«Звонкая мелочь времени [сборник]»

Звонкая мелочь времени [сборник] (fb2) - Звонкая мелочь времени [сборник] 1246K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эльдар Фаритович Сафин

Эльдар Сафин Звонкая мелочь времени

Предисловие

Фантастическая литература – независимо от того, несет ли она какой-то философский, нравственный, мировоззренческий посыл, популяризирует ли новые горизонты науки или просвещает читателя в некоторой другой области знания, говорит с ним эзоповым языком иносказаний или просто развлекает – прежде всего, и по определению, требует от автора приложения фантазии. То есть способности мысленно создавать нечто, чего нет и никогда не существовало в окружающем его, автора, мире. Нечто новое.

К сожалению, львиная доля фантастики, которая пишется и издается сегодня, внутренней новизной похвастаться не способна: она вторична, третична и так далее, она течет по проторенным руслам коммерчески успешных направлений и уже в значительно меньшей степени является литературой, нежели медиапродуктом. Как компьютерные игры, приложения для смартфонов, реалити-шоу и хит-парады форматных радиостанций. А в этом бизнесе новизна чревата коммерческими рисками, куда более ценится соответствие продукта неким проверенным, продающимся, востребованным покупателем схемам.

Я не стану рассуждать, плохо ли это – в конце концов, потребность в развлечении и в отвлечении от реальности заложена в человеческой природе. Просто фантастика, о которой я говорил выше, не литература. Или почти не литература. Такова специфика этого времени – времени фанфиков, новеллизаций и сериалов. Еще, например, некогда от фантастики требовалось «звать молодежь в технические втузы». А были – и будут – другие времена.

Однако при любой ситуации всегда остается настоящая фантастика – та, что «по определению». С приложением фантазии. Тексты, которые пишет Эльдар Сафин, в полной мере отвечают этому условию. В его рассказах подчас больше новых, незатасканных придумок, чем в ином фантастическом романе, а то и в целом цикле.

Мне кажется, одно из важных качеств для писателя-фантаста – это умение постоянно задавать вопрос «а что, если бы?..». Именно так появляются фантастические допущения, из которых потом вырастает сюжет и антураж рассказа. «А что, если бы в мире было много богов, едва ли не больше, чем людей?» «А что, если бы энергоносителями стали бы не нефть, газ и уголь, а другие “ископаемые” – кости доисторических животных?» «А что, если бы образовательные и научные заведения – школы, институты, академии – были бы одновременно и исправительными?» И так далее. Это, кстати, примеры не с потолка – а из рассказов сборника, который вы держите в руках.

Чего вы здесь не найдете – это откровенно морализирующих текстов. На этическую сторону вопроса Эльдар обычно только намекает, предоставляя читателю самостоятельно делать выводы. Зато почти каждая история приправлена – в меру, конечно, – изящными шутками, и даже в самой серьезной ситуации найдется повод улыбнуться.

Эльдар всю жизнь хотел стать писателем – так он сам рассказывает. С детства он придумывал разные истории, в юности уже всерьез сочинял рассказы и повести, преимущественно фантастические. Сменил множество профессий, ряд из которых так или иначе был связан с писательством.

Завсегдатаи сетевых литературных конкурсов хорошо знакомы с творчеством Эльдара Сафина: как ни странно, но в жестких временных и тематических рамках Эльдар работает вполне комфортно, для него конкурс – это вызов, стимул написать текст, повод еще раз найти хитрую тропинку там, где большинство рванет напролом. Еще он любит – и хорошо умеет – работать в соавторстве. Из рассказов, созданных им совместно с другими писателями, можно было бы собрать еще одну книгу, не хуже этой.

Помимо рассказов Эльдар иногда пишет стихи: их можно встретить, например, в получившем «Золотой кадуцей» романе Алексея Кирсанова «Первый судья лабиринта»; на его тексты исполняла песни питерская рок-группа «Каэр Морхен».

А вот романы ему даются куда сложнее. «С рассказами все просто, – говорит Эльдар, – они небольшие, и там, как правило, получается живой фрагмент, как бы часть экосистемы в отрыве от материнской среды, хвостик, который должен вилять естественным образом, чтобы верилось, что за ширмой сидит громадный и клевый динозавр, а не пара пьяных кукловодов. А с романом так не получится, там нужно ворочать в голове всего динозавра, чтобы показать его». И тем не менее Эльдар творит и в крупной форме: его собственный роман под рабочим названием «Добрые боги Эндуса» (частью которого является один из рассказов этого сборника) уже написан и однажды обязательно увидит свет, а кроме того, в ближайшем будущем выйдут несколько романов, созданных Эльдаром в рамках межавторских проектов (для него это тоже своего рода повод поискать обходную тропинку).

И еще у Эльдара – по крайней мере, он так сам говорит – в голове постоянно роится множество задумок и планов, столько, что хватит на десяток писательских жизней. Так что в будущем вы наверняка еще не раз столкнетесь с его творчеством. А пока я предлагаю начать знакомство с ним со сборника «Звонкая мелочь времени».

Александр Петров,

редактор-составитель

Благодарности

Эта книга появилась благодаря множеству отличных людей, которые меня окружают. Всех их перечислить я, к сожалению, не смогу – это получился бы еще один труд, объемом сопоставимый с самим сборником.

В первую очередь я говорю спасибо моей семье: отцу – Сафину Фариту и матери – Сафиной Зинаиде, жене – Сафиной Жанне и сыну – Сафину Артему. Эти люди формировали и продолжают формировать мир вокруг меня, позволяя мне создавать мои собственные миры, будучи полностью уверенным в своем тыле.

Не могу не упомянуть друзей, которые также составляют мой тыл, – это Сергей Белаш, Алексей Книрк, Дмитрий Богуцкий и Денис Морозов. Они те, на кого я могу опереться – и не раз опирался.

Также я хочу поблагодарить людей, без которых этот сборник в принципе был бы невозможен. В первую очередь моего давнего друга – Наталью Витько, которая не раз и не два мягко, но настойчиво убеждала меня в том, что тексты нужно дорабатывать, выступала в роли моего литагента и поддерживала во всяческих ситуациях.

Александр Петров, составитель и редактор моего сборника, – человек, который в данный момент знает мое творчество лучше, чем я сам, как бы странно это ни звучало. У нас случались споры по поводу тех или иных нюансов, и порой мне бывало тяжело снять вопросы – но в итоге мы находили вместе приемлемые варианты, и, на мой взгляд, рассказы теперь лучше: убрано лишнее, подчеркнуто нужное. Благодаря Александру мои рассказы стали четче, за что ему громадное спасибо.

И еще одно спасибо – Анне Антоновой, директору издательства «Фантаверсум», где вышел этот сборник. Без Анны не было бы ни серии «Талейдоскоп», ни многих других хороших книг.

И, конечно же, спасибо вам, читающим эти строки, – без читателей нет ни книг, ни писателей.

Эльдар Сафин

Еще о сборнике

…Cкажу пару слов о «цветной волне», куда произволом критиков определили многих нынешних молодых российских фантастов, в том числе и Эльдара Сафина. Этих писателей объединяет атмосферность, присущая постмодернизму цитатность, «западничество», работа на стыке жанров и – самодостаточность, герметичность текстов. В их рассказах и романах нет жесткой привязки к актуальной социальной и политической ситуации, они не дают прогнозов на будущее, не пропагандируют науку, как это делали «шестидесятники», и даже подвиги герои их книг совершают странные, порой нелепые…

Юлия Зонис

Вперед и в сторону

Енька в тенегрядущедобром

Когда в кинотеатре начался пожар, Енька была в числе тех, кто первым рванул к выходу. Она сделала это за несколько секунд до того, как сработала сигнализация и с потолка полилась тонкими, быстро иссякающими струйками вода.

Однако до заклинившей двери ей добраться не удалось – сидела она в самом верху, а пока просачивалась мимо тех, кто был уверен, что все обойдется, пока перепрыгивала через ступеньки, у выхода уже собралась плотная толпа. А в ней каждый полагал, что его жизнь – самая бесценная и за право постоять около выхода можно пинать, толкать и громко материть всех остальных.

И девушка, даже изящная и не особо высокая, вряд ли могла протиснуться вглубь – да, в общем, и не хотела этого.

Дым валил уже плотно, под потолком искрило электричество, свет включился на мгновение во всем зале и тут же погас. Орали дети, визжали женщины.

Енька в свои пятнадцать с половиной не относила себя ни к первым, ни ко вторым. Она прижалась спиной к стене и попыталась проанализировать ситуацию. В толпе около запертого выхода кто-то уже стонал от боли – люди словно сошли с ума, втираясь в эту давку, будто бы от того, умрут они наверху кинозала или у выхода, зависел размер страховки несчастным родственникам и высота надгробия.

Дым был уже повсюду, но стало светлее – в дальнем конце загорелись открытым огнем кресла. И как только вспыхнуло пламя, Енька увидела в нескольких метрах от себя еле светящийся проем в стене. Он начинался на уровне ее пояса и уходил вверх. Из него высовывались чьи-то руки и то подхватывали кого-то, то отпихивали.

Добраться до этого проема оказалось сложно – за полтора десятка коротких шагов Енька потеряла одну туфлю и рукав почти новой куртки, получила болезненный тычок локтем в челюсть, и множество раз ее отталкивали назад, пихали, орали что-то бессмысленное в ухо.

Какой-то мужик лет под сорок уже в третий раз атаковал проем, и в третий раз его сшибали обратно уверенным пинком.

После очередного удара атакующий неудачно стукнулся о кресло и затих. В проем втащили двух мальчишек лет по десять, одного за другим. В зале раздался дикий скрежет.

– Сколько лет? – спросил силуэт из проема.

Енька, мгновенно сообразившая, что мужика не пустили, а пацанов взяли, крикнула:

– Тринадцать!

И ее сразу подхватили и швырнули куда-то за себя. Енька смотрела во все глаза, но ничего не было видно, зато все тело словно вибрировало, ощущение оказалось настолько новым и непривычным, что девушка на какой-то момент перестала дышать – и почудилось вдруг, что здесь это и не нужно, а потом она потеряла сознание.

Очнулась Енька на узкой, но очень удобной кушетке, стоящей у стены в маленькой белой комнате. Напротив располагалась такая же, но пустая, больше в помещении ничего не было. Девушка попробовала встать, но оказалось, что она притянута к своему ложу несколькими упругими жгутами.

А через мгновение часть стены рядом с кушеткой напротив отъехала в сторону, и в комнату вошла высокая блондинка средних лет в белом халате.

– Имя, фамилия, год рождения? – равнодушно спросила вошедшая.

– Евгения Самойлова, две тысячи третий. – Енька полагала, что теперь врать смысла нет – раз уж ее спасли, обратно в горящий кинотеатр никто не отправит.

– Сколько пальцев? – Дама показала два.

Енька ответила.

– Чувствуешь себя нормально?

Девушка кивнула.

– Сутки проведешь здесь, потом отправишься к остальным.

Сразу после этих слов блондинка нажала что-то около головы Еньки, жгуты мгновенно втянулись в кушетку, освобождая девушку. Дама встала и уже собралась выйти, но Енька вдруг спросила:

– А когда можно будет вернуться домой?

– Никогда, – не оборачиваясь, ответила блондинка. – Ты в две тысячи двести тридцать четвертом году и по всем документам сгорела в своем две тысячи девятнадцатом.

Последние слова Енька едва расслышала, так как они донеслись из-за закрывающейся двери. Потрясающая новость! Можно было верить в нее или не верить. Не верить показалось проще и разумнее. Девушка села на кушетке, решив для себя, что об этой проблеме обязательно надо будет поразмышлять, но потом. Вероятно даже, что сильно потом.

Оглядев себя, Енька с неудовольствием отметила, что и джинсы-трансформеры, и куртка, и жакет, и майка, и нанобусы – и даже носки с трусиками – все это пропало, а надето на нее нечто бесформенное и белое, отлично скрывающее от окружающих тело от лодыжек до шеи.

Оставалась надежда на то, что когда она выйдет из этой больницы, все вещи – включая социальную карту-паспорт, на которую только вчера упала школьная стипендия, – ей вернут в том же состоянии, что и забрали.

Обойдя комнату и исследовав ее на предмет окон, дверей, тайников и кнопок, Енька выяснила, что ближайшие сутки обещают оказаться весьма скучными. Пять шагов в ширину, восемь в длину, что-то около пары метров в высоту, гладкий мягкий материал на стенах, две кушетки, словно вырастающие из стен, – и больше ничего.

Девушка поразмышляла, что бы ей такого поделать. Плакать не хотелось, анализировать ситуацию – тоже, оставалось только мечтать и вспоминать.

Енька легла на кровать наискосок, уперлась ногами, согнутыми в коленях, в стену и задумалась.

Вот сейчас сломается потолок, и спрыгнет вниз Комор, метаморф из «Восхода». Он спасет ее от злобных похитителей, отвезет в Рэндом-сити в Лос-Анжелесе, предложит ей выйти за него замуж и сняться вместе в его новой картине.

Енька, естественно, вначале откажется – мама Люба всегда говорила, что соглашаться сразу в таких ситуациях нельзя, мужики не ценят того, что добыли без боя, – но потом она позволит себя уговорить. А дальше – деньги, купание в шампанском, фотосессии с Комором, съемки в блокбастере, слава и мама Люба с бабой Таней на заднем плане, утирающие слезы платочками.

Хотя представить бабу Таню с платочком Еньке так и не удалось, но сама мысль была богатой. Чем бы пронять бабку? Старая циничная женщина – почетный матриарх семейства Самойловых, глава «бабьего дома» – слезам не верила. И, что самое страшное, Комора она за актера не считала, предпочитая фильмы с отечественными «старичками» – Хабенским, Боярским и прочими героями пыли и нафталина.

Другой вариант: Енька сбегает из этой тюрьмы и предупреждает президента по телефону: «Юрий Михайлович, я раскрыла подлый заговор!..» Хотя нет. Тогда вся слава достанется президенту. А он и так уже старый и славный, тоже весь в пыли и нафталине, как Боярский.

Итак, Енька раскрывает подлый заговор, сбегает, собирает под своим началом команду молодых ребят и побеждает злодеев. Половина героев по пути гибнет, Еньку тяжело ранят… Нет. Лучше слегка задевают левую руку. Чуть выше локтя. И вот она стоит под прицелами камер, к ней спешит от своего лимузина «Святогор-Люкс» сам президент, на заднем плане мама Люба утирает глаза.

Баба Таня же опять отказывается стоять с платочком. Но уже готова одобрительно кивать!

Итак, вызнав коварные планы похитителей, Енька остается в плену, чтобы изнутри взорвать террористическую организацию, опутавшую весь мир, в том числе президента США и королеву Англии, а сейчас прорабатывающую Юрия Михайловича…

Весь день девушка провалялась, составляя планы побега, рассматривая разнообразные варианты, как правило, заканчивающиеся Комором, ванной с шампанским и миллиардным счетом на социальной карте.

В какой-то момент из стены выдвинулась полочка с серым комком и стаканом морковного сока. Еда была похожа на сырный хлеб и вначале показалась Еньке безвкусной, но под фантазии пошла вполне ничего.

Заснула девушка дико уставшей – вот так всегда бывает: когда что-то делаешь, то вроде все нормально, а когда ничего – устаешь до полусмерти!

А проснулась она опять в другом месте. На этот раз Енька открыла глаза в большом помещении, похожем на школьный актовый зал. Стены и потолок были украшены красиво нарисованными животными и разными персонажами сказок и фильмов, большую часть которых Енька видела впервые. В помещении оказалось множество девчонок – от двенадцати примерно лет и до шестнадцати, по периметру стояли кровати, а в центре зала располагались всякие аттракционы. И знакомые ей с детства голоигры, и незнакомые аппараты, и какие-то площадки, на которых обитательницы этого места прыгали то ли в танце, то ли в какой-то игре.

– Привет, новенькая! – На кровать к Еньке подсела рыжая высокая девушка, выглядящая чуть старше остальных. – В общем, порядок такой: шмотки выберешь себе по каталогу, я покажу как. На самые интересные игры – очередь, занимать за кого-то нельзя, кто стоял, тот и играет. Вечером придут мальчишки, к этому времени твой угол должен быть чистым, сама – прилично одета, если кто из пацанов понравится – спрашивай меня, там половина уже занята. За драки и сплетни ночью могут поколотить, но это как повезет. Я – Инна. Тебя как зовут?

– Енька, – ошарашенно произнесла она. – Ну, в смысле, Евгения.

– Енька лучше, Евгений у нас и так две штуки, – прокомментировала Инна. – Вообще здесь семьдесят три девушки вместе с тобой, большая часть – двенадцати-тринадцати лет, старше четырнадцати всего двадцать одна. Так. Шкаф, туалет, душ и переодевалка за кроватью, в стене, открывается, если приложить ладонь над спинкой. Там же стиралка, просто кидаешь одежду и белье – она сама сортирует, чистит, гладит. Осваивайся пока, через час я к тебе подойду, покажу, как заказывать шмотки.

– Где мы? – поинтересовалась придавленная напором Инны Енька.

– Тебе не сказали? – удивилась та. – В будущем, двадцать третий век. Если спросишь, что мы тут делаем, ответа не получишь, только слухи. Если заинтересует, кто именно «мы», то ответ простой: мальчишки и девчонки из конца двадцатого века – как я, например, – и из первой половины двадцать первого – Анаис и Ленок из две тысячи сорок второго, с ними еще четверо пацанов. У них гидрореактор рванул. А у тебя, кстати, что?

– Пожар в кинотеатре, две тысячи девятнадцатый, – сдавленно ответила Енька. Никаких Коморов и никаких платочков в руках бабы Тани не предвиделось – она действительно оказалась в будущем.

– С друзьями в кино ходила? – заинтересовалась Инна. – Если с друзьями, то, может, кто еще из твоих здесь появится.

– Одна, – огорченно сказала Енька. – Поход на премьеру выиграла по социальной лотерее. Там билеты столько стоили, что никто из друзей не смог составить компании…

– А что за фильм?

– «Русские боги – 2», – ответила девушка. – Сюжет так себе, если честно, первый лучше был. А спецэффекты мощные, особенно когда битвы между нечистью начинались и кресло в пол уходило по самое сиденье…

Следующий час Енька осваивала свою личную комнатку, в которой находились шкаф, стиралка, душ и туалет. Здесь все было чисто и стерильно, сверкало белизной – но девушка не обманывала себя. Она знала, что через пару дней, если она не умудрится как-то сбежать (что теперь было под громадным сомнением), здесь окажется кавардак. Как его устроить, она пока не представляла, но себе в этом доверяла полностью: если подобное вообще возможно, то она сумеет.

Унитаз задвигался в стену, равно как и раковина над ним. Поэкспериментировав, Енька обнаружила, что одновременно может быть либо первое, либо второе, но если задвинуть наполовину раковину, а потом толкнуть ее вместе с унитазом, то система немного заедает.

Однако доводить эксперимент до логического завершения Енька не стала, решив вначале пописать и умыться, чтобы потом не мучиться со сломанной сантехникой.

Шкаф пока что был первозданно пуст, но слово «каталог», произнесенное Инной, грозило наполнить это пространство множеством чудных вещей.

Енька еле нашла Инну, решающую вопрос с лезущей без очереди к какому-то аттракциону тринадцатилетней мелочью из тридцать первого года. «Каталогом» оказался файл в допотопном компьютере, еще с электронно-лучевым экраном, из тех, которые в две тысячи девятнадцатом можно было найти разве что в музее или на помойке.

Вещей в каталоге обнаружилось немного – всего по паре фасонов на блузки, брюки, юбки и так далее. Разнообразить их можно было, только выбирая цвета, и вот с этим оказалось все в порядке – в простеньком редакторе Енька быстро подобрала несколько вариантов расцветок.

Глядя на снующих вокруг девчонок, она вдруг поняла, что большинство из них сами дорабатывали одежду из каталога, и делали это, не только рисуя на ткани оранжевые кружки в синих квадратах, но и подшивая, подрезая, скалывая булавками отдельные части.

Некоторые из обитательниц этого мирка вообще мало чем интересовались – и их легко было узнать. Они не играли в игры, не читали книги, а просто лежали или сидели на своих кроватях, зачастую даже не переодевшись в вещи «из каталога» – в таких же мешковатых сорочках, как та, от которой мечтала поскорее избавиться Енька.

– Сделала? – поинтересовалась Инна. – Нажми в правом верхнем углу менюшку, ага, молодец, выбери свое имя и подтверди. Отлично, теперь можешь идти в свой закуток – там в шкафу уже висят заказанные вещи.

Енька не поверила. А зря – в шкафу за кроватью действительно обнаружились две майки, кофточка, юбка и брюки. Отсек для белья и носков тоже не пустовал, и даже на полочке внизу стояли сандалии – пол хоть и был приятно теплым, и половина девчонок бегала по нему босиком, но Енька так не привыкла.

Переодевшись, она глянула на себя в зеркало – хоть до недавней экстравагантной модницы, стремившейся скорее ошарашить, чем восхитить, она не дотягивала, но, в общем и целом, из толпы выделяться должна была. Сочетание оранжевого и черного ей всегда нравилось, а вот маме Любе почему-то нет.

Затем Енька решила посмотреть, как развлекается здешний народ. Она собрала из слипающихся невесомых фигур трехмерный пазл – кролика с цветами в руках. Затем раскрасила на стенде «Джоконду» Леонардо да Винчи – вначале это был карандашный набросок, по которому девушка, следуя подсказкам, с помощью разных кистей наносила мазки, причем рядом с ее работой тут же автоматически возникали исправления, – а потом она нашла, как отключить «помощника», и вдоволь поиздевалась над картиной, добавив даме на портрете джентльменский набор из усов, рогов и сигары во рту. Получилось вполне приемлемо – без стенда Енька никогда в жизни так не нарисовала бы.

Потом был обед – причем еда появлялась у всех на полочке возле шкафа в личной комнате. Ничего особенного она не представляла – все тот же «сырный» хлеб, какое-то горячее блюдо вроде каши из непонятной крупы и кувшинчик с соком.

После обеда следовало поставить посуду на полочку, и если потом выйти и снова войти, то ее там уже не было.

Енька села на кровать и задумалась о смысле жизни. То есть – она опять решила помечтать.

– Через полчаса мальчишки придут, – подошла сзади Инна. – Вначале чаепитие, потом танцы. В личную комнату мальчика провести ты не сможешь, если захочешь целоваться, то проще всего будет делать это в танце – центр зала всегда в полумраке, а чем дальше от центра, тем светлее. Насчет того, что часть мальчиков занята, я серьезно – некоторые из них даже не знают этого и очень удивляются, что с ними никто не танцует. Залезешь на территорию Альки из двадцать четвертого года или западешь на моего – Волика из тридцать шестого, – мало тебе не покажется, обещаю.

– А как узнать-то? – Енька вообще не собиралась ни с кем танцевать, у нее в девятнадцатом году остался законный молодой человек, Егор, с которым она уже несколько раз серьезно целовалась и в последние дни даже не особо отталкивала, если он лез во всякие места.

– Держись поближе ко мне, когда они придут, – порекомендовала Инна.

Енька вообще не видела особого прока в мальчишках – большинство из них были глупыми и много о себе думающими прыщавыми чудовищами, норовящими ущипнуть или вообще не обратить на тебя внимания. Лучшим из мужчин она считала, естественно, Комора – в его человеческом облике. Но шанс, что вместе с мальчишками в зал войдет Комор, был настолько ничтожным, что даже фантазировать на эту тему казалось бессмысленным.

И действительно: когда открылась часть стены и в зал вошли пацаны, все одетые в одинаковые рубашки и в джемпера, отличающиеся лишь цветами, оказалось, что ни один из гостей не тянет не только на Комора, но хотя бы на Жан-Клода Ван Дамма в молодости, которым так восторгалась мама Люба.

Почти все они казались или слишком худыми, или слишком толстыми. Некоторые были прыщавыми, другие – курносыми.

– Мальчишек всего шестьдесят четыре, хотя… Да, трое новеньких. Так что – шестьдесят семь, и это хорошо. Вон тот, слева, самый высокий, – Алькин, – начала ликбез Инна. – Сразу за ним идет мой. Только не вздумай ему или кому другому из них проболтаться! Так, вон парочка чернявых – это Анькин и Ленкин. Дальше…

Еньке, если честно, совсем не хотелось выслушивать, кому какой урод принадлежит. По большому счету Егор, попади он сюда, выглядел бы королем – во всяком случае, он мог похвастать осмысленным выражением лица, приличной для мальчишки его возраста фигурой, и еще он не сутулился.

– Вон тот, рыжий, тоже чей-то? – спросила она, ткнув в первого попавшегося пацана, чуть отделившегося от основной массы.

– Артем? – удивилась Инна. – Нет, что ты, кому он нужен?

– Ну и всё. – Енька победно улыбнулась. – Теперь это мой, очередь можно не занимать, если что, всем зубы повыцарапываю.

– Хорошо. – Инна явно была удивлена выбором новенькой. – Я прослежу, чтобы его посадили рядом с тобой на чаепитии.

Енька проглотила возражение, вовремя осознав, что это будет выглядеть подозрительно. К мальчишкам приблизились несколько девушек; некоторые парни, наоборот, направились к их девичьей группе – и среди них тот, которого Инна назвала своим, блондин с серыми глазами, плотный, но не толстый. Он довольно уверенно подошел к ней, положил руку ей на талию – и тут же получил тычок в живот.

– Танцев дождаться не можешь? – возмутилась Инна.

Енька отвернулась, смеясь. Это было так похоже на их отношения с Егором! Ностальгия и чувство потери навалились на девушку. Внезапно она осознала, что всё, того прошлого больше не вернуть. Теперь ее настоящее – этот зал, эти девчонки, эти мальчишки и докторша-блондинка. Больше всего девушка жалела маму Любу, хотя та чаще других орала на Еньку по поводу и без повода.

– Быстро все ушли из центра зала! – крикнула Инна. – Чем позже вы это сделаете, тем меньше останется времени на танцы!

Центр опустел почти мгновенно. После того как оттуда ушла последняя девочка – чуть заторможенная азиатка лет двенадцати, Енька ее еще утром приметила, – все аттракционы и стенды словно подернулись полупрозрачной пеленой и исчезли, а из пола буквой «Т» поднялись столы. На них что-то клубилось, затем туман рассеялся, и стало видно: на столах стоят высокие термосы, чашки и корзинки с чем-то наверняка вкусным.

– Алька, твоя обратная сторона! – крикнула Инна.

– Хорошо! – звонко ответила издалека невидимая Еньке девушка.

Инна сноровисто указывала мальчишкам и девчонкам их места, стараясь соблюсти какие-то ведомые только ей и Альке правила, в числе которых явно был старый добрый принцип «мальчик – девочка – мальчик – девочка».

Про Еньку Инна также не забыла, усадив ее рядом с рыжим, которого девушка назвала «своим» парнем. Бедолага еще не знал об этом. Присмотревшись к нечаянному избраннику, Енька отметила, что он не так уж и плох.

Лицо портили веснушки, во множестве разбросанные от уха до уха и ото лба до подбородка, но, если не считать этого, парень казался вполне нормальным. Чуть ниже Еньки – но наверняка не младше, просто еще не вытянулся, в классе половина мальчишек тоже была ниже ее.

Взгляд задумчивый, губы не толстые и не тонкие. Нос с небольшой горбинкой.

– Я что-то не так сделал? – вдруг хрипло спросил рыжий.

– Да, – согласилась Енька. Баба Таня всегда говорила, что нельзя позволять мужчинам смущать себя. А если уже начала смущаться – значит, надо срочно отвечать ударом на удар. – Ты явно чем-то не угодил вселенной. И я выбрала тебя в качестве своего рыцаря.

Мальчик едва заметно улыбнулся. И вот теперь Енька четко поняла: случайно или нет, но она сделала правильный выбор. Улыбаясь, он был чертовски симпатичным, и в первую очередь потому, что лицо его при этом становилось умным и интересным.

– Насколько я помню, даму сердца выбирали рыцари, а не наоборот, – тихо сказал он.

– Хорошо, – покорно согласилась Енька. – У тебя есть пять минут, чтобы выбрать меня. После этого, если ты не успеешь сделать все правильно, у тебя начнутся неприятности.

Рыжий снова улыбнулся, еще шире. Стали видны забавные ямочки на щеках. Он спокойно налил чаю себе и Еньке, взял тонкую пластиковую тарелочку, положил на нее воздушных пирожных и поставил рядом с девушкой.

– Меня зовут Артем, но лучше – Тём-Тёмыч, я так больше привык в своем двадцать четвертом, – сказал он. – Могу ли я узнать твое имя, прежде чем назову тебя своей дамой сердца?

– Евгения. Для хороших друзей, – девушка сделала упор на слове «хороших», – Енька Великолепная.

Рыжий сдержанно поклонился. Енька судорожно перебирала возможные темы для светской беседы, но в голову лез только дурацкий Комор, который, видимо, уже был сам не свой от ревности.

– Ты видел фильм «Русские боги – 2»? – спросила она наконец.

– И третьих видел, и четвертых, – подтвердил Артем. – Вторые, если честно, вообще провальные были. Лучше всего первая и четвертая части.

– Меня вытащили из горящего кинотеатра на премьере второго фильма, – доверительно призналась Енька.

– А! – восхитился Артем. – Я помню! Мне тогда десять лет было, скандал грандиозный вышел, вроде программа безопасности дала сбой и намертво заклинила все двери. Когда спасатели вырезали их, внутри уже не осталось живых, сгорело вообще всё.

Еньку слегка покоробило от того, что она оказалась старше рыжего, но, с другой стороны, – это там она была старше его, а здесь-то они одного возраста.

– А тебя как спасли? – спросила она.

– А я тонул, в Байкале, – ответил Артем. – Тонул себе спокойно, хлебал воду, дергался, а потом раз – и уже здесь.

– Страшно тонуть? – поинтересовалась девушка.

– Да не помню я, если честно. Мелькание какое-то, легкие горят, вдыхаю – и чувствую, что все, конец. А потом сразу здесь.

– А жил в каком городе?

– В Москве, – ответил Артем, словно это было нечто само собой разумеющееся. – Учился в одиннадцатой гимназии…

Енька откинулась на стуле.

– Родители богатые? – обличающе поинтересовалась она. Одиннадцатая гимназия славилась двумя вещами: высокомерием учеников и богатством их родителей.

– Я стипендиат, – гордо расправил плечи Артем, а затем рассмеялся. – Долгая история. Наверное, уже все равно никто не узнает – я поспорил с одноклассником, что попаду в одиннадцатую. Взломал школьные базы данных, вычеркнул себя в своей школе и вбил как ученика гимназии, стипендиата – у них примерно каждый пятый учится бесплатно, реально головастые ребята, их держат для олимпиад и всякого такого. Потом первого сентября пришел на занятия – и точно, там меня уже портфель с учебниками ждет, мерку сняли для формы. Я месяца три ждал, что разоблачат – нет, всем пофиг. Тем более что я и вправду получал неплохие оценки. Год там отучился, по двести рублей в месяц на социалку кидали.

Енька приоткрыла рот. Двести рублей в месяц – это же зарплата, причем не худшая! Ей на социалку шло пятнадцать рублей, если удавалось закончить четверть без троек, и десять – если не удавалось.

– Ты хорошо разбираешься в компьютерах? – небрежно поинтересовалась она.

– Не совсем, – ответил Артем. – Я хорошо разбираюсь в программировании на нескольких языках, в сетях и тому подобных вещах. Взлом паролей, инкубы, трояны. С железом тоже на «ты», но не так, чтобы… В своей школе я был отличником, в гимназии старался не зарываться со своими проделками, две четверки за год оставил.

Енька чувствовала, что Артем что-то недоговаривает. Словно боится, что она выдаст его. Но кому? Что еще он может ей рассказать?

Они поболтали несколько минут. Выяснилось, что за пять лет с две тысячи девятнадцатого по двадцать четвертый в России немного порезвилась инфляция, и на самом деле двести рублей Артема оказались почти равны ста двадцати времен Еньки. Но тем не менее это были весьма приличные деньги.

– Чаепитие закончено, – громко крикнула Инна.

– Дамы и господа, освобождаем центр зала! – тут же отозвалась девушка, сидящая напротив Инны, и Енька впервые смогла нормально увидеть Альку – то ли еврейку, то ли цыганку – смуглую, но не до черноты, а как бы слегка, с хитрым умным лицом, которое трудно было назвать красивым и запросто – интересным.

Артем встал и подал руку Еньке. Ей никогда не подавали руку, Егор был слишком неотесан, что ли, для таких жестов. Девушка оперлась на его ладонь и по легкому удивлению на лице рыжего поняла, что хватило бы простого касания, чтобы обозначить жест.

– Что сейчас будет? – поинтересовалась она, чтобы как можно быстрее сменить тему.

– Столы уйдут вниз, в центре станет темно, начнет играть музыка, появится дымка и в ней разные цветные голограммы – рыбки, кошки, лабиринты. И все начнет двигаться в такт музыке.

– И ты пригласишь меня на танец? – уточнила Енька.

– Естественно, – невозмутимо согласился Артем, и девушка удовлетворенно кивнула.

Так что же он недоговаривал? О чем хотел сказать, но не решался? Енька наблюдала за тем, как опустились в пол столы, как погас свет внутри зала и стал ярче по краям, высветив чистые, заправленные девичьи кровати. Свою Енька с первого взгляда не смогла отличить от других, и это было хорошим признаком – значит, у нее не хуже, чем у остальных.

Заиграла легкая, смутно знакомая музыка.

– Шопен, – прокомментировал Артем. – Потанцуем?

Енька немного сомневалась – все-таки по темпу это не было классическим дискотечным медленным танцем, – но согласилась, позволив Артему захватить инициативу. И тут же выяснилось, что он не собирается переступать с ноги на ногу, а пытается заставить ее танцевать по-настоящему, кружась у всех на глазах!

– Позволь мне вести тебя, – тихо сказал он. – Запомни – вперед идет правая нога, назад – левая. Двигаешься «от бедра», после каждого шага перетаптываешься на месте, попробуй почувствовать, как это делаю я.

Ему было легко говорить! Енька вспомнила, что слышала про гимназию – там учили игре на музыкальных инструментах и бальным танцам, по которым даже приходилось сдавать экзамен.

«Он мстит мне, – внезапно догадалась девушка. – Вот скотина!»

Тем не менее после пары квадратов Енька освоилась, и, хотя легкости в ее движениях не было и в помине, она смогла расслабиться и позволить Артему вести себя. Вперед – правой ногой, несколько шагов на месте с разворотом, назад – левой ногой, и снова разворот на месте. И снова, и снова, и снова.

И в какой-то момент Енька вдруг ощутила, что ее талии касаются сильные руки человека, который знает, что делать дальше. Что танцевать – не сложно, а приятно. Она вдруг осознала, что такое шаг «от бедра» – это когда двигаешься, словно покачиваясь, и все выходит так, как надо.

– У тебя талант, – шепнул Артем. – Ты чувствуешь вальс.

Кроме них в расцвеченной голограммами тьме в центре зала танцевало еще несколько пар – просто перетаптывались. И – Инна со своим блондином, вот эти тоже кружились. Енька поймала злобный взгляд Инны и поняла, что Артем говорит не комплименты, а правду – раз уж Инна так злится, значит, они с Артемом кружат не хуже нее!

– Что ты скрываешь от меня? – спросила Енька у своего кавалера.

– Музыка заканчивается, – ответил он, уходя от темы.

И действительно, после нескольких финальных тактов вальс затих. Следующая мелодия была совсем незнакомой, Артем отодвинулся от Еньки и сдержанно поклонился. Девушка вспомнила, что в фильмах в таких случаях дамы делали реверанс, однако он наверняка как-то был связан с роскошными платьями, поэтому, нахмурившись, она изобразила легкую пародию на книксен, и, к ее удивлению, рыжий удовлетворенно кивнул.

Они отошли в более светлую часть зала. Большинство подростков уже танцевали под незнакомую ритмичную музыку, однако многие стояли в стороне и просто смотрели.

– Ты взломал их компьютер? – вдруг догадалась Енька.

– У них нет компьютеров, – оглянувшись по сторонам, тихо ответил Артем. – У них один мегакомпьютер, частями которого являются почти все вещи. Взломать его невозможно, однако вполне реально получить достаточные права доступа, и тогда перед тобой откроются все двери. Я говорю буквально.

– Так ты получил эти права доступа? – шепнула Енька, замирая в предвкушении. Вот тебе и «первый попавшийся»!

– Нет пока. – Артем поджал губы. – В стене над кроватями стоят пульты, это куда руку прикладываешь. С их помощью теоретически можно многое сделать, если их вытащить и слегка изменить. Причем каждый такой пульт настроен на хозяина кровати. Я научился вытаскивать свой из стены, сбивать настройку, а потом возвращать его на место. Я смог с помощью пульта подсоединиться к одной игровой панели, но она тупая, и через нее нельзя выйти на основные узлы.

– Это все очень сложно? – Енька была готова услышать о горах, которые свернул Артем. Мама Люба всегда говорила: «Дай мужчине возможность похвастаться – от тебя не убудет, а он любить сильнее станет».

– Да, в общем, нет… – смутился Артем. – Труднее всего оказалось вынуть пульт, к которому ладонь прикладываешь. Там надо надавить основанием ладони и три раза жестко покрутить рукой влево-вправо, аж до боли. Кстати, после того как пульт снимаешь, дверь автоматически открывается – жаль, что большие залы – что ваш, что наш – с пультами снаружи. А дальше просто подносишь его поближе к интересующему предмету и щелкаешь в пульте четырьмя регуляторами. Теоретически система простейшая, был бы у меня мой ноут, я бы в пять минут любую дверь здесь открыл. Надо только спаять шнурок к пульту, у него с обратной стороны разъем к внутреннему беспроводному модулю – вот в него шнурок воткнуть, а потом простым перебором подобрать код и перенастроить дверь, чтобы она тебя пропускала.

– У них такие же разъемы, как у нас? – удивилась Енька.

– Нет, что ты. – Рыжий усмехнулся. – Другие. Но принцип тот же, поэтому переходники никто не отменял. Вообще у меня такое ощущение, что в какой-то момент они перестали совершенствовать механические вещи, перейдя на что-то другое. Кстати, медленный танец. Пойдем?

Это были «Цветные дни» Лео Брагиса, сентиментальное регги. Его любила напевать мама Люба, возвращаясь с корпоративных вечеринок или немного перебрав пятничного коньячка. Енька к песне была равнодушна, но от предложения не отказалась.

– И когда мы отсюда сбегаем? – поинтересовалась она, положив голову на плечо Артему.

– Я рассчитываю за неделю разобраться. Если что – предупрежу заранее. – Тот воспринял ее вопрос всерьез.

Енька прижалась к парню покрепче. С одной стороны, это выглядело как проявление благодарности, а с другой, ей просто было приятно. Вокруг мелькали голограммки в виде пушистых котят. Они игриво дрались, двигая лапками в такт музыке.

Некоторое время танцевали молча. А потом Енька начала рассказывать. Танцы сменяли друг друга, за медленными шли быстрые – тогда ее монолог на время прерывался. Потом опять они перетаптывались, обнявшись, и Енька говорила и говорила.

Про бабу Таню, которая пережила трех мужей. Про маму Любу, которой с мужиками не везло хронически. Про Аню и Веру, подружек, с которыми она в первый раз полгода назад пробовала мартини, сидя на крыше школы.

Про Егора, который твердо решил поступать в летное училище после двенадцатого класса и который в чем-то молодец, а в других вещах – тормоз похлеще стояночного.

– Он твой парень? – спросил Артем.

– Да так, – смутилась Енька, ругая себя, – целовались.

– А я никогда не целовался.

И было непонятно – то ли это намек, то ли попытка давить на жалость, то ли просто само ляпнулось. Енька не собиралась облегчать Артему задачу. Раз уж выбрал роль рыцаря, который должен все делать первым, так пусть ей и соответствует.

А потом загорелся свет, и Инна потребовала, чтобы все очистили центр зала.

– Дамы прощаются с кавалерами! – громко скомандовала Алька.

Енька быстро чмокнула Артема в щеку и отпрыгнула, но он даже не попробовал прижать ее к себе.

– До завтра. – Он подмигнул. – И – никому! Хорошо?

– Могила! – подтвердила Енька.

Мальчишки собрались у стены, в ней открылся проем. Последним убежал кавалер Альки – Енька успела заметить, что перед этим он крепко прижал девушку к себе и крепко поцеловал. Енька почувствовала приступ зависти.

Перед сном она попробовала проанализировать происходящее. Егора и все, что осталось там, в девятнадцатом году, надо было выбрасывать из головы. Тём-Тёмыч оказался интересным и, как наверняка выразилась бы мама Люба, «перспективным» молодым человеком. Мама Люба вообще постоянно искала перспективных и интересных, но, на взгляд Еньки, при всей мудрости идеи реализация каждый раз оказывалась ужасна. Таких монстров, что мама приводила домой, трудно было найти даже на ВДНХ, в районе, который недавно, после затеянной и незаконченной реконструкции, превратился в натуральную свалку.

Нет, они все пользовались нормальным парфюмом и мылись каждый день, но в головах у них были такие тараканы, что Енька опасалась спать через тонкую стенку от этих людей. И каждый раз, когда очередной ухажер сваливал от мамы Любы или когда та, осознав ошибку, выставляла вещи мужчины на лестничную площадку, дочь вздыхала с облегчением.

Артем явно был другим, хотя свои зверушки обитали и у него в голове. Но в этом случае Енька представляла скорее котят, нежели тараканов.

Заснула она поздно – давно уже перестали шептаться двенадцатилетние непоседы и хлопать дверями личных комнат девочки постарше.

А проснулась – это уже становилось привычным – в другом месте. Теперь она сидела в глубоком мягком кресле. Одна ее рука покоилась на колене, а вторая лежала на боковинке, и из вены торчала игла, по которой в прозрачную трубку, уходящую куда-то за кресло, медленно стекала кровь.

– Не беспокойтесь, это обычные анализы, – произнес стоящий рядом с ней высокий человек с обесцвеченными волосами и азиатскими чертами лица. – Точное число, когда вы родились?

– Семнадцатое декабря, – удивленно ответила Енька, пытаясь окончательно проснуться.

Она находилась в очередном абсолютно белом кабинете, но на этот раз с тремя креслами, стоящими в ряд, и длинным серым столом напротив с кучей ящичков на нем.

– Две тысячи третьего, правильно? – уточнил азиат. Девушка отметила, что он одет во что-то странное, вроде комбинезона, но с кучей замочков, цепочек и браслетов, пришитых или обтягивающих тело в самых разных местах.

– Да, две тысячи третьего.

Человек отвернулся от нее и сказал кому-то:

– Ну что вы все как с ума сошли! Ей пятнадцать с половиной, все абсолютно законно, и документы подтверждают! Еще полгода в карантине!

Енька повернула голову, но из-за кресла не смогла разглядеть того, к кому обращался ее собеседник.

– Ну, после дого как мы ее сюда принесли, эдо уже пересдало быдь законным, не правда ли? – отметил ехидный женский голос. В нем, в отличие от мужского, чувствовался акцент – но слова звучали правильно, не коверкались, разве что были слегка стерты различия между глухими и звонкими согласными.

– Все можно вернуть, нет необратимых поступков, – уверил азиат. – Сейчас я тебе покажу, как надо работать с документами в подобных случаях.

С этими словами он поднялся и вышел. Было слышно, как тренькнул лифт – ну или что-то подобное, – а потом тренькнул еще раз, видимо, унося собеседников куда-то далеко. Енька попробовала приподняться – что оказалось непросто, кресло плотно держало ее, причем зад находился несколько ниже колен. Однако упорство было вознаграждено, и девушка выпрямилась, высвободив спину из обволакивающего кресла. Енька решительно вытащила из руки иглу и встала.

Позади кресла оказался длинный узкий проход с кабинетом в конце, в котором можно было разглядеть только высокий стул и экран с трехмерным изображением – то ли сердца, то ли мозга, как показалось Еньке.

А в комнате с тремя креслами обнаружились еще и окна. До сего момента девушка не встречала в этом будущем мире ни одного окна, и теперь она как завороженная подошла и посмотрела наружу.

Там оказался город. Обычный ночной город, вот только машины не ездили внизу, а летали по воздуху – их хорошо было видно издалека, так как каждый автомобиль (или как они здесь называются?) имел подсветку, целиком обрисовывавшую силуэт.

Звуки города не долетали сквозь стекло, а еще Енька с досадой обнаружила, что оконной ручки на раме нет.

Зато справа был пульт – еле видимое место в форме ладони. Енька вспомнила, что говорил Тём-Тёмыч, и решительно прикоснулась к пульту. Как она и ожидала, ничего не произошло.

Девушка как можно сильнее надавила основанием ладони на пульт и начала выворачивать его вправо, затем влево, и снова, и еще раз.

Артем не обманул! Интересно, сколько времени он провел у изголовья кровати, пытаясь найти способ вытащить пульт?

Енька держала в руках кусок чего-то похожего на пластик. Всего в пару миллиметров толщиной, он был размером с детскую ладошку, с одной стороны – идеально белую, с другой – серую, с небольшим черным экраном посередине. Где здесь переключатели, или что там еще нашел Артем, Енька не поняла.

Окно как было закрыто, так и осталось. Енька разочарованно посмотрела на пульт в руках, затем приложила его на место.

Он отказался вставать.

Девушка вдруг вспомнила, что Артем не объяснил, как ставить пульт на место. У нее не было таланта к взлому или перебиранию множества вариантов. А сейчас сюда ворвутся хозяева кабинета и обнаружат ее с пультом в руках.

Она могла прикинуться дурочкой, но этот способ срабатывал в основном против мужчин в годах или подростков, азиат же не выглядел доверчивым, а Лиза так и вовсе заранее была настроена против Еньки.

Девушка, ни на что особо не надеясь, толкнула стекло, и окно – о чудо! – легко отъехало чуть вперед и вверх! Видимо, его давно не открывали, и оно приклеилось или еще что-нибудь такое.

Енька тут же высунулась по пояс наружу. Там было по-осеннему свежо, но не морозно. В метре ниже окна рос шикарный зеленый куст – в начале двадцать первого века в такую погоду он бы уже стоял голым, но здесь, судя по всему, решили эту проблему, и на высоком, почти под второй этаж, растении было довольно много листьев.

Девушка, стараясь не думать о возможных последствиях, перекинула левую ногу наружу и, держась руками за узкий подоконник, постепенно перенесла за окно все тело. Ноги коснулись кроны куста, и она показалась какой-то совсем ненадежной.

Однако забраться обратно Енька уже не могла, кроме того, кромкой рамы ей больно резало предплечья, и она, тихо ругая себя за дурость, разжала пальцы.

К ее удивлению, растение оказалось мягким и упругим – она пролетела метра полтора, затем ветви спружинили, оттолкнув девушку от середины куста, она мягко скользнула по краю зеленой полусферы и удачно приземлилась на босые ноги.

Енька тут же рванула вперед. Теперь она ругала себя за то, что, находясь наверху, не выбрала маршрут. Оглянувшись, девушка увидела трехэтажный особняк, абсолютно черный, с единственным пятном света – окном, из которого она выпрыгнула. Мелькнула мысль, что все стекла пропускают свет только в одну сторону – такое умели делать еще чуть ли не в двадцатом веке.

А потом Енька припустила по узкой гравийной дорожке парка, окружающего дом. Босые ноги больно ранили острые камни – и это оказалась не единственная проблема, о которой она не подумала заранее. Белый балахон наверняка привлечет внимание первого же встречного. Однако пока девушку занимало только то, что она была свободна, а об остальном она собиралась поразмыслить чуть позже.

Впереди показалась высокая ажурная решетка. Енька ловко взобралась по ней наверх и застыла на месте – дальше было большое открытое пространство, за которым виднелся собор Василия Блаженного. Ни Мавзолея, ни ЦУМа она не увидела, равно как Кремлевской стены и самого Кремля – вместо них стояли, светясь, совсем другие здания. А собор Василия Блаженного – вот он, такой же, как и раньше.

И между Енькой и собором в центре мощенной брусчаткой площади, неподалеку от Лобного места, стояли несколько человек в вычурной серебристо-черной форме, явно полиция или кто-то вроде. Пока они на нее не смотрели, но могли увидеть в любой момент.

Вдруг сверху, по другую сторону решетки, опустился здешний автомобиль. Дверца чуть отъехала и поднялась, так же как створка в окне кабинета. Внутри, на дальнем сиденье, располагался водитель – коренастый мужчина лет сорока, чем-то похожий на школьного завхоза Павла Петровича.

– Из какого века? – нервно оглядываясь, спросил мужчина.

– Из двадцать первого, – ответила Енька, висящая на решетке и чувствующая себя предельно глупо.

В этот момент позади раздался вой сирены.

– Бысдро залазь в аэрник! – гнусаво потребовал водитель.

Девушка, стараясь не упасть, неловко перекинула ногу через увенчанный острыми пиками верх ограды, затем вдруг почувствовала, как ее хватают за одежду крепкие пальцы и втягивают в машину. «Это какую же силу надо иметь!» – подумала она.

А через мгновение они уже набирали высоту.

– Черд, черд, черд, – бормотал мужик. – За снижение здесь у меня лед на двадцадь права однимуд! Дебя украли в двадцадь первом веке?

– Спасли от смерти, – поправила Енька.

– Эдо ничего, эдо суди не меняед, – пробубнил больше для себя водитель. – Дак, где оно?..

Он никак не управлял «аэрником» – тот летел высоко над землей, самостоятельно обгоняя тихоходные машинки и уступая дорогу более быстрым, уходя вбок или опускаясь ниже.

Наконец водитель нашел то, что искал, и нажал комбинацию кнопок на приборной панели, мигающей множеством огоньков.

– Аятоллов слушает, – донесся голос. Енька увидела, как на стекле перед водителем отобразился благообразный мужчина лет пятидесяти, чернявый, с широкой бородой, в которой виднелись нити седины.

– Государсдво похищаед дедей в двадцадом веке! Есдь неоспоримое доказадельсдво!

– Сколько? – по-деловому подошел к вопросу Аятоллов.

– Полдора миллиона, – смущенно прогундел водитель. – И я предосдавлю ребенка, спасенного во время побега из реабцендра.

– Остро, – отметил собеседник. – Я согласен. Но если выяснится, что ты ребенка похитил либо нанес какие-то моральные или физические травмы, то кроме полутора миллионов ты получишь приличный срок.

– Согласен. – Водитель усмехнулся. – Я чесдно играю.

– Меня только что продали, – констатировала Енька, возмущенно глядя на водителя.

– Я спас дебя од государсдва, – пояснил довольный мужик. – А Аядоллов – кандидад в президенды, хороший человек, если не смодредь, чдо во власдь лезед. Он дебя присдроид, поможед.

Енька съежилась на своем кресле. Внутри автомобиль оказался во многом похож на машины ее времени – только гораздо просторнее, и видно было все вокруг через прозрачный пол и дверцы. Зеркал заднего вида у «аэрника» не оказалось, зато перед водителем светились несколько мониторов, на которых отображалось все, происходящее по бокам, сзади и внизу.

Летели минут двадцать, со скоростью километров двести в час. Под ними все так же был город – Москва, но Москва какая-то не такая. Четко сказать, что изменилось, Енька не могла, но чувствовала, что все здесь по-другому.

Водитель посадил машину на крышу высокого частного дома рядом с гигантским черным двухэтажным лайнером.

– Видишь, на чем наши депудады ледаюд? – поинтересовался мужик. – Пяднадцадь миллионов на новые деньги.

Еньке было совершенно неинтересно, на чем летают местные депутаты. Она вышла из «аэрника» и обнаружила, что на крыше тепло и безветренно. Вряд ли погода так резко поменялась – скорее, у хозяина была возможность контролировать микроклимат в доме и рядом с ним.

– С тобой все хорошо? – поинтересовался Аятоллов, поднявшийся на узкой платформе из люка в крыше. – Сексуальные домогательства, насилие, угрозы были?

– Не было, – мотнула головой девушка.

– Миша, проводи ее, и подберите ей одежду поприличнее, – негромко сказал хозяин дома.

Тут же из громадой черной машины выскочил охранник – эту породу Енька в Москве видела не раз. Высокий, крепкий, весь в черном, безликий и исполнительный.

– Бройдемде, – сказал он.

Енька пошла за ним. Они встали на платформу, которая бесшумно опустилась вниз. Ехали секунд десять, со всех сторон тускло светились одинаковые серые панели, окружающие платформу; вверху, сразу как они спустились, выдвинулась откуда-то сбоку еще одна платформа, готовая принять на себя Аятоллова.

Потом пластиковые стены разошлись в стороны, и Енька вместе с охранником оказалась в небольшой уютной комнате. Миша попросил девушку дать ему ладонь, она протянула руку, и тот приложил к ней свое запястье.

– Вы можеде бередвигадьзя бо дому везде, громе габинеда и личных комнад шева, – сказал он. – Я наздрою зиздему. В эдой комнаде гардероб, бригладывайде ладонь к замгам, выбирайде.

Закончив говорить, он вышел.

Енька пожала плечами – если водитель говорил странно, то этого типа вообще едва можно было понять.

Она прижала ладонь к ближайшему пульту, и перед ней распахнулись дверцы шкафа. Там на плечиках висели два десятка серых платьев, все разных фасонов, и все с виду ее размера. На полках рядом лежали аккуратно сложенные майки, белье, чулки и какие-то странные вещи, напоминающие скорее фантазии извращенца, чем женскую одежду.

Енька приложила ладонь к другому шкафу – там были джинсы и брюки, пиджаки и кофточки, так же с виду подходящие ей и так же безнадежно серые.

Она огляделась, подумав, что здесь повсюду могут быть натыканы камеры, но решила: даже если и так, не ходить же ей теперь всю жизнь в этом бесформенном балахоне!

Она быстро скинула его и, особо не выбирая, оделась. Зеркала в комнате Енька не нашла – по ее представлению, сделать гардеробную без зеркала было ошибкой, сравнимой по нелепости с созданием Господом пингвинов.

Через пару минут в дверь постучали. Енька сказала:

– Войдите.

Вошел Аятоллов. Он быстро окинул взглядом помещение, поморщился, набрал прямо в воздухе какой-то код, из стен тут же выдвинулись два простых деревянных креслица.

– Ну, Миша, конечно, не гений. Он не объяснил тебе, как раскрашивать одежду?

– Нет, – помотала головой Енька, понимая, что могла бы выглядеть гораздо лучше.

– И как менять тип ткани, и где здесь зеркало? – перечислял депутат и кандидат в президенты. – Вы уж простите старика, но я сейчас не буду вам это все показывать. Поверьте, вы выглядите великолепно, и все дело в вас – вы молоды и очаровательны, и даже заготовки вместо одежды не умаляют вашего великолепия.

Едва он перешел на «вы», Енька насторожилась. Дальше пошли комплименты – а мама Люба всегда говорила, что похвала – это взятка, а искусная похвала – наглый шантаж. Но слушать все равно было приятно.

– Что вам надо? – чуть грубее, чем собиралась, спросила она.

– Первый вопрос – вы подписывали какие-нибудь документы? Ну, делали жест рукой вот так? – Аятоллов показал, как именно, взмахнув ладонью дважды вверх и дважды вниз.

– Нет, – ответила девушка.

– Отлично. Вас спасли от неминуемой смерти или похитили в ситуации, когда вы могли выжить?

– Спасли от неминуемой смерти, – признала Енька. – Я точно знаю, что кинотеатр сгорел.

– Ничего, это тоже неплохо, – улыбнулся депутат. – Это значит, что я могу начинать скандал, и он не вызовет международного резонанса – мы, как страна, действуем в рамках всемирных соглашений. Следующий вопрос: вы готовы стать публичной персоной? Участвовать в шоу, давать интервью?

– Скорее нет, чем да, – осторожно ответила Енька.

– Я тороплю события. – Аятоллов рассмеялся. – Ладно, давайте вы – для того чтобы мне запросы сформулировали и информацию по вам накопали – сейчас скажете свою дату рождения, а также имя и фамилию… и, по-моему, у вас еще в ходу отчества были. Или до седьмого колена предков перечисляли? Я могу путать, я не историк.

– Евгения Васильевна Самойлова, – ответила девушка. – Дата рождения – семнадцатое декабря две тысячи третьего, Москва, Российская Федерация. Дата пожара в кинотеатре – четырнадцатое августа две тысячи девятнадцатого года. Премьера «Русских богов – 2». История вроде бы шумная была, никто не выжил, все выгорело напрочь.

– Отлично, – восхитился Аятоллов. – У вас тогда уже использовались электронные носители?

– Компакты, дискеты, флешки, карты, внешние диски, переносные компьютеры… – начала перечислять Енька, вспоминая свой реферат по основам сетевой безопасности.

– Потрясающе. – Депутат явно был доволен. – Всё, запросы уже пошли, думаю, досье вам сделают к завтрашнему утру. Вы завтра его посмотрите и, если что-то не совпадет, направите моих мальчиков на верный путь. А теперь давайте ваши вопросы, Евгения.

Енька задумалась. Ничего в голову не шло.

– Почему ваш охранник так странно говорит? – спросила она первое, что подумалось.

– А! – Аятоллов на секунду нахмурился. – Ты же из двадцатого века…

– Из двадцать первого, – поправила его девушка.

– Да все равно. В общем, в начале двадцать второго века была реформа русского языка. Перелопатили весь алфавит, оставили тринадцать букв – я ваши все не упомню, да и нынешние наизусть не скажу, в школе давно не был. – Кандидат в президенты улыбнулся. – Но суть в том, что убрали все лишние буквы, ять, мягкий знак и так далее. Оставили четыре гласных и девять согласных. Согласные тоже скомпоновали, глухие и звонкие вместе. В высших кругах, среди людей с образованием, обычно учатся выговаривать все буквы. А в низших не чувствуют разницы между «Д» и «Т», «Б» и «П», ну и так далее. Причем они нас понимают великолепно, а мы их – похуже, но тоже, в общем, нормально. Соответственно, чтобы стать начальником, ты должен хорошо говорить на «классическом русском», как мы его называем. Потому что иначе тебе будет сложно найти общий язык с людьми твоего уровня.

– Просто изменили алфавит, и все по-другому заговорили? – удивилась Енька. – Интересно! Ладно, вот вам второй вопрос: зачем меня притащили в ваше время? Я не жалуюсь, вроде как жизнь спасли… Но я не понимаю.

Аятоллов опять усмехнулся. Енька заметила легкие морщинки в уголках губ – этот человек явно часто улыбался.

– Мы подошли к сути. Но предупреждаю – история не быстрая. В середине двадцать второго века человечество изобрело лекарство от всех болезней. Инъекцию, которая автоматически излечивала от хронических заболеваний и предотвращала возможность инфицирования любой новой, еще даже не известной заразой. После некоторых исследований и доработок выяснили, что если ее ввести плоду в утробе, то у родившегося ребенка не будет плохой наследственности. Я не специалист, могу где-то ошибаться в деталях. В любом случае люди стали здоровее, красивее, увеличился срок жизни. Вырос так называемый КПД организма – стало можно есть гораздо меньше, а делать значительно больше. Инъекцию поставили себе практически все. В некоторых странах процедура была платной – за символические деньги. В других – обязательной, с уголовной ответственностью за уклонение. В третьих – добровольной, за государственный счет. У нас, к слову, инъекция делалась гражданам в обязательном порядке. Запомни, это важно. Через два поколения выяснилось, что внуки всех, получивших прививку, не могут есть обычную пищу, не могут пить воду, молоко или что-то еще из нормального человеческого рациона – полная непереносимость. Единственное, что принимал организм младенцев, – это кровь. Оптимально – человеческую, но можно было и животных.

Енька вздрогнула, услышав слово «кровь».

– Тут же, в течение нескольких месяцев после того, как убедились, что явление носит массовый характер, нашли способ создавать искусственную кровь с минимальными затратами. По эффекту для организма она оказалась идентична человеческой. А вот по вкусу – гораздо хуже, чем кровь коров или крыс. Самой вкусной была человеческая и, что печальнее всего, самой питательной – тоже. Причем от крови привитых пользы не ощущалось никакой, она даже была вредна. Во многих странах оставались диаспоры непривитых людей. Одни из них сдавали кровь как доноры, за приличные деньги – например, так было в Океании. Других, как в Китае, заперли в резервации. Через какое-то время выяснилось, что у непривитых людей, которые живут в отличных условиях, кровь очень вкусная и вроде как радует. А у тех, что десятилетиями влачили рабское существование, – она словно испорчена. Я могу попросить выкладки ученых, это не проблема. В общем, кровь имеет так называемый флер. У счастливых людей – хороший флер, у несчастных – плохой. А девяносто девять процентов населения уже были привиты. Клонирование – запрещено. С этого момента один процент людей во всем мире начал жить припеваючи.

Мы смогли, – продолжал Аятоллов, – интригами и разными махинациями собрать некоторое количество не привитых людей, для медицинских целей и – что скрывать! – для нужд самой высшей части населения – тех, кто решает проблемы государственного характера. А полгода назад практически вся наша диаспора непривитых умерла от инфекции. Лекарство нашли слишком поздно, из сорока тысяч человек погибло тридцать восемь. Двух тысяч не хватит даже на медицинские цели. Набирать новых – да кто ж нам позволит! Всем выгодно, чтобы Россия все время просила, умоляла, стояла на коленях. И вот тут выплыл на поверхность проект доктора Рябова. Дело в том, что около сорока лет назад была изобретена машина времени. Вернее – межконтинуумный преобразователь. Здесь я тоже могу ошибаться в деталях, но суть в том, что вначале доказали существование параллельных миров. Затем – что в некоторых из них время движется в обратную сторону. Наконец – что можно посылать в другой мир поле определенного вида. А дальше было уже дело техники. Мы смогли сделать так: направляем в другой мир поле, оно там искажается и попадает в наше прошлое. Есть масса ограничений, множество нюансов. В любом случае мы научились летать в прошлое, причем выбирая время и место. Почти сразу ООГ…

– Может быть, ООН? – поинтересовалась Енька.

– А, ты еще при ООН жила? – усмехнулся Аятоллов. – Где-то в первой половине двадцать первого века переименовали из-за неполиткорректности. Организация Объединенных Наций стала Организацией Объединенных Государств. Тогда как раз главой Франции был араб, а канцлером Германии – турок. В США, если не ошибаюсь, избрали президентом дочь мексиканских беженцев. Итак, возвращаясь к теме, ООГ почти сразу запретила путешествия во времени, опасность парадоксов существовала немалая. Но доктор Рябов нашел лазейку: согласно одному из постановлений той же ООГ, если есть возможность спасти детей, при этом никому не причиняя вреда, то можно нарушать другие постановления ООГ. И пока в ООГ принимают новый документ, который прямо запретит похищать обреченных на смерть детей из их времени, Россия экстренно пополняет свои запасы непривитых людей. В их числе и вы. Суть ясна?

– Да. – Енька подумала и добавила: – Но все равно как-то непонятно. Значит, с нами все делали законно? И еще: у меня перед тем, как я сбежала, брали кровь. Даже след от иглы есть!

Она закатала рукав, и депутат посмотрел на маленькую красную точку. Девушке показалось, что во взгляде кандидата в президенты мелькнула жадность.

– Нет, нарушений много, и на этом я смогу сыграть. – Аятоллов откинулся в кресле. – Вы не подписывали договор с государством, вам не обеспечены минимальные требования. На данный момент все вы лица без гражданства, то есть подпадаете под юрисдикцию ООГ. Но это уже детали, моя головная боль. А для тебя у меня есть вкусный ужин и небольшая комната с мягкой кроватью.

Вкуса пищи Енька не запомнила, равно как и не успела рассмотреть комнату. Едва опустив голову на подушку, она провалилась в сон, и там за ней бегала с розгой мама Люба и орала, что Енька не имеет права упустить свой шанс и обязана выйти замуж за перспективного Аятоллова. Енька отнекивалась и утверждала, что он старый и вообще вампир, на что появившаяся баба Таня предлагала отдать Аятоллова ей, старость, мол, не порок, а насчет вампира – она и не с такими упырями имела дело.

Следующие несколько дней прошли как в дурмане. Енька подписывала какие-то документы, беспрерывно махая рукой. Специально для нее Аятоллов поставил рядом со своим особняком временный домик – двухэтажный, общей площадью в двести квадратных метров.

Енька научилась формировать одежду – это оказалось не сложнее, чем играть в тетрис на самой маленькой скорости. Она изучала местный алфавит, училась водить аэромобиль – на самом деле тот летал сам, но в некоторых версиях можно было отключать часть автоматики, все равно шанс врезаться во что-нибудь оставался нулевым.

Потом потянулась неделя затишья – к этому времени Аятоллов закинул все нужные удочки, подготовился к атаке и постоянно куда-то ездил и с кем-то разговаривал.

Еньке же в ее шикарном домике с сауной, бассейном и виртуализатором, готовым перенести ее в любой выдуманный мир, было тоскливо.

Она дико скучала по родным, по две тысячи девятнадцатому. И по карантину, в котором остались Инна с ее страстным мальчиком и Артем. Там можно было общаться с близкими и интересными ей людьми.

Енька призналась себе, что лучше бы она тогда осталась в том центре, а не сбежала. Во всяком случае – жизнь была бы насыщеннее.

Потом закрутились какие-то заявления президента для прессы, постановления ООГ, кого-то снимали с постов, и она почему-то должна была этому радоваться. Енька уже даже не пробовала вникать во все. Ее возили на съемки, и она говорила там то, о чем ее просил Аятоллов. Чаще всего это совпадало с правдой, но не всегда.

Детей, выдернутых из прошлого, – всех, кроме Еньки, – перевели в какое-то шикарное место, она видела фотографии: громадный парк, аттракционы, бассейны и многое другое. Все они могли в любой момент по желанию получить гражданство.

Аятоллов говорил: «Мы выиграли». Енька покупала себе драгоценности и пускала старинные монеты «блинчиком» в бассейне, считая подпрыгивания над водой.

Она хотела попроситься к своим современникам, к вальсу и парку аттракционов. Но понимала, что, во-первых, обидит этим кандидата в президенты, а во-вторых, ее все равно не отпустят – слишком многое уже было завязано на девочку.

Однажды ночью она проснулась оттого, что над кроватью кто-то стоял. Жестом включив свет, Енька увидела над собой худющего и заросшего Тём-Тёмыча в сером комбинезоне, висящем на нем как на пугале. Каким образом он смог не только найти ее, но и проникнуть на хорошо охраняемую территорию и взломать все замки, было просто непостижимо.

– Я сбежал месяц назад, во время переезда, – заявил он. – Искал тебя, думал, тебя держат как в тюрьме.

Он сел рядом с кроватью и заплакал. Енька еще не проснулась и никак не могла сообразить, почему нормальный с виду парень – и вдруг ревет.

– Я выяснил, где находится центр континуумных полей, – всхлипнув, сообщил Артем. – Продумал, как туда попасть, подобрал коды. Пришел спасать тебя… А у тебя все так роскошно… И двери изнутри не заперты.

– Ну и дурак ты, Тём-Тёмыч, – обиделась Енька. – Пришел спасать – так спасай, а не реви!

– Правда? – удивился Артем.

– Правда, – ответила она. Что-то по подобному поводу говорила мама Люба, что-то нелицеприятное, но девушке было все равно.

Она опустилась на колени рядом с Тём-Тёмычем, взяла в ладони его лицо, по которому, оставляя грязные дорожки, текли слезы, и поцеловала.

Осторожно, легко, словно опасаясь, что ответа не будет.

Поцеловала так, чтобы просто почувствовать его вкус. Чтобы понять – каково это, когда за прекрасной дамой в логово дракона вламывается ее рыцарь.

А что случится дальше – ей было плевать. Ворваться в этот их континуумный центр? Украсть машину времени? Нырнуть наугад куда-нибудь туда, где люди еще не начали пить кровь друг друга?..

– И ты пойдешь со мной, туда… непонятно куда? – Артем оторвался от Еньки.

– Да, – ответила она и снова прижалась к его губам.

Примечание автора

Однажды я задумал написать подростковый фантастический рассказ про обычного ребенка, волей случая попадающего в будущее. Нормальное такое будущее, которое растет из нашего настоящего – не злое, не доброе, но в то же время тревожное и с какими-то своими чаяниями и надеждами.

Я хотел, чтобы все сразу становилось ясно из названия: и про подростковость рассказа, и про путешествие в будущее, и про то, что это самое будущее – в общем-то просто продолжение нашего настоящего, хотя и совсем-совсем другое.

И я придумал такое слово: «тенегрядущедоброе». На мой взгляд, оно содержит все нужное. При этом название выделяется из ряда и запоминается – может, даже не побуквенно, а своим настроением, нарочитой громоздкостью и необычностью.

Республика Знаний 

Глава первая

Председатель брызгал слюной:

– Таким, как ты, прямая дорога в школу! А потом в университет! Всю жизнь по учебным заведениям!

Это он, конечно, загнул. Шурик слушал вполуха – больше всего его интересовало, обнаружат они истинные размеры кражи или же будут наказывать только за один мешок.

– Нет, ну вы посмотрите, – распалялся председатель, – каков наглец! Папашка его уже третье высшее получает, мы тут из жалости выродка пригреваем – а он у нас, благодетелей, зерно ворует!

В кабинете они были вдвоем. За серым от грязи столом – председатель, весь состоящий из перекатывающихся валиков жира, а в углу, на хлипком стуле – Шуранды Аланов, пятнадцатилетний нарушитель закона.

Худой, длинный, с голодным взглядом.

В дверь постучали, не дожидаясь ответа, приоткрыли ее – и в узкую щель протиснулась потная лысая голова заместителя председателя.

Желтоватая кожа туго обтягивала кость, и впечатление получалось жуткое – будто бы кто-то надел на руку череп и засунул его в дверь.

– Там семи мешков не хватает, – задвигалась нижняя челюсть. – И еще пуда соли.

– Ложь! Я только шесть взял! И без соли! – выдал себя Шурик.

– Готовь рапорт, – неожиданно тихо произнес председатель. – И спиши на него падеж четырех коров, полторы тонны арматуры и девятнадцать мешков цемента. Позвони куратору из района, пусть присылает приставов.

Мальчик обалдело посмотрел по сторонам – но ничего, кроме оседающих в его сознании слов, не указывало на то, что мир перевернулся. Он взглянул на окно: за стеклом виднелись ржавые прутья решетки, за ними – размокшее от непрерывных дождей поле, в котором уныло ковырялись колхозники.

– Но это же нечестно…

– А разнарядки на план сбрасывать – честно? А рабочих в солдаты забривать – честно? А семенной фонд в рамках сбора налогов уменьшать – честно? – заорал председатель. Череп заместителя исчез, дверь с тихим скрипом прикрылась. – Там, в университете, всякие умники сидят – вот с них и спросишь!

Мать болела уже второй год, старшая сестра уехала в город и пропала. Может, тоже что не так сделала – и угодила в университет…

Уже на пересылке Шурик обнаружил, что ушлый заместитель неправильно проставил его возраст – вместо пятнадцати записал шестнадцать, и теперь шансов обойтись ускоренными курсами практически не осталось.

Первую часть пути он проделал даже с некоторым комфортом – в автомобиле пристава с зарешеченным салоном. Нормально лечь там было сложно, но, подогнув длинные ноги, Шурик умудрился немного поспать.

Потом, в камере на пересылке, он познакомился с другими абитуриентами, ненамного старше него – одного взяли за контрабанду, еще двое попались на мелких кражах.

Обращались с ними приставы довольно терпимо, били нечасто, кормили каждый день. Говорить между собой абитуриентам было практически не о чем – так, о девушках, о своих колхозах, о сволочах-председателях.

Через неделю все темы оказались исчерпаны, анекдоты рассказаны по нескольку раз. И парни уже даже с нетерпением ждали конвоя, который сопроводит их в город, на распределение к куратору.

– А меня небось оправдают! – надеялся глуповатый Небоська. – Небось никому я там не нужен. Мне-то небось и учиться-то не за что, я-то небось и прав во всем!

– Жди! Надейся! – иронизировал Контра, взятый на попытке провезти через границу мешок с иконами. – Нам уже нечего терять. Все, теперь прямая дорога – или на всю жизнь в отстойник, или пробиваться в академики.

Слово прозвучало. Стать академиком мог далеко не каждый – надо было отречься от закона и всю жизнь провести в преступлениях, обязательно перемежая их регулярными посещениями учебных заведений.

Не один год проходил, прежде чем обычный абитуриент становился академиком. А то и не одно десятилетие.

В этот вечер они больше не разговаривали – пару раз Небоська пытался завести свою песню про то, как его отпустят и он вернется в колхоз, но даже его приятель Апочука, второй попавшийся на бытовой краже, не поддерживал беседы.

А на следующее утро в камеру привели новенького. В отличие от остальных, он был одет не в грязную льняную одежду, а в настоящие хлопковые штаны и рубашку из искусственного шелка.

На вопросы новенький не отвечал, только хлюпал окровавленным носом и тер ребра – видимо, хорошо ему досталось.

Его порцию было решено поделить между собой. Шурик внутренне ощутил протест – жаль человека, да и интересно же: кто он, откуда такой, – поэтому чуть-чуть еды он отложил и, когда остальные обитатели камеры уснули, тихо подобрался к новенькому.

– На, – шепнул он, сунув хлеб под нос несуразному абитуриенту, – ешь.

Тот жадно заглотил предложенное, а потом посмотрел на Шурика снизу вверх глазами собаки, которую внезапно погладили после долгих издевательств.

– Как тебя звать?

Новенький вначале промолчал, а потом все-таки ответил:

– Ашур.

Голос его был хриплый, словно прокуренный насквозь – хотя табак стоил безумно дорого, и даже председатель почитал за счастье, если ему удавалось посмолить хотя бы раза два-три в месяц. Такой же голос был у пристава – вот кто дымил не переставая. Шурик вначале радовался, вдыхая редкий и странный дым, а потом его стало тошнить, да так и мутило всю дорогу, то меньше, то больше.

– Тезки, значит. Ты ведь не местный, точно? Не колхозное у тебя лицо. И одежда.

– Я из Ракоповки. Это такое маленькое государство на севере от вас. У нашей семьи нет денег на то, чтобы дать мне приличное образование… – Шурик оторопел. Что же получается – у них еще и деньги за это платят? – А у вас, по слухам, бесплатное обучение. Государство своих студентов содержит. Главное, чтобы было желание учиться. Чтобы сам, своей головой… А меня на границе взяли – избили, в тюрьму сразу!

– В абитуру, – автоматически поправил Шурик. – Образование у нас и вправду бесплатное.

У новичка проснулось желание говорить, он рассказывал про то, как его родители работали, не жалея сил, все для того, чтобы их дети попали в университет, – а Шурик сидел в темноте рядом с его нарами, прислонившись спиной к сырой стене, и размышлял.

Утром он проснулся от жесточайшей судороги, которая свела его тело, заставляя выгибаться в непристойных движениях – благо, остальные спали.

А потом пришел конвой с приставом, и Шурика забрали на распределение.

Куратор долго изучал его документы, затем мрачно посмотрел на парня.

– Потомственный академик, а? – Присутствующие – десяток конвойных, двое приставов и писец – дружно захихикали, подобострастно глядя на куратора. – Что это в документах написано: шестнадцать лет, а по моим данным – пятнадцать? Отвечай!

– Мне пятнадцать. – Шурик воспрянул. Вроде как появился шанс попасть в училище! Там, по слухам, попроще, да и после еще можно устроиться в жизни.

– Все вы так говорите! А кто будет трудиться на благо Родины? У тебя в списке – кражи, хищения, поджог, подлог, изменнические разговоры и подрыв авторитета непосредственного начальства! А также нездоровый интерес к знаниям – неужели ты и вправду не удовлетворился церковно-приходской школой?

– Там мало давали… – Шурик внезапно понял, что священник, выдававший ему книги одной рукой, другой строчил доносы, и от этого ему стало очень грустно.

– Теперь ты получишь то, о чем мечтал. Согласно распределению, пройдешь базовый курс с обязательной сдачей единого экзамена, затем курс философии со сдачей трех экзаменов по основным дисциплинам, с возможностью замены одного из трех экзаменов зачетом, и полный курс механики с обязательной защитой диплома. Обучение будет проводиться в закрытом Тромадском государственном университете.

Пристав, стоявший рядом, пораженно вздохнул – видимо, нечасто ему приходилось слышать такие суровые приговоры.

– Конвой, уведите абитуриента.

Шурик встал, не чувствуя ног, – распределение оказалось коротким, но от этого не менее несправедливым.

Пристав, шедший рядом, тихо говорил что-то – понемногу до парня начали доходить слова.

– …от механики не отделаешься, это основное, а вот философии при правильной апелляции вполне можно избежать, ты, главное, сразу настаивай, чтобы тебе в учебном плане механику первой поставили, и учись получше, с профессурой не конфликтуй, в студенческих пьянках и акциях не участвуй…

Дальше все было как во сне.

Еще сутки он провел в камере с двумя десятками абитуриентов. Все здесь оказались по первому разу, уже прошедшие распределение, но когда они слышали про закрытый ТГУ, то пораженно умолкали.

Аббревиатуры и имена так и сыпались – судя по всему, работала какая-то внутренняя почта, так он узнал, что хуже закрытого ТГУ только закрытые БГУ и СПрГУ, а еще хуже лишь Академия, но туда попасть очень сложно, а еще есть военные учебные заведения, но они только для проштрафившихся солдат.

И что ужасней всего на свете – АГШ, Академия Генерального Штаба, но, к счастью, никому из присутствующих она не грозит, потому что прошедшего даже первичный курс обучения в армию уже не забирают.

Потом был холодный вагон – первые заморозки, без нормального отопления, все грелись друг о друга, сжимаясь в плотный комок вокруг аккуратно разложенного в центре вагона на железном листе костерка.

На третий день невыносимого холода Шурик обнаружил, что в одном вагоне с ним едет и Ашур, но обритый налысо и в стандартной льняной одежде, не похожий на себя прежнего. Сам Ашур его не признал – да, если честно, он той ночью так и не понял, кто из абитуриентов с ним разговаривал.

Теперь Ашур гордо поведал, что его распределили на курс логики, добавили теорию статистики и «электрику и коммуникации».

– Электрика – это основное. – Шурик понял систему – на многочисленных примерах. – Ты после диплома несколько лет отработаешь на государство инженером-электриком. А логика и статистика – это «утяжеления», их могут снять, если все правильно сделать.

– Да ты что! – Забавный малый из Ракоповки не понимал ни черта даже после распределения, лютого холода и злобы окружающих абитуриентов. – Это же знания! Это же!.. Это!..

Он заплакал от невозможности объяснить свою мысль.

Шурик обнял его за плечи, чувствуя рядом с собой вздрагивающее тело. Хотелось сказать что-то ободряющее, но он не знал – что именно.

Ночью – в первый раз за все эти сумасшедшие десять дней – ему приснился сон.

Мать, в своей выходной юбке, с подведенными сажей ресницами, вытаскивала из печки пирожки с капустой. Дед, довольный донельзя, возился с радиоприемником, а за столом вальяжно развалился мрачный, седой, горбоносый человек.

Его руки были испещрены изящно сделанными наколками – «БГУ» с короной из пяти лучей, «ТМА» в двойном круге, «Век живи – век учись!» вокруг одного запястья и «Учиться, учиться и еще раз учиться» – вокруг другого.

На пальцах тоже виднелись какие-то наколки, но какие именно – Шурик не мог разобрать. Он понимал, что это – его отец, что сейчас происходит самое радостное событие в его жизни – возвращение отца, но веселья почему-то не ощущал.

– …и тогда ректор запретил нам пользоваться вычислительными машинами – а план горит, исследовательские работы стоят, не успеем в срок! Все, считай, и моя докторская дополнится каким-нибудь искусствоведением, и кандидатская Лазарева к чертям – а у него, между прочим, вычисления на грани математики и биологии, ему вообще все по циклам делать, на год его откинут! Мы заявление в деканат – там отказ.

На имя министра образования писать бесполезно, им всем плевать, только условия ужесточат. Из мусора, из отходов собрали радиопередатчик, вышли на ультракороткие, кинули своей почтой в Академию Генштаба – благо, они недалеко, – и что ты думаешь? Помогли ребята! Все расчеты через задницу – цифры по десять раз проверяли, прежде чем отправить… А они там в Генштабе пользовались деканским передатчиком – малость усовершенствовали, конечно, им потом за это премию выдали. Мне – доктора, Лазареву – кандидата, а ректор при своих остался! Потом на каторжных я семь лет отинженерил. Обидно, конечно, вольные работяги по три сотни в месяц получают, а мне едва полтинник выходит, ну что тут поделаешь…

– Как там сейчас Шурик? – Мать всхлипнула. – Бог взял – Бог дал. Будто взамен ты, чтобы я одна не сгинула…

– Бога нет. – Горбоносый замахнул стакан самогона, закусил пирожком. – Научный факт. Вместо Бога – священники, вместо Истины – приставы, вместо Родины – чиновники. Только знания и есть, да еще процесс их получения!

– Ой, Грашек, что же ты такое говоришь! – Мать всплеснула руками, опрокидывая со стола поднос с пирожками. – Как же Бога – и нет?

Отец посмотрел на неё – нежно и в то же время иронично, а потом нагнулся и начал собирать пирожки с пола.

В этот момент без стука отворилась дверь – и вошел председатель. За ним маячили двое прихлебал – за собой они не закрыли, и в комнате сразу же стало холоднее.

– Вернулся, значит! – Председатель хмуро глянул на деда, перевел взгляд на мать – на отца он упорно не смотрел. – Ненадолго, чаю, вернулся. Ты же механизатором не пойдешь?

Отец встал со стула, протиснулся мимо председательской туши, отодвинул одного из прихлебал и захлопнул дверь.

– Почему нет? Могу и механизатором. Только ты, Остас, не забывай – должок за тобой. А после сына моего – так и вовсе он вырос. – Наконец они встретились взглядами, и тут же председатель отвел зенки – как обжегся, словно ослепил его отец своими пронзительными серыми глазами.

– Про долг помню. За сына прости – не думал, что ты вернешься, а тут накопилось всякого, да и сам он – неуправляемый, все равно бы в университет загремел! А если бы не загремел – в армию бы забрали, а там ему прямая дорога в военное училище!

– Ну-ну. – Отец рассмеялся – но не весело, а каким-то злым, нехорошим смехом. – Тебя послушать, ты тем, что сына в университет отправил, всем лучше сделал, а то, глядишь, – и весь долг выплатил!

– Нет… Ну что ты! Я не о том. – Председатель начал пятиться, пока не уперся в одного из холуев. На мгновение в прихожей образовался затор – потом дверь, выпуская всю троицу обратно, открылась, и гости выплеснулись из дома. – Ты как отдохнешь – зайди, я тебе все документы выправлю, лучшую машину дам!

И закрылась дверь, как отрубило.

Только на полу – поднос с пирожками, а сверху – отцовская нога, из-под которой выдавливается вареная капуста.

Глава вторая

За неделю в вагоне от холода умерло шестеро.

Последним был Ашур из Ракоповки, так и не добравшийся до своей цели. Трупы уносили по утрам, вечерами раздавали паек, но если днем вдруг кто откидывался в никуда – из вагона их не забирали, так и ночевали покойные вместе с живыми.

Еды было на удивление много – невкусной, но все же. Топливо кончилось в первые дни – кто-то наверняка здорово заработал на угле.

Одежда умерших сгорала быстро, тепла не давала, а дым пах преотвратнейше.

Наконец всех абитуриентов вывели из вагонов и построили перед высокой стеной с натянутой поверху колючей проволокой.

– Абитуриенты! – мощным басом взревел кто-то сбоку – Шурик глянул влево и увидел низенького плотного человечка в странном балахоне. – Не по своей воле попали вы в этот храм науки! Но помните – именно здесь находится острие меча человеческого знания, пронзающего тьму невежества! Именно здесь куются военные и технические победы нашей великой Родины! Именно отсюда выходят самые квалифицированные специалисты! Инженеры! Строители! Профессионалы с высочайшим уровнем знаний!

– Проректор по научной части, – шепнул Шурику сосед справа. – Мировой мужик, всегда перед ректором прикроет, вместе с проректором по хозяйственной части общак держит, его слово крепче стали.

Шурик так не умел – шептать предельно тихо и при этом очень внятно и ясно.

Проректор тем временем шел вдоль ряда, во весь голос – отнюдь не слабый – объясняя перспективы отечественной науки, открывающиеся перед вступающими в сию обитель.

На нем был странный головной убор, четырехугольный, с расходящимися по краям полями – только не снизу, как у парадной шляпы председателя, а сверху.

Лицо его, одухотворенное и живое, будто бы передавало каждое слово – и казалось, что, даже если сейчас в одну секунду оглохнут все присутствующие, всё равно никто ничего не упустит, просто вглядываясь в мимику ученого.

Потом слово взял ректор – этот выступал с микрофоном, говорил в основном об исправлении, о том, что из университета выходят с чистой совестью, что долг патриота – быть хорошим ученым, и что-то еще, теряющееся в массе пустых, цепляющихся друг за друга слов.

Еще позже их все-таки впустили в университет – здесь было не по-осеннему чисто, внутренние дворы вымощены брусчаткой. Со всех сторон их окружали высокие, в три, четыре, а иногда и в пять этажей здания – разные, но странным образом сочетающиеся вместе.

С кленов и тополей в маленьких садиках понемногу опадала листва, ветви на деревьях начинались примерно в пяти-шести метрах от земли, причем нижних ветвей словно и не предусматривалось – видимо, вывели новые сорта.

Новоприбывших разделили на неравные части: примерно две трети «абитуриентов» пошли направо, чуть меньше трети – «желающие получить второе высшее» – налево.

Потом распределяли по общежитиям – к удивлению Шурика, этим занимались не приставы, а явные студенты. Их группу из двадцати человек взял с собой мужик лет сорока, в балахоне и со странной шапкой.

– Ты, ты и ты – вон туда, в третий кампус. Спросите старшего, он вас определит. Вы трое – смотреть на меня, не нервировать! – в одиннадцатый кампус. Через сорок минут всех проверяют приставы, кто не на месте – получит курс по физподготовке недели на две. Декан как раз хочет котлован вырыть под бассейн за третьим кампусом. Вы двое – за мной.

За распределением наблюдали четверо приставов – они смотрели только, чтобы те, на кого указал студент, двигались в правильном направлении.

В числе двух последних распределяемых оказался и Шурик – он пошел за студентом, метров через тридцать тот обернулся и спросил:

– Аланов, ты, случаем, не родственник тому самому Аланову?

– Не знаю, – честно признался Шурик. – Если бы вы меня в колхозе спросили, я бы сказал, что родственник, а тут неизвестно – может, нас, Алановых, по стране десять тысяч!

– Я про Грашека Аланова спрашиваю. Он один такой – на нем весь БГУ держался, семь голодовок, полтора года карцера, одиннадцать факультативных курсов, еще, говорят, он ректору по морде как-то заехал, а тот испугался студенческих волнений и даже не наказал его.

– Да, Грашек Аланов – это мой отец! – с гордостью признался Шурик.

– Ну тогда держись. С «юристами» общайся поменьше. Фамилию свою никому не говори, слава богу, здесь тебе номер дадут, но все равно чувствую, выплывет правда наружу. Тяжело тебе придется.

Студент не обманул. Первые четыре дня парень провел вместе со всеми, подъем – в шесть, зарядка, умывание, завтрак. Общий курс лекций, два практических занятия – все просто, в основном чтение, чистописание и математика, плюс внутренний распорядок, сложившаяся иерархия, история Родины, физподготовка.

Потом обед, потом факультативы и выполнение домашних заданий. Времени на раздумья не оставалось, и к ужину Шурик спускался с четвертого этажа (у них в кампусе столовая была прямо в здании) совершенно вымотанным.

За неправильно сделанное задание – десять плетей, за повторно неправильное – двадцать, если вдруг преподаватель усматривал намеренную лень или оскорбление – пятьдесят.

Даже у Шурика, парня неглупого и умеющего временно приспособиться к обстоятельствам, спина была исполосована вдоль и поперек.

На пятый день кто-то донес ректору о том, что в университете учится сын «того самого Аланова».

Его тут же перевели в другой кампус, и из двадцатиместной комнаты, в которой у каждого был свой небольшой столик, он перешел в сорокаместную, причем соседями его оказались сплошь «юристы», студенты третьего, а то и четвертого курсов.

О разнице между «юристами» и «философами» Шурику рассказали на второй день в университете – все студенты принадлежали к одной из двух группировок. Одна состояла большей частью из людей, сознательно вставших на путь преступлений («юристы»), другая («философы») – из всех остальных, в основном бытовушников и политических.

– Па-адъем! – орал по утрам один из «юристов» – в этой комнате не признавали сирену и просыпались за две минуты до нее.

Протест против организованности университетской жизни доходил до того, что «юристы» предпочитали брать лишние часы физподготовки и отрабатывать их заранее.

Зато потом, когда в качестве штрафов им давали сто, сто пятьдесят или полный курс из двухсот часов – они могли просто плюнуть под ноги разъяренному куратору и предъявить зачетку, в которой эти часы уже стояли с записью «досрочно».

С «юристами» старших курсов старались не связываться даже ламинаторы, исполнители наказаний – если обычный студент после пятидесяти плетей из ламинаторской едва выползал, то «юристы» и после сотни выходили с гордо поднятой головой.

В своей среде у них были распространены пари, азартные игры, регулярно происходили крупные ссоры, по слухам, несмотря на специальные добавки в еду, случалось и мужеложество.

– Первак, сколько будет семьдесят два помножить на сто сорок один? – И ему приходилось откладывать собственное задание и перемножать столбиком для ленивого «юриста». Стирать и подшивать белье он отказывался – это поначалу стоило ему сна, нередко он бывал аккуратно бит – подушками и носками с песком.

Но – не подав ни одной жалобы и ни разу не сорвавшись – уже через две недели он стал в кампусе своим.

С оговорками, со скидкой на курс – все-таки первак, но тем не менее. Преподаватели – как правило, прошедшие обучение здесь же – относились к нему совсем неплохо, и через месяц после зачисления на первый курс Шурику предложили сдать общеобразовательный курс экстерном.

Он сдал единый экзамен за одну декаду, благо знаний ему хватало, но ректор перевод не оформил – случай чрезвычайно редкий, – и тогда Шурик впервые оказался в центре студенческого волнения.

Шесть кампусов забаррикадировались изнутри, перекликаясь друг с другом с крыш, часть преподавателей объявила голодовку, требуя объяснений по поводу отказа.

– У нас есть права! – орал с крыши Каток, «юрист» седьмого курса, уже имеющий два диплома – по логике и общей экономической теории. «Юристы» предпочитали получать вначале дополнительное образование, и в этом протестуя против своего обучения. – Они прописаны в уставе университета! У нас есть право на экстернат! Каждый может сдать любую дисциплину досрочно!

– У вас нет прав! – орал ему снизу ректор, а два пристава держали над ним металлический лист во избежание несчастных случаев – студенты вполне могли скинуть сверху стул или даже парту. – Ты у меня сопромат и корпускулярную теорию будешь десять лет сдавать!

– Да плевал я! Мне и здесь неплохо!

За каждую смерть в университете ректор писал длинные объяснительные, а еще время от времени приезжали проверяющие – все как один из бывших студентов, получивших дополнительные дипломы в области права, экономики, психологии, медицины.

Государство видело в студентах свое ценное имущество. Более того, многие, получив хорошее образование, становились референтами и заместителями при реальной власти и, не имея возможности сломать систему в корне, заботились о своих альма-матер как умели.

А умели они по-разному…

У ректора было два варианта. Либо силой принудить бунтующий университет к повиновению – без жертв бы не обошлось, и после ректор на несколько месяцев гарантированно получал бумажную работу, проверки и мелкие пакости от подчиненных. Либо можно было согласиться с условиями студентов и преподавателей – но тогда его авторитет пошатнулся бы, и каждое следующее волнение отнимало бы у него еще по капельке власти до тех пор, пока ректор не стал бы ничего не значащей фигурой, автоматически подписывающей приносимые проректорами документы.

Он искал третий вариант – и с помощью проректора по научной части нашел его. Проректор ненавидел остановки в исследовательском процессе, для него каждый день простоя лабораторий и учебных корпусов был ударом.

Договорились на том, что Шурик пересдаст единый экзамен – при расширенной приемной комиссии. «Юристы» разобрали баррикады, активисты принялись накалывать друг другу перстни «осада», Шурика в восторге хлопали по спине.

Во всем университете студентам и преподавателям выдавали свекольный спирт, все радовались, смеялись, кто-то дебоширил, и дебоширов аккуратно изымали из обращения приставы.

Он завалил экзамен – на истории. Вопрос был по «Восстанию синода» 1746 года, когда епископ Расский объявил об отречении царя, пригрозил гвардии отлучением и назначил синод высшим органом власти.

В том учебнике, который читал Шурик, было написано, что восстание оказалось «преждевременным», что священники «не могли удержать власть» и что «исторически восстание не было обосновано».

– Церковь – это души, дела мирские – не наша забота… – грустно приговаривал приходской священник, рассказывая Шурику про восстание.

Как оказалось, теперь учились по другим источникам – более новым, в которых восстание называлось «закономерным», являлось «переходным этапом от абсолютной монархии к диктатуре пролетариата», и что сам епископ Расский передал власть Напоре Гласске, который навел порядок в стране.

Именно при Гласске начала складываться современная государственная система образования, на основе двух университетов, которые в полном составе выразили протест против власти пролетариата. Университеты были превращены в первые лагеря для политзаключенных. Там же ученых заставляли заниматься наукой. Впоследствии систему признали перспективной и расширили до существующих на данный момент пределов.

Впрочем, про университеты Шурик не рассказывал – его несколько раз поправили на восстании синода, потом он запутался из-за наводящих вопросов сочувствующего ему преподавателя на легитимности передачи власти от епископа Расского к диктатору Гласске – и получил закономерный «неуд».

Этой ночью ему вновь приснился сон.

Отец, весь облепленный грязным снегом, с совершенно безумными глазами, орал на шестерых мужиков, которые пытались вытянуть веревками ревущий трактор из рва, куда тот заехал одной гусеницей.

– Через дерево, кретин, и влево тяни! А ты чего стоишь, подкладывай доски!

Солнце подкралось к горизонту и как бы намекало, что вот-вот юркнет за алую линию, погружая колхозное поле во мрак новолуния.

– Здорово, Монетчик. – Из перелеска, вместе со рвом разделяющего поле на две части, вышел высокий, подтянутый мужчина в военной форме без знаков различия. На руках у него белели в закатных сумерках офицерские перчатки. – Не ори, они все равно не поймут.

– А ты кто? – бесстрастно спросил Грашек. – Откуда меня знаешь? Мужики, привал десять минут! Если кто нажрется – пеняйте на себя!

– Мы с тобой немало пообщались в свое время. Мой позывной – Орел, помнишь такого?

Отец пораженно взглянул на военного.

– У тебя левая рука должна быть сухой. Ты рассказывал, на втором курсе тебе за непослушание прописали восемь часов дыбы и перестарались.

– Да уж, Академия совсем не сахар. – Военный закатал левый рукав – вдоль удивительно тонкого предплечья шла стальная спица с шарнирами. – Мизинец правой руки отвечает за всю левую. Смотри.

Он показал правую ладонь, прижал мизинец, шарнир бесшумно поднял вторую руку вверх.

– Верю. Пойдем, поговорим.

Они отошли от колхозников на полсотни шагов.

– Ты нам нужен. – Орел достал из внутреннего кармана портсигар, одной рукой ловко вынул длинную папиросу, и, постучав по портсигару, сунул ее себе в рот и прикурил. – То, о чем мы тогда беседовали в чистой теории, скоро воплотится в жизнь.

– Не верю! – живо отреагировал отец. Его глаза загорелись. – Слушай, это ведь я мечтатель и теоретик! Мы что, ролями поменялись? Как возможно? АГШ слишком далеко от столицы, девяносто процентов выпускников гибнет в первые годы на передовой, девяносто процентов выживших – всю жизнь на фронте!

– Мир. Уже две недели как. Это при диктаторе Широте мы расширяли территорию, а двое последних использовали армию только как инструмент давления. Всё, договора подписаны. Господи, при такой армии, с такой техникой, с таким преимуществом – и всего лишь требовать возможности выхода на мировой рынок!

– Понятно. Как Бяшка?

– Погиб на четвертый день. Система. Весь выпуск – на передовую, рядовыми. Ты представь только – самые грамотные, лучшие тактики и стратеги – рядовыми! Под начало каким-то кретинам!

– Теперь-то ты как? – отец улыбался – грустно и по-доброму. – Я вижу, нормально устроился?

– Теперь да. Наш выпуск – кто жив остался – все не ниже майора по неофициальной иерархии. Я – адъютантом у генерала Поскеши. – Орел сплюнул. – Верчу им, как заблагорассудится. Раскол между молодой гвардией и старой ликвидирован, я слышал, «юристы» и «философы» тоже поладили.

– Не то чтобы полностью – но того, что было лет десять назад, уже нет. Да, ты прав – сейчас самое время сменить власть, особенно если вся гвардия АГШ в столице! Что от меня-то требуется?

– Завтра тебе придет вызов – на место преподавателя в БГУ. Посмотри, что можно в лабораториях сделать – в первую очередь интересует взрывчатка, во вторую – средства связи, шифрование сигнала. Потом, по знаку, поднимешь преподавателей, студентов. Машинами обеспечим, дороги там хорошие, за два часа до столицы доедете. Если все пойдет по плану, займете юг города, взорвете за собой мосты – мало ли, вдруг старая гвардия не обеспечит лояльности столичного военного округа.

– Это уже тактика, меня интересует стратегия. – Грашек протянул руку к старому другу, тот вначале не понял, потом улыбнулся, достал портсигар, раскрыл его. Отец неумело прикурил, закашлялся. – Что потом?

– Приравняем село к городу, университеты сделаем открытыми, ученые со всего мира приедут! Они ведь нашими подачками живут. Выровняем экономику, да и вообще – надо заниматься авиацией, в ТГУ вплотную подошли к использованию какой-то новой энергии.

– Это все хорошо. А помнишь, мы считали, что при перевороте сразу же начнется интервенция? – Отец Шурика наконец-то выпустил нормальное облако дыма и не закашлялся. – Войска все будут около столицы, прежние договоренности потеряют легитимность, за сто двадцать лет наши диктаторы вели более сорока разных войн – одних спорных территорий до двадцати процентов страны!

– Все решается. Не спорю – часть территорий на начальном этапе мы потеряем, зато потом вернем сторицей! – Глаза военного загорелись. – У нас же реальное преимущество! Чистые знания, прикладные! Военная теория – самая прогрессивная! Техника, какой ни у кого нет!

– Все-таки есть планы экспансии? – Грашек откинулся, прижавшись спиной к стволу березы. – Я же доказал, что наступательная война в самом лучшем случае ведет к образованию империи и последующему краху. Наиболее устойчивы торговые республики с сильной оборонительной армией! У нас есть выходы к морям, есть граница с семнадцатью державами, сейчас развивается авиация – зачем нам еще территории?

– Давай об этом потом? Провокатор ты все-таки, выпытал мои планы…

– Я не поеду. На таких условиях – не поеду.

Орел согнул мизинец на правой руке, и левая поднялась вверх, потом незначительное движение безымянным пальцем правой руки – и левая ладонь в перчатке откинула волосы, спадавшие на его лоб.

– И что? В стране будут происходить перемены, все сломается, потом заново отстроится, а ты останешься в стороне? Руководить бригадой пьяных идиотов? Теперь я не верю!

– Мы что, в «верю – не верю» играем? – Грашек задумался. – Но ты прав, в стороне я не останусь. Твоя взяла! Эх, хоть бы дочь вернулась – опять старого тестя с больной женой оставляю на кретина-председателя.

– Это по-нашему! Слушай, ты не про него рассказывал, ну, про то, как первый раз в школу загремел?

– Да. – Грошек направился обратно к трактору, говоря на ходу. – Это с ним мы сельмаг ломанули, я тогда вину на себя взял, а он обещал, что всю жизнь должен будет.

– Давай я его пристрелю? – Орел спокойно посмотрел на Грашека. – При всех. У меня бумага есть, я имею право. А, нет, уже не имею. Война же кончилась. Ну и так могу, на свой страх и риск – генерал меня прикроет. А? Председателя временно другого поставим – а там глядишь, и рванем эту страну к чертовой матери, и переделаем все по-своему!

– Не надо. Он в общем-то полезный человек – по крайней мере, я знаю, чего от него ждать…

…Мужики запалили несколько факелов, взялись за веревки, отец залез в кабину, дернул стартер – трактор рявкнул и затих.

За перелеском заурчал мотор легкового автомобиля – и звук, мягкий и нежный по сравнению с грохотом трактора, начал удаляться.

Глава третья

Шурика перевели в «отстойник» – ректор воспользовался лазейкой в уставе, там было прописано, что студент, неудачно сдававший дисциплину дважды, переводится в кампус для неуспевающих.

И именно здесь он узнал еще одну «мелочь» – оказывается, преподаватели, кураторы и студенты старших курсов имели возможность встречаться с женщинами – существовала целая система, как получить право на такую встречу.

Самым «простым» способом считалось сделать эпохальное открытие – в «отстойнике» хватало прожектеров, которые носились с вечными двигателями, философским камнем и менее значительными по отдаче проектами.

При этом они не успевали сдавать необходимые дисциплины.

Были и другие – зверообразные, тупые от природы, зачастую плохо различавшие мужчин и женщин, именно с ними в первые дни у Шурика возник конфликт, разрешить который самостоятельно он не смог.

Помогли «юристы» из старого кампуса – пришли вшестером, поставили трех самых злобных неудачников на колени и избили, а затем велели им драться друг с другом – и никто из остальных обитателей отстойника не вступился за своих.

– Не беспокойся, этих гориллоидов скоро в армию забреют, – шепнул ему Каток.

– Как так? Ведь образованных в армию не забирают? – Они отошли от кампуса и встали у оградки небольшого садика. С неба падали скупые снежинки, хотя туч на небе не наблюдалось.

– Ха! Когда это было? За последние лет десять много новых указов и дополнений вышло. За самыми тупыми теперь к ректору приезжают «покупатели» из армии. Платят за каждого наличными – немного, но тем не менее. Если ректор попробует так забрить кого из нормальных студентов, весь универ всколыхнется, а на этих всем плевать. У него на тебя почему-то зуб имеется, так что ты аккуратнее – под Рождество покупатели приедут, он точно попытается тебя спихнуть.

– Что же делать? – Шурик не хотел в армию – про тамошнее житье рассказывали много страшных историй, да и вообще никто из тех, кто уходил служить, больше не возвращался.

– Держи уши по ветру. Если что – сразу ко мне или еще к кому из наших старшаков.

– А правду говорят, что в университете можно… ну, в общем, встретиться с женщиной?

Каток расхохотался.

– Уже растрепали? У нас есть обычай – первокурсникам рассказывать страшные байки про то, как их будут старшекурсники иметь. А потом сам выясняешь – любая самостоятельная творческая или научная работа дает тебе право сходить на дискотеку. Девок городских поставляют общежития. Тормад – город легкой промышленности, здесь семь или восемь ткацких комбинатов, консервные заводы, еще что-то. Плюс статистика – вещь неумолимая, в стране женщин на четырнадцать процентов больше, чем мужчин, а если учесть, что порядка восьми процентов половозрелых мужиков так или иначе находится на обучении… Да еще процентов десять – в армии… Саморегуляция общества – слышал о таком? Академики Нехно и Аланов выдвинули теорию, согласно которой любой социум при достаточно большом сроке существования в определенных рамках стремится к паритетному регулированию. Полигамия у нас невозможна, вот и появляются варианты для обычных студентов.

– Ага. Слушай, а эти Нехно и Аланов – они «юристы» или «философы»? – Шурик сделал вид, что изучает собственные сапоги – ношеные, дырявые, но вычищенные воском до блеска. До этого момента каждый «юрист» говорил, что все великие люди были «юристами», а каждый «философ» – что «философами». Каток отличался беспристрастностью, и если он знал правду, то обманывать бы не стал.

– Нехно – чистый «философ», алкоголизм, бродяжничество, убийство по пьянке. Аланов – настоящий «юрист», отказник, грабеж, четыре кражи, вся жизнь на принципах. Он из БГУ организовал Республику Знаний – совет самых лучших студентов и преподавателей для работы над проектами, которые государство отказывалось финансировать. А вообще оба хорошие ученые и друзьями были настоящими.

– Почему «были»? – Значит, все-таки отец «юрист»!

– Потому что Нехно убили год назад на лесоповале. То ли нормы рабочим слишком большие выписывал, то ли с куратором чего не поделил. Изрядный шухер случился! Аланову месяц рабочего срока оставался, так он плюнул на все, полстраны на попутках за четыре дня проехал – а на похороны успел. Ему потом за самовольную отлучку пятерик добавили, но вроде как разобрались – сам диктатор Кантор на апелляции надписал: «В связи с имеющимися обстоятельствами самовольную отлучку считать оправданной». Но несколько лишних месяцев Аланов все равно отработал.

– А откуда ты это знаешь? – Шурик даже дыхание затаил.

– Проректор по хозчасти рассказывает. Они с Алановым в свое время на одном потоке в БГУ учились. Особой дружбы не было, оно и понятно – два волка в одну упряжку не встанут. Тем не менее вроде как очень уважают друг друга, Рихаг, проректор наш, отслеживает его судьбу. Он сейчас в свой колхоз вернулся, вроде как потрудиться решил – там жена больная, сын беспризорником растет.

После визита «юристов» отношение к Шурику в «отстойнике» изменилось радикально – неудачники всех мастей теперь часто спрашивали его совета, некоторые даже пытались доносить ему друг на друга в надежде, что их информация дойдет до проректоров.

Ему выделили отдельную парту, и жить стало даже лучше, чем у «юристов».

А спустя три недели приехали первые покупатели. Ночью, через два часа после отбоя, дверь в комнату открылась, и вошли семеро – шесть военных и проректор по хозяйственной части.

– Па-адъем, сучье мясо! – заорал один из военных, в высокой меховой шапке с кокардой. – Ну что, девки, смотрины у вас! Встать у своих коек и радоваться!

С глухим ворчанием студенты слезали с коек, не понимая еще, какая случилась беда. Тех, кто просыпался медленно, с коек снимали двое военных – они тыкали в несчастных студентов короткими стеками, бьющими электрическими разрядами, а потом с силой сдергивали за ноги или за руки на пол.

– Этот хорош! – Военный с кокардой указал на Шурика. – Высокий, молодой, жилистый! Хоть сейчас в АГШ – ставлю пистолет против кобуры, два курса протянет точно!

– Этого нельзя, у него зеленый допуск. – Проректор мрачно посмотрел на военного.

– Ладно, вернемся к нему позже. Эй, придурок, скинь одеяло! Не стесняйся, не в бане! Сойдет. И этого, и этого… этого не надо – можно сразу на мыло в переработку, он в первый месяц загнется… этого возьму, ух ты, какой экземпляр, а!

– У меня проект, жизненно важный для университет-т-та! – Начало фразы студент произнес ровно и четко, но на последнем слоге сломался. – Я на третьем курсе, работал над вакцинацией, поэтому не смог сдать матанализ. Я знаю, как можно бороться с туберкулезом! У меня в опытах внутренняя флора погибала, но сейчас все выправилось, я изменил мутаген! Через неделю будут устойчивые образ-з-зцы…

– Зеленый допуск. – Проректор устало вздохнул. – Если через неделю не покажешь стабильного результата, отдам первым же покупателям. Полковник, вы же понимаете – все неофициально, была бы моя воля…

– За мной его закрепи. За этим я и лично приеду – ты посмотри, какая широкая кость! На нем пушки можно таскать! – Полковник оглядел комнату и кивнул одному из своих – видимо, адъютанту.

Тот быстро прошел вдоль ряда, пальцем тыкая в понравившихся. Из сорока пяти обитателей комнаты тридцать шесть остались стоять, прочие по приказу легли обратно на койки.

– У этого желтый допуск, он здесь вообще случайно. – Проректор указал на Гандю, туповатого малого лет сорока. – Остальных забирайте.

– Нет, нет, не надо! – Вдруг заорал один из «новобранцев» – Шурику не было видно, кто именно. – У меня есть информация, важная для Родины, я могу рассказать…

Что именно произошло, видимо, не поняли даже военные – но по чистой случайности в этот момент полковник отодвинулся в сторону, двое новобранцев переступили с ноги на ногу, и с шуриковской койки открылся небольшой кусочек видимого пространства, в котором мелькнула рука с заточенной спицей – судя по рукаву, это была рука проректора.

– Сердечный приступ, – сухо сказал проректор, держа оседающее тело на руках. – У него всегда было плохо со здоровьем.

– Да уж, – полковник сплюнул прямо в комнате – любому студенту за это полагалась полная уборка, включая надраивание потолка. – Слабые у вас студенты, не каждому дано стать солдатом.

Шурик долго не мог заснуть, размышлял о причинах, побудивших серьезного ученого и администратора пойти на убийство. Еще он размышлял о том, почему не забрали Гандю.

Заснуть удалось только под утро – и весь следующий день он ходил как вареный.

А через одиннадцать дней – сразу после разгульного, веселого Рождества – ему разрешили еще раз попытаться сдать единый экзамен из семи дисциплин.

И он сдал его на «отлично» несмотря на то, что один из членов комиссии – видимо, ставленник ректора – всячески его валил.

В ту ночь он снова увидел яркий сон – и, как и прежние, под утро сон остался в его памяти обрывками, неестественными клочками смутной реальности.

– …В общей сложности четыреста килограммов. – Грашек отряхнул со спецовки крошки серого вещества. – Через неделю будет еще столько же.

В темном помещении они находились втроем – все запорошенные серым, только у двоих, с лицами, скрытыми марлевыми полумасками, под комбинезонами виднелась военная форма, а у самого Грашека спецовка была накинута поверх костюма-«тройки».

Перед большими закрытыми воротами стоял юркий полугрузовой военный автомобиль, под потолком вяло крутился вентилятор. Пахло тараканьей отравой и почему-то малиной.

– Этого мало. Надо тонны две! – Один из военных – тот, что повыше, – попытался стряхнуть пыль с комбинезона рабочими перчатками, но те только оставили еще более заметные следы на штанине.

– Возможности лаборатории не безграничны. Две тонны будут через пять недель. – Грашек поправил свою шапочку, защищавшую голову от пыли. – Я думаю, расчеты такого уровня доступны даже вам.

– Только не надо сарказма! – Второй военный – полноватый крепыш – сдвинул маску вниз и вытащил из кармана пачку папирос.

– Охренел? – Грашек перехватил его руку с бензиновой зажигалкой. – Отъедешь километров на десять, там и взрывайся!

Военный посмотрел на держащую его руку, потом на зажигалку, тихо выматерился и отдал пачку вместе с зажигалкой Грашеку.

– Извини, на автомате. Пусть лучше они у тебя побудут, от греха подальше. Что с химическим оружием?

– Испытывать не на ком. Теоретически все работает, одного баллона хватит на восемьдесят кубических метров для летального исхода и на сто сорок – для устойчивого сонного эффекта. Но сам понимаешь – испытаний не было. Судим по собакам, пересчитываем на живой вес. Да и тех жалеем – они-то в чем виноваты?

– Это точно. В АГШ всегда были пленные и дезертиры, никто над собаками не издевался. Нет-нет, я тебя не виню, всё и так понятно. Сколько баллонов сможете сдать?

– Когда?

– Через три недели, не позже. – Высокий посмотрел на часы, будто бы таким образом он мог назвать точный крайний срок. – И к этому же времени студенты должны быть готовы.

– Да вы что, издеваетесь? – Аланов перевел взгляд с одного на другого. – За месяц перетряхнуть весь университет, поднять старые контакты, наладить работу лабораторий в ночную смену – а потом за три недели превратить студентов в солдат под носом ректора?

Крепыш вдруг ни с того ни с сего сильно ударил кулаком в перчатке по стене, затем ударил еще раз.

На стене остался кровавый отпечаток.

– Атнаресская республика объявила о снижении закупочных квот на текстиль. Есть информация, что через три недели наших начнут потихоньку переводить к границе, а еще через месяц, в самую слякоть, когда не ждут… В общем, войдем в Атнарес, сменим власть и уйдем. Операция займет полтора месяца, время будет упущено, а ведь уже сейчас о нашей подготовке известно довольно многим!

– Ясно. – Грашек стиснул зубы, вылезли упрямые скулы – не обошлось, видимо, в его родословной без горцев. – Сделаю что смогу.

– Ну, так что мы через неделю забираем?

– Тонну. И еще пятнадцать баллонов. И восемь шифраторов на рации – если полупроводники доставите до послезавтра.

Двери раздвигались минуты три, отчаянно мигала алая лампочка, по металлическому полушарию, замотанному ветошью, глухо бил стальной штырь сигнализации.

Машина выехала, и тут же створки дверей пошли навстречу друг другу.

Глава четвертая

Кампус «юристов» всегда хорошо отапливали – и зимой, и летом. Как студентам удавалось договориться с проректором по хозчасти – оставалось тайной, но факт был бесспорный: в самые лютые крещенские морозы одиннадцатый кампус недостатка в угле не испытывал.

Шурика на дискотеку собирали всей комнатой – кто-то доставал сшитые из занавески модные штаны в полоску, кто-то бегал к химикам за тальком и туалетной водой.

– Ты у нас королем пойдешь! – Зубит, получающий второе высшее осанистый мужик под полтинник, начищал ботинки настоящим гуталином. – Главное, сразу дай понять, что у тебя в первый раз – они на это падкие, я в свое время пять баб таким макаром в койку уложил.

– Я с начрабом договорился! – Вошел Каток, на воротнике бушлата висели кристаллики льда. – Твоя комната двадцать девятая, козырная. Кровать – двуспалка, радиоприемник без ограничения громкости, в тумбочку обещали сунуть бутылку вина и, если повезет, шоколад. Если не повезет – будете грызть мармелад, девкам он тоже нравится.

От университета на дискотеку обычно ходило до сотни студентов и преподов. Каждому на запястье надевался неснимаемый металлический браслет, с которым выйти из здания дома культуры можно было только в университетский корпус, иначе включалась сигнализация, и веселье заканчивалось – виновных в прекращении дискотеки, случалось, и убивали. Позже, тихо и во сне.

На этот раз – в связи с тем, что сессия только началась, – с университета набралось всего пятнадцать преподавателей и двадцать шесть студентов. Приставы и конвоиры ходили в другие дни.

Разделили их после «ночи простыней», когда сорок студентов подушками и простынями передушили тридцать приставов и конвоиров, а потом вместе с десятком преподавателей ушли в побег – причем шестерых впоследствии так и не поймали.

Прозвища тех шестерых – Расул, Кондак, Палец, Турба, Простак и Тупица – «юристы» заучивали наизусть и, когда случалось им вставать против приставов, скандировали хором, чем приводили тех в неописуемое бешенство.

Шурик впитывал хроники университета, получая из них информацию – что можно делать, чего нельзя, за что тебя будут уважать, а за что могут убить на месте. Внутренний университетский кодекс получался противоречивым и очень сложным – то ли дело в колхозе!

Между тем моментом, когда он, франт франтом, покидал кампус, и тем, когда с железным браслетом входил в зал, где уже играла громкая ритмичная музыка, Шурик ничего не запомнил.

Первое впечатление от дискотеки было жутким. Полумрак, подсвеченный мигающими разноцветными огнями, оглушающий звук и десятки женщин и девушек – все нетрезвые, неестественно веселые, со смазанными в плохом освещении лицами.

Первым его порывом было бежать отсюда. Да, ночами Шурик мечтал о девушках, да, в мечтах он видел себя сильным и бескомпромиссным, даже наглым, но в действительности все оказалось очень страшно.

– Привет! – Первая подошедшая выглядела лет на тридцать – в основном из-за толстого слоя косметики. – Ух ты, какой молоденький! Потанцуем?

– Н-нет! П-потом, может?

– Ну, потом так потом, – она явно разочаровалась его ответом. – Если что – я около колонок.

И – как прорвало: женщин было куда больше, чем мужчин, они подходили сами, приглашали потанцевать, пытались разговорить Шурика, кто-то умудрился-таки вытащить его в центр, где он неловко дергал руками, переминаясь с ноги на ногу.

– А ну разойдись! – Внезапно в круг вошел смутно знакомый студент, и память чудесным образом нашла ответ – это был тот, первый, который распределял в свое время абитуриентов по кампусам. – Что, взяли бабы в оборот?

Ему приходилось орать, чтобы перекричать музыку. Шурик робко кивнул, и студент потащил его за собой.

– Это Лянка, это Тувина, это Бр-бр-бр, – неразборчиво закончил представление студент. Все девушки, названные им, были не старше двадцати и довольно миловидны. – А это Шуранды, парень молодой, но горячий.

Танцевать с девушками, чьи имена тебе известны, оказалось куда проще, кроме того, у них с собой был термос с горячим коньяком – жутко терпким и сразу же опьяняющим.

После второго медленного танца Шурик осмелел настолько, что начал гладить Тувину по спине, а когда в термосе кончился коньяк – предложил девушке пойти с ним.

– Может, еще потанцуем? – умоляюще крикнула Ту. – Дискотеки случаются так редко!

И он согласился. Потом был вермут, принесенный старшим студентом (его звали Арсан), потом пили еще что-то, и к тому моменту, когда Шурик оказался в постели, он уже почти ничего не соображал.

По радио громыхали марши, что-то прохладное и очень приятное касалось его груди, потом он вдруг оказался сверху.

Странный, терпкий вкус на губах, головокружение запахов – все было внове, словно раньше он безвылазно жил в каморке и вдруг выяснил, что можно выходить на улицу.

Через некоторое время хмель начал выветриваться – и в Шурике проснулся азарт исследователя. Поняв, что девушка не сбежит и не исчезнет, он осыпал ее поцелуями, то нежно ласкал, то сжимал в объятиях, верткий, как угорь, с внезапно проснувшимися силами он перекатывал ее по постели, воплощая в жизнь смутные фантазии.

Ту стонала, шептала что-то горячечно, он отвечал ей, даже не осознавая, что говорит.

Потом они сняли сургучную пробку с бутылки вина, но пить не хотелось – вначале она поливала его и тут же облизывала, потом он делал то же самое, и хмель от этих собранных капель оглушал, словно переключая что-то в голове.

Их разбудил настойчивый стук в дверь. Тувина испуганно посмотрела в зарешеченное окно – солнце клонилось к закату.

– Ты… как? – Непонятно, что она имела в виду, но Шурик с готовностью откликнулся:

– Я люблю тебя! Мое обучение только началось, и потом еще будут годы отработки, но я вернусь к тебе!

– Да ладно ты… – Девушка покраснела. – Тебе ведь понравилось?

Она заставила его несколько раз повторить, что она лучшая, что все было великолепно, потом сама рассыпалась в комплиментах и сделала предположение, что он – очень опытный мужчина.

Шурик не нашел в себе сил опровергнуть ее слова.

В самый последний момент он вспомнил, что надо отдать ей туалетную воду и тальк – ему было страшно, а вдруг она обидится? Но Тувина приняла подарки как должное и расцеловала его, еще раз заявив, что он – настоящий джентльмен и очень хороший любовник.

– …Тувина? Классная девчонка. – Каток причмокнул губами. – И в койке спуску не даст. Это тебе крепко повезло – она с кем попало не пойдет.

В Шурике закипела ярость. Вот так просто, обыденно оскорблять его любимую?

– У них в компании еще Лянка есть – та вообще огонь, но в постели всякие выкрутасы любит и ненасытная совершенно! Так что Тувина, можно сказать, идеальная женщина. Где надо – мягкая, где надо – упругая, и голова есть, всегда говорит к месту, а не мелет что ни попадя.

После этих слов Шуранды Аланов окончательно потерял контроль над собой. Он со всей дури пнул Катка под колено, левой рукой провел удар в ухо, правой снизу – по лицу.

Драться его никогда не учили, но жизнь иногда заставляла, кроме того, сейчас его действиями управляли инстинкты.

Если бы кто-то из сердобольных «юристов» не положил Шурика на пол одним ударом сзади-сбоку в челюсть, его бы, скорее всего, серьезно искалечили.

А так ничего – отделался переломом челюсти, благо медчасть в университете была лучшей на добрую тысячу километров окрест.

Потом, много позже, разобравшись в ситуации, Каток принес Шурику письмо от Тувины, в котором девушка прямо признавалась, что у нее есть муж, проходящий обучение в БГУ, и разводиться с ним она не собирается. И что Шурик понравился ей, и вообще он очень милый, но совсем еще маленький, и что у него будет еще множество девушек, может, и с ней он однажды встретится на дискотеке …

После этого письма Шуранды Аланов двое суток ни с кем не разговаривал и отказывался пить бульон. А потом попросил позвать Катка и извинился перед ним. Говорить было очень больно, но парень старательно выговаривал слова.

– Да не переживай ты так! – «Юрист» чувствовал себя не в своей тарелке. – И не думай, что все бабы такие. Они, как и мужики, все разные.

На этом и помирились.

Еще через несколько дней Шурика выписали. Его официально признали прошедшим базовое обучение и утвердили учебный план – вначале философию (как правильный «юрист», он не мог сделать другого выбора), а потом механику.

В списке литературы, который ему дали вместе с листом учебного плана, из семидесяти двух книг три были написаны его отцом – одна, правда, в соавторстве. Их он взял в библиотеке первыми.

Зубит сказал, что ему еще рано читать это, порекомендовал начать с Платона, но Шурик только отмахнулся.

И, не осилив первой страницы, позорно заснул.

Над столицей висел низкий пороховой дым.

Грашек, смоля папиросу за папиросой, ездил на велосипеде от баррикады к баррикаде – никакой прочий транспорт здесь бы не прошел, да и двухколесного друга нередко приходилось тащить на собственном горбу.

Мост подорвали в тот момент, когда на него уже въехала колонна танков – старой гвардии все-таки не удалось договориться с командованием столичного военного округа. Вместо переворота получилась революция.

– Когда начнется бомбардировка, лезьте в канализацию к чертовой матери! – орал Грашек студентам, нервно переминающимся с ноги на ногу. – Они пойдут тремя волнами, с интервалом от десяти до пятнадцати минут, после третьей – вылезайте и восстанавливайте баррикады!

– А ты откуда знаешь? – Студенту с виду перевалило за шестьдесят, и выслушивать наставления от малознакомого сорокалетнего мужчины ему казалось зазорно.

– Для тактики бомбардировки в мире существует только два учебника – один был составлен дилетантом и на практике уже лет семь как не используется, а второй написал Бяшка из АГШ, и этот второй редактировал я! Еще вопросы есть?

Вопросов не было. Горожане сидели в своих домах и наружу только выглядывали, до погромов дело пока не доходило. Грашек не обманывал себя – если за ночь все не решится, то потом придется расхлебывать громадное количество проблем.

Тонкий свист дал ему сигнал.

– Воздух!!! – заорал новоявленный генерал. – В канализацию!

И сам полез в ближайший люк, откинув велосипед подальше. Все сотрясалось, после второго удара прорвало трубу с холодной водой, после еще нескольких – с горячей тоже, и двоих слегка обварило.

Грашек сдирал с них одежду, невзирая на крики и сопротивление, мазал красную, вздувающуюся волдырями кожу мазью, оставлял перебинтовывать добровольным помощникам.

Спустя некоторое время он приоткрыл люк, осмотрелся, выбрался наружу. Часть баррикад уцелела, чего нельзя было сказать об окружающих домах.

Он бегал по улице, открывал люки, заставлял струсивших студентов и преподавателей вылезать и восстанавливать баррикады, а потом пошла первая волна солдат.

Даже взрывы заранее подложенных мин и плотный огонь не останавливал нападавших – дошло до рукопашной, в которой у студентов были некоторые навыки.

Первый приступ отбили, хотя полегло не меньше половины тех, с кем Грашек выехал из БГУ. На улице воняло жженой резиной, все время орали раненые – среди них ходил студент-медик и скальпелем добивал тех, у кого не было шансов.

– Орел, Орел, я Монета! – орал Грашек в рацию, не слыша отклика. – Орел, черт тебя подери, да отзовись же!

– Орел на связи, – раздался наконец незнакомый голос, и у Грашека что-то оборвалось внутри. Неужели? – Как у вас?

– А где Орел? – вопросом на вопрос ответил Аланов.

– Уговаривает диктатора сделать объявление по радио. Что там у вас, держитесь?

– Держимся. – Грашек вздохнул с облегчением – жив, сволочь! – Но еще одного приступа не переживем – вы постарайтесь! Всех нас тут положат!

– Да уж стараемся! На западе, кстати, прорвались, суки! Но оттуда до центра не проехать – мы взорвали все основные дороги, а пешком они часа два топать будут! Вы держитесь, ваше направление – главное!

И связь пропала. Еще бы не главное! Вон он, шпиль кафедрального собора – на велосипеде бы Грашек за десять минут доехал, а собор стоит как раз на главной площади. По слухам, окно кабинета диктатора аккурат на него выходит.

– Собирайте оружие! Не расслабляться!

Хорошо хоть моста нет – конечно, переправиться через реку по льду может кто угодно, но только не танки.

А еще хорошо, что бомбить главную площадь никто не осмелится.

Через пять минут рация заговорила – и на этот раз голосом Орла:

– Монетчик, ты как?

– Нормально. Пока живой.

– И не умирай, твои мозги нам еще понадобятся. Сейчас перенастрой рацию – через десять минут диктатор сложит с себя полномочия, все честь по чести. Легитимность соблюдена. А потом бросай всё и ко мне – надо посольства охранять, чтобы никакой кретин на радостях нам большую политику не изгадил.

И действительно – через десять минут диктатор Кантор объявил о том, что в связи с болезнью передает власть Олеку Перысу. Орлу то есть.

А еще через пять минут начался приступ – они что, радио не слушают, что ли? Бои за столицу тянулись до самого утра, пока не пришел десант из четырех полков старой гвардии.

Глава пятая

– Кантор сдал полномочия!

– Заткнись ты, еще полчаса до сирены!

– Ты чего, не понял? Всё! Переворот! Военные взяли власть!

Шурик просыпался с трудом. Во рту был странный, кисловатый привкус, больная челюсть зверски ныла, словно он всю ночь сжимал зубы.

Занятия на этот день отменили, на завтрак всем выдали по сто грамм разведенного спирта. «Философы» выпили, «юристы» отказались – из принципа. Каток объяснил так:

– Если бы мы ректору сказали: «Ты, сука, гони спирт!» – и он бы его дал, то мы бы выпили. А раз он нам его просто так дает – значит, дело нечисто, и ему от нас чего-то надо. Вот мы сейчас выпьем, а он потом придет и скажет – ребята, я вас уважил, спирту налил, уважьте и вы меня. И куда мы денемся?

Пришла непроверенная информация из БГУ, что в заговоре участвовали и студенты, и профессура. Что Совет Академиков (неформальное объединение самых влиятельных «юристов») дал добро на переворот и теперь грядут большие перемены.

Кто-то поговаривал об отмене принудительного образования в принципе, кто-то – о том, что теперь ведут совместное обучение с женщинами, для которых до нынешнего времени существовало всего четыре университета на всю страну.

Шурик ходил от компании к компании, его мутило, говорить мешала шина на челюсти. Иногда перед глазами вставали картины штурма столицы, мелькали странно знакомые лица, слышался голос, доносящийся будто бы из детства.

Вечером «юристы» – порядком уже выпившие (нелегально покупать разом подешевевший спирт принципы им не запрещали) – сформулировали свои требования.

Во-первых, они хотели полной информации о происходящем в стране.

Во-вторых, они хотели еще спирта – бесплатно, и не этого дерьма.

В-третьих, они хотели большой дискотеки для всех, прямо внутри университета.

Имелось еще два пункта, горячо обсуждавшихся, но так и не прошедших – согласно одному из них ректор должен был прилюдно раскаяться во всех своих злодеяниях и сложить полномочия, согласно второму – следовало ликвидировать всю охрану, то есть уволить к черту караульных и приставов, и университетского куратора туда же!

Впрочем, некоторое количество здравого смысла у «юристов» еще оставалось, и потому в ультиматум (а это был именно он) последние два пункта не включили.

Отвечать на ультиматум вышли два проректора.

– Какого черта вы эту хрень накатали? – заорал обычно молчаливый проректор по хозчасти. – Что, мозгов не хватает? Во-первых, восемь орфографических и стилистических ошибок! – Собравшиеся на университетской площади студенты загомонили. – Во-вторых, вы вообще понимаете, к кому обращаетесь? Ректор сейчас абсолютно пьяный валяется у себя в кабинете и гладит бюст Гласске, приговаривая: «У-у, ты, моя милая!»

На площади воцарилось молчание. Ректора не любили – и на то имелись основания. Но характер у него был, это признавали все. Какая честь воевать с тряпкой? А любая, даже самая маленькая победа над ректором в ТГУ считалась большим достижением.

– Далее. – Проректор прокашлялся. – Перехожу к пунктам. Первый. Что происходит в стране – не знаю даже я, а я в этих стенах самый информированный человек. Второй. Спирта я вам не дам – потому что весь спирт вылакал ректор!

В ответ грянул оглушительный взрыв хохота. Это было самое тонкое место – и проректор умудрился пройти его с честью.

– Третий. Дискотеку я вам организую!

– Ур-р-ра! – заорали студенты, но проректор взмахнул рукой – раз, другой, третий, – и с каждым взмахом ликование стихало.

– Вот только какие бабы полезут ночью?! В университет?! К пьяным студентам?! А? Молчите? Может, мне за ними приставов послать с автоматическим оружием? Ну так что? Включать музыку?

На этом все и закончилось. Пошумели, конечно, поорали, кто-то высадил дверь в одну из лабораторий, но спирта там не нашли – видимо, проректоры предусмотрели такой ход событий.

К утру все протрезвели и замерзли – в большинстве кампусов ночью никто не поддерживал огонь.

А еще через два дня возобновились занятия. Все стало по-прежнему, разве что запретили на всякий случай телесные наказания – и ректор из запоя не вышел, так и хлестал спирт у себя в кабинете.

На четвертый день Шурика вызвал к себе проректор по научной части.

– Ты Ашуранды Аланов? – строго спросил он.

– Я.

– Сын Грашека?

– Да. – Шурик встретил взгляд проректора – и вдруг понял, что за показной строгостью скрывается очень добрый человек. – Я его сын.

Проректор грустно улыбнулся.

– Сегодня утром твой отец совершил еще один переворот и провозгласил нашу страну Республикой Знаний. Объявил созыв Законодательного Собрания, которое определит органы управления. На весь мир расписался в своем миролюбии и в том, что не потерпит агрессии. Ты знаешь про молодую и старую гвардию?

– Нет. – Шурик пытался переварить услышанное.

– Ну, в общем, в военных училищах и в Академии Генштаба есть деление – как у нас «юристы» и «философы», так у них старогвардейцы и молодогвардейцы. Только их вражда похлеще нашей. Старая гвардия считает лучшей стратегией игру от обороны, а молодая разрабатывала планы блицкригов. Для первого переворота они помирились, а теперь старая гвардия вместе с твоим отцом вырезала всех молодогвардейцев. Я в эти паучьи игры не лезу – возраст не тот, а Рихаг, второй проректор, улетел туда еще позавчера. Сейчас он уже мертв.

– А при чем здесь я?

– Ты пешка. Но пешка ценная – мало ли кто захочет тебя разыграть? В общем, давай так – я тебя отправляю к отцу, а ты к нам претензий не имеешь. Да хоть и имеешь – мне без разницы.

– А если я откажусь? – Не то чтобы Шурик и вправду хотел отказаться от встречи с отцом… Но надо было выяснить всё.

– Тогда я прикажу отвезти тебя туда силой.

Через сорок минут небольшой, выкрашенный зачем-то бурой краской самолет делал разворот после взлета, а Шуранды Аланов, сидевший в узкой прокуренной кабине стрелка, смотрел на громадный университетский комплекс сверху.

Под самолетом проплывали поля и речки, в шлемофоне бормотали неразборчиво между собой пилот и бортинженер, а навстречу ему поднималась новая эра.

Республика Знаний со всеобщим бесплатным и ненасильственным образованием – как мечтал Ашур из Ракоповки. В колхозы проведут газ и горячую воду, всем выдадут паспорта, и можно будет в любой момент поехать в город за товарами!

Расцвет, новый Золотой Век. И он, Шурик, окажется в самом центре происходящего!

Эра, в которой он будет рядом со своим отцом.

Со своим великим отцом!

Он и не заметил, как уснул под мерную тряску двигателей.

Громадное окно распахнуло наружу свои крылья-створки. Судя по повреждениям, оно сделало это впервые за долгие годы, а то и десятилетия. За окном виднелся шпиль кафедрального собора.

Свежий – если не сказать морозный – ветерок трепал абсолютно седые волосы человека, сидевшего за длинным столом.

Звук перелистываемых страниц внезапно нарушил четкий, мерный перестук подкованных сапог.

– Представляешь, Олек, я раскопал, что мой прадед по матери был архиереем! – Аланов говорил, не поднимая головы, точно сам с собой. – Совершенно случайно, разбирая мятеж двадцать четвертого года. И тут же вспомнил, что у меня есть сын. Наследник моих знаний! Эх, сейчас разберемся с проблемами – и такое государство у нас будет! Республика Знаний – и не по названию, а по факту! Самый большой процент образованных людей в мире! Множество энциклопедистов, узкопрофильных специалистов, я смотрю в архив и вижу, что лучшие ученые Каледонии – это наши беглые студенты. Лучшие ученые Гармаста – тоже! Даже в Белине – уж на что глухомань – отметились, хочешь, покажу бумаги, доказывающие, что прошлый президент Белина отучился четыре курса в КГУ?

– Ты всегда был бумажным червем. – Орел сел прямо на стол, в паре метров от Грашека. – Только раньше тебе приходилось двигаться, а теперь вот сидишь и читаешь без передыху.

В воздухе висел легкий запах гари. Столица не проникала в кабинет криками, перезвоном колоколов, шумом машин – высоко забрался Грашек, – но смрад уже потушенного пожара, сожравшего почти весь центр, добирался даже сюда, куда не всякая птица залетит.

– Читаю, – согласился Грашек. – И еще пишу. И думаю. И ем. – Слова из хозяина кабинета выходили порциями, будто из чудной говорящей машины. – Не мешал бы ты мне! Честное слово, пока тебя нет, я работаю раз в десять продуктивнее, а как с тобой поболтаю, так потом минут двадцать обратно в ритм войти не могу.

– За границей думают, что моя смерть – хороший знак. Признак демократизации общества. – Орел хрипло расхохотался – будто заклекотал. Через несколько мгновений смех перешел в кашель.

– И правильно думают, – все так же, не отрываясь от бумаг, произнес Грашек.

– Все-таки с мятежом ты отлично придумал! – Глаза военного озорно блеснули, губы исказила хитрая улыбка. – Многоходовка в твоем стиле.

Отец Шурика наконец оторвался от бумаг. Орел тут же состроил подходящую случаю серьезную мину.

– Мятеж. Мы. Разрабатывали. Вместе. Ты доказал, что нужна чистка рядов, а я составил четкий план. – Грашек смотрел на друга – неужели тот действительно решил свалить все на него? Разум человека гибок, вполне может найти оправдание любой собственной подлости в чужих ошибках.

– Шучу. – Олек соскочил со стола. – Не переживай. Мы же уже все сто раз обсудили: военный во главе государства – это непрекращающиеся войны и косо смотрящие соседи. А так – безымянный полковник возьмет на себя внешнюю разведку и часть внутренней, а ученый с мировым именем – управление страной. – Хозяин кабинета грустно улыбнулся. – Но вот моя смерть точно на тебе. Я предлагал убить меня в последний день путча.

– Не получилось бы. – Грашек опять обратил взгляд на бумаги. – Ты – осколок прошлого, твоя смерть должна быть своевременной. Пойми, это тебе не нужно доказывать, что ты опасен! Я же первым ходом показал, что тоже могу укусить. В первую очередь – своим, но и чужим тоже.

– Не заводись. – Орел прошелся вдоль стола, выглянул в окно. – Как я мечтал об этом кабинете! И, представляешь, подписывает диктатор отречение, а я понимаю, что попал в ловушку. Все, никаких больше тактических разработок, никаких полигонов, а одна огромная политическая задница!

– Ага. – Грашек вновь оторвался от бумаг. – И ты решил оставить себе полигоны и разработки, а задницу отдал мне.

Орел не ответил. На лацкане его мундира мигнул зеленый огонек, и полковник, не прощаясь, вышел из кабинета – новый диктатор даже не проводил его взглядом, видимо, это была бесконечная беседа, не требующая от собеседников формального окончания.

Мимо двух гвардейцев в черных мундирах, по широкому коридору, под низкую арку Орел почти пробежал, потом долго возился с ключами – даже ловкая и сильная, одна рука не заменяла двух.

– Ну что? – спросил он и тут же закашлялся.

В маленькой комнатушке скрючился на колченогой табуретке высокий молодой парень в тельняшке. Перед ним, занимая почти все оставшееся место, пестрел огоньками странный аппарат.

– ТГУ на связи, – сухо ответил детина и, повинуясь властному жесту начальника, неожиданно ловко выскользнул из комнатки.

– Зяблик, семь, два, один, три, – сухо, без интонаций произнес Орел.

Аппарат захрипел, потом что-то запищало, и вдруг треск умолк.

– Тушкан, пятнадцать, двадцать девять, – четко ответили из аппарата. Спящему Шурику голос показался знакомым – да, точно, это же проректор по учебной части! – Малого отправил, маршрут рядом с границей, как ты и просил.

– Когда вылетел? – Олек взглянул на стену – там висел тяжеленный морской хронометр.

– Час десять назад. Через сорок минут дозаправка, потом еще полтора часа до столицы.

Орел достал сигарету, прикурил, выдохнул дым в пол.

– Тушкан. Я вот одного не понимаю, почему ты вообще на меня вышел? Грашек ведь ваш, университетский.

– Наш, да не мой. – Голос звучал ровно, будто на лекции. – Он «юрист», я «философ». Из-за «юристов» сейчас научный план идет к черту! Да еще я слышал, он собирается делать университеты открытыми. А это – смерть науке.

– Понятно. – Рыхлый столбик пепла упал на бетонный пол. – Ну, значит, и за хозяйственника вашего я тебя благодарить не буду.

– Не стоит. Проректор Рихаг сам захотел поиграть в паучьи игры.

– Отбой.

Не дожидаясь ответа, Олек переключил рычажок на вынесенной вправо панели. Потом торопливо загасил сигарету и начал крутить верньеры. Наконец, удовлетворенный, он несколько раз ритмично ударил ногтем по микрофону.

– Дя, – отозвался голос со странным акцентом.

– Хоть бы спросил, кто это, что ли… – недовольно пробормотал Орел в сторону. – Через час – час двадцать у вас от скал пойдет самолет. Его надо сбить, выставь всех стрелков. Форма – каледонская, покажетесь там недалеко от поселка, мне нужны свидетели агрессии. Понял?

– Сё поняль! Если виживуть пилёты – нядо дёбивать?

Олек задумался, потом тряхнул головой.

– Нет. Если выживут – значит, судьба такая. Главное, засветитесь в форме перед населением! Отбой.

И вновь, не дождавшись ответа, переключил рычаг.

Из сна Шурик вырвался далеко не сразу. Он помнил всё, потом часть воспоминаний перемешалась с обрывками других снов, потом не осталось воспоминаний, только знание – с самолета надо уходить на дозаправке.

Удар. Сквозь ресницы – сумасшедшая муха, пытающаяся летать в трясущемся салоне. Полное пробуждение, парень начал отстегивать ремни. Один из них заело, и он, матерясь и постанывая от боли в затекшей руке, то выбирал слабину, то натягивал ремень до предела, отвоевывая сантиметры.

– Не, мотор глушить не будем! – басом закричал в шлемофоне пилот. – Сразу в столицу! У меня там баба есть – огонь! Хочешь – подругу позовет?

– Имел я этих подруг! – жалобным фальцетом ответил ему бортинженер. – Мне бы выспаться, четвертые сутки мотаюсь! Вас, пилотов, как собак нерезаных, а бортинженеров во время переворота половина полегла! Ваша-то сторона бронированная! А у нас только фанера и приборы!

Наконец освободившись, Шурик выполз из кресла – во сне тело затекло, один знакомый медик говорил, это происходит из-за его долговязости и отсутствия витаминов.

На карачках, почти ползком он добрался до люка – и тот оказался заперт. Грохот моторов ощущался физически, через вибрацию, в голове еще крутились какие-то обрывки сна.

«Что я делаю? Куда я лезу? Ну приснилось что-то, ничего страшного! – уговаривал себя Шурик, понимая, что на самом деле он все делает правильно. Вот только откуда это знание? – Надо найти ключ».

И тут же вспомнил, что люк открывался не ключом, а ручкой – и её убирали, чтобы не вывалилась в полете, а то потом искать по всему салону.

Парень осмотрел борт вокруг люка – так и есть, ручка за специальными зажимами. И тут самолет дернулся, потом еще раз – и начал набирать скорость.

Торопясь и от этого ошибаясь, Шурик вытащил ручку, вставил ее в люк, дернул – тот не открылся. Дернул еще раз – и снова ничего.

От бессилия на глаза навернулись слезы, самолет будто подпрыгнул, Шурик выпустил люк, и тот распахнулся – наружу.

Внизу удалялась бетонная полоса, три, пять, семь метров высоты – они перелетели забор, впереди показались заросли шиповника, покрытые тонким слоем снега.

И Шурик выпрыгнул.

Ему повезло – он упал как раз в кусты, инерцией его еще протащило несколько метров по верхушкам, сминая черные ветви.

Забавно, но сознание он потерял сразу же после того, как, ободранный, исцарапанный, но живой и по большому счету невредимый, замер в зарослях.

Последнее, что он запомнил перед забытьем, это небо – и самолет, разворачивающийся над аэродромом.

Закрыт люк или нет – он не разглядел.

Через восемь часов его найдут местные пацаны, распотрошат карманы и оставят лежать на морозе. Потом отец одного из пацанов увидит у сына наборную перьевую ручку, явно университетской работы, и заставит того во всем сознаться. Он притащит Шурика к себе домой, в память о двух годах школы, куда попал по дурости в таком же возрасте.

До весны Шурик будет приходить в себя.

А его страну в это же время охватит безумие. Молодая Республика Знаний нанесет упреждающий удар по Каледонии и откажется открывать университеты в связи с начинающейся войной. А через две недели после объявления войны девятнадцать из двадцати шести университетов восстанут…

Примечание автора

Эта небольшая повесть – назвать ее рассказом язык не поворачивается – выросла из сочинений братьев Стругацких. Я люблю многие их книги и считаю Аркадия Натановича и Бориса Натановича одними из главных своих учителей.

Прямых параллелей здесь нет, как нет и отсылок к каким-то конкретным произведениям. Но когда я писал «Республику», то одновременно в сотый, наверное, раз перечитывал «Град обреченный» – поэтому в написанное мною где-то за третьим, за четвертым слоем вплелось что-то сюрреалистичное, но при этом обыденное и понятное.

Можно ли наказывать знаниями? Можно, конечно. Недаром же сказано: «Во многая знания многая печали». А что если сам процесс обучения сделать наказанием? Ведь существовали же в не самый легкий период нашей истории целые лаборатории и научные центры, где трудились в основном заключенные.

И я придумал мир, в котором система исправительных учреждений – в чем-то аналог ГУЛАГа – это фактически и есть система образования, причем в весьма немаленькой стране. А создав тот мир, я вдруг понял, что он очень похож на наш.

Пожиратели книг

В открывшийся люк было видно серую полосу космодрома, отрезок неба цвета баклажана и желтоватую шевелюру облаков.

Мерный шум двигателей глушил доносившиеся снаружи крики – пеоны споро разгружали вещи гостей планеты, весело переговариваясь.

– Новый мир. Закатное солнце, чувство голода, в знании – боль, – процитировал Гийом, – высокий, красивый мужчина, выходя из челнока.

– Брайан Джеймс, седьмой катрен, свиток «Миры». – Лайна – изящная маленькая женщина – ступила на раскаленный бетон, жмурясь на непривычно яркое светило. – Не худшее из него, братец.

Космодром на Беатриче не отличался от стандарта, принятого в сотнях других обитаемых миров: невысокое блочное административное здание, полтора десятка челноков на бескрайнем поле, в основном стареньких и невзрачных, да тридцать-сорок пеонов, незаметно-привычных в постоянной суете.

– Добрый вечер! – Динамик, вмонтированный в монолит площадки, неприятно похрипывал. – Вас приветствует администрация вспомогательного космодрома планеты Беатриче системы Данте. Назовите цель приезда, ориентировочные сроки пребывания, и если у вас имеется официальное сообщение, то сейчас самое время произнести его.

– Программа… – с отвращением сказал Гийом. – Хоть бы пеона посадили с восьмеркой или девяткой.

– На сельскохозяйственных планетах запрещено создавать вторичников с коэффициентом развития выше шести, – поморщилась Лайна. – Есть риск достижения критической массы и последующего бунта.

Проигнорировав вопросы, путники неспешным шагом направились к единственному зданию. Сзади трое пеонов – двое мужчин и женщина – везли на эхо-платформе вещи.

В небе сверкнула искра, быстро увеличилась в размерах, почти в мгновение превратившись в космояхту последнего поколения.

– Гийом, а когда это разрешили летать на яхтах в атмосфере?

– Смотря кому. – Он проследил за мастерской посадкой яхты. – Готов поспорить, что пилот – гражданин. И полагаю, именно тот, ради которого мы здесь. Обрати внимание на геральдические знаки.

Яхта приземлилась рядом со зданием – на матовой палубе светился неоном оранжевый герб. Пилот наверняка нарушил множество правил как общегалактического административного кодекса, так и планетарного, но изяществом посадки трудно было не восхититься – судно встало прямо напротив входа.

– Салют! – Выскочивший из яхты парень дружелюбно улыбался. – Хорошо, что я вас перехватил! Таможенники у нас сплошь пеоны, с ними бы вы намучились. Тупые, как потаросы.

– Вечер добрый. – Гийом протянул руку и почувствовал неожиданно крепкое пожатие. – У вас здесь любопытно. Как я понимаю, граф Сен-Дорс? Я – Гийом фон Штиц, а это моя сестра – баронесса фон Штиц. Рады встрече.

Парень ответил не сразу, завороженно наблюдая за Лайной – она ласкала пальцами янтарь ожерелья, на ее нервном лице быстро сменялись оттенки эмоций – от чуть изумленной улыбки до явного удовольствия.

– Да… Но для вас – просто Тимур де Лангуа.

– Очень приятно. – Лайна медленно, будто во сне, протянула ладонь, и молодой аристократ изящно принял ее для поцелуя.

– Ну и зачем? – Гийом расположился в громадном кресле, которое для его сухощавой фигуры было несколько великовато. Седые вкрапления в черной гриве волос придавали его облику мужественность и шарм. – Неужели он тебе интересен? Совсем еще мальчишка. А теперь будет под окном серенады петь – и как с ним работать?

Лайна потягивала терпкое местное вино. Ей здесь нравилось: веселые, раскованные пеоны, красивое небо, громадная, уставленная тяжелой мебелью резиденция графа, старомодный камин во всю стену…

– Низачем. Просто так. – Она потянулась, и халат приподнялся, обнажая по-мальчишески острые колени. – Иногда хочется всего лишь очаровывать. Кстати, братец, если наш новый друг начнет петь серенады, мы сразу узнаем, прав ли был Андре.

– Ты все еще ребенок, Лайна. Маленькая взбалмошная девочка, тоскующая по нежности и страсти. Разве тебе недостаточно того, что у нас есть?

– Томленье страсти, нежности эфир… – Лайна задумалась, так и не завершив строфы. Гийом поднялся и, укутав сестру в тяжелый плед, вышел из залы.

На кухне пели гимны. Причем пеоны – славные наивные ребята – мешали в кучу гимны церковные, корнями уходившие в десяток разных религий, и государственные, а иногда вдруг начинали то «Марш косморазведчиков», то «Реквием» Пастеля.

Гийом, ничуть не тяготясь присутствием десятка вторичных особей, осмотрел моноплиту, довольно сложную кухонную деку, окна духовок и алхимическую путаницу разнокалиберных колб, соединенную с плитой гибкими шлангами. Увиденное его удовлетворило.

– Вы ведь гражданин, да? – Гийом усмехнулся, услышав такой вопрос. – Я вас раньше не видел.

Мальчишке, заговорившему с ним, было от силы лет десять. Желтый комбинезон – униформа вторичников – нелепо висел на худеньких плечах. Пеон. Однако в хитрых черных зрачках плескалось не детское и уж совсем не свойственное недочеловекам любопытство. Странно, таких глаз пеон, выведенный для работ в поле или на кухне, иметь просто не мог. Гийом заинтересовался.

– Не пеон. Я издалека, с Земли. – Гийом присел на корточки, чтобы пацану было удобнее с ним общаться. – Слышал про такую планету?

– Нет. Я знаю только про Медеру, Кандеру и про нашу Беатриче. – Мальчишка наморщил нос. – На Медере холодно, но там есть полезные ископаемые, а на Кандере добывают целебную грязь. Это планеты нашей системы.

Гийом несколько секунд размышлял, потом распрямился, покопался в кармане шелковых брюк, извлек оттуда что-то и подкинул вверх.

– Это тебе. – Его собеседник ловко подхватил монетку в воздухе. – Британский шиллинг. На Земле сейчас единая валюта, но в каждой стране остались свои мелкие денежки.

– А Земля – это далеко? – почти крикнул ему мальчишка. Остальные не обращали на разговор внимания, только одна полноватая женщина лет тридцати неодобрительно поглядывала на пацана, старательно выпевая слова очередного гимна.

– Очень. – Гийом, не оборачиваясь, быстрым шагом вышел с кухни.

На бал собрались все граждане планеты – кроме дряхлых стариков и совсем маленьких детей.

Шум стоял невыносимый, оркестр, в котором играли одни пеоны, видимо, подбирали по умению извлекать из инструментов наиболее громкие звуки, а не по мастерству.

– Ну, как вам у нас? – Тимур мрачно осмотрел зал. – Нравится?

– Скучновато, – честно признался Гийом. – Природа красивая, прислуга вышколенная, а вот заняться в свободное время почти нечем.

Вокруг Лайны собралось человек двадцать – практически все мужчины, присутствующие на празднике. Время от времени кто-то уговаривал ее потанцевать, и она кружилась со счастливчиком, пока остальные завистливо глазели на них. Гийом, усмехаясь, следил за сестрой. Лайна откровенно наслаждалась производимым эффектом, звонко хохотала, кокетничала. Тимур нервничал, чересчур старательно не обращая внимания на развеселившуюся баронессу.

– А ведь она красавица. – Гийом подмигнул собеседнику, чуть издеваясь. – Блестяще образованна, умна, целомудренна.

– Пойдемте, сир, я покажу вам кое-что интересное. – Тимур с трудом сглотнул и потянул Гийома за рукав.

Тот изобразил на лице скуку. Вот оно! Посмотрим, чем готовы поразить столичных снобов провинциальные аристократы. И если надежды оправдаются, то можно будет начинать партию.

Они прошли сквозь анфиладу залов, поднялись по широкой лестнице на два пролета, и там Тимур, прикоснувшись ладонью к детектору, открыл высокие узкие створки двери.

А дальше начиналась бездна – бездна сказочная, ослепительная, невыносимо прекрасная. В иссиня-черной пустоте вращались планеты, плыли шлейфы комет, вдали мерцала ласковым светом звезда.

– Голограмма? – выдавил пораженный Гийом.

– Нет. Натуральная модель, работы сеньора Станичи-старшего. – Тимур вошел, приглашая за собой гостя. – Сама она, конечно, небольшая, это всего лишь проекция, но поверьте – функционирует идеально. Система имеет прямой коннект с реальными объектами. Скажем, если к нам залетает астероид, он появляется и у меня.

– Во что же это вам обошлось?

– Оно того стоило.

Гийом кивнул. Зрелище зачаровывало – оно было много прекраснее того, что открывалось из иллюминаторов на корабле. Здесь Гийом ощущал себя причастным к чему-то величественному, словно находился внутри космоса, словно мог коснуться Бога или сам стать богом.

– Обратной связи, естественно, нет.

Тимур мог не говорить этого – понятное дело, сместить планету с курса, изменив данные в модели, не представлялось возможным. Но искушение… Искушение взять в ладонь мерцающий шарик, сжать его, осязая волшебное тепло, и на секунду поверить, что способен вершишь судьбы галактики…

– Зато вполне можно моделировать рукотворные объекты. Взгляните.

Взмахнув рукой, граф вызвал образ деки и, пробежав пальцами по мерцающим символам, создал космическую станцию.

– Если около Медеры установить хороший орбитальный комплекс, то добычу урана можно увеличить вдвое. – Еще несколько касаний, и от комплекса протянулись пунктиры вглубь модели. – А если организовать челночные рейсы, то и вчетверо.

Гийом не разбирался в подобных тонкостях, но в данном случае вполне мог довериться собеседнику – тот четыре года изучал детали экономической астрографии в одном из лучших университетов галактики. Тимур создавал модели орбитальных перерабатывающих заводов, компрессорных станций, вспомогательных площадок. Увлеченно водил лазерным лучом по модели, вырисовывая новые и новые торговые маршруты, сыпал фактами, цифрами. Гийом с трудом подавил приступ зевоты.

– И тогда чистая прибыль, после вычета налогов и выплат метрополии, составит… – Сумма прозвучала непривычно, пугающе. Пожалуй, этих денег, даже малой толики их, хватило бы с лихвой на все, даже самые смелые проекты… Гийом оживился.

– Неужели? Так вы состоятельный гражданин, Тимур.

– О да! А если бы снять ограничения, установленные метрополией… Но увы… Парламент занят другим. – Тимур вздохнул и выключил деку.

– Послушайте. Вы… любите читать? – Рано! Гийом мысленно обругал себя. Следовало доверить это Лайне. Но что делать – разговор начат, и теперь отступать некуда. – Я имею в виду настоящие, бумажные книги.

– Видел, но не читал, – честно признался Тимур. – Это же архаика. Водить рукой по страницам, переворачивать их… Потеря времени.

Гийом нахмурился. Он прекрасно понимал, почему Тимур полагает чтение архаикой. За последние несколько сотен лет человечество изменило свой геном, приобретя некоторые любопытные способности. К примеру, появилось умение приспосабливаться к жестким условиям чужих планет, стойкость к новым вирусам и возможность проводить в уме сложные расчеты.

А еще люди, почти случайно, обрели способность считывать информацию без помощи глаз. Достаточно было провести рукой по странице, чтобы узнать ее содержимое. Дети учились читать, кусая кубики с буквами, а на экзаменах ленивые студенты прятали шпаргалки, заполненные сверхмелкими абзацами текста, за щекой.

Потом обучение превратилось в виртуальный диалог «преподаватель – студент», книги и учебники матрицами попадали сразу в память, и остались только неизменные кубики и пирамидки, развивающие детскую моторику. Гийом вздохнул.

– Все верно. Однако существует один вид чтения, который не покажется вам архаичным. Это настоящее наслаждение, это – торжество разума, единение со всеобщей человеческой культурой…

Гийом вовремя заметил, как исказилось лицо аристократа. Да, рано. Пусть бы Лайна еще чуть-чуть поработала с ним!

– Пожиратели книг? – В голосе Тимура послышалось пренебрежение, граничащее с отвращением. – Я слышал про эту секту. Фанатики, собираются толпами, жрут какую-нибудь книжку, а потом впадают в экстаз и вступают друг с другом в греховные связи.

Это было поражение. Как теперь объяснить разницу между пожирателями – и вкушающими? Между отребьем, которое глотает все, что под руку попадает, причем порой целлюлозу, и при этом еще употребляет галлюциногены, – и истинными аристократами духа, которые никогда не съедят чего-либо, вышедшего не из-под пера настоящего Мастера?

– Андрэ сочиняет стихи. Вы ведь знали это?

– Да, помню что-то такое. – Именно Андрэ де Луа договорился с графом Сен-Дорс о визите Гийома и Лайны. – Я слышал, он стал признанным поэтом? Он мне писал…

– Признанным? – Гийом судорожно подыскивал слова. – Андрэ гениален. Всё, что создано до него, можно смело бросать в огонь. Ни одна пьеса Шекспира, ни одна поэма Байрона недостойна служить даже подставкой для самой крошечной облатки, вышедшей с кухни де Луа. Но разве бы Андрэ стал таким, если б однажды не попробовал книги на вкус? Это всего лишь шаг… первый шаг к превращению в бога. Послушайте меня. Просто послушайте.

Тимур замер. В глазах его мелькнула заинтересованность. Скорее даже намек на любопытство, но Гийом ухватился за эту искру и замолчал, давая Тимуру возможность осознать сказанное.

– И все же употреблять в пищу книги… Это ведь мерзко на вкус и основательно портит организм. Разве не так?

– Ни в коем случае. Настоящие ценители, те, кто называет себя «вкушающими», предпочитают гастрономические издания. Я не настаиваю… Но ваша кухонная дека отлично подходит для кулинарного эксперимента!

– Ты уговорил его? – Лайна была в ярости. – Так нечестно! Я сама хотела! Черт, черт, черт!

Гийом блаженно распластался в кресле, во рту у него таяла третья облатка со стихотворением Андрэ де Луа. Скоро, скоро стихи кончатся – и тогда начнется ломка. Потом, если друзья не пришлют их новые вещи, придется писать свое, почти безвкусное, способное в лучшем случае снять физическую боль.

Гийом сморщился. Хотя каждый прием чужих шедевров усиливал его чувство текста, он прекрасно сознавал, что одаренность одаренности рознь. И пусть его – Гийома фон Штица – считают гением крупной формы, однако по мощности воздействия он никогда не сможет стать равным тому же Андрэ… Или Лайне…

А не заставить ли Лайну засесть за продолжение трилогии? Вряд ли. Она скорее съест учебник по астронавигации, чем будет писать без вдохновения…

– Ну да ладно, ты все равно молодец. – Лайна привычно устроилась на коленях у брата. – Бал, кстати, прошел омерзительно. Мужчины здесь глупые и говорят только о политике.

– О чем именно? – вяло поинтересовался Гийом. В этот момент он чувствовал космические потоки, проходящие через его тело, – стихотворение было отличным, просто великолепным!

– О том, что метрополия берет слишком много, о том, что соседние планеты надо отдать под руководство Беатриче. Еще рассказали про отца Тимура, старого графа Сен-Дорса, которого фактически затравили в галактическом парламенте, хотя он вроде обещал, что увеличит добычу полезных ископаемых в несколько раз. И еще я заметила любопытную вещь – похоже, нашего юного хозяина побаиваются. Едва я начинала расспросы, как все замолкали. Странно.

Что-то насторожило Гийома в последней фразе, но он был не в состоянии думать, просто решил позже вспомнить этот обрывок диалога и проанализировать его.

Через час он вошел на кухню, где некоторое время втолковывал пеонам, что ему от них нужно. Потом включил местную деку и за две минуты перекинул со своей несколько стихотворений Брайана Джеймса, эссе Яко Аматиро и два рассказа Лайны. Это были очень вкусные, яркие вещи – если бы он сам начинал с таких, то сейчас бы писал куда лучше.

Выйдя во двор, он застал там потрясающую картину: на расчерченной площадке десяток детей-пеонов играли в странную игру. Они бегали, ударяли по мячику дубинкой и все время что-то орали.

Понять суть забавы Гийому не удалось, зато он увидел нечто, чего быть не могло по определению: дети играли за две команды! А ведь пеонам, даже самым слабым моделям, специально срезали стремление к соревнованию! Причем – без вариантов. Пеоны делятся последним, хором поют самые нелюбимые свои песни и помогают друг другу и хозяевам в любой ситуации.

Они никогда не объединятся вдвоем против третьего, никогда не поймут азарта спортивных соревнований, никогда не поднимут бунта.

Хотя нет – при определенных условиях взбунтоваться они все же могут. Тут генетики только руками разводят – мол, сделали что смогли, все вырезали, можете проверить. Но иногда, если пеонов становится очень много и среди них преобладают модели старше восьмой, клоны поднимают восстание. Они убивают всех граждан, устанавливают какое-то подобие охлократического правления, а потом сопротивляются карателям до последнего вздоха.

Естественно, их всех уничтожают.

Гийом подозвал того мальчишку с кухни. Его звали Робер. И это тоже было странно – пеоны, как правило, обходились без имен; иногда для удобства хозяев их всех называли одним именем. Например, женщин – Граби, мужчин – Грабо.

Хотя чаще просто, без определения пола – «пеон».

– А что еще вы проходите в школе? – Гийом чувствовал, что лучше не лезть не в свое дело, но душевный подъем после стихотворения де Луа требовал действий, может даже – борьбы за справедливость. Для хорошей поэзии это было нормально, эмоциональный выплеск автора рождал в душе вкушающего стихи настоящую бурю.

– Да вроде больше ничего. Алгебра, три вида геометрии, механика. Старшие классы еще тактику изучают. Правда, что на Земле нет пеонов?

– Правда.

– А почему? – Мальчишка аж напрягся всем телом. За прошедший день он умудрился выспросить кое-что о метрополии, но узнанное только разбередило его интерес.

– Потому что клонирование на Земле запрещено законом и всегда было запрещено. В первую эпоху колонизации доставлять на новые планеты людей оказалось очень дорого, и корпорации, которые покупали концессии на звездные системы, клонировали людей втайне, незаконно. А когда истина стала очевидной, Земля уже слишком зависела от колоний. Правительству метрополии пришлось узаконить отношения клонов и людей за пределами своей планеты, но у себя они никогда бы не смогли создать такую систему, просто не провели бы это через Парламент и Ассамблею.

– Ничего не понимаю, – честно признался Робер. – Но все равно интересно.

– Ну, в общем, на Земле нельзя делать таких, как вы, потому что там и так не хватает еды, и работы для пеонов нет. А на других планетах работы и еды много, и потому там есть вы.

– Вот теперь понятно! – в восторге мальчик хлопнул влажной ладошкой по стене. – И что, если пеон попадет на Землю, то его сразу убьют?

Интересная постановка вопроса… Гийом задумался, как ответить на такое.

– Нет, конечно. Его просто отправят обратно. Да и вообще, ни один пеон до Земли не доберется – для космических перелетов необходимо гражданство.

– Я – доберусь, – поклялся Робер и с внезапной злобой посмотрел на Гийома. – Стану взрослым и доберусь. Хозяин обещал! Да я и сам справлюсь. – Мальчишка топнул ногой, обутой в тугой сапожок.

– Скажи-ка, Робер, а тебе нравится твой хозяин?

Мальчик вдруг съежился и из чумазого сорванца превратился в обычного вторичника, каких миллионы. Отчего-то у него помутнели глаза, и он задрожал. Гийом на секунду задумался о метаморфозе, но тут же перестал интересоваться мальчишкой – действие облатки проходило, хотелось спать.

– Не так. – Лайна уже устала объяснять – сказать по правде, учитель из молодой женщины был никакой, но зато ученики мужского пола не уставали с нею заниматься. – Вначале надо раскрыться.

Тимур в отчаянии сплюнул недожеванную облатку. Что значит «раскрыться»? Он уже и расслаблялся, и медитировал, и стоял, как дурак, с растопыренными пальцами, открытым ртом и ватными ногами, разве что ушами не шевелил.

– Как?

– Ну… Не знаю. – Гийом опять пропадал где-то во дворе, и Лайна всерьез подумывала изменить брату с этим молодым графом. Просто из мести.

Тимур взял следующую облатку, скептически осмотрел ее со всех сторон – хлебец как хлебец, бесцветные ароматические чернила не проявляются.

Выходит, генетические изменения сделали иммунную систему более гибкой, и теперь она защищает организм не только от физических болезней, но и от информационных вирусов. Поэтому все прочитанное проходит через ряд фильтров, и наслаждение от вкушения книг теряется.

– Не знаю. – Лайна начала терять терпение. – По-моему, это просто. Берешь облатку, раскрываешься, кладешь ее на язык и наслаждаешься. Я за десять минут научилась!

Тимур попробовал еще раз. И вновь выплюнул хлебец – текст он считал, но ни о каком удовольствии и речи не было.

– Раскройся. Просто отпусти сознание. Ну! – Лайна уже злилась.

Когда осталась последняя облатка, его вдруг озарило – а может, надо почувствовать себя пеоном? Таким же серым, бесцветным, гладким, ясным?

Вторичников Тимур наблюдал ежедневно, с самого детства, но представить себя в этой роли не получалось. Лайна подошла со спины. Прижалась. Одарила яблочным ароматом длинных волос. Прошептала что-то на выдохе.

И у Тимура получилось. Блаженство было непередаваемым. Стилистические конструкции небольшого рассказа Лайны, закрученные вокруг повторяющихся слов, – идеальны. Гармония последовательностей слогов, вкрапления предлогов и союзов, артиклей и окончаний…

Каждое слово рассказа вошло в него крепче, чем трижды наложенные матрицы. Он не только помнил слова и предложения, он чувствовал душу Лайны, он глотал ее вместе с описаниями и диалогами, разжевывая безвкусную материю и возносясь на небеса.

– Это… невероятно!

Лайна довольно улыбнулась. Чмокнула Тимура в щеку. Ну и славно! Две-три недели, а потом достаточно будет сказать, что всё, больше у них нет новых произведений. И предложить меняться – его собственные рассказы или стихи за чужие. Два-три дня ломки, и парень начнет писать. А судя по отзывам того же Андрэ, писать Тимур умеет неплохо – что же будет после облаток?

– Вымерли. Как мамонты. Ах да, тебе же это ничего не говорит. Ну, в общем, на Земле сформировалась крупная корпорация, которая включила в себя все остальные и приняла функции правительства. Часть колоний отстояли свою независимость, как Беатриче, а часть нет – как Медера или Кандера. Но постепенно колонии отделяются, Земля не имеет возможности контролировать всех. Это естественный процесс.

Беседы с маленьким Робером неожиданно увлекли Гийома. В молодости, участвуя в сборищах пожирателей книг, он стерилизовался, чтобы не стать случайно отцом ребенка – в метрополии крайне чутко относились к правам детей, и это могло поставить крест на развлечениях.

Но теперь Гийом подумывал выложить круглую сумму за операцию по восстановлению репродуктивной функции. Странно, что именно этот маленький вторичник заставил его задуматься о собственных детях. Действительно, странно.

Правда, тогда встанет вопрос о матери: Лайна – умница и красавица, и в постели потрясающа, но если заводить ребенка, то уж никак не от родной сестры.

– А правда, что пеоны – не люди? – Робер сделал вид, что вопрос ему не интересен – за несколько дней общения с Гийомом он научился хитрить, правда, пока не очень умело.

– Кто такое тебе сказал?

– Хозяин. Он сказал, что есть люди – это те, кто может стать гражданами, и есть пеоны. И что у нас гены разные.

– Имеет место софистическое извращение. – Гийом понял, что собеседник не уловил его мысли, но увлеченно продолжил: – Если проще, то гены действительно разные, но изначально есть только люди, а потом уже происходит разделение на граждан и пеонов. Так что не волнуйся, ты вполне человек.

– А еще хозяин говорил, что… – Мальчик резко замолчал. Повернулся и быстрым, по-взрослому уверенным шагом направился в дом. Гийом изумленно поглядел ему вслед.

– Что-то идет не так. – Лайна закинула ногу за валик дивана, покачивая точеной ступней перед носом Гийома. – Посмотри. Он уже четвертый день без новых вещей – и никакой ломки! Я ему ничего-ничегошеньки не давала, а он терпит. Не мог же Тимур найти гения словесности прямо здесь?

Ее брат и любовник сидел на полу, лениво изучая книгу по политологии.

– Гийом, ты вообще здесь или где? Мы зачем сюда прилетели? У меня появляется подозрение, что ты окончательно выжил из ума и нашел себе пеонку поглупее для воплощения в жизнь неизвестных мне извращенных сексуальных фантазий!

Гийома передернуло – секс с пеонкой… Это хуже, чем с ребенком, чем с сумасшедшей, чем с животным! Ну и, конечно, его несколько удивил сам факт, что, оказывается, бывают какие-то извращения, о которых не знает его сестра.

– Я схожу на кухню.

– Опять? – Лайна взвилась. – Слышишь! Все идет не так! У Тимура не началась ломка, ты совсем меня забросил, пропадаешь неизвестно где, у нас заканчиваются книги, лично я завтра доем последнюю облатку! И что? Жрать твои бездарные опусы? Или книги из местной библиотеки отнести на кухню? Или, может, просто перейти на целлюлозу и бродить по саду, истекая пенной слюной! Почему он не пишет? Почему?

У нее начиналась истерика. Это не удивляло – Лайна наверняка уже ограничивала себя в стихах и рассказах, растягивая облатку на день, а то и на два. Расплатой за такое была если и не конвульсивная истерика, то уж точно ее предвестница – постоянная нервозность.

Гийом, к собственному изумлению, наоборот, с легкостью уменьшил количество потребляемых облаток. Более того, он чувствовал, как на него потихоньку накатывает – еще немного, и он сядет за повесть. А то и за роман!

– Я на кухню, – неизвестно зачем повторил он, выходя в коридор. Сзади о закрывшуюся дверь что-то разбилось – видимо, бокал с соком, ранее стоявший на столике возле дивана.

Корабль с почтой Лайна встречала прямо на космодроме. Гийом составил ей компанию, но не ради груза – его беспокоило состояние сестры.

И действительно, не успели еще пеоны разгрузить корабль полностью, как женщина нашла среди пакетов и вакуумных коробок послание «для Гийома и Лайны».

После прикосновения пальца пакет открылся, и женщина вынула два рида с информацией и настоящую маленькую книжицу – очевидно, кто-то из друзей издал специально для своих сборник стихотворений или рассказов.

Лайна, не стесняясь присутствующих пеонов и Гийома, вырвала первую страницу и, смяв, засунула ее себе в рот, тут же с отвращением выплюнув – очевидно, она уже ела этот кусок текста.

Затем она раскрыла книгу на середине и выдрала страницу оттуда, скомкала и буквально пожрала ее.

На лице Лайны отразилось дикое, грязное удовольствие – Гийом уже видел это выражение, этот блуждающий взгляд во время их совместных сексуальных экспериментов.

Давясь и судорожно сглатывая, женщина всхлипывала от удовольствия. Тонкие пальцы тряслись, губы растягивались в неприятном оскале.

Не выдержав этой сцены, Гийом развернулся и пошел к космояхте, взятой на время у их гостеприимного хозяина. Ему показалось, что за дальним модулем наблюдательной вышки мелькнул знакомый силуэт. Неужели Тимур? Что ему здесь делать?

Лайна, уже вполне оправившись и даже извинившись перед братом за свое поведение, впала в другую крайность. Переживания последних дней так сильно на нее повлияли, что проснулось дремавшее ранее вдохновение, и из-под ее пера рождались новые строчки.

Сам Гийом тоже писал – осторожно, подбирая слова, часто останавливаясь и сверяясь с другими книгами.

– Дашь потом пожевать? – игриво спрашивала Лайна, на что брат лаконично отвечал покачиванием головы – нет, не дам.

Уверенная, что это – следствие безобразной сцены в космопорте, сестра ластилась к нему все время, что не была занята написанием собственного шедевра.

Ночами они искали утешения друг у друга – и находили его. Казалось, творческий подъем разбудил что-то в их отношениях, мир вокруг стал объемным, приобретая нечто, доселе неведомое.

– А может, ну его? – спросила Лайна далеко за полночь, раскинувшись на кровати, когда обнаженный любовник в приступе вдохновения достал деку. – Останемся здесь, станем просто менять почту – Андрэ пошлем пакет Брайана, Брайану – пакет Ильяза, ну и так далее. А они нам все будут присылать свое. Тут так хорошо пишется! Ну честное слово, Гийом, давай останемся! Возможно, я сумею повлиять на Тимура, и тогда у нас появится вкусненькое.

Но Гийом только покачал головой: нет, не останемся.

Лайна встала, подошла к брату и прижалась к нему.

– Я люблю тебя.

– Я тоже, не мешай, – отвечал Гийом, ожесточенно набивая текст.

Гийом прятался ото всех, и в первую очередь от собственной сестры, за тяжелой портьерой, скрывающей в гостиной целую стену с рядом окон. Впрочем, Лайна уже спала. Текст шел настолько удачно, что терять время на сон казалось огромной глупостью. Гийом поднялся с раскладного кресла, чтобы размять затекшие ноги, подошел к серому окну и уже было распахнул шторы, когда знакомый голосок из-за портьеры позади Гийома заставил его замереть.

– Да, хозяин! Конечно, хозяин! – Робер стоял в центре комнаты, вытянувшись в струнку. На напряженном мальчишеском лице застыл страх. Или даже панический ужас.

– И не забывай – ты недочеловек!

– Я помню, хозяин. – Голос звенел, словно старинный колокольчик. Гийом видел такие в доме у Андрэ – тот увлекался коллекционированием древностей.

Кулаки гостя сжались. Ему невыносимо захотелось выйти из-за портьеры и вмазать как следует по молодому, надменному лицу хозяина, швырнуть худощавое тело в пыль и топтать долго и беспощадно.

Рука Гийома машинально потянулась к карману, где хранилась уже готовая к употреблению облатка. Тонкая, нежная, прилипающая к языку, дарящая наслаждение и отнимающая человечность.

Рифмы, строфы, переплетения метафор растаяли во рту. Ничего, завтра наступит новый день. Последние строки уже были внесены с невесомой деки, и сладость грядущей мести затопила Гийома.

Вернувшись в свои апартаменты, он обнаружил, что Лайна спит. Но спит слишком соблазнительно!..

– А почему ты уверен, что это сработает?

Гийом не собирался посвящать в свой план Лайну, но обстоятельства требовали ее помощи – а взбалмошная сестрица напрочь отказалась участвовать в авантюре, пока брат ей все не расскажет.

– Помнишь сумасшедших пожирателей на Земле? Они ведь с ума сходили не от плохой литературы, а от логических нестыковок. Представляешь: две-три нестыковки на книгу, несколько книг – и конец. А в моем рассказе все очень литературно, красиво – лучшая моя вещь! – но при этом логические связи нарушены, причем везде, в каждом абзаце, в каждом куске – по-разному.

– Я бы точно рехнулась. – Лайна повела плечами, словно от холода. – Все-таки в нашей семье урод – ты, а не я.

Они поднялись по лестнице. Тимур, одетый в парадный сюртук, уже ждал их.

– Ну? Где? – Гостеприимный хозяин больше не казался железным, все-таки организм поддался отраве!

Лайна торжествующе улыбнулась и протянула Тимуру хлебец.

– У-у-у… – с наслаждением произнес тот. – Блаженство…

Он закрыл глаза, растянул рот в улыбке и стоял, покачиваясь, минуту. Потом еще минуту.

А потом открыл глаза и улыбнулся по-другому – злорадно:

– Что? Не вышло? «В рабстве есть небольшой недостаток – оно лишает достоинства хозяина»? И ведь как ритм сломан, какое изящное решение после предыдущей фразы!

Гийом побледнел. Такого не могло случиться! Тимур должен был сойти с ума!

– Но… как?

– Все просто. – Хозяин дома быстрым шагом пересек свою комнату и распахнул дверцы шкафа. Там стояли контейнеры с десятками – нет, с сотнями и тысячами облаток. – Здесь вся военная мудрость нашей цивилизации. Четкая, последовательная, ясная. Вы были нужны мне, чтобы научить есть книги. И теперь я впитываю в себя том за томом, проникаю разумом в планы ведущих стратегов прошлого, чувствую, как нужно думать, как воспринимать окружающий мир! Это – чудо.

– Ты не сошел с ума, – мрачно констатировала Лайна.

– Естественно. Я знал об опасности пожирания книг и вкусил только одну вашу облатку – первую, когда научился раскрываться. А потом – не мог же я так рисковать, отключая иммунную систему перед поеданием непроверенных книг? Время показало – я оказался прав!

– Ты не сошел с ума, – повторила вдруг Лайна, – потому что всегда был сумасшедшим, а не потому что оставил иммунку включенной. Господи единый и праведный, отказаться от таланта, от гениальности, от наслаждения высоким – ради сухих манускриптов по тактике? Ради мемуаров сморщенных импотентов-генералов?

Ее несло. Лайна попыталась дать Тимуру пощечину, но тот легко перехватил руку и – очень вежливо для подобной ситуации – оттолкнул девушку от себя.

– Ради чего? – до противности высоким голосом орала Лайна.

– Ради власти, – тихо произнес хозяин. И – о чудо – Лайна успокоилась. – Вам не понять. Отец готовил офицеров для нашей армии – пеонов, у которых не ограничены интеллект и инстинкты. А потом его подло убили, а я вынужден был вернуться сюда, в глушь, где в среднем образование гражданина – базовый курс матриц плюс умение считать до тысячи в уме. А ведь я мечтал стать великим поэтом или художником! И здесь я увидел их – детей-пеонов. Власть над тупыми пеонами – ничто. Ноль. Но если их не ограничивать – то ноль превращается в зеро, и ты срываешь галактический банк.

– Зачем ты нам это говоришь? – Гийом огляделся в поисках подходящего оружия – молодой, спортивный с виду аристократ наверняка с легкостью победит его в честном поединке.

И вдруг заметил, что сквозь приоткрытую дверь – кого бояться хозяину? – за ними наблюдает Робер.

– А кому я еще это скажу? Все остальные не собираются умирать через несколько минут после моих откровений. – Подтверждая опасения землянина, Тимур достал из кармана портативный военный лагер. – Ваша смерть будет потерей для общемировой литературы…

– Подожди. – Гийом демонстративно отвернулся, показывая, что совершать глупости не собирается. – Но ведь пеонов все равно убьют. Ты захватишь свою систему, потом начнешь переговоры с метрополией, и они принудят тебя уничтожить всех пеонов, чье развитие прошло вне стандартной классификации! А как же твоя власть?

– Ну уничтожу! И что? Новых наклепаем – метрополия здесь будет очень слаба.

Тимур наслаждался моментом. Он достал из кармана сюртука облатку и положил ее на язык.

– Да… – тихо прошептал аристократ. – Это – настоящее…

А через минуту упал на пол с дыркой во лбу. Выстрела слышно не было – взглянув в сторону дверей, Гийом понял причину. Мальчишка держал в руках скукоженный, деформированный кусок пластика – пожалуй, единственное доступное пеонам оружие.

– Если вы и теперь откажетесь показать мне Землю, то я вас тоже убью, – честно признался Робер, входя в комнату.

– Из однозарядных строительных склеивателей второй раз не выстрелить. – Гийом посмотрел на несостоявшегося тирана, пнул его ногой и автоматически полез в карман за новой облаткой. – А ты вовремя.

Земля встречала путешественников негостеприимно. Уж лучше бы на таможне сидели пеоны – те не вымогают взяток, не сморкаются в рукав и не пытаются предложить тебе «самые чистые наркотики», демонстративно включив на столе «глушилку».

– Какие новости за последние пару лет? – спросил Гийом, когда с формальностями было покончено. Документы Робера, изготовленные настоящими профессионалами на Марсе, сомнений не вызвали. – Из тех, которые не просачиваются по официальным каналам?

– Пожирателей на закрытом заседании Ассамблеи объявили тоталитарной сектой и теперь отлавливают по всей планете. – Офицер в очередной раз высморкался в рукав. – Запирают их в мнемоблоки и пытаются лечить, но они ни хрена не лечатся.

– Давно пора! Жрут всякую мерзость, да еще и непотребством занимаются. – Лайна, поймав одобрительный взгляд таможенника, улыбнулась Роберу. Парень рос не по дням, а по часам, превращаясь из угловатого подростка в очаровательного юношу.

А еще у него получались потрясающие по вкусу стихи!

Но Гийом все равно не ревновал Лайну.

Примечание автора

Мы все от чего-то зависим. От еды, воды, воздуха – вообще все без исключения. Большая часть – от родных и близких людей, кто-то – от компьютеров и телефонов, кто-то – от алкоголя и наркотиков. Один не может жить без любимой компьютерной игры, а другому кровь из носу надо попасть на премьеру в Большой театр.

Некоторые зависимости больше, другие меньше. Иногда по тому, от чего зависим человек, можно определить его общественный статус, состояние, культурный уровень и образование.

Можно ли сравнивать меломана и алкоголика? Обжору и влюбленного в свое дело искусствоведа? Наркомана и библиофила?

А если не сравнивать – но создать единое целое? Когда искусство оказывается наркотиком, а наркоман – творцом? Со всеми побочными эффектами, чтобы эйфория сменялась ломкой, а восхищение идеалом соседствовало с абсолютно потребительским отношением к нему?..

Джулик

Праздник. Да я уже и не помню, что это такое, – все работа, работа… Годы и десятилетия складываются картонным замком из простого, скучного желания жить как все, не отстать, вырваться, оторваться, не дать догнать.

Что там – в жестоком реальном мире, что здесь – в тонкой нереальности, построенной прожженными дельцами, наживающимися на больных, – везде все одинаково.

А так хочется расслабиться, отдохнуть и, пока все беснуются в этот дурацкий день, просто погулять с Аськой по городу, постоять на каком-нибудь мостике под сенью каштанов… Но – не время. Сегодня княгиня появится на публике, можно будет попробовать напроситься на аудиенцию.

– Три сырка с ананасами и пакет кефира.

Пока продавщица искала сырки, я поправил карнавальный костюм. Надо было самому проследить за судьбой заказа, вот ведь – переложил на Бюро, и эта тряпка оказалась на пару размеров меньше! Да еще норовила собраться складками в подмышках, открывая голое пузо – не лучшее зрелище в этой вселенной.

– Если нет с ананасами, давайте с курагой.

Вечерело. Часы на ратуше еще можно было различить, а вот стрелки скрылись в сумраке. Быстрым шагом я прошел через площадь, швейцар распахнул передо мной двери, и сразу же на шею – будто ждала – валькирией кинулась Аська.

– Джули, милый, наконец-то! – Голубой шелк платья идеально подходил к ее васильковым глазам, у меня даже сердце защемило. – Ой, а что у тебя за костюм? Ты уверен, что это двадцатый век?

– Костюм супермена. – Я крутанулся на месте, и подлая тряпка снова поползла вверх. – Человек-барсук, что ли. Он терроризировал небоскребы, подгрызая их у основания.

– Ой, ты такой смешной! На животе у тебя нарисован бобер, а никакой не барсук. – Она схватила меня за руку и потащила наверх по широкой лестнице. – Но как-то мне сомнительно, чтобы в то время трусы носили поверх штанов. Кроме того, желтый с красным не сочетаются.

Я попытался опустить прорезиненную тряпку на место, но она сопротивлялась. Плохо получалось еще и потому, что в руке, которой я проделывал этот трюк, был пакет с едой.

– …а Ленка ему и говорит: пока, мол, не разведешься, никакого секса! Он ей: ну как же я разведусь, жена-то, мол, там, а я-то здесь, час связи обходится в пять тысяч, и вообще глупо это, ну что тебе стоит, и все такое. Она – нет, и ни в какую! И вот он, дурак старый, звонит, пытается развестись, а жена объявляет его сумасшедшим и замораживает все счета. Ленка как узнала, тут же на попятный, а он ей: ты, мол, дура и на фиг мне теперь не нужна. С женой договорился, та ему один счет оставила и наверняка потихоньку, на всякий случай, готовит документы, что он все же сошел с ума…

В зале собралось человек триста; большинство в классических платьях и костюмах, но встречались и дураки вроде меня – в криво сидящих военных мундирах, балахонах, смутно напоминающих саваны, один щеголял в белых лосинах, обтягивающем белом же бадлоне и балетной пачке – при его пузе это зрелище разрывало мое сердце.

– …и тогда Майк плюнул на все и ушел в запой. Сашка тут же к Филиппу, он ей на дверь. Она к Косте – тот тоже с ней дела иметь не хочет. Майк из запоя выходит, а Сашку уже обратно не принимает! Куда деваться? Она рванула в Японию, как будто там своих дур мало!

– Угу, – подтвердил я. Аська не требовала, чтобы ее слушали, а мне этот непрекращающийся монолог был даже приятен – уютно от него становилось, что ли. Как-то она так говорит, что можно, не вникая особо, слушать часами.

Я выложил на стол пакет с кефиром и сырки – официант одобрительно кивнул. Все-таки странными людьми были наши предки! Зачем они притаскивали все это на праздник? Зачем выкладывали на общий стол? Ну да ладно – обычай есть обычай.

– Ассоль Борисовна, Джули, салют! – Меня аж передернуло: какого черта он Аську по имени-отчеству? Надо будет ему морду набить, хряку этому.

После разжиревшей первой ласточки к нам потянулись знакомые, в основном Аськины.

– Привет! Вы в конкурсе участвуете?..

– Эх, нет того размаха, как лет десять назад…

– Джуль, бросай все, пойдем водку жрать!..

– Какие люди! Ась, представь мне своего кавалера! – Мне стало даже слегка страшно – настолько плотоядным показался взгляд этой особы. – Какой интересный мужчина!

– Джули, это Оленька. Оленька, это Джули. – Аська строго посмотрела на меня, словно произнесенное имя должно было мне многое объяснить. – Я тебе про нее рассказывала. Моя старая подруга.

– Ты еще скажи: древний боевой товарищ! – Дама бочком пододвинулась ко мне – вблизи становилось понятно, что тридцатник она миновала не один год назад. Однако при этом выглядела очень хорошо, и, когда, словно невзначай, потерлась бедром о мою ногу, я мгновенно вспотел.

Это было стратегической ошибкой. Во-первых, Аська, все еще не выпуская мою руку из своей, заранее решила, что меня отобьют, и обреченно смотрела в сторону. Во-вторых, мой костюм по скользкой коже легко пошел вверх, и я с ужасом понял, что вот-вот явлю миру шрам от аппендицита, а потом и лагерный номер, вытатуированный под ребрами пьяным вертухаем на Бета-Сириусе.

– Я на минутку.

Аська отпустила меня, не сопротивляясь. Оленька двинулась следом, но, покинув толпу, я бросился бегом, и она отстала. Войдя в туалет, я быстро стянул эту дурацкую желтую тряпку с бобром на пузе, подошел к раковине и начал ополаскиваться. Из крайней кабинки кто-то обиженно тянул:

– Не, ну откуда мне знать?.. Да… Да… Если балерина – именно женского рода, то как будет мужского? Танцор? Нет… Нет… Да я сижу здесь в этом дурацком костюме, выйти боюсь, там все смотрели на меня и смеялись… Вы издеваетесь надо мной! Привезите в ратушу что-нибудь из одежды… В туалете, на втором этаже… Издеваетесь? В мужском, конечно…

Очевидно, в этой кабинке был установлен связар – точка связи с Бюро. Логично: на виду не повесишь – антураж окажется нарушен, а в общественных местах обязательно должны быть точки, иначе нельзя.

Я сполоснул тряпки изнутри, включил сушилку для рук и прицепил костюм к ней. Через минуту он высох – я надел его, испытывая чертовски сильное желание выкинуть «балеруна» из кабинки и в свою очередь высказать этим ребятам из Бюро мнение об их – отнюдь не дешевых – услугах.

При виде меня Ася по-гусарски лихо выхлебнула полный бокал шампанского и, явно покачиваясь, двинулась ко мне. Не дойдя пары шагов, она вдруг замерла, ищуще осмотрелась, отыскала взглядом официанта и уже более уверенно подошла.

– Давай напьемся? – заглянула она мне в глаза. – Мы с тобой еще ни разу не напивались. Представляешь, знакомы уже второй месяц, а вместе не нажрались.

Я обнял ее и крепко прижал к себе. Она была вся напряжена – тетива, струна. Тронь – звякнет.

– Ась, ну что ты, ну правда, я с тобой, мне никто не нужен, ну ты подумай – я же сам выбрал тебя, ну и ты меня тоже, и никто нам тут не нужен, хочешь, уйдем, вот прямо сейчас бросим все и уйдем?

Я чувствовал, как она расслабляется – вот поникли плечи, вот чуть опустились руки, и вот уже моя родная Аська ткнулась носом в дурацкую бобровую морду и заревела.

– Не… не… Все так… Но ты же правда, да? Правда?

– Я люблю тебя, солнышко.

Потом мы вышли на улицу, я взял первую попавшуюся машину и отвез Аську к себе домой. Гладил по голове, утешал, шутил, потом запутался в ее платье, пытаясь снять его, она хохотала, а я искал эти дурацкие застежки-невидимки. Потом она говорила, что ей щекотно, что я нахал, и я соглашался, а потом она замолчала, и я замолчал, и было только прерывистое дыхание, только я и она, только мы.

Уже под утро, когда Ася уснула, я снова натянул этот суперменский костюм, сел за руль и поехал обратно в ратушу.

Скорее всего, княгиня Елена уже выходила – наградила победителей конкурсов, сказала небольшую речь и удалилась. Я опять не смог с нею поговорить – ну да и к черту всех! Я счастлив. Господи, впервые за сколько лет?

Опоздал, не выполнил, провалил?

Зато – счастлив.

Княгиня сидела в кресле, с улыбкой наблюдая за пьяными мужиками, перетягивающими канат. Это значило, что у меня еще оставался шанс.

Команда победителей получила гроздь воздушных шаров и право поцеловать ручку хозяйке праздника – они одинаково неуклюже приседали, целовали, отходили в сторону.

Я вызвался в следующий конкурс – нас обмотали туалетной бумагой, привязали по два воздушных шарика, надели на безымянные пальцы левых рук по кольцу с острым камнем, а потом пустили в круг протыкать шарики друг друга. Выход из круга – поражение. Лопнувшие шарики – поражение.

Детские игры! Сквозь два слоя туалетной бумаги можно было увидеть разве что силуэты – но мне после десяти лет в армии этого оказалось более чем достаточно.

Первого я просто чуть направил, и он вывалился за черту, второму проткнул один шар, потом толкнул, разворачивая, и третий игрок сделал «бумс!» его второму шару.

Зрители орали – многие болели за меня. Неужели в двадцатом веке и впрямь так развлекались? С последним я играл довольно долго, натурально бродя по кругу с вытянутыми руками. «Горячо! Горячо!» – орали зрители, хотя мы и стояли спиной друг к другу.

Я проткнул один шар, потом позволил противнику отыграть одно очко. Зрители неистовствовали – я слышал, кто-то даже начал делать ставки.

– Да где же ты! – крикнул мой противник. Я, словно реагируя на возглас, взмахнул рукой, и его последний шарик взорвался.

– Ур-ра! – заорал кто-то из зрителей, еще пара человек подхватила, кто-то засвистел, затопал ногами.

Я содрал с глаз рыхлую бумагу, вскинул руки вверх – победа! Подошел распорядитель-ведущий, что-то громко сказал прямо над моим ухом, зрители восторженно заревели.

Подойдя к княгине, я преклонил колено и поцеловал сухую, пергаментно-восковую кожу на тыльной стороне ладони.

– Вы храбро сражались. – Елена обвела взглядом зал. – Чего вы хотите за свою победу?

– Аудиенции, – хрипло пробормотал я. – Сиятельная княгиня, я прошу вашей аудиенции.

Зал постепенно затихал – те, кто стоял поближе, пытались разобрать мои слова. Княгиня говорила негромко, но хорошо поставленным голосом – ее было слышно во всех концах зала. Зато я почти шептал.

– Вы наверняка знаете, я не веду прием. Вы можете записаться к распорядителю, к эконому или гофмейстеру.

– Я прошу вашей аудиенции… – повторил я еще тише.

– Вы ее получите. Завтра, то есть уже сегодня вечером. – Елена встала со своего трона – тут же подбежали двое пажей, подхватили хозяйку под руки и повели к выходу. Обернувшись, княгиня крикнула в зал: – Веселитесь!

Оркестр заиграл веселую мелодию, тут же закружились пары – кто-то танцевал вполне прилично, красиво, другие, видимо, совсем уже пьяные, радостно оттаптывали друг другу ноги и сшибались, образуя живописные хохочущие клубки.

– Танцуешь? – Оленька явно была навеселе. – Куда Аську дел?

– Как говорил ваш классик, Пушкин: «Я в темный лес бедняжку уволок». – На такой ответ моя собеседница явно не рассчитывала. Воспользовавшись моментом, я ускользнул от нее.

Все складывалось как нельзя лучше: завтра аудиенция, разговор, потом можно будет позвонить Майклу и сказать, что задание выполнено. Меня выдернут отсюда, переведут на счет кругленькую сумму, а дальше – гуляй, кадет, пока одет, пройдет денек – уже раздет!

Вот только – Ася… Ей со мной никак. Но и мне здесь – никак! Я стиснул зубы. Ладно, посмотрим, может, что и придумаю.

Дома я скинул опостылевший наряд, быстро сполоснулся в душе, постоял несколько секунд в сушилке, прошел в комнату и нырнул к Аське.

– Ур-р-р, – пробормотала она, прижимаясь ко мне.

– Люблю тебя, – тихо прошептал я.

– Мне назначено. – Дворецкий с сомнением пожевал губу. Я смотрел на него, гадая: моб? Или живой-настоящий? Некоторые с удовольствием шли на такие должности. – Я вчера выиграл конкурс и попросил аудиенцию.

– Ладно, я узнаю.

Вечер. Просыпаются обитатели Земли – планеты, которая в реальности давно уже не пригодна для жизни.

Заказывают завтрак, встают под душ, посылают слуг к соседям, чтобы уточнить их планы на ночь. Подключаются к связарам, чтобы поставить Бюро в известность – они опять недовольны. Недовольны качеством сервисов, недовольны своим состоянием, недовольны тем, что платят столько денег.

Они живут – хотя их полумертвые, на грани смерти, тела раскиданы по всей вселенной, и объединяет их всемогущее в этой части нереальности Бюро Экстренной Помощи.

– Проходите. – Дворецкий мрачно покосился на меня – не одобряет. Знает, что назначено, что княгиня согласилась, что он ничего не может сделать, но смотрит, как пес на будильник, который вырывает его хозяйку из сна.

Елена уже умылась, причесалась – все-таки чувствуется в ней порода. И пусть она дочь солдата и поварихи, пусть в трех поколениях выше есть каторжники и проститутки, она – княгиня. Заслуженно.

С нуля создать компанию, составившую конкуренцию крупнейшим корпорациям, удержать ее на плаву, перехватить самые выгодные военные контракты прямо перед началом войны с Сириусом – это дано не каждому.

Понятно, что даже здесь, в виртуальной реальности, среди богатейших людей сотен миров она предпочла заплатить Бюро громадную сумму и открыть собственный сервер-княжество, а не войти как обычный человек.

– Представьтесь. – Старая женщина посмотрела пристально, и мне вдруг стало понятно, что ей совершенно неинтересно, что я скажу, что попрошу или предложу, на что пожалуюсь.

– Джули Сикст Скорцезе, к вашим услугам.

– Юлий, значит. Юлик, а почему вы здесь, а не в Италии? Откуда так хорошо знаете русский язык?

Я замялся. Врать смысла не имело. Начинать надо было совсем с другого – однако выбора не оставалось, придется рискнуть.

– Я хозяин сыскного бюро «Скорцезе и компания», и здесь я ради встречи с вами.

Княгиня удивленно посмотрела на меня.

– Так вы не больны? Как вам это удалось?

Да, здесь нет здоровых – даже врачей. Все остались там, в реальности, в настоящем мире. Здесь все в равных правах, каждый – больше мертв, чем жив. Сотни, тысячи, миллионы умирающих людей, твердо знающих, что все окружающие – больны.

Это честно. Это позволяет им чувствовать, что они – полноценные. Хотя бы потому, что более полноценных в их мире нет. Я глубоко вздохнул и признался:

– Врачи ввели меня в состояние, похожее на марсианскую кому. В Бюро уверены, что я обычный пациент.

Елена стиснула подлокотники своего кресла, в ее глазах мелькнуло что-то – то ли ярость, то ли ненависть, – но тут же угасло.

– Вы пришли просить за них… А знаете, почему я лишила их наследства? Потому что все… Все! Все мои дети, все мои племянники, все взрослые внуки собрались вместе и договорились побыстрее свести меня в могилу. Каждый из них получал ренту – не очень много, но больше, чем зарабатывает средний солдат или менеджер. Я считала, что деньгами испортить человека очень легко, – но ошиблась в методах. Их испортили даже те деньги, которых у них не было. Вы и теперь собираетесь просить за них? За тех, благодаря кому я здесь? Не там, в окружении родных и близких, а здесь? В мертвом мире среди абсолютно чужих мне людей?

– Меня просили передать, что у вас родилась первая праправнучка. Она очень похожа на вас, ее назвали Еленой. У вашего правнука нет денег на то, чтобы дать ей образование, и ему скорее всего придется продать девочку корпорации.

– Зачем? – Елена встала, махнула рукой кинувшемуся пажу – мол, сама, – прошла пару метров и встала за креслом, опираясь на спинку. – Зачем они плодят детей, которых не могут прокормить? Чтобы шантажировать старуху?

Она стиснула руки и пристально посмотрела на меня. Я молчал несколько секунд, пауза затягивалась – моя собеседница ждала ответа на вопрос, который сама наверняка считала риторическим.

– Они люди. Они живые люди, им хочется продолжить свой род, им нужно обычное человеческое тепло.

– Почему я, почти мертвая и не вполне уже человек, должна заботиться о них? – Елена растянула губы в тонкой усмешке – но глаза остались абсолютно серьезными. – Они платят злом за добро, так, может быть, за зло они отплатят добром?

Минуту, даже больше, мы молчали – наверное, она ждала, что я стану их оправдывать, доказывать что-то, но я чувствовал, что сделать большего не в состоянии.

– Посмотрите на меня. Старуха! Вы ведь понимаете, что я способна заплатить за новое тело, несмотря на все ограничения, которые накладывает Бюро. Пусть другие старятся, я могу оставаться вечно молодой! Но не буду. Потому что знаю: где-то вокруг планеты, названия которой я даже не помню, крутится спутник, а внутри, в невесомости, парит медицинский саркофаг с костями, обтянутыми кожей. Какой смысл молодиться?

Она опять посмотрела на меня, выжидая. Но я опять ничего не ответил.

– Иди. – Елена махнула рукой, подзывая пажа. Опираясь на его плечо, она проковыляла несколько шагов и села в кресло. Я ждал. – Ты не Джули Сикст Скорцезе. Здоровый, молодой – сколько тебе? Пятьдесят? Шестьдесят? Ты Джулик. Обманщик. Я так давно не вспоминала о том, что смертельно больна… Иди.

И я ушел.

Надо бы напиться, подумалось мне на улице. И не то чтобы меня оскорбили последние ее слова – отнюдь. Она была в своем праве, я – в своем. Это моя работа. И если мои слова задели княгиню, то и она могла сказать мне что-то, что заденет меня.

Но все-таки ей это удалось. Я зашел в ближайший бар, махнул мобу-бармену: «Налей». Меня преследовала мысль, что Аська – моя Аська – точно так же висит где-то в невесомости и спутник с ее телом вращается вокруг какой-то планеты.

Получу деньги – и гуляй, кадет, пока одет, – а утром глянь, мундира нет! Буду шпынять подчиненных, встречаться с друзьями-ветеранами, вспоминая битвы и сириусянские лагеря, потягивать хорошее виски, сидя в плетеном кресле на каком-нибудь курорте.

Но, Господи, зачем, зачем она так смотрела на меня своими васильковыми глазищами? Зачем так робко и доверчиво тыкалась плечом мне в грудь? Зачем шептала бессвязно, поднимаясь и опадая надо мной, словно пламя свечи?

Через несколько часов я был пьян в стельку. Моб аккуратно дотащил мое бренное тело до туалета, где меня вырвало. Ополоснул мне лицо, натер виски лимонным настоем.

Я почти протрезвел, но быть абсолютно трезвым не хотелось. Поэтому решил через силу загнать в себя еще пару стопок, потом бы пошло по накатанной.

– Вам надо пройти в подсобное помещение. – Моб вежливо указал направление.

Мне было настолько плевать, что я беспрекословно прошел туда.

– Дьявол тебя раздери, Джули, ты знаешь, сколько стоит минута связи с тобой? – На экранчике связара бесновался Майкл, человек, давший мне этот заказ. – Ладно, я сегодня добрый! Старуха потребовала фотографию праправнучки и готова разговаривать с наследниками – мы свою часть работы выполнили. В общем, готовься – завтра я тебя вытащу. Будет неприятно, скорее всего даже хуже, чем когда тебя сюда вживляли.

– Оставь меня в покое. – Я вдруг понял, что мне не интересно возвращаться в нормальный мир. В мир, где каждый день обычные, здоровые люди теряют бесценные минуты и часы на глупость, которую называют собственной жизнью. – Кинь гонорар на мой счет в Бюро, и пусть Марио позвонит, я передам ему дела.

– Ты рехнулся? Месяц, от силы полтора – и у тебя все мышцы атрофируются! Дороги назад не будет! Пьян? Не отвечай, я и так вижу. Мозги просохнут – поговорим еще раз!

Он отрубил связь. Я улыбнулся – решение было принято. Вышел на улицу, пешком побрел в сторону дома.

На кухне горел свет. Зайдя в прихожую, я почувствовал, что пахнет чем-то вкусным. Мясом по-итальянски, которое делают только русские.

Аська спала на угловом диванчике между столом и плитой. Я осторожно взял ее на руки, перенес на кровать. Идти в душ сил не было, и я забрался под одеяло.

– Все? Никуда больше не пойдешь? – сонно пробормотала Аська.

– Все. Никуда больше не пойду, – подтвердил я и обнял ее.

Примечание автора

Рядом с нами – в той или иной мере здоровыми и счастливыми, рассчитывающими на интересное и долгое будущее людьми – всегда есть некое «загранье», в котором существуют те, у кого никакого «завтра» нет.

Неизлечимые больные, умирающие, зачастую озлобленные – они всегда где-то рядом, и, боясь нечаянно перешагнуть грань между мирами – нашим и их, мы подчас готовы на все.

А если представить, что их мир стал полноценным, интересным? Что там нет нас – но есть постоянный праздник, перечеркивающий заботы о «завтра», позволяющий жить сегодняшним днем?

Ведь правда же, так будет легче не только им – но и нам? Главное – не переходить черту, не заглядывать туда, где гремит пир во время чумы и об этой чуме никто не говорит, потому что больны – все.

Свинобабка

Наступила осень, и половина горожан поехала на дачи выкапывать ананасы. Мне незадолго до этого удалось умыкнуть с правительственного склада свинобабку, и потому вопрос пропитания передо мной совершенно не стоял.

Зато вопрос проживания с существом, которое способно есть любую органику, выдавая взамен нежнейшее мясо в виде тонких ломтиков, стоял острее некуда.

Свинобабка не пахла, в еде оказалась непривередлива, потребляя все, что дают, – от ножки стула до забродившего йогурта. Она мило тыкалась слепой мордой в ладони угощающего ее всякой дрянью человека и довольно урчала, когда вы – ну или я, как в данном случае, – влезали рукой в липкий карман в ее брюхе и доставали оттуда готовое мясо.

Но находиться с нею в одной квартире было просто невыносимо. Свинобабка казалась немым упреком, она, вечно довольная и спокойная, словно генерировала вокруг себя нервозность и уныние.

Мне стало казаться, что я трутень, вор и отребье, что все мои встречи с женщинами были исполнены похоти и мерзости. А все, чего я когда либо желал, – мелко, жалко и не стоит даже упоминания.

Пожалуй, все именно так и было. Но я не представлял себе другой жизни, да и не хотел никогда. Все, чего я желал, – это украсть достаточно, чтобы хватило на переезд в более стабильный район, куда-нибудь в Выхино или даже в Химки.

До недавнего времени я каждое утро втыкал вилку ноутбука в мигрирующую по стене серую полосу и ворочал свой лэптоп на столе до тех пор, пока он не находил бай-фай. А затем взламывал в очередной раз правительственную сеть в поисках того, ради чего я мог бы оторвать зад от кресла.

Иногда я выбирался в клуб «Вульва» и снимал там девчонку – на один вечер, реже на два, а если совпадали звезды – что случалось очень нечасто, – на неделю или чуть больше. Мы пили, не вылезая из постели, играли в карты на желания или просто в фанты, если азартные игры претили даме. Затем, рано или поздно, похмелье настигало меня, и я выставлял девушку из квартиры, порой со скандалом.

И жизнь продолжалась дальше – я воровал, подыскав себе очередную цель, достаточно ценную и недостаточно охраняемую. Ел, пил, спал. Знакомился с очередной дамой, прекрасно проводил с ней время и в очередное утро выставлял ее на улицу – чтобы в одиночестве переживать очередное похмелье.

Но, похитив свинобабку, я почувствовал себя уродом и скотиной. Мне не надо было больше работать. Да и не хотелось, если честно.

Не имело смысла ходить по улицам, на которых ежедневно возникали огороженные красными флажками аномалии. Не имело смысла идти в «Вульву», чтобы выпить пару-тройку коктейлей «тринадцатый реактор» а затем познакомиться с кем-то из ищущих «настоящей жизни» провинциалок.

И я начал тихонько подгнивать в своей квартире. Ночью выбирался к мусорным контейнерам и выгребал из них все то, что не доели мои соседи, а потом скармливал это свинобабке. Днем лежал на продавленном диване и наблюдал за тем, как ползают по потолку биолампочки, пытаясь найти там хоть что-нибудь съедобное.

Щетина на моих щеках выросла достаточно, чтобы стать мягкой, носки огрубели так, что по утрам – если я снимал их на ночь – были на ощупь как жесткий картон, а по запаху приближались к подогретому на солнце «Рокфору».

А потом в дверь, которую я забыл запереть, вошла Катя. Рыжая, невысокая и слегка полноватая, с выбеленным у дешевого косметолога лицом – как у гейши – и веснушчатыми руками.

Я не помнил ее совершенно, однако она знала мое имя, знала, где я храню самогонный аппарат и как звали мою первую любовь, – а значит, когда-то я провел с ней как минимум одну ночь.

– Степанов, – заявила она, увидев, что я продрал глаза. – Ты должен мне помочь. Мою подругу забрали на принудительные работы за проституцию.

– А если откажусь? – сонно поинтересовался я.

– Тогда я сообщу в органы о свинобабке.

Ну, в общем-то, такая постановка вопроса решала все. Я достал ноутбук, воткнул розетку в потолок – серая полоса уползла туда в поисках потребителей аккумулирующейся у нее энергии, – нашел место, где компьютер ловил бай-фай, и попробовал взломать правительственную сеть. Получилось далеко не с первого раза – голова разучилась думать, и даже простейшие нестыковки приводили меня в ступор.

– Снежана Рыкова, две тысячи двенадцатый? – уточнил я, разыскав досье. – Черт, а ей повезло! Отправили в Химки, обслуживающий персонал.

Ей можно было только позавидовать. Я жил на Арбате, и порой вместо холодной воды у меня из крана сыпалась кирпичная крошка, а вместо горячей шла нефть. Один раз стена стала прозрачной, и я узнал много нового о соседе – с его стороны, видимо, все оставалось как обычно, и он удовлетворял свои потребности, совершенно меня не стесняясь.

Пару раз я просыпался на потолке от удара, потому что в дом заползала гравитационная аномалия. Однажды на моей правой руке поменялись местами указательный палец и безымянный – впрочем, я бы и не заметил, если б не носил на указательном кольцо, которое в то утро создало иллюзию смены мною семейного положения.

В Химках все это считалось настолько маловероятным, что люди там ходили по улицам без линз, показывающих аномалии. Да, и там, случалось, происходили ЧП, но у нас-то они были – в порядке вещей!

– Ее все равно надо спасти, – настаивала Катя. – В Твери еще страшнее всё, и ничего, живут люди. А ты представляешь, что могут сделать с девушкой, у которой никаких прав нет? Даже если она выживет, прежней она не будет никогда!

Весь следующий день я готовился к проникновению на территорию Химок. Продумывал основной план, запасной, вспомогательный. Выяснял схемы движения транспорта и внутреннюю логику автоматических шлагбаумов-отсекателей, изучал расписание работы охранников и водителей, просматривал логи химкинского трафика.

А Катя в это время убиралась в моей квартире. Если честно, понять ее мне сложно – она могла просто валяться, ничего не делая. Могла сесть за стационарный комп и рубиться в «лайнз», «симсов» или какую другую девчачью фигню – у меня было почти все, что можно нелегально достать в Москве, не прибегая к убийствам и поджогу.

Однако она – не переставая подгонять меня, ибо где-то томилась ее подруга Снежана, – последовательно скормила моей стиралке, страдающей хроническим несварением барабана, все грязное белье, отскоблила стены в ванной и надраила полы.

К тому времени, когда я был готов выдвигаться, Катя домывала посуду.

– Подожди, мне немного осталось, – попросила она.

– Да не вопрос, – ответил я. – Пойду вздремну.

– Лучше умойся и побрейся пока, – решила укрепить позиции Катя.

Мне было абсолютно пофигу, кто здесь главный, пока федералы не знают об украденной свинобабке. Так что я не стал спорить, а отправился в ванную. Из обоих кранов текла чуть теплая вода. Это был отнюдь не худший вариант – и я даже с некоторым удовольствием поелозил по телу мыльной губкой, затем сполоснул грязную пену со стенок ванны и побрился.

Из зеркала на меня смотрел изможденный человек лет на пять старше, чем тот, кого я видел до свинобабки – месяца два назад. Среди длинных черных волос попадались седые, тонкие губы превратились в полоски, щеки впали, а серые глаза словно провалились вглубь и смотрели оттуда настороженно.

– Прорвемся, братишка? – поинтересовался я у отражения. Оно молчало, тупо и преданно глядя на меня.

От этого стало вдруг так противно, что я, даже не вытираясь, прошел в коридор, где снял с веревки чистую одежду и с трудом натянул ее на влажное тело.

– Дурак ты, Степанов, – укоризненно заявила наблюдавшая за процессом Катя.

Я не стеснялся ее – во-первых, потому что мы все равно были когда-то вместе, а во-вторых, я хотел ее слегка уязвить этим. Глупо, конечно.

Свинобабка, сидевшая в углу коридора, увидеть происходящего не могла, так как не имела глаз. Однако она водила пастью то влево, то вправо, чувствуя, что хозяин собирается уходить, и тихонько подвывала. Даже вой у нее был словно веселый, бодрый такой, похожий на старые советские марши. Но, вслушавшись, я вдруг понял – еще пять минут рядом с этим монстром, и я повешусь, если, конечно, найду на чем.

Свинобабке я оставил длинную сухую ветку толщиной в мою руку. Не слишком питательно – но на пару дней точно хватит, чтобы не умереть с голоду.

В метро мы не полезли – я, конечно, рисковый парень, но не настолько. Поехали надземкой, четыре станции в комфортных сиреневых креслах, в которых главное – не заснуть. Иначе рискуешь потом недосчитаться почки, легкого и половины печени, при том что администрация ответственности не несет – о чем предупреждал красочный плакат перед турникетами.

Спустившись со станции надземки, мы прошли несколько кварталов – здесь было чисто и спокойно, вдалеке дворник-таджик выписывал круги на уборочной машинке.

За два светофора до въезда в Химки я достал ноутбук и долго выслеживал серую полоску. Уличные полоски быстрее и меньше размером, и чтобы попасть в них розеткой, нужно быть в хорошей форме, а я в последние месяцы мало двигался, и мой рацион не блистал разнообразием. Современные шнуры часто делают со специальным щупом, который удобно втыкать в землю или стену, но у меня был дорогой ноут, а самые богатые люди обычно подключают свою технику в нормальные разъемы.

Однако повезло – я удачно воткнулся, полоска застыла в экстазе, отдавая лэптопу накопленную энергию.

– Что мы здесь делаем? – поинтересовалась Катя.

Ее нервировало то, что мы занимались незаконной деятельностью на глазах у десятков прохожих в двух кварталах от правительственного района.

– Мне нужно подсоединиться к дорожной сети, чтобы включить красный в тот момент, когда в Химки поедет инженер-сантехник, – ответил я. – И прекрати озираться. Человек, который на виду у всех работает на дорогом ноутбуке посреди города, не вызывает подозрений, если он достаточно нагло себя ведет. Я прикидываюсь техником из правительственного квартала, они почти никогда не носят форму, потому что рассчитывают продать ее, как только им выдадут новую.

Бай-фай поймался почти сразу. Это вам не гадский Арбат с его бомжатниками! Скрипт взломал пароль и прикинулся своим, других два скрипта почти мгновенно вскрыли дорожную сеть – защиту, взломанную мною утром, пока не обновляли.

– Значит так, – я повернулся к Кате, – через двадцать минут сюда приедет фургон и встанет на красный свет. Ты занимаешься сантехником, я проникаю внутрь. Затем я с помощью ноутбука на батарее отвлекаю водителя, а ты заскакиваешь ко мне. У тебя будет две минуты, не больше – батареи в Москве долго не держат. Ясно?

– А как мы проедем проходную? – поинтересовалась она.

– Я смотрел расписание, девяносто процентов за то, что нашу машину поведут через автоматический шлагбаум, жахнут «светилкой», убедятся, что бомб нет. Заберемся поближе к кабине, там более-менее экранировано, мозги не выжжет.

Девушка с недоверием посмотрела на меня. Да, план был не идеален, но, в конце концов, если она хочет помочь подруге, то должна понимать, что без риска не обойдется.

Катя медленно кивнула. Она стояла рядом со мной, как надзиратель, а я лазил по сети и высматривал домик где-нибудь подальше, в «чистой» зоне. Свинобабку в квартире обнаружить проще некуда, и если я хочу жить спокойно, то надо думать о переезде.

Водопроводчика я чуть не проворонил. Если б Катя не пнула меня, так бы и сидел в позе лотоса, пока наш оптимальный шанс проезжал бы мимо.

С зеленого я сразу, без миганий и желтого, переключил светофор на красный. Фургон даже не замедлил ход, однако я предполагал подобную возможность, поэтому активизировал фотоаппарат и вспышку на дальнем светофоре.

Водопроводчик остановил машину сразу за перекрестком. Таковы правила: увидел вспышку – стой. Иначе любой полицейский имеет право открыть огонь по твоему автомобилю без предупреждения. А они в последнее время стали очень нервными и фразу «имеет право» в подобной ситуации воспринимают как «обязан».

Я, не торопясь, перешел улицу на свой зеленый, прошагал к водительской двери, дождался, пока опустится скособоченное стекло, и сказал потному усатому мужичку:

– Могу удалить снимок с нарушением, проезд на красный свет. Пять тысяч или маленькая услуга.

Водопроводчик смотрел на меня с ненавистью. Запрошенная сумма была его месячным заработком, и он наверняка не имел таких денег при себе. Потерять права он не мог, его бы сразу уволили. А значит, он оказался полностью в моей власти.

– Чего надо? – грубо спросил он.

– Мою сестру ее шеф забыл на этой стороне, – пожаловался я. – Она состоит при важном человеке. И если она не вернется, ее уволят за нарушение пропускного режима, шеф все равно свою вину не признает.

Стандартная история, все как обычно. За порогом стоят одиннадцать миллионов москвичей и сто восемьдесят миллионов россиян, каждый из которых готов встать в строй взамен выкинутого. И на место водопроводчика тоже тянется очередь.

– Пусть садится, – чуть добрее сказал мой собеседник.

– И меня возьми, хочу убедиться, что не обманешь.

– Тебя – туда и обратно? – уточнил водопроводчик. Я кивнул. – Ладно, забирайтесь.

Я сделал знак Кате, стоящей чуть поодаль. Мы залезли в кабину – вначале я, затем она. Пусть наш водитель думает, что в Химках выйдет только одна пассажирка.

На проходной усталый регулировщик отправил нас к автоматическому шлагбауму – к пропускному пункту с солдатами стояло полтора десятка виповских автомобилей. Их проверят по старинке – а нас просветят вредным излучением.

Впрочем, к моему изумлению, нас даже не облучили.

– Перебои с энергией, – пояснил повеселевший сантехник. – Каждая третья машина проходит без проверки.

Едва мы въехали внутрь, как я открыл на ноуте окно с фотоснимком и на глазах у нашего водителя удалил нарушение из базы данных.

А потом мы вышли из автомобиля – и, кажется, мужик был даже рад тому, что я не остался с ним. Мы оказались в Химках – элитном районе Москвы. Именно здесь решалась судьба города и – во многом – судьба всей страны, хотя Зауралье не всегда было готово выполнять приказы из центра, и, по моему ощущению, до раскола государства оставалось немного.

По периметру Химки стеной окружали высотные дома. Здесь жили солдаты, охрана, обслуживающий персонал – из самых доверенных. А внутри стояли коттеджи, утопленные в садах, больше напоминающих лес.

– Это же морковное дерево! Какое огромное! – восхищенно произнесла Катя, просовывая руку сквозь ажурную решетку ограды. – Ой!

– Током ударило? – сочувственно поинтересовался я. – Здесь не любят чужих глаз, чужих ушей и уж тем более – чужих рук. А морковные деревья вырастают до пятнадцати метров, и потом с них можно срезать мякоть сколь угодно долго. Это в нищих районах морковку выдергивают, едва ботва появляется над землей.

Внутри Садового кольца вообще тянут из земли и жрут все что угодно – едва это «что-то» вылезает из земли или из стен. Травятся часто, конечно. Но работы мало, а людей много…

Прохожие все были хорошо одеты. Я порадовался тому, что Катя постирала мою одежду – иначе я точно выделялся бы на фоне аккуратных аборигенов, как ассенизатор после работы на коктейльной вечеринке.

– Куда мы идем? – поинтересовалась девушка.

– Семнадцатый коттедж, – ответил я небрежно. – Это в глубине Химок. Муниципального транспорта здесь нет – все, кому надо, имеют свои автомобили, а об остальных заботиться не принято, они и так счастливы оттого, что у них есть работа.

Идти было не близко, и пока мы шагали, Катя рассказала о себе. Она работала официанткой на заводе, производящем одежду, слесарный инструмент и другие изделия из пластика. У них трудилось двадцать техников, полторы тысячи программистов и шестеро инженеров, не считая администрации.

– С механиками поговорить хоть можно, – рассуждала она. – А программисты – такое, извини за выражение, быдло! То за попу норовят ухватить, то рассказать о каком-нибудь преобразовании, которое заставляет станок делать вместо шапок гигантские презервативы.

– Я, между прочим, тоже программист, – отметил я холодно.

– Ты – в первую очередь мошенник и лентяй, – легко опровергла мои слова Катя. – А вообще, из полутора тысяч действительно гадких от силы пятьдесят, но из-за них и все остальные кажутся козлами.

– Ты хоть раз видела настоящего козла? – поинтересовался я.

Вопрос был с подвохом. Все домашние животные, кроме выведенных искусственно, передохли еще в первой четверти двадцать первого века. Дикие частично выжили, хотя и их популяцию серьезно проредил целый каскад техногенных катастроф.

– Я сейчас иду рядом с таким, – внезапно обиделась Катя. – Долго мне еще терпеть тебя?

– Пару минут, – ответил я. – Вон там, за клубничной рощей, должен быть наш дом.

Миновав ароматно пахнущие деревья, я оглянулся в поисках серой полоски. Мне нужно было воткнуть розетку, чтобы взломать высокие, сделанные под черное дерево резные ворота.

Но я не учел одного – в Химках поддерживали низкий уровень аномалий, а значит, электричество получали от генераторов. Здесь некуда было подключиться простому программисту-мошеннику.

– И что теперь? – поинтересовалась моя спутница. – Есть план?

На такой случай плана у меня не было. Мы отошли в сторону от дороги, стараясь не прижиматься к высокому забору из белого камня.

– Здесь живет Астахов, помощник президента, – сказал я. – Кроме него десятка два секретарей и референтов. И еще с полсотни человек обслуги, в том числе твоя Снежана. Проникнуть внутрь мы не можем, однако…

И в этот момент на коттедж началось нападение. Пять или шесть воздушных мотоциклов вынырнули с боковой улочки, паря в метре над землей, перед воротами низко просели, а затем взлетели ввысь, один за другим перемахивая над широкими створками.

– Это Костя, друг Снежаны, – сказала Катя.

– Чтоб меня так спасали, – проворчал я.

Изнутри раздались выстрелы, вдалеке завыла сирена – видимо, на территорию Химок байкеры проникли не вполне официально.

– Валим отсюда, – предложил я.

Однако мы не успели. Буквально через несколько мгновений вся территория вокруг коттеджа оказалась заполнена мотоциклами охраны и патрульными машинами. На нас, к счастью, никто не обращал внимания.

Ворота открылись, и полицейские вместе с частной охраной спокойно вошли внутрь, затем туда же вбежали работники подъехавшей «скорой».

– Один… два… три… – начал подсчет я. – Шесть.

Судя по тому, что обращались с то ли ранеными, то ли мертвыми без пиетета, это были Костя и его друзья.

– Все? – грустно спросила Катя. – Мы не сможем теперь спасти Снежану?

– Почему же? – спросил я. – Именно теперь – сможем. Делай уверенное лицо и иди вперед, не оглядываясь.

Я пошел первым. Достал ноут, включил загрузку и сделал вид, что увлечен работой. Для обслуги я был частью охранной системы Химок, а для полицейских – одним из обитателей коттеджа. Я не видел, как шла Катя, но, судя по тому, что на нас не обращали внимания, она вела себя соответственно.

Во внутреннем дворе валялись шесть мотоциклов, вокруг одного из них разлилась на белой брусчатке уже присыпанная песком лужа крови.

Двое экспертов в пластиковых халатах что-то усердно записывали в наладонники, несколько полицейских делали какие-то специфические замеры с помощью лазерных проекций.

Никто не обратил внимания на то, что мы прошли тридцать метров от ворот до входа в дом, а затем проникли сквозь открытую дверь.

Катя направилась было в центральный холл, однако я дернул ее за собой – мы зашли через узкую дверь для прислуги на кухню. Здесь никого не обнаружилось, и я наконец смог найти розетку и подключить свой ноут.

Компьютер легко зацепился за местный бай-фай, защита дома была направлена против проникновения извне, а внутри оказалась такой простенькой, что я смог бы взломать ее даже без помощи скриптов, чуть ли не простым перебором.

– Снежана на третьем этаже, в библиотеке, – сказал я больше для себя. – Я поставил на ноут метку «хозяин», как у наладонника Астахова, теперь нам открыты все двери. Пойдем по внутренней лестнице, есть шанс ни на кого не напороться.

Однако едва мы пробрались через кухню, как в дверях столкнулись с двумя поварихами. Они оторопело уставились на нас, однако я уверенно прошел мимо них.

Затем, уже на узкой винтовой лестнице, мы с трудом разминулись с полным мужчиной в недорогом костюме-«тройке». Он тоже проводил нас подозрительным взглядом, но ничего не сказал.

А войдя в библиотеку, обнаружили не одну Снежану, а вместе с самим Астаховым, которого я несколько раз до этого видел на громадных экранах рядом с президентом.

– Вы из полиции? – нервно поинтересовался политик. Высокий благообразный старик с вызывающим доверие лицом смотрел мне прямо в глаза.

– Нет, мы за Снежаной, – вышла из-за моей спины Катя и направила на Астахова пистолет. Я стоял рядом и видел, что это дешевый муляж.

– Сереженька, все не так, как ты думаешь, – зачастила Снежана, выскакивая перед Астаховым так, чтобы закрыть его от нас.

Катя еще пыталась сообразить, что происходит, но для меня все уже было ясно. Начиная с того, что Снежану никто не держал здесь как пленницу, и заканчивая тем, что я никогда не спал с Катей – все, что ей было обо мне известно, она знала от своей подруги.

Именно со Снежаной я провел несколько ночей около года назад и помнил ее превосходно – хитрая и наглая девка, представившаяся мне Аней и прикидывавшаяся ангелочком. Она была во многом такой же, как я, – неглупой авантюристкой. Однако в отличие от меня она не ленилась и не обладала даже подобием принципов.

Я выставил ее из квартиры после того, как она предложила мне дело, которое могло кончиться смертью десятков тысяч человек и дать нам баснословную прибыль, достаточную для того, чтобы на всю жизнь перестать думать о деньгах.

Я отказался и выгнал ее. Но она помнила, что есть в Москве такой человек, который может при необходимости взломать любую сеть, и уговорила подругу обратиться ко мне, если с самой Снежаной что-то случится. Точно так же, видимо, она поступила и с байкером Костей, который по ее вине сложил голову и подставил друзей.

– Отойди, Снежана, – попросил Астахов. – Девушка, опустите пистолет, Снежане ничего не угрожает. Я в любой момент могу активизировать защиту, и за долю секунды библиотека заполнится пеной, в которой можно дышать, но не двигаться.

Я простонал. Естественно, у одного из первых лиц государства должна быть хорошая защита.

– Насколько я понимаю, вы друзья Снежаны, – продолжил политик. – И это еще раз подтверждает то, что я в ней не ошибся. Ее осудили несправедливо, и в своей апелляции она просила разобраться в ситуации. По долгу службы я рассматриваю подобные документы…

– Помощник президента рассматривает дела проституток? – вырвалось у меня.

– В смысле? – поднял брови Астахов. – Ее приговорили к смертной казни за двойное убийство, которого она не совершала. Я поговорил со Снежаной, и она абсолютно меня в этом убедила.

Я взглянул на Катю. Девушка была бледной, и ее лицо выражало полное непонимание. Ну что ж, она оказалась в хорошей компании – Снежана обманула всех присутствующих.

– Катенька, я хотела позвонить тебе и сказать, что все хорошо… – начала Снежана, но Астахов перебил ее:

– Она находится здесь под моей личной ответственностью и не имеет права звонить или отправлять сообщения.

– Так мы пойдем? – робко спросил я.

– К сожалению, не все так просто, – помрачнел политик. – Сегодня очень важный для меня день, а из-за этого дурацкого нападения террористов все может пойти насмарку. Я предлагаю вам остаться с нами на несколько часов, а затем мой пилот высадит вас на той станции надземки, которая будет вам удобнее.

– Хорошо, – кивнул я и почувствовал сильный тычок локтем от Кати. – Мы согласны.

– Вот и отлично, – улыбнулся Астахов.

Я не хотел признаваться себе в этом, но он мне нравился. В нем не чувствовалось прилизанной слащавости, эдакой выхолощенной породистости, свойственной большинству политиков. Он понимал, что стар, не пытался молодиться и был совершенно естественен.

Он говорил то, что думал, – ну или притворялся настолько искусно, что разница между правдой и ложью стиралась абсолютно.

Помещение библиотеки с громадным количеством книг, дисков и бай-файных информационных меток на стеллажах было создано в старинном, под двадцатый век, стиле сталинского ампира.

Запивая чаем барбарисовое печенье, я думал, что мне здесь нравится все, кроме Снежаны. Разочаровывать старика и рассказывать ему о том, что она – коварная тварь, я боялся. При прочих равных он поверит скорее ей, чем мне.

Сама девушка вела себя скромно и спокойно, на вопросы старалась отвечать односложно и всем видом показывала, какая она хорошая, чистая и непорочная.

– Ладно, все равно я сегодня исчезну, – вдруг усмехнулся Астахов. – Давайте я вам расскажу одну из самых охраняемых тайн на этой планете.

– Не надо, – попросил я.

– Не стоит, – потупилась Снежана.

– А мне интересно, – заявила вдруг Катя. Ей происходящее нравилось не больше, чем мне, но опыта у нее было гораздо меньше, и я чувствовал, что она близка к тому, чтобы сорваться и наделать глупостей.

– Вы знаете, что в результате ряда экспериментов, а затем попыток устранить их последствия многое на Земле изменилось, и не в лучшую сторону, – начал Астахов с банальностей. – Мы смогли избежать топливного кризиса, победили голод и войны в самых страшных их проявлениях, однако новый враг поселился прямо в наших жилищах. Этот враг – нестабильность реальности. Мы можем локально бороться с аномалиями, как, например, здесь – в Химках. Но даже в моем доме случается всякая чертовщина. Серебряные ложки становятся глиняными, в огороде вырастает авиационная мина с ядерным зарядом, повар слепнет ни с того ни с сего на несколько дней. И это всего лишь за год!

– Я был бы счастлив, если бы в моем доме аномалии происходили так редко, – отметил я.

– Да, центр Москвы экранируют гораздо хуже, особенно трущобы внутри Садового кольца, – согласился Астахов. – Так вот, в Центральной Африке уже одиннадцать лет как есть территория, практически не тронутая нестабильностью. Кодовое название – «Райские кущи». Ее экранируют силами шестнадцати крупнейших государств. И те люди, которые многое сделали на благо планеты, имеют возможность инсценировать свою смерть и переехать туда. Там живет много ученых и политиков, некоторые деятели культуры. Там ананасы растут над, а не под землей, как у нас. Там тихо и спокойно, и, засыпая в своей постели, ты просыпаешься в ней же. Я получил два билета туда. Однако моя жена отказалась оставить политику, она не смогла бы жить в тихом месте. Кроме того, – вам я могу признаться – уже лет десять или даже больше мы интересуем друг друга только как коллеги и сподвижники.

– Сережа пригласил меня присоединиться к нему, – вмешалась Снежана.

– Мне нужен хороший человек рядом, – словно извиняясь, улыбнулся Астахов. – Обратного пути не будет. Мы сможем оттуда следить за происходящим в мире, однако связаться с оставшимися в нестабильной части Земли нам не удастся. Ученым для получения чистых данных нужно, чтобы мы не имели выхода к вам. Ходит слух – среди посвященных, конечно же, – что там открыли секрет вечной молодости. Мы станем подопытными кроликами на благо человечества. Господи, я еще помню, кто такие кролики!

Астахов закрыл лицо руками. Он хотел убраться отсюда, и я не мог его винить.

– Сергей Викторович, пора. – В библиотеку вошел жилистый молодой мужчина в форме пилота гражданской авиации.

– Да, Миша, я сейчас – чуть не забыл оставить некоторые распоряжения. Вы позволите?

Последняя фраза была обращена к нам – ко мне и к Кате. Я кивнул, моя спутница никак не отреагировала. Едва Астахов удалился, она холодно спросила у Снежаны, где здесь туалет, и прошла за указанную ей небольшую дверь.

– Степанов, у тебя есть последний шанс, – быстро проговорила Снежана, едва Катя вышла. – Не перебивай. То место, в Африке, – это рай непуганых идиотов. Билеты не подписаны, ими награждают, а награжденный может передать кому угодно. Поехали со мной, Астахова даже убивать не надо, он такой глупенький, что я смогу убедить его отдать второй билет тебе.

– А зачем тебе я?

– Ты умен, талантлив и хорош в постели. – Снежана всегда умела льстить. – Я сделаю тебя королем того мирка. Ты будешь королем в раю! Ну, быстро решай!

Она не обладала внешностью фотомодели – но в ней чувствовалась какая-то изюминка, кроме того, она была превосходной актрисой.

И еще – хладнокровной стервой, готовой на любую подлость. Я не смог бы ей доверять, а значит, в конце концов все свелось бы к тому, кто кого кинет первым. И – насколько жестко.

– Нет, Снежана, – ответил я.

– Жаль, – усмехнулась она. – Ты лишил меня шанса красиво отомстить тебе за то, что выставил меня тогда.

Через пару секунд из туалета вышла Катя, затем роскошное – едва ли не больше, чем вся моя квартира, – помещение для справления нужд посетил я.

Выйдя, я обнаружил, что Катя сидит спиной к Снежане, а та пальцем двигает по столу мой ноутбучный рюкзак. Через минуту нас позвал Астахов. Он был собран, деловит и явно предвкушал грядущее приключение.

Мы прошли на вертолетную площадку. Правительственный геликоптер внутри больше напоминал зал заседаний, чем знакомые мне вертолеты общественного транспорта с обшарпанным пластиком и погнутыми поручнями.

Окон в конструкции не предусмотрели, но можно было включить экран и видеть, что происходит снаружи, – вот только Астахов попросил нас этого не делать.

– Мне-то уже все равно, – пояснил он. – А вот вам, пожалуй, лучше знать как можно меньше.

Летели мы часа два, в основном молча, хотя иногда Снежана что-то шептала Астахову, и он при этом мечтательно улыбался. Катя мрачнела все больше и незадолго до посадки тихо сказала мне:

– И мы позволим этой твари получить все?

– Да, – кивнул я. – Поверь, она найдет яму, которую не сможет перепрыгнуть.

Если честно, я отнюдь не был в этом уверен.

Затем мы сели. Старик, поднявшись, чтобы выйти, внезапно схватился за сердце, но тут же махнул рукой – мол, все нормально.

Мы с Катей остались внутри, а они со Снежаной вышли из геликоптера. Затем к нам заглянул пилот Миша и спросил:

– Вас куда?

Я все еще не мог поверить, что нас отпустят. Но Астахов, видимо, навсегда попрощался с этим миром. Ему было уже плевать на все, он шел к своей мечте, туда, где без разницы, что происходит с нами, простыми смертными: со мною, с Катей, с мэром Москвы, с президентом Российской Конфедерации и всеми остальными.

Еще через два с половиной часа мы вышли на вертолетной площадке станции надземки «Арбат». Закидывая на плечо рюкзак, я отметил, что он вроде бы стал чуть легче.

А выйдя на улицу, быстро открыл его – и увидел, что в отделении для ноута лежит томик О’Генри. Снежана украла мою рабочую машинку! Со всеми скриптами и оболочками, написанными за последние года три. Со всем тем, что помогало мне держаться на плаву и взламывать самые защищенные сети, оставаясь при этом незамеченным.

– Сукина дочь, – пробормотал я.

– Кто? – поинтересовалась Катя.

– Снежана!

Свинобабка встретила нас довольным урчанием. Она светилась счастьем, чего нельзя было сказать обо мне и моей спутнице.

– Ты понимаешь, что она способна натворить с твоим ноутбуком? – орала на меня Катя. – Если у Снежаны получится войти в него, а ты сказал, что она достаточно образованна, чтобы сделать это, то она может нарушить весь ход эксперимента! Ученые бьются над вечной жизнью, пытаются превратить наше гетто в нормальный мир, а мы позволили Снежане с твоим ноутбуком отправиться к ним!

Я, если честно, плевать хотел на ученых и их эксперименты. Но без ноутбука я был обречен на месяцы упорной работы – повторной работы, что казалось самым неприятным.

– Что дальше? – спросила Катя.

– Для начала мы напьемся, – сообщил я. – Потом переспим. А утром я выставлю тебя за дверь и буду страдать.

– Дурак ты, Степанов, – обиделась Катя.

В первом приближении ее план выглядел так: я каким-то образом нахожу перевалочную базу ученых, на которую отвезли Астахова и его спутницу. Затем мы едем туда и сообщаем заинтересованным лицам о том, что Снежана – особо опасна. И наконец расходимся каждый в свою сторону.

– После того как нас расстреляют, – отметил я. – Астахов же сказал – вот-вот инсценируют его смерть, а значит, то, что он жив, – государственная тайна, знать которую мы не можем. Кроме того, если я признаюсь в том, что ноутбук – мой, то меня ждет двадцатилетняя экскурсия на каторгу – в нем хватает улик.

Мне хотелось выпить. Хотелось вытащить из живота свинобабки ломоть мяса, обжарить его в кухонном программаторе, насадить на вилку и сожрать, запивая самогоном, разбавленным вишневым соком.

И совсем не хотелось возвращаться к истории своего самого дурацкого поражения. Снежана могла вообще выкинуть ноут в ближайшую мусорку – я подозревал, что ее целью было отомстить мне. И сразу могу сказать: ей это удалось.

– Не сдавайся! – заорала Катя. – Снежана говорила, что ты гений! Взломай их сеть, проберись к ним, укради свой компьютер – может быть, они еще никуда не улетели, а ждут транспорт в Африку!

Я глубоко вздохнул. Если они не улетели, то шанс оставался. Ворваться на секретную базу, отобрать свою вещь у стервы и оставить ее там проигравшей – в этом был смысл!

Достав с полки в туалете свой старый ноут, я минут пять вспоминал пароль, затем плюнул, разобрал его и обнулил BIOS, после чего легко запустил машинку.

Развернул новую операционку, с первого раза обнаружил положение, в котором ноут поймал бай-фай, и начал работать. Я разыскал ТТХ геликоптера, очертил вокруг коттеджа Астахова окружность, на границе которой должна была находиться перевалочная база, нашел шесть объектов, из которых постепенно забраковал два, потом еще два, и в конце концов у меня осталась только одна точка на карте – биолаборатория.

Работать на старом ноуте, на котором невозможно подстроить под себя клавиатуру и который мог задуматься на долгую секунду после просьбы обновить страницу, казалось непривычным, но в целом – реальным. Хуже всего оказалось то, что приходилось оперировать только разрешенными данными – о том, чтобы вскрыть правительственную сеть, не могло быть и речи. Защитные технологии с тех пор, как я включал эту машинку в последний раз, ушли слишком далеко.

– Сиди здесь, – сказал я Кате. – Нет, я пойду один – ты будешь обузой.

Я вскрыл свой тайник в заколоченном электрощитке на лестничной площадке и достал оттуда спрятанное на черный день оборудование.

Дорога до биолаборатории заняла шесть с половиной часов. Из них полтора я провел в Московском метрополитене имени Ленина, и это было не самое приятное время в моей жизни – но я выжил и даже не получил особо серьезных травм, зато выиграл минут сорок.

Потом я ехал в автобусе и надземке, а последние восемь километров пробежал на квазироликах напрямик через лес. Уже стемнело, а линзы давали возможность видеть окружающее без детализации, и я чуть было не свалился в болотце-аномалию, но вовремя успел отпрыгнуть, почувствовав усилившуюся гравитацию.

Лаборатория стояла посреди леса, и никаких дорог к ней не вело. Все, что нужно, сюда доставляли по воздуху – и точно так же увозили. Я тронул тестером проволоку ограждения – электричество не подключено.

Зато здесь было старое доброе поле Янсена. Через него легко можно пройти, если делать это медленно. Чуть занервничаешь, дернешься – и оно обхватит тебя плотно, как смола, и останешься висеть мухой в янтаре.

Я надел пластиковые перчатки и полез вверх. Медленно, аккуратно. Естественно, охрана видела меня – но я знал, что ни один российский охранник не упустит возможности посмотреть, как человека хватает поле Янсена. Они будут делать ставки, рассматривать эмоции на моем лице и смеяться над моей тупостью – но до последнего момента не попытаются схватить.

На то, чтобы перелезть и пройти два метра поля, у меня ушел почти час. Почувствовав, что вот-вот вырвусь, я остановился и достал из рюкзака стеклянный контейнер. Я уронил его на землю и медленно наступил, чувствуя, как подошва давит осколки.

А в следующий момент я взлетел. Потому что в контейнере была гравитационная аномалия – в свое время я выложил за нее двадцать тысяч. Гравитационные аномалии, так же как и серые полоски, мигрируют, но в отличие от серых еще и склонны к чему-то вроде любопытства. Насколько я знаю, всего их было поймано в Москве не больше десятка, и то, что одна из них попала ко мне, – чистое везение, подкрепленное звонкой монетой.

Едва я взмыл в воздух, всюду зажегся свет и завыла сирена. Из развлечения я стал для охраны проблемой и головной болью. Отталкиваясь от воздуха с помощью приводов роликов, я пулей пролетел метров сорок вдоль забора, а затем со всего маху шлепнулся в высокую траву и побежал. Сзади уже орали люди, но они не видели меня.

Я вытащил белый халат из дорогого пластика и на ходу накинул на себя поверх одежды и рюкзака. Электроника внутри халата просчитала варианты, решила, что рюкзак – это горб, и скрыла его, повинуясь программе «красота».

Вокруг были длинные серые одноэтажные здания, около некоторых пахло навозом.

Из одного из них выбежал человек в халате, похожем на мой.

– Что случилось? – крикнул я ему.

– Проникновение! – ответил он. – Черт, если это опять учебная тревога, я убью Максакова!

– Готов помочь вам! – крикнул я вслед ему, и он махнул рукой – то ли отказываясь, то ли приглашая меня поучаствовать в расправе.

Я побежал за ним, отставая буквально на полшага. За те полторы сотни метров, которые мы пронеслись рядом, пару раз нам навстречу выскакивали охранники, но, признав моего спутника, тут же отбегали в сторону.

Наконец мы добрались до двухэтажного белого здания.

– Ахметов к Максакову! – грозно крикнул мой спутник двоим охранникам на входе, и они разошлись в стороны.

Я хотел вбежать следом, но передо мной стражи сомкнули плечи, и я едва не уткнулся в них носом.

– Тоже хочешь к Максакову? – поинтересовался один из них.

По ленивой плавности движений я понял, что передо мной модифицированный. Скорее всего – из десанта. В драке против него у десятка таких, как я, не было ни единого шанса.

– Да нет, в общем, – ответил я небрежно. – Тут подожду.

А через минуту рядом образовалось еще несколько модифицированных. Они с подозрением смотрели на меня, но десантник на входе сказал:

– Он с Ахметовым.

И это всех, включая меня, устроило. Однако, когда я хотел было отойти в сторону, охранник у дверей смерил меня таким взглядом, что я понял – лучше подождать Ахметова.

По улочкам лаборатории бегали только охранники. Ни одного ученого или гражданского. Минут через пять из здания вышел Ахметов. Он скользнул взглядом по охранникам, хмыкнул, а затем полуобнял меня за плечи и увлек в сторону одноэтажных зданий.

– Слушай меня внимательно, мой маленький, но очень глупый шпион, – сказал он мне негромко, но внятно. – Сейчас я проведу тебя в корпус, из которого ты через эвакуационный выход сможешь отсюда выбраться. Мне плевать, на кого ты работаешь – на монголов, на господина президента или на корпорацию «Хонда-Лада». Но если ты уйдешь, то у Максакова, который в последнее время неимоверно меня бесит, будут проблемы. А если я тебя сдам – то у него появится медаль и чин подполковника, что меня ну никак не устраивает. Ты понял?

– Я хочу получить свой ноутбук, – пошел я ва-банк.

– Чего? – оторопел мой собеседник.

– Сегодня к вам прилетел какой-то седой дед и девушка с ноутбуком. Ноут она украла у меня, – сказал я. Может быть, Ахметов решит, что я ничего не знаю, и отдаст мне мою машинку?

– Ага, – задумался ученый. – Интересно. Так это твой ноут?

– Да, – кивнул я.

– Ну, тогда я, наверное, все же сдам тебя Максакову, – грустно сообщил Ахметов. – Потому что мне очень понравился твой ноут, и я уже поставил на него семнадцатых «Героев».

Я оторопел, но в следующее мгновение ученый хлопнул меня по спине и заливисто расхохотался.

– Шутка! «Героев» я и вправду поставил, но сдавать тебя не собираюсь. Так ты сюда за ноутом полез?

– Ну и попытаться отомстить той девушке, – признался я. – Но это не главное. И, кстати, мне достаточно будет некоторых данных с ноута. А саму машинку могу оставить.

– Месть – штука полезная, – медленно произнес Ахметов.

Он шутовским жестом открыл передо мной дверь лаборатории, при этом небрежно прикоснувшись лацканом к считывающему устройству на косяке.

Я вошел внутрь. Это был абсолютно чистый, сияющий в свете мощных ламп белоснежный ангар.

– Значит, ты хочешь отомстить Снежане? – поинтересовался Ахметов, стоя чуть позади меня.

– Это не так важно, как программы, – отмахнулся я.

– К сожалению, Снежана уже подотчетная, – грустно сказал ученый. – Кстати, та еще оторва. Чуть не убедила меня, что все можно переиграть. Но она уже выпила сок с маркерами, и я точно знал, сколько в ее речах правды. Ни единого слова.

– Они улетели? – спросил я, делая вид, что мне это безразлично.

– Можно и так сказать, – ответил Ахметов. – Ладно, пойдем, я покажу тебе семнадцатых «Героев».

Мы вошли в лифт. Я прикинул по изменению силы тяжести скорость и считал секунды – получилось, мы спустились метров на двести.

Сразу за створками лифта была дверь с кодовым замком, на котором мой спутник быстро отщелкал код, глянул в считыватель сетчатки, а затем сунул ладонь в открывшуюся дыру и поморщился.

– Сука Максаков со своей долбаной секретностью, – пояснил он, когда дверь с явственным хлопком перепада давления распахнулась.

За ней была стандартная жилая квартира – разве что вместо окон здесь висели широкоэкранные мониторы с видами пейзажей в разных странах.

Обычная трешка, в меру захламленная, с просиженным креслом напротив компьютерного стола и незаправленной постелью в дальней комнате – дверь туда Ахметов захлопнул перед самым моим носом.

– А вот твой ноут, – протянул он мне машинку.

Я открыл ее – пароль стоял уже другой, но я нажал комбинацию клавиш и вошел в систему.

– Ловко, – удивился ученый.

Вбив пароль своего старого ноута, я быстро перекачал по бай-фаю всю нужную мне информацию, а затем запустил программу чистки. Она даже не удаляла мои скрипты – а просто слегка меняла в них код так, что вычислить первоначальный вариант потом не смог бы никто.

– Все, – сказал я. – Получите и распишитесь.

– Как вы меня все задолбали своей отчетностью, – расхохотался Ахметов. – Что, даже «Героев» себе не скинешь? Лицензия, наши ребята ломали, идет на любой панели.

– Нет, спасибо, – покачал я головой. – Так где здесь выход?

Ученый задумался. Я подозревал, что он обдумывает, не сдать ли меня Максакову, и надеялся только на то, что победит мстительность.

– Как ты относишься к гипнокоду? – спросил он наконец.

– Отрицательно, – ответил я мгновенно.

Нет, конечно же, гипнокод в общем смысле – это, может, и благо. Для тех, кто хочет бросить курить или стремится похудеть, для солдат, для заключенных на поселении. Но в моем конкретном случае пускать кого-либо к себе в мозг я не собирался.

– Жаль, очень жаль, – расстроился Ахметов. – Если бы ты ответил иначе, я бы дал тебе возможность насладиться местью.

Я вышел из леса спустя полтора часа. Теперь я знал один из самых странных секретов в мире, но не мог никому его разболтать. Да, в общем, и не хотел.

В надземке я спал на полу, потому что всем известно, что делать это в удобных фиолетовых креслах опасно для жизни. Что за аномалия такая и почему она проявляется только здесь, не знал никто, но факт оставался фактом.

Домой я ввалился под утро. Катя спала, свернувшись калачиком в моей постели. Она была похожа на обиженного ребенка – надутая нижняя губа, сморщенное личико. Моя старая рубашка, которую она использовала вместо ночнушки, задралась до середины бедра. Еще недавно это послужило бы поводом к немедленной попытке опошлить сон прекрасной дамы грубыми поползновениями, но в данный момент у меня были другие дела.

Я вынул из ласково урчащей свинобабки четыре куска мяса, а затем укутал ее покрывалом и засунул в свой громадный походный рюкзак. Весила она килограммов семьдесят, не меньше, а я давно не занимался спортом – так что денек мне предстоял нелегкий.

Когда я добрался до эвакуационного выхода, Ахметов меня уже ждал. У его ног стояла большая сумка с гравиколесиками, а из нее торчала слепая пасть свинобабки.

– А много людей вообще знает? – спросил я у единственного человека, с которым блок в моем мозгу позволял говорить об этом.

– В России – около десятка специалистов и по миру еще сотни полторы, – усмехнулся ученый.

– Максаков знает?

– Нет, конечно. Он абсолютно уверен, что по средам суборбитальники уносят в Африку наших старперов, а свинобабки появляются из пробирок. Я лично считаю, что в этом есть некая сермяжная правда – в том, что политики и администраторы от науки и искусства кормят народ, который прежде всю жизнь обдирали. Обычные люди такого не заслуживают, а этих вроде как и не жалко. Ну-ка, покажи своего.

Я открыл рюкзак, и из него тут же показалась тупая морда.

– Русик Тарбаев, кинорежиссер, – узнал его Ахметов. – Скотина, каких мало, дослужился до замминистра. Ладно, бери свою Снежану и вали отсюда. Кстати, жаль, что с Астаховым так получилось.

– Да нет, не жаль, – ответил я. – Сердечный приступ в данном случае – лучший выход, учитывая, что мужиком он был неплохим.

– По мне, так все они неплохие, – проворчал, закидывая свинобабку на плечи, ученый. – Когда урчат мордой кверху.

Я взял сумку, попробовал ее на вес – гравиколесики работали исправно, неприятностей с этой стороны можно было не ждать.

– Эй, Ахметов, – окрикнул я уже уходящего с моим рюкзаком ученого. – А в Африке вообще есть это место-то, райское? Единственное нормальное, а не наша зона приключений? Ну, «Райские кущи»?

– Есть, конечно, – расхохотался он в ответ. – Но живут там более достойные люди. Африканское племя, каннибалы, отличные ребята.

По дороге домой я рассуждал, как объяснить произошедшее Кате. Правду сказать я ей не мог, даже если бы очень захотел, а лгать надо было как можно убедительнее.

И еще я чувствовал, что пора сваливать из Москвы куда-нибудь на Урал, а то и подальше. А что? Устроюсь там программистом на завод, стану зарабатывать деньги – учитывая, что в доме свинобабка, и на еду особо тратиться не придется.

А Катя… Хорошая девчонка. Надежная, честная. И красивая.

Главное, не выставить ее в очередное мерзкое утро…

Впрочем, не исключено, что именно с ней я буду просыпаться с удовольствием?

В сумке радостно урчала Снежана.

Примечание автора

Это странное и нелепое «завтра», к которому мы уверенно идем сегодня. Мир, где программист – рабочая специальность, потому что скоро даже для профессиональной уборки необходимо будет владеть навыками программирования моющих пылесосов.

Мир, в котором окружающее пространство – после того как его попользовали мы, разумеется, – стало настолько неуютным, что об обычном куске земли, на котором действовали бы обычные законы физики, остается только мечтать.

Мир, который на самом деле почти не отличается от нашего, потому что живут в нем точно такие же люди. С такими же желаниями и стремлениями, с такими же бедами и радостями.

Это – мир, настолько же абсурдный, как наш с вами. В нем – как и здесь – одни желают продать что угодно, чтобы подняться над остальными, – а другие мечтают о том, чтобы всем вокруг было хорошо или, если не получается всем, то хотя бы самым близким.

Другие сказки

Перепелиное яйцо

Каждый раз, когда десятилетняя дочка просила у Сержа подарочек, – а просила она часто, тот дарил Маришке какую-нибудь маленькую вещицу, коих всегда у него с собой было немало. То сережку с жемчужиной, то странную серую монетку с дырочкой, то камушек, похожий на воробушка, то муравья в янтарной капельке. А когда собирался в последнее плаванье, у него не оказалось ничего подходящего – и он, увидев глаза дочери, просто срезал со своего камзола пуговицу, медную, с птичкой.

Маришка знала: на «Чайке» у всех офицеров камзолы с такими пуговицами.

– Балуешь ты ее, Серж, – не стесняясь девочки, заявил капитан. – Вырастет капризная, никто замуж не возьмет.

– Как же мне ее не баловать? Она у меня одна! – Отец подхватил Маришку на руки и закружил по пристани. – Вернемся в Тамбург – куплю дом на скале!

– Не загадывал бы, – привычно проворчал капитан.

А Маришка давно уже в мечтах жила в том самом доме: большом, двухэтажном, с пологой крышей, на которой солидно поскрипывал громадный флюгер – трехмачтовый корабль, про него папа сказал, что «таких не бывает».

Маму девочка совсем не помнила, ей казалось, что всегда в доме управлялась экономка – фрау Элли – и никогда не было иначе. Фрау громко топала по коридору, ругалась с булочником и молочницей, а еще заставляла Маришку вышивать крестиком и по десять раз за день мыть руки.

Когда отец приходил из плаванья, все менялось: никакого вышивания – понятное дело, и можно не заплетать косы, а бегать с хвостиком, и еще много-много всего.

А когда уходил – в их домике неподалеку от тамбургского порта становилось грустно и мрачно. Так случилось и в этот раз: не успела Маришка дойти до дома, как настроение испортилось. Ганс и Вольф, старинные приятели, звали играть в камушки, но ей не хотелось.

Когда прямо перед нею невесть откуда оказался бродячий серый кот, девочка отпихнула его ногой, еще и топнула вслед – ишь, животное! Под ноги бросается! Кот только жалобно мяукнул, глянул на Маришку зелеными глазьями и убежал.

Дома ее ждал обед, а потом до вечера вышивание вместе с фрау Элли. На следующий день испортилась погода, и даже если б девочка захотела, она не смогла бы пойти играть с другими детьми – дождь и сильный ветер были для фрау Элли достаточным основанием, чтобы не пустить хозяйскую дочку гулять.

Ночью разыгралась буря, и экономка долго не ложилась спать: молилась и причитала. А Маришка совсем-совсем не боялась, ни за себя, ни за отца – он ведь такой сильный!

Дождь шел еще несколько дней. Рыбаки не выходили в море, ждали – хотя и было понятно, что это начинается осень.

Иногда все же выглядывало солнце, тогда Маришка выходила на улицу и бегала вместе с соседскими мальчишками, играла с ними в пятнашки, в камушки, в прятки. Но дождь моросил все чаще, и ей приходилось вышивать, сидя у окна и лениво поглядывая время от времени на серый фасад дома напротив.

Однажды октябрьским утром в дом помощника капитана капера «Чайка» Сержа Монка постучал высокий хромой незнакомец в черном плаще. Маришка, проснувшаяся с час назад, но из вредности не сказавшая об этом экономке, прекрасно видела в свое окошко, как он подошел, дернул за веревочку, а затем до нее донесся звон колокольчика и голос фрау Элли:

– Ну разумеется… Ну что вы!.. Да, конечно же, мы любим животных…

Слов незнакомца девочка не слышала – он говорил очень тихо. А к тому времени, когда Маришка, одевшись, выбежала в прихожую, там кроме фрау Элли уже никого не было.

Только шуршало что-то в большой корзинке, стоявшей около дверей.

– Даже и не знаю, как я согласилась? – озадаченно воскликнула экономка. – Господин Серж наверняка будет недоволен. Но не выкидывать же его теперь!

Маришка видела, как фрау Элли прячет в передник монетку. Кто-то пришел и заплатил ей за то, чтобы она взяла корзинку.

Девочка заглянула внутрь и увидела влажные бусины глаз: в корзине сидел котенок. Он был такой милый, что девочка не удержалась и взяла его на руки. Ярко-рыжий, зеленоглазый, звереныш доверчиво потянулся к ней, и у Маришки в восторге быстро застучало сердце.

Она уже любила этого котенка.

Стоит ли говорить, что весь день котенок был рядом с нею и даже ночью девочка не смогла расстаться с новым другом.

Она гладила маленького зверя и шептала, что никогда его не бросит, обнимала и целовала, и ничего ей больше не было нужно.

А на следующее утро после того, как в доме появился котенок, Маришка обнаружила, что может творить чудеса.

Вначале она пожелала сладких булочек, и фрау Элли, никогда не покупавшая их, кроме как на Пасху, взяла у булочника сразу десяток.

Потом девочка захотела, чтобы было не пасмурно, и тучи, просвета в которых не заметил бы даже опытный астроном, за несколько минут убежали с небосвода, оставив место не по-осеннему яркому солнцу.

Немного поразмышляв и поэкспериментировав, Маришка поняла, что все дело в котенке. Если она загадывала желание, когда гладила звереныша, оно исполнялось, а в любое другое время – ну хоть обжелайся, все равно ничего не исполнится!

– Мари, ну как ты можешь! – Фрау Элли сощурила близорукие глазки. – Не бери булочку! Ты же только что гладила котенка! Иди вымой руки.

В голове у девочки появилась смутная, пока еще не оформленная мысль. Она привычно сбегала в уборную, где сполоснула руки в умывальнике и тщательно вытерла их полотенцем, не преминув затем построить рожицы перед единственным в доме большим зеркалом.

Почти весь вечер Маришка играла с соседскими мальчишками в камушки, и все ей удавалось – она с одного броска выбивала по две, а то и три дамки противника.

– Ну ты даешь! – в конце концов восхитился Ганс.

Ему месяц назад исполнилось тринадцать, после чего он дней пять ни с кем не играл – решил, что теперь совсем взрослый. А позже он подарил Маришке маленькое перепелиное яйцо, сказав, что оно волшебное и исполнит любое ее желание. А потом заявил, что пора бы договориться о свадьбе. Девчонка больно ущипнула его за руку и обозвала дураком, но потом несколько дней, до самого отцовского отплытия, ходила под впечатлением, поглаживая яйцо – наверняка не волшебное, а самое что ни на есть простое.

– Может, ты ведьма?

– Ведьма, ведьма! – подхватили остальные мальчишки, хохоча и встав вокруг девочки в подобие хоровода.

Маришка кинулась на них с кулаками, и они принялись толкать ее, пока наконец Ганс не закрыл ее от остальных – кого-то стукнул, кого-то отпихнул и вывел плачущую «невесту» из визжащего круга.

– Ты предатель, – звонко крикнула Маришка, ударила его ладонью по щеке и побежала прочь, размазывая слезы.

Ворвавшись в прихожую, девочка первым делом бросилась в уборную. Смыв следы слез, она обнаружила на полке под зеркалом котенка, уютно расположившегося между банкой с золой и пяточным камнем.

Внимательно посмотрев в отражение, девочка внезапно поняла, что слово «ведьма» ей отнюдь не неприятно. Конечно, «принцесса» или «волшебница» было бы куда лучше… А почему бы и не стать кем-то важным? Что ей мешает? Фрау Элли? Долой фрау Элли!

Эта страшная мысль на мгновение испугала девочку, но уже через минуту она вполне освоилась с нею.

Взяв котенка на руки, Маришка быстро пробежала мимо гостиной прямо в свою спальню. Там она прикрыла дверь и легла в кровать.

Здесь ей лучше всего думалось. Проводя рукой по мягкой шерстке, девочка загадывала желания и тут же от них отказывалась – всё казалось не тем, не таким, ведь наверняка можно было загадать правильнее!

– Хочу стать взрослой. Нет, не хочу! – Тогда придется сразу же замуж, а за кого? Да и вообще, глупости это все. – Хочу, чтобы фрау Элли исчезла! Нет, не хочу. Пусть пока будет. Хочу шелковое платье. Нет, ну что ты такая глупая! Хочу стать волшебницей! Нет, нет, это страшно, подожди.

И тут ее осенило. Надо же просто посоветоваться! Маленький котенок, который лежал рядом с нею в кровати, на роль советчика подходил по всем параметрам: и ласковый, и красивый, и любит ее. Вот только не разговаривает.

– Хочу, чтобы он научился говорить! – загадала девочка.

– Мяу, – ответил котенок и потянулся.

– Хочу, чтобы он научился говорить по-человечески, – поправилась Маришка.

– Так бы сразу и сказала. – Котенок попытался лизнуть собственный лоб, не достал языком и передумал. – Кстати, меня зовут Якоб. А почему бы тебе не стать королевой?

Девочка задумалась. Вообще-то в Тамбурге давно уже всем заправлял городской совет во главе с бургомистром. Бургомистр – это такой смешной дядька в костюме, похожем на шутовской. Он всегда пыхтит и пытается всех перекричать.

Но можно и королевой. Да, королевой – даже лучше! Папа всегда говорил, что в городском совете сидят одни старики, и это плохо. Если не будет стариков, а только одна молодая королева, то все сразу станет хорошо.

– Но ты имей в виду, – котенок зацепился коготком за Маришкину юбку и безуспешно пытался освободить его, – каждый раз, когда твое желание исполняется, ты за это платишь.

Маришка слышала страшные истории про дьявола и проданные души. Но душу можно было продать только один раз, а значит, это не дьявол.

– А я обязательно должна знать, чем именно плачу за желания? – спросила она тихо.

Якоб изумленно посмотрел на нее, оставив сражение с ее юбкой.

– Какая умная девочка! Нет, конечно. Ну так что, королевой?

Удивительно, но фрау Элли больше не беспокоила маленькую хозяйку, не требовала от нее умыться перед сном и даже не заглянула проверить ночью – так что девочка уснула, одетая в уличное платье.

Она сладко улыбалась, а рядом дергал задними лапками спящий котенок.

Бух-бух-бух! – раздавались удары в дверь. Фрау Элли почему-то совсем не торопилась открыть. Маришка выглянула в окно и увидела, что там очень много народа – городской стражи, каких-то важных людей, соседей.

Девочка испугалась и решила не открывать. Более того, на случай если в дом все-таки ворвутся, она залезла в проверенное место, где ее мог найти только отец, – на верхнюю полку в кладовке, за большой моток одеял.

Сердце бешено стучало, мысли испуганно бились в голове. И когда исчезли скрывающие девочку одеяла, и в проеме света показалось смутно знакомое лицо, Маришка с чувством исполненного долга потеряла сознание.

Очнувшись, она обнаружила себя лежащей на самой мягкой перине, какую только она могла представить. Рядом, вылизывая лапку, сидел ее рыжий котенок. Увидев, что девочка открыла глаза, Якоб потянулся и сказал:

– Ну и чего ты испугалась? Сама же хотела – королевой. Пока еще тебя нашли! О! Сейчас зайдет.

Приподнявшись, Маришка успела оглядеть помещение, где стояла кровать. Само ложе было гораздо больше, чем вся ее старая комнатка, а громадный зал, в котором оно стояло, по размерам мог, наверное, соперничать с площадью перед ратушей.

Не успела девочка обдумать свое положение, как дверь открылась – и к кровати направился, шаркая по паркету, сам бургомистр!

Несмотря на заверения Якоба, девочка очень испугалась, что ее сейчас разоблачат и сделают что-то ужасное. Но ничего подобного не случилось.

– Моя королева! – выспренно начал бургомистр. – От имени горожан Тамбурга я завтра во время торжественной церемонии вручу вашему величеству ключи от города и все остальные символы власти. Желаю вам хорошо отдохнуть. Если что-нибудь понадобится, просто дерните за один из шнурков.

И вышел. Так же шаркая и сгорбившись, усталый, жалкий и совсем не похожий на человека, которого Маришка не раз видела во время празднеств около ратуши.

Вдоль спинки кровати действительно висели разноцветные шнурки, за которыми виднелись подписи:

Одеться

Быстро одеться

Сладкие булочки

Развлечения

Королевские дела

– Дергай, – посоветовал котенок. – Мне самому интересно.

Маришка повернулась, сжала в руке синий шнурок – с надписью «Сладкие булочки» – и мягко потянула его вниз.

Ничего не произошло. Девочка внезапно заподозрила, что над ней просто пошутили, и уже даже придумала, как скажет бургомистру: «Вы же взрослый человек! Не стыдно издеваться над ребенком!» – когда громадные створки дверей бесшумно распахнулись и в комнату вбежал поваренок с подносом, на котором лежали сладкие булочки.

И не знакомые – маленькие, простенькие, – а большие! Полностью в сахарной пудре. Откусив от первой, Маришка обнаружила, что внутри булочки – настоящий малиновый джем! Самый вкусный в мире!

Она не был жадиной – дала откусить Якобу. Тот довольно заурчал, слизывая джем и сахарную пудру, но мякиш не тронул.

– Хитрый! – возмутилась девочка. – Надо все есть!

– Кому надо, тот пусть и ест, – пробормотал котенок. – А я теперь королевский кот, мне все можно.

И вот тут-то Маришка все и поняла. Она откинулась на спину, посмотрела на расписанный цветами и ангелами алый бархат балдахина и заплакала от счастья.

Теперь она могла все! Все! Спать до обеда – это раз. Не мыть руки – это два. Не вышивать – это три. Играть до ночи и даже ночью, есть перед сном, не слушаться взрослых, пачкать одежду… Все. Абсолютно.

Маришка лежала, гладила Якоба, и котенок мурлыкал. Она чувствовала себя совершенно счастливой.

Потом она дергала за другие шнурки. Ее развлекали шуты и музыканты, рассказывали всякие разности про то, сколько в Тамбурге людей, что город производит и с кем торгует. Выяснилось, что «Одеться» отличается от «Одеться быстро» количеством одевающих. Причем быстрее выходило, если их было всего трое – а если человек двадцать фрейлин, по одной на каждый чулок-носок, то и за час не получалось управиться.

Вечером королевские чтецы рассказывали Маришке волшебные сказки. А она лежала и просто гладила Якоба.

Утром ее одели в торжественное платье, которое оказалось тяжелее, чем отцовский камзол. Вывели на балкон – выяснилось, что дворец стоит на скале, на месте того самого двухэтажного домика, который собирался купить отец.

Перед дворцом собрались горожане – очень много, так много, что Маришка даже удивилась: неужели в Тамбурге столько людей? Бургомистр и другие важные люди долго что-то говорили, толпа перед дворцом кричала, бросала вверх шапки.

Девочка устала почти сразу, но Якоба под рукой не было, и она не могла прекратить все это безобразие. Потом они поехали в собор на площади, там на голову Маришке водрузили тяжеленную корону, и грустный бургомистр, ненатурально улыбаясь, прошептал ей на ухо, что конечно же потом будет тоненькая красивая корона, а пока надо потерпеть.

После коронации Маришку опять показали народу, и снова все кричали и подбрасывали шапки. А юная королева думала: как горожане умудряются в такой давке ловить именно свои? Или они ловят чужие и подбрасывают их? А может, бургомистр перед коронацией выдал всем одинаковые головные уборы и потому всем без разницы?

Когда она добралась до Якоба, то сил не осталось даже на загадывание желания. Мари Первая покорно вытерпела долгое раздевание, выпила чашку какао и тут же уснула, едва успев обнять котенка.

А потом выяснилось, что быть королевой совсем не так просто, как казалось поначалу. Приходилось подписывать бумаги и присутствовать на каких-то заседаниях.

Оказалось, что мыть руки и слушаться взрослых должны даже королевы. Конечно, всегда можно было схитрить, погладить Якоба, и тогда все сразу же менялось – но Маришка очень быстро поняла, что любое неосторожное желание способно полностью поменять все ее окружение, отчего потом придется со всеми заново знакомиться, и вообще все не так просто.

Вихрь новых дел, лиц, развлечений подхватил Маришку. День убегал за днем, а за ними уже спешил следующий. Неделя сменялась неделей, они складывались в месяцы, и вот уже сквозь метель можно было разглядеть приближающееся Рождество.

Утро началось как обычно, королева проснулась, повалялась в кровати, поиграла с Якобом. Она все чаще относилась к нему как к простому котенку и все реже разговаривала с ним, потому что он только поддакивал, а если вдруг что-то советовал, то после этого все вокруг менялось слишком резко.

Ее помыли в ванной, одели в новое платье. Потом был завтрак: Маришка долго выбирала из десятка блюд, в конце концов просто взяв первое попавшееся. Потом – королевский прием: послы иностранных государств кланялись и чего-то хотели, а первый министр, стоявший за троном, тихо давал советы.

Пару раз Маришка говорила не то, что ей подсказывали, – она ведь была королевой, а не куклой на троне! Впрочем, как всегда, обошлось без неприятностей. Днем она каталась на пони по парку, выросшему около дворца за одну ночь, вечером слушала выступление поэтов, насочинявших множество посвященных ей стихотворений.

Те поэты, сочинения которых Маришке пришлись по душе, получили награды, некоторые ушли несолоно хлебавши, а нескольких она приказала высечь – в последнее время ей очень нравилось смотреть, как меняются лица людей, которых она поощряла или наказывала.

– Под звуки посвященных ей дифирамбов наша королева защитит Тамбург, – бормотала девочка привязавшиеся строчки. – Солнце канет вниз, но не опустится тьма – наша королева воссияет сама.

Ей неожиданно вспомнилось, что когда-то все было не так. Да, действительно… Кто-то дразнил ее, королеву! Или тогда она еще не стала королевой? Точно. И ее защищал Ганс. Чем-то похожий на принца из соседнего королевства. Только красивее.

Она вбежала в спальню, твердо намереваясь сегодня же потребовать Ганса к себе.

– Послушай, – с ходу заявил Якоб, увидев ее, – тебе не говорят об этом, но на наш город движутся войска короля Карла. Почеши мне спинку, загадай желание.

– Завтра, – махнула рукой девочка. – Или послезавтра. А вообще, если подумать, то война не так уж и плоха. Я смогу защитить Тамбург. Это все знают.

– Ну не упрямься. – Котенок явно занервничал. – Давай, погладь меня.

Маришка удивилась – он никогда не настаивал. Неужели все так серьезно? Нет, ерунда. Она все равно может что угодно, поэтому – решено: война! Хоть станет понятно, за что армии столько денег платят – в три раза больше, чем уходит на нее саму, она своими ушами слышала отчет казначея!

– Пусть будет война. И мое слово – главнее, чем твое! – Девочка гордо задрала подбородок. – Я – королева, а ты – просто котенок. Захочу – заведу себе другого.

На следующее утро Якоба не оказалось рядом. Маришка даже испугалась – вначале за котенка, а потом за себя: как же она обойдется без исполнения желаний?

Но потом девочка успокоилась. Она – королева. Она может все. Как там было? «Ростом мала, но не возьмешь на испуг»! Так оно и есть.

– На нас идут войска короля Карла? – холодно спросила Маришка на утреннем Королевском совете. – Почему мне об этом не доложили?

Советники загомонили, замахали руками.

– Ваше величество, простите нас, пожалуйста, мы беспокоились только о вашем благорасположении!

– Ладно, прощаю. – Прощать тоже было интересно – люди всякий раз так радовались! Но наказывать все равно казалось интереснее. – Теперь расскажите, как мы станем защищаться.

Выяснилось, что защищаться никто не собирался. Все хотели откупиться – собрать много-много денег и предложить их королю Карлу. А тот уж сам бы выбрал – или штурмовать укрепления и потом по монетке собирать контрибуцию со всего города, или сразу, без потерь, получить кучу золота и уйти. Советники как один считали, что Карл выберет второе.

– Нет! – Маришка гордо выпрямилась. – Мы будем сражаться.

Несколько советников из тех, что помоложе, поддержали ее, остальные попытались воспротивиться, но это оказалось бесполезно. Мари Первая чувствовала праведный гнев обманутой королевы.

– Как?! Мы должны платить выкуп какому-то Карлу? Или я не королева в своем городе? Да кто он такой?

– Он лучший в мире полководец… – тихо прошептал кто-то, но эти слова попали как раз на промежуток между фразами Маришки, и королева услышала.

– Теперь я буду лучшим в мире полководцем.

Весь день она инспектировала войска. У солдат были красивые мундиры, острые сабли, со стен крепости в поле смотрели громадные пушки.

– Мы не можем проиграть! – Королева непонимающе глядела на советников. – У нас ведь все так хорошо!

– Наши пушки несколько устарели, а солдаты давно не воевали, – мягко увещевал ее Первый Министр. – Кроме того, у Карла в двадцать раз больше войск!

– И все равно мы не можем проиграть.

Вечером Якоб не появился. Утром тоже, и через день, и через два. Хуже того, выяснилось, что, узнав о решении королевы принять сражение, из Тамбурга сбежали многие богатые купцы, и даже среди менее состоятельных людей распространялся страх.

– Мы не воевали уже сто лет! – объяснял девочке Первый Министр. – У нас были только каперы, нападавшие на торговые суда тех стран, которым до нас никак не добраться. Однако сейчас большинство каперов в теплых водах, потому что наша гавань замерзла.

Каперы. Это ей что-то смутно напомнило… То ли она какой закон подписывала, то ли орден кому-то вручала… Нет, забыла!

Чем ближе подходили войска короля Карла, тем больше людей бежало из Тамбурга. Это стало заметно даже Маришке: исчез церемониймейстер, потом, осознав, что им не переубедить молодую королеву, город покинули несколько советников и Первый Министр.

Стражники во дворце ходили в грязных сорочках, и даже приказ выпороть нескольких не возымел действия – в городе царили беспорядки.

А когда король Карл подошел к воротам, паника достигла пика.

Люди собрались на площади перед ратушей и потребовали, чтобы королева откупилась от вражеских войск.

Но Маришка уже не могла остановиться: она ведь обещала не дать горожан в обиду, все худшее, по ее мнению, уже произошло, и теперь положение должно было только улучшаться.

– Мы защитим наш город! У нас крепкие стены! У нас большие пушки! – кричала она с балкона на ратуше. – Не бойтесь, с вами я – ваша королева!

Кого-то она даже убедила. Выяснилось, что среди людей прошел слух: мол, сбежала Мари Первая, оставила город на растерзание Карлу! И то, что она на самом деле не сбежала, подействовало на горожан успокаивающе.

На ультиматум врага Маришка ответила дерзко – убирайся, мол, подобру-поздорову! Карл, видимо, очень удивился – и даже не сразу пошел на штурм.

Однако на третий день его войска приготовили большие легкие ящики, чтобы закидать ими ров, а еще длинные лестницы, чтобы взобраться на стены.

И под гневную канонаду пушек, под оглушительную стрельбу мушкетов солдаты короля Карла двинулись на приступ Тамбурга.

Маришка наотрез отказалась покинуть город, хотя новый Первый Министр обещал ей, что в Лиссбурге их примут и что доберутся они туда еще до Рождества.

Она сидела на скамейке в парке перед дворцом и переживала. Вдалеке шел бой, и королева с ужасом ждала: вот-вот выстрелы вот утихнут, и это будет означать, что сражение проиграно.

– Мари… – раздалось вдруг сзади. – Маришка, не оборачивайся!

– Якоб? – Только котенок мог спасти ее. Ее – и Тамбург.

– Нет, это Ганс.

Какой Ганс? Кто такой Ганс? Маришка попыталась вспомнить, в памяти смутно нарисовался портрет. Девочка, делая вид, что просто решила прогуляться по заснеженному парку, встала с подушки, оставив ее лежать на скамейке.

За плотной стеной колючего кустарника прятался старый друг – Ганс. Теперь она узнала его, воспоминания словно бы рвались изнутри, но что-то им мешало. Парень выглядел дико – в обгорелой одежде, чумазый.

– Мари, тебе нужно бежать. Мы отбили первый штурм, но будет и второй, и третий – сейчас даже солдаты говорят, что если выдать тебя вместе с выкупом Карлу, то он уйдет и оставит Тамбург в покое.

– Нет! Мои солдаты не предадут меня! – Маришка расплакалась, не веря сама в то, что говорит. – И мне не удастся сбежать. За мной всегда следят – раньше я думала, что они меня охраняют, а теперь боюсь, что ждут, когда смогут предать… Они повсюду, и то, что мы не видим их, не значит, что их нет.

– Тогда ты пропала. – Ганс посмотрел ее в глаза. – И я готов разделить твою судьбу.

В этот момент словно рухнула плотина – воспоминания затопили Маришку. Она вспомнила фрау Элли, булочника, молочницу Грету, остальных мальчишек: Вольфа, Курта, Клауса…

А еще она вспомнила отца. Большого, надежного, единственного! Как она могла его забыть? В этот момент со стороны скамейки донесся знакомый голос:

– Я считаю договор расторгнутым.

На подушке сидел Якоб.

– Якоб! Ты вернулся! – обрадовалась было Маришка. Она бросилась к котенку, но внезапно остановилась. – Какой договор?

– Ну, помнишь, я спрашивал тебя, хочешь ли ты узнать цену моих услуг? Ты не захотела. А теперь я все равно скажу. Воспоминания о твоих близких – друзьях и родственниках – вот чем ты платила. Как королеве они тебе все равно не были нужны! Но теперь ты все вспомнила, и я ухожу.

Рыжий котенок кувыркнулся со скамейки, и на дорожке оказался уже серый кот – Маришка с ужасом узнала в нем того, которого пнула в день отплытия отца.

А пройдя несколько шагов, кот начал увеличиваться в размерах и постепенно превратился в высокого хромого мужчину в черном плаще.

Мужчина обернулся, обжег Маришку взглядом зеленых глаз и мягко произнес:

– А знаешь еще что? Я думаю, что помочь королю Карлу наказать непослушную девочку – теперь моя святая обязанность!

И исчез.

– Кто это был? Колдун? Откуда ты его знаешь? – не переставая, спрашивал Ганс.

– Это Якоб, – ответила Маришка и вдруг поняла, что никакой он не котенок. – Я его пнула, а он мне отомстил.

– Ну ты даешь! – Парень восхищенно посмотрел на девочку. – Теперь точно все пропало. Но я по-прежнему готов умереть вместе с тобой.

Маришке от этих слов было и грустно, и смешно – за последние дни она очень повзрослела, ей уже не хотелось никого наказывать, не хотелось властвовать, и если б она могла, она бы вернула все к тому дню, когда отплыл отец.

Ах, если б она могла просто погладить спинку Якоба и загадать желание! Но Якоб оказался злым колдуном, который играл с нею. Да, именно так: она думала, что играет с котенком, а на самом деле это котенок играл с нею, как с мышкой. Он обманул ее, как маленькую!

Птенчик. Перепелиное яйцо, которое подарил ей Ганс – он еще сказал, что яйцо может исполнить любое желание!

– Ганс, помнишь то яйцо, которое ты мне подарил?

– Конечно, – удивился мальчишка. – Отлично помню.

– Надо найти его. – Девочка шептала как в горячке. – Беги, Ганс, я оставила его в нашем доме, в кладовке, на нижней полке, в дальнем углу. Там коробочка с папиными подарками, и среди них перепелиное яичко.

– Но зачем? Я обманул тебя, яйцо не волшебное. Оно наверняка разбилось или протухло.

– Нет, нет, ты просто не понимаешь, ты не чувствуешь! Я знаю, что оно волшебное, это наша последняя надежда!

Ганс взглянул на нее, затем коротко кивнул и убежал.

– Что тут у вас за голоса? С кем это вы разговариваете, ваше величество? – грубо спросил солдат, выходя к скамейке. – Надеюсь, вы не пытаетесь сбежать?

…Ночью в ее покоях не топили, и девочка жутко замерзла. А утром оказалось, что несколько придворных договорились с Карлом, и чужой король въехал в город. Уже стучали по мостовой копыта его коня, вот-вот – слышишь? – скоро он войдет в ее дворец, за одну ночь воздвигнутый на скале, и свергнет маленькую королеву.

Мысли в голове у Маришки метались, как пойманные птички: у Ганса не получится передать ей яйцо, потому что он просто не сможет к ней подойти. Ей не защититься самой, потому что она – всего лишь маленькая девочка. Что делают со свергнутыми королевами? Отправляют в ссылку, в монастырь, а еще – это Маришка помнила смутно, потому что очень не хотела запоминать, – их иногда казнят.

За дверью стояли стражники – они ее никогда не выпустят. Скоро придет король Карл, и тогда… Что будет тогда, низвергнутая королева так и не додумала, потому что окно неожиданно распахнулось, и в опочивальню ворвался морозный воздух. И если раньше Маришке казалось, что здесь холодно, то теперь в комнате стало невыносимо!

– Это я. – В окне показался Ганс. – Я принес тебе яйцо.

Он ввалился, протянул руку – на ладони лежало обычное маленькое крапчатое яичко.

– Я хочу, чтобы все войска Карла погибли и сам он вместе со всеми предателями оказался в моей власти! – громко произнесла Маришка и разбила яйцо об пол.

И ничего не случилось. Только раздались шаги, а потом дверь открылась – и в зал вошел высокий рыжий мужчина в дорогом камзоле.

– Прохладно тут у вас, – заявил он. – Это оттого, что окна в конце декабря открываете. Я, кстати, король. Король Карл. Я только что вас завоевал.

Он сел на край Маришкиной кровати, и теперь стало видно, что в густой рыжей шевелюре спрятался тонкий золотой обруч – корона. Ганс смотрел на него, открыв рот. Маришка хотела выговорить мальчишке за это, но не решилась при короле.

– Вы не представляете, как скучно воевать в наше время! – Карл взмахнул рукой. – Все сразу готовы заплатить выкуп. А я, между прочим, десять лет армию обучал. Кучу денег потратил на ученых, чтобы они усовершенствовали мои пушки. Сидел над учебниками, разговаривал с лучшими полководцами. Так что спасибо тебе, Мари Первая. Это был первый мой бой за последние три года! Потом вы все равно сдались, к сожалению… А ты, парень, как сюда попал?

– По трубе забрался, – робко сказал Ганс.

– На четвертый этаж? – удивился Карл. – Молодец! Иди, спускайся обратно, найдешь любого сержанта, скажешь: Карл лично рекомендовал в гвардию.

– Спасибо! – радостно воскликнул Ганс и тут же полез обратно в окно.

Маришка рядом с этим королем неожиданно почувствовала себя спокойно – он словно бы распространял вокруг уверенность в том, что все будет хорошо.

– А что вы сделаете со мной? – спросила она.

– А тебя мы казним, – беззлобно ответил король Карл. – Понимаешь, тут ко мне вчера один очень умный человек зашел. И объяснил, что быть императором лучше, чем королем. Интереснее. А для этого надо, чтобы в завоеванных землях никто даже и не думал о мятеже. Так что извини – но по-другому никак.

Тут же в зал вошли двое гвардейцев короля Карла, взяли Маришку под руки и вынесли из спальни. Обернувшись в последний момент, она увидела, что король гладит маленького рыжего котенка.

В тюремной камере она отогрелась – Карл не экономил на пленниках. Поплакала, вспомнила отца и фрау Элли, опять поплакала. Потом подумала, что Ганс все-таки предал ее и что перепелиное яйцо не сработало, – и поплакала еще раз.

А потом уснула.

Утром под бой барабанов девочку вывели из подвала. Одетая в одну только сорочку, Маришка почему-то совсем не мерзла, даже ступая босыми ногами по снегу.

На большом деревянном помосте стояли король Карл и страшный человек в балахоне с капюшоном, закрывающим лицо, а вокруг помоста в три ряда выстроились гвардейцы Карла. За ними, прямо в парке, толпились горожане.

Маришке показалось, что они сочувствуют ей, но точно она не была уверена. Уже поднимаясь по деревянным ступеням, девочка увидела, что один из гвардейцев в третьем ряду делает ей какие-то знаки, так, чтобы не заметили его соседи по строю.

Это был Ганс, и он показывал ей перепелиное яичко! Но ведь она его уже разбила!..

– Ну что, дорогая, есть ли у тебя последнее желание? – ласково поинтересовался король Карл.

– Да. – Маришка говорила тихо, но твердо. – Я хочу поговорить со своим другом, которого вы вчера произвели в гвардейцы. С Гансом.

Карл окинул взглядом стоящих вокруг помоста гвардейцев, быстро нашел Ганса и поманил его.

– У вас есть пять минут. Как это трогательно! – Он задумался на секунду. – Но, боюсь, после вашего прощания я не смогу больше доверять нашему юному другу, и мне придется казнить и его тоже!

Ганс без колебаний поднялся к Маришке, обнял ее и зашептал прямо в ухо:

– Позавчера я не смог проникнуть в твой старый дом, там живут другие люди, меня просто не пустили, и тогда я купил на рынке одно яйцо и принес тебе его. Я думал: какая разница – ведь и в прошлый раз я купил яйцо на рынке! А вчера, став королевским гвардейцем, я просто приказал пустить меня в твой дом – и нашел то яйцо! Вот оно.

Сказав так, он вложил в ее руку маленькое яичко. А вместе с ним – что-то еще, похожее на пуговицу. Девочка сперва не поняла, что это за пуговица, – но вдруг вспомнила, как отец достает кортик и срезает ее с камзола. Ага! Так Ганс словно бы доказывал, что принес то самое яйцо!

Все смешалось в голове у Маришки. Она не представляла, что можно сказать, чего попросить, и слова полились из нее, она совсем-совсем не думала, будто бы за нее изнутри говорил кто-то другой:

– Ганс, ты не представляешь, как я люблю тебя. И тебя, и папу, и фрау Элли, и мальчишек, и вообще наш город! Я так сожалею, что сотворила с ним столько всего плохого, и мне бы очень хотелось вернуть все обратно, так, словно никогда и не было этих нескольких месяцев!

– Ну, хватит! – Король Карл подошел ближе, будто бы что-то почувствовав. Палач тоже придвинулся – под капюшоном пронзительно блеснули зеленые глаза.

Маришка сжала кулак – перепелиное яйцо, придавленное к медной пуговице, лопнуло, и в тот же миг Ганс перед ней растаял.

Исчез король Карл, растворились в воздухе три ряда гвардейцев, горожане, со сдавленным стоном пропал палач.

Дворец, появившийся по ее желанию, словно бы сложился – вначале внутрь завалилась одна стена, потом вторая, обрушился фасад, осела крыша. А когда пыль рассеялась, на скале оказался двухэтажный дом – обычный, кирпичный, с флюгером в виде трехмачтового кораблика и собачьей будкой, рядом с которой заливисто лаял пес.

В открытых дверях стоял папа. В деревянных башмаках, в расстегнутом камзоле и в своей старенькой треуголке, из-под которой выбивались серые букли парика.

Маришка сорвалась, забыв обо всем на свете, – она не бежала, нет! – она летела к отцу, не чувствуя ног. А когда шагнувший навстречу большой, уютный, пропахший морем, потом и табаком папа схватил ее в охапку, она снова, уже в который раз за последние несколько дней, расплакалась.

– Ну что ты, – бормотал отец. – Не плачь, не плачь, ну что же ты… Где ты была все это время?..

И сам шмыгал носом, не в силах сдержаться.

Падал пушистый снег. Маришка обнимала отца все крепче и крепче, вжималась в его грудь, ощущая, как птичка с медной пуговицы на его камзоле отпечатывается на щеке.

Примечание автора

Это сказка. Детская – но написанная так, чтобы и взрослому человеку читать ее было интересно.

Сказка о волшебном котенке и о настоящих друзьях, о том, что, становясь королевой, ты почти случайно забываешь людей, некогда близких тебе, – а также о том, что прислуживающие тебе еще и следят за тобою.

До этого я не писал настоящих сказок. Но эта, на мой взгляд, получилась самой настоящей.

И, перечитывая ее, я вспоминаю собственное детство.

Особенности Щучьего Лога

Ира скинула с ноющего плеча тяжелую сумку и села на нее. Сколько она ни спрашивала таксистов в Ратте, все они демонстрировали полную незаинтересованность в деньгах, когда дело касалось Щучьего Лога.

– Бесовское место, ну его к черту, – пояснил молодой парень с криво вставленным золотым зубом. – И сам туда не поеду, и тебе там делать нечего.

Остальные и вовсе молчали, просто отворачивались, услышав название. Иру это бесило больше всего.

Где-то в глубине сумки лежали удобные разношенные кроссовки, но девушка, выходя из поезда, зачем-то нацепила новые туфли на шпильках. Они стали натирать сразу, в первые триста метров от перрона до автовокзала. Они не прекращали своей зловредной работы, даже когда она ехала в автобусе, зажатая между тараторящей без остановки полубезумной бабкой и нависшим над ней поддатым парнем в самошитой косоворотке. И в Ратте они продолжили натирать ее ноги, так что теперь, после часа бесплодных попыток найти такси, Ира с ужасом думала о том, что увидит, когда туфли все-таки придется снять.

– Эй, ненормальная, – девушка медленно начала оборачиваться, готовая врезать за такой нелестный эпитет кому угодно. – Тише ты, не оглядывайся. За три тысячи отвезу к Щучьему Логу. Только в поселок заезжать не стану, высажу метров за триста. И здесь не возьму, а то потом у меня с мужиками проблемы будут. За автовокзалом гаражи, около них подберу.

Ира так и не обернулась, поэтому могла только предполагать, кто к ней подходил. Наверное, золотозубый.

Она со стоном встала, прокляв мысленно тех, кто придумал новые туфли, жесткую кожу и особенно высокие шпильки, а затем закинула на плечо тяжеленную сумку и сделала первый шаг. Это было ужасно.

Второй дался чуть легче, а потом она уже шла по инерции. Автовокзал оказался неожиданно длинным и широким, а гаражи располагались с самой дальней его стороны. Там уже стояла потрепанная временем «Нива», а за рулем сидел совершенно незнакомый Ире мужчина лет пятидесяти.

– Давай быстрее, – попросил он, однако сумку закинуть в багажник не помог, более того, отшатнулся от девушки, когда она попыталась отдать деньги. – Потом заплатишь, поехали.

Радио в машине не было, а водитель всю дорогу – почти сто пятьдесят километров по проселку – молчал, и разговорить его Ире так и не удалось. Она рассказала ему про универ в Белгороде, про то, что хочет стать хирургом и на потоке она одна из лучших, про воинствующее православие и даже про Славика, которого она так любила и который предал ее чувства, изменив с лучшей Иркиной подругой.

– Я не могла там больше оставаться и решила съездить к родителям, – пояснила она. – Хотя вот странность: я почти ничего про свой дом не помню. Сплошные обрывки, яркие картинки, которые не собираются в мультик.

Водитель в первый раз проявил хоть какую-то реакцию – хмыкнул. Но развивать мысль не стал. Почти сразу за поворотом показался поселок. Он был еще далеко, под горой, около речки.

Но, увидев его, Ира сразу начала вспоминать. И как в детстве скатывалась с горки на самодельных деревянных санках, стараясь проскользнуть между снеговиками и порой врезаясь в поставленные друг на друга обледенелые шары. И как уже почти взрослой купалась в речке, а на берегу стоял какой-то парень и кричал ей что-то обидное. И как отец ругался с матерью по поводу того, что дать ей в дорогу.

Но все это внезапно стало не важно, когда из жаркого июньского дня «Нива» вдруг, без перехода, окунулась в метель.

– От черт! – воскликнул водитель, резко затормозил, и машину потащило юзом на склон. – Бесово место!

Он умудрился каким-то чудом выровнять автомобиль, затем дал задний ход и меньше чем через минуту выехал обратно в лето. Внизу, под горой, был обычный поселок. Над баней деда Потапа поднимался дымок.

– Дальше не поеду, – твердо заявил водитель. – Сама видела, какая непотребь творится. У меня двоюродный брат в Чернобыле был, так по мне лучше с ним поменяться, чем к вам заехать.

До поселка отсюда оказалось не триста метров, а как минимум километр, если не больше. На каблуках, со стертыми в кровь ногами это был не самый простой путь. А если вдруг придется идти сквозь метель?

– Давай я тебя обратно отвезу? – предложил водитель. – Денег много не возьму, заправишь меня газом, и хорошо. Чем переть в эту аномальную зону!..

– Нет уж, – решилась Ира. – Доктор сказал – в морг, значит, в морг!

В этот раз концовка бородатого анекдота вдруг показалась совсем не смешной.

– Ты смотри, – настаивал водитель. – Я пока здесь встану, буду колесо менять, давно на запаске езжу, это-то сейчас чуть и не довело до худого. Масло проверю, тосол, тормоза слегка прокачаю. Часика два провожусь. Тебя, если вернешься, заберу обратно, денег сверху уговора брать не буду. По рукам?

Ира кивнула, а затем отсчитала три тысячи пятисотками и решительно закинула сумку на плечо. По-хорошему надо было все-таки залезть, найти кроссовки и переобуться. Но даже от мысли о том, чтобы снять туфли, ее начинало подташнивать.

– Девушка, – сделал последнюю попытку водитель. – Может, не надо? Зимой у нас один турист туда на джипе заехал, потом в одних трусах вышел, с бутылкой в руках, полубезумный! Отморозил себе все, еле откачали. Что вам там делать?

– Я там родилась, – ответила Ира.

Она сделала шаг, второй, третий. Идти под горку, с одной стороны, было легче, с другой – тот, кто изобрел шпильки, явно сделал это необдуманно.

Когда Ира разогналась километров до семи в час, она неожиданно для себя провалилась в метель. И здесь было очень холодно.

– Так вот ты какой, морг, – пробормотала она.

Идти обратно – в горку – ей не хотелось, поэтому она продолжила путь вниз. В голове роились то ли воспоминания, то ли обрывки снов. Какие-то маленькие человечки, ростом едва по пояс, предлагающие Ире продать локон волос и обещающие золота по его весу. Медведь в малиннике, урчащий мелодию «Стеньки Разина». Сосна, вытягивающая корни из земли, чтобы отползти от ивы, с которой только что поссорилась.

Ступней Ира уже не чувствовала, и это позволило ей перейти на бег. Что там творилось, внизу, было уже не важно. Девушка бежала на подламывающихся ногах сквозь метель, шаг за шагом, прыжок за прыжком.

Рыбак, ловящий рыбу с помощью обычной палки, без всякой лески. Полено, горящее час за часом и все никак не сгорающее. Трехголовая корова, вторую башку которой девчонка лет десяти учит дышать огнем.

В нескольких метрах перед Ирой мелькнул свет. Она еще прибавила скорости, рискуя сломать ноги в любой момент, и перед самой избушкой споткнулась и натурально носом открыла дверь.

– О! Ирка вернулась! – густым басом произнес кто-то, стоящий над распластавшейся на пороге девушкой. – Ох ты ж, Господи, одета-то как не по погоде!

Она проснулась на высокой и мягкой кровати, чувствуя забытый сладковатый привкус дыма. В печной трубе время от времени взвизгивал ветер, за окном серым маревом мела метель.

– Ирочка, ну как ты? – поинтересовалась бабка, сидящая у постели.

– Мама? – пораженно спросила девушка. – Но почему ты такая… старая?

– Не помнишь ничего? – усмехнулась мать. – Это не я старая, это ты молодая. Для тебя прошло десять месяцев, а для нас – двадцать пять лет. Ты лесовиков-то помнишь?

У этого слова был образ. Коренастые человечки, не выше метра. Хитрые, себе на уме – иногда злые, иногда добрые.

– Помню, – кивнула Ира.

– Ну вот, они поссорились с отцом Тихоном незадолго до того, как ты уехала. Он людей против них подбивал, ну а они сварили проклятие и пришли к нему под окна. Сказали, что жить ему осталось не так уж долго. Дали одиннадцать лет, день в день. Отец Тихон снял рясу, убрал крестик свой и засел за книги. До пострига-то он неплохим ведуном был. А потом взял, да закрутил время тугим жгутом. И вот теперь везде год проходит, у нас – тридцать. А проклятие сделало отца Тихона почти бессмертным. Считай, триста тридцать лет лесовики ему напророчили! Они зубами скрипят, а сделать ничего не могут.

Пока мать рассказывала, Ира под ее голос – такой знакомый и такой странный – тихо и мирно уснула.

Ей снился Белгород – красивый, чистый город с брусчаткой на тротуарах, с вежливыми и спокойными людьми. Снился суматошный и в чем-то даже безумный университет, снились одногруппники, с которыми она иногда участвовала в веселых загулах.

И все это было для нее потеряно, девушка чувствовала, хотя и не могла понять почему. Она бесплотным призраком бродила по улицам и аудиториям, заглядывала в родное общежитие, проходила сквозь музыкантов в подземном переходе. Ира прощалась с Белгородом и пыталась понять, почему она бросила его, зачем и куда уехала, но никак не могла дойти до сути.

Лишь перед самым пробуждением она вспомнила. Вспомнила комнату в общаге, куда вошла, чтобы попросить у подруги кастрюлю – свои все были заняты. А в комнате, обняв Люду и что-то жарко говоря ей на ухо, сидел Славка – тот самый, который всего несколько дней назад признавался в любви Ире.

Вспомнив это, она немедленно проснулась.

– Кто такой Славка? – поинтересовался смутно знакомый пацан лет тринадцати, сидящий в ногах у девушки.

– Ты биологию проходил? – поинтересовалась в ответ Ира.

– Ну, тетя Настя учит нас помаленьку, – уклончиво сказал мальчишка.

– В общем, Славка – это такой вид козла, – пояснила девушка. – Кстати, ты вообще кто?

Тут Ира узнала, что за десять месяцев ее отсутствия в Щучьем Логе случилось очень много всего, особенно если учесть, что здесь прошло двадцать пять лет.

Пацана звали Степой, и он был племянником Иры – сыном ее младшего брата. Мама Степы – Алена – еще совсем недавно играла в куличи, а теперь выросла и стала степенной замужней женщиной с двумя детьми.

– Ира, нам нужна твоя помощь, – вдруг сказал племянник, – в сделке с лесовиками.

– Никаких сделок с недомерками, – к месту вспомнила девушка лозунг отца Тихона.

– Да перестань, – обиделся Степан. – Ты что, как бабушка, такая же правильная? Можно подумать, сама с ними сделок не заключала, когда молодой была?

– Да я и сейчас молодая!

Воспоминания о детстве были совсем рядом, некоторые из них возникали по первому ее желанию, другие приходилось словно выуживать из глубин памяти.

С лесовиками за семнадцать с половиной лет, прожитых в Щучьем Логе, она заключила три сделки. В первый раз продала локон за золотую нить, за что ее высек мочеными прутьями отец. Во второй попросила говорящую куклу, хотя была уже и не такой мелкой, лет десяти или одиннадцати. Отдала за это первую распашонку младшего брата.

Машку – злую деревянную куклу, вечно всем недовольную – случайно раздавил неуклюжий братик Мишка, и Ира совсем о ней не жалела, хотя повода на законных основаниях надрать младшему уши не упустила.

А в третий раз она попросила лесовиков, чтобы они помогли ей забыть Ивана Руденко, с которым девушка накануне поссорилась, – и отдала за это ту самую золотую нить, которую выменяла в первый раз. Лесные жители согласились, но поставили условие: она забудет Ивана, если уедет из поселка, но как только вернется – сразу же его вспомнит. И тогда Ира решила покинуть Щучий Лог навсегда.

Вот чего не сказали лесовики – так это того, что вместе с глупым Руденко она забудет и сам поселок, и себя, и всех родных.

– Степа, я заключала сделки с лесовиками, – призналась девушка племяннику. – Но в итоге никакой выгоды с этого не получила, сплошные убытки.

– Каждый человек должен сам совершать свои ошибки, иначе он ничему не научится. – В горницу вошел парень, очень похожий на Степку, но чуть старше – лет пятнадцати, наверное. Такой же белобрысый и веснушчатый, но поплотнее с виду. – Ира, да, знаем, что сделки с лесовиками опасны. Но иногда, чтобы что-то получить, приходится чем-то жертвовать. Ты поможешь нам?

Он показался ей таким же упертым, как ее младший брат Мишка. Девушка понимала, что если она откажется, то он сделает по-своему. А если сдаст его – он смертельно обидится, но все равно сделает по-своему.

– Должны будете, – проворчала она.

– За нами не заржавеет, – рассмеялся старший из братьев и протянул ей руку. – Никита. А ты, кстати, ничего, нормальная. Хоть и тетка.

Ира чувствовала себя на удивление хорошо. Со слов племянников, она проспала часов десять, за это время бабушка – то есть Ирина мать – смазала ей ноги мазью, взятой у Тихона, которого по инерции продолжали называть «отцом Тихоном», и те зажили легко и быстро.

Пацаны сходили в сарай и притащили оттуда кучу старых валенок и курток, из которых Ира подобрала себе что-то по размеру. Шапку-ушанку ей Никита отдал свою, а сам надел старую, с оторванным наполовину ухом.

Все взрослые ушли в клуб. Ира помнила, как несколько раз бывала там незадолго до отъезда: молодежь флиртует и танцует, взрослые пьют или рассуждают о политике, бабки смотрят по DVD любимые сериалы.

Летом, когда наваливалась работа, в клуб собирались лишь изредка, по выходным. А зимой делать больше было нечего, вот и проводили там все свободное время.

– У нас есть часа два, – заявил Степан. Ира не переставала удивляться, как это старший, Никита, воспринимает младшего на равных. – Ира, как по-твоему, где проще найти лесовиков?

– На обрыве, – удивленно сказала она. – Все ведь знают.

– Знали в твое время, – подколол Никита. – Сейчас отец Тихон серьезно настроил против них местных, если родители поймут, что мы к ним ходили, простой поркой не отделаемся. Обрыв – это хорошо, до него всего минут двадцать лыжней.

За двадцать минут не уложились. Ира не то чтобы совсем забыла, как ходить на лыжах, но несколько раз ноги в непривычно больших валенках выскальзывали из креплений, и она падала в снег. Чтобы выбраться, приходилось снимать и вторую лыжу.

Пока ехали через поселок, погода была более-менее нормальная, но уже на околице ветер вцепился в них, а когда дошли до обрыва – и вовсе рассвирепел.

– Что делать-то? – спросил Никита, поправляя съезжающую ушанку.

– Крикни: «Готов к торгу», можно не очень громко, – ответила Ира. У нее случилось сильнейшее дежавю, хотя ей никогда не приходилось торговаться зимой, а в первый раз лесовики и вовсе нашли ее сами.

– Готов к торгу! – заорал Степан.

Томительное ожидание протянулось на несколько минут, но наконец вдалеке показался представитель лесного народца. Необычайно полный, он шел по насту без лыж, не проваливаясь, но иногда останавливался, пристально осматривал снег перед собой и если был недоволен увиденным, то делал небольшой крюк.

– Ну и время вы выбрали, – недовольно сказал он, подойдя к людям. – Холодно, мерзко, ветер, снег.

Ира с удивлением обнаружила, что лесовик вовсе не толстый – просто он был укутан в несколько слоев шали.

– Мы это… – нерешительно начал Степан. – Торговаться.

– Пусть старшая скажет, – кивнул на Иру лесовик. – Я с ней знаком уже.

Сама девушка была не способна отличить одного лесовика от другого. Невысокие, с мелкими чертами лица, для нее они все казались совершенно одинаковыми.

– Я просто присутствую, – пояснила она. – Торгуются они.

– Дожили! – воскликнул лесовик. – Это же торговля! Интимный процесс! Купить любовь, продать друга, заложить совесть! Если вам нужен пуд сахара, идите в сельпо!

– Не хочешь торговаться – сам иди в сельпо, – одернула его Ира. Ей не очень нравилось само то, что племяши собрались купить что-то у этого пройдохи.

Никита недовольно пихнул ее локтем в бок. Толстая куртка выдержала удар.

– Ну погорячился я, – признал лесовик. – Чего хотите-то?

– Чтобы время текло как везде, – заявил Никита. – У нас, получается, даже школы нормальной нет, Интернета нет, в магазине только то, что сами местные привозят. Мы заперты здесь, а если уедем, то все друзья и родные состарятся и умрут, пока нас не будет.

– Я хочу стать капитаном дальнего плавания! – срывающимся голосом заявил Степан.

Лесовик зловеще усмехнулся:

– Я готов выполнить вашу просьбу. Но это встанет вам очень дорого!

– Сколько? – небрежно поинтересовался Никита, точно он был богат как Крез, а к нему обращался нищий погонщик верблюдов. – У меня есть три тысячи рублей.

По поселковым меркам это считалось неплохими деньгами. Суммой не то чтобы огромной, но существенной. В Белгороде некоторые студенты за вечер могли спустить больше.

– Деньги меня не интересуют. – Представитель лесного народца скрипуче рассмеялся. – Принесите мне младенца.

– Сдурел? – крикнула Ира. – Да я тебя прямо здесь прибью!

И кинулась к лесовику. Он отпрыгнул от нее и побежал прочь, не разбирая дороги, но через два шага провалился в снег – сразу по шею.

Девушка развернула лыжи и, не торопясь, подъехала ближе.

– Вытащите меня немедленно! – потребовал лесовик.

– Мы подождем, пока ты скинешь цену, – сказала Ира. – Скажем, до трех тысяч рублей.

Лесовик скрипнул зубами. Он пытался выбраться из снега, однако наст проваливался под его руками. Было видно, что ему холодно и страшно, однако прошло несколько минут, прежде чем он признался:

– Да не могу я ничего сделать!

– То есть ты блефовал? – поразилась Ира. А ей-то всегда казалось, что мелкие торговцы всесильны.

– Нет! – раздраженно ответил лесовик. – Если бы вы принесли ребенка, то я бы через председателя смог шантажировать вашего монстра, отца Тихона. И у него был бы выбор: или снять заклятие с поселка, спасти ребенка и самому умереть через десять лет – или обречь ребенка неизвестно на что. Ну, тут бы на него весь поселок насел, и он бы все равно снял заклятие. Я б тогда вернул младенца, и все были бы счастливы. Думаешь, нам нравится, что он так нас провел со временем собственной смерти?

Ира пораженно посмотрела на торговца. В его рассуждениях чувствовалась логика мастера интриги.

– Вытащите меня отсюда! – нервно потребовал лесовик.

Степан дернулся вперед, однако Ира задержала его.

– Подождите, – сказала она. – Когда еще лесовик окажется перед вами беспомощный и готовый ответить на все вопросы!

– Вы пожалеете! – грозно завопил торговец, но уверенности в его голосе не было.

– А мы попросим тебя поклясться, что мы не пожалеем о том, что отпустили тебя, – вклинился в разговор Никита. – Иначе не вытащим. Ир, а о чем мы его пытать станем?

– Зачем вам волосы детей? – спросила девушка.

– Ингредиент зелья вечной молодости, – моментально ответил лесовик. – Дальше.

– Первая распашонка младенца?

– Часть амулета от бесплодия, нескольких ниточек достаточно.

– Зимой сюда мужик на джипе приезжал, потом в трусах еле живой выбрался, – вспомнила Ира рассказ водителя «Нивы». – Почему вы с ним так обошлись?

На самом деле она сомневалась не только в том, что джиповод стал жертвой лесовиков, но и в самом факте его существования – давешний собеседник вполне мог выдумать его, пытаясь отговорить ее от поездки в Щучий Лог.

– Чужак же, – недоуменно произнес лесной житель. – С чужаками можно что угодно делать, тут и Тихон возмущаться не будет! Поводили его по кругу, притопили машинку в болоте, четырежды с ним торговались, а потом подвели к мысли, что отделаться от нас он сможет, только если станет пить святую воду, и тогда сварганили для него лужу в виде креста и подкинули бутылку. Это еще что! Как-то к нам геологи целой экспедицией заехали, так они здесь нашли плутоний, инопланетян, сорок восемь аномальных зон, сокровищницу с артефактами дочеловеческих рас, эликсир бессмертия и зелье красоты. Потом все потеряли, потом еще раз нашли, а потом мы их опять догнали, и они все потеряли уже навсегда. А еще был кандидат в Государственную думу по здешнему округу, но его Тихон нам не отдал, после второго захода переговоров отобрал кандидата, скотина…

– Последний вопрос. – На самом деле вопросы у Иры закончились, но отставать так просто ей не хотелось. – Почему вы дали отцу Тихону именно одиннадцать лет?

– Ничего мы ему не давали! Достал он нас, мы вычислили день его смерти и ждали ровной даты, чтобы обставить как можно более зловеще. Но смазали эффект, не дотерпели до десятилетия! Все, вытаскивайте!

– Скажи, что нам ничего не будет! – срывающимся на ветру голосом попросил Степан, и Ира отметила, что сама чуть не упустила этот важный момент.

– Ничего вам не будет, – буркнул лесовик и ухватился за протянутые братьями руки, попрыгал на месте, а потом быстро пошел в сторону, вглядываясь в наст перед каждым шагом. Отойдя на достаточное расстояние, он обернулся и заорал: – Это вам самим – ничего не будет, а вот про ваших родных я не говорил!

Степан и Никита бросились за лесовиком, но через несколько минут вернулись ни с чем – тот словно сквозь снег провалился. Впрочем, может, так оно и случилось.

Домой приехали расстроенные и подавленные. Взрослые еще не пришли из клуба.

– Ну и что они могут сделать? – спросил наконец Степан.

– Могут ноги отсушить, загнать в болото, навести порчу на скот, муравьев на дом, мышиную гнилуху, – начала перечислять Ира. – Отворот на деньги, приворот на несчастья, убрать воду из колодца…

– Хватит! – крикнул Никита. – С этим надо что-то делать.

– Надо идти к отцу Тихону, – решилась Ира.

– Когда? – поинтересовался Степан. Было ясно, что ведуна он боится куда больше, чем лесовиков.

– Я сама схожу, – ответила девушка.

Оба брата вздохнули, не скрывая облегчения.

За окном все так же мела метель. Куртка и шапка оказались промокшими насквозь. Ира натянула их на себя и вышла на улицу.

Дом Тихона стоял на отшибе, но тропинка к нему всегда казалась чистой – хотя никто ее не прибирал. Изба ведуна была, пожалуй, одной из самых высоких в поселке – выше вздымалась только заброшенная в последние годы церковь да здание клуба. Даже дом председателя казался меньше.

Девушка не успела постучать, как дверь открылась сама собой.

– Ирочка, давно не заходила, – густым басом с какой-то иронией в голосе произнес отец Тихон.

Вообще-то она никогда не бывала здесь. Заносили – случалось, даже дважды. В двенадцать, когда от лодыжки до колена распорола ногу о камень в овраге, и в шестнадцать, когда отравилась, случайно выпив чашку молока огнедышащей коровы.

– Я ездила в Белгород, – негромко пояснила девушка.

Тихон слез с полатей. Это был здоровенный мужик лет тридцати, с окладистой бородой, со сломанным в паре мест мясистым носом и пронзительным взглядом. И в рясе-то он смотрелся пугающе, а в застиранной домашней рубахе до колен и вовсе казался настоящим разбойником на отдыхе.

– Я сегодня видела лесовика, – с ходу начала девушка. – Он попал в неприятную ситуацию, а за помощь я попросила его ответить на несколько вопросов.

– Глупо, – отметил отец Тихон. – Очень глупо. Ты забыла попросить его не мстить?

– Нет. – Ира покачала головой. – Не забыла. Но он потом сказал, что отомстит моим родственникам и близким.

Тихон тут же прошел за печь, завозился там, а через минуту вернулся уже в толстом вязаном свитере и широких ватных штанах.

– Поехали на обрыв, – сказал он веско.

– Может, завтра? – неуверенно поинтересовалась Ира.

– Завтра может быть поздно. Они очень обидчивы и мстительны. Кроме того, ты, конечно, местная, но уезжала надолго, и он мог решить, что Договор больше не распространяется на тебя. А с чужаками народец не церемонится, на моей памяти двое погибли и еще с десяток обезумели, лесовики в этом деле мастера.

От таких слов у девушки похолодело в груди. Приехала, называется, в гости! В первый же день помогла племянникам натворить глупостей, да еще и сама ошибок наделала таких, что их, может быть, и разгрести не получится!

До обрыва добрались за полчаса. Отец Тихон начал орать, не доезжая:

– Есть повод для сделки! Хороший торг!

И когда они поднялись на обрыв, там уже ждал лесовик, судя по одежде – тот же самый, давешний. Вид его был мрачен и торжественен.

– Что, Тихон, решил заступиться за деток?

– Да, нелюдь, точно, – уверенно ответил бывший священник. – Чего хочешь за обещание не мстить?

– Раскрути время обратно, – потребовал лесовик.

– Ха! – выдохнул Тихон. – Много просишь, я с вас добавки потребую, и вы взвоете. Придумай что-нибудь попроще.

Мелкий торговец пожевал нижнюю губу.

– Обидела твоя девка меня, сильно обидела. Давай так. С тебя – то, чего ты не ждешь, но что появится у тебя в доме в течение года.

– Если это не будет человеческий ребенок – согласен, – махнул рукой Тихон. – Дальше.

Лесовик поморщился, но спорить не стал.

– Пацаны, которые с девкой были, пусть три дня постятся, потом слез своих наберут, каждый по маленькому пузырьку, а ты проверишь и мне передашь.

– Согласен, – кивнул Тихон, даже виду не подав, что про пацанов слышит впервые.

– Ну и девка теперь… Чтобы завтра к вечеру духу ее здесь не было и чтобы никогда не возвращалась!

– Много просишь, – угрожающе сказал Тихон. – Слишком много.

Лесовик стоял и смотрел на бывшего священника, не мигая. Так прошло минуты три. Первым сдался представитель мелкого народца.

– Ладно, давай сделаем так: она может сюда в гости ездить, но только если у нее там, позади, все будет хорошо. Согласен?

Ира хотела встрять в разговор, но Тихон махнул рукой – молчи, мол.

– Согласен, – поставил точку он в торговле.

Лесовик усмехнулся и вдруг совершенно по-детски показал Ире язык. А затем вставил ноги в широкие плетеные лыжи и степенно пошел в противоположную от поселка сторону.

– Все поняла? – поинтересовался Тихон. Девушка сдержанно кивнула. – Ну, беги домой. Пацанам скажи, чтобы ко мне зашли. Сама до завтрашнего вечера уезжай. Разгребешь свои проблемы там, в большом мире, – и возвращайся, если захочешь.

Девушка тяжело вздохнула. Как можно решить ее проблему? Пристрелить Славика и Люду? Перевестись в другой универ, чтобы не жить с ними в одном общежитии?

Она вдруг осознала, что на самом деле никогда не бывает так, что все хорошо. Всегда есть что-то недоделанное, какие-то трудности, поводы для недовольства. Ну, там, похудеть на размер к пляжному сезону или перестать сидеть ночами на девочковых форумах.

А значит, лесовик по сути обманул Тихона, а тот согласился на заведомо невыполнимое условие!

Злая как черт, Ира подошла к двери в дом, и тут ее окликнул Никита:

– Стой! Родители уже здесь, а у меня есть разговор.

Девушка оглянулась и обнаружила племянника стоящим у поленницы.

– Ну, чего тебе? – раздраженно поинтересовалась она.

– Мы со Степкой решили все наши проблемы, – веско произнес пацан. – Когда ты ушла, сюда приходил лесовик. Мы заключили сделку. Ну, с нас по мелочи, и тебе придется неделю на них отработать.

Ира застонала. Мало ей было неприятностей! Хитрый мелкий торговец вначале заключил сделку с племянниками, а затем, поставив заведомо невыполнимое условие, еще и с Тихоном! Теперь Ира должна завтра уехать из поселка – и в то же время отработать целых семь дней на подлых лесовиков!

Услышав ее историю, Никита тоже нахмурился. Ситуация получалась весьма непростая.

– Надо идти к Тихону, – обреченно сказала девушка.

– Пойдем вместе, – согласился Никита. – Мои родители убьют нас обоих, когда мы вернемся, но это уже не важно, правда ведь?

– Правда, – кивнула Ира.

Метель к этому времени успокоилась, и тетка с племянником шли по абсолютно тихому поселку – даже собаки не лаяли. Когда до избы отца Тихона оставалось метров тридцать, перед ними возник лесовик.

– Ну, побаловались – и хватит, – недовольно заявил он. – Не надо вам к Тихону, сами разберемся.

– Ты обманул нас, – прорычала Ира. – Ты поставил невыполнимые условия!

– А ты меня чуть не заморозила! Пытала! Требовала забесплатно отвечать на вопросы! – негромко, но эмоционально ответил лесовик. – И потом, я же не знал, что Тихон ко мне припрется. Я не мог ему сказать, что уже заключил сделку с детьми, иначе он бы такой хай поднял, и так с ним проблем выше крыши!

– А что мешает нам пойти и все ему рассказать? – ангельским голосом спросила Ира.

– Да уж, – тяжело вздохнул лесовик. – Двадцать пять лет без тебя были счастливым временем.

Они уставились друг на друга.

– Сделка аннулируется, – заявила Ира.

– И твои родители и брат с женой получают тридцать три несчастья, – согласился торговец.

После этого они еще с минуту в упор смотрели друг на друга.

– Я предлагаю такой вариант, – сказал наконец лесовик. – В силе остается сделка с Тихоном. А ты, когда приедешь в следующий раз, получаешь от меня подарок.

Никита ахнул. Да и сама Ира удивилась. Лесовики редко что-либо дарили, в основном старались продать какую-нибудь ерунду подороже. Но если человек получал от них что-то по доброй воле и бесплатно, то это оказывалось нечто действительно полезное и зачастую невиданное – как трехголовая огнедышащая корова, капля молока от которой лечила простуду, а две – пневмонию или воспаление легких, причем за один день.

– Не обманешь? – уточнила Ира.

– Мы, если по Договору, никогда не обманываем, – гордо поднял голову ее собеседник. – Чужаков – да, гоняем по кругу, отнимаем все до последней нитки, шутки у нас такие. А с вами… Можем сказать не все, это так. Но если дарим подарки – то только по-настоящему нужные.

Девушка задумалась. Все еще оставалась проблема со словами «когда все будет хорошо».

– Ведь никогда не бывает все хорошо, правда? – спросила она лесовика.

– Бывает, – отверг ее предположение тот. – Ты подумай. Эта задача – решаема.

А затем отвернулся и пошел прочь.

– Это ведь значит, что мы договорились? – поинтересовался Никита.

– Думаю, да, – вздохнула Ира. – Теперь пошли получать нагоняй от родни.

Скандал вышел знатный. Как ни странно, инициатором затеи все сочли именно Никиту, а Иру – пострадавшей стороной. Пытаясь выгородить племянника и не сболтнуть лишнего, девушка виртуозно запуталась в показаниях и уже через несколько минут после начала разговора хватала ртом воздух, пока ее племянник расписывал себя знатным похитителем родных тетушек.

Как оказалось, он соблазнил ее на поход к корявому дубу, чтобы показать появившееся во время прошлогодней грозы дупло, заблудился, и в итоге вышли к поселку они совсем недавно.

Отец с матерью поверили, а вот Мишка, младший брат, превратившийся в невысокого, но очень широкоплечего русоволосого мужика, только сделал вид, что соглашается, а после того как все, включая родительницу Никиты и Степана, вдосталь накричались, отвел Иру в сторонку.

– Я помню, у тебя всегда было шило в заднице, – сказал он ей. – Мать уверена, что ты почти ничего не помнишь, но я видел, что это не так. Надолго ты к нам, сестрица?

– Завтра уеду, – недовольно пробурчала Ира.

– Вот и славно, – облегченно вздохнул Мишка. – Не обижайся, но мне со Степкой и Никиткой и так не сладко, а если вы сговоритесь, то поставите весь поселок на уши и меня в гроб загоните.

Утро выдалось морозное и ясное. Племянники спозаранку ушли к отцу Тихону, о чем сообщили в записке, оставленной на столике у кровати.

Пару часов Ира болтала с отцом, который очень жалел, что ее не было рядом все эти годы.

– Для меня прошло десять месяцев, – объясняла она.

– А для меня-то двадцать пять лет, – жаловался отец. – Кстати, вчера в клубе видел Ваньку Руденко. Он даже хотел к нам зайти, но я отсоветовал – вдруг ты его до сих пор видеть не хочешь.

Этот вопрос оказался непростым. Ира четко помнила, как после поцелуев на сеновале начала говорить о будущем, а тот оборвал ее на полуслове, заявив, что никакого будущего пока нет.

Она надавала ему пощечин и ушла, он несколько часов искал ее по всему поселку, нашел купающейся в речке и обозвал дурой.

Именно после этого Ира и уехала в Белгород поступать – и, как ни странно, поступила.

– Я схожу к нему, – сказала она.

Изба у семьи Руденко была невысокой, но новой, с крепкими воротами и ладным забором.

– Иришка, привет, – усмехнулся Иван, завидев старую зазнобу в дверях. – Ну, проходи, познакомлю тебя с женой, детьми.

К такому разговору девушка не подготовилась. Самым странным оказалось то, что ее парень из прошлого теперь превратился в отца четверых детей, причем младшая дочь была на полтора года старше ее самой.

Ира высидела полчаса, а потом попрощалась и ушла. Никаких чувств к этому Ивану она не испытывала. Какое-то ощущение брезгливости вызывала Яна, нынешняя жена Ивана, с которой у Иры тогда, год назад по ее времени, случались конфликты. Та располнела и стала до безобразия категоричной. Вслух сочувствовала выпавшей из нормального хода событий Ире, но по глазам становилось видно, что безумно завидует ее молодости.

Все дети – трое братьев и сестра – оказались обычными до оскомины молодыми людьми. Не особо умными, думающими только о покосах, запчастях для трактора и тряпках.

«А ведь через двадцать лет я даже и не вспомню о Славке», – подумала Ира, выходя из гостей.

Оставшаяся часть дня была совершенно безумной. Никита и Степан уговаривали ее быстренько выйти за околицу, сказать «У меня все хорошо!» и тут же вернуться обратно.

Отец не понимал, зачем ей снова уезжать. Мать стоически собирала ей в путь столько гостинцев, что вытащить их за порог смог бы разве что чемпион мира по тяжелой атлетике.

И когда она наконец вырвалась на улицу, вышла за ворота, поглядела на всю свою родню, старую и новую, – ей стало легко оттого, что это все заканчивается. На полпути к околице к ней подошел отец Тихон. Он огляделся, затем сказал:

– Ты год там продержись, потом приезжай к нам, независимо ни от чего. С недомерками я к тому времени точно разберусь.

И зашагал прочь, не прощаясь. Ира покачала головой. Уже выйдя из села, она обнаружила, что рядом топает лесовик.

– Ты поняла, что значит «все хорошо»? – поинтересовался он нейтральным тоном.

– Это когда в главном все нормально, – ответила девушка. – Когда веришь, что со всем можешь справиться, – это и означает, что у тебя все хорошо.

На самом деле мысль давно билась у нее в голове, но все не могла оформиться в слова. И вот, задав вопрос, лесной человечек наконец помог ей.

– Ну и отлично, – с облегчением вздохнул лесовик. – Только ты не думай, что я слабину дал. Я просто подарок тебе придумал, обидно будет, если придется кому-то другому отдавать.

– Ну, ты можешь подарить его сейчас, – заявила Ира. – Никто же тебе не мешает, а?

Она повернулась к собеседнику, но того уже не было.

А через несколько метров девушка, сделав очередной шаг, вывалилась в душный и жаркий июньский вечер.

В десятке шагов от нее рядом с «Нивой» на коленях стоял водитель. Он недоверчиво посмотрел на девушку и произнес:

– Валенки по нашим дорогам, конечно, лучше, чем шпильки…

– Вы обещали подвезти меня обратно, – сказала Ира.

– Подвезу, – подтвердил тот. – Еще минут двадцать.

Девушка скинула куртку, шапку-ушанку и шарф, вынула из сумки кроссовки и переобулась.

Она собиралась вернуться в Белгород и доказать хотя бы себе, что чужая глупость – не повод для того, чтобы чувствовать себя несчастной. Будут еще подруги и кавалеры, будет новый учебный год.

А потом – каникулы и подарок от лесовика.

– Все готово, – вытирая руки замасленной тряпкой, сообщил водитель. – Пора выбираться из этого чертова места. Будет мне о чем порассказать – рядом со Щучьим Логом колесо менял и тормоза прокачивал, шутка ли! Половина наших мужиков от одной мысли в штаны наложат. Ладно, поехали.

– Поехали… – эхом откликнулась Ира.

Примечание автора

Сказка – она рядом. За углом, за дверью, в тени дерева, к которому вы прислонились. Увидеть эту сказку и рассказать ее – вот задача, интересная мне.

Я часто отталкиваюсь от мира, в котором живу, добавляя лишь небольшие фантастические элементы.

Мне хочется, чтобы в мои рассказы «верилось». Но этот рассказ – откровенная волшебная сказка, построенная на мифологии, смешанной с гоголевскими мотивами, и перенесенная в Сибирь.

Рассказ добрый, светлый, в нем по большому счету нет ни одного откровенно отрицательного персонажа. Впрочем, и абсолютно положительных в нем тоже нет – этим рассказ отличается от привычных сказок.

Зато здесь есть и волшебство, и колдовские места, и запутанные истории с таинственными предысториями, и лето, вдруг превращающееся в зиму, и отчаянное противостояние, плавно переходящее в попытку наладить мир между людьми и нелюдью.

Драконья доля

– …Законных – не отдам! – Король Бартон Первый бухнул кулачищем по столу. – У меня их всего пятеро! Если каждому чудовищу по паре детей, так наследников не напасешься!

Канцлер вымученно улыбнулся. Не было печали… Пятьдесят лет о драконе ни слуху ни духу – а вот гляди-ка, объявился снова!

– Ваше величество, а вы представьте: ну вот не понравятся ему ваши бастарды, почувствует он, что у них нет законного права на престол, и потребует еще? А вдруг не только детей? В прошлый раз он кусок гор себе оттяпал, прямо в центре королевства!

Король мрачно смотрел на своего главного чиновника, рассуждая о том, как неправ был папаша, когда согласился признать парламент. Лучше бы погиб, как мужчина, в борьбе с этими изменниками…

– Может, еще рыцарей послать? – Ему очень не хотелось отдавать детей. Во-первых, родная кровь, а во-вторых – вдруг дракон решит забрать власть в королевстве? Изничтожит старших, а на трон посадит воспитанных в пещере королевских отпрысков.

«Нет, законных точно не дам, – подумал король. – Пусть берет Витора, он уже всех в замке достал, и Таську, все равно из нее ничего толкового не выйдет – ее маманя мужиков меняла как перчатки, последним прямо перед казнью был палач».

Канцлер понял, что на этот раз король от своего слова не отступится. Грустно кивнув, он спросил разрешения уйти и покинул зал. Надо было еще провести через парламент закон, позволяющий королю отдавать дракону не только детей, рожденных в браке, но и бастардов, а как такое сделать – зажатый между двумя буйными ветвями власти чиновник пока не представлял.

Со стены на эту сцену взирал Ласток Семнадцатый, кисти гениального Рафаэлло Наворотти. На фоне разрушенного Карлспипинберга, с мечом в одной руке и громадным куском мяса в другой, он выглядел очень величественно. Вот уж кто никаким драконам бы спуску не дал! Во время своего правления он ввел право королям брать сколько угодно жен, это его и погубило. Принципиальнейший был человек – каждую ночь удовлетворял всех своих женщин, и когда ему исполнилось шестьдесят два года, а количество супружниц достигло двадцати трех – тут-то он и зачах.

Бартона передернуло – ему вполне хватало одной жены и трех фавориток, тоже тот еще гадюшник.

Все-таки люди – слишком недолговечны. Только привыкнешь к кому-нибудь, только уже наладится немудреный быт, распорядок дня, как вдруг раз – и умер человек.

Дракон привычно пробежался когтями по клавиатуре – из динамиков раздалась музыка, грустная, лиричная. Вот ведь угораздило его попасть в эту дикую реальность! Народы на планете ожесточенно сопротивлялись прогрессу, из космоса постоянно падали какие-то булыжники, время от времени в надежде на контакт прилетали мелкие гуманоидные чудовища, причем с виду еще страховиднее, чем аборигены.

Метеориты дракон аккуратно отводил в сторону, а инопланетян не менее аккуратно топил вместе с кораблями в лаве, в одном очень приятственном вулкане среди гор северного материка.

У него было еще много незаконченной работы – там отогнать от полей тучи, чтобы крестьяне взбунтовались, здесь создать маленькое землетрясение – разрушить пару монастырей, а то церковники уж больно наседают на первый на планете серьезный университет.

Прогресс шел неостановимо, по всему миру что-то постоянно изобретали, во власть приходили уже не только высокородные, но и просто талантливые люди.

Еще двести-триста лет, и аборигены будут готовы к настоящему контакту.

Самое смешное, что эти существа тоже имели инстинкты опеки: они заводили себе кошек и собак, ухаживали за птичками и хомячками, но дракону было непонятно – зачем? Ведь это существа-однодневки! Даже сами люди живут непозволительно мало.

Пятьдесят лет назад он просил ребенка, а ему всучили долговязую девицу, видимо, не пользующуюся популярностью у местных мужчин. На этот раз он проявил настойчивость и потребовал именно ребенка, без отклонений! На всякий случай – даже двух.

Самой лучшей породы. Не каких-нибудь хилых, деревенских, у которых истощение закреплено уже на генетическом уровне, а нормальных, королевских.

Пискнул зуммер. На экране, висящем в центре зала, показалась площадка перед входом в пещеру – на ней стояли двое детей: парнишка лет двенадцати в роскошной одежде и девчушка чуть помладше в длинном платьице.

– Вот ведь сволочи! – в сердцах ругнулся дракон. Девочка выглядела заморенной, уставшей и заплаканной. – Все норовят обмануть!

Он побрел к выходу, его роскошный семиметровый хвост по дурацкой привычке, перенятой давным-давно у старшего братца, выстукивал о каменные стены популярный лет эдак пятьсот назад в соседнем мире мотивчик.

Дракон был в возбуждении, из его ноздрей шел пар.

– Ты как думаешь, сразу съест или на потом оставит? – Подобными вопросами Витор уже довел сводную сестренку до истерики.

В его сумке лежали острый нож, честно стянутый у конюха, отличная рогатка из ветки бука, выстроганная самолично по секретному чертежу новейшей катапульты, и восемь фунтов крысиной отравы.

Он не собирался сдаваться. В его предках были великие короли! Солмар Третий Безбашенный, в одиночку перекусавший до смерти трех заговорщиков, которые, связав ему руки и ноги, не догадались заткнуть рот кляпом.

Грегор Хитрый, который ввел в королевстве новую религию, чтобы не платить десятину представителям старой.

Ласток Восемнадцатый, который сорок лет жизни потратил на то, чтобы изничтожить всех своих братьев и сестер – а тех было под восемь десятков! И пока он не взошел на престол – никто даже не подозревал, что это его рук дело.

Ну и, конечно же, основатель королевского рода, Ласток Первый Непобедимый. Про него, правда, много всего плели – но даже если не принимать во внимание якобы божественное происхождение и явные преувеличения по части удовлетворения женщин, все равно оставалось немало. Одна пьянка с гвардейцами чего стоит, когда его величество с помощью крапленой колоды раздел тридцать собственных солдат донага.

Жадный был, правда, не в меру – забрал весь выигрыш в казну, чуть до бунта не дошло…

…Таис завизжала еще до того, как из пещеры появился дракон. Витор оценивающе посмотрел на чудовище: ага, ростом он, конечно, не маленький, но зато глаза громадные, в такие сложно промахнуться из рогатки. Передние лапы короткие, не опасные. Крылья – кожистые, наверняка можно ножом дырок наделать.

Ух ты! Из ноздрей идет пар! Такого бы на кухню пристроить – разогревать жаркое по вечерам, когда от поваров не дождешься ничего, кроме подзатыльников – те знают, что король не любит родного сына.

На этой мысли мальчишка остановился – хозяйственность династии Ластенброк дала о себе знать.

«Я его убивать не буду, – подумал Витор. – Я лучше найду еще одну такую тварь и стану их разводить».

Дракон, не подозревая о коварных планах бастарда, отвел детей в уютную сухую пещерку, имеющую выход в главное помещение – расположенный, впрочем, метрах в семи от пола, что наивному монстру показалось достаточной гарантией.

Дети вели себя тихо, видимо, еще не обвыклись. Из трансцендентного материализатора дракон достал две порции фисташкового мороженного, которое обожала Анчи – его прошлая питомица.

«Надо бы вторую кроватку заказать… – умиленно подумал дракон. – Все-таки они разного пола и уже почти взрослые».

Девочка от мороженного отказалась, зато мальчик умял обе порции и потребовал еще. Некоторое время дракон бегал от материализатора к детям и обратно, потом, устав, догадался сделать целое ведро мороженого.

Ведра хватило до вечера.

«Хорошая штука! – размышлял объевшийся Витор. – Если в жаркий день на центральном рынке, то по три серебряных за унцию пойдет. А если трактирщикам на заказ делать, со скидкой, то можно до пяти золотых в день выручать».

Ночью он снял с себя камзол, рубашку, штаны, взял с кровати одеяло и, наказав сестре «не выпендриваться», связал накрепко все в веревку и спустился вниз.

Дракон спал как убитый, свернувшись клубком прямо на каменном полу – сорванец еще раз отметил неприхотливость твари, утверждаясь в собственных намерениях.

Обследовав близлежащие помещения – а далеко отходить Витор побоялся, – он понял, что из пещеры выйдет очень богатым человеком.

Мелькнула даже слабая мыслишка просто убить дракона, а то возиться с ним – еще неизвестно, сколько он жрет, да как гадит… Но бастард тут же себя одернул: он ведь королевской крови! Ничто не должно пропасть, если может пойти в дело.

Из дальней пещеры в главный зал тянулась толстая веревка – попробовав ее на разрыв, поковыряв ножом и даже покусав, Витор понял: сгодится.

Привязать дракона к чему-то в пещере было вряд ли возможно – единственными предметами мебели здесь оказались странные агрегаты, смутно похожие на станки в отцовской мануфактуре, но гораздо менее понятные, хотя и более красивые.

Значит, надо его привязать к самому себе. Витор, потратив некоторое время на перепиливание странной веревки, смотал ее в громадную бухту, дотащил кое-как до драконьей спальни и начал думать.

Петлю на шею – это понятно. Чтобы затягивалась, как на виселице. Глаза предварительно завязать тряпками – чтобы испугался. А вот куда вторую петлю? Можно было бы на яйца, но яиц у гада почему-то не оказалось, что наводило на мысль о том, что он – самка.

На лапу – нельзя, лапы гибкие, наверняка вывернется. Привязывать веревку к хвосту Витор тоже опасался – а вдруг дракон в родстве с ящерицами и легко отбросит его? Вязать вокруг туловища – тоже не годилось, петля бы не затянулась.

Что же делать? Ладно, глаза боятся, а руки… Руки! Если попытаться завести передние лапы за спину, связать их там и прицепить к петле на шее, то получится неплохо! Точно, именно так связывают сумасшедших, перед тем как лечить ледяными ваннами.

Но как его вынудить завести передние лапы за спину?..

Первое, что почувствовал просыпающийся дракон, – это жесточайшую чесотку между лопаток. Потянувшись туда правой лапой, он зацепился за что-то, и пришлось выпростать вторую лапу, чтобы освободить ею первую. Однако и вторая тоже зацепилась, а зуд между тем не прекращался.

Открыв наконец глаза, дракон понял, что случилось страшное.

Он ослеп.

С коротким ревом, выпустив струю пламени, он поднялся на задние лапы – и тут же задержал дыхание. Точнее, оно само пресеклось. За спиной, выламываясь из суставов, пошли вверх передние лапы, причиняя неимоверную боль.

Напряжение сменилось отчетливым сухим треском, и лапы вдруг освободились. «Позвоночник! – мелькнула мысль. – Сломался…»

Задние лапы подкосились, и сознание померкло сразу же после соприкосновения морды с холодным камнем.

– Ух!.. – только и успел сказать дракон.

«Бумс!» – гулко отозвался пол.

Таська только и делала, что ныла, как ей хочется домой. Но одна идти не решалась.

– Ты знаешь, что делают драконы, когда освобождаются из ловушек? – вкрадчиво спросил озверевший наконец Витор.

– Нет! – испуганно воскликнула Таська, догадываясь, что ничего хорошего брат не скажет.

– Они едят непослушных девчонок!!!

После этого она перестала ныть и дергать его за рубашку, а просто села в углу и заплакала. Некоторое время бастард терпел, потом не выдержал – что он, железный, в самом деле?

– Хочешь поиграть с ножом? – Таська испуганно покачала головой. – А с рогаткой?

На его счастье, она не знала, что это такое, – иначе наверняка бы отказалась. За пять минут он объяснил ей, как натягивать резинку и зачем на палец нужно надевать кожаный чехольчик. Тонкостей с прицелом, с рычажком дополнительного натяга и с петлей для крупных камней он ей объяснять не стал – смысла не было.

Стрелок из девчонки оказался аховый – ну три шага, ну четыре, а уж о точности говорить и вовсе не приходилось. Тем не менее она успокоилась, и Витор смог-таки приступить к окончательной фазе плана по пленению дракона.

Тот оказался мощный, но неуклюжий: веревку свою странную, в три раза свернутую, порвал одним движением, но тут же запутался в собственных лапах.

На этот раз бастард скрутил веревку ввосьмеро – больше не получалось, она плохо гнулась уже на пятом сложении, – и кое-как затянул-таки на шее.

Свет в пещере был равномерный, словно бы из ниоткуда – это очень напоминало магию. Витор как-то раз видел поединок двух волшебников, те и не такое творили.

Однако больше всего его заинтересовала громадная рама, висящая без веревок в центре главного зала. Вокруг стояли загадочные аппараты, а внутри рамы был свет, причем направленный только в одну сторону.

Если встать на цыпочки, то можно было дотронуться до ее низа. После первого же прикосновения свет стал ярче, в раме засверкало солнце и показался смутно знакомый пейзаж.

Последовательно вспоминая все виденные на картинах города (а больше Витор их нигде и не видел), он опознал отстроенный Карлспипинберг, с портрета Ластока Семнадцатого в отцовском кабинете.

По городу мурашами ходили люди, слышался тихий гул голосов.

– Отдай рогатку. – Сестра повиновалась, но просяще посмотрела ему глаза. – Сейчас, проверю кое-что и верну.

Нет, сломанный позвоночник так болеть не может. Дракон понял, что его просто связали! И кто? Дети! Вдвоем! Его, которого две сотни королевских рыцарей не смогли даже поцарапать! Он попытался порвать связывающую его веревку, но тут же почувствовал жуткую боль в горле.

Дракон немного подумал, потом сильно напряг мышцы шеи, представляя, будто он глотает за раз целого быка.

«Фи, сырого?» – возмутилось деликатное сознание.

«Жареного, просто целиком», – ответило хитрое подсознание.

Шея от этого движения сильно раздулась, поднимая и без того высоко задранные за спиной лапы. Благодарение бездне, что предки драконов – простые змеи. Резкий рывок – и голова выскользнула из петли!..

Ну, почти… Почти выскользнула. Надо было попробовать еще раз…

Стрелять из рогатки по городу было очень забавно. Здания рушились, люди бегали туда-сюда, жаль только, что пригодные к метанию снаряды быстро кончились.

Витор упоенно выламывал очередной рычажок, когда краем глаза отметил, что в раме произошли изменения. Теперь в ней была самая настоящая бездна! Черная, матовая, с редкими точками звезд. Впрочем, не столь уж и редкими, если присмотреться.

Все-таки это тир. Только если отцовские лучники и пищальники тренировались на чучелах и мишенях, то здесь оказался взаправдашний город и ночное небо, в котором наверняка можно было гасить звезды! Главное – попасть.

…Он нашел отличную доску со множеством небольших снарядов, которые легко оттуда выковыривались. С самого начала надо было делать поправку на объемность картины – по звезде Витор попал только с четырнадцатой попытки.

За меткий выстрел картина в раме наградила его эффектным зрелищем: если обычная мишень в лучшем случае переворачивалась, то здесь был настоящий спектакль! Все завихрилось, даже рама задрожала, началось такое буйство красок!..

Витор даже не заметил, как в зал вошел дракон.

Если бы сестра не завизжала, он бы так и таращился в раму.

Голова кружилась, задние лапы подкашивались, передние дрожали. Вот ведь мелкие пакостники! Связали дублирующим силовым кабелем.

Вид в главной зале заставил его зажмуриться от нежелания признать произошедшее. Маленькая теплокровная сволочь натурально вошла в панель контроля реальности – и погасила звезду, устроив на ее месте…

– А ну!..

Задохнувшись от нахлынувших чувств, дракон увидел, как прямо между его ногами шмыгнула девчонка. Мальчишка тем временем хладнокровно крутил что-то в руках, потом вдруг что-то полетело – и угодило дракону прямо в глаз.

Это оказалось потрясающе больно.

А ну как девчонка сзади тоже что-нибудь придумает?

Он сразу же все понял. Никакие это были не дети, а элитный отряд карликов-спецназовцев, которых король послал взять его. И наверняка добавил что-то вроде: «Живым или мертвым!»

Мертвым очень не хотелось.

Дракон потихоньку отступал, прикрывая уцелевший глаз дрожащей лапой.

Мальчишка начал преследование.

Нервы дракона не выдержали, и он опрометью бросился прочь.

Канцлер, понурившись, вошел в зал заседаний парламента.

– Прихвостень короля! – заорал Меньшик, глава оппозиции. – Долой!

Все загомонили, кто-то с галерки кинул в сторону канцлера яблоком. Нормальным таким, даже не гнилым. Ну конечно, станут уважаемые господа парламентарии таскать с собой гнилые яблоки… В том месте в ложе, куда попало яблоко, тут же завязалась потасовка.

– ТИ-ИХА! – заорал неожиданно громким басом канцлер. – Повестка дня: возвращение бастардов от дракона. Я беседовал с Витором, он заверил меня, что дракон не настаивает на соблюдении договора и сам, лично отпустил детей домой, вняв их мольбам.

Перешептывания из ложи перешли на галерку и оттуда нарастающим гулом недоверия выплеснулись прямо под ноги канцлеру.

– И еще. Если кто-то, – пристальный взгляд уперся в Меньшика, – мне не поверит, то он может лично спросить у господина дракона о причинах такого решения. Король подписал указ – проверять только лично! Законы издавать без заверения парламента он права не имеет, но мелкие указы – вроде этого или, там, о смертном приговоре отдельному члену парламента – вполне в состоянии подписать и без нас.

Гул утих. Канцлера не любил король и ненавидели парламентарии, но он один мог примирить их – и потому его терпели.

Жить ему оставалось ровно три с половиной года, до того момента, как все старшие и более законные родственники перед смертью честно отказались от трона в пользу одного бастарда.

И молодой король Витор Первый, впоследствии получивший прозвище Ужасный (некоторые добавляли шепотом: «Зануда»), решил расформировать парламент самым простым способом – испытанием новых пушек.

– Уважаемый! – ревел Системотехник в динамиках. – У тебя силовые кабели пятижильные рвутся, аппаратура выходит из строя, черные дыры неизвестно откуда появляются! Как ты такое объяснишь?

Что он мог сказать? Что это стрелял из рогатки человеческий детеныш? После позорного бегства и трусливого возвращения дракон просмотрел хронику происшествий, запечатленных скрытыми визорами. И понял, что это были обычные – ну почти – дети.

– У меня случился срыв. Сами знаете, я двести семьдесят лет здесь один! Ни одной дамы в пределах десятка реальностей! А черная дыра там так и так должна была образоваться. Могу прислать расчеты.

Системотехник тяжело вздохнул, окутавшись паром с лап до головы.

– А что я могу сделать? Не хватает у нас энтузиастов… Другие вон вообще по полторы тысячи лет без смены при положенных ста пятидесяти… Про черную дыру можешь не присылать, все равно никто читать не будет. И это, ты там поаккуратней, ладно?

– Так точно! – повеселел дракон.

«И никаких домашних животных!» – подумал он.

Примечание автора

Это легкий и веселый рассказ. В нем нет глубинных смыслов или даже едва прикрытой словесными завитушками морали. Я писал текст, который можно было бы читать улыбаясь – и, надеюсь, у меня получилось.

Есть люди, которые уверены, что писать надо только что-то умное и солидное, мол, в противном случае даже и браться не стоит.

А я считаю, что любой жанр, любая форма мысли имеет право на существование – ну, кроме, пожалуй, совсем уж откровенных авторских неудач.

Надеюсь, этот рассказ не разочаровал вас.

Плакальщик

В этом городе палач работал действительно профессионально – чувствовалась большая практика. Было видно, что уж ему-то оплату не задерживают, на его инструментах не экономят. Да и самого работника наверняка выбирали долго и придирчиво, как бы лорд Майста не лично этим занимался.

В дальнем конце площади, откуда едва можно было разглядеть подробности пыток, стоял молодой дворянин. Одетый в изящный дорожный камзол и удобные кожаные лосины, с длинной, военного образца шпагой на бедре, он разительно отличался как от простых горожан, так и от местной знати, разодетой в дорогие – по случаю праздника – наряды.

– Сеньор, моя леди желает спросить, не вы ли Андор де Пот?

Дворянин смерил лакея мрачным взглядом.

– Поразительное чувство такта! – иронично произнес он. – Почему бы ей просто не поинтересоваться: не я ли тот самый Плакальщик? Передай своей хозяйке: да, это я. Если она захочет предложить мне твою душу, я с удовольствием приму ее в дар.

Лакей, старательно скрывая ужас, ушел. Он оказался хорошо вышколен – еще бы, встретиться с тем, кого священники называют приспешником Сатаны, и не завыть при этом в голос – для прислуги такое уже можно было считать достижением.

Тяжелая усталость Андора прошла сразу же после того, как топор опустился на шею осужденного. То есть тот еще даже не умер, его голова не взлетела на предписанные палаческим каноном полметра, но уже стало легче.

Слезы градом катились из глаз Плакальщика. Остановить их было невозможно – если бы в момент казни Андор спал или вкушал пищу, находясь в тысячах миль от места смерти оплакиваемого, глаза точно так же испустили бы прозрачный солоноватый сок.

Но ему никогда не удавалось уйти от обреченного дальше, чем на две-три лиги. Душа бедолаги требовала воссоединения с покинутым пристанищем – и Андор почти всегда вынужден был наблюдать гибель тела, лишенного души.

На этот раз перед смертью приговоренному полагалось четыре часа пыток – палач работал весело, движения его, аккуратные и точные, не давали жертве ни передохнуть, ни умереть.

Толпа наслаждалась зрелищем. Андору же становилось все хуже и хуже. Наконец взлетел топор, ярким бликом сверкнула сталь – и что-то внутри отошло, отпустило, словно слезы, покатившиеся по бесстрастному лицу, дали Плакальщику облегчение.

Теперь он мог удалиться. Тех, кто не торопился отойти с его пути, Андор довольно грубо отталкивал, если ему пытались что-то сказать – несильно бил под ребра или мягко, но настойчиво тыкал в лицо раскрытой ладонью.

Он чувствовал необходимость выйти из толпы. Все знали, что Плакальщик плачет, но мало кому было известно, что после этого его еще и рвет.

Не сразу. Минут через десять.

Теперь душа – новый постоялец в теле Андора – успокоилась и смирилась. Молодой дворянин пошел к трактиру, в котором он остановился.

Кухарка шарахнулась от него, случайно натолкнувшись на темной лестнице, – ага, видимо, уже знают. Пора менять город. Остались еще визиты в богадельню и дом призрения умалишенных…

Богадельня его разочаровала – чистенькая, аккуратная, с четырнадцатью благообразными стариками и десятком детишек, о которых явно неплохо заботились, она совершенно не подходила для его целей.

Зато в доме призрения творилось не пойми что, сумасшедших – даже самых смирных – держали на цепи. Кормили их явно впроголодь, санитары походили на разбойников куда больше, нежели обитатели городской тюрьмы.

Андору не составило труда договориться со смотрителем этого заведения. Получив всего две серебряные монетки, тот разрешил молодому дворянину делать с больными все, что угодно, – при условии, что он убьет не больше десятка сумасшедших.

Умереть согласился только один. Он торговался до последнего, сразу поверив, что посетитель – тот самый Плакальщик.

– Четыре матери, два сестре. – Андор брезгливо поморщился – он не любил торговаться вообще, а заниматься этим с человеком, которому вскоре предстояло умереть от его руки, считал совершенной низостью.

Тем не менее почти каждый раз ему приходилось это делать.

– Я же нужен вам! – Собеседник не казался сумасшедшим. Тяжело больным физически – да, уставшим от жизни и готовым к смерти – да, но сумасшедшим? Вряд ли. – У вас же денег – сколько угодно!

– С чего ты взял? – Плакальщик оперся было о стену около факела, но тут же отдернул руку и принялся брезгливо стряхивать с руки лоскутья липкой паутины.

Собеседник поманил Андора пальцем, выгнулся на цепи так, чтобы встать поближе к молодому дворянину, и зашептал:

– Ваш хозяин – владелец всех благ земных, ему-то точно ничего не стоит, а моим родственникам хоть какое-то вспоможение…

– Заткнись. – Он все-таки оказался сумасшедшим. Он верил, что Плакальщик – слуга Сатаны, верил, что его собеседник – именно тот самый Плакальщик, и при этом готов был продать свою бессмертную душу, в которую, без сомнения, тоже верил, всего за несколько серебряных монет. – Пять матери и три сестре, и если ты откажешься, то я ухожу.

– Я согласен. И замолвите за меня словечко – пусть мою душу не шибко сильно жарят в аду…

– Замолвлю. – Андора аж перекосило от лжи, к которой его вынудил собеседник. – Давай руку.

Следующие пару минут они были похожи на двух ангелов – чистыми, ясными, сияющими лицами. Благородная осанка Плакальщика гармонировала со смиренной позой сумасшедшего.

– Всё? – Бедолага огляделся. – Мне больше не страшно. И не больно. Я все помню! И я жив!

– Это ненадолго. – Андор повел плечами, потянулся, потом молниеносно достал кинжал и всадил его в грудь собеседника.

И тут же заплакал. Слезы катились, оставляя на лице блестящие в свете факела дорожки. Нужно было смотреть на труп – обязательно, иначе потом душа, не уверенная в смерти тела, начинала метаться – а это бессонница, потеря аппетита, нервные расстройства…

Плакальщик дождался рвотных позывов, потом вынул кинжал и, обтерев его мокрым платком, сунул в скрытые за пазухой ножны.

С другой стороны в потайном же чехле хранились Слезы, которые позволяли ему не сойти с ума. Слезы были уже почти полны, этого нельзя увидеть – можно только ощутить, держа их в руках: за три года Андор собрал восемьдесят шесть живых душ – и восемьдесят шесть мертвых тел осталось позади.

Еще семь, максимум восемь душ – и все. У отца Слез было поменьше, он начал сходить с ума уже на пятидесятой душе. Дед собрал сорок две. Прадед – тридцать семь.

Если у кого и был шанс, так это у Андора.

Месяц-два, в крайнем случае три – и он поедет домой.

У городских ворот его ждали.

– Андор де Пот? – развязно спросил один из трех дворян, закутанных в черные плащи. – Не соблаговолите ли вы проехать вместе с нами?

Вопрос был задан определенным образом – учтивая фраза, произнесенная грубо и даже с вызовом, приобрела уничижительный оттенок.

– Не соблаговолю. – Андор спокойно вытащил шпагу. У ворот сидели, наблюдая за разговором, трое стражников – как только на свет появилась сталь, они дружно отвернулись.

Однако дворяне не собирались драться. Тот, что заговорил с Плакальщиком, раздвинул полы плаща – под тканью скрывался целый арсенал не только холодного, но и запрещенного церковью огнестрельного оружия.

– Я надеюсь, вы не вынудите меня просто пристрелить вас как собаку?

Это было уже прямое оскорбление. Андор ненавидел такие минуты – ему приходилось тянуться к пленницам-душам, просить у них помощи.

То есть не просить, а брать силой – но все равно приятного было мало.

Полтора месяца назад на главной площади Грева обезглавили учителя фехтования, подрабатывавшего наемным убийцей.

Андор оплакал казненного, и душа талантливого фехтовальщика поселилась в теле Плакальщика. И сейчас, стоило ему только подумать о том, что надо бы ответить ударом, а тело, словно чужое, уже выгнулось со смачным хрустом, завершая тройной шаг: на раз – на два – на три.

И на этом последнем шаге, откинувшись назад, тело Андора увернулось от удара шпаги четвертого, не замеченного сразу человека.

Еще один укол – и последний противник лежит в пыли.

Память предательски представляет то, что видели глаза. То, что чувствовала спина. То, что слышали уши. Все отдельные куски, которые собрать вместе может лишь душа, в данном случае – чужая.

Стражники все еще сидели, отвернувшись, когда Андор взлетел на коня, которого до встречи с бретерами вел в поводу. Может, и мелькнула у кого-то мысль задержать его – надо сказать, мысль самоубийственная.

Пелонские жеребцы останавливаются только по приказу хозяина. Они вполне способны на полной скорости врезаться в дом или дерево, если наездник пьян либо неумел.

Ни пьяным, ни неумелым Андора назвать не поворачивался язык. Никто не бросился за ним вслед – хотя можно было ставить медную монетку против мешка с порохом, что еще не опустится на город ночь, как за Андором выедут.

Двое или трое монахов и четверо или пятеро солдат. С телегой, в которой лежат орудия пыток и священные книги.

Монахи поедут, не торопясь, а если вдруг случайно встретят Андора по дороге, то специально не признают его – нескольких фанатиков Плакальщик в свое время убил.

Теперь на него повсеместно велась охота, но в открытую схватку с ним не вступали, боялись – предпочитали ставить ловушки, стремясь застать врасплох.

С другой стороны, время от времени то какой-нибудь аббат, то епископ, а то и сам кардинал неофициально связывался с Андором и просил его о помощи.

Лучшего следователя было не найти – Плакальщик с легкостью распознавал правду и ложь. Он мог определить, каким оружием убита жертва или какой яд использовался для отравления – большинство душ в нем при жизни были преступниками. Насильниками, убийцами, грабителями, мятежниками, еретиками, колдунами и растратчиками.

Андор иногда помогал раскрывать преступления. Но чаще – отказывался. Он не очень любил своих «постояльцев», а без их помощи ничего бы не получилось.

Эту ночь он провел в седле. Интересно, кому в Майсте он так понадобился? Время от времени какой-нибудь полоумный вельможа или купец выходил на Плакальщика, интересуясь возможностью договора с Сатаной. Впрочем, эти всегда оставались учтивы и обходительны, а если и держали нож за пазухой, то старались не показывать его до поры.

Еще бывали дамы. Что именно привлекало их в фигуре Плакальщика? Андор не сомневался, что как обычный мужчина он не заинтересовал бы этих женщин – или очень хищных, или совсем не от мира сего.

Самого его эти дамы не занимали совершенно. У Андора были Слезы – и была цель. А если бы ему и захотелось вдруг остановиться, наставить рога какому-нибудь герцогскому кастеляну или барону, то он бы урезонил себя близостью цели, обрекающей на воздержание.

Впрочем, ему не хотелось останавливаться.

Кроме колдунов и дам, были еще священники, одни из которых жаждали понять мироздание, другие искали победы над Искусителем. Третьи хотели бессмертия. Четвертые просто были рады неглупому собеседнику.

Андор давно понял, что имеющие много свободного времени монахи и священники тратят его на все, что угодно, кроме молитв – за редкими исключениями.

Так кто же подослал давешних бретеров? Не убийц, не парламентеров – а мелкопоместных дворян, кроме благородства, шпаги и гонора не имеющих за душой ни черта…

Утром Плакальщик въехал в деревеньку у дороги. Засыпая на ходу, он по привычке спросил у хозяина таверны, есть ли в деревне умирающие или те, кого в ближайшее время могут продать в рабство за долги.

Пропустив ответ мимо ушей, он прошел наверх и долго пытался открыть выданным ключом от третьей комнаты дверь во вторую, не понимая, почему ничего не получается.

Проснулся он уже под вечер. Спустился вниз, заказал жареную индейку, бутыль вина и кусок хлеба.

– Может, похлебки? – поинтересовался хозяин. – Со сна очень хорошо!

– Да хоть береза… – Не проснувшись до конца, Андор по-прежнему с трудом воспринимал мир вокруг. – Мясо, вино и хлеб.

Он огляделся: в таверне, кроме него, сидели двое зажиточных крестьян, тянущих сидр из гигантских кружек, да еще пара детишек намывала стены.

«Или это редкая чистоплотность, или здесь недавно кого-то убили», – подумал он. Мысль была чужой – чем дальше, тем чаще «гости» давали непрошеные советы и комментировали происходящее.

Дед рассказывал, как приехал отец: упал с коня, будто пьяный, матерился на нескольких языках – но ничего, потом оклемался.

Сам дед своего возвращения не помнил. А прадед так и вовсе каждый раз по-новому рассказывал.

Хозяин таверны, подавая вино, вспомнил вдруг вопросы гостя.

– Вы давеча про больных спрашивали, так вот – Грека-бондарь совсем плох!

– Семья у него большая? – Андор тянул вино, а голоса внутри переговаривались: «Мясо подгорит». «Не, ты видел дым? Дым правильный, на таком огне томить можно, ничего не подгорит». – В деньгах нуждаются?

Этот вечер Плакальщик провел у бондаря, пытаясь уговорить того помочь своей семье.

Но бондарь уперся – мол, не желаю продавать свою бессмертную душу, и все тут! Уже и жена подключилась, но Грека вдруг начал реветь: «Священника! Священника!» – и Андору пришлось уйти с сухими глазами.

А ночью в таверну въехала графиня де Лайзи. С нею было человек тридцать свиты, под шумок Плакальщика попытались переселить из приличной комнаты в какую-то каморку, и Андор, не разобравшись спросонок, покалечил троих.

Его все-таки скрутили – навалились всемером, и даже души борцов и сумасшедших не помогли.

– Вот ты каков, Плакальщик! – Графиня смотрела на него, поглаживая костяным стеком собственное бедро – она была красива чувственной, эгоистичной красотой. – Много я про тебя слышала – и даже видела в Майсте, ты там моего лакея до полусмерти напугал… А потом убил четверых моих людей – и не худших!

Гневный взгляд, брошенный в сторону, показал Андору, что графиня не просто ведет с ним беседу, но еще и наставляет своих приближенных.

– И что мне теперь с тобой делать? По слухам, смерть Плакальщика чревата большими бедами для всех, кто имеет к этой смерти отношение… – Еще бы! Призрак Антуана де Пота – до сих пор одна из главных достопримечательностей королевской резиденции в Ланне. Правда, после смерти монарха и шести принцев тот замок подарили герцогу де ла Онту… – Подземелий у меня нет. Как любовник ты меня тоже не вдохновляешь – не люблю тонкогубых, вы слабы по части фантазии. Так что же с тобой делать-то?

– Бегите отсюда, – тихо произнес свою первую – в присутствии графини – фразу Андор.

Он рассчитывал испугать свиту молодой аристократки – самой-то ей наверняка было плевать на опасности. И, надо сказать, преуспел в своем стремлении: вокруг все забеспокоились, кто-то осторожно шагнул к двери.

– Отлично! – Графиня расхохоталась, и кто-то внутри Андора прокомментировал: «Третий нижний зуб слева – слоновая кость, оба верхних клыка – поддельная слоновая кость, поставили, скорее всего, вчера, еще день-два, и развалятся». – Ты мне нравишься. Говорят, Плакальщики умеют делать предсказания. Это правда?

– Ага. – Андор даже не пытался соблюдать видимость светской беседы. У него разболелась голова – все-таки насчет семи-восьми душ он погорячился. Максимум еще парочка. – На смерть, на свадьбу, на тюрьму?

– На тюрьму! – весело воскликнула графиня. – Отец мой, ныне покойный, всегда говорил, что я кончу свои дни в королевской тюрьме. А сам король месяц назад обещал, что никто кроме него меня не арестует. Мол, только своей рукой! Ну?

«У нее печень больная». «Левая нога чуть короче правой». «Тот, что около стены, в цветном камзоле, – фискал». «Она участвовала в убийстве герцога Риенна, во всяком случае, двое из ее людей держали факелы у постели умирающего».

Голоса роились, притягиваемые просьбой о помощи. С трудом вычленяя относящееся к делу, Андор решился.

– В тюрьму ты попадешь через неделю после того, как скрошатся два твоих зуба. Через мертвую особу королевской крови.

– Зубы у меня крепкие! – Де Лайзи улыбнулась, протянула руку назад, кто-то вложил сухарь. Она надкусила его, раздался хруст, посыпались крошки – зубы остались целы. – А вот про особу королевской крови ты зря… Не бросаются такими словами. Убить его!

…На счет «пять» Плакальщик выпал в окно – с третьего этажа, по случаю хорошей погоды ставни были открыты настежь. В левой руке уже устроился длинный узкий кинжал, каким предки Андора добивали латников. В правой был тяжелый подсвечник с тремя головками, причем в одной чудом сохранилась свеча.

Сгруппировавшись, Андор приземлился на ноги и локти, кувырнулся, вскочил. Убегать, оставив в таверне плащ, шпагу и деньги, очень не хотелось – но умирать хотелось еще меньше.

Голоса – для разнообразия сойдясь в одном мнении – рекомендовали садиться на коня и ехать как можно дальше, не останавливаясь и не оглядываясь.

К счастью, пелонец стоял в конюшне оседланным – мальчишку-грума наверняка отвлек графский кортеж.

Уже на скаку Андор вспомнил: никто на него не бросился по приказу графини. Все застыли в страхе – и только он сам что-то сделал, потом был крик, потом треск, окно, конь…

Трижды Плакальщик сворачивал на все более узкие проселки, уходя от возможного преследования. Под утро показались огни богатой усадьбы. Андор за ночь жутко замерз и потому направил коня к дому, не размышляя.

– Кто-о тако-ов? – по-восточному вытягивая последний слог, спросили из-за ворот.

– Андор де Пот, дворянин из Верхнего Пота, просит гостеприимства.

Слуга тут же открыл дверь – видимо, Плакальщик сказал что-то такое, что наверняка должно было заинтересовать владельца усадьбы.

Ему растопили камин, принесли вина и еды, потом вышел хозяин, представившийся как мессер Тропос. Он признался, что скучает в этой глуши безмерно, а в столицу ему было нельзя – не пускала кровная месть с двумя фамилиями, находящимися в фаворе у его величества.

В ходе беседы мессер довольно легко вычислил, что Андор вправду тот самый Плакальщик: де Пот, да еще из Верхнего Пота, да еще с некоторым безумием в глазах…

Андор признался, что ему надо еще две или лучше три души – и все. Тропос немного подумал, а потом предложил поохотиться на браконьеров.

Вызвали загонщиков, взяли псов, а потом за четыре часа загнали нескольких человек. Старика и худющую девку мессер Тропос отпустил, заявив, что они ему не интересны.

Зато четверых дюжих мужиков, двое из которых ловили рыбу в пруду мессера, а двое рубили сушняк в его лесу, связали и положили на телегу.

– У меня даже лесника нет! – похвастался Тропос. – Браконьеры шалят, зная, что у них есть хорошие шансы. Зато уж если кто ко мне попадает, то и на дыбе повисит, и уголек пятками остудит! Иногда у меня дамы гостят – так знаете, в том, что касается пыток, даже самый изобретательный мужчина в подметки не годится самой добросердечной девушке!

– Может, вам просто не те девушки попадались? – осторожно предположил Андор.

– Да нет, все они такие, – мессер Тропос улыбнулся, – а исключения только подчеркивают правило.

Пленникам был предложен выбор – добровольно и безболезненно расстаться с душой либо подвергнуться долгим и мучительным пыткам.

Рыбаки сразу согласились отдать души, хотя при этом плакали и молились, зато дровосеки, мрачно переглянувшись, заявили, что предпочтут пытки.

Один из них продержался шесть часов, после чего восхищенный мессер Тропос велел освободить его и предложил работу у себя в поместье. Второго дровосека и обоих рыбаков Андор к тому моменту уже успел оплакать.

В глазах у него двоилось, мир вокруг напоминал качающуюся сферу, в нижней точке которой стоял он сам. И только громадная чаша вина вернула дворянина в вещный мир. Голоса внутри бубнили, не переставая, и время от времени какая-нибудь из душ особенно громко реагировала на происходящие вокруг события.

Из этого дома Андор смог уйти только на следующий день – он смертельно устал, сказывались почти двое суток без сна. Ночью его постель грела одна из молоденьких девушек, коих у мессера было десятка полтора, – но Плакальщик не воспользовался ее телом. С точки зрения мессера Тропоса, он оказался крайне скучным собеседником и человеком, абсолютно непригодным в качестве товарища по играм.

Следующие два месяца молодой дворянин двигался в сторону дома. Иногда он подсаживался в дилижансы и спал в неудобных креслах, и очень редко ночевал в придорожных тавернах.

Порой из его памяти выпадали минуты, реже – часы или сутки. Передвигаться на коне Андор уже не мог, более того, его регулярно обкрадывали даже дети.

Дважды на Плакальщика нападали разбойники, и во второй раз он не смог сдержать «постояльцев»: трупы грабителей оказались изуродованы до полной неузнаваемости.

День сменялся ночью, за первыми заморозками проглядывала зима – вначале лукаво, будто заигрывая, потом все увереннее вступая в свои права.

Осень еще не кончилась, но последние листья уже опали с деревьев, а по утрам лужи покрывались крепкой корочкой льда, которая к вечеру лишь подтаивала, превращаясь в мелкое колючее крошево.

Постепенно церкви становились все ниже, то тут, то там над крестами возвышались замковые башни: Андор въезжал в родные края, здесь можно было встретить даже полевиц или леших. И о том, кого назначать священником в приходе, церковные сановники смиренно спрашивали у герцогов и баронов.

В четырех дневных переходах от родного замка, в городе Каст, Андор вспорол подкладку и достал из-под нее две золотые монеты – на такие деньги вполне можно было приобрести небольшую деревеньку.

Он купил хороший дорогой костюм, сменил ножны на шпаге и приобрел нового жеребца пелонской породы.

У лекаря, которого ему рекомендовал в свое время отец, Андор взял отвар корня валерианы. Он пил его каждые полчаса, загоняя души вглубь себя.

На рынке он приобрел двух слуг – одного чернокожего, с далекого юга, второго – глухонемого деревенского парня, попавшего в рабство, видимо, за долги – детина не расставался с колодой карт.

В замок Андор въезжал как законный наследник, челядь и рабы провожали его взглядами, восхищенно переговариваясь между собой.

Первым встречать его вышел прадед.

– Возмужал! – сказал он. – Судя по твоей улыбке, ты немалого достиг!

– Что есть – то есть, – спокойно, без лишнего хвастовства согласился правнук. Весь мир для него плавал в сиреневой дымке спокойствия. – Я пройду к Ней?

Прадед посторонился. Сто сорок лет назад он был известен как Лорд Плакальщик. Деда Андора называли Королем Плакальщиком, отца – Графом Плакальщиком.

Сам Андор звался просто: Плакальщик. Не стоило сомневаться, через несколько лет к прозвищу молва прибавит и титул.

В пиршественной зале толклось множество слуг – наверняка дед затевал очередной грандиозный ужин, на который соберется вся многочисленная родня.

Придут музыканты, буффоны, приедут соседи, опять кого-нибудь начнут сватать, пойдут сплетни и пересуды. Прапрапрадед сядет в свое патриаршее кресло и посмотрит слезящимися глазами на гостей и потомков, не различая их между собой.

Но Андора среди них не будет. Он спустится в громадный темный зал глубоко в подземельях, зажжет три факела в старинных бронзовых подставках и только после этого посмотрит в центр зала.

Там, в громадном хрустальном гробу, будет лежать Она – его бабушка в четырнадцатом колене. А над гробом, прикованный сотнями цепей к скале, на которой стоит замок, будет висеть дракон.

Он не ест вторую тысячу лет. Уже две тысячи лет он не пьет, не летает и даже не может уснуть – ведь для этого дракону нужно спрятать голову под крыло, а его крылья, пронзенные крючьями и обмотанные цепями, прижаты к потолку.

Он жив – в то время как остальных драконов уничтожили. Он знает, что именно нужно от него, – но не хочет этого делать даже в обмен на свободу.

У него другая, нечеловеческая логика, хотя во многом он очень похож на людей – и он единственный, кроме человека, кто обладает чем-то, что священники называют душой.

Андор подойдет к хрустальному гробу и долго будет смотреть на девушку, заключенную в прозрачный камень, – прекрасную, недостижимую, вечно молодую.

А потом он достанет из потайного кармана несколько бусин, завернутых в кожаный чехол. Поднимется по скобам, вбитым в стену, под потолок, по стальным цепям заберется на драконью спину.

Положит хрустальные капли на голову монстру, накроет их сверху руками и через бусины несколько часов будет старательно, до последней капли отдавать из себя все лишнее: гордость, жалость, похоть, страх – все то, что делает человека человеком.

Чужие души.

До самого дна.

А потом все решится – и либо дракон полыхнет вниз страшным жаром, опаляя камень, сжигая даже одежду на сидящем вверху Андоре, – либо заплачет, и несколько новых хрустальных бусин упадут на каменный пол.

И если будет огонь – то хрусталь гроба растает, и проснется Она – живая и невредимая. Недоступная, вечная, прекрасная.

А если будут слезы – то Андор возьмет их и отнесет наверх, чтобы через долгие годы его сын мог воспользоваться ими, собирая по миру осколки человечности, которой так не хватает дракону.

Не хватает, чтобы совершить простой обмен: один выдох пламени за вечную красоту полета, за свободу, за отсутствие постоянной боли и бессонницы.

Эти, новые слезы сам Андор использовать не сможет – а только кровь от крови его, сын, зачатый без любви – потому что каждый, кто видел Ее, никогда не сможет полюбить другую женщину.

А наверху, в пиршественной зале, пятеро старых мужчин, благодаря слезам дракона получивших возможность пережить своих друзей и близких, будут чутко вслушиваться: не сотрясется ли замок от драконьего дыхания?

На что хватит добычи потомка?

На несколько слез, рожденных мгновением жалости к себе?

Или на полноценный выдох пламени, идущий от осознания бессмысленности противостояния?

Одна за другой растворяются смятенные человеческие души в драконьей ярости, набухают слезы на глазах, рождается в груди страшное огненное дыхание…

Примечание автора

Это странное фэнтези – вряд ли кому-нибудь захочется уйти в мир, описанный мною. В нем нет красавцев-рыцарей, пронзающих копьями драконов, нет благородных эльфов или проказливых гремлинов.

Но в этом мире есть честь и есть цена чести. Здесь все имеет цену – но не в золотом эквиваленте. Существует видимость – и то, что скрыто глубоко внутри.

Рассказ получился неожиданно личным и неожиданно пронзительным, достаточно уникальным на фоне даже моих собственных рассказов.

Кстати, он победил на конкурсе «Коллекция фантазий – 4», став первым из восьмидесяти – причем ближайший преследователь, рассказ, взявший второе место, отставал от «Плакальщика» по баллам почти на треть.

Катажина, или Молот Биллевичей

– Катька! Пойдем на озеро! – заорал Саша Трубный, проходя мимо здания школы.

– Ты бы еще рупор взял, – тихо пробормотала девушка, а потом высунулась в окно по пояс и громко ответила: – Для тебя, Сашок, я – Катажина Витольдовна, а на озеро с тобой только полная дура пойдет!

Из всего класса Труба был самый приставучий и занудный. Другому скажи: «Иди к черту», – и пойдет как миленький. А этот – только улыбнется, и ну дальше приставать. Ката давно уже подумывала отсушить ему руки по локоть, но останавливал завет бабы Яди не гадить там, где живешь и учишься. Во всяком случае – явно.

Яркое майское солнце ушло за крышу, и теперь классный кабинет оказался в полумраке – для Каты это было именно то что нужно. Две тряпки размеренно и абсолютно самостоятельно счищали многолетнюю пыль с покрытого трогательно голубой масляной краской потолка. Щетка елозила по плинтусам, губка бегала по портретам знаменитых физиков.

Бабушка Ядя, на самом деле двоюродная прапрабабка Катажины, настойчиво советовала ей изучать программирование, не забывать про физику, химию и математику. Особой склонности к этим предметам молодая ведьма не имела, но постепенно поняла, что наставница была права. Умение составлять алгоритмы и знание природных процессов сильно помогали в колдовстве.

Директриса наверняка была уверена, что достаточно наказала строптивую ученицу, приказав ей выдраить класс до идеального состояния – а на самом деле предоставив той возможность утереть всем нос.

Потому что уже сейчас класс сиял – а к концу недели, когда завершится срок наказания, здесь будет чище, чем в первый день после ремонта.

Ката услышала за открытыми окнами разговор, перегнулась через подоконник и обнаружила прямо внизу двух девятиклассников – Тимку и Олежку. Первый пытался занять у второго денег, второй честно демонстрировал пустые карманы.

– Тимур, тебе много надо? – поинтересовалась с высоты второго этажа Ката.

– Да нет, не надо уже, – смутился мальчишка. – Я разберусь.

– Сто пятьдесят рублей, – сдал приятеля Олежек и тут же отпрыгнул, уворачиваясь от затрещины.

– Поднимайся, я одолжу.

Тряпки и щетки застыли. Через минуту Тимур постучал в кабинет физики. Симпатичный парень, неглупый, для своего возраста высокий и крепкий. Ката, вероятно, и влюбилась бы в него, окажись он постарше. Но полтора года разницы – это было слишком много. И, кроме того, оставался еще Пашка Лялин.

– Ух ты! – восхитился Тимка, увидев сияющий чистотой кабинет. – Уже все намыла?

– Делов-то, – небрежно махнула рукой девушка. – Скажи, ты целоваться умеешь?

– Чего? – поразился ее собеседник.

– Ничего, – мрачно ответила Ката, загородила собой выход, а затем технично загнала парня в угол и прижалась губами к его губам.

В теории она все знала на отлично и даже успела немножко попрактиковаться – на помидорах, как показывали в каком-то фильме. А вот по-настоящему не целовалась ни разу. Подкатывать к Лялину она собиралась во всеоружии – так, чтобы у того без всякого колдовства не осталось ни единого шанса.

Через полчаса Ката навела на ошарашенного Тимура простенькие чары, сунула ему в руку сотню и полтинник, а потом твердо сказала:

– Зашел, взял деньги, пообещал отдать через неделю и ушел. Чао, Тимур!

– Пока, Катя. Отдам через неделю, – послушно согласился парень. На его губах остались предательские следы – но совсем чуть-чуть, ни он сам, ни кто другой ничего не поймет.

Все началось восемь месяцев назад. Тогда к ним в гости зашла Ядвига Биллевич, она же баба Ядя. Папы и мамы дома не оказалось – уехали с друзьями на выходные на Дон, благо было недалеко.

– Катажина, ты никогда не думала о стезе ведьмовства? – официальным тоном поинтересовалась бабка. Послушала молчание девчонки, а затем добавила: – У тебя есть дар, и я могу помочь его развить.

Ката ничего не говорила, справедливо полагая, что это еще не все. Ядвига усмехнулась, пригладила длинную серую юбку и продолжила:

– Мне сейчас сто сорок два года. Я родная сестра твоего прапрадеда, и я ведьма. Могу многое, но не все. Где-то образования не хватает, где-то желания. Если хочешь, я научу, что можно сделать, чтобы тебя все любили и уважали, чтобы всегда водились деньги, а главное – чтобы жить было интересно.

– Звучит шикарно, – согласилась воспитанная на байках про «бесплатный сыр» двоюродная праправнучка. – А подвох есть?

– Есть. – Баба Ядя еще раз провела ладонью по юбке. – Рано или поздно – когда именно, никто не знает, у всех это бывает по-разному – у тебя появится черное родимое пятно. Оно начнет дико чесаться. После этого тебе придется быстро разыскать всех, кого ты так или иначе использовала в колдовстве, и извиниться перед ними. В противном случае начнешь гнить заживо. Найти всех, кому должна, будет несложно – ты их сможешь почувствовать. Когда перед всеми извинишься, ведьмовство из тебя уйдет – станешь жить как обычный человек.

– Это может случиться сразу, а может – через сто лет?

– Через сто лет вероятнее, чем сразу. Но суть ты уловила.

Некоторое время они молча сидели друг напротив друга. Ядвига достала трубку с длинным чубуком, неторопливо набила ее и закурила прямо в квартире, чего отец не позволял ни себе, ни гостям. Ката с удивлением отметила, что ей не хочется возмущаться.

Через пять минут, докурив, бабушка взмахом руки убрала из воздуха дым.

– Я согласна, – решилась Катажина Биллевич. – В конце концов, я все равно ничего не теряю.

– Тогда в первую очередь займись в школе программированием и математикой – они очень пригодятся. – Ядвига встала и оправила старомодный костюм. – На осенних каникулах отпросишься у родителей ко мне в гости, там и начнем обучение.

К удивлению девочки, отец легко разрешил ей поехать к странной дальней родственнице за шестьсот километров от дома, на маленький лесной хутор. Там она научилась трем классическим приемам, на которых стоит все ведьмовство: мыть полы, прясть и управлять коровами. Естественно – без рук, без слов и на расстоянии.

Все остальные приемы и заклинания Ката (не без советов Ядвиги) вывела из трех основных сама.

А программирование и математика действительно в этом очень помогли.

Тимур, как ни странно, целоваться умел, поэтому Катажина хорошо почувствовала разницу между помидором и живым человеком – не в пользу первого. Главное было не лезть сразу в бой языком и чутко реагировать на все происходящее, одновременно и не напрягаясь, и не расслабляясь.

Теперь ей нужно было застать Пашу Лялина в одиночестве и как-то убедить его пригласить ее на свидание. Желательно – без ведьмовства. Но если не получится, тогда придется действовать по полной программе.

Ката глубоко вздохнула, щелчком пальцев отправила тряпки, щетки и ведро в комнатку за кафедрой, вышла из кабинета и закрыла дверь на ключ.

Уже на улице девушка осознала, что время от времени почесывает место под левой ключицей. Заглянув себе под майку, она обнаружила там черное родимое пятно размером с копейку.

Которого раньше не было.

Видимо – то самое.

– Нет. Ну нет же! – возмутилась Катажина. – Это неправильно, я даже года ведьмой не была!

Мимо прошел Ахмет, дворник-таджик. Девочку чуть не кинуло в его сторону – и еще возникло острое желание извиниться за то, что именно на нем она полгода назад отрабатывала свои способности, указывая ему сквозь двойное стекло окна кабинета литературы, какой именно угол школьного двора надо подмести в первую очередь.

Ката сдержала порыв, и ее тут же обдало жаром: она словно физически почувствовала, что начинает гнить. Конечно, она понимала, что это было самовнушение. Спустя минуту девочка кинулась следом за дворником, догнала его и сказала:

– Дядя Ахмет, простите меня, пожалуйста, за то, что я заставляла вас чистить снег там, куда указывала.

– Я плохо понимай русски, – доброжелательно отозвался таджик, – но думай, что ничего страшный.

И ее тут же отпустило.

Алгоритм начал вырисовываться: не обязательно, чтобы тебя простили. Главное извиниться и сделать это искренне.

Ката попрощалась с Ахметом и зашагала в сторону дома, вспоминая все, что так или иначе рассказывала про родимое пятно и извинения баба Ядя.

– Самый лучший подарок я получила в детстве, мне тогда девять лет исполнилось. Настоящий космический корабль, насколько я теперь понимаю.

С этими словами бабушка открыла дверь сарая, и Ката увидела внутри нечто среднее между гигантским спортивным автомобилем, шатлом и подводной лодкой.

– Это случилось… когда? Тогда ведь еще не было ракет?

– И даже автомобилей в нынешнем понимании не было. Но эта штука хранилась в семье уже третье поколение. Моя двоюродная бабка, твоя, соответственно, прапрапрапрабабка, Мария Биллевич, была очень хитрая. Зная про ограничения, накладываемые ведьмовством, она старалась не использовать способности на обычных людях. Чтобы не пришлось потом извиняться, она заколдовывала старых и смертельно больных. Это дало ей деньги и статус, но не принесло счастья.

– А ракета откуда?

– А Мария со своими экспериментами дошла до того, что вызвала потомка своего брата из далекого будущего и заставила его подарить ей самое ценное, что тот имел. Сейчас-то мне примерно ясно, что произошло: самое ценное у обычного человека – это квартира. Далее следует автомобиль. У потомка оказалась современная для его эпохи машина, которая позволяла на выходные слетать на Марс или Венеру, – именно ее он, заколдованный, и отдал Марии. Бабушка была неглупым человеком и сразу поняла, что с таким подарком ей ничего не сделать. Показать друзьям-шляхтичам? Назовут колдуньей. Продать магнату за копейки? Жалко. Она спрятала ракету в лесу, а когда ее любимая внучка подросла – подарила ей. То есть мне.

– Получается, что твоя бабушка за всю жизнь не заколдовала никого, перед кем ей пришлось бы потом извиняться?

– Ну, так у нее все равно не получилось бы. Кого-то заколдовывала, но в основном холопов, перед которыми извиняться очень просто, близких – которые обязательно простят, и еще нескольких человек. По сравнению со мной, например, почти никого. Но, я так подозреваю, дар отомстил ей – она была ведьмой меньше сорока лет, потом появилась родинка, она перед всеми извинилась – и почти сразу ее поймали контрабандисты, очень злые на Марию за старые торговые дела. Моя двоюродная бабка умерла от страшных пыток, беспомощная и сравнительно молодая. Так что идти по ее стопам я тебе не советую.

Ката подошла к ракете – оранжевой, обтекаемой формы, с едва выдающимися крыльями и тонированными стеклами, за которыми виднелись два шикарных кресла, панель управления со множеством кнопок и, в глубине, второй ряд сидений – разложенных так, что вполне могли служить кроватью.

– Открыть не получится, – прокомментировала Ядвига. – Я думаю, ракета на сигнализации, настроенной на хозяина. В общем, дарю. Мне кажется, рано или поздно эта симпатичная груда металла дождется своего настоящего владельца, который отдаст точно такую же, но новую, Марии в прошлое.

Вечером у матери была истерика. Катажина полтора часа рассказывала все, что сделала за последние месяцы с родителями, – отец перенес это стоически, он, судя по всему, многое подозревал, а кое-что и знал точно.

Зато мама, поначалу не верившая в то, что несет дочь, постепенно прониклась и осознала, что родила чудовище, лезущее к ней в голову всякий раз, когда захочет конфет или задержаться после танцев.

– Я еще не старая, – кричала, задыхаясь, мать. – Заберу Яську, выйду замуж за нормального человека, без всей этой польской чуши! Витя, ты обязан был мне все рассказать!

– Я рассказывал, – меланхолично отвечал отец.

– Нет! Ты травил байки! Надо было объяснить так, чтобы я поверила!

В углу, высказавшись полностью, ревела Ката. В руках у нее бессильно висел старый, вытертый до залысин, плюшевый мишка.

– Крокодильи слезы! – бушевала мать. – Вы, Биллевичи, бессердечные сволочи!

– Да, доча, выдала ты стране угля. – Как только расстроенная мать вышла на кухню, отец подсел к дочери. – Будет же еще одна серия, с Ясиком?

– И не одна, – всхлипывая, ответила Катажина. – С Яцлавом, с дядей Станиславом, с дядей Ромой и тетей Светой. Еще в школе, еще во дворе и даже на хуторе бабы Яди.

– Чувствую, надо готовиться к переезду. – Витольд Биллевич тяжело вздохнул. – Теперь я понял, что имел в виду дед, когда говорил, что ему повезло: дочек не народил, внучек не народил и мне не советовал. Ладно, переедем в Белгород, к дяде Станиславу, там и до Ядвиги недалеко, и отсюда расстояние приличное. Ведьм сейчас не жгут, и то слава богу, а то ведь у нас в роду не все своей смертью умирали.

– Мария Биллевич? – вскинулась Ката.

– Ага. И еще до нее несколько ведьм, можешь в архиве у Ядвиги посмотреть, если хочешь узнать точнее. Мать сейчас успокоится, потом накрутит себя и снова устроит истерику. И так несколько раз, пока совсем не остынет. Ты не хочешь на недельку съездить к бабушке Ядвиге?

– Ты лучше маме скажи, что я уехала, а мне еще некоторые дела здесь закончить надо.

– Ну смотри, доча, ты у нас теперь самая-с-усамая.

Больше всего в ведьмовстве Катажину завораживали фамильяры. Ядвиге помогало существо, похожее на смерть, как ту обычно изображают: костлявое, в черном балахоне, с длинным посохом в руке.

– Пугалом он был, пугалом и остался, – объясняла баба Ядя. – Поначалу бесил меня невероятно – запрыгнет в дом на своей одной ноге и начинает врастать в пол. Только успевай всем глаза от него отводить. А тупой был! Но потом постепенно отошел. Научился скользить над землей, а при необходимости – мог изобразить человека: засунет посох под балахон, наденет пару ботинок, шляпу – и, глядишь, ничегошный старичок получился, только костлявый.

– А у меня будет фамильяр?

– Конечно, будет. Сам придет – что-то из твоего окружения вдруг оживет и приползет, требуя любви, ласки и понимания. Я хоть и знала, что это должно произойти, но, когда под утро увидела пугало в дверном проеме, завизжала так, что услышали, наверное, в самом Харькове.

Катажина сперва расхохоталась, представив картину, но затем нахмурилась, когда сообразила, что ей еще предстоит нечто подобное.

Рамник, как называла своего фамильяра Ядвига, ловко прятался в тенях, мог прикинуться деревом или обычным прохожим. Познакомившись с ним, девочка припомнила, что каждый раз, встречая раньше бабу Ядю, она чувствовала его присутствие.

– Как-то на хутор нагрянули несколько наемников, после первой чеченской это было. Я и не узнала бы, но утром обнаружила шесть свежих могилок за ручьем. Рамник их убил и закопал. Первое дело для фамильяра – сохранить хозяйке жизнь и не тревожить ее по пустякам.

Через две недели, уже дома, Ката проснулась оттого, что ее обнимал старый плюшевый мишка. Он умудрился вылезти из чулана, проползти через всю квартиру и забраться в кровать к хозяйке.

Катажина назвала его Ведей. Ведя был туп, неуклюж, требовал внимания и постоянно чесал проплешины своей плюшевой шкуры, все больше их увеличивая.

Дядя Станислав принял извинения по телефону. Как и отец, он всегда ждал подвоха от девчонки, родившейся в семье Биллевичей, а потому особо не удивился. Дядя Рома и тетя Света выслушали извинения лично, но пропустили их мимо ушей – мало ли как дети в переходном возрасте фантазируют и развлекаются?

Яцлав, находившийся в это время на шахматных соревнованиях в Москве, больше всего разозлился на сестру за непонимание простого факта: роуминг чертовски дорог!

– Приеду – поговорим, – зло сказал брат в конце разговора. – Положи мне на трубку триста рублей и не жди, что я скажу спасибо или отдам их.

Ката рассмеялась – в свете ее проблем дурацкий роуминг и триста рублей казались не просто тусклыми, а никакими.

Вылавливая во дворе друзей и подруг, Катажина быстро выработала стратегию. Она подходила, здоровалась, а потом говорила:

– Знаешь, у меня есть точное ощущение, что я – ведьма. Помнишь, мы гуляли в парке (ходили на завод ЖБИ, катались на коньках, играли в подкидного), и ты полез на дерево (отдал мне найденную старую монетку, решила показать «двойной тулуп» и подвернула ногу, зашла с козырного туза и проиграла)? Извини, это я внушила тебе.

Большинство, услышав такое, смеялись как будто шутке. Однако Олеся из третьего подъезда и Алина из соседнего двора приняли ее рассказы абсолютно серьезно – с Алиной Ката даже немножко подралась, благо соперница попалась неопытная, и дело быстро кончилось вывернутой рукой – в дополнение к вывихнутой полгода назад на катке ноге.

Еще до вечера поползли слухи. Ката шла и спиной ощущала, как ее обсуждают незнакомые старушки, взрослые парни, какие-то ссыкухи-шестиклассницы.

Отец не зря говорил про переезд.

Ночевать Катажина пошла в школу. Залезла на клен, по толстой ветке добралась до незакрытого окна кабинета физики, две шторы постелила на парты, двумя другими укрылась – получилось сносно.

Ранним утром она выбралась наружу, аккуратно прикрыв окно, и принялась искать одноклассников, жалея о том, что уже начались каникулы – иначе бы просто до уроков или сразу после извинилась перед всеми скопом.

Город – и без того небольшой – словно сжался. Кате отовсюду чудилось подозрение и ненависть. Она догадывалась, что это субъективно – наверняка всем на нее наплевать, но внутреннее ощущение было крайне гадким, казалось, что улыбающиеся прохожие лицемерят, мрачные – думают о ней гадости, а равнодушные уже все в отношении нее решили.

Катажина чувствовала себя отвратительно. Хотелось кого-нибудь заколдовать, причем сделать это так, чтобы потом извиняться было уже не перед кем.

«Возможно, побочный эффект родинки, – подумала девочка и почесалась. – Надо побыстрее уже со всеми рассчитаться, переехать и послать чертову магию к дьяволу, который, скорее всего, ее и придумал».

– Нет, – пожевав нижнюю губу, ответила Ядвига. – Ни ангелов, ни бесов не встречала. Люди бывали самые разные, это да. Некоторые что-то смыслили в ведовстве, чаще всего неосознанно. Другие считали, что смыслят, – но ошибались.

Это был второй приезд Катажины к двоюродной прабабке, на католическое Рождество. Русские Биллевичи лет сто назад разделились на две ветви: одни так и остались католиками, другие, в том числе близкие родственники Катажины, перешли в православие. Ядвига была католичкой.

– Тогда почему ты справляешь Рождество?

– А почему нет? Красивый, хороший праздник. Добрый.

Кроме бабы Яди и Каты на хуторе собралось еще человек двадцать, в основном стариков и детей – старики по-настоящему верили, а детям было все равно куда ехать, лишь бы там оказалось весело.

Вечером ели двенадцать постных блюд – очень вкусных. Пшенка с медом, борщ, в котором плавали вареники с грибами, рыба, фасолевый салат, пампушки. Ровно в двенадцать со стола сняли столешницу и под детские крики поменяли на другую. На ней уже были скоромные блюда: от холодца до фаршированных бычьих желудков.

Потом дети пели колядки и разыгрывали представления. Самым младшим баба Ядя подарила две статуэтки, в которых с трудом угадывались Мария и Иосиф.

Потом гости достали большие лепешки и обменялись кусочками друг с другом. На хуторе царила веселая кутерьма, и собаки, переев, сонно ворчали в будках.

Уже под утро, перед тем как гости разъехались на своих «уазиках» и джипах по хуторам, дед Йозеф вроде бы в шутку спросил бабу Ядю, как бы она отнеслась, если б он прислал сватов.

– В шею бы погнала, – расхохоталась старуха. – Ну да ты ж не дурак, сватов слать не станешь.

Через пару дней Ядвига, объясняя довольно простой трюк с ловлей зайцев, неожиданно замолкла, помрачнела, а потом тихо сказала:

– Не подпускай никого близко к себе. С далекими всегда справишься, а близкие душу вынут – и не заметишь. Рано или поздно, случайно или специально – но точно вынут. Довольствуйся семьей брата, Яцлав настоящий Биллевич.

– Я думаю, тебе просто не повезло, – дипломатично ответила Ката.

Новости по городку разнеслись быстро. Те одноклассники, которые пока не знали, что Ката сбрендила и ходит, извиняясь за всякую фигню, просто не включили еще мобильники или поленились ответить на вызов Наташи Перепеляк, обзвонившей всех по списку.

Уже под вечер, чувствуя себя униженной дурой, Катажина рядом со школой наткнулась на Пашку Лялина.

– Привет, колдунья, – серьезно сказал парень. – Ко мне так и не зашла.

Выглядел он сногсшибательно. В школу-то он ходил весь год в одном костюме, итальянском, но все более и более коротком на вытягивающейся фигуре. А сейчас на нем была шелковая рубашка, идеально сидящие джинсы и выпендрежные остроносые ботинки.

– Ничего тебе не должна, вот и не зашла, – ответила Ката искренне. Собиралась заколдовать – было дело. Но не успела, и слава богу.

– Я не верю. – В глазах у Пашки зажглась злость. – Если ты ничего со мной не делала, то почему я так на тебя запал? Полтора года места себе не нахожу! Две тетрадки стихами исписал, один раз чуть не повесился!

Ката не сразу заметила, что стоит с приоткрытым ртом. Вот это да! Полтора года красавец и душа компании, недостижимая ее мечта господин Лялин, оказывается, был влюблен в нее – а она и не догадывалась!

– Ты… не знала? – Пашка закрыл лицо руками. – Дурак я. Сам признался. Будешь смеяться… Вот дурак…

– Стой! Я не буду смеяться! – крикнула ведьма вслед убегающему однокласснику.

Он остановился. Медленно обернулся.

– Если ты не знала, следовательно, ты не ведьма, – неожиданно сделал вывод Пашка. – И тогда я вообще не понимаю, что происходит.

– Я ведьма, – ответила девушка. – Просто тоже немного дура.

Более откровенно признаться в своих чувствах она не решилась.

– Докажи. Наколдуй что-нибудь. Что ты можешь?

– Что угодно!

– Тогда… – Лялин обвел взглядом улицу, парк, посмотрел на закатное небо и, пройдя через непостижимые ассоциации, предложил: – Убери на ночь луну.

– Сегодня не успею, – выдохнула Ката. – Давай завтра?

– Договорились. – Пашка протянул ей руку, и они скрепили уговор рукопожатием.

Катажине хотелось плакать и петь одновременно.

Приоткрытое окно в кабинет физики сразу насторожило ее. Она помнила, что плотно закрыла рассохшуюся раму, чтобы не сквозило. Уроков сейчас не проводилось, и шанс, что кто-то заходил изнутри и приоткрыл окно, был ничтожно мал.

Девушка залезла на клен, прошла по ветке и аккуратно заглянула внутрь. Перед ней, раскинув облезлые лапы, сидел плюшевый Ведя. Увидев хозяйку, он радостно заурчал.

– Тупой, но настойчивый, – пробормотала она и влезла в кабинет.

Полночи Катажина при свете свечи штудировала учебник по астрономии, найденный за кафедрой. Как убрать Луну с небосвода? Почти сразу после полнолуния? Всего на один день? Ответов не было.

Но сдаваться девушка не собиралась. Немного поспав, уже утром, она вышла к доске и принялась чертить схему-алгоритм. Отметая один способ за другим, часа через три Ката нащупала вариант, как можно затемнить Луну – кривой и не до конца понятный, но он мог сработать.

В тот момент, когда решение стало ясно, сзади послышалось предупреждающее рычание Веди. Девушка обернулась и обнаружила, что окно открыто нараспашку, а в него протискивается страшное черное чудовище. После короткой паники она поняла, что это была Ядвига верхом на своем пугале.

– Стара я по деревьям лазить, вот на закорках Рамника катаюсь, – объяснила та. – Меня твой отец вызвал. Покажи родинку.

Ката послушно оттянула ворот кофточки и вместе с наставницей изучила пятнышко. За последние два дня оно вроде бы стало поменьше.

– Ну и нормально, ну и хорошо, – неожиданно расслабилась старая ведьма.

– Хорошо? – возмутилась Ката. – Это ты называешь «хорошо»? Я еще пожить нормально не успела, а меня уже половина города ненавидит, а другая половина принимает за сумасшедшую! Если я не извинюсь перед всеми, то начну гнить заживо! Я уже сейчас ощущаю, что со мной что-то не так!

– Не заводись, – пресекла истерику Ядвига. – У меня родинка появилась восемь лет назад. Первые признаки разложения – вот, ноготь слегка чернеет у основания – всего полтора месяца как. Я уже перед всеми извинилась, за восемь-то лет, только перед третьим мужем не получается – этот сволочной еврей сорок лет назад сбежал из СССР и улетел в Австралию, а я самолетов боюсь, а на пароходе слишком долго и нудно, и хутор не на кого оставить.

– Ты была замужем? – потрясенно спросила Катажина. – Три раза?

– Пять. Это только официально, естественно.

– А дети у тебя есть?

– И даже внуки. Но я с ними не общаюсь. – Старуха грустно покачала головой. – Понимаешь, ты можешь не колдовать на соседей, на родителей, на брата. На мужа – если поднапрячься – тоже можешь не колдовать. Но как не помочь родной кровиночке, без ее ведома, конечно? Как не решить все ее проблемы? Когда я поняла, что готова полностью испортить жизнь своим детям и ничего поделать не могу, я вычеркнула их из своего окружения. Это было гораздо тяжелее, чем ты думаешь, но выбора у меня не оставалось.

– Ты же сама говорила – не подпускать никого близко к себе!

– Я хотела, чтобы ты училась на моих ошибках.

– Ну ничего, мне осталось извиниться восемь раз, и все кончится! Я буду нормальной девчонкой, стану встречаться с нормальными парнями, и больше никогда в жизни мне не понадобится ни перед кем извиняться!

– Все не так просто… – Ядвига посмотрела на исписанную мелом доску и замерла. – Ты когда последний раз билась головой обо что-нибудь?

– Никогда!

– Ага… Седьмой дом… Полоса через третий дом, радость Луны… Может, и осилишь… Хотя, скорее, сойдешь с ума. Где ты нахваталась такой астрологической дряни?

– Вот это – из учебника по астрономии. Это – из твоих объяснений. Это – логическая посылка из стандартного заклинания с прялкой.

– Талантливый ты ребенок, тебе бы еще мозгов немножко! Объясни, зачем ты решила астрологически похоронить спутник Земли?

В третий раз она ездила к Ядвиге на весенних каникулах. Столкнулась на хуторе с парой мальчишек, не говорящих по-русски, – то ли четвероюродных, то ли пятиюродных Биллевичей.

Едва распознав, что она – тоже Биллевич и при этом девчонка, польские родственники в ужасе ретировались с хутора. Катажину они тут же сочли за едва ли не полномочную представительницу дьявола.

Под наблюдением старой ведьмы молодая сплела чары и успокоила родственничков.

– Они у меня надолго, – ворчливо объясняла потом баба Ядя. – Сплавили под видом заботы о старой родственнице. Мол, с хутором мне одной тяжело справляться. Это сыновья Вроцека, самого скопидомного Биллевича. Он решил, что я скоро подохну, и подкинул двух кукушат, чтобы они меня очаровали и получили наследство.

– Это же глупо, – удивилась Ката.

– Это не просто глупо, это ужасно! Вроцек боится меня как огня, с детства он внушал сыновьям, что если у них родится дочь – то чтобы сразу ее в детдом сдавали. Бедные мальчишки с младенчества – полный сборник комплексов и душевных болезней. И вот отец их посылает в натуральный рассадник зла. Одних. Беззащитных. «Вия» читала?

– Читала.

– Вот у них то же настроение, что у Хомы Брута накануне третьей ночи. Причем все время, каждую секунду. Я успокаиваю их осторожно, как могу, но чтобы они совсем перестали бояться, надо психику ломать, а на такое я даже с детьми Вроцека не способна пойти.

Страх страхом, а через четыре дня двенадцатилетний Михаль уже дергал Кату за косу, а шестнадцатилетний Анджей учил ее латыни.

Общались на дикой смеси русского, украинского, польского и – большей частью – английского.

По вечерам девушка объясняла братьям, как играть в карты. Вроцек запрещал им это категорически, и с тем большим удовольствием юные шляхтичи отдавались игре.

Пока учились, играли просто так. Потом стали «на ответы»: когда выигравший задает вопрос, проигравший отвечает, а третий судит – достаточно ли полно.

– У вас часто репрессии бывают?

– Правда, что у вас ксендзов вешают?

– Тебя притесняли за то, что ты полячка?

Катажина от таких вопросов смеялась взахлеб. Братья обижались.

– Ты уже целовался?

– Правда, что у вас девочки и мальчики учатся в разных школах?

– Сколько будет сто сорок два умножить на четырнадцать? Чур в уме!

– Да что я тебе, калькулятор, что ли? – удивился Михаль.

– Отвечай давай, – неожиданно встал на сторону сестры Анджей, и младший надолго удалился в угол, что-то шепча про себя. – А ты правда ведьма?

И хотя вопрос был не после выигрыша, Ката ответила:

– Правда.

– А голой при луне летаешь?

– Нет.

– А в мышь меня превратить можешь?

– Нет.

– А дьявола в зад целовала?

– Нет.

– Ну, значит, с тобой можно иметь дело, – сделал вывод Анджей. – Я подозревал, что отец врет.

– Тысяча девятьсот восемьдесят восемь! – выкрикнул из своего угла Михаль, закончив подсчет.

В конце концов братья-шляхтичи оказались веселыми и смешными, Катажине с ними было легко, и уезжала домой она с мыслью, что наверняка быстро соскучится по польским Биллевичам.

Рамник весь день делал с Ведей что-то непонятное, то ли обучая медвежонка танцевать, то ли показывая, как надо двигаться по системе тай-чи.

Ядвига, уже под вечер спустившись с помощью фамильяра вниз, постучалась к сторожу, познакомилась с ним и очаровала старика без всякого ведьмовства.

Вечером Ката решилась включить мобильник – нужно было договориться с Пашкой о встрече.

Тут же посыпались SMS-ки и сообщения о пропущенных вызовах – штук двести, наверное.

– Алло, – перезвонила Ката Пашке.

– Привет! Ну что там с луной?

– Проведу сеанс ровно в полночь, на спортплощадке за школой. Не боишься?

Пашка аж задохнулся от подобного предположения.

– Ну тогда в одиннадцать за школой. Долго ждать не буду.

Последнюю фразу она сказала, сцепив за спиной пальцы – Ката готова была ждать сколько угодно, но очень не хотела, чтобы собеседник понял и как-нибудь этим воспользовался.

– Долго и не придется, я буду вовремя.

Едва на небе проявилась луна, Катажина вышла на спортплощадку и начала плести туман. Легкая дымка на высоте тридцати метров. Потом, руководствуясь звездным атласом из комнатки за кафедрой, натыкала в туман точек-звезд и под конец нарисовала луну.

Ровно в одиннадцать пришел Пашка.

– Луна на небе, – скептически произнес он.

– Что, не можешь подождать всего час?

– А слабо сейчас убрать?

Ката посмотрела на одноклассника и, усмехнувшись, эффектно выгнула кисть. Луна, стертая заклинанием с полосы тумана над школьным стадионом, погасла.

– Ни черта себе, – вырвалось у Пашки. – Верни обратно.

Луна появилась снова.

– Убери.

Луна исчезла.

– Верни.

– Все, я устала. Нет больше вашей луны и никогда не будет, – капризно заявила ведьма.

– Вообще? – удивился Пашка. – Но так же нельзя. Приливы, отливы, лунные циклы, вся жизнь на земле завязана на луну.

– Мне надоело – убери, верни, опять убери. Почему я за просто так должна что-то делать? – Ката играла, чувствуя, что ее тон чем-то импонирует Пашке.

– Что ты хочешь за то, чтобы вернуть луну? – Он принял игру.

– Поцелуй меня, что ли? – с некоторым сомнением произнесла маленькая ведьма.

А через минуту лишенный поддержки волшебный туман, рекомендованный к применению лучшим ведьмоведом Ядвигой Биллевич, рассеялся.

Ката совсем про него забыла – потому что Пашка целовался хоть и неумело, но так искренне и вкусно, так по-настоящему, что из головы вылетело все.

– Ну хоть до сокровенного не дошли, и то ладно, – заявила через три часа растрепанной и жутко довольной ведьмочке баба Ядя. – Не слушай меня. Я просто завидую. Перед кем осталось извиниться?

– Сашка Трубный, директриса, химичка, классная – физичка. Антон из соседнего подъезда – он уехал в лагерь. Тимур из девятого «Б», Михаль и Анджей.

– Так, школьные телефоны я тебе найду, Антона тоже постараюсь достать. С Тимуром сама разбирайся, чувствую, там что-то нечисто. А потом поедем ко мне на хутор, пока твои молодые шляхтичи не разгромили там все и не загнали пана Йозефа в гроб. Иди ложись, а я поеду в гостиницу – не люблю спать на жестком.

Залезая на дерево, Ката здорово стукнулась головой о ветку. Но даже после этого она продолжала улыбаться.

Звонить директрисе не пришлось. Едва наступило утро, как в кабинет, где спала Катажина, вошел педсовет в полном составе.

– Я так и думала, – заявила сонной девочке директриса. – Ну, что будем делать? Оформим через милицию как хулиганство? Или попробуем лишить твоих отца и мать родительских прав?

– Какая же вы дура, – потянулась Ката. – Кстати, хочу извиниться. Перед вами – за то, что уменьшала вашу злобность на линейках, очень не люблю, когда вы ругаетесь. Перед Марией Сергеевной – за то, что внушала ей, что я правильно пишу контрольные по химии. На самом деле тогда я в химии не разбиралась. И перед Тамарой Сергеевной за то, что не позволила ей сделать меня старостой вместо Лены Нечаевой. А теперь я уйду, и вы ничего мне не сделаете, потому что мы переезжаем, и одиннадцатый класс я закончу в другой школе.

– Я тебя… – хрипло начала было директриса, но Катажина ее перебила:

– А зачем? Я переезжаю, а значит, навредить мне вы можете только по чистой злобе, и тогда окажется, что я была в вашем отношении права.

И она вышла, хлопнув за собой дверью.

Перед выходом утирал слезы старик-сторож. Ката почувствовала укол совести, подошла и тихо сказала:

– Простите меня за… Ну, просто простите.

Сашке Трубному она позвонила по телефону. С ходу рассказала ему, какой он придурок, и тут же извинилась за то, что сдерживала его придурошные порывы.

К Тимуру Ката пришла лично.

– Тимка, ты можешь меня просто простить? – спросила девушка, стесняясь объяснить.

– Ты по поводу денег? – сонно проговорил мальчишка. – У меня пока нет, завтра будут.

– Нет, мне плевать на деньги. Я просто хочу, чтобы ты меня извинил.

– Скажи хотя бы за что… – просыпаясь, заинтересовался Тимур.

И юная ведьма все ему рассказала. Как решила научиться целоваться, и что Тимка ей нравится – но не так, чтоб «ах!», и что она его заставила все забыть.

– Знаешь, не извиню, – неожиданно легко поверил парень. – Я же теперь в зеркало на себя без стыда смотреть не смогу. Если бы я мог, я бы тебя ударил. Но отец мне с детства ремнем вколотил: девчонок бить нельзя.

Ката почувствовала, что родинка приняла такой ответ – вроде как ритуал был соблюден.

Но внутри проволочным сантехническим ежиком сплеталось чувство горечи, едкой и болезненной.

– Ну что тебе стоит? – безнадежно спросила она. – Ну прости меня…

– Не проси. – Тимур посмотрел на Катажину умными, совершенно уже проснувшимися глазами. – Просто представь, что тебя избили, изнасиловали и бросили под кустом на виду у прохожих. А потом милиционеры привели к тебе этих подонков и они катаются перед тобой в пыли и просят прощения. Простишь?

– Нет, – согласно покачала головой Ката.

Она вышла из дома и потрогала родинку – та стала маленькой и зудела совсем чуть-чуть. Она явно относилась к ведьме более лояльно, нежели жесткий и принципиальный Тимур.

Катажина села на лавочку и заплакала. Ей стало грустно и одиноко оттого, что она вдруг осознала, что была не права. Ни с родителями, ни с соседями, ни с кем она этого не понимала – а сейчас ее вдруг прорвало. Она вела себя как последняя скотина, но самое страшное – Ката сама это почувствовала, до нее словно само дошло чистое и незамутненное знание. Вот почему ей было плохо, и были слезы.

А от слез рано или поздно становится легче.

Дома сидел голодный, только что приехавший из Москвы Яцлав. Родители ушли на работу. Еды мать в последние пару дней не готовила – то ли из протеста, то ли не до того ей было.

– Третье место по России среди подростков. Два часа самолетом, три часа поездом, сорок минут на маршрутке, двадцать минут пешком. В кармане – семнадцать рублей, кстати, ты мне на телефон денег так и не кинула. И что в итоге? Еды дома нет, в моей комнате – бардак, как будто Мамай прошел. Что это?

– Ну, бардак – из-за того, что мама, видимо, твои вещи собирала, чтобы с тобой уйти от нас с папой.

– Ага, понял. – Брат кивнул. – Вместе со мной уйти от вас. Нет, ни черта не понял. Ладно, я спать. Приготовишь мне что-нибудь?

– Приготовлю.

Ката порылась в холодильнике и кладовке, нашла лечо в банке и из него и пары бульонных кубиков быстро сварила суп. Сбегала в магазин за хлебом и сметаной, а когда вернулась, застала сидящую за столом Ядвигу.

– Все, выяснила я, в каком лагере твой Антон. С остальными, как я понимаю, ты разобралась?

– Ага, – ответила Ката и шмыгнула носом, глядя на Ведю, сидящего на стуле напротив бабы Яди. – А как мишка сюда попал?

– Рамник его героически спас из рук кого-то из учителей, пока я доказывала директрисе, что попытка сделать тебе что-либо дурно скажется в первую очередь на ней как на руководителе школы. Все, собирайся, поехали. Звонил пан Йозеф, малолетняя шляхта устроила на хуторе дикий бардак.

Антона выдернули с волейбольной площадки. Не дослушав, он тоже отказался извинять Катажину и лишь под угрозой неумолимого обрыва обоих ушей согласился отпустить грехи своей соседке.

Потом был поезд, стремительная переписка SMS-ками с Лялиным вплоть до окончания билайновского кредита – а потом еще, когда догадавшийся о причине молчания Пашка кинул Катажине на телефон денег.

Потом – тряский «УАЗ» пана Йозефа, хутор и двое обалдевших шляхтичей.

– Это была ведьма, – заговорщицким тоном сообщил Ядвиге Анджей. – Она появилась в сияющем круге, заколдовала меня и потребовала самое ценное, что у меня есть. А я в это время рассматривал ту машину, в запертом хлеву. Она забрала ее.

– Моя ракета! – по-русски, так, чтобы шляхтичи не поняли, возмутилась Катажина. – Он отдал ей мою ракету! Баба Ядя, но как такое может быть? Получается, Мария Биллевич забрала эту штуку, потом подарила тебе, ты – мне, а потом Мария взяла ее у Анджея?

– Это значит две вещи, – рассудительно ответила Ядвига. – Во-первых, то, что параллельные миры все же существуют. А во-вторых – что в мироздании царит бардак.

И отказалась объяснять далее, сославшись на то, что ей надо подумать.

Ката извинилась перед Михалем и Анджеем за то, что околдовала их, успокаивая в день знакомства.

– Ничего страшного, – философски отнесся к факту колдовства старший брат. – Главное – что ты не можешь превратить нас в мышей.

– Только жалко, что ты голая на метле не летаешь, – добавил младший.

Ближе к ночи родинка сошла. Катажина между тем не чувствовала, что ведьмовская сила ее покинула, и потребовала у Ядвиги объяснений.

– Сейчас в баню пойдем, там все объясню.

Довольно урча под веником младшей родственницы, старая ведьма начала с менее важного:

– В каком-то из миров Мария Биллевич потянулась колдовством к потомку своего брата и зацепила кого-то в далеком будущем. Забрала у него ракету, подарила ее мне, я – тебе. Тем временем в соседнем мире Мария Биллевич тянется к потомку своего брата. Мироздание же знает, что Мария должна в итоге получить ракету. Оно соединяет Марию с самым близким к ней потомком брата, у которого есть ракета, – с Анджеем. Затем эта Мария дарит ракету другой мне, я – другой тебе, третья Мария тянется к потомку брата, забирает ракету у второго Анджея. И так до тех пор, пока ракета не истлеет.

– А потом?

– А потом очередной Марии не останется ничего другого, кроме как дотянуться до далекого потомка, чтобы забрать вторую ракету у настоящего хозяина из будущего. И цикл повторится.

– Ладно, об этом я подумаю на досуге. Объясни, почему после того, как родинка исчезла, я все еще могу колдовать?

– Ложись, теперь я тебя похлещу. Ты можешь колдовать, потому что родинка всегда появляется дважды. Первый раз – как прививка, в самом начале ведьмовской жизни. Второй раз – как расплата, в конце. Тебе еще повезло, меньше года прошло. Я начала колдовать в семнадцать, а родинка вылезла в двадцать один. Я тогда была горячей девкой, ты тоже огонь – но малая еще. А я такого натворила за четыре года!.. Достаточно сказать, что, пока я извинялась, меня дважды пытались сжечь и по разу топили и вешали.

– Но почему ты мне не сказала?

– Когда борщ варишь, вначале кладешь свеклу, а поджарку из моркови и лука – в конце. Если сделаешь наоборот, что будет?

– Свекла останется полусырая, а морковь с луком разварятся в труху.

– Вот так же и здесь. Поверь, у тебя все идет как надо и абсолютно вовремя.

Утром Пашка прислал SMS-ку с вопросом: как доехать до хутора Ядвиги Биллевич из Белгорода.

– Хочешь, координаты дам? – поинтересовался Анджей, с которым Ката делилась переживаниями.

– А откуда они у тебя?

– Отец нам с Михалем GPS-ки на шею повесил, вдобавок к крестикам. Если сгинем в этом краю, то он хотя бы наши трупы найдет.

«У родителей отпросился. Скоро буду».

В обед, после того как Михаль устроил корриду со свиньями, Ядвига заявила, что отправляет мелкую шляхту обратно к Вроцеку, и послала Йозефа за билетами в Харьков.

– Баба Ядя, а тот еврей, третий муж который, он сбежал от тебя или из СССР? – задала мучавший ее вопрос Катажина, оставшись с родственницей наедине.

Немного подумав, старая ведьма невпопад ответила:

– От меня еще никто не уходил.

Через три дня Ядвига вместе с паном Йозефом отправилась в Австралию – доводить до конца свою карьеру ведьмы. К этому моменту молодой шляхты на хуторе уже не было.

Пашка, хоть и очень старался, приехать летом не смог. Зато он умудрился уговорить родителей отправить его в Белгород на весь одиннадцатый класс, готовиться к вузу, и поступил в ту же школу, что и Катажина, поселившаяся у бездетного дяди Станислава.

Родители и младший брат ее в Белгород не переехали, мать настояла на том, что жить рядом с Катажиной – слишком большая опасность.

А Ядвига Биллевич вышла замуж в шестой раз – за пана Йозефа. Как ни странно, но последний ее брак оказался самым спокойным, крепким и удачным.

Плешивый медведь Ведя оброс новым плюшем, научился прикидываться игрушкой и, покачиваясь, говорить «Ка-та», когда на него смотрели посторонние.

Примечание автора

Ведьмы среди нас – избитая тема, тропа, исхоженная столько раз, что давно превратилась в широкий тракт.

Я попробовал привнести в нее нечто новое. Рассказ появился из простого постулата: большая сила подразумевает гигантскую ответственность. Но если предположить, что сегодня можно взять силу – а ответственность наступит когда-нибудь потом, в далеком будущем? Вечером – стулья, а деньги – только утром?

Это же просто праздник какой-то получается!

Но в одном из множества случаев вдруг может выйти так, что обещанная расплата наступит не в туманном будущем – а сразу. Вот ни у кого такого не случалось, все вначале резвились, долго, в свое удовольствие – и лишь потом платили. А тебе – маленькой, едва почувствовавшей вкус силы – вдруг выставили счет еще до того, как ты узнала, на что на самом деле способна! И этот счет нельзя выкинуть, не оплатив.

Зргр

Площадь Сотни Храмов в Эндусе знает каждый. И во всех семнадцати королевствах знают. И даже далеко за их пределами!

Дело совсем не в ее размерах – хотя площадь имеет ширину в полторы тысячи локтей и длину в две.

И не в том, что ее края выше, а центр – ниже, как в приличных амфитеатрах, и это, при высоком помосте, дает людям возможность видеть происходящее на площади из любого ее конца.

И даже не в том, что там действительно сто храмов и в каждом время от времени появляется божество, демонстрируя чудеса и даруя людям какие-нибудь магические вещи, облегчающие жизнь.

А дело все в том, что каждые десять лет один из храмов рушат и в тот же день появляется новое божество – из хорошо забытых старых, – которое и определяет на следующие десять лет судьбу всего мира.

Марик, подгоняя ослика, вышел на площадь как раз ко второй страже, когда все порядочные горожане еще сладко спали, а некоторые вообще только ложились.

Но то – порядочные. А вот, например, нищие уже вторую неделю окружали помост, отлучаясь только по нужде и каждый раз по возвращении устраивая долгие разборки.

Часы на храме богини Аттикс отбили третью стражу, когда из-под помоста служители Вечного Жреца потащили толстенные шланги. Нищие заголосили, прекрасно зная, что им предстоит основательное мытье – не оставлять же посреди праздничной площади эту грязную, вонючую толпу! И действительно, на убогих, калек, профессиональных побирушек и тех, кто сам еще не определился – порядочный ли он карманник или нищий вне цеха, – на всех хлынули тугие струи воды.

Марик, хозяин самой богатой публичной библиотеки Эндуса, отлично слышал крики, но не обращал на них внимания – в первый раз это бывает интересно, во второй – смешно до колик, но в шестой уже даже не забавно.

На этот день у него была «вечная» договоренность с Дайс, богиней азартных игр. Сделку заключили сорок лет назад, когда библиотекарю пришла мысль, как можно заработать денег на явлении нового бога.

Во весь фасад храма богини Дайс тянулся транспарант «Библиотечная лотерея богов!», чуть ниже и мельче – «Четвертый заход!», а над храмом, привычно нарушая физические законы, в свете волшебного прожектора летали двое мелких жрецов, травя друг другу анекдоты. Во время подготовки к празднику они станут зазывать народ магически усиленными голосами, пускать фейерверки для привлечения внимания и заодно посматривать: не норовит ли кто ограбить кассу лотереи.

Хотя последнее в Эндусе было почти невозможно: все в городе знали, что Марик покупает страховку у Кроба, бога мести – тот всегда отдает украденное, а потом находит преступников и делает с ними что-нибудь новенькое и, на его вкус, веселое.

В тележке лежали тюки с лотерейными билетами. Сто тысяч разноцветных бумажек наверняка разойдутся еще до двенадцатой стражи, а потом перекупщики, основные клиенты Марика, начнут поднимать цену – в два, в три, в четыре раза, вплоть до двадцатикратной стоимости прямо перед церемонией.

Сразу после четвертой стражи к библиотекарю приковылял Ассе, хромой глава гильдии нищих.

– Дай-ка мне десяток билетиков получше. – Марик помнил его столько же, сколько и себя: старый, лысый, с обманчиво добродушным прищуром, этот хозяин городского дна был сказочно богат, раз мог позволить себе покупать омолаживание в храме Итаки. – Дай, сам выберу.

Марик отодвинулся. Ассе у него на глазах достал билеты, высыпал горсть серебра в руки библиотекаря, отошел на несколько шагов, но потом вернулся.

– Лишние. – Он передал Марику разноцветную пачку. И когда только успел? – Ты внимательнее, внимательнее будь! И еще, помнишь, ты обещал мне копию схемы подземелий четырнадцатой эпохи?

– Ты же забрал ее! – Библиотекарь поморщился – заработал тогда копейки, а мороки было!

– Ой, склероз, совсем уже измучился… – Нищий, сгорбившись, заковылял обратно к центру площади. С его хламиды скупо падали на камень мостовой абсолютно прозрачные капли – он ходил в чистом, только выглядел как оборванец.

После него потянулись и другие нищие. Вот от них уже воняло по-настоящему. Марик быстро выдавал им билеты, тщательно пересчитывал горы медных монет и мечтал о том, чтобы это испытание быстрее закончилось.

Тем временем на площадь начали подходить горожане – кто-то занимая лучшие места, кто-то разворачивая свои палатки с едой и сувенирами. У каждого торговца был договор с кем-то из богов – вся площадь принадлежала хозяевам храмов.

Большинство новоприбывших сразу или чуть позже шли к Марику. Брали по три – по пять билетов. Ближе к началу праздника они продадут все билеты, кроме одного: сделают на этом немножко денег и Дайс вроде как не обидят – просто снизят собственные шансы на выигрыш.

Солнце показалось над площадью, осветив вначале верха западных храмов, – дуги, кресты, мечи и чаши на шпилях заиграли на солнце. Где-то зазвенело, в каком-то храме запели. Марик любил площадь за эти звуки.

А еще – за запахи. Проходя мимо храмов, даже не заглядывая внутрь, ты словно прикасаешься к тайне очередного бога. Где-то пахнет сладостями, где-то – пряностями. Где-то – уютом дома, где-то – яростью битвы. Где-то звякает вкусной бронзой кузнечный молот, где-то мерещатся туман и болото, тянет сыростью из низких дверей.

Каждый дом на площади – храм. И каждый храм уникален, как уникальны их хозяева, древние боги Эндуса.

– Марик, а чей храм срыли-то? – Эх, дай памяти Мнемор, кто же это? Вроде бывший муж Агрины, торговец сластями. – Я как-то пропустил, а ты все знаешь!

– Храм Салы, богини трав и деревьев. – Библиотекарь привычно собирал деньги, выдавал билетики. – Многие себе домой живые обои у нее брали. Некоторые и на пол стелили, кому нравится постоянно по травке ходить.

– Ох, Сала?! Как же это я? Давно ведь собирался в лавке живой прилавок поставить… И где я теперь по размеру найду?

Сокрушаясь, кондитер ушел. А тем временем поток покупателей все увеличивался. Из храма Дайс вышли несколько девушек-служек и начали помогать Марику.

Еще через стражу он понял, что сам только путается у них под ногами, и теперь лишь изредка вмешивался, когда возникали острые моменты.

– Марик, Марик, иди сюда! – Юные продавщицы, не стесняясь, обращались к нему на «ты». – Тут спрашивают, кто такой Эгги?

– Эгги – бог скульпторов и телесной любви. Два раза ставил свой храм на Площади, в одиннадцатой и шестнадцатой эпохах. Ничем особым не знаменит, но вроде как люди довольны были, не обманывал.

– Марик, а кто такой Станил?

– Бог ветров. В восьмую эпоху продержался четыре тысячи лет подряд, с десятилетними перерывами. Ставил порталы по всему миру, мгновенно переносил между ними желающих.

– А почему тут два имени?

– Дай посмотрю. Боги-близнецы, Карук и Валяк. Единственные боги-мужчины, покровительствующие роженицам. Эпоху не помню, но очень давно – вторая или третья.

Перекупщики вставали в очередь по нескольку раз, брали положенные десять билетиков снова и снова. Теперь, в общей суматохе, вычислить их было совсем не просто. Дайс не любила таких вещей, но прямо не наказывала, и дельцы имели хорошую возможность прилично нажиться на библиотечной лотерее.

Тем временем центр площади уже заполнился. На помост вышли молодые маги-подмастерья – хвастались своими достижениями. Многие не справлялись с задуманным, толпа свистела и хохотала.

– Крич?

– Обманщица. Фокусы, воры, дипломаты.

– Аттарис?

– Козлоногая. Покровительница семейного очага, четырежды в разные эпохи.

– Парт?

– Покровитель собирателей. Без шансов, если где увидите – изымайте билеты, не представляю, как он попал в лотерею, он же до эпох был!

Иногда приходилось открывать громадный фолиант и листать тысячи полупрозрачных страниц, чтобы вспомнить конкретное имя – даже с амулетом Мнемора такое количество богов и фактов держать в голове было сложно.

К двенадцатой страже, как и ожидалось, все сто тысяч билетов – за исключением нескольких помятых или безымянных – оказались проданы.

Девушки умаялись так, что теперь вряд ли останутся на церемонию – зато наверняка получат от Дайс какую-нибудь компенсацию. Вышли двое служителей, собрали мешки с деньгами, унесли их в храм. Половина денег пойдет обладателю выигравшего билета, вторая половина – Марику. Богиня получит свое молитвами, которые сейчас шепчут все, держащие в руках заветные клочки бумаги. Дело было выгодным.

Марик попросил храмового служку присмотреть за ослом, тележкой, а главное – за фолиантом, прижал кожаную сумку локтем к боку – мало ли какой заезжий воришка вдруг не узнает и ограбит – и пошел пробиваться к помосту. Ему тут же отдавили ногу, рассказали много интересного про родственников, пребольно стукнули по коленке. Но цели своей он в конце концов достиг – теперь помост был совсем недалеко, локтях в семидесяти.

Выступали барды. Пели заунывно и однообразно, нищие вяло кидали в них гнилые помидоры, зеваки радостно кричали, видя особо меткие броски. Один певец чуть расшевелил толпу, вначале объяснив всем, какое они быдло, а потом выдав, видимо, экспромтом, песню об этом. Многих такое впечатлило, нищие кинули в барда дохлую крысу – впрочем, не попали.

После вышли известные фокусники и иллюзионисты. Этих толпа приняла более чем благосклонно: летающие драконы, дождь из золотых монет, второе солнце на небосводе – каждый номер вызывал бурю криков, аплодисментов и свиста.

Незадолго до пятнадцатой стражи Марик почувствовал тошноту, все-таки он уже был не молод, и прыгать в толпе вместе с пьяными горожанами ему не очень-то хотелось.

Проталкиваться обратно вышло куда сложнее – к этому моменту площадь оказалась набита народом, сотни тысяч людей со всех концов мира собрались поглазеть на явление нового бога. Библиотекарь сжимал в руке перстень Ашмуна, который придавал ему больше ловкости и гибкости, но этого явно было мало.

Выбрался он из толпы только к шестнадцатой страже. Сзади радостно орали – видимо, на помост вышел Вечный Жрец, но Марик плевать хотел на это. Он побежал вдоль храмов – из толпы его выпустило довольно далеко от святилища Дайс. Нужно было срочно привести себя в порядок, а потом выпить чего-нибудь освежающего, и тогда, не исключено, он успеет посмотреть на явление божества.

В какой-то момент библиотекарь с удивлением заметил, что неподалеку из толпы вывалился Ассе – глава нищих. Он явно пробирался от помоста куда быстрее Марика – в подранной дерюге, с подбитым глазом, хромая уже на две ноги.

«Испугался? Но чего могла испугаться эта старая крыса?»

Миновав вход в храм Дайс, Марик почувствовал себя легче – в этот день богиня приравнивала его к своим служителям, и на ее территории у него прибавлялось силы. В уборной он привел себя в порядок, сполоснул в родничке руки, затем подумал и окунул туда голову – это отлично прочистило ему мозги.

Внезапно в небольшом помещении стало очень светло и как-то странно. Марик понял, что Дайс почтила его своим присутствием – такое ощущение, словно выталкивающее из реальности, появлялось только в присутствии высших сил.

– Библиотекарь, я не знаю этого бога.

Марик не сразу понял, кого она имела в виду.

– Его уже явили толпе? – удивился он. – Вроде должен быть ритуал?

Дайс в этот раз материализовалась в виде обычной девушки: с черными волосами, убранными в высокую прическу, в темно-голубом платье, босиком. Лицо, как обычно бывает с богами, менялось ежесекундно – они очень зависят от верующих и от их молитв.

– Нет, но я его чувствую. Пошли.

Она перенесла библиотекаря на крышу храма. Подойдя к громадным игральным костям, украшающим фасад сверху, Дайс взмахнула рукой, и происходящее на помосте приблизилось – так, словно было всего в десятке локтей от Марика.

Двадцать младших жрецов выполняли какие-то акробатические па, сам Вечный рисовал в воздухе огненные знаки, Марик понял, что бог появится в ближайшие мгновения.

– Приветствуйте! – крикнул Вечный Жрец. – Зыргыр!

– Зргр! – рыкнула громадная ящерица в деревянном шлеме, появляясь над помостом. Марик с удивлением понял, что бог не рычал, а представлялся, поправляя Вечного. – Я ваш новый бог!

– Его не было в лотерее. – Библиотекарь окинул взглядом крышу. – Где моя энциклопедия?

Дайс взмахнула рукой – перед стариком появился фолиант. Марик быстро пролистал несколько мест, где теоретически могло встретиться имя Зргра. Нигде не нашлось ни одного упоминания.

– Это додревний бог, исчезнувший до первой эпохи. – Марик порылся в своей кожаной котомке и вытащил глиняную табличку с изображением мрачного волосатого мужика. – Я не представляю, как Вечный мог его выбрать!

Он энергично потер табличку.

– Внимайте, люди, это ваш верховный бог на ближайшие десять лет! Он поведет мир к славе и достатку, к счастью и процветанию! – орал Жрец, но даже по голосу чувствовалось, что он не очень-то уверен в своих словах.

Тем временем портрет на табличке ожил, зевнул, и в воздухе раздался ворчливый голос:

– Ну и какого ляма через коромысло под хвост тебе надо? Я и так трое суток печатал твои дурацкие билеты, и ты мне еще выспаться не даешь!

– Рогги, срочно посмотри в запаснике на второй полке слева манускрипт «Жабындаж», такой серый, вроде бы с печатью городской библиотеки Эндуса. Это очень важно!

Лицо на табличке застыло, как бывало всякий раз, когда собеседник надолго замолкал.

Вечный Жрец еще говорил что-то, но возвышающийся над ним ящер очень быстро увеличивался, и по мере его роста уверенность в голосе Жреца все убавлялась.

– Как такое вообще возможно? – пораженно прошептал Марик.

– Вы, смертные, просто не знаете, как Вечный выбирает богов. – Дайс грустно улыбнулась. – Он будит нас и спрашивает, какую взятку мы можем ему дать. Вечная жизнь, умение летать и непреходящая удача, способность читать чужие судьбы, как книги, и куртуазный дар поэзии – я знаю десятки его свойств и еще многих десятков не знаю. Видимо, в поисках чего-то интересного он докопался до старых, всеми забытых богов, и этот Зргр дал ему что-то уникальное.

– Но как… – начал было библиотекарь, но тут лицо на табличке вновь ожило.

– Нашел. Как тебе удалось стащить манускрипт из городской библиотеки?

– Это не важно, – попытался уйти от темы Марик. – Ты можешь прочитать его?

– Ни ляма себе «не важно»! Там у них «Полные приключения Дайтроника», единственный экземпляр, я за ним много лет охочусь, а ты говоришь – «не важно»!

– Я подкупил хранителя и заменил манускрипт подделкой. – Марик виновато посмотрел на Дайс, но та была занята происходящим на площади. – Давай уже, что там написано?

– А я не знаю. Там не по-нашенски.

– Но прочитать-то вообще можешь? – Бежать на другой конец города Марику отчаянно не хотелось.

– Если это грайская письменность, во всяком случае, похоже на нее, то примерно могу. Тебе какая картинка нужна?

– Большой ящер в деревянном шлеме.

– Они тут все по размерам одинаковые. – Помощник вредничал до последнего. – Есть. Читать?

– Читай.

– Барука загата, хринянда охиеверо. Грандото охупиндетто, бух, бух, зргр.

– Понятно… – прошептал Марик. – Грандото охупендетто.

Он выглянул из-за кубиков – на площади творилось странное. Тысячи людей медленно двигались по спирали, центр которой приходился на помост. Приближавшиеся к нему вплотную словно втирались в него – освобождая место для следующих. Однако крови не было. Над помостом возвышался Зргр, он становился все больше и больше. Внизу распластался Вечный Жрец, он что-то пытался сделать, но, видимо, у него ничего не получалось.

– Что это значит? – спросила Дайс.

Марик был абсолютно уверен, что богиня, всесильная в собственном храме, прекрасно поняла сказанное его помощником, но все-таки перевел:

– Пожирает жертвы, становясь больше. Мечтает проглотить мир. Тогда всему придет конец.

Марик взглянул на соседнюю крышу. На храме Лагиса, бога-сеятеля, стояло само божество и вместе с ним множество жрецов. По другую сторону на своей крыше возвышался Тари, бог-громовержец.

Библиотекарь оглядел площадь – везде изваяниями застыли боги. На своих территориях, где они были всесильны. Все стояли и торжественно провожали мир в никуда.

– Вы же можете объединиться! Ударить по нему вместе!

Дайс взглянула на него и грустно улыбнулась:

– Это вы, люди, можете объединиться. А мы – уникальные. Мы – каждый сам по себе. Вот почему раз в десять лет Вечный Жрец выкидывает одного из нас на свалку мироздания и вытаскивает оттуда следующего.

– Слушай, лям тебе фонарь через шлею в глотку, я еще нужен?

Марик уже и забыл про помощника.

– Да нет, в общем-то.

– Тогда я спать.

Табличка похолодела.

Марику стало очень тоскливо: мир умирал. А ведь через неделю должны были с караваном доставить конспект Тароиса и собрание сочинений Ашессы Ляир в двух томах. Кроме того, он договорился со слугой в доме коннетабля, чтобы тот выкрал на ночь мемуары своего хозяина. И как еще много, потрясающе много было хорошего и интересного в этом мире! Чего стоила одна библиотека Илана Рослого, не найденная пока, правда…

Марик с тоской наблюдал за тем, как постепенно уменьшается гигантский круг из сотен тысяч людей, втираясь в помост, на котором растет погубитель мира.

Дайс снова приблизила происходящее, видно теперь было куда меньше – Зргр уже не помещался в обзор полностью, – зато гораздо четче. Библиотекарь заметил, что Вечный Жрец медленно ползет к громадной левой ноге бога-ящера. Нога постоянно увеличивалась: только что была видна целая лодыжка, а вот уже лишь ступня с громадными лиловыми когтями.

И тут вдруг Вечный Жрец встал и метнул в пятку ящеру молнию. Прогремел страшный взрыв. Яркая вспышка на мгновение ослепила библиотекаря, он инстинктивно зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, как что-то громадное, постепенно уменьшаясь в размерах, облетает площадь по кругу.

– Вж-ж-жих! – раздалось совсем рядом, и под ноги Марику упала крупная ящерица. Раздраженно зашипев, она попыталась заткнуть дыру в пятке, но получилось это у нее не слишком удачно.

– Тварь! – заорала Дайс и неожиданно мощно пнула Зргра под брюхо. Тот оторвался от серой черепицы и взлетел вверх.

В верхней точке траектории сдувшееся божество поймал Вечный Жрец, а после этого мягко приземлился на крыше рядом с Мариком и Дайс.

– Хороший удар! – похвалил он богиню азартных игр. – Вы не представляете, как я в нем разочарован! А ведь так славно все начиналось! Хорошо хоть, я догадался, что он не может так быстро расти, если только не надувается. Готовился мир глотать, поганец!

Вечный выглядел совсем юно – лет на семнадцать. Голубоглазый блондин, красавец без единого изъяна во внешности, он сразу внушал доверие и желание покаяться во всех грехах.

– Вы знаете, я книжки краду, – застенчиво признался Марик. – А еще у меня две незаконные дочки. В нижнем городе и здесь, неподалеку. И мужья их матерей не знают.

– Молодец! – похвалил его Вечный. – Настоящий мужик!

И улетел, сжимая в руках Зргра. Ящер обреченно шипел.

– Как же сильно его наградили боги… – Марик все еще был под впечатлением.

– Взяточник! – ругнулась Дайс и тут же ударила себя по губам – вдруг Вечный услышит. – Ну и ладно, новый бог все равно нужен, правильно? А еще одна лотерея не помешает ни мне, ни тебе.

Библиотекарь кивнул, понемножку отходя от шока.

С площади разбредались люди, из-под помоста в центре вылезали обессиленные «втертые» – видимо, Зргр пожирал только их энергию, оставляя тела «на сладкое».

Интересно, как выругается Рогги, когда узнает, что ему предстоит напечатать еще сто тысяч новых билетов?

Примечание автора

Четыре согласные буквы в названии – это, конечно же, выпендреж. А еще это имя. Имя одного из сотни тысяч богов – жалких, угнетенных, шантажируемых, мечтающих стать чем-то большим.

Боги – когда речь идет о богах с маленькой буквы и во множественном числе – они как люди. И если вдруг богов оказывается слишком много и власть над ними получает человек… тогда жди беды.

Из этого рассказа потом вырос роман. Роман пока требует некоторой доработки – но когда-нибудь я обязательно его дошлифую, и он увидит свет.

Игры со смертью

Князь Разумовский-Таврический

Под вечер мой «Волхв» заглох – и слава богу, что сделал он это в паре сотен шагов от дома. Мне очень не хотелось верить, что кончилась «горошина», и я полез во влажно дыхающий горячим воздухом двигатель. Помассировал специальной палочкой все важные части, сверил цвет двигателя с таблицей и вынужден был констатировать: действительно кончилось топливо.

Вокруг цвел и пах весенний Торжок, столица нашего необъятного Великого Княжества. Двухэтажные домики спального района утопали в зелени, а по улицам ходили люди. Девушки, надевшие днем короткие платьица и сарафаны, сейчас явно подмерзали, но все равно выглядели лучше, чем предусмотрительные дамы в деловых костюмах или легких брючках.

Мужчины спешили по домам или фланировали от одного питейного заведения к другому, попутно ища повод завести знакомство с девушками.

Оттолкав машину к обочине, я пошел к дому. Замок считал прикосновение ладони, однако щелкнул с явной неохотой – мелькнула мысль, что домашнюю «горошину» я покупал примерно в то же время, что и автомобильную, а значит, она тоже скоро закончится.

Едва я присел перед визором узнать последние новости, раздался звонок. Я на него ответил, и моя секретарша Светослава в коротком трехчасовом отчете вынесла мне мой и без того уставший многострадальный мозг.

Я не помню, как именно я взял на работу эту худенькую и с виду скромную девушку, которая за три года подобрала все нити и связи в конторе. Она научилась строить сыскарей и филеров, перезнакомилась почти со всеми в этом городе, и в какой-то момент стало понятно, что теперь подчас не я даю ей распоряжения, а она диктует, что, как, а главное, когда мне делать. И если я вдруг не дай бог ошибусь, опоздаю – расплата последует незамедлительно.

Сейчас под видом отчета за то время, которое я отсутствовал в городе, она последовательно объяснила, что и как я неправильно поставил в своем агентстве. Оказалось, что и деньги филерам следует выдавать заранее, причем четко оговаривая суточные, и за патроны спрашивать строго, и вообще половину наших дармоедов надо уволить, а новых не нанимать, чтобы старые лучше работали.

Она рассказала про якутский вояж Семенова и Кабыздохера – вояж успешный, но грозящий обернуться некоторыми дипломатическими осложнениями: ребята постреляли в Одыс-Улусе, и потом им пришлось уходить с контрабандистами через Байкал в дружественное нам Монгольское ханство. И здесь между делом мне было высказано о необходимости убрать мой вензель из агентской эмблемы, дабы не позорить Великое Княжество.

Потом она поведала о краже из фамильного склепа графа Разумовского – дальнего моего родственника. Преступника, пробиравшегося в сторону Османии, наши ребята поймали за несколько дней, вычислив связь между ним и сторожем. И опять же Светослава была недовольна, ибо сыскарь потребовал оплату гигантских, по ее мнению, накладных расходов.

Меня каждую секунду подмывало поинтересоваться: если у нас так все плохо, что же она не попросит расчет? Ведь я не обижу, все знают, что я, если расстаюсь с работником миром, даю ему от души – мы не бедствуем…

– И еще, чуть не забыла. – Светослава на мгновение замолчала, будто не знала, как подать очередную новость. – Тебя Романов к себе приглашает, давно и настойчиво. Пока ты катался в Тамбов, – здесь она сделала акцент на «катался», словно я был там не по делам, раскрывая важное и хорошо оплачиваемое дело, а отдыхал с девочками из Тамбовского малого театра, – я тебя прикрывала. А сегодня, когда наши тебя увидели в Торжке, я позвонила ему и сказала, что ты будешь. Назначено на завтра, на восемь утра.

Я аж хрюкнул от неожиданности. Будильник тускло показывал, что уже под два ночи, а учитывая, что предыдущие дни я спал едва ли часа по три…

Будильник все утро влажно ползал по столу вместо того, чтобы кричать петухом или реветь белугой. Естественно, я проспал – а домашний телефон, питающийся от той же подыхающей «горошины», что и будильник, вежливо попискивал, пытаясь объяснить, что мне звонит Светослава.

Когда сквозь приоткрытые глаза в мой мозг проникло давно уже вставшее солнце и я осознал это, оказалось уже поздно.

Да, потом было много чего: вскрытие собственного заклинившего из-за севшей «горошины» сейфа в спальне с помощью проволоки, молотка и мата, быстрый старт, вяло ползущий по столичным пробкам таксишный «Хазарин», ругань с приставом на входе в Кремль…

И дебелый мужик в таком алом атласном мундире, какой нормальный росич в жизни не наденет, сорванным голосом хрипел мне, что «опоздать» – это минут двадцать, может, сорок, но никак не на два с половиной часа.

Проходивший мимо незнакомый воевода с нашивками каспийского флота взял меня под руку, шепнул приставу: «Под мою ответственность», – и мы прорвались в Торжокский Кремль – святая святых росской монархии последние четыре сотни лет.

Мне было чертовски интересно, что же это за воевода – судя по лицу, кто-то из троюродных кузенов. Наверняка мы с ним не раз пили в одной компании лет десять назад, но всех собутыльников тех времен упомнить не представлялось возможным, к тому же я очень удачно забывал тех родственников, что успешно ползли вверх по карьерной лестнице, – так мне было уютнее и спокойнее.

Я поблагодарил воеводу, выразил надежду на то, что когда-нибудь смогу отплатить ему за услугу, и быстрым шагом, очень похожим на медленный бег, направился по широкой лестнице вниз. Туда, где в кабинете, отделанном панелями из каменной соли, сидел Стенька Романов. Человек, у которого хватило наглости прислать мне приглашение, где стояло время – восемь утра, и которому я не посмел перечить.

Мода располагать начальственные кабинеты на подземных этажах ушла после второй Абиссинской войны, когда якуты жахнули по нам «Некроном» и стало понятно, что в случае боевых действий в общем-то никакие бункеры не спасут, одна маленькая граната с дюжиной работающих в связке «горошин» разнесет двадцатиметровый слой железобетона в крошку.

Все нормальные люди переехали обратно наверх – на вторые, третьи, двадцатые, а то и сотые этажи, демонстрируя свою начальственность не глубиной лестницы, а роскошью отделки кабинетов.

А подлец Романов, ставленник нынешнего князя, любитель соколиной охоты и девушек не младше восемнадцати и не старше двадцати, так и остался в своем подземном бункере, оборудованном еще при Петре Давыдовиче. Панели из каменной соли напоминали о временах кризиса, когда щепотка ее стоила гривну, а то и две.

Створка оказалась полуоткрыта – доводчик этой двери настраивали так, чтобы, если в кабинете присутствовал кто-то кроме хозяина, дверь запиралась намертво. А если он был один – то в пасти громадного дубового проема оставлялась щелка для неосторожных посетителей, пока еще не переваренных государственной машиной Великого Княжества Торжокского.

Романов сидел на узком жестком кресле с высокой спинкой. Был он человеком худым, но жилистым, по слухам, легко гнул пальцами подковы, а некоторые за его спиной говорили, что теми же пальцами мог и руку сломать кому следует, просто сжав определенным образом.

Одежда его словно сохранилась с прошлого, двадцатого века: серый костюм-«тройка», белый галстук полоской, иссиня-черная шелковая рубашка. Ботинки его я не видел, но не сомневался, что они в тон галстука и вычищены до блеска, так, чтобы в них можно было отражение свое увидеть не хуже, чем в тульском зеркале.

– Кто это у нас? – поинтересовался Стенька. – Николай Семенович Разумовский-Таврический, семнадцатый человек в линии наследования Рюриковых, зарабатывающий на жизнь… напомни, чем?

– Я частный детектив, – мрачно ответил я. – Все ты знаешь, мог бы и не спрашивать.

– Частный детектив… – Романов сморщился, будто съел банку маринованной редьки. – Ты знаешь, сколько на тебя государство в месяц тратит? Полторы сотни рублей, как с куста! А ты, гамадрил, отправляешь их каждый раз заказным письмом мне в канцелярию, и девчонки у меня ночами не спят, думают, как бы их оприходовать – потому что кроме тебя таких оригиналов у нас в княжестве не водится! Поступай уже на службу, не будь дураком.

– На службу кем? – мрачно поинтересовался я. – Воеводой в чухонский округ? Командовать плешивыми сотниками? Считать количество выданных на руки портянок и гонять мух по стеклу? Дайте мне городок, сделайте губернатором – я пойду.

Вариант казался абсолютно беспроигрышным. Такую должность мне никто не даст, а значит, оставят на месте, в столице, в Торжке, заниматься тем, что мне нравится. И буду я дальше распутывать дела непутевых девчонок, вышедших замуж за любвеобильных старцев и не удержавшихся от соблазна, искать пропавших наследников и домашних кошечек, подсматривать за неверными супругами и выяснять обстоятельства исчезновения неучтенного товара со складов наших видных купцов.

В общем, заниматься тем, с чем славные торжокские граждане по каким-то причинам не доверят работать полиции или тем более охранке, которую подпускать близко – себе дороже.

– Коленька, – неожиданно перешел на панибратский тон Романов, чем спровоцировал у меня приступ паники. – Я ж тебя не зря к себе вызвал! Именно сегодня, именно сейчас есть у меня для тебя городок! Может, слышал: Москва зовется, сорок тысяч душ, всё больше, конечно, крестьяне да мастеровые, но и купчишек сотня наберется, и дворян, в основном столбовых, – правда, всего несколько десятков.

– Ты не дашь мне город, – сказал я, но уверенности в своем голосе не чувствовал. – Там же живые люди, а я никогда не управлял…

– Тебя учили, – жестко ответил Стенька. – Вначале родители да дядьки, потом в университете, да и сейчас на тебя полтора десятка человек пашет, и, по слухам, ты не бедствуешь. Так что можешь не отпираться – все твои условия я выполнил. Документы и деньги отправил этой твоей крыске ученой, как ее…

– Светославе, – обреченно ответил я. – Неужели так важно приставить меня к государственной службе?

– Ты дурак? – тихо спросил Романов. – Если завтра по Торжку жахнут бомбой, начиненной костями с Чукотки, мы здесь все поляжем. А кто останется? Ну, понятно, Васька Рюриков, Сенька Рюриков, да еще… А кто еще? Все, великих князей, чтоб не жили в Торжке, больше нет. И ты сразу станешь четвертым в очереди – после своего братца, обожающего шить костюмы на заказ, а из вас двоих, как это ни печально, я бы поставил на тебя!

Почему-то все вокруг считают, что Петр Семенович Разумовский-Таврический педераст и разгильдяй, хотя на самом деле он большой любитель баб и труженик каких мало. Но доказывать это я устал еще двенадцать лет назад, когда после неосторожной фразы кузена Вили из Грандбритании я проткнул ему шпагой на дуэли левую руку.

Это спровоцировало небольшую заваруху на свадьбе княжны Софьи, в которой росские и грандские дворяне изрядно поколотили друг друга, а так как наших было больше, происшествие едва не сподвигло бабушку Елизавету Ричардовну на начало войны между нашими в общем-то дружными державами.

– Мне надо подумать. – Это было лучшее, что я смог сказать.

– Ты должен уехать в Москву и построить там местных так, чтобы они платили подати и не возмущались, – ответил Стенька. – А если попытаешься провалить затею, поставлю тебя губернатором в Нижнем, там народовольцы рожи повысовывали, повадились бомбы кидать в начальство – хотя бы какую-то пользу принесешь, не сгинет вместо тебя хороший человек.

Романов опустил взгляд к бумагам, лежащим на столе перед ним. Он явно давал понять, что аудиенция закончена.

– Я подумаю, – повторил я, но на этот раз сатрап и душитель, которого почему-то так привечал мой дядюшка, стоящий у руля Великого Княжества, даже не шелохнулся.

Пристав на входе сменился – и новый явно знал меня в лицо, потому что приподнял щегольской кивер и звонко выпалил:

– Здравия желаю, Николай Семенович!

Я, хотя и не служил – не считая юнкерской молодости, когда полгода провел на Кавказе, стреляя уток, – все же имел чин штабс-капитана, позволяющий получить должность воеводы и требующий от нижних чинов уважения.

Но мне было плевать на это, и мундира я мало что не носил – даже не имел в своем гардеробе. Залихватски свистнув, пристав махнул рукой – и тут же к парадному входу подкатила шикарная коляска – боливийский «Че», официально никогда не ввозившийся в Великое Княжество, но встречающийся на улицах столицы с завидной регулярностью.

Я успел открыть дверь сам, хотя таксист дернулся было помочь мне. Внутри оказалось прохладно и уютно, играла какая-то роковая команда из Якутии – за одно это Стенькины люди могли отправить на каторгу, но таксисты задницей чувствовали, кто в этом городе не сдаст, а кому лучше поставить «Калину» или «Золотого орла», заунывно прославляющих нашу великую Рось.

– Куда? – лаконично спросил водитель.

– Давай на Тихомирскую, угол с Краковской, к мраморной парадной.

– Ваше сиятельство сыскное агентство князя Разумовского интересует? – спросил таксист, выворачивая с Медной площади. – Хороший, говорят, сыск проводят, и люди как на подбор. Ни разу слова худого не слышал про них, ну разве что на цены ругались – ну да это у нашего человека завсегда так, все или худо, или дорого, и чем никчемней человечишко, тем больше вокруг него всякого ужасного происходит.

Я усмехнулся. Ну да, лицо мое в газетах не пропечатывают, на стенах домов перед праздниками не рисуют, зато баек обо мне в народе ходит изрядно, и особенно много почему-то говорят после самых обыденных дел, когда раскроешь вороватого приказчика у торговца мебелью или отыщешь потерявшегося шпица в катакомбах под зданием Торжокской энергетической компании, где все так пропитано некроэнергией, что даже минуту простоять невозможно – а собак туда тянет, когда им тоскливо, и черт знает, что с этим делать, с одной стороны, а с другой – нам с пропавшими кобелями да суками работать проще…

Прежде чем добрались до агентства, я для себя окончательно решил: не поеду в Москву. Что мне делать в этой провинции, где небось даже горячую воду дают только по выходным, а из развлечений – бродячий цирк летом да коньки на местной речушке зимой?

А здесь у меня едва начатая интрига с примой из Большого театра, Анечкой Коболевой, – бездарно прерванная дурацкой поездкой в Тамбов. Здесь собственное дело, которым я утер нос всем родственничкам, не способным без посторонней помощи даже купить бритвенный станок.

– Приехали, ваше сиятельство, – сообщил мне таксист. Может, конечно, и узнал он меня – чем черт не шутит, но в дороге особо не надоедал. И музыка была приятной, интересной, пели все больше на татарском, который я худо-бедно понимал, о судьбе и войне, интересно, жестко и честно.

– Вот тебе. – Я накинул сверх счетчика пятиалтынный, чем заработал уважительный кивок.

На входе в сыскное скучал продавец газет, давно уже прикормленный мною, еще в те времена, когда кроме меня в агентстве работало всего два человека – ныне спившийся Поликарп, филер от бога, и армянин Газа, сыскарь, разворачивающий сейчас наш филиал в Пскове.

– Рекомендую «Торжокский православный вестник», – сообщил продавец флегматично, что означало – следят за нами, и следят плотно.

Я даже не глянул по сторонам – если газетчик знает, то Прошка или Ахмед уже накрыли следящих плотным колпаком и выясняют, кто они, откуда, на что живут и с кем спят.

В приемной две девчонки хором поприветствовали меня. Не знаю, что в этой работе – регистрировать клиентов и отправлять их к тем, к кому следует, – было не так, но не случалось еще такого, чтобы бабий состав приемной за полгода не поменялся полностью, а потому я их даже не запоминал особо.

Дальше я прошмыгнул мимо кабинета Светославы – черт, в своем же сыскном агентстве бояться кого-то – это разве жизнь? – и ворвался в просторный прокуренный кабинет сыскарей. Святая святых нашего небольшого заведения, место, где всегда можно выпить рюмку ячменного самогона или глотнуть тяжелого зеленого вина.

А то и просто покурить сигару, наверченную в Крыму несколько лет назад, когда еще не было конфликта с местными татарами, пошедшими на поводу у поганого Якутского ханства и променявшими сытую и спокойную жизнь на призрачную мечту о нищей независимости.

В кабинете был только Кабыздохер – сыскарь Ванька Кобелев-Хренов, невысокий и плотный, совершенно незаметный в толпе человечишко в засаленном сером костюме. При внешней неказистости он мастерски владел китайским боевым искусством и не раз удивлял противников. Он потягивал янтарный самогон из высокого стакана, в котором плавало несколько кубиков льда.

– Где все и что происходит? – поинтересовался я.

– Роют землю, – несколько развязно сообщил Кабыздохер, чем выдал себя – пьян! – За нами следят, уже третий день. Светослава не знает, ей не говорят – но она что-то чует, извелась уже вся, змеюка.

Отношение к Светославе со стороны всех – ну, почти всех – в моем агентстве было примерно одинаковым, различался только градус неприятия.

Хуже того, ее не особо любили и те, кого мы принимали в команду на время: фотографы, журналисты, криминалисты на пенсии и переводчики, проводники, водители и специалисты в древних языках. И даже инженеры-энергетики, от которых вечно несет мертвечиной, хотя они и работают обычно с костями, чей возраст позволяет предположить, что ни о каких запахах речи уже быть не может.

– Уеду я от вас, – сказал я через несколько мгновений. Кабыздохер выдохнул – явно же боялся, что пошлю его к черту, выгоню из агентства за беспробудное пьянство на рабочем месте. Пару лет назад я бы так и сделал, но сейчас рук не хватало катастрофически, а работал этот пьяница на удивление неплохо и по-настоящему пил только в промежутках между заданиями.

– Куда? – удивился сыскарь и попробовал поставить стакан на плетеный столик, но тот находился левее, потому движение получилось смазанным.

Прежде чем Кабыздохер подхватил выроненную на мгновение емкость, из нее выплеснулось грамм двадцать жидкости прямо на мои спортивные ботинки. Кстати, обошедшиеся мне в Милане в рубль с четвертью в переводе на наши деньги.

– Я вытру, – заявил сыскарь, вынул из кармана грязный носовой платок и потянулся к моим ногам так быстро, что я инстинктивно отшатнулся, споткнулся об угол столика и упал. Это и спасло мне жизнь.

Потому что в тот момент, когда я падал, в окно влетела небольшая граната с выдернутой чекой, и едва только разбилось стекло, как она взорвалась, рассыпая сотни мельчайших осколков в метре над полом – и всего в ладони над моим лицом.

Время словно замедлилось, я видел тончайшие стеклянные иглы, которые могли буквально разорвать меня пополам, – но они летели над четырьмя плетеными столиками, над десятком таких же плетеных стульев, над двумя кушетками и вонзались в стены. Вонзались, безнадежно портя громадные картины ведущих современных абстракционистов, впрочем, и без того уже посеченные пьяными сыскарями, обожающими играть в дартс и совершенно не разбирающимися в искусстве.

– Да что ж такое! – Кабыздохер так и не выпустил из руки стакана, но теперь выглядел совершенно трезвым. – Из-за графа Разумовского это быть не может, якутское дело пахнет дурно, но следов мы не оставили… Разве что это из-за незаконного китайского кладбища. Желтолицые могли устроить в отместку!

– Нет. – Я приподнялся на локте и скривился от боли – копчик при ударе принял на себя вес всего тела и явно не обрадовался. – С китайцами уже разобрались, они заплатили, и их кладбище узаконили. Не самое красивое решение, но закон есть закон – хочешь хоронить своих мертвых, плати налог или отдавай трупы государству. Там вышло под пять тысяч рублей, но это всего лишь деньги.

– Пять тыщ!.. – Кабыздохер осторожно подобрался к окну, выглянул наружу – и, не переставая говорить, провел ладонью – мол, «все ровно». – Я за пять тысяч кого хочешь убью! Это ж сколько денег? Если в десятикопеечных купюрах брать?

– Ты еще полукопейками возьми, – посоветовал я. – Или осьмушками. Китайцы по отдельности – беднота беднотой, но вскладчину Кремль купят и не поморщатся.

Я выглянул в разбитое окно – там уже свистел городовой, орали мальчишки, кричала истошно какая-то баба, словно пытаясь вытянуть ноту, но срываясь в последний момент для того, чтобы вдохнуть воздух и повторить попытку.

– Что у вас происходит?

Я обернулся. Светослава выглядела идеально – бежевый деловой костюм с юбкой чуть ниже колен, изящное – даже, пожалуй, слишком изящное – лицо с узкими губами и носом-кнопкой, выразительные серые глаза. Многие говорили, что она красива. Обычно более близкое знакомство исправляло ситуацию, и даже самые любвеобильные кавалеры отваливали в панике после получасовой беседы.

– Я спросила: что происходит?

– Развлекаемся, – ответил я, отряхивая с брюк приставшую некстати белую нитку. – Пьем, дебоширим.

– Это была якутская окопная граната, – продемонстрировала неплохое знание предмета Светослава. – С дороги ее метнуть не могли, там деревья мешают. Значит, кидали с тротуара, бросок на десять-двенадцать метров, справится даже подросток. Граната взрывается через долю секунды после попадания в преграду, влетела она здесь… Объясните, почему вы оба живы?

Она могла бы стать великолепным сыскарем, может даже – открыть собственное агентство. Но почему-то предпочитала отравлять нам жизнь, получая довольно скромную секретарскую зарплату и занудно объясняя всем, почему они – и, в частности, я – живут неправильно.

– Повезло, – неприязненно ответил Кабыздохер.

– А я говорила, что нужно поставить бронестекла, – отметила Светослава.

– Тогда бы дом рванули «Некроном», – улыбнулся я. – И никакое везение бы не помогло.

Наша секретарша-диктатор холодно усмехнулась:

– Купить «Некрон» способны от силы десять человек в Княжестве, плюс охранка имеет его на вооружении. Даже Романов в пять минут вычислит того, кто сделает такое.

Она была права. И про бронестекла она действительно уже говорила – после того как нас попытались обнести, выставив окно на третьем этаже, выломав сейф из стены и даже успев его выкинуть из окна и провезти сотню метров на грузовичке, прежде чем сонный сторож пробил одним выстрелом оба задних колеса – крупной дробью, он как раз на охоту собирался сразу после смены.

– Ну, значит, отравили бы воду, или заплатили наемным убийцам, или объявили бы, что я нашел могильник с костями доисторических животных. – Я не хотел спорить, но и оставить за Светославой последнее слово не мог. – Успокойся – мы живы, убыток не особо большой. Кабыздохер, разберешься с полицией?

Сыскарь кивнул неохотно – понятное дело, никто не любит объясняться с княжескими людьми, но если выбирать – я или он, – то ему выкобениваться не по чину.

– У меня для тебя документы и деньги, – сообщила сухо Светослава.

И деньги! Я даже не хотел знать, сколько мне давал Романов. И вдруг картинка проявилась. Кому-то, видать, очень не нравилось то, что меня отправляют в Москву. Вряд ли гранату кинули в шутку, и ненамного вероятнее, что это подарок от любимой женщины – которой у меня, кстати, уже полтора месяца как нет после разрыва с милейшей Жизель ле Дант, для которой зима в Торжке оказалась слишком суровым испытанием и которая со слезами уехала в свой Марсель к блеску французского королевского двора.

– Тысяча, – ответила на незаданный вопрос секретарша и торжествующе посмотрела на сглотнувшего Кабыздохера.

– Кого надо убить? – сдавленно спросил тот.

– Взять городок под руку. – Теперь Светослава смотрела на меня.

Это был шах и мат. Кабыздохер не сможет молчать – растреплет всем, что я получил губернаторство и деньги, и ребята просто не поймут, если я откажусь. Они и так, бывает, подозревают, что я не от мира сего – то денежный заказ не возьму, то за копейки погоню их сутками пахать, да еще и сам залягу в грязь с биноклем и пакетом сушеной говядины…

Они гордились мною, и они ждали, что я и впредь буду давать им повод для гордости.

– С этим губернаторством не все так гладко, – осторожно намекнул я. – Думаю, из-за него меня и хотят убрать.

– Что за город-то дают? – поинтересовался Ахмед. Старый татарин, скорее всего, давно стоял в дверях, никак не показывая своего присутствия. Иногда мне казалось, что он не ходит, а перемещается из точки в точку, как Сверхчеловек из фильмов князя Степанцова-Загорского.

Сморщенный от старости, сухой, он всегда был одет с иголочки, в лучшие классические костюмы, пошитые в Якутском ханстве. Многие считали, что он тратит на одежду все деньги, – но я знал, что вещи Ахмед носит настолько бережно, что и через несколько лет они у него как новые, и вообще большая часть его гардероба оплачена из казны сыскного агентства – он при необходимости великолепно изображал дальнего родственника якутского или крымского хана, а однажды выдал себя за двоюродного брата монгольского правителя – и даже грандбританские дипломаты не раскусили его.

– Пермь дают! – заявил Кабыздохер.

Все в комнате поморщились. Пермь за последние сто лет раз двадцать переходила из рук в руки, то якуты ею владели, то мы. И практически ни один тамошний градоначальник за этот век не умер своей смертью. Даже пословица возникла: «станешь губернатором Перми», – то есть получишь куш и сразу умрешь.

Я покачал головой и вышел в соседнюю комнатку, маленькую и уютную, с парой кресел и двуспальной кроватью. Здесь мои сыскари порой отдыхали от дел. Татарин проследовал за мной, Кабыздохер остался ждать уже топающего вверх по лестнице городового, Светослава не могла упустить возможности помочь следствию и посмотреть, насколько городовой туп.

– В Москву ссылают, – сказал я, продолжая разговор.

– Вот это номер, – восхитился Ахмед.

Я уставился на него – старый татарин говорил редко, но, если вдруг сказал что-то, можно было спорить – он сделал это не без оснований и взвешенно.

– Ты пропустил, – добавил он. – Вчера было в бульварных газетенках, сегодня упомянули вскользь и в официальной прессе. Под Москвой обнаружили останки мамонтов, предполагаемый возраст находки – полтора миллиона лет, хотя археологи тут же вой подняли, мол, не может такого быть. Сохранность великолепная. Целые костяки.

– Войны не будет, – сказал я, немного поразмыслив. – Москва ведь в глубине княжества.

– Речь не о том, – улыбнулся грустно Ахмед. – Ты неудобен всем. Состоятелен, без долгов и привязанностей, близкий родственник князя. У тебя есть другие источники дохода кроме казны. Тебя нет на столе нынешних политических раскладов. Но раз Романов ставит тебя на Москву, это наверняка что-то значит. Кого-то ущемили, другим продемонстрировали, что все не так, как могло им показаться. Якутов мы только что цапнули за нос, хотя и неофициально, – но это станет известно, и представь, что они подумают?

– Что меня наградили и что это была официальная акция, – осознал вдруг я.

– Именно. – Ахмед еще раз усмехнулся. – Ты знаешь, что губернатор получает два процента с доходов княжеских предприятий провинции и четыре – с налогов?

– Все знают.

– А теперь прикинь: этот могильник грозит оказаться самым большим в Евразии, если не в мире. Тысячи тонн костей, которым миллионы лет. Представь: каждая косточка превращается в сверхмощные энергетические «горошины». Это не останки умершей двадцать лет назад крысы! Ну, те, из которых делают «горошины» китайцы и которых в фонарике хватает едва на неделю. Это – окаменелые кости, и маленького шарика из них достаточно на освещение в течение часа всего Торжка. Ну а вставленная в домашний компьютер или автомобиль «горошина» станет источником энергии на всю жизнь.

– Клондайк, – восхитился я. – Алтайские прииски!

– Советую – откажись. – Ахмед внимательно посмотрел мне в глаза. – Николай Семенович, наше дело маленькое, а тут высокая политика, тут миллионы, миллиарды рублей. Вся Европа всколыхнется – да что там Европа, Азия волной встанет, все бывшие улусы Чингиса, нынешние ханства. Благо Америка увлечена своими революциями, Африка бедна, а Австралия слишком далеко. Но все остальные начнут свои игры, и ты станешь кубиком, который кидают на стол.

– Ты знаешь, Ахмед, – я сжал губы, – до того, как Ньютон открыл, что со временем мощи живых существ накапливают в себе энергию, игральные кубики называли «костями». Потом перестали – чтобы не путать с «горошинами». Совсем недавно я и сам не собирался вступать в игру, думал отказаться от Москвы. Но сдаваться я не привык и не умею.

– Ну и зря, – скривился Ахмед. – Это ты с пистолетом орел, или когда выслеживаешь загулявшую девицу по просьбе ее отца. А политика – вещь в себе, в ней можно разобраться, но сложно преуспеть.

Из-за двери раздавались крики. Взбешенный городовой пытался донести что-то до Светославы, но та явно уперлась, и теперь бедолага точно получит час, а то и два незабываемых ощущений. Все начнется с поцелуя в мозг, потом предварительные ласки стремительно сменятся половым сношением туда же, а закончится все тем, что Светослава контрольно пройдется по мозгу городового коваными сапогами.

– Мне нужно где-то переночевать, – сменил я тему. – Дома «горошина» села, даже не помыться. Энергетиков вызывать поздно, да и не хочу я маяться. В машине, кстати, тоже кончилась – подыщи временно что-нибудь класса «Лыцаря» и направь заявку на замену «горошин». Закажи билеты в Москву на завтрашнее утро…

– Туда поезд ходит раз в два дня, а самолеты и вовсе не летают – аэропорт только военный, – усмехнулся Ахмад. – Там мой брат троюродный живет, по матери, Ринат. Насколько я помню, в этом месяце поезд – утром по четным дням, то есть до послезавтра ты не уедешь.

Я чертыхнулся. Хотелось уже рвануть в Москву, посмотреть на раскопки, понять, кто и чего ждет, – ну и действовать по ситуации.

– А пожить ты можешь в квартире для командировочных.

Он был абсолютно прав. Время от времени мы выписывали под самые сложные дела специалистов из провинции, а гостиницы в Торжке дорогие, да и обслуживание в них порой оставляет желать лучшего – ну и года два назад Ахмед по моему распоряжению подобрал квартиру недалеко от нашей резиденции.

– Выяснили, кто за нами следит? – спросил я.

– Мелюзга уголовная, им сказали посмотреть, кто когда приходит и кто когда уходит, они и рады играть в сыскарей, – сдержанно улыбнулся Ахмед. – Отвлекающий маневр чистейшей воды.

– Ясно.

На самом деле мне ничего не было ясно, но какая-то система проглядывала. Некто, заинтересованный в громадном месторождении костей, пытается убить меня. Некто пытается отвлечь меня. Может быть, это один и тот же «некто», может – двое разных, а еще может так статься, что в игре их не один и не двое, а добрый десяток.

Ахмед заварил чай, и мы еще минут сорок сидели и тихо говорили про текущие дела и заказы, постоянно срываясь на обсуждение нынешней ситуации и прислушиваясь к по-бабьи жалостливым интонациям в голосе городового, которого непреклонная Светослава успела уже морально изнасиловать.

Потом городовой ушел, и Ахмед посоветовал мне уехать из офиса, пока в обстоятельствах происшествия не начала разбираться охранка, встречаться с которой не любят даже великие князья. Удивительно было, что они все еще не здесь – хотя, с другой стороны, жертв нет, бахнуть могла и плохо подсоединенная или просто некачественная «горошина», в общем, в охранке тоже люди работают, способные ошибаться и глупить.

Светослава таки сунула мне документы и деньги, и теперь, в предвкушении опасной и интересной интриги, результат которой помог не только моей карьере – на что мне было наплевать, если честно, – но и всей стране, я не стал кочевряжиться. Размашисто расписался, что документы и деньги приняты, и после этого даже успокоился внутри.

Конторой было кому заняться, та же Светослава хоть и въедлива до чертиков, хоть и отменная стерва, но руку держит всегда на пульсе, и за административную часть – договора, налоги, документооборот – с нею я мог не беспокоиться.

А за сыск спрашивать буду с Ахмеда и Прошки, у первого всегда все под контролем, зато второй нет-нет да и придумает ход, от которого пусть и оторопь берет, но действенный и надежный.

Машину подогнали прямо к подъезду. Меня Ахмед и Светослава в четыре руки перед этим загримировали под индуса-водителя, каких в последнее время в Торжке появилось немало. Из машины вышел якобы за вещами один индус, а затем вернулся почти такой же, но уже с чемоданами.

Пассажира изображал Кабыздохер и, на мой вкус, изрядно переигрывал – покрикивал на меня, уточнял, знаю ли я Торжок или я из новых, понаехавших, которым нужно показывать дорогу.

Я кивал или мотал головой, осторожно оглядываясь вокруг. В общем-то все «мелкие уголовники» были как на ладони: один торчал из чердака над кофейней «Багратион», двое вроде как пили вино в подворотне неподалеку, еще один прикидывался чистильщиком сапог, но работы своей явно не делал.

В спешке и суете я даже не сразу разглядел, что за чудо мне подогнали – это был «Волхв», но не такой, как у меня, короткобазный и удобный как в пробках, так и в грязи, а удлиненный, рассчитанный на пьяную компанию из десятка человек или привыкшего к роскоши аристократа и его спутников.

Гнать на нем не получилось бы, здесь все словно говорило: «езжай медленно и с достоинством». Мне приходилось водить и грузовые машины, и автобусы, но в таких автомобилях я до сегодняшнего дня катался только в качестве пассажира.

– Слежки нет, – сказал Кабыздохер. – Можно ехать.

Я прекратил кружить и направился к «гостевой» квартире. Внезапно мелькнула мысль о том, что ключей-то мы и не взяли, – но потом я вспомнил, что дверь там можно открыть и голосом. Вот у меня дома – нельзя, в конторе – нельзя, а в гостевой, вроде бы из чисто росского понта, сделали возможность для первых лиц агентства войти, просто пройдя проверку.

Весь этот район был буйным и громким, днем здесь кипела торговля, неподалеку располагалось здание Энергетической биржи, на которой продавались акции и ковались капиталы. Кое-кто из моих родственников, пользуясь нечестно добытой информацией, поигрывал на ней через подставных лиц.

Каюсь, и я в свое время пробовал – но это были неправильные деньги, которые доставались слишком легко и уходили так же, порой грязно и пьяно. А когда я открыл сыскное агентство, вся моя жизнь словно встала на свое место – и пить я стал меньше, и гулять, и траты мои оказались вдруг не такими большими, зато едва ли не за каждый рубль я мог отчитаться.

У парадного входа стоял османский «Паша», созданный на базе «Лыцаря» из Речи Посполитой. Османы своих машин делать не умели, зато прошедшие через их руки чужие коляски обретали неземной лоск, и многие в Великом Княжестве считали, что именно такими и должны быть автомобили – не только быстрыми и красивыми, но и безумно комфортными и роскошными.

Мы с Кабыздохером закончили спектакль, хотя зрителей и не наблюдалось. Я занес в квартиру чемоданы, он шел сзади и распекал меня за нерадивость, за плохое вождение, за молчаливость и кивание не вовремя.

– Если бы я был твоей женой, удушил бы в первую брачную ночь, – заявил я ему, когда за нами закрылась входная дверь и мы оказались в квартире – четырехкомнатной, с хорошей кухней, небольшим баром и настоящей медной ванной, а не стандартным новоделом.

– Если бы ты был моей женой, мои предки восстали бы из мертвых и первыми удушили бы меня, – ответил Кабыздохер. – Что здесь есть выпить?

Но едва он это сказал, как свет в квартире погас – окна были закрыты тяжелыми портьерами, а потому мгновенно стало очень темно.

Рядом кто-то завозился, потом вскрикнул. Я осторожно отступил к стене и, держась за нее рукой, как можно тише побрел к выходу. В темноте что-то происходило, невнятные шорохи сменялись тихими стонами, вроде как от боли.

И я уже взялся за ручку двери, когда меня огрели по голове чем-то тяжелым.

Очнулся я связанным, в темноте, тесноте и дикой обиде. Меня, одного из князей правящего дома, посмели спеленать и сунуть в какой-то ящик?

Слава богу, я никогда не страдал от клаустрофобии – иначе это заточение превратилось бы в пытку. Первым делом я проверил, насколько хорошо меня спеленали. Кляп не давал задохнуться и отводил слюну, но этим его достоинства исчерпывались. Руки оказались связаны профессионально, ноги тоже. Головой было не пошевелить – я едва-едва мог кивнуть. С ногами случилась та же беда. Была единственная возможность, которую оставили мне похитители, – слегка вихлять бедрами, правда, пользы в этом я не видел совершенно.

Я даже не был способен издать какой-либо звук громче шороха. Некогда Кабыздохер показал мне способ, позволяющий расшевелить веревки на руках, – но, правда, он говорил, что это работает, если хоть чуть-чуть напрячь руки перед тем, как тебя свяжут. А меня пеленали в самом что ни на есть расслабленном состоянии.

Оставалось только ждать. Никогда в жизни мгновения не были такими тягучими и отвратительными. Я начал сочинять дурацкие стишки:

Это кто у нас в Торжке, Без извилины в башке, Мордой красненький, Поет басенки? То не рвань да не грязь! То Таврический князь! Разумовский то! А не дед Пихто!

Эдакую чушь я мог сочинять километрами, чем, собственно, и занялся в данный момент. Бред становился все более замысловатым, в качестве персонажей я вывел вначале своих сотрудников, затем, осмелев, дошел и до княжеской семьи: досталось и великим князьям, и самому нашему правителю, который и Белыя, и Малыя, и Тавриды (хотя там давно уже все было весьма не очевидно, моя семья вовремя избавилась от виноградников – а ведь многие тогда изрядно проиграли!), и Чухони, и много еще чего и где, включая даже Новую Зеландию и Мальту.

Впрочем, на Мальте были свои порядки, налоги они платили скорее по дружбе, и такие копейки, что мне становилось смешно.

И вот в тот момент, когда скабрезность моих стишков достигла апогея, а самокритичность отступила, я услышал голоса. Говорили негромко, а потому вначале я разбирал только интонации – женский голос жаловался, а мужской утешал и вроде как что-то объяснял.

Голоса приближались, и в какой-то момент я осознал, что мужской принадлежит Ахмеду. Неужели это он предал? Через мгновение я узнал и женский голос – Светослава! Если они хотели меня извести, могли бы просто сказать, что я им ненавистен, и я пошел бы и повесился. Я ж им так доверял! Готов был оставить на них агентство!

Сквозь обиду и разочарование до меня не сразу дошло, о чем они говорят.

– Вот что еще? Что? – интересовалась Светослава. – Трусы ему на праздники дарить? Я так не умею, в конце концов, я тоже дворянка, у меня есть честь. Все, буквально все вокруг знают, что я в него влюблена. Даже самые тупые, каковых, Ахмед, ты уж прости, у нас тоже немало. А он не знает! Не догадывается!

Я заинтересовался. Уж кто-кто, а Светослава, по-моему, была неспособна на любовь – и тут на тебе!

– Если бы я мог тебе помочь, я бы помог. – Ахмед тяжело вздохнул. – По-моему, вы были бы красивой парой.

– Мы были бы идеальной парой! – надрывно сказала девушка. – Он такой рассеянный, ему необходима поддержка! Мне для себя ничего не нужно, я жизнь за него отдам!

Мне становилось все интереснее и интереснее. Кто же этот счастливчик? Кому не повезло стать целью нашей холодной красавицы?

– Ну, теперь он будет далеко. – Ахмед явно сочувствовал Светославе. – Теперь он губернатор московский, и если я прав, то двинут его вверх, быстро пойдет. Если не случится чего…

Я потерял дар речи. Даже если бы мне вынули кляп изо рта, я все равно бы не смог ничего произнести. Во-первых, оказалось, они не знают о том, что я рядом. А во-вторых, выяснилось, что наш офисный монстр влюблен в меня.

Если бы я не был связан, я обязательно хлопнул бы себя по лбу. Она работает на меня за маленькую зарплату, хотя в какой-нибудь крупной финансовой или юридической компании пришлась бы более ко двору. Она отвечает на мои звонки даже в три часа ночи и ни разу не возмутилась. Она дарит мне дорогие подарки – а я каждый раз обещаю себе подумать, почему она это делает, – и не думаю.

И что теперь? Многое в ее поведении становилось более ясным. И то, как она со мной – глупым и недогадливым – подчас бывает груба, видимо, от отчаяния. И то, почему воспринимает наше агентство как свое, почему работает ночами, налаживает связи…

Я старательно заворочался, двигая бедрами по часовой стрелке, а потом против, и снова, и снова. Шорох получался вяленький, даже мне внутри ящика он не казался убедительным. Однако после полутора десятков движений моя узкая темница начала потихоньку раскачиваться. Это было похоже на качели – тяжелые, не смазанные, к которым надо прилагать точно отмеренное усилие в определенное время.

Я ворочал бедрами, ящик покачивался все сильнее. И в тот момент, когда он начал постукивать так, что я уже не слышал ничего, кроме этого звука, я вдруг почувствовал возбуждение. Совершенно непроизвольное – обычная физиология, ритмичные движения и долгое воздержание…

И едва осознав происходящее, я остановился. Замер. Хорош бы я был: «Князя Разумовского-Таврического, главу сыскного агентства, обнаружили его собственные подчиненные связанным в ящике, потным, с торчащим вверх мужским достоинством. В свое оправдание он промычал несколько фраз сквозь кляп».

Меня все равно не убьют в ближайшее время – хотели бы, так сделали бы уже. А позориться, пусть даже и перед друзьями… Да еще в такой момент, когда они обсуждали меня… Нет, это чересчур даже для моих широких взглядов.

– Не слишком ли много у него вещей? – поинтересовалась между тем Светослава.

– Он князь, – с достоинством ответил Ахмед. – У него должно быть много всего. Много вещей, много машин, несколько жеребцов на конюшне и еще…

– Много любовниц? – сухо поинтересовалась девушка.

Я почти увидел лицо старого татарина – морщинистое, умное, холеное – и в данный момент слегка смущенное.

– Я хотел сказать – и несколько свор для охоты. Знала бы ты, девочка, как хорошо осенью на Яузе гонять дичь!

Выкрутился, старик! Теперь я понимал, где я нахожусь – в одном из длинных ящиков, в которых удобно перевозить всякую мелочь вроде сервизов на полсотни персон. Такой ящик хорошие слуги всегда переносят очень аккуратно, ставят крышкой вверх. Это значит, что даже в худшем случае до Москвы я доеду. Дня через два, если меня по запаху не найдут. Господи, позор-то какой!

Голоса удалялись. Светослава, обиженная на меня и на жизнь, пыталась выместить зло на Ахмеде, но татарин ловко ускользал и выкручивался. Он с тринадцати лет состоял при дипломатическом корпусе Великого Княжества, с того дня, когда его отца, дядьев и братьев вырезали по приказу хана Якутии – и только он один спасся. Вернее, был спасен моим двоюродным дядей, послом Торжка в Якутском ханстве.

Ахмед мог протянуть линию предков к тем же костям, что и хан. Они оба были чингисидами – впрочем, и я мог сделать то же самое, но не впрямую – потомком Чингиса я был по нескольким ветвям, и все они проходили через женщин – дочерей или внучек великого хана, подаренных росским князьям.

А наш татарин – настоящий торе, прямой потомок. Один из немногих выживших, надо отметить.

Голоса удалились, затем хлопнула дверь. Я понял, где нахожусь – в полуподвале собственного дома, куда так удобно заезжать под погрузку фургонам.

Я выждал еще несколько мгновений, а потом вновь начал раскачиваться. На этот раз я быстро поймал ритм и через пару минут уже довольно громко стучал краями своего импровизированного гроба по столу.

Дальше пошло хуже – ящик слегка проскальзывал на ровной поверхности вместо того, чтобы раскачиваться от моих непристойных движений бедрами. Однако минута за минутой, тяжело дыша и сжимая зубами кляп, не чувствуя уже рук и ног, но представляя, что скоро они станут сплошными синяками, я все же добился своего.

Мой гроб проехал несколько сантиметров до края и упал вниз. На мгновение я потерял сознание, а когда смог открыть глаза, то уже был наполовину на полу, а рядом валялась крышка ящика – деревянная, тяжелая, с отломанной защелкой и изящным фамильным вензелем моего ныне покойного отца, родного брата нынешнего всесильного князя.

Гусеничкой я выполз из ящика, затем, оцарапав щеку об угол стола, снял резинку кляпа. Дальше дело пошло легче – в своем подвальчике я ориентировался превосходно, быстро нашел ящик со старым инструментом, который все собирался отвезти в агентство. Полотном от ножовки по металлу перепилил веревку, связывающую руки, затем освободил и ноги.

Потный и грязный, в одних подштанниках – так меня запихали в ящик, – я поднялся наверх, в свой дом. Свет я включать не стал – и так было видно по мерцающему будильнику и бодрой алой лампочке визора, что «горошину» в домашнем компьютере поменяли.

Я быстро наговорил сообщение в автоответчик агентства – может, еще не поздно спасти Кабыздохера, пусть ребята проверят. Затем прошел в душ и минуты три просто наслаждался прохладной водой. Наконец, быстро, по-военному, как учил отец, помылся.

А выйдя, обнаружил, что в собственной гостиной я не один. В свете уличного фонаря угадывался высокий силуэт в старомодном костюме-«тройке».

– Господин Романов, вы здесь некстати, – сказал я гостю.

– Эх, князь, как бы я хотел, чтобы вы были не семнадцатым в линии наследования, а хотя бы сороковым! – с тоской произнес начальник охранки.

– Вы бы просто удавили меня?

– Отнюдь, – живо ответил Стенька. – Взял бы вас к себе. Вы же не слюнявый интеллигент, полагающий, что охранка только и существует для того, чтобы убивать детей и пытать народовольцев. Главный наш интерес – сохранение статуса, удержание Великого Княжества Торжокского в числе самых сильных игроков на мировой арене. Вы не представляете, как мало у меня толковых людей, которые могли бы взять на себя ответственность за судьбу страны! Сколько их, как вы думаете? Пятеро? Трое? Двое? Не угадаете! Ни одного, черт бы подрал эту систему, в которой служба в охранке для сильного и искреннего человека почитается едва ли не позором.

– Молчите! – воскликнул я. В голове у меня мелькнула мысль, но для того, чтобы ухватить ее кончик, нужна была тишина. Пядь за пядью вытаскивал я цепь умозаключений и через минуту заявил: – Нет никакого могильника мамонтов. Вам зачем-то нужно было поднять пыль, и вы использовали меня. Отвечайте: нет мамонтов в Москве?

– Да уж, – улыбнулся Романов. – Претендовать на звание родины слонов Рось не может. На самом деле есть в Торжке профессор Кутаисов. Он написал объемный труд, в котором доказывал, что Москва стоит на том месте, где в разные эпохи было пять разных морей. И каждое наводнение случалось внезапно. То есть, по его мнению, там могут обнаружиться могильники. Я подхватил его идею и развил, вбросил информацию, что были экспедиции – и парочку действительно даже снаряжал, не подкопаешься… Но не это главное. Понимаешь, Коленька, я же не зря разрядил «горошины» в твоей машине и домашнем компьютере. Я вел тебя между множества огней. Мы то едва успевали выхватить тебя из рук шпионов Речи Посполитой, то спасали от османов, то предотвращали похищение агентами Якутского ханства. Я сделал тебя важной фигурой, и в одночасье ты стал очень популярен.

– Гранату кто кидал? – спросил я мрачно.

– Да ты его не знаешь, надежный мальчишка, часов не путает. – Романов пытался то ли шутить, то ли вроде как заигрывать со мной. – Там все было рассчитано по секундам. Кабыздохер наклоняется, мальчишка отсчитывает до трех и метает гранату.

– Кабыздохер – агент охранки? – Я тяжело вздохнул.

– Хватит тут этого! – Романов посерьезнел. – Он на тебя работает четвертый год, а на меня – одиннадцатый. И ты его не уволишь и никому не скажешь, что он – из охранки. Объяснить почему?

– Да уж и так понятно, – ответил я. – Если я его уволю, ты подошлешь или подкупишь другого. А так вроде как всем все понятно, статус сохраняется.

– Именно. – Стенька поднялся с дивана. – Наши месторождения с костями динозавров и мамонтов заканчиваются. Нам нужно что-то для торговли, нужно как-то подловить наших противников и показать, что мы все еще сильны, – союзникам. Вся интрига – именно для этого. Вот почему завтра ты наденешь что-нибудь посерьезнее полотенца и поедешь с Кабыздохером на аэродром. Оттуда тебя доставят в Москву, поможешь моим ребятам изобразить бурную деятельность. О том, что месторождения нет и кости мамонтов сплошь муляжи, не считая нескольких, завезенных из Чухни, никто не знает – не проговорись.

– Я не хочу…

– Перестань уже, развел тут детский сад! – Романов внезапно взъярился. – Османы утверждают, что нашли на горе Арарат настоящие останки животных из допотопного зверинца. Врут, конечно, но мои орлы раздобыли образец, проверили – сильнейшая штука, «горошины» из таких мощей получатся просто великолепные, на эсминцы или подводные лодки ставить. Про Якутское ханство ты и сам знаешь – у них в вечной мерзлоте скрыто столько, сколько нам и не снилось. Остальные тоже что-то имеют, и только нам приходится все время поддерживать статус выдумками. Ну так что, бросишь страну на растерзание или поедешь в Москву?

Я смотрел на него и понимал, почему именно он стал главой охранки, почему от его слова так много у нас зависит. Он болел судьбой страны. Да, порою его методы отличались от тех, которые грандбританцы называют «джентльменскими», но он и не пытался показаться чистым.

– Я поеду, – сказал я наконец.

– Отлично, – усталым голосом произнес Романов. – Я тут у тебя под дверью оставлю Кабыздохера, он присмотрит.

День выдался долгим, а потому, едва за начальником охранки закрылась дверь, как я поднялся в спальню, скинул сыроватое полотенце и растянулся на своем холостяцком ложе.

– Властной десницей правь скифским миром… – напел я старинный мотив.

– Прафь, не прафь. – В этот момент из темноты появился маленький толстый человечек в таком ярком халате, какой мог надеть на себя только коренной житель Якутского ханства. – Никак раснитцы нету.

Я попытался было встать, но якут легонько дернул рукой, и все мое тело словно окостенело. Я слышал о том, что когда Чингис завоевал Урал и направил своих детей на восток, те быстро нашли общее между своей религией и верованиями завоеванных народов. Потом с запада надвинулась цивилизация, появились механизмы, работающие на энергии костей, но и это не стало концом шаманизма – потому что он впитал это новое в себя, выдав вовне потрясающе красивые ритуалы. И – настоящую магию, которую, впрочем, наверняка можно было бы объяснить научно, если бы кто-то этим серьезно занялся.

– Что тебе нужно? – спросил я.

– Нусно, не нусно, – передразнил меня шаман. – Чичас выпотрошим тебя.

И последние два слова, произнесенные отчетливо и понятно, навели на меня дикий ужас. В тщетной надежде на помощь я поискал глазами Кабыздохера, который мог войти на шум голосов, – но его не было.

– Усол целовек, – пояснил якут. – Не лубит. Его я узе выпотрошить.

Шаман низко и тихо запел. Я словно погружался в море, вдалеке кричали киты, где-то рядом ворочался кто-то большой и сильный, надежный, как скала. Это был мой отец – хотя на самом деле мой отец был совсем другим.

Мы разговаривали с ним, он смеялся, и я вторил ему, потом он хмурился, и мне казалось, что я в чем-то провинился, хотя моей вины в этом не было никакой.

А потом я проснулся. Шаман стоял рядом, потный и усталый, и смотрел на меня своими ничего не выражающими черными глазами за узкими бойницами век.

– Ты цказал, Москва нет костей. – Он взмахнул рукой. – Ты не цнать. Это ложь! Это Стенька-демон придумывать! Сооружение лжи, большой и мягкой, вокруг проваренных горошин энергии! Ты цнать часть правда. Целовек цнать часть правда. Все цнать немного. Никто не цнать все. Я – собирать правду!

– И что – правда? – поинтересовался я.

– Я делать «Некрон» и взрывать Торжок! – яростно сказал якут. – Все гореть, паника, цмерть! Якутское ханство помогать соседу. Взять Москва с ее сокровищами. Пять морей было Москва! Профессор цнал! Я его выпотрошить. Хотел Стеньку потрошить, но он сильный, мог уйти, план цломать.

Я чувствовал себя ужасно. Голова болела, во рту словно порезвилось стадо ископаемых мамонтов. Но хуже всего было то, что я ничего не мог сделать – ни рукой шевельнуть, ни ногой.

А тем временем шаман достал из темного угла большую сумку, вынул из нее несколько кусков пластмассы, похожих на детский конструктор, и длинный стеклянный футляр, в котором ровными рядами лежали костяные шарики. Каждый размером как глазное яблоко – «горошины», причем я чувствовал, что сделаны они из костей ископаемых чудовищ, а значит, очень, очень мощные.

– Цмерть к цмерти, – бормотал якут. – Ложь – разрушить. Москва – исконно якутская земля, старики цнают.

Он вжимал пальцами «горошины» в пластмассовые детали, собирал понемногу конструкцию, похожую на кальмара.

– Мосно делать обычный «Некрон», тот всегда взрываться. – Шаман говорил явно для меня, не прекращая работать. – А мосно делать так, что обычный взрываться как десять. Город – пух! Пух! Нет город. Но цлосно. Я уметь. Надо уничтожить то, что сказал профессор. Стенька Романов. Пассионарность.

Я не понимал, о чем он говорит, но это было не важно. Последняя «горошина» вошла в паз, последняя пластмасска воткнулась в конструкцию. Якут удовлетворенно посмотрел на свое произведение, а затем легонько крутанул «кальмара», раскинувшего вверх два десятка конечностей.

Тот завертелся – почти незаметно, медленно. Шаман глянул на меня торжествующе и уже собирался выйти, когда у него на лбу расцвел кровавый бутон.

– Коля! Где ты?

Это была Светослава. Она вбежала в комнату, стащила меня с кровати и, хотя я не прекращал дышать, начала делать искусственное дыхание.

Я все видел, все чувствовал, но не мог шевельнуться. Она била меня по щекам и что-то говорила, а я смотрел мимо нее на все ускоряющуюся штуку, похожую на кальмара. Шаман наверняка оставлял себе время для того, чтобы ускользнуть, – но сколько? Десять минут? Час? От моего дома до Кремля можно добраться бегом минут за двадцать. Кремль точно должно задеть. Значит, рванет не раньше, чем через полчаса – шаман старенький, хотя и бодрый.

Светослава тем временем достала из бара смоленский ячменный самогон и принялась растирать им мою грудь. Ее усилия оказались тщетны – я не приходил в себя. И тогда она еще раз прижалась ко мне, обняла и поцеловала. Не знаю, насколько ей было это приятно – но я вдруг что-то почувствовал. Какое-то смутное ощущение, словно накрывает что-то одновременно изнутри и снаружи. Это было похоже на пробуждение, когда то, что происходит во сне, вдруг пересекается с тем, что есть в яви.

– У-ух, – выдохнул я. – Скоро рванет.

– Что? – удивилась Светослава. Она не видела стоящей в центре комнаты штуки, хотя высотой та была почти полметра и сейчас уже кружилась так, что создавала ощутимые завихрения воздуха. – Ой, что это?

– «Некрон», – ответил я. – Да, не похож – это усовершенствованная конструкция.

Я натянул подштанники, потому что уж слишком глупо себя чувствовал обнаженным, а потом по наитию схватил эту штуку снизу – она была податливой и горячей, пытающейся вырваться – и сунул ее в собственный сейф. К бумагам, подтверждающим мое право на два полуразрушенных замка и несколько тысяч акров земли по всему Княжеству. К личной печати, к фамильным драгоценностям, к оправленному в червонное золото кусочку кости Кия.

И захлопнул дверцу.

А потом бахнуло.

Как ни странно, Светославу даже особо не задело – ее просто выкинуло сквозь рассыпавшуюся в прах стену. Погибло в общей сложности восемнадцать человек, причем одного из них, османского туриста, зашиб лично я, упав сверху. Меня вынесло в окно и протащило полторы сотни метров, а потом уронило на бедолагу.

Основная мощь взрыва ушла вниз. Дом мой развалился, и сейчас наш мудрый правитель с подачи Стеньки Романова подумывает о том, чтобы выкупить у меня землю и в образовавшейся почти километровой глубины воронке разбить прудик, а с краю поставить памятник Настоящему Патриоту.

Во всех газетах уже написали, что новый московский губернатор спас Торжок от неминуемой гибели.

Шаман, кстати, как выяснилось, якутом не был. Якутское ханство от него открестилось, назвало выродком и вором, похитившим из казны «горошин» на сумму в полмиллиона рублей.

А Кабыздохер вроде как сошел с ума. Хотя я видел его – может, и врет, с него станется.

Самое интересное – это то, что той ночью Стенька Романов под видом маскарада-сюрприза вывез из столицы все венценосное семейство и еще некоторых приближенных – тех, кому он больше симпатизировал.

Я ему не верю. Но отказываться от Москвы не буду. Хрен с ним, с сыскным агентством – возьму с собой Светославу и Ахмеда и попробую из захудалого провинциального городишки сделать хоть что-то нормальное.

Может, найду там родину слонов. Или отыщу доказательства, что когда-то на этом месте плескались волны пяти морей…

Примечание автора

Многие завязывают рассказы, повести и романы в жанре альтернативной истории на энергоносители. Наш мир сильно зависит от ископаемых углеводородов – и именно потому фантасты часто уходят от этого в стимпанк, в киберпанк, в космические оперы и фэнтезийные миры – от близкого нам мира нефти и четкой иерархии, где непросто занять более-менее высокое место.

Я тоже захотел придумать мир без нефти. И дал вместо нее нечто совершенно другое – достаточно невероятное, чтобы быть абсурдным, но при этом вполне логичное в рамках того сеттинга, который я описал.

Этот мир растет даже не из царской России – а из более старой княжеской Руси. Из тех времен, когда междоусобицы были в порядке вещей, и каждый сын владетельного князя получал после смерти родителя свой кусок земли с городками и селами.

То время прошло – и наступило время, соответствующее нашему с вами «сегодня»; однако его основа никуда не делась – и, кроме того, вместо нефти в придуманном мною мире люди используют совсем другой энергоноситель.

Я поставил своего рода эксперимент, и писать этот рассказ мне было очень интересно.

Пушкарь и красавица

Она была прекрасна. Обнаженное белоснежное тело в хрустальном блоке криокамеры въехало в приемный бокс «Королевы Александры», расположенный на семьдесят четвертой палубе.

– Какие длинные пальцы, – отметил Саньков, главный механик палубы.

Егоров поморщился – пальцы были и впрямь красивы, но, когда видишь такую фигуру, о них думаешь отнюдь не в первую очередь.

Тонкие, изящные черты лица. Высокие, чуть разошедшиеся в стороны груди с маленькими сосками. Крутой переход от талии к бедрам. Длинные ноги.

– В девяносто я, наверное, тоже буду смотреть только на пальцы, – поддел механика Егоров.

– Мне всего восемьдесят шесть, – обиделся Саньков. – А про пальцы я сказал, потому что они не должны быть такими!

Егоров всмотрелся и с сожалением признал: действительно, пальцы на ее руках оказались слишком длинными. Раза в полтора длиннее самих ладоней. И были они на самом деле не настолько уж и тонкими – а воспринимались такими за счет длины.

– Черт, – с детской обидой произнес он, – она не человек.

В бокс тем временем вошла комиссия с капитаном Леновой во главе.

– Кто нашел объект? – сразу же спросила Ленова.

– Старший пушкарь четвертой палубы, подполковник Сергей Егоров!

– Что ж, премию и увольнительную на «палубу роз» вы заработали. Албаев, забейте в конт его данные. На каком расстоянии вы это обнаружили, подполковник?

Врать не имело смысла – вся информация была в его панели, и капитан наверняка уже получила в свой конт выжимку.

– Полтора парсека. Чистое везение, – отрапортовал старший пушкарь.

– Когда бессильны профессиональные навыки, – отметила Ленова, – в дело вступают везение и удача. И они важны не менее. Албаев, занесите в личное дело: «удачлив».

Хрустальную камеру Егоров действительно обнаружил на таком большом расстоянии совершенно случайно, а затем, отчитавшись перед главным оружейником, вытянул магнитно-вакуумной пушкой через гипер и выловил, не попросив даже, чтобы «Королева Александра» сбросила скорость.

Но это было его работой, и все знали: если дорос до старшего пушкаря, значит, ты – виртуоз своего дела.

Войдя в огневую рубку четвертой палубы, Сергей Егоров быстро пролистал данные отчетов, расписался в журнале происшествий и закрыл командный доступ электронным замком. Его смена закончилась сорок минут назад, из-за происшествия обычный порядок был слегка нарушен, но отступать от процедуры Егоров не хотел.

Вернувшись в свой кубрик, он первым делом слил из конта трехмерку с вплывающим в бокс хрустальным гробом. Через пару секунд на конт пришло сообщение: «Закрыть смену по четвертому классу».

Это значило режим секретности на все происшествия, случившиеся во время смены. То есть, в данном случае, на появление хрустального бокса. Егоров улыбнулся: о выловленном объекте уже знало человек сорок, секретность – дело, конечно, хорошее, но шила в мешке не утаишь. Впрочем, сам он трепаться о случившемся не собирался, равно как удалять трехмерку.

Следующие несколько дней промелькнули в отчаянной суете – во-первых, заклинило четвертый главный калибр, пришлось слить Гогадзе – неплохого пушкаря, но ленивого не по чину. Получив выговор с занесением, Гоша смертельно обиделся на Егорова.

Во-вторых, в световой камере была обнаружена плесень – за такое точно могли турнуть с должности, а то и снять один крест с погон, чего Сергею очень бы не хотелось. А потому он мало того, что вычистил камеру самостоятельно, так еще и заставил свою команду из семидесяти двух человек пройтись по всей оружейной палубе. Где с чистящими плазмаганами, а где и с фланелькой и техническим спиртом.

Поэтому, когда на конте появилось сообщение о суточном доступе на «палубу роз», Егоров не сразу вспомнил, за что ему такое счастье. Одновременно с сообщением на счет упали полторы тысячи кредитов, деньги немалые, «на тверди» с такой суммой можно было взять аэроцикл или слетать на пару месяцев в «Парадиз-голд».

Здесь, на «Королеве Александре», деньги ценились меньше, но если рассчитываешь спустить такую сумму за сутки – то эти двадцать четыре стандартных часа можно превратить в сплошной поток развлечений.

Вспомнив, за что он удостоился подобной милости, Егоров включил трехмерник и еще раз просмотрел запись со снежно-белой красавицей. Покрутил проекцию, разглядывая тело и так, и эдак.

Она действительно была прекрасна. Даже если спорить об отдельных деталях – о слишком широких, на вкус Егорова, плечах, о слегка проступающих на животе кубиках пресса, еще о нескольких моментах, – все равно в целом эта женщина была ближе к идеалу, чем все, кого он видел прежде.

И при этом она не возбуждала Егорова. Вот ну ни капельки. Вызывала восторг – да. Чувство преклонения перед красотой. Желание смотреть снова и снова, крутить запись со всех ракурсов. Но вожделеть ее? Это казалось все равно, что испытывать влечение к античной статуе. Егоров усмехнулся – женщина должна быть женщиной, живой и естественной.

Последние четыре месяца он в этом плане сидел на «голодном пайке» – после громкого разрыва с Анечкой Белоус, о котором за спиной у главного пушкаря палубы болтали все кому не лень, он как-то разочаровался в дамах, впрочем, заранее зная, что это пройдет и особо не беспокоясь.

Раз восемь или девять он брал часовой пропуск на «палубу роз» и сбрасывал там напряжение, не особо, впрочем, выбирая тех, с кем это делал.

А сейчас ему предстояло потратить на развлечения целые сутки. Егорова передернуло. Он не относился к любителям постельных марафонов, он бы предпочел вместить в двадцать четыре часа и ухаживание, и поцелуи в романтичном месте, и секс, и легкую беседу, и совместный сон.

Но «палуба роз» предполагала совсем другой формат.

Поэтому в конце концов Егоров все отпущенное ему время просидел в маленьком казино при самом дорогом борделе «Загнанный конь», опустив в блек-джек вначале концертмейстера со второй палубы, а затем заместителя начальника полиции «Королевы Александры».

– Ты карты считаешь! – возмутился после очередного проигрыша полицейский, громадный рыжий осетин. – Зачем я сел играть против пушкаря?

– У нас сдача идет с шести колод, – хладнокровно ответил Егоров. – Причем не более пяти сдач с одного замеса.

Но в чем-то его партнер по игре был прав. Главный пушкарь четвертой палубы учился своей специальности четырнадцать лет, из них двенадцать – просчитывая ежедневно в уме множество уравнений. А затем еще восемь лет был пушкарем на «Королеве Александре», пройдя через шесть больших сражений, каждый раз – с повышением, и каждый раз – за дело.

– Ну и торчи тут один, – обиделся осетин.

В самом деле, никто больше так и не подсел играть к Егорову. Пара финнов лениво кидали фишки на рулетке, четверо узкоглазых сибиряков поминутно ссорились, бросая кости.

– Будете играть против казино? – поинтересовался маклер.

– Я, может, и дурак, но не настолько, – усмехнулся Егоров.

Ему был сорок один год, и он давно убедился, что играть против хозяина у него дома – дело бессмысленное. Это все равно, что устраивать плановую ревизию на палубе Егорова – никто ничего не найдет, гарантировано.

Дареные сутки подошли к концу, полторы тысячи кредитов, которые Егоров собирался спустить, превратились в пять с половиной, и на них на тверди уже можно было купить неплохой трехместный скутер или средненький полноразмерный флаер.

Сергей заглянул, скорее, по привычке, в свою огневую рубку – там Гогадзе штудировал учебник по газовой баллистике в безвоздушном пространстве, делая пометки в конте.

«Надо было раньше ему строгача влепить, – подумал Егоров. – Так, глядишь, из хорошего спеца вырастет в отличного, я еще и гордиться им стану».

До смены оставалось одиннадцать часов. Сергей вернулся к себе, лег в постель, и пристегнулся – в отличие от большинства офицеров, тоже имеющих личные каюты, он всегда соблюдал предписания Устава для боевых судов на рейде – и мгновенно уснул.

Проснувшись, Сергей сразу почувствовал: что-то не так. Маршевые двигатели гудели как обычно, но не было привычного чуть слышного присвиста ускорителей – а ведь он точно помнил, что по штатной схеме «Королева Александра» еще минимум неделю должна разгоняться для того, чтобы войти в гипер. Их судно было не самым быстрым во вселенной, зато одним из самых мощных.

Егоров включил конт на внутренний прием и удивился еще больше, не увидев ни матерной переклички механиков на их частоте, ни болтовни обслуги – ничего.

Сергей открыл сейф. Внутри лежал плазмаган с десятком насадок, несколько парализующих гранат и старинный револьвер с серебряными накладками, подаренный отцом, которому в свое он достался от деда – по семейному преданию, это оружие вручил их далекому предку лично Щорс в тысяча девятьсот восемнадцатом году.

После секундного размышления Егоров выгреб из сейфа всё. Плазмаган – вещь хорошая, но зависит от главного реактора: если его кто-нибудь умудрится вырубить, большая часть носимого оружия на «Королеве Александре» станет бесполезной, а в револьвере было шесть патронов, каждый из которых легко мог пробить стандартную квазиброню, не рассчитанную на механические повреждения серьезнее ножевого удара.

Включив еще раз конт, Сергей вновь убедился, что внешняя сеть упала. Внутренняя работала с перебоями – пару раз удалось зацепиться за камеры в огневой рубке и в центральном отсеке палубы.

В огневой, прихлебывая что-то из большой яркой бутыли, сидел Гогадзе. На коленях у него был плазмаган с боевой насадкой. Егоров отметил, что все люки задраены, а на консоли мигает оранжевая лампочка – значит, Гоша врубил оповещение об опасности по классу два, соответствующее происшествиям масштаба бунта на корабле или эпидемии.

В центральном отсеке, который камера показала едва ли на одну секунду, творился полный бардак. Шел настоящий бой: десятки людей друг против друга – вытащив стоп-кадр и просмотрев его в трехмерке, Егоров обнаружил, что сражаются свои против своих. Большая часть людей дралась ножами, некоторые стреляли из плазмаганов.

– Не было печали, – встревоженно пробормотал Сергей. – А что же никто общую сирену не врубил?

Он приоткрыл дверь, рукой обозначил выход на уровне головы, затем нырнул вниз и выкатился в коридор. Здесь никого не было, только по двери в каптерку медленно сползал вниз изрядный потек чего-то красного, явно не варенья.

Чудовищно не хватало информации. Что именно случилось? Произошло ли оно, как надеялся Егоров, только на его палубе или хотя бы только в этом секторе? Либо же безумие охватило всю «Королеву Александру» с ее восьмидесятитысячным экипажем?

Сергей пробежал по коридору, отметил взглядом приоткрытую дверь в кубрик механиков и несколько тел на полу – но останавливаться и разбираться не стал. За два поворота до огневой рубки он замедлил бег и восстановил дыхание.

Дальше шел аккуратно – впереди слышалась какая-то возня. Заглянув за угол, он обнаружил там с десяток механиков – все они были чужими, не с его палубы. Двое держали в руках плазмаганы с шоковыми насадками – ну естественно, у механиков боевых и быть не может; против гонокрыс, которых никогда не удается вытравить полностью, шоковые вполне годятся – убивают с одного выстрела, а в случае «дружеского огня» особых повреждений они нанести не способны.

Остальные восемь механиков были вооружены ножами. Люди стояли рядом с заблокированным входом в огневую рубку и явно кого-то или чего-то ждали.

Присмотревшись, Егоров с удивлением понял, что у всех десятерых рты и подбородки измазаны в крови.

«Заразная болезнь с психическими последствиями, – догадался он. – Трындец. Если воздушно-капельная, то я – труп, причем с боевым плазмаганом в руках».

В этот момент с другой стороны коридора выскочили, не успев вовремя остановиться, две молодые девчонки из обслуги, лет по двадцать, – скорее всего, это был их первый рейд в дальний космос.

Механики тут же бросились к девушкам. Медлить было нельзя. Заорав: «Бегите, дуры», Егоров выскочил из укрытия и, переключая мизинцем режимы с одиночного на отсечку в три заряда и обратно – как учили, одновременно и экономя заряд, и не подпуская врагов к себе, – уложил четверых противников в несколько секунд.

Некоторые из оставшихся больных развернулись к Егорову, однако двое механиков уже поймали одну из девчонок.

Сергей прыгнул вперед, сместил переключатель на «абсолют», сжигающий за секунду половину месячной человеконормы энергии, и, уже не боясь задеть девушек, одна из которых уже сбежала, а вторая лежала на полу, прошелся сметающим все пламенем на уровне груди от стены до стены.

Механики попадали, в живых остался последний, склонившийся над девушкой. Сергей перевел переключатель на одиночный режим и выстрелил противнику в голову.

Ему уже приходилось убивать – фактически Егорова можно было обвинить чуть ли не в геноциде: общее число погибших под пушками и араллами его палубы приближалось к сотне тысяч, но они не являлись людьми в нынешнем значении этого слова, хотя и имели общих с Егоровым предков. Просто в какой-то момент люди решили развиваться иначе и изменили свой геном, получив множество дополнительных возможностей: одни – фактическое бессмертие, другие – способность путешествовать в безвоздушном пространстве без скафандра, третьи – еще что-то. И перестали считаться людьми.

Только обитатели планеты Земля, а также нескольких ее нынешних и десятка бывших колоний – сегодня самостоятельных систем – оставили свои гены без изменений.

И теперь дороги колыбели человечества и ее беспутных детей расходились все дальше – вместе со сверхспособностями бывшие люди приобретали и иную логику, иную психологию и цели, которые вступали в конфликт с целями Земли.

Егоров секунду стоял над телами механиков, осмысляя сделанное: он только что убил нескольких людей. Настоящих, носителей чистого, неповрежденного генома. Сам убил, своими руками.

Пытаясь выбить эту мысль из головы, он склонился над девушкой. Статисинтовый комбинезон защищал тело до подбородка, а вот ухо несчастной оказалось разодрано, как тряпичный лоскут, и кровь, как ни странно, почти не шла, хотя не должна была успеть свернуться.

Сергей приложил большой палец к двери, и та распахнулась. В лоб ему уткнулся плазмаган Гогадзе.

– В себе, начальник? – поинтересовался Гоша.

– В себе, – ответил Егоров, слегка возмущенный такой лапидарностью. – Помоги девку затащить.

– Не двигайся, – медленно произнес Гогадзе. – Сам можешь войти, девка уже заразилась. Отойди, я добью ее.

Сергей посмотрел на безмятежное лицо лежащей перед ним девушки. Она выглядела спящей и была по-настоящему красива – впрочем, на «Королеву Александру» обслугу отбирали довольно строго, в том числе и по внешним признакам.

Гоша был жив, в отличие от многих других, а значит, к его словам следовало прислушаться. Кроме того, парень любил женщин и никогда не позволял себе грубостей в общении с ними, и, если он сейчас говорил «добью девку», значит, был либо прав, либо очень напуган. В пользу второго варианта свидетельствовала полупустая бутылка, стоявшая около ноги Гоши.

Егоров медленно направил плазмаган, целясь между глаз девушки, и застыл, не решаясь нажать на спуск.

– Стреляй, командир, ей уже не поможешь, – посоветовал Гогадзе.

В этот момент девушка уставилась на него и резким движением попыталась подняться. В ее взгляде не было ничего человеческого, глаза с расширенными зрачками смотрели равнодушно и как будто с презрением.

Егоров ступней легко оттолкнул ее назад. Девушка открыла рот и зашипела, и тогда Сергей, не сомневаясь больше, выстрелил, проделав аккуратную маленькую дырочку ровно в переносице.

– Старший сержант Гогадзе, насколько вы пьяны? – тихо спросил он, всматриваясь в лицо девушки и запоминая его в мельчайших деталях, чтобы потом понести заслуженное наказание в собственных снах и воспоминаниях.

– Достаточно, чтобы не бояться, но при этом стоять на ногах, – ответил Гоша. – Заходите быстрее, их здесь полчища!

– Гоша, мы сейчас заклиним огневую рубку и пойдем на главную палубу, – все также негромко сообщил Егоров. – Там капитан, там наверняка больше информации.

– Плевал я на капи… – Гогадзе сдулся под яростным взглядом командира. – Мне страшно, господин подполковник. Оставьте меня здесь, а?

– Не могу, – вздохнул Сергей. – Один я точно не доберусь.

Он как в воду смотрел. Для того чтобы преодолеть каких-то шесть палуб, на что в обычное время у Егорова ушло бы бегом минут пять, ну семь, на этот раз понадобилось больше часа. По пути они убили около трех десятков заболевших и обнаружили несколько отсеков, в которых забаррикадировались здоровые, – эти наотрез отказывались выходить, даже солдаты.

Больные мужчины действовали вяло, без фантазии и как будто с отрубленным инстинктом самосохранения, убивать их было легко, зато женщины прыгали как обезьяны – создавалось впечатление, что они стали гораздо быстрее и почти не потеряли способности думать.

Перед входом в главный отсек из шахты пожарной лестницы Егоров остановился отдышаться.

– Может, ну его, а? – спросил Гогадзе без особой надежды. Он явно что-то предчувствовал, да и сам Егоров ощущал: на главной палубе сейчас неспокойно.

И тут вход в отсек открылся, и из него прямо на Гошу вывалилась капитан Ленова. Дверь-переборка, запрограммированная так, чтобы не допустить утечки воздуха, открылась лишь на мгновение – но и его Сергею хватило, чтобы заметить, что внутри – куча порезанных на куски людей и не меньше покалеченных, тянущихся за капитаном.

В каждой руке у Леновой было по короткоствольному плазмагану – для полноценного боя эти машинки не годились, зато в замкнутых помещениях могли в пару секунд устроить кровавую баню.

– Сукин ты сын, – выдохнула она в сторону Егорова, как только захлопнулась дверь. – Это ты нашел малкавианку!

Сергей судорожно попытался вспомнить, что он знает про малкавиан. Война с ними закончилась полным уничтожением мутантов четыреста лет назад. Егоров легко мог нарисовать основные огневые схемы, используемые обеими сторонами в космических столкновениях. Мог назвать некоторые даты – спасибо Пензенскому артиллерийскому училищу. Но кто такие были малкавиане? С тех пор люди Земли уничтожили сотню рас, сейчас находились в состоянии войны еще с десятком, а по космосу были разбросаны тысячи новых видов разумных существ, большинство из которых, к счастью, особой агрессии не проявляли.

– Вампиры, – с отвращением выплюнул Гоша. – Приказ сто три!

И Егоров замер. Приказ сто три, не отмененный до сих пор, гласил, что в случае возникновения угрозы попадания на корабль малкавианина судно следует уничтожить.

Тут же память услужливо предоставила и другие данные: практически не отличимые от людей внешне, малкавиане сильно изменились внутренне, как физически, так и в плане психологии. Они ничем не болели, легко приспосабливаясь к новым вирусам, направленным против них. Жили очень долго.

Один малкавианин мог захватить целую планету, заразив своей слюной одного-единственного человека. Тот терял рассудок и начинал инифицировать или убивать здоровых людей; при этом зараженные объединялись в стаи. Все больные время от времени получали от малкавианина телепатические приказы. В учебниках писали, что малкавиане были разного ранга, от «солдата» до «герцога», и, соответственно, действовали с разной эффективностью, управляя зараженными.

– Статус малкавианки известен? – спросил Егоров, пока они быстро спускались по пожарной лестнице. Он шел первым, за ним бежала Ленова, Гогадзе замыкал группу, прикрывая тыл.

– Известен, к сожалению, – задыхаясь, произнесла Ленова. – Это «королева». Она успешно прикидывалась «солдатом», и мы не обеспечили ей должной охраны. Старая сучка!

По слухам, общаясь со своим непосредственным окружением, Ленова позволяла себе крепкие словечки. Егоров не любил сквернословящих женщин. Впрочем, и мужчин тоже – он считал обсценную лексику проявлением слабости.

– То есть она сильнее «герцогов»? – уточнил Егоров.

– И намного, – ответила Ленова.

О цели их похода никто не говорил, и так было понятно, что шли они в квантовый реактор. На первый взгляд казалось, что проще его уничтожить из капитанской рубки, но там кишели зараженные, и наверняка их постоянно контролировала малкавианка.

Впрочем, рядом с реактором вряд ли их окажется сильно меньше.

– Может, спасательный катер? – неуверенно предложил Гогадзе.

– Подполковник, – обратилась Ленова к Егорову. – Если вдруг каким-то чудом мы выживем, я вам припомню это нарушение субординации.

Гоша простонал сзади. Да уж, если они вдруг спасутся – то строгачом он не отделается. В лучшем случае – в рядовые и пару месяцев без увольнительных. Впрочем, особой надежды на то, что они проживут еще хотя бы сутки, не было.

– Пойдем здесь. – Егоров остановился на узкой площадке. – Доберемся до роторной станции, оттуда есть рабочий лаз к реактору.

– Отличный план, – одобрила Ленова.

Когда-то она была привлекательной девушкой, это точно. Однако годы в космофлоте, интриги, сражения и постоянный недосып сделали из когда-то красивой курсантки Леновой злобную и малосимпатичную адмиральшу. Насколько помнил Егоров, она была старше его лет на пять, а карьеру сделала куда более крутую, чем он, – и не менее заслуженную.

Егоров приложил большой палец к двери. На пожарную лестницу могли попасть только старшие офицеры – это была мера на случай бунта или разгерметизации.

Панель отошла в сторону, за ней оказалось пусто, если не считать десятка трупов.

– Она сбежала сегодня ночью, – негромко сказала Ленова. – Хотя кому я вру. Не сбегала она, просто заставила врача подойти и наклониться к ее челюстям. Потом тот освободил ее, она лично заразила еще шестерых – это все есть у меня на конте, тогда внешняя сеть еще работала. Затем укушенные ею лично начали инфицировать остальных. Когда поднялась тревога, больных было уже больше сотни, и они оказались почти на всех палубах. Общая сигнализация не сработала, загерметизировались только восемь палуб из ста одиннадцати. Два часа назад там не было зараженных, однако сейчас связи с этими палубами нет. Часть функций корабля отключена. Меня заблокировали в моей каюте, но я вырезала лаз в соседнее помещение – я знаю строение переборок, там есть слабые места. А потом я попыталась прорваться в свою рубку. Но не смогла, их было слишком много. Кое-как добралась до выхода в шахту пожарной лестницы, ну а дальше вы знаете…

– Переборки между каютами можно пробить из плазмагана? – удивился Егоров. Насколько он знал, это было в принципе нереально, плазмаганы и переборки конструировали, а затем экспериментальным путем дорабатывали, чтобы не допустить разгерметизации, если внутри помещений космических судов будут происходить сражения.

– Определенная частота в определенные места с определенными интервалами, – туманно ответила Ленова. – Это сверхсекретная информация, но так как у нас все равно нет шансов …

На палубе над верхней частью реактора тоже были только трупы. Каждый раз, перешагивая через тело мужчины или женщины, Сергей чувствовал внутреннюю боль. Нет, естественно, все они знали, что «Королева Александра» хоть и громадное судно, но отнюдь не бессмертное, и десяток крейсеров аталанцев или несколько линкоров эйморгхов способны изрядно их потрепать или даже уничтожить. Но одно дело – героически погибнуть во время космического сражения, и совсем другое – вот так бессмысленно пасть от рук вчерашних товарищей.

– Тут. – Егоров уверенно нажал на участок стены, и одна из панелей отъехала в сторону.

Шесть лет назад, будучи еще капитан-лейтенантом, он пил здесь водку с Костриковым, младшим механиком роторного отсека.

Егоров заполз в узкую наклонную шахту, капитан Ленова двинулась вслед за ним, изредка тыкаясь в темноте головой в его зад. Наверное, это было смешно и символично, но сил на юмор и размышления у Сергея уже не осталось.

Они вылезли наружу, очутившись прямо в отсеке управления реактором. Здесь тоже никого не оказалось, на полу лежало лишь нескольких изуродованных тел. Пульт был тщательно сожжен из плазмагана с боевой насадкой на полной мощности.

– Она побывала и здесь, – отметила Ленова. – В голове кого-то из миньонов. Отсюда мы «Сашку» не взорвем.

Егорова слегка передернуло от того, что «Королеву Александру» назвали «Сашкой», но если кто и имел право на подобные вольности, так это Ленова.

– Все бессмысленно… – начал было Гоша и тут же поправился: – Госпожа адмирал?

– Нет, есть еще один вариант, на семнадцатой палубе. – Ленова поморщилась. – Если мы туда прорвемся и я вспомню код доступа к контрольному пульту. Я его лет пять как не использовала.

Егоров тем временем подошел к прозрачному округлому куполу, возвышающемуся над полом. Это была верхняя часть гигантского сорокаметрового яйца, в котором хранился квантовый куб величиной с просяное зернышко. Внизу переливался золотой туман, и увидеть куб было невозможно.

Зато Егоров легко разглядел плывущую, как в воде, «королеву» малкавиан.

– Это невозможно, – прошептал он.

Квантовый реактор не производил смертельного излучения, как атомные реакторы прошлого. Он делал куда худшие вещи: изменял вероятности и линейность пространства-времени.

На заводе создавали заготовку в виде небольшого, с кулак размером, яйца, которое помещали внутрь корабля, там реактор вырастал до нужной величины, а потом настраивался с помощью специальной методики, в суть которой Егоров не вникал.

Реактор служил веками и в какой-то момент просто переставал работать – тогда его заменяли на новое яйцо. Попасть внутрь, наверное, было можно, если знать специфику материала, но вот находиться там…

Малкавианка подплыла к верху яйца, улыбнулась Егорову и поманила его к себе.

– Какого беса? – Ленова уже стояла рядом. – Милостивый Император, прости мне мои грехи, эта тварь смотрит на нас из реактора!

– Я попробую найти место, через которое она пролезла внутрь, и уничтожить ее, – хрипло сказал Егоров.

– Хорошо. А я тем временем с твоим сержантом пробьюсь на семнадцатую палубу и взорву реактор оттуда, – согласилась Ленова. – Удачи нам всем!

Гоша понуро направился за нею. Егоров даже не посмотрел им вслед. На каждой палубе яйцо опоясывал стол-верстак, на который изредка выставляли сложные измерительные приборы для снятия показаний реактора. Сейчас инструментов не было, и разобрать столы не представляло проблемы.

Сергей сноровисто откинул кожух верхнего стола, окружающего яйцо, и заглянул вниз. Между реактором и палубой можно было пролезть, а двумя метрами ниже стоял следующий стол с таким же кожухом. Ему предстояло просто спрыгнуть вниз, оббежать вокруг реактора в поисках места, где малкавианка проникла внутрь, и если не найдет – откинуть очередной кожух и спуститься ниже.

Эта возможность была оставлена специально, хотя нигде более, кроме области реактора, попасть с одной палубы на другую так просто не вышло бы.

Спрыгнув вниз, Егоров тут же получил удар по голове и упал на стол, едва не потеряв сознание. Над ним стояла Настя Коробейникова, старший механик реакторного отсека. Судя по ее взгляду, она была инфицирована.

– Какие люди! – воскликнула Настя. – Егоров! Тот самый, что отшил меня в баре на «палубе роз»!

Ничего подобного Егоров не помнил, но, с другой стороны, несколько раз он выпивал в одной компании с Настей, а поскольку она была совершенно не в его вкусе – женщина-танк, чересчур мускулистая и мужеподобная, – то нечто такое вполне могло случиться.

– Если ты заражена, то почему ты все помнишь и разговариваешь? – Егоров подобрался. Его плазмаган валялся вне досягаемости, но в кармане мундира лежал старинный револьвер.

– Я миньон королевы, – торжественно ответила Настя. – Ей нет необходимости полностью подавлять своих приближенных, она и так способна контролировать нас.

Коробейникова говорила об этом легко, как будто то, что ею управляло нечеловеческое существо, было вполне обычным делом.

– Почему ты меня не убила? – поинтересовался Егоров.

– Королева не любит, когда кто-то умирает. – Настя короткими шагами двинулась вокруг прижатого к столу Егорова. – Посмотри назад.

Чуя подвох, Сергей чуть повернул голову и уставился прямо в лицо малкавианки. И тут же ему стало плевать на все. Апатия охватила Егорова – ему было тепло и уютно, он так мало спал в последнее время, а теперь мог наверстать упущенное.

Его ладонь, которую он уже наполовину засунул в карман, безвольно опустилась – и в этот момент пальцы коснулись серебряных накладок на рукоятке револьвера.

Тут же Сергей осознал, что едва не умер. Он резко обернулся – Настя уже склонилась над ним – и сквозь ткань сделал два выстрела, попав ей сначала в левое плечо, а затем в сердце.

Настя упала. В голове у Егорова раздался протяжный вопль – это кричала малкавианка. Что именно она оплакивала – своего убитого миньона или ускользнувшего от нее Сергея, – было непонятно.

Обойдя яйцо вокруг, он обнаружил вход – проплавленное отверстие, напоминающее женский силуэт. Как она это сделала, оставалось неизвестным – насколько Сергей знал, чтобы разрезать яйцо, применяли специальные установки, повредить материал, из которого оно было изготовлено, подручными средствами не представлялось возможным.

По ту сторону проема прямо перед Егоровым плавала она. Обнаженная – малкавиане не носили одежды, считая это признаком трусости, – и прекрасная. Сейчас, когда она была в сознании, Егоров не мог даже допустить мысли, что у малкавианки есть хоть какие-то недостатки.

Он поднял револьвер и выстрелил в проем. Пуля исчезла в золотом мареве без следа, хотя подполковник мог поклясться, что не промахнулся с двух метров.

Еще один выстрел – с тем же результатом. В барабане осталось два патрона.

«Иди ко мне, – раздалось в голове у Сергея. – Забудь обо всем и ныряй».

Она плавала рядом, в золотой дымке – белоснежное совершенство. Взгляд алых глаз затягивал, но Егоров не был дураком и не особо рассчитывал, что его спасут одни только стертые множеством рук серебряные накладки на рукояти, поэтому все время переводил взгляд – то на грудь, то на живот, то на ноги – то обратно на лицо.

– Почему ты там, а не здесь? – спросил он вслух.

«Потому что здесь – опаснее, – загадочно ответила она. – Ныряй, тебе понравится!»

Подполковник Егоров, четыре года назад без сомнения оставшийся в горящей кабине второго пушкаря, чтобы добить адайский линкор, шесть лет назад вошедший в работающую световую камеру во время боя, семь с половиной лет назад зубами загрызший ворвавшегося на его палубу эйморгха, сейчас признался себе, что боится.

Но стоять не имело смысла, он должен был убить малкавианку. Или хотя бы попытаться это сделать – тогда все ее миньоны и зараженные ими станут тупыми кровожадными куклами, и, возможно, корабль удастся спасти.

А если у него не получится это сделать, да еще и Ленова не сможет взорвать реактор с резервного пульта… тогда один из мощнейших кораблей в изведанной части вселенной двинется дальше под управлением одного из самых кровожадных и бесчеловечных существ.

«Солдаты» удерживали десяток или чуть больше зараженных на расстоянии около сотни метров от себя. «Герцоги» могли управлять своими миньонами в пределах крупной солнечной системы.

На что была способна «королева», Сергей даже не хотел думать. Он шагнул вперед, зная, что шансов выйти из яйца у него оставалось бы не много, даже не окажись там малкавианки, – работающий реактор сам по себе таил множество опасностей.

И сразу же золотое марево опутало его. Он был кадетом Пензенского артиллерийского училища, в руках чувствовалась юная сила, в чреслах – постоянное напряжение. И в то же время он оставался подполковником. Он раздвоился в одном теле, ощущая всё словно двумя не пересекающимися, но одинаковыми наборами чувств.

Вокруг плескалось море, и одновременно это был лес. Глаза не могли зацепиться за что-то конкретное, а мозг пытался хоть как-то трансформировать полученную информацию в нечто осмысленное.

И рядом – Сергей чувствовал ее приближение, и это билось в его голове, – была малкавианка. Он тонул в этом непонятном месте, как в зыбучем песке, а она кружилась вокруг.

«Ты нашел меня, – вновь прозвучал голос в его голове. – Я вижу – это ты поймал меня и принес на свой корабль. Малкавиане знают чувство благодарности – я сделаю тебя миньоном и буду беречь».

– Иди к черту, – Сергей зажмурил глаза, и сразу стало легче, во всяком случае, появились ощущение верха и низа. Он ощущал себя одновременно и кадетом, и подполковником, в голове была каша образов. – Я убью тебя, клянусь Императором.

«Ты знаешь сказки про джиннов? – мягко спросила в голове «королева». – У нас были одни предки, ты должен знать. Когда какой-нибудь старик находит лампу или бутылку, а потом джинн выполняет его желания? Я смогу выполнить все твои желания. Потому что ты станешь желать только того, чего буду хотеть я».

– Я убью тебя. – Егоров вдруг подумал, что понятия не имеет – будет ли вообще револьвер стрелять в поле, сгенерированном реактором. Кадет подсказал – должен выстрелить, но куда полетит пуля – неизвестно. Когда-то давно Егоров хорошо учился и посещал все занятия, кроме тех, которые начинались слишком рано после попоек.

«Ты хороший, – ворковала малкавианка. – Я знаю, все мои родственники погибли. Но есть способ вернуть нашу расу. Вы, земляне, близки к нам, у тебя крепкая воля, хорошее тело. Твой геном пригодится мне, когда я найду подходящую лабораторию».

Это было страшно. Не просто страшно – это наполняло его ужасом, заставляло сжиматься все внутри. Все, чем он жил до нынешнего момента, рушилось под мягким напором мыслей малкавианки. Из защитника Земли и людей он вдруг становился одним из родоначальников расы мутантов, которые могли смести человечество, чьих родственников с таким трудом уничтожили люди несколько веков назад.

И не имело значения, что его дети будут физически совершенны, почти бессмертны и защищены от болезней. Это будут не люди.

Сергей приложил дуло к виску – но сильный удар выбил пистолет из его руки. Малкавианка играла с ним, она в каждый момент была рядом.

Теперь Егорова не защищали даже серебряные накладки. Но малкавианка не атаковала. Сергей взмолился Императору, хотя и не особо в него верил, чтобы тот помог Леновой добраться до резервного пульта и взорвать корабль.

«Она не дойдет, – ласково сказал голос в его голове. – Думай обо мне – я правда красивая?»

Да, красивая, но ужасная.

– Нет, – через силу выдавил Егоров. – Ты страшная.

В следующий момент он опустился на дно яйца. И под левой ногой у него оказалось что-то вещественное. Внутреннее ощущение изменилось: теперь Егоров был генерал-майором, начальником обороны семнадцатого сектора, в который входило шесть обитаемых солнечных систем.

От неожиданности он открыл глаза, и один из них словно был не его родным – а чем-то странным, видящим в нескольких вероятностных диапазонах одновременно.

«Ты изменился, – настороженно заявила малкавианка. – Ты видишь меня!»

И действительно, он ее видел – вторым своим глазом, странным. Егоров опустил взгляд – его нога стояла на револьвере. Он протянул руку вниз и едва успел подобрать оружие, как в него мертвой хваткой вцепилась малкавианка.

«Ты неправ, – мягко сказала она. – Но я это изменю».

И резким движением малкавианка всадила указательный палец ему в глаз, способный видеть сквозь миражи реактора.

Боль будто вывернула его наизнанку, но она словно была и внутри, и снаружи, так, словно один Егоров чувствовал ее, а второй – нет. Первый только что получил рану, в то время как второй давно уже забыл о ней.

И второй Егоров поднял револьвер, ткнул им перед собой и, ощутив, как дуло уперлось во что-то, выстрелил. Тут же раздался ультразвуковой вопль, и рука на его шее сжалась. Один Егоров умирал, испытывая агонию, а второй спокойно снова и снова жал на спусковой крючок. И почему-то револьвер стрелял – не каждый раз, но довольно часто, словно и он тоже был не одним револьвером, а множеством их, из разных времен, и какие-то оказались заряжены, а какие-то нет.

А потом малкавианка отпустила первого Егорова. И тот вновь стал единым. Место, где раньше был левый глаз, болело адски. В руке сухо щелкал бойком револьвер, палец спазматически нажимал на крючок, пришлось высвобождать его второй рукой.

Сергей опустился на вогнутое дно и смежил веки. Он помнил из курса истории, что после смерти малкавианина эпидемия прекращается. Теперь все зараженные станут тупыми животными, к тому же незаразными – без инициации малкавианином их слюна вызывает лишь временную потерю сознания, а затем недолгое недомогание.

Егоров никак не мог сообщить Леновой, что выполнил свою часть задания. Во всяком случае, он рассчитывал на это, ведь малкавианка почти наверняка умерла.

Затем он вдруг почувствовал, что снова раздваивается – и вторым был он же, но совсем дряхлый, лет ста восьмидесяти или чуть больше, сидящий в плетеном кресле на Четверке Адельгейзе, любующийся сиреневым закатом.

А потом он умер. И последней мыслью было: «Интересно, а кто из Егоровых умер – старик или подполковник?»

Очнулся он в военном госпитале на второй палубе. Рядом сидела заплаканная Анечка Белоус. Увидев, как шевельнулся Егоров, девушка тут же вскочила и убежала.

А через пару минут, пока Сергей пытался провести инвентаризацию своего тела – болели горло и глаз, который к тому же ничего не видел, – появилась капитан Ленова. Она взмахом руки выгнала не замеченную ранее подполковником медсестру, затем наклонилась к нему и сказала:

– А ты удачливый сукин сын! И твой Гогадзе, который нырял за тобой в реактор, обвязавшись веревкой, тоже удачливый сукин сын, клянусь яйцами Императора!

– Малкавианка мертва? – просипел Егоров.

– Жива. – Ленова усмехнулась. – Но без сознания. Мы заморозили ее до минус ста сорока градусов шоковым методом. В Новосибирском криоцентре пусть размораживают под контролем специалистов. Если бы Гогадзе не вытащил ее вначале, спутав с тобой, меня точно бы разжаловали со скандалом. А так… Вроде есть шанс остаться капитаном, хотя и вряд ли на «Сашке» – дадут посудинку помельче. Мы, кстати, пробиться к пульту так и не смогли.

Егоров внутренне усмехнулся – только ему удалось приблизиться к трону, как его хозяина меняют.

Но все это было не страшно. Интересно, всех ли зараженных вычистили? Сколько людей осталось в живых?

И Гогадзе – кто бы подумал?.. Интересно, что он чувствовал и видел там, в реакторе?

Егоров уже начал проваливаться в сон, когда услышал словно издалека:

– Я сказала, что Егорову – по высшему классу, и если этот ваш суперновый глазной протез не приживется, то каждый сукин сын, причастный к операции…

Ему снилась «королева» малкавиан, белоснежная и прекрасная. Она управляла Землей, а он был ее правой рукой.

И их дети, невыразимо красивые и мудрые, властные и справедливые, смелые и бессмертные, готовились принять власть над вселенной.

Он всхлипывал и повторял: «Нет… нет…»

А Анечка Белоус утирала ему пот, пытаясь догадаться, что же такое страшное снится смелому подполковнику Егорову.

Примечание автора

Зомби и вампиры, бордели и золотые погоны имперских офицеров – мне очень хотелось увязать все это со стандартным сеттингом космической оперы, жанра довольно своеобразного.

А если добавить еще и игры со временем? Да в жанре производственного рассказа? И попробовать дать это через яркое и почти мгновенное действие: как короткий эпизод, за которым стоит масштабный мир – чтобы читатель видел в рассказе самый его краешек?

Я попробовал – и, на мой взгляд, у меня получилось.

Раритетный человек Тэнгри

«Вы участвуете в убийстве и узаконенном использовании беспомощных живых существ».

В первой своей жизни я не умел читать и писать. Во второй в багаже знаний у меня уже имелся букварь, четыре тома «Энциклопедии современного быта» Алистера Маккартни и оборотная сторона чека из гипермаркета с непонятной надписью.

– Что это значит?

Продавщица устало подняла глаза, перевела взгляд на чек в моих руках и двумя нажатиями включила информ.

– Одно из стандартных предупреждений для тех, кто пользуется продуктами животного происхождения. Вы покупаете окорочка и сметану – и получаете чек с надписью: что каждый день ради потребителей мыла, кож, яиц, мяса уничтожаются миллионы животных и еще больше содержатся в недопустимых условиях для того, чтобы…

– Достаточно, спасибо, – перебил я ее монолог любимой фразой Аттилы. – Можете не продолжать.

Любой человек находится в рамках, которые выставили ему окружающие, привили родители и учителя, объяснили старшие товарищи либо которые он приобрел сам – добровольно или из-под палки. Так было тысячи лет назад, так есть сейчас, так будет потом.

Беда в том, что рамки современного человека – это сотни и тысячи решеток, пересекающихся друг с другом таким образом, что действительно свободного пространства, в котором можно почувствовать себя уютно и гармонично, не остается.

Выйдя из магазина, я прошел два квартала до заранее облюбованных строительных лесов, закинул пакет вверх, легко залез за ним и еще дважды повторил трюк. Затем сел на заляпанные штукатуркой доски, свесил ноги вниз и раскрыл пакет.

Жареный куриный окорок, сметана, хлеб, молоко и пара вареных яиц – отличный обед для человека любой эпохи.

Самым сложным в последние годы для меня было казаться глупее, чем я есть. Ученые создали несколько клонов из останков, которые, как предполагалось, принадлежали известным доисторическим личностям. Это был шумный проект, быстро закончившийся пшиком. Полтора десятка пищащих и срущихся младенцев мало чем отличались от таких же, рожденных от современных родителей.

Меня выкопали из давно уже ставшего ровным местом кургана на границе Китая и Таджикистана – каждая моя кость была бережно завернута в баранью кожу, скреплена цепочкой из сплава золота и железа и аккуратно уложена на свое место в могиле. Замешательство археологов вылилось в шумиху, а потом на волне интереса меня клонировали вместе с другими невольными участниками проекта.

– Эй, пацан, ты чё, не местный? – Четверо подростков, на вид чуть старше меня, стояли внизу. – Слазь давай, есть разговор.

– Доем и слезу, – спокойно ответил я, cкусывая кончик кости. – Если спешите, то можете не ждать, я жую медленно.

Они посовещались, и трое полезли ко мне – неторопливо и без охоты, опасаясь нарваться на серьезный отпор. Тем временем я провел костью по доскам вокруг себя, а затем небрежно заштриховал нарисованную область. Результат мне не понравился, и я начал было крошить скорлупой в шести точках, но вовремя вспомнил, что у нынешней цивилизации верх и низ не являются сторонами света, – и ограничился четырьмя.

Все трое поднялись на мой ярус, но подойти не решались. «И не решитесь», – подумал я.

Однако их рыжий друг, стоявший внизу, этой трусости не понимал. Ему было невдомек, что теперь я кажусь старше, сильнее, опытнее, удачливее. Он орал, требуя скинуть нахала к нему.

– Хочешь поговорить – залезай сам. – Мое предложение ему не понравилось, но он все же вскарабкался наверх, матерясь и сыпля угрозами, а потом нерешительно замер в двух шагах от меня.

– Ну, ты это… – пробормотал он. – Не наглей, здесь наш район.

– Ваш – потому что вы здесь живете?

– Да.

– Ну, тогда это не только ваш район. – Я усмехнулся, глядя в их озадаченные рожицы. – Я тоже здесь живу, так что район – наш. Зовите меня Шаманом.

Глафира Владимировна в свое время стала первой женщиной – капитаном-лейтенантом российского флота. Потом за полгода сделала мгновенную карьеру до контр-адмирала – кому-то из иностранных бонз пускали пыль в глаза, мол, и у нас ни женщин, ни геев в армии и на флоте не притесняют, а всячески продвигают вверх и уважают.

Такого быстрого взлета ей никто не простил, и после вступления во все нужные блоки и альянсы тридцатипятилетнюю контр-адмиральшу без шума спровадили на пенсию. Старые друзья сторонились ее, новых как-то не появлялось.

С родственниками неуживчивая Глафира поссорилась еще в юности, и ни мгновенный взлет, ни резкое падение ее с ними не примирили. Мужчины появлялись нечасто и почти сразу под разными предлогами получали пинок под зад – кто за то, что тюфяк и мямля, кто за рвачество и грубость.

В сорок три года она подала документы на усыновление ребенка. Не меня – другого, и взяла бы его, но именно в тот самый момент кураторы нашего проекта опомнились и решили, что детдом – это хорошо, но было бы невредно развести деток по разным семьям. Какой смысл ломать жизнь двум десяткам альфа-самцов, запирая их вместе в переходном возрасте?

И меня всучили контр-адмиралу. Остальных двенадцатилетних клонов распределили еще лучше: скифского вождя – в семью оперного певца, древлянского князя – к заместителю губернатора Пскова, хазарского царя – к известному актеру, сыну и внуку знаменитых режиссеров.

Глафира сильно переживала, что я не могу работать с компьютером и потому не хожу в школу. Подозревала симуляцию и умственную отсталость, но я смог доказать, что не тупой и не ленивый – просто мозги так устроены, что не верю в компьютеры. Вижу перед собой – но не верю. Вот когда поверю, тогда и засяду за игры и сайты.

Книги, подсунутые ею, я не читал. С ними была та же история, но чуть попроще. Читать в детдоме меня научили, но привыкнуть к этому занятию я так и не смог. Письменность оказалась чуждой мне магией, чем-то понятным, но при этом слегка подпорченным, что ли. Небольшие надписи я понимал влет, при необходимости мог воспользоваться энциклопедией или справочником, но целенаправленно прочитать целую книгу без отвращения не мог.

Зато каждый день я расспрашивал приемную мать обо всем. О ее детстве, о школе, о политиках и актерах, о религиях и обрядах. Она рассказывала, а потом ночью зарывалась в учебники – чтобы лучше объяснить мне еще что-то.

И чем дальше мы заходили в беседах, тем четче я понимал, насколько чужд этому миру. Понимал, почему простые заклинания не работали, почему обереги не защищали. Я разговаривал с госпожой контр-адмиралом, сделав ее своим проводником в эту реальность, как проходил в свое время через мертвых в загробный мир. Постепенно беседы стали откровеннее, и она уже не удивлялась моим вопросам.

– Зоофилия – это когда с животными, педерастия – это когда мужики с мужиками, некрофилия – это когда с мертвыми…

– Глафира Владимировна, я понимаю, почему нельзя с животными, запрет на однополые отношения тоже логичен, но почему нельзя с мертвыми?

Как она меня тогда выпорола… Из лучших побуждений, чтобы пацан – я то есть – накрепко запомнил, что с мертвыми – никогда.

Посмотрела бы она на меня того, прошлого, когда я ложился рядом с трупом женщины, чтобы узнать, как ее убили. Кто убил. Зачем. Чтобы предотвратить подобные преступления.

Полюбовалась бы она, как жены провожали мертвых вождей и как потом – не всегда, но бывало – рождались посмертные дети, любимцы богов, талисманы народа, переданные из-за грани.

Разные культуры. Разные стандарты. Разное отношение к смерти, к жизни, к любви и к свободе.

Четырнадцатый день рождения я встретил верхом на моноцикле – всю ночь мы с Рыжим, Матвейкой и Рогером Палычем носились по Костроме, четыре раза переезжали через мост, а под утро Матвейка заявил, знает настоящую круть – и мы, уставшие уже и пьяные скоростью, понеслись за ним по рельсу воздушки над Волгой.

И Палыч не доехал до туннеля двадцать метров – убрался со скользкой рельсины вниз, то ли гироскоп не сработал, то ли он сам снял автоматику и резко вильнул.

Мы объехали кругом – он лежал на берегу, с распоротой лодыжкой, и орал нам издалека:

– Только МЧС не вызывайте! Только не вызывайте, у всех проблемы будут, сами справимся!

– Шаман, у тебя есть аптечка? – Естественно, ни у Рыжего, ни у Палыча, ни у Матвейки аптечки не оказалось – обормоты, дети, с которыми вроде как ничего не случается. Еще и МЧС не вызывать!

– Есть. – Я вскрыл сидушку, извлек кокон аптечки. – Лежи, дурак, не дергайся! Сейчас посмотрю, сам справлюсь или придется искать кого получше.

Лейбинт развернулся лентой, я протянул его через сгиб своего локтя, напрягая бицепс в такт пульсу. По внутреннему ощущению стало ясно: получится. И действительно, едва прикоснувшись к ноге Рогера, повязка встала идеально, кровь остановилась.

– Ну чего, пойдем? – бодро поинтересовался инвалид.

– Куда тебе идти, безногий? – коротко взглянув на меня, спросил Рыжий. – Крови вон сколько натекло. Нам трицикл нужен, отсюда тебя вытаскивать.

– Байкеры у торговых рядов, – выдал мысль Матвейка. Говорил он нечасто, но почти всегда по делу. – Точно помогут, правда, скорее всего, спросят обратку, ну это уж святое дело.

За байкерами поехал Рыжий – он у нас вроде командир, ответственный за всех, ну и контакты с внешним миром тоже на нем.

Обернулся за двадцать минут, на следующем за ним трицикле сидел тощий человек в зеркальной защитке. Когда он снял шлем, стало видно, что это девушка.

– Ну что, малолетние инвалиды, кому нужна помощь мамы Марты?

Она легко спрыгнула со своего агрегата, машинка приподнялась над землей.

– Кто лейбинт накладывал? Молодец, рука у тебя легкая, даже зашивать не надо будет. Кладите ко мне, только аккуратнее, сейчас, я гравифазу поправлю, выставлю ниже.

Грузили Рогера две минуты – и еще десять двигали так, чтобы ему было удобно. Вот ведь угораздило!

– Этот – с нами, – ткнула Марта в меня, – остальные свободны.

Я держался позади. Байкерша ехала, не нарушая, но довольно резко – с наклонами на поворотах и прыжками через лежачих полицейских. Сдали Рогера Палыча на руки старшей сестре, окинувшей Марту недобрым взглядом, вышли во двор, и обладательница полноценного осевого байка закурила.

– Ты странный, – заявила она, выдохнув дым. – Сильный и хитрый. Сколько тебе?

– Четырнадцать, – ответил я, лишь отчасти слукавив.

– Яйца небось звенят, – усмехнулась она. – А?

– Хамить не хочу, извиняться не за что, предложения к разговору не вижу, – спокойно ответил я.

– Поехали на Волгу, целоваться, – внезапно предложила Марта. – Там сейчас рассвет по туману идет.

В свои девятнадцать она потрясающе целовалась.

А за попытку лапать она легонько дала коленом, и я почувствовал – точно, звенят.

Глафира Владимировна Марту невзлюбила с первого взгляда. Впрочем, родители байкерши отнеслись ко мне еще хуже – девке замуж пора, а она нюни с детьми разводит!

О том, что я собой представляю, она узнала на третьем свидании. Не могу сказать, что это было – какая-то женская магия или мои собственные гормоны, но выложил я все как на духу, и она поверила. Не во все, с оговорками, но – поверила и при этом поняла, что рассказывать подобное кому-то еще – последняя глупость.

– Точнее всего мой общественный статус можно перевести как «шаман», хотя так же близко – «следователь», «священник», «психолог». Мой учитель дал мне только общее направление, все тонкости я находил сам, будто щепку кинули в ручей, и она поплыла к реке, а потом к морю. Не было других вариантов – разве что если б я оказался совсем тупым, то прибился бы к берегу или зацепился за корягу. Я пошел дальше учителя, он присматривал за одним племенем и умер малообразованным, я перед смертью контролировал группу племен. Я наложил на себя связывающее заклятие, оно не давало духу покинуть тело и уйти за грань. После смерти я должен был дождаться благоприятного стечения обстоятельств и помочь какой-либо семье зачать ребенка. Сложно объяснить, в русском языке нет нужных понятий – я не мог войти в уже беременную женщину, не мог родиться у семьи, где и так был бы ребенок. Я мог появиться вновь, только если женщина хотела ребенка, но по каким-то причинам у нее не получалось. Все было просчитано, и я даже ждал смерти: тело износилось, зубы выпали, самодельные протезы приносили больше мучений, чем пользы, суставы скрипели. Снимая боль, я терял реакцию и становился слаб умом. А потом пришел мой подчиненный, шаман одного из племен, и убил меня. Он наложил свои заклятия – так, чтобы дух остался привязан к телу и никогда не смог переродиться вновь.

– А потом тебя клонировали?

– Да. Взяли мою кость и из нее вырастили меня. Дух остался с телом, и я вновь увидел свет. Года в три я начал вспоминать себя, потом личность формировалась параллельно – на основе старых воспоминаний и нового опыта. Лет в десять я помнил уже все.

– И мог заниматься магией?

– Мог. И даже пробовал – но моя магия плохо работает, мои боги мертвы, моя вера подточена тем, что я знаю, в чем ошибался раньше. Для того чтобы сделать что-то серьезное, мне надо изменить внутреннее ощущение, создать новые амулеты и талисманы, призвать богов. Но с этим лучше подождать года два-три, пока схлынут гормоны.

– Шаман, покажи мне настоящую магию.

Она смотрела на меня – и в ее взгляде было ожидание чуда. Как тогда, над Волгой, перед первым поцелуем.

– Мне нужна твоя помощь. Ты не боишься кладбищ?

Ранним утром восемьдесят восемь первых фаланг человеческих пальцев лежали передо мной на столе в металлической банке. Я брал их по одной, пробегал шлифмашинкой, приклеивал к пластинке «качельки» крепления, затем вставлял получившуюся клавишу в ноутбук.

Программисты, сисадмины, хакеры, специалисты по защите и взлому, по архитектуре сетей и базам данных – в каждой костяшке было ощущение силы.

– Ты же видела, у вас в колледже стоят четыре скелета. Все четыре – настоящие, я точно знаю, причем только двое завещали свои тела для науки, а двое других не подозревали о грядущей участи. На столе у полпреда по средней полосе – якобы пластиковый череп. Так вот, он не пластиковый, он настоящий, и, что характерно, это череп прошлого полпреда по средней полосе.

– Все равно как-то гадостно. – Марта стукнула кулаком в стену гаража, и к ее перчатке пристали крошки искусственной пробки. – Люди жили, верили, любили. А ты вскрыл их могилы…

– Только тех, кому есть что сказать. С моей помощью они смогут еще многое сделать.

– Если мы с тобой не сошли с ума.

Мы не сошли с ума, я знал это точно. Вставив последнюю клавишу, я нажал на кнопку включения.

– У него заряда нет, только от сети работает. Дед его от прадеда получил, в подарок на десять лет.

– Ты не права.

Засветился синий огонек кнопки питания, а на мониторе, как в зеркале, отразилось мое лицо. Я провел пальцами по клавиатуре – желтовато-серым костяшкам без букв или цифр. И каждая отозвалась, словно слегка ударяя по моим пальцам в ответ.

– Он не может работать, – неверяще произнесла Марта.

– Он примирит меня с вашей Сетью. Кстати, насчет чудес – ты никогда не видела, как вызывают богов?

Чужие боги не бывают удобными. Свои-то все делают через пень-колоду, но от них по крайней мере знаешь, чего ждать. Ты им – они тебе. Незнакомый бог всегда вначале проверяет, требует от тебя невозможного во славу себе и только потом – может быть! – соизволит помочь.

Я выбрал старого знакомого. Имя было не важно, в новом контексте я назвал его Лейбинт. Еще до моего первого рождения он сменил сотни имен, одним больше, одним меньше – какая разница. Не самый сволочной небожитель, травник, целитель, покровитель повитух.

Для вызова нужен был магический артефакт, вера и цель. Артефактом стал костяной ноутбук, вера – продукт моего сознания, с нею проблем не возникло, а целью я поставил излечение от блошиного гриппа, эпидемия которого неспешно шествовала по планете.

Марта из угла наблюдала за тем, как я кидаюсь на колени перед ноутбуком и немелодично ору: «О, Лейбинт, приди – ибо верую в тебя, и не справиться мне с горестями и хворобами самому». Она наверняка смеялась – но ей хватало такта не делать этого в голос.

В тот вечер ничего не произошло. Я пошарил в Сети, нашел там своих – Рыжий был в восторге от того, что я все-таки вылез – в первый раз за время нашего знакомства. Палыч пожаловался, что сестра посадила его под домашний арест, и похвастался, что она не сдала его предкам. Костыль и Матвейка звали в какую-то игрушку, и я даже согласился, но без визоров это оказалось неинтересно, а ноутбук соответствующего разъема не имел.

Следующие два дня я по часу вызывал Лейбинта – но он не показывался. Кроме того, я гулял по Сети и был застукан во время регистрации в образовательном портале Глафирой Владимировной, которая решила, что я все же обманывал ее два года кряду, и смертельно на меня обиделась.

А на третий день божество вошло в ноутбук. На экране появилось старческое лицо, смуглое, похожее на запеченную грушу:

– О, мальчик, а ведь ты старше самого себя! Хорошая шутка. Дай мне жертву.

Я достал лист мяты и демонстративно сжевал его. Лицо на экране сморщилось в негодовании:

– Нет, мальчик, дай мне настоящую жертву! Убей кого-нибудь!

Несколько тысяч лет забвения плохо сказались на нем. Один из самых полезных и разумных богов поглупел и стал агрессивен.

Мы спорили несколько часов. Я сидел в гараже Марты, она стояла за моей спиной, слушая впавшего в маразм бога.

– Тысячи девственниц, м-м-м! Убей кого-нибудь! Мальчик, ты нужен мне, ты призван, ну хотя бы собаку или козу!

– Да заткнись ты уже, старый дурак, – не выдержал наконец я. – Только артефакт хороший запорол на тебя.

– Изгнать его не получится? – поинтересовалась Марта.

– Откуда? Из его собственного алтаря? Только осквернить его, но после этого ноутбук перестанет работать.

– Не говори так со мной, мальчик! Убей сквернавку, надругайся над ее трупом, сожги останки!..

– Ну, если нет другого выхода, значит, ломай ноутбук…

Она не понимала, что мне нужен бог. Как отправная точка, как момент истины. Другие боги наверняка куда хуже – некоторые, вполне возможно, и речь человеческую забыли, и облик потеряли.

Отец Рыжего принимал у фермеров зерно под госзаказ. Через него я вышел на местные бойни. Быков и овец резал автомат, человеческим фактором там даже не пахло, раз в день техник проверял показатели датчиков.

– Сорок рублей, и ты не спрашиваешь, зачем мне это нужно.

– Пятьдесят, и даже если ты начнешь объяснять, я заткну свои уши.

Серега Рыбарев, главный специалист мясозаготовительной компании «Добрый день», нажал кнопку. Свет мигнул и погас.

– Я заткнул уши, давай.

– Во славу Лейбинта, милостивого, нить жизни держащего, – прошептал я и надавил.

Панель с древними светодиодами воскресла, ослепляя едва привыкшие к мраку глаза.

– Все-таки ты долбанный сатанист, – с сожалением отметил Серега, который, видимо, так и не зажал уши. – Вдарить тебе, что ли, по морде? Вдруг поможет?

– Спасибо, сам разберусь.

Лейбинт ожил. Морщины разгладились, и теперь он мог разговаривать более-менее разумно.

– Мальчик, несколько быков – это хорошо, но ты должен был убить их сам. Мне нужны верующие, я слаб, чем я могу тебе помочь?

– Хотя бы не мешай. – За миг до явления божества я общался с Матвейкой.

– Не хами, мальчик. Помолись мне.

– Лейбинт, сука старая, молю тебя – исчезни!

– Я все слышал. Ты пожалеешь об этом!

Договорив с Матвейкой, я попробовал вызвать бога. Но он обиделся и не появлялся почти целую неделю.

У отца Марты увели служебный аккаунт – это грозило серьезными неприятностями. Случайно узнав о проблеме, я вылез в Сеть и легко взломал сервер, поменял пароль и выдал страдальцу новый.

После этого он перестал называть меня мелким засранцем и при встрече награждал не затрещиной, а рукопожатием.

– Это было сложно? – спросила Марта.

– Да нет, в общем. Я же ничего не делаю сам, это все ноутбук, костяшки работают – у них зашито внутри, как и что делать. Я только ставлю цель.

Пацаны на меня обиделись. Они решили, что я променял их на бабу, и при редких встречах подкалывали – мол, не слишком ли я стал взрослым. Понтово плевали в мою сторону сквозь зубы и делали вид, что совершенно мне не завидуют.

Через неделю Лейбинт, еще более посвежевший, появился на экране.

– Мы простили тебя, – милостиво вымолвил он. – У меня есть план. Простенькая эпидемия на пару тысяч человек. Гнилое мясо надо подогреть, добавить тухлой рыбы, дать вылежаться в теплом влажном месте, а затем кинуть в колодец. Справишься?

Я расхохотался. Старый дурак хотел вызвать чуму или что-то вроде, а затем на белом коне справиться с заразой – благо, источник болезни может лечить свои производные.

– В современном мире есть множество средств, которые помешают этому плану. Да и в любом случае – у них нет колодцев. Они пользуются водопроводом.

– Мальчик, тебе нужна моя поддержка? Я готов помочь. Вечная молодость, абсолютное здоровье, умение исцелять наложением рук. Ты ведь понимаешь, сам всего этого не добьешься. Так?

– Так, – согласился я. – Но и ты признай – ты не заинтересован в том, чтобы твой единственный адепт был старым, больным, смертным неудачником. То есть я тебе нужен вечно молодым и исцеляющим всех вокруг. Что ты мне за это можешь дать?

– Возможность оставить магию. Я могу дать тебе возможность быть с теми, кого ты хочешь. Ты станешь моим первосвященником.

Марта мне вначале не поверила.

– И ты имеешь в виду, что прожил долгую жизнь, лечил, убивал, разговаривал с мертвыми – и ни разу не трахался с женщинами? Сам лишил себя этого – теплого, живого, настоящего? Ну ты монстр! – Она внезапно осеклась. – А тут еще я не даю, да? Вообще жестоко. Ну что, мои в субботу сваливают на дачу, заезжай – выпьем вина, потанцуем. А дальше – как вести себя будешь.

Непосредственность ее восприятия меня позабавила. На самом деле я не терпел, не мучился – просто выбрал между семьей и магией. Выбора между женщинами и магией не было – человечество достаточно опытно, чтобы создать великое множество заменителей, успешно выполняющих свою миссию в том или ином плане. А вот заменить семью, детей, ощущение надежного тыла и будущего, в котором ты не одинок, нельзя почти ничем.

Пережить еще раз переходный возраст – непросто, но возможно. Однако в голове у меня начал вызревать план, как обойти все тонкие места.

– В субботу не получится, – мягко сказал я. – В субботу я буду захватывать мир.

И в эту по большому счету шутку Марта поверила сразу и безоговорочно.

Дольше всего спорили о названии. «Лейба», «лейбола», «тинибел» – бог хотел производное от своего нового имени и в общем был прав.

Я ставил задачи, пальцы летали по желтым костяшкам, ноутбук работал. Через несколько часов у меня уже дико ломило запястья, а в голове начали формироваться обрывки мыслей и ощущений покойных программистов и сисадминов, чьи пальцы пошли на изготовление клавиатуры.

К вечеру пятницы распределенный сервер начал генерировать сообщения, подкладывая их вместо настоящих на взломанные новостные порталы.

Рыжий, Палыч, Костыль и Матвейка вошли в дело. С одной стороны, им было интересно – я предложил большой взлом и потрясающую мистификацию, с другой – они, как и многие в этом возрасте, боялись пропустить что-то по-настоящему интересное.

«Обнаружен вирус “лейба”, короткий инкубационный период по симптомам похож на грипп, но не поддается лечению стандартными препаратами и впоследствии приводит к ухудшению состояния больного вплоть до комы».

«В Московской области зафиксированы четырнадцать случаев “лейбы”, главный санитарный врач России утверждает, что говорить о карантине преждевременно, но его сотрудники неофициально подтвердили – скорость распространения вируса необычайно высока».

«Профессора Токийского университета госпитализировали с подозрением на вирус “лейба”, занятия остановлены, в учебном заведении объявлен карантин. По непроверенной информации, смертельный вирус был разработан в российской военной лаборатории, причина утечки – халатность персонала».

Через полтора часа после начала информационной атаки пошли первые опровержения.

– Это фигня, – заявил Рыжий, азартно перелистывая выборку. – На первых порах любая официальная информация льет воду на нашу мельницу: будут сомневаться – значит, профукали, опровергать – стараются скрыть, подтверждают, но уменьшают степень вреда – пытаются замять.

В девять тридцать субботы появилось первое сообщение о подозрении на вирус, не сгенерированное нами.

В одиннадцать все крупнейшие новостные порталы опровергли само существование «лейбы». В четырнадцать двадцать Канада закрыла регулярное авиасообщение с США в связи с пандемией вируса в Штатах.

Вечером зашелся в кашле Рыжий и с удивлением обнаружил, что отхаркивает кровью.

– Этого не может быть, – прохрипел он. – Это же ты, Шаман, придумал, это же мы сами продвигали, такой хрени не существует!

Лейбинту было достаточно нескольких сотен верующих в вирус для того, чтобы оформить все как надо.

Ночью с субботы на воскресенье он возник во плоти около ноутбука – пожилой азиат в белоснежном костюме-«тройке», чем-то похожий на Джеки Чана из последних фильмов, когда он уже не прыгал так весело.

Вместо галстука у него красовался стетоскоп, вместо платочка из кармана торчал ректальный градусник.

Наложением рук он вылечил потрясенного Рыжего, небрежно коснулся каждого из команды, говоря при этом:

– Милостью моей не болеть тебе, молитесь, и будете здоровы.

– Вы кто? – выдавил наконец Матвейка.

– Я – бог, – просто ответил Лейбинт.

За этой фразой последовал небольшой концептуальный спор, в процессе которого богу пришлось доказывать, что ни облако, ни крест не являются обязательными доказательствами божественности.

– Я – другой бог, понятно? – орал он разъяренно.

– Других богов – нету! – шипел Матвейка, неожиданно для всех оказавшийся ортодоксальным христианином. – Ты – демон!

– Хорошо, я – демон, – неожиданно согласился Лейбинт. – Если это не помешает вам молиться мне.

Следующим этапом операции было лекарство. Вначале я предполагал рассылать его после предоплаты, в виде амулетов и талисманов, но потом с подачи Рогера придумал новый вариант.

Каждый мог бесплатно получить индивидуальную ссылку и распечатать страницу с узором. Любование рисунком сильно смягчало страдания.

А мог заплатить немного денег и получить картинку, один взгляд на которую заставлял болезнь отступить на сутки. На следующий день картинка уже не действовала.

Выложив сумму побольше, благодарный пациент получал принт с индульгенцией от болезни на месяц, полгода или год.

За три дня «лейба» скосила полмиллиона человек по всему миру. Весть о чудодейственном лекарстве, которую мы планировали внедрять постепенно, распространилась буквально за час.

– Я же лауреат школьной олимпиады по маркетингу и пиару, – пояснил Рогер Палыч. – Не могло не сработать, бесплатный вариант скачали сразу и все, а дальше дело техники.

У половины населения планеты был иммунитет – то ли Лейбинт схалтурил, то ли они успели пройти болезнь в ускоренном режиме и моментально вылечиться, как толковал мне сам бог. Еще сколько-то людей переносили заболевание не так тяжело, как предполагалось: насморк, кашель, слабость – в общем, ничего сверхъестественного.

Но многие, очень многие подсели на наши картинки. Кто-то платил каждый день, кто-то брал индульгенцию на подольше. На вторые сутки после начала продаж сервер попытались взломать – но я с помощью чудесного ноутбука поставил защиту, которую даже массой продавить было непросто, а обычными ухищрениями вообще невозможно.

Закрыли счет в банке, на который шли деньги за лечебные изображения, – я отключил сервер. Через сорок минут по глобо передали, что власти извиняются перед предпринимателями, чей счет случайно был арестован.

Цепочку банков, через которые деньги оседали на моих счетах, пытались вычислить долго – все-таки мир давно уже, еще с развала Китая, не был однополярным.

Две недели я создавал амулеты. Простенькие, на все случаи жизни – на удачу, на ловкость, против дурного глаза. Амулет, распознающий ложь, и амулет, позволяющий лгать так, чтобы поверили все. Четыре десятка приспособлений, в каждом из которых я сочетал технические открытия современного мира и старую добрую магию.

Матвейка, как я и предполагал, нас не сдал. Он общался только с Рыжим, и то уже не по-дружески – скорее, по-приятельски. Костыль и Рогер Палыч были заняты выше крыши – меняли банки, подставных лиц, открывали сотни контор по всему миру, пытались через купленную прессу протолкнуть мысль, что наш сервер с лечебными изображениями – панацея, дарованная свыше, а не паразит, присосавшийся к несчастному больному человечеству.

Я, боясь сорваться раньше срока, общался с Мартой только при свидетелях. Но в один вечер я всех распустил, пригрозил Лейбинту серьезной ссорой, если что-то вдруг пойдет не так, и уединился с девушкой.

Было лучшее шампанское и ромашки, испанская классическая музыка – если говорить откровенно, все это подготовила контора, занимающаяся корпоративными праздниками, я только рассказал им, что любит девушка, а они предложили десяток вариантов, втихую посмеиваясь над озабоченным пацаном.

В президентском номере реконструированного отеля «Волга» я впервые был с женщиной. Упившись шампанским, я не успел продемонстрировать даже знания теории, не говоря уже хоть о каком-то практическом результате.

Марта смеялась, кидала в меня подушками и утверждала, что теперь я обязан на ней жениться. Я не возражал.

Потом нас возили на лимузине по ночному городу, но Марте это не понравилось, она вызвала пару друзей, и лимузин сменился байками. На навороченных трициклах мы катались через мост, старый приятель Марты показал класс, проехав всю длину по перилам, в конце моста имитировав падение вниз, но над водой выправился и выскочил на берег.

Днем мы договорились с Лейбинтом, и он провел ритуал – я стал первосвященником. Человеком, который может заниматься магией только через свое божество.

В тот же вечер ко мне домой пришли четверо солидных мужчин в костюмах. Они попытались своими званиями взять Глафиру Владимировну на испуг, но нарвались на скандал – истосковавшаяся по настоящему противостоянию госпожа контр-адмирал подняла на уши всю округу, участковых, МЧС и даже морскую гвардию – так что увезли меня только глубокой ночью.

Вычислили нас через Костыля – недоумок попытался дать своему преподавателю несоразмерную взятку за экзамен. Все случаи появления больших денег там, где их быть не может, фиксировались и изучались. Губернатор решил рискнуть и надавить – и Костыль всех сдал.

Ноутбук мой не нашли – видимо, его забрал Лейбинт. Отъевшийся молитвами и помолодевший, похожий на себя прошлого, каким я его знал раньше, он развлекался тем, что являл чудеса то там, то тут – лечил наложением рук и читал лекции, вися в воздухе или стоя на воде.

Называть себя богом после ссоры с Матвейкой и разговора со мной он перестал. Теперь он представлялся как святой Лейбниц и иногда, после паузы, не в силах сдержаться, добавлял: «Чудотворец».

– Я не гордый, главой пантеона никогда не был, – объяснял Лейбинт. – Если здесь младших богов называют святыми, я готов стать святым.

Постоянная связь с алтарем-ноутбуком подсказала ему, когда надо спасать самое драгоценное имущество, и он спас его.

Через восемь часов специальная программка, не получившая кодового слова, уронила сервер. Я знал это точно, так как ее код, не понимая частностей, но представляя все в целом, писал лично.

Меня допрашивали четырнадцать часов без перерыва. Я гнал им адаптированную версию правды: странный ноутбук я нашел случайно, через него мне явился бог, сказавший, что даст спасение от болезни, которая придет в такой-то день и такой-то час.

Мол, говорить правду друзьям я побоялся – а вдруг у меня на самом деле галлюцинации? И сказал им, что это будет просто розыгрыш. А затем все произошло так, как предсказал бог, и я стал по его совету продавать картинки, которые он сам генерировал в ноутбуке. Ни в чем не виноват, где ноутбук – не знаю, что ребят втянул – жалею, деньги готов вернуть – все, что не потратил.

Марту, которая ни копейки с моего предприятия не получила, наверняка помурыжили пару часов и отпустили, не желая ссориться с ее матерью, директором ОблЕО.

После двухчасового сна меня разбудили и повели на допрос к другому следователю. Он был похож на Винни-Пуха из нового мультика, очень мил и непосредственен, предложил сигарету и воду, не смутился отказом, а затем начал говорить:

– Тэнгри Ханович Шаманов, хочу довести до вашего сведения следующую информацию. Кураторы проекта «Вожди» просчитались несколько раз. Мы не сумели их вовремя остановить – и у нас на руках два десятка потенциальных лидеров, причем таких, какие рождаются раз в сто лет, если не в тысячу. – Следователь уперся руками в столешницу и приподнялся, возвышаясь надо мной, и начал агрессивно «тыкать», упирая на каждое местоимение: – Ты понимаешь, что после первого же ожога на тебе я готов отдать приказ – и ты, и все девятнадцать пацанов, с которыми ты воспитывался, сегодня же умрут?

Я этого не ожидал.

– Новые Гитлеры в количестве двадцати штук. Люди, для которых окружающие – лишь инструменты, способ пробраться к власти. Защищенные презумпцией невиновности, вы смеетесь над нами, а мы стоим и ждем миллионных жертв, чтобы схватить вас за руку.

– Кто-то еще? – тихо спросил я.

– Все, все двадцать – сплошные проблемы, до вчерашнего дня я был уверен, что ты – единственное исключение. А теперь понимаю, что они-то гадят по мелочи и на виду, а ты скрытно – но по-крупному. У меня карт-бланш, я могу тебя убить, покалечить, превратить в зомби с помощью клоподемина. Я не могу только оставить все как есть – на меня давят и делают это очень серьезно. Если я не решу твою проблему, меня вотрут в землю, я уже чувствую, что стал ниже на пару сантиметров. Кстати, на случай, если ты думаешь, что я не принимаю тебя всерьез, – имя мое для тебя останется неизвестным, и все мое тело перед встречей обработано специальным составом – ни единой клетки моей кожи ты для своего колдовства не получишь.

Едва выйдя, я увидел Матвейку с двумя моноциклами. Второй он отдал мне и без слов рванул вперед. Я последовал за ним – как оказалось, мы ехали к Марте. В лифте он развернул меня к себе и сказал:

– Как только тебя забрали, она свалилась. Врачи говорят, что это «лейба», жесткая форма, глаза у нее не открываются, пытались картинки проецировать прямо в мозг, не сработало. Она в коме и выглядит ужасно, может умереть в любой момент. Родители не знают о твоей причастности к вирусу. Если ты ее не спасешь, это будет значить, что либо ты не контролируешь своего демона, либо сам одержим им.

Марта лежала в стазисном поле, дыхание ее было слабым, но постоянным. Капельница, кислородная подушка, рембот. Серое лицо в красных крапинах прыщей. Зеленоватые ладошки. Выпадающие волосы на полу.

Наложив на нее руки, я призвал Лейбинта – и он сразу, в категоричной форме отказал мне в помощи.

– Ты не должен делить себя между ею и мной. Возьми наложниц, хоть сотню, хоть тысячу, но не живи с одной. А эту вообще забудь. И еще – помнишь, ты просил меня исчезнуть? Твоя молитва дошла до адресата, выкручивайся сам.

Я вышел из комнаты. Родители Марты даже не посмотрели на меня, Матвейка догнал у лифта.

– Ты не смог или не захотел?

– Я все сделаю, только чуть позже.

Расчет Лейбинта был прост: потеряв с девственностью возможность работы с классической магией, я стал привязан к нему – своему богу. Лучший момент для того, чтобы показать мне, кто в нашем тандеме главный, представить было сложно.

Я спустился в гараж, не обращая внимания на топающего сзади Матвейку, открыл его своим ключом, сел за стол и положил руки так, чтобы запястья чуть поднимались над столешницей – будто я работаю с ноутбуком.

Машинка проявилась на своем месте. Естественно, «святой-чудотворец» не таскал ноут с собой – он просто как бы вывел его за скобки реальности. Как только я, первосвященник, потребовал его обратно в том месте, где лэптоп-алтарь появился впервые, – он возник.

– Матвей, поможешь? Надо изгнать демона.

– Я не умею, – растерялся парень.

– Не важно, мне хватит того, что ты веришь в своего Господа и Лейбинт для тебя враг. Не забывай этого.

Мой бог и покровитель почувствовал опасность за мгновение до того, как я вбил гвоздь в клавиатуру.

– Не делай этого! – Лейбинт возник рядом и замахнулся, чтобы ударить меня, но с другой стороны молился Матвейка. Он говорил с иным богом, пытался изгнать демона – как умел. Лейбинт замедлился, колышась призраком.

Я расстегнул ширинку и помочился на ноутбук, оскверняя алтарь надежным, неоднократно проверенным способом.

Сразу после этого я почувствовал себя очень старым, очень усталым и очень глупым.

– Это обязательно было делать? – поинтересовался Матвейка. – Воняет ведь.

В тот же день весь мир чудесным образом исцелился от «лейбы». Марта еще два дня не могла ходить, но быстро поправлялась. Через родителей она передала мне, что видеться со мной не будет. Не может и не хочет.

Рыжий доказал Рогеру и Костылю, что я их просто использовал, и они дружно обиделись на меня.

Безымянный следователь, похожий на Винни-Пуха, несколько раз встречался со мной, пытаясь понять, опасен ли я. Он бы наверняка уничтожил меня, но то ли полномочий не хватало, то ли сработали созданные мною амулеты.

Глафира Владимировна с его подачи отправила меня в Суворовское училище – я не сопротивлялся.

Винни-Пух довел меня до чугунной решетки на Садовой улице Санкт-Петербурга и сказал:

– То, о чем мы договорились в первый раз, пошло в ход.

Тогда я убеждал его, что меня можно контролировать. Для этого достаточно всего лишь создать второго клона на основе моих костей, вырытых археологами.

Якобы я не пойду против людей, у которых есть точное подобие меня. Абсолютное подобие. Он так и не понял, что я сохранил разум и память человека из давно забытых времен.

Да, я потерял свою магию и потерял магию забавного злого божка, но я могу жениться и завести детей. А еще скоро родится человек, который в три года начнет вспоминать себя и к десяти полностью сформируется как личность. Это будет еще один Шаман, и с ним я всегда найду способ договориться, его магии хватит на двоих, а у него будет надежная семья.

На новом месте в Суворовском мне приснился сон, по всем канонам вещий, хотя и непонятный. Я общался с богом – изящным, модно одетым блондином, у которого вместо глаз, ноздрей, ушей и кончиков пальцев были разъемы, антенны, глазки передатчиков разных форматов – и это отнюдь не портило его. Он все равно казался прекрасным – впрочем, меня это не могло удивить, божественный ореол именно так и работает.

Он желал, чтобы я вставил в себя как можно больше электроники – сердечные, глазные, ушные, ножные и ручные протезы, все с выходом в Сеть – а я соглашался и ставил за это ценой весь мир.

А потом я становился владыкой мира, и мой собеседник хохотал, утверждая, что я мог бы получить всю вселенную, о которой теперь знает каждый мальчишка, а я как дурак довольствуюсь нищенской планетенкой под названием «Земля»…

Примечание автора

Вначале появился ноутбук. Ноутбук с клавишами, сделанными из костей пальцев давно умерших программистов. Из этой машинки выросло все остальное – ведь если программисты давно умерли, значит, события разворачиваются в будущем, причем в будущем плюс-минус нашем. Если ноутбук действующий – значит, пользоваться им должен некромант, который в то же время с уважением относится к технике.

И пошло-поехало. Одна деталь цеплялась за другую, вытягивая фрагмент за фрагментом всю историю. По большому счету, я придумал только тот странный ноутбук, емкий образ, который затем сам собрал вокруг себя и мир, и сюжет, и героев.

Через полгода я просто сел за компьютер – и написал художественный текст. Получилось быстро, очень быстро – меньше дня. Это отнюдь не значит, что рассказ сочинен второпях. Он просто зародился во мне некогда, а потом дозревал сам собой, не требуя особого внимания – и в нужный день и час появился на свет через мою – самую обычную – клавиатуру и под перестук моих – самых обычных – пальцев по клавишам.

Подъем с переворотом

Те, кто никогда не видел, как поднимают мертвых, часто говорят, как при этом бурлит земля. Как сверкают молнии и гремит гром, как взрывами трескается кора на деревьях, как сухо становится вокруг.

Все это чушь. Болезненный бред сознания, прячущего свой страх за кучей красивых и жестоких образов.

Анттон остановился на краю кладбища и проверил слой силоса – сантиметров сорок, не больше. Он поморщился, но ничего не сказал – Карин и так старалась изо всех сил. Переселенцы и солдаты не горели желанием помогать ей, поднятые как огня боятся погостов, а местные только пакостят изо всех своих мелких, глупых и вредных сил.

Этому погосту было лет сорок, не больше, такие свежие в Закате не поднимают. Во всяком случае, дома Анттону не приходилось иметь дело с захоронениями моложе двухсот лет.

– Мессир! Мессир! – Запыхавшийся Свенир, не добежав пары шагов, бухнулся на колени. Когда он уже поймет, что на дворе цивилизованный двенадцатый век, а не мрачное междувременье?

– Свенир, встань и вспомни: ты первый, слуга высшего, а не поднятый и не низший.

Из них двоих слуга имел более представительный вид: худощавый, седой, хотя еще и не старый, в безукоризненном официальном сером костюме первых, он производил впечатление солидного человека.

Анттон выглядел совершенно иначе: полноватый мужчина чуть за тридцать, в измазанном травяным соком коричневом балахоне. Но именно он определял судьбу не только поднятых этой забытой всеми колонии Заката, не только низших, смирившихся или пытающихся сопротивляться, но и даже первых. Тех первых, что, как и сам он, явились сюда за куском земли, золотом или властью.

Военный губернатор Лефии имел право вершить суд по любым вопросам и подчинялся только императору.

– Мессир, в деревушке к югу отсюда кто-то убил всех первых, взломал загон и перенял присягу с поднятых. – Свенир говорил нервно, но внятно. – Это было вчера вечером. По их следам Карин отправила гончих, но шансов мало – от местных никакой помощи, а этот лес просто сплошная ловушка.

– Не называй их «местными», Свенир. – Анттон небрежно провел рукой по щеке слуги. – Называй «низшими». Местные здесь, согласно указу императора, – мы, а они существуют только с нашего позволения.

Предыдущий губернатор допустил ряд ошибок. Он слишком близко сошелся с местными, позволил переселенцам строить жилье вдали от форпостов империи – и даже если бы он не погиб во время предательского набега низших, то все равно был бы смещен с должности.

А его преемник теперь вынужден разбираться с тем, что натворил предшественник.

Губернатор достал из-за пазухи короткий черный жезл и легко прочертил в силосе несколько рун. Затем взмахнул магическим оружием, перед тем как отправить обратно в потайной карман, и оно очистилось от грязи.

К вечеру кладбище начнет оживать. Зашелестит силос, затрещит статическое электричество, а ниже, под слоем земли, будут собираться в целое костяки. Затем на остовы нарастут жилы, и скелеты пробьются вверх, к биоэнергии кипящей массы из раздавленной сочной травы, где на них появятся мышцы и кожа, прорежутся глаза и вылезут ногти.

У тех, кто умер калеками, восстановятся увечные конечности и органы. А через два-три дня из сухой, безжизненной соломы по одному начнут вставать поднятые. Не гончие, не убийцы и не халдеи, а самые примитивные – быки.

Те, на ком держится Закатная империя, прошедшая за последние три сотни лет огнем и мечом с запада на восток и ставшая единственной страной, в которой никогда не садится солнце.

Те, кто может поднести и унести, засеять и сжать, проломить и восстановить, – не спрашивая «зачем» и не рассуждая.

Те, кому достаточно литра воды и чашки кукурузной похлебки в день.

Конечно, было бы гораздо лучше вырастить здесь, на кладбище, гончих или убийц, но для этого требуются сложные ритуалы и магические кристаллы, созданные в подземных лабораториях империи, а ни времени, ни тем более лишних кристаллов у Анттона не было.

А уж халдеи – те вообще штучный товар. Поднятый, не отличающийся от живых, считающий себя живым и в то же время безукоризненно преданный поднявшему… Создать такого сложнее, чем поднять сотню быков. Но эмпатическая связь между магом и слугой, легендарная верность последнего и сохранение особенности своего положения в глазах окружающих стоили того.

От погоста до резиденции губернатора и его слугу довез мрачноватый первый с капральскими нашивками. Два раза он останавливал мобиль и подкармливал мотор.

– Не любит наша техника эту местность, – ворчал первый, засовывая в раструб кусок говядины. – Да и я вам скажу: гнилое место, сплошной лес, а в лесу завсегда всякая пакость делается. И местным я не доверяю.

– Не «местным», а «низшим», – автоматически поправил Анттон солдата. – А технике все равно, где работать, главное – суй в нее мясо, не забывай доливать воду и масло, говори ей, что она самая лучшая.

– Не скажите, – капрал любовно погладил баранку, дождался довольного урчания и прибавил газа. – Мой зверек здесь раза в полтора больше ест, чем на родине. Нервничает – воздух другой, влажность, запахи…

– У современных моторов нет обоняния. – Глупые водительские байки забавляли Анттона, но в то же время и слегка сердили. – Их выращивают по определенным стандартам, военной машине все равно, где работать – хоть на крайнем севере, хоть на диком юге. А вот то, что мотор может эмпатически перенимать настроение водителя, – это абсолютно точно. Сделано для лучшей управляемости. Перестанешь нервничать сам – и машина будет есть меньше. Ну все, капрал, давай.

Новую резиденцию – старую сожгли местные, не озаботившись выпустить из нее прошлого военного губернатора, – еще не достроили. Правое крыло было уже почти готово, оставалось отделать его внешне и поставить стационарную охранную систему, а вот левое еще топорщилось деревянными лесами, там носились с брусом и бадьями раствора поднятые, то и дело орали друг на друга и на быков бригадиры.

– Мессир, – перехватила его на пороге Карин. – Вы уже знаете, что на юге…

– …убили четырнадцать первых и угнали полсотни быков, – оборвал девушку губернатор. – Да, ты звонила Свениру, и он передал мне.

– Я направила туда…

– …гончих. Ты все правильно сделала, посылать солдат неизвестно куда мы себе позволить не можем. Даже если поднятые не справятся, мы будем знать о масштабах бедствия и примем меры.

Карин была влюблена в него. Анттон знал об этом – с первой минуты, и даже раньше, когда генерал Паттьер написал, что направляет к своему протеже девушку-адьютанта. Несколько пассов над личным делом – и стало ясно, что она специально напросилась именно к нему.

Пробивалась, требовала, давила, подкупала – и все это для того, чтобы попасть под командование Анттона, самого молодого члена Императорской Коллегии, отправленного в ссылку, которую почти все искренне считали перспективным назначением.

Девушка нравилась военному губернатору – и внешне, и по характеру. Она будила в нем что-то, чего он даже сам не мог толком распознать, – одновременно отеческое и мужское, рядом с ней Анттон осознавал себя сильным и уверенным.

Карин по всему подходила на роль жены – преданная, умная, красивая. Но имелся у нее один маленький, незаметный внешне изъян: она происходила из «новой знати» – все ее предки были на проигравшей стороне, не на имперской. Всех их простил и оставил с крупицами власти и денег император – Далли Первый, или Далли Второй, или Силли Первый – кто-то из расширявших границы империи.

В кругу старой знати не считалось зазорным жениться на простолюдинке. Но взять в жены девушку из новых? Это было дурным тоном. Как если прийти на прием к императору в сером костюме первого или самому сесть за руль автомобиля.

Анттон, кстати, делал и то и другое. Но – до того как его карьера повисла на волоске. И теперь он не отпускал Карин далеко от себя, мучая девушку и изводясь сам, в ожидании, когда определится его судьба: позовут ли его обратно в столицу или утвердят военным губернатором на десять лет.

И в первом, и во втором случае он бы женился на ней. В первом – потому что это бы значило, что он отыграл позиции и может себе позволить подобное, во втором – потому что ничего хуже этой ссылки для талантливого мага и аристократа с такой родословной и связями придумать было нельзя.

Губернатор сделал несколько звонков по стационарному аппарату. Он не любил переносные – капризные, мелкие, норовящие выскользнуть из рук и забиться куда-нибудь в щель, чтобы сдохнуть там от голода.

Величайшие маги империи работали над проблемой – и в результате телефоны становились все меньше и меньше, по ним уже можно было разговаривать одновременно с двумя, тремя и даже четырьмя собеседниками, – только характер зверьков от этого лучше не становился.

Особенно телефоны любили выскочить из кармана в выгребную яму или начать пищать от голода во время важного звонка и, не получив лакомства, в знак протеста впасть в кому.

Поэтому сам Анттон не носил с собой телефон, зато требовал, чтобы у каждого первого в его окружении был такой живой механизм, а у некоторых – например, у Карин или Свенира – их имелось даже два.

– …Да, мессир генерал. – Поттьер уже знал об уничтоженном поселке переселенцев. – Я принимаю меры.

– Ты понимаешь, что первых сдвинуть с места не так-то просто? Что мы тут изо всех сил убеждаем людей, что у вас – рай земной, магические кристаллы на земле валяются, каждому с ходу выдают по пять быков, а старостам еще и по убийце?

– Не скажу за это спасибо – переселенцы первым делом пытаются прорваться к телефону и сообщить родственникам, что вы врете.

– Анттон. Попробуй измениться, это здорово поможет, если нам таки удастся вернуть тебя ко двору. Мы не врем, а выполняем императорскую программу любыми средствами. Я рассчитываю на тебя.

Стационарный телефон – спокойный и солидный зверек, осознающий, какую важную работу он выполняет, – торжественно пискнул, сообщая, что звонок завершен.

Старик и вправду многое сделал для Анттона, якобы готовя его в свои преемники. И пока губернатор Лефии хамит, дерзит и всячески показывает, что ему плевать на правила, генерал будет его поддерживать.

Но стоит Анттону хоть раз проколоться и проявить себя-настоящего, Поттьер тут же утопит его – как человека, которого держать за спиной стало слишком опасно.

Лес вокруг резиденции вырубили на пятьсот метров. Шестеро убийц со стереовинтовками, ориентирующимися на звук, просматривали все окрест на случай атаки или диверсии – они превосходно видели ночью, легко переносили голод и жажду и были настроены на Анттона, Свенира и Карин.

Вечером повар подал суп до-роше, мясо по-тукански и канатарские сладости. Карин напряженно шутила – видимо, беспокоилась по поводу гончих, посланных на юг.

После кофе и сигар возникла обычная заминка. Карин ждала – каждый раз, день за днем, неделю за неделей, – что Анттон позовет ее к себе. Она была готова идти за ним куда угодно и знала, что он это видит.

Она знала, что он этого хочет, и не понимала, почему мучает и себя и ее.

А он – лучший маг на тысячи километров окрест, высокопоставленный чиновник сильнейшей на планете империи, зрелый мужчина и тонкий ценитель интриги – боялся начать слишком рано. Боялся того, что «просто постель» может подвигнуть его на необдуманные поступки или же покажет, что все планы насчет Карин – дым и надо искать в спутницы другую женщину.

Впрочем, в этот вечер ему не пришлось выбирать.

– Мессир, вернулась одна из гончих.

– Кто? – В отличие от быков, гончие, убийцы и халдеи имели имена и сильно отличались друг от друга характерами.

– Ленела.

Гончая была ранена и выглядела уставшей. Для создания, которому ничего не стоит пробежать пятьсот километров по бездорожью за сутки, это значило многое.

Анттон ласково прикоснулся к узкой голове Ленелы – поднятая хрипло застонала от наслаждения, почувствовав ладонь человека, несколько недель назад вернувшего ее в мир живых. Связь между поднятым и поднявшим сильна, разорвать ее может с риском для жизни только мощный маг.

– Рассказывай.

– Я шла по следу. – Гончая шепелявила, в окровавленной пасти не хватало многих клыков. – Среди нападавших были первые вместе с низшими. Они разделились, я выбрала тех, кто сопровождал украденных быков. Догнала их быстро, но они ждали меня.

Как только гончая сказала о том, что среди нападающих были первые, Анттон понял, что нужно ждать засады. Но услышанное далее его ошарашило.

– Они натравили на меня быков – поднятые пытались убить меня, я пропустила несколько ударов и решила уйти, чтобы восстановиться.

Она сбежала. Ленела всегда была трусовата – и это оказалось ценным качеством. Остальные гончие наверняка постарались обезвредить противника и, столкнувшись с серьезным отпором, оказались обездвижены и растерзаны.

– Анттон, это могут быть бандиты.

По тону, которым Карин сказала это, губернатор понял: его адъютант опасается другого. Что они столкнулись не с переселенцами, сошедшимися с низшими и промышляющими грабежом, а со спецгруппой, посланной из Заката противниками генерала Поттьера. Если это были бандиты – с ними справятся три взвода солдат, усиленных парой убийц и Ленелой. Если же спецгруппа – то придется идти ему самому.

– Свенир, подчиняешься старлейтенанту Карин. Карин, останешься за главную, подготовь отряд – четыре усиленных взвода и разведотделение.

– А если это провокация?

– Значит, она удалась. – Анттон иронично взглянул на склонившуюся в глубоком поклоне Ленелу. – На крайний случай в резиденции остаются две сотни быков, двое убийц, четверо гончих и взвод солдат. Каждые двадцать минут связывайтесь с форпостами, каждые полчаса я буду звонить сам.

Вскоре отряд выстроился у грузовых вездеходов. Сонные моторы недовольно порыкивали, шоферы раздавали питомцам мясо, проверяли уровень воды и масла в баках, трубки, запоры.

В командном вездеходе уже сидели четверо убийц. С виду они напоминали обычных первых, только крупных – если не приглядываться. При более внимательном осмотре становилось ясно, что это не совсем люди: у них отсутствовали рты, носы и уши – едва обозначенные, словно манекен, в котором мастер забыл прорезать отверстия. Глаза скрывались за толстыми органическими линзами, а вместо волос были шипы, обычно прижатые к голове, но превращающиеся в опасное оружие в бою.

Уничтожить убийцу простой смертный едва ли способен. В столице были популярны соревнования, в которых несколько спецназовцев с холодным и автоматическим оружием выходили против одного обнаженного убийцы – ставки там подчас поднимались очень высоко.

– Анттон, – Карин говорила при убийцах спокойно – они и так эмпатически воспринимали любые разговоры ее или губернатора, – возвращайся.

Она просто перешла на «ты» – но как много в этом было нюансов! Знатная девушка, офицер, она не могла сказать командиру «ты». В этом было все: вызов, безнадежность, надежда.

– Я вернусь, – пообещал Анттон.

Шесть вездеходов сопровождения меняли друг друга каждые пятнадцать минут. Идущий впереди подминал молодые деревья, выбирал дорогу – уставали и люди, и машины. Можно было поехать реками и ручьями, но тогда путь оказался бы втрое дольше.

Местные были слабыми магами в обычном понимании этого слова, но имели свою особенность: единение с лесом. Умение зарастить крепкими деревцами дорогу, выстроить дом-дупло, в котором низшего не найдет даже самая опытная гончая, возможность быстро вылечить любого, «подсоединив» его к дереву.

Однако лучше всего было использовать местных после смерти. В качестве быков или гончих они работали очень хорошо, и тогда с ними не требовалось договариваться, искать компромиссы.

За шесть месяцев на посту военного губернатора Анттон видел местных не больше десяти раз. Дважды на переговорах, когда он поставил стариков с крашенными хной бородами перед фактом, что за Зелеными Холмами встанут три деревни переселенцев. Один раз случайно заметил в лесу – низший был или болен, или под наркотиками. И с полдюжины раз – во время показательных казней их как воров и саботажников.

Местные не хотели работать на Империю – и платили за это жизнями. Анттон не зверствовал, как губернаторы других колоний, и на его территории не возникало серьезных мятежей.

Из тьмы на подножку мобиля вспрыгнул солдат, военный губернатор не вздрогнул только потому, что мгновенно почувствовал в нем своего, а не врага.

– Расчетное время прибытия в поселок – два часа. – Первый с нашивками хорунжего словно угадал вопрос командира. – Моторы слегка волнуются, в деревне надо будет порадовать их вкусненьким.

– «Лесной спецназ»? – поинтересовался Анттон, желая сделать приятное солдату. Он уже пролистал в голове досье на всех хорунжих в своем подчинении и нашел этого. – Давно служишь?

– Пятый год, мессир! Восемь месяцев накопленного отпуска!

Четыре года в этой дыре, имея возможность уехать в любую минуту? Губернатор усмехнулся. Хорунжий нашел свое призвание. Четыре года назад он высадился с первой экспедицией на шестьсот километров западнее от этого места и стал одним из сотни выживших, а затем одним из шести первых, которые решились вернуться сюда.

Он присутствовал при становлении армии «Лесной спецназ», участвовал в десятках карательных операций, пережил два года назад расформирование армии – император подписал указ, что здешние территории полноценно входят в состав империи, и ввел сюда обычные войска – в нормальной колонии нечего делать целой армии специального назначения.

Хорунжий остался и никаких сомнений не испытывал. Именно на таких, как он, и держится Закат – Анттон был уверен, что если тот не погибнет, то получит офицерский патент, а вместе с ним и дворянство по выслуге лет. Наверняка останется здесь, выпишет невесту из империи, а лет через двести-триста его потомки будут считаться старой аристократией.

Щетки размазывали по фарам слезы и грязь – в деревне и вправду надо будет дать моторам чего-нибудь вкусного. Добавить к мясу тростникового сахара, например. Вредно, конечно, но ведь не каждый же день?

Карин сама перешла черту. С одной стороны – досадно, с другой – губернатор давно уже дивился выдержке девушки. Может, и вправду бросить все, жениться на ней, а чтобы избавиться от мнения света, уехать к родне Карин в Восточную Аллию и засесть за магические изыскания? По вечерам, устроившись в кресле-качалке, читать «Вестник империи» и «Весельчака», позаботиться о наследнике, а то и нескольких…

…Первыми среагировали убийцы. Ни сам Анттон, ни солдаты и водители еще ничего не понимали, вглядываясь вперед или болтая между собой, а сидящий рядом с губернатором Сволли Второй уже обнимал подопечного, Сволли Четвертый и Сволли Пятый выламывали своими телами изнутри люк вездехода, а Сволли Шестой выкидывал им вслед винтовки и рюкзаки.

Шестой погиб вместе с командирским вездеходом, исчезнув в шаре всесжирающего пламени. Из семи машин на ходу осталась только одна – стрелявший в нее человек запоздал на долю секунды, и шофер, скорее почувствовавший, чем увидевший опасность, резко прибавил газу, продолжая движение согласно резервному плану.

Жезл Анттон достал в тот момент, когда его проносили сквозь выбитый люк, а потом, пользуясь тем, что вокруг стало светло как днем, начал выжигать точечными ударами все подозрительные места.

Сволли стреляли одновременно с ним – и, надо признать, более эффективно. Трое убийц ориентировались даже не эмпатией – а чутьем, развитым в них до предела. Стереовинтовки подсказывали направление, а поднятые пользовались ситуацией.

«Они отступили. Продолжить преследование?» – Мысль существа ощущалась как слабый хор. Убийцы с одного погоста при правильном поднятии становились единым целым. Анттон по праву гордился Сволли – несколько лет назад ему служило восемь таких, но одного выкупил для арены императорский вербовщик, которому не принято было отказывать, и еще одного забрал Паттьер – Анттон сделал вид, что преподнести патрону такой подарок – его собственная идея, а генерал, передавший это желание окольными путями, только щурился от удовольствия.

«Никакого преследования! Продолжаем движение по вектору, наша цель – деревня и последний уцелевший вездеход».

Губернатор быстро осмотрел два трупа, принесенных убийцами. Один – местный, с духовой трубкой, – видимо, собирался добивать уцелевших, если бы таковые остались. Другой – из первых, явно еще недавно ходил по землям Заката. Рядом с ним нашли винтовку-огнеметатель «Дракон», причем невменяемая ящерица в метателе явно была под наркотиком или магией – за сам факт такой модернизации в империи приговаривали к «лягушке», то есть к «пожизненным работам с устранением антисоциальных наклонностей из психики».

Вычислить, где проедет кортеж, нападавшие могли только с помощью магии, причем не примитивной местной, а полноценной, которой не во всяком университете обучают. Среди них был или офицер высокого ранга, или преподаватель магии, или сотрудник одной из имперских спецслужб.

Убийцы несли хозяина по очереди. Анттон не привык путешествовать в таких условиях, но выдерживать темп Сволли по пересеченной местности он бы не смог, а добраться до уцелевшего вездехода было жизненно необходимо.

Поймав губернатора, местные могли начать торг с Карин, а она ставила интересы Анттона выше интересов империи – и до чего может дойти девочка, лучше было не проверять.

«Вездеход в двух километрах по направлению движения».

Анттон приказал осторожно идти к машине. Через пятнадцать минут его группа вышла к деревне. Вездеход уже замаскировали – завели в ангар быков, усыпили мотор, выставили посты.

Все-таки если в переселенцы набирают всех подряд – самых никчемных крестьян, мелких преступников, даже ущемленных в правах лиц из отдаленных провинций, – то армия сюда присылает лучших. Год службы за два, быстрый рост, хорошие деньги – в Закате, говорят, существует даже очередь из желающих прокатиться в заморские колонии.

Сволли Второй тенью выметнулся вперед.

– Стой! Кто идет?

Заметить убийцу в темноте, пусть даже на стометровой вырубленной вокруг поселка зоне, мог не каждый. Анттон напрягся и не без помощи магии узнал спрашивающего: это был Патерик – хорунжий, тот самый, который запрыгивал на подножку его вездехода.

– Хорунжий, это я, губернатор! – крикнул Анттон, поднял руки и вышел на открытое место. Все трое убийц, в том числе Второй, были рядом, готовые в случае необходимости прикрыть хозяина от пуль и вынести из зоны обстрела.

– Не подходите! Они вас взяли или вы сами выбрались? – Патерик выстрелил, обозначая зону, за которую губернатор не мог зайти, – метрах в пяти от него. – Я не могу допустить вас в деревню, я отвечаю за жизнь своих людей!

Проклятые суеверия! Среди солдат бытовало мнение, что хороший маг может за считаные минуты убить и поднять кого угодно, сохранив ему все признаки абсолютно нормального человека.

Анттон знал, что это невозможно. То есть теоретически – без проблем, но чтобы создать халдея из только что умершего, нужна неделя кропотливой работы, не говоря о быстро портящихся и с большим трудом доставаемых ингредиентах.

– Со мной убийцы, они бы самоуничтожились в момент моей смерти!

– Это могут быть не ваши убийцы, командир! Я понимаю, что это глупо, но поставьте себя на мое место! Вы можете выйти в центр вырубки, через пару минут я пришлю к вам своего парня, он заберет ваше оружие. Вы отключите убийц, мы сунем их в ящики, которые мои ребята сейчас сколотят, затем вы присоединитесь к нам.

Хорунжий предлагал реальный план. Почти полный взвод, окопавшийся по всем правилам в самом добротном на вид здании поселка, взять силами трех убийц было крайне сложно, и противник (если он убил и поднял Анттона) постарался бы разрешить проблему без штурма. С другой стороны, соглашаться на такие условия было унизительно. С третьей – уходить в лес и пытаться добраться до резиденции просто не представлялось возможным.

– Я тебя под трибунал отправлю, – тихо шепнул Анттон. На самом деле в новых колониях он сам был вместо трибунала и мог решить любое дело, если понадобилось бы, он имел право даже начать печатать имперские монеты – а не только повесить зарвавшегося хорунжего.

Солдатик, прибежавший за винтовками убийц и жезлом Анттона, разве что не ползал перед командиром на брюхе, но выполнил приказ хорунжего.

Ящики для поднятых делали долго, Анттон успел даже немного вздремнуть. Затем по одному усыпил троих Сволли и проследил, чтобы их связали аккуратно и в гробы уложили ровно.

– Теперь я верю, что вы – не поднятый, губернатор, – сказал хорунжий входящему на верхний этаж ратуши Анттону и был удостоен пощечины, от которой отлетел на пару метров.

Особым пощечинам аристократов учили. «Поощряющая», «унижающая», «для равных», «для высших», «для низших». Анттон использовал пощечину «для зарвавшихся слуг» – не самую болезненную, но силовую, в которой плечо и предплечье участвовали гораздо больше, чем кисть.

И в тот момент, когда аристократ хотел провести стандартную психологическую процедуру, результатом которой должно было стать полное подчинение хорунжего, раздались выстрелы.

Ни Патерик, ни Анттон, ни тем более упакованные в ящики убийцы не следили в этот момент за происходящим снаружи, и никто не смог вовремя заметить нападавших.

– Предатель! – хорунжий метнул взятый из рукава нож в губернатора.

Даже отличные рефлексы, натренированные за годы учебы, не спасли Анттона – он получил разве что не лезвием, а рукоятью и не в глаз, а по лбу.

– Большой человек, сразу видно. – По акценту Анттон понял, что с ним говорит местный. – Не стонает, не плакает, а в сознание приходит – даже глаз не открывает.

Стонать действительно хотелось. Голова раскалывалась, и к тому же с первого мгновения губернатор понял, что события пошли по самому худшему сценарию: его взяли в плен.

– Вам нужен выкуп? – спросил он, открывая глаза.

– Сразу к делу переходит, очень большой человек! – Старик улыбался. Анттон понял – перед ним не просто старейшина или мелкий вождь – перед ним местный, обладающий очень высоким рангом, возможно, не уступающий в этом ему самому: у старика оказалась покрашена хной не только борода, но и ладони, и лоб, и, скорее всего, сделанные хной татуировки были рассыпаны по всему телу. – Мне не нужен выкуп, я не жадный. Мне нужно, чтобы вы убрались обратно, но, как человек умудренный, я понимаю, что это невозможно.

Они находились в дупле. Анттон несколько раз видел разоренные жилища лесных жителей, но все они не шли ни в какое сравнение с этим дворцом. Метров двадцать на сорок, с высотой куполообразного потолка до десяти метров в середине помещения.

Украшенные резьбой и геометрическими узорами поверхности, редкие чистые фрагменты стен и потолка, несколько кресел, с виду удобных и мягких, словно вырастающих из пола, большой стол с разложенными на нем дощечками и бумагами…

– Мне тоже не нужен выкуп. – Из-за стола, невидимый ранее, поднялся первый. Массивный, с породистым лицом, он явно принадлежал к аристократии Заката – не старой, изначальной, а происходящей из какой-то провинции, скорее всего, северной. – Мне нужен ты. Ты и только ты.

Анттон приподнялся на кушетке, проверяя, насколько он свободен. В одном из зубов нижней челюсти у него был припасен сюрприз для врагов – генетически активная кислота. Проглотив несколько капель этой жидкости, любой маг умирал, и после смерти его тело невозможно было поднять никакими ритуалами.

– Синергетическое заклинание? Вытатуированная на нёбе руна, приводимая в действие определенным движением языка? Нет? Неужели генетически активная кислота? – Проклятие, он что, так легко читается? – Если бы ты был нужен мне поднятым, я бы сейчас уже подбирался к первой трети ритуала. Кстати, хочу представиться: военный губернатор Лифии Тетторион.

– Прошлый губернатор? – Анттон многое понял. Сожженная резиденция – отличное прикрытие для желающего исчезнуть, прихватив с собой нескольких соратников. – Зачем тебе это нужно?

Старик-абориген засмеялся, Тетторион улыбнулся.

– Анттон, ты знаешь, как я стал губернатором? Скорее всего, знаешь. Я был полковником «Лесного спецназа», после расформирования армии стал вице-губернатором при Летторе, а когда мой начальник спился, я получил губернаторство. Однако такую должность не может занимать вояка из «новой знати», как вы нас называете, хотя у меня в полтора раза больше родовитых предков, чем у тебя, например. Это нереально, во всяком случае, пока я не докажу лояльность лично императору. Поэтому меня пригласили в столицу. Я навел справки. Покопался в архивах, подтянул все возможные связи, в том числе через родственников и друзей, – и обнаружил одну интересную закономерность. Если человек в небольшой должности либо если его назначили на высокую должность, но он еще не прошел проверки на лояльность, то он может критично отзываться об императоре и совершать любые поступки. А вот те, кто прошел через эту процедуру, уже не способны сказать об императоре ни единого плохого слова, а в критических ситуациях легко отказываются от инстинкта самосохранения и кончают жизнь самоубийством, что нехарактерно в принципе для высших, а характерно, например, для поднятых.

– Что ты имеешь в виду? – Анттон понимал, куда клонит Тетторион, но хотел дослушать до конца.

– Попробуй обозвать императора. Не вслух, что ты, я не собираюсь копить на тебя компромат. Про себя. Что-нибудь безобидное, вроде «интересно, как сегодня покакал господин император?».

Пленный губернатор усмехнулся и попробовал так подумать. Но мысль ускользала, словно юркая мышь от цепного пса. Анттон напрягся, на лбу его выступил пот, и он вдруг забыл, чем занимался только что.

– Что я пытался сделать?

– Подумать глупость об императоре.

И вновь Анттон напрягся, и опять забыл последние мгновения. Так продолжалось несколько минут, пока в голове что-то не лопнуло.

В себя он пришел уже в кабине вездехода. Рядом сидел Тетторион, а впереди, на водительском месте, – Реттор, старый университетский приятель Аттона, уехавший пару лет назад добывать статус в Атию, колонию, расположенную в полутора тысячах километров восточнее Лифии на этом же материке.

– Реттор?

– Да, Анттон, это я. Ты бы знал, каких усилий нам стоило затащить тебя из Заката в Лифию! Но ты нужен нам. Ты один из сильнейших магов современности – не сейчас, но потенциально. Во всяком случае, из тех, с кем мы знакомы.

– Чтоб тебя собственный мотор покусал, – выругался Анттон. – Куда мы едем?

– Возвращаем тебя в резиденцию, – ответил Тетторион. – Доволен?

Анттон задумался. С ним явно что-то произошло – вряд ли смерть и последующее поднятие, ведь магическую проверку, сложную и не очень приятную, он запустил в первую очередь.

– Вспомни эксперимент с дурацкими мыслями об императоре, – посоветовал Тетторион.

И Анттон вспомнил. Он осознал, что теперь может без труда думать о том, как император сходил в туалет или как безжалостно его самого высочайшим указом выдернули из Коллегии и отправили в Лифию.

О том, как император спровадил на «заслуженный отдых» Анттона-старшего, когда надо было расчистить место для невнятного мужа двоюродной племянницы его величества.

О том, как подавляли восстание во внешних провинциях. Как проводили денежную реформу. Как чистили «новую» аристократию.

На протяжении восьми лет после окончания университета Анттон все сваливал на кого угодно, только не на императора. Да, именно тогда, перед финальным экзаменом, они по одному уходили на ночное бдение у портрета его величества и все как один, даже самые стойкие, засыпали.

– Я не собираюсь помогать вам.

Губернатор сложил два и два и понял, что нужен мятежникам – а кем они еще могли быть? – для поддержки их темного дела.

– Смешной. – Реттор улыбнулся.

– Ты был таким же, – одернул его Тетторион. – Анттон, нам не нужен мятеж. Нам нужны хорошие маги для того, чтобы выбить у императора автономию где-нибудь на территории этого материка, который не освоен Закатом и на сотую долю процента. Мы можем опираться на помощь дигно, местных жителей, но если не обеспечим себе защиту, рано или поздно придет Закат и сотрет нас в пыль. Сейчас император может себе позволить выдать нам кусок земли под освоение, договора империя последние сто лет соблюдает – иначе провинции бы взметнулись снизу.

– Сегодня на лояльность настраивают только высших, завтра каждый первый в Закате окажется верен императору до гроба, а послезавтра разницу между поднятым и первым будет невозможно разглядеть со стороны. – Реттор говорил как по бумажке, не отвлекаясь от дороги. – Нужен клапан для тех, кто не согласен так жить. Мы фактически помогаем империи, создавая автономию.

– А что помешает мне сдать вас при первой же возможности? – поинтересовался Анттон спокойным голосом, умеренно допуская в него внутреннюю напряженность.

– И ты позволишь им снова запустить в твой мозг свои щупальца? – поинтересовался Тетторион.

Они высадили его в паре километров от резиденции. «Ведь в любой момент могли подобраться так близко, – подумал про себя губернатор. – Пара приличных снайперов – и ни один убийца не спасет».

– Как я вас найду?

– Наш лагерь к югу от разгромленной деревни. Мы перестали экранировать быков, ты их поднимал, значит, обнаружишь без труда.

– Хорошо.

Карин была рада. Очень рада. Ее не интересовало, что погибло две трети всех солдат молодой колонии, что потеряны четверо убийц и одна гончая.

Для нее самым главным было то, что вернулся Анттон. И он не разочаровал девушку – обнял ее сразу, ни секунды не сомневаясь.

Стационарный телефон приветливо звякнул, когда губернатор взял в руку трубку, связанную пуповиной с основной частью организма.

– Канцлер Титтус, номер семь-два-два-одиннадцать-два-два-семь.

– Анттон? Не ожидал так скоро. – Канцлер явно что-то жевал.

– Мессир Титтус, наши опасения подтвердились. Здесь есть заговор, и его участники очень опасны. Среди них Тетторион, Реттор и, по моим прикидкам, еще около полутора десятков опытных магов, пропавших за последние полтора года в южных колониях. Заговор против империи и лично императора.

– Что посоветуешь? – не переставая жевать, поинтересовался канцлер.

– Полное уничтожение. Мне нужны полторы сотни гончих и сотня убийц. Я проведу свое расследование и уничтожу всех, кроме одного-двух, которых направлю в Закат для процесса.

– Если все будет сделано правильно, то ты займешь место генерала Поттьера – старый интриган увлекается, его давно пора заменить на свежего человека.

– А если будут помарки? – Анттон знал о том, что канцлер любит, когда все происходит строго по плану. Сам же он никогда не отступал от своего слова, правда, и давал его не очень охотно.

– Если будут помарки, то ты отправишься в какую-нибудь восточную провинцию, в заштатный университет преподавателем магии. – Чтобы подчеркнуть иронию, канцлер даже перестал жевать.

– Понял, помарок не будет. – Анттон дождался, пока телефон пискнул, сообщая, что на другом конце провода положили трубку.

Сегодня вечером он сделает предложение Карин. Через несколько дней придет морской транспорт с убийцами, гончими и парой магов, которые передадут Анттону управление над поднятыми.

А затем самый молодой губернатор империи проведет чистку. Он уничтожит всех предателей, а последние двое утонут вместе с транспортом, направляющимся обратно в Закат.

Канцлер, любящий докапываться до буквы, признает это помаркой и отправит Анттона в заштатный университет.

Подняв университетские и отцовские связи, тот выбьет назначение в восточную Аллию. На профессорской должности не надо доказывать лояльность, а дети впавшего в немилость чиновника и представительницы «новой» аристократии вряд ли займут высокие посты в империи.

Анттон просчитал все.

Его ждет уютное плетеное кресло-качалка, любимая жена, приятная работа и много детей.

– Мессир! – Свенир ворвался в кабинет и всплеснул руками. – Как вы похудели!

«Надо бы сделать менее громкого халдея, – подумал губернатор. – Как слуга провинциального профессора этот слишком патетичен».

Примечание автора

Меня всегда завораживали культуры, не похожие на нашу. Другие миры, которые совсем рядом – какие-то за несколько тысяч километров, какие-то всего в паре веков от нас.

Где люди совершенно по-другому воспринимают мир, смерть, религию, друг друга.

Как можно владеть человеком? Как можно не бояться смерти? Как можно считать наркотики нормой?

Попытка узнать другую культуру через завороженность и удивление ведет к пониманию; и в какой-то момент ты вдруг осознаешь, что рабство в Риме в общем-то не было той упрощенной системой, которую нам дают в учебниках истории. Что вера в загробный мир или вывод инстинкта самосохранения из значимых приоритетов – достаточное средство для ухода от страха смерти.

Что наркотики по большому счету часть практически любой культуры, и мы с нашим курением и алкоголем – отнюдь не исключение, а во многом даже более красочный пример, чем Китай в период опиумных войн.

И когда приходит это понимание – то хочется придумать свой, уникальный мир. Свою культуру, практически не связанную с нашей. Такую, чтобы на непредвзятый взгляд она вызывала отвращение – но если всмотреться через призму авторского восприятия, чтобы все становилось вполне нормальным и логичным.

И я написал «Подъем с переворотом».

Этот рассказ мне нравится.

Уважаемый читатель!

Дочитав книгу до конца, Вы, наверное, уже можете сказать – понравилась она Вам или нет. Мы будем признательны за любые комментарии к этому сборнику, которые Вы можете оставить в наших сообществах:

/

Если данная книга попала Вам в руки бесплатно, то Вы можете отблагодарить ее автора и издателей, оплатив электронную копию в нашем интернет-магазине . Кстати, там же можно приобрести и бумажную версию.

Покупка книги – это мощный стимул для писателя творить дальше, ощутимое доказательство его востребованности. Поэтому сам факт Вашей поддержки несравним с той суммой, которую Вы заплатите за книгу.

Мы надеемся на новые встречи с Вами на страницах наших книг!

Редакция издательства «Фантаверсум»

Оглавление

Предисловие

Благодарности

Еще о сборнике

Вперед и в сторону

  Енька в тенегрядущедобром

  Республика Знаний 

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

  Пожиратели книг

  Джулик

  Свинобабка

Другие сказки

  Перепелиное яйцо

  Особенности Щучьего Лога

  Драконья доля

  Плакальщик

  Катажина, или Молот Биллевичей

  Зргр

Игры со смертью

  Князь Разумовский-Таврический

  Пушкарь и красавица

  Раритетный человек Тэнгри

  Подъем с переворотом

Уважаемый читатель! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg