голов, столько и умов». Поэтому было решено пожертвовать плюрализмом мнений в пользу единой определяющей теории-схемы, опять же с готовностью – здесь, в данном пункте, было проявлено стопроцентное совпадение взглядов – поменять эту схему при несовпадении с реальностью. Благо, мы не государственное образование, а стало быть, и не новгородское вече, где побеждают самые сплоченные и крикливые. Нет, наше образование вот уже два десятилетия финансируется не исподволь на казенные деньги, как при советской власти, но прямо, определенными людьми, отнюдь не из-за бугра, у нас своих богатеньких меценатов хватает… Я, к примеру, один из них. Да. И в силу этого могу оказывать протекцию тем взглядам, которые мне лично кажутся более перспективными и правильными. Опять же в силу этого я определил дальнейшее сужение разноголосицы мнений – естественно, что с риском ошибиться и зайти в тупик.

В чем заключается эта узость? В попытке разрешить оперативно очередную понятийную проблему.

Предположим, что этот супермегаразум уже существует. Что дальше? Каким он будет дальше, и какими будем мы, нынешние удельные князья природы? Станем ли мы безропотными исполнителями при этом почти божественном разуме или наречемся ему младшими братьями по разуму? Вот какое было бы ваше личное мнение на сей счет? А, Савелий Васильевич?

– Блин! Вы хотите, чтобы я так, сходу ответил? Может, вы меня сначала домой отпустите и комп отдадите? Раз уж вы меня убивать не собираетесь?

– Это кто, интересно знать, сказал вам, что вас не собираются… того?.. Опять Иван Иванович, что ли?

– Он самый, – мстительно подтвердил я. И похолодел, потому что почувствовал абсолютно искреннее удивление Петра Петровича словам Ивана Ивановича.

– Гм. Здесь он принципиально прав, не собираемся. Разумеется, если только вы сами, Савелий, не подтолкнете нас к иным решениям. Поясняю: вот вы сейчас заорете и броситесь меня душить. Коллеги мои, при всем уважении к вашей молодости и талантам, считают, что мое здоровье важнее вашего, и, предприняв по обстановке должные контрдействия, вполне способны причинить ущерб, в том числе и невосполнимый, вашему здоровью, вашей жизни. Есть в этой позиции логика и здравый смысл?

– Есть, – с едва заметным облегчением признал я. Но правдивою в этом маленьком вставном диалоге была только имитация моего согласия с доводами Петра Петровича, все остальное вместе с «едва заметным облегчением» было фальшивкой, ибо я четко почувствовал иную правду: убьют и не поморщатся. Когти на моих руках выскочили и послушно втянулись обратно. Синеватый кинжал на деснице вытянулся в гладиус и тоже исчез. Тут важно бдительности не терять и панике не поддаться. Букач, тебя касается: если почувствуешь конкрет… большую и близкую угрозу моей жизни со стороны этого… со стороны кого бы то ни было, немедленно действуй, предотвращай. Понятно?.. Молодец. Главное, не ошибись в ту или иную сторону.

– Что это вы всё на пальцы смотрите? Проверяете на тремор или испачкали?

– Угу, проверяю. Я готов отвечать на ваш вопрос.

– Какой вопрос? А! Да, отвечайте. И помните, отвечая: ваша лапидарность в репликах очень мне по душе.

– Попробую коротко, но тогда не судите строго мое косноязычие. Есть такая штука в Антарктиде – катабатические ветра. Дуют себе и дуют миллионы лет, подчиняясь местным законам природы. И нам все равно, какую цель они преследуют и о чем мечтают. Им тоже все равно, в каком году Владимир Ильич написал апрельские тезисы, почем креветки в универсаме возле моего дома, и даже судьба евро с долларом оставляет равнодушным сообщество перемещающихся масс антарктического воздуха. Так или иначе, судьбы катабатических ветров и человеческой цивилизации никакого практического отношения друг к другу не имеют. Есть, конечно, вероятность, при которой человечество, обладающее термоядерным оружием, сумеет на какое-то время изменить условия существования данных ветров, но даже и в этом случае почти всем нам по фигу их судьба, а они совершенно не обращают внимания на нас, им безразличны как наши геополитические расклады, так и диагональные размеры современных смартфонов. Заканчиваю: общечеловеческому термитнику… муравейнику могут быть совсем неинтересны и чужды наши о нем представления. Стало быть, и мы смело можем чихать на чаяния и резоны супермуравейника. Мы не зависим друг от друга.

– Ничего не понял! Как это – не зависим? Муравей из муравейника – часть целого. Муравейник зависит от муравьев, а они от него.

– Вы же сами попросили, чтобы коротко! Я спешил, фразы глотал, тут и до невнятицы недалеко. Тогда дополню, если можно?

– Можно.

– На примере тех же ветров, ладно? Катабатические ветра могут жить автономно от нас, а могут морозить или даже сдувать в океан зимующих полярников, им все равно, последствий никаких в любом случае, имеется в виду – последствий для их каждодневной действительности и даже на самую долгосрочную перспективу. С другой стороны, ученые Земли с удовольствием будут и впредь изучать систему этих самых ветров, но она, система эта, и они, ветра, ничем не повлияют ни на молодежный сленг, ни на уровень рождаемости в Эфиопии. Ученые могут, если захотят, дать человеческие имена этим ветрам, как это делается с ураганами, типа Сэнди, Клара… Могут еще каким-нибудь образом антропоморфировать в своих монографиях поведение катабатических ветров, это почти никак не повлияет ни на них, ни на нас, ни – И ЭТО САМОЕ ГЛАВНОЕ В МОЕЙ РЕЧИ – не повлияют на наше с ними взаимодействие, общение, ибо его нет. Переходя к муравейнику, заканчиваю: да, муравей зависит от муравейника, да, муравейник зависит от муравья, да, вместе и по отдельности они составляют некие феномены бытия, но с точки зрения диалога, общения им глубоко плевать друг на друга. Мне, грубо говоря, все равно, что думает обо мне коврик под мышью данного компьютера.

– Он не думает.

– Ок, мне как обывателю все равно, что думает обо мне сей коврик, но мне как ученому далеко не все равно, способен ли он думать.

– Мля, Савелий Васильевич, краткость отнюдь не всегда сестра таланта, не могу также сказать, что ваши доводы и взгляды показались мне глубокими, но… кажется, я понимаю, почему Иван Иванович проявил к вашему хобби такой живой, такой неподдельный интерес.

– Проявил и готов обосновать еще и еще раз, но данные рассуждения, честно говоря, и до меня туго доходят. Что значит, муравейнику плевать на муравья? Рабочий муравей – это боевая единица, это рука, нос, глаз, копье муравейника! Если он не будет заботиться о каждой отдельной своей частице…

«Плохой из меня полемист, а еще худший – объясняльщик. Ребята – законченные антропоморфисты, вряд ли есть смысл надрываться что-либо дальше им объяснять…» – подумал я, но, увы, не выдержал и продолжил спорить дальше.

– Погодите, дайте с мыслями собраться… Вот ноготь. Он подрос, и я лишнее остриг. Серпик остриженного ногтя упал на пол, или в умывальную раковину, или в пепельницу – отныне он может меня интересовать только лишь как единица мусора, но не как часть меня. И ему, этому злосчастному бывшему куску меня, все равно, доживу ли я, большой отрезанный от него ломоть, до премьеры тридцатой серии «бондианы» или нет, заварю ли я себе кофе этим вечером или нет… Вот и ваш супермуравейник-мегаполис не захочет ни порабощать существующее человечество, ни брататься с ним на правах Большого брата либо, там, в качестве Деда Мороза с подарками!

– Погодите, Савелий! Я, кажется, понимаю то, что вы говорите, но все равно не соглашусь. Смотрите: нам ведь далеко не все равно, существует или не существует этот квазимозг, состоящий из нас и газопроводов с электросетями! Почему же ему должно быть все равно?

– Откуда я знаю – почему?! Когда сосулька падает с карниза, ей чихать, убьет она кого, напугает ли, освободит ли от своей ненужной массы старенькую кровлю! У нее иная система жизненных ценностей!

– Какая?!

– Подчиняться гравитации и физике твердого тела.

– Мля! Петр Петрович, он просто над нами издевается! Давайте лучше от лирики перейдем к вопросу о содержимом его компьютера? Как и собирались заранее. Пока он у нас, в нашем распоряжении, так сказать, и настроен на диалог.

– Тебе кажется, что он настроен на диалог? А мне кажется, что он настроен на пустое сотрясение воздуха. А может быть, даже и на порчу его, если мы не предпримем против этого организационные меры. Вы понимаете, о чем я толкую, Савелий, и на что намекаю?

– Бить будете?

– Ну, не лично мы с Иваном Ивановичем, конечно же…

– Не надо бить, лучше так спросите.

– Конструктивно. Хорошо: что было, какая значимая для нас информация хранилась на вашем компьютере? По результатам нашей с вами беседы вы хорошо представляете сферу и диапазон возможных ответов, которые бы мы желали услышать. Не испытывайте наше терпение, не заводите рака за камень, не предавайтесь словоблудию. Пожалуйста!

– Погодите, я всемерно готов ответить на все ваши вопросы, пусть только ваш сотрудник Вова от меня отодвинется! Но сначала просветите меня: а что бы вам самим туда не заглянуть, винчестер-то у вас?!

– И здесь мы хотим получить от вас ответ: в один из дней, потом уточним, сейчас это не важно, захлопнулось окошко в ваш компьютер, с помощью которого мы имели возможность… ну, понятно, а теперь и «винт» ваш не реагирует на любые наши действия. Там такой блок выстроился, что ваш жесткий диск предпочел, грубо говоря, обрести физические дефекты в ответ на наши информационные запросы, и мы пока не знаем, что в нем. А хотим знать и собираемся это сделать с вашей помощью. Мы и без вашей справимся, уверяю вас, но с вами это будет быстрее и спокойнее. Итак?

Ха-ха. Представляю, что будет, если я возьмусь им рассказывать про кибера Дэви… А заодно и про нечистую силу Букач…

– Ок. Там искусственный разум сидит, живет. Женского пола, зовут ее Дэви.

Петр Петрович как-то так резко побагровел и растянул губы в улыбке:

– Володя!.. Но в меру!

Володя левым крюком саданул мне в солнечное сплетение и хрипло заорал!.. Это я успел пожелать себе защиту своим ребрам (уж не знаю, из чего она там состояла, но сработала: больно было не мне, а Вове), но не успел остановить Букач, а та, верная ранее полученным указаниям от овеликого меня, укусила Вову и умудрилась сделать это прямо в пах!

Глава 10

Крик – оружие слабого и оружие слабое. И пусть рефлексы бойца у Вовы оказались стойкие – крича от боли, он все-таки попытался ударить меня с правой, да еще и пнуть ботинком, типа альпийского, с высоким берцем, на протекторах (хорошо, промазал!), – но это уже было не в счет, Вова закончился!.. Блин, сам не знаю, как у меня так получилось, но я выставил против него левую руку, типа оттолкнуть, не подпустить ближе, не дать замесить меня этими кулачищами, а на руке-то волшебные когти! Почти точь-в-точь как недавней ночью против мары! Ну и въехали когти ему прямо в грудь! Это, значит, для начала расшиб он кисть о мой защищенный магией живот, тут же получил укус в пах от Букач и тут же наделся на вилы! Конечно, закричишь от этакой боли! Может быть, когти мои сохранили невидимость для постороннего глаза, этого я не знаю, но грудную клетку распахали серьезно! Вовин крик был недолог, с секунду: его словно кляпом изнутри заткнула струя крови, пошедшая горлом, он и упал замертво, пятки вместе – носки врозь! Кровь льется, мана жизненная брызжет во все стороны, а Букач ману ту шустро подбирает! Я не знаю, что они все думали о нашей встрече, где, как и к чему готовились, но когда случилась наша с Вовой скоротечная драка, эти двое военно-морских ученых, Иван Иванович и Петр Петрович, выхватили против меня стволы, каждый по пистолету! И пусть это смотрелось не столь эффектно и стремительно, как в кинобоевиках, но стрелять-то они собирались всерьез! За что, гады?! Я к вам не напрашивался, знать вас никого не знал! Ничего от вас не хотел!..

Что толку оправдываться, если они все трое теперь на полу валяются, посмертной кровью истекают!.. Когда они закончили возню с пистолетными кобурами под мышкой, я все еще тупил, но Иван Иванович сразу в меня выстрелил, без малейших попыток объясниться! Хорошо, хоть промазал!.. А я в них тоже как бы выстрелил в ответ… непонятно чем… Короче говоря, махнул в их стороны руками и всем своим существом взмолился самому себе, возжелал, чтобы оттуда что-то такое защитное выскочило, чтобы спасло меня от пуль!.. Ну и выскочила, в ответ на пожелания трудящихся, пара молний, коротких, толстых и фиолетовых! У Ивана Ивановича полголовы как не бывало, а у Петра Петровича грудь нараспашку, ребра во все стороны торчат!..

– Букач, сволочь! Перестань, зараза, ману жрать! Ну-ка, в сумку!..

– Да, о Великий! Пощади, не гневайся!.. – Это она уже из планшетной сумки проскрежетала, то ли вслух, то ли мысленно, я даже внимания не обратил…

Вот теперь-то ручки-ножки у меня по-настоящему затряслись, примерно как в тот вечерок, когда ко мне в гости крыса поужинать напрашивалась!.. Сейчас налетят, сейчас начнется!..

Я услышал, как по коридору бежит человек Сережа, откуда-то снизу бежит, в руках у него не пусто… Что – не знаю, может быть, пулемет или базука, нет времени соображать, весь… весь… я весь в траблах! Да! Пусть он успокоится, поймет, что ничего не случилось… да, да, да… и вернется вниз, в дежурку… да, я слышу, я понимаю, как называется это помещение… В дежурку, Сережа, и будь внимателен, не пропусти сигнала от старших, они на тебя надеются. Молодец, Сережа, ты все правильно понял.

Во, какой я лихой парнишка! Телекинетик и телепат! Да. И отныне убийца: троих завалил! Может, их еще спасти можно?.. Не дури, Кирпич, из них уже и мана посмертная вся вышла… За что я их?! Они первые начали!.. Что теперь делать? Куда мне теперь?! Звонить, вызывать, давать показания?!

Ноги совсем перестали меня держать и я осел, почти повалился на пластмассовый стул, тот самый, который подо мною раньше был во время допроса-беседы. Главное, в крови не перемазаться, вот что!.. Иначе я с ума сойду! Типа, еще раз, дополнительно сойду! Типа, я все примерялся да сомневался в последние недели: брежу ли я, фантазирую или реально в сказку попал… А тут уже сомневаться не приходится, одни запахи чего стоят!.. Нормальные люди в таких случаях немедленно блюют, но у меня сейчас никаких позывов на это дело, только пить очень хочется! Чайник тоже… забрызган, о нет, ну его на хрен!.. Что делать-то?.. Первое – утереть лицо и руки потные. Рукавом. Осмотреться еще и еще раз. Компьютер. Угу. Вот вопрос к самому себе, к своей чувствительности: камеры слежения и съемки в комнате установлены или нет? Мы были здесь объектом съемки или нет? Букач не спросишь, это я сам должен… Я вдохнул, выдохнул, стараясь не ронять взгляда в сторону пола… где три тела… Выяснил, прочувствовал: не подключены, не снимали. Хорошо. А что там в кейсе Петра Петровича? Тяжелый. Открываем осторожно. В кейсе у него – документы какие-то, их берем, стеклянная бутылка-фляжка, граммов на триста, наполовину полная… ее не берем. И кусок техники с проводками, это винт ноутбучный, да?.. Берем все выбранное прямо с кейсом, остальное ненужное вытряхнуть. Вот уж не знаю: компьютерная техника сумела обзавестись собственной аурой, или это от меня следы на «железяке»… Это ведь винт, винчестер у меня в руке, тот самый, в котором поселилась компьютерный демон женского пола – Дэви. Попытки сходу заглянуть внутрь винта, не в субстрат, не в магнитные диски, а в эту… ну… как бы в информационную сущность их, результата не дали, но это я уже в корень обнаглел… Да и некогда сейчас. Вот что я буду делать! Я засуну винт с Дэви в планшетку, к Букач в соседи, возьму с сейфа свои документы вместе с лопатником, ключи, нож, кастет, трубку, зачищу волшебным образом все следы и признаки моего пребывания здесь… И покину здание сие, попутно проверив наличие следящей техники по периметру и… и… Или сотру, или испорчу, чтобы не прочесть. И домой! Угу, домой, ага! Еще, скажи, приготовлю и поем картошку с курицей, вспоминая, как людей убивал!.. Я же теперь убийца, блин!.. Об этом после, об этом по пути. Встал со стула, проверил еще раз все карманы, ключи от дома на месте. Букач, Дэви, сваливаем!

Как я шел, по каким признакам на местности ориентировался – опять не помню… В сознание пришел – окрестности станции метро «Проспект Просвещения». Народу кругом – тысячи немеряные: смеются, спешат, по трубкам болтают, продают и покупают с лотков и на лотках, голубей кормят… Солнце, плюс двадцать два, с меня пот градом и одновременно озноб, в правой руке – трофейный кейс, на левом плече – планшетка с домочадцами. А я… а я в метро поеду, ровно три остановки: «Озерки», «Удельная» и на «Пионерской» выхожу. Но до этого выброшу в урну тщательно протертые, очищенные от ауры и жировых частичек кастет с ножом. Они мне так и не понадобились, да и дальше… отныне… В урну, в любую, хотя бы в эту!

Вот и станция «Пионерская». Давным-давно в торце одного из двух здешних тоннелей, а именно идущего от «Парнаса» в сторону «Купчина», висело табло с электронными часами, но однажды его сняли – и все, и навсегда! Много лет назад это случилось, у меня еще квартиры не было здесь, но я помню, и с тех пор каждый раз, когда вхожу или выхожу на платформу, всегда проверяю. Зачем? А черт его знает, эдакое эмоциональное упрямство!

Уже на выходе с эскалатора пожелал я себе невидимость… Ай, блин!.. Сам виноват… И тотчас же пришлось подкорректировать ее дополнительным эффектом «нестолкновенности», обтекаемости, потому что несознательные элементы населения спешат, очертя голову, по всем направлениям и самостоятельно не понимают, что некоторые куски пустоты лучше бы обходить! Вот, теперь другое дело: иду сквозь жиденькие толпы по четной стороне проспекта Испытателей, и все меня огибают, не замечая, голуби и воробьи не боятся! А как до Серебристого дойду – направо и по зебре, а там и до дому минута хода.

Пролитая мною чужая человеческая жизнь потрясла меня так, как никогда и ничто до этого, потрясла на всю глубину души!.. Три жизни одним махом!.. Нет, я вру… нет, я не вру, а просто выразился неточно: было ощущение сходное, давным-давно, еще на стыке тысячелетий, однажды ночью в рабочей общаге… Но там было нечто похожее на мою собственную смерть, а ныне… Сегодняшние события запросто могут меня раздавить, это уж точно, раздавят и разорвут в клочки, если я не сумею справиться с чувствами своими, с совестью своей… Я же не виноват, я ведь защищался и не хотел никому такого зла!.. А вдруг у меня на квартире уже засада??? И ведь, может, вполне реально! Да хрена ли тебе в засаде, друг Кирпич, ты же невидим и неслышим, да еще весь в магическом тефлоне!

– Букач, нечисть поблизости есть? Ну, такая, что с угрозами против меня?

– Такой нет, о Великий!

– Точно нет?

– Близко нет, о Великий, ни слабой, ни сильной! Они теперь тебя издалека чуют и прячутся!

– Почему – теперь?

– Не ведаю, о Великий, не гневайся.

Когда-нибудь лопнет мое терпение, и я разгневаюсь, и я закачу моей Букач такого шелобана!.. Кошмар: не адъютант, а какая-то пластинка заезженная! «Теперь издалека чуют!» Или она как бы намекает, что я кровью умылся?.. Это ведь что-то значит по колдовским законам, обязательно в Сети поищу, справлюсь.

Забежал в продуктовую лавку возле дома, а всего-то и купил на еду обезжиренный кефир в бумажном литровом прямоугольнике: «Веселый кефирщик» или что-то в этом роде, организм иную пищу просто не способен сегодня принимать – да тут кефир бы усвоился, и то победа!..

Нет, не обнаружилось нигде засады – ни во дворе, ни в коридоре, ни в квартире.

Заперся я на два замка, из них один целый, а другой расхлябанный взломом, откупорил пакет с кефиром, поставил на пол в большой комнате, развалился рядом, открыл кейс, выпустил Букач из планшетки… Думал, сейчас разрыдаюсь или как-то иначе рефлексировать начну, а сам р-раз – и заснул мертвым сном, без подстилки, без подушки с одеялом… Сновидения были какие-то нехорошие, тревожные, к счастью, я их не запомнил. А проснулся через час – вроде бы и свеж, и эмоции как бы на нуле… Я понимаю, что спокоен только временно, дальше к вечеру такая жуть от содеянного накатит!.. Сто процентов, что накатит, но в данную минуту… Будем читать, документы изучать… С сетью сверяться. Интернет есть? Есть. Подтащу сюда комп… или еще лучше – сам туда переберусь вместе с барахлом… Поехали.

«Работа с документами», бумажными носителями информации, заполнившими трофейный кейс больше чем на две трети всего объема, пошла взасос, да так интенсивно, что ни на какие внутренние терзания сил не осталось, потому что увлекся не на шутку! Не вдруг, не в первые полчаса, но стал въезжать в «насекомые» события, невольным участником которых я оказался… к великому несчастью…

Сей Ленинградский клуб «Муравейник» оказался здоровенной конторой! В смысле не учреждением, а неким неофициальным общественным образованием, выросшим за несколько десятилетий из скромного кружка энтузиастов в мощную систему, структуру, поставившую себе целью изучить и поставить на службу человечеству добытые наукой знания. Это в самом общем виде. Кружок рос, развивался, обрастал людьми, средствами и конкретикой в поставленных задачах. Шли годы, менялись условия и люди, Советский Союз распался, а кружок устоял. И не только устоял, но расцвел, потому что вместо подпольной и полулегальной подпитки его за счет государственных НИИ пришла возможность вливать туда силы и деньги без оглядки на институтское и воинское начальство, на КГБ, на профкомы, парткомы всех рангов, на жилконторы и прочих коммунальщиков… Были бы деньги, а они были! Он, клуб этот, уже начал приносить реальную пользу, только, по правде говоря, не абстрактному человечеству, но отдельным его представителям, ставшим у руля ЛКМ, потому что не зависящая ни от кого из посторонних, но, в то же время, осмысленная сила, имеющая цель, имеющая средства, чтобы воплощать эту цель, сама по себе уже нешуточная мощь – экономическая, правовая… и не только!.. Помимо ученых, в клуб влились люди из более жестких и менее безобидных профессий – бывшие военные, бывшие эфэсбэшники, бывшие ветераны локальных войн… Возникли проблемы с мелкими бандитами, решившими доить арендованные клубом помещения – фык! – и нет бандитов, погибли в перестрелках с ментами и коллегами! Затеял мошенничество банк, в котором вращались средства «клуба», – он и обанкротился, как собирался, но средства клуба вернулись в целости и сохранности, остались нетронутыми, в отличие от топ-менеджмента банковского, которому не повезло поголовно, всем причастным без исключения, от тюрьмы до самоубийства, уж кому что выпало. И с властями тоже в итоге получилось проблемы улаживать, как правило, к взаимному удовольствию сторон: одних чиновников прикормили, других привлекли к сотрудничеству, третьих заменили на более покладистых и менее любопытных…

ЛКМ, блин! Прикольнее бы им называться организацией СПЕКТР, как в «бондиане», во главе с генералом Грубозабойщиковым и полковником Розой Хлеб, а они – всего лишь «Муравейник», понимаешь ли. Если бы я заранее знал о сегодняшнем дне, я бы это слово за версту обходил в своих сетевых запросах, любопытствовал бы исключительно по ульям и термитникам!

Но все эти лихие вынужденные подвиги середины девяностых не стали самоцелью, не сбили развитие ЛКМ с однажды выбранного пути: независимость обретала жесткие организационные формы, хотя секретность сохранялась, финансирование постепенно росло, пусть и не всегда ровно, ученые люди и менеджеры подтягивались один за другим с прежних мест работы, из других городов и даже стран (в основном СНГ), чтобы уже не отвлекаться на ерунду, которая не приносила ни денег, ни удовлетворения от труда… Да, на самом главном направлении успехи были весьма скромными, как это самокритично признавали в ежегодных сводках-отчетах отцы основатели клуба, но зато в научных журналах внешнего мира регулярно публиковались работы участников ЛКМ (без рекламы, как бы отдельно от клуба, о котором в СМИ нигде никто ничего не слышал), и эти работы, побочные результаты основного направления, отмечались премиями, рецензиями, даже научными званиями! И если основное дело несуетно и неустанно двигалось в нужную сторону, то уж вспомогательные процессы развивались – лучше не бывает! Доходило до того, что на отдельных (относительно мелких, как правило, городского масштаба) направлениях, связанных с бизнесом и муниципальными полномочиями, силу «Муравейника» принимали за силу «питерской» президентской команды! Что, конечно же, гораздо чаще помогало им, нежели мешало… впрочем, легкой жизни даже у президентов не бывает. И неоднократно приходилось, как я понял из скупых строк о «событиях», пачкать руки «в том и в этом», иначе, дескать, было невозможно: кровь, дерьмо и «бабки» – неотъемлемая составляющая большой общественно-политической реальности. В докладах-отчетах особо выделялась мысль, что все до единой силовые акции «носили сугубо вынужденный, ответный характер».

Почему характер, при чем тут характер?

Я сразу же вспомнил, с какой убежденностью в своей правоте жал на курок Петр Петрович… наверное, с не меньшею стрелял и мой первый знакомец из ЛКМ Иван Иванович, но того я видел периферийным зрением, а вот в лицо Петра Петровича успел посмотреть за мгновение до выстрелов!.. И после. И все равно – как я мог такое содеять?!. Чтение, продолжим чтение, сосредотачиваемся сугубо на чтении.

Они себя не считают ни мафией, ни заговорщиками, ни масонской ложей: просто ученые, свободные от диктата рынка и государства. Особенно меня повеселили разработки так называемого теста «Диалог», когда они взялись вбрасывать в океан медийного пространства «бутылки-вопросы» предполагаемому квазиразуму, то есть некие информационные стимулы, на которые они должны были получить некие реакции, лежащие в «диапазоне приемлемости», то есть надеялись получить из социального космоса такие ответные сигналы, которые с повышенной, отличной от «фона» вероятностью можно было бы трактовать как ответы, как начало контакта.

Рассмешить-то они меня рассмешили, но веселье мое улетучилось сразу же, как только я врубился – что это за «перспективные сигналы» пришли к ним из Сети?!

Это они мои запросы по моим интересам вылущили из вселенского шума-гама! Это они меня приняли сначала за представителя квазиразума, а потом за его бездумного проводника! Даже моя фамилия Кирпичев им показалось выдуманной (или выбранной квазиразумом) символикой, а когда они меня вычислили в качестве реально живущего чела, не виртуала, вот тогда уже, после бурных совещаний в узком кругу, был направлен ко мне Иван Иванович Иванов (настоящее имя Грумец Максим Константинович) на провокативное знакомство.

Которое, согласно отчету, закончилось безрезультатно, ибо я не отреагировал на него какой-то особой отдельно прослеживаемой активностью… направленной туда, типа, «дальше» и «выше». Угу, безрезультатно! Знали бы они, как мне было страшно и гадостно! Это случилось, по их календарю, совсем недавно и проходит по разряду последних событий. Надо же! А для меня с тех пор четверть вечности прошла и событий целый Ниагарский водопад!

Тотальная слежка за мною тоже не шибко-то их порадовала однозначностью оценок: по составленной на меня ориентировке я получился – если кратенько, без цитат подытожить – сирота, холостяк, паранояльный шизофреник с определенными садистскими девиациями, мелкий моральный авторитет по типу гуру для полутора десятков человек, в основном женщин, которые спорадически просят меня проконсультировать их и дать советы по преодолению проблем, возникающих, как правило, в семейной и околосемейной личной жизни; аутист, склонный разговаривать сам с собой и с предметами домашней обстановки, скрытный, начитанный, несмотря на весьма среднее образование, интеллект заметно выше обычного (ура! хоть кто-то оценил меня по справедливости! значит, я действительно умный, если даже ученые так посчитали!), самодостаточный, материально обеспеченный (нет, ну надо же! падлы, моральные уроды! они даже в ячейки в банковские, не только в расчетные счета взгляд сумели запустить, сволочи, подсчитали все мои ресурсы чуть ли не с точностью до тысячи!), осторожный, вполне возможно, что трусоватый… Вот какого хрена они меня в садисты определили??? Из-за Кати, что ли, из-за ее причуд, или из-за Жеки? Наверное, все-таки из-за Жеки… Придурки, при чем тут садизм?., так, так… среднего физического сложения… зависимость от наркотических препаратов, от алкоголя и табака отсутствует… игровая зависимость отсутствует… Ну и что? Я считаю, что это как раз нормально. Угу, понятно, это они меня типа на предмет возможной вербовки исследовали, типа обнаружить во мне те или иные пороки, воздействуя на которые, они смогли бы взять меня под контроль, если не получится втемную исследовать и использовать. Знаем, читали детективы. Запугать, подкупить, поставить на зависимость…

На хрена им контроль надо мной?.. А, да, из-за моего хобби. Типа, если я проводник идей сверхразума либо его представитель, то будет оправданно, будет грамотно, если они наложат лапу на сей проводник и сделают его управляемым или хотя бы подконтрольным.

Ах, во-от что они посчитали перспективой, неявным ответом сверхразума!..

Как было дело? Я шарил по Интернету в поисках нужной мне энтомологической информации, ну и, само собой, неоднократно забредал в подставленные клубом инфопередатчики, как бы ловушки… Там был вброшен вопрос, на который каждый желающий мог дать в свободном режиме свой вариант ответа. И я ответил из куража, а сам вопрос был насчет универсальности: существует ли нечто искусственное, порожденное разумом человеческим, проникшее абсолютно во все поры социального бытия, однозначно принятое абсолютно всем человечеством? Вернее, той его дееспособной частью, где между отдельными человеческими и социальными единицами существует обмен информацией, вне зависимости от пола, возраста, социального строя, вероисповедания либо его отсутствия… Хрень какая-то, пример бы привели!.. О, как раз пример: изолированные от внешнего мира племена африканских, папуасских, амазонских дикарей как бы не в счет, но таких реально изолированных групп населения – буквально горстка на весь мир, и наличие их поддерживается искусственно, лишь доброю волей Большого окружающего человечества.

Одним словом, есть ли что-то единое и безальтернативно принятое всем миром и для всего мира из того, что искусственно создано человечеством? Но не просто как феномен вроде понятия «старость», а воплощенный в конкретных носителях, с возможностью пощупать его, измерить, взвесить? Это не религия, не системы футов, фунтов, верст, лье и километров, не одежда, не язык, не алкоголь с табаком, не деньги (оказывается, на Земле есть зоны, свободные от банковских карточек, монет и купюр), не наука, не письменность, не эмоции даже и не мимика, ибо и тут случаются варианты… Наличие домашних животных? – не везде. Календарь? – в христианстве один, в исламе другой, у китайцев третий… Седина, сон, любовь к детям, передача от поколения к поколению накопленного – это вообще естественное, а не искусственное, ибо имеет полный аналог в животном мире…

Я ответил: «обычное отмеряемое время небольшими порциями, как правило, в пределах суток»! С пояснением: если календарь может быть разным и даже год с месяцами варьируются в зависимости от местных традиций, то секунды, минуты и часы – абсолютно общеприняты, всюду одинаковы и равны – и в Мексике, и в Японии, и в Штатах, и в России, и в Саудовской Аравии… Хотя, по историческим меркам, сравнительно недавно выдуманы. Единые молекулы времени.

Простенький ответ, казалось бы, очевидный для всех, но их зацепил!

Вдобавок, там же, на форуме, а потом и у себя в блоге я умудрился порассуждать о границах, чем тоже подбавил пару в фантазии наших «клубных» конспирологов! Ну, предположим, идет речь о границе между Россией и Финляндией. Есть такая? Есть такая, устоявшаяся, с минимумом территориальных споров и недоразумений. Ок, подхожу к границе, она сухопутная в нашем виртуальном экспериментальном случае. Вот черта, незримая, но с точки зрения подданства и юрисдикции – абсолютно реальная для всех: я делаю шаг – и одна моя нога в Финляндии, а другая все еще в России. Всё понятно всем сторонам, ни у кого никаких вопросов. Но если вдруг я затею сделать подкоп на три метра вглубь, тогда что? Да ничего, на глубине трех метров абсолютно то же самое: здесь финляндская почва с булыжниками, а здесь точно такая же, но российская. А если подкоп сделать на глубине трех километров? Тоже без проблем? Хорошо, допустим, а если на глубине трехсот километров, на глубине трех тысяч километров?.. Ага, вот то-то же! Где граница границы?! Официальные буквы соответствующих международных законов уверяют, что в центре Земли, я искал. Ну, а если серьезно, а не по «букве»?.. Не меньшие затупки пойдут, если мы не в земле будем копаться, подобно кротам, а запрокинем лица к звездам: на какой высоте над уровнем моря заканчивается граница между Финляндией и Россией? Космонавты с астронавтами спокойно летают над всей планетой, без виз, а стало быть, без нарушения границ, в отличие от самолетов, то и дело пересекающих межгосударственные кордоны, так что граница границы теоретически имеется, но где она? Эмпирическим путем доказано, что несколько выше, чем неудачно прочерченная самолетом американского летчика Пауэрса полвека назад… И ниже, чем прочерченная Гагаринским космическим кораблем «Восток-1» примерно в то же время… Где-нибудь километров в восемьдесят-сто?..

Вот эти мои нехитрые форумные и блоговые размышлизмы о разделении-объединении в масштабах социума были приняты деятелями ЛКМ за сигнал от сверхразума. Тестовый контрсигнал в их сторону через проводника меня. Ни больше, ни меньше!

«Гы-ы!» – так в Сети до недавних пор обозначали приступ веселья… Но это я по привычке, мне сейчас не до смеха…

Но они люди хоть и странные, однако же достаточно осторожные, и жизнью битые, и научными оппонентами, и начальством в прошлой действительности, поэтому все медлили да взвешивали… Но как только подконтрольные им сетевые службы доложили об огромной и стремительной утечке информации из их структур в мой домашний комп (это когда Дэви, не дожидаясь судьбы «павловской собаки», пока ее в подобном качестве распознают, идентифицируют и начнут над нею опыты проводить, от «клуба» сбежала и попросила у меня политического убежища), решительность перевесила природную осторожность, и было принято кардинальное решение: взлом. С последующими, не менее категорическими способами решать уже «кадровые» проблемы: со мной, типа, в будущее плыть или без меня. Это как – без меня, что они имели в виду?

Петр Петрович Петров (настоящее имя Ладожских Андрей Андреевич) тоже родил от себя идейку – тот еще мыслитель! – насчет взаимодействия с мегаразумом. Коль скоро, по их теории, мегаразум – это нечто среднее между муравейником и неким мозгом, состоящим из миллиардов особей людских и немыслимой сети всевозможных коммуникаций всех уровней, то организация ЛКМ вполне может внедриться в эту схему в качестве «наездника», типа насекомого-наездника на теле насекомого-сверхразума!

Придурки, одно слово. А меня они планировали использовать в качестве кирпичика, типа ступеньки или, там, части общей постройки, общего дела…

Так и назвали, между прочим: «Проект КИРПИЧ»! В мою честь! Ух, как я горд, что чуть было не стал звеном-кирпичом-ступенькою в их кретинских замыслах! Почему – кретинских? Потому что у меня иное мнение на сей счет. Какое иное? Да такое, которое я пытался им выложить на примере катабатических ветров и мышиных ковриков… Ведь я не раз и не два собирался все это упорядочить в письменной работе, по типу реферата или статьи… Меня бы тоже неплохо к психиатру сводить…

Ага, и главное!!! А если я, согласно принятому в руководящих недрах клуба решению, действительно окажусь причиной, феноменом, фактором, представляющим непосредственную угрозу существованию научных проектов клуба и самому клубу, то… угу, вплоть до устранения самой причины. Причина – это я. Ну и кто после этого параноик-шизофреник?! Это – я, я, я причина, которую можно устранить, а устранив – дальше плыть в светлое будущее, полное открытий и свершений, но уже без меня! И устранили бы, уроды, если бы я сам… как это у них в отчете… не предпринял «меры сугубо вынужденного, ответного характера»!

Я немедленно понадеялся, что от последнего прочитанного пункта на душе у меня и на совести станет чуточку легче… Нет, ни фига не полегчало! Это им запросто убивать, а я… Как я спать лягу? Как со всем этим дальше жить?!

Кстати говоря, мне-то хорошо и близко известен пример этого самого гипермегасверх… которое есть, которое немеряно крутое, с которым взаимодействуешь, но которому на тебя глубоко плевать, если ты не пища и не часть его… И если пища – тоже ноль эмоций, всосет и забудет. Лента. Или, как говорит красотка Букач, Стара.

– Букач, а Букач, любишь Стару? Ну, эту…

– Нет, о Великий! Боюсь! Все ее боятся!

– А я вот – не боюсь! Понятно?!

– Да, о Великий! Как ты велик! Не гневайся на меня!..

Не гневаюсь я на нее, не гневаюсь, хотя надо было бы… Чтобы отучить, н-нафиг, раз и навсегда от… Нет, я не гневаюсь. Как можно гневаться на светодиод, или на тарелку с супом, или на собственную ногу?

– Поехали на Елагин, Букач, проветримся! Нечего здесь высиживать, тошно мне тут. А там я хоть попробую кое-какую мыслишку свою проверить экспериментальным путем. Кто там у дверей?.. – Сам спросил, а сам словно бы вижу внутренним зрением двоих человек, один в ментовской форме, но не мент. Раньше, еще вчера… еще сегодня утром подобные «постигально-ментальные» подвиги – чтобы сквозь двери и не глядя – не были доступны моему разуму, а теперь почти без труда и гораздо лучше моей адъютантки Букач. Чужая пролитая кровь, что ли, такую прибавку могуществу дает? Но все равно это не равноценный обмен.

– Не ведаю о Великий. Человек какой-то… двое человек. Царапают по двери.

Опять царапают по двери. И уже обнаглели, их уже не смущает, что хозяин сидит дома! Хотя… меня ведь нет в квартире, я ведь не снимал с себя невидимость и неосязаемость… Что им нужно? Мое барахло? Какое именно? Или содержимое кейса? Но про кейс они знать не могут, меня здесь нет. А… да какая разница, все равно это их проблемы и только их, а не мои.

– Букач, попрощаемся с этим домом, я сюда больше не вернусь. В любом раскладе не вернусь. Я даже документы личные брать с собой не буду – на фига они мне отныне? Кейс заберу, не по необходимости, а просто из прихоти. Если честно – из вредности, чтобы этим ничего не досталось! Вот что: я эти бумаги Ленте скормлю. А-тличная мысль! Если, конечно, Стара неорганику жрет!

– Как ты мудр, о Великий!

– Ещщще бы! И Дэви с собой возьмем, я уверен, что я ее сумею оживить… или выковырнуть наружу, если она еще жива, но забаррикадировалась от посторонних. Тоже, кстати, неучтенный фрукт наша Дэви: компактный киберразум неизвестного происхождения. Типа, сирота вроде меня. Но я-то уже получаюсь не сирота и насчет отца обязательно дознаюсь, кровь из носу! Цыц! Это я не тебе, голенастая, не трепещи и не тупи.

Я был вежлив и предупредителен: дождавшись, когда ряженые под полицию «клубные» орлы (из ЛКМ – я наскоро проверил у них в мозгах: сканировать мысли как по-писаному я не умею… или пока не умею… а контент в общем виде – без особого напряжения) взломают дверь и войдут, я посторонился, встал поближе к стене, чтобы им не лавировать в тесноте, огибая неощутимые преграды, а сам вышел вон и даже лифта не стал вызывать, пешком спустился. Чего им нужно в моей квартире? В моем бывшем жилье? Не знаю, и знать мне это уже абсолютно неинтересно. И на Васильевский я не вернусь. Трубка? На фига я взял трубку? Потом выкину, или, наоборот, пригодится. Заменю симку, да и все.

Остановился прямо во дворе и разослал эсэмэски веером, по контактам, что, мол, уезжаю на халтуру в Канаду, через месяцок вернусь. Чтобы пока не было дополнительной суеты от тех, кто захочет обо мне переживать и беспокоиться.

Плохо, что я ни рубля денег с собою не взял, но тут уж… чего уж там… Решил – так решил, ускорим отмирание старых рефлексов. Таксист довез меня до ЦПКиО бесплатно и ни о чем не спрашивая. Это было, если вдуматься, как бы ментальное кидалово, но, полагаю, что лишняя соринка на горбу у совести моей уже общего баланса не сдвинет. Я, кстати говоря, мог бы и выручку у него отнять вместе с заначками в бардачке, в приборной доске, в заднем кармане брюк и даже в самом секретном, от жены – между правым носком и кальсонным манжетом, в этот носок заправленном… Но зачем они мне, деньги его?

Букач задрожала по мере продвижения «к заветной черте». Понятно. И по-человечески понятно, и по этому самому… термин быстро не подобрать… короче говоря, как нечистую силу я ее тоже теперь понимаю.

– Вот что, Букач. Я в тебя впрысну чуток энергии с моего плеча, дабы тебе сытно и не скучно было на кусту сидеть, меня дожидаться. От-так!.. Круто, да, понравилось? А если вдруг что… ну, мало ли, что со мной… Почуешь если, что я того… беги прочь, ищи себе другого овеликого. Понятно тебе?

– Нет, о Великий! Не гневайся, пощади, не поняла!

– Б-блин! Гм… Сядь вон туда, на ветку и жди. Надоест ждать – беги прочь, свободна, понятно?

– Да, о Великий, буду ждать!

А я защиту поставлю, чтобы посторонние сюда не совались. И от мар, чтобы не суетились здесь и не обижали Букач.

Никто меня сюда не гнал, не тянул ни угрозами, ни приманками. Ленте, как я уже имел возможность ранее убедиться, глубоко все равно – где я и что я, для нее главное – съедобен объект или не съедобен; врагов на данный момент времени у меня вроде бы как не осталось – конкретных, реальных, мне известных… Но я здесь. Зачем? А затем, что я намерен эксперимент провести: я и Лента, уже без зажмуренных глазок, уже не собираясь давать стрекача при первой же оплеухе от неведомых сил, включая эту… Стару так называемую… Время под вечер, где-то девятый час, до сумерек еще далеко, дождя не предвидится… Людишки – здесь их не сказать чтобы густо, но туда-сюда снуют. А не фиг им тут делать, пусть подальше, подальше гуляют, за мостами отсюда. Ой, почему это я их людишками вдруг назвал? Что это со мною? Пустяк – а неприятный. Люди, а не людишки. Люди-человеки! Шуруйте отсюда… пожалуйста… один хочу побыть.

Помню, рассматривал я в Третьяковке одну картину, «Утро стрелецкой казни», по-моему, и тетка-экскурсовод по соседству воодушевленно пересказывала для своей группы легенду, связанную с этой картиной, с событием, на ней изображенным, дескать, стрелец, влекомый палачами к месту казни, говорит Петру: подвинься государь, а то место мне мало, не лечь как следует!

Ох, не знаю, было или не было, а только сто пудов, что мне бы из себя не вымучить подобную браваду, подведи меня к плахе под топор…

Поглядел я в небо – невысокое солнце в бесформенных тучах угадывается бледною свечечкой, посмотрел вниз – всяческий сор цвета хаки от прошлогодних трав и листьев мешается с зеленью налитого лета… прищуриться – так и муравьев, наверное, можно рассмотреть. Сколько этому асфальту жить-лежать на белом свете – не так и много, наверное, в двадцать второй век ему не перебраться, ни старой дорожке, ни новой заплатке, пусть она и посвежее на пару лет. Но явно, что асфальт не в этом году развалится на серые зерна, и даже травам долго еще жить и зеленеть – завтра, и послезавтра, и послепослезавтра… а вот мне…

Вздохнул я глубоко-преглубоко и встал на Ленту обеими ногами.

Ешь меня поедом, сволочь, а только я запросто не сдамся!

Долго я стоял, долго Лента пасть разевала, мною давилась, сколько – не помню. А помню, что притомился я стоять и сел на нее, на Стару, не верхом, потому что она как бы плоская, как бы на земле валяется в том месте, где я к ней подошел, но словно бы на коверную дорожку, ноги калачиком. Сижу и плачу, сижу и смеюсь, сижу и как бы грежу о чем-то прошлом, случившемся то ли со мною, то ли с Лентою, то ли с теми, кто был в ней растворен за долгие-долгие-долгие века-времена… И кричал я, и пел, и ругался, и грозился, и просто головой мотал как фарфоровый китайский болванчик… А жизненная сила моя то в Ленту польется, то вдруг возвращается да с лихвою, то опять усохнет, почти до полного погружения… моего развоплощения, но до дна никак не допьет и сызнова мне меня возвращает…

Потом перестал я кричать, ругаться и песни петь – сижу, слушаю пространство и время. Слушаю и понять не могу человеческой частью разума своего – тишина ли это, песня или дыхание?.. Лег, прижался ухом к асфальту… или к Ленте… потом на спину перевернулся – нигде, ни в каком положении покоя не достичь, не обрести… только смятение, только волны мощи через меня… приливами, отливами… А другая моя часть, которая не человеческая, а… другая… она растет, и ей все понятно, и ничто не страшно, и все прежнее безразлично… Грозная часть меня.

Все странное, чудесное, кошмарное, что только может представить человеческий разум, присутствовало в этой запредельной круговерти, оно подступало, наполняло и вновь покидало обезумевшее сердце мое… всё там было, кроме радости.

Я не сумел победить Ленту, да и не было в этом цели, не было смысла, ни по человеческой ипостаси моей, ни по той, другой, что, войдя в меня бесповоротно и навеки, напитала меня силою, мощью, великой мощью! Зачем мне победа над Лентой… над Старой этой… Мы с нею – разные сущности, разные, мне нет никакого дела до ее безмозглых страстишек, а ей нет дела до меня: коли не смогла пожрать – исторгла. Или думает, что исторгла… Или она вообще не думает как таковая… А вот я думаю, я способен мыслить и воевать. И побеждать и приобретать власть над кем угодно и над чем угодно… Я теперь знаю, кто мой отец. И, наверное, мог бы попытаться его найти, но… На то должна быть Воля его! Отец, я послушен Воле твоей! Мне нравится проснувшаяся во мне сила! Мне нравится мощь! Я воспользуюсь ею по Воле твоей!

Я сошел с Ленты и, памятуя о недавнем обещании скормить ей людишкины бумаги, потянулся за кейсом. Почему он такой грязный и мокрый?..

Я оглянулся вокруг, по-новому свободный от растерянности и страха, но с любопытством.

Брезжило утро, все быстрее накреняясь темною частью неба на запад, это очевидный рассвет. Почему пар изо рта, почему иней на земле, что это? Почему листья жухлые и шуршат… Я подбавил силы своему человеческому взгляду, приподнял над деревьями – повсюду, в пределах горизонта, земля была светла от тонкого слоя инея, а лиственные леса почти прозрачны… то есть, голы. Листья опали. И почему рассвет, когда я пришел сюда еще засветло? И почему кейс такой… Я сунул руку в карман жилета – на месте трубка, но мертва. Так… Моих новых сил вполне хватило, чтобы немедленно определить: разряжена полностью. И столь же стремительно закачать в нее энергию. Я мог бы и ману туда впрыснуть, как в Букач, но трубка только электрическую жрет. Да не вопрос, преобразуем!

Покуда наполненная электричеством трубка оживала, загружалась, я продолжил озираться… А где, собственно говоря…

– Букач! Ты где, немочь голенастая?! Усвистела прочь?..

Нет, вон она, в пень, в дупло забилась и съежилась! Зажмурилась и дрожит.

– Букач, ты слышишь меня?

– Да, о Великий! Слышу!

– Ко мне.

Букач мгновенно выскочила из дупла и засеменила ко мне по мерзлой земле. Без прыжков, с опущенным взором своих черно-багровых глазок, к которым я уже успел привыкнуть.

– Что с тобой, крошка? Давно ждешь?

– Да, о Великий.

– Тэк-с. Что у нас со временем… Ойййёо!.. Ох, ни фига себе! Сегодня… Бредишь, трубка? Букач, а Букач? Сейчас что, реально осень? Букач, что, столько времени прошло???

– Да, о Великий!

Трубка, сверившись с Интернетом, показала, что вокруг меня идет своим земным чередом раннее ноябрьское утро! Ноябрьское, блин! Не июль сейчас и даже не август, а ноябрь! А я за все это время даже в туалет ни разу не сходил… и не захотел. Впрочем… Понятно, почему он такой грязный, этот кейс. Пространство, окружившее меня и кусочек Ленты, согласно пожеланию моему, пусть и не высказанному вслух, отгородилось от людей, от животных и птиц, от насекомых и нечисти, но время и погода остались вне этого запрета. Ну и Букач, само собой, как сопровождающий меня элемент свиты. Мне, наверное, положена свита… Трубка закурлыкала и выстрелила в меня целым ворохом сообщений, общим числом четырнадцать (очень уж негусто, за четыре-то месяца!): три – голимый спам, остальное от шести разных адресатов, причем от Ленчика две эсэмэски, от Владимира две, а от Кати целых четыре… где я, скучает, обиделась, опять скучает… Поскучала и перестала, это нормально. А, вот почему было сообщений мало! Деньги на трубке кончились, у меня же трафик интернетный. А почем сейчас трафик? Ужели и Сеть покорна воле моей? Нет, тороплюсь в выводах: просто я пожелал, чтобы счет пополнился… О, опять курлыки. Стереть, мне уже неинтересны сообщения из прошлого. Кейс, невидимый и неосязаемый для всех, кроме нас с Букач, тоже оказался в пределах досягаемости пыли и дождя. А на меня и на Ленту – ни капли, ни соринки, что характерно! Букач, небось, проголодалась…

– Букач, есть хочешь?

– Как прикажешь, о Великий!

– Да что ты вся как примороженная?.. Погоди минутку, я быстро…

Что у нас в кейсе? Дэви изъять, осторожненько… вот так… остальное в эту… в Стару.

– Жри. – Я прикрыл кейс, не защелкивая, и плашмя бросил на Ленту. Ноль, никаких от нее шевелений. Это еще что? Если мы разные, сволочь синяя, это еще не значит, что можно игнорировать мои слова, пожелания и подарки. – Жри, я сказал!..

Притворяется глухой. Меня это злит. Или, как любит говорить моя Букач, я гневаюсь.

Я жестом отогнал Букач подальше, шагов на пять, она все поняла мгновенно и правильно: ускакала на указанную дистанцию и остановилась. Да что она все дрожит и ежится?..

– Так, ну-ка, приподнимем жопку над землей… пошла-пошла-пошла…

Было весьма трудно выкорчевать и вознести над уровнем почвы даже небольшой участок Ленты, пришлось напрячь все свои ментальные мускулы (в человеческой части моего тела тоже все мышцы напряглись, словно помогая волшбе и колдовству) и вслух проорать пожелание!.. По-моему, я даже матюгнулся в сердцах… да ладно, все равно никто не слышит, Букач не в счет…

Лента нехотя послушалась и выпятила над темной асфальтовой полоской небольшой гладкий горбик, словно синяя коряга выставила позвоночник из-под жухлой травы. Я подошел вплотную и пнул изо всех сил, пыром! Ноге, обутой в мягкие кеды, не стало больно от удара, и сама обувь, защищенная мощью моей, легко перенесла это испытание, оба кеда выдержали одинаково – и левый, и правый, хотя мне показалось через некоторое время, что легкий дымок от них все-таки пошел! Думаю, если бы на месте Ленты лежал каменный змей Кецалькоатль, то он превратился бы под моими пинками в груду щебенки, уж очень азартно и сильно я ее футболил!.. А она больше не делала попыток меня пожрать, только содрогалась молча… Рядом тяжко валялся трехметровый спиленный пень толщиною в два обхвата (я на него еще в июне удивлялся), и я, сугубо для проверки своих проклюнувшихся талантов, отвлекся на него буквально для пары пинков… просто, чтобы сравнить… Удалось сделать только один: бревно лопнуло прямо на лету и осыпалось сугробами тонкой щепы метрах в десяти от точки удара… Очччень хорошо! Я вернулся к Ленте, дабы слегка освежить ей впечатления: три пинка с правой и три с левой!

– Жри.

Послушалась: лежал кейс на Ленте – ффык! – и исчез без огня и пепла.

Лента вряд ли умеет хитрить, но я на всякий случай проверил, потянулся по сторонам своими новыми ощущалищами… В пределах Елагина острова кейса точно что нет… Значит, и нигде больше нет, и хорошо. На ком бы еще попробовать свои…

– Букач!

– Я здесь, о Великий! Пощади!

– Начинается… За что я тебя должен щадить или карать, можешь внятно растолковать? Если не хочешь, чтобы я окончательно для тебя разгневался, будь так любезна, рожа лупоглазая, объясни мне, почему ты постоянно просишь меня пощадить?! Разве я тебя обижал?

– Нет, о Великий, ты так добр!

– Ну так тогда в чем дело? Вот что. Я… последний… раз… тебя спрашиваю: за что ты просишь пощады так часто?

– Да, о Великий! За то, что я дерзнула… тогда… не ведая того… прикоснуться… дерзнула…

– За то, что укусила меня?

– Да, о Великий! – проскрежетала вслух нечистая сила Букач и съежилась в совсем уже бесформенный безголовый комочек…

Я стоял на асфальтовой дорожке, а она дрожала у моих ног. Наступить – и больше не будет надоедливых этих причитаний. С одной стороны, я вроде бы как принял ее в свиту свою, можно сказать, первою по счету фрейлиной, а с другой… Интеллекта в ней не сказать чтобы много, словарный запас настолько скуден, даже с интернатовской бабкой Васей не тягаться, возможности «отслужить верой и правдой» – тоже какие-то сомнительные, особенно в свете моих собственных возможностей… Да, я очень хочу сегодня… сейчас, немедленно размять свои мускулы, прежде всего ментальные, отвести душу, сорвать накопившуюся за всю предыдущую жизнь… человеческую жизнь… тоску, и боль, и злобу… Но Букач не вместит это все, у нее тельце – и на один раз топнуть не хватит… Надо же, нечисть – а так трясется, типа, страх испытывает, по-моему, даже ужас… Забавно.

Из мглистого, но уже прозрачного розоватого неба прилетел и разорвался на моей груди хриплый, пронзительный вопль, настолько оглушительный, что я даже сам в ответ вскрикнул – ушам больно стало! Как я сумел удержаться и не порвать на белки с амонокис-лотами ударившего в меня врага – не знаю, разум тут не при чем, сработали… сработало какое-то подспудное, глубинное чутье, ничего общего не имеющее ни с жалостью, ни с растерянностью, ни тем более со страхом.

Я схватил в две ладони, оторвал от груди – в руках билось существо невероятной магической мощи, пернатое, мокрое… от крови мокрое… размером с громадного ворона…

– МОР!!! МОР! Морка, это ты?! Птица, ты ли это?! Я вспомнил тебя! Я вспомнил себя! И тебя вспомнил, птичище! Морка!!!

– Морочке крррови! – заорал ворон и вновь затрепыхался, пытаясь прижаться ко мне. Ну надо же! Столько безбрежного ликования в обычном вороньем оре мне ни разу в жизни слышать не доводилось… полагаю, что если бы он умел, он бы заплакал от избытка чувств, я это слышу в нем.

В нынешней жизни – да, не доводилось, а в той, в прежней… Спасибо Ленте, это она мне мозги прочистила, помогла вспомнить, осознать самого себя. Спасибо Морке, вран ты мой дорогой, с тобой вернулся еще кусочек памяти моей!.. Откуда кровь?!

Я прижал ворона к груди, как он просил, и стал ощупывать ему лапы, крылья, брюшко… Ни хрена себе! На ладонь мне вывалились три пули, примерно как от автомата Калашникова старого образца, только серебряные! А всего точек попадания в сравнительно скромных габаритах ворона Мора (нет, для обычной-то птицы ворона он неправдоподобно велик) я насчитал девятнадцать! И все свежие, этой ночи как максимум! И выжил ведь мой Морка! А пули-то не просто серебряные, они с дополнительными свойствами! Типа колдовские, кожу пощипывают!.. Молодец, Морка, умница, выжил, дружок. Хороший Морка… Сейчас мы тебя вылечим… вот так… и вот так… и вот так… И покормим, и почешем. И ПОСЧИТАЕМСЯ С ТЕМИ, КТО ПОСМЕЛ!.. Погоди, ты куда!?

И опять мое магическое чутье сработало быстрее осознания происходящего: я перехватил воспрянувшую, полностью выздоровевшую птицу, ворона Мора, у самой земли, куда он нырнул из моих рук, чтобы…

– Дурачок! Морка, ну ты чего! Это Букач! Нельзя ее обижать, понял? Нельзя! Ну-ка, назад! Ко мне!

Ворон послушался, но глаза его горели нехорошим, ревнивым огнем… О! И опять вспомнил! Словно бы короста забвения постепенно осыпалась с памяти моей, там кусочек, там соринка, там целый шматок… Паук Ленька – вторая моя домашняя нечисть, можно сказать нянька!.. Куда-то сгинул бесследно.

– Собственник, ты, блин, куркуль-единоличник! Значит, так. Помнишь Леньку-Паука? Его уже не вернуть из небыли, увы, это я только что проверил, а теперь вместо него будет девица Букач. Она слабее Леньки, она вообще никакая с точки зрения волшбы, но зато умеет говорить и делает это гораздо, гораздо лучше тебя, пернатый! Будешь пытаться ее обижать – уши надеру, даром, что у тебя ушей нет!

– Морка – это Букач! Букач – это мой домашний ворон Мор. Познакомились? Надеюсь, что подружитесь… хотя… зная этого неуживчивого типа…

Вот ведь как бывает: из-за какого-то пустяка сбился весь мой эмоциональный настрой! Только я собрался плюх понадавать кому ни попадя, чуть ли не с Букач начиная для почина, а вдруг переменил намерения… Полное ощущение, что в душе моей… э-э… в сердце моем… нет, точнее будет: в мозгу моем бьются некие стихии, бьются с переменным успехом…

– Букач! Прыгай сюда на ладонь! Ворон Мор старше тебя в служении овеликому мне, поэтому справедливо будет, если он первый выберет место подле меня. А он давно уже выбрал: либо в полете, либо на правом плече. Морка очень хороший, но драчливый и коварный птиц, наверняка захочет тебя обижать, он у нас такой, поэтому будешь у меня за пазухой сидеть или вокруг скакать. Таким образом, попытаемся сохранять мир и лад, понятно?

– Да, о Великий, как ты добр! – Букач перестала дрожать и впервые подняла на меня взор… там был трусливый восторг, робкий восторг, если я что-то в этом понимаю, все-таки не первый день вместе. Забавно: у них у обоих глазки круглые, взгляд багровочерный, но силы и лютости в Моркином – больше, в тысячу раз больше. Хотя и Букач у нас не ангелочек и питается отнюдь не розовыми лепестками. Хорошо, что я Букач пощадил, не стал растаптывать. Погоди, Кирпич… А почему ты должен был ее… за что?.. И действительно – за что? И откуда у меня появились такие странные «приходы» – топтать, убивать, карать?! Оно, конечно, вельми приятственно было отпинать Ленту на размер души, но – Букач, к примеру, за что наказывать? За то, что она мне когда-то палец укусила? Подумаешь! У меня и без ее укусов тот день сложился очень даже непросто!.. Погоди… погоди!..

Кричал я длинно и отчаянно, так, что самому страшно стало, потом замолк, но и этого хватило, чтобы повалить сотню деревьев вокруг, как ударной волной, некоторые из них, что похлипче, с корнем вывернуло из земли!.. И Лента опять содрогнулась, словно от пинка, но опять смолчала! Букач и Морку стряхнуло с меня этим криком на мерзлую землю – оба лежат, невредимые, правда, но оглушенные… Морка первый очухался…

Крик мой закончился, но осталась сердечная боль и покатились слезы!

«Денис! – вот что она кричала, когда бежала за трамваем, там, на Васильевском острове! – Денис!» А мне слышалось «вернись!». Впрочем, и здесь где-то близко по смыслу!.. Она увидела меня и узнала, и бежала за мною, и плакала, обезумевшая от надежды и горя, и ждала, что я вспомню ее и вернусь! А я, жалкий идиот, видел слезы её и ужас отчуждения моего, но не понял ни того, ни другого! И забыл ее! Дважды забыл!

Меня зовут Денис, точнее Дионис! Точнее, звали когда-то… А ее зовут Маша! И я ее любил всем сердцем! Люблю!.. И покинул ее, потому что… потому что… О сердце мое!.. Больно!.. Я погиб когда-то и покинул этот мир на долгие, долгие годы… Где она?! Хватит, хватит, хватит плакать!.. Где она?!

Я потянулся сознанием вокруг себя, шире, еще шире, еще и еще!.. На тысячи километров вокруг, до конца земли – и не нашел!.. Нет, нашел… чувствую… тихо-тихо, все дальше и дальше…

Однажды я чуть не потерял ее, она так же уходила во тьму, и я ее спас, вывел оттуда! ВПЕРЕД!!!

Черные крылья выросли у меня за спиною, гораздо более мощные, чем когда-то, и понесли меня туда, куда им велело сердце мое. Лететь было сравнительно недалеко, какие-то мгновения. Ударом ладони я вбил внутрь помещения массивную дверь и вошел. Это была, насколько я понял, больничная палата, наполненная лежащими людьми, аурой безысходности, жуткой смесью лекарственных запахов и человеческих воней… Почти все спали в этой больничной палате… и во всей больнице… потому что я так успел пожелать… Но почти все – это не все.

Одна фигура стояла в темном проеме посреди стены и смотрела на меня… или сквозь меня, под капюшоном не различить… холодная, черная и мрачная даже на фоне зловещего проема, а две другие тихо шли к ней, в темный коридор посреди стены: фигура побольше и поярче вела за руку фигуру поменьше, тоненькую, сгорбленную, невесомую…

Мне не надо было ничего объяснять: Жизнь и Смерть, родные сестры, владычицы всех времен делали свое дело, развлекались на свой лад, пытаясь потратить часть Вечности, доставшейся на долю каждой из них… Жизнь сопровождает, Смерть встречает… Так было, есть и будет, во все времена, во всех концах Земли, одновременно и повсюду, а я лишь застал и узрел одну из бесчисленных капелек, выпрыгнувшую на долю мгновения из океана Вечности… Так было, есть и будет… всегда, со всеми, с каждым… неминуемо…

– НЕТ, Я СКАЗАЛ!

Да, я узнал обеих, и однажды мне пришлось убедить их вернуть мне Машу… Сие удалось не сказать чтобы запросто, но, во всяком случае, бесконечно легче, нежели в этот раз… Еще бы одна-две секунды промедления, и даже я, даже мой Отец… Но мне удалось договориться с сестричками, я принял на руки безвольное и беспамятное тело, на ходу ткнул своим кедом в выбитую дверь – и покинул место боли и скорби, оставив его точно таким же, как оно было несколько минут назад, только без Маши и без воспоминаний окружающих об этом, потому что теперь она была со мной. А я был с нею.

Глава 11

Ужели птице счастья так хочется быть пойманной?

По опыту всех моих прожитых дней и лет категорически уверен, что это не так. Тем не менее вот она – трепыхается в сердце моем и поет.

У Маши нет детей и семьи, я выяснил. Жилплощадь есть, тоже на Васильевском, но далеко от прежних мест, в одном из панельных домов в конце улицы Кораблестроителей. Делать там нечего, туда мы не пойдем. И ко мне тоже не пойдем: отрезано, отброшено.

Я едва удержался, чтобы немедленно, с нею на руках, не начать с какой-нибудь умопомрачительной экзотики, но – устоял против мелкого искуса!

Отыскать свободную меблированную «однушку» в районе Черной Речки, на Торжковской улице, было делом шести секунд, хозяевам и в голову не пришло метаться по данному поводу: снята квартира, через день-два освободится.

И микрорайон, и внешний вид жилища я подбирал вполне сознательно: дыра в дыре дырою погоняет! Сонный район, унылые панельные трущобы. Так уж мне вздумалось! Зато потом, чуть позже…

Летел я от Елагина острова к больнице предельно шустро, так что ни ворон Мор, ни тем более Букач угнаться бы за мною не могли, но когда я вышел там из наружных дверей на улицу, вся гвардия была на месте: ждали у входа. Первый – Мор, а чуть дальше, в почтительном отдалении, – Букач. Она явно боится Мора, всячески показывает свою малость и скромность, а тот на нее ноль внимания, презирает, типа, но – сдерживается, не клюет, не обижает. Морка хоть и не умеет как следует говорить, но очень даже точно ощущает силу моих желаний.

– По местам, экипаж! Двинулись!

Можно было, конечно, и такси, по рассветному городу быстро бы домчали, но – пусть на крыльях, быстрее и эффектнее, жаль, смотреть некому! Букач я взял к себе, летела за пазухой, один хоботок наружу, Маша (бесчувственная, но живая!) у меня на руках, а Мор на своих двоих. На этот раз я не спешил в полете, и он не отставал.

Продавленную в двух местах тахту-полуторку я заменять не стал, просто, без хитростей, подправил, выровнял, очистил от сора, живого и не живого, а вот белье новое застелил, но тоже без выдумок, обычного хорошего человеческого качества, из запасов в попутной лавчонке…

Маша лежит передо мною – голая, медленно дышит, глаза пока закрыты, руки на груди, худенькие такие… Кольцо на безымянном пальце правой руки, но не обручальное. Проклятая жизнь, что она с нею сделала! В корнях крашеных волос уже седина угадывается, под глазами желтые круги, на лбу морщины, самые натуральные морщины! Раньше волосы у нее были каштановые, длинные, а теперь стрижка и цвет не пойми какой… Грудь… это мы подправим, это запросто, безо всяких силиконов… И остальное тоже.

А все равно она – Маша! И я ее люблю, и прежнюю, и такую! Сейчас у меня даже намека нет на какое-либо сексуальное чувство к несчастной голой женщине, и вовсе не потому, что она постарела и подурнела и была на волосок от смерти! А потому что сердце мое полно радости, жалости и любви, и в эти оглушительные секунды нет в нем места ни для чего иного… Но близок час, оно по любому освободится, обязательно освободится, я знаю! Начнем? Давай, брат Кирпич, сколько можно в черепаху играть, не терпится уже!

Для начала я сбросил с нее кусочек возраста, пять лет. Мог бы и десять, а может, так и сделаю, но – чуть позже, а в данный момент сие было бы неправильно! Пять лет долой! Ого, как это много, оказывается! Эпиляцию… почти не требуется, но пусть будет эпиляция. Под мышками обязательно, а вот здесь хохолок оставим, в память о прежних ее вкусах! Грудь… Да, поставим покруче, но размер пусть прежний остается, не в размерах счастье, а мы не в Голливуде. Волосы… Седину – н-на фиг! До единого волоска! Волосы – в прежний цвет, но подбавим в них силы и здоровья! Захочет что-то иное – сделаем в лучшем виде! Маша, я буду твой личный куафер! Кровь? Очень хорошо раз так, но все равно подправим до «отлично». Она курила… Н-на фиг! Смело и беспощадно вторгаемся глубоко в личность… как тогда с пьянчужкой Галей… И легкие тоже очистим, а то несправедливо получается: голова и личность свободны от курева, а легкие с бронхами по-прежнему в смолах!..

Зубы… По высшему разряду! Чтобы – уххх! Но не перебарщивать… о!., прекрасно.

Цвет лица… под стать зубам, но тоже без гламурного глянца, естественно здоровый, без шрамиков, рытвинок, угрей, прыщей… да и родинки уберем. Главное, чтобы она себя в зеркале узнала, а то половина всего эффекта пропадет. Она – должна быть она самая, но не такая, как пять минут назад, а чтобы как в мечтах. Мастером по воплощению мечт и грез в действительность я не являюсь, курсов не заканчивал, но для нас, для меня и для Машенции, попробую.

– Попррробую! Да, Морка? Вы с Букач хотя бы первые минуты-часы невидимками побудете, а потом уж я вас обоих представлю: Мора во второй раз, а тебя, крохель, впервые. Не робей, Букач, Маша хорошая! Маша очень хорошая, просто лучше всех на свете!

Что еще? А, руки, ногти… Ногти оставим такими, как есть, чтобы ей можно было покуражиться над ними при помощи всякой маникюрщины. Ну а как же, почему я должен лишать человека чрезвычайно важного развлечения?! Губы! Вот, блин! С губами-то я как раз не знаю, какие правильнее? Ладно, не буду мудрствовать лукаво – сделаем лучший вариант ее собственных, ненакрашенных, а пожелает – обеспечим на уровне богинь!

Туника… Подлинный шелк, подлинный Китай, не ларьковый, из самого Поднебесья. Трусы. М-м-м… наверное, надо. Пусть будут, снять – дело секунды. И никаких лифчиков – зачем, с такой-то грудью?! В смысле – не потому что маленькая, а совершенная и высокая!

Я чуть было уже не разбудил ее, но спохватился и подбежал к зеркалу. Как?! Вот как она смогла меня узнать в этом гнусном рыжеволосом типе??? По глазам, что ли? Нет, вообще-то говоря, за последние года три-четыре-пять сходство проклюнулось, очевидно, явно, что прибавилось сходства со мною прежним, но все равно…

Зубы чистые? Теперь чистые. Лицо умытое? Да. И причешемся! И будим Машу! Стоп! Пусть все ненужное, накопленное в ее организме, исчезнет. И… и… да, за едой вместе сходим.

– Маша, ау. Машенция, проснись! Утро на дворе! Я по тебе соскучился!

Ресницы задрожали… и глаза открылись. О ресницах-то я совсем забыл, но они у нее и без того шикарные!.. Зрачки сфокусировались на мне и вдруг расплылись во всю радужную оболочку, закатились под лоб. Глубокий обморок. Блин, вот уж чего не ожидал! И смех и грех! Ладно… как бы это правильно пожелать… чтобы не нарушать… чтобы личность оставалась прежняя, но чтобы…

Аккуратненько. Осторожненько. Так!..

– Маша! Машук, хватит спать. С добрым утром!

И опять ресницы задрожали, ровные такие, длинные и мохнатые… и опять ее взгляд сфокусировался на мне и… И опять неожиданность, опять непредвиденная реакция! Маша, не говоря ни слова и не отводя от меня взор, села на кровати, потом вдруг дернула на себя одеяло и юркнула под него, сжавшись в маленький комочек… От Букач, что ли, заразилась в такие прятки играть… И лежит. А я стою на коленях у тахты и тоже молча туплю. У самого слезы в глазах стоят, а тут же и смех разбирает!

Через пару секунд сиреневый цветочек на краю одеяла зашевелился, и оттуда блеск на мокром месте – правый глаз на меня смотрит. Оп! И опять задернула одеяло!..

– Диня!.. Это ты?!

– Я, конечно, кто еще? Ты давай, до свидания из-под одеяла, а то мне тебя не слышно и не видно! Ну, Машенция!

Одеяло рывком улетело противоположную от меня сторону, аж за пределы тахты, а Маша опять села. Руки в кулачки сжаты, подбородок подбирают, вся дрожит, но голос ясный даже сквозь слезы.

– Диня, это точно ты? Это что, так выглядит рай? Я умерла, да?

– Нет, оба живы, и, насколько я понимаю, оба на этом свете. Оба земляне, если тебе это интересно.

И вот здесь я уже обрел предугаданное в полном объеме: в два энергичных рывка подтянулась поближе, свалилась с тахты прямо ко мне в объятия и разрыдалась!

Честно сказать, я тоже плакал, несмотря на то что мужчина и супермен и что на меня домочадцы смотрят своими неморгающими черно-багровыми глазками… Не удержать было слез, и, если уж совсем-совсем честно, я даже не очень этого стыдился…

– Так, говоришь, я сильно изменился, но все еще узнаваем?..

– Угу.

– А на себя-то посмотри! Вон зеркало – сходи и посмотри!

Действительность – штука неумолимая и прочная на любой разрыв: если правильно подобрать стимул – отступают даже эмоции. Настенное зеркало я подколдовал «на лету», что называется, до этого о нем как-то не подумал. Здоровое получилось, во весь рост.

– Ой-ой-ой! Не хочу зеркало! Я там, наверное, окончательная уродина! Ненавижу! – Маша хнычет, стенает, а сама скок, скок – и уже перед зеркалом, вглядывается в подробности.

– До уродины тебе еще далеко, но нарыдала тут… на все лицо.

Машенция смотрит полубезумным взором на подсвеченное отражение – и глазам своим не верит, пальчиками тык, тык в щеки, в подбородок… лоб поглаживает-разглаживает… О, на тунику отвлеклась, ну а как без этого!.. И опять – кожа на шее… грудь… скулы… волосы…

Я, не теряя даром времени, упал на тахту и прижмурился, довольный-предовольный собою.

– Диня… это что, я действительно такая… так выгляжу?!

– Обычно ты выглядишь лучше, но сейчас растрепана, брови не выщипаны, румян на щеках нет, не хихикаешь, бусы не надела!

– Нет, ну я серьезно! A-а! Это ты так сделал! Я по волосам догадалась! Чудо. Диня, ты гений! Ты просто…

– Маша. Иди сюда!

Маша послушалась и, все еще робея чего-то, забралась на тахту, под одеяло, ко мне поближе, под бочок… И опять нам было не до любовных игр: отрыдав еще одну порцию слез, лежали в обнимку, болтали, вспоминали… Но я, в отличие от нее, почти не плакал уже, больше улыбался. Словно по взаимному, не высказанному вслух договору мы избегали малейшего упоминания о том, как жили все это десятилетие… даже больше… друг без друга… о том, как встретились перед Тучковым мостом… Лежали, тесно прижавшись друг к другу, и целовались… пока безгрешно. Маша спохватилась было на сей счет, но совершенно очевидно, что только ради меня…

– Не, не, ближе к вечеру, Машук.

– А почему ближе к вечеру?

– Блин, да потому что я затеял устроить своей девушке романтический ужин. Может, даже при свечах. Ты знаешь, что романтический ужин не при свечах – это не романтический ужин, а хрен знает что!..

– А что, а что именно?

– Не при свечах – это какая-то безнравственная оргия посреди заводского общепита, вот что!

– А может, я бы как раз не возражала против оргии в муниципальной столовой?

– Ок, сделаем. Но все равно не в этих же интерьерах.

– Как скажешь, Диня! А в каких?

– Э-э… Тебя дома кто-нибудь, что-нибудь держит? Обязательства какие-нибудь?

– Н-нет, не думаю… Документы на квартиру, мои личные документы… кстати, я даже не представляю, где они… ну и так далее. И насчет работы… А так – ничто меня не держит, я ведь одна живу.

– А теперь не одна! Это жалкая квартирка, о лучшая из Маш, понадобилась единственно и только для одного, а именно для контраста между этими мгновениями – и последующими, которые нас с тобою ждут.

– Да мне и здесь… Лишь бы ты… Нет! Ур-р-ра-а-а! В атаку! Диня, я помню! Я в тебя верю! Давай же, давай же, давай скорее, волшби!.. Э-э… волшбуй… Погоди, нет… Волшебствуй! Нет… Нет, ну как правильнее сказать?

– Правильнее сказать будет так: мы поднимаемся, одеваемся… Если хочешь, вообще можешь в этой тунике ходить, на улице холодно, правда, но холод и дождь тебя не коснутся. Обувь – это обязательно, потому что на улице грязь, так что тебе на любой выбор: сандалеты, галоши, валенки с красными подошвами…

– Мяу! С красными??? ДА! Хочу лубутены! Ты правда можешь достать мне такие?!

Я молча полез под тахту и добыл оттуда пару чернофиолетовых туфель с красными подошвами на умопомрачительно высоких каблуках с платформами, прямо так, без коробки и чека, да и откуда бы у меня чек?.. С двуцветными бантами на пятках.

– О небеса! Диня, ты волшебник! Они настоящие??? А они мне впору будут?

– Абсолютно впору. Настоящие парижские. Только вот, я думаю, а может, оторвать эти дурацкие ленты-банты?

– Что бы ты понимал в высокой женской моде, ленты – часть туфель, посмотри сюда, глянь, как они устроены! Это лабутены! С красными подошвами.

– Да по мне хоть «Красный треугольник». Предлагаю нам одеться, дойти до ближайшего рынка, накупить там всяческих вкусностей, наполнить ими корзинку – я сам ее понесу, так уж и быть – и отправиться прочь-прочь-прочь как можно дальше… куда-нибудь на берег океана, и там позавтракаем.

– Гениальная мысль, Динечка, я только за! А корзинка будет плетеная?

– Безусловно! Или пообедаем, или поужинаем, это в зависимости от той географической долготы, где мы окажемся.

– Ух, ты! А где мы окажемся?

– Ты лучше обувайся побыстрее… да, а что, именно так, прямо на босу ногу. Не надо причесываться, прихвати на резинку, собери в узел, и хватит. Я сделаю так, что прохожие будут нас видеть, но без того, чтобы изумляться нашей одежде не по сезону и твоей растрепанности… Я пошутил!.. Хорошо, клянусь: небрежности в твоей прическе никому не будет видно! Всем остальным пусть удивляются и восхищаются, я не против. Корзинка где?.. А, вот она, у меня в руке, все правильно, сплетена из лыка! Подлинная.

Ключи, заперев входную дверь нашего случайного прибежища, я бросил в почтовый ящик. Зачем? На автомате, сам не знаю, зачем, ибо заботы неведомых мне квартировладельцев никак меня не колыхали. По «трубкиной» карте выходило, что неподалеку Торжковский рынок, и мы с Машей двинулись туда. Я был в тонкой черной рубашке, в джинсах, в кедах, а Маша в полупрозрачной короткой тунике до середины бедра, на огроменных каблучищах. И, несмотря на мои магические пожелания, мы явно смотрелись прибабахнутыми, прохожие сплошь и рядом оглядывались на нас, больше, конечно же, на Машу и ее прикид.

– Слушай, Петров, я не думала, что ты такой маленький рядом со мною!

– Ага, маленький! Это не я маленький, а каблуки у тебя пятнадцать сантиметров!

– А должны были быть сто сорок миллиметров! Ты мне китайские подсунул!

– И ничего не китайские. Подлинные, парижские, с улицы мыслителя Руссо. Ты лучше думай, что мы будем на завтрак брать?

Пришлось остановиться и поцеловать Машу, не вставая на цыпочки, чтобы она не слишком заносилась насчет своего роста… Ну да, подлиннее чуть-чуть, но это только на каблуках! А когда оба стоим босиком – я ее выше, сантиметра на два.

– Диня, ты что, ну хватит, люди же смотрят! Ты маньяк.

– Да??? А сама что?

– А я слабохарактерная, легко поддаюсь дурным влияниям, и ты этим воспользовался. Так что я не виновата!

Эти «люди» – был одинокий тип в черном пальто, седой и патлатый. Это он захохотал, глядя на нас с Машей, и попытался сфотографировать обоих на трубку. Надо же – сам в возрасте, а взгляд наглый! Обломаешься, чувак!

Старая добрая п-8 – хороший камерофон, но вот незадача – внезапно разрядилась, и мужик остался при своих интересах. Мало того, я дунул в ту сторону – и этим постриг его налысо: только что были патлы почти до плеч, осталась по всей голове щетина в четверть сантиметра. Ничего, ничего, ему полезно: пусть отвлечется от нас и поудивляется, посмеется другим внезапным чудесам в собственной жизни!

Погода была как на заказ, я и желал именно такую, хотя абсолютно не вмешивался в природный ход вещей, просто повезло: пасмурно, слякоть, холод, небо низкое, в половину телебашни, темно-сизое, оттуда мокрый снег валится, и у самой земли, на ветру, берет разгон, и все время норовит в лицо попасть. Но тут уж – дудки! Ни слякоть по асфальту, ни снег с дождем, ни сильные удары ветра нас с Машей не касаются, нам относительно тепло. Хотя и свежо: меня, например, иногда пробивает на дрожь… Впрочем, вполне возможно, что это от поцелуев и прекрасного настроения.

Дошли наконец и до рынка. Поначалу все шло гладко: Маша придирчиво перебирает-выбирает, я с тяжкими вздохами укладываю все это в здоровенное лукошко, но потом она вдруг спохватилась:

– Диня! Погоди! А деньги? Почему ты все берешь и ни за что не платишь?

– Ну а какая разница? Никто ведь не возражает, еще и спасибо говорят.

– Нет, я так не могу! Давай все возвращать, это нечестно! Я бы сама, но у меня, как назло, ни одного кармана, ни одного рубля! Диня, это нехорошо! Я – ну очень против!

И вот ведь тоже… своего рода волшебство: буквально секунды назад я абсолютно ничего плохого не видел в своем коммунистическом подходе к чужой собственности, потому что я пожелал – и должно быть по-моему! Но после ее возмущенной тирады вдруг поддался Машиному влиянию, как до этого она моему, поддался и устыдился. А с другой стороны, людишки – кто они такие, чтобы мешать, сопротивляться, возмущаться, иметь собственное… Стоп, Кирпичик! Блин… я себя все еще по привычке называю во внутренних диалогах Кирпичом!.. Не важно сие, зато важно другое: почему это я их людишками зову, хотя сам с собою уже договаривался, что так не надо бы?.. Даже вроде бы как слово давал… Будь по Машиному капризу, она права.

– Не надо ничего возвращать, Машук, не будем суетиться, я им уже все незаметно подбросил, компенсировал с лихвой. А на дальнейшее деньги добудем, немедленно и праведно! Не с целью разбогатеть, но для наглядности расчетов!

Я присел на корточки на бетонном полу и костяшками пальцев постучал в мокрый пол. Вокруг нас мгновенно образовалось небольшое пустое пространство, метра два диаметром, благо это было на относительном просторе, а не в узких межприлавочных проходах. Люди по-прежнему сновали туда-сюда и нас с Машей равнодушно видели, но просто не переходили границы очерченного круга. Маша с любопытством наблюдала за моими манипуляциями, и я не глядя чувствовал ее предвкушающую улыбку.

– Здесь должен быть клад, заначенный в восемнадцатом веке пиратом Джеком Воробьем! И мы его сейчас… тук, тук, тук! Слышь, Сезам, типа открывайся, на фиг!

Сезам послушался: отъехала вбок наспех выдуманная секретная дверца, и наружу вылез, подталкиваемый невидимой пружиной, очень небольшой деревянный сундучок с железными скрепами; дерево, понятное дело, чуть схвачено тленом и плесенью, скрепы сплошь ржавые. Но не пачкаются, это я отдельно пожелал!

Замок лопнул, крышка засипела ржавыми плесневелыми голосами и открылась, а небольшое пространство сундучка, размером со шкатулку, оказалось сплошь занято денежными пачками – сторублевками (одна пачка), пятисотенными и тысячными, общею суммой шестьсот шестьдесят тысяч рублей. И поверх пачек – скромное платиновое кольцо с прозрачным, в разноцветные переливы камушком.

– Колечко тебе – деньги нам, в корзинку. Подходит? Ма-ша! Что молчишь? Подходит, спрашиваю?

– Ого! Да! То есть еще как подходит, миленькое такое! Смотри, точно по размеру! Петров, ты чудо! А откуда это всё?

– Деньги – мои личные, из запасов, а колечко из древнего забытого клада вынул. Клянусь!

– Колечко – просто вау! – это же брильянт! Я сегодня им посверкаю, а потом сниму навсегда и буду бережно хранить как память об этом дне!

Деньги действительно были когда-то мои… да и сейчас… Мне по большому счету все равно, откуда они, но если в моей сейф-ячейке они хранятся, то возьму из нее. С колечком же я бессовестно соврал: я его сам наскоро придумал, просто пожелал основные характеристики и велел, чтобы к размеру пальца приспособилось. Так быстрее, чем подолгу объяснять каждый чих, у нас с Машей и без этого впереди полно дел!

– Ну что, всё, наконец? У меня сейчас руки отвалятся от таких тяжестей! Мы лопнем, если все это съедим, как два обожравшихся бегемота! Маша, слышишь, что я говорю?

– Всё! Всё уже, не волнуйся! Все куплено, вплоть до салфеток. Ой!., а посуду забыли!

– Посуду на месте наколдуем. Ты придумаешь, а я по твоим эскизам сотворю. Подходит?

– Да, мой принц! Веди меня за собой!

Все это время вокруг нас происходили кое-какие дополнительные события, но Маша их не видела, посетители и продавцы тоже, а вот я и моя домашняя гвардия…

Мору очень нравилось озирать окрестности, гордо восседая на моем правом плече, и очень не нравилось, когда я сгонял его по ходу дела, не обращая ни малейшего внимания на раздраженное карканье, – то Машу приобниму, то корзинку на плечо, то присяду перед сундучком. А Букач просто бежала перед нами вприпрыжку. Оказывается, на рынке было полно мелкой «нечистой» шушеры! При нашем появлении они сначала высунулись навстречу изо всех щелей – а потом как брызнут в разные стороны! Мор успел схомячить прямо на лету одного мелкого крысонетопыря, а Букач нет, Букач только растопырила во все стороны эти… язычки мглы вокруг полупризрачного тельца, чем-то похожие на перышки, и грозно сверкает по сторонам глазенышами, а сама уже прямо под ногами крутится, жмется, чтобы ко мне поближе! Я тут же кое-что забавное постиг, удовлетворяя свое любопытство: на местную нечисть после первой волны тревоги перед грозными пришельцами накатило цунами ужаса – это они меня поближе «рассмотрели»!.. К тому моменту, когда Маша примеряла колечко, в радиусе полукилометра не было уже ничего и никого сакрального, кроме нас с Букач и Мором. И меня это вполне устроило.

– Веду!

Выйдя из дверей рынка, мы с Машей свернули налево и пошли дальше по улице, там, впереди, в пяти минутах пешком, есть сквер с открытым пространством, оттуда и полетим.

– А каким способом мы будем путешествовать? На метлах?

– Нет, на обычном ковре-самолете. На метле, Машенция, в твоей, с позволения сказать, одежде, лететь просто неприлично!

Маша хихикнула и явно загорелась любопытством, но смолчала, решила потерпеть, пока сама не увидит. На обычном… На таком, как в детских фильмах показывают, особенно не полетаешь, ветрено чересчур! И кто сказал, что ковер непременно должен быть квадратным и прямоугольным? Пусть это будет круг, радиусом… в два… с половиной метра! Да! И пусть наездников от всего опасного защищает купол, прозрачная сфера, чтобы дышать не мешала, чтобы как стеклянная, но не ощутимая. Захочу я, к примеру, высунуть голову за край ковра – пожалуйста, захочу вывалиться – придержит, пока я конкретно и недвусмысленно не пожелаю иного. С Машей то же самое: не вывалится, пока я этого не пожелаю, то есть – ни за что на свете не выпадет! И пусть сам ковер будет несминаемым, непробиваемым и непротыкаемым.

Температурно-погодный режим – тоже комфортный, с порывами экзотики, если пожелаем для развлечения…

– Готова? Взлетаем!

– Динечка, я боюсь высоты!

– Бойся, бойся на здоровье, а иначе – какая романтика?! Но я обещаю: не упадешь, не продрогнешь и ветром не захлебнешься. Ни ветер, ни гроза, ни инерция нам не страшны! Главное – держись ко мне поближе. Самолеты, птицы, астероиды, мухи, ракеты с нашим ковром не пересекутся. Х-ходу-у-у!!!

Наш ковер взлетел на два километра над уровнем Балтийского моря и взял курс на юго-восток. Лететь предстояло далеко, поэтому скорость я задал чудовищную, и это вдруг создало непредвиденные неудобства для зрителей, то есть для нас с Машей: все мелькало под нами, толком не увидеть, не полюбоваться, не обсудить… Пришлось приподнять полет до пяти километров и скорость снизить, с тем расчетом, чтобы весь путь проделать не за полчаса, как я сначала намеревался, а за час. Минут через пять закончились облака, еще чуть погодя в пейзаж за бортом вернулось лето.

– Диня, а вдруг гора?!

– Ковер умный, облетит. Если строго по прямой лететь – мы непременно впилимся в Гималаи, но я предлагаю так: долетаем до Аравийского моря, это уже совсем скоро, потом летим вдоль побережья до самого Цейлона, потом к папуасам, потом через северный кусок Австралии – и уже на месте!

– А где у нас место?

– Ну… короче говоря, за Австралией лежит Коралловое море, и там, не долетая до новой Каледонии, мы приземлимся на островок с роскошнейшим на свете пляжем. Завтракаем, купаемся, все такое… а дальше видно будет! На, держи глобус, утоли свое невежество.

– Не нужен мне твой глобус, я лучше так посмотрю, что там под нами! Диня, а я точно не упаду?

– Точно. О, наконец-то вода! Это Аравийское море, между прочим!

– Оно прекрасно!..

Я выбросил не понадобившийся глобус за борт, но задержал его в синхронном полете с ковром и тут же расстрелял из древнего DOOM-овского дробовика-двустволки. Дробовик выбросил вслед за глобусом, а сам прилег рядом с Машей, глядеть вниз, любоваться Индийским океаном.

– Диня, смотри, смерч! Диня, это шторм, да?! Красиво! Ну, ведь правда лучше, чем эти твои пиф-паф по беззащитному глобусу! Тем более что не попал!

– Не надо ля-ля! Вдребезги разнес! Вот смотри, я сейчас еще!..

– Нет, нет, нет! Попал, признаю! Давай дальше смотреть! А мы купаться будем?

– Будем. Да хоть сейчас, только пожелай! Ковер нас подождет.

– Нет, нет, пусть все идет по твоему плану, а я лучше еще потерплю! Буду гореть нетерпением, зато потом!.. Смотри, самолет перегнали! Ура! Мы быстрее всех!..

Четырехмесячное общение с Лентой, общение-погружение, сделало меня старше лет на двадцать, а то и на всю тысячу! Мало того что ко мне вернулись все воспоминания моей прежней жизни в дополнение к имеющимся, так еще и Лента от себя подбавила чертову кучу всяческих знаний, умений и постижений, словно бы я сам все это дополнительно пережил… Никогда не интересовался Коралловым морем, даже не помнил толком, где оно находится, а теперь вроде бы как знаю и ничуть не сомневаюсь, что найду там подходящий островок… или сам его создам…

Нет, создавать не пришлось: крохотный, гектаров на шесть, с изумительным песчаным пляжем, окаймляющим почти весь остров, с пальмами, с холмиком, с травою-муравою…

Нашелся там еще один крохотный пляжик, галечный, а не песчаный, но это уже я его незаметно подсунул под бочок основному, для разнообразия. И траву – тоже я, чтобы помягче, подушистее… Ну и бунгало, само собой. А вот бунгало выстроил в предельной аскезе и простоте: окна без стекол, магические светильники по стенам, широкая двуспальная кровать, две подушки, две простыни без одеяла… за стенкой звуконепроницаемый туалет (с полным европейским комфортом), душ. Без ванны! Без интернета! Без телевизора!.. Почти каменный век!..

Прежде всего мы раскинули в тенечке под пальмой скатерть-самобранку с золотою посудой, Маша, конечно же, пофыркала на нее, Маше серебряную подавай, разложила в придуманном ею порядке еду и напитки – и пошел пир горой!

Пришлось, правда, познакомить Машу с моей свитой; они, оказывается, с Моркой друг друга помнили, тут все чики-чики, а Букач как-то так… застеснялась. И Маша, глядя на нее… ну не то чтобы побаивалась, но с Моркой она вела себя более фамильярно, видимо, на правах прежнего знакомства. Есть из ее рук дружно отказались оба – и Мор, и Букач, но это и правильно, потому что незачем Маше знать, чем они любят лакомиться… Морка намекал пару раз, но я мысленно показал ему кулак (я те сейчас такой крррровушки дам! перья до Луны долетят!), и он успокоился.

– Машук, не сердись на них, они своеобразно и прочно воспитаны. Положено им так. А дальше будет видно, когда привыкнут к тебе. Если мы с тобою хотим купаться при свете дня, то лучше не откладывать в долгий ящик, потому что в этих часовых поясах дело уже к вечеру идет, и вечер здесь очень короткий.

– А я только тебя жду! Ты ведь у нас обжора оказался!

– Я – обжора? А сама-то!..

– И сладкоежка! А мне можно, я от волнения. Ну все, я готова. Голышом будем?

– Конечно!

И мы помчались наперегонки к Тихому океану, разноцветному, веселому и теплому. Ничто недоброе не подстерегало нас впереди – ни шторм, ни акулы, ни ядовитые шипы!.. Но вполне возможно было ушибить палец или колено о коралл или камень или наглотаться соленой воды с последующим откашливанием, это я разрешил обстоятельствам, почему бы и нет?!

– Диня, а маску или очки можешь приколдовать?

– Это лишнее: ныряй с открытыми глазами, когда нужно – твое зрение само подстроится под коэффициент преломления и в воде, и над водой. Глаза от раздражения тоже защищены.

Первые минуты в океане мы с Машей не знали, что делать, стали беспорядочно плескаться, орать… Потом освоились, и веселье развернулось во всю ширь. Я незаметно для Маши добавил ей кислороду в кровь на время ныряния, чтобы не пять секунд, а минуту, две минуты кряду можно было плыть под водой и любоваться подводной тропической фауной.

– Диня! Там!.. Она меня чуть не съела! Спаси меня!

– Щас! – Я нырнул и через десять секунд вернулся к Маше с грозной обидчицей в руке: – Эта?!

– Н-не уверена, та была такая огромная, пушистая!.. А эта крошечная, но цвет похож, красноватенький такой! А что за рыба?

– Птероис. Между прочим, колючая и ядовитая. Но не для нас.

Я выпустил рыбку – и она мгновенно расцвела, вновь превратилась в яркий пушистый цветок… Чик – и сбежала! Без волшебных способностей поймать ее голыми руками просто немыслимо. Вода на мелководье была очень теплая, но ничуть не противная от этого, ибо сохранялась в ней океанская первозданная свежесть… Спасенная от страшного птероиса Маша продолжала обнимать меня за шею, и я к ней развернулся… Язык не поворачивается назвать наши дальнейшие кувыркания сексом или еще какими-нибудь смысловыми аналогами разной степени забористости. Мы – любили друг друга, и в этот миг, и позже, когда, обессиленные вусмерть и бесконечно довольные, выползли на берег, и вообще… Да, любовь – это было единственно верное название и объяснение всему происходящему. А на берегу продолжили, отдохнув. Поначалу Маша застеснялась соседства Букач и Морки, которые не спускали глаз со всех наших затей, но я убедил ее, что подобная разнузданность с нашей стороны только добавит ощущений, а Морка и Букач никогда никому ни о чем не проговорятся…

– Ну конечно, Маша! Какой может быть романтический ужин без костра?! Костер – будет адекватным макрозаменителем свечей. Но жаришь, чур, ты!

– Чур, я! Но не потому, что я прирожденная кухарка, а потому что тебе и близко нельзя доверять жарку шницелей и картофеля!

– Почему это нельзя? Я всю жизнь себе готовлю!

– Потому, хотя бы, что золотую сковороду таких размеров только подъемным краном поднимать, кулинар ты наш. Дай мне обычную чугунную, маленькую.

– С тефлоном?

– С тефлоном? Да, не помешает.

Я вынул из-за спины изящную сковородочку и с театральным поклоном передал ее Маше – а у самого рот до ушей: двухпудовую золотую сковороду до этого я сотворил по дразнительным умыслам, а вовсе не от широты новорусского креатива.

Упала на остров ночь, первая наша с нею ночь после долгой-предолгой разлуки. От музыки мы дружно отказались, предпочли слушать прибой и треск ветвей от костра, от фейерверков отказались тоже, но уже консенсусом: один залп мне удалось отстоять – и был он похож на серебристую плакучую иву, ростом с телебашню…

Мы лежали на берегу, возле костра, даже в бунгало не пошли – а зачем? Постель и здесь можно расстелить, подальше от прилива, тем более что дождя, москитов, крабов не предвидится…

Оказывается, нам было о чем поговорить, даже и не погружаясь в подробности прошлой жизни каждого… Мы и не погружались, хотя по мелочам отметились тезисно…

Да, были… за одного из них даже замуж выходила… Нет, просто… не готова была к материнству и все такое… Курила, потом бросала… потом опять… финансовая сфера, офис-планктон, средний заработок… плюс какие-то «жировые отложения» от квартирного размена…

– Динечка! А вот ты мне про своих пассий, пожалуйста, ничего не рассказывай, ни соринки! Я понимаю, уверена, что у тебя были, но ты просто не представляешь, какая я ревнивая! Просто даже не представляешь! Пусть я лучше ничего этого не знаю!

– Машук, в любом случае – это все в прошлом.

– А почему он тебя убил?

– Не знаю.

– Но ведь он же не убил, ты ведь живой, ты ведь не зомби!

– Живой, и еще какой живой. И сейчас ты в этом убедишься, несчастная!

– Нет! О, нет! О небеса! Люди добрые, спасите меня от этого страшилища!.. Нет, нет, нет, не спасайте!

Заснули мы в обнимку, но порознь: Маша затемно, перед самым рассветом, а я уже на свету, через пять минут после Маши. Полыхающая во мне жадность к быстротекущему времени позволила нам спать всего лишь два часа, но при этом вполне даже выспаться. Тропическое утро на морском берегу выглядело превосходно: в сравнении со вчерашним днем и вечером – нисколько не хуже. Мы наперегонки бултыхнулись в прозрачные воды и только потом уже приняли душ, позавтракали… Маша настояла, чтобы завтракали мы в одежде, а не голыми, да пусть так и будет, не жалко: на мне холщовые штаны чуть ниже колен, а на Маше туника, но уже другая, нежели в Питере: предельно простого кроя, лимонного цвета, без узоров, из непрозрачного хлопка, длиною по колено и с глубоким вырезом. И я, и она босиком.

– А вырез-то тебе на фига?

– Для прельстительности. Хочу блистать красотой и сводить с ума окружающих.

– Надо же! Положи еще рыбки, пожалуйста, заодно в вырез загляну!..

– Диня, а ты опять стонешь во сне, я слышала. Тебе что-то снилось плохое?

– Ну… типа того.

– А что именно?

– Да не помню, – соврал я, – спросонок помнил, но уже забыл. А тебе?

– А мне очень доброе что-то снилось! Ромашки, я вспомнила!.. А что после завтрака будем делать?

Снился-то мне отец, не сам он и даже не его голос, а как бы его неудовольствие по отношению ко мне… Я пытался его в чем-то убедить, но, похоже, совсем не умею этого делать…

После завтрака у нас были полеты над океаном: я на воздушном змее, а Маша на игрушечной деревянной лошадке. Мы втроем, я, Маша и Мор, закладывали виражи, бочки, петли, всякие иные фигуры высшего пилотажа, а Букач сидела у меня в кармане штанов (сотворил один, специально для нее) и скрежетала помаленьку, вроде бы как тоже вполне довольная окружающей действительностью.

Потом пришла пора океанского серфинга: я пригнал с востока небольшое стадо горбатых китов и заставил их слегка порезвиться в открытом океане, Маше досталась обычная самка кита, а мне тоже китиха, но альбиноска. Уж я постарался, как следует пораскинув разумом: киты мчатся, ныряя неглубоко, а мы с Машей оседлали своих – и можем сидеть, стоять, скакать, поскальзываться, водою неопасно захлебываться – но оставаться при этом «на коне»! Самое удивительное – китам вроде бы как тоже это было в развлечение, а не в напряг! Я их потом отпустил, и мы бултыхнулись в неспокойные волны в далеком далеке от нашего островка.

– Динь, а здесь глубоко?

– Нет, километров семь.

– Я боюсь, забери меня отсюда!

– Да, мэм! – Я подхватил Машу на руки, залихватски свистнул и ракетой взмыл в синее небо, а крылья уже сами знали, докуда им расти и как за спиною воздух месить! – А почему у тебя закрыты глаза?

Маша действительно летела в моих объятиях, зажмурясь. И очень крепко в меня вцепилась.

– Потому что высоко и страшно, вот почему!

– Угу! На игрушечной лошадке не страшно петли Нестерова закладывать, а у меня на груди страшно!?

– Представь себе. Да, я непоследовательная. И все из-за тебя!

– Да я уже знаю, наизусть выучил, что я и есть корень всех зол и бед. Прилетели, Машунь, отпускай меня. И вот что! Тебе не кажется, что пора бы нам опять в старушку Европу? Шопинг на Елисейских полях, то се, Пикадилли, Испанская площадь?.. Покажешь всем этим гринго свой тропический загар?

– Загара у меня нет… почти нет… а в Европу с удовольствием! На ковре полетим?

– Разумеется.

Мы с Машей пустились в пляс прямо на берегу, посреди внезапно разбушевавшихся волн, обрадованные внезапно родившейся идеей, само собой – вымокли в шипящей воде, и только потом уже, разгоряченные, мокрые и соленые, все в песке, пошли в душ. Я для такого случая приколдовал вторую душевую кабинку, чтобы нам побыстрее…

– Тем же путем вернемся, Диня? А знаешь, что? Давай обогнем шарик с другой стороны? Дай, пожалуйста, глобус! Вот, смотри! Наискось вверх…

– На северо-восток. Корзинку берем?

– Берем, а как же! Через Панамский канал, через Атлантический океан – и мы в Европе!

– Принимается. Но тогда часть похода-полета придется на ночное время.

– Ну и что?! А ты сделаешь светильники, и мы будем примерять одежду!

– Какую еще одежду???

Но у Маши, оказывается, все было продумано! Она не собиралась ходить по европейским площадям и весям в «ночной рубашке глупого канареечного цвета» на босу ногу! И мои холщовые штаны с одним карманом тоже ее почему-то не устраивали… Женщины – удивительный народ!

Соответственно, хотя обратный путь в Европу был длиннее, увидели мы гораздо меньше, лишь эпизодически отвлекаясь на огни ночных городов, или на бесчинствующий по побережью шторм, или на океанский лайнер!.. Я выдал Маше с полпуда свежих глянцев – журналов мод, и она подбирала по ним одежду, себе и мне. Я был кроток и тих, кивал в нужных местах, одобрял, вставлял критические замечания, но в итоге оделся на свой лад, точно так же, как и прошлой весной: простые «пятьсот первые» ливайсы, тимберлэнды на протекторах, брезентовая куртка с капюшоном, рубашка клетчатая. Ну и носки, трусы, понятное дело… Кстати сказать, и Маша только на словах грозилась закутаться в сто одежек от разных кутюрье, а оделась почти под стать мне, довольно просто: легкое зеленое пальто, черные джинсы в облипку, черные сапожки, темно-вишневая сорочка… Темные очки!

– А где твои эти… с красными подошвами?

– Ой! А я их в домике забыла!..

– А голову ты не забыла? И где твоя шляпка???

– А я без шляпки!

– Годится. Тогда, чур, с меня отсутствие засухи и цунами.

Первое десантирование мы произвели в Лондоне, где только-только забрезжило утро, посреди Гайд-парка, под мелким моросящим дождем, но пробыли там недолго, минут пятнадцать, потому что Маше не терпелось в Рим, к Колизею! Однако и за это краткое прикосновение к английской действительности мы с Машей успели расшвырять по пустынному парку примерно с полмиллиона рублей российскими купюрами. Маша предположила, что мы обязательно облагодетельствуем кого-нибудь своей щедростью, я же был уверен, что лишь зададим дополнительной работы местным дворникам. Проверять не стали: Колизей – значит, Колизей! Банзай, право руля! На юг! И в Риме тоже было еще утро, но мы поленились дожидаться присутственного туристического времени, прошли в музей под открытым небом без очереди и без билетов, невидимые. Я сумел убедить Машу, что угрызения совести мы нейтрализуем позже, обильными подаяниями и благотворительными взносами, и она согласилась. Если говорить о Риме, то Маше больше всего понравились Ватикан и фонтан Треви, а мне… А мне больше всего нравилась Маша, и то, что она рядом.

Позавтракали мы во Флоренции, в трактире с незапоминающимся названием, на берегу местной реки, но в галерею Уфицци уже не пошли, потому что Маша, вся в нетерпении, стала тыкать меня в бок твердыми пальчиками и умоляюще шептать:

– В Париж! Динечка, скорее помчались в Париж! Мор и Букач меня стопудово поддерживают! Да, зайчики?

А «зайчикам» было чихать на все достопримечательности Европы и Азии, они и так были всем довольны, болтаясь неотлучно подле меня. Флоренция мне пришлась по душе, и я бы не возражал побродить там еще, но если Париж – значит, Париж, с нашим удовольствием!..

Мы сидели на ступеньках у подножия церкви Сакрё-Кёр, на Монмартре, и Маша вдруг расплакалась у меня на плече.

– Нет, нет, Динечка, наоборот! Все очень хорошо, не волнуйся. А просто я никогда не думала, что счастье может быть таким… таким долгим и беспрерывным!

Я ее утешал как мог, мороженым и поцелуями, понимая всем сердцем и усталость ее, и радость, и смятение…

Решено было заночевать в тайге, там как раз дело к полуночи движется, а потом еще куда-нибудь… куда глаза глядят. Сказано – сделано, прыг на ковер – и полетели!

Но по пути припарковались в родном Питере: Маше очень уж захотелось сводить меня в какую-то кофейню «колобковую»! И понятное дело: где мы с Машей, там и дополнительные сложности жизни с приключениями. В тесном вестибюле станции метро «Чернышевская» мы повстречали внушительную ватагу слепых детей, человек двадцать, с сопровождающими, конечно. Они смирно стояли и кого-то там ожидали, держа друг друга за руки. Люди, от рождения слепые, как правило, не могут и не умеют корректировать свою мимику согласно так называемой норме, поэтому выражение лица у любого из них выглядит не вполне естественным, и эта неестественность у каждого своя. А когда таких людей много собрано в одном месте – это выглядит нешуточным уродством.

– Нет, Диня, ты не прав! Отдавая должное твоей наблюдательности… Нельзя называть это уродством, нельзя, бесчеловечно! Диня… А ты можешь… помочь им?

– Как это?

– Вернуть им зрение.

– Вернуть не могу, они с рождения слепые, у них его не было.

– Не верти словами. Можешь сделать их зрячими? Диня?

Ну что ты будешь делать! Ну как ей объяснить, что это не мои проблемы, что весь мир невозможно Облагодетельствовать, и что у Отца только прибавится недовольства мною… за то, что вмешиваюсь и заморачиваюсь тем, чем никак бы не должен… Бесполезно оправдываться… потому что и Маша не создана влачить на себе мои заботы, хотя бы малую часть из них…

– Могу.

– Динечка, дорогой мой! Я тебя умоляю! Пожалуйста! Помоги!

– Ок. Только без слез, Машук, от твоих слез у меня у самого инвалидность разума развивается. Гм…

В вестибюле бабахнул резкий взрыв, сопровождаемый ярко-голубой вспышкой, полопались плафоны, споткнулись и застыли все три эскалатора! Началась ползучая паника в негустой тьме вестибюля и эскалаторной шахты, но очень быстро пошла на спад, потому что не было вокруг ни огня, ни дыма, ни криков боли. Аварийные гудки возвестили, что ситуация требует вмешательства и помощи со стороны спасательных служб. Тряхнуло зверски. Люди, стоявшие в вестибюле, – все, кроме нас с Машей, – дружно попадали на пол, как от землетрясения, но я и без Машиных подсказок сделал так, чтобы ни у кого не было травм, кроме незначительных ушибов и царапин…

Паники не случилось, это хорошо, однако гвалт вокруг поднялся нешуточный, мы с Машей поспешили сбежать на улицу от этой суеты.

– Динечка, а зачем ты так?

– Ну… типа, тень на плетень навести. Должен быть всеми подтвержденный первотолчок, некая причина, с которой начнутся чудеса исцеления. Пусть это будут блеск, треск и сотрясения в качестве почвы для исследований. Уже сегодня к вечеру примерно половина детей ощутят некие симптомы… А завтра на всех распространится. Дальше – больше, через месяц все слепые участники аварии начнут что-то различать, воспринимать. Через полгода процесс остановится, с разной степенью эффективности для каждого, но и в самом худшем результате ребенок будет видеть предметы, отличать цвета, читать буквы в обычной книге, смотреть телевизор. Так подойдет?

– Диня, знай, я за тебя в огонь и в воду! В горящую избу!

– И в русскую парилку со мной войдешь?! Там, в Сибири?

– О да, мой прекрасный принц! И можешь бить меня веником! Даже двумя вениками! Как тебе пирожки?

– Хорошие. Нам пора лететь, Машуня, если хотим полночь там встретить! Двинулись!

И была избушка, вся в снегу посреди тайги, и была баня. На дворе мороз, а в избушке тепло, а в бане жарко. Парильщики из нас с Машей получились никудышные: вспотели, пофехтовали вениками, повалялись в сугробах, ополоснулись – и домой, к печке. А печку Маша почему-то захотела голимую буржуйку, поэтому, когда мы легли спать на ложе с медвежьими шкурами (перины и подушки – на лебяжьем пуху, разумеется), мне пришлось приколдовать ресурс дополнительного тепла, иначе крепко замерзли бы к утру, несмотря на пух и меха.

В окрестностях бродил какой-то волк-оборотень, и я не выдержал Моркиных жалобных кряхтений, отпустил его на полчасика, поужинать. А Маше соврал, что ворон должен хотя бы чуточку размяться, порезвиться, облететь дозором окрестности… Я бы ей сказал правду, но уже ученый: предложил ей там, в Коралловом море, устроить показательный бой между Моркой и кровожадной белой акулой! Куда там!.. Пожалела акулу, понимаешь ли… Букач же никуда не просилась, и я покормил скромницу возложением овеликой длани на ее счастливую голову.

Спали три часа – и опять выспались, но я почему-то не удивился… Может, потому, что сам так пожелал? Встали затемно, а позавтракать решили где-нибудь там… ну где-нибудь… где потеплее и посветлее… Динечка, дай глобус, если не трудно?

Я в три секунды надул ей метровый воздушный шарик-глобус, в половину горницы объемом, и Маша принялась его вертеть-выбирать…

– Погоди, Машук, но мы уже были в Париже! А кроме того, это будет еще ужин, а не уже завтрак! Полная перепутаница! Да нет, я-то как раз не против.

Ужин в Латинском квартале вместо сибирского завтрака – что может быть естественнее???

И Сан-Франциско! И Монреаль! И Барселона! И Новгород Великий! И Амстердам! И всюду нам было хорошо. Правда, в Милане нас с Машей едва не вывели из зала, так сказать, за нарушение общественного порядка, выразившегося в неистовых рукоплесканиях! И это в Ла Скала! Вот вам и толерантность! Наконец, в Хельсинки я взбунтовался против пестрого однообразия околоевропейских культур, против Машиных дальнейших планов и повелел всем нам лететь в Южную Америку, в Перу, в стольный град Мачу-Пикчу… Нет, лучше даже в Куско!

– Динечка, почему ты так раскипятился при слове Бухарест? По-моему, очень прикольное название!

– Угу, веселое. Нет уж, давай-ка поближе к инкам! Я, например, уже по лету соскучился!

– Полетели, я тоже соскучилась! Как ты – так и я!

На время перелета я сделал наш круглый ковер чуть попросторнее, прибавил метр к диаметру, чтобы нам веселее плясалось-кувыркалось, а для Маши слегка уменьшил силу тяжести. Это ей пришлось по вкусу: скакала как безумный сайгак. И Морка отличился: он опять захотел крылышки размять, решительно ничего не понимая в законах физики и аэродинамики, и я ему разрешил. Морка взлетел, вынырнув за пределы защитного купола – и его с оглушительным «сверхзвуковым» хлопком смело прочь от нас, ибо он словно бы попал под невероятной силы ураган, каких на планете нашей просто не бывает и быть не может! Догнал он нас за пару минут до посадки, а выглядел очень взъерошенным, даже уставшим. Ворон Мор – могучая птица, но здесь, на таких скоростях, даже и для его богатырской мощи впечатлений оказалось более чем достаточно, пришлось «подлечить», восстановить ему силенки…

– Машунь, ну что ты его портишь своими нежностями! Он воин и должен стойко переносить все тяготы…

– Он птичка, и у него крылышки устали!

– Моррочке крррови!!!

– Вот-вот, о чем я и говорил. Маша, а где твое колечко?

– Как где? Я же его в воду бросила, в прорубь Иртыша, на память, для нашего возвращения!

– A-а, тогда ладно. А то я испугался, что потеряла. Вон туда пойдем, где указатели!..

Наверное, помимо указателей меня вело какое-то верхнее колдовское чутье.

– Букач, что тут с нечистью? Есть местная или какая?

– Нет, о Великий, никакой нет. Тревожно тут шибко…

Да, что есть, то есть. Шли мы вдоль внушительной каменной стены, выложенной из гранитных блоков неправильной формы, по улице Триумфальной, если я правильно понял перевод, – и вдруг я замер! Передо мною лежал… висел… торчал… вмурованный в стену двенадцатиугольный каменище! На самой поверхности этого камня угадывалась трещина, так вот из нее и сочилась едва различимой струйкой, в волос толщиною… даже тоньше… много тоньше, какая-то странная мощь! Мощь, похожая на ту, что наполняла Стару, Ленту, но не совсем такая. Говорю – странная! И очень, очень… древняя, и очень… притягательная для меня. И тревожная, как правильно заметила Букач! Меня захлестнули, и подхватили, и едва не унесли на край разума и вселенной какие-то удивительные… предчувствия, предзнания… Но проснулась и осторожность. Я и тревога! Если это вещи вдруг совместными оказались, то лучше не делать резких движений и лучше свалить отсюда на некоторое время и расстояние. У меня будет достаточно возможностей подумать обо всем этом еще и еще. Один факт мне ясен стопроцентно: Отца за этими камнями нет, мощь эта не имеет к нему отношения, и он опять мною недоволен. Да, грамотно мы сюда зарулили, очень круто!

– Ну как, Маш?

– Ты как всегда прав, Диня, здесь все просто суперски! А неба такой синевы я вообще нигде больше не видела! А ты?

– и я тоже! Как ты, так и я! Двигаем отсюда. Кстати! Я придумал сегодняшний ужин. Археологический!

– При свете факелов, в неандертальской трибе? Мамонт в собственном соку?

– Даже лучше того! В Геркулануме, на одной очень крутой древнеримской вилле. В окружении заботливых слуг, под плеск волн Неаполитанского залива, под музыку свирелей и кифар… Согласна?

– О да.

И было так. Я воссоздал виллу такою, как она была две с лишним тысячи лет тому назад, включая библиотеку со свитками, но добавил туда современного освещения и сантехники. И зеркало в Машиной «спальне» поставил иное, отличное от тех, каким пользовались знатные римлянки в своем быту. Зеркало волшебное: искажать не искажало, но подсвечивало искусно, только знай смотри! Маша вглядывалась, примеряла одеяния, делала мэйк-ап, укладывала волосы, а я, чувствуя себя не хуже иного римского патриция, возлежал в трех метрах от нее и подколдовывал свой аттракцион: решил сбросить с Маши еще пять лет от ее оставшихся двадцати пяти, но не одним махом, а за четверть часа постепенного и плавного омоложения. Маша к тому времени взялась за мэйк-ап и первые минуты пребывала в замешательстве, и чем дальше – тем сильнее: положила верный тон (или мазок, не знаю, чего там у них как называется), а он вдруг перестал подходить! Маша «очищает холст», дабы насытить его новыми линиями и красками, но оттуда, с «поля битвы», вдруг исчезают даже намеки на морщинку!.. Наконец Маша, бросив на меня подозрительный взгляд, решительно стерла с лица все следы косметики, вгляделась пристально со всех мыслимых углов в свое лицо и бросилась на расслабленно лежащего меня с индейскими воплями! И застала врасплох!

– Издеватель! Бессовестный жулик! Разводчик! Была бы здесь подушка, я бы этой подушкой так тебя отделала!.. Зачем???

– В чем же я разводчик? Головой-то подумай! Ну сбросил с пожилой двадцатипятилетней тетеньки пять лет возраста!..

– Тетенька?! Всё, Петров! Прощайся с разумом и жизнью: защекочу до смерти!

– Только не это! Только не… Руки! Руки убери! Хорошо, хорошо, я сейчас опять все верну на место!..

– Не-е-ет! Я пошутила! Диня, всё, Диня, я уже никого не щекочу! Но больше не надо мною экспериментировать, по крайней мере сегодня! Ладно, Диня? Можно я посмотрю, буквально одну минуточку?

– Ок, разумеется.

Маша вернулась к зеркалу, и одна минутка неизбежно растянулась на двадцать… А почему бы и нет, оригинал и отражение того стоят, мне отсюда видно.

– Диня, скажи, только честно: зеркало твое не врет? Неужели я действительно такая… красивая? Молодая… даже юная?

– Действительно. А зеркало не врет. Оно как бы с автоматической подсветкой под твой взгляд, но показывает все как есть. Однако же и на розах бывают шипы, увы: при этакой внешности и качестве кожи все эти итальянские да французские косметики тебе совершенно лишние, их просто некуда намазывать! Так что смело выбрасывай их в ведро. Сейчас я сделаю ведро…

– Нет уж! Я все равно придумаю что-нибудь! Например, намеренно кичёвый раскрас или карнавальный… Или подчеркнуть те или иные… А что у нас на ужин?.. А как одеваемся – в тоги, в туники?

И был ужин, и плыла в вечернем полумраке нежная музыка, извлекаемая из античных инструментов крохотным оркестром, состоящим из пятерых молчаливых музыкантов… Скорее всего, музыка здорово отличалась от той, древней, но это было не так уж и важно…

Молчаливые слуги с неразличимыми лицами, чутко понимающие даже малейшие наши с Машей позывы и пожелания, подавали нам на стол, приносили и уносили множество блюд, приготовленных по рецептам пресыщенных античных римлян, мы пробовали по чуть-чуть от каждого, и кое-что нам нравилось. А из ночного неба сыпались реденьким ненадоедливым снегопадом розовые лепестки.

Сколько мы спали за прошедшие дни? Совсем немного. Но мне и этого не хотелось, а вот Маша уже поникла… Зевает, глазки трет…

– Диня, я счастлива! Уже утро, уже светает… как незаметно время идет. А что это у тебя в руках?

– Да… Винт от ноутбука, там у меня всякое любопытное… Просто вынул, чтобы не забыть…

– A-а… Ну ладно, тогда знаешь что, давай я прилягу на полчасика, а ты посмотри свое, а потом тоже приходи, ладно? Я в спальню!

– Конечно.

Маша легко вскочила со своего кресла (не захотела возлежать на ложе), засмеялась и вприпрыжку пошла туда, где ее уже ждала служанка, толстая тетка, с улыбкой на румяном добром лице…

Распахнулась дверь в спальные покои, оттуда выглянула тьма…

– НЕТ!!! НЕТ, Я СКАЗАЛ!!!

Неужели это я могу реветь таким чудовищным басом?! И изрыгать огонь?!.

Маша не слышала меня и уже не слушалась, она успела сделать пару шагов и протянуть руку второй служанке, показавшейся в черном проеме, но я ПРИКАЗАЛ! Я приказал пространству и времени остановиться – и стало так по слову моему: все застыло в этом мире, тени, запахи, лепестки и люди…

Замер, нелепо раскорячившись в воздухе, ворон Мор, успевший взлететь, испугавшись крика моего, замерла, распласталась на полу крохотная Букач… Даже я оказался как бы закован в эту окружающую недвижную субстанцию. Я плотно завяз в ней, но если напрячь все мои силы… вот так!., и еще!.. Можно двигаться. Мне – можно! И я медленно побрел туда, к проему, полыхающему беспросветной тьмой, и к Маше, замершей в одном шаге от этого прохода.

– Молодой человек, давай-ка ты остановишься и будешь стоять, не подходя к нам?!

– Нет.

– То есть – как это нет? – Толстощекая тетка удивленно подняла выщипанные брови и переглянулась с той, другой, закутанной в плащ-капюшон. – Разве мы не договаривались на сто часов отсрочки? И разве сто часов не прошло? Сестра, подтверди: прошло сто часов?

– Тютелька в тютельку, – прошипела тетка в капюшоне.

– Вот видишь? Так в чем же дело? – Тетка повернулась к Маше, и пространство начало приходить в движение.

– НЕТ!!! – Это с новой силой проорал я, и все опять застыло. – Просто дело в том, что я в одностороннем порядке разрываю договор.

– А как же твое слово? – Толстая тетка изменила облик, теперь она была юная фея в наряде принцесс, как их рисуют в детских книгах, голос ее стал звонким и не менее сильным, нежели мои вопли.

– А я отказываюсь от своего слова.

Обе «сестрички» дружно рассмеялись. Но говорила по-прежнему одна из них, та, которая выглядела моложе и красивее, но держалась как старшая.

– А так не бывает. Бывает иное. Время от времени на просторах вашей человеческой цивилизации нарождаются существа, люди, но несколько отличные от других людей. Их легко узнать высокому взгляду, способному проникать сквозь обыденность: они странные и неспокойные, они многое могут, они одиноки, они подспудная угроза существования всему и вся, включая врагов и друзей, точь-в-точь как ты. И у каждого из них, молодой человек, точь-в-точь как у тебя, есть под сердцем двое близких существ, столь же странных и неспокойных, очень разных, но не из мира людей. Ты узнал себя в этом описании?

– Нет, хотя намек понял. У меня их трое, этих существ, включая кибера Дэви. Хотя бы по этому параметру я не подхожу под ваши описания. Не заговаривай мне зубы.

– Мы не понимаем, о ком ты говоришь, но это не важно. Прецедент был, мы уже отдавали ее тебе, Машу твою, запросто, безо всяких договоренностей, потому что она влияла на твою человечность, а нас с сестричкою это забавляло… И в ответ такая неблагодарность! Ты заморозил пространство и время – ой, ой какой ты сильный! Но даже и тебе не по росту удержать сие навсегда или надолго. И даже отцу твоему подобное не по силам, хотя наверняка он уверен в обратном. Равно как и нам с сестрицею, но мы хотя бы это знаем. А если ненадолго – почему бы и нет? Продлим остановившееся мгновение, потрафим человеческому в нас и в тебе, поговорим немножко. Ты не можешь нарушить, но можешь постичь. В свое время ты имел непродолжительную беседу с моею сестрой, там, в вестибюле Эрмитажа, я хочу восстановить равновесие и так же поболтать с тобою накоротке. Можешь назвать это любопытством. Итак, о чем мы будем говорить?

Если эта тетка, по имени Жизнь с большой буквы, затеяла побеседовать со мною – то я не против. Если она собирается усыпить мою решимость таким способом – обломается, я буду настороже.

– О да! Будь настороже, будь силен и бдителен, молодой человек. Ты же у нас до сих пор человек?

Она еще и в мыслях читает… В МОИХ мыслях!.. Впрочем, черт бы с ними со всеми…

– Поговорим, хорошо. Ты упомянула моего Отца. Где он и что с ним? Я чувствую, что он где-то там… непонятно где… типа, занят…

– Не в моей компетенции на такие вопросы отвечать, но изволь, подскажу, ибо это имеет прямое отношение к теме нашего с тобою… взаимонедопонимания.

Твой отец решает важный для себя вопрос. Он сейчас в состоянии войны, он бьется против самого себя. И когда-нибудь непременно победит. И проиграет. Это будет одно и то же. Но даже и твоему очень, и очень, и очень могущественному отцу не дано преодолеть некие парадоксы. Он хочет невозможное сделать возможным, но так, чтобы оно оставалось невозможным.

– Темна вода… Вроде того, что поднять камень, который он не в силах поднять?

– Да, вроде. Но все-таки несколько сложнее, чем в твоей аналогии. Отсюда переходим к тебе и к твоему нежеланию соблюдать тобою же оговоренное, твоим же словом скрепленное.

– Ну, я слушаю?

– Ты можешь разрушать и строить, щадить жизни и отнимать их, ты в силах жить бесконечно долго и принимать любые формы своего бытия. Тебе по силам выполнять волю твоего отца, либо слегка противиться ей.

– Я послушен Воле его!

– Врешь. Но это твое дело. Да, ты способен на многое, но даже и тебе не выпрыгнуть за пределы неких границ, очерчивающих ареалы бытия или небытия. Итак…

– Никаких итак. Теперь ты послушай меня. И ты, мешок с костями, тоже послушай, это вас обеих касается. Меня с самого раннего детства звали Кирпич. И совсем недавно, еще несколько дней тому назад, пытались превратить в некую ступеньку, блин, кирпичёвую составляющую в храме некоего общечеловеческого будущего. Меня при этом не спросясь! Так вот: или Маша вернется ко мне, без условий и договоров, такая как есть, в нынешнее мое мгновение, или я стану иным кирпичом… для всего сущего во Вселенной.

– Каким иным? – Это заинтересованная младшая подала голос, и теперь он звучал знакомо, как когда-то, во всяком случае – без замогильного шелеста, по-моему, даже со сдержанным смешком.

– Я стану кирпичом, который расколотит нахрен всю витрину вашего пространства-времени вместе со всем содержимым. Или иначе образ построю: я стану запрещающим знаком «кирпич» для вашего с сестрою дальнейшего продвижения по времени-пространству. Короче говоря, выдерну под корень все посевы живого, включая инфузорий и бактерий в Марианской впадине Тихого океана и во льдах Антарктиды! И тогда не останется ни тебя, ни тебя!

– И тебя тоже, дружок.

– И меня тоже.

– Ты рассуждаешь очень нелогично, молодой человек Кирпич. Я бы даже сказала, предельно глупо. Да и твой отец будет тобою недоволен. Весьма недоволен.

– Пусть.

– А кроме того, ты уверен, что у тебя получится? И что все сущее в нас исчерпывается данной планетой?

– Не уверен, но я попробую.

– Пробуй. – Это старшая сестра вступила в беседу.

Я развернулся, раскинул руки пошире и вдохнул, решая на ходу – как начать…

– Погоди. – Старшая опять подала голос. – Ты действительно способен попробовать, хотя и вряд ли с успехом, но… зачем?.. Полагаю, все можно решить с гораздо меньшими затратами и ко всеобщему согласию. Сам все увидишь и решишь. Ты согласен с тем логическим посылом, что никто не в силах уничтожить абсолютно все, но при этом оставить что-то? Абстрактный вопрос, но прошу тебя ответить на него.

Я выдохнул, весь еще дрожа от… от… Перестал дрожать.

– Да, с этим силлогизмом я согласен, но не рассчитывай на него, меня он не остановит…

– Тогда, минуя промежуточные выводы, до которых ты сам способен додуматься и додумаешься ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ПРИМЕШЬ РЕШЕНИЕ, предложу тебе на выбор, взамен данного всеуничтожающего, несколько равносильных, достаточно простых исходов, касающихся тебя и твоей возлюбленной девочки Маши. Ты ведь ее любишь, да? Очень любишь? Больше, чем меня?

– Больше.

– Хорошо. Вот тебе исходы на выбор. Они исчерпывающи. Это значит – или они, или мечи кирпичи, как собирался. Варианты выбора, их количество и всеохватность, повторяю, ты волен проверить, прежде чем выберешь, повторяю еще раз: до того, как выберешь, ибо никто не заставляет тебя верить на слово. Но сделанный выбор никто уже не в силах будет изменить, или отменить, или повернуть вспять, даже мы с тобою. Это не договоренность, но истина, единственная из тех, что не подчиняется Времени, ибо она и есть Время.

И не перебивать. Вставишь единственное слово поперек моей дальнейшей речи – я умолкаю навеки, а ты пробуй все, что тебе в голову взбредет, пока не кончишься. Кивни, если согласен? Молодецус. Итак. Маша тихо угасает, забытая, умирает от любви к тебе. Ты решил ее вернуть в этот мир. Сначала на сто часов по договору, а теперь и сверх того. И зачем?

Выбор первый: Маша возвращается, и вы с нею дальше будете жить-поживать, пока она не состарится лет до тридцати-семидесяти, не потеряет товарный вид, и ты ее разлюбишь, отторгнешь от себя, предоставишь доживать самостоятельно.

Выбор второй: Маша возвращается, и вы будете вместе жить-поживать, ты и она, которой ты будешь продлевать молодость до тех пор, пока она тебе не надоест, пока ты ее не разлюбишь. Может быть, это случится через год, может быть, через сто тысяч лет – но непременно случится, не сомневайся. И тогда она также будет низвергнута в старость, в забвение и в небытие, но тебе будет наплевать, ты уже будешь вполне доволен ранее пережитым. А она – ну что ж, все люди смертны.

Выбор третий: ты наделишь ее вечной молодостью и будете жить-поживать, пока кто-нибудь из вас не надоест своему партнеру… Если она тебе надоест – это одно, это всего лишь ей одной мучиться и страдать, а вот если ты ей надоешь – терзаться будете вдвоем и предолго!

Выбор четвертый: ты наделишь ее не только вечной юностью, но и неотменяемою силою, равновеликою твоей, в надежде на вечную любовь между вами… Сие чисто умозрительный выбор, просто, чтобы все щели заткнуть… Ну, сам понимаешь…

Выбор пятый: Маша возвращается к тебе, а ты добровольно отказываешься от ее вечной молодости, от своего могущества и своей вечной молодости, становишься типичным семейным обывателем. Менеджером по продажам, садовником, знаменитым художником, президентом, трактористом, киноактером… Вполне возможно, что вы с Машей заведете детей, будете жить долго и счастливо по земным обывательским меркам, не разлюбив, без измен, до старости и поочередной смерти…

И выбор шестой: оставь ее нам, а сам живи дальше. Или откажись выбирать, что одно и то же.

Ты бы мог заказать и седьмой: Маша забывает тебя, ты ее – и все летят прочь, каждый по своей орбите, но ты не додумался до него сто часов назад, а теперь поздно. Это ведь для тебя договоренность пустой звук, а для нас нет.

Шесть выборов. Это много, это вдвое больше, чем у сказочного витязя на распутье.

Вероятно, можно было бы наплодить дополнительные иные, но все они будут «парафразами на темы».

Шесть.

Даже и отец твой не против них, мы это ощутили. Тебя никто не торопит, мой господин Кирпич. В твоей и только в твоей воле проверить, осознать, выбрать… Мы подождем. Дерзай.

Маша стояла спиною ко мне, замерев в беззаботном прыжке, совсем близко от меня, только руку протянуть.

И я задумался.

Примечания

1

Имеется в виду «дефолтный» кризис 1998 года, в отличие от «мягкого», грянувшего через десятилетие, в 2008 году. – Примеч. ред.

(обратно)

2

Мурин – эфиоп (ст. – сл., др. – рус.), но так звали и бесов по черному цвету кожи.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 9 (продолжение)

Глава 9 (окончание)

Глава 10

Глава 11 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg