«Канал имени Москвы. Лабиринт»

Канал имени Москвы. Лабиринт (fb2) - Канал имени Москвы. Лабиринт [litres] (Канал имени Москвы - 2) 1842K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роман Анатольевич Канушкин

Аноним Канал имени Москвы. Лабиринт

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© Аноним, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

«Метро-2033», только на воде! Наверное, рекомендовала бы для всех возрастов, студентам и аспирантам. И еще, может быть, подросткам, если им не будет страшно.

Ozon.ru

Книга атмосферная, полная сюрпризов, загадок, поражающая воображение, аж дух захватывает. Сверхъестественное буквально хватает ледяными щупальцами за пальцы, которыми вы держите книгу.

…Сюжет не позволяет отвлечься ни на минуту, за каждой страницей скрываются неразгаданные тайны, которых не встречалось в других книгах, оживающие призраки ночи, стерегущие у древних границ, сводящие с ума!

Labirint.ru

Эта книга из тех, которые невозможно отложить. По мере чтения возникла аналогия со «Сталкером» Стругацких… с произведениями Стивена Кинга. Автор равномерно подкидывает читателю вопросы, и это сильно цепляет, не отпускает до последних страниц. Очень надеюсь на такое же продолжение!

LitRes.ru

…Постапокалиптические декорации – лишь полотно, на котором автор щедрыми мазками рисует картину мистического будущего…

Fantlab.ru

ДВИЖЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Глава 1 Озёрная обитель

1

– Что это значит?

Человек оторвал взгляд от страницы, пламя свечи чуть дрогнуло. Потом тишина стала вязкой, как и этот воздух вокруг, а огоньки свечей, теперь ровные, показались почему-то липкими. Но…

Рука человека всё ещё касалась книги.

– Лабиринт может быть разрушен?! – хрипло выдохнул он. И замолчал, словно испугавшись произнесённого святотатства. Отвёл от манускрипта старческие пальцы, на лбу выступила испарина, и пришлось откинуть к плечам капюшон, подбитый алым, как пользовали Возлюбленные братья.

Человек был настолько стар, что почти забыл звучание имени, какое носил в миру, среди гордых капитанов Пироговского моря, сотоварищи же давно обращались к нему «брат Фёкл». Только Книга была намного древнее, бесценной. Во многих местах бумага потемнела, покрылась «лисьими пятнами» и пропиталась сыростью, как при дурном хранении; некоторые листы слиплись (стоит отметить, в наиболее важных местах), склеились так, что требовалось немало труда отделить один от другого, не навредив Книге. Конечно, имелись и соскобы текста, и манускрипт явно расшивали, затем сшили заново. Только всё это было неважно. Он впервые смог прочитать Книгу по-другому. «Деяния Озёрных святых». И главное, заключительную часть, вызвавшую в своё время немало споров и разночтений. Девять Святых Пироговского Озёрного края возвестили о грядущем. Собственно говоря, всю заключительную часть можно рассматривать как корпус пророчеств. И… Брат Фёкл нашёл ключ. Щека болезненно дёрнулась. Взгляд снова приковала к себе раскрытая страница, видимо, от напряжения перед глазами поплыло. Нашёл тайный код, шифр, только…

– Как же так? – прошептал брат Фёкл, хотя был в своей келье в полном одиночестве, и единственным его собеседником оставался подобранный недавно на хозяйском дворе обители дымчатый котёнок, забавляющийся сейчас игрой с собственным хвостом.

Шифр оказался настолько простой, настолько всё время лежал на поверхности, прямо перед глазами, что становилось неясно, в чём, собственно, его тайна. Шифр не только находился в книге, он и был самой Книгой, её непреложным атрибутом, как гнев и благодать Господня, числами, из которых явился священный текст и словно требовал: «Ну, разгляди, прочти же меня, наконец!» Прорезанная глубокими морщинами щека опять дёрнулась. Девять Святых оказались теми ещё шутниками. Конечно, ведь что бы там ни утверждал брат Дамиан об их старчестве (благочинность, конечно же, необходима, и Возлюбленный Дамиан сто раз прав!), прежде всего, они являлись капитанами Пироговского речного братства. Но тогда…

Стало зябко. Брат Фёкл не мигая смотрел на манускрипт. Пальцы, чуть подрагивая, вернулись к раскрытым страницам и, будто задабривая, погладили их.

– Смысл всего меняется, – произнёс брат Фёкл. И вздрогнул. Нет, наверное, он не услышал эха в своей уединённой келье, но, казалось, сам этот липкий воздух ответил ему угрозой.

2

Отроки-послушники закончили уборку трапезной, выжали тряпки, обтёрли руки нижними краями длинных фартуков, укрывших сутаны, и уселись передохнуть на приступке, разделившем залу пополам. Фартуки, взятые на кухне, были грязными и, стоит признать, достаточно зловонными, в отличие от личных вещей послушников, содержащихся в чистоте – гигиене в Озёрной обители придавалось первостепенное значение. Длинные столы, пол, скамьи теперь также сверкали чистотой. Ох, уж сегодня Возлюбленные братья и позволили побаловать себя яблочным сидром перед теологическим диспутом, а кое-кто чем и покрепче не побрезговал. Так шумели, так разошлись в праведных спорах, что у отроков-послушников, заставших самый финал дискуссии, аж уши горели – как бы кого в ереси не уличили…

С кухни доносились монотонные звуки – натирали металлическую поверхность. Мальчики понимающе переглянулись.

– А Пухлый так и драит котлы, – важно заключил один, кивнул и весело добавил: – На камбузе.

– Ох, не говори так, – тут же одёрнул его другой. – Камбуз – это когда на лодке. А обитель – дом наш.

Мальчики благочинно замолчали, а потом всё же не выдержали и оба весело прыснули. Но не громко, чтобы Пухлый не слышал. Дел ещё, конечно, невпроворот, и пока всё не закончат, сна не видать, но ему они помогать точно не станут. Стукач он, Пухлый, и всё больше послушников прибавляли к его прозвищу слово «тухлый», причём ставили его впереди. Пухлый всегда возводил кляузу на мальчиков, да и делал это почти открыто, набивал «плюсы» перед старшими, и самое обидное, что у многих братьев-лекторов такое поведение встречало благосклонность. Но не у всех, к счастью. Вот и сегодня Тухлый-Пухлый настучал брату Фёклу, что они брали плоскодонку и тайком на плотину плавали – она ж северным концом-то в Пустые земли уходит, как не посмотреть? Наказание было суровым, и розог не избежали, и, видимо, не спать теперь мальчикам до утренней зари. Но и Пухлому брат Фёкл трудовую повинность определил. За донос! Причём самую тяжёлую: в одиночку все котлы перечистить.

– Говорят, завтра брат Дамиан прибывает, – как бы невзначай упомянул мальчик, вспомнивший о камбузе.

– Возлюбленный брат Дамиан – Светоч Озёрной обители, – последовал зазубренный ответ. Но царившая в воздухе хоть и деловитая, но весёлая атмосфера словно чуть потяжелела.

Первый мальчик вздохнул, искоса глядя на товарища. Потёр друг о дружку усталые руки и очень тихо сказал:

– Как думаешь, если б на его месте был брат Фёкл, всё было бы по-другому?

На этот раз ответа не последовало. Но воздух будто бы ещё налился тяжестью. А потом оба мальчика вздрогнули и побледнели. Потому что где-то далеко, во тьме, таящейся за окнами, завыли псы Пустых земель.

Но сюда псам не добраться. Обитель защищена надёжней, чем само Пирогово, и к ней не пробраться никаким врагам. И сама обитель, и некоторые уединённые затворнические кельи возведены на сваях посреди огромного Акуловского озера (самое большое в цепи водохранилищ, его ещё зовут Учинским или Уч-морем), и широкая водная гладь является лучшей защитой. А от непрошеных гостей из числа лихих людишек стерегут капитаны.

3

Укрытая ночью, лодка бесшумно коснулась носом сваи. Лишь плеск, как будто из воды, посеребрив брюхо в лунном свете, выпрыгнула рыба. Возможно, так оно и было – те, кто находились в лодке, умели не производить лишних звуков. Две фигуры незаметно проскользнули на плот, служивший плавучим причалом; вой, пришедший из тьмы, застал их уже внутри обители.

4

…Девять печатей будут сорваны, когда армии Разделённых придут с севера: Четыре пса возвестят конец с восходом, Две смерти и Три вечерних зари, которые переживут немногие…

Перед глазами снова поплыло – этот нестерпимый сладковато-грибной запах сырости. А может, всё дело просто в возрасте и древние кости промёрзли настолько, что их уже ничем не отогреть. Брат Фёкл снова накинул капюшон, подумал: «Возраст не возраст, но бумага-то отсырела! Разве ж допустимо подобное обращение с таким бесценным сокровищем?» И хоть с манускрипта было сделано бесчисленное количество списков, подлинника сохранилось только два: этот и в личном пользовании брата Дамиана. А что до копий, так что ж с писаришек взять-то? Отроки больше о каллиграфии думают, а не о сути и часто путают порядок слов, то ли по неряшливости и отсутствию должного усердия, то ли… потому что списывали с более ранних копий, куда уже прокрались ошибки, меняя слова местами. И вот в этой небрежности как раз таки и затаилось большое зло: по глубокому убеждению брата Фёкла, не только сакральные числа (о чём уже давно никто из братьев не спорил), но и порядок слов являлись сутью и содержанием Книги, таинством деяний Озёрных Святых. Да и самих их было Девять, как и священных печатей…

Озноб прошёлся по телу, и пришлось сильнее закутаться. Действительно, возраст: на лбу-то испарина, а в сердце холод. Сегодня впервые с этим самым мутным холодом внутри брат Фёкл подумал, что, возможно, дело не в небрежности и отсутствии должного усердия и порядок слов перепутали намеренно. Ещё давно, когда списывали первые копии, ведь бесценные подлинники не давали в руки даже посвящённым, лишь самый ближний круг… Это, конечно, возмутительная ересь со стороны брата Фёкла – усомниться в благочинности деяний Возлюбленных и усмотреть какой-либо злой умысел, тем более что ошибочки незначительны, так, мелкие детальки, но…

Старый монах дёрнул головой, и ему пришлось зажмуриться: только что манускрипт перед его глазами раздвоился и соединился вновь. Брат Фёкл отклонился к стене и тяжело задышал – стар он стал для ночных бдений. Но прилив дурноты вроде бы отступил.

«Разделённые грянут с севера, из-за Тёмных шлюзов и Пустых земель», – произнёс брат Фёкл одними губами.

«…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать.

Лабиринт укроет верных Слову

От Четырёх псов чёрного человека…»

«О чём это я? – подумал брат Фёкл. – Зачем повторять всем известные азбучные истины, что лекторы-монахи вбивают в юные головы послушников?!»

Но его глаза сами отыскали в раскрытой странице знакомый абзац. А потом взгляд переместился на кусок бумаги, где он делал свои пометки.

Потому что числа, вот зачем! Числа. Только он использовал их по-другому, – брат Фёкл всё ещё не мог прийти в себя от совершаемой ереси, – использовал необычным способом. Он позволил себе кое-что. Предположение. Что, помимо сакрального, цифры-числа имели ещё кое-какой смысл. Результат его ужаснул, видимо, и вызвав этот прилив дурноты. Вместо всем известного канонического стиха о том, что грянет, когда придут полчища Разделённых: «…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать», – фразы, которую только что почти безмолвно произнесли его губы, он смог прочитать кое-что иное. Новое и совсем другое.

Это не было случайностью. Текст оставался связным, но полностью менялся весь смысл.

«…И станет Лабиринт от человека».

Брат Фёкл сморгнул.

– Четыре пса, – глухо пробормотал он. – Две смерти и Три вечерних зари…

Дымчатый котёнок посмотрел на него с любопытством и снова принялся ловить свой собственный хвост. Брат Фёкл улыбнулся ему.

Не было ошибкой, случайным совпадением одной фразы. Найденный им ключ ложился на всю страницу. Одна ересь тянет за собой другую, именно так открываются ящики Пандоры. Брат Фёкл позволил себе применить метод, тайный шифр из чисел, известных в Пироговском речном братстве каждому, на весь священный текст. И Книга зазвучала совсем по-другому.

Сердце брата Фёкла забилось сильнее, но не ровно, в груди защемило.

«Надо найти ещё возможные значения слова «громада», – пометил он на своём отдельном листе бумаги. А потом снова уставился на раскрытую страницу. И тут же, словно сравнивая, перевёл взгляд на сделанные пометки. Тряхнул головой, зябко озираясь, и тёмно усмехнулся. Ещё один с детства знакомый канонический стих зазвучал по-другому:

«…Три вечерних зари соединятся, Затем укроется небо тьмой. Лабиринтов свет иссякнет…»

И главное, дальше, на самой последней странице: «…Тогда сей день будет пиром Разделённых».

Этим стихом заканчивалась Книга Пророчеств. За карой Господней уже ничего написано не было, ничего не следовало – чистый лист бумаги. Только сейчас… Сейчас стих зазвучал совсем по-другому, возможно, и вызвав спазм в горле:

«…Но когда они соединятся,

Лабиринтов больше не будет».

– Это «но» в начале, – слабо прошептал брат Фёкл. – Надо будет посмотреть в другом месте. Возможно, «Деяния Трёх Святых».

Спазм в горле повторился. Именно это изменение столь привычного, почитаемого, столь любимого и оберегаемого с особым тщанием текста заставило брата Фёкла несколько минут назад произнести самую крайнюю ересь из мыслимых, предположив, что Лабиринт может быть разрушен. И испытал он в тот момент… Да. Благоговейный священный ужас, но и… Где-то глубоко в сердце, чего уж скрывать, испытал еле уловимую тихую и порочную радость.

Девять Озёрных Святых, те ещё шутники, оставили нам два совершенно разных послания.

Каким-то сквознячком потянуло от входа в келью, пламя свечей опять дрогнуло, но тут же всё прошло. Брат Фёкл поднялся со скамьи посмотреть, не пришёл ли кто навестить его в столь поздний час, но нет – просто ветерок. И это хорошо. Хотя в обители и считалось, что второй главной чертой брата Фёкла после усердия является гостеприимство, хорошо, что ему не будут мешать. Работы ещё много, можно сказать, невпроворот. Он не может позволить себе вычёркивать слова, отсекать лишнее…

(Не богохульствуй! Не в твоём праве полагать лишними слова Священного Писания!)

прямо на страницах манускрипта. Он не станет портить Книгу. Надо переписывать всё на отдельные листы, а там уже…

Брат Фёкл, склоняя голову, смотрел на раскрытые страницы. Вся Книга зазвучала по-другому.

«Армии Разделённых грянут с севера, из-за Тёмных шлюзов…»

С детства воображение рисовало бесчисленные полчища этих кошмарных тварей, разрезанных пополам вдоль или поперёк; позже он узнал ещё более ужасные вещи о том, что они могут быть отделены от своих душ. Хищная агрессивная передвигающаяся материя нагрянет, чтобы уничтожить последние оплоты духа в Озёрной обители…

Брат Фёкл, странно хмурясь, смотрел на манускрипт.

– Это значит совсем другое, – вдруг низким голосом произнёс он, и опять его сердце предательски забилось быстрее, однако сбиваясь с ритма.

Котёнок оставил в покое свой хвост и теперь уставился на двуногого с недоумением. Он был гладкошёрстный, с умной мордочкой и большими разноцветными глазками. Не дождавшись от брата Фёкла продолжения, он вернулся к забавам с хвостом, видимо, сочтя это более интересным.

«А ведь Аква говорила мне, – подумал брат Фёкл. – Любопытная и упрямая. С детства была такой».

Только ведь дело не в девочке. Не только в девочке. Червячок сомнения давно уже поселился и грыз сердце брата Фёкла. Поэтому вместе с благоговейным трепетом он и испытал эту порочную радость.

Подкатил новый, гораздо более сильный прилив дурноты, и в груди повисла тяжесть. Что-то с ним не то. Испарина выступила на лбу, брат Фёкл отёр её тыльной стороной ладони. И вдруг резкий приступ панической атаки

(«Я умираю?!»)

сменился сиротливым и холодным чувством. Старый монах посмотрел на густую тьму за окошком кельи; и само оно и обрамлённый им квадратик черноты показались дрожащими. Но пока он жив. И будет бороться, пока он…

Брат Фёкл снова провёл тыльной стороной ладони, холодная испарина на лбу… Как быстро и внезапно, ведь ещё сегодня утром и днём он чувствовал себя прекрасно, сплавал на плоскодонке к плотине, куда накануне, не спросившись, отправились шалопаи-послушники, и весьма бодро правил веслом.

На слабеющих ногах он добрался до окошка, распахнул его. Сделал глубокий вдох свежего озёрного воздуха. Сразу стало легче, но только этот сиротливый холод не ушёл насовсем.

«Наверное, вот и пробил мой час», – подумал брат Фёкл. Посмотрел на огоньки трёх свечей, что горели над раскрытым фолиантом. Понял, что у него слезятся глаза. Жизнь, как огонёк, – сильна, но задуть её ничего не стоит.

Брат Фёкл быстро вернулся за своё рабочее место, ухватился за перо и принялся писать. Лёгкая дурнота, и высохла вся гортань… Писать, быстро, тезисами, чтобы успеть как можно больше…

Перед глазами пошли круги, и теперь рука, держащая перо, становилась всё менее послушной. Брат Фёкл чуть отклонился, чтобы перевести дух, и, хоть боль, сжавшая виски и наполняющая голову какой-то ватной пустотой, не прошла, стало немного легче.

– Почему у сырости грибное зловоние? – повисло на раскалённом, как камень на солнце, языке.

Брат Фёкл поморгал. Буквы манускрипта дрожали, этот липкий воздух. Словно испарения от страниц…

И вдруг он всё понял. Но только не мог поверить, что такое возможно. Этот бесценный экземпляр «Деяний Святых» вовсе не подвергся дурному хранению. И страницы древнего манускрипта потемнели совсем по другой причине. Брат Фёкл вдруг печально улыбнулся, смущённо, беспомощно…

– Аква, – тихо прошептал он. – Кто теперь позаботится…

Вот чем были этот воздух, показавшийся липким, и сырость, исходящая от страниц. Его отравили. Книга пропитана ядом. Эссенция…

Брат Фёкл схватил перо и свои страницы и бросился прочь, к раскрытому окну. Вот почему становилось легче, когда он удалялся от Книги. Но яд уже проник в кровь, уже делает своё дело; крепчайшая эссенция грибных спор, которая испаряется, быстро улетучивается при свете, и следов не останется.

Ещё с этой сиротливой печалью, но уже и почти равнодушием брат Фёкл вспомнил, как ему передавали Книгу, бережно завёрнутую в несколько слоёв плотной материи.

– Возлюбленные братья, как же… – прохрипел брат Фёкл. Слабо присел на краешек лавки, попытался разложить записи на ровной поверхности, глядя на расплывчатые буквы. Поднёс к листу чернильное перо…

Его отравили. Убили, и обратного пути уже нет. Но, может, он успеет, успеет записать как можно больше. Не разоблачений, нет, а ту великую простую и чудесную тайну, что успел узреть…

Однако брату Фёклу больше не было отведено времени. Он словно стал давиться своим горячим распухшим языком. На краешке губ выступила пена, и, не успев вновь добраться до спасительного окна, возможно, давшего хоть небольшую передышку, брат Фёкл опрокинул лавку и рухнул на дощатый пол своей кельи.

Дымчатый котёнок посмотрел на него в удивлении – двуногий наделал грохота. Но пришедшая вслед тишина оказалась недолгой. Скрипнула половица, котёнок прижал уши к голове и негромко зашипел. В келье брата Фёкла появились двое посторонних – тоже двуногие, но пахло от них не так, как от Возлюбленных братьев, к чьему запаху котёнок успел привыкнуть, потому что не знал другого.

– Он умер? – Голос был тихий, приглушённый плотной тканью, нижняя половина лиц укрыта косынками.

– Не знаю. Наверное… Вот она.

– Да, но…

– Забирай скорее.

– Конечно.

Один из вошедших осторожно, не касаясь тела, переступил через брата Фёкла. Взял со стола манускрипт, схлопнул тяжёлые половинки, закрывая замочки на переплёте, бережно, но не с почтительным трепетом книжного человека, а, скорее, чтоб не навредить ценному товару, отправил Книгу на дно матерчатой сумки.

– Всё, уходим.

– Подожди. Надо закрыть ему глаза.

– Во имя всех святых…

Но тот, кто забрал Книгу, склонился над братом Фёклом, – котёнок снова зашипел, – перекинув сумку за спину, чтоб не мешала, протянул ладонь и неожиданно, совсем неподобающе вскрикнул. Потому что сам он и его напарник в следующее мгновение сделались свидетелями довольно жуткой сцены. Возможно, на последнем импульсе агонии старый монах вдруг ухватил за руку склонившегося над ним человека. В ужасе, но ещё больше в замешательстве, тот попытался высвободиться, котёнок шипел, а пена теперь вовсю прибывала из полураскрытого рта старого монаха. Но рука его проявила внезапную силу.

– Аква… – прохрипел брат Фёкл.

Забравший Книгу несколько обескуражено обнаружил, что монах впихивает ему в руки пачку каких-то листов. А потом он посмотрел в умирающие глаза брата Фёкла и на какое-то мгновение словно обмяк. Они смотрели друг на друга, пристально, очень недолго, но во взгляде забравшего Книгу успело мелькнуть изумление. Он, наверное, смог бы что-то сказать, но зрачки брата Фёкла закатились, а потом его глаза закрылись сами собой.

Через несколько секунд, когда в келье снова воцарилась тишина, котёнок подошёл к телу брата Фёкла, обнюхал его руку, пытаясь поиграть, но так как ответа от двуногого не последовало, улёгся рядом и задремал.

5

Лодка быстро скользила прочь от Озёрной обители. Хотя всё прошло не так, дело было сделано. Когда почти добрались до плотины, из-за туч предательски показалась луна. Но обитель, чернеющая посреди водохранилища, осталась теперь далеко за спиной. Из сумрака, отчётливо выделяясь, наплывала земляная плотина, закрывающая Уч-море от основного русла канала. Ночью на плотине могло оказаться всё, что угодно, хотя, к счастью, псы Пустых земель и прочие твари, таящиеся в глубоких выжженных трещинах, побаивались близко подходить к воде. К тому же со стороны канала плотины стерегли – ничто не должно было нарушать покой Озёрной обители. Но те, кто находились в лодке, знали, как обойти посты. Правда, порой они пользовались путями, по которым никто из живых на канале не пошёл бы добровольно.

Луна, будто наглядевшись в зеркало ночной воды, снова стала укутываться облаками. Вот тогда забравший Книгу и прервал тягостное молчание:

– Он был такой, как я, – возможно, еле уловимая в голосе нотка то ли горечи, то ли обвинения, брошенного непонятно кому, и не прозвучала.

Его напарник ничего не ответил, продолжая со спокойным деловитым усердием грести однолопастным веслом.

– Такой же, как я, понимаешь?!

Напарник, загребая воду, пристально рассматривал плотину, на которой сейчас таяли последние полоски бледного лунного света.

– Там всё тихо, – наконец сказал он.

– Такой же…

Тьма окончательно накрыла Уч-море. Напарник ещё немного помолчал, затем извлёк из воды весло и, не оборачивая головы к собеседнику, негромко произнёс:

– Не думай об этом. Твоей вины в этом нет.

Глава 2 Ворота на водоразделе

1

Апбб-жжж-ззз…

Тихо накатывает со всех сторон то плотной стеной, то трепещет, как бархат.

Ззз-лллл-лы-оо-oooзз-апп…

Поцелуй… один… мы не дотанцевали…

Аппзззы…

«Ева, на тебе платье Незнакомки… и там, в звоннице…»

Ззз-аппббблл…

Шшрркгарх… зз…

«Всё теперь связано».

Мерцающая дорога, видел…

Только это было давно.

2

«Только это было давно», – подумал Фёдор и тут же понял, что не может точно сказать, насколько далеко отстоит это «давно», как много прошло времени: сутки, трое, может быть, неделя или несколько часов.

«Вспоминай, ты должен… А главное, что ты видел?»

Сонливость покрывалом озноба опять ложилась на плечи. Не спать! Оса затаилась, жёлтое тельце, прорезанное чёрными прожилками, ползёт и стала вдруг огромной, с человеческую ладонь, ещё больше… Нет, он убил последнюю осу, он убил их всех и выбросил трупики за борт лодки. Некоторое время назад. Когда? Как было бы хорошо отдаться этому ознобу и уйти в уют сна. Но тогда – конец, яд уже вовсю растекается по телу и…

– Ты просто не проснёшься, – прошептал Фёдор, с трудом шевеля тяжёлыми обезвоженными губами.

(вспоминай!)

Как нелепо, какие-то осы. Целое гнездо ос.

– Ева, – слабая болезненная улыбка на распухших губах.

Нельзя спать. Этот сладкий сон может стать билетиком в один конец. Просто терпеть, держаться, и организм справится. Наверное, справится. Или…

Аппбзллы…

Эти звуки в мареве сна, в который, сам не замечая, он всё чаще проваливается… Никаких «или»! Хоть спички в глаза вставляй, но не смей спать. Да только предательски или потому, что на самом деле это было единственным спасением, взгляд снова притянула к себе зеленоватая бутыль. Был выход: вода из-под Зубного моста. Радикальный выход, потому что если осы оказались мутантами, то, прими он лекарство, озноб и лихорадка покажутся лишь детскими шалостями. Кожаный мешочек рядом, туго набит – смесь целебных трав, определённых спор и грибов. Это он вспомнил. Когда-то сам провёл классификацию и учил готовить лекарство. Сейчас кто-то – Тихон? – позаботился о нём: целебная вода, лекарственная смесь. Это вспомнил. Но даже если он выдержит и не сойдёт с ума, приняв спасительный раствор, то провалится в забытьё, которое сменится глубоким сном. В итоге оздоравливающим, конечно, только проспит он много часов кряду. И тогда уж точно некому будет держать под контролем берег, – а они там, таятся, ждут и следуют за лодкой, – берег и такие близкие теперь заградительные ворота.

(Вспоминай. Что ты видел?!)

Но, похоже, у него не остаётся другого выхода. Надо попытаться немного отгрести назад, подальше от берега и от ворот, на середину озера, где фарватер, и бросить плавучий якорь. Яд этих тварей вот-вот доконает его, и он, в любом случае, уснёт. А так у него появится шанс. Горькое лекарство,

(«Оно сделает меня беззащитным»)

заботливо оставленное Тихоном. Настоящее лекарство всегда горькое, уж неизвестно, почему так вышло в этой жизни. Однако у него будет неплохой шанс: дикие с Пустых земель – или кто там швырнул осиное гнездо?! – остерегаются воды, а на всём фарватере присутствия чужих лодок вроде бы не обнаружилось. Правда, никто не знает, что случится, когда он уснёт. Но тут уж ничего не поделаешь, тут, как говорили в родной Дубне, уж не до жиру.

(«В родной Дубне?! Господи, а ну, прекрати немедленно, о чём ты думаешь…»)

(«Вспоминай. Ведь ты видел что-то очень необычное»)

Сейчас, сейчас он попытается отгрести насколько хватит сил… Сейчас. Взгляд опять остановился на бутыли. По ней ползла оса…

Нет! Не позволяй больному сознанию играть с тобой.

Это, конечно, не лучший вариант – провалиться в долгое забытьё посреди Икшинского водохранилища, в двух шагах от Тёмных шлюзов, но другого ему не оставлено. Фёдор обернулся – перед глазами всё затуманено…

«Древние строители мастерски использовали для русла канала естественные водоёмы, расширив их и назвав «морями». Откуда это? Фёдор тряхнул головой. «Критическая теология», что преподавали в Дубнинской гимназии? Этот мальчик в нём, незатейливый паренёк из Дубны, оказался крепок и вовсе не собирается уходить насовсем. И может, это хорошо. Может быть, это самое главное. Но было кое-что, о чём не знали авторы школьного учебника. Фёдор смотрел на башенки заградительных ворот, разделявших водохранилище, на уходящий вдаль водный проход между ними, и вдруг откуда-то всплыла неясная мысль о грозных сторожевых башнях, поставленных стеречь древнюю границу между…

«Между чем и чем?»

(там, за воротами, лежит нечто иное)

Яд. Это всё яд играет с ним. Перед его глазами просто техническое сооружение, созданное, в том числе, для аварийного разделения различных участков водохранилищ, и таких на канале несколько. Фёдор крепко зажмурился. Веки были горячими и, подобно губам, становились всё более тяжёлыми. Снова открыл глаза: «Вспоминай! И главное, что ты там увидел?»

Тревожная мысль несколько проясняла сознание. «Что-то намного более важное, чем фантазии про древние границы…»

Фёдор покачнулся. Двинулся на корму, совершая осторожные шаги. Добрался до уключин рядом с румпелем, где находилось самое узкое место кокпита. Там, упершись ногами в основание сиденья рулевого, можно было грести в одиночку. Ему оставили два облегчённых весла, но это так, смех да и только, скорее, для манёвра. Надеяться долго управляться в одиночку на вёсельном ходу с такой лодкой… Он уставился на вёсла, – смех да и только, – и неожиданно для себя прыснул. Другое дело парус, но на фарватере, в отличие от берегов, где гулял лёгкий ветерок, лежал абсолютный штиль.

– Чем богаты, тем и рады, – глубокомысленно изрёк Фёдор. Помолчал. И хоть уловил нотку деловитого идиотизма в собственном голосе, всё же сумел подавить повторный приступ истерической усмешки. Похоже, яд уже взялся за него, и следует поспешить. Фёдор опустил вёсла в воду и тут же, чуть сощурив воспалённые глаза, посмотрел вдаль,

(флюгер)

между двумя заградительными башенками.

«Там будет ветер, за воротами. Там всегда дует постоянный, вовсе не рваный, даже по берегам, стабильный ветер с Пустых земель». Да, это он вспомнил. Только этого недостаточно. Водный путь, русло канала, как медленная мерцающая река посреди неподвижных озёр. И вот здесь что-то очень важное:

«Что же ты видел? Что именно?!»

3

Сразу за Икшей канал резко отворачивал на юго-восток, делая длинный зигзаг через цепь водохранилищ, по дну которых было проложено его русло, а Дмитровский тракт здесь уходил вправо, пересекая водораздел почти по прямой. Где-то там, далеко впереди, уже совсем рядом с Москвой канал и тракт, бегущие от самой Дубны параллельно друг дружке, встретятся снова. Правда, ненадолго. Всего лишь на длину широкопролётного моста через рукотворное Клязьминское море. Фёдор бросил взгляд на тракт, над которым стелилась пока ещё слабая неприветливая дымка, и постарался не думать о мосте, хотя именно туда сейчас лежал его путь. Не думать об обрушенных в воду конструкциях, о стонущих перекрытиях и колючем тёмном ветре, в чьём завывании чудились голоса похуже, чем голоса стаи волков. Ну, если только в том смысле, что лодка Петропавла,

(Ева)

скорее всего, уже миновала это место. Вряд ли Петропавел сочтёт нужным останавливаться и ждать. Он знает своё дело. И знает, что там, у исполненного зловещей славы посёлка «Водники», где начинался мост, и в особенности на противоположном берегу («Буревестник, – подумал Фёдор. – Так когда-то называлось это место»), в дремучих старых лесах, где сами деревья будто злобно следят за вами, было что-то, возможно, даже более плохое, чем на Тёмных шлюзах. Фёдор всё ещё смотрел на тракт.

– И несколько дальше по каналу… – пробормотал он. – За мостом…

Сразу за мостом открывалась широкая заводь, Хлебниковский затон, где на последнем приколе спали вечным сном корабли, давно покрытые ржавчиной и частично затонувшие. И вот среди этих судов, и маскируясь под них… Он подёргал щекой – об этом тоже сейчас не стоит думать. Очевидно лишь, что Петропавел не станет там задерживаться.

Это Фёдор вспомнил.

Но оставалось ещё Пироговское братство. Точнее, та часть Свободных капитанов, что откололась от братства, всё глубже погружающегося в религиозную истерию, нагнетаемую монахами. Вроде бы они перебрались на Химкинское водохранилище или вернулись в Пирогово, об этом Фёдор не знал наверняка. Но, возможно, Петропавел решит сделать передышку и воспользуется гостеприимством капитанов. И тогда появлялась слабая надежда, что Фёдор успеет нагнать их. Успеет увидеть Еву прежде, чем вновь окажется на мосту.

Он улыбнулся, вздохнул и опять посмотрел на Дмитровский тракт. Как быстро всё менялось – дымка уже заволокла подъём, по которому взбиралось заброшенное шоссе, и чахлые деревца по обочинам утонули в ней. Дальше высоких деревьев не будет, лес редел, Пустые земли находились совсем близко. Но в районе тракта их пояс был крайне узким, и ещё до Клязьмы, до Водников леса начинались снова. И вновь начинался туман.

«Ты ведь как-то побывал там, – этот голос, наверное, больше не принадлежал бате, наверное, он сам говорит с собой, но почему тогда в тоне сквозит еле уловимая издевательская насмешка? – В месте, где закончатся иллюзии? И был в заводи среди спящих кораблей. И там видел кое-что. Видел, как это, маскирующееся под корабли где-то в наибольшем их сгущении, стало оживать… Вы тогда справились, и нападение настигло вас уже на мосту. И вот там,

(Лия)

(Хардов)

(всё теперь связано, молодой гид)

когда всё, казалось, осталось уже позади…»

– Там была смерть, – прошептал Фёдор.

«Ага. Но как потом, позже, выяснилось, не твоя. Там ждали две смерти, но одна опять осталась без поживы».

Фёдор смотрел на Дмитровский тракт. Это был короткий путь. Нехоженый, запечатанный, древнее шоссе, теперь закрытое для живых, и решись он на него… Застывший взгляд Фёдора потемнел, каким-то холодком повеяло по лицу. Мрачные тени уже полностью заполонили тракт. И где-то там, в самой глубине этой тьмы, или в самой глубине Пустых земель, словно нечто догадалось о его раздумьях и теперь ждало. Затаившись и вовсе не выдавая своего вожделения, лишь тихий зов становится всё более алчным.

Фёдор провел рукою по лбу, и тень отступила. Будто наваждение прошло. Вокруг был солнечный день, и старое шоссе, над которым привычно стелился туман. Фёдор бросил ещё один взгляд на тракт: когда-нибудь ему предстоит пройти по этой дороге. Но не сейчас. Лодка ждала. И он выбрал круговой путь по воде.

4

Едва лодка вошла в Икшинское водохранилище, ветер на фарватере стал стихать, и движение замедлилось. Потом парус заполоскало, и он обвис окончательно. Впереди, где ветер разгуливался вовсю над поверхностью рукотворных морей, особенно на Клязьме, могли ждать почти метровые волны. Но здесь приходилось довольствоваться тем, что есть. До заградительных ворот, пересекавших водохранилище, оставалось не менее трёх километров. Фёдор чуть повернул к берегу, парус начал оживать; от берега – и ветер терялся. Ничего другого не оставалось: дуло лишь по берегам, хотя и не хотелось туда приближаться, пришлось рулить к берегу. Эти «три километра» несколько удлинялись; судя по всему, придётся двигаться галсами, подлавливая ветер, а затем, постепенно отруливая, он вновь найдёт фарватер и пройдёт сквозь ворота, охраняющие Икшинское море. Приближающаяся полоска суши выглядела всё неприветливей. И хоть никаких признаков угрозы он не обнаружил, что-то было не так. Какая-то неправильная тишина?

«Запомните, мальцы: порой главной угрозой как раз таки и является отсутствие её явных признаков. Запомните, и возможно, когда-нибудь это спасёт вам жизнь». Кто это говорил? Фёдор усмехнулся: он сам. Это его слова. И сейчас он их вспомнил. Что ж, уже неплохо.

Фёдор рулил к берегу. Тихо, лишь слабый плеск и лёгкий ветерок играет листвой. Однако… Он больше не мог игнорировать это неявное, еле уловимое, но неприятное чувство, что за ним наблюдают. Мутноватые сигналы всё нарастали. Ощущение чужого пристального и, скорее всего, недоброжелательного взгляда, таящегося в этой листве на берегу. Он здесь не один? Дикие? Неожиданно поймал себя на том, что глаза опять проводят инвентаризацию оставленного ему. Прежде всего, оружия. Два ствола. «Калашников», в отличном состоянии – если бы Фёдор не знал, какая это ценность на канале, можно было бы предположить, что автомат хранился себе где-то в ружейной комнате и ещё ни разу не был в деле. И надёжный пистолет «ТТ». Ещё до того, как отправиться в путь, Фёдор проверил, не сбиты ли прицелы, разобрал и собрал оружие, протёр его промасленной тряпкой. Понял, что эта процедура оказалась сродни медитации, возвращала рукам силу и проясняла голову. Особенно после встречи с Хароном. Также ему оставили масляный фонарь, защищённый прочным стаканом, пару мощных факелов, горелку, армейский штык-нож, немного провианта – сухпай, – и немного воды. На канале было достаточно мест, где можно было пить забортную воду, и сейчас он о них вспомнил. Интересно, но Тихон не оставил ему карты и каких-либо письменных рекомендаций. Фёдор подумал, что, наверное, знает почему. Собственно говоря, ему хватило бы только оружия – воду, пищу и огонь он смог бы добыть себе сам.

5

Камни полетели с берега, когда он уже ничего не мог сделать. Лишь резко отвернул к открытой воде, но было уже поздно.

Первый камень угодил в мачту, до заградительных ворот оставалось метров восемьсот. Фёдор поднял «калашников», имитируя подготовку к стрельбе. В ответ с берега посыпался град камней. Расстояние до лодки было приличным. Вряд ли дикие додумались пользоваться пращами, и сила, с которой летели камни, ужасала. Прямое попадание в голову могло стать роковым. «Не хотел бы я с ними встретиться на берегу, – успел подумать Фёдор. – Они в состоянии разорвать голыми руками».

Фёдор быстро закрепил румпель и бросился на дно лодки. Хоть они и обладали нечеловеческой силой, к счастью, меткостью не отличались. Ещё немного, и он вышел бы из поля обстрела. Но движение лодки начало замедляться. А потом прилетело это. Фёдор не сразу понял, чем оно оказалось. Осиное гнездо, словно трухлявый гриб, развалилось на части, ударившись о борт. Ещё один камень угодил в мачту. Первые взбудораженные осы пока ещё копошились вокруг своей оси, ползали, сбитые с толку. Вот как они выманивают своих жертв. А может, и приканчивают. Фёдор понял, что счёт идёт на секунды. Рука осторожно, чтобы не сердить насекомых («Крупные, – мелькнуло в голове, – слишком крупные»), потянулась к промасленным тряпкам, которыми он недавно протирал оружие. А потом пальцы нащупали мешочек с лекарственными травами, аккуратно вскрыли его. Споры сатанинских грибов с гиблых болот и с Сорочанских курганов, требуется совсем немного. Если бросить щепотку в костёр, когда ночь заставала в лесу, то вокруг на десятки метров не будет ни одного насекомого. Вместе с дымом – это их отрубит. Сам не замечая, как и почему, Фёдор прошептал:

– Ветошь… Давай. Быстрее…

Умудрился зажечь одну тряпку, тут же от неё подпалил следующую. Ничего не оставалось, как обмотать её вокруг руки. Смотрел, будто в замедленной съёмке, насколько нехотя занимается огонёк. Больше, надо больше и быстрее. Сунул в огонь свободные концы, вроде бы дело пошло, но надо быстрее, надо больше дыма…

И тогда осы напали. Целое облако. Первый укус был нанесён в изгиб локтя, и рука дёрнулась так, будто к ней приложили раскалённый металл.

«О, дьявол… Невероятно сильный яд».

Но больше ему не оставалось времени на раздумья. Лицо, шею и все открытые части его тела словно покрыла огненная лава. Осы жалили, и мгновенно весь мир вокруг стал невыносимой атакующей болью. Инстинктивно захотел было прыгнуть в воду, но в случае попадания камня он отключится, пусть и на несколько секунд, и тогда всё – конец. Фёдор чуть притушил тряпки, сразу же повалил густой дым, и кинулся в носовую каюту. Укрыться там. Едкий дым тут же стал заполнять пространство. Ещё несколько укусов он, наверное, даже не почувствовал. Лопающиеся споры грибов наполнили дым характерным тяжёлым маслянистым запахом. Осы, что были на нём, сделались вялыми, потом начали отваливаться, сонно падали на дно лодки. Камни уже не долетали, плюхались в воду, лодку сносило к фарватеру и к заградительным воротам.

«Господи, ведь это просто осы, – подумал Фёдор. – Какая нестерпимая боль…»

Всё тело горело. Места укусов с зияющей точкой по центру покраснели очень быстро. Просто осы, как нелепо… Но Фёдор не мог себе позволить сидеть здесь. Надо было избавиться от ос. Он приоткрыл дверцу и бросил дымящиеся тряпки. Глаза резало, и они начали слезиться. Собрать, быстро собрать всех ос, пока они сонные. Он так и поступил. Затем снова открыл дверцу, выглянул. Камнепад прекратился, но дикие так и не показали себя. Ладно, сейчас не до них, на таком расстоянии они больше не опасны. Тлеющая ветошь грозила новым возгоранием. Фёдор осторожно выбрался на палубу. Осы перестали быть агрессивными, но неизвестно, надолго ли. И первым делом он вышвырнул за борт развалившееся гнездо. Затем с какой-то детской мстительностью принялся давить ос. Понял, что ни к чему это, собрал каждое насекомое, каждую ужалившую его тварь, и бросил туда же. Скорее всего, основную часть ос отпугнул дым. Лодку всё ещё сносило к заградительным воротам, но вот-вот она встанет.

Фёдор вдруг схватил автомат и, не особо прицеливаясь, дал очередь по ближайшей зелёнке на берегу. Выстрелы не только разорвали эту тишину и не только вспугнули птиц. Дикие, или кто там, молниеносно шарахнулись в сторону леса, так и не показавшись, словно передвигались на четвереньках. Но Фёдор увидел не только быстрое движение в листве, он почти физически ощутил их страх, животный панический ужас.

Он опустил ствол, поставил оружие на предохранитель. Затем развернулся и посмотрел в сторону заградительных ворот, куда всё медленнее несло лодку.

И тогда он это увидел.

6

Этого не могло быть. Возможно, причиною был едкий дым, воздействие грибных спор, слезящиеся глаза или яд ос, который начал действовать очень быстро. Но… Русло канала, мерцающая река медленно катила свои воды, уходила сквозь заградительные ворота вдаль и там… А там она раздваивалась. Такого не могло быть – канал через цепь водохранилищ нёс свои воды в сторону Москвы. Направление было единственным.

Но он это видел.

(Нет! Ты видел намного больше.)

* * *

«Вспоминай! Ведь ты видел что-то ещё. Намного более важное и…»

– Невозможное, – хрипло произнёс Фёдор.

Он уже приготовил себе лекарственный раствор. Заткнул плотной пробкой бутыль, стараясь не расплескать ценную воду, поставил её на место. От озноба его начало трясти, а локоть, куда был нанесён первый укус, не просто распух, под изгибом словно висела сумка, наполненная жидкостью. Яд этих тварей оказался сильнейшим аллергеном. Ему не хотелось думать, что творится с лицом, огромные тяжёлые и будто пустотные губы красноречиво говорили обо всём.

«Русло распалось на две еле заметные мерцающие реки. Но видел ты не только это».

(флюгер)

(сигнальный дым показывал направление ветра)

Фёдор поднёс ко рту лекарство. Ещё раз слабо огляделся по сторонам – интересно, через сколько он уснёт? Но медлить больше нельзя. Лодка неподвижно стояла на фарватере на безопасном расстоянии от берега и от ворот. И больше он никак позаботиться о себе сегодня не мог.

Фёдор залпом выпил смесь. Она оказалась неприятно землистой консистенции и очень горькой. Пришлось крепко сжать челюсти, чтобы его не стошнило.

Там, за воротами, начинался ветер. Это так. Именно это он и видел.

(Сигнальный дым на бакене. Флюгер.)

Не только как русло канала по непонятной причине распалось и уходило вдаль двумя потоками. Но и несколько ближе, где всегда, отмечая фарватер, покачивается на воде бакен. Тонкая тёмная струйка, склонённая к бакену, означала две вещи: что ветер достаточно свеж и что кто-то из пироговских недавно побывал здесь. И вот в тот короткий момент, пока лодка ещё двигалась, он успел увидеть в проходе между воротами второе русло. И второй бакен, которого там никогда не было.

Что ж, за время его долгого отсутствия многое могло поменяться.

– Кроме законов природы, – с трудом шевеля губами, сказал себе Фёдор.

Расстояние между двумя бакенами было совсем невелико, а ветер очень свеж – сигнальная полоска дыма поднималась над водой под острым углом. А вот струйка дыма над вторым бакеном тоже показывала направление ветра, очень свежего, только… была развёрнута в противоположную сторону.

Вот что именно он успел увидеть. И это было неправильно: два бакена покачивались на волне и выглядели при этом абсолютно одинаково, только… зеркально, словно один являлся отражением другого.

Озноб ещё раз затухающей волной прошёлся по всему телу. Фёдор неожиданно зевнул – лекарство начинало действовать.

Картина русла канала, расходящегося вдаль двумя мерцающими реками, была невероятно красивой, но странной, ненормальной. И всё же не исключала попыток рационального объяснения: необычность освещения или сильные потоки воздуха, появление нового подводного течения, на худой конец, что угодно, только… Это не просто неправильно. Полоски сигнальных дымов над бакенами зеркально, с пугающей симметрией склонённые друг к другу, были невозможны.

Фёдор начал проваливаться в сон. И эта неприятная мысль, словно нащупав щёлочку болезни, вновь прокралась в сознание: «Там, за воротами лежит что-то иное. Как кошмар у границ твоего сна. Древних границ, о которых лучше не знать. Что-то невозможное и совсем иное».

7

Ева тоже думала о заградительных воротах. Только лодка Петропавла прошла уже вторые из них по водоразделу, строители же канала дали им порядковый номер 114. Эти ворота разделяли два водохранилища: оставшееся за спиной Пяловское и то, что впереди, Клязьминское. Однако едва выйдя на широкую воду Клязьмы, Петропавел вынужден был свернуть в смежное с ним Пироговское море, потому что прямо по курсу обнаружился блуждающий водоворот.

Ева облюбовала себе место на носу, ей нравилось ощущение, когда лодка взлетала на волну, а потом падала вниз, и оказалось, что её совсем не укачивает. Петропавел накинул ей на плечи мягкий тёплый плед, и Ева с благодарностью посмотрела на него. У старика были очень живые и очень весёлые глаза и интонации голоса прямо как у Тихона, так что Ева сразу почувствовала к нему расположение.

(Не сразу. Только после того, как прилетел Мунир. А до этого…)

Он даже обращался к ней «милая», и в этом не было ничего наигранного, старик вовсе не собирался никого копировать.

Ещё до подхода ко вторым заградительным воротам, на отрезке канала между водохранилищами, путь им преградила плоскодонка, и человек в жёлтой повязке на голове потребовал уплатить ясак.

– Гиды не платят ясак, – ответствовал Петропавел. Он попросил Еву уступить ему место на носу и теперь сидел, свесив ноги за борт, и безмятежно грыз яблоко.

– Вы на территории Пироговского речного братства. – Человек в плоскодонке заговорил с нажимом.

– Мне это известно, – улыбнулся Петропавел. – Но нам не нужны услуги лоцмана.

Человек нахмурился, и нечто тёмное и странное мелькнуло в его глазах, словно он прислушивался к чему-то. Да только не к чему ему было прислушиваться, на плоскодонке он стоял один, в руках видавший виды дробовик.

– Вы на прицеле, – с угрозой заявил он и указал на берег. – Вон там. И там. – Он кивнул на противоположный берег.

– Это мне тоже известно, – со спокойной улыбкой возразил Петропавел. Как ни в чём не бывало, откусил яблоко, пожевал, проглотил. – Поэтому выбирай два моих ответа: у меня полная лодка вооружённых гидов. Мы постараемся, чтобы боли вы не почувствовали, но ещё до заката вы станете кормом для рыб. – Он с сожалением посмотрел на оставшийся в руках огрызок и бросил его в воду. И тут же доброжелательно добавил. – Второй ответ: нам не нужны услуги лоцмана. Но и неприятности нам не нужны. Мы идём с миром.

Человек в плоскодонке поморщился, только тень уже покинула его взгляд:

– Гиды… нам тоже не нужны неприятности. Вы ведь проходили здесь недавно?

– Совершенно верно, – миролюбиво заметил Петропавел. – А теперь возвращаемся.

– Скажи, а что с той, что живёт в Строгинской пойме? – Человек вдруг заговорил быстро, перейдя на гораздо более доверительный тон. – Слышал, её тень видели на Химкинском море.

– Я не хотел бы сейчас об этом говорить. – Улыбка тут же покинула лицо Петропавла. – Закат близок.

Человек в плоскодонке угрюмо передёрнул плечами, в его глазах заплясал тревожный огонёк.

– Не из суеверия, – пояснил Петропавел. – Просто к закату у них обостряется восприимчивость. Не стоит притягивать лихо. Нам только что пришлось отогнать её сестру в Пестово.

У того, как при тике, дёрнулась правая половинка лица, он невесело усмехнулся:

– Эта наша, домашняя, так сказать…

Петропавел кивнул со вздохом, но теперь его взгляд выражал скорее любопытство:

– Ну что, дадите пройти?

Человек в плоскодонке повесил дробовик на плечо:

– Дело ваше. Но дозоры сообщили, что со стороны Химкинского моря сюда движется блуждающий водоворот. И не один. Совсем скоро будет здесь. Прости, но при всём уважении, рыб кормить будешь ты.

– Так с этого и надо было начинать, – серьёзно сказал Петропавел. – Мы умеем быть благодарными.

– Ну как? – довольно хмыкнул тот. – Теперь тебе нужен лоцман?!

Петропавел лишь молча улыбнулся в ответ. Человек в плоскодонке уже сел за вёсла:

– Следуйте за мной. Сразу по выходу в Клязьму свернём в Пирогово. Там найдём, где вам переждать. Безопасный ночлег гарантирую.

– А твоя жёлтая повязка? – вдруг спросил Петропавел. Его команда тоже рассаживалась по местам, гиды превращались в гребцов.

Человек в плоскодонке какое-то время грёб молча. Затем снова поморщился:

– Тебе ведь известно, что это значит?! Ни с кем не заговаривайте, лодки не покидаем. Наши дела тебя не касаются, но законы гостеприимства не нарушим. Скоро всё изменится, войдёт в привычное русло. А пока найдём всем место стоянки в Пирогове, туда не заходят водовороты. – И он впервые разулыбался и мечтательно добавил: – Благословенное Пирогово – туда не заходит никакая напасть.

Петропавел кивнул, но, отворачиваясь, с сомнением чуть слышно произнёс:

– Кроме той, что уже там.

Однако Ева его услышала.

* * *

А потом лодка прошла заградительные ворота, и ещё на подступе к ним у Евы закружилась голова и повторилось лёгкое ощущение дурноты. Только опять она не поняла, что случилось. Ещё в первый раз, когда проходили ворота на Икшинском море («Номер сто восемь», – зачем-то сказал о них Петропавел), Ева почувствовала что-то подобное, однако сейчас чувство было гораздо сильнее. У девушки неожиданно участилось сердцебиение, краска, напротив, покинула её лицо, а руки, шею и спину стянула гусиная кожа. Ева смотрела куда-то прямо перед собой, силясь, наконец, проглотить ком в горле. А потом она поняла, что, наверное, некоторое время пребывала в чём-то похожем на прострацию. Она сжала ладони – кончики пальцев абсолютно холодные. Да в чём дело-то? Что не так?! И чем было это странное чувство нереальности? Как будто часть её находится в каком-то другом, возможно, очень плохом месте, и вот в какой-то миг она не могла с уверенностью сказать, какая из двух её частей существует на самом деле. Испарина выступила на лбу. Ева передёрнула плечами. Видела ли она что-нибудь необычное? Вроде бы нет. А эта ноющая мутная то ли тревога в груди, то ли?.. Но вроде бы действительно всё в порядке. Как и в первый раз, ещё на Икше, она действительно не поняла, что увидела. Так, какие-то миражи. Но Ева слышала, что такое частенько происходит на канале.

Правда, в тот самый момент, – «ворота сто восемь», – и Ева невесело усмехнулась, – она была слишком поглощена скорбью по Хардову. И мыслями о Фёдоре, даже не зная, радостными или гибельными. Тогда всё смешалось у неё в голове и в сердце, ей было необходимо подобрать осколки своего развалившегося мира и попытаться хоть как-то склеить. Так продолжалось до тех пор, пока зябким утром, – только она помнит каждое мгновение этого утра, – уже на широкой воде не прилетел Мунир, ворон Хардова, и не принёс, наверное, самую счастливую весть в Евиной жизни. И всё переменилось. Но позже. А в тот день, ещё на Икше она бы и не заметила, что лодка прошла заградительные ворота.

От этой части путешествия осталось лишь ощущение глубокого отчаяния, дурноты, которые вдруг предстали перед нею катастрофой. Хардов. Фёдор, папа… Их больше нет в её жизни. Их больше нет! И никогда не будет. Но… девушки плачут. Хардов, её добрый медведь, который, оказывается, стерёг не только границы давно ушедшего детства, не позволил Евиному сердцу превратиться в высушенную пустыню. Девушки плачут. И как только лодка миновала Икшинские ворота, боль, хоть и неокончательно, притупилась. Возможно, просто совпадение. Ева поняла, что позволила слезам течь из своих глаз, не стесняясь больше и не сдерживая себя. Никто её и прежде не беспокоил, пока она сидела на носу лодки в одиночестве, лишь Петропавел из деликатности пытался пару раз с ней заговорить. И вот когда невыносимая тоска, сковавшая грудь, всё же несколько отступила, Ева незаметно вытерла слёзы, и…

Она обернулась. Петропавел внимательно смотрел на неё. Сразу же улыбнулся. Но в глазах старика застыло что-то… не только недоумение и озадаченность. Тревога?

«Уже тогда меня что-то напугало, – подумала Ева. – Наверное, я почувствовала это, как только… ну да, как только сделалось чуток полегче, и голова стала хоть как-то связно соображать. Что-то прилично напугало. И Петропавел понял это, хотя и не подал виду. А сейчас всё повторилось. Только намного сильней».

* * *

Но ещё прежде прилетел Мунир. Совсем ненадолго, как и положено посланнику благих вестей.

– Мы по привычке зовём эти воды Пироговскими, – говорил Еве Петропавел, провожая ворона счастливым взглядом, – но это не совсем точно. Само Пироговское водохранилище будет впереди, а сейчас мы идём по Пяловскому. А то, что прошли, – он кивнул за корму лодки, – где на нас напала эта тварь, зовётся Пестовским.

Старик был очень взволнован, – визит Мунира всё менял, – и проявил несвойственную разговорчивость. Взглянул на облако, закрывшее солнышко, затем на Еву и разулыбался. Облако ушло, забрав с собой тень. И впервые Ева нашла в себе силы на ответную улыбку.

А потом лодка снова вошла в канал. И совсем вскоре показались башенки заградительных ворот. Ева так и не поняла, что случилось. Но тень словно вернулась.

* * *

Ева не знала причины внезапной дурноты и головокружения. Ворота сейчас остались за спиной, их лодки на вёсельном ходу двигались за лоцманской плоскодонкой в сторону большой воды. Напряжение постепенно отпускало, но… Ева вспомнила, как папа объяснял ей назначение заградительных ворот, – точно такие же есть в родной Дубне, у самого входа в канал. В случае размыва подпирающих дамб это техническое сооружение могут экстренно перекрыть, чтобы вся вода, к примеру, Московского моря, не обрушилась в канал, вызвав катастрофические последствия. Так же порой для ремонта требуется выключить отдельный отрезок канала из общего русла. Только это ничего не объясняло в её состоянии. И следующий вопрос всплыл сам собой и оказался ещё более неожиданным: «Этот человек в жёлтой повязке… Для чего на ровном и внешне абсолютно безопасном участке канала в принципе нужны услуги лоцмана?»

Вопрос насторожил, словно это как-то взаимосвязано, и в нём мог бы скрываться ключ к разгадке, только… Ответ вряд ли вам понравится. Он лежит где-то… «В тёмном месте?» – вдруг подумала Ева. Убедилась, что на неё никто не смотрит, и всё же бросила украдкой взгляд на ворота.

Что не так? Что она могла увидеть и почему это так сильно напугало? Чем оно могло быть?

«Я не знаю, что видела, – подумала Ева. – Возможно, нечто, не существующее в реальности. Или наоборот, существующее, но скрытое от остальных». Вспомнила, как Хардов рассказывал о сиренах Тёмных шлюзов. Могло ли быть здесь нечто подобное? Пусть теперь всё и прошло или проходит, да только это неприятное, сосущее под ложечкой ощущение осталось,

(ответ лежит в тёмном месте)

смутное чувство неправильности.

«Так устроено восприятие, Ева, – сказал ей как-то Хардов. – Глаз не видит того, что не готов увидеть человек».

Странное чувство неправильности: вот они сейчас удаляются от ворот, и вроде бы действительно становится легче, напряжение спадает, но… Вовсе не потому, что всё прошло, закончилось, осталось позади. Напротив, скорее, уже случилось, это тёмное место, незамечаемое никем, теперь вокруг. Будто что-то…

«Свершилось, – мрачной подсказкой прозвучало где-то внутри. – Вот более подходящее слово».

Взгляд Евы потемнел. Склонив голову, она смотрела на заградительные ворота. И даже не заметила лёгкой судороги, скривившей линию рта. Как и не догадывалась, что Петропавел уже некоторое время с тревогой наблюдает за ней.

– Что вам от меня надо? – прошептала Ева заградительным воротам. Те медленно удалялись, безмолвное и равнодушное к страхам девушки техническое сооружение. Только Ева знала, что это не так. Мимикрия её не обманула. И этот маячок тревоги внутри, оказывается, вовсе не утих.

– Чего надо?!

Ева вдруг поймала себя на мысли, что думает о воротах, как о живом существе.

(глупо, конечно)

И что она очень не нравится этому существу. Но не только.

(глупо)

На какой-то миг медленно уплывающие вдаль ворота, это техническое сооружение, показались ей исполненными мрачного довольства. Пока ещё тихого, дабы не вспугнуть, но всё более нарастающего злорадного торжества.

8

Однако не только Петропавел наблюдал сейчас за Евой. Среди тех, кто держал лодку гидов на прицеле, нашёлся ещё один человек, у которого поведение девушки вызвало замешательство и озадаченность. Его некрупная фигурка была закутана в накидку с капюшоном, и если бы не пятна камуфляжа, прекрасно маскирующие в густом кустарнике, вполне резонно было бы предположить, что одеяние позаимствовано у монахов.

– Почему ты так себя ведёшь? – глухо сорвалось с губ этого человека. – На что ты смотришь, а?

Лодка с гидами сейчас медленно удалялась по каналу в сторону Клязьмы. Внимательные карие глаза человечка в капюшоне пристально разглядывали странную девушку.

«Мы живём практически на острове, только очень большом, – вспомнились давние слова брата Фёкла. – Остров – дом наш. Канал и цепь водхранилищ с запада и юга, речка Клязьма на востоке да раздольное Уч-море с севера превращают его в неприступную твердыню, надёжно охраняют от погибели, что таится в Пустых землях и туманных сумрачных лесах на той стороне».

Было ещё кое-что, надёжно оберегающее Пироговское братство. У человечка в капюшоне внутри полоснуло холодом.

«Ты ведь не можешь этого видеть? – Мысль смутила, однако вызвала не только тревогу. – Что-то чувствуешь, да? Или…»

Но блуждающие водовороты не позволят гидам и странной девушке продолжить путешествие, они обогнут остров и войдут на ночёвку в Пирогове. И это хорошо. Пожалуй, озадаченность и взволнованность давно уступили место чему-то ещё, что заставило человека в капюшоне немедленно покинуть берег и двинуться вверх по крутому косогору. Обширная часть суши по берегам водохранилища была действительно превращена в остров. И человек в капюшоне намеревался пройти его насквозь и оказаться на берегу Пирогова значительно раньше лодки гидов. На развилке дороги он ненадолго задержался. Одна тропинка вела здесь к Чеверевскому причалу, и можно было бы послать весточку… Но человек в капюшоне принял другое решение. Совсем скоро некрупную фигурку можно было увидеть у того, что когда-то именовалось Цитаделью капитанов, – ох, счастливые были деньки! – а потом стало мрачным Храмом Лабиринта.

Охранники на воротах учтиво поклонились некрупной фигурке, только камуфлированная накидка была теперь вывернута на изнанку, – она оказалась двусторонней, – и приобрела благочинный окрас. Человек в капюшоне спускался по коридорам вниз, скупо освещённым факелами, и остановился перед дверью в просторной галерее. Дверь отворилась, вышли безмолвные служанки с полотенцами и тазами воды, и та, что теперь смотрела за ними. В руках также выжатое полотенце, тело крупное, кожа белая, но на лице свежий румянец. Нелегко изображать верную безутешную супругу, когда выглядишь настолько сытым. Румяная женщина строго посмотрела на некрупную фигурку, в глазах не было приязни:

– Ну и где опять шляешься?

– Нигде, – последовал ответ.

– Всё вынюхиваешь, – подозрительно протянула румяная женщина. – Смотри, брат Дамиан…

– Дамиан? – нарочито пренебрежительная усмешка. – С каких это пор он у нас отдаёт распоряжения?

– Да как ты смеешь?! – Взгляд стал наливаться желчью. – Не забывай…

– Это ты не забывай! – И хотя со всякими провокациями и нарочитыми усмешками теперь стоит обходиться крайне осторожно, голос всё же наливается сталью. – Ты не забывай, кто находится там, за дверью. Или на нём уже поставлен крест?

Вспышка гнева на сытом румяном лице, да только человек в капюшоне не стал дожидаться ответа. Быстро двинулся вперёд и, оказавшись в ещё более просторном зале, глухо затворил за собой дверь.

У всех капитанов Пироговского братства лодки несли носовое украшение – ростры, связанные с их именами. Над форштвенем быстроходного шлюпа капитана Фоки красовалась искусно вырезанная фигурка тюленя, у шумного весельчака Петра далеко вперёд был выдвинут грозный каменный бивень, нос же поставленной тут в полумраке большой лодки венчала гордая голова льва.

Тягостный вздох сорвался с губ человека в капюшоне. В лодке лежал крупный мужчина. Глаза полуприкрыты, хотя сон его был много глубже сна самого усталого человека. Правда, кое-кто желал, чтобы этот сон, объявленный священным, вообще никогда не прервался. Не было необходимости смотреть в глухую стену, куда устремлены незрячие львиные глаза, дабы убедиться, что там пока ничего нет. Они находились здесь одни. То, что появится в стене, обычно выдавало своё приближение не только подрагиванием, как при сквознячке, факельных и свечных огней.

Человек откинул капюшон, взошёл на лодку и какое-то время постоял в нерешительности, глядя на мужчину. Снова вздохнул, но теперь к тяжести примешалась нежность. И вдруг сделал шаг и лёг рядом с мужчиной. Взял его за руку, подержал и свернулся калачиком. Прошептал:

– Привет…

Лежал молча, слушая тишину. Пронзительные карие глаза заблестели, незаметно наполняясь влагой, и пришлось сморгнуть.

– Там, на канале, было что-то странное сегодня. – Голос дрогнул. – Там, где ворота на водоразделе. Ты не подумай, я не позволю себе обольщаться, но… – Всхлип. Нельзя раскисать. – Я так скучаю.

Картинка предательски задрожала перед глазами – слёзы… Нельзя. Никто не должен этого видеть. Иначе всё, конец. Как в истории с принцем датским Гамлетом, что читали с братом Фёклом.

Сегодня на канале действительно случилось что-то невероятное. Нельзя обольщаться, только в этом была последняя надежда. Но брата Фёкла тоже больше нет.

Крупная ладонь мужчины казалась безжизненной, однако если её крепко сжать, где-то внутри скорее угадывалось, чем ощущалось слабое пульсирующее тепло. Там, на канале, как только лодка с необыкновенной девушкой прошла сквозь заградительные ворота… Только идти теперь с этим не к кому. Ещё одна слезинка срывается, катится по щеке. И совсем тихий шёпот:

– Возвращайся, пожалуйста. Ты мне так нужен.

Глава 3 Фальстарт

1

А в Дмитрове стояли чудесные летние деньки, каких давно никто не мог припомнить. Знающие люди даже поговаривали, что вверх и вниз по каналу туман вроде бы отступил от берегов, словно скукожился, ослабив свой натиск, и задышалось вольнее. И всё это, так или иначе, связывали с рядом странных и загадочных событий, – хотя слухи поступали самые скупые и противоречивые, – что произошли на Тёмных шлюзах. В воздухе витала атмосфера очень хорошей и мощной перемены, только это не радовало Юрия Новикова. Как ни крути, Еве удалось сбежать; улизнула со своим хахалем прямо из-под носа всей Дмитровской водной полиции, а главный стратегический партнёр Юрия превратился в овощ. Так вот интересно вышло, что у посулившего ослепительный свет всемогущества (рядом всё было, можно сказать, «на мази») Шатуна вскипели мозги. И, скорее всего, остаток дней громила проведёт в госпитале Святых Косьмы и Дамиана в палате для проблемных, проще говоря, в дурке. И тут уже вздыхай не вздыхай… Не утешало даже, что Шатун там будет не один. Вечный подпевала нашего батюшки Трофим прибыл по тому же адресу. Нет, ну не умора: отправился в погоню за лодкой Хардова (Ева, там была Ева! И её недоносок-хахаль!) с пулемётом и командой ликвидаторов, а вернулся в детском слюнявчике и с улыбкой идиота. Юрий вздохнул, подумав, что такая совсем ещё недавно приятная новость теперь тоже была бессмысленной.

Всё катилось в тартарары. Над самой могущественной семьёй на канале, над Новиковыми, сгущались тучи. Вернулся Тихон и, даже не переговорив с главой полиции, тут же потребовал созыва чрезвычайного совета гильдий. Никто не ожидал такого резкого хода. Учёные, эти паразиты из Дубны, сразу поддержали Тихона, и кресло главы полиции под нашим дорогим и уважаемым батюшкой зашаталось. Гиды всех переиграли. И вот Юрий Новиков раздумывал, не специально ли они затеяли всё это, подставив батюшку да и его самого. Как он облажался с попыткой задержания Хардова. Над ним уже начали посмеиваться. Пока не в открытую, отводили глаза. Но мерзкие фразочки типа «Я собирался жениться. А ну, снимай платье!» теперь следовали за Юрием Новиковым по пятам.

Тучи сгущались. И хоть говорят, что купцы пока присматриваются, но эти всегда держали нос по ветру (а ведь недавно обивали с челобитными батюшкины пороги – верность совсем покинула этот мир). Если же их поддержит ещё и Гильдия Гребцов, то самое перспективное для нашего уважаемого батюшки – это почётная метла дворника. Возможно, с не менее почётным переездом в какую-нибудь вонючую дыру на границе.

У них была власть, сила, Дмитровская водная полиция и головорезы Шатуна. А им противостояла всего лишь одна маленькая лодочка с беглецами. Как такое могло случиться, чтоб в одночасье всё перевернулось? В чём секрет, загадка? Ведь Новиков-старший со своей вздорностью и паранойей всех устраивал. И даже сейчас, если бы батюшка выиграл, ему бы списали все оплошности, и купцы по-прежнему обивали бы пороги их дома. Но как говорит Шатун (точнее, «говорил», потому что овощи они, вообще-то, не отличаются особой болтливостью): «История спит с победителями». На сей раз таковых в семье Новиковых не нашлось. Может, в этом всё дело.

Батюшка замкнулся и пребывал в чём-то похожем на депрессию. С большой высоты больше падать. Сам виноват, старый дурак. Да и Юрий тоже… Стоит признать, появилась за ним одна странность, никогда раньше такого не наблюдалось. В основном, он теперь всё больше спит. Но иногда словно выпадает, отключается, глядя перед собой в пустоту. И вот когда такое случается, то потом он обнаруживает себя с грифелем в руках, которым машинально, сам не сознавая, что-то чертит, рисует. В основном, всякую ерунду, каких-то зверушек. Воронов, но порой и более подозрительные вещи – женские платья, похожие на платье невесты, в котором сбежала Ева…

Юрий сморгнул. Предательство не обошло стороной ещё кое-кого. Вот и баба Шатуна, та, кто была ближе всех, вонзила кинжал в самое сердце. Проявила верх верности – подпалила полюбовничку мозги. Он поморщился, глядя на штору, затенявшую комнату, – судя по всему, за окнами был яркий свет. Преданная амазоночка Раз-Два-Сникерс, – а ведь люди Шатуна молились на него, – ловко всё провернула, надменная стерва, насквозь лживая и холодная, подставила всех.

С губ сорвался короткий вздох. Казалось, произошедшее с Шатуном должно было Юрия Новикова обрадовать – не он один остался в дураках. Так как-то легче. Но Шатун научил его кое-чему. Ты один в этом мире, поэтому бери всю ответственность на себя. Не делись с дураками ни бедой, ни радостью. А главное, никогда не возись с теми, чей звёздный час остался позади.

Юрий Новиков поднялся из-за письменного стола, потёр пальцы. Интересно посмотреть, как громила выглядит сейчас? Не такой уже супермен? Казалось бы, в соответствии с нравоучениями Шатуна, это не должно больше беспокоить. Не возись с теми, кто всё прохлопал. Только…

– Ева, – прошептал он. Но перед глазами мелькнули они обе. И Раз-Два-Сникерс тоже.

Юрий поднёс руку к лицу, посмотрел на пальцы. Тёмные, все измазанные следами грифеля. Он опять что-то чертил. Выпал…

2

Это опять с ним случилось. Он «выпал», размышляя о двух стервах, которые, предав его и Шатуна, всего их лишили (из-за них всё вышло), выпал и что-то чертил.

Юрий вернулся к столу. Нахмурился, склонив голову, а потом его лицо застыло, и во взгляде мелькнуло что-то капризное.

Какие у нас интересные новости. Всего несколько минут назад он размышлял, не наведаться ли ему в госпиталь Святых Косьмы и Дамиана. Навестить Шатуна. Не то что из сочувствия, а так. Скорее, из-за какого-то отстранённого, мутновато-порочного любопытства. Сейчас, глядя на графические труды рук своих, Юрий подумал, что, возможно, и ему пора приглядеть удобную коечку как раз где-то по соседству с громилой-овощем и ликвидатором в детском слюнявчике. Сейчас привычные рисуночки несколько сменились. Никаких вам больше зверушек и летних платьев, которые порой так невинно задирает летний ветерок. Там были буквы. Впервые. Слово. По-прежнему много вроде бы бессмысленных нервных штрихов, и на сером, темнеющем к центру фоне, внутри этого облачка чернело выдавленное с нажимом слово. Вроде бы безобидное. Да только буквы, из которых оно сложилось, казалось, горят, клокочут жаром болезни, чуждой яростью. Словно внутри его головы появились антенны, сумевшие уловить позывные, что пробились из какой-то неведомой изначальной тьмы.

Это было слово «фальстарт».

3

В палате для проблемных солнечный лучик пробивался сквозь неплотно зашторенные окна, наполняя комнату спокойным мягким светом. Крепко сбитая санитарка распахнула занавески и бросила взгляд на Юрия Новикова:

– Пять минут, – строго сказала она.

Юрий послушно кивнул, затем указал на Шатуна:

– А-а… он?

Санитарка отрицательно покачала головой:

– Думаю, он вообще не догадывается о вашем существовании. Даже зрачки не реагируют на световой раздражитель. Второй получше. Болтливый только, волнуется.

При появлении Новикова-младшего Трофим скосил на него глаза и, видимо, узнав, счастливо заулыбался.

«Ну вот, хоть кто-то мне рад», – подумал Юрий.

– Вы не оставите нас? – попросил он санитарку. Та усмехнулась:

– Говорю же, он вас не слышит. – У неё были широко посаженные глаза, и она смотрела на Новикова-младшего с каким-то отстранённым интересом – видимо, весь мир для неё делился на проблемных пациентов и тех, кто за ними приглядывает. – Ладно, пять минут.

Юрий подошёл к постели Шатуна. Затем нерешительно обернулся. Трофим с неописуемым восторгом наблюдал за ним. К собственному удивлению, Юрий почувствовал неловкость.

– Мама? Мамочка, – с благодарностью позвал его ликвидатор. – Как хорошо, что ты пришла.

Крепкая санитарка сердобольно вздохнула и негромко усмехнулась, заметив, как у Новикова-младшего вытягивается лицо.

– Злая баба обидела меня, – пожаловался Трофим и, словно делясь великим секретом, доверительно добавил: – Она была из камня. Каменная… С ней ещё уродцы-карлики притворялись летучими рыбками.

Юрий Новиков изумлённо посмотрел на санитарку. «Думаете, почему он здесь», – профессионально ответил её взгляд.

Трофим тут же отреагировал на этот обмен эмоциями:

– Будь осторожна, мама! – велел он Юрию, подозрительно косясь на санитарку. – По-моему, эта с ними заодно.

Юрий Новиков неотрывно смотрел на Шатуна. Когда он его видел в последний раз, огромного, великолепного, сильного, от громилы словно исходил внутренний жар, заставляющий всех вокруг повиноваться его воле. Сейчас перед Юрием лежала лишь бессмысленная оболочка, пустая, бессильная. В ней ещё текли какие-то вялые жизненные процессы, но это был уже больше не Шатун.

– Ну, и куда ты сбежал? – прошептал Юрий Новиков. Чуть слышно выдохнул: – Оставил меня одного…

Замер, вслушиваясь, пытаясь почувствовать, но от неподвижного гиганта не исходило никаких импульсов. Он склонился ниже и поймал себя на непристойном желании коснуться пальцем щеки Шатуна. Справился, не стал этого делать, сразу отпрянул и снова замер.

– Надеюсь, там, где ты находишься, тебе хорошо, – проговорил он, – потому что мне здесь крантец.

Трофим нахмурился, пытаясь извиваться, и только тут Юрий сообразил, что подпевалу-ликвидатора спеленали, как младенца. Но вот он затих.

Юрий тяжело вздохнул. Подождал ещё какое-то время.

– Наверное, я на тебя не в обиде, – горько сказал он Шатуну. – Только…

Ладно. Нечего здесь больше делать. Юрий Новиков поднялся, всё ещё не сводя взгляда с гиганта.

– Каменная баба умеет плавать, – сообщил Трофим. – Хотела подсидеть меня на должности…

– Идиот, – буркнул ему Юрий.

Трофим озадаченно посмотрел на него и снова заулыбался. Юрий направился к выходу. Пяти минут не прошло, а его визит окончен. Нестерпимо захотелось побыстрее оказаться на солнце. Он взялся за ручку двери и тогда совершенно отчётливо услышал голос Шатуна:

– Фальстарт…

Юрий вздрогнул как ошпаренный, немедленно обернулся:

– Что?

Гигант по-прежнему лежал неподвижно, не мигая, смотрел в одну точку между собственной постелью и потолком.

– Что ты сказал?!

Под переносицей у гиганта было что-то влажное. На голос Юрия появилась санитарка:

– В чём дело?

– Он говорил со мной, – горячо ответил Юрий.

Санитарка мягко взяла его под руку, она оказалась сильной.

– Прекратите, он не может разговаривать.

– Но я слышал, – возразил Юрий, пытаясь вернуться к постели Шатуна.

– Показалось. Пора.

– Но…

Трофим захихикал, глядя на них, а затем счёл необходимым предупредить:

– Пулемёт тут не поможет.

– Послушайте, – начал было Юрий, – мне нужна минута…

– Нет. Визит окончен.

– Я прошу минуту. Разве это так много?

– Летучие рыбки, – вздохнул Трофим.

Рука санитарки крепче сжала локоть Юрия Новикова, увлекая его к выходу:

– Пойдёмте.

– Каменная баба плывёт сюда! – вдруг завопил Трофим. – Каменная баба…

Рука санитарки превратилась в сталь:

– Ну вот, довольны?! Вам действительно пора.

Юрий Новиков быстро обернулся: положение тела Шатуна не изменилось, да только что-то…

– Каменная баба совсем близко, – визжал Трофим. – Не надо… Плывёт!

Дверь за Юрием захлопнулась. И в этот миг снова, словно скальпелем, резануло в его голове: «Фальстарт».

4

Апбб-жж-зз-шшрргкахр. зз

И хохот, от которого сейчас лопнут перепонки. Чей?

(Всё теперь связано, молодой гид)

Это хохот болезни. Не только той, что вошла в него осиным ядом: больно само это место. Его куски, пространство, разламываются, как нарезанный протухший пирог. И лучше не знать, что там, в червивой начинке. Однако ведь он принял лекарство. Это оно воет голодным демоном в крови? Или он опять стоит на мосту под безжалостным тёмным ветром, где уже ничего не исправить, и Лия снова сейчас погибнет, сорвётся в безвозвратную мглу?

Нет, это не Лия. Это другая. И хотя она стоит спиной, и похожий гидовский камуфляж, но…

(хохот голодного демона)

А ты молодец… Уже догодался, кто это?

– Нет, – в забытьи шепчут губы. – Этого не может быть. Обернись…

Нет? А что там, в червивой начинке? В самой глубине?

Фальстарт.

– Что это? О чём ты?!

Тсс… Тихо. Здесь бессмысленно кричать. Потому что пришла тебе пора платить по счетам. Теперь ты заплатишь тем, что любишь. Здесь, где уже ничего не исправить, в месте, где закончатся илллюзии.

– Не-ет!..

Шрркгхр. зз

* * *

Возможно, Фёдор проснулся. Но хохот и вой ветра всё ещё были здесь, постепенно отдаляясь, затихая. И гудение осиного гнезда.

Но вот всё развеялось. Русло канала было спокойным, как детская колыбелька. Давно забытый уют, лишь плеск воды, и день катится к закату. Только веки снова начали тяжелеть.

Почему-то теперь у канала два русла, там, впереди, после заградительных ворот, и оба изумительной красоты в мерцающих бликах вечернего золота.

Осы… Он пролежал в забытьи несколько часов. Повезло, что его не заметил никто из лихих людишек. На одном из русел что-то есть. В переливающемся золоте чернеет точка. Далёкий бакен?

(бжзз… молодой гид)

Держать глаза открытыми всё сложнее. Нет, это не бакен, и незачем обманывать себя. Это лодка. Движется быстро и прямо сюда. Всё-таки не обошлось без лихих людишек, а может, кого и похуже. Фёдор попытался пошевелиться и понял, что ещё без сил.

Его заметили. Меньше чем через час чужая лодка будет здесь. Как нелепо: кто-то решил поживиться за его счёт, а он беспомощен, приходи и бери голыми руками.

Ещё одна попытка приподнять голову забирает последние силы. Веки слипаются. И мысль: «Всё, я спёкся. Я вот так просто сдамся, преподнесу себя на блюдечке», – разламывается уже в больном пространстве, раскалывается об хохот и вой ветра…

* * *

в месте, где закончатся иллюзии.

– Нет, обернись… Ты не можешь быть здесь!

«А вот это зависит от тебя, молодой гид».

– О чём ты? Что зависит от меня? – пытается кричать Фёдор, но не может, его гортань больше не производит звуков, губы немеют. – Что…

* * *

…зависит от меня? – шепчет Фёдор.

И вроде бы он снова на канале. Над ним звёздная ночь. Значит, ещё несколько часов миновало. Только почему-то взошли две луны. Фёдор моргает – две луны, каждая над своим расходящимся руслом канала. Этого не может быть. Бред. Тяжесть. И восхитительная гибельная красота распавшегося мира. Возвращаются голоса, сонные веки снова тяжелеют.

Где-то там плывёт чужая лодка. Где-то.

Сон…

* * *

– Что зависит от меня?!

«Тсс, здесь ты не можешь требовать. Та, которую ты обрёк на гибель, ждёт тебя».

– Это всё давно в прошлом.

«На болотах ты тоже так считал».

– Не играй со мной, Перевозчик!

«Т-сс… Почему же ты постоянно возвращаешься в эту точку? – Голос глухой, как треск давно высохшего дерева. – Опять ошибся с выбором?»

Ни насмешки, ни угрозы, только неумолимая констатация факта.

Фёдор уже на мосту. И девушка, окружённая тенью, под безжалостным ветром.

– Лия?

«Возможно. А может, и нет. Теперь зависит от тебя».

– Обернись. Обернись, пожалуйста! Ты не можешь быть здесь. Тебя здесь нет! Обернись.

(Фальстарт)

Она оборачивается; сердце у Фёдора колотится, потому что он уже всё понял. Поднимает голову, смотрит на Фёдора, и он никогда не видел такой невыносимой печали в её глазах, отстранённой, через которую не пробиться, словно тень уже забрала её.

– Ведь мы договорились, Перевозчик! – кричит, пытается успеть Фёдор. – Я расплатился с тобой.

«Да-аа, – как протяжный шёпот, которым становится вой ветра. – Монетой-королевой. Но та, что ждёт тебя, и есть Королева».

– Но почему?! Что такое «фальстарт»?

Хотя Фёдор уже всё понял. Понял, что таилось в червивой начинке. И голос Перевозчика, треснувший, низкий и совсем пустой, напоминающе подсказывает:

– Всё теперь связано.

Только это Ева. Это она говорит голосом Харона.

5

Фёдор открыл глаза.

Эта горечь из сна ещё тлела в нём, но сердце успокаивалось. Отгораживалось от тёмной тоски.

– Ева, – Фёдор разлепил губы. Сколько он пролежал так? Не меньше десяти часов. Возможно, больше. Всё тело было липким от пота, и нижняя одежда пропиталась им насквозь, но уже высыхала.

Это был только сон. Плохой, дерьмовый сон, ночной кошмар, подаренный ядом болезни. Но теперь он прошёл.

Он пошевелился. Поднял голову. И понял, что выздоровел. Ночное небо затянулось лёгкими облачками, с воды веяла приятная свежесть, и не было никаких двух лун. Неправдоподобная, гибельная красота ожившей ночи тоже ушла вместе с болезнью. Зато в теле ощущалась лёгкость. Похоже, горькое лекарство подействовало – яд вышел.

Фёдор улыбнулся. Лишь плеск воды где-то недалеко. И тогда он вспомнил о чужой лодке. И…

Лодка была здесь. Лицо Фёдора застыло. Хорошо, что он не успел подняться и сесть, луна светила в его сторону, и он был как на ладони. Скосил глаза, нахмурился, и на мгновение его посетила неприятная мысль, что это всё еще сон. Потому что…

Лодка была ещё здесь. Хотя, по его прикидкам, прошло не меньше десяти часов. Таилась в темноте, совсем рядом, по другую сторону заградительных ворот. Зачем? Что она здесь делает? На него так и не напали, хотя времени было предостаточно. Тогда что?

Но самым странным было другое – плеск, который ни с чем не спутать, осторожная работа вёслами. Чужая лодка медленно приближалась, двигалась в его сторону, кормчий пытался никак не выдать своего присутствия. Фёдор поморгал: что за чёрт?

Глаза быстро свыкались с освещением. В лодке был всего один гребец, и похвастаться мощным телосложением он явно не мог.

«Чего тебе надо? – мелькнула тяжёлая мысль. – Ты явно прибыл сюда ещё засветло, видел, что я беспомощен. Если хотел просто пройти мимо, уже давно бы грёб своей дорогой».

Чужая лодка приближалась. Несомненно, странный ночной визитёр правил именно сюда. Фёдор успел отметить его искусность – звуков он почти не производил. Луна, показав свой бок, быстро очистилась от облаков, стало значительно светлее. Он несколько поменял положение, укрывшись плащом так, чтобы оставалась свобода манёвра. Странный лодочник сидел к нему спиной и подходил с правого борта. Рука незаметно нащупала ствол «ТТ» на дне лодки. Фёдор чуть подождал и переместил оружие на живот. Поднёс к нему левую руку, глубоко вздохнул и качнул лодку. Быстрый приглушённый плащом «клац» передёргиваемого затвора утонул в плеске воды.

Ночной визитёр немедленно отреагировал на звук, сразу же обернулся, подозрительно вслушиваясь. Мелькнуло лезвие ножа. Фёдор удивлённо поморщился, обнаружив, что нож зажат зубами, дабы освободить руки.

«Так чего же ты ждал?» – опять накатило это странное мутное непонимание. Не меньше десяти часов он представлял собой даже не лёгкую – беззащитную – добычу. Чего же было столько тянуть… Неприятная мысль, что это всё ещё дурной сон, сделалась назойливей. Но на подобные рефлексии уже не оставалось времени. До чужой лодки было теперь не больше десяти метров. Незваный гость вполне чётко обозначил свои намерения. Вот он начал сушить вёсла. Стало совсем тихо. Через несколько мгновений носы двух лодок поравняются. Лицо Фёдора сделалось безмятежным. Он чуть переместил под плащом оружие, прикрыл глаза и стал ждать.

6

«Фальстарт».

Звук? Или это всего лишь ветерок вырывает его из сна, принося беспокойную весть?

«Ветерок, который может перетекать из “наяву” в сновидения», – думает Юрий Новиков, переворачиваясь на другой бок и попутно успев отметить глубокомысленность своего предрассветного суждения.

– Фальстарт…

Опять это слово. Ну, хватит уже! Нет, он, конечно, спит, и это ему всё снится. Снится, что звук вырывает его из сна. И что там, у окна его спальни, покачиваясь в бледном лунном свете, кто-то стоит. Кто-то тоже бледный, и сквозь него видно, словно он соткан из мерцающих точек тусклого перламутра. Надо же, к нему явился призрак. Хорошо, что во сне.

(а может быть, ты всё-таки не спишь?)

– Привет, малыш, – шелест в комнате, как почти осязаемая волна, и оконная занавесь приходит в движение. Нет, главное – не оборачиваться, не смотреть туда, снова уснуть, и всё пройдёт…

– Ничего не пройдёт, – звучит в комнате или над самым его лицом. – Вставай. У меня совсем мало времени.

Страх тяжестью сдавливает грудь и почти лишает дыхания. Юрий Новиков против воли открывает глаза. К счастью, над ним никого нет. Он узнал голос, как и фигуру, что колышется у окна в такт движениям занавески.

– Ты мне снишься? – с надеждой спрашивает Юрий, голос звучит слабо.

– Ты не спишь. Наоборот, еще никогда настолько не бодрствовал.

Страх совершает ещё одну попытку вернуться, обдаёт лицо Юрия Новикова холодом.

– Ты умер, да? – спрашивает он. – Умер сегодня?

– Малыш… Ты всегда мог повеселить. Но сегодня меня надолго не хватит. Я по-прежнему в госпитале, где ты меня и оставил.

Занавесь колышется.

– Тогда сейчас ты выглядишь даже лучше, – автоматически говорит Юрий Новиков.

– Несомненно, – соглашается Шатун. – Лучше быть сгустком воли, пусть полупризрачным, чем овощем.

В последнем слове сквозит насмешка. Или угроза. Или всё вместе. Это, конечно, Шатун. Занавеска колышется, тёмный ветер в его спальне.

– Я так о тебе не думал, – защищается Юрий.

– Забудь. Я не в обиде. А сейчас вставай.

– Зачем?

– Встань и подойди ко мне.

Юрий поднялся. Тёмный ветер…

– Хорошо.

Он двинулся вперёд. Но с каждым шагом морозящий страх всё более опустошает его, ноги тяжелеют, будто прилипая к полу, да только ослушаться он боится ещё больше. Наконец Юрий остановился.

– Ещё.

Сделал шаг вперёд.

– Ещё…

Юрий подошёл почти вплотную. Встал. Короткий спазм тошноты – от близости покачивающейся фигуры, сквозь которую увидел что-то чуждое и непозволительно интимное одновременно.

– Ещё.

Юрий сглотнул.

– Остался всего шаг. Не бойся. Тебе больше не придётся бояться.

– Но…

– Когда-то я обещал взять тебя с собой. Время пришло.

Тикают настенные ходики?

– Куда «взять»? – хрипло вымолвил Юрий, озираясь по сторонам.

– Да. Ты правильно понял. Просто делай шаг вперёд.

– Что?!

Новый спазм тошноты. Юрий сделал глубокий вдох и… Вдруг ему показалось, что он и вправду начинает понимать. Скосил глаза: его опостылевшая спальня, где можно только лежать и жалеть себя, логово пораженца, лузера; утро, за которым ничего не будет, ничего не ждёт, ему нечего терять…

– Да-а, – протяжный вздох. – Теперь делай шаг. У меня не хватит сил на объяснения – просто войди в меня, и всё поймёшь.

– Как?

– Как входят в воду.

«Я пропал», – успевает мелькнуть в голове у Юрия. Но впервые инаковость другого вдруг больше не выглядит такой непреодолимой, даже, напротив, в этом есть что-то соблазнительное…

– Зачем? – всё ещё задаются вопросом остатки рационального Юрия, хотя по ногам уже прошлась лёгкая пружинящая искра. – Почему?

– Потому что это был всего лишь фальстарт.

7

Меньше чем через пару часов, когда вокруг уже пело солнечное утро, показавшееся Юрию Новикову прекрасным, он стоял перед насосной станцией «Комсомольская». Теперь, как и обещал Шатун, он знал многое. Не всё, конечно, но они ещё поговорят. Главный приз ждал его внутри. Небольшая вещица, о которой, к счастью, забыли, когда взорвав дверь, извлекали из станции Шатуна. Когда, преданная Раз-Два-Сникерс спалила громиле мозги. Безделица, что смастерил один блаженный чувачок из Деденёво, шкатулка с балериной, танцующей блюз. Валяется, возможно, поломанная, где-то в темноте. Но в этом мире всё складывается к лучшему, если вы на правильном пути. И когда он её отыщет, эту безделицу…

– Да нет, её уже не надо чинить, – пробормотал Юрий Новиков. – Она жива и ждёт… Ждёт. Потому что это был только фальстарт.

Он прыснул, а потом на губах застыла эта новая улыбка. В её ошалелости нет и намёка на прежнее безволие. Напротив, даже присутствует некий шарм. Таким улыбкам невозможно противостоять. В них есть что-то непререкаемо победное. Знающие люди могут подтвердить, что не раз видели подобное. Но только у одного человека. Так улыбался Шатун.

– Фальстарт, – растягивая звуки, произносит Юрий Новиков. И вдруг по-приятельски кивает Великой-и-Загадочной насосной станции «Комсомольская». – Всего лишь фальстарт. Но теперь мы сыграем по-настоящему.

Он толкает новую, навешенную после взрыва дверь. Пора идти вперёд, пересекать границу. Всего лишь мгновение тёмное сырое помещение станции кажется ему распахнутой утробой зверя. Он входит в неё. Пересекает границу. В нескольких километрах отсюда в палате для проблемных госпиталя Святых Косьмы и Дамиана Шатун впервые делает тяжёлый вдох. Трофим в страхе косится на него, пытаясь отодвинуться подальше. Слушает тишину. Мрачно озираясь, шепчет:

– Каменная баба уже здесь…

Глава 4 Фавориты луны

1

– Ну, как ты, братец?

В вопросе Хомы беспокойство. Он раздвигает веслом камышовые заросли, видит лодку, в которой укрыл прихворавшего Брута. Третью неделю сам не свой. Бедолага. Да, попали они в передрягу. Влипли так влипли. Видимо, мерзкая хворь, что передалась с отравленной книгой, не прошла ещё окончательно. Яд, конечно, изготовил мастер гибельных зелий. Задержись они, как собирались, хоть на полчаса, смертельная эссенция уже б улетучилась, и никто ничего бы не понял. Всё шито-крыто. Да только им это знание ни к чему! Хорошо ещё, братец Брут держал в руках книгу совсем недолго, а то, неровен час, отправился бы вслед за монахом.

Хома во всём винил себя. Свою жадность. Это ему на Пироговских причалах попался благодетель, охочий до редких книг. Да ещё в трактир пригласил. Как маслено блестел его взгляд. За «Деяния Озёрных Святых» был готов уплатить любую сумму, коллекционером сказался. Только обещанием дело не ограничилось. Хома помнит, как с трудом сдержал жаркую дрожь, не подал виду. Часть сказочного гонорара коллекционер выдал авансом, лишь только сговорились. И аванс этот превышал всё, что они с Брутом заработали за год. Кто ж тут устоит?

– Братец…

Так как ответа не последовало, Хома решил, что его напарник спит. Что ж, сон сейчас ему – благодетельный лекарь. Некоторое время назад Хома спрятал вторую лодку из их великолепного катамарана в густых зарослях камыша, а сам направился на другой берег. В крохотном сельце напротив обитал знакомый травник, что умел держать язык за зубами, да и новостями пора было разжиться. А они становились всё более удручающими. Влипли братцы, влипли.

Брут противился всей затее с самого начала. Не хотел обирать блаженных людей, книжники – они ж как малые дети.

– Да послушай, никто не пострадает, – настаивал Хома. – Дело плёвое, невинная шалость. Подходим ночью, монахи спят в своих кельях, забираем книгу, где указали, и только нас и видели.

– А если не спит? – насупился Брут.

– Кто?

– Я про этого брата Фёкла только хорошее слышал. Мы ж не грабители какие.

Хома рассудительно почесал подбородок.

– Да, тут ты прав, – согласился он. – Мы Озёрные братцы, фавориты луны, – и подмигнул своим правым глазом, тем, в котором всегда жар стыл. – О нас только говорят, но никто не видел в лицо.

Брут кисло посмотрел на него. Хотя бы это было правдой. Братцы Хома и Брут полагали, что умение до неузнаваемости изменять внешность у них наследственное. Так ведь и заказчик-коллекционер лица Хомы не видел. А Брут на переговорах вообще предстал согбенным старикашкой. Под конец Хома даже забеспокоился, не переборщили ли они с образом, так и клиента спугнуть можно. А такой поиздержавшимся братцам до зарезу был нужен. Брут собрался было что-то сказать, Хома перебил его:

– Кроме грабежа и насилия, – так когда-то очень давно, став напарниками, они пообещали друг другу. – Всё помню, принципов наших не нарушим. Но слушай сюда, братик… Человек… заказчик упомянул, что наш монах до сидра жаден…

– Кто? Брат Фёкл?!

– Ну а кто ж?! А если чего покрепче перепадёт, тоже не побрезгует. Короче, засыпает, мол, прямо над книгами. Мертвецким сном. А то, бывает, прямо на полу.

– Не знаю…

– Нам только книгу из-под него потянуть, и готово. Не обидим блаженного. Хотя у нас с Возлюбленными старые счёты.

Брут хмуро кивнул. И это было правдой. Настрадались они в своё время от монахов.

– Ладно, – нехотя сдался Брут.

– Вот и хорошо, – просто сказал Хома.

Так всегда бывало. Рано или поздно они договаривались. Только Хома знал кое-что про младшего кровного брата: Брут не был слабее, скорее, покладистей. Внутри доброжелательного улыбчивого Брута, что так нравился девкам на ярмарках и не воспринимался всерьёз деловыми людьми, скрывался кремень, сталь. Эта обманка, двойное дно, стальной стержень не раз выручали братцев, не говоря о том, что жило внутри Брута тайно. Но с этой книгой всё вышло… тут уж разборками с лихими людишками не ограничится. Хома впервые пожалел, что не послушался младшего брата.

«Выкинуть её к чёртовой матери, – порой думал он, – да и податься куда от греха подальше».

Лодка уткнулась носом в илистый берег.

– Бру-ут.

Его брат и напарник не спал. Хома захлопал глазами, и у него сжалось сердце. Похоже, мерзкая хворь всё же доконала младшего. Вокруг были разбросаны какие-то листки, что прихватили с собой из Озёрной обители. Брут склонился над книгой и что-то писал, тут же зачёркивая. Лицо его пылало жаром, он ничего не видел и не слышал вокруг себя. Мерзкая ядовитая книга сделала своё дело: похоже, братец Брут свихнулся.

2

Фёдор ждал. Его глаза были прикрыты, а указательный палец покоился на спусковом крючке оружия, упрятанного в складках плаща. Он был готов к любому развитию событий и старался не думать, почему неизвестный ночной гость ведёт себя настолько странно. Позже. Он подпустит его как можно ближе, застанет врасплох и получит ответы на все вопросы.

Плеска воды за кормой почти не послышалось, когда тот по-кошачьи мягко перепрыгнул в его лодку. Сразу же застыл, в руках фал, чтобы не упустить своё судёнышко. Затаился, не нападает. Осторожно кладёт смотанную верёвку. Пристально глядит на лежащего Фёдора, словно не зная, как поступать дальше. «Либо делай то, зачем пришёл, либо не стоило начинать», – мелькает холодная мысль. Но следом приходит другая: «Я думаю неправильно: он не испугался ночного канала, а сейчас проявил нерешительность? Здесь что-то не так».

И снова на миг всплывает мутный неявный образ: распавшееся русло канала и заградительные ворота, из-за которых прибыл странный визитёр, как древние грозные башни, стерегущие неведомые границы. Что происходит?! Фёдор с неприятным удивлением обнаружил, что понадобилось некоторое усилие, чтобы вернуть прежний контроль.

«Как-то ты и впрямь мелковат для головореза из лихих людишек, что потрошат купцов. Хотя внешность обманчива, и тут не стоит обольщаться».

Ещё Фёдор успел подумать, что и тот видит перед собой совсем зелёного беззащитного юнца. Обманчиво первое впечатление, и никому не стоит обольщаться. Неизвестно, какой монстр может скрываться в милом, внешне беззащитном существе.

Наконец, тот, крадучись, двинулся вперёд. Стараясь быть бесшумным, подобрался к Фёдору. Дыхание прерывисто. Склонился над ним. И опять замешкался. Не уловил медленного движения, когда ствол «ТТ» чуть раздвинул полы плаща. И всё же Фёдор пока ждал. Но вот рука с ножом двинулась к его горлу, через мгновение будет на месте. Ствол ещё сместился, нацеленный ровно в голову противника. Теперь жизнь ночного визитёра висела на волоске, чтоб перерезать его, оставалось лишь спустить курок. Но… лезвие не ушло в сторону с замахом, не резать, а лишь наметить угрозу. Он не убийца, и это только что спасло ему жизнь. Фёдор открыл глаза.

– Не поранься, – спокойно сказал он.

– Что?! – последовал вскрик. Рука дёрнулась обратно как ошпаренная, затем с опозданием попыталась вернуться, лезвие заплясало в воздухе.

Только сегодня монстры остались без поживы. Фёдор сморгнул, изумление даже не успело овладеть им.

– Я буду быстрее, – словно на автомате пояснил он и показал ствол. – Ты уже труп. Поэтому перестань махать своей бирюлькой.

Фёдор резко поднялся, уселся поудобней и, не глядя на своего противника, мягко спустил курок из боевого положения, поставив оружие на предохранитель. Помолчал. Затем всё же коротко вздохнул:

– Ну, и что всё это значит?

Наконец посмотрел на своего визави. Тот убрал нож, отпрянул и не произносил ни звука. Фёдору показалось, что он уловил смущение, но, возможно, лишь показалось. Так и не удостоившись ответа, он покивал:

– Хорошо, я скажу. Эм пятьдесят семь. Знаешь, что это?

Тот как в рот воды набрал. Фёдор покачал пистолет в руке:

– Эм пятьдесят семь значит, что это оружие модернизировано. Видишь рычажок? – сухо поинтересовался он. – Флажковый предохранитель. Блокирует ударно-спусковой механизм. – У Фёдора слегка дёрнулась щека. Стоит признать, неожиданный визитёр изрядно обескураживал. – В оригинальной конструкции «ТТ» этого нет. Не вдаваясь в подробности, в числе прочего сводит к минимуму вероятность самопроизвольного выстрела. Оружие старое, иногда такое случается, шептало могло быть изношенным… – Он осуждающе покачал головой и заговорил с нажимом. – Ты понимаешь, о чём я? К чему всё это рассказал?! К тому, что тебе очень сильно повезло.

Фёдор спокойно встал и сделал шаг вперёд. Лезвие ножа опять заплясало в воздухе, потом опустилось.

– Уже лучше, – похвалил Фёдор. – А теперь скажи мне, что юная дама, пусть и переодетая в мужское платье, делает ночью на канале…

Щёки вспыхнули. Смятение, но молчит…

– …где технически неисправное оружие – самая малая из твоих проблем? Что, язык проглотила?!

Нет ответа. Прерывистое дыхание. Взгляд затравленный и яростный одновременно. Взгляд волчонка.

– Я ведь задал вопрос. Или мне пристрелить тебя как воришку?

Она плотно сжала челюсти. Взгляд стал наливаться свирепостью. Но тут же глаза ушли в пол. Даже не девушка – девчонка. Вырастет красоткой, если не перестанет себя так вести.

– Я не воришка, – сумел разобрать Фёдор в нечленораздельном бормотании, сдобренном хрипами. Он посмотрел на неё и довольно жёстко произнёс:

– Не мямли.

Она вдруг гневно фыркнула, дерзко, даже надменно, подняла голову:

– Не воришка! Понял?!

Фёдор усмехнулся. Покивал.

– Хорошо, давай попробуем сначала, – предложил он. – Зачем пожаловала? Да ещё с ножом в зубах. Пиратских книжек начиталась?

Она потупила взор, как-то странно озираясь.

– Как звать-то? – смягчаясь, спросил Фёдор.

– Никак! – Теперь еле уловимый всхлип, который, однако, тут же подавили.

«Этого ещё не хватало, – подумал Фёдор. – Ну да, у неё такой возраст, постоянная перемена настроения».

– Что ж, – он пожал плечами, – интересное имя… Ну и ответь, Никак, чем обязан? Что ты делаешь в моей лодке?

– Всё равно не поймёшь.

– А ты попробуй.

– За тобой приплыла!

Фёдор сморгнул:

– Никак… У меня нет времени ни на грубость, ни на глупости.

– Это правда. Но ты не поймёшь. Пока не поймёшь.

– Ну, хорошо, допустим… И зачем ты за мной приплыла?!

– Потому что мне больше некуда идти!

Снова всхлип. Теперь громче. Быстро отвернулась. Ненадолго.

– Потому что видела кое-кого. Но потом поняла, что это не она, а ты.

Он посмотрел на неё с сомнением:

– А по-русски можно?

– Говорю же, пока не поймёшь. Ты ведь не местный и не знаешь, как всё там, за воротами…

Фёдор попытался обдумать услышанное и понял, что у него не выходит.

– И поэтому ты заявилась с ножом?

Она кивнула. А потом как-то странно посмотрела на Фёдора – может быть, мелькнувшие детское благоговение и страх ему лишь привиделись.

– Ну, не поэтому… А потому, что ты умеешь делать лабиринты.

3

– Что я умею делать? – спросил Фёдор.

– Я знаю, ты не поверишь, но это так.

– Прости, ты сказала «лабиринты»?

Она кивнула.

– О чём ты?

Фёдор всё более пристально разглядывал странную гостью. Он знал лишь нескольких мужчин, которые осмелятся выйти на канал после заката, а тут девчушка, совсем ребёнок. Если отбросить предположение, что она не в себе, что пока давалось всё сложнее, то у неё должны быть очень веские основания оказаться здесь. Фёдор вдруг вспомнил симметрично склонённые друг к другу сигнальные дымы на бакенах и с неприятным удивлением почувствовал, что спину и затылок стянула гусиная кожа.

«Ты ведь не местный и не знаешь, как там, за воротами».

Он нахмурился, а потом, словно отгоняя дурное наваждение, спросил:

– Это что – какая-то игра?

– Да, я тоже боялась поверить. Это так невероятно! Я знаю только одного человека, создавшего лабиринт, но он… Он сейчас…

Она замолчала, опять как-то странно озираясь, на миг её лицо сковала печаль, затем затараторила:

– Так хорошо, что я тебя нашла! Хоть ты оказался совсем не таким. Совсем не похож…

«Она сумасшедшая, – мелькнуло в голове. – Просто сумасшедшая девчонка».

И тут же откуда-то из-за ворот будто накатила волна одобрения, словно что-то большое и бесформенное, таящееся во тьме, обрадовалось подобному строю мыслей, – конечно, сумасшедшая! – обрадовалось и теперь сулило лёгкий выход: «Сумасшедшая – этим всё и объясняется. И теперь только забрать у неё нож, и…»

На лбу внезапно выступила испарина. Девочка внимательно смотрела на него:

– Ты ведь меня не обидишь? – неожиданно попросила она.

Фёдор протёр лоб: а ведь там, за воротами что-то очень… Он посмотрел на девочку, попробовал ей улыбнуться: «Я опять думал неправильно: сумасшедшему не выжить на ночном канале и нескольких минут. А она здесь. Возможно, немного не от мира сего, необычная, возможно, очень необычная, но именно поэтому ей есть, что мне сообщить. И ещё кое-что, кое-что очень важное…»

(сигнальные дымы, склонённые друг к другу, были невозможны)

Он тихо усмехнулся и бросил пристальный потяжелевший взгляд в густую тьму за воротами: «Кем бы и чем бы ты ни было, ты только что выдало себя. Я не знаю, что ты такое, но грязный почерк всегда одинаковый, – Фёдор поморщился и снова усмехнулся, подумав о девочке. – И похоже, мы с ней на одной стороне. Вот что по-настоящему важно».

Он обернулся к своей гостье. Девчонка всё ещё была как сжатая пружина.

– Рассказывай, – кивнул ей Фёдор.

4

– Лабиринт капитана Льва и его сон, объявленный священным, – как в горячке пояснил Брут.

– И что? – нетерпеливо отмахнулся Хома.

– Об этом здесь. – Брут потряс листками. – Монах начал догадываться…

– Братик, ты о чём?

– Монах, брат Фёкл. Он ведь был такой, как я.

– Я понял про монаха. Но я не про него. Брут, что с тобой? Мы ж вольные братишки, нас всё это не касается.

– Девочка… Он успел передать мне. И теперь я должен. Больше некому.

– Не ка-са-ет-ся. Забыл?!

Брут насупился.

– Братик, давай избавимся от чёртовой книги и заживём по-старому. Одно зло от неё.

– Она бесценное сокровище! Ты что, не понимаешь…

– Это ты не понимаешь! Слушай сюда: нас уже ищут. Хорошо, хоть не знают кого. Её не продать. – Хома развёл руками. – Не продать нам чёртову книгу. Пока ты тут прохлаждаешься, изображая из себя учёного-книжника, я сгонял на тот берег. К людям. Разведал, о чём шепчут. Новости ужасные. Нас подставили, Брут. Не коллекционер он был вовсе.

Брут посмотрел на брата без удивления, но и без укора, и Хоме пришлось вспомнить, что вообще-то из-за него всё случилось. Он тяжело вздохнул:

– Благо хоть, у меня свой человек в обители, ну тот, помнишь, что подсобил тогда…

– Хромой?

– Я думаю, он такой же хромой, как и мы. Но шрам через всё лицо настоящий, уж тут-то меня не проведёшь. – Хома всё-таки позволил себе довольную улыбку. – Меня не распознает, как есть, никогда не видел, хоть и давно с ним дела веду.

– Тут я в тебе не сомневаюсь, – искренне заверил Брут.

«А что, значит, в другом сомневаешься?» – с досадой подумал Хома. Но сразу же решил, что из-за чёртовой книги стал несправедливо придирчив к брату.

– В общем, дело дрянь, братик, вляпались мы. Хромой, пусть так, давно уж говорил мне, что не всё там гладко у них в обители, как с виду. Неспокойно. Кое-кто из Возлюбленных, те, что помоложе да погорячей требуют от ихнего Дамиана доступа к Священной Книге, к подлиннику. Не первый день споры ведутся. Да и сам Дамиан у многих… Нет, авторитет, конечно, и всё такое, но слишком много всего к рукам прибрал, пока капитан Лев… – Хома понимающе щёлкнул языком и подытожил: – Неспокойно.

– Нам-то что дел до монахов?

– Нам?! – Хома невесело усмехнулся. – Скажу, братик, всё скажу. Знаешь, слух пустили, что кто-то проник в Озёрную обитель и убил благочестивого брата Фёкла, добрейшего и беспомощного старика. А про хищение Священной Книги Возлюбленные не объявили. Пока не объявили. Смекаешь почему?

Брут молча ждал продолжения, и Хома кивнул. И опять усмехнулся, совсем уж горько:

– Хорошо, что Хромой… Я ведь сначала разведал, что к чему, потянул за разные верёвочки и сплёл общую картину, так и понял. И у меня похолодело всё. В такую гадость мы вляпались. Подлинника всего два. Один у нас. И знаешь, почему монахи молчат о пропаже главной книги Пироговского братства? Чтоб не спугнуть. Догадываешься кого? Нас. Нас не спугнуть, братишка! Мы ж сами должны за деньгами с Книгой явиться. К коллекционеру. – Хома не смог удержаться от язвительности. – Кто ж такой суммой швыряться-то станет. Вот они и ждут. – Хома замолчал. Потом тяжело вздохнул: – Моя вина. Я облажался с этим коллекционером. Не просчитал его. Теперь понимаю, что неспроста он в том трактире оказался, сам на нас вышел. Но все мы умны задним числом.

– Хома, не кори себя. – Брут, наконец, хоть улыбнулся. Ободряюще. Всегда так. Эх, не достоин Хома младшего брата, не уберёг его с чёртовой книгой! Ладно б тело, тут Брут справился, но она голову, душу ему отравила.

– В опасную гадость вляпались, – тяжело повторил Хома. – Политика… Помню, один умный человек предостерегал: не связывайся никогда, самое поганое, грязное и самое кровавое дело. Проедет катком по костям и не заметит.

– Катком?

– Поговорка такая.

– А-а, – Брут покивал. И, видимо, автоматически, снова потянулся за книгой. Хома брезгливо поморщился.

– Уверен, что больше не опасна?

– Уверен. Убила брата Фёкла, и яд вышел. Меня хвостом зацепило. Только нам не надо её продавать. Он понял перед самой смертью, брат Фёкл…

Брут как-то странно посмотрел на своего старшего:

– Думаешь, заговор в обители?

Тот кивнул и прищёлкнул языком.

– А мы-то зачем?

– Так они в нас, двоих дурачках, свой заговор и прячут. Говорю ж, за разные ниточки пришлось… чтоб цельную картину получить. – Хома кисло поводил взглядом по сторонам. – Ну да, заговор. Только не против брата Дамиана, а наоборот, чтоб ещё больше ему руки развязать. Они ведь с нами сразу двух зайцев убивают: чтоб молодые и горячие больше не тянулись к запретной Книге, да и вообще не задавались лишними вопросами – вон, мол, что происходит, если не затянуть потуже… И убийство брата Фёкла, опасного конкурента, – его, говорят, и впрямь сильно уважали, – на нас вешают. Два дурачка просто пошли на грабёж за Книгой и не погнушались мокрого дела. И всё шито-крыто.

– Они его сами убили.

– Верно. Но кто это сказал? Ты? А ты кто такой?! Воришка, фаворит луны. И повязали тебя с уликой на руках, когда пытался сбагрить товар. Вор и убийца. – Хома снова прищёлкнул языком. – Что наше слово против слова Возлюбленных?

– Немного.

– Ничего. Ноль! Так что нам теперь один путь – избавиться от чёртовой книги и сматываться отсюда, – подвел итог Хома. – Выбросить её поскорее в канал, где-нибудь в гиблом месте, чтоб не всплыла, да сниматься с якоря.

– Она бесценна, – чуть слышно обронил Брут. – Сокровище.

– Бесценна? Ну-ну… А не из-за неё ли твоего брата Фёкла…

– Она не хотела никого убивать. Люди злые. А она…

Хома увидел, как мечтательно заблестели глаза младшего брата, и у него сжалось сердце. Дрянь она, а не сокровище. Одного убила уже, и не ясно, сколько ещё бед наделает. И сдался ему этот монах. Хотя, если они с младшим были одинаковы, то как Хоме тут судить? Он берёг его, как мог, заботился всю жизнь, остерегая от людей сокровенную тайну, но… Хома задумчиво почесал подбородок. Однако не эта ли тайна их в очередной раз выручила?

Ведь кое-что монахи всё-таки не смогли просчитать. Не на тех нарвались, Возлюбленные! Кого-то проще стоило искать. Брут им оказался не по зубам. Не учитывался в подлом уравнении. Если б не он… если б монах ему про книгу… именно то, что они оказались одинаковые… короче, если б про отраву не узнали, не ясно ещё, как бы оно вышло. Вот отчего, кстати, «коллекционер» на склонность брата Фёкла к выпивке указал: спит, мол, бывает мертвецки пьяным сном прямо над книгами. Хитро задумано – в келье полумрак, время поджимает… Явись они в урочный час, как сговорились, всё уже должно было закончиться. И концы в воду. А двоих дурачков на плаху.

– Не был брат Фёкл никому конкурентом, – вывел его из задумчивости голос Брута. – Не потому его погубили. Он догадываться начал. Я знаю, что он делал. Зачем слова вычёркивал.

Хома посмотрел на брата: снова глаза горят.

– Брут, брось ты всё это. Мы хорошо выкрутились, и ладно.

– Ещё не совсем разобрался, но уже близко.

– Брут…

– Он сумел мне передать. И попросил. Я должен. Некому больше.

– Братец, пожалуйста, перестань. Не расстраивай меня ещё больше.

– Ты не понимаешь! Эта Книга – она совсем другое… Я теперь знаю истину.

Хома сглотнул. Брут повертел книгой в руках.

– Что ты знаешь? – хрипло спросил Хома.

– Истину.

Хома захлопал глазами. Потом выдавил из себя:

– Ты болен, Брут.

И замолчал.

– Да нет же… – Брут посмотрел на него удивлённо и вдруг расхохотался. Взгляд его был совершенно ясным. – Не в этом смысле. Не с большой буквы. Не псих я, не бойся. Ты бы видел себя! Просто понял, как и что. Он сумел.

– Брут, порой ты меня убиваешь.

– Я видел его глазами. И это всё ещё происходит. Иногда… И теперь я просто обязан, пойми. А тебе нечего за меня переживать. Ну, что за унылый вид?

Хома помялся. Наконец спросил:

– Скажи, это всё из-за этой принцессы, да? Ты её пожалел?

– При чём тут?..

– Ты говорил про неё. Не раз.

– Аква – никакая не принцесса. Просто она совсем ребёнок. И…

Хома грустно усмехнулся:

– Она дочь капитана Льва. Наследница. Когда-то это называлось «принцессой». Он показал тебе её, да?

– Да, – просто согласился Брут. – Она напугана. И ей не к кому идти. Брат Фёкл опасается… Прости, просто он всё ещё у меня в голове, – опасался, что ей могут причинить вред. Даже убить. Но показал он мне не только это.

Хома всё больше темнел лицом. То сокровенное, что тайно жило в Бруте, конечно, выручило их. Как случалось уже не раз. Но сейчас Хома отдал бы всё на свете, чтобы младший братишка родился нормальным. Чтобы не встречался им на пути добрейший и прозорливый монах брат Фёкл. А главное, чтобы никогда не было этой проклятой книги.

– Какие твои предложения? – вяло поинтересовался Хома. – Если мы от неё не избавляемся и нас поймают, то…

– Нас не поймают. Нам теперь в другую сторону. Люди там не ходят.

– Что ты хочешь сказать? – неожиданно голос Хомы сделался сиплым, словно подсел.

– Я почти расшифровал Книгу, но… Нам туда, – Брут неопределённо махнул рукой. Однако и у него щёки побледнели, когда, отворачиваясь, чтобы не смотреть брату в глаза, он быстро добавил: – В Рождественно.

– В Ро-жж. же… – Челюсти Хомы клацнули.

Он хотел было что-то сказать, но слова застряли в горле. Да и к чему тут разговоры. Брут не хуже Хомы знал, кто там теперь поселился. В третий раз за сегодняшнее утро Хома решил, что проклятая книга всё-таки сделала своё дело. И его единственный братец Брут неизлечимо болен.

5

– С того момента, как я села в эту самую лодку, ни на минуту не останавливалась, – повторила девочка.

– И за воротами не ждала?

– Некогда мне было прохлаждаться.

– Но ведь я видел… Впервые обнаружил твою лодку ещё засветло и не дольше, чем в часе-полутора ходу отсюда.

– Говорю же, Лабиринт. Ты не знаешь, что видел.

– Тебя! И плыла ты в мою сторону…

Фёдор недоверчиво смотрел на неё. Только что она рассказала ему какую-то ненормальную жуткую сказку, наподобие тех страшилок, что ходили по каналу, пока он ещё жил в Дубне. Проблема в том, что в основе всех тех баек и легенд всегда присутствовали отблески правды. Искажённой, прикрытой домыслами спасительного, хоть и жутковатого волшебства. Чего же ему ждать? Что ещё мог рассказать ребёнок? То знание о непонятном и страшном мире, которое воспринял в форме сказки. В своё время он и сам приложил к этому руку – орден гидов умел хранить некоторые неудобные тайны.

– Ты действительно видел, как я плыла по Лабиринту, – согласилась девочка, – но расстояние оценил неверно. Намного больше было. Да и не твоя вина… Скорее всего, ты заметил самое начало моего пути, а потом уснул. Сам же сказал, светло было.

– А приплыла ты из Пирогова, – уточнил Фёдор.

– Всё верно.

Он обдумал услышанное:

– Хм, сейчас ночь. Но когда рассветёт, на той стороне будут густые древние леса, укрытые туманом.

– Знаю. – Она как-то безрадостно улыбнулась, и Фёдор снова подумал, что ей пришлось повзрослеть до срока. – Даже знаю, что живёт в тех лесах.

– Озёра поворачивают, канал несколько раз меняет своё направление. Но даже если его распрямить, найти бесстрашных дровосеков и вырубить лес, – Фёдор пытался говорить шутливо, только давалось это всё сложнее, – и даже если уйдёт туман, понадобится зрение орла, чтобы увидеть отсюда Пирогово.

– Конечно, если смотреть по-привычному… – пробурчала она. – Тебе просто сложно поверить. Но как поверишь, сразу поймёшь.

– Что?

– Лабиринт. Иногда можно увидеть очень далёкое, как сквозь прозрачные стены. И часто скрыто то, что у тебя прямо под носом. Пока не наткнёшься на него. И тогда может быть поздно. И этим пользуются наши.

– Поздно?

Она кивнула.

– Говорю же, без лоцманов чужакам не пройти Лабиринта, – девочка говорила тихо. Начался рассвет, и стало видно, насколько она на самом деле измотана. – Здесь всегда так было. Это как в книжках… Ну, знаешь, когда делают лабиринты из живых кустов? Или которые строили в Древнем мире. Только этот наоборот – он на самом деле. И, – развела руками, – он здесь везде, вокруг.

Фёдор молча смотрел на неё. Он всё ещё не мог побороть скепсиса.

– И только лоцманы знают дорогу, – сказал Фёдор. – Они что-то особенное?

– Нет. Самые обычные, – пожала плечами. – Местные. Просто все наши, местные, в отличие от чужаков, знают и видят единственный путь по Лабиринту. За это и требуют платить ясак. А так заблудишься. Те, кто решают на свой страх и риск, никогда больше не возвращаются. Заблудился – пропал. Лодки теряются. Лабиринт забрал их всех и ещё никого не отпустил.

«Не совсем так», – подумал Фёдор.

– И поэтому ты приплыла за мной? – улыбнулся он. – Решила, что я тоже умею делать лабиринты?

– Не «тоже». Ты невнимательно слушал. Это под силу только особенным.

– Как эти ваши девять капитанов? Или Девять Озёрных Святых, я немного запутался…

– Капитаны были героями, но даже они не смогли создать Лабиринт в одиночку. Я ведь говорила! Просто… Просто иногда помогают мёртвые, – голос дрогнул, – те, кого любишь… Любил, – взгляд сделался вымученным. – Каждый из них заплатил очень высокую цену.

Он смотрел на неё с сомнением: «Ты мне только что прочитала курс мифологии Пироговского братства, хотя из рассказанных историй можно выудить полезную информацию, но… Дело ведь не в этом? У тебя что-то случилось, да? Тяжёлое? Какая-то потеря? Прежде всего поэтому ты приплыла за мной».

Девочка истолковала его взгляд по-своему:

– Предупреждала же, что сразу не поймёшь. Не сразу. Да и не ждала я… Ну, хорошо, – она терпеливо вздохнула. – А попробуй вспомнить, не видел ли ты ещё чего-нибудь необычного?

– Более необычного, чем девочка Никак, которая не боится ночного канала?

Она захлопала глазами, но щёки зарделись, и ей не сразу удалось скрыть польщённую улыбку:

– Я серьёзно.

«А интересно, чем это может быть? – вдруг подумал Фёдор. – Если допустить, что она в определённых вещах права, что это он, этот Лабиринт? Какая-то запутанная тёмная метафора, внушённая верованиями безумных монахов? Природная аномалия? Последствия техногенной катастрофы? Или нечто… – Фёдор усмехнулся собственному предположению, но еле уловимый холодок в затылке тут же дал о себе знать. – Или какое-то древнее неведомое существо?»

– Ну, если исключить, что там Пустые земли, – начал он, – а на другом берегу туман…

– Я не об этом, не дурочка. Это все знают. А с тобой… ничего странного?

Он посмотрел на неё внимательно. Девочка ответила выжидающим взглядом. Фёдор сказал:

– Никак, я не понимаю, о чём ты. Вероятно…

– Значит, всё-таки видел? Вспомни, это важно.

Фёдор помолчал. В её настырности было что-то…

– Я не знаю, – произнёс он, будто через силу.

– Не зови меня так больше, – попросила она.

– Что? А… как же мне тебя величать?

– Мы не раскрываем своих имён чужакам.

– Тогда буду звать, как захочу.

– Не из вредности. Просто у нас считается, что имя… Ладно, лучше вспомни, что видел.

Фёдор усмехнулся. Бросил взгляд в утренний сумрак, за ворота. Ему и не надо было вспоминать. Конечно же, он видел. Только не знал что.

– На меня напали осы, – негромко сказал он. – Там… В общем, лекарство пришлось выпить. А оно вызывает галлюцинации.

– Галлюцинации? Я знаю, что это. Мне брат Фёкл говорил, – тут же осеклась, и опять этот странный взгляд: испуг, недоверие и надежда; быстро с этим справилась. – Это похоже. Похоже на галлюцинации, если не… хмм… Что видел?

– Вероятно, лекарство… – Фёдор нахмурился, как будто тень болезни на миг вернулась, наклонил голову, и его лицо застыло, словно он прислушивался к чему-то безмолвному, но явно существующему за воротами. Затем растерянно посмотрел на девочку.

– Галлюцинация, – подсказала она.

– Я видел, как русло канала распалось на два, – быстро проговорил он.

– Ага, я так и знала, – живо кивнула девочка. – А теперь постарайся вспомнить: тебе не показалось, что они очень похожи? Но как бы одно зеркально повторяет другое?

Фёдор нехотя кивнул. Сигнальные дымы на бакенах… Он снова почувствовал в затылке этот неприятный холодок.

– А меня ведь ты видел только в одном из них, верно? Как бы в неправильном?

– Ну, разумеется, ведь…

«У меня не двоилось в глазах», – хотел было сказать и вдруг стал понимать, о чём она.

– В неправильном, так? – проговорила девочка с нажимом.

(склонённые друг к другу сигнальные дымы были невозможны)

– Откуда тебе это известно? – внезапная хрипотца прокралась в голос Фёдора. – Ну, да, там… Там ветер дул в другую сторону.

– Оно не неправильное. Это и был твой вход в Лабиринт.

6

– А теперь нам надо торопиться, – тут же добавила она. – Возможно, ещё не поздно.

Фёдор растерянно молчал, а девочка как-то странно посмотрела на него, под глазами залегли огромные тени.

– Ты и вправду можешь мне помочь. – Что-то изменилось в её тоне. – Или не сможет никто. Но… если ты хочешь спасти её, для тебя это единственный выход.

Она поднялась на ноги, пошатнулась:

– Давай! Я помогу забрать якорь. Если монахи узнают, что я была здесь…

– Тебе надо отдохнуть, – сказал Фёдор и удивился, насколько чужим показался ему собственный голос. – Спасти кого?

– Ну как же, та девушка в лодке с гидами. Я ведь говорила. Думаю, пока они в Пирогове, всё не совсем плохо, да только…

Фёдор попытался улыбнуться. Не особо успешно. «Больно складная история, чтобы ребёнок мог её просто сочинить», – мелькнуло в голове. Мысль не показалась приятной.

– Я знаю, о ком ты, – признался Фёдор. – Знаю. Они мои друзья. И девушка… – Эта хрипотца снова захотела вернуться. – Но при всём уважении к вашим капитанам и даже монахам… Поверь мне, в лодке с этими гидами ей ничего не угрожает.

– При чём тут капитаны? – Она фыркнула. – И монахи?! Ты хоть что-нибудь слушал? Лабиринт не выпустит их. Твой Лабиринт. Но не только… Она… Я ведь говорила, никому не под силу в одиночку. Без неё ты бы не смог…

Девочка замолчала, вглядываясь в его лицо. Горько усмехнулась:

– Понял, наконец? Она… Прости, мне очень жаль. Лабиринт попытается её забрать. Такой будет цена.

Глава 5 Раз-Два-Сникерс в Икше

1

Город просыпался. Такое всегда случалось с наступлением заката, и она начинала к этому привыкать. Большинство оборотней ушло в свои норы в северной части города. Вряд ли она перестала их интересовать. Скорее всего, новая Королева решила просто не связываться – слишком уж тяжёлая, хлопотная добыча, а как убедилась Раз-Два-Сникерс, недостатка в пище у оборотней не было. В город пришёл лес, и теперь Икша жила по его законам. Как-то сюда, совсем рядом с её убежищем, забрела косуля, и Раз-Два-Сникерс видела из своей звонницы, как оборотни окружают её. С ощущением подступающей тошноты она теперь будет вспоминать большие трепетные глаза косули, показавшиеся влюблёнными, словно оборотни предстали перед ней великолепным сильным самцом, кавалером для брачных игр. Это выражение не сменилось, даже когда косулю начали жрать, и мелькнувший в глазах испуг быстро заволокла томительная истома. Хардов оказался прав: оборотни знали своё дело, они были прекрасными манипуляторами. Свои короткие вылазки из колокольни в поисках воды и путей ухода Раз-Два-Сникерс осуществляла только днём и только имея при себе серебряные пули.

Но вскоре ей пришлось признать, что оборотни являлись не единственной её проблемой. Икша оказалась полна куда более зловещих сюрпризов. Особенно после заката. И главным было то, что она окрестила про себя как «тени». Поначалу выглядевшие как обычные, они вообще не привлекли её внимания. Потом Раз-Два-Сникерс поняла, что сильно ошиблась. Вялые, почти неподвижные днём, тени лежали редкими серыми пятнами на земле, на стенах полуразрушенных зданий и особенно в проёмах выбитых окон и дверей. А ночью появлялось то, что могло их отбрасывать.

2

В убежище, оборудованном гидами на экстренный случай, можно было продержаться довольно долго, по крайней мере, некоторое время. Она нашла в звоннице припасы провианта и такой же герметично упакованный розжиг огня и даже совсем небольшое количество патронов. Бережно перебирая их в руках, Раз-Два-Сникерс подумала, что, если ей придётся охотиться, она всё же смастерит себе лук и стрелы. Дефицитом оказалась только вода, но она вспомнила, что, когда добиралась сюда, заметила довольно бодрый ручеёк.

Странно, но она совсем не испытывала угрызений совести по поводу Шатуна. Человек, с которым Раз-Два-Сникерс делила когда-то постель, стал врагом, пытался её убить, и она просто остановила его. Она ждала, что печаль всё-таки нахлынет чуть позже, но этого не случилось. Зато так же не ожидала, что будет столь остро переживать гибель Хардова. Может, потому, что он был последним мостиком, связывающим её с Лией, светлой королевой детства, а может, потому, что осознала, что она гид. Раз-Два-Сникерс не анализировала, она пообещала себе выжить. Постараться. Хотя прекрасно знала, что находится здесь в ловушке, и единственным относительно безопасным местом является её колокольня.

После выстрела из ракетницы, который, скорее всего, сделал Шатуна чем-то вроде имбецила или растения, натиск тумана сразу же ослаб. В нём словно что-то выдохнуло и уснуло, он отступил и серел ровными безжизненными клочьями. Однако ближе к Тёмным шлюзам, к воде, туман стоял плотной хищной завесой. Так же дела обстояли вдоль Линии Застав – путь к отступлению был отрезан. Раз-Два-Сникерс поняла, что ей придётся пробыть здесь некоторое, возможно немалое, время. А чуть позже поняла, что у неё этого времени нет.

3

В тот день она обнаружила существование теней. Это была уже не первая её вылазка, но ещё ни разу она не осмеливалась отойти так далеко от колокольни. При ней был самодельный лук со стрелами, волне пригодными для охоты на мелкую дичь, две фляги, чтоб пополнить запас воды, и, конечно, огнестрельное оружие, патрон с серебряной пулей в патроннике.

Стоял полдень, Раз-Два-Сникерс бесшумно шагала по участкам, свободным от тумана, и почти добралась до улицы Победы, где впервые встретила издыхающую Королеву оборотней. Оттуда до Линии Застав рукой подать, и соблазн был очень велик. Соблазн плюнуть на всё и попытаться прорваться, броситься опрометью вперёд и вверх по косогору, но там полз густой и вовсе не безжизненный туман, и с сожалением ей пришлось отказаться, повернуть обратно. Но ещё прежде она увидела эту горлицу.

* * *

Горлица сидела на ветке и с любопытством смотрела на неё. Раз-Два-Сникерс действовала мгновенно – стрела уже покоилась на тетиве лука. Птица была более чем крупной; пожалуй, никогда Раз-Два-Сникерс не встречала такого большого дикого голубя, зато прекрасно помнила, сколь великолепно на вкус их мясо. Тем более определила по оперению, что это голубка. Раз-Два-Сникерс натянула тетиву, прицелилась и успела уловить что-то странное: горлица посмотрела на неё без страха, доверчиво и…

(нежно?)

… даже не попыталась взлететь.

Раз-Два-Сникерс сморгнула, чуть отклонив голову, и снова прицелилась. Горлица не шелохнулась. Птицы не умеют улыбаться, и сострадание не струится из их маленьких круглых глазок… Раз-Два-Сникерс опустила лук, опять подняла. Голубка удивлённо склонила голову, расправила богатые крылья, будто хвалилась ими, и снова сложила. Острие стрелы было направлено ей прямо в грудь. Раз-Два-Сникерс выдохнула:

– Чего смотришь? Ну?! Таращишься… У тебя там гнездо? – опустила тетиву, вдруг раздражаясь, махнула на горлицу луком. – Давай проваливай! Лети отсюда. Пошла… Прочь!

Сделала шаг к птице, та настороженно расправила крылья.

– Кому сказала?! Пошла прочь. Вали отсюда.

Горлица словно с неохотцей сорвалась с места и скрылась в листве.

– Чёрт, – процедила Раз-Два-Сникерс.

Что это было? Она размякла?! И вообще… Она снова почувствовала это внезапное раздражение на себя, – размякла, оставила себя без горячего обеда, – и подумала, что поступила верно.

– Хрен с ней и с её гнездом, пусть себе живёт… – сплюнула Раз-Два-Сникерс. И совершенно не понимая почему, рассмеялась. Она всегда была охотницей, самой искусной и опасной охотницей Шатуна. Часто её жертвами становились не какие-то птички, а намного более крупная дичь, но сейчас она рассмеялась, и ей стало легко.

– Баланс сил в природе, – ухмыльнулась. Икша остановила её от бессмысленной и глупой попытки прорваться сквозь туман, и она оставила Икше её тупую птицу. – Гнездо у неё в июле! – Ладно, хрен с ним, баланс так баланс.

* * *

Пока она набирала воду, случилась ещё одна странная вещь. Эта нелепая горлица в благодарность за оставленную жизнь попыталась напасть на неё. Птица била в воздухе крыльями и старалась атаковать открытые части её рук.

– Да ты совсем идиотка! – стала отмахиваться Раз-Два-Сникерс. – Пошла вон, чёртово отродье! Я уже жалею, что не прибила тебя…

Набрала одну фляжку закрепила на поясе, быстро отвинтила крышку у второй и… в листве напротив, в глубине хищно горели глаза. Дикий зверь или ещё что-то более чудовищное. В следующий миг туда, в глубину был направлен ствол с серебряной пулей. Прошелестел лёгкий ветерок, глаза исчезли, это лишь игра кружева листвы. Раз-Два-Сникерс сглотнула и подумала, что надо побыстрее возвращаться.

4

Она наступила на тень, когда до входа в церковь было уже рукой подать. И почувствовала только лёгкое головокружение. Но всё же… Она резко обернулась. Икша сонно, без интереса наблюдала за ней. К этому она уже начала привыкать. В траве лениво стрекотали насекомые. Некоторых из них, особо мерзких уродцев, как из плохого сна, она никогда не встречала прежде. Но и к подобному Раз-Два-Сникерс успела привыкнуть. Ничего не изменилось. Она сделала шаг вперёд. Задышалось свободней. Быстро направилась ко входу в церковь. И опять обернулась. Посмотрела на свои следы. Она не знала, что произошло. Но случилось это, когда она стояла на тени. Овальном пятне, вытянутом к зданию напротив.

* * *

Она поднялась в свою звонницу. Вылила воду в канистру. Подумала, что стоит сходить набрать ещё порцию. И всё-таки подстрелить себе к ужину какую дичь.

– Эту чёртову горлицу! – сказала она. Ухмыльнулась. И посмотрела на проём звонницы. Солнце оттуда уже ушло, но стояло пока довольно высоко. У неё достаточно времени. Раз-Два-Сникерс подошла к проёму и выглянула наружу. Но почему-то не повернула голову вверх, чтобы определить время по солнцу. Посмотрела на землю. На тень. Пятно было не овальным – круглым. Какая-то сухая хрипотца булькнула в горле Раз-Два-Сникерс. Круглым, как голова. А под ней начинается силуэт тела. Две расходящиеся полоски ног уходили к косяку выбитой двери. Она смотрела на тень человеческой фигуры. Только в несуществующей двери никто не стоял. Лишь гулял ветер, и даже задней стенки у дома не было, обрушилась, бывшее помещение успело зарасти невысоким кустарником. Просто тень от ног обрывалась ровно на линии порога, а дальше шла пустота. Она пошевелила губами. Такого не могло быть – эту тень никто не отбрасывал. И конечно, не могло быть того, что она увидела дальше. Тень пошевелилась. Сдвинулась, немного видоизменила форму. Как будто тот, кто стоял в двери, решил поменять позу. Опереться спиной о косяк и чуть поднять голову. Чтобы получше рассмотреть её: «Ну, привет, соседка». Раз-Два-Сникерс почувствовала, как чьи-то холодные пальцы легонько надавили ей на копчик.

5

Она поняла, что вода непригодна для питья, когда уже было поздно. Прежний запас заканчивался; то, что она набрала сегодня, по её прикидкам, не отвечало ни одному признаку плохой воды, и всё же она выпила отраву. Сделала всего один небольшой пробный глоток. Не лучшего качества, но вроде бы сойдёт. Решила больше не покидать сегодня своего убежища, а понаблюдать отсюда за странной тенью. Та снова пошевелилась, будто стоящий в двери совершил усталый выдох. Раз-Два-Сникерс немного отстранилась, пытаясь по положению солнца определить, возможно ли, чтобы за косяком кто-то прятался. Оборотень или какая иная тварь, решившая зловещим образом разыграть её. А потом она увидела ещё одну тень. Та лежала просто на земле, вокруг даже в теории не было ничего, что могло её отбрасывать. Она тоже пошевелилась. Немного, но сдвинулась в направлении к первой. Если бы в проёме двери сейчас стоял человек, он бы оказался хоть и ленивым, но довольно гостеприимным хозяином. Он медленно и призывно распростёр руки гостю, что скользил к нему по поверхности земли. Эти пальцы вновь надавили на копчик и затем пробарабанили по спине Раз-Два-Сникерс. А через десять минут её организм погрузился в ад.

* * *

Она промучилась всю ночь. Сильнейшая рвота и расстройство желудка оказались меньшими из проблем. Её трясло в ознобе, как пса, хотя она закуталась во всё, что нашла здесь. Раз-Два-Сникерс забилась в угол рядышком с проёмом, чтобы оставалась возможность тошнить наружу, и видела наяву кошмары. Вероятно, все эти мёртвые, что стояли прямо под ней, склонив головы, призраки тех, кого она знала и не знала, и еще какие-то чудовищные твари, разорванные, разделённые на кровоточащие части, которые жаждали соединиться, лишь грезились ей, были игрой воспалённого ума, а может быть, демоны Икши пытались таким образом нащупать путь в её звонницу. Один раз посреди ночи, когда её снова рвало, она увидела внизу на площади, залитой луной, знакомую фигуру в длинном гидовском плаще. Раз-Два-Сникерс вытерла рот и слабо произнесла:

– Хардов?

Он стоял прямо под колокольней, какой-то отсутствующий, словно не знал, почему здесь оказался, а потом опустился на руки, что немедленно придало ему сходства с животным, и, больше не меняя позы, засеменил отсюда прочь, в темноту. Возможно, это и был дикий зверь, а длинный плащ и знакомые черты пригрезились, хотя… Она знала, что это не так: Хардов погиб в этом городе, растерзанный оборотнями, погиб, защищая их, и в награду за своё самопожертвование обречён навсегда остаться здесь, среди призраков Икши.

Раз-Два-Сникерс прополоскала рот остатками чистой воды и позволила себе сделать пару глотков. Её не вывернуло, но больше воды, пригодной для питья, не оставалось. Она провалилась в неглубокий сон, думая о Хардове. Но приснилась ей Лия.

6

Ей снилась Лия. Впервые за много лет. «Привет, малышка…» Сон был хорошим, но Раз-Два-Сникерс поняла, что пытается не проговориться, будто она вновь одиннадцатилетняя девочка, скрыть от Лии гибель Хардова.

«Малышка, зачем же ты выпила последнюю воду?»

«Этот рвотный запах… не могла больше терпеть. Хотя бы из уважения к памяти Хардова…»

Она проговорилась. Вопреки собственной воле. Сон заставил её. Но Лия лишь ласково ей улыбнулась. Как будто нет никакой смерти. Как будто ни она, ни Хардов вовсе не погибли, а всё по-прежнему хорошо, и, как Лия обещала, они всегда будут вместе. В этом счастливом месте, полном света, ведь вот же, смотри, так и есть…

Лишь тихий трескучий звук где-то вдалеке. Забытая нежность и тепло светлой королевы детства оказались недолгими.

«Что это за звук, Лия? Можно не обращать на него внимания?»

Лия вдруг помрачнела и куда-то отстранилась. И оттуда взглянула на неё печально, но больше сосредоточенно. И уже не говорила, словно была немой, а все эти мгновения счастья действительно лишь пригрезились. Она должна успеть что-то ей показать, предостеречь, что-то тревожное, плохое. Из-за этого тихого трескучего шума, который приближается. Лия вела её куда-то, туда, где противный звук был громче.

«Зачем?»

Но Лия больше не говорит. А лишь указывает. На кокон тьмы. Смотри, смотри внимательней, во все глаза, и постарайся понять: скоро всё изменится, станет хуже, изменится из-за этого. Это где-то здесь, рядом, узнаёшь? Смотри…

Кокон темноты. И в нём Юрий Новиков. Отстранённо задумчив, он что-то собирается сделать. Или даже вот-вот сделает. Вот уж о ком Раз-Два-Сникерс не думала в последнее время, так об этом недоноске, Новиковском сынке. Лия предостерегающе поднимает руку: не пренебрегай, иногда мелкие бешеные собаки очень опасны, особенно когда неожиданной волной их выносит на самый верх. Но хуже всего, что Юрий Новиков там, где он находится, почему-то считает себя… Шатуном. При чём тут никчёмный самодовольный болван с его фантазиями?

Юрий Новиков в этой темноте. Куда это ты собрался? Что-то в застывшей фигуре и вправду никчёмное, жалкое и даже несчастное. А звук нарастает, становится всё резче, и в последний миг, на самой невыносимо трескучей ноте жалкий болван Юрий вдруг поднял голову и ухмыльнулся ей…

* * *

Этот спазм тошноты оказался самым сильным за ночь. Её рвало очень долго. Потом бессилие и обезвоживание чуть не заставили рухнуть на пол. Всё же она удержалась, опираясь о нижнюю часть арочного проёма слабыми руками. Горло горело, и всё внутри было воспалено, сделалось больным. Покачнулась, слушая тишину, поняла, что близится рассвет. И вспомнила, что воды больше не осталось.

«Мне бы хоть глоточек, – подумала она. – Один маленький глоточек».

А затем её взгляд упал на то место, что Лия показала ей во сне. Оно действительно было совсем недалеко. Прямо напротив её колокольни. Правда, никакого Юрия Новикова там не оказалось. Она обнаружила кое-что похуже. В доме с обрушенной задней стеной и выбитой дверью на фасаде, где сегодня днём она видела странную тень. Та чуть поблекла, но никуда не делась, луна давала ещё достаточно бледного света. Раз-Два-Сникерс почувствовала, как на её спине от леденящей волны зашевелились даже самые крохотные волоски. Сейчас в проёме стоял тот, кто эту тень отбрасывал. А рядышком так вовремя подоспевший гость. И оба, подняв головы, смотрели на неё.

7

– Гул машин, электронасосов, – монотонно пробубнил себе под нос Юрий Новиков. – А вот где-то тут ты сидел, на… – задумчиво поморщился, – на табуреточке.

Табуретку, конечно, вынесли, да и бункерную дверь, что здесь поставил Шатун, после взрыва сменили.

– Всё тут за тобой прибрали, подремонтировали, – ухмыльнулся Юрий Новиков. – Подкрасили. Чтоб даже твоих следов не осталось.

Юрий не осуждал этих безвольных перепуганных людей. И не осуждал разбежавшуюся команду Шатуна после столь неожиданного «отъезда» босса в сторону госпиталя Косьмы и Дамиана. И дело тут даже не в верности, с этим-то Юрий давно уже не обольщался. Просто люди имеют свой предел, предел веры и безумия, на которые способны. Так к чему тут осуждать этих низколетающих? Юрий остался как последний ронин (он не представлял, что это значит, но слово, подсказанное Шатуном, ему понравилось), и в своё время он наберёт ещё таких же ронинов. Благо их немало осталось по свету, догадывающихся, что где-то в вечных водах плывёт прекрасный белый пароход «Октябрьская звезда» и его заботливый хозяин с рыжеватыми усами и добродушной лукавинкой в глазах, хозяин, чья несокрушимая воля создала мир канала.

Юрий снова ухмыльнулся: какой патетичный и одновременно ироничный строй мыслей – это новое ощущение надо будет распробовать на вкус. Давно уже он не чувствовал себя так легко. Это, конечно, незримое присутствие Шатуна вернуло его к жизни.

«Вот что значит быть Шатуном, – с ликующей лёгкостью пронеслось в голове, и тут же добавилась новая фраза. – И вот что значит быть Юрием Новиковым!» И теперь картинка дополнилась, всё встало на свои места. Как прекрасен мир, сколько в нём интересных, по-настоящему стоящих дел! Но…

«Тени должны ожить», – сказал ему Шатун.

Юрий, конечно, не осуждал этих безвольных перепуганных людей, но станцию им удалось усыпить. Великую-и-Загадочную насосную станцию «Комсомольская». Лишь монотонный гул машин. Что-то было не так, неправильно в этом расколдованном звуке, он снижал градус восторга.

«Эх, бескрылые вы мои, – всё-таки осуждающе подумал Юрий неизвестно о ком, – совсем разучились летать». И капризно поморщился – ведь станция действительно спала.

Тени должны ожить. Как? Почему? Что это значит? Кое-что Шатун всё-таки скрывает от него, а такое не годится между партнёрами.

– Эй? – тихо позвал Юрий Новиков.

Лишь гул, скучный механический звук. И никакой тайной музыки.

– Эй, парень Боб? – снова попробовал он. – Джимми-бой? Чёрный человек?!

И почувствовал себя кем-то вроде самозванца.

– Парень Боб?..

Юрий прислушивался, пытался уловить хоть какой-то знак, но тени великих молчали. Шатун что-то скрыл от него, а так не пойдёт.

– Эй, Громила! – потребовал Юрий Новиков.

«Я здесь», – тут же отозвался Шатун.

«Так-то лучше», – подумал Юрий, пытаясь утаить от Шатуна эту свою мысль. Тот молча ждал, но Юрий вдруг понял, что ничего утаить не удалось, – было в этом ожидании что-то насмешливое. И когда Шатун заговорил, Юрий Новиков понял, что не ошибся:

«Малыш, ты и вправду, как раскрытая книга. Тебе не мешает укрепиться духом. А то смотри, – смешок, – я ведь могу и передумать».

– И что?!

«Хочешь обратно? В свою берлогу лузера, и жалеть до конца жизни о том, чего не сделал?»

– А ты хочешь остаться в дурке? – огрызнулся Юрий. – В виде овоща?! – вздохнул. – Ладно, Громила, проехали.

В ответ молчание. Какое-то тяжёлое, маслянистое. Юрий Новиков обнаружил, что его рука почему-то пролезла в карман широких брюк, хотя его ничего там не интересовало.

– Эй?! Да ладно, я пошутил…

Молчание. И вдруг что-то качнулось в его голове, такое же маслянистое, выступило из тени, какое-то присутствие: мгновенная боль в висках и… голос Шатуна: «не зови меня больше Громилой».

– Что?

«Вынужден преподать тебе урок. Чтоб ты прояснил характер наших взаимоотношений. А заодно укрепился духом».

– О чём ты?

«Ты уже понял. Вытаскивай. Чёрная метка, – вновь смешок. – От меня. Будет тебе так легче».

– О чём…

Юрий Новиков обнаружил, что его рука извлекла из кармана коробок спичек. Это были огромные спички, прозванные почему-то «Охотничьими». В числе прочих ими пользовались гиды, и они, правда, были очень удобными в лесу: на сильном ветру не гасли, только лучше разгорались.

– Зачем ты, а?!

«Это будет быстро. Чем быстрее покончим, тем лучше».

– Ладно, хорош, не дури. Я всё понял.

«Левая рука. В правой придётся научиться держать оружие».

Юрий с ужасом увидел, как против воли извлекает спичку с продолговатым набалдашником зажигательной смеси.

– Не надо, перестань…

Но руки не слушались. Всего напряжения воли хватило на то, чтобы чиркнуть спичкой чуть слабее.

«Не сопротивляйся. Будет не так больно».

– Пожалуйста. Я понял.

Спичка снова пошла о наждак зажигания. Осыпались первые искры, будто в замедленной съёмке, спичка занялась и вот дала яркую вспышку.

– Нет! – завизжал Юрий Новиков.

Коробок полетел на землю. Он увидел, как правая рука поднесла к раскрытой ладони левой горящую спичку. Голубой ободок пламени, и раскалённая плазма над ним. Боль оказалась невыносимой, а в голове словно вспыхнуло множество тёмных искр. Юрий вопил, но не отводил руки. Пузыри, расходясь концентрическими кругами, лопались на глазах, оставляя запёкшуюся кожу, и вот он уже поджаривал собственное мясо. В воздухе повис густой, отвратительно сладковатый запах, а спичка всё горела и никак не хотела гаснуть.

«Барбекю…» – деловито констатировал Шатун.

– Пожалуйста, хватит, – взмолился Юрий. – Пожалуйста…

Спичка погасла. Юрий Новиков об этом даже не знал, лишь повторял:

– Пожалуйста, умоляю, хватит… Я всё понял, пожалуйста…

«Справь на руку малую нужду».

– Умоляю, пожалуйста…

«Э-э, очнись. Ну-ка, приведи себя в порядок».

В глазах Юрия стояли слёзы.

«Это там, видишь? Отхожее место. Там найдёшь мою балерину».

Рука пылала и сделалась тяжёлой.

«Ступай. Сейчас освобожу тебя от боли».

Юрий всхлипнул. Множество толстых заноз застряло в мозге и в переносице.

«Давай, там такое место… Регенерация будет быстрой. Не как в сказке, конечно, ожог не исчезнет прямо на глазах, но к вечеру ничего не останется, – задумчивый смешок. – Забудешь, что был шашлычком. Так что можно было и правую…»

Боль, эти занозы шевелятся, распухают от боли в пылающей руке. Но вот там, за дверью туалета, спасение…

Шкатулка с балериной, танцующей блюз, валялась в темноте за отхожим местом. Как же хорошо, что её не нашли, о ней забыли. Потому что как только налившиеся тяжестью пальцы Юрия Новикова сомкнулись на ней, боль начала стихать. Сердце забилось ровно, сладостная милосердная прохлада высосала из ладони остатки боли. Юрий с благодарностью прижал шкатулку к груди. Тайная музыка была здесь, вокруг. Станция ожила. Он улыбнулся фигурке балерины, и нежный свет, исходящий от неё, словно стал ответной улыбкой.

Юрий прикрыл глаза. Спасибо, что больше нет боли. И за тайную музыку, что рушит любые преграды. Шатун должен знать, что Юрий Новиков благодарен за урок. А как же ещё? Этот урок показал, какая они вместе сила и как губительны сомнения. И сейчас, когда балерина, танцующая блюз, заговорила с ним, он всё понял. И, конечно же, тени должны ожить.

«Ну что, ронин, – лёгкая издёвка, – ты готов?»

Юрий Новиков засмеялся:

– А как ты считаешь, Громила? – ухмыльнулся, подождал, озираясь по сторонам, и весело добавил: – И пошёл ты, брат, буду тебя звать, как захочу!

Шатун расхохотался в ответ: «Смотрю, тебе понравилось быть шашлычком».

8

«Вчера там, внизу, прибыла ещё парочка гостей», – подумала Раз-Два-Сникерс, кисло глядя на канистру с испорченной водой. Под её колокольней, словно кавалеры под балконом возлюбленной, собирались странные ребята – «тени», а она без сил, и отсутствие воды лишь ухудшает её состояние. Решение, ей необходимо принять какое-то решение, пока это не сделали за неё, но от сильнейшего обезвоживания в голове плыл дурман, и стоило лишь на мгновение отпустить контроль за рассудком, возвращались грёзы. Грёзы о воде. Вспоминала, как приятно та булькала в канистре, когда она отмывала здесь следы рвоты, стремясь избежать этого мерзкого запаха, на который слетались мухи. Конечно, вода в канистре отравлена, но этот сладкий, ни с чем не сравнимый звук… И как она пьёт, припав губами к горлышку, пьёт вволю, и эта высохшая пустыня внутри начинает оживать, а ещё вода в родниках, куда можно окунуть голову и держать так, и пить губами, лицом, всем телом, пить…

Утром она проснулась с ощущением сильнейшей жажды. С трудом разлепила ссохшиеся губы, гортань, казалось, была изрезана бритвой. Вспомнила, что уже третьи сутки без воды, и сразу же подумала об этом неприятном новом соседстве. Ещё вечером она заметила, как тень выскользнула из бывшего магазина «Продукты», а далеко заполночь смогла различить своего нового поклонника. Теперь они стояли втроём, задрав головы, и создавалось впечатление – вели какой-то ненормально медлительный разговор. Хозяин поднял голову, указывая вновь прибывшему на звонницу, понадобилось не менее десяти минут, чтобы тот кивнул в ответ, и ещё столько же, чтобы обернулся и посмотрел на Раз-Два-Сникерс.

– Зачем ты их собираешь, лапочка? – хрипло произнесла она. И подумала, что не хотела бы знать ответ.

Спустя ещё полчаса новичок кивнул, будто соглашаясь с хозяином, и в подтверждение стал поднимать свою руку. Да так и застыл.

– Ну, ты и тормоз. – В её усмешке сквозило отчаяние. – Оставайся, пожалуйста, таким подольше.

Кавалеры, тени, словно пребывали в каком-то своём времени, и, вероятно, пока они такие «тормоза», угроза от них не столь велика. И даже ночью она смогла различить, что они бесплотны, – рука одного свободно, хоть и нестерпимо медленно, прошла сквозь плечо другого.

«Призраки не опасны, – учила её в детстве Лия, – могут лишь напугать. Сильно. И завести, куда не следует. Но если держать свой разум под контролем, все их ухищрения бесполезны». Были ли тени призраками? Она этого не знала. Вероятно, да, и тогда они собирались лишь поглазеть на неё. Но почему ни Лия, ни гиды, ни даже Шатун не рассказывали о тенях?

«Потому что на канале в плохих местах, таких, как Икша, всегда таится неведомая жуткая жизнь. И нужна лишь муха, чтоб попала в паутину. Муха бьёт крылышками, стремясь вырваться, и паучок пробуждается».

Раз-Два-Сникерс открыла глаза. Что это было? Она незаметно уснула, наблюдая за тенями, но… Чей это голос? Она никогда этого не слышала, ей никто этого не говорил. Теперь все три кавалера стояли, подняв руки, указывая на неё. И ещё ей показалось, что левее, у кладбищенской ограды, она различила в темноте силуэт. Тот нагнулся вперёд, словно катил перед собой что-то достаточно тяжёлое. Раз-Два-Сникерс пристально вглядывалась в ограду, пытаясь разобрать, что увидела, но начинался рассвет, и фигуры потускнели.

Утром она поняла, что не ошиблась. Появилась ещё одна тень, пожаловал четвёртый поклонничек. Он прибыл не с пустыми руками. Вся его поза указывала на крайнее напряжение сил. Он действительно сильно наклонился вперёд, потому что, подобно строительному рабочему, толкал перед собой тележку, точнее, тяжело гружённую тачку. Раз-Два-Сникерс, чуть сощурив глаза, рассматривала новую тень. Та расположилась под колокольней, но «строитель» выбрал несколько иную позицию. В стороне от основной группы. Губы её растянулись в кривой беспомощной усмешке. Муха бьёт крылышками, и паучок пробуждается. Тень выглядела очень чёткой. Конечно, всего лишь тень. Только всё сложнее было отделаться от ощущения, что строительная тачка больше напоминает мощный таран, нацеленный прямо на ворота церкви.

* * *

Обезвоживание и последствия отравления делали своё дело. Жажда вступала в свои права. Жажда – беспощадная белая королева с иссохшим родником вместо рта. Она явилась верхом на волке-оборотне, грозная и неумолимая. Раз-Два-Сникерс вспомнила, что вроде видела такой рисунок в детстве. Потом подумала, что ничего такого не было и это не её воспоминание. Просто от жажды у неё помутилось сознание, и теперь она не могла думать ни о чём другом. Даже тени под её «балконом» отошли на второй план. Её организм высыхал. Всего лишь одно отравление и последовавшие за ним сорок восемь часов жажды превратили её в безвольную кучку пыли, способную лишь вяло реагировать на галлюцинации. Она опять грезила наяву. А может быть, незаметно, посреди дня, провалилась в сон. И видела воду, и слышала, как та журчит. Вода из ковшика выливалась в таз, и лёгкие брызги попадали на лицо – ах, какое наслаждение… Здесь кто-то есть, в её звоннице, кто-то пришёл и принёс с собой воду, много воды, он сейчас попьёт и даст ей. Вот рука поднимает ковшик… Он её простил и позаботился о ней. Воды столько, что можно даже умыться…

– Зачем ты набрала в канистру отраву? – удивлён Шатун. – Когда здесь столько воды? Не пей этого больше, дура, что ли?!

Она смеётся – не буду. Шатун открывает канистру и вымывает содержимое, а потом наполняет ковшик чистой прохладной водой и протягивает ей:

– На, пей. – Солнечный лучик играет в ровной поверхности чистой воды. Нет ничего щедрее этого жеста – пей вволю.

Она пытается, но губы слиплись.

– Пей же…

Она в отчаянии старается разлепить губы и ухватиться за ковшик, такой милосердный, такой прекрасный, наполненный до краёв, а ей-то нужен хотя бы глоточек, пытается жадно, но не может.

– Да пей же ты! – кричит на неё Шатун и машет огромной ладонью перед её лицом. Ладонь хлопает о воздух, и от неё лёгкий ветерок.

– Пей…

Она просыпается. Её лицо действительно что-то обдувает. Не сразу понимает, что это хлопанье крыльев. Слабо отмахивается. Птица отлетает от неё и садится на арку проёма. Горлица, эта ненормальная дикая голубка, которую Раз-Два-Сникерс пощадила.

– Ну что, заявилась поглумиться надо мной?

Горлица наклоняет голову, из её трепещущей грудки выходит курлыкающий звук.

– Твоя взяла, – говорит Раз-Два-Сникерс. – Видишь, какая я стала? Вот так…

Горлица взлетает, Раз-Два-Сникерс провожает её равнодушным взглядом, потом почему-то думает, что птицу стоило бы приручить. Если выживет, будет с кем разговаривать. Но горлица не улетает, делает круг и возвращается, садится на прежнее место и опять наклоняет свою бестолковую головку.

– Что?! – хмурится Раз-Два-Сникерс. – Давай-ка лучше проваливай. Не выйдет у нас с тобой подружиться. Не долгим я буду тебе дружком.

Горлица снова взлетает, описывает круг снаружи колокольни, а потом садится. На канистру с отравленной водой. Курлыкает, бьёт крыльями.

– Что? – повторяет Раз-Два-Сникерс.

В ответ курлыканье и бестолково склонённая голова.

– Отрава там. Нельзя это пить.

Голубка расправляет крылья, срывается с места, летит наружу и возвращается. Садится на канистру, заходится в своём идиотском курлыканьи, да ещё распускает крылья, словно хвалится ими.

Раз-Два-Сникерс захлопала глазами. Усмехнулась. Горлица затихла, смотрит на неё.

– Ты что, а? Ты… хочешь что-то сказать?

Горлица срывается, делает совсем маленький круг, возвращается на место. Раз-Два-Сникерс обескураженно смотрит на неё. Этого не может быть.

– Ты знаешь, где есть вода?

Горлица топчется на месте, перебирает ногами, готовая взлететь.

– Знаешь, где вода?!

Голубка срывается, вылетает наружу и тут же возвращается.

– Можешь показать?!

Курлыканье. Это ненормально. Она сходит с ума. Она разговаривает с птицей. Но… Вдруг все вещи начинают казаться в каком-то другом свете. Ведь горлица напала на неё, когда она набирала отравленную воду. Хотела предупредить? Раз-Два-Сникерс провела тяжёлым языком по шершавой иссохшей поверхности губы. Она впервые увидела эту птицу, когда опрометчиво собиралась броситься через туман, что наверняка бы убило её. Горлица была у неё на пути.

Она поднялась, перед глазами всё плыло. Пусть она сходит с ума и разговаривает с птицей. Но пока у неё хватает сил ухватиться хоть за какую-то надежду, пока привычное недоверие не остановило её…

«Хуже не будет, – подумала Раз-Два-Сникерс. – В любом случае жажда и бессонница разберутся со мной быстрее, чем эти ребята внизу. А так – чем чёрт не шутит…»

Она открыла люк. Пошатываясь, медленно, как старушка, начала спуск по лестнице. Сил хватило, чтобы прихватить с собой только фляжки, о канистре нечего было даже думать. Горлица ждала её внизу, сидела на покосившемся столбе. Тень от столба… Она была другая. Словно накладывалась на человеческую фигуру. Потом она поняла, что видит ещё несколько новых пятен.

Горлица взлетела.

– Ну вот, птичка, я иду за тобой, – хрипло произнесла Раз-Два-Сникерс. Нервный смешок и внезапное желание расплакаться; никогда бы не подумала, что пытка жаждой и бессонницей по ночам может оказаться столь эффективной. Она, гордая охотница, – глаза всё-таки увлажнились, бездарно разбазаривая драгоценную влагу, – превратилась в безвольное животное. – Иду, иду за синей птичкой…

9

Родничок оказался совсем рядом, недалеко от церкви, она бы ни за что его не нашла. А потом она раздвинула ветви и увидела голубой блик. Клочок неба отразился в неглубокой лужице, и тоненькая струйка живой воды…

Ничего вкуснее в своей жизни Раз-Два-Сникерс не пила. Ничего прохладней и счастливее этих первых глотков. Потом она всё-таки упала лицом в воду и расплакалась. Вымыла глаза, протёрла губы, зная, что нельзя пить много. И всё же сделала ещё один глоток. С благодарностью оторвалась от лужицы, поискала глазами горлицу. Та сидела недалеко и смотрела на неё, забавно склонив головку. Было что-то весёлое в её позе. Раз-Два-Сникерс улыбнулась и вдруг услышала внутри себя: «Раджа».

– Что?

У неё дёрнулась щека, а потом её лицо застыло. Какая-то тень набежала в её сознании, словно одна матрёшка прятала внутри другую… Раджа?! Да, так звали кого-то. Когда-то. Где-то… Но кого? И при чём тут?!

«Имя Раджа больше подходит для собаки».

Раз-Два-Сникерс тряхнула головой. Тень развеялась. Она в изумлении смотрела на горлицу. Словно попала в дурацкую сказку: Иван-царевич пощадил щуку, утку, серого волка или кого там ещё, и те в благодарность сослужили ему хорошую службу… Но вот он – родник, на самом деле. Пощадил ли Иван-царевич, мать его так, горлицу? Или кого там ещё?

– Кто ты? – вдруг спросила Раз-Два-Сникерс. – Что ты такое?

Горлица отозвалась громким радостным курлыканьем. Раз-Два-Сникерс шагнула к ней, протянула руку, но птица будто удивлённо отстранилась, сорвалась с места и скрылась в листве.

10

До наступления ночи надо было успеть набрать полную канистру. По пути к роднику и обратно Раз-Два-Сникерс искала глазами горлицу, но та больше не показывалась. Зато теней на площади перед колокольней стало заметно больше. И ей показалось, что они становятся гораздо активней. Строительный рабочий действительно решил применить свою тачку в качестве тарана. Она едва не наступила на него, открыв двери церкви. Отошла чуть в сторону и, сощурив глаза, пыталась понять, что она видит. Если б это была обычная тень, то большая часть тачки должна была уже находиться внутри церкви. Но тень оказалась словно обрезанной ровно по границе порога. Раз-Два-Сникерс усмехнулась, только лёгкие мурашки пробежали по её коже. Они не могли пройти. Или они пока не могли пройти. Как долго продлится это «пока»? Что-то происходило, а она не представляла, с чем ей придётся иметь дело. Вспомнила, как оборотни, подгоняемые чужой волей, пытались проникнуть в звонницу и церковь оказалась не в состоянии остановить волны обезумевших мерзких тварей. Тогда их спас скремлин, эта удивительная девушка, и два гида, лучшие из всех. Сейчас она осталась одна.

– Вы ведь бесплотны, милашки? – хрипло произнесла Раз-Два-Сникерс. И вдруг подумала, как хорошо бы было, если б снова появилась эта горлица.

Ночью она наблюдала постепенное появление тех, кто отбрасывал тени под её звонницей. Их теперь набралось не меньше десятка. И они действительно сделались заметно активней. Двигались всё ещё медленно, словно сонные, напоминая сомнамбул, но прогресс был налицо. Раз-Два-Сникерс открыла люк, спустилась вниз и оставила у дверей с внутренней стороны масляный фонарик. Затем поднялась обратно. Строительный рабочий всё же протаранил тачкой ворота церкви, застряв в них наполовину. Она посмотрела в раскрытый люк. Внутри церкви ничего не было. Строитель извлёк тачку, откатил её на середину площади перед колокольней и, решив повторить свой манёвр, замедленно разбежался, будто был участником какой-то гротескной жуткой пантомимы. Тачка увязла в дверях с тем же результатом.

– Что, солнышко, пока никак? – обронила Раз-Два-Сникерс. И услышала собственный нервный смешок.

Строитель поднял голову и сердито посмотрел на Раз-Два-Сникерс. Она подумала, что это была первая эмоция, которую ей удалось уловить в их прежде сонных глазах. И ещё подумала, какими они станут следующей ночью. Насколько сделаются активней. И следующей. И той, что придёт за ней.

Глава 6 Князь-призрак

1

Лодка двигалась по утреннему водохранилищу. За воротами дул совсем лёгкий ветерок, не то, что накануне, когда сигнальные дымы склонялись к самой воде, и скорость была невелика. Фёдор знал, что теперь ему следует спешить, и даже подумывал пересесть в лёгкую лодку девочки и идти дальше на вёслах. Но та замялась, а потом заявила, что это может быть смертельно опасным для них обоих. Она явно что-то скрывала, возможно, что-то личное. Доверие между ними устанавливалось медленно, и пока Фёдор решил дать ей возможность выговориться. Её лодочку взяли на буксир.

– Он защищает нас не только от тумана и не только от чужаков. – Девочка умылась и выглядела несколько бодрее, но всё равно говорила вялым, уставшим голосом. – Монахи всех убедили, что он дар, что Лабиринт – высшая благодать, только…

– А ты как считаешь? – спросил Фёдор.

– Не знаю. – Девочка болезненно пожала плечами. – Всё так, защищает. Только иногда мне кажется, что мы для него, как стадо, которое разводят; своих – лучших – пока не трогает, бережёт, так, щиплет помаленьку. Что он как хищный зверь, и все эти пути для того, чтобы набить его ненасытное брюхо. А иногда мне его жаль.

«Она опять говорит об этом их Лабиринте как о живом существе», – подумал Фёдор. Вслух напомнил:

– Ты сказала, не только от чужаков и тумана…

– Не только, – согласилась девочка; зябко покосилась на левый берег и спросила почти шёпотом: – Ничего не слышишь?

Он удивлённо пожал плечами.

– Гул. Там. – Она коротким кивком, но не оборачиваясь, указала на Пустые земли. – Совсем тихо, но различить можно. Как будто там чего-то очень много, и оно…

Девочка замолчала. Короткая и несколько болезненная гримаса скривила губы. Фёдор попытался разобрать, что уловил в её глазах, и понял, что это давно испытываемый страх, долгий, к которому привыкаешь.

– У нас это называют «голосами канала», – ровно сказал Фёдор. – Встречается много где.

– Да, голоса тоже можно иногда различить, и ещё шёпот. – Она испытующе посмотрела на него. – Ты когда-нибудь слышал о Разделённых?

– Разделённых? – Фёдор нахмурился.

– Это они. Там. Я пока к тебе плыла, наслушалась. – У неё дёрнулся подбородок. – Их становится всё больше. Монахи говорят, что незаметно там собирается целая армия.

– Ты ведь не во всём им доверяешь? – мягко спросил он.

– В этом они правы. – Она тяжело вздохнула. – Я в детстве видела одного. Капитаны отлавливали их и для забавы показывали на площади. Мне потом кошмары снились.

«Возможно, она говорит о Диких, – подумал Фёдор. – Или о псах Пустых земель».

– А почему вы их так странно называете?

– Потому что они такие. – Девочка провела рукой в воздухе крест-накрест, будто резала что-то на части.

– Уродливые? – подсказал Фёдор. И псы, и Дикие порядком изувечены.

– Хуже. Монахи говорят, что Разделённые хуже того, что в тумане. Что у них нет души. Вернее, она отделена и находится где-то в плохом месте и оттуда повелевает ими. Поэтому в них совсем нет ни страха, ни жалости.

– На канале много всего, – неопределённо сказал Фёдор. И подумал, что совсем недавно встретился с чем-то подобным – оборотнями Икши.

– Да… Но монахи, Возлюбленные, говорят, что лишь Лабиринт защищает нас от Разделённых. Только становится хуже. Готовится вторжение. Как только их станет достаточно много… И когда они придут, хлынут целыми полчищами, их не смогут остановить капитаны.

– А Лабиринт, выходит, сможет? – Фёдор постарался, чтобы девочка не уловила в его голосе иронии. Он всегда считал, что от пироговских монахов прилично попахивает безумием, и, похоже, проповеди религиозных фанатиков всё успешней попадают в цель.

– Нет, остановить не сможет. Но укроет. Не всех, понимаешь? Только верных слову. А истинное Слово у Возлюбленных. Вот так. Но… Их и вправду становится больше! Этот гул, он… он…

– Ты им веришь?

– Я не знаю. – Её плечи вдруг поникли, и на миг она сделалась той, кем была: несчастным беззащитным ребёнком. – Не до конца. У меня свои счёты с Возлюбленными.

– Вот как?

«Что же ты скрываешь? – подумал Фёдор. – Ведь когда-то власти у капитанов и у монахов было поровну: одни охраняли материальное, другие озаботились душой. А потом произошёл раскол. Но ведь ты совсем ребёнок…»

Всё же он решил спросить:

– А не знаешь, как давно у вас говорят об этой угрозе?

– О Разделённых? Ну… Впервые о них возвестили Девять капитанов в своей главной книге «Деяния Озёрных Святых»…

Она удивлённо захлопала глазами, но тут же смущение из них прогнали весёлые искорки:

– Прости, нас так учили… Вообще-то, я умею нормально разговаривать.

– Вот уж не сомневаюсь! – наконец ухмыльнулся Фёдор. И девочка позволила себе ответную улыбку.

– Я просто хотела сказать, что не знаю, чему верить. Монахи, они не все одинаковые. У меня был друг, из Возлюбленных, и мы много с ним говорили. Обо всём. Он рассказывал интересно. Наверное, тоже учил, но легко. Нет, очень часто мы подолгу, я уставала, но…

– Я понимаю, – сказал Фёдор.

– Он не во всём был согласен с монахами. И мне показалось… хотя это огромная ересь… не во всём с главной Книгой.

– А где сейчас капитан Лев? – вдруг спросил Фёдор. Он сам не понял, что заставило его задать этот неожиданный вопрос. Какая-то интуитивная подсказка была рядом, но не больше того. – Жив ещё, старый бродяга? Когда-то, очень давно, мы были знакомы.

Реакция девочки его поразила. Невинный вопрос спровоцировал в ней полнейшую перемену. Её лицо застыло, словно в прямом смысле став каменным, и на мгновение Фёдору даже показалось, что в её глазах мелькнула ненависть. Затем она глухо спросила:

– Зачем ты так сказал?

– Что?

– Это!

– Прости?

– Зачем подло врать?!

– Прости, я, правда, не понимаю, о чём ты.

– Ты не мог его знать! Мал ещё. Не намного старше меня. Зачем?

– Я сказал тебе правду, – удивлённо произнёс Фёдор.

– Нет, не правду! – Её глаза гневно блеснули. – Ты не мог его знать. Капитан Лев уже давно… Это подло!

Девочка поднялась, и Фёдор подумал, что она собирается начать отвязывать свою лодку.

– Что уже давно?

– Подлый врун!

– Подожди. Успокойся, сядь. – Он попытался остановить её, но девочка резко выдернула руку. – Да успокойся же ты! Сядь. И послушай.

– Врун… Как я ошиблась в тебе.

– Да нет же! Я тебя понял. Понял, что тебя смутило. Но выслушай – это сложно объяснить, но я постараюсь. Ты успеешь уйти в любой момент. Но… Я намного старше, чем ты подумала. Не так мал. Очень намного.

Она посмотрела на него и ничего не сказала. Будто он говорил на иностранном языке.

– Не так мал, как кажусь. Поэтому и сказал, что мы были знакомы. Очень давно.

Девочка дёрнула челюстью:

– Что за чушь?!

– Не чушь. И тебе лучше мне поверить. Я гораздо старше, чем ты можешь представить. С гидами такое случается. И когда-то с капитаном Львом мы даже вместе ходили в Клязьминскую атаку. Тогда Тень ушла в Строгинскую пойму, а Лев получил увечье правой ноги.

– Зачем… ты?..

– Рану вылечили, но хромота осталась.

– Я… не понимаю. – Замолчала. Отвела взгляд. Смотрела в сторону, потеребила пальцы. Потом недоверчиво обернулась: – Рану скрыли, чтобы… но… как это?

«Смотрю, ты знаешься не только с монахами-еретиками и для ребёнка слишком хорошо информирована», – быстро подумал Фёдор. И ответил:

– Так же, как и с вашим Лабиринтом, сразу не поймёшь. Не сразу, – он повторил её недавние слова. – Но ведь я тебе поверил? Теперь твоя очередь.

Снова подёргала челюстью:

– Допустим.

– С ним что-то случилось, да, с капитаном Львом?!

– Много лет назад.

Фёдор вздохнул:

– Печально слышать. Но… Хорошо. Ясно. Я тебя не обманул. Что с ним произошло?

– Когда вы были знакомы? – Во взгляде упрямство.

– Думаю, задолго до твоего рождения.

Теперь она сжала челюсти, будто собиралась насупиться.

– Я, правда, гораздо старше, чем выгляжу. С гидами такое случается иногда.

Она чуть заметно побледнела, смотрела всё ещё недоверчиво. Потом пробубнила, словно припоминая:

– Я думала, всё это образно, мне брат Фёкл говорил что-то такое… – боязливо взглянула на Фёдора. – Но он часто говорил образно, чтоб мне проще понять. Обо всём. Ну, да, и о гидах, что те долго не стареют, – тряхнула головой. – В смысле. Вы… Я не всё разобрала. Какая-то хрень.

Замолчала. Фёдор не стал ничего уточнять. Он видел, что в ней происходит внутренняя борьба. Всё же вернулась, села на прежнее место. И словно вся поникла. Похоже, ей действительно некуда было больше идти. Мрачно посмотрела на него.

– Ты мне правду сказал?

Тот кивнул. Нерадостно улыбнулся. Повторил:

– Что произошло с капитаном Львом?

Девочка заморгала, вздохнула тяжело:

– Много лет назад с его семьёй случилась беда. И… – неожиданно ей понадобилось проглотить ком в горле. – Он заболел.

– Но он жив?! – В голосе Фёдора искренняя надежда.

Внимательно посмотрела на него:

– Он… Я даже не знаю, как это называется. Жив. Но как бы заснул.

– Заснул?! О чём ты… – теперь Фёдору понадобилось очистить горло от хрипоты. – М-м-да… Ясно. Ты знаешь, где он?

Опять это её движение челюстями. Затем горько, устало усмехнулась:

– В Храме, где ж ещё?! Монахи объявили его сон священным. За ним ухаживают. Только он… – Голос девочки чуть треснул. – Я думаю, монахи делают всё, чтобы он никогда не проснулся. Им… лучше почести ему оказывать такому. Им не надо, чтобы он стал прежним.

Фёдор внимательно разглядывал её. Истина где-то рядом, что бы она ни скрывала. И снова интуиция заставила задать следующий вопрос:

– А твой друг, монах, ну тот, из Возлюбленных, что говорил по этому поводу?

– Чтоб я так не думала. Он был добрый.

– И с ним тоже что-то случилось.

– Он умер, – произнесла как-то обыденно, но сразу же словно посерела, и тени под глазами проступили отчётливей. – Его убили. – Лёгкий ветерок хлопнул парусом. Фёдор чуть подтянул румпель, выравнивая галс, и еле заметно склонился к девочке. – Какие-то воришки. Ограбили и… Зачем? Он ведь был старый и добрый.

Фёдор почувствовал, что девочка на пределе. Очень много скрытого разворошил этот разговор. Он деликатно коснулся её руки. Девочка дёрнулась, как от электрического удара. Даже не поняла, что удивлённо смотрит на Фёдора:

– Слухи, что из-за этой Книги… просто, чтоб потом продать. – Голос из бесцветного стал наливаться страданием. – Зачем они его убили?

Фёдор мягко сжал её руку, которая сейчас оказалась совсем слабой:

– Мне очень жаль.

– Забрали бы эту Книгу и шли себе. Он ведь был… Зачем?! Если б они с ним просто поговорили… – Она сидела, опустив голову, отвернулась, и что-то совсем несчастное было в её позе – брошенный ребёнок, который, неизвестно, выживет ли, ребёнок, оставшийся один. Голос задрожал. – Почему все, кого я люблю, оставляют меня?..

Фёдор молчал. Подумал, что она, наверное, в последний раз задаёт этот детский вопрос. Это и есть взросление. Потому что она приплыла сюда, предпочла действовать. А потом подумал, что всё не так: она ребёнок, вынужденный действовать. И ещё, что он давно не видел такого одинокого существа. Фёдор решил было, что стоит приобнять её, но не знал, какую это вызовет реакцию.

Ветерок ещё раз хлопнул парусом. Лодка побежала веселее.

– Аква, – чуть слышно произнесла девочка.

– Что? – Фёдор мягко посмотрел на неё.

– Так меня зовут – Аква. Капитан Лев – мой отец, – улыбнулась, но глаза у неё блестели от влаги, а Фёдор не успел заметить, когда это произошло. – Это он создал Лабиринт. Про него я говорила.

«Ведь он уснул, – подумал Фёдор. – Так вот в чём дело».

Девочка закусила губу, затем очень тихо произнесла:

– Они умерли…

Попыталась спрятать мокрые глаза. Фёдор снял плащ и накинул на неё. Девочка напряглась. Но не отстранилась. Фёдор ждал. Она всхлипнула:

– Он их очень любил, а они умерли. – В голосе горечь и детский укор одновременно. И плотины прорвало. – Любил больше всего на свете! А они умерли, мама и братишка… И он ушёл в Лабиринт.

2

Он не знал ничего ни о времени, ни о себе. Пребывая в неподвижности, он видел сны. О которых тоже ничего не знал. Иногда внешний мир фрагментами врывался в это бесконечное сновидение, но импульсы были не столь сильны, чтобы вывести его из состояния покоя. Проходили эпохи, а может, мгновения; в блаженство небытия от всего этого не долетало даже эха.

А потом он проснулся. Что-то пробудило его. Боль, нестерпимое страдание. Они не принадлежали ему. Но оказались очень интересны. Были зовом, всё настойчивей извлекавшим его оттуда, где он находился. Сначала пришёл дискомфорт. И любопытство. Пульсирующие вспышки боли, как сигнальные маячки, смогли захватить его внимание, вызвать интерес. Всё более жадный. И эта жадность, ненасытное любопытство, стали его первым открытием о себе.

– Кто ты, если в состоянии мне это обещать? – различил он, вовсе не представляя, кому принадлежит взывающий голос и что он успел пообещать. Но больше не смутное эхо, а пылающий жар подлинного страдания проникал в блаженство покоя. Тот, кто умеет испытывать подобную боль… Оказывается, он уже вёл какой-то диалог. И начал что-то припоминать. Открытий о себе становилось всё больше. Эмоции прежде небывалой силы ворвались в покой, омывая его пробуждающим потоком. И сонные глаза раскрылись навстречу Бытию.

– Я могу. Они всегда будут с тобой, – сказал он и понял, что долгий сон окончен. И это оказалось не сравнимым ни с чем.

3

Хома заметил тень, скользящую по поверхности воды, когда до выхода из Пестовского моря оставалось уже совсем недалеко. Поначалу он не стал тревожиться – с ним был Брут, а со всеми мерзкими тварями канала младший братишка каким-то непостижимым образом умел ладить. Вернее, это он в детстве считал, что непостижимым. А потом понял, что причиной всему необычность Брута. Впервые это произошло, когда их, ещё мальчишек, не тронули псы Пустых земель. В тот раз они даже не обнюхали их, то скаля страшные зубы, то виляя хвостами, а просто не обратили внимания, прошли своей дорогой. Словно и не заметили, словно они с Брутом были частью их мерзкого богопротивного мира. Хома, конечно, счёл это случайностью, но в другой раз, много позже, псы всё-таки подошли «поздороваться».

– Не бойся, – прошептал Брут, пока громадная тварь, не меньше медведя, обнюхивала Хому.

От страха и от этого нестерпимого запаха даже не псины, а какой-то погибели у Хомы кружилась голова и свело живот, и как только пёс отошёл, Хома не выдержал и обмочился. Он этого даже не понял, зато пёс сразу остановился и повёл мордой в его сторону. Но Брут взял брата за руку, и свирепый огонёк в глазах пса погас. Будто сбитая с толку, тварь заковыляла прочь.

Брут был рождён особенным. Именно поэтому ещё подростками они научились бродить дорожками, закрытыми для живых. Что весьма способствовало избранному ими ремеслу. Но секрет Брута был смертельно опасен. Примерно раз в месяц его кожа становилась белее бумаги, и в такие моменты с ним происходило много всего, что поначалу очень пугало и беспокоило Хому. Потом он и к этому привык. Да только от людей эту тайну требовалось стеречь как зеницу ока, вот и пришлось братьям уйти подальше от добрых людей. И стать фаворитами луны. Вольная жизнь им была по душе. А потом Бруту пришло в голову сконструировать их удивительную лодку, уж точно лучшую и самую мобильную на канале. Идея посетила его в страшном месте, куда псы Пустых земель приходили умирать.

– Они больше тебя не тронут, даже если ты окажешься один, – задумчиво сказал тогда Брут. – Внутри лодки ты будешь в безопасности, запомни это, Хома.

Брут предложил смастерить лодку, обтянув каркас кожей псов Пустых земель. Твёрдая настолько, что не каждая пуля брала; она вдобавок после просушки оказалась непромокаемой и очень лёгкой.

– Красиво, конечно, – с сомнением нахмурился Хома. – Только эту лодочку опрокинет первой же волной.

– Не опрокинет, – возразил Брут. – Их будет две. Соединим прочными шестами, чтоб можно было быстро крепить. Будет устойчиво. В одной лодке мы с тобой, в другой – поклажа, товар да барахло. Главное, чтобы быстро собирались и разбирались: лодочки-то невесомые, по одной легко будет обносить по суше разные препятствия, плотины или если срочно понадобится укрыться… Смекаешь?

Хома удивлённо захлопал глазами. Потом с уважением кивнул. На прикидку идея была блестящей.

– Я такое на одной картинке видел, – вспомнил он. – Катамаран называется.

Брут лишь пожал плечами.

Катамаран действительно получился сверхустойчивый и показал отличный ход. Лучшей лодки для кочевой жизни не придумать. В прибрежной полосе Пустых земель, в невидимых протоках вдоль всей цепи водохранилищ они организовали себе несколько надёжных стоянок, псы и Дикие пока не разграбили ни одной из них, а никому из людей в Пироговском братстве даже в голову не пришло сунуть нос в Пустые земли. Говорят, крайне редко там можно было наткнуться на гидов, но до сих пор им не встретился ни один из этих странных и опасных бродяг. Даже тяжело гружённая, лодка легко выбрасывалась на берег, разбиралась в считаные минуты, и поклажа волоком переносилась по земле. И конечно, никому бы в голову не пришло, что кто-то решится построить лодку из кожи псов, таящейся напасти, тёмной смерти, поджидающей на границе непересекаемых миров. А Хома внутри лодки и вправду оказался защищённым. Даже когда Брута не было рядом. И даже ночью, посреди стоянки, когда он слышал приближающиеся шорохи, ворчливый лай псов, похожий на хохот безумных, голоса и прочие звуки, от которых в жилах стыла кровь.

Со временем Хома привык ко всему этому и перестал обращать внимание. И полюбил их лодку, катамаран, как дом родной. И боготворил Брута, его удивительного младшего братишку.

И вот оказалось, что монах, брат Фёкл, был таким же. И вот оказалось, что из-за этих чужих, совершенно незнакомых людей их счастливой, прекрасно налаженной вольной жизни – «нас всё это не касается!» – приходит конец. Потому что если было на раздольных просторах место, от которого даже Брут старался держаться подальше, то это левый берег канала между Икшинским и Пестовским морем, куда они сейчас держали путь. И всё из-за чёртова монаха – это его посмертная воля гнала Брута в гиблое место, облюбованное призраками и их чёрным хозяином. Ну, может, ещё из-за девчонки…

– Братец, – позвал Хома.

– Осталось уже недолго, – откликнулся тот. Что-то в голосе его надломилось, проклятый яд нехотя, по капле покидал тело брата. А ещё близилась перемена.

«Интересно, а как монах справлялся с этими их приступами? – подумал Хома, вяло загребая веслом. – Как таил секрет от добрых людей? Когда белела, что полотно, кожа, когда говорил разными голосами и рисовал прелестные, точно живые, но очень опасные картинки? Скрывался на несколько дней в своей келье якобы для уединённой молитвы?! Видимо, так, как ещё…»

И всё же когда вдалеке на поверхности воды появилась тень, Хома не особенно встревожился. Говорят, когда-то давно обитало в этих водах гораздо более грозное чудовище. И его даже использовали враги для нападения на Пироговское братство. Прозванное «Тенью», оно умело издавать какие-то не воспринимаемые ухом звуки, которые иссушали сердца людей страхом ещё прежде, чем чудовище появится. Однако хитроумные капитаны вроде бы не без помощи тайного зелья, что противостояло хищным звукам, разбили врагов и отогнали Тень куда-то далеко, в сторону Строгинской поймы. Она и скрылась, а рассказы о славной Клязьминской битве до сих пор можно услышать в трактирах Пирогова. Словом, чудовище ушло. Здесь же, в Пестово, осталась его младшая сестра. Обычно она не трогала проходящие лодки, – в этих водах полно уродливых монстров помельче, чтобы ей охотиться, – в редких случаях довольствовалась сброшенными в воду окровавленными свиными тушами. Катамаран же Озёрных братцев она, как и псы, вообще оставляла без внимания. Поэтому когда тёмное пятно на поверхности воды быстро заскользило в их сторону, Хома был не напуган, а, скорее, удивлён:

– Бр-у-ут, чего это она? Брут?!

Младший братишка сидел за спиной, закатив глаза, весло безвольно билось о воду, готовое вырваться из руки, а его кожа местами начала белеть.

– Брут… Нет! – Хома ухватил брата за плечо и начал трясти. – Не-ет, ещё рано. Сопротивляйся, Брут.

Тот непонимающе посмотрел на него и монотонно произнёс:

– Седьмой капитан…

И глаза его снова стали закатываться.

– Ну, нет же, Брут! – завопил Хома и стал хлестать брата по щекам. – Держись, сопротивляйся, ещё почти неделя, Брут… Целая неделя! Чёрт… – Он оглянулся. Тёмного пятна впереди не было. Возможно, оставила их в покое… Потом он увидел скользящую тень сбоку и гораздо ближе к лодке. И почувствовал, что его кожа стала «гусиной». Раздался плеск, из воды появился чёрный бок. Огромный, изъеденный язвами. И плавно ушёл обратно. Стало тихо.

– Брут, – автоматически прошептал Хома. – Брутик, пожалуйста.

Он взял брата за руку. Холодная, пальцы до половины уже побелели.

– Пожалуйста… Как же так, Брут?

Брат задрожал, клацнув челюстями, белизна стала отступать.

«Это всё из-за яда, – подумал Хома. – Из-за чёртовой книги. И перемена пришла раньше. И он застрял в ней: ни туда, ни сюда. Плохо дело».

Он привык к лунным циклам Брута и мог с точностью до дня-двух предугадать перемену. Однако это отравление словно лишило брата его силы. Стоило признать, что пока Брут болел, пока яд медленно выходил из него, им обоим было безопасней чувствовать себя внутри лодок. Словно Брут стал таким же обычным, как Хома. Потом началось выздоровление, и псы перестали проявлять опасный интерес к их стоянке, по крайней мере, перестали подходить близко. Хома только-только стал успокаиваться, и вот…

– Бру-ут, – шёпотом позвал он, нежно сжимая пальцы брата. – Вернись. У нас проблема, Брут.

Тот вздрогнул ещё раз, лоб совсем белый, и вокруг рта, но на миг его взгляд сделалася осмысленным:

– Седьмой капитан, – слабо повторил он.

– Что «седьмой капитан»? О чём ты, братишка?! По-моему, эта тварь собралась напасть на нас.

– Это… очень важно. Скажешь… ему. Это… опять повторяется. Важно… седьмой…

И глаза Брута снова закатились.

– Н-е-е-т… братик, нет!

Хома боязливо оглянулся. Поверхность озера выглядела совершенно спокойной. Снова тишина, вязкая, нехорошая. У него засосало под ложечкой.

– Уходи. Пожалуйста, уходи, оставь нас в покое, – зябко попросил он. И, словно увещевая, поторопился объяснить: – Мы ведь внутри лодок… Из кожи псов Пустых земель!

Нервно поднял весло и угрожающе потряс им:

– Уходи! – но голос словно сломался.

«Как я жалок!» – с отчаянием подумал Хома.

А потом он её увидел. Огромное чёрное тело двигалось под водой, пересекая их курс. Спазм сжал горло, и какая-то пустота, сводя кишки, качнулась в животе. Хома ни за что бы не подумал, что она настолько длинная, и немигающим взглядом провожал громадный овал черноты, пока тот бесшумно уплывал прочь.

«Ходит кругами, – мелькнула мысль. – Присматривается, выбирает, прежде чем напасть. И сжимает радиус».

Возможно, она так же, как и старшая сестра, издавала какие-то неуловимые ухом звуки, но теперь эта подлая, предательская тишина ожидания сделалась непереносимой. Хома физически почувствовал невозможность терпеть и с какой-то губительной алчностью посмотрел на воду, словно оказаться за бортом сейчас было бы спасением…

И вдруг принялся бешено грести, работать веслом.

«К берегу, к берегу! – думал он. – Может, успеем».

Плеск раздался с другой стороны. Ледяные пальцы больно сжали сердце Хомы. Темно озираясь, он поглядел на источник звука. И всё у него внутри будто ухнуло вниз. Он увидел, что происходило на берегу. Вероятно, из-за палящего солнца или же от страха у него помутился рассудок. Но в переливчатом мареве воздуха вдруг проступили очертания мрачного утёса, которого там никогда не было. Тоскливого, бесприютного. Фигура, стоящая на утёсе, казалась исполином. Плащ чёрного ветра развевался за спиной, закрывая солнце. Стало очень быстро темнеть.

– Князь-призрак, – отчётливо произнёс Брут. И тяжело вздохнул, словно смертельно устал. Хома обернулся: голова брата была запрокинута, а глаза незрячи.

– Брутик, – ласково позвал Хома. Он уже видел боковым зрением, что происходило с другой стороны лодки: она действительно ходила кругами и теперь была готова напасть. Но на берегу…

Мрачный призрак, князь их, грешных, неприкаянных, стоял на одиноком утёсе в окружении воинства мертвецов.

«Вот и всё, – подумал Хома. – Мы в западне! В мышеловке».

А затем он… вдруг любяще улыбнулся, положил своё весло на колени и обнял Брута. Тот никак на это не прореагировал. А Хома почувствовал, как холодный взгляд князя-призрака притянул его. Будто щупальцами пробежал по всему, что было в нём живым, стремясь поскорее выстудить это тепло. Но Хома лишь крепче обнял брата:

– Вот и пришла наша погибель, Брутушка, – сам того не сознавая, произнёс он. – Ничего, ничего, братик…

Свинцовая вода за бортом будто вскипела, выдавливая из себя нечто непереносимо ужасное. Хома увидел два перепончато-водянистых глаза и как из центра этого бурлящего котла стала подниматься она – Тварь, младшая сестра Тени, чудовищная королева этих вод.

– Ничего-ничего…

Она вставала долго, поднимаясь прямо над лодкой; основание щёк и подбрюшье у неё оказались до непристойности бледно-серыми, а ещё этот запах…

Она застыла. В её глазах не было даже кровожадного интереса – просто немигающий функциональный взгляд змеи; чуть склонила морду, прицеливаясь для завершающего броска.

– Ничего, братик…

Хома вдруг подумал, что чего-то по-настоящему важного так и не сказал брату, и больше всего он хотел бы сейчас произнести вслух, – и чтоб Брут это услышал, – как он его любит. Но брат казался совсем безжизненным, и так было всегда, пока перемена не заканчивалась. И Хома обнял его из последних сил и приготовился умирать.

Взгляд князя-призрака отпустил его. И переместился на водную тварь. Та зашипела и дёрнулась – длинная шея покачивалась над лодкой. Хома обрадовался этим нескольким подаренным мгновениям жизни и даже успел устыдиться своего малодушия – ведь совсем недавно он сам готов был прыгнуть от ужаса за борт.

Он не понял, что произошло. Только увидел прорезанную бороздку в основании шеи чудовища. И ещё одну. И фонтанчик брызг где-то за лодкой. Потом, как будто в замедленном времени, Хома распознал, что слышит звуки выстрелов. Одна из пуль отрикошетила в воду, другая, видимо, застряла в шкуре чудовища. И хотя пули не причинили ей видимого вреда, тварь неожиданно высоко заревела, откидываясь назад, плюхнулась на спину и, вызвав большую волну, медленно ушла под воду.

Лодка качнулась. Хома увидел, что вместо лап у чудовища длинные ласты, все в роговых наростах, и как оно, шевеля ими, медленно прошло под дном катамарана. Хома услышал собственный нервный смешок и горячо прошептал Бруту:

– Похоже, рано помирать нам, братишка…

Большая парусная лодка находилась очень далеко. Не в Пестовском море. Она двигалась по каналу. Хома никогда не представлял, что кто-то может попасть со столь приличного расстояния в цель, даже такую крупную. А потом осознал, что вокруг вовсе не стемнело, а ярко светит солнце. И нет никакого причудившегося ему одинокого утёса скорби. И сурового призрака в развевающемся плаще и в окружении мрачной свиты. Но большая парусная лодка двигалась к берегу. Ровно в то место, куда вздумал направиться Брут.

«Нам теперь, наверное, поздно сворачивать с этой дорожки», – подумал Хома. Сощурив глаза, он пытался разглядеть, вправду ли видит на берегу какое-то движение. Затем обернулся к брату:

– Ну что, в Рождественно? – спросил он, не особо рассчитывая на ответ. Поза Брута не изменилась.

– Рождественно, – пробубнил Хома. – Ну, что ж, по крайней мере, смогу поблагодарить нашего спасителя.

Глава 7 В Рождественно

1

«Здесь нет живых, – подумал Фёдор. – Мы не найдём здесь ничего, кроме призраков».

Водная тварь вроде бы оставила в покое эту далёкую странную лодочку о двух корпусах, и теперь Фёдор мог внимательней рассмотреть берег.

– Аква, нам обязательно заходить сюда? – спросил он, убирая оружие. – Ведь времени совсем в обрез.

Девочка кивнула. Было видно, что ей тоже не по себе – ещё недавно раскрасневшиеся от слёз щёки впали, румянец покинул их.

– Я же говорила, мне брат Фёкл велел плыть сюда, если… – Голос дрогнул, попыталась это скрыть. – Если будет совсем плохо. Если его не станет.

Фёдор помолчал. Затем направил лодку к берегу. Выходило, что брат Фёкл метался между своей верой и реальностью, которая не умещалась в догму. А может, между тем, во что эта вера выродилась, и милосердием, желанием спасти девочку. Она успела ему многое рассказать о своём наставнике. Насколько же на самом деле были плохи дела, если, в случае своей смерти, старик мог доверить Акву только призракам.

– Мы уязвимы в тех местах, где были когда-то очень счастливы, – вдруг сказала девочка. – Брат Фёкл мне не верил, а я так поняла из «Деяний Озёрных Святых». Потому что так случилось с моим отцом.

«О чём это она?» – Фёдор даже не успел удивиться. Она ещё всё твердила о «каком-то месте», связывающем их с Евой, – именно там Лабиринт постарается забрать её, как только лодка Петропавла покинет Пирогово, но… В лежащих впереди мрачных землях у Фёдора с Евой не было никаких счастливых мест. Равно как и каких-либо других. На перепутьях этих дорог они никогда не встречались прежде. Только он не успел задать свои вопросы, потому что на берегу всё стало меняться. Внезапно почернели тучи, вспарывая небо набухающими спиралями, и стало темно, как перед грозой. Однако вместо привычной в таких случаях духоты в лицо повеяло пронизывающим холодом. И тоскливая тяжесть легла на сердце. Аква печально вздохнула; тьма обступила лодку плотной завесой, хотя за её пределами угадывался яркий летний день.

«Вот и хозяева, – подумал Фёдор, глядя, как в плотном мраке на берегу зажигаются изливающие сумрак точки глаз, как пустые взгляды медленно фокусируются на их лодке и начинают гореть стынущей ненавистью. – И, похоже, они нам совсем не рады».

«Уходите отсюда, пока не поздно. Прочь!» – услышал он внутри себя непререкаемой тяжести повеление, и рука, словно непроизвольно, легла на румпель, отворачивая лодку от берега. И сразу же он почувствовал, как в руку возвращается сила и вокруг становится чуть светлее, а тоска постепенно отпускает сердце.

«Нечего здесь делать, в этой темноте, страхе и ненависти», – с облегчением подумал Фёдор. Но в следующий миг до его ушей долетел слабый дрогнувший голосок девочки:

– Нет, пожалуйста, нам туда…

– Аква… – хрипло позвал Фёдор.

– Надо…

Он помедлил долю секунды и увидел, как вслед за глазами начинают угадываться сумрачные силуэты, огромная толпа, скрытая тьмой.

– Аква, – нагнулся к девочке, говорил почти шёпотом. – Ты понимаешь, кто они?

Та прижалась к нему, придвинулась вплотную и, сама не замечая, пропихнула ладошку в его руку. Ладошка показалась Фёдору ледяной. Но девочка кивнула, и голос, совсем недавно блёклый и обессиленный, будто его выжали, немного окреп:

– Помнишь, я ведь сказала, что иногда помогают мёртвые, – произнесла она.

«Не похоже, что здесь кто-то собирается нам помочь, – мелькнула мысль. – Дочь капитана Льва такая же своенравная и бесстрашная, как её отец… Но хорошо, будь пока по-твоему».

Фёдор вернул лодку на прежний курс. И эта леденящая ненависть на берегу сразу же снова сгустилась.

«Тебе ещё предстоит научиться отваге, Аква, – думал он. – И научиться отличать её от безрассудства, как научился капитан Лев. Но если ты считаешь, что нас ждут здесь некоторые ответы, хотя бы небольшая их часть, то я готов рискнуть».

«Кто вы такие?» – снова мрачной тяжестью дохнуло с берега.

– Просто путники. Идём с миром, – отозвался Фёдор. – И нам нужна помощь мёртвых.

Если понятие «гробовая тишина» действительно существует, то в следующий миг повисла именно она. Уши словно потеряли умение слышать. Лишь струйки ледяного ветерка, как щупальца, прошлись по ним и по лицу Фёдора. Он уже хотел было назвать себя и девочку, когда неожиданно, будто говорящий находился совсем рядом, скрипучий голос произнёс:

– Смотрю, тебе не занимать наглости, молодой гид.

Фёдор ждал. Щупальца ледяного дыхания отпрянули. Во тьме на берегу проявились очертания закутанной в плащ фигуры. Фонарик в бледной, как у утопленника, руке загорелся болотным огоньком, зловещая тень легла на высохшее лицо:

– А я смотрю, тебе известно обо мне, – сказал Фёдор.

– Мне много чего известно, – отозвался голос, причём так, словно между словами были пустоты, и из них веяло могильным холодом. – О тебе – что ты связал несвязываемое. Ещё больше всё запутав.

Фёдор ждал. Молчание в этом месте могло быть лучше любых слов. Наконец, стоящий на берегу подул на фонарик. И болотный огонёк угас, тьма же вокруг, напротив, начала рассеиваться. Постепенно стали проявляться… Фёдор почувствовал, как у него слегка пересохло в горле. Оказывается, закутанная в плащ фигура была окружена воинством огромных псов. Это их глаза горели в темноте. Сейчас свирепая ненависть гасла, уступая место маслянистому блеску. Но всё равно что-то жуткое, неправильное оставалось в их облике и в том, как они стояли – не взятые на привязь псы выстроились ровными колоннами, как верные солдаты.

Стоящий на берегу расхохотался и скинул за спину свой плащ. Один из псов тут же подхватил его. У Фёдора дёрнулась щека. В мёртвой морде пса проступило что-то невозможное, и… Фёдор как-то сонно усмехнулся, тряхнул головой. «Они не совсем мёртвые? Не живые. Но и… – В горле запершило ещё больше. Вопрос, конечно, звучал нелепо, и он тут же его поправил. – Они не совсем псы?»

Тот, кто скинул плащ, расхохотался ещё громче. Сделалось светлее, появилась возможность разглядеть его получше.

«Почему на нём этот ненормальный потрёпанный и как будто бутафорский китель? Генеральский, с аксельбантами. Галунами и шевронами? Зачем этот парик и треуголка, словно здесь ставят какой-то жутковатый любительский спектакль о временах наполеоновских войн с псами вместо гренадёров?»

Эти вопросы тоже, конечно же, были нелепыми. Потрёпанный генеральский китель оказался накинутым на тщедушное высохшее тело старика. Очень узнаваемого, только никогда прежде… Взгляд у старика был сильным и проницательным и словно до пронзительности живым. И Фёдор вдруг всё начал понимать.

«Ну, конечно! – подумал он. – Здесь, в Рождественно, находилось поместье. – Фёдор понял, кто стоит перед ним. – Здесь была их фамильная усадьба. Сюда, в свой дом, он и вернулся».

2

Несколькими часами ранее, когда Фёдор беседовал с Аквой у заградительных ворот, Ева пробудилась от ночного кошмара. Лодка стояла в тишине у Пироговского причала, лишь лёгкий ветерок и плеск волны. Девушка сделала глубокий вдох. Это надвигающееся с разных сторон удушье, от которого трясло тело и сдавливало грудь, ей просто приснилось. Как и… что? На востоке занимался рассвет, светлело небо, разрезанное яркими полосками, но с противоположной стороны, где, как поняла Ева, Пирогово переходило в Клязьминское море, ещё стояла густая тьма.

«Москва в той стороне, – подумала девушка. – Нам туда».

С вечера Петропавел объявил, что не стоит больше испытывать терпение хозяев. Взгляды окружающих действительно становились всё более мрачными, и появились монахи. Петропавел вышел встречать их без оружия. Монахи потребовали, чтоб они убирались немедленно. Но старый гид возразил, что договор был не таким и очень хорошо оплаченным, и прежде надо убедиться в безопасности озёр для судоходства.

– Тебе самое время подумать о собственной безопасности, – заявил тот, кто говорил от монахов. – Мы больше не можем её гарантировать.

Потом, словно смягчаясь, добавил:

– Блуждающий водоворот отвернул, путь свободен.

Присутствующие при споре капитаны не рискнули перечить монахам, хотя до этого увлечённо расспрашивали гидов об их путешествии.

– Я должен убедиться сам, – сказал Петропавел. – Если вода спокойна, то на восходе мы уйдём.

– Дело твоё, – нехорошо усмехнулся тот, кто говорил от монахов. – Скажу лишь, что, как заметил, Пироговское братство надело жёлтые повязки, дабы усмирить праведный гнев. И на завтрашней утрене мы ещё раз помолимся в Храме Лабиринта, чтоб лодка гидов ушла без проблем. А там уж не обессудь. Не всё в руках Возлюбленных, но всё в руках Господа.

На этом монахи удалились.

– Каков негодяй, – в сердцах обронил Петропавел. – Вздумал шантажировать.

Капитаны то ли понуро, то ли пристыженно молчали и, также не сказав больше ни слова, разошлись. Лишь один из них незаметно сунул в руки Петропавла фрагмент карты. Как позже выяснилось, там крестиком была обозначена безопасная заводь, чтоб переждать, если появится блуждающий водоворот. Но эта заводь осталась позади и в стороне, а Петропавел не хотел возвращаться.

– Выставить на ночь вооружённую охрану, – распорядился он. – По периметру. На восходе снимаемся с якоря.

Возможно, это возникшее напряжение и было причиной её ночного кошмара, думала Ева, бесшумно покинув лодку, дабы немного пройтись, прояснить голову. Её не пугали таящиеся в темноте головорезы или вооружённые религиозные фанатики, готовые напасть. Она знала, что это не так, и охрана, в общем-то, не нужна. Дело было в чём-то другом.

Что она видела? Просто дурной сон. Или… не совсем так? Ева вышла к воде. Свежий ветерок обдувал лицо. Теперь и западная часть неба начала светлеть. Она шла по искусственно насыпанной дамбе, и вдруг это удушье из сна вернулось. Девушка остановилась. Почему-то с тоской подумала об этой безопасной заводи, стыдливо отмеченной крестиком. Что-то было не так. Сон. Ночной кошмар, она видела что-то очень плохое.

Она повернула обратно. Дышать сразу же стало легче. Ева остановилась, нахмурилась. Она видела что-то очень плохое – страшное место, в котором никогда не была прежде, да только…

– Там были каменные фигуры, поддерживающие на плечах что-то очень тяжёлое, – хрипло произнесла Ева. – И…

Да, мрачные фигуры в полутьме, и что-то приближалось, неумолимо надвигалось со всех сторон, сдавливало, отчего так трудно было дышать. Сама того не замечая, Ева снова обернулась, глядя на тёмную водную даль, уходящую в сторону Москвы. Это был лишь плохой сон, а сейчас небо светлело, и тени ночного кошмара развеивались. Так что же она пытается там рассмотреть? Восход уже близок, и на восходе им уходить. Её уже звали, пора возвращаться. Сейчас она так и поступит.

Ева двинулась к лодке. И это смутное ощущение чего-то важного, упущенного из виду, стало проходить. Дыхание действительно наладилось, неприятное воспоминание о сне покидало сердце. Каменные фигуры, подумаешь?! Правда, что-то с ними было не так, но… «Там было ещё множество лучей. Каких-то тёмных лучей, которые сходились в одной точке, где фигуры…»

Ева словно наткнулась на невидимый барьер. Она вспомнила. Сон был совершенно ненормальным. Это были не лучи, не совсем, тёмная вода в каждом из них, по ней ползло, приближалось… И ощущение, что надо бежать, но не было выхода.

«Я видела во сне лабиринт», – подумала Ева. И дёрнула головой. При чём тут лабиринт? Всплыло какое-то дурацкое слово. Словечко из школьного курса. «Я видела лабиринт. Только… необычный. Он был живым. Хищным и живым. И очень не хотел, чтобы я догадалась о нём».

Ева поморщилась. Конечно, просто ночной кошмар. Но… Что-то вновь заставило её обернуться. А потом холодная рука шевельнулась и легла на сердце девушки.

«Дело ведь не в дурном сне?»

Там. Взгляд Евы застыл. Теперь это ощущение игнорировать стало очень сложно. Там, где сейчас светлело небо и где она должна была что-то разглядеть. «Туда нельзя, – внезапно подумала Ева. – Это там, впереди, по пути к Москве. Там что-то очень плохое. Я его пока не вижу, но оно там – это место. И нам нельзя туда плыть».

3

Что-то поменялось в мёртвом лице, как будто сменили маску, и оно, как и глаза, казалось живым. Ушла ненависть, старик испытующе посмотрел на Фёдора и улыбнулся:

– Что ж, молодой гид, всё возможно… Только китель-то не генеральский. – Глаза весело блеснули. – Выше бери: фельдмаршал-генералиссимус! А как мои чудо-богатыри?!

По колоннам псов, что до сих пор не проронили ни звука, прошлась волна одобрительного гула. Фёдор всё еще напряжённо молчал.

– А насчёт Бонапартэ… Толковый был хлопец, задиристый. Высоко молодым орлом летал. – Он задорно подмигнул. – Да пообломал бы я ему крылья, – рассмеялся. – А может, и нет! Жаль, что при жизни так и не встретились в сражении.

Ещё несколько секунд на губах старика играла мечтательная улыбка. Затем он сказал:

– Да, ты прав, молодой гид. Здесь, в Рождественно, было поместье Суворовых. Здесь оно пребудет. Ну, с чем пожаловали? Почему пришли не общей дорогой? И с чего это устроили на берегу такой шум-гам-пальбу?

Фёдор постарался было объяснить, что пришлось отогнать водную тварь, а насчёт не общей дороги ему невдомёк, но старик перебил его:

– Да знаем мы всё! Не трать слов попусту. Лабиринт, значит?.. Давно такого не было, посчитай, со времён капитана Льва. О его дочери нам тоже хорошо известно. – Старик неожиданно ласково посмотрел на девочку. – Зря столько тянула, Аква.

Та лишь коротко всхлипнула и крепче прижалась к Фёдору. Старик насупился и с наигранным укором пояснил:

– Твой наставник был мне большим другом. – И тут же весело добавил: – При его жизни! На девятый день мелькнул тут. О тебе хотел справиться, да не успел, задержаться не смог. Ничего, после сороковин побеседуем. – Улыбнулся Акве: – От тебя он таил кое-какие секреты, приходилось, но лишь потому, что берёг, – прыснул. – Ведь с точки зрения монахов, мы вообще не существуем. А, чудо-богатыри?!

И псы вновь отозвались дружным, насмешливо-одобрительным гулом. Лицо его вдруг сделалось серьёзным:

– А вот с чего это нашей мамзель Несси напасть вздумалось – отдельный вопрос. Вообще-то, она у нас смирная девочка. Я-то её урезонивал, чтоб оставила тех бедолаг в покое, так брыкалась, голубушка… – посмотрел на странную лодочку о двух корпусах; катамаран уже вошёл в канал. – Тех сюда тоже посмертная воля гонит. Второго не чувствую, похоже – такой же необычный, как брат Фёкл был. Оно, может, нам в помощь. Шибко ты всё спутал, молодой гид, и как оно теперь вывезет… Ладно, никогда Суворов не избегал баталий, понял?!

И опять Фёдор не успел ничего сказать, как Суворов уже весело прыснул и с укором поинтересовался:

– Чего стоишь как истукан? Проходите. Добро пожаловать в Рождественно! В дом не зову, не место там живым, среди моих побед, потех и разочарований; да здесь, на солнышке вам самое место. Помогу, чем смогу. Немногим. Увы, немногое нам теперь по силам. И простите вы старика, что этого холоду да тени нагнал. Приходится иногда устраивать представления, а то беспокоят тут всякие.

4

– Пространство здесь, у Озёр, издревле было со странностями, – продолжал рассказывать хозяин. – С хитринкой, путанным, но с тайным смыслом. Первые капитаны, о ком ты спросил, знали это и нашли подходящее слово – лабиринт. Хотя со всем известными лабиринтами тут даже ничего общего.

Фёдор улыбнулся. Когда он спросил хозяина, как его называть, тот ответил, что, мол, как только что назвал: «хозяин»! А потом вдруг что-то мелькнуло в его насмешливом взгляде, что-то похожее на смущённую детскую просьбу: «Хотя… – Он помялся. – Ты ведь знаешь. При жизни Александром величали. Васильевичем по батюшке. Ты уж прости старика, но как же хочется иногда от живого ещё раз «Александр Васильевич» услышать. Так что не обессудь, милый, если не затруднит».

– Так что пространство здесь всегда было таким, – покивал хозяин. – Но то, что поселилось там, оно ещё древнее. То ли живёт в лабиринтах, то ли само их создаёт, не знаю. Там нет ни вчера, ни завтра, и это тоже лабиринт. Поэтому первые капитаны, оставившие книгу «Деяния Озёрных Святых», умели предвидеть.

– Вы были знакомы? – спросил Фёдор.

Старик улыбнулся:

– Не со всеми. С первыми двумя – да! С Борисом и Глебом. Славные были храбрецы. Особенно Глеб, по прозвищу Бык. Видел бы ты эту мощную бычью голову, ростру на носу его боевого корабля. Почему-то именно эти двое, Борис и Глеб, больше всего интересовали брата Фёкла. Но путались люди и в поступках, и в мыслях, и жизни свои путали, вот и пришлось капитанам оставить Книгу. Нарекли-то её «Деяниями» уже потом, хотя для меня от гибели первых капитанов до сейчас всего миг пролетел. Их девять было, капитанов.

– Как и священных чисел в Книге, – эхом откликнулась Аква. Это были её первые слова, произнесённые на берегу. – Четыре, Два и Три – сакральные числа «Деяний». В сумме даёт девять. И печатей столько же.

– Верно, – согласился Суворов, ласково кивнул девочке и неожиданно продекламировал: – «Девять печатей будут сорваны, когда армии Разделённых придут с севера: Четыре пса возвестят конец с восходом, Две смерти и Три вечерних зари, которые переживут немногие…» Мы провели с твоим наставником немало времени, Аква.

– Это из заключительной части, почти самые последние слова Книги, – пробубнила девочка, напряжение постепенно отпускало её. – Пророчество о конце Пироговского братства. А… вы их видели… Разделённых?

Хозяин неопределённо пожал плечами:

– Трудно сказать. Не все слова капитанов были прямыми. А видел я много чего.

– Вот и брат Фёкл так считал. Он в числах тайный смысл искал. А я видела одного. В детстве. Страшное и одновременно жалкое создание.

Здесь, на солнечной лужайке, были раскинуты походные шатры. А усадьба располагалась в глубине тенистого парка, за прудом с печальными лилиями, и оттуда действительно веяло холодом. Если смотреть не прямо, а как бы перефирийным зрением, можно было заметить, что и сам дом тоже, словно призрак, выплывает из стылой тьмы. Фёдор смущённо отвёл взгляд, перехваченный хозяином; тот кивнул, и на какой-то миг в глубине его глаз поплыли тёмные огоньки:

– Поэтому моё гостеприимство имеет известные пределы, – с вежливой улыбкой пояснил он; посмотрел на девочку, и прохладца покинула его голос, когда старик повторил: – Трудно сказать, что ты видела… Там много всего, в тумане и Пустоземье. Не знаю. По Книге выходило, что громада Разделённых грянет с севера, из-за Тёмных шлюзов. Брат Фёкл меня много расспрашивал о тех землях, – махнул рукой. – Мои чудо-богатыри далеко где гуляют. Это они здесь сбросили шкуры, а там им дикими псами бегать вольнее.

Фёдор ещё раз перевёл взгляд на берег, он понимал, о чём слова хозяина. Многие псы уже давно явили человеческий облик, хотя метаморфозы ещё случались. Аква наблюдала за этим в ужасе, но из вежливости старалась не выказывать страха. Лишь опять просунула свою ледяную ладошку ему в руку. Весь берег действительно, как военный лагерь, был усыпан рослыми гренадёрами, суворовскими чудо-богатырями в массивных медвежьих и волчьих шапках. Фёдор вдруг подумал: «А не они, в самом деле, являются псами Пустых земель?» И тут же услышал где-то в глубине себя жёсткое и хлёсткое: «Нет!»

Суворов с мягкой улыбкой смотрел на него. Рта не раскрывал: «Нет, не они. Но наши дела тебя не касаются. Скажу только, что моих парней, моих псов-обротней, те боятся как огня».

С берега донёсся какой-то шум. Солдаты, чудо-богатыри, помогали причалить катамарану.

– Ну вот, ещё гости пожаловали, – в сердцах обронил хозяин. – Нет мне покоя.

Теперь Фёдор смог получше разглядеть незадачливых гребцов, которых совсем недавно спас от разъярённого чудовища мамзель Несси. Один что-то прижимал к груди и, казалось, со страху с трудом перебирал ногами. Видимо, забавы ради некоторые из чудо-богатырей то «сбрасывали шкуры», то снова «надевали».

– А ну прекратить! – развеселился Суворов. – Где ваши манеры?!

Аква, наконец, улыбнулась. Однако всё более пристально разглядывала предмет, что вновь прибывший держал у груди. А второй, скорее всего, вообще плохо понимал, что происходит. Солдаты поддерживали его за руки, голова безвольно покачивалась в такт шагам. И что-то чудовищно неестественное было в его облике. Но Фёдор уже понял, в чём дело – в коже второго гребца – она была белее снега.

«Ну вот, я и опять это увидел, – подумал Фёдор. – Белый мутант».

«Да, – всё так же, не раскрывая рта, отозвался Суворов, лишь прежняя улыбка играла на его губах. – Сейчас как раз перемена. Белый мутант – и тайна старого монаха у него. Смотри, не напугай девочку».

5

Учёные Дубны и некоторые высокопоставленные чины Дмитровской водной полиции знали о существовании этого феномена «белых мутантов». И держали от обывателя купеческой республики в строжайшей тайне. С таким же белым мутантом пришлось столкнуться Трофиму при зачистке Вербилок. Это был мальчик, которому один из его ликвидаторов сохранил жизнь. Все они были пересчитаны Дмитровской водной полицией, потому что лучших информаторов для сыскных ищеек было поискать. Не чаще раза в месяц у них белела кожа, становилась даже не бледной, а словно чистый лист бумаги. И вот тогда с ними начинались чудеса. Как только метаморфоза, перемена, завершалась, они словно впадали в транс, который мог продолжаться не один день. В подобном состоянии они умели много чего, но Дмитровскую водную полицию больше всего интересовал один их специфический талант: белые мутанты могли, словно по запросу, когда лезешь в архив, воспроизвести любой день своей жизни. Всё, что видели, слышали, чувствовали, голосами своими или чужими, звуками хоть дикой природы, хоть, к примеру, звуком выстрелов, что не отличишь от подлинных. Но самыми занятными для полиции оказались их «рисунки». И хоть в обычном состоянии многие из них могли с трудом провести просто ровную прямую линию, – не все, но многие из них считались на канале слабоумными, – как только белела кожа, их рисунки отличал не просто пугающий натурализм. С фотографической точностью, – и по-прежнему любой из дней, хоть прожитый ими в младенчестве, – они фиксировали то, что было скрыто от обычного взора. Мельчайшие детали, блики, тени, нюансы и отражения в зеркалах. Дмитровская полиция быстро сообразила, какой тут открывается Клондайк, и засекретила существование белых мутантов. Под предлогом заботы о и без того расшатанной психике законопослушных граждан. Трофим принял в этом непосредственное участие. Он умел обставлять подобные делишки, за что его высоко ценил глава полиции.

Если бы Трофим проявил чуть-чуть любопытства, он узнал бы о белых мутантах гораздо более интересные вещи, чем их способности, пригодные для сыскного дела. Но, как говорится, меньший видит в большем то, на что он способен. В кресле замначальника Дмитровской водной полиции Трофима не интересовали избыточные тайны мира. А в том месте, где он находился сейчас, его вообще ничего не интересовало, кроме своевременного питья, тёплой еды и смены постельного белья, так как сейчас бедняга Трофим не всегда успевал справить нужду в специально отведённых для этого местах.

6

– Кто они? – вдруг вскинулась Аква, пристально разглядывая предмет, который новый гость прижимал к груди.

– Просто воришки, – отозвался Суворов. – Зовут себя фаворитами луны. Довольно безобидны. Давно за ними наблюдаю.

– Но ведь это…

– Да, ты права, – ровно произнёс хозяин. – Это та самая Книга.

– Которая была у брата Фёкла, – каким-то низким и страшным голосом произнесла Аква.

А дальше произошло то, чего никто не ожидал. Аква зашипела, как взбесившаяся кошка, и, совершив невероятно длинный прыжок, с визгом вцепилась в смертельно перепуганного человека. Тот даже не успел закрыться толстенным фолиантом.

«О, чёрт! Надо было у неё его забрать». – Фёдор изумлённо смотрел на нож с длинным клинком в руке девочки, который она прижала к горлу гостя, явившегося с Книгой. Казалось, тот сейчас просто рухнет в обморок от ужаса. Клинок застыл в опасной близости от его сонной артерии.

– Откуда это у тебя?! – закричала Аква. – Где взял? У кого украл?!

– Так… э-э… х-х… хэ-э…

– Не хрипи – говори! А?! Отвечай!

– Нет, Аква, он ни при чём! – Голос насмешливый и властный. Правда, даже Фёдор не успел заметить, как хозяин оказался рядом с девочкой, возможно, лишь мелькнула чёрная молния, и стало чуть холодней. – Они не убивали его. Отпусти! Не они причина смерти брата Фёкла.

Суворов перевёл взгляд на гостя:

– Ведь так?!

В ответ монотонное бормотание, какая-то околесица:

– Ох, Брутушка, зачем мы сюда?.. Сами… Довела, проклятущая… Вот и погибель наша… Ох, зачем, Брутушка?..

– Ведь так? – настойчиво потребовал Суворов. – Вы не убивали его?! Монаха, которого обокрали?

– Брутушка… сами сюда… – казалось, этот человек обезумел. – Зачем, Брутушка…

– Я задал вопрос. – Суворов провёл рукой у него перед глазами, и в них стала возвращаться осмысленность. – Его отравили, верно? Убери нож, Аква.

Хома не хотел сюда плыть. У Хомы от страха тряслись поджилки. Но эта ненормальная маленькая фурия с ножом стала последней каплей. А потом какой-то холод сбоку, мгновенная печаль, почти непереносимая, и сразу же стало легче.

«Я задал вопрос, – дошло до него, как будто поднялось из ледяного колодца. – Его отравили, верно?

(монаха, которого вы обокрали)

Убери нож, Аква».

Глаза у Хомы округлились, и он затряс головой.

– Аква, нож. – Ещё один укол холода, девочка смотрит волчонком. И голос – властный, насмешливый и глубоко печальный одновременно. – Убери. Они видели последние минуты брата Фёкла, Аква. И они смогут нам рассказать.

Хома всё тряс головой, ошалело, как сломанная кукла, вращая глазами: «А-а, вот, в чём дело… Речь о монахе?! Ясен пень – отравили. Да, рассказать сможем. Похоже, старикан единственный здесь говорит дело. Он… он сказал “Аква”?»

Хома уставился на девочку.

– Аква? – еле слышно прохрипел он. Слишком много переживаний, его бедный ум всё ещё балансировал на грани обрыва. – Это ты?! Дочь капитана Льва?

* * *

– Ты… чего это? – Девочка так и не отвела руку от его горла. Хома с опаской покосился на нож.

– Ты Аква? – Он сглотнул и попросил: – Убери это, пожалуйста. Не пугай больше… Если ты Аква, то мы здесь из-за тебя. Он… Он нашёл тайный код. Монах, брат Фёкл… Твоего отца можно спасти.

– Ты… это…

– Я не всё понял. Брут, конечно, знает больше, но он пока… Надо подождать, пока он… Там какой-то другой смысл, в проклятущей Книге. Он сказал, что всё меняется. Там что-то плохое… страшное. Но капитана Льва можно спасти.

Глава 8 Брат Дамиан

1

Ветер дул над поверхностью озёр. Свежий норд-ост, попутный для непрошеных гостей. Человек в монашеском облачении, капюшон подбит алым, стоял на храмовом балконе, обращённом к западу, и смотрел, как отшвартовывается лодка гидов. Они выполнили своё обещание уйти на восходе солнца, использовали трубы дальнего видения, чтобы убедиться в безопасности воды. Хотя капитаны-разведчики сообщили вчера, что у Хлебниковского затона образуется ещё один водоворот – медленный. Это когда закипает огромная поверхность воды, иногда размером во всё русло, в отличие от быстрых водоворотов не больше десятка-двух метров в диаметре. Опытные капитаны знают, как пройти между ними, или же, если их плотность следования одного за другим не позволяет проскочить, сразу принимают решение переждать где-нибудь в защищённой бухте. Быстрые водовороты не так опасны, часто даже угодившие в них лодки «выплёвываются» к периферии. Но у попавших в медленный водоворот нет шансов. Правда, они недолговечны. И от них можно уйти. При попутном ветре, да ещё добавить работу вёслам – наверняка. На вёслах, но в абсолютный штиль – тоже шансы велики. Дело в том, что для лодки гидов Хлебниковский затон по дороге, и если блуждающий водоворот всё-таки зародится, им придётся поворачивать обратно. И тогда ветер, очень свежий норд-ост, станет для них встречным.

«Это уже не мои проблемы, – подумал брат Дамиан, наблюдая, как над лодкой гидов распускается парус. – У них есть трубы, и если водоворот пойдёт, они обнаружат это издалека. И парус у них толковый. Позволяет закладывать острые галсы к ветру. В Пирогово вернуться, конечно, не успеют, но там по берегам есть тихие заводи, чтоб укрыться и переждать смертоносную волну».

Брату Дамиану уже доложили о более чем предосудительном сочувствии некоторых капитанов к лодке гидов и что кое-кто даже умудрился передать их древнему Петропавлу, – надо же, сам явился за… товаром, – Пироговскую карту. Это ещё, конечно, не отступничество, но за разбазаривание наших карт, наших знаний провинившегося ждёт суровое наказание.

– Всё держится на страхе, Калибан, – пробормотал брат Дамиан, окуная руки в серебряную чашу с водой для утреннего омовения, что поднёс немногословный прислужник.

– Как вам угодно, Светоч, – согласился тот.

Светоч Озёрной обители, как его называли братья, усмехнулся – эта хитрая каналья всегда был себе на уме, хоть и предан как собака, что нравилось и вполне устраивало. Просто преданные как собаки тоже важны, но не так полезны в наши суровые времена. А здесь, если грамотно регулировать длину поводка, то в этих зазорах можно чётко улавливать ветер настроений, который говорит больше любых подобострастных слов.

– А у тебя свои-то мнения есть, Калибан? – весело поинтересовался брат Дамиан.

– Только те, что вы вложили мне в голову, – учтиво заверил хромой прислужник.

– Как и имя, что я дал тебе когда-то. – Брат Дамиан усмехнулся, однако ласково глядя на собеседника.

– Лучшее из возможных.

Вежливо, вежливо, а взгляд непроницаем. Хромота у него с детства. И с детства Калибан при нём. Пожалел Светоч Озёрной обители мальчонку, невзирая на пугающую внешность, и оставил при себе. И не ошибся. Лучшего порученца и надёжного слуги, почти партнёра, оказалось не сыскать; лицемерен настолько, что, к примеру, и сам уже позабыл про свою искусственную хромоту, свыкся, даже в отсутствие посторонних порой прихрамывает на левую ногу. Никто из капитанов, в отличие от монахов, не воспринимает Калибана, ручного зверька брата Дамиана чудовищного образа, всерьёз, а он умён и опасен. Позволить ему поднести руку к вашему горлу – большая ошибка. Хитёр и коварен – да, но это лучший индикатор реального положения Светоча в этой банке с пауками. К тому же заставляет держать себя в форме.

– Ты просил сегодня отпустить тебя? – вспомнил брат Дамиан.

– Если вам угодно.

– Угодно. У тебя полдня. – Глава ордена монахов кивнул.

Калибан пристально посмотрел на него, в этом непроницаемом взгляде плескалось что-то тёмное:

– Лунный месяц подходит к концу. Мой долг напомнить вам…

«Об эликсире», – подумал брат Дамиан, прерывая слугу жестом руки.

– Я не настолько стар, Калибан, чтобы забывать о благе, – смиренно откликнулся он.

Слуга ждал молча.

– Ступай, – сказал брат Дамиан. – У тебя полдня.

2

Но работалось сегодня плохо. Брат Дамиан диктовал, служка-писарь хватал каждое слово на лету, однако что-то мешало его речи литься ровно, а мыслям обретать законченную форму. То и дело эти самые мысли возвращались к лодке с гидами. Правильно ли было отпустить их? Не совершил ли брат Дамиан непростительную ошибку, поддавшись просьбе и собственному обещанию?

– …эти благочестивые слова и явили миру Борис и Глеб, – закончил диктовать фразу брат Дамиан. – Нет, не так. Оставили нам Святые Борис и Глеб… А-ай-й…

Глава Ордена Возлюбленных, Светоч Озёрной обители нахмурился, глядя на писаря:

– «Явили слова, оставили слова…» Какая-то чушь! Так, зачеркни последнюю фразу, – распорядился он. – Всё на сегодня. Всё! Хотя, может…

Перо, быстро бегающее по бумаге, застыло. Светоч тяжело задышал. Неожиданно всплыло раздражение на писаря, хотя тот был одним из лучших, на его покладистый нрав, на беспрекословную готовность зачёркивать слова «Святые» и слова «Борис и Глеб»… От Калибана хоть исходило какое-то сопротивление, а здесь… всё приходится делать самому! Такова их вера – брат Дамиан велел чиркать… Всё держится на страхе, и отпусти чуть вожжи – всё развалится. Ну почему самые надёжные твои друзья – это твои враги?!

Писаришка, будто почувствовав свою вину, опустил глаза и вжал голову в плечи. Это они могут – улавливать эмоции, перемены в настроении хозяина, подобострастию обучились сполна, а больше ни к чему не пригодны.

«Во имя всех святых, возьми себя в руки! – Брат Дамиан крепко сжал кулаки, металлические набалдашники, обрамляющие ногти на трёх пальцах левой руки, начиная от мизинца, до крови впились в ладонь, оставляя новые порезы; к счастью, длинные рукава сутаны не давали возможности этого увидеть. – Так негоже. Они здесь ни при чём. И ты знаешь это. Проблема не в них. Ты брат Дамиан, Светоч Озёрной обители! От тебя исходит свет. Не только на страхе, но и на этом всё держится. Брат… Как же там?.. Брат Лука».

Когда брат Дамиан обернулся к писарю, от его лица действительно исходил свет, благостное сияние покоя.

– Благодарю тебя, брат Лука, за твоё усердие, – кротко промолвил он и улыбнулся. – Всё на сегодня. Твой труд не остался незамеченным, воздастся сторицей.

Писарь-монах начал торопливо собирать свои пожитки, но, наткнувшись на эту тихую радостную улыбку, сам смущённо заулыбался в ответ. Брат Дамиан раскрыл объятья, как это было принято при прощании.

«Проблема не в них. Они преданны как собаки и не должны усомниться. Проблема в лодке гидов. Возможно, в том, кого там не оказалось. Но прежде в этой… девице, которую просили беспрепятственно пропустить».

– И прости меня, Возлюбленный брат Лука, что не был сегодня столь же усерден, как ты, в нашем общем деле, – попросил брат Дамиан, когда писарь подошёл для прощального поцелуя. – Если простишь, продолжим завтра. В тот же час.

Ну вот, всё ещё можем. Теперь писаришка забыл, что ещё секунду назад готов был с испугу провалиться сквозь землю. Теперь в глазах монаха лишь преданность и пусть несколько экзальтированное, но прямое и открытое обожание.

Когда дверь за писаришкой закрылась, улыбка стала покидать лицо брата Дамиана, а потом это лицо застыло, словно скованное маской тяжких мрачных раздумий.

Преданны как собаки… Но эту проблему не решить так же легко, как с братом Лукой. Здесь теперь не к кому обратиться за советом. Вот брат Фёкл мог бы быть истинным советчиком и союзником, при его уме и отваге в сердце, но он усомнился… И брату Дамиану пришлось позаботиться о Благе. «Эх, Калибан, Калибан, хоть ты не оставляй меня! Не смей усомниться… Не смей заставить позаботиться о Благе».

Храм Лабиринта – сияющая твердыня и оплот духа! Ещё никогда со времён первых капитанов он не был столь могущественен. И вера, как и в древние времена, не получала своих прямых и постоянных подтверждений.

(Яви своё чудо!)

Лабиринт – эмблема мироздания для Возлюбленных, явил своё чудо и был живым.

(Яви и заботься о Благе!)

Брат Дамиан возводил церковь, которую начали строить Девять Озёрных Святых. Хотя, на самом деле, главных было двое – Борис и Глеб, они положили начало двум родам. Но много воды утекло с тех пор, и нашлись те, кто усомнился во Благе, и случился раскол. И лишь брат Дамиан на пути этого подвига оказался непреклонен и смог вновь разбудить… Не было в его усердии ничего для своего блага, не помышлял он о себе, ничтожном, а лишь о пользе для всего братства, но…

«А если девица погибнет? Водоворот там или что. – Брат Дамиан смотрел на своё отражение в тусклом зеркале. – А если она та, кто должна умереть?!»

Девица, волшебная девочка, зловещая фея зачарованного леса – там конечная цель. Но… Проблема. Брат Дамиан оказался словно между молотом и наковальней и не к тому обратился за советом: вот в чём причина небывалой сумятицы в уме, беспокойства и плохого сна в последние дни. Взгляд сам остановился на чернильном пере и чистом листе бумаги. А потом вернулся в прежнюю точку.

– Пиши! – сказало ему собственное отражение из глубины зеркала, где плавала муть и где сейчас ухмыльнулось и по-звериному оскалилось его собственное лицо.

«Возьми себя в руки! Ты брат Дамиан, от тебя исходит свет!»

Ну что ж, стоит написать. Это всегда помогало. Слова должны выйти, покинуть его, очистить ум. Написать, как сказку, снова и снова, а потом сжечь. Не оставить следа. Это всегда помогало. Таков у брата Дамиана был тайный способ найти ответы внутри себя. Только сейчас ему показалось, что там, где муть уже непроницаема, за его ухмыляющимся лицом, из самой глубины зеркала, Лабиринт внимательно следит за ним.

3

Жили-были два брата, Борис и Глеб. Оба были гордыми капитанами и весельчаками и дружили не разлей вода. Много славных дел было за обоими, и собрали они вокруг себя таких же доблестных, и создали братство. Усмирили дикие воды морей, что кишели чудовищами. Прогнали врагов, научили строить корабли, чтоб быть капитанам и впредь охранять братство, а сами стали старцами, мудрыми патриархами. В духовном поиске снизошло на них откровение, узрели братья Слово Истины, которое обязались беречь как зеницу ока, потому что оба разговаривали с Богом. И попросили их оставить Книгу о делах своих, подвигах и истинном Слове, с чем они смиренно и согласились.

Но не совсем так…

Оба были ещё молоды, когда Глеб получил прозвище «Бык». Оба были ещё молоды, когда начали писать Книгу, в основном Глеб, отличавшийся большой учёностью. И оба были ещё молоды, когда случилась беда.

Бедою стала сама Книга. Глеб «Бык» был большим шутником и зашифровал свои записи. Бедою тогда стала первая зависть Бориса, чтобы брат открыл свой код. И бедою стала она – та, которую Глеб «Бык» полюбил больше всего в жизни.

Глеб был щедр и брата своего любил тоже, и открыл ему тайный шифр. И надоумил Бориса делать ростры, резать фигуры на носах боевых кораблей, связанные с именами их капитанов. И у Бориса это получалось, преуспел он в таком искусстве и собственноручно вырезал для Глеба первую. Гордый бык теперь устремлял на врагов свою мощную голову. И любовь Глеба была рядом, хотя нашлись у девушки серьёзные основания прятать их чувства, скрывать их тайную связь.

Борис радовался за брата, и дружили они ещё крепче, и хранили тайную любовь Глеба от людей. Только Борис о ней и ведал. На том самом месте, где снизошло на них откровение, построили братья Цитадель капитанов, хотя Борис и настаивал, чтоб нарекли твердыню сию Храмом Лабиринта. Но беда уже была рядом, тень от неё легла на гордую Цитадель. Соблазнились враги процветанием Пироговского братства, и в тот час зла собралась рать немыслимая. Грянула страшная битва, вскипели воды, обагрённые кровью, много капитанов сложили головы к концу дня. Высшая сила словно проверяла их веру на прочность. И Борис, и Глеб были тяжело ранены и уже бились, припав на одно колено, а потом вера Глеба пошатнулась. Пришла горькая весть, что враги убили её, ту единственную, что любил больше жизни. Скорбной яростью укрепились дух и тело Глеба, и стал крушить он врагов, и так одержали они победу.

Радовалось братство, хотя смерть собрала в тот день страшную жатву, воспевали капитаны братьев-героев. И мало кто знал, кроме команды одного корабля, почему так печален Глеб по прозвищу Бык и почему не разделяет общей радости.

Говорят, что время лечит. Глеб «Бык» посмеялся бы над этим. Рана в сердце от потери любимой стала роковой. Капитан Глеб, гордый воин, и весельчак, и верный друг, был готов покинуть пути этого мира, чтобы искать любимую, хотя бы её тень. Еле уловимое воспоминание, в котором они могли бы быть вместе. Эта скорбь стала больше Пироговских морей, она стала океаном, залившим их прежде такой счастливый мир. И взывал Глеб к могущественному Богу, чью волю принял когда-то безропотно, и к Смерти, что всегда стояла в тени Его, чтобы соединиться с любимой, но слова, выходящие из пылающего жаром сердца, тут же становились сухим ветром, не достигая цели. И скорбь стала непереносимой. Борис увещевал брата, окружил заботой и даже принёс в дом его собственноручно вырезанную фигуру – женщину-воительницу с мечом и крыльями, что когда-то была у возлюбленной Глеба. Но брат просил о другом. Хмурился Борис страшной просьбе и устраивал пиры да потешные игры, чтоб хоть как-то отвлечь брата от рокового шага и мыслей о любимой. Но Глеб не мог без неё, и они разбудили Лабиринт. Потому что в Лабиринте был Бог.

* * *

«…ну вот, в принципе, уже можно сжечь. Уже достаточно. Но не совсем, не совсем».

Брат Дамиан поднёс исписанный листок к огоньку свечи.

Там ещё о потомстве двух братьев – два рода… Странным образом выходило, что главою Возлюбленных всегда становилось колено Бориса, а главою капитанов – Глеба. Борис был пращуром брата Дамиана, а тайна Книги передавалась по мужской линии. А вот капитан Лев – прямой потомок Глеба. Только дело не в этом. Книга была Священной. И Книга была опасной. Книга была вредна. Та, единственная, записанная Глебом. Благо требовало изъять Книгу, чтобы больше никто не усомнился. Мудрый пращур Борис чуть-чуть поменял в Книге порядок слов, и тайный код исчез из мира.

Брат Дамиан приписал ещё несколько слов, прежде чем сжечь листок: «…его брат Глеб теперь разговаривал с Богом и со своей любимой в Нём, оставив после себя смертельно опасное послание, что грозило Пироговскому братству небывалыми потрясениями…»

Ну вот, работа почти закончена, становится легче. Мысли придут в порядок и найдут баланс, отыщут ответы. Мудрый пращур Борис собственноручно переписал Книгу Глеба, и стало их две. Два подлинника передавались от главы Возлюбленных к следующему главе и оберегались от досужих глаз. Так как изменения, внесённые в копии, были незначительны, – текст подлинников и копий был почти неотличим и не менял смысла пророчества о Грядущем Конце братства от громады Разделённых и о Спасении для обладающих истинным Словом, – то, время от времени, оба подлинника давали монахам рангом пониже, чтобы и те прикоснулись к Свету Откровения и ещё больше укрепились духом. Может быть, прозорливому брату Фёклу – вот кто бы воистину был бы лучшим союзником – и не стоило давать подлинник, но этого требовал закон. А Светоч Озёрной обители всегда заботится о его соблюдении. Как и заботился о Благе.

Но только то, что мудрый пращур Борис утаил, сейчас повторяется вновь. Не без усердия, тяжкого, но необходимого, брата Дамиана. Потому что забота о Благе – высший и священный долг пастыря Возлюбленных. Повторяется. Бог снизошёл до явления себя во второй раз. С одним лишь «но»: лодка гидов…

– Ведь мудрый пращур Глеб не мог узреть её в ниспосланном ему откровении? – звериный оскал в мутном зеркале, и страшные слова в одинокой келье.

Конечно, нет. Не мог. Там образы, по большей части поэтические. Оставленные воином, умевшим так любить, что…

«…приревновал брат Борис, да так, как не ревновал к ней живой, что дороже она была брату дел земных и их подвигов…»

Брат Дамиан дописал последние слова и, не мешкая, поднёс листок к огню. Истина где-то рядом. И он её найдёт.

«…и соблазнился к славе брата, и чёрная зависть закипела в нём…»

Листок занялся быстро. В воздухе поплыл едкий запах, словно серная гарь, до рези в глазах.

– Благо, – удушливо прошептал брат Дамиан, глядя, как огонь сжирает последние слова написанной им сказки: «…и брат Борис стал Каином».

4

– Вот поэтому мы и здесь, – подытожил Хома. – Из-за проклятущей Книги. Ну, и конечно, из-за девочки. Потому что монах попросил Брута позаботиться о ней. – Он всё ещё остерегался смотреть на Акву прямо и быстро отвёл взгляд. – Но это всё, что мне известно. Надо подождать, пока Брут…

Хома рассказал всё, начиная с якобы случайной встречи с «коллекционером». И как проникли ночью в Озёрную обитель и затаились бесшумно в келье, где при свечах работал монах. И видели кончину брата Фёкла, и как он перед смертью «попросил» Брута позаботиться о девочке. И обо всём, что случилось потом: об отравлении Книгой, болезни Брута, похожей на сумасшествие, и о том, что в «Деяниях» всё по-другому, правда, из обрывков у Хомы так и не сложилось целостной картины, не то что Брут; о том, как по крупицам собирал информацию, пока брат хворал, и какими страшными слухами, явно не без участия монахов, полнилась вся эта история, и о том, как с ужасом понял, что их подставили, и появись они с Книгой в обители… И о том, что брат Фёкл в самом конце понял, что отравлен Возлюбленными…

Хозяин слушал Хому молча, только всё больше мрачнея, а потом поднялся из-за стола, и один из чудо-богатырей тут же накинул на него походный плащ. На миг лицо старика изменилось, словно ему вновь вздумалось примерить грозную призрачную маску, а глаза блеснули стылой тьмой.

– Брат Дамиан… – Голос стал таков, что мурашки пробежали по коже. – Что ж, ты просил помощи мёртвых, молодой гид, и ты её получишь!

Повисло молчание, лишь показалось, что опять стало темнее. Потом хозяин произнёс негромко:

– Да и я засиделся здесь без дела, в милом Рождественно.

Повернул голову, пасмурный свет, исходящий от лица старика, сгустился ещё больше; он смотрел туда, где за бескрайней далью озёр возвышалась невидимая отсюда твердыня – Храм Лабиринта.

– Его намерения скрыты от меня, – задумчиво произнёс хозяин. – Лишь сила плывёт тёмная… Древняя. Он намного старше князя Суворова. Я не знаю, что он. – Помолчал, вздрогнул, словно опомнился: – Но у любого молодца должно быть слабое место. А, как?! – Глаза хитро заблестели, но ненадолго. Вздохнул, произнёс с сожалением: – Как найти? Что брат Фёкл узнал в Книге? Тайный код… Что ему открылось? Книга бы помогла. Узнаешь, что он, Лабиринт, – отыщешь уязвимое место. Да только тайна брата Фёкла у твоего брата.

Последние слова предназначались Хоме, и тот вдруг вскинулся:

– Так вот же! Забыл совсем. – Он даже вскочил, прижимая Книгу к себе, и сконфуженно посмотрел на хозяина. – Вот ещё что: Брут мне говорил что-то про седьмого капитана. Чтобы… Чтобы я вам сказал, по-моему.

– Что сказал?

– «Седьмой капитан», – Хома потыкал указательным пальцем в воздух. – Про него. Так и сказал – это очень важно.

– Седьмой? – Хозяин пристально взглянул на Хому. – Ты ничего не путаешь?! Про Бориса и Глеба я могу вам много рассказать. Но седьмой капитан… Даже и не припомню сразу…

– Но понимаете, он, Брутушка мой… Забыл совсем, беспамятный… Он это сказал прямо перед тем, как отключиться. Последнее, что смог. И потом, в бреду… Значит, вправду очень важно. А я… вот…

Суворов нахмурился, перевёл взгляд с Брута на Хому:

– Ну, чего раскудахтался?! – протянул к нему руку. – Дай. Не бойся. Дай её сюда. Книгу.

Хома сглотнул. Нехотя оторвал от груди увесистый том.

– А вы?…

– Смогу ли я её взять? – холодно усмехнулся Суворов. – Если б я мог так же легко читать твоего брата… Дай. Не всё забыто. Кое-что мы ещё можем. А вот моим чудо-богатырям доступно гораздо большее.

И он вновь расхохотался, наблюдая, как Хома боязливо положил Книгу на стол и как быстро убрал руки.

Книга раскрылась сама. Пальцы старика почти не касались страниц, а они переворачивались, и лишь лёгкий ветерок гулял над ними.

– Ну да, всё правильно. – Рука хозяина повисла над толстым фолиантом, и бег страниц прекратился. – Капитан Александр. Вот список всех капитанов – он под седьмым номером. Только это мне ни о чём не говорит.

– Ну как же? – жалобно пролепетал Хома. – Брут не мог напутать.

– Я об этом и не говорю. Капитан Александр… Просто особых заслуг за ним нет. Может, скромный был… Хотя он в числе Девяти, и, конечно же, был храбрецом. Ну да, нелюдим. Дружил только с Борисом и Глебом.

Ещё раз прошелестел ветерок, и несколько страниц перевернулось.

– Капитаны его, конечно, уважали. Был он добрым и отважным в бою. Это вот здесь… За доброту и вроде как в шутку прозвали его меж собой «капитаном Сашей». Но… Ведь речь идёт про особые заслуги, всё-таки мы говорим о тех, кто оставил после себя «Деяния Озёрных Святых». Я его никогда не видел.

Книга внезапно схлопнулась и раскрылась ближе к концу.

– Ну вот, а здесь о гибели капитанов. – Указательный палец Суворова побежал по тексту. – Погиб одним из первых, сражался доблестно. Вот тут целая песнь. Но, повторяю, мне это ни о чём не говорит.

Хома понуро опустил голову, что-то пробубнил себе под нос. Аква крепко сжала руку Фёдора, и тогда тот вдруг очень тихо позвал хозяина:

– Александр Васильевич, простите покорно, ведь говорю, о чём не знаю. Хотел спросить…

Старик печально посмотрел на Фёдора, и столь же печальная улыбка скривила линию его рта:

– «Да» на оба твои вопроса, – кивнул. – Думаю, девочка права: Лабиринт не выпустит её. Не выпустит… э-э… – Фёдор еле заметно дёрнул головой, – Еву. И время на исходе.

Аква всхлипнула, вид у неё был очень несчастный. Потом в глазах вдруг родился дерзкий огонёк:

– А вы знаете причину, по которой капитан Лев… – голос осёкся, – ушёл в Лабиринт?

– Да. В общем и в целом, мне известно, – почему-то несколько холодно подтвердил Суворов.

– А вы… – Аква отодвинулась от Фёдора, пристально глядя на хозяина, щёки её побледнели. – А вы виделись с Борисом и Глебом после… Ну… после смерти? Может, у них спросить? Ну вот… как брат Фёкл…

– Нет, девочка. – Хозяин предостерегающе поднял руку, и всем показалось, что здесь, над солнечной лужайкой, опять повис пронизывающий холод, а чудо-богатыри сделались грозным воинством псов-оборотней. – Они находятся в другом месте. В том, что сами выбрали, – голос прозвучал, как далёкий гром. – По причинам, которые не относятся к нашему разговору. И лучше тебе это запомнить. Нет, после их смерти я их больше никогда не видел.

– Простите, – растерянно пролепетала Аква.

Но холод уже стал развеиваться. Постепенно лицо старика сделалось прежним. Через пару секунд он совсем по-другому посмотрел на девочку и мягко ей улыбнулся.

– Подул свежий ветерок и разогнал мрачные тучки? Да?! Улыбнись! Не обращай внимания на причуды стариков.

Аква порывалась было что-то сказать, но хозяин уже смотрел в другую сторону, видимо, сегодня Храм Лабиринта как магнитом притягивал его взор.

– Ты считаешь, что там нет места, которое вас связывает, молодой гид, – произнёс он. – Возможно, ты прав, а может, чего-то не знаешь. Чего-то не учёл. Но вспомнить ли надобно, или постараться узреть грядущее – тут старик Суворов тебе не помощник. Скажу только, что пока он спал, Лабиринт, мои псы-оборотни бегали там и кое-что видели. Расскажут, может, оно и пойдёт тебе на пользу.

Замолчал, глядя в невидимую даль. Произнёс очень тихо:

– Там очень много прошлого… И сны.

Затем посмотрел на двух братьев-воришек, лицо Брута теперь казалось фарфоровой белизны.

– Значит, подставили вас монахи? – с усмешкой заключил хозяин. – Ждут с Книгой?

Ещё немного помолчал. Задумчиво, ни к кому не обращаясь, протянул:

– Что ж, это не так плохо… Вовсе не плохо!

Перевёл взгляд с одного брата на другого, будто что-то взвешивая в уме, внимательно посмотрел на Хому и спросил строго:

– Так ты уверен, что вас действительно никто не видел? И не сможет опознать? «Коллекционер», монахи?

Хома растерянно уставился на старика, явно вновь перепугавшись, потом сообразил, о чём его спрашивают, закивал:

– Обижаешь, добрый хозяин. Нас, конечно, провели, но мы профессионалы! Никто не опознает, уж за это я ручаюсь.

– Профессионалы?! Ну-ну… – Суворов удивлённо улыбнулся воришке. А затем поинтересовался у Фёдора: – Скажи, молодой гид, слышал ли ты о троянском коне? Полезная штука в искусстве войны, признаюсь тебе. И князь-фельдмаршал Суворов не раз её применял.

Фёдор ответил ему непонимающим взглядом, затем усмехнулся и посмотрел на Книгу.

– Смотрю, догадался? – В глазах старика, наконец, опять заплясали хитрые огоньки. – Да, я об этом.

Он круто развернулся к своим чудо-богатырям, запахивая плащ:

– Никогда Суворов не избегал драки. – В голосе неожиданно зазвучала лихая радость, давно забытый задор. – Я Его отвлеку, но момент будет короткий. Жди от старика полевую почту, молодой гид. Везде! Нарочных моих узнаешь, порой они… так что не обессудь. Ну что ж, чудо-богатыри, тяжело в учении, легко в бою. Перья и листы бумаги! Слово в слово. И мне нужны мои адъютанты! Все четверо.

В ответ на удивлённый вопрос в глазах Фёдора старик пояснил:

– В разное время… Их было четверо. Война, знаешь ли, забирает всех без разбора. Особенно тех, кто тебе дорог.

Обратился к Хоме:

– Можешь ли ты помочь своему брату? Сколько это обычно длится?

– Так вот же… из-за проклятущего яда перемена пошла… – начал было Хома.

– Сколько?!

– Может, день, а может, два. А может, и несколько часов. Есть один отвар…

– Хорошо, получишь всё необходимое. Всем за работу!

И весь военный лагерь пришёл в движение. А хозяин, фельдмаршал Суворов, князь-призрак, уже не оборачиваясь к Фёдору, тихо произнёс:

– А тебе пора собираться, молодой гид. Молодец, что не спросил, почему тебя так зову. Но не только от Харона слышал о тебе. Тайный слух плывёт по каналу, да не всем ушам слышать надобно. Скажу только, что прощён ты. И это все мои слова, дальше молчание – золото. Пора, молодой гид! Что-то мне подсказывает, что ты больше никогда не вернёшься в Рождественно.

5

К концу этого дня необычное лёгкое судёнышко о двух корпусах причалило к дому «коллекционера», больше известного как брат Зосима. В лодке находились двое не менее странных гребцов. От причала до дома прибывших, опасливо косящихся по сторонам, сопроводили молчаливые люди в жёлтых повязках.

– Входите-входите, – улыбаясь, приветствовал их «коллекционер», гостеприимным жестом распахивая двери. Но глаза тут же отвёл. – Давно ждём вас.

Однако гости не увидели тёмного и несколько плотоядного огонька в глазах брата Зосимы. Возможно, его там и не было. Они простодушно переступили порог. И дверь за ними захлопнулась. Человек, который ждал их в полутёмном углу, даже не изображал улыбки.

– Где она? – тут же потребовал он. – Книга?!

– В надёжном месте! – деловито сообщил один из гостей, выступая вперёд. – Я не настолько глуп…

– Настолько! – перебили его.

Глава 9 Раджа и Королева оборотней

1

«Малыш снова в деле?» – хмуро подумала она, всё более пристально разглядывая эту бороздку, углубление в земле, ровно напротив ворот её церкви. Она вдруг поняла, кто рассказывал про муху, попавшую в паутинку, и пробуждающегося паучка. Узнала, чей это был голос. Раз-Два-Сникерс тогда, возможно, незаметно уснула, возможно, это было что-то ещё, но голос она идентифицировала абсолютно точно. Он принадлежал Юрию Новикову.

«А ведь с них станется. – Раз-Два-Сникерс провела пальцем по углублению, отпечатку протектора колеса. – Шатун не мог не оставить себе страховки».

Сны. Сны-видения в Икше, городе призраков…

Этой ночью она опять видела во сне Лию. Только на этот раз сон с самого начала был тревожным. Та стояла над её постелью в звоннице и смотрела, склонив голову.

«Лия! – позвала Раз-Два-Сникерс, но не почувствовала ответного импульса радости. – Прости меня, – смутилась она. – Я проболталась тебе о гибели Хардова».

«Т-с-с. – Лия приблизила лицо, бледна и печальна. – Это не так».

«Что не так?»

«Т-с-с. – Лия озирается, словно в звоннице присутствует кто-то ещё, прячется в тёмном углу, скрытый густой тенью. – Хардов не умер. Он здесь. Но этот город полон демонов. Хардов очень опасен».

«Я не понимаю тебя!»

«Т-с-с…»

Кто-то выступил из тёмного угла, повторяет монотонно, с деловитой обидой: «Они пока не знают, но они сообразят». Это Юрий Новиков, проходит мимо, будто не замечает их: «Пока не знают, но сообразят». Наконец оборачивается, смотрит на них, ухмыляется и со злорадной детской угрозой повторяет: «Со-о-бразят! Увидите, как сообразят!» А потом начинает орать наружу, за пределы звонницы: «Ну, соображайте! Соображайте!» И от его голоса становится нечем дышать, словно он забирает весь воздух, удушье подступает к горлу, тяжесть ложится на грудь.

«О чём он, Лия? Что сообразят?»

Но Лии больше нет. Раз-Два-Сникерс, вырываясь из удушья, просыпается. И за миг до пробуждения она лишь слышит голос своей светлой королевы детства: «Что они могут обняться».

Сны в Икше, городе призраков. Можно ли им верить? Было ли в них предупреждение? Или это демоны города теней, притворяясь Лией, стремились проникнуть в её убежище? Она не знала. Скорее всего, ответов на эти вопросы не существует. В этом городе сдвинуто всё, сама система координат, и хотя на канале всегда относились к снам с уважением, как обстоят дела здесь, она не знала. И Лия, и Юрий Новиков приходили к ней уже два раза в одном и том же сне. И хоть в первый раз ей действительно указали на тени, вполне вероятно, что всё это было обманом. Пустыми и оттого смертельно опасными надеждами. Она не может строить свои предположения, основываясь на подобном. Другое дело эта бороздка.

Раз-Два-Сникерс взяла щепотку грунта и понюхала. Ещё вчера она заметила на земле линию, похожую на след, словно какой-то почти невесомый предмет легко коснулся поверхности, оставив полоску на сухой почве. Сейчас это уже была не полоска. Чёткий отпечаток в углублении. След колеса.

«Муха бьёт крылышками, и паучок пробуждается».

Ей бы очень не хотелось, чтобы это стало тем, о чём она подумала. Первым сигналом.

– Началом конца, – хмуро произнесла Раз-Два-Сникерс.

Они прибывали. С каждой ночью их становилось всё больше. А утром она обнаруживала на площади новую тень. И теперь, чтобы ощутить неприятное головокружение, дурноту, на них даже не требовалось наступать. Раз-Два-Сникерс старалась обходить их стороной, но это становилось всё сложнее. Как-то, направляясь к роднику, она решила прошмыгнуть между тенями. Возможно, еле уловимый холодок, вызвавший приступ тошноты, и то, что она слышит их голоса, ей лишь почудилось. Но Раз-Два-Сникерс поняла, что они всё настойчивей «забирали» это место, площадь перед церковью, себе. А потом появилась бороздка.

* * *

Раз-Два-Сникерс нахмурилась ещё больше, проследила, куда ведёт след. Ровно к той застывшей тени. Что ночью бомбардировала ворота её церкви.

«Они больше не двигаются днём. Набираются сил».

С нехорошим чувством она смотрела на тень: смышленый строительный рабочий решил использовать свою тачку в качестве тарана. А теперь он проявил максимум смекалки. Тень менялась уже некоторое время, она как бы распухала. И вот вырос горбатый холмик, словно кто-то нагрузил тачку до предела. И эта бороздка, углубление в земле…

Это был отпечаток шины, след тяжело гружённой тачки. Всё менялось.

– А вы, ребята, оживаете, – хрипло проговорила Раз-Два-Сникерс.

Тут же оглянулась, очень надеясь, что не выглядела затравленной. Посмотрела по сторонам. Поймала себя на том, что ищет эту странную горлицу. Потому что, – и теперь это очевидно, – паучок оживал, а она не знает, что с этим делать.

«Я в западне, – подумала Раз-Два-Сникерс. – Туман не выпустит меня. А ночью придут тени. Уже не с пустыми руками – прихватят с собой гружёную тачку. Настолько тяжёлую, что она в состоянии оставлять следы на земле. И вполне вероятно, на этот раз их действия окажутся более эффективны».

2

Она забила до отказа свою звонницу запасом воды и пищи. Подстрелила дичи, пару диких кроликов. К счастью, соли в убежище оказалось в достатке; Раз-Два-Сникерс переложила мясо щедрыми слоями, оставила сушиться на солнце. К грибам она доверия не испытывала, даже к тем, что очевидно считались съедобными, а вот ягод вокруг её живительного родника было в изобилии. Подумала, что стоит разобрать брёвна дома напротив, укрепить, подперев, двери церкви и пол в звоннице, а потом подумала, что неизвестно, что именно она впустит в своё убежище вместе с этими брёвнами. Вооружилась топором, поправила лезвие, – видимо, им давно не пользовались, – отправилась в лес. Логика подсказывала, что деревья стоит рубить недалеко от родника, указанного горлицей. Там всё ещё оставалось хорошее место.

– Где ты, глупая добрая птичка? – сказала Раз-Два-Сникерс. – Почему скрылась? Мне так одиноко.

Но ноток отчаяния больше не присутствовало в её голосе. Горлица указала ей, где найти воду, вода помогла справиться со всем остальным. «Почему “Раджа”? Что это было? Почему какая-то еле уловимая смутная печаль о чём-то утерянном, знакомом, но не вспомнить, как бывает, если утеряно безвозвратно?»

– Где ты, моя добрая птичка? Что ты такое? Хоть намекни, мне так это надо…

Но горлица опять не появилась.

* * *

Она проработала до вечера. Взмокла и устала, хотя похвастаться особо было нечем. Успела справиться лишь с одним деревом. Хотела повалить больше, но поняла, что надо обрубить ветки и на несколько частей ствол, чтобы можно было дотащить до колокольни. Заострила полученные брёвна, подперла ими дверь. Солнце садилось, когда она забаррикадировалась изнутри. Не хлипко, конечно, но и ощущение надёжности не пришло. Опять пожалела, что в последний момент, ещё на Линии Застав, выложила верёвку, которая всегда лежала в рюкзаке. Избавилась от лишней тяжести, собиралась быстро передвигаться. Сейчас верёвка оказалась бы на вес золота, можно было бы разобрать, уничтожить лестницу, по которой она только что поднялась в звонницу.

– Мне не стволы стоило рубить, а плести из веток верёвку, – ворчливо проговорила Раз-Два-Сникерс. – Дура баба… Если переживу эту ночь, с утра стану пряхой.

Хихикнула. Не отчаянно, конечно, но всё же что-то истерическое промелькнуло в этом смешке. Хотя что она знает о тенях? Остановит ли их отсутствие лестницы? Остановят ли их пули? Серебряные – скорее всего, да. Только оставалось их всего три штуки.

Раз-Два-Сникерс захлопнула за собой люк, передвинула тяжёлую задвижку. Отверстия и трещины от когтей оборотней она давно заколотила подручным материалом. Вроде бы выглядело неплохо, да только как узнаешь, что принесёт с собой закат. Ей вдруг очень захотелось курить, хотя она давно избавилась от пагубной привычки.

– Сейчас бы это не помешало, – рассмеялась. – Сейчас от табачка я явно не помру.

Подошла к проёму и выглянула наружу.

Она не вскрикнула, может, чуть слышно всхлипнула. И стояла молча, смотрела, как серел совсем ещё недавно кроваво-красный закат. Тени. Они ползли по всем поверхностям, что Раз-Два-Сникерс могла углядеть перед собой. По земле, по стенам, развалившимся крышам. Она даже не представляла, что их может быть так много. Они сползались со всех сторон в одну точку. Явно готовилось что-то решающее. Воздыхатели собрались на последний штурм предмета своих желаний.

«Переживу ли я сегодняшнюю ночь? – спокойно подумала Раз-Два-Сникерс. – Было бы неплохо. Неплохо ещё хоть раз увидеть солнышко».

Муха очень сильно теребила крылышками, и паук позвал всех своих братьев. Всю свою голодную родню. Они ползли к её колокольне. Весь закатный город был в тенях.

3

– У меня «раджа»!

– Не верю. У тебя…

Рыжая Анна остановилась. Даже не осознав, чем именно незатейливые слова привлекли её внимание. Только всплыла мысль: «И я не верю. У тебя… что-то другое».

Она тряхнула головой. Какие-то подростки развлекались карточной игрой в «раджу». В её детстве эта игра тоже была очень популярной – требовалось поймать противника на обмане. Или обмануть самому.

Ярким солнечным днём Рыжая Анна прогуливалась вдоль оживлённых дмитровских причалов, и её состояние можно было охарактеризовать одним словом: «отчаяние». Но она держалась. И не просто держалась. Вряд ли б кто догадался, что с этой красивой молодой женщиной (точнее, красивой молодой улыбающейся женщиной) может быть что-то не так.

(Не верю! У тебя не «раджа»! Что-то другое.)

Хотя слухи теперь ползли за ней по пятам, рассказы-сплетни, лучшее развлечение для дмитровских обывателей. Ей было плевать на сплетни.

«Тихон, пожалуйста, давайте вернёмся в Икшу и перебьём всех оборотней».

«Анна, милая, – слова гида звучат мягко, сочувственно, скользят по поверхности её сознания, но не оставляют следа. – Оборотни – часть мира канала, хоть и мне, признаюсь, они тоже крайне неприятны. Мы не знаем, какую тайну уничтожим вместе с оборотнями, какую гирьку снимем с чаши весов».

«Но я не могу просто ничего не делать! Просто ждать. Ведь он там, в Икше!»

Старый гид смотрит на неё… да, нежно, сочувственно, по-отечески ласково, только ей от этого не легче, и утаить в её напоре отчаяние становится всё сложнее.

«Анна, есть вещи, которые нельзя брать штурмом. Сейчас на канале в радость всем и на нашу беду стоят самые благоприятные дни. А ведь я тебе говорил – именно в такие дни туман засыпает и не раскроет своих тайн. Сейчас спасательная экспедиция бесполезна. Мы не найдём никаких следов, вестей о Хардове, даже знаков, лишь подвергнем людей напрасному риску».

Да. Он ей говорил. Только и от этого вовсе не легче. А Тихон добавляет: «Надо дождаться плохой перемены, ухудшения в тумане. И сразу выходим. Хотя, – он ей улыбается, – Королеву оборотней придётся пристрелить в любом случае. Серебряной пулей – одной хватит. Это их выключит на время, сделает пассивными».

«Но Тихон, – вспоминает она энергично, пожалуй что, с лишним энтузиазмом, – вы ведь помните, как Ева рассказала об этой женщине перед самым отплытием с гидами Петропавла? Помните, той, что была прежде с Шатуном?! – В её энтузиазме попытка ухватиться за последнюю соломинку. – Она пожертвовала собой ради… Хардов пообещал вернуться за ней. И это наш долг! Возможно, она ещё жива…»

«Если это так, то потому, что отсиживается в колокольне. Там надёжное убежище гидов. Она воин, Анна, знала, на что шла, и она умеет выживать. Обещаю тебе, как только начнётся перемена, мы будем в Икше. И начнём с колокольни».

Тихон смотрит на неё. И она больше не в состоянии выносить этого пассивного ожидания. Она готова взорваться, впервые выкрикнуть Тихону в лицо, доброму мудрому старому другу и учителю: как вы можете тут так спокойно рассуждать, а не нестись сломя голову в Икшу?! Но она знает, что не права, и лишь закусывает губу и проглатывает горечь, заполнившую горло.

4

Слухи ползли за ней по пятам. Но она не стала дожидаться слухов. Вернувшись в Дмитров из-за Тёмных шлюзов, Анна сразу же всё рассказала мужу.

«Не стоило любезному Сергею Петровичу певичку в дом пускать. Все они одним миром мазаны».

«Рыжеволосая красотка оказалась той ещё, – поговаривали дмитровские мужики, явно сожалея об упущенной возможности, – бестия…»

«А так долго верной женой прикидывалась, – вторили им непонимающие, куда дует ветер, супруги. – Хотя в парфюме она была мастерицей. Как думаете, прикроет теперь Сергей Петрович лавочку?»

«А я-то слышала, что она вообще из этих, – и тут переходили на шёпот, – из гидов».

«Да о чём вы говорите, милочка? Просто певичка с полюбовничком своим пыталась сбежать. Сколько волка не корми… Да только он, похоже, бросил её».

«Ну чего раскудахтались, куры?! – цыкали на них упустившие свой шанс информированные мужья. – С полюбовничком… Рыжая не под стать вам тут лясы точить. Из гидов она, так и есть. А за Сергея Петровича вышла для прикрытия, чтоб ожидать секретного задания».

Анна не стала ждать сплетен. И рассказала Сергею Петровичу всё. О том, что она гид. И о том, что всегда любила другого.

(А сейчас ещё больше. Сейчас до беспамятства – когда, наверное, всё потеряно. Только она не стала этого говорить.)

И попросила у него прощения. У неё сжалось сердце, потому что она впервые видела на глазах добрейшего Сергея Петровича слёзы.

– Если останешься, я готов всё забыть, – сказал он.

Анна покачала головой:

– Я не могу так с вами поступить. Я пыталась… Но не могу.

И он рыдал. И она с трудом удержалась, чтобы не обнять этого человека, от которого всегда видела только добро. Но она не стала этого делать. Это дало бы ему надежду. А она не могла оставить ему надежды.

– Поживи хотя бы дома пока, – попросил он. И его голос дрогнул на слове «дома». – Как будто всё по-прежнему. Хотя ничего уже не будет по-прежнему.

Муж за эти годы стал для неё самым близким человеком. И она не любила этого близкого человека. Как такое возможно?

(У тебя не «раджа», что-то другое)

– Я всё равно буду ждать тебя, – сказал он. – Всегда. Помни это – всегда буду ждать.

* * *

Сейчас Рыжая Анна стояла у дмитровских причалов и смотрела на подростков, забавляющихся карточной игрой.

«При чём тут “раджа”? – подумала она. – При чём тут эта дурацкая игра в карты?»

(Поймать противника на обмане. Или обмануть самому.)

На мгновение задорные голоса картёжников куда-то отодвинулись. И весь солнечный день словно опрокинулся. Ненадолго. Только на её лицо легла ещё не замеченная никем холодная тень. Но она поняла причину. Медленно, исподволь в тумане начиналась перемена. «Мы скоро пойдём за ними, – подумала Рыжая Анна. – Только я не знаю, что мы найдём. Никто не знает. Даже Тихон».

Наверное, она бы пережила потерю любимого. Если бы Хардова не стало, она бы надела на своё сердце траур, и им бы стала размеренная дмитровская жизнь. Потому что она – гид. Так Хардов сказал ей. Но он не погиб. Только… «Возможно, тот, кого я так люблю, сейчас едва осваивает первые шаги».

Она горько усмехнулась. Сразу же вспомнились слова Сергея Петровича о том, что он всё равно будет ждать её. Как бы он изумился, и как бы злорадствовали все эти сплетники, узнав, на что красавица Рыжая Анна променяла свою размеренную жизнь. «Что ж, буду давать ему соску. Или, если окажется постарше, играть в “раджу”».

Мысль показалась дикой. Её усмешка сделалась несколько безумной. А потом отчаяние чернотой колыхнулось у неё в груди.

5

Юрий Новиков сидел в удушливой темноте, где был лишь гул машин, и повторял одну-единственную фразу. Он не смог продвинуться дальше отхожего места станции «Комсомольская». Хотя ему и было обещано, что, подобно Шатуну, он увидит прекрасный белый пароход «Октябрьская звезда» и узрит его великого кормчего, того, чьей волей был создан радостный, напоённый вечным солнцем юности мир канала. Но пока он сидел в темноте, сжимая в руках музыкальную шкатулку Шатуна с балериной, танцующей блюз, и монотонно повторял:

– Ну, соображайте! Соображайте!

6

Они появились задолго до наступления темноты, как только растаяли последние лучи заката, словно что-то подгоняло их. Раз-Два-Сникерс впервые смогла увидеть своих поклонников, тени, не в лунном свете. И успела пожалеть об этом.

Они не были похожи на мёртвых, но и на живых не походили тоже. И дело даже не в том, что сероватую кожу покрывала мелкая сеть морщин, как лист древнего пергамента. Дело в другом. Иногда сквозь них было видно. Особенно сквозь тех, кто прибыл только сегодня. Если они совершали неожиданное для себя резкое движение или неудачно поворачивались к свету, проступали вены, сухожилия, кости черепа, позвоночника на шее, челюстная кость. Раз-Два-Сникерс увидела группу физкультурников, явившихся с голым торсом, и ей с трудом удалось подавить спазм тошноты. Как все только подоспевшие, они были вялые, заторможенные. Однако со старыми воздыхателями дела обстояли иначе. Она поняла, что именно их ей стоит опасаться больше всего. Особенно своего самого главного поклонника, что прозвала про себя «Хозяином площади», того, кто появился здесь первым и призвал всех остальных. Хотя строительный рабочий со своей тачкой мог бы и оспорить этот сомнительный рейтинг.

«Где ты, моя добрая глупая птичка? – Раз-Два-Сникерс взяла в прицел рабочего, потом перевела его на хозяина площади – у неё оставалось всего три серебряных пули. – Я не знаю, что мне делать…»

По мере того как темнело, эта кошмарная прозрачность исчезала, они всё больше походили на обычных усталых людей, людей, у которых выдался не самый удачный день. А потом они пошли на неё.

7

Это продолжалось уже минут десять.

– Случайный вальс, – вдруг с нервной интонацией произнесла Раз-Два-Сникерс, наблюдая за тем, чем заняты тени под её колокольней. – Зачем вы это делаете?

Таранного удара тачкой она ждала с замиранием сердца, но, оказалось, он не причинил воротам видимого ущерба. Раз-Два-Сникерс поймала себя на том, что сглотнула, как перепуганный ребёнок. Тачку откатили обратно, строительный рабочий остановился в замешательстве. Тогда ему решили помочь. Стоявший рядом с проворностью тугодума двинулся на выручку. Строительный рабочий посторонился, огрызаясь, потому что рука выручальщика неудачно застряла в его теле, и тот извлёк её, как из тягучей трясины. Вдвоём они ухватились за ручки тачки, получив значительно большую скорость, однако таран принёс тот же результат. Видимо плотность тачки, невзирая на её угрожающий вид, была всё ещё недостаточна, весило орудие тарана меньше, чем казалось. Они вернули тачку на прежнее место, медленно, словно слабоумные, отпихивая один другого и продолжая огрызаться. Потом рука строительного рабочего окончательно по локоть увязла в плече неудачливого помощника, и оба утихли, тупо уставившись друг на друга. Ровный сумрачный свет заливал площадь. Тени ждали. Но если прежде все их взгляды были так или иначе устремлены на неё, предмет вожделения, избранницу в неприступной башне, то теперь они отвернули головы. Раз-Два-Сникерс это не понравилось, она поняла, куда они смотрят. Хозяин площади, склонив голову и подперев руками бока, стоял прямо под её колокольней. На своё решающее свидание он явился в смятой шляпе.

– Ну что, милашка, похоже всё же ты у нас главный, – холодно усмехнулась Раз-Два-Сникерс. Очень скоро она пожалела, что решила сэкономить одну серебряную пулю и в этот момент не пристрелила его.

8

Её главный поклонник в сгустившейся тишине, волоча ноги, подошёл к этой нелепой скульптурной композиции – застывшему строительному рабочему с помощником. Покачиваясь, уставился на них. Поднял свою руку, ткнул в рабочего, с трудом извлёк её обратно, причём теперь рука вытягивалась, как резиновая. Стал разглядывать собственную ладонь, что-то соображая, и все тени смотрели на него. Наконец, отвёл взгляд от руки, поднял подбородок вверх, совершив странное движение, будто его тошнило, вытянул шею и широко раскрыл рот. По горлу пробежала волна судорожно-глотательных движений, и Раз-Два-Сникерс показалось, что она слышит какой-то еле уловимый вибрирующий звук. Словно безумный проповедник решил обратиться к своей пастве. И благодарная паства откликнулась – все, кто заполнил площадь, в ответ вытянули шеи и пораскрывали рты. Теперь присутствие вибрирующей волны внизу сделалось очевидным. Раз-Два-Сникерс впервые увидела эту странную коммуникацию между тенями, прежде её воздыхатели обходились сонными жестами. Но в этот вечер многое случилось впервые.

Хозяин площади вытянул шею до предела, и звук, выходящий из отверстия его рта, стал почти видимым. Так он и повернулся, обратив разверстую дыру рта к ближайшему соседу. Сумрачный свет стекал по его лицу, а в застывших глазах плескалась какая-то дремучая хищная жизнь. Сосед, на которого он указывал, так же вытянул шею, будто собрался объясниться. Но, видимо, хозяин площади его «перекричал»; и пока длился этот «поединок», некоторые тени отворачивали головы и, не закрывая ртов, устремляли взгляды на Раз-Два-Сникерс. Сосед проиграл дуэль и словно растерянно обмяк, зашипел, отпихиваясь. Стоявшие рядом начали подталкивать его к хозяину площади. Паническое шипение проигравшего теперь больше походило на вопль отчаяния жертвы, которой хозяин площади широко распростёр свои объятия. И тот, как на заклание, двинулся вперёд. Из его рта выходили всё более слабые звуки сопротивления, а руки сами раскрылись для встречных объятий, как будто он был застенчивым любовником. Болезненная двусмысленность этой сцены продолжалась недолго и сменилась куда более жуткой картинкой.

(Ну, соображайте! Со-о-бражайте!)

Они обнялись, две тени. И двинулись дальше, плавно, непристойно-интимно проникая друг в друга. А потом тот, проигравший, просто незаметно утонул, исчез, растворился в хозяине площади. И Раз-Два-Сникерс всё поняла. Сон, где были Лия и Юрий Новиков. Она поняла, как это произойдёт.

(Они пока не знают. Но они сообразят.)

Окрепший хозяин площади больше не волочил ноги. Объятия пошли ему на пользу. И он тут же раскрыл их для следующего любовно-смертельного прикосновения. И все тени стали поступать по его примеру. Они, словно матрёшки, входили друг в друга и оживали, становились плотней. Паучок сообразил, как ему извлечь неприступную безобразницу-муху.

9

Обнимающиеся поклонники под её балконом исполняли жуткий танец. Именно в этот момент Раз-Два-Сникерс обронила фразу про «случайный вальс», хотя она уже всё поняла.

(Они сообразят… Что смогут обняться.)

Более сильные поглощали слабых, и это делало их сильнее. Возможно, как и оборотни Икши, они взаимно дополняли друг друга, были единым организмом, лишь имитирующим раздробленность, обособленность отдельных частей, возможно, их кошмарная тайная суть находилась где-то в другом месте, поэтому они и выглядели поначалу как тени.

Раз-Два-Сникерс ничего об этом не знала. И не хотела знать. Они оживали, тени. И причиною была она. И только это сейчас имело значение. Она видела, как её главный поклонник попытался дотронуться до строительного рабочего, но тот успел «обняться» со своим незатейливым помощником и оттолкнул агрессора, явно не признавая его лидерства. Однако хозяина площади и это не смутило, его всё вполне устраивало, жертв-новичков вокруг и так было предостаточно. Строительный рабочий поспешил «обняться» с ещё одной тенью, и физкультурник исчез в нём. Рабочий чуть поводил шеей и с основательностью потрогал ногой свою тачку, потом попытался её сдвинуть и остался удовлетворён – тачка оказалась почти неподъёмной. Рабочий победно повёл головой, остановив взгляд на звоннице, и со злобной мстительностью ухмыльнулся Раз-Два-Сникерс. Да и «танцующих» пар на площади почти не осталось: они все соединялись, больше не были разделены. И если ещё несколько минут назад от чудовищной догадки, как всё произойдёт, по спине Раз-Два-Сникерс крался холодок, сейчас и он прошёл. Лишь накатило какое-то рыхлое, словно ватное одеяло, оцепенение. Её ночной кошмар сделался жуткой реальностью прямо там, внизу.

Хозяин площади поднял увесистый булыжник, и по хищному выражению его лица, которое ещё можно было различить в сумраке, Раз-Два-Сникерс поняла, что, скорее всего, это был первый предмет, который ему удалось осязать за очень долгое время.

«Это случилось благодаря мне. Благодаря моему здесь присутствию. Глупая муха слишком сильно била крылышками».

Камень, запущенный рукой её славного поклонника, врезался в ворота с чудовищной силой. Больше ждать не имело смысла. Раз-Два-Сникерс задержала дыхание и плавно нажала на спусковой крючок. Пуля ответным любовным посланием прошила грудь её главного поклонника как раз в области, где могло бы быть сердце. Тот удивлённо посмотрел на отверстие, что появилось в его груди, поднял взгляд со всё ещё застывшим в нём ликованием и ухмыльнулся. Это ватное одеяло ухнуло куда-то в пустоту. Обычные пули их не брали. Её шансы выжить катастрофически таяли.

«Где ты, моя глупая добрая птичка?»

– Смеёшься, ублюдок, – процедила Раз-Два-Сникерс. – А как тебе это?!

Следующей в магазине шла серебряная пуля. Раз-Два-Сникерс заставила себя не нервничать и уж ни в коем случае не прицеливаться с большей осторожностью и тщанием, дабы великая драгоценность – серебряная пуля – не ушла мимо цели. Просто ещё раз нажала спусковой крючок. И пуля легла рядом с первой. А потом лицо Раз-Два-Сникерс застыло – результат превзошёл все ожидания. Он всё ещё ухмылялся, когда стал рассыпаться, словно трухлявый гриб, взорвался, испустив сероватое облачко. Хозяин площади перестал существовать. И никакой агонии, как это случалось с поверженными серебряными пулями оборотнями. Лопнул, подобно надутому пузырю, лишь облачко развеивалось над тем местом, где он стоял.

Но с неприятным ощущением бессмысленности её пирровой победы она поняла, что было и роковое отличие от оборотней. Гибель хозяина площади не остановила остальных. Но придала дополнительной злобной решимости. Глаза строительного рабочего гневно блеснули, он ухватился за ручки неимоверно тяжёлой тачки и, почти согнувшись в три погибели, всё же сдвинул её с места. Идеальное сейчас, убийственное орудие тарана набирало скорость. Раз-Два-Сникерс взяла рабочего в прицел. Через одну – сначала идёт нормальная пуля со стальным сердечником. Следующая будет серебряной. А потом она вдруг отклонила голову от прицела. Тачка оказалась слишком тяжела, и чтобы придать ей ускорение, на неё навалились трое. Раз-Два-Сникерс подняла ствол. Покусала губу. Снова прицелилась. И отвела оружие в сторону.

Две пули на троих, как нелепо… Бессмысленная суета, тщета, все её усилия тонули в ватном одеяле – даже полный магазин серебряных пуль не помог бы остановить эту саранчу… «Где ты, моя добрая глупая птичка? – Раз-Два-Сникерс смотрела на самый настоящий штурм её колокольни. Похоже, теперь шансы упали до нуля. – Ты уж прости, видимо, мне не удастся их остановить. Но я всё равно благодарна тебе. За подаренные минуты. И дни. Целые огромные дни! И хотела бы попрощаться по-человечески».

Их слишком много, и ей их не остановить.

Раз-Два-Сникерс спокойным движением отстегнула магазин. Зачем расходовать последние драгоценные серебряные пули впустую? Также неторопливо стала извлекать из магазина патроны, чуть утапливая, чтобы пружина вытолкнула их. Две гильзы с серебряными пулями положила на ладонь, любовалась ими, как величайшим сокровищем. Улыбнувшись, крепко сжала пули в кулаке.

– Я не дам вам сделать себя такой же, как вы.

Поискала глазами, где б оставить серебряные пули. И поняла, что лучше на самом видном месте: пригодятся какому-нибудь хорошему человеку. А никто из тварей Икши тронуть их не посмеет, серебро отпугнёт. Зачем расходовать впустую, а для неё сгодится и самая обычная пуля.

– Чтоб тебе повезло больше, – обратилась она к кому-то, кто придёт сюда после неё, бережно положила оба патрона на виду, рядом с запасом самого необходимого. А потом услышала, как внизу, на площади перед колокольней прозвучало нечто, от чего кровь захотела застыть у неё в жилах: душераздирающий одинокий вой. Который невозможно было спутать ни с чем и который тут же подхватили со всех сторон.

– Ну, нет же, – с горечью и отчаянием промолвила Раз-Два-Сникерс и обречённо усмехнулась. – Ещё и вы…

Похоже, этот проклятый город решил закрыть тему до конца. Не было необходимости смотреть вниз, чтобы понять: оборотни пожаловали. Странно, но она почему-то рассчитывала, что хотя бы эти о ней позабыли. Глупая беспечная муха… Только, видимо, пирушка обещала быть столь грандиозной, что оборотни не смогли отказать себе в приглашении.

– Не доставлю я вам такого удовольствия! – Она пристегнула обратно магазин. Вздохнула и быстро передёрнула затвор.

«Я, конечно, ещё полюбовалась бы рассветом. Я б многое сделала по-другому».

Уселась поудобней в уголке. Как-то не так всё представлялось – она совсем не готова умереть. Ничего, кроме давящей депрессии, сухой невыносимой тоски. Нелепо. Упёрла ствол себе в подбородок, протянула руку вдоль цевья, поправляя оружие, наконец, дотянулась до спускового крючка и положила на него большой палец.

(Где ты, моя добрая птичка Раджа?)

И стала ждать, не сводя взгляда с крышки люка. Однако когда удар сокрушительной силы сотряс здание церкви, вызвав гул в стенах, и стало ясно, что там, внизу, таран наконец увенчался успехом, и ворота теперь выбиты, она застонала, а потом снова сглотнула, как перепуганный ребёнок.

10

Потребовалось всего несколько ударов, чтобы тяжёлая крышка разлетелась в щепы. Тот, кто появился в отверстии люка, не был тенью, только оказался значительно мощнее всех предыдущих гостей. Раз-Два-Сникерс смотрела на косматую голову громадной твари и вдруг совершенно чётко осознала, что видит перед собой не просто оборотня – их Королеву.

– Тени пропустили тебя вперёд, милочка? Какая честь для меня. – Синие глаза Раз-Два-Сникерс потемнели до густого цвета вечернего неба, когда она напрягла большой палец, что касался холодной стали спускового крючка. – Ну, давай!

Тварь заревела, мотнув головой.

– Дава-а-й! – заорала на неё Раз-Два-Сникерс. – А то передумаю! Угощу тебя серебром…

И тогда она решила, что у неё начались галлюцинации. Что её бедная психика не выдержала. Галлюцинации, наверное, милосердные, но она тут же осадила себя. Ей хватило решимости вспомнить, что она находится в Икше, проклятом городе призраков, демонов и видений, и, скорее всего, имеет дело с безжалостной манипуляцией её психикой, дарящей напрасные грёзы и надежды. Чтоб она не успела уйти, не успела вышибить себе мозги. Потому что всё дальнейшее стало происходить одновременно, и эта нежность…

Раз-Два-Сникерс не услышала свой собственный скрип зубами, когда начала давить на спусковой крючок. И всё-таки дёрнула головой. Эта глупая птичка, горлица (Раджа?), это её крылья хлопают в воздухе, обдувая лицо, и светом-воспоминанием наполняют мрачное пространство.

(Мы всегда будем вместе, малышка.)

Рука на спусковом крючке ослабла. Потому что источник этого света, беспощадного, невыносимо-нежного, совсем рядом, там, над люком, как множество ярких светлячков…

Громадная тварь, чёрная Королева оборотней, да такая, что все прежние, виденные Раз-Два-Сникерс, казались просто карлицами, начинает подниматься из люка. Рёв, от рокового прыжка отделяют считанные мгновения. И эти мгновения словно замирают. Могучие плечи человека-волка покрыты густой переливающейся шерстью, лишь самые концы, как благородной сединой, посеребрены сумраком; мощные челюсти застыли в страшном оскале, медленно падает капля густой слюны… И свет, там, между Раз-Два-Сникерс и люком. Только искрящиеся точки, множество светлячков уже сложились в законченный образ. Настолько любимый, что от этой нежности теперь можно задохнуться – девушка. Та, что была когда-то светлой королевой детства… Раз-Два-Сникерс замирает в неподвижности. Хотя большой палец на прежнем месте, готов утопить спусковой крючок. И чёрная тварь, самый могучий оборотень из оставшихся в этом проклятом городе, вдруг заскулил, наткнувшись на этот свет, дёрнулся и стал подвывать, не сводя взгляда с той, что стояла перед ним. Подвывать всё более плаксиво и всё более одиноко, и никто из оборотней не посмел вторить своей Королеве в её песне смертельной тоски. А девушка, Лия, или её призрак, протянула руку и ласково коснулась морды зверя, словно это был не оборотень и не человек-волк. И так они стояли, хотя секунды уже двинулись вперёд. Раз-Два-Сникерс выдохнула. Глаза зверя – они не просто были осмысленными…

– Привет, щенок! – печально и любяще произнесла Лия, так и не отведя руки. – Помнишь меня? Решил побыть волком?..

Глаза зверя не просто казались осмысленными, они были человеческими, и в них стыла боль, непомерная тоска. Только эти глаза невозможно было спутать…

«Хардов?! – вдруг подумала Раз-Два-Сникерс. Чудовищная догадка словно резанула что-то внутри её головы. – Хардов стал Королевой оборотней?»

И как бы в подтверждение Лия обернулась и кивнула ей. А потом сказала так, как говорила всегда, как будто не прошло столько лет и как будто она не была мёртвой:

– Привет, малышка.

Глава 10 Книга раскрывается

1

– Идём, я расскажу тебе, как отличить Королеву оборотней, – произнёс Тихон, увлекая Рыжую Анну в сторону от основной группы. – Запомни: они в состоянии показать тебе самые потаённые твои мысли и желания, но всё это ложь. Именно так оборотни обезоруживают своих жертв. А потом расправляются. Королева, самая сильная из них, она заберётся тебе в голову и предстанет тем, кого ты любишь. Не верь, Анна! Её надо будет убить. Любое промедление заворожит тебя, не дай этому случиться. Что бы ты ни увидела, Анна, возможно, перед тобой будет маленький беззащитный ребёнок, возможно даже… Закрой своё сознание, хотя не всегда это помогает, они сильные твари…

Тихон замолчал, протягивая ей руку; в раскрытой ладони она обнаружила патроны. Здесь, в непосредственной близости от Икши, серебро стало тускло светиться.

– Это очень опасно, Анна, – добавил Тихон. – Но Королеву можно распознать. Именно она…

Рыжая Анна слушала своего учителя. Они стояли на вершине укреплённого вала, отделяющего Линию Застав, и внизу перед ними, укрытая ровным темнеющим туманом, лежала Икша, город-призрак. Этот день пришёл, плохая перемена наступила, и уже не ядовитые прожилки прорезали прежде белоснежную стену тумана, а тёмные пульсирующие пятна, похожие на глубокие рваные раны. Меньше чем через час они спустятся в Икшу, и спасательная экспедиция начнётся. А пока Анна внимательно слушала окончательный инструктаж, запоминая каждое слово. И что-то мутное, неприятное лежало у неё на сердце.

– И вот ещё что, Рыжая. Это, конечно, вряд ли, обычно они показывают самые общие образы, не так умны, но всё-таки… Я бы тебя вообще не брал в эту экспедицию, и ты знаешь почему. Любовь, Анна, она делает тебя уязвимой. Прости, мой возраст позволяет сказать об этом.

– Я помню, что вы мне говорили и про спасателей, и про докторов. – Анна кивнула. – И про близких людей… Я не подведу. И спасибо, что не ушли без меня.

– Хорошо, – Тихон ей мягко улыбнулся. – И всё-таки они могут… Королева может предстать перед тобой… Хардовым. Тогда стреляй без промедления! Это не Хардов. Никто не может сказать, каков он, и что мы найдём. Но явно одно – он не такой, каким ты его знала.

– Я поняла, – тихо сказала Анна. – Можем к этому больше не возвращаться. Не подведу.

И Рыжая Анна слушала Тихона дальше. Только эта мутная тревога на сердце надавила чуть сильней.

2

– Хитрый старикан, – тихо ухмыльнулся брат Дамиан. – Куда ж ты их дел?

Наконец-то он держал её в руках. Книга, бесценное сокровище, после всех злоключений снова вернулась в обитель. И больше он её не выпустит, и так чуть не наделала большой беды. Совсем скоро её упрячут под семь замков, но пока…

Брат Дамиан любовно перелистывал страницы и не видел никаких изменений. «Грибные» пятна сырости от пропитки ядом улетучились без следа, как и обещал брат Зосима, а нанятые им в качестве «коллекционера» воришки, слава богу, тоже относились к Книге бережно. Это хорошо. Книге не было нанесено видимого урона.

– Остаётся понять, чего мы не видим, – хрипло, себе под нос произнёс брат Дамиан.

После сожжения написанной сказки, скромно именуемого им «тихим аутодафе ненужных знаний», его голова прояснилась и мысли почти встали на свои места. И вот это «почти»… Такое случалось впервые. Обычно сожжение написанного сразу проясняло картину, давало все необходимые ответы. А тут в его голове почти сложился готовый пазл, но несколько элементов всё ещё не вставали в общий рисунок. Не были до конца найдены, таились где-то в тени. Возможно, они и не столь важны, а он придаёт слишком большое значение ненужным деталям, но от этой незавершённости головоломки что-то всё-таки тревожно свербело у него в груди.

Эта девушка, зловещая фея зачарованного леса… Брат Дамиан был разумным человеком – Орден Возлюбленных достиг при нём наивысшего расцвета, сродни легендарным древним временам. И везде, по всему каналу, он умел находить столь же разумных людей. Даже среди этих жалких торгашей Дмитрова, в высшем руководстве купеческой республики и, в особенности, среди высших полицейских чинов. Был свой человек из учёных Дубны, а вот недавно появился самый важный деловой партнёр в той среде, куда прежде доступ был наглухо закрыт, но именно там лежал основной интерес и сокровенная тайна. В закрытом герметическом Ордене гидов появилась брешь – разумный человек. Но не тут, рядышком, за Тёмными шлюзами, а очень далеко отсюда, в великом и таинственном Университете, среди развалин Москвы и гидов Петропавла. И вот этот свой, разумный человек не так давно предпринял опасное путешествие в одиночку и предупредил, что Петропавел явится лично кое за кем к Тёмным шлюзам. Он рассказал много о чём. К гидам возвращался их Светлый принц, – брат Дамиан ядовито усмехнулся, – Колесо Бытия совершило свой оборот. И Благо, конечно, требовало эту лодку потопить на обратном пути. Уничтожить, пусть ценой большой крови или даже спровоцировав войну с гидами. Если бы… не эта волшебная девушка, зловещая фея хищного леса. Эликсир… Девушка очень важна. Она не знает об этом, но именно она поможет указать на ключ к сокровенной тайне. Завершить ту работу, что брат Дамиан начал со своим деловым партнёром. Девушка-фея нужна в великом Университете, там спрятан пазл пограндиозней, её просили беспрепятственно пропустить. И даже поспособствовать. Никак иначе, кроме как с лодкой Петропавла, не вызвав подозрений, сделать этого не удалось бы. Поэтому брат Дамиан отпустил гидов, поддавшись просьбе и собственному обещанию. Только было одно «но». Тот, за кем явился Петропавел. В лодке гидов, возвращавшейся в Университет, его не оказалось. Все люди были с осторожностью пересчитаны по дороге туда и по дороге обратно. Нашлись даже мастера тайно зарисовать портреты. Потом их сверили… И вот волшебная девочка-фея появилась, а ещё одного пассажира не было.

Пазл…

Возможно, это ничего не значит. Возможно, у гидов что-то пошло не так, и это их дела. Если бы…

«…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать.

Лабиринт укроет верных Слову

От Четырёх псов чёрного человека…»

Брат Дамиан поморщился. Сожжение чёртовой сказки не дало окончательного ответа. А мудрый пращур Борис не озаботился тем, чтобы его понимали яснее.

(пазл)

Знаки… Знаков он оставил достаточно. Интуиция никогда не подводила брата Дамиана. И вот она свербит тревожным маячком, правда, пока не очень сильно: вероятно, всё это из-за тяжести предпринятых недавно страшных, но необходимых шагов. Вероятно. Просто совпадение. Хотя двух совпадений не бывает… Впервые Светоч Озёрной обители не был до конца уверен в правильности принятых решений. Плохой признак. На пути заботы о Благе не должно быть сомнений. И тогда нужно нюхать, рыскать, искать и хоть из-под земли добыть этот недостающий элемент пазла, пока не стало поздно.

– Ну и куда хитрый старикан мог их деть? – громко и почти шутливо произнёс брат Дамиан, хотя ему было далеко не весело.

«Разделённые грянут с севера, из-за Тёмных шлюзов и Пустых земель».

Светоч Озёрной обители ещё раз бережно перелистал Книгу. Конечно, брат Фёкл из уважения к святыне не посмел бы сделать на её страницах своих пометок. Но всю его келью перевернули вверх дном и не нашли никаких записей. Куда он мог их спрятать? Воришки тоже утверждают, что не брали ничего, кроме самой Книги, что резонно – не за это им обещали заплатить. И сами явились к брату Зосиме за вознаграждением. Всё шло по плану. Где же тогда записи брата Фёкла? За ним следили, он их делал, догадался, с каждым днём всё ближе подбираясь к опасной черте. Где они?!

Брат Дамиан снова поморщился. И прошептал:

– Аква…

Мерзкая девчонка. Всё рыщет, вынюхивает, шпионит и опять куда-то запропастилась. Он уже начал сожалеть, что в ту страшную ночь, когда погибла семья капитана Льва, не позаботился ещё и об Акве. Но она была тогда совсем ребёнком, и для сохранения баланса, чтобы успокоить капитанов, подрастающая наследница была даже полезна. Втайне брат Дамиан рассчитывал, что с ней выйдет так же, как и с Калибаном, что её удастся приручить, он был добр к ней, но девчонку не получалось переманить на свою сторону. А ведь она почти не помнила своего отца. Кровь… Такая же вздорная, как и капитан Лев. Вздорная и недоговороспособная, она предпочла брата Фёкла. Что ж, тогда многие в обители ставили на него. И относительно недавно Совет, взбудораженный ересью, чуть было не сместил самого Светоча. И хоть на это не указывалось прямо, очевидно, что ближайшим претендентом становился брат Фёкл.

Могла девочка спрятать бумаги своего наставника? Может быть всё, что угодно! Но в последнюю свою ночь брат Фёкл много работал. Верные люди доложили, что на вечерней трапезе был он непонятно задумчив, отстранён, а глаза лихорадочно горели, и удалился рано, так толком и не поев. И до середины ночи в келье его горел свет масляной лампы, он работал и был там один. До самой кончины, упокойся его душа с миром. Где тогда записи, хотя бы те, что сделал в свою последнюю ночь? Ещё один пазл…

– А Калибан? – вдруг нехорошо усмехнулся брат Дамиан. И потряс головой.

Исключено. Он, конечно, симпатизировал старику, но не больше остальных, и к чему хромому слуге ввязываться в смертельно опасные игры? Тем более что Калибан был при нём, своём хозяине, в роковую для брата Фёкла ночь. Всё так, только записей нет.

(пазл)

А что, если их и не было? Если он их и не делал – ведь старикан был очень умён. Голова у него всё ещё была ясная, только держать в ней такой огромный массив текста и отсекать лишнее, да ещё в нужном порядке – это вряд ли. И потом, делал он записи – доложили соглядатаи, если только сжёг затем, испугавшись открывшихся откровений. Сжёг, как он сам поступает со своими сказками.

Брат Дамиан поднялся из-за стола и начал ходить неспешно по просторной келье. Пазл необходимо собрать до утра, до начала процесса над воришками. Громада Разделённых грянет из-за Тёмных шлюзов… Люди уже слышат их голоса по ночам, что ветер, пропитанный безумием, приносит с Пустых земель. Об Икше и скапливающейся там мерзости чего только не говорят. Разделённые… Время пришло. Выбор на воришек пал не случайно. Слух о таинственных фаворитах луны широко распространился в Пирогове, кое-кто даже восхищён их неуловимой дерзостью, так что лучших кандидатов было не подобрать. И хоть оба довольно тупы на первый взгляд, это может быть трюком, очень хитрым обманом. Только к чему им непонятные бумаги старого монаха? Продать?! Вряд ли они в них разберутся, а в келье брата Фёкла было немало диковинных редкостей, но ничего больше не пропало. Отдавать им Книгу было большим риском, но он окупился с лихвой. Жадность всегда губила людей, и ворьё ничего не заподозрило. Книга вернулась, а оба воришки теперь в темнице в ожидании суда. Так в чём дело? Что не так, почему эти тревожные сигналы никак не угомонятся?

«Что с твоим напарником? – спросил брат Дамиан у того из воришек, кто взялся говорить за обоих. – Какой-то он странный…»

«Не бойся, добрый человек, – затараторил тот, глупо лыбясь. – Он только с виду такой, а так и мухи не обидит. Болезный сейчас, а глухонемой с рождения. Братушка он мне единокровный. Не бойся, его болезнь не заразна».

«Я и не боюсь. – Брат Дамиан брезгливо пожал плечами. – А вот тебе, напротив, стоило бы».

Он ещё раз вгляделся в лицо глухонемого (или якобы глухонемого, потому что подозревать стоит всех), пытаясь понять, что его смутило, и даже поднёс масляную лампу, чтобы получше разглядеть.

«То ли с кожей что-то не то?» – подумал он и решил, что к этому ещё надо будет вернуться.

Брат Дамиан остановился, теперь посмотрел на ту масляную лампу, что стояла на его столе. Быстро пощёлкал языком. Вернулся к Книге, погладил, словно извиняясь или же прося раскрыть свои тайны, и стал осторожно просматривать её страницы на свет.

Там, где так и нетронутой осталась закладка брата Фёкла:

«Пополам рассечённые карой Господней, Разделённые армии тьмы создадут, Чтобы мщения удар свой нанести. Только натиск выдержит Лабиринт. Погибели избегут Возлюбленные братья, Но укрепятся духом, Когда вызов смертельного Врага они примут. Три вечерних зари соединятся, Затем укроется небо тьмой, Лабиринтов свет иссякнет, Больше спасения Возлюбленным братьям не дав. Тогда сей день будет пиром Разделённых».

Старика интересовали пророчества, чья противоречивость вызвала в своё время немало толкований. Что ж, он прав. Совсем вплотную подобрался к опасной грани. Брат Дамиан даже чуть подкрутил фитилёк в лампе. А потом его взгляд застыл.

Он нашёл. Следы. Давили пишущим пером. У брата Фёкла была сильная рука, и как же он мог об этом забыть?

– Позор мне, – живо усмехнулся брат Дамиан.

Следы от выдавленных линий. Видимо, старик был так возбуждён, что первые свои записи начал делать, положив лист бумаги прямо на раскрытую страницу Книги. Буквы плохо различимы… Брат Дамиан взял лупу, пристально вглядываясь в след. Ещё подкрутил лампу. Его лицо опять сковала каменная маска усердия, и когда он поднял взгляд на мутное зеркало, ему оттуда ухмыльнулось какое-то чудовищное существо.

«Это не ты! От тебя исходит свет… Не ты!»

(пазл)

Брат Фёкл не просто догадался. Он переписывал всю Книгу, а потом в нужном порядке вычёркивал лишние слова. Вот что обозначали следы от выдавленных линий. А ещё брат Дамиан сумел различить то, чего в Книге не было. Пометку, отпечатавшуюся с краешка листа. Его цепкий взгляд сначала захватило слово «громада». Громада Разделённых, чей приход уже близок… Зловещее существо из зеркала буравило брата Дамиана немигающим взором. Старик написал чуть больше, а потом его рука соскочила со страницы. Но и того, что осталось, оказалось достаточным:

«…йти ещё возможные значения слова “громада”».

«…йти». Это найти? Необходимо найти, стоит найти?

– Умён ты, брат Фёкл, – сказало ему существо из зеркала. – Хитрован… Догадался. Что ж, тем более забота о Благе была не напрасной.

Брат Дамиан убрал лупу и отодвинул лампу подальше от Книги. Снова поднялся.

– Похоже, наши воришки с нами не до конца откровенны, – хрипло и тихо произнёс он.

3

«…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать.

Лабиринт укроет верных Слову

От Четырёх псов чёрного человека…».

Аква всё ещё в смятении смотрела на эти строки.

– Вот с чего он начал, – сказал тогда Брут. – А потом понял, что весь смысл Книги меняется.

На лице девочки отразились странные чувства: недоверие, озадаченность, отпечаток страха, но за всем этим маячило восхищение.

– Не ожидала, что придётся зайти так далеко? – Брут ей улыбнулся. Он всё ещё был очень слаб. Аква смущённо отвела глаза.

Ещё в полубреду, с кожей, белой, как снег, когда его поили отваром из трав, что прорастали лишь на редких древних усыпальницах, Брут постоянно что-то твердил. С мутноватым тёмным предчувствием Аква узнала слова, текст из священной Книги. Но он был каким-то… иным, словно всё происходило на другой планете. И от этого девочке сделалось жутковато. Как будто привычные вещи немножко сдвинулись, менялись, как если бы вы пришли в гости к своей любимой подружке и оказалось, что домашним питомцем в их семье вместо хорошо знакомой вам кошечки, что всегда тёрлась о ноги, является забавный пёсик, внешне безобидная собачка с тем же именем, и это никого не удивляет. Жуть… Аква порой очень боялась, что когда-нибудь подобное произойдёт с ней на самом деле. А ещё Брут несколько раз, и как будто это причиняло ему страдания, назвал одно имя. Аква нахмурилась.

– Тебе известно, о ком он говорит? – спросил тогда Суворов, перехватив взгляд девочки.

Аква нехотя кивнула. Конечно, она знала имя «Калибан». Как не знать…

– Это верная ищейка брата Дамиана, – выдавила девочка. – Его преданный слуга.

– С ним что-то не так?

Аква пожала плечами.

– Я его боюсь, – призналась она.

И тогда Хома, не принимавший прежде активного участия в беседе и больше интересующийся состоянием Брута, сумел удивить их.

– Это не тот ли Калибан, что хром на одну ногу? – оживился он.

Аква мрачно кивнула, соглашаясь.

– На левую? – уточнил Хома. – И лицо страшное?

– Да… – Девочка удивлённо посмотрела на него.

Хома ухмыльнулся:

– Ну, насчёт его хромоты… Вот так, да? – Он вдруг вскочил, чуть согнулся, опустив плечи, будто потяжелел, и абсолютно точно скопировал походку Калибана. Настолько, словно на мгновение сам стал им. У Аквы даже мороз побежал по коже. – Похоже?! Вижу, узнала, девчонка… А насчёт его преданности да верности, так он и мне порой бывает верен. – Хома снова ухмыльнулся. – Предан как собака! Когда звонкая монета в руках. Говорил же, у меня свой человек в обители? Так это он и есть.

И вот тогда Брут произнёс свои первые связные слова в Рождественно:

– Нет, брат, там всё сложнее…

Брут пришёл в себя. И его карие глаза на всё ещё бледном лице казались огромными.

– У Калибана всё есть. Ну, в смысле, деньги ему не нужны. – Брут улыбался Хоме, а потом перевёл взгляд на Акву с каким-то непонятным интересом, словно узнавая её, чем смутил девочку. – Не нужны ему деньги, брат. Он берёт их, чтобы не вызывать подозрений.

Хома ошеломлённо вытаращил глаза и даже не понял, как спросил:

– Откуда ты знаешь?

– От брата Фёкла, – устало пояснил Брут. – Видел…

Хома затряс головой:

– Братец, – ласково и взволнованно спросил он. – Очухался? Давай я тебе…

Брут прервал его. Карие глаза заблестели, но сделались ещё темней.

– Я думал, что один такой. – Брут чуть вздрогнул. – До той ночи в обители. До встречи с монахом. Оказалось, нет. Брат Фёкл… Но не только. И Калибан. Хотя я его никогда не видел. Он такой же.

4

Аква обескураженно смотрела на Брута.

– И Калибан? – хрипло произнесла она. – Как брат Фёкл?

Брут ей кивнул. Снова посмотрел на неё этим своим странным взглядом. Сказал:

– Я тебя видел. Всё это время… Ты такая же, как представлял. Ты заполнила все мысли брата Фёкла. Ты и эта Книга.

* * *

– Ну, вот смотри, читай, – указывал ей Брут на листы, что прежде были спрятаны в их лодке. – Что получилось?

Аква глядела на бегущие строки, всё перечёркнуто, бардак какой-то, подняла глаза на Брута. Он ей понравился. Брут оказался весёлым и по-настоящему переживал за брата Фёкла.

– Как же читать? – спросила девочка. – Чиркалки сплошные… Каракули.

– Читай, что осталось. Вот, смотри внимательней.

На листе действительно был полный бардак: зачёркивания, какие-то цифры, буквы разбегаются в разные стороны, на полях множество пометок. А потом она увидела канонический стих из Книги. И что-то внутри неё качнулось, как в пустоте. На мгновение даже показалось, что буквы сделались ярче, выделяясь на общем фоне. Они тоже были перечёркнуты. Но не все.

«…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать.

Лабиринт укроет верных Слову

От Четырёх псов чёрного человека…»

– И… станет… Лабиринт… от… человека, – прочитала девочка. Подняла глаза на Брута. – И станет Лабиринт от человека, – повторила она. – Что это значит?

Брут серьёзно смотрел на неё. И тихо произнёс:

– То, что он нашёл тайный код.

5

– Это ваши священные цифры. – Брут улыбнулся. Щёки побледнели больше, и это сделало его каким-то беспомощным. – Я ведь в них ничего не понимаю. Мы с братом не верующие. И как ты поняла, не книжные люди.

Девочке захотелось улыбнуться в ответ, но она состроила подозрительную мину:

– Вы вроде как вообще не отсюда? Не Пироговские, да?

Брут пожал плечами. Немного болезненно поморщился, когда стал пояснять:

– Честно говоря, до того, как всё приключилось, я и цифры-то эти ваши толком не знал. Так, слышал что-то. Но для брата Фёкла они были… даже не знаю, как сказать… как будто из них сделан мир.

Аква кивнула, поймав себя на мысли, что гораздо учёней братьев-воришек.

– Брат Фёкл нашёл шифр. – Брут разложил на столе ещё несколько листов. Он снова выглядел усталым. – Вот, что я понял: он всегда догадывался, пытался отыскать в тексте книги какое-то тайное послание. Но всё оказалось проще.

Хозяин Суворов тоже молча присоединился к ним, сверлил листы с пометками внимательным взглядом.

– А подтолкнула его к этому ты. – Брут мягко кивнул девочке. – Тем, что рассказывала о визитах к отцу. Ну, когда капитан Лев уже в Храме Лабиринта. И тем, что всегда спорила, была упрямой. Знаешь, монах в твоём возрасте был такой же. И Книга… Он тебя очень любил.

Аква на это ничего не сказала. Лишь немного беспомощно посмотрела на Брута. И так же немного сжалась. Затем потупила взгляд, дёрнула подбородком:

– Но я же ничего не знаю! – проговорила с досадой.

– Скорее всего, знаешь, – не согласился Брут. – Вспомни: сакральные числа. Девять священных печатей по числу капитанов, и то, как записана сама Книга. Даже мне теперь кое-что известно. Разделы Книги? Их ведь три? Вспомни!

– Да не надо мне вспоминать, – пробубнила девочка. Потом прикусила верхнюю губу. – Это знают все воспитанники обители. Первый раздел – «Деяния Двух Святых», там про то, что было вначале, как зарождалось Пироговское братство.

– Верно. – Брут словно нетерпеливо подталкивал её вперёд.

– Потом «Деяния Четырёх…» – о срединном времени и Катехизис. И в заключительной части, «Деяниях Трёх Святых», – пророчества.

– Даже в названиях разделов присутствуют ваши священные числа.

– Конечно. – Аква пожала плечами. – Их ведь было столько, первых капитанов, ставших Святыми Старцами. Правда, брат Фёкл считал, что Пророчества, как и самый первый раздел, также написаны Борисом и Глебом.

– Верно, считал, – откликнулся хозяин Суворов. – Эти двое вообще не давали ему покоя.

Брут покивал:

– Брат Фёкл сначала предположил, что не только сакральные числа, но и сам порядок слов являлись сутью и содержанием Книги. Но постоянно что-то не сходилось. Потому что… Достаточно лишь немного изменить порядок слов, и всё ускользает, теряется. Понимаете?

– Не очень, – призналась Аква.

– Всё оказалось значительно проще. Только увидеть это можно, лишь имея на руках подлинник. Шифр был там! Тайный код. Кстати, в названиях разделов он тоже спрятан. Я… У меня это до сих пор в голове. Как вспышка… Когда монах увидел, как просто всё увязывается и становится по своим местам. Как озарение… Вот тогда брат Фёкл пришёл к выводу… у вас это называлось какой-то ересью… Мокрой?

– Влажной, – усмехнулась Аква. Но потом она уже перестала улыбаться. – Влажной, или «числовой» ересью.

– Да, – согласился Брут. – Он пришёл к выводу, что после создания «Деяний», потом, позже, порядок слов намеренно исказили.

– Он мне этого не говорил, – вскинулась Аква.

– Ты ведь знаешь почему?!

Девочка нахмурилась:

– Еретики, которые так считали, были сурово наказаны.

– Он боялся за тебя. Сурово?! Да уж. – Брут невесело усмехнулся. – Мы-то с братом не обольщаемся насчёт методов Возлюбленных.

Девочка немного покраснела, словно в том была и часть её вины. Опустила голову, не отрывая взгляда от разложенных на столе бумаг. Тихо произнесла:

– Как же в порядке слов может быть заключён шифр?

– А-а. – Брут улыбнулся ей и щёлкнул пальцами. – Но всё дело в том, что в подлиннике он сохранился неизменным. Это, – он постучал по столу, – переписано из подлинника. Вот он, этот порядок слов. И это стоило твоему наставнику жизни.

* * *

«“Девять печатей будут сорваны, когда армии Разделённых придут с севера: Четыре пса возвестят конец с восходом, Две смерти и Три вечерних зари, которые переживут немногие” – точный порядок указан здесь».

Аква отвела взгляд от записок:

– Это из Пророчества, о конце времён…

Брут пошатнулся, его кожа опять местами побелела:

– Четыре, два и три… И именно в таком порядке вычёркиваются из Писания лишние слова. Взгляни на фрагмент, который я тебе показывал, про то, как посреди Пустых земель станет невозможно дышать…

У Аквы похолодело внутри. Он назвал слова Писания, Книги, лишними. Но как же так? Конечно, Аква с братом Фёклом тоже… да только это была их Книга, они столько с ней возились, и они никогда бы не посмели говорить о ней плохо, лишь пытались лучше её познать… Девочка почувствовала внутри себя смятение, а потом её взгляд упал на пометки, сделанные на полях, и она узнала почерк брата Фёкла:

«В Разделах всё перепутано намеренно. Точный порядок здесь…»

Аква дочитала лист до конца. Пробормотала:

– Не может быть… Так всё на поверхности.

– Понимаешь теперь, как важно было чуть-чуть изменить порядок слов? – согласился с ней Брут. – Всё плывёт. Сдвинуто. Шифр исчезает. Специально всё напутали.

Аква узнала почерк своего наставника. Это он вычёркивал лишние слова. Брут здесь ни при чём – тот лишь увидел это в голове брата Фёкла.

– Но ведь эти числа священные, – пролепетала девочка. – Они гораздо больше… На них всё построено, сакральный смысл учения…

– А никто и не спорит! – Брут пожал плечами. – Да и сам брат Фёкл, как понимаю, даже и не собирался ставить под сомнение их значимость. Просто нашёл еще одно применение. Правда, результат поменял всё.

– Шифр? – неожиданно поинтересовался Хома.

Брут с удивлением посмотрел на брата, но обнаружил, что все взгляды устремлены на него:

– Ну, смотрите, – отмахнулся он. – Четвёрка, двойка, тройка, видите? Это шифр – те слова в Книге, которыми можно пренебречь. И брат Фёкл их вычёркивал. Именно в том порядке. И получил связный текст. Только с совершенно иным смыслом.

– Похоже, – слабым голосом сказала Аква.

– Только… Ему важно было расшифровать пророчества. А там собраны стихи из разных разделов. И очень много противоречий. Я прав, Аква? В этом всё дело?

Девочка с тревогой посмотрела на него.

– Ну, не совсем, молодой человек, – хмурясь, произнёс князь Суворов. Он разглядывал перечёркнутый рукой брата Фёкла фрагмент. – Да, вначале удалено четыре слова, потом два, потом три… Всё верно. Но тогда дальше пойдёт новый круг, снова четыре слова прочь, а там…

– Вот именно! – довольно отозвался Брут. – В этом и дело. Я же говорил, что в названии разделов тоже ключ?! – Он старался выглядеть беззаботным, но на лбу его теперь выступила испарина. – Монах, брат Фёкл, тоже поначалу на это наткнулся и даже успел решить, что обрадовался преждевременно. А потом сообразил. Там немного всё похитрее. Но немного.

– Да, наш добрый хозяин прав, – с опозданием поддакнул Хома, разглядывая рукопись. – Тогда должно быть снова вычеркнуто четыре слова, а там три.

– Скажи, Аква, – спросил Брут. – Из какого раздела «Деяний» этот фрагмент про «невозможно дышать»? Мы уже видели, как он расшифровывается…

– «Деяния Трёх святых», – тут же отозвалась девочка.

– Именно, «Трёх»! Точный порядок слов прежний: вычёркивается четыре слова, два, потом три, и по названию раздела. В данном случае – снова три. Понимаете? «Деяния Трёх Святых».

– Ты хочешь сказать…

Брут кивнул:

– Чтобы найти правильный шифр, надо было очень хорошо знать Книгу. Как брат Фёкл, например. На этом всё построено. Профанам, вроде нас с братом, понять так ничего и не удастся. Вот что мне передал монах перед самой смертью.

– Получается, чтобы расшифровать, надо прежде хорошенько изучить? – с уважением протянул Хома; он проявлял всё больший интерес к происходящему. – Хитро-о-о…

– Да-а… Вроде всё просто, ан… Книга словно специально ждала такого, как брат Фёкл. Кто усомнится, но будет очень хорошо знать её. Даже любить. Трепетно, как святыню. И тому она раскроет свои тайны.

Брут снова пошатнулся, посмотрел на свою руку – ладонь тоже начала белеть. Он заторопился:

– А вот на этом месте монах остановился. Дальше он не успел. Дальше должны будем сделать мы. Давайте: четвёрка, двойка, тройка и номер раздела.

– Братишка, тебе надо прилечь, – обеспокоенно произнёс Хома. – Слаб совсем… И белый снова.

– Давайте! – отмахнулся Брут.

Аква посмотрела на предложенный фрагмент текста. Она увидела, где обрывается линия, последняя линия, проведённая рукой брата Фёкла перед тем, как…

Горечь подступила к горлу девочки. Её наставник, её верный друг, он был старым и добрым, а его убили, подло, предательски, убили, потому что боялись…

– Это из Пророчеств, – Аква проглотила ком. – Последние слова. И всей Книги тоже. Так заканчиваются «Деяния».

«Три вечерних зари соединятся, Затем укроется небо тьмой, Лабиринтов свет иссякнет, Больше спасения Возлюбленным братьям не дав. Тогда сей день будет пиром Разделённых».

Аква подняла взгляд, в котором плавало всё больше тревоги:

– «…иссякнет», – глухо произнесла девочка. – Я всегда говорила ему, что он старый и… дряхлый. И что он может отпустить моего отца. Если…

– Хорошо. Бери карандаш и вычёркивай, – сказал ей Брут.

Но Аква стала обводить, брать в овал те слова, которые следовало оставить:

«Три вечерних зари соединятся, Затем укроется небо тьмой, Лабиринтов свет иссякнет, Больше спасения Возлюбленным братьям не дав. Тогда сей день будет пиром Разделённых».

– …соединятся… Лабиринтов… больше… не… будет, – прочитала девочка.

– Так, хорошо. – Брут всё же устало опустился в кресло из плетёной лозы, куда почти насильно пытался усадить его Хома. – Я успел увидеть это в его голове. Полностью так: «Но когда они соединятся, Лабиринтов больше не будет». Именно это позволило брату Фёклу предположить, что Лабиринт может быть разрушен.

– А я же говорил, что у любого молодца должно быть уязвимое место! – с озорной решимостью заключил князь Суворов. – Токмо отыскать требуется. Надо готовить нарочных к молодому гиду. Будем посылать ему вести; может, и успеем. А скажи…

Он посмотрел на Брута, и увиденное заставило князя умолкнуть. Брут обмяк в кресле, запрокинув голову, его глаза закатились, а кожа снова сделалась белой, как снег. А потом Аква вздрогнула. Потому что прозвучал её голос, да только она не раскрывала рта. Это говорил Брут.

– Он старый и дряхлый! А если он не тот, за кого себя выдаёт? Лабиринт?!

Губы Брута зашевелились, словно ему потребовалось что-то прожевать, и он заговорил другим голосом:

– Не смей этого говорить, девочка! Не ровён час услышит кто.

И снова голос Аквы:

– Мне всё равно! Потому что это сможет вернуть мне моего отца.

Аква побледнела, испуганно глядя на Брута.

– Это ведь был голос брата Фёкла. – Князь Суворов внимательно смотрел на неё. – Это был ваш разговор?

Аква перевела тревожный взгляд на хозяина и вжала голову в плечи. Прошептала чуть слышно:

– Это когда мы…

Брут вздрогнул. Дёрнулся ещё раз, как от удара электрическим током. С краешка его губы повисла слюна. Голос стал трескучим, вкрадчивым и злым:

– Дотронься до меня, старик, и всё узнаешь.

– Прочь от меня, демонское отродье! К чему искушаешь?! – это сильный голос брата Фёкла, только теперь он говорил с кем-то другим.

– Дотронься до моей головы. Ведь ты такой же, как я.

– Нет!

– Да. И ты знаешь это. Боишься узнать правду?

– Что там?

– Там?! Конец твоей веры, вот что там.

– Не-ет. – Голос брата Фёкла, но звучит всё более устало. – Тебе не поколебать моей веры. Прочь!

– А ты дотронься! – И хохот, низкий, издевательский, трескучий. – Там конец твоей веры, старик.

Брут замолчал, и Хома тут же обнял его, что-то шёпотом приговаривая.

– Чей это был голос? – быстро спросил Суворов. – Брат Фёкл, с кем он говорил?

Хома осуждающе усмехнулся. Аква была бледна, губы девочки совсем обескровились. Но она сказала:

– Калибан… С ним. Это был голос Калибана.

Глава 11 Нарочные и троянский конь

1

– Ну как, Калибан, что ты думаешь? – спросил брат Дамиан. – Ты их видел. Ну и?!

– А что беспокоит Светоча Озёрной обители? – Глаза уродца были непроницаемы, и опять прихрамывает. Брат Дамиан хорошо изучил повадки, язык тела своего прислужника: когда хромает не для посторонних глаз, значит, полностью погружён в себя. В большой, почти квадратной, словно грубой лепки голове идёт бурная мыслительная работа. Что ж, далеко не дурной признак – значит, есть, о чём говорить. Но только не тяни.

– Тебе одному могу я довериться, Калибан, – вкрадчиво заговорил брат Дамиан. – Даже брату Зосиме полностью не открыться. Холодно мне, Калибан.

Слуга молча поставил дивный фарфоровый чайничек на серебряный поднос и, не спросив разрешения, положил свои громадные руки на шею хозяина. Принялся массировать. В его руках таилась какая-то волшебная сила.

– Не уклоняйся от ответа, – попросил брат Дамиан.

Руки ни на миг не останавливались. Как бы невзначай:

– А разве брат Зосима их не признал?

– Не то чтобы… Хитрые они, шельмы, по части маскарада.

– Ну и вы им отплатили тем же, – равнодушно напомнил Калибан.

Не хочет. Не идёт на доверительный разговор. Пока. Что ж, брат Дамиан может и подождать. Только теперь недолго, Калибан, недолго. Суд над фаворитами луны назначен на утро. И Совет братства потребовал открытого процесса. С чем Светоч Озёрной обители вынужден был смиренно согласиться. И даже ничем не выказал внутреннего негодования. Хотя в последний раз ему навязали чужую волю. Он хорошо подготовился: после этого процесса (открытого!) всякая ересь, что бурно проросла молодыми побегами, будет вытравлена калёным железом.

– Брат Зосима видел только одного, с кем договаривался. Вроде он… Тогда ж к чему им было скрывать про записи брата Фёкла?

«Он не глухонемой», – заявил Калибан про второго, сказавшегося больным, воришку, как только увидел Озёрных братцев. В арсенале брата Зосимы были средства, которые не только глухонемого – мёртвого заставят говорить. Но смущать Возлюбленных братьев на открытом процессе следами пыток… Брат Дамиан об этом только намекнул.

«Время водою струится из вечности», – сказал Калибан, и глаза его так же были непроницаемы. Находчивый, шельмец. Монахи, из самых усердных, накладывали на себя подобную епитимью. «Причащение оглушением». В Храме из живого тела Лабиринта каплями вытекала столь же живительная вода. Если встать под этот скудный поток в специальном месте, где даровалась возможность связать покрепче члены и всё тело да жёстко зафиксировать голову, то капельки воды падали ровно на темя. В одну точку: кап-кап-кап… Неспешно, очищая от дурных помыслов и пагубных страстей. Вроде бы невелик подвиг, но через несколько часов каждая падающая капля становилась как удар молотом. Кап-кап-кап. Многие из усердных братьев избавились от нашёптываний лукавого, оглушение возвращало их чистыми. Лишь некоторые сходили с ума. Воришки долго, на всех допросах скрывали свои имена, что в Пироговском братстве никого не удивило, но после очищения под благим потоком тот, что взялся говорить за обоих, с кем в качестве «коллекционера» сторговался брат Зосима, признался, что брата (якобы глухонемого) с рождения нарекли Брутом.

«Надо же, – почему-то подумал брат Дамиан, – как сына и убийцу Цезаря».

Своё имя он тоже назвал. Слаб он оказался и выглядел, если уж начистоту, не очень. Усердные Возлюбленные братья выдерживали гораздо дольше. А ведь поначалу, когда за деньгами явился, дерзил, и даже когда сообразил, к чему дело клонит, не прекращал своих мерзких ухмылок. А вот раскис…

Брат Дамиан его по-отечески обнял:

– Что ж тогда темнил? – ласково спросил он. – Я ведь только хочу помочь.

И тот разревелся, как неряшливая плаксивая баба. Брат Дамиан смотрел на него с участливым любопытством – он уже не раз видел эти слёзы, и всё время они не переставали удивлять его. Вот она, тайна человеческой природы: героическое выдерживать гораздо проще, и с такими, как этот (кем он там себя воспринимает – дерзким неуловимым вором, фаворитом луны?!), все пыточные приспособления брата Зосимы могут не дать результата. Но достаточно лишь сломать их физиологию…

– Где они? Записи? – кротко спросил брат Дамиан.

И тот заговорил. Запел. А ведь ещё недавно делал вид, что совсем не представляет, о чём речь. Даже искренне убедил себя в этом (вот ещё одна из загадочек человеческой природы – мы можем убедить себя в чём угодно) настолько, что брат Дамиан даже вынужден был попросить его: «Не старайся казаться тупее, чем есть на самом деле…»

Запел. Бумаги были. Были! И часть груза упала с сердца Светоча Озёрной обители. Знать они про них ничего не знали, но помирающий монах так вцепился в свои записи, что пренебречь ими они не смогли. А вдруг и вправду ценность какая? Только там галиматья одна, всё грязно, перечёркнуто… Но не наше, мол, дело, хранили они их столь же бережно, как и Книгу («Видать, не зря, коль такой переполох из-за проклятых каракулей!» И снова слёзы… теперь брат Дамиан смотрел на него с отвращением), даже собирались их «коллекционеру» предложить. Но мерзкая водная тварь, тень из глубины, неожиданно напала на их лодку, когда до Пирогова было рукой подать, прямо перед входом в канал. Никогда их не трогала, а тут едва не опрокинула лёгкое судёнышко. Ну и смыло много чего, не только проклятущие бумаги, хорошо, хоть Книгу удалось сберечь. Поэтому и вынуждены были темнить.

Брат Дамиан слушал, кивая. И вдруг спросил:

– Как звать тебя, напомни?

Тот всхлипнул:

– Хомой кличут.

– А по батюшке?

Всхлипнул, посмотрел прямо, не то что с вызовом, но опять эта его мерзкая ухмылка:

– Я, добрый человек, батюшки своего никогда не знал, – сказал искренне. Замялся. И быстро попросил: – Отпустил бы ты нас. А мы тебе ещё хорошую службу сослужим.

«Вот прямо завтра и сослужишь», – подумал брат Дамиан. Но осторожность никогда не лишняя, и вслух он сказал:

– Совету решать. Со своей же стороны постараюсь помочь.

2

– А что тебя беспокоит, Калибан? – неожиданно спросил брат Дамиан. – Вижу ведь, что беспокоит.

Сильные руки слуги перестали мять шею, на миг остановились.

– То же, что и всех, – отозвался Калибан. – Люди говорят, что проклятые голоса с Пустых земель звучат всё громче. Доносит ветер… Люди ждут, ищут знаков.

Тепло от его неподвижных рук… брат Дамиан вдруг подумал, что если этим огромным ручищам захочется резко дёрнуть его за голову, то хрупкая шея Светоча Озёрной обители будет сломана в мгновение ока.

– Продолжай.

– Каждое утро находится кто-то, кто уже видел Четырёх чёрных псов на восходе. – Голос звучал ровно, но чуткое ухо брата Дамиана всё же улавливает тень усмешки.

– Вот как… но ведь такое уже было.

– Во времена Праотцев. – Теперь голос слуги совершенно бесстрастен.

«Только с тех пор Он устал. – Вялая, неприятная мысль. – И признаков всё больше».

– Ничто не повторит Золотых времён. – Голос Светоча Озёрной обители звучит сухо, надломленно. – Но это не отменяет нашего усердия.

Руки уродца снова задвигались.

– Ну, и что там со знаками? – напомнил брат Дамиан.

– Их нет, – ответил уродец.

– И знаешь почему? Не время ещё.

Светоч Озёрной обители поморщился. Хотел бы он так думать. Но вчера на закате что-то очень не давало ему покоя. Может, эта неопределённость с воришками, с записями брата Фёкла, а может, эта волшебная злобная фея, что ускользала сейчас в сторону Москвы…

«И станет Лабиринт от человека».

Волновало так, что эти три металлических наконечника впились в его ладонь и порвали ветхую кожу, и кровь потекла по руке, но брат Дамиан не почувствовал боли. Его глаза были влажными не от горечи, а от бессмысленности и несоразмерности его, маленькой былинки, перед непостижимой тайной. Он смотрел в ту сторону, куда ушла лодка с гидами, на небывало яркую, кровавую зарю и видел, как три струйки крови, сползающие по ладони, соединились, растворяя его руку в непереносимой тяжести тайны этой кровавой зари, равнодушной к нему, ничтожному.

«Три вечерних зари соединятся…»

Брат Дамиан тогда отогнал эту мысль. Прав Калибан: нет никаких знаков, пусто всё.

– Знаков нет, а тебя что-то беспокоит?

Мощные руки продолжали мять шею, наполняя живительной силой высохшее тело брата Дамиана.

– Вы научили меня мыслить и никому не верить, – спокойно сказал Калибан. – В истории этих воров… она складная, всё сходится. Я приказал проверить: с дозорных башен действительно видели, как сестра Тени напала на их лодку.

– Мне это известно.

– Они не настолько глупы, как хотят казаться, но и не настолько умны, чтобы понять это. Однако если мне позволительно высказать своё мнение…

– Продолжай, верный Калибан, именно оно важно для меня.

– Лучше бы побыстрее всё закончить.

– Калибан! Ты же никогда не был кровожадным, – мягко поругал слугу брат Дамиан.

– Он не глухонемой.

Брат Дамиан подумал, наслаждаясь кровотоком в области шеи, усмехнулся:

– Ну и что?

– Там есть какой-то другой недуг. Но он не глухонемой. Они и вправду не столь глупы и понимают, что их ничтожные жизни висят на волоске. Так к чему скрывать?! Это ответ на ваш вопрос, что меня беспокоит.

«Так, мой скрытный Калибан, так. Но тебя беспокоит что-то ещё. Что ты ищешь, что хочешь понять, если узнаешь, какой недуг?!»

– Ты со мной не до конца откровенен, а, Калибан?

– Разве я давал основания так считать? – Голос слуги ровный, никаких оправдывающихся ноток.

– Нет, никогда. Это-то и тревожит. – Брат Дамиан позволил себе лукавую, но по-отечески, улыбку. А затем жёстко усмехнулся. – Что думаешь, недуг вроде твоего?

Калибан, конечно, молодец. Ничем не выдал замешательства, только руки, мнущие шею, немножко ослабли:

– Слова Светоча Озёрной обители непонятны для меня.

– Да брось! Когда кожа становится белой, как бумага. Что такие, как ты, тогда чувствуют?

И руки опять остановились. Пожалуй, впервые непроницаемая уверенность Калибана дала брешь.

– Вы знали? – Голос не дрогнул, но сделался ярче обычного.

– А как ты думал?!

Пауза, тьма за окнами.

– И?!

Руки грозной тяжестью лежат на его шее. А ведь Калибану действительно ничего не стоит сломать её. Брат Дамиан ждал. Калибан мягко надавил, но угрожающая сталь ушла из его рук, возвращая ласковое тепло. Брат Дамиан расхохотался:

– Знал, и уже давно! Вы ведь умело скрываете свой недуг. Ну, допустим, меня-то тебе провести не удалось, Калибан. Твои отлучки, хоть и всегда под разными предлогами… Но я решил, что это даже полезно: твоя феноменальная память и всё прочее. Так что успокойся, мой друг.

Руки слуги наконец вернулись к прежнему ритму.

– Ну и что, в братстве есть ещё такие? – Только голос прежним всё никак не становился.

– Насколько я знаю, нет, – просто ответил брат Дамиан. – Ваш недуг ведь считается нечестивым? Помнится, последнего такого вроде бы побили камнями? Не всем, Калибан, повезло быть личным порученцем Светоча Озёрной обители. Ну, чего ты там скис? Давай-ка усердней!

– Почему сказали только сейчас? В наших отношениях что-то меняется?

– Из-за того, что у меня свой собственный преданный белый мутант? Ты ведь мне предан, Калибан? Забудем об этом разговоре. Просто решил быть с тобой откровенным.

– Теперь не так легко забыть.

– Это не просьба, Калибан. – Усмешка брата Дамиана была холодной и властной. Но потом в его голос всё же пробралась просьба, словно Светоч Озёрной обители, даже он, как и Калибан, нуждался в защите от этого непонятного мира.

– Думаешь, Разделённые уже близко? – тихо спросил он. – Все эти голоса…

Калибан молчал. Брат Дамиан наконец скосил взгляд в своё мутное зеркало и увидел-таки глаза слуги. Они снова сделались непроницаемыми.

– Нет, – ответил Калибан. – Я так не считаю.

– Ну и хорошо, – отозвался брат Дамиан.

Хорошо, если б так было на самом деле. Если б брат Дамиан тоже так считал. Потому что эта тьма за окнами, и в ней холодные, безмолвные, но тревожные маячки. И нет ответов.

«Что ты скрываешь, Калибан? Что ты знаешь?

(И станет Лабиринт от человека.)

Я ведь не зря выдал тебе твою тайну, чуть-чуть надломил физиологию, и теперь ты сделаешь ошибку. А они для меня красноречивее любых правдивых слов. Но если бы ты знал, как же мне холодно, Калибан».

Голосов, конечно, нет. Не громче обычного. Всё остальное во взбудораженных умах. Только там, в глубине мутного зеркала, ему показалось, что он увидел лицо этой волшебной девочки, чудовищной феи, а во тьме за окнами услышал, как стонет Лабиринт.

«Он устал. Ему не хватает свежей… силы. (Крови?) И всё наше усердие находит всё более вялый отклик».

– Калибан, – вдруг очень тихо и очень вкрадчиво прошептал брат Дамиан. – А ты знаешь, как погибла семья капитана Льва?

Но непроницаемые глаза и мощные руки преданного слуги больше не выдавали своих тайн. И ещё до получения словесного ответа брат Дамиан знал, что этот ответ не важен.

3

Кап-кап-кап…

Фёдор сидел в углу тесной камеры и ждал. Он отметил, насколько умелым узлом ему связали руки монахи, и снова подумал, что книжные люди весьма преуспели в работе вертухаев. Высоко в окошке бледной рваной полоской плыл свет луны. Полной луны. Видимо, ждать теперь осталось недолго.

Когда-то хитроумный Одиссей смастерил огромного деревянного коня. Защитники Трои, приняв дар, сами втащили его в город. А ночью из чрева коня вышли воины. И к утру Троя пала. Только никому из хитроумных воинов не был предложен очищающий душ из капелек воды, желающих расколоть вашу голову.

Кап-кап-кап…

Фёдор немного пошевелился и поймал себя на чудовищной мысли, что содержимое его головы, полной звона, не сразу последовало за этим движением. В голове всё ещё что-то плавало, но приступы дурноты, обещающие закончиться тошнотой, теперь стали слабее.

Кап-кап-кап…

Забавно, только этот очищающий душ тоже оказался своеобразной версией троянского коня. Забавно или невероятно. Кто-нибудь из монахов знал об этом? Когда они с благоговением, словно оказывают высшую милость, туго привязывали его руки к поперечинам, а голову укрепляли в чём-то, напоминающем деревянные тиски?

«Они собираются меня распять?» – мелькнула тогда дикая мысль. А потом на его голову стали ритмично падать пока невесомые капли, и он понял, что его ждёт.

Кап-кап…

Сейчас Фёдор скудно сплюнул.

– Книжные люди, – прошептал он. Губы горели, но и это теперь проходило. Он был тем, кто безмолвно затаился в чреве троянского коня. И тут не до жалоб на скверное гостеприимство. Но и этот очищающий пыточный поток…

«А тварь, засевшая в Лабиринте, догадывалась об этом?»

Конечно, нет. Там что-то другое… Но когда сильные руки монахов привязывали его кожаными ремнями под чудовищной головой быка, что барельефом выступала из стены, взгляд одного их монахов не был поражён общим религиозным экстазом. Бычья пасть раскрылась, приведённая в действие затейливым механизмом, по желобку в центре языка струились и падали капельки воды, и вот взгляд… Он так с точностью и не определил, что в нём увидел. Взгляд был жёстким, даже безжалостным, оценивающе-бесстрастным, как и положено для распорядителя подобных экзекуций, но Фёдор сумел уловить что-то ещё. Даже не холодное любопытство, а что-то более странное, похожее на тень ожидания. Фёдор понял, кто он, коренастый человек с уродливо огромной головой, прихрамывающий на левую ногу. Портрет брата Дамиана Аква описала Фёдору с поразительной точностью, но об уродливом хромом умолчала. Правда, позже о нём сообщили. Потом, посреди хмурого Пестовского моря, когда лодка уже покинула Рождественно. Сообщила та, что оказалась нарочной князя Суворова.

– Калибан, – задумчиво произнёс Фёдор. Шум в голове стихал. Время его ожидания заканчивалось.

4

Храм Лабиринта оказался огромным и запутанным, сродни его названию. Был ли он возведён на месте каких-то заброшенных катакомб или старого бомбоубежища, позже расширенного, Фёдор не знал. Но успел возблагодарить прекрасную пространственную память Аквы – всё в мельчайших деталях совпадало с тем, как указывала девочка. Безусловно, многое было построено из индустриальных обломков, фрагментов частей каких-то конструкций, но не всё. Словно это древнее чудовищное существо, обитающее в Лабиринте, само создавало всё пространство.

И Фёдор увидел капитана Льва, старого друга, и увидел, каким он стал. Сначала узнал его грозную барку, увенчанную гордой львиной головой. В ней был сооружён резной золочёный настил с узорами, которые, наверное, проще было бы считать погребальными. И на настиле, облачённый в дорогие, расшитые яркими, но столь же «погребальными» рисунками, возлежал капитан Лев. Он спал. Кожа лица, умащённого маслами и благовониями, показалась очень тонкой.

У всех лодок, даже стоящих на приколе, всегда есть курс. И только у барки капитана Льва курс был неопределим. Застряв в бесконечном Лабиринте между жизнью и смертью, нос лодки был обращён в глухую стену, где соорудили алтарь спящего. Правда, иногда там появлялось кое-что…

«Старый друг, ты всегда любил свежий ветер в парусах и был бесстрашен, порой до безрассудства. Хотел ли ты, пожелал бы себе такой участи?»

Сейчас стена была глухой, хотя коренастый уродец время от времени бросал на неё взгляды.

«Там не пройти, – сказала ему Аква. – С нашей стороны нет. Он впускает только то, что сам захочет… Я пыталась». Девочка была такой же отчаянно-безрассудной, как её отец. «Но ты умеешь делать лабиринты. Вы вдвоём с твоей Евой. Как и мой отец. Только с той небольшой разницей, – голос девочки на мгновение дрогнул, – что вы оба живы. Поэтому я и поплыла за тобой».

Снова настигло ощущение, что он находится в сновидении. Возможно, здесь, в Храме, такое место. Фёдор не особо всерьёз воспринимал все эти истории с плохими вибрациями, но заставить голову проясниться потребовало усилий. Монахи уже разместили его под бычьей мордой и туго затянули ремни. А потом Фёдор снова скосил взгляд на эту деревянную скульптуру у подножья перекладин, где его ждал очищающий душ. Могучий воин с занесённым мечом; за плечами воина в дереве искусно вырезаны лица – испуганные женщины, немощные старики, дети. Скульптура защитника, кем и были изначально капитаны. В принципе, Фёдор уже понял, что это за скульптурная композиция: золочёное дерево, пазухи крепежа – ростра, снятая с носа боевого корабля. И как он мог так обознаться? Скульптура изображала женщину с развевающимися волосами – не могучего воина! В правой руке закинутый над головой меч, левая устремлена вперёд. На плечах в складках плащ; женщина-воительница действительно закрывает собой тех, кого призвана защитить.

Старинный резчик вложил в работу всё своё мастерство – лицо женщины, на котором играли отсветы масляных ламп, казалось прекрасным.

– Гляжу, заинтересовал тебя защитник слабых? – с горделивой, но исполненной благоговения улыбкой поинтересовался один из монахов. Все другие экзекуторы смиренно сложили перед собой руки, обратив сияющие взоры на скульптуру. – Перед тобой один из Девяти капитанов. Это величайшая ценность. В ней благой свет начальных времён! Эту чудо-ростру лично, своею рукой вырезал Святой основоположник Борис.

Голову Фёдора закрепили в деревянных тисках, повернули ручку, и голова оказалась зафиксированной в жёстком, причиняющем боль каркасе. Но всё же оставалась возможность скосить глаза. Он не ошибся. Это не игра света и тени на прекрасном лице воительницы.

«Почему монах говорил о ней как о мужчине?» – подумал Фёдор.

Чудо-ростра… Но ошибки не было: только что в отблесках масляной лампы женщина-воительница улыбнулась ему. И хоть виски сковала давящая боль, сомнений не оставалось. И никакие плохие вибрации здесь ни при чём. Это был нарочный. Посыльный князя-призрака. Такой же, как мамзель Несси.

5

Это случилось на самой границе Пестовского моря, когда до входа в канал оставалось совсем недалеко. Было принято решение воспользоваться быстроходной лодкой фаворитов луны и идти на вёслах. Спутником Фёдору был назначен один из адъютантов князя Суворова, самый рослый из них.

«Береги его, – велел Фёдору князь. – Им на воде оказаться совсем нелегко. Боязно там моим чудо-богатырям. Поэтому уж, милок, давай поскорее».

И видимо, чудо-богатырь, чувствуя дискомфорт от воды, взялся за дело с такой энергией, что в какой-то момент Фёдор подумал, не стоит ли ему перестать грести. Даже лодки Дмитровской водной полиции на электрическом ходу не показывали такой скорости.

«Где он захочет забрать её? – Фёдор смотрел, как по правому берегу туман всё более отступает от воды – обжитые земли Пирогова приближались. – Где Лабиринт нападёт на Еву?»

Тень появилась у северного берега. И, невзирая на огромную скорость, которую развила лодка, тень двигалась быстрее. «Мы её не интересуем. Она не нападёт. Не должна», – с надеждой подумал Фёдор, но всё же приготовил оружие. Он спрячет его перед самым каналом, обернув в несколько слоёв промасленной кожи. «Мы ушлые ребята, – похвалился ему Хома. – Под днищем правой лодки в плавающем киле тайник с секретом. Пазухи надёжные. Там искать не будут».

Но надежда не оправдалась. Тень, вспенивая воду, заходила вокруг лодки кругами. Фёдор вдруг почувствовал лёгкий холодок на затылке. Тот, кто сидел за ним, мощными гребками рассекая воду, тихонечко заскулил.

«Этого ещё не хватало, – колючий морозец всё ещё бежал по коже Фёдора. – Явиться в Пирогово с псом-оборотнем в одной лодке. Ты уж давай держись».

Жуткий комизм ситуации заставил его сдержать шальной смешок. Но, как и обещал Суворов, всё обошлось. Фёдор быстро обернулся: лицо «адъютанта» сделалось спокойным, лишь в краешке глаз всё ещё выцветал животный страх. Но им было чего бояться. С мамзель Несси не обошлось. И в следующий миг Фёдор понял, что атаки не избежать.

…Она проплыла совсем рядом; вынырнула и снова ушла в воду, показав почти всё тело, словно хвалясь им. Потом изогнулась, взяв лодку в полукольцо, начала подниматься под водой, и Фёдор увидел, какая она огромная. Он вспомнил, что её толстую шкуру не взяли пули, даже получив приличное ускорение; вблизи их убойная сила была меньше. Следовало стрелять по глазам, но они уже ушли высоко вверх, скрытые громадной рогатой головой. Фёдор подумал, что у него будет несколько мгновений, когда она, подобно змее, совершит бросок и её глаза станут открытой мишенью. Он взял оружие на изготовку.

Мамзель Несси заревела, широко раскрыв пасть, отвела голову назад до упора – она была готова к броску. Фёдор задержал дыхание и заставил себя не слышать тихого поскуливания, которое снова издавал его спутник. Она будет действовать молниеносно, в ближайшее мгновение Фёдору предстоит игра наперегонки с молнией…

Но чудовище вдруг покачнулось, дёрнув шеей, и агрессивно-предупреждающе зашипело, явно отвлекаясь, словно змея, которую ненароком побеспокоили; снова конвульсивно покачнулось. Совершило извивательное движение, как бы желая освободиться от чего-то, незримо накинутого на неё… Мамзель Несси недоумённо, будто под принуждением опустила голову вниз и ещё раз вся дёрнулась, явно не находя себе места. Звуки, производимые ею, были шипением, но всё более угнетённым, реакцией на непонятный раздражитель. Наконец рогатая голова мамзель Несси застыла над лодкой, пасть раскрылась ещё больше, и по горлу прошла волна глотательных движений. А потом Фёдор услышал…

Наверное, это был голос князя-призрака, только Фёдор не смог бы с уверенностью сказать, действительно ли он исходил из утробы водного чудовища или звучал только внутри его собственной головы.

«Раскрой Книгу. Время есть… Четыре, два, три…»

Фёдор изумлённо смотрел на мамзель Несси, застывшую с разинутой пастью над лодкой, и слушал. Это был первый нарочный князя Суворова, потом появятся и другие. Фёдор слушал удивительные вещи, запоминая, и понимал, что всё меняется.

«Брат Фёкл сделал записи, это очень важно, тебя могут о них…» – Шея пульсирующее извивалась, словно чудовищу понадобилось отрыгнуть. Но Фёдор слушал.

«Калибан что-то знает», – сообщила мамзель Несси, удивлённо дёрнув головой. Она начинала волноваться. И перед тем, как рухнуть в воду, чудовище исторгло из себя: «Сегодня лодка гидов покинула Пирогово».

6

Этой ночью сон повторился. Только теперь он был гораздо ярче, и вырваться из него оказалось значительно сложнее. Словно части чего-то, что желало оплести и не выпустить Еву, удалось отделиться и проскользнуть вслед за девушкой в явь. И держать. Пока ещё слабо, даже не вполсилы.

«Фёдор, где ты?» – позвала Ева и открыла глаза. За бортом стояла звёздная ночь, и, будто контрастируя с её сном, всё вокруг было напоено покоем. Лодка пережидала в тихой заводи. Вперёдсмотрящие ещё издалека обнаружили огромный блуждающий водоворот, и Петропавел успел отвести лодку в укромную бухточку, связанную с основным руслом лишь небольшой протокой.

Ева никогда прежде не видела ничего подобного. Огромный вал смертоносной волны двигался по Клязьминскому морю, иногда становилось видно, что это водовороты: фрагменты распадались на бурлящие гибельные воронки, а потом потоки воды, вспениваясь, соединялись снова и надвигались дальше бурлящей убийственной стеной.

– Медленный, – пояснил Еве Петропавел. Он позволил девушке посмотреть с высокого берега, как будет проходить водоворот. – Самый опасный.

Всё, что попадало в пасть этой беспощадной, обезумевшей волны, не имело шансов выжить. На берег выбрасывалось много чего, в основном рыбы и всякой мутировавшей мерзости, что не успела уйти на глубину, но были и трофеи куда более интересные. И здесь, на дальних границах Пироговского братства, из своих землянок так же, как это было в окрестностях Дмитрова, повылезали мародёры.

– Собиратели, – сказал о них Петропавел. – Сегодня у них богатый улов. Идём, Ева, не хочу, чтобы они нас видели.

– Они опасны? – спросила девушка, не сводя взгляда с мародёров. Многие были жалкими, несчастными и оборванными и напомнили Еве оборотней Икши, когда те выдавали себя за людей.

– Для нас нет. Это одичавшие. Но у некоторых из них проблемы с самосохранением. А убивать без надобности не стоит.

Петропавел сказал Еве, что, коль уж вышла такая заминка с водоворотом, ей лучше как следует размять ноги. Только недалеко от лодки. Дальше, начиная от Хлебниковского затона и до самого Химкинского моря, куда ушла после раскола часть пироговских капитанов, лежат ничейные территории. И это – самая опасная часть пути. В том смысле, – добавил Петропавел, осознав, что, сам того не желая, напугал девушку, – что о высадке на берег можно будет позабыть.

– Обычно за первой волной водоворота, – пояснил старый гид, – идёт вторая. Послабее. Я думаю, уже на рассвете мы сможем продолжить путь.

Сейчас Ева открыла глаза и смотрела на звёздное небо. До рассвета ещё далеко. Тихий плеск воды. Вторая блуждающая волна, видимо, уже прошла. Она не знала, что за опасность их ждёт после Хлебниковского затона. И на самом деле вовсе не испугалась, чувствуя, что Петропавел совершенно спокоен. Хотя на канале немало скверных мест, гиды там ходили, и не раз. Только было что-то, о чём не знал Петропавел.

«Надо поговорить с ним, – вдруг решила Ева. – Не сейчас, конечно, но прямо утром».

О чём?! Дурных снах, дурных предчувствиях? Не важно, слова найдутся…

Глаза Евы снова начали слипаться. Это было похоже на блуждающие водовороты, надвигающиеся со всех сторон, то, что она видела во сне, в ночном кошмаре. Теперь водоворот прошёл. Может, опасность уже миновала? Ева незаметно уснула. Но в короткий миг на границе между явью и сновидением она снова оказалась в месте, гораздо более реальном, чем тихая заводь, где их лодка пережидала беду. В месте, откуда тихая заводь и звёздное небо казались лишь сном, счастливым сном, от которого настала пора пробудиться.

Её кошмар никуда не делся. Он был тут.

Ева заснула и не знала того, что слышал Петропавел. Не знала, что сначала издала стон, а потом её губы прошептали: «Фёдор, где ты?»

Глава 12 Контур

1

Его позвали?

Голова раскалывалась. Каждая падающая капля грозилась раздробить её, как пустой орех. Фёдор знал об этой древней пытке, но предполагал, что у него в запасе гораздо больше времени. Он готовился имитировать близкое умопомрачение, но оказалось, в этом почти нет необходимости. И опять родилась мысль, что всё это из-за Храма, что виною всему…

(плохие вибрации?)

Не важно. Фёдор заставил себя стереть с собственного лица безумную ухмылку. Когда находишься в чреве троянского коня, тут не до жалоб на скверное гостеприимство.

(кап-кап)

Его позвали?

«Нет-нет-нет! Так нельзя. А то он услышит. Нельзя его будить». – Голос старческий, ворчливый, голос капризного дряхлого дедули, балансирующего на грани маразма.

Опять пришлось сдержать эту болезненную ухмылку, вызванную словечком «дедуля». Но голоса… Их много. Разных. В запутанных, но живых стенах Лабиринта. И Фёдор тоже балансирует на грани…

кап-кап-кап

«Гиды не платят ясак. Убирайся, тебя здесь не может быть. Нет-нет-нет».

– Кто ты? – прошептал Фёдор.

«Убирайся. Не может! Тебя здесь нет».

А потом Фёдор кое-что увидел. Словно чужими глазами. Точнее, словно оказался в чужом сне.

(плохие вибрации)

(кап-кап)

И понял, как это произойдёт. Как они связаны. Действительно, впереди было место, в котором они никогда не встречались, но которое их теперь связывало. Это единственное место, где Ева окажется уязвимой. Где даже гиды Петропавла не смогут её уберечь, и виною тому он, Фёдор. То, что случилось в звоннице, а может быть, ещё раньше, то, что связывало их. Он понял, как и где Лабиринт собирается забрать Еву. И услышал этот дряхлый старческий голос, который тут же запричитал: «Нет-нет-нет! А ну-ка прекратите. Идите отсюда. Ступайте прочь! Иначе он узнает про вас. И тогда проснётся, – ворчание, сваливающееся в визг маразматика. – Нельзя будить! Нет-нет-не-ет!»

Голоса стихли. Лишь звон в голове, и оглушающие капли воды. Этого ещё не случилось. Он ещё не напал. Что-то заставило Петропавла свернуть, остановиться, переждать. Это место совсем рядом, недалеко, пару часов ходу, но что-то задержало Петропавла. И каким бы ни было это счастливое обстоятельство, Фёдор был благодарен ему.

«При чём тут ясак? – вдруг подумал он. – Те, кто сидят внутри троянского коня, не платят за вход во вражеский город».

Эта шальная ухмылка вернулась. Фёдор больше не стал её сдерживать. На сдерживание уходило слишком много сил.

2

Когда пытка закончилась, Фёдора осчастливили аудиенцией у самого брата Дамиана. Его карьера мелкого воришки бурно пошла в гору. Ухмылка, безумноватая ухмылочка на губах… Светоч Озёрной обители участливо приобнял его. Говорил мягко, смотрел ласково. Даже обещал помочь. Его интересовали бумаги, записи брата Фёкла.

Фёдор заставил себя расплакаться. Странно, но это не потребовало особого труда.

(кап-кап-кап)

Сопли, мерзко, неряшливо. Это нашло у брата Дамиана определённое понимание. Не менее странно, что от неряшливых сопливых слёз оглушающий звон в ушах стал понемногу стихать. Поплачь – будет легче. Против народной мудрости не попрёшь. Фёдор благодарно улыбнулся сквозь слёзы. Как трогательно! Брат Дамиан даже ещё раз приобнял его, расспрашивая о пропавших бумагах старого монаха. За смиренной, лучезарно-светлой улыбкой брата Дамиана скрывался волчий оскал. И ещё очень глубокий, потаённый страх, умело скрываемый превосходным самообладанием. Светоч Озёрной обители действительно умел держать себя в руках, и об этом страхе мало кто знал. И Фёдор бы ни за что не догадался, если бы не нарочные князя-призрака. И если бы… не брат Фёкл? Его любовь к Акве?! Но прежде всего нарочные.

(кап-кап)

«Ты тоже знаешь, что в вашей главной Книге всё немножко по-другому? – подумал Фёдор, всё ещё благодарно-слезливо улыбаясь брату Дамиану. – Но вычислительная машинка в твоей голове не смогла просчитать случайной встречи умирающего брата Фёкла с Брутом? Я тебя в этом не виню. Никто бы не смог. Тем более встречи того, чего не существует. Двух белых мутантов, которых нет, последних из которых у вас побили камнями. Нет, не виню. Просто совпало много случайностей. И не просчитать. Благородных порывов у воришек и столь сильной привязанности брата Фёкла к девочке, что его посмертная воля заставила действовать вместе и живых, и мёртвых. Не просчитать! А вот… такое с вычислительными машинками бывает».

Фёдор брал себя в руки, отирая ладонью собственные слёзы. Ему удалось не переиграть. Едва отплакав, он тут же начал торговаться. Это встретило у брата Дамиана ещё большее понимание и почти успокоило его. Не до конца – Светоч Озёрной обители не доверял никому. Но, возвращаясь в камеру ожидать в темнице скорого суда, Фёдор был уверен, что в самое укромное место, в чрево троянского коня, брат Дамиан так и не заглянул.

Что-то заставило Петропавла свернуть. Что-то его задержало. И сейчас ночь. Проходить ночью Водники, обрушенный мост и Хлебниковский затон не решится даже Петропавел. Слишком много связано у гидов с дурной славой тех мест. Значит, небольшой запас времени у них всё же есть.

Полоска лунного света упала на лицо его спутника, адъютанта князя Суворова, одного из четырёх. Темно мотнув головой, тот посмотрел на Фёдора. Монахам повезло, что они не определили под очищающий душ «глухонемого».

«Здесь, в Рождественно, они могут сбрасывать и надевать шкуры, когда захотят, – сказал о нём князь-призрак. – Но там, среди людей, может быть по-другому. Не бойся моих чудо-богатырей, молодой гид, но всё же лучше не смотреть им в глаза».

Фёдор начал вытягивать за спиной руки, чтобы ослабить верёвку. Молодой гид… Таким он и будет, пока всё не закончится.

– Закончится для всех, – прошептал Фёдор, но подумал о Хароне.

«А это зависит от тебя, молодой гид, – сказал ему Перевозчик в том месте, где канал можно пересечь только один раз. Он тогда успел, и тот ещё не переправил Хардова на другую сторону. – Всё теперь связано. Но торопись, иначе ты пожалеешь, что он не мёртв».

Фёдор расспрашивал его о Хардове, о том, каким он вернётся. Но оказалось, речь шла о большем.

(Всё теперь связано)

Не только о старом друге. И сейчас, затаившись во чреве троянского коня, он понял, о чём были слова Перевозчика.

3

Контур

– Всё теперь связано, – повторила Лия. Смотрела нежно, любяще. А Раз-Два-Сникерс боялась её перебивать. Боялась, что всё это ей грезится в городе безжалостных видений и в любой момент Лия исчезнет, развеется, растает. Наконец та отвела руку от морды громадной Королевы оборотней. – Ты сможешь вывести его отсюда. Ты и та, кто теперь любит его. Тебе придётся идти за ней.

– Лия, – прошептала Раз-Два-Сникерс.

– Не печалься обо мне, – попросила её Лия. – Но заботься о том, что ещё можно спасти. Хардова – можно. А ещё одну маленькую девочку, – она ей улыбнулась, качнувшись в полоске лунного света, и от этого у Раз-Два-Сникерс сжалось сердце, – которая когда-то потерялась в лесу.

Раз-Два-Сникерс робко улыбнулась в ответ.

С площади перед колокольней снова призывно завыли, и Королева оборотней мотнула в строну люка чудовищной головой и тихонечко заскулила.

– Что, парень с вороном, твоя новая семья зовёт тебя? – Лия коснулась густого меха. – Ступай. Иди к ним.

Но Королева начала стелиться вокруг призрака, действительно, как домашний щенок. А Раз-Два-Сникерс смотрела на тех двоих, что когда-то так сильно любили, и на то, что с ними стало, и сердце её сжалось ещё больше.

– Не печалься, – ещё раз попросила Лия. – Какая ты стала. – Она смотрела с восхищением старшей сестры, и от этого горечь заполнила всё горло. – Красавица.

Огромный пёс у ног призрака…

– Ступай, щенок. – Лия подталкивала его к люку. – Битва ещё не окончена, они без тебя беспомощны… Ступай!

Лия чуть отдалилась, огромный пёс заскулил, растерянно мотнул мордой и быстро проскользнул в люк, на лестницу, ведущую вниз.

– Лия… – горечь, ком горечи в горле.

– А я ведь обещала, что ты вырастешь красавицей!

Раз-Два-Сникерс печально усмехнулась, словно оправдываясь, пожала плечами:

– Не очень-то мне это помогло, – с трудом выдавила она.

– Не говори так, – серьёзно сказала Лия. – Я горжусь тобой. Каждый вправе заблудиться. Но ты сама нашла выход. Горжусь. И всегда верила.

– Лия, я теперь совсем не та! – горько отозвалась Раз-Два-Сникерс.

– Тс-с… Я всё знаю. Но ты вышла из леса гораздо более дремучего, чем тогда. И знаешь, что я тебе скажу? – Лия снова качнулась и всё же легко коснулась Раз-Два-Сникерс, и той показалось, что ей на грудь словно плеснули горсть ключевой воды. – В том сердечке, которое я всегда любила, огромная сила. Только это позволило сейчас мне быть здесь.

Лия обернулась на хлопанье крыльев и весёлое курлыканье – эта голубка, глупая птичка, горлица, которую совсем недавно так сильно звала Раз-Два-Сникерс, уселась в проёме звонницы, решив напомнить о себе.

– Раджа, спасибо тебе! – Лия протянула к горлице руку. – Ты успела вовремя.

На короткий миг лицо Раз-Два-Сникерс застыло. Возможно, она этого даже не знала.

– Лия, почему ты называешь её Раджой?

– Так она мне сказала.

Курлыканье сделалось ещё более весёлым. Глупая птичка забила крыльями, нелепо тыкая клювом на двух очень красивых женщин, одна из которых была мёртвой, а вторая совсем недавно чуть не стала самоубийцей. А за горлицей, снаружи колокольни воинство оборотней Икши во главе со своей Королевой изгоняло с площади последние остатки теней. Поклонники вынуждены были ретироваться. Те из них, кто пытался сопротивляться, разделяли участь хозяина площади – от зубов оборотней они рассыпались, как от серебряных пуль, распадались, превращаясь в облачко трухлявого дыма.

Строительный рабочий благоразумно покинул побоище со своей тачкой, но в прощальном взгляде, которым он одарил Раз-Два-Сникерс, светилось злобное предостережение. Этот город вовсе не отступится, пока не получит своё; он не любил живых.

– Сначала Раджа нашла Хардова, а потом тебя, – пояснила Лия. – И знаешь, по-моему, она хочет быть… Как ты, наверное, догадалась, она скремлин. И, по-моему, она хочет быть твоей. Она нашла тебя. И проведёт сквозь туман.

И снова Раз-Два-Сникерс на миг нахмурилась. Какое-то тёмное воспоминание, скорее даже только тень, коснулось её и сразу растаяло. Она улыбнулась горлице, и та совсем уж радостно забила крыльями. А Раз-Два-Сникерс почему-то почувствовала себя сбитой с толку.

«Тут что-то другое, – вдруг подумала она. – Раджа весёлая и добрая. Она спасла меня и желает помочь. Но… она не мой скремлин».

А потом над площадью у колокольни и над всем притихшим городом поплыл победный вой, тут же подхваченный со всех сторон. Для теней всё было закончено.

– Мой парень пробует голос. – Лия улыбнулась светло, мечтательно. И то, что она сказала дальше, было исполнено тепла и живых воспоминаний. – Парень с вороном, как же ты сводил меня с ума…

Но тут же Лия словно опомнилась, отгоняя от себя какую-то мысль, выглянула из звонницы на площадь: принцесса-призрак в высокой башне и верный пёс-оборотень внизу.

– У него теперь новая семья, – произнесла она. – Контур принял его. Потому что в нём сила Королевы – оборотня – он убил двух из них. Но они ему чужие. И каждый день, что Хардов находится здесь, Икша забирает его. Если он забудет…

Лия посмотрела на Раз-Два-Сникерс по-прежнему нежно, но что-то ещё появилось во взгляде – застенчивая, но требовательная просьба:

– Можешь пообещать мне кое-что?

– Конечно, Лия.

– Вы все теперь связаны. Даже попрочнее, чем их контур. Помни это.

– Конечно. Но…

– Пообещай мне, что поможешь ему. Поможешь вытащить Хардова отсюда. Даже если для этого придётся встать между ним и… живыми, между самыми близкими и преданными людьми.

– Хорошо, Лия. Но я не понимаю…

– А теперь слушай внимательно. Времени совсем нет, рассвет близок. На рассвете они начнут спуск в Икшу. И хоть туман их задержит, они идут сюда.

– О ком ты говоришь?

– Гиды Тихона. Спасательная экспедиция. Они идут за Хардовым. И за тобой.

Раз-Два-Сникерс с трудом удалось сдержать вздох облегчения.

– И с ним та, кто теперь любит Хардова. Рыжая Анна… – Лия как-то странно резко покачнулась, глядя в сторону, и, ни к кому не обращаясь, тихо произнесла: – Живая… Гид с огненными волосами. – А потом снова, будто опомнившись, посмотрела на Раз-Два-Сникерс. – Ты должна выйти к ним навстречу.

– Хорошо. Но…

– Раджа проведёт тебя. Рыжая Анна, та, кто так долго ждала… Она теперь тоже часть всего этого. Иди за ней. Оборотни пока пропустят, но всё равно будь очень осторожна.

– Но Лия, если они и так идут сюда, тогда зачем?

– Здесь, всё вокруг – это территория оборотней. И Хардов будет её защищать. Он Королева.

– Лия… – позвала Раз-Два-Сникерс. – Лия, не уходи.

– И для Королевы уже приготовлена серебряная пуля. Ты должна оказаться там раньше, чем они встретятся.

– Лия…

– Иди, защищай свой контур. Парень с вороном скоро забудет…

– Не уходи…

В Икше начинался рассвет.

Глава 13 Лабиринт Седьмого капитана

1

– Но как же такое может быть? – ошеломлённо спросила Аква.

– И мне кажется, я начинаю понимать, – Брут ей улыбнулся, однако было видно, что он всё ещё совсем слаб, – почему брат Фёкл считал это настолько важным.

– Потому что все монахи – вруны? – свой вопрос Аква умудрилась произнести как утверждение.

– Не только. Это значит чуть больше. – Брут отклонился к спинке стула. Белизна сошла с его щёк. Хотя несколько минут назад приступ казался настолько сильным, что Хоме пришлось прижать трясущуюся голову брата к своей груди. Да так он и стоял за его спиной, не размыкая объятий, и укачивал, как ребёнка.

Потом все услышали голос Брута:

– Перестань трясти стул, – попросил он. – И вообще, пусти!

Это уже не был голос Калибана, брата Фёкла и иных фантомов прошлого или настоящего. Это был голос озёрного братца, и требовал он, чтобы его оставили в покое.

– Выговорись, братушка, выкинь всё из себя! – счастливо запричитал Хома. – Беда ты моя… Выкинь. Особенно эту тьму, хромоногого Калибана.

– Хома… отпусти, ну! Со мной всё в порядке.

Сейчас Брут отклонился к спинке и задумчиво повторил:

– Чуть больше. Уже случалось. Вот как.

– Я… не понимаю, – отозвалась девочка. Но хозяин Суворов с интересом посмотрел на Брута и кивнул.

– Конечно, история с Седьмым капитаном многое меняет, – осторожно начал Брут, глядя на девочку. – Всё, как ты говоришь, догматы Возлюбленных. Но подлинная причина не в этом. И мне кажется, она радовала брата Фёкла.

– Радовала? – Аква нахмурилась. – Да у нас одно только подобное предположение сразу бы объявили непростительной ересью.

– Он это знал, поэтому молчал. Но понял, как это на самом деле важно.

Девочка ответила ему непонимающим взглядом.

– Ну как же, смотри: догматы, вруны, ересь, как ты сказала, пусть… – Брут наклонился к девочке, ему явно становилось лучше. – Но главное в другом. Когда брат Фёкл понял про Седьмого капитана, он понял ещё одну вещь. Гораздо более важную для нас. Что это уже случалось. А сейчас повторяется. Вот в чём дело.

Аква сморгнула, щёки чуть побледнели.

– Выходит… Это значит, он отпустит моего отца?

– Ну, не совсем. – Брут замялся.

– Это значит, что у всемогущего молодца действительно есть уязвимое место, – с мрачной усмешкой произнёс хозяин Суворов. – И мы в двух шагах от него. Верно?

Брут рассеянно покивал, а девочка откликнулась робким эхом:

– В двух шагах?

– Уже случалось. Было. И прошло. Понимаешь? – Суворов ей серьёзно кивнул. – А сейчас случилось снова. Сам он никого не отпустит. Но не просить мы у него собирались.

Аква посмотрела на князя-призрака, – и Брут с трудом сдержал улыбку, – как преданный солдат на своего полководца.

– Пощиплем молодца, – добавил Суворов. – По какой-то причине прошло тогда. Пройдёт и сейчас. А правда там, в этой Книге.

Глаза девочки вдруг гневно сверкнули:

– Выходит, всё это время, пока мой отец… монахи намеренно прятали… – Аква усмехнулась как-то уж слишком холодно и сурово для своего возраста, и в её взгляде, где только что плавала робкая надежда, опять мелькнула ярость волчонка.

«А ведь Хома прав, называя её принцессой», – неожиданно подумал Брут.

– Думаю, большинство монахов даже не догадывалось об этом, – сказал он ей мягко. – Истинно верующие, как твой наставник.

Брут указал на разложенные на столе листы бумаги – записи брата Фёкла.

– Это тайна Книги. Ведь на поверхности в ней всё по-другому. Она священна для монахов. И Возлюбленные пытаются постичь… смысл иносказаний, поэтических образов и всего такого, понимаешь? Ищут суть, аллегории внутри слов. Только слова надо было просто отбросить. И брат Фёкл прошёл чуть дальше. Двигала им вера и привязанность к тебе.

– Вера? – Аква не удержалась от несколько ехидного сомнения и напомнила: – «Но когда они соединятся, Лабиринтов больше не будет».

– Именно это, – горячо сказал Брут. И улыбнулся, поясняя: – Им действительно двигала истинная вера, что любая весть, заключённая в Книге, – благая. И он нашёл её! Понял, что Лабиринт может быть разрушен. Это и есть величайшая тайна Книги. Именно в этом благая весть. И спасение.

– Я не очень… – начала было Аква.

– Всё меняется: не служение Лабиринту, а освобождение от него. Таков истинный завет ваших Девяти Святых. Вот что понял брат Фёкл. Конечно, это стоило ему жизни.

Девочка поразмышляла над услышанным. Подняла взгляд, наполняющийся восхищением, на Брута. Затем снова немного нахмурилась:

– Но почему же он мне ничего не сказал? Про то, что Седьмой капитан…

– По той же причине. – Брут ей улыбнулся. – Твой наставник берёг тебя.

Потом он развернул разложенные на столе записи брата Фёкла так, чтобы было лучше видно им обоим:

– Думаю, мы уже рядом. Он выполнил основную работу. Нам осталось совсем чуть-чуть.

2

«Он увидел Седьмого капитана, – снова подумал Калибан. – Почему? Что ему известно? И кто он?»

Сразу, как брат Дамиан отпустил его, Калибан направился в свою келью. День выдался хлопотный, и, невзирая на поздний, или уже ранний, час, он собрался поесть в одиночестве и даже разжёг угли. Да так и оставил это дело.

«Он не тот, за кого себя выдаёт. И его брат не глухонемой».

Но и того «нечестивого» недуга, что связывал Калибана с почившим братом Фёклом, недуга белой кожи, у них не было. Там… что-то другое. Калибан принялся расхаживать из угла в угол, прихрамывая на левую ногу. Он знал, что за ним сейчас никто не следит; ему самому, мастеру по этой части, были хорошо известны все ухищрения соглядатаев, но сейчас в глухом тайном коридоре со стороны тёмной стены его кельи никого не было. Да только Калибан прихрамывал. Пожалуй, сильнее обычного. «К чему выдавать один недуг за другой? Если известно, что монахи всё равно развяжут язык? Но гораздо более важный вопрос, что произошло в Храме, пока он стоял под очищающим потоком Лабиринта?»

Калибан не зря определил его под благостные капли, что ниспадали с бычьей головы. Если его тревожные опасения напрасны и это ничего не значит, то следовало бы побыстрее всё закончить. Очищение оглушением просто развязало б воришке язык. Что и произошло: сломался он довольно быстро, и слёзы были самые настоящие.

(Если…)

Только от цепкого взгляда Калибана не укрылось, как он смотрел на ростру, величайшую святыню, вырезанную рукой самого основоположника Бориса.

(Такое уже случалось. Во времена Праотцев.)

Истинный облик святого Александра, защитника слабых, был скрыт от Возлюбленных братьев. Разумеется, кроме самого Светоча Озёрной обители. Но брат Дамиан знал; да и Калибан узрел святого Александра другим, подлинным, только когда узнал. Правда, он обрёл своё знание не благодаря истовой вере, подобно брату Фёклу или хотя бы рядовому послушнику, а тайком, исподтишка. Калибана не беспокоило, что это можно было назвать «воровством», «вламыванием в ванну», – он получил подобным образом все свои знания. Калибана вообще мало что беспокоило, – до поры до времени, – жизнь обошлась с ним несправедливо, закрыв для него много светлых прямых путей, но он отыграл своё на тайных и тёмных дорожках. Брат Дамиан лукавил, скармливал Калибану полуправду, умело дозируя информацию, это встречало у Калибана понимание, но он не брезговал зайти через чёрный ход. Так и вышло с Седьмым капитаном. Благодаря «недугу белой кожи», что связывал его с братом Фёклом.

Калибану странным образом даже нравился старик. Нет, правда, иногда он даже жалел, что не встретился с ним раньше, до тех пор, пока не превратился в преданную обезьяну Светоча Озёрной обители. Обезьяну-демона… А таким брат Фёкл его отверг, невзирая на общую тайну. А ведь Калибан дал понять, какие б у них открывались возможности. Но старик был чужд высокой интриги, увы, а может, и вправду брату Фёклу с его исступлённой верой было проще считать их недуг «нечестивым». Ведь, как Калибан понял, старик не раз подумывал открыть свою «болезнь» перед братьями, а там уж пусть Возлюбленные решат, и лишь привязанность и беспокойство за Акву останавливали его. Что ж, не зря…

Калибан вламывался через чёрный ход. Он был тайным порученцем Светоча Озёрной обители и знал намного больше рядовых послушников и даже больше, чем мог предположить брат Дамиан, но всё же недостаточно. Меньше, чем хотелось бы ему самому. Хотелось и было необходимо. Потому что… у него был нюх. Он видел тайные знаки там, где другие могли лишь разглядывать декоративный узор. Он видел, как сплетались далёкие и вроде бы не связанные друг с другом вещи, как сгущались тайные знаки, и иногда ему хотелось кричать: «Опомнитесь же наконец, слепцы! Узрите, пока не поздно, пока ваша беспечность не раздавила вас!» Если бы не великолепная выдержка, Калибан превратился бы в параноика. Хотя для этого у него был слишком холодный ум. Только в итоге он редко ошибался, почти никогда. И да, он знал, как погибла семья капитана Льва. И что-то в его мутной непроницаемой душе противилось. Но для него это не было вопросом морали. Скорее, неверно просчитанными рисками. Светоч Озёрной обители приучил его, что благо, точнее «Благо», превыше всего. И вот узурпировать его для личных целей… Только в том случае, если победителей не судят. Калибан не был чужд милосердия, но лишь тогда, когда оно совпадало с правильным просчётом рисков. А для этого Калибан не останавливался ни перед чем.

Брат Дамиан знал о склонности своей обезьяны совать свой нос в чужую кастрюлю и разумно сдерживал поводья. Порой они натягивались до предела, и Калибан добирал своё, действуя исподтишка. Так он и поступил с братом Фёклом. Он дотронулся до него. Перед самой переменой, почувствовав, когда старик был наиболее уязвим, он дотронулся до него. И ужаснулся тому, что таилось в этой светлой голове.

– Что тебе надо? – спросил брат Фёкл. Калибан смотрел на него с любовью.

– Ты знаешь, – ответил он.

– Нет, не знаю. – Это удивительно, но старик говорил искренне.

– Разве ты не почувствовал, Возлюбленный Фёкл? – впервые за много-много лет Калибан смутился.

– Не смей больше подкрадываться ко мне! А захочешь говорить, садись в трапезной напротив и смотри в глаза.

Калибан действительно был смущён. Он увидел многое, пока, правда, в виде плотного заряда образов, и брат Фёкл не мог не понять, что они одинаковые – старик при прикосновении дёрнулся так, что чуть не выронил перо. И?..

Позже Калибан сделал ещё одну, более искреннюю попытку. Он даже нажимал, зная, что брат Фёкл работает над подлинником Книги. И тогда было ещё не поздно. Но Калибан опять наткнулся на глухую стену – старик погнал его прочь.

А потом пришла перемена к самому Калибану. И то, что он увидел в голове брата Фёкла сгустком ядовитой энергии, распалось на фрагменты…

3

Опустошающие картины-видения проносились в голове Калибана, пока он закрылся в своей тайной сторожке в глухом лесном углу и сидел абсолютно белый, с каплей слюны в краешке рта. Потом капля упала. Калибан задрожал, будто в ознобе, но как только дрожь прошла, стал возвращаться контроль. И картины. Фрагменты…

Как старик, брат Фёкл, выдержал такое, почему его вера не пошатнулась? Калибан попал в мир другого и впервые почувствовал себя в нём уютней, чем в своём собственном, как если бы келья, комната вашего соседа вам нравилась больше вашей. Калибан понял, что ему действительно нравился брат Фёкл, и в этот короткий миг даже успел пожалеть, что в его жизни всё сложилось по-другому, но самая главная тайна была именно в этом: как старик выдерживал такое? Почему оставался чистым и радостным? Как химия его организма переработала эти «знания» и не отравила своего владельца? Фрагменты, отдельные картины: некоторые лучились радостным светом, как улыбка ребёнка, открывающего мир, другие были напряжённо-озадаченными, бились, как тугие паруса на ветру, а были и те, что издавали тёмно-лиловый звук до предела натянутой струны.

«Брат Фёкл, но только моложе, открывает подлинник Книги уже не в первый раз; священный трепет передаётся Калибану. Мы люди Книги, думает брат Фёкл, здесь наше всё».

Следующий фрагмент:

«О чём же речь? Мысли брата Фёкла путаются, набегая одна на другую. Девять священных печатей будут сорваны, когда армии Разделённых грянут с севера… Девять печатей, по числу капитанов. Четыре пса, Две смерти и Три вечерних зари. Священные числа в сумме дают девять. Что произойдёт, когда придут Разделённые? Какие Девять печатей? Где они? А если речь о Книге? Её священные числа, её суть, её Девять печатей будут сорваны, когда придут Разделённые, и Книга раскроет свой тайный смысл? А если речь об этом?!»

Радостный сияющий свет фрагмента сменяется, перечёркивается зловещей лиловой линией следующей картины.

«Такое уже случалось!»

Теперь вроде бы пришла весна, брат Фёкл гуляет по берегу Пирогова, останавливается, задумчиво смотрит на воду:

«Святой Глеб, по прозвищу Бык, узрел грядущее и не стал противиться ему? Не-ет, там что-то другое…»

Лучистое сияние, восторженный интерес ребёнка:

«Эта ростра, но почему она?..»

«Брат Фёкл листает страницы. Озадаченно возвращается к начальным главам. Капитан Александр, защитник слабых… Почему капитаны Борис и Глеб скрывали свою дружбу с ним? Нет, не скрывали, правда, что-то другое… Капитан Александр… “Защитник слабых” – название его корабля, что понятно, так с древнегреческого переводится его имя. С команды взяли обет молчания… О чём? Команда корабля поклялась молчать на ростре, вырезанной лично святым Борисом. Да что они там умудрились натворить? – весело думает брат Фёкл».

Следующая картина:

«Как Разделённые могут разрушить Лабиринт? – размышляет брат Фёкл в своей келье при свете лучины. Армии Тьмы… Но одно из значений слова «громада» не только армия, численное множество, но и сила. Разделённые обладают какой-то тайной силой? Интересно, чем эта сила может быть?»

Но цвет этой картины ровный и мягкий, не похоже, чтобы она брата Фёкла особо пугала. Брата Фёкла особо не пугает, что существует тайная сила, способная разрушить Лабиринт? Центр его веры?! Основу, эмблему его мироздания?! Похоже, что так: приятный мягкий свет, лишь тоненькая тёмная жилка выдаёт небольшое смущение. В отличие от новой картины, которая вторгается, разрезая предшественницу пополам, как лиловый нож, и что-то с болью в голове Калибана разрезается тоже:

«Такое уже случалось. И это значит…»

Калибан держится руками за виски, следующий фрагмент чуть мягче: радостный свет ростры мелькает, затуманивается, темнеет.

«Только Глеб? Но почему надо было прятать? Друзья много времени проводили вместе, но даже родного брата Бориса в этих походах не было. Только два корабля – капитана Глеба по прозвищу Бык и капитана Александра. В том месте, где на диком берегу бросили якорь оба корабля, и была их обитель… В смысле? Обитель капитанов?! Но… Брат Фёкл перелистывает несколько страниц: список капитанов, их судьбы, список кораблей, палец его опускается до половины, чуть ниже, останавливается на седьмом номере… Как это основоположник Борис сначала вырезал прекрасные локоны, ниспадающие на плечи? Глеб погиб через девять месяцев… Глеб по прозвищу Бык ушёл, не выдержав скорби, через девять месяцев… Опять девять? Погиб – это и есть ушёл, умер. Но почему “не выдержав скорби”?»

Лиловый тёмный нож врезается в мозг, лиловое осиное гнездо взрывается в голове Калибана:

«Такое уже случалось. И это значит, что капитан Глеб по прозвищу Бык ушёл в Лабиринт, и Бог явил себя в первый раз. И это значит, что Калибан…»

Боль воет в голове у Калибана голодным волком, но постепенно смягчается, сменяется гораздо более милосердной картиной:

«Вот она, эта ростра якобы утеряна? Брат Фёкл любуется её изображением в Книге. Локоны, прекрасные женские волосы, вначале подарок святого Бориса выглядел так… Что же тогда в Храме, ростра у головы Быка? Та, что вырезана позже, взамен утерянной, или?!»

Нежный белый свет с лёгким-лёгким оттенком кремового, как поля печальных лилий. Старик, брат Фёкл, уже всё понял, но сила его души не даёт лиловому ножу вспороть, разрезать поле лилий.

«Влюблённые были счастливы и были вместе. И тайный обет хранили верные команды грозных кораблей, а потом в том месте стала обитель… Основоположник Борис подарил ростру, – нелепо и радостно улыбается брат Фёкл. И ещё раз, для подтверждения, возвращается в начало Книги. Локоны, ниспадающие на плечи. Пусть украшает твой корабль, прекрасная Александра, защитница слабых… Капитан Саша. Брат Фёкл улыбается, но он позволяет своему голосу нотку обескураженности, когда произносит: «Седьмой капитан… Он был она?! Женщина? В этом мире мужчин… Седьмой капитан был женщиной…»

И брат Фёкл ещё на несколько мгновений стелет в своей душе поля для влюблённых, поля нежных и печальных лилий. «Капитан Саша. Александра. Она была его возлюбленной. Глеба по прозвищу Бык».

Всё становится на места в голове брата Фёкла, а вместе с ней и в голове Калибана.

«Капитан Саша. Александра. Она была его любимой. Глеба по прозвищу Бык. Это было их тайной. Но она погибла. И он ушёл в Лабиринт. Потому что… И то же самое происходит сейчас, понимает брат Фёкл, с капитаном Львом. А это значит…»

Всё расставляется по местам в головах брата Фёкла и Калибана. Нет больше полей нежных лилий – фрагменты соединяются, сплавляются в общий рисунок; лучистое сияние, внутри него ядовитый тёмно-лиловый червь, и неясно, какого цвета больше.

«Основоположник Глеб по прозвищу Бык узрел грядущее. Но не как записку, конечно, нет, как образы, открытые воину и поэту, умевшему так сильно любить, что… он бросил вызов судьбе как воин. Но не противился ей как святой. Он ушел в Лабиринт за своей любимой, но оставил Книгу. Но тогда… – и вот тут обескураженность, пожалуй, не менее сильная, чем когда брат Фёкл говорил о Седьмом капитане, – тогда у Книги должен быть ещё один, тайный смысл».

4

Калибан ходит по своей келье из угла в угол. Как воришка мог увидеть Седьмого капитана? Что ещё скрывает от него брат Дамиан? Калибан всегда считал, что Книга опасна. И даже как-то предложил уничтожить подлинники. Лицо Светоча Озёрной обители сделалось каменным: «Ересь! – холодно произнёс он. – И если ещё хоть раз услышу такое, то даже я не смогу тебе помочь».

Но потом, смягчаясь, добавил: «Всё не так просто, мой верный Калибан. Да, в ней есть тайный смысл, помимо открытого всем Возлюбленным братьям. Да только всё дело в том, что оба смысла верны, хотя разительно отличаются друг от друга».

Брат Дамиан оставил Калибана самого разбираться со своим смятением. Что ж, не привыкать. Да только и верная обезьяна был не до конца искренен со Светочем Озёрной обители: знаки были, их становится всё больше. И эти голоса, что слышат люди в ветре безумия, дующем с Пустых земель.

– Голоса, зов Разделённых, – прошептал Калибан. Вернулся к очагу. Начал сильно дуть на угли. Пламя тут же откликнулось, обдувая лицо жаром. В голове закружилось.

Калибан знал, что произошло с семьёй капитана Льва. И знал как. Брат Фёкл был не единственным человеком, о котором Светочу Озёрной обители пришлось позаботиться на пути заботы о Благе. До поры до времени произошедшее с капитанами не особо беспокоило Калибана. Но знаки – они сгущались. Калибан чувствовал, что брат Фёкл в опасности. И даже пытался помочь тем единственным способом, который был ему доступен. «Дотронься до моей головы, старик». – «Что там?» – но брат Фёкл неколебим, как скала. «Там конец твоей веры, старик. Конец твоей веры, вот что там».

Тогда ещё было не поздно. Но поля нежных лилий не предназначены верным обезьянам-демонам, и Калибан услышал: прочь от меня, дьявольское отродье, тебе не поколебать моей веры!

– Глупый, упрямый, надменный старик! – произнёс Калибан, глядя в завихрения пламени на углях, но в сердце его совсем неожиданно и тихо плеснулась скорбь.

«Зря ты так с ним поступил», – вдруг подумал Калибан, даже не отдавая себе отчёта, из-за этой ли скорби, или потому, что расчёт брата Дамиана не оправдался. Ещё один знак… Но что-то происходит: и вот в итоге некто, столь же несущественный в раскладах Светоча Озёрной обители, кем можно пренебречь, но кто в состоянии узреть подлинный облик Седьмого капитана, спокойно ожидает в темнице скорого суда.

«Он чужак и не тот, за кого себя выдаёт, – это уже было не размышление, уверенность. – И его единокровный глухонемой братец. Чужаки не могут разгуливать по территории Пироговского братства, не уплатив ясак – Лабиринт не пустит… И это успокоило брата Дамиана. Но это ошибка».

– Мне ведь плевать, глухонемой ли его брат, – вдруг удивлённо пробормотал Калибан. – И брат ли он ему вообще!

Плевать! Но в этом якобы «недуге» ключ к чему-то гораздо более важному. И это происходит прямо сейчас.

Калибан знал, что он умеет быть очень тихим и незаметным. Настолько, что Светоч Озёрной обители вынужден был даже как-то попросить не подходить к нему так бесшумно. И вот Калибан подумал, не навестить ли ему прямо сейчас темницу с братьями-воришками, где те ожидают скорого и справедливого суда. Вряд ли Калибан начал свою игру. Просто происходило что-то, много всего, что уже не подчинялось воле брата Дамиана. А такие вещи не прощались обезьянами-демонами.

5

Аква в растерянности смотрела на разложенные перед ней страницы. Брут был прав. Смысл всего менялся. Менялся радикально.

«Не Брут, – поправила себя девочка. – Брат Фёкл. Это его рука».

Это рука её наставника. И он сделал даже больше, чем она ждала, к чему так настойчиво его подталкивала.

– Вот то, что ты просил, – сказала она недавно Бруту. – Про «Три вечерних зари», то, что мы уже расшифровали.

– «Когда они соединятся, Лабиринтов больше не будет»? – Брут вопросительно кивнул.

– Ага. Только полностью этот стих звучит так. – Она подвинула к нему ещё один лист:

«Что будет ещё сказано только: Пополам рассечённые карой Господней, Разделённые армии тьмы создадут, Чтобы мщения удар свой нанести. Только натиск выдержит Лабиринт, Погибели избегут Возлюбленные братья, Но укрепятся духом, Когда вызов смертельного Врага они примут. Три вечерних зари соединятся, Затем укроется небо тьмой, Лабиринтов свет иссякнет, Больше спасения Возлюбленным братьям не дав. Тогда сей день будет пиром Разделённых».

– Я могла б и раньше вспомнить. – Аква чуть покраснела, отвела взгляд в сторону. – Мы об этом много говорили с братом Фёклом. Верхняя часть стиха, до зари – из «Деяний Четырёх Святых». Понимаешь? Ты абсолютно прав, Пророчества составлены из разных разделов Книги. Недостающая цифра – четвёрка.

– Ах вот в чём дело. – Брут поморщился. – Поэтому ничего не получалось.

– Мы ошиблись, не зная, какие слова исключить. И откуда начинать. Но брата Фёкла интересовало именно это пророчество. И интересовало всё, полностью. Оно главное. Но посмотри внимательно, сравни, видишь? Оно какое-то… странное. Смысл какой-то… видишь? Вроде Лабиринт выдержит, Возлюбленные избегут погибели, да ещё больше духом укрепятся. Вроде всё хорошо… И тут же: Лабиринтов свет иссякнет, спасения не будет. И всё, конец! Это противоречие и вызвало массу споров среди Возлюбленных, ересей и суровых наказаний. Но оно и вправду…

– Да, действительно, без всякого перехода, – Брут взял оба листа, сверяя текст. – Думаю, что это сделано не напрасно.

– Ты прямо как брат Фёкл, – Аква усмехнулась и ещё больше покраснела. – Он тоже говорил, что Святые праотцы намеренно оставили в тексте ловушки-приглашения, чтобы пришли пытливые, страждущие и начали поиск.

– Ну не знаю насчёт страждущих, – Брут пожал плечами, – но полагаю, нас здесь тоже ждут сюрпризы… Хорошо: у нас есть расшифрованная концовка и весь стих полностью. И ещё нужные цифры, нам известен тайный код. Просто пойдём от конца и вернёмся к началу.

– Наверное, – согласилась Аква.

Брут быстро взглянул на неё. Затем пододвинул к девочке лист с пророчеством:

– Вычёркивай. Не возражаешь? Или обводи, как хочешь. Это начал твой наставник, тебе и доводить дело.

Брут оказался прав. Сюрпризы не заставили себя ждать.

6

Они уставились на получившийся текст. Посмотрели друг на друга. Снова на лист с текстом:

«Что будет ещё сказано только: Пополам рассечённые карой Господней, Разделённые армии тьмы создадут, Чтобы мщения удар свой нанести. Только натиск выдержит Лабиринт, Погибели избегут Возлюбленные братья, Но укрепятся духом, Когда вызов смертельного Врага они примут. Три вечерних зари соединятся, Затем укроется небо тьмой, Лабиринтов свет иссякнет, Больше спасения Возлюбленным братьям не дав. Тогда сей день будет пиром Разделённых».

Аква и обвела слова, и вычеркнула лишние. Да ещё поставила циферки тайного кода, чтобы не сбиться.

– Только… Разделённые… Создадут… Свой… Лабиринт, – прочитала девочка вслух. – Но… Когда… Они… Соединятся… Лабиринтов… Больше… Не… Будет, – захлопала ресницами. – Что это значит?

– Разделённые создадут свой Лабиринт. – Брут усмехнулся, его голос показался немного осипшим. – Вот кто должен соединиться.

Помолчал, снова усмехнулся, глядя на девочку.

– Смысл всего меняется. И никаких противоречий. Просто речь совсем о другом.

– Но… как? Я не понимаю, что значит…

– И вот почему, – Брут вскинул голову, словно в ней, наконец, связались какие-то непонятные прежде мысли. – Не только полчища. Вот, зачем ему понадобилось ещё значение слова «громада»… Сила! Может быть, их не так и много. Ведь князь-призрак говорил, что несметных полчищ там нет. Их тайная сила проявится, когда они соединятся.

Девочка смотрела на него с испугом:

– Получается, что Разделённые – хоть и чудовища, но… – Аква осеклась.

– Я не знаю, – Брут пожал плечами.

– Но я же видела! Насколько они мерзкие и… жалкие.

Брут как-то странно посмотрел на неё, повторил:

– Не знаю.

Обведённые девочкой слова горели, как сигнальные огни в ночи, а пустоты, пространство между ними казались миром, покрытым туманом.

Разделённые создадут свой Лабиринт. Но когда они соединятся, Лабиринтов больше не будет.

Глава 14 Четыре пса, Две смерти и Три вечерних зари

1

Но брат Дамиан не спал. По поводу успокоенности своего хозяина Калибан оказался не совсем прав.

«Проклятые псы, – снова подумал Светоч Озёрной обители. – Что им может быть там нужно?»

Далеко за северными берегами Уч-моря, за обжитыми территориями, посреди Пустых земель находились огромные ангары, целые склады, заброшенные ещё в прошедшие великие эпохи. Наверное, основоположники-капитаны знали о них, но сочли это место дурным и построили первую обитель значительно южнее, на берегах Пирогова, где сейчас Храм. По крайней мере, когда брат Дамиан ещё совсем молодым монахом впервые оказался там, по складам гулял ветер. Только это место сразу же не показалось ему плохим. Что-то там гуляло ещё, кроме шелеста ветра и стонов старых перекрытий. И брат Дамиан не ошибся. Именно из-за того, что там происходило, и нужен был эликсир. Правда, брат Дамиан тогда ещё ничего не знал об эликсире. Он отвечал за хозяйственный департамент Ордена Возлюбленных и решил получше присмотреться к этому месту, переполненному «артефактами» ушедшей эпохи. Некоторые оказались вполне пригодными. Вряд ли склады нуждались в излишней охране – безлюдные Пустые земли и близость страшного потаённого места, где уже тогда Разделённые начали собирать свои полчища, были им лучшей защитой. Но псы Пустых земель, увечные богомерзкие гиены, не крупнее шакала и столь же трусливые, и гораздо более опасные псы из Рождественно постоянно пытались разорить склады. И брат Дамиан не ошибся во второй раз. Охрана необходима! И корпус Стражей Храма Лабиринта, созданный ещё при его предшественниках, был увеличен в несколько раз. У монашеского Ордена появилась своя вооружённая сила, не уступающая, а порой и превосходящая силу капитанов. Псы из Рождественно, в отличие от увечных тварей Пустоземья, всегда вызывали подозрение. И оказалось, что обычные пули плохо брали живучих тварей, пока брат Дамиан не сообразил использовать серебро. И по поводу их природы и пугающе умного поведения, – иногда их рейды напоминали тщательно спланированные военные операции, – многое стало ясно. А потом брат Дамиан не ошибся в третий раз. Связь между далёкими складами и Храмом Лабиринта… Пытливый ум Светоча Озёрной обители заставлял его всё более пристально приглядываться к возможности такой связи. И в Книге было об этом, пращур Борис упомянул о сияющей Розе посреди тьмы переполненного кошмарами логова Разделённых. Сокровенная «Роза» оказалась упрятанной в складах. Там был ещё один вход в Лабиринт.

– Или выход, – пробормотал брат Дамиан, лёжа в своей опочивальне и наблюдая, как за прорезью окошка светлеет небо – рассвет был близок. – Ну, и что там надо проклятым псам?

Наверное, правильно всё же говорить, что вход в святилище находится там, где Бог впервые явил себя Девяти Святым и где теперь, в Пирогове, во всём блеске славы возвышается Храм Лабиринта.

Наверное, складам не нужна охрана. Но интуиция редко подводила брата Дамиана. И он лично установил это послушание, далёкий форпост, где всегда несли службу братья из корпуса Стражей. Караул сменялся каждые сутки, но некоторые братья в этом месте, переполненном кошмарами, сходили с ума. Что ж, значит, их вера оказывалась недостаточной. А может, напротив, им оказывалось высшее благо и Лабиринт отметил их, поцеловав в чело.

– Благо, – прошептал брат Дамиан. Но думал о другом. Как и Калибан, он тоже думал о знаках, которых становилось всё больше. Заснул он на самом рассвете. И приснился ему вой. Страшный тоскливый вой, к которому присоединился ещё голос, ещё и ещё, и стало ясно, что это воют Четыре пса. Те, что должны возвестить конец с восходом.

2

– Светоч, вставай, просыпайся! – Его трясли за плечо. Он открыл глаза и непонимающе уставился на брата Зосиму, даже не сразу узнав того:

– В чём дело?

– Просыпайся, Светоч, беда…

Давно уже его не осмеливались будить столь бесцеремонно.

– Что, всё Пирогово провалилось сквозь землю? – удивлённо спросил брат Дамиан. И понял, что вой ему не приснился – он доносился с улицы.

– Эх, Светоч. – Зосима почему-то с укоризной отмахнулся от шутки. – Воришки сбежали!

– В смысле?

– В прямом, – объяснил Возлюбленный Зосима. – Из камеры! И там… Вставай, ты сам должен это видеть.

Брат Дамиан резко сел в своей кровати:

– Что это за вой?

– А-а, в том-то и дело. – Брат Зосима уныло ухмыльнулся. – Всё Пирогово бурлит! С утра самого появились, с восхода. А теперь завыли. Четыре пса…

– Какие четыре пса? – Брат Дамиан пошарил ногами в поисках мягких прикроватных тапочек. Он вдруг подумал, что, может, ещё и не проснулся вовсе.

– Те самые. – Зосима угрюмо посмотрел в сторону окна, и его взгляд блеснул. – Что должны возвестить конец с восходом. Люди напуганы, бегут к Храму. На тебя одна надежда.

«Что за чушь?» – подумал брат Дамиан. Он, наконец, поднялся на ноги:

– Где они, эти псы?

– На стене стоят. – Глаза всегда вальяжного Возлюбленного Зосимы потемнели. – Чёрные, как смоль. Выстроились молча в ряд все четверо. А теперь завыли.

– Как они могли сбежать? – резко спросил брат Дамиан. – Из-под семи замков?!

– Светоч! – Зосима покачал головой, но дальше его голос зазвучал вкрадчиво: – Ты что, не понимаешь – на тебя вся надежда?! Люди говорят, Разделённые идут.

«Вы все сошли с ума», – подумал брат Дамиан. Потом смерил Зосиму взглядом:

– И что, ты хочешь, чтобы я вышел к ним в исподнем? – поинтересовался он.

3

Двумя часами ранее, до восхода, когда в небе плыла полная луна, Калибан направился к камере, где воришки ожидали суда. Когда-то он и сам провёл в ней некоторое время за небольшое ослушание. Под стать провинности наказание было нестрогим. Калибану даже позволили читать. Пол и стены камеры были бетонными, оставаясь холодными и зимой, и летом. Откидная пристенная койка была под небольшим наклоном, так что, едва заснув, он сразу же оказывался на полу. Сутки Калибан не жаловался, пытался спать сидя, упершись ногами, потом на полу, но промёрз до костей. Понял, что чревато воспалением лёгких, и решил не спать вовсе. На исходе третьих суток опухшего от бессонницы и трясущегося от холода Калибана наконец вывели из камеры. Брат Дамиан его по-отечески обнял. Калибан, конечно, не расплакался, как недавно чужак-воришка после очищающего потока, но обмяк в объятиях Светоча Озёрной обители. Монахи умели добиваться своего.

Сейчас, подходя к камере, Калибан понял, что находится в коридоре не один. Приподнял лампу. Тусклый свет упал на красное и всегда немного потное лицо Малого. Увалень младший сынок брата Нестора, распорядителя в Храме, того, что ставил чужака-воришку под благостные струи, имел ещё одно прозвище – Мясник. Для сына брата Нестора, дружка и конфидента самого брата Зосимы, открывались блестящие перспективы. Но Малой предпочёл нести послушание в застенках. Даже Калибан находил склонность Мясника к пыточным подвалам патологичной.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Калибан. Небольшие глазки Мясника маслено заблестели, он был в кожаном фартуке, собственно, Калибан понял, зачем Малой тут.

– Брат Дамиан велел их не трогать, – предупредил Калибан.

– Всё вынюхиваешь? – осклабился тот.

– Скоро суд. – Калибан пожал плечами.

– Вот я и внесу свою лепту.

– Ты что, не понимаешь? Процесс открытый. После суда их получишь.

– Поработаю пока с глухонемым, – голос Мясника выражал нетерпение. Помимо кожаного фартука он прихватил цепь с металлическим ошейником и длинный стальной прут. – Он не особо разговорчив. Ты ж нас знаешь, следов не оставляем.

Калибан посмотрел на цепь и стальной прут – тот тоже можно было крепить к ошейнику. Видимо, Малой решил оттащить «глухонемого» братца в пыточные подвалы. Интересно, что он сказал охране? Или те заснули… Скорее всего, играют в карты с подельниками Малого, там у них тепло. А воришки за кованой дверью под семью замками, да после очищающего оглушения… Куда им деться?

– Малой, ступай лучше к себе, пока не поздно, – вдруг сказал Калибан. И ощутил какую-то тоскливую тяжесть в груди. Там что-то было не так, за кованой дверью с семью замками. Но ему необходимо туда войти, пока действительно не стало поздно.

– А то что?! – огрызнулся Малой. Позвенел ключами. – Прочь с дороги, хромая обезьяна! У тебя своя работа, у меня своя.

– Не делай этого, – попросил Калибан.

Но Мясник уже грубо отпихнул его плечом и, также звеня ключами, принялся отпирать замки. Когда слетел последний тяжёлый засов, всё внутри Калибана замерло. Но ничего не случилось.

Малой отворил дверь, посветил лампой внутрь камеры, зачем-то облизнув губы. Сделал шаг вперёд. Калибан прошмыгнул вслед за ним, но тут же юркнул в сторону и замер у глухой стены.

Чужак-воришка стоял к ним спиной по центру камеры. Голова закинута вверх, будто он пытался что-то разглядеть в узкой прорези окна или просто решил полюбоваться ночным небом.

– Я тебя знаю, – негромко сказал он. Спокойно обернулся и посмотрел на Калибана. Руки его были развязаны. – И знаю, что тебе что-то известно.

Его «глухонемой» братец, не шевелясь, большой бесформенной кучей сидел в тёмном углу. Калибан вдруг ощутил необходимость сглотнуть.

– Что тут происходит?! – начал Малой. – А ну! Да ты руки развязал?! Я ж тебя похороню!

Малой, Мясник, сделал ещё шаг вперёд. Поднял над головой цепь, раскрутив её, и с силой запустил в человека, что стоял по центру камеры, – то ли собирался сбить с ног попаданием в голову, то ли оплести, заарканив его, словно дикого зверя, и завалить на землю. Калибан почувствовал неприятно-острый запах возбуждения Малого. Свой стальной прут тот выставил вперёд.

А дальше произошло то, чего Калибан никогда не видел. Человек, стоящий в центре камеры, чужак-воришка, поймал цепь на лету, даже не глядя на Малого. Резко потянув, вырвал цепь из рук Мясника, совершил незаметный выпад, и вот цепь уже обвилась вокруг грузного тела Малого.

– Мы бы и так вышли отсюда, – сказал этот человек, но обращаясь только к Калибану. – Да уж коли вы здесь, это упрощает дело.

Калибан молчал. Малой, напротив, заорал. У него оказался визгливо-высокий голос, похожий на голос евнуха. Чужак-воришка не изменился в лице, лишь с пугающей грацией вскинул руку и дёрнул на себя. Наделав грохоту, Малой рухнул на пол камеры. Теперь он визжал, как свинья, которую режут. Ещё один молниеносный выпад руки, и горло Малого сдавило цепью.

Бесформенная куча в тёмном углу пошевелилась. Малой заткнулся. Зато пришёл гораздо более неприятный звук: тихий, леденящий, похожий на ворчливый рык.

«Ага, вот как у нас предпочитает разговаривать глухонемой братец». Калибан молчал. Живот начало сводить. Потребность сглотнуть пришлось реализовать.

Потом в коридоре послышались топот, приближающиеся голоса. Всполох света, и движение теней. «Опомнились наконец, голубчики, сбегаются на грохот и вопли Малого. Что, не до карточных игр больше? Если повезёт дожить до встречи с братом Дамианом, то я вам не завидую. Правда, я никому из нас не завидую», – думал Калибан, но молчал. Лишь этот рык в углу стал нарастать.

– У тебя есть время, пока они бегут сюда, – чужак-воришка, оставаясь совершенно спокойным, указал на раскрытую дверь. – Потом моё предложение снимается. Подскажу: брат Фёкл и та тварь из Лабиринта. Говори, если хочешь жить.

Топот был уже рядом. Бесформенная куча в углу уже начала подниматься.

«Недуг… Да уж, он точно не глухонемой, – успел подумать Калибан, чувствуя, как у него холодеет спина. – Я бы вообще поостерёгся называть его человеком».

4

Лодка вышла на волну раздольного Клязьминского моря, когда солнце уже полностью встало. Для следующего перехода Петропавел намеревался максимально использовать длину светового дня, и они покинули укромную заводь, где пережидали водовороты, сразу с восходом. И тогда же стало ясно, что все скремлины действительно заболели.

– Надо побыстрее убираться отсюда. – Петропавел с тревогой наблюдал за скремлинами. – Пока мы не потеряли их. Поднажмите, парни, веселей!

В придачу к вёслам были развёрнуты паруса, и лодка показывала отличный ход, но, казалось, старому гиду этого было мало.

– Ничего, не беспокойся, просто стоит поспешить, – сказал Петропавел Еве. – Ещё до Хлебниковского затона территория братства закончится, и они очухаются.

Улыбнулся, но словно выжидающе посмотрел на девушку, затем прошёл на нос лодки и встал там, глядя по курсу вперёд. Постепенно по обоим берегам к воде снова стал подступать туман, обжитые территории оставались позади. Ветер дул очень свежий, поднимая приличную волну, и лодку качало.

Ещё в Пирогове, на ночной стоянке, когда Петропавел решил объяснить Еве, почему гиды не пользуются услугами лоцманов и не платят мзду, которую местные называют «ясак», у скремлинов начали проявляться первые признаки болезни.

– Они и есть наши лоцманы, – улыбнулся Петропавел. – Как и в тумане. Везде. И это их изматывает. В Пирогове особенно. Здесь всегда было что-то. Поэтому без надобности гиды стараются не задерживаться на территории братства. Только в этот раз всё значительно хуже. Я бы и сам не стал злоупотреблять их гостеприимством, если бы не водовороты.

– Хуже? – спросила Ева.

– Посмотри – видишь, они нацепили жёлтые повязки? Это связано не только с их… своеобразными верованиями. Здесь действительно что-то есть, очень сильное и плохое. Сейчас, как никогда. Опасно для скремлинов. Они и так уже всё более беспокойны по ночам. Кстати, местные называют их «зулы».

– Зулы? – откликнулась Ева.

– Да, – бодро кивнул ей Петропавел. – Но утром мы уйдём, и всё закончится.

«Что ж, возможно, – подумала Ева, наблюдая, насколько встревожен каждый из гидов состоянием своего скремлина. – Зулы… Только они тоже что-то чувствуют. Не меня одну здесь преследуют кошмары».

* * *

Сейчас лодка на полном ходу двигалась по Клязьме, спеша поскорее покинуть территорию братства. Ева, держась за борт, прошла на нос, тихонечко встала рядом с Петропавлом.

– Ветер попутный, – удовлетворённо сообщил гид. – Если так пойдёт, уже сегодня заночуем в Строгинской пойме. А через пару переходов увидишь Великий Университет. Увидишь, насколько он прекрасен. Он тебе понравится.

И не оборачивая головы к девушке, без всяких заминок, Петропавел предложил:

– Ну, говори. В чём дело? Что тебя тревожит?

– Я… – От неожиданности Ева ухватилась руками за борт и честно призналась: – Я не знаю.

Петропавел помолчал. Недолго:

– Ещё у первых заградительных ворот заметил – тебя что-то беспокоит. Сильно. И скремлины вот тоже… Думал, пройдёт. Но, видимо, не проходит?

Ева кисло улыбнулась:

– Не знаю, о чём говорить. Не о дурных же снах?

– Есть места, где стоит говорить и об этом, – заметил Петропавел.

«О том, что скремлинам по ночам снятся кошмары? – с горечью подумала Ева. – Или о том, что одной… очень своеобразной девушке кажется, что кошмар вот-вот вырвется из сновидения?»

Тяжело вздохнула. Посмотрела вперёд, туда, где почти над самой водой смыкался туман, словно образуя гигантский лаз в нору, лишь ближе к левому берегу оставался узкий рваный проход, и там, на огромной высоте, что-то чернело. Петропавел увидел, с каким напряжением пальцы девушки вцепились в борта лодки.

– Там не всегда так, – произнёс старый гид, и Ева заметно вздрогнула. – Иногда туман раздувает, и его становится полностью видно. Он очень большой. Одна опора завалилась, и перекрытие вслед за ней упало в воду. Наверху осталась лишь одна балка, но по ней всё ещё можно перебраться на другую сторону. Это обрушенный мост.

– Ах, вот как, – сказала Ева. Неожиданно её голос упал, показался совсем безжизненным, больным.

– Да, это то место. – Петропавел осторожно взял её за руку – она была холодной. – Мы считали, Учитель погиб там. Их миссия была завершена. Они возвращались втроём. Но к Линии Застав, к Икше, вышел только Хардов. Тогда это был ещё приграничный город, туман накрыл его позже. Мы очень беспокоились за Хардова, но он справился. Он потерял Учителя и… Третьей была девушка. Выпускница школы гидов. Они были с Хардовым. Её звали Лия.

– Я знаю. – Ева печально улыбнулась Петропавлу. – Я знаю о Фёдоре больше, чем хотела бы.

– Никак не могу привыкнуть к этому имени.

– Он сам этого пожелал. Да и другого я его не знаю. Он попросил больше не называть его Учителем.

Петропавел обдумал услышанное:

– Наверное, я понимаю, – сказал он. – Для него ничего не закончилось, Ева, пока он не вернётся сюда, на мост. И никто не знает, как оно случится, как будет в этот раз. Ему предстоит оказаться здесь один на один с собой. Ни ты, ни я и ни одна живая душа не в состоянии помочь ему. Гиды называют это местом, где закончатся иллюзии.

– И это мне известно, – бесцветным голосом отозвалась девушка.

– Хардов должен был доставить его сюда. А тебя – в Великий Университет. Оставаться дальше в Дубне стало слишком опасно. Как только выяснилось, что всё совпало, гиды были готовы по всему каналу. Но появился Тихон и сказал, что всё пошло не по плану. И мы поспешили навстречу. Ева, здесь на мосту Учитель… Фёдор, здесь он должен был встретиться не только со своими воспоминаниями. Но и со своим скремлином. Хотя следов его так и не нашли.

Короткая мучительная усмешка слетела с губ девушки.

– Правда, мы рассчитывали, что, может, он появится здесь, как это случилось с Хардовым, прежде чем они снова встретились с Муниром. А тебя, – Петропавел бережно и тепло сжал ладонь Евы, – ждали в Университете. Никто не предполагал, что вы… Что между вами…

– Не надо ничего объяснять, – попросила Ева.

– Конечно, – тут же согласился Петропавел. – Но я о другом. Мне тут в голову пришла одна идея. Честно говоря, я думал об этом ещё в Пирогове. Что не всё с этим мостом может пройти гладко. А вчера, на стоянке, пока пережидали водовороты, мне не спалось, так уж вышло. Ева, ты всю ночь его звала.

– Вас это удивляет?

– Нет, конечно, если речь только о двух молодых людях. Но… Ева, вероятно, это место, мост, теперь связывает вас, – повторную горькую усмешку, что слетела с губ девушки, Петропавел предпочёл не заметить. – Учитывая то, что произошло между вами в звоннице Икши, наверняка. Поэтому ответь мне – я прав? Ты что-то чувствуешь: что-то не так?

Ева слабо пожала плечами. Потом сказала:

– По-моему, да.

Петропавел подождал. Чуть склонился к её лицу:

– Лучше или хуже?

Ева ещё более смущённо пожала плечами.

– Становится хуже, так?

– Наверное. – Голос девушки прозвучал надтреснуто.

– Хорошо, – серьёзно сказал ей Петропавел. – Ты ведь понимаешь, мы не можем вернуться в Пирогово. Назад для нас пути нет. И пережидать больше не можем. Нам придётся идти туда.

– Да, конечно.

В её кивке присутствовало какое-то смирение, и оно очень не понравилось старому гиду.

– Ева, что там?

– Я… правда, не знаю.

– Ладно. – Петропавел выпрямился. – У нас есть время?

– Может быть, – ответила девушка, но с плохо скрытым сомнением. – Совсем немного.

– Ладно, хорошо. – Гид поднял голову, посмотрел на паруса, улыбнулся. – Ветер свеж. Просто прекрасный ветер. И вот что я тебе скажу – ты сейчас очень помогла мне. Мы пройдём это место быстро. Иди в укрытие, милая. – Потом он обратился к команде, и его зычный голос перекрыл шум ветра: – Возможно нападение! Мост. Работаем вёслами веселей, нужно разогнать лодку до максимума, – Петропавел говорил чёткими рублеными фразами, делая паузы между ними. – Уходим из Пирогова: остался только мост. Но под мостом убрать вёсла – мне надо, чтобы каждый из вас взял оружие к бою.

«Нет, это не то, – вдруг устало подумала Ева. – Пули не помогут. Даже серебряные, как было в Икше. Там что-то другое. А я так и не нашла правильных слов».

5

Фёдор быстро спускался по коридорам в главную залу Храма. После «очищающего» душа ему тут многое было знакомо.

«Ты умеешь делать Лабиринты, – сказала ему Аква. – Так же, как и мой отец».

«Мои чудо-богатыри нападут на него, – сказал ему князь-призрак. – Пощиплем молодца в Пустых землях. Есть одно местечко – заброшенные склады, ангары, там вход в его нору. Мои псы-оборотни много где гуляют и, бывало, наведывались туда. Там и нападём. Это его отвлечёт. Жди сигнала».

Сейчас сигнал был получен. Четыре адъютанта князя Суворова, четыре пса-оборотня, забрались на насыпь городской стены, выстроились в ряд и завыли, переполошив всё братство. Но прежде они прокрались по ночным улицам Пирогова, когда в небе взошла полная луна, к темнице, чтобы вызволить тех, кто находился там, кто затаился в чреве троянского коня. Сподручные Малого и охранники-вертухаи пожалели, что оказались у них на пути, но некоторым всё же удалось благополучно сбежать. А потом чёрные псы пронеслись по просыпающимся улицам Пирогова, вселяя ужас и панику.

Фёдор свернул по тускло освещённому коридору направо, осталось несколько ступенек вниз, и он снова увидит грозную барку капитана Льва. Ещё когда они перебрались из Рождественно через Пестовское море, лёгкий катамаран Озёрных братцев пришлось разделить. Трое адъютантов хозяина Суворова высадились на берег, чтобы под покровом ночи пробраться в Пирогово. На другой лодке Фёдор со своим «глухонемым» спутником направились к брату Зосиме-коллекционеру, чтобы вернуть Книгу и отдать себя в руки монахов. Перед самым входом в канал на них напала мамзель Несси.

«Не беспокойся, молодой гид, мои псы-оборотни чувствуют друг друга, они найдут вас, где бы вы ни находились. И оружие твоё принесут. Но запомни: мы отвлечём его ненадолго. Силён, шельмец, и монахи с серебряными пулями; много моих чудо-богатырей полягут там в это утро. Никогда князь Суворов не избегал драки, но ты уж цени столь дорогое время, голубчик. Второго шанса не будет».

Сейчас вой четырёх чёрных псов плыл над Пироговом – фельдмаршал Суворов напал на Лабиринт.

«Ты умеешь делать Лабиринты. Там, в Храме, граница, стена очень тонкая, ты сможешь пройти. Если его внимание отвлекут оттуда, точно пройдёшь».

«Но как я его найду, свой Лабиринт, как снова увижу, Аква?»

«Не знаю. Но он уже создан, он с тобой. Как ты его увидел в первый раз?»

«Я тебе рассказывал: осиное гнездо, яд, отравление. Думал, галлюцинации, токсические видения».

«Нет, это не то. Не в этом дело. Это лишь помогло глазам поверить, увидеть. Ты создал Лабиринт не один. Со своей Евой. Вот что главное».

Да, он думал тогда о Еве. После нападения ос он был очень слаб, находился в полубреду, в пограничном состоянии, но он думал о Еве, звал её. И увидел сигнальные дымы над бакеном, увидел свой Лабиринт. Мы всегда уязвимы в тех местах, где были очень счастливы, сказала ему Аква. Девочка говорила о своём отце. О том, что перед тем, как уйти в Лабиринт, капитан Лев вспоминал самые счастливые моменты жизни своей семьи, буквально грезил наяву. Он стал пленником своей скорби. Но Фёдор смог услышать в словах девочки другое. Самая сильная эмоция. Самая счастливая, и ей вовсе не обязательно быть украшенной оттенком скорби. Сидя на полу камеры в ожидании скорого суда, совсем недалеко от главной залы Храма, наблюдая, как полоска лунного света движется по стене, Фёдор пытался вызвать свой вход в Лабиринт. Он думал о Еве, вспоминая, что произошло в звоннице Икши. Но ничего не получалось. Он даже было отчаялся, решив, что придётся тратить драгоценные минуты в Храме перед стеной капитана Льва. Но потом понял, что есть гораздо более простое, незамысловатое воспоминание. Он тогда ещё ничего не знал ни о себе, ни о Еве. Они просто пытались танцевать, впервые, в убогом чуланчике Лас-Вегаса. Она учила его, как вести девушку в танце. Случайный эпизод, и сложись всё по-другому, они, наверное, о нём бы забыли. Это воспоминание – самое счастливое? Фёдор ничего не знал об этом, но разулыбался, наблюдая за полоской лунного света. А потом узкая прорезь окошка, через которое свет луны врывался в темницу, на мгновение раздвоилась. Фёдор поднялся на ноги, чуть склонил голову, чтобы лунная полоска падала на стену под углом. Нет, ему не померещилось, изображение не плыло перед глазами. На короткий миг, так же как и сигнальными дымами над бакенами, обе полоски лунного света оказались симметрично наклонены друг к другу. За этим занятием его и застал Калибан. Но ко времени визита Малого и верной обезьяны брата Дамиана в его камеру Фёдор уже знал, как ему найти свой вход в Лабиринт.

6

Брат Дамиан быстро шёл к насыпи городской стены. В его поступи не было суеты, и, конечно же, он не появился перед людьми в исподнем. Он шагал в окружении ближайших Возлюбленных братьев и, оставаясь внутренне совершенно спокойным, отдавал чёткие распоряжения. Холодная голова всегда выручала его в трудную минуту. Близкий круг Возлюбленных знал, на кого ему положиться, хотя всё Пирогово бурлило, а сбежавших воришек до сих пор не нашли.

«Разделённые… Разделённые идут!» – неслось со всех сторон.

«Они уже напали на склады».

«Говорят, большой отряд вышел к берегу, угрожая Озёрной обители».

«На склады напали! Но говорят, вторая колонна уже движется по плотинам сюда…»

Паника. Этот обезумевший поток нуждался в пастыре. Том, кто найдёт слова к действию и слова к утешению. Брат Дамиан единственный мог предложить и то, и другое. Хотя некоторые капитаны, действуя на своё усмотрение, уже сажали людей на корабли, чтобы на широкой воде пережить нашествие. Вряд ли тянули одеяло на себя, скорее, искренне желали помочь. Хотя у Храма разные смутьяны из молодой поросли Возлюбленных уже собирали людей, дурманя толпу отравой ереси. В смутные времена всплывает много пены, что ж, тем легче убрать всё одним махом. Это всё не волновало брата Дамиана. Гораздо больше беспокоил вопрос, куда могли подеваться воришки. Ведь благодаря усердию Возлюбленного Зосимы и его службе охранки незамеченной из Пирогова даже муха не проскользнёт. Вдобавок и Калибан куда-то пропал.

– Ну и куда они делись, Зосима? Не сквозь землю же провалились?!

– Светоч, ищут! У меня теперь к ним свои счёты. Всё вверх дном перевернём, но найдём.

– Не надо вверх дном, – попросил брат Дамиан. – Тут и без твоего усердия уже всё перевёрнуто.

– Некуда им деться, – пообещал Возлюбленный Зосима.

«Счёты у него», – брат Дамиан поморщился, но вслух говорить ничего не стал. Хотя кровавое месиво в камере и в коридорах тюрьмы более чем красноречиво. И Малой вон головой поехал, как освободили его от пут собственной цепи, вывели из камеры, так и забился в угол и твердит одно про зверя, что теперь мерещится повсюду. Что ж, не зря: брат Дамиан лично осмотрел следы бойни в тюрьме и, хоть и немало повидал на своём веку, даже его грудь сковало холодом – таких ран не нанести человеческой рукой. Стоит признать, Калибан не напрасно озаботился недугом «глухонемого» братца. Вот он, каков недуг, – «глухонемой» потому и не говорил, что ему выть сподручней.

И ещё псы-оборотни из Рождественно напали на склады. Брат Дамиан уже отправил туда в помощь братьям, что несли караул, большой отряд корпуса Стражей Храма – в арсенале хранилось столько серебряных пуль, что хватит перебить всю эту нечисть на канале.

– Брат Зосима, ищи только второго, того, что говорил за обоих, – велел брат Дамиан. – Того, что я лично допрашивал.

– Прости, Светоч, но у меня теперь к глухонемому свои счёты.

– Ну и где собираешься его искать? На помойке среди бродячих псов?! – усмехнулся брат Дамиан. – Учти, они неплохо маскируются.

Смерил Возлюбленного Зосиму задумчивым взглядом и добавил жёстко:

– Делай, как я сказал! Мне необходимо знать, что им было нужно, – потом снова усмехнулся. – Или у тебя мозгов для такой ответственной службы не хватает?! Счёты у него…

– Конечно, Светоч, – сконфуженно забормотал брат Зосима. – Извини меня за недостойное усердие, что позволил гневу затуманить голову.

Но Светоч Озёрной обители его уже не слушал и даже ещё прибавил шагу. Брат Нестор с корпусом Стражи уже, наверное, пересекает Уч-море, и скоро с псами-оборотнями будет покончено. Светоч успокоил Возлюбленных братьев, ближний круг, конечно, что знаки ещё не совпали, что о пришествии Разделённых говорить рано; что на склады напали псы-оборотни, и хоть хитрые шельмы действительно спланировали прямо-таки военную вылазку, это всё те же мерзкие твари из Рождественно, и вскоре их всех перебьют. И толпу перед Храмом, возлюбленную паству, Светоч успокоит в самое ближайшее время.

Но что им действительно было нужно? К чему столь опасные игры? Вернули Книгу и… Мне необходим второй братец! Как он плакал у меня в объятиях после оглушающего очищения… Что всё это значит? И куда делся Калибан? Этот тугодум-мясник Малой бубнил что-то, мол, хромая обезьяна был с ним в камере, а потом его зверь утащил. И что? Утащил и съел?! Чушь какая-то… У Калибана всегда был нюх на подобное. Брат Дамиан снова капризно поморщился: «Мой преданный Калибан, где ты? Я не знаю, что ты там задумал, но ты мне необходим. Твоё коварство я прощу, это всё мелочи, но мне необходим твой нюх, твой изощрённый ум».

И мне необходим второй братец, тот, что плакал в объятиях. Пёс-оборотень был лишь машиной, чтобы выбраться из застенка, но… к чему? Зачем им всё это было надо? И откуда они взяли Книгу? Столько знали о брате Фёкле? Вот вопросы, требующие немедленного ответа.

Брат Дамиан уже почти поднялся на вершину насыпи. Бросил взгляд к причалам на переполненные лодки, которые уже отчаливали, на толпу у Храма и снова наверх, где стояли Возлюбленные братья из Стражей с серебряными пулями, но псов, что наделали весь этот переполох, уже и след простыл.

– Ну и где эти ваши Четыре пса? – усмехнулся брат Дамиан.

– Убежали, – последовал ответ. – Туда, к плотинам.

Убежали… Брат Дамиан опять посмотрел на причалы. Если бы это бурление человеческой массы не было столь прекрасным, глиной, из которой лепится будущее, можно было бы допустить, что Возлюбленные братья несколько перестарались со своими пророческими проповедями.

– Светоч, надо идти. Пора прекратить панику.

– Да, идёмте, – согласился брат Дамиан.

Где Калибан? Он слишком умён для опрометчивых шагов, но его нет. И мне необходим второй братец, где он может прятаться? Что всё это значит?

«К гидам возвращается их светлый принц», – вдруг всплыло в голове недавнее размышление. И перед глазами проплыло что-то чёрное.

(…от Четырёх псов чёрного человека.)

– Светоч, не беспокойся, мы его найдём, – словно прочитав его мысли, сказал Возлюбленный Зосима. – Только успокой людей.

Брат Дамиан вдруг остановился как вкопанный. Как-то странно посмотрел на Возлюбленного Зосиму.

«Он уже внутри», – мелькнула холодная режущая мысль.

Псы, четыре огромных чёрных твари, побежали к плотине. А сеть плотин на севере упирается в Пустые земли. Что ж, ничего удивительного, они возвращаются к своим, в Рождественно. А их хозяин – князь-призрак, хоть принято считать, что Возлюбленные не признают его существования, князь-призрак, чёрный человек. И всё встало на свои места в голове брата Дамиана: псы возвращаются к своим, потому что здесь их дела закончены.

– Зосима! – хрипло позвал он. – Срочно возвращай корпус Стражи.

– Светоч…

– Срочно, Зосима! Они нужны не там, они понадобятся мне здесь.

И, резко развернувшись, он бросил им:

– Всё, ступайте! Я догоню.

И зашагал обратно.

«Он нигде не прячется. Он вообще не покидал темницы, которая запутанными переходами соединена с Храмом. Вот для чего всё это было нужно. Он уже внутри».

7

Фёдор смотрел на ростру Седьмого капитана. Здесь было тихо, лишь капли воды падали из раскрытой пасти быка. Масляный свет факелов играл бликами на прекрасном лице воительницы, пращур Борис был действительно мастером своего дела.

«Капитан Александра и Глеб по прозвищу Бык – даже здесь вы находитесь рядом», – подумал Фёдор.

Он склонил голову, слушая, как падает вода; стена, алтарь капитана Льва, куда был устремлён нос грозной барки, казалась непроницаемой. В одном древнем лабиринте жил некто с головой быка, другой охранял сфинкс, лев с женским лицом. И бык, и Лев связаны с Лабиринтом. А эта тварь, засевшая внутри, не лишена своеобразного чудовищного юмора. Но Фёдор не позволил себе здесь усмешки, он смотрел на лицо воительницы. Музыка падающей воды больше не угнетала, однако Фёдор смутился, словно случайно подслушал тихую печальную песнь, которая только и осталась для этих двоих.

«Интересно, есть где-нибудь тайное место, где вы снова вместе? – родилась странная, наверное, ненужная мысль. – Или только внутри тех, кто помнит вас?»

Огоньки масляных ламп слегка дрогнули. Фёдор не заметил, как на лице воительницы произошла перемена, только сейчас на её губах опять появилась и застыла нежная улыбка. Пламя дальних факелов словно приблизилось или стало ярче. Качнулся воздух, наполненный неслышимыми прежде звуками, когда-то счастливым смехом, вздохами надежд и разочарований. Фёдор смотрел на золотые складки платья капитана Александры, и в них будто зашелестел забытый ветерок. Тайно, исподволь пространство вокруг оживало.

– Что мне делать, капитан Александра? – тихо позвал Фёдор. Но подумал о Еве. О крохотной убогой комнатке, практически чуланчике, где она учила его танцевать. И том, что в чуланчике также ожило пространство, когда неожиданно, даже не поняв, как это произошло, они впервые поцеловались.

– Ева, – чуть слышно произнёс Фёдор.

Он не знал молитв. Давно забыл их все. Но он попробует. Постарается найти самые простые слова, так необходимые ему сейчас.

– Капитан Александра, моя любимая в беде, – прошептал Фёдор, даже не думая о том, кому именно адресованы его слова. – Источник этой беды во мне, наша связь. Но так всегда бывает, самые счастливые моменты, они… – Густой ком всплыл в горле Фёдора. – Капитан Александра, я очень благодарен тебе за помощь, но она нужна мне снова. Она здесь, моя любимая, совсем недалеко, но это расстояние непреодолимо, если я не пройду туда. Как будто между нами миллионы километров, то, что разлучает нас… Хотя твой гордый корабль оказался бы там всего за пару часов. И чтобы её спасти, мне нужно пройти в Лабиринт.

И опять он не заметил перемены. Но теперь Седьмой капитан склонил голову и смотрел на него участливо. Тихий нежный свет струился по лицу воительницы Александры.

Фёдор вдруг почувствовал, как будто что-то подняло его руку. Воспоминание ли, сила этого места, или эта нелепая пародия на молитву. Ему было всё равно. Он снова оказался в чуланчике, где они разучивали с Евой их первый танец. Представил его, вспомнил, каким неуклюжим он себе казался и как они смеялись посреди переполненного злобой мира. И как потом, пусть и ненадолго, ничего плохого в мире не осталось. Фёдор прикрыл глаза, он словно устранился, полностью отдавшись этому чувству. И вдруг быстро обернулся вокруг своей оси. Открыл глаза, улыбнулся Седьмому капитану. Развернулся, в плавном приглашающем жесте выставив руки в пустоту. Снова совершил быстрый круг и чёткие ритмические движения. Он танцевал. Здесь, в мрачном Храме Лабиринта Фёдор танцевал, больше не нелепо и неуклюже, а так, словно у него масса времени и он находится в правильном месте, там, где необходимо. Он всё ещё танцевал, когда с фигурой Седьмого капитана случилась ещё одна перемена. Возможно, весёлая насмешка на лице воительницы Александры ему лишь привиделась, но жест руки словно призывал Фёдора к вниманию, а острие меча было теперь направлено в другую сторону. Чуть правее того места, где он стоял под головой быка, принимая очищающий душ. В глухой стене, в старой кирпичной кладке, поддерживаемой арматурой, появилось то, чего там прежде не было. Фёдор хорошо это помнил, всю главную залу в мельчайших подробностях, да и Аква ни о чём подобном не упоминала. Сейчас Седьмой капитан указывал ему на крохотную дверцу. Фёдор остановился. Это была точная копия, двойник двери чуланчика, где Ева учила его танцевать.

8

Тёмную нишу в дальней глухой стене главной залы Храма прозвали альковом Бориса. Те немногие, кто знал об этом тайном углублении в запутанной системе коридоров и знал, как туда попасть. Правда, по преданию, сам пращур Борис сидел часами в темноте ниши и смотрел на своего брата Глеба, который возлежал здесь так же, как и сейчас капитан Лев, погружённый в священный сон. Какие мысли в эти долгие часы мучительных раздумий посещали голову пращура Бориса, брат Дамиан мог только догадываться. Но почему-то ему казалось, что идея стать Каином пришла к брату Борису именно здесь. Вся огромная зала открывалась отсюда как на ладони, но главным достоинством ниши являлась её полная звукоизоляция. Точнее некая акустическая особенность: хоть ори здесь во весь голос, но внизу, перед алтарём, где Возлюбленные совершали свои молебны, было ничего не расслышать, сюда же из главной залы долетал малейший шорох. Очень удобно для наблюдения за паствой, особенно за отдельными заблудшими братьями. Этим миром правит информация, и брат Дамиан был в курсе любой ереси или сговора даже прежде, чем те начинали зарождаться. А иногда Светоч Озёрной обители просто приходил сюда посидеть в темноте и подумать. Он видел, что происходило со стеной алтаря, когда ненадолго раскрывался Лабиринт. Видел, как в ней, словно растворяясь, утопали предметы алтаря, а потом в призрачных переливах воздуха появлялся капитан Лев. Гордый безрассудный вояка, совсем не похожий на того, кто спал в барке священным сном. Как тот наслаждался счастьем свидания со своей семьёй, как подкидывал в воздух захлёбывающегося от восторга сына, учил его стрелять, и как они радовались втроём. Только малыш не рос, так и не изменился за все эти годы, хотя его младшая сестрёнка Аква уже переросла своего брата. Бесконечно повторяющийся идиллический миг полного счастья. И порой Светоча Озёрной обители посещала кощунственная мысль: за какие провинности капитан Лев удостоился такого наказания? Ведь брат Дамиан здесь ни при чём – он был лишь орудием, рукой, исполнившей высшую волю на службе Блага. Но сколько подобное могло продолжаться? Брату Дамиану это было неизвестно. Он только чувствовал, что Лабиринт устал. И подолгу размышлял здесь о том, что будет дальше. Пока не грянут полчища Разделённых и Четыре чёрных пса не возвестят конец с восходом. И думал о том, как правильней для Блага распорядиться оставшимся временем. Потому что станет Лабиринт от человека. Мысли были мрачными, одна тяжелей другой, но вне глухой ниши, на солнышке да на свежем ветерке голова прояснялась. Правда, ночью эти мысли возвращались вновь. И единственным живым существом, к которому брат Дамиан испытывал странную форму привязанности, был хромой Калибан. Сейчас Калибан пропал. Однако утапливая потайной кирпич, чтобы пройти в тёмную нишу, брат Дамиан, как и рассчитывал, уловил точные сигналы, понял, что на уме у хромоногой обезьяны-демона.

* * *

Брат Дамиан сделал несколько шагов внутрь алькова Бориса, подождал, пока затворится вход, затем встал в абсолютной темноте за колонной и выглянул вниз. Человек, которого он допрашивал, «воришка», тихо разговаривал с рострой Седьмого капитана. За спиной у него висел на ремне автомат Калашникова, и брат Дамиан не сомневался, что смог бы найти в магазине парочку серебряных пуль. В этой темноте алькова Бориса ничто не выдавало постороннего присутствия, только брат Дамиан знал, что это не так. «Воришка» обращался к Седьмому капитану как к женщине, но теперь Светоча Озёрной обители это не удивляло. Знаки совпали, хотя хитроумный Калибан сам не до конца верит в это. Всё, о чём предупредили в Книге Святые старцы, происходило прямо сейчас.

Чуть шевельнулся воздух в этой темноте; из тьмы глухой ниши выплыл голос Калибана:

– Он очень опасен.

Брат Дамиан усмехнулся, помедлил и, не поворачивая головы, произнёс:

– Почему-то я знал, что найду тебя именно здесь.

Человек внизу, «воришка», начал совершать какие-то богомерзкие кривляющиеся движения. Голос Калибана звучал справа, но сейчас тьма там вновь застыла.

– Ну, и что дальше? – спросил брат Дамиан.

Темнота… Удивительно, но ведь Калибан может подойти к нему вплотную, а он так и не почувствует, – вот уж воистину обезьяна-демон.

– Светоч, он собирается пройти туда.

– Да, к сожалению.

Тишина. Неужели обезьяна-демон перепуган? Теперь лицо Калибана приблизилось, он шептал почти в самое ухо брата Дамиана, хотя прекрасно знал, что внизу их не слышно.

– Светоч, он сказал, что собирается убить… эту…

Голос дрогнул. Мой дорогой непроницаемый Калибан, даже на тебя мои проповеди возымели влияние? На твой ироничный и жестокий ум? Только таким может быть подлинное служение Благу. И ты полагаешь, брат Фёкл сумел бы так? И ты теперь понял, как опасно усомниться?

– Говори, – тихо попросил брат Дамиан.

– Мой язык не повернётся повторить в этих стенах.

– Я возьму твою вину на себя. Говори.

– Он сказал, что собирается убить эту тварь из Лабиринта.

Брат Дамиан вздохнул:

– Он враг, чего же ещё ты ждал?

– Это ещё не всё.

– Конечно. Но говори, мой друг.

– Светоч, – всё-таки в голос хромого слуги постепенно возвращалась прежняя эмоциональная ровность. – Он сказал, что потом вернётся. Что собирается разбудить капитана Льва. И действует именем его дочери Аквы. И кое-что он передал лично тебе, Светоч.

Брат Дамиан молчал. С каким-то тёмным восхищением подумал о том, как искусно «воришка» уловил строй его мыслей и эмоции, как «плакал» в его объятиях. Только от этого восхищения стало холодно.

– Продолжай, – велел брат Дамиан.

– Если за время его отсутствия мы причиним какой-либо вред капитану Льву, он вернётся и… убьёт тебя. Где бы ты ни прятался.

– Вот как?

– Я лишь привожу его слова по просьбе Светоча Озёрной обители, – глухо сказал Калибан.

– Зачем же нам причинять вред капитану Льву? Мы встретим его как героя. И вознесём наши молитвы за благостное исцеление. Но на всякий случай я велел Зосиме вернуть весь корпус Стражей в Пирогове. Смотрел, как капитаны грузят в свои лодки людей, как отчаливают к открытой воде, и понял, что мы должны быть готовы к возвращению капитана Льва. Толпа как неверная возлюбленная, Калибан. А тебя я простил.

– За что? – Вопрос прозвучал спокойно, возможно, о тлеющих угольках угрозы в голосе было неизвестно даже самому Калибану.

– За то, что проявил временную слабость, за то, что на миг усомнился. Но именно это позволило всё понять и увидеть знаки. Ты спрашивал о тайном смысле, коде «Деяний Святых»? Появление этого человека было предсказано Книгой.

– Светоч! – Опять голос Калибана изменился, словно что-то внутри него возмущалось услышанным.

Брат Дамиан ждал. Тьма… Тревожная, шершавая, и в ней обезьяна-демон, и руки больше никогда не станут мять его шею, а сомкнутся вокруг горла, чтобы наконец задушить. Но вот Калибан продолжил:

– Это просто четыре мерзких твари, псы из Рождественно. И мой долг напомнить об этом брату Дамиану.

– Не просто, друг мой. И я вовсе не раскис. Не просто. Великие древние книги не ошибаются и уж, конечно, никогда не врут. Знаки, Калибан, всё совпало.

Противиться судьбе бессмысленно. Сегодня на восходе Четыре пса чёрного человека возвестили конец. Кто сказал, что речь шла не о них? Давече вечером он видел, как три струйки крови на его ладони, Три вечерних зари, соединились! Кто сказал, что речь не об этом? А Две смерти… Брат Дамиан грустно усмехнулся: что ж, он сам их создал. Он создал их сам, позаботившись о жене и сыне капитана Льва! Это плоды, тяжёлые, опрометчивые, его собственных рук, и теперь с ними иметь дело. Кто сказал, что речь не о них?! И может, брат Дамиан за это обречён на вечные муки, но сожалеет лишь об одном – что где-то ошибся. Смертей должно было быть три! Позаботься он о девчонке, никакие бы знаки не совпали. Это непростительная ошибка. А древние книги, Калибан, никогда не ошибаются. И пращур Глеб по прозвищу Бык действительно был великим провидцем. Только вот интересно, к кому он обращал своё послание-предостережение, – как читать Книгу?! – к таким, как брат Фёкл, или к таким, как брат Дамиан? Вот он, главный вопрос. Ответь на него, и получишь в подарок весь мир.

– Но что он делает? – Озадаченность в голосе хромой обезьяны позабавила брата Дамиана.

– По-моему, танцует, – усмехнулся он.

– Там, рядом с очищающим потоком, чуть правее бычьей головы, посмотри. – Озадаченность нарастает. Если б брат Дамиан мог, он бы расхохотался в полный голос, но этот холод мешает. – Дверь… Совсем небольшая, видишь? Но там глухая стена, никакой двери там не было.

– Там её и нет, Калибан. Она предназначена только для него.

Густая неподвижная темнота, и в ней холод. Неожиданная испарина на лбу. От едва не произнесённой вслух постыдной просьбы положить руки ему на шею и мять, мять, пока не вернётся тепло, а может, и вправду, одним быстрым неощутимым движением сломать её и наконец избавить от этого мучительного неодолимого холода.

Лицо обезьяны-демона отодвинулось. Калибану страшно. Им всем страшно. Их жалкие интриги останавливаются перед этой надвигающейся тьмой: на тебя одна надежда, Светоч…

Брат Дамиан всё же тихонечко рассмеялся. Этот человек внизу перестал танцевать. Обернулся, бросил взгляд на альков Бориса, хотя уж о нише точно не мог ничего знать. А он и вправду очень опасен. Брат Дамиан прекратил смеяться. Человек внизу двинулся к двери. Она похожа на дверцу в подсобку для хранения инвентаря, зачем-то констатировал брат Дамиан. «Воришка» подошёл к двери, положил на неё руки, и дверь поддалась. Брату Дамиану понадобилось совсем немного поднапрячь слух, чтобы разобрать, как он чуть слышно прошептал женское имя. Ева. Брат Дамиан не вздрогнул, только этот холод шевельнулся в нём.

«Ева… Но хватит на сегодня совпадений», – теперь спокойно подумал он, наблюдая, как «воришка» вошёл в Лабиринт.

– Светоч, – позвал Калибан. – Он знает, что Разделённых не существует. Он сам мне сказал об этом.

Брат Дамиан смотрел, как дверь закрылась, а потом незаметно вместо неё вновь проступила кирпичная кладка. Дверь исчезла.

– Разделённые существуют, Калибан. Древние книги никогда не врут, – отозвался брат Дамиан. – Разделённые существуют, и сейчас он с ними встретится.

Глава 15 Нить в Лабиринте

1

Фёдор зажёг фонарь и поднял его над головой.

«Нет-нет-нет… Уходи, тебя здесь не может быть».

Тот же встревоженный старческий голос. Фёдор посветил перед собой:

– Кто здесь?

Шлепок по воде, и тишина. Фёдор чуть наклонился, посветил вперёд. Прошмыгнула крыса в канавку с выходом подземных вод. Вторая крыса, ослеплённая, поднялась на задних лапках, смотрела на источник света, её маленькие глазки блестели. К счастью, Хома соорудил под днищем лодки надёжный тайник: в нескольких слоях промасленной кожи бездымные фонари не отсырели, как и оружие, как и то, что дала ему Аква. По всей видимости, он действительно находился в заброшенной системе тоннелей, техническом сооружении неведомого назначения. Но дети капитана Льва, совсем маленькая Аква и старший братик играли здесь в ту счастливую отцветшую пору, когда над головой Фёдора вместо мрачного Храма Лабиринта ещё находилась Обитель капитанов, укреплённый форт с большой залой, где устраивали пиры. Фёдор знал, куда идти.

«Я примерно представляю, – сказала ему девочка, – но, наверное, там теперь всё поменялось». Аква оказалась не совсем права. Изменения начались сразу. И сразу же пришло неприятное ощущение, что находишься не только в подземном тоннеле. Фёдор посветил на сырые стены в разводах извести и продолговатых тёмных пятнах, наростах, напоминающих колонии каких-то полипов. Когда на них упал свет, они словно чуть подобрались, и по ним прошла пульсирующая волна.

«Не просто в тоннеле, – снова мелькнула эта неприятная мысль, – а как будто внутри какого-то громадного живого существа».

Хлюпающий звук повторился, и впереди вроде бы быстро скользнула тень.

– Кто здесь? – повторил Фёдор.

Тишина. Но какая-то выжидательная, напряжённая. Он двинулся вперёд. На развилке остановился. Изменения, их стало больше. Теперь стены покрывали не одни полипы, появилась какая-то густая, омерзительно-нутряная слизь. Фёдор извлёк то, что дала ему Аква. Он не знал, сработает ли, никто не знал, но Фёдору уже не раз приходилось действовать наобум, полагаться на течение событий. А сегодня у него не оставалось другого выхода.

«Как она им забавно махала перед собой», – вспомнил Фёдор их первую встречу с девочкой. И тогда он совершенно отчётливо услышал:

«Фёдор, где ты?»

– Ева?! – сразу же откликнулся он.

Тишина. Густая. Лишь трепетно колышется тёплый воздух. Он слышал её голос. Но словно где-то внутри себя.

– Ева! – всё-таки позвал он снова. И тут же по тоннелю пронеслось со всех сторон:

«Нет-нет-нет… Прекратите! А то он придёт сюда», – старческий голос казался изрядно напуганным.

Фёдор обвёл фонарём вокруг и никого не увидел. Тогда он мягко, успокаивающе спросил:

– Кто ты?

2

«Это хищный и живой Лабиринт – вот что там», – поняла Ева. Он ей снился в ночных кошмарах, и тогда ещё удивило это странное, будто взятое из школьного курса, словечко «лабиринт». Но чем бы это ни было, оно находится там, где мост. И оно пришло за ней.

Ева поднялась на ноги. Укрытие, сооружённое из толстых свежесрубленных брёвен, находилось посреди лодки. В брёвнах были прорезаны узкие бойницы, но, оказавшись здесь впервые, Ева подумала, что укрытие соорудили недавно, специально для неё. Гиды Петропавла были нетребовательны, спали на палубе, и никто из мужчин так ни разу и не зашёл сюда. Она вдруг почувствовала, как что-то – пока легонько – сдавливает ей грудь. Поднесла руки к основанию шеи, тряхнула головой и тут же поняла, что это удушливое ощущение ей тоже снилось.

Хардов рассказывал ей, что на канале немало мест, которые захотят манипулировать её психикой. Хардов научил её, как с этим справиться.

«Лабиринт, хищный и живой. И он очень долго не хотел, чтобы я догадалась о нём».

Девушка быстро покинула укрытие и, невзирая на запрет Петропавла, вышла на палубу. То, что она увидела, сперва озадачило, а затем напугало её. Гиды сосредоточенно работали вёслами, и что-то странное было в их лицах. Они не смотрели на неё, словно не видели, словно находились в разных пространствах, и на их суровых мужественных лицах отражался даже не страх, а какая-то печальная покорность.

Мост приближался. Петропавел стоял на носу с оружием, взятым на изготовку. Вместе с надвигающимся, выплывающим из тумана мостом нарастал вой ветра. Петропавел предупредил её, что здесь такое всегда – ветер гудел в обрушенных опорах, заставлял стонать перекрытия и единственную уцелевшую балку, что качалась высоко над головой. Ева сделала шаг вперёд, и – опять это странное ощущение разных пространств, – ей показалось, что гиды замедляют свою работу вёслами. Ещё девушка успела отметить, что с момента их беседы с Петропавлом туман прилично раздуло. Мост открылся больше чем наполовину. На мгновение взгляд Евы зацепился за какое-то тёмное пятно впереди на поверхности воды, переместился на основание опоры, густо покрытое тиной, ушёл вверх – уцелевшие пролёты теперь стало почти полностью видно – и снова вернулся к тёмной полосе на воде.

«Ах, зачем я послушала Петропавла и ушла в укрытие?!»

К горечи, поднявшейся было из груди, тут же подмешалось это ощущение удушья. И сердце девушки словно замедляло свой бег в такт работе вёсел. Она сделала глубокий вдох.

– Поворачивайте немедленно! – закричала Ева. – Туда нельзя!

3

Брут стоял на берегу и смотрел на восток. Там, за бескрайней водной гладью и Пустыми землями, только что взошло солнце. Он пытался понять, действительно ли различает вдалеке в переливах утреннего воздуха что-то, напоминающее пятно черноты. Хома уже приготовил одномачтовую лодку Фёдора к отплытию и складывал в неё последние пожитки.

– Давно не ходил на такой большой и ладной лодке. – Хома уважительно потряс подбородком и зачем-то погладил полированную рукоять румпеля. – Ветерок бодрый, пойдём под парусом.

Брут обернулся на голос брата, затем отыскал взглядом девочку. Аква смотрела на дом, усадьбу князя Суворова, казавшуюся в это солнечное утро миражом. Невзирая на восход, было ещё прохладно, она зябко куталась в плащ.

– Аква, пойдём, – позвал Брут. – Пора.

– Я только поняла, что даже не попрощалась с хозяином, – откликнулась она. – И не поблагодарила его.

– Пойдём, – повторил Брут.

Кроме них троих на берегу больше никого не было. Девочка бросила на Рождественно прощальный взгляд, повернулась и направилась к лодке.

– Аква, – Брут смотрел на неё с сомнением и всё же решился. – То, что ты дала Фёдору, думаешь, поможет?

Девочка нахмурилась:

– Он меня об этом спрашивал, – пожала плечами. – Но это всё, что у меня есть. Всё, что мне… оставил отец, – на секунду губы у неё задрожали, но она не всхлипнула и сдержала слёзы в голосе. – Даже не стал будить. Просто повесил его над моей кроватью и ушёл. Так вот…

– Понимаю, – сказал Брут. Протянул ей руку, но девочка посмотрела на него в недоумении. Он улыбнулся. – Ладно, идём. Пора тебе возвращаться в Пирогово.

Хома занялся парусом, Брут бросил девочке швартовый и, оттолкнув лодку, легко запрыгнул в неё. Они сразу поймали ветер, парус полоснуло, но он тут же сделался тугим. Где-то вдали, в стороне Пустых земель, послышались приглушённые хлопки. И что-то чёрное, дымное действительно стало нависать там в небе.

– Как будто пожар, – сказал Хома.

Аква молчала и была очень бледна. Но взгляд девочки также приковало к себе это пятно черноты.

– Так и есть, пожар, – согласился Брут. – Хозяин Суворов напал на Лабиринт.

4

Наверное, крик Евы вывел гидов из странного оцепенения. Кто-то из них, подняв голову, – всё же медленнее, чем она ожидала, – словно не узнавая, посмотрел на девушку. Лодка уже почти зашла под обрушенный мост. Вой ветра сделался каким-то непривычным, и там, в воде, где совсем недавно она видела покрытое тиной основание опоры… Ева различила нечто невероятное, пугающее, и оно поднималось к поверхности. Петропавел обернулся на крик, вероятно достаточно быстро, глядел с тревогой и, видимо уловив что-то в глазах девушки, громко, зычно и странно растягивая слова закричал команде:

– По-во-ра-чи-вай!

И опять Ева не успела понять, что не так, что было неправильным. Эта чёрная полоска на поверхности воды за мостом, конечно же, не укрылась от взгляда Петропавла. Как и не укрылось, что приближалось это нечто быстрее скорости лодки. Не потребовалось большого труда, чтобы понять почему – оно двигалось в их сторону, а сейчас вспенилось и забурлило по всему фронту, чёрному как смоль.

«Блуждающие водовороты, – вспомнила Ева. – То, что я видела во сне, было похоже на блуждающие водовороты».

Но было что-то ещё. Ощущение какой-то чудовищной неправильности сильнее сдавило грудь девушки. Её сердце будто ухнуло и снова начало биться неровно, вызывая это удушье. Ева быстро двинулась на нос, к Петропавлу, удивляясь, почему гиды по правому борту настолько неспешно выполняют его команду. И хотя нос лодки начал отворачивать, работа вёслами явно замедлялась.

Ева вдруг остановилась как парализованная и, ухватившись за борт, глядела на Петропавла.

«Губы, – поняла она, наконец. – Его губы, когда он отдавал команду “Поворачивай!”. Они двигались медленно, словно он специально, нарочно вытягивал их, растаскивая слово на отдельные долгие звуки».

И полы его плаща на ветру колыхались медленней, чем, например, Евины волосы на том же ветру. Вот почему вёсла…

Ева наклонила голову. Удары её сердца тоже замедлялись. Но гораздо важнее стало то, что она увидела. И от чего всё внутри неё заполнилось сухим опустошающим холодом. Нос лодки поворачивал, и теперь было ясно, что ей не понравилось в вое ветра, – он как будто дул снаружи помещения, где она находилась, дул где-то за стенами дома, где она укрылась, и хотя, разумеется, это было не так, нигде она не укрывалась, всё это теперь не имело значения. Нос лодки уже отвернул почти на 90 градусов от курса, от направления русла канала, и она подняла взгляд вверх. Нет, ей это не показалось, просто всё происходило настолько быстро и настолько катастрофически не совпадало с привычным ходом вещей, с тем, что были готовы увидеть и признать её глаза, что Ева не сразу и поняла, что видела.

Нос лодки поворачивал, и мост над головой поворачивал вместе с ним. Вверху образовались ещё одни уходящие к берегам длинные перекрытия; прежний мост никуда не делся, но этот новый, когда она на него смотрела, выглядел даже чётче. И под ним, в сторону вместе с носом, уходило ещё одно русло канала. Она резко обернулась в другую сторону, и над её головой тут же раскинулся новый луч моста и ещё один канал. Ева закричала – это был просто беспомощный крик отчаяния. Петропавел бросился к ней; старый гид наклонялся и выпрямлялся при движении всё медленней, но Ева всё равно протянула к нему руку. Вой ветра и голос Петропавла зазвучали ещё дальше и оборвались на одной ноте; Ева увидела, как медленно стекают с лопасти весла капли и как они, не достигнув воды, повисли в воздухе. И Петропавел, сделав ещё шаг к ней, застыл. Как замерли и гиды по правому борту, держа вёсла на разных уровнях и больше не меняя позы, а по левому – с оружием на изготовку. И полотнище флага, что развевалось на ветру, застыло. И волны, что лизали борта лодки.

Крик Евы захлебнулся в каком-то непостижимом пространстве, где она оказалась одна, выкинутая от всех живых. Зажмурив глаза, девушка почему-то обернулась вокруг своей оси, ухватив себя руками за плечи. Раскрыла глаза. Она единственная здесь, в лодке, двигалась, всё остальное замерло, словно повиснув в остановившемся миге. Только и её сердце всё больше замедляло свой бег.

Взгляд Евы, словно ставший безумным, автоматически обратился к корме лодки. И тут же над её головой протянулся ещё один луч моста, а под ним уходило вдаль ещё одно русло. Ева завизжала. Потом её зубы клацнули. Она, пошатываясь, подошла к Петропавлу – зрачки старого гида не двигались. Какие-то шальные хрипящие звуки сорвались с губ девушки. Вверху во всех направлениях, на все 360 градусов, повисли лучи моста с лодкой в центре, и наиболее различим оказывался тот, на который она в данный момент смотрела. Так же обстояло дело и с руслами канала: куда ни обернись – направление было единственным.

А потом Ева обнаружила, что вовсе не всё вместе с лодкой застыло. Там, пока ещё вдалеке, по каждому из русел, что расходились радиусами в разные стороны этого круга безумия, продолжала надвигаться бурлящая гибельная чернота. Водовороты… Но и здесь, поближе, у покрытого тиной основания опоры тоже оказалось довольно оживлённо.

Оцепеневшим взглядом Ева смотрела, как каменные фигуры, словно поддерживающие на плечах саму громаду моста, поднимались из воды. Они были такие же чёрные, как смоль, как эта надвигающаяся со всех сторон кипящая жуть. Вот что она видела во сне. Ева не знала, выпала ли она из течения канала или из потока времени, и, собственно говоря, ей было всё равно. Лабиринт пришёл за ней. Ночной кошмар, вырвавшись из сна, наконец настиг её.

* * *

Она всё же пошевелилась. Нарастающее удушье тут же вцепилось в её горло мёртвой хваткой. Чувствуя всё более слабые удары собственного сердца, сама не зная, как и почему, она позвала:

– Фёдор, где ты?

Но удушье чуть отступило. И сердце, встрепенувшись, забилось немного сильнее. Ева подняла голову, глядя на каменные фигуры; она была окружена ими со всех сторон, и те уже полностью показались из воды. Их можно было принять за безукоризненной работы архитектурных атлантов из древних книг, если бы в их мрачной торжественности не присутствовало что-то от погребальных памятников. Руки каменных статуй не были подняты вверх, с развёрнутых вперёд ладоней стекали капли тёмной воды. Ева всмотрелась в их лица. Они были не просто одинаковы. Ощущение какого-то диссонанса, чего-то невыносимо кощунственного, наверное, угадывалось с самого начала, но прежде было надёжно скрыто вуалью парализующего страха. Сейчас она позволила себе рассмотреть их внимательней.

Они были не просто одинаковы, девять надгробных статуй, что возвышались с разных сторон. Каждое из этих чёрных, безупречной работы, точно живых каменных лиц было лицом Фёдора.

– Где ты? – вдруг тоскливо прошептала Ева. Протяжно, с низким томительным стоном выдохнула. Чуть наклонила голову.

«Мой любимый умер? – спокойно подумала она. – Нет, я бы знала. И, возможно, умерла бы в тот же миг». Ева вдруг зловеще усмехнулась: «Или умерла бы прежняя Ева».

Так и не поняв, что это значит, она почувствовала себя ещё чуточку легче. Пошевелилась и снова зловеще рассмеялась: «Я хочу его живого! И если для этого надо пройти через смерть…» – но эта дикая мысль уже отступила.

Она не была неправильной, скорее, неполной. Потому что…

– Они не надгробные, – пробормотала Ева.

Вскинула голову, смотрела на окружающие её фигуры с какой-то незнакомой ей алчностью. Они не надгробные, вовсе нет, это враньё. И надо понять про них что-то ещё, понять срочно.

Ева оглядела русла канала – кипящая волна, за которой надвигалась непроницаемая тьма, приблизилась. Она загнана в ловушку. То, что пришло за ней, наползало со всех сторон. Вот почему Лабиринт! Но эти каменные фигуры – это что-то чудовищно-издевательское? Или?.. Понять надо срочно – чёрная кипящая мерзость совсем уже близко, с той стороны оснований опоры, и от неё удушьем холодеет и готово остановиться сердце.

Срочно, потому что эти каменные фигуры, конечно, тоже часть Лабиринта, но они не являются надгробным памятником тем двоим, что когда-то любили так сильно. Возможно, хотели бы стать надгробием, но пока не являются. Пока ещё нет. Мысли судорожно наскакивали одна на другую, путались в голове. А потом внезапно всё успокоилось, как в детской головоломке, выстроилось в ряд по ранжиру. Ева посмотрела на простёртые к ней каменные руки и снова на лица. Лабиринт словно не смог чего-то утаить. Они не надгробные. Скорее, напротив, в них что-то другое, сигнал, знак…

(лазейка?)

– Лазейка, – хрипло произнесла Ева, переводя взгляд с одного каменного лица на другое. Вздрогнула, осторожно, но больше не затравленно озираясь. И вдруг холодно усмехнулась: похоже, у её ночного кошмара есть уязвимое место? Понимание накатило на неё внезапно и откуда-то со стороны. А потом Евин взгляд застыл:

«Фёдор?! – подумала она, всё больше наполняясь уверенностью. – Ты пытаешься что-то сказать мне? Тем единственным способом, которым сумел?»

5

«Нет-нет-нет, я не отвечаю на вопросы! А то он услышит».

– Кто услышит? – прошептал Фёдор. – Кто может прийти?

«Нет-нет».

– Тварь из Лабиринта? – нажима в словах Фёдора было почти не уловить. В этих подземных катакомбах оказалась прекрасная акустика, и вопрос прозвучал достаточно отчётливо. Но напуганный старческий голос больше не отозвался. И в повисшей тишине чувствовалась с трудом сдерживаемая паника. Фёдор прикрыл глаза. Он знал, что сейчас происходит. Там, где мост и где вой ветра забирает последние надежды. Ещё в первый раз, принимая очищающий душ, он видел намерения Лабиринта. Чёрная густая смоль волны, за которой не было ничего, – вообще ничего! – больше не подбиралась к лодке со всех сторон. И её хищные языки уже не лизали борта и палубу и руки застывших гребцов. Они убийственными змеями оплетали Еву, ползли вверх по телу, туда, где удары слабеющего сердца вот-вот стихнут, и заворожённость её глаз была безвозвратной. Чернота жгла её кожу, но Ева больше ничего не чувствовала, потому что…

«Прекрати, – грубо сказал себе Фёдор. – Думать так – это ошибка. Это не поможет. Беспомощные стенания – это не то, что сейчас нужно». Ева звала его, но… «Время ещё есть. Совсем немного, но есть. Откуда я это знаю?» А он и не знал наверняка. Но действовать надо так, как будто время ещё есть. Считая шаги, Фёдор двинулся вперёд. И вдруг практически над ухом старческий голос прошептал: «Зачем ты здесь?»

– Из-за Евы, – не раздумывая, отозвался Фёдор.

«Не-е-ет! – шёпот сорвался на визг. – Не то! Говори правильно. Иначе он придёт».

Фёдор не замедлил шага. Реакция невидимого собеседника его поразила. Но всё же он размышлял. Потом сказал:

– Из-за Аквы. И капитана Льва.

«Нет! Не-е-ет! – теперь к визгу примешивалась какая-то странная высокая нота, даже немного изменившая голос. – Думай, пока не поздно».

«Почему он спрашивает?» – мелькнула мысль. Он безумно напуган, возможно, «безумно» в прямом смысле, и он не отвечает на вопросы, но…

– Из-за Хардова, – вдруг понял Фёдор. – Я здесь из-за Хардова. И монеты-королевы, на которую выменял его жизнь.

«Во-о-т, – в голосе безумного старика послышалось явное облегчение. – Отвечай правильно. Не ошибись. Тогда ему станет не интересно. И он забудет о тебе».

– Кто? – Тут же спросил Фёдор, всё ещё рассчитывая подловить собеседника на болтливости.

Но всё стихло. И тут же пришло ощущение, что он находится в тоннеле один.

Калибану пришлось выложить всё, что ему было известно про Лабиринт и спекуляции пастыря Возлюбленных, и это лишний раз убедило Фёдора, насколько девочка права, но о том, что здесь находится кто-то ещё, хромоногий уродец явно не знал.

Он очень напуган, настолько, что страшится прямого контакта. Но он может быть полезен. То, что Фёдор уловил в его голосе, не спутать ни с чем: этот «кто-то ещё» пользуется определённой свободой, но он тоже находится здесь в заточении.

Кто он? Насколько это важно? Точно, не капитан Лев. Да и не стал бы старый друг прятаться по принципу «не будите спящую собаку». Кто-то из тех, о ком рассказывала Аква? Кто заблудился в Лабиринте и ему удалось здесь выжить?

«А ведь нам всё равно придётся с тобой побеседовать», – холодно подумал Фёдор.

* * *

Перед своим уходом в Лабиринт капитан Лев даже не разбудил маленькую дочь. Наверное, знал, что тогда не сможет уйти. Просто повесил эту вещь над её кроватью, скорее всего, постоял в темноте, глядя на спящую девочку, и ушёл. А потом Аква выросла. И если её сверстники засыпали с любимыми игрушками, то Аква спала с тем единственным, как она считала, что ей осталось от отца, эта вещь даже ночью находилась под подушкой. Но сейчас она была в руках Фёдора. Время пришло.

Аква. Девочка с яростью волчонка в глазах, отважная и безрассудная дочь капитана Льва. Фёдор приготовился делать то, что она ему велела.

«Мы чего только не пробовали с братишкой, чтобы не потерять путь, – рассказывала Аква. – И ставили мелом крестики на стенах, и пытались делать зарубки, и даже использовать клубок с нитью, ну, знаешь, как в старой книжке про Лабиринт. Но зарубки очень быстро зарастали, мел смывало от влаги, а нить почему-то твердела, как несгибаемая проволока. Её невозможно было свернуть обратно, или, наоборот, она очень быстро истлевала. А потом случайно попробовали это. Ну… я стащила у отца, пока он очухивался от ран, переживала. Вот. И сначала я очень испугалась. Только не перепутай. Я в первый раз тоже сразу пошла, где черепа. И заболела. Думали, не выживу».

Фёдор посмотрел, как в клинке отразилось пламя догорающего фонаря. Это был нож Аквы. Тот, с которым она заявилась к Фёдору, когда он впервые её увидел с ножом в зубах. И которым чуть не прирезала в Рождественно насмерть перепуганного Хому. Но прежде этот клинок принадлежал капитану Льву. Его, наверное, можно было принять за укороченную версию капитанского кортика, но, скорее, это был всё же довольно мощный универсальный нож, гораздо более ценный на озёрах и в диких лесах.

Сейчас Фёдор сделал им лёгкий надрез на стене. Возможно, это была гигантская колония каких-то паразитов, которые при вскрытии отдавали лёгким серебристым свечением, но тошнотворное ощущение, что находишься внутри чего-то жуткого и живого, вновь напомнило о себе. Он стоял на развилке. Дальше этого места братишка Аквы не забирался. В тайном зале, так напугавшем её, девочка побывала одна. И сейчас Фёдор понимал, что никто другой там и не смог бы оказаться. Для её старшего братишки и для первого владельца капитанского кортика была уготована совсем другая судьба. Никто из Возлюбленных, даже Светоч Озёрной обители, не догадывался о существовании этого места. Фёдору не составило труда проследить связь между капитаном Львом, его кортиком, его дочерью и тем, что произошло с Седьмым капитаном и Глебом по прозвищу Бык. Удивительным образом, но в Книге брата Фёкла было даже это.

Как только он сделал надрез, в коридоре, который уходил влево, появился ещё один тусклый огонёк. Потом ещё. И ещё. И совсем уж вдалеке еле различимым серебристым сиянием показался следующий. Четыре огонька, светящиеся метки, светлячки во тьме. Прямо уходил тоннель, и в его зловещей густой черноте полоснуло двумя серебристыми точками. Там были черепа, туда, перепутав, в первый раз пошла Аква. Черепа поддерживали бледные руки, выплывающие из тьмы, но больше ничего видно не было, лишь контуры каких-то фигур угадывались во мраке. «Две смерти»… Аква тогда заболела, её мучил жар и кошмарные видения.

«Но в одном из снов, – рассказывала девочка, – я увидела двоих, которые сделали Лабиринт. И видела своего отца – он лежал в огромном корабле с закрытыми глазами. Но я знала, что он не умер. Мне стало очень страшно, но сон оказался вещим».

Фёдор повернул голову: в правом тоннеле он обнаружил какие-то красные всполохи. Он знал, куда ему идти: Аква, Ариадна наоборот, нашла для него свой клубок нити.

«Только не перепутай, – повторяла она ему на прощание, словно вдалбливала в голову, словно боялась, что он забудет. – Таких развилок будет три, но этого достаточно, чтобы заблудиться и больше никогда не выйти. Сначала иди туда, где каменные собаки, потом – где черепа, и на третьей развилке – в левый тоннель, где огонь. Огонь не обожжёт, не бойся, он только с виду такой зловещий».

Фёдор свернул в тот тоннель, где было четыре метки. Он подумал, что, наверное, идёт путём капитана Льва. И первой будет зала, которую стерегут каменные псы. Четыре скульптурных изваяния. Грозные, девочка очень боялась, что они оживут, и в какой-то миг ей даже показалось, что глаза у псов двигались и следили за ней.

«Когда закончатся катакомбы, там, под землёй, начинается красота, – говорила Аква. – Скульптуры всякие… Очень страшно, но красиво».

«А что там было, в конце? – спросил тогда Фёдор. – И что ты увидела в тайной зале?»

«Не знаю, – слабо откликнулась девочка. Передёрнула плечами. Видимо, от давнего воспоминания ей до сих пор было не по себе. – Призраков. Там были… он и она. Они подняли головы и посмотрели на меня. Я очень испугалась и убежала. Мне показалось, что они были как будто связаны друг с другом, что между ними была какая-то нить. Но когда я думала об этом, мне становилось так печально. Позже я вспомнила, что мельком видела там ещё что-то. Непонятное. Но вспомнила, когда это появилось в Храме. Голова быка и ростра Седьмого капитана – это тоже было там, понимаешь? Я рассказала об этом отцу, но он как-то странно посмотрел на меня и велел никому об этом не говорить».

Фёдор свернул в тоннель и, проходя мимо псов, не мог избавиться от ощущения, что их живые глаза следили за ним. Следили и ждали, когда он совершит ошибку. Но Фёдор свернул туда, где были контуры фигур во тьме и где капюшоны укрывали лишь зияющую пустоту, потому что черепа держали бледные руки. Он уже понял, что черепов окажется два. А дальше, в правом тоннеле будет огонь. Всполохи, три зловещие багряные полосы.

Четыре пса, Две смерти и Три вечерних зари. Древние книги никогда не врут, и Фёдор с трудом сдержал шальной смешок. Невзирая на все спекуляции Возлюбленных и даже абсурдным, извращённым способом понимаемое Благо и особое усердие Светоча Озёрной обители, древние книги не лгут. Глеб по прозвищу Бык оставил в своей Книге тайный код. Но и то, что лежало на поверхности, также было верно. Даже путь по Лабиринту указали их священные числа. А потом пришла гораздо более смутная мысль: «А кому они должны были указать путь по Лабиринту? Для чего?»

Но у Фёдора не было сейчас времени размышлять над этим. Чёрные хищные змеи ползли по Еве, всё больше оплетая в мглистый кокон мрака… Только и эту мысль пришлось отогнать. Контролируй то, что можешь, сказал он как-то совсем тогда юному Хардову, делай то, что должно, до последнего вдоха, даже если мир вокруг рушится. Делай то, что должно, и, может быть, тебе удастся обмануть свою собственную смерть. Ты не сгинешь. Даже если погибнешь с оружием в руках, ты не сгинешь, а там посмотрим…

Фёдор всё-таки не стал сдерживаться, и шальной смешок сорвался с его губ. И оказавшись перед тайной залой, он почти не удивился, обнаружив маленькую дверцу. Совсем не отличимую от двери в крохотную комнатку, практически чуланчик, где Ева учила его танцевать.

«Теперь это моя история, и я всё ещё делаю, что должно, – успел подумать Фёдор. – Наша с Евой. Вот только Глеб по прозвищу Бык почему-то забыл упомянуть, что никаких рассечённых вдоль и поперёк, никаких Разделённых чудовищ в Пустых землях не существует».

А потом он открыл дверь.

6

Конечно, никакие хищные змеи пока не оплетали Еву в кокон мрака, нарисованный воображением Фёдора. Но её время очень быстро заканчивалось. Дыхание снова перехватило, во рту стыл кисловато-металлический привкус. Тьма находилась совсем рядом, кипящая волна только что вошла под мост.

«Соображай, – сказала себе Ева, пытаясь проглотить сухой ком в горле, и не смогла. – Соображай, время на исходе!»

Каменные фигуры протягивали к ней тяжёлые чёрные руки так, – и в этом тоже, наверное, была зловещая шутка, – что можно было различить линии, рисунки на ладони. И у каждой было лицо Фёдора. Каждой хотелось отчаянно поверить, протянуть в ответ руку в поисках защиты, поверить, что за этим лицом не скрывается монстр.

«Соображай!»

А потом Ева увидела, как медленно и неукоснительно тьма подкрадывается к каменным фигурам. Она лихорадочно огляделась – под каждым из мостов кипящая волна находилась уже в нескольких метрах от изваяний; кольцо сжималось.

«Они здесь для чего-то, эти каменные фигуры, – на лбу Евы появились хмурые складки, но лихорадочный блеск так и не покинул её глаз. – Я что-то должна успеть. Если тьма заберёт их, всё пропало».

Она дёрнула головой; с той же, прежде не знакомой, алчностью стала вглядываться в каменные лица, даже не догадываясь, что алчность теперь уступила место просьбе, почти мольбе.

«Соображай».

К дальней от неё фигуре, той, что была у носа лодки, тьма подобралась вплотную. Сейчас вариантов станет меньше, её время закончилось. Ева снова посмотрела на каменные руки. И почувствовала, как нечто тяжёлое встало у неё в груди, – она задыхалась! Господи, она просто задыхалась…

Паника. Это только паника. Так не поймать ускользающее время, соображай.

Теперь дёрнулся уголок рта, и алчность вернулась в застывший взгляд девушки. «О чём я только что подумала: сейчас вариантов станет меньше? Вариантов?! Я должна выбрать?»

Эта мысль ещё даже полностью не оформилась, но Ева уже знала, что она верна. Выбрать? Она должна выбрать одного из девяти, того, вероятно, единственного, кто не окажется монстром.

Сглотнуть, наконец, удалось. Потому что… Всего одно отличие было. Руки. Как решиться выбрать? Но та, дальняя фигура у носа лодки, которую уже забирала тьма… Ева вдруг закрыла глаза – это всё, что ей теперь оставалось. На миг провалиться в тишину, где была нежность. Но вспомнила она не колокольню, которую теперь и не забывала; нет – она вспомнила крохотную комнатку, тихий прозрачный свет вечера, где не бывает катастроф, где ещё лишь обещание любви, и ещё нет никакой боли, самое начало, комнатку-чуланчик, где она учила Фёдора танцевать.

Ева поняла, какой ей предстоит сделать выбор. И, ещё не раскрыв глаз, она позвала:

– Фёдор, услышь моё сердце.

Тут же в груди слева что-то шевельнулось и сжалось. Тело Евы качнулось, как будто устремляясь за мысленным зовом. Она открыла глаза. Все девять каменных фигур, насмешкой надгробных памятников, распростёрли к ней руки в призывном жесте. Но отличие было. Та, самая дальняя, у носа лодки, которую уже пожирала тьма. Руки были сложены по-другому. На немеющих ногах Ева вышла к носу лодки. Отличие было в том, что этот жест означал приглашение к танцу.

(лазейка?)

Ева сделала выбор. И в тот миг, когда её палец коснулся руки каменной фигуры, она смотрела ей в лицо, будто пыталась разглядеть в нём что-то, проникнуть за каменную твердь, где она услышит зов другого сердца в ответ. Ева обмякла; она готова была сделать следующий шаг и словно доверчиво и требовательно ступить в какую-то неведомую ей воду. И тогда это, шевельнувшееся в груди, сжалось ещё сильнее, отозвалось сладостно, но и причиняя немыслимую боль. Ева крепче ухватилась за протянутую ей каменную руку, но свою свободную прижала к груди. Стон, глубокий и полный, сорвался с её губ. Какое-то свечение пробивалось из под прижатых к груди пальцев. Тоненькая беззащитная ниточка; она появилась и светящимся ласковым серебром протянулась к каменной фигуре. В то место, где могло бы быть сердце. И теперь боль в Евиной груди сделалась непереносимой, она застонала, тоскливо и громко. Тьма пожирала каменную фигуру, лицо и рука, когда-то приглашавшая к танцу, таяли в ней.

«Я пропала», – подумала Ева, делая шаг вперёд. Во тьму, куда уходила серебряная нить.

Глава 16 Разделённые

1

Призраки…

Тайная зала оказалась не просто полна ими, пропитана насквозь, она словно сама являлась призраком мира, который давно исчез, мира, погрузившегося в воды намного более древние, чем воды канала.

Мгновенным воспоминанием, от которого перехватило грудь, мелькнул мост, где был зловещий ветер, где когда-то погибла Лия, а сейчас погибала Ева. А затем со всех сторон что-то потянулось к Фёдору – тайная зала теперь сильно отличалась от картины, нарисованной Аквой.

«Там очень много прошлого, – вспомнил Фёдор слова хозяина Суворова. – И сны…»

Эти сны, призраки воспоминаний, касались и его лично. Непереносимая тяжесть прошлого навалилась, не давая дышать. Лица, множество лиц, тех, кого он знал и любил, с кем когда-то сражался бок о бок и не смог спасти, накладывались на недавний счастливый мир, на лица бати Макара и родной матушки, которые не были его родителями… Как было хорошо, если б он навсегда остался в милой Дубне и не знал ничего, кроме тихого самодовольства супружества с Вероникой и столь же тихих радостей спокойной зажиточной жизни, лишённой в своей уверенной мудрости этих непереносимых вопросов и этой вечной обречённости на бездомность. Лица, всё больше их появлялось из тьмы; лица тех, кого он знал и забыл, теперь требовали немедленных ответов, вздохи разочарований, отсветы несбывшихся надежд, стали немым укором; сколько всего кануло в бессмысленность, как это вынести? К чему?! А ведь Аква видела здесь только двоих, тех, кто были первыми в этом начавшемся заново мире – капитана Глеба по прозвищу Бык и его Александру. Как вынести? К чему весь этот путь? Злобные призраки, переполненные страданий, и те, обольщённые, отдавшиеся любви, но не спасённые ею? Как?

– Нет, – сказал Фёдор. – Я здесь не для этого.

Его голос прозвучал, как будто в безмолвной тишине сломали грифель, но дышать сразу стало легче. И разочарованные призраки будто расступились, давая путь дальнему зову.

«Где ты?»

– Ева? – У Фёдора защемило сердце. – Ева?!

Он почему-то знал, что ей в этот момент тоже было тяжело дышать, словно у них действительно было одно дыхание и отмеренное им время было одним.

Но теперь этого времени не осталось. Скоро всё должно быть закончено. Так или иначе. Фёдор двинулся вперёд. И услышал: «Нет-нет».

2

– Кто ты? – теперь достаточно требовательно окликнул Фёдор.

«Нет-нет-нет».

Сумрачная дымка и призрачные миражи вокруг постепенно развеивались, пространство затягивалось ровным рассеянным светом, и сквозь него пробивались какие-то далёкие тусклые огни.

– Я задал вопрос, – терпеливо напомнил Фёдор. – Кто ты?

«Не-е-ет, – похожее на истерический выдох. И после паузы наэлектризованной тишины: – Кто ты? Нет-нет… Неужели тот, кто должен прийти?»

Напуганный старческий голос прозвучал ближе, словно его обладатель осторожно двинулся навстречу, и вдруг интонация вопроса сменилась, как будто спрашивающий всё забыл и начал снова: «Кто ты?»

Этого ещё не хватало. Фёдор сморгнул – он явно имеет дело с маразматиком. И вдруг сказал:

– Да, я тот, кто должен прийти.

«Нет-нет! Молчи. Неправильно! Он услышит. Не-е-ет… Подумай, прежде чем отвечать. Крепко подумай».

Фёдор ждал, а сумрачное облако вокруг всё больше таяло. Он пристально вглядывался в то место, где мог скрываться обладатель старческого голоса. Но вместо него он увидел капитана Льва.

3

Это был лишь бесплотный образ. Капитан Лев сидел в глубокой задумчивости, обхватив подтянутые к груди колени руками. Вокруг него было светящееся облачко, как капсула или кокон. Если приглядеться, то стенки кокона как бы раздвигались, и можно было увидеть грёзы капитана Льва – вот он обнимает свою жену, вернувшись после похода, вот играет с маленьким сыном, а вот ночь любви, женщина, за которой он пришёл сюда, целует его, укрывая своими волосами от дневных забот. Грёзы… Женщина удаляется, между ними мерцающие воды канала, она теперь на другом берегу, смотрит ласково…

Что-то шевельнулось в груди Фёдора. И неожиданный лёгкий приступ тошноты мутью отозвался в горле. Он этого не видел прежде. Обнаружил не сразу. А может быть, это появилось только что, когда женщина оказалась на другом берегу. Из груди капитана Льва исходила серебряная нить. Не совсем из груди, тонкая, изумительно блестящая, прочная и нежная, она словно вырывалась из самого сердца. И устремлялась в сердце женщины, за которой он пришёл сюда. Она серебристой струйкой связывала их.

(нить, чтобы не заблудиться в Лабиринте?)

Она была прочней всего на свете, она была сильнее Лабиринта, но ведь…

– Капитан Лев, ведь она умерла, – печально промолвил Фёдор. И тут же услышал – старческое, надтреснутое и ещё более печальное:

– Он так и не смог перерезать эту нить.

Фёдор скосил взгляд. Обладатель старческого перепуганного голоса решил, наконец, показать себя. И Фёдор увидел.

«Монах? – успела мелькнуть удивлённая мысль. – Кто-то из Возлюбленных?»

Старик был древний и немощный. Голова обтянута кожей, тонкой, как бумага старинных книг; лицо прорезано сетью глубоких морщин. Поднятый капюшон, пронзительные глаза слезились; он опирался на деревянный костыль, старец с клюкой, но складки одеяния сложились так, что становилось ясно, насколько тщедушно его тело. Фёдор почему-то подумал, что этот человек сейчас не тяжелее ребёнка. Например, Аквы.

И он не отвечает на вопросы. Задаёт сам, но… словно предостерегает, потому что очень боится того, кто может прийти. Того, кто держит его здесь в заточении и может услышать. Но всё же предостерегает и просит прежде крепко подумать. Что он хочет сказать мне? Скорее подчиняясь интуиции, чем пониманию, Фёдор произнёс:

– Да, не перерезал. Очень трудно перерезать то, что связывает тебя с самым желаемым. – Он не отвечает на вопросы, но ведь можно задавать их по-другому, и можно отвечать правильно. – Ты ведь тоже чего-то хочешь, а нить бы стоило перерезать.

Возможно, смутно уловимое ощущение угрозы Фёдору лишь померещилось. В затравленных слезящихся глазах старика мелькнула сумасшедшая надежда. Он вскинул голову, пошамкал беззубым ртом и вдруг тихо, почти скорбно улыбнулся чему-то невидимому.

– Покой, – мечтательно произнёс он. – Мерцающие воды канала. Уснуть и видеть сны. Стать всем. Безмятежным, не быть… – Старик поморщился, провалившийся рот скривился. – Это непереносимо!

Он замолчал, испуганно уставился на Фёдора. А тот почувствовал странное замешательство, и вопрос «кто перед ним?» неожиданно сделался самым важным. В глаза несчастного старика вернулся прежний страх, но ещё больше невыносимая безмерная усталость.

«Он давно находится здесь в заточении, – мелькнувшая мысль вдруг приобрела какую-то смутно-неприятную направленность. – Узник… Только вот чего?»

И снова, скорее подчиняясь интуиции, Фёдор вполоборота отвернул голову, чуть заметно выжидающе кивнул, не глядя на старика прямо, и с тёмным маслянистым искушением в голосе произнёс:

– Так вот же он, канал, рядом. Мерцающие воды… Покой.

Старик вздрогнул, вжал голову, безумно и затравленно озираясь, словно к чему-то прислушивался. А Фёдор подумал: «Чьего появления ты ждёшь с таким страхом?»

Он здесь. Знает обо всём, что творится. Но действительно ли он здесь в заточении? Старец с клюкой, немощный узник, который еле волочит ноги, только Фёдор шёл по катакомбам очень быстро, а его голос был с самого начала… Пока ещё отсвет какой-то дикой догадки шевельнулся: «А ты ведь явно не из Возлюбленных… Вовсе нет. Кого же ты тогда боишься?»

– Отвечай правильно, – торопливо произнёс старик. – Он уже идёт сюда.

В слезящихся глазах опять не было узнавания и вообще никакого выражения:

– Кто ты? Он уже близко.

Фёдор смотрел, как шевельнулись полы его длинного монашеского одеяния, будто между ними сейчас качнулся воздух, кривая клюка немного оторвалась от земли.

Зачем?

– Я гид, – быстро ответил Фёдор. – Меня называли Тео.

– Не-е-ет! – завизжал старик. – Не правильно… Кто ты?!

Что-то творилось неладное. В визгливом голосе старика было что-то большее, неосознаваемая угроза. У Фёдора не осталось сейчас времени на анализ, он мог положиться только на свои инстинкты. Большой палец правой руки ушёл под ремень, на котором за спиной, а не на плече, висело оружие. Что он успел увидеть? Что-то невозможное. Увидеть или услышать?

– Я Фёдор. Так меня зовут сейчас.

Что-то невозможное поднялось там, в глазах и в голосе.

Он действовал очень быстро. Серебряная пуля шла в магазине первой. Достаточно лишь передёрнуть затвор, она окажется в патроннике, и оружие готово к бою. Но всё равно было уже поздно. Этот качнувшийся воздух словно пригвоздил его к невидимой стене за спиной, распластав по ней обе руки – правую с оружием, а из левой выбив догорающий фонарь.

– Не-е-ет! – капризно и высоко закричал старик. Неведомое тёмное безумие сквозило в этом вопле.

Фёдор дёрнул головой, удушье заполнило всё тело.

(Так же, как и сейчас с Евой, в эту самую минуту.)

Конечно же, он и увидел, и услышал. Прежде всего, голос! Обескураживающий, немыслимый, он уже стал не просто высоким визгом – это был голос ребёнка:

– Не та-ак! Что ты здесь делаешь?!

Голос… Но метаморфозе подвергся не только он. Дряхлое лицо старика исчезло, утонуло в мглистой тьме капюшона. Полы монашеского одеяния, вдруг ставшего огромным, широко распахнулись, и Фёдор успел заметить по обрезу ткани нечто странное, вызывающее ощущение чего-то непристойного и тошнотворного одновременно. Серебряные нити, оборванные, скрюченные, некоторые растягивались вслед за раскрытыми полами, как будто состояли из влажной слизи, и всё-таки они были серебряными нитями. Возможно, теперь умершими, но именно такая исходила из сердца капитана Льва. В зияющей пустоте капюшона плеснула тьма, а затем в ней проявились тусклые металлические блики, словно на чёрную мембрану надавили изнутри. Это нечто вплотную приблизилось к лицу Фёдора, ощупывая его тёмным дыханием или сверля этим немыслимым оком, в котором отражение…

– Ты не уплатил мне ясак! – Плаксивый детский голос. – Кто ты?

Это был обиженный голос плохого ребёнка. Возможно, очень жестокого и очень испорченного, но ребёнка. И этот ребёнок был опасен.

– Я буду с тобой играть! А её убью. Тогда игра будет интересней. Кто ты?

4

Всё же первый шок отпускал Фёдора. Старик пытался предупредить. Вот чьего появления он так боялся. Капризный испорченный ребёнок был очень опасен. И отвечать надо правильно. Потому что там, в тусклом металлическом отражении, он увидел, что сейчас происходит с Евой.

Эта мглистая тьма, что сейчас ощупывает лицо там, с другой стороны

(Лабиринта? Вселенной?),

уже действительно напала на лодку Петропавла, его первого ученика, но пришла она за Евой. Такая у него игра. И отвечать надо правильно. Тогда ему станет неинтересно, и он забудет. Такая игра. Крепко подумать, прежде чем отвечать, потому что другого шанса на сегодня нет.

Но где найти правильный ответ? Кто он? Кто он в действительности?! Учитель? Вернувшийся воин Тео, связавший несвязываемое? Нет, он им ещё не стал. И больше не станет. Но и счастливым беззаботным юношей Фёдором из милой Дубны он тоже больше… А потом что-то поднялось внутри него, что-то, способное слышать чужое сердце.

– Я никто, – вдруг произнёс Фёдор. И это был самый правильный ответ, единственно верный, который он смог отыскать в себе. Он лишь отблеск чего-то гораздо более важного в этот момент. – Никто.

На чёрную мембрану изнутри надавили сильнее. Металлический блеск холодом ощупал лицо. Полы распахнутой монашеской рясы крыльями гигантской летучей мыши парили сейчас, как плащ вампира. Удушье всё ещё мёртвой хваткой держало Фёдора за горло, ослабевая только лишь для того, чтобы дать ему говорить. На мгновение показалась чёрная морда твари, что давила на мембрану, затухающее любопытство, озадаченность мелькнули в прежде сверлящем взгляде, потом появилось нечто, что можно было принять за рассеянную отстранённость. И дышать сразу стало легче. Тусклый металлический блеск отдалился и, скрывшись во тьме, погас.

Фёдор попытался пошевелить рукой. Ему это не сразу, но удалось. Монашеская сутана перед ним скукожилась до прежних размеров. А потом из тьмы сознания этого монстра, гораздо более глубокой, чем тьма пустоты в капюшоне, робко выступило лицо второго жильца, дряхлого, безмерно уставшего старика.

– Ну вот, – слабо прозвучал знакомый, смертельно перепуганный голос. – Теперь правильно.

Фёдор выдохнул свободней. Его гортань и рот изнутри как будто выложили войлоком. Он поморгал, всё ещё ошеломлённо. Кем бы и чем бы это ни было, то, что находилось перед ним, оно было серьёзно больно. Страдало сильнейшим раздвоением личности. Фёдор всё-таки постарался, чтобы дикий шальной блеск покинул его взгляд. Ему предстояло иметь дело с монстром, поражённым стопроцентной шизофренией.

5

«Фёдор, ты пытаешься что-то сказать мне?»

– Ева, – тут же позвал он.

– Нет-нет-не-еее-т! – Голос старика вновь готов был сорваться на визг. – Прекратите, а то он вернётся!.. – Покачнулся, тут же оперся о клюку. Дряблый рот болезненно скривился. – Он не знает обо мне. Я его очень боюсь.

Фёдор молчал. Осторожно, не снимая ремня, начал брать оружие на изготовку. Старик посмотрел на это ничего не выражающим взглядом.

– Чего же ты боишься? – Фёдор незаметно положил согнутый указательный палец на затвор. Щелчка не избежать, а он уже убедился, что этот второй действует очень быстро.

Лицо старика на мгновение застыло, потом он устало произнёс:

– Что эта мука будет длиться вечно.

– А как же покой? – тут же сказал Фёдор, плавно поднимая ствол оружия. – Воды канала?

– Я пытался, – горько откликнулся старик. – Наверное, он всё же о чём-то догадывается. И сразу приходит.

Фёдор ждал. Древний старец, мечтающий о самоубийстве узник, и безумный ребёнок, который теперь решил забрать и Еву для своих беспощадных игр.

– Он боится Разделённых, – вдруг прошамкал старик. Его глаза снова слезились. – Я не сплю и вижу его сны. Он их боится.

«Возможно, – мелькнуло в голове у Фёдора. – Только и ты и я знаем, что их нет».

– Я мог бы тебе помочь, – осторожно сказал он. И очень мягко, чувствуя внезапную жалость к этому измученному созданию, добавил: – У меня здесь серебряные пули. Я мог бы подарить тебе покой.

И молниеносно передёрнул затвор. Щелчок; серебряная пуля теперь в стволе. Фёдор знал, что успеет. Старик вздрогнул, но ничего не произошло. Он печально посмотрел на оружие:

– Это не поможет. Неужели ты думаешь, я – это всё, что ты видишь перед собой? – Старик усмехнулся и горько добавил: – Он сильнее царства Харона. И он здесь везде. А потом, убьёшь старика, будешь иметь дело с младенцем. Один на один. Ты видел… Нет-нет-нет.

«Узник…»

– Тогда помоги мне, – быстро попросил Фёдор.

– Нет-нет, говори правильно, а то он придёт. – Старик посмотрел в сторону, дальше того места, где находился капитан Лев и где в призрачной дымке, закрывшей багряный подземный горизонт, смутно угадывалось присутствие каких-то фигур. – На него напали, но это ненадолго. Он боится, поэтому спрятал. То, что надёжно стережёт темницу, он спрятал не у себя. Отвечай правильно.

Отвечай… Он опять начал говорить загадками, и опять голос готов сорваться на визг. А Ева только что звала, и… Загадки? Фёдор почувствовал, как что-то снова шевельнулось в нём. А ведь всё, о чём он спрашивал, так или иначе, было загадками. Их всегда любили в лабиринтах. Надо будет что-то разгадать?

– Он любит загадки?

– Да. И придёт. Говори правильно.

Отвратительный злобный ребёнок, который любит загадки… Бык и Лев. Спрятал не у себя… Загадки.

– Что стережёт темницу? – вдруг спросил Фёдор.

– Девять священных печатей, – тут же отозвался старик, и взгляд его немного прояснился. – Девять каменных стражей.

Узник… И это стережёт его темницу. Смутное понимание вновь шевельнулось внутри, совсем немного проясняя картинку. Девять священных печатей он спрятал не у себя. А у… Картинка ещё чуть прояснилась. Конечно, он положил их на видном месте, там, где никто не стал бы искать. Он спрятал их в Книге. У Возлюбленных. Не только – и у капитанов. Спрятал в мире. И тем запечатал… обезопасил себя.

– В Книге ведь всё есть?

– Да-а… – Вновь безумный страх в глазах. – Нет-нет, а то он придёт! Говори правильно.

В Книге. Девять священных печатей будут сорваны. Ими он запечатал и обезопасил себя. Но брат Фёкл понял – сакральный смысл… и просто надо вычёркивать… Просто цифры. И теперь это тёмное понимание вдруг дало чёткую картину, как будто всё перевернули с головы на ноги. Девять печатей будут сорваны. Надо просто разгадать, что они? Разгадать смысл…

– Священных чисел, – тихо и хрипло произнёс Фёдор.

Старик, вздрогнув, поднял голову.

Смысл священных чисел. Вот его последняя загадка. Что-то такое же простое. С Книги всё началось, и ею закончится. Четыре пса, Две смерти и Три зари. Что они? Ведь так?!

Взгляд старика потемнел. Причём не только одновременно сделался яснее, но словно и окреп. Фёдор понял, что это может значить. Ребёнок, испорченный безумный второй жилец, прислушивается. Он заволновался. Хозяин Суворов напал на него, отвлёк, но это ненадолго. А потом Фёдор увидел ещё кое-что.

– Нет-нет-нет, – запричитал старик. – Я говорю правильно, нет-нет…

Его отвлекли, а ещё он занят Евой и, видимо, не может контролировать всё, и старик боролся. Дряхлое лицо, каким он его увидел впервые, тонуло во тьме капюшона, где взамен появлялся тусклый металлический блеск, но упорно возвращалось снова. Измученный старик боролся.

– Нет-нет-нет, я говорю правильно. Правильно… Он напал на неё. Нет. – И вдруг визг, злобный капризный визг. – Кто ты?! Зачем здесь?!

– Никто, – ровно сказал Фёдор, отведя взгляд. – Из-за монеты-королевы.

– Нет-нет, хорошо, правильно. – У старика затрясся подбородок, и он, снова указав на контуры сумрачных фигур, произнёс: – Говорю правильно, он не слышит. Позови её, он напал.

– Как?

Но Фёдору не надо уже было ничего объяснять. Он вызвал дверь.

Мысленно, там, в сумраке, посреди контуров каменных фигур. И она появилась, совсем маленькая, дверца в комнатку, чуланчик, где Ева учила его танцевать. И тут же что-то болезненно шевельнулось в его груди, когда сюда пришли слова: «Фёдор, услышь моё сердце».

Он уже готов был немедленно откликнуться, но напуганный старческий голос предупредил:

– Нет-нет, подожди, говори правильно. Он сразу придёт, как только услышит. Ты видел нить? Нет-нет… Ты ещё не совсем готов.

– Я видел нить, – тихо и впервые со страхом сказал Фёдор.

– Нет-нет… Правильно. – Старик указал на дверцу, тихим чётким зовом появившуюся посреди сумрака. – Отпусти её. Она и так твоя. Ей нельзя здесь находиться, да и тебе тоже… отпусти. Нить… У тебя есть всё для этого. Сейчас вы разделены…

– Что?!

– Лабиринт от человека. Отпусти, и тогда вы соединитесь. Разделённые существуют. Их боится… Вас! А сейчас зови, он уже ря-я-ядо-ом!

Последние слова не просто сорвались в визг, их словно прокричали в длинную полую трубу. Но старик действительно решил бороться:

– И помни, что пообещал: покой… – Эта его мечта оказалась столь сильной, что он смог еще какое-то время говорить нормально, не срываясь на визг. – Мерцающие воды канала…

И Фёдору хватило этого времени.

– Ева, – позвал он, презрев всю тяжесть прошлого, что собиралась обрушиться на него здесь, в подземном Лабиринте, и всё безумие, что сейчас спешило сюда. – Я слышу твоё сердце.

И снова в груди резь, заболело, тяжело ухнуло, словно разрываясь пополам; Фёдор крепче прижал к себе локоть, но свечение прорывалось из-под согнутой руки. Невыносимая лёгкость, мгновенный тоскливый вздох, а потом из груди Фёдора вырвалась серебряная нить. И устремилась в темноту, что сгущалась за сумраком, туда, где были дверь и контуры девяти фигур и где Ева ждала его.

6

Он забирал её. Она умирала. Оплетённая коконом тьмы, она стояла, чуть согнувшись и прижав к себе руки. Но серебряная нить связывала их, чтоб они могли любить вечно, и не существовало силы, способной перерезать эту нить.

«Отпусти её, сейчас вы разделены».

Не было в Пустых землях никаких чудовищ, рассечённых вдоль и пополам, чего так боялись монахи Пироговского братства. Но Разделённые существовали.

Фёдор посмотрел на кортик капитана Льва, клинок, блеснувший во тьме Лабиринта. Нить в его сердце натянулась так, что стало невозможно дышать. И вспомнились недавние слова Аквы, наивные, упрямые и простые: «Лабиринт, он запутал всем головы, что все такие же, как он… Что всё устроено так же, и невозможно найти выхода. И никто никого не найдёт в запутанном Лабиринте».

(Отпусти её. У тебя есть всё для этого.)

Капитан Лев с его грёзами, и капитан Глеб по прозвищу Бык. Наверное, существовала сила намного более могущественная, и она могла перерезать эту нить.

– Ева… – прошептал Фёдор.

И тут же в его груди всё сжалось, а потом невидимая милосердная рука ослабила свою хватку, а по тугой серебряной нити побежал нежный переливающийся огонёк. Побежал по нити туда, где были в сумраке девять каменных фигур и открытая дверца, сквозь которую уходила нить. И ставшие почти безжизненными глаза Евы открылись. Она тихо, нежно улыбнулась Фёдору. Попыталась что-то прошептать, только её не было слышно. Но серебристый огонёк весёлой светящейся точкой уже побежал обратно: «Фёдор… Я нашла тебя».

Он улыбнулся в ответ и покачал головой: «Тихо, родная, тихо».

Её глаза раскрылись шире, она заговорила громче, пытаясь сообщить что-то очень важное. Серебристый огонёк быстро вернулся: «Фёдор! Я видела его. Видела в этой его тьме. И я знаю ответ».

И ещё несколько огоньков быстро побежали по серебряной нити. Фёдор улыбнулся – ответ действительно был прост, лежал на поверхности, и сейчас он был получен. Она поняла это и теперь только смотрела на него и улыбалась.

«Ева, я найду тебя».

«Конечно, я знаю. В Великом Университете».

«Я найду тебя, где бы мы ни оказались, Ева…»

«Да. Но, Фёдор, почему ты так говоришь?»

Огоньки ещё бегали между ними по серебряной нити, а они, зная, что слова их не слышны, всё равно продолжали шептать. А потом два самых ярких огонька двинулись навстречу друг другу, а они теперь молчали и просто улыбались, и две серебряные точки становились всё ближе, весёлые, яркие, беззащитные и всемогущие. А потом Фёдор поднял нож Аквы, клинок, который принадлежал когда-то капитану Льву, и на миг ему показалось, что его застывшее сердце сейчас осиротеет, но он знал, что это не так.

(Отпусти её. Она и так твоя.)

И в тот миг, когда два огонька встретились, Фёдор перерезал серебряную нить.

«Я люблю тебя, Ева».

Он ещё видел её улыбку, когда кокон тьмы, опеленавшей девушку, обрушился, стал ничем. И дверца захлопнулась.

– Что ты делаешь? – Визгливый детский голос, казалось, был не просто озабочен, в нём сквозило полное непонимание. – Что ты делаешь?!

То, что было сейчас в монашеском одеянии старика, бросилось к двери, пытаясь раскрыть её, но та уже исчезла.

– Выполняю данное тебе обещание, – спокойно ответил Фёдор.

7

Эти девять каменных стражей были изваяниями Девяти Святых Пироговского братства. Но прежде всего капитанов, оставивших Книгу. И последняя разгадка была в ней. Но теперь Фёдор знал ответ.

– Что ты сделал? – В капризном детском голосе сквозили недоумение и обида. – Испортил игру.

– Я тебе предложу другую, – холодно возразил Фёдор.

– Смотри, если она мне не понравится…

Теперь в голосе появились задумчивость и угроза. А по каменным изваяниям дрожью прошёлся импульс. Фёдор не ошибся: они пошевелились.

– Думаю, понравится, – заверил он. Ощущение угрозы вокруг сгустилось. – В чём тайный смысл священных чисел? Думаю, тебе уже приходилось загадывать эту загадку.

– Никто не знает этой тайны. – Голос изменился. Словно ребёнок вдруг вырос, но остался таким же испорченным. И что-то там было ещё, похожее на растущий жадный и порочный интерес. – Смотри, не ошибись. Не ты один пытался сорвать тайные печати.

– Да, ты прав. Эти мёртвые нити, я видел их.

– Я дарил им то, за чем они приходили. Но к чему обсуждать меня? Похоже, твоя ниточка тоже скоро станет мёртвой.

– Хочешь мою загадку? – Фёдор пропустил угрозу мимо ушей. – Почему Бык и почему Лев?

– О чём ты? – злобно, но и жадного интереса всё больше.

– Ответ: потому что Лабиринт.

Молчание. Тяжёлое, долгое. А Фёдор думал о том, что Ева напомнила ему о… сфинксе. Хотя, наверное, он и сам уже догадался.

– Что ж, неплохо, – послышалось наконец. В задумчивой похвале таится что-то зловещее. – Но это ничего не меняет. Ты останешься здесь. Никто не знает тайного смысла священных чисел.

– Здесь ты прав, – согласился Фёдор.

– Я всегда прав. – Но теперь в голосе разочарование, он снова становится детским. Капризным и жестоким. – С тобой неинтересно, прощай.

Второй, гораздо более сильный импульс прошёлся по каменным изваяниям. И они двинулись, со всех сторон пошли на Фёдора, и тьма, лежащая на их плечах, двинулась вслед за ними. Он смотрел, как они приближались и как гасло подземное небо, девять капитанов, ставших тайными печатями. Потом вложил в ножны кортик Аквы, подошёл к так и не изменившему позы, так и не предавшему своих грёз капитану Льву и бережно положил клинок у его ног:

– Держи, старый друг, сам ей передашь.

А затем он развернулся и, широко расставив ноги, смотрел на каменных стражей, что стали пленниками чужой тайны. Их было Девять: Четыре пса, Две смерти и Три вечерних зари. И в тьме, что лежала на их плечах, было почти неуловимое отражение капитана Льва. Точнее, его грёзы: во тьме мелькнули контуры сфинкса, древнего чудовища, льва с женской головой. Но у сфинкса капитана Льва было лицо его жены, женщины, за которой он пришёл сюда. И Фёдор подумал, что совсем скоро там, в чёрном зеркале, мог бы появиться ещё один сфинкс. С лицом Евы.

– Знаешь, почему никто не знает тайного смысла священных чисел? – жёстко усмехнулся Фёдор. – Потому что его нет. Ты надёжно всё спрятал. Но тебе пора.

Эта тварь с мерцающим металлическим блеском снова была рядом. Но Фёдор не обратил на неё внимания. Они надвигались на него, Девять каменных стражей. Но даже сейчас в их порядке присутствовал ответ. С левой стороны их было четверо.

– Четыре, – произнёс Фёдор. – Вы младенцы и можете только ползать. Прочь!

Он спокойно повернулся направо, хотя успел увидеть, что четыре истукана раскололись глыбами, подняв кучу пыли.

– Что ты делаешь?! – завизжал капризный ребёнок. Но в злобном крике мелькнула тревожная искорка.

– Три – вы старцы с клюкой. И можете только ковылять. Прочь!

И теперь три фигуры справа осыпались, стали просто прахом.

– Что ты делаешь?! – в панике заорало это нечто.

– Ну, и вы двое, вы в расцвете сил и можете просто уйти, – сказал Фёдор, только значительно мягче.

Два каменных капитана перед ним остановились, и Фёдор не ошибся. Как только распался каменный плен, их стало видно – капитана Глеба по прозвищу Бык и его Александру, ту, что была Седьмым капитаном. Они улыбнулись Фёдору, развернулись и, взявшись за руки, зашагали прочь.

– Что ты… Не-е-ет! Что ты?..

– Даю тебе ответ. Тайного смысла не существует. Ты ведь устал быть монстром. Ты настолько свихнулся, что и вправду считаешь себя сфинксом, загадывающим загадку? Так?! Но ты устал… – Фёдор смотрел, как в сторону мерцающих вод канала уходили капитан Глеб и его Александра, а тьмы вокруг больше не было. – Четыре, Два, Три – Девять Озёрных Святых. Тайный код Книги. Но ты не особо спрятал, всё оставил на поверхности. Потому что устал и хочешь быть… разгаданным. Возвращайся в своё Небытие. Нет никакого тайного смысла. Это очень простая, хоть и старая загадка, которую загадывал сфинкс. И будет Лабиринт от Человека. Это загадка про человека. Утром на четырёх ногах – младенец-ползунок, днём на двух – человек в расцвете сил, а вечером на трёх – старец с клюкой. И вот он уж точно заслужил покой.

Тихий вздох пришёл сюда. Его подхватил ветерок, что пронёсся над мерцающими водами канала. Древний дряхлый старик стоял на берегу. Почему-то Фёдор знал, что тот сейчас улыбался. Фёдор на мгновение закрыл глаза. А когда это мгновение закончилось, на берегу никого не осталось. Ни прекрасной защитницы Александры, ни её любимого, что когда-то узрел этот миг, ни грозных капитанов, что были повесами, а стали Святыми, ни старика, что, наконец, обрёл покой.

ДВИЖЕНИЕ БУДЕТ ПРОДОЛЖЕНО

Представляем вашему вниманию отрывок из третьей книги «Канал имени Москвы. Великий Университет»

Глава 1 Две плотины

1

Шорох за окном повторился. Густая плотная тьма обволокла «весёлую сторожку», как они предпочитали именовать это богом забытое место на самом юго-востоке Москвы. Здесь, после Нагатинского затона и раздольной акватории Южного порта, река делала крутой изгиб, готовясь покинуть накрытый туманом город. Сюда, на один из крохотных островков между Коломенским шлюзом и Перервинской плотиной, еженедельно приходилось доставлять партии учёных. Давно уже беспокойство вызывали и сам шлюз, и плотина, то странное, что творилось в Николо-Перервинском монастыре и на Шоссейной улице, о которой было не принято поминать без надобности. Богом забытое или богом проклятое место… Николай посмотрел на побледневшее насторожённое лицо молодого человека и подумал: «Сейчас опять заикаться начнёт».

Этот молодой, пацан ещё совсем, ждал звуков снаружи, постоянно прислушивался и поэтому боялся. Николай давно перестал прислушиваться. Коротая время перед выходом на пост, он чистил оружие; сейчас собрал и удовлетворённо передёрнул затвор. От резкого щелчка молодой человек вздрогнул, затем стыдливо отвёл взгляд.

– Эх, Алёшка, – усмехнулся Николай. – Завтра смена придёт. И поедешь домой, в альма-матер.

Сам он виноват, этот Алёшка, чего увязался за ними? Малый-то он славный, никто не спорит, любознательный, всегда подсобить старался, говорят, в науках смышлён, но не боец совсем с этими его врождёнными увечьями левой стороны, когда одна нога чуть короче, и рука неестественно вывернута, и с этим его периодическим заиканием.

«Хотя, как мы зовём эту дыру “весёлой сторожкой”, так и он, наверно, пытается справиться, – подумал Николай. – Как-то ему надо становиться мужчиной. А как ещё, если не попытаться взглянуть в глаза собственным страхам? Ладно, парню стоило помочь – пересилил себя, вон куда забрался! Только неясно, чего тут больше – отваги или отсутствия ума».

– Да-а, дд-а-а, я н-нормаль-ль-но. – Молодой человек, Алёшка, сконфузился сильнее.

Николай посмотрел на него и ничего не сказал.

«Альма-матер» – так, слегка подтрунивая над высокомерием учёных, вооружённые люди называли Великий Университет. Учёные знали это и платили в ответ той же монетой. Только вот дело в том, что в этот раз охраной учёных Петропавел определил не просто вооружённых людей, а трёх высших гидов. Значит, дело действительно дрянь.

«Глядите в оба, следов его появления всё больше, – таков был инструктаж. – И не забывайте, людям непосвящённым распознать его практически невозможно. Эти старцы из монастыря – он может быть одним из них, ненадолго, но может, а они даже ничего не заподозрят».

Николай ничего и не забывал. Всего раз в жизни он сам столкнулся с Горхом, что называется, лицом к лицу. Давно это было, в сумерках на гидроузле, когда пришлось спуститься к заклинившей задвижке для стока воды. Бурая пена с рёвом пробивалась из-за не полностью открытой задвижки. Ощущение угрозы накатило внезапно. Николай поднял голову. И не увидел перед собой ничего, кроме массивных направляющих вдоль бетонной стенки, густо покрытых наслоениями тины толстых стержней с резьбой да тяжёлых накладных головок болтов, уходящих вверх, под свод плотины. И там, в самой тьме, уставившись на него, горели два зеленоватых глаза.

Николай вдруг с леденящим ощущением понял, что видит перед собой вовсе не фрагменты технических сооружений, а что-то живое, и действовал молниеносно, скинув из-за спины карабин и приведя оружие к бою. Но он оказался быстрее. Лишь волной холодка обдало лицо, когда что-то большое мгновенно обрушилось вдоль стенки и скрылось в тёмной реке. Он не просто распластал своё длинное тело вдоль всей бетонной стены и не просто заставил себя выглядеть как детали технических конструкций. Он сумел, даже оставаясь неподвижным, имитировать движение: Николай не забыл, как тёмная жуть колыхнулась в нём, когда он понял, что часть этого бурого пенного потока там, внизу видимо, являлась задними конечностями затаившегося здесь существа.

Николай тогда так и не распознал, чем это было. Но прекрасно помнил, как встревожило Петропавла его сообщение. Хотя с тех пор и до начала весны нынешнего года о Горхе больше слышно не было. До той памятной встречи в сумерках Николай и сам относил его существование скорее к зловещим байкам, к мифологии канала, чем к действительности.

Только веселья на плотине и без Горха хватало. Коломенский шлюз был давно обесточен за ненадобностью и большую часть времени не причинял особого беспокойства. Лишь иногда, крайне редко, с ним творилось что-то неладное. Николай видел это собственными глазами и забыть не мог до сих пор. Шлюз словно проснулся посреди ночи. С глухим ворчанием заработали обесточенные моторы, мёртвые лампы начали тускло зеленовато светиться, а затем ворота в шлюзовую камеру медленно распахнулись. Николай сумел убедить себя, что ничего там не видел. И без призрачной тьмы, что выползала из камеры, веселухи вокруг сторожки в тот момент было предостаточно. Настолько, что у бывалых мужиков волосы на затылке вставали дыбом. Или старцы из монастыря – кто они? Почему укрылись в месте, совсем не предназначенном для жизни? И почему их не трогает туман? И то, что есть на Шоссейной улице?! Хотя они даже не удосужились прорыть небольшую канавку с водой вокруг монастырских стен. Лазарь как-то провёл ночь в монастыре у старцев. Вернулся бледный, молчаливый, да и седины на висках прибавилось, хотя глаза у психа, – а кем же его ещё считать? – лихорадочно горели.

Не нравился Николаю Лазарь – он был из той породы учёных, кто ради утоления своего любопытства, сродни средневековым колдунам, был готов поставить на карту всё; такие подозрительные типы не только рискнут собой, но и подведут за здорово живёшь, а что у них на самом деле на уме – не ясно. Николай не сомневался, что Петропавел определил его сюда, в том числе, приглядеть за Лазарем.

Но вот что удивительно: этот молодой пацан, Алёшка, нравился гидам, хотя парень явно симпатизировал Лазарю. Это нездоровое любопытство, свойственное учёным, конечно, жило в нём тоже. Только если его вовремя не обуздать, оно станет грызущим ненасытным червём и когда-нибудь сослужит пацану дурную службу.

Странный звук пришёл снаружи, трескучий и одновременно какой-то полый. И тени за узкой прорезью окошка, одетого в мощную решётку, пришли в движение. Алёшка вжал голову в плечи, потом сообразил, что все это видели.

– Мо-мм-ммо-мможет, пойти посмотреть, ч-что там? – предложил Алёшка, пытаясь не подать виду, что напуган. Только заикание его опять выдало.

– Угу. – Николай иронично кивнул. – Отвага и слабоумие?!

Гиды тут же скупо усмехнулись.

– Не надоело третировать парня? – пробурчал Лазарь. – Как дети малые…

Последняя фраза в его устах была эвфемизмом выражения «как солдафоны недоумки». Николай не возражал: они и есть солдафоны-недоумки, хотите так считать – пожалуйста; в общем-то, «отвага и слабоумие» – вполне их девиз.

– Нечего там делать, – пояснил Николай и, глядя на окна-бойницы, добавил: – Сюда никакая гадость оттуда не пройдёт. Утром разберёмся, что там.

Он даже не успел договорить до конца, когда раздался глухой стук в кованую дверь. Вооружённые люди переглянулись. В сторожке внезапно стало очень тихо. Удары в дверь повторились. Это был действительно стук, кто-то требовал впустить его. Теперь учёные тоже смотрели на гидов. Всё оружие в «весёлой сторожке» немедленно было приведено в положение «к бою». Металлическая дверь весила немало, и тот, кто сейчас стучал в неё, обладал нечеловеческой силой. Трескуче-полый звук, от которого теперь веяло чем-то очень тоскливым, был совсем рядом. Прямо за дверью. И снова монотонный стук.

– Он пройдёт, – вдруг с какой-то покорной обречённостью обронил Лазарь.

«Кто?» – подумал Николай. Всегда вальяжный, полный самодовольства голос Лазаря сейчас показался каким-то больным, и Николай не сразу узнал его.

– А ну, возьми себя в руки! – сказал он. Хотя с той же тёмной покорностью ему захотелось согласиться и сказать: «Он пройдёт». Николай крепче сжал карабин и заставил свои губы перестать шевелиться. Потому что с них только что чуть не сорвалось: «Он пройдёт сюда. До утра ещё долго, и он не торопится. И монотонный стук, невыносимый, словно там, за дверью, пришла сама погибель, будет становиться всё более настойчивым. А потом он просто пройдёт».

2

Совсем на другой плотине, с другой, северной стороны Москвы, накрытой туманом, города, о котором он ничего не знал, брат Дамиан наблюдал, как отчалившие было корабли спешат вернуться в Пирогово. Потому что над Цитаделью и над всеми маяками братства были теперь подняты гордые призывные флаги «Опасность миновала». Молитвы Светоча Озёрной обители брата Дамиана были услышаны, и счастливая весть разнеслась очень быстро – опасность миновала. Молитвы брата Дамиана были услышаны: он не только сумел отогнать Четырёх псов чёрного человека и защитить Пирогово от страшной беды – нашествия Разделённых, случилась ещё одна невероятная вещь. Только что в Храме Лабиринта, в своей барке капитан Лев открыл глаза. Долгий Священный сон окончен, о чём будет объявлено с минуты на минуту. Люди смотрели на брата Дамиана не просто с благодарностью; их глаза были наполнены самым настоящим благоговением. Такое будет продолжаться ещё некоторое время. Но, скорее всего, не очень долго.

«Они посмели поднять флаг над Цитаделью, – хмуро думал брат Дамиан. – Дурной знак».

Цитадель последние годы была для всего братства не чем иным, как Храмом Лабиринта, и капитаны, не испросив разрешения, подняли над ней флаг. Конечно, пока ими руководили не попытки реванша, а простая радостная эйфория. Сладкое упоение совместной победой. Но и такое будет продолжаться не очень долго. У людской благодарности короткий век. И когда начнётся разбор полётов, брат Дамиан должен быть готов.

Капитан Лев пока слаб. Как он поведёт себя дальше… В общем-то, особого секрета здесь нет. Конечно, реабилитация после долгого болезненного сна может и подзатянуться, кое-что также можно будет списать на видения, но рано или поздно всё это закончится. Любые игры с медленным отравлением, предложенные братом Зосимой, смертельно опасны. Здесь даже не надо тешить себя напрасными иллюзиями. Реабилитация закончится, и капитан Лев потребует вернуть причитающуюся ему власть. Уже вон пришла весть, что в Пирогово возвращается его дочь Аква. Девочку встретят с триумфом. Чего она наговорит, неизвестно. В любом случае, мятежа капитанов не избежать. Но немного времени всё же есть. Короткая людская благодарность и переполненные благоговения глаза – сейчас мяч всё-таки на его половине поля. И брат Дамиан намерен воспользоваться этим обстоятельством, выжать из него всё, без остатка. И паства поверит ему, Светочу, потому что он брал всю их ответственность на себя. Паства поверит Светочу, который смог отвести беду, а не грязным разоблачениям завистников. В этом ещё одна из тайн человеческой природы, о которых брат Дамиан так хорошо знал. Они напуганы, он вернул им веру, которая посильней рациональных доводов. Правда, у всего этого есть определённые пределы – капля точит камень, но к тому моменту, когда это произойдёт, брат Дамиан намеревался, выражаясь фигурально, «покинуть этот бренный мир». Потому что подлинные его интересы лежали не здесь, в Пирогово, хотя оно тоже было очень важно, а в некоем пока таинственном «там», что открыли они с его новым деловым партнёром, разумным человеком из Великого Университета. Там, где загадочный, но всё более открывающий свои тайны эликсир сулил невиданные перспективы. Они с новым деловым партнёром стояли на пороге грандиозных свершений. И в этом смысле Пирогово было не целью, а лишь средством, потому что они решились, дерзнули на, опять же выражаясь фигурально, «Небесное Пирогово».

Брат Дамиан хихикнул. К нему возвращалось прежнее состояние духа. Что же до мятежа капитанов, то у него есть корпус Стражей. Хотя мудрость правителя состоит в том, чтобы избегать всяческих расколов. Или, на худой конец, в том, чтобы оставить раскольников в ничтожном меньшинстве. А пока ему нужно время.

– Я думаю, мы сможем найти общий язык, – вдруг проговорил брат Дамиан и снова хихикнул. Если капитаны проявят определённую мудрость и сговорчивость, мы найдём точки равновесия.

Оставался ещё светлый принц гидов, их Учитель, о возвращении которого его предупреждал новый деловой партнёр из Великого Университета во время своего недавнего визита.

«Как он решился на путешествие по этим водам в одиночку? – подумал брат Дамиан. – Удивительный человек. Из Университета, через накрытую туманом Москву, полную зловещих тайн, в Пирогово и обратно. Конечно, у него был зул, но всё же… Удивительный человек! И никто из самодовольной паствы Петропавла не знает, кто он».

Оставалась ещё тайна гибели семьи капитана Льва, и здесь всё так просто может не обойтись. И оставалась ещё эта удивительная девушка, зловещая фея зачарованного леса, ради которой, чего уж тут темнить, брат Дамиан готов был пожертвовать очень многим.

«Даже Лабиринтом», – больно резанула пугающая мысль. Впрочем, довольно скоро она перестала быть такой. Не стоит цепляться за прошлое. Это для паствы, пусть считает, что Лабиринт всё ещё жив.

«Девушку необходимо пропустить, брат Дамиан, – сказал ему новый деловой партнёр. – Как бы это ни было противно твоим убеждениям. Она нам необходима. И необходима именно в Великом Университете. В ней сила, которую надо забрать, как только мы будем готовы. Думаю, её смерть и есть ключ».

Ева. Так её зовут. Зловещую фею, полную ведьминой любовью. Брат Дамиан почти уже обожал её. В его детстве пироговские монахи рассказывали сказку о беспечной мухе-цокотухе по имени Ева. Потом она помудрела и положила начало целому роду. Удивительное совпадение. Счастливо избежав лап коварного паука, муха-цокотуха Ева нашла своего любимого, светлого принца, – интересно, кем бы он мог быть? – и положила начало целому роду.

Мы вырастаем, и детские сказки меняются. Не меняется только заложенная в них жестокая мудрость, так что как посмотреть…

Новый деловой партнёр даже предупредил о богомерзком месте, обрушенном мосту на границе Пирогово, где их, гидов, Учитель вновь обретёт себя или что-то в этом роде. Была одна неувязочка. Ещё накануне во тьме своей кельи с опустошающе-роковым чувством брат Дамиан начал догадываться, кто может оказаться Разделёнными. Он всегда ждал их, искал повсюду знаки, но всё случилось настолько быстро… Правда, он не предполагал, что им мог бы оказаться «воришка» – думая только о девушке, он прохлопал того, второго, с кем она была разделена, у себя под носом.

Прохлопал… Но вот парадокс: счастливый финал для Разделённых означает катастрофу прежнего Пирогово. Бог из Лабиринта умер, а этого никто не понял. Катастрофу для мира Возлюбленных, но… не для брата Дамиана, хотя скорбь его по заветным устоям старого мира велика. Не для Светоча Озёрной обители и его нового делового партнёра из Великого Университета.

Ева не погибла, их Учитель справился. Наверное, он действовал во имя их любви, – брат Дамиан странно повёл головой, как-то темно озираясь, и неожиданно снова хихикнул, – но сохранил девушку для целей, о которых даже не догадывается. Так что как посмотреть…

Брат Дамиан видел тьму у богомерзкого моста, которая поглотила лодку Петропавла. И видел, как потом тьма рассеялась. Сейчас он смотрел на широкую водную даль и уже не думал о возможном мятеже капитанов. Там, за линией горизонта, скрылась лодка Петропавла, спешащая в Великий Университет. И там начинался закат.

Беспечная муха по имени Ева избежала коварных лап и сейчас сама спешила в Великий Университет. Только сказки меняются, и счастливые финалы теперь предназначены для других.

– Тебя ждут, Ева, – сладко проговорил брат Дамиан. – Поэтому спеши, спеши…

Он ещё смотрел некоторое время, как блики летнего заката играли на поверхности воды, отражались в ней кровавым золотом.

«За чудом своей явленной красоты мир скрывает свою самую беспощадную тайну, милая Ева. Мир – это Лабиринт, его не разрушить и его не избежать. И счастливые мухи сами спешат в уже сплетённые для них сети».

Брат Дамиан подумал, что на сегодня для него достаточно поэтических аналогий. Светочу Озёрной обители пора заняться насущными делами. А их набралось немало. Брат Дамиан резко развернулся и зашагал к Пироговским причалам. Он улыбался.

ПРОДОЛЖЕНИЕ БУДЕТ ПРОДОЛЖЕНО…

Оглавление

Глава 1 Озёрная обитель

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 2 Ворота на водоразделе

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Глава 3 Фальстарт

  1

  2

  3

  4

  6

  7

Глава 4 Фавориты луны

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 5 Раз-Два-Сникерс в Икше

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

Глава 6 Князь-призрак

  1

  2

  3

Глава 7 В Рождественно

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 8 Брат Дамиан

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 9 Раджа и Королева оборотней

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

Глава 10 Книга раскрывается

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 11 Нарочные и троянский конь

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 12 Контур

  1

  2

  3

Глава 13 Лабиринт Седьмого капитана

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 14 Четыре пса, Две смерти и Три вечерних зари

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Глава 15 Нить в Лабиринте

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 16 Разделённые

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Представляем вашему вниманию отрывок из третьей книги «Канал имени Москвы. Великий Университет»

  Глава 1 Две плотины

    1

    2 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg