«Стеклянная республика»

Стеклянная республика (fb2) - Стеклянная республика [litres] (пер. Мария Сергеевна Фетисова) (Небоскребный трон - 2) 1486K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Том Поллок

Том Поллок Стеклянная республика

Copyright © 2013 by Tom Pollock

© М. С. Фетисова, перевод на русский язык, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Моей сестре Саре, которая всегда находит меня в конце дня.

Часть I. Девушка, которая оглянулась

Глава 1

Над спортивной площадкой грянул смех. Как и большинство видов оружия, он обладал двумя гранями, и высокой девушке в зеленом головном платке были хорошо знакомы обе. Она внимательно прислушивалась к нему, даже пока шутила сама, тревожно следя за малейшими изменениями.

– Если честно, пройдя недельный курс тренировок, я окунулась в мир подпольных боев без правил. Лицо – заслуга одной девахи, злобной маленькой твари вполовину меня ниже: спрятала в перчатки крошечные гвоздики. Никого не волновало, что это вообще-то запрещено. С каждым ее ударом я словно бы получала по лицу от росомахи.

Несколько учеников, кутаясь от февральского холода, сгрудились вокруг Парвы Хан по прозвищу Карандаш или просто Кара. Она с трудом удержалась от того, чтобы плотнее обмотать лицо платком под их пристальными взглядами.

Одна из слушательниц, шикарная блондинка в шубке из искусственного меха, нетерпеливо зашипела:

– А если серьезно, Парва…

– Серьезно, Гвен? – Кара пожала плечами. – Если серьезно, то это все ревнивый любовник, заявивший: «Так не доставайся ж ты никому!».

Снова раздался, на этот раз быстро стихнув, нерешительный смех. Гвен Харди, слегка округлив глаза, переспросила:

– Э-э… правда?

– Конечно, – невозмутимо кивнула Кара. – А, может, это был рассвирепевший кот – здоровенный мутант Котзилла. Когти вот такие, – она показала руками. – Не помню уже, столько времени прошло…

– Четыре месяца.

– Да ладно, это всего лишь мое лицо, а не что-то важное…

– Парва! – Гвен болезненно широко улыбнулась. – Так ты нам расскажешь?

Кара облизала шероховатые губы, отчаянно желая, чтобы ее тактика не предусматривала столь частого исполнения роли придворного шута перед маленькой свитой Гвен. Однако она без предупреждения исчезла на три месяца и вернулась с восстановленной губой и щеками в сплошных шрамах. Если хочешь снова влиться в школьное сообщество с таким багажом, нужно заручиться поддержкой кого-то влиятельного.

Кара устроила представление, оценивающе оглядев всех троих, словно решая, готовы ли они услышать правду: Гвен Харди, которую Творец в его бесконечной мудрости создал хорошенькой, умной и жесткой, словно алмазный резец, стояла рядом со своим парнем Аланом Джексоном, не глупее ее, но говорящим исключительно тихо и односложно. Все в нем казалось таким же рациональным и эффективным, как крепкий каркас, вшитый в форму его футбольной команды[1]. Рядом с Аланом, стараясь не слишком явно показывать свое волнение от такого соседства, стояла миниатюрная веснушчатая Труди Шталь. Труди заменила недавно закончивший школу кошмар по имени Харриет Уильямс в роли неостановимой рукоятки школьной мельницы слухов и, казалось, все еще захлебывалась от восторга, в какую благородную компанию угодила.

Кара поманила их к себе, и они, окруженные криками мелкоты, пинающей по асфальту теннисные мячики, придвинулись друг к другу, затаив дыхание от неожиданной близости.

– Ну? – требовательно спросила Гвен.

Глубоко вдохнув, Кара тихо проговорила:

– Меня похитил живой моток колючей проволоки – слуга бога разрушения с подъемными кранами вместо пальцев. Я стала носителем этой твари, и она отправила меня убить Бет Брэдли, которая меня и освободила. Пока Бет резала чудовище заостренным прутом, я из последних сил удерживала его своим телом.

Воцарилось долгое молчание. Потом Алан, чуть не поперхнувшись, рассмеялся, Гвен, хоть и с улыбкой, топнула ногой, выпуская клубы разочарования, а Труди буркнула:

– Черт, а я-то надеялась на что-нибудь сто́ящее.

Звонок возвестил об окончании утренней перемены, и, болтая, шумя и ругаясь, ученики Фростфилда потянулись к дверям главного здания. Все младше шестнадцати носили, по крайней мере номинально, сине-серую форму. «Сверху, – подумала Кара, – это всё, должно быть, напоминает устремившуюся к сливу волну грязной воды».

Гвен закинула сумку на плечо и положила руку Алану на шею, притягивая парня к себе и демонстративно целуя. Наконец, оторвавшись от него, она поинтересовалась:

– Что сейчас?

– Математика, – ответил Алан.

Гвен закатила глаза, и Труди, беря с нее пример, застонала.

– Какого хрена, – пробормотала Гвен. – С новой теткой? Этой Фургончик? Баранчик?

– Фаранчек.

– Неважно. У нее такой акцент – кто-нибудь вообще понимает, что она говорит? Никогда не думала, что скажу это, но мне реально не хватает Солта. Тру, тебе удалось узнать, что с ним случилось?

– Не особо, но парочка семиклашек болтает, будто его отстранили, – ответила Труди. – Вроде бы какая-то телка настучала, что он ее лапал.

Кара почувствовала, как ее желудок сжимается.

– Правда? – она постаралась, чтобы голос не дрогнул. – Кто?

Труди заметно приуныла:

– Они не знают.

– Лживая эгоистичная сучка, – раздраженно фыркнула Гвен. – Лишь бы внимание к себе привлечь, а нам с экзаменами подгадила. Вот, если бы какой-нибудь парень сказал, что Солт к нему полез…

Гвен не договорила, и все, включая Кару, захихикали, хотя шутка получилась несмешной – уши и ребра горели, и она чувствовала, как смех словно бы вонзает лезвие ей в живот, потому что иногда другого выхода у тебя просто не остается.

– Ты не идешь, Парва? – поинтересовалась Гвен, когда Кара не последовала за ними к дверям.

Кара покачала головой, натянув карикатурно-скорбное лицо и рисуя пальцем невидимую слезу, бегущую по щеке.

– Все еще пользуешься своей травмой? – шутливо поцыкав, поинтересовалась Гвен. – Везучая буренка. Однако я тебя не виню. Могла б сачкануть, сама сачканула бы. – Она взяла Алана под руку, и неприкасаемая парочка вплыла внутрь. Труди помедлила, заправляя прядь рыжих волос за ухо.

– Ты все нам расскажешь, Парва, – добрым голоском проговорила она, явно волнуясь. – Твои истории забавны и все такое, и Гвен дает тебе поблажку, но рано или поздно ты нам расскажешь, что за фигня приключилась с твоим лицом. – Она склонила голову, изучая Карины истерзанные щеки. – Я просто хотела убедиться, что ты это понимаешь.

Кара выдавила из себя улыбку, почувствовав, как изгибаются шрамы: десятки насмешливых псевдо-ртов.

– Конечно, Труди, – кивнула она. – Будет здорово с кем-нибудь поделиться.

– Для этого и нужны друзья, – приподнявшись на цыпочки, Труди чмокнула ее в щеку и направилась к дверям.

Кара двинулась против движения текущих по спортивной площадке учеников. Что-то холодное приземлилось на ее ресницы: из желтеющих облаков посыпались снежинки. Девушка потуже замоталась в головной платок и содрогнулась.

«Ты все нам расскажешь».

Она должна была понимать, к чему это приведет. Кара болталась с Гвен, потому что ее… покровительство – иначе не назовешь – отваживало весь остальной Фростфилд. Но Гвен не занималась благотворительностью. Блондинка хотела, чтобы все остальные видели: она – единственная, перед кем открылась искалеченная девушка. Единственная, кто может получить ответы на вопросы, от которых гудит вся школа.

Где Кара провела три недели прошлой осенью?

Что случилось с ее лицом?

И куда, черт возьми, подевалась лучшая подруга Кары, Бет Брэдли, без которой раньше ее не видели ни минуты?

Погруженная в свои мысли, Кара чуть не врезалась в школьный забор. Очнувшись, вздрогнула и сгорбилась под снегом. Поднялся ветер, и теперь его вой метался вверх и вниз, с легкостью меняя октавы. Девушка была только рада – все остальные поспешили внутрь, и шансов оказаться замеченной стало меньше. Старый корпус младших классов выходил на спортивную площадку перед нею, забинтованный сигнальной лентой, словно сломанная кирпичная нога. В нем нашли асбест, пока Кара отсутствовала, и все здание оцепили, разметив края запретной зоны оранжевыми конусами.

«Потайные места города так легко раскрываются», – подумала Кара.

Опасаясь видеокамер, она сжалась за клубком колючих вечнозеленых кустов, росших возле стены, окаймлявших проход к пожарной лестнице на задворках.

Воздух внутри был сырым, словно в пещере, но без ветра сразу стало тепло. В тусклом свете, просачивавшемся сквозь грязные окна, вырисовывались небольшие курганчики из мух. Пройдя по коридору, Кара перелезла через парочку перевернутых шкафчиков и нырнула в дверь справа.

Раньше здесь был туалет для девочек. Кабинки стояли открытыми, опущенные пластиковые крышки покрывал толстый слой пыли. Раковины выдавались из стены, словно подбородки драчунов, над ними были прикручены огромные безрамные зеркала.

На всякий случай удостоверяясь, что она одна, Кара проверила кабинки.

В горле что-то тревожно заклокотало, когда она подошла к зеркалу и увидела себя вблизи: шрамы пересекали щеки, словно трещины на разбитом стекле. К счастью, доктор Валид задолжал отцу со студенческой поры, так что не взял ни пенса за восстановление ее ноздри и нижней губы, использовав кожу с бедра. Тщательно нанесенный грим мог скрыть границу между двумя типами кожи, но он же делал кожу слишком ровной, что бросалось в глаза. Большего, если люди подбирались слишком близко, от них было уже не спрятать.

– Это по-прежнему ты, Кара, – прошептала она. – Просто некоторые части поменялись местами.

Постепенно отвращение улеглось – спасибо заплесневелому полуразрушенному туалету, единственному месту в мире, где она могла найти понимание.

Наклонившись к зеркалу, она постучала по нему костяшками:

– Привет? Привет?

Ее голос гулко отразился от плитки.

Привет? Привет?

– Привет.

В зеркале Кара увидела худощавую девушку, выходящую из кабинки – одной из тех, которые она только что проверила. Гостья подошла к ней сзади, обняла за талию и положила подбородок на плечо. Кара чувствовала объятия девушки и приятное тепло ее щеки возле своей собственной, но не удосужилась скосить взгляд, зная, что ничего там не увидит. Она глядела в зеркало, изучая никем не отброшенное отражение.

Одежда оказалась разная – девушка в зеркале, очевидно, прошлась по магазинам. На ней были обтягивающие джинсы, стильная кожаная куртка и туфли на каблуках, поэтому, чтобы обнять Кару, ей пришлось немного наклониться. Платок на голове тоже выглядел новым: дорогой голубино-серый шелк. Однако лицо… лицо было таким же: смуглое, с тонкими чертами, проступавшими из-под хитросплетения шрамов.

Кара посмотрела в зеркало и увидела, как ее отражение раздвоилось. Две ее копии оглянулись назад.

Девушка рядом со своим отражением расплылась в ухмылке, так что рубцы, окружающие ее рот, даже стали по-своему красивыми.

– Хорошо выглядишь, подруга, – проговорила она.

Глава 2

Новое лицо Кары напоминало приятеля-тролля: из тех неверных манипуляторов, что прилипают к тебе, навязываются в лучшие друзья, требуют постоянного внимания и заботы, а потом, стоит появиться кому-нибудь другому, выставляют тебя на посмешище.

Выйдя из больницы, девушка не один час провела за туалетным столиком с тональным кремом, похлопывая, как ее учили, спонжем по бугристой перекрученной бесцветной коже в попытках превратить то, что она видела в зеркале, обратно в кого-то знакомого.

Первую неделю она ходила вообще без макияжа. На радостях, что выжила, девушка пыталась попадаться на глаза незнакомцам и завязывала разговоры на остановке 57-го автобуса о погоде или «Аббатстве Даунтон»[2]. Вынуждать их смотреть на нее доставляло ей кровожадное удовольствие.

Оно того не стоило.

Только маленькие дети позволяли себе открыто таращиться; взрослые же, если их застукивали пялящимися, проявляли неожиданный интерес к собственным ботинкам, и Кара начала все больше и больше скрывать свое новое лицо.

Она стала бегать по ночам, уставившись в асфальт, чтобы не видеть Натрииток, зажигательно танцующих внутри фонарей, и бегала, пока морозный воздух не вспыхивал в легких огнем, а пот не пропитывал платок, повязанный вокруг головы. Нашла в интернете программу силовых тренировок и упражнялась в своей комнате, пока пальцы не покрылись броней мозолей, а она не начала несколько раз подтягиваться на перекладине над дверью. Воодушевление от того, что тело слушается ее, казалось демонстрацией неповиновения, вызовом миру, и она с удовлетворением смотрела, как сквозь туго натянутую кожу проступают ребра. Кара стала немного внимательнее относиться к тому, что ела, потом еще немного, и еще. Еда казалась опасной; она могла разрушить изменения, к которым девушка себя толкала. Она нарезала и перемешивала нут и шпинат в тарелке, сдабривала хлебом, но съедала совсем мало. Каждый не попавший в рот кусок казался очередной победой. Обеспокоенные взгляды родителей девушка старалась не замечать.

«Тебе виднее, Кара, – говорила она себе. – Это твое тело. Твое. Все будет хорошо».

Молиться стало практически невозможно. Не то чтобы ей никогда не случалось пропускать молитву в то время, которое она теперь называла просто «До». Тогда она, бывало, просыпала или носилась с Бет, или была так занята, что просто забывала, но тут было другое. Сначала она аккуратно выдерживала время: ей хотелось, чтобы молитва стала опорой, стержнем. Но знакомые слова застревали во рту, она запиналась, не дочитывая до конца, чувствуя себя при этом ужасно, глубоко неискренней. В конце концов, перестала даже пытаться. Когда отец попробовал читать молитву дома, она заявила, что лучше будет молиться у себя в комнате, и долго смотрела ему в лицо, демонстрируя свои шрамы, пока он не бросил спорить.

Когда она стала укладываться с утренним макияжем в сорок пять минут, и руки перестали дрожать, держа спонж, Кара вернулась в школу.

Автобус № 57 вез ее мимо стройки на Далстон-Хай-роуд. С верхней площадки сквозь зябкий туман Кара видела краны, длинные и тонкие, словно зимние деревья. Они стояли неподвижно, их двигатели остановились и замолкли, но она все равно вжималась в кресло. Внутри одного из гаснущих фонарей что-то мелькнуло, и на мгновение на фоне стекла показалась рука.

В кармане загудел телефон. Вытащив его, Кара прочитала: «Слева».

Снаружи в устье переулка что-то мелькнуло: похожее на человека в капюшоне, но невообразимо быстрое.

Телефон снова загудел.

«Слишком медленно. Справа».

Через дальнее окно Кара увидела силуэт, перелетающий пропасть между двумя крышами.

«Кара! Это труднее, чем кажется, знаешь ли. Соберись и попробуй еще раз. Оглянись».

Кара, закатив глаза, медленно – очень медленно – оглянулась.

Вися вверх ногами, каким-то образом зацепившись за крышу и прижав нос к стеклу, девушка с кожей цвета бетона посылала ей длинный медленный поцелуй.

«Думала, я пропущу день твоего возвращения в дурку?»

Они остановились у металлических ворот Фростфилдской средней школы. Было еще слишком рано. Несколько ребят в форме, словно шерпы, сгорбились под рюкзаками около родительских автомобилей. Пара из них взглянула на Кару, но никто не признал. Она оглянулась через плечо, впитывая пейзаж. Терракотовые крыши восточного Лондона налегали друг на друга, словно сегменты насекомых, в длинных тенях высоток.

Одной ногой Бет оперлась о воротный столб – капюшон вверх, голова вниз – пальцы мелькали, пока она набирала сообщение. Остроконечный железный прут, с которым она теперь не расставалась, покоился на сгибе локтя. Она повернула экран к Каре. «Готова? Уверена?»

Кара выдохнула:

– Не-а, но я не уверена, что это вообще когда-нибудь произойдет, так почему бы не сейчас?

«Только хардкор, Карандаш Хан. Я тобою горжусь».

Асфальтово-серые глаза встретились с Кариными.

Не отводя взгляда, Бет набрала вслепую:

«Ты ведь знаешь, что я пойду с тобой, если захочешь? Черт с ними. Я все еще числюсь там. Просто скажи, и мы будем сидеть вместе на французском».

Кара с любопытством поглядела на подругу.

– Когда я в прошлый раз это предложила, ты не горела энтузиазмом.

Бет немного смущенно пожала плечами.

«Мне этого не нужно. Но я бы встала рядом с тобой перед расстрельной командой, если бы ты захотела».

Кара поступила бы так же.

Она коснулась щеки.

– Нет, спасибо, Би. Мне бы не помешало уйти с авансцены, но боюсь, ты отберешь у меня последние крохи славы.

«Без паники! У меня есть копье».

Она шутила. Возможно.

И все равно Кара поморщилась при мысли о том, что Бет воткнет свой прут в любого, кто не так на нее посмотрит. Теперь в ее подруге чувствовалось что-то дикое, и она не могла ничего с этим сделать.

– Однако, – сказала она, – думаю, это могло бы немного поколебать Нормальное Функционирование.

Уловив виноватую вспышку в глазах подруги, Кара одновременно услышала эхо собственного голоса:

«С меня довольно путешествия вниз по кроличьей норе, Би».

Она так решила, и должна была этого держаться, не позволяя себе оглядываться. Бет протянула руку, Кара прижала свою ладонь к ее, и они переплелись пальцами. Странная кожа Бет царапнула подругу: теплая и шершавая, словно летний асфальт.

Бет набрала одной рукой:

«Найду тебя в конце дня».

Девушка с кожей цвета улиц с силой оттолкнулась от ворот, засунула прут под мышку и вплыла в медленно сгущающуюся утреннюю толпу.

Кара поймала несколько неодобрительных взглядов напыщенных «пенсов».

Опустив голову в капюшоне пониже, словно прячась от ветра, Бет могла сойти за обычного подростка, который, поглядев утром понедельника на школу, решил сегодня не заморачиваться.

«Ты – по-прежнему ты, – убеждала себя Кара, поворачивая обратно к воротам. – А школа – по-прежнему просто школа».

Как будто в этом-то и не состояла вся проблема.

Вцепившись в лямки рюкзака, как в стропы парашюта, она протолкнула себя в ворота.

В коридорах Фростфилда царила обычная какофония смеха, выкриков, подтекающих из телефонных динамиков басов, учителей, скрипучего линолеума и хлопанья шкафчиков. За всем этим Кара слышала отрывочное бормотание и прерывистые вздохи. Видела поспешно отводимые взгляды.

– …смотрите, кто вернулся…

– …что с ней случилось?..

– …где ее припанкованная подружка?

– …ее выгнали за ту фигню с граффити, помните?

– Не-а, Солт не стал это раздувать… кстати, а где Солт?

Кара точно знала, где доктор Джулиан Солт: под чертовой подпиской о невыезде.

Следователь, ведущий ее дело, звонила ей накануне, чтобы об этом сообщить. Та же темноволосая женщина с усталым взглядом неделю назад четыре часа ласковым голосом задавала Каре до боли тупые вопросы.

– Нет, – отвечала Кара, чувствуя себя маленькой и обиженной, сжимая мамину руку. – Мы никогда не делали… этого. Но он прикасался ко мне. Нет, силой не принуждал. Нет, это был… это был шантаж. Он угрожал засадить Бет в детский дом. Она моя лучшая подруга. Нет, она не знает. Нет, я не знаю, почему вы не можете с нею связаться.

И:

– Нет, шрамы не от этого. Несчастный случай.

И она громоздила все ту же нелепую ложь о витринном стекле, которую скормила приятелям, потому что как – как, во имя всего святого! – им было поверить в правдивую историю?

Каре потребовалось немало времени, чтобы распознать в черном удушающем чувстве, заклокотавшем в горле, ярость. Даже хотя ее уверили, что «дело движется» и «приняты меры», то, что Кара набралась храбрости и позвонила, а Солт по-прежнему спокойно угощался воскресным обедом дома в компании жены, привело ее в бешенство.

– Эй, Парва.

Кара удивленно подняла глаза. Улыбка Гвен Харди трещала электрическим напряжением вест-эндской вывески. Моргнув, Кара, запинаясь и заикаясь, произнесла:

– Г-Гвен.

Гвен одобрительно кивнула, словно Кара заслужила приз за то, что запомнила ее имя. Теперь коридор притих – все смотрели на них. Пристальное внимание показалось Каре ледяным ветром. Она приготовилась отвечать на неизбежный вопрос: «Что, блин, случилось с твоим…»

– Бет не с тобой? – спросила Гвен.

Кара покачала головой, скорее удивляясь, чем отрицая. Возможно, это имя впервые слетело с глянцевых губ Гвен, но она произнесла его с непринужденной интимностью, словно Бет была ее лучшей подругой, а не Кариной.

– Жаль! В любом случае, здорово, что ты вернулась. Если захочешь потусить за обедом, ты помнишь, где мы обычно сидим.

Кара медленно наклонила голову, стараясь не показать, насколько озадачена. Супер-пупер-правильные черты лица Гвен смялись, когда улыбка стала еще шире, хотя до глаз она так и не доехала. Лишь когда Кара посмотрела мимо нее на потрясенных других учеников и услышала возмущенный шепот, она поняла, что́ сейчас произошло.

Она была меченой, неприкасаемой уродиной. Кара уже подготовила себя к этому, настроилась на битву. А Гвен Харди нарочно все это перечеркнула. Вышла и предложила бедной и несчастной приют, потому что могла себе это позволить как единственная, кому не приходилось бояться социальной заразы, принесенной с собой искалеченной девушкой. Она была неприкасаемой в другом смысле и использовала Кару, чтобы просто ткнуть в это носом всех остальных.

…она просто использовала меня…

Кару вдруг забила дрожь.

Все смотрели на нее.

Пальцы забарабанили по бедрам; она попыталась остановить их, но не смогла.

По коже пробежали горячий и холодный озноб.

…использовала меня…

Кара быстро моргнула, и в памяти всплыли образы: лицо, высеченное в разодранной кладке на стройке; краны – металлические когти; стальные колючки впиваются в кожу. Грудь напряглась, словно связанная проволочным жгутом. Кара вспомнила подсыхающую на щеках кровь, попыталась было утихомирить мышцы, и горячий стыд окатил ее с головы до ног, когда она потерпела неудачу.

Кара бросилась вон из коридора.

Закрытый корпус для младшеклассников был единственным местом, где она могла побыть в одиночестве.

Девушка нечаянно обнаружила себя в туалете, сидящей на холодном полу, обнимая колени, пока дрожь не унялась.

– Вот, значит, – отдышавшись, пробормотала она себе под нос, – каково возвращаться. Ну, ладно, мы ведь справились? В следующий раз справимся получше.

Она отвернулась от зеркала на стене и со щелчком открыла пудреницу. Это был ритуал, важный, как все ритуалы.

– Это все та же ты, – прошептала она. – Тебя просто немного переделали.

Она посмотрела на себя, пойманную между маленьким круглым зеркальцем и внушительными безрамными панелями, прикрученными к кафелю: покрытые бессчетными шрамами девушки в платках со смазанным макияжем вытянулись в ряд отражений, словно их было ровно по одной на каждую причину, что привела ее сюда.

А потом все ее отражения вдруг сплющились в одно. Мгновением позже карманное зеркальце разбилось, боль пронзила череп, и девушка закричала. Казалось, дрожащая линия разлома прошла прямо через ее голову.

Мир вокруг затрясся и расплылся. Под ладонями оказались холодные плитки, болели ушибленные колени. Кара не помнила, как упала. К горлу подступила тошнота, но она подавила ее.

Ее быстрое прерывистое дыхание было единственным звуком в тишине. Она поднялась, пошатываясь, и потянулась уцепиться за раковину, чтобы восстановить равновесие.

– Кара.

Ее собственный голос. Немного странный, словно записанный на автоответчике, но ошибки быть не могло.

Кроме того, что она ничего не говорила.

– Кара… – голос донесся у нее из-за спины, где были только кафель и зеркало. Он звучал обескураженно и очень, очень напуганно. – Кара, пожалуйста…

Девушка втянула восстановленную губу между зубов и прикусила ее.

А потом оглянулась.

Глава 3

– Гвен не так уж и плоха, – заявила Кара, растягиваясь на холодном бетонном полу. – По крайней мере, не так, как толпа, с которой она хороводится. Они… – она стала нащупывать нужное слово.

– Ядовитые? – вставила девушка за зеркалом. Ради взаимного удобства они договорились, что она Парва, а не Кара.

– Я на полном серьезе считаю, что если Иран накопит стратегические запасы друзей Гвен Харди, туда вторгнутся американцы… А против Труди Шталь, наверное, есть персональная конвенция ООН.

Смех Парвы отозвался через стекло.

– Ну что, в честь твоей новой шайки?.. – отражение девушки пошарило в статусной кожаной сумке и к Кариному удивлению вытащило бутылку вина. – Надеюсь, они сделают тебя немного счастливее.

– Ты еще и пьешь?

– Кара, – терпеливо проговорила Парва. – За последние четыре месяца я была похищена чудовищем из колючей проволоки, скакала во главе армии трубчатых волков и вернулась в школу посреди семестра. Есть лишь одна девушка, настолько же, как и я, заслуживающая выпивки, и я с радостью поделюсь с нею.

Она отвинтила крышку и сделала несколько глотков прямо из бутылки, прежде чем приложить ее к губам Кариного омертвевшего отражения.

Кара отпрянула:

– Но я никогда… – начала она.

Оскалившись на нее через зеркало, копия сказала:

– А я больше не ты.

Кара это знала. Она засыпала Бет осторожными вопросами, изображая праздный интерес, и выудила, сколько смогла, о зеркальной знати и их зазеркальном городе. Девушка по ту сторону стекла образовалась из нее – сложилась из ее бесконечных отражений, пойманных между двумя зеркалами, – но на этом их сосуществование закончилось.

С этого момента Кара и Парва разошлись, словно лучи преломленного света; теперь у Парвы были собственные чувства, жизнь, насчитывающая уже несколько недель с тех пор, как она впервые ступила в нечто, простиравшееся за отражением двери туалета.

Она пила вино, ела мясо и ругалась, как рядовой с геморроем. К зависти Кары, ей даже удалось устроиться на работу, хотя она и не признавалась, чем занимается.

И все же она по-прежнему была Карой: почти семнадцать лет они были одним целым. Парва перевидела все, что видела Кара, перечувствовала все, что чувствовала Кара. У нее словно бы появилась сестра, странный близнец – близнец, который понимал всё. Даже Бет было до нее далеко.

– …Хочу тебе кое-что показать, – Парва тихонечко дунула в горлышко бутылки, и текучий трубный звук отозвался в обоих туалетах. – Дай мне руку. – В зазеркальной комнате она протянула руку к отражению Кары. Кара потянулась к пустому пространству перед собой и почувствовала, как на ее коже сомкнулись теплые невидимые пальцы.

– Что ты?..

– Ц-с-с, – Парва снова полезла в сумочку.

Вытащив телефон с наушниками, она вставила один себе, а второй – в ухо Кариного отражения.

Кара услышала треск старомодного вальса и почувствовала призрачную руку на пояснице.

– Давай, – подбодрила Парва, – раз-два-три, раз-два-три!

И они растворились в скрипучей музыке.

Кара неуверенно поддерживала ритм, немного спотыкаясь, обнимая пустоту. В зеркале она видела, как ее ведет с иголочки одетая копия.

– Раз-два-три, раз-два-три – вот так.

Кара почувствовала, как ее руки поднимаются над головой, и закружилась под ними в ритме лихого гиканья Парвы. Девушка поймала себя на том, что смеется, пока они кружатся по полуразрушенному туалету, словно по бальному залу девятнадцатого века.

– Где ты этому научилась?

– Раз-два-три. На работе: меня учат всяким таким вещам, это…

– Ау! – Кара внезапно вырвалась. Она запрыгала по кругу – боль шипами впилась в ногу.

– Извини! – поморщилась Парва. – Я не привыкла вести и э-э-э… обувь тоже новая.

– Ага, я заметила, – Кара сползла по стене туалета и стянула кроссовок и носок. По ощущениям Парвин головокружительный каблук пронзил кожу, но, по крайней мере, крови не было. – Тебе пришлось вернуться к Выси, чтобы на них вскарабкаться?

Парва улыбнулась из зеркала. Шутки об убиенном Короле Кранов были частью их повседневности. Они чувствовали прилив странного мужества, обезоруживая смехом воспоминания о своем похищении.

– Сама справилась, – ответила она. – Легко!

– Весьма недурные. Тоже с новой работы? – Кара театрально схватилась за сердце. – Вот она: смертельная доза. Официально заявляю, что ревность, которую я испытываю, несовместима с жизнью. Новые модные туфли, модные уроки танцев: хотя бы скажи своему новому боссу, что это попахивает рабовладением.

Парва пожала плечами:

– Извини, сестренка. На самом деле новый босс весьма мил. Как и все – по крайней мере, большую часть времени.

– Большую часть времени.

Ее зеркальная сестра нахмурилась.

– Ничего особенного, просто… здешние лучшие люди – только некоторые, заметь, и только иногда – но… То, как они смотрят на меня… Я чувствую эти взгляды, поворачиваясь к ним спиной. Иногда… иногда я не могу избавиться от ощущения, что они хотят меня прикончить.

Кара вздохнула. Звучало знакомо.

– Думаю, после всего случившегося с нами чувствовать подобное – нормально, понимаешь?

– Понимаю. – Парва прикусила отраженную губу. – Просто они смотрят на меня странно.

– Не хочу огорчать тебя, дорогая, – сказала Кара, – но ты собрала на своем лице три пятых общего объема шрамов западного мира. – Она мягко улыбнулась. – Так ты расскажешь мне, что это за волшебная новая работа?

Парва уже собиралась рассказать, когда в закрытое окно влетел далекий отзвук звонка.

– Расскажу в следующий раз, – девушка в зеркале всегда, словно Шахерезада, приберегала последнюю историю на потом.

Кара надула губы и направилась к двери.

– Как угодно. Хорошей работы.

– Кара, подожди.

Кара остановилась в дверях. Нотка одиночества в голосе ее двойника теперь казалась сильнее.

– Как Бет?

– Все бомжует, – сухо ответила Кара. – Якобы до сих пор живет дома, но не думаю, что Пол часто ее видит. Все хорошо, но немного… – она попыталась подобрать слова. – Бет думает, что я…

– …винишь ее, – тихо закончила Парва. – Так и есть. Немножко. Я тоже виню. Должно пройти время.

Кара не ответила.

– Слушай… – помедлила Парва. – Как думаешь… как думаешь, она придет сюда? Я понимаю, почему ты не рассказала ей обо мне, но… было бы здорово повидаться с нею, понимаешь?

Кара представила, как приведет сюда безмолвную серокожую девушку; посвятит в свой последний секрет, и обида тут же обожгла ее горло. Кара любила Би, но это было ее святилище, убежище от жизни, которой она жила из-за Бет.

Обида быстро перегорела. Она любила Би, как и Парва. И в отличие от Кары, Парва уже несколько месяцев не видела своей лучшей подруги.

– Спрошу.

– Спасибо, – Парва с облегчением улыбнулась. – Что у тебя сейчас?

– Английский. Ричард Третий. – Кара передразнила голос из рекламы фильма. – Горбун возвращается!

Парва фыркнула над слабой самоиронией.

– Хорошо, что ты хоть красивая – с такими-то шуточками.

– Нарцисс, – возразила Кара.

Ее копия рассмеялась:

– Выметайся!

Глава 4

Бет натянула капюшон и переступила порог канализации, сжимая железный прут, словно копье.

С каждым шагом она питалась окружающим ее городом, черпая силу и знания голыми стопами бетонно-серых ног.

Рельсовая химера цокает по Блэкфрайарскому мосту, словно железный сердечный приступ…

Пара уличных фонарей гневно мерцают друг на друга через Электрик-авеню: спор между сестрами-Натриитками разгорелся до оскорблений и вызовов на дуэль…

Сквозь стены старого дома в Хэмпстеде идут Каменники, сотрясая стонущую кирпичную кладку мелкой рябью, а в спальне наверху мать успокаивает испуганную дочь, шепча: «Старые дома всегда немного поскрипывают, детка…»

Балковые пауки мчатся вдоль проводов под тротуарами, перешептываясь белым шумом, помехами и украденными звуками…

От того, какими знакомыми звучали паутинистые голоса сквозь шум помех, у Бет заныло в груди.

Стояла обычная лондонская ночь. Обычная, да не совсем, ведь впереди, глубоко в туннелях, таилось нечто очень необычное и такое трудноуловимое, что, не будь Бет в пределах сотни футов от него и не прислушивайся изо всех сил, то, несомненно, пропустила бы…

Островок полнейшей тишины.

Крошечный, не больше ее кулака. Но девушка слышала, как вокруг него преломлялись другие лондонские звуки. Это наверняка то, что она искала.

Бет прочесывала Лондонские коллекторы последние пять ночей, и вот он – первый знак, который удалось найти. Сердце забилось чаще, она покрепче сжала копье и прибавила шагу, не переставая вслушиваться в плеск смыкающейся вокруг лодыжек воды.

Поток расширился и углубился, и девушка пошла вброд по колено. Окутываемая обильными канализационными газами, Бет потрясла головой, пытаясь их разогнать. Справа от нее два смутных человекообразных огонька, один оранжевый, второй белый, перепорхнули через устье туннеля на безопасном расстоянии от воды. В их свечении чувствовалось разгоряченное волнение, заставившее Бет улыбнуться. Межспектральные пары по-прежнему оставались редкостью, но спустя несколько месяцев после войны их становилось все больше и больше: те несколько коротких дней, когда Белосветные и Натриитки бок о бок сражались с Королем Кранов, разомкнули какие-то старые цепи. Девушка задумалась, сколько их пробиралось сюда, пока не одобрявшие подобного старейшины подремывали в дневном свете. Эти двое припозднились.

«Разноламповая любовь», – улыбка Бет растянулась в ухмылку.

Последняя романтическая вспышка померкла, и все вокруг заволокла непроглядная тьма. Несколько месяцев назад Бет осталась бы совсем слепой, но сейчас она видела кирпичные туннели в новых красках: оттенков синяков и грозовых туч.

Она вспомнила парня, самоуверенного, тощего и гибкого, носившего то же копье, что и она сейчас.

«Таким ты видел город, Фил? – задумалась она. – Такой увидел меня?»

Мысль оказалась подобна уколу в сердце английской булавкой.

Завернув за следующий угол, девушка лицом к лицу столкнулась со своей добычей.

Ящер выглядел не очень, но, справедливости ради, она его, кажется, тоже не впечатляла. Цепляясь за кирпичи – полтора дюйма зеленовато-коричневой кожи, – он почернел, скосив на нее глаза, но не двинулся с места.

Не осознавая этого, девушка затаила дыхание.

«Теперь помедленнее, Бет, – велела она самой себе, – помедленнее, как ленивец с похмелья. Помни, что сказал Свечник: не разозли его, покуда не прижмешь».

Бет не двигалась – даже чтобы подобраться к нему. Волоски на шее и предплечьях встали дыбом, и она отчетливо чувствовала каждый из них.

Невпечатляющий ящер медленно моргнул.

Он не только не издавал ни звука – Бет слышала, как звуки в туннеле изгибаются вокруг него. Капающая вода и снующие крысы порождали бесконечные отзвуки от кирпичных стен канализации, но ни один из них не проник в кокон тишины крошечной рептилии. Язык ящера металлически поблескивал, высовываясь попробовать воздух.

«Посиди-ка там еще несколько секунд…»

Девушка дотянулась через плечо до рюкзака и медленно вытащила стеклянную банку без крышки. Ящер уставился на нее.

Она уставилась в ответ.

Ящер снова моргнул.

Бет метнулась. Стекло звякнуло, соприкоснувшись с кирпичом, и девушка плотно прижала банку к стене. Ящер забился внутри.

«Попался!» – мысленно возликовала Бет.

Она слышала цоканье его коготков – непроницаемый газовый пузырь лопнул. Девушка прижалась к основанию банки. Пальцы вспотели. Мышцы в руке натянулись, словно гитарные струны, и она поняла, что ее всю трясет.

Существо замерло и уставилось на нее через стекло яростным расширившимся глазом.

«Что ж, – подумала она, – спасибо Темзе за э…»

Телефон в ее кармане взорвался забористым гитарным риффом, и Бет подпрыгнула. Влажные кончики пальцев скользнули по стеклу; она попыталась снова в него вцепиться, но было уже слишком поздно. Звонок оборвался как раз вовремя, чтобы она услышала звон разбивающейся банки.

Бет едва успела удивиться, как, во имя Темзы, сигнал смог добить досюда, когда ящер сорвался со стены.

«Вот дерьмо».

Долю секунды рептилия падала, а потом зависла в воздухе. Вильнув хвостиком, ящер начал лениво вращаться, словно крокодил в воде.

«Дерьмовое дерьмо».

Он крутился все быстрее и быстрее, его очертания размылись, и Бет почувствовала, как зловонный воздух подземелья приходит в движение. Края ее одежды зарябили, вонь загустела, прилипнув к губам, в нос ударила едкая волна газов. Хвост ящера опустился и завертелся, смешивая метан с аммиаком, словно художник – краски. Бет попыталась дотянуться до него, но воздушные потоки сбивали руки. Завитки газа быстро текли вокруг, создавая вакуум. Бет перестала чувствовать запахи, слышать звуки – она попалась в клубок тишины. Заскрежетав зубами, девушка скрючила пальцы, но, оказавшись в витках быстро движущегося газа, не могла даже поднять руку.

«Не в витках, – подумала она, беспокойно наблюдая за крутящимся ящером. – В когтях».

Когда ноги оторвались от пола, содержимое желудка перевернулось.

«Беспрецедентное суперпредложение: купи одно ведро дерьма и получи второе в подарок».

Внезапно ящер перестал вращаться и завис в воздухе, однако газ продолжал носиться вокруг него, лупя Бет и одновременно держа ее на весу. Ящер, медленно покачиваясь в глазу созданного им миниатюрного урагана, мелькнул языком, пробуя свою работу, потом повернул зрачок в сторону Бет, и она могла поклясться, что увидела самодовольную улыбку на его рептильей морде.

Щелкнув один раз хвостом, он вылетел из туннеля, словно стрела из лука. Желудок Бет сжался: ее потащило следом.

Мимо, обдирая пальцы, хлестали кирпичи. Вспыхнула боль; маслянистая кровь пузырилась, сворачиваясь со скоростью цемента. Девушка едва дышала. Внутренние органы словно бы размазали по грудной клетке.

Они летели слишком быстро, и ей не хватало света, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть. Бет отчаянно цокнула языком, но мчащийся воздух украл звук, и до нее не долетело никакого эха. Пока они крутились, огибая углы, копье чиркало по стенам, выворачивая руки, но она намертво вцепилась в железный прут – если бросить его здесь, то уже не найдешь…

«Я не знаю, где нахожусь».

Бет передернуло от этой мысли. Лондон был ее городом – она могла коснуться любого дюйма и узнать, где она. Но ее лишили контакта; она оказалась отрезана, заперта в пустом пространстве. Растерянность накрыла, словно тошнота.

В туннель просочилось немного больше света, и глаза ящера замерцали. Пол внезапно оборвался, и Бет увидела канализационный поток, обрушивающийся водопадом под ногами, теряясь во тьме. Девушка запрокинула голову, но потолка туннеля не увидела. Они летели в центре кирпичного ущелья, покрытого тенью сверху и погруженного в тень снизу. Свет лился через крошечные ниши, выдолбленные в правой стене, – тысячи беспорядочных светильников, рассыпавшихся, словно звезды в созвездиях. Бет заглянула в одну из щелей, когда они пролетали мимо, и увидела тошнотворно фосфоресцирующую стеклянную колбу, плотно закупоренную пробкой.

Что-то захлопало мимо лица, и девушка резко отпрянула. Крылатое нечто уселось на краю одной из ниш и тихонько заворковало. «Голубь? Здесь?» – недоверчиво подумала Бет, выворачивая шею, чтобы посмотреть за себя на тающую вдали фигурку.

Голубь чистил растрепанные крылья, покрытые какой-то жидкостью, поблескивающей в лунном свете. Едкий запах обжег ноздри Бет: нефть.

С запахом нахлынули и воспоминания: она погружается в грязный бассейн, где все соки и само естество города вцепляются ей в кожу, вторгаясь внутрь и меняя ее, пока люди в пропитанных – буквально сочащихся – нефтью костюмах ждут на берегу.

Бет подумала о цене, которую промасленные люди потребовали за ее перевоплощение: главное качество тощего парня с городом в коже, делавшее его человеком. Паника ударила ее в живот, когда она представила падение в простирающийся под нею мрак и задумалась, какую плату могли бы потребовать эти люди за то, чтобы вывести ее отсюда.

Наконец, она поняла, где находится. Здесь ей было не место; эта часть города принадлежала нефтяным людям из Химического Синода.

«Убраться. Убраться, – нетерпеливо толкнулась в голове мысль. – Мы должны убраться отсюда».

Но у нее не было голоса, чтобы озвучить мольбу, – его она уже продала.

Летящий ящер держал ромбообразную голову строго перед собой, таща девушку с головокружительной скоростью. Извиваясь, Бет почувствовала, как его когти из аммиака и метана сомкнулись вокруг нее. «Заберите нас…»

Продолжая извиваться, девушка умудрилась освободить одну руку и, забившись, сама того не желая задела брюшко крошечного существа.

«…отсюда!»

Голова ящера дернулась, и он посмотрел вверх, словно что-то учуяв: едва уловимое движение.

Не смея надеяться на удачу, она снова протянула пальцы – но все без толку: дотянуться не получалось. Бет напрягала каждый сустав, преодолевая отталкивающий ее поток газа, но едва смогла коснуться пальцем кожи маленькой рептилии.

В стене над ними она увидела устье бокового туннеля.

«Пожалуйста, – снова подумала девушка, – пожалуйста, заберите нас отсюда».

Что-то вроде разряда статического электричества метнулось от ее лба к пальцам. Голова рептилии мотнулась вверх, она начала набирать высоту: девушка почувствовала биение невидимых метановых крыльев. Сердце подскочило в недоверчивом облегчении, но тут же снова запнулось.

Ящеру не хватало подъемной силы.

«Я слишком тяжелая. – По телу прокатилась горячая дрожь. – Он не может взлететь…»

Ящер накренился вправо, резко и внезапно, и желудок Бет перевернулся. Металлический язычок ударился о кирпичную стену, высекая искру. Ударил жар воспламенившегося газа; Бет прищурилась от яркого света, на лбу выступили бусинки маслянистого пота. Мышцы напряглись в ожидании, что ее поглотит пламя, но сверкающая волна отступила. Прошло несколько секунд, прежде чем она с облегчением разлепила веки.

И впервые увидела удерживающую ее тварь целиком.

Маленький ящер плыл сквозь кипящий воздух в центре гораздо более внушительной призрачной – внешней – рептилии, очерченной голубым огнем, где горел метан. Газодвижущееся создание пошевелило грязными пальцами, и Бет увидела впечатляющие огненные когти, загибающиеся в ответ. Крошечный ящер мотнул головой – и огромная горящая морда, словно марионетка, тоже качнулась. Дернул маленькими бугорками на спине – и огненные крылья отозвались хлопками.

Когти, словно факелы, вцепились Бет в талию. Языки пламени прожгли дыры в толстовке и оставили следы копоти на руках, но не причинили ей вреда: бетонная кожа оказалась огнеупорной.

Канализящер бил огненными крыльями, восходящий поток поймал их, и они ринулись в устье туннеля. Закутанная в голубое пламя, Бет молча возликовала. Они петляли через стыки, влево, вправо, снова влево, затем пространство пронзил иной свет. Ее окатил свежий воздух – они вырвались из арочного прохода на речной берег.

Взмывая прямо вверх, Бет осмелилась взглянуть через плечо и увидела растворяющегося вдали индустриального дикобраза Купола тысячелетия. Под ними раскинулся ночной Лондон, освещенные улицы казались реками магмы, бурлящими среди черных скал крыш.

Пальцы Бет все еще касались мягкого подбрюшья ящера. И тут девушку пронзила идея.

«Налево», – подумала она, и канализящер опустил левое крыло, накренившись к западу.

«Направо», – длинная шея загнулась в противоположную сторону. Жар от огня омыл лицо Бет, когда дракон выправился. Взвинченная и напуганная ее послушанием, девушка уставилась на рептилию.

«С чего ты вдруг стал меня слушаться?»

Карман загудел, потом снова, и снова – три сообщения. Она знала только одну девушку, которая стала бы писать ей посреди ночи. Зажав копье под мышкой, Бет вытащила телефон.

«Можешь прийти сегодня?»

«Хочу у тебя кое-что спросить».

«Пожалуйста?.. Сегодня. К».

Бет ехидно улыбнулась, почувствовав пламя у себя на зубах.

«Ага, Кара, – подумала она. – Могу. Меня подбросят».

Канализящер накренился и закрутился в им же создаваемых потоках воздуха, ложась на новый курс. Внизу, в темном зеркале Темзы Бет увидела крылатую огненную полоску, направляющуюся на север.

Кара успела снова задремать, когда ее телефон ожил. Она взглянула на экран затуманенным взглядом.

«Кара?»

Всего одно слово. Кара нахмурилась.

«Бет», – набрала она и нажала «отправить».

Секунду спустя телефон загудел у нее в кулаке.

«Кара?»

Он жужжал снова и снова, без перерыва, словно настырный ребенок.

«Кара?»

«Кара?»

«Кара?»

Кара вздохнула. Даже погрязнув во всех своих странных способностях и естестве города, Бет обожала злоупотреблять безлимитным пакетом сообщений.

«Что?» – раздраженно ответила Кара. На часах было пять утра. Она не спала, снова и снова прокручивая разговор в голове, оттачивая слова, с которыми покажет Бет Парву, объяснит, почему хранила тайну, но Би заставила ее ждать, небо уже светлело, и Кара почувствовала, что теряет концентрацию. Тревога всколыхнула желудок: девушка была уверена, что все испортит. Часть ее надеялась, что Бет напишет, будто гоняется за рельсовой химерой на другом конце города и не может выбраться. Телефон снова зажужжал.

«Раскрой занавески».

Кара слезла со своей узкой кровати и потопала к окну. Быстро отвела занавеску в сторону… и стукнулась копчиком об пол, не успев понять, что упала. Кара глядела наверх с широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью. Бет сидела на подоконнике, непостижимым образом балансируя на карнизе на кончиках серых пальцев.

За ее спиной, расправив крылья, словно геральдический зверь, парило сотканное из огня чудовище.

Бет усмехнулась, потыкав в свой мобильник, и Карин телефон снова загудел. Она оцепенело подняла его между собой и огненным созданием.

«ПРИРУЧИЛА ВОТ ДОЛБАНОГО ДРАКОНА».

Кара потрясла головой, словно вокруг кружилась муха. В ушах звенел пронзительный писк. Она медленно подалась вперед, подняла раму и наконец-то обрела голос:

– Хм, Би?.. Этот… м-м-м… Это твой?

Улыбка Бет стала еще шире. Девушка пожала плечами со счастливым жестом «Смотри сама», быстро написав: «Думаю, назову его Оскаром».

– А ты не могла бы отвести Оскара чуть подальше, пока он не спалил мой дом?

Улыбка на лице Бет сменилась тревогой. Каким-то образом развернувшись на крошечном карнизе, она потянулась к огню. Внутри чудовища проглядывал темный силуэт: маленькое черное пятнышко в сердце газового пламени. Как только пальцы Бет прошлись по силуэту, огонь внезапно погас. Крошечный ящер вскарабкался по руке девушки и устроился на плече. Щелкнув языком, он уставился на Кару, прищурив маленькие черные глазки.

Бет снова написала:

«Это канализящер, он управляет газами. Метаном и другими. Думаю, может высосать их и из труб – сыграть злую шутку с твоим счетом за газ. Правда, крутой?»

Кара поглядела на свою лучшую подругу.

– Канализационные газы? – невозмутимо переспросила она. – Серьезно? Ты нашла пукающего дракона?

Лицо Бет немного вытянулось, потом она улыбнулась и протянула руку бетонно-нефтяного цвета, словно говоря: «Кто я такая, чтобы судить его?»

Кара отпрянула от окна, и Бет залезла внутрь. Теперь она двигалась по-другому, огибая угол, словно уличная крыса, и оставляя маслянистые отпечатки на белой краске. Оказавшись внутри, она позволила маленькому ящеру переползти с руки на руку, поглаживая его кончиком пальца. Рептилия заскрежетала от удовольствия, почти как кошка. Посмотрев на них двоих, Кара почувствовала, как в груди оседает разочарование.

Бет достала телефон, и Кара посмотрела на экран через ее плечо:

«Он удивительный. Я отправилась за ним в туннели, и он чуть не надрал мне зад, но когда я прикоснулась к нему… Он вдруг изменился, словно захотел защищать меня. Словно хотел делать то, что я от него хотела. Он…»

– Би, – Кара успокаивающе взяла Бет за руку.

Бет опустила телефон и выжидающе подняла брови.

– Знаешь, иногда просто хочется, чтобы ты зашла через дверь.

На лице Бет проступило напускное возмущение. Она указала на ящера у себя в ладони и на город за окном, словно бы говоря: «Когда мне принадлежит все это, заходить в дверь преступно скучно».

– Да, знаю, – с возрастающим раздражением огрызнулась Кара. – Ты принцесса города с этой своей фасонистой серой кожей, металлическим жезлом и здоровенной табуреткой на вершине Канэри-Уорф, и я рада за тебя – правда, рада, но не нужно тыкать меня этим в лицо каждую минуту каждого долбаного дня.

Возможно, она чересчур нажала на слово «лицо» – девушка не была уверена.

Не то чтобы она этого добивалась, но Бет побледнела: ее бетонная кожа посветлела на несколько оттенков.

– Прости, Би, – Карин голос смягчился. – Я просто… В школе оказалось нелегко, и…

Она замолкла, не назвав доктора Солта. Бет еще не знала про учителя математики. Сейчас она вела ночной образ жизни, проводя большую часть времени на улице, так что хранить секрет не составляло большого труда.

– …нелегко, понимаешь?

Бет протестующее подняла руку, но Кара собралась и продолжила:

– Слушай, я знаю: ты пошла бы со мной, если бы я попросила, Би… знаю, что ты хотела бы, но не можешь, правда? Разве что прихватив с собой весь этот мир. Теперь это твой мир, но я не хочу его, Би. Не хочу. С меня достаточно.

Девушка коснулась щеки, с которой уже смыла макияж. Секунду Бет пристально смотрела на подругу со страдальческим выражением на сером лице, а потом пошла к окну. На мгновение Каре показалось, что Бет хочет уйти, но та высунулась, распластавшись на подоконнике, и начала шарить под карнизом.

Снова забравшись внутрь, Бет кинула что-то хрупкое в протянутую Карину руку.

Яичная скорлупка, красная, в белых крапинках, надколотая с одного конца. Сперва Каре показалось, что это обычное голубиное яйцо, но потом она почувствовала его текстуру – грубую на ощупь.

Оно было кирпичным; пещринки оказались крошечными пятнышками раствора. Что-то застучало внутри, когда Кара перевернула яйцо и вытряхнула на ладонь крошечный пучок перьев, прижавшийся к ее коже. Состоявший из шифера.

Бет взяла телефон, настучала сообщение и повернула экран к Каре:

«Черепичный голубь. Прямо под твоим карнизом, Кара. Под твоей крышей. Есть лишь один мир, и ты живешь в нем каждый день».

Кара слегка напряглась, когда Бет заключила ее в объятия.

«Прости, – напечатала Бет, отпуская подругу. – О чем ты хотела со мной поговорить?»

– Я хотела тебя кое о чем спросить, – сказала Кара. Она собралась с духом, чтобы произнести имя Парвы, раскрыть секрет своей копии, а потом запнулась. Есть лишь один мир. В ее сознании всплыло улыбающееся лицо зеркальной сестры.

– Есть ли способ попасть за зеркала? – Только когда вопрос сорвался с губ, девушка поняла, как долго она об этом думала. – Туда, где живет зеркальная знать?

Бет нахмурилась, набрала сообщение, стерла и снова набрала. Кара ожидала увидеть полный подозрения вопрос, но Бет всего лишь написала:

«Не знаю. Ни Фил, ни Гаттергласс об этом никогда не упоминали».

Потом, поколебавшись, добавила:

«Химический Синод, возможно, знает способ, но цена, которую они заломят, того не стоит».

– О, – Кара слегка поникла. – Окей.

Ее голова опустилась, но асфальтовые пальцы поймали девушку за подбородок. Казалось, серое лицо Бет вот-вот треснет от озабоченности:

«Ты все еще пишешь?»

Кара моргнула, взволнованно отворачиваясь:

– Да, Би. Постоянно.

Бет развела руками, приподняв бровь:

«Да, но?»

Это было правдой, Кара записывала полустроки в свой блокнот, но на следующий же день стирала. На бумаге они казались такими вялыми и неполноценными. Она не писала настоящих стихов с тех пор, как четыре месяца назад вышла из больницы.

«Кара, ты в порядке? Мы никогда не хранили друг от друга секретов».

Кара мягко отвела телефон Бет:

– Знаю, Би. Но, может, стоило бы…

Из уважения к Каре Бет спустилась по лестнице и вышла через парадную дверь Ханов.

Замешкавшись на мерзлом асфальте, она наблюдала, как тонкий силуэт Кары вернулся к окну. За последние несколько месяцев она не раз точно так же наблюдала с улицы или с крыши напротив. Видела, как Кара тренируется, как заковывает себя в каркас жесткой дисциплины, стремясь ко все большему контролю над своим телом. Бет думала, что понимает, почему, и это ее беспокоило, но, как вмешаться, она не знала.

Однако сегодня Кара делала нечто, чего Бет никогда не видела прежде: ее рука изогнулась в воздухе, словно обвиваясь вокруг невидимого партнера. Она танцевала.

Глава 5

– Парва.

Едва услышав свое имя, Кара поняла: что-то случилось. Ощутила, как в животе туго скрутилось предчувствие. Гвен говорила тоном, который приберегала для перешедших черту членов стаи: нежным голосом с оттенком печали и обещанием ужасного наказания.

И сейчас она пустила его в ход.

Бросив последний взгляд на святилище заброшенного корпуса младшеклашек, Кара обернулась.

Гвен, Труди и Алан стояли в полузамерзшей снежной жиже посреди спортивной площадки, и не одни. С ними пришли Гарри Бейкер, Фейсал Хамед, Лейла Ахмал, Сьюзи Томас и… и… Фигуры, укутавшиеся в шарфы и шапки, толпились за ближайшим окружением Гвен, вопросительно глядя на Кару. Труди улыбалась, покусывая прядь рыжих волос. Это был не экспромт – подготовленное выступление для публики.

– Как не стыдно, – изрекла Гвен. Ее зеленые глаза затуманились кажущейся неподдельной печалью. Голос отчетливо разносился по зимнему воздуху. – Ведь я, действительно, хотела тебе помочь. – Она потянулась и прижала руку к Кариной щеке.

Кара отшатнулась, наткнувшись на Труди, незаметно примостившуюся у нее за спиной.

– Я хотела, чтобы мы стали подругами, – продолжала Гвен, – но о какой дружбе может идти речь, если мы врем друг другу, Парва?

Пар, сочившийся изо рта Кары тонкими колечками, внезапно повалил клубами. Девушка схватила воздух ртом, плотнее закуталась в платок, порывшись в себе, пытаясь отыскать напускную храбрость, с какой до этого разговаривала с Гвен. Но ничего не шло в голову.

Кара запнулась, зубы застучали от холода:

– О ч-ч-чем ты?

Выражение лица Гвен не изменилось:

– О чем я, Тру? – повторила она.

– Мы знаем, что это ты, – словно хорошо обученный питомец, Труди подражала хозяйке вплоть до флера покровительственного сожаления. – Мы знаем, что это ты сказала, будто бы Солт тебя лапал. – Она вздохнула. – Это печально, Парва, просто душераздирающе.

По толпе пробежал удивленный гул, перемежающийся парой ошеломленных смешков. Собравшиеся поглазеть на казнь начали подтягиваться, чтобы получше рассмотреть жертву, загораживали ей обзор, словно окружая. И тогда Кара поняла, что объединяет пришедших: все они ходили с нею на математику.

Кара почувствовала, как сжимается желудок. Как любой шантажист, Солт пользовался популярностью у всех, кто не попал в список его жертв.

– Все мы знаем, что это туфта, – заявила Гвен. – Солт ведь тебя ненавидел, это же ясно; мы все тому свидетели. И ты его ненавидела. Разве не вы с Бет Брэдли намалевали то граффити? Теперь-то я понимаю, что ты всегда хотела оказаться в центре внимания. Будешь отрицать? – Девушка торжественно замолчала, а потом добавила: – Тебе хоть немного совестно? Что ты так завралась?

Карина грудь напряглась. На мгновение она снова почувствовала металлические колючки, впивающиеся в кожу, в локти, между пальцами, колющие горло.

– Но, – улыбка Гвен стала прямо-таки блаженной, – мы здесь не для того, чтобы тебя наказать, Парва. А чтобы помочь. Мы понимаем, что это не твоя вина. Тебя принудили.

– Все, чего мы хотим, так это правды, – без улыбки проговорила Труди. – Тебе просто нужно открыть правду здесь и сейчас. Признаться, что он никогда тебя не трогал, и рассказать, откуда у тебя шрамы.

Карина рука невольно поднялась к лицу. Она почувствовала панику, словно ее покрыл еще один, слишком тугой, слой кожи.

Труди пришлось встать на цыпочки, чтобы сказать прямо Каре в ухо:

– Скажи нам. Ты ведь сама это с собой сделала?

Кара отшатнулась. Она попыталась отступить, но отступать было некуда; толпа подпирала ее, поймав, словно проволока… словно металлическая клетка. Все они слышали, что сказала Труди. И все позволили себе смотреть на нее. В их зачехленных в перчатки руках появилось что-то маленькое и черное: ее снимали на телефоны.

– Ты сделала это ради внимания. Чтобы на тебя все смотрели, – фыркнула Труди. – Так пусть же посмотрят.

Рука в шерстяной перчатке метнулась к Кариному платку, но она крепко в него вцепилась. Девушка ощутила, как колотится пульс там, где пальцы уперлись в шею.

– Да!

Когда из толпы раздался первый крик, Кара почувствовала, что слегка болезненно покачнулась. Кричала Лейла Ахмал. Та, что всегда ей нравилась.

– Расскажи нам!..

– Дай посмотреть!..

– Расскажи!..

– Сними платок!..

Еще одна рука потянулась к ее голове, потом еще одна, потом еще, задевая шрамы через тонкую ткань. Вцепившись в платок, Кара сгорбилась, пытаясь вывернуться, когда ребята поднажали.

Она ничего не сказала: боялась, что голос выйдет тонким, писклявым и жалким; боялась, что ее засмеют. Отмахнувшись одной рукой, она почувствовала, как кто-то поймал ее за запястье и вывернул его. Руку пронзила боль. Кто-то расхохотался. Кара мельком увидела Гвен. Потеряв контроль, та казалась возбужденной и взвинченной.

– Сними! Сними! – теперь Труди уже просто орала. – Сними! – Кара беззвучно, словно собака, потрясла головой. В голове звенело.

– Нет? – почти прорычала Труди.

Раздался металлический щелчок, и все вдруг стихло. В Кариной голове промелькнуло воспоминание: когда Алан – парень Гвен – поджигал самокрутку зажигалкой из нержавейки, раздавался точно такой же звук. Она нашла его глазами – он в ужасе похлопывал по карманам. Кара огляделась по сторонам, и увидела Труди: ее красное лицо вспыхнуло и пошло пятнами от волнения, над пальцами злобно плясало открытое пламя.

На мгновение воцарилась полная бездыханная тишина.

– Давай! – раздался голос из задних рядов.

Потом – небрежно, словно прикуривая сигарету подруге, – Труди Шталь протянула руку и подожгла Карин платок. Вонь паленых волос и ткани хлынула девушке в нос, жар лизнул шею, и колючая боль переметнулась на кожу. Она задохнулась, подавилась и высвободила руку, в панике ударив ею. Что-то мясистое треснуло под основанием ладони.

Стащив горящий платок с головы, Кара швырнула его в грязную жижу. Пламя растеклось, оставляя серо-черные раны на зеленой ткани. Холодный ветер унял боль в шее. Наклонившись, она подобрала клочки испорченной ткани. Потом, вздрогнув, выпрямилась и оглядела толпу.

Никто не смеялся. Труди сидела на обледеневшем асфальте, кровь хлестала из-под руки, зажимающей нос, но никто не шелохнулся, чтобы ей помочь. Они просто пялились на Кару, а она смотрела в ответ, позволяя им глазеть. Ее восстановленные губы сложились сами собой, и девушка плюнула в толпу, словно разъяренная кошка.

А потом побежала. Толпа молча расступалась перед нею, и девушка пронеслась мимо них, прежде чем они успели разглядеть, что она плачет.

– Парва! – голос Кары пронзительно отдавался от плиток, и в этом полуразрушенном туалете, и в том, что виднелся за зеркалом. – Парва!

Она свернулась посредине, словно мягкая кукла, положив руки на колени, глотая сопливые, слезливые всхлипы.

В воздухе стоял странный запах: металлический, смешанный с пылью и кисловатым запахом ее собственных опаленных волос.

– Парва! – Кара понимала, что ее услышат: многие видели, как она сюда побежала. Кто-нибудь придет, если уже не шли, чтобы вытащить ее из запретной зоны, прочь от зеркальной сестры.

Из треснувшей трубы вылезла крыса и скользнула на пол, подергивая хвостом. Она прыгала взад и вперед по голому клочку линолеума, подлизывая его быстрым язычком и коротко пища. Никаких других звуков или знакомых голосов. Взгляд Кары уперся в зеркало, но она видела только себя.

Исцарапанное лицо опухло от слез. Потеки размытой подводки извивались по рельефу щек. Там, где был приколот платок, волосы растрепались и спутались. Там, где прошлись колючки Проволочной Госпожи, убившие фолликулы, обнажились тонкие безволосые прорехи.

– «Ты ведь сама это с собой сделала?» – чуть истерично повторила она. В конце концов, это она решила последовать за Бет в ее странный город. – Сама, сама.

Она подошла ближе к зеркалу, и крыса, пища, метнулась у нее из-под ног. Прижав ладони к холодной поверхности, девушка снова позвала:

– Парва!

Стекло запотело от дыхания, но ответа не последовало – конечно, нет. Ее зеркальная близняшка ушла на работу. Они не договаривались о встрече.

Карой руководило какое-то шестое чувство; порыв и слепая надежда.

Она ссутулилась, коснувшись лбом зеркала.

И замерла.

Прямо между ног ее отражения виднелась лужица темно-красной жидкости. Кара непроизвольно вдохнула и подавилась, поняв, что служило источником металлического запаха.

Кровь.

Кара оцепенело присела на корточки и поскребла пальцами по несомненно сухому линолеуму со своей стороны зеркала. Они стали сырыми, и невидимое вещество, покрывшее их, оказалось липким, когда она потерла их большим пальцем.

Она стояла и смотрела в отражение туалета. Рядом с темно-красной лужей пол был отмечен полустертым отпечатком руки: знакомым очертанием с длинными, тонкими пальцами. Отпечаток переходил в длинную полосу, протянувшуюся по линолеуму, иссякающую задолго до того, как достигнуть двери… словно владелицу руки выволокли из комнаты. Линолеум рядом с этой полосой оказался порван, бетонный пол под ним рябил и морщился, словно исцарапанный.

Замолотив кулаком по стеклу, Кара взвизгнула:

– Парва!

Голос эхом отразился от стены за зеркалом, но тело не продвинулось внутрь ни на дюйм.

Ладонь превратилась в кулак, и зеркало треснуло под ударом. Там, где стекло отбилось, оказались лишь кирпичи.

– Парва! Парва!

– Парва?

Мужской голос: старый и поизносившийся от сигаретного дыма.

Кара обернулась. В дверях туалета стоял мистер Крафт, учитель английского.

– Парва… ты в порядке? Почему ты выкрикиваешь свое имя? Господи, что с тобой случилось?.. Ты же знаешь: сюда нельзя заходить…

Кара ему не ответила. «Сюда нельзя заходить. – Мысль билась у нее в голове снова и снова. – Сюда нельзя заходить. Заходить…

…нельзя».

Мистер Крафт отпрянул, когда девушка протиснулась мимо него в коридор. Невидимая кровь пропитывала зажатый в руке платок.

Глава 6

Сердце Кары, пока она ехала на метро, окутал холод. Она покачивалась вместе с вагоном, едва замечая, что стукалась затылком о маленькое квадратное окошко, и все никак не могла развидеть тот смазанный кровавый отпечаток руки. Не могла не представлять, каково это, когда тебя волокут по полу, а ты взываешь к зеркалу о помощи. Или каково смотреть, вяло соображая от кровопотери, как исчезает окно к единственной подруге, пока тебя вытаскивают через дверь туалета. Кара представляла себя на месте Парвы и чувствовала, как страх ощупью пробирается по коже.

«Она пришла туда из-за тебя».

Мобильник мертвым грузом лежал в сумке. Кара выключила его, и, хотя сейчас часть ее разума кричала от возмущения, она не обращала внимания. Охваченная холодной уверенностью, девушка знала, что делать.

«Мы никогда не хранили друг от друга секретов».

«Но, может, стоило бы…»

Парва была Кариным секретом: девушка в зеркале, маленький кусочек ее вселенной, который она хранила только для себя. Однако Кара отказывалась просить у Бет помощи не из ревности, а именно потому, что твердо знала: она ее получит.

Она так и видела, как городокожая девушка с глазами, сияющими, словно покрышки в солнечный день, схватив прут-копье, жестом командует лучшей подруге идти вперед и показывать дорогу.

Химический Синод, возможно, знает способ, но цена, которую они заломят, того не стоит. Последняя встреча с Химическим Синодом стоила Бет любимого, и сейчас цена за их помощь, вероятно, окажется столь же ужасной. Кара не могла просить Бет платить. Только не снова.

Огни метро моргнули, и воспоминания восстали из тьмы: приглашение, выведенное на кирпичах краской из баллончика.

Ищи меня в преломленном свете.

За приглашение любимым следовать за тобой в этот мир нужно было платить.

Стены наполовину развалившейся заброшенной фабрики красок на южном берегу Темзы пожирали пятна темно-красного лишайника, выглядевшие, будто холодный неспешный огонь. Кара шла к ней, пробираясь сквозь страх, словно через ледяную воду.

Каждое мгновение она ожидала появления черных, пропитанных нефтью фигур, что двинутся к ней симметричными шагами, но никто не выходил.

Она перелезла через сетчатый забор, не обращая внимания на проржавевшие предупреждающие знаки. Ей потребовалось целых три минуты, чтобы, стиснув зубы и бормоча ругательства, заставить себя протиснуться мимо колючей проволоки.

Секундная стрелка, обосновавшаяся на запястье, подгоняла девушку каждым тиком.

Металл оказался холодным там, где коснулся ее шеи, и Кара старалась не обращать внимания на мурашки.

К счастью, замок изгрызла ржавчина. Кара налегла на металлическую дверь, и, когда та скрипнула, проваливаясь внутрь, единственное сопротивление оказала паутина.

Внутри было темно. Вверх вспорхнула стая голубей, но отверстий, через которые они могли бы попасть внутрь, Кара не увидела. Холод, пупыривший ее кожу, казался застарелым, словно фабрика годами служила складом прошедших зим.

Мурашки пробежали по Кариной спине. Девушка крикнула, но в горле пересохло от пыли, да и смысла в этом не было: они уже знали, что она здесь. Кара чувствовала на себе глаза, сливающиеся с темнотой. Борясь с дрожью, она облизала губы и вгляделась в тени, пытаясь не моргать, не показать им, что боится. Мрак поглотил ее; она не видела своих рук, не видела, куда ставит ноги.

Что-то металлическое звякнуло у нее за спиной, и она обернулась. Сердце бешено заколотилось. Дверь все так же маячила утешающим ярким прямоугольником, но свет, казалось, прилипал к ней, не проникая внутрь комнаты. Фабричная тьма была веществом, как жидкость, как нефть. Рядом с нею свет словно бы робел.

Она заставила себя повернуться и продолжать идти, выставив руки вперед. Что-то зашипело, из пробитой трубы вырвался пар, источник звука затерялся среди эха. Карины глаза начали различать очертания в темноте: черные на темно-черном. Кровь гремела в ушах, словно прибой.

Фигура во тьме затвердела в нечто не совсем человеческое, во что-то тонкое, угрожающее и голодное. Оно ненавидело ее – Кара физически чувствовала ненависть. Его челюсти открылись в беззвучном вое. Вытянув пальцы, сотканные из тени, оно прыгнуло.

Кара взвизгнула и побежала. Ей едва удалось удержать равновесие, бросившись вперед. Девушка чувствовала, что ноги хотят повернуть обратно к двери, заставить сбежать, но она не позволила: это были ее ноги, ее мышцы, и они будут делать то, что она им, блин, велит. Кара чувствовала, как, скользя по коже, к ней тянется нечто невидимое.

Ее колени поднимались и опускались почти по собственной воле.

Она не могла не бежать, и, заскрежетав зубами, еще глубже вонзилась во тьму. Краем глаза девушка уловила нечто кошмарное, неловко припавшее к земле на тяжелых задних ногах, с загнутыми назад зубами и пустыми глазницами. Уловила проблески движения. Головы на толстых шеях дернулись, следя за нею. Не имея ни света, ни возможности их увидеть, она все равно их видела.

Что-то фыркнуло и щелкнуло около ее уха, и Кара дернулась, побежала зигзагами, уворачиваясь от рук, которые – она чувствовала – тянулись к ней, дергали за одежду и ползли, холодные и скользкие, вверх к волосам. Холодные морды прижались к шее. Шипение становилось все громче; вязкая жидкость капала на бетон. Она снова закричала в темноту и бросилась бежать. Что-то крепко вцепилось в ворот ее футболки, и земля ушла из-под ног. На миг ее желудок перевернулся в тошнотворной невесомости, а потом пол тяжелой кувалдой вдарил ей по позвоночнику.

Она лежала, не в силах пошевелиться, несколько ужасных мгновений гадая, не сломала ли спину, не парализована ли. Прислушиваясь к собственным хрипам и паническим вдохам, Кара почувствовала, как тонкие невидимые штуковины вцепляются в нее из темноты. Сейчас? Теперь? Вот в эту секунду они, наконец, к ней прикоснулись? Шипение пара, раздавшееся прямо у ее уха, сплелось в слова:

– Приветссствую тебя, ссспассшаясссся, – прошипело оно. – Разлученная сссесстра и Непокорная приссслужница. Посследняя носсительница Проволочной Госсспожи. Приветссствую.

Голос прервался. В него закралась удивленная нотка:

– Жаль прерывать твое бегссство ссстоль внезапно. Я сс сссодроганием намекаю, что твоя мудроссть может быть ссссомнительна, а в высссшей сстепени проницательная сссстратегия бежать всслепую во тьме химичесской фабрики сссамую малоссть граничит ссс ссамоубийссством. – Голос вздохнул. – Ссимеон, пожалуйста, сссвет.

Послышался лязг рычага, и сияние прорвало тьму. Кара зажмурилась, потом постепенно открыла глаза и разглядела склонившуюся над нею фигуру. В безукоризненном костюме, с зализанными назад волосами и с широкой лукавой усмешкой. Каждый дюйм тела, включая глазные яблоки и зубы, покрывала гладкая черная нефть. Капля сорвалась со лба, брызнув ей на губы.

Джонни Нафта, неофициальный глас Химического Синода, Лондонских Всеоценщиков, щелкнул крышечкой зажигалки, которой помахивал. Кара подняла голову, чтобы не смотреть на собственные ноги.

Она лежала на узком бетонном отроге. Чан из нержавеющей стали, над которым выступал Нафта, был огромным, словно колесо трактора, и наполовину заполнен бесцветной жидкостью.

– Итак? – прошептал Джонни.

– С-спасибо, – удалось выговорить ей. Она знала, что говорить, но говорить было трудно. Сердце галопировало, словно обращенная в бегство кавалерия.

– Да-ссс?

– Я… я ваша должница.

Ухмылка Джонни Нафты стала еще шире. Он порылся в промасленном кармане и, выудив блестящий стальной винтик, щелчком большого пальца отправил его в чан. Винт погрузился в жидкость со слабым всплеском одновременно с четырьмя точно такими же. Кара увидела другие черные фигуры на металлических платформах, склонившиеся над нею в тех же позах, что и Джонни.

Когда все пять винтов растворились в содержимом реактора, послышалось клокочущее шипение и в воздухе поплыл странный острый запах.

– Мы что-нибудь сссочиним. Можешь вссстать?

Нафта повел девушку вверх по спиральной железной лестнице. Остальные четверо синхронно последовали за ним, и, достигнув вершины, нырнули через дверной проем в карнизе.

В стенах верхней комнаты было больше дыр, чем кирпичей. Зазубренные щели, в которых ворковали и чистились голуби, обнажали пустое зимнее небо. Все птицы были пропитаны нефтью, но это, похоже, им не мешало, коль скоро они очистили крылья для полета.

Кара глянула вниз, и ее желудок сжался. Большая часть пола оказалась тоже разрушена. Зиждущаяся на позвоночнике из ржавых железных столбов комната, или то, что от нее осталось, располагалась на самом верху фабрики, выпирая из заднего фасада. Внушительные щели разинули пасти по обе стороны от ног девушки, сквозь них на головокружительной глубине внизу виднелись трава и гравий фабричного двора. Между щелей петляла узкая тропинка, и Синод ступил на нее, оставляя за собой скользкие масляные следы. В дальнем конце виднелся небольшой бетонный островок с двумя черными кожаными диванами и чем-то вроде старомодного бара. Пятеро симметричных мужчин выжидающе повернулись, достигнув этого островка, держа руку на лацкане пиджака.

Кара сглотнула и сделала шаг. Нога скользнула, вызвав приступ тошноты, и девушка раскинула руки, пытаясь сохранить равновесие. Она зашипела, заскрежетав зубами, и сделала еще один шаг. Нефть пропитала кроссовки. Черные птицы захлопали крыльями и закричали на нее.

– Возможно, есссли бы ты не ссмотрела вниз, получилосссь бы быссстрее? – предположил Джонни Нафта.

С Кариных губ сорвался ироничный смех, столь же испугавший ее, сколь удививший их.

– Спасибо, но раз уж тропинка внизу, я буду смотреть, куда мне хочется, распоряжаясь своим чертовым временем. – Она снова посмотрела вниз и увидела зияющие дыры в полу, промасленные скользкие места, убийственную высоту. И сделала еще один шаг.

Синод не двигался, пока она не добралась до их островка, потом все одновременно расстегнули куртки. Трое – Джонни посередине – сели на одном из диванов. Двое других встали сзади, сложив руки, словно для официального фото.

– Располагайссся, – Джонни махнул рукой, и Кара села напротив, чувствуя, как скользкая черная диванная обивка впитывается в ее джинсы. Они смотрели на нее, а она – на них, диковатыми глазами. Теперь, когда пришло время, она не знала, как начать.

– До сссих пор потрясссена, – пробормотал своему соседу Джонни Нафта, и остальные четверо одновременно согласно кивнули. – Сследовало ожидать, учитывая, что она вмешаласссь в наш экссссперимент.

– Эксперимент? – резко переспросила Кара.

– Конечно, эксссперимент. Это было чудесссное утро. Мы только что усспешно сссинтезировали сссскотофобию. А потом, – посетовал Нафта, – медлительный нарушитель все иссспортил.

Члены Синода наклонились вперед и в их лицах промелькнуло что-то акулье.

– По правилам, мы должны засставить тебя сссварить ссследующую партию.

Кара до боли сжала колени. «Действуй жестко, – подумала она. – Как Би».

– Скотофобия, – ее голос даже не дрогнул. – Боязнь темноты.

Химический Синод улыбнулся, как один, и Джонни Нафта сказал:

– Конечно… фабричный пол вессь ею залит. Ссс чего иначе нам исскоренять ссвет? Фобия – продукт правильной посследовательноссти дейсствий, но чтобы сстать сссовершенной, она должна готовитьсся из чиссстых иссходных вещессств.

Кара просто смотрела на него. Бет рассказала ей о Синоде, но от одного их вида накатывало смятение, словно расшатались косточки внутреннего уха.

– Возможно, тонизирующее тебя уссспокоит, – предположил Джонни, указывая на пол. Кара взглянула вниз и увидела у своих ног помятую оловянную кружку, до половины наполненную темно-красным варевом.

«Может, – тут же сказала она себе, – она все время там стояла, а я просто не замечала? Может, они ничего там и не наколдовывали».

– Что это? – спросила она.

Джонни, поджав губы, закатил черные глаза, словно силясь припомнить.

– Ссмесь ссолей, кероссина, цианида, немного груссти, несомненно, решительность и вишневый сссок, – перечислил он. – Но только в профилактичесских дозах. Я сссовершенно уверен, что это безопасссно.

Кара вежливо, но твердо отодвинула кружку кроссовкой.

Синод вздохнул, как один.

– Как хочешь, – сказал Джонни. – Как ты метко подметила: расспоряжайсся ссвоим чертовым временем.

Кара смотрела на Синод, а Синод, терпеливый и неумолимый, словно геологические силы, смотрел на нее.

– Мне нужна ваша помощь, – наконец сказала она.

– Ссс чего иначе тебе приходить?

– Ну… И как это работает?

Пятеро пропитанных нефтью мужчин пожали плечами, подняв и опустив их симметричной волной, начиная с Джонни и заканчивая двумя высокими фигурами по флангам.

– Ты выражаешшь желание, – объяснил Джонни. – Мы высставляем цену. По сссути, это покупка.

В Карином горле образовался небольшой комочек напряжения. Если они не смогут ей помочь, у нее ничего не останется.

– Мне нужно попасть за зеркала, – сказала она. – В Лондон-за-Стеклом.

Повисла тишина, нарушаемая только трепыханием нефтяных крыльев.

Джонни Нафта легко присвистнул сквозь зубы, звуча словно слесарь перед тем, как объявить, что последний парень оказался полным дебилом и что цена деталей обойдется примерно в закладную на дом в Хэмпстеде и стоимость пары почек.

– Мы редко видим ту ссторону сстекла. Цена будет внушшительной.

Кара глубоко вздохнула:

– Я заплачу.

Пять ртов сложились в тонкие ухмылки.

– Ссс чего ты взяла, что можешь насс сссебе позволить? – Джоннины глаза казались черными на черном, но по центру угадывались радужно переливающиеся зрачки.

Сосредоточившись на этом цветном пятнышке, Кара выпрямилась.

– Вы меняетесь на что угодно, верно? – проговорила она. – Возможно, у меня есть нечто, что вы хотите… нечто ценное, даже если я сама этого не знаю… Забирайте, но протащите меня через зеркало.

Пять голов заинтересованно склонились, и Кара немного сжалась.

– Только я не стану никому причинять вреда, – добавила она.

В голосе Джонни Нафты не было ни тени жестокости, когда он сказал:

– Разумеетсся, ссстанешь.

Пятеро мужчин встали и застегнули куртки.

– Ссюда, Сстальная Мятежница. – Джонни потянулся к Каре. – У нас ессть предложение.

Кара сглотнула, помедлила и взяла его за руку.

Она чувствовала: что-то не так. Подушечки его пальцев переплелись с ее, и нефть засочилась по коже, прохладная и вязкая. Девушка попыталась выдернуть руку, но ладонь химика просто растягивалась и растягивалась, словно жвачка.

– Что за?.. – начала она, но голос умер в горле. Лицо Джонни Нафты плавилось, его черты обращались в стекающую с шеи нефтяную пленку.

С остальными происходило то же самое, их ноги слились с нефтяным бассейном и ручейками устремились к нему через край пола.

– Пос… – попыталась сказать Кара, но, прикоснувшись языком к зубам, почувствовала, что они мягкие, словно свечной воск, а взглянув перед собой, увидела, как ее рука смешивается, эмульгирует с тем, что осталось от Джонниной.

Она почувствовала, что падает, словно пьяная, и все цвета в мире стекаются в черный.

Кара ахнула, в легкие хлынула пыль, она подавилась и закашлялась. Девушка ничего не видела, но под коленями и ладонями был кирпич, грубый и твердый. Моргнув, она поднесла свободную руку потереть глаза, но слепота не проходила.

Послышался треск-щелчок-шипение, и возникло пять огоньков, угрожающе покачивающихся над зажигалками в пропитанных нефтью руках. Синод, улыбаясь, стоял над нею.

– Я… – наконец-то удалось выдавить ей. – Я думала, вы… – Было всего одно слово, подходящее воспоминанию ужаса от нефти на коже. – Думала, вы меня съедите.

– Ссс чего бы? Когда это мы говорили, что взимаем предоплату?

Улыбки оставались неизменными; девушка не могла понять, шутит ли он.

– Значит, в следующий раз спросите меня, прежде чем расплавлять? – требовательно поинтересовалась Кара.

– Извини нассс, Сстальная Мятежница, – вежливо прошептал Джонни, – как мы поняли, ты ссспешишшь. Сспусск ссюда на сссвоих двоих занял бы ссссемь чассов во тьме. И некоторые мессста, которые бы пришшлоссь пройти, насссстораживают.

Джонни протянул ей руку, но Кара не обратила на это внимания, поднимаясь сама. Сводчатые кирпичные туннели расходились в пяти направлениях. Стены были пронизаны грубо вырезанными альковами, испускающими нездоровый пятнистый свет, словно загадочные глубоководные существа в фильмах о природе на «Би-би-си», которые любил отец. Девушка подумала, что они, наверное, в канализации, но нигде не слышалось ни капели протекающих труб, ни шныряющих грызунов. Напротив, туннели походили на залы кирпичного дворца, давно похороненного и забытого. Гулкие шаги, когда Джонни вел их по коридору, были единственным звуком. Место казалось странно герметичным.

Джонни принялся бормотать, неся вздор отрывистым сосредоточенным тоном. Он неопределенно махал на альковы, словно называя их:

– Сслепень, сстрасть к путешесствиям, запотевшая и подозрительная, мерсская аллегория, Балковый Яд, плата, очарование, подгоревшее печенье, сслезы сстарой титулованной лампочки…

Они повернули влево, потом вправо, потом снова вправо. Каре показалось, в его голос вкралось напряжение… или, может, это было предвкушение?

– Звериный зуб, сссстарая головоломка, безбедный хлеб… – он замешкался на развилке.

Тяжелая, словно промасленное одеяло, на Кару навалилась клаустрофобия. Она задумалась: как же далеко ведет этот лабиринт, если может смутить даже собственного хозяина? Девушка окончательно потеряла счет поворотам.

– Кривда, кривда и надежда… давай, Нафта, думай, оживи сссвои восспоминания… Кривда и надежда, и… время, ха! – Он положил одну руку на стену и с удовольствием повернул направо. – Кривда, надежда и время ведут к памяти.

Кара тихонько ойкнула, но ее вздох подхватило и усилило эхо. Легкий ветерок разметал выбившиеся волосы по щеке. Открывшийся перед нею туннель уходил в пустоту. Напротив была стена – возможно, всего в двадцати футах от того места, где заканчивался пол, но глубина этой пропасти казалась неизмеримой. Противоположная стена оказалась неравномерно крапчатой от разноцветных огоньков. Кара опасливо подобралась к краю пропасти и вытянула шею, но не могла разглядеть конца этого океана кирпичей и мягко светящихся ниш.

Джонни тянулся вверх и вниз, создавая ощущение близости ночного неба. В темноте отдавалось хлопанье крыльев, маленькие порхающие фигурки пересекали стены – пропитанные нефтью голуби с воркованием устремлялись в хранилища Синода.

– Как красиво, – обалдевшим голосом пробормотала Кара.

– В этом… что-то есссть, – признал Джонни.

– Что?

Наставительно подняв зажигалку, он ответил:

– Эгоизм, алчносссть, приторное насстроение, поминовение неуклюжих первых ухаживаний, иррациональная любовь к арахисссовому масслу и ссстоль же неразумное отвращение к паукам, – говоря, он показывал отдельные огоньки, называя созвездия на стене. – Мужесссство, хладнокровие, сссироп из вежливоссти. Чувсствительноссть, или ее ссуррогат сстоль же оссязаемый, нассколько нам пока удалосссь ссинтезировать. Ты, кажетсся, наш лучший на ссегодняшний день ссинтез разума.

– Разума? – выдохнула Кара. – Зачем это вам?

– Чтобы иссправить ощущения узника… клиента, чье восссприятие насстолько разъедено длительным томлением, что он даже пока не знает, что ему это нужно. – Джонни Нафта ехидно улыбнулся. – Рассширение бизнессса. Все практичессски готово. Практичессски. – Он бросил на Кару хищный оценивающий взгляд. – Но не сссовссем.

Кара почувствовала, что ее руки инстинктивно дернулись вверх, словно она могла защититься от этого взгляда, этого порыва собственничества, кулаками.

Джоннина улыбка стала почти жалостливой.

– Побереги бесспокойссство, – сказал он. – Дополнительные вещесства, которые нам нужны, ссодержатся не в твоей псссихике. Однако за то, что ты просссишь, мы возьмем не меньше.

– Я не стану причинять вреда никому другому, – снова подчеркнула Кара.

Джонни склонил голову, словно отвечая: «Ты уже говорила».

Остальные четыре головы отзеркалили его движение.

– Мы тебя и не проссим. Далеко позади нассс, на перессечении хранилищ электромагнетизма и эфемерносссти, ессть вещесство, могущее тебе помочь, ссмессь, подходящая, чтобы превратить зримое в дейсствительное, нассстойка, сспоссобная превратить окно в дверь: осснова портала, ессли угодно, или дверное ссснадобье. Оно может даже досставить тебя в ссстоль изолированное месссто, как зеркалократичессская ресспублика. Наша цена за подобный подарок проссста… – он взмахнул пустыми пропитанными нефтью руками. – Полный набор детссских восспоминаний, предосставленный из памяти твоих родителей – не копия, как ты понимаешь, а оригинал. – Он фыркнул. – И подлинные-то воссспоминания разрушаются, а уж копии бессполезны, сссловно зараззные.

Сперва Кара ничего не поняла, потом что-то горячее и болезненное медленно опустилось на дно ее живота, когда девушка осознала, о чем они просят.

– Вы хотите воспоминания моих предков… обо мне? – прошептала она. – Хотите, чтобы они меня забыли?

– Разумеетссся, нет. – Джоннин тон не изменился. – Мы вовссе не хотим, чтобы они тебя забывали. Это нессущесственный побочный эффект.

Кара жестко покачала головой.

– Что-нибудь другое, – сказала она. – Не их… не моих родителей. Что-нибудь мое…

– У тебя нет ничего сстоль же ссильного, как воссспоминания родителей о тех, кого они родили. Подобные ссубсстанции разжигают конфликты и ссслужат сссеменами науки. Они – исссточники надежды и навязчивых идей даже разумнейших из людей, – мягко проговорил Джонни. – Ничего твоего нам не нужно.

– Я же сказала, что не хочу никому причинять вреда! – Карин крик отскочил от кирпичей. Она снова уставилась в туннель, но увидела только лабиринт.

Пламя Джонниной зажигалки плясало в его жидких глазах, шипящий голос звучал в ее ушах.

– Глупая маленькая сстранница, именно поэтому мы и просссим об этом. Мы знаем твою исссторию. Ты должна знать, как знаем мы, что твои мать и отец винят сссебя за твой нынешний пародийный вид. «Если бы мы только приссматривали за нею лучше, или учили ее лучше, или любили ссильнее, или кормили вкусснее». – Проговорил он со спокойной злобой, уставившись на острые выступы ее щек. – Это «Если бы мы только…» лишает твоих родителей сссна. Хочешь знать, как плохо они сейчас сспят? Как мало исспытывают сссчастья? Ессли ты сссерьезно не хочешь навредить им, выбор просст. Или осставайся ссс ними, пожертвовав ссрочной необходимосстью, засставившей тебя нассс исскать, или прими нашу цену и убедиссь, что они не будут по тебе сскучать, когда ты иссчезнешь.

Кара почувствовала спиной кирпичную стену, словно руки друга, но смогла устоять на ногах, не поддавшись искушению осесть на пол.

Пожертвовав срочной необходимостью…

Она попыталась это представить. Как развернется, отправится домой и спрячется под одеялом. Попыталась изо всех сил.

Но не смогла. Она не узнавала девушку на этой картинке. Не была ею и не хотела быть. Ее охватило странное спокойствие, когда она поняла, что у нее нет выбора: казалось, был, но… Девушка вообразила будущее, в котором «предки» забыли ее, и оно оказалось неожиданно ясным: отец с газетой в кресле, мама все вальсирует с пылесосом по второму этажу. Они в порядке, и совсем по ней не скучают. Не могут скучать. Отвратительная, но правда.

В этом был смысл. Кара облизала губы, принимая неизбежное. Выбора не было…

Если только она сама его не создаст.

– Вы говорили, что не бывали за зеркалом. – Карин голос звучал немного хрипло, хрустяще, но сильно. – Разве там нет ничего получше горстки сентиментальных воспоминаний о моих первых шагах? Вы же коллекционеры? Там должно быть что-то. Что, если я вам это принесу?

Каждый из пяти членов Синода сделал шаг вперед, оттесняя ее к стене пропитанными нефтью костюмами. Увлеченные алчностью, они выглядели еще хищнее.

– Интересссно. Нечто единсственное в ссвоем роде, – сказал Джонни. – Добудь нам… нечто иссключительной значимоссти, и мы найдем необходимые восспоминания в другом мессте.

Кара нерешительно кивнула.

– А гарантия? – прошептал Джонни. – В конце концов, ты можешь убежать, оссстаться за зеркалом или погибнуть. Что мы получим, есссли ты не вернешьсся?

Встретив радужный взгляд, Кара не дрогнула.

– Я принесу, что вы просили, – сказала она. Джонни был прав, ей нужен способ избавить маму с папой от страданий, и этот… этот ужасный, катастрофический способ, по крайней мере, был способом. Если все пройдет хорошо, она выкупит родительские воспоминания зеркальной монетой. Если нет…

Вы хотите, чтобы они меня забыли?

Они будут в порядке.

– У тебя будет неделя, – сказал Нафта. – Поссле этого мы иссспользуем твой обещанный платеж, и он ссстанет невоссполнимым.

Карины губы скривились. Слова сами собой возникли у нее во рту, словно она торговалась на Далстонском рынке.

– Месяц, – возразила она.

– Две недели…

– Три.

– Двадцать одни сссутки, – согласился Джонни. Он не выглядел раздраженным, скорее удовлетворенным и даже немного под впечатлением, словно они соблюли некий старинный ритуал. – Но мисссс Хан? Принесси нам нечто грандиозное, или они никогда тебя не всспомнят.

Он протянул руку, и Кара медленно ее пожала, чувствуя нефть, сочащуюся между пальцами, но на этот раз сама не растворялась.

– Сссюда, – прошептал он, и Синод промчался мимо нее, отступая в туннель.

Последовав за ними, Кара приложила руку к кирпичам и, прежде чем свет сделался слишком тусклым, чтобы что-либо разглядеть, различила оставшийся после нее отпечаток руки: контуры тонких черных пальцев, влажно сияющих во тьме.

Глава 7

В три часа ночи на узких улочках позади Карнаби-стрит торговля на Белосветном рынке шла полным ходом. Плафоны уличных фонарей стояли темными, но кирпичи мерцали светом и тенью – стеклокожие вольфраможильные Ламповые люди менялись, семафоря, на тротуарах. Бет наугад переходила от порога к порогу, любуясь сложенными на них товарами: разделенными на кучки пультами управления, мотками медной и платиновой проволоки, крошечными стеклянными птичками, порхающими в теплостойких вольфрамовых клетках, мерцая безмолвной песней.

Вдоль одной стены, выстроившись в очередь, терпеливо стояли раненые, некоторые опирались на костыли, выломанные из фонарных столбов, их плечи, локти, кисти или колени, покрытые осыпавшимися порошком трещинами, заканчивались неровными зубцами. А в конце очереди тяжелоплечий Белосветный Уличный Хирург осторожно припаивал костяшки и ногти к замененным конечностям, раздутым от раскаленного добела стекла.

За последние несколько месяцев Бет бывала здесь десятки раз, но по-прежнему чувствовала легкую дрожь благоговения, хотя сегодня оно и было омрачено зубной болью.

«Асфальтовая кожа, должно быть, сломает иглу, а кровь затвердеет, словно цемент, – подумала она, трогая языком больной клык. – Прикольно будет объяснять это стоматологу!»

Изнемогая от жара нитей накаливания Ламповых людей, она все равно не снимала капюшона и держала руки в карманах; копье болталось на небольшом ремешке, приделанном к рюкзаку. Девушка остановилась у дверного проема, где лениво развалился молодой Белосветный. Он был поразительно красив, со своей яркой неоновой улыбкой и розовой краской-светофильтром, украшавшей щеки и грудь, подчеркивая кристально чистую кожу. Парень легко флиртовал с прохожими простой семафорной скороговоркой, одаривая одного-двух самых прелестных стеклянных джентльменов кокетливым щекотанием своего поля.

Бет достала из рюкзака фонарик и быстро промигала:

«Где Свечник?»

Раскрашенный стеклянный мальчик вздрогнул от ударившего в лицо света, словно от крика, тускло выругался и огрызнулся:

«Кто?»

«Не прикидывайся, – просигналила Бет. – Твой род занятий, может, и не совсем незаконен, но достаточно ненавистен Люсьену, чтобы ограничить число мест, где ты можешь купить грим. – Она указала на светофильтрующий состав на его стремительно темнеющих щеках. – Так что еще раз: где сегодня развал Свечника?»

Бет едва поняла направление, которое промигал мальчик-массажист, как тот уже решительно повернулся к ней спиной, вдвое усилив накал своей ослепительной улыбки.

Глаза Бет постепенно приспосабливались к темноте, когда она оставила сияние прилавков легального рынка позади. Совершив множество сложных поворотов, она перемахнула через мусорный контейнер в переулке и сбежала по металлическим ступенькам во двор подвального уровня. По углам ютились грязные спальники на кучах трухлявого картона. Сквозь стены клуба просачивались басы.

«Привет, Свечник, – мигнула Бет в сторону одного из спальников. – Выглядишь отлично. Как дела?»

«Молнию» спального мешка потянули вниз изнутри. Мерцающий изнутри голос Белосветного был достаточно тусклым, чтобы считаться шепотом, но оттенок оказался красным от злости:

«Брэдли? Во имя всего светлого, выруби эту штуковину, или нас обоих обесплафонят до следующего ливня».

Бет села, скрестив ноги, на краю картонки и заглянула в открытый зев «молнии», увидев стеклянный нос, подбородок и губы, очерченные мягким белым свечением, прикрытым спальником.

«Мы, знаешь ли, не просто так называем это место Черным рынком», – насупившись, мелькнул он.

Бет посмотрела на другие спальные мешки. Торг доносился короткими вспышкам из зазоров в ткани, сделки заключались шепотом, не ярче горящих спичек. Время от времени светящиеся стеклянные руки высовывались из мешков, чтобы обменяться небольшими ценными вещичками или скрепить сделку магнитным рукопожатием. Черный рынок – в буквальном смысле теневая экономика Белосветных.

«Извини», – Бет артикулировала преувеличенно четко, чтобы он сумел прочитать по губам.

«Будешь извиняться, когда Люсьен или какой-нибудь из твоих статуеносных корешей прознают, что ты тут со мной перемигиваешься», – сердито промигал стеклянный мужчина.

«Тротуарные Монахи? – нахмурилась Бет. Она не могла понять, с чего бы у них могли возникнуть проблемы с Аффритом Свечником – в конце концов, он стал богатейшим контрабандистом на Черном рынке благодаря дополнительным заказам каменных и бронзовых священников, предлагая услуги, которые тем больше было неоткуда получить. – Я думала, они твои крупнейшие клиенты».

«Некоторые, – кисло сверкнул Свечник. Он поерзал в своем спальнике, и Бет увидела глаз, полыхающий, словно маленький белый уголек. – Но ведь вряд ли все напялившие гранитные шмотки думают одинаково? Мои клиенты – либералы; более упертая компания полагает, что я мухлюю с божественным наказанием».

Не будучи уверенной, что правильно поняла, Бет помигала, чтобы он объяснил.

«Когда Тротуарный Монах умирает и вновь рождается в статуе, это – воля Матери Улиц, – объяснил Свечник. – А если он при этом теряет половину воспоминаний, что ж, это, должно быть, тоже воля Матери Улиц и часть наказания. Их послушать, так мое небольшое вмешательство – святотатство. Заметь, – задумчиво продолжил он, – если они считают, будто мелкий мошенник вроде меня способен сделать нечто, чтобы стереть церковношпильную улыбку с лица их Богини, значит, возможно, их вера в нее уже не та, что прежде».

Бет сидела неподвижно, когда последние искорки его слов потухли. Наконец, она произнесла:

«О какой вере может идти речь? Богиня мертва».

Мать Лондонских улиц покончила с собой еще до рождения Бет, с помощью украденных и дистиллированных смертей своего духовенства, оставив им в качестве «расплаты за грехи» бесконечную череду возрождений в камне. Даже сейчас, спустя несколько месяцев после раскрытия тайны, Бет чувствовала обжигающий гнев в животе.

«Она мертва. И я им это доказала».

«Ах, ты “доказала”? Правда? Ну, тогда ладно… – сарказм Свечника светился невозмутимо белым. – В голове не укладывается, как это они предпочли веру в Богиню, которой поклонялись десятки жизней, словам семнадцатилетней девчонки. – Он взглянул на закопченный шрам на ее запястье: корону из многоэтажек. – К тому же девчонки, до сих пор носящей знак той самой Богини. – Аффрит покачал стеклянной головой, и по асфальту запрыгали тени. – Пуристы группировки Гравия-и-Грома? При малейшей возможности они перетолкут меня обратно в песок, но одним только Газовым лампам известно, что они сделают с тобой. Вероотступница – самое вежливое слово, которым тебя величают. Особенно тот ангелокожий… Иезекииль, кажется? Он…» – Свечник потускнел, нащупывая нужное слово. Бет зашевелила губами, подсказывая:

«Долбоящер?»

«Я не знаком с этим термином, но если он значит что-то вроде “испытал бы огромное наслаждение, по одному вытягивая внутренние органы у тебя из горла и раздавливая их в мясной джем голыми руками”, то “тепло”».

Бет уставилась на него. Ее пробила дрожь, когда она вспомнила, как, сражаясь с нею бок о бок на Челсийском мосту, Иезекииль каменными рукавицами рвал Трубчатых волков в лоскуты.

«“Тепло”, – пробормотала она. – Испытал на собственной шкуре?»

Высунувшись из мешка, стеклянная рука выбрала из кучи разбухший оранжевый пластиковый пакет и передала девушке. Бет заглянула внутрь. Он оказался полон разных лампочек: елочных, цокольных, энергосберегающих. Девушка приподняла пакет, и он звякнул.

«Вот, что я вынес из твоих рассказов, – мигнул Свечник. – Нелегко, я тебе скажу. Большинство моих клиентов желают вспомнить человека, которого знали несколько жизней, а не просто пару недель. Тот парень, должно быть, производил впечатление».

Бет представила «того парня»: асфальтокожий, как и она, тощий, хоть ребра считай. Улыбающиеся серые глаза под припорошенной сажей и кирпичной пылью челкой.

«Производил», – пробормотала она.

«Запомни, – слова Свечника потемнели до более серьезного оттенка, – я ничего не обещаю. На самом деле эти огоньки – не его разум, как листание справочника – это не способ выучиться водить автобус. Они – карта, модель, не более. Но, как и все образы, содержат в себе суть. Если он будет расти с этой картой, годами глядя на нее каждую ночь, это должно помочь ему вспомнить, кем он был.

Бет поджала губы. Как же хрупки надежды.

«Я поняла».

«Есть чем заплатить?» – от возбуждения голос Свечника сделался ярче.

Бет кивнула.

«Что-то не вижу».

«Я тоже не вижу твоей задницы, но верю, что она есть, без доказательств, – проартикулировала Бет, стягивая капюшон. Крошечные коготки канализящера, пробегающего по ее шее, покалывали кожу. Взобравшись девушке на плечо, он прищурился на Свечника черными влажными глазками.

Испуганно вспыхнув, Белосветный отпрянул назад, громко стукнувшись стеклянным телом о водосточную трубу, и скользнул вниз, обнажая вьющиеся оптоволоконные волосы и не ведающее стыда лицо, ярко горящее отчаянной паникой.

«Что?» – всполошилась Бет.

«Он не в клетке! – отчаянно промигал Свечник. – Где банка, что я тебе дал?»

«Разбилась, – Бет с недоумением пожала плечами. – Да она мне, в итоге, и не понадобилась. Когда я прикасаюсь к нему, он просто делает, что я хочу».

«Просто это… – стеклянная челюсть Свечника отвисла. – Собиратель газового света… пресмыкающийся вестник наших предков… это твоя ставка?»

Бет снова пожала плечами.

Глаза Свечника увеличились:

«Это не…»

– Вон там!

Бет задрала голову. Голос, нарушивший тишину, казался знакомым, за ним последовали и другие звуки: шаги, скрежет камня о камень, свист тяжелых крыльев, месивших воздух.

Белосветный в недоумении вглядывался в ее лицо:

«Что это?»

Едва Бет открыла рот ответить, как воздух размылся, и двор внезапно наполнился статуями; их каменные тела пригнулись для боя, на лицах застыла ярость.

Девушка медленно встала, снимая с плеча копье.

У нее не было голоса, так что она позволила взгляду говорить за себя, медленно окидывая им Тротуарных Монахов, словно сердце и не думало заходиться бешеной дробью. Она приготовилась к рывку. Звук бьющихся крыльев становился все громче, и высеченный из гранита полноразмерный ангел неторопливо опустился во двор.

Едва увидев ее, Иезекииль покачал головой. Бет посмотрела сквозь проковырянные в поющей осанну маске отверстия и представила зрачки, сужающиеся от ненависти.

– Вероотступница и барыга, – голос Иезекииля был сух, словно пыль. – Оба сразу. Это… почти разочаровывает. Взять их.

Статуи пришли в движение невероятно быстро. Бет почувствовала, как каменные пальцы сомкнулись у нее на руке. Вывернувшись из захвата, она ударила копьем. Камень треснул, и пыльный голос застонал. Девушка развернулась и чиркнула по ногам другого Монаха. Они оказались слишком быстры для ее глаз, но Бет чувствовала их через улицу и двигалась, не задумываясь, что делает. Ее босые ноги высасывали буйную энергию города, и она подстроилась под их скорость, скользя меж невидимых рук, словно сам воздух был смазан маслом. Бет била по коленям и локтям, используя только рукоятку копья, но била яростно. Статуи падали вокруг со звуком рушащихся зданий, и на долю секунды она вернулась на Поля Сноса, под мрачные тени кранов Выси.

Мелькнуло каменное крыло, врезаясь ей в челюсть. Голова откинулась назад, что-то острое пронзило язык. Кровь наполнила рот вкусом горячего асфальта.

Бет споткнулась и упала назад. Статуи окружили ее, почти заслонив сияние испуганного Свечника, потевшего от натуги горошинками чистого света, отталкивая смыкающихся Тротуарных Монахов своими полями. Камнекожие расступились, и над нею вознесся Иезекииль с крыльями, вытянутыми в тонкий силуэт: Иезекииль-фанатик, Иезекииль, последовавший за нею, советовавший и утешавший. Иезекииль, чью веру она разрушила, объявив его Богиню мертвой.

Бет сплюнула кровь и оскалилась в безмолвном стоне, приготовившись к обрушивающейся на грудь ноге.

Но ничего не случилось.

Тротуарные Монахи стояли, словно стали обычными статуями: словно между их животами и спинами не было ничего, кроме твердого камня.

Секунды текли одна за другой.

Бет неуверенно поднялась на ноги. Теперь лица статуй казались пустыми, но девушка чувствовала исходящее от них удивление.

«Что? – спросила она. – Что такое?»

Девушка поморщилась, почувствовав резкую зубную боль, инстинктивно коснувшись нежного места проколотым языком. И запнулась. Зуб казался чуждым во рту: слишком тонкий, словно игла, острее клыков.

– Виэ… – шепнул Тротуарный Монах с усами викторианского джентльмена. Монах постучал по камню на запястье, и тот рассыпался, словно мел. На бледной коже красовалась серо-стальная Небоскребная Корона. Рука метнулась ко рту, и он пылко поцеловал татуировку.

Бет шагнула вперед, и священники расступились перед нею. Было что-то ужасное в фигуре Иезекииля, когда он уступил ей дорогу.

Подсвеченное Свечником окно туалета со встроенным вентилятором превратилось в тусклое зеркало. Поковыряв пальцами нижнюю губу, девушка нашла место, где болело. И уставилась в изумлении.

Примерно на треть длины челюсти десна высохла, став грубой, расколовшейся и растрескавшейся, но трещины были геометрически правильными, подчеркивая острые прямые углы, выделяя крошечные четырехугольники из шероховатой плоти.

«Нет, не плоти, – с содроганием поняла она. – Кладки».

На месте клыка крошечные кирпичики собирались в узкий конус церковного шпиля. Венчающий его острый железный крест блестел от ее крови.

В сознании девушки мелькнули слова Свечника: «стереть церковношпильную улыбку с ее лица…»

– Мать Улиц, – снова выдохнул Тротуарный Монах.

Из глубины капюшона странно покорный канализящер глядел на нее черными влажными глазками.

Глава 8

Среди ночи Кара прошлась по дому, уничтожая следы себя.

Это оказалось не так-то просто. Джонни Нафта очаровательно заверил девушку, что прозрачная резко пахнущая жидкость, которую он ей вручил, смоет дочь из родительских умов, словно ссовссем сслабое загрязнение… Но с каких пор люди хранят воспоминания исключительно в голове?

Она нацарапала список на листочке, вырванном из блокнота, висящего на двери холодильника: «Книги, плакаты, фото (каминная полка), фото (лестница), велоцераптор Венка, домашние видео, фейсбук, твиттер, компьютер, память телефона, ноутбук, школьные отчеты, свидетельство о рождении…»

Девушка шастала туда-сюда по коридорам, словно домушник, таская за собой два внушительных вещмешка на «молнии», вычеркивая пункты из списка, бросая в них куски своей жизни.

В небольшой сумке через плечо звякнула склянка, врученная ей Джонни Нафтой.

– Сссие ссснадобье более чем патентованное, – заявил он, вкладывая бутылочку девушке в руки. – Его приготовление – ссекрет, который мы открыли лишь одному персссонажу. Есссли оно «сслучайно» перейдет из твоего владения в другое, нам придетссся пойти на сссамые крайние меры.

Кара отмахнулась от проблемы, как от несущественной. Кому такое продашь?

Девушка остановилась в дверях на кухню. На выцветших обоях красовался ряд карандашных линий, отмечающих головокружительное восхождение маленькой Парвы до конечной отметки в сто семьдесят сантиметров: просто гималайский рост для женщины из семьи Хан. Маме приходилось взобраться на толстенную телефонную книгу, чтобы увидеть макушку дочери.

Вздохнув, Кара взялась за ластик.

Пронзительный писк заставил ее подскочить. Цифры на часах горели зеленым: 6:25. Мамин будильник зазвонит через пять минут. Что осталось? Еда. Кара кинулась на кухню, распахнула холодильник, сгребла остатки овощных котлет, приготовленных пару ночей назад, в мусорное ведро. И заколебалась. Приютившись за парочкой старых луковиц, стояли два пластиковых контейнера с зелеными крышками. В семейном холодильнике Ханов они были чужаками, но Кара признала в них эмигрантов, поселившихся три года назад, когда у мамы заподозрили рак, и в их далстонскую двухэтажную квартиру нагрянул легион тетушек, кузин и подруг, наполняя дом ароматами домашней пищи и отвлекающим трепом. Когда Кара вышла из больницы, холодильник оказался забит контейнерами с крышками всех цветов радуги – дело рук той же «секты».

Четыре месяца спустя остались только зеленые, наполовину заполненные неповторимым нутом тетушки Сариты. Как ничто другое эти зеленые крышки показывали, насколько маме было больно.

«Синод или не Синод, – подумала девушка, сглатывая внезапно пересохшим горлом, и, напыщенно кивнув самой себе, вытащила контейнеры, – а, может, так действительно лучше».

Она повернулась и понеслась обратно через гостиную к себе наверх, походя сметая кучку пропущенных фотографий с телевизора и застегивая мешок.

Когда она вышла, мама ждала, завязывая зеленый халат с терпеливым подозрением на лице. Кара небрежно прикрыла за собой дверь.

Мама нахмурилась, но сказала лишь:

– Снова в школу пораньше? Хоть позавтракаешь?

Прежде чем ответить, Кара прикусила губу, унимая угрожающую дрожь:

– С удовольствием, мам.

Она сидела за кухонным столом, уставившись на собственные сцепленные пальцы, пока мама хлопотала у нее за спиной: кастрюльки лязгали, из кранов бежала вода, дверцы шкафа хлопали, производя грохот, способный разбудить если не мертвого, то, несомненно, дремлющего отца семейства. У Кары возникло неприятное ощущение, что мама зовет мужа для моральной поддержки.

Еда, расставленная по столу, соотносилась с Кариной обычной утренней мисочкой хлопьев, как флот США – с резиновой уточкой. Темно-золотистая паратха[3] с хрустящей корочкой и вязкой серединкой, два вареных яйца с вихляющимися желтками, фрукты, йогурт и – поскольку Самира Хан была матерью и знала, что любит ее лапочка, пусть даже не одобряя этого, – крошечная миска хлопьев. Закончив, миссис Хан присела на краешек кухонного стула, потягивая из щербатой кружки сладкий чай и улыбаясь, как всегда, немного взволнованно.

Кара принялась за еду. В животе стрельнуло, когда она подумала: «Я спалилась». Глубокий материнский инстинкт уже раскрыл ее планы, и мама, как могла, пыталась помочь: теперь, по крайней мере, ее дочурка хорошенько подкрепится, прежде чем вырвет из груди трепещущие сердца родителей и снова исчезнет.

Но потом она поняла, что мама на самом деле пыталась сказать: «Ты худеешь. Запястья стали слишком костлявыми. Ешь. Ешь и дай мне ухаживать за собой. Я за тебя переживаю».

Кара замялась, а потом, взяв паратху, – какое неловкое и незнакомое чувство, – оторвала кусочек и сунула в рот. Она оказалась невероятно вкусной и практически непроглатываемой. Свет, проникающий через окно, постепенно разгорелся на полную яркость.

Отец проскрипел вниз по лестнице. Совершив двойной подход к щедротам изобилия на столе, проворчал, что ему жена давно уже не накрывает такой завтрак. Прежде чем с хрустом развернуть утреннюю газету, нарезал себе хлеба.

Порывшись в сумке, Кара вытащила блокнот с огрызком карандаша на веревочке и аккуратно положила на стол.

– Что это? – поинтересовался отец.

– Школьная работа, – ответила Кара.

– «Исследование условий проживания», – прочитал он заголовок бланка.

– Это по географии.

– Так теперь раскраски называют, – сияя, хмыкнул он, вернувшись к своей газете. «Старый ворчун» из отца получался менее убедительным, чем у кого-либо на памяти живущих, но он любил пробовать.

– Помню день, когда мы сюда переехали, – проговорил он. – Твоя мать была на восьмом месяце, и живот ходил перед нею, словно большой белый корабль в начале «Звездных войн».

– Звездный разрушитель.

– Точно! Местечко оказалось дряхлее нашего восемнадцатилетнего кота, но для троих места – предостаточно, и мы могли его себе позволить.

Кара незаметно проверила уровень чая в их с мамой чашках.

Когда отец втянул осадок, звуча, как старый водопровод, девушка спросила:

– Еще чая, папа? Мама? – ее голос не дрогнул.

Родители, счастливо бормоча, протянули кружки.

Кара включила чайник и, пока он закипал, вытащила из сумки врученную Синодом бутылочку. Заключенная внутри металлического цвета жидкость, подвижная, словно ртуть, отливала маслянистым радужным блеском. Девушка вытрясла в каждую чашку по паре капель, непринужденно загораживая их собственным телом. Только позвякивание ложки об эмаль, когда она размешивала сахар, могло бы указать, что ее руки дрожали.

– Спасибо, дорогая, – проговорила мама, с благодарностью принимая кружку.

Отец приподнял свою кружку, глядя на женщину, которую любил вот уже два десятка лет, и она ответила ему тем же. Оба подули на обжигающую жидкость, а потом с синхронностью, которой позавидовал бы сам Синод, отхлебнули.

Родители замешкались, их лица затуманились недоумением.

Кара вскочила, словно их замешательство было стартовым пистолетом. Девушка ловко шагнула вперед и вытащила кружки из их внезапно ставших резиновыми пальцев. Взяла из сумки пару пустых склянок, скрутила крышки и слила туда остатки «чая». Жидкость блеснула ей, злорадно и серебряно, и Кара поспешно закрыла колбы.

Что-то острое вонзилось в Карину грудь. Пульс бился, как ненормальный, но она не остановилась. «Некогда сомневаться. Некогда думать дважды. – Для этого и существовал план. – Давай, Кара, держи себя в руках».

Упаковав склянки, девушка повернулась на каблуках, плюхнулась на свой стул и толкнула тарелку локтем, чтобы та оказалась перед мамой. Взяла блокнот в одну руку, а свой чай – в другую.

Кружка грохнула по зубам, когда она отхлебнула.

– Итак, – пробормотала она, заставляя себя говорить спокойно. «Подними глаза, Кара, подними глаза». Ее глаза устремились на шероховатость стола. Мышцы шеи словно парализовало. «Подними. Глаза».

– Вы рассказывали?

Когда Кара таки подняла голову, воздух показался ей густым, словно зыбучие пески. Пару секунд мама моргала на нее в полном непонимании, а потом отреагировала.

Это было едва заметное движение. Манеры миссис Хан оставались безупречными, а самоконтроль – бесподобным, так что движение составило буквально долю дюйма, но разорвало Карино сердце. Она видела, как мама отшатнулась от покрытого шрамами лица незнакомой девушки.

– Вы рассказывали, – как ни в чем не бывало повторила Кара.

– Я… я рассказывала?..

– Как давно живете на этой улице, – пояснила Кара, улыбаясь тщательно отрепетированной улыбкой, словно ее слегка озадачила необходимость повторять. – Для моего исследования по социально-экономической географии. Как я уже сказала, миссис Хан, я обхожу соседей. Здорово, что вы и мистер Хан согласились помочь мне со школьным проектом.

Я здесь недавно, и знаю немногих, у кого можно спросить.

– Ах… да, ко… конечно… – Самира Хан схватилась за этот спасательный круг разговора, словно тонула. Она выглядела глубоко расстроенной, что не могла ничего вспомнить, но, видимо, решила подыграть, пока не появится лучшее объяснение. – Мне кажется, – проговорила она, – лет семнадцать?

– Верно, – Кара обернулась к подавшему голос отцу. Тот недоуменно поморгал на нее, потом – на раблезианский завтрак, словно они оба просто изверглись сквозь половицы.

– Здорово, спасибо. Мистер Хан… а вы, случайно, не помните, что привело вас сюда, на Уэндовер-роуд?

– Э-э-э… – лицо тикового цвета искренне сморщилось, когда мужчина попытался припомнить. Кара тихо, неглубоко вздохнула. – Боюсь, что нет… Возможно, работа? Так давно это было…

Кара кивнула, понимающе и благодарно, проглатывая смесь облегчения и желчи, прежде чем они ее задушат.

– Спасибо, – проговорила она, стараясь поярче насытить голос благодарностью. – Вы очень помогли, мистер Хан, миссис Хан. Извините, что прервала ваш завтрак. Пахнет необыкновенно. Миссис Хан, должно быть, вы чудесно готовите.

Застенчивая легкая улыбка Кариной мамы, храбро сразившись с недоумением, одержала верх.

– Спасибо. Хотите взять с собой хлеба?

Входная дверь хлопнула с душераздирающе знакомым скрипом. Девушка сжимала слегка теплый контейнер с паратхой. Холодный ветер шептал ей в платок и гладил ресницы. Она испустила прерывистый вздох.

На плече сомкнулись пять тонких пальцев, а сзади почувствовалось присутствие кого-то, кого не было мгновением раньше. Едкая маслянистая жидкость просочилась сквозь куртку. Кара, не оглядываясь, порылась в сумке и передала склянки через плечо.

Отпустив девушку, рука схватила склянки. По коже прошел легкий холодок, словно длинное, тонкое насекомое пробежало по сердцу. Почувствовав, как в ладонь вдавилось холодное стекло: два тонких флакона, она с усилием обхватила их пальцами.

Ощущение присутствия исчезло.

– Окей, – бормотала она про себя снова и снова. – Окей. – Хотя правды в этом было не на грош. – Окей.

Девушка уставилась на помутневшие латунные цифры на двери. Уэндовер-роуд, 47. Теперь остался лишь один способ вернуться в этот дом, и он лежал через зеркало: окно, которое ей предстояло превратить в дверь. Теперь причин проходить в эту дверь стало две: зеркальная сестра и выкуп за проданные родительские воспоминания.

Иначе вернуться домой она не могла.

Кара отступила на пару шагов, слегка поскользнувшись на подмороженном асфальте, развернулась и побежала, не в силах больше глядеть на родной дом.

Глава 9

Скорчившись от холода, Кара смотрела, как одетые в форму фигуры бегут вверх по ступенькам полицейского участка через дорогу. Беспокойно потерла большим пальцем экран телефона. Уйдя со своей улицы, она машинально включила его, и сигнал автоответчика чуть не заставил девушку выпрыгнуть из кожи.

– Парва, это детектив Джульетта Эллис из Блэкфрайарского участка. Мне очень жаль, но система полностью забита, и ближайшая дата, которую удалось пробить для слушания твоего дела, – двадцатое июня. Слушай, я понимаю, это удар, но, пожалуйста, постарайся не терять присутствия духа. Иногда шестерни закона мелют медленно, но мы своего добьемся. Перезвони мне, если есть какие-то вопросы или просто хочешь поговорить. Парва, я верю, что мы справимся, если ты останешься сильной, верю, что мы избавимся от него. До связи.

Кара принялась терзать кожицу в основании ногтя большого пальца. Я верю.

Три месяца назад это были единственные два слова, которые она хотела услышать от сухой полицейской с задушевным голосом. Тогда эти слова были всем, что имело значение, сейчас же отозвались звенящей пустотой. Кара чувствовала, как ее заполняет удушающее разочарование. Каждый перенос слушания дела создавал впечатление, что его могут просто замять, что ничего вообще не произойдет, а теперь…

Двадцатое июня. Дожить бы еще…

Коренастая женщина в кожаном пальто и наушниках, напевая под нос и выпуская маленькие облачка пара, отделилась от толпы пассажиров и направилась к лестнице. Отлепив себя от стены, Кара сошла с тротуара. Если она собиралась сделать то, ради чего пришла, самое время.

Но на полпути через дорогу она запнулась. Вздрогнув от гудка черного такси, отскочила назад, пропуская его. Еще раз прокрутила в голове, что хотела сказать Джульетте, отчаянно надеясь, что она придет сюда.

«Я должна уйти. Вернуться, возможно, не смогу. Если не смогу, пожалуйста, все равно прижмите его. Попытайтесь».

Она хотела быть уверенной. Мысль о Солте, избежавшем наказания, заполняла ее разум чистой белой яростью, вытесняя все остальное. Но теперь, когда пришло время, Кара услышала, как это прозвучит для полицейской, и сколько вызовет неразрешимых вопросов.

«Ты должна уйти? Куда?»

И еще хуже: «Ты передумала?»

В сторону девушки хлынуло еще больше машин, и она попятилась к тротуару. Она смотрела, как хвост пальто детектива Эллис исчез за дверью. Подумала было последовать за нею, совершить, так сказать, официальный визит, но какой в этом толк? Да и времени оставалось в обрез.

«Ты просто должна вернуться», – сказала она себе, удивленная и немного напуганная, насколько горяча была ее ярость: чуть ли не сильнее, чем желание снова увидеть родителей.

Сжав и очень медленно разжав кулаки, Кара развернулась и направилась к реке.

На востоке, через воду, она увидела «Осколок», возвышающийся над станцией «Лондонский мост». Узкий шпиль высочайшей на сегодня городской башни сломанным шилом прокалывал пейзаж. На его неровную вершину, как тонкая долговязая птица, взгромоздился кран, и Кару передернуло.

По первоначальному плану она хотела пробраться в заброшенный женский туалет и пройти сквозь зеркало там, где последний раз видела Парву. Но она отправила в Фростфилд грозное письмо на поддельном бланке дорого звучащей юридической фирмы, найденной на просторах Сети, сообщавшее, что Кара еще не оправилась от того, что школа «позволила Труди Шталь причинить ей», и что Фростфилд под страхом убийственного иска не должен пытаться с нею связаться, пока семья Хан не сообщит о своей готовности. И теперь не могла допустить, чтобы ее поймали около школы.

Девушка расстегнула «молнию» сумки, звякнув склянками Синода. Зимнее солнце четко выгравировало ее отражение на окнах, мимо которых она проходила, но даже в столь ранний час вокруг шаталось слишком много народа.

Где же?

Пораженная идеей, девушка поспешила по скользким каменным ступеням к подножию Блэкфрайарского моста.

Дыхание затуманило воздух перед лицом. Река вблизи выглядела так, словно вот-вот замерзнет. Она вяло переливалась, словно огромная серебристая змея в преддверии зимней спячки. Кара вгляделась в рябящее мутное отражение, в тени от выпирающих шрамов. За нею медленно коробились Риверсайдские высотки, изгибаясь вместе с течением.

Чем не зеркало? Да, странное, зато, если ничего не получится, не придется вытаскивать застрявшие между пальцев осколки стекла.

Не дожидаясь, пока нервы сдадут окончательно, она открутила крышечку одной из склянок и, согнув запястье, дала прозрачной жидкости стечь в Темзу. Зелье растеклось, словно масло, успокаивая и проясняя водную гладь, пока вода под ним не стала совершенно невидимой. Отраженные здания перестали медленно вздыматься; их искаженные изображения застыли, словно в комнате кривых зеркал.

А Карино отражение…

У нее перехватило дыхание. Ее отражение исчезло.

Девушка вытянулась вперед, но там, где следовало быть ее лицу, увидела только ступеньки и перила. Словно стала невидимкой.

Позади нее по набережной шла обнимающаяся парочка. Она слышала их болтовню, но не видела отражений. Кривая улыбка коснулась ее губ: Кара поняла, что произошло.

Она неуверенно потянулась вниз, туда, где должна была находиться вода. Пальцы не нащупали ничего, кроме воздуха.

В реке образовалась дыра – по форме лужицы, которую девушка налила из склянки. Кара поняла: волнистые искаженные здания у нее под ногами, на которые она смотрела, были не отраженными, а настоящими: из твердого раствора и кирпичей. Словно она пробила дыру в зеркале и обнаружила, что это окно. У краев отверстия плескалась Темза. Капли брызнули и упали вверх на отраженное небо, как перевернутый дождь, а потом пропали из поля зрения.

Карин желудок сжался, и она на цыпочках подошла к краю реки. В этот длинный-длинный туннель – вниз или вверх неважно – следовало упасть.

Внезапный взрыв синтезатора и басов из телефона заставил ее подскочить, чуть ли не перекувыркнувшись.

Сообщение от Бет: «Надо увидеться».

Кара замешкалась: большой палец замер над кнопками – набрать ответ. Второй рукой она полезла в сумку и коснулась другой вещи, которую взяла с собой: яичной скорлупки из крапчатой черепицы с несколькими шиферными перышками внутри.

«Никаких сообщений, – сказала она себе, – никаких подсказок или таинственных комментариев». Она не оставит Бет никаких разрозненных картинок для сборки, никакой «изломанной гармонии». Бет слишком умна. Она бы во всем разобралась и пошла за подругой на фабрику Синода, заплатив столь же ужасную цену, что и Кара, если не хуже – кто знает, какую выгоду Джонни Нафта пожелает извлечь из новоявленной Дочери Улиц, если та согласится стать его должницей.

С шепчущим вздохом дыра в реке начала затягиваться. Окно закрывалось.

Так и не ответив, девушка положила телефон обратно в сумку, пытаясь взять себя в руки и заставить прыгнуть. Один страшный миг ноги не слушались, Кара смотрела на съеживающееся отверстие. Через несколько секунд брешь стала бы совсем узкой – не протиснешься. Девушка представила, как застрянет: голова и туловище, торчащие из Темзы, и ноги, свешивающиеся в зеркальную реку, словно у сумасшедшей синхронистки.

Отверстие стало сжиматься еще быстрее. Кара видела, как на волнах начало проступать ее отражение. Девушка сосредоточилась, и ее колени мучительно медленно согнулись.

– Кара! – рявкнула она на себя и прыгнула.

На долю секунды она ударилась о пустой воздух, а потом полетела через дыру в реке. Вода на краю забрызгала лицо.

Поперхнувшись, Кара почувствовала, как в горле взыграли полтонны паратхи. Под молотящими ногами простирались пока далекие отраженные здания. Она падала, все быстрее и быстрее, ветер, шлепающий по лицу, откинул ее голову назад. Девушка посмотрела наверх: она падала через туннель в воде, словно какой-то водный кролик. На мгновение она увидела башни своего родного города, сияющие в ярких лучах зимнего солнца на невообразимой высоте над головой.

А потом туннель-рот сомкнулся над нею…

Вода грохотала, навстречу неслись жидкие стены.

Кара сделала последний безумный вдох, прежде чем обновленная Темза врезалась в нее, словно гигантский кулак. Вода прервала падение, и девушка резко дернулась вверх; кровь забарабанила в ушах, голова пульсировала от каждого удара сердца. Кара билась и барахталась, толкаясь вверх, отчаянно стремясь к воздуху, но вода вокруг оставалась такой же илистой, однородно-зеленой, без признаков солнца. Она тонула, чувствуя какую-то невидимую силу, тянущую ее вниз. Силясь всплыть, Кара по инерции молотила руками по воде, густой, словно патока. Казалось, легкие вот-вот лопнут, но как бы сильно Кара ни прищуривалась, сквозь илистую толщу Темзы не было видно поверхности.

Остатки драгоценного последнего воздуха раздували щеки, силясь вырваться через рот. Девушка попыталась проглотить его обратно, но полный пузырь предательски проскользнул между губ.

И устремился вниз, мимо ее ног.

Понимание явилось белой вспышкой в страдающем от кислородного голодания мозгу: «Конечно: это же зеркало! Здесь верх – это низ, а низ – долбаный верх!»

Маленькие звездочки взорвались у нее в глазах, оставив после себя крошечные черные дыры. Повернувшись на сто восемьдесят градусов, Кара перестала бороться и грести, позволяя невидимой силе подхватить себя и резко потащить сквозь воду. Смежив веки, она тяжело выдохнула.

Глава 10

Кара всплыла, и в уши тут же хлынул шум. Воздух полнился криками и визгом сирен, но девушка слишком устала, чтобы об этом волноваться. Прочистив от воды горящий нос, она раскинула руки и ноги, словно лучи морской звезды, и поплыла на спине, дыша полной грудью, упиваясь чудом плавучести после того, как чуть не задохнулась. Немного повернув голову, девушка поняла, что выплыла на середину реки. Увидела фигуры в темной форме, взволнованно снующие взад-вперед по набережной, указывая на нее. Повсюду слышался «белый шум» раций.

Наконец плеск потревоженной воды, сирены и люди в форме сложились в Кариной голове в единое целое. Ее спасали. Люди в доке и пловец – должно быть, копы, решившие, что она тонет.

– Я в порядке, – попыталась сказать она пловцу, но вышло лишь карканье.

Она силилась поджать ноги, шлепая по неспокойной глади Темзы и вытягивая голову из-под промокшего платка.

– Я в по… – снова попыталась она, но слова умерли на губах.

Подплывающий к Каре мужчина не походил на спасателя. Тощий, словно зубочистка, промокшая одежда, прилипшая к телу, вся изодрана. Бледные шишковатые локти высовывались через дыры в рукавах, пока он бешено молотил по воде руками. Балахон, волосы и всклокоченная спутанная борода пропитались чем-то черным и покрылись илом.

А глаза…

Они широко выпучились от натуги, а, может, и от страха. Мужчина тянул себя по воде паническими неумелыми гребками. Когда же взгляд пловца упал на Кару, его лицо вытянулось от удивления.

Позади него на набережной фигуры в форме перестали метаться. Рации протрещали, пролаяв команду, и двое полицейских подняли к плечу винтовки.

Пловец протянул к Каре руку. Пальцы его походили на белые веточки, ногти посинели от холода.

– Помоги… – вода плеснула мужчине в рот, и он подавился словом.

Выстрел взрезал воздух.

Пловец резко зашипел. Из его плеча вырвались красные брызги. Кара почувствовала теплую дымку на лице. Пловец дергался и бился, крича и глотая воду. Кара инстинктивно толкнула себя к нему и попыталась подхватить снизу, однако бьющиеся ноги мужчины тут же переплелись с ее ногами. Он оказался слишком тяжелым. Ледяная вода Темзы сомкнулась над девушкой, и она глотнула ее, отдающую металлическим привкусом крови. Потом, борясь и пинаясь, высвободила ноги, сражаясь за воздух всего в дюйме от лица мужчины. Даже с заложенными ушами, вырвавшись на поверхность, девушка услышала рычание лодочного мотора. Она по-прежнему не могла дышать: мокрая ткань забила рот – Кара всплыла прямо под плавающим по поверхности платком, накрывшим ее лицо, словно саван. Охваченная паникой, она попыталась высвободить руки из хватки пловца.

Но теперь мотор ревел громко, близко, и, когда он затих, сильные руки подхватили ее под мышки. Кара обмякла, и ее вытащили. Все еще ослепленная платком, она упала в лодку. Мотор поперхнулся и снова взревел. Через пару мгновений лодка на что-то наткнулась, а еще через одно Карино тело швырнули на сушу.

– На колени.

Голос звучал глухо и искаженно. Впрочем, приказ оказался излишним из-за толчка, и без того бросившего Кару коленями на влажные плиты. Справа кто-то – очевидно, пловец, – мучительно стонал. Послышалось мясистое «хрясь!» и стоны оборвались, сменившись резкими отрывистыми вдохами. Острый запах мочи ударил Каре в нос. Она по-прежнему ничего не видела: мокрый платок облепил верхнюю половину лица, словно осьминог. Кара попыталась поднять руки, чтобы сдвинуть его, но они оказались прижаты к спине. Щелкнул замок, и что-то пластиковое врезалось в запястья, стягивая их. По каменным плиткам проскребли ботинки. Холодный металлический кружок прижался к Кариной шее, и она замерла. Раздался щелчок – в точности как звук взводимого пистолета в кино, только ближе и ужасающе персонально.

– Безликая мразь, – загудел в ушах странно электронный голос. – Я могу казнить тебя прямо сейчас, смекаешь? Хочу, чтобы ты была в курсе. Чтобы ты была в курсе, мразь! Я могу снести твою полуотраженную гадскую башку с плеч, и никто и слова не скажет.

Челюсти Кары свело от страха, но она постаралась их расслабить.

– Я… я н-н-не…

– Заткнись. – Ствол сильнее вжался в шею, и девушка закусила губу. – Я не хочу выслушивать, как ты все отрицаешь. Тебя поймали с поличным. Даже если бы ты не скрывала свой эндаумент, очевидно, что ты – одна из них.

«Скрываю что? Одна из кого?» Но ужасающе холодное давление на шею удержало ее от того, чтобы высказаться вслух. Девушка почувствовала, как человек, стоящий у нее за спиной, наклонился к ней.

– Я чертовски любил эту девчонку. Мои чертовы дети любили эту девчонку. Твои люди больные…

– Меннетт, – прервал его другой голос, – неприятель обезврежен?

– Да, капитан, – бойко ответил человек за Карой.

– Тогда, как думаешь, могли бы мы продолжить аресты на неделе? – Голос капитана так же металлически гудел, но казался сухим и почти скучающим. – Я предпочел бы встретить погодосмен под крышей.

Кара почувствовала, что похититель за ее спиной выпрямился.

– Полуотраженная! – сухо обратился он к ней. – Я арестовываю тебя за принадлежность к террористической организации и заговор с целью совершения антиэстетических актов и похищения зеркалократки. – Он помолчал. – И не абы кого из Зеркальной знати, – добавил он голосом, сочащимся отвращением, ткнув девушку сапогом, словно она была чем-то мерзким, – а леди, черт побери, Парвы Хан.

Кара непроизвольно дернулась от удивления, и оба мужчины заорали:

– НИ С МЕСТА! НИ С ЧЕРТОВА МЕСТА!

Что-то тонкое, но твердое хлестануло ее по щеке. На долю секунды мир побелел, и девушка завалилась набок. Она проглотила выбитый зуб, и рот наполнил вкус крови. Девушка была ошарашена, голова пульсировала, и Каре захотелось встряхнуть ею.

– Пофалуйста… – попробовав заговорить, она поняла, что прикусила язык, когда ее ударили. – Пофалуйста, фнимите мой плафок…

– Заткнись! – прорычал Меннетт.

– Плафок, – промямлила Кара. – Пофалуйста, профто пофмотрите на мое лифо…

– Вперед, сержант, – судя по голосу, капитана позабавила ее просьба. – Я не предлагаю брать в привычку исполнение приказов террористов, но, в конце концов, таков закон…

– Дернешься, и я разнесу твою башку, – снова предупредил Меннетт, возможно, на случай, если Кара забыла его слова за последние восемь секунд. Пальцы поймали прилипшую ткань, сдвигая ее с лица.

Кара не видела практически ничего, кроме черных ботинок, но почувствовала, как изменилась атмосфера.

Повисло долгое молчание.

– Пресвятая Матерь Зеркал, – прошептал Меннетт.

Кара повернула голову, чтобы посмотреть на него. Все пятеро были в бронежилетах, выглядевших гораздо тяжелее тех, что носили полицейские, разгонявшие беспорядки дома, – почти как у средневековых рыцарей, только из черного кевлара и углепластика, а не стали. Забрала на шлемах были сделаны из матового стекла. Даже под обезличивающим снаряжением поза Меннетта выдавала ужасное замешательство, как если бы он отпустил расистскую шуточку, а потом обнаружил, что за спиной стоит Майк Тайсон. Его голова повернулась к стволу пистолета, словно он винил оружие за то, что ударил им девушку по челюсти.

Нарочито медленно Кара нащупала языком выбитый зуб и сплюнула его на землю. Меннетт дернулся, когда слюна пополам с кровью брызнула на камни.

– Сержант, – голос командира казался натянутым, словно струна арфы. – Как думаете, вы можете срезать с графини наручники? И помочь ей подняться?

– Конечно, конечно, – выпалил Меннетт. – Мне так жаль, миледи… Я не… я не хотел… вы просто закрыли лицо… Я не увидел ваш эндаумент. Подумал, вы – повстанец… – Он осторожно поднял Кару на ноги, секунду повозился с ее запястьями, и путы спали.

Все черно-бронированные фигуры выстроились перед нею. Она не могла сказать наверняка из-за шлемов, но чувствовала, что они пялились во все глаза.

На плече одного из них красовались серебристые шевроны. Он встряхнулся и вытащил из-за пояса рацию.

– Докладывает Корбин. Мы обнаружили леди Хан. Повторяю: обнаружили леди Хан. Подозреваемый вывел нас прямо на нее. Она не пострадала, но находилась в реке и получила… э-э… незначительные повреждения. Мы доставим ее в Сент-Янус для медицинского освидетельствования. Прием.

Кара отчетливо услышала, как рация проскрежетала в ответ: «Отставить, капитан. Доставьте графиню во дворец для немедленного допроса».

Капитан явно удивился противоречию, но сказал лишь:

– Понял. Доставить во дворец. Конец связи.

Кара потерла запястья, возвращая им чувствительность. В голове бешено метались мысли.

Парни с пушками явно приняли ее за зеркальную сестру, и коль скоро это представлялось единственной причиной, почему они больше ими в нее не тыкали, девушка не спешила их разубеждать. Но леди Хан? Графиня? Дворец? Кем Парва была здесь?

Кара подняла взгляд. Здания, сгрудившиеся на набережной, походили на кривозеркальные отражения домов, которые она помнила. Она узнала лошадей в стиле ар-деко возвышающегося над нею здания «Юниливер» и старую электростанцию на противоположном берегу, приютившую галерею Тейт, только здесь они казались выше, и их силуэты рябили, уходя в небо, знакомые очертания сгорбились от странных наростов из кирпича и камня.

«Они выглядят так, как отражения в реке до́ма, – удивилась Кара. – Вот, что они на самом деле такое».

Рубящий звук притянул ее взгляд обратно на тротуар.

Оборванный пловец лежал на спине, глаз выкатились, когда он кашлял, изо рта вылетали капельки окрашенной кровью слюны. На плечо ему шлепнули медицинский тампон, прихваченный полуоторванным пластырем, но на левой щеке расцвел внушительный синяк. Его ударили пистолетом еще сильнее, чем Кару, и она вздрогнула, как жутко это выглядело. Голова мужчины свесилась набок, показывая еще один синяк на правой щеке.

Кара похолодела.

Этот синяк оказался идентичен первому, с точно таким желто-фиолетовым рисунком на белой коже. Собственно, теперь она увидела, что вся правая сторона его лица была такой же, как и левая, вплоть до направления завитков бороды. Мужчина был совершенно симметричным.

В ярком утреннем свете что-то поблескивало у него на голове. Рассекая лицо от волос до подбородка, через переносицу шла пунктирная серебристая линия – тонкая нить, входящая и выходящая из кожи, как защитные полоски на банкнотах, отмечая ось симметрии, словно край зеркала.

Сержант Меннетт поймал ее взгляд.

– Вы в порядке, мэм? Этот несчастный ублюдочный террорист вас обидел? Хотите врезать ему пару раз?

– Что? Нет! – Кара не сводила глаз со зловеще симметричного мужчины у своих ног. – Он меня не тронул… я никогда не видела его прежде.

Капитан Корбин повернулся к Каре:

– Простите, миледи, но вы утверждаете, что не узнаете этого человека? Но… – он не договорил.

– Но что? – Кара уставилась на него.

Следующий вопрос Меннетта вышел осторожным и нервным:

– Мэм, если это не он вас принудил, то как вы оказались в воде?

– Я… я… – Кара перевела взгляд с одной бронированной фигуры на другую, но помощи ждать было неоткуда. Пришлось ухватиться за самую простую ложь в мире. – Я не помню.

Капитан проговорил в рацию:

– Прием. Похоже, леди Хан понесла некоторые потери памяти. Обращаю внимание на возможную травму головы, прием.

– Разорви меня граната! – горячо пробормотал Меннетт.

– Принято. По прибытии во дворец вас будет ожидать медицинский персонал. Везите ее немедленно, капитан. Приказ из кабинета сенатора, прием.

– Принято. – Капитан шагнул вперед. – Пожалуйста, пойдемте с нами, миледи. Теперь вы в безопасности.

Кара не знала, что делать, но кивнула. Рука в черной перчатке взяла девушку за локоть, и ее осторожно повели по набережной. Прикосновения сержанта Меннетта были такими робкими, что Кара едва их чувствовала. Когда ее вели вверх по ступенькам, она обернулась на тощую фигурку, лежащую ничком на каменных плитах. Кровь стекала на бороду из рассечений в центре синяков, красные капельки двигались по одинаковым дорожкам вниз по щекам.

Кара отважилась рискнуть:

– Сержант, – тихо проговорила она. Язык по-прежнему казался огромным.

– Да, мэм?

– Этот человек, – сказала она. – Он не причинил мне вреда. Удостоверьтесь, что не причинили вреда ему.

– Миледи… – начал он.

– Сержант, – Кара намеренно употребила его звание, – мне кажется, я ясно выразилась. Я не хочу заострять внимание на этом, – девушка коснулась челюсти с расцветшим на ней синяком, – во дворце. Удостоверьтесь, что за ним присмотрят. Сейчас же.

Черно-бронированная фигура напряглась.

– Да, мэм. Я… я попытаюсь.

Что-то в его голосе подсказывало, что мужчина не очень-то рассчитывал выйти сухим из воды, но он отпустил ее локоть и вернулся вниз по ступенькам, перешагивая через две зараз. Поезд прогрохотал по железнодорожному мосту, когда капитан вел ее под ним. Черный внедорожник с тонированными окнами ждал их перед оштукатуренным зданием Школы Лондонского Сити. Две полицейских лошади ржали рядом с автомобилем – во всяком случае, Кара предположила, что это лошади. Они напоминали лошадей по форме, пахли лошадями и были снаряжены седлами и шорами, но каждый их дюйм, от копыт до ушей, был обернут черной тканью. Животные походили на мумий – все перевязанные, за исключением темных дыр зияющих ноздрей. Они фыркали, трясли головами и перетаптывались. На машинах и животных красовалась одна и та же эмблема: белый герб с изображением стилизованного шахматного коня, а внизу – зеркально написанные, перевернутые буквы «РС».

Капитан снял черный шлем, открывая густые коротко остриженные волосы. Его широкое лицо оказалось почти таким же симметричным, как у пловца, и по центру тоже бежал ряд металлических стежков. Единственная разница между правой и левой сторонами заключалась в том, что левая бровь была коричневой, а правая – серой, и вокруг нее шла еще одна линия крошечных стежков. Кожа вокруг правой брови тоже была другой: сморщенной и пятнистой, словно ее пересадили от мужчины гораздо старше его.

– Меня зовут Корбин, мэм, – сказал он. – Не знаю, что случилось с вашей последней охраной, но с эскортом Рыцарей Стекла никаких глупостей не будет. Мы со Сциллой о вас позаботимся. – Он с любовью погладил одну из лошадей-мумий, прежде чем распахнуть заднюю дверь внедорожника. – Поедем, как только вы устроитесь.

Кара почти не слушала. Она смотрела через его плечо на южный конец железнодорожного моста. Там располагался рекламный щит, водруженный на стену бруталистского перекрытия бетонного жилого дома.

В нижней части рекламы элегантные серебряные отзеркаленные буквы на черном фоне гласили: «УБЬДУС ЙАТЫПСИ gl.yrettolssalggnikool.www».

«ИСПЫТАЙ СУДЬБУ», – разобрала она, а потом и адрес сайта: .

Над словами красовалось изображение девушки.

Кара едва ли почувствовала, как отвисла челюсть, а холодный воздух ворвался в легкие, когда она вдохнула.

Футов пятьдесят в высоту, с порами, увеличенными до размеров обеденной тарелки, и безупречным темным макияжем, делающим ее глаза светящимися и оттеняющим каждый отдельный шрам, Каре улыбалось ее собственное лицо.

Часть II. На голову выше

Глава 11

Уткнувшись лбом в окно, Кара изучала город, плывущий под неподвижными, словно каменными, облаками. Мужчины и женщины наводнили тротуары, толкаясь, прогуливаясь, смеясь в мобильники, уплетая бутерброды и жареную курицу из картонок навынос, или просто брели, погрузившись в себя, опустив головы и засунув руки в карманы. Они почти не отличались бы от лондонцев, если бы не жутковатая симметрия разделенных надвое лиц. Проходя мимо окон, они не отбрасывали отражений, словно город населяли вампиры. Местные не обращали никакого внимания на лондонцев, идущих по городу, отражавшемуся в их зеркалах, по городу, который Кара называла родным.

Однако большинство пешеходов не были совершенно симметричными. Как и у капитана Корбина, с одной или с другой стороны у них можно было заметить пришитые отличия: клочки более светлой или более темной кожи, родинки или шрамы, всегда отделенные от соседних участков окантовкой из серебряной нити. У некоторых было по нескольку таких заплаток, и Кара подметила, что эти шли чуть прямее и увереннее остальных. Капитан Корбин скакал за автомобилем на своей спеленатой лошади, сквозь стекло доносилось цоканье копыт.

Над ними нависали растянутые и исковерканные здания: искаженные отражения тех, что остались дома. Старый паб «Черный монах» возвышался готическим кошмаром; «Огурец» растянулся в стеклянную слезу. Кара вздрогнула. Как будто Лондон, каким она его знала, потек под дождем.

Они проезжали супермаркеты и кафе, знакомые Каре, только с вывесками, отраженными в Лондоне-за-Стеклом задом наперед, но среди этих незнакомых знакомцев попадались и магазины, которых Кара раньше не видела. Например, магазинчик с серебряной на черном вывеской, демонстрирующей бестелесную улыбку. Девушка потрудилась «перевести» отзеркаленную надпись: «Фалкрум и Скрутт: Агенты Красоты». В витринах стояли фотографии женщин в сверкающих побрякушках с кривыми носами или большими розовым родинками на щеках. Центр экспозиции занимал миниатюрный сундучок, где, уткнувшись в мягкую бархатную подкладку, лежали три элегантно расположенных правых уха разного оттенка.

Они проезжали мимо узкого переулка, и Кара впилась в него внимательным взглядом, чувствуя, как сжимается горло. «Каттнер-клоуз, EC1», – гласил эмалированный знак. Название, как и саму улицу, Кара не узнала.

А должна была.

В своем Лондоне Кара миллион раз блуждала туда-сюда по этим тротуарам по дороге в папин офис или обратно; они стали дополнением сети ее тайных проходов, ее мира.

По телу пробежал холодок, и девушка завертелась из стороны в сторону, глядя в окна. На нее обрушивалось все больше и больше непривычных деталей, все больше и больше неправильностей: пропавший магазин, или здание, здесь стертое с лица земли, но по-прежнему стоящее в Лондоне; ряд фасадов не прерывался там, где следовало находиться Годлимен-стрит. Это отражение Лондона оказалось не просто искаженным, а местами перестроенным, топографически измененным.

«Он не соответствует», – поняла девушка, и желудок скрутило. Она рассчитывала, что Лондон, который она знала, послужит картой Лондона-за-Стеклом, но просчиталась. А без карты Кара не имела понятия, как найти Фростфилдскую среднюю школу – если она здесь вообще существовала.

В городе с восемью миллионами жителей и площадью более шести сотен квадратных миль комната с кровавым отпечатком руки могла оказаться где угодно.

«Двадцать одни сссутки, – прошептал маслянисто-шелковый голос Джонни Нафты у нее в голове. – Двадцать одни».

Водитель продолжал украдкой посматривать на Кару, а потом снова отводил взгляд. Вот он, откашлявшись, открыл рот, словно собирался что-то сказать, но в последний момент передумал. Почесал затылок и громко вздохнул, потом покрутил зеркало заднего вида, пока не поймал ее отражение. Самой девушке оно его не показало.

– Слушайте, вы в порядке? – спросила Кара.

– Ох, разорви меня граната! – начал он. – Я что, пялился? Ох, Богово Зеркало, простите… извините, мэм, я просто… – водитель стушевался и даже слегка сник на своем сиденье. – Простите меня? – смущенно спросил он.

Кара моргнула:

– За что?

– Ну, за мою лексику, леди Хан, прежде всего… знаю, я не должен разговаривать с Зеркальной Графиней подобным образом… просто…

– Да?

– Ну, просто я так рад, мэм, – его улыбка выглядела вороватой, словно улыбнуться Каре считалось вольностью, которую простой водитель едва ли мог себе позволить. – Конечно, все рады, но особенно мы с женой. Спасибо Маго, что те Безликие отбросы не сделали… ну, то, что все говорили.

– Э-э… спасибо… – пробормотала Кара.

– Ох, без проблем, мэм. Мы так от вас фанатеем. Да я просто ни одного человека не знаю, кто бы не фанател.

– Уверена, что такие найдутся, – в недоумении рассмеялась Кара.

– Конечно, нет, – улыбаясь, возразил водитель. – С таким-то лицом? Если позволите, мэм, да кто вас не любит? И не только из-за внешности… хотя ясно, что она важна и так свежа, если позволите. Со всеми этими простроченными щеками и швами, последнее время вошедшими в моду, здорово знать, что кто-то выглядит гораздо круче, но…

– Но?..

– Ну, всем нам кажется, что мы вас знаем.

– А вы знаете? – Кара ощутила щемящее чувство, что водитель знает девушку, за которую ее принимает, лучше нее.

– О да, мэм, – кивнул он. – Лицо Стеклянной Лотереи? Особенно сейчас, в преддверии Ночи Розыгрыша, когда вы и в телике и везде, кажется, что я вижу вас чаще собственных детей! Не то чтобы нам это не нравилось, конечно, – поспешно добавил он. – В смысле, вон – взгляните на них.

Он ткнул большим пальцем в окно, и Кара выглянула на улицу.

Неровная очередь подростков растянулась, должно быть, ярдов на сто от невзрачной двери.

Неоновые трубки над притолокой свернулись в слово: «яаньлепьлакС». Рядом с дверью к кирпичам была прикреплена фотография улыбающейся леди Парвы Хан, распечатанная на листе А4.

– Некоторые занимают очередь с вечера. Чтобы изменить внешность, – любезно объяснил водитель. – Я видел, какими они выходят. И это еще дешевое заведение, правит не слишком хорошие шрамы, и все равно вон какой хвост. Моя маленькая дочурка умоляет об этом уже не одну неделю, но мы не можем себе этого позволить, и вообще, может, я старомоден, но, мне кажется, девять – слишком нежный возраст, чтобы резать лицо. Я все обещаю ей, что через годик…

Кара проводила скальпельную взглядом. Из двери вышла длинноволосая девушка в пуховике. Кара не видела ее лица, но слышала одобрительные возгласы, просачивающиеся сквозь стекло. Остальные подростки в очереди «давали ей пять» и похлопывали по спине. Высокий темнокожий парень оторвался от подпираемой им стены и неистово обнял девушку, оторвав от земли и кружа. Через плечо юноши Кара разглядела, что лицо девушки было просто пустым белым пятном. Каре потребовалось несколько секунд, чтобы понять: это бинты.

Водитель обернулся и посмотрел на нее:

– Маго! – Он пробормотал имя, как привычное богохульство. – И все это, чтобы выглядеть, как вы… что значит быть законодательницей моды!

Они переехали Лондонский мост, взяли налево за вокзалом, под другим рекламным щитом с Кариным лицом и подъехали к тротуару под вздыбившимся над ними «Осколком». В этом искаженном городе он напоминал волнистый стеклянный сталагмит с теряющейся в небе вершиной.

– Снова во дворце, а, графиня? – водитель повернулся и подмигнул.

Кара инстинктивно вжалась в кожаное сиденье, когда капитан Корбин спешился и распахнул дверь.

«Помни, – сказала она самой себе, – ты – аристократка. Иди, словно ты здесь хозяйка».

Выходя из машины, девушка натянула, как она надеялась, подходящую ситуации снисходительную улыбку, чувствуя, как дергаются шрамы на рту.

По вестибюлю «Осколка» разносились щелчки шагов и журчание изысканных водных диковин. Безукоризненно одетые чиновники, сжимая папки, спешили то в одну, то в другую сторону, но в полированном гранитном полу отражалась только она. Место напоминало мажорную библиотеку: никто не говорил, кроме как шепотом.

Корбин проводил Кару до лифтов. Последний справа охраняли двое громил с непокрытой головой, но в такой же черной броне и с прижатыми к груди автоматами. Открытая дверь ожидала ее.

Корбин указал рукой, и девушка вошла внутрь. На панели торчала одна-единственная неподписанная кнопка. Кара поняла, что мужчина за нею не последовал, только когда подняла взгляд.

– Вы не идете? – уточнила она.

Корбин нахмурился, лоб его симметрично сморщился.

– У вас все-таки провалы в памяти? Никто не поднимается на девяностый без приглашения сенатора. За этим Макс с Бруно и следят. – Он указал на охранников у лифта, покрасневших и сияющих от ее августейшего внимания, обращенного на них.

– Не волнуйтесь, вы в полной безопасности. Она знает, что вы придете. Кроме того, мне нужно допросить то жалкое отребье, что вас похитило.

– Он меня не похищал! – в который раз возмутилась Кара.

Корбин окинул ее сочувственным взглядом:

– При всем уважении, мэм, если вы не можете вспомнить, то откуда вам знать? – Наклонившись к лифту, он нажал на кнопку, одаривая девушку успокаивающей улыбкой. – Все позади, леди Хан. Добро пожаловать домой.

Стальные двери бесшумно закрылись, и Кара осталась одна. Лифт начал ускоряться, заложило уши, в животе поднялся болезненный вихрь. Она выдохнула. Сердце трепетало, словно крылышки насекомых. «У них нет причин в тебе сомневаться», – сказала она себе.

Ей пришло в голову притвориться Парвой под влиянием момента. Местные сами так решили, а она не стала спорить. Теперь она поняла, что обман может дорого ей обойтись, но выбора, придерживаться ли его дальше или нет, не стояло.

«Подведем итоги, – сказала она себе, пытаясь подавить панику. – Не может же всё быть настолько плохо, как кажется».

Но всё было именно так.

Кара находилась в неуправляемом металлическом ящике, направляясь на встречу с женщиной, которая, принимая во внимание обычное значение слова «сенатор», вероятно, была одним из влиятельнейших людей в Лондоне-за-Стеклом. «Никто не поднимается на девяностый без приглашения». Она подумала о Максе и Бруно, ожидающих на дне шахты, во всей их мускулистой вооруженной красе. Упоминать, что она проникла сюда под ложным предлогом, явно не следовало.

Вот только признаться ей мешало нечто большее, чем страх. В голове звучал Парвин голос: «Они всегда мне улыбаются, но иногда я вижу улыбку, а иногда – зубы. Думаю, они хотят сделать со мной что-то нехорошее». Что если кто-нибудь во дворце знал об исчезновении Парвы? Что если они были в этом замешаны? Очевидно, это были люди, с которыми она работала. Пока Кара не узнает больше, за стеклом оставалось только два человека, которым она могла доверять, и оба носили ее лицо.

Кара могла быть одна, чуть не утонувшая и тошнотворно заблудшая, но «графиня Парва Хан» имела здесь вес: ее лицо украшало высотки, а имя открывало любые двери. Ради надежды найти зеркальную сестру Каре предстояло воспользоваться этой властью.

«Ты – графиня Парва Хан, – повторяла она себе. – Ты – графиня Парва Хан».

И только на задворках ее разума ей отвечал шепот: «Это все та же ты, Кара».

Кара заставила его замолчать.

Она почувствовала нутром, как лифт замедлился. Двери отворились, и девушка ахнула.

Глава 12

Чирикали птицы, жужжали насекомые.

Там, где через купол пробивалось солнце, ярко светились зеленые с белыми краями листья. Кара озиралась, сбитая с толку сменой обстановки. Она попала наружу? Это сад на крыше? Услышав, как за спиной закрываются двери, девушка обернулась. Маленькая будочка, вмещавшая лифт, почти полностью скрывалась пышным ковром плюща.

Сквозь листву Кара увидела отблеск света на чем-то металлическом и устремилась туда. Шлепая ногами по влажной траве, она продиралась сквозь папоротник и аккуратно подстриженные кусты, пока затылка не коснулся луч света, теплый и мощный, сфокусированный оконным стеклом. Подняв глаза, Кара увидела сквозь кроны деревьев нависшую над нею остекленную стену, сходящуюся в точку на вершине потолка. Макушку небоскреба венчала массивная стеклянная пирамида – идеальная теплица – и кто-то разбил в ней английский загородный сад.

Подстриженные газоны окружали аккуратно подстриженные розовые кусты и клумбы, засаженные всевозможными цветами, названий которых Кара даже не знала. Старая, покрытая лишайником статуя стояла возле гравийной тропинки, вьющейся между розами. Ветви над головой ломились от листьев; девушка догадалась, что в них, наверное, скрыта система полива. Кара глубоко вдохнула, и ощутила, как запах цветов и травы придает ей сил.

Деревянные двери, скрытые кустами, распахнулись, и в сад вошла женщина. Кара смущенно стояла, рассматривая незнакомку, как и она – ее. Костюм и собранные в строгий пучок волосы оказались одинакового серого, словно зимнее небо, цвета. Помятое, как чашечка физалиса, лицо покрывали морщины. Девушке потребовалось несколько секунд, чтобы понять: на лице женщины нет серебристых стежков, а морщины на его левой стороне не повторяют морщин на правой. Почему-то от этого по Кариной спине пробежал холодок. Женщина оказалась несимметричной. Она была точной копией кого-то из Кариного Лондона, созданной бесконечными отражениями, пойманными между двумя зеркалами, со всеми различиями и отклонениями, свойственными настоящим людям. Она была чьим-то зеркальным близнецом, как Парва для Кары. Представительницей Зеркальной знати. Зеркалократкой.

«Итак, – подумала Кара, – наверное, это и есть сенатор Кейс».

Женщина шагнула вперед. Ее взгляд блуждал по Кариному лицу, словно фиксируя каждую деталь. Рука сенатора медленно потянулась ко рту, будто испугавшись, что следующий вдох может разрушить мгновение. Она сделала еще один неуверенный шаг, потом еще, а потом, хрустя гравием, пробежала оставшееся расстояние и заключила Кару в горячие объятия.

– Ох, Маго, – пробормотала она трепещущим голосом. – Ох, слава Маго, ты цела. Ты цела.

Женщина замолчала, и они все стояли и стояли. Наконец, она выпрямилась и неуверенно положила руки Каре на плечи, словно удерживать ее было пристрастием, от которого не так-то просто отказаться. Кара попыталась завязать разговор:

– Сад великолепен, сенатор Кейс, – в конце концов, выдавила она. «Ого, Кара. Остроумно».

– Сенатор? – женщина недоуменно нахмурилась. – С каких пор мы перешли на официоз, графиня? – Она рассмеялась. – Ты же знаешь, Парва, что можешь называть меня Мэгги, когда мы одни. И можешь приходить в сад, когда захочешь, если тебе здесь нравится.

– Спасибо. Здесь… очень умиротворяюще, – ответила Кара, умудрившись слабо улыбнуться. «Чудесно. Ослепительно глупо. Продолжай в том же духе».

Сенатор Кейс снова рассмеялась легким заразительным смехом:

– Умиротворяюще? Лучше и не скажешь. Это помогает мне не сойти с ума в такие дни, как сегодня.

Кара почувствовала приязнь к этой женщине; она обладала окаймленной теплом строгостью, словно учитель, против опеки которого ты на самом деле не возражаешь.

– Почему? – спросила она. – Что случилось?

Улыбка сенатора скривилась:

– Очередное нападение: прошлой ночью Безликие разгромили вокзал Ватерлоо, сразу после прибытия зеркалограционного поезда. Похищены пятьдесят два новых иммигранта – прямо из пограничного пункта. Полагаю, теперь они умрут – их лица содрали и продали на Черном рынке. – Она устало вздохнула. – Это четвертый налет за два месяца – террористы смелеют с каждым днем. Корбин – превосходный офицер, и я знаю: он делает все, от него зависящее, и тем не менее… – Женщина покачала головой, словно бы отгоняя образы, и улыбнулась Каре. – То, что тебя нашли, – лучшая новость, принесенная им, за долгое время. – Ее черты тронуло беспокойство. – Мне сказали, ты многого не помнишь.

Покачав головой, Кара напряглась, но сенатор Кейс ободряюще улыбнулась:

– Неважно. Уверена, это от потрясения. Память еще вернется. По крайней мере, ты не ранена… и у нас по-прежнему есть это, а? – Она подняла руку и нежно погладила Карину щеку. – Хочешь головокружительную новость? Мы были так заняты, разыскивая тебя, что даже не отменили завтрашнюю фотосессию. Как думаешь, справишься? Я пойму, если ты откажешься, но мне показали платье, и оно потрясающее – хочу сказать, хоть я и циничная старая кошелка, но даже мое сморщенное сердце забилось чуть сильнее при мысли, что я увижу тебя в нем.

– Фотосессия? – осторожно переспросила Кара.

– Финальные снимки для рекламы Лотереи, помнишь? Всё заказали заранее, до Ночи Розыгрыша – неделя, а я думала… – воодушевление сенатора улетучилось вместе со словами, а лицо вдруг сморщилось. – Я думала, они уничтожили тебя, Парва, – призналась женщина. – Когда увидела то видео и услышала, что ты пропала… Думала, они уничтожили нас.

Кара почувствовала, как желудок перевернулся, и в голове мелькнула картина кровавого отпечатка на полу туалета.

– Какое видео? – переспросила она.

Кейс выдержала ее пристальный взгляд. Кара смотрела, как двойной подбородок дернулся, когда она сглотнула. Затем женщина молча сунула руку в пиджак и вытащила телефон с сенсорным экраном. Несколько легких взмахов пальцами – и она протянула его Каре.

Крошечные динамики непрерывно разражались низким стоном. Видео было темным и зернистым, снятым одной неподвижной камерой в подвале или, может, на чердаке. Каре удалось различить на небольшом экране три фигуры. Двое смотрели в камеру; на них были черные толстовки с натянутыми капюшонами и темные банданы, прикрывающие носы и рты, словно у детей из Кариного района, игравших в гангстеров. Один из них держал что-то темное, и Кара потрясенно подскочила, когда поняла, что это пистолет.

Девушка вспомнила, что сказал Меннетт в доке: «Вы закрыли лицо… Подумал, вы – повстанец».

Третий человек сидел между двумя другими спиной к камере. Насколько Кара могла видеть, он был обнажен. Его привязали к стулу голубой нейлоновой веревкой, да так крепко, что кожа выпирала между деревянными рейками спинки.

Кара посмотрела на часы, отсчитывающие секунды в углу кадра. Из всех звуков оставался лишь тонкий стон, доносящийся из динамика, – единственный признак того, что запись прокручивается, настолько неподвижными казались фигуры на экране.

Минуту спустя одна из фигур в капюшоне, наконец, заговорила:

– Мы – Безликие.

Кара видела, как губы двигаются под тонкой тканью банданы. Голос говорящего был искажен, словно кто-то намудрил со звуком, монтируя фильм:

– Мы невидимы, но нас услышат. Мы можем стать кем угодно. Можем находиться где угодно – и мы везде. Это не требование. – Фигура в капюшоне жестом указала на человека на стуле. – Это демонстрация.

При слове «демонстрация» человек на стуле дернулся, еще сильнее натягивая веревки. Говорящий стиснул его плечо, и стоны резко прекратились, сменившись хриплым испуганным дыханием.

– Мы научили его смотреть внутрь себя, и теперь он все понял. Он внес свой вклад – и весьма щедрый – в наше дело.

Кара почувствовала, как ее собственная кожа натягивается. Девушка вдруг остро ощутила свои шрамы, словно они ползали по лицу, как личинки.

Человек в капюшоне наклонился поближе к камере. Его глаза поблескивали в тусклом свете комнаты, и Кара увидела радужки – голубые с коричневыми и золотыми крапинками, расположенными совершенно симметрично.

– Тирании Зеркальной Лотереи придет конец, – провозгласил террорист, и ножки стула чиркнули по полу, когда он развернул обнаженного мужчину к камере.

Каре захотелось закричать, но исполненный муки крик стал в горле комом, лишая дыхания.

Прилипшие ко лбу волосы обнаженного мужчины поблескивали по́том в свете единственной лампы. Но под волосами – там, где следовало находиться лицу, – ничего не оказалось.

У пленника не было лица. Бледная, бескровная кожа покрывала, не прерываясь, всю голову, неглубоко погружаясь в глазницы и мягко поднимаясь туда, где полагалось быть носу. Уши отсутствовали вовсе. На мгновение Кара подумала, что они затянули его лицо тканью телесного цвета, но потом камера приблизила несчастного, и девушка поняла, что видит пот, выступающий из крошечных пор.

Единственной деталью на этой кошмарной кожаной равнине было место, где следовало находиться рту: темное безгубое отверстие с рваными краями, словно его прорезали тупым ножом. Отверстие выглядело не больше ротика младенца, и почему-то именно подобная крошечность казалась худшим на этом крупном взрослом безличии.

Края отверстия ожили, неуклюже растянувшись, и пленник завопил.

– Мы – Безликие, – проговорил, оставаясь за кадром, человек в капюшоне. – А теперь и он тоже.

Экран погас.

Кара почувствовала, как телефон выскользнул из ее разом ослабевших пальцев. Она постепенно начала осознавать солнечный свет, закованный в стекло сад, свежий запах листьев.

Голос сенатора прозвучал строго:

– Несчастный пропал три дня назад, видео проявилось в сети двенадцать часов спустя. Когда ты тоже исчезла, мы… – она на мгновение замолчала, но потом опомнилась, – мы боялись худшего. Я показала тебе запись лишь потому, что ты и сама нашла бы ее в интернете за четыре секунды.

– Кто он? – прохрипела Кара, наконец, обретя голос.

– Джон Вингборо, граф Тафнелл-парка. – Ее голос ухватился за имя. – Джек. Мой племянник. Очень красивый мужчина. Или, по крайней мере, был… Маго знает, сколько бомб и пистолетов обеспечит им его лицо, если они его продали. – Сенатор помрачнела. – Надеюсь, его убили. Это было бы милосерднее.

Кара не стала указывать на очевидное: милосердие явно не возглавляло список приоритетов Безликих.

Кейс приподняла ее лицо за подбородок.

– А теперь послушай, – начала она. – Ты – лицо Зеркальной Лотереи. Ничто и никого в Лондоне-за-Стеклом не охраняют лучше, включая меня и остальных шестерых неугомонных старых пердунов, управляющих этим местом. – Сенатор наклонилась поцеловать Кару в лоб, и та заставила себя не напрягаться.

– Обещаю, – сказала женщина, – то, что случилось с Джоном Вингборо, не случится с Парвой Хан.

Кара кивнула, чувствуя, как холодные коготки стискивают желудок, потому что Парвы Хан здесь не было. И Кейс не могла обещать ничего подобного.

Глава 13

Личный лифт сенатора Кейс обслуживал только ее кабинет и сад на крыше, так что Каре пришлось спуститься до самого низа, чтобы отправиться куда-нибудь еще. Когда она ступила на холодный гранит просторного вестибюля, рядом с Бруно и Максом стояла третья облаченная в черное гора мышц с точеным подбородком.

– Графиня, – мужчина почтительно склонил голову. – Меня зовут Эдвард. Отныне я буду вашим телохранителем.

Кара оглядела его. Он походил на утес с головой на вершине. На одной стороне совершенно симметричного подбородка красовалось два небольших шрама, справа от серебристого шва, рассекающего лицо. Девушка надула щеки:

– Окей, – пожала плечами она. – Почему нет?

На самом деле, Кара была признательна за Эдварда. Прежде всего, он обладал солдатской привычкой смотреть прямо перед собой, говоря с кем-либо, кого считал выше званием, а значит, никогда не пялился на Карино лицо, что оказалось облегчением: от того, что все остальные таращились, хотелось спрятаться в шкаф.

Кроме того, следуя за своим новым телохранителем, Каре удавалось скрывать тот факт, что она понятия не имела, куда шла.

В стерильной подвальной комнатенке доктор в круглых очках в проволочной оправе вручил ей чистую медицинскую справку и, к ее неловкому замешательству, леденец. Потом Эдвард отвез ее на шестьдесят второй этаж. Посмотрев налево и направо по коридору, Кара увидела только две двери полированного темного дерева, по одной на каждом конце. Если здесь находились квартиры, то не маленькие.

– Боюсь, дворец перевел вашу фрейлину к герцогине Дептфорт, мэм, – сказал Эдвард, направляясь к правой двери и открывая ее. – Вы же знаете, какова ее светлость: меняет их как перчатки. Мы как можно скорее подберем вам замену, но получить допуск безопасности для новых сотрудников – дело не быстрое. А пока дайте мне знать, если потребуется помощь.

– Спасибо, – пробормотала Кара. По коже пробежал неприятный холодок. В его голосе проскользнуло нечто собственническое или ей просто показалось? Перед глазами промелькнуло лицо Солта. – Уверена, я справлюсь.

– Графиня? Еще кое-что, – Эдвард протянул ей что-то на мясистой ладони. Черный кожаный брелок с торчащей из него серебряной кнопкой с пятипенсовик размером. – Замена «тревожной кнопки». Думаю, вам не надо напоминать, как она работает?

– Встревожилась – нажала, – рискнула Кара.

Он одобрительно кивнул.

– А потом отойдите подальше и позвольте мне стереть причину тревоги с лица вашей жизни.

– С помощью леденящего кровь насилия? – Кара окинула крепкого мужчину взглядом.

– Графиня, умоляю, – упрекнул он. – С помощью совершенно соразмерного леденящего кровь насилия. – Он коротко улыбнулся как человек, осознающий собственную смертоносность. – Отдыхайте, графиня. Если понадоблюсь, я внизу.

– Ого, Парва, – пробормотала Кара, когда Эдвард закрыл за собой дверь. – Ну и навела же ты здесь шороху, а?

Гостиная оказалась большой, словно сцена в вест-эндском театре. Через огромное окно во всю дальнюю стену открывалась панорама Лондона-за-Стеклом.

Гребень за гребнем фронтоны и крыши вздымались, словно буруны шиферного океана. Зловещей формы высотки дотягивались до сюрреалистических высот, а рано заходящее зимнее солнце окрасило облака оранжевым. Прекрасная импрессионистская мечта о городе, воплощенная не в красках, но в кирпиче и камне, бетоне и стекле.

Каре потребовалось немало времени, чтобы отвести взгляд. Моргнув и вздрогнув, она продолжила обследовать квартиру.

Весь ее далстонский дом уместился бы, пожалуй, в половине одной комнаты. Темные половицы устилали толстые белые ковры, на которых стояло несколько удобных на вид диванов, но гостиная все равно казалось мертвой – не спасал даже зияющий проем камина.

Матовая стальная лестница вела в мезонин, оказавшийся Парвиной спальней. Спальня и гостиная были укомплектованы до отказа заполненными барами. Видимо, Парва не нуждалась в липовых документах, чтобы утолить вновь обретенную жажду. Что еще лучше, в углу нашелся аккуратно задвинутый письменный стол с клавиатурой и плоским экраном компьютера.

Бросив «тревожную кнопку» на один из диванов, Кара села за стол, нажала кнопку включения питания, и, когда экран посветлел, почувствовала, как перехватило горло: с монитора на нее смотрела Парва.

Видео стояло на паузе. Судя по ракурсу, его записали на веб-камеру, установленную на рамке монитора, в который Кара сейчас смотрела. Шевельнув «мышкой», девушка нажала «Воспроизвести».

– Милорды, леди и джентльмены, – сказала видео-Парва. Треск из динамиков делал ее голос призрачным. Она выглядела сосредоточенной, словно репетировала речь. – Добро пожаловать на Розыгрыш двухсот четвертой Стеклянной Лотереи. Я Парва Хан, графиня Далстон, и я счастлива… – она запнулась, нахмурившись. – Блин, удостоена, а не счастлива… Держу пари, все равно звучит отстойно. – Парва на видео вздохнула. – Окей, начнем сначала. – Ее лицо застыло – видео закончилось.

– Графиня Далстон? Серьезно? – пробормотала Кара. – Вот подстава.

Свернув окно плеера, она полазила по папкам на рабочем столе, но там не оказалось никаких сохраненных файлов.

Девушка сидела, барабаня пальцами по столу, и наблюдала за бледным отражением в полированной поверхности. И тут в голове всплыли слова сенатора Кейс: «Ты бы и сама нашла ее в интернете за четыре секунды».

Знакомых иконок не нашлось, так что Кара потыкала наугад, пока не обнаружила нечто похожее на веб-браузер.

…двести четвертая Зеркальная Лотерея…

…ты лицо Стеклянной Лотереи…

…тирании Зеркальной Лотереи придет конец…

Кара опустила взгляд на клавиатуру. Буквы на клавишах, разумеется, оказались перевернуты. Поджав губы, она застучала по клавишам и, когда в браузере появилось набранное справа налево gl.yrettolssalggnikool, нажала «Ввод».

На экране появилось Парвино лицо. Не было никаких заголовков с названием лотереи или причудливых баннеров. Очевидно, улыбающаяся зеркальная сестра Кары, покрытая шрамами, была единственным брендом, в котором нуждалось событие. Сверху располагались три ссылки, набранные изящным отзеркаленным каллиграфическим шрифтом.

яиротсИ

аливарП

яиномереЦ

Девушке потребовалось некоторое время, чтобы разобрать зеркальный шрифт, потом она кликнула по ссылке «История» и забубнила под нос:

– «Основанная сто четыре года назад сенатором Говардом Брэмблом, Стеклянная Лотерея стала одним из самых желанных мероприятий Лондона-за-Стеклом: более чем вековая благотворительная традиция, сделавшая Симулярхию столь любимой частью городского наследия. Читайте вступительную речь сенатора Брэмбла здесь».

Кара кликнула на ссылку. Под изображением обладателя усов, которыми гордился бы даже йети, в сюртуке и с париком на голове, обнаружилась куча отзеркаленного текста. Сперва Кара никак не могла сосредоточиться, но чтение на удивление быстро начало казаться естественным.

«Сограждане, сегодня я обращаюсь к вам, отягченный уверенностью, которую, я знаю, многие из вас разделяют. Я говорю, чтобы выразить это чувство, но хочу сделать больше, чем просто дать ему голос; я хочу придать ему форму и плоть. Хочу дать ему лицо.

Вот о какой уверенности я говорю: те, кому в нашем городе повезло меньше, не должны оставаться без надежды в силу обстоятельств их отражения или отражения их отцов, произошедшего задолго до них. Зеркальнорожденные или естественнорожденные – никто из нас не выбирал, как прийти в этот мир, но мы заключили этот странный чудесный город в наши сердца и руки и сделали из него то, что выбрали. Теперь мы должны сделать то же самое с самими собой.

От имени Серебряного Сената Лондона-за-Стеклом и со всей полнотой власти Симулярхии, я торжественно учреждаю общегородскую лотерею.

В годовщину этого дня один человек из городских плебеев должен подняться до Зеркальной знати. Один счастливый несчастливец – один удачливый малоотраженный мужчина или женщина – усовершенствует свои эстетические параметры за счет государства.

С этого дня им будет предоставлен документ и титул, согласно вновь обретенной красоте, и эта красота должна принадлежать им, чтобы передаться их естественнорожденным детям и детям их детей, на все времена, пока зеркала не растрескаются и выкованные облаками башни не рассыплются в пыль.

Это Лондон-за-Стеклом, где мы всегда обладали свободой выбора. Теперь же нам предстоит испытать удачу. Я призываю вас хорошенько постараться.

Доброй ночи, друзья.

Да благословит вас Маго и да дарует вам красоту».

Дочитав, Кара кликнула назад – посмотреть, что откроет ссылка «Церемония», когда по комнате прокатилась мощная ударная волна.

Кара вскочила, воображая, что башня рушится под действием сильного взрыва, горит и крошится.

Четвертое нападение за два месяца. Никто не выжил.

В ее памяти возникли холодные голубые глаза Безликого.

Тирании Зеркальной Лотереи придет конец.

Прогремел еще один взрыв; Карины зубы клацнули.

Хрустальное пресс-папье слетело со стола и запестрело крошечными звездочками трещинок. Дрожь стихла, и девушка взволнованно проверила пол: он по-прежнему оставался незыблемым.

Во время третьего раската Кара, наконец-то, определила источник звука: не взрывчатка, а оглушительно близкий гром.

– Погодосмен! – донесся сквозь стекло крик с улицы.

Его подхватило множество других голосов:

– Погодосмен!

– Погодосмен!

– Погодосмен!

Кара подошла к окну. На этой высоте нависшие над городом облака, куда более плотные, чем она когда-либо видела по свою сторону Зеркала, казались невероятно близкими и выглядели неровными, мозаичными, словно сильно увеличенная цифровая фотография. Глядя на них, она поняла, что краснота – не отражение солнечного света, а цвет самих капель.

Небо рассек шрам молнии. С последним диким ревом жуткие облака разверзлись, и за стеклом замельтешили набухшие капли странных цветов: красного, черного и серебристо-серого. «Вода здесь, должно быть, ужасно грязная», – подумала Кара.

Какой-то тусклый красноватый осколок впечатался в окно и отскочил. Кара уставилась на оставшийся грязный след, а потом поняла, что с неба лилась вовсе не вода…

Крошечные кусочки кирпича, дикого камня, бетона, сверкающие осколки стекла с грохотом падали с неба, словно метеориты, неустанно барабаня в окно. Кара дернулась, но на стекле не оставалось даже царапин. Удивившись, она вышла из своего укрытия и прижалась лицом к окну, вглядываясь между каменными каплями дождя. Мелкие кусочки строительного мусора льнули к крышам, наслаиваясь, словно пыль веков. Фронтоны покрылись плотными дюнами футов в десять высотой.

Постепенно буря ослабла. Ставшие тоньше капли поплыли по ветру кирпичными снежинками. Воздух очистился, оставляя покрытые щебнем крыши, словно на фотографиях времен Битвы за Англию.

– Закончился! – раздался голос из какого-то укрытия.

– Закончился! – выкрикнул другой голос.

– Закончился.

По линии горизонта на верхних этажах открылись окна. Захлопали, распахиваясь, скрытые под шифером люки и, пружиня, стали сдвигать горы мусора, лежащие на них, вниз на мостовые.

На крышах закопошились фигурки. Они походили на полярников, с кирками и в шипованных сапогах прокладывающих путь сквозь каменные наслоения. Большинство носили броню: некоторые из облегающего тело темного кевлара и стекловолокна, другие – дешевого вида «сборную солянку» из потертой кожи и погнутого металла, а также шлемы, состряпанные «на коленке» из кастрюль. Немногие ходили босиком, в майках и шортах, очевидно, полагаясь только на крепость рук. Лиц никто не закрывал. Там были жилистые старики и женщины, дети с пылью в волосах. Некоторые хмурились и ругались в экраны портативных компьютеров или постукивали циферблаты барометров, которые носили на шее, словно массивные медальоны. Только очень немногие обвязались веревкам. Над приглушенным бормотанием раздавались крики:

– Бригаду полевкоголовых ко мне!

– Слет лопатокрылых!

– Цепляешься за веревку, Эспель? Когда ты успела стать такой размазней?

Свист и смех эхом отскакивали от крыш. Приоткрыв окно, Кара начала выделять больше слов из фонового шума. Она услышала, как делают ставки:

– Три ресницы на то, что мы отстроимся выше!

– Чё за фигня?! – проорал грубый голос с крыши над нею. – Ставь что поприличнее, если уж приспичило, или не трать мое время зря.

– Тогда бровь!

– Не жирно? – визгливый хриплый смех. – Принято!

Сняв с плеч лопаты, кувалды и совки, рабочие принялись за дело, небольшими лавинами спихивая на тротуар дождевой мусор. Мальчик, едва ли достигший подросткового возраста, запел высоким голосом. Песню подхватил еще один голос, потом еще, и еще, пока весь город не загудел грубоватым, но слаженным хором:

Держи кирпич, расчисти брак – Вот, жизнь в чем верхолаза! Займись дождем – что за бардак? Вот, жизнь в чем верхолазки! На крыше нам поможет прыть, Дождю нас, лазов, не побить!

Хриплые восклицания разбавили последнюю строчку, и горожане затянули снова, проворно, словно белки, снуя по изломам крыш. Самые дородные расчищали завалы. Легкие и быстрые взбирались на морены перед тем, как они обвалятся, хватая какие-то особые фрагменты и передавая их приятелям с зубилами, отчищавшим их. Другие стояли наготове с быстро схватывающимся раствором, добавляя фрагменты к имеющимся постройкам. Кара начинала понимать, почему здешние здания такие высокие и странные.

Башни росли удивительно быстро.

Пока верхолазы работали, небо померкло. Очередная густая облачная полоса заслонила солнце, и кирпичные снежные хлопья становились плотнее и темнее. Кара не сразу поняла, что на этот раз падают не кирпичи, а ужасно острые осколки черепицы, хлещущие каменным градом.

– Шифер! – в смятении заорал верхолаз, когда сланцевый ливень застучал по башням. Верхолазы затанцевали между смертоносными осадками. Осколки чиркали по окнам. На незащищенной коже открылись порезы, внезапные и отвратительно красные. По крышам побежала кровь. Гибкая женщина прыгнула с головы горгульи на балконные перила, но едва ее пальцы коснулись металла, кусок шифера распорол ей щеку. Она вздрогнула. Живот Кары скрутило спазмом при виде того, как одну чудовищную секунду женщина взмахивала руками, тщетно пытаясь удержать равновесие. Потом, выкрикнув одинокое «Н…», она полетела между домами.

– Спокойно! – взревел голос над Кариной головой. – Покажем им, что значит быть Дворцовой Бригадой!

Кара смотрела испуганно и недоверчиво. Они по-прежнему работали. Трудились, не останавливаясь, прерываясь только для того, чтобы вытереть кровь и пот со лба, прежде чем вновь вскинуть молоты. Башни росли, теперь медленнее, но все еще поднимались. Теперь без подбадриваний. На дымоходе прямо через реку изможденный мужчина пригибался под шиферным градом, его дешевый оловянный шлем изорвало в клочья, из ран струилась кровь. Шифер западал сильнее, кровь потекла обильнее, но он даже не шевельнулся.

«Идите внутрь, – гневно подумала Кара. – Спрячьтесь, вы, идиоты!»

Что-то привлекло ее внимание: рекламный плакат Лотереи на той стороне реки с Парвиным сияющим лицом. Мысль поразила ее: «Парва Хан, ты же – графиня. Возможно, тебя они послушаются».

Она крикнет им, прикажет остановиться. Девушка нащупала шпингалет, чтобы распахнуть окно пошире, но по армированному стеклу застучали подобные ножам осколки. Фантомная боль от металлических колючек вновь обожгла кожу, и она вздрогнула.

– Стойте! – крикнула девушка, сглатывая густой страх. – Идите внутрь!

Но никто ее не слышал.

Кара снова потянулась к щеколде, но тут по округе разнесся пронзительный свист и голос скомандовал:

– Хватит! Внутрь.

Небо разверзлось по шву молнии. Шиферная гроза грянула с удвоенной свирепостью. Верхолазы собрали инструменты и, съежившись под тем, что осталось от доспехов, вернулись к люкам.

Кара содрогнулась, облегченно выдохнув.

Что-то черное впечаталось в окно, и она, взвизгнув, отскочила.

Это оказалась девушка, упакованная в дешевые доспехи из олова и кожи. Она висела вниз головой, раскинув руки, левая нога запуталась в пуповине веревки. Лицо покрывали кровь и мокрые волосы. Девушка не шевелилась.

Она не шевелилась. Шифер падал. Она не шевелилась. Несколько ужасающе долгих мгновений Кара смотрела, как осколки коварного дождя вспарывают кожу девушки. Потом качнулась к щеколде и, рывком распахнув окно, пустила бурю внутрь. Шипы горячей боли впились в щеки, ладони, лоб, но она, не обращая на них внимания, одной рукой потянулась к девушке, кое-как прикрывая глаза другой. В кожу врезались крошечные шиферные иголки. Девушка оказалась легкой и хрупкой, словно птичка. Кара спрятала лицо несчастной под искромсанной кожаной курткой, заслоняя от непогоды. Ее захлестнула горячая дымка крови, пота и пыли, когда она, обняв девушку, приняла ее вес на себя, возясь с веревкой.

Веревка не поддавалась – слишком сильно запуталась. На поясе девушки болтался широкий нож. Кара схватила его и принялась остервенело пилить нейлон, пока тот не затрещал.

Веревка разъехалась, и вес девушки нарушил Карино равновесие. Качнувшись назад, она едва успела протянуть руку и захлопнуть окно, прежде чем перевернулась и ударилась головой о деревянный пол.

С минуту она лежала, просто дыша, тепло и запах девушки накрыли ее, словно одеяло. Затем почувствовала пульс щекой, придавленной шеей верхолазки.

– Ты в порядке? – взвизгнула Кара громче, чем хотела. Она выкарабкалась из-под девушки и склонилась над нею. – Ты… чтоб тебя, вообще жива?

Запеленатая в кожу куча завалилась набок. На измазанном кровью лице затрепетали веки, и незнакомка судорожно вдохнула. Глаза открылись, медленно сфокусировавшись на Каре, и расширились от ужаса, метнувшись к ножу, который та все еще сжимала в руке.

Кара подскочила, словно держала в руках живую змею, и бросила нож на стол. Глаза девушки снова закатились.

– О, расколотый гранатой Маго, – пробормотала верхолазка. – Не долго же я продержалась.

Глава 14

– Совсем неглубокие, – сообщила доктор, глядя через очки в проволочной оправе.

Девушка – верхолазка – лежала на одном из белых диванов, волосы покоились на куртке Эдварда, пропитавшейся кровью. Кровь, песок и грязь стерли губкой, а лоб и щеки обработали дезинфицирующим средством – с резким запахом и, вероятно, щиплющим.

Открывшееся лицо оказалось совершенно симметричным, разделенным серебряным швом, бегущим от волос до подбородка. Девушка отличалась поразительной красотой, что не мешало ей «украшать» себя: у осветленных, включая брови, волос проступали темные корни, в том числе на бровях. На каждой скуле красовалась татуировка в виде маленькой молнии. По всему левому уху тянулся ряд шипов, а в левую ноздрю было вдето колечко. Правые ухо и ноздрю тоже украшали маленькие дырочки, словно девушка регулярно перевешивала пирсинг с одной стороны на другую.

Страннее всего оказались порезы. Осколки шифера открыли на лице множество мелких ранок, в точности повторяющих друг друга по обе стороны от серебряного шва. Если доктор и нашла в этом что-либо странное, то виду не подала, лишь щурилась на лампу, продевая нитку в иголку.

Кара не могла понять, что, но что-то притягивало ее взгляд к лицу девушки. Может быть, эти порезы и понимание, что, не предприми она ничего, они бы не оставили на лице живого места. Кара почти не думала об этом тогда, но теперь…

«Я спасла твою жизнь». Медленно подбирая слова в голове, она шарахалась от них, от огромной ответственности, которую они предполагали. Одно решение – несколько кратких секунд. Ее пугало, что значимая связь могла появиться так быстро.

– Придется их сшить, но шрамов остаться не должно, – сказала доктор. Игла небрежно зависла над левым глазом девушки. – Или вы хотите, чтобы они остались?

Вопрос не шокировал Кару, как шокировал бы еще накануне: воспоминание об очереди, змеящейся к двери скальпельной, не изгладилось из памяти. Девушку скорее потрясло то, что вопрос адресовали не блондинке на диване, а ей.

– С чего мне?.. – Кара на мгновение запнулась, а потом заметила, как доктор с Эдвардом, маячившим в паре футов в стороне, чтобы не загораживать свет, смотрели на нее. – С чего мне этого хотеть? – закончила она предельно спокойным тоном.

– Ну, для зеркалократки вполне естественно требовать от своих подчиненных следовать определенным стандартам во внешности, миледи, – пояснила доктор. – Конечно, как правило, эти стандарты находятся в компетенции портняжной иглы, нежели хирургической, но, я думала, с вашим даром, – она указала на испещренные шрамами Карины щеки, – смотрелось бы в самый раз. Я могла бы сделать все в лучшем виде, – заверила она радостно, обдумывая идею. И, выхватив из сумки скальпель, полоснула воздух в доле дюйма от лица девушки, делая гипотетический разрез. От этого зрелища Карин желудок сжался.

– Уверена, девушка не против, – с запозданием добавила доктор. – Как-никак, сейчас это последний писк моды.

Кара не знала, почему доктор не заметила, как широко распахнулись глаза ее пациентки, но у нее сложилось впечатление, что на самом деле девушка чуточку против.

– Просто сделайте ее такой, какой была, – велела Кара нарочито спокойным голосом. Раненая верхолазка немного расслабилась. – Кроме того, – продолжила она, – она не из моих подчиненных.

Врач разочарованно вздохнула, приподняв тонкую, словно проволочную, серую бровь.

Эдвард смущенно кашлянул.

– Мэм, это, конечно, ваше право, – проговорил он, – но я сомневаюсь, что Кровельщик примет ее обратно в свою осадкотекторскую бригаду. Ведь из-за нее Ваше Сиятельство получили все эти порезы. – Он посмотрел на верхолазку, но та не ответила на его взгляд.

Карины порезы промыли и обработали в первую очередь, хотя их всего-навсего требовалось заклеить. Крошечные белые матерчатые квадратики усеивали ее щеки и подбородок: она выглядела так, словно в нетрезвом виде пыталась делать макияж острым камнем.

Указав на застарелые выступы рубцовой ткани, Кара заметила:

– Бывало и хуже.

– Как скажете, миледи, – хмыкнул Эдвард.

Он ворвался в номер, словно ужаленный бичом бык, когда Кара закричала, и чуть не вышвырнул блондинку обратно в окно, прежде чем девушка успела объяснить, что незнакомка пострадавшая, а не нападавшая. И все равно телохранитель настоял на том, чтобы проверить, не спрятано ли в доспехах из кожи и олова оружие, прежде чем согласился позвонить в подвал и вызвать дежурного врача. Даже сейчас, когда тощая девушка, хрупкая, словно больной детеныш, осталась в хлопковой майке и шортах, он недоверчиво косился на нее. Может, думал, что она взрывоопасна?

«Четыре нападения за два месяца, – подумала Кара. – Такое кого угодно превратит в параноика».

– Попасть под шиферную грозу без шлема, – с отвращением пробормотал Эдвард. – Допустить, чтобы черепица перерезала веревку. Тоже мне, верхолазка! Матерь Зеркал, да как ты вообще умудрилась попасть в Дворцовую Команду с такими-то способностями?

Даже истекая кровью на диване, девушка напряглась.

– Это никак не связано с моими способностями, – натянуто, едва слышно проговорила она. – Кровельщик поспорил с Осадочником из Бригады Савойцев на бровь и не хотел ее лишиться, поэтому мы продолжали работать, вот и всё.

Эдвард фыркнул. Доктор цыкнула на него и, взмахом руки приказав не загораживать свет, склонилась над блондинкой с заправленной в иголку ниткой.

– Декстресса или синистресса? – спросила она.

– Синистресса, – ответила девушка; светло-голубые глаза, не моргая, глядели на кончик иглы.

Врач кивнула, и быстрыми уверенными рывками начала стягивать порезы на левой стороне лица девушки. Зеркальные порезы на правой стороне сами собой закрывались с идеальной синхронностью, как по мановению волшебной палочки.

Почувствовав, как у нее пересохло во рту, Кара старалась не показывать изумления. Закончив, доктор собрала инструменты и сделала Каре реверанс.

– Хотела сказать раньше, мэм, – доктор довольно улыбнулась, – это, правда, большая честь. В жизни вы еще прекраснее. – С этими словами она вышла.

– Эй, ты, – Эдвард кивнул несчастной верхолазке. – Давай-ка разберемся, что Кровельщик собирается с тобой сделать.

«Он поспорил на бровь, – подумала Кара, внутренне содрогнувшись. – И не хотел ее лишаться, поэтому мы продолжали работать».

– Подожди, – проговорила она.

Эдвард застыл, согнувшись, на полпути, чтобы забрать блондинку. Кара испытала странное удовлетворение, остановив здоровяка. Словно воспользовалась суперсилой по доверенности.

– Я хочу поговорить с нашей гостьей, – заявила она. – Наедине.

Эдвард нахмурился при слове «гостья».

– Мэм? Я, правда, не думаю, что…

– Да, ты не думаешь, Эдвард, – огрызнулась она. – По крайней мере, за меня. Я вполне способна справиться с этим сама. – Тон получился властным и суровым. В Кариных устах он прозвучал неуклюже, словно иностранное ругательство, но телохранитель все равно отпрянул.

– Да, мэм, – сказал он, поморщившись, но его отношение к раненой девушке освобождало Кару от всякого чувства вины.

– Я буду снаружи, если понадоблюсь вам, мэм. – Телохранитель бросил еще один свирепый сверлящий взгляд на диван с незваной гостьей и потопал из комнаты.

Кара тяжело вздохнула. Сердце все еще барабанило.

«О, – пробормотала она про себя, – кей».

Она подошла к бару. Этикетки оказались незнакомыми, так что Кара выбрала наугад и, налив глоток чего-то, пахнущего очистителем сантехники, предложила татуированной девушке. Та поколебалась, но выпила.

Кара как раз вовремя вспомнила плеснуть глоток и себе. «Войди в образ», – подумала она. От паров, источаемых жидкостью, слезились глаза.

– Как тебя зовут? – спросила она, держа дистанцию, опершись на бар.

– Эспель, мэм, – тихим хрупким голосом ответила блондинка, уставившись в пятно на ковре в нескольких футах перед нею. В ее неподвижности чувствовалось напряжение. Практически не двигаясь, она так и сквозила беспокойством.

– Все в порядке, – проговорила Кара. – Можешь посмотреть.

Голубые глаза моргнули и метнулись вверх.

Кара подняла стакан и аккуратно наклонила к сомкнутым губам. Плечи сидящей на диване Эспель немного расслабились, и она отхлебнула из своего стакана.

– Это правда? То, что сказал мой телохранитель? – спросила Кара. – Тебя действительно выгонят с работы?

Эспель чуть заметно сжалась.

– Возможно, мэм, – ответила она.

– Почему?

Эспель заколебалась:

– Потому что это было… безответственно с моей стороны – допустить, чтобы из-за меня пролилась кровь такой знаменитости.

В какой-то момент показалось, что она пытается улыбнуться, потом ее хрупкое самообладание вдруг дало трещину. Симметричное лицо сморщилось и сложилось по краям, словно оригами.

– Я попала в Дворцовую Бригаду всего две недели назад. – Она издала один из тех всхлипов, что притворяются смешками, но никого не способны ввести в заблуждение, и присосалась к стакану.

Карино сердце забилось немного быстрее. Пока верхолазка говорила, ее посетила мысль. Девушка внутренне вздрогнула, но это казалось лучшим, что она могла предложить. Кара села рядом с Эспель, заливавшейся симметричными слезами.

– Ты знаешь меня, верно? – начала Кара. – Знаешь, кто я такая.

Эспель слабо улыбнулась нелепости вопроса:

– Конечно, мэм.

Кара продолжила, пока не сдали нервы:

– Ты… доверяешь мне? Прости за глупый вопрос, мы ведь только что познакомились. Тем не менее, надеюсь, после того, как я скажу это, ты будешь мне доверять. – Кара тараторила; она всегда тараторила, когда врала, словно могла восполнить нехватку правды в словах их количеством. «Полегче», – она медленно выдохнула и произнесла: – Так. Я собираюсь сделать признание, а потом предложение. И, надеюсь, ты выслушаешь и то, и другое, потому что иначе… ну, если честно, мне конец.

Эспель не выглядела бы более испуганной, если бы Кара подбрасывала и ловила опасную бритву, напевая тему из сериала о Динозаврике Барни[4]. Верхолазка осушила свой стакан.

– Ты знаешь, что я пропала несколько дней назад? – спросила Кара.

Эспель кивнула, ее глаза оставались широко распахнутыми.

– Конечно, знаешь. Вероятно, это было во всех новостях. Так вот, Рыцари Стекла вытащили меня из Темзы этим утром… может, это тоже показывали в новостях?

Эспель снова кивнула. Она метнула преданный взгляд на пустой стакан, словно бы говоря: «Во что вы меня втянули?»

– Держу пари, чего по радио не объявляли, – продолжила Кара, – так это того, что я не могу вспомнить, кто я.

Голос Эспель походил на сухое карканье:

– Мэм?

Кара беспомощно развела руками:

– Я не помню, что была похищена. Не помню этого места. Этой комнаты. Не помню, что была графиней. Все, начиная с того дня, когда я, отразившись, прибыла сюда четыре месяца назад, и до этого утра, стерлось. – Карин голос дрожал, когда она лгала, но она надеялась, что это можно принять за глубину чувств. – Большое белое пятно в голове. Я не имею ни малейшего долбаного понятия, почему мое лицо украшает рекламные щиты и половину автобусов в этом городе. Может, меня ударили по голове или что-то типа того, я не знаю. Но мне страшно. Этим утром сенатор Кейс показала мне видео. Эти люди, парни в толстовках, они забрали у мужчины лицо. Сенатор сказала, они хотели сделать то же самое со мной.

Костяшки Эспель слегка побелели, когда она вцепилась в свой бокал.

– Безликие, – проговорила она, резким, словно отбеливатель, голосом.

Кара задумалась, не потеряла ли девушка кого-нибудь во время одного из подобных нападений.

– Все думают, что вы – цель Безликих.

– А я не знаю, почему, – сказала Кара. Ей даже не пришлось изображать страх в голосе.

Эспель просто пялилась на нее.

– Даже сенатор Кейс не знает, сколько я забыла, – продолжила Кара, понизившимся до конспиративного шепота голосом. – Она бы напугалась, если бы узнала. До Ночи Розыгрыша осталась неделя, а ты знаешь, как это важно.

Эспель горячо кивнула. Ее глаза расширились при упоминании сенатора Кейс.

– Кроме того, – не останавливалась Кара. – Я знаю, что Мэгги хочет для меня только лучшего. – Она демонстративно фамильярно назвала сенатора по имени. – Но она будет говорить мне только то, что, по ее мнению, я хочу услышать: что, как она думает, меня не напугает. Но я уже́ напугана, и мне нужен кто-то, кому я смогу доверять, кто-то, кто будет со мной предельно честным. Кто-то, кого я смогу держать близко к себе. И так получилось, – Кара облизала губы и пошла в наступление, – что я ищу фрейлину, а тебе, насколько я поняла, не помешала бы работа.

Глаза Эспель были широкими и голубыми, словно крошечные океаны. Она открыла и закрыла рот. Несколько мучительных секунд девушка вообще ничего не говорила. А потом, по-прежнему безмолвно, вытянула перед собой руку с пустым стаканом.

Кара позволила себе выдохнуть. Улыбнувшись Эспель, она взяла бутылку из бара и наполнила стакан.

Когда к Эспель, наконец, вернулся голос, он был едва слышен:

– Гм… С чего вы хотите начать, миледи?

– Как насчет основ, – смущенно предложила Кара, наливая. – Кто я? Какой ты меня знаешь?

Эспель разом опрокинула свой стакан. Она казалась потрясенной вопросом, затем на ее лице медленно расцвела недоверчивая улыбка:

– Это легко. Вы – графиня Парва Хан, – ответила она. – Самая красивая женщина в мире.

Глава 15

Кара моргнула:

– Повтори-ка?

– Вы – самая красивая женщина в мире, мэм.

– Ох… ладно, – Кара резко села, промахнувшись мимо края дивана, и шлепнулась на пол. – Ой! – вскрикнула она, и Эспель встревоженно подалась вперед.

– Вы в порядке?

– В порядке. Просто…

…самая красивая…

На секунду мир поплыл перед глазами. Рекламные щиты, то, как люди на нее смотрели, очередь в скальпельную – казалось бы, Каре было нечему удивляться, но слова все равно застряли в пересохшем горле, а в ушах, словно шум далекого движения, стоял гул.

– Я… Правда?

Ее новая фрейлина кивнула. Она провела по своей собственной бледной щеке гранью стакана, словно повторяя линии Кариных шрамов.

– Конечно, в других городах из-за этого дуются, но даже в Мирроркеше[5] и Зеркалограде нет никого и близко столь же асимметричного. Вы – первое Лицо Лотереи за последние сорок лет, не принадлежащее к трем большим семействам, и единственная зеркалорожденная первого поколения, когда-либо занимавшая эту должность. В газетах вас называют «триумфом многообразия». – Ее губы скривились слегка насмешливым сомнением.

– Ты не согласна? – поинтересовалась Кара.

– О нет, графиня. Уверена, так и есть. В своем роде. Просто…

– Да?

– Ну, знаете… – Эспель пожала плечами. – Зеркалорожденная зеркалократка или естественнорожденная зеркалократка… – она сделала вид, что взвешивает понятия в руках, словно мешки с мукой. – Все одно: Зеркальная знать. А я – всего лишь полулицее дитя из Псарни. Все это немного за рамками моего класса.

Кара нахмурилась:

– Что значит «полулицее»?

Эспель уставилась на Кару, словно та спросила, что такое «нос». Она указала на шов, идущий по центру ее лба.

– Это значит именно то, что значит, графиня.

Я искусственнокожая, стянутоликая… синистресса, леволицая. У меня только половина лица.

Кара непонимающе покачала головой, и Эспель присвистнула.

– Сколько же вы забыли? Маго, как это объяснить? – пробормотала она.

Мгновение она выглядела совершенно растерянной, потом отставила стакан и заложила палец за левое ухо.

– Когда я родилась, – начала она, – я родилась с этим, – она провела кончиком пальца вдоль челюсти, – моим собственным естественным лицом. Но оно прекращалось здесь. – Палец остановился на подбородке, где кожу отмечала серебряная нить. – Справа все было пустым, словно неиспользованная бумага, как и у моих мамы с папой, и у их мам и пап, и моих прапрапрофилей, когда в тридцатых они отразились из Старого Города. Вся моя семья начинала жить в этом городе с половиной лица. – В голосе послышались напряженные нотки. – Но ведь в таком виде нигде не появишься? Людей затошнит от такого зрелища. Поэтому правительство ввело протезы. – Палец Эспель пересек шов и пополз по правой стороне лица. – Это обыкновенная зеркальная кожа серийного производства, привитая, когда я была ребенком. Она изменяется в соответствии с врожденной половинкой, полностью ее копируя, поэтому они всегда одинаковые. «Пластика. Косметика. Торжество эстетики», – пропела она, подражая телевизионной рекламе. – Это мое Пэ-О.

– Пэ-О? – переспросила Кара.

– Пэ-О, – кивнула Эспель. – Перевернутое Отражение. – Она прикоснулась к левой щеке. – Лицо, – сказала она, потом ткнула пальцем в правую щеку. – Фальшивка. Дошло?

Кара медленно кивнула. Она подумала о том, как закрывались раны на правой щеке Эспель, когда их зашивали на левой. Отражения отражений в отражениях, как лабиринт в комнате смеха. От одной мысли в желудке поднялся головокружительный водоворот.

– Это отражение, – пробормотала она. – Полная симметрия.

Услышав слово «симметрия», Эспель поморщилась и опустила взгляд.

– Ладно, ладно, – проворчала она. – Незачем заострять на этом внимание. Я же не говорила, что это красиво. Я не могу позволить себе каких-либо оригинальных особенностей, вот и всё. На настоящую веснушку или ресницу уйдет двухнедельная зарплата верхолазки, даже если работаешь в Дворцовой Бригаде.

Эспель неистово вспыхнула, и Кара поняла: она смотрела на симметричную девушку тем же взглядом, каким на нее смотрели люди дома. Кара ненавидела такие взгляды и поспешно опустила глаза.

– Ты давно подалась в верхолазки? – поинтересовалась она, желая сменить тему.

– Восемь лет назад, мэм, – ответила Эспель. – Начала топтать плитку через неделю после девятого дня рождения. В Псарнятауне… извините… в смысле, в Кенсингтоне[6], откуда я родом, это своего рода местный бизнес. Там довольно суровый климат: шиферные грозы, цементные муссоны, даже прикольные трубные шквалы. Такая вот занимательная осадкотектура.

– Трубные шквалы? – пробормотала Кара. – Офигеть! – Она потерла глаза, на секунду вообразив сплошной поток готовых труб, обрушивающийся из облаков. – А откуда она берется? – Графиня попыталась произнести незнакомый термин, словно привычный. – Осадкотектура?

Эспель вскинула брови:

– С неба, мэм.

– Спасибо, – слегка язвительно бросила Кара. – Я имела в виду, до этого.

– Самое большое зеркало в городе – это река, а самое большое, что оно отражает, – здания, так что множество отражений бетона и кирпича вспениваются и разбиваются в волнах, а потом испаряются с водой, конденсируются в облака и снова падают вниз.

– Похоже, ты настоящий специалист.

– Ой, я бы не сказала, – тоном человека, которому приходится часто это повторять, проговорила Эспель. – Но лазка должна кое-что смыслить в зеркальной метеорологии. Помогает не получить по мозгам падающим кирпичом – важный аспект нашей работы, к которому я всегда, типа, относилась серьезно.

Осушив стакан, Эспель робко взглянула на Кару и тут же широко улыбнулась.

– Кстати, – сказала она, – спасибо.

Кара взглянула на порезы на руке.

– Не за что, – сухо произнесла она.

Эспель подалась вперед. Выражение ее лица стало почти благоговейным, когда она посмотрела на Карины щеки.

– Скажу честно, – пробормотала она, – я была одной из тех, кто считал, что фотографии подправлены, но… Матерь Зеркал! Они такие замысловатые… словно вечно продолжающийся лабиринт. В этих шрамах можно заблудиться. – Ее пальцы дернулись, словно девушка хотела прикоснуться к Кариным шрамам, но была слишком застенчива, чтобы даже поднять руку. – Вы на голову круче любого из Зеркальной знати.

В этих шрамах… Противный рваный заусенец фразы зацепил что-то в Карином сознании.

– Эта докторша не стала бы оставлять у тебя на лице шрамы? – спросила она. – Чтобы ты походила на меня. Не… только потому, что я так сказала?

Эспель ошеломленно уставилась на нее.

– Почему бы и нет?

– Но это твое лицо.

– Да, технически ей нужно мое согласие. Но, честно говоря, мэм, сами подумайте. Кто бы поверил, скажи я, будто не разрешаю? Все хотят выглядеть, как Парва Хан, и все об этом знают. Никто не поверит мне, если я скажу, что считаю иначе. Они решат, что я просто напрашиваюсь на неприятности.

Резкость в ее голосе поразила Кару.

– Но ты считаешь? – спросила она. – В смысле, считаешь иначе. – Она вспомнила, как Эспель смотрела на скальпель доктора: со страхом на лице и ненавистью к застывшему над нею острию.

– Эспель?

– Мэм.

– Почему ты не хочешь выглядеть, как я?

Голубые глаза Эспель закатились, заглядывая в Карины глаза. Пьяная смешливость исчезла, и только на одно мгновение выражение лица блондинки стало жестоким и гордым.

– Как вы сказали, миледи, это – мое лицо.

Чуть позже Эспель заклевала носом, ее глаза начали слипаться. Вспомнив, что верхолазка пропустила уже пять рюмок, Кара принюхалась к собственной. Одних паров, казалось, хватало для растворения префронтальной коры. Безопасно ли вообще пить эту дрянь неразбавленной? Паузы между словами Эспель становились все длиннее и длиннее, и она нащупывала их в воздухе перед собой, словно неуловимых бабочек. В конце концов, она попросила ее извинить, положила руки на колени и решительно приготовилась подняться. Минут пять спустя она все еще сидела, не глядя ни на что конкретное. Кара мягко толкнула Эспель плечом, и та опрокинулась на диван, словно доминошка. Кара приподняла голову своей новой фрейлины и подсунула под нее подушку, чтобы не затекла шея. Верхолазка томно, как кошка, потянулась, а затем свернулась, обхватив себя тонкими руками, словно она замерзла.

Кара закрыла глаза, но за веками вспыхивали реклама, окровавленный пол и безликий мужчина. Она вздохнула:

– К черту. В любом случае, не похоже, что сегодня мне удастся поспать. – Она прошлёпала в спальню и вернулась, волоча за собой одеяло.

Накинув его на свою новую фрейлину, Кара на пару мгновений задержалась на ней взглядом, пытаясь ее разгадать: Эспель хватало храбрости, чтобы носиться по крышам сквозь завесы коварных шиферных капель, но она словно язык проглотила, когда столкнулась со скромной персоной Парвы Хан.

«А как ты напряглась, когда я посмотрела на тебя, – подумала Кара. – Словно маленький затравленный зверек. Будто не хотела, чтобы я вообще тебя видела». Кара хорошо знала, каково это, – так хорошо, что даже призадумалась, не приписывает ли свои чувства девушке.

Она подошла к окну. Башни и шпили снаружи светились в ночи: город полыхал, как зеркало, обращенное к звездам. За рекой рекламный щит Лотереи подсвечивался желтым прожектором, словно Лондон-за-Стеклом не желал делиться этим лицом с тьмой. Со все нарастающим беспокойством Кара глядела на фотографию пропавшей зеркальной сестры.

Вы самая красивая женщина в мире.

Где можно спрятать в городе человека, лицо которого вывешено на каждом углу? В городе, жители которого знают его лучше своих собственных лиц?

«В гробу, – пискнул сочащийся ядом голосок у нее в голове. – В земле. В мешке на дне реки, если ее забрали Безликие. Или, может, они совсем от него избавились». Девушка содрогнулась при воспоминании о пустой коже в пропагандистском ролике.

«Но разве не в этом весь смысл?» – подумала она. Если террористы и впрямь убили лицо Стеклянной Лотереи, разве они не захотели бы это продемонстрировать? Где же видео, в котором они глумятся над Парвой, стирая ее черты?

Эти террористы как-то не подходили на роль похитителей. Было еще что-то – что-то, что она упустила. Кара попыталась сосредоточиться, все обдумать, но от усталости мысли болтались вне досягаемости, словно приманки на палочке.

«Все просто, – голос в голове, казалось, слегка оживился. – Ты столько раз видела подобное в фильмах. Восстанови ее перемещения. Найди туалет с кровавым отпечатком. Проследи ее оттуда. Только сделай это, никого ни о чем не спрашивая: никто не должен заподозрить, что ты – не она».

«Как просто, – подумала она, борясь с тошнотой. – Отлично».

Конечно, то, что она не могла бродить вокруг, интересуясь перемещениями своей зеркальной сестры, не означало, что и никто другой не мог. Она поглядела на спящую на диване Эспель. Городские огни резко подчеркнули скулы на идеально симметричном лице.

Новая фрейлина: неопытная, нервная и стремящаяся угодить, желает узнать привычки своего нового работодателя? Да, это может сработать…

«Чей бессмертный взор, любя»[7], – подумала Кара, покусывая губу, чего мама вечно просила ее не делать…

…и ее захлестнула тоска по дому, внезапная и жестокая, словно сердечный приступ. Девушка почувствовала себя отчаянно одинокой. Она скучала по Бет, скучала по маме, а осознание, что мама не скучает по ней в ответ, не прибавляло веселья.

Кара помедлила. Облизала губы и откашлялась. Затем, прежде чем окончательно распереживаться, еле слышно заговорила в ночь:

– Жила-была девушка – в шрамах лицо. Не врач – зазеркалье поможет одно. В себя погрузилась – как в кокон свернулась. И первой красавицей снова очнулась.

Она тяжело сглотнула, разглядывая свое отражение в темном оконном стекле.

«Самая красивая женщина в мире, – подумала она. – Завтра, Кара, ею предстоит стать тебе».

Глава 16

Бет ощущала на себе взгляд статуй. Их глаза за катарактами мха и птичьего помета не двигались, но все же она чувствовала, что они следят за нею, пока пробиралась между надгробиями. Зима ободрала листья с деревьев, и кладбище казалось открытым и голым. Далекие фигуры, подернутые дымкой тумана, смотрели сквозь тонкие темные ветви на упорно идущую Бет. В полиэтиленовом пакете звякнули лампочки.

За шумом уличного движения на соседней Черч-стрит она слышала дыхание Тротуарных Монахов.

Бет оставила их более правоверных собратьев в переулке за рынком. Зыркнула на них, показав свой зловещий зуб, и те отшатнулись, словно испуганные кошки. Воспользовавшись их замешательством, Свечник с сотоварищами улизнул, приглушенно вымигивая угрозы мести. Бедолаге повезло, что священники в каменных рясах, вероятно, ничего не поняли.

Иезекииль страдальчески смотрел на нее, застряв между ненавистью и преданностью. Бет не стала ждать, пока он определится, и сбежала.

Она протолкнулась мимо таращащегося пьянчужки в туалет круглосуточного «Бургер Кинга», и впервые за несколько месяцев взглянула в зеркало, похолодев от того, насколько изменилось ее лицо.

Под лампой дневного света она увидела растрескавшиеся, словно горячий бетон, щеки. Крошечные тротуарные плитки ящеричными чешуйками раскололи кожу. Пряди темных волос выскользнули из-под капюшона, резиновые и черные, будто провода.

Челюсть пронзило очередной вспышкой боли, и Бет открыла рот: на ее глазах эмаль на нижнем левом клыке треснула, подобно яичной скорлупе, и искрошилась, обнажая очередной шпиль.

И вот она на Сток-Ньюингтонском кладбище, где все еще собирались вольнодумцы и реформаторы из бывшего духовенства Матери Улиц: те камнекожие, что в глубине своих бьющихся сердец из плоти и крови, спрятанных глубоко под гранитом и камнем, не удивились, когда Бет открыла им правду о предательстве их Богини.

Как же она хотела, чтобы Кара ответила на ее сообщение.

– Что ж, должен отдать тебе должное, – голос, напоминающий грохот перекатывающегося в ведерке гравия, прервал ее мысли. – Это, наверное, самая грандиозная насмешка в истории Лондона.

Бет покрутила головой. Она не видела, как подошла статуя монаха, но вот он: стоит у исчерченного инеем вяза. Так происходило со всеми наиболее сильными Тротуарными Монахами: мышцы, скрытые под карающей каменной кожей, могли передвигаться со сверхъестественной скоростью, хотя это и стоило им огромных усилий: Бет слышала надрыв в голове Петриса, когда он продолжил:

– Сперва ты появляешься из ниоткуда, собирая войско на заведомо проигрышную войну от имени отлучившейся Богини. Меньше чем через неделю вещаешь на каждом углу, что в действительности она покончила с собой шестнадцать лет назад, и все это время мы жили во лжи. А теперь, после нескольких месяцев отсутствия и «ох, как же мы скучали по тебе, мисс Брэдли», – сарказм Петриса был так же тяжел, как и его мантия, – заявляешься сюда, нацепив ее лицо, словно карнавальную маску на чертов Марди Гра. И я, право слово, не знаю, хочешь ли ты, чтобы я помолился тебе или врезал, но хорошо знаю, к чему склоняюсь сам всей тяжестью своих доспехов.

Бет посмотрела на него. Даже пребывая в смятении, она понимала, насколько провокационным было прийти сюда в таком виде. Подняв сумку, она потрясла ею перед ним. Петрис вздохнул, выдохнув каменную пыль.

– Ладно, – проговорил он. – Я отведу тебя к нему.

Он направился к маленькому мавзолею, то резко исчезая, то появляясь. Его судорожная то-тут-то-вдруг-там манера двигаться по-прежнему нервировала Бет. Каменные пальцы быстро – не углядеть – замелькали над бронзовым замком.

В дверной проем оказалось не так-то просто войти, ведь мавзолей представлял собой уменьшенную копию классического храма, так что девушке пришлось согнуться в три погибели.

Камень заскрежетал по камню: Петрис протиснулся вслед за нею.

– Мы перенесли его сюда, когда испортилась погода, – прогрохотал во мраке Тротуарный Монах. – Здесь темно, но чуть теплее и, по крайней мере, сухо. Здесь… – Его голос немного смягчился. – Мы подумали, здесь так, как тебе бы хотелось.

В тонких трещинках света, проникающих через дверные петли, она увидела грубо отесанную известняковую статую, лежащую на полу на спине, ее черты стерлись дождем и вырезанными ножом надписями. Девушка постучала древком копья статуе по груди, глядя, как камень крошится, словно сухая штукатурка. Свернувшийся внутри серокожий младенец моргнул на нее, изогнулся, протягивая пухлые ручки. Вытатуированная серым на сером, на внутренней стороне его запястья красовалась корона из многоэтажек, такая же, как у Бет, только маленькая.

«Эй, бензиновый вонючка, – подумала она, – это ведь больше не оскорбление? Учитывая мою зубную “архитектуру”. Придумаю-ка я для тебя что-нибудь новенькое – не то чтобы ты мог услышать меня или понять услышанное. Поэтому, в основном, я разговариваю сама с собой. Не слишком обнадеживающе, хотя в последние несколько месяцев мне сдавалось совершать вещи и побезумнее». Шутка прозвучала натужно даже у нее в голове.

«Ну, как жизнь? Камнекожие ребята присматривают за тобой? Куда им деваться; в конце концов, ты теперь один из них».

Филиуса Виэ постигла та же участь, что и Тротуарных Монахов: Химический Синод купил его смерть, обрекая вечно возрождаться в лондонской статуе. Разница заключалась лишь в том, что смерти облаченного в камень духовенства продала их Богиня-самоубийца, тогда как Фил заложил свою сам. Цена, вырученная им, и была теми превращениями, которые, если судить по зеркалу в «Бургер Кинге», все еще изменяли Бет, словно медленный наркотик.

«Ты действительно хочешь быть такой, как я?» – голос Фила по-прежнему кристально ясно звучал в сознании Бет, хотя она начинала забывать, как звучит ее собственный.

«Да», – это был единственный ответ, который она могла дать.

«Но я ведь не такая, как ты? – подумала девушка. – У тебя не было зубов – церковных шпилей. Что ты купил мне, Фил? Во что, ради долбаной Темзы, позволил им меня превратить? – Она облизала губы, словно бы по-настоящему говорила. – И почему не помогаешь мне со всем этим разобраться?»

В ней снова вскипела подобная смоляной яме ярость на его эгоистичную самоотверженность.

А вместе с яростью пришло и воспоминание: последняя просьба Фила, ее недоверие и его настойчивость. Прут-копье, прижатый к тощей груди парня, пот, от которого руки Бет скользили по железу. Потом трехсекундный счет, не способный, как бы сильно девушка ни старалась, растянуться и охватить будущее, которое она собиралась уничтожить.

«Три, два…»

Ее плечо подалось вперед; его ребра затрещали, пятки замолотили по земле, когда кровь Города заструилась из пронзенного сердца.

«Я думала, что убила тебя… что ты ушел навсегда. Может, я по-прежнему права? – пылко подумала она. И следом: – Пожалуйста, пусть я ошибаюсь».

Она перевернула сумку, которую дал ей Свечник, и вытрясла ее содержимое.

Лампочки не стукнулись об пол, а поплыли по воздуху, словно попав в невесомость. Мгновение ничего не происходило, а потом одна из вольфрамовых нитей начала светиться, крошечной звездой горя в мавзолейном мраке.

Свечение распространилось по стеклянному пучку, словно лампочки заражались светом друг от друга.

Куча некоторое время напоминала застывший взрыв, словно грибовидное облако над Ок-Ридж, а потом пришла в движение.

Бет завороженно смотрела, как ламповое облако расцвело в воздухе, изгибаясь, словно живое существо, мечась между нею и Петрисом. Заряд поднял тонкие волоски на руках, и девушка почувствовала на себе что-то вроде внимания, но чем бы ламповое облако ни заинтересовалось, это была не она. Облако света выплыло на середину комнаты и, изменившись, зависло над Филом. Оно перестроилось, раскинувшись и развернувшись по краям комнаты, и лампочки заняли определенные места в сети, словно звезды в созвездии. Огни запульсировали сложным семафорным кодом, за которым Бет и не надеялась угнаться, но чувство, что их свет омывает ее, подарило ей знакомый укол узнавания, словно присутствие старого друга.

«На самом деле, они – не его разум. Это карта, модель, не более».

Бет подумала обо всех крошечных искорках, скачущих в голове Фила, об электрических импульсах, которые делали его тем, кем он был. Посмотрела на танцующие огоньки, размышляя, могли ли они по-настоящему их олицетворять.

В устройстве, осенило ее, было что-то знакомое: что-то, что она уже видела. Оно выглядело точно так же, но было больше и сложнее. Бет нахмурилась, пытаясь разобраться.

Серокожий ребенок пришел в восторг. Он радостно взмахнул коротенькими ручками, впившись глазами в представление.

– Святые угодники и Речная вода, – пробормотал Петрис. – Ты ходила к Свечнику?

Бет кивнула.

– Этот кварцевый светильник, – прорычал Петрис, – отравил мне всю жизнь! Я бы фонтанировал песнями и солнечным настроением, когда бы не он. Не смотри на меня так, – буркнул Тротуарный Монах, когда Бет выгнула бровь. – Может, он и не еретик, но все-таки паразит. Его клиенты, ослепленные горем, обращаются к нему, тоскуя по тем, кого потеряли, желая их вернуть, желая, чтобы они вспомнили. Они настолько одержимы идеей возможности этого, что даже не останавливаются подумать, а хорошо ли это? – Он фыркнул. – Расти в карающей коже достаточно тяжело и без осознания того, что делаешь это уже в семнадцатый раз. Ты…

Его прервал шум снаружи. Крики и ругательства из пересохших глоток. Камень полоснул по камню со скрежетом, заставившим кости Бет содрогнуться. Затем знакомый голос велел:

– Выводи ее, Петрис!

Прежде, чем старый первосвященник успел отреагировать, Бет поднырнула под его руку и распахнула дверь.

Обстановка снаружи напоминала партию в огромные шахматы: статуи стояли друг напротив друга на мерзлой траве, выстроившись в боевом порядке: каменные зубы оскалены, каменные пальцы скрючены, словно когти. Некоторые нетерпеливые пары уже схлестнулись: мраморный ученый стоял, сгорбившись, его руки стискивали локоть викторианского бронзового изваяния, которое он только что перекинул через плечо. Оба стояли неподвижно, но девушка слышала вырывающееся из легких хриплое дыхание.

В центре, расставив руки и крылья, стоял Иезекииль, его каменное лицо расплылось в блаженной улыбке, словно он призывал к спокойствию. Однако слова, слетевшие с его губ, вряд ли могли сойти за примирительные:

– Отдай ее мне, Петрис, или я выдерну руки из твоей карающей кожи, растолку тебя ими в кровавую глину и все равно заберу ее.

– Почему? – голос вышедшего за Бет каменного монаха оставался спокойным. – Что ты собираешься с нею делать?

– Ну, сначала я сделаю ей чашечку отменного чая, – язвительно изрек Иезекииль. – Потом сорву богохульную ложь с ее лица и заставлю сожрать, а уже потом убью. В силу временны́х ограничений, от чая, возможно, придется отказаться.

«Что ж, – подумала Бет, чувствуя, как переворачивается желудок, – здорово узнать, что ты, наконец-то, решился».

– Осторожнее, Иезек, – проговорил Петрис. – Согласно Писанию, которого ты, якобы, придерживаешься, именно твои слова звучат, как богохульство.

В конце концов, ты поклялся ее защищать. – Его небрежно-оскорбительный тон сквозил сознательной провокацией, и Бет окончательно похолодела.

– Она. Не. Мать. Улиц, – прошипел Иезекииль. Священники, прикрывавшие его с флангов, напряглись: они не двигались, но на каменных мышцах внезапно проступили жилки, словно они готовились к броску.

– Я не брошу ее, Камнекрылый, – заявил Петрис. – Она наш друг. Она освободила нас ото лжи.

– И опутала вас ею! – закричал Иезекииль, брызжа слюной через маску. – Послушай, ты так быстро поверил ее россказням, что я гадаю, уж не на это ли ты втайне надеялся? Сам Высь мог бы надиктовать тебе эту ересь, и ты бы поверил.

– Высь! – Петрис недоверчиво рассмеялся. – Благодаря этой девчонке Король Кранов пал.

– Прямо как ты, – заметил Иезекииль, – если не уберешься с нашего пути.

Бет с трудом сглотнула. «Будь это кино, – подумала она, – именно сейчас настал бы момент, когда я сдаюсь, чтобы избежать кровопролития».

Однако почему-то путь благородного самопожертвования оказалось не так-то легко выбрать, не видя иного варианта, кроме как перестать дышать через двадцать секунд после выбора.

Девушка вцепилась в копье, гадая, сможет ли прорваться. Она вгляделась в статуи, стоящие перед нею, пытаясь их запомнить. Если каменные шеренги нарушатся, способов отличить друзей от врагов в пылу сражения будет немного. Шеренги, замелькав, сошлись ближе друг к другу, пока капюшон Петриса чуть не коснулся ангельского лица Иезекииля. От предчувствия, что будет жарко, у Бет пересохло во рту.

Петрис насмешливо фыркнул, выдувая из-под капюшона облачко пыли.

– Твое положение безнадежно, – объявил он.

– За нас будут сражаться Каменники и Белосветные, – похвастался Иезекииль.

– Ой ли? А даже если и будут, кого, как ты думаешь, их Янтарносветные кузины положат на лопатки?

– Вера питает мое мужество.

– Очаровательно. А превосходство три к одному питает мое.

– Мать Улиц нас разрешит.

– Мать Улиц мертва! – выкрикнул Петрис.

Оба священника замолчали, возможно, удивившись острому, словно бритва, пруту-копью, воткнувшемуся между ними. Зазор между каменными животами оказался так мал, что лезвие копья испачкалось в пыли: с одной стороны гранитной, с другой – мраморной, прочертив тонкие канавки на доспехах обоих.

Бет сжала оружие трясущимися пальцами.

Нелепо, но ей вспомнилась картина из школьной жизни несколько лет назад: мистер Биллингс, закашлявшийся от паров фломастера. В углу доски подписано: 28 июня 1914. Посередине выведено заглавными буквами и обведено красным: «ЭРЦГЕРЦОГ ФЕРДИНАНД»; вокруг имени змеились криво начерченные линии, соединяющие названия стран, выстраиваясь в хитросплетение недоверия, паранойи и слепой преданности, втянувших мир в невиданную доселе войну. Она представила эту паутину, наложенную на карту ее собственного города.

Все, что она знала, так это то, что не могла позволить этим мужчинам швырнуть друг другу перчатки.

Голова Иезекииля медленно повернулась, чтобы посмотреть на нее.

– Это лицо что, трофей? – проговорил он битумно-черным голосом. – Ты вообще себя слышишь, Петрис? Как ты можешь терпеть, что она выставляет напоказ лик нашей Леди? В смысле, да кто она вообще?

Внутри выреза рта Бет видела, как настоящие губы Петриса из плоти и крови шевельнулись ответить, а потом замерли, словно он подумал о том же.

Бет сглотнула пересохшим горлом. Мир сжался. «Кто она вообще?»

Она поняла: этот вопрос донимал Иезекииля, чуть ли не сводя с ума. Против чего бы он ни протестовал, он не был до конца в этом убежден; не знал, что делать с нею, так напоминающей Богиню, которую она сама же объявила мертвой. Одна его часть жаждала презирать ее за это, другая – уцепиться, словно утопающий за соломинку. Он не мог разорваться, и потому решил просто ее уничтожить.

У Бет имелся выбор: она могла схватиться с Иезекиилем или попытаться помочь ему во всем разобраться.

Бет выпустила копье из онемевших пальцев и, когда оно звякнуло о камни, вытащила из кармана черный маркер, опустившись на одно колено. Тротуарные Монахи неуверенно смотрели на нее.

Безмолвная девушка написала на асфальте:

«Я не знаю. Но знаю, у кого спросить».

Глава 17

Возможно, Кара бы гораздо лучше справилась с макияжем, если бы смогла унять дрожь в руках.

– Должен сказать, миледи, – проговорил курьер, объявившийся в шесть часов утра, – я с огромным нетерпением жду сегодняшних снимков. Слышал, их незамедлительно передадут в печать, так что они должны появиться в вечерних газетах.

– В газетах? – глухо переспросила Кара. – Значит, их увидит много людей?

– О, немало. Думаю, около трех миллионов, графиня. Плюс те, кто посмотрит онлайн, конечно…

– Три… миллиона? – Ужас пробрался в Карино горло, сжимая его.

– По меньшей мере. – Курьер так и сиял, протягивая ей большую черную коробку, перевязанную серебристой лентой с замысловатым бантом, потом, склонив голову, попятился по коридору, до последнего не отрывая взгляда от девушки.

Коробка оказалась отделана бархатом. Опустошив ее, Кара нашла тональный крем, румяна, карандаши для губ и помаду, карандаши для глаз, тушь, консилер и тени всех мыслимых оттенков. А также изысканный набор кисточек с костяными ручками. Последней вещицей, спланировавшей из коробки на комод, словно опавший лист, оказалось глянцевое фото улыбающийся Парвы с нарочито подчеркнутыми шрамами. Увидев его, Кара оскалилась и зашипела. Для нее оно оказалось более ранящим и травмирующим, чем череп. В углу фотографии кто-то нацарапал пару предложений. Кара поднесла их к зеркалу, чтобы почитать.

– «Для начала приходите так, внесем изменения по ходу. Б.Д.»

«Три миллиона человек, – подумала Кара, разглядывая фотографию, – увидят меня такой. Неудивительно, что меня колотит, как при землетрясении. Парв, как, черт возьми, ты с этим справлялась?»

С тональным кремом Кара кое-как совладала, но когда дрожащая рука чуть не ткнула синим карандашом в глаз, девушка отложила его, тяжело выдохнув. Казалось, словно легкие забиты колючей проволокой.

– Гм… графиня?

Кара вздрогнула и повернулась, гадая, долго ли Эспель за нею наблюдала. Верхолазка сидела на диване. После сна ее светлые волосы спутались, и беспорядочные одуванчиковые пряди делали симметричность лица еще более нервирующей.

Она глядела на Кару с застенчивым любопытством:

– Вы в порядке?

– В порядке, просто… – Кара замолчала, потому что, по правде говоря, не знала, как закончить.

Эспель нахмурилась, явно не поверив. Она поднялась и, подойдя, встала у Кариного плеча, сжимая одеяло, которое та на нее накинула, словно ребенок – на любимого мишку. Эспель помедлила, потом взяла кисточку и осторожно повертела ее в пальцах.

– Не хочу выходить за рамки или что-то типа того, – начала она. – В смысле, вы – зеркалократка и можете сами накраситься – и это, конечно, ваше право, но Бо Дрияр уже ждет внизу. Хотите… хотите, я вам помогу?

Кара кивнула и протянула девушке кисточку – это было все, что она доверяла себе сделать.

Она не смогла расслабиться, когда Эспель поднесла кисточку к ее щеке, и заметила, что Эспель тоже напряжена. Позже, очень осторожно накладывая краску на кожу под одним из Кариных шрамов, верхолазка заговорила:

– Мы с братом красили друг друга, когда были детьми. Ну, то есть, он красил меня и разрешал мне размалевать его лицо, а потом просил одного из своих приятелей все поправить. Мне было всего семь. Однажды осенью я выиграла бег с препятствиями – я была самой быстрой девочкой в школе, и мне предстояло выйти на сцену на глазах у всех за призом. Брат взялся помочь мне подготовиться, но я так боялась, что все дергалась под его кистью. Когда он спросил меня, что не так, я призналась, что боюсь взглядов всех этих людей. Большинство моих одноклассников умудрились купить хотя бы родинку или ямочку, или что-то оригинальное для своих ненастоящих половинок, а я по-прежнему оставалась все такой же симметричной. Я так боялась, что они подумают, как посмотрят на меня, какой я могу предстать перед их глазами, что даже завтрак в горло не полез.

Ее пальцы порхали над Кариной кожей так близко, что перехватывало дыхание, но в зеркале полулицая девушка не отражалась, и кисточка парила в воздухе, словно по волшебству.

– Тогда брательник сказал: «Думай об этом так: прямо сейчас я рисую на тебе другое лицо – между твоим собственным и их глазами. Макияж – это маска, вот и всё. Не надо бояться, как они на тебя посмотрят, потому что тебя-то они вообще не увидят». – Эспель улыбнулась воспоминанию. – «Единственный, кто увидит тебя, – это я, – сказал он. – И, можешь мне поверить: я увижу тебя, как надо».

Она умело наложила синий и красный вокруг одного из Кариных шрамов, создавая яркую оптическую иллюзию, словно приподнимающую перекрученную ткань над щекой.

«Маска. – Кара зацепилась за эту идею. – Они увидят Парву, “самую красивую женщину в мире”, а не меня».

Дышать стало немного легче.

– Спасибо, – очень тихо проговорила она.

Эспель покраснела, неловко отмахиваясь от Кариной благодарности.

Кара посмотрела в зеркало, на призрачно парящую кисточку. «Ты зеркалократка, – подумала она. – Можешь видеть себя. Можешь сама накраситься».

– Эспель? – непринужденно окликнула она.

– Мэм?

– Почему ты не отражаешься в зеркалах?

Эспель неподдельно рассмеялась.

– Помилуйте, графиня! Я всего лишь полулицая. Я не могу позволить себе отражаться во всех подряд зеркалах, как вы. В конце концов, отражение – это суть. За нее надо держаться, – Эспель взяла карандаш для глаз. – Меня воспитали бережливой; это семейное.

– Семейное?

– Четыре поколения. С тех пор, как мои прапрапрофили отразились из Старого Города.

– Прямо как я, – проговорила Кара.

Губы Эспель скривились:

– Нет, графиня, не как вы… ничего похожего. Они были полулицыми; вы же родились в одно мгновение из бесконечных отражений, бесконечного богатства изображений. Мои прапрапрофили вынашивались годами – их создатели в Старом Городе принимали точно те же позы в точно тех же зеркалах при том же самом свете, раз за разом, и каждый раз эти зеркала удерживали и запоминали крошечный кусочек того, что видели.

«Отражения и воспоминания», – подумала Кара.

Эспель вздохнула:

– Около пятидесяти процентов – нижний лимит для осознания в Симбрионе. Когда накопилось достаточно сохраненных отражений моих прапрапрофилей, чтобы составить половину лица, они проснулись здесь, растерянные и напуганные, помнящие только половину того, кем они были. Спотыкаясь от растерянности, они отошли от зеркал, создавших их, прежде чем смогли нарасти дальше. Поэтому нет никаких третьелицых или четвертелицых, только половинки и Зеркальная знать. Нескончаемые и редкие. Богатые… и не слишком.

Эспель поглядела на пустоту в зеркале.

– Я бы могла, – задумчиво проговорила она, – если бы постаралась, я бы могла отбросить отражение. Я бы могла отдать кусочек себя, чтобы себя увидеть. Не буду врать, это заманчиво, но вызывает привыкание. Больницы в Псарне забиты увядшими мужчинами и женщинами, не сумевшими перестать любоваться собой – не хочу ступать на этот путь.

Эспель коснулась протезной щеки.

– Кроме того, я трачу практически все, что могу сэкономить, на то, чтобы оставаться добропорядочной. Не забывайте, Пэ-О – тоже отражения, а отражения не бесплатны. – Она перевела взгляд на Карино отражение и, взяв темный карандаш, покачала головой: – Странно, никогда бы не подумала… – Поймав Карин взгляд, девушка отвела глаза и глубоко покраснела.

– Никогда бы не подумала о чем? – поинтересовалась Кара.

– Ни о чем, графиня.

– О чем бы ты никогда не подумала? – настаивала Кара.

– Что вы боитесь быть замеченной, – тихо объяснила Эспель. – В смысле, вы же зеркалократка. Можете смотреть на себя, когда пожелаете. Можете создать свой образ своими глазами – быть такой, какой себя видите. – Эспель поджала простроченные губы, замечтавшись о подобной роскоши. – Чего вам бояться?

– Того, что, возможно, я и впрямь такая, какой себя вижу… – не успев подумать, ответила Кара.

Повисло долгое молчание, нарушенное протяжным низким писком, исторгнутым монитором.

– Звонят снизу, – Эспель отложила кисточку. – Вы готовы?

В качестве эксперимента Кара вытянула пальцы. Послушались. Девушка посмотрела в зеркало на свои суровые шрамы, перевернутое отражение: Парвино лицо.

– Пойдем, – кивнула она.

Электронные цифры домигали до 50, и двери лифта разъехались. Кара собралась выходить, но тут Эдвард прогремел: «Мэм?» – да так обиженно, что она остановилась.

Телохранитель мотнул головой в сторону Эспель.

– Пойди убедись, что зал для графини готов.

Та слегка напряглась, потом присела в реверансе. После протестов и смущения она облачилась в черную рубашку и брюки, найденные Карой в одной из семи похожих на пещеры гардеробных Парвы, к чему Эдвард явно отнесся с неодобрением.

Кара ждала. Лоб гиганта все морщился, пока не стал напоминать смятую горную породу, но телохранитель не проронил ни слова.

– Эдвард, – наконец, сказала она. – Меня ждут.

– Да, мэм. Извините, мэм. – Он потер виски кончикам пальцев. – Очень неловко, мэм.

Кара почувствовала, как скрутило желудок.

– Что?

– Личные дела миледи – ее собственная забота…

– Но?

– Верхолазка… учитывая ее… уровень… вы уверены, что она подходит?

Кара оглянулась через плечо, но Эспель уже скрылась за углом.

– Ее уровень? Что, теперь, чтобы стать фрейлиной, нужно быть шикарной штучкой?

– Я не о ее положении, мэм. Я о… о…

Попав в неловкую ситуацию, некоторые выкручиваются. Эдвард пошел другим путем. Он застыл. На лбу симметрично выступил пот. Он казался ледяной скульптурой, медленно тающей в огне собственного стыда.

– Вы должны понимать, графиня. Я не осуждаю ваш выбор, мне нравится Эспель…

Кара выгнула бровь:

– Кажется, я почувствовала дрожь земли под тяжестью этой лжи.

– Хорошо, – признался Эдвард. – Она мне совсем не нравится. А чего вы хотели? Я ваш телохранитель и должен быть готов засадить пару пуль в башку любого, кто приблизится к вам на двадцать футов. Моя должностная инструкция не предполагает испытывать к людям симпатию, – проговорил он с таким отвращением, с каким иные могли бы рассуждать о вивисекции. – Так что я ненавижу эту девушку чисто на профессиональной основе. Когда откроется, что вы взяли в фаворитки полулицую, ваши поклонники не станут миндальничать.

Кара почувствовала, как отвисает челюсть.

– Когда откроется, что я что? – спросила она, но Эдвард еще не договорил.

– Она будет получать гневные письма, возможно, угрозы, а если вы двое собираетесь появляться вместе на публике, то есть шанс, что какой-нибудь чокнутый фанат попытается снести ей голову, чтобы доказать свою любовь и попытаться завоевать вашу. – Он вздохнул. – Думаю, вы понимаете, почему профессиональная интуиция советует мне выбросить девчонку в ближайшее мусорное ведро. Это никак не связано с тем, насколько она уродлива…

– Она не уродлива, – отрезала Кара.

– Она чертовски симметричная.

– Как и ты, – возразила Кара.

Эдвард вздрогнул. Пальцы коснулись двух шрамов на подбородке, словно проверяя, на месте ли они. Он медленно выдохнул:

– Графиня, – проговорил он, наконец, – спите, с кем хотите, но, пожалуйста, ради меня, будьте немного поскромнее. Оставлять ее на ночь в своей квартире, наряжать в свою одежду – желтая пресса пронюхает обо всем минуты через четыре, а как только это случится, слухи не смолкнут никогда.

Кара была готова рассмеяться, открыто возразить ему, но заколебалась. Девушку осенило, что у нее нет лучшего объяснения. И она не была уверена, что таковое вообще есть.

«Ты знаменитость. Люди будут сплетничать».

И эти сплетни позволят ей держать новую фрейлину сколь угодно близко.

Она посмотрела Эдварду в глаза.

– Не знаю, нравишься ли ты мне теперь, – сдержанно проговорила она.

Он виновато пожал плечами:

– Технически, в должностной инструкции нет предписания нравиться, графиня.

Кара повернулась на каблуках и зашагала прочь, не сказав больше ни слова.

Эспель ждала перед дверями красного дерева, инкрустированными серебром, под охраной двоих во-оруженных мужчин в черной форме.

– Все готово? – спросила Кара.

Скалолазка не посмотрела на нее.

– Эспель?

– Что?.. Ой! Да, мэм. Думаю, да. Охранники говорят, все готово. Только мы опоздали, поэтому Дрияр и его команда побежали сняться для прессы с сенатором Кейс. Там сейчас никого.

– Сниматься с фотографом? – переспросила Кара. – Это же немного?..

– Немного что, мэм?

– «Тихо сам с собою?»

Эспель казалась сконфуженной.

– Это Бо Дрияр, самый известный фотограф в городе: его фотографии могут создать или разрушить то, как на вас смотрят, – сказала она. – Кейс хочет заручиться его расположением. Он чертовски знаменит.

Кара пригладила топ.

– Окей, покажи мне его, когда они вернутся. Говорят, я с ним уже встречалась, но понятия не имею, как он выглядит.

Эспель усмехнулась:

– Не думаю, что у вас возникнут с этим проблемы. Дрияр хорошо над собой поработал. Этот в толпе не затеряется.

Верхолазка снова посмотрела на дверь, поправила манжеты, потом пригладила светлые волосы и снова поправила манжеты. Она казалась даже дерганнее, чем Кара себя чувствовала.

– Что такое? – требовательно поинтересовалась Кара.

– Ой, ничего, просто… – Эспель расплылась в глуповатой улыбке. – Просто… Я окажусь в одной комнате с Аппаратом Гутиерра. – Она благоговейно повысила голос, произнося название. – Машиной, отщелкивающей всю Лотерею. В смысле, я каждый год смотрю Розыгрыш по телевизору, и читала об этом в школе, но никогда не думала, что увижу его вживую. Когда вы сказали, что съемки пройдут в Зале Красоты, и я могу прийти… Короче, для меня это жутко важно.

Девушка была так возбуждена, взволнованна и откровенно счастлива, что Кара почувствовала, как и ее страхи немного отступают. В этом чувстве было что-то беспечное, напоминающее Бет.

У нее возникла идея:

– Там сейчас никого?

– Никого, мэм.

– Проберемся на закрытый просмотр, прежде чем они вернутся?

От одной мысли глаза Эспель превратились в маленькие синие океаны.

– Одни? Охранники нас ни за что не пропустят.

Кара посмотрела через плечо. Охранники в черной форме смотрели прямо перед собой, но глаза их то и дело постреливали в ее сторону. Она улыбнулась им и помахала. На их лицах расцвели благоговейные улыбки, и они виновато махнули в ответ.

– Знаешь, – проговорила Кара, – думаю, мы сможем их убедить.

Глава 18

Зал Красоты соорудили с размахом, который Бет назвала бы нелепым. Роскошные фиолетовые портьеры висели на сорокафутовых окнах, затмевая лампы и отражатели, уже установленные для съемок. Из-за выгнутых, словно ребра, потолочных балок матовой стали Каре казалось, что она в огромной грудной клетке, а дворец – вдохнувший ее зверь.

Если зал был грудной полостью, то заполнявший его расползающийся механизм из металла и стекла – бьющимся сердцем. Посмотрев на него, Кара почувствовала, как сбилось дыхание.

Аппарат Гутиерра: огромное круговое нагромождение изогнутых линз, расположенных концентрическими слоями и свисающих с высокого потолка зала, – блистал в свете раннего утра. Сооружение казалось взорванной стеклянной планетой, застывшей, когда тектонические плиты только начали разлетаться. В центре стояла обитая кожей банкетка, куда предстояло лечь счастливым победителям Стеклянной Лотереи, чтобы получить приз под светом огней и пристальным вниманием зрителей. На одну ночь они станут центром этого отраженного мира.

Стоящая рядом с Карой Эспель казалась донельзя пораженной. Она медленно повернулась на триста шестьдесят градусов, разведя руки, словно обнимая все это великолепие.

– Не могу поверить, что я по-настоящему здесь, – прошептала она. – Вы хоть представляете, как сильно мне хочется прыгнуть на эту банкетку прямо сейчас?

– Полагаю, это не приветствуется? – поинтересовалась Кара.

– Схлопотала бы, на фиг, пулю от вашего вооруженного фан-клуба. – Девушка кивнула на одетых в черное Рыцарей, стоящих в дверях. – Знаете, что? Может, оно того и стоит, чтобы узнать, какого это, – мечтательно пробормотала она. – Всего на несколько секунд сполна насладиться завершенной эстетикой. Не этим, – она с привычным отвращением ткнула протезную правую щеку, – а полным, настоящим лицом.

– Откуда бы оно взялось? – поинтересовалась Кара. – В смысле, новое лицо идеально бы совпадало с твоим, но не являлось бы его точной копией. В этом ведь вся суть? Где бы ты получила нечто подобное? То есть, если ты родилась только с… – она указала на левую щеку Эспель, – другая вообще существует?

Эспель взглянула на Кару:

– Впечатляюще.

– Спасибо.

– Нет, я хотела сказать, впечатляюще бестактная формулировка, графиня.

– Ой, – Кара опустила глаза. – Извини.

Эспель фыркнула:

– Слыхала и похуже. Ответ на ваш вопрос «где» прост: о «где» заботится погода.

– Погода? – Кара растерялась.

– Конечно… вы же не думаете, что облака нагружены только кирпичом да шифером? – Она наморщила лоб. – Все, что отражается в реке Старого Города, втягивается в круговорот. – Она говорила с воодушевлением и легким нетерпением, словно рассказывала о своем питомце в детском саду. – В основном, конечно, архитектурой, потому что, так или иначе, ее река отражает чаще всего, но также корпусами лодок, мотоциклами, почтовыми ящиками, бездомными кошками, звездным светом – дождь из него – просто потрясно. – Она улыбнулась воспоминаниям. – И лицами. Когда впервые видишь дождь из лиц, он ошеломляет: отдельные капли слишком малы и быстры, чтобы их заметить, но потом целые выражения соединяются в лужах или пытаются поговорить из канав, прежде чем утечь в канализацию. – Она поежилась. – В воде – в реке или в лужах и клоаках по всему городу – найдется более чем достаточно маленьких разбитых черт, чтобы завершить любую эстетику. Хитрость в том, как найти правильные. Те, которые подойдут. И вот где это маленькое чудо свершается.

Кара проследила за указующим перстом Эспель. Подвешенное в маленькой стальной клетке в самом центре аппарата, прямо над обитым кожей подголовником банкетки, находилось то, что выглядело обычным стеклянным шариком, тускло клубившимся, словно его сердцевину заволокла буря.

– Глаз Гутиерра, – благоговейно выдохнула Эспель. – Наша единственная зеркальная карта. Фасетки, заключенные в этом шаре, связаны с каждой отражающей поверхностью: от самой реки до окошка в ванной. Он видит, что они видят, отражает, что они отражают: идеальная карта Лондона-за-Стеклом в режиме реального времени.

Кара немного нерешительно шагнула к шарику и, когда никто не заорал ей остановиться, подошла еще ближе. Она заглянула в глубину шарика. Вблизи грозово-облачная сердцевина густо вспенивалась и бурлила крошечными картинками, слишком маленькими и мимолетными, чтобы как следует разобрать. Зрелище завораживало.

– Без этого маленького чуда, – объяснила Эспель, – можно заставить весь город перебирать все, что пригнала река, но так и не найти совпадение. Устройство же просто сканирует победителя, потом сканирует глаз. За считаные секунды!

Энтузиазм верхолазки, рассказывающей об аппарате, оказался заразителен, прямо как когда Бет говорила о своем городе. Кара почувствовала, как, переняв трепет, дернулись вверх уголки ее собственных губ.

– Ты ведь на этом собаку съела? – поинтересовалась она.

Эспель широко улыбнулась, распираемая удовольствием и гордостью.

– Вся осадкотектура – в основном зеркальная метеорология, и это крутейшая штука во всей нашей науке. Лучшая из всех и единственная в своем роде. Гутиерр исчез, не оставив никаких записей о том, как всего этого добился. Ватт-Стивенс пытался переконструировать аппарат еще в тридцатые годы, но буквально сошел с ума: сбросился с крыши собора Святого Павла… – она нашептывала мрачную легенду Глаза Гутиерра с дьявольским наслаждением.

– ВОТ ОНА!

От крика ухнули металлические стропила и задребезжали стекла. Вздрогнув, Кара с Эспель одновременно повернулись.

Человек в дверном проеме напоминал богомола. На нем были остроносые ботинки одинаковой формы, но один из черной лакированной кожи, а второй из ярко-красной замши. Костюм выглядел так, словно его дошили лишь наполовину: левая часть – в безупречную серую полоску, а вот правая, хотя и подогнанная точно по худощавой фигуре, оказалась сплетена из обрывков разной материи: бархата, кожи и чего-то, напоминающего фольгу. На шее, словно настоящая рыбья чешуя, поблескивал галстук-«селедка».

Кара поглядела на лицо над галстуком и вздрогнула.

– Я же говорила: этот в толпе не затеряется, – прошептала Эспель.

Бо Дрияр, суперфотограф Зеркальной знати, был декстром: правая от серебряного шва сторона принадлежала обычному белому мужчине среднего возраста. Однако в отличие от Эспель, его протезная половина совсем не отражала настоящую: она была лоскутной, сшитой из кусочков темной и светлой кожи.

Губы, – начавшие, Кара не сомневалась, свой жизненный путь на лице женщины еще до того, как их покрыли красной глянцевой помадой, – раскрылись в широкой улыбке, адресованной Каре через всю комнату.

– Вот моя муза, – прогудел он и, преодолев комнату несколькими изящными насекомьими шагами, схватил Кару за руку, наклонился и пылко поцеловал.

– Миледи, – проговорил он, – большая честь, как всегда.

– Мистер Дрияр, – выдавила Кара. – Взаимно. Я… – она запнулась.

– Знаю, знаю: я подштукатурился. Должно быть, вы с трудом меня узнали. – Улыбнувшись, словно довольный ребенок, он повертел головой, чтобы она получше рассмотрела. – Вам нравится? Это, конечно, и в заплатки вам не годится. В заплатки, улавливаете? – Он хмыкнул. – Но что еще остается делать нам, не одаренным вашими естественными преимуществами? Обошлось мне в кругленькую сумму, особенно ухо – наверное, сейчас не сезон. Тем не менее, люди говорят, оно того стоило.

– Это… умопомрачительно, – выдавила Кара, чувствуя головокружение и тошноту. Девушка была уверена, что голос выдаст ее истинные чувства, но Бо Дрияр, казалось, ничего не заметил.

– Слишком добры, слишком добры, слишком-слишком добры. – Там, где позволял цвет кожи, щеки зарделись от комплимента. – Теперь нам точно пора идти, столько дел с этими вашими похищением и возвращением. Какая драма! Обещаю, мэм, шедевр, который мы сегодня с вами создадим, будет экстраординарным. Жители Лондона-за-Стеклом полюбят вас еще сильнее, чем прежде, как только его узрят. – Фотограф ненадолго помрачнел, взяв ее лицо в затянутые в перчатки руки. – Я так обрадовался, услышав, что вы к нам вернулись, – признался он. – Боялся, что это лицо, одно из наших величайших богатств, осквернено.

Кара изо всех сил старалась не извиваться под его взглядом.

– Гм… спасибо, – пробормотала она. – С остальной мною все, кстати, тоже нормально.

– Нормально? Ой, нет. Нет, нет, так совсем не пойдет. Смелость – это хорошо. Смелость работает, но беспечность – это уже слишком. Уверен, это должно быть ужасающе травматично: уродливые симметричные глаза глядят с невидимых лиц, руки, хватающие вас в ночи… – Бо Дрияр театрально содрогнулся. – Ужасающе.

– Если честно, я помню не слишком много…

– Амнезия, – Фотограф задумался, словно взвешивая достоинства идеи. – Травма столь страшная, что вырвала память из вашего сознания. Разум сам опустошил себя и свернулся внутри, словно перепуганный ребенок. Хммм. В этом есть вещество жизни. Абстрактно, конечно, но, возможно, я смогу выстроить кадр, как бы намекающий на это. – Он просиял. – Вызов! Очень хорошо, мы попытаемся. – Он тепло потряс руку Кары. – Вот почему я так люблю с вами работать. Эй, а где же Джульетта с этим проклятым платьем? Ах!

Он хлопнул руками в разных перчатках, и у Кариного локтя возникла молодая полулицая. Ее волосы были собраны в пучок с торчащими из него шпильками. Она с реверансом протянула девушке пухлый портплед. Одарив женщину улыбкой, которую она начала называть «Парва Хан номер два», Кара стала расстегивать «молнию» на сумке…

…и замерла, когда во тьме блеснуло что-то знакомое. Платье оказалось красиво, затейливо и асимметрично сплетено из полированной колючей проволоки.

Карино сердце екнуло. Она инстинктивно, словно от наручников, одернула кисти.

Кто-то рассекретил ее; и платье было нездоровым способом намекнуть, что они знали: Кара не та, за кого себя выдает.

В памяти эхом отдались слова сенатора Кейс:

«Я видела платье, в которое тебя хотят нарядить. Потрясающее».

«Это Кейс? Кейс все знает? Знала все это время?»

Девушка огляделась вокруг, ожидая увидеть приближающиеся к ней фигуры в черных доспехах с автоматами наготове, но в зале оказались только выжидающе глядящие на нее Дрияр и его помощница.

– Ну? Что думаете? – лоскутный фотограф, казалось, почти задыхался. – Стерлинг и Годдард, натюрельман. Мы никогда не заказываем ни у кого другого, но на этот раз они превзошли самих себя. Ума не приложу, почему нам не приходило это в голову раньше! Ведь история, рассказанная вами, когда вас впервые спросили про шрамы… почти так же легендарна, как и они сами…

– Правда?

Он нежно побарабанил костяшками пальцев по Кариному плечу.

– Ой, ну вы же знаете. «Колючая проволока?»… вдохновенное мифотворчество, мэм. Разумеется, никто не воспринимает эту историю буквально, но это урок, да еще какой: во имя красоты приходится терпеть боль. Лучшая притча, клянусь честью. Подлинное вдохновение!

Под разнобойным выжидательным взглядом Кара полезла в портплед и вытащила проволочное платье. Собственные пальцы показались ей узловатыми, неуклюжими. Девушка вздрогнула от прикосновения к металлу.

– Не беспокойтесь, – успокоил ее Дриярд, – колючки ненастоящие. – Он потянулся и сжал одну. Она была такого же цвета и так же блестела, как и весь металл вокруг, но прогнулась под его пальцами с гибкостью мягкого пластика. – Нам ни к чему несчастные случаи. Мы ведь не должны баловаться с классикой?

Кара держала платье между большим и указательным пальцами, словно отравленное. Пот покалывал кожу, и она надеялась, что окружающие спишут это на жар софитов. Она сосредоточилась на последнем разе, когда видела Проволочную Госпожу, разрезанную на зазубренные куски в пыли под Святым Павлом, на том, как ее сознание вытекало из металлических завитков, побежденных, уничтоженных.

Ощутив проблеск движения в проволоке между пальцами, она сдавленно взвизгнула.

Дрияр с помощницей смотрели на нее во все глаза.

«Та тварюга сдохла, – твердо сказала себе девушка. – Кара, возьми себя в руки».

– Думаю, – с трудом выдавила она, – думаю, мне нужно к нему приноровиться.

Дрияр сморщил нос, нетерпеливо махнув Эспель, снова уставившейся на Аппарат Гутиерра.

– Полудевочка! – щелкнул он пальцами. – Ты же, вроде как, прислужница графини? Тогда, прислуживай, черт тебя дери!

Кара отшатнулась от его тона; она хотела защитить Эспель, но была слишком потрясена проволочным платьем и не смогла подобрать слова. А потом момент оказался упущен – она уже вышла из зала и шла по коридору, куда указала помощница Дрияра. Девушка толкнула дверь с картонной табличкой «Гардеробная», Эспель зашла следом.

Кара повернулась спиной и принялась высвобождаться из одежды. Добравшись до застежки бюстгальтера, ее руки задели шрамы от колючек на спине, и она заколебалась. Девушка чувствовала на себе взгляд Эспель: две огненные точки на коже, которые, казалось, расползались, пока каждый дюйм тела не обожгло вниманием верхолазки.

Кара резко и отчетливо осознала, что никогда прежде ни перед кем не раздевалась. Она с трудом сглотнула.

«Серьезно, Кара? Серьезно? После всего, что случилось за последние четыре месяца, ты станешь зацикливаться на этом?»

По-прежнему неистово краснея, она расстегнула застежку, сбросила бюстгальтер и подняла руки над головой.

И ждала.

Ждала…

– Эспель!

– Что? Ой… да… извините!

– Ты смотрела?

– Нет! Я… я… просто… – Эспель не договорила, и Кара почти что ощутила жар ее румянца у себя за спиной. Она понимала, что должна бы испытывать унижение, но вместо этого почувствовала, как губы дрогнули от неуместной улыбки. Чтобы скрыть ее, она прикусила губу и закашлялась.

– Здесь немного холодно, Эс, – заметила она.

Раздался шорох, подобный шуршанию змеиной чешуи – Эспель взяла платье, а потом медленно опустила его на Карины поднятые руки. Металл казался почти маслянистым. Кара стиснула зубы, когда он скользнул по платку на кожу.

Учитывая, что в основном платье состояло из стали, оно оказалось неимоверно сверкающим.

Наряд оставил неприкрытыми Карины руки, и девушка остро ощутила холодный воздух на волнистых от шрамов плечах. Каждый нерв кричал ей: «Прикройся! Найди где-нибудь шаль!».

«Это часть маскировки», – сказала себе Кара, желая преодолеть страх и, наконец, успокоиться.

– Как я выгляжу? – в конце концов поинтересовалась она.

– Гм… думаю, люди скажут «ух ты!», графиня.

Кара еще сильнее покраснела. Она оглянулась через плечо, и Эспель уверенно, заговорщицки улыбнулась.

«Графиня» тяжело сглотнула.

Когда она снова вышла в зал, все притихли.

Кара переводила взгляд с лица на лицо: в основном симметричные, иногда зеркалократичные, а те открыто смотрели на нее. Пара челюстей и впрямь отвисли. Девушка почти физически ощущала горячий прилив внимания.

Бо Дрияр всплеснул руками. Его лицо светилось восторгом.

– За работу!

– Боюсь, придется повременить. – Голос казался знакомым. Когда Кара повернулась, часовые в зале вытянулись по стойке «смирно».

Симметричнолицая бритоголовая фигура капитана Корбина стояла между ними с черным шлемом в руках.

Дрияр выглядел перенесшим удар.

– Капитан, прерывать нас просто непростительно. Сенатор Кейс лично устроила все это… – фотограф поджал хвост, когда капитан Корбин поднял латную перчатку.

– Я здесь как раз по делу сенатора Кейс. И по вашему, графиня. – Он склонил голову в Карину сторону. – Вы нужны в суде.

– В суде? – поперхнулась Кара. – В суде? Но зачем?

– По всей вероятности, для настоящего шоу.

Его голос звучал напряженно, но безропотно: особый тон, припасаемый профессионалами всего мира, к чьим советам не прислушивается руководство.

– Сенат, в своей мудрости, решил показывать суд в прямом эфире.

Чувствуя разрастающуюся в груди пустоту, просто-таки космический холод, Кара спросила:

– Кого судят?

– Вашего похитителя, графиня, – ответил Корбин. – Мы получили признание.

Глава 19

Шел дождь. Обычный жидкий дождь. Капли шлепали по окну автомобиля, словно миллионы хлопающих рук. Рыцарский эскорт склонил головы, обмотки их странных лошадей-мумий покрывались пятнами и темнели. Сюрреалистические башни Лондона-за-Стеклом растворялись в непогоде.

Кара почти ничего не видела. Смесь страха и волнения искрилась в голове, шедшей кругом от тысячи вопросов.

«Мы получили признание». Но чье? Если Рыцари нашли того, кто похитил Парву, значит ли это, что нашли и саму Парву? Если так, почему никто не кричит: «Самозванка!» и не заковывает ее в наручники? Но если они не нашли Парву…

Что-то тошнотворно натянулось в Карином животе при мысли: «Сестренка, что же с тобой случилось, если они нашли твоего похитителя, но не тебя?»

Девушка наклонилась вперед, пытаясь расслышать разговор сидящего на переднем сиденье Корбина с рацией.

– К чему такая спешка? Чернила на признании тощего ублюдка едва подсохли. – Капитан Рыцарей щурился через потоки дождя, текущие по лобовому стеклу. Заскрипели дворники. Трубка так трещала, что понять, мужчине или женщине принадлежал идущий из нее голос, оказалось невозможно.

«А как вы думаете? Они дадут прямой эфир. Сенат хочет вынести приговор как можно скорее после похищения графини. Пока общественность “разогрета”, она будет бескомпромиссна при вынесении приговора».

– Как думаете, чего они будут добиваться? – спросил Корбин. – Его рта? Глаза?

Кара непроизвольно вздрогнула, но радиоголос ответил:

– А вам не кажется, что это было бы слишком снисходительно?

Корбин хмыкнул, словно «снисхождение» не было словом, которое он когда-либо употреблял, забирая чей-нибудь глаз.

– Он похитил зеркалократку, кэп, – напомнил голос из рации. – Я не удивлюсь высшей мере.

Корбин тяжело выдохнул, когда водитель остановился за белой постройкой в стиле ар-деко.

– Высшая мера, показанная в прямом эфире всему долбаному городу, в присутствии Лица Стеклянной Лотереи, человека, которого мы должны защищать. Знаете, что мне больше всего нравится в наших дорогих предводителях Сената? – с горьким сарказмом поинтересовался он. – Как они неустанно стараются облегчить мою жизнь.

– И не говорите, кэп, – устало пробормотал голос в трубке. – И не говорите.

На тротуаре собралась борющаяся с ветром толпа: их зонтики натягивались и хлопали, словно крылья летучих мышей. На уровне окна Кара видела только плотно прижатые животы.

Корбин повернулся в кресле, чтобы посмотреть на Кару:

– Готовы, мэм?

Кара не была уверена, что он имел в виду, поэтому просто развела руками.

Корбин пробормотал в рацию, и дверь машины открылась снаружи.

ПАРВАГРАФИНЯПАРВАМОЖЕТЕПАРВАПОЖАЛУЙСТАСЮДАПОДПИШИТЕМОЕЙКРОШКЕПАРВАМЭМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПАРВАМОЖЕТЕЛЮБИМЛЮБИМЛЮБИМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПОЖАЛУЙСТАПАРВАСЮДА!..

Девушка словно бы шагнула под водопад. Кару залило звуком. Она стояла в замешательстве, пока жаждущие симметричные лица расцветали перед нею, затмевая все остальное. Их глаза были широки, улыбки – маниакальны. Некоторые плакали, остальные улыбались.

ПАРВАГРАФИНЯПАРВАМОЖЕТЕПАРВАПОЖАЛУЙСТА…

Со всех сторон к ней потянулись руки, девушка отпрянула от них. Кто-то схватил ее за плечи, и она чуть не закричала.

– Просто не останавливайтесь, – пробормотал Корбин на ухо Каре, проталкивая ее в темный дверной проем.

МЭМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПАРВАМОЖЕТЕЛЮБИМ…

Когда за ними захлопнулась тяжелая дверь, буря шума резко стихла. Стены коридора оказались выложены гранитом; пол – черными и белыми плиточками. Тут оказалось сыро, словно в подвале, как во всех старинных каменных зданиях. По настоянию Кары их сопровождала Эспель, которую заставили ехать позади одного из Рыцарей. Вода капала с верхолазки на кафельный пол, пока она отжимала подол рубашки.

Плоский телевизор, прикрученный к стене, передавал новости. Звук приглушили, но Кара, разглядевшая внизу бегущую строку, прочитала: «Нападение на Ватерлоо». Мужчины и женщины в униформе экстренной службы прокладывали путь через завалы, держа носилки с опытной непринужденностью. Потом дали навязчиво крупный план мешков для трупов, изувеченных зданий и плоти. Одна фигура распласталась, прижатая разбитым бетоном. На ней была форма Рыцаря, посеревшая от пыли. Рыцарь выглядел не подорвавшимся на зажигательной бомбе или задетым шрапнелью, а избитым, размазанным невероятно сильными кулаками: ноги сломаны, лицо, превратившееся в красное, совершенно симметричное месиво, вдавлено, словно вогнутое кривое зеркало. Изображение сменилось на вид станции: крупный план стен, изрешеченных пулями, полы, покрытые звездовидной бетонной рябью. Бегущая под заголовком строка подводила итоги: «Атакован главный миграционный центр. 671 без вести пропавший. Гаррисон Крей подтвердил ответственность Безликих». Изображение сменилось, демонстрируя одетые в капюшоны и банданы фигуры с зернистостью сетевых кадров, передаваемых по телевидению. Кару что-то кольнуло, какое-то знакомое ощущение, но сердце работало, словно навесной мотор, и девушка не могла сосредоточиться, чтобы унять его.

– Графиня? – что-то в тоне Корбина указывало на то, что он повторил это уже не один раз. – Пойдемте?

Подняв глаза, Кара кивнула и последовала за ним вверх по широкой лестнице.

– Кто эти люди снаружи? – прошептала она, когда Эспель поравнялась с нею. Пульс все еще бился как сумасшедший.

– Кто? – белокурая девушка, казалось, вышла из задумчивости. – Ой, они называют себя Ханнибалами – видимо, так сильно вас любят, что готовы съесть. Ваши большие поклонники. – Циничная улыбка получилась половинчатой и тут же стерлась с лица. Глаза девушки быстро пробежали по плитке, словно что-то ища.

Дверь наверху лестницы вывела их на балкон с видом на сводчатые каменные палаты.

Прямо впереди, в обтянутом кожей кресле, рядом с деревянными перилами, грубоватая и серьезная, сидела сенатор Кейс.

– Парва. – Она встала, чтобы обнять Кару, прижав бумажные губы к ее щеке. – Спасибо, что пришла.

Кара нерешительно кивнула и слабо, но смело улыбнулась, подумав, что от нее этого ждут.

– Мы все очень тобою гордимся. – Сенатор улыбнулась в ответ и сжала ее руку. Она повернулась к двум не менее грубоватым и серьезным мужчинам, сидящим справа от нее. – Ты помнишь сенаторов Призму и Шпиндельфрейка?

– Конечно, – соврала Кара. – Сенаторы…

Ее не нравилось, как они на нее смотрели, самодовольно и собственнически, словно на только что купленную сияющую машину последней модели. Кара едва не скривилась, пожимая им руки. Девушка окинула взглядом комнату ниже: нечто среднее между судом и съемочной площадкой. В центре плиточного пола – деревянная полированная скамья подсудимых, но там, где следовало располагаться присяжным, находилась тележка, на которую, словно охотничья птица, взгромоздилась телевизионная камера.

Кара начала медленно осознавать фоновый шум в комнате. Галереи с остальных трех сторон оказались заполнены. Сенатор Кейс наблюдала за толпой с особым удовлетворением. Воздух гудел нетерпеливым бормотанием.

Многие зрители бросали на Кару восхищенные взгляды, на которые она отвечала беспристрастными. Лица представляли смесь утонченной асимметрии зеркалократии и пестрой лоскутной кожи, как у Бо Дрияра. Кроме Рыцарей и Эспель Кара никого симметричного не видела.

Когда галереи забились до отказа и воздух стал душным от скученных тел, Кейс махнула капитану Корбину.

– Приведите его, – пробормотал Корбин в рацию.

Свет притушили. Зрители притихли. Старый дом кряхтел, хлестаемый дождем. По комнате разнесся лязг тяжелой задвижки.

Кара слышала их раньше: шаги неловко шаркали по плиткам под балконом. Она, насколько могла, свесилась через перила, но прошло еще несколько бесконечных секунд, прежде чем обвиняемый попал в поле ее зрения. Девушка ожидала, что это будет он, но все же испытала неприятный трепет узнавания, когда увидела человека, схватившего ее в реке, умолявшего о помощи, а сейчас ведомого двумя охранниками в черных доспехах. Он выглядел слишком маленьким в своей одежде, словно происходил из «трудовой династии» потомственных подсудимых, и его серый тюремный комбинезон достался ему еще от прадедушки. Волосы и борода торчали диким клубком. Правая рука висела на перевязи.

Он двигался неуклюже, подволакивая правую ногу, и отклонялся от тюремщиков, словно пытаясь отгородиться. В нескольких шагах позади возникла четвертая фигура: женщина-зеркалократка в очках в проволочной оправе, несущая под мышкой серебристый чемоданчик. Кара посмотрела на нее. Это оказалась врач из дворца. Кара перевела взгляд на стоящую рядом Эспель и поняла, что верхолазка не отводит от доктора глаз. Ее ногти так глубоко вонзились в перила, что оставили отметины.

Обвиняемый оглянулся. Ошибки быть не могло: на лице несчастного застыл неприкрытый ужас, когда его взгляд упал на доктора. Он заковылял быстрее, словно чтобы держаться впереди нее; раненая нога скребла по полу, когда он подошел к скамье подсудимых.

Доктор мягко улыбнулась ему и заняла место у стены в нескольких футах в стороне, держа серебристый чемоданчик перед собой, словно дамскую сумочку.

Открылась еще одна дверь, и в комнату прошмыгнул сухопарый законник с пачкой бумаг под мышкой. В черных развевающихся одеждах он смахивал на помесь старомодного школьного учителя с вороном-переростком. Когда он взглянул наверх, ища одобрения, стало видно, что его лицо асимметрично.

Сенатор Кейс кивнула ему начинать.

– Доброе утро, – коротко поприветствовал человек в черном переполненные галереи, прежде чем обратиться к мужчине на скамье подсудимых. – Мы собрались здесь, чтобы огласить приговор по делу Три – Двадцать три – Двадцать восемь: попытка похищения Парвы, графини Хан Далстон, в котором вы обвиняетесь по вашему собственному признанию. Пожалуйста, назовите свое имя.

Губы мужчины со спутанными волосами шевелились несколько секунд, словно он не мог вспомнить:

– Гарри Блайт, – наконец, пролепетал он.

– Мистер Блайт, сегодня утром вы подписали полное признание, данное Стеклянным Рыцарям Тринадцатого Участка. Вот текст, – прокурор похлопал сверток под мышкой, – но мне сообщили, что вы желаете повторить признание публично. Все верно?

Несмотря на жар софитов над ним, Гарри Блайт не потел. Его щеки казались тусклыми, словно кто-то намазал на них слишком много косметики. Кара вспомнила, что последний раз, когда она его видела, на лице мужчины красовались симметричные синяки, и покрепче стиснула перила. Кто-то подмарафетил его для телевидения.

– Да, – тихо ответил он.

– Время пришло, мистер Блайт.

– Я работаю в оранжереях, – хрипловато сообщил Блайт. – У моста Саутворк. Три месяца назад меня завербовал в Безликие Гаррисон Крей.

По толпе прошел ропот. Кара почувствовала, как у нее шевелятся волосы.

«Вы – цель Безликих», – говорила Эспель. Кара видела, как несколько лиц окаменели.

– Сам Крей. Правда? – Прокурор казался впечатленным. – Что самый разыскиваемый человек в Лондоне-за-Стеклом хотел от сборщика яблок с набережной?

– Он… – Гарри Блайт скрипнул зубами и сглотнул. – Он хотел, чтобы я помог ему похитить Парву Хан.

После этого признания тишина в комнате, казалось, загустела, став угрожающе плотной. Кара почувствовала, как ее пальцы впиваются в перила. Посмотрев на толпу, она увидела на их лицах отражение собственной ярости.

Законник склонился над краем скамьи подсудимых с выражением легкой заинтересованности на аскетическом лице:

– Продолжайте.

Блайт разжал губы:

– Он… у него созрел план, как до нее добраться. Она почти каждый день бегала. Телохранители оставались неподалеку, но не в поле ее зрения.

У нее была «тревожная кнопка». – Мужчина говорил нескладно, постоянно массируя пальцами точку под подбородком, словно ему было больно. – Иногда она срезала путь через теплицы, яблоневые сады. Ей нравился запах. Моей задачей было помахать ей и улыбнуться, словно я ее фанат. Я должен был добиться, чтобы она остановилась и поговорила со мной, потом просто отпустить и ждать, когда она появится в следующий раз. Она начала останавливаться все чаще и чаще. Мы все больше и больше разговаривали. К тому моменту, как я предложил ей яблоко, у нее не было оснований опасаться, что оно отравлено. Я подхватил ее, когда она упала, и отодвинул руки подальше от «тревожной кнопки».

Кара тихонько ойкнула и резко выдохнула. Сенатор Кейс положила ладонь ей на плечо, а зеркалократы, стоящие вокруг, забормотали, спрашивая, в порядке ли она, не хочет ли выйти на улицу и подышать воздухом. Кара отмахнулась от их заботы. Она задыхалась. Голову разрывали мысли о кровавом отпечатке Парвиной руки в Фростфилдском зеркале.

История Блайта с ним никак не вязалась.

«Может, и увяжется, – подумала она. – Может, есть что-то еще… что-то, что придаст всему этому смысл. – Она попыталась унять наворачивавшееся внутри тошнотворное ощущение неправильности. – Просто подожди».

Внизу прокурор поджал губы, словно позабавленный.

– Отравленное яблоко самой красивой женщине в мире? А Крей, выходит, романтик. Как же вы вытащили ее из теплицы?

– Там проходят туннели, выкопанные для новой оросительной системы. Люди Крея прорыли боковой ход к реке, и мы спрятали графиню там, пока шли поиски.

– И что вы собирались делать с графиней? – как бы невзначай, словно обсуждая планы на выходные, поинтересовался прокурор.

Гарри Блайт замешкался, а потом сказал:

– Мы хотели ее д-девизуализировать.

Потрясенный вздох всколыхнул все галереи, и он продолжил:

– Мы знали, что никогда бы не смогли продать что-либо с ее лица, но все же, это бы ударило по Лотерее. – Его голос звучал горячо, даже отчаянно. – Но она сбежала… очухалась после дозы раньше положенного, удивив нас. Она поплыла, я пустился за нею. Тогда-то нас и поймали. – В уголке его распухшего рта что-то блеснуло. Он начал пускать слюни.

Кара посмотрела на его разбитое лицо и вспомнила, как барахталась в реке, пока тощий пловец тянулся к ней. Поташнивание превратилось в полноценную тошноту. Это была не Парвина история. А ее.

– Графиня Хан сказала, что ничего не помнит об этих событиях, – мягко заметил прокурор. – Можете объяснить ее неведение?

Гарри Блайт болезненно кивнул.

– Потеря памяти – один из побочных эффектов препарата, который мы ей дали.

Наверху, на галерее, Кара привстала со своего места.

– Нет… – она вздрогнула, но на этот раз на нее никто не смотрел. Эспель попыталась усадить Кару обратно, но она ее оттолкнула. Мысли валились одна на другую. «Невозможно, – думала она. – Невозможно».

Казалось невероятным, чтобы Парвина правда так тесно сплелась с удобной ложью, к которой пришлось прибегнуть Каре.

Признание Гарри Блайта было лживым. Она снова посмотрела на его бесформенную челюсть. Кто-то разбил мужчине рот, чтобы заставить сказать эти слова.

«Суд» был постановкой.

Лица серебряных сенаторов справа от нее казались мрачновато удовлетворенными, словно Гарри Блайт только что подтвердил их худшие подозрения. Наградив Кару грустной улыбкой, сенатор Кейс погладила ее по руке. Кара покачала головой, словно отрицая, словно могла что-либо изменить. Она откашлялась, но не нашла слов.

Девушка вспомнила, как стояла в дворцовом лифте, глядя на Корбина через дверь.

«Он не похищал меня!» – возмутилась она тогда.

«Если вы не помните, – возразил он, – то откуда вам знать?»

Кара судорожно искала, что могла бы сказать, но без толку. Нити собственной лжи слишком сильно ее опутали.

– Пожалуйста… – прошептал Гарри Блайт. Он больше не смотрел на прокурора. Он смотрел на Кару. – Пожалуйста.

Сенатор Кейс встала и обратилась к прокурору:

– Мистер Малахит, я правильно понимаю, что признание транслировалось, и линии были открыты?

– Так точно, мадам сенатор.

Кара уловила краешек улыбки в голосе Кейс, даже не видя ее на лице пожилой женщины.

– Тогда, возможно, нам следует услышать, что скажет народ, которому мы служим?

Прокурор наклонил голову и кивнул женщине, сидевшей за столом у камер. Та передвинула один из рычажков вверх, и из акустической системы зала суда затрещали голоса.

– …убить мало…

– …свинство…

– …забрать лицо. И это еще мало для такого… хотел девизуализировать чистую девушку…

– …отнять жизнь… это больше, чем он заслуживает…

– …Безликая мразь. Животное. Зарезать, как…

Голоса кружили вокруг Кары, вызывая головокружение. Внизу, на скамье подсудимых, Гарри Блайт не горбился и не протестовал; он просто продолжал глядеть на нее, не подавая признаков того, что вообще слышит голоса.

«Пожалуйста», – беззвучно произнес он.

– Достаточно, – проговорила Кейс. Динамики по углам комнаты перешли на шепот и затихли. – Мистер Блайт, наши сограждане не склонны к милосердию. Не могу сказать, что виню их. Вы мне отвратительны. – Она прорычала это слово, и Кара почувствовала, как из сенатора вырывается ярость, словно крокодил из стоячей воды. Даже полумертвая от страха, Кара почувствовала, как тепло галереи приняли внезапное проявление эмоций политика.

Кейс остановилась и наклонилась к сенатору Призме, пробормотав ей что-то на ухо, кивнула и снова выпрямилась.

– Мои коллеги по Серебряному Сенату согласны, что единственным справедливым наказанием будет самое серьезное, предусмотренное нашими законами для таких, – она остановила взгляд на приговоренном, – как вы.

Кара была почти уверена, что видела взволнованный румянец, проползший по ее чертам пожилой училки, прежде чем она сказала:

– Гарри Блайт, вы приговариваетесь к пробуждению вашей протезной стороны с немедленным вступлением приговора в силу. – Кейс махнула стоящим ниже охранникам. – Разбудите его Пэ-О.

У парочки людей в комнате перехватило дыхание, и они забормотали:

– Пробуждение?

– Немного сурово… в смысле: что бы он ни замышлял, графиня ведь не пострадала…

Кара огляделась, ища источник несогласных голосов, надеясь, что они преобладают, но кто бы ни говорил, они быстро пристыженно замолкали под мрачными взглядами соседей.

Не одно лицо, принадлежащее Зеркальной знати, раскраснелось и разгорячилось на вытянутых через барьер шеях.

– Во имя тебя, – наклонившись, прошептала сенатор Кейс Каре на ухо, нежно сжав ее бедро. – Мы делаем это ради тебя.

Внизу, в зале суда, одетые в черное охранники схватили Гарри Блайта, стащили его со скамьи подсудимых и поставили на колени перед телевизионной камерой, заломив руки за спину. Один из них приставил пистолет к его лицу, но Блайт не сопротивлялся. Он казался вялым, словно старый труп. Губы шевелились, но не издавали никаких звуков.

Он закричал только тогда, когда доктор шагнула вперед и открыла серебряный чемоданчик. Его вопли наполнили комнату, и Кара почувствовала, как такие же крики, пытаясь высвободиться, заполняют ее грудь, вытеснив воздух.

Доктор взяла из чемоданчика шприц с прозрачной жидкостью. Рутинным движением стряхнула пузырьки, когда охранник пихнул голову Блайта на одну сторону, открывая бледную, словно мякоть яблока, кожу на шее.

– Стойте!

Блайт замолчал. И только тогда, когда все лица в комнате повернулись к Каре, девушка поняла, что это выкрикнула она. Ее мысли бурлили, словно всколыхнутая вода. Она отчаянно нащупывала, что сказать:

– Я… вы делаете это для меня, и я благодарна. – Она выпрямилась, пытаясь не перейти на скороговорку. – Но я этого не хочу. Пожалуйста. – Кара смотрела на лица собравшихся и мимо них, в сторону камер, уже обращенных к ней.

Она выдохнула:

– Не во имя меня. – Слова вышли медленно и четко. – Я не смогу с этим жить.

На мгновение повисла тишина, потом, одна из всех, сенатор Кейс начала аплодировать. Остальные в комнате последовали ее примеру. Ошеломленная Кара стояла в центре бурных рукоплесканий. Когда подхалимаж поулегся, Кейс прочистила горло.

– Лицо Стеклянной Лотереи, – сказала сенатор. – Разве она не замечательная? Самая добрая, самая щедрая… она лучшая из нас во всех отношениях!

Все глаза обратились к Каре, светясь ее отражением.

– Хотела бы я, чтобы доброта и щедрость всегда побеждали. В самом деле, хотела бы. – Казалось, старуха говорила правду. Затем она повысила голос: – Мистер Малахит, что говорит закон Синекдохи о подобных ситуациях?

Законник ответил мгновенно:

– Нападение на отражение вещи является нападением на вещь.

– Вы правы, – негромко проговорила Кейс. – И вы, графиня Парва, вы – отражение нас… всех нас. Всех людей, которых вы только что слышали. Мы все стали жертвами нападения этой мрази на вас. Вы же не откажете людям Лондона-за-Стеклом, вашему народу, в праве на справедливый исход?

В праве узреть справедливость?

Карины губы зашевелились, но слова не шли. Горло оказалось пустым.

«Мы все стали жертвами». Девушка почувствовала, как тело восстало от отвратительной липкой интимности этого утверждения.

Сенатор Кейс обернулась к осужденному мужчине.

– Продолжайте, – сказала она. Гарри Блайт запричитал. Доктор подняла глаза, чтобы получить подтверждение, и когда сенатор кивнула, скользнула иглой за левое ухо приговоренного мужчины.

Внезапно голос Блайта прервался. Охранники отпустили его, и он упал лицом на пол. Кара вытянулась над балюстрадой. Он мертв? «Пробуждение» означало казнь?

Но нет. Тощий мужчина с всклокоченной бородой приподнялся на здоровом локте и шлепнулся на спину. Его грудь поднималась и опускалась. Вот он пошевелился и застонал, затем резко напрягся. Его спина изогнулась, на шее натянулись сухожилия. Вдруг он изо всех сил ударился затылком об пол, оставляя на мраморе расплывчатое пятно крови.

Кара посмотрела на его симметричное, разделенное швом лицо. Глаза мужчины были открыты. Сперва девушка подумала, что они расфокусировались от удара, но потом увидела, что один закрылся, в то время как второй оставался открытым. Они двигались сами по себе, фокусируясь на противоположные стены. Рот несчастного искривился по центральной линии, мышцы на обеих сторонах потянулись в разные стороны. Он вдруг разделился, словно две половинки сшитого лица подчинялись разным разумам.

Пробуждение сильно потрясло Кару. Она вспомнила, что Эспель сказала ей прошлой ночью: «Зеркальную кожу привили, когда я была ребенком», а потом свои собственные слова: «Это отражение».

Пэ-О было отражением, как и его носитель. Лондон-за-Стеклом был городом живых отражений.

И Пэ-О были живыми. Все половинки лиц сшивали при рождении с другим сознанием.

«Разбудите его Пэ-О».

Левое запястье Гарри Блайта тряслось, постукивая костяшками по полу и понемногу сгибаясь. Левая рука начала двигаться – сначала рывками, потом более плавно, более осмысленно. Она поползла, словно паук, вверх по груди мужчины. Кара видела, как шлепала перевязанная правая рука, но с плечом, исковерканным рыцарской пулей, правой руке было не остановить левую. Лицо Блайта ужасно исказилось, левая сторона пребывала в страшном сосредоточении, правая – испуганно растянулась. Левая рука добралась до шеи, пальцы растопырились. Часть этого сдвоенного создания, по-прежнему остающегося Гарри Блайтом, попыталась закричать, но голосовые связки не послушались, и, когда пальцы сомкнулись вокруг горла, из него вышло лишь вымученное шипение.

С галерей великие и благородные Лондона-за-Стеклом безмолвно наблюдали, как тело Гарри Блайта выдавливает из себя обе жизни, как его ноги слабо трепыхаются, словно у новорожденного ребенка. Он бился долго, потом затих. Кара уставилась на тело. Обрывок стиха мелькнул в голове, словно отравленный нож: «Чей бессмертный взор, любя, создал страшного тебя?».

Она медленно обмякла в своем кресле.

«…тебя, Парва. Мы делаем это ради тебя».

Красный огонек на камере моргнул.

Внизу, в холле, Кара осторожно выглянула наружу из-за тяжелой деревянной двери, наблюдая, как Рыцари разгоняют ее фанатов. Дождевые капли брызгали на шлемы и наплечники, пока они пытались расчистить путь от порога до бордюра.

Несмотря на погоду, стояла праздничная атмосфера; молодые девочки и мальчики фотографировались с мужчинами в доспехах, подняв журналы, рекламирующие Парву Хан.

Пытаясь сдержать тошноту, Кара стиснула зубы:

– Как они могут? – пробормотала она. – Почему ведут себя так, словно ничего не случилось?

Эспель развела руками. Ее лицо стало глинистым. Она выглядела так же паршиво, как Кара себя чувствовала.

– Они еще не знают, – тихо пояснила девушка. После суда Эспель избегала встречаться с Кариным взглядом. – Они же не сидели у телевизора, а ждали вас.

Черный внедорожник Рыцарей вырулил вперед и посигналил.

– Началось, – пробормотала Кара, когда Эспель распахнула дверь, и они обе погрузились в крик.

ПАРВАГРАФИНЯПАРВАМОЖЕТЕПАРВАПОЖАЛУЙСТАСЮДАПОМАШИТЕМОЕЙКРОШКЕПАРВАМЭМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПАРВАМОЖЕТЕЛЮБИМЛЮБИМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПОЖАЛУЙСТАПАРВАСЮДА!..

Из-за завесы шума Карины уши случайно выхватывали отдельные голоса. Она шаталась, неустойчивая от шума, ноги стали ватными от потрясения.

– Графиня!

– Парва!

– Сфотографируетесь со мной?

– Подпишете мои шрамы?

Последний раздался позади нее. Она повернулась, привлеченная странной просьбой, но все, что увидела, так это руку, торчащую из-за сдерживающего Рыцаря. Розовые лакированные пальцы сжимали шариковую ручку. Обогнув широкую спину своего охранника, Кара увидела девушку и слегка запнулась. Ей исполнилось, может быть, – может быть, – четырнадцать, но, даже если так, она выглядела слишком маленькой для своего возраста. Девчушка казалась бледной, как бумага, с яркими голубыми глазами. На ней была розовая футболка с надписью «Ханнибал», выведенной витиеватыми каллиграфическими буквами, напоминающими колючую проволоку. Под мышкой виднелся официальный календарь Парвы Хан, а щеки… Порезы оказались новые, раздраженные и красные, бледная кожа вокруг них еще оставалась припухшей. Девушка оказалась полулицей, так что шрамы располагались совершенно симметрично, и Кара догадалась, что она синистресса, леволицая, потому что они были точной копией тех, что красовались на левой стороне Кариного лица.

Кара вспомнила длинную очередь, тянущуюся к двери скальпельной, пока девчушка разглядывала ее вытаращенными глазами.

– О Маго! – тихонько пискнула она. – О Маго!

– Твои… шрамы? – сказала Кара. Как по ней, так ее голос прозвучал даже ошеломленнее, чем девчушкин. Казалось, той потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, как говорить.

– Пришлось потратить все подарки на Зеркалство и День отражения за несколько лет, но папа разрешил. И… и… и… – она запнулась. Вопрос явно был очень важным. – Вам нравится?

– Они… удивительные, – выдавила Кара.

Улыбка симметричной девушки стала еще шире, и она с надеждой приподняла ручку.

Кара взяла ее. Подпись на бледной коже девушки вышла неровной, так что пришлось обвести дважды. Она поставила такой же волнистый автограф, как и в паспорте, добавив парочку крестиков.

Восторженно пискнув, девушка убежала.

– Подожди, – начала Кара, – ты забыла свою…

– Графиня? – Эспель открыла дверь внедорожника. Дождь капал с ее подбородка. Она как-то странно смотрела на Кару и шариковую ручку, по-прежнему зажатую в онемевших пальцах, словно та ее беспокоила, потом выбросила это из головы. Кара нырнула в машину, и Эспель захлопнула дверь.

Глава 20

– Графиня, добро пожаловать домой. – Эдвард дружелюбным айсбергом маячил в дверях апартаментов. Увидев измученное выражение Кариного лица, он шагнул вперед. – Все в порядке?

– У графини выдался тяжелый день, Эд, – Эспель достаточно оправилась, чтобы выглядеть бодрой. – Ты смотрел суд?

– Я… э-э-э… – он побледнел и кивнул.

– Тогда понимаешь, почему. Дашь ее сиятельству пройти, а?

Телохранитель покраснел и отступил назад.

– Можешь позвонить и сказать, чтобы не ждали леди Хан к ужину? Пусть лучше пришлют что-нибудь. Графине нужно отдохнуть.

Кара не давала таких инструкций, но утвердительно кивнула. Она так обессилела от надежды и страха, ожидая признания, которое привело бы ее к Парве, и была так потрясена тем, во что это может для нее вылиться, что чувствовала себя обмякшей, словно проколотый воздушный шарик. Она буквально стекла на один из белых диванов, едва услышав щелчок, с которым Эспель закрыла за Эдвардом дверь.

– Кажется, вам не помешает выпить, графиня.

Кара, не в настроении изображать пьянство, только отмахнулась.

– В таком случае, вы не против, если я приму?

В смысле… Матерь Зеркал, – ругнулась Эспель. – Пробуждение? – Ее голос был глухим от недоверия. – В прямом эфире? Они никогда…

Горлышко бутылки звякнуло о стакан в нетвердой руке Эспель. Она отхлебнула, и кубики льда стукнулись друг об друга.

– Кто-нибудь говорил, что ты слишком много пьешь? – поинтересовалась Кара.

Эспель опустила стакан.

– Пара человек, – опасливо призналась она. – Время от времени. Что, миледи хочет к ним присоединиться?

Кара ущипнула себя за переносицу, выдавливая улыбку.

– Нет, миледи не хочет, – ответила она. – Но твоя подруга – она может.

Эспель сглотнула:

– Мы подруги, мэм?

– Наверное, – пожала плечами Кара. – Я бы не позволила никому другому меня красить.

Эспель издала лающий смешок, но Кара не шутила. Она откинулась на плюшевую белую обивку и закрыла глаза. Ей предстояло подумать, решить, что делать дальше, но широко раскрытые разделенные глаза Гарри Блайта продолжали вспыхивать в памяти, обращая в прах любые попытки связно мыслить. Она убеждала себя, что ничего не могла сделать для его спасения.

Ничего, кроме как прямо на месте признаться, кто она.

Раздался стук: наверное, Эспель поставила тяжелый стакан на стол, – потом скользящий звук: что-то тяжело двигалось по деревянным половицам. Кара не открыла глаза, услышав мягкое шуршание ног по ковру: фрейлина подошла к ней.

– Тогда, – тихий голос Эспель лился из пространства у нее над головой, – дружба за дружбу: должна сказать вам, графиня, что вы выглядите ужасно.

– Правда?

– Нет, не так: вы выглядите сногсшибательно… но, по вашим меркам, сногсшибательно – это весьма так себе.

– Так ведь и день, выражаясь твоим языком, выдался весьма так себе, – пробормотала Кара.

– Почему бы нам не подумать, что можно с этим сделать?

Кара почувствовала, как по ее затылку заскользили пальцы. Она слегка напряглась, а потом снова расслабилась, когда большой палец Эспель начал кружить по узелку мышц у основания ее шеи.

– Эспель?

– Да, графиня?

– Почему Пэ-О Гарри Блайта на него напало?

Кара услышала, как Эспель сглотнула, прежде чем ответить:

– Потому что ненавидело его, графиня. Оно было его противоположностью, антиподом. Его Персональным Окаянным… – Девушка фыркнула над последней фразой, словно она была старинной несмешной шуткой. – Все в Гарри было его врагом. Оно сидело в засаде, притаившись во снах, которые делило с ним, завидуя его власти над телом. Когда его разбудили, у Пэ-О появился шанс. Гарри боролся с ним, но… оно оказалось слишком сильным.

– И вам пришивают такие штуки? К разумам и телам? – недоверчиво переспросила Кара. Она сжимала кулак, пока ногти не впились в ладонь. Вспышка-воспоминание о колючках. – Как вы это терпите?

– Это цена, которую мы платим… – Эспель сникла.

– За красоту? – спросила Кара, вспомнив слова Дрияра.

– Нет. – Одна из рук Эспель отодвинулась, и Кара представила, как она касается своего симметричного лица. – За выживание. – Ее голос немного огрубел, пальцы напряглись на Карином затылке.

Кара открыла глаза и посмотрела вверх.

Эспель стояла позади нее, держа в свободной руке нож верхолаза. На долю секунды лезвие дрогнуло, а потом метнулось вниз. Кара не думала, не говорила, не тратила время, пытаясь блокировать удар. Ее рука выстрелила вверх, быстро, словно управляемая колючей проволокой, выбрав кратчайшее расстояние до цели: раскрытая ладонь ударила Эспель в челюсть.

Блондинка отшатнулась, ударившись о сервант, и осколки разбившейся об пол вазы звякнули, словно пронзительные колокольчики. Кара попыталась подняться, но Эспель, качнувшись вперед, прижала ее к дивану. Лезвие устремилось к Кариному лицу. Кара инстинктивно вскинула руки, хватая запястья нападающей и пытаясь их выкрутить, но Эспель оказалась слишком сильна. Нож уколол Карино горло. Она невольно подавила крик.

Что-то черное выделялось на белой обивке: «тревожная кнопка», выданная ей Эдвардом, застряла между двумя подушками возле коленей. Кара хотела дотянуться до нее, но обе руки были заняты, удерживая метящий в шею нож. Стиснув зубы, она подогнула ноги, развернув бедра к спинке дивана, и опустила левое колено на черную кнопку.

Эспель не заметила этого. Все ее внимание сосредоточилось на Карином горле, на проблесках пульса, который она хотела погасить. Она даже не вздрогнула, когда по коридору загрохотали шаги.

– Графиня? – Мясистый кулак забарабанил по двери. Эдвард позвал снова: – Графиня Хан?

Карины зубы скрежетали. Она чувствовала, как дрожат, словно гитарные струны, мышцы рук, как вылезают из орбит глаза. Симметричное лицо Эспель краснело над нею.

– Графиня! – Теперь задребезжала ручка двери. Эспель заперла ее, и удары Эдварда сотрясали всю дверную коробку.

Карины руки горели по всей длине. Она представила, как было бы легко опустить их, освобождая лезвие.

Девушка посмотрела на Эспель. Лицо блондинки сморщилось от сосредоточения и чего-то похожего на страдание, но нож в ее пальцах не дрожал.

«Я уже должна быть мертва, – подумала Кара. Верхолазка оказалась сильна, ее мышцы закалились от постоянного карабканья по крышам. Сама гравитация выступала на стороне Эспель: все, что ей оставалось сделать, это просто наклониться вперед, и закончить дело. Но она не наклонялась. – Почему я все еще жива?»

Новый громкий стук, затем дверь содрогнулась и треснула. Они обе вот-вот умрут: Кара – от удара ножа, а Эспель – через несколько секунд, когда дверь поддастся и телохранитель вломится внутрь. Верхолазка должна понимать, что у нее в запасе всего несколько мгновений, чтобы нанести последний удар, прежде чем ее схватят, но он все не обрушивался. Симметричное лицо Эспель было мятым, красным и печальным.

«Прежде, чем ее схватят», – подумала Кара. Внутренним взором она увидела Гарри Блайта, борющегося с собой, со смертоносным паразитом, проснувшимся в его теле.

Удар. Хруст. Треск. Треск двери перерос в скрип петель. Эспель рефлекторно подскочила, давление на Карино горло немного ослабло, и за один бешеный удар сердца та сделала выбор.

Она отпихнула держащую нож руку Эспель в сторону и вниз, за диван, вцепилась в край ее блузки и притянула к себе. Мертвецки пьяные глаза вспыхнули – Эспель поморщилась в ожидании удара головой, – но Кара прижала свои губы к ее губам.

Она держала ее: верхолазку, фрейлину, подругу, убийцу. Пульс бился как сумасшедший. Скрипнули половицы. Кара чувствовала, как Эдвард наблюдает за ними с порога.

– О… хм… понятно. Я…

Кара почти слышала, как краска заливает щеки телохранителя, но не поворачивалась, цепляясь за отчаянный фарсовый поцелуй.

Прошло семь бесконечно гулких ударов сердца, а она по-прежнему игнорировала присутствие маячившего в дверном проеме Эдварда. Кара хотела было издать влюбленный стон, но потом передумала. Все проигрывалось у нее в ушах: скрип половиц, визг петель закрывающейся двери, потом робкое шарканье по щепкам, когда телохранитель сделал все возможное, чтобы восстановить дверной замок. А потом, наконец, словно глотком воздуха для утопающей, раздался звук удаляющихся шагов.

Кара отлепила губы от губ своей потенциальной убийцы, но не ослабила хватку на ее запястьях. Через мгновение нож звякнул об пол.

Блондинка нерешительно выпрямилась, отлипая от спинки дивана. Желтая челка приклеилась ко лбу липкими от пота завитками. Эспель дрожала, ее глаза расширились, и Каре почти казалось, что она может читать через них мысли верхолазки: «Я жива. Матерь Зеркал, я жива… и что, черт возьми, мне теперь делать?»

Кара встала, осторожно подняла нож и снова села. Какая-то ее часть приготовилась к очередному нападению, но из Эспель, казалось, вытекла вся ярость. Она рухнула на диван рядом с Карой, уперев локти в колени. Голова склонилась, как у приговоренной к казни, слишком долго ждущей, когда же упадет топор.

– Что ж, – у Кары пересохло во рту. – Это было…

– Неловко? – предположила Эспель.

– Слабовато сказано, но, пожалуй, воспользуемся этим словом.

Несколько долгих мгновений они сидели в тишине. Потом…

– Почему? – произнесли обе девушки одновременно.

Кара поглядела на Эспель долгим взглядом.

– Думаю, – проговорила она, веря нож в руках, – учитывая обстоятельства, я позволю тебе объясниться первой.

Блондинка посмотрела на нее, а потом в потолок, словно прикидывая, с чего бы начать:

– Ну… видишь ли, я фанатка…

Внезапно Кару, словно икота, разобрал смех.

– Фанатка? – наконец, переспросила она. – А разве в этом деле не нужен некоторый разгон? Типа, цветы, конфеты, письма с угрозами по вечерам и мертвые питомцы к завтраку, прежде чем пырять кинжалом под ребра?

– Нет… в смысле, я пришла сюда не для того, чтобы тебя убивать, – возразила Эспель. – Не сразу.

Я пришла, потому что… – она всплеснула руками, словно понимала, насколько абсурдно это звучало. – Я верила в тебя: первое в истории зеркалорожденное Лицо Лотереи. Ты выросла не здесь. Тебе еще не промыли мозги. Я думала, что, если бы смогла узнать тебя, объяснила бы, как здесь на самом деле обстоят дела, ты бы приняла нашу сторону.

– Нашу? – перебила Кара. – Чью это, нашу?

Эспель окинула ее холодным взглядом голубых глаз:

– А как ты думаешь?

Кара уставилась на верхолазку. В памяти заискрилось воспоминание: Эспель смотрела на нее, опьянение как рукой сняло, глубокая гордость осветила черты, когда она произнесла: «Как вы и сказали, графиня, это мое лицо».

– Ты ведь Безликая? – Кара выдохнула последнее слово, будто опасаясь позволять ему касаться своих губ.

Эспель потрогала языком щеку с внутренней стороны челюсти, в которую ее ударила Кара.

– Ты так говоришь, словно мы плохие.

– Вы нападаете на иммигрантов на станциях; по-моему, «плохие» – слишком мягкое определение.

– Ой, да успокойся ты. Мы не нападаем. – Кара поразилась презрению в голосе Эспель. – Какой, во имя Маго, в этом смысл?

– Кейс говорит, вы снимаете с них лица и продаете на Черном рынке.

– Кейс, – возразила Эспель, – лживая тварь, которой через шесть месяцев переизбираться. Ей лишь бы кого обвинять. А у тебя какое оправдание?

– В чем мне оправдываться?

– В том, что не думаешь, – ответила Эспель. – В смысле, смотри: все иммигранты, пропавшие во время этих нападений, были полулицыми. Трудно придумать лучший способ оттолкнуть от себя наших естественных союзников. Да и потом: красть у беднейших жителей города в то самое время, когда они единственный раз в жизни находятся под усиленной охраной? О да, это идея, которую профинансирует любой лидер террористов. – Блондинка брезгливо усмехнулась. – Если бы кто-нибудь из Зеркальной знати обращал долбаное внимание на то, что творится на улице, они бы знали, что полулицые иммигранты пропадают уже не один год. И мы не имеем с этим ни шиша общего. – Из голоса верхолазки ушла некоторая горячность. – Безликие – не упыри, являющиеся ночью, чтобы содрать с человека лицо, графиня. Меня послали сюда убедить тебя в этом.

– Подожди-ка… – Кара потрясенно запнулась, когда мозг, наконец-то, догнал уши, – …послали? Тебя не посылали… я спасла тебя… шиферная гроза… веревка…

У Эспель, по крайней мере, хватило совести выглядеть смущенной.

– Как я уже говорила, я верила в тебя, – сказала она. – Что в значительной степени должно было включать в себя веру, что ты не позволила бы падающей черепице порубить меня на симметричные конфетти. – Она покачала головой, подразумевая, как ей повезло. – Я просто надеялась на связь, начало разговора. Не думала, что ты возьмешь меня на работу.

Живот Кары обожгло от осознания, что ею так легко манипулировать. Она чувствовала себя унизительно глупой. Кара взглянула на Эспель, подняв нож.

– Как план завоевать меня, – холодно проговорила она, – вяжется с тем, что ты собиралась выпотрошить меня, словно рыбу на базаре?

– Это все Гарри Блайт, – заявила Эспель.

– Вот как? – Кара насмешливо обвела взглядом комнату, словно в ней мог скрываться мертвец. – Забавно и очень на тебя похоже.

– В смысле, – объяснила Эспель с преувеличенным терпением, – Блайт стал тем, что изменило мою миссию. После этой… – она запнулась, ее голос по-прежнему сквозил недоверием, – после этой небольшой демонстрации Гаррисон сказал, что мы должны нанести ответный удар, а я как раз оказалась в нужном месте. Ты – Лицо Лотереи. Ничего личного.

Кара фыркнула:

– Слышала поговорку: «Личное – это политическое».

– Нет. А что, ты в это веришь?

Кара потрогала лезвие ножа большим пальцем. Оно оказалось острым, чуть не прорезав кожу от малейшего нажатия. Девушка вспомнила, как он парил над ее горлом.

– Когда «политическое» – это нож, вскрывающий мое горло, верю.

Эспель окинула взглядом оружие, но когда снова заговорила, ее голос не звучал ни напуганным, ни извиняющимся.

– В Лондоне-за-Стеклом нет смертной казни, ты в курсе? – поинтересовалась она. – Официально они не могут тебя убить. Тебя могут заставить убить себя, но Пэ-О, которые можно разбудить, есть лишь у полулицых. То, что они сделали с Гарри Блайтом, – горько сказала девушка, – наказание, предназначенное только для бедняков. Сегодня они впервые транслировали Пробуждение. Прежде это всегда происходило за закрытыми дверями, но то, что предполагаемое преступление было направлено против вас… развязало им руки. Та минутная передача была их способом напомнить каждому полулицему мужчине и женщине в Лондоне-за-Стеклом: «Ты ничего не значишь. Ты не в счет». Вот, как работает их власть: убеждая людей, что те ничего не могут с этим поделать.

Кара уставилась на нее:

– И как бы помогло мое убийство?

– Твое убийство доказало бы их неправоту, – просто ответила Эспель. – Символы правят миром, графиня; и ты – тому доказательство. Достаточно веская причина, почему ты должна умереть.

– Тогда почему я не умерла? – тихо поинтересовалась Кара. – Ведь я была на грани. Тебе оставалось только навалиться всем весом. Почему бы не убить меня, если это так важно? К этому моменту ты бы уже была счастливой мученицей.

Эспель не ответила.

– Ты не смогла, – проговорил Кара, – правда? Даже несмотря на то, что тебе нечего было терять. Даже зная, что все равно умрешь за одну только попытку, когда дошло до дела, ты не смогла.

Эспель ответила не сразу, да так тихо, что Кара едва расслышала.

– Я сказала, что оказалась в нужном месте, – прошептала она. – Но не сказала, что была готова. – Она погрузилась в молчание, рассматривая не подчинившиеся ей руки.

Спустя долгое время верхолазка спросила:

– А я? Почему я еще жива?

Кара не ответила. Голос Эспель немного дрогнул, когда она спросила:

– Что ты собираешься делать?

Кара посмотрела на нож, и отражение в лезвии уставилось на нее в ответ. Она поняла, что видит в ноже не совсем свое отражение; лицо же было перевернутым: это Парвино лицо. Девушку подгонял кровавый отпечаток руки. Парвы нигде не было, и она нуждалась в помощи. Нуждалась в помощи и союзниках, знающих город. Очевидным выбором казались зеркалократы: признаться им во всем и попросить удвоить усилия. Но ужас от вида распростертого на полу зала суда Гарри Блайта впился в ее кожу, словно шипы колючей проволоки, и остановил.

Она подумала о словах Эспель: «Если бы Зеркальная знать обращала долбаное внимание на то, что происходит на улицах».

В памяти всплыла пара глаз между натянутым вниз капюшоном и поднятой банданой. «Мы везде». Разве не это продемонстрировала Эспель?

Она подумала о красном отпечатке на бетоне, а потом о черном – на кирпиче.

«Я думала, – говорила Эспель, – что, если бы смогла узнать тебя, ты бы приняла нашу сторону».

Довольно долго Кара сидела, слушая грохот и скрип ветра в стальных распорках башни, вспоминая башню в другом городе, огороженную только воздухом и взглядами прожекторов подъемных кранов.

– Безликие хотят, чтобы я приняла их сторону? – спросила она, наконец. – Тогда отведи меня к ним.

И почти услышала свист удвоенных «сс» в своем голосе, добавляя:

– У меня есть для них предложение.

Глава 21

На крыльях голубого огня Бет прорвалась из туннеля в кладовые Синода. Драчливо и решительно выставив подбородок и зажав прут под мышкой, точно копье, она сидела верхом на канализящере. Прямо на запутанном клубке из горячих воздушных потоков, переплетенных, словно мышечные волокна.

Девушка выбрала этот путь, чтобы ясно заявить о своих намерениях, петляя через канализацию и подвалы, а не проходя перед старой красильной фабрикой.

Бет воспользовалась черным ходом «для своих», войдя вызывающе обыденно, если можно назвать девушку на восемнадцатифутовом раскаленном газовом драконе обыденной. Она доказывала себе не меньше, чем им, что и это наводящее ужас место – часть ее города.

Бет еще раз оглядела трещины, покрывшие ее асфальтокожие руки. В памяти вспыхнуло пламя в сотне ярдов над поверхностью бассейна Синода: его химикаты освещали девушку, изменяли ее, превращали в… это, чем бы «это» ни было.

В каком-то смысле, она – их дитя.

«Готовьтесь, мальчики. – Бет с трудом сглотнула. – Блудная дочь возвращается домой».

Слева от нее вздымалась бесконечная стена. Пропитанные нефтью голуби порхали между светящихся ниш, складывающихся в отчетливые мерцающие созвездия. Направив Оскара к стене, девушка наклонила голову, пытаясь охватить их все. Они выходили далеко вверх и вниз за пределы светящейся короны, отбрасываемой крыльями канализящера, мерцая в темноте, словно распыленные свечи.

«Созвездие» Синода оказалось гораздо больше и сложнее лампового облака, созданного Свечником в качестве модели сознания Фила, но Бет видела, что они соотносятся друг с другом. Примерно как спутниковый снимок и нацарапанная от руки карта.

У девушки перехватило дыхание, и она чуть не рассмеялась от захватывающей амбициозности открывшейся ей картины. Теперь она знала, на что смотрела.

Химический Синод торговал, обменивал и в итоге создал из накупленных кусочков невероятное: разум, масштабы и сложность которого вызвали у Бет благоговение. Разум, созданный Свечником, оказался упрощенным подобием. А перед нею находилась настоящая вещь.

«Ближе», – мысленно приказала Бет Оскару, потянувшись вниз через огонь, чтобы погладить внутреннюю кожу рептилии. Он признательно наклонил голову. Голуби заклекотали и сердито захлопали на них крыльями, но, подчиняясь здравому смыслу или инстинкту, не рискнули трясти нефтяными перьями возле Оскара. Ящер подлетел поближе, зависнув рядом с неглубокой нишей примерно с него размером. Внутри, словно храмовая реликвия, помещалась затейливая стеклянная бутылка. Закупоренная в ней жидкость светилась тошнотворным желтым, болтаясь и скребясь по стеклу, словно в панике.

Под донышком лежал квадратный листок бумаги с тремя словами, написанными аккуратным каллиграфическим почерком.

Страх – пауки. Иррациональное.

Бет взяла бумажку и перевернула ее. На обратной стороне оказалась запачканная черно-белая фотография угрюмого вида девочки в джинсовой куртке. Бет задумалась, был ли это снимок «до», и стала ли девочка менее надутой, когда получила то, чем Синод заплатил ей за ее арахнофобию? Оскар скользил от ниши к нише, зависая над каждой, словно колибри над цветком. Бет нашла колбу розово-туманной сентиментальности, коробку порошкообразного самоуважения, мензурки с различными глубоко укоренившимися мнениями – все со своим тонким неповторимым свечением. В пятой или шестой нише лежала коническая плоскодонная колба, похожая на те, что можно найти в школьной лаборатории. Жидкость внутри оказалась вязкой и металлической, словно ртуть, и липла к стенкам, когда девушка потрясла ее.

Детские взгляды, склонности и воспоминания, – гласила этикетка. – Формируются к шестнадцати годам. Ниже мельче и убористее было приписано: Травматичное и необычное: разбивать по мере необходимости.

Удивившись, она перевернула бумажку, и по ее спине пробежала искорка потрясения. С фотографии на нее глядел растрепанный Филиус Виэ с вечной дерзкой ухмылочкой на губах.

Замешкавшись, Бет моргнула, почувствовав, что начинает потеть. Пальцы дернулись обратно к колбе…

…и она услышала рядом с собой резкий щелчок зажигалки.

– Аххх, наша новая безголоссая намессстница наконец-то насс навесстила.

Девушка повернулась, неохотно поставив колбу на место. Химический Синод наблюдал за нею из устья туннеля в противоположной стене. Они помахали ей, все как один.

– А мы всссе гадали, когда же ты вернешьссся, – приветливо зашипел Джонни Нафта с вершины идеальной стрелы, в которую они выстроились. – Чем обязаны удовольссствию тебя лицезреть?

Сжав фотографию Фила в ладони, Бет направила Оскара от ниши, подведя к туннелю Синода, и спрыгнула на кирпичный пол. Девушка почувствовала, как жар за спиной ослаб: канализящер притух, вскарабкавшись под ее капюшон. Он заморгал, глядя на торговцев и морща нос от их едкого запаха. Бет ощущала быстрый стук сердца рептилии.

«Я тоже, приятель, – подумала она. – Я тоже».

На мгновение она задумалась, работает ли связь между нею и ящером в обе стороны: что если Синод посмотрит мимо ее храброй мины и прочитает страх по очертаниям дрожащей ящерицы?

Усмирив сердце, она повернулась к стене и, щелкнув крышечкой волшебного маркера, нацарапала жирными заглавными буквами: «ЧТО ВЫ СО МНОЮ СДЕЛАЛИ?»

Синод, как один, повернулся, чтобы прочитать написанное ею.

– Я сссказал «намесстница»? – пробормотал Джонни. – Возможно, больше бы подошло «вандалка». Несссмотря на твое равнодушшие к эссстетике наших сскладов, ответ очевиден.

Они развели руками в жесте откровенности.

– Мы предоссставили оплаченную усслугу. Ссделали ссс тобой то, что насс попросссили.

Решительно покачав головой, Бет медленно вывела на стене: «ОН ПРОСИЛ ВАС СДЕЛАТЬ МЕНЯ ТАКОЙ, КАК ОН».

Девушка протянула фотографию Фила.

Взяв ее, Джонни коротко ахнул. Вдох сопровождался тихим хлопком разорвавшегося в горле нефтяного пузыря.

– Кажетссся, я вижу источник путаницы. Сссделать тебя «как он» вполне могло вертетьсся в голове твоего молодого госссподина, но сслова, ссслетевшие ссс его губ, были: «Сделайте ее как можно более похожей на дитя Матери Улиц».

Бет подскочила, когда из перевитых дегтем губ Джонни раздался идеально воспроизведенный голос Фила. Должно быть, этот талант продал им Балковый Паук; девушка задумалась, что же он за него получил.

– А бедный Филиуссс, во что бы он ни верил, не был ребенком Матери Улиц, правда?

Бет почувствовала, как в животе разверзается дыра.

– Ессть еще одно правило, миссс Брэдли, которое вссегда должно удовлетворятьссся: равенсство должно ссходитьсся. Наши ссделки всссегда должны быть сссправедливыми. Покупаемый ссубстрат должен сссоответствовать ценноссти продаваемого, в данном сслучае – того, что Филиуссс усступил ради тебя. – Они потерли большие и указательные пальцы. – Не только превращенную в товар ссмертность, но также сссекьюритизированые[8] воспоминания? В общем, эта покупка – гораздо более драматичессское превращение, чем ссскромный ссбор, который, в ссвою очередь, Гаттергласссс отдала ради него.

Химические Братья наклонились вперед. Покрывающая их нефть отражала разноцветные огни внутри ниш, словно в каждой находилась отдельная галактика; казалось, Синод съел всю Вселенную.

– Как можно более похожей на дитя Матери Улиц, – повторил Джонни. – Как, по-твоему, мы могли выполнить сстоль сссложный заказ?

С тошнотворной синхронностью каждый член Синода задрал один, затем второй рукав куртки и, потряхивая сочащимися нефтью пальцами, махнул дальше по коридору.

Ниша, указанная ими, оказалась глубже остальных. Внутри нее змеилось множество крошечных трещинок. Бет подошла к ней, взяла фотографию, лежащую на пыльном полу, и замерла.

– Мы ничего не утаили, – прошептал Джонни ей на ухо. Не отрывая глаз от фотографии, Бет коснулась своего лица. Почувствовала игольчатые шпили через кожу на подбородке, провела рукой под капюшоном по волосам, приобретшим резиновую вязкость проводов. Девушка посмотрела на бутылки в нише. Их было много, очень много, и все они оказались пустыми.

«Как можно более похожей на Мать Улиц».

Химический Синод использовал всё до последней капли от Матери Улиц, чтобы преобразить человеческую девушку.

Бет отступила от стены, продолжая смотреть на изображение того, какой должна была стать, но тут что-то знакомое зацепило ее боковое зрение. Она повернулась и, сфокусировавшись, потрясенно вскрикнула, уронив фотографию.

– Подозреваю, это тебя вполне уссстроит, – проговорил Джонни, поднеся черные руки к лицу. – Когда изменения закончатсся.

Но Бет не слушала. Ее сердце билось о ребра, как бешеная рельсовая химера. Девушка неосознанно наступила на фотографию Матери Улиц, втаптывая ее в кирпичи, ринувшись к следующей нише.

– Подожди… – начал Джонни, но замолчал, когда Бет повернулась к нему, держа в руках маленький квадратик целлулоида.

Она оскалила церковношпильные клыки в городском рычании, и Синод, в чьи самодовольные усмешки вкралась тревога, отступил на шаг назад.

Теперь Бет размахивала фотографией девушки в обгоревшем платке, выглядящей испуганной, но решительной.

«Только те люди, которых ты любишь, могут напугать настолько безумно, чтобы пробудилась настоящая смелость», – подумала Бет. Теперь ей стало страшно, очень страшно, но она бы выкопалась из собственной могилы, чтобы встать рядом с этой девушкой.

– Аххх, да, – дипломатично прошептал Джонни. – Мы поняли, ты знакома сс мятежной носсительницей. Увы, этика не позволяет нам разглашать тонкосссти деловых отношений сс другими…

Но Бет не нуждалась ни в каких разглашениях; Карин голос уже эхом отдавался у нее в ушах, повторяя их последний разговор: «Есть ли способ попасть за зеркала? Туда, где живет Зеркальная знать?»

Вытащив из кармана телефон, она полистала отправленные сообщения. Слова на светящемся неоном экране обличили ее: «Химический Синод, возможно, знает способ, но цена, которую они заломят, того не стоит».

Ее глаза медленно потухли от ужаса, и она повернулась, чтобы прочитать этикетку на обороте Кариной фотографии.

Воспоминания родительские х 2. (Украдены.)*

Чуть ниже шло уточнение:

* Удерживать в качестве залога 21 день. Передать для проекта Исида в случае невозвращения клиента (Вероятность ок. 85 %).

Бет медленно опустила фото. «Восемьдесят пять процентов? Кара, во что ты вляпалась?»

Как бы то ни было, Бет знала, что предпринять. Рука с маркером дрожала, так что слова на стене напоминали пауков: «ЧТО ВЫ ЕЙ ДАЛИ. МНЕ ТОГО ЖЕ».

Синод покачал головами:

– Сссовершенно невозможно.

«Я…», – Бет запнулась, уткнувшись кончиком маркера в кирпичи. От их нетерпеливых ухмылок, от предчувствия цены, которую они заломят, пользуясь ее отчаянием, в груди затрепетал страх. Но это же Кара, и времени медлить не оставалось.

«…ЗАПЛАЧУ, – дописала она, – СКОЛЬКО ПОПРОСИТЕ».

Очередное симметричное покачивание головами.

Моргая, она смотрела на них в замешательстве.

– Как мы сссказали, это не обсссуждаетсся, – проговорил Джонни Нафта. – Неважно, что ты предосссставишь, это не обесспечит того, чего ты ищешь.

Щелкнув зажигалками и зашелестев пропитанной нефтью тканью, Синод повернулся и пошел прочь мимо стен, испещренных нишами с сокровищами.

– Подождите! – в панике Бет вправду попыталась выговорить слово, но, хотя она чуть не порвала горло от напряжения, из него не донеслось ни звука. – Подождите… – Девушка протянула к ним руку. – Пожалуйста.

Бет глядела на их удаляющиеся спины, рот ее скривился от негодования, отчаяния и ярости. Она дрожала. Все внутри казалось тяжелым и красным. Она их ненавидела. Дико ненавидела. Одно головокружительное мгновение девушка думала: «Чтоб вы все сдохли, самодовольные злобные козлины».

Оскар вылетел из-под ее капюшона, и кнут газового хвоста отпихнул Бет обратно к стене, когда канализящер вытянул его за собой. Он метнулся, словно стрела, целясь прямо в незащищенную спину Джонни Нафты. Хлестанул кремниевым языком по кирпичам, и туннель залило голубым пламенем.

Джонни резко повернулся на пятках и презрительно ударил ребром ладони. Врезавшись в стену, Оскар погас.

Но огонь остался: пламя плясало на безупречных рукавах Джонни, не опаляя их. Его пропитанный бензином галстук стал факелом. Он ухмыльнулся из сердца бушующего огненного шара, и его коллеги медленно повернулись, простирая руки к Бет, разворачивая их, словно лепестки кошмарного цветка.

Огонь остался. Великий пожар.

Бет шаркнула обратно – перед нею мелькнуло воспоминание последнего раза, когда она видела это ужасное оружие в действии: Поля Сноса у Святого Павла, горящие руки Синода, прожигающие сталь кранов Выси.

Поправив манжеты, пятеро горящих мужчин синхронно двинулись на девушку с величественной злобой.

– Пуссстоголовая девчонка, – холодно проговорил Джонни. – Глупое божесство. Ты вссерьез полагаешь, что твое жалкое могущесство нассс одолеет?

Она и мигнуть не успела, как Синод навис над нею. Пять пар горящих рук потянулись к жертве, словно в приветствии. Бет чувствовала их огонь, словно тяжесть на груди, вытягивающую воздух из легких. Она тихо вскрикнула, когда пальцы Джонни Нафты обвились вокруг ее запястья, готовая к боли и клокочущему шипению испаряющейся плоти. Только открыв глаза, она поняла, что закрывала их. Девушка отпрянула от яркого света, пока Джонни тупо ухмылялся, глядя на ее запястье, зажатое в скользкой ладони. Огонь разлился по коже Бет, но не жег ее.

Бет уставилась на его жирные пальцы, на языки пламени, подскакивающие и опадающие под ее взглядом, словно кланяясь.

«Великий пожар, – подумала она. – Сильнейшее оружие Матери Улиц. Мать Улиц…»

Девушка сжала губы, наблюдая, как Синод осознает свою ошибку. Какие бы особенности Матери Улиц они в нее не залили, пламя Уличного Божества не могло ей навредить.

Тихо зарычав, Бет высвободила запястье. Напрягла босые ноги, вытягивая все, что могла, из глубин лондонского кирпича. Она всасывала силу церковных стен, державших сводчатые крыши на каменных плечах; силу водных потоков, грохочущих по очистным сооружениям; силу шин, мчащих по асфальту; силу тока, текущего по кабелям. Все это Бет вбирала в себя, а когда почувствовала, что вот-вот лопнет, она толкнула Джонни Нафту в грудь.

Он полетел назад, пиджак и галстук, хлопая, разбрызгивали сгустки горящей нефти. Его товарищи, связанные с ним невидимыми узами симметрии, распластались, словно прибитая ветром трава. Растеряв свое змеиное изящество, они бестолково извивались на полу, пытаясь встать.

Опустившись на колени, Бет подняла Оскара. Маленький ящер жалобно пискнул, закручиваясь вокруг ладони хозяйки. Хвост его оказался сломан. Девушка чувствовала слабые завихрения газа на коже: ее питомец попытался вызвать свою внешнюю проекцию, но не смог. В ней же самой еще оставалось столько энергии, что болела грудь.

Бет посмотрела на пропитанных нефтью мужчин, убивающих по согласию и крадущих по бартеру. Она чувствовала, что отвращение к ним растет с каждым ударом сердца. Сдержать столько ярости казалось невозможным, Бет чудилось, что ярость переливается на пол через ноги. Девушка дрожала и, казалось, весь мир дрожал вместе с нею, когда она потянулась за копьем…

…завибрировавшим и выскочившим из ее руки.

Бет заколебалась. Ей не показалось, что мир дрожал, поняла она; он и вправду дрожал. Туннель содрогался под нею, словно началось землетрясение.

Синод смотрел на стены своей кладовой, и Бет проследила за их взглядами. В пространстве между двумя нишами поверхность кирпичей пузырилась, натянувшись до полупрозрачности. Бет видела под ними органическую форму, извивающуюся и толкающуюся.

Перепонка прорвалась с громким треском и брызгами кирпичной пыли. Кирпично-красные пальцы высунулись из стены, как колбаски толстой глины. Череда щелкающих звуков натолкнула Бет на мысль, что и другие стены вокруг так же извергаются, но она не могла оторвать глаз от этого поразительного рождения.

Что-то вытолкнуло себя из стены: человеческое лицо с пустыми глазами и открытым ртом. Внезапно и яростно появилась кирпично-красная нога, неуверенно встав на пол. Темно-красные вены выпятились на темно-красной коже, а потом, с огромным усилием, человек вытянул себя из стены. Кирпичи за ним затянулись, словно замазка.

Он блестел в свете все еще горящего Синода, словно облитый кровью.

Туннель вдруг показался ужасно тесным. Бет повернулась, со всех сторон окруженная багровыми людьми.

«Неужели это я вас вызвала?» – недоверчиво подумала девушка. Она как-то призвала на помощь Каменников из города, но те даже не узнавали ее; их кирпичные взгляды сосредоточились на Химическом Синоде.

Бет резко вдохнула: она поняла, что чувствует их, ощущает так же, как Оскара – слабый электрический трепет во лбу. Используя инстинкт, о котором она даже не подозревала, девушка напрягла разум, а потом бросила его в Каменников, обнаружив себя бегущей по их сознаниям, словно по связанным переходами чердакам соседних домов, глядя из их глаз, словно из окон.

Ракурс, под которым она видела испуганный Синод, смещался с каждой парой глаз. Девушка не встретила никакого сопротивления, никаких посторонних мыслей, никаких новых импульсов или старых воспоминаний – ничего, кроме собственной ярости, душащей, словно красная пыль.

Каменники оказались пустыми.

Бет смотрела на них изнутри их самих и видела жидкий строительный раствор, все еще льнущий к ним, словно плацента.

«Я создала их. Они – часть меня, – лихорадочно думала она. – Часть города».

Ее переполняли торжество победы и гнев. Бет разлила себя по своей маленькой армии и атаковала.

Первая волна глиняных солдат накинулась на охваченных пламенем химиков. Джонни Нафта и его братья бросились на них в панике и ярости; Бет почувствовала жар, но не боль, когда их руки испепеляли кирпичные конечности. Она швырнула на Синод свои не рассуждающие позаимствованные тела. Каждый раз, когда девушка моргала, за ве́ками вставала Кара цвета сепии. За всеми ве́ками. Синод, спотыкаясь, отступал под давлением толпы отрастивших ноги стен. Бет теснила их своим маленьким отрядом зомби, загоняя на край их же собственной пропасти.

Девушка оскалила церковношпильные зубы, но оступилась при следующем шаге, подвернув ногу. Бет припала на одно колено, вдруг поняв, что дрожит от усталости: эти несколько секунд оживления города истощили ее. Первый ряд кирпичных воинов начал тонуть в полу, словно в зыбучих песках.

Улыбка Джонни Нафты – черная дыра на пылающем лице – расширилась, и он бросился вперед. Глиняные тела тлели, чернели и сгорали под его прикосновениями, их кирпичная плоть обращалась в пепел там, где они пытались схватить его. Братья Джонни выстроились в сложной симметрии с пламенем. Достигнув стен туннеля, они принялись обшаривать ниши.

У Бет скрутило живот. Синод быстро учился на своих ошибках. Где-то на их складах должно было лежать оружие, которое они могли использовать против нее.

Их склады!

Мысль пронзила голову, словно молния, и девушка из последних сил оттянула своих воинов от горящего Синода и бросила в стены. Они почти не потревожили поверхность, утонув в ней.

Бет рухнула на выставленные вперед руки. Синод помедлил, потом, как один, пригладил горящие волосы и, самодовольно напыжившись, двинулся к ней.

Бет так устала, что едва смогла поднять руку. Увидев этот жест, они заухмылялись еще шире; девушка предположила, что Синод возомнил, будто она просит или даже умоляет. Но она вытянула указательный палец и дернула им в сторону.

Синод поглядел, куда она указывала, – и застыл.

Из задней стены каждой ниши, нависая над каждой витой стеклянной бутылкой, каждым драгоценным химикатом, появился кирпичный кулак. Бет сжала пальцы и медленно придала руке вертикальное положение. Упади ее кулак, недвусмысленно обещал этот жест, – упадут и все остальные.

Синод оплыл. Их костюмы, глаза и оскалы сделались темно-серыми.

– Оссстановиссь, – изо рта Джонни Нафты вырвалось облачко пепла. Голос казался таким же ровным, как обычно, но Бет услышала в нем мольбу. – Наши ссклады невосссполнимы.

Бет уставилась на них. Через несколько секунд у нее не будет сил держать даже свою собственную руку, не говоря уже о десятках кирпичных.

«Вы знаете, чего я хочу», – подумала она.

– Мы не можем предоссставить тебе сссубстанцию, потребовавшуюсся твоей подруге, – они подняли руки ладонями наружу в отчаянном успокаивающем жесте, – потому что не расссполагаем ею. Посставки сссерьезно ограничены. Мы ссстаралиссь изучить ее, но сссинтез оказалсся нам недосступен. – Он тревожно зашипел, когда Бет дернула рукой, и поспешно добавил: – Возможно, мы всссе-таки ссумеем помочь. Вещесство, которое мы дали сстальной мятежнице, получено от клиента в качессстве часстичной оплаты, пополнившей эссстетический залог. Клиент вссе еще жив, хотя и сссерьезно трансссформировалсся. Возможно, мы можем, – Синод всем своим видом выказывал подобострастную готовность, – перенаправить тебя?

Бет медленно разжала кулак, протягивая ладонь. Пока Джонни не потянулся и не пожал ее, скрепляя сделку, она не покидала разума Каменников. Только после этого их кирпичные руки растворились в стенах. Там, где камни кладки запечатались, на стенах, словно шрамы, осталась рябь.

Трепеща пропитанными нефтью крыльями, к девушке подлетел голубь с фотографией в клюве.

Бет не сразу поняла, кто на ней изображен. Вроде бы человек, или нечто, выглядящее, как человек, но она не могла разобрать, было ли это существо в тяжелом пальто с высоким воротником мужчиной или женщиной. Бет не могла разглядеть ничего, кроме острого выступающего подбородка и растрепанных темных волос, закрывающих глаза. И все же в изображении было что-то неуловимо знакомое.

Она замерла.

«Сссерьезно трансссформировался… пополнившей эссстетический залог».

В памяти вплыло, как она стояла на мусорных склонах напротив женщины, плачущей кислым молоком из глаз – яичных скорлупок.

«Чем Синод заставил вас расплатиться? – спросила она Гаттергласс, желая узнать цену, которую та заплатила за убогое приближение Фила к божественности. – Кем вы были?» И услышала воскресший в памяти голос мусорного духа, производимый голосовыми связками из жвачки и резины: «Красавицей».

Бет ушла из магазина Синода пешком; хоть девушка и смертельно устала, поступь города несла ее через туннели в нечеловеческом темпе. Синод следовал за нею, струясь черным на черном, спеша поскорее вывести ее наружу.

Если они и заметили, как рука из красных кирпичей снова высунулась из стены, схватив бутылку с воспоминаниями Филиуса Виэ, то не подали виду.

Глава 22

Кара свесилась над Лондоном-за-Стеклом, испытывая себя, позволив собственному весу потянуть ее вперед, удерживаясь в оконной раме кончиками пальцев и коленями. Девушка чувствовала, как страх и головокружительная смелость приливают к голове вместе с кровью. Она смотрела с высоты полета летучей мыши, как меньшие башни отраженного города тянутся к ней, будто сталагмиты, сверкая во тьме огнями, словно пластинками слюды.

Казалось, она ждала не один час. Гул проезжающих мимо автомобилей становился все реже, пока единственным звуком не стал шумящий в ушах ветер. Стояла глубокая ночь, и улицы выглядели такими пустынными, как им и полагалось. Если самое знаменитое лицо в Лондоне-за-Стеклом и могло пройти по его тротуарам незамеченным, то только сейчас.

– Готова? – спросила стоящая у нее за спиной Эспель.

Кара, помедлив, кивнула. Прежде чем дыхание затуманило стекло, она увидела свое отражение. К счастью, девушка не выглядела настолько испуганной, насколько себя чувствовала. Эспель распахнула дверь, и они выскользнули, крадучись по коридорам спящего дворца с мультяшной осторожностью.

– На задворках есть грузовой лифт, – прошептала Эспель. – Чтобы скрыть такие неприглядные вещи, как белье, мусор, случайных слуг и нас с тобой, от любопытных глаз. В вестибюле камеры и круглые сутки стоят охранники, а я не хочу объяснять, почему мы пытаемся ускользнуть отсюда среди ночи без телохранителей. Можно уйти через кухню – там отличный удобный мусоропровод, протиснуться через который не составит труда.

Тишина оттеняла шаги, и эхо громко отдавалось в Кариных ушах.

– Что делать, если кто-нибудь попадется? – нервно прошептала она.

– Понятия не имею, – прошептала в ответ Эспель. – Главный стратег у нас ты. Да и идея твоя.

– Ах… да.

– Ты всегда можешь снова меня поцеловать.

В прошлый раз отлично сработало.

Карино сердцебиение ускорилось. Она почувствовала, как – безо всякой на ее взгляд причины – щеки заливает румянец. Чтобы скрыть смущение, Кара фыркнула:

– Принимать желаемое за действительное – путь в никуда.

– По правде говоря, графиня, принятие желаемого за действительное – единственное, что меня хоть куда-нибудь, да приводило, – обворожительно улыбаясь в темноте, ответила Эспель.

Кухонные столы из нержавеющей стали поблескивали зеленым в свете аварийного выхода. В отражении хромированной двери холодильника Кара заметила мышь, снующую по линолеуму в другой кухне другого города. Позади нее раздался шорох и щелчок снимаемой с контейнера крышки. Кара обернулась и увидела Эспель с надкусанным шоколадным брауни в руке.

– Перерыв на десерт? – недоверчиво поинтересовалась Кара.

Рот Эспель был полон, но выражение лица говорило само за себя – совершеннейшая оскорбленная невинность: «Что?». Девушке пришлось проживать внушительную порцию откушенного, прежде чем она смогла ответить:

– Извини, графиня, вечер выдался довольно напряженным, и у меня не хватило времени на ужин.

А когда я голодна, то принимаю неправильные решения.

– В самом деле? Я бы так не сказала, – прошипела Кара. – Мне кажется, сейчас не время и не место для ночного перекуса…

Эспель отломила часть от своего куска.

– Готова поспорить, это заставит тебя передумать, – заверила она.

Кара заколебалась. Всего на секунду какая-то часть ее, укоренившаяся глубоко внутри, восстала при мысли о кексе, даже слегка запаниковала, но Эспель улыбалась, предлагая его, и запрет растворился в легкой беззаботной дрожи.

Кара вгрызлась в липкий шоколадный десерт. Украденный во время полуночного побега брауни, приправленный легкой нервозностью, оказался самой вкусной вещью в мире.

– Хорошо, – проговорила она после второго укуса. – Правда, слишком много какао…

Эспель улыбнулась:

– Как-нибудь испеку тебе повкуснее. Полегчало?

Еще один кусок, один глоток воздуха, и Кара поборола нервозность.

– Полегчало, – призналась она. – А ты? Что там с принятием решений?

– Я перекусываю брауни на дворцовой кухне, собираясь отвести Лицо Стеклянной Лотереи к повстанцам, приказавшим мне ее убить?

– Ага!

– Тогда придется признать, что все еще не очень.

Они проглотили остатки десерта, жадно облизав пальцы.

– У тебя шоколад на губах, – заметила Эспель.

– У тебя тоже. Ладно. Пойдем к твоим дружкам-террористам.

Мусоропровод оказался именно таким «уютным», как и было обещано. Когда Эспель оттащила крышку люка в сторону, подруг обдало кислой духотой. Они вместе заглянули в зияющий провал: вонь гнилых овощей, смоченных кислым молоком, напомнила Каре о Гаттерглассе, аватаре мусорного духа, и о Бет, отчего ее грудь вдруг так напряглась, что она судорожно вдохнула и закашлялась.

Глубоко под ними шахта отозвалась глухим эхом далекого треска.

Кара посмотрела на Эспель:

– Что это было?

– Понятия не имею… может, мусоросжигатель?

– Мусоросжигатель?

– Ага, в пол шахты вделан люк, который используют, когда хотят сжечь мусор, а не просто отправить его на свалку… и не надо на меня так смотреть, – беззаботно добавила верхолазка. – Его открывают только когда выбрасывают тонны бумаги, картона или чего-то вроде того, иначе здесь все провоняет.

– И ты готова поставить на это свою жизнь?

Эспель посмотрела на нее долгим взглядом:

– Что я сегодня такого сделала, чтобы ты думала, будто я цепляюсь за свою жизнь?

С этими обнадеживающими словами она вспрыгнула на мусоропровод и, свесив ноги в пустоту, исчезла в темноте. Вдохнув, перед тем как нырять в вонь, Кара уселась на край мусоропровода.

Где-то вдалеке снова затрещал воздух, и девушка бросила встревоженный взгляд в шахту. «Что ж, – подумала она, – или вниз, или обратно в кровать».

Она оттолкнулась и полетела вниз.

Пару ударов сердца спустя Кара приземлилась на кучу тонких, мягких мусорных мешков. Она откинулась на спину, позволяя ночному холодному воздуху омыть себя, но Эспель не позволила ей прохлаждаться.

– Давай, пора выдвигаться. – Она легко уселась на край бадьи, взволнованно вглядываясь в устье переулка, где они приземлились. – Я постараюсь держаться окольной дороги, где смогу, но нам еще предстоит покрыть около трех миль открытых улиц, прежде чем доберемся до Псарни.

– Псарни?

– Да, графиня. – Эспель взглянула на нее, засучив рукава на жилистых руках. – Ты же не думаешь, что Совет Безликих отсиживается в шикарном Тауэр-Хамлетсе? Этой ночью мы держим путь в настоящие трущобы. Я отведу тебя в Кенсингтон.

Глава 23

Они мчались в ночи мимо странных построек. Эспель взяла изматывающий темп, но Кара обнаружила, что может его поддерживать. Девушка наслаждалась жаром в груди, возможностью подстегивать тело. Когда они пересекали реку, Кара заглянула через край Лондонского моста. Даже в тусклом свете фонарей было видно, что вода кроваво-красная от взвешенной кирпичной пыли. Девушка вдруг заколебалась: на мгновение ей показалось, что из воды ей подмигнул глаз.

– Хватит таращиться! – Эспель потянула ее за руку, но Кара засопротивлялась, по-прежнему глядя туда, где заметила глаз. Эспель указала вверх по реке, где под Саутваркским мостом медленно тащилась баржа. По палубе сновали темные фигуры, останавливаясь, чтобы перегнуться через борт. – Тебя узнают.

– Они далеко, – возразила Кара.

– Это лицеловы, – пояснила Эспель, – промышляющие дешевыми сокровищами. Как думаешь, какое нужно зрение, чтобы заметить плавающую в реке ресничку? А если учесть, что они занимаются этим по ночам? Если они посмотрят наверх, то увидят тебя и разболтают всем своим друзьям, после чего нам придется пробираться к Безликим через полчища восторженных фанатов. Так что двигай.

Где могли, они держались узких пустынных переулков, из-за чего пришлось петлять по всей зазеркальной Квадратной Миле[9]. До́ма на этом месте находился финансовый центр города. Здесь же рестораны и сверхмодные бары соседствовали с пестрыми скальпельными, осаждаемыми детьми в спальных мешках. Кара вздрогнула, увидев их, слишком взволнованных, чтобы спать, болтающих и растирающих руки от холода.

Они бежали по набережной, решетчатая изнанка моста Блэкфрайерс мелькала у них над головами. На другом берегу реки светился рекламный щит Лотереи: зеркальная сестра Кары купала Лондон-за-Стеклом в своей улыбке двадцать четыре часа в сутки. Как и в ее родном городе, витые арки и опоры старого разрушенного железнодорожного моста стояли поодаль от воды, словно окаменевшие останки морского чудовища.

Они бежали, пока Карины ноги не заныли, и девушка не почувствовала слабые электрические удары, скачущие по предплечьям. Похожие ощущения она испытывала, когда их перекачивала. Потом они побежали снова.

Стекло и сталь сменились бетоном, а потом старыми краснокирпичными жилыми улицами. Граффити петляли и завивались по стенам, отслаивающиеся плакаты зазывали на рок-концерты, на порожках громоздился мусор. Постройки становились все страннее и искаженнее, на крышах и фронтонах запеклась выпавшая дождем кирпичная кладка. Им пришлось перепрыгивать через потеки застывшего раствора, выпиравшие на улицу.

– Не… сочти… за грубость, – задыхаясь, заметила Кара, – но… разве работа твоих… коллег не в том, чтобы… убирать эти… штуковины?

– Хорошие осадкотекторские бригады дороги… не то чтобы мы, лазы и лазки, не видели этого сами. – У Эспель дыхание не сбилось. – И этот район беден, как церковная крыса. При запросах Ист-Эндских особняков и при правительственных заказах районы вроде этого просто не могут нас себе позволить. Королевский район Кенсингтон и Челси, – пробормотала она, перепрыгивая груду раздробленных столбиков, – дом, милый гадский дом. Как здорово вернуться.

– Как… здесь… ездят… на машинах? – спросила Кара.

Эспель хватило дыхания на смех:

– На машинах? Ты шутишь? Мы едва можем позволить себе макияж. У нас и в помине нет никаких машин.

Препятствия стали выше, зазубренные кирпичные парапеты приходилось переползать. Эспель карабкалась с легкостью. Ее рубашка задралась, когда она потянулась к выступу, и Кара поймала себя на том, что смотрит, как работают мышцы на пояснице подруги. Зрелище завораживало. Кара вслепую потянулась к опоре, не желая отводить глаз от бледного овала открытой кожи. Вдруг девушка вспомнила, как Эспель смотрела, когда надевала на нее проволочное платье, и ее лицу стало жарко.

Кара почувствовала, что ее пальцы скользнули мимо опоры, за долю секунды до того, как перевернулся желудок. Она приземлилась на неэлегантную кучу у основания выступа, ответившего ручейком камушков, отскочивших от ее головы.

– Графиня! – сердито зашипела Эспель с вершины тороса. – Не зевай, а?

Густо покраснев, Кара поспешила отвести взгляд от верхолазки и обнаружила, что приземлилась не более чем в дюйме от стены.

«Не зевай, а?»

Здесь раствор казался неестественно гладким: тонкие, равномерно расположенные канавки бежали по нему, словно выгрызенные крошечными зубками.

– Подожди, что?.. Эс, они не могли упасть сами по себе. Здесь не обошлось без инструментов. Их… – она замешкалась, но потом сказала: – Их ведь специально сделали?

Скорчившаяся на вершине заноса Эспель ничего не ответила.

«У нас нет машин», – подумала Кара.

– Это заграждения, – наконец, поняла она.

Верхолазы, выросшие в этом бедном районе, сделали его недоступным для машин богачей… и не только для машин. Кара заметила кусок прута, торчащий из одного из кирпичных заносов, и вспомнила странных скакунов Рыцарей. На лошади эту улицу не одолеешь, даже на специально обученной.

– Тссс, – Эспель прижала палец к губам. – Понятия не имею, на что ты намекаешь… а даже если бы и имела, это было бы совершенно незаконно. – Но на ее симметричном лице появилась злая улыбка.

Вспышка памяти воскресила хронику Иракской войны: треск выстрелов на заднем плане, американцы, штурмующие дом за домом. Кара поняла, каким кошмаром обернулась бы попытка захватить эти улицы, и почувствовала восторженный трепет. Эспель и ее друзья втихаря превратили этот маленький уголок Лондона-за-Стеклом в крепость.

Выпавшая дождем архитектура нависала над ними, выгибаясь, словно пейзаж из детского кошмара. Эспель вела Кару под выступом скалоподобного эркера, когда перед ними обрушилась пылевая завеса.

– Погоди, – прошипела верхолазка, рукой преграждая Каре дорогу.

Блондинка, замерев, припала к земле: только глаза подергивались, словно у животного, прислушивающегося к хищнику. Кара почувствовала, как сердце пустилось вскачь. Она попыталась расслышать, понять смысл тихого шума ночного города.

Над головой что-то скреблось. Эспель медленно посмотрела вверх, Кара проследила за ее взглядом.

Более чем в пятидесяти футах над ними с края крыши свесились голые, розовые и мягкие на вид пальцы ног.

Эспель побледнела, и Кара едва успела подумать: «Что, наемные убийцы даже ботинок себе не могут позволить?», прежде чем тощая блондинка была такова, карабкаясь по фасаду дома с легкостью верхолазки. Вскоре ее скрыли гребни осадкотектуры. Не зная, что еще делать, Кара присела на корточки, глядя на подозрительные пальцы и прислушиваясь.

– Эй, – донесся до нее жизнерадостный голос Эспель. – Как жизнь?

Пальцы немедленно сдвинулись, решительно указывая в противоположную сторону от той, с какой говорила верхолазка.

– Все в порядке, – мягко проговорила Эспель.

Я не буду смотреть, если не хочешь.

Над пальцами раздался слабый сдавленный звук: возможно голос девушки.

«Она отвернулась, – поняла Кара. – Она не может прикрыть лицо – за это здесь можно и схлопотать, – но не хочет, чтобы Эспель его увидела».

– Что случилось? – Эспель говорила так тихо, что Кара едва могла расслышать.

Хозяйка ног зашмыгала носом.

– Продала, – прошептала она испуганным голосом, глухим от слез.

– Долги?

Тишина могла подразумевать кивок.

– Ростовщики? – Тьма просачивалась в голос Эспель, как кровь в воду. – Здесь? Скажи мне, кто, и я…

– Нет, – прошептала другая девушка. Слова казались зыбкими, словно она дрожала, но Кара не могла понять – от страха или от холода. – Просто… кожные налоги. Ма опоздала с уплатой, и я думала… думала, что могла бы помочь… – Она умолкла.

Потертые мыски ботинок Эспель появились рядом с пальцами на краю крыши.

– Дай угадаю, – сказала она. – Девчонки в школе не одобряют новый прикид?

Снова тишина, возможно, заполненная кивком.

– Ну, тогда они дуры.

Смешок сквозь слезы.

– Думаешь? – спросил голос над пальцами.

– Несомненно, – заверила верхолазка. – К черту их и что они думают. Это твое лицо. Не их – твое. Оно несет отпечаток выбора, который ты сделала. Гордись. Я бы гордилась.

– Правда? – голос хозяйки пальцев звучал так, словно она не подозревала, что подобное вообще возможно.

– Правда, – в тоне Эспель не промелькнуло ни тени сомнения. – Твоим выбором? Я бы гордилась, как никогда.

Они немного постояли в тишине. Кара смотрела, как пальцы кривятся от холода. Слышала стук зубов их хозяйки и смущенный смех. Пальцы скрылись из виду.

– Ну, – проговорила Эспель, – спрашиваю еще раз: что случилось?

– Ничего, – ответила девушка. Ее голос звучал почти застенчиво. – Просто любуюсь видом.

– Точно?

– Точно.

– Тогда ладно.

Кара услышала шуршание, посыпалось больше пыли, и Эспель снова появилась, по-крабьи перебравшись вниз на подоконник.

– Подожди… – раздался с крыши голос девушки. – То, как ты говоришь… ты, должно быть?.. Ты одна… одна из них?

– Ступай внутрь! – крикнула Эспель в ответ. – И поспи!

Верхолазка прыгнула с последних шести футов и приземлилась на корточки. Когда она выпрямилась, улыбка улетучилась с ее симметричного лица, от гнева сделавшегося темным, словно синяк.

– Что там стряслось? – не в силах удержаться, спросила Кара. – Что она продала?

– Бровь.

– Серьезно? – от удивления Кара чуть не рассмеялась, но сумела сдержаться. – Всего-то? Из-за какой-то брови она собралась… это натолкнуло ее на мысль о?.. – Она смерила взглядом щемяще пустое расстояние до крыши.

Эспель повернулась к Каре, и выражение ее лица стало жестче, чем когда она сжимала в руке нож.

– Ах, ты не считаешь, что этого достаточно? – прошипела она. – Должно быть, обладая всеми этими идеальными маленькими шрамиками, тяжело понять, что все, что у этой девушки было, – ее половина лица. Ей нужен каждый его кусочек. Ладно, она никогда бы не стала красавицей, однако она была нормальной. – Эспель медленно покачала головой. – Но не теперь. Теперь она страшненькая… вот что скажут гиены, которых она называла подругами. Она пала ниже их, а они больше не захотят с нею знаться. Ей достанутся слухи, ворчливые замечания и трусливые анонимные сообщения в Сети. – Губы Эспель брезгливо скривились. – Система в действии.

Кара моргнула.

– Я… я не понимаю, – призналась она.

Эспель посмотрела на нее чуть ли не с жалостью:

– Как ты думаешь, графиня, почему прикрывать лицо считается незаконным? – поинтересовалась она. – Они хотят, чтобы мы смотрели друг на друга, постоянно оценивали друг друга, ранжировали друг друга.

И мы все это делаем. – Блондинка пожала плечами, зло и беспомощно. – Полулицые не могут позволить себе отражения. Мы не можем видеть себя, как зеркалократы. Мы должны полагаться на глаза других людей, чтобы они сказали нам, чего мы сто́им. Они превратили каждую пару глаз в городе в свое оружие. Представь, что все эти глаза говорят сейчас бедной девушке. – Эспель мотнула головой в сторону крыши. – Что она ущербная, – выплюнула верхолазка. – Неполноценная. Представляю, как она будет чувствовать себя, каждый раз, видя рекламный щит с тобой, напоминающий, чего ей не хватает. Как ты думаешь, почему мы так ненавидим Лотерею? Каждый отпечатанный билет – это капитуляция: один из нас поднимает руки и говорит: «Я недостаточно хорош. Я уродлив и никчемен». – Ее голубые глаза жестко мерцали в ночи. – По сравнению с людьми вроде тебя.

«Люди вроде тебя». Кара отшатнулась от трех этих слов, как и всегда. Гнев обмотался вокруг ее горла, словно проволока. Ей хотелось протестовать, сказать: «Конечно, я знаю». Она горела желанием рассказать о шрамах, операциях и маскировочном макияже.

Вместо этого она проговорила:

– В Старом Городе, откуда я пришла, все иначе. Симметрия считается красивой.

– Слыхала, – буркнула Эспель. – И что?

– А то, что красота условна. Как придумают люди.

Эспель, ничуть не впечатлившись, фыркнула:

– То, что кто-то что-то придумал, не делает это ненастоящим.

– Знаю, – кивнула Кара. – Но то, что это истинно сейчас, не значит, что так будет всегда.

Мгновение Эспель пристально глядела на Кару, потом на ее губах заиграла усмешка. Она сняла с плеча сумку и дернула «молнию». Внутри оказались две черные толстовки и черные же хлопковые банданы.

Чуть покачнувшись, Кара вспомнила видео, которое показала ей Маргарет Кейс: две фигуры в капюшонах и вопящий бледный безлицый между ними. Бисеринки пота выступили между платком и головой.

– Осторожнее, графиня. Будешь продолжать в том же духе – запишут в революционерки.

Глава 24

Пробираясь в глубь отраженного города, они оставили дороги позади. Вокруг поднимались зазубренные каньоны пролившихся дождем кирпичей в десятки футов высотой. Девушки протискивались через узкие расселины и ползли по-пластунски по крошечным трещинам в кажущиеся тупики. Здесь не наблюдалось ни стекла, ни стали: в Лондоне не существовало аналога этому месту. Оно было только здесь.

Стены вокруг сжимались плотнее и поднимались выше, затмевая все, кроме узкой полоски неба, даже самые высокие ориентиры. Они изгибались над головой в почти органические кривые, словно пальцы одной руки, переплетающиеся с пальцами другой. Кладка выглядела грубой, но, как и в случае с заграждениями, явно рукотворной.

По шее Кары пробежала дрожь понимания. «Это лабиринт», – подумала она.

В сердце района трущоб, спрятанных в беспорядке полнейшего небрежения, верхолазы Псарни вырезали цитадель.

Кара задрала голову. По стенам над ними двигались темные очертания. Фигуры в капюшонах с легкостью пробирались по кирпичам, иногда вырисовываясь на фоне унылого блеска городского неба. Было слишком темно, чтобы разглядеть их глаза, но Кара чувствовала на себе обвиняющие взгляды.

Оглянувшись на них, Эспель кивнула, но ничего не сказала. Фигуры следили за ними во тьме, как слишком густые тени.

Эспель петляла. Она все поворачивала, и поворачивала, и поворачивала, пока, наконец, не остановилась в пустынном переулке. Блондинка робко выдохнула, а Кара услышала, как у них за спиной в переулок устремились люди. Хруст ботинок по гравию напоминал треск ломаемых костей.

– Эспель? – неуверенно окликнула Кара.

– Не сопротивляйся, Парва, – ответила Эспель, по-прежнему глядя в стену. – Так надо.

Жадные руки дотянулись до Кары сзади, вцепившись в запястья, и девушка вскрикнула, когда ее руки заломили за поясницу и связали скользкой веревкой. На лицо, закрывая мир, набросили попахивающую кислятиной ткань. Руки схватили ее под локти и под колени. Пульс затрепетал, когда девушку подняли в воздух.

«Контроль, Кара, – яростно подумала она. – Не теряй контроль».

Через ткань она услышала голос Эспель, твердо отдающий команду:

– Несите ее.

Люди, держащие Кару, побежали. Девушка не имела понятия, долго ли ее несли, но акробатические номера желудочного сока говорили о том, что резких поворотов было предостаточно. Ее захлестнула паника от беспомощности и множества рук, сковывающих движения.

Закрыв глаза – избыточный жест под капюшоном, – она сказала себе: «Это твой выбор, Кара. Они несут тебя туда, куда ты хочешь. Как на машине – никакой разницы…

Это все ты».

Наконец, тряска прекратилась, и Кару бесцеремонно свалили на пахнущую пылью землю. С нее стянули капюшон, и девушка заморгала, прочищая глаза. По телу пробежала знакомая дрожь: они пришли к Полю Сноса.

Несколько домов снесли, оставив большой двор, со всех сторон окруженный лабиринтом. Из земли, словно огрызки сгоревших посевов, торчал фундамент, и Кара попала в ловушку памяти: визг машин, кирпичные тела, разорванные челюстями экскаваторов. Веревки обвивали ее запястья, словно живые.

Встряхнувшись, она осмотрелась. Мусор оказался всего лишь мусором: холодной, безжизненной глиной.

Повсюду, взгромоздившись на кладку, словно стаи птиц-падальщиков, ряд над рядом, маячили облаченные в черное фигуры. Здесь, на открытом месте, оказалось светлее, и Кара смогла получше их разглядеть. На всех были капюшоны и закрывающие рты банданы. Они напомнили девушке толпу ребятни, время от времени кучкующейся у углового магазина на ее улице. Вот только она не могла вообразить, чтобы те сидели, как эти: дисциплинированно, тихо-смирно. На незаконно закрытых лицах виднелись только глаза.

Один из них лениво развалился на куче обломков, словно принц на троне отца. Сдвинувшись, он подался вперед, глядя на нее из-под капюшона. Кара различила под джемпером мощное тело. Его руки казались плотными и грубыми, словно от физического труда. Несколько взглядов метнулось к нему. «Наверное, это Гаррисон Крей».

Кара почувствовала покалывание в затылке. Этот человек приказал ее убить.

«Что ж, тогда можно и встать».

Со связанными руками об этом оказалось легче подумать, чем сделать, но никто не пытался ее остановить, и девушке удалось подняться. Крей тоже встал, одновременно с Карой, словно в этом месте без зеркал играл роль ее отражения. Ощущения оказались до странности сближающими.

Когда он заговорил, голос прозвучал на удивление молодо.

– Чего ты хочешь?

Простой вопрос. Ответ тоже получился простым.

– Я хочу, чтобы вы помогли мне найти Парву Хан, – сказала она.

Атмосфера во дворе изменилась. Послышалось озадаченное бормотание и обрывки смеха. Ткань банданы Крея немного сместилась, словно под нею зазмеилась улыбка. А потом зашевелился и он сам.

Крей подошел к Каре. Его рука двинулась, и левый глаз девушки внезапно ослеп: к глазнице прижался холодный металл. Потребовалась секунда, чтобы перефокусировать правый глаз и увидеть ствол пистолета, отходящий от слепого пятна, и бледные пальцы Крея, обхватившие рукоятку.

– Гаррисон! – встревоженно взвизгнула Эспель.

Даже закутанную в толстовку и косынку, Кара узнала ее, когда она шагнула вперед, протягивая руку.

– Что ты?..

– Все в порядке, Эспель! – крикнула ей Кара. – Если твой босс считает, что его пистолет – самое страшное из того, чем мне тыкали в глаза, он ошибается.

Слова, слетевшие с ее губ, не походили на ее собственные. Они бы больше подошли Бет, загнанной в угол, раненой и храброй: очередная не-совсем-она, за которой можно спрятаться.

Крей посмотрел на Кару. Его глаза оказались такими же бледно-голубыми, как у Эспель, только напоминали лед, а не небо.

– Все пойдет гораздо быстрее, если ты не будешь пытаться казаться смешной, – посоветовал он.

– Все пошло бы куда быстрее, если бы ты не пытался выглядеть суровым, – возразила Кара.

Крей фыркнул, всколыхнув бандану. Кара поняла: с этой банданой что-то не так. Ткань слишком плотно прилегала к коже.

– На свой роток не накинешь платок?

Прикусив восстановленную губу, Кара улыбнулась.

– Нравится? – поинтересовалась она. – Свежесработанный.

Большой палец Крея лег на курок пистолета, взводя его: элегантная демонстрация иссякающего терпения.

– Ты не хочешь этого делать, – Кара втиснула браваду под раздувающееся давление в груди. Девушка смутно осознавала, что уверенность – единственный козырь, которым она обладала. Она передала себя ему в руки, понимая, что Крей хочет ее смерти, и он хотел знать, почему.

– Чего ты хочешь? – спросил Безликий. Она дышала, пока ему было любопытно.

– Выстрел мне в лицо, – продолжила Кара, – не повредит ликвидационной стоимости?

– Что?

– Вы ведь этим занимаетесь? – спросила она. Страх так вскружил ей голову, что почти казался мужеством. – Забираете лица зеркалократов?

На ужасную долю секунды девушка подумала, что просчиталась. Она увидела, как костяшки Крея побледнели, и каждая ее мышца сжалась от мысли о пуле, прогрызающей глаза, входя в мозг.

Но никакой пули не последовало. Крей, напротив, опустил пистолет и сделал шаг назад.

– Ты слишком много сидишь в интернете, графиня, – сухо заметил он. – Он искажает твои представления о реальности. Джек! – позвал он через плечо. – Подойди и представься своей коллеге из высшего общества.

Долговязая фигура в зеленых армейских брюках неуверенно поднялась со своего насеста.

– Ты уверен, Гаррисон?

– Пока я не собираюсь отпускать ее миловидность живой, так что уверен. На здоровье.

Долговязый, немного спотыкаясь, подошел к ним. Его руки дрожали, когда он стянул капюшон с банданой.

Кара вздрогнула. Угловатое лицо юноши оказалось цельным и асимметричным, что всего пару дней назад показалось бы Каре нормальным. У него были рыжеватые волосы и нервная улыбка.

– Джек Вингборо, – представился он. – Третий граф Тафнелл-парка.

Он протянул было руку, но она зависла между ними, когда Кара многозначительно посмотрела через плечо на свои связанные запястья.

– Или, по крайней мере, был им, – заключил Джек.

Кара вспомнила видео, которое показала ей Кейс: кошмарный подвал, пустое лицо, лохмотья, безгубый рот. Ее горло пересохло.

– Тогда… тогда кто?.. – выдавила она.

– Мой младший брат, Саймон. – Губы графа сжались в жесткую линию. – Тетушка Мэгги не знает полумер.

Кара вздрогнула:

– Прости… Я не…

– Зеркалократы едва ли могли объявить, что я сбежал, дабы присоединиться к революции. Они должны были сделать две вещи. – Джек улыбнулся одной из тех улыбок, что состоят только из зубов и напряжения. – Объяснить мое исчезновение и наказать меня за него. Сняв Сая в своем маленьком фильме, они убили двух зайцев… не говоря уже о такой мелочи, что убрали нас обоих с дороги: теперь право наследования у семьи Кейс. О, я свистнул, сколько смог унести, но, уверен, в год выборов отцовские деньги придутся очень кстати.

«Младший брат», – подумала Кара, и что-то сжалось у нее в животе. Джек Вингборо сам казался подростком, угловатым и прыщавым. Сколько же было Саймону?

– Лотерея поддерживает эту систему, – тихо проговорила Эспель. – Систему, которая калечит детей, чтобы наказать родителей.

– И у этой системы твое лицо, – заметил Крей. – Напомни-ка, почему я не должен тебя убивать?

– Все просто, – Кара попыталась говорить со спокойствием, которого не испытывала. – Меня здесь нет.

Крей насмешливо тявкнул:

– Правда? А выглядишь, как она.

– Строго говоря, – возразила Кара, – это она выглядит, как я.

Холодные глаза слегка сузились. Крей не понимал. Он начал снова поднимать пистолет, когда Эспель еле слышно прошептала в ночи:

– Милосердная Матерь Зеркал… вот оно что.

– Что еще? – огрызнулся Крей.

– Парва Хан была левшой, – голос Эспель звучал так, словно ее изрядно трясло. – Готовясь к походу во дворец, я просмотрела все видео, которые удалось найти. Все автографы она давала левой рукой… но ты, – она обвиняющее указала на Кару, – ты правша.

– И?

– Посмотри на нее, Гаррисон! – велела Эспель. – Посмотри внимательно.

– О, я смотрю, – резко бросил Крей. – Я только и делаю, что смотрю на нее: по телику, в интернете, в поезде по дороге на чертову работу по утрам – каждую минуту каждого долбаного дня.

– Знаю, я тоже… потому и пропустила. Она настолько привычна, что ее уже и не видишь. Да и чего там видеть – в стольких-то шрамах. Но посмотри сейчас – посмотри на ее асимметрию.

Глаза Крея, не мигая, впились в Кару из-под капюшона, и она долгие секунды внушала ему увидеть.

– Маго, – наконец, прошептал он. – Да у тебя все наоборот.

По полю сноса прокатилось удивление. Дальние безликие вытянули шеи, чтобы посмотреть, взволнованно бормоча что-то про себя.

– Ты ведь ее? – Эспель подошла прямо к Каре. Голубые глаза блондинки расширились. – Ее зеркальная сестра… оригинал. Ты пришла через зеркало: не отразилась, а попала сюда физически. Как?.. – Она запнулась, не в состоянии даже сформулировать вопрос. – Просто как?

Кара уныло ответила:

– Не имеет значения…

– Как это не имеет… это же невозможно. Никто никогда не…

– Если бы «никогда» равнялось «не может», Эс, – проговорила Кара, – история бы остановилась.

– То, что это истинно сейчас, не значит, что так будет всегда? – в голосе Эспель слышалось удивление, и Кара ей улыбнулась.

Крей глядел на свой пистолет, словно на последнюю вещь в мире, которую понимал.

– Правильно ли до меня дошло, – тяжело вдохнув, начал он. – Парва Хан пропала, и ты, ее зеркальная сестра, каким-то образом прошла через зеркало, чтобы ее найти. Ты сдалась нам, и рассчитываешь, что я вместо того, чтобы поблагодарить за тупость своих врагов, всадить в тебя пару пуль и завалиться в паб праздновать, помог тебе найти Лицо Стеклянной Лотереи. Организации, не забудем, уничтожением которой я брежу каждую минуту бодрствования с тринадцати лет. Ты права, – добавил он, – не имеет значения, как. Я бы хотел узнать, с чего? С чего, во имя разбитого зеркала, мне это делать?

Кара облизала бугристые губы. Ее ход. Девушка сжала за спиной связанные руки.

– Чтобы уничтожить Лотерею, – сказала она, – тебе не надо убивать ее лицо. Только глаз. – Она выдерживала его тусклый взгляд, пока не поняла, что он понял.

– Убьешь меня – убьешь Парву, – продолжила она. – А они просто найдут другую девушку: исполосуют ее лицо, если почувствуют ностальгию, и кровавый цирк продолжится. Но у меня есть доступ к Глазу Гутиерра, незаменимой части механизма, благодаря которой работает вся система. – Кара кивнула на Эспель. – Она его видела и знает, что я могу его выкрасть. Помогите мне найти сестру, и, обещаю, они больше никогда не увидят Глаз. Нет Глаза – нет Двигателя. Нет Двигателя – и обещания Лотереи крошатся, словно черствый пирог.

Кара смотрела, как Крей борется с идеей. Все это казалось им надуманным, поняла она. Для него – для всех здесь – отражения вещей были самими вещами. Парва была Лотереей. Для него оказалось невероятно трудно посмотреть на ситуацию под другим углом.

Наконец, он заговорил:

– Твоя поддельная графиня – настоящая находка, сестренка, – сообщил он Эспель. Крей кивнул через плечо Кары, и девушка почувствовала, как между запястий скользит металл. Оковы спали, и руки взорвались булавками и иголками.

– Добро пожаловать в Революцию.

Глава 25

Собрание тихо-мирно распустили. Безликие стянули капюшоны и банданы. Лишившись маскировки, они оказались разноплеменной группой полулицых с разной степенью модификации и даже нескольких зеркалократов. Кара смотрела на них в замешательстве, удивляясь, почему люди, так явно стремящиеся скрыть свою личность, с такой охотой сбрасывают маски, по-прежнему находясь друг у друга на виду.

«Но они использовали настоящие имена, – поняла девушка. – Они уже знают, кто есть кто. Им нет нужды скрываться друг от друга».

Кара уловила, как они молча переглядываются, спеша в лабиринт: прищуренные глаза, румянец, смущенно отведенные взгляды, а потом поняла.

«Постоянно оценивают друг друга, – вспомнила она слова Эспель. – Ранжируют. Полагаются на глаза других людей». Их воспитали на иерархии зеркалократов, и подобный тип мышления оказался прилипчивей, чем смола. Они ничего не могли с этим поделать. То, что они прикрывали лица, было не просто безыдейным жестом бунта; это помогало им игнорировать впитанную с молоком матери привычку судить друг друга по внешности.

Дело не в анонимности, а в равенстве. Гаррисон Крей последним расстался со своей маскировкой. Кара отпрянула, вскрикнув от удивления. Ниже глаз у него не оказалось лица – просто чистая пергаментная кожа. Ноздрями служили овальные отверстия, не выдающиеся над лицом. Там, где следовало находиться рту, зияла вспоротая кожа с подшитыми, словно наметанные брючины, краями. Обе стороны импровизированных губ симметрично сгибались по серебряному шву, когда он дышал. Крей поглядел на Кару: голубые глаза стали суровыми, жесткими. Набравшись решимости, Кара встретила его взгляд, словно в нем не было ничего необычного, хотя и почувствовала, как атмосфера охладела: остальные Безликие не могли поднять взгляд на бледную симметричную пустоту. Даже Эспель уткнула взгляд в противоположном направлении.

На секунду Каре показалось, что Крей заговорит, но он просто отвернулся и зашагал прочь.

За несколько минут террористы покинули свое логово, словно вода, просочившаяся в щели лабиринта. Остались только Кара, Эспель и Джек Вингборо. Аристократ-ренегат вытащил из заднего кармана что-то скользкое, сверкающее в тусклом свете.

Удостоверившись, что Кара наблюдает за ним, он приложил это к левой стороне лица, а затем, совершив пару магических пассов, прошептал:

– Та-дам!

Кара вытаращилась. Его черты стали симметричными: появился даже серебряный шов, идущий по центру лица.

– Вы просто… это… это Пэ-О? – недоверчиво прошептала она в ответ. Дергающееся тело Гарри Блайта тревожно промелькнуло у нее перед глазами.

– Маго, нет! – испуганно воскликнул Джек. – Я сопереживаю, но не готов сам это переживать. – Он бросил виноватый взгляд на Эспель, стоящую, прислонившись к стене, заложив руки за спину. – Прости, Эс.

– Все путем, шикарный ты кретин. Я тебя не виню, – рассеянно проговорила Эспель, не отрывая взгляда от Кары.

– Смотри: это не отражение, – Джек наклонился к Каре, поддев шов на лбу ногтем. Полумаска, тонкая, словно луковая кожура, отвалилась, снова открывая асимметричные черты парня. По ее краю шел шов. Когда она полностью снялась, Кара увидела, что маска состояла из прозрачной пленки, помутневшей до непрозрачности в тех местах, где правая сторона лица Джека не вполне соответствовала левой. Изменения казались небольшими, но поразительно, что они полностью изменили его лицо. Походило на ее камуфляжный макияж, только бесконечно более тонкий: искажающий черты, чтобы дать парню возможность походить на «нормального».

– Безусловно, это адски незаконно, – сказал он, – поскольку единственные реальные покупатели – зеркалократы в бегах. Как правило, от собственного правительства. У большинства они накрепко связаны с кожей – так безопаснее, и не отвалятся при всем честном народе. – Его голос стал чуть суше. – Но я…

Кара поняла. Он еще не оставил надежду когда-нибудь снова стать красивым.

– Удачи, – третий граф Тафнелл-парка похлопал Кару по плечу и побежал прочь по туннелю.

Эспель повела Кару обратно в лабиринт. Только когда они вышли на тихий переулок, не более десяти минут и трех поворотов спустя, Кара поняла, как замысловат маршрут, выбранный верхолазкой. Бесконечные тропинки щебневого лабиринта располагались на крошечном пространстве – иллюзия безграничности.

Они выдыхали серебристые облачка, отступив на испещренный льдом асфальт.

– Эспель, – наконец окликнула Кара.

– Что? – Подруга даже на нее не взглянула.

– Что случилось с лицом Крея?

– Кожные налоги перед выборами десять лет назад.

– Они?.. – Кара обнаружила, что заикается, хотя не думала, что правительство Лондона-за-Стеклом способно еще чем-то ее шокировать. – Они забрали его лицо в качестве налога?

Эспель фыркнула.

– Не совсем. Перед выборами всегда растут тарифы… забавно, ведь голосование проходит в соответствии с зарегистрированными чертами. Семья Крея не могла собрать средства, а он был тринадцатилетним глупцом, думавшим, что может им помочь. – Кара видела застывший в холодном свете фонаря подбородок верхолазки. – Он ворвался во дворец маркиза Финсбери, ища, что бы умыкнуть… Его светлость позволил Рыцарькам «угощаться»: забрать у него все, что им пожелалось. Крею еще повезло, что ему оставили глаза.

«Семья, – подумала Кара. – Он думал, что может им помочь».

– Он назвал тебя сестренкой, – сказала она.

– Да, – ответила Эспель. – Я бы хотела, чтобы он этого не делал.

«Это твое лицо, не их. Оно несет отпечаток выбора, который ты сделала. Гордись. Я бы гордилась».

– Эспель…

– Да?

– Ты мне нравишься, – сообщила Кара. – Я говорю об этом, потому что из-за лжи, связывания рук и попытки зарезать меня у тебя могло сложиться другое впечатление.

Ледяной ветер прорезал улицу, и Эспель подняла воротник.

– Пойдем, – коротко ответила она. – Путь неблизкий, а вернуться нужно до рассвета.

Они пустились в бег с препятствиями по искаженным тротуарам. Каре стало легче. У нее нашлись союзники. Она не одна, и это подстегивало. Девушка обнаружила, что ей нравится твердое и успокаивающее ощущение города под ладонями. Воздух стал таким холодным, что казался неповоротливым, словно замерзающая вода, и она наслаждалась тем, как горели щеки, когда тело его прорезало. Когда они проходили мимо углового магазина с поднятыми жалюзи, их облаяла собака. Кара посмотрела на небо. Луна, бледный тонкий серп, все еще висела высоко, и… Девушку вдруг накрыла настолько сильная волна инобытности, что она даже сбилась с ритма и затормозила. Она стояла, уперев руки в колени, наполовину дрожа и пытаясь не смеяться.

– Что с тобой? – подбежав к Каре, поинтересовалась Эспель.

– Ох, ничего особенного, – выдохнула та. – Просто… луна…

Эспель наморщила лоб:

– А что с луной?

– Она неправильная.

Эспель прищурилась, глядя на небо.

– Да нет. Нормальная.

– В смысле, неправильная по сравнению с той, которая дома.

– И это смешно?

– Несомненно, – Кара пыталась унять сбившееся дыхание. – Чертовски смешно.

– Надеюсь, тебе будет так же смешно, когда они порежут тебя на куски, что определенно произойдет, если мы не вернемся в… – верхолазка не договорила, а очень тихо пошла, по-кошачьи закинув голову и глядя в небо. Фонарь подсветил ее лицо оранжевым. Из-за симметрии блондинка выглядела поразительно красивой. Кара проследила за ее взглядом. Луна исчезла, и густые тучи с невероятной скоростью затягивали небо.

– Что?..

Ветер усилился до звука, похожего на предсмертный стон. Красная пыль дунула в глаза, они заслезились. Кара почувствовала, как гравиевый порошок стекает по загривку. Вдохнув, она закашлялась от затхлого запаха цемента.

– Дерьмовое дерьмо, – выругалась Эспель. – Погодосмен. Бежим!

Она потащила Кару по улице под крики ветра, вздымавшего завитки молотых кирпичей.

Кара бежала почти наугад – приходилось, – стоило чуть шире приоткрыть глаза, как их тут же заволакивало жгучими слезами. Она понятия не имела, как ориентируется Эспель, торопливо тащившая ее через капоты машин, стены и заборы.

– Куда мы? – Каре пришлось отплюнуть кирпичную пыль, чтобы выговорить вопрос. Они двигались не туда, откуда, как она помнила, пришли.

– Надо найти укрытие! – крикнула в ответ Эспель. – Перед… – она не договорила и уверенно потащила Кару направо. Что-то обрушилось туда, где она только что стояла, и врезалось в асфальт под ногами.

– …этим, – закончила подруга. Кара заглянула за нее. Через прищуренные глаза она едва успела разглядеть камень размером с кулак.

– Иди передо мной! – распорядилась Эспель. Кара почувствовала, как верхолазка подошла к ней сзади, достаточно близко, чтобы ее дыхание обжигало шею через платок. Чувствовала, как одна рука подруги слегка прижалась к ребрам, вторая – к бедру.

– Беги, – прошипела Эспель ей на ухо, – туда, куда я тебя направлю.

Кара наполовину бежала, наполовину петляла через разломанные улицы, вдыхая облака кроваво-кирпичной пыли. Маленькие камешки отскакивали от головы, стуча по костяшкам; она плюнула от боли, но не споткнулась. Толчок в бок, и она отреагировала, бездумно заворачивая налево. Тяжелый кусок кирпича рухнул рядом с нею. Через мгновение Кара почувствовала рывок назад и поменяла направление. Она скорее ощутила, чем увидела удар, от которого увернулась. Кара бежала, а Эспель бежала за нею, направляя быстрыми шагами, прерывающимся дыханием, словно ее собственный дух-хранитель. Паника захлестнула Кару: она не контролировала положение, не знала, какой шаг последует за предыдущим. Она чуть не запнулась, но Эспель придержала ее за спину, и девушка, пошатнувшись, продолжила бежать.

Она заставила себя уступить прикосновениям Эспель, заставила себя доверять. Почувствовала, как паника перерастает во что-то другое, в первобытную сосредоточенность, заставившую кровь биться, а ноги – самим течь над землей. Ею завладел острый инстинкт – пережить это.

На долю секунды ей показалось, что в завывании ветра она услышала шепот: «Я буду».

Земля под ногами выровнялась, но они скользили и сползали по осыпающемуся облаком гравию.

Они могли бежать по переулкам или мчаться по главной улице, Кара никак не могла понять, как они продирались сквозь непрозрачный воздух. Кирпичи на земле хрустели, словно предвестники сломанных костей.

Кара никогда не бегала так быстро, даже в тисках Проволочной Госпожи. Булавки и иголки жалили и пронзали мышцы, но она, стиснув зубы, гнала себя дальше. Девушка чувствовала, что спотыкается, замедляется; стоит только на секунду замешкаться, и она упадет. Сквозь кирпичную дымку просвечивали огни: окна или, может быть, фары. Эспель толкнула ее к ним и, когда девушки подбежали ближе, во тьме проступила темная арка.

Дверь! Кара бросилась к ней. Ногу пронзила боль, когда она прижалась к ступеньке. На мгновение Кара подлетела, потом ударилась об пол с болезненным стуком. Все почернело. Девушка попыталась подняться, но мышцы больше не слушались. Нервные окончания как будто замкнулись и искрили. Она зажмурилась, ожидая сокрушительного падения кирпичей, но ничего не произошло. Пол под нею оказался гладким и холодным. Несколько долгих секунд она просто лежала. Кара чувствовала, что Эспель лежит рядом, очень горячая по сравнению с холодным ночным воздухом, и инстинктивно теснее прижалась к ней, ощущая вдохи и выдохи верхолазки. Какое же это блаженство – просто быть живой! Она бы могла проваляться там целую вечность с девушкой, протащившей ее сквозь бурю. Ей потребовалось немало времени, чтобы заметить, что буря стихла. Рядом раздавалось бормотание и хихиканье.

– Пожалуйста, подождите, – загремел голос над нею. Отголоски потрескивания громкоговорителей очертили границы обширного пространства. – Буря оборвала провода. Если вы еще немного побудете там, где находитесь, мы все восстановим.

Эспель зашевелилась, и через мгновение в воротник Кары вцепилась рука и потянула. Она подавила визг облегчения, когда ее ноги разогнулись.

– Темнота нам на руку, – пробормотала Эспель Каре на ухо. – Давай-ка быстрее убираться, пока они не включили аварийку.

Кара позволила оттащить себя в сторону, шаря в темноте. Она нашла руками стену и постукивала по ней, пока не подобралась к двери. Внезапно на нее обрушился острый резкий запах хлорки и мочи.

– Проходи, – прошептала Эспель, – и не показывайся на глаза.

«Кто здесь что разглядит?» – подумала Кара, но повиновалась. Туфли чуть ли не буксовали по скользкому полу. Что-то грубо ткнулось в спину.

– Где мы? – прошипела она.

– Сейчас, в полночь? – натянуто переспросила Эспель. – В Иммиграционном центре на юго-западе.

– В Иммиграционном чем?

Раздался гулкий удар, и ослепительная темнота сменилась ослепительно-белым неоновым светом.

Кара прищурилась, глаза привыкли, а потом, узнав, расширились:

– Черт возьми, – выдохнула она. – Вокзал Виктория.

Глава 26

Они выглядывали из-за двери мужского туалета на первой платформе. Жесткая штуковина, упершаяся в спину, оказалась перекладиной турникета. Над ними раскинулась огромная крыша из стекла и металла, сморщенная и сложенная, словно промышленное оригами. Платформы оказались пусты, и Кара видела траншеи путей через открытые турникеты в вестибюле. Девушка разглядела отзеркаленные логотипы «Бургер Кинга» и «Маркса и Спенсера», хотя свет был выключен, а жалюзи опущены.

Кара почувствовала краткий укол узнавания. «Должно быть, ностальгия по торговым маркам Старого Города», – с кривой усмешкой подумала она, а затем озадаченно нахмурилась. Прямо за турникетами по центру зала ожидания тянулся ряд кабинок. Фигуры в форме сидели за оргстеклом, барабаня пальцами и переговариваясь. Время от времени раздавался нервный смех. Рядом с каждой кабинкой стояла зеленая холщовая раскладушка. Врачи в белых халатах сидели, притоптывая каблуками, покусывая ногти и тревожно поглядывая в сторону путей. Невдалеке туда-сюда бродили Рыцари в черных доспехах, сжимая и разжимая руки на рукоятках автоматов.

Все это выглядело чем-то средним между пограничным контрольно-пропускным пунктом и полевым госпиталем… и все, казалось, чего-то ждали.

– Эспель, – прошептала Кара. – Дома я прохожу через Викторию каждую неделю. Почему же я не видела отражения этого маленького цирка в витрине или типа того?

– Днем это обычный вокзал, – пробормотала в ответ Эспель. – Пограничные пункты устанавливаются только по ночам, во время большого притока. Нам невероятно повезло, что мы пробрались внутрь. – Ее голос звучал удивленно, даже недоверчиво. – После всех этих нападений здесь должно тереться гораздо больше рыцарьков… особенно сегодня вечером.

– Почему сего…

Ее оборвал визг тормозов и скрежет стальных колес об рельсы. Одинокий паровоз, черный, с ярко горящей фарой, медленно подошел к перрону, таща за собой единственный вагон без окон.

Знак Рыцарей – белый шахматный конь – резко выделялся на полированном черном металле. Поезд оказался обшит бронированными пластинами и напоминал тюрьму на колесах.

Контрольно-пропускной пункт ожил. Врачи готовили капельницы и проверяли хирургические инструменты, Рыцари потрусили нестройными рядами навстречу сбавляющему ход составу, образуя полукруг вокруг единственных дверей, когда тот затормозил, и замерли, немного пригнувшись, с оружием наготове. Их забрала были опущены, и Кара не могла видеть лиц, но даже очертания почему-то страшили.

– Новоприбывшие, – напряженно прошептала Эспель.

Гидравлика зашипела, и двери разъехались в стороны. Кара инстинктивно дернулась от звука, потом попыталась заглянуть между затянутыми в черную броню телами, разглядеть, что же такого опасного там могло быть. Мягкие снежинки кирпичной пыли просыпались на нее, когда пальцы Эспель крепче уцепились за край двери.

– Когда полулицые отражаются в первый раз, патрульные рыцарьки сгребают их и держат в лагерях, чтобы их никто не видел. Они – лишь половина того, кем были: половина старых воспоминаний и умений. Все растеряны, напуганы. Пока их не обработают на границе, официально они не имеют права въезжать. Поезда приезжают в лагеря по ночам и привозят их.

Что-то шевельнулось внутри поезда, но плечевая пластина Рыцаря закрыла Каре обзор, и девушке пришлось сдвинуться, чтобы лучше разглядеть. Фигура вышла из вагона, и в Карином горле горько смешались облегчение и разочарование. Человек опустил голову, ставя ноги с крайней, но не чрезмерной осторожностью того, за кем наблюдают взвинченные люди с оружием.

– В чем проблема? – прошипела Кара. – Почему так важно, чтобы их никто не увидел?

– Папа?

Когда из вагона раздался высокий испуганный голос, мужчина в коричневом костюме оглянулся, открыв левую сторону головы. Точно посередине лица, где у Эспель шел шов, его черты просто заканчивались. За правой ноздрей нос резко переходил в словно бы отрезанное бритвой тесто, там же обрывался и рот.

Левая сторона лица мужчины оказалась бледнее, чем у манекена в витрине магазина: грубый полуовал кожи под мокрыми от пота волосами. Рыцари оттеснили его, не трогая, взяв в кольцо стволами автоматов, словно боялись, что он сорвется и на кого-нибудь нападет.

Пальцы Эспель дрожали у губ. Нахмурившись, Кара осторожно отвела их и, взглянув на свою спутницу, спросила:

– Что?

Эспель не ответила. Она пристально таращилась в пол.

– Что такое? – прошептала Кара. – Почему они так грубы с ними?

– Они уродливые. – Подбородок Эспель выпятился так, словно она боролась с каким-то мятежным инстинктом. – Такие пустые… откровенно неполно-ценные.

Кара вспомнила, что даже Безликие отвернулись, когда Крей открыл зияющую пустоту своего лица. Они находили это отсутствие, этот недостаток черт таким безобразным. Рыцари же даже не пытались изображать самообладание, свойственное членам мятежной группировки. Девушка видела страх перед новыми иммигрантами в их позах, слышала его в скупых приказах.

Под пристальными взглядами Рыцарей из вагона вышли и другие пассажиры: немолодая женщина с обесцвеченными волосами и в крошечной юбке, парнишка в мешковатом спортивном костюме и бейсболке, ребенок помладше в школьной форме – мужчина в твидовом костюме отбежал назад и обнял его, – женщина в деловом костюме и прочие – в общей сложности около пары дюжин. Все их лица обрывались на полпути. Они озирались, разинув половинчатые рты, пока Рыцари гнали их к контрольно-пропускному пункту. У женщины с обесцвеченными волосами оказалась пудреница, и ее единственный глаз отчаянно пялился в нее, тщетно пытаясь найти отражение.

Первый иммигрант уже достиг контрольно-пропускного пункта, и Кара увидела, как он в замешательстве затряс головой, умоляюще подняв руки. За оргстеклом пограничный чиновник пристально глядел за его плечо, записывая сведения, а потом коротко кивнул. Рыцарь махнул оружием, указывая мужчине на одну из раскладушек, и тот рухнул на холст, позволив закрепить свои конечности кожаными ремнями.

Паучок тревоги пробежал по Кариной спине.

– Эспель, что они делают?

Верхолазка поглядела на нее, и Кара увидела, как в бледных глазах блондинки борются вина, облегчение и ужас.

– Подчиняются закону, – прошептала она. Ее пальцы рассеянно щупали искусственную правую сторону лица. Ее Пэ-О.

В Кариной голове вспыхнуло непрошенное воспоминание: пьяная Эспель, сидящая в ее позаимствованных дворцовых покоях. «Мой Пэ-О, может быть, и не очень, но он делает свое дело: благодаря ему я легальна». Кара вдруг поняла, для чего здесь врачи.

«Пластика, – услышала она звон в голове, – косметика, торжество эстетики…»

Присев рядом с раскладушкой, молодой доктор натянул хирургические перчатки резким четким движением человека, не позволяющего себе испытывать чувства. Глаз лежавшего на раскладушке мужчины в коричневом костюме судорожно метался от лица доктора к его рукам, когда тот выбил пузырьки воздуха из иглы и завел ее за ухо пациента. Мышцы на полулице мужчины тут же сковало параличом, глаз закатился, вперившись в половинчатый нос. Когда доктор сдвинулся, чтобы покопаться в аптечке, Кара увидела на нижней губе мужчины в коричневом костюме проблески слюны.

– Папа! – закричал мальчик в школьной форме. Страх прозвучал странно полым, вылетев из половинчатого рта. Он бросился вперед, но затянутая в черную броню рука поймала его за талию.

Вытащив из аптечки что-то плоское, доктор содрал пластиковую упаковку. Высунувшись, чтобы рассмотреть получше, Кара почувствовала, как от ужаса сжимается сердце.

Полуовал, сделанный из какой-то ткани; эластичный, словно тонкая резина, но слабо сияющий, как потускневшая сталь. Металл чиркнул по бетону, и Кара подскочила, чуть не выругавшись. Мужчина на раскладушке забился, его конечности задергались, а вот лицо осталось невыразительным. Ему удалось лишь на дюйм сдвинуть кровать. Доктор махнул рукой, и двое Рыцарей снова пригвоздили пациента к раскладушке. Кара услышала низкий булькающий звук – у крика ужаса, зажатого в груди, не было губ, способных придать ему форму, но мужчина не мог отвернуться, не мог даже отвести глаз, чтобы не смотреть, как врач плотно прижимает серебристую полумаску к правой части его лица.

Хирург вытащил из кармана странный инструмент и стремительно прошелся им по центру лица пациента. Воздух огласили резкие щелчки, и когда доктор отодвинулся, Кара увидела аккуратные металлические стежки, делящие мужчину пополам от линии волос до подбородка, соединяя металлическую маску с кожей.

А потом металл на лице мужчины задвигался. По его поверхности пробежала рябь, словно ветерок над прудом. Металл растянулся и искривился, приобретая новый рельеф, сжимаясь и стягиваясь в некоторых местах и провисая и утолщаясь в других. Он выпятился на переносице мужчины и вскрылся, словно рубец, продолжая линию рта. На месте глазной впадины провалилась воронка.

Цвет проступил, только когда сформировались очертания: он клубился, словно чернила в воде, завихряясь, пока не осел, и мужчина на раскладушке не стал совершенно, безупречно симметричным. Новый глаз моргнул и заворочался в новой глазнице, а потом яростно уставился через границу из стальных стежков на своего соперника. Левая рука мужчины, удерживаемая кожаной манжетой, сжалась в кулак.

– Давай! – рявкнул хирург. Один из прислуживающих Рыцарей схватил пациента за голову и грубо повернул ее в сторону. Доктор всадил еще один шприц за левое ухо. На мгновение Кара увидела, как глаз Пэ-О расширился от негодования и боли, как в нем разгорелась паника, попытка удержать только-только обретенное сознание, но потом веко скользнуло на него, словно неизбежный закат. Мужчина на раскладушке моргнул и вздрогнул, его глаза снова открылись, теперь двигаясь синхронно. Держащие пациента охранники заметно расслабились и принялись развязывать путы. Врач осторожно промокнул сшитый лоб носовым платком.

Но Кара могла думать только о втором злобном разуме, о миге его бодрствования и свирепой ненависти во взгляде. На ум пришли нежданные образы: злобные завитки, колючки, плотоядно поблескивающие, словно стальные шипы, хлещущие по лицу, чужеродные хищные мысли, просачивающиеся в голову. И почему-то в тот миг блестящий металл проволоки стал также и металлом стежков – тех, что шли посередине лица новоприбывшего мужчины, Эспель и Гарри Блайта на полу зала суда, слабо брыкавшегося, удушаемого сознанием паразита.

Паразит.

– Папа! – в голосе мальчика прозвучало такое облегчение, когда он увидел, что отец встает. Врач посмотрел на него, пожал плечами и кивнул Рыцарю, позволившему мальчику подбежать к раскладушке. Доктор уже вытащил из аптечки еще одну полумаску.

Кара представила, как маска наползет и вдавится в кожу малыша. Паразит. Слово вцепилось в ее горло и сжало. Карины мышцы сократились вполне осознанно; она решила бежать.

– Прекратите! – ее вопль усилился эхом. – Вы не можете!

Девушка понеслась по платформе в сторону ворот. Бронированная фигура крутанулась на ее крик, винтовка уже лежала на плече. Раздался треск, и яркий язык дульного пламени осветил воздух. В полуметре от Кариного лица стена плюнула гранитной крошкой. Второй Рыцарь оттолкнул оружие, рявкнув первому прекратить огонь. Кара не сбавила темп. Сзади стремительно барабанили шаги: за подругой, матерясь, бежала Эспель.

Кара ринулась через открытый турникет с протянутой рукой.

– Прекратите! – невнятно выкрикнула она, шатко остановившись посередине толпы Рыцарей, врачей и ошеломленных полулицых иммигрантов. Она безнадежно пыталась как следует вдохнуть, чтобы говорить. – Вы… вы… не можете… – выдохнула она.

Мальчик и нависший над ним хирург уставились на нее. Отсюда Кара ясно разглядела слова «ПЕРЕВЕРНУТОЕ ОТРАЖЕНИЕ (20)» на аптечке доктора.

– Г-г-графиня Хан? – Рыцарь-офицер с серебряными шевронами на плече осторожно встал между врачом и Кариными протянутыми дрожащими пальцами. Он снял шлем. Его седое почти симметричное лицо выражало недоверие.

– Что… Простите, мэм, но что вы здесь делаете? И кто это?

Кара посмотрела через плечо. В футе от нее стояла Эспель. Она бросила на Кару убийственный взгляд из-под светлой челки, означавший «Какого черта ты вытворяешь?».

Кара не знала; единственное, что она понимала: мысль о прошивке этого мальчика разрывала ей сердце.

– Вы не можете пришить к нему эту штуку, – она заикалась. – Я не хочу… Я… – Девушка запнулась, а потом поняла, что существует только одна вещь на свете, которую она может сказать. – Я – Лицо Зеркальной Лотереи, и я вам не позволяю.

– Мэм? – Озадаченный и более чем взбешенный тем, что волею судьбы посреди операции на него свалилась чокнутая знаменитость, Рыцарь-офицер наморщил лоб. – Извините, что?

– Вы не можете.

– Но мы должны.

– Вы не можете.

– Извините, миледи, но это закон.

– Вы не можете, – невозмутимо повторила Кара, задрав подбородок, словно оружие. В ее распоряжении были лишь лицо и имя.

Стволы винтовок Рыцарей начали подергиваться, словно морды хищников. Затянутые в черную броню мужчины слегка сместились, неуловимо и неспешно становясь между Карой и полулицым мальчиком на раскладушке.

– Извините, мэм, – сказал офицер, а потом добавил: – Понимаю, ваши недавние переживания, вероятно, были… травмирующими, но мне придется попросить сержанта Прайса сопроводить вас и вашу компаньонку, – он мельком взглянул на Эспель. Рыцарь говорил медленно, улыбаясь ей какой-то лихорадочной сочувственной улыбкой, сгодившейся бы для престарелой леди, беседующей со своими петуньями.

«Нет, – подумала Кара, – нет, ты не можешь записать меня в сумасшедшие. Если ты думаешь, что я сумасшедшая, мы никуда не придем. Но в таком случае… – она облизнула пересохшие губы, продумывая свое поведение, глядя на черные шлемы, и поняла, что каждый из них скрывает сшитое лицо, – …за кого еще тебе меня принимать?»

– Миледи, – сержант, названный офицером, грузный Рыцарь с панцирем, изогнутым, чтобы вместить объемное пузо, шагнул вперед и предложил ей руку. – Пройдемте со мной, пожалуйста…

Снаружи грянул гром, и на крышу с грохотом обрушились кирпичи. Кара почувствовала себя загнанным в угол животным. Она не могла позволить этому случиться, но и не могла придумать, как это остановить.

Сержант снял шлем, открывая довольно добродушное лицо. Правую щеку украшало несколько дорогущих веснушек.

– Если вы просто пойдете со мной, мэм, мы отвезем вас обратно во дворец, когда буря утихнет.

Очередной раскат грома потряс небо, а заодно и всю станцию. Казалось, содрогнулся даже пол…

Нет, не показалось. Содрогнулся.

Бетон дрожал у них под ногами, и не перестал, даже когда гром стих. Кара почувствовала, как застучали ее зубы, а она сама зашаталась. Рыцари и иммигранты пытались удержать равновесие, глядя под ноги с недоуменным испугом. Горло Кары сжалось. Что бы ни происходило, они тоже этого не понимали.

Пол задрожал, как кожа барабана. Рябь перешла на полированную поверхность, искажая ее в почти неузнаваемые формы.

Сержант переводил винтовку вслед за возмущениями.

– Что?.. – пробормотал он, когда перед ним предстало очертание. – Что, во имя Маго?..

Дробя камень, словно воду, наружу прорвалась серая рука, испещренная цементной осыпью, и схватила сержанта за лодыжку. Взревев, он спазматически нажал на курок и с оглушительным грохотом разрядил обойму в пол между своими ногами.

Подскочив от шума, Кара потеряла равновесие, и удар об пол сотряс позвоночник, когда она упала.

Оказавшись внизу, девушка увидела обломки, выбитые пулями с поверхности гранитных плиток. Глубже они не прошли.

Кара моргнула, тут же начав задыхаться. Серая рука исчезла. На мгновение девушка подумала, что ей показалось… что сержанту показалось; что они оба пали жертвами вызванного ураганом психоза.

Но тут сержант закричал.

– О, Маго, о, Матерь Зеркал! – отчаянно завопил он. – Моя нога!

Нога до голени ушла в твердый бетон.

– О, Маго, вес… – симметричное лицо Рыцаря совершенно обескровило, губы покрыли брызги слюны. – Я чувствую, как он дробит… Как он дробит мою ногу…

– Все будет хорошо, Прайс, – испуганный голос офицера не обнадеживал. – Мы тебя вытащим. Мы… эээ… мы… – он возился с рацией.

Сержант снова завыл от боли, и Кара вздрогнула, но ее жалость превратилась в ужас, когда пол зарябил в дюйме от ее лица.

Она вскочила на ноги. Рыцари, Эспель, врачи и иммигранты сбились в тесную кучу вокруг нее и сержанта. От запаха пота девушку замутило.

В промежутках между телами Кара увидела очертания, плавающие под поверхностью пола, – непринужденно, словно рыщущие лучи, они описали хищный круг вокруг зажатой толпы. Сержант стонал.

– Всем стоять совершенно неподвижно, – приказал офицер. – Просто не двигайтесь. – Он нащупал рацию. – Управление, это Юго-Западная Пограничная Команда, прием.

– Говорите, Юго-Западная.

– Управление, мы атакованы, повторяю, атакованы. Срочно пришлите подкрепление.

– В просьбе отказано, Юго-Западная. Ураган слишком силен. Дождитесь ослабления.

– Управление, понятия не имею, откуда, но у нас здесь Лицо Стеклянной Лотереи. Немедленно пришлите подкрепление!

На том конце явно колебались, затем раздалось:

– Держитесь.

Сержант уже лихорадочно бормотал. Стоящий рядом с Карой иммигрант в коричневом костюме задрожал. Его глаза метнулись от пола к отраженному сыну, затем к темной арке, ведущей прямо на улицу, и обратно. Его отраженное лицо болезненно исказилось от страха.

– Мы не можем, – прошептал он.

Схватив своего мальчика за талию, он поднял его одной рукой и с испуганным воем бросился к открытому выходу с вокзала.

Кара считала его шаги по отголоскам, которые они отбрасывали в тишину.

Мужчина успел сделать пять, прежде чем существо нанесло удар.

Пробив пол с тошнотворным изяществом, оно подпрыгнуло; на спину бегущего упала тень. Существо оказалось антропоморфным, голым и скелето-образным, обтянутым бетонной кожей, обтекающей его, словно жидкость. Лицо с ввалившимися щеками походило на череп. Чудовище тихо завыло, вцепляясь длинными кривыми пальцами в плечи мужчины, и повалило его, словно леопард, вцепившийся в жертву. Когда они упали, мужчина не издал ни звука, а вот его сын завизжал. Стоило им удариться об пол, как он текуче разверзся, и крик мальчика резко оборвался: бетон сомкнулся над ними, исказившись пульсирующим шрамом, после чего пол снова застыл.

Воздух наполнился грохотом: Рыцари открыли огонь.

Перепугавшись, они обрушили на пол ливень пуль, метя в четырехпалые очертания, мутящие его поверхность. Завизжав от шума, иммигранты сломались и заметались туда-сюда, словно испуганные олени. Кара поймала себя на том, что бежит, ни о чем не думая. Сокрушительный шум гальванизировал ее мышцы. Она не могла стоять смирно. Сердце словно бы застряло в горле. Кара отчаянно уставилась в пол, высматривая пробивающиеся пальцы.

Пол впереди прорвался, и девушка в ужасе застыла – перед нею всплыло существо. С раскинутыми руками, загнутыми, словно когти, пальцами и ртом, открытым в беззвучном тошнотворном вое, оно двинулось на девушку.

Раздался резкий грохот выстрела. От существа посыпались искры, и оно остановилось, вздрогнув, словно от боли, хотя пули едва царапнули его по боку. Голова существа с хищной грацией склонилась к шее, и Кара проследила за его взглядом. Футах в двадцати стоял Рыцарь, опуская винтовку с плеча, испуганный и оттого неуклюжий.

Существо накренилось в сторону. Оно не бежало, а свободно скользило по плиткам, метя в Рыцаря, и схватило его, словно тряпку, прежде чем погрузить в станционный пол. Кара увидела, как судорожно задергались, а потом замерли ноги мужчины, оставшись торчать из неповрежденного кирпича.

Существо снова повернулось к ней.

Кара глядела на него всего мгновение: впалая грудная клетка, серые бетонные мышцы, крепящиеся к костям, тонкая упругая цементная перепонка, растянутая между ними. Затем, серпантином изогнув позвоночник, существо снова нырнуло в пол.

Что-то дернуло Кару назад за воротник. Она взвизгнула и крутнулась, подняв кулаки.

– Графиня! – воскликнула Эспель с напряженным от недоверия лицом. – Ты собираешься убираться отсюда, или как?

Верхолазка наполовину толкала, наполовину тащила Кару, пока ее ноги снова не заработали. Они побежали. Главный выход находился, пожалуй, в пятидесяти футах по смертоносному бетону. Крики слились с автоматными очередями, рвущимися вокруг, но сами серые фигуры не издали ни звука, прорываясь наружу, опутывая тощими конечностями жертв и утаскивая их вниз.

«Иммигранты, – подумала Кара. – Они пришли только за иммигрантами».

Живыми под землю забирали лишь вновь поступивших.

Орущую девушку в спортивном костюме утянуло вниз, но полсекунды спустя ее голова снова показалась над поверхностью, покачиваясь и хватая ртом воздух. Некогда твердый пол плеснул у ее подбородка, дыхание снова обратилось в визг, но серые пальцы зажали полурот и со страшной силой рванули жертву вниз.

Рыцарей серые игнорировали или, когда их отчаянный огонь начинал им досаждать, уничтожали с надменной жестокостью. Пойманный в ловушку сержант, бессвязно мыча, впихивал новую обойму в оружие и палил в пол, видя движение. Пока Кара смотрела, позади Рыцаря выскочило существо и, схватив его за подбородок, свернуло шею под невероятным углом. Мужчина рухнул мешком подергивающегося мяса, и Кара услышала хруст, когда кость пойманной в ловушку ноги сломалась под весом упавшего тела. Сердце девушки рвануло ее к нему, но она не остановилась.

Нога зацепила упавшую винтовку, и Кара на бегу наклонилась и подняла ее, неловко прижав к груди, словно охапку хвороста. Они почти добежали, почти выбрались. Арка уже маячила перед ними, и за нею девушка слышала треск и грохот урагана и видела мерцающие куски кирпича, прорезающие натриевые сумерки.

Теперь Эспель бежала ярдов на пять впереди, несмотря на короткий шаг, низко, словно борзая, опустив голову…

…но потом сломалась, завопила, забуксовала, словно боролась, чтобы повернуться. Кара увидела, как за нею на внутренней стороне арки прогибается серый камень.

Из камня, линяя известью, плавно вышла ухмыляющаяся фигура.

Кара тоже попыталась затормозить, но, поскользнувшись на каблуках, шатнулась назад и упала. Время кошмарно замедлилось. Она смотрела на ухмыляющегося мужчину, уходящего внутрь арки. На предплечье его обозначились цементные мышцы, потянувшие стену. И та поехала.

У Кары перехватило дыхание. Он сдвинул стену. Не раздалось ни звука, ни треска раздираемого бетона; под его руками кладка оказалась податливой, словно ткань, и он втянул ее через арку, как занавес. Охваченная ужасом, она смотрела, как дверной проем сузился и исчез.

Эспель не так повезло: увлекаемая инерцией, она упала не назад, а вперед. Ухмыляющееся создание жадно обхватило ее каменными руками, перехватило поперек груди, отрывая ноги от пола. Кара увидела, как вокруг существа зарябила стена, когда оно медленно попятилось в бетонный монолит, совсем недавно бывший дверным проемом. Эспель пиналась и плевалась, словно бьющийся в истерике ребенок, ее голубые глаза расширились от ужаса. Она закричала.

На грудь Кары что-то давило – винтовка Рыцаря. Поднявшись на ноги, девушка промчалась несколько футов, что отделяли ее от верхолазки, тыча оружием в затвердевшую арку, и, когда дуло вперилось в глазницу серого монстра, выстрелила. Рев оружия словно разорвал череп, а отдача чуть не оторвала руку, но Кара насмерть вцепилась в спусковой крючок. Рот существа разверзся в беззвучной агонии. Оно широко раскинуло руки, и Эспель рухнула на Кару. Голова треснулась об пол, прежде чем она успела понять, что падает.

Вспыхнули звезды, и мир поплыл, глухо и отрешенно. Послышался взрыв, но как будто издалека; голова откинулась набок, и девушка увидела рваную дыру в стене. Затянутые в черную броню фигуры хлынули мимо нее в пролом, нещадно паля в пол толстыми, неторопливыми снарядами из тяжелых винтовок, низко зудящими, прежде чем взреветь и вспороть землю. Кара слышала размытые взрывы и жужжание шрапнели, проносящейся мимо лица, словно мухи.

Очередной приступ головокружения откинул голову назад. Лежащая сверху Эспель оказалась теплой и тяжелой. Верхолазка вжала Кару в пол, защищая ее тело своим. Поверх плеча Эспель Кара видела серого человека, его лицо по-прежнему выло, полупогруженные в камень руки раскинулись, словно для объятий.

Почувствовав укол узнавания, Кара недоверчиво уставилась на правую руку существа, борясь с заволакивающей глаза тьмой. И узнала рисунок, вырезанный на внутренней стороне правого запястья бетонного человека: высотки, складывающиеся в лучи короны.

– Парва! – закричала Эспель. – Останься со мной!

Но Кара едва ли ее расслышала. Тьма хлынула на нее, и девушка позволила ей поглотить себя.

Глава 27

– Парва! Останься со мной!

Эспель, зажатая в тисках чудовища, брыкалась, боролась и кричала. Жилистые серые руки держали ее, сжимали, тянули назад…

Кара почувствовала в руке тяжесть оружия. Мышцы двигались еще медленнее, чем ускользающая от нее блондинка. Она навела оружие. Дуло заслонило расширившийся серый глаз существа.

– Кара! Останься со мной! – крикнул знакомый голос.

Она выстрелила.

Эспель упала, прижав Кару к земле медленной неотвратимой лавиной.

– Кара…

Она посмотрела через плечо верхолазки. Чудовище, наполовину погруженное в стену, оказалось девушкой. По лицу, которое Кара знала так же хорошо, как свое собственное, из пробитой глазницы медленно, словно цемент, сочилась серо-красная кровь. Девушка в стене, казалось, пыталась сфокусироваться на Каре, встретиться с нею взглядом, вот только кровь не давала. Девушка попыталась дотянуться, чтобы стереть кровь, но стена поймала ее руку, запечатавшись чуть выше отметины в форме короны из высоток.

– Кара, – прошептала она. – Останься со мной.

– Бет? – прохрипела Кара. Грохот и эхо автоматного огня медленно умирали у нее в ушах, вытесненные тихим гулом электроники и шуршанием далекого уличного движения, едва различимым через окно. Она почувствовала мягкие теплые простыни.

– Бет? Кто такая Бет? – поинтересовался сухой голос.

Кара открыла глаза.

Она лежала в постели Парвы в ее дворцовых апартаментах. На ней оказалась пижама. Платок пропал, зато на затылке, там, где она ударилась об пол, появилась плотная липкая повязка.

Свет в комнате не горел, но через занавеску просачивалось свечение города, очерчивая высокую худощавую фигуру, терпеливо сидящую на краю кровати. Человек протянул руку и зажег стоящую на тумбочке лампу, осветившую его – ее – морщинистое лицо.

– Кто такая Бет, Парва? – переспросила сенатор Кейс.

– Сенатор? – Кара сощурилась от внезапного света. На девушку вдруг обрушилось осознание всей тяжести ситуации: ее нашли посреди ночи без охраны, вдали от дворца, во всеуслышание пытающуюся попирать пограничные законы Лондона-за-Стеклом. Она тихонько попыталась придумать правдоподобное объяснение. – Я…

– Мэгги, – мягко поправила сенатор. – И побереги силы. Твоя новая фрейлина мне все рассказала, когда я час назад с нею беседовала.

– Мэгги… я… она рассказала?

– Рассказала, – Кейс пригладила и без того безукоризненный серый костюм. Наверное, еще не было и пяти утра, но женщина не демонстрировала никаких признаков того, что была грубо разбужена или собиралась впопыхах.

Кара задумалась, спала ли она вообще когда-нибудь?

– Эспель рассказала нам, как посреди ночи ты проснулась от кошмара… и все повторяла: «Они смотрят на меня, я должна уйти» снова и снова. Как она пыталась тебя переубедить, но, в конце концов, ей пришлось пойти за тобой. Как ты, по всей видимости, бесцельно бродила несколько часов, и ей удалось затащить тебя на иммиграционную станцию, когда ударила шиферная буря. – Она замолчала. – Должна сказать, несколько весьма дорогих бровей приподнялось, когда ты назначила бывшую верхолазку фрейлиной, но тебе повезло. Сомневаюсь, что кто-либо другой сумел бы уберечь тебя от подобной непогоды. Мы все в долгу перед этой замарашкой. – Женщина поджала губы, словно позабавленная идеей оказаться в долгу перед полулицей.

Кара медленно протянула:

– Она так сказала? Что я… психанула?

Кейс кивнула, на ее морщинистом лице сложилась сочувственная улыбка. Взглянув на эту улыбку, Кара вспомнила погубленное лицо мужчины с видео. В голове прозвучал голос Джека Вингборо: «Тетушка Мэгги не знает полумер».

На лице сенатора не наблюдалось никаких намеков, на что она была способна. Даже глаза казались добрыми.

– Все в порядке, – сказала Кейс. – Думаешь, ты первое Лицо Стеклянной Лотереи, кого немного тряхануло? Это вполне объяснимо.

– Правда?

– Конечно. Конечно, – успокаивающе покивала сенатор. – То, что мы можем увидеть себя в зеркале, – наша зеркалократическая привилегия; один из взглядов, определяющих нас, – наш собственный. И все же это только одна из тысяч пар глаз, с которыми мы сталкиваемся в нашей жизни. А для Лица Стеклянной Лотереи этот эффект, это растворение нашей власти решать, кто мы, тысячекратно умножается. – Кейс улыбнулась и покачала головой. – Кто бы, столкнувшись с перспективой выйти перед камерами в Ночь Розыгрыша, не испугался потерять себя во всех этих взглядах, пронизывающих, словно булавка бабочку? Кто бы не испугался, что после этого уже никогда не будет свободным? – Она рассмеялась. Кажется, искренне. – С тех пор, как я занимаю пост, сменилось шесть Лиц Лотереи, и все без исключения были в ужасе перед первой Ночью Розыгрыша. Правда, они демонстрировали тревогу не так драматично, как ты, но все же. Не беспокойся.

Веселье в ее голосе высохло, сжалось, словно лужица на раскаленном асфальте.

– Мы не можем позволить тебе снова убежать, Парва, – сказала она, – так что вот, что я тебе скажу. Я расскажу тебе историю… которую не рассказывала другим, потому что думаю: тебе – больше, чем остальным, – необходимо ее услышать, и потому что… – она заколебалась. – Потому что у нас достаточно общего, чтобы ты поняла.

Карие глаза впились в Кару.

– Это история о маленькой девочке. Назовем ее, – губы сенатора скривились, – Маргарет. Ее воспитывала мать в поместье в Старом Городе, Кайлмор-Клоуз в Ньюэме… возможно, ты помнишь его по доотраженным дням?

Кара покачала головой, хотя неплохо знала то место.

– Ну и ладно, – пожала плечами Кейс. – Мать Маргарет была очень молода. Она была умной, доброй и очень находчивой девушкой. Думаю, она бы тебе понравилась. Когда Маргарет родилась, матери исполнилось всего шестнадцать… она уже носила ее под сердцем, когда приехала в Лондон из Гданьска, хотя еще об этом не знала. Мать Маргарет жила в Старом Городе одна, без родителей, так что забота о маленькой девочке полностью легла на ее плечи. Они выросли вместе, Маргарет и ее мама, и стали друг для друга лучшими подругами. В первый день в школе Маргарет рыдала, когда мама ее оставила, а потом угрюмо сидела в классе, словно в тюремной камере, ненавидя каждую проведенную порознь секунду. Каждый день в течение двух лет она сидела за столом и молилась о том, чтобы стать свободной. Но вот наступил день, – голос сенатора дрогнул не более чем на полутон, – когда за нею пришли, скажем так, сослуживцы ее матери. Раздался стук в дверь, крики и треск дешевой древесины, и неожиданно место, всегда казавшееся таким безопасным, перестало таковым быть. Маргарет исполнилось всего восемь, и сначала она не поняла, о чем кричат вломившиеся на кухню большие люди с ножами. Она, конечно, очень испугалась, но пыталась объяснить им, что произошла ошибка; что ее мама – хороший человек, и ни за что бы не стала их обманывать, как они утверждали. Люди не слушали, а у нее не оказалось власти заставить их слушать. Возможно, Маргарет думала, что мама сама сможет все объяснить.

Но мать Маргарет не сопротивлялась. Она даже не взглянула на ворвавшихся людей, просто посмотрела на Маргарет со слезами на глазах и сказала: «Дорогая, если любишь меня, беги».

И Маргарет побежала. Она бежала и бежала так упорно и быстро, как только могла, чтобы доказать маме, как сильно ее любит. Она металась среди сквернословящих людей, уворачиваясь от огромных рук, тянущихся к ней, выскочила за дверь и, скатившись вниз по лестнице, ринулась в лабиринт городских джунглей. Маргарет не останавливалась, пока не добежала до места, в котором иногда играла – узкого заросшего сорняками пустыря между зданиями, где из окон над головой свешивалось постиранное белье, и кто-то несколько лет назад выбросил старое помутневшее зеркало, прислонив его к стене. Зеркало стояло напротив окна, и в погожие летние деньки Маргарет становилась между ними, пораженная картинками, тянущимися, словно бумажная гирлянда, вырезанная в отражениях по обе стороны. Она встала там и сейчас, плачущая и испуганная, просто надеясь, что что-нибудь произойдет, и… Уверена, ты догадываешься, что произошло.

Кара кивнула, но ничего не сказала.

– Зеркальная сестра Маргарет взяла другое, но похожее имя, и две девочки быстро подружились, объединенные общим опытом и разделенные лишь толщиной зеркальной панели. Даже когда новоиспеченную зеркалократку удочерила богатая новогородская семья, ей хотелось вернуться к тому месту и к той девочке, с которой ее разлучили. Она через годы пронесла верность своей сестре.

Сестры больше никогда не видели матери. Те люди никогда не приходили за Маргарет, разве что в кошмарах; ни Совет, ни полиция тоже не приходили. Никто не велел ей возвращаться в школу; она, наконец, обрела свободу, о которой мечтала в классной комнате, но те последние несколько секунд, проведенных дома, уже показали ей, что свобода – лишь химера.

Она поняла, что стать по-настоящему свободной невозможно, потому что в мире живет слишком много других людей. Людей, которые могут причинить тебе зло… которые могут сбить тебя с намеченного пути. Метафора насчет часового механизма, конечно, клише, – Кейс поморщилась, явно смутившись, – но она появилась не просто так: все мы винтики, и единственный способ контролировать себя – контролировать винтики, которые с тобой соприкасаются, и таким образом контролировать все винтики, которые соприкасаются с ними, и так далее. Истинная свобода зиждется на абсолютном контроле, – констатировала сенатор сей очевидный для нее факт. – Зеркальная сестра Маргарет выросла во влиятельную молодую женщину, знающую, что со временем она станет еще сильнее. Так что, хотя это было рискованно, и новая семья подобного не одобряла, когда ей исполнилось шестнадцать, она в последний раз вернулась на пустырь между домами и заставила обеих девушек, которых увидела в отражении, дать обещание. Она пообещала, что станет свободной, за них обеих. И если для этого потребуется полный контроль, то она не остановится, пока не добьется его. – Кейс пожала плечами, не одобряя саму себя. – Надо признать, это невыполнимая задача, но мы спотыкаемся, пытаемся и приближаемся к успеху по мере сил и возможностей. Теперь ты вправе думать: «О чем блеет эта старая кошелка?», но мне кажется, ты улавливаешь мою мысль?

Кара не ответила. Кейс ласково погладила ее по плечу:

– Думаю, ты понимаешь, как важен контроль, Парва. Я вижу это в тебе. Думаю, вчера потеря контроля серьезно тебя напугала, но тебе не нужно бояться. Мы на твоей стороне: я, Сенат, зеркалократы, весь Лондон-за-Стеклом. Это мой город, и я проследила за тем, чтобы это была самая большая и самая жестко контролируемая рекламная кампания, которую когда-либо видели по эту сторону зеркала. Тебе не надо бояться их взглядов, Парва. Пусть смотрят. Мы можем контролировать то, как они тебя видят. Единственное, что ждет тебя завтра вечером, – их любовь.

Она осторожно подняла Карину голову и взбила подушки, потом натянула на нее одеяло.

Кара застыла, когда женщина наклонилась и поцеловала ее в покрытый шрамами лоб.

– Отдохни. До розыгрыша остался всего один день, и ты очень нужна нам в лучшем виде. – Кейс встала. – Твоя верхолазка снаружи: ужасно к тебе рвется – прямо подпрыгивает от нетерпения. – Кейс выгнула бровь, а потом улыбнулась, как родители, считающие себя крутыми. – Думаю, ты сделала хороший выбор, Парва. Она мне нравится. Но если эта ваша… ситуация продолжится, думаю, мы лучше ее повысим. Достаточно будет дать ей возможность купить себе несколько веснушек и, возможно, пару ямочек. Просто чтобы сохранить приличия, понимаешь?

Кара почувствовала, как за ответной улыбкой, которую она выдавила, опухает горло.

– Я спрошу ее, – девушка попыталась сохранить легкий тон. – В конце концов, это ее лицо.

Кейс рассмеялась, хотя Кара не шутила. Положив ладонь на дверную ручку, сенатор заколебалась.

– Парва, – небрежно произнесла она, – мы все, конечно, очень благодарны Эспель за то, что прошлой ночью она так быстро соображала, но… жаль, что единственное убежище оказалось на станции. Не знаю, что ты запомнила из нападения Безликих.

– Нападение Безликих? – резко переспросила Кара.

– Верно, – спокойно кивнула Кейс. – Они совершенно разбомбили станцию… Рыцари вели себя героически, но из-за грозы прибыли слишком поздно, чтобы остановить расистское нападение террористов. Оно унесло жизни всех новых иммигрантов. Ужасная трагедия, страшное преступление. – Она остановилась. – Я лично поговорила с каждым Рыцарем и медработником, пережившими нападение, и все они сходятся на мысли, что именно это и произошло. Согласились они и с тем, что прошлой ночью не видели самой красивой женщины Лондона-за-Стеклом. Пока они волновались, она, должно быть, спала в своей кровати здесь, в Осколке, где ей и место.

Кара с трудом сглотнула под нежным, но немигающим взглядом Кейс.

– Во имя контроля? – поинтересовалась девушка и сама едва расслышала свой голос. Кейс слабо улыбнулась, но ничего не сказала.

– Что-то не припомню никакого нападения Безликих прошлой ночью, – наконец, проговорила Кара.

– Конечно, не помнишь, – сказала Кейс. – Откуда? Это случилось очень далеко отсюда.

Женщина открыла дверь, за которой Кара увидела Эспель, действительно переминающуюся с ноги на ногу. На ней снова была черная блузка и брюки, которые Кара ей одолжила, и Кара не могла не заметить, что, несмотря на то, что это именно ее чуть не утащило бетонокожее существо, полулицей девушке не прописали постельный режим. Она выглядела изможденной, но собранной.

Верхолазка низко склонила голову перед сенатором.

Учитывая презрение Эспель к формальности, Кара заключила, что она очень, очень боится старую зеркалократку.

– Твоя госпожа проснулась, – сказала ей Кейс. – Присматривай за нею, как присматриваешь всегда.

Глава 28

Как только дверь закрылась, Эспель вытащила что-то из кармана и кинула Каре. Посмотрев на маленький, холодный, неожиданно тяжелый предмет, та вздрогнула: на ее ладони лежал Глаз Гутиерра!

Девушка изумленно пялилась на него несколько секунд, прежде чем осознала, что сердцевина шарика тускла и неподвижна, а по одной стороне змеится небольшая трещинка.

– Где ты его взяла? – она вертела штуковину в руках, изучая ее.

Эспель немного смущенно улыбнулась:

– У мамы, – ответила блондинка. – Подарок на День отражения. Это игрушка, графиня, купленная легально. Я везде его с собой ношу. Надолго им никого не обманешь, но он правильного размера и издалека… – она пожала плечами. – Я подумала, он может оказаться полезным, чтобы подменить настоящий глаз.

Кара критически прищурилась:

– Без трещин было бы лучше.

– Мне вернуться во времени и попросить себя десятилетнюю играть поосторожнее? – едко поинтересовалась Эспель.

Плюхнувшись на край кровати, она покосилась на закрытую дверь.

– И что тебе сказала Кейс? – поинтересовалась верхолазка, подтянув коленки к подбородку и обняв их.

– Полагаю, то же, что и тебе, – ответила Кара. – «Ты там не была и ничего не видела. Любое сходство прошлой ночи с чем-либо иным, кроме очередной террористической атаки Безликих, случайно, и, скорее всего, стало следствием нервного перенапряжения, вызванного приближением Ночи Розыгрыша». Ох, а еще она сказала тебя повысить. – Кара подняла голову, оторвавшись от расковыривания кутикулы: небольшого саморазрушения, от которого уже несколько месяцев воздерживалась. – Я тебе вообще что-то плачу?

Эспель выдавила улыбку:

– Нет, по сути, не платишь. Хотела с тобой об этом потолковать, да все как-то недосуг: дела, дела.

– Типа как меня прирезать?

– И спасти твой зад от кирпичной грозы.

– Ну, если ты намерена отвлекаться на подобные пустяки… – Кара нарочито равнодушно пожала плечами.

Улыбка Эспель переросла в смех. На мгновение показалось, что они могли бы находиться где угодно, например, дома. Две подруги, смеющиеся, сидя на кровати посреди ночи. «Вот только здесь все по-другому», – подумала Кара, глядя, как на щеках Эспель проступают симметричные ямочки. Она никогда ни на кого так не смотрела, даже на Бет. Бет была безопасностью. Бет была домом, Кара знала ее лучше, чем кто угодно. Находиться рядом с Эспель оказалось совсем по-другому: изучать ее черты и формы напоминало открытие, заставлявшее что-то неизвестное и захватывающее разрастаться в Кариной груди.

Наконец, улыбка Эспель поблекла.

– Эти… штуки, прошлой ночью… – проговорила она и замолчала. Ее глаза остекленели.

Кара узнала это выражение. Ей и самой случалось так смотреть: взглядом человека, чей мир пошатнулся. Действительность, которую она всегда признавала, утекала, словно воздух из поврежденного самолета. Камнекожие люди, едва не забравшие ее, оказались так же чужды Эспель, как когда-то сама Эспель – Каре. Ее захватило, пусть и на несколько секунд, что-то иное.

Кара переплела свои пальцы с пальцами верхолазки. На тыльной стороне ладони проступили шрамы, когда она сочувственно сжала руку.

– Люди, – тихо поправила она, – не «штуки».

Эспель подняла глаза:

– Ты их знаешь?

– Не их конкретно, но похожих. Да.

– Расскажи мне, – требовательно попросила Эспель.

Голод в ее голосе поразил Кару, но она знала его источник: эти «штуки» чуть ее не убили, и теперь девушка была полна решимости их понять. Слегка вздрогнув от силы взгляда блондинки, Кара начала рассказывать:

– Однажды я видела их в Старом Городе, у Святого Павла. Там была стройка, и я… я видела, как они умирают. Обычные люди – мирные жители, полагаю, – но, похоже, те, что напали прошлой ночью, – солдаты. Уж больно они вышколены: даже плавая под полом, держат строй. Думаю, у них было задание, миссия – они забирали не всех подряд.

– Только иммигрантов, – пробормотала Эспель.

– Чего бы они ни хотели, вновь прибывшие этим обладали, – согласилась Кара. – Они хватали их, но не убивали… ты тоже заметила? Рыцарей, врачей – этих просто приканчивали, но иммигрантов целыми и невредимыми тащили под… под… – она затихла, уставившись на возвышающиеся рубцы на тыльной стороне ладони. Потом, поняв, тихонько охнула и резко откинулась на кровати.

– Что такое? – встревожившись, спросила Эспель.

– Пол, – тихо проговорила Кара. – Когда они нырнули обратно, он не полностью восстановил форму. Осталась рябь, – девушка перевернула руку, – шрамы. Я не видела их в новостях о нападениях на другие станции, потому что полы там разворотило взрывчаткой, но прошлой ночью…

– Ладно, пол рябил, – перебила Эспель. – И что?

– А то… Я видела туалет, из которого утащили Парву… пол покрывали такие же рубцы. – Она тяжело выдохнула, словно могла столкнуть вес, который вдруг почувствовала на груди. – Вот почему они ее забрали… искали вновь прибывших. Моя сестра у этих существ.

Внезапно ее разум переметнулся к Парве, утаскиваемой под пол отраженного туалета, к бетону, перетекающему по ее коже, словно плотная вода. Кара содрогнулась от ужаса, который сестра, должно быть, испытывала.

– Гранаты, – прошептала Эспель.

– Что?

– Гранаты. Ты сказала: другие станции в новостях разрушили взрывчаткой. Прошлой ночью, когда появилось подкрепление, Рыцари прискакали с гранатометами. Когда они выстрелили, гранаты типа… зарылись в землю, прежде чем шарахнуть. Не видела? Они подготовились: знали, с кем имеют дело, потому что уже сталкивались с ними прежде. Долбаное зеркало! – выругалась она. – Нас занесло на какую-то тайную войну?

«Тайная война, – подумала Кара. – Что за дурная привычка!»

Эспель уже рылась в кармане в поисках телефона.

– Надо предупредить Гаррисона, – сказала она. – Наши люди прямо сейчас ищут твою сестру. Что если кто-нибудь из них найдет ее, а эти штуковины окажутся рядом? Глаз Гутиерра или нет, это не стоит того, чтобы хоронить их заживо.

Эспель попыталась встать, но не смогла: Кара по-прежнему крепко сжимала ее запястье. В другой руке Кара держала копию шарика, замерцавшего, когда она подставила его под лампу.

– Что ты сказала?

– Глаз или не глаз, Гаррисон должен отменить…

– Глаз или не глаз, – эхом повторила Кара. – Я. – Она тяжело выдохнула, выпуская запястье Эспель. – Я такая тупая… нет, не так: ты такая тупая. – Она ткнула пальцем в Эспель. – Я-то еще три дня назад ни разу не слышала о чертовом Глазе Гутиерра. Но ты же из тех, кто собирает сувениры с десяти лет…

– О чем это ты?! – возмутилась Эспель.

– Аппарат, Лотерейный Аппарат. Подумай о нем. Как он работает?

– Он сканирует победителя, а потом Глаз проверяет все зеркала в городе, ища совпадения… – блондинка замолчала и уставилась на Кару.

– Ты сможешь с ним управиться? – спросила Кара.

Верхолазка нерешительно кивнула, потом – с большей уверенностью.

– Каждую Ночь Розыгрыша по телеку показывают весь процесс крупным планом… я смотрела, как это делается, каждый год.

Предвкушение казалось тонкой корочкой льда под кожей.

– Тогда мы знаем, как найти ее, – проговорила Кара. – Девушку, с которой я делю одно лицо.

Глава 29

Усилия Бет оставаться незаметной сводили на нет кошки.

Прыгая через садовые ограды и высовываясь из-за мусорных баков, они принялись преследовать ее сразу после того, как девушка миновала станцию метро «Финсбери Парк». Насколько Бет могла судить, это были обыкновенные лондонские беспризорники: не Флотилия или Вандл, или другой член кошачьего почетного караула Матери Улиц. Однако они тащились по ее следу, словно Гамельнская процессия – единой шеренгой с изящно задранными хвостами. К тому времени, как Бет прошла Турецкую пекарню на Грин-лайн и срезала через Бизнес-парк, она уже не видела конца процессии.

К счастью, стояла ночь, и по улице бродила лишь горстка людей, большинство из которых были пьяны и одеты в футболки, и потому, скорее всего, приняли бы ее кошачью свиту за галлюцинацию, вызванную алкоголем или переохлаждением или всем сразу. Некоторые все же пялились и тыкали пальцами, но Бет натянула капюшон, опустила голову и не останавливалась. Изолированный кабель волос скользил по затылку.

Бет по-прежнему сжимала в кулаке фото, обнаруженное у Синода. Девушка не знала, зачем забрала его из их хранилищ – в напоминании она не нуждалась, изображение было выжжено в памяти.

«Кара, – повторяла она снова и снова, заполняя пространство между другими мыслями. – Кара».

Бет слышала разговоры, но поняла, что уже близко, только когда заметила, что подворотня, по которой она шла, освещена лучше соседних. На здешних тротуарах уличные фонари торчали гуще; цемент в основании многих оказался свежим. Заглянув в плафоны, Бет увидела посреди оранжевого свечения колебания света и тени, которые могли бы быть пальцами.

Улыбнувшись, девушка поспешила дальше, и кошачья свита беззвучно двинулась следом. Вскоре они начали проходить статуи, нелепо стоящие за газетными киосками или рядом с обклеенными листовками телефонными будками. Все они смотрели в одну сторону – туда же, куда и она.

Рядом с железной дорогой возвышалась приземистая бетонная башня. Архитектура была грубой, бесчеловечная дешевизна заменяла в ней вкус, но две детали отличали строение от других многоэтажек, возвышающихся на горизонте. Во-первых, все окна башни были темными, а во-вторых, прилегающий к ней бетонный дворик загромождали каменные тела. Армия взяла башню в кольцо.

Сменивший направление ветер донес до Бет кисловатую мусорную вонь. Гаттергласс находился в осаде. Подняв копье в одной руке и сжав фотографию Кары в другой, Бет бросилась бежать. Испуганные и гневные крики поплыли за нею по дворику. Некоторые из каменных тел метнулись к девушке, но никто из них не мог к ней прикоснуться. Ее босые ноги шлепали по бетону все быстрее, по мере того, как она втягивала в себя естество Лондона. Священные токсины Синода продолжали действовать на нее: Бет чувствовала, как ее физиология меняется с каждой секундой.

Тротуарный Монах, заключенный в рябую железную карающую кожу, кинулся к одному из окон на первом этаже башни. Стекло разлетелось – наружу вырвался исполинский кулак из ржавого радиатора. Приняв удар грудью, металлическая статуя на миг замерла. Лязг, с которым она упала на бетонную мостовую, разнесся над городом. Кулак втянулся обратно в башню.

Бет изменила траекторию, припустив к выбитому окну. «Остается надеяться, что я покрепче Тротуарного Монаха, – подумала она. – Или что Гласс рад меня видеть…»

Учитывая то, как она рассталась с бывшим сенешалем Матери Улиц, надеяться на второе не приходилось.

Она прыгнула, точно циркачка вплывая в окно, и приземлилась, ударившись гораздо слабее, чем ожидала – пол, испуская густую вонь разложения, сдвигался и сплющивался под нею.

Бет поднялась на ноги. Комната оказалась по пояс завалена мусором: апельсиновые корки, кусочки белого пластика, разломанная мебель, печатные платы, кипы трухлявой бумаги, обувь, сгнившая до подошвы. Бет присела, приподняв копье и ожидая нападения: любая из этих мусорных дюн могла скрывать клинок из сломанной двери автомобиля или пересобрать себя в лицо с глазами – яичными скорлупками, плюющееся ржавыми гвоздями с пулеметной скоростью.

Минуты шли, а нападения все не было. Мусорное море оставалось неподвижным. Порывисто вдохнув, Бет двинулась к двери.

Коридор так же оказался завален мусором. Бет не смогла заставить себя идти по нему – пришлось перелезать. Она болезненно осознавала, что слабеет с каждой секундой без соприкосновения с каменной кладкой, но имя Кары продолжало вертеться в памяти, подгоняя ее вперед. Подойдя к пожарной лестнице, она, словно альпинист, принялась взбираться по покрывающей ее мусорной горке.

Бет поразилась: она слышала, что Гаттергласс, осажденный со всех сторон, нашел мусорную цитадель к северу от Юстона слишком обширной, чтобы держать оборону, и перебрался на юг, к городскому центру, но не думала, что мусорный дух перетащит с собой весь мусор. Бет догадалась: для Гласса это было сродни переезду из величественного дома аристократов, пытающихся расставить всю фамильную мебель в панельной двушке.

Она поднималась этаж за этажом, дотягиваясь до бетона кончиками пальцев сквозь беспорядочную мешанину гниющего мяса, раздавленных лампочек и Темза знает чего еще. Вытянутыми пальцами девушка почувствовала расплывчатый проблеск разума: Гаттергласс явно был здесь… и столь же явно не спешил появляться. Очевидным было и кое-что еще: старый дух знал, что она пришла.

Бет продолжила взбираться.

Верхний этаж не так сильно утопал в мусоре, и девушка смогла распрямиться. Широкие окна выходили на тысячи тысяч мерцающих искр городской ночи.

Взгромоздившись на ободранный корпус старой стиральной машинки, положив подбородок на колени, – очевидно, любуясь видом, – сидела фигура, закутавшаяся в черный пластик. Бет услышала писк и возню крыс.

– Вот радостей моих родник, принесший столько горя, – пронзительный и певучий голос, производимый легкими из бутылки от средства для мытья посуды и голосовыми связками из резинок, противоречил мощи его владельца. – А знают, что он сотворит, лишь улицы и море… Ну, – голос засочился иронией, – возможно, улицы, море и порой предупредительный мусорный дух…

Гаттергласс повернулся и уставился на Бет глазами – яичными скорлупками, впрессованными в практически безликую голову из папье-маше. Пальцы из пустых зажигалок подняли флакон с прозрачной жидкостью.

– Не это ли ищешь? Не стоит изображать удивление, миледи. Голуби Синода, может, и пропитались химикатами, но остаются голубями. – Сенешаль кивнул в сторону крыши, где слышалось воркование. – И все еще говорят. В отличие от некоторых. – В тоне мусорного духа послышалась горькая ирония. – Я тебя ждал.

Бет беспокойно взглянула на Гласса. «Миледи?». Она сканировала мусор, пока не нашла отброшенную дверь от ванной. Девушка повернула ее зеркальной стороной к Гласу, вопросительно приподняв брови.

Гаттергласс фыркнул:

– Да, когда-то это было домом. – Глаза – яичные скорлупки вперились в стекло, и короткие пальцы пригладили несуществующие брови. – Я был врачом, потом – ученым. Хотел дойти до самой сути вещей. – Под черным пластиковым мешком взволнованно завозились. – Поэтому я делал то, что положено ученым: теоретизировал, проводил эксперименты, и один из них привел меня сюда. – Гласс посмотрел на пузырек. – Вот этот, если быть точным. Смесь из трех составляющих, упущенных ненужных химикатов. Я всегда отличался умением создавать нечто из того, что другие выбрасывают. Полагаю, я единственный человек на свете, способный пройти этот путь… по крайней мере, был несколько дней назад. На этом же пути я встретил ее… или, возможно, – разрыв в папье-маше загнулся, словно улыбка, – возможно, я имею в виду тебя. – Скорлупный взгляд окинул ее кабельные волосы и архитектурную кожу.

Бет решительно покачала головой. Гаттергласс не возразил ей, но улыбка из папье-маше осталась.

Она загнулась туже, когда Бет щелкнула колпачком маркера и закарябала по зеркалу.

– Что делал ученый… под… пятой Бога? – Склонив голову, добродушно прочитал сообщение Гласс. – Ох, мисс Брэдли, а как ты думаешь, что я делал? Кто лучший исследователь, чем… ученый? Я провел всю свою жизнь, ища вещи за гранью понимания, и наконец нашел это в ней: бесконечность непостижимого. Я влюбился. – Голос Гласса звучал задумчиво, насколько позволял временный материал. – Как было не влюбиться? Но, – пальцы – раздавленные ручки подбросили и поймали флакон, – ты же пришла сюда не за историей моей жизни?

Бет стерла написанное с зеркальной поверхности, крепко сжав другой рукой фотографию Кары. «Пожалуйста, пусть у тебя будет ответ, – подумала девушка. – Любой».

Взяв себя в руки, она перевернула зеркало.

– Что я хочу за это? – похоже, Гласс искренне удивился. Потом из невидимых легких вырвался хриплый смех. – Ох, миледи, ты слишком много времени проводишь в компании Джонни Нафты. Ты поэтому так завелась? Мне, правда, любопытно. Как ты думаешь, что я у тебя попрошу? Или ты явилась сюда, зажав в кулаке прут Филиуса, потому что думала, что за это придется со мной сразиться?

Мусорные мешки расправились, словно черные крылья, когда Гласс раскинул руки из погнутых вешалок. Мусорный дух подплыл к Бет на волне насекомых, и девушка удивленно напряглась, когда Гаттергласс ее обнял.

– Бедная наивная богиня, – прохрипел тонкий голос ей на ухо. – Что я могу у тебя попросить? Ты уже делаешь все, что я когда-либо ждал от тебя… становишься всем, чем я когда-либо видел тебя. – Гласс отстранился, нежно посмотрев на Бет. – Ты так на нее похожа. Так похожа. – Язык из старой губки смочил губы, чтобы они не раскрошились, изгибаясь. – И даже будь тут что-то, – он снова пожал плечами, на этот раз печальнее, – кто же стал бы торговаться со своими богами?!

Гласс передал Бет флакон с застенчивой улыбкой ребенка, преподносящего маме самодельный подарок.

– Бери. Тебе нужно лишь повелеть мне отдать это.

Бет напряглась, услышав это слово. Глаза – яичные скорлупки светились неясным триумфом. Гласс видел, как девушка вздрогнула, и догадался, что она поняла.

– В конце концов, я пожертвовал гораздо бо́льшим ради своей религии.

Глава 30

– Не спится, графиня?

Голос старшего из двух охранников Зала Красоты звучал озабоченно, но не подозрительно. Он явно не имел понятия, что Кара убегала из дворца.

– Нервничаю, – проговорила она, словно признаваясь в страшном секрете.

Разделенное швом лицо мужчины снисходительно сморщилось. Он выглядел лет на шестьдесят, серая щетина совершенно симметрично припорашивала подбородок.

Кара улыбнулась ему в ответ. Ей было удобнее потакать его отеческой улыбке, чем восторженному взгляду его молодого напарника.

– Это мой первый год.

– Все будет хорошо, – заверил он. – Как же иначе? Все ведь при вас.

Кара склонила голову.

– Надеюсь не забыть, что сказать перед камерой, или не ругнуться, понимаете? Все эти люди… Я тут подумала… – она взглянула на него из-под платка застенчивым, но полным надежды взглядом. – Можно порепетировать? Просто чтобы привыкнуть к месту… я ничего не трону. – С этими словами она со всей властностью, на которую только была способна надеяться, кивнула через плечо в сторону Эспель. – Моя фрейлина могла бы помочь мне пробежаться по речи.

Охранник заколебался, но потом подмигнул. Вот опять: это доверие; вера, что лицо настолько знакомое может принадлежать только другу.

– Не вижу в этом ничего дурного, – сказал мужчина. – Если вы никому не расскажете.

В темноте Аппарат Гутиерра казался спящим чудовищем. Стеклянные панели, висевшие в воздухе, словно клыки, готовые обрушиться на ничего не подозревающую жертву, поблескивали в лунном свете, лившемся через огромные окна. Многоуровневые сиденья возвышались вокруг машины, словно скамьи в римском цирке, с которых привилегированное меньшинство могло посмотреть кормление зверя.

Едва двери за ними закрылись, Кара увидела, как изменилась поза Эспель: легкая почтительная согбенность скатилась с нее, словно вода. Кара задумалась, изменилась ли и ее собственная поза. Просочился ли обман в мускулы, как в голос? Походила ли она все больше и больше на свою зеркальную сестру?

Подойдя к пульту управления по толстому ковру, поглощающему звук шагов, Эспель возвысила голос и проговорила:

– Хорошо, графиня, вы почти у цели, только надо «Милорды, леди и джентльмены». Вы не должны забывать джентльменов, иначе они ужасно расст-роятся.

Говоря, блондинка щелкнула Каре пальцами и указала на кожаную банкетку в центре аппарата.

– Ах… «Милорды, леди и джентльмены», – начала Кара, пытаясь вспомнить речь, которую Парва репетировала на видео. Она прикинула громкость Эспель, уставившись в узкую щель между двойными дверьми и влезая на банкетку. Глаз Гутиерра нависал над нею: крошечное солнце, вокруг которого по своим орбитам вращалось множество стеклянных линз.

– Добро пожаловать на Розыгрыш… эээ… двести пятой?

– Двести четвертой, – поправила Эспель.

– Двести четвертой Зеркальной Лотереи. К нам присоединились… Эээ, нет, извини. Давай начнем сначала?

– Все хорошо, графиня, – ободряюще заверила Эспель. – Всему свое время.

Кара понизила голос.

– Ну? – пробормотала она. – Справишься?

– Думаю, да, – с явным азартом прошептала Эспель. Оттуда, где она устроилась, Кара видела только множество освещенных сзади силуэтов, пойманных перекрывающимися стеклянными панелями.

– Интерфейс калибровки Глаза гораздо сложнее, чем казалось по телеку, – прошептала Эспель. – Мне нужно немного времени. – Она снова возвысила голос. – Ох, графиня, только не надо плакать.

– Плакать? – угрожающе прошипела Кара.

Многообразие силуэтов дернулось. Кара стиснула зубы, а потом сжала горло, чтобы выдавить ближайший к всхлипу звук.

– Ну, ну, – успокаивающе проговорила Эспель. – Все хорошо. Помните, все за вас болеют. Давайте просто на минутку прервемся. Отдыхайте, сколько потребуется, мэм.

– Не слишком ли ты разошлась? – пробормотала Кара.

С полдюжины теней Эспель высунули с полдюжины теней языков. Раздался тихий стук компьютерных клавиш: верхолазка программировала устройство.

– Расскажи мне, – прошептала Эспель, – почему старая леди Кейс хочет, чтобы ты меня повысила? – Ее голос прозвучал почти буднично, словно она просто поддерживала беседу, вот только проскользнула легкая острота́.

– В основном, в благодарность за то, – ответила Кара, – что спасла меня от непогоды.

Эспель сдавленно рассмеялась:

– А за что еще? Не похоже, чтобы Маргарет Кейс двигала благодарность.

«Ошибаешься», – подумала Кара. Благодарность за то, кем и где она была, толкала старую зеркалократку на самые чудовищные злодеяния. Кара очень, очень боялась благодарности сенатора Кейс.

– За что еще? – повторила Эспель.

– До нее дошли слухи, что мы с тобой… эээ… вместе, – сказала Кара. – Она хотела, чтобы ты купила побольше черт, «чтобы сохранить приличия». Ее слова, – поспешно добавила Кара, – не мои.

Стук клавиш на мгновение смолк, потом возобновился.

– Ага, – проговорила Эспель вполголоса, а потом, нажав еще несколько клавиш, добавила: – слишком уродливая, чтобы встречаться с Лицом Стеклянной Лотереи? – Она фыркнула, почти рассмеявшись. Почти. – Что ж, полагаю, это ни для кого не новость.

– Ты не уродливая.

– О, нет, я уродливая, графиня, – решительно поправила ее Эспель. – Если что и символизирует уродство, так это я. Красота находится в глазах смотрящего, но все смотрящие сойдутся во мнении, что это не про меня. И знаешь, что? – сказала она ставшим суровым и сердитым шепотом. – Это даже хорошо.

Я не хочу, чтобы меня считали красивой. Я хочу не обращать внимания на то, что они считают.

Наступившее молчание нарушал только стук по клавишам.

Кара подняла взгляд. Над нею всесозерцающий Глаз блестел на своем древке в лунном свете. Ее горло сжалось. «Скажи», – приказала она себе.

– Я понимаю, – прошептала она. – Правда. Но… в действительности, одна маленькая деталь… и это может значить так много или так мало, как только пожелаешь… – Девушка сделала паузу, чтобы унять голос, хотя дрожать его заставляло отнюдь не лицемерие. – Что касается красоты, есть, по крайней мере, один смотрящий, который думает, что это еще как про тебя.

Силуэты в стекле замерли. Кара слышала, как сердце бьется где-то в ушах.

Наконец, Эспель проговорила:

– Не двигайся. Все готово.

Щелкнул выключатель, и Глаз Гутиерра завращался у нее над головой в своей клетке. Луч белого света медленно прошелся от Кариного правого уха до носа и обратно. Устройство сканировало ее, рассматривало. Ее рассматривали без зависти, жалости, ругани, вожделения или предвкушения, а просто такой, какой она была, и в этом чувствовалось странное облегчение.

Глаз беззвучно и без трения закрутился в своей клетке еще быстрее. Неистовые ленты в его сердце сместились, раскинулись, словно под действием центробежной силы. Он вскипел изображениями, разбросанными по внутренней стороне маленькой сферы, миллионы фрагментированных лиц прижались к стеклу, словно нетерпеливые дети. Хотя она знала, что это невозможно, – все они были слишком малы – Кара могла бы поклясться, что различала их черты: части глаз, носов и улыбок, морщин и «гусиных лапок». Ее сердце начало спотыкаться. Она не моргала, отчаянно выискивая знакомое лицо. Капли пота струились, обтекая восстановленное ухо.

Глаз закрутился еще быстрее, плеяды отраженных лиц закружились и хлынули внутрь. Кара почувствовала, что ее собственные глаза расширились, безнадежно стремясь всех их разглядеть. Глазные яблоки высохли, начав зудеть, но она не моргала. Она видела отражения, попавшиеся в сливах и окнах, лужах, дождевых каплях и дисках колес, роговицах и ложках, невероятном бурлении Темзы и…

…все произошло неимоверно быстро: вспышка узнавания, она скорее почувствовала, чем увидела: послеобраз девушки в зеленом платке вспыхнул перед ее взором.

Машина перестала гудеть. Висящая над нею стеклянная сфера замедлилась.

– У нас получилось? – требовательно поинтересовалась Кара. – Сработало?

– Получилось, – прохрипела Эспель.

Кара слезла с банкетки. Над пультом управления, рядом с которым стояла Эспель, поднялись три экрана. Два из них показывали прокручивающийся по черному фону белый текст, на третьем красовалось лицо. Оно оказалось искажено, рябило, словно брошенное в воду, запечатлелась только левая сторона… да и то зернисто, растянувшись по всему экрану. Но даже так лицо было несомненно то… и несомненно живое. Казалось даже, что Парва улыбается.

– Привет, сестренка, – прошептала Кара. Ее горло сжалось. Девушка поняла, что плачет, только когда почувствовала на восстановленной губе привкус соли. – Где же ты?

Ответила Эспель:

– В Псарнях, – голос верхолазки прозвучал расстроенно. – Мы находились в нескольких улицах оттуда всего несколько часов назад.

– Сможешь найти место?

Эспель кивнула. Кара медленно вздохнула и стерла слезы ладонью.

– Хорошо. – Она проскользнула между стеклянными панелями и схватила клетку, где все еще вертелся Глаз Гутиерра. Щелкнула задвижка, и стеклянная сфера упала в Карину руку, а ее место занял шарик.

Когда она повернулась, Эспель смотрела озадаченным взглядом.

– Я дала обещание, – с улыбкой прошептала Кара. – Член Безликих, в конце концов, таки нашел мою сестру.

Посмотрев на драгоценную, неповторимую вещь, угнездившуюся в ладони, она опустила ее в карман.

– Идем. Чего ждать?

Эспель остановилась. Она выглядела испуганной, и Кара задумалась, что может испугать эту тощую, голодную девушку, строящую башни из падающих кирпичей и лезущую под самоубийственным прикрытием во дворцы к своим врагам. Потом вспомнила, как Эспель говорила о Каменниках; дрожь, с которой называла их «этими штуковинами». Слезы дрожали в ее глазах, грозя сорваться с ресниц.

– Слушай, – проговорила Кара, – ты не обязана идти. Знаю, то, что случилось прошлой ночью, было…

– Заткнись, – прошептала Эспель, мягко прижав пальцы к Кариным губам. – Сейчас же заткнись, миледи. Конечно, я иду, расколи меня гром. Ты даже из здания без меня не выйдешь. Мы пойдем и вручим свои задницы кучке бетонокожих похитителей, способных проходить сквозь стены и ломать шеи, словно черствые бисквиты, и это… нормально. Меня не это беспокоит. Просто, прежде чем мы сделаем… – Она шагнула вперед. Кара почувствовала, как под грудью что-то предвкушающе толкнулось. Эспель подошла достаточно близко, чтобы вдохнуть Карин воздух. – Я должна знать, действительно ли ты имела в виду… – она запнулась.

Кара рискнула.

Накрыв своей рукой руку Эспель, Кара сняла ее с губ и переложила на свою шею. Пальцы затрепетали, когда под ними забился пульс. Кара подняла руку к виску Эспель, запустив пальцы в светлые волосы. Помедлив долю секунды, она ее поцеловала.

Эспель резко вдохнула. На ужасающее, парализующее мгновение Кара подумала, что девушка собирается отстраниться, но верхолазка перевела дыхание, и ее губы открылись навстречу Кариным. Они не разрывали поцелуй бесконечно долго, Карино сердце громко билось в ушах, а потом Эспель прижалась к ней.

Ее тело было близким и теплым. Пальцы гладили Кару по ключицам, потом поднялись и нежно провели по шрамам, словно оставляя за собой искры. Кара поднялась на носочки, углубляя поцелуй, ощущая на губах Эспель соленый привкус, чувствуя мыло на ее коже и краску на волосах, цепляясь за каждую деталь.

Она не имела понятия, долго ли они так стояли. Кара отстранилась, только почувствовав головокружение. Увидеть улыбку Эспель, отражающую свою собственную, оказалось несказанным облегчением.

– Если я сейчас обернусь, – прошептала Эспель, – а эта кучка Рыцарей наблюдает за нами, я очень огорчусь, графиня.

Кара покачала головой.

– Только мы, – проговорила она, и ее слова звучали обещанием.

– Значит, предпочитаешь девочек? – поинтересовалась Эспель.

Кара почувствовала вспышку паники – почти непреодолимое желание все отрицать, забрать содеянное обратно, – но потом поняла, что не знает, страх ли это или восторг – не может отличить. Девушка ощущала себя спринтером, так долго простоявшим на старте, что он уже перестал верить, побежит ли вообще, но теперь она бежала и не хотела останавливаться.

Кара засмеялась и никак не могла перестать. Эспель выглядела обиженной, пока Кара не положила нежную руку ей на шею и не поцеловала снова.

– Значит, предпочитаю тебя, – мягко проговорила она, когда они оторвались друг от друга. Они стояли лоб ко лбу, холодный металл шва Эспель прижимался к шрамам Кары. – Я дам тебе знать, если решу, что это значит что-то еще.

Губы все еще покалывало, даже восстановленную. Она понятия не имела, как это работает, но ей определенно нравилось. Покалывание переросло в дрожь, растекающуюся по конечностям, пока все мышцы не обратились в бренчащие гитарные струны.

«Вот, – подумала она, – как все должно быть». Часть ее, желающая все отрицать, убежать, запереть это мгновение и забыть о нем… никуда не делась и все еще давила на нее, но девушка ее яростно от-ринула.

«Мы пойдем и вручим свои задницы кучке бетонокожих похитителей, способных проходить сквозь стены и ломать шеи, словно черствые бисквиты, – подумала она, – так что у меня, по крайней мере, должно остаться это».

Еще один смешок вырвался из ее груди, и она закусила губу, удерживая его в себе.

– Идем, – сказала она, кивая на дверь. – Пока они не подумали, что мы целуемся на Аппарате.

Кара почувствовала вспышку удовольствия в мечтательном взгляде, который Эспель бросила на кожаную банкетку.

– Позже, – улыбнулась графиня, удивляясь, с какой естественностью и легкостью раздает подобные обещания. – Обязательно, но позже.

Глава 31

– Уверена, что мне подойдет? – спросила Кара, когда Эспель бросила ей вещмешок.

– Твоя же мне подошла? – пожала плечами верхолазка, кивая на черную рубашку, одолженную ей Карой. Возле ее босых ног лежала небольшая кучка кожи и жести, которую она уже вытащила из вещмешка. Девушка собиралась отвернуться, но потом ее татуированные щеки растянулись озорной улыбкой. Блондинка выпрямилась и, посмотрев Каре в глаза, начала очень медленно расстегивать одежду.

– Постой… Что ты?.. – Кара перестала протестовать, когда Эспель выскользнула из брюк. Пояс ее панталон немного соскользнул, обнажая гладкое бледное бедро. Прямой взгляд Эспель красноречиво приглашал посмотреть; она точно знала, как сильно сейчас колотится Карин пульс, и наслаждалась этим.

Увидев бледную кожу верхолазки, Каре захотелось к ней прикоснуться, сравнить текстуру со своей собственной. Она понимала, что должна бы удивиться подобному желанию, но не удивилась. Словно мышца в груди, которую она так долго держала напряженной, что забыла о ее существовании, внезапно расслабилась, и теперь она могла дышать так, как должна была дышать всегда.

«Что я скажу маме с папой? – эта мысль заставила ее пошатнуться, и она сжала стеклянный Глаз в кармане. – Давай пройдем по этому мосту, сперва восстановив его из обугленных руин, а, Кара?»

– А ты собираешься переодеваться? – с вызовом поинтересовалась Эспель.

– Ты и так уже все видела. – Карин голос даже не дрогнул, но когда она стягивала футболку через голову, пришлось задержать ее на лице, пока не схлынул румянец.

Она поежилась, почувствовав взгляд первой девушки, которую поцеловала, задержавшийся на ее покрытой шрамами коже.

– Не похоже, что им суждено постареть, – вздохнула Эспель. – Надеюсь, у нас будет время что-нибудь с этим сделать. – Она наградила Кару таким взглядом, словно пыталась ее запомнить. – Ладно, – проговорила она с задумчивой улыбкой, – отринем искушение.

– На время, – уточнила Кара. Грустная улыбка Эспель превратилась в ухмылку.

Запасные доспехи верхолазки не слишком-то подошли Каре. Несмотря на примерно одинаковый рост и телосложение, у Эспель оказались куда более узкие руки и ноги: кожаные рукава плотно обтянули Карины локти, чуть ли не лишая подвижности, словно девушка изображала робота. Но, по крайней мере, коричневая тканевая курьерская сумка, плотно висящая через плечо, не выглядела слишком неуместно. Внутри лежали Глаз Гутиерра и драгоценный второй флакон дверного снадобья, необходимый, чтобы вернуться домой.

Эспель, напротив, носила свои доспехи, как тигр – полоски. Они делали ее более мощной, более изящной, демонстративно настоящей. Каре нравилось видеть ее такой: не притворяющейся служанкой или враждебной террористкой, но в своей стихии, созданной для искусства, оттачиванию которого она посвятила больше половины жизни.

– Мы немного ограничены в выходах, – с кривой усмешкой заметила она Каре, моток за мотком выдергивая синюю нейлоновую веревку из ранца, который втащила в квартиру, и соединяя каждый кусок со следующим металлическими зажимами.

Главный вестибюль не обсуждался: им бы не позволили уйти без сопровождения Рыцарей, которые оказались бы совсем не кстати в тот момент, когда Кара наконец воссоединится с девушкой, которой притворялась три последних дня. Их предыдущая лазейка через кухню исключалась из-за дюжин булочек и су-шефов, потеющих над яйцами и рогаликами для сотни или около того постоянных членов зеркалократии, ожидающих в Ночь Розыгрыша ранний завтрак.

– К счастью для лазки здесь не две двери, а все двадцать тысяч. – Щелкнув щеколдой, Эспель распахнула окно. После предыдущей грозовой ночи воздух дышал свежестью и прохладой. Рассвет окрасил башни Лондона-за-Стеклом цветом раскаленной магмы. Несколько фигур, одетых, как они, нарушали крышный пейзаж. Расстояние и перспектива делали верхолазов, подметающих и разбирающих упавшие кирпичи, неторопливыми.

– Помни, что я тебе говорила. – Эспель положила руку на Карино плечо. – Мы должны двигаться быстро.

Кара почувствовала, как опустился желудок, видимо, пытаясь выторговать себе фору. Девушка глянула в пропасть.

– Знаю, – кивнула она. – Надо лишить леди Литонстон удовольствия лицезреть мою физиономию за утренним кофе…

– Оградить, – заявила Эспель. – Надо оградить ее от тебя. По крайней мере, до такой степени, чтобы она этого не заметила, – фыркнула блондинка. – Однако если нас кто-то заметит, мы можем только надеяться, что это будет леди Эл. Если она бодрствует так рано, то только потому, что еще не прикончила узо. Она увидит, по меньшей мере, трех на месте каждой из нас и спишет все на превратности погоды. Эй! Я еще не привязала твою веревку…

Кара высунулась из окна. Блеск, исходящий от стеклянной крыши станции, ударил ее, словно стена света. Она висела на подоконнике, держа вес на руках, буквально на пределе равновесия, ботинки едва задевали пол, лишая дыхания. Ноздри заполнились запахом бетонной пыли, уши – лязгом машин.

К тому моменту, как она влезла обратно, протесты Эспель угасли, и Кара спокойно выдержала взгляд верхолазки.

– Маго, подруга, – пробормотала Эспель. – Где ты научилась работать на высоте?

Карины губы вытянулись в линию:

– Там, где не было веревки, только проволока.

Эспель закрепила Карины доспехи в нужном месте и просунула живительную пуповину веревки через петли. Она секунду подержала мягкий резиновый противовес в ладони, прикрепляя себя к веревке, а потом выбросила его из окна. Когда веревка скользнула по подоконнику, Эспель стояла возле окна, раскинув руки.

Кара не позволила себе колебаться. Шагнув ближе к Эспель, она вдохнула запах пота, кожи и мыла. Запах был правильным, человеческим. Девушка заставила себя подчиниться, когда руки Эспель обвились вокруг нее.

– Попалась, графиня, – прошептала Эспель. – Дай знать, когда будешь готова. Просто скажи, когда.

Кара полукивнула, едва ли способная на большее, учитывая опутывающую ее стальную клетку.

– Называй меня Карой, – попросила она.

Эспель не ответила; просто опрокинулась назад, утягивая их в свет.

Глава 32

Кара с Эспель придерживались тайного пути по улицам Лондона-за-Стеклом. Рассвело совсем недавно, но пешеходы уже наводнили тротуары, выдыхая маленькие паутинки инея. Все шли, опустив головы и спрятав подбородки на груди. Извилистый путь оказался не из приятных, но если бы прохожие увидели Кару, то началась бы, по словам Эспель, суматоха. Суматоха, видимо, стояла на три ступеньки выше шумихи и всего на одну ниже дебоша. В лучшем случае им бы пришлось пробираться через восторженную толпу, плотную и льнущую, словно вязкая грязь; в худшем, слух дошел бы до Рыцарей…

К счастью, Кара знала, как им спрятаться. Под жестокой опекой Проволочной Госпожи она открыла, сколько потаенных мест можно найти в самом центре города. Перемещаться, избегая оживленных улиц, помогали переулки, дворы и низкие крыши, на которые можно было залезть. Нападавшие с неба кирпичи города-перевертыша тоже помогали: чем глубже девушки проникали в архитектурные дебри Псарен, тем легче им было незаметно прокрадываться в непроницаемое хитросплетение кирпичей и камней.

Кара тащила Эспель за руку. Они были иголками, их путь – ниткой, сшивающей воедино секретные места Лондона-за-Стеклом.

– Мы почти на месте, – наконец, сообщила Эспель. – Нам на соседнюю улицу. Графиня… Кара, ты в порядке?

Кара не могла сказать наверняка. Последние несколько минут она озиралась вокруг, пытаясь понять, что осталось знакомого в окружающих ее распухших зданиях. Создавалось впечатление, что однажды она все это уже мельком видела. Выпустив руку Эспель, Кара отстала на несколько шагов, проведя пальцами по стене переулка. Из трещин в кирпичах под ногами пробивались сорняки. Кара изумилась: небрежение преобразило районы до неузнаваемости. Несмотря на причудливую архитектуру, она чувствовала, будто они с Бет крались по задворкам террас Хакни в поисках хорошего места для рисунка или стихотворения.

Девушку охватила тоска по дому и лучшей подруге. Рваная рана, оторвавшая ее от той жизни. Прямо сейчас другой край этой прорехи казался почти невыносимо близким. Она вдохнула, позволив зимнему воздуху высушить воду в глазах, пока та не стала слезами.

Придя в себя, Кара поспешила к Эспель. Верхолазка прислонилась к стене, выглядывая из переулка.

С улицы доносились звуки, юные голоса утверждали себя криками и хрипловатым смехом.

– Вот это место, – победно прошептала Эспель. – Похоже на школу.

Подойдя к Эспель сзади, Кара замерла. Узнавание накрыло внезапно. «Я же видела все это краешком глаза, – подумала она, – отраженным в оконном стекле».

Услужливая отзеркаленная табличка не имела значения; даже искаженную пролившимися дождем кирпичами, Кара бы в любом случае узнала Фростфилдскую среднюю школу. Поток учеников в синей форме и со сшитыми лицами лился через ворота навстречу новому учебному дню.

– Ты уверена, что изображение свежее? – почувствовав, как пересохло в горле, прошептала Кара.

– Не давнее двадцати четырех часов, – подтвердила Эспель. – А что?

«Какой в этом смысл, – подумала Кара. – Зачем было забирать ее, чтобы вернуть обратно?»

– Есть идеи, как перейти улицу? – одинаковые брови Эспель приподнялись с каждой стороны от шва. – Потому что по крайней мере у шестерых ребят рюкзаки с символикой Ханнибалов.

Идей у Кары не было; она уже собиралась предложить просто перебежать, когда знакомый смех затолкал слова обратно в горло.

Смех казался легким, совершенно беззаботным. Девушка так давно не слышала его, что едва узнала.

Обернувшись, она прижалась к стене, глядя на улицу, в направлении, откуда он раздался.

По неровному тротуару к ним брела Парва Хан с безукоризненно загримированными шрамами, подчеркнутыми темным макияжем. Ее рука лежала на плече рыжеволосой девушки, голова склонилась – она что-то шептала своей спутнице на ухо. Что бы она ни говорила, они обе находили это до крайности забавным.

Кара непонимающе на них таращилась. Парва Хан, Лицо Зеркальной Лотереи… на оживленной улице должна была напоминать магнит в миске с металлическими опилками, но люди едва ли удостаивали ее взгляда.

Только когда Права, игриво пихнув свою компаньонку, полностью повернула лицо к Каре, она все поняла.

От края зеленого платка к подбородку бежал серебристый шов.

Разочарование свернулось в Карином животе, словно тухлое мясо. Это не ее зеркальный близнец… не та девушка, с которой она разговаривала через стекло. Просто полулицая незнакомка. Ладно, она выглядела настолько как Кара, что, возможно, начала жизнь одним из ее отражений… но это могло произойти в любой момент ее жизни. Или, может, она нашла очень хорошего пластического хирурга. Шрамы, которые девушка так гордо выставила напоказ, в основном выглядели искусственно, работой какой-нибудь скальпельной. Может, даже платок, в который она куталась…

Кара замерла. Платок. Она таращилась на него, пока не заныли глаза. Этот платок родители подарили ей, когда она выписалась из больницы. Именно его подожгли и втоптали в снег на школьной спортивной площадке. Именно он был на Каре в заброшенном туалете в день Отражения Парвы.

– Эс, – быстро проговорила она, – там…

– Вижу, – Эспель звучала так же смущенно, как Кара себя чувствовала. – Но разве она?..

– Не знаю. Я должна поговорить с нею. Отвлеки вторую.

– Отвлечь? Хочешь, чтобы я сплясала брейк-данс?

Кара заколебалась:

– А сможешь?

– И близко нет.

– Ну… сделай что-нибудь еще: спой, крикни «Пожар!», да что угодно! – взмолилась Кара. – Просто отвлеки ее подругу… всего на минуту, пожалуйста…

Она не дала Эспель возможности возразить, буквально пихнув верхолазку на дорогу, когда полулицая Парва и ее рыжеволосая подруга подошли к переулку.

– ХЭЙ… извините, дамочки, – громко сказала Эспель, вклиниваясь между ними. Она развела руками, делаясь как можно больше, пытаясь закрыть от рыжей ее попутчицу.

– Эээ… здесь ведутся важные осадкотектурные работы. Это часть улицы ужасно обветшала, очень опасно.

Девушки уставились на странную верхолазку.

– Что? – начала полулицая Парва. – Осадкотектурные? Но все остальные…

Ее протест закончился взвизгом, когда девушку за запястье втащили в переулок, толкнули к стене и зажали рукой рот.

Кара удерживала ее всего секунду. Она оказалась совершенно симметрична по обе стороны от серебряного шва. Шрамы, поры, все, кроме…

Крошечные красные ниточки капилляров вокруг карих радужек девушки немного различались. Она вспомнила Джека Вингборо с прижатой к лицу полумаской.

«Единственные реальные покупатели – зеркалократы в бегах: как правило, от собственного правительства. У большинства они накрепко связаны с кожей – так безопаснее – и не отвалятся при всем честном народе».

«У большинства они накрепко связаны с кожей».

Глаза девушки расширились. Кара прижала палец к губам, и полулицая школьница, вздрогнув, слегка кивнула, прежде чем она отпустила ее руку, а потом зашипела от возбуждения.

– Матерь Зеркало! Графиня Парва Хан? Что вы?.. Я… я большая поклонница, – она гордо провела пальцами по воздуху над намакияженными шрамами на правой щеке.

– Они прекрасны, – похвалила Кара. – Лучшие, что я видела. Я… я просто проходила мимо и просто… хотела тебе об этом сказать.

Девушка излучала недоверие.

Кара виновато пробормотала:

– Прости за шпионские примочки. Я пытаюсь оставаться инкогнито, поэтому несколько неудачно выбрала гардероб. – Она кивнула на доспехи верхолазки и заговорщицки улыбнулась полулицей девушке.

– Как тебя зовут? – спросила Кара.

– Аиша.

Кара проглотила что-то, кажущееся комком воздуха, но продолжала улыбаться, небрежно проговорив:

– И платок тоже чудесный, Аиша. – Имя оцарапало рот, словно плеть ежевики. – Цвет замечательный. Мне ужасно нравится.

Полулицая девушка порозовела от удовольствия, и Кара догадалась, что она воображает, как расскажет друзьям, что дала модный совет Лицу Стеклянной Лотереи.

– Расскажешь, где такой взяла? – спросила Кара.

– Конечно, я…

Кара уверилась, только когда лицо девушки омрачилось смятением. Она видела подобное выражение лишь раз, но никогда бы его не забыла. Выражение лица ее отца, которое появилось три дня и всю жизнь назад, когда Кара спросила его, почему он переехал на Уэндовер-роуд… выражение лица человека, ищущего внутри себя воспоминание, зарытое где-то очень-очень глубоко.

Аиша – девушка, когда-то бывшая Парвой Хан, – сглотнула, симметрично наморщившись.

– Мне очень жаль. – В голосе слышалось искреннее огорчение. – Я просто… не могу вспомнить. Совершенно вылетело из головы.

Кара кивнула. Ее щеки задела ласковая улыбка:

– Не переживай… я просто любопытствовала. – Она замолчала, выглядывая из устья переулка. – Новенькая в школе?

Девушка недоверчиво на нее поглядела:

– Откуда вы знаете? Я поступила только вчера.

– Ходишь, как новенькая, – проговорила Кара, словно это было настоящее объяснение. – Я хорошо разбираюсь в людях. Была ли ты… была ли ты счастлива там, где жила раньше?

Аиша-некогда-бывшая-Парвой смущенно зашаркала ногами:

– Типа того, – неуверенно пробормотала она. – Думаю, пока рано судить, но здесь лучше.

Кара вспомнила ртутного цвета экстракт родительских воспоминаний. Взглянув в до боли знакомые карие глаза, она задумалась, какие бутилированные воспоминания выпила эта девушка на замену украденных у нее.

Маслянистый голос Джонни Нафты зашептал у нее в голове: «Сссие ссснадобье более чем патентованное, – заявил он, вкладывая бутылочку девушке в руки. – Его приготовление – ссекрет, который мы открыли лишь одному персссонажу».

Но почему-то этот секрет оказался по эту сторону зеркала?

Кара судорожно вдохнула. Замешательство, облегчение, страх, потеря и другие чувства, которые она не могла определить, теснились у нее в груди. Затем девушку захлестнула ярость. На мгновение она чуть не поддалась искушению поскрести симметричное лицо ногтем, стянуть искажающую маску, умолять зеркальную сестру вспомнить, через что они прошли, вспомнить ее. Жажда рвалась из ее груди криком…

…но потом она подумала о беззаботном смехе девушки и пресекла желание, прежде чем оно успело стать действием.

«Думаю, пока рано судить. – Голос в голове звучал, словно ее собственный. – Но здесь лучше».

– Тебе, наверное, пора бежать, – проговорила Кара. – Ты здесь только второй день. Лучше не опаздывать.

– Знаете, это была такая большая честь… – начала девушка.

Кара отмахнулась:

– Знаю, просьба так себе, но не могла бы ты никому об этом не говорить?

– Инкогнито, да?

– Точно!

Девушка склонила голову в знак благодарности, пока единственным, что видела Кара, не оказался зеленый платок, и побежала к подруге.

– Аиша! – Кара услышала голос рыжей девушки. – Куда ты запропастилась? Сначала на меня набросилась эта ненормальная верхолазка, а потом и ты исчезла.

– Да тут… – голос Аиши на секунду дрогнул. – Мне показалось, я увидела знакомую, но выяснилось – не она.

– Ну, – поинтересовалась Эспель, когда Кара снова к ней присоединилась, – у нас получилось?

Кара, хотя и охваченная печалью, ответила:

– Да, получилось.

Эспель выглянула на улицу:

– Так эта девушка… она?.. – верхолазка замолчала.

– Она – что? – переспросила Кара. Эспель не ответила. – Эс? Она – что?

Только подняв глаза, Кара поняла, что Эспель замерла. На ее лице застыла маска страха, и она куда-то указывала.

Кара проследила за пальцем верхолазки. По улице, не замечаемый среди скоплений нападавших кирпичей, прямо под ногами учеников тротуар рябил силуэтом двуного существа.

Он показался всего на мгновение, потом исчез, а, вернувшись через пару секунд, нацелился на них. Приземистый бугор, служивший ему головой, медленно колебался из стороны в сторону, искажая бетон, словно принюхивался.

«Они следили за нею», – подумала Кара. Холодный страх расцвел у основания черепа.

– Беги, – прошептала она.

Эспель помчалась, словно выпущенная из капкана гончая. Кара рванулась за нею – обратно в переулок, откуда они пришли.

Земля сдвинулась, когда существо ринулось за ними.

Кровь громко, словно артиллерийские выстрелы, стучала у Кары в ушах. Бронированная куртка оказалась жесткой и неудобной, и девушка лихорадочно ее расстегнула. Курьерская сумка летела за нею, тормозя, словно парашют, и Кара отшвырнула ее в сторону.

Эспель бежала подле нее, прерывисто дыша.

С каждым шагом в Каре разгорался страх. Каждый шаг, казалось, призывал серого человека.

– Кара! – завизжала Эспель, когда рука цвета глины с растопыренными, как паучьи лапки, пальцами изверглась из стены перед ними. Рука двигалась на ощупь, гротескно слепо. Кара схватила Эспель за шиворот и, нагнув, протащила под каменным предплечьем. Они даже не сбавили шаг.

Новые беззвучные взрывы, новые ловушки.

Руки тянулись к ним отовсюду, из каждой стены.

У Кары не хватало дыхания, чтобы кричать. Она отчаянно заметалась среди частокола конечностей. Бетонные пальцы коснулись кожи, оказавшись теплыми, словно плоть. Она увернулась от одной толстой руки и ударила другую. Раствор поблескивал на них, словно слизь на коже новорожденного. Упав на колени, Кара принялась толкаться локтями, продираясь сквозь пальцы, напоминающие проволоку… колючую проволоку. Ее окружили, зажали ей рот, не давая дышать, хороня заживо на открытом воздухе. Девушка зашипела, в панике брыкаясь и царапаясь. Мягкая глина забилась под ногти, словно запекшаяся кровь.

Внезапно чистое и сладкое дыхание ворвалось в ее легкие: она освободилась!

Кара вскочила на ноги. Эспель пошатывалась рядом с нею, из шеи верхолазки сочилась кровь. Края раны оказались испачканы глиняными отпечатками пальцев.

Кара вспомнила извилистый ход хищников на вокзале Виктория. «Почему они нас до сих пор не поймали?» – задумалась она.

Они пробежали более десяти беспрепятственных вдохов, – возможно, шагов сорок, – прежде чем Кара осмелилась оглянуться через плечо.

Каменники оторвались от стен, словно во сне смаргивая кирпичную пыль с невыразительных глаз… но их было слишком много. Узкий переулок не мог вместить их всех, и, суетливо пробиваясь вперед, они прорастали друг в друга. Руки втыкались в бетон запястий; колени прорывались через бедра, зубы – через плечи: кошмарный сгусток туловищ, конечностей и голов. Каменники кривились от боли, их внутренности вспенивались вторгающимися телами товарищей.

Кара снова побежала, переполненная надеждой.

Но тут в центре массы мелькнул темный силуэт. Словно движимый неким хищническим инстинктом, единственный Каменник вырвался наружу в брызгах кровавой кирпичной пыли. Куски глиняных и бетонных тел падали вокруг него, разорванные его побегом. В коже зияли резкие и ужасные зазоры, открывающие серые артерии и внутренние органы, сгустки густого цемента сочились из ран. Кара видела, как работают глотки людей-из-стен, как те бесшумно кричат.

Вырвавшийся из кучи-малы Каменник запрокинул голову в беззвучном горестном вое, бросаясь в погоню.

Опустив головы, Кара с Эспель припустили что было сил, но осадкотектурные завалы замедляли их. Изнеможение горело в Кариных мышцах, словно жар, весь мир содрогнулся и покачивался в такт дыханию. Девушка скосила взгляд: Эспель стала мертвенно-бледной. Кровь сочилась сквозь прижатые к шее пальцы. Кара услышала рычание мотора на соседней улице. «Машина, – путанно подумала она. – Открытая дорога». Призрачный шанс, однако Кара носила лицо Парвы Хан, и водитель мог их впустить. Схватив Эспель за предплечье, она потащила ее за угол, к спасительному рыку. Они вырвались на пустую дорогу, затем их охватило облако выхлопных газов: мимо пронеслось какое-то черное пятно. Шины завизжали, словно истязаемые животные; пятно затормозило, обернувшись внедорожником с белым шахматным конем на дверце.

Дверь открылась, и Кара, не веря своим глазам, уставилась на всплывшую над нею бритую голову капитана Корбина. За ним, сгибаясь под тяжестью гранатометов, из машины высыпал отряд облаченных в черные доспехи фигур.

Эспель побежала к ним: бессознательное недоверие к Рыцарям как рукой сняло страхом перед тем, что охотилось за нею, но Кара поймала себя на том, что притормаживает. Она с сомнением оглядела Рыцарей.

«Как вы здесь оказались… откуда узнали?»

О совпадении говорить не приходилось.

Под Кариными ногами зарябил асфальт, она услышала позади себя приглушенный взрыв, а затем резкий скрежет бетонных ног по асфальту. Схватив оружие, Корбин прицелился поверх плеча девушки. Она задумалась, насколько близко подобралось чудовище и как быстро она сможет откатиться, если получится увернуться от огненного шара, что расцветет на раненом существе.

Но тут Корбин сказал нечто очень странное для человека, держащего в руках гранатомет.

– Пожалуйста, – проговорил он с явным отчаянием в голосе. – Пожалуйста. Позвольте нам ее забрать.

– Нет.

Кара почувствовала, как замерло сердце, увидела потрясенно застывшую Эспель. Они повернулись, как один.

Существо стояло всего в нескольких ярдах позади них, грудная клетка цвета бетона бесшумно изгибалась, словно глубоко втягивая нечто, что не могло быть воздухом. Оно открыло рот, ведущий в похожее на туннель горло. Кара видела, скольких усилий ему стоило исказить горло во что-то, способное говорить:

– Она знает. – Голос оказался высоким, почти неслышным: свист воздуха в бетонной конструкции. Существо говорило порывами сквозняка, и Каре пришлось напрячься, чтобы его расслышать. – Соглашение нарушено.

– Пожалуйста, – повторил Корбин. – Пожалуйста… она нам нужна. Мы… мы отдадим вам столько других, сколько захотите, но позвольте нам оставить ее.

– Соглашение нарушено, – существо оказалось столь же непробиваемо, как и его плоть. – Необратимо.

Каменник развел руки, словно для объятия. Раны, которые он получил, вырываясь из клубка собратьев, по-прежнему сочились бетоном. Кара смотрела, как жидкость течет по его предплечью, сбегая в углубление между выступающих вен, по изображению короны из высоток.

– Она должна предстать перед моей госпожой, – прохрипел он. – Передайте ее поверху, или я заберу ее понизу.

Кара оглянулась на Корбина. Кровь схлынула с его прошитого лица.

– Понимаю, – ответил капитан.

Глава 33

Они возвращались во дворец, и Парва Хан улыбалась им на каждом шагу.

Графиня сияла с плакатов, наклеек на бамперах, афишек, расклеенных по стенам. Мелькала на телевизионных экранах, угадывающихся в окнах гостиных. Закутанные от холода рабочие громоздились на стремянках, развешивая над дверями флаги и флажки с отзеркаленной Карой. В клубах горячего дыхания незнакомые люди на улице обменивались приветствиями, передаривая друг другу праздничные улыбки. Казалось, ее шрамы украсили весь Лондон-за-Стеклом.

Даже пристегнутая на заднем сиденье внедорожника, все еще взбудораженная встречей с Парвой и страхом перед Каменником, Кара ощущала жужжание отзеркаленного города. Настал день перед Ночью Розыгрыша. Стеклянная Лотерея ждала победителя.

Близился полдень, и зубчатая тень дворца падала на близлежащие кварталы, словно коготь. По случаю большого события охрану, очевидно, усилили: полдюжины стражников в тяжелых доспехах, сбившись в кучу, стояли у входа, барабаня пальцами по пулеметам. Конные Рыцари рассекали на закутанных в черную ткань лошадях вверх и вниз по улице. Пара огромных плазменных экранов крепилась к металлическим рамкам перед дворцом, излучая улыбку Кариной зеркальной сестры на маленькую площадь, раскинувшуюся под ними.

– Так, графиня, – Корбин смотрел на нее. – Вы войдете потихоньку или нам разыграть какой-нибудь несчастный случай? – Казалось, его немного подташнивает, словно человека, угрожающего собственной дочери, но одновременно он выглядел достаточно напуганным, чтобы воплотить свои угрозы в жизнь.

Кара не ответила. Осознавать, что рядом сидит Эспель, а на бедрах пленителей покоятся кобуры с оружием, оказалось страшно.

Дверь открылась, и Кара медленно вышла.

– Графиня! Добро пожаловать!

– Графиня Хан, всегда рады.

Они бросили слегка недоуменные взгляды на ее наряд, но замешательство никак не повлияло на нетерпеливые улыбки. Кара осторожно ответила на них, прислушиваясь к шагам идущего за нею Корбина. По тени капитана девушка видела, что его рука небрежно лежит на поясе с правой стороны. Уставившись в отполированный пол, Кара наблюдала, как ее отражение дошло до последнего правого лифта. Двери с шипением разъехались, Кара шагнула внутрь, и на этот раз капитан Корбин вошел с нею. Когда за ними последовала Эспель, затянутая в черную броню рука преградила блондинке дорогу.

– Только графиня, – отрезал Корбин.

Кара видела, как напряглись мышцы на лице Эспель. Она очень, очень испугалась, и Кара была уверена, что не за себя. Кара потянулась мимо Рыцаря и положила руку Эспель на грудь, прямо туда, где кожаная с оловом куртка оказалась расстегнута. Жар ее кожи сквозь хлопок пронизывал до пяток.

Глядя верхолазке прямо в глаза, Кара пообещала:

– Я найду тебя в конце дня.

Двери лифта медленно закрылись, затмевая девушку, верящую в нее.

Рыцарь проговорил в свою рацию:

– Это Корбин. Мы в лифте.

– Понял, – протрещало в ответ.

За безупречными стальными стенами шумно ожил механизм. Раздался лязг, словно под полом что-то захлопнулось, и шипение, когда высвободились гидравлические зажимы. Карин желудок дернулся вверх.

Лифт шел вниз, и очень быстро… но двигался только пол. Кабина лифта уменьшалась над ними, сиротливо вися на своем коротком тросе.

«Лифт не приспособлен спускаться так низко, – подумала Кара. – Это эвакуатор».

Свет, льющийся из кабины, быстро тускнел, но она по-прежнему различала стальные опоры шахты, вгрызающиеся в бетон фундамента Осколка. Стены оказались настолько гладкими, что казалось, словно они вовсе не двигаются, но Кара держала руки плотно прижатыми к бокам. Судя по пульсации в животе, они падали так быстро, что проносящийся мимо бетон стер бы ей пальцы в кровь, вздумай она к нему прикоснуться. Ни девушка, ни Корбин не проронили ни слова.

Свет кончился задолго до того, как они опустились на дно. Фундамент казался невероятно глубоким и холодным, словно древняя гробница, ушедшая в породу под лондонской глиной. Казалось, вес города навис над Карой всей своей чудовищной мощью. К тому времени, как лифт стал притормаживать, девушке отчаянно не хватало света, и она едва сдерживала па-нику.

Наконец, платформа замедлилась и остановилась. В темноту перед ними уходил неровный туннель. Скудное освещение проникало через трещины вокруг закрытой двери в его дальнем конце.

– Мне же не придется вам угрожать? – взмолился Корбин.

«Она должна предстать перед моей госпожой».

Подталкиваемая любопытством даже больше, нежели страхом, Кара двинулась вперед. Чтобы отвлечься от конвоира и оружия позади нее, девушка сосредоточилась на стенах туннеля. Они казались рябящими, почти живыми на вид, и, вздрогнув, Кара поняла, что неровности на их поверхности были тысячами перекрывающихся отпечатков ладоней: шахту каким-то образом выдавила целая армия землекопов. Долетающие до нее звуки, гасимые бетоном, были такими тихими, что шаги Корбина их почти заглушали: низкий, отрывистый шум, прерываемый внезапными паузами. Кара напряженно вслушивалась, различая в них что-то знакомое.

Только поняв, что паузы совпадают с частотой ее собственного рваного дыхания, девушка догадалась, что именно слышит: голоса. Десятки плачущих голосов.

Кару захлестнули воспоминания.

Колючие завитки вибрируют, словно ножки насекомого, таща ее через лабиринт под Святым Павлом. Агонизирующие голоса тихо взывают к ней. Когти Проволочной Госпожи в голове пропитывают сознание медленным ядом.

Проволочная Госпожа.

Она замедлилась, придавленная страшным бременем памяти. Каждый шаг все глубже затягивал в прошлое.

«Она должна предстать перед моей госпожой».

Раздавшийся в конце туннеля громкий треск остановил ее на полпути.

Он доносился из-за закрытой двери, оглушительно громко, но мышцы задеревенели не из-за силы звука, а из-за того, что она слышала его и прежде: от мусоропровода на кухне. С внезапной холодной уверенностью она поняла, что это не мусоросжигатель.

На земле перед нею отпечатки ладоней сложились вместе, словно рябь на воде. Из центра ряби, раскинув руки, вырвался Каменник. Кара резко дернулась назад, но незваный гость тянулся не к ней.

Он погрузил истощенные руки в стену, отдергивая бетон в сторону, словно занавес.

Плач мигом стал громче, когда в стене открылась небольшая ниша. Мужчина в пыльном коричневом твидовом костюме согнулся, защищая маленького мальчика в школьной форме.

Камера не позволяла ему выпрямиться во весь рост и не имела источника света. Пленный мигнул, когда слабое мерцание из туннеля упало на его новый шов. Ребенок продолжал рыдать, не обращая ни на что внимания. Его лицо на полпути обрывалось пустой кожей.

Кара непонимающе уставилась на семью с вокзала Виктория.

Отец вскочил, пытаясь встать между ухмыляющимся скелетообразным тюремщиком и сыном, но Каменник лишь презрительно толкнул его на землю.

– Подождите! – закричал мужчина. – Пожалуйста… Я…

Но мужчина не успел закончить угрозу или обещание: Каменник вернул стену на место, запечатывая его обратно во тьму. Не обращая бетонного взгляда на Кару или Корбина, Каменник толкнул металлическую дверь в конце коридора, волоча за собой спотыкающегося ребенка. Корбин махнул Каре. Девушка вошла в комнату следом за ними, воздух напоминал застрявший в горле горячий пластилин.

Что-то хрустнуло под ногами. Опустив глаза, Кара увидела покрывающие пол разбитые бутылки и фляги; осколки всех форм и размеров. Приставший к стенкам осадок поблескивал, словно ртуть. Море битого стекла уходило в темноту, насколько хватало Кариного взгляда.

Единственным источником света служила лампа на столе, примостившемся на островке свободного пространства возле двери. За ним, склонившись над стопкой бумаг, словно в кабинете, сидел одинокий человек. Лампа стояла так, что Кара видела лишь одну руку, рассеянно порхающую в углу страницы. Рядом помещался тумблер с тяжелым основанием. Каменник затащил брыкающегося, дергающегося пленника на расстеленный перед столом брезент.

К ребенку вернулся голос, и он тихонечко вскрикнул. Фигура за столом встрепенулась и наклонила лампу к своим посетителям. Кара узнала сенатора Кейс, только когда та выглянула из-за документов.

– Ради Маго, разве ты не видишь, что он боится? – огрызнулась Кейс на серокожего человека. Отпусти его. Просто… уйди с глаз моих. Я со всем разберусь.

Каменник не перестал ухмыляться, но мальчика отпустил. Выгнувшись, словно ныряльщик, он погрузился обратно в пол.

– Кейс, – начала Кара, но зеркалократка, не обратив на нее внимания, опустилась на одно колено перед дрожащим мальчиком.

– Знаю, – мягко проговорила она. – Знаю, знаю. Они страшные, знаю. – Женщина посмотрела в его единственный глаз, морщинистое лицо стало открытым и сопереживающим. – Но послушай меня: обещаю, он больше никогда к тебе не прикоснется. Все закончилось. Ты вел себя невероятно храбро, правда? Папа придет через минуточку, и все закончится. Ты вел себя очень, очень храбро.

Она говорила лучшим успокаивающим голосом директора школы, и, вопреки всем ожиданиям, это сработало. Когда рыдания мальчика стихли, Кара задумалась, не было ли у него – где-нибудь в путанной половине воспоминаний, сохранившихся от Старого Города, – учительницы, похожей на Кейс.

– Ты весь дрожишь. – Подойдя к своему столу, Кейс достала что-то из ящика. – Вот, выпей это. Полегчает.

В свете настольной лампы блеснула бутылочка. Жидкость внутри переливалась, словно ртуть. Кара втянула воздух, чтобы закричать, запротестовать, попытаться остановить ребенка, но рука в черной перчатке зажала ей рот. Кара попыталась бороться, отпихнуть Корбина локтем, но тот, скользнув второй рукой девушке под плечо, скрутил ее с унизительной легкостью. Она издавала какие-то звуки, но слишком уж тихие. Мальчик же был слишком напуган, слишком очарован мерцающим эликсиром, который ему предложили. Он даже не оглянулся.

Кара могла только наблюдать, как полулицый ребенок поднес бутылочку ко рту. Несколько капелек вытекло из его неидеально закрывающихся полугуб. Капнув на пустую кожу неотраженной стороны, они промыли ручейки в запекшейся на ней грязи и с вялым плеском брызнули на брезент.

Мальчик замер, не зная, что делать, и Кейс быстро подскочила, как и Кара с его родителями, скользнула нежной рукой за голову ребенка и отвела бутылочку в сторону. Мягко уступив, мальчик уставился в пространство.

Кейс вздохнула, с жалостью и отвращением глядя на мальчика, и тут же вспомнила, как Эспель отзывалась об иммигрантах: «Они прибывают уродливыми. Откровенно неполноценными».

– Корбин, – приказала Кейс, – отпустите ее.

Сжимающая Кару хватка ослабла, и она вырвалась на свободу. Девушка повернулась и яростно плюнула Корбину в лицо, но он даже не моргнул, когда плевок угодил ему в глаз. Фонтанируя яростью, Кара попыталась оцарапать его, ударить. Капитан, посерев в лице, рассеянно от нее отмахивался. Повернувшись, Кара побежала к мальчику и упала перед ним на колени.

– Эй, – поспешно пробормотала она. – Эй.

Ребенок посмотрел на нее, но в его единственном глазе не промелькнуло ни узнавания, ни понимания. Точно наполовину законченная кукла. Кара почувствовала тяжесть в желудке.

– Что… что они заставили тебя забыть? – тихо спросила она.

– Все, – мягко ответила Кейс, присаживаясь на край стола. – Корбин, заберешь этого? Я устала.

Сжав челюсть, Рыцарь почти уважительно обошел Кару.

– Не используй свой, – сказала ему Кейс, вытаскивая из другого ящика стола автоматический пистолет и протягивая ему. – Вот. Этот никогда не покинет комнату.

Мальчик даже не вздрогнул, когда Корбин приставил пистолет к его голове. Он не помнил, что значит бояться.

Кара почувствовала, как мир заметался вокруг нее. Она попыталась пошевелиться – слишком поздно.

– Подож…

Выстрел разорвал все звуки окружающего мира. Кара стояла достаточно близко, чтобы почувствовать тепло пули, тепло крови. Покачнувшись, она отпрянула и, пнув бутылки, услышала их звон через шум в ушах.

Стекло.

Выстрел.

Резкий щелчок пороха…

Теперь она точно знала, что за звуки отдавались эхом на кухне. И знала, что таких звуков раздалось столько, сколько валялось бутылок на полу. Бессмысленно, как животное, Кара кричала на Кейс, на Корбина, дыша высокими истеричными вдохами и выдохами.

Прошло немало времени, прежде чем к ней вернулась способность говорить.

– Как… как вы могли?..

– Что еще ты хотела бы с ними сделать? – огрызнулась Кейс в ответ. – Приютить? Освободить? Выпустить на улицу? Они даже не помнят, как нужно есть, Парва. Матерь Зеркал, соберись, а? Он, – она потрясла бутылкой, – здесь. Понимаешь? В его теле не осталось ничего, кроме мышечных рефлексов.

Ее голос звучал ровно, невыразительно, но глаза налились кровью и глубоко запали. «Не то чтобы она ничего не чувствовала, – поняла Кара. Просто зажала свою чувствующую часть так, что та почти отмерла».

Полный контроль.

Корбин встал на колени и принялся закатывать тело в мокрый брезент.

– Принесешь новый брезент? – сказала ему Кейс. – Я думала, мы закончили, но ей требуется еще. Их хватает на все меньший и меньший срок. А ты… – негодование обожгло лицо сенатора, когда она посмотрела на Кару, – иди за мной.

Кара едва чувствовала ноги. Попробовав идти, она чуть не упала. Корбин прекратил закатывать труп, чтобы поддержать ее, но она зашипела, словно кошка, полоснув его ногтями по лицу. На каждой щеке мужчины появились три ярко-красные царапины. Он отпрянул, пялясь на нее.

Окинув взглядом обоих, Кейс раздраженно фыркнула и чинно удалилась.

– Удивлена, что у вас кишка не тонка делать это самой! – крикнула она ей вслед.

– Считаешь, дело в кишках? Как думаешь, скольким людям я могу позволить об этом узнать? – Кейс в отчаянии поглядела на нее, отшвыривая с дороги бутылки дорогими туфлями. – Какой бардак, – пробормотала сенатор, поглядев через плечо. – Ты идешь или нет?

Кара не двигалась.

– Ты что, собираешься просто стоять? Долго? Отсюда только один выход, Парва, и когда я уйду, лифт уедет со мной. К тому же, – голос Кейс ожесточился, – она хочет с тобой встретиться.

Она. И Кара снова это почувствовала: давление страшного любопытства. Девушка нехотя подошла к Кейс, и, вдвоем покинув островок света около стола, они вышли в зал.

Кара не могла сказать, насколько большим был зал. От стен не отскакивало эхо. Потолок мог оказаться в десяти или ста футах над головой. Пространство казалось бесконечным морем бутылок.

– Они ведь пришли за мной? – тихо проговорила она. – Я была единственным человеком, защищать которого Рыцари прискакали прошлой ночью.

– И убили двенадцать наших союзников, – на этом слове голос Кейс слегка дрогнул. – Мне пришлось порядком попотеть, объясняясь. Я боялась, она не станет слушать, но, к счастью, ее глиняный выводок не вызывает у нее особых сантиментов. Мне дали еще один шанс присмотреть за тобой.

«Присмотреть за тобой». Кара почувствовала другой, более холодный смысл фразы. Понемногу она начала различать очень тихие городские звуки: рычание двигателей и бульканье стоков, гудение транспорта, даже то, что могло оказаться музыкой. Возможно, тот же акустический обман, что позволил выстрелам донестись эхом до кухни, нес к ней звуки Лондона-за-Стеклом. В простирающейся впереди темноте девушка заметила две вспышки зеленого света.

– Не могу поверить, что ты настолько глупа, – огрызнулась Кейс себе под нос. – Я же говорила… говорила же: мы не можем позволить тебе снова сбежать. Я дала тебе шанс быть ею. Ты могла бы быть счастлива.

«…шанс быть ею».

– Вы знали, – поразилась Кара, почувствовав себя нездоровой и тяжелой, словно проглотила жидкий свинец, и он осел у нее в животе. – Все это время вы знали, кто я.

– Конечно, знала. – Казалось, сенатор поразилась Кариному удивлению. – Я понятия не имела, как это тебе удалось, но знала… конечно, знала. Кем еще ты могла быть? Я горевала, когда похитили твою зеркальную сестру. Я сделала для нее все, что могла.

Кара подумала о разнице между Парвой из кенсингтонской школы, живущей с набором фальшивых воспоминаний, и мальчиком, закатанным в брезент.

– Так вот что значит «заручиться вашей поддержкой»! – огрызнулась девушка, но Кейс, похоже, не уловила сарказма.

– Я знала, кто ты, едва ты ступила в мой сад, – сказала она. – Но твое лицо казалось столь же совершенным, как и ее, и я подумала, – да и как было не подумать? – что Зеркало вернуло мне ее. Ты казалась довольной, играя роль своей сестры, и я была довольна, позволяя тебе это. У нас появился шанс… сделать это правдой. – Кейс облизала губы. – Конечно, она тебя хотела. Ей было очень любопытно узнать, как ты умудрилась сюда попасть. Но я заключила сделку: я… я торговалась с нею. Я сказала ей, что, если она даст мне немного времени, я смогу без насилия вытянуть из тебя эту тайну, – в ее словах слышалась нешуточная гордость. – Все было под контролем.

– Контроль.

Кара замерла. Голос – нечеловеческий – раздался из темноты перед ними.

Он состоял из обрывков шума машин, плеска воды, журчания стоков, отдаленной музыки, приносимых волнами, что заполнили невидимый простор зала и отдавались эхом глубоко в ее голове, ближе и задушевнее, чем звуки, слагающие его. Кара лишь раз в жизни слышала такой голос.

Ее губы беззвучно произнесли: «Я буду».

На полу хрустнуло стекло. Зеленые огни зашевелились и приблизились, расположенные так, как могли бы находиться глаза.

– Контроль, – проговорил городской голос. – Таков был уговор, Маргарет.

Глаза-огоньки приблизились, открывая все лицо.

Женщина оказалась старухой с растрескавшейся кожей, складывающейся из переплетенной брусчатки. Складки вокруг ее рта состояли из рядов террасных домов. Дорожная разметка подчеркивала глаза и скулы, словно макияж. Радужки светились люминесцентными зелеными огнями фар. Юбки терялись во тьме, но шуршали, словно устье Темзы в прилив. А потом, спустя долю секунды после того, как увидела, Кара ее почувствовала.

Она резко вдохнула, когда это лицо метнулось наружу, чтобы поглотить ее. Масштаб и расстояние растворились: дороги, что покрывали морщинами замысловатое лицо женщины, оказались достаточно длинными, чтобы пройти ими; крыши – достаточно широкими и прочными, чтобы укрыть ее. Кара погрузилась в это присутствие и окружилась им: ощущением места, такого первоначального и чистого, словно влюбленность. Она стояла в городском лабиринте старушечьего лица, чувствуя тепло фонаря на щеках…

…а потом все закончилось, и она снова оказалась перед дряхлой женщиной с растрескавшейся кожей, в комнате, полной смерти и стекла.

Мать Улиц улыбнулась неровными рядами церковных шпилей.

– Если не можешь контролировать ее, – голос раздавался, хотя губы не двигались, – значит, не можешь и удержать.

Кейс не смотрела на старуху, протягивая бутылку с дистиллированной памятью. Мать Улиц жадно схватила ее, и Кару передернуло от вида ее пальцев: внутри них проступали скелетные очертания кранов.

Богиня города хлебнула серебристой жидкости из бутылки и, осушив ее, ненадолго блаженно закрыла глаза. Кейс с Карой погрузились во тьму, рассеявшуюся, когда в окнах на лице города зажглись огни.

– Пожалуйста, – Кара узнала выражение Кейс, когда та заговорила с Богиней: тот же самый взгляд, что она видела в зеркале каждый день, закрашивая шрамы: взгляд человека, привязанного к тому, что он ненавидит. Город Кейс состоял из бетона, стекла и кирпича – все, что она любила, лежало в ладони этой кранокостной руки, – и Мать Улиц могла повернуть это против нее одной лишь мыслью.

– Пожалуйста! – взмолилась Кейс. – Еще немного времени.

– Время, – эхом повторила Мать Улиц, обратив зеленую волну взгляда на Кару. – Я помню. В потопе и неразберихе новых воспоминаний, я помню. Помню, что верила в тебя, когда меня забрали. Когда серые люди тащили меня сквозь пол, и в рот набилась земля, а я почему-то все еще дышала. Когда я была так напугана и верила: ты придешь за мной.

Голос изменился, стал знакомым; не тоном, но ритмом и интонацией. Кара напряглась, превозмогая тошноту, поняв, что Богиня говорила воспоминаниями Парвы.

– Даже когда меня заставили выпить то, что было, как я полагала, ядом. Даже веря, что умру. Даже зная, что это невозможно, я до конца верила, что ты придешь. – В голосе прозвучала восторженная нотка, когда она закончила. – И ты пришла.

А затем разум Парвы внезапно пропал.

– Маргарет, времени больше нет. Я помню ее. Помню, как была ею, и как была той, кто знал ее лучше, чем кто-либо в этом мире. Я помню, как смотрела на нее сквозь зеркало из этой тюрьмы. Она не хочет твоей Лотереи. Не хочет твоей славы. У нее есть то, зачем она пришла, и больше нет причины оставаться.

На лице Богини отразилась отчаянная потребность. Уличные фонари горели в трещинах щек, освещая ее, словно тыква-светильник на Хэллоуин.

– Я не рискну позволить ей ускользнуть. Она уйдет, и я упущу свой шанс. Я должна заполучить ее секрет. Должна. Должна. – Слова прозвучали нетерпеливым визгом колес по дороге где-то внутри нее. – Я должна узнать, как ты попала сюда. Я должна узнать… приведет ли этот путь назад, к моему ребенку?

«К моему ребенку». Карино сердце екнуло, когда внезапно всё – бутылки, нападения Каменников, похищение иммигрантов, – наконец, обрело смысл.

Вспомнились елейные слова Джонни Нафты:

«У тебя нет ничего сстоль же сильного, как воссспоминания родителей о тех, кого они родили. Они – исссточники надежды и навязчивых идей даже разумнейших из людей».

Насколько же сильнее может оказаться одержимость Богини? Богини, чье имя означает «мать», которая попалась между двумя зеркалами, а, очнувшись, обнаружила себя в другом мире, отрезанной от любимого ребенка… Ребенка, который стал ее домом и самой сутью. Сколько ей потребовалось времени, чтобы понять, что случилось? Что место, которое она так лелеяла, находилось где-то, где она никогда не была, где-то, куда она не могла вернуться. Что ее воспоминания об этом месте принадлежали другому. На что бы она пошла, чтобы сохранить эти воспоминания?

Кара почувствовала острую боль, словно от сломанного ребра. Посмотрела на разбитые бутылки – доказательства ностальгического пристрастия Богини.

– Как давно? – выдохнула она. – Как давно вы попались между двумя зеркалами?

Дороги, составляющие губы Матери Улиц, свернулись, словно от презрения, но она не ответила.

– Где проход? – требовательно поинтересовалась она городским голосом. – Где трещина, пролегающая между городами? Я этого не помню, значит, твоя сестра не знала. Скажи, как мне снова вернуться домой?

У Кары пересохло во рту. Подумав о Парве, она стиснула зубы, а потом ответила:

– Никак.

Мать Улиц вдохнула.

– Я должна узнать. Должна. Должна вспомнить. – Свет ее глаз сделал кожу Кейс болезненной, когда она повернулась к сенатору. – Принеси еще дозу, Маргарет.

– Пожалуйста…

Слегка вздрогнув, Кара поняла, что Кейс обращается к ней, а не к Матери Улиц.

– Пожалуйста, Парва, просто скажи ей. Скажи ей, где ты прошла… это ничего не изменит. Она все равно добьется своего.

Но Кара покачала головой, сжав губы. У нее оставалась только упертость. Она чувствовала колючки в коже. Руки начали дрожать. Все, что она могла – только сопротивляться.

Лицо Кейс исказилось яростью:

– ПАРВА! – закричала она на Кару.

Девушка отступила на полшага, и в ее сумке звякнули две стеклянные вещицы. Не успев взять себя в руки, она бросила на сумку виноватый, отчаянный взгляд.

Кейс считала ее выражение, и в ту секунду Кара поняла, что тело ее подвело.

Потом Кейс бросилась на сумку.

– Подождите, подождите… – Кара вцепилась в ремни, но зеркалократка ее опередила. Девушка почувствовала, как сердце забилось где-то в горле, когда Кейс залезла внутрь. Губы сенатора сжались в жесткую линию, когда она вытащила Глаз Гутиерра, и на отчаянную секунду Кара подумала, что женщина остановится на этом, но та снова полезла в сумку и извлекла пузырек с дверным снадобьем.

Серые пальцы изогнулись, словно краны, чтобы взять тонкую склянку.

Прозрачная жидкость засветилась зеленым под пристальным взглядом Богини.

– Ну? Это оно? – спросила Кейс. Она все еще смотрела на стеклянный глаз в своей ладони. – Можно забрать девчонку?

Голос Матери Улиц стал мягким, словно дождь, стучащий по крышам:

– Делай с нею, что пожелаешь. Меня это больше не волнует.

Глава 34

Всю дорогу наверх через мрак лифтовой шахты к тусклому свету холла, а потом снова в зеркальное уединение основных лифтов, Кара не проронила ни слова. Девушка обхватила себя руками, словно они оставались единственным, что не давало ей рассыпаться. Какая-то ее часть не чувствовала, что они покинули этот кошмарный зал, все еще находясь глубоко под землей, в том остановившемся мгновении, когда Мать Улиц лишила ее единственной возможности попасть домой.

Кейс стояла чуть позади Кары, пистолет Корбина лениво лежал у нее в руке, словно для члена Серебряного Сената ходить вооруженной – самое обычное дело в мире. Возможно, как раз из-за ее беззаботности никто не бросил ей вызов. Кара лишь смутно отметила, как быстро сломленный невольник из подвала скрылся под отполированной поверхностью главного бюрократа зазеркалья.

Наконец, когда они подошли к двери ее квартиры, Кара повернулась к своей похитительнице.

– Все те люди, – тихо проговорила она, – разве они ничего для вас не значат? Вы никогда не думали сказать «нет»?

Кейс мрачно ей улыбнулась:

– О, я говорила «нет». Один раз.

Кара открыла рот, чтобы спросить, что случилось, но потом снова его закрыла. Она знала, что произошло, видела боль в глазах пожилой женщины. Кейс наказали.

Парву – единственную зеркалократку среди бессчетного множества похищенных Матерью Улиц полулицых, ее сестру, Лицо Стеклянной Лотереи – забрали, чтобы научить Маргарет Кейс послушанию.

Единственную зеркалократку… Кара вдруг поняла, что в этом нет никакого смысла. Полулицые обладали только половиной воспоминаний о том, откуда при-шли, поэтому тоскующему по дому божеству в подземелье понадобилось бы гораздо больше, чтобы утолить свое пристрастие к чужой памяти. У нее не было никаких причин охотиться только на них, разве что…

Потрясение обрушилось на Парву ударом ледяного молота: она поняла, какую сделку выторговала Кейс у Матери Улиц: отсутствие жертв среди зеркалократии. Кейс продала двойную порцию горожан хищной Богине ради сохранения горстки тех, кто был ей небезразличен.

Сенатор оглядела ее, но, если и поняла, о чем думает Кара, то виду не подала.

– Поспи, – сказала она. – В шесть тебе нужно быть в гримерной. Прогон камер – в восемь, и я не хочу, чтобы ты выглядела измученной.

Карины пальцы согнулись, точно когти. В ее сердце клокотала незнаемая доселе ярость:

– Я не буду выступать для вас, сенатор. Ваша госпожа… – Кара заметила, как Кейс слегка поморщилась, услышав это слово, но была слишком зла, чтобы насладиться ее неловкостью, – выпила вашу Парву Хан. Я здесь не для того, чтобы заменять ее вам.

– Она была… – начала Кейс.

– ОНА БЫЛА МОЕЙ СЕСТРОЙ! – заорала Кара.

Кейс даже не дрогнула, словно терпеливо дожидаясь, пока голос девушки отзвенит в ушах, а потом проговорила с холодной неприязнью:

– Полагаю, ты ошибаешься. Думаю, ты предстанешь перед камерами, Парва. Существуют методы убеждения, не портящие внешнего вида.

Секунду Кара не понимала, о чем она говорит. Потом почти рассмеялась:

– Пытки? – она указала на собственное лицо. – Знаете, откуда они?

– Слышала сказочку про колючую проволоку, если ты об этом. От твоей… сестры.

– Вы все еще считаете, что это сказочка? – прошипела Кара. – Подумайте о том, откуда мы только что пришли. Подумайте о том, что только что видели.

Взгляд Кейс непонимающе забегал по лицу девушки. Кара просто смотрела в ответ, удивляясь, как женщине удалось запечатать секретный позор в подвале от остальных своих мыслей. Не отрывая взгляда от бледных глаз Кейс, Кара увидела мгновение, когда эта печать надломилась.

– Хочешь сказать, все так и было?..

– До последнего слова, – ответила Кара. Она встала прямее, выпятив грудь, голос ее сочился презрением. Противостоять этой женщине стало для нее такой же потребностью, как дышать. – Так чем вы планируете мне угрожать?

Мгновение Кейс выглядела потрясенной, затем ее черты заволокла невозмутимость, гладкая, словно густое масло.

– Что-нибудь придумаю, – ответила она. Бросив Каре ее пустую сумку, сенатор распахнула дверь. – Хороших снов, графиня.

Услышав, как в двери повернулся ключ, Кара тяжело припала к двери и принялась царапать ее, словно могла выбраться наружу. Занозы от расщепленного дерева застряли под ногтями, кровь размазалась по волокнам.

Дрожа, девушка развернулась, пересекла комнату тремя быстрыми шагами и всем телом бросилась на окно… но армированное стекло, выдерживающее куски падающих кирпичей, даже не выгнулось, сколько бы Кара ни бросалась на него снова и снова, бездумно, словно насекомое.

Девушка не останавливалась, пока ноги ее не подкосились, и она не рухнула на колени. Отчаянно прикрыв рукой глаза, она уставилась на стекло: в отраженном городе стоял ясный, холодный день, и Парва, мутная, словно призрак, смотрела на Кару с его поверхности.

«Может, – она попыталась убедить саму себя, – может, так даже лучше. По крайней мере, для нее». Может, в зеркальной сестре осталась какая-то часть, все еще бывшая ею, и, возможно, этой части лучше было ничего не помнить. Кара попыталась, но не могла заставить себя в это поверить. Рыдание, словно булыжник, застряло у нее в груди, и она не могла извлечь его.

Закрыв глаза, она увидела их лица: Парвы, мамы, папы и, отчетливее всех, – Бет. Бет, от которой она сбежала, не сказав ни слова. Она так сильно их любила, а теперь больше никогда не увидит.

Порывшись в своей кожаной сумке, Кара вытащила последнее, что там оставалось. В ладони дрогнула кирпичная скорлупка, переданная ей Бет. Она никогда не узнает, почему лучшая подруга ее покинула. Карины пальцы медленно сомкнулись над хрупкой драгоценностью, не подчиняясь хозяйке. Она наблюдала изнутри себя, не испытывая ни малейшего ужаса, как они сжались, и скорлупка треснула. Обожженные глиняные черепки впились в ладонь, и она упивалась драгоценной болью, хотя и оплакивала память, которую они хранили.

Девушка не могла обуздать свои мысли. Она представляла Богиню в подвале, рассевшуюся в глубинах зазеркального города. Видела, как дрожат ее руки, и вспомнила наркотическую дрожь кранокостных пальцев Матери Улиц.

«Скажи, как мне снова вернуться домой?»

Сопереживание вторглось в нее, словно паразит, и Кара отпрянула. Девушка попыталась его оттолкнуть, но оно крепко вцепилось в нее, и перед своим внутренним взором она видела Леди Улиц, отрезанную от дома, ото всех, кто ее любил и ненавидел, ото всех, кто ее вообще знал, ото всего, что делало ее ею.

Кару сотрясла дрожь, она всхлипнула, а потом слезы потекли рекой. Свернувшись на полу, она безуспешно пыталась упокоиться, стиснуть клацавшие зубы. Девушка изо всех сил боролась с дрожью, ее кожа раскраснелась от воспоминаний о проволоке.

Потребовалось много времени, чтобы привести мышцы в порядок. Кара позволила себе опустить голову на пол.

Волосы под платком взмокли от пота, глаза казались камешками в черепе. Она изнемогала. В голове было пусто. Постепенно она стала осознавать одну мысль, тлевшую, словно уголек, погребенный в остывающем пепле мозга.

«Я не буду выступать для вас, сенатор».

Наверное, прошел не один час – свет в окнах потускнел, и выкованные из облаков башни окрасились в цвета заката.

«Не буду».

Попробовав встать на ноги, Кара вздохнула с облегчением: пусть чувствительность еще не до конца вернулась к ним, но они хотя бы разогнулись. Ноги устали, но были ее собственными. Протяжно вздохнув, девушка встала и, пошатываясь, подошла к окну. И только дважды подергав ручку, заметила рубцы на блестящем металле рамы: она была заварена намертво. Кейс оказалась не настолько глупа, чтобы второй раз оставить ей путь к отступлению. Снаружи кто-то пел, радуясь началу Ночи Розыгрыша. Стекло делало его голос пронзительным.

Кара оказалась в ловушке, отрезанная ото всех, кто ее знал. Девушка посмотрела вниз, на реку, на отраженное в ней пламя вечера. Это освежило память.

«Я буду…»

Теперь воздух двигался внутри нее свободнее, тело снова ощущалось своим. Кара потерла кончик большого пальца, но не царапала кутикулу. Руки чесались что-нибудь взять, что-нибудь сделать.

Взгляд упал на косметичку на комоде. Кара взяла ее и поднесла к окну. Руки дрожали, но это было просто желание – энергия, кипящая в ней. Она стала быстро писать огрызком карандаша для глаз, скрипя по стеклу. В мире, где изображение было всем, окно держало изображение Лондона-за-Стеклом, города Кейс, и Кара писала по этому изображению неровные черные буквы, пока, наконец, с последним всплеском переполнявшей ее энергии, не швырнула карандаш на пол.

Сердце колотилось, когда она отступила назад и прочитала:

Где крыши похожи на волны, А зеркала, как моря, Пусть это не видит никто из друзей, Но я – по-прежнему я. В этом городе или в другом, Во вдохах и решениях, в каждом слове, которое произношу, и в каждой мысли, которую думаю, в любви или в проволоке, в отчаянии или страхе, в моей собственной коже. Всегда Буду. Я.

Кара уселась на пол, скрестив ноги. Руки, сложенные на коленях, наконец-то перестали дрожать. В небе померк последний свет. Далеко внизу девушка услышала автомобильный гудок. Сейчас должны прибыть гости церемонии, догадалась она, разодетые в пух и прах, носящие асимметричные вечерние наряды с обложек журналов. Они приведут свои семьи, чуть ли не теряющие сознание при мысли о встрече с Лицом Стеклянной Лотереи. Кара улыбнулась, пробуя выражение лица. Риск. Только для себя.

«Жаль вас разочаровывать».

Напугав ее, запищал компьютер. Она долго не двигалась, но пищание все не прекращалось – высокий, многократный звук, такой же вежливый и настойчивый, как сборщик налогов, зажавший дверной звонок. Наконец, уступив любопытству, Кара отправилась к стоящему на столе монитору.

На экране мигали отзеркаленные слова «Входящий вызов». Кара ткнула наугад клавишу, и в сердце впился маленький шип гнева: на экране появилось лицо Кейс.

– Графиня, – раздался ее голос из динамиков компьютера. – Надеюсь, ты хорошенько выспалась.

– А не отвалить ли вам, сенатор? – сладким голосом ответила Кара.

– Тебе нужно в гримерную. Пожалуйста, спустись на пятидесятый этаж.

В двери щелкнул замок.

– Какая точность, – не впечатлилась Кара. – Неужели, кто-то висел на проводе, чтобы открыть дверь, когда вы это скажете?

Кейс не обратила внимания на презрение в Карином голосе.

– Пожалуйста, спустись на пятидесятый этаж, – повторила она.

Заметив маленькую камеру в рамке монитора, Кара фыркнула и покачала головой.

Кейс уставилась на нее. На сморщенном лице не читалось никаких узнаваемых эмоций. Не сказав больше ни слова, она отошла от камеры.

Кара зашипела. Иголка в сердце вдруг превратилась в огромную колючку.

Теперь, когда Кейс отошла в сторону, Кара смогла рассмотреть комнату. Это оказалась маленькая гардеробная рядом с Залом Красоты, где она сражалась с платьем из колючей проволоки. Вместе с сенатором там находились еще два человека.

Первый – стоящая на коленях Эспель. Она держала руки за спиной, плечи напряглись – очевидно, ей связали запястья. Девушка смотрела в камеру расширившимися от страха глазами по обе стороны от серебряного шва. Слезы симметрично бежали по лицу, оставляя одинаковые дорожки на щеках.

Вторым человеком оказался Корбин. Он стоял над Эспель – официальная черная форма, плечи пересекает серебряная тесьма. Одна его рука крепко держала Эспель за волосы, второй Рыцарь прижимал к ее шее серебристый шприц.

«Так чем вы планируете мне угрожать?»

«Что-нибудь придумаю».

Тон Кейс ничуть не изменился:

– Пожалуйста, спустись на пятидесятый этаж, – во второй раз повторила она.

Глава 35

– А теперь успокойся, графиня, – прогудел голос Кейс из маленького динамика в Карином ухе. – Скоро твой выход.

Она посмотрела в коридор на огни в Зале Красоты. До нее глухо донеслась речь Бо Дрияра, разогревающего толпу. Кто-то, о ком она никогда не слышала, представил кого-то еще, о ком она никогда не слышала, кто представил кого-то, чье имя она видела на парочке первых страниц таблоидов, и этот кто-то представил Дрияра, который теперь представлял ее. Каждый раз раздавались одобрительные возгласы сидящих в зале зрителей: крещендо славы.

– …в прошлом имел честь множество раз работать, – голос Дрияра раздулся до учтивой, но смутно сладострастной кульминации, – чтобы продемонстрировать вам фотографическое воплощение ее необыкновенной истории. Лицо вашей Зеркальной Лотереи! Милорды, леди и джентльмены, сенаторы и почтенные гости, пожалуйста, поприветствуйте вместе со мной графиню Далстонскую Парву Хан!

Толпа в зале взорвалась истерикой.

– Пожалуйста, присоединись к своей публике, – пробормотала Кейс.

Кара повиновалась и двинулась вперед маленькими злыми шажками, покачиваясь на головокружительных каблуках. Подчеркнутые тщательно наложенным макияжем, на лице ярко выделялись шрамы. При каждом движении платье из колючей проволоки шуршало и шипело, слово живое.

Девушка взглянула на телефон, который дала ей Кейс. На экране, над сдержанным перевернутым «коновзоедиВ», Корбин возвышался над стоявшей на коленях Эспель, прижимая к ее шее коварную иголку. Оба разделенных швами лица отвернулись от камеры к маленькому телевизору в гардеробной. Это была замкнутая петля: видимое Корбином на своем экране определяло то, что Кара увидит на своем. Взгляд девушки неумолимо тянуло к иголке. Она видела страх Эспель; чувствовала его, словно тонкую струйку яда, стекающую по задней стенке горла.

«Мы делаем это ради тебя, Парва».

Кожа Кары вспомнила нежное прикосновение пальцев Кейс в зале суда, и ее собственные пальцы сжались от воспоминания о времени, когда даже такой простой жест был ей недоступен.

«Персональный Окаянный…»

Она моргнула, и перед глазами промелькнуло страдальческое выражение лица Гарри Блайта.

Хор приветствий взорвался над нею, словно громовой раскат, стоило только переступить порог зала. Девушка, покачнувшись, остановилась. Пока она не вошла в дверь, какой-то акустический обман удерживал звук в узде.

Кару ослепил прожектор, и она прищурилась сквозь блики.

Сидящие на временных трибунах зрители повскакивали на ноги, воя и радостно свистя. Преломляясь через свисающие панели Аппарата Гутиерра, комнату заливал такой яркий свет, что Каре потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, как мало на самом деле в зале народу – человек триста, не больше. Каждое лицо в толпе принадлежало зеркалократу или оказывалось сильно подправлено асимметричными заплатками. Бедняки Лондона-за-Стеклом могли принимать участие в Лотерее, но это не значило, что их пускали наблюдать процесс вживую. Кейс сидела ближе к середине пятого ряда, одетая в сдержанное темно-синее платье, ее лицо озарилось той же страстью, что и все лица в зале. Охранники в парадной форме стояли на подхвате, и среди них – Эдвард.

Камеры на тележках наклонились, словно хищные птицы, к трибунам, красные огоньки уставились на Кару, передавая ее всем в зазеркальном городе, выделяя, обрамляя и контролируя.

Опершись на кафедру в центре комнаты, Дрияр, плотоядно улыбаясь, протянул девушке руку. Его серебряные швы блестели, словно отполированные по случаю торжества, а может, и правда отполированные. Когда Кара наклонилась, он поцеловал ее в щеку, чего она даже не почувствовала, а потом сошел со сцены.

Аплодисменты не смолкали.

– Улыбнись им, графиня, – губы сидящей на трибуне Кейс едва шевельнулись, складываясь в восторженную улыбку, когда она передала распоряжение. Ее рука покоилась на груди, словно от переизбытка эмоций, придерживая маленький микрофон. – Уж они-то этого заслуживают, даже если я – нет.

Кара положила телефон на кафедру. Глаза Эспель умоляли. Губы разомкнулись, и она откашлялась, чтобы говорить, но голос Кейс прожужжал девушке в ухо:

– Не сейчас. Позволь нам выказать почтение.

Так что Кара просто стояла, напряженная и улыбающаяся, словно манекен, облитая их низкопоклонством. Несмотря ни на что, она чувствовала, как это ее приободряет. Сила их внимания завихрялась в ней, словно поток в воде. Она чувствовала на себе пристальный взгляд миллионов зрителей, смотрящих на своего кумира по телевизору; их вера в нее, надежда на победу омывали девушку. Кара почувствовала, как мышцы вокруг рта дернулись, делая улыбку еще шире. Словно лицо пыталось придать себе более соответствующий их ожиданиям вид. Девушка плотнее сжала губы, восстанавливая контроль над собой. Она слышала голос Кейс, но не могла понять, звучит ли он из динамиков или в памяти:

– Мы можем контролировать то, как тебя видит публика.

«Контроль, – сказала себе Кара. – Не теряй контроля».

«Но ты ничего не контролируешь, – шепнул страх. – Все под контролем Кейс».

– Достаточно, – прогудел голос в ухе.

Кара подняла руки, израненными ладонями наружу, и толпа замолкла. Девушка сглотнула сухим горлом и начала:

– Милорды, леди и…

Она заколебалась. Рот Эспель шевелился на экране телефона. Движение было едва заметным – не учись Кара долгие месяцы читать по губам Бет, она бы вряд ли разобрала:

– Что я такого сделала? – вопрошала верхолазка. В рамках крошечной свободы, предоставленной ей усмехающимся Корбином, она покачала головой.

«Что я такого сделала?»

Кара уставилась на экран.

«Что ты сделала? – задумалась она. – Что ты имеешь в виду? Что ты сделала, чтобы попасть сюда? Что ты сделала, что заслужила это?»

А потом перед ее мысленным взором совершенно ясно предстала улыбающаяся ей Эспель, взгромоздившаяся на край кухонного мусоропровода с перемазанным украденным шоколадным брауни ртом.

– Что я сегодня такого сделала, чтобы ты думала, будто я цепляюсь за свою жизнь?

Кара посмотрела на море глаз и камер. Посмотрела на Зеркальную Лотерею, на все, что Эспель презирала.

На экране телефона Эспель и Корбин замерли от Кариной нерешительности. Ей показалось, что рука, держащая шприц, напряглась. Голубые глаза Эспель, такие же, как у ее брата-повстанца, стрельнули в сторону камеры.

– Сделай это ради меня, – одними губами проговорила Эспель.

На Кару накатило смятение. Чтобы не упасть, пришлось вцепиться в кафедру.

В голове забилось сомнение «Сделай это ради меня»? Сделать ради нее что? Что Эспель хотела сказать? Кара схватила ртом воздух. Она чувствовала, словно платье ползет по ней. Снова посмотрела на телефон, но взгляд Эспель вернулся к телевизору в гардеробной. На камерах горели красные огоньки. Сотни сосредоточенных лиц смотрели. Все ждали ее.

«Мы делаем это ради тебя, Парва».

Кара медленно выпрямилась и прочистила горло.

– Милорды, леди и джентльмены, – сказала она. – Сенаторы, почтенные гости… – она заметила, как сидящая в пятом ряду Кейс слегка расслабилась, – …и, самое главное, те, кто смотрит эту трансляцию из города. Добро пожаловать на розыгрыш двести четвертой Зеркальной Лотереи. – Она улыбнулась. – Не думаю, что нас познакомили должным образом. Меня зовут Парва Хан…

Публика взорвалась смехом и возгласами. Кара почувствовала, что задышала быстрее, когда ее окатило волной звука. Она подождала, пока зрители стихнут.

«Мы делаем это ради тебя, Парва».

«Сделай это ради меня».

Кара посмотрела прямо в камеру.

– …но я не графиня Далстонская.

Кейс напряглась, словно от удара током. Карин взгляд метнулся к экрану телефона, но ни Корбин, ни Эспель не пошевелились. Они оба с открытыми ртами уставились в телевизор. Эспель улыбнулась уголками губ? Кара не была уверена.

– Я не та девушка, которую вы знаете под моим именем, – она снова посмотрела на толпу, – хотя любила ее так же горячо, как и вы. Найдите портрет, любое ее изображение. Посмотрите на него и на меня. Увидьте разницу. Она – мое отражение, противоположность… моя зеркальная сестра. Боюсь, я соврала вам, – проговорила она. – И не только я.

Лицо Кейс побелело, словно брюхо змеи. Губы гневно шевелились, голос гудел в Карино ухо беспощадные отчаянные угрозы.

Кара не слушала.

– Они врали, когда сказали вам, что Безликие похищают новозеркалорожденных с железнодорожной станции. Они врали, когда сказали вам, что Безликие похитили Парву Хан. Гарри Блайт был невиновен. – Она сделала паузу, чтобы дать словам впитаться. – Парву, людей с железнодорожной станции и всех остальных иммигрантов, похищенных с ваших тротуаров, забрали по одной причине: они, как и ваши прапрофили, ваши родители, а также многие из вас, попали сюда из другого места. До этого города они находились в месте, которое называли домом и любили. Их захватил враг, который нуждается в этой любви, выпивает ее досуха и отбрасывает их мертвыми.

И этот враг не Гаррисон Крей.

Кейс вскочила, крича техникам за камерами прервать вещание, но они все таращились на Кару, а красные лампочки продолжали мигать.

Кара задрала подбородок.

– Сенатор Маргарет Кейс, – четко проговорила она, – заключила сделку с этим врагом.

Девушка почувствовала мрачное удовлетворение, когда сотни обвиняющих взглядов устремились на сухонькую зеркалократку.

Кейс умоляла их, просила не верить словам, исходящим от человека, любить и доверять которому сама же так старательно их приучала. Кара видела выражения их лиц; видела, как они пытаются примирить это доверие с ее признанием: «Я соврала вам». Их лица исказились, словно это противоречие причиняло им физическую боль.

– Кейс отдала Парву Хан и тысячи таких же, как она, врагу. Она скажет, что сделала это, чтобы защитить вас. – Кара посмотрела на телефон на кафедре. – Но не думаю, чтобы вы хотели такой защиты.

Кто-то в зале вскрикнул, и Кара резко подняла взгляд. Кейс больше не умоляла; встав во весь рост, она навела на Кару пистолет Корбина.

– Заткнись! – проорала она. – ЗАТКНИСЬ сейчас же!

Раздался хлопок, заставивший все кости Кары содрогнуться. Руки инстинктивно дернулись ко лбу, почувствовав мокрую ткань платка. Девушка ждала, когда же придет боль.

А потом увидела, как старая зеркалократка, выронив пистолет, качнулась на каблуках, в изумлении уставившись на расползающееся по плечу темное пятно. Мужчины и женщины, сидящие за нею, сжались, прикрывая головы руками. Рукава их дорогих костюмов забрызгало блестяще-красным.

Кара заозиралась вокруг в замедленном недоумении. Стоящий позади нее Эдвард медленно опускал пистолет, в растерянности глядя круглыми глазами на дело своих рефлексов телохранителя. Ствол задрожал в его руках.

Еще пять выстрелов рассекли воздух – Кара слышала их сюрреалистически четко. Аппарат Гутиерра разлетелся вдребезги. Дернувшись, словно от удара током, Эдвард рухнул. Зал Красоты наводнили крики.

Пригнув голову, Кара, не думая, побежала. Каблуки скользили по полу, и девушка сбросила туфли. Все-таки споткнувшись, она упала на колени рядом со своим бывшим телохранителем. Его голова была отвернута от нее, и Карино сердце сжалось, когда она заметила симметричный алый кратер, расцветший на затылке мужчины. За нею солдаты в церемониальной одежде стреляли и кричали друг на друга, пока сливки Лондона-за-Стеклом разбегались, словно перепуганный скот.

– Корбин, – протрещал в ухе голос Кейс, скрежещущий и хриплый от боли, – разбуди Пэ-О верхолазки.

Поднимаясь с пола, Кара схватила пистолет Эдварда, хотя он и жег пальцы. Пробежала по коридору к гардеробной, стараясь ступать босыми ногами между осколками стекла. Влетела в дверной проем в конце коридора, больно ударившись о косяк. И, крича от страха и отчаянья, бросилась на дверь гардеробной.

Дверь оказалась открыта, и Кара буквально ввалилась в комнатку. Эспель лежала на полу, брыкаясь и дергаясь. Корбин стоял на коленях позади нее, возясь с веревками, стягивающими запястья девушки. Посмотрев на вошедшую Кару, он вскочил, потянулся к кобуре на поясе, но нащупал лишь пустоту. Разумеется, Кейс не вернула ему оружие.

Побледнев, Корбин рванулся к Каре. Девушка подняла пистолет и рванула спусковой крючок.

Грохот был тошнотворным. Пистолет дернулся в ее руках и со звоном упал на пол. Отдача показалась всаженной в запястье отверткой. У Корбина подогнулись ноги, и он тяжело рухнул на пол, хватаясь за ребра. Его рот растянулся, словно Рыцарь пытался закричать, но все, что из него вырвалось, это жидкое бульканье. На губах Корбина запузырилась кровавая слюна.

Долю секунды Кара смотрела на него, замерев от грома и жестокости, на которую оказалась способна. Но тут дернулась Эспель, и Кара упала рядом с нею на колени. На полу лежал серебристый шприц с отжатым поршнем. Кончик иглы окрасился красным.

Кара осторожно перевернула Эспель. Татуированное лицо блондинки исказилось: мышцы потянулись в противоположном направлении. Сухожилия в шее натянулись, пока оба разума боролись с пластиковыми наручниками, стягивающими запястья.

– Я все правильно сделала?! – отчаянно закричала Кара. – Ты этого хотела?!

Губы Эспель отлепились от зубов, но напряженные звуки, вырывающиеся из горла, могли означать что угодно.

– Мне так жаль, – прошептала Кара. От ужаса ее охватила головокружительная слабость. Девушка не знала, что делать. Корбин кошмарно хрипел. На уровне его легких расползалось темное пятно. Ноги слабо дергались, но встать Рыцарь не мог. Его глаза обратились к Каре. Сжав зубы, девушка отвернулась, но не могла заглушить хрипы, издаваемые им при дыхании:

– П-п-п…

Кара поднялась и, схватив Эспель за воротник куртки, тянула, пока та не встала на ноги, а потом потащила девушку к двери. Конвульсивно дергающимся ногам верхолазки пришлось изобразить некое подобие согласия, когда она пошатнулась и пустилась в неуклюжую рысь, направляемая Карой.

Зал Красоты опустел. Тело Эдварда лежало там, где он упал, но Кейс и остальные солдаты ушли. Карин взгляд метнулся к Глазу Гутиерра, раскачивавшемуся, словно маятник, над кожаной банкеткой. Вокруг него висели разбитые пулями линзы, зазубренные, как клыки. Кара протащила Эспель мимо, зажав пистолет Эдварда под мышкой, и, потянувшись, вытащила всевидящую сферу из клетки.

– Я тебе обещала, – прошептала она в затылок дергающейся головы Эспель, выталкивая подругу из Зала.

Крики и вопли разносились по коридору, ведущему к главному лифту, так что Кара погнала Эспель в противоположном направлении. Девушка ткнула прикладом пистолета кнопку маленького служебного лифта, и, к счастью, двери тут же открылись.

В кабине ноги Эспель подогнулись, и она начала брыкаться и дергаться. Кара увидела, как плечи блондинки судорожно напряглись, чуть ли не выскакивая из суставов, пока руки выкручивались из наручников. Кара обхватила верхолазку, пытаясь утихомирить ее конечности. Когда лифт опустился, она вцепилась в воротник Эспель, ругаясь, умоляя, уговаривая. На пару ужасных мгновений ей показалось, что верхолазка больше не двинется с места, но потом она подналегла и почувствовала, что сопротивление исчезло: блондинка и ее вновь проснувшийся пассажир шатнулись вперед.

«Заставляй ее бежать. – Кара могла думать только об этом, хотя ноги и легкие начинали гореть. – Не давай ей останавливаться».

Они промчались через кухню. Жареные цыплята, горшочки с горохом и высокие стаканы с креветочным муссом разлетались и разбивались на их пути. Полулицые повара и обслуживающий персонал не кричали, наблюдая за Карой в ошарашенной тишине. Их глаза метались от пистолета, зажатого в руке девушки, к маленькому телевизору, висящему над стойкой, по-прежнему показывающему беззвучную панораму разрушенного в хлам зала.

Кара преодолела последние несколько футов до мусоропровода в четыре шага. И, кряхтя от натуги, головами вперед пропихнула их обеих в его пасть.

Глава 36

На одно тошнотворное мгновение Кара выпустила воротник Эспель и успела представить верхолазку застрявшей, а ее Пэ-О-сознание – разбивающим их общие мозги в кровавое месиво о металлический вал. Царапнув воздух, Кара ухватила Эспель, когда они упали лицами в грязь и черный полиэтилен. Не мешкая, даже пошатнувшись на неровной, усыпанной мусорными мешками поверхности, она умудрилась продолжить двигаться вперед, таща за собой Эспель.

«Заставляй ее двигаться, не давай ей останавливаться». Пока она вынуждала тело Эспель искать равновесие, раздвоенному сознанию, заключенному внутри него, было не до того, чтобы сражаться с самим собой.

Выбежав из переулка, они помчались через туманные арки станции «Лондонский мост». Она оказалась пуста – все сидели дома перед телевизором. Кара ненадолго заколебалась перед разверзшимся входом на станцию, но ее охватил ужас при мысли оказаться в ловушке под землей, и она поволокла их по улице, по наитию уйдя влево. От заледеневшего асфальта босые ноги пошли волдырями. Зимняя ночь обжигала кожу через металлическое платье. Уши заполнило собственное резкое дыхание, сердце прыгало и запиналось в такт бессвязных шагов разделенной девушки позади нее.

«Заставляй двигаться, просто заставляй ее двигаться».

Но когда они достигли вершины подъема, ведущего к мосту, Кара споткнулась и почти остановилась, но все же умудрилась сохранить равновесие, даже когда в изумлении уставилась на тех, кто шел по Лондонскому мосту.

Прямо к ней, маршируя неровной волной, равные под капюшонами и банданами, восторженно попирающие закон, внушительной толпой шли Безликие. Многие размахивали бутылками, плюющимися маслянистым оранжевым пламенем. Надписи, выведенные серебряным на черных плакатах, попали в свет фонаря: «Не вашими Глазами» и «Наш взгляд и никаких других!» и чуть помельче, наискосок: «Отвалите, мы прекрасны».

Кара изумилась их числу. Безликих были сотни, нет, тысячи – намного больше, чем она видела в Кенсингтонской крепости. Они ликующе выкрикивали лозунги, вот только холодок по шее девушки пробежал не от возгласов, а от звука шагов, барабанивших по асфальту так, что казалось, сейчас мост обрушится в реку.

Когда Кара втащила Эспель на мост, его залила тишина, Безликие замерли. На мгновение, побежав к ним, Кара успела подумать, что они остановились ради нее, их графини-самозванки, но, приблизившись, увидела их глаза, различимые в тонких щелях над банданами. Никто из них не смотрел в ее сторону.

Услышав позади себя грохот, напоминающий металлические шаги, девушка почувствовала, как сжимается желудок. Оглянувшись, она проследила за их взглядами.

Менее чем в сотне ярдов от южного конца моста улицу перегородила шеренга Рыцарей. Их матовые щитки сияли, отражая свет фонаря, руки плотно прижимали к груди винтовки.

Кара ринулась в центр ничейной земли.

Никаких предупреждений, никаких предложений разойтись или сдаться. Бронированные полицейские стояли в жутковатой тишине. Затем в воздухе разнесся треск рации, офицер рявкнул односложную команду, и со звуком, словно разом сломалась тысяча костей, Рыцари прижали винтовки к плечу.

Кара побежала, таща за собой Эспель. Ее сердце неслось и замирало, и девушка чувствовала, как сжимаются мышцы. Она находилась в десяти шагах от первых рядов Безликих. Шлепая по земле, ноги казались глыбами льда. Пять шагов. Она услышала за спиной еще один приказ – что-то тошнотворно похожее на: «Остановить их».

Толпа перед нею забурлила, словно кипящая жидкость. Обезумевшие люди в черном отступали за стоящих за ними, пытаясь спастись. Теперь, оказавшись рядом с ними, Кара увидела, что в основном на них были не толстовки: их лица закрывали импровизированные маски, сделанные из разорванного постельного белья, платков и старой одежды.

«Они не Безликие, – бросившись бежать, вдруг поняла она. – По крайней мере, не были ими до сегодняшней ночи». Эти люди пришли сюда из-за нее. То, что она сказала, разбило образ стеклянной республики, ее хрупкую сущность.

«Они пришли сюда из-за меня».

В центре толпы тревожно вскрикнул одинокий голос; звук эхом отскочил от нагруженных кирпичами облаков, создающих причудливую акустику. Из толпы изверглась закутанная фигура с протянутой рукой. Пальцы сомкнулись на Карином запястье и дернули девушку вперед. Она потеряла равновесие и споткнулась, кислота из желудка резко запузырилась во рту, когда она упала, увлекая за собой Эспель. Холодный асфальт сотряс кости.

Она не могла дышать, воздух лишь царапал легкие. Кара уставилась на человека, потянувшего ее, и он оглянулся. Его маской оказался разорванный флаг. Знакомая, кривая от шрамов улыбка заставила ткань на его горле пойти рябью.

Выстрел раздробил ночь.

Голова Безликого дернулась направо, словно его ударили. Жидкость брызнула из виска на фонарь. Покачнувшись, он рухнул, и остался лежать, где упал, ужасающе неподвижно. Зрачки, оказавшиеся в нескольких дюймах от глаз Кары, походили на мраморные шарики.

Толпу взрезали крики. Демонстранты кинулись врассыпную. Не имея возможности сбежать через плотную давку своих единомышленников, некоторые Безликие атаковали полицейское заграждение, бессвязно крича. Новые выстрелы, новые крики. Ухо Кары задел протопавший мимо ботинок. Оторвавшись от взгляда мертвого протестующего, девушка кинулась на Эспель, накрывая извивающееся тело верхолазки собой. Непослушное колено выбило из нее дух, но она сумела удержаться. Кара сжала пропитанные потом волосы Эспель и стиснула зубы. Потребовались все силы, чтобы не дать раздвоенной девушке приложиться головой о бордюр.

Стрельба эхом разносилась по небу.

Частокол ног поредел. Оторвав взгляд от Эспель, Кара подняла глаза, обозрев падающие повсюду тела.

Рыцари стреляли избирательно: отслеживали демонстрантов в черных капюшонах и банданах – форме настоящих Безликих, – и пробивали их головы прицельными выстрелами. Охваченные ужасом восставшие швыряли зажигательные бутылки в стрелков; на глазах Кары закованную в броню фигуру охватило оранжевое пламя.

– Не вашими глазами! – взревел бунтовщик.

Кара вскочила на ноги. Она попыталась потянуть Эспель за собой, но пальцы онемели от холода, а блондинка билась так сильно, что она не могла ее удержать.

– Помогите! – прокричала Кара в неразбериху вокруг. – Они разбудили ее Пэ-О! Помогите…

Но никто не слышал ее за топотом ботинок, выстрелами и криками. Зажигательные бомбы летели, словно кометы, падая недалеко от шеренги Рыцарей, и, разбиваясь об асфальт, разлетались горящими осколками. Сначала Кара решила, что Безликие промазали, но потом увидела, как пелена маслянистого дыма покатилась по мосту, и отрывистый грохот выстрелов запнулся. Стволы неуверенно дрогнули, пытаясь прицелиться.

Выкрикивая оскорбления, демонстранты пошли вперед, размахивая плакатами, словно дубинками. Один Рыцарь изо всех сил пытался пустить свою винтовку в ход, но замотанные фигуры окружили его, орудуя древками плакатов с силой костоломов. Внезапно в шеренге образовалась брешь, и Безликие хлынули в нее. Кара видела, как они двигались сквозь дым, нечеткие, словно морок. Некоторые просто побежали по переулкам, но многие принялись забрасывать обломками кирпичей не отражающие их окна офисного здания. Они разбивали картины, в которых им не находилось места, и звон бьющегося стекла смешался с победными криками.

Кара боролась с Эспель.

– Помогите! – умоляла она, но никто ее не слышал.

Ветерок растрепал волосы, выскользнувшие из-под платка. Дым поплыл по мосту, и Кара смотрела на него с тревогой: его прикрытие не вечно, да и толпа редела. Через несколько секунд снайперам снова откроется чудесный обзор, и они с Эспель окажутся как на ладони.

Раздался выстрел, на этот раз позади нее. Кара повернула голову и увидела, как уличный фонарь разлетелся вдребезги. Еще один выстрел – еще один плафон, потом еще, и еще: по одному на каждый хлопок. Очевидно, кто-то подумал о том же, о чем и Кара.

Закутанные фигуры порхали вокруг нее, смутные, словно тени в сумерках. Глаза выхватили крупного мужчину в темной толстовке. Он поднял пистолет к другому фонарю, и девушка увидела, как бледно-льдистые глаза прищурились, устремляясь вдоль ствола.

– КРЕЙ! – закричала Кара. – КРЕЙ, ПОМОГИ! ЭТО ЭСПЕЛЬ!

Он дернулся к ней. Пару секунд смотрел на нее, веря и не веря, словно видел, как она сошла с экрана телевизора. Потом побежал, пробиваясь через толпу локтями.

– Это Эспель, – пробормотала Кара, когда Крей добрался до них. Горло пересохло, но главный Безликий даже не взглянул на нее. Он опустился на колени рядом с Эспель.

– Сестренка, – прошептал он натянутым от страха голосом, – что случилось? Тебя ударили? У тебя кровь…

Крей запнулся, увидев наручники – красное облепило белый пластик там, где он впивался в запястья. Неуверенно положив руку Эспель на плечо, Крей перевернул ее на бок. И резко отпрянул, увидев на лице девушке сокращающиеся мышцы.

– Как? – его голос казался ровным.

– Это я, – призналась Кара. – Все из-за меня. Кейс сделала это из-за того, что я… из-за того, что я сказала. Мне… мне так жаль.

Когда Крей посмотрел на нее, в его глазах не было ничего, вообще ничего. Подняв пистолет, он прицелился девушке в лоб.

Кара даже не вздрогнула.

– Пожалуйста, – тихо проговорила она, выдерживая его взгляд. – Мы должны ей помочь.

Крей долго смотрел на нее поверх ствола. Затем шевельнулся, явно найдя цель, и, заткнув пистолет за пояс брюк сзади, нагнулся. Обеими руками взяв Эспель за лацканы куртки, Крей, кряхтя от натуги, потянул тело сестры с земли. Ноги верхолазки вздрогнули и задергались в воздухе, как у повешенной.

– Эй… – хрипло проговорил Крей, покачивая головой и во все глаза глядя на левую сторону лица Эспель. – Эй, я здесь, окей? Я держу тебя. Я люблю тебя, сестренка. Окей? Я люблю тебя.

Кара не могла сказать наверняка, но ей показалось, что Эспель немного успокоилась.

Крей опустился на одно колено и, повернув бьющуюся в его объятиях сестру, прижал руку под ее подбородком. Ткнул локтем другой руки в шею и принялся едва слышно считать. Даже без фонаря Кара разглядела слезы на его бандане. Постепенно рывки Эспель замедлились, и она обмякла. На мгновение Кара испугалась, что брат задушил сестру, но потом заметила, как грудь Эспель под курткой медленно поднимается и опускается. Мышцы разделенной девушки воссоединились в беспамятстве.

– Джек! – проорал Крей в мобильник. – Ты мне нужен! Северная сторона. Срочно!!!

Перекинув лежащую ничком Эспель через плечо, он встал и обратился к Каре:

– Пойдем. Надо вытащить ее отсюда до… – его голос сорвался.

– До чего? – переспросила Кара.

– Этого.

Девушка проследила за взглядом Крея.

Сотни затянутых в броню Рыцарей кишели на подходе к станции. С такого расстояния они походили на жуков, блестя доспехами, словно панцирями. Однако приближались они быстро, неся короткие, уродливые автоматы, дула которых то и дело вспыхивали выстрелами.

Бравада покинула мятежников, словно отлив. Сначала по одному и по двое, потом впятером-вшестером, потом, наконец, единым потоком рук и ног, люди с закрытыми лицами бросились по мосту.

Автоматы Рыцарей, открывших огонь, оглушили Кару.

Мучительно дыша, девушка побежала с толпой, петляя между демонстрантами. Крей, бегущий прямо перед нею, шел напролом: он несся по центру дороги, распихивая попадающихся на пути мятежников похожей на лопату рукой. Все еще не пришедшая в себя Эспель болталась у него на плече. Они уже почти добрались до дальней стороны моста, когда Кара решилась оглянуться. И увидела, как мужчины и женщины падают под подавляющим огнем, словно кукурузные стебли в бурю.

Девушка натолкнулась на толпу остановившихся перед нею демонстрантов. Кара попыталась обойти их или протиснуться мимо, но между людьми не оказалось зазоров. Они наседали на девушку, пытаясь бежать туда, откуда пришли.

«К стрелкам?» – в паническом недоумении удивилась Кара. Она налегла на протестующих, но ее толкали обратно. Хотя мятежники уже обезумели от страха, девушка видела, как расширялись их глаза, когда, коснувшись холодного металлического платья, они наконец-то понимали, кто перед ними. Кара старалась заглянуть за них, чтобы понять, что же их развернуло.

Тела вокруг нее вспенивались в медленном удушающем водовороте: схлестнулись бегущие в обе стороны. Карина рука попала между двумя движущимися в противоположных направлениях мятежниками, локоть, пронзенный болью, неестественно выгнулся. Девушка едва успела вытащить руку, когда, потеряв равновесие, люди в капюшонах упали под ноги остальным.

Кара услышала хруст и захлебывающийся крик: ее нога, потерявшая опору, расплющила чью-то скулу.

Отпихивая демонстрантов, девушка в платье из поддельной колючей проволоки заскрежетала зубами и бросилась вперед, заставляя всех вздрагивать. Используя краткие мгновения замешательства и крошечные щелочки, Кара начала протискиваться к краю толпы. Уцепившись за столб разбитого фонаря, она вскарабкалась на балюстраду моста и, очутившись над головами соседей, наконец-то увидела, от чего они бегут.

Шеренга конных Рыцарей на забинтованных лошадях наступала с северного конца моста неспешной рысью. Всадники высоко подняли тонкие черные пики, упирая их в стремена, и по сигналу скачущего по центру офицера придержали коней. Окинув взглядом бурлящую массу пойманных демонстрантов, офицер, чье лицо было неразличимо за темным забралом, поднял руку в рукавице. Сгрудившиеся перед ним мужчины и женщины закричали.

Офицер опустил руку.

Рыцари натянули поводья, и, как одна, черные обмотки лошадей спали. Кара услышала вздох, и только секундой позже поняла, что сама его испустила.

Лошади фыркали и вскидывали головы, туман, вырывающийся из их ноздрей, сверкал в воздухе алмазной пылью. Они топтались, и удары копыт по брусчатке звенели, словно колокольчики. Лошади сверкали в отраженном свете фонаря: безупречные живые скульптуры из зеркального стекла.

Наконечники копий обрушились, как набежавшая на мель волна. Звеня, словно огромные Эоловы колокольчики, Стеклянные Рыцари пошли в атаку. Прорвавшиеся протестующие кинулись бежать со всех ног. Стоявшие по краям моста попрыгали в реку, другие ринулись через испуганную толпу. Большинству, однако, ни на что из этого просто не хватило вре-мени.

Стеклянная конница врезалась в толпу с сокрушительной силой.

Там, где острия копий соприкасались с плотью, Кара разглядела голубые электрические дуги. Жертвы резко падали, подергиваясь на земле на пути лошадей. Некоторых месили в кровавый фарш из костей и одежды стеклянные копыта, но других… Одна из лошадей встала на дыбы над поверженным Безликим, и Кара потрясенно зашипела, увидев, как скорчившийся демонстрант отразился в стекле лошадиного живота между ремешками, удерживающими седло. Его изображение быстро пробежало по изогнутым, искаженным стеклам на боку животного. Кара находилась достаточно близко, чтобы разглядеть шов, разделяющий лицо лежащего ничком мужчины.

«Я не могу позволить себе отражаться во всех подряд зеркалах, как вы, – вспомнила она слова Эспель. – В конце концов, отражение – это суть».

И эту суть, догадалась Кара, кожа зеркальной лошади сейчас отнимала у лежащего ничком человека. Животное похищало отражения, как зеркальный вампир.

Мужчина завизжал, словно из его груди вырвали сердце; он кричал так громко, что, хотя ночной воздух разрывали и другие крики, Кара слышала только его голос. Его капюшон провис над левой щекой, словно та ввалилась. Телесного цвета пар, вскипевший над банданой, потянулся к вздыбленному коню. Затем – так же резко, как если бы их просто выключили, – крики оборвались, и несчастный откинулся на асфальт. Зазор между капюшоном и платком наполовину заполнился гладким тусклым зеркалом, а наполовину – пустотой.

Рыцарь развернул лошадь, направляя ее глубже в толпу, но телесное отражение по-прежнему просвечивало сквозь бок скакуна. Посреди всего этого моргнуло нечто вроде искаженного глаза.

Кара пошатнулась. Ей пришлось прильнуть к фонарному столбу, чтобы не упасть. Она отчаянно пыталась вглядеться в сумятицу бегущих тел. «Что если они упали? – лихорадочно думала она. – Что если он ее бросил? Как я узнаю? В этих капюшонах и масках они все на одно лицо».

Но тут ее глаза выхватили Эспель, по-прежнему переброшенную через плечо Крея, словно нелепый плащ. Главарь Безликих каким-то образом проскользнул через линию кавалерии и топал по противоположной стороне тротуара к северному концу моста. Пока Кара смотрела, Рыцарь, пришпорив лошадь, ринулся за ними. Спрыгнув с балюстрады, Кара побежала.

Крей оказался очень быстр для крупного человека с бесчувственной девушкой на спине, но стеклянная лошадь была несоизмеримо быстрее. Кара едва добежала до середины дороги, когда голубая молния промелькнула между позвоночником Крея и копьем Рыцаря.

Спина Крея яростно выгнулась. Пальцы бунтовщика царапнули по асфальту, каждая мышца тела напряглась. Потом он упал лицом вниз, и Эспель вяло скатилась с его спины, распростершись в канаве. Рыцарь дернул поводья, и лошадь встала на дыбы. Лежащий в ее тени Крей закричал.

Карины ноги обожгло – она прибавила ходу. Слюна просочилась сквозь стиснутые зубы. Девушка кинулась между лошадью и ее жертвой, широко раскинув руки, закрывая Крея от смертоносной шкуры зеркальной твари.

Увидев, как в изгибах лошадиного живота изогнулось и зарябило ее собственное изображение, она подняла руки к глазам. Пальцы зарябили, словно пламя телесного оттенка, но боли не было, просто легкое ощущение тепла, стекающего по коже. Глаз стеклянного зверя расширился; тупые зубы заскрежетали от натуги. Карино отражение потекло по всей поверхности лошади, но как бы та ни старалась, девушка по-прежнему ничего не чувствовала.

«Бесконечные отражения», – подумала она с благоговением и отвращением. Как и все зеркалократы, она обладала иммунитетом. Зеркальные лошади были оружием, предназначенным только для полулицых. Лошадь опустила передние ноги, и Кара распласталась на лежащем ничком Крее, чтобы не попасться под стеклянные копыта. Всадник попытался нацелить копье, потом отбросил его в сторону и нащупал висевший на бедре пистолет. Кара почувствовала, как под нею зашевелились руки Крея. Рыцарь еще возился с ремешками на кобуре, когда Безликий, непристойно выругавшись, высунулся из-под Кары и выстрелил. Забрало Рыцаря вогнулось внутрь. Он соскользнул вбок с седла и повис, запутавшись в стременах.

Кара, оцепенев, смотрела, как лицо мужчины, обрамленное зазубренным пластиком разбитого шлема, превратилось в кровавый кратер. Лошадь, заржав от внезапного смещения веса всадника на правый бок, поскакала прочь, волоча его за собой.

Каре показалось, будто в голове взорвался фейерверк. Выстрел по-прежнему грохотал в ушах. Она чувствовала, что должна бы кричать до хрипоты, но могла только смотреть. Все казалось далеким и приглушенным.

Поджав ноги, Крей присел перед нею. Девушка безразлично оглядела его. Он что-то сказал, но она не сразу поняла смысл слов.

– Спасибо, – повторил бунтовщик, и Кара кивнула в оцепенении, рефлекторно стряхнув с себя его руки.

Кожа вокруг глаз Безликого сморщилась, что вполне могло означать улыбку:

– Пойдем.

Кара помогла ему вытащить бесчувственную Эспель из канавы. Теперь, когда она не сопротивлялась, это оказалось легко; верхолазка была пугающе легкой.

Рычание мотора перекрыло звук бойни, и их окатило светом фар: на мост въехал видавший виды седан. Кара напряглась, готовясь к драке, но Крей поднял руку.

– Все в порядке.

Завизжали тормоза. Дверь со стороны водителя открылась, прежде чем автомобиль остановился, и из него вылезла знакомая долговязая фигура.

– Когда я говорю, что ты нужен мне срочно, Джек, – запальчиво проговорил Крей, – можешь смело предполагать, что я имею в виду: прежде чем объявятся конные легавые.

– Божечки боже! – огрызнулся Джек Вингборо, мотнув головой на бой, по-прежнему бурлящий дальше на мосту. – Давай-ка обсудим это прямо сейчас. Ума не приложу, чем бы еще заняться…

Увидев, как Кара с Креем затаскивают Эспель на заднее сиденье, Джек перестал ерничать. Кара втиснулась рядом с блондинкой, а Крей прыгнул на переднее сиденье.

– Что с Эс? – спросил Джек, скользнув за руль.

– Я ее вырубил, – коротко ответил Крей.

– Зачем? – поинтересовался Джек, но ставший хриплым голос и побледневшее отражение в зеркале заднего вида сказали, что он уже знает.

Джек развернул машину, крутнувшись на сто восемьдесят градусов, и вдавил педаль газа. Потрепанный седан рванулся вперед, словно испуганный кот. Крики, звуки выстрелов и свет горящего бензина поблекли за ними.

Кара заметила, как Крей посмотрел назад, видела, как он вбирал всех людей, принявших его образ, ставших – всего на одну ночь – им. Он медленно стянул бандану. Импровизированные губы страдальчески изогнулись. Девушка поняла, что Безликому всегда будет казаться, будто он предал своих сторонников.

– Куда едем? – поинтересовался Джек. – Гаррисон, дай мне чертовы ориентиры.

– К Святому Янусу, – безжизненно ответил Крей.

– Ты двинулся? – недоверчиво поинтересовался Джек. – Хочешь, чтобы я отвез девушку с разбуженным Пэ-О в военную больницу? Предлагаешь просто сдаться?

Крей не ответил.

– Гаррисон, пожалуйста, – проговорил Джек. – Ради нее я бы бросился под зеркального коня… ты же знаешь, я бы… но вылечить ее нет никакой возможности. Они взглянут на нее, срежут наручники и позволят себя задушить. Не существует ни одного официально ненаказуемого способа ее разделить. Она меченая.

«Меченая», – подумала Кара. Симметричное лицо лежащей рядом с нею Эспель по-прежнему оставалось спокойным. Пока они ехали, фонари через окна автомобиля отбрасывали на верхолазку тени, похожие на тигриные полоски. Красные пятна пометили места, где мышцы сжимались особенно сильными спазмами, где они снова стиснутся, едва девушка проснется. – Заклейменная. Исцарапанная».

Кара рухнула на сиденье. Слезы хлынули в горло, но она проглотила их. Девушка искала внутри себя что-нибудь, что угодно, что могло бы уберечь ее от уныния, вырвало бы его из сердца. Почувствовав вспышку гнева, она сосредоточилась на нем, лелея и раздувая, словно уголек.

Девушка вспомнила пулевое ранение в груди Корбина; вспомнила, как он отчаянно дрожал, пытаясь заговорить, и не смог. По телу прошла дрожь, когда она поняла, что, вероятно, никогда не узнает, умер ли Рыцарь.

Начав дрожать, Кара одернула себя. «Мне тебя не жаль», – сказала она себе. Девушка сосредоточилась на маленьком полулицем мальчике, пустом взгляде его единственного глаза за миг до выстрела Корбина. «Не жаль, – повторяла она снова и снова, ненавидя себя за то, как эти слова заставляли ее чувствовать себя лгуньей. – Мне не жаль».

Боль растекалась по тыльной стороне левой руки, привлекая внимание. Оказывается, правой рукой Кара выдавила кровь из хитросплетения шрамов.

Крей с Джеком ругались.

– Я знаю одного медбрата в Святом Янусе… – Крей говорил тихо, словно пытаясь уговорить самого себя. – Он мог бы…

– Одного медбрата? Понадобится целая армия докторов, круглосуточно дежурящих до конца ее жизни. И даже тогда… Ничего не хочу сказать, Гаррисон, но она…

– Заткнись, – оборвал его Крей.

– Дружище, пожалуйста.

– Да я не об этом: правда, заткнись. Дай послушать.

Юный зеркалократ замолчал. Крей склонил без-ухую голову, Кара тоже постаралась прислушаться. Сначала она различала только шум двигателя и шуршание шин по асфальту. Затем вдалеке послышался звук Эоловых колокольчиков, с ужасающей скоростью делающийся все громче.

– Джек, – просто сказал Крей, – жми.

Кара оглянулась: шесть стеклянных лошадей вырвались из переулка и с грохотом пустились за ними.

Глава 37

Джек вдавил педаль газа, и видавший виды седан рванулся вперед. Через заднее стекло Кара видела реакцию Рыцарей, понукающих лошадей. Звон копыт почти заглушал рев двигателя.

– Они ведь не смогут нас догнать? – спросила Кара. – В смысле, мы на машине, а они – всего лишь на лошадях…

Лихорадочно опустив стекло, Крей выхватил пистолет.

– ЧЕМ, ПО-ТВОЕМУ, ОНИ ПОХОЖИ НА ОБЫЧНЫХ ЛОШАДЕЙ?! – проорал он, заглушая ветер. Наполовину высунувшись из машины, наклонившись, словно серфер, он начал стрелять. Стеклянные лошади, казалось, скакали еще быстрее, пожирая дорогу звенящими копытами. Создания горели отраженным светом фонарей, становясь все ярче и ярче, пока свет не стал ослепительно ярким. За ними оставались темные, выпитые досуха лампы. Копыта вспыхивали и расплывались, словно падающие звезды.

Они приближались.

Реагируя на какой-то невидимый сигнал, Рыцари пригнулись к шеям коней. За каждым из них оказалось по второму одетому в черное всаднику с длинноствольной винтовкой. С привычной легкостью они целились прямо со скачущих во весь опор лошадей.

Кара бросилась на Эспель, когда заднее окно разлетелось вдребезги. Осколки засыпали девушку, царапая шею. Ветер взвизгнул, врываясь в образовавшуюся брешь.

– Новый план! – прокричал Джек Крею. – Мой дом – моя крепость!

Крей выпустил последнюю бесполезную пулю и залез обратно в машину. Джек крутанул руль, и седан свернул влево. Волнистая колонна – должно быть, отраженный Центрпойнт – появилась и тут же исчезла за ними.

Кара приподнялась. Ветер швырнул платок в лицо – пришлось выпутываться. Чем дальше они уносились на запад, тем скученней стояли здания, проносящиеся мимо с обеих сторон. Джек резко свернул на невысокие кирпичные сугробы, протянувшиеся поперек дороги, но зеркальные лошади легко перепрыгнули их, словно на скачках с препятствиями. Очередная пуля разбила зеркало с пассажирской стороны.

– Близковато, Джек, – прохрипел Крей.

– Порядок!

Джек бросил машину в несколько крутых поворотов, и желудочный сок хлынул Каре в рот. Они вырулили на узкий переулок. Долю секунды спустя три Рыцаря завернули за ними за угол, не успев притормозить. Лошадей занесло вбок, как всадники ни натягивали поводья. Копыта царапали по асфальту: зеркальные животные отчаянно искали опору. Губы изогнулись, открывая похожие на плиточки зубы, светящиеся стеклянные ноги запутались. Лошади зашлись странными, хрустальными криками, но инерция все-таки победила.

Одну из тварей, шедшую первой, бросило боком на переднюю стенку газетного ларька. Мгновение спустя к ней присоединились остальные. С хрупким стеклянным визгом лошади разлетелись на осколки.

– Матерь Зеркал, Джек… где ты учился водить?! – прокричал Крей.

– Преимущества частного образования. – Кара услышала усмешку в голосе молодого зеркалократа. – Мне еще и пятнадцати не стукнуло, когда я уже разбил три «порша».

Воздух, задувающий в разбитое заднее окно, оказался таким холодным, что у Кары заболело лицо, но она не смела отвести взгляд. Груда бронированных тел и битого стекла позади них уменьшилась, и она разглядела, что три оставшихся лошади усилиями всадников сбросили темп на повороте. Один за другим фонари вокруг них вспыхивали, вытягиваясь, чтобы, коснувшись их шкур, погаснуть. Скакуны-вампиры сверкали, ускоряясь, оказавшись в центре дороги, сокращая расстояние с тошнотворной скоростью.

– Мы не можем от них оторваться! – прокричала Кара, когда они свернули на другом повороте.

– Знаю, – сдернув платок со рта, Джек сделал несколько глубоких вдохов. – Но я могу проехать на колесах там, где они не проскачут на копытах. Пожалуйста, Маго, – горячечно пробормотал он. – Еще одну милю.

Теперь перед ним выросли восьмифутовые дюны осадкотектуры, ощетинившиеся поломанными перилами и зазубренными шпорами строительных лесов. Лицо Джека вспыхнуло, когда он погнал машину среди них, то накреняя на два колеса, то снова опуская на все четыре.

– Еще немного, – шептал он автомобилю. – Еще немного.

Кара пыталась расслышать, что происходит за шумом ветра и мотора, пока, наконец, не поняла, что больше ничего не слышно.

– Я не слышу цокота копыт! – ликующе крикнула она через плечо. – Я не слышу…

Ее голос утонул в визге шин, когда машину повело вбок. Окна выровнялись с кирпичом. Кара свернулась вокруг Эспель, и машина царапнула по стене.

Дрожь скрежещущего металла пробрала Кару до позвоночника. Крей поднялся и выскочил наружу еще до того, как приземлились искры, высеченные из крыла. Обежав седан сзади, он распахнул багажник.

– Джек… – с расстановкой спросил он. – Сколько у нас времени?

– Пять минут, может, десять. – стоящий рядом с Креем Джек затаил дыхание. Он вытягивал что-то, лязгнувшее, из заднего багажника машины. – Не думаю, что они проскачут на этих ублюдочных лошадях дальше Кадоган-стрит, но не знаю, быстро ли они бегают в доспехах.

– Есть шанс, что ты сбросил их с хвоста? – спросил Крей.

Джек только фыркнул:

– Думаю, мы оставили на дороге резиновый след в полдюйма толщиной. Блин, я буду скучать по своей старой тачке.

Кара чувствовала себя какой-то студенистой, словно кости растворились, но ей таки удалось выкарабкаться из машины. Подсунув руки Эспель под мышки, она вытащила и ее. Тело девушки по-прежнему оставалось безвольным, а татуированное лицо – расслабленным.

– Черт побери, Крей, – недоверчиво проговорила Кара. – Что ты сделал? Ввел ее в кому? Она когда-нибудь очнется?

– Я ее усыпил. У нее есть еще полчаса или чуть меньше, – ответил Крей. – К тому моменту вы обе должны быть далеко отсюда.

Кара подняла взгляд. Оттуда, где она теперь стояла, девушка увидела, что Крей с Джеком взяли из багажника: пару коротких автоматов со стилизованными шахматными конями на рукоятках. Контрабандное оружие щелкнуло свежими обоймами.

– Мы обе, – глухо повторила Кара.

– Ты справишься, – твердо заявил Крей. – Моя сестра никогда не ела, как следует, а ты, похоже, сильнее, чем кажешься. Присядь и закинь ее на плечи. А потом просто тащи, словно мешок с углем.

Он указал на щель в волнистой кирпичной стене тупика. По большей части она оказалась поглощенной осадкотектурой и выглядела скорее расселиной в горе, чем переулком.

– Поторопись. Мы с Джеком дадим Лондону-за-Стеклом прекрасную тему для размышлений. Это выиграет для тебя немного времени.

Кара уставилась на него:

– Вас же прикончат. – Ее тон сказал все о приемлемости этого решения.

– Верно, – Крей поднырнул под ремень автомата. Джек уже карабкался по склону осадкотектуры, возвышающемуся, словно крепостной вал.

– Я не собираюсь просто…

– Еще как собираешься, – перебил девушку Крей. Его бандана сползла, открыв кривой изгиб кустарно сшитых губ. – Знаешь, скольких людей я убил, мисс Хан?

Поглядев на него, Кара угрюмо покачала головой.

– И я не знаю. Но знаю, что моя рука не дрогнула, когда в последний раз нажимала на спуск, смекаешь? – Приподняв подбородок, он огляделся и медленно выдохнул. Крей выглядел чуть ли не гордым. – К этому давно шло. Веришь или нет, попадать под обстрел Рыцарей для меня не в новинку. Если они достанут меня на этот раз – ну и ладно. Но не ее.

Гнев закрался в его голос, словно ледяной ветер, когда Крей посмотрел на Эспель.

– Не ее, – повторил он. – Моя сестра не такая, как я, она – моя полная противоположность. Она никогда никого не обидит, – по щекам Безликого одна за другой побежали слезы, его худое лицо отдавало их нехотя. Он начал говорить быстрее; слова бежали одно за другим, но он не запинался, даже не моргал. – Она не могла никого обидеть. Я велел ей убить Лицо Стеклянной Лотереи, а она не смогла. Она стала лучшей верхолазкой в Псарнях, и у нее было будущее, но она решила работать на меня, потому что верила в меня. Она верила и в тебя, а теперь делит тело с психопаткой из-за сделанного тобой выбора, так что ИДИ УЖЕ!

Последние два рычащих слова отозвались от соседних стен, и Кара подскочила от хлопка багажника. Хотя в голосе Крея звучала ярость, его глаза умоляли. Под просящим взглядом этих светло-голубых глаз Кара сгорбилась и позволила водрузить Эспель себе на плечи. Распрямилась. Вес оказался сносным. Она посмотрела на Джека, разлегшегося на щебне, скручивая папиросу.

– А как же ты?

Молодой зеркалократ пожал плечами. Отложив самокрутку в сторону, он взял половинку кирпича, лежащую рядом с ним на каменном сугробе. Тряхнув запястьем, подбросил кирпич в воздух, плавным движением поднес автомат к плечу и выстрелил. Кирпич изверг убедительную струю пыли.

– Я тебе так скажу, – проговорил он, возвращаясь к самокрутке, – если стреляешь лучше моего, можем поменяться местами.

Кара беспомощно поглядела на них пару мгновений, потом, слегка согнувшись под своей ношей, сделала несколько шагов назад. Странные тени отзеркаленного города сомкнулись над нею. Крей вскарабкался к Джеку. Они переговаривались быстрым шепотом, по очереди затягиваясь папиросой.

Последнее, что увидела Кара, прежде чем отвернуться, как они натягивают на рты банданы: как бандиты и как равные.

Кара спешила по переулкам, изрядно пошатываясь. Эспель оказалась не такой уж тяжелой, но висела мертвым грузом и постоянно сползала, лишая подругу равновесия. Девушка чувствовала, как пот струится между лопатками, хотя и была одета в неумолимо холодное стальное платье.

По обе стороны от нее замаячили склады, их раздутые дождями конструкции выпячивались на улицу. В воздухе слабо пахло дымком и бензином. Стены были опалены. Лозунги безликих, выведенные еще сохнущей аэрозольной краской, петляли по кирпичу, и Кару укололо внезапное воспоминание о Бет. Похоже, Лондонский мост был не единственным местом, видавшим протесты.

Тучи битого стекла блестели, словно туманности. Все отражения – все изображения, не включавшие полулицых горожан, – оказались уничтожены.

Кара почувствовала движение на плече, не совпадающее с дыханием Эспель. Правая лодыжка разделенной девушки начала подергиваться.

«Полчаса, – сказал Крей. – Может, меньше».

«Наверняка меньше», – подумала Кара, с усилием сглотнув. Обрывки вспомнившихся фраз промелькнули в голове, пока она смотрела на эту ногу, правую ногу, ногу Пэ-О, медленно шевелящуюся.

«…она делит тело с психопаткой…»

«…потому что оно ненавидит его, графиня…»

«…понадобится целая армия врачей до конца ее жизни…»

Целая армия врачей, а у Эспель была только она, уязвимая и беспомощная на холодной улице. Им надо найти укрытие.

На мгновение Каре показалось, что она слышит, как по асфальту звенят стеклянные копыта, хотя здесь, в Псарнях, этого быть не могло.

Ну конечно же: Псарни… Она знала одно потайное местечко. Кара осторожно опустила Эспель, а потом полезла на осадкотектурный сугроб. Над крышами виднелся искривленный горизонт Лондона-за-Стеклом, по ветру донесся вой сирен. Далеко на востоке, за рекой, облака светились отраженным огнем. Зазеркальный город горел.

Кара закусила губу, пока окончательно не уверилась, что сориентировалась правильно. Недалеко. Она заскользила и съехала вниз на улицу и уже поднимала Эспель, когда автоматные очереди пригвоздили ее к месту.

Эхо вернулось туда, откуда пришло. Девушка, онемев, слушала, сердце в груди колотилось до боли. Выстрелы попереговаривались пару минут, а потом перестали. Кара глянула на улицу позади, по ее виску стекали бисеринки пота. Вот и… вот и всё? Девушка не слышала никаких криков, но, может, она просто ушла слишком далеко? Кара закрыла глаза и представила Джека Вингборо и Гаррисона Крея, надеясь, что они выбрались из тупика живыми, хотя шансы составляли три к одному. Девушка болезненно осознала, что, наверное, никогда этого не узнает.

«Изволь придерживаться плана, уж коли он у тебя теперь есть», – велела она себе. Снова водрузив Эспель на плечо, Кара углубилась в когтеподобную осадкотектуру Псарен.

Глава 38

Выпавшие дождем кирпичи громоздились, словно земляные укрепления, у наружной стены Фростфилдской средней школы, так что лезть через ворота не пришлось.

– Не то, что в старые добрые времена, – пробормотала Кара. Она посмотрела на искусные граффити через дорогу, ограничившись полуулыбкой, и крепко обхватила Эспель обеими руками. Последние несколько улиц сопротивление верхолазки становилось все более и более ощутимым.

Кара скользнула за стену вниз по щебню, но равновесие сохранила. Девушка вглядывалась в тусклые отсветы фонарей. Расположение искривленных построек в точности отзеркаливало ее школу – она даже с облегчением увидела оранжевую ленту, опоясывающую корпус младшеклашек.

В заброшенном туалете оказалось так же холодно, как и в его двойнике в Карином городе, да и пахло соответствующе. Линолеум холодил босые ноги. Девушка нащупала выключатель на знакомом месте, и в потолке зажглись галогеновые трубки. Их голубоватый свет, казалось, высосал из комнаты оставшееся тепло. Карин взгляд упал на ржаво-коричневое пятно в форме руки рядом с дырой в линолеуме.

Она не могла не посмотреть в зеркало. Девушка в платье из колючей проволоки и пыльном платке, с растекающимся по шрамам макияжем уставилась на нее оттуда, куда она никогда не попадет. Из дома.

Кара задохнулась от этой мысли, как только та закралась ей в голову.

Как можно осторожнее она положила Эспель на пол. При виде лица верхолазки девушке стало так больно, словно ей переломали все ребра.

Зубы Эспель скрежетали, глаза по обе стороны от шва распахнулись широко, словно безумные. На лбу, под липкими прядями светлых волос, отчетливо выступили вены. Кара заметила, как руки под курткой натянули наручники, не дающие подруге задушить себя.

Опустившись рядом с Эспель на колени, Кара попыталась приподнять ее голову.

– Всё… Всё… – Она хотела сказать «хорошо»… это было единственным, что ей удалось придумать, но ложь оказалась слишком большой и застревала в горле.

Кара отчаянно пыталась придумать что-нибудь – что угодно, – что облегчило бы страдания верхолазки, но что она могла? Когда она – они – Кара почувствовала тошноту, мысленно поправляя себя, – пробудились, в голове Эспель возобновилась жестокая борьба за территорию, битва за то, что каждый считал своим домом. Гаррисон оказался прав: Эспель была заперта в собственном теле вместе с психопаткой, и все из-за Кары. «Персональный окаянный» Эс проснулся; он знал ее, как никого другого, и хотел уничтожить, будучи ее противоположностью.

Противоположностью…

Время, казалось, потекло медленнее: медленнее, чем замерзающая вода, медленно, словно стекло, пока Кара обдумывала вспыхнувшую в голове мысль. Уставившись в зеркало, она увидела там отражение покрытой шрамами девушки – лицо, не принадлежавшее ей. Во всяком случае, не принадлежащее полностью. Кара вгляделась в глаза Эспель Крей, такие же голубые, как у брата.

Слова Гаррисона по-прежнему крутились у нее в голове, но она произнесла их вслух.

– «Сестра – моя полная противоположность», – выдохнула она.

У нее появилась нить надежды толщиной с паутинку.

Кара прижала руки к вискам Эспель, пытаясь ее утихомирить, стараясь встретиться взглядом с левым глазом верхолазки, как ее брат на мосту.

– Послушай меня, Эс, – проговорила она. – Пожалуйста, послушай меня. Парва была моим отражением, помнишь? Моей противоположностью. Пожалуйста, пожалуйста, лежи спокойно. – Кара начала бормотать, чувствуя, что сейчас просто задохнется от отчаяния. Она старалась говорить помедленнее и вкладывать в слова больше смысла. – Она была моей противоположностью, но не ненавидела меня, а наоборот. Так что, возможно – возможно, – твое Пэ-О создано не для того, чтобы тебя ненавидеть. Может, оно борется с тобой только потому, что ты борешься с ним. Так что… – Кара почувствовала, как шрамы от колючек натянулись на голове. Она должна вытолкнуть слова из горла, понимая, насколько ужасно то, о чем предстояло попросить. – Прекрати. – Она с трудом сглотнула. – Прекрати с ним сражаться. Знаю, ты чувствуешь, что оно там, с тобой. Знаю, как это страшно, но прекрати. Оно не виновато… она не виновата. Прекрати.

Кара смахнула слезы и посмотрела в правый глаз Эспель.

– Вы обе! – взмолилась она. – Прекратите!

На ужасное мгновение голова Эспель напряглась в ее объятиях, а потом вдруг замерла. Голубые глаза испуганно блуждали, словно ожидая вероломного нападения, но дыхание стало легче, а мышцы оставались расслабленными.

Кара наблюдала за ними не одну минуту: за девушкой, которая поверила в нее, и ее жутким невинным пассажиром. Ее взгляд остановился на зеркале, на стекле. В голове возникла идея.

Сперва девушка ее отмела – риск был слишком велик; что если она ошибалась? Перед измученными глазами замелькали искаженные черты Гарри Блайта. Присев на корточки, она осмотрелась, ища другие варианты, но в голову больше ничего не шло. Там, в ночи, кипела битва за власть над отраженным городом. Как знать, останутся ли у них с Эспель друзья по эту сторону зеркала к рассвету? И даже если останутся, даже если Джек с Креем выживут, ни у одного из них не было ни малейшего понятия, что делать с девушкой с разбуженным Пэ-О. Рыцари продолжат за ними охотиться; в конечном итоге найдут их, шальная пуля догонит Кару, и Эспель останется связанной в ожидании мучителей.

Шанс был крошечный. Даже не шанс, а надежда на него.

«По правде говоря, графиня, – голос Эспель и потайная улыбка всплыли из тьмы воспоминаний, – принятие желаемого за действительное – единственное, что меня хоть куда-нибудь, да приводило».

Кара встала и подошла к заброшенной кабинке: насколько она помнила, винты одной из дверных ручек были разболтаны. Девушке потребовалось меньше секунды, чтобы ее открутить; она взвесила ручку в ладони, бросив короткий взгляд на Эспель. Оба голубых глаза тревожно посмотрели на Кару в ответ.

Сжав снятую ручку, словно гаечный ключ, Кара повернулась и вдарила в нижний угол зеркала, еще и еще. С третьим ударом от стены отлетел осколок стекла размером с ладонь. Она подобрала его.

Обе стороны Эспель, казалось, дернулись, когда Кара опустилась рядом с нею на колени.

– Я освобожу твои руки, окей?

Они просто таращились на нее, когда она потянулась Эспель за спину и начала перепиливать кроваво-багровый пластик, стягивающий ее запястья.

Ни одна рука не шевельнулась, когда наручники спали с них, и Кара выдохнула, только тогда заметив, что задержала дыхание. Выведя обе руки из-за спины Эспель, Кара опустила их на пол и, присев на корточки, посмотрела на разделенную девушку.

– Что теперь? – пробормотала она, говоря скорее с самой собой.

Правое плечо Эспель дернулось. Кара подалась вперед, но остановилась, когда увидела, каким медленным и робким получилось движение. Правая рука Эспель потихоньку начала подниматься. Левый глаз закатился, чтобы на это посмотреть, но левая рука по-прежнему не шевелилась.

Мгновение правая рука, казалось, задержалась над расстегнутой курткой верхолазки, а потом медленно, словно боясь спугнуть птицу, опустилась к левой.

Кара смотрела с открытым ртом, как правая рука Эспель взяла опухшее, с рубцом от наручников левое запястье и принялась осторожно его растирать. Через несколько бесконечных секунд правая рука разжалась и улеглась поперек живота Эспель. Затем, так же неуверенно, левая рука Эспель начала тереть нежную кожу на правом запястье.

Наконец, разделенная девушка положила руки на живот. Она ничего не сказала. Впрочем, Кара не была уверена, что Эспель могла говорить, но дышала девушка размеренно. Оба ее глаза закрылись.

Тихонько выдохнув, словно не смея беспокоить мироздание, Кара отползла на пятой точке к шеренге раковин. Одна из труб, идущих по потрескавшейся плитке, оказалась теплой. Девушка подумала было подтащить к трубе и блондинку, но потом побоялась ее тревожить.

За нахлынувшим облегчением накатило и изнеможение.

«Надо оставаться начеку, – сказала она себе. – Бодрствовать». Но усталость осела в ногах и руках, словно ил, и девушка не смогла заставить себя отлипнуть от теплой трубы.

– Спокойной ночи, Эс, – выдохнула она, и ее веки сомкнулись.

Глава 39

Кару разбудил какой-то тихий звук, похожий на плач.

Глаза немедленно открылись. Сквозь пыльные окна пробивался слабый свет. Кара посмотрела на Эспель, но верхолазка лежала там, где она ее оставила; с открытыми уставившимися в потолок глазами, время от времени слабо неритмично моргающая, но в остальном совершенно спокойная. С губ блондинки срывались лишь маленькие облачка пара.

Кара откатилась от трубы. Ночью у нее текли слюни, и влажные губы потрескались от холода. Всхлипывания не прекратились – они раздавались у нее за спиной, из зеркала.

Кара оцепенела. Глаза казались липкими, а кости словно бы замерзли. Девушка посмотрела на отражение.

Источник рыданий едва ли походил на человека: очень маленький, сжавшийся в плотный клубочек, он сидел у дальней стены лондонского туалета, обхватив руками колени и полностью спрятав в них лицо. Единственной узнаваемой деталью оказалось облако рыжих вьющихся волос.

– Труди? – хриплым спросонья голосом спросила Кара. – Что ты здесь делаешь?

Всхлипывания прекратились. Бледное, веснушчатое лицо Труди оторвалось от обтянутых джинсами коленок. Кара наблюдала за ее потрясенным взглядом, уставившимся в зеркало, потом – вполне предсказуемо – метнувшимся туда, где должна была стоять Кара, чтобы отбрасывать отражение, а потом – снова в зеркало. Губы девушки беззвучно зашевелились.

– Я… – она моргнула. – Я… Я?..

– Не отворачивайся, – быстро проговорила Кара, стараясь говорить успокаивающим тоном. – Ты не сумасшедшая. Мама ничего не подсыпала тебе в хлопья сегодня утром. Все происходит на самом деле. Что ты здесь делаешь?

– Я… я… я… – Труди заикалась, не в силах оторвать взгляда, не позволяя себе поверить в то, что видит, но все равно видя это. Она машинально ответила на вопрос. – Я пришла сюда, чтобы побыть одной.

– Потому что быть одной не так больно, как с кем-то? – спросила Кара, не мигая глядя на Труди. Ей не нравилось понимать, как рыжая себя чувствовала, и она злилась на себя, что не могла сдержать волну сопереживания. – Когда Гвен тебя послала?

– После того, как я… После того, как ты… – теперь Труди дрожала. – Она сказала, что я ей противна.

«Однако тогда она и пальцем не пошевелила, чтобы тебя остановить?» – подумала Кара, вспомнив румянец на идеальных щечках Гвен, когда Труди подожгла ее платок. Вспомнила зрителей, которых она помогла собрать, и проглотила маленький злобный пузырь.

– Что это? – выдохнула Труди. – Какие-то диккенсовские штучки?

– Ага, я рождественский дух Закрой-блин-рот-и-послушай. – Карино терпение лопнуло, и ее голос огласил обе комнаты.

Труди вздрогнула.

– Парва, мне так…

– Хотела бы я иметь время на эту дребедень, – оборвала ее Кара. – Хочешь со мной помириться? Доставай телефон.

Труди повиновалась, не отрывая глаз от Кары, пока рылась в сумочке.

– Отправь сообщение на этот номер. – Кара по памяти продиктовала цифры. Труди набрала их дрожащими пальцами. – Пиши: «Кара в зеркале» и скажи, где. Напиши, чтобы приходила немедленно, и еще… – Кара почувствовала, как сжимается горло. – Скажи ей, что моя гармония сильно изломана.

– Кому сказать?

– Девушке, которую ты когда-то знала.

Больше Труди ни о чем ее не расспрашивала, но, набрав сообщение, досадливо уставилась в телефон.

– Чего ты ждешь? – требовательно поинтересовалась Кара.

– Нет сигнала.

– ТАК НАЙДИ ЕГО! – крикнула Кара из-за стекла.

Труди вскочила на ноги.

– Мне очень жаль, Парва, честно, – выпалила она. Кара не ответила, просто смотрела, как девушка скрывается в коридоре.

Кара обняла себя, чувствуя фальшивые колючки платья, и принялась вышагивать по линолеуму. Она думала о встрече с Бет, и предвкушение покалывало ее горло. Хотелось бы ей понять, сколько сейчас времени. Четыре ходки по узкой комнате – и словно бы час долой. Кара скребла основания ногтей, бормоча себе под нос, пытаясь понять, что же она скажет подруге: как жалеет, что ушла, как не может вернуться, как – тут-то живот и скрутило – как нечто гораздо худшее собирается прийти вместо нее.

И попрощается.

Дыхание сбилось. Прощаться ей хотелось меньше всего на свете.

Девушка так расстроилась, что сперва не заметила, как заерзала Эспель.

Она в тревоге бросилась к верхолазке, испугавшись, что хрупкое перемирие нарушено, но ни одна рука не пересекла границу, отмеченную серебристым швом. Они просто дергались и стучали по полу. Первой перекатилась голова, шея вытянулась, словно Эспель пыталась что-то разглядеть. Проследив за ее отчаянным взглядом, Кара увидела сквозь дыру в линолеуме рядом с кровавым отпечатком руки Парвы, как дрожит бетонный пол.

Колебания пока были совсем слабыми – меньше балла по шкале Рихтера, – но они им не померещились и становились все сильнее.

Страх сковал мышцы. Подтянув к себе Эспель, Кара взяла ее на руки, готовая бежать, но замешкалась. Оглянувшись на отражение пустого лондонского туалета, она представила, как Бет придет к пустому стеклу. Она разрывалась в агонии между зеркалом и дверью.

Эспель таращилась на нее.

«Они ищут не тебя», – подумала Кара.

Перенеся легкое тело подруги к последней левой кабинке, Кара распахнула дверь и усадила верхолазку на закрытое сиденье унитаза, судорожно пытаясь устроить ее ноги так, чтобы их не было видно в щель под дверью.

– Они ищут не тебя, – объяснила ей Кара. – У тебя нет того, чего они хотят. Сиди тихо… смирно. Что бы ни произошло, что бы ты ни услышала – сиди смирно.

Кара снова посмотрела на дыру в линолеуме. Она не знала, что привело глиняных солдат Матери Улиц к границе, но не могла избавиться от пробирающего до костей ощущения, что они пришли за нею. Должно быть… должно быть, что-то связанное с дверным снадобьем или воспоминаниями зеркальной сестры, или… или с чем-то, что заставило Леди Улиц снова за нею охотиться. Эспель родилась в отраженном городе. Она ни разу даже не видела дома, по которому тосковала Мать Улиц.

– У тебя нет того, чего они хотят, – повторила она, отчаянно желая в это поверить.

Выражения обеих половинок лица Эспель оказались нечитаемы, когда Кара вышла из кабинки, закрыв за собой дверь. Она тяжело выдохнула.

– Окей, – прошептала она. Потом повернулась и закричала.

Через испещренное ржавчиной зеркало на нее смотрела темная фигура. Радужки мягко светились зеленым светофорным светом. Кара отпрянула от крыш, покрывающих ее щеки, словно чешуя, от черных проводов волос, заправленных за уши, от церковных шпилей, показавшихся во рту, когда она одними губами произнесла: «Кара».

Никакого звука, только форма ее имени. Кара резко вздрогнула. Теперь она видела, что на девушке надет черный балахон Химических Братьев… и видела, что это девушка. Архитектура ее лица неожиданно обрела смысл, одновременно чуждый и знакомый.

– Бет? – в полнейшем изумлении выговорила Кара. Подбежав к зеркалу, девушка прижала руки к стеклу. Бет сделала то же самое, держась справа от отражения Кары.

«Почему?» – одними губами спросила она.

Выплеснувшись из Кариных глаз, в раковину закапали слезы.

– Нет, Би… пожалуйста, просто послушай. Мне жаль, окей, мне очень-очень жаль. Но нет времени… – Казалось, все, что она хотела сказать Бет, сбилось в кучу, толкалось в горле, затрудняя дыхание. Теперь она чувствовала, как подрагивает пол под линолеумом. Галогенные трубки дрожали в своих потолочных светильниках. – Мать Улиц, – Кара заметила, как Бет вздрогнула, услышав это имя, – она…

Позади нее с негромким хлопком взорвался пол, затем послышался звук шагов.

Кара медленно повернулась. Каменник крался к ней, его мертвенно-бледная грудная клетка ритмично вспучивалась и опадала от чего-то, что не было дыханием.

– Пойдем, – проговорил он слабым, словно сквозняк, голосом, протягивая руку. – Пойдем.

Кара попятилась. Колючки на платье царапнули зеркало.

– Нет, – отрезала Кара.

Глиняное существо сделало еще один шаг, а потом замерло, глядя мимо Кары в зеркало. Солдат внезапно потерял уверенность.

– Госпожа? – выдохнул Каменник.

Пульс Кары загрохотал, когда она оглянулась через плечо. Бет смотрела в туалет, хотя свет ее зеленых глаз не проникал в него, отскакивая от серебра и стекла ее мира. Ее горло напряглось; Кара могла читать слова по губам.

«Кара, что такое? Что случилось?»

Бет не видела бетонокожего хищника, только испуг, написанный на лице подруги.

Секунду Каменник казался озадаченным. Изучив «богиню», на удивление человеческим жестом, он покачал головой. Кара слышала, как на его шее забились бетонные жилки. Девушка набралась решимости, в то время как существо менее уверенно, но продолжило наступление.

– Это все ты, Кара, – прошептала она.

«Что бы ни случилось, куда бы он ее ни забрал, – сказала она себе, – так будет всегда».

Дверь кабинки шумно распахнулась перед Каменником, и Кара подскочила. Прислужник Матери Улиц повернулся со змеистым, текучим изяществом. Эспель нетвердой походкой вышла из кабинки. Кара в изумлении уставилась на нее. Блондинка ступала, словно ребенок, сосредоточенно двигая то одной, то другой ногой, следя за каждым шагом внимательным до предела взглядом обоих глаз. Кара с благоговением смотрела, как Эспель пошатывалась и снова ловила равновесие, словно линолеум был натянутой проволокой. Глаза Эспель мелькали взад и вперед, и Кара задумалась о необыкновенных переговорах, взаимодействии, которые, должно быть, велись за ними.

«Беги, – подумала она с недоверчивой надеждой. – Уходи».

Но вместо этого Эспель открыла рот.

– Яяя… – слово растянулось, губы с языком работали не совсем согласованно, но разобрать его не составляло труда. – Эээтоо я-я-я.

Пару секунд ее губы шевелились молча, потом девушка заговорила с большей уверенностью:

– Оно-о уу меня. Я знаю, чтоооо вы ищите. Она с-сказала мне. Он-на отдала это мне. И-иди и з-забери.

– Эс, нет! – закричала Кара. – Она врет…

Каменник замялся, ловко балансируя на бетонных мысках. Взгляд его лишенных зрачков глаз упал сперва на Кару, затем на не дающее покоя изображение Бет в зеркале, а потом, повернувшись к Эспель, он шагнул к ней.

Кара услышала звук откручиваемой крышечки, а потом всплеск, как будто в стекло ударила вода. За спиной колыхнулся воздух, появился ветерок, словно кто-то открыл окно. Она попыталась, оттолкнувшись от зеркала за спиной, встать между глиняным существом и Эспель, но пальцы нащупали только воздух. Девушка бросилась бежать, но слишком поздно.

Серые руки сжались вокруг ее груди, их чешуйки в форме тротуарных плиток сминали и сгибали колючки на платье. Кара сопротивлялась, но руки Бет оказались сильны, словно краны.

– Бет, нет! – попыталась прокричать Кара, но, к ее отчаянию, Бет сжимала подругу так сильно, что она едва могла дышать, и вместо крика получился невнятный хрип. Кара почувствовала, что ее тащат назад. Почувствовала на щеке лондонский воздух. В поле зрения попали жидкие края зеркального стекла, устремившиеся навстречу друг другу.

Эспель двинулась к двери своей медленной странной поступью. Каменник сделал к ней еще один шаг, протянув руку, словно в приветствии. Зазор в стекле сжался до крохотной лазейки.

– Эс, – выдохнула Кара. Она поймала последний взгляд сосредоточенных, все осознающих голубых глаз Эспель через плечо чудовища. Затем зеркало бесшумно запечаталось, и Кара увидела грязный туалет и собственное испуганное лицо.

Глава 40

Кара сидела за кухонным столом в доме Брэдли, медленно вертя в руке Глаз Гутиерра, глядя в его затуманенное бурей сердце. Она знала: где-то в круговерти изображений есть точка соприкосновения с зеркалом в школьном туалете отраженного города. Прямо сейчас перед нею была картинка, способная поведать, что случилось с Эспель, вот только она ее не видела. Она ее не видела. Девушка всматривалась, пока не заболели глаза, но без всего остального аппарата, без умения Эспель запустить его, темное облако в центре глаза оставалось неподвижным.

Эс.

Воспоминания о серой руке, тянущейся к Эспель, казались застрявшими в сердце осколками битого стекла.

Когда зеркало закрылось, Кара повернулась к Бет, молотя кулаками твердокаменную кожу, крича ей, чтобы та снова открыла стекло, отправила ее обратно. Бет смотрела на подругу в замешательстве, перешедшем в тихий ужас, когда Каре, наконец, удалось прекратить всхлипывать и объясниться. Бет полезла в телефон, и Гаттергласс тут же начал варить новую порцию дверного снадобья, но процесс приготовления требовал внимания и времени, и до его завершения Каре не оставалось ничего, кроме как жевать восстановленную губу и пялиться в мутное стекло.

«Пожалуйста, – прошептала она про себя единственной поцелованной ею девушке, – пожалуйста, будь в порядке. Пожалуйста, держись».

Скребущий звук за спиной привлек ее внимание. Бет прислонилась к двери, глядя на подругу горящими глазами. Подойдя, она села напротив Кары, а кошки последовали за нею с торжественностью, не соответствующей полосатым пижамным штанам и безбожно рваной футболке их Богини. Оскар свернулся у нее на плече, даже сквозь храп источая легкое рептильное самодовольство.

Кара посмотрела на электронные часы в микроволновке. 3:23 утра. Бет и ее отец ретировались всего четыре часа назад. Каре потребовался целый день, чтобы рассказать, что с нею случилось.

– С нею все будет в порядке, – произнесла она вслух, пытаясь придать себе уверенности собственным голосом. – Мы вернемся и найдем ее.

Бет кивнула, ободряюще улыбнувшись. «Мы», – произнесла она одними губами, указывая на них обеих. Кара слегка напряглась, когда приоткрывшиеся губы обнажили церковные шпили, но постаралась не подавать виду.

«Это все равно ты, Би, – подумала она. – Тебя просто немного переделали».

Хотела бы она вести себя, как отец Бет. Когда этим утром он открыл им дверь, то секунд тридцать стоял с открытым ртом, таращась на глуповатую улыбку дочери, а потом крепко ее обнял.

– А я как раз купил тебе электрическую зубную щетку, – пропуская их внутрь, пробормотал он сквозь смех, делавшийся раз в пять дороже от того, что был вынужденным.

Кара гордилась Полом Брэдли, но он не переживал того, что пережила она. Наверняка, ему было тяжело видеть лицо, которое он даровал дочери, поглощенным городскими улицами, но, по крайней мере, глядя на нее, он не видел усеянный пустыми склянками пол подвала.

«Мы найдем ее, – снова сказала себе Кара. – Мы. Бет всегда была второй половинкой этого слова».

Кара приготовилась, а потом протянула свободную руку по столу. Бет взяла ее с благодарной и немного удивленной улыбкой. Их пальцы переплелись, кожа к коже, шрам к шраму.

«Это все равно ты, Би».

– Господи, – сонный мистер Брэдли ввалился на кухню, затягивая пояс халата, и уставился на оккупировавших комнату кошек. – Это все потому, что я не разрешил тебе завести котеночка на восьмой день рождения? – Прикрыв рот рукой, мужчина зевнул и проговорил: – Вы двое все не можете наболтаться?

Бет сжала Карину руку немного заговорщически.

– Так, – продолжил ее отец, – коли мы все проснулись, я могу сделать какао. Хочешь, Парва?

Кара вспомнила, каким расстроенным мистер Брэдли выглядел вчера, когда она ответила ему, что не голодна. По-видимому, он ходил в ту же школу кризисного менеджмента, что и ее мать, и выучил ту же универсальную стратегию: смешать тепло, сахар и молочные продукты в необходимых пропорциях, пока зло не окажется повержено. Пол начал с относительно легкой кружечки сладкого чая, но потом, когда Кара рассказала свою историю, внезапно распалился и, наконец, достиг точки извлечения ингредиентов для приготовления АВАРИЙНОГО бананового пирога. Он казался совершенно потерянным, когда выяснилось, что ни одна из двух девушек не была в настроении что-нибудь съесть.

– Было бы здорово, мистер Би, – осторожно проговорила Кара. – Спасибо.

Мистер Брэдли зажег газ под кастрюлькой с молоком и присоединился к девушкам за столом. Его взгляд упал на стеклянный шарик в руке Кары.

– Парва, ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь. Ты же знаешь, для нас нет ничего более… – замешкавшись, он поскреб испещренную щетиной шею. – Но… ты же торганешь этим? В смысле, у тебя ведь осталось еще две недели до назначенного Синодом срока. Воспоминания родителей… ты можешь получить их обратно.

Кара посмотрела на небольшую сферу – окно, в которое не могла заглянуть. Окно, в которое никогда не сможет заглянуть. Казалось бы, что тут раздумывать?

– Я… – девушка запнулась, уставившись на конфорку.

Из-под кастрюльки вырывались завитки голубого пламени.

Бет крутанулась в сторону Оскара, но канализящер все так же храпел, и на этот раз горящий газ тянулся не к нему – извиваясь и корчась, он просачивался через кухонную дверь в коридор, ко входной двери.

Кара посмотрела на Оскара, в мягко светящиеся глаза Бет, затем, изумленно вскрикнув, устремилась за пламенем. Бет с отцом помчались за нею. Завитки огня пробирались под латунную дверцу почтовой щели, покрывая металл копотью. Кара распахнула дверь, увильнув от огненного хвоста, выбежала на холодную улицу и остановилась, пораженная увиденным. Тонкие нити синего пламени тянулись из каждого дома, сливаясь посреди улицы, словно притоки, впадающие в большую реку. Толстый язык лазурного пламени преломился и поднялся в воздух над дорогой. Проснувшийся на плече Бет Оскар завизжал. Кара смотрела, как под кожей маленькой ящерицы напряглись мышцы, но пламя, вытекающее из дома, едва ли колебнулось.

– Мистер Брэдли, – бесстрастно проговорила Кара. – Прыгайте в машину.

Без лишних слов мужчина бросился в дом за ключами.

– Бет… – Кара обернулась, почувствовав на лице зеленый свет глаз лучшей подруги. – Она идет.

Сглотнув, Бет кивнула. Из двери выплыла кошачья процессия, на их спинах балансировал железный прут. Схватив его одной рукой, Бет бросилась бежать, обернувшись размытым пятном, словно бензин на ветру.

К бордюру, дребезжа, подкатил «вольво», и Кара плюхнулась на переднее сиденье.

– Следуйте за огнем, – велела она, и Пол Брэдли вдавил в пол педаль газа, прежде чем девушка захлопнула дверь.

Им приходилось уворачиваться от других машин и пешеходов, бегущих в противоположную сторону, пока они ехали по Хакни-роуд. От жара огня на голове выступили капельки пота. Сердце Кары ухнуло, когда она смотрела через окна по обе стороны. Бродячие кошки стекались из подворотен и из-под припаркованных автомобилей. Животные шли пугающе величественным шагом, сотнями: куда больше, чем когда-либо следовало за Бет. Заворачивая на Бишопсгейт, Кара мельком увидела белый эмалевый знак: черные буквы на белом фоне на языке, о котором она даже не подозревала. Они метались между автобусами, такси и пораженно застывшими зеваками. Пол вцепился в руль, словно в спасательный круг, борясь с ним, чтобы не угодить в поток огня, льющийся по центру дороги. Он снова вдавил газ, держа кончик пламени – его слепой, червеобразный нос – в поле зрения. «Осколок» вырос над меньшими башнями, когда они подъехали к Лондонскому мосту.

– О, нет… о, господи, нет, – шептала себе под нос Кара. Северная сторона «Осколка» не горела огнями. Стекло, некогда покрывавшее бок огромного небоскреба, исчезло. Вглядевшись в опустевшее пространство, Кара не увидела пустых офисных ячеек: вдали рябили башни, некоторые – по-прежнему охваченные огнем. Она видела Лондон-за-Стеклом.

Клубок огня резко набрал высоту, достигнув южного берега Темзы, и поднялся на низкую крышу станции «Лондонский мост». Десятки других огненных змей прорезали горизонт неподалеку, устремляясь к «Осколку».

На миг Каре показалось, что пламя протолкнется в отраженный город, но, не достигнув зеркальной границы, оно вдруг расцвело, расплескиваясь о какой-то невидимый барьер, и симметрично развернулось, зажигая исполинские крылья.

Над Лондоном закружили огромные силуэты драконов, обрисованные голубым огнем. Фигура в полосатых пижамных штанах и выцветшей футболке стояла на тумбе возле стройплощадки у рынка Боро. Лондонцы, крича, бежали мимо нее, лондонцы из плоти, стекла и камня, но она не дрогнула. Мистер Брэдли, побледнев, остановил машину рядом с дочерью и вышел.

Бет не признала ни отца, ни лучшую подругу, когда, подойдя к ней, они встали рядом. Девушка смотрела прямо перед собой, на пропавшее стекло «Осколка». Его огни были лишь отголоском, ярко горящим в архитектуре ее лица.

Серые фигуры выныривали из дороги, словно акулы из воды, их тонкие тела приземлялись с убийственным спокойствием, а за ними, в самом сердце башни, что-то шевельнулось.

Сперва появилась пара зеленых глаз, прямо как у Бет, затем замерцали юбки, ловящие свет, словно устье реки.

Леди Улиц улыбнулась церковношпильной улыбкой, ступив на дорогу перед «Осколком». Кара видела, как поднялась ее грудная клетка, когда она глубоко вдохнула. Богиня посмотрела на Бет, хмуря брови и улыбаясь, словно приятно удивленная. Потом обратила свой взор на восток, в сторону Канэри-Уорф.

Взглянув на свою правую руку, Мать Улиц согнула пальцы. За рекой, над собором Святого Павла, пришли в движение подпирающие небо краны.

Благодарности

Я снова чрезвычайно благодарен команде, которая сделала это со мной: несравненному Джо Флетчеру, Никола Бадду, Люси Рэмзи, Элис Хилл, Тиму Кершоу и всем из Quercus; Дону Маасу, Кэмерону Макклюру и всем из DMLA.

Особенная благодарность товарищу-заговорщику Эми Боггс за то, что подгоняла меня, останавливала и не брала пленных в качестве моего агента.

Спасибо Сэму Майлсу, Эмили Ричардс, Дэну Патрику, Даррену Хартвеллу, Джеймсу Смайту, Ким Керран и Хелен Каллаган за то, что помогли мне сделать эту книгу лучше, а особенно Шахд Фуде за то, что пришла на помощь незнакомцу.

Как всегда спешу выразить любовь и благодарность Саре Поллок, Дэвиду Поллоку, Барбаре Поллок и всей моей семье.

И, наконец, хочу сказать спасибо моей жене Лиззи Барретт за терпение, присутствие и любовь.

Я по-прежнему в благоговении и долгу перед писателями, упомянутыми в предыдущей книге. К их числу я хотел бы добавить Урсулу Ле Гуин, Джона Ле Карре, Фрэнсис Хардинг и Льюиса Кэрролла. В написании об отражениях, заговорах и двойниках я не знаю никого, равного им.

Сноски

1

Речь идет об американском футболе, предусматривающем довольно «жесткую» игру. – Примеч. ред.

(обратно)

2

«Аббатство Даунтон» (англ. Downton Abbey) – популярный английский телесериал в жанре «семейной саги», выходивший в 2010–2015 гг.

(обратно)

3

Традиционная для индийской кухни бездрожжевая лепешка из цельнозерновой муки грубого помола со специями и начинкой (обычно – картофельным пюре, овощами с карри, сыром или грибами).

(обратно)

4

Детский телевизионный развивающий сериал «Барни и его друзья» производства США.

(обратно)

5

От англ. «Mirror» – зеркало и «Марракеш».

(обратно)

6

Игра слов: Kensington (район Лондона) – Kenneltown (буквально «город псарни, город собачьих будок»).

(обратно)

7

Уильям Блейк. «Тигр». Перевод К.Д. Бальмонта.

(обратно)

8

Секьюритизация – конвертирование неторгуемых ценностей в ценные бумаги, которые можно свободно продавать и покупать.

(обратно)

9

Прозвище лондонского Сити, занимающего примерно такую площадь.

(обратно)

Оглавление

Часть I. Девушка, которая оглянулась

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

Часть II. На голову выше

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg