«Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 2»

Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 2 (fb2) - Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 2 1746K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Галантэ

Дмитрий Галантэ Удивительное рядом, или тот самый иной мир Том 2

Глава 1 Совет неповторимый завтрак

– Вот ещё, я вовсе и не думал стесняться! Чего это мне стесняться? – нерешительно промолвил Дорокорн. – Только что нам делать и как поступать, даже и думать особенно нечего. По-моему, всё предельно просто и ясно. Главное, как это воплотить в жизнь? Вот это вопрос, так вопрос! Нам нужно нейтрализовать будущих одноклассничков, исхитриться похитить Джорджа и доставить его на Опушку Сбора, пусть сами там с ним разбираются. Но вот как это сделать – ума не приложу. Мы даже не знаем, где он живёт. А если б и знали, что толку? Там ведь ещё ворон и Корнезар с ножами в сапогах отираются.

– Вот как раз они не так страшны! – вступил в разговор Юриник. – Я имею в виду Корнезара с Коршаном. Если надо будет, мы в два счёта усыпим ворона, подсыпав ему зелья, когда он прилетит обжираться за наш стол в очередной раз, и дело с концом.

– Легко сказать! Ну и как мы это сделаем? – удивился Дорокорн.

– Элементарно! Мы посыпем ему мясо порошком из сонной травы и через часик-другой бери – не хочу его тёпленького! Если он только на лету не заснёт, а и заснёт – шмякнется, невелика беда, ничего с ним не случится. Всем известно, что такие проныры, как Коршан, отличаются крайней живучестью. Мы его отыщем и спеленаем. На его собрата Корнезара можно напасть неожиданно и связать. Что мы, вчетвером с ним не справимся, что ли? Конечно, при условии, что он живёт в комнате один. Но это мы скоро узнаем – сластёна-домовик своё дело знает.

– А хозяин школы, а все остальные? А гнусные амекарцы наверху? – вопрошал Дорокорн.

– На счёт амекарцев, так это нам надо будет связаться с лесными людьми, они их быстренько и не без удовольствия нейтрализуют, как миленьких! – выдвинул своё предложение дед.

– Остаются ученики и Джордж, – подытожил я.

– Если запустить лесных людей в школу, то и с учениками разберёмся быстро, но сначала надо взять в плен Джорджа, – сказал Дормидорф.

Юриник задумчиво откликнулся:

– Да-а, этот Джо-рджи-ус – чирей в одном месте, не иначе!

Вдруг меня осенило:

– Помните ту карточку, что я достал из вредного кармана? Если я смогу посмотреть на Жору, потом на неё, а затем надавать шелбанов по его облику на карточке? Пока он будет кувыркаться, мы его свяжем, запихнём в рот кляп побольше и поднимем наверх к Агресу. А через сутки или двое мы будем уже на Опушке Сбора и свободны, как ветер в поле.

– Ладно, – задумчиво сказал Дормидорф. – В целом план неплохой, вполне может и получиться, а мелочи уточним по ходу дела. Выход наружу, как известно, у нас свободный, так что готовьтесь, завтра пойдём осуществлять первую часть нашего плана, она же самая лёгкая, договоримся с лесными о помощи в нейтрализации амекарцев и учеников школы, когда время настанет.

Таким образом мы разработали в общих чертах план действий, хотя раньше казалось, что положение практически безвыходное. Именно так часто кажущееся безнадёжным дело удаётся удачно завершить, если сначала взвесить все за и против, и только потом приступать к конкретным действиям.

Я лежал на кровати и слушал лёгкое похрапывание Юриника, который уснул, казалось, не успев дотронуться до подушки ухом.

Не помню, как я заснул, зато хорошо помню, как проснулся! Опять этот неугомонный прыщ Максимилиан, чёрствый пряник ему под простыню! Взял манеру будить меня среди ночи, никакого уважения! Вот и в этот раз я подскочил на месте от неожиданности из-за того, что он довольно интенсивно щекотнул меня по шее, щеке и уху своей шерстью, пытаясь прошептать на ушко что-то, надеюсь, не слишком интимное. От этого прикосновения я вздрогнул, как ужаленный, и с недоумением вытаращился на него, пытаясь сообразить, где я и что со мной. Он же, непутёвый пройдоха, довольно ухмыльнулся и прошептал, шевеля мохнатой бородой и тошнотворными усищами, всё ещё продолжавшими отвратительнейшим образом нагло и бесцеремонно щекотать меня:

– Я всё разузнал! Буди всех, да поскорей! Можно я сам разбужу Юриника? Доверь-ка это мне, очень хочется!

Он кинулся, было, к мирно почивавшему Юринику, и я еле успел его остановить, схватив в самый последний момент за бороду. Пришлось даже несколько раз дёрнуть его и встряхнуть, чтобы привести в чувство и облагоразумить, заодно этим хоть душу отвёл. Всё ещё продолжая держать его на вытянутой руке за бороду, я посмотрел на часы: два тридцать ночи. С трудом удалось убедить Максима подождать со своими известиями до утра, тем более ничего особенного в них не было. Под небольшим давлением с моей стороны домовой рассказал, что ворон, Корнезар и Джорджиус живут на третьем уровне, комнаты располагаются рядом. А теперь к ним ещё присоединилась учительница по растениеведению, которая заявилась полчаса назад и долго громыхала чем-то в обеденном зале, недовольно вздыхала и бормотала что-то себе под нос. Наверное, проголодалась с дороги. Она, естественно, заняла свободную комнату, приготовленную специально для неё. Та комната располагается рядом с корнезаровой.

Мокся совершил ещё несколько попыток сообщить всё это Юринику, но я строго пригрозил ему, что если он сейчас же не уймётся, то пряников ему больше не видать, как своих собственных ушей. На что домовой оттянул себе левое ухо на вытянутую руку, внимательно посмотрел на него, показал мне, заботливо сдул с него какую-то соринку, а потом разжал пальцы. Ухо со шлепком тут же вернулось на прежнее место. То же самое он проделал с другим ухом, потом с носом, и не успел я его остановить, как этот фокус он попытался проделать со мной, больно дёрнув меня за нос. Домовой был немало удивлён, что мои уши и нос не обладали такой же эластичностью, как его. Он от всего сердца посочувствовал мне и на прощание доверительно пообещал научить меня делать это, но не сейчас, а в другой раз, как-нибудь на досуге. Теперь же он отправляется в таинственный и опасный ночной дозор охранять наш мирный сон, а потому ему ужасно некогда. С гордым видом Максимка удалился, а я наконец получил возможность хотя бы попытаться спокойно уснуть.

Проснулись мы от громкого, усиленного эхом противного карканья, доносившегося из центрального винтового тоннеля. На часах было пять тридцать пять утра.

– Ну и шум! – сонным голосом проворчал Дормидорф. – Словно кто-то спугнул целую стаю ворон.

– Да, очень жаль, что Коршан не соловей или скворец, ну, на худой конец, кенар, – отозвался Дорокорн.

– Кенар-тенор, – недовольно пробурчал Юриник. – Хватит с нас и одного тенора-кенара.

Мы быстро встали, привели себя в порядок и убрали постели. И только собрались идти завтракать, как вдруг Дорокорн насторожился, подняв вверх правую руку с одиноко торчащим указательным пальцем. Он ближе всех в тот момент находился к коридору и потому первым услышал шум приближающихся шаркающих шагов. Это оказался домовой-часовой, небрежно-ленивой походкой пожаловавший к нам. Пожелав всем доброго утра, Мокся деловито взгромоздился на стул, стоящий посередине комнаты, и очень важно, с чувством, толком и расстановкой поведал то, что я имел удовольствие узнать ночью.

В конце он гордо добавил:

– Уж будьте спокойны, к вашему коридору никто не подходил, а старуха-учительница несколько раз в течение ночи умудрилась побывать в обеденном зале, всё пила какие-то отвары. Она, видимо, вообще не имеет привычки спать по ночам, ходит тут и ходит, ходит и ходит…

– А откуда она брала отвары, приносила с собой или заказывала у скатерти? – спросил, оживившись, Дормидорф.

– Заказывала у скатерти, – отвечал Мокся.

– Ты совсем не запомнил никакого, хотя бы одного названия, ну, хоть приблизительно?

– Не-а. Было очень плохо слышно, да и наклонялась она низко, прямо к скатерти. Но сейчас я, кажется, смутно начинаю припоминать, будто слышал что-то вроде совиной травы или, может быть, свиной.

– Ну, свиной – это вряд ли, – подхватил Дормидорф, – она же не бегала после этого по тоннелям, похрюкивая и виляя хвостиком, скорее всего, совиной. Потому она и не спала всю ночь, а колобродила. Может быть, она имеет весьма распространённую особенность – плохо спать на новом месте. В таком случае даже сонные отвары не очень помогают, а коли принять что-нибудь посерьёзнее, то потом голова будет плохо соображать и может даже болеть. С этим нужно быть поосторожней. Если переборщить с пропорциями, память начисто отшибает, правда, не на всю жизнь, но всё равно радости мало. Поэтому проще взбодриться как следует, чтобы не мучиться и не пребывать в противном и бесполезном полусонном состоянии и заняться чем-нибудь полезным. Например, почитать интересную книгу, да мало ли можно найти занятий, до которых давно не доходили руки! Ладно, большое тебе спасибо, Максимилиан, нам пора идти завтракать, потом поднимемся наверх, если ты нам будешь нужен, мы тебя обязательно вызовем.

– Большое пожалуйста, всегда рад помочь хорошим добрым людям, тем более теперь мы живём все вместе, одной дружной семьёй, а я так всегда об этом мечтал! Следовательно, мы должны, даже обязаны помогать друг другу и заботиться. Вот я о вас очень даже забочусь, вы, надеюсь, это уже заметили? Или пока ещё нет? И это далеко не предел моих могучих возможностей! В ближайшей перспективе я планирую уделять вам ещё больше своей чуткой заботы и трепетного внимания, – заискивающе отвечал домовой, нежно принимая из рук деда небольшой пакетик с пряниками и расцветая на глазах. Он, довольный, отправился по своим делам, а мы по своим.

А Юриник ворчливо и недовольно бурчал себе под нос на ходу:

– Заметили ли мы его чуткую заботу и трепетное внимание? И он ещё спрашивает! Конечно, заметили, как не заметить! Куда уж больше-то? Не-ет, хватит, больше не надо, я и так не знаю, куда мне от его тёплой заботы прятаться, а дальше будет ещё теплее…

Наш путь лежал в обеденный зал. Зайдя в него, мы с удовольствием отметили, что некоторые ученики уже успели позавтракать. Они небольшими группами выходили, поравнявшись с нами, приветливо здоровались, и мы, естественно, отвечали им тем же. Дорокорн заметил то, что я заметил ещё вчера, а именно: по одному здесь никто не ходил, но и больше чем по двое-трое тоже. Больших групп, кроме нашей, не было видно, так что мои вчерашние догадки на счёт отсутствия сплочённости успешно подтвердились.

Заказав у скатерти завтрак и не забыв про вечно голодного ворона, мы заняли столик, расположенный в стороне от всех, там, где было потише, и, удобно расположившись, принялись за дело. Тарелку с мясом, приготовленную для Коршана, мы предусмотрительно отодвинули чуть в сторону, чтобы он в порыве голода и под воздействием эмоций, бьющих у него через край при виде мяса, не приземлился, сгоряча, в блюдо к кому-нибудь из нас. Наглого ворона всё ещё не было, зато в зал вошёл Корнезар. Он выглядел свежим, отдохнувшим и выспавшимся, да и отсутствие постоянного присутствия с ним ворона не могло не сказаться положительно на его настроении и физическом состоянии. Привычной шишки на лбу уже практически не было, и впереди всё представлялось в радужном свете: учитель года, премии, почести, овации и всё такое…

Поздоровавшись со всеми и помахав нам рукой, он улыбнулся, после чего быстро заказал себе завтрак и, забрав его, направился прямиком за наш столик. Усевшись на свободное место, он понимающе кивнул головой на тарелку с мясом для ворона, после чего проговорил тоном, не лишённым сочувствия:

– Наш общий крылатый знакомый своего не упустит, да и чужого тоже. Чем же вы собираетесь сегодня заняться, если не секрет?

Мы ответили ему, что собираемся выйти наверх прогуляться, поразмяться и подышать свежим воздухом, а затем продолжить обследование сего города, ничего секретного в наших планах нет. Он снова понимающе улыбнулся и одобрительно кивнул, не выказав, между тем, никакого удивления. Лишь порекомендовал не заходить наверху слишком далеко и избегать общения с амекарцами и лесными людьми, коли таковые встретятся на нашем пути. А затем, быстро покончив с завтраком и сославшись на неотложные дела, связанные с началом занятий, Корнезар, раскланявшись, быстро удалился. Не успели мы перекинуться и парой слов, как в зал влетел Коршан.

– Лёгок на помине! – негромко сказал Юриник, сделав из глиняной кружки большущий глоток арбузного сока вперемешку с дынным. Ворон, ловко спланировав на наш стол, пробурчал что-то вроде приветствия и накинулся, рыча от нетерпения, словно голодная невоспитанная собака, на приготовленное для него угощение. За считанные секунды ненасытный Коршан расправился с едой, так же, как и с добавкой, которую он вежливо, но настойчиво вытребовал у нас, как и в прошлый раз. После еды он нахохлился, распустил перья и приготовился слегка отдохнуть, а, может быть, даже вздремнуть ненароком, но не специально, а так, если получится. Коршан вообще в последнее время изменился до неузнаваемости: как в отношении к нам у него возникло какое-то подобие дружбы, так и в поведении появилось что-то, отдалённо напоминающее воспитанность. Он начал изъясняться более культурным и благозвучным языком, ему стало небезразлично мнение окружающих. Как вчера за ужином, когда он вовремя спохватился с поспешным заглатыванием мяса. Хотя сейчас он почему-то не придал этому большого значения и даже позволил себе рычать во время завтрака.

Между тем, устроившись поудобнее, ворон всем своим видом давал понять, что теперь он не прочь поболтать о том о сём! Коршан вопросительно уставился на нас, обводя томно-ленивым взглядом всех присутствующих по очереди.

Первым не удержался и задал ему вопрос Дорокорн:

– Ты случайно не встретил своего друга и соратника Корнезара, он только что вышел отсюда?

– Встретил, встретил! А точнее, это он встретил лбом моё крыло, да так удачно, что его пустая голова загудела, как прохудившийся церковный колокол! Вы должны были отчётливо слышать этот пустой звон, – заносчиво ответил ворон и с вызовом окинул нас своим идеально отрепетированным орлиным взором.

– Да почему же ты так недолюбливаешь Корнезара? – этот вопрос интересовал всех, но задал его всё тот же Дорокорн.

– А за что вы мне его прикажете любить-то? За красивые глазки, что ли?

Намёк на Корнезаровы красивые, а раз так, то и наверняка вкусные глазки, показался мне зловещим. Я поневоле припомнил свои опасения на плоту в последний день нашего сплавления по реке, когда ворон вскарабкался мне на руки и ловко разыгрывал дружескую заботу в надежде чем-нибудь поживиться. Он тогда ещё сожрал здоровенного жирного жука с моего плеча и противно хрустел им прямо мне в ухо. Тьфу!

А тем временем Коршан продолжал, всё больше распаляясь:

– Он, по-моему, что-то имеет против нас, птиц! К тому же от него никогда не дождёшься ни доброго слова, ни маленького завалящего и обветренного кусочка мяса, чтоб заморить червячка.

– Трудно ожидать от человека любви, когда над ним издеваются так изощрённо, как это делаешь ты! – проникновенным голосом, чтобы не взбесить ворона раньше времени, проговорил Дорокорн.

Коршан уточнил:

– Как так?

– Шпыняешь его постоянно, клюёшь, оскорбляешь, а тогда, на плоту, он и вовсе чуть не захлебнулся после твоего меткого помётометания!

– Да-а… ха-ха… вы помните? Это было весело, да, очень весело! Ладно, так и быть, если вам интересно, то расскажу уж… Только, само собой, по большому секрету. Так что никому ни гу-гу!

Мы дружно закивали головами, и удовлетворённый Коршан начал рассказ:

– Всё началось после одного досадного несчастного случая, произошедшего со мной не так давно. Вербовали мы с Корнезаром очередную партию учеников в эту школу в небольшом поселении, дня три лёта отсюда, не больше. Ну, я-то, конечно же, был, как всегда, за старшего. Нда-а! А всё потому, что именно я пользуюсь заслуженным авторитетом, уважением и доверием. Ценят меня здесь, понимаете, в чём дело? Ценят, я бы сказал, немилосердно, и в хвост и в гриву… Вот такая петрушка у нас получается, – Коршан, такое впечатление, на мгновение задумался о чём-то своём и к тому же малоприятном, но сразу спохватился и продолжил, видя, что мы внимательно слушаем и терпеливо ждём продолжения. – Так вот, как-то поздним вечером я плотно поужинал, так, доложу я вам, плотно, как никогда в жизни до этого. Просто, понимаете, случилась оказия, такое не каждый день бывает! Праздник, одним словом! В соседнем лесу волки удачно задрали старого лося! Красота и загляденье, друзья мои, просто пальчики оближешь! Любой из вас на моём месте не удержался бы, это я вам гарантирую, хвост на отсечение готов отдать, за уши вас не оттащишь, окажись вы на том пиршестве!

Он повернулся и горестно окинул взглядом облезлый и обшарпанный обрубок, который остался у него от хвоста после близкого знакомства с лесными людьми, и который лично мне вовсе не жаль было бы отдать на отсечение. Коршан при виде этого жалкого зрелища на мгновение взгрустнул, но продолжил:

– Э-э, о-о, ну да ладно! Там такое было… лосяра-то, бродяга, силён оказался, как слон! Он ещё пару-тройку шелудивых лесных собак прихватил с собой. Мне точнее трудно было подсчитать, он этих волчар по деревьям, как паштет по хлебушку размазал, и несколько вёдер крови сверху всего этого великолепия, для сочности, как специально, вылил. А кругом, если хорошенько поискать, глаза были пораскиданы, люблю я их, сил моих нет. Ух, как люблю! Ну и красота, скажу я вам, словами такое трудно описать, просто прелесть! Это нужно попробовать. Вы многое потеряли, друзья мои…

И он снова пустился в мечтательные воспоминания, уже по второму кругу бубня про отвратительный нежный паштетик. Юриник вдруг начал закатывать глаза, а Коршан всё продолжал рассказ глумливого гурмана:

– Будто тающий во рту фарш, а сверху всё окроплено юшкой, в некоторых местах даже начала образовываться аппетитная нежная корочка! Такой вкуснотищи я ни до, ни после не едал. Это всё равно, что очутиться в серёдке ароматного мясного пирога. Это ж самое удовольствие, когда с кровью… А у самого лося мясо было, что ни говори, не ахти, немного жестковато! Вот если бы его чуток выдержать в укромном тёпленьком местечке, то тогда оно стало бы помягче. Да и запашок такой приятный появился бы. Жаль, некогда было ждать, питаюсь постоянно впопыхах, всё работа, работа, я ж на ней прямо сгораю без остатка, горю живьём синим пламенем!

Ну, прилетел я в деревню сытый, довольный, на душе у меня, естественно, играет райская музыка, и не мудрено! Праздник ведь у меня, можно сказать! Только малость не рассчитал, темно уже было, потому приземлился я прямиком в сточную яму! Ну, знаете, в яму с очень дурно пахнущей жижицей. Да, пахло так… я бы даже сказал, не пахло, а смердело. Я подозреваю, между нами, гм, девочками, что это была отстойная яма. Так вместо того, чтобы пожалеть меня, поддержать по-товарищески и помочь, это басурманово отродье, эта гнусная моль, Корнезар, насмехаться надо мной удумал! Издевался, как над желторотым птенцом, ядри его в коромысло. Он-то, рукопомоечник и лишенец, сразу скнокал, чем это я давеча ливеровался! Потешался так, что его самого рвать начало, да ещё так сильно, у-у! Я просто диву давался, насилу успел отпрыгнуть в сторону, а то б он обязательно замарал меня, всего бы так и перепачкал! До чего же невоспитанный оказался, клюв ему в дышло! Неотесанный! А кому, скажите на милость, приятно оказаться выпачканным в блевонтине? Разве есть такие? Покажите-ка мне хоть одного такого человека, и я выклюю ему глаза и печень, и почки тоже! Но Корнезар! Мне никогда не приходилось видеть, чтобы человека так выворачивало наизнанку. Ему показалось мало высмеять меня, так он ещё посмел не пустить меня в дом! Меня, получившего тяжелейшую душевную травму, психологический, так сказать, надлом! По его вине и страдал я, несчастный, между прочим! А потом он, вдобавок, ещё и Джорджиусу всё рассказал. Представляете? О, каков проходимец… нахал… живодёр… У-у-у!

Мы и сами уже были близки к тогдашнему состоянию Корнезара. Завтрак был окончательно и бесповоротно испорчен, впрочем, так же, как и вчерашний ужин! Умеет Коршан нагнать тоску на желудок, или этот изощрённый гурман специально всё нам именно сейчас рассказывает? Просто не наелся ещё и хочет полакомиться вкуснятинкой! Бедняге Юринику уже подкатило, но он самоотверженно боролся… уже и позеленел весь, но мужественно терпел и не поддавался!

А ворон так увлёкся своим пламенным рассказом, что ничего не замечал, он снова жил воскресшими воспоминаниями, ему чуть не до слёз стало жаль себя! Действительно, Корнезар, каков душегубец, взял, да и испортил ему такой знатный вечерок! Расчувствовавшийся Коршан продолжил свой душещипательный рассказ, который, как ни странно, вовсе нас не растрогал:

– А я, униженный и осмеянный, временно потерявший способность летать не столько из-за того, что слегка переел, сколько из-за слипшихся и потому отяжелевших перьев, ковылял по пустой, тёмной дороге в поисках хотя бы какого-нибудь, пусть даже самого завалящегося водоёма, чтобы слегка ополоснуться и почистить пёрышки. Между прочим, я тогда был так беззащитен, что представлял лёгкую добычу для хищников, например, кошек! Но даже они, видимо, чувствовали моё неподдельное горе, мою искреннюю обиду и не трогали меня. Я видел, как они из жалости и соболезнования обходили меня стороной, понимающе скрываясь в кустах при одном только моём приближении! Я их за это зауважал! Вот это душа-а… вот это размах, вот это ширище!

Коршан так расчувствовался, так растрогался, что слёзы уже готовы были хлынуть потоком из его глаз. Нам же почти удалось справиться с тошнотой, и только несчастный Юриник всё ещё резко выделялся на общем фоне жёлто-зелёным цветом лица с выражением великомученика, сосредоточенного на своих страданиях.

Коршан же продолжал неутомимо вещать, но уже менее эмоционально, нежели прежде, видимо, и у него потихоньку отлегла от сердца всколыхнувшаяся обида:

– И неизвестно, сколько мне пришлось бы обречённо скитаться, если бы не чудо – началась гроза и я, быстренько ополоснувшись под струями ливня, спрятался до утра под старым заброшенным сараем. Сиротливо забился там в самый дальний угол и страдал всю ночь. А, между прочим, ночи там холодные и промозглые! Корнезару-то хорошо было, он коварно отобрал у меня кров и мою долю тепла, подлец. За ночь я весь продрог до косточек, буквально окоченел, но ещё больше меня терзала обида – этот неблагодарный смерд не протянул мне руку помощи! Мне-е-е, который всегда… у-у-у!

Расстроенный Коршан, словно старый и многоопытный мазохист, ещё долго бы мог терзать себя, причитать, жаловаться и всхлипывать, вызывая у нас тем самым множественный рвотный рефлекс, если бы не новый человек, неожиданно вошедший в обеденный зал. Он-то и спас нас от чрезмерно затянувшихся излияний никчемного обжоры.

* * *

Глава 2 Учительница по растениеведению

В зал вошла высокая и худощавая женщина весьма неопределённого возраста. Ей можно было дать как тридцать лет с солидным хвостиком, так и сорок с небольшим, едва заметным обрубком. Или даже, если хорошенько подумать, то и все пятьдесят, но только после сильного перепуга. Одно можно было утверждать с уверенностью и определённо: переходный возраст и совершеннолетие у неё давно позади. Да, и такое иногда бывает! Особенно, если смотреть на подобную женщину, поддерживающую себя в хорошей физической форме не вблизи, а с некоторого расстояния! Как и получилось в данном случае. Коли человек каким-то чудным образом находит в себе силы и регулярно изнуряет свой организм как физическими, так и умственными упражнениями, следит за собой, а таких людей очень немного, тогда возраст определить на глаз бывает весьма и весьма затруднительно. А когда правда всё же вскрывается, то, как правило, бывает уже поздно, да и не суть важно. Это был именно такой случай.

У неё были тонкие правильные черты лица. Большие и выразительные тёмно-зелёные с болотным отливом глаза излучали тихий струящийся свет. Эти глаза в минуты гнева, должно быть, загорались страшным зловещим огнём и начинали метать молнии геенны огненной. Нос с небольшой, едва заметной горбинкой, лёгкий и приятный румянец на щеках. Кожа на лице и руках светлая, но не бледная, гладкая и нежная. На кистях рук просвечивались синевой витиеватые, чуть взбухшие венки. Волосы тёмные, с лёгкой серебристой проседью, собранные сзади в строгий тугой пучок. Одета она была в длинный тёмно-серый плащ свободного покроя с широкими свисающими рукавами и большим, откинутым назад капюшоном. На длинных стройных ногах высокие облегающие сапоги из плотного материала чёрного цвета на невысоком каблуке. Но, возможно, всё это лишь казалось благодаря умело подобранному покрою облачения, выставляющему все прелести в положительном свете, и умело скрывающем недостатки, коли таковые имелись. Что-то неуловимо приятное, но вместе с тем и хищное отражалось во всём её облике, некая неведомая непостижимая сила. Двигалась она грациозно и величаво, как дикая кошка перед прыжком. И весь её образ словно вопил: я занудная строгость, подкреплённая властным упорством, замешанным на изрядном ехидстве, густо приправленном отчаянным коварством. Чтобы иметь возможность вооружиться подобным букетом свойств и качеств, человеку просто необходимо обладать весьма значительными умственными способностями, что, в свою очередь, невозможно без богатого жизненного опыта. Такой мы впервые увидели нашу первую учительницу.

Вошедшая коротко кивнула головой и громко поздоровалась:

– Здравствуйте, я ваш учитель по растениеведению, зовут меня Томарана.

Голос тоже был не лишён приятности: низкий, грудной, чистый, без всякой хрипотцы.

Глядя на неё, мне подумалось, что для полноты картины не хватает большой метлы и ступы, в которой она сюда, по-видимому, и прилетела. Но, к сожалению, метлы не было, и ступы тоже. Очевидно, она пользуется каким-нибудь более практичным и современным средством передвижения.

Раздались редкие ответные приветствия. Не обращая ровным счётом никакого внимания на удивлённые и любопытные взгляды окружающих, она подошла к скатерти и, наклонившись как можно ниже, почти сложившись пополам, начала быстро шептать что-то непонятное. Если бы кто-то и находился в непосредственной близости от неё, то и тогда разобрать что-либо вряд ли представлялось возможным. Набрав целый поднос непонятных баночек и скляночек, в некоторых лишь на донышке виднелась какая-то зелёная кашица, она прошла к свободному столику недалеко от нас, по-прежнему не обращая ни на кого внимания. Расположившись, принялась неспешно, но с огромным аппетитом поглощать всевозможные блюда, преимущественно из трав, изредка запивая их разными отварами и настоями. Лишь на одной тарелке у неё лежало что-то похожее на пирог с начинкой. Наверняка начинка была тоже из травы.

Мы, как завороженные, следили за этой удивительной женщиной, в то время как она медленно и с достоинством наслаждалась завтраком.

«Наверное, вегетарианка, – подумалось мне, – борется за здоровый образ жизни. И надо заметить, что вполне успешно! Нужно будет обязательно взять рецепты для моей мамы, ей наверняка понравится!».

Довольно быстро покончив с доброй половиной блюд, растениеведка привычным движением достала откуда-то из складок своего обширного плаща длинную, слегка изогнутую, не лишённую элегантности курительную трубку и как ни в чём не бывало раскурила её. Томарана невозмутимо попыхивала потрескивающим тускло светящимся угольком и пускала клубы сизого ароматного дыма. Словно причудливый паук сидела она среди тонких струящихся нитей, свивающихся в причудливые кружева и изгибающиеся узоры. Бесспорно, некоторым женщинам идёт курить, и Томарана была из их числа. Она курила трубку, задумчиво глядя в себя. Вокруг быстро начал распространяться весьма специфический запах, явно не табака, но неприятных ощущений он не вызывал, по крайней мере, пока. Интересно, что же такое она курит, надеюсь, не сушёные мухоморы?

Вдоволь накурившись, она привычным движением выбила трубку в освободившееся после еды блюдце и спрятала её в недра складок безразмерного плаща. Затем начала опять есть и пить, периодически что-нибудь смешивая, а иногда, будто неожиданно вспомнив что-то, порывисто доставала из таинственной глубины плаща небольшую книжицу и начинала быстро-быстро перелистывать пожелтевшие страницы, бормоча что-то себе под нос. Томарана была так увлечена делами, что окружающий мир для неё не существовал. Постепенно и присутствующие перестали обращать на неё внимание, привыкли, но изредка кто-нибудь украдкой всё же поглядывал в её сторону. Очень интересно было бы узнать, есть ли у неё семья? Но как это узнаешь? Не спрашивать же, в самом деле!

Ворон первым нарушил нависшее молчание и задумчиво произнёс:

– Да-а, вот это женщина! Как в смешной детской загадке про женщин, знаете? Нет? Ну, слушайте! Что есть в каждой женщине: небольшое, тёмненькое и сморщенное?

Мы недоумённо переглянулись, раскрыв от удивления рты, а Коршан, не дожидаясь нашего ответа, невозмутимо продолжил, задумчиво закатив при этом глаза:

– В каждой женщине есть изюминка! Ну, или почти в каждой. Так вот и с Томараной: как не верти, а есть в ней какая-то изюминка! И я бы сказал, что она в ней довольно крупная! Эх, был бы я человеком, обязательно пригласил бы её на ужин при свечах, зажарили бы мы с ней кабанчика или двух барашков, а там глядишь и…

Коршан вновь мечтательно закатил глаза, но вдруг опомнился, спохватившись, и запоздало смекнул, что малость заговорился. Он успел перехватить наши недоумённые взгляды и обиженно проговорил, будто оправдываясь:

– Да ладно вам, что тут такого? И нечего переглядываться! Когда я был человеком, то очень любил общаться с женщинами! Наверное, не меньше, чем есть мясо! И женщины меня очень даже любили. Правда, врать не буду, не все! Я был мужчиной на любительниц, их от меня в дрожь бросало и немилосердно трясло от восторга и нетерпения. Так-то! А как я, бывалочи, стариной своей тряхну, да приготовлю что-нибудь вкусненькое, так просто объеденье! Как же они балдели, прямо за уши не оттянешь! Не оттянешь, как не старайся, ни за уши, ни за какие другие места! Это я вам говорю без шуток, на полном серьёзе! А может быть, когда-нибудь расскажу и поподробней, договорились? А уж после мяса они такое вытворяли! Но вам следует поскорей забыть то, что я сказал про Томарану! Это я не подумал и сдуру сболтнул лишнего. Вот когда-нибудь я вновь стану человеком и тогда обязательно закачу пир на весь мир! А если вы будете держать язык за зубами и дальше вести себя правильно, то будете на том пиру почётными гостями! Так уж и быть, угощу вас тогда парой-тройкой моих самых любимых и коронных блюд и, очень даже может быть, подкину рецептик. А эта Томарана весьма необычная женщина, разве вы сами не видите?

С ним никто и не собирался спорить по этому поводу! На самом деле, обычного в ней было мало, можно сказать даже больше, обычным и не пахло вовсе! И всё же, чем это она набивает трубку?

Теперь подал голос Юриник:

– А кто будет вести у нас другие предметы? И когда прибудут остальные учителя, ведь завтра первый день занятий, если я не ошибаюсь?

Ворон оживился, видимо, обрадовавшись тому, что мы сменили тему разговора:

– О-о, у нас свои методы преподавания! А заключаются они в том, что вы будете изучать каждый предмет по очереди, отдельно и углублённо, а не все предметы поверхностно и одновременно, как бывает обычно. В этом и состоит главное принципиальное отличие. Лекции с раннего утра и до позднего вечера, сжатый курс, день за днём один предмет, в конце экзамен для тех, кто выживет, естественно.

Мы вновь недоумённо переглянулись, а он, будто ничего не замечая, продолжал:

– После экзамена погребение несумевших его сдать, заодно и небольшой, но заслуженный отдых. В это время ничегонеделанья как раз и будет прибывать новый учитель. Отдых несколько дней, совмещённый с практикой по пройденным темам, разве это можно назвать делом? Так, баловство одно. Там ещё отсеются несколько человек. Но это никакая не беда, я вам буду помогать по мере возможности. Вы справитесь! Наверное… Может быть, даже все… Я так предполагаю. После отдыха ставшие уже привычными погребения, и только тогда начнётся новый курс. И так по кругу, сколько понадобится.

Мы, поражённые его рассказом и нашей дальнейшей перспективой, изумлённо уставились на него, а он, наглая носатая рожа, переминался с ноги на ногу, будто хотел в туалет и терпел, бесшумно трясясь от смеха. Смешно ему, видите ли, сделалось!

Немного успокоившись и смахнув крылом выступившие на бесстыжих глазах крокодильи слёзы, он сказал, восторженно и удовлетворённо всхлипывая:

– Да шучу я, шучу, но… видели бы вы свои лица… я не могу, хи-хи, хрю!

Пока мы слушали разглагольствования шутливого крылатого мешка, утыканного редкими перьями, Томарана закончила трапезу, отнесла посуду и поднос и удалилась такой же величественной поступью, как и пришла.

Нам также пора было заканчивать затянувшийся завтрак, пока он плавно не перешёл в обед и ужин. Потому-то мы последовали за Томараной, с удовольствием распрощавшись с Коршаном, который вновь остался нами очень доволен, чего нельзя было сказать о нас.

На прощание он с живым интересом осведомился:

– Разрешите полюбопытствовать, друзья мои, когда я вновь буду иметь удовольствие лицезреть вас? Когда вы соизволите явиться к обеду или ужину? Чтоб я хоть знал, сколько мне голодать придётся, с вашими-то несвоевременными походами?

На что мы скромно отвечали, дескать, сами ещё толком не знаем, как получится, но, в принципе, всё возможно, надежды терять ни в коем случае не следует. На том и распрощались.

Перво-наперво мы решили зайти в свою келью, но уже по дороге туда передумали и потому пошли сразу к выходу из Подземного города.

* * *

Глава 3 На поверхности

До люка-лепёшки мы добрались довольно быстро. Пока шли, дружно обсуждали недавние события, рассказ Коршана и Томарану, оказавшуюся на редкость небычной женщиной. С её преподаванием нам предстояло столкнуться уже завтра и при этом, по возможности, постараться выжить.

Оказавшись на месте, мы практически сразу нашли отверстие в стене под люком, аналогичное тому, куда Корнезар всовывал палку, чтобы открыть люк сверху. Мы знали, что именно нужно искать, но если бы не это обстоятельство, то неизвестно, сколько времени могло бы уйти у нас на поиск секрета, позволяющего сдвинуть люк и выйти на поверхность. На этот раз вместо корнезаровой палки отлично сгодился дормидорфов шест, с которым дед практически никогда не расставался. Носил так, на всякий случай, без особой надобности. Вот и представился подходящий случай им воспользоваться. Раздался знакомый щелчок, и Дорокорн одной рукой легко, словно пушинку, сдвинул в сторону кажущийся таким громадным каменный люк, открыв нам путь на поверхность.

В образовавшееся полукруглое отверстие тугим потоком хлынул свежий воздух с опьяняющими лесными ароматами и множеством разнообразных звуков. После замогильной тишины подземелья громогласная тишина леса просто оглушила нас: стрекот, щебет, пение и крики птиц, шум листвы, шорохи. Сам воздух, казалось, источал звук, смешанный с красками.

Один за другим мы выбрались наружу и потихоньку задвинули люк на место.

Стояло прозрачное летнее утро. Солнце ещё не пробудилось окончательно, пока только чуть приоткрыло один глаз, и потому было довольно прохладно и свежо, а в низинах виднелись клочья тающего тумана.

Мы решили спуститься к подножию холма и поставить там шалашиком несколько длинных сухих стволов поваленных деревьев. Это необходимо было сделать для того, чтобы импровизированный шалаш, как ориентир, был виден издалека. И уже с этого места двигаться только в одном направлении, дабы по возвращению не сбиться и не потерять хорошо замаскированный вход. Двигаться решили навстречу солнцу, на восток, а, следовательно, возвращаться нужно будет на запад. Как задумали, так и сделали, тем более, что небольших сосенок здесь валялось целое множество. Они лежали там и тут с облупившейся от времени и непогоды корой, сверкая светло-серыми боками плотной древесины, изъеденной, словно причудливыми узорами, ходами жуков-короедов. Сухие и лёгкие стволы одно удовольствие собирать, например, для костра, вместо того чтобы рубить растущие живые деревья, особенно, когда нужно заготовить большие запасы дров на ночь. Горит сухостой хорошо, слов нет, но быстро, а потому, если нужно поддерживать огонь как можно дольше, в костёр просто необходимо подкинуть два-три сырых поленца потолще, а уже их как следует обложить сухими дровишками. И тогда, даже если огонь и угаснет совсем, то под этими поленьями, как правило, сохранятся живые угольки, и стоит слегка раздуть их и подложить веточек, как весёлые огоньки пламени заиграют вновь, распространяя тепло и уют.

Интересно, почему здесь так много поваленных сосенок? Скорее всего, когда сосна вырастала до определённого размера и корни уже не могли удержать тяжести её кроны, она падала под воздействием своего веса. Верхний слой земли здесь хоть и был плодородным, но не был достаточно глубоким, и корням просто не за что было хорошенько зацепиться. Ведь сразу под относительно неглубоким плодородным слоем начиналась та плотная светлая порода, в которой, словно в сыре, были проделаны ходы, залы и галереи Подземного города. А так как мы сейчас находились приблизительно в верхней трети гигантской возвышенности, то и плодородный слой, естественно, неминуемо смывался вниз по склону дождями и сдувался ветрами, скапливаясь у самого подножия. Кстати, у подножия деревья росли намного крупнее и гуще.

Пока мы собирали стволы и ставили шалаш, Дорокорн успел поспорить с Юриником, как скоро мы повстречаем амекарцев или лесных людей, кого раньше, и что они нам скажут при этом хорошего.

– Да амекарцы наверняка уже сто раз, если не больше, пожалели, что ввязались в это дело! Они же смелые только, когда их много и они вооружены, а тут ведь всё наоборот, да ещё, в придачу, это не их территория. Подмоги-то ждать неоткуда! – убеждал Дорокорн маловерного друга. Но, видя весьма пессимистический настрой Юриника, недвусмысленно отображённый на лице оного, он, не удовлетворившись этими аргументами, продолжил напор с новой силой. – Наверняка они разбили где-нибудь в укромном месте лагерь и трясутся там от страха, как зайцы во время наводнения. Уж мы-то отлично знаем, как люди леса могут ужаса поднапустить, испытали это блаженство на собственной шкуре! Тут уж им, касатикам, вовсе не до охраны будет, самим штаны бы не обмочить, да ноги подобру-поздорову унести. Ну, что ты всё головой крутишь? Не так, что ли, скажешь?

– Естественно, скажу, что всё не так! Амекари знали, куда идут, а значит, имели возможность подготовиться, а иначе, коли хорошенько подумать, зачем им было соглашаться и лезть в эту авантюру, что они, враги себе? Ну, зачем?

Дорокорн тут же возразил, перебивая друга и смешно пуча глаза:

– Как зачем? А-то ты, бедненький, позабыл! А за золотом? У них же культ золота! Ну что ты, как маленький, в самом деле, Юриник? Или прикидываешься… зачем, зачем?

Юриник отпрянул в сторону, словно ударенный в грудь волной праведного гнева! Он тут же, не медля, отреагировал:

– Какую ты сейчас несёшь ахинею и околесицу! И сам ты маленький! Тебе и прикидываться для этого не надо! Только ты маленький не размерами, а тем, что помещается в голове. Прямо сущий ребёнок, ни дать ни взять – дитя несмышлёное! Ещё и распищался здесь, всю округу переполошил! Вон, посмотри, от тебя даже белки с барсуками шарахаются, только мы способны терпеть твой голосок, но чего нам это стоит!

И Юриник закатил глаза к небу и сложил руки ладонями вместе на уровне груди, а через секунду продолжил, но уже более снисходительно:

– Возьми себя в руки, успокойся, наконец! Хочешь, возьми мой носовой платочек, поиграй, а заодно и вытри носик.

Дорокорн только довольно улыбался в ответ, прекрасно понимая, что стоит ему молвить сейчас слово против, и поток юриниковых «веских» контраргументов вновь польётся на него, как из рога изобилия. Потому он лишь улыбался, скромно помалкивал и сопел себе в две дырочки.

Вскоре мы закончили с шалашом и отправились, как и было задумано, на восток. Через некоторое время Юриник, шедший первым, предостерегающе поднял левую руку вверх, а правую засунул под плащ, где у него, как известно, был арбалет.

Лес, по которому мы продвигались, был довольно редким и потому видимость превосходная. Метрах в ста пятидесяти, прямо по ходу, было заметно какое-то, пока непонятное движение, к тому же до нашего слуха долетала необычная возня и подозрительный скрежет, как будто кто-то рыл землю с мелкими камушками, скрежеща по ним железными лопатами. Развернувшись в цепь, мы осторожно стали приближаться к непонятному источнику шума.

Каково же было наше удивление, когда, подойдя поближе, мы увидели долгожданных амекарцев.

– Ну что, глупыш, значит, говоришь, они разбили лагерь в укромном месте и трясутся от страха? Хорош бы я был, если бы безоговорочно верил тебе на слово! – победоносно и заносчиво шипел неугомонный Юриник, специально для этого подойдя вплотную к удивлённому Дорокорну.

Дорокорн же, практически мгновенно оправившись, в свою очередь ехидно отвечал ему:

– Нет, не трясутся, и лагерь не разбили, ну и что из того? А разве ты не видишь, чем они занимаются? Или теперь ты станешь убеждать меня в том, что это они так отважно охраняют Подземный город?

Действительно, творилось что-то неладное. Амекарцы явно не дрожали, но и ничего не охраняли. Мы решили осторожно подкрасться поближе и попытаться разобраться что к чему.

Одни из них усердно выкапывали лунки, что-то туда засовывали и закапывали, другие рассаживали близко растущие деревья и кустарники, остальные тоже не сидели, сложа руки, делали, надо думать, что-то полезное, но нам пока было плохо видно. Чудеса, да и только! Мы сошлись в кучку для того, чтобы решить, как нам быть дальше и что делать? Дормидорф первым делом промолвил:

– Не верю своим глазам! Я, конечно, предполагал увидеть что-то не совсем обычное, но не до такой же степени! Прямо ударная бригада по озеленению леса! А озеленять лес – это уж слишком, тем более для злобных амекарцев!

Мы вполне разделяли его искреннее удивление и недоумение, но факт оставался фактом. Посовещавшись, мы решили пройти в непосредственной близости от них и посмотреть на реакцию, не съедят же они нас, а там уже будем действовать по обстановке.

Так и сделали. Амекарцы продолжали усердно трудиться на благо местной флоры и фауны, учтиво отвечая на наши настороженные приветствия кивками своих воспалённых голов, чем ещё больше поразили нас.

Мы, стараясь выглядеть простачками, праздно шатающимися от нечего делать по этим диким лесам, как ни в чём не бывало проследовали мимо них. Пусть себе думают, что мы вышли за хлебом или ищем табачный ларёк. К нашей искренней радости и вопреки ожиданиям с нами ровным счётом ничего не произошло, нас даже и не собирались останавливать, никому не пришло в голову хотя бы для вида поинтересоваться о цели нашей прогулки, и потому мы просто были вынуждены идти дальше. Не спрашивать же у них самим, в конце концов, обиженным тоном: «А не сошли ли вы с ума, чудотворцы, сажать деревья в лесу вместо охраны, охоты на животных и аналогичных тупоумных увеселений, так свойственных прогрессирующей олигофрении?».

В недоумении мы всё шли и шли вперёд. Чокнутые работяги амекарцы, понуро тыкая в землю лопатками, остались далеко позади и уже скрылись из виду, когда перед нами открылась чисто убранная полянка. Причём следы уборки носили явно свежий характер. Приятно поражала вскопанная и аккуратно разровненная земля на месте, где недавно, судя по всему, пылал огромный костёр – видны были угли, много углей вперемешку с землёй. Заботливо и по-хозяйски сложенные в виде скамеечек свежесрубленные брёвна будто приглашали присесть и отдохнуть после дальней дороги. Не меньше радовала глаз, словно причёсанная или подметенная трава вокруг – травинки чуть прижаты к земле и наклонены в одну сторону, только что не покрашены в зелёный цвет, до этого пока не дошло! Мы решили сделать здесь привал и обсудить создавшееся, не вполне понятное положение. Дормидорф, по традиции, начал первым:

– Трудно предположить, что этих невежд замучила совесть и они повсеместно, где напортили и напакостили, вдруг решили навести порядок и чистоту. Следовательно, их кто-то принудил это сделать. Заставить их могли либо силой, либо внушением на подсознательном уровне. Сила исключается, ибо столь блаженных лиц и пустых взглядов за короткое время физическим воздействием вряд ли можно добиться, для этого требуется более длительный срок.

– Да-да! – перебил Дормидорфа Дорокорн. – Я обратил внимание, они ходили, будто из-за угла пыльным мешком пришибленные.

– Вот именно, – продолжал дед. – А раз так, то легко можно предположить, что пришибли их именно лесные, которые увидели, как амекарцы, по своему обыкновению, разбушевались и разгулялись не на шутку в их лесу! А незваный гость, как известно, хуже амекарца! Когда же этот гость и есть амекарец по сути и образу мыслей, то остаётся лишь поражаться терпению и выдержке месных жителей. Лично я на их месте уже давно бы вывернул этих гостей мыслями наружу и состриг лишнее.

– А нам-то что теперь делать? – поинтересовался Юриник.

Ему тут же с язвительной улыбкой ответил Дорокорн, только и ждавший, когда этот несчастный задаст хоть какой-нибудь вопрос:

– Как это, что делать? Вот скажи мне на милость, почему ты всё время ждёшь указаний? Ну, подумай хоть разочек сам! Нам ведь нужно встретиться с лесными людьми, чтобы составить план совместных действий. Знаешь, каких именно, или напомнить?

Юриник утомлённо вздохнул, закатил глаза и медленно повернулся в сторону говорившего:

– Надоел ты мне со своими нравоучениями… ох, и допрыгаешься у меня сегодня, чует моё сердце! Вот встретимся с людьми леса, обязательно попрошу их воздействовать на тебя. Чтобы ты стал моим слугой, а ещё лучше – служанкой, тогда хоть твой звонкий голосок переделывать не придётся!

– Ладно, хватит язвить, давайте вызывать лешего или лесовика. Они должны знать, где искать лесных, – урезонил спорщиков Дормидорф.

Он встал и, отойдя немного в сторону, заговорил:

– Лесовик, явись, коль слышишь меня!

Так он повторял несколько раз, потом некоторое время ждал, потом опять повторял и ждал, повторял и ждал.

Мы, честно говоря, уже отчаялись увидеть лесовика. Жаль, конечно, но, видимо, опять придётся иметь дело со зловредным обманщиком лешим. Похоже, что и дед не желал терять надежду увидеть именно лесовика и упрямо продолжал звать его. Неожиданно налетел резкий порыв ветра, Дормидорфа аж закачало из стороны в сторону, как в песне тонкую рябину. Вокруг деда взвился вихрь из хвои, пожухлых листьев и травинок, разметав полы его плаща. Ветер так же резко стих, как и начался, и… ничего. Вопреки нашим ожиданиям никто не появился.

Дормидорф негодующе развёл руками и с сожалением проговорил:

– Я знаю, что лесовики живут очень долго. Местный самый старенький и дряхленький из них и, вполне возможно, что у него, к моему глубочайшему сожалению, неприятности со слухом, потому он и не слышит, как мы его тут даже не вызываем, а вежливо просим явиться!

Не смотря на эту маленькую хитрость ничего не изменилось, никто не появился. Но Дормидорф и виду не показал, что расстроен. Он терпеливо продолжал:

– Надо же, какая неприятность! Неужели правда? Я уже давно слышал, но не верил, думал, кто-то наговаривает на честных и трудолюбивых лесовиков. Будто в одном дальнем лесу лешие, псы шелудивые, отобрали-таки у горемычного и старенького лесовичка всю силу и огромную власть его над лесными угодьями! Отобрали, собаки, и стали сами править тем несчастным лесом!

И опять тишина. Лесовик, зла на него не хватало, упрямо не желал появляться. А Дормидорф, молодец, так же упрямо не сдавался.

После минутного молчания он заговорил вновь:

– А ещё говорили, якобы в том самом лесу произошло и вовсе невозможное: древний лесовик шустро бегает теперь у леших на посылках! И ему это даже нравится! Вот как бывает!

– Да иди ты! Ах ты, говорушка бородатая, что энто ты свистишь-то, быть того не может! Шишку покрупней тебе в ноздрю или ещё куда, сам придумай! – раздался негодующий старческий голосок. – Ну, чего ты плетёшь, неразумный? Ты, малыш, энто, ври, ври, да не завирайся! А то сейчас как возьму хворостину, да и почешу тебе спину! Отхожу вдоль и поперёк, как миленького!

Из-за берёзы вышел невысокого роста седой старичок. Потрясая от переизбытка эмоций сучковатой клюкой, он не переставал говорить. При этом борода его, которая доставала до пояса или даже ниже того, ходила ходуном. Периодически, чтобы она ему не мешала, старик привычным движением забрасывал её свободной правой рукой за левое плечо, но через мгновенье она опять вываливалась оттуда и продолжала путаться и мешать.

Лесовик, а это был именно он, распаляясь от этого ещё пуще, выпалил:

– Окстись, сынок, лешие, они токмо ж фулюганить горазды да с лешачихами куролесить, ну, ешо в прятки-догонялки играть! Вот скажи мне на милость, куды-шь им, сердешным, лесом-то править? Хто энто им, шалопутным, позволит так безобразно приступить закон? Нету у них на то никакого образования и призвания! Ну, сознайся, сынок, энто ты уж слишком загнул, по простоте душевной!

Довольный сверх всякой меры появлением лесовика, Дормидорф отвечал всё же сдержано:

– Да, действительно, слегка переборщил. Так сказать, перегнул хворостину. Нам просто необходимо с тобой поговорить, вот я и пошутил, чтобы ты скорее отозвался.

– Э-э, так вы, братцы, оказывается, шутники! Значица, изволите любить шуточки, ха-ха-ха! Одобряю! Я вас, касатики мои, теперича повеселю-у! – произнёс лесовик совершенно серьёзным, даже зловещим многообещающим тоном.

От этого мне стало как-то не по себе. Вдруг он решит, что мы очень нуждаемся в его шутках и прикажет лешим с лешачихами повеселить нас от души? А как веселятся лешие, я уже наслышан! Спасибо огромное! Мне и домового, который вечно мешает спать, вполне достаточно! Что-то не очень хочется плутать кругами по лесу до глубокой старости. Ничего весёлого в этом не нахожу!

Видя наше замешательство и, видимо, насладившись им досыта, лесовик удовлетворённо хмыкнул и сказал уже другим, потеплевшим, голосом:

– Хм, да ладно вам, я ведь тоже шуткую, вы что, касатики, шуток не понимаете, что ли? Давайте-ка лучше рассказывайте, какое у вас дело до меня, а то я щас был очень занят, играл в шахматы с Парамоном. Да, выигрывал, между прочим! А это, знаете ли, очень трудно! Эх, жаль, оторвали вы меня, а то я ему сейчас мат-то уж всенепременно бы влепил.

– А кто это, Парамон? – поинтересовался Дормидорф.

– Парамошка? А это сотник у лесных, шустрый такой малый! Ему палец в рот не клади, отгрызёт здесь же! Оттяпает за милую душу по самое не балуйся и даже не поморщится! Он таков! Это ж вам не хухры-мухры, а целый сотник, раскудрить его в пень! Сорванец ещё тот! Уж я-то его давненько знаю. Вот, бывалочи, когда он ещё сопливым мальчишкой бегал, помню, помогал строить добрым людям в одном лесном селении избушку, так… ой-ёой, я не могу, прям, как вспомню этого обормота… этого прохиндея, так потом полдня хи-хи-каю и икаю, тррр-р… и-ик!

Дормидорф, услыхав, что лесовик только что от лесных, да ещё и в хороших отношениях с их сотником, прервал его:

– А мы как раз и разыскиваем лесных людей по важному срочному делу, вот хотели у тебя спросить, ведь ты знаешь, что творится в лесу?

– Это верно, я обо всём в лесу ведаю! Хотя ты давеча и утверждал обратное, – подтвердил лесовик и продолжил. – Я-то знаю, где сейчас лесные, но вам до них ходу больше суток будет и то, коли шибко поторопитесь. Они как вчерась тутушки порядок навели, образин амекарских приголубили, сучок им в глаз, так и пошли дальше по своим житейским делам. А сюда вернутся не раньше, как дней через пять, коли, конечно, ничего непредвиденного не произойдёт. Но вы можете передать со мной любую весть для них, уж я-то всё передам в лучшем виде, будьте за энто спокойны, мне всё равно к ним нужно в шахматы отыгрываться.

Мы решили последовать совету лесовика и сделать так, как он предлагает. Дормидорф вкратце посвятил его в наши планы.

Лесовик сразу же проникся всей серьёзностью ситуации:

– Понял, ждите, я скоро, одна нога здесь, другая там! Ну, держись, Парамошка, близок твой час!

Растворившись в воздухе, он унёсся с лёгким порывом ветра.

– Вот и хорошо, что так всё получилось, а то я, было, потерял надежду его дозваться, – облегчённо вздыхая, сказал Дормидорф.

Ему тут же отвечал Юриник:

– Он там сейчас ещё и за шахматы засядет! Чего это ему отыгрываться приспичило, коли он говорил, что выигрывает? Вот ведь хвастун лесной, небось продулся там в шахматы в пух и прах! И ещё неизвестно, согласятся ли они нам помогать!

В разговор вступил Дорокорн:

– Конечно, согласятся! Ещё и благодарить будут! Вот зачем лесным, скажи на милость, терпеть у себя под боком эту шайку-лейку? К тому же, организовавшую какую-то подозрительную школу? Ты же сам видел, как они запросто расправились с амекарцами, а враги наших врагов – наши друзья!

– Видеть-то видел, но это произошло в их лесу, а спускаться в Подземный город они запросто могут и отказаться, – отвечал Юриник, глубокомысленно почёсывая затылок.

– Да почему это они должны отказываться? С какой стати, я у тебя спрашиваю, с какого перепуга?

– Ну, откуда я знаю, почему? Отчего ты ко мне прилип, словно банный лист к партийному органу? Мало мне в последнее время неприятностей через тебя досталось, что ли? Вот ещё свербишь тут, как репейник под хвостом! Пойми, наконец, я просто предполагаю.

– А мне твои предположения до лампочки, они мне совершенно не интересны! Не знаешь наверняка, не говори, а просто молчи громче, так и норовишь каждый раз настроение мне испортить!

Прошло уже минут десять, лесовик не появлялся. Не иначе, как действительно решил в шахматишки сыграть, поэтому от нечего делать мы с дедом продолжали слушать словесную перепалку наших друзей.

После небольшой паузы Дорокорн не выдержал и вновь начал приставать к Юринику с разговорами:

– Нет, интересно, с какой стати они могут не захотеть спускаться в Подземный город?

Юриник «терпеливо» отвечал:

– Отвяжись, не знаю я, может быть, им не понравится твой голосок, а там, под землёй, его ещё и эхо будет усиливать.

– В лесу тоже есть эхо!

– Есть, но не такое сильное, как под землёй.

Дорокорн начинал сердиться:

– Главное, чтобы они к мохнатым малышам хорошо относились, голос ведь вовсе не беда. В крайнем случае, я могу и учтиво помолчать, а вот вызывающую короткоростость так просто и сиемоментно не исправишь!

Юриник встрепенулся:

– Можешь учтиво помолчать, так помолчи, потренируйся, пока есть время и возможность.

Дорокорн отвечал уже более миролюбивым тоном, глядя в упор на Юриника широко раскрытыми и часто моргающими глазами:

– Не вижу, кто это тут всё разговаривает? Лягушонка в болоте, что ли, квакает али комаришка какой в лесу пищит?

На них было так комично смотреть, что мы с Дормидорфом не выдержали и рассмеялись.

Наконец вновь налетел порыв ветра, как перед первым появлением лесовика. Наш смех сразу стих сам собой. Как только ветер успокоился, а листья ещё не успели, плавно покачиваясь в воздухе, упасть на землю, из-за берёзы не спеша вышел наш лесовичок. Мне ещё представилось, что у него вместо поношенной фетровой шляпы с опущенными полями на голове огромная шляпка от белого гриба, тогда бы я точно словно в сказке себя почувствовал.

Лесовик подошёл поближе и говорит:

– Рассказал я всё Парамону, он вас ещё несколько дней назад заприметил, когда вы шли с вороном и каким-то чахликом. Парамоша передаёт большой привет с наилучшими пожеланиями, а на счёт помощи велел передать вот что…

* * *

Глава 4 Что поведал лесовик

И лесовик поведал нам занимательную историю.

Оказывается, то, что мы считали Подземным городом, всего лишь малюсенькая прихожая к нему. А вход в настоящий Подземный город находится в школе. Только вход этот уже множество лет так хорошо скрыт от постороннего глаза, что не зная его точного местонахождения, можно проходить мимо сто раз, но найти его так и не удастся.

Всё это было крайне интересно для страстных любителей головоломок, но мы не совсем понимали, какое отношение это имеет к вполне конкретной просьбе о помощи и совместных действиях против наших будущих одноклассников. Мы-то размышляли вполне логично: раз наши цели на данном этапе целиком и полностью совпадали с целями лесных людей, то и действовать сообща было бы само собой разумеющимся делом. Но перебивать старичка-лесовичка всё же не решались. А ну как он сочтёт это за грубое неуважение к своим умудрённым лесным опытом сединам и ещё, чего доброго, ненароком осерчает до невозможности? Что тогда? Прозябать всю оставшуюся жизнь в окрестностях этой милой полянки и давить песняка в плясках вокруг костра? И это в лучшем случае, а про худший и думать не хочется. Вполне возможно, что лесной дед и вовсе пропадёт, тогда плакали наши надежды на скорое завершение дела. Нет уж, лучше помолчим и послушаем, к чему-то ведь он всё это говорит! Возможно, скоро мы поймем смысл его занимательных речей.

И лесовик без помех продолжал свой рассказ тихим утомленным голосом:

– Но, как не крути, а именно вам, мои весёлые и пока неунывающие друзья, как раз и придётся, хотите вы этого или нет, найти этот вход!

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – подумал я, но вида не подал. Так, видимо, досадывали и крепостные, лишившись в этот день возможности переходить от одного помещика к другому. Ничего себе! Найти вход, который уже кучу лет так мастерски скрыт! Это сколько времени нужно угрохать, если такое вообще возможно? Вот обрадовал, дедуся, так обрадовал! А может, опять шутит?

Мы были в недоумении, и немудрено! Видя наши озадаченные разочарованные лица, невозмутимый, словно индейский шаман под мухоморной настойкой, лесовик даже и бровью не повёл, а вместо этого преспокойно предложил рассказать нам очередную историю. Что-то его прорвало сегодня на истории, от которых наша дальнейшая жизнь обещала сделаться ещё более весёлой и, главное, полезной! В свете этих событий мы начали переживать, как бы это безобразие у местного затейника лесовика не вошло в дурную привычку! Играл бы себе в шахматы и играл, так нет же, извольте, послушайте историю!

Из его рассказа мы узнали, что в настоящем Подземном городе испокон века живёт тот ещё народец, герониты, дальние предки которых когда-то давно его и построили. По крайней мере, принимали в том очень активное участие. Но точно, как всегда, никто ничего не знает. Это зачем-то, только непонятно зачем, хранится множество лет в глубочайшем секрете. Вот любят же некоторые понапустить таинственности где надо и где не надо, а другие потом страдай и расхлёбывай всю эту кашу дырявой ложкой.

Известно лишь, что когда-то очень давно, во времена, уже сильно поросшие мхом, имела место некая любовная история между дочерью вождя геронитов и юношей из племени Лесных Людей. «Ну, так я и знал, что без бурных любовных страстей нигде и ничего не происходит!». Закончилась же эта история тем, что она ушла к своему единственному и неповторимому, бросив, как и предполагалось, всё на свете и вопреки воле отца, который после этого закрыл возможность доступа в Подземный город охотников до любви извне.

Ну, и правильно сделал! Это ещё папаша оказался настоящим добрячком, другой бы на его месте этого дела так просто не оставил, и я не взялся бы его осуждать. Родителей следует слушаться!

К вражде между племенами эта история, конечно, не привела, но и к особой дружбе тоже. Говорят, что потомки влюблённой парочки здравствуют и по сей день. Но связь с ними у лесных людей прервалась ещё несколько поколений назад, да никто, судя по всему, особенно и не стремился её поддерживать. Влюблённые ушли странствовать по свету и растворились в огромном мире. Никто не знает, где они нашли своё пристанище и где находятся их потомки, лишь знают точно, что таковые имеются. А откуда знают – тоже не знают! Вот такая вышла путаная история!

Герониты, со слов лесовика, люди невысокого, даже маленького росточка, обладающие могучим голосом и повышенной растительностью, равномерно распределённой по всему телу как у женщин, так и у мужчин, а попросту – племя людей, отличительной особенностью которых является обильная волосатость. «Кого-то мне всё это сильно напоминает!». Они, как и лесные люди, предпочитают жить обособленно от всех и только в крайнем случае идут на контакт с другими.

Это довольно воинственный и смелый народ, умеющий постоять за себя. Между Лесными Людьми и Геронитами существует давний нерушимый договор, смысл которого вкратце сводится к тому, что ни те, ни другие не смеют заходить на территорию друг друга без официального приглашения. И только в случае серьёзной опасности это соглашение может быть нарушено без предупреждения. Так вот, где собака зарыта! В данный момент такой смертельной угрозы не существует, по крайней мере, Парамон её, к всеобщему сожалению, не видит. Лесные люди будут рады помочь нам, и они уже отправились в путь, поспешно собрав шахматы, но прямое нападение на воспитанников школы возможно лишь при одном условии: если мы сможем выманить наших сокурсников на территорию леса. Или нам необходимо будет получить разрешение у подземного народа на проход лесных людей на их территорию. Иначе нам придётся искать помощи у геронитов. В любом случае нам предстоит немало попотеть, прежде чем мы найдём заветный тайный проход, ведущий к волосатым малоросликам.

Нам в подмогу Парамон может дать один добрый совет: вход к геронитам находится в самом неожиданном и очевидном месте. Если нам удастся его найти и пройти через него в настоящий Подземный город, то мы сразу наткнёмся на их пограничный пост и останется самая малость, объяснить им ситуацию, и дело сделано: маленькие волосатики с удовольствием вышвырнут всех незваных гостей на поверхность. Тут уж и лесные люди смело смогут вступить в дело.

Такая перед нами стоит задача, а потом уже будем разбираться и решать, что с ними делать. Кстати, один из вариантов: поскорее превратить учеников школы гадостей в честных и праведных тружеников леса, без устали облагораживающих овраги и просеки. У нас перед глазами есть наглядный пример подобных трудовых подвигов. Амекарцам, конечно же, ещё предстоит некоторое время позаниматься полезной трудовой деятельностью, а затем их, перевоспитанных, отпустят домой. Но радует одно обстоятельство: они не останутся такими моральными калеками, какими были до этого.

Парамоша, добрая душа, желает нам удачи и скорейшего обнаружения прохода. Сам же он со своими людьми через сутки прибудет сюда и расположится лагерем неподалёку от люка. «И, небось, примется снова до одурения резаться в шахматы с местным лесным дедом!». Нам же останется только подать условный сигнал. А сигнал на этот случай был придуман такой: неожиданный и истеричный крик петуха! И Парамон со всей своей компанией тут же незамедлительно ринется к нам на помощь. Мы удивлённо переглянулись – откуда в лесу петух, да ещё, в придачу, истерик? Кто сумел так подорвать его крепкое здоровье? Такое возможно разве после неожиданной встречи с шутником-лесовиком, остервенело играющим в шахматы с Парамоном, где игральная доска – это вскопанная по всем шахматным правилам лужайка, а фигурами являются озеленители амекарцы, переодетые и покрашенные, как положено!

Позже лесовик признался, что шутил. Никаких указаний по поводу условного сигнала ему дано не было, но самому лесовику было очень интересно посмотреть на реакцию Парамона, когда он услышал бы в своём родном лесу истеричный петушиный крик. Вполне возможно, что Парамон решил бы, что мы окончательно спятили от повышенной мозговой активности, которая потребовалась от нас для поисков тайного прохода. Честно говоря, рехнуться от подобных заданий дело обычное, этим, мне кажется, никого не удивишь. Реакция же Парамона могла бы быть совершенно непредсказуемой. Ну, а потом во всём обвинили бы его, ни в чём неповинного лесовичка! И потому старый проныра и шутник не захотел рисковать и был вынужден рассказать нам истину. А она заключалась в том, что в самый критический момент, когда нам действительно позарез нужна будет помощь лесных людей, они сами это увидят и не заставят себя ждать.

На этом лесовик закончил свой увлекательный рассказ, так осложнивший нашу жизнь. Мы поблагодарили его за помощь, и он ветром улетел по своим важным лесным делам, пригрозив напоследок, что будет внимательно следить за нами и, как только у нас выдастся свободная минутка, обязательно и всенепременно сыграет с кем-нибудь из нас в шахматы.

Мы потихоньку тронулись в обратный путь, сохраняя тягостное молчание. И ещё некоторое время переваривали услышанное.

Нарушил молчание Дормидорф:

– Да уж, воистину нам удача кажет зад! Сдаётся мне, ситуация вновь осложняется. Ума не приложу, как и где мы будем искать этот тайный вход-проход! Хорошо ещё, что у нас есть свой домовой. Быть может, у него что-нибудь получится, ведь он так любит всякие тайны и секреты. Да и проникать сквозь стены ему тоже очень нравится. Наверняка он не откажет нам в любезности и согласится оказать неоценимую услугу своим друзьям, а заодно удачно совместит приятное с полезным.

Теперь заговорил Юриник:

– Что же это за самое неожиданное и очевидное место такое? Чувствую, придётся нам поучиться в этой школе, по крайней мере, пока будем искать потайной вход.

Произносил он это без особенного сожаления, скорее даже наоборот, как-то недвусмысленно поглядывая на Дорокорна и загадочно улыбаясь. Дорокорн отлично понял намек Юриника, но «бой» не принял, видимо, берёг силы на обратную дорогу и предстоящую учёбу. Или просто расстроился, что наш поход опять затягивался на неопределённое время. В общем, бедняга Дорокорн окончательно упал духом, всем своим видом показывая, что он огорчён до невозможности. Мне даже стало его немного жаль, правда, и всех остальных тоже, и себя в том числе. Но Дорокорн почему-то выглядел самым несчастным среди нас. Видимо, именно поэтому злорадный Юриник сейчас и ликовал.

Через некоторое время Юриник радостно произнёс, всем своим видом показывая, кто здесь настоящий мужчина, неунывающий ни при каких, даже самых тяжёлых обстоятельствах:

– Да ладно тебе, не унывай так, дружище. Слышишь меня, Дорокорн? Я к тебе обращаюсь. Что уж так сильно убиваться, не понимаю.

Дорокорн помрачнел от этих слов ещё сильнее на потеху расхорохорившемуся Юринику.

И тогда Юриник решил проявить трогательную заботу, зайдя с другого бока:

– Дорокоша, дорогой, ты, пожалуйста, не пугай меня так, я начинаю переживать за тебя не на шутку! Может быть, не приведи леший, у тебя что-нибудь заболело? Ведь я-то моментально заметил, что как только ты услышал о предстоящей учёбе, то сразу сдулся, как мыльный пузырь. Ну, просто сразу! Уж не голова ли пошаливает от предстоящих, не свойственных тебе умственных нагрузок? Откройся мне. Я обещаю заботиться о тебе и помогать, ну, скажи, что у тебя болит?

Дорокорн нехотя, как будто через силу, отвечал, вовсе не разделяя оптимизм друга:

– Ничего у меня не болит. Спасибо тебе, конечно, огромное за твою трогательную заботу. Ничего страшного, дружище, не переживай за меня.

– Не-ет, я так не могу! Я переживаю, очень переживаю! Почему у тебя такой замогильный голосок и плачевный вид? – не унимался Юриник, чувствуя себя на вершине блаженства.

– Понимаешь ли, Юриник…

Юриник насторожился и слегка напрягся в предвкушении казавшегося таким безграничным счастья, а Дорокорн, тем временем, проговорил смиренным и кротким голосом:

– Боюсь, понимаешь ли, помереть…

– Что такое, почему? Так уж сразу и помереть? Как же это? Ну, не отчаивайся, не покидай нас раньше времени, всё ещё, может быть, будет хорошо, – снисходительно утешал друга млеющий от удовольствия Юриник.

А Дорокорн робко продолжал, потупив взор:

– Хорошо уже никогда не будет. Да, я боюсь помереть, к чему скрывать? Помереть от смеха!

Юриник тут же, в моновение ока переменился в лице.

– Я, мой дорогой Юриник, буду очень серьёзно опасаться за свою жизнь, когда увижу толпу волосатых и басовитых коротышек вроде тебя! – на полном серьёзе, не меняя прискорбного выражения лица, произнёс Дорокорн. – Надеюсь, ты, разлюбезный, не собираешься сам безвременно покинуть нас и остаться навсегда жить под землёй в вечном полумраке со своими точными копиями?

Обескураженный поворотом дела Юриник открыл, было, рот, но, предчувствуя подвох, не нашёлся сразу, что ответить, и потому промолчал. Вместо ответа он лишь презабавно шевелил губами и играл мохнатыми бровями.

Теперь уже не унимался Дорокорн, он рьяно пошёл в наступление по всем правилам тактики и стратегии развивая успех:

– Главное, заботливый ты наш, будь осторожен, а то какая-нибудь волосатая басистая красотка влюбится в тебя по уши и оставит навсегда у себя в подземелье.

Настал черёд Юриника погрустнеть. Пока он мучительно искал, что ответить, дабы не ударить лицом в грязь, Дорокорн продолжал:

– Только пойми меня правильно, в свете вновь открывшихся обстоятельств возникает необходимость принять некоторые меры, исключительно в твоих же интересах.

Юриник удивлённо взглянул на друга и навострил уши в ожидании продолжения.

И Дорокорн пояснил:

– Нам просто необходимо тебя как-то пометить! Никогда себе не прощу, если нам вместо тебя подсунут какого-нибудь другого малепусенького мохнатенького геронитика. Мы ведь все так привыкли именно к тебе, дружище! Да ты и сам это прекрасно знаешь. Но вдруг, а такое ведь вполне возможно, случится непоправимое, и мы сразу не распознаем подмену? Ведь вы, подземные жители, наверняка как две капли воды похожи друг на дружку! Но всё же есть в этом тёмном деле одна светлая сторона, которая не может не радовать…

Юриник ещё больше насторожился, а мы едва сдерживали улыбки.

– Теперь ты должен быть счастлив, ибо наконец узнал истинную историю своих предков. Скорее всего, та развесёлая девушка, посмевшая пойти против воли родителей и всего своего народа, и есть твой прямой предок. Но я её ни в коем случае не осуждаю, совсем даже наоборот! Я очень благодарен ей и признателен, ведь если бы она в своё время не улизнула из отчего дома, то у меня не было бы такого заботливого и верного друга.

Вся эта пламенная речь была сказана Дорокорном на одном дыхании и на полном серьёзе, без тени улыбки, и тем забавнее это выглядело. Понятное дело, мы с Дормидорфом хохотали вовсю. Дорокорн же мужественно держался до тех пор, пока не взглянул на унылое и, казалось, слегка осунувшееся лицо Юриника. Контраст между его теперешним выражением лица и тем, что было какую-нибудь минуту назад, был настолько разительным, что мы с Дормидорфом уже задыхались, давясь от смеха.

Вся наша компания так развеселилась, не исключая Юриника, который вскоре присоединился к нам, что дурное настроение как рукой сняло, и дорога обратно показалась гораздо короче.

Вскоре мы дошли до того места, где повстречали работающих амекарцев, вставших на путь истинный. Они успешно закончили здесь свои дела и ушли наводить порядок дальше, оставив после себя, как и подобает честным и благородным людям, чистоту и порядок.

Немного погодя в поле нашего зрения появился шалаш. А вот и люк-лепёшка. Перед тем, как открыть его, мы условились как можно внимательнее осматривать каждый выступ и каждую впадинку. Вдруг достаточно будет всего-навсего куда-нибудь слегка надавить, и какая-нибудь стенка отъедет в сторону?

– Вообще, герониты очень хитро придумали, – начал Дормидорф, мудро прищурившись и покачивая головой, по своему обыкновению приглаживая и вновь лохматя бороду. – Это что же получается? Кто бы ни искал Подземный город, он, не зная его точного входа, сможет найти только люк-лепёшку. И то, если повезет. Может быть, даже сумеет открыть его, спустится по ступеням, пройдётся туда-сюда, насколько хватит сил и времени, поплутает по коридорам, тоннелям, лабиринтам, поплутает… и успокоится. Коли, конечно, не заблудится. Обманный-то город совершенно пустой. А о том, что есть ещё настоящий Подземный город, практически никто не знает, разве только мы, лесовик да лесные люди.

– Да уж, – сказал я, – у нас на такой случай существует мудрая пословица: что знают двое – знает и свинья.

Дорокорн согласно закивал головой и сказал, пренебрежительно ухмыльнувшись:

– Это ты точно подметил! Свиньи, они ведь все, собаки, крайне любопытны, всё им необходимо знать, везде сунуть своё поросячье рыло! А потом, заразы, обязательно разболтают всем, что вынюхали! Всем, кому только можно и кому нельзя! По секрету всему свету. Уж я-то сколько раз их на этом ловил! И чего я только при этом не делал: и просил, и уговаривал, и в пятак давал, и в противоположное место тоже! Так нет! Всё равно трепятся! Бывало, как приложишься от души по мягкому месту, любопытная порося как заверещит, всхрюкнет, но уже через пять минут языком своим, словно помелом, мелет и мелет! Ну, правильно, он-то ведь без костей! Поэтому я всегда, прежде чем говорить на какие-нибудь секретные темы или делать что-то серьёзное, тщательно осматриваюсь по сторонам, а не притаилась ли где в укромном местечке какая-нибудь пакостная, зловредная и любопытная свинья?

– Да я не к тому, что свиньи болтливые… У нас-то всё не так, как у вас, и свиньи не умеют чесать языками. Хотя среди тех, кто говорит, свиней тоже навалом, хоть пруд пруди…

– Ничего я не понимаю из того, что ты сейчас тут наговорил! Ну, вот скажи на милость, причём здесь пруд, зачем его прудить, когда мы о свиньях с тобой разговариваем! – перебил меня Дорокорн. – Так умеют они у вас говорить или нет? Ты уж как-то определись! Они что, все немые, что ли? И водоплавающие? Живут-то в прудах? Шутишь ты опять, что ли? Так не бывает!

– Да не то, чтобы немые, но и не говорящие, а плавать… не знаю…. Умеют, наверное. Да это я не свинью имел в виду, когда говорил про свинью, а… Ладно, потом как-нибудь разъясню, не сейчас.

Отчаявшись объяснить все премудрости наших пословиц и сложности наших «свиней», водоплавающих на яхтах и сухопутных, сидящих в кабинетах и шатающихся по улицам, и разъезжающих в машинах, я обречённо махнул рукой на это неблагодарное занятие и с опаской, предвидя новые вопросы, сказал как можно проще:

– А ну их в баню, шут с ними со всеми, свиноподобными!

Все вновь с состраданием и соболезнованием посмотрели на меня, но спрашивать ничего не стали, чтобы окончательно не запутаться. Да я и сам подумал: «причём здесь баня?». А что, разве я виноват в том, что пословица есть про свиней и поговорка про баню?

Открыв люк, мы медленно спускались по ступенькам, тщательно осматривая всё вокруг. Но ничего не обнаружив, плотно закрыли его за собой и двинулись в нашу комнату. Всё вокруг казалось уже знакомым и родным.

* * *

Глава 5 Домовой получает секретное задание

Дойдя до своей кельи и не встретив по пути ни души, мы утомлённо расселись на удобные старинные стулья, гордо стоявшие вокруг большого круглого стола.

– Ну, а теперь, я думаю, необходимо вызвать домового.

Не успел Дормидорф закончить фразу, как на середине стола вдруг начала расти странная шишка. Медленно, но неудержимо она увеличивалась в размерах и постепенно приобретала знакомые очертания Максимкиной наглой косматой головы. Ну, шишок, он и есть шишок, ничего тут не попишешь. Головешка эта без малейшего зазрения совести, довольно улыбаясь, сообщила нам, что очень рада нашему возвращению, что она уже устала бездельничать и не прочь слегка поозорничать, как впрочем, и всё тело, находящееся в данный момент в надёжном, практически недосягаемом для нас укрытии, под столом.

Мы обрисовали ему ситуацию и объяснили, что нуждаемся в его помощи, необходимой нам в поисках потайного прохода в настоящий Подземный город. Начинать нужно от самого люка и планомерно обыскивать всё до тех пор, пока проход не будет, наконец, найден.

– Вас понял, славный предводитель домоводства, разрешите приступать? – по-военному чётко отрапортовал Максимка, озорно помигивая глазками расплывшемуся в довольной улыбке Дормидорфу.

– Пожалуйста, изволь, приступай скорее. Только уж будь любезен, чтобы тебя никто не увидел! Сделайся, пожалуйста, невидимым, заодно и нам неприятностей меньше будет.

– Не будет, – обречённо и негромко проговорил Юриник.

– Есть, так точно, всё будет исполнено в лучшем виде!

Говоря это, домовой, медленно развернувшись к Юринику, стал потихоньку приближаться к нему, грозно глядя в глаза. Мы же видели только плывущую по столу с всё увеличивающейся скоростью его всклокоченную голову. Строя грозные гримасы и медленно растворяясь, она направлялась прямиком в грудь обречённого Юриника. Ощущение было такое, будто Максимкина голова вплыла внутрь его тела, словно волосатое пушечное ядро, и растворилась там. Зрелище необычное, но, в принципе, ничего особенного.

Дормидорф устало заговорил:

– Ладно, давайте немножко отдохнём, а потом пойдём подкрепимся и с нашим вороном заодно повидаемся. Он наверняка соскучился. Может, нам повезёт, и мы узнаем у него что-нибудь важное. Нам ведь в ближайшее время всё равно делать нечего. Пока Максимилиан будет искать проход, мы совершенно свободны.

Так и поступили. Разлеглись, удобно растянувшись на кроватях. Оказалось, мы очень сильно устали. Так часто бывает: вдруг понимаешь, как сильно вымотался лишь тогда, когда завалишься отдохнуть и расслабишься. Или понимаешь, как ты проголодался, лишь когда начинаешь есть.

И то верно, встали мы сегодня рано, долго ходили по лесу, надышались освежающего лесного воздуха, да и отдыхали последнее время не совсем полноценно, урывками! Неудивительно, что через несколько минут все крепко уснули. Дрыхли, словно суслики в норах, только храп стоял.

А я лежал и слушал себя. В теле медленно образовывалась приятная слабость, словно лёгкое, воздушное покрывало окутывало всё вокруг уютной пеленой. Желанное умиротворение и покой, медленно разливаясь, заполняли собой все уголки впадающего в забытье разума. Чувства, ощущения и звуки потихоньку затихали где-то в непроглядной дали. Безразличие и вакуум. Вдруг сознание, словно прекрасная трепещущая бабочка, расправило свои огромные невесомые крылья. Подхваченное тёплым ласковым ветерком грёз, оно полетело, кувыркаясь, с всё увеличивающейся и неудержимо нарастающей скоростью навстречу прекрасному, родному, долгожданному. От восторга захватывало дух и кружилась голова.

И вдруг, словно обухом по этой самой восторженной голове! Великолепие резко прекратилось и меня рывком, спасибо хоть не пинком, вернули в суровую действительность. Сразу начало слегка подташнивать, а мгновением позже бросило в жар. Я с сожалением и растущим раздражением открыл глаза и услышал ехидное, до боли знакомое похрюкивающее хихиканье. Домовой, как всегда, был в своём репертуаре, а это был именно он, собственной каверзной персоной. Наглая рожа, мохнатая бестия, шишок на ровном месте! Прямо-таки никакого зла на него не хватает! У меня зачесались руки от острого и неудержимого желания схватить его за розовенькое волосатое горло, затем слегка, но всласть похрустеть этими зловредными, каверзными косточками, хорошенько встряхнуть и ещё придавить пару раз посильнее. Это же надо! Испортить мне такой сон, просто уму непостижимо! Не лезет ни в какие ворота! Но нечеловеческим усилием воли мне удалось заглушить и перебороть в себе это естественное желание. Хотя ничего плохого в нём, на мой взгляд, не было, да и для профилактических целей домовому это бы не помешало.

Мокся заговорщицки пыхтел мне прямо в ухо и, препротивнейше щекоча меня своей распущенной волоснёй, что-то возбуждённо бубнил и бубнил, бубнил и бубнил… Наконец мне удалось собраться с мыслями и до меня начал доходить смысл его слов:

– Я всё нашёл почти сразу! Всё нашёл, какой я молодец, да-а?

– Да-да, да-а отвяжись ты, молодец! И иди уже, наконец! – отвечал я, пытаясь хоть немного отодвинуться в сторону от этого чуда в волосьях. Но не тут-то было, он здесь же вновь подполз поближе! Вот ведь какое навязчивое существо! Словно прилип ко мне, как банный лист… не важно, к чему.

Отчаявшись отлипнуть от него, я недовольно пробурчал сквозь зубы:

– Ну ты, прямо, явный разудалый молодец, каких мало! И что ты в очередной раз нашёл?

– Что просили, то и нашёл. Старался ещё, из кожи вон лез! А они в ответ бурчат мне тут недовольно сквозь зубы! Цедят тут ещё, словно на врага народа. Это кому? Мне! Вместо заслуженной и искренней благодарности. Что же это такое делается? Сами просят, и сами же потом и недовольны. Лицо ещё, с позволения сказать, воротят! Смотри мне, я ведь в другой раз не посмотрю, что ты пользуешься моей незаслуженной благосклонностью!

Тут я, наконец, понял, что он нашёл проход. А его последние слова – это не что иное, как строгий выговор мне за грубость и невнимательность. Получить выговор от домового, каково, а? Где ещё найдёшь такую диковинку?

Но я-то, конечно, был виноват перед ним, дело ясное, и, чтобы хоть как-то загладить вину, сказал примирительно-извиняющимся тоном:

– Молодец, конечно, молодец, я просто не сразу понял спросонья! Извини, пожалуйста. И где же он, этот проход?

– Ладно, так и быть, на первый раз извиняю. Но гляди у меня на будущее, чтоб больше не шипел. Вот я и говорю, что я молодец. А ваш потайной проход находится прямо под лестницей, идущей от входного люка. Там имеется большой просторный лаз и из него бьёт яркий свет, прямо из-под ступенек. Только как его открыть, я так разобраться и не смог, может, там секрет какой хитрый есть, не знаю. Облазил всё вдоль и поперёк, можно сказать, не щадя живота своего, и понял, что лестница устроена, как детские качели. Знаешь, такая длинная широкая доска, а посередине опора, обычно бревно. Там опорой служит не бревно, но принцип тот же: лестница должна наклониться в другую сторону. Её низ должен стать верхом, а верх – низом, и проход открыт.

В этот момент мне показалась странной и непривычной его манера изъясняться. Как будто его словарный запас пополнился новыми, несвойственными ему словами и выражениями. Может быть, даже наверняка, это следствие того, что он, сидя в своей трубке, слушает нас, когда захочет, и мотает услышанное на ус, а это явно идёт ему на пользу. Вот хитрец какой, эдак он со временем станет первым учёным домовым.

А высокоинтеллектуальный домовой в это время продолжал:

– Кумекал я, кумекал, на что нужно нажать или за что дёрнуть для достижения желаемого результата, но, к моему глубочайшему сожалению, так и не дошёл, вернее, не сумел разобраться до конца в данной оригинальной конструкции.

«Вот понахватался-то, – восхитился я про себя ещё больше, – мыслимо ли, даже сам себя поправляет!».

– Я, по вашему настоянию, начал осмотр с самого начала и сразу нашёл.

Он ещё долго с упоением мог бы повторять мне свой восхитительный рассказ, если бы от его чрезмерно возбуждённого шипения не проснулись Дорокорн с Дормидорфом. Я хотел, было, разбудить и Юриника, но домовой умолял меня ни в коем случае не делать этого.

Уж не заболел ли он? Ладно, всякие там культурные выражения, это ещё можно понять, но заботиться о безмятежном сне? И кого, Юриника? Это, по-моему, явный перебор! Наш домовой сходит с ума, его нужно спасать!

И только я хотел поделиться своими опасениями со всеми, как всё разрешилось само собой и у меня на душе сразу стало легче. Оказалось, что Максимка очень хотел лично разбудить Юриника и получить от этого незабываемое удовольствие в награду за свою неоценимую помощь.

Он устроил из этого целое представление. Вежливо попросил нас помолчать в течение пяти минут, а то мы можем, дескать, всё испортить, и тогда счастливое и радостное пробуждение не получится, а получится сплошной конфуз, но этого допустить никак невозможно. Да нам и самим было интересно узнать, что задумал этот мелкий пакостник. И потому мы спорить не стали, замолчали и поудобнее расселись на стульях, расставив их возле кровати Юриника, но не очень близко, а на безопасном расстоянии, мало ли что. Конечно, мы остановили бы домового, начни он делать что-нибудь из ряда вон выходящее, как в случае с чёрным котом.

Ничего не подозреваюший Юриник изволил безмятежно почивать на правом боку. Левой рукой он нежно обнимал скомканный край одеяла. Тихо и мирно посапывал, изредка причмокивая губами, как будто пробуя на вкус какое-то изысканное блюдо.

Эти звуки напомнили мне мою милую жёнушку, которая имеет подобную привычку, так называемый «синдром сна рьяного повара». Бывало, лежишь и мучительно пытаешься заснуть, но не получается. А она самозабвенно посапывает рядом и по всему видно, смотрит уже минимум десятый сон. И только вот-вот оно, долгожданное забытьё, но не тут-то было! Вдруг она как начнёт прямо мне в ухо причмокивать! Да ещё так долго, будто тщательно что-то смакует. Аж смех разбирает! И, естественно, уже не до сна. А спать, вроде бы, давно пора. После долгих экспериментов и опасных для жизни испытаний я всё же нашёл способ, как остановить этот кулинарно-женский произвол. Остановить, к сожалению, лишь на время, до следующего приступа. И тут уж необходимо постараться успеть заснуть или придётся повторять весь опасный обряд заново. Опасен же он тем, что существует хоть и небольшая, но вполне реальная вероятность нежелательного пробуждения. Со всеми вытекающими последствиями. Рецепт чрезвычайно прост: я нежно, чуть касаясь, вожу ей по губам пальцем. Видимо, ей становится щекотно, она тут же смешно и обижено, по-детски поджимает их, одновременно с этим чмоканье прекращается. Может быть, это вызывает какой-то другой сон, где нет необходимости пробовать что-то на вкус, но это уже не важно. Главное, что желаемого эффекта не нужно ждать долго, он наступает сразу же.

Пока я предавался воспоминаниям, домовой начал действовать. Он шустренько залез под юриникову кровать, затем потихонечку, очень аккуратно просочился сквозь неё и занял место скомканного края одеяла, так нежно обнимаемого нашим другом. Получалось, что спящий заботливо обнимает нашего обормота, возлежащего на левом боку лицом к лицу с ним. Некоторое время ничего не происходило, пока Юриник вновь не начал чмокать. Максимилиан, недолго думая, проделал то же самое, что и я со своей женой. Поводил своим, далеко не нежным волосатым заскорузлым пальцем по губам Юриника. Чмоканье тут же прекратилось. Правда, и равномерное дыхание спящего тоже! Он вообще перестал дышать. Зато его глаза резко распахнулись и уставились прямо в лицо якобы давно и крепко спящему домовому. Мы замерли, с интересом вытянув шеи и наблюдая за разворачивающимся представлением. А посмотреть-то, могу вас уверить, было на что!

Постепенно в широко раскрытых глазах Юриника начало появляться некоторое осмысленное выражение. Одновременно с этим его брови стали хмуриться, а глаза распахиваться ещё шире. Хотя шире, казалось, уже некуда! В ближайшие секунды они, судя по всему, планировали вывалиться из орбит прямо на Моксю. Но дыхание Юриника пока не восстановилось. Видимо, вовсю шёл некий мыслительный процесс.

Неожиданно его грудная клетка начала медленно подниматься, а лицо приобрело выражение человека с мухобойкой, который загнал в угол и собирается прихлопнуть надоевшую до чёртиков жирную зелёную муху. Юриник набрал полные лёгкие воздуха и в тот самый момент, когда его дыхание вновь замерло, а мышцы резко начали своё сокращение, домовой, хихикнув, пропал. Как будто его и не было, прозвучал лишь шлепок, словно лопнул воздушный шарик.

Юриник, рыча и тиская в объятиях пустое одеяло, завалился на пол. Мы тоже обязательно последовали бы его примеру, если бы не позволили душившему нас смеху наконец-то вырваться наружу.

Засоня понял, что его опять ловко обвели вокруг пальца, обиженно уселся на кровать и укутался с головой в своё горячо любимое одеяло. Только лицо оставил снаружи. Так и сидел, словно живой укор, мерно покачиваясь из стороны в сторону, изредка глупо улыбаясь и иногда кивая головой, будто удивляясь каким-то своим потаённым мыслям.

Наконец мы пришли в себя. Произошло это не так быстро и не так легко. Стоило кому-нибудь хоть немного успокоиться и с превеликим трудом взять себя в руки, как взгляд падал на остальных, да ещё цеплял Юриника, и начиналось всё сначала. Потом другой неимоверным усилием воли овладевал собой, снова короткий взгляд на соседа – и всё повторяется.

Придя всё же в себя, наперебой принялись рассказывать Юринику, как всё это было с самого начала. Ну и смеялся же он! Надо заметить, никак не меньше нашего. Когда же Мокся появился недалеко от стола, робко и смущённо покашливая, всем своим видом показывая, что это была всего лишь дружеская шутка и ничего больше, мы замерли в тревожном и томительном ожидании. Но Юриник и не думал обижаться, видимо, махнул рукой на этого неисправимого волосатого субъекта и уже начинал привыкать к его не всегда безобидным шуткам и розыгрышам. Что ж, очень прискорбно осознавать это. Чует моя селезенка, придется самому тряхнуть стариной и преподать примерный и показательный урок этому избалованному своенравному сказочному мужичку. А для начала мне стало очень интересно, читал ли он книжку «Тысяча и один не съеденный пряник»?

Максимилиан ещё раз самым подробнейшим образом рассказал, теперь уже всем нам, где и как он нашёл потайной проход, и что этот лаз собой представляет. Затем мы начали размышлять, каким образом можно было бы попытаться его открыть, но так ничего путного и не придумав, решили пройтись посмотреть на месте. Может быть, тогда у нас появятся хоть какие-нибудь варианты. Необходимо только сначала, дабы не вызывать ни у кого подозрений, а особенно у ворона, пообедать. Тем более, мы уже давно нагуляли аппетит. Наспех приведя в порядок комнату и пригласив домового залезть обратно в трубку, мы отправились в обеденный зал.

Как только мы свернули в коридор, ведущий к залу, тут же налетели на Корнезара, чуть не сбив его с ног. От неожиданности он шарахнулся в сторону. А едва успокоившись, с укором сказал:

– Что-то вы не торопитесь, а зря, нет у вас совершенно никакого сострадания к бедной и несчастной маленькой птичке.

– О чём это ты, Корнезар, уж не галлюциногенов ли грибных ты отведал сегодня?

Мы не поняли сразу, кого он имел в виду, какая ещё такая несчастная маленькая птичка, да ещё и которую способен пожалеть сам Корнезар! Уж кого-кого, а ворона совместить с этими эпитетами нам не пришло бы на ум никогда.

– Как о чём? – искренне удивился он, – несчастный Коршан все ноги себе, наверное, уже истоптал! Словно наскипидаренный бегает перед входом туда-сюда, туда-сюда! Скоро тропинку протопчет в каменном полу, дожидаясь вас. Он, горемычный, настолько не в себе, что даже меня спокойно мимо пропустил, не стукнув и не клюнув, как это обычно у него заведено. А о чём это говорит? – спросил он с явным интересом.

– О чём же, интересно узнать?

Корнезар, самодовольно ухмыльнувшись, радостно пустился в объяснения:

– А говорит это о том, что он оголодал до невозможности и ни о чём другом, кроме еды, думать не способен. Время обеденное, все вокруг едят всякие вкусные блюда, и у Коршана начался активный процесс в организме, который всегда у него начинается перед кормёжкой. А еды-то нет! Пища в его подготовленный организм, извините, так и не поступает! И вас тоже нет, вот он и нервничает. Так что вы уж, будьте любезны, поторопитесь, не испытывайте чрезмерно его терпение, пока он не осерчал окончательно.

И мы поторопились, внемля его просьбе, а Корнезар, ехидно улыбаясь, отправился дальше по своим важным делам.

И действительно, перед самым входом в обеденный зал, словно часовой, чеканя шаг, маршировал ворон. Узрев нас, он радостно закаркал с неизменным утино-поросячьим акцентом, захлопал крыльями и, суетливо приплясывая, бросился навстречу.

Коршан явно прибывал в сильнейшем эмоциональном возбуждении. Он проговорил ворчливо и нараспев:

– Ну-у, наконец-то! То-то же, явились не запылились, не прошло и восьми часов. Где же, позвольте полюбопытствовать, вас носило? Сколько, скажите на милость, вас ждать? Вы что, занимались какими-то важными делами? Что-то не похоже! Ну, взгляните, что творится! Уже конец обеда, между прочим, а у меня ни маковой росинки, ни кусочка мяса во рту ещё не было! Это же ни на что не похоже, это же никуда не годится, доложу я вам! Это понимать же всё-таки надо!

Нам с трудом удалось успокоить этого разбушевавшегося пернатого чревоугодника, урезонив его тем, что он сам же себя и задерживает, а заодно и нас. А ведь мог бы давно наслаждаться жареной с чесноком куриной ножкой, утиной грудкой или гусиным крылышком.

На что ворон капризно заявил, но уже без малейшей тени раздражения:

– Предпочитаю наслаждаться куриной попкой! Она намного превосходит гусиную, утиную или какую-либо другую. Я имею в виду, по своим вкусовым качествам. Нет ни неприятного привкуса и послевкусия, ни тёмного цвета, да и по мягкости куриная намного нежнее всех остальных. К тому же, когда я был ещё совсем ребёнком, мой добрый и умный дядька нередко говаривал мне, что у тех, кто часто употребляет в пищу куриные попки, очень хорошо растут волосы. Да-да, они становятся на редкость вьющимися и на загляденье кучерявыми и шелковистыми.

Потом ворон, немного подумав, поправил себя:

– Не кучерявыми, а кудрявыми! А это, по-моему, большая разница. Глотать куриные попки вполне можно и без хлеба. Не удивляйтесь, прошу вас, милостивые государи, не удивляйтесь.

Но мы никак не могли последовать его совету и были немало удивлены.

Коршан тем временем продолжал, наотрез ничего не желая замечать:

– Я ведь, друзья мои, всегда был изысканным гурманом. Да-а, сколько помню себя, с самого раннего детства! Ну, не могу я есть абы что, и всё тут, ничего не могу с собой поделать. Видимо, во мне сказывается врождённый аристократизм и недюжинная породистость личности.

Мы безмолвно таращились на ворона, заливавшего так самозабвенно без всякого, даже самого малейшего зазрения совести. Кто бы мог подумать, что его словарный запас столь разносторонен и способен изобиловать изречениями, подобными прозвучавшим сейчас? Хоть нас несколько удивили гастрономические пристрастия тайного породистого аристократа личности, но мы предусмотрительно не стали дальше поддерживать этот, безусловно, занимательный и совершенно бесполезный разговор.

Мы просто направились к скатерти заказывать себе и ворону обед. Когда Коршан услышал, что я специально для него заказал целое блюдо обжаренных с корочкой куриных попок в сметане и с зелёным лучком, то его неописуемой радости не было предела. Он прямо весь засветился изнутри, засуетился и сделался на редкость учтивым, милым и вежливым до умопомрачения.

Ничего особенного за время обеда не произошло. Наевшись досыта, мы распрощались с вороном, который предпочёл остаться слизывать с блюда вкуснейшую сметанку, как он сам выразился: «не пропадать же добру»! Да и Корнезару как раз до омерзения не нравился луковый запашок, и чесночный аромат тоже был ненавистен. А это, естественно, означало лишь одно, что необходимо будет сегодня, а лучше прямо сейчас пошептаться с ним о чём-нибудь очень важном. Удовольствие от этой содержательной беседы с уха на ухо как раз и станет достойным десертом для бедненькой птички.

Оставив ворона подлизывать сметанку с луком, мы отправились прямиком осматривать загадочную лестницу. Что касается меня, то я гораздо с большим удовольствием предпочёл бы поваляться ещё хоть немножко, хотя бы полчасика на кровати, задрав повыше ноги. Но дело есть дело.

Вскоре мы были на месте. Подробнейший и самый придирчивый осмотр лестницы ровным счётом ничего не дал. Мы самым тщательнейшим образом осмотрели и обшарили каждый миллиметр ступеней, стен и потолка: нигде ни щелки, ни дырочки, даже лезвие ножа некуда просунуть, не говоря о каких-то явных указаниях на то, как открыть потайной лаз. В общем, самый дотошный осмотр ровным счётом ни к чему не привёл, как впрочем, и следовало ожидать.

Мы упёрлись лбами в стенку в прямом и переносном смысле, как совершенно правильно сказал Дормидорф. Повисла гнетущая тишина. Все напряжённо раздумывали в поисках выхода из создавшегося положения. Думали мучительно, но тщетно.

Некоторое время спустя Дорокорн первым нашёл возможный путь решения задачи и радостно сообщил об этом:

– Слушайте, чего тут думать, всё ведь проще пареной репы! К чему нам головы-то ломать? Почему мы не можем попросить нашего разудалого домового проникнуть туда?

Мы встрепенулись, а он своим пальцем-колбаской ткнул в сторону лестницы и продолжил:

– Да-да, и ничего тут особенного нет, нужно только проникнуть и всё честно рассказать геронитам. И тогда они, как пить дать, сами откроют проход изнутри или, по крайней мере, расскажут домовому, как это сделать нам.

Юриник тут же подхватил идею друга и радостно поддержал её двумя руками, к нашему искреннему удивлению:

– Отличная идея! Да-да, на этот раз я совершенно согласен с Дорокорном! Да к тому же, раз смельчак-домовой с таким успехом начал это дело, ему, вне всякого сомнения, надлежит и закончить его! А уж мы-то как потом будем им гордиться! Станем всем рассказывать, какой он у нас доблестный и смелый, прямо героическая личность, ни дать ни взять!

Все охотно согласились с ним, справедливо рассудив, что мысль сама по себе неплохая и вполне может сработать. По крайней мере, это гораздо лучше, нежели нам всем лазить здесь на карачках без пользы для дела.

Мы решили поскорей отправиться в свою комнату, чтобы не светиться здесь лишний раз и уже там, в спокойной обстановке, уговорить наше секретное оружие, Максимку. Всем нам почему-то казалось, что для шустрого и находчивого домового не составит особого труда пробраться по ту сторону лестницы и выполнить задание. Мы были в этом совершенно уверены, но оказалось не всё так просто.

Когда мы, радостные, пришли в нашу комнату и уселись за стол, я по знаку Дормидорфа достал свою курительную трубку и зачем-то потёр её ладонью сбоку, видимо, перепутал по аналогии с волшебной лампой. Затем подчёркнуто вежливо попросил домового явиться к нам по очень важному делу. А в ответ тишина. Ни ответа, ни привета! Ну, ладно, с первого раза он не появился, может, чем-нибудь был занят. Но он и со второго раза тоже совершенно игнорировал нас!

Тогда Дорокорн сказал, выражая мнение всех присутствующих:

– Да-а, что-то в этот раз Максимка не очень торопится к нам на помощь! А вот раньше, бывало, его и звать не надо, он сам всегда спешил к нам на выручку, как и подобает настоящему и верному другу!

Мы все закивали и негромко утвердительно замычали в знак согласия.

Немного помолчав, в надежде, что домовой всё же одумается, устыдится и выйдет, в конце концов, навстречу будущей славе и успеху, Дормидорф выдвинул робкое предположение:

– Что-то это не очень похоже на нашего домового. Быть может, с ним что-нибудь случилось?

Ему на это незамедлительно ответил Юриник:

– Вот именно, что случилось! Пряников он объелся и теперь неудержимо страдает медвежьей болезнью! Или у него воспаление хитрости, ведь к геронитам под лестницу лезть, это не мелочь по карманам тырить! Да испугался наш отважный Максимилиашка и теперь сидит и трясётся в своей пепельнице мелкой дрожью. А ещё друг называется, в кровать ко мне лезет!

Мы все, конечно, понимали, что Юриник предположил наиболее вероятный вариант. Также нам было понятно, что мы опять оказались в тупике. Как открыть проход мы не знали, а тот, кто мог нам помочь, пропал без вести и молчит как рыба об лёд! Неужели придётся сидеть в этом подземелье вечно, а в придачу ещё и учиться? Но унывать нельзя, что-нибудь обязательно придумается, надо только лишь пытаться…

Нависло напряжённое молчание.

– Что ж, – нарушил его Дормидорф, – нам пока ничего другого не остаётся, как учиться в этой школе и самим пытаться продолжать искать возможность проникнуть в Подземный город. Не будем терять надежды, а там обязательно что-нибудь придумается.

Опять Дормидорф говорит моими мыслями, подумал я, никак не могу привыкнуть к этим его штучкам. Наверное, он уже успел прослушать все наши мысли. А, может, просто совпадение.

Вдруг Юриник, в это время ближе всех находившийся к выходу, настороженно поднял указательный палец, призывая к тишине и вниманию. Мы прислушались. Сначала ничего не было слышно, кроме стука моего сердца. Надеюсь, что другие его не слышали. Хотя кто его знает? Оно, казалось, сейчас вот-вот выскачет из груди. Потом послышалось шарканье ног. Будто старое приведение, бродящее по подземным коридорам, решило навестить нас, чтобы слегка попугать, так, от нечего делать. Тем временем звук приближался, а мы смотрели во все глаза на вход в комнату.

И оно появилось! Неторопливым шагом, издавая эти самые шаркающие звуки, в проход вошли удивительно мягкие, ручной работы тапочки!

– Ну и где же вас носило? – недовольно спросил Юриник, обращаясь непосредственно к ним. – И куда подевался ваш непутёвый хозяин?

Что-то слегка зашипело, и в тапочках появился довольный домовой.

Юриник вздрогнул, ловко изображая испуг, домовой аж засветился от радости. Тогда Юриник и говорит ему:

– Ох, напугал, так напугал! Тебя не поймёшь, улыбчивый наш, то тебя не дозовёшься, а то вдруг сам являешься, без приглашения, да ещё и пугаешь всех до полусмерти! Я, например, до сих пор весь дрожу, как осиновый лист или дорокорнов голосок по весне!

– Хи-хи, а вы меня звали, что ли? Значит, я вам очень нужен, да? Кто бы мог подумать!

– А то ты не слышал, да? – передразнивая его, спросил Юриник. – И где же ты был? Ох, не у меня ты в трубке живёшь, а то бы я тебя выкурил, жертва никотиновой зависимости!

И домовой, немножко поломавшись, но только так, для приличия, начал свой рассказ:

– Когда вы, то есть мы были ещё там, на лестнице, и не могли найти, каким образом её перевернуть, я услышал краем уха, что вы хотите попросить меня проникнуть туда и поговорить с геронитами. Хоть я их и немного побаиваюсь, но всё же решил помочь вам! Вы ведь меня знаете, я ради вас в расшлепок, а не то, что с какими-то там юриниковыми родственниками пообщаться. Это-то мне запросто!

Юриник вздрогнул, как будто его кто-то неожиданно пихнул коленом под рёбра, и сконфуженно засопел. Но надо отдать должное, пока ещё он находил в себе силы героически терпеть, черпая их, видимо, из каких-то скрытых резервных источников. Мне так думается, что если мы всё же проникнем к геронитам, то терпением ему придётся запастись про запас и надолго. Мы-то с Дормидорфом ладно, а вот Дорокорн с домовым крови у него попьют всласть. И ещё неизвестно, кто больше. Главное, чтобы им не пришло в голову устроить соревнование. Будем надеяться, что сами они до этого не додумаются, а подсказать пока некому, а мне некогда.

Домовой, довольный собой до невозможности, продолжал:

– Когда вы ушли, я решил остаться и смело проник под лестницу. Сами понимаете, какой мне был смысл, зная, о чём вы хотите меня попросить, топать сюда, а потом опять шкандыбать туда… Ноги-то у меня не казённые!

Мы внимательно слушали, не перебивая, и домовик продолжал:

– К тому же мне и самому было очень интересно узнать, что там таится под лестницей. А ещё хотелось посмотреть, как вы поступите, когда я не приду на ваш зов. Небось расстроились? А Юриник вообще, наверное, плакал! И даже, судя по выражению его лица, вполне может быть, что и рыдал навзрыд! Зато теперь, когда я пришёл, вы возрадовались! Должен же я вам и радость иногда доставлять! А особенно моему лучшему другу и почитателю всех моих неисчерпаемых талантов, Юринику, ведь мы с ним даже постель иногда делим! Ему ведь ничего для меня не жалко! Ну-у, вы и сами всё это прекрасно знаете, были, так сказать, очевидцами.

Отвлечения от темы лишали нас всякого терпения. Но мы молча ждали, не перебивая.

– Ладно, я продолжаю. Из-под лестницы идёт широкий коридор, переходящий в огромную пещеру. Из этой пещеры и исходит яркий свет, который я видел в прошлый раз. Но я даже и представить себе не мог, что эта самая пещера таких гигантских размеров. Вы не поверите – конца-края не видно! А перед самым входом в неё притаились в надёжных укрытиях несколько вооружённых геронитов. Ха-ха! Наивные! Думали, что я их не замечу! Заметил, и ещё как! Я же всё и всегда замечаю и даже запоминаю, да вы же меня и сами прекрасно знаете, и, смею надеяться, сугубо с самой лучшей стороны! Ну до чего же они, горемычные, доложу я вам, похожи на кое-кого! На одного моего очень хорошего знакомого! Ох, и поиздевалась же над ними судьба, как природа над черепахой! Гм, кхе-кхе, хотя ладно, сейчас не об этом.

Сопение Юриника вновь усилилось, только теперь он ещё начал усердно жевать губы и нервно при этом морщиться, как от навязчивой и изматывающей зубной боли. Дорокорн предусмотрительно молчал, всем своим видом показывая, что совсем ничего не понимает и вообще это его не касается никаким боком. Он только изредка, когда Юриник не видел, подёргивал бровями, быстро приподнимая и опуская их, будто говоря этим: «Подождите-подождите, то ли ещё будет! Вот уже совсем скоро у нас намечается великий праздник – долгожданная встреча с геронитами.

Тогда-то уж только держись, повеселимся на славу, я ему ещё устрою «дрожу, как дорокорнов голосок»! Я этому геронитообразному Юринику всё припомню вдвойне. Он у меня узреет небо в алмазах!». Юриник же в это время сосредоточенно рассматривал малюсенькую дырочку на своём бывалом плаще. Затем он робко поднял глаза на почему-то замолчавшего Максимку. Домовой, бескорыстная добрая душа, весело подмигнул нахмурившемуся Юринику, пытаясь подбодрить его, и продолжил:

– Я-то мудро решил идти на разведку невидимым, а то мало ли что? Вон, он меня один раз чуть не поймал, помните? – кивнул он головой в сторону Юриника, который ответил удивлённым и непонимающим взглядом.

Домовой продолжил свою мысль, но уже несколько обиженно, с лёгким оттенком досады в голосе:

– Выкурю, выкурю… как ещё язык повернулся такое сказать? И ведь кому – мне! К тому же я говорил, что их побаиваюсь. А говорил ли я или не говорил, что эти герониты как две капли воды похожи, простите, на… кое-кого!

– Да говорил ты, – не выдержал Юриник, – говорил, все уши уже этим кое-кем прожужжал! Так что хватит подзуживать, и давай рассказывай, пожалуйста, не тяни кота за хвост!

– Ну, так вот, они-то, низкорослые волосатики, меня не видят, а я решил к ним приглядеться поближе, чтобы понять, с кем из них мне лучше иметь дело, кто поспокойней да порассудительней. В общем, с кем мне будет сподручней разговоры разговаривать. Их там, оказывается, ни много ни мало, аж четыре группы, по три человека в каждой. Одна группа залегла в засаде метрах в сорока от входа, прямо напротив него. Две другие притаились по бокам, но чуть ближе. А последняя, четвёртая, отсиживалась на специальном козырьке над входом. Хитрющие, просто жуть! Окопались, замаскировались и тихонечко сидят, ждут, истекая тягучей слюной, словно паучищи в засаде, поджидая свою очередную невинную жертву. Там и муха не пролетит незамеченой. Молодцы, одним словом, нечего сказать! Ну-у, так и мы, как вам должно быть известно, не лыком шиты и не лаптем деланы! Естественно, я решил для знакомства подойти к тем, что напротив входа, чего выдумывать-то? Они ведь все одинаковыми оказались при ближайшем рассмотрении.

Подхожу я, а они тихонечко между собой беседуют и всё у них вроде хорошо. Тихо, спокойно, подземная благодать, да и только. «Здравствуйте, – говорю вежливым и нежным голоском, я так иногда умею, – здравствуйте, добрые люди!». Они насторожились. «Мир вашему дому, милостивые государи!». Тогда и началось именно то, чего я больше всего не люблю – возня, суета и бестолковая беготня. Они вдруг сорвались со своих мест и давай бегать кругами, как угорелые или ошпаренные, осматривая каждый камешек, каждую кочку, словно им скипидаром одно чувствительное место хорошенько обмазали. Потом, правда, вернулись, видимо, набегавшись вволю, на свои исходные места, но судя по всему, так и не нашли то, чего потеряли. И поэтому о чём-то крепко призадумались. Э-эх, жаль, я-то им сейчас помочь всё равно ничем не мог, да и дело у меня до них серьёзное и не терпящее отлагательств.

Выждал я немного, гляжу, вроде успокоились. Ну, я снова и говорю по-чётче да погромче на ухо одному из них: «Перестаньте же вы, добрые люди, бегать, словно ужаленные, мне же нужно с вами поговорить, в конце-то концов, поимейте хотя бы совесть!». Они встрепенулись, переглянулись, да как ринутся на мой голос, ещё похлеще Юриника, доложу я вам! Помните, там, в таверне? Насилу успел отскочить в сторону! А что, страшно ведь! Я хоть и очень смелый, но осторожный. А они как давай махать руками направо и налево, а в руках у них, между прочим, секиры были или алебарды, я их вечно путаю. Ну как, скажите на милость, с такими вот разговаривать по душам? Хотел я их, было, немного успокоить, вы ведь знаете, я могу, особенно, если меня затронуть за живое. Но вижу, не уймутся они всё равно так просто.

Тут к ним и остальные подошли. Никто ничего понять не может, а я-то из скромности молчу, пусть, думаю, попереживают, а потом я их и обрадую неожиданно: «Вот проходил мимо и зашёл в гости на огонёк, так что смело накрывайте на стол, будем пить чай с пирожками, если они у вас есть, конечно!». Но они какие-то хмурные все сделались. «Нет, – думаю, – эдак у меня с ними никакого приятного разговора не получится, нужно мне видимым становиться и ещё разок попробовать». А вдруг они будут тогда очарованы наповал моей положительной внешностью, представительным обликом и мужественным овалом лица? Даже не вдруг, а наверняка будут, на это только и осталось уповать.

И он испытывающе посмотрел на Юриника. А тот, в свою очередь, старательно избегал встречаться с ним взглядом. Домовой подождал ещё мгновение и, не услышав никаких возражений, продолжил:

– Отправился я туда, откуда и пришёл, к лестнице. По дороге немного успокоился. Потом материализовался. И не спеша вхожу обратно в пещеру. Делаю поклон до земли, всё как положено, чин по чину. И только уж было хотел речь приветственную загнуть от всей души, а тут на тебе! Не успел я и рта раскрыть, как они в меня с десяток стрел со свистом запустили. Вот как, даже внешность моя не помогла! Пришлось мне скорей под землю проваливаться! Чудом цел остался, если бы меня вообще можно было стрелой убить! Отлежался немножко, а когда наружу выполз, их там уже понабежало – целая армия, тьма-тьмущая, человек триста, не меньше! Горлопанят и бубнят, аж земля гудит, ну и голоски же у них… да вы и сами представление имеете.

И он снова взглянул мельком на Юриника, а тот сосредоточенно ковырял ногтем стол.

– Ну, я-то опять невидимым сделался, на всякий пожарный случай, а то мало ли чего и, как оказалось, не зря, уж очень они тщательно всей гурьбой рыскали по округе, того и гляди затопчут. Затем потихоньку-помаленьку к лестнице пробрался и сразу галопом по окопам к вам. Так что не получилось у меня с ними никакого задушевного разговора. Они сперва стреляют, а потом и говорить уже не с кем будет.

Всё время, пока Максимка говорил, мы молча внимали ему. И к концу рассказа выглядели явно огорчёнными. Все, но только не Дормидорф. У хитрого деда, что бы ни случилось, всегда есть в запасе какой-нибудь премудрый план, а то и не один.

Он сказал, как всегда в таких случаях приглаживая свою боцманскую бородку и вновь лохматя её:

– Благодарим тебя, Максимка, ты настоящий друг и очень помог нам. Теперь мы знаем, где потайной вход и как он охраняется, а остальное дело техники. Извини нас, пожалуйста, что мы плохо о тебе подумали! Мы решили, будто ты струсил, когда долго не могли тебя дозваться!

– Да ладно, ерунда какая! Но всё равно, пожалуйста, – отвечал домовой, выглядевший явно польщённым. – Только чем это я вам так уж помог, если мне даже не удалось поговорить с геронитами?

– Зато ты нашёл заветный ключик от прохода, и теперь мы запросто туда проникнем, – сказал дед, хитро прищурившись.

Домовой непонимающе смотрел то на одного, то на другого из нас, в недоумении пожимая плечами, но было видно, что ему очень приятно. Он даже забыл попросить своих любимых пряников!

Нам всем не меньше, чем Максимке, интересно было узнать, что же придумал Дормидорф. Но из деликатности мы не хотели спрашивать, а молча и терпеливо ждали, когда он поведает нам свой план. И одновременно с этим пытались сами разгадать его намерения. Ведь мы знали ровно столько же, сколько и он! Но почему-то именно сейчас, как назло, лично мне ничего на ум не шло. Да и моим товарищам, судя по их глупым выражениям лиц, видимо, тоже. Оставалось одно – ждать, когда хитроумный дед расскажет обо всём сам. А Дормидорф держал уже давно затянувшуюся паузу и о чём-то думал, лишь изредка бесшумно шевеля губами.

Так мы и сидели: Дормидорф думал, а мы ждали, заодно и наблюдали за Максимилианом. А наш герой, нашедший сам того не зная какой-то там неведомый заветный ключик от Подземного города, оживлённо вихляясь всеми частями тела, расхаживал по комнате, держа переплетённые пальцы рук в замке и заложив их за спину. Словно большой обросший волосатыми перьями гусь, переваливаясь с ноги на ногу, он бродил, как неприкаянный. От нечего делать то исчезал, то неожиданно появлялся через небольшой промежуток времени. Этот проказник каждый раз возникал не там, где мы ожидали. Потеряв надежду услышать объяснения Дормидорфа, нам ничего другого не оставалось, как дружно вертеть головами, стараясь предугадать, где же он соизволит появиться в очередной раз.

Так прошло минут пятнадцать, хотя нам они показались вечностью. Наконец Дормидорф окончательно додумал свой секретный план.

Он вспомнил-таки о нашем присутствии и заговорил:

– Разрешите вас поздравить, друзья мои! Поздравить от всей души, ибо сегодня ночью мы обязательно попадём в Подземный город, встретимся и поговорим с геронитами и даже, думаю, с нами ничего плохого не случится. По крайней мере, останемся живыми и здоровыми! Гм, гм, во всяком случае, будем на это очень надеяться.

– Вот это да! Уж утешил, так утешил! Умеешь ты успокаивать, однако, старина Дормидорф! – язвительно заметил Юриник. – Какое облегчение для всех нас! Почему-то у меня нет страстного желания встречаться с ними, учитывая их количество, гостеприимство, и, особенно, внешность. Даже несмотря на твои оптимистические прогнозы!

– С тобой никто и не будет спорить, но внешность-то, между прочим, часто бывает обманчива, – ответил Дормидорф с лёгкой улыбкой. – Мы не желаем им зла. Когда они это поймут, то не будут иметь к нам никаких претензий, к тому же у нас есть секретное оружие – наш верный домовой, готовый всегда прийти на помощь в минуту опасности!

Мы одновременно посмотрели на наше секретное оружие, которое всё ещё продолжало вышагивать по-гусиному, но оно уже не исчезало надолго, а часто-часто мерцало, то исчезая, то появляясь, словно основательно перегрелось от долгого ожидания и вынужденного бездействия. Мокся, услыхав, как его величают, здесь же расправил плечи, выпятил грудь колесом, гордо выставил вперёд свою всклокоченную бороду и изменил походку на более подобающую его теперешнему высокому званию и привилегированному положению. Теперь он стал похож на павлина, распушившего хвост или павиана, порядком переевшего забродивших фруктов.

– Ладно, – начал Юриник, – всё это замечательно, но как мы сумеем открыть потайной проход? И где тот самый хвалёный заветный ключик, который мы, оказывается, ухитрились отыскать с помощью Максимилиана? Только лично я этого вовсе не заметил! Кстати, если ты будешь злоупотреблять расхваливанием нашего домовика, то он того и гляди лопнет от гордости. Посмотрите, эко его раздуло!

– Ничего страшного, не лопнет. Сдуется потихоньку, мы ведь его зря не хвалим, а только за дело!

Слегка поникший было домовик, при этих дормидорфовых словах вновь воспрянул духом и бросил на Юриника многообещающий победоносный взгляд вместо ответа.

А Дормидорф продолжал:

– Терпение, мои нетерпеливые друзья, главное, терпение. Всё узнаете в своё время, а это время наступит ночью. Так что у вас ещё есть масса свободного времени, и вы вполне можете потратить его на самое полезное, что мы сейчас можем сделать. И что полезно делать всегда, а именно – хорошенько пораскинуть мозгами!

Остаток дня и ужин тянулись дольше обычного, ибо все с нетерпением ожидали таинственной ночи и, конечно, старательно пытались хорошенько пораскинуть мозгами, но только толку от этого не было. Хоть режь, так никто из нас и не додумался, где этот самый ключ, и как всё-таки старина Дормидорф надеется проникнуть в Подземный город.

Отужинав, мы изнывали от бездействия и неопределенности. Наконец, дождавшись одиннадцати вечера, дружной гурьбой отправились к лестнице на обещанную нам встречу с кровожадными геронитами. Шли быстро, жёстко и неукоснительно соблюдая ставшие привычными правила конспирации. Особенно остерегался предстоящей встречи наш бедный Юриник, хотя он крепился и пытался не показывать вида. Дорокорн на пару с мстительным домовым, пугая после ужина не на шутку распереживавшегося Юриника, наговорили тому всяких ужасов! Мне и самому сделалось как-то не по себе от их рассказов.

Выходило, что герониты непременно должны будут, просто-таки обязаны съесть у живого Юриника его печень сырой или лишь слегка её обжарить, но ни в коем случае не солить. Они ведь, оказывается, всегда поступают так с потомками беглецов, такой у них обычай. А традиции они чтят свято, что есть, то есть, и это, в принципе, неплохо, коли традиции хорошие! Но есть у человека его печёнку! И сразу меня начала мучить подозрительная ностальгия и неприятно повеяло чем-то болезненно родным. Подобные добрые традиции могут понять и одобрить лишь чиновники из моего никудышного мира – мира непутёвых медвежьих услуг. Чиновники, которые только тем и промышляют, что пьют кровь и пожирают внутренности своего терпеливого народа, не гнушаясь ничем. Они жадно высасывают жизненные соки у людей, бытие которых они должны облегчать, а не усложнять, для того они, казалось бы, и существуют! Но на деле система старательно пожирает сама себя на радость тем, кому это выгодно.

А на счёт радужных перспектив Юриника и его печени Дорокорну стало известно якобы со слов вездесущего домового, с коим они успешно спелись и ловко сплели заговор против обречённого Юриника. И вот сердобольный Дорокорн, как истинный заботливый друг, поспешил заранее, пока не слишком поздно, предупредить Юриника о страшной опасности, нависшей над ним. А убивать они его ни в коем случае не будут, что они, звери, что ль, какие? Просто-напросто сожрут его печень и всё тут! Делов-то на грош! Может быть, они даже употребят его печёнку в пищу не целиком, а оставят немного и самому Юринику, так сказать, на пробу.

Но шутки шутками, а впечатлительный Юриник проникся этими кулинарными изысками своих предполагаемых соплеменников всерьёз. Он потом ещё долгое время ругался на тех, кто предлагал ему отведать печёнку в любом виде, с солью и без таковой. А предложений, благодаря стараниям Дорокорна и вездесущего домового, надо думать, поступало огромное количество, особенно поначалу. Ибо блюд с использованием печени существует великое множество. Однажды, много времени спустя умелому пройдохе домовому всё же удалось подсунуть Юринику вкусненький пирожок с чудной начинкой. После чего домовой ловко всучил ему брошюрку, где описывался подробнейший рецепт приготовления сего принципиально нового и доселе незнакомого Юринику кушанья. И, как оказалось, если иметь в виду начинку, Юриник действительно никогда ранее не едал ничего подобного. Уже немного подзабывший историю со своей печёнкой, Юриник наивно заинтересовался. Новым же в том рецепте оказалось только то, что в разделе «приготовление начинки», вместо «берем свежую печёнку жирного гуся», было каллиграфическим почерком Дорокорна подписано «берем свежую печёнку жирного беглого геронита»! Вовсе нетрудно догадаться о реакции Юриника на эту невинную шутку друзей.

* * *

Глава 6 Настоящий Подземный город

Пока мы шли, мне почему-то постоянно казалось, что вот сейчас из-за какого-нибудь поворота появится наглый ворон со своими разговорами и всё испортит. Но пронырливый Коршан, ко всеобщей радости, так и не появился.

А вот, наконец, и заветная лестница. Пришли. Вопреки нашим ожиданиям, Дормидорф не стал больше предпринимать ровным счётом никаких действий. Загадочный дедушка предложил нам не стесняться и располагаться поудобнее напротив ступенек. Сам же, показывая пример, уверенно уселся на корточки и прислонился спиной к стене всего в нескольких шагах от последней ступеньки. Мы, немало удивившись, вынуждены были послушно последовать его примеру. А что нам ещё оставалось?

И снова тягомотное время принялось тянуться, будто издеваясь над нами. Дормидорф так и не открыл нам своих планов и, в отличие от него, мы продолжали теряться в сумеречных догадках и фантастических предположениях по поводу дальнейшего хода развития событий. Я рискнул намекнуть ему, что теперь-то было бы совсем неплохо поделиться и с нами своими заумными тайнами! На что Дормидорф, видимо, чтобы занять время, прочёл нам целую лекцию. Он говорил тихо, но эмоционально.

– Терпение, друзья мои! Запомните хорошенько самое главное: всегда, при любых обстоятельствах имейте терпение. Терпение – вот истинная добродетель! Только не путайте, пожалуйста, с терпимостью и всепрощением, что является полнейшей и немыслимой чушью! Да, чушью или происками врагов, ибо зло всегда и неминуемо должно быть наказано! Творящие же его злобные гадёныши должны всенепременно и твёрдо это усвоить, зарубить на своих носах и знать, как своё собственное я, а, следовательно, и ожидать справедливого возмездия! И лишь только тогда они, собаки бешеные, хорошенько призадумаются, прежде чем всласть намерзопакостничать. А терпимость к мерзопакости в любом её проявлении и есть слабость и преступное попустительство! Всё это способствует и даже порождает развитие распущенности и вседозволенности и, что совершенно естественно, причиняет всем непоправимый вред.

Нужно уметь ждать и выжидать, случай ведь обязательно представится, его надо лишь суметь вовремя распознать или создать самому, и тогда нужно быть готовым нанести удар в самое сердце. Наносить ответный или упреждающий удар надлежит только наверняка! Бить без жалости, но предварительно всё предусмотреть, рассчитать и взвесить. Даже если удар будет слаб, но нанесён в самое уязвимое место, он будет необычайно чувствителен. И наоборот, ожидаемый сильный удар практически бесполезен. Вреда от него порой бывает гораздо больше, чем пользы, ибо он открывает противнику ваши истинные намерения и тратит наши драгоценные силы и время, которых потом может не хватить на защиту и дальнейшее развитие успеха. И что тогда? А тогда досадный и позорный проигрыш! В то же время защиты не потребуется и вовсе, если делать всё наверняка, не колеблясь. Только обязательно необходимо быть уверенным в своей правоте. Очень важно не кривить душой перед самим собой. Это обязательно придаст дополнительные моральные преимущества, которые, в конечном счёте, выльются в физические, помогут собрать в нужный момент все силы для решающего броска. Недаром даже при худших условиях верх часто одерживает тот, кто прав. Неправая сторона почти всегда знает наверняка или непременно догадывается, что она неправа. Так же она знает, что при некотором терпении и упорстве когда-нибудь всё равно неминуемо падёт, словно колосс на глиняных ногах. А всё почему? Да потому что она подсознательно ожидает и боится прихода того, кто воистину прав. Вот тогда-то придётся раскрыть врата, ответить за всё сполна и получить по заслугам! Ибо вечно гнусность продолжаться не может, впрочем, точно так же, как и что-то хорошее. Но хорошее, заканчиваясь или исходя на нет, оставляет за собой добрый и светлый шлейф удовлетворения и искреннего стремления всё повторить и сделать ещё лучше, и, конечно же, тоскливое сожаление о былом. Плохое же, мало того, что само по себе практически никогда не уходит, так ему ещё требуется помощь, чтобы сгинуть. А те силы, которые помогают сотворить это действо – и есть добро, по крайней мере, на том этапе.

Вот и наше терпение наконец-то было вознаграждено сторицей! С лёгким скрежетом, который бывает, когда одна тяжёлая каменная поверхность трётся о другую, соприкасаясь лишь слегка, нижняя ступенька лестницы начала плавно подниматься вверх, а верхняя опускаться вниз. Точнее говоря, вся конструкция с тихим скрежетом плавно и медленно начала принимать горизонтальное положение, а снизу из-под неё хлынул яркий свет.

Раздался возбуждённый шёпот Дормидорфа:

– Никому ни в коем случае не делать резких движений! Положитесь на меня, дети мои!

Расстояние между нижней ступенькой лестницы и полом медленно продолжало увеличиваться, свет лился уже прямо на нас, постепенно поднимаясь и доходя до наших лиц. Прошло ещё несколько, показавшихся длинными, секунд, и нашим взорам открылась впечатляющая картина. В нескольких шагах от нас, прямо под горизонтально висящей в воздухе лестницей стояла толпа вооружённых до зубов людей. Все они были невысокого роста, щедро поросшие густой волнистой шерстью (или волосами?). Я до сих пор так и не определился, как же мне называть то обилие растительности, которое покрывало их тела. Могу сказать только, что не будет большим преувеличением, если предположить, что их вполне можно было бы стричь по весне, а из полученной шерсти прясть пряжу и вязать первоклассные свитера и шали.

Эти невысокие коренастые люди грозно и, вместе с тем, недоумённо смотрели на нас в упор. Герониты были удивлены не меньше нашего. Узрев нас, мирно сидящих и явно поджидавших кого-то, первые ряды несколько растерянно и ошарашено замерли на месте, задерживая, таким образом, остальных и закрывая им обзор своими телами. А им было очень любопытно! И действительно, не автобуса же мы здесь ожидали! Мы, как сидели, так и остались сидеть на месте, не делая никаких попыток ни встать, ни взяться за оружие, что на их взгляд было тоже как-то странно. Мало того, что Дормидорф предусмотрительно предупредил нас ни в коем случае не делать этого, так это было сейчас и совершенно бесполезно.

Такое напряжённое противостояние продолжалось ещё какое-то, весьма непродолжительное время. Наконец от толпы отделилось несколько человек, видимо, самых смелых. Воины неспешно направились к нам, держа наготове оружие. Хотя при таком численном перевесе, на мой взгляд, ни о какой смелости и куры не щебетали! Кстати, вооружены они были копьями и луками, а кинжалы, больше напоминающие небольшие мечи, болтаясь, бряцали в ножнах на поясах. Было и какое-то другое оружие, но мне некогда было его рассматривать, ибо я в это время был очень занят! Я с интересом и некоторой долей страха наблюдал за дальнейшим развитием событий.

А дальше всё было просто до безобразия. Не говоря ни слова, с самым деловым видом они вплотную приблизились к нам. Затем вежливо, но настойчиво помогли нам подняться, а точнее, вцепившись в каждого из нас, чуть ли не приподняли над землёй. После чего уже и вовсе бесцеремонно подпихивая, нас препроводили через зияющий проход в Подземный город. Но нам от этого было не легче!

Надо отдать должное, всё было в точности, как описывал домовой: широкий коридор и небольшой спуск в ярко освещённую пещеру гигантских размеров. Это было последнее, что нам удалось увидеть, ибо всем нам на головы не очень-то вежливо напялили дурно пахнущие мешки, и всё так же молча, не произнося ни слова, куда-то повели. Боюсь, как бы шуточки с юриниковой недосоленной печёнкой не оказались прискорбной действительностью. Ощущение, могу отметить, было далеко не из приятных! А кто не верит мне, тот может и сам попробовать. Не знаю, как остальные, а лично я в тот момент сильно пожалел о том, что ввязался в это авантюрное дело.

До теперешнего момента всё было похоже на увлекательную игру, но эта игра для меня сразу закончилась, как только я увидел толпу явно не настроенных баловаться игрышками людей. Я понял, что для меня наступила точка невозвращения. Умом я это осознавал и раньше, когда мы только собирались сюда, но всем своим существом прочувствовал только сейчас. У меня даже защемило где-то на уровне, как ни странно, печени!

Меня вели под руки с пахнущим далеко не свежестью летнего утра мешком на голове, и думал я о том, что если только выкарабкаемся отсюда, то это будет мне, да и всем нам, хорошим уроком! Вряд ли только мы его усвоим. А если и усвоим, то обязательно забудем, особенно по прошествии какого-то времени.

Продолжая идти в неизвестном направлении, я вдруг отчётливо осознал, что мы совершили одну досадную ошибку, отправившись на встречу с геронитами все вместе! Наверное, нужно было кого-нибудь оставить там, в школе. По крайней мере, он мог бы связаться с лесными людьми и сообщить о нас на Опушку Сбора! Но теперь было поздно пить боржоми, поезд ушёл, а умная мысля пришла, как обычно, опосля.

Тогда мне с грустью и тоской подумалось о ситуациях, в которые мы попадаем, и которые сами себе готовим, иногда несознательно, своими поступками. Эти ситуации порой плавно вытекают одна из другой, а зачастую и стремительно, но практически никогда не бывает, чтобы они были совершенно непредсказуемы. Всегда можно предположить приблизительный ход развития событий в зависимости от совершения нами какого-либо поступка и хоть как-то влиять через него. Ситуации, в которые нам только ещё предстоит попасть, очень чутко реагируют на наши теперешние действия. И если только давать себе труд хоть иногда задумываться о последствиях тех или иных поступков, то многое можно изменить в настоящем и избежать в будущем. Зачастую ироничные нити судьбы, пронизывая череду событий и поступков, накрепко связывают полученные вереницы ситуаций в одно целое. И здесь становится порой очень важна каждая мелочь! Эти ситуации изменчивы и неприхотливы, причудливы и витиеваты, но лишь самое короткое время, и стоит его только упустить, как все качества и свойства тут же меняются. Зато перед нами открываются новые возможности, но обязательно с поправкой на последствия былых наших действий и ситуаций, в значительной мере управляющих этими самыми возможностями.

Как правило, пытаясь разобраться, почему мы оказались в той или иной гуще событий, мы всегда находим отправную точку начала этих событий в прошлом. И часто удивляемся, ведь в тот момент ничего не предвещало подобных последствий. Так мы ведём себя в жизни, или нас ведут? Или не так уж важно, что с нами происходит, а имеет значение только, как мы реагируем и почему. Что же, попробую сделаться наблюдателем себя самого, чтобы лучше понять, зачем я прогуливаясь сейчас с вонючим мешком на голове и под конвоем двух бравых геронитов, очень хотелось бы надеяться, что не самых вежливых. Время от времени и, видимо, не без удовольствия, они недружелюбно пихали меня, когда дорога меняла направление, приглашая, таким образом, свернуть в ту или иную сторону. Меня так и подмывало толкнуть этих волосатых и злобных шибздиков в ответ, но что-то подсказывало мне, что этого делать не следует.

А вдруг они окажутся людоедами, вот будет неожиданность, так неожиданность! И тогда я очень рискую дотолкаться до супа или жаркого! Не знаю я особенностей и предпочтений местной кухни. А вдруг ещё, чего доброго, меня сожрут первым? Я, конечно, иногда люблю быть таковым, но не в подобных делах! Любому живому существу неприятно думать о блюде со своим непосредственным участием, и я не являюсь исключением, хотя сам и люблю вкусно поесть. Но существует способ хоть как-то насолить обидчикам! Коли уж вышло так, что тобой решили ненароком перекусить, то пока будешь вариться или тушиться, старайся переесть в котле как можно больше картошки или вообще всего, что рядом с тобой будет плавать съедобного. Правда, коли начнут зажаривать на вертеле, на медленном огне, то этот способ вряд ли сработает, но в первых двух случаях он вполне возможен.

Предаваясь подобным невесёлым размышлениям, я как минимум минут двадцать шёл неизвестно куда и непонятно зачем, когда наконец-то мы остановились и ненавистные «ароматные» мешки были сняты. Перед нами была небольшая пещерка, в которую нас бесцеремонно затолкали, не забыв выставить охрану у входа.

Основная же масса хмурых подземных коротышек проследовала с шумом куда-то дальше. Мы бегло осмотрелись и вдруг сообразили, что среди нас кого-то явно не хватает! И действительно, не было нашего главного ворчуна – Юриника.

В пещере было несколько маленьких и узеньких окошечек, куда и голова нормального человека не пролезла бы без того, чтобы не ободрать ушей. Вот к этим-то, с позволения сказать, отверстиям, мы и прилипли, как только сообразили, что одного из нас уводят в неизвестном направлении.

Как оказалось, увели его недалеко. Вся подземная компания удобно расположилась на импровизированной округлой поляне вокруг нашего друга, который стоял и, оживлённо жестикулируя, возбуждённо произносил речь. Иногда он перебегал с одного места на другое, наверное, в зависимости от местонахождения того, кто задавал ему очередной вопрос. Увидев это, мы испытали некоторое облегчение: ведь раз дали говорить и слушают, значит, хотя бы не съедят прямо сейчас, без возможности объясниться! Но в нашем теперешнем положении выбирать не приходилось.

Юриник подпрыгивал на месте, что-то возбуждённо доказывая, и при этом умудрялся, хоть и изредка, показывать в нашу сторону.

– Он говорит им, – шёпотом предположил Дормидорф, – что здесь сидит один человек, который гораздо выше и намного вкуснее, а его печёнка просто объедение, пальчики оближите! Не желаете ли познакомиться с ним поближе? Вы не пожалеете!

Дорокорн даже вздрогнул от такого предположения и укоризненно посмотрел на довольного Дормидорфа. А Юриник наконец соизволил заметить наши маячившие в смотровых отверстиях физиономии и на мгновение замолчал, потом громко и раскатисто рассмеялся, вновь показывая рукой в нашу сторону.

– Ну, а теперь он говорит им, – снова взялся за своё Дормидорф, – когда услышите его нежный и мелодичный голосочек, то будете вдвойне довольны сытным обедом! Это весьма ощутимо улучшит ваши процессы пищеварения. Он даже вам что-нибудь споёт жалостливое.

Дорокорн, прекрасно понимавший, что таким образом старина Дормидорф просто пытается отвлечь нас, слегка улыбнулся, но ничего не ответил. Вместо этого продолжал внимательно следить за происходящим за окном. А оттуда донёсся ещё один залп рокочущего смеха, и Юриник смеялся со всеми и снова показывал рукой в сторону нашего заточения.

– Да вы только посмотрите, что же это он вытворяет? Ему ещё и весело! Каков оборотень! Кого же это я пригрел на своей груди, а? – не выдержав подобного развития событий, заверещал возмущённый до глубины души Дорокорн.

Герониты, сидевшие вокруг Юриника, проследили взглядами в указанном направлении и опять вызывающе, как нам показалось, расхохотались. Отражённое эхо заполнило всё пространство, а воздух загудел вокруг нас, будто колонна танков промчалась поблизости. Мы на время отошли от окошек, чтобы решить, как нам быть дальше.

– Да они похожи, как братья, – начал Дорокорн, – рост, голос, повадки и манера поведения, весь облик в целом! Одинаковые! Только у нашего экземпляра волосатость не такая повышенная, но думаю, если бы Юриник пожил какое-то время здесь, на родине предков, то щеголял с такой же мохнатой шёрсткой, как и у остальных подземных шкетов.

Дормидорф также не считал нужным скрывать своего удивления. Довольно потирая руки, он сказал:

– Друзья мои, очень может быть, что они признали в нём себе подобного и, вне всякого сомнения, это даёт нам шанс договориться с ними о совместных действиях и даже подружиться!

Теперь опять заговорил Дорокорн:

– Подружиться? Правильно я вчера в лесу подшучивал над ним! Помните? Его нужно было пометить, чтоб не спутать ненароком! Как в воду глядел! Кто бы мог подумать, что всё так точно совпадёт?

Все были с ним совершенно согласны, сходство действительно было поразительное, прямо ни дать ни взять – кровные братья.

Неожиданно возникло ощущение, что мы не одни в этой пещерке! Все одновременно посмотрели в самый тёмный угол и заметили там существо, которое вдруг зашевелилось и вышло на середину помещения. Это был один из геронитов. Ловко придумали, подсадить к нам своего шпиона, чтобы без лишних хлопот выведать все наши замыслы и планы.

– Подслушиваешь, хохотунчик? Нехорошо это! Ох, нехорошо… – зловеще зашипел Дорокорн, стараясь сделать свой голос более низким, одновременно с этим медленно приближаясь к скромно стоявшему герониту. Дорокорн нависал над ним, словно скала, расставив руки с растопыренными пальцами, будто собираясь сжать этого несчастного в своих могучих дружеских объятиях.

– Ну, готовься, малыш, сейчас узнаешь, почём фунт лиха! Мало того, что вы мне какой-то смердящий мешок на голову напялили, подслушиваете тут, так ещё и насмехаться надо мной вздумали! Вот ты-то мне как раз и нужен! Ты, дружок, мне сейчас за всех ответишь!

Вид у Дорокорна был жутким, ясно было, что он рассвирепел и готов на полном серьёзе выполнить свою угрозу. На месте маленького геронита я предпочёл бы провалиться куда-нибудь, хоть под землю! Но геронит оказался вовсе не из трусливого десятка! Он предостерегающе выставил вперёд волосатую руку и проговорил высоким писклявым голосом, ещё почище, чем у самого Дорокорна, к нашему всеобщему удивлению:

– Окстись, храбрый воин! Я ведь брат твой, разве ты сам не слышишь этого? Брат не только по духу. И прикрой, пожалуйста, свой рот, а то, того и гляди, туда ненароком муха залетит и гнездо совьёт.

Мы так и обалдели! Причём одновременно. А Дорокорн даже не обалдел, он категорически и бесповоротно опупел, патологически, с осложнениями и надолго! Медленно закрыв рот и замерев на месте, ничего не понимающий Дорокорн остановился, как вкопанный. Он нахмурил брови и принялся глуповато сосредоточенно всматриваться в своего новоиспечённого духовного братишку. А тот продолжал стоять с нелепо выставленной вперёд рукой вместо того, чтобы скоренько слинять куда-нибудь, пока у него была на то хоть какая-то возможность. Геронит вызывающе нагло таращился своими бесстыжими глазами, буквально буравил насмешливым взглядом поражённого сверх всякой меры Дорокорна.

Вдруг Дорокорн удивлённо всхлипнул и вымолвил:

– Максимка… Ты, что ли, хитрая бестия?

– Наконец-то догадался! – радостно констатировал домовой.

Все облегчённо вздохнули. Это было очень хорошо, что Максимка сам появился именно в это время. Просто замечательно! Мы теперь могли договориться с ним о том, что если с нами здесь случится что-нибудь нехорошее, то он должен будет сообщить об этом лесным людям, а те, в свою очередь, через местного лесовика передать эту прискорбную весть на Опушку Сбора. После этого мы опять прильнули к смотровым отверстиям. Снаружи ничего особенно не изменилось, только Юриник подскакивал и жестикулировал менее интенсивно, и в кругу рядом с ним появилось ещё несколько геронитов. Они пристально его разглядывали, иногда даже несмело ощупывали, от чего наш робкий Юриник невыносимо сильно смущался.

– Что я вижу? – с явной заинтересованностью вопрошал Дорокорн, адресуя свой вопрос не кому-то конкретно, а рассуждая сам с собой. – У нашего подземного человека никак появилась многочисленная свита восторженных почитателей! Постойте-постойте, не могу поверить своим глазам! Ущипните меня скорей кто-нибудь, я не сплю? Да это же никак… точно, так и есть, надо же! Да ведь это самые настоящие женщины, только волосатые! Ха-ха-ха! Они его там, что… сватают, что ли?

Пока Дорокорн таким образом общался сам с собой, мы с дедом приглушённо фыркали, но в какой-то момент чаша нашего терпения оказалась переполнена и мы, дав себе волю, рассмеялись от души. Гулкое эхо разнесло наш смех далеко-далеко, вдобавок многократно его усилив. Естественно, это не могло не достигнуть чуткого слуха Юриника, который сразу бросил в нашу сторону укоризненный взгляд, всем своим видом показывая резкое категорическое неодобрение, вызванное нашим неосмотрительным поведением. Уж он-то, конечно, прекрасно понимал, над кем и почему мы можем смеяться в такой ответственный момент. В момент, когда сам он вынужден был отдать всего себя без остатка, чтобы выглядеть как можно убедительней, и одновременно с этим ослабил контроль над собой, рискуя показаться сторонним зрителям, коими мы и являлись, потешным. И если Юринику всё было ясно и понятно, то герониты, напротив, в некотором недоумении начали оборачиваться в нашу сторону и поглядывать на наши окошки с озадаченным видом. Ну, правильно, по их-то разумению мы должны были сейчас трястись от страха в ожидании своей чудовищно-нелёгкой участи, находились целиком и полностью в их власти, и они могли сделать с нами всё, что угодно. Сейчас ведь решалась наша дальнейшая судьба, а тут вдруг, на тебе, смех! К чему бы это? Странно. А не сошли ли мы все разом с ума от пережитых волнений?

Кстати говоря, когда мы рассмеялись, я отчётливо слышал тоненькое, очень похожее на истеричное поросячье повизгивание хихиканье, которое издавал наш весельчак-домовой, окончательно вошедший в роль слегка пришибленного геронита с дефективным голоском Дорокорна. Тогда у меня и зародилась одна авантюрная идея, как помочь бедняге Дорокорну, который вот-вот должен был стать объектом злорадных насмешек. Это вам не трали-вали, быть высмеянным прилюдно, да ещё целым племенем! И несчастный Дорокорн не мог этого не понимать. Да, ему не позавидуешь, но кое-что можно было попытаться предпринять, тем самым красиво утереть нос геронитам и их новому сородичу Юринику.

Касаемо происходящего снаружи, всё было именно так, как комментировал Дорокорн. Сзади и по бокам за Юриником неотступно следовали несколько герониток, которые трепетно поглаживали и ощупывали его. Они, видимо, были сражены наповал новым восхитительным красавчиком, потому неустанно восхищались его гладкой и нежной кожицей и вообще всем его внешним обликом в целом. Вот повезло, так повезло! И этих женщин можно было прекрасно понять и уж ни в коем случае не стоило осуждать, ведь они подобную экзотику видели первый раз в жизни! А какая настоящая женщина, скажите на милость, сможет мужественно устоять перед этаким соблазном? Это же женщина! А раз так, то вполне естественно и закономерно – не устоит. Ведь многие женщины так падки на… да на многое они падки, всего и не перечислишь, для этого пришлось бы создать целый словарь. Падки в том числе и на красоту! Каждая ведь по-своему с ума сходит, как верно гласит народная мудрость.

Женщины этого достойного подземного племени были ещё миниатюрней мужчин, правда, и волос у них на теле было заметно меньше. Но это-то как раз их не портило, а очень даже наоборот! По крайней мере, на мой неискушённый взгляд. Правда, я никакой не гурман в этих делах, просто-напросто так повелось в моей жизни, что сам я не очень ценю в женщинах повышенную нательную волосатость, но, как говорится, на вкус и цвет дуракам закон не писан. Это, безусловно, дело вкуса. Наверняка найдутся мужчины, предпочитающие именно мохнатеньких. А иначе откуда, скажите на милость, даже в моём мире их столько, что порой диву даёшься? Приходит время, и они вдруг вылезают из своих нор и укрытий! Лезут, такое впечатление, из всех щелей! Как оголятся немилосердно, особенно летом, когда хорошенько припечёт, и ходят, млеют на солнышке, выставляя напоказ свои сомнительные прелести! Значит, это кому-то нравится, кроме них самих? Это единственный вывод, который напрашивается сам собой.

Кто знает, может быть, Юриник как раз из таких любителей и просто-напросто стеснялся говорить нам об этом. Тогда, вполне вероятно, он найдёт здесь свою судьбу. Возможно, Юриник и прав, волосатость – это ещё не самое страшное. Я ещё молчу про обладателей тяжких поступей, носителей обширных фигур, коих в моём мире великое множество! А в сочетании с повышенной волосатостью, что зачастую является следствием чрезмерной полноты, когда происходят нарушения обменных процессов в несчастном закормленном организме, получается полный букет всех удовольствий. Эти поросшие растительностью обширные телеса колышутся сплошь и рядом, а в большинстве случаев всему виной пристрастие к пунктам быстрого, но некачественного питания. Этакие изуродованные организмы маются, страдают вокруг, будто кричат всем своим обрюзгшим обликом, а порой и запахом: «не делайте, как я, не впихивайте в себя ароматные помои из пунктов быстрого уродования, а то станете похожими на жирный волосатый шматок!».

Мохнатость у герониток была хоть и поменьше, нежели у мужчин, но всё равно предостаточная. Зато у всех были на редкость пропорциональные фигуры. И на лицо, если закрыть глаза на пушок, довольно миловидные. В конце концов, существует целое множество всевозможных способов удаления нежелательных волос, нужно будет поговорить об этом с Юриником, если проблема будет только в этом. Только как бы тогда герониты и вовсе не осерчали на людей с поверхности. Если одна или несколько их соплеменниц опять сбегут, то это будет просто глобальная катастрофа! Ведь у нас ещё есть славный великан, красавец-мужчина Дорокорн, он парень тоже хоть куда! А многоопытный во всех отношениях Дормидорф однозначно даст фору любому! Он вполне мог бы сподобиться и тряхнуть стариной во славу Отечеству. А если тут принято многожёнство, то тогда вообще – гуляй, не хочу, ребята!

И моё скудное воображение здесь же нарисовало мне захватывающую дух, и не только его, картину, как мы идём, почему-то по ирисовому полю, птички поют, солнышко светит, небо голубое-голубое, и всё так умиротворённей и благодушней делается на душе! Всё дышит спокойствием, и сердце замирает в предвкушении чего-то хорошего и теребящего воображение и душу. Вокруг мои друзья, счастливые и радостные. А вместе с ними, предугадывая их скромные желания и выполняя любые прихоти, следуют прелестные геронитки, числом не менее двух десятков. А что? На троих это не так и много! Всё зависит от времени, коим мы будем располагать. Надеюсь, свадьба будет одна на всех, а то я здесь застряну надолго, что нежелательно, по крайней мере, в первое посещение мной этого мира. Думается, что мой долг хотя бы раз в десятилетие наведываться в свой «достойный» мир. Коли чаще, то мне будет трудно себя заставить, а раз в десять лет, думаю, вполне потяну, но только из любви и чувства долга перед близкими и друзьями! Да, никуда не денешься, придётся сподобиться.

Ну вот, моим мечтаниям пришёл конец, как водится, на самом интересном месте. Похоже, разговор у Юриника с геронитами закончился, потому что круг обступивших его женщин и мужчин разомкнулся и наш друг вальяжно, вразвалочку, в сопровождении обворожительных красавиц направился в сторону пещеры, где скромно прозябали мы, недостойные. Он явно не торопился, наверное, мстил нам за смех. Несколько раз останавливался и, лучезарно улыбаясь, что-то нашёптывал то одной девушке, то другой. Те настолько были довольны, что прямо-таки светились от нежданного и негаданного счастья.

– Нет, всё же мне очень интересно, принято ли у геронитов многожёнство? – неожиданный вопрос был задан Дорокорном. – Коли принято, то, боюсь, нам придётся потратить немало усилий, чтобы вытащить Юриника из Подземного города! Уж очень тут страстные женщины, как я погляжу. Вон-вон, смотрите! Да вы только посмотрите, ишь, что вытворяют!

Да и без многожёнства его теперь за уши не оттащишь от этих прелестниц! Уж я пожалел Дорокорна, не стал описывать ему те картины, что недавно рисовались мне в воображении. А то, чего доброго, понравится, и захочется того, чего не следует, ведь нам и о деле не надо забывать, хотя одно другому, может быть, и не помешает! Коли сугубо в целях скрепления дружбы, то даже пойдёт на пользу!

Опять мои размышления прервал голос, но теперь уже Дормидорфа:

– Прими, пожалуйста, от меня добрый совет, дружище Дорокорн. Постарайся сейчас как можно меньше разговаривать, а лучше вообще помалкивай. Ибо милые и весёлые барышни, которые направляют сейчас к нам свои стопы вместе с осмеянным нами Юриником, придут в дикий и неописуемый восторг, как только услышат твой голос. Ты уж прости, что я говорю тебе это напрямую, но сдаётся мне, что коварный Юриник неспроста ведёт свою свиту к нам. А ты-то сам как думаешь?

Я сразу вспомнил свою идею по этому поводу, но всё ещё колебался: говорить, не говорить? Захочет ли он её попробовать? Нет, пока лучше помолчу, а то ещё подумает, что я издеваюсь над ним. Идея-то не совсем обычная, но оригинальная. У меня так часто бывает: хочешь как лучше, и вроде бы сначала всё идёт прекрасно и все довольны. А потом вдруг всё, как по мановению волшебной палочки, переворачивается с ног на голову! Хотя ничего плохого, казалось бы, я и не сделал, одно только хорошее, но даже хорошее некоторые умельцы самым чудным и непостижимым образом так вывернут, что хоть стой, хоть падай! Уж лучше бы действительно сидел, да не рыпался, а то благодеятельная инициатива всегда боком выходит, получается себе дороже! Столько раз искренне сожалел, что ввязался, но всё равно продолжаю постоянно наступать на одни и те же грабли. Впрочем, в последнее время прогресс на лицо, хоть периодически и наступаю, но уже реже. И, может быть, когда-нибудь наступит, наконец, такое время, когда вообще перестану наступать. Только для этого мне необходимо и вовсе перестать кому-либо помогать, а этого мне делать совсем не хочется.

Как раз в тот момент я совершенно чётко осознал то, что знал уже давно, но одно дело знать, а совсем другое осознать, прочувствовать и принять, как своё собственное и родное. А осознал я и окончательно решил для себя вот что: буду совершать добрые поступки, но, по возможности, не буду себя заставлять этого делать, а ещё никогда не стану ожидать ответной благодарности и признательности. Буду помогать только, если это в моих силах, и я сам хочу этого больше, чем опасаюсь возможных последствий своего поступка. И тогда всё сразу встало на свои места, сделалось легко и спокойно.

Дорокорн напряжённо размышлял. Лично я был твёрдо уверен, что именно пророческие предположения Дормидорфа на счёт предстоящих перспектив его светлого будущего вогнали его в такие глубокомысленные раздумья.

– Да, ты совершенно прав, – тряхнув головой, обречённо заговорил Дорокорн, – от этого добряка Юриника можно теперь ожидать чего угодно! А мне сейчас меньше всего хочется быть высмеянным этими подземными девицами, да чтоб они потом ещё из поколения в поколение передавали весёлые истории обо мне. Да и зловредный Юриник будет мне это вспоминать всю оставшуюся жизнь и издеваться надо мной, а я и без того немало насмешек от него терплю! Что же мне делать?

Чем ближе подходил Юриник, тем мрачнее становилось лицо Дорокорна. Жаль мне его стало! Ну, прямо до невозможности жаль, потому я и решился, наконец, рассказать ему свою идею, авось пригодится!

Я робко начал:

– Дорокорн, у меня есть отличная идея, как избежать конфуза!

Он встрепенулся и с надеждой в глазах умоляюще посмотрел на меня. Допекло его всё это, видимо, всерьёз, да и кому захочется, чтобы над ним вечно хихикали? Хотя если по-доброму, без грубости, то даже интересно, но только не постоянно, естественно.

Я продолжил чуть смелее, воодушевлённый проявленным им интересом:

– Ты ведь, кажется, прекрасно знаешь, что наш домовой предпочитает изощрённо издеваться, и издеваться не над кем-нибудь, а именно над Юриником. Вот такая у них чистая светлая мужская дружба. Тебе же всего лишь нужно заключить с ним обоюдовыгодный договор. А тут подворачивается такая удачная возможность! Представляешь, как Юриник будет поражён? Когда он придёт и начнёт выводить тебя на разговор, а это произойдёт обязательно, нужно будет, чтобы он вместо твоего, только не обижайся, несколько необычного фальцета услышал нормальный сочный мужской баритон! А с домовым тебе надо будет договориться вот о чём: ты станешь лишь рот открывать, а он вместо тебя говорить. Ему же ничего не стоит подделать любой голос, даже твой, мы ведь это и сами сколько раз слышали. Не успел я закончить свою мысль, как Максимка не вынес такой неожиданной, свалившейся на него неизвестно откуда радости. Он получал уникальную возможность насолить Юринику, и даже придумывать ничего было не нужно, всё отлично складывалось само.

– Я всё слышал и согласен! Красота! Повеселимся сегодня всласть!

Дорокорн тоже остался доволен моим предложением. В это самое время напыщенный Юриник со свитой подходил к пещере, где мы коротали время вот уже больше часа в ожидании, когда его высокопревосходительство соизволит наговориться и обратить на нас взор своей высочайшей милости. Охрана его пропустила и, вообще, по его радостному и чрезмерно цветущему виду можно было легко понять, что он успешно провёл переговоры, и мы теперь можем вздохнуть свободно! А всё благодаря кому? Да, да, конечно, благодаря нашему гениальному дипломату Юринику Великолепному! Что бы мы без него делали? Сам Юриник зашёл в пещеру, а его сопровождение осталось на улице ожидать своего принца.

Его первыми словами было:

– Радуйтесь, друзья мои, я решил все вопросы и вы, наконец, свободны, я всё уладил! Но не стоит благодарности, всё это пустое, как-нибудь потом. Оваций тоже не надо.

Он победоносно окинул нас взглядом, выставил вперёд правое плечо, подбоченился и, слегка приподняв подбородок, продолжил, снисходительно глядя почему-то на Дорокорна:

– Герониты, эти славные и милые ребята, просили меня извиниться перед вами за то, что так бесцеремонно себя вели: мешки на голову, толкания и прочее! Но теперь, слава… не будем лишний раз всуе упоминать кому, всё встало на свои места. Надеюсь, никому не надо объяснять, – и он теперь уже в упор посмотрел на Дорокорна, – что всё так удачно получилось далеко не само по себе, а только благодаря моему выдающемуся ораторскому искусству, природному дару убеждения и, естественно и бесспорно, непревзойдённому личному обаянию!

Дорокорн снисходительно и понимающе улыбался, пряча при этом взгляд, дабы он не выдал истинную причину его неподдельной радости! Но Юриник воспринял это, как счастливую улыбку благодарности, знак того, что Дорокорн очень доволен исходом происходящего.

И тогда Юриник заговорил вновь:

– Нас теперь никто не будет задерживать, а потому все мы свободны, как страус в облаке! Нас даже проводят обратно! Эти премилые люди обещали нам свою помощь в любой момент, как только понадобится. Нужно только подать условный и секретный знак. Вы спросите меня, какой знак? И я вам отвечу: нам придётся отправить нашего изрядного смельчака домового с инструкциями на их пост, уж очень он им понравился! А коли от нас не будет никакой весточки в течение трёх дней, то тогда уж они сами нас найдут.

– Ну, какой ты молодец, Юриник, – сказал Дормидорф, – ты очень ловко и быстро обо всём договорился. Ты нас практически спас! Если бы не ты, даже не знаю, что бы мы сейчас делали!

– Боюсь, тогда не мы бы делали, а из нас бы делали! Какие-нибудь котлеты с фрикадельками или отбивные, – еле слышно проговорил я, но никто на это не обратил внимания.

– Да ладно вам! Сейчас не об этом, – отвечал наш великодушный благородный спаситель, буквально раздуваясь от переполнявшей его гордости и неописуемого величия. – Идёмте же быстрее, уже почти три часа, как мы покинули нашу комнату, надо спешать.

Он и на этот раз был, безусловно, прав, нам сейчас никак нельзя было рисковать, вызывая ненужные подозрения своим отсутствием. Хотя очень было бы интересно познакомиться поближе с бытом, нравами, жизнью и повадками геронитов. Кстати, и с кухней тоже, само собой разумеется.

Нас не нужно было дважды просить покинуть эту уютную пещерку, а посему уже через какую-нибудь минуту мы с огромным облегчением вышли из заточения на волю. А там, переминаясь с ноги на ногу, томился в нетерпеливом желании гарем почитательниц бесспорных и несомненных талантов нашего, в высшей степени скромного Юриника. А чуть поодаль отирались в вынужденном бездействии человек тридцать воинов из числа нашего сопровождения. Остальные давно разошлись по своим насущным делам. Герониты очевидно маялись, они не привыкли бездельничать и постоянно делали что-то полезное, а коли все дела были переделаны и заняться было нечем, тогда они изучали что-нибудь, оттачивали одно из упражнений воинского искусства или просто занимались физической культурой. Как оказалось впоследствии, у них было хорошо развито несколько основных направлений боевых единоборств, коими занимались все поголовно, даже старики и дети. Простое же и бесполезное тягание тяжестей для наращивания мышечной массы у них было не в почёте. Вместо этого они совершенствовали мастерство владения духом, телом и координацию движений с помощью определённых приёмов, которые были созданы ими для защиты и нападения.

Мы неспешно двигались по довольно широкой тропе в обратном направлении. Несколько воинов пошли вперёд, показывая дорогу, остальные пристроились по бокам и сзади. Никто, к сожалению, не выказывал желания пообщаться с нами. Похоже, герониты не страдали чрезмерной болтливостью, впрочем, так же, как и не мучились от избыточного гостеприимства. Может быть, такая холодность в отношении обуславливалась тем, что мы встретились впервые? Герониты не были избалованы частыми визитами людей извне! Остаётся лишь надеяться, что во время наших последующих встреч, когда они раскрепостятся и попривыкнут к нам, мы встретим, наконец, радушный и тёплый приём, как и подобает при желанном общении.

Юриник со своим личным сопровождением шёл на небольшом расстоянии впереди нас, чтобы не путаться под ногами шикарным шлейфом своих волосатых спутниц. Он чинно вышагивал, бережно обнимая девушек, идущих по обе стороны от него, а они, в свою очередь, честно менялись через равные промежутки времени. Это просто необходимо было делать для того, чтобы всем страждущим претенденткам достался хоть маленький кусочек счастливого общения и томной близости, которую так щедро раздавал направо и налево наш друг. Сегодня он был самым популярным человеком этого красивейшего из подземелий.

Юриник, обернувшись, нашёл нужным пояснить нам:

– Друзья мои, вы уж простите великодушно этих милых созданий! Оказывается, герониты не очень любят разговаривать с посторонними людьми, но для меня они, естественно, сделали маленькое исключение. Я очень доволен этим обстоятельством, в коем-то веке меня оценили по достоинству. Вот, дорогой мой Дорокорн, пусть это будет тебе хорошим уроком, смотри и запоминай, как себя ведут скромные и воспитанные люди! Мотай, так сказать, на ус, а то ты только и знаешь, что возражать мне да спорить. А спорить со мной, между прочим, всё равно, что себя не уважать! Прими же, пожалуй, мой добрый совет, малыш: оставь споры тем, кто это умеет делать. Но не будем показывать пальцем, все и так прекрасно понимают, о каком умельце идёт речь. Кстати, Дорокорн, ты, надеюсь, не очень сильно переживал за меня сегодня?

Хитрый Юриник напрягся всем телом и превратился в слух. Он ожидал услышать до боли знакомый голос друга, и ему было неважно, что бы тот ответил, главное, чтобы ответил. Он уже предвкушал реакцию девушек, и уголки его губ нервно подрагивали, готовые в любую секунду растянуться в злорадной усмешке.

Дорокорн, в смущении прикрывая рот рукой, ответил:

– Нет, наш храбрый Юриник, я, равно как и все мы, ничуть не сомневался в том, что твоя счастливая звезда поможет нам в трудную минуту! И, как видишь, на этот раз мы ни капельки не ошиблись, нам не пришлось разочароваться в твоих великих талантах!

Мы были готовы к такому повороту событий, а Юриник, естественно, нет. Он не поверил своим ушам и остолбенел, но всего на какую-то секунду. Женщины тоже на мгновенье остановились, сконфуженно и беспорядочно натыкаясь друг на друга. Но изощрённый в подобного рода делах Юриник сумел быстро взять себя в руки и продолжил движение. Ещё некоторое время он усердно и сосредоточенно переваривал произошедшее с дорокорновым голоском чудо и озадаченно молчал. Но, естественно, так и не найдя этому явлению никакого разумного объяснения, Юриник бросил это неблагодарное занятие. Мы вынуждены были в непривычном молчании продолжать шествие, с интересом разглядывая всё, что нас окружало.

Но упорный Юриник и не думал сдаваться, трудности обычно только заставляли его усиливать натиск. Он решил произвести второй заход, правильно рассудив, что голоса-то ведь в одночасье не меняются! А, следовательно, здесь кроется какой-то подвох или может иметь место тайный заговор. Но вот какой? И в чём тайна изменения голоса?

Итак, он решил совершить ещё одну попытку:

– А скажи на милость, дружище Дорокорн, как ты себя чувствуешь, всё ли у тебя в порядке, ничего не беспокоит? Не стесняйся, со мной ты можешь быть совершенно откровенен!

– О, спасибо тебе, благочестивый и мудрый Юриник, за трогательную опеку и заботу! У меня, твоими молитвами, пока всё хорошо, чего и тебе искренне желаю, ибо отменное здоровье и немалые душевные силы тебе, я вижу, ой, как понадобятся, – пусть и двусмысленно, но очень спокойно ответил Дорокорн всё тем же слишком правильным голосом.

Юриник подумал: «Это как же, а? Не-ет, это невозможно! Это просто ни в какие ворота не лезет! Вот и повеселились от души, называется. Что же он, сердешный, мог такое с собой сотворить, да ещё так скоренько? Что-то в его новой манере произношения иногда кажется мне до боли знакомым! Но что? Хоть убей, ничего понять не могу. Но как он меня подвёл! Как подвёл! Нехорошо, однако, получается с его стороны, не по-товарищески!».

Всем своим ехидным нутром озадаченный Юриник чувствовал подвох, но ничего поделать в данный момент не мог, ему оставалось только покорно смириться, ждать и думать, как вывести зарвавшегося Дорокорна на чистую воду.

Дорога, по которой двигалась наша разношёрстная в прямом смысле процессия, проходила между двух довольно высоких холмов. Они возвышались над нами, все в дырках и ходах, как муравейники. То тут, то там в отверстиях постоянно мелькали чрезмерно подвижные люди, занимающиеся своими делами. Иногда кто-нибудь из них на мгновение выглядывал и, узрев нас, поднимал в немом приветствии руку. Мы отвечали тем же, и они, довольные, исчезали так же быстро, как и появлялись. Прямо, как суслики-переростки в многоэтажных норках.

Сразу за холмами дорога начинала медленно ползти вверх, а слева и справа от неё раскинулись два огромных озера с тёмно-синей водой, скрывающих в своих глубинах, возможно, каких-нибудь неведомых и опасных диковинных существ. По обе стороны в крутых, почти отвесных берегах так же виднелось множество отверстий, там тоже жили люди. Я где-то слышал, что если вода тёмно-синего цвета, то это говорит о приличной глубине. Надо думать, если в прозрачной воде нигде даже не просвечивается дна, то глубина в этом месте должна быть явно не по колено. Наверняка и рыбы в этих озёрах огромное количество, если её, конечно, как в моём мире, не травят всевозможными гадостями, что практически исключено хотя бы по той причине, что дойти до подобного идиотизма могут только полностью и без остатка выжившие из ума нелюди! Лишиться не только самому рассудка, но и все вокруг дружно должны сдвинуться набекрень разумом и быть сильно не в себе или же делать это специально! Но тогда это вредительство, которое должно быть пресечено и наказано самым строгим образом. Всеобщее сумасшествие невозможно было в этом, потому и прекрасном мире, в отличие от другого, известного мне, хоть и не подземного, но весьма мрачного.

На поверхности озёр виднелись вдалеке огромные плоты с необычными многоэтажными пристройками. Они стояли на месте, но иногда и там было заметно едва уловимое движение. Я ещё раз повнимательнее присмотрелся. Расстояние было слишком велико для того, чтобы разглядеть и говорить определённо, чем именно на них занимаются люди. Остаётся только догадываться, что не иначе, как рыбным промыслом.

Когда озёра остались позади, дорога повернула вправо, и мы оказались в лесу. Там росли огромные деревья, может быть, пяти обхватов толщиной или даже больше. Вверху, на высоте пятнадцати-двадцати метров у них находились почти полностью сросшиеся кроны с настолько переплетёнными ветвями, что создавалось впечатление второго этажа, стоящего на мощных и величественных колоннах – зрелище захватывающе сказочной красоты! Там, наверху, начинали свой рост, закрепившись на могучих ветках, растения поменьше. А возле мощных корней первого этажа росли, повсеместно белея хаотично разбросанными манящими пятнами шампиньоны, лисички, опята и дождевики. Некоторые из них достигали размеров кочана капусты! Весили они поменьше, но одного такого дождевичка преспокойно хватило бы на приличную сковородку.

Я уже ничему не удивлялся, потому что устал это делать, и моя удивлялка отключилась напрочь, зато восхищалка функционировала пока исправно. Это никакой ни подземный город, это самая настоящая подземная страна. Видел я там и птиц, и животных. Правда, флора и фауна не такие богатые и разнообразные, как на поверхности, но всё же если бы этого здесь не было и вовсе, то было бы как-то пусто и неуютно. Однажды на дорогу выскочил огромный серый заяц и радостно улыбнулся нам во весь рот, а может, это у него нервное было, или просто морковку доедал. Наша компания остолбенела от неожиданности! За ним ещё один, и ещё! Целая стая зайцев понабежала. Все они были размером с крупного кенгуру. Поглазев на нас, косая компания сорвалась с места и умчалась дальше наперегонки по своим делам, топая, словно бешеные слоны, аж земля загудела.

А мы пошли дальше. Вот и закончился волшебный лес с огромными вкусными грибами. Когда есть грибы, у меня начинается томительное волнение и нетерпеливый зуд по всему организму от сильного желания как можно скорее собрать их. На завтрак обязательно закажу себе жареных шампиньонов или осенних опят, а лучше дождевиков с луком и картошкой, возможно, в сметане. Пока не решил ещё, но к завтраку созрею окончательно и определюсь. Уж по чудесным скатертям, мастерски воплощающим мыслеформы, я непременно буду скучать дома! Как замечательно, взял и заказал именно то, чего желаешь в сей момент! И ни тебе магазинов с навязчивой рекламой, ни готовки – живи себе, наслаждайся, и в ус не дуй!

Дорога круто брала вверх, но через некоторое время вновь выравнивалась и с этого места начиналась довольно скудная и каменистая местность, очень похожая на ту, которая предстала нашим взорам несколько часов назад, когда мы имели удовольствие войти в Подземный город. Да, именно так всё и выглядело за секунду до того, как нам на головы натянули нелицеприятные мешки, из чего можно было сделать заключение, что мы почти пришли. Вскоре из-за сопок выглянуло отверстие – вход в коридор. Теперь можно смело начинать учёбу, ибо подарочек для учителей и учеников уже был заготовлен, и долго ждать его вручения не придётся. Уж мы постараемся осуществить всё задуманное без муторных проволочек и волокит.

Совершенно неожиданно раздался громкий голос домового, сейчас принадлежащий Дорокорну. Это произошло в тот момент, когда ловелас Юриник был занят важным и ответственным делом: страстными прощальными лобызаниями с девушками, успевшими стать ему родными и милыми сердцу.

Вызывающе наглый голос во всеуслышание произнёс:

– Вот видите, что из настоящих мужчин сотворяет излишне повышенное внимание множества благосклонных женщин, страстно желающих приобщиться к прекрасному, большой и настоящей любви!

Дорокорн вздрогнул от неожиданности и, поняв, что это сказал якобы он сам, здесь же состроил умоляющую гримасу, прекрасно понимая, что сейчас может последовать неконтролируемый взрыв эмоций с ранящими осколками последствий. Взрыв, вызванный оскорблённым болезненным самолюбием его любвеобильного друга, задетого за живое. Юриник всё прекрасно слышал, но… поразительно! Он даже бровью не повёл, будто сказанное его ничуть не касалось, лишь слегка покосился в сторону Дорокорна, одновременно с этим нежно целуя на прощание очередную девушку. Дорокорн облегчённо вздохнул и вновь, будто смущённо, этак интеллигентненько прикрыл рот кувалдообразной рукой. Мне кажется, он, если бы мог, сейчас заштопал бы его наглухо суровыми нитками. В этот момент, как гром средь ясного неба, вновь раздался всё тот же предательски наглый и вызывающе ехидный голос:

– А ведь какая прекрасная могла бы получиться семья! Вы все так чудно подходите друг другу! Я едва не прослезился от умиления! Ха-ха-ха!

При этом девушки, стоявшие рядом с Юриником, дружно захихикали, а сам он грозно взглянул на Дорокорна и проговорил сквозь стиснутые от едва сдерживаемого негодования зубы:

– Сдаётся мне, что кое-кому очень завидно! Завидно и обидно! А всё потому, что не на него обратили внимание, а, безусловно, на более достойного!

Дорокорн открыл рот, чтобы дать отпор, но вовремя спохватился и, прибавив шагу, быстро пошёл вперёд, успев сказать на прощание не своим голосом следующее:

– Подержался за ручку и получил удовольствие, молодец! Значит, как честный человек, обязан жениться! На всех! Просто обязан! Таково правило! Сам виноват! Свадебные подарки за мной, ручаюсь! А коли ты, олух, снова не управишься со всеми, то я даю обет стать примерным мужем! Опять придётся отдуваться за тебя, непутёвого.

– Что за ахинею ты несёшь? Белены, что ли, объелся? И, вообще, в своём ли ты сегодня уме? – разъярённо взревел Юриник, возмущённый беспардонной выходкой товарища. Любопытные девушки тут же перестали хихикать, они уже громко смеялись.

Дорокорн схватил ноги в руки и смело бросился наутёк, чтобы больше не сболтнуть ненароком лишнего. Он попытался как можно быстрее удрать подальше, откуда его не было бы слышно и, желательно, даже видно. С его стороны это было очень мудрое решение, принятое как нельзя вовремя, ибо лимит терпения Юриника был исчерпан до последней капли.

«Да, – подумал я, – наш проказник-домовой своего не упустит, над всеми успеет подшутить и посмеяться!». Хотя, конечно, Дорокорна он спас, что не говори. Уж Юриник его в порошок бы стёр и мокрого места не оставил, если бы только тот говорил своим обычным писклявым голоском. И не беда, что теперь ему придётся жениться на всех разом, согласно торжественно данному прилюдно обещанию, подумаешь, какой пустяк, стерпится-слюбится!

Вежливо распрощавшись со своими провожатыми, мы направились к лестнице, её обратной стороне. Раздался всё тот же лёгкий скрежет трущихся друг о друга камней и перед нами медленно начал открываться вход в центральный винтовой коридор. Оглянувшись на наших друзей и подруг, которые на всякий случай обнажили привычными движениями оружие, мы, стараясь не шуметь, отправились усталые, но довольные в нашу скромную обитель.

* * *

Глава 7 Первый день занятий

Остаток ночи и начало утра пролетели незаметно. Мы мирно спали, пытаясь хоть немного отдохнуть и восстановить силы перед предстоящим первым учебным днём. И вот в коридоре уже вновь раздались дикие крики, будто кого-то терзают, рвут живьём в клочья! Это Коршан, словно крылатый кошмар, горлопанил во всю свою лужёную глотку, будто ёжика крупного заглотил, а тот растопырился и фыркает, застряв у него в глотке! И как он только сам выносит свой чудесный голосок и не сходит при этом с ума! Я, подпрыгнув на кровати, посмотрел на часы: пять тридцать утра.

Юриник недовольно промычал охрипшим ото сна голосом, с трудом продирая глаза:

– Этот Коршан – чудо в перьях, садист пернатый, убийца моего абсолютного музыкального слуха.

А Дорокорн добавил своим обычным высоким голосом, сладко при этом потягиваясь:

– А нам его ещё за это вкусным завтраком кормить, уши бы мои его не слышали, глаза не видели!

Пока Дорокорн произносил всё это, мгновенно проснувшийся Юриник подозрительно уставился на него, сверля пронзительным взглядом, а когда тот закончил, вкрадчивым голосом спросил:

– А не будет ли так любезен достопочтимый Дорокоша, не соблаговолит ли он объяснить во всеуслышание, какая ядовитая муха его укусила сегодня ночью? Почему это он нёс дикую околесицу, я бы даже сказал, полную ахинею, не побоюсь этого страшного слова? Да ещё и не своим родным голосом, который ему, между нами, мальчиками, говоря, так удивительно подходит! Как вот тебе, симулянт несчастный, удалось изменить свой милый голосок и подпортить мне ночь, обещавшую быть такой дивной? Как это всё прикажешь понимать? А я ведь ещё обещал этим прекрасным женщинам, что их ожидает приятный сюрприз, когда они услышат твой голос! Я говорил, что стоит только тебя услышать, как им ни за что не удастся сдержать своего восхищения! А ты меня подвёл, друг сердешный! Ну, что скажешь в своё оправдание? Может, ты заболел? Что-то не похоже!

Дорокорн, пытаясь скрыть смущённую улыбку, решил пока утаить правду от Юриника и проговорил, делая вид, что ему и самому очень неудобно оттого, что всё так неловко вышло с его стороны:

– Сам не понимаю, что со мной произошло, ты уж извини меня, дружище, что я не оправдал твоего высокого доверия. Я просто теряюсь в догадках, нашло на меня что-то, словно накатило. Вдруг взял, да и охрип ни с того ни с сего. Совершенно неожиданным образом! А сейчас вот, сам слышишь, отпустило. Всё восстановилось само по себе, бывает же такое! Чудеса!

Юриник вынужден был удовлетвориться такими объяснениями, хотя они и не очень походили на правду.

– Да уж, – недовольно пробурчал он, – бывает! Уж чудеса, так чудеса! А главное, как вовремя на тебя накатывает это что-то. Смотри, дружище, не подведи меня в следующий раз, а то боюсь, у тебя эти чудеса могут войти в привычку. Ты же рискуешь потерять свою индивидуальность, понимаешь, свою изюминку! И что тогда будет? Ну, подумай, сообрази скорей!

– А что тогда будет? Что ты имеешь в виду? Ты так сильно переживаешь только из-за того, что тебе не над кем будет потешаться?

Ничего не ответил Юриник, только бросил на Дорокорна недовольный взгляд. На этом пока все разговоры и закончились. Мы принялись молча убирать в комнате и приводить себя в должный порядок. За этим важным занятием нас и застал домовой, честно выполнявший своё обещание охранять нас по ночам. Он пришёл на доклад, а точнее, вывалился кубарем из стены нервно и стремительно, напугав при этом Юриника с Дорокорном, которые попытались в отместку стукнуть его подушками. Но он, ловко увернувшись, отбежал, семеня ножками, в сторону. Немного выждав, когда всё успокоится, он бравой походкой подошёл к Юринику и с ходу выпалил, вытянувшись в струнку:

– За то время, пока вы изволили почивать без задних ног, никаких происшествий не случилось. Кроме одной маленькой неприятности – у меня закончились пряники и, вообще, они мне порядком поднадоели, и я желал бы попробовать что-нибудь новенькое! Например, кешью в сахаре или шоколад. Вполне может быть, что и халву тоже захочу. Да-а, точно, пожалуй, начну с халвы и шоколада, но и от орешков в сахаре не откажусь, вы же знаете, я не привередливый! Только вы непременно должны меня не просто угостить, а сказать приблизительно так… Э-э, пусть лучше Юриник скажет, ибо у него достоверней получится, голос у него подходящей солидности, да и мне приятней будет: «Дорогой Максимилиан, а не желал бы ты сегодня откушать… или лучше отведать… уж будь так любезен, изволь насладиться…».

Размечтавшийся, было, домовой, испарился в мгновение ока, когда Юриник с силой запустил в него подушкой, с криком:

– А переваренной каши на лопате не соизволишь отведать, бестия рыжая, мохнатый ты сладкоежка? Халвы ему откушать! Ишь, тоже мне, ещё один падишах выискался! Одному падишаху подавай гарем, другому шоколада в халве на блюде! Не-ет, чует моё сердце, придётся всё-таки расчихвостить в пух и прах этого шельмоватого домового с явно выраженной манией величия!

Всё дело в том, что Максимилиан говорил свой доклад и излагал просьбу именно тем самым голосом, которым недавно вещал вместо Дорокорна, а потом этим же голосом он осмелился подтрунивать над Юриником. Сам же Юриник сломал себе голову, мучаясь нелёгким вопросом и теряясь в догадках: «как же Дорокорну удалось так быстро изменить свой голос, и что ему показалось в этом голосе таким знакомым?». Когда шустрый домовик подошёл с докладом именно к нему, то Юриник уже не сомневался, что всё это неспроста. Но как только он услышал голос домового, его словно осенило и он, наконец, припомнил, чей это голос сегодняшней ночью так сурово подкузьмил ему. А одновременно с этим осознал, что Максимка, на этот раз в сговоре с Дорокорном, вновь удачно подшутил над ним и, как всегда, вышел сухим из воды. Юриник увидел, что все вокруг еле сдерживали смех, и подумал: «А сейчас небось этот шишок сидит где-нибудь в укромном местечке и вовсю потешается надо мной».

– Мелкий и вислоухий косматый выскочка, подкроватный лишенец! Басота! Да я разнесу тебя по кочкам и разделаю под орех!

– Ты его ещё на роги намотай! – робко посоветовал Дорокорн и сразу осёкся, поймав разгневанный взгляд друга.

Юриник театрально-наиграно зашипел:

– Поговори мне ещё! Кстати, готовь свадебные подарки на всех, ты же, кажется, ручался?

Последнее он говорил уже гораздо спокойнее, видно, успел слегка отвести душу и весь иссяк. Но я заметил, что он ни разу не повторился, расточая эпитеты в честь проказника домового.

– Ну, мне всё понятно, сговорились, значит? А я-то как чувствовал, что здесь что-то не так! Сердцем чувствовал! Я всегда чувствую. Меня на мякине не проведёшь, я стреляный воробей, я предчувствую, у меня всегда предчувствие. Так и знайте на будущее: теперь за мной ответный ход, готовьтесь. Ишь, выискались два друга – геморрой да потуга, встретились два неприкаянных одиночества!

Не совсем понятно, к чему он приплёл геморрой да потугу, хотя, может быть, просто выражение ему это нравилось или, по его мнению, здесь подходили любые поговорки, где фигурирует число два? Или всё дело в том, что одно усиливает другое?

Так весело началось утро первого учебного дня. Через некоторое время волнения поутихли. Дормидорф, настроившись на серьёзный лад, сказал учительским тоном:

– Ладно, пошутили, и хватит, давайте лучше решать, когда мы приступаем ко второй части нашего плана: захвату и обезвреживанию?

– Нам ничто не мешает сделать это сегодня ночью, – за всех ответил Юриник.

– Мне тоже кажется, что тянуть с этим делом не следует, мы и так зря потеряли несколько дней, пока добирались сюда – высказал я своё мнение.

А Дорокорн, насмешливо скривив губы, добавил:

– Несколько дней – это пустяки! Ещё неизвестно, какие трудности у нас могут возникнуть впереди, и сколько времени мы потратим, чтобы преодолеть их! Кто знает? Да и на обратном пути всякое возможно.

– Да, так частенько бывает, – согласился Дормидорф, – вроде бы всё продумаешь и учтёшь, ан нет, не тут-то было! Обязательно возникнут всякие непредвиденные обстоятельства, на которые порой можно угрохать больше сил и времени, нежели на само дело! Значит, решено, сегодня ночью. Нужно отправить домового предупредить геронитов, что около одиннадцати вечера мы их будем ждать возле лестницы.

– Да, – добавил Дорокорн, с опаской глядя на Юриника, – и пусть женщин с собой не берут, а то эти самые непредвиденные обстоятельства могут начаться очень даже предвиденно!

– Нет, какой ты всё-таки завистливый человек, – сокрушался Юриник, – стоит только мне, твоему лучшему другу, хоть в какой-то маленькой степени обрести, наконец, заслуженный почёт и уважение, как ты тут как тут! Так и норовишь всё испортить! Наверное, сам глаз положил на какую-то из моих красавиц, вот и переживаешь?

Дорокорн даже захлебнулся от праведного возмущения и уже хотел дать отпор дамскому угоднику, когда вмешался Дормидорф:

– Вот ещё что, пусть герониты берут в плен всех, кого пожелают, а нам оставят лишь хозяина школы. Нам сегодня предстоит схлестнуться с самим грозным Джорджиониусом, а у вас одни волосатые девчонки на уме! Опомнитесь, пока не поздно, мой вам совет! А то околдуют они вас женскими чарами и утянут в подземный мир, а потом накинутся всей гурьбой, и не будет у вас ни сна, ни отдыха! Заездят они вас заживо! Помяните моё слово, заездят и уделают начисто! Укатают, как Сивку-Бурку крутые горки, уж я-то знаю этих женщин, как облупленных, особенно тех, кто помохнатее! Как вспомню, так вздрогну! Ух, страстные они во всём, ядрёна Матрёна! Э-эх, будь я помоложе, так показал бы вам, как всё должно делаться! Ну да ладно, уговорили, будет время, тогда и покажу, вот давайте только дело сделаем, а там уж и стариной тряхнём!

Воцарилась длительная торжественная минута молчания. Мы, поражённые этим всплеском эмоций и темперамента, стояли словно столбы, замерев на месте и раскрыв от удивления рты. То, что нам сейчас довелось услышать, как-то не клеилось с образом добропорядочного и девственно-чистого старче. Образом святоши, который доселе так удачно поддерживал наш бравый любитель залихватски потрясти стариной. Да-а, что-то Дормидорф разошёлся не на шутку, а сам в то же время эдак хитро на нас посматривает, будто проверяет реакцию. Пойди там, разбери, серьёзно он это говорил или шутил.

А он тем временем уже обращался к домовому:

– Максимилиан, где ты запропастился? Передай геронитам, что я только что говорил! Да не вздумай распространяться там про женщин и про мою трясучую старину! Нужно говорить про время и место встречи, а то знаю я тебя, шутника! Слышишь, что ли, Максимилиаша?

– Слышу, слышу, – отвечал домовой, медленно появляясь возле входа в комнату, – а где же, интересно узнать, та самая милая женщина, о которой ты так много рассказывал?

– Какая-такая милая женщина, да ещё и о которой я так много рассказывал? – ошеломлённо вопросил Дормидорф. Все заинтригованно уставились на него.

Домовой, сосредоточенно хмуря брови, что-то с усердием и скрипом вспоминая, проговорил весьма удивлённо:

– Ну, как же? Та милая, но очень крупная женщина… как её? А-а, ядрёна Матрёна, вот!

Дормидорф делано грозно цыкнул на него:

– Тебе-то как раз про неё лучше ничего не знать, а то по ночам кричать будешь сильно и этим ещё больше мешать нам спать! Уж я это точно знаю. Вот ещё что, шутник, пусть герониты ворона поймать не забудут! А то мы его тутушки напоим или накормим сонной травой, а он через некоторое время очухается и примется бродить по коридорам да колобродить, словно неприкаянное приведение. Вот тогда его, родимого, и нужно брать тёпленьким. Запомни: часа три, ну, от силы четыре после ужина – это крайний срок! А то ищи его потом, свищи, как ветра в поле.

– И ещё, – вновь продолжил Дормидорф, – если получится, не помешало бы захватить школьную скатерть, ибо есть у меня на счёт неё одна отличная задумка. Ну что? Вроде бы всё решили, пора отправляться завтракать! Пойдёмте… Максимка – в трубку! К геронитам отправишься, когда мы пойдём изучать растениеведение к Томаране, а то вдруг мы ещё что-нибудь важное вспомним, а тебя уже и след простыл. Заодно мы тебя и халвой угостим.

Домовой радостно закивал головой и беспрекословно исчез в трубке. А Дормидорф продолжал ворчливо:

– Откуда он только про неё узнал?

– Про кого, про Матрёну, что ли? – весело поинтересовались мы чуть ли не хором.

Дормидорф, довольно улыбнувшись и снисходительно покачав головой, пояснил:

– Да какая ещё Матрёна, я про халву! Откуда он узнал про халву? То всё пряники, пряники, а тут, на тебе, Матрёна! Тьфу, то есть, шоколад, халва, кешью в сахаре! Странно это всё как-то! Ну да ладно, надеюсь, скоро мы всё об этом узнаем. Сам не выдержит и проговорится. Но, чует моё сердце, всё это неспроста.

Все уже готовы были идти на завтрак, который должен был стать последним в этих стенах, и не только для нас. Мы, между прочим, уже давно дали этому месту ёмкое и лаконичное название – школа гадостей.

По пути в обеденный зал мы ровным счётом никого не встретили. Видно, слегка припозднились со своими военными советами. Но ничего страшного, к началу занятий мы, надеюсь, не опоздаем, просто будем завтракать немного быстрее обычного и в два счёта обязательно наверстаем упущенное время.

Через несколько минут мы уже уплетали за обе щеки. С аппетитом, словно стая голодных волков, дорвавшаяся, наконец, до вожделенной добычи. У Юриника снова что-то мерно потрескивало за ушами от чрезмерного усердия во вкушении очередного деликатеса. Конечно, сегодняшней ночью у нас была прекрасная возможность проголодаться. И сие неудивительно, ведь кроме совсем немаленькой пешей прогулки, мы основательно перенервничали вдобавок, когда нам напялили на головы смердящие мешки и посадили в ту небольшую пещерку, словно преступников или злодеев.

Я, как и мечтал, заказал опят, жареных в сметане с луком и картошкой у прекрасной скатерти-самобранки. Ну, чем не замечательный завтрак? Зато теперь можно до вечера не думать о еде. Заодно Максимке заказал халвы и ворону куриных попок, которые он в данный момент и заглатывал одну за другой, довольно похрюкивая. Чтобы подшутить над Коршаном, я заказал попки со скромным украшением: в каждой из них было оставлено самое длинное и толстое перо с кучерявеньким ворсом, да так и приготовлено. Загляденье! Смотрелось со стороны очень красиво, словно последнее прости-прощай. Трогательно до слёз, не правда ли?

Только ворон ничего этого не оценил, а вместо благодарности пробурчал ворчливо и привередливо:

– Ох, и модные девчонки пошли, как я погляжу! Скоро уж и причёски себе делать где ни попадя станут. А мне тут ковыряйся с ними, с кокетками, и теряй драгоценное время! Пока это доберёшься до тела! А пахнет всё равно вкусно. Просто замечательно пахнет. Какой парфюм! Ну, и объедение…

И похожий в этот момент на старого прожженного пирата ворон со свистом всасывал клювом исходящий от куриных попок тончайший аромат. При этом он умудрялся ловко выщипывать модные, по-боевому топорщащиеся пёрышки из хорошо прожаренных куриных попок, будто всю жизнь только и делал, что занимался этим. Он часто-часто и как-то суетливо пощёлкивал клювом, как профессиональный цирюльник ножницами. Ловко, и вместе с тем нежно и бережно, с лёгкой интимной печалью в жестах и глазах, Коршан складывал выщипанные пёрышки в аккуратненькую кучку, словно знамёна поверженных врагов. Наверное, чтобы потом, после завтрака, погрустить над нелёгкой женской долей. Что ж, женская доля вполне может быть и такой, согласен. Впрочем, бывают и благородные участи, но всё больше в женских романах и мечтах. А посему сентиментальному ворону останется только, смахнув скупую мужскую слезу над кучкой, отдать последнюю дань уважения и поразмыслить о вечном.

Во время завтрака никто из нас не проронил ни слова, Коршан не в счёт. А вот когда приступили к напиткам, то Дорокорн вежливо поинтересовался у занятого всё тем же ворона:

– Коршан, извини, что я тебя отрываю от столь личных дел, но ты не скажешь, во сколько начинаются занятия?

– В семь утра и не на пёрышко больше, то есть не на секунду позже. И очень настоятельно рекомендую не опаздывать, а то Томарана, ядри её в корень, коли осерчает, может у-ух что сделать! Сами скоро узнаете, не стану я вас пугать раньше времени, а то ещё аппетит испорчу.

– Да мы уже поели, не испортишь, рассказывай, что там такого страшного? – попросили мы, многозначительно переглянувшись и при этом улыбки с наших лиц как ветром сдуло.

– Да не вам аппетит-то испорчу, ишь, чего удумали! Не вам, а себе. Рассказывать не буду, не могу я, она меня сама попросила не болтать. А то я бы уже давно вам всё рассказал! Что мне, думаете, жалко, что ли? Не-ет, мне-то совершенно не жалко. Вот могу вам в утешение рассказать про перемены, желаете?

Естественно, мы очень желали узнать, какие произошли перемены, тем более, что это могло каким-то образом отразиться на наших ночных планах по захвату школы.

Юриник не выдержал и проговорил сквозь зубы:

– Так что же это ты, ведь с этих перемен и нужно было начинать!

Ворон, слегка приподняв одну бровь, проговорил заговорщицким тоном:

– Что ж, извольте. Итак, перемены назначает учитель, когда сочтёт нужным, и сам же определяет их продолжительность.

Всё понятно! Мы разочарованно переглянулись. Я украдкой взглянул на часы, время ещё было, оставалось двадцать пять минут до начала занятий. Теперь Юриник задал свой вопрос, похоже, в отместку за перемены:

– А скажи, пожалуйста, Коршан, когда ты опять станешь человеком?

Коршан подпрыгнул на месте.

Юриник здесь же пояснил, чтобы лишний раз не травмировать психику и без того нервной птицы:

– Нам ведь нужно знать, когда готовиться к тому званому пиру, на который ты обещал пригласить нас почётными гостями? Ну, ты сам всё понимаешь! Едой необходимо запастись и так, по мелочи, девочками.

Ворон внимательно, словно строгий и проницательный чиновник, прикидывающий намётанным и бесстыжим взглядом размеры возможной мзды, посмотрел на Юриника долгим испытывающим взглядом. Он даже на минутку перестал совершать столь привычные дыхательно-пихательные движения. Потом всё же ответил. Правда, не сразу, но сподобился:

– Как только вы прослушаете весь курс и сдадите экзамены, в чём лично я ни капельки не сомневаюсь, Джордж обещал вернуть мне облик человека, естественно, при условии, что я расстанусь со своей вредной привычкой – чревоугодием, а про девочек мы договорились помалкивать. Мне кажется, что последнее время я проявляю порой чудеса воздержания! Главный показатель – моя способность летать. Как только не смогу подняться в воздух, так он сразу же превратит меня, несчастного, в… – он на мгновение замер, решаясь, говорить или не стоит, и грустно продолжил, – даже говорить, во что превратит, не хочу – противно, брр. А вы-то сами как думаете, не слишком ли я воздержан последнее время в еде? Может быть, уже можно позволить себе чуточку больше?

– Ну-у, не то-о, чтобы уж очень воздержан, – отвечали мы, чуть ли не лопаясь от смеха, – но и почти не голодаешь. Главное, что летать пока ещё можешь, значит, всё путём…

Коршан удивлённо посмотрел на нас, а Юриник пояснил ему:

– Значит, всё в порядке, всё ля-ля. Ведь ты летаешь, как ласточка, мы же всегда восхищались тем, как ты ловко и виртуозно умеешь это делать! Чего только стоит одна та легендарная бомбардировка Корнезара на плоту!

Ворон благодарно крякнул в ответ и блаженно закатил глаза. Он всегда впадал в благосклонное расположение духа при воспоминании о том занимательном случае, чего нельзя сказать про ещё одного участника тех милых воронову сердцу событий. Да, случай был не только занимательный, но и весьма поучительный. И действительно, коли не желаешь, чтобы тебе самым откровенным образом наделали в рот, так не разевай его абы зачем и почём зря!

Коршан, поблагодарив нас за завтрак и пожелав удачи и успехов в учёбе, улетел по своим делам, сделав вместо одного круга по обеденному залу целых три. Напоследок, ловко спикировав, пролетел совсем близко над нашими головами и, покачивая крыльями на прощание, на огромной скорости вылетел в коридор.

Через некоторое время из коридора раздался звонкий звук удара, словно шлепок пощёчины, а затем громкий вскрик и ругань. А ещё через несколько секунд оттуда, чуть покачиваясь, вошел Корнезар с большим красным пятном на лбу. Он был просто взбешён. Подойдя к нам и усевшись за стол, Корнезар разъярённо зашипел:

– Чтоб этот обжора, этот пернатый стукач, этот осёл крылатый себе клюв поломал! Бурдюк, утыканный перьями! Чтоб у него на лбу хобот вырос и всё, до чего этот хобот только смог бы дотянуться, ему в ненасытный клюв пихал, пихал, пихал! И чтоб у него вдобавок перьевой клещ завелся, и всё оперенье сожрал, вот потеха была бы!

Он ещё много чего наговорил, но сейчас нет нужды оглашать весь список ругательств, сказанных в адрес ворона его самым закадычным другом. Скажу только одно: если хотя бы малая часть тех замысловатых, но искренних и сказанных от чистого сердца пожеланий сбылась, то получившееся нечто было бы настолько же привлекательно, как дальнейшая судьба мира, из которого я сюда прибыл. Ну, может быть, Коршан выглядел бы чуточку посимпатичней.

Немного успокоившись, Корнезар заявил, что пришёл за нами. Не лично за нами, а за всеми учениками, которые ещё находятся здесь, в обеденном зале. Всем надлежало, и желательно побыстрее, отправляться на первый уровень в учебный зал, где через какие-нибудь десять минут начнутся занятия. Красное пятно на его лбу медленно расплывалось, опухало и уже начинало принимать очертания шишки с тёмной точкой посередине. Очень походило на то, что на этот раз Корнезар схлопотал по куполу именно клювом, а не крылом, как в прошлый раз. Что ж, не повезло, не каждый день коту масленица. Зато повезло в другом, не получил в глаз от души, нет худа без добра.

Наскоро покончив с остатками завтрака, мы на всех парах поспешили в зал первого уровня, ведь каждый знает, что крайне неприлично опаздывать на занятия, пусть даже и такие, тем более в первый раз.

В обеденном зале оставалось ещё человек восемь и в коридоре мы были не одни, так что вероятность придти последними нам не грозила.

И действительно, когда мы без лишних задержек прибыли на место и вошли в учебный зал, то свободных мест было ещё предостаточно, и мы выбрали последние четыре места по правую руку от входа, если стоять лицом к учительскому столу. От нечего делать принялись разглядывать травы и корешки, которые в аккуратном порядке лежали перед каждым из нас на больших подносах. А справа от них стояли всевозможные колбочки и мензурки. Некоторые пустые, а некоторые с какой-то, не всегда прозрачной жидкостью, вполне возможно, что и с обыкновенной водой, но пробовать на вкус и проверять почему-то не было никакого желания, кто его знает, в кого потом превратишься или куда побежишь, подпрыгивая от нетерпения. Слева от подносов стояло что-то похожее на обыкновенную спиртовку с подставкой для колб, которые обычно используются для кипячения или выпаривания всевозможных жидкостей. Общее впечатление, как в наших школьных кабинетах химии перед проведением очень важных лабораторных работ.

«Не знаю, как сейчас, но двадцать лет назад всё выглядело именно так», – подумалось мне. А если учесть, что химия была далеко не самым моим любимым предметом в прекрасные школьные годы, то я почему-то вовсе не испытывал дикого восторга от увиденного, особенно от предстоящих перспектив, о которых мне даже думать не хотелось. Скорее, напротив, в моей душе поселился щемящий ужас, ибо самое серьёзное наказание тогда ни в какое сравнение не шло с возможным теперешним ущербом для здоровья. Вот когда меня настигли последствия моей лени и разгильдяйства в нежно любимой мной школе! Это выглядело, как изощрённый пламенный привет из глубин далёкого детства! Кто бы мог подумать! Но, может быть, пронесёт и на этот раз? Тем более продержаться надо всего один день. Это же сущие пустяки, особенно по сравнению с целым уроком литературы или иностранного языка в моей школе, когда любого, не выучившего урок, в два счёта выводили на чистую воду. Это я уже помалкиваю про точные науки. В общем, я решил для себя и на этот раз – будем надеяться на лучшее, а готовиться к худшему!

Пока я думал свою горькую думу и разглядывал великолепие колдовской флоры, вдыхая своеобразный тонкий аромат иссушенных трав, все доселе пустующие места были успешно заняты, и остаток свободного времени до начала уроков благополучно истёк. Вдруг шушуканье мгновенно смолкло. В зал вошла Томарана, собственной неординарной персоной. Быстрым шагом она прошла к учительскому столу и, резко развернувшись вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, сказала приятным низким голосом:

– Приветствую вас, жаждущие познаний! Здравствуйте, ибо здоровье нам всем ещё очень и очень понадобится для подробнейшего изучения занимательного и такого необходимого в жизни каждого нормального человека предмета – растениеведения. Особенно той его части, где придётся проводить опыты на себе или на своих однокурсниках. Эти опыты будут тем увлекательнее, чем удачнее они у вас будут получаться, ну, а в случае неудачи вам как раз и понадобится крепкое здоровье. Но не извольте нервничать и переживать, ибо я всегда приду к вам на помощь в трудную минуту и с преглубоким удовольствием практически мгновенно облегчу ваши страдания. Могу вас заверить в том, что закончится всё быстро и безболезненно. Не забывайте, пожалуйста, что отрицательный результат, он ведь тоже результат, и подобный прискорбный опыт вам так же необходим.

Мы невесело переглянулись. То ли она так шутит, то ли вправду всё так плохо может закончиться, но делать нечего, назвался груздем, полезай в кузов. А Томарана тем временем продолжала с беспристрастным выражением на не лишённом приятности лице:

– Не сомневаюсь, что все вы предупреждены о том, что нарушители порядка будут строго и изощрённо, но, смею надеяться, справедливо наказаны! Наказаны так, чтобы другим особо одарённым неповадно было. Да-да, ваше предчувствие вас на этот раз никоим образом не обманывает, наказаны будут все, разница только в том, что одни будут наказаны с максимальной строгостью, а другие…

Мы заинтересованно вслушивались, а она, сделав небольшую паузу, наконец закончила свою плотоядную мысль:

– А другие будут наказаны просто безжалостно. Без всякого сомнения, вам очень любопытно, каким особенным образом вы будете наказаны, да ещё и безжалостно? И что же тут можно применить особенного? «Врёт, наверное, или запугивает», – думаете вы! Что ж, я с удовольствием объясню вам принцип индивидуального подбора наказания. Объяснять – это мой долг и святая обязанность. Как правило, мы будем вынуждены опробовать на нуждающемся в наказании действие наиболее неприятных по применению и последующему наступающему эффекту растений, отваров и настоек. Обещаю, что всем вам будет на удивление увлекательно и крайне интересно. Всем, кроме самого подопытного, который будет мучительно сожалеть о содеянном, и вместе с тем ему тоже не будет, ни в коем случае не будет скучно! Ибо страшно и скучно, как правило, одновременно никогда не бывает!

Вот вам обычный, самый простой пример. Взять хотя бы отвар коры дерева трепандры. Отвар готовится путём кипячения в двухстах миллилитрах воды двадцати граммов тёртой в порошок или давленой коры дерева трепандры. Кипятить в течение пяти минут, это крайне важно, иначе эффект будет непредсказуем. Запоминаем! – вдруг рявкнула она, и мы все подпрыгнули на своих местах от неожиданности и встрепенулись, как прибрежные камыши от резкого порыва ветра.

Конечно, запомнишь тут, с таким-то шоковым всплеском! Как ни странно, но, не смотря на это, а может быть, именно благодаря подобной встряске, всё, что преподавала Томарана, запомнилось самым чудным образом как нельзя лучше. До сих пор помню!

А она, между тем, продолжала вновь своим обычным, спокойным голосом:

– Кипятить пять минут, запомните это, не больше и не меньше. Просто так, обычным образом выпить этот отвар невозможно! Это не под силу ни одному живому существу в целом свете! Отвар трепандры настолько отталкивающе омерзителен на вкус и запах, что человека, если он всё же попытается это сделать, буквально выворачивает наизнанку! Его доведённые до отчаяния внутренние органы стремятся выскочить на свежий воздух и поскорее уползти подальше с криками ужаса! Несчастного полощет так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Потому сей славный отвар трепандры и вводят добрые люди и ценители прекрасного во всех его проявлениях в организм насильственно. А именно: с помощью самого старого, верного и безотказного способа – «детской груши» или попросту, клизмы, которая применяется обязательно в паре с надёжной пробкой. Ожидаемый и предполагаемый эффект: существо, которому ввели сей чудный отвар трепандры, говорит только правду и ничего кроме правды, ибо никак не может иначе. Действие наступает через три-четыре минуты, длительность действия десять-пятнадцать минут, в зависимости от массы тела существа и концентрации в отваре коры трепандры. На ваших столах эта кора находится в нижнем ряду, третья по счёту слева. Следовательно, коли желаемое действие отвара необходимо продлить или усилить, или и то и другое одновременно, то необходимо увеличить количество порошка, а при необходимости и объём жидкости.

Лучше всего брать кору дерева, растущего на неухоженной могиле крайне болтливого человека, а возраст дерева не должен быть меньше семи лет, но, в принципе, подойдёт и дерево, растущее в любом другом месте. Хочется заострить ваше внимание, что с заброшенной могилы несусветного трепача эффект просто бесподобный! Существо выложит всё как на духу и про себя, и про своих родственников вплоть до седьмого колена включительно, и будет бегать за вами, чтобы рассказать ещё что-нибудь интересненькое. Вопросы есть?

Все озадаченно молчали.

Вдруг наш Юриник встал и задал вопрос, да не один, а целых три:

– Чем можно при необходимости нейтрализовать или ослабить, желательно до минимума, действие отвара трепандры? Его название как-то связано со словом «трепаться»? Существует ли опасность, что существо приврёт или приукрасит выдаваемую под воздействием отварного зелья информацию, пусть даже не специально, а так, из любви к искусству?

– У вас, молодой человек, возникли правильные ассоциации, что говорит о непомерной развитости вашего искушенного воображении, мне понравился первый и последний из трёх вопросов. Вы зрите в корень. Врать, фантазировать или приукрашивать существо, подверженное действию отвара трепандры, не может. У него никогда не только не возникнет подобного желания, но и просто-напросто будет отсутствовать всякая физическая возможность сделать это. Так уж действует данный отвар на психику подопытного. Оно, существо, обречено говорить только правду и к тому же лишь ту, что знает наверняка.

Так же вы правильно опасаетесь, что это снадобье вполне могут применить и к вам, и потому заранее ищите противоядие! Что ж, похвально, похвально.

Вам, молодой человек, в таком случае очень может помочь только одно средство, это настой конь-травы. Те же пропорции, только ни в коем случае не кипятить – всё сразу же испортите, а просто залить почти кипящей водой и настаивать в течение десяти минут перед употреблением. Применять внутрь за тридцать минут до использования желаемого эффекта. Измельчать в порошок вовсе необязательно. Конь-трава находится перед вами первая слева в верхнем ряду. Ожидаемый результат: будете бегать почти так же быстро, как конь, на протяжении приблизительно одного часа. Так что если вам посчастливится вырваться на волю и убежать в течение трёх-четырёх минут после применения к вам отвара трепандры, то в лучшем случае вы расскажете всю правду лесам и полям, по которым будете резво и неустанно скакать. Осмелюсь дать вам один маленький совет: держитесь, пожалуйста, подальше, и избегайте встреч с табунами лошадей, где, как правило, во множестве присутствуют кобылы. И не спрашивайте меня, почему, а просто примите к сведению, как непреложную данность.

Повторяю, настой конь-травы необязательно вводить в организм тем же путём, что и отвар трепандры. Достаточно его просто выпить, он довольно приятен на вкус, хотя, конечно, если кому-то из вас нравится такое волнующее применение «детской груши», то её использование в принципе не возбраняется. Запоминаем! Настой конь-травы используется для максимально быстрого преодоления довольно больших расстояний посредством прыти собственных ног. Вопросы у кого-нибудь есть?

На этот раз вопросов ни у кого не было. И только Томарана открыла, было, рот, чтобы продолжить свою лекцию, как неугомонный Юриник снова встал и вежливо спросил:

– Скажите, пожалуйста, Томарана, а какие снадобья категорически нельзя применять одновременно?

Томарана более долгим и пристальным взглядом посмотрела на кажущегося воплощением ботанической кротости и интеллектуальной невинности невысокого и невзрачного Юриника, но всё же ответила на заданный вопрос, и даже тон её при этом не изменился! Крепкая, надо сказать, попалась женщина.

Она спокойненько так произнесла:

– Категорически нежелательно и, я бы даже сказала, самым строжайшим образом запрещается одновременное применение сонной настойки со слабительной. Особенно, если вы находитесь в гостях и страстно желаете произвести положительное впечатление. Но лично вам, мой неугомонный и не в меру любознательный друг, не грех иной раз и совместить эти настоечки, словом, вам можно и даже нужно! А знаете ли вы, любезный, почему для вас делается такое неожиданное исключение? Да чтобы вы, молодой человек, даже и не помышляли задавать хозяевам свои многочисленные и очень умные вопросики, а думали всё время совсем о другом, о, так сказать, более насущном, приземлённом и естественном!

Если раньше наши сокурсники хоть как-то сдерживали улыбки, то теперь они, не стесняясь, хмыкали во всю, впрочем, так же, как и мы с Дорокорном и Дормидорфом. И только невозмутимая Томарана и Юриник были живым воплощением самой серьёзности, даже тень улыбки ничуть не тронула их каменные лица.

Когда все немного успокоились, Томарана долго и усердно, но несколько нудновато и монотонно рассказывала нам о приготовлении и применении сонной и слабительной настоек, о дозах и пропорциях и так далее, и тому подобное! Затем она начала рассказывать о настойках, имеющих совершенно противоположное действие, то есть бодрящих и крепящих. И опять пошли дозы и пропорции. Так продолжалось около двух часов, и мы уже порядком утомились, когда она, наконец, закончила и, по своему обыкновению, задала последний вопрос:

– Надеюсь, вам всё понятно? Если нет, то смелее задавайте, пожалуйста, свои вопросы сейчас, не откладывая в долгий ящик, а не то, когда мы приступим вплотную к практическим работам, будет слишком поздно!

Всем было всё ясно и понятно, и потому смелых не нашлось. Все молчали. И всё бы ничего, только мгновением позже Юриник встал и этак скромно и вежливо спросил:

– Простите, пожалуйста, но мне не совсем понятно: стало быть, в каком именно случае может пригодиться расхваленная вами слабительная настойка?

Все возбуждённо зашушукались, а Томарана, грозно окинув взглядом зал, и тем самым сиюсекундно восстановив тишину, перевела этот же взгляд на Юриника и снисходительно, словно маленькому и неразумному ребёнку, начала объяснять:

– Ну что же вы, молодой человек… Вот вам, стало быть, как вы и просили, именно живой пример: допустим на минуту, что вас взяли в плен воины враждебной стороны. Они, как водится, намертво прикрутили вас крепкими путами к одному из воинов и посадили верхом, скажем, на несчастного лося. Вы же, отнюдь не будучи дураком и улучив удобный момент, быстро и по возможности непринуждённо заглатываете побольше чудесного порошка слабительной травы и туда же, вдогонку, добавляете порошок конь-травы. Только именно порошок, так как времени готовить настойку у вас, естественно, нет. Хорошо, если бы вам удалось запить всё это хоть каким-то количеством воды. Но если нет, так нет. Естественно, эффект будет несколько слабее, но всё же будет, к тому же этот недостаток можно частично компенсировать количеством порошка. Затем вам останется лишь преспокойненько ожидать результата, который вовсе не заставит себя ждать долго. Когда же слабительная трава начнёт бурно действовать, а она начнёт действовать несколько раньше, нежели конь-трава, тогда вы по-настоящему и совсем не по-детски в самом прямом смысле обделаете свои делишки воистину недвусмысленным, но зато традиционным, а потому и привычным способом. И поверьте мне, мой юный друг, вскоре всем присутствующим в радиусе нескольких десятков метров порядком наскучит, если не сказать больше, тот дивный аромат, который вы будете источать даже на довольно приличном расстоянии. Вас, естественно, после таких великих подвигов отвяжут, как миленького! Отвяжут-отвяжут, не сомневайтесь! Даже против вашей воли отвяжут от находящегося уже в полуобморочном состоянии воина и снимут с многострадального и мучающегося приступами удушья и тошноты лося. И вот тогда-то вы смело сможете воспользоваться эффектом конь-травы, который поможет вам быстро скрыться из вида, по дороге разбрасывая характерную субстанцию, словно носорог, метящий свою территорию. А заодно это весьма поспособствует тому, чтобы отбить нюх у собак преследователей, коли таковые будут вдруг пущены по вашему следу. Ну и пусть вы немного запачкаетесь, главное, не берите это в голову и держите себя в руках! И не беда, что вы будете невыносимо смердеть. Не стоит отчаиваться! Зато вы останетесь живы, здоровы и будете свободны, как страус в поле! А что ещё нужно настоящему мужчине, естественно, кроме потребности задавать ненужные вопросы?

И Томарана мстительно зыркнула на Юриника, который, в свою очередь, нахмурился и посерьёзнел ещё больше. Наверное, он живо представил это малозаманчивое действо в своём богатом воображении. Зато с практической стороны всё это легко выполнимо и, главное, ничего особенного делать не нужно, засыпал порошок и жди себе, припеваючи. Прекрасно осознавая это, Юриник, как ни странно, явно не испытал глубокого морального удовлетворения ни от своих вопросов, ни от её ответов. Зато, и это было хорошо видно, немалое удовлетворение испытала Томарана, бросившая теперь на Юриника надменный, победоносный взгляд. Довольны остались и ученики, которые скромно посмеивались в ладошки, опасаясь смеяться в открытую, памятуя об описанном только что возможном крайне неприглядном наказании за нарушение порядка. Мы с Дормидорфом и Дорокорном недоумённо переглядывались, не в силах понять, чего он добивается своими вопросами, с какой стати так явно лезет на рожон и, вообще, зачем ему всё это нужно? Я, честно говоря, думал, что теперь уж точно Томарана объявит большую перемену, хотя бы часика на полтора-два-три, но не тут-то было, я не угадал. После некоторого молчания она как ни в чём не бывало начала вести свой предмет дальше.

Мне всё порядком поднадоело и по старой школьной привычке захотелось убежать подальше, куда глаза глядят, но я не подал вида и продолжал прилежно внимать говорившей. Только члены моих конечностей возмущённо и призывно зазудели, страстно требуя хоть какого-то движения. Эх, время идёт, а ничего не меняется!

Томарана в это время упоительно, с явно видимым удовольствием рассказывала про сыворотку откровенности! Мол, коли уж вам очень нужно, чтобы существо или группа существ говорили только то, что у них на уме, не хитрили, не юлили и не вертелись, словно ужи на сковородке, то эта сыворотка прямо-таки находка.

Далее шёл рецепт в мельчайших подробностях. Затем, ставший уже обычным, вопрос:

– Всё понятно? Вопросы есть?

При этих словах вся группа во главе с учительницей дружно, не сговариваясь, посмотрели на нашего любознательного друга и он, немного помявшись для вида и поёрзав на стуле, будто слегка разминаясь, естественно, оправдал их ожидания.

Юриник медленно встал. Все сразу затихли в предвкушении и с интересом стали следить за дальнейшим развитием событий, только у нас с Дормидорфом и Дорокорном к уже описанным эмоциям присоединились ещё недоумение и озабоченность психическим здоровьем нашего неосмотрительного друга и, в какой-то степени, даже скорбь.

Он же с самым серьёзным видом спросил:

– Позволю себе скромно поинтересоваться, а чем же отличается по оказываемому действию сыворотка откровенности от отвара трепандры?

Томарана даже глазом не моргнула, даже лоб не нахмурила, просто кремень, а не женщина. Спокойным голосом она начала объяснять Юринику, в чём принципиальная разница между этими двумя зельями.

– Понимаете, молодой человек, жизнь, она ведь чертовски сложная штука! А по сему далеко не всегда удаётся, например, на переговорах, вставить солидную клизму в задницу вождю дружественного племени, да ещё потом и поглубже засандалить туда же хорошо притёртую затычку, и уговорить его потерпеть минут пяток, не больше, естественно, вежливо извинившись перед этим. Ведь без извинений, как вы понимаете, никак нельзя предпринимать подобных действий! А иначе это будет просто-таки вульгарно, я бы заметила – это дурной тон, противоречащий общепринятым правилам этикета. Совсем другое дело, если вам всё же удастся уговорить его на это, в общем-то, обычное и даже где-то полезное мероприятие, подумаешь, какая-то малюсенькая клизмочка и очень удобненькая пробочка. И всего один разик! Один-то раз не педобраз! Вжик и всё. И уж тем более эти действия не с руки совершать по отношению к вождю враждебно настроенного племени и его свите. Вас, голубчик, к моему глубочайшему сожалению, могут превратно понять или неправильно истолковать ваши чистые и светлые намерения и так же вежливо предложить самому насладиться сей заманчивой процедуркой, и даже настоять на этом в случае вашего скромного отказа. Кстати, советую вам уже сейчас готовиться к подобному развитию событий. С вашими вопросиками вам всегда нужно быть готовым к малоприятным неожиданностям. Подлить сыворотку в пищу или питьё куда как проще, поверьте… Разве вы не находите мои доводы очевидными?

По внешнему виду Юриника было сразу заметно, что он, конечно, находил её доводы достаточно очевидными.

– И ещё, при использовании отвара правды ваш оппонент будет отвечать хоть и на все заданные вопросы, но находиться будет не совсем в своём уме и в дальнейшем вполне может и не вспомнить, что делал или говорил. При использовании же сыворотки откровения он будет отвечать лишь на те вопросы, на которые пожелает. Благодаря сыворотке ваш собеседник начнёт испытывать к вам искреннюю симпатию, в хорошем смысле этого слова, и изъявит желание ответить на многие вопросы. Следовательно, составить договор или заключить соглашение он тоже захочет и, что немаловажно, потом будет помнить и выполнять ваши договорённости и свои обязательства честно и с желанием, ибо при использовании сыворотки он будет в здравом уме и твёрдой памяти. Не стану спрашивать, есть ли у вас какие-нибудь вопросы, потому что уже наверняка знаю ответ. А лучше вот что, любознательный вы наш, подойдите-ка, пожалуйста, к моему столу, не сочтите за труд.

Юринику пришлось подчиниться, и он нехотя поплёлся к столу Томараны, где тоже находился набор снадобий на подносе, как и на наших столах.

«Ну, вот и допрыгался наш голубчик», – подумал я. И другие, судя по их лицам, подумали то же самое. «За что боролся, на то и напоролся». Сейчас она ему нежно и не спеша, с небольшими перерывами, по-матерински заботливо введёт лекарство от скуки и тоски, а также от желания задавать вопросы. А он, горемычный, растреплет всё, что знает, а что не растреплет, то они и сами успешно додумают, но нам от этого будет не легче.

Чем ближе Юриник подходил к учительскому столу, тем грустней становилось его лицо и довольней делалось лицо Томараны. Она как-то по-особенному щёлкнула пальцами и спиртовка, стоящая на её столе, слабо фыркнула, вспыхнув, и загорелась голубовато-красным подпрыгивающим пламенем.

– Берём сто миллилитров воды и доводим её до кипения, выжимаем сюда сначала свежий корень неулюса обыкновенного, десять капель, затем десять капель корня зонтичника лесного, также свежего. Ждём ровно минуту. Можно при желании и чуть больше или меньше, это особой роли не играет.

Как она говорила, так и делала, сначала, после добавления в кипящую воду сока неулюса жидкость в колбе приобрела светло-мутный оттенок, словно молоко, сильно разбавленное водой. А сразу после добавления сока зонтичника зелье сделалось, как кофе с молоком, мутно-бежевым.

– Вот теперь сыворотка откровения готова к употреблению, переходим к моему любимому разделу растениеведения – прикладному. Сейчас мы все с огромным и нескрываемым удовольствием отправимся на полуторачасовой перерыв, но сначала, будьте так любезны, молодой человек, соблаговолите уж, пожалуйста, принять внутрь сей ценный чудодейственный напиток. Не беспокойтесь, здесь ровно одна четвёртая часть от нормальной средней дозы, что гарантирует нужный эффект на пятнадцать-двадцать минут, никак не больше. По прошествии десяти минут вас неудержимо потянет пооткровенничать со своими друзьями. Тогда они рискуют узнать о вас и о себе много интересного, по крайней мере, цель ваших навязчивых и забегающих вперёд вопросов они, я думаю, выпытают у вас в первую очередь, уж это точно. И уже к концу перерыва вы, для почина, тоже будете точно знать, каково воздействие сыворотки откровенности на живой организм. А дальше видно будет, ведь, как известно, нет предела совершенству, и вам есть к чему стремиться.

С этими словами она отдала Юринику пробирку с сывороткой и нетерпеливо сказала:

– Ну, пейте же, голубчик вы мой сизокрылый, не стесняйтесь, хоть выговоритесь вволю. И, надеюсь, перестанете терзать меня своими, далеко не всегда уместными вопросами.

Юриник одним большим глотком осушил пробирку до дна и отдал её Томаране, не забыв учтиво поблагодарить за любезное угощение.

– А теперь, – сказала она, обращаясь уже к аудитории, – перерыв два часа! Огромная просьба никому не опаздывать, а то у меня уже руки чешутся. Кстати, я пока займусь приготовлением отвара трепандры. Чего только не сделаешь для тех, кто любит опаздывать или задавать глупые и никчёмные вопросики. Всё, урок закончен, вы совершенно свободны, жду вас через два часа.

С этим многообещающим напутствием все начали неспешно расходиться, бросая на Юриника, который всё ещё стоял возле учительского стола, сочувствующие и любопытные взгляды. А наш подопытный грустно стоял с поникшей головой, чутко прислушиваясь к процессам, происходившим в организме. Мы обступили его со всех сторон и повели к выходу, но если бы он был один, то, скорее всего, к нему подошли всякие тёмные любопытствующие личности и с удовольствием послушали то, что он бы им понарассказывал.

Томарана действительно приступила к приготовлению какого-то отвара и вся ушла с головой в работу. Она оказалась очень увлекающейся натурой, эта королева клизм и пробирок.

Мы подумали и решили пока не ходить в обеденный зал, куда отправилась основная масса наших соучеников, а то Юриника, чего доброго, развезёт не на шутку и он запросто прилюдно сболтнёт лишнего, потом не расхлебаешь. Решили пойти отсидеться у себя, тем более Томарана обещала, что через какие-нибудь двадцать минут действие сыворотки прекратится, а там видно будет.

Так и сделали. Уже через пять минут мы сидели у себя за круглым столом, имея совершенно чёткие намерения выпытать у Юриника, пока тот находился под воздействием зелья, истинную причину вызывающего поведения на растениеведении.

Начал допрос Дорокорн, как самый близкий Юринику человек из участвующих в нашей экспедиции:

– Ответь нам, пожалуйста, уж будь другом, что на тебя нашло, зачем ты лезешь на рожон, чего добиваешься? Ты что, не понимаешь, что своими дурацкими неуместными вопросами ставишь под угрозу раскрытия наше, пока ещё не совсем безнадёжное дело? А если бы она тебе не сыворотку дала, а клизму с отваром правды поставила, что бы тогда было?

– Не беспокойся, дружище Дорокорн, – отвечал Юриник, – Томарана мне хоть и нравится, но не настолько, чтобы дать ей поставить себе эту чудовищно-страшную штуковину. А что касаемо остального, то никуда я не лезу, ни на какой такой рожон! Даже и в помыслах моих этого никогда не было! Просто, понимаешь, мне действительно интересно! Вот и всё.

– Помыслы у него, видите ли! Что тебе интересно? Чтобы она тебе клизму всобачила? Она же тогда всё может у тебя вытянуть! Если ты без клизмы больше не можешь жить, то пусть вон Дормидорф тебе её поставит, а я даже могу отвернуться. Ну и дела!

– Да не клизма мне интересна, – слегка смутился Юриник, – я давно хотел заняться растениеведением, да вот всё руки не доходили….

– Угу, ха-ха, и ты решил другим местом дойти, так сказать, дотянуться, поднатужившись. Молоде-ец! – съязвил Дорокорн.

Но Юриник вовсе не обиделся, а просто пропустил мимо ушей саркастическую шуточку друга и как ни в чём не бывало продолжал:

– Не доходили, говорю, руки, и вот, наконец, дошли! Мама мия, такой удачный случай! Да ещё и появилась неожиданная возможность испытать на себе действие этой чудесной сыворотки откровенности. Ведь не могу же я, будучи честным человеком, опаивать тебя, мой любезный Дорокоша, не испытав её действие сначала на себе самом.

При этих словах Дорокорн не на шутку встревожился, затем задумался, закручинился и, наконец, робко и осторожно, чтобы не спугнуть, поинтересовался вкрадчивым голосом:

– А ещё какими зельями, мой любезный и заботливый друг, ты намереваешься меня опаивать, позволь узнать?

– О-о-о! – отвечал польщённый Юриник, – у меня обширные и далеко идущие планы! Да мало ли на свете полезных отваров! Вот, например, я где-то слышал об эликсире мудрости.

– А-а, что такое? Зачем он мне? Я, кажется, и без этого твоего эликсира на свою мудрость не жалуюсь, зачем мне это? – удивлённо проговорил Дорокорн.

И Юриник, хитро прищурившись, ответил ему прямо и честно, как и предупреждала Томарана:

– Правильно, согласен! Тебе-то, дорогой, лишняя мудрость ни к чему, я с тобой в этом совершенно согласен, даже спорить не буду! Этот эликсир необходим мне, а тебе я приготовлю зелье покорности и услужливости или что-нибудь в этом роде. Ведь тебе, мой милый друг, этого явно не хватает, я же не слепой, всё вижу! Разве я могу оставить тебя и не помочь в трудную минуту? Ну, подумай ты сам, пожалуйста! А после этого хорошего и нужного зелья твой душевный покой, бесспорно, восстановится, и ты сможешь совершенно спокойно заниматься любимым делом, не тратя понапрасну душевные силы, не переживая и не расстраиваясь по разным жизненным пустякам.

– Это каким же моим любимым делом я должен заниматься? – спросил обалдевший от откровений друга Дорокорн.

– Как каким? Конечно, в первую очередь заботой обо мне и общением со мной! С нами со всеми.

У Дорокорна глаза полезли на лоб от удивления, а Юриник увлечённо продолжал:

– Вот только одно меня мучит, одно не даёт покоя, – мы насторожились, – никак не могу решить, чем опоить нашего беспардонного домовика, чтобы избавить его от отвратительно скверного характера?

В шкафу что-то гулко стукнуло несколько раз подряд, будто тяжёлая полка свалилась, а может, это наш впечатлительный и легко ранимый домовой от нечаянной радости бухнулся в обморок или бился в данный момент в конвульсиях. Ан, нет! Потихонечку сквозь дверь шкафа начали проступать знакомые очертания. Медленно, будто задумчиво, Мокся вышел из шкафа, весь такой мрачный и хмурый, как грозовая туча, и серьёзный до невозможности. Осторожно ступая, он подошёл к Юринику и внимательно, с опаской и встревоженной заботой заглянул тому в лицо. Затем, склонив голову на бок и сцепив руки за спиной, принялся неспешно расхаживать вокруг него, не произнося ни слова. Максимилиан каждый раз внимательно и пристально поглядывал на безмятежно сидевшего с блаженным выражением лица Юриника, причём с каждым заходом он приближал своё лицо всё ближе и ближе к нему, пока, наконец, не придвинулся практически вплотную. Домовик всем своим видом выражал полное недоумение и некоторую опаску. В последний раз, когда он проходил мимо, Юриник, поймав его взгляд, так же недоумённо и пришибленно уставился на него в ответ. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, пока домовой, наконец, не произнёс:

– Нда-а! Инте-ере-есно… Это можно вылечить? Я готов даже отказаться от своих любимых пряников, лишь бы исцелить это!

Юриник принялся радостно и воодушевлённо объяснять, что всё возможно, главное, лишь бы он, домовой, сам желал излечиться, а уж за Юриником дело не станет, он сделает всё возможное и даже больше, у него ведь обширные и далеко идущие планы.

– Да это я не про себя, а про тебя. Теперь ты, я вижу, не Юриник, а Юродик, – пояснил домовой.

Юриник ни капли не смутился, у него на всё был готов ответ:

– Конечно-конечно, называй меня хоть горшком, только в печку не ставь! Знай только одно, если тебе необходима моя поддержка и дружеское участие, то я, безусловно, готов лечиться вместе с тобой! Понимаешь, Максимка, ведь даже я не идеален, а вместе мы обязательно добьёмся положительного результата в самые короткие сроки, а потом займёмся и остальными.

– Добьёмся-добьёмся… и займёмся, – ворчал домовой, с нарастающей опаской поглядывая на размечтавшегося Юриника, и, на всякий случай, отходя от него на несколько шагов.

В это самое время в коридоре раздалось характерное хлопанье крыльев, и через пару секунд в комнату влетел ворон, но за мгновение до этого Максимка беззвучно исчез, тяжело и трагично вздохнув. Коршан аккуратно плюхнулся на стол и, пройдя ещё несколько шагов по инерции, прежде чем остановиться окончательно, заговорил:

– До меня докатились сумбурные слухи, что нашего славного Юриника опоили-таки, наконец, сывороткой откровенности. И он, смею надеяться, сделался ещё более интересным, словоохотливым и приветливым человеком, нежели был ранее.

– Да, это истинная правда, опоили-таки, наконец, о-о, как же это правильно сказано, – охотно и приветливо отвечал оживившийся и потирающий руки Юриник. По всему было видно, у него есть много что обсудить именно с Коршаном. Такой бурной страсти к общению раньше за ним никогда не замечалось, и наблюдательный Коршан этого, естественно, не мог сразу же не заметить. Следовало начать волноваться. Что будет, если наш словоохотливый Юриник сейчас разоткровенничается?

Пока он рассыпался в любезностях и благодарил провидение за то, что всё так славно получилось, Коршан водил своим мощным клювом, словно ищейка, из стороны в сторону, так и выискивая, к чему бы придраться, так и вынюхивая.

Он промычал:

– О-очень интересно!

Мы переглянулись, не зная, что нам теперь делать, как закрыть рот нашему говоруну-праведнику.

Между тем Коршан продолжал:

– Я, поверите ли, всегда страстно желал поговорить с человеком, опоённым сывороткой откровенности, а ещё лучше, отваром правды-трепандры, но не опоённым, а… Да вы и сами всё уже знаете! Но на безрыбье, как говорится, и рак рыба!

Поверим! Конечно, сразу так и поверим, как не поверить? Заявляя это, ворон от нетерпения и возбуждения аж подпрыгивал и забавно раскачивался, словно ручной попугай на жёрдочке перед зеркалом, только что обклевавшийся ржаных хлебных крошек и сильно забродивших вишенок.

– Ну, дорогой мой Коршанчик, – нараспев, радостно и воодушевлённо произнёс блаженный Юриник, словно размахивая своим лицом в такт подпрыгивания ворона, – мне тоже много о чём нужно с тобой поговорить, особенно о вреде обжорства и сквернословия, а так же жадности и зависти! Ведь всем этим, ты, любезный Коршан…

Но больше Юриник ничего не успел вымолвить, ровным счётом ни слова, вместо этого он вздрогнул, ойкнул и замер на месте, удивлённо вытаращив глаза, словно его кто-то ущипнул за мягкое место или укусил, не знаю уж там за что.

А ворон, немного помолчав и так и не дождавшись продолжения, заговорил сам:

– Расскажи-ка мне лучше, дружище, для начала, что ты чувствуешь, а про обжорство я и так всё прекрасно знаю. Ведь было время, и я этим о-ёй, как увлекался, мог запросто и быка за два присеста склевать! Но теперь всё в далёком прошлом. Ты ведь мою натуру знаешь! Я собрал всю свою волю в единый и могучий кулак, поднатужился хорошенько и с помощью этого кулака покончил с тем форменным безобразием раз и навсегда! Сейчас я воздержан буквально до неприличия. А что ты говорил по поводу сквернословия и чего-то там ещё?

Но Юриник ничего не отвечал ему, ибо он, как впал минуту назад в оцепенение и глубокую задумчивость, так всё ещё и прибывал в этом спасительном для нас состоянии. Мы все с нетерпением ожидали, когда закончится действие зелья и наш друг, наконец, придёт в себя. Обещанные Томараной двадцать минут уже истекли и, возможно, теперешнее оцепенение Юриника и есть выход из этого состояния. По крайней мере, мы очень на это надеялись.

Вдруг Юриник очнулся от своей задумчивости и заговорил, обращаясь к терпеливо ожидавшему ответа Коршану:

– Ты хотел знать, что я чувствую? Понимаю. Изволь. Так вот, чувствую я, что наболтал тут лишнего в три короба, но не понимаю, кто меня за язык тянул. И при этом чувствую себя превосходно, как и подобает полному, законченному идиоту!

Ворон раздосадовано крякнул и философски произнёс:

– Итак, мне всё ясно, опоздал, значится. Ну что же это вы, нельзя так! Ну, надо было дозу больше давать! Э-эх, отвара пожалели. Ладно, полетел я, встретимся в обеденном зале, надеюсь, что вы наведаетесь туда, прежде чем отправиться на продолжение растениеведения?

– Да, скорее всего, наведаемся, – за всех ответил обрадованный Дормидорф.

Ворон улетел. Дорокорн спросил, обращаясь к Юринику:

– Юриник, а почему ты замолчал, прервавшись на полуслове на самом интересном месте, когда разговаривал с Коршаном, да ещё подпрыгнул и вскрикнул?

– А-то ты сам не догадываешься, – понуро отвечал Юриник, – меня злодей домовой за ногу пребольно тяпнул, зараза этакая, и, между прочим, даже не один раз. Он, как бешеная лисица, вгрызся в моё нежное тело! Это до чего уже дошло, на людей кидается! И я от нестерпимой боли случайно вскрикнул и… ну, это не важно, и начал быстро приходить в себя.

– Что-то в этом роде мы и предполагали, – сказал дед, – кстати, на счёт нашего верного помощника домового. Максимка, ты где? Успел ты договориться с геронитами?

В шкафу опять что-то зашебуршало и стукнуло. Домовой вылез весь взъерошенный, но уже из другой части шкафа, и ответил:

– Всё передал в лучшем виде, к одиннадцати часам они будут, как штык!

Затем домовик с сочувствием и некоторой долей жалости взглянул на Юриника и продолжил, тяжело и протяжно вздохнув:

– Не брать женщин они, к сожалению, никак не могут, у них, видите ли, равноправие, чтоб его! А те и сами сгорают от нетерпения кинуться нам на помощь, а заодно ещё хотя бы разок повидаться с нашим очаровательным Юродиком. Ах, простите, не заметил, уже снова с очаровательным Юриником!

Очаровательный Юриник весь прямо-таки расцвёл и засиял, словно начищенный канифолью самовар. Он задрал нос и победоносно окинул всех присутствующих гордым взглядом, будто желая сказать: «ну, что, все слышали, какое впечатление я произвёл, и ведь это всё истинная правда, я действительно такой, чего уж тут скрывать? Уж кто-кто, а местные женщины знают толк в настоящей мужской красоте!». Он сказал, повернувшись к замершему на месте Максимке:

– Юродика я тебе, так и быть, прощаю. Я сегодня слишком добр, но кусаться больше никогда не смей, а то, если не бешенство, то инфекцию какую-нибудь точно занесёшь! Иначе поймаю и зубы рашпилем поспиливаю! Уяснил, басота?

И тут же нежно добавил, подняв мохнатые брови и направив свой мечтательный взгляд в никуда:

– А-ах, женщины! Иногда прекрасней их ничего нет!

Дорокорн же на это недовольно проворчал:

– Вот именно, что только иногда! Надо ему отворотного зелья подлить в вечерний чай. Только побольше, чтобы эффект дольше сохранялся, а заодно и появится прекрасная возможность узнать, как это зелье действует в особенно тяжёлых случаях. Провести, так сказать, эксперимент на живце, проверить на опыте. Я даже готов самолично подлить.

– А можно я? – предложил свои услуги предупредительный домовой.

– Да что это такое, сколько можно всё это терпеть? – взорвался Юриник, с которого здесь же слетела, словно ненужная шелуха, вся его возвышенная мечтательность, уступив место праведному гневу. – Это невозможно вынести никакому нормальному человеку! Даже моему ангельскому, не побоюсь этого слова, терпению пришёл конец! Я никак не пойму, я вам что, подопытный кролик, что ли? Это же произвол и насилие! Ну, форменное безобразие!

– Конечно, нет, и вовсе ты никакой не подопытный кролик, – осторожно отвечал другу Дорокорн. – Ты просто влюбчивый, как кролик, и это как раз действительно, как ты правильно выразился, форменное безобразие, а мы пытаемся тебя образумить, чуешь разницу? Ощущаешь?

Все, и даже сам Юриник, рассмеялись, сравнение действительно оказалось удачным. Громче всех хихикал, естественно, домовой.

Таким образом обстановка разрядилась и мы принялись дружно решать, чем же нам заняться в оставшееся от перерыва время. А оставалось нам ещё около часа свободы, может, чуть меньше. Мнения разделились. Кто предлагал просто поваляться, ведь мы практически не спали сегодняшней ночью, и это уже начинало сказываться, кто пойти в обеденный зал, ведь с этой непредсказуемой Томараной теперь неизвестно, когда удастся перекусить, да и ворон нас, наверное, уже заждался. Когда заговорили о еде, я сразу вспомнил о куске халвы, завёрнутом в салфетку, который с утра лежал у меня в кармане плаща, заготовленный специально для домового по его просьбе. Недолго думая, я засунул руку в левый внутренний карман, чтобы достать этот злополучный кусок и угостить Максимку. Но что это? У меня в руке оказалась вовсе не халва, а небольшой и аккуратный мешочек, сшитый из плотной серо-зелёной ткани, затянутый сверху красиво сплетённой верёвочкой. Только когда я увидел его, то сообразил, что по ошибке залез в волшебный вредный карман, совершенно позабыв о его существовании.

В связи с последними насыщенными событиями у меня совершенно вылетело из головы само наличие своенравного кармана. Вот он и напомнил мне о своём существовании. Меня начало слегка подташнивать и даже бросило в жар от одной только мысли об опасности, которой я только что подверг себя, да и других тоже. Хорошо ещё, что это оказался всего лишь безобидный, по крайней мере, на первый взгляд, маленький мешочек, а не дикий и голодный крокодилище, вцепившийся мёртвой хваткой мне в руку по самую голову! Говорят, и такое вполне возможно. Мгновением позже, увидав произошедшее, все встрепенулись, оживились и поспешили ко мне, с интересом разглядывая непонятную находку.

Я аккуратно положил мешочек на стол, не решаясь открыть его. Но на ощупь в нём находилась горсть мелких округлых камушков, которые, скользя друг о друга гладкими твёрдыми боками, перекатывались в руке и мелодично постукивали друг о друга. Я не удержался и слегка пощупал их, пока нёс к столу. Об этом обстоятельстве я не замедлил поведать всем присутствующим в надежде, что хоть кто-то знает, что это такое и для чего может пригодиться в хозяйстве. К сожалению, никто ничего не знал. Что же нам с этим мешочком делать? Стоит ли вообще связываться с этим богатством, а то мало ли… Может, взять, да и забросить эту бесполезную находку в дальний угол, от греха подальше? Ещё, чего доброго, взорвется, испачкает или навоняет, потом и сам не обрадуешься!

Вдруг Дормидорф смело взял мешочек в руки и преспокойно развязал его. Всё произошло так быстро, что я не успел рта раскрыть. Но видно было, что Дормидорф действовал очень осторожно, как сапёр, который, как известно, ошибается один раз. Он сначала заглянул внутрь, затем засунул руку в мешочек и смело пошурудил там, а когда вынул руку и разжал кулак, то на его ладони лежало пять одинаковых белых камушков размером с косточку абрикоса, только чуть приплюснутую. Мы вопросительно смотрели на него, а дед, загадочно улыбаясь, не стал ожидать наших, уже готовых сорваться с языка вопросов, и заговорил сам:

– Видели бы вы сейчас свои лица! Лет сто пятьдесят назад, когда я был совсем молодым и зелёным, деды рассказывали мне о подобном случае. Один из стариков, когда был ещё маленьким мальчиком, нашёл в своём вредном кармане то же самое и не знал, что с этим делать, в точности, как и мы сейчас. Как-то он взял несколько камушков и попытался жонглировать ими, тогда-то один из них выскочил из его неловких детских рук, упал на землю и стукнулся о большой булыжник.

Дормидорф замолчал, а мы, открыв в ожидании рты, с огромным интересом внимали ему, терпеливо ожидая продолжения. И он продолжил, покачивая головой и посмеиваясь:

– Видели бы вы сейчас ваши лица, а впрочем, я это уже говорил. Камушек ударился о булыжник и пропал с негромким шлепком.

Мы разочарованно замычали, а Дормидорф, как хороший рассказчик, выдержав небольшую паузу, заговорил вновь:

– Вот и тот мальчик разочарованно подумал, что если этот тихий хлопок и всё, что было, то это, видимо, какая-то глупая шутка, и в хозяйстве никак не может пригодиться. Но это было не всё, я бы даже сказал, это было самое начало!

Мы вновь с интересом воззрились на него, а дед, жонглирующий в данный момент нашим любопытством, как тот мальчуган камушками, довольно улыбаясь, продолжал:

– Не стану говорить про ваши лица! Из образовавшегося от хлопка маленького облака густого и белёсого дыма странным образом вырос крупный мужчина, который всё разъяснил чуть не потерявшему дар речи мальчишке. Оказалось, в каждом камушке заключён дух-исполнитель, чтобы его материализовать, необходимо взять камушек в руку, что парень и сделал, и бросить его, дабы тот стукнулся оземь, а когда дух появится, то изложить ему свою просьбу. Вообще-то, насколько я сейчас припоминаю из рассказа старика, эти самые духи довольно могущественны и им по силам очень многое. Но если они чего не могут, то непременно об этом скажут, и тогда уговаривать их будет бесполезно, пустая трата времени и сил. Но и обратно в камень они превращаться не станут. Так что либо придумывай другое желание, либо дух везде будет следовать за тобой, путаться под ногами, мешать и надоедать, пока не получит задание, которое ему по силам и которое он не преминет выполнить. А дух-исполнитель может быть очень надоедливым, неприятностей потом не оберёшься.

Мы были в восторге от подобного сюрприза вредного кармана. У всех сразу зачесались руки использовать хоть один камушек, конечно, сугубо для того, чтобы убедиться: то ли это, о чём рассказывал Дормидорф. Вот только проверить этого мы пока никак не могли. Шло время, но сколько мы не ломали головы, какое бы важное и нужное дело придумать для духа-исполнителя, всё было безуспешно, ибо достойного задания пока, к сожалению, для него так и не нашлось.

– Ну, думайте скорей, не за мороженым же его посылать, в самом деле? – пищал до крайней степени заинтригованный Дорокорн, с трудом сдерживая эмоции и размахивая огромными ручищами. Того и гляди зацепит кого-нибудь по макушке своими колотушками.

Дорокорну вторил Юриник, как всегда для пущей важности понижая голос и для большей убедительности поигрывая косматыми бровями:

– Да нечего тут долго думать! Я, как всегда, возьму всё самое сложное на себя и спасу вас, а заодно и облегчу ваши муки, давайте я его сделаю вечным почтальоном, будет доставлять мои послания герониткам и обратно! Ну что? Здорово придумано? Сам знаю, что здорово, просто-таки отлично! Я как раз давно думаю над этой немаловажной для нас всех проблемой! Нам ведь просто жизненно необходима постоянная и крепкая связь. Я имею в виду связь в смысле переписки с племенем Геронитов! Ну, давайте, а? Что скажете, здорово я придумал?

– Хватит клянчить и рассказывать сказки про связи! Всем и так понятно, какие такие связи тебя интересуют! За успокоительным его поскорее надо отправить для нашего озабоченного друга! – с ходу возражал Дорокорн, никак почему-то не желавший войти в положение своего влюбчивого товарища. Вот лично я его прекрасно понимал! Что может быть важнее и желаннее хороших и крепких, а, главное, безопасных связей? И я, наверное, поступил бы именно так, как и просил Юриник, если бы мне самому вдруг в голову не пришла одна исключительно интересная мысль, о которой я сразу с искренней радостью и сообщил своим друзьям, всё ещё продолжавшим в это время спорить. Я сказал им:

– Есть одна интересная мысль…

Они, увлечённые обсуждением очередного варианта, сначала не обратили никакого внимания на мои слова, и мне пришлось повторить чуть громче:

– Я говорю, придумал кое-что, дайте мне, пожалуйста, один камушек, нужно провести испытание.

На этот раз они меня прекрасно расслышали и в один голос спросили:

– Что ты придумал?

Я решил содержательно и доходчиво всё им сразу объяснить, выложив, как на тарелочке, свою задумку, и разложить по полочкам все плюсы и минусы, при этом не жалея ни сил, ни времени. И говорю:

– Ну, долго объяснять. Если это то, о чём рассказывал Дормидорф, и дух-исполнитель действительно сейчас предстанет перед нами, то ему всё равно придётся всё самым подробным образом рассказывать и растолковывать, а заодно и вы всё услышите. Ну, а если он не сможет выполнить мою просьбу, то тогда пускай Юриник делает его своим вечным любовным почтальоном или сводником, действительно, хоть постоянная связь с геронитами будет во всех направлениях. Нам же всем это бывает иногда необходимо, так что наладить надёжную связь никогда не повредит.

Юриник удивлённо воззрился на меня, было видно, что он не ожидал получить поддержку именно с этой стороны. Я украдкой подмигнул ему, на что он поражённо покрутил головой и восхищённо хмыкнул. Все приготовились внимательно следить за развитием событий, а Дормидорф осторожно протянул мне камень, который одиноко ютился, белея на его широкой мозолистой ладони. Я аккуратно и бережно взял его и, немного поколебавшись, подбросил с таким расчётом, чтобы он упал на каменный пол шагах в четырёх от нас, можно и немного дальше, но не ближе. Так оно и получилось. Когда камушек с лёгким стуком упал на пол, то мгновением позже раздался негромкий шлепок, будто кто-то выстрелил из пневматического ружья. Вверх поднялась густая струйка белого клубящегося дыма, постепенно принявшего очертания крупного и, на первый взгляд, грозного воина в светлой плащ-накидке. Весь этот процесс занял несколько секунд, которые мы и провели во внимательном созерцании происходящего.

Когда процесс материализации был окончательно завершён, дух-исполнитель сказал:

– Я готов, излагайте, пожалуйста, как можно подробней и доходчивей ваше скромное пожелание, буду рад помочь и исполню всё, что в моих силах. Но я не всемогущ, и коли ваша просьба для меня окажется неисполнима, то вам придётся придумать другую. Итак, я готов и слушаю.

Надо сказать, голос у него оказался довольно приятным. По крайней мере, не какой-нибудь заплетающийся и замогильный фальцет или хромающий и картавый петушащийся баритон! Словом, дефекты речи отсутствовали напрочь, помощь логопеда не являлась ярковыраженной первой необходимостью, во всяком случае теперь, до откровенного и подробного общения с ним Юриника на предмет любовных дел.

Надо же! Всегда, ещё с детства мечтал о том, чтобы у меня был свой джин, как в сказках. И ещё печка-вездеход. И вот наполовину сбылась мечта. Мне пришлось подробно объяснить духу, что от него требовалось, и я приступил к этому трудному делу, учитывая необычность желания:

– В моём мире есть один высокопоставленный вельможа, являющийся куклой на нитках у неких поганых сил, которые с его помощью жаждут освободить для себя жизненное пространство. Тому вельможе ты и должен будешь являться во сне и наяву в разных обличиях, в каких только сам пожелаешь.

Дух-исполнитель довольно потёр руки и, такое впечатление, облизнулся. «Это хорошо», – подумал я и продолжил:

– Но очень желательно являться в весьма запоминающихся и пробирающих до костей обличиях, чтоб у того в никчёмных мозгах наконец прояснилось, если такое вообще возможно, и пропало желание оказывать медвежьи услуги великому объегоренному народу. Важно, чтобы видеть тебя мог лишь один вельможа. А то свихнутся там все окончательно, позора не оберёшься! Хотя куда уж больше позора? Кругом показушная лихая свободная деятелность. Золота и власти лишь подавай, да побольше, но на это золото мозгов себе прикупить нельзя, ибо не продаются мозги, совесть, честь и достоинство. А именно этого там отсутствие всякого присутствия.

Боюсь, трудное это дело даже для тебя, но попробовать необходимо, ибо попытка не пытка. Авось что-нибудь путёвое и выйдет! Являться же тебе кукловодам и вовсе бессмысленно, ибо инородцы они, и этим всё сказано, посему остаётся одна надежда, авось очнётся непутёвый вельможа. Надежда умирает последней, потому что надежда, как и вера, это вечно воодушевляющая добродетель! А, казалось бы, так всё просто: не стоит ни на что и ни на кого надеяться и верить, ибо где присутствуют вера и надежда, есть место обману и разочарованию. Так что коли уж хочешь, чтобы что-то было выполнено честно и качественно, бери и делай сам, да почаще пользуйся умом и здравым смыслом в поддержку вере и надежде! Тогда многие станут светлыми пророками, коих свет не видывал, и зародят любовь.

Дух-исполнитель довольно улыбнулся, видимо, подобное дело ему явно пришлось по душе. Была в этом духе какая-то авантюрно-артистическая жилка, вот и славно, значит, всё сделает в лучшем виде, качественно и с творческим подходом, что так необходимо в любой, а особенно в подобной объяснительно-доносительной работе. Несомненно, духу понравилось в этом задании именно то, что не было никаких ограничений в образах, в которые ему позволено было обличаться для достижения положительного результата. Неограниченный полёт фантазии, который сулило ему предстоящее дело, явно воодушевлял его на подвиги и в его глазах уже зажёгся пока слабенький, но озорной и искрящийся огонёк живого интереса. Однако я продолжал объяснять и растолковывать свои пожелания, чтобы он ненароком ничего не напутал, а то неизвестно какие последствия могут наступить! Правда, хуже уже точно не будет. Хуже просто некуда! Хуже только война или мор, хотя и этого сейчас предостаточно, но если станет ещё больше, то тогда и будет хуже. И ещё немного подумав, я пояснил:

– Обличия у тебя могут быть разные, но цель одна – являться до тех пор, пока он не начнёт думать головой и не заимеет совесть. Получается, что являться придётся чуть ли не пожизненно, до тех самых пор, пока он и его подельники по блюду не начнут заботиться в первую очередь о своём народе, а не о чужом. Загребущие представители чужого народа умело руководят и играют алчными интересами и выгодами высокоподброшенного ими же вельможи. Настало время ему перестать быть куклой, и, наконец, честно приступить к выполнению своих истинных обязанностей. Всё очень просто, но для этого необходимо чудо, у нас так всегда. Это ты и должен ему, непутёвому, объяснить, потому что самому ему этого ни в жизнь не понять. Ведь те, кто в состоянии это понять сами, без посторонней помощи, эти посты не способны занимать – живучесть, гадючесть и хватка у них не те. Стань же ты его совестью. Можешь?

– Могу, но за результат ручаться не берусь, работы, вижу, много, уж больно всё запущено, сами и виноваты, – отвечал дух-исполнитель, озадаченно почёсывая затылок. Это как раз и не трудно: являться, объяснять, вразумлять! Гораздо трудней объяснить, вразумить, чтобы образовалось понимание, но есть у меня парочка оригинальных задумок, может, и ещё чего на ум придёт. Что ж, будем работать в этом разрезе! Да ладно, где только наша не пропадала! Для отчёта о проделанной работе буду появляться в каждое полнолуние, если только будут положительные результаты. Я могу отправляться?

– Можешь. Являйся в независимости от результата в каждое полнолуние. Буду ждать с нетерпением. Но запомни, в силу умственных способностей и строения мышления, ему нужен хороший стимул, и дело сразу пойдёт на лад. А стимул в прямом смысле означает – заострённая палка, которую ишаку пихают в зад, чтобы тот двигался в нужном направлении.

– Да это я уже давно понял! Простимулирую по самое не балуйся, уж можешь быть спокоен, мне и самому интересен этот клинический случай. До скорого…

Он мгновенно исчез, оставив после себя лёгкую дымку.

Все некоторое время озадаченно молчали и как-то странно и подозрительно переглядывались, будто вдруг выяснилось, что я сбежал, например, из психушки или лепрозория, да ещё и скучаю по тому месту.

– Что-то я не совсем понял, – начал Юриник, – как это такое, позволь узнать, вообще возможно? Как этот непутёвый вельможа умудряется вовсе не думать о своём народе или думать о нём слабо? Он что, слабоумный, что ли?

– Умудряется элементарно, легко и непринуждённо, и даже не скрывает этого, а что тут удивительного? Все уже привыкли, это давно сделалось нормой жизни. Если он гораздо больше думает о других народах, и хрен бы с ним, само-то по себе это не так уж плохо, там тоже люди, ну, продался, бывает, но не в ущерб же своему народу это делать, да мне, может, вообще за империю обидно!

Я пытался объяснить то, что нормальному человеку, коим являлся Юриник, да и все присутствующие, объяснить просто невозможно. У них эти объяснения никак в голове не укладываются, а потому они этого наглядного абсурда из жизни остолопов понять не способны. Юриник же в силу своего упорства, живости ума и природной любознательности никак не унимался, силясь всеми возможными и невозможными путями понять непостижимое. Скорее всего, его подстёгивало ещё то, что я это понимал и воспринимал, как данность.

Юриник вновь принялся за своё, он начал говорить очень спокойным голосом, видимо, чтобы ненароком не спугнуть меня своей назойливостью:

– А зачем, позволь поинтересоваться, ему думать больше о других народах, раз у него есть свой собственный? Может быть, его, бедненького, кто-то заставляет?

Я устал объяснять: «свой, чужой, стыд, совесть, ум, разум, жадность, продажность», а они устали стараться меня понять.

Дорокорн, наконец, сменил тему разговора и, облегчённо вздохнув, с интересом спросил:

– Как же ты узнаешь, помогло ли то, что ты сейчас предпринял, или нет?

– О-о, – отвечал я, – это сразу узнаю не только я, но и все жители того мира, а, следовательно, и все другие народы тоже непременно узнают, ибо их это так же коснётся. Уж коснётся, так коснётся! Только далеко не все возрадуются, некоторые, даже очень многие, огорчатся и расстроятся буквально до невозможности, до судорог.

И с этим вопросом, как с предыдущим, ещё некоторое время они пытались что-то выяснить, заходя то с одного бока, то с другого, но в конце концов бросили это пустое занятие и правильно сделали, я считаю.

* * *

Глава 8 Последний день занятий

С этими разговорами я совсем позабыл о своих начальных намерениях достать из своего кармана кусочек халвы и угостить им нашего верного друга, дорогого домового. Я-то позабыл, но он помнил об этом очень хорошо, настолько хорошо, что уже сбился с ног, наматывая круги вокруг меня, тяжко и протяжно при этом вздыхая, напоминая, таким образом, о себе. Чего он только не делал, только что на изнанку ещё не вывернулся! Он и деликатно покашливал, и кряхтел, и стонал, как настоящее приведение, и беспардонно тёрся о Юриника, чем вызвал лишь недоумение и раздражение последнего. А в конце неугомонный страдалец принялся потихоньку протяжно подвывать с надрывавшей наши чуткие сердца тоской. Мы даже подумали, что он тяжело и неизлечимо заболел, подхватил невзначай какое-нибудь редкое, но очень опасное заболевание. Мало ли где его носит, когда он не с нами?

Всё сразу стало ясно и понятно, стоило Дормидорфу спросить у него напрямик, без обиняков:

– Максимка, друг мой, что это с тобой? Ну чего ты маешься, объелся, что ль, чего-нибудь неудобоваримого?

Друг Максимка тут же ответил, приняв робкий и скромный вид и обиженно поджав губки, словно маленький капризный ребёнок:

– Эх, если бы… Твои бы слова ему в уши.

И домовой указал взглядом и кивком головы не на Юриника, как все мы, было, решили, а на меня. Кто бы мог подумать! Я обомлел. Что за фокусы? Я-то тут, интересно, причём?

А домовик продолжал говорить всё тем же плаксивым голоском, тоже мне, актёр из погорелого театра выискался:

– Не объелся я, а напротив, не доел! Огромная разница, между прочим, ощущаете? Я жду-у…

– Чего ты ждёшь? – не выдержав подобных необоснованных обвинений в мой адрес, поинтересовался я.

– А того жду, что у тебя уже давненько лежит в левом внутреннем кармане плаща и вкусно пахнет. Очень вкусно пахнет, и необычно к тому же! Уж очень я хочу это… попробовать на вкус.

Тут я вспомнил, какова была первопричина появления мешочка с камушками, сразу же залез в левый средний внутренний карман плаща, достал вожделенную халву, завёрнутую в плотную салфетку, и протянул домовому со словами:

– Бери, Максимка, угощайся, пожалуйста, это я специально для тебя, по твоей же просьбе заказал у скатерти и бережно хранил всё это время, только почему ты раньше не напомнил мне об этом? Сказал бы прямо, чего хочешь, а не вздыхал и не стонал, словно приведение. Ты нас этим прямо напугал. Думали, не заболел ли ты?

Домовой крепко, словно какую-нибудь драгоценность, прижал к груди заветный свёрток и ответил плаксивым, жалобным голоском:

– Да-а, заболеешь тут с вами. Я уже и не знал, на какой кривой козе к вам подкатить. Мы, домовые, да будет вам известно, очень скромные и легкоранимые существа с тончайшей организацией мышления. И коли нам самим не предлагают угощение, то мы можем тогда даже уйти из дома, обидевшись, в поисках лучшей доли! Или даже безвременно умереть от голода, но просить никогда не будем. Мы можем только лишь скромно намекать об этом своими поступками и действиями или некоторыми словами, но никак и никогда не больше того. Скромность, понимаете ли, скромность и врождённый этикет всему виной. Понятно, надеюсь?

– Ну, теперь-то, конечно, всем нам, а особенно мне, всё ясно и понятно.

Я мельком взглянул на Юриника, и сам чуть не уписался со смеха. Бедный, бедный Юриник еле сдерживал свой дикий восторг и жгучую солидарность с Максимилианом. Он аж трясся от распирающего его желания изложить своё мнение по поводу тончайшей организации хитроумного мышления домового. Нужно было только видеть Юриника, которому Дорокорн и Дормидорф жестами показывали, чтобы тот молчал. Но это как раз и было не так-то просто сделать, его так и подмывало высказаться по поводу выдающейся скромности и кротости нашего разоткровенничавшегося домового, а также на счёт его врождённого этикета.

А Максимка, видя, что ему никто не перечит, вздохнул с такой искренней благодарностью и облегчением, что я был окончательно сражён его актёрским талантом.

– Ну ты даёшь, однако! Я горжусь, что мне довелось встретиться с тобой. Ты халву-то хоть попробуй, скромник ты наш!

Он нежно и трепетно положил свёрток со своим гостинцем на один из свободных стульев и потихоньку, очень осторожно развернул его, при этом его ноздри то раздувались, то вновь сужались, выбирая из окружающего воздуха мельчайшие частички с запахом вожделенной халвы. Затем он отломил маленький кусочек серой и невзрачной на вид, но, тем не менее, до невозможности вкусно пахнущей массы и положил его в рот, закатив и зажмурив от удовольствия глаза, словно хитрый котяра от валерьянки. Причмокивая и посасывая, он с наслаждением гонял кусочек по всему рту, словно ребёнок, в первый раз попробовавший что-то новенькое и необычно-вкусное.

По всему было видно, что лакомство пришлось по вкусу нашему непоседливому шаловливому другу, о чём он тут же не замедлил заявить с присущей ему откровенностью и детской прямотой:

– Очень вкусно, пожалуй, я перейду на халву… но и пряники мне тоже очень нравятся…

Он никак не мог сделать окончательный выбор.

Видимо, Максимка долго бы ещё колебался, склоняясь то в одну сторону, то в другую, если бы на помощь ему не подоспел, как ни странно, Юриник, который сразу же урезонил его, развеяв все сомнения, предложив:

– Так в чём же дело? Тебе, Максимка, попросту надо заказывать по очереди одно, другое или третье. Или то, что больше всего хочется в данную минуту.

Домовой серьёзно призадумался над этими словами, запихнув вкусные, все измазанные в халве указательный и средний пальцы себе в рот. Но уже через несколько мгновений он робко поинтересовался:

– Это очень хорошо, что ты мне это сказал! Эдак ты быстро заслужишь моё расположение и благосклонность. Напомнишь потом мне об этом. А нельзя ли мне… ну, время от времени, получать и то, и другое, и третье сразу, одновременно? Не часто, хотя бы изредка… раз-два в день, например?

– Можно-то можно, но только, если не часто. Ха-ха-ха! А раз-два или раза два в день, это даже очень не часто, – ответил, рассмеявшись, Юриник улыбавшемуся Максимке. – Время от времени! Раз-два в день… хи-хи-хи! Конечно, можно, это же не три раза в день!

Домовой тут же со скоростью света навострил уши, а Юриник запоздало смекнул, что дал маху и сболтнул лишнего, но слово-то не воробей – вылетело, не поймаешь. Видно было, что теперь Максимке есть над чем задуматься.

После этих событий у нас совсем не оставалось времени на обед, вот-вот нужно было отправляться в учебный зал на продолжение лекции. Домовой, поняв, что его аудиенция закончена, медленно растворился в воздухе, но халву, всё ещё лежащую на стуле, конечно же, не забыл. Было очень забавно наблюдать, как халва сама бережно и аккуратно заворачивалась в салфетку, а затем, плавно поднявшись в воздух, медленно поплыла по направлению к шкафу и, не долетев до него какого-нибудь десятка сантиметров, испарилась, будто бы её никогда и не было.

Дормидорф отдал мне мешочек с белыми камушками, сказав:

– Пусть будут у тебя, вещь-то хорошая, спрячь понадёжней, в хозяйстве пригодится, да и мы, думаю, ещё не раз ими воспользуемся. Нам очень повезло, найти мешочек с духами-исполнителями – это большая удача! Они могут почти всё, лишь за редким исключением. Например, они не могут лишить жизни живое существо, но могут заставить его не делать гадостей и следить за ним хоть всю его жизнь. Не могут заставить ненавидеть или любить, но могут помочь в достижении благородных целей. Не могут врать и лицемерить, не могут льстить, может, и ещё чего в этом роде не могут, я этого не знаю.

Оставшееся до занятий время мы оживлённо обсуждали, где и как мы можем использовать этих чудесных духов-исполнителей, так неожиданно удачно свалившихся на нас, словно снег на голову, а точнее, в мой карман.

Юриник предложил:

– Представляете, как будет весело, если мы одного духа отправим к нашему мудрому ворону, к Коршанчику?

Мы недоумённо переглянулись, а Юриник, ожидая подобной реакции, пояснил:

– Чтобы дух неотступно следовал за вороном и постоянно отбирал у него мясо, как только тот соберётся его заглотить, позволяя есть Коршану только растительную пищу, понимаете? Ну, вегетарианцем чтобы его сделать!

Видя, что никто не смеётся, Юриник замолчал и надулся, как мышь на крупу, а Дорокорн, напротив, повеселел и радостно заговорил:

– Юриник, какой же ты молодец всё-таки!

Юриник подозрительно и вместе с тем вопросительно уставился на друга, ожидая очередного подвоха.

А Дорокорн продолжал заливаться соловьём:

– Нет, какой ты всё-таки умница, подбросил мне отличную идею, как можно использовать духа-исполнителя для одного очень важного и нужного дела.

Дорокорн сделал небольшую паузу, а Юриник воспрянул духом от столь редких похвал, расточаемых хитрюгой Дорокорном в его адрес. Мы с дедом Дормидорфом приготовились внимательно слушать, что же такое придумал этот проныра.

Воспользовавшись тишиной и всеобщим вниманием, Дорокорн продолжал:

– Этому духу необходимо строго-настрого наказать, чтобы он на версту не подпускал нашего Юриника к девушкам герониткам!

У Юриника не было уже ни сил, ни желания отвечать и спорить. Потому он ограничился лишь тем, что укоризненно и печально покачал головой из стороны в сторону и скорчил кислую гримасу.

– Ладно, – подвёл итог Дормидорф, – помечтали, и будет! Пора нам отправляться на занятие, а то коли Томарана нам всем клизм понаставит, мы много чего интересненького ей понарасскажем. К тому же, не знаю, как Юринику, а лично мне в моём солидном возрасте не подобает заниматься всякими там глупостями, вроде… кхе-кхе… малоприятных и совсем не эротичных процедур. Я уже не говорю о том, что тогда-то наш план точно будет под угрозой провала. Да и Юриника жалко, столько тяжёлых испытаний за один день, это вам не хухры-мухры, тут всё серьёзно, по-настоящему. И, кстати, последствия могут быть непредсказуемы, а ну, как дружище Юриник привыкнет к этому, что мы тогда с ним станем делать? Я так и представляю себе во всех красках эту трагикомичную картину: взъерошенного домового, с горящими глазами выходящего из шкафа с подносом в руках, на котором стоит огромная и наполненная доверху утренняя «детская груша» для нашего Юриника. И верный домовой берёт клизму в свои сильные опытные руки и обречённо склоняется к сразу же оживившемуся Юринику, со словами: «ваша любимая процедура, голубчик вы мой дорогой… и хрясть, вж-ж-ж, а-а-а!».

В это время из шкафа вылез очень серьёзный домовой и принялся расхаживать по комнате с какой-то белой тряпкой, растянутой на руках, как поднос, на котором стояло подобие юриниковой «груши радости», сделанной из скомканной салфетки, в которую раньше была завёрнута халва.

Все беззлобно рассмеялись. И сам Юриник не стал исключением, ибо он уже давно привык и смирился с вечным подтруниванием над ним. Он даже практически никогда и не обижался на нас за это, а лишь вяло улыбался в ответ, как в теперешнем случае, или откровенно смеялся вместе со всеми, но подобное происходило только в особо удачных случаях. Ну ещё бы, ему-то грех было обижаться! Подшучивали и посмеивались в нашей компании, надо признать, над всеми без исключения, и это, на мой взгляд, было совсем неплохо, так было намного веселей и интересней жить, и долгая дорога казалась не такой длинной и скучной, да и объединяло это как нельзя лучше. А Юриник, кстати говоря, был непревзойдённым мастером в этой области, хоть и вечно скромничал, прибеднялся и отказывался наотрез признавать свои заслуги, но, тем не менее, сам он никогда не упускал возможности высмеять или поддеть кого-либо из нас, и это у него очень неплохо получалось. Особенно он оживлялся, коли дело касалось его доброго друга Дорокорна. А вот Дорокорн как раз иногда и бывал доведён до исступления шуточками каверзного Юриника в силу лёгкой ранимости своего нежного характера, зачастую остро нуждался в заступничестве и поддержке, которые ему неизменно и безвозмездно обязательно оказывал кто-нибудь из нас. Особенно часто это делал, как ни странно, домовик, второе почётное место занимал старина Дормидорф, про себя же я вновь вынужден, уже в который раз, скромно умолчать! Что поделаешь, таков мой удел. Иначе мне в дальнейшем никто и никогда не поверит, коли я начну, как всегда честно и откровенно, описывать какой-нибудь случай, где я опять должен был проявить свои отнюдь не самые лучшие качества: скромность и ещё раз скромность.

Как же это знакомо! Приостанавливаясь на этом самом месте, все самонадеянно и безапелляционно заявляют мне, что тут уж я точно, как пить дать, несколько увлёкся и даже больше того, откровенно приврал! Ничуть не бывало! Поймите, наконец, просто-напросто в нашей жизни никто не застрахован от роковой ошибки. К моему глубочайшему сожалению, это ложное впечатление складывается у людей лишь потому, что я просто не счёл нужным и недостаточно приукрасил, словом, не договорил, описывая свою скромность, и не сделал я этого совершенно сознательно из-за неё же родимой, скромности!

Вот вам и неопровержимое доказательство моей правоты, что и требовалось доказать. Получается, что это даже не теорема, а самая настоящая аксиома, а вы непростительно ошибались в своём незрелом умозаключении. Мои соболезнования. Ну, ладно, надеюсь, что вы это как-нибудь сумеете пережить.

Хоть у нас ещё и оставалось около пятнадцати минут, но мы решили потихоньку идти в учебный зал, чтобы потом не толкаться вместе со всеми, когда времени останется в обрез.

Спокойно мы прибыли на место и заняли свои старые места. Томарана будто бы никуда и не уходила. Она преспокойно продолжала сидеть за своим столом и сосредоточенно смешивать всевозможные отвары и порошки, в точности как и тогда, когда мы уходили на перерыв, почти два часа назад.

Дорокорн, кивнув в сторону Томараны, сочувственно прошептал на ухо Юринику:

– Погляди, сколько она снадобий за это время успела приготовить!

Юриник бросил украдкой взгляд на учительский стол.

Дорокорн продолжал:

– Смотри, не вздумай задавать ей больше никаких вопросов! Уж будь любезен, потерпи, а то сам знаешь, чем это может закончиться. У неё на тебя уже есть наточенный зуб, и не один! Словом, береги свою нетронутую честь. Береги себя, друг Юриник, ты нам ещё очень будешь нужен, ни в коем разе не повреждённый, а живой и здоровый! Ну, сам подумай хорошенько: куда тебе вдобавок ещё и клизму, ты и так всё ещё совсем плох, бедненький, вон и от сыворотки откровенности, видно не вооруженным взглядом, до конца не отошёл.

Юриник только слабо мычал в ответ и постоянно утвердительно кивал головой.

На столе Томараны действительно стояло несколько мензурок с какой-то жидкостью, напоминающей по цвету крепко заваренный чай, а на другом конце стояли четыре клизмы, выставленные в рядок, видимо, для наглядности и предупреждения, мирно дожидаясь своего времени и места.

Наконец Томарана оторвалась от своих ненаглядных склянок и снадобий и, окинув всех присутствующих строгим взглядом, негромко произнесла:

– Вижу-вижу, все собрались вовремя, а значит, желающих испытать на себе прелести отвара правды нет, к моему глубокому сожалению. Ну, раз уж так вышло, то делать нечего, можем продолжить наш урок. По плану до следующего перерыва мы должны изучить несколько смертельно опасных отваров и настоек, а затем уже перейти к разделу прикладного растениеведения.

Увидев, что многие обеспокоенно заёрзали и начали переглядываться, она промолвила:

– Ну что вы? Бояться вовсе не нужно, нет такой необходимости, по крайней мере, сегодня никто не умрёт. А даже напротив, я гарантирую вам всем положительно-оздоровительный и тонизирующий для здоровья эффект без всяких негативных последствий для ваших цветущих организмов.

При этих словах Юриник погрустнел и совсем сник. Это и не удивительно, если учесть, что произносила она речь, в упор многообещающе глядя на него. Даже у меня мороз пробежал по коже, стоило только представить процесс введения отвара трепандры и тяжкие для нас последствия этого действа. Ещё мне невольно подумалось, что если бы в наших учебных заведениях применялись подобные методы воспитания как к ученикам, так и к наиболее отличившимся педагогам, я уже молчу про некоторых изогнутых родителей, то результаты обучения и отношение к воспитанникам, а так же уровень дисциплины оных наверняка превзошли бы все, даже самые смелые ожидания. В стенах школы не стало бы ни опозданий и прогулов, ни хамства и вымогательства, ни разгильдяйства, наглости и угроз, да мало ли чего ещё не стало бы. Это я уже молчу про такие пустячки, как невыученные уроки, наркоманию, пьянство, курение и другие досадные мелочи жизни.

Далее мы долго и нудно изучали всевозможные настои и отвары из разных ядовитых растений и тяжкие последствия их применения вовнутрь. Затем шли противоядия. И когда у меня уже всё начало путаться в голове от обилия поступающей информации, Томарана радостно, как об избавлении, объявила о переходе к прикладному растениеведению.

Она сказала, повернувшись к Юринику:

– А теперь мы переходим к прикладному растениеведению. Если, конечно, ни у кого, к сожалению, нет вопросов и всем на этот раз всё понятно!

Юриник сразу же бодренько так встал и даже без малой тени волнения в голосе громко произнёс:

– Вы много рассказали о всевозможных отравляющих растениях, но ни словом не обмолвились о грибах, а среди них зачастую попадаются очень интересные экземпляры и даже смертельно ядовитые. Насколько мне известно, самым смертельным и неизлечимым ядом обладают бледная поганка и мухомор вонючий. Кстати, растут они в изобилии почти повсеместно.

Томарана, позабыв обо всех своих обещанных клизмах, открыла рот в изумлении так же, как и мы все. Но вопрос был задан по существу и, по-моему, вовсе не глупый, разве что только преждевременный.

Она вежливо ответила Юринику, который успел сесть на своё место:

– И снова вы правы, молодой человек! Но своим вопросом вы опередили события, как впрочем, уже неоднократно с вами случалось! И я, как ни странно, к этому уже начинаю привыкать. Человек ведь привыкает почти ко всему, вот и вы, смею надеяться, привыкнете. Грибы же, а в особенности ядовитые, это просто прелесть, это прямо-таки чудо леса! Но только это и обширная отдельная тема для обстоятельной лекции, которая у нас впереди. Раз уж вы затронули бледную поганку и мухомор вонючий, то, может быть, сами и расскажите об этом? Тем самым спасёте себя от испытания отваром трепандры. Вы понимаете, о чём я говорю?

Юриник прекрасно всё понимал, но по его лицу ничего невозможно было прочесть, и было совершенно непонятно, испугался он или нет. Он был невозмутим.

Все с нетерпением ожидали, что же он соблаговолит ответить Томаране на такое заманчивое предложение. Юриник не заставил себя долго ждать, встал и заговорил. Его речь, поначалу несколько напряжённая, вскоре полилась легко и непринуждённо чистым прозрачным потоком, напрочь лишённая растянутых повторов, омерзительного мычания и мусора слов-паразитов:

– О-о, это проще простого! Пожалуйста, раз уж вы так настаиваете. Как я уже имел удовольствие сообщить вам, бледная поганка и мухомор вонючий одни из немногих смертельно ядовитых грибов. В более южных районах растёт аналог мухомора вонючего, сходный вид, мухомор весенний, или аманита верна, это по-латыни. Надо заметить, что все эти виды содержат в себе помимо обычных для мухоморов аманитов токсин вирозин. Особая опасность, а в нашем случае прелесть токсинов этих грибов в том, что их действие наступает не сразу, а приблизительно через полтора-двое суток, а если конкретней, то через сорок восемь часов у мухомора вонючего и через десять-двенадцать – у бледной поганки, в зависимости от количества жизненных сил у существа, употребившего их. О концентрации яда и количестве грибов я промолчу, ибо одной бледной поганки с лихвой хватит на огромное ведро съедобных грибов. За вышеупомянутое время яд этих грибов успевает оказать на организм необратимые негативные воздействия и тогда спасти живое существо уже не представляется возможным, коли не обладать специальными познаниями в этой области. Хотя и ходят слухи, что существует сыворотка, в незначительной степени защищающая организм от действия токсинов, но кто же её даст-то?

Мы слушали Юриника, раскрыв от удивления рты. Томарана тоже была приятно поражена познаниями своего любимчика в особо опасных грибах. Удивлённо приподняв свои выгнутые дугой, от того очень выразительные чёрные брови, она восхищённо сказала без тени раздражения в голосе, что не могло нас не порадовать:

– Вот это да! Ну, что ж, похвально, мой юный грибознательный друг, похвально! Ваш рассказ исчерпывающе безупречен и вы, безусловно, избавили свои благородные внутренности от отвара трепандры. Но откуда у вас столь обширные познания в ядовитых грибах, скажите на милость? Вы, часом, не развлекаетесь на досуге, безжалостно травя одиноких женщин-преподавательниц?

– Что вы, как такое возможно? – отвечал покрывшийся румянцем Юриник, сконфуженно улыбаясь и смущённо потупив взор. – Я совсем даже наоборот! Я очень люблю таких преподавательниц за справедливость и предоставляемую редкую возможность интересного общения с ними.

– О-о, да! – перебила Юриника Томарана, сверкнув глазами. – Значит, всё-таки развлекаетесь на досуге. В одном вы правы, я действительно могу быть очень интересной. А на счёт моей справедливости, так это сильно преувеличено, могу вас заверить. Тут ведь как интересно получается: чем меньше в жизни справедливости, тем интересней окружающим, особенно, если они являются не прямыми участниками, а сторонними наблюдателями. Ручаюсь, что если бы я выполнила свои обещания по отношению к вам, то стала бы ещё интересней всем остальным учащимся, по крайней мере, основной их массе.

Говоря это, она многозначительно посмотрела на нас. Мне её слова показались очень даже не лишёнными здравого смысла. Действительно, у большинства наших сокурсников лица сделались какими-то кислыми и скучными, будто их лишили чего-то сладенького. Но, несмотря на это, Томарана была явно польщена, а наш Юриник оказался на редкость умелым и изощрённым льстецом. Он довольно быстро справился со своим смущением, если только оно не было искусно разыграно им.

– А на счёт моих скромных познаний всё очень просто, с раннего детства я очень люблю собирать грибы и, дабы не отравиться самому и никого не отравить ненароком, то есть без особой на то надобности, скоренько выучил все ядовитые виды грибов, распространённые в лесах нашей климатической зоны. Мне это не раз пригодилось в жизни, вот и сейчас эти знания спасли мои благородные внутренности от отвара трепандры.

Все, в том числе и Томарана, рассмеялись, оценив по достоинству шутку Юриника и прекрасно поняв, что он своими внутренностями передразнивает недавно сказанные слова рьяной растениеведки. Но, тем не менее, вопрос был исчерпан. Томарана, как и обещала, перешла к прикладному растениеведению.

Она сказала:

– Теперь каждый из вас приготовит для себя настой конь-травы, а мы все прекрасно помним рецепт и пропорции для часового действия настоя. Вспоминаем! – вдруг рявкнула она.

Видя, что не все ещё с перепугу хорошо запомнили рецепт, и во избежание всевозможных неприятностей и казусов, она стала делать его сама и монотонно повторять вслух:

– Итак, зажигаем горелку.

Она чем-то щёлкнула и на всех столах одновременно вспыхнули жёлто-красно-голубые пляшущие язычки пламени.

– Доводим до кипения двести миллилитров воды, берём первую в верхнем ряду траву с подноса, находящегося перед каждым из вас… аккуратно отвешиваем двадцать граммов, бросаем в кипяток, и настаиваем в течение десяти минут.

Мы в точности повторяли за ней все действия, и через пятнадцать минут на столе перед каждым из нас стоял свежеприготовленный чудодейственный настой конь-травы.

– Теперь, – вновь заговорила она, – выпиваем небольшими глоточками всё до дна.

Все, и она сама, принялись потихонечку, чтобы не обжечься, отхлёбывать настой. Он был приятен на вкус, чем-то напоминал крепкий отвар зверобоя, только, кроме того, что вязал, ещё и слегка горчил, а по цвету был таким же тёмно-коричневым и слегка мутным от концентрации. Его консистенция была довольно необычная, такое впечатление, что настой был густым или очень насыщенным и тягучим, словно липовый чай, если заваривать его, не жалея липового цвета.

Не прошло и пары минут, как все справились с этим ответственным заданием и с нетерпением принялись ожидать результата.

Кто-то тихонько сказал:

– Главное, чтобы мы ржать, как кони, не начали!

Ему вторили:

– Да и луговую травку щипать не очень-то хотелось бы.

Томарана объявила:

– Теперь быстренько, но не торопясь, встаём со своих мест и идём на выход. Вперёд, все на улицу.

Вскоре вся группа уже нетерпеливо топталась на поверхности возле камня-люка. Последней по ступенькам поднялась Томарана и заявила:

– А теперь, жеребчики мои, скачем всем табуном на восток в течение тридцати минут, а потом столько же на запад, встречаемся здесь же ровно через час. Вперёд!

И мы понеслись, не чувствуя под собой ног, словно у нас вдруг выросли крылья. Никогда мне ещё так легко не бегалось даже со страха. Ноги, словно заведённые, сами несли, а мне лишь нужно было выбирать направление, чтобы не врезаться в дерево или ветку, или не залететь ненароком ещё куда-нибудь. Иногда даже приходилось сдерживать пыл, через силу заставляя себя скакать несколько медленнее, нежели хотелось, и я заметил, что подобное происходило не только со мной.

Вокруг со свистом мелькали ветки, листья, а мы вчетвером, держась одной группой, небольшим табуном, неслись вперёд, «закусив удила», наслаждаясь скоростью и свежим бодрящим лесным воздухом, только ветер завывал в ушах. Наши соученики рассредоточились на огромной территории, чтобы не путаться друг у друга под ногами и то там, то тут мелькали между деревьев, словно крупные лесные муравьи в густой траве. Невдалеке от нас из-за группы близко стоящих берёзок выскочила Томарана. С раскрасневшимся лицом и развевающимся по ветру плащом она ускакала вперёд. Было видно, что она получала огромное наслаждение от подобных скачек и делала это далеко не впервой.

– Видимо, старушка частенько совершает лесные пробежки, наверное, бежит от одиночества и своих многогранных, судя по усердию, страшно-коварных замыслов, – пробасил Юриник, перепрыгивая, словно горный козёл, через поваленный ствол огромной берёзы.

Дорокорн пропищал ему в ответ с издёвкой:

– Интересно, клизма с отваром трепандры у неё с собой, или мне сбегать принести?

– А ты сначала догони меня, тяжеловоз неуклюжий! – весело отвечал Юриник, резко прибавляя в скорости и удаляясь.

– А может, у неё клизмы волшебные, с крылышками, ставятся сами?

– Ну, конечно, – подхватил Юриник, снова притормаживая, – а потом прилетают волшебные пробки-самотыки, да?

– Угадал!

В таком духе они общались всю дорогу до успешного окончания первого этапа эксперимента, длившегося ровно полчаса. Затем мы развернулись и побежали, не снижая темпа, обратно. Сменив направление, мы сменили и тему разговора.

Теперь заговорил Дормидорф, фыркая на бегу:

– Пфр-р, пока вы тут шутки изволите шутить, я пытаюсь мысленно связаться с лесными людьми, так что не путайтесь у меня под ногами, жеребцы малолетние, и не мешайте сосредотачиваться. Кстати, вы не пугайтесь, если они вдруг выскочат из-за какого-нибудь куста, они любят такие штучки.

Так оно и получилось. Не успел Дормидорф договорить, как откуда не возьмись появилась группа лесных людей, человек двадцать, которые мгновенно окружили нас со всех сторон. Не надо забывать, что все эти выкрутасы происходили на бегу, а точнее, на скаку. Так мы все вместе и продолжали некоторое время скакать бок о бок, как стадо диких мустангов-иноходцев.

Дормидорф быстро рассказал им о нашей ночной встрече с геронитами и о готовящемся сегодня ночью захвате школы. Когда наш умудрённый старче обо всём с ними договорился, а много времени это не заняло, лесные люди так же мгновенно исчезли, как и появились. Некоторые умчались в лес с бешеной скоростью, намного превышающей нашу, и скрылись из виду, разбежавшись веером в разные стороны, а их сотник Парамон и ещё несколько человек сходу ловко запрыгнули на первые подвернувшиеся деревья и скрылись в кронах, как белки, сказав напоследок:

– Берегите себя. Когда всё закончится, коли живы будем, устроим знатный пир, развеемся, а заодно и познакомимся поближе. Говорят, герониты умельцы отдохнуть, да и во всевозможных состязаниях доки, каких мало, вот и поглядим! В любом случае повеселимся на славу, от души!

Дальше мы бежали одни, а через некоторое время Дорокорн негромко проговорил:

– Интересно, лесные тоже настой конь-травы хлещут, чтоб так резво по лесам носиться или у них другие методы? Может быть, у них такие способности от природы, знает кто-нибудь?

– Думаю, от природы, – глубокомысленно отвечал дед, – если бы ты с рождения носился по лесам и полям, задравши хвост, то и для тебя это не составляло бы особого труда даже без конь-травы.

– Да-а, – теперь восхитился Юриник, – при такой скорости и в своих плащах они практически сливаются с лесом! И по деревьям лазят, как кошки! Не хотел бы я иметь таких врагов, зато в виде друзей они меня очень даже устраивают!

– Ты погоди, когда они увидят, как ты метко стреляешь из арбалета, они тоже пожелают видеть в тебе друга. А Дорокорн чертовски хорош в рукопашном бою и его тоже лучше иметь в друзьях. У всех свои достоинства и свои недостатки. Но, главное, мы их предупредили, теперь я хоть за это спокоен, – облегчённо вздохнул Дормидорф.

– Это точно, значит, не зря бегали, – согласился Дорокорн, и мы дружно закивали головами. – А на счёт достоинств и недостатков, это ты, Дормидорф, верно сказал! А ну как переругаются лесные с геронитами, как начнут вымещать своё недовольство на нашем Юринике, ещё и нам ни за что достанется на орехи. Нам его ещё прятать от них придётся и таскать тайком еду, украденную у ворона из блюда!

Юриник встрепенулся и злобно зашипел на довольного Дорокорна:

– А-а, и снова ты, змей, взялся за своё, несёшь всякую чушь! Никто ни с кем не переругается и всё будет в лучшем виде! Герониты и лесные люди – друзья навеки! Запомни ты это. И нечего тебе постоянно сравнивать меня с геронитами. Ох, лучше не вынуждай ты меня понапрасну!

Потом Юриник повернулся к нам с Дормидорфом и ехидненько сказал:

– Ближний бой, в котором так хорош ваш хвалёный Дорокорн, между прочим, очень легко можно и выиграть у него, коли применить какую-нибудь, пусть даже самую примитивную хитрость, ибо он слишком полагается на свою силу и выносливость, одним словом, слишком уж самоуверен и кичлив! Напыщенный индюк!

И Юриник, резко увеличив скорость, ускакал вперёд, как мне показалось, понуро склонив голову и не глядя по сторонам. Обратно мы неслись по своим же следам, оставленным в траве. Вот и поваленное дерево, через которое так ловко перепрыгнул Юриник, не замедливший повторить свой подвиг, только теперь этот прыжок у него получился более грациозно, нежели в первый раз, и сравнение с горным козлом больше ему не подходило, скорее, он был теперь похож на настоящего, хоть и невысокого конька. Мы удачно последовали его примеру.

А сейчас должна появиться Томарана, если, конечно, она не отклонялась от своего маршрута на обратном пути. И точно, вот она, уже мелькает между деревьев в развевающемся, словно огромные крылья, плаще. Вновь исчезла. Постепенно и наши однокурсники начали приближаться со всех сторон. Ещё немного и мы были на месте, откуда ровно час назад начали свой бег, возле входа в Подземный город. Томарана уже была здесь. Все немного отдышались и обтёрли пену, местами выступившую через одежду, спустились в тоннель и направились в аудиторию.

Когда все расселись, Томарана возбуждённо заговорила:

– Теперь вы на себе испытали действие конь-травы, и коли вам когда-нибудь понадобятся кони, наверняка сумеете сами приготовить сей, столь полезный во всех отношениях настой. Лично я получила истинное наслаждение от этой прекрасной лесной прогулки, да и для организма всё это несоизмеримо полезней, нежели бить баклуши и слоняться, отираясь по коридорам. Часовой бег с препятствиями, да в придачу по свежему воздуху, это вам не фунт изюма! Это есть совмещение приятного с полезным, что крайне благотворно скажется на всём вашем дальнейшем житие-бытие. Запомните мои слова, зарубите их себе на носу, постарайтесь чаще подобным образом оздоравливать свой цветущий организм, уж хуже точно никому от этого не будет. Килограмма полтора лишнего веса долой, никак не меньше!

Теперь приготовим зелье памяти, его необходимо применять не до, а после того, как вы получили необходимую информацию, которую желаете увековечить в себе. Повторяйте, пожалуйста, за мной.

Опять мы в точности повторили за ней все действия, и когда зелье было готово, то с удовольствием выпили его. После часового бега очень хотелось не есть, а именно пить. Потом Томарана долго рассуждала о том о сём, дала парочку рецептов и, в конце концов, милостиво отпустила нас на заслуженный двухчасовой отдых, предупредив, как всегда, о неотвратимости примерного наказания за опоздание.

На этот раз всё обошлось как нельзя лучше, ведь среди нас опоенных не было, а потому и бояться было нечего. Посему мы решили вначале направить свои утомлённые стопы в обеденный зал. Сделать это было просто-таки необходимо, дабы вдоволь подкрепиться и испить крепкого горячего чайку. А уж потом можно смело отправиться в нашу скромную обитель, куда наведаться хотелось не меньше и дать отдых уставшим конечностям, а заодно и подготовиться к продолжению такого нужного, но уж очень изматывающего процесса обучения. Как решили – так и сделали.

В обеденном зале собралось великое множество народу. Почти вся наша группа присутствовала здесь, так что яблоку негде было упасть. Интенсивный бег явно как убыстряет, так и обостряет процессы пищеварения. Вот все и проголодались не на шутку и потому с аппетитом уплетали за обе щеки. Уписывали так, что за ушами трещало, а некоторые даже по несколько раз подходили к скатерти за добавкой. И мы, что вполне естественно, тоже не ударили лицом в грязь. Вкусно было необычайно, я бы даже сказал, неимоверно, вот что значит – нагуляли здоровый аппетит. Я не забыл заказать и для ворона целое блюдо нежнейших куриных попочек, как ласково и нежно называл их сам Коршан, жареных в сметанке с зелёным лучком и маринованной маслинкой с косточкой внутри. И, конечно же, пакетик лесных орешков в сахарно-шоколадной глазури для нашего домового. Хоть на этот раз он меня об этом и не просил, но пусть, думаю, это будет для него приятным сюрпризом.

Коршан явился не запылился, не успели мы ещё и как следует приступить ко второму блюду. Шустренько спланировал откуда-то с потолка, мягко и точно приземлившись возле своей тарелки, обдав нас волной прохладного воздуха.

– Приветствую вас, о, мои верные благодетели! – весело проговорил он, и, не теряя времени даром, ловко подцепил острым клювом куриную попку, закидывая её в лужёную глотку одним точным и выверенным до мелочей движением. Настроение у него было приподнятое, с чего бы это? – Слышал, у вас сегодня была лёгкая пробежка по лесу? То-то вы так проголодались! Ну, спасибо и на том, что про меня, несчастную изголодавшуюся птичку, не забыли. А то никому нет дела до меня, короля небес, знаменитого своей ловкостью и скоростью, воздушного асса всех времён и…

Он продолжал есть и трепаться, как помело, а нам было сейчас совсем не до его весёлого щебетания, плавно переходящего в пустую болтовню изнывающего от скуки и безделья говорящего ворона. Мы молча насыщались. После нескольких длительных минут подобных пространных разговоров, Коршан, наконец, смекнул, почему нам некогда было отвечать ему – мы, старательно пережёвывая, уже приступили к десерту. На десерт было кулинарное произведение искусства, вкуснейшее сливочное мороженное, покрытое сверху взбитыми шоколадными сливками, которое так и таяло во рту, оставляя после себя тончайший лёгкий букет ванили, шоколада, сливок и приятно освежающую прохладу. А Коршан снова принялся за своё любимое дело. Он начал с того же, чем и закончил, пытаясь добиться от нас хоть какого-нибудь ответа:

– Ну вы и обжоры! Говорю, слышал, что Томарана с вами бегала сегодня по лесу! Да-а, любит она на себе испытывать всевозможные снадобья. Тут её мясом не корми, дай только чего-нибудь из колдовских эликсиров хлебнуть.

В промежутках между репликами, а иногда и чаще, между словами, Коршан умудрялся поглощать пищу. Наверное, проголодался так же сильно, как и истосковался по бескорыстному мужскому общению, которое бывает только между друзьями, к коим он нас уже успел приписать, и в чисто мужской компании. Ведь стоит только где-то появиться женщине, даже самой лучшей из них, как пиши пропало! Уж она-то всенепременно изыщет средства и возможности всё перекроить да переиначить, поставить с ног на голову или на какое-нибудь другое, не менее волнующее и животрепещущее место. Не верите? Тогда попробуйте сами как-нибудь на досуге, но предупреждаю официально, добром это ни в коем случае не кончится, а если чем и кончится, то увидите сами – чем! А потому я, естественно, совершенно ни в чём не виноват и больше того, заранее снимаю с себя всякую меру ответственности за ваши столь опасные эксперименты.

Но я, кажется, немного отвлёкся! Итак, нашего молчаливого ворона словно прорвало! Прямо-таки понос слов и запор мыслей! Ничего, скоро у него найдутся дела поважнее, нежели ораторствовать без толку, отбивая хорошим людям аппетит. От заминированного маслинами угощения ещё никто далеко не уходил, а уж тем более надолго. Пока же поток его слов лился, не переставая, и ничего страшного, что ему никто не отвечал, важно другое, ведь никто и не перебивал! А он тем временем продолжал:

– С ней, этой своенравной Томараной, порой бывает вообще невозможно общаться. Вот даже я, бесспорно, очень умная птица… а она как напьётся своего отвара мудрости или ещё не знаю там чего, так хоть стой, хоть в лужу падай! Разговаривать с ней тогда совсем становится невозможно!

– Слушай, Коршан, – перебил я его, – давно хочу тебе сказать, что же это ты себя совсем не бережёшь?

Коршан опешил от удивления, вызванного таким неожиданным поворотом разговора, да так и остался стоять с куском куриной гузки в клюве, забыв её проглотить.

А я тем временем продолжал развивать свою мысль:

– Употребляешь в пищу всё одно и то же! Хочешь, я закажу тебе на ужин очень вкусный паштет из гусиной печени или, скажем, куриные сердца в чесночной подливке, что же ты измываешься над своим, таким нежным и чувствительным организмом, должно же быть хоть какое-нибудь разнообразие, крайне вредно так ограничивать себя в еде, как это делаешь ты! Да и неразумно.

Коршан обомлел от столь уместного замечания:

– О-о, давай! Конечно, давай, это весьма хорошая идея. Я и сам над этим как-то размышлял на досуге. Да я всё время об этом думаю. Хотел даже сам предложить, но моя скромность вечно мне мешает! Только вот никаких паштетов мне не нужно, только клюв весь замараю. Печень гораздо лучше, знаете ли, кусочками или ломтиками, так заглатывать легче. Хотя если ломтики обмазывать паштетом, то и он сгодится. Тогда можно и того, и другого, да побольше. Вот ведь, завсегда приятно пообщаться с хорошими людьми! А я в вас не ошибся, молодцы, как я погляжу, молодцы!

Сказав это, он окинул нас покровительственно-высокомерным взглядом и продолжил, как-то вдруг сникнув, видимо, под воздействием малоприятных, терзающих его тёмную душу воспоминаний:

– А то, бывалочи, с земляных червяков на ночных бабочек приходилось перебиваться! Вот попадись вы мне раньше, тогда бы я горя не знал.

Так под приятное вороново щебетание мы, наконец, закончили обед, доев всё подчистую. Коршан ни в чём не отставал от нас, так что мы пришли к финишу практически одновременно.

– Слыхали сногсшибательную новость? – заговорщицки зашипел он, настороженно озираясь по сторонам и втягивая голову в плечи.

Мы отрицательно закрутили головами, чему он немало был удивлён.

Коршан вновь засипел:

– Как нет? Корнезар сегодня предпринял вылазку наверх, в лес, так, представляете, не встретил там ни одного презренного амекарца, даже самого завалящего из них! Их всех словно лосиха языком слизала!

Мы переглянулись, а он, косясь по сторонам, продолжал сплетничать:

– Мы ведь без охраны остались, ядрёна вошь, заходи, кто хошь, бери, что пожелашь! Джорджик, как узнал, так до сих пор беснуется, рвёт и мечет, даже меня чуть не затоптал в горячке! А что делать – не знает, просто ума приложить не может, так до сих пор и мается, бедный, как бы умом к утру не тронулся, горемыка сердешный. Надо кого-то за подмогой отправлять, а кого? Нас-то с Корнезаркой трогать нельзя. Никак нельзя, ведь мало ли что может случиться, а он один-одинёшенек останется! Томарана не в счёт – очень мутная особа, никогда не знаешь, чего от неё ожидать, а то ещё зелья какого обопьётся, и ищи ветра в поле. Ну, женщина, одним словом, что с неё взять! И я сегодня, уже после Корнезара, долго летал по окрестностям, всё искал это басурманово племя, но никого так и не увидел, эти прохиндеи амекарцы как сквозь землю провалились, леший их побери. Ладно, ничего, нас голыми руками не возьмёшь, будем ставить защиту и закрываться изнутри, а свободного выхода наружу теперь не будет. С сегодняшнего дня все прогулки только с его личного высочайшего позволения.

Ещё немного поразглагольствовав на эту тему, Коршан учтиво поблагодарил нас за угощение и улетел по своим делам. Мы же, как всегда всё за собой убрав, отправились в комнату держать военный совет и отдыхать. Нашему плану, правда, пока ничего не угрожало, но если камень-люк нельзя будет открыть изнутри, то неприятности вполне возможны, хотя герониты, знающие Подземный город как свои пять пальцев, наверняка легко разберутся с этаким пустяком. Так мы рассуждали, удобно устроившись на мягких кроватях.

– Э-эх, кхе-кхе, ноги мои, ноги. Утомились вы сегодня, так усердно нося мою солидную личность, – прокряхтел Дормидорф, повыше задирая уставшие конечности. – Что ни говори, а ноги всё равно гудят, хоть я иногда и побольше расстояния пробегал, но не в таком быстром темпе, как сегодня. Умотала меня Томарана. Интересно, чего она там ещё придумает?

– Это всё просто с непривычки, – отвечал Юриник с видом знатока, – коли будешь хотя бы через день так бегать, вон, как Томарана, то ничего, привыкнешь, как миленький! Кстати, можешь составить ей компанию. Я думаю, она будет этому только рада. А что? Симпатичный бойкий моложавый старче! Такой свежий огурец ещё никакой женщине не повредил. Натренируешься и будешь дома, когда вернёмся, лосей с оленями по лесам распугивать да страусов по полям гонять.

– Да уж, быстрей бы всё заканчивалось, – ворчал дед, – соскучился я, однако, по дому, по своему лесу, где всё так мило сердцу и знакомо.

– Слушайте, – оживился Юриник, – я вот что подумал. Закончится всё это рано или поздно, вернёмся домой, настанет время и нам расставаться, кому домовой-то достанется? Может, мне его с собой забрать? А что? Он же во мне души не чает, любит меня, лишенец, аж до судорог в костях и до поросячьего визга, если не сказать больше! Да и мы с Дорокорном рядышком живём, так что, если что, он меня в обиду не даст! А Максимке без меня скучно будет. Нас с ним столько связывает, есть что припомнить, то есть вспомнить! Ну, так как?

– Не-ет, Юриник, лучше не стоит этого делать, тебе ведь с ним ни днём, ни ночью покоя не будет, – улыбаясь, высказал мнение Дормидорф. – Он же шебутной, неугомонный и крайне беспокойный товарищ, да ты и сам лучше меня это знаешь, он же тебя из дома выживет, и глазом моргнуть не успеешь! И пойдёшь ты тогда жить к Дорокорну, а домовой наверняка увяжется за тобой, и что тогда получится? А получится тогда свистопляска, понимаешь? Али ты замыслил чего непотребное, друг мой ситный?

Юриник крепко призадумался, а Дорокорн насторожился, он-то прекрасно знал своего закадычного друга, уж если тому что-нибудь втемяшится в башку, то вынь это и положь, всё равно не успокоится, пока не добьётся своего.

Юриник же заявил после некоторых раздумий:

– А что, может быть, мы с ним подружимся ещё сильнее? То он у меня поживёт, а то у Дорокорна иной раз перекантуется. Старина Дорокорн ведь нам не откажет!

Старина Дорокорн навострил уши ещё пуще, а Юриник продолжал:

– Он, знаете, какой хозяин гостеприимный да хлебосольный, наш добрый Дорокоша!

– Юриник, не ёрничай! – запищал возмущённый до глубины души Дорокорн, – и отвечай ты, в конце концов, пожалуйста, сам за себя! Куда, позволь узнать, мне самому деваться от вас, шалунов противных, если ты ко мне жить завалишься, да ещё в придачу со своим весёлым и разбитным сотоварищем? Ты мне хоть и друг, но скажу тебе честно и прямо: нам иногда необходимо немного отдыхать друг от друга. И это совершенно естественно, ибо каждому человеку время от времени требуется побыть в гордом одиночестве, так, чтобы его все оставили в покое. И это моё глубокое убеждение. Понимаешь? Собраться с мыслями, подумать о вечности, помечтать…

– По-моему, – перебил я затянувшиеся речи Дорокорна, – об этом проще всего спросить у самого домовика. Естественно, кому-то из вас придётся забрать его к себе на постой. Я бы и сам взял, да боюсь, он не сможет проникнуть через пограничную дыру в мой мир, да и долго там жить я больше не намерен, так, только по мере крайней необходимости. Ну так что, я вызываю его?

Никто не возражал, и я, достав пакетик с орешками из кармана, вежливо позвал домового:

– Максимилиан, ты где, вылезай, бомжонок несчастный, я тебе лесных орешков в сахаре и шоколаде принёс, как ты и просил, помнишь?

– Да помню я, помню. Разве такое забудешь, что же я, уж совсем… а бомжонок – это хорошо?

Раздался недовольный голос домового где-то совсем рядом. Когда же, наконец, он соизволил появиться, то оказалось, что сидит Мокся преспокойненько на моей кровати, по-детски свесив ножки, на расстоянии вытянутой руки от пакетика со своим законным угощением. Только почему-то вовсе не торопился схватить лакомство, как поступал обычно, а напротив, сидел, призадумавшись и будто даже пригорюнившись, слегка покачиваясь на краю кровати вперёд-назад.

– Ничего хорошего. Это те, кому жить негде, – пояснил я, уже пожалев о том, что назвал его так.

– О чём мечтаешь, Максимка? – вежливо и вместе с тем подозрительно поинтересовался Дорокорн.

– Да не мечтаю я вовсе, а просто думаю, прикидываю в уме, с кем мне действительно теперь лучше остаться жить? Ведь я никого не хочу обидеть, но меня одного на всех явно не хватит, не разорваться же мне! И что вам теперь с этим делать?

У Юриника удивлённо поползли вверх брови, и от этого широко раскрылись часто-часто моргающие глаза. Дорокорн же просто остолбенел от подобных заявочек. А мы с Дормидорфом, как обычно, безуспешно пытались скрыть свои улыбки. Домовой как ни в чём не бывало продолжал рассуждать вслух:

– А жить одному, пусть даже и с Юриником, мне будет скучновато. Его одного мне надолго, как пить дать, не хватит.

– Что значит не хватит, ты что это замыслил? А-а, я, кажется, догадываюсь, ты собираешься мне и дальше трепать нервы. Ишь, не хватит надолго! И что ты намерен теперь предпринять, общительный ты наш? – распаляясь, загремел Юриник.

– Вот я и думаю, – оживился домовой, – что же нам всем теперь предпринять? О-о, кажется, я придумал! А что, если нам пригласить к себе, для пущего разнообразия, кого-нибудь погостить? Сначала на время, а потом, глядишь, и понравится…

– Кого это пригласить, кто это ещё нам должен со временем понравиться? – опешил Юриник. – Что-то ты мне сам всё меньше и меньше нравишься в последнее время!

– Ну, кого-кого, придётся пригласить к себе хотя бы ту домовиху из гостиницы, другого выхода я просто-таки не вижу! И будем ещё держать кулаки, чтобы она, сердобольная, милостиво приняла ваше нескромное предложение!

Наше удивлённое молчание он воспринял за попытку вспомнить очаровавшую его некогда дивную домовиху, и пустился в сумбурные пояснения:

– Ну, помните ту гостиницу, где ещё Корнезар с вороном удрали от нас, там была очаровательная до…

Он повернулся к Юринику и говорил лично ему, пытливо заглядывая прямо в глаза. Юриник от подобной наглости потерял дар речи и только изредка мычал, что-то нечленораздельное отчаянно жестикулируя и потряхивая головой, словно контуженный.

– …мовиха, поразила меня в самое сердце, ей ведь там, бедненькой, тоже не сладко живётся, она мне такого понарассказывала… ну-у… и я, естественно, пожалел её… и… и…

– И-и-и! Что-о-о и-и-и? – страшно выпучив глаза, зашипел Юриник, словно удав на кролика, только тому кролику всё нипочём, хоть бы хны.

– Да ничего и-и-и особенного, что это ты так разволновался, сам кумекай! А ещё в гости зовёт…

И Моксяня снова принялся говорить вкрадчивым голосом:

– Если конечно ты, Юриник, категорически против подобного союза двух одиноких сердец, то мы можем пожить у Дорокорна, но мне кажется, что нам вместе с тобой будет куда как веселей.

– Кто это мы, кому это нам?!

– Ты только не волнуйся, Юриник! Нам – это мне и той моей знакомой домовихе и-и-и, естественно, тебе, куда же от тебя денешься-то. Без тебя мы теперь уже никуда! Её, кстати, Банашей кличут. Славное имя, не правда ли? Банашенька… Банашка!

Повисла долгая тяжёлая минута молчания. Юриник героически пытался переварить услышанное, а мы с интересом ожидали дальнейшего развития событий.

Наконец замешательство Юриника прошло, и он смело спросил у домового, наивно поглядывавшего на него с лукавой улыбкой:

– Очень мне интересно узнать, а как ты собираешься её пригласить, касатик ты наш, если мы больше никогда не окажемся в той гостинице?

Дорокорн согласно закивал головой, присоединяясь к вопросу друга, так как быстро смекнул, что если тот откажется, то эта весёлая семейка домовых, вполне возможно, пожелает поселиться у него. И потому этот щекотливый вопрос его тоже живо интересовал и он выглядел крайне обеспокоенным подобными грозящими перспективами.

– Да, действительно, – согласился домовой, – я как-то сразу и не подумал о том, что мы, к сожалению, можем больше никогда не посетить ту самую гостиницу, где осталась дама моего сердца. Что же мне делать? Что делать? Ах, я несчастный!

Домовой смотрел так жалобно и выглядел таким безутешным, что всем сразу захотелось его как-то подбодрить, пожалеть и успокоить. Мы наперебой принялись уговаривать его не принимать всё близко к сердцу, а он, всхлипывая, робко поинтересовался у Юриника:

– Друг мой, скажи мне честно и откровенно, сними тяжёлый камень с моей исстрадавшейся невинной души, неужели ты оказался бы настолько жестокосердечен и чёрств к мольбам о милости и отказал бы нам, бедным бомжикам, в такой малости, всего лишь в крове, если бы вдруг случилось так, что волею судеб мы вновь обрели друг друга, остановившись в той гостинице, и моя дивная Банашенька чудом снова оказалась бы с нами, со мной! И мы, измученные и обездоленные, попросились бы к тебе на ночлег? Скажи, друг!

Юриник, немного поколебавшись, но прекрасно понимая, что никакого чуда произойти не может даже волею судеб, задумчиво и нехотя ответил с некоторым опасливым сомнением:

– Эх, Максимка, хоть мне и нелегко тебе в этом признаваться, но я всё же испытываю к тебе тёплые и дружеские чувства, а потому, естественно, никогда не смог бы вам отказать в такой малости – крове. Это само собой разумеется. Но так же я не скрою от тебя и другую истину: Банашенька, по моему мнению, это уже явно перебор, хотя лично я против неё ничего не имею! Но не разлучать же мне вас из-за такой мелочи, как какие-то невинные шалости, которые вы себе иногда позволяете. Что поделаешь, жизнь – очень сложная штука, и ты должен крепиться, ведь ещё не всё потеряно! Может быть, когда-нибудь вам ещё предстоит встретиться, и тогда всё будет просто замечательно!

Домовой от этих слов расцвёл, как сирень весной, и лучезарно заулыбался, всем своим видом показывая, что он оценил столь участливое отношение Юриника к своей судьбе. Юриник, в свою очередь, остался очень доволен собой. А что? Всё очень неплохо получилось: и домового морально поддержал в трудную минуту, и делать ничего не надо.

Максимка же поулыбался-поулыбался и говорит:

– Спасибо тебе, добрый Юриник! Мир твоему дому! Ты настоящий товарищ и хороший человек, я бы даже сказал, Человечище с большой буквы.

Юриник смущённо потупил взор и залепетал запоздалые слова робкого опровержения, но домовой его и слушать не желал, а всё продолжал восхвалять. А в конце и говорит:

– Я, между прочим, так и думал, что ты не откажешь нам в крове… и пище, и тогда всё будет хорошо! Ты не разочаровал меня, друг, ты молодец!

Юриник и Дорокорн резко насторожились, и блаженные улыбки также быстро сошли у них с лиц, как быстро кошка удирает от собаки, а домовой, заметив эту перемену, принялся объяснять:

– Дело всё в том, что моя Банашенька не живёт больше в той гостинице.

– А где же она живёт? – хором спросили вмиг упавшие духом Дорокорн с Юриником.

– С тех самых пор она живёт… она живёт тут, неподалёку…

– А ну, не юли и не ёрзай на попе! – зловеще зашептал Юриник, в то время как Дорокорн лишь беззвучно открывал и закрывал рот. – Отвечай, хитрая бестия, насколько неподалёку, раскудрит твою в коромысло!

И домовой ответил, тяжко вздохнув и набрав полную грудь воздуха:

– Настолько неподалёку, что дальше некуда, в смысле, ближе. Она с самого начала живёт с нами.

Мы ошеломлённо уставились на него, а Юриник запричитал:

– А-а, ну-у, всё! Я сразу заподозрил что-то неладное, сразу, как только этот кровопийца начал свою песню: «мы», да «нам», но я и предположить не мог, что он тут устроил себе чуть ли не гарем, да ещё и ко мне жить намылился. Да не просто намылился, а буквально вырвал у меня позволение на это! Выцыганил, обвёл вокруг своего волосатого, мохнатого, толстого, противного пальца, какая красноречивая бестия! Краснобай и баламут! Но я-то, дурак, думал, где та гостиница, и где мы-ы… А вот не верю я ему, не верю ни на грош, и крышка… ну, не может этого быть, она уже, видите ли, столько времени живёт с нами, а мы её ещё ни разу не видели и не слышали! Как ты, похотливый тихоня, это объяснишь?

Домовой спокойно сказал:

– Она, моя Банашенька, просто-напросто очень скромная и кроткая домовиха, стесняется вас лишний раз беспокоить.

– Так это всё была не шутка? – запищал Дорокорн, всё ещё надеявшийся на чудо.

– Да какие уж тут шутки, скоро домовята по твоей голове прыгать начнут, а ты всё – шутки! – ответил Юриник за домового, который гордо задрал нос и отвернулся, всем своим видом показывая свою независимость и то, что этот разговор ему уже совершенно перестал нравиться.

Мне было жаль поникшего и расстроенного домового, и я решил за него слегка заступиться:

– Если они так долго живут вместе с нами, и Банаша ещё никого даже не побеспокоила, то и пускай себе дальше живут. А насчёт того, где им жить, так это ещё проще – они могут жить понемногу у всех по очереди, пока не надоест, а там видно будет.

Дормидорф, молчавший всё это время и наблюдавший со стороны за развитием событий, сразу же поддержал меня. На том и порешили. Максимка, наконец, взял пакетик с лесными орешками в сахаре, поблагодарил и, немного поколебавшись, кротко добавил:

– Банаша, между прочим, тоже всегда передаёт вам свою искреннюю благодарность за угощение. Большое вам спасибо от неё и на этот раз.

– Передавай ей большое пожалуйста! – за всех ответил Юриник, который всё ещё никак не мог прийти в себя от этой новости и продолжал немного злиться на изворотливого домового. А довольный собой сверх всякой меры домовик решил больше не испытывать терпение и потихоньку исчез, видимо, поспешил отправиться к своей дорогой и ненаглядной Банаше. Он ведь и так изрядно задержался с нами, и теперь ему просто необходимо было умаслить свою нежно любимую подругу новым лакомством – фундуком в шоколаде и сахаре.

Юриник вдруг вновь занервничал и забеспокоился:

– Это значит что… Она тут себе, видите ли, расхаживала преспокойненько среди нас невидимая, а мы даже не ведали об этом ни сном ни духом?

– Правильнее было бы сказать: ни ухом и ни рылом! – поправил его Дорокорн. – Ты скажи ещё большое спасибо, что вообще узнал об этом, ведь они спокойненько могли жить припеваючи у тебя под носом в твоей хижине вдвоём хоть всю свою или твою, что наиболее вероятно, жизнь, ибо живут они долго, и ты об этом ничего бы не знал. А если бы и узнал, то всё равно был бессилен что-либо предпринять!

– Это верно, – согласился Юриник, – но каков прохиндей, никогда не знаешь, что он отчебучит в следующий раз! Это что же получается? Его можно подхватить, как какое-нибудь инфекционное или венерическое заболевание, и до поры до времени даже не догадываться об этой досадной неприятности! Зато теперь понятно, откуда ветер дует, с этими его кулинарными изысками и всякими высокоинтеллектуальными выражениями и словечками! Вот где собака зарыта!

– Советую тебе быть поосторожней в выражениях и принять свою долю геронически, – многозначительно проговорил Дорокорн, – сравнивать нашу гордость и надежду с подхваченным венерическим заболеванием, это, на мой взгляд, очень неосмотрительно с твоей стороны, я категорически против подобных сравнений! Хотя неожиданная инфекция воспринимается гораздо лучше на фоне всего остального, это вполне…

– Геро-нически?! А ты и рад стараться, ещё и повторяешь за мной, ехидна конопатая, повторяешь всё специально по несколько раз, и смакуешь при этом, чтобы уж наверняка дошло до чьих-то мохнатых ушей! – перебил Дорокорна Юриник.

Он только собирался, было, развить свою мысль, но в этот момент я аккуратно попытался высказать свою точку зрения:

– Да ладно тебе, подумаешь, ерунда какая! Зато с ними не соскучишься, да и если что случится, то они могут помочь в каком-нибудь особо секретном или деликатном дельце! Например, проследить за кем-нибудь или…

К моему удивлению, Юриник остервенело накинулся на меня:

– Ага, тебе легко тут разглагольствовать и песни петь! Ты вон уйдёшь в свой мир и с тебя, как с гуся вода, взятки гладки! А мы тутушки с ними воландаться останемся и мне, между прочим, достанется больше всех!

Нельзя было не признать правоту его слов, и он продолжал надрываться:

– А домовой, между прочим, далеко не новогодний подарочек, это тебе не беззлобный и преданный добрый пёсик, из которого можно верёвки вить напропалую и с которым всегда можно в случае чего договориться, ты же сам видел, что он вытворяет со мной!

И опять он был прав и я, прекрасно понимая это и ни в коем случае не обижаясь на него, снова попытался его хоть немного успокоить:

– Подумаешь, в нашем мире тоже живут домовые, я, правда, пока ни одного из них не видел, но зато много слышал и читал об этом. Живут же, и ничего, пока ещё о смертельных случаях никто не рассказывал!

– Ну, спасибо! Тебе ещё никто не говорил, что ты на редкость чудно умеешь успокаивать? Мне ещё не хватало открыть счёт известным тебе смертельным случаям с участием кровожадной четы домовых сластён! Вот обнадёжил, так обнадёжил. Постой-ка, постой, так если и в твоём развесёлом мире живут домовые, то это получается…

Все мы, а особенно я, раскрыли рты в восхищении от недюжинной мёртвой хватки Юриника, который отчаянно искал выход из создавшегося непростого для него положения. Он продолжал, обретя вдруг долгожданное спокойствие и уверенность:

– А то получается, полезный ты мой, что домовики могут за милую душу преспокойненько пожить немного и у тебя! Какое облегчение для всех нас, не правда ли? Как ты говоришь, пока не надоест или пока ты не вздёрнешься, сиротливо покачиваясь вместо своей любимой люстры на следующий же день после такого привалившего тебе счастья! Только не забудь, пожалуйста, намылить верёвку, говорят, так сподручней, скольжение лучше и всё такое…

Я, конечно, сразу смекнул, куда это он клонит и, честно говоря, мне сделалось от этого как-то не по себе, можно подумать, что мне и без домовых дома мало достаётся! Порой так достаётся, что домовым и не снилось! Но я не показал вида, пусть Юриник себе думает, что мне всё нипочём. К тому же, если схлестнуть домовика с моими домочадцами, то он сам очень скоро взвоет белугой и если не самоликвидируется, то запросится поскорее обратно к Юринику. Как пить дать, запросится! И тогда я как можно более безразличным голосом ответил, эдак равнодушно пожимая плечами:

– Не знаю, может быть, и могут, я не против, это же не завтра произойдёт, а там видно будет, может, вы к тому времени станете хорошими друзьями и вас водой не разольёшь.

– Эх, ладно, – сказал Юриник, обречённо вздохнув, – я всё равно уже привык к нему, привыкну и к ней, пусть живут, попытка не пытка, с ними действительно намного веселей, да и дом всегда под охраной от всяких бедствий. Но какой ловкий парень этот наш домовичок! Это ведь про таких, как он, говорят: палец в рот не клади, а то руку по самое колено оттяпает!

Потом Юриник ещё немного подумал и добавил:

– А ещё про таких говорят – мал клоп, да вонюч!

– Ловкий-то ловкий, – вступил в разговор Дорокорн, – а что ты станешь делать, ежели он, воспользовавшись своей ловкостью, действительно настрогает домовят?

Юриник снова насторожился, но так же быстро расслабился и сказал:

– Да ладно тебе, дружище Дорокорн, не бери в голову, дело-то житейское, так что поживем – увидим, а если что, то я домовятами и с тобой поделюсь, и с Дормидорфом. Со всеми вами поделюсь, чтобы всем было весело.

– А что вы думаете по поводу того, – перевёл тему разговора Дормидорф, – что они пронюхали про исчезновение поганцев амекарцев?

– Что тут думать, – начал Дорокорн, – тут-то как раз всё ясно. До завтра у нас время ещё есть, а больше нам и не надо. Да и что они могут теперь сделать, когда мы обо всём договорились и час нападения уже назначен? Заблокировать вход да выставить часовых, и всё! Просто будем впредь немного поаккуратней и пошлём на разведку домовых. Если перед входом будет часовой, то тюк по темени, и всё шито-крыто, никакого знака подать он уже не успеет.

Так и договорились. До начала занятий оставалось около часа, а мы все порядком утомились и потому решили немного вздремнуть, чтобы восстановить свои моральные и физические силы. Не помню, как я уснул. Разбудил меня поднявшийся в коридоре шум-гам, это наши однокашнички, громко разговаривая и топая ногами, словно стадо бизонов, отправились на продолжение растениеведения в учебный зал. Мы все быстро повскакивали с нагретых уютных мест, наспех привели себя в порядок и присоединились к спешившим на занятия. И не мудрено, что все поторапливались, ведь никому не хотелось схлопотать клизму в наказание за опоздание.

До назначенного Томараной времени оставалось ещё десять минут, но когда мы вошли в зал, то увидели, что она опять и уже, видимо, очень давно сидела за своим столом и что-то усердно колдовала со склянками и сушёными травами, никого не замечая.

Так всё продолжалось ещё ровно десять минут, пока время отдыха окончательно не вышло. Затем Томарана рывком поднялась со своего места и спросила, причём в тот же миг все разом смолкли:

– Чем же вы, любознательные мои, желали бы заняться в заключительной на сегодня части занятий? Повторением, изучением новой темы или практическим растениеведением?

Большинство выбрало повторение, и мы в том числе, ибо так проблем будет меньше, как нам тогда казалось, но в душе лично мне, естественно, очень хотелось заняться прикладным растениеведением, практической его частью. Когда ещё удастся опоить кого-нибудь зельем смеха или отваром остроумия? Нужно будет, на всякий случай, запомнить некоторые рецептики и внешний вид трав, а так же их названия, очень может быть, что мне это и в моём мире пригодится. Не дурно было бы опоить какого-нибудь заевшегося чинушу настоем откровенности и показать подобное чудо-юдо людям, хотя это всё бесполезно – и так все всё прекрасно знают. Или трудно себе представить что будет, коли угостить какую-нибудь тупоголовую шишку смесью отвара остроумия и мудрости и поглядеть на его поведение, а так же на искреннее удивление посетителей и подчинённых. Хотя тогда-то и возможны нежелательные последствия какой-нибудь замысловатой афёры, на которую в обычном состоянии у него не хватало ума.

Закончив мечтать, я бросил украдкой взгляд на Юриника. Главное, чтобы он не лез больше к учительнице со своими умными вопросами. А она тоже хороша, провокаторша ещё та! Да и вредности ей, плутовке, не занимать, как и многим женщинам, правда, и остроумия тоже, надо отдать должное: на язык к ней лучше не попадаться. Всё интересуется, есть ли, видите ли, у нас вопросы или нет. Будто не знает, что у Юриника к ней всегда есть вопросы, ибо она почему-то действует на нашего скромного друга, как аллергия на параноика. А сама-то, сама так на него и зыркает. Будто бы так и хочет сказать: «Ну, что, голубчик, вопросики-то задавать будем? Или как? Неужто мы испугались?». Как бы наш малохольный Юриник не нарвался напоследок на отвар правды-трепандры или ещё на что-нибудь подобное. Очень уж велика тогда будет вероятность, что он, по своей простоте душевной, начнёт языком молоть направо и налево и вытреплет всё как есть подчистую. С него станется!

Неизвестно, что с нами тогда будет, но уж не наградят, это точно. Вон их толпа какая. Прямо-таки банда или шайка. Схватят, скрутят, и тогда пиши пропало! И если бы они хотя бы нападали по одному или дозировано, маленькими группами! Нет, всё же лучше по очереди, тогда-то мы их, безусловно, передушили бы, как котят! А со всей ордой одновременно мы никак не сдюжим – это факт.

И тогда становится неизвестно, когда я домой попаду, и попаду ли вообще, и в каком виде-облике! А ну как попаду лет через десять или больше, да ещё и с увечьями, несовместимыми с нормальной жизнью, а если в обличии какого-нибудь экзотического животного? Уехал за грибами на несколько часов, а вернулся поношенным и потрепанным до невозможности. А все эти неприятности всего-то навсего из-за каких-то там глупых юриниковых вопросиков. Нет, так не пойдёт, нужно этого чрезмерно любознательного Юриника ещё раз предупредить, чтоб сидел, молчал и сопел в две дырочки.

И я зашептал ему:

– Послушай, Юриник, если ты не сдержишься и задашь ещё хотя бы один вопрос этой каверзной и коварной тётке, то обещаю тебе: я наотрез откажусь принимать у себя чету домовых! И хоть ты мне друг, но я ещё вдобавок обязательно упрошу сделать то же Дорокорна и Дормидорфа. А ещё непременно подобью домовых устроить тебе весёлую жизнь и показать заодно козью морду и небо в алмазах, да так, чтоб пошли клочки по закоулочкам. Я не шучу, так и знай! Вот и подумай, что тебе проще: маяться сначала с отваром трепандры в своём организме, а потом и со всеми остальными обещанными тебе прелестями или просто помолчать некоторое время!

Дормидорф с Дорокорном прекрасно слышали всё, что я говорил, и они не только из-за солидарности поддерживали меня, ибо расхлёбывать то, что запросто может заварить Юриник, придётся всем. Они согласно закивали головами. Сам же Юриник озадаченно закусил нижнюю губу, но было видно, что он всё же принял мои слова к сведению и был тронут до глубины души всей серьёзностью положения или просто не хотел лишний раз рисковать и нарываться на обещанную весёлую жизнь. Ну, ещё бы! Один-то, хоть и хорошенько науськанный домовой, это ещё куда ни шло, но в паре с любезной Банашенькой, науськанной не в меньшей степени, да в придачу ещё и с домовятами! Каково? И всё это счастье на одного, тут уж однозначно многовато будет! Юриник вряд ли вынесет подобную благодать, и он не мог не понимать этого, хотя и делал вид, что это его не особенно трогает.

Пока я зловеще нашептывал всё это безрассудному Юринику, пытаясь заставить его проникнуться как можно глубже безрадостными перспективами, естественно, отвлёкся и не заметил, когда Томарана замолчала и вопросительно уставилась на меня. И этот её взгляд не сулил мне ровным счётом ничего хорошего. Я буквально всей кожей ощутил неестественную давящую тишину и её, обжигающий гневом, тяжёлый острый взгляд. Обстановка накалилась до крайности, казалось, воздух можно было резать ножом, как стоящий холодец.

Меня на какую-то долю секунды посетили давно позабытые ощущения безоблачного шаловливого детства, нахлынувшие из самых тёмных, поросших паутиной и скрытных уголков моей памяти. Ведь у каждого из нас, кто учился в школе, бывали аналогичные ситуации, возможно, даже не раз. Вдруг я начал испытывать приятное чувство тоскливо-щемящей и волнующей душу ностальгии по чему-то родному и близкому. Это тёплое чувство бездумной защищённости, сопряжённое с ощущением беззаботного весёлого детства, словно знакомый, но основательно позабытый блаженный аромат, едва ощутимый, волнующий нежно и трепетно, лишь слегка коснулось моего сознания. Всё это пронеслось в моей голове за какое-то мгновенье, а затем пришли менее приятные мысли, например: в моей школе за разговор на уроке клизм, а тем более клизм с отваром правды, никто не ставил. Но, как оказалось, было уже слишком поздно об этом думать, получилось, как всегда: за что боролись, на то и напоролись! Мелькнула последняя мысль: «Нет, а всё-таки лучше бы на моём месте оказался вечно любопытствующий товарищ «хочу всё знать» Юриник!». Тогда было бы, несомненно, очень грустно и печально, но зато не так трагично и чувствительно.

Воцарилась мёртвая, явно не предвещавшая небесной манны гнетущая тишина, и только лишь у меня в животе, наверное, от сильного эмоционального потрясения, громко и надрывно забурчало. Даже стыдно сделалось! Словно отдалённые раскаты весеннего грома прозвучали отголосками былой мощи и величая в нависшем безмолвии. «Недоставало мне ещё на радостях заполучить медвежью болезнь и оконфузиться окончательно», – необыкновенно чётко и ясно подумалось мне.

Мы с Томараной смотрели друг на друга, а остальные с живым интересом и практически плотоядным любопытством наблюдали за нами. Некоторые нехорошие люди смотрели даже с неприкрытым и вызывающе-радостным интересом. Нужно будет разобраться с гадёнышами при случае, зафрикаделить по мощам, уконтрапупить в бубен! Вот так влип, по самое «не балуйся», и сделать-то ничего уже нельзя! Разве что дерболызнуть в шнобель ближайшему злорадно ухмыляющемуся чуду-юду. Извините, погорячился! Вот как меня огорчило тогда это недоразумение!

Так часто бывает, кто-то очень долго доводит человека, а ты случайно сотворишь какую-нибудь невинную и вовсе пустяковую мелочь, и эта малость оказывается непереносимой последней каплей в чаше его ангельского терпения. И тогда ты получаешь по полной и расширенной программе за всё, за себя и за того парня, да ещё и впрок насыплют так, что не унесёшь сразу, а будешь приходить несколько раз, кляня судьбу и всё на свете! Вот, похоже, приехали, нарвался, сейчас точно детство заставят вспомнить, причём не лучшие его моменты, теперь уж все шишки, заготовленные паразиту Юринику, достанутся мне по праву. Прямо, как в анекдоте, осталось только слегка присесть, развести в стороны руки и сказать: «здравствуйте, де-евочки!».

Томарана строго произнесла громким голосом, начиная медленно подниматься из-за стола:

– Здравствуйте, ма-альчики!

Надо же, какое чудное совпадение! Это был последний удар, попавший мне, можно смело сказать, ниже пояса, у меня всё упало и опустились руки, неожиданно резко перехотелось бить в нос всё ещё отвратительно скалящееся чудо, из чего я логически умозаключил, что мне вообще перехотелось жить. Это был конец!

А Томарана всё говорила и говорила:

– Надеюсь, вы закончили свою столь увлекательную беседу, молодой человек? Теперь, полагаю, вы можете уделить и мне толику своего драгоценного времени или мне придётся ещё подождать?

Я молча обречённо кивнул головой.

– Будьте любезны, потрудитесь, пожалуйста, оторваться от своего стула, вы что, прилипли к нему, что ли? Извольте подняться, когда разговариваете с преподавателем, это я уже молчу обо всём остальном!

Точно, голова садовая, я совершенно позабыл, что нужно обязательно вставать, когда разговариваешь с учителем, с дамой и с теми, кто старше тебя, так, по крайней мере, учили в институте благородных девиц. А тут ещё и всё в совокупности, но причём здесь институт благородных девиц и когда я успел там поучиться и, главное, чему? Эко меня переклинило…

Но повторять дважды Томаране не пришлось. Я вскочил и принялся лихорадочно думать, как мне выкрутиться из этой неприятной ситуации, которая сейчас вполне может стать ещё более неприятной, даже непоправимой. Ситуация, в которую я так глупо и нелепо попал, сам предостерегая от неё другого. Но в голову ничего не лезло, кроме наивных детских отговорок типа: «Тётенька, простите засранца, я не винова-ат!». А грозная и жутко-страшная в своём гневе тётенька Томарана медленно шла ко мне, испепеляя взглядом больших шельмовато-ведьмоватых бездонных глаз.

– Я чу-увствую-у, – нараспев произнесла она, – нам сегодня всё же придётся заняться практическим растениеведением! И это очень хорошо, просто-таки замечательно, изучать на практике всегда несоизмеримо лучше, чем зубрить голую теорию. Разве я вам ещё этого не говорила? Ах, как же у меня чешутся руки!

Мне подумалось, что на этот раз я легко и с удовольствием обошёлся бы голой теорией, но остальные, за исключением моих друзей и ещё нескольких сознательных личностей, похоже, явно не разделяли наших взглядов на уместные и актуальные в данный момент методы обучения. Не спорю, может быть, даже наверняка, и мне было бы небезынтересно насладиться созерцанием практики, если бы это не касалось лично меня и моих друзей.

Вдруг Томарана остановилась на полпути ко мне и заговорила, указывая рукой в сторону своего стола:

– Молодой человек, не сочтите за труд, подойдите к моему столу за справедливым и заслуженным наказанием.

Я встал и обречённо поплёлся к указанному месту, не унижаться же и не умолять её не наказывать меня, потому что я хороший и не просто трепался на уроке, а просил соседа не задавать ненужных вопросов. Всё равно же разговаривал! Разговаривал, попался, значит, получи.

Пока я шёл к столу, она внимательно следила за мной, вернее, как мне показалось, за моей реакцией. Медленно и печально, как на похоронах своей девственной чести, я прошёл мимо неё, буквально всей спиной, а особенно нижней её частью, ощущая тяжёлый и оценивающий взгляд. Нет, так не пойдёт! Надо тянуть время. Всё же нужно будет с ней объясниться, дело-то не шуточное, на карту поставлено слишком много, да плюс ещё и самое дорогое – достоинство!

Объясниться, безусловно, надо, но только не сейчас, а немного попозже, вдруг всё-таки пронесёт, в хорошем смысле этого слова. А пока пронеслась мысль: ух, ведьма, небось сейчас прикидывает, как сподручней вонзить в моё невинное тело своё мерзкое орудие пыток – самоставящуюся клизму с оптическим прицелом. Ну, нет уж! Живым не дамся.

Она гордо подошла следом за мной к своему столу и спросила этаким ехидненьким-приехидненьким голоском:

– Позвольте узнать, что вы так увлечённо говорили своему любознательному и нетерпеливому соседу во время урока? Поверьте, это не просто праздное любопытство, от того, каков будет ваш ответ, зависит степень и мера наказания, так что слушаю внимательно, теперь у вас есть возможность блеснуть напоследок своим красноречием.

Вот он, мой шанс! Я скромно ответил, хватаясь, как за соломинку, за возможность хоть что-то объяснить или хотя бы отсрочить неминуемое наказание:

– Я всего лишь настоятельно посоветовал своему соседу не задавать вам глупых и раздражающих вопросов, сделал это для того, чтобы не мешать вам вести урок. Я даже пригрозил ему жестокой расправой в случае неподчинения и невыполнения им данного требования.

– Это правда?

Томарана резко повернулась и посмотрела на Юриника.

Тот встал и совершенно спокойно, ни капли не нервничая… правильно… а чего ему-то нервничать, ответил:

– Да, именно так всё и было! Пригрозил, это ещё мягко сказано, он просто-таки убил меня наповал раскрывшимися передо мной страшными перспективами, и врагу такого не пожелаешь! Знали бы вы, какие угрозы сыпались на мою несчастную голову!

– Интере-есно… Надеюсь, вы потом поделитесь со мной, и тогда я смогу в полной мере оценить весь ужас вашего ближайшего будущего, а заодно и меру фантазии ваших друзей. Быть может, мне даже удастся дать им парочку дельных советов. Хорошо, садитесь, – сказала она Юринику, – это обстоятельство несколько меняет дело, но наказание будет всё равно, нарушение дисциплины имело место, хоть и из благих побуждений, а мы все знаем, куда выстлана дорога из подобных намерений! Это касается всех: нарушение всегда должно вести к наказанию, вне зависимости от личности нарушителя, запомните.

Она окинула присутствующих грозным взглядом и проговорила, обращаясь ко мне, но уже не таким строгим голосом, даже сочувственно:

– Я придумала наказание для вас индивидуально, оно будет вполне адекватным и принесёт пользу лично вам и всем окружающим, хотя бы как показательный пример. Внимание! Берём траву, находящуюся в среднем ряду, предпоследнюю по счёту. Всем брать её не нужно, зелье буду готовить я одна, а вы запоминайте рецепт и внешний вид самой травы. Это растение называется молчун-трава, из названия понятно, в каких целях мы будем его использовать. Отвешиваем пять граммов сушёной травы или пятнадцать свежей, придерживайтесь этих пропорций всегда. Запомните, один к трём, всегда, когда дело касается сушёных и свежих ингредиентов. Далее берём траву, лежащую на ваших подносах перед ней, эта трава называется немота. Делаем тоже самое и в тех же количествах, что и с молчун-травой, совокупность этих двух видов трав даёт нам наиболее продолжительный и глубокий эффект. Его можно ещё больше усилить, если добавить к этим двум травам липовый цвет, один грамм, если цветки сушёные. Теперь берём двести миллилитров кипятка и заливаем им полученную смесь. Настаивать пятнадцать минут, периодически помешивая.

Пока готовился настой, она повторила некоторые положения пройденного материала, а я стоял возле её стола, как истукан, к тому же чувствуя себя полным и круглым бараном, которого вот-вот должны были прирезать на шашлык.

Наконец время, необходимое для приготовления настоя, вышло, и добрая учительница протянула его мне в глиняной кружке. Её коварная рука даже не дрогнула. Ласково и снисходительно при этом улыбаясь, она промолвила без тени лишней скромности:

– На-кась, выкуси! Пей, говорю, касатик. А потом уже и разговаривай! Болтай без умолку с кем тебе угодно и сколько пожелаешь, всё равно тебя уже никто не услышит, ибо ты не сможешь даже пошевелить губами. Молчать будешь около трёх часов, действие начнётся мгновенно, не успеешь ещё и настой допить, а до конца занятий около двух с половиной часов. Вопросы или пожелания есть? Нет! А у вас, мой любопытный и невоздержанный, но пока говорящий друг? – обратилась она к Юринику, который прекрасно понял её недвусмысленный намёк. – Тоже нет! Ну и славно. Пейте, пожалуйста, на здоровье.

Последнее относилось уже ко мне. И я выпил. Этот настой всё же лучше, чем те ужасы, которые мне сулили при применении отвара трепандры. Правда, я очень сомневаюсь, что этот вяжущий и горьковатый настой прибавит мне здоровья. Но главное, чтобы и не отнял его слишком много, а остальное, будем надеяться, я как-нибудь переживу.

Наверное, настой каким-то странным образом влиял на голосовые связки, говорить я действительно больше не мог, а мог еле слышно шипеть, и ещё приходилось всё время вытирать тряпочкой слюни, которые так и норовили закапать у меня с онемевших уст.

– Да, чуть не забыла вас предупредить, мой самый молчаливый, а потому и хороший ученик, – сказала Томарана, улыбаясь мне радостно и лучезарно, будто у неё было какое-то торжество или она недавно вставила себе новые зубы, предмет её большой гордости и олицетворение кипучей молодости и здоровья. Я очень надеялся, что такое счастливое лицо учителки никак не связано с моим теперешним положением.

А она продолжила:

– По окончании действия отвара, вам, ужасному везунчику, придётся заново учиться говорить. Сначала «ау» и «уа», а потом и более сложные звуки, но при желании и в этом можно найти положительные стороны.

Я вытаращил на неё глаза и негодующе зашипел, стараясь выглядеть как можно убедительнее! Думаю, у меня это неплохо получилось. На фоне приоткрытого рта и капающей оттуда тягучей слюны, которую я от переполнявшего меня восторга перестал подтирать, выгодно смотрелись выкатившиеся из орбит глаза. Зрелище, надо сказать без ложной скромности, было впечатляющим. А Томарана продолжала довольно улыбаться своим потаённым мыслям и с интересом слушать издаваемые мной звуки. Насладившись в полной мере, она вежливо сказала:

– Не стоит благодарности, я всё равно не понимаю, что вы там шипите, словно припадочный! Да не переживайте вы так и не пугайтесь раньше времени, а то сил не хватит. Сейчас и это ваше шипенье пройдёт. Можете теперь смело пойти и сесть на своё место, и не забудьте выразить благодарность своему любознательному соседу, прошу вас.

Вот ведь! Я медленно досчитал до десяти и обратно, произнося про себя каждую цифру, как хвалу чудному дару некоторых женщин оставаться всегда милыми и благожелательными. Но стоило прекратить счёт, как чувства и эмоции, переполнявшие меня, взяли верх над разумом и хлынули через край. «Какая же она злобная и ехидная ведьма, – подумалось мне, – уж лучше бы действительно поставила Юринику клизму, и дело с концом! Он хоть не говорит тем самым местом, куда она ставится, по крайней мере, так часто не говорит!». Перспектива учиться заново разговаривать с «уа» меня совсем не радовала, уж хотя бы, по меньшей мере, с «агу»! Но пару-тройку дней изнурительных тренировок, и я уже начну вовсю распевать детские песенки, желательно понудней и позаковыристее, и всюду буду неотступно следовать за Юриником, тогда он что-нибудь наверняка придумает. Ему от меня просто так не отделаться!

Когда я, молчаливый и расстроенный, понуро доплёлся до своего места, Томарана вновь обратилась ко мне:

– Пусть это будет хорошим уроком, кстати, я пошутила, вам не придётся учиться заново разговаривать. Этого никогда невозможно будет сделать.

Я чуть было не бухнулся в обморок, брызжа слюной. Вот вам и тяжкие последствия наступили!

А она продолжала как ни в чём не бывало:

– Через три часа всё бесследно пройдёт, и вы будете разговаривать, как и прежде, будто ничего и не было вовсе, потому учиться заново, к сожалению, вам не придётся.

«Ну, хоть на этом спасибо», – вяло возвращаясь к жизни, подумал я.

– Пожалуйста! Не стоит благодарности – сказала она, внимательно всматриваясь в выражение моего лица.

«Не так уж трудно было догадаться», – подумал я довольно вызывающе.

– Да, вы совершенно правы, мой молчаливый друг, я иногда бываю очень догадлива и крайне сообразительна, – отреагировала она.

«Оставишь ты меня сегодня в покое или нет? Раз уж такая сообразительная и догадливая, то с третьего-то раза, надеюсь, уже можно было бы сообразить, что я тебя сейчас покусаю, поняла?» – как можно членораздельней подумал я, нервно вытирая выступившую на лбу испарину. Что-то я неважно себя стал чувствовать в последнее время! Ну, а Томарана просто редкой душевной доброты женщина. Я непременно восхищался бы и, конечно же, порадовался сейчас вместе с ней, если бы не то незначительное обстоятельство, что за столь короткое время она умудрилась мне изрядно попортить нервы. Ощущение было, будто у меня вдруг высосали все жизненные силы неизвестно каким образом, и только тогда оставили в покое. Да без моей скромной персоны у неё вообще бы не было этого теперешнего праздника жизни. А если всё же и был, то возможно, не совсем такой, ведь ещё неизвестно, как повёл бы себя на моём месте кто-нибудь другой. Но в покое она меня, вроде, оставила, а это уже хорошо.

Урок продолжался. Томарана, по странному стечению обстоятельств, принялась рассказывать, какой отвар необходимо выпить и приложить к ране в качестве компресса, если вас покусает бешеное животное или, скажем, чем-то обозлённый сверх всякой меры человек. «Доведённый до исступления некой каверзной женщиной! Ха, таких женщин целое великое множество!» – подумал я. Хотя женщине вовсе необязательно быть каверзной, ведь подобное умение доводить мужчин до белого каления у них в крови. Они получают его с молоком матери, такое впечатление, что для того они и созданы, и уж не знаю, бывают ли исключения. Я, по крайней мере, пока не встречал ни одной, вот бы посмотреть на подобное чудо хоть одним глазком, если таковое вообще существует в природе!

Мои друзья изредка посматривали на меня с явным сочувствием и пытались подбодрить взглядом, но я уже немного успокоился, если это действительно на три часа, то ничего страшного, переживу как-нибудь, зато будет потом что вспомнить. Хотя «что вспомнить» мне уже до глубокой безрадостной старости хватит! А ведь ещё далеко не конец, и что нас ожидает там, впереди, неизвестно.

Вот вернусь домой… А что дома? Здесь и время для меня течёт по-другому, и климат лучше во всех отношениях, атмосфера и моральный комфорт очень положительно сказываются на психике, да и всём облике в целом. Что и говорить, там не то, что здесь! Ведь там даже пустяков, написанных в этой книге, с лихвой хватит, чтобы нажить себе благодарность. А написана здесь голая, но далеко не полная правда об умственном и духовном состоянии некоторых человекоподобных существ, к сожалению, сумевших обличить себя властью, ибо все они одним миром мазаны, одной гребёнкой чёсаны. Кем мазаны и чёсаны, а главное, зачем – другой вопрос. Всякая тварь безошибочно узнает себя и, безусловно, будет приятно удивлёна, что о ней известно далеко за пределами мира, где она «тварит», не щадя живота своего. Ибо всем доподлинно известно: озвучить правду о могучих поганцах – всё равно, что наступить на любимую мозоль! Это также ощутимо болезненно, как лишение гордости – их золотых унитазов. А всё потому, что правда – шаг к переменам, что рано или поздно неминуемо произойдет, они это прекрасно знают, а потому и трясутся! Тряситесь, паразиты, близок час вознаграждения за… у каждого из них есть свои «за», как у каждого врача есть своё кладбище. Свои «за», которые вскоре станут «против» и «потому что».

Оставшееся время Томарана упорно и дотошно повторяла с нами весь пройденный материал. Потом строго заявила, что завтра обязательно будет всех спрашивать, и если кто не ответит, то она на того ученика очень сильно обидится, ибо это будет означать вопиющее неуважение, как лично к ней, так и к её предмету, что, в принципе, одно и то же. А что будет потом, мы можем догадаться и сами. В общем, того, кто не ответит на её вопросы, она огорчит до невозможности, а она это делать умеет, а главное, любит. Записи вести категорически запрещалось, но если что-то вдруг очень нужно запомнить, а не получалось, то нам разрешалось пользоваться зельем памяти. Нет, как не крути, но всё-таки очень хорошо, что нам не придётся учиться до конца в этой подземной школе пакостей, а иначе мне, с моей-то усидчивостью, никак не миновать завтра большущих неприятностей.

Итак, последний урок был благополучно завершён без серьёзного вреда для моего здоровья, если не считать сущего пустяка, печати молчания, наложенной на мои уста за излишнюю болтливость. Больше никаких происшествий не случилось, как и не произошло никаких из ряда вон выходящих событий, и все мы были отпущены по своим насущным делам. Не без удовольствия распрощавшись с Томараной до завтра, мы отправились вон из учебного зала, а Томарана, как нетрудно догадаться, вновь ушла в себя, уткнувшись в склянки и снадобья, бормоча под нос что-то непонятное, и напрочь потеряв всякий интерес ко всему происходящему вокруг.

Мы вышли почти последними и, так как всё равно делать было пока нечего, отправились отдыхать и переваривать услышанное и увиденное. Было около семи часов вечера, для ужина несколько рановато, а ведь нам ещё предстояло как-то исхитриться и подсыпать ворону сонной травы в пищу.

Через пять минут мы уже находились в своей комнате. Рассевшись кто где, потихоньку завели разговор о предстоящем ночном захвате, а если быть точнее, то этот разговор завели они, а я по-прежнему не мог говорить. У меня, к всеобщему веселью, получалось только бесшумно шевелить губами и гневно выкатывать глаза, усиливая всеобщую радость. Это развлекало меня. Так я открыл, проверил и уяснил для себя одну небезынтересную истину! Если твой внешний облик, в силу независящих от тебя обстоятельств, вызывает смех или бурный восторг окружающих, не злись и не психуй, ибо выставишь себя ещё большим дурнем, а попробуй получить от сложившейся ситуации удовольствие. Например, насмеши всех так, чтоб они принялись икать и плакать! Между прочим, хоть в это и трудно поверить, но неблагодарный Юриник, из-за которого я так несправедливо и чувствительно пострадал, имел совесть посмеиваться надо мной и потешаться больше других! Вот это наглость! Он, например, уже несколько раз предлагал мне обратиться за помощью к домовому, который, кстати, тоже не отставал в подтрунивании надо мной, несчастным. Максимка из кожи вон лез и крутился вокруг меня юлой, ловя момент, чтобы посмешнее передразнить. Но я не злился и не обижался, а был очень занят совсем другими делами: терпеливо вынашивал коварные планы мщения.

Взрывы хохота следовали один за другим. Юриник посоветовал мне обратиться к Максимусу, помощь же домовика должна была заключаться в том, чтобы тот говорил за меня. Но почему ему пришла в голову эта идея? Конечно, я прекрасно знал, почему, но он знать был не должен. Я уж начал грешить на болтливость домового, который вполне мог проговориться мстительному Юринику о том, кто на самом деле надоумил Дорокорна воспользоваться его услугами, но полной уверенности у меня не было, поэтому пусть уж домовой живёт до окончания расследования, а там видно будет.

Дорокорн же, в свою очередь, посоветовал мне взять Юриника ненадолго, на несколько дней к себе в услужение за то, что я из-за него попал в такое неприятное печальное положение. Ну, хоть здесь было здравое зерно и вполне ощутимый налёт справедливости! Почему только налёт? Всё дело в сроке. Несколько месяцев было бы, на мой взгляд, более справедливо! А что такое несколько дней? Так, сущая безделица и пустяки. Только привыкнешь и уже пора снова отвыкать. Одно форменное издевательство.

Дормидорф предложил всем готовиться и тщательно изучать язык жестов, потому что он, дескать, собирается взять на вооружение этот чудесный метод Томараны, и как-нибудь, когда совсем устанет от наших споров и шуточек, обязательно применит его ради нашего общего морального благополучия.

Между делом Дормидорф достал из своего рюкзака мешочек с сонной травой и высыпал на обрывок бумажки приличную кучку высушенных стебельков вперемешку с листочками. Чтобы, как он сам выразился: «с копыт долой и сознанье вон из бренного тела». Затем привычными движениями быстренько растёр всё это в порошок. Кучка, что совершенно естественно, стала в несколько раз меньше прежнего. Аккуратно завернув всё это в ту же бумажку, он сказал:

– Кто же из вас, смельчаков, возьмёт на себя тяжкий труд подсыпать это снотворящее снадобье нашему ворону?

Все разом почему-то повернулись и посмотрели на меня. Я хотел резко возразить, и даже произнёс уже несколько слов, только меня никто не услышал.

Дормидорф наивно переспросил:

– Чего он хочет сказать этими мимическими импульсивными судорогами? Я ничего в этом не понимаю! Он, надеюсь, согласен? Мне почему-то кажется, что согласен.

Уж от кого от кого, а от высокочтимого Дормидорфа я никак не ожидал подобных дешёвых выходок.

– Согласен, конечно, согласен! – уверенно ответил вместо меня Юриник. И здесь же добавил со свойственной ему бесстыжей наглостью, – он же сам недавно говорил, уж я-то точно это помню, как сейчас помню, буквально слово в слово! Он говорил, как всегда очень уверенно и бесстрашно, что никому не доверит это ответственное дело, всё сделает сам в лучшем виде! К тому же они с Коршаном большие друзья! Ну, кто ещё сподобится подсыпать, ежели не он? Конечно, он согласен, даже с превеликим удовольствием.

Понятно, что это был чистой воды вымысел. Я устал отрицательно шипеть, махать руками и головой, всё равно коварный Юриник объяснил это моим диким восторгом и радостью от полученного задания, а так же томительным нетерпением от неумолимого стремления его как можно скорей выполнить и снять со своих плеч груз тяжкой, но приятной ответственности.

– Ну, и хорошо, значит, сонный вопрос, слава миру грёз, мы наконец-то уладили, – облегчённо произнёс с довольной улыбкой Дормидорф, заботливо впихивая мне в руку маленький свёрточек с травой.

Надо же! Они, оказывается, уже уладили этот вопрос!

При этом Дормидорф участливо посоветовал мне:

– Я тебя очень прошу, будь повнимательней, пожалуйста, чтобы ни в коем случае не проколоться, а мы тебе, конечно, поможем, чем сможем, подстрахуем. Ужинать пойдём как можно позже, чтобы Коршан не уснул раньше времени и потом не валялся, где придётся, и не путался у нас под ногами, словно половая тряпка, вызывая лишние подозрения. Ведь порошок подействует в полную силу где-то часа через полтора.

Время моего вынужденного молчания медленно, но неуклонно подходило к концу, и я мало-помалу разговорился и смог выражать свои мысли, как и прежде, легко и непринуждённо. Так что и в этот раз Томарана не обманула, время окончания действия снадобья было рассчитано, как в аптеке.

Вдруг раздался неожиданно громкий хлопок и наш домовой, неизвестно где разгуливающий последние десять минут, кубарем выкатился на середину комнаты с радостным возгласом приветствия. Все вздрогнули и вопросительно уставились на него. Через мгновение хлопок повторился, все вздрогнули ещё раз. Это в центр комнаты выкатилась боевая подруга нашего домового Барабаша, или как там её? Банаша, кажется.

Раздался назидательный и очень ехидный голос Юриника:

– А когда у них пойдут домовята, то нам придётся подпрыгивать гораздо чаще, так что привыкайте, друзья мои, привыкайте – то будет целая канонада!

Дормидорф, в свою очередь, задал очень уместный в данный момент вопрос:

– Что означает столь эффектное появление славной четы домовых, уж не случилось ли что-нибудь непоправимое?

– Случилось, случилось! – наперебой взволнованно отвечали домовые.

– Что же именно произошло, – расспрашивал Дормидорф, – пожалуйста, потрудитесь объяснить вразумительно и членораздельно, и пусть говорит кто-нибудь один. Давай уж ты, дружище Максимилиан.

И дружище Максимилиан начал:

– Извините! Я совсем позабыл! Я не специально, просто…

– Да говори ты ближе к делу, не мямли, словно малый ребёнок! Ну, давай, попробуй ещё разок, что случилось?

И Максимка начал ещё раз, на этот раз хорошенько собравшись с мыслями:

– Вот я и говорю, давеча мы с моей Банашенькой, естественно, ночью, когда уже все крепко спали и, разумеется, в невидимом состоянии, как вы и просили, прогуливались по коридорам, наблюдали за обстановкой, взявшись за руки. Вдвоём-то веселее, я хотел сказать, сподручнее, следить за обстановкой. В общем, мы решили наведаться к Джорджиусу, но так и не смогли этого сделать, у нас не получилось войти к нему в комнату ни через дверь, ни через стену. Нас словно что-то не пускало, какая-то неведомая сила.

Мы недоумённо переглянулись. Дормидорф невозмутимо промолвил:

– Это очень хорошо, что ты рассказал нам об этом, Максимилиан, лучше поздно, чем никогда. Будет, над чем поразмыслить перед ужином. Спасибо тебе большое.

– Если мы больше не нужны, то мы пойдём, понаблюдаем ещё, последим за обстановкой? – робко поинтересовался домовой.

– Да-да, ступайте, только постарайтесь больше не забывать рассказывать нам обо всём необычном и подозрительном, что увидите или услышите.

– Ладно, договорились. Всё будет в ажуре… – прозвучал удаляющийся голос домового.

Все задумчиво молчали. Вдруг Дорокорн ворчливо и недовольно пробурчал себе под нос:

– Ну, вот и приехали, нежданно-негаданно и вторая проблема появилась.

– А первая какая? – удивлённо спросил, повернувшись к нему, нетерпеливый Юриник.

– Оградить женщин герониток от твоего пристального внимания, любвеобильный ты наш!

Мы с Дормидорфом, впрочем, так же как и сам Юриник, сначала было насторожились, когда услышали про первую проблему, так как о серьёзных проблемах нам вроде бы ничего не было известно, но услышав ответ Дорокорна, опять расслабились.

– Что же мы будем делать? Как нам теперь подобраться к Джорджиусу, чтобы нейтрализовать его? – озвучил интересующий всех вопрос Юриник, никак не отреагировав на язвительное заявление Дорокорна, что, надо сказать, случалось с ним не так часто.

Повисло молчание. Все усердно размышляли, хмуря брови. Мы прекрасно понимали, что если нам не удастся сегодняшней ночью пленить хозяина школы и тому каким-нибудь образом удастся улизнуть, то наш, казавшийся таким безупречным план, запросто может с треском провалиться в тартарары. А ведь поначалу всё казалось так элементарно просто и легко выполнимо: всего-то навсего необходимо доставить Джорджиуса на Опушку Сбора живым и здоровым для откровенной доверительной беседы.

Молчание закончилось так же резко, как и началось. Затем было целое множество разных всевозможных предложений, но из них, к сожалению, не было ни одного по-настоящему стоящего и заслуживающего внимания, и потому Дормидорф их успешно отметал, порой даже не дослушав до конца. Так что вскоре мы порядком утомились, но пока не теряли надежду найти выход из создавшейся ситуации и упорно продолжали придумывать всё новые и новые планы захвата, но безрезультатно. Мы очумело топтались на месте, словно заколдованные, а воз стоял и ныне там!

Вдруг Дормидорф радостно воскликнул, подозрительно уставившись на меня:

– Правильно, точно! Как же мы раньше до этого не додумались! Всё ведь так просто, впрочем, как и всегда, – выпалил он, продолжая сверлить меня испытывающим взглядом.

Все, по его примеру, уставились на меня. Теперь и они безуспешно силились уяснить, в чём же тут дело? Я замер на месте, медленно начиная соображать, что именно в моём поведении могло натолкнуть деда на удачную мысль, разом решающую все наши проблемы. Оказалось, всё действительно проще пареной репы: я в процессе размышления, не вполне контролируя свои действия, достал из кармана мешочек с духами-исполнителями и принялся слегка подкидывать его в руке, слушая, как камушки стукаются друг о друга, издавая характерный мелодичный звук. Это, видите ли, как нельзя лучше способствовало концентрации моих мыслительных процессов и, как оказалось, не только моих. Дормидорф, помимо всего прочего, самым внимательным образом наблюдавший за всеми, увидел это, и вопрос в мановение ока был решён. Нужно было подослать в нужный момент к Джорджиусу духа-исполнителя с заданием надёжно упаковать оного для дальнейшей транспортировки в места, не столь отдалённые.

Так, весьма неожиданным образом и не без моего непосредственного, чем я очень гордился, хоть и несознательного участия, было найдено решение по очень важному вопросу. А вот теперь уже можно было смело отправляться совмещать приятное с полезным – ужинать и опаивать одну небезызвестную птичку.

Но сначала дело. Дормидорф предложил мне самому вызвать духа-исполнителя и дать ему задание. Так я и поступил без лишних слов уже знакомым способом. Достал камушек, бросил его, раздался хлопок и в лёгкой белой дымке возник воин-дух, которому и были даны простые чёткие указания: чтобы к одиннадцати вечера предводитель пакостников был готов к чудесному и увлекательному путешествию и, желательно, пребывал в полуобморочном состоянии. Не возбранялось ненароком дать ему несколько раз по кумполу или слегка придушить. Можно и комбинировать эти два очень надёжных и действенных дедовских способа или придумать нечто своё, более оригинальное, это на его творческое усмотрение. А потом мы намеривались опоить его чем-нибудь, и дело с концом. Воодушевлённый и радостный от предстоящего развлечения дух обещал расстараться, несмотря на силовое защитное поле, преодолеть которое для него так, пустячок, как кошака пнуть.

С тем и расстались.

* * *

Глава 9 Бедный Коршан

Когда все вопросы были улажены и подошло время ужина, мы дружно и весело отправились в обеденный зал. По дороге к нам присоединился голодный и очень злой ворон, чем весьма ощутимо и серьёзно усложнил мою задачу по обеспечению его крепкого и здорового сна сегодняшним вечером и, по возможности, предстоящей ночью. Тут не иначе, как наглядно сработал во всей красе знаменитый и каверзный закон подлости! Что же это так не вовремя и некстати могло вывести его из себя? Мы надеялись вскоре это узнать, ведь с кем ещё ему поделиться своими неприятностями, если не с нами, его лучшими друзьями, кто кормит и заботится о нём совершенно искренне.

Пока мы заказывали ужин, ворон внимательно следил за нами, будто что-то чувствуя или подозревая, наверное, интуиция, а может, мне это только казалось? Видимо, у меня срабатывал принцип «на воре и шапка горит». Коршан, по своему обыкновению, расхаживал взад-вперёд совсем неподалёку и не сводил с нас всевидящих очей, словно евнух на выгуле гарема. Я уже давно заготовил пакетик с порошком сонной травы и зажал его в кулаке, нужен был лишь удобный момент, чтобы незаметно подсыпать и размешать порошок в паштете или подливке. В самый последний момент я всё же решил заказать ворону именно паштет, ибо в нём удобней скрыть данный ингредиент, а подливку он мог и вовсе оставить нетронутой, или съесть недостаточно много, что же мне потом, уговаривать его долизывать остатки? Как бы это выглядело? «Отпробуйте, ваше величество, пожалуйста, вкуснейшую мясную подливку! Будьте уж так любезны! Подливку, приготовленную и заказанную специально для вас, ваше высоко благородь, дабы вы могли вкусить блаженство и усладить своё нежное нёбо! Что вы говорите? Сегодня никак не изволите отпробовать? Ну, почему же? Как обидно! Куда-куда мне отправляться вместе с дивной подливкой? Усладиться, простите, каким местом? Откушай-ка лучше сам этим местом, любезный, или глаз на клюв натяну и залью её в глотку или ещё куда через воронку, а остатки долизывать заставлю! А ну, давай ешь, несчастный облезлый дятел!» Моё скудное воображение успело нарисовать мне подобную картину и, к сожалению, ничего более, но и этого оказалось вполне достаточно, хватило. Нет уж! Пошлёт он меня куда подальше с этой подливкой и правильно сделает, а ещё и насторожится пуще прежнего и вполне может проследить за нами.

Наряду с упомянутым паштетом я заказал Коршану ещё несколько блюд, но это всё так, для отвода глаз. Улучив момент, когда ворон отвлёкся, а мы в это время уже шли с подносами к своему столу, я прошипел находящемуся совсем близко Дорокорну:

– Прикрой меня, загороди скорей от ворона.

– Понял, – пискнул он в ответ и, словно случайно оступившись, стеной встал, нелепо и неуклюже топчась передо мной, как медведь-шатун, наступивший в скользкую лосиную лепёшку. Таким образом, мне удалось успешно в самый последний момент воплотить в жизнь ту часть плана, которая касалась лично меня, хоть это задание и было беспардонно навязано бессовестным дедом и не менее совестливым Юриником, которому это обстоятельство ещё сильно икнётся, и не раз! Уж будьте уверены! Я позабочусь об этом, вот только придумаю что-нибудь поизощрённей и позабористей, и Юринику станет тогда весело по-настоящему. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. А последним смеяться буду я. Надо будет выведать у Дорокорна, чего так сильно боится Юриник, что для него страшнее смерти, на худой конец, если ничего лучше не придумаю, то сойдёт и это. Дормидорфа на первый раз я решил пожалеть, лучше мне за него в полной мере ответит Юриник, тому не привыкать.

Кстати, паштет был гусиный, а вкуса – необыкновенного! Гуси, из печени которых он был приготовлен, явно не страдали циррозом печени, как обычные паштетные гуси, они, скорее всего, вели правильный и здоровый образ жизни, как и подобает уважающим свою печень гусям, да и не только им. Откуда я знаю о необычайно вкусном паштете? Да очень просто! Наглый и привередливый Коршан, как и следовало ожидать, наотрез отказался употреблять его в пищу. Отказался категорически и ни в какую не стал есть! Вот мне и пришлось сходу приступить к плану «Б», додуманному мною вместо малость неподходящего плана «А».

План заключался в том, чтобы как можно правдоподобнее изобразить на своём лице неподдельную радость вожделения, всем своим цветущим видом показывая, как я доволен, ведь мне привалило такое счастье! Счастье нераздельно овладеть и в одиночку поглотить это чудо кулинарного искусства. Никогда не забуду лиц друзей, когда я отправил себе в рот первую ложку заминированного паштета. Трудно позабыть их лица и во время второй ложки. Мне очень повезло, третьей ложки не понадобилось, ибо алчность и природная жадность Коршана, умело сыграть на которых я и рассчитывал, в совокупности с его другими, не менее достойными качествами, вполне оправдали ожидания. Как же так, его чудесный, бесподобный паштетик, и вдруг ест кто-то другой, да ещё и уплетает без всякого зазрения совести целыми ложками! Нет, это недопустимо, так нельзя! Это всё равно, что серпом по любимому молоту! Хоть и не смертельно, но обидно! Паштет тут же стал жизненно необходим и позарез нужен Коршану:

– А ну, прекратить обжорство… без меня! Ладно, я передумал, нечего трогать мой паштет, он мне и самому, может быть, очень нужен.

Ворон пододвинул тарелку с паштетом к себе и накинулся на него, словно неделю ничего не ел. Вот уж, действительно, дурной пример заразителен! Он чавкал и чмокал, слизывая размазывающуюся по клюву и тарелке тёмно-коричневую массу, блаженно закатывая при этом глаза. Ни дать ни взять порося, получившее любимые жёлуди. Напоследок он вылизал и отполировал блюдо так, что оно заблестело словно у кота… глаза после валерьянки.

Юриник смотрел, смотрел, не выдержал и восхищённо произнёс:

– Первый раз имею возможность лицезреть птицу с таким длинным и загребущим языком, прямо-таки муравьед крылатый!

– А я первый раз вижу этакого волосатого и низкорослого басовитого болтуна! Болтунишку! И, как видишь, ничего, даже вида не показываю, ем себе молча и никому, между прочим, не мешаю, что и тебе советую и настоятельно рекомендую, – парировал ворон.

Получилось несколько грубовато, но почему-то никто не удивился. Коршан скоро сам смекнул это и уже более миролюбиво добавил, обращаясь к Юринику, открывшему в искреннем удивлении рот от неожиданно резкого натиска:

– Позволь, любезный Юриник, поинтересоваться, кончишь ты сегодня болтать или нет? Не порть аппетит, пожалуйста, я тебя очень прошу. А то меня элементарно может и стошнить прямо на тебя, знаешь, какой я чувствительный и чуткий ко всяким мелочам? Хотя с первого взгляда этого не скажешь, но это так, можешь мне поверить, иной раз сам себя стесняюсь.

– Да я тебе, конечно, верю. Кушай, наслаждайся на здоровье, раз так, я лучше уж помолчу, – с расстановкой, будто задумчиво, промолвил Юриник и замолчал.

Народу в это время в обеденном зале было не очень много, основная масса учеников уже успела поесть и разбрелась по своим делам. Вот и мы почти покончили с ужином, когда в дверной арке возникла знакомая фигура нашей первой учительницы. Томарана внимательно огляделась, задержала пристальный взгляд на нас и после секундной заминки соизволила войти в зал и проследовать к стойке, где находилась скатерть-самобранка.

У меня было ощущение, что она видит меня насквозь со всеми потрохами. Потом я узнал, что и у моих друзей было точно такое же чувство.

Коршан, скосив глаз в её сторону, недовольно захрюкал, переваливаясь с ноги на ногу и подёргивая хвостом, видимо, от нервного возбуждения, и повернулся к ней спиной. Какое неуважение! Но Томарана, заметив это, даже бровью не повела. Она преспокойненько заказала скатерти ужин. Получив его, грациозно и не обращая больше ни на кого внимания, проследовала к свободному столу. Проходя мимо, не забыла вежливо пожелать нам приятного аппетита и остроумно намекнула на некоторые обстоятельства:

– Приятного вам аппетита, не смотря ни на что.

Мы, естественно, поблагодарили её, пожелав в ответ того же, на что она ответила:

– У меня всегда прекрасный, просто-таки превосходный аппетит, особенно когда я нахожусь в предвкушении наслаждения от поглощения моего любимого блюда, которое я себе теперь и заказала.

Она указала взглядом на свой поднос и слегка наклонила его. Затем продолжила, видя наш интерес:

– Любопытствуете? Понимаю! Этим изысканным кушаньем является запечёный в квашеной капусте жирный ворон не старше пятидесяти лет, обложенный ломтиками картофеля, могу дать рецепт, потом будете меня благодарить, просто объедение, пальчики оближите!

Она, говоря это, периодически поглядывала на Коршана, а напоследок вообще щёлкнула на него зубами, от чего тот подпрыгнул на месте и возмущённо закрякал, хлопая крыльями. Он хотел что-то сказать по поводу кощунства, но издал лишь звук, отдалённо напоминающий недовольное кудахтанье курицы, когда петух клюёт её в темечко и одновременно топчет… шпорами. Именно в это время Томарана кокетливо приоткрыла перед нами крышку своего блюда, на котором действительно лежала какая-то запечённая птица, поджаренная до золотистой корочки, обложенная ломтиками картошки и квашеной капустой. Выглядело очень аппетитно, но Коршан этого великолепия явно не понял и, к сожалению, не сумел оценить по достоинству. Он, вдохнув аромат кушанья, чуть не бухнулся в обморок и был крайне возмущён, но благоразумно решил не связываться с грозной учительницей, особенно учитывая темпераментность её кулинарных пристрастий. Да, Томарана не Корнезарка, которого при желании можно и в лоб долбануть или ненароком обделать с головы до ног.

Она с нескрываемым удовольствием обгладывала воронову ножку, когда Коршан, не выдержав подобного каннибализма, улетел восвояси, обиженно каркая и громко хлопая крыльями.

Когда мы, проводив взглядом ворона, вновь обратили внимание на Томарану, она уже в упор смотрела на нас, на каждого по очереди, только глаза у неё теперь были тёмно-карие, почти чёрные. Наверное, они меняли цвет в зависимости от настроения, а сейчас оно у неё было явно хорошим, она улыбалась, и по всему было видно, что ей очень хочется нас о чём-то спросить.

Наконец она не выдержала и задала мучивший её вопрос:

– А по какой причине, позвольте поинтересоваться, вы кормите эту никчёмную вредную птицу порошком сонной травы?

Мы так и опешили, но вида не подали. За всех ответил Юриник, явно питающий недюжинную слабость к учительнице по растениеведению. Причём, как оказалось, он был горазд не только сам задавать вопросы, но и с не меньшим удовольствием отвечать на них. Значит, тут всё дело в собеседнике.

– Мы ставим опыты. Так сказать, проверяем на практике полученные от вас теоретические знания, не друг друга же нам усыплять, в самом деле! А ворона кормить всё равно нужно, вот и совмещаем приятное с полезным.

Видимо, вполне удовлетворившись подобным объяснением, она довольно хмыкнула и сказала:

– Тоже верно, всё логично, так ему и надо, хоть какая-то польза будет от этой никчёмной птицы.

Юриник заговорил опять:

– А позвольте теперь, пожалуйста, и мне кое о чём спросить?

Опять этот одержимый и неугомонный Юриник принялся за своё, а Томарана, всё так же мило улыбалась, только брови у неё чуть вздрогнули и поползли вверх, сказала:

– Конечно, спрашивайте, не стесняйтесь, мы же сейчас не на уроке и вы мне не помешаете, да к тому же я прекрасно знаю, о чём вы желаете у меня поинтересоваться, о, самый любознательный из учеников.

Кстати, глаза у неё опять начали зеленеть, не предвещая ничего хорошего, но Юриник, естественно, в упор этого не видел. Он спросил:

– Каким образом вам удалось понять, что мы поставили этот небольшой научный эксперимент над подопытным вороном? Какое-нибудь зелье, улучшающее и обостряющее ощущения?

Томарана заинтригованно закусила нижнюю губу и сказала:

– Догадливый! Ну, конечно, так и есть. Всё элементарно просто, дети мои, иногда я позволяю себе перед ужином принять внутрь одну очень полезную настойку, так, для аппетита.

Мы удивлённо переглянулись. Томарана заулыбалась:

– Немного, всего полстаканчика.

Мы не знали, что и думать, а она радовалась и веселилась, глядя на нас, словом, забавлялась:

– Всё дело в том, что эта настойка, кроме многих других положительных качеств, необычайно сильно влияет на усиление обоняния и осязания, что крайне благотворно сказывается на получаемом удовольствии от приёма любимых блюд.

Мы продолжали непонимающе смотреть на неё, тогда она улыбнулась и пояснила:

– Видите ли, сегодняшний день не был исключением, и перед ужином я опрокинула полстаканчика той самой настоечки, а когда ворон пролетал мимо, я почувствовала характерный запах, исходящий от него. Это был запах гусиного паштета вперемешку с сонной травой. Если бы не настойка, то я, естественно, ничего бы такого не почувствовала. Ну что, теперь вы понимаете, в чём тут дело?

– Да, теперь мы всё поняли, – опять за всех ответил Юриник, и остальные согласно закивали.

Томарана вновь заговорила:

– Кстати, эту настойку исключительно полезно применять, если очень нужно напасть на чей-либо след. Это вам в порядке информации.

И сразу после её слов в моём воображении предстала такая картина: Томарана в развивающемся по ветру плаще рыщет по лесу в поисках следа, то задирая нос вверх, то вынюхивая в густой и высокой траве, постоянно фыркая от мелких соринок и нетерпения. Ей трудно находиться на одном месте, так как она намахнула ещё и стаканчик настоечки конь-травы, и ноги сами несут её в неизведанную манящую даль! И ей остаётся только протяжно, с надрывом и болью в голосе взвыть на луну и припустить что есть мочи, давая волю неутомимым конечностям.

Томарана тем временем продолжала, обращаясь к Юринику:

– То, о чём вы спросили меня, легко было предугадать, если мыслить логически, но могу ли я, в свою очередь, задать вам ещё один интересующий меня вопрос?

Довольный до невозможности Юриник утвердительно кивнул.

– Никогда бы не подумала, что ваша мания любопытства настолько заразительна, мой друг! До чего дело дошло: ничего не могу с собой поделать, любопытно, и всё тут! Откуда вы, молодой человек, узнали про обостряющую чувства настойку? Дело в том, что я сама её придумала много лет назад путём долгого и кропотливого труда по подбору необходимых ингредиентов, всяких трав и корешков, в ней много чего понамешано, всего более десятка наименований. Я всё это время строго хранила тайну даже о самом факте существования подобной настойки, а вы так запросто её разгадали. Как, позвольте полюбопытствовать?

Юриник, вместо того, чтобы ещё больше возгордиться, наоборот, снова стал самим собой и скромно ответил:

– Узнав о наличии в природе обостряющего зелья я, в любом случае, никогда не сумею разгадать его рецепт, а узнал я о нём очень просто: сказал первое, что пришло на ум, когда был поражён вашей осведомлённостью по поводу накормленного усыпляющей травой ворона. Вот и всё.

Несколько раздосадованная Томарана всем своим видом дала понять, что разговор закончен и нам, а в особенности Юринику, более не следует испытывать её терпения, тем более что мы уже давно поели и встали из-за стола, да и говорить больше особенно не о чем. Это, естественно, сразу поняли все, но только не Юриник, который самым бестактным образом открыл рот, чтобы задать свой очередной неуместный вопросик. Но предусмотрительный Дорокорн, стоявший неподалёку и давно пристально наблюдавший за другом, видимо, ожидавший от него чего-то подобного, был начеку. Он проворно выхватил заранее приготовленное и заботливо очищенное варёное гусиное яйцо и ловким, быстрым движением мгновенно запихнул его в приоткрытый рот Юриника. Гладкое яйцо легко проскочило куда следует, от чего Юриник потерял на время всякую охоту задавать вопросы, а занялся тщательным пережёвыванием. И мы ловко уволокли его за собой.

Таким образом, нам без всяких нежелательных последствий удалось достойно завершить последний, можно сказать, прощальный ужин. Мы вежливо откланялись с нашей милой учительницей и отправились в свои апартаменты. У нас оставалось ещё немного времени до начала намеченной операции, где-то около двух часов, не больше.

Устроившись поудобнее, мы сосредоточенно думали каждый о своём и старательно переваривали ужин. На нас напала лень, как часто бывает после тяжёлого дня, особенно, если вдобавок удаётся хорошенько наесться. Говорить не хотелось, все наслаждались ничегонеделаньем, когда Дормидорф нарушил тишину:

– В ближайшее время необходимо проверить, как себя чувствует Коршан, подействовало ли лекарство.

Как всегда единогласно решили отправить на разведку домового, который с готовностью согласился, явившись по первому зову, видимо, чувствовал, шельма, что прокололся тогда с силовым полем и пытался восстановить свою слегка подмоченную репутацию.

Ему всё самым подробнейшим образом разъяснили, и домовой ушёл на задание. Мы ждали, ничего другого нам не оставалось. Через считанные минуты домовик появился вновь. Когда он принялся рассказывать об увиденном, то хохотал настолько заразительно, что и мы не удержались и присоединились к нему. Он не только рассказывал, но и показывал, ловко имитируя походку и повадки Коршана, а если прибавить к этому мимику, жесты и голос, то могу заметить, такого театрализованного представления мы никогда не видели.

– Ворон ошалело слоняется по коридорам без разбора и цели. Он ступает очень нетвёрдой походкой, время от времени даже пытается взлететь, но из этого ровным счётом ничего не получается и тогда он, распустив крылья, волочится по полу, как пергаментный змей, подхваченный слабеньким порывом ветра. А потом вдруг на него неожиданно нападает невесть откуда взявшийся приступ дотошной гигиены, и тогда он принимается с очумело важным видом, раскачиваясь из стороны в сторону и полуприкрыв зенки, тщательно чистить и перебирать свои оставшиеся реденькие пёрышки. Конфуз, да и только! При этом он бормочет что-то нечленораздельное самым дурным голосом. Если бы я не знал заранее, то непременно подумал, что ко всем его гнусным порокам добавился ещё один – пристрастие к одурманивающим веществам. Я видел много таких, когда жил в таверне, где я вас и подобрал… вернее, где вы имели честь и удовольствие познакомиться со мной.

По всему было видно, что домовой начал заговариваться, и потому мы настойчиво попросили его ещё разочек навестить нашего подопытного пациента. Он упрямо упирался и идти никак не желал. Нам пришлось настаивать на этом. Наконец он соизволил величественно и несколько удручённо удалиться, задрав нос. Но, как говорится, недолго музыка играла, недолго ворон танцевал! Максимилиан явился практически сразу и не один, к нашему глубочайшему удивлению. Он волок за ноги совершенно невменяемого ворона, словно полупустой и пыльный мешок с картошкой. Коршан не издавал ни звука и ни капельки не сопротивлялся, он только иногда медленно приоткрывал и закрывал клюв, вываливая набок распухший тёмно-фиолетовый язык. Может быть, язык был вовсе и не распухший, я ведь не эксперт в этом и потому точно не знаю, вдруг он у него такой и должен быть в норме, от рождения? Казалось, Коршан пребывал в глубочайшей и блаженной дремоте.

И пока мы любовались содеянным, домовой вновь заговорил:

– Вот, приволок вам это, ибо подумал, что негоже его бросать в таком виде, чтоб он валялся там, будто совсем никому ненужный! Вдруг ещё кто наткнётся случайно, поднимется тревога или просто затопчут, ещё и покалечат ненароком! Тогда, между прочим, будет жа-алко птичку! Вот я и решил притащить его сюда, но если хотите, то могу отволочь обратно, это для меня раз плюнуть! Но я этого вовсе не желаю делать! И нечего на меня так удивлённо смотреть, Юриник, говорю же – жалко, его ещё можно перевоспитать и я могу этим потом, когда всё закончится, заняться вплотную. И если вам он не нужен, то мне не повредит такой учёный говорящий ворон, тогда мой авторитет среди домових несоизмеримо вырастет.

Говоря это, добряк домовой расхаживал взад-вперёд по комнате, не выпуская из цепких рук лапы ворона, а тот, естественно, волочился следом, туда-сюда, туда-сюда. Его голова подпрыгивала на неровностях пола, а расправленные крылья вывернулись неестественным образом. Он выглядел таким беззащитным и одиноким, что нам тоже стало жаль его, и мы согласились с домовым, который очень этому обрадовался. Юриник, в свою очередь, несказанно обрадовался перспективам, открывшимся перед ушлым домовиком по поводу повышения его авторитета среди домових, но только у него хватило ума не показать вида. Мы надеялись, что это была всего-навсего очередная шутка, на которой не стоит заострять внимания, дабы она поскорей забылась.

Дормидорф подошёл к спящей птице, аккуратно сложил её, распахнул чрево своего обширного вещевого мешка и, достав оттуда какую-то тряпку, разложил её на полу. Затем запеленал ворона покрепче, завернув в несколько слоёв. Тот стал похож на лялю или на берёзовое полено с большим чёрным сучком-клювом, вызывающе торчащим в сторону из дырки, специально оставленной для этой цели. И только после этого Дормидорф довольно небрежно запихнул получившийся тугой свёрток себе в мешок, сказав:

– Так-то оно понадёжней будет во всех отношениях! Авторитет – это очень хорошо и его, как известно, много не бывает, но зато, на мой взгляд, бывает достаточно! Ну что же, время настало, давайте потихоньку пробираться к назначенному месту. Ты, Максимка, пойдёшь первым и обязательно в невидимом состоянии, непременно предупредишь нас, если наткнёшься на засаду, а Банаша пусть идёт сзади нас тоже невидимая, на приличном расстоянии, на случай, если за нами будет слежка или погоня. И тогда она так же предупредит нас об этом. Если у лестницы будет всё в порядке, и мы спокойно пройдём туда, то ты можешь присоединиться к своей милой Банашеньке, только будьте, пожалуйста, где-нибудь неподалёку, вы нам можете понадобиться.

Домовой согласно кивнул и исчез. Закончив сборы, мы осторожно выбрались в центральный винтовой тоннель и направились, как и было условленно, к лестнице в настоящий Подземный город.

* * *

Глава 10 Памятная ночь

До места добрались быстро и без происшествий, если не считать того, что возникла лёгкая перепалка между нашими извечными спорщиками.

– Никогда бы не подумал, что они способны что-то не поделить между собой, – с лёгкой, еле различимой иронией в голосе произнёс Дормидорф, по своему обыкновению цыкая на спорщиков. И только после этого они, наконец, угомонились. А произошло вот что: Дорокорн узрел, как Юриник приглаживает свои неподатливые волосы и придирчиво разглядывает слегка примятую одежду, наводя лоск и красоту.

Дорокорн не очень-то вежливо заметил ему:

– Хватит прихорашиваться, красавчик несусветный, не на свидание, чай, идёшь и не на романтическую прогулочку под луной!

– Да? А я вовсе не желаю выглядеть неряшливо, как пугало, или как ты, и свидание здесь совсем ни при чём, чтоб ты знал!

Юриник был возмущён тем обстоятельством, что Дорокорн, мало того, что наблюдает за ним, так ещё и делает ему критические замечания при всех.

Дорокорн никак не желал уняться и продолжал нарываться на неприятности:

– А мой облик необязательно должен тебе нравиться, хотя без ложной скромности могу заявить, что выгляжу вовсе неплохо, особенно на твоём фоне, как ты не прихорашивайся и не разглаживайся, сморчок замшелый.

– Чего-о? Да я, вижу, ты никак не уймёшься, что ты мелешь своим языком, опять завидуешь, что ли?

– С какой это стати я, стройный и симпатичный мужчина в самом расцвете сил и внешней неотразимости, должен завидовать и, главное, кому, тебе?

В этот момент накала страстей Дормидорф и вмешался, остановив тем самым пререкания друзей, начинавшие переходить в перепалку.

Мы сидели на корточках, прислонившись спинами к стене тоннеля, прямо напротив лестницы, как и в прошлый раз, когда ровно в назначенное время раздался еле слышный приглушённый шум. С тихим скрежетом лестница начала плавно подниматься и из образовавшегося прохода на нас хлынул поток света. Словом, произошло всё, что мы уже имели удовольствие наблюдать во время нашего первого посещения Подземного города.

Большое количество вооружённых до зубов воинов, даже приблизительное число которых я затрудняюсь назвать, стеной стояло напротив. Мы встали, поднятием рук поприветствовали друг друга.

Нашему маленькому отряду пришлось посторониться, пропуская длинную вереницу воинов, пронёсшихся мимо колонной по трое-четверо. Они должны были принимать непосредственное участие в захвате школы пакостей и наших сокурсников, безмятежно почивающих в данный момент в своих комнатах. Вторая группа, числом несколько меньше, опустив лестницу и открыв камень-люк, хлынула на поверхность. Все они действовали дружно и слаженно, практически бесшумно, только тихое бряцанье оружия да еле слышное касание многих сотен пар ног по каменному полу – вот и всё, что можно было различить в тиши подземелья.

Не успели мы оглянуться, как мимо нас протащили первых пленённых, связанных по рукам и ногам, с головами, обмотанными тряпками. Мне сразу вспомнилось наше путешествие с мешками на головах при первом знакомстве с этими не очень-то гостеприимными жителями подземного мира. Ещё некоторое время по коридорам сновали туда-сюда воины герониты, но вскоре и это прекратилось, а к нам подошёл их главный воевода, Сергай.

Он был чуть выше остальных, волосатость средняя, худощавого телосложения, с утончёнными чертами вытянутого треугольного лица, острым, слегка удлинённым носом, тонкими губами и серыми колючими глазами, щеки его были усыпаны веснушками. При такой засушенной поджарой фигуре он умудрялся немного сутулиться, что совсем не мешало ему, а скорее помогало быть резким и стремительным, как каверзная гадюка в момент смертельного броска. В обычном состоянии покоя и благодушия он вальяжно расхаживал, отдавая направо и налево указания и расточая ценные советы, смешно растопыривая в разные стороны ступни ног при ходьбе. Его боевые шаровары свободного покроя болтались складками вокруг худых ног, а потому казалось, что они непропорциональной длины относительно остального тела. Кстати, как потом оказалось, он далеко не сидел на диете и ел за семерых, если не сказать больше, но при этом никогда не полнел. Вот такая у него была особенность организма – всё выходило практически без особой пользы и, наверное, задержки.

Сергай был решительным и смелым человеком, потому его и избрали верховным воеводой, чем он очень гордился. А когда он начинал гордиться собой, то весь словно раздувался, менялось буквально всё в его манерах и поведении, начиная от жестов и походки и кончая голосом и взглядом. Он плавно поводил плечами, потешно задирал кверху нос, и на его лице начинала блуждать самодовольная загадочная ухмылка вседозволенности, а глаза масляно светились шаловливым, если не сказать больше, блеском. Кстати, я заметил ещё в наше первое посещение Подземного Города, что Сергай производил впечатление человека тщеславного. Это, впрочем, никак не вредило ему, учитывая круг его обязанностей и род занятий, но знающие его соплеменники вполне могли использовать это качество в своих целях, и такой человек был. Может быть, были и другие, даже наверняка, но я знал одного, но об этом после.

Мы с Сергаем с первого взгляда не испытали друг к другу совершенно никакой антипатии, а раз так, то вполне могли со временем стать хорошими друзьями. Надеюсь, так оно и произойдёт, ибо что-то подсказывало мне, что это далеко не последняя наша встреча.

Этот самый Сергай своей знаменитой походкой, выкидывая и расставляя при ходьбе носки в разные стороны, подошёл к нам, самодовольно ухмыляясь и с усердием потирая указательным пальцем правой руки кончик носа, от чего тот заходил ходуном. Он уже начал говорить, а его боевые шаровары всё ещё продолжали плавно колыхаться сами по себе, словно живые.

– Мы всё сделали, как и обещали! Сергай слова на ветер не бросает! Вы знаете, коли Сергай сказал, то он сделает. Бывает, даже лучше сделает, чем обещал. Правда, иногда получается и хуже, но реже! Остался только Джорджиус, выход из его комнаты охраняется моими могучими воинами, а сам он валяется посреди неё в полной прострации, связанный по всем правилам искусства, полностью готовый к транспортировке. Кстати, меня очень интересует, каким образом вам удалось без моей помощи справиться с ним? Очень трудно было?

– Большущее вам спасибо! Потом расскажем подробности, сейчас времени жалко, – отмахнулся Дормидорф, но вежливо и учтиво взял Сергая под руку и повёл вниз по центральному винтовому тоннелю.

– А сейчас, любезный воевода, пойдёмте скорее, нам необходимо вытащить его наружу и забрать наши вещи, кстати, я не видел, чтобы ваши могучие воины проносили Томарану. Это наша учительница по растениеведению, очень примечательная личность, она худая и длинная, к тому же в возрасте, хотя это и не очень заметно, ибо ловко молодится. Вы бы её ни за что не пропустили, здесь что-то не так… Она же не иголка в стоге сена, а целая учительница, её необходимо срочно отыскать, неизвестно, что она может натворить. Если захочет, неприятностей она наделает столько, что потом и всем племенем не разгребёшь!

Сергай несколько опешил, удивлённо приподнял тонкую левую бровь и, пожимая худыми плечами, проговорил, раздражённо подёргивая верхней губой, что, должно быть, означало лёгкую оскорблённость:

– Все, кто находился в этом подземелье, нами успешно схвачены и ждут вас на поверхности, коли эта ваша Томарана была здесь в момент захвата, то её постигла та же участь, и она находится наверху вместе со всеми. Если её там нет, то ты уж не обессудь, Дормидорфушка! Ты же знаешь, я её не съел, я учительницами не питаюсь, особенно старыми и худыми! Вот если бы не старая и не худая, авось, на что-нибудь и сгодилась бы, а так – извини.

– Интересно… интересно, – бурчал себе под нос Дормидорфушка.

Тем временем мы дошли до комнаты, где грустно и понуро отдыхал спеленованный Джорджиус. Миновав охрану, мы без помех вошли в его жилище. Видимо, силовое поле было успешно снято нашим духом-исполнителем или исчезло само, как только бедняга Джорджиус был повержен. Интересно, он не очень сильно перепугался, надеюсь, заикаться не будет? Хотя какая теперь разница, по большому счёту?

Убранство этой комнаты ничем особенно не отличалось от убранства нашей. Только сама комната была несколько просторней, да посередине её стоял огромный чан, литров на четыреста-пятьсот, с тёмной, мутной, будто болотной водой, видимо, так лучше проводить сеансы по передаче своего облика на расстоянии, не мылся же он тут, хотя кто его, шайтана, теперь разберёт?

Сам бывший хозяин школы беспомощно валялся, смешно подрыгивая ножками, на полу рядом с чаном, очень похожий на ожившую мумию, только один его нос виднелся, а всё остальное было замотано длинными и прочными не то верёвками, не то лентами. Он издавал характерные звуки, как будто у него во рту находился кляп. Так и оказалось. И не просто кляп, а целый кляпище. Оказывается, старательный дух-исполнитель запихнул ему в рот огромную портянку, не знаю, где он её откопал, но это была именно она, причём зимняя, из плотного ворсистого материала.

– Ну и видок у него, – проворчал Юриник, слегка толкая носком сапога хозяина школы куда-то в бок, под рёбра, и добавляя почему-то шёпотом, обращаясь к Джорджиусу, но подозрительно косясь при этом на Дорокорна, находящегося чуть в сторонке. – Куда подевал нашу учительницу, нечестивый лишенец? А ну, признавайся, а то у меня к ней есть парочка уместных вопросиков, ответы на которые не терпят отлагательств!

И одновременно с последними словами, видя, что тот никак не реагирует на них, он, наклонившись и состроив брезгливую гримасу, зажал ему нос большим и указательным пальцами и стал спокойно ждать и наблюдать, как тот уже намного оживлённее и бойчее засучил ножками под обмоткой из верёвок-лент.

Дорокорн, улыбнувшись, сразу оказался тут как тут и говорит так деловито, вовсе без какого-либо ехидства:

– Что же ты, друг Юриник? Неужели тебе так не терпится задать ей несколько нескромных вопросов, а может быть, ты хочешь попросить её выполнить обещание на счёт клизмы или ещё что в этом роде? Соскучился, бедолага?

– Запомни, наконец, я интересуюсь для пользы общего дела, так что брось свои глупые инсинуации, понял, подозрительный и чуткий ты наш? – нехотя отвечал Юриник, забыв на время про мающегося Джорджиуса.

Закончив разговор с Дорокорном, Юриник вспомнил о Джо и, отпуская ноздри падшего хозяина школы, которые тут же начали шевелиться, широко раздуваясь и тихо вибрируя, будто дребезжа, он брезгливо обтёр пальцы о его обмотанное тело и несильно, но чувствительно пихнул его ещё раз под рёбра.

– Ты мне ещё за неё ответишь, мумия.

Так ничего и не выяснив, мы отправились в обеденный зал, а воины Сергая потащили Джорджиуса на поверхность. Дормидорф давно положил глаз на местную волшебную скатерть, вот мы и пошли за ней, но она бесследно исчезла. Сергай уверял нас, что его люди скатерть не брали, а то он бы уже знал об этом. Нам ничего другого не оставалось, как забрав свои немногочисленные пожитки, выбираться на поверхность, что мы и сделали с превеликим удовольствием, но по дороге к выходу нас нагнал один из подземных могучих воинов Сергая.

Он настоятельно порекомендовал вновь спуститься на второй уровень, где в одной из дальних комнат была обнаружена доселе не захваченная группа несостоявшихся злодеев, состоящая приблизительно из десятка человек, которых сейчас под руководством Сергая будут обезвреживать. Вот Сергай и послал за нами. Нам действительно небезынтересно было посмотреть на это действо, не каждый день удаётся увидеть подобное. Мы быстренько спустились к месту разворачивающихся событий. Лишь Дормидорф слегка колебался, но мы быстро уговорили его составить нам компанию и он, немного поворчав о потерянном времени, мнимой опасности и бесполезности сопротивления, а стало быть, и неминуемо предрешённом исходе, всё же милостиво изволил согласиться.

Что же предстало нашему пытливому взору? В коридоре второго уровня, сплошь заполонённого вооружёнными воинами, различалось три группы, человек по двадцать каждая, все соблюдали замогильную тишину, а Сергай с нетерпением поджидал нас в центре средней группы, находившейся непосредственно возле входа в комнату. Две другие группы прикрытия ждали вверху и внизу коридора.

– До чего вы медлительные! – полушутя проворчал он и добавил, – я хочу показать, как мы бескровно и без всякого риска всегда добиваемся своей цели, вот вам классический пример!

И он величественным жестом повёл рукой в сторону входа в комнату.

– Они не подозревают о сюрпризе, который им уготовлен. Мои разведчики говорят, что одни пришли в гости к другим ещё с вечера, играли в карты, да и засиделись допоздна.

Сергай сделал знак рукой, и две внешние группы бесшумно удалились на некоторое расстояние, оставаясь при этом в поле зрения. Потом он отдал распоряжение перекрыть вентиляцию осаждённой комнаты. Несколько человек отправились выполнять, а Сергай пояснил, что мы войдём сейчас внутрь к играющим и вежливо предложим им сдаться, посулив их накормить, напоить и спать уложить в случае подчинения, на что те ответят категоричным и грубым отказом. Тогда мы, очень расстроенные этим обстоятельством, извинимся, как культурные люди, и быстренько уйдём восвояси, а дальше… высокочтимый Дормидорф и его спутники всё увидят сами.

Ерунда какая-то, детский сад, штаны на лямках, а не вооружённый захват! Я не очень-то поверил в его россказни, но вслух сомневаться не счёл нужным, и мы приступили к выполнению первой части задуманного Сергаем плана. Пока мы шли по коридору, ведущему в комнату, мне в красках и эмоциях грезилось яростное сражение, которое вот-вот развернётся на моих глазах, и мне, как водится, придётся спасти пару-тройку жизней, даже неважно каких, просто так, лишь бы спасти, интересно всё-таки. Но не тут-то было, ни тебе геронического кровопролития, ни будоражащих кровь разудалых побоищ, тоже мне захват, даже разбитную звонкую затрещину, отвешенную дремлющему неприятелю, не удалось подглядеть! Али самому пнуть кого ради порядка! Все прямо такие вежливые сделались, куда деваться, даже выругаться расхотелось.

Заходим в комнату, наша-то с Дормидорфом компания понуро плелась в самом хвосте бравой сергаевской группы захвата. Далее кто-то из подземных жителей, у кого голос поставлен получше, говорит: дескать, люди добрые, не обессудьте, но всё здесь сплошь окружено злобными туземцами, то есть нами, и всем вам в любом случае настал полный привет! Так что вы уж сделайте милость, сдавайтесь поскорее, или, если нет, позвольте замереть перед вами в глубоком пардоне! Мы прямо сейчас отчаливаем, потому что нас семьи ждут, и дети маленькие плачут, и всё такое прочее в подобном духе.

Я даже почувствовал себя как-то неловко. Конечно, так никто не будет сдаваться, хорошо ещё, ежели самим пинков не наваляют. А те картёжные игруны все засуетились, повскакивали с мест, рты пораскрывали и… радостно приняли второе предложение. Это, чтобы мы отправлялись восвояси и больше не беспокоили их понапрасну, не мозолили глаза и не надоедали. Мы, по сигналу Сергая, не разворачиваясь, в том же порядке, потихоньку пятясь задком двинулись к выходу. А выйдя в центральный винтовой проход, Сергай одобрительно подмигнул поджидавшим его людям, и те принялись вколачивать по периметру входа в комнату огромные стальные крючья, отступив от края приличное расстояние.

Через несколько минут всё было закончено. На крючьях растянули прочнейшую кольчугу мелкого плетения в три кольца, наглухо забаррикадировав отсиживающихся в комнате полуночных игрунов. Я потом пробовал эту кольчугу рвать, рубить, колоть и даже жечь – всё впустую, никакого следа на ней не осталось! Затем принесли что-то похожее на кадило и меха и принялись раздувать некую смердящую субстанцию, пуская едкую мощную струю густого зеленовато-жёлтого дыма в комнату под кольчугу. Со стороны осаждённых сразу послышались удивлённые, а затем недовольные возгласы, ругань и… не знаю, как и сказать, но будто кого тошнило хором! Странно, с чего бы это? Им ведь предлагали пройтись с нами, перекусить на свежем воздухе, испить чайку, так нет же, сами отказались, а теперь ещё и недовольны! Через какое-то время некоторые из тех, кто не отключился и не бился в припадке, принялись выползать через чуть приподнятый край кольчуги. Остальных, уже бесчувственных, выволокли чуть позже.

Сергай очень гордился собой:

– Мне не нужна победа любой ценой, победить – значит не причинить вреда своим, но при этом полностью разгромить неприятеля, а для этого все средства хороши!

Так или иначе, но мы не зря потратили время, присутствовав при этом действе, в конце концов, основная цель достигнута, да и скучно не было, а главное, никто из наших не пострадал. Мы отправились на поверхность подышать свежим воздухом и взглянуть заодно, как там обустроились подземные люди и лесные жители.

Что там наверху творилось! Всё было освещено ярким мерцающим светом, всюду полыхали огромные костры, на деревьях тут и там было развешено целое множество масляных фонарей, вокруг сновали вперемешку герониты и лесные, сразу нашедшие не только общий язык, но и общие интересы. Неподалёку, под надёжной смешанной охраной были аккуратно разложены на земле пленённые. Отовсюду доносились радостные возгласы и бойкие разговоры, мужской и женский смех. Нас вежливо пригласили к одному из костров, у которого сидели Парамон с Сергаем и ещё несколько человек из братских племён. Были здесь и женщины, надо заметить, очень даже симпатичные! А в полумраке, как зачастую случается, они завсегда кажутся неискушённому мужскому взгляду гораздо привлекательнее. Полумрак – верный друг и помощник женщин, как раз это обстоятельство особи сильнейшего пола, если считать мужчин особями сильного пола, всю историю эволюции ловко, коварно и умело использовали на нашу погибель! Хотя, конечно, многим женщинам эта суровая правда жизни придётся не по вкусу… ну, да ладно, сейчас не об этом.

Мы поздравили друг друга с удачным окончанием операции и, удобно расположившись вокруг костра, приняли из заботливых рук женщин по красивой деревянной чаше густого и ароматного дымящегося отвара. Нас потчевала розовощёкая женщина в очень хорошем теле со светло-русыми волосами, заплетёнными в косу, которую все ласково называли тётушка Румц. Судя по всему, её имя было производным от слова румянец, коего ей было не занимать, равно как и конопушек. Она несколько раз подливала нам дымящийся отвар, от которого всю нашу усталость как рукой сняло, и появилось желание сплясать или пробежаться эдак километра три, ибо в теле образовалась неуёмная и бьющая через край бодрость и жизнерадостность.

Тётушка Румц оказалась очень шустрой особой среднего возраста, она успевала одновременно и поддерживать разговор, и помогать с угощением, и даже строить глазки нашему скромнику Дорокорну, чем вгоняла его в крайнюю степень смущения, и ещё долго тот сверкал в мерцающем свете костров своими пылающими щеками. Никогда бы не подумал, что румянец может быть таким заразным, да ещё и на расстоянии. Это Дорокорну ещё повезло, что мстительный Юриник, занятый не менее важными делами, не обратил на это обстоятельство должного внимания.

У меня, было, мелькнула озорная мысль, так, ради забавы помочь ему узреть зарождающуюся страстную и чистую дружбу двух пламенных соратников, но я не стал этого делать, рука не поднялась! Вдруг ещё вместо забавных и остроумных шуток их кинет в пререкания, как это уже не раз бывало, позора не оберёшься, а я опять окажусь виноватым чуть не во всех смертных грехах одновременно. А эти конфузные пререкания возможны, принимая во внимание непримиримую позицию закоренелого праведника Дорокорна в отношении добропорядочных герониток и юриниковой безобидной слабости к ним.

Я внимательно огляделся в надежде усладить свой изнеженный целомудрием взор чем-нибудь прекрасным. Что-то милых сердцу мохнатеньких герониток пока не видать в нашем ближайшем окружении! Странно, это конспирация или некий тактический манёвр? Вокруг блуждают только женщины лесного народа, кстати, на мой взгляд, несколько более миловидные. Так что взор я свой всё же усладил, но не вполне достаточно, чую, чего-то не достаёт, и не достаёт именно басовитых герониток и той завуалированной колоритности, которая окутывает легкой дымкой их страстный темперамент. Видимо, ещё время для их появления не пришло, не пробил час, да и Юриник ни грамма не беспокоится, наверняка они уже обо всём условились, хитрецы.

Так что пусть Дорокорн с тётушкой Румц милуются, не стану вмешиваться, глядишь, в скорости пухленькие розовощёкие дорокорчики с румянчиками появятся. Ведь везде, где присутствуют прекрасные и милые сердцу женщины, многострадальных мужчин неудержимо тянет на разного рода подвиги и состязания, а то и ещё на что похлеще. И потому вовсе не мудрено, что вскоре начались хороводы и танцы. Скрипки, флейты, гармоники, дудочки, гитары вдруг зазвучали в дремучем лесу, появившись невесть откуда, будто по мановению волшебной палочки.

Удивительно гармонично вплелась в атмосферу царившего вокруг единения романтичная музыка, чередуясь с неожиданными всплесками залихватски витиеватых мотивов, которые стремительно взмывали ввысь, обрываясь на самом пике. Тогда-то тётушка Румц и тряхнула стариной! Сверкая хитрющими, разгоревшимися безудержным диким пламенем глазами, она отчаянно ринулась грудью на сближение с Дорокорном. Мне даже в какое-то мгновение показалось, что я нахожусь среди неистовых вакханалий каннибалов из затерянных миров. А между тем тётушка Румц продолжала неистовствовать, выражая накопившуюся нерастраченность чувств, и одержимо растворяясь во всё нарастающем ритме страстного танца. Дорокорн с восторгом вытянулся в струнку и напряжённо замер на месте. Потом они сблизились и воссоединились. И началось! Тётушка Румц и Дорокорн так жахнули с подскоком и выходом, что во всей округе бесам стало невыносимо тошно, больно и муторно, ибо они наконец-то уяснили для себя, что бесцельно прожили все эти годы, так ничему и не научившись. Действительно, откуда взяться в бесах алмазам?

А вокруг под задорную музыку с глухим и гулким топотом в такой же бешеной, восторженной пляске кружилось множество других пар. Даже целомудренный во всём, что его не касалось напрямую, Юриник, в бьющем через край возмущении раскрывший рот, напрочь позабыл все слова, готовые сорваться с языка. Наверное, отшибло память. Правда, рот несколько позже он всё же прикрыл.

Иногда у меня возникает закономерный вопрос, что же там у Дорокорна было со знойной тётушкой Румц? Но до сих пор ничего точно я об этом сказать не могу. К сожалению, специально не подглядывал. Но знаю точно, розовощёкая тётушка Румц произвела неизгладимое, незабываемое впечатление на нашего Дорокорна, а рикошетом на всех нас, и оставила глубокий след в его большом сердце.

Из деликатности я заставил себя переключиться на беседовавших у костра Дормидорфа, Парамона, Сергая и остальных. Развеселившийся не на шутку Сергай кликнул к нашему, и без того весёлому костру, своего друга детства и близкого соратника Якоба.

Якоб оказался большим оригиналом. Эта весьма примечательная личность обладала мохнатой и слегка вьющейся чёрной шевелюрой волос, ниспадавших ниже плеч. Своим хаером он, судя по всему, очень гордился, ибо периодически любовно и бережно расчёсывал свою гордость, тщательно копошась в ней растопыренной пятернёй, нервно потряхивая при этом для удобства головой и радужно улыбаясь вытянутыми пухлой трубочкой губами. Якоб имел ещё одну особенность: сквозное отверстие в коже левой руки чуть ниже локтя, на внутренней её части. Он не раз хвастался и не ленился доказывать, что может преспокойно вставить туда кольцо или даже стрелу, но только без наконечника. Особенно его радовало, что теперь ему есть к чему стремиться, ведь в этом дивном искусстве раскрывается огромное поле для деятельности! Да-да! Вполне вероятен ощутимый прогресс, если ещё немного потренироваться и растянуть это отверстие, тогда туда даже копьё войдёт, но только маленькое, чтобы случайно ничего не повредить. Ведь надо обязательно учитывать, что любое повреждение или разрыв очень рискованно и болезненно! Но по большим праздникам он смело вставлял в заветное отверстие блестящее колечко, вплетал в волосы всевозможные ленточки и надевал любимую полосатую толстую вязаную рубаху, очень смахивающую на нашу тельняшку. В совокупности с его боевыми шароварами эффект был ошеломляющим своим поражающим безобразием!

С его слов получалось, что девушки вешались на него гроздями, а если не успевали вовремя как следует зацепиться, то валились с ног и укладывались неподалёку красивыми штабелями, прибывая в лёгком, но продолжительном и приятном любовном шоке. Он же берёг своё мужественное, верное сердце для единственной и неповторимой, которую ласково, нежным, интимным шёпотом называл «моя Котя» и складывал при этом пухлые губы трубочкой, невероятно вытягивая их вперед. И тут же у окружающих создавалось впечатление, будто он пытается дотянуться до вожделенной Коти этим своим приспособлением.

В детстве Сергай и Якоб росли вместе и были, как братья, даже жили в пещерах, располагавшихся по соседству. Однажды с ними произошёл забавный случай, вспомнив который, они здесь же наперебой стали рассказывать.

Было им в ту пору лет по десять-двенадцать. Гуляли они всегда вместе, ну, и были, естественно, шалопутные, как все нормальные мальчишки в этом возрасте. Любознательный Сергай ненароком влез в какую-то лужицу и серьёзно замочил ноги выше, чем по колено. За это тяжкое преступление он обязательно должен был вскоре получить от родителей совершенно бесплатное, но очень эффективное средство от простуды, а именно, «горячих» по одному всем известному мягкому, а в его случае костлявому и жестковатому месту. Это старое, как мир, средство заодно как нельзя лучше стимулировало и его мозговую активность. Эх, старый и добрый нагоняй, который, кстати, всегда шёл только на пользу, и сколько не дай, ещё и мало будет, ибо сорванец Сергайка со своим закадычным другом Якобом наверняка натворил уже на гораздо более серьёзное наказание, это к бабке не надо ходить!

Итак, Сергай, расстроенный прискорбными событиями – промокшими ногами и перспективами неминуемой расплаты, вовсе не сник, как поступил бы любой другой на его месте. Нет! Будущий воевода, лихорадочно соображая, принялся искать выход из создавшегося положения, но выход находиться упрямо не желал, хоть тресни. Тогда он ничего лучшего не придумал, как пламенно воззвать к мужской солидарности своего друга, Якоба Полосатого, ибо он уже тогда рассекал в тельняшке и потому носил кличку Матроскин. Сергайка настойчиво убеждал Матроскина наступить в эту же лужицу и самоотверженно промочить себе ноги во имя великой справедливости, чтобы ему, бедному обречённому Сергаю, было не обидно одному принимать неминуемое наказание.

Мы так и не поняли, чем закончилась эта душещипательная история, ибо её концовка имела несколько очень правдивых вариантов. Каждый предлагал свою оригинальную версию, а потом друзья-соратники и вовсе принялись оживлённо спорить и доказывать друг другу истинность и историческую достоверность именно своего рассказа. Причём Сергай периодически хватал Якоба руками за голову и немилосердно лохматил его дивную красу и гордость, отчего Якоб обиженно и смущённо поджимал полные губки, а потом обязательно вытягивал их далеко вперёд, делая пончиком.

Ещё Якоб славился умением готовить чудесную настойку на мухоморах, бесподобно прочищающую желудок и кишечник, но при неумеренных дозах вызывающую сильнейшие галлюцинации и малоприятные последствия. Сам-то он давно к ней адаптировался и периодически процедурился таким образом, даже предлагал нам попробовать, но никто на это не решился, а то протянешь здесь в мучениях ноги и поминай как звали!

Кстати, на счёт «протянуть ноги», сидел с нами один серьёзный и хмурый субъект из лесных по имени Хмурый Скрым или сокращённо Хрумскрым. Скрым заведовал захоронениями усопших или погибших в схватках, потому, видимо, он и был по большей части хмур. Ничем особенным он не выделялся, разве что светлыми волосами. У этого хмурого заведующего была своя колесница, выкрашенная в чёрный цвет, на которой он и передвигался, в случае надобности, по лесам. А запрягал он в неё всякого, кто под руку подвернётся. Бывало, подловит из засады оленя или лося – и вперёд, а когда те начали шарахаться, едва почуяв его запах, правильно, кому же охота, так он умудрялся запрячь медведя или даже тройку страусов. В общем, находчивый был Хмурый Скрым, при этом серьёзный и скромный, когда на работе, а в жизни нормальный, обыкновенный, только юмор не очень воспринимал, мог и надуться. Главное, к своей нелёгкой работе он относился очень серьёзно, а порядок у него, говорят, был идеальный, всё и вся лежат на своих местах, как и положено. Если где что положил – оттуда и возьмёшь.

Нет, всё же напишу я книгу об этом. Интересно мне будет посмотреть на их лица, когда я дам им почитать уже готовый бессмертный фолиант, наверное, будут безудержно смеяться, обрадуются, кинутся обниматься, главное, чтобы не побили от переизбытка чувств и искренней радости.

Время от времени мы всё же возвращались в своих разговорах к недавним ночным событиям, строили планы на будущее, приглашали друг друга погостить к себе, шутили, смеялись, рассказывали занимательные истории. Особенно хорошо это получалось у Якоба, он, бывалочи, как загнёт очередную сказку с не всегда хорошим концом, так хоть стой, хоть падай! Создавалось впечатление, что он и сам начинает в неё свято верить. Впечатлительный больно оказался. А Сергай всё кивает и улыбается, улыбается и кивает, а потом как схватит его голову в охапку, и, ну, лохматить неописуемо драгоценную гордость.

За весёлыми разговорами время летело незаметно, и вскоре мы все стали хорошими друзьями.

Между делом мы осторожно поинтересовались дальнейшей судьбой пленных. Оказывается, их, кроме Джорджиуса, который должен был отправиться на Агресе вместе с нами на Опушку Сбора, в ближайшее время должны были хорошенько психологически обработать, как тех амекарцев, что раньше охраняли выход из Подземного города. Нам даже разрешили понаблюдать за этим процессом.

Томарану так и не нашли, её и след простыл, и теперь уже вряд ли когда-либо найдут, видимо, до тех пор, пока она сама того не пожелает. На редкость хитрющая оказалась женщина, а впрочем, чего ещё можно было от неё ожидать? Чуть в большей или слегка в меньшей степени, но почти все женщины отличаются большой продуманностью в мыслях и предусмотрительной целеустремлённостью в делах. У женщин это врождённый природный дар, не то что у мужчин! Но не буду расхваливать действительно достойную половину человечества, ни к чему это, всё и так слишком очевидно и за примерами далеко ходить не надо – всех мужчин, видите ли, успешно поймали, и только одна Томарана испарилась. Но куда мы без женщин, хотя бы и таких хитрющих? Никуда! Без них, милых сердцу и родных, а главное, очень дорогих, никак нельзя! Не обойтись, как ни крути… если только ты, конечно, настоящий мужчина и, соответственно, нормальный человек, а ни не пойми что с хвостиком и изуродованной напрочь психикой, коих сейчас расплодилось, как собак нерезаных, или как паразитов на давно немытом теле пролетариата.

Скатерть, кстати о птичках, тоже пропала бесследно, небось, Томарана её и умыкнула, чтоб с голоду в своих скитаниях не околеть. Да, скорее всего так и есть, больше некому. Дормидорф, наконец, объяснил, зачем она ему была так нужна. Он сказал, что с помощью скатерти надеялся расплатиться с Агресом, который далеко не безвозмездно помогал нам в наших добрых, но очень затянувшихся делах. И хоть сам Агрес не смог бы заказывать себе пищу, но по его просьбе это вполне сумел бы сделать любой человек, попавшийся ему навстречу, если только раньше несчастный бедолага не помер бы от разрыва сердца.

И вновь моё воображение нарисовало мне безрадостную картину вышеописанного, но только в роли несчастного бедолаги выступал я сам. Представляю, если бы такая милая пташка, выпорхнув невзначай из-за облачка, попросила у меня хлебушка поклевать да сиротливо так посмотрела голодными глазками размером с мою голову! Не знаю, кто бы смог подобное выдержать! Я, например, если бы сразу не помер, то в штаны точно наделал здесь же, не отходя от кассы!

Конечно, скатерть могла бы решить для Агреса и его семьи вопрос пропитания, если таковой вообще стоял. С его физическими возможностями грех было жаловаться на скудное питание, уж если он решил кем-то пообедать, то шансов скрыться у потенциального обеда не так много. Впрочем, школьная скатерть вполне могла бы его устроить, как оплата, но теперь ничего не получится, к сожалению. Зато у пронырливой Томараны всё будет в полном ажуре.

Наговорившись вволю, мы решили пойти прогуляться по лагерю. Спать никому не хотелось, а от долгого сидения возле костра у всех затекли ноги, и нам срочно требовалась лёгкая разминка. Вот мы и решили поразмяться, а заодно и осмотреться.

Сперва мы направились поглядеть на пленных, находившихся тут же, неподалёку. Глупо было бы пропустить подобное зрелище, когда ещё такое увидишь? Пленённые явно скучали и были какие-то невесёлые, вялые и поникшие, но это ненадолго, подготовка к перевоспитательной обработке шла полным ходом. На первой стадии им подчёркнуто вежливо, но очень настоятельно рекомендовали испить специальный отвар, после приема которого существо впадало в полуобморочное оцепенение и, забыв всё напрочь, становилось стойко безразличным к происходящему, послушным и полностью безвредным для окружающих. Одним словом, этот отвар стирал память и подавлял до минимума все инстинкты, кроме безусловных, не говоря уже о воле.

После очищения загрязнённой всякими глупостями памяти можно внушать любые положительные эмоции и качества, с которыми этим людям предстояло радостно и честно жить на благо себе и миру. Можно только позавидовать простоте и лёгкости решения данной проблемы, и я невольно примерил этот метод на свой корявый мир – да просто прелесть! Конечно, работы было бы много и отвара понадобится целое море, зато дёшево и сердито. Эх, как же я люблю наших родимых уродливых чиновников и всякую другую шелупонь и шушеру! Всё пекусь о них, думаю, забыть не могу, да разве они оценят!

Пленные тем временем дождались первой стадии. Некоторые из них пили отвар сами с явной охотой и желанием, принимая происходящее, как счастливое избавление. Уж не знаю, смелость это была или трусость, но точно знаю, что искреннее раскаяние – вряд ли. Другим, менее сознательным, приходилось немного помочь, эдак подтолкнуть, направить куда следует, зато потом дело шло, как по маслу. Все в итоге остались довольны, особенно сами пленные. Они, скорее всего, не стали бы заваливаться спать тут же, не отходя от водопоя, а дружно попросили бы ещё добавки, но их разморило от невыносимой усталости, вызванной тяжким грузом великого стыда за прежнюю нехорошую жизнь. Как же я их понимаю и, ни в коем случае, не осуждаю! Испившие отвар мгновенно падали, как подкошенные, и, не успев коснуться земли, начинали храпеть, словно тигры на ночной охоте. Теперь они должны были сладко и безмятежно спать на протяжении нескольких прекрасных часов, удобно свернувшись калачиком в позе зародыша, словно вновь оказавшись в утробе матери. Так нам объяснили люди, непосредственно занимающиеся этим важным и нужным делом.

Отыскав взглядом Корнезара, я вежливо, но настойчиво попросил, чтобы его напоили этим чудодейственным отваром прямо сейчас и непосредственно при нас. Естественно, я это сделал сугубо в человеколюбивых и милосердных целях, думаю: «пусть отмучается сразу, а не ждёт своей очереди неизвестно сколько времени. Корнезар всё же наш старый знакомый, разобидится ещё на нас, и правильно сделает, надо же – были рядом, всё видели и не помогли, чем могли! А что мы можем? Только это. Пусть малость, а всё равно приятно!».

Корнезар не оценил моего светлого и чистого порыва. Взгляд, коим неблагодарный удостоил меня в ответ на мою просьбу, был далёк от ожидаемой искренней признательности, но думаю, что как-нибудь мне удастся это пережить. Наверное, он и сам до конца ещё не осознавал своего счастья или просто-напросто никак не мог в него поверить. Ничего-ничего, у него ещё всё впереди, скоро он станет образцово-показательным человеком, нужно будет похлопотать, чтобы его отдали Дормидорфу, Дорокорну и Юринику для завершения воспитательного процесса. А там, глядишь, и я когда сподоблюсь! Коли мне только будет не лень, так я всенепременно с удвоенной силой приложу к воспитанию свою руку или ещё что-нибудь. Особенно придётся это сделать, коли он и дальше будет на меня так злобно зыркать по разным пустяковым поводам. Чего ведь только не сделаешь во имя благополучия хорошего человека!

Корнезар мужественно, хоть и неприлично громко скрипя зубами, взял огромную глиняную кружку из рук любезного воина. Этот заботливый воин великодушно и совершенно безвозмездно предложил свои услуги помощи и поддержки в столь важный для Корнезара момент. Вот это человек, вот это воспитание! Воин так и сказал, прежде чем вежливо, хоть и рывком, помочь Корнезару подняться с прохладной земли, предусмотрительно подстраховывая его бережной поддержкой за шиворот:

– Дружище, на, выпей-ка лучше сам, а то я боюсь ненароком выдавить тебе кружкой все передние зубы!

Вот тогда-то Корнезар с явной охотой взял да и осушил залпом всю кружку с отваром, но не упал, как положено, а напротив, остался стоять, безумно вращая глазами и бурча что-то себе под нос. Наверное, его совесть проснулась, и запоздалые слова благодарности слетели с уст, словно нежные лепестки чайных роз от крупных капель летнего дождя. Кое-что в самом конце его речи нам всё же удалось разобрать:

– Опоите Коршана, собаки бешеные.

И что-то ещё, видимо, его или наша характеристика.

Ещё нескольких минут за ним тщательно следили, чтобы он ни в коем случае ни в чём не нуждался, а так же не вздумал избавиться от драгоценного содержимого своего желудка. Следили хоть и тщательно, но аккуратно, дабы не травмировать его нежную психику. Его попросту продолжали держать за шкирку до тех пор, пока он не взбрыкнул и не отвалился без чувств, но и тогда его не опустили сразу, как вполне могло бы быть, если бы люди выполняли свои обязанности спустя рукава. Корнезара оставили в покое лишь тогда, когда совершенно точно убедились, что он не притворяется, а спит, как ангел, обмякнув на руках у сердобольного воина. Как же убедились, спросите вы? Да попросту пнули ногой в одно чувствительное место, а он в ответ ни гу-гу, значит, спит ангельским сном праведника, аки младенец.

– Действительно, спасибо Корнезару, – заметил Дормидорф, нахмурив брови, – про бешеную собаку ворона мы как-то совершенно позабыли. Ох, нехорошо это! А он, наверное, проснулся и теперь очень хочет пить, мучается, страдает! Что же это мы… э-эх, эдак несчастный Коршан и вовсе помрёт от жажды. Нужно скорее спешить к нему на выручку.

Мы быстро зашагали к нашим рюкзакам, прихватив с собой ценного и дивно тонизирующего напитка, отлично прочищающего память. Прошло достаточно много времени для того, чтобы действие сонного порошка сошло на нет, и потому забытый всеми Коршан активно выражал своё отношение к происходящему. Он, не стесняясь, довольно грубо давал выход своим бурным эмоциям, остервенело и неистово сокрушаясь по поводу своего бедственного и незавидного положения.

– Это ещё хорошо, что мы ему замотали клюв чьей-то портянкой! – сказал Юриник.

А я подумал: «пусть ещё скажет спасибо, что портянкой, а не колючей проволокой!». Но недолго Коршану пришлось бушевать, вскоре и он забылся счастливым сном праведника, коим, надеюсь, ему и предстоит вскоре стать. Хотя с его ворчливым, склочным характером особенно на это надеяться не приходилось. Зато, может быть, он позабудет о том, что когда-то был человеком, ведь теперь процесс его обратного превращения стоит под большим вопросом. Ну, ничего страшного, я думаю, надо кому-то и вороном быть.

Снова заботливо запеленав мирно уснувшую птичку всё в ту же тряпицу, которую Юриник почему-то упорно называл портянкой, и запихнув обратно на ставшее ему уже таким родным тёплое местечко в дормидорфовом мешке, мы решили продолжить нашу познавательную прогулку по лагерю. Так и поступили, захватив с собой походные рюкзаки. Нас заинтересовали всплески оживленного веселья, то и дело прокатывающегося по округе и раздиравшие тишину дремавшего леса отголосками эха. Этот шум исходил от одного из костров неподалёку. Громкие, раскатистые взрывы смеха сменялись недолгим затишьем, и мы из чистого любопытства отправились прямиком туда.

Издалека был виден человек невысокого роста, театрально размахивающий руками и ни секунды не стоящий на месте, будто ему кто в штаны насовал злобных лесных муравьёв. Он со знанием дела рассказывал что-то, а сидевшие вокруг люди с нескрываемым удовольствием, словно заворожённые, внимали ему. Но что именно он рассказывал, нам не было слышно. При более тщательном рассмотрении оказалось, что вокруг костра скакал наш неподражаемый и влюбчивый Юриник, наконец-то нашедший свою благодарную аудиторию. А люди, окружавшие его, конечно, сплошь женщины. Только теперь, кроме герониток, к его искренней радости и нашему неподдельному удивлению, полюбоваться на него пришли и девушки из племени Лесных Людей, у которых, судя по реакции, он тоже заслуженно снискал популярность и уважение.

Хмурый Дорокорн, глядя на эту идиллию, продолжительно заскрежетал зубами. Видимо, от переполнявшего его широкую натуру восхищения. Но он пока мужественно держался и не проронил ни слова, берёг силы. Юриник нас не видел, потому что мы находились на некотором расстоянии от ярко освещённого пылающим костром круга. Подойдя ближе, скорее по инерции, чем сознательно, мы остановились за спинами у толпы благодарных слушательниц и ошеломлённо взирали на этого гения слова.

– А он как заверещит! У меня даже уши заложило. Словно маленький капризный ребёнок, у которого отняли мамкину сиську, только что ростом он со шкаф: «ая-яй, что ты делаешь, это же был мой компотик!».

Дружный взрыв смеха потряс всю округу.

Юриник продолжал, слегка поклонившись, всё тем же насмешливым голосом:

– «Как тебе только не совестно? Ну почему ты постоянно лишаешь меня моего компотика?». И в тот самый момент он чуть не зарыдал.

Тут Юриник осёкся, заметив, наконец-то, нас, а девушки бросились врассыпную, поглядывая на смутившегося Дорокорна и давясь от смеха. В тот самый момент и раздался пронзительный писк Дорокорна:

– Ну, держись, хриплая малявка! Сейчас я тебе живьём всю шерсть повыдергиваю и свитеров навяжу на всю нашу компанию. И домовику с домовихой и домовятами тоже!

– Поймай сначала, неповоротливый увалень! Это тебе не глазки тётушке Румц строить! – кричал в ответ Юриник, ловко уворачиваясь от длинных загребущих рук Дорокорна и вприпрыжку кружась вокруг пылающего костра.

Нам стоило немало усилий, чтобы угомонить оскорблённого и разгневанного Дорокорна. Тем самым мы спасли волосяной покров Юриника, правда, оставив при этом Максимку и Банашу с детками без тёплой обновки, которой они, без сомнения, особенно бы дорожили и гордились. Дорокорна мы хоть и успокоили, но он клятвенно обещал отомстить Юринику за насмешки и издевательства, при этом месть его обязательно будет жестока. Ещё через некоторое время он говорил уже о простой мести, так, ради приличия. А чуть позже милосердный Дорокорн и вовсе простил Юриника.

Вот что значит настоящая и бескорыстная мужская дружба, ведь женщины вряд ли на такое способны! Они, если их переклинит, вечно будут строить каверзные козни и мстить до тех пор, пока не потешат свои индивидуальные особенности характера, которые, впрочем, натешить всласть не удаётся никогда. А потому у них постоянно должен быть любимый враг, которого надо периодически обязательно шпынять, ненавидеть, и мстить ему за всё, а иначе жизнь теряет всяческий смысл, краски, вкус, остроту и живость эмоций. Но также им страстно нужен и необходим милый и желанный друг, который зачастую меняется местами с врагом, а затем они меняются обратно. Вот это жизнь, кто понимает! Ну, разве не прелесть?

* * *

Глава 11 Невиданные состязания. Полётнад грозой

Летние ночи короткие. Утро наступило, как всегда, слишком рано. Забрезжил робко рассвет и лесные птицы приветствовали новый день услаждающей слух утренней песнью. Будто по команде невидимого дирижёра сначала одна, затем вторая, и вот уже птичий хор, совмещённый с оркестром, наполнил прозрачный лесной воздух руладами причудливых трелей и витиеватых пересвистов с чудными переливами.

Неминуемо приближалось время сборов в обратную дорогу и расставаний с нашими новыми друзьями, когда мысленно одной ногой ты уже в пути, а другой ногой ещё здесь, так называемое чемоданное настроение. Мы решили прихватить с собой, кроме Джорджиуса, ещё и Корнезара с вороном. Честно говоря, особенной необходимости в этом не было, но за последнее время мы к ним привыкли, и нам было жаль бросать их, беспомощных, на произвол судьбы, тем более теперь они должны стать лучше во всех отношениях, если верить специалистам из племени Лесных Людей, которые уверяли нас в этом. К тому же, со слов тех же специалистов, от того, кто окажется рядом с ними в первое время их вступления в новую жизнь, зависит многое в формировании их жизненных позиций и наклонностей. Нам казалось, что кто, как не Дормидорф, должен взять на себя это ответственное дело и он, скребя сердце, согласился, уповая на то, что в случае удачного результата они станут добрыми помощниками в его лесных делах, а может быть, и не только помощниками, там видно будет, он так и сказал:

– Если помощи от них будет ни на грош, то я быстренько скормлю их Агресу, пусть побалуется, хоть какую-то пользу этим принесут! Опять же, удобрение потом будет, птичий помёт штука неплохая… Шучу, конечно!

Дорокорн, дымящейся головешкой указывая на подпрыгивающий и дёргающийся рюкзак Дормидорфа, заметил:

– Обновленный ворон, по всему видно, уже очнулся. Кто из вас, счастливцев, жаждет первым познакомиться с ним и пожать его честную лапку? Становитесь скорее в очередь. А за мной не занимать, я буду последним, мне скромность и застенчивость быть первым не позволяют!

Юриник бросил быстрый взгляд в ту сторону, куда указывал Дорокорн, и в мановение ока оказался возле рюкзака, быстро извлёк из заточения взъерошенного, ничего не понимающего и подслеповато щурившегося на белый свет Коршана и распеленал его. Ворон, несколько раз проворно встряхнувшись и справив свои никак не терпящие отлагательств нужды, пошатываясь и озираясь проковылял, подпрыгивая, поближе к костру, брезгливо потряхивая по очереди то одной, то другой лапкой. Примостившись поудобнее, настороженно замер и прислушался. Он ещё не успел бросить ни одного бранного словца, никакого, даже самого завалящегося крепкого выраженьица, что было ему совершенно несвойственно, а ведь впустую прошло уже несколько минут с того момента, как он очнулся. Коршан только очумело вращал глазами и потерянно крутил головой, очень похожей на ту обгорелую клюку, которой по инерции всё ещё продолжал орудовать Дорокорн, старательно и сосредоточенно шурудя ею в углях, двигая полыхающие ветки и поднимая ввысь снопы искр. Он якобы поправлял костёр, а на самом деле внимательно наблюдал за вороном, впрочем, тем же занимались и мы.

Коршан сидел так возле костра довольно долго, взъерошенный и нахохлившийся, одинокий и всеми покинутый, недоумённо озираясь по сторонам, мне стало его даже немного жаль. Зато Юриник начал проявлять подозрительную активность, и сам вызвался отнести ворона на заключительную обработку, беспокоясь о том, что они ещё, чего доброго, могут на неё и опоздать, что крайне нежелательно. Дорокорн, мгновенно смекнув что к чему и сразу заподозрив неладное, предложил пройтись вместе с ними, составить, так сказать, компанию. Тогда Юриник бережно взял на руки глупо озирающегося по сторонам ворона, подошёл к Дорокорну и совершенно неожиданно всучил ему ничего не понимающего Коршана со словами:

– Иди сам, а я лучше возле костерка погреюсь, а то продрог что-то совсем, никак согреться не могу. А может, заболел. Без женского-то тепла, заботы и ласки немудрено. По твоей, между прочим, вине, женоненавистник!

Юриник ловко сбагрил ворона на друга и ни в какую не желал соглашаться составить Дорокорну компанию, да и один теперь почему-то идти не хотел. Спихнул и успокоился, будто того и добивался. Странно как-то всё это! Пришлось задумавшемуся Дорокорну пойти самому. Через несколько минут после его ухода Юриник принялся обеспокоенно вытягивать шею и крутить головой по сторонам, явно что-то высматривая. Вот теперь дело прояснялось! Неподалёку начала образовываться небольшая стайка девушек, щебетавших, как охрипшие после утреннего пения пташки. С каждой минутой эта стайка всё росла, росла и, наконец, выросла до самых неприличных размеров, а это, в свою очередь, здесь же начало привлекать повышенное внимание, и не только наше с Дормидорфом, но уже и всего лагеря. Во избежание вполне вероятных любовных конфузов надо было что-то срочно предпринимать. Но что? И Дорокорн, как назло, отсутствовал, умело отосланный с вороном изворотливым хитрюгой Юриником. Девушки оживлённо о чём-то разговаривали, то и дело украдкой поглядывая в нашу сторону, и их призывно-манящие взгляды делались всё более кокетливыми и откровенными. Того и гляди набросятся на Юриника и… даже не представляю, что они с ним сделают! Но интересно. Может быть, защекотят в назидание? Это обстоятельство, видимо, очень сильно беспокоило и Юриника, прямо-таки не давало ему, сердешному, покоя ни на минуту. Как же я его понимаю!

Наконец, не выдержав, он сказал, пружинисто вскочив на ноги:

– Пойду, пожалуй, пройдусь! Что-то жарковато мне стало, перегрелся, видно, надо срочно слегка охладиться.

– Правильно, дружище, пойдём вместе, мне тоже очень жарко. Какая же кругом духота! – это был спаситель Дорокорн, неизвестно откуда взявшийся так скоро и неожиданно. Ему было действительно очень жарко, ибо он весь запыхался и вспотел, пот ручьями катил по его разгорячённому лицу. Юриник как-то сник весь, сдулся и удручённо опустился на своё место со словами:

– Иди лучше сам! А я никуда не пойду. Передумал я, видишь ли.

– И то верно, нам перед дальней дорогой нужно беречь силы, а не растрачивать их на разные пустяки, – быстро согласился довольный Дорокорн, усаживаясь рядышком. – Представляете, бывает же такое, никогда не мог предположить, что собственными глазами увижу подобное чудо! – продолжил он, взяв ближайшую палку и помешивая ею тлеющие потрескивавшие угли, выстреливающие периодически в разные стороны струйками сизого, завивающегося в причудливые спиральки дыма.

Увидев, что мы заинтересовались его словами и внимательно слушаем, ожидая продолжения, Дорокорн не стал испытывать нашего терпения.

– Передал я ворона с рук на руки Корнезару, он у них теперь вроде няньки, всем помогает и всё такое! Так он с Коршаном ходит, прижав к груди, как своего родного ребенка. Словом, носится с этим переделанным птенчиком, как с писаной торбой, по-другому и не скажешь. Их, кстати, куда-то повели, наверное, сейчас перевоспитывать начнут, пойдемте смотреть?

Но нам лень было ужасно, наверное, начинала сказываться бурная бессонная ночь.

– Сейчас бы испить по кружечке бодрящего отварчика милейшей тётушки Румц! Да навернуть вкуснейших пирожков со щавелем, картошечкой или грибами, которыми она нас угощала давеча! Ох, не могу я забыть того дивного вкуса и аромата! Я-то зна-аю, она обещала с утра свеженьких испечь, – мечтательно произнес Юриник, закатывая в предвкушении блаженства глаза, но при этом незаметно косясь на Дорокорна.

А того аж передёрнуло и перекосило, наверное, тоже пирожков с отварчиком резко захотелось.

– Так я сейчас мигом сбегаю и всё принесу! И отвар принесу, и пирожков, и ещё чего-нибудь прихвачу. Ох, слюнки потекли! – оживился Дорокорн, привстав со своего места.

– Пойдем же скорее вместе, дружище, – тоном, не терпящим возражений, строго произнёс Юриник, тоже поднимаясь на ноги. Дорокорн растерялся и не нашёлся, что ответить, но было видно, что он с гораздо большим удовольствием сходил бы к ней один.

– Да ла-адно, я пошутил, иди сам! – стараясь быть как можно убедительней, ответил Юриник и пояснил: – Тебя одного она куда как быстрей угостит и отварчиком, и пирожками, и ещё чем-нибудь вкусненьким, а, может, даже и сладеньким, если сумеешь хорошенько попросить. А при мне что? Оба будете смущаться, как красны девицы на исповеди у закоренелого грешника. Так что иди сам, и побыстрее, а то я могу передумать и пойти с тобой.

Дорокорн ушёл, окинув напоследок друга подозрительным долгим взглядом.

На этот раз хитромудрый Юриник не стал утруждать себя высматриванием по сторонам милых сердцу дам, всё равно Дорокорн не дремлет, а потому предпочёл понуро сидеть на месте и смотреть на вновь разгорающийся костёр после подкинутой в него свежей порции дров. Видимо, Юриник потерял всякую надежду отделаться от назойливой заботы упрямого друга, который запросто мог даже сейчас наблюдать за ним откуда-нибудь из укромного местечка, чуя неладное за версту.

Дорокорн обернулся очень быстро, принеся в искусно сплетённой корзинке каждому по кружке дымящегося отвара, запечёной в углях картошки и целую груду пирожков, причём некоторые из них были нагло надкусаны чьими-то коварными челюстями.

На наш вопрос, что бы это значило, Дорокорн, смущённо улыбаясь, отвечал:

– Это я искал пирожки с грибами, они очень благотворно влияют на меня после тяжёлых и изматывающих физических упражнений.

Юриник состроил удивлённую мину и наивно поинтересовался:

– А ты, часом, ничего не перепутал от радости, может быть, лёгкие и приятные романтические телодвижения, а не изматывающие физические упражнения? Дорокоша, друг сердешный, тётушка Румц там на тебе что, пахала, что ли? Тяжёлые и изматывающие физические упражнения! А-я-яй, обидеть такого человека!

И он раздосадовано покачал головой из стороны в сторону, поцокав при этом языком. Однако это не помешало ему заграбастать целую кучу мягких, пышущих жаром пирожков, аппетитно шуршащих румяными, пересыпанными мукой боками.

Дорокоша, смущённо улыбаясь и краснея, пустился в пространные объяснения:

– Да нет, конечно, не пахала, просто я набегался за сегодняшнее утро, словно угорелый! Да ты сам попробуй, побегай, как я. Дорокорн туда, Дорокорн сюда, вот и уморился. Скажешь тоже, паха-ала! Да лучше бы пахала, я бы тогда меньше устал! Хотя… нет!

Некоторое время стояла мёртвая тишина, нарушаемая лишь аппетитным чавканьем и чмоканьем – это мы завтракали с огромным удовольствием, и нам было не до разговоров. Как только мы насытились и напились чудодейственного отвара, то сразу почувствовали прилив бодрости и лёгкости во всём теле, только недавно казавшемся таким утомлённым и разбитым. Одновременно с этим и наши планы радикально изменились: мы дружно решили не упускать подвернувшуюся возможность воочию наблюдать процесс перевоспитания пленённых бывших однокашников. Быстро собравшись, мы направились за Дорокорном. Он указывал направление, куда повели Корнезара с вороном на руках и остальных. Джорджиуса держали отдельно под надёжной охраной, правда, освободив ему голову от бинтов-верёвок и развязав руки, а вместо этого напоив зельем, отшибающим память на время. Мы прошли мимо него, но он не обратил на нас совершенно никакого внимания, а был занят очень содержательной беседой с лесными муравьями, чья дорожка пробегала как раз рядом с ним.

Ещё несколько минут пути, и наш лагерь остался позади. По дороге к нам присоединились Сергай с Якобом, Парамон и ещё несколько человек, шедших чуть в сторонке. Осведомившись о цели нашего похода, они решили сопровождать нас, чтобы было веселей. Это было очень любезно с их стороны, о чём мы и не преминули сообщить им.

Вскоре деревья самым неожиданным образом расступились, и вдалеке показалась большущих размеров поляна. По мере приближения стали различимы и люди, неподвижно сидящие в произвольных позах на земле, образовывая окружность. В центре находилось несколько лесных людей, одетых в свои неизменные серо-зелёные плащ-накидки, быстро говоривших что-то, чего мы, вследствие немалого расстояния, никак не могли разобрать. А может, говорили они на каком-то непонятном языке? Не знаю, но понять ровным счётом ничего было невозможно, какие-то наборы звуков, сплетающиеся в совершенно неразборчивые, но довольно мелодичные словосочетания.

Вдруг Парамон остановил нас, перейдя на шёпот:

– Стойте! Ближе, по-моему, подходить не стоит, мы можем помешать! Давайте наблюдать отсюда. Я настаиваю!

Он, видите ли, сначала увязался с нами, прилип, как банный лист к заднице, а теперь изволит настаивать! Непонятно, для чего нам тогда вообще было нужно идти сюда? Просто, чтобы прогуляться, от нечего делать? Странно. Но Парамон упёрся, как заправский баран, и так и не дал нам подойти поближе, как я не старался! Вот упрямец, просто зла на него не хватает! Не таким он оказался простым фруктом, этот Парамоша! В дальнейшем мы имели удовольствие в этом убедиться не раз, уж если ему что втемяшится в голову, то клещами не выдерешь, похлеще Юриника будет, а ведь и тот далеко не агнец божий!

Простояв минут десять, а вернее, промаявшись, так и не увидев ничего нового для себя или интересного, мы разочарованно поплелись обратно в лагерь. По пути назад неожиданно выяснилось, что у них на сегодня запланирован пир на весь мир. Во время этого редкостного и полномасштабного чревоугодного действа будут происходить состязания в разных видах спорта и мастерских умениях, кто во что горазд. А так как гораздых у них хоть пруд пруди и даже больше, то мы гарантированно сможем насладиться множеством событий и захватывающих представлений. Словом, получить удовольствие от того, чего по авторитетному мнению Парамона нам так недостаёт в жизни.

Смелое заявление, но не лишённое здравого смысла. Парамоша не сомневался, что каждый из нас найдёт для себя то, что придётся ему по душе и надолго останется в памяти. К тому же в этих состязаниях сможет принять участие каждый желающий без каких-либо ограничений. Достаточно только заявить во всеуслышание о виде состязания, и тогда от желающих помериться силой, ловкостью или каким-либо другим умением не будет отбоя. Так они учатся и перенимают полезный опыт других.

Всё это было весьма заманчиво, и мы обещали хорошенько подумать. Но лично для меня, как я тогда полагал, наиболее заманчивым выглядела возможность испробовать на предстоящем пиру как можно больше редкостных и невиданных кушаний, коих, я думаю, должно быть представлено немало. Но говорить это вслух я, конечно, не стал, и правильно сделал, потому что на деле оказалось вовсе не так. Получается, что я сам себя недостаточно хорошо знаю, в чём и не устаю постоянно убеждаться каждый раз, как только самонадеянно начинаю думать обратное, ибо, кто бы мог подумать, но я принял участие в некоторых состязаниях и, надо сказать без лишней скромности, очень даже небезуспешно!

Вернувшись в лагерь, заодно и нагулявшись вволю, мы решили устроить второй завтрак и с удовольствием угостили наших друзей превосходной едой от дормидорфовой волшебной скатерти-самобранки. Оказалось, что они слышали о существовании подобных чудес, но воочию видят впервые, как из чистого воздуха на ней появляются всевозможные яства. Позавтракав с нами и как-то чересчур вежливо поблагодарив за угощение, они удалились, сославшись на неотложные дела по подготовке к празднику, а через некоторое время к нам начали подходить любопытствующие из обоих племён, желающие поглазеть на редкостное чудо. Добрый дедушка Дормидорф никому, конечно, не отказывал.

Вот только вследствие наплыва страждущих настроение у Дормидорфа начало несколько портиться. Ещё бы, мы и сами сбились со счёта, столько человек к нам подошло, и всех их обслужил наш добрейший старче со своей верной скатертью, которой сегодня пришлось ударно потрудиться во славу скрепления дружбы, а конца-края этому пока видно не было.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Ну, не отказывать же мне им, в самом деле? – недовольно бурчал Дормидорф в промежутках между подходившими подивиться на волшебную скатерть людьми.

А другие уже стояли неподалёку в очереди. Это пугало. Мы сначала добродушно посмеивались над ним, а потом и нам стало не до смеха, мы начали думать, как спасти положение, но ничего путёвого, как назло, в голову не лезло. Вдруг меня осенило! Кажется, я придумал, как можно избавить Дормидорфа от последствий его наивной доброты, о чём сразу радостным шёпотом и сообщил ему.

– Как? Ну, как? Ну, как же?!

Так же свистящим шёпотом вопрошал дед, измученный повышенным вниманием окружающих, при этом смешно топорща холёные усы, натужно выкатывая из орбит глаза и выставляя вперёд нижнюю челюсть, видимо, для пущей убедительности. Получалось очень убедительно, но было лишним, ибо сами мы прекрасно видели, что происходит.

Я также шёпотом отвечал ему:

– Сейчас, только дождусь, когда к нам подойдут одновременно несколько человек.

Долго ждать не пришлось, через несколько минут возле нас уже толпились человек семь или восемь и ещё в несколько раз больше неподалёку, терпеливо ожидая своей очереди, а сколько было на подходе – уму непостижимо! Дормидорф продолжал отчаянно семафорить мне. Он и строил глазки, и подёргивал бровями, выдвигал и обратно задвигал нижнюю челюсть, словом, всячески давал понять, что уже пора воплотить мой план в действие, время настало! При этом для окружающих его поведение и жесты оставались незаметными. Да, тяжеловато ему приходилось.

Я поднялся, громко свистнул, привлекая внимание, и крикнул что есть мочи:

– Мы вызываем вас на состязание: кто покажет чудо лучше, чем старина Дормидорф?

Многократное лесное эхо прокатилось по округе и замерло в густых кронах вековых деревьев. Все на мгновенье замерли, повернув к нам лица, от чего создалось впечатление, будто одновременно подняли множество светлых платков или зажглось неисчислимое множество светло-розовых фонариков. А потом десятки голосов подхватили наш вызов, и началось! То тут, то там образовывались импровизированные арены для кудесников и фокусников всех мастей и профилей, коих тут же окружала толпа любопытствующих. Вместе с тем постепенно формировалось движение людских потоков, это зрители переходили от одной арены к другой, наблюдая и наслаждаясь захватывающими зрелищами.

Мы, естественно, не выдержали и тоже отправились посмотреть кто во что горазд, тем более, что интерес к нашей скатерти значительно поубавился! И пусть всё началось несколько раньше, чем предполагалось, но это избавило нашего впечатлительного дедушку Дормидорфа от нервного срыва. Расчувствовавшийся, счастливо улыбающийся Дормидорф от всей души поблагодарил меня, похвалив за сообразительность, так своевременно проявленную, что обычно случается крайне редко. И то правда, как правило, бывает наоборот, умная мысля приходит опосля, когда поздно что-либо предпринимать. И тем обидней бывает это осознавать по прошествии времени, всем известно, что дорога ложка к обеду, а вилка к ужину, а коли наоборот, то это форменное глумливое издевательство.

Каких только фокусов и чудес мы не насмотрелись в тот замечательный день, но здесь я опишу лишь те, которые показались мне самыми необычными и зрелищными, благо, выбор был.

В одном месте мы наблюдали человека, стоявшего рядом с большим глиняным кувшином размером со среднюю бочку, литров, наверное, двести будет, а из этого кувшинчика, повинуясь воле человека-чародея, поднимался толстенный столб воды. Мало того, что вода то вертикально поднималась вверх, то опускалась вниз, так она ещё принимала любые формы и очертания. К примеру, она с лёгкостью принимала форму заклинателя воды и повторяла за ним все его движения. Очень красивое и необычное зрелище, особенно захватывает и завораживает ночью, когда в воде отражаются отблески и яркие вспышки костров, в которые специально для этого что-то подбрасывали. Но оно впечатляло и днём, ибо вода поразительно искрилась на солнце и переливалась всеми цветами радуги, струясь и перетекая, словно живое существо, из одной фигуры в другую. Кстати, заклинатель утверждал, что вода и есть живое существо, и нам трудно было не согласиться с ним. Да, вода наверняка живая, особенно, если её не загрязнять всевозможными отходами и не поганить ни словом, ни делом, что повсеместно происходит в моём безумном мире по причине глупости и жадности некоторых недостойных человекообразных и прямоходящих индивидуумов, обличённых непомерной для их ущербного и извращённого интеллекта властью.

Другой человек, называвшийся заклинателем огня, проделывал то же самое, но только с огнём. Он развёл огромный костёр и выделывал такие фортели, что чертям в преисподней завидно делалось, а от того и тошно! Наверняка, если бы только преисподняя существовала на самом деле, а не была плодом больной фантазии церковников и религиозных фанатиков, что зачастую, но не всегда, одно и то же! Заклинатель огня мог многократно увеличивать и уменьшать пламя, заставляя его принимать причудливые объёмные фигуры и облики, вплоть до огненного портрета любого из зрителей или точной его копии в полный рост.

Кстати, оба заклинателя утверждали в один голос, что запросто могут научить своим умениям любого из присутствующих! И научили… Когда Юриник попытался овладеть умением управлять водой, то Дорокорну, к неописуемому веселью и радости окружающих, долго ещё пришлось сушить штаны и выливать потоки воды из своих сапог, которая бралась там неизвестно откуда. Может, открылся родник какой или ключ, но будем надеяться, что временный! Когда же Дорокорн, в свою очередь, решил научиться управлять огнём, а Юриник предусмотрительно куда-то слинял от греха подальше, то у Дормидорфа начала дымиться его краса и гордость – окладистая боцманская бородка, заботливо взлелеянная путём кропотливого труда. И при этом навязчиво источать далеко не аромат ночных фиалок, а характерный стойкий запах, а коли говорить точнее, то тошнотворное зловоние опалённых волос.

После этих случаев я заметил, что за нами стали ходить люди, ожидая, что ещё мы отчебучим ко всеобщей радости и веселью. Но на этот раз они жестоко просчитались, ибо умудрённый бесценным опытом Дормидорф, с молчаливого одобрения также невинно пострадавшего Дорокорна, строго-настрого запретил нам обучаться чему-либо без его ведома. Может, конечно, оно и правильно, но как-то скучно, хотя лучше скучно, нежели больно и грустно.

А ещё один умелец мог мгновенно исчезать в одном месте и появляться в другом. Но этим нас трудно было удивить, благодаря выкрутасам одного шаловливого домовичка.

Зато встретив заклинателя судеб, я не смог пройти мимо. Но и подойти не сразу решился. Знать наперёд своё будущее я не хочу, тем более, предсказанное неизвестно кем. Желания? У меня есть всё, что необходимо, ничего особенного мне не надо. И вообще я предпочитаю желать и создавать своё грядущее сам, слушая себя и руководствуясь принципами собственной совести. Хотя… пожалуй, мне бы хотелось всегда быть в здравом рассудке и никогда не сожалеть о сделанном выборе. С этими мыслями я и подошёл к заклинателю. Он пристально посмотрел на меня и ничего не сказав, направился к ближайшей сосне, жестом приглашая следовать за ним.

– Встань к сосне спиной, закрой глаза, расслабься и вспомни самое светлое, что приходит на ум и радует.

Сам же он остался чуть в стороне наблюдать. Я поступил в точности, как он просил, и… огромная шишка пребольно ударила меня, сорвавшись сверху. Открыв глаза, я в недоумении уставился на нелепого заклинателя. Лицо его оставалось серьёзным, а глаза улыбались.

– Значимость выбора предопределяем мы ежесекундно. Чтобы научиться принимать собственный выбор, надо не бояться его делать, полагаясь лишь на себя самого. Ты не можешь ошибиться, ибо выбор порождает действие, действие – опыт, а опыт – развитие. Чтобы ты не выбрал – это всегда шаг вперёд. А боль в голове скоро пройдёт, это же был твой выбор, – он улыбнулся и через минуту исчез среди соплеменников.

Больше я его не встречал. Да, вот так урок. Сам ведь всегда подтруниваю над теми, кто верит экстрасенсам, ясновидящим, гадалкам и пророкам, а здесь попался, как мальчишка! Нет, надо держаться подальше от заклинателей, лучше пойду посмотрю, что за состязания здесь устраивают!

Были там соревнования по стрельбе из луков и арбалетов, и лазанью по деревьям, и соперничество в метании ножей, борьбе, боях на шестах и палках, и много чего ещё.

В некоторых состязаниях принимали участие и мои друзья. Например, Юриник ни разу не дал промаха в стрельбе из своего любимого арбалета, чем вызвал неподдельный восторг и уважение у присутствующих. Женская группа поддержки, состоящая из девушек обоих племён, превзошла самые нескромные ожидания: они и визжали от восторга, и лезли целоваться, чем вогнали в краску, но только не Юриника, а почему-то подмоченного Дорокорна, и аплодировали, в общем, бурно выражали свои эмоции, никого не стесняясь, что тоже немало забавляло окружающих.

Дормидорф быстро и ловко победил нескольких довольно молодых соперников в боях на шестах и палках. Сражаться же на саблях, как его не уговаривали, он отказался, ссылаясь на то, что, дескать, уже стар для этого и не особенно владеет этим видом оружия. Обманывал, конечно, ведь я прекрасно помню, как в непринуждённой беседе у костра во время очередной ночёвки он говорил мне, что владеет саблями лучше других видов оружия. Натренеровался ещё в детстве от нечего делать, просто нравилось ему это, да и в жизни могло пригодиться. Из чего я понял, что старина Дормидорф, в силу своей мудрости, такта и великодушия не счёл возможным показывать своё превосходство ещё и в этом, что, безусловно, делало ему честь.

Дорокорн оказался прекрасным и непобедимым борцом, никто из присутствующих так и не смог его одолеть, хотя желающих оказалось предостаточно. Тётушка Румц неизменно впадала и подолгу пребывала в состоянии дикого восторга, когда Дорокорн спокойо и не суетясь, расчётливыми, выверенными движениями, иногда с помощью маленьких хитростей, вроде болевых захватов или резкой перемены направления атаки, одерживал победу за победой, пока желающих состязаться с ним не осталось вовсе. Тогда победитель Дорокорн так раздулся от переполнявшей его гордости, что просто смешно было смотреть.

И мне из озорства вдруг захотелось его немного проучить, если, конечно, получится. Мгновенно созрел план действий, и я смело вызвался ему в соперники, ловя на себе недоумённые взгляды окружающих. А Юриник сочувственно похлопал меня по плечу, пообещав болеть за меня, но шансов одолеть малыша Дорокошу у меня маловато. Один лишь Дормидорф довольно хмыкал в свою закопчённую бороду. Оказалось, он меня сразу раскусил, хитрющий дед, ведь я не отличался могучим телосложением, не то что мой соперник, а значит, по всему видать: у меня есть план, который можно противопоставить силе, ловкости и опыту Дорокорна. Так оно, в общем-то, и было – не умалишённый же я, так явно позориться и без особой надобности лезть на рожон! Главным в моём плане была неожиданность, основанная на объективном и очевидном обстоятельстве – Дорокорн потерял осторожность и расслабился, привыкнув к победам. А потому мой план вполне мог сработать, если действовать быстро, чётко, и не дать ему возможности раскусить себя.

Когда-то давно, в юности, я имел небольшой, и не только спортивный опыт в уличных кулачных боях, а попросту в нормальных дворовых баталиях, кои не удавалось миновать почти ни одному мальчишке. Потом были несколько лет занятий борьбой и последние три года перед армией – серьёзное увлечение рукопашным боем. Кроме того, служба в армии проходила в специальных войсках, разведка ВДВ, хотя и не весь срок, но его добрая половина. Особо учиться там, правда, было нечему, тем не менее и скучно иногда не было. Как-никак – школа жизни, а точнее, пушечное мясо, помогающее нищей верхушке хоть как-то сводить концы с концами. Да и по окончании срока моя работа в течение нескольких лет некоторым образом была связана с единоборствами, а, соответственно, и с посильными тренировками, скорее поддерживающими в форме, нежели чему-то учащими. Но теперь всё это было в далёком прошлом и осталось только любительское увлечение некоторыми особенностями физической культуры, именно теми, кои я сам для себя выработал в процессе жизни.

Так что можно сказать, я был хоть и не совсем дилетантом, но и далеко не профессионалом в этом. В душе что-то поднялось и забурлило, как в былые времена! Азарт и озорство в совокупности с резким всплеском умственной и физической активности явились ко мне в полной своей красе. Однако то, что Дорокорн такой умелый борец, не должно помешать мне одержать победу в считанные секунды, коли, конечно, мой план сработает. А это зависело только от меня, что не могло не радовать и не воодушевлять. Ведь, как известно, на любого всемогущего человека всегда можно найти случайные и неожиданные обстоятельства, сводящие на нет его могущество, нужно только умело поискать или создать их самому и, желательно, исподволь. Если я только мгновение промедлю, когда настанет пора действовать, или дам ему возможность поймать меня на захват, тогда мне придётся туго! Но не корову же я проиграю, в самом деле! А неописуемое удовольствие получу в любом случае, так что грех не рискнуть и не попробовать, вспомнить юность, которая уже дала о себе знать давеча, на уроке растениеведения, волнующе-приятными воспоминаниями школьных лет.

Я скромно вышел в круг к потирающему руки в предвкушении скорой победы Дорокорну. Он великодушно пообещал не сильно намять мне бока, памятуя о наших добрых отношениях, и схватка началась.

Мне удалось несколько раз ловко увернуться от его захватов и это только раззадорило его, чего я и добивался, это было частью моего плана. Но не беда, если бы этого и не случилось. Когда азарт и боевой пыл в нём начали бить через край, я нагло пихнул Дорокорна носком сапога в ногу и вызывающе посмотрел прямо в глаза. По моему мнению, он обязательно должен был отреагировать и хоть немного замедлиться для того, чтобы достойно ответить на мой взгляд. Так и вышло. А когда он начал что-то соображать, то было уже слишком поздно. Я тут же перевёл взгляд на свою ладонь, где находилась заранее приготовленная каверза. Не успел он добраться до меня, как я принялся самозабвенно гнуть карточку во все стороны, а голова бедняги Дорокорна стала принимать не вполне естественные формы.

Он, как и ожидалось, сразу потерял ко мне всяческий интерес и принялся сосредоточенно ощупывать свою наивную голову, пытаясь собрать обратно, но все его потуги были тщетны и безуспешны. Зрители ошеломлённо затихли, с изумлением взирая на происходящее. Но моя победа только наметилась, а не состоялась, осталось сделать последний жирный штрих! И я, не теряя времени даром и продолжая манипуляции с карточкой, неспешно подошёл почти вплотную к Дорокорну, нагнулся, взял руками за обе его лодыжки одновременно и… что есть силы дёрнул на себя и вверх, толкнув его для верности правым плечом в живот. Его ноги подлетели вверх, а тело рухнуло с глухим стуком наземь. Он, словно гигантская мышь, пронзительно пискнул и беспомощно завалился с бока, на который первоначально упал, пытаясь сгруппироваться, на спину с протяжным стоном, всё ещё держась обеими руками за свою самонадеянную голову.

Конечно, я мог попробовать проделать это и без помощи карточки, может быть, у меня даже что-нибудь из этого и вышло путное, а может, и нет. Так к чему рисковать, если можно действовать наверняка? Разумеется, после эффектной победы я признался, что выиграл схватку только благодаря помощи карточки-каверзы, а если бы не это обстоятельство, то мне трудно было бы рассчитывать на лёгкую победу над таким силачом, коим являлся наш достойный Дорокорн. Вполне возможно, и даже наиболее вероятно, что мне никогда его не одолеть, если бы не хитрость, на которую мне пришлось пойти. Но условиями турнира не возбранялось применение каких-либо необычных средств в любых количествах и качествах, естественно, не наносящих увечий сопернику, а даже наоборот, приветствовалось, и по сему меня не то, что не осудили, а даже похвалили.

Более того, сам Дорокорн восхищённо сказал:

– Молодец, ловко ты меня. Да я сам виноват, зазнался и потерял бдительность, нужно было сразу сообразить, что неспроста ты вызвался мне в соперники. Да и про каверзу я знал, но не предполагал, что ты ею воспользуешься, просто из головы вылетело, а думать-то надо всегда.

Я не мог не согласиться с ним, всегда-то всегда, было б ещё чем! Это ведь тоже надо хоть иногда тренировать. А он, немного поколебавшись, продолжал:

– Надеюсь, ты дашь и мне как-нибудь попользоваться этой отличной вещицей, твоей карточкой?

Он показывал взглядом на мою руку, в которой я всё ещё сжимал каверзу и я, улыбнувшись и уже зная наверняка, против кого он захочет её применить, ответил:

– Ну, конечно, дам, обращайся в любое время, только предупреди, пожалуйста, заранее, чтобы я мог подготовиться морально, да и физически тоже. Только у меня ответная просьба: тебе придётся поделиться со мной своими ощущениями, чтобы я хоть знал, чего мне ожидать. Ладно?

– Конечно, поделюсь, даже с превеликим удовольствием! Да здесь ничего особенного и нет, просто ощущение, будто в твоей голове ворочается кто-то живой и огромный, очень сильный и тяжёлый, медведь, например, проснувшийся вдруг в своей берлоге посреди зимы от того, что на него напал рой злых диких пчёл.

«Да уж! – подумал я, – весело, ничего не скажешь!» А тем временем бурное и заразительное веселье в лагере продолжалось вовсю, не утихая ни на минуту. Только для меня оно было несколько необычным, ибо нигде не было слышно ни воплей, ни брани и ругани, ни грубости и шумных драк, принятых и ретиво поддерживающихся устроителями оных в том мире, откуда я прибыл. Весь этот вызывающе-кричащий порядок и вопиющее благочестие не очень вязались с моим привычными представлениями о неизбежных спутниках народных гуляний. Бывает же такое! Даже стукнуть никого не хочется, не говоря уже о том, чтобы выругаться по-человечески, так, чтобы все сначала ахнули, а потом вздрогнули! Также очень странно и то, что не было видно ни одного пьяного с безумно-потерянными пустыми глазами и мерзкой походкой ошалелого, вдруг выпущенного на волю безумца, жадно ищущего хлеба и страждущего зрелищ. Словом, я был жестоко и коварно обманут в самых смелых своих ожиданиях, всё оказалось намного лучше, чем я себе представлял! Что это за гулянье-то? Просто прелесть, а не гулянье!

А хоровод в завершение празднетства! В моём мире я видел хоровод разве что на сцене. Здесь же они устроили целое ритуальное действо. Посреди огромной поляны развели костёр. Нас, новичков, предупредили, что когда мы будем в кругу, необходимо сначала почувствовать единство движения и очень постараться освободиться от всяких мыслей, полностью очистить голову, не думать, а затем, когда пройдём полный круг, следует направить свои помыслы в русло света, любви и гармонии. Женщины, взявшись за руки, образовали внутренний круг и двигались «против часовой стрелки», а мужчины внешний и, соответственно, двигались в противоположном направлении. Удивительно, но участвуя в подобном действе впервые, мне не составило труда как погрузиться в безмыслие, так и, освободившись, настроиться на волну единения с миром. Образовавшаяся энергия была ощутима физически, наполняя пространство вокруг радостью бытия. Неудивительно после этого, что лесные и герониты живут и развиваются совсем иначе, чем люди моего мира.

Мои спутники, видимо, уже сталкивались с подобным, потому что нисколечко не были удивлены, я же был поражён в высшей степени и долго ещё находился под впечатлением от собственных ощущений.

Всё вокруг было удивительно и замечательно, но нам давно пора было отправляться в обратную дорогу. Сергай, Якоб и Парамон, прекрасно зная это, вскоре нашли нас, приведя с собой слегка связанного и хорошо опоенного беднягу Джорджиуса и вполне прилично выглядевших Корнезара с вороном. Ворон, словно боевой сокол, сидел на руке Корнезара. У нас давно было всё готово к отправлению, и дело оставалось за малым – вызвать Агреса с воздушной флотилией.

Агрес был предупреждён заблаговременно стариной Дормидорфом, специально для этого ходившим подальше в лес. Во время нашего отбытия необходимо было не напугать людей из обоих племён и не создавать излишнего ажиотажа, но и чтоб красиво было всё, величественно и пристойно. Агрес же не совсем обычная лесная пташка, и вполне мог привлечь множество любопытных, которые могли не на шутку перепугаться, а кому это нужно? Никому. Я сопровождал старину Дормидорфа, пока Дорокорн с Юриником, скрываясь друг от друга, тайком бегали по своим делам, но в беседе не участвовал, просто стоял в сторонке, а потому подробностей разговора не знал.

Мы собирались устроить прощальное представление, ибо во время ночной беседы Дормидорф осторожно выпытал у присутствующих, что они крупнее птеродактиля не видели летающих существ, хотя и слышали из рассказов старейшин и из разных сказаний, что таковые в принципе существуют в природе. Вот мы и решили порадовать их на прощание зрелищем, которое надолго останется в памяти, а со временем обрастёт небылицами и приукрасится всевозможными подробностями. И всё это, как водится, будет потом передаваться из поколения в поколение.

Дормидорф предупредил присутствующих, а те, в свою очередь, остальных, чтобы зря не пугались, и вызвал пронзительным долгим свистом Агреса.

Вдали показалась маленькая точка, за ней ещё три, приближаясь, они увеличивались в размерах. Величественно покачивая крыльями, гигантский орёл в сопровождении трёх птеродактилей приземлился из безоблачной голубой выси на приготовленную для них площадку, вызывая возгласы изумлённого восхищения у зрителей, как и было задумано.

Уже вечерело, когда мы, закончив церемонию прощания, заняли свои места на Агресе и ящерах. Особенно долго прощался, естественно, Юриник, страстно обнимаясь и нежно целуясь со своими многочисленными поклонницами его талантов. А мы жди его, будто нам делать больше было нечего! Но делать действительно было нечего, и мы ждали. С Дорокорном было много проще, ибо, как известно, тётушка Румц была одна. Остальные сочувствующие скромно жались в сторонке, и оно понятно, ведь тётушка Румц частенько бывает вопиюще страшна в гневе, а её неуёмный темперамент способен сильно бить ключом, и не только в смысле фонтанирования, но и по голове. О её бешеном нраве и страстном темпераменте ведали все. Ведали и опасались. Она просто распугала всех, а именно это нравилось знающему толк в женских прелестях Дорокорну.

На Агресе должны были лететь мы с Дормидорфом и Джорджиусом, Дорокорн же с Юриником заняли места на первом птеродактиле, а Корнезар с вороном на втором. Третий птеродактиль был запасной, на всякий пожарный случай. Люди восхищённо разглядывали Агреса, но держались на почтительном расстоянии, опасаясь подходить слишком близко, а тот недовольно ворчал по поводу задержки, периодически пугая окружающих нетерпеливыми протяжными вздохами, поднимающими клубы пыли вперемешку с вырванной с корнем травой. От этих вздохов люди шарахались в разные стороны, но прощание длилось так долго, что они понемногу начинали привыкать.

Чтобы ускорить отправление и сделать прощальный вечер совсем уж незабываемым, нам с Дормидорфом пришла в голову одна интересная мысль. Я достал из заветного мешочка белый камушек – духа-исполнителя, кинул его о землю, и когда дух материализовался, попросил устроить прощальный салют с фейерверком, да такой, чтобы всё небо взорвалось разноцветными брызгами в память об этом событии. Правда, сначала пришлось долго и упорно объяснять духу, что такое салют и фейерверк. Он обещал добавить к этому побольше электричества, на что я немало удивился и поинтересовался, как это? Дух скромно объяснил, что под электричеством подразумеваются самые обычные молнии, простые и шаровые, и гром в придачу, без него, видите ли, нельзя никак. Оно и понятно, куда в наше время без грома? А в завершение придётся напустить короткий, но мощный ливень, чтобы исключить лесной пожар, да и для присутствующих чтобы всё выглядело наиболее естественным и натуральным образом. Мы, конечно, с ним сразу согласились, а как иначе? Иначе бывает только там, где отсутствует разум. Молодец, хоть и дух, а думает о природе и окружающих.

И началось! Такой красотищи никто прежде не видывал! Высоко в небе медленно вырастали огромные букеты разноцветных, переливающихся, мигающих и ярко вспыхивающих огней. Молнии исчеркали небо вдоль и поперёк яркими гроздями с искрами на концах, а потом ещё, вдогонку, шаровые устроили целый хоровод в вышине, поражая скоростью и сливаясь в единые жёлтые зигзаги с последующими пламенными взрывами. Раскаты грома впечатляли не меньше, отдаваясь в самых отдалённых закутках кишок и вызывая неподражаемый акустический эффект. Всё вокруг подчинялось буйству фантазии разошедшегося не на шутку духа-исполнителя!

Мы медленно взлетали, плавно набирая высоту. Снизу сотни рук махали нам на прощание. Сделав прощальный круг и покачав крыльями, мы легли на обратный курс и, сразу развив крейсерскую скорость, понеслись вперёд, окунувшись с головой в непроглядную мглу.

Наш полёт длился уже несколько томительных часов кряду. Всё это время мы неслись на огромной скорости, о чём красноречиво говорило завывание ветра в ушах и тугой напор встречных потоков воздуха, да ещё наше собственное воображение, которое, наверное, всё несколько преувеличивало, но уверенности в этом не было, а вдруг ещё и преуменьшало? От этого делалось ещё больше не по себе. Всё смешалось и перепуталось! Где верх, где низ? Неизвестность! Везде кромешная промозглая тьма, а непосредственно над головами изредка проносились обрывки облаков, проявляясь в густой мгле, как едва белеющие пятна развевающегося савана пугающих призраков. Наверное, и выше были сплошные облака, но нам этого не было видно. Темень. Редко проглядывало небо, манящее россыпью звёзд и таинственной неизбежностью. Хорошо, дождя пока не было, а то все промокли бы насквозь и даже наши отличные плащи не смогли бы долго спасать нас.

Время хоть и медленно, но неудержимо тянулось, словно обессилевший дождевой червяк, волокущийся из последних сил по сырой земле. Уже давно начался новый день, а мы всё продолжали лететь без передышек и посадок. Даже на отдых и еду, дабы окончательно заморить и прикончить вялого червячка, у нас не было времени. Разговаривать было неудобно из-за ветра, смотреть не на что, вокруг царило белое безмолвие облаков. Изредка встречались птицы-перевозчики или птеродактили. Едва завидев нас, они смело шарахались в разные стороны или шныряли в тучи, предпочитая держаться подальше от нашего орлёнка-переростка.

Периодически нас навещал запыхавшийся ворон, неустанно курсировавший между птеродактилями и нами. Не сиделось живчику на одном месте, непреодолимое любопытство не давало ни сна, ни покоя. Как-то незаметно подобравшись ко мне поближе, Коршан заорал во всю свою лужёную глотку прямо мне в ухо, указывая клювом на Агреса и нагло тараща чёрные глаза:

– А этот, наверное, мно-ого кушает?

Могу честно признаться, и мне даже нисколечко не стыдно, любого на моё место и было, может, много хуже, чем у меня! Летишь себе в запредельной вышине, и так трясёшься весь от страха, а ещё и задумался, и вдруг, откуда не возьмись, эти дикие каркающие вопли! Мало того, что они вовсе не отличались мелодичным благозвучием, так ещё и загремели прямо над моим чутким ухом! Я чуть не опозорился прямо под себя от громогласной неожиданности. Так и захотелось врезать этому контуженому пугалу в клюв, чтоб летел прямиком до земли и кувыркался, зараза, утыканная перьями! Зла не хватало, опять начались его штучки-дрючки, оклемался, обжора пернатый, а вопросики-то всё о еде! Лечили его, лечили, но вижу, всё впустую. Правильно, Коршан есть Коршан, о чём же ещё ему спрашивать? Кто о чём, а Коршан о еде! Но я, естественно, неимоверным усилием воли сдержал себя! Да и не до того мне, если честно, стало, живот от неожиданности скрутило немилосердно, а то бы точно дал ему по носатому хоботу! Когда прошло немного времени, то ничего, вроде бы отошёл. И лишь пожал в ответ плечами. А он всё никак не уймётся, и давай опять за своё:

– Слушай меня, человече! А у тебя, случайно, нет чего-нибудь перекусить? А то я и не помню, когда в последний раз ел, и что ел не помню тоже. Странно, очень всё это странно!

«Ещё бы ты помнил!» – подумал я, превозмогая неудержимый зуд в руках, так скучающих по его ненасытному клюву, а сам терплю, буквально из последних сил выбиваюсь, живот ещё крутит, но я мужественно не показываю вида и отрицательно кручу головой. Потом мне пришлось убеждать себя не злиться на бедного Коршанчика, который теперь стал другим, хорошим и правильным, а, следовательно, и относиться к нему нужно участливо и с пониманием. Хоть и с трудом, но всё же убедил. Даже жалко его немного стало.

А он мне кричит:

– Ну что ты, немой, что ли? Ладно, ты тут подумай хорошенько, а я скоро буду.

В следующий прилёт правильный Коршанчик вновь заявил мне по-доброму:

– А пожрать всё же не мешало бы! Оглох ты, что ли? Ты сам как думаешь, мне святым духом прикажешь питаться, или как?

Я посмотрел на него с таким выражением лица, что он, как мне показалось, всепонимающе вздрогнул, тут же всё осознал и даже раскаялся, а потому мудро и предусмотрительно переменил тему разговора:

– Ладно-ладно, успокойся, это я так, слегонца пошутил… пустяки, вообще-то я прилетел по совершенно другому поводу! Там Дорокорн с Юриником поспорили.

– Иди ты! Никогда такого с ними не было, опять шутишь, что ли? – не выдержал я и изобразил на лице искреннее и неподдельное удивление.

Дормидорф охотно поддержал меня:

– Такого не может быть! Неужели, правда, поспорили?

Ворон, подозрительно окинув нас задумчивым взглядом, ответил:

– Они откуда-то прознали, что вы в это сразу никогда не поверите и предупредили меня заранее, просили даже повторить вам это несколько раз, и как можно убедительнее! Но почему вы мне не верите, ведь это чистая правда! А поспорили они вот по какому поводу: сможет ли птеродактиль обогнать орла типа обжоры Агреса, или орёл всё же быстрее будет?

На этот сугубо научный вопрос хихикавший втихоря Дормидорф великодушно решил ответить сам, видя, что мне приходится нелегко, живот ещё не отпустило после первого прилёта ворона, а он уже опять со своими вопросиками лезет.

Дед смело пустился в научные объяснения:

– Понимаешь, Коршан, скорость у них приблизительно одинаковая, но наряду с этим орёл намного выносливее и сильнее, зато птеродактиль манёвреннее и легче, а, следовательно, и сил ему для разгона и поддержания скорости требуется меньше. Учитывая разницу в силе, которая несколько уравновешивается вышеперечисленными факторами, мы получаем приблизительно равные показатели и потенциальные возможности. Это коли дело касается скорости. Огромное значение в этом вопросе имеет расстояние, которое им необходимо преодолеть. Всё же просто, если разобраться, понимаешь? Так о каком расстоянии, позволь узнать, идёт речь?

Коршан некоторое время внимательно смотрел, не мигая, на Дормидорфа, а потом проговорил, повернувшись ко мне:

– Это он сейчас со мной разговаривал или ещё с кем? Заговаривается что-то дедушка не на шутку, ты бы с ним поосторожней, мой тебе совет, кто его знает, что ему в голову может взбрести, а мы всё-таки на большой высоте находимся. И часто с ним такое? Это у него с голодухи, не иначе! Вижу, у вас тут особенно не разживёшься харчами, а от этого и все неприятности, можешь мне поверить, я откуда-то это точно знаю. А откуда знаю, не знаю. Так сможет или не сможет обогнать? Объяснит мне сегодня это кто-нибудь по-человечески? И где мне можно чего-нибудь перехватить? Кормят тут меня разными историями, а соловья баснями не накормишь! А откуда я это знаю? – задумчиво поинтересовался он сам у себя.

Дормидорф отвернулся, махнув рукой. За него на этот раз сподобился ответить я, живот уже немного отпустило:

– Передай, что сможет, если на орла навалить с десяток таких малышей, как Дорокорн, и неделю их не кормить! А про соловья ты знаешь из басен Юриника, кстати, он известный баснописец, и наш единственный кормилец по совместительству. Уж он точно знает, где тебе можно слегка подкрепиться. Но хочу предупредить, сразу он тебе этого ни за что не скажет, вредность ему не позволит и природная скупость, так что ты, если действительно проголодался, то спрашивай понастойчивее и будь, пожалуйста, терпелив и великодушен. Расположи к себе заодно Дорокорна, он имеет огромное влияние на нашего кормильца. Если сумеешь проделать всё, что я тебе сейчас наговорил, то они тебе во всём помогут и столько еды отвалят, что ты за раз всего и не съешь, ещё и запасов наделаешь впрок. Всё, лети и приступай к делу, не забудь и с дедушкой поделиться, если у тебя выгорит с провиантом, а то, сам видишь, дело плохо! А мне ещё с ним неизвестно сколько кантоваться, опасно всё это.

Коршан, подозрительно крякнув, улетел воплощать в жизнь мои заветы, а Дормидорф, одобрительно засмеявшись, оттопырил большой палец руки, показывая тем самым, что на его взгляд шутка удалась.

По моему мнению, сей беспосадочный перелёт уже несколько затянулся. Наконец Агрес, будто услышав мои мысли, начал медленно снижаться. Из-за облаков показалась бескрайняя степь, поросшая безбрежным океаном зелёной сочной травы, которая волновалась от резких порывов ветра, словно водная гладь. Теперь мы неслись совсем низко над землёй, распугивая безмятежно пасущиеся стада животных. Были тут и элегантные косули, и рогатые мощные буйволы, и длинноногие страусы, а название некоторых животных я и вообще не знал. Объединяло их в данный момент одно: одинаково резво они улепётывали во все лопатки, едва завидев нас.

После нескольких минут бреющего полёта на горизонте показалась узенькая полоска леса, стремительно увеличивающаяся в размерах по мере приближения. Агрес снизился ещё. Теперь мы летели, почти касаясь травы, или мне так только казалось после пугающей высоты, на которой мы недавно и так долго пребывали. Скорость тоже заметно поубавилась. Мы плавно и величественно парили над травяным морем, лишь изредка взмахивая крыльями. За нами оставался след, трава расступалась в разные стороны, а потом закручивалась, как водовороты, точь-в-точь повторяя поведение воды после прохождения по ней судна на приличной скорости, не было только гребня волны, остававшегося обычно за кормой. Птеродактили следовали за нами, но чуть выше, два по бокам на некотором отдалении, а третий сзади в каких-нибудь пятидесяти метрах. На нём находились Дорокорн с Юриником, терпеливо обрабатываемые науськанным мною Коршаном.

Посадка прошла успешно, если не считать сильной тряски от нескольких огромных скачков, сделанных Агресом непосредственно перед остановкой, видимо, не видя за травой земли, он опасался садиться сразу и предпочёл сначала на лету прощупать землю, чтобы в случае необходимости иметь возможность взлететь вновь, не приземляясь окончательно. Правильно, а вдруг под травой вовсе не твёрдая почва, а вода или трясина какая? До леса оставалось несколько десятков метров, когда мы приземлились. Сойдя на землю и отпустив Агреса с птеродактилями попастись на вольных лугах, мы направились в ближайший лес на поиски подходящей поляны для лагеря, в котором нам и предстояло провести ближайшую ночь.

Мы медленно шли, нелепо подпрыгивая после долгого вынужденного сидения, по высокой траве, в некоторых местах достигавшей высоты человеческого роста, а кое-где и выше.

Устраивать лагерь прямо на опушке леса Дормидорф по каким-то соображениям категорически не желал, ему, видите ли, подавай именно полянку и не где-нибудь, а на приличном удалении от опушки. Видимо, он опасался, что свет от костра и дым будут приметны издалека. Особенно это чревато нежелательными последствиями, если разбивать лагерь на всю ночь, и его осторожность «по привычке» в любом случае нам не повредит.

Бедняга Джорджиус понуро плёлся под неусыпным, пристальным контролем неразлучных Дорокорна и Юриника, которые опять затеяли непримиримый спор. На этот раз никак не могли решить принципиально важный вопрос, кому идти впереди. Дормидорф не вмешивался, молча достал из рюкзака огромную флягу и заставил Джорджиуса сделать из неё несколько больших глотков. Юриник, видя такое дело, тоже возжелал напиться и уже взял флягу в свои руки, беспардонно отобрав её у невинно хлопавшего ничего не выражающими распахнутыми глазами Джорджиуса. Но Дормидорф решительно выхватил флягу у опешившего Юриника, который сразу и не хотел её отдавать, упрямо, до последнего не выпуская из рук. Намертво ухватившись цепкими пальцами, он упирался что есть силы и сердито ворчал. Но Дормидорф изловчился и, поднатужившись, вырвал, наконец, злополучную флягу, а Юриник, шевеля пальцами, судорожно облизнул пересохшие губы, а затем вопросительно воззрился на деда, всем своим возмущённым видом требуя объяснений.

Дормидорф, потряхивая флягой с булькающей внутри жидкостью перед самым носом Юриника, объяснил:

– Это питьё Парамон передал специально для Джорджиуса, а никак не для тебя. И он очень просил ни в коем случае не давать его пить Юринику, как бы тот не уговаривал, а то, говорит, ваш доблестный Юриник, очень может статься, что и козлёночком сделается, понимаешь?

При этом он несколько раз многозначительно поднял и опустил свои мохнатые брови. Дорокорн потихонечку посмеивался в кулак, а Дормидорф вежливо осведомился вкрадчивым голосом:

– Ты же, Юриник, вряд ли захочешь становиться козлёночком? Особенно сейчас, когда мы уже выполнили свою миссию и возвращаемся домой.

И тут Дорокорн рассмеялся громко, а Юриник, умело передразнив его, пошёл дальше, по пути пихнув беднягу Джорджиуса, слушавшего их с глупым видом и переводя свой мутный и ничего не понимающий взгляд с одного на другого. Джордж упал, беспомощно завалившись на спину в траву и задрав ноги. Тогда Дорокорн нежно поднял его за шиворот, и тот повис, вихляясь, как кукла на резиночках. Продолжая поддерживать Джорджиуса подобным образом и дальше, Дорокорн заботливо отряхнул его всего разом, и уже чистого направил в нужном направлении вежливым и несильным пинком под мягкое место. Это всё Дорокорн проделал не из-за злости и ненависти, а ради необходимой профилактики, чтобы помочь Джорджику передвигаться в высокой траве, так и цепляющейся за ноги. Хоть эта помощь была не особенно ощутима на первый взгляд, я бы даже сказал, вяла, но вопреки моим расчётам, прогнозам и ожиданиям Джорджиус, довольно резво подпрыгивая, пробежал метров десять, никак не меньше. Сначала он почти не касался ногами земли, а потом, когда сила инерции начала помаленьку иссякать, снова поплёлся, как пришибленный. Видимо, Джо уже успел привыкнуть к этому своеобразному стимулу, ведь к хорошему, как известно, быстро привыкаешь. Он явно с нетерпением ожидал очередной помощи и поддержки от своего благодетеля, доброго и сильного Дорокорна. И эта помощь всегда приходила вовремя и в самое нужное место, которое Джорджиус специально отклячивал в последний момент, чтобы сила удара преломлялась правильно с наибольшим коэффициентом полезного действия. И Дорокорн бил метко, со звучным шлепком, а коэффициент, совмещённый с эффектом, был просто поразительным и даже порой сногсшибательным. Потому, видимо, хитрый и расчётливый Юриник никак не желал идти последним, ведь Дорокорну, в силу его физических возможностей, сподручней, а, вернее, сподножней было помогать Джорджиусу.

Вскоре небольшая, но удобная полянка была найдена, а ещё через несколько минут на ней уже трещал весёлый костерок, быстро пожиравший сухой валежник. Затем мы уложили сверху дров покрупнее, а потом настал черёд и самых больших. Таким образом, мы обеспечили себя теплом и уютом на всю предстоящую, явно не жаркую ночь, и с удовольствием развалились вокруг костра, предвкушая долгожданный завтрак, обед и ужин одновременно.

Дормидорф бережно достал из рюкзака скатерть и каждый заказал именно то, что его душе угодно. Когда долго не ешь, а у нас почти сутки не было во рту даже маковой росинки, очень быстро приходит чувство насыщения, желудок, видимо, довольно сильно стягивается и становится меньше по объёму, а раз так, то и наедаешься гораздо меньшим количеством пищи, нежели обычно. Так получилось и в этот раз.

Дорокорн, тяжко вздыхая и отваливаясь, проговорил, нежно поглаживая круговыми движениями раздувшийся живот и надувая его ещё больше, чтобы сбить щелбаном крупного, дёргающего ножками, словно вёслами, клеща:

– Глазами бы ел, но уже не лезет! Ох, душа меру знает.

– А я, пожалуй, поклюю ещё немножко! Моя душа пока молчит, – в тон ему отозвался Коршан, закидывая в себя приличный кусманчик мяса.

– Окстись, любезный, да ты и летать не сможешь! Камнем вниз упадёшь и разобьёшься в лепёшку, – подал голос Корнезар, молчавший всё это время.

– А мне летать и не надо, не моё это дело, – парировал ворон, – пусть другие летают, кому положено, орлы например, у них сил много. А я, может, не для этого создан.

– Ну и для чего ты тогда создан, интересно? – вступил в разговор Юриник.

– Я и сам не знаю, может быть, не для чего, а потому что! Но чувствую я в себе необычайные душевные силы, которые необходимо основательно и регулярно подкреплять чем-нибудь вкусненьким. Отстань! Ты мне мешаешь, видишь, я очень занят! – снова ловко отговорился ворон, уплетая кусок за куском печёное мясо.

На что Юриник недовольно пробурчал:

– Ну-ну, смотри, чтобы у тебя клюв не треснул от чрезмерного усердия в чревоугодии. Как это всё знакомо, где-то я уже это видел!

Счастливо улыбающийся Корнезар поднял с земли маленькую еловую шишечку и принялся восхищённо разглядывать её, вертя в руке и с удовольствием обнюхивая. Корнезар мило и трогательно любовался природой, и у меня просто сердце радовалось за него. Затем он прицелился и кинул свою шишечку, метко и звонко попав ворону по затылку, и сразу сделал вид, будто он здесь совершенно ни при чём.

Коршан возмущённо заголосил, вертя головой в разные стороны:

– Что-о? Что такое, я спрашиваю?

В это время Юриник ловко стянул у него из-под носа блюдо с самыми вкусными остатками мяса и поставил вместо него своё, с объедками. Отвлёкшийся и потому ничего не заметивший ворон, немного успокоившись после попадания шишки, машинально, не глядя, ловко подцепил клювом огрызок печёной картошки и с аппетитом заглотил его. Он только тогда почувствовал подвох, когда пища уже прошла через глотку и попала в зоб. Коршан недоумённо уставился на содержимое блюда и разочарованно протяжно крякнул, а все так и покатились со смеху.

Нахмурившийся ворон, расправив крылья, сказал:

– Угощайтесь-угощайтесь, мне для вас ничего не жалко, только я туда плюнул, уж не обессудьте!

Мне невольно подумалось: «А раньше, ещё какие-нибудь два дня назад, Коршан за такие шуточки заклевал бы насмерть. Если дело касалось мяса, то у него разговор был короткий – клювом в глаз, и это ещё, как минимум». Да и Корнезар в своё время выбрал бы шишечку поувесистее, вон у него под ногами какие здоровые валяются, такой шишкой, если по голове попасть, то и есть, и пить, и всё остальное делать тоже навсегда перехочется. Перевоспитались всё-таки, стало быть. Хотя ещё ничего нельзя сказать наверняка, но поживём и увидим!

После долгого изнурительного перелёта и сытного обильного ужина всех, естественно, сразу разморило. Дормидорф клевал носом, Корнезар задумчиво смотрел на огонь, изредка шурудя в углях длинной палкой, Коршан лениво чистил свои пёрышки, и даже неутомимые спорщики вместо пререканий тихо насвистывали себе под нос что-то задушевное и спокойное. Начал художественный свист Юриник. Дорокорн некоторое время пытался не обращать на него внимания, но надолго его, естественно, не хватило, и он решил показать другу, как это нужно делать по его мнению. Того это тоже нисколечко не устроило, и он тут же всё пересвистел по-своему, что, само собой разумеется, никак не устраивало Дорокорна. Друзья были в своём репертуаре, они снова спорили, но не словами, а свистом, до тех пор, пока случайно не исполнили часть мелодии вместе. Им это понравилось, и они уже специально исполнили мотив сначала и до конца вдвоём. У них получилось очень неплохо, совсем как на концерте художественного свиста в два свистка. Мне же ничего другого не оставалось, как внимательно наблюдать за ними и стараться подметить для себя что-нибудь особенное.

Я и сам не заметил, как славно уснул. Снилось мне, будто лечу на огромной скорости, широко раскинув в разные стороны руки, заменяющие мне крылья. Я счастлив настолько, что даже в животе щемит! Лечу над широкими полями, над дремучими лесами, душа у меня поёт и плачет от восторга и красоты. Иногда ощущения становились настолько реальными, что захватывало дух от самого состояния полёта и от переполнявшего меня счастья. Какое блаженство! Потом земля внизу кончилась, и подо мной простирался безбрежный океан. В его водной глади, как в зеркале, отражалось сверкающее слепящее солнце, к которому я и летел, наслаждаясь и ликуя, под прекрасную мелодию, которая играла у меня в голове, и казалось, что эта дивная музыка звучала отовсюду. Снова захватило дух. Вдруг что-то неладное случилось с моим правым крылом-рукой, оно задёргалось, завибрировало, сначала потихонечку, а затем всё сильнее и сильнее. «Вот не везёт, так не везёт, – пронеслась мысль, – даже во сне обязательно что-нибудь начинает барахлить!». Надо скорее лететь обратно, а то ещё, чего доброго, до аэродрома не дотянешь и в воду свалишься с такой-то высоты и к такой-то матери, потом точно костей не соберёшь, а мне ведь ещё дочь растить и жену кормить, или наоборот, не помню уже, да и родителям помогать нужно! Блаженная нега резко прервалась, будто её и не было никогда! А жаль. Вот и полетал в своё удовольствие, теперь ещё ремонтную мастерскую нужно где-то искать и спросить, как назло, не у кого!

И я принялся молча, лишь скрепя зубами, разворачиваться, но, к моему ужасу, из этого ничего не получалось, ибо моё покалеченное крылышко меня больше ни в какую не желало слушаться. Придётся, видимо, пикировать в воду и тонуть, не могу же я выпрыгнуть сам из себя с парашютом! Я даже с досады обозвал своё крыло как-то и повернулся, чтобы плюнуть в него с досады и от бессильной злобы, намериваясь, если, конечно, выживу, в дальнейшем самолично отпилить его и выбросить собакам бешеным. Гляжу… что это? К своему величайшему изумлению я увидел на своём родном и трепетно-оберегаемом крыле нагло рассевшегося домового! Сразу в глаза бросилась его довольная физиомордия. Он был занят тем, что неистово дёргал за моё крыло, видимо, пытаясь нанести как можно больший ущерб.

Вот только этого мне не хватало, теперь этот проходимец повадился мешаться мне в моих снах и с риском, опять же для моей, жизни! «Вот от этого и все неприятности», – пронеслась молнией мысль, принеся с собой облегчение от сознания, что наконец-то истинная причина поломки найдена, и я знаю, что мне надо делать. Всё понятно! Значит, этот вредитель и сюда посмел добраться и всё, как всегда, испортить. Сейчас-сейчас, подожди немножко, нужно только размахнуться посильнее другим крылом, чтобы отплатить сразу за все издевательства, так сказать, оптом. Я, что есть силы, размахнулся свободной рукой и успел ещё мстительно порадоваться неподдельному дикому ужасу, отразившемуся в глазах домового, который на мгновение перестал ломать моё милое крылышко. И решил предупредить, чтобы заглянуть ещё раз ему в глаза и насладиться, очень уж мне понравилось это:

– Вот сейчас я тебя угомоню и заодно приземлю, дружище! – Домовой слегка взгрустнул, а я его здесь же милосердно утешил: – Не переживай, мы с тобой и без мастерских обойдёмся, а в больницу тебя, шишок, не примут, ты будешь нетранспортабелен.

Я так и сказал «нетранспортабелен», не знаю, как мне удалось это выговорить.

– Три… Два… Один… Пуск…

Прорычал, одновременно с этим поняв, что это уже не сон, и я только что на полном серьёзе чуть не отбил голову обезумевшему от подобной моей реакции Максимке. Но руку мою он не выпустил и продолжал трясти её, пытаясь разбудить меня, видимо, делал это по инерции, растерялся и вошёл в ступор.

– Опять ты за своё, ехидна рыжая? А ну, брысь отсюда! – сонным голосом проговорил я, сожалея о том, что он в очередной раз прервал мне такой замечательный сон.

Он продолжал меня трясти, и я опять спросил его:

– Да ты, я вижу, всё никак не уймёшься? Чего ты от меня хочешь? Что-нибудь случилось?

– У-у, – отрицательно крутя головой, промычал он.

– Тогда зачем ты меня трясёшь, как грушу, ты же мне так крыло… руку оторвёшь!

Домовой, наконец, великодушно соизволил раскрыть рот, и сказал:

– Мы хотели бы немного перекусить, если позволите.

Появилась Банаша. Делать нечего, пришлось их кормить, они всё-таки существа заслуженные, а стало быть, негоже им ходить голодными. Пока я кормил семейку домовых, все начали потихоньку просыпаться. Потягиваясь и зевая лагерь пришёл в движение.

Ворон с Корнезаром немало удивились, узрев Максимилиана и его боевую подружку Банашеньку, которая мило с ними поздоровалась, сделав томный реверанс. Коршан разинул клюв в немом удивлении, а Корнезар ничего, быстро взял себя в руки и сделал вид, что воспринял чету домовых, как должное. Пришлось их знакомить. Джорджиусу же было всё безразлично, он лишь иногда начинал беспокойно оглядываться по сторонам и спрашивать ближайшего к нему: «а ты-то, однако, кто таков будешь, бродяга?». Это означало, что пора Дормидорфу доставать свою чудесную флягу, которую ему дал Парамон, и поить бедолагу отваром.

Коршан после знакомства с четой домовых задумчиво произнёс:

– Странно, но твой голос, Максимилиан, кажется мне смутно знакомым, где я мог его слышать, ума не приложу!

Я подумал: «да и нечего тебе никуда прикладывать свой ум, вот бы ты удивился, узнав, что этот самый Максимилиан начисто вытер тобой пол в нашей комнате и центральный винтовой тоннель в придачу в Подземном городе, только что отполировать не успел. Интересно было бы посмотреть на твоё лицо, если бы оно у тебя было, когда ты узнаешь об этом факте!». Но он, естественно, ничего не узнал.

Когда домовые вдоволь насытились, а произошло это знаменательное событие не так скоро, как хотелось бы, Максимилиан нехотя полез с продолжительным, тяжким вздохом к себе за пазуху. Было видно, что по каким-то неведомым причинам нашему геройскому домовику было крайне тяжело это делать, к тому же собственными руками, но он мужественно превозмог себя и достал небольшой свёрток, бережно завёрнутый в замусоленную бумагу. Он с трагичным сожалением, я сам чуть не зарыдал, протянул свёрток мне, со словами:

– Это всё вам, добрые люди. Небольшой подарочек от нас с Банашенькой, пользуйтесь на здоровье.

И зачем-то добавил ни к селу ни к городу, видимо, по старой привычке:

– Ми-ир вашему до-ому.

Я, конечно, немало удивился, но свёрток взял, поблагодарив на всякий случай. Хотя от домовика, как водится, можно было ожидать любого подвоха – всё-таки домовой есть домовой! Он ведь, как его не воспитывай и не учи хорошим манерам, всё равно просто жить не может без разных шуточек и каверзных, а порой и откровенно глупых розыгрышей.

Все, кроме Джорджиуса, разделяли мои справедливые опасения. Каково же было наше изумление, когда свёрточек оказался не чем иным, как таинственно исчезнувшей школьной скатертью-самобранкой, пропажу которой мы приписали делам рук непонятно каким образом испарившейся Томараны. Мы, естественно, очень обрадовались и долго благодарили скромно насупившегося домового, нетерпеливо жующего нижнюю губу, и его подружку Банашеньку. Домовик, такое впечатление, чуть не плакал от расстройства. Мы поначалу подумали, что это у него от радости и наших искренних, идущих от самого сердца похвал. Ан, нет!

Оказалось, пронырливый шишок умыкнул школьную скатерть сугубо для тайной и массовой добычи яств и угощений! Обеспечить себя хотел на всю жизнь пищей, хозяйственный! Как же это на него похоже! Без особого труда провернув дельце и найдя укромное местечко, хитрюга домовой битый час пытался выпросить у жадной скатерти свои любимые пряники. Он и просил, и угрожал съесть её живьём без соли и без перца вместо выпрашиваемого гостинца, и требовал именем Дормидорфа, и откровенно клянчил, но ничего не действовало. Мы, услыхав это, на радостях засыпали его с супругой сладостями, и только тогда они немного повеселели и успокоились, когда сами наелись от пуза и отложили про запас порядочный мешок. В итоге все остались довольны, а особенно старина Дормидорф, ещё бы, ведь теперь ему было чем расплатиться с Агресом.

Так за приятным и полезным общением прошло оставшееся до вечера время. Уже темнело и начинало ощутимо холодать. Мы развели побольше костёр и подкинули туда крупные поленья, чтобы они подольше тлели, заботливо согревая нас. Дормидорф заварил свой знаменитый чай. Затем скромно заказали у скатерти липового мёда и пирожки с земляничным повидлом, миндального печенья, ватрушек с ванилью и творогом, и пышный пирог с грибами, картошкой и луком, и, конечно, несколько кусков сырокопчёного мяса, но это уже так, перестраховались на всякий случай. Какой же уважающий себя вечерний чай обходится без мяса? Потом мы долго сидели и разговаривали, пили чай и ели, распространяя аромат на всю округу. Мясо очень пригодилось, как ни странно, Коршану. Кто бы мог подумать?

Я сказал, обращаясь к Дормидорфу:

– Наверное, все лешие сбрелись на запах, следят за нами из-за близстоящих деревьев, кустов и кочек и слюной истекают. Я даже слышу, как она у них капает на землю и шипит, и как у них в животах бурчит, если это только не звуки, издаваемые Коршаном, мусолящим последний кусок мяса!

Коршан здесь же прекратил чавкать и предостерегающе заурчал, словно дворовый пёс, у которого намериваются вырвать из пасти сахарную косточку.

Дормидорф отвечал мне, улыбаясь в бороду и параллельно собирая остатки еды на свободное блюдо:

– А мы ведь можем это легко проверить, вот сейчас возьму, отнесу это в сторонку и предложу им угощаться.

Так он и сделал под удивлённые взгляды Корнезара и ворона, которые подумали, что дед изволит шутки шутить, но видя, что это не так, сразу заинтересовались экспериментом, при этом выражая явную обеспокоенность. Да, коли всё подтвердится, то им сегодня предстоит весёлая ночка. И я их прекрасно понимал.

Блюдо было отнесено на некоторое расстояние от костра и сделано предложение угощаться и не стесняться. Не прошло и минуты, как блюдо опустело, но мы, к сожалению, никого не видели и ничего не слышали. Корнезар с Коршаном весело предложили нам прекратить пугать их всякими лешими и кикиморами перед сном, дескать, всё равно они не испугаются и не поверят в подобные небывалые россказни.

Тогда Дормидорф, сделав вид, что его очень удручает и даже оскорбляет их неверие, крикнул в непроглядную чащу:

– А завойте-ка по-волчьи, коли угощение пришлось вам по вкусу и вы желаете добавки!

Ох, что тут началось! Можно было подумать, что нас окружила стая голодных волков, числом не менее тридцати. Вой стоял жуткий. Корнезара с Коршаном чуть кондратий не хватил! Со страха их начало немилосердно трясти мелкой дрожью и даже сбросило какой-то неведомой силой с ног на землю. Постепенно всё стихло, но эхо дикого воя ещё долго гуляло по трущобам и перекатывалось по лесным просторам.

Довольный сверх всякой меры Дормидорф, прежде чем отнести добавку, с улыбкой пояснил:

– Это их любимое занятие – пугать людей истошным волчьим воем, чтобы вы знали на будущее. Кстати, думается мне, что вопрос с ночной охраной решился сам собой. Коршан ведь с Корнезаром, я вижу, пока ещё спать совсем не желают, так они и покараулят часок-другой, ну, сколько смогут.

Притихший и съёжившийся Корнезар, который, похоже, перестал удивляться и устал пугаться, пробурчал:

– Во дают! То домовые, то лешие, я не могу – весело вы живёте, однако!

После этих слов он с опаской начал озираться по сторонам и прислушиваться, а вернувшийся Дормидорф непринуждённо продолжал поучать его, а заодно и ворона, робко жавшегося к костру. Он восхищённо проговорил:

– Да, набросились, чуть руки мне по локоть не оттяпали! Оголодали! В диком лесу ночевать страшновато, а особенно одному, если ничего о нём не знаешь, кроме того, что там растут деревья.

Корнезар с опаской поинтересовался, зачем-то шаря у себя по карманам:

– Надеюсь, что хорошими людьми они не питаются, а то я ведь не доживу до утра, помру со страха, у меня вон и руки похолодели, и в животе тоскливо сделалось!

– Обычно нет, не питаются. Только теми, кто их сильно боится. Они чувствуют страх, и им он очень нравится, это как для нас аромат свежеприготовленной пищи.

Корнезар медленно опустился на бревно, недоверчиво поглядывая на нас, а Дормидорф заговорил снова с едва заметной лукавой улыбкой:

– Вообще лешие охотятся по ночам, отдавая предпочтение пернатой дичи средних размеров, которую легко поймать. Словом, питаются они теми птицами, которые чем-нибудь больны или по какой-то причине не могут быстро улететь от них. Лешие – своеобразные доктора леса, уничтожающие всех каличей немощных.

Мы одновременно посмотрели на обожравшегося и чрезмерно отяжелевшего ворона. Тот ахнул и вздрогнул. Коршан воспринял наш взгляд, как окончательный и бесповоротный приговор, не подлежавший обжалованию! Он испустил протяжный страдальческий вздох, больше похожий на стон и, закатив глаза, медленно завалился на бок, лишившись чувств, видимо, от переизбытка нахлынувших эмоций. Уткнувшись при падении клювом в каблук сапога Дорокорна и беспорядочно подёргивая при этом лапами, пернатая дичь потихоньку затихла. Мне подумалось, глядя на эту картину: «Ну, прямо красна девица на выпускном балу в институте благородных девиц, которая без надлежащей психологической подготовки из уст слегка принявшего на грудь поручика Ржевского впервые услышала о его потаённых желаниях и своей скромной роли в них! И вообще об истинном предназначении женщин в его оригинальной интерпретации».

Корнезар грустно заговорил, сложив руки лодочкой на уровне груди, словно кроткий проповедник в стане людоедов, изрядно хлебнувший для храбрости сверх всякой меры:

– Преставился, видать, горемыка. Натрескался так, что не только летать, а ходить толком уже не мог, всё говорил: «зачем мне самому летать, когда у нас личный перевозчик имеется? Незачем мне летать». А я сразу понял, что вы меня разыгрываете, ну, и решил подыграть вам. Надеюсь, он не отдал концы, а всего-навсего в приятном сытом обмороке.

Говоря всё это, Корнезар указал взглядом на затихшего ворона. Действительно, Коршан и не думал умирать, скоро он встрепенулся и начал помаленьку приходить в себя. Тогда ему всё доходчиво и подробно объяснили, но кажется, он до конца не поверил, что это была просто дружеская шутка.

Перед тем, как устраиваться на ночь, Дормидорф снова подпоил Джорджиуса отваром забвения и велел выставить часового. Объяснил он это тем, что мы сейчас находимся на территории воинственных полудиких племён, от которых можно ожидать чего угодно, вплоть до невыносимого человеколюбия в кулинарном смысле. Естественно, никто из нас особенно не стремился закончить своё скромное бренное существование на раскалённой сковороде, а затем и в желудках туземцев, а потому бодрствовать мы решили по очереди, естественно, кроме Корнезара и ворона, ибо к ним у нас ещё доверия было маловато.

Дормидорф делил людей, с коими ему доводилось общаться, на три категории, и мы в этом с ним были полностью согласны. Первая категория – свои. И тут всё ясно, как белый день. Вторая – чужие. И здесь вроде всё просто. А вот третья категория очень примечательна – это свои, от которых можно периодически ожидать поступков, больше свойственных чужим, порой очень сильно чужим! Этим они и опасны, особенно, если вовремя не разобраться, к какой именно категории принадлежит тот или иной свой человек и своевременно не подстелить соломки. Таких своих побольше, и врагов не надо будет.

Вскоре мы удобно устроились на ночлег, разместившись вокруг весело потрескивающего костра и выставив надёжную охрану. Первым был Дорокорн, а у нас с Дормидорфом завязался разговор на извечную тему жизни, смерти и справедливости. Кстати, это очень полезно, поразглагольствовать на сон грядущий, сны потом снятся со смыслом… если вообще удаётся уснуть.

И вот что мне сказал умудрённый жизненным опытом старче. Назидательно покачивая указательным пальцем, он вещал тоном премудрого провидца:

– К счастью, невозможно избежать логического и закономерного завершения жизни, но можно ощутимо повлиять на сам путь, ведущий к нему. На этом пути многое зависит от желания человека и его истинных стремлений и чаяний. Именно истинных, а не тех, которые он выставляет на всеобщее обозрение, порой сам в них свято веря. Ибо это, как правило, далеко не одно и то же. Дело в том, что стремления зачастую не идеальны, да и самого идеала никто не знает, в этом вопросе всё относительно, да и во многих других тоже. Вот возьмём, к примеру, справедливость. Это понятие выдумано людьми для оправдания своих действий и поступков. Ведь в природе справедливости быть не может! Там есть просто жизнь, а мы, в свою очередь, есть неотъемлемая часть этой природы и, соответственно, жизни, и живём, по большому счёту, по её законам, но ещё зачем-то выдумываем свои.

Ведь то, что справедливо по отношению к одному, часто несправедливо по отношению к другому! Попробуй-ка отобрать у голодных волчат только что пойманного и принесённого матерью-волчицей ещё живого оленёнка и отдай его оленихе, как того требует справедливость! А коли не захотят отдавать по-хорошему, веско аргументируй свой поступок тем, что утолить голод живым существом, так же жаждущем жить, как они сами, это крайне несправедливо как по отношению к оленёнку, так и к его матери! А раз так, то теперь волчатам необходимо кушать травку, что, кстати, несправедливо по отношению к травке. Или попробуй объяснить оленихе, что её маленького оленёнка справедливо было бы отдать на съедение голодным волчатам, не травку же им есть! В чём тут справедливость? Нет её нигде в жизни, сколько не ищи! Каждый сам решает, что справедливо, а что нет, и влияет, если только может, на ход и течение обстоятельств своей, и не только своей, жизни, но желательно в свою пользу. Влияет, порой не понимая, к чему приведут его те или иные действия и поступки.

Тогда я попытался привести ему пример пожилого человека, всю жизнь искренне помогающего своим детям и отдавшего им всё, что у него было в моральном, духовном и физическом смысле. Но приходит время, когда дети должны полностью взять заботу о нём на себя, как правило, необходимо взять его к себе жить и ухаживать за ним, как когда-то он заботливо ухаживал за ними! Разве это несправедливо? Справедливо.

Дормидорф, немного подумав, покряхтев, почесав и пригладив бороду, сказал:

– Конечно… конечно, справедливо! Но справедливо по отношению к этому пожилому человеку, а как же его внуки, правнуки, а их дети, которые, возможно, думают по-другому, ведь им придётся делить кров и пищу со своим предком, которого они даже могут толком и не знать! Только не надо ссылаться на полученное воспитание, говорить о личном примере, об интеллекте и круге общения, который якобы так сильно влияет на милосердие, порождённое в данном конкретном человеке! Это так же, как зачастую бывает с внешностью – родители красавцы, а дети нет. Воспитание и круг общения имеют значение, но существует и множество примеров обратного! Человек получает прекрасное образование и чудесное воспитание, его всю жизнь холят и лелеят, носятся с ним, как с писаной торбой, заботятся о нём, да к тому же он обладает внешностью святого! Красота, не правда ли? И что мы получаем? А получаем мы то, что всю жизнь этот ужасно милый человек поступает, как последняя свинья. И таких примеров гораздо больше, ибо каждый человек кому-то хорош, а кому-то обязательно плох, по-иному не бывает. Даже если он блаженный, то всё равно ходит по земле и топчет бедную травку, образно говоря.

На что я ему ответил:

– Но вернёмся к нашему достойному пожилому человеку, нуждающемуся в поддержке! А если дети этого человека вполне способны обеспечить ему необходимую помощь и поддержку, не ущемляя интересов своего потомства, тогда как? Значит, справедливость возможна?

Дормидорф, снисходительно улыбнувшись, заговорил теперь, как мне показалось, несколько утомлённым голосом:

– Возможна лишь отчасти в редких единичных случаях, и то я сильно сомневаюсь, если хорошенько разобраться! А откуда благодарные дети берут средства на эту помощь и поддержку? Они обязательно или сами наживаются на чужой нужде, или недодают работающим на них людям, или те, кто дают им незаслуженно много, ущемляют тем самым интересы других. Тут может быть множество вариантов, и почти везде засела в засаде обязательная несправедливость. Всё относительно. Общей справедливости быть не может, а частная, выборочная, одиночная справедливость, справедливость за счёт других не каждому подходит.

А бывает и по-другому! Предположим, такой вот пожилой человек, о котором ты только что говорил, всю жизнь пытался жить за счёт других и рвал себе кусочки. Он ревностно думал сугубо о своём благополучии, а никак не о будущем своих детей, тем более каких-то далёких и призрачных внуках и правнуках, что, естественно, взаимосвязано, и не понимать этого может лишь глупец. Когда же к такому человеку, наконец, придёт неизбежная немощная и унизительная старость, этот человек, как пить дать, будет нагло претендовать и требовать себе всё, что должен был бы получить, если бы жил по чести и по совести, как в первом примере. И самое удивительное, зачастую недостойный и морально убогий человек как раз и получает незаслуженно то, чего, как правило, лишён человек, всей своей жизнью доказавший, что он и есть живое воплощение чистых и светлых стремлений. Это и есть несправедливость самой чистой воды! В жизни всегда есть место несправедливости, и даже редкая справедливость по отношению к одним есть ни что иное, как результат несправедливости к другим, в особенности, если копнуть поглубже и разобраться.

Вот такой философский вышел у нас разговор с Дормидорфом перед сном. Конечно, мне не хотелось с ним соглашаться, но доказательств обратного в то время мне на ум не пришло. Не пришло и сейчас. И даже напротив, приходили, как назло, примеры, указывающие на его правоту, а коли и найдутся исключения, то они лишь подтвердят правила. Ну, ничего, поживём и увидим, надеюсь, со временем и примеры найдутся, тогда и поговорим.

Время было позднее, настала пора спать, что мы и сделали. Дорокорн, вызвавшийся первым охранять наш мирный сон, потихоньку мурлыкал себе под нос какую-то задушевную песенку, тем самым, как в детстве, потихоньку убаюкивая нас.

Ночь прошла спокойно, мы превосходно выспались на свежем лесном воздухе. Чуть только забрезжил рассвет, основательно подкрепившись и напоив нашего любимца Джорджа зельем забвения, мы были готовы снова тронуться в путь. Но прежде чем продолжить поход мы, впрочем, как и всегда, тщательно убрали за собой всевозможный мусор, оставшийся после нас. Кстати, очень хочется отметить, что на этот раз и Корнезар, и ворон принимали в этом самое деятельное участие! Не то, что раньше. Правильно, кому охота разбираться потом со стаей голодных и прожорливых леших, которые, вдобавок, прихватят с собой весь нагло брошенный мусор и ещё неизвестно куда его тебе запихнут в порыве праведного гнева!

Присев на дорожку, мы отправились к опушке леса. Шли по своим недавним следам, ибо между деревьев чётко виднелась извивающаяся тропа там, где мы проходили вчера. Лесная трава ещё не успела подняться и распрямиться. Выбравшись из леса, мы увидели, что наша воздушная флотилия в полном составе ждёт только нашего сигнала, чтобы взмыть в небеса, переминаясь от нетерпения с лапы на лапу. Причём Агрес, как настоящий капитан, сдержанно и серьёзно раздавал указания направо и налево: кому где лететь, на каком удалении друг от друга да всякое другое. Все младшие по званию птеродактили беспрекословно ему внимали, настороженно следя за его движениями и подобострастно заглядывая в клюв, на котором ещё виднелись следы завтрака, свежая буйволова кровь. Рога с остатками причёски, раздробленные на мелкие осколки кости и череп, а также отброшенные копыта сиротливо и бесхозно валялись тут же, неподалёку, уже окружённые роем жужжащих жирных зелёных мух, наслаждающихся остатками роскоши. Как раз на этих мух вожделенно и косился наш крылатый гурман Коршан, видимо, желал насладиться ими, но стеснялся это делать при нас. Птеродактилей же вполне можно было понять! Ещё бы, попробуй такого ослушаться, сразу заработаешь себе примерную трёпку, да такую, что в другой раз неповадно будет! И это в лучшем случае, а в худшем другого раза может не быть, орёл просто ещё раз позавтракает ослушником и не подавится, с него станется.

Взгромоздившись на свои места и поудобней устроившись, мы мягкими упругими скачками пошли на взлет. Вот и последний затяжной рывок, затем приглушённый дуплетный выстрел расправившихся крыльев, и земля начала быстро удаляться. Агрес, естественно, находился впереди, остальные растянулись за ним. Мы летели в том же порядке, что и раньше. Наш пернатый строгий капитан решил не нарушать сложившийся порядок строя, к которому все успели привыкнуть. Как потом оказалось, проводя разбор полётов, Агрес особенно акцентировал внимание птеродактилей на их поведении в случае непредвиденных обстоятельств, как то: нападение на нас или коли нам придётся атаковать кого-либо, что, как он полагал, наиболее вероятно. Тут главное было строго держать строй и не лезть, куда не следует без его командирского на то указа, а дальше шли всевозможные тонкости и нюансы, малоинтересные простому обывателю, коими мы и являлись.

На этот раз мы с Дормидорфом, хоть и с трудом, но убедили Агреса лететь чуть пониже, дабы иметь возможность наслаждаться проплывающими внизу пейзажами. В течение некоторого времени это действительно доставляло нам немало удовольствия, но, как не красиво наблюдать за землёй с высоты птичьего полёта, со временем и это утомляет и приедается, как впрочем, и многое другое в жизни, когда это бывает в больших количествах или слишком часто. Леса сменяли поля, поля сменяли леса, тучи и облака были на удивление похожи друг на друга, как две капли воды, и их вообще было в тот день не так много, а нам так хотелось чего-нибудь новенького и необычного!

Мы летели уже несколько часов кряду, когда моё внимание привлёк сизый рассеянный дым, какой бывает, когда горит трава, много травы. Этот дым, поднимающийся из-за горизонта, мог означать и лесной пожар. Капитан Агрес держал курс как раз в том направлении. Дормидорф тоже заметил дым, но, как оказалось, гораздо раньше меня. Ох, и глазастый дедушка! Мы сгорали, как тот пожар, от нетерпения и любопытства, но нам ничего не оставалось, как ждать. Дыма становилось всё больше, он уже застилал весь видимый горизонт и быстро приближался, точнее, мы приближались к нему.

Как только закончился лес и началась широкая степь, нашему взору предстало удивительное зрелище. Стоит мне закрыть глаза и мысленно обратить свой взор в тот памятный день, как эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами во всей своей красе и величии. И я даже начинаю ощущать на губах копчёный привкус горящей степной травы и чувствовать горьковатый запах полыни, раздавленной сотнями ног.

А увидели мы поле битвы в самый разгар кровавого, жестокого сражения. Отчаянную схватку не на жизнь, а на смерть между собой вели две группы воинов, человек эдак по триста-четыреста с каждой стороны. Одни были одеты во что-то серо-коричневое, может быть, даже в шкуры животных, а другие в плащи, наподобие наших, защитного цвета. Из оружия я сначала успел разглядеть только луки. Причём именно из-за стрельбы горящими стрелами, которыми были утыканы некоторые всё ещё коптящие и невыносимо смердящие тела, и загорелась сухая степная трава.

Эта прошлогодняя трава, как своеобразный, слегка спрессованный пласт, находилась ближе к земле, она загорелась в первую очередь, а уже потом из-за жара принялась и свежая, а так как эта была высотой в рост человека, то и пожарище получилось знатное. Ещё из оружия были сабли, копья, дубинки, ну и так, по мелочи. Но это я разглядел чуть позже, когда мы подлетели уже ближе. Вокруг валялись распростёртые в немыслимых и замысловатых позах тела раненых и убитых. Видимо, их сначала убили или ранили, а потом немилосердно затоптали сражающиеся собратья по оружию, те из них, которые пока были живы. Из некоторых павших торчали копья и стрелы, другие были зарублены или заколоты и понуро лежали почти целёхонькие, словно живые. Ну, подумаешь, немного устали и прилегли отдохнуть, лежат и никому ведь не мешают. Были и совершенно обезумевшие, потерявшие голову в прямом смысле этого слова. Там вообще кругом были разбросаны разные конечности, как в кукольной мастерской перед генеральной уборкой, в том числе и головы валялись в изобилии, где ни попадя, словно яблоки кто-то рассыпал по случайной неосторожности. Как правило, хозяева этих голов не успевали уйти далеко, они, трогательно пригорюнившись, понуро скучали, находясь неподалёку.

Все мы рано или поздно плавно или скоропостижно склеим ласты, отойдём в мир иной, в тот самый мир, где всё будет по-другому или вообще никак. Как ни называй сие действо, суть от этого не меняется.

А что будет важным для нас перед самым отрывом, в последние минуты перед началом путешествия в неизведанную даль, о чём мы подумаем и что вспомним? Уж точно не про квартиру, машину, шубу или дачу и, быть может, даже не про семью и детей. Так про что же? Останутся отголоски самых навязчивых при жизни мыслей и тревог, преобразовавшихся в некий сумбур с всплесками взбрыкивающих отчётливостей. В какой-то момент может ощущаться жуткий страх, отчаянное цепляние за жизнь, ощущение трагедии и беспомощности! А после смерти, возможно, человеческое что-то, оставшееся после кончины физического тела, некая энергия, присоединится к чему-то большому, что, в свою очередь, является частью чего-то ещё более всеобъемлющего.

Земной шар в таком случае может вполне быть инкубатором по производству сущностей, которые ценны, когда их много. Для чего, возможно, и происходят периодически войны и эпидемии.

Мы, проживая жизнь, формируем своё энергетическое поле, обладающее определёнными свойствами в зависимости от событий жизни и интересов. Можно это назвать жизненной силой, которая займёт определённое место там, среди подобного же.

В самые последние мгновенья уходящей жизни, ощущая приближение конца, но находясь ещё в здравом уме и трезвой памяти, человек будет думать не о ком-то конкретно и не о делах своих незавершённых. Он будет касаться памятью наиболее сильных ощущений и образов, пережитых и познанных им. Причём то, что всплывёт, могло не казаться ему ранее таким уж важным и даже быть основательно подзабытым, но всплывёт… В самых мельчайших трогательных подробностях.

Человек всегда одинок. В принципе, он один, как перст, хотя всегда упорно хочет, жаждет верить в обратное, но от этого никогда и ничего не меняется. Он всё равно остаётся совершенно одинёшенек, даже если и окружён со всех сторон улыбчивыми и услужливыми или суровыми и конкретными людьми. Но случись что-то серьёзное и они, словно тараканы, расползаются по сторонам, а человек очень скоро понимает, что рассчитывать всегда нужно на себя и на худшее, но надеяться на лучшее при этом никто не мешает.

Хорошо это осознавать и учиться жить одиноким. Быть может, тогда в человеке появляется со временем некий стержень или нечто такое, что воспринимается окружающими, как удивительная моральная сила, и они липнут к такому человеку, словно мухи. Только подобное случается лишь с тем, кто понял это, осознал и привык, кому давно стало нравиться быть одиноким, и он не ищет себе эфемерную компанию, которая растворится призрачным облаком, как только появится необходимость опереться на них. В то же время, если не подыскивать себе опоры и рассчитывать лишь на себя, самым странным образом сразу находятся люди, жаждущие поддержать тебя в трудную минуту, но тебе уже нужно сделать определённое усилие над собой, чтобы принять чью-то помощь, и это вовсе не глупая и никчёмная гордость – это, видимо, привычка к самостоятельности и независимости.

Человек рождается один и один умирает, он один переносит серьёзные неприятности, касающиеся лично его, а тогда соболезнования и сочувствия, жалость и милосердие зачастую бывают совершенно бесполезны, не нужны и никчёмны.

Вот, к примеру, как-то раз я узнал, что неизлечимо болен, словом, вот-вот должен был благополучно «отчалить». Потом оказалось всё не так плохо. И даже очень хорошо, потому что эта ситуация заставила меня как следует призадуматься о своей жизни, показала мне, что я ещё не совсем падший человек, ибо всё же достойно принял это известие и мой разум принялся судорожно работать в правильном направлении, а не трусливо паниковать. Но всё это я проанализировал и осознал уже несколько позже. Для меня это был сильнейший стресс, не каждый же день подобные оказии со скоростной отправкой на тот свет случаются. И шоковая терапия оказалась как нельзя кстати, я понял, что чувства людей, рядом со мной находящихся, мне были уже не очень-то важны по большому счёту. Я даже родителям не стал сообщать и друзьям, хотя пара-тройка дней у меня ещё была. Родителям из жалости, сами узнают, а друзьям – всё равно толку не будет, одни неприятности, и тоже потом сами узнают.

А важно мне было в тот момент доделать максимально больше из того, чего я не успел сделать, думая, что у меня времени ещё пруд пруди.

Не просто я понял или осознал, а всей своей сущностью почувствовал, что вот я один стою перед самим собой. И всё стало совершенно по-другому восприниматься, не так, как это было совсем недавно, мне пора привыкать к земле, как в анекдоте, пора собираться и не обделаться ненароком перед дальней дорогой.

А что там, на том свете? Вот я делал в жизни глупости, гадости и почти всегда знал о том, что делаю. Потому я их почти и не делал. Хотя всё относительно, и без того, чтобы кому-нибудь в бубен настучать и морально, и физически – в жизни не обойтись никак, но кто же там, на том свете и где… будет меня судить за это? Рай, ад, религия, всего этого нет и в помине, человек сам совершает поступки, и сам потом за них отвечает всей своей дальнейшей жизнью, невозможно получить индульгенцию, выкупить замаливание своих грехов другими, да и самому их не замолить! Нет того, перед кем, это всё бредни! Нет и судьбы, человек сам строит свою жизнь, а пенять на кого-то или на что-то, на какие-то высшие силы, это всегда проще, тогда самому можно ни за что не нести ответственность, а нести всё равно придётся, но наступит это неожиданно и будет воспринято, как случайность. Судьба? Нет! Почти всегда можно логически предположить, к чему приведёт то или иное действие или бездействие, поступок, решение. Думать нужно стараться! А у меня это не всегда получается! Эмоции, запал, темперамент? Да просто мозгов ещё недостаточно – разума недостаёт.

Сумбурно всё получается и эмоционально, но иногда удаётся объяснить доходчивее, вызвав определённые эмоции и ассоциации, это будто придаёт трёхмерность изображению, объёмность звучанию. И аромат мысли плюс физические ощущения становятся не в пример более глубокими.

Развернувшееся перед глазами поле битвы вызвало во мне необычайный выброс адреналина, воспоминания и мысли проносились с бешеной скоростью. Параллельно с этим я видел происходящее вокруг чётко и ясно. У меня была возможность всё хорошенько разглядеть, ведь не каждый день видишь подобное, вот мы и упросили Агреса покружить над этим занимательным местечком, тем более что Дормидорфу, похоже, было хорошо знакомо одно из племён, то, которое было разодето в плащи. Старина Дормидорф настолько перевозбудился, что даже начал горячо болеть за своих знакомцев, нетерпеливо ёрзая на месте и что-то беспрестанно и возбуждённо бормоча себе под нос, иногда давая умные советы, которые уходили в пустоту. Он даже периодически ругался вполголоса, только что «шайбу-шайбу» не кричал.

Моё внимание привлекла небольшая группа «плащей», среди которых особенно выделялся человек высокого роста и крупного, богатырского телосложения. Он рубил головы, словно косил траву двумя длинными мечами, не покладая рук, направо и налево. И казался настолько поглощённым этим творческим процессом, что ему некогда было утереть трудовой пот, крупицами выступивший и сверкающий на одухотворённом зверски-оскаленном лице. А может, это просто были какие-то блики? Так или иначе, за этим трудолюбивым человеком тянулся длинный шлейф распростёртых и порубленных на куски тел противника. Да уж, наследил, так наследил! Но «шкуры», не смотря на это, окружали всё редеющую группу «плащей», напирали и зажимали её в тиски со всех сторон, как шакалы окружают раненого и обессилившего волка-одиночку. Ничего-ничего, этот рубака-парень, по всему видно, был не промах, уж он обязательно утянет за собой пару-тройку дюжин этих разодетых обезьян. Эх, жаль, нет у меня сейчас с собой крупнокалиберного станкового пулемета, а то бы я обязательно подсобил ему в нелёгком и ратном труде. Уж я бы жахнул, тряхнул стариной, во славу огнестрельного оружия приголубил бы супостатов, да заодно и порадовал «плащей».

В этот момент мы пролетали совсем низко над сражением. Заметив нас, «большой плащ» отвлёкся на какую-то долю секунды, и это чуть не стоило ему жизни. Одна коварная и изворотливая «шкура» изловчилась и чуть не раскроила ему череп своим здоровущим боевым топором, который, по-моему, даже застрял в рассечённом шлеме, безусловно ранив, но пока не убив отчаянного великана. За миг до момента нанесения рокового удара, когда оружие злобного гадёныша уже опускалось на буйную голову «большому плащу», «изворотливой шкуре» в глотку вонзилась короткая и толстая арбалетная стрела. Она была как нельзя кстати выпущена чьей-то умелой рукой, ибо вошла по самое оперенье и ровно посередине ненавистной вражеской глотки, так сказать, под самое яблочко. Это несколько ослабило силу удара и, вполне возможно, спасло жизнь «большому плащу». Вот где особенно дорога ложка к обеду, а вилка к ужину, если подразумевать под «вилкой» пулемёт. Да, славная получилась у них обедня, посмотрим, какая теперь получится вечеря. А твёрдая и умелая рука принадлежала, как потом выяснилось, Юринику, который, будучи в своём репертуаре, умудрился перед этим поспорить с Дорокорном.

Коварная «шкура» с симпатичной стрелой, которая явно мешала безмятежно продолжать жизненный путь своему счастливому обладателю, резко подскочив на месте от непроизвольного сокращения мышц, отлетела назад на несколько метров и успешно нанизалась на копья двух своих соплеменников. Этих соплеменников вскоре так же благополучно изрубили на куски, пока они безуспешно ковырялись с импровизированным шашлыком, пытаясь избавить копья от внезапной неожиданности.

Дормидорф, видя такое дело, возопил, как разъярённый тигр, взревел на всю округу, как недорезанный буйвол, которому уже принялись отпиливать рога, и весь затрясся в праведном лютом гневе! Очень уж он расстроился при виде раненого «большого плаща», который завалился ничком, уткнувшись в груду тел. Я даже стал опасаться за нашего деда, как бы он сгоряча не приказал орлу приземляться и не ринулся помогать «плащам»! Но старина Дормидорф – выдумщик, каких свет не видывал! Он же мыслил, как всегда, стратегически и полномасштабно! Дедушка Дормидорф взял, да и подбил слабохарактерного Агреса на решительные действия. А тот и рад стараться, ему ведь лишь бы кого задрать! Из нехороших людей, естественно.

Агрес сразу размахался крыльями и резко начал набирать высоту, забирая всё время вправо, пока не сделал полный круг. Получилось, что мы зашли на поле битвы с противоположной стороны, ибо закругляться начали, довольно далеко отлетев от поля боя. Наш орёл камнем пошёл на снижение и спикировал прямо на крайние ряды «шкур», развив небывалую скорость и зайдя, естественно, с фланга, чтобы всем досталось. Агрес был намерен причесать их на бреющем полёте от одного фланга до другого. Он свободно мог смести всё, что только попалось бы ему на пути своими огромными, крючковатыми лапищами, защищёнными толстенными костяными чешуйчатыми наростами и страшными когтями размером с полчеловека, выставленными вперёд, словно ковш у трактора, утыканный остро заточенными слоновьими бивнями.

Издав пронзительный боевой клич, от которого кровь стынет в жилах, у меня, например, сразу всё застыло, он врезался в ряды противников, пройдясь на большой скорости прямо по их головам, сметая всех и вся на своём пути. Только хруст стоял, будто кто гигантскую морковку грыз или крутил мясорубку с набитыми туда сахарными косточками и хрящами, а кровавые ошмётья и артериальные фонтанчики летели во все стороны. При этом его огромное мощное тело сотрясала мелкая дрожь от множества столкновений, заканчивающихся весьма плачевно для «шкур».

Когда я оглянулся назад, то мы уже набирали высоту, а на поле боя обстановка изменилась кардинально. За нами тянулась гигантская зияющая борозда, разворотившая и разметавшая большую часть войск неприятеля, которым за несколько минут до нашей атаки удалось путём неимоверных усилий, наконец, выравнять свои ряды. Как будто специально для нас старались! Да, по всему видно, не повезло им сегодня, не их это был день, однозначно. Остальное же дело с удовольствием довершили доблестные «плащи», которые резко повеселели и воспрянули духом. Они, видимо, предвкушая неплохую вечерю, оживились и бойко ринулись добивать неприятеля, пока тот не пришёл в себя, не взял ноги в руки и не удрал восвояси.

Вот так, пока я скучал от однообразия пейзажей, кто-то веселился, развлекаясь с друзьями.

Агрес на всякий случай предусмотрительно поднялся немного выше. Птеродактили с нашими друзьями чётко повторили наш манёвр и, как оказалось, весьма вовремя мы это проделали, ибо впереди в густой траве показался большой отряд воинов в шкурах, спешащий на подмогу остывающим соплеменникам. Хитрецы какие, хотят напасть неожиданно, с тыла, и одним ударом выиграть сражение. «Конец плащам», – подумал я. «Шкуры» на всякий случай, для очистки совести, выпустили по нам несколько стрел. И если для Агреса это было, как слону дробинка, главное, чтобы в глаз не попали, то для нас представляло серьёзную опасность.

Но Агрес уже набрал высоту и потому стрелы прошли много ниже цели и упали где-то в высокой степной траве, не причинив никому совершенно никакого вреда. Мы хотели ещё разок повторить только что проделанный подвиг с пикированием и бреющим полётом, начали уже делать разворот, когда заметили ещё один больший отряд воинов, но уже в плащах, нагоняющих первый отряд. И делали они это явно не для обмена любезностями. Значит, «плащам» ещё не конец, а наоборот, теперь и сами разберутся, а мы, очень довольные от осознания выполненного долга, спокойненько полетели дальше.

Мы долго молчали, прибывая под впечатлением от увиденного. Это сейчас я описываю события, произошедшие с нами в шутливом тоне, а тогда я чётко осознал, что шутки шутками, а можно и жизни лишиться на полном серьёзе! Что пока никак не входило в мои планы, равно, как и стать калекой от какой-нибудь шальной стрелы, так как я обещал своей горячо любимой супруге дожить до глубокой старости в целостном виде и умереть с ней в один день. Это ещё хорошо, что у нас с Джорджиусом всё так удачно и бескровно получилось, а как у других групп, посланных с подобными заданиями и ушедших одновременно с нами? Быть может, кто-то из них сейчас находился среди сражающихся?

Будто читая мои мысли, Дормидорф заорал, перекрикивая вой и свист ветра в ушах:

– Наших там быть не должно!

– Почему это? – заорал я в ответ.

Он придвинулся поближе и уже более спокойно пояснил:

– У нас такое правило: стараться не вмешиваться и не принимать участие в вооружённых конфликтах диких племён. У них ведь как? Да порой не разберёшь, кто прав, кто виноват, и из-за чего весь сыр-бор! Бывает, каждая сторона права по-своему или не поделили просто какой-нибудь пустяк, и на тебе, уже бойня! С сегодняшним случаем дело обстояло по-иному! Сейчас мы имели удовольствие наблюдать, как дикари нападали на нормально эволюционирующее племя! И это было сразу видно по их экипировке! Да ты и сам наверняка заметил. Обычно такое бывает из-за желания захватить чужую территорию. Мало им всё, видите ли! Спасибо Агресу, и доброе дело сделали, и нам за это ничего не будет, ведь никто ничего не узнает, если только птеродактили не растрезвонят.

Дормидорф, естественно, хорошо отблагодарил Агреса за помощь, полночи кормил его шашлыками из форели, заказывая её у бедной, явно перерабатывающей в тот день скатерти. Агрес давно мечтал отведать этого славного кушанья, ну, хотя бы немножечко, вот и попробовал. Наверное, полреки рыбы умял, зато остался очень доволен. Его «немножечком» можно целую деревню накормить до заворота кишок! А мне шашлык из рыбы не нравится. На мой взгляд, шашлык должен быть из мяса, а из рыбы пусть лучше будет ароматная и наваристая уха или, если обжарить её в сухарях, так тоже просто объедение, а вяленая или копченая порой вызывает у меня внеочередной и неконтролируемый приступ голода.

Прилетел ворон, также находившийся под впечатлением от увиденного, всё приставал к нам, делясь эмоциями. Приставал до тех пор, пока Дормидорф не дал ему ответственное и конфиденциальное задание: лететь опрометью к Юринику с Дорокорном и нещадно пресекать любые попытки споров между этими двумя уже далеко не юношами, но солидными мужами. Если они вдруг случайно зацепятся языками, то Коршану следует уничтожать на корню все споры ещё в зародыше, используя присущую врождённую мудрость, смекалку и сознательность. А потом обязательно навестить Корнезара, да там и оставаться, чтобы ему не было скучно и одиноко. Если же вдруг случится так, что нам срочно понадобится мудрый совет умного ворона, то мы его обязательно вызовем, свистнем погромче, и тогда он сразу прилетит к нам. Ворон послушно, с самым деловым видом улетел выполнять возложенную на него высокую миссию.

По моим скромным подсчётам, при средней скорости около восьмидесяти километров в час мы должны были пролететь приблизительно около двух тысяч километров.

– Как же далеко мы забрались! – негромко высказал я вслух свои мысли.

Дормидорф, услышав мои слова, сказанные самому себе, очень порадовал меня ответом:

– Да и дальше бывало! Но не переживай, ещё немного, и мы на месте, следующей посадкой уже будет Опушка Сбора, мы на подлёте. А потом проводим тебя, если захочешь, к пограничной дыре, через которую ты проник в наш мир. Мне кажется, что ты и так задержался у нас для первого раза, небось соскучился уже по дому, по семье, по псу своему?

– Конечно, соскучился, – отвечал я, – но и отсюда уходить не хочется, привык я к вам. А дома что? Не успеешь только туда попасть, как через каких-нибудь пару часов, если не раньше, захочется вернуться обратно.

– Да, бывает! Но всё зависит в большей степени от тебя самого. Старайся ценить, что имеешь, и не разрушай то хорошее, чего уже достиг, а напротив, пытайся всеми силами его преумножить. И сразу жизнь покажет тебе много интересней, заиграет новыми красками. А потом, кто тебе мешает вернуться сюда в любое время, как только сам того захочешь? Всегда милости просим, как вылезешь из дырки, так сразу обратись мысленно ко мне, и я тебя всенепременно встречу, или пришлю кого-нибудь и обязательно дам знать, где я нахожусь, сам тогда меня найдёшь.

– Ладно, договорились, это очень хорошо, что в моём мире никто не заметит моего отсутствия, надо же, уже больше месяца прошло, как я за грибами отправился!

– Да, – согласился со мной Дормидорф, – время бежит незаметно, особенно, когда занят полезным делом.

В таком духе мы беседовали некоторое время, пока к нам снова не залетел «на огонёк» приставучий и бесцеремонный Коршан. Не успев толком приорлиться, он обиженно заявил:

– Ну не могу я их остановить! Авторитета у меня не хватает, что ли! Всё спорят да спорят, как малые дети! Вот и меня послали… к вам и даже подальше. Да мне и самому интересно, когда мы прилетим-то? Дорокорн говорит, часа через два, Юриник – через четыре, как минимум. А на самом деле через сколько, кто-нибудь ведает о том?

Дормидорф с улыбкой ответил:

– Ты ещё не знаешь? А все знают. Если Юриник говорит одно, а Дорокорн другое, то суммируй их данные и смело дели пополам, вот и получится правильный ответ. Истина у них всегда находится где-то посередине, потому они так удачно и дополняют друг друга.

Ворон быстро всё подсчитал и сказал:

– Значит, через три часа я, наконец, смогу слегка перекусить и вздремнуть минут по сто на каждый глаз.

– У тебя что, глаза спят по очереди? – удивился я, а сам параллельно с этим пытался вспомнить, говорил я Дормидорфу про своего пса или нет? Если нет, то откуда он знает, что кроме как к семье, меня может тянуть ещё и к собаке? Причём он назвал его именно «псом», а я почти всегда именно так его величаю, когда вспоминаю. Опять эти дормидорфовы штучки с подслушиванием моих мыслей!

А ворон, тем временем, загадочно улыбаясь, снисходительно пояснил мне:

– Ну, конечно, нет, какая у моих глаз может быть очередь, я ведь тебе не какой-то дельфин, а человек! Это я так сказал, для поддержания беседы, чтоб вам не скучно было.

Ворон остановился на полуслове и подозрительно задумался, а мы с дедом переглянулись. Непонятно, ворон проговорился несознательно про человека или вспомнил что? Нет, похоже, просто сказал и сам не понял, что именно, ляпнул по старой привычке, оговорился. Но Дормидорф решил не давать ворону опомниться, ему было крайне вредно долго думать.

А потому дед бесцеремонно оборвал птицу-говоруна:

– Нечего тебе её поддерживать, эту беседу, лети-ка лучше, касатик, к своему другу Корнезару, узнай у него, как дела, спроси о здоровье, поинтересуйся о планах на будущее, словом, расшевели его, чтоб он не грустил лишний раз. Ему это вредно, понимаешь, категорически противопоказано.

– Вот дождался, дожил, и вы меня посылаете… куда попало, что же это за день такой, ну все кругом меня посылают! – недовольно пробурчал ворон, но всё же послушно отчалил от нас.

Он полетел выполнять рекомендации, полученные от Дормидорфа, с явной неохотой, подчиняясь лишь настойчивой просьбе, чего раньше никогда бы не могло с ним случиться.

– Человек он, а не дельфин, ворона серая! Вот ведь какая надоедливая птица! – сказал Дормидорф вслед улетающему ворону, и это выглядело, как плевок в спину, а затем пророчески добавил: – Вот помяни моё слово, он так просто нас сегодня в покое не оставит, теперь придётся с ним валандаться до скончания века. И ещё этот блаженный Корнезар, тоже фрукт ещё тот. Нет, надо мне серьёзно браться за их воспитание. Ох, надо!

Затем некоторое время мы летели молча. Я уже начинал жалеть, что мы отправили ворона, хоть какое-то развлечение было.

И вдруг Дормидорф указал рукой вперёд и, возбуждённо заёрзав на месте, обеспокоено сказал:

– Смотри-и! Видишь?

Я внимательно поглядел в ту сторону, куда он указывал, но к своему глубочайшему сожалению, ничего особенного не увидел, о чём и не преминул сказать ему расстроенно, так как надеялся немного поразвлечься сам, а не развлекать скучающего дедульку:

– Ничего я не вижу. А что, по-твоему, я должен там увидеть? Небеса, как небеса, леса, поля – это я прекрасно вижу, ну и что тут особенного? На что смотреть?

Дормидорф удивлённо покосился на меня и сокрушённо проговорил, артистически с досадой разводя в стороны руки, при этом ещё сильнее растопыривая ноги, чтобы не свалиться:

– Как же, а ужасно огромная чёрная туча, что отчётливо маячит на горизонте впереди? Неужели ты её совсем не видишь?

Туча? Я никак не мог понять, от скуки он, что ли, подшучивает надо мной или действительно что-то видит? Так и не решив, что происходит и откуда мне ожидать подвоха, я, на всякий случай, недоумённо пожав плечами, сказал несколько обиженно:

– Ты уж извини, старина Дормидорф, но я не вижу никакой тучи, ни чёрной, ни белой, ни какой-либо другой, а вижу я совершенно обратную картину – впереди маячит ясное, чистое небо. А ты, по моему, просто-напросто хочешь посмеяться надо мной, шуткуешь, а всё потому, что тебе скучно, так же, как, впрочем, и мне, но только я…

Тут раздался голос Агреса:

– Какие там шутки, сейчас нам всем будет не до смеха! Да я эту тучу ещё полчаса назад заприметил, она такая огромная, что её и не облетишь запросто.

Я вновь призадумался на какую-то долю секунды, но меня так просто не проведёшь, ишь, новая мода у них пошла, ополчились, и против кого? Против меня! Хоть бы ворон скорее подлетел, что ли, он-то у меня за всё ответит!

– А я вам и на это отвечу, – невозмутимо проговорил я, – вы просто сговорились, вот и дурачите меня от нечего делать. Ха-ха, ой, как смешно! Но вам это с рук так просто не сойдёт, вы уже считайте, что дошутились, с чем я вас и поздравляю! Теперь я намерен вызвать Коршана и вступить с ним в союз против вас, а потом мы склоним к сотрудничеству Корнезара и друзей-спорщиков, это, кстати, вовсе не трудно будет сделать. Вам лишь бы потешиться от скуки и, желательно, над кем-нибудь безответным, навроде меня. Хоть бы ворон прилетел скорее, что ли! Нужно его позвать. Вот ведь, оказывается, и в этом мире шуточки, да и сами шутники уж больно похожи на шуточки и шутников в моём мире! У нас тоже, как сойдутся два человека вместе, и давай от нечего делать подшучивать да подтрунивать над третьим. Знаю я, вас хлебом не корми, а дай только подшутить над кем-нибудь.

От переполнявшей меня праведной досады я громко и пронзительно свистнул, засунув четыре пальца в рот, при этом так же, как и Дормидорф, посильней растопырил ноги, чтобы ненароком не слететь с орла. От одного из летящих за нами птеродактилей отделилась маленькая чёрная точка и стремительно начала приближаться. Через десять секунд передо мной уже сидел запыхавшийся, но радостный Коршан и пытался что-то сказать, но ему мешала это сделать сильная одышка.

Наконец ему удалось вымолвить:

– Какая о-о-о! Ну, какая же огро-омная туча! Знатный дождик приближается, доложу я вам, может, на лету удастся жирными бабочками пока перебиться!

Я так и обалдел, а Дормидорф упивался своей невозмутимостью и даже бровью не повёл!

Ворон же продолжал:

– Никто, кстати, не желает отведать бабочек? Запросто могу и поделиться, мне ведь не жаль! Иногда, кстати, очень даже вкусные попадаются, мясистые такие, сладенькие! У-у, а-а-а! А особенно внутренности, ну, прямо, как варенье или даже джем. На всякий случай знайте, если у бабочки брюшко так и лопается во рту с приятным треском и вдобавок внутренности нежного жёлто-зелёного цвета, значит, это именно то, что вам нужно! Берите и не раздумывайте, сразу незамедлительно жуйте и высасывайте всё до последней капельки, пока они свежие. Пальчики оближите, ещё спасибо мне скажете.

Я ещё раз окинул взглядом горизонт и, убедившись в том, что коварный словоблуд ворон, на которого я возлагал большие надежды, тоже предал меня, с досадой махнул на всех рукой. Махнул, и говорю сам себе:

– Тоже мне, гурман выискался, зубы мне ещё заговаривать будет, бабочками перекусить предлагает. Сам клюй эту гадость или вон Дормидорфа с Агресом угости. Спелись, и когда только успели?

Через несколько минут на горизонте действительно показалась громадная чёрная туча. Грозно клубясь, она быстро наползала на нас.

– Вот это зрение у вас! Я тоже хочу такое! Можно только позавидовать, что же для этого нужно делать? – восхитился я.

Мне ответил ворон:

– Говорю тебе, бабочки, если они достаточно жирные и с жёлто-зелёными внутренностями, а перед грозой всегда такие! Ох, я не могу, аж слюнки потекли! Они очень хорошо улучшают зрение.

Это какой желудок способен вынести подобные издевательства? Я не стал слушать дальше этот невозможный бред одуревшего от голода ворона, так и норовившего, просто-таки жаждущего накормить меня омерзительно лопающимися во рту бабочками с тошнотворного вида внутренностями, да ещё и жирными. А вместо этого я решил спросить:

– Интересно, а не из-за грозы ли стало так тихо, что мы даже можем спокойно разговаривать, не крича и не прислушиваясь?

– И да, и нет, – отвечал дед, – тихо стало потому, что сначала мы летели против ветра, а теперь летим по ветру, а направление ветра, скорее всего, изменилось как раз из-за грозы. Произошло это потому, что там разряженная атмосфера, втягивающая в себя, словно гигантская воронка, всё вокруг.

– Как бы нам на смерч ненароком не нарваться, вот тогда веселья будет – полные штаны! – подал голос Агрес, и продолжил: – Грозу мы с лёгкостью и выше пройдём, даже не замочив перьев, а вот смерч, коли сразу не узреем, что немудрено в такой темени, элементарно может и засосать, и тогда всем нам крышка. Смерч, это вам не любимая жёнушка, засосёт, мало не покажется! Так что смотрите в оба, уж хуже от этого никому не будет!

Он начал медленно набирать высоту, а летящие следом птеродактили тут же в точности повторили его манёвр. До тучи оставалось совсем чуть-чуть, когда шквалистый ветер подул со страшной силой. Такое впечатление, что сифонило со всех сторон одновременно, глаза невозможно было открыть. Но вскоре опять всё переменилось, ветер принялся дуть с небывалой силой нам навстречу, донося мельчайшую зябкую водяную пыль, бодрящую свежесть и запах озона. А озон выделяется в избытке, как известно, во время разрядов молний, которые и сверкали впереди во множестве, порой даже в нескольких местах одновременно.

Вдруг ветер, к которому мы начали потихоньку привыкать, резко прекратился. Впереди, под клубящимися валами многослойной иссиня-чёрной тучи непроглядной стеной шёл ливень, донося до нас запах дождя и шелест тугих струй воды, хлеставших как из ведра. Ещё немного, и нас бы обязательно накрыла волна разбушевавшейся стихии, но Агрес успел в последний момент подняться выше тучи, и теперь мы преспокойно летели своим прежним курсом. Стремительно неслись вперёд, нежась в ласковых лучах солнца и «поплёвывая» вниз, где, насколько хватало глаз, простиралось чёрное и страшное бурлящее поле грозовых облаков, а беспрерывная канонада грома напоминала, что минуту назад мы чуть не попали, как куры в ощип, в сильнейшую грозовую переделку.

– А вот и мои старые знакомые, смерчи! – воскликнул Агрес, круто забирая вправо.

Действительно, мы увидели слева несколько огромных воронок, где всё кружилось и мелькало, как во время вселенского хаоса. Сверху было очень похоже на водоворот воды в реке. Неумолимо со всех сторон в эти воронки затягивало облака, разрывая их в клочья, распыляя в тонюсенькие струи и перемешивая, словно в гигантском колдовском котле. Страх и ужас, и дикий восторг вызывало это захватывающее зрелище разбушевавшейся стихии, его можно было назвать грандиозным и завораживающим, но красив был только вид сверху, а дальше, вниз и до самой земли, тянулся жуткий, изгибающийся во все стороны вихревой столб, сужающийся к низу. То, что он поднимал в воздух и с бешеной скоростью щедро расшвыривал в разные стороны, и было самым опасным. Смерч повиновался ведомым лишь ему законам, ибо заранее никогда нельзя предугадать точно, где он возникнет и куда направится.

А мы наблюдали, как из центра воронки вылетали огромные вековые деревья, вырванные страшной силой с корнями из земли, ветки и куски дёрна вперемешку с травой и ещё непонятно кто и что. Всё это выбрасывалось вверх из воронки и, сделав дугу, с разной скоростью, в зависимости от веса, падало обратно вниз. Таких, швыряющихся чем попало воронок, мы насчитали девять штук.

Мы летели над грозой около часа, вот и получается, что туча в диаметре была больше ста километров! Но всё когда-нибудь заканчивается, закончилась и она. Спустившись на прежнюю высоту, мы имели возможность наблюдать последствия разгулявшейся стихии: вывороченные деревья, высосанные до последней капли пруды вместе с рыбами и лягушками, полосы содранного верхнего плодородного слоя почвы лугов, словно рваные раны, запустение и разруха. Но природа мудра и сильна, а главное, терпелива. Обычно она быстро восстанавливается, что значит для неё какие-нибудь десять-пятнадцать лет или тысячелетий?

* * *

Глава 12 Отдых на Опушке Сбора

Ещё час полёта, и Дормидорф радостно объявил, что мы, наконец, подлетаем. Вдалеке, где заканчивалось огромное поле, на опушке леса виднелось множество палаток и шатров, от которых в небо струились тонюсенькие полоски сизого дыма. Навстречу к нам летела целая флотилия птиц-перевозчиков и птеродактилей, а также страусов, некоторые из них летели, а другие не менее быстро скакали по земле. На их спинах сидели люди, радостно размахивающие руками, приветствуя нас. Мы тоже махали в ответ. Настроение мгновенно улучшилось, появилось ощущение радостных волнительных событий, которые ждали нас в скором будущем.

Посадка прошла как нельзя лучше. Стоило нам спуститься с Агреса на землю, помогая беспомощному Джорджу, нас тут же обступили люди. Они были отлично знакомы с моими друзьями, обнимались и оживлённо рассказывали о своих делах, делясь новостями и обмениваясь произошедшими в наше отсутствие событиями. Всё, что произошло за последнее время, было вывалено разом, а затем это сгребли в огромную кучу и принялись месить, смакуя животрепещущие подробности. Я с Корнезаром и вороном, сидевшим у него на плече, сиротливо стояли в сторонке и застенчиво улыбались, прямо, как бедные родственники, приехавшие из невиданного далёка. Было немного неловко, мы ощущали себя лишними на этом празднике жизни, но терпеливо ожидали, когда закончится сия милая и трогательная сцена обмена новостями и любезностями.

Добрый дедушка Дормидорф всё-таки вспомнил о нашем бренном существовании, и справедливость, наконец, была восстановлена. Мы тоже получили свою порцию приветствий, а заодно перезнакомились с присутствующими. Нас представили просто по именам, не вдаваясь в такие подробности, как кто мы, откуда и каким ветром нас сюда занесло, что не могло не радовать. Не знаю, как остальным, но мне лишние вопросы ни к чему. Однако у меня сложилось впечатление, что и без вопросов все всё прекрасно знали о нас. Оставив верного Агреса с птеродактилями восстанавливать силы, мы с сопровождающими отправились в лагерь к своей старой, видавшей виды палатке.

Палаточный городок, через который лежал наш путь, никак нельзя было назвать маленьким. Во многих палатках обитали люди, но в некоторых, судя по потушенным очагам и следам перед входом, а вернее, по их отсутствию, никто не жил уже давно. Может быть, ещё не вернулись с задания?

Не прошло и получаса, как мы добрались до нашего пристанища. Встречающие постепенно рассеялись, предоставляя нам возможность отдохнуть и привести себя в порядок после долгой изнурительной дороги. А то, что наша дорога была именно такой, было прекрасно заметно по нашей пыльной одежде, измученным утомлённым лицам и усталым взглядам.

Возле нашей палатки стояла огромная дубовая бочка, доверху наполненная чистой родниковой водой, а рядом с ней находилась поленница берёзовых дров. Всё остальное было делом десяти минут, особенно для таких опытных путешественников, к коим мы себя теперь причисляли.

Дормидорф оставил рюкзак в палатке и тут же убежал по важным неотложным делам, прихватив с собой бедолагу Джорджиуса, и сказав, что теперь мы вряд ли когда-нибудь увидим его. Никто от этой ужасной новости даже не заплакал. Ещё дед оставил скатерть и просил начинать обед без него, ни в чём себе не отказывая. И только после этого он ушёл с концами.

Действуя по привычке, мы умело развели костёр, ополоснулись, поливая друг другу из резного деревянного ковшика, и расселись в глубине шатра вокруг хлебосольной скатерти, заказывая себе всё, что только душа пожелает.

Разговор не клеился, все устали, и после еды мы сразу завалились отдохнуть на набитые душистой соломой высокие удобные матрасы.

Когда нас разбудил Дормидорф, день уже клонился к вечеру. Дед был весел и возбуждён, объявил, что мы молодцы, ибо успешно выполнили порученное задание, и потому можем быть свободны и отдыхать хоть несколько дней, пока не вернутся остальные группы, ушедшие одновременно с нами, но почему-то пока задерживающиеся. На что я не удержался и сказал, придавая лицу восхищённое выражение:

– Какая неслыханная щедрость: отдыхать хоть несколько дней! С ума можно сойти от такой нечаянной радости! Кто это у вас там такой редкой душевной доброты, я хочу посмотреть на этого человека?

Все усмехнулись, оценив шутку, а Дормидорф ответил:

– Всецело разделяю твоё искреннее восхищение и присоединяюсь к нему, но несколько дней намного лучше, чем вообще ничего, а ведь и такое бывало! Так что мы можем воспользоваться передышкой и завтра отправиться провожать тебя в твой чудный мир. Только надолго ли ты там задержишься, вот вопрос!

Дормидорф говорил, глядя на меня смеющимися глазами. Все переглянулись, а Дорокорн с Юриником наперебой принялись уговаривать меня погостить ещё немного, тем более что и домовой расстроится, когда узнает, и ворон, ведь его некому будет подкармливать. А главное, они все ко мне привыкли, я для них стал, как родной. Да и деду в будущем понадобится помощник в его лесной работе, а я так люблю лес, и ещё они много чего наговорили. Было даже приятно. Выходило, что мне не стоило покидать их и возвращаться в свой мир, к тому же ничего хорошего там, кроме семьи, увы, не было.

Я неуклюже пытался им возражать:

– Я бы, само собой разумеется, ни за какие коврижки туда не вернулся, как бы меня не уговаривали, нужно быть последним идиотом, чтобы добровольно возвратиться туда. Но, к сожалению, вовсе не возвращаться я тоже не могу, у меня ведь семья, пёс, словом, там моя жизнь. А к вам я буду всенепременно наведываться, ещё успеете от меня устать.

Им показались убедительными аргументы про родных и собаку. Что ж, так оно и есть, а иначе стал бы я держаться за то слабое подобие жизни, имея законную возможность обитать здесь? Да хрен меня туда чем заманишь, сразу бросил бы всё и с удовольствием обосновался здесь! Поселил бы у себя домовика, Максимилиан с Банашей помогли бы мне в подборе кандидатов. Сами-то они настолько популярны, что буквально нарасхват, я даже не смею надеяться претендовать на них, хотя всегда буду рад, коли они почтят меня своим присутствием!

А ещё я помогал бы Дормидорфу в его лесных делах, приносил бы пользу и не сильно беспокоился о завтрашнем дне, тем более о беспомощной унизительной старости, которая в моём мире зачастую несоизмеримо хуже смерти. Ведь итог один, но поиздеваются все, кому не лень, всласть! Измываться будут так, что взвоешь белугой и перестанешь себя уважать, не говоря уже о призрачном уважении окружающих, которого и так ни у кого ни к кому нет, как нет его и к миру, в котором они имеют несчастье обитать. Я ведь всё это видел сам, знаю, что говорю, не понаслышке. Люди там существуют и выживают, да и то с весьма переменным успехом. Чего только стоят специально создаваемые для ускорения естественного отсева очереди к бесстыжим и в конец оборзевшим бюрократам, кои плодятся, как вши на беззащитном теле тупоумного пролетариата! Ведь всего-то и надо, что помыться хорошенько с мылом! А кого не отселят на кладбище чиновники, так успешно добьют и прикончат пенсии, врачи и генетически модифицированные продукты.

Словом, никому не уйти из цепких лап преждевременной кончины! Выдержать старость там, наверное, настоящий подвиг! Старикам нужно повсеместно ставить памятники и заставлять их жить бесплатно, ибо людям старой закалки подачки всучить крайне трудно, и они их вынуждены принимать только в случае безысходности. Но подобных трудностей мой мир не боится! Поэтому старость – это подвиг. Подвиг-то подвиг, но одновременно с этим преклонный возраст – самое тяжёлое испытание в жизни человека, которое не многим по силам, но, вместе с тем, редко кому удаётся избежать. А избежать можно, есть один верный способ! Нужно просто обмануть всех чиновников и бюрократов и скопытиться заблаговременно, воспользовавшись своим единственным законным правом и идя навстречу настойчивым требованиям выжившего из ума мира.

Чтобы переменить тему, я задал Дормидорфу вопрос:

– А что станется с Джорджем?

– Да ничего особенного! Самое страшное с ним уже произошло, когда он занялся тем, чем занялся! И им займутся на днях, сейчас время ещё терпит и есть дела поважнее, ничего неизвестно о судьбе нескольких групп, отправленных в океан.

– Как в океан? Может быть, за океан?

Не совсем понял я, но Дормидорф настаивал:

– Нет, я не оговорился, именно в океан, там тоже живут люди, только несколько отличающиеся от нас по строению тела, они просто больше приспособлены к жизни в воде, вот и всё.

– А дышат они через жабры или лёгкими? А ноги и руки у них есть? А с какой скоростью они плавают, а размножаются как, неужто икру мечут? – не унимался я.

У меня появилась одна догадка, и я хотел её проверить. Дормидорф, отвлёкшийся на что-то, вновь повернулся ко мне.

– Лёгкими дышат, лёгкими! И ноги, и руки есть, плавают не очень быстро, но с нами не сравнить, они используют морских животных для передвижения, как мы земных. Да уймись ты, вот когда отправимся в океан, я прочту тебе целую лекцию, а сейчас не до этого, неужели сам не видишь?

Но я был заинтригован и не мог так просто оставить этот вопрос, не выяснив всё до конца:

– Дельфины, что ли? Ну, эти твои люди океана?

Дормидорф опять повернулся ко мне и был вынужден отвечать:

– Есть и дельфины, но это отдельный разговор, у нас люди и дельфины всегда жили вместе, помогая друг другу, а у вас что, не так? Это не вопрос и смело можешь на него не отвечать.

Но я всё равно ответил:

– Да, не так! У нас люди помогают дельфинам только на тот свет побыстрее отправиться. Они не то, что дельфинам помогать, они…

– Ладно, – перебил меня Дормидорф, – расскажешь как-нибудь потом, сейчас расстраиваться не хочу. Дай договорить, я в третий раз пытаюсь сказать!

Я насупился и промолчал, а Дормидорф продолжил:

– Так вот, отправили несколько групп в океан, а от них ни ответа, ни привета! Десять дней назад послали ещё отряд им на подмогу, в ближайшее время ждут вестей. А пока обрабатывают пленных амекарцев, их доставили за несколько часов до нашего прилёта, одна из соседних групп сподобилась. На её след объединённые силы геронитов и лесных людей напали в амекарских лесах и решили сделать всем подарочек, особенно упоминали почему-то тебя. – И Дормидорф указал взглядом на Юриника. – Но обо всём по порядку.

Мы, открыв рты, воззрились на Дормидорфа. Это неслыханно! Амекарцы оказались здесь раньше нас на несколько часов, и это учитывая, что мы летели, практически, не останавливаясь? Абсурд и бред сивой кобылы вместе взятые, быть того не может! А Дормидорф не стал ждать наших вопросов, и рассказал всё, что ему удалось узнать:

– Оказывается, сразу после нашего вылета Сергай, Якоб и Парамон успели сдружиться настолько, что снарядили экспедицию и отправились вылавливать амекарцев. Прямиком к ним домой направились! Они созвали военный совет и решили, что пока все, так сказать, в сборе, то и не стоит терять времени даром, кто знает, когда ещё такое случится, ведь герониты не очень жалуют наземные территории, и заманить их туда ещё раз будет трудно. А вместе всегда легче, да и веселее. Затем они ещё крепче сдружились при подписании безвременного соглашения о взаимопомощи и дружно отправились на охоту!

Но не успели их отряды дойти до поселения Амекари, как повстречали оных совсем неподалёку от своих земель. И по их следу уже шёл наш отряд. Там все и встретились. Вот уж действительно, на ловца и зверь бежит! Ох, славная получилась охота, амекарцев вылавливали по одному и группами, некоторых перевоспитывали, заставляя исправлять то, что те успели напортить, и отпускали с миром. А после присоединения к ним одного из наших отрядов у них зародилась забавная мысль утереть нам, а особенно Юринику, нос, вот они и выловили специально для этого парочку ошалелых и почти одичавших бедолаг амекарцев, бежавших, куда глаза глядят. Подумали немного, вспомнили, какой славой пользовался Юриник у женщин обоих племён, и решили с оказией отправить пленных сюда, может, они что интересное поведают, коли их повежливее да понастойчивее попросить.

– Что же это за оказия такая скоростная, интересно узнать? Скипидаром им, что ли, одно место намазали? – подал недовольный голос Юриник, выражавший наше общее мнение. – Мы, значит, старались-старались, спешили-спешили, летели-летели практически без отдыха, а они уже несколько часов, как здесь? Какая неслыханная наглость! Я хотел сказать, скорость!

У Дормидорфа и на это нашлось объяснение:

– Ты совершенно точно подметил, что мы летели практически без отдыха. Согласен с тобой целиком и полностью.

Юриник очень удивился и не нашёлся, что сказать, он не ожидал, что Дормидорф так легко согласится с ним. А Дормидорф, насладившись эффектом, старый гурман, продолжал:

– Мы-то практически без отдыха, а они вообще без отдыха, чувствуешь разницу? Ощущаешь принципиальное отличие? Хоть они и использовали птеродактилей для передвижения, как и мы, но у них была возможность лететь на перекладных, меняя их каждые четыре-пять часов. Это позволило им развить скорость на порядок выше нашей. Темп полёта, понимаешь, у них был несколько другой. Да к тому же мы около десяти часов отдыхали в лесу, и со степным сражением времени сколько потеряли.

Юриник недоверчиво покачал головой, а Дормидорф, видя это, продолжил:

– Пусть немного, но потеряли, вот и получается, что всё правильно и нечего тут переживать, перед нами и не стояла цель слишком торопиться, из кожи вон лезть, а перед ними стояла. Уж очень они хотели вперёд нас прилететь, чтобы утереть тебе нос и, как видишь, это им вполне удалось. Да не расстраивайся ты, наоборот хорошо, что так всё обернулось, люди хоть моральное удовлетворение получили, обогнав тебя, да и мы не в накладе остались, ибо летели не спеша, любовались пейзажами.

– Конечно, – ворчал недовольный Юриник, – не расстраивайся, легко сказать! Всё удовлетворение от проделанной работы коту под хвост! Надо было нам остаться да помочь Сергаю с Парамоном, тем более что у меня давно руки чешутся проучить этих зазнавшихся паразитов амекарцев! Но как хитро придумали! Птеродактилей каждые четыре часа менять!

– Да не нужна им была наша помощь, они и сами отлично справились, у нас было другое задание, и мы его добросовестно выполнили! – высказал своё мнение Дорокорн, до этого деликатно молчавший.

А Корнезар с вороном вообще ничего не могли понять, но внимательно слушали, из деликатности не вмешиваясь в разговор и неумело делая вид, что это их совершенно не касается.

Дормидорф не только делился с нами свежими новостями, он уже успел заказать себе далеко не скромный обед и умять всё подчистую, даже крошки смёл в ладошку и зашвырнул в рот. А теперь он старательно заваривал всем чай в пузатых глиняных кружках. Дормидорф всегда предпочитал это делать сам, не вполне доверяя заварочным способностям волшебной скатерти-самобранки, а заодно и учил этому нужному делу нас, причём каждый раз рассказывая всё новые хитрости, на ходу он их выдумывал, что ли!

Недавно повышенный в должности Корнезар, назначенный совместным решением главным поваром и очень гордившийся оказанным ему доверием, под чутким руководством ворона заказал к чаю всяких вкусностей: печенья, халвы, орехов в сахаре и варений разных видов. И только когда стол был накрыт и красиво сервирован, Коршан пригласил всех приступать к процедуре чаепития:

– Пожалуйста, рассаживайтесь, друзья мои. Можем приступать, коли ни у кого из присутствующих нет возражений. Окажите милость, не задерживайте процедуру, человек очень старался, всё остывает.

Ишь, как красиво завернул, а при слове «человек» он как-то встрепенулся и болезненно призадумался. Эти обстоятельства были отмечены всеми, но никто не подал вида, и чаепитие началось. Я рассказал, что в моём мире когда-то раньше пили чай из огромных самоваров, вмещавших в себя больше ведра воды, и этого ещё было мало. Самовары растапливались углём или щепками, а чтобы жар от углей был лучше, их раздували походным сапогом, надев сверху на трубу и сложив в гармошку, используя как меха и нагнетая воздух через трубу в угли. За обязательным и традиционным чаепитием вели неторопливую беседу, продолжавшуюся не один час, обсуждали и решали дела, не раз за церемонию подливая в самовар колодезной воды и растапливая самовар, вновь раздувая угли.

– Говорят, очень вкусно: чай с дымком, но сам я не пробовал.

– Небось не вкуснее нашего будет! – отозвался Дормидорф, уписывая за обе щеки свежайшую ватрушку с творогом, пышущую жаром, и аппетитно похрустывая румяной ароматной корочкой. И как в него только столько влезает сегодня?

– Это уж точно! Да-да, как пить дать! – подтвердили в один голос Юриник с Дорокорном, поддерживая деда. А Корнезар с вороном лишь одобрительно замычали и закивали головами, словно оловянные болванчики, не забывая при этом тщательно пережёвывать кусочки рахат-лукума в сахарной пудре, источающие аромат ванили. «И эти туда же! Они-то откуда знают?» – подумал я, но на всякий случай решил промолчать. Все сегодня были заодно, и единодушие какое-то подозрительное появилось невесть откуда.

Затем разговор плавно перешёл на разные способы приготовления и заваривания чая и то, с чем его лучше пить. Оказалось, что Юриник с Дорокорном тоже немало знают об искусстве чаепития, но старина Дормидорф, конечно, с лёгкостью заткнул их за пояс, перещеголял, как малых детей, ибо его познания в этом деле были воистину безграничны. Я, например, никогда не мог даже предположить, что бывает чай, заваренный из множества ингредиентов, не буду приводить весь список его составляющих, но там и лесные травы, и листочки, собранные в определённое время, и цвет деревьев. Этот чай подаётся в специальной посуде, сделанной из определённого сорта дерева или глины. И от этого напрямую зависит оттенок вкуса и аромата, а так же послевкусие чая! Да, в него иногда добавляется несколько капель разного жира или кладётся какой-нибудь гриб или орех, а можно всё это делать и одновременно. А в особых случаях над уже готовым напитком произносятся определённые слова, которые так же имеют большое значение. В общем, целая наука.

В конце концов мне наскучило слушать это, тем более, что всё равно ничего не запомнишь, сколько не пыжься, и я решил задать Дормидорфу не дающий мне покоя вопрос. Чтобы прощупать почву, я аккуратно поинтересовался:

– А на чём передвигаются земные люди в океане? Ты что-то говорил об этом, но от вашего чая у меня начисто отшибло память!

Он понимающе посмотрел на меня и ответил:

– Когда нужно, можно и вплавь, но только недолго. Вообще-то я действительно тебе это говорил, но могу повторить. Передвигаются на морских животных, обычно на дельфинах, китах, акулах, да много на чём, подходит всё, что устраивает по размерам и скорости передвижения, и не всегда что больше, то лучше! Спруты и скаты тоже подойдут. С кем договоришься, на том и передвигаешься, но и там неукоснительно соблюдается закон взаимной помощи и поддержки.

– А ты там часто бывал, на чём плавал, глубоко ли под воду уходил?

– Ну-у, приходилось, конечно, правда, чая там не попьёшь. Коли за чаем, так это, батенька, нужно на берег.

Он мечтательно зажмурил глаза и, по всему было видно, предался приятным воспоминаниям. Может быть, они были связаны с русалками? Чует моё сердце, и не только сердце, что так и есть! Но я постеснялся спросить об этом, зато спросил о другом:

– А как там дышать? Без воздуха-то долго не продержишься.

– Это верно, без воздуха не продержишься долго. Всё элементарно, прежде чем пускаться в путешествие по океану, обязательно нужно приготовить из трёх видов водорослей отвар, и непременно на китовом молоке, ощутимо замедляющий все обменные процессы и, как следствие, уменьшающий потребность организма в потреблении кислорода. Будешь вдыхать, как кит или дельфин, раз в сорок-пятьдесят минут. Такой вариант тебя, надеюсь, устраивает?

– Как это? Ничего меня не устраивает! Как кита-то подоить? Это же не корова и даже не коза какая завалящая! Для меня их подоить огромная проблема! Может, я стесняюсь! И нечего на меня так смотреть, это же не женщина, которая даст по морде и всего делов, у них же рога, как же можно сразу хватать их за эти… за…

– Да ладно тебе, не мучайся, мы и так поняли, за что тебе стеснительно хватать козу и корову! А вот с женщинами ты, видимо, так не стесняешься, экий ты, батенька, проказник застенчивый! – насмешливо проговорил Дорокорн.

А Юриник и рад стараться, тут же подхватил:

– Ты сначала познакомься, чинно представься, затем цветы подари, да не жадничай, и тогда какая же корова или коза тебе не даст… себя подоить? Хотел бы я посмотреть на такую привередницу! Ухаживать нужно уметь, батенька!

Вариант с цветами мне очень даже понравился, кстати, его вполне можно использовать не только с животными, но говорить этого я, естественно, не стал, и так мне предостаточно перепало насмешек, подшучиваний и ехидных подтруниваний. Сколько я получил сегодня, мне за целый месяц не доставалось, а ведь ещё далеко не вечер, как бы мне такими темпами к концу дня не побить все возможные рекорды и не опростоволоситься окончательно! Я вновь обратил свой вопросительный взор к поджидавшему Дормидорфу. Дед, увидев это, картинно показательно закатил глаза, но всё же терпеливо продолжил объяснения:

– Да, не коза и не корова, тут ты прав, и никогда не подоишь ты самку кита просто так, за здорово живёшь, она сама тебя так подоит, что на всю жизнь запомнишь, даже и не сомневайся! Но вот детёныш кита очень любит играть с брёвнами хвойных пород деревьев. Понимаешь, к чему я клоню?

Естественно, я ничего не понимал. Ну причём тут деревья? Мне предлагается там ёлочку посреди океана посадить, что ли? А Дормидорф тем временем продолжал:

– Из всех хвойных пород детёныш кита предпочитает сосновые брёвна, аж пищит от радости, запах ему, видите ли, очень нравится! Он от этого запаха трясётся весь, как осиновый лист. Вот возьмёшь, поднатужишься и доставишь на середину океана этому детёнышу брёвнышко поувесистее, и сразу же засучивай рукава и спокойно дои его мамашку. Дои столько, сколько пожелаешь, сколько понадобится… пока не появится папаша-кит.

– Ты снова издеваешься надо мной? Как же её доить, за что дёргать-то?

Дормидорф сделал вид, что страшно сконфузился и смущённо проговорил:

– Ну, не буду же я тебя обучать всем тонкостям и премудростям! Сам уже взрослый, сообразишь как-нибудь, я надеюсь! Доверься инстинктам и интуиции. Давай так: коли мы с тобой отправимся в гости к людям океана, то тогда я тебе всё расскажу подробненько и даже покажу, если пожелаешь. Ладно?

– Ладно, а как быть с папашей-китом, ты мне тоже наглядно и подробненько будешь показывать, или как?

– А это тебе покажет Дорокорн с Юриником, они молодые, им всё это будет в радость. Мы с тобой договорились, про доение больше ни слова.

Без особенного энтузиазма мне пришлось согласиться. На самом интересном месте деду ловко удалось увести разговор в сторону. «В конце концов, почему нет? – думал я, – ведь даже лосих доят, существуют целые лосиные фермы». Я временно решил отстать от Дормидорфа с вопросами, понимая прекрасно, что уже порядком замучил его. Но это только временно, необходимо всё досконально выяснить и разузнать. Мои вопросы, безусловно, кажутся деду глупыми, ведь он-то давно знает на них ответы, а я нет. Но ничего, может быть, и я скоро всё узнаю об этом. Но подоить мамашу-кита за сосновое бревно, каково? Да ещё и уворачиваться при дойке от кита-папаши! Такой абсурд, что вполне может сойти и за правду, только жаль, нельзя будет никому в моём мире об этом рассказывать, засмеют и не поверят.

Потом мы долго гоняли чаи и никак не могли наговориться. А я держал данное слово и не приставал к Дормидорфу с вопросами. Но держал не потому, что я такой честный, на то были другие причины, я никак не мог улучить удобный момент, чтобы расспросить Дормидорфа о китах.

К вечеру нежданно-негаданно заявился встревоженный и взлохмаченный домовой. Он неудержимо рвался прошвырнуться по лагерю с Банашей, рвался так, что не остановишь. А этого как раз, по всеобщему мнению, ему категорически делать не рекомендовалось. Он обязательно натворит чего-нибудь непотребного, а нам расхлёбывай. Но влюблённого упрямца не так-то просто было отговорить. Пришлось прибегнуть к чудодейственной магии сладостей, но и это оказалось ненадолго.

* * *

Глава 13 Удивительное рядом

Домовой продолжал уговаривать нас и канючить, чем до невозможности всем надоел, но он, видимо, того и добивался, решил взять измором. Дормидорф ни в какую не соглашался. Мы в этом поддерживали деда, чем ещё больше раззадоривали Максимилиана, вынуждая его из кожи вон лезть, чтобы доказать всем свою правоту и самостоятельность. А мы всё равно ни в какую, стояли на своём, хоть тресни! Тогда хитрый Максимка собрал в единый кулак всю свою смекалку и сообразительность и привёл железный аргумент, который, по его мнению, наверняка должен был сломить наше трещавшее по всем швам сопротивление и сразить наповал!

– Что за произвол и насилие над моей личностью? Вы же совершенно неблагонадёжного ворона спокойно отпустили? Чем это я, заслуженный домовой, хуже какого-то пернатого обжоры, позвольте узнать? А за Банашеньку я вообще ручаюсь головой! Она домовиха правильная, серьёзная, со всех сторон положительная, мне ли этого не знать, так что ничего не попишешь, придётся отпускать. Ну, какие у вас ещё есть убедительные доводы и контраргументы супротив меня? Я весь во внимании!

Мы молчали, раскрыв от удивления рты. Такого натиска и напора мы от него не ожидали. Коршан действительно уже давно отправился на прогулку, само собой, основательно подкрепившись перед этим. Тогда Юриник робко сказал:

– Да твой Коршан так натрескался говяжьей печени с чесноком, что далеко точно не улетит. Наверняка дрыхнет где-нибудь на ближайшем дереве, старательно переваривая ужин, а вот ты, напротив, живчик хоть куда!

Расхрабрившийся домовой, сделав вдруг серьёзное озабоченное лицо, принялся деловито расхаживать по шатру, убрав руки за спину. Считая, что мы уже почти сдались, он продолжил развивать наступление:

– И это всё, что вы имеете мне сказать? Ха-ха-ха! Если это все ваши контраргументы, то мне просто-напросто стыдно за вас! Так-то! Придётся вам всё равно нас отпустить, будьте любезны, выньте и положьте! И я не устану это повторять. Лучше не упорствуйте, а то мне придётся напомнить вам о моих… кхе-кхе… о наших с Банашенькой героических, не побоюсь этого слова, заслугах. Так каков будет ваш положительный ответ? Вы нас отпускаете или да? В самом деле, я свободное здравомыслящее существо! А заодно, так и быть, уговорили, мы и ворона вашего проконтролируем, посмотрим, как он там дрыхнет на дереве или ещё какими-нибудь нехорошими вещами занимается. Да я таких красавчиков, как он, видел за столько-то лет своей холостяцкой жизни. Хочу поставить вам на вид, своим антипедагогическим поведением вы вмешиваетесь в мою личную жизнь, практически разрушаете и душите её на корню! Да-да, я давно обещал моей Банашеньке лёгкую пешую прогулку и завтрак на траве, точнее, ужин в кустах, чтобы никто не помешал. Потому мне все ваши запреты, словно серпом по одному месту, и по чувствам тоже. Ну как, осознали всю серьёзность положения, подумали ещё раз хорошенько? А то ведь я за себя не ручаюсь, когда дело касается большого и прекрасного чувства! Могу и озлобиться на весь свет. А хотите, я натрескаюсь печени с чесноком прямо сейчас от пуза, как ворон, чтобы вам было спокойнее и легче принять единственно верное решение и отпустить, наконец, нас с Банашенькой? А она-то, кстати, чем перед вами провинилась?

– Ты, конечно, существо свободное, но чрезвычайно шаловливое. Нам гораздо спокойнее, когда ты рядышком, под нашим надёжным присмотром, – говорил в ответ Дормидорф.

Но домовой никак не желал уняться. Чего только он не делал, чтобы добиться разрешения: и уговаривал, и угрожал, и менял тактику, заходил с разных сторон и, в конце концов, был отпущен на все четыре стороны. Но при одном условии, впрочем, устраивающем его, как нельзя лучше – под надёжным присмотром Банаши. Они отправились, прихватив с собой, естественно, всяких сладостей для романтического ужина на лоне природы, а точнее, как говорил Максимка, в кустах. Но кусты – тоже природа, к тому же уютная сень их в определённые моменты бывает очень вдохновляюща. Пообещав явиться через часок-другой, он, радостный, ушёл, нежно ведя под ручку свою домовиху.

А мы продолжили пить чай и беседовать. Спустя некоторое время я спросил:

– Почему, сколько мы не летали, нигде не видели никаких куполообразных и претендующих на пафосное величие строений? И как у вас обстоят дела с верой и религией?

Дормидорф сказал, что давно уже ожидал от меня подобного вопроса и добавил:

– Мы точно знаем одно: человек не должен творить зло на своём жизненном пути, а для этого и помыслы его должны быть чисты. Только понятия чистоты помыслов, добра и зла у нас с тобой пока несколько отличаются, я не говорю уже об остальных людях из твоего мира.

«Опять начались проповеди!» – раздосадованно подумал я, а вслух сказал:

– Опять помыслы, добро, зло! Вот как, по-твоему, наказать плохого человека – это добро или зло?

Дормидорф ответил:

– Гадёныша всегда видно по его гнусным делам. Только пообщаешься с таким, и сразу всё ясно становится, как белый день. Уничтожить же гадину, какой бы облик она не приняла, это доброе дело, и желать ей уничтожения есть помысел чистый, желать же обогатиться за счёт этого – нехорошо, но в то же время направить эти средства на светлое дело будет правильно. А так как мы всегда мыслим логически и никогда ни во что не верим безрассудно, то и ошибиться нам довольно трудно.

– А как же попы и проповедники, талдычащие о всепрощении и милосердии?

– Нам не нужны лжепосредники и одержимые никчёмностью церковники, ибо все они глубоко порочны. Это является неоспоримым фактом, порой достаточно посмотреть на внешний облик многих из них, так прямо с души воротит. Хотя сами церковники смеют нагло заявлять, что никакие они не посредники, а изволят напрямую общаться с богом! Сущая ложь и безумие! Всё это бред сивой кобылы. Если у человека присутствует здравый рассудок, то неминуемо появляется с течением времени честь и совесть, знания и умения, что и является основным составляющим его жизненного стержня. Нужно больше прислушиваться к своему внутреннему голосу, к своей интуиции. Вот, к примеру, в вашем мире большая часть средств, полученных, а вернее, выцыганенных церковниками у глупых прихожан, отправляется наверх. А церковная верхушка жирует и паразитирует за счёт веры, вбиваемой людям столетиями одержимо и фанатично. Многие на это смотрят, но ничего не видят, а кто и видит, так просто закрывает на это глаза! Людям, видите ли, необходимо верить в высшие силы, так им кажется надёжней и безопасней, а потому бездумные «овцы» готовы свято верить в то, что им насаждают. Так поступают практически во всех структурах. Мошенничество на доверии чистой воды и больше ничего! А у нас каждый сызмальства знает сам, что хорошо, а что плохо, и вбить ему в голову всякий бред просто невозможно.

– А что же происходит с человеком после смерти, ты и это знаешь?

– Да тут и знать нечего, всё логично и максимально просто. Когда человеческий организм, исчерпав свои жизненные ресурсы и возможности, умирает, его сущность попадает в иной мир – в тот самый мир, который он сам и создал для себя в процессе жизни. Создал своими мыслями, чаяниями и стремлениями, делами и поступками, ибо всё оставляет свой след и имеет свой вес, в прямом и переносном смысле этого понятия. Иногда этот след незначителен, а зачастую наоборот, но в любом случае он есть и окружает физическое тело каждого чем-то похожим на невидимую простым глазом оболочку, состоящую из информационного поля, заряженного определённым образом, у каждого по-своему. Таким образом, наше физическое существование необходимо лишь для того, чтобы подготовить или создать для нас свой собственный мир, в который и попадёт то, что от нас останется после угасания жизненных сил нашего организма, и что является главной истинной и неприкрытой нашей сущностью. Человек ведь, по большому счёту, всегда одинок, он сам рождается, сам и умирает, он сам совершает те или иные поступки. Как бы его не вынуждали на это обстоятельства или другие люди, но совершает он их всё равно сам! То есть, человек проживает жизнь так, как считает нужным, а после смерти будет вынужден сам судить себя. Человек есть то, что в прямом смысле его окружает, то, чего он сумел добиться и что собой представляет в данный момент с учетом следов минувшего. А отвечать он будет тем, что окунётся с головой в ту самую среду своего дальнейшего нефизического обитания, которую он сам себе и создал, и пенять тогда будет не на кого! Ну, разве это неправильно? Правильно!

Это и есть высшая справедливость, о которой мы с тобой как-то беседовали на ночёвке у костра. Съесть оленёнка, чтобы прокормить своих детёнышей, или для того, чтобы выжить самому, это не страшно, это не хорошо и не плохо, такова жизнь! Но убить живое существо ради удовольствия или наживы, даже сам факт получения удовольствия от чьих-то страданий, вот это пагубно и в конечном счете обязательно выйдет боком, будет себе же дороже. И в жизни с подобными желаниями необходимо бороться, используя разум.

Ещё нужно знать, что ничего выкупить, искупить, замолить или выклянчить невозможно! Нельзя выпросить прощения ни у кого! Всё это самообман. Исправить, это единственное, что можно! Да, некоторые последствия опрометчивых поступков можно иногда исправить, но лишь иногда. Только необходимо всё хорошенько продумать и осознать. Даже не беда, коли ты вынужден заставлять себя поступать правильно, это не так важно, главное, сумеешь ли ты заставить себя или нет, важен конечный результат и, конечно, последствия. Если сумел осознать и заставить себя, значит, не всё так плохо. И себя не обманешь никогда! Не обманешь, но можешь ненадолго ввести в заблуждение, а со временем всё равно всё неминуемо встанет на свои места.

Нельзя бездумно творить добро направо и налево, заниматься всепрощением, быть этаким блаженным, это глупо, ибо добро зачастую оборачивается в свою полную противоположность, во зло. Человеку же дан разум, и он обязан научиться им пользоваться, а не просто примитивно вколачивать в себя знания. Знать не так сложно, разуметь и принять гораздо сложнее, а ещё нужно и уметь применить полученные выкладки ума, действовать. Некоторые себе такое готовят, что узнай они об этом сейчас, сразу бы стали праведниками. Но в том-то и смысл – человек должен без принуждения быть тем, кто он есть на самом деле. Он должен дойти до всего сам и сам всё осознать. Эти мои слова может воспринять лишь человек, созревший для этого, другой же просто отмахнётся от них. И всегда нужно помнить, что слова – это только слова, не чистая реальность. Реальность настоящая не может быть искажена мыслями и образами. Наоборот, образное восприятие помогает приблизиться к истине. Удивительное рядом. Получается, что смысл жизни сводится к познанию истины, вбирающей в себя огромное значение – не опоганиться, что буквально означает: не опоганить себя самому.

Дормидорф закончил свою речь и внимательно наблюдал за моей реакцией, как, впрочем, и все остальные, кроме Корнезара, который и сам слушал, раскрыв в изумлении рот.

Меня вдруг осенила удивительно простая, но пугающая своей значимой глубиной догадка, молниеносное озарение. Возможно ли такое? Я преспокойно себе жил, плыл, словно ромашка по течению, попадал во всевозможные ситуации, как и все мы, о чём-то думал, к чему-то стремился, что-то пытался…

А я ведь действительно пытался не опоганиться! Я даже думал приблизительно теми же словами, которыми Дормидорф мне сейчас объяснял, особенно «не опоганиться». У меня постепенно формировалось определённое мышление, жизненные взгляды и я, сам того не осознавая, как и многие другие, создавал своими поступками и мыслями своё собственное информационно-силовое поле, оболочку или ауру, про которую только что рассказывал Дормидорф. В какой-то определённый момент настала пора, когда моя информационная оболочка, или код моей души, это можно называть как угодно, стала соответствовать, или даже полностью совпала с этим миром. И тогда я автоматически получил возможность проникать сюда, что в итоге и произошло, когда я случайно набрёл в лесу на место, где возможен такой проход. А подобных мест на земле может быть огромное количество, поэтому я был обречён попасть в этот самый удивительный мир, который всё время был рядом, под боком, и вместе с тем так далеко.

В общем, факт налицо: непостижимым образом я получил доступ в мир, который является моим, и всё мне здесь кажется родным и знакомым. Он, видимо, частично создан мною, а частично такими же, как я. В этом я разберусь поподробней со временем, а сейчас мне не до того, и так голова идёт кругом. Очень похоже, что это и есть мой будущий загробный мир, в который я буду иметь удовольствие попасть окончательно и навсегда, окунусь с головой, когда окочурюсь. Как сказал Дормидорф: «после смерти бренного тела, когда жизненные силы окончательно иссякнут и покинут его». А пока что мне несказанно повезло, ведь моя земная жизнь обрела новый смысл – я могу запросто по своему желанию проникать сюда, ездить, как на дачу, и грабительских поборов в виде налогов всяким разбойникам платить не надо, и заборов городить тоже! Буду ездить в этот мир, где время для меня стоит на месте, где я имею возможность что-то изменить и улучшить, помогая бороться со злом, а раз так, следовательно, я ещё не до конца создал свой мир, и процесс всё ещё идёт, движется, но мой иной мир уже прекрасен. Да, он мне нравится, и я уже не хочу отсюда уходить. Но, несмотря на это, я всё же буду вынужден покидать его, хотя бы на время, потому что там меня ещё многое держит. Зато у меня есть ради чего жить, как не парадоксально это звучит, но получается, что нужно достойно жить для того, чтобы…

Хорошо, конечно, если бы всё было именно так, и после смерти я попал сюда, к моим друзьям. Кстати, а они-то кто? Возможно, что они люди из моего же мира, разделяющие мои взгляды и моё мировоззрение, или их выдумал и создал мой разум? Кто знает? Надеюсь, и в этом я разберусь со временем. Да это и не так важно, главное, что они существуют, по крайней мере, для меня, и исчезать, как видно, вовсе не собираются! Вон как нервничают и переживают, хитрецы, ничего не говорили, ждали, когда созрею окончательно и сам дойду.

И действительно, все с явным интересом ожидали, что я скажу. И я сказал, хорошенько откашлявшись:

– Не понимаю… я что…

Они раздосадовано заулыбались и неспешно зашевелились, начав подниматься со своих мест с тяжёлыми вздохами, но замерли вновь, как только услышали продолжение:

– Не понимаю я, что вы от меня ждёте, какой такой особенной реакции? Дормидорф всё правильно сказал, но я это знал и без него! Только так чётко всё сформулировать и обратить мысли в слова пока не могу, но учусь этому и тренируюсь и, между прочим, получается всё лучше и лучше… иногда. Кстати, когда кому-то что-то объясняешь, то порой вдруг становится очевидным, что именно осознал для себя, разъяснил и облёк в слова. И это нечто важное теперь всегда будет с тобой. Правда, потом зачастую благополучно многое забываешь, но что-то всё равно остаётся, ты как будто переходишь на другой уровень. А иногда кажется: что бы ты не думал, так ничего и не понял! Осознаешь же ты желаемое лишь тогда, когда перестанешь тужиться и стремиться вникнуть в это и осмыслить, расслабишься и попробуешь услышать появление мысли в себе, увидишь природу и причину её появления, научиться наблюдать и понимать её. Всё вдруг придёт само и, как правило, в тот момент, когда меньше всего ожидаешь. Придёт как само собой разумеющееся и даже может не принести с собой никакой особой радости. Так бывает часто. Того, к чему страстно стремишься, добиться крайне трудно. И напротив, коли не быть рабом своих желаний, то многое приходит само с небывалой лёгкостью. Вот я сейчас кое-что осознал, и всё сразу встало на свои места. Даже жить стало интереснее! Кстати, я всегда мечтал принять участие в строительстве собственного уютного домика, в котором мне и предстояло бы когда-то жить.

Услыхав сказанное, они снова вздохнули и улыбнулись, но теперь, как мне показалось, успокоившись, а затем с явным удовольствием переглянулись, и мы, теперь уже вместе, посмотрели на Корнезара, который всё так и сидел, озадаченно раскрыв рот с удивлённым выражением на лице. Заметив, что на него обратили внимание, он часто заморгал глазами, громко захлопнул свой рот и сказал, зябко поёжившись и робко поёрзав на месте:

– Я тут сейчас послушал вас внимательно и подумал… очень внимательно послушал и хорошенько подумал. У меня создаётся впечатление, что все вы очень даже неплохие ребята. Теперь я точно не жалею, что связался с вами! А то всё куда-то везут и ничего не говорят, домовые у них на посылках, лешие вокруг стаями бродят и воют, «ну всё», думаю, «нужно мне всерьёз браться за их воспитание, а то упущу ещё, чего доброго!». Ан нет, вам повезло, вернее, мне повезло, в общем, нам всем повезло.

Его перебил Юриник, поднявшись со своего места:

– Да уж, повезло, так повезло! Кому повезёт, у того и петух снесёт! Нам только кажется, что нам везёт, на самом деле мы честно заработали и заслужили то, что ошибочно принимаем за везение. Даже если мы вдруг оказались в удачное время в нужном месте – это никак не может быть само по себе или просто так! Но я хотел сказать о другом. Видите ли, друзья, я несколько обеспокоен, наше самостоятельное существо, обещавшее явиться через часик-другой, куда-то запропастилось! А ведь прошло гораздо больше времени, пока мы здесь мило беседовали. Ни его, ни ворона я что-то не наблюдаю, может быть, я стал плохо видеть?

И он широко раскрыл глаза и закрутил головой, показывая, как старательно всё разглядывает, но почему-то никого не видит. Затем он начал рассуждать вслух, чем и нас вверг в обеспокоенность:

– Ладно Коршан, с ним-то, прохиндеем, может быть всё банально просто, сидит где-нибудь на дереве и переваривает печёнку с чесноком. Нам всем уже давно известно, что он, когда мясом свою ненасытную утробушку набьёт, так сразу сам не свой делается. Бывает даже, своих не узнаёт, но от домового я этого никак не ожидал! Знает ведь, лишенец, что мы ждём, волнуемся, переживаем. А он ведь уже начал нравиться мне, столько раз практически выручал нас, почти никогда не обманывал и не подводил! Этак ловко втёрся в доверие, а тут – на тебе, как сквозь землю провалился!

Все были полностью согласны с Юриником, но не идти же его искать, в самом деле? Да и как их найдёшь, коли они с Банашей должны были сделаться невидимыми в целях конспирации?

По прошествии ещё некоторого времени мы были уже твёрдо убеждены, что с ними случилась какая-то неприятность. Мы рассуждали приблизительно так: сначала исчез ворон, а потом семейка домовиков! Вряд ли это совпадение, получалось, что пропали они по одной и той же причине и, вполне возможно, находятся сейчас в одном и том же месте. Вот только в каком? И какова эта самая причина?

Юриник бегал взад-вперёд по палатке и возбуждённо причитал:

– Ну-у, и где их носит? Где нам их теперь искать? Если только найдутся, уж я им устро-ою! Взяли тут, понимаешь, манеру, нервы мне трепать! Можно подумать, Дорокорна мне мало! У-ух, захлестну, попадись они мне только, придётся расчихвостить их в хвост и в гриву!

Остальные вели себя более сдержанно, но это вовсе не означало, что мы переживали меньше. Вдруг возле входа в палатку произошло едва уловимое движение, сопровождавшееся слабым дуновением ветерка. Что-то чуть слышно зашуршало, и полог палатки, два раза чуть приподнявшись, вновь опустился. Все насторожились. Было очень похоже, будто два невидимых существа потихоньку пробрались внутрь, ведь полог поднимался именно внутрь, а не наружу, а ветра не было вовсе. Мы замерли и прислушались, затаив дыхание, а Дормидорф медленно поднял руку с торчащим вверх указательным пальцем, что должно было означать крайнюю степень внимания. Но пока ровным счётом ничего не происходило. Пауза ожидания начинала затягиваться.

Неожиданно громко прозвучали два ехидных хихиканья, причём из разных мест шатра, а с Юриника слетела его любимая походная шляпа, явно сбитая чьей-то хулиганистой ручонкой. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чьих мохнатых шаловливых конечностей это дело. Ну, естественно, именно так и оказалось! Медленно начала показываться довольная физиономия домового и не менее счастливая мордашка его ненаглядной Банаши. Со стороны можно было наблюдать довольно забавную картину: друг напротив друга стояли домовые, сияющие до невозможности, и люди, хмурые, словно грозовые облака. При этом все молчат как рыбы об лёд. Казалось, что гнетущую тишину вполне можно резать ножом, как сыр или масло, и сразу намазывать на хлеб.

Первым не выдержал домовой. Он спросил как ни в чём не бывало, по своему обыкновению вихляясь из стороны в сторону и в нетерпении переступая с ноги на ногу:

– А чего это вы все какие-то невесёлые? Случилось, что ль, чего, али где?

Юриник проворно схватил с пола какую-то хворостину и, с криком размахивая ей, опрометью кинулся к домовому:

– А вот чего-о!

Банаша ойкнула и испарилась, оставив после себя на утоптанном земляном полу, присыпанном соломой, небольшую лужицу, на которой медленно надувались и лопались крупные крутящиеся пузырики, отсвечивающие всеми цветами радуги. Юриник же на всех парах подлетел к домовому, меча громы и молнии, и завопил гремящим басом:

– Ну, держись, сейчас я тебя повеселю! Сейчас узнаешь, касатик, что у нас случилось! Случится прямо сейчас с тобой огро-омная неприятность!

Домовой тут же гневно закричал в ответ, сверкая глазами:

– Не сметь трогать домовика!

Юриник остановился и замер с поднятой рукой, в которой была зажата чуть подрагивающая хворостина. А Максимке только этого и надо было – сначала ошеломить, а затем попытаться урезонить, воспользовавшись замешательством. Совершенно неожиданно домовик театрально бухнулся на коленки, прижал трясущиеся ручонки к груди и запричитал дрожащим и срывающимся от волнения голоском:

– Не вели казнить, ба-арин, а вели слово мо-олвить!

Кто бы мог подумать? Вот артист! Юриник опешил и стоял, как вкопанный истукан, замерев на месте и вытаращив глаза. Единственное, что он сумел сделать в тот момент, так это задать шишку вполне логичный вопрос:

– Ой! Ты ч-чего… это? Ты б-брось… это!

Хитроумный домовой умело разрядил своей выходкой обстановку, все рассмеялись, а он только этого и добивался. Расслабившись, мы были готовы выслушать его объяснение о тех чрезвычайных обстоятельствах, которые вынудили домовых нарушить обещание и не вернуться вовремя. Оказывается, они с Банашей мирно прогуливались по улице, нежно держась за ручки и никого понапрасну не трогая, как и обещали. Иногда они позволяли себе невинную шалость, сущий пустячок – заглядывать одним глазком в палатки, конечно, чисто с познавательной целью, но и это занятие им начинало слегка надоедать.

– Кто же вас заставлял, хитро вылупленное племя, ядрена вошь? – не выдержал Юриник.

Оказалось, что они по пути следования, как и обещали, высматривали во все глаза нашего непутёвого ворона, и это была единственная причина их чрезмерного любопытства, по их разумению с лихвой оправдывающая подобное занятие. Но, как и следовало ожидать, все их потуги были совершенно безрезультатны. Правда, домовые народ упорный и ушлый, особенно, когда им чего-то очень нужно! Их ведь лёгкой временной неудачей не остановишь, и потому они отнюдь не потеряли надежды, а, напротив, с удвоенной энергией принялись заглядывать без спроса в чужие палатки. Во все подряд, без разбора. Ну и правильно, а чего теряться-то, дело ведь превыше всего! Вот и правдоподобное объяснение их любопытству нашлось без особого труда. Заглядывали они, таким образом, заглядывали, как вдруг в одной ничем не примечательной, на первый взгляд, палатке наткнулись на Коршана, премило ведущего непринуждённую беседу, и с кем бы вы думали? С Джорджиусом!

Мы внимательно слушали, затаив дыхание. Джорджиус слёзно просил, прямо-таки умолял Коршана помочь ему вырваться из невыносимо унизительного плена. Ворон обещал помочь, но с одним условием: Джорджиус должен был превратить его обратно в человека, причём немедленно.

– Не забыл, значит, хитрюга крылатая! – вновь подал голос Юриник.

Оказалось, что время действия зелья, которым мы периодически, но регулярно поили Джорджиуса, прекратилось, а так как теперь необходимость в этом зелье отпала, ему его больше и не давали. Он пришёл в себя, но был совершенно обессилен и не мог по какой-то таинственной причине сам выбраться из палатки. Неведомая могучая сила мешала ему это сделать, но коли старый верный друг, милый ворон, поможет ему, то он, естественно, будет щедро вознаграждён. А сила, которая держала бедного Джорджиуса и не давала ему удрать, была всего-навсего безобидным отваром обездвиженности. Что было немаловажно для серьёзного разговора, к которому так тщательно готовили Джорджиуса в самое ближайшее время. Странно, что он ничего не знал об этом отваре! Ворон же упрямо настаивал на неукоснительном выполнении своего условия, и Джорджиус вынужден был подчиниться. Правильно, а что ему ещё оставалось, Коршанчик-то обложил его, словно бешеную лисицу в норе, со всех сторон! Джордж что-то пробормотал себе под нос, поплевал в разные стороны и попросил Коршана обернуться несколько раз вокруг своей оси. Тот охотно повиновался. Вдруг раздался громкий шлепок, и ворона будто разорвала изнутри страшная сила на мельчайшие кусочки. Вокруг образовалась кровавая дымка, а брызги и ошмётки с перьями веером разлетелись в разные стороны. Любопытному домовому чуть не выбило левый глаз куском жареной говяжьей печени с чесноком, вон, до сих пор покраснение ещё не сошло, а чешется – просто жуть, никаких сил нет терпеть! Так что нет больше нашего ворчливого ворона!

На этой траурной ноте домовой закончил свой увлекательный рассказ и замолчал, гордо взирая на нас, словно орёл на кочке, и мигая левым подбитым глазом. Тогда Юриник выразил общее мнение, потрясая при этом хворостиной, которую всё ещё держал в руке:

– Ты, мохнатик, так и будешь здесь глазки нам строить или, быть может, всё-таки расскажешь, что дальше было? Это же явно не конец истории, никогда не поверю, что Коршан мог так бесславно сгинуть! У тебя, клятвоотступник, наверняка припасено продолжение, так что давай, не томи, выкладывай!

Домовой молчал, нагло улыбаясь и явно испытывая наше терпение, в общем, был, как всегда, в своём репертуаре. Ситуация становилась комичной, нам ничего другого не оставалось, как ждать, когда Максимилиан наконец наиграется в свои игрышки. Даже Банаша, скромно стоявшая молча в сторонке, не выдержала и прыснула в косынку, которую до этого нервно накручивала на свою маленькую ручку. За ней захихикал и Мокся, только нам почему-то было не до смеха. Юриник вновь не выдержал и возмутился, как всегда, за всех:

– А мы, между прочим, вовсе не видим здесь ничего смешного! Вот сейчас ты у меня посмеёшься, рыжая ехидна! Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.

– Зато я вижу, – отвечал домовой, ничуть не смутившись.

– Ну, и расскажи тогда нам, вместе посмеёмся, не держи в себе! Тебе же легче сразу станет. Молчать и терпеть может быть очень вредно для психического здоровья такого чувствительного существа, коим, безусловно, являешься ты, лишенец. А уж для твоего физического благополучия этакое испытание уж точно никак не будет полезным.

– Ладно тебе, Максимка, рассказывай, не томи! – проникновенно предложил Дормидорф, прекрасно понимавший, что домовик не может не выпендриваться, ему это не делать вредность не позволяет, это нужно просто переждать, и тогда он сам расскажет всё, что знает.

Максимка выделывался и выламывался ещё некоторое время, а мы терпеливо ждали. В конце концов, когда ему наскучило это, он пронзительно свистнул. Да так громко, что уши заложило, прямо соловей-разбойник в миниатюре. Все вздрогнули от неожиданности, тем самым вызвав у него очередной приступ неподдельной радости.

Не успел стихнуть звон в ушах и эхо от свиста, как полог палатки широко раскрылся и перед нами предстал мужчина неопределённого возраста, невысокий, коренастый, слегка пухленький, но не толстый, с заострённым и слегка крючковатым носом, тёмно-карими глазами и зачёсанными назад иссиня-чёрными, цвета воронова крыла, волосами. Одет он был с иголочки, вызывающе щеголевато, будто прямо с бала и к нам сюда, в палатку. Ничего не скажешь, выглядел он сногсшибательно, словно столичный франт.

На нём был костюм-тройка, сшитый из отличного шерстяного материала, тёмного с отливом, с тоненькими вертикальными серебристыми нитями-полосочками. Из нагрудного кармана строгого покроя пиджака выглядывал краешек свежего носового платка алого цвета. На ногах элегантные и идеально сидящие полуботинки-полусапоги со слегка зауженными носками с когда-то блестящими, а теперь изрядно запылёнными и окислившимися серебряными пряжками-застёжками сбоку. Пятки и носки сапог отделаны кованными серебряными пластинами, оббитыми строго по форме, это было практично и удобно, ведь обувь меньше изнашивалась и подвергалась механическим повреждениям.

Был он просто неотразим, как говорят, красив, хоть в гроб клади. Выпендрёжник представился хриплым голосом:

– Коршан, собственной персоной, прошу любить и жаловать! А главное, кормить побольше да повкуснее! Вы и сами это прекрасно знаете. Надеюсь, не успели ещё забыть?

«Как же, забудешь такое!» – подумал я, а Коршан продолжал:

– Вот и сейчас мне очень хочется кушать. Слышите, что я вам говорю? Проголодался я не на шутку. Представляете, от этих нервных потрясений и переживаний у меня разыгрался просто звериный аппетит, и я готов рассмотреть любые приемлемые предложения.

Сначала мы молчали, потому что были крайне ошеломлены, но минуту спустя окружили его и принялись осматривать со всех сторон и ощупывать, поворачивая так и эдак, немилосердно крутя во все стороны. Как он не сопротивлялся и не ворчал, но поделать с этим всё равно ничего не мог, пришлось ему немного потерпеть, пока не спала первая волна нашего любопытства.

Когда страсти немного поутихли, Дормидорф осторожно поинтересовался у Коршана:

– Как же и, главное, когда ты собираешься выполнять обещание, данное Джорджу?

– Никогда! Перетопчется, лживый поганец! Вот ещё! А разве я был когда-нибудь уличён в одержимой честности или фанатичном правдолюбии? Нет, батеньки! У меня имеется лишь один серьёзный и неизлечимый недостаток, иногда ощутимо осложняющий мне жизнь.

«Да уж, да уж! – подумалось мне, – это очень хорошо, что он осознаёт хроническую и порочную страсть к обжорству, значит, ещё не всё потеряно!».

А Коршан закончил свою правильную мысль:

– И я ни капли не стесняюсь этого, и могу честно и откровенно признать, но только пусть это останется между нами: я отчаянно, чертовски справедлив! Но справедлив, честен, бескорыстен и благороден я бываю лишь с теми, кого считаю достойными этого, а потому Джорджу не видать свободы из моих лап, как своих собственных ноздрей, а обещание, данное ему, было всего лишь маленькой хитростью.

Немного подумав и, видимо, найдя ещё одну вескую причину, оправдывающую невыполнение им обещания, он продолжил:

– А с какой стати… почему я, честная птица… в смысле, честный человек, должен помогать какому-то злодею, который обратил меня против моей воли в ворона? Если бы я не обещал ему помощь, то никогда больше не стал бы человеком. Я его, гадёныша, просто-напросто надул, как он того и заслуживает.

– Правильное решение, наш пернатый дружище. В смысле, молодец… птичка! – проговорил крутившийся тут же домовой, беспардонно перебивая Коршана, который, видимо, ещё долго мог бы разглагольствовать по этому поводу. Шишок неустанно суетился вокруг него, жадно ощупывая волосатыми пальцами прекрасную шерстяную костюмную ткань на рукаве коршанового пиджака, капризно оттопыривая при этом подрагивающую нижнюю губу и выставив наружу краешек розового языка.

Ощупав всё несколько раз, домовик заговорил снова с лёгкой ехидцей в голосе, держа Коршана за подол пиджака, чтобы тот не убежал далеко:

– Хороший костюмчик, слов нет, а материальчик-то, материальчик…

И вдруг как рявкнет юриниковым громоподобным голосом:

– А не ворованный, часом, материальчик-то? У какого купца брал? А ну, колись! Смотреть в глаза, говорить только правду!

Коршан присел от неожиданности, а мы даже не вздрогнули, ибо ожидали чего-то подобного. Ну, должен же он был проверить Коршана на пригодность сделаться очередным объектом для шутливых издевательств и каверзных подтруниваний. Домовой, между тем, продолжал своим обычным голосом:

– А покрой-то, покрой, цымус! Дашь адресок модистки, мне о-очень нужно? Заскачу к ней как-нибудь на досуге, побалакаю! У меня ведь скоро торжество намечается, да ты и сам лучше меня знаешь. Хитрющий ты, как я погляжу, пронырливый, вон и костюмчик какой знатный отхватил себе невесть где! А может, и мне отслюнявишь такой же по старой памяти, а? Ну, да ладно, понимаю, об этом потом.

Коршан немного грустно улыбнулся в ответ, но ничего не сказал. Да и что тут можно было сказать, ясно без слов, что домовой нашёл себе новый объект для обожания, и ему, Коршану, это не сулило совершенно ничего хорошего. Зато Юриник получил неожиданно приятный сюрприз и, видя такое дело, даже не пытался скрывать своего искреннего восторга и радостного возбуждения. Он заговорщицки подмигнул мне, показывая взглядом на удручённого Коршана, обречённого надолго позабыть о покое, скуке и душевном благополучии.

– Ну, как ты ощущаешь-то себя в виде человека? – спросил Корнезар.

– Неплохо, неплохо!

– Ты уж меня извини, Коршан, – кротко молвил Корнезар, – но я буду скучать по тебе в обличии ворона, уж больно забавен и потешен ты был.

Вот только при виде тебя в обличии ворона у меня частенько начинал неприятно ныть лоб.

Коршан снисходительно ухмыльнулся и ответил:

– Не расстраивайся, дружище, я не позволю тебе соскучиться по второму моему облику! И стоит тебе только попросить меня, как я вновь в два счёта обернусь вороном. А про твой лоб я могу только догадываться, но это всё пустяки!

Все вопросительно воззрились на него, и Коршан пояснил несколько смущённо:

– Видите ли, у меня, как последствия перенесённого колдовства, осталось умение по своему желанию в любое время и в любом месте оборачиваться вороном, а потом обратно человеком. Я уже несколько раз проверял, пока ждал, когда Максимилиан подготовит вас к моему появлению. Когда я по привычке захотел взлететь, то сам по себе обернулся вороном и вспорхнул на ветку. Чуть все перья себе не испачкал со страха! Очень уж испугался, что Джордж снова меня перехитрил, и я буду вынужден оставаться птицей, но стоило только мне пожелать пройтись по-людски, как я здесь же превратился в человека… и всё же запачкал свой неподражаемо-бесподобный костюмчик, свалившись вместе с поломавшейся веткой с дерева на пыльную и грязную землю. Пришлось долго и упорно его очищать, чем я и занимался всё время, пока ждал условного свиста.

– Здорово, отлично! Да не то, что ты в пыль свалился, а твоё умение превращаться в ворона и обратно по желанию! Его можно использовать и на пользу дела! – восхищались мы, пытаясь подбодрить приунывшего Коршана.

Потом все вместе бурно и весело отпраздновали возвращение Коршану человеческого облика. Славно поужинали, а чуть позже устроили чаепитие, поболтали о том о сём, вспоминая смешные проделки из прошлой жизни Коршана и Корнезара. Пришлось рассказать им всю правду, чтобы они не мучились, пытаясь вспомнить свою жизнь. Они стали другими, новые воспоминания и положительное окружение приносили свои плоды, и теперь даже при сильном желании ни Корнезар, ни Коршан никогда больше не смогут быть такими, как раньше. А знать всю правду о себе – это их право и никто у них не собирался его отнимать.

Мне не давал покоя вопрос на счёт китового молока, но я стеснялся спросить об этом Дормидорфа, памятуя о нашем договоре. Видимо, это желание было написано у меня на лице, и он, повернувшись ко мне, сказал сам:

– У меня такое ощущение, что ты хочешь поговорить со мной о чём-то или спросить. Так ты давай, не стесняйся, я всегда к твоим услугам.

И я несколько смущённо спросил:

– Всё же я не совсем представляю себе, как можно воплотить в жизнь чисто технически, на практике: в открытом океане, на плаву, подоить кита?

– Ты опять за своё! Я так и думал, кто о чём, а вшивый о бане, ладно, слушай, только успокойся и расслабься, это не для слабонервных. Итак, берёшь огромную клизму для отсоса молока в одну руку, другая, как ты понимаешь, должна быть совершенно свободна, подплываешь с ней, обязательно к самке, смотри внимательней, ни в коем случае не перепутай, это важно для тебя, ибо последствия могут быть плачевными! Подплываешь, значит, нежно подныриваешь ей под вымя и аккуратно и ласково, но смело…

Мои брови поползли вверх, и я, недоумённо уставившись на Дормидорфа, проговорил:

– А оно что, так прямо и болтается в воде под брюхом и только и делает, что ждёт меня с огромной клизмой к себе в гости?

Разговоры затихли, все внимательно слушали нас и наблюдали за мной. Дормидорф продолжал, игнорируя мой вопрос:

– Подныриваешь, значит, ей под самое вымя, но, главное, действуй смелее, женщины, они ведь совершенно не любят робких и нерешительных дояров. Здесь очень важно получше присосаться, ну, и руки должны быть нежными и сильными, способными к качественной дойке. Да не робей, ты же парень опытный, по всему видать! Ну, в крайнем случае, потренируешься, мы соорудим тебе макет из матраса, пропитаем его водой, дадим клизму и ведро… и дои его, сколько хочешь!

Я не знал, что мне про всё это думать! Чего только не бывает в жизни, руки, видите ли, должны быть нежными, сильными и приспособленными к дойке! Всё это было отображено на моём лице, и особенно порадовало присутствующих то, что я поднял правую руку и начал сжимать и разжимать кисть, будто массируя нечто, при этом задумчиво глядя на неё, прикидывая и представляя в ней истекающую молоком китовую грудь.

Дормидорф, помолчав несколько секунд, вновь продолжил:

– Да-да, именно так! Но есть способ и несколько проще. Никому я его не рассказывал, всё держал в тайне. Но тебе скажу, ибо ты внушаешь мне доверие. – Он выдержал паузу. Затем ещё одну. – Берёшь, и заказываешь у скатерти хоть целое ведро свежего жирного китового молока!

У меня открылся рот. Грянул взрыв дружного хохота. Да-а, очень смешно! А я-то уже вообразил себя с гигантской клизмой на плече и сосновым бревном под мышкой, барахтающимся в безбрежном океане и охотящимся за выменем самки кита, непринуждённо болтающимся где-то внизу и жаждущим поделиться со мной драгоценным продуктом.

– Весёленькая подобралась компания, ничего не скажешь, – брюзжал домовой, жалуясь своей Банаше, на плечо которой трогательно склонил косматую голову. – Все подшучивают друг над другом, смеются, и ничего, всё им сходит с рук! Им весело, видите ли! А вот стоит мне порой только слегка невинно подшутить над кем-нибудь, как сразу разворачивается целая трагедия. И разговоров потом, разговоров, не оберёшься на целый день, а некоторые особенно невинные шутки припоминаются мне месяцами, и думаю, это ещё не предел. Злопамятные они какие-то, особенно этот мелкий с грубым голосом… как его? О-о, Юриник! Эх, тяжеловато мне порой приходится с ними, но я отнюдь не собираюсь сдаваться, буду воспитывать их, ибо я понял, воспитание есть моё истинное призвание! Я думаю посвятить этому всю свою оставшуюся жизнь, да и твою тоже. Мне с ними хорошо-о. И ещё у меня есть одна отрада, это ты. С тобой-то мы их быстренько доканаем, в смысле, перевоспитаем. Они ведь тебе знаешь, как доверяют! Почему-то даже больше, чем мне. А вот давеча, представляешь, был та-ако-ой случай…

Раздался тихий, раскатистый храп. Максимка уснул, прижавшись лбом к щеке своей подруги, нежно обнимавшей его и слегка раскачивающейся из стороны в сторону, будто убаюкивающей.

Было уже довольно поздно, и мы тоже отправились на боковую, только Коршан, по привычке, решил спать в обличии ворона.

– Чтобы костюмчик не помять и не подпортить ненароком, – пояснил он.

* * *

Глава 14 Последний перелёт

Ночь прошла спокойно, без каких-либо эксцессов. Все дрыхли без задних ног, вот что значит чистый свежий воздух и здоровая усталость!

Утром все встали до невозможности бодрые и готовые к новым походам и приключениям. Размеренное спокойствие и безопасность лагеря даже раздражали, не хватало чего-то остренького, хоть бы лешие обступили ночью наш костёр и завыли неожиданно, что ли!

Позавтракали, чем скатерть послала. Разговаривали мало. Ставшая привычной активная жизнь побуждала к действию, накопленная за ночь энергия требовала выхода. А вокруг скука смертная. Перед отлётом решили прогуляться по лагерю, оглядеть окрестности и унять излишнюю возбуждённость. Кроме того, оставалась надежда отыскать приключения на свою голову, прогулка просто так, чтобы проветриться, нас уже не устраивала.

Коршан тут же оживился и обернулся вороном, принялся куражиться над нашими головами, пикируя, планируя и мастерски входя в штопор. Наверное, это была его утренняя разминка. До чего же ловко у него получалось!

Корнезар, глядя на подобные выкрутасы, метко заметил:

– Ну и прохиндей этот Коршан, как трапезничать, так он человек, а как идти куда, так чики-брыки, и он ворон. Мне целых десять минут пешком тёпать, ноги стирать да из сил выбиваться, а он пару раз нехотя крыльями подёргает и уже сидит на месте, отдыхает. Опять же перекусить лишний раз есть возможность. Где тут справедливость?

На что Юриник ему терпеливо отвечал наставительным тоном:

– А ты пойди, сходи к Джорджиусу, пока ещё не поздно, и попроси его превратить себя в какую-нибудь птичку, например, в попугая или сороку, а можешь и в самочку ворона перевоплотиться, здорово будет! Создашь тогда с Коршанчиком крепкую и дружную семью, совьёшь гнёздышко и высидишь, на радость нам, птенчиков!

– Нет, только не это!

Юриник продолжал ёрничать:

– Хорошо-хорошо, уговорил, не будем об этом сейчас, я имею в виду гнездо и птенцов, поговорим об этом позже. Но ты в птичьем облике поживи с полгодика, а потом Джордж, может быть, тебя расколдует, и тогда уж ты точно сможешь…

– Нет уж, спасибо, премного благодарен, я лучше пешком похожу.

Во время этого разговора мы шли между ровными рядами палаток-шатров. Вдруг совершенно неожиданно из-за угла ближайшей палатки вываливается метла! Ничего особенного, обыкновенная метла с сучковатым заскорузлым древком и густой роскошной березовой метёлкой, а за ней обыкновенный, большой и слегка проржавленный совок. Особенным же было то, что людей рядом не было и в помине, орудия труда двигались сами! Вот они, приключения! На душе сразу полегчало. Изредка метла начинала что-то усердно выметать, а услужливый совок тут же оказывался рядом, галантно предлагая свои услуги. Таким образом влюблённая парочка садово-уличных инструментов медленно и с достоинством продефилировала мимо нас, причём бойкий совок задержался возле Дорокорна, который с аппетитом догрызал яблоко. Усердный совок, по всему было видно, поджидал огрызок, а метла томилась неподалёку, прислонившись к дереву и шевеля ветками метёлки, очищая их от застрявших пылинок и соринок. Как и ожидалось, исполнительный и ответственный напарник-совок направился к ней только тогда, когда получил, наконец, от Дорокорна долгожданный огрызок.

– Здорово придумано! – восхитился я, а остальные, похоже, ничуть не удивились.

Изредка нам навстречу попадались знакомые Дорокорна, Юриника и Дормидорфа. Они вежливо здоровались с нами и, как правило, интересовались результатами похода, из которого мы давеча имели удовольствие вернуться. Наверное, в десятый раз повторяя историю нашего славного путешествия и отвечая на одни и те же вопросы, мы начали слегка утомляться от затянувшегося однообразия. Не сговариваясь, мы развернулись и отправились обратно в шатёр, чтобы забрать оттуда свои вещички и, не медля более ни минуты, лететь обратно в деревню, из которой и началось наше с Дормидорфом путешествие.

За считанные минуты добрались до шатра, собрали скромные пожитки и прямиком к аэродрому, где мы оставили нашу грозную птичку и трёх её воспитанников, ящеров. Те же, как оказалось, уже давно с нетерпением поджидали нас, так как Агрес от нечего делать занялся со свойственной ему строгостью и усердием воспитанием и муштрой птеродактилей, как боевых единиц специального назначения, которые должны были, по его мнению, уметь всё. Это не очень прельщало ящеров. Они грезили наяву как можно быстрее отвязаться, наконец, от дотошного орла и поскорей отправиться хоть куда-нибудь, лишь бы подальше от него. Агрес же был не в восторге от уровня подготовки и интеллекта своих воспитанников и ещё никого не заклевал только лишь по одной причине. Нет, не из-за душевной доброты, а потому, что тогда ему бы прибавилось работы. По его собственному выражению: «тюкнуть одного прямо в темя вполне можно для показательного примера!». Но он справедливо опасался, что войдёт в раж и не сможет остановиться вовремя, ибо все они уже основательно вывели его из себя, а особенно вон тот, с разбитым клювом, подбитым глазом, рваным крылом и выбитыми передними зубами, отзывающийся на кличку «Счастливчик». Какая всё-таки у Агреса творческая и увлекающаяся натура!

Немного поразмыслив над этой немаловажной проблемой, когда и хочется приложить, и колется, Агрес принял волевое решение: обещал очень быстро доставить нас на место, а там уж и продолжить обучение непутёвых ящеров, не стесняясь и ни в чём себе не отказывая. Те всё слышали и слегка загрустили, но Дормидорф, добрая душа, обещал замолвить за них словечко. Тогда они воспрянули духом и засуетились, готовясь к скорому отлёту.

И вот мы снова в воздухе. Набрав высоту, Агрес со свистом рассекал мощными крыльями упругий тёплый воздух, встречные потоки которого приятно обдували и освежали нас, поднимая настроение и пробуждая чувство радости, удовлетворения и ожидание чего-то манящего и светлого. Удивительно мало бывает надо для того, чтобы изменилось наше настроение. Вот и в природе малая толика изменений влечёт за собой бесконечную новизну и неповторимость: то солнце чуть жарче, то роса немного обильнее, то ночи холоднее!

Рядом в том же порядке, что и раньше, летели птеродактили. Через час полёта мне опять наскучило любоваться видами, несмотря на то, что они были как всегда прекрасны, и я слегка заскучал, мечтая напоследок о ярком впечатлении, надолго остающемся в памяти. А может, я просто подсознательно не хотел отсюда уходить в свой мир, а потому и настроение немного испортилось? Но ничего особенного не происходило! Хотя то, что я нахожусь в этом мире и лечу на огромном и красивом орле – и есть особенное! Но человеческой натуре свойственно быстро привыкать ко всему, особенно к хорошему! Захотелось вдруг общения, но разговаривать было неудобно из-за встречного ветра, шумевшего в ушах, словно стая диких обезьян.

И снова Дормидорф, будто читая мои мысли, которые опять крупными буквами написаны были у меня на лице, прокричал мне в ухо что есть мочи, едва при этом не оглушив:

– Да не волнуйся ты так и не скучай, на наш век приключений хватит, они ведь бесконечны, а пока отдыхай, набирайся душевных сил, скоро прилетим.

Мы находились в полёте больше полутора часов. Это совсем немного, но ноги и спина не на шутку затекли, в ушах гудело, видимо, я ещё не успел полностью восстановиться за прошедшие сутки отдыха, потому так быстро и устал вновь. Остальным, я видел, было не легче. Этот последний небольшой перелёт всем дался тяжело, и если наш боевой дух вновь воспрянул уже после суток отдыха, то более чувствительные и прихотливые тела основательно переутомились и нуждались в более продолжительном восстановлении. Только Коршану всё было ни по чём! Он хорошо устроился и к тому же имел прекрасную возможность разминаться. Захотел, сиди на птеродактиле, а наскучило сидеть, пожалуйста, налетайся до изнеможения и опять плюх, сиди себе, наслаждайся жизнью.

Наконец Агрес плавно пошёл на снижение. Впереди показалось огромное селение, пестревшее и отсвечивающее огромными крышами домов, под разными углами взиравшими на яркое утреннее солнце. Создавалось впечатление, что множество серебряных нитей тянулись от крыш домов к небу и огромными солнечными зайчиками касались нас. Над селением стояло затишье, лишь дымок из труб размеренно поднимался ввысь, растворяясь в прозрачном воздухе и распространяя по всей округе аппетитный аромат берёзовых дров и вкусного домашнего хлеба.

Агрес плавно начал заходить на посадку, предварительно издав пронзительный клич. То был сигнал предупреждения всем, кто мог его слышать, означающий лишь одно: «уносите-ка ноги с моей дороги!». В клубящихся тучах пыли, неприятно першащей в горле, мы приземлились на знакомую широкую дорогу практически рядом с гостевым домиком, когда-то приютившим нас. В этом домике мне пришлось оставить кое-какие вещички: ведро, палку, термос и какие-то пакеты, которые Дормидорф посоветовал мне выложить из рюкзака за ненадобностью. Сам рюкзак я прихватил с собой, ибо у каждого из нас было при себе некое подобие вещмешка, это просто необходимо в дальних походах, мало ли что придётся туда положить? А ведь наш поход был далеко не прогулка по летнему парку в жаркий солнечный день! Да, путешествие в незнакомый подземный город, это вам не медку с утра лизнуть!

Настало время расплачиваться с Агресом за неоценимую помощь и поддержку, без которой нам явно пришлось бы худо. Дормидорф, заговорщицки подмигнув нам, учтиво предложил ему школьную скатерть и разъяснил, как ей нужно правильно пользоваться, а потом ещё и показал на примере. Он заказал огромный и аппетитно выглядевший копчёный окорок, от запаха которого у всех засосало в желудках, тем самым вызывая обильное слюноотделение, так как мы успели изрядно проголодаться за короткое время перелёта. Птеродактили возбуждённо принялись переминаться с ноги на ногу и стучать клювами, а Агрес непринуждённо, но с явной охотой заглотил окорок и остался им весьма доволен.

Агрес был в неописуемом восторге от подарка и любезно сказал нам на прощанье:

– У меня просто нет слов! Я и моя семья теперь обеспечены провизией на всю жизнь, премного благодарен вам за это. Вы же можете всецело располагать мной, я в любое время буду к вашим услугам, только дайте знать.

На что Дормидорф ответил:

– Вот и отлично. Мы тоже очень довольны, что всё так удачно вышло. Не обижай только, пожалуйста, ящеров, очень тебя прошу, они нам ещё пригодятся! И будь готов, возможно, ты понадобишься нам через пару-тройку дней, надо будет отвезти Дорокорна с Юриником в их селение, это недалеко – меньше дня лёта, а для тебя и того меньше. Может быть, ты вскоре понадобишься нам и для более серьёзных дел. Очень хорошо, что все предпочитают облетать тебя стороной, а кто рискнёт познакомиться поближе, так те беспрекословно слушаются! Видимо, у всех ты вызываешь глубочайшее доверие и искреннее расположение к себе, а всё благодаря своей кроткой и застенчивой внешности.

Оценив по достоинству остроумный комплимент, Агрес расплылся в довольной улыбке, мне, по крайней мере, так показалось. Он был явно польщён словами Дормидорфа, который ловко ввернул льстиво подковыристую речь в дополнение к щедрому подношению, вызвав ещё большее расположение Агреса. А ведь он был далеко не дурак, и в чувстве юмора ему было не отказать. Агрес рывком поднёс мощную носатую голову вплотную к лицу Дормидорфа, чуть было не вызвав этим моей преждевременной кончины на месте, ибо отполированное остриё огромного клюва просвистело в нескольких сантиметрах от моего носа, а я даже не успел сказать «мама».

– Только дайте знать, и я, и наши птеродактили мгновенно будем здесь!

Птеродактили встрепенулись, как очумелые, и возмущённо защёлкали клювами, но возразить, естественно, не посмели. Они тоже были вознаграждены добрым дедушкой Дормидорфом, расточающим сегодня щедрые, но вполне заслуженные подношения в виде всевозможных лакомств. Я точно не помню, чем он там угостил птеродактилей, но чем-то особенно почитаемым этими, на первый взгляд, неприятными ящерами. Помню одно: они остались вполне довольны, но прежде чем разлететься по своим делам, получили от Агреса строгие инструкции и наставления ожидать вызова, когда понадобятся. Вызова от капитана, который решил взять над ними шефство и открыть лётную школу по обучению боевых птеродактилей с лёгким пассажирским уклоном. А на их резонный вопрос, когда именно ожидать вызова, Агрес вполне логично ответил: «Как только, так и сразу!». Наконец мы тепло с ними распрощались, и они улетели, обдав нас волной тёплого воздуха и першащей в горле придорожной пыли.

Дормидорф, а следом за ним и остальные направились через знакомую калитку в каменном заборе к гостевому домику. Дормидорф, указав на свежие следы возле поилки животных, промолвил в бороду:

– Лосяра периодически наведывается сюда, да не один, а со всем своим счастливым семейством. Нас, видимо, поджидает. Нога у лосёнка уже срослась. Срослась хорошо, правильно, коли судить по следу. Он не бережёт её, ступает так же, как и на другие ноги, а значит, всё зажило. Отпечаток такой же чёткий, как от остальных ног, следовательно, о хромоте не может быть и речи. Он уже бегает без фиксатора дня четыре, приблизительно столько дней здесь не было дождя, а точнее сказать пока затрудняюсь.

Мы зашли в дом, решив немного передохнуть, напиться чаю и перекусить. Так и сделали. Затем я быстро собрал свои пожитки, и мы лёгким прогулочным шагом направились в лес к волшебной дыре, как я её про себя называл. Мы решили устроить там прощальный ужин на лоне природы и именно поэтому сильно не наедались в домике, а так, малость перекусили, лишь заморив червячка, но не насмерть, а чтобы он слегка шевелился полупридавленный, предусмотрительно оставив побольше места для всевозможных вкусностей. Меню пока не утвердили, и только сейчас начали его обсуждение, ступая не спеша по лесной тропе.

Глава 15 Глава, которая должна быть последней

Мы довольно долго шли по лесу и порядком утомились. Усталость снова давала о себе знать. Утомились все, кроме хитро созданного Коршана, предпочитающего воздушное передвижение пешему. Вдруг сбоку со зловещим шумом затрещали кусты и закачались невысокие деревья, причём в нескольких местах одновременно, будто стая медведей, окружившая нас, выскочила из засады и продиралась через дремучие лесные дебри прямиком к своим жертвам! Да не просто продиралась, а мчалась на всех парах, не разбирая дороги, трепеща от нетерпения и истекая слюной в предвкушении сытного обеда. Я сразу позабыл и про ужин, и про то, куда мы вообще держали путь!

Но нет, это были, к моей искренней радости, вовсе не лютые медведи. К нам вышли во всей своей красе наши старые знакомые – лоси. Лосёнок действительно был жив и здоров, чего в данный момент никак нельзя было сказать про меня, он заметно подрос и возмужал. На своих тоненьких узловатых ножках лосёнок вприпрыжку скакал вокруг нас, как настоящий сайгак, выражая тем самым свою искреннюю благодарность и радость от встречи. Лоси сразу предложили свои услуги, но мы решили и дальше идти пешком, потому что всё равно не поместились бы все, даже если взгромоздились бы на них по двое. Я потихоньку начинал приходить в себя, и мои коленки перестали дрожать. Ещё раз поблагодарив нас с Дормидорфом за помощь, семья лосей пристроилась в хвост нашей колонны. Они решили составить нам компанию и пройтись к пограничной дыре, чтобы потом, после моих проводов, доставить в село моих друзей, тем более, что никаких важных дел у них в ближайшее время не предвиделось. Так мы дошли до места, где впервые встретились с Дормидорфом. На том же месте вновь разложили скатерть и разместились поудобнее вокруг неё.

Видя такое дело, а дело шло к еде, стремительно спустился с небес Коршан, перепугав до смерти лосей. Когда же он с неожиданным хлопком обернулся человеком, они и вовсе зафыркали и захрапели, выкатив от удивления глаза, и начали взбрыкивать, приплясывая на месте. Пришлось голодному и потому не очень довольному Коршану по настоятельному совету Дормидорфа терпеливо угощать лосей сухариками из чёрного ржаного хлеба с солью, дабы загладить свою вину. После трёх порций на брата Коршан был прощён и получил возможность присоединиться к общему столу.

Нам же пришлось вызывать семейку домовых, которые из принципа ни за что не желали появляться без официального приглашения. Гордые какие!

Я оставил свою амуницию Дормидорфу, а в придачу карточку-каверзу и духов-исполнителей, которыми всё равно не смог бы пользоваться в своём мире. Зато им здесь эти штуковины очень даже могли пригодиться.

Дормидорф клятвенно обещал отдать их мне сразу, как только я вернусь обратно, но что-то подсказывало ему, что это произойдёт довольно скоро, и я не успею даже соскучиться по этому, так полюбившемуся мне миру.

Спрашивается, как он мог предчувствовать это? Его убеждённость и спокойствие повергли меня в недоумение, но вместе с тем и передались мне. Исчезло муторное состояние, неизбежное перед разлукой с теми, кто тебе дорог. Теперь и я знал, что так будет. Но откуда знал, не знал. Может, интуиция подсказывала? Ведь стоит только пожелать разобраться в чувствах и эмоциях, затем отбросить всё разом и прислушаться, интуиция сама заговорит с тобой. Именно то, что тебе будет хотеться больше всего сделать после прокручивания в голове разных вариантов развития событий, и будет голосом интуиции.

Интуиция – это чутьё, то, что вырастил и воспитал в себе сам, пусть отчасти и подсознательно. И можешь с помощью этого читать, словно книгу, свои ощущения и происходящее вокруг. Нужно лишь уметь её выделить. Редко кто сподобился дойти до этого сам, а это важно. Здесь не поможет обычный образ мышления, заложенный высшим образованием: объясните мне, а я выучу и стану применять, только дайте догму, аксиому, от чего отталкиваться. А когда в жизни вдруг нужно самим дойти, вычислить, понять, вникнуть, разобрать, мы этого никак не можем, чувствуем что-то, но не можем!

Интуиция – это логическое предположение оптимального и наиболее вероятного исхода ощутимо значимых событий, она отличается в корне от пустого угадывания или предвидения, ибо основана, пусть не всегда на осознанном, но реальном опыте, разуме и логике.

Так можно ли почувствовать, услышать свою интуицию? Ещё как можно, и нужно! Стоит только разобраться в своих чувствах и эмоциях. А вдоволь покопавшись там, отбросить разом всё и прислушаться – интуиция сама заговорит с тобой.

Пока я копался в своих ощущениях, Дорокорн, пользуясь удачным случаем, будто невзначай принялся разглядывать каверзу, лежащую вместе с мешочком на уголке скатерти. Он взял осторожно её в руки, и тут же меня начали терзать смутные подозрения, но длилось это недолго. Недолго, потому что в следующее мгновение моя голова стала претерпевать видимые изменения. Под всеобщее веселье Дорокорн, наконец-то, насладился местью за то, что я сотворил с ним на турнире по борьбе. Меня радовало, что Юриник с Коршаном и Корнезаром оказались не такими мстительными и злопамятными, и великодушно не стали мне припоминать, как я упражнялся на их головах во владении каверзой во время нашего сплавления по реке. Да-а, всем я успел насолить, но, естественно, не по злобе, а по простоте душевной, которая в этот раз, вопреки пословице, оказалась вовсе не хуже воровства.

Да я и сам не могу иной раз, чтобы кого-то не подцепить или не подшутить, порой очень даже чувствительно. В этой связи особенно повезло моим домочадцам. Сами понимаете, мне с ними приходится иметь дело чаще, чем с другими, а им, соответственно, со мной…

Помню, моей дочери тогда было около двенадцати лет, и ей очень нравились нектарины: крупные, сочные, ароматные, так и просятся, чтобы их съели поскорее. Однажды мы с женой купили несколько штук именно таких красавцев и аккуратно разложили их в саду под сливой, а затем отправили туда дочку под каким-то предлогом. Какие же у неё были глаза, когда она притащила в дом спелые и сочные нектарины… из-под сливы!

Или как-то дочка пригласила с собой на дачу подружку, а мне пришло на ум их развлечь: подкрался и бросил им сливу в окно второго этажа, где заговорщицки мерцал приглушённый свет, а они вели тайные полуночные беседы. Когда же они в ужасе прильнули к тёмному провалу открытого окна, там я со свечкой в руках понуро и в соответствующем одеянии прохаживался среди старых деревьев сада.

Предварительно им было рассказано про всякие мистические случаи о привидениях, происходящие в полнолуние, которое той ночью как раз имело место быть.

А однажды мы с дочерью залезли в реку во время сильнейшей грозы. Дождь так и хлестал, как из ведра. Гром и молнии – безостановочно, над рекой стояла пелена от подскакивающих над гладью воды капель и брызг. И я, нырнув, ушёл под воду и поплыл против течения, развернулся и, отталкиваясь от песчаного дна, быстро поплыл вниз под водой уже по течению реки, а течение там довольно быстрое. Через минуту прямо под водой я представил бедную маленькую девочку, одиноко стоящую под проливным дождём и ожидавшую своего милого папочку… мне сделалось стыдно за себя и жаль её. Тогда я потихоньку вынырнул, оказавшись метров за сорок от неё, а она действительно стояла, замерев и вглядываясь в противоположную от меня сторону, в том направлении, куда я нырял. Я окликнул её, хорошо, что она ещё не успела испугаться… вовремя спохватился, и мне удалось свести всё к шутке.

Получается, моя склонность к розыгрышам породила своего рода привычку и зависимость. Из чего я сделал вывод – зависимостей и привязанностей у нас целое множество. Нельзя допускать, чтобы они управляли нами и приносили вред близким. Пусть лучше одна привязанность вступает в борьбу с другой, как это произошло у меня случайно. Теперь я взял на вооружение этот метод и использую правильные привязанности в борьбе с неправильными. Чего и всем желаю.

Глядя на ситуацию в целом, принимая невозможность находиться одновременно в двух местах, и даже радуясь тому, что мне предстоит всегда желать этого, я расставил всё на свои места и окончательно успокоился. Чего нельзя было сказать о домовом. Он отчаянно жался ко мне, позабыв на время свою ненаглядную Банашеньку, предчувствуя неизбежное и скорое расставание.

Дормидорф заказал у скатерти для меня и по моей же просьбе два ведра грибов, одно с маленькими и бесподобными молодыми осенними опятами, другое с белыми, но тоже ничего на вид. Ну, в самом деле, не с пустыми же руками мне прикажете возвращаться домой! Это после целого дня, проведённого в лесу, в трудах праведных и изнурительных по кропотливому сбору грибов! Меня ведь тогда совершенно неправильно поймут и растерзают буквально живьём, это же женщины! А потом ещё и не оправдаешься: где шлялся целый день, опять боролся с неправильными привязанностями? Я на радостях даже начал репетировать то, что скажу дома, гордо и вместе с тем устало:

– Как сейчас помню, особенно трудно было собирать маленькие упругие опята, белые-то сами в ведро прыгали, а вот над опятами пришлось знатно попотеть! Да-а! До сих пор спину невыносимо ломит и выкручивает, тянет и щемит. Ох, особенно вот здесь, возле поясницы, и в глазах всё мельтешит и рябит, так что перебирать их и отваривать, к сожалению, никак не смогу! При всём моём желании не смогу и всё тут, лучше уж пристрелите! Хотя и очень бы хотел, но уж увольте. Но, между прочим, несмотря на то, что моя спина и раскалывается, прямо нет сил, но я ни о чём не жалею, ведь всё для вас, мои милые! Ух, моя бедная поясница! Буду теперь с нетерпением ожидать, когда вы их переберёте, помоете, почистите и пожарите с картошечкой, думаю даже, и моя бедная спина к тому времени пройдёт, а особенно, если чуть-чуть полежать на диванчике, расслабиться да посмотреть телевизор, исключительно, чтобы отвлечься. Массаж? Нет, это потом, не смею отвлекать, потерплю до вечера!

Все смеялись и радостно похлопывали меня по плечу в знак истинной мужской солидарности, а я разглядывал полученные от скатерти грибы. Всё это грибное богатство тютелька в тютельку влезло в моё сиротское ведёрко, наполнив его доверху, даже, как и положено у нас, заслуженных грибников, с небольшой лихой горкой. Всем было немного грустно, но я обещал вскорости вернуться, как только все грибы выйдут.

– Готовьте, – говорю, – какое-нибудь интересное задание. Когда приеду в следующий раз к вам в гости, то сразу отправимся все вместе выполнять его.

– Да ладно тебе, появляйся и без задания! – говорили наперебой Дорокорн с Юриником. – И вы с Дормидорфом прилетайте поскорей к нам в гости, мы всегда будем рады вам.

– И мы всегда будем рады, – присоединился домовой и добавил хитро сощурившись: – Помни, друг, только одно, гриб и огурец в попе не жилец! Так что грибочки у тебя очень даже скоро все выйдут, и тогда уж милости просим в гости за новой порцией!

Это лирическое фольклорное отступление всех рассмешило, чего и добивался хитрый домовик.

Корнезар с Коршаном решили остаться с Дормидорфом, а домовики с Дорокорном и Юриником, и потом меняться, если в этом возникнет необходимость.

Обнявшись в последний раз с друзьями и ещё раз пообещав им скоро вернуться, я медленно подошёл к еле заметному среди корней и дёрна отверстию в земле. Посмотрев на стоявших в рядок, как на фотографии, улыбающихся и машущих на прощание руками друзей, я начал медленно опускаться в сырую прохладу земли, приятно пахнущую почвой, перегноем и травой.

Вот я скрылся уже с головой, и звуки леса стали потихоньку смолкать, удаляться, оставаясь где-то там, наверху. Опять накатила двойственность. Мне не хотелось возвращаться в мой мир, казавшийся теперь гнусным ещё больше, и было жаль покидать этот, к тихой размеренности и честной простоте которого я успел привыкнуть и привязаться всей душой. Но и нестерпимо тянуло к близким. Я уже весь находился под землёй и продвинул привычным движением вперёд своё тяжёлое ведёрко с грибами, а затем и рюкзак, как совершенно неожиданно для самого себя решил ещё, ну, хотя бы разок, взглянуть на оставшихся друзей. А для этого, быстро попятившись по проходу, я приподнялся и высунул голову наружу. Сам не знаю, почему я это сделал, просто захотелось, и всё. Может быть, просто хотел лишний раз убедиться, что это был не сон. Они стояли в тех же позах и в том же положении, в котором я их видел в последний раз, только руками уже не махали, а просто стояли и смотрели мне вслед, о чём-то потихонечку переговариваясь.

Молча встретившись с каждым из них взглядом, я хотел было спуститься окончательно в лаз, когда услышал весёлый голос Юриника:

– Эх ты, старина Дорокорн! Ну что, кто оказался прав? Я же тебе говорил, что он ещё хоть разок, да обязательно вынырнет оттуда, перед тем, как уйти… на время. А ты, глупая твоя голова, всё никак не поймёшь, что спорить со мной бессмысленно, да и бесполезно, я всё равно всегда буду прав!

Домовой быстро подбежал, семеня ножками, обутыми в подарок Юриника, к моей голове, торчащей над землёй точно большой гриб-дождевик, наклонился и протянул мне под нос свою руку ладонью кверху. Никогда я не видел его тапочки так близко от своего носа. В раскрытой розовой мохнатой ладошке лежал красивый кисет с его фамильным и ароматным табачком, которым так славился Максимилиан.

– На, возьми на память, давно приготовил, но совсем позабыл отдать.

Я с благодарностью принял кисет и собрался окончательно спускаться вниз, как вдруг откуда-то с небес раздался пронзительный и такой знакомый крик сокола. Все, как по команде, резко задрали головы и, щурясь от яркого солнца, пробивавшегося сквозь густые кроны деревьев, принялись искать глазами сокола, то же самое, как вы прекрасно понимаете, по инерции сделал и я.

Вот он, сокол, кружит прямо над нами. Медленно и аккуратно, чтобы не повредить ветками крылья, он спускался по кругу всё ниже и ниже, пока не уселся на руку, предусмотрительно выставленную Дормидорфом. К его когтистой лапе был привязан свиток точь-в-точь, как в прошлый раз, когда мы помогали поломавшему ногу лосёнку. Все, кроме меня, с любопытством окружили деда, а тот, развернув послание, быстро пробежал его глазами и промолвил, обращаясь уже ко мне:

– Ну, ты так и будешь торчать там из своей норки, как суслик? Разве тебе совсем неинтересно содержание этого свитка?

Я, недолго думая, быстренько выкарабкался на поверхность, оставив пожитки под землёй, и присоединился к друзьям, при этом зачем-то вежливо поздоровавшись.

– И тебе не хворать! Давненько что-то тебя не видать было, где это ты пропадал столько времени, старичок? А помолодел-то, помолодел как! Чудеса-а…

– Я не помолодел, – отвечал я, – а просто хорошо сохранился под землёй, вот и весь секрет. Мы под землёй все хорошо сохраняемся.

– Ладно, – перебил Дормидорф, – слушайте!

Он рассказал, что письмо с Опушки Сбора. Они допросили, наконец, Джорджиуса с помощью отвара правды-трепандры и выяснили много интересного, например, что главный злодей и зачинщик вовсе не он, а Томарана, которая умудрилась спрятаться в чане с чёрной болотной водой, когда происходил захват школы.

– Мы не догадались посмотреть в чане! Вода там была мутного тёмно-болотного цвета, я это совершенно отчётливо помню. Мне ещё подумалось: «саблей там пошурудить, что ли?». Но не стал я этого делать, отвлёкся на Юриника, говорящего что-то Джорджиусу и ловко пинающего того под рёбра. А потом и вовсе позабыл про это. Ну, просто напрочь из головы вылетело. Томарана, оказывается, успела занырнуть в чан в самый последний момент и преспокойно отсиделась там. Дышала она через специальную противопригарную полость, идущую по всему дну и стенкам чана. Что-то наподобие двойных стенок. У неё на дне тростник вставлен был, чтобы дышать можно было, так, на всякий случай. Потом она, само собой разумеется, скрылась, ни с кем не попрощавшись. Её, между прочим, так и не нашли до сих пор и шансов поймать остаётся всё меньше и меньше. Она же выдумщица несусветная, запросто может прикинуться кем угодно, хоть старушенцией, сменить одежду и всё такое. А в лицо её знаем только мы. Так что нам даны два дня на сборы и отдых, а по истечении этого срока надлежит прибыть на Опушку Сбора для получения нового задания, кстати, вовсе нетрудно догадаться, какого.

– А она, случаем, не могла проникнуть каким-либо образом в Подземный город? Проход-то мог быть и открыт, мало ли, кто-нибудь из геронитов слонялся туда-сюда, да и не закрыл его вовремя? – предположил я и тут же продолжил: – Вдруг всё это обучение в школе и было задумано, чтобы начался шум да переполох, а под этот шумок вполне можно было раскрыть тайну истинного входа в Подземный город? Ведь про него, насколько я понял, никто до этого не знал? Всё хранилось в строжайшей тайне, даже лесные люди ничего не ведали, а теперь… Но Джорджиус мог просто свалить всю вину на исчезнувшую Томарану. Хотя это вряд ли, с отваром в организме особенно не поскрытничаешь!

– Всё может быть, всё может статься, – задумчиво произнёс Дормидорф и невесело добавил: – Ну, теперь нас точно загонят туда, куда макар телят не гонял! Вот вам и интересное задание. Ладно, мы отправляемся в селение, а ты, Коршан, бери сокола, и летите к Агресу, пусть собирает свою верную флотилию. Или лучше ты останься с нами, а за Агресом полетит сокол. Через два дня ждём его с птеродактилями около гостевого домика, возле которого он нас сегодня высадил. Ты-то хотя бы с нами или да? – обращался уже ко мне Дормидорф, сразу как-то повеселевший и оживившийся.

– Конечно с вами, куда я денусь, раз такие дела начинаются! – ответил я.

Дормидорф снова, как настоящий воевода, принялся раздавать указания направо и налево:

– Коршан, найди нам ещё одного лося или оленя, а лучше двух.

Благодаря его чёткому и чуткому руководству через какие-нибудь десять минут всё было собрано, прилетел Коршан, сообщив, что лоси найдены, скачут сюда на всех парах и уже на подходе, он слышит даже стук копыт и треск ломаемых их рогами сучьев.

Меня же мучили тяжкие сомнения, я колебался и никак не мог решить, стоило ли мне ехать с ними прямо сейчас или лучше присоединиться чуть попозже, через два дня, например? А что? Зато успею запросто смотаться домой, повидать семью. Но я не знал, имело ли мне смысл обращаться за советом к Дормидорфу. Он сам, мельком взглянув на меня, заговорил, обращаясь уже непосредственно ко мне. Дормидорф говорил, словно строгий учитель, будучи, как всегда в своём репертуаре, это я по поводу подслушивания моих мыслей, что вошло у него, по-видимому, в привычку:

– Решай сам. Если надумаешь сначала домой, то через два дня на этом самом месте.

Он ткнул боевым посохом в мягкую лесную землю и закончил:

– На этом месте тебя будут ожидать лось и Коршан с новостями, конечно, если таковые будут. Решай быстрей, а то мы уже выступаем. Чуешь, земля трясётся?

Действительно, невдалеке отчётливо был слышан треск ломающихся сучьев и веток. Это сквозь чащу продирались вызванные Коршаном недостающие лоси. Под тяжестью их немаленьких тел, несущихся на приличной скорости, гудела и дрожала земля. А я тем временем всё обмозговал и окончательно решил.

Глава 16 Возвращение

Быстро пораскинув мозгами и прикинув в уме, что к чему, я подсчитал: один час ходу лесом до дачи родителей, где у меня была база отдыха, а заодно и перевалочный пункт, там же я всегда оставляю и свою машину. Оттуда приблизительно два часа езды до моего собственного дома, это уже с запасом. Накинем ещё часок на всякие непредвиденные обстоятельства: пробки на дорогах, прокол колеса или разбирательства с гаишниками. В сумме получается четыре часа. Столько же отпускается мне на обратную дорогу, выходит восемь часов пути чистого времени. Отнять восемь часов от двух суток, отпущенных мне, и остаётся сорок часов свободного времени, которое вполне можно будет провести с семьёй. Да, этого времени мне будет вполне достаточно для начала.

За время моего пребывания здесь я столько раз мечтал, особенно в самые трудные минуты, мечтал почти теми же словами, что поются в песне: «…я вернусь домой на закате дня, обниму жену, напою коня…». Только в моём случае, вместо «коня» нужно петь «верного пса»! Так что очень глупо было сейчас не воспользоваться оказией и не наведаться нежданно-негаданно домой. И я решил, что надо возвращаться, о чём и сообщил Дормидорфу, который и так всё прекрасно знал и без этих моих откровений. Надо сказать, что мудрый старче вполне одобрил моё волевое решение, особенно после того, как прослушал подробно все мои мысли по этому поводу. Он лишь наставительным тоном напомнил напоследок:

– Значится, как условились: через пару дней ожидаем тебя здесь, и не опаздывай, пожалуйста! Передавай привет красавице жене, здоровья ей, пусть не хворает.

Затем, устремив свой орлиный взор вперёд и повелительно махнув рукой, он молвил зычным голосом:

– Поехали! Трогай!

И караван из четырёх лосей почти одновременно тронулся в путь лёгкой рысцой, аж земля загудела. Через минуту я остался совершенно один. Грустно посмотрев им в след, я глубоко вздохнул и решительно полез в лаз, пробурчав самому себе под нос:

– «Трогай» ему, видите ли, космонавт нашёлся мне тут, ещё и «поехали». Поехали! Каждому своё. Влезший в дырку гарцевать не способен!

Это я перефразировал одну из любимых поговорок моего отца. Тем временем я упорно полз, усердно и терпеливо толкая перед собой видавший виды рюкзак и ведро с милыми сердцу и дорогими грибочками, помаленьку продвигаясь к маячившему впереди светлому пятну в мою неоднозначную жизнь.

Вот и старый знакомый выход. Как поёт Высоцкий: «…выхода нет, есть только вход, и то не тот…».

В этом мире опять шёл дождь. Даже природа здесь скорбит и плачет практически навзрыд. Хотя нет, не опять, а всё ещё плачет горючими слезами, ведь это был старый дождик! Никак не могу привыкнуть, что для меня время в этом мире останавливается на месте, пока я нахожусь в том мире.

Кстати, если мне не изменяет память, а она мне пока не изменяет, сейчас я вроде пребываю в заслуженном, как никогда, отпуске, из которого теперь можно было бы легко сделать одно вечное наслаждение! Как правильно сказал слон из анекдота, прислонив свой хобот к тому, что находится у него под хвостом, когда в него так опрометчиво залетел маленький, но очень пронырливый воробьишка. Он так и сказал: «вечное наслаждение!». Вот и я всегда мечтал провести свой отпуск как можно интересней, но никогда, к сожалению, не получалось. Вот теперь и получилось, куда уж интересней! Будет чего внучкам рассказать на старости лет или врачам из психушки, но лучше внучкам. Очень даже удобно: в моём мире уходишь в отпуск и отправляешься в тот самый – иной мир, откуда я только что успешно вылез, и дело в шляпе! Отдыхай, сколько влезет, и наслаждайся.

Подобным мыслям предавался я, торопясь по знакомому лесу к дачам, передвигаясь практически бегом, можно сказать, галопом по Европам. Вот вдалеке слышится визг пилы, подхваченный лесным эхом стук молотков, а ещё через некоторое время к нему присоединились дикие иностранные вопли радиоприёмников, сливающихся с лаем собак. Ей богу, лай собак гораздо приятней. Вот пошёл и разный мусор… Я имею в виду мусор не в помоечном радио-эфире и не из местного отделения, а тот мусор, который является неизбежным спутником нашенских полудиких поселений, хотя, впрочем, и весь остальной мусор такой же законный спутник, и не только диких, поселений. Причём зачастую так получается, что чем более богатые в материальном плане, натыренные люди там живут, тем более дикими кажутся эти поселения, особенно, если судить по поступкам, чаяниям и вреду, нанесённому нашей несчастной и многострадальной природе. Сначала мусор попадался довольно редко, но по мере приближения к дачам всё чаще и чаще. Лес кончился, мусор нет. Последний рывок, и я у знакомых ворот. Всё кажется маленьким и ненастоящим, и небо низкое, и деревья невысокие, и люди…

Завожу машину, а пока она прогревается, быстро укладываю вещи в багажник, переодеваюсь и буквально через десять минут выезжаю, успев даже наспех испить горячего зелёного чайку с жасмином.

Быстро еду по знакомой дороге. Этот путь я проделывал много раз и потому действую почти автоматически, а сам мысленно возвращаюсь к тем приключениям, которые произошли со мной и которые ещё, смею надеяться, далеко не закончились. В жизни появилось что-то необыкновенно интересное, в голове всё встало на свои места, воцарился порядок. Всё разложилось по полочкам в понимании смысла жизни, стало просто, как будто я обрёл уверенность, а всякие пустяки сделались настолько незначительными, что о них не думалось.

Но до чего всё-таки мерзкая вонь! Я это ещё в лесу заметил – воздух не такой, в нём сразу ощущались зловонные примеси, которые очень трудно было не замечать. Очень уж резкий контраст между той атмосферой и этой, и это обстоятельство не могло не раздражать. А когда я имел несчастье выехать на шоссейную дорогу, так вообще амбре – ещё хуже, чем духи моей бабушки. Ладно, думаю: «может, со временем привыкну?». Вспомнилась очень верная фраза: «что наша жизнь, не подохнешь – привыкнешь, не привыкнешь – подохнешь», или наоборот, но от перестановки слов суть не меняется.

Мне несказанно «повезло», сразу после Апрелевки я попал в многокилометровую пробку. В машине стало душно и жарко. Открыл окно, чтобы освежиться и сделать глоток чистого воздуха. Сделал! Смрад неимоверный! Наш мир смердит сногсшибательно и на редкость омерзительно, он вполне сравним с протухшей рыбой, источающей вонь в прямом и переносном смысле, но никто этого будто не замечает! А всё потому, что не хочет замечать. Если отождествлять этот смердящий мир с рыбой, которая, как известно, всегда гниёт с головы, и я вынужден вдыхать сейчас «ароматы» тела, что же творится тогда с головой? Тут же я чётко осознал, что уже скучаю по своим друзьям, по всем вместе и по каждому в отдельности, ведь они так прекрасно дополняют друг друга. В общем, я скучаю по тому самому – иному миру целиком и полностью. Подобных ностальгических приступов за короткое время моего пребывания здесь было огромное количество, особенно, когда в глаза бросались очевидные признаки страстной «любви» чиновников к людям, которых они считают «быдлом». Мне даже не хочется тратить время на описание и перечисление этих признаков, жаль только ни в чём не повинное народонаселение, страдающее по вине жалкой кучки… Вот именно, жалкой смердящей кучки, и этим всё сказано.

Подливая масло в огонь, из кассетника звучал голос Высоцкого, читающего под музыку свои стихи, как он сам это говаривал, и смысл этих стихов прост, понятен и хлёсток, ибо бьёт в самую точку, а потому и прекрасен. «Чистоту, простоту мы у древних берём, саги, сказки из прошлого тащим. Потому что добро остаётся добром в прошлом, будущем и настоящем». То же можно сказать и о зле, всё давно известно и ничего нового уже не придумаешь, но какими словами это выразить, каким голосом преподнести!

Вот дорогу переходит церковник, весь облик которого говорит о его истинной сущности, ведь церковники всех мастей – те же сектанты, веками оттачивающие своё тайное мастерство околпачивания и влияния на «глупых безмозглых овец», и, надо признать, что они вполне преуспели в этом деле. А ведь алчущие скопища церковнослужителей обнаглели настолько, что смеют выдавать себя за представителей наивысшего разума на земле. Они, для пущей убедительности прикрываясь общепризнанными моральными ценностями, ловко заполняют своими мракобесными проповедями и лживыми посулами в разуме людском то место, которое лучше бы заполнить здравым рассудком. Здравым рассудком и трезвым, не задурманенным умом, знаниями, умениями, жизненным опытом и стремлением самому пытаться влиять на обстоятельства, а не перекладывать это на высшие силы и неизбежность судьбы. Очень трудно не плыть, как ромашка, по течению.

В итоге огромные полчища церковников-нахлебников всех религий и мастей по всему миру тысячелетиями существуют и паразитируют, за редким исключением, кормятся и жируют, благодаря своему умелому влиянию на разум людской. Хорошо ли это? Пусть это существует для тех, кому это нужно. Как сказал Дормидорф: «туда им и дорога!». Но какие чувства можно испытать, видя пожилого человека, несущего церковникам на свечки и всевозможные другие «необходимые» надобности последние остатки своей, уже обобранной чиновниками пенсии? Ведь пенсия, как и зарплата, должна быть минимум в десять раз больше, хотя бы, как доход незаслуженно ценящих и любящих себя «избранников» народа! Просто язык не поворачивается назвать этот доход пресловутых избранников заработанной платой.

Чиновники обирают без всякого зазрения совести всех, до кого могут дотянуться своими загребущими ручонками, они ведь даже не берут, а буквально рвут мзду. Платят гроши бюджетникам, пенсионерам и всем, кто от них зависит, обделяя и недодавая тем, кто и так всю свою жизнь исправно отдавал им всё сполна. Отдавал, отдаёт или только будет отдавать, это неважно, а важно то, что свои услуги они оценивают очень дорого, раздуваясь при этом от собственной важности и величия, намекая или напрямую требуя свою обязательную мзду. Они истинные слуги, но не народа, а своего руководства. Для того-то они и существуют, а должно быть наоборот. Зато лицемерные церковные службы они заказывают исправно у своих собратьев по ремеслу – церковников, молодцы! Как это всё называется?

В уголовном кодексе есть ёмкие и верные формулировки, но закон, как известно, на то и закон, что может поварачиваться в любом направлении. Им заведуют всё те же, опустившие сами себя ниже канализации чиновники. «Дурак сидит на дурне, погоняя дураком», только вместо слова «дурак» нужно ставить – узаконенный мздоимец, потому что не дорасти им никогда до уровня настоящего дурака. Всё это безобразие происходит оттого, что чиновникам и церковникам неудержимо, страстно хочется хапнуть, зачерпнуть полное хлебало и ни одни, ни другие что-то не очень боятся пресловутой геенны огненной! Им всё кажется, что у них там большой и хороший жирный блат. Уж кто-кто, а они обязательно смогут вовремя замолить грехи и счастливо откупиться. Как метко заметил всё тот же Высоцкий: «купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще господь замечал»!

Так эти купола, свидетельства духовного падения и морального разврата и разложения, ещё и растут, где ни попадя, словно грибы после дождя – это церковники скупают землю. К тому же так проще влиять откровенной роскошью и величием на ненадёжное и зыбкое людское сознание. Или ещё из песни всё того же Высоцкого: «церковники хлебальники разинули». Хотя он это сказал и в другом контексте, но как же точно! Так разинули, что сами захлопнуть уже никогда и не смогут, разинули вместе с чиновниками, с которыми у них теперь снова паразитическое содружество, кровососущий симбиоз. Разинули, и давай соревноваться, кому больше удастся «медку» зачерпнуть! Нет, всё-таки очень бы не хотелось, чтобы когда случится мне отправиться в мир иной или по ту сторону жизни, к тому, что останется от меня, имели бы хоть какое-то, даже самое отдалённое отношение одержимые и бесноватые мракобесы. Они же и шаманы-церковники-словоблуды любых религиозных сект, размахивающие обрядными причиндалами и бессовестно жаждущие нажиться на любом людском горе, будь то смерть близких, болезни или просто заблуждения и игра на мнительном стремлении людей обезопасить себя и верить во что-то чистое и светлое.

Потихоньку да помаленьку я добрался, наконец, до дома и, с трудом припарковав машину, неспешно направился к подъезду, загрузившись предварительно ведром с грибами и рюкзаком. Стараясь не обращать внимания на надписи в грязном «ароматном» лифте и другие, уже позабытые мной, «прелести» жизни, я оказался перед дверью родной квартиры. Пёс встретил меня радостным и искренним ворчанием, да и встреча с домашними прошла просто замечательно! Правда, в первые минуты я испытывал некое несоответствие реальности. Понятное дело, это ведь я их не видел больше месяца, соскучился и истосковался, а они-то расстались со мной всего-навсего несколько часов назад. Впрочем, женщины – удивительные создания. Чувствую, всю жизнь проживу с ними, а удивляться не перестану. Вдруг захочется им уединения, отдыха, занятий в одиночестве любимыми делами, но стоит тебе выйти за порог, оставить на полдня в покое, и, оказывается, им становится невыносимо плохо без тебя, и скорее пора возвращаться. Где логика? Зато не соскучишься…

Приготовили грибы довольно быстро. Отдельно пожарили опят с луком и картошку, тоже с луком. Жена очень любит именно такой способ приготовления этого блюда. Да и мне теперь по нраву именно он. Было на редкость очень вкусно, все отметили дивный грибной аромат. Всё же домашняя еда, приготовленная руками любимой женщины, ни с чем несравнима. Как и подобает – дружно приготовили и дружно поели. Не стал я уж притворяться сильно уставшим. Переборку, как обычно, взяла на себя моя «старшая дочка», как я её в шутку называю – она же по совместительству и любимая жена. Ох, и не нравится ей, когда я её так называю! Но ничего тут не попишешь и никуда не денешься, коли это правда, я-то ведь ни капельки не виноват, что ведёт она себя порой, как самое настоящее несмышлёное и капризное дитя. Видимо, не нравится ей сравнение даже в мелочах. Зато жена она единственная, безраздельно и непревзойдённо властвующая над моим мужским началом, разве этого мало? А «младшая» дочка, которая и в самом деле дочка, почистила картошку и лук. Я же стоял у плиты и наслаждался вознёй вокруг. Как же я, оказывается, за ними соскучился!

Мой цветущий внешний вид, кстати, не остался незамеченным. Сказали, что я не только похудел, но и загорел очень, как будто месяц меня не было. Сожалели, что не смогли поехать со мной, словно чувствовали насыщенность событий, пережитых мной.

– Ну, – шучу осторожно, – если бы я отсутствовал целый месяц, то вы бы, наверное, это заметили.

Затем я восхищённо рассказал им о том, каким грибным выдался этот год! А в лесу грибов просто-таки завались, целое море! И мне просто необходимо сходить за ними ещё хотя бы несколько раз! Естественно, в ближайшее время! Например, послезавтра. Отпустите?

Мне, конечно, неудержимо захотелось поделиться с ними впечатлениями. Я немного опасался, но сдерживать себя долго не смог. Так уж принято у нас – всегда делиться самым сокровенным, поэтому я рискнул и честно рассказал им всё по порядку, в красках и эмоциях, от начала и до конца. Правда, для начала представив это не как правдивую историю, действительно произошедшую со мной, а как мои фантазии. Дескать, пока стоял в пробке, перегрелся и решил книгу написать. История им понравилась, и они страстно возжелали услышать её продолжение. И я вынужден был сходу признаться, что послезавтра возвращаюсь в тот самый – иной мир, и отправлю им сюда, в доказательство правдивости моей истории, волшебного и могущественного красавца-мужчину, духа-исполнителя, который и подтвердит мой рассказ. Но, мало того, потом этот самый дух будет периодически появляться со свежими новостями и радовать их захватывающими и леденящими душу историями, о которых я ещё ни ухом ни рылом не ведаю, потому что они пока не произошли со мной.

Они сначала недоверчиво переглянулись, а затем принялись буравить меня своими искрящимися юмором и иронией глазками, томно при этом вздыхая, ахая и охая. Женщины!

Я же в весьма категоричной форме заверил их в своей натуральной искренности и врождённой порядочности:

– Вот вам святой крест на пузе химическим карандашом! Все эти будущие истории мне ещё только предстоит пережить. В общем, как и подобает, дух будет держать вас, голубушки, в курсе всех событий! Так что ни в коем случае не переживайте и не отчаивайтесь, ибо вы всё будете узнавать первыми.

– Ну, о-очень интересно! Просто о-очень… Первыми, говоришь? Шутник ты, однако! Грибочков, никак, переел? Аккуратней нужно быть, батенька, аккуратней.

Отвечали они, ни капельки мне, естественно, не поверив, но сделав для порядка вид, что верят, а заодно и кокетливые лица в придачу.

– И когда же это, если не секрет, появится твой волшебный и много-много чего могущий красавец-мужчина, дух-исполнитель? У нас есть к нему некоторые весьма и весьма секретные поручения, – поинтересовались жена с дочкой в один голос, игриво улыбаясь. «Вы-то уж точно не пропустите этого момента!», – подумал я, в то же время скромно сообщив:

– Появится он часов через пять после моего отъезда, а исчезнет, но не навсегда, непосредственно перед самым моим приездом. В итоге он будет с вами лишь то время, пока я буду собирать грибы. Мне будет спокойней, вам не скучно, а в дальнейшем всё можно будет легко изменить по желанию.

Они понимающе захихикали, продолжая делать вид, будто верят мне и охотно принимают мою игру. А я, глядя на них, с лёгкой грустью подумал: «как жаль, что меня не будет с вами в тот момент, хотел бы я видеть ваши милые лица, когда вы его увидите, и насладиться наблюдением ваших чувств и эмоций». Подумать-то я подумал, но сказал совершенно другое, чтобы они вспомнили об этом в нужное время:

– Да, исчезнет перед самым моим возвращением, но будет появляться по вашему желанию или тогда, когда я буду оказываться в том самом – ином мире. Это будет в своём роде прямая трансляция посредством устного вещания, выездной на дом театр одного актёра, если хотите, и двух зрителей. Между прочим – единственный в мире театр, надеюсь, вам понравится.

На том и договорились, только они не раз ещё напоминали потом и настоятельно просили меня не забыть прислать им обещанного и много-много чего могущего духа-исполнителя, говорили, что будут очень-очень его ждать. Я твёрдо их заверил и клятвенно обещал, чем только ещё сильнее развеселил. Но они никак не унимались, и весь вечер продолжали соревноваться в остроумии, подшучивая надо мной и посмеиваясь. Главное, чтобы они никому ничего не рассказывали, что я им и посоветовал доверительным тоном и почему-то шёпотом, чем вызвал ещё большую бурю восторга и последующих насмешек.

Отпущенное мне Дормидорфом время на отдых прошло быстро и незаметно, настала пора собираться в дорогу. Прощание было коротким, ведь всего-то на несколько часов и уезжаю, но страстным и, что немаловажно, до трогательной невозможности сердечным. Пока спускался на лифте, стирая со щёк губную помаду, вспомнились поэтические строки «и каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг». Как же мне хочется, чтобы у них всегда всё было хорошо!

Я не знаю, чем заслужил то, что именно эти люди стали мне самыми родными и близкими. Оглядываясь назад, мы можем проследить закономерность событий, и принимаем, как данность, благости, ниспосланные нам. Почему же мне хорошо именно с ними? Почему я испытываю не только физическую зависимость от них, но и эмоциональную, духовную? Почему на протяжении многих лет мы, не расставаясь более чем на пару дней, остаёмся интересны и необходимы друг другу? Интересные люди интересны во всём, и во всём они воспитывают себя сами и формируют, мы же видим уже результат, восхищаемся или ужасаемся, а порой и всё одновременно, мы примеряем на себя ощущения, решая, может ли нам быть близок тот или иной человек, но руководствуемся именно своими ощущениями. В данном случае, возможно, как никогда правильно мнение: подобное стремится к подобному!

Барахтаясь, ныряя и до невозможности содержательно общаясь в этом безбрежном и постоянно волнующемся море желаний и вожделений вперемешку со страстями и трагедиями, явно прослеживается одна совершенно закономерная особенность: истинные представительницы женского племени, женщины в самом прекрасном значении этого слова всё же встречаются в обыденной жизни.

Если изначально ничего не скрывать, не приукрашивать и не выставлять себя в более выгодном свете, и при этом вдруг найдётся чудо-человек, которого вы сумеете заинтересовать собой без наигранности и прикрас, а он при этом заинтересует вас, насколько же яркими и острыми могут быть тогда чувства и ощущения!

Ну, вот, кажется, и с этим вопросом я разобрался. Порой даже страшно становится от подобных скачков озарений. Удивительно, но подобный страх не пугает, а лишь приоткрывает бесконечность уровней понимания. И вот я снова в пути. С трудом, муторно и обречённо ползу в пробке по Киевскому шоссе от одного светофора к другому. Мало того, что пробки начинаются практически сразу за Внуково и это, если никакой большой хрен не улетает или не рвётся на свою дачку, так их ещё и частенько усугубляют скромные головопузые «избранники народа». Они мчатся в своих вызывающе сверкающих огоньками лакированных колесницах, приобретённых не иначе, как на нищенские бюджетные средства. Этих средств на подобную суровую необходимость всегда достаёт в избытке. А иначе откуда их столько развелось? Один за другим кортежи со сверкалками и полосатыми номерами или теперь уже вновь с особыми сериями натружено торопятся по важным и неотложным государевым естественным надобностям, которые нужно срочно и во что бы то ни стало справить. Им-то, что совершенно естественно и никак не безобразно, можно передвигаться и по встречной полосе, это даже полезно и уж точно никак не может повредить окружающим. Они несутся, чинно покачиваясь, от тупого сознания собственного величия и значимости, красных муравьёв им в штаны, вызывая своими действиями неописуемый восторг и нежную любовь окружающих.

А от их аскетического облика и отпечатанного на нём праведного образа жизни у людей лишь неудержимо растёт и крепнет неимоверная любовь и гордость за своё родимое, но такое убожеское отечество, что порой дух захватывает. Всех стоящих в дорожных заторах, образовавшихся по вине этих деятелей, этих прыщей совершенства на ровном месте, так и распирало от этой самой нежной любви и невольно возникало совершенно естественное желание подарить им… ну хотя бы цветы! Подарить просто так, хотя бы потому, что они есть – надежда, ум, честь и совесть всей нашей эпохи, к огромному сожалению. Как метко подмечено сатириком: «они были, есть, и всегда будут есть». Что ни кортеж – то сотня-другая обделённых пенсионеров с незаслуженно изуродованной необеспеченной старостью! Что ни коттедж – то много больше тысячи бюджетников с недоплаченной зарплатой в действительно прожиточный минимум, а не уменьшенный и обгрызанный до абсурда в угоду себе и своему великому руководству вредителями-короедами чиновниками. Просто с души воротит от такого изобилия разъезжающих по дорогам на красный свет и по встречным полосам убожеств, и от стоящих на престижных землях особняков некоего, некогда бывшего могучим, но никогда справедливым, царства. По поводу могучести – положение всегда спасал народ, который всё делает могуче: и пьёт, и спасает, только вот раскачивается долго-долго…

Да, нынче сложилась парадоксальная ситуация, куда ни ткни, словно фекалии в воде повсплывали на самый верх некие поганые слои. Очистить бы образовавшееся болото, и превратить тем самым в озеро дивной чистоты. Где же только взять такой дуршлаг, способный вычерпать эти нечистоты до кристально-чистой и свежей воды? Но когда-нибудь это чудо обязательно произойдёт, и тогда всё встанет на свои места, а жители этого озера, наученные горьким опытом, станут строить новую жизнь с учётом старых ошибок и, конечно, совершать новые, которые потом придётся опять исправлять. Сейчас ведь невозможно добиться ничего, не испоганившись, а должно быть наоборот – чем больше добиваешься в жизни, тем чище становишься, а иначе ничего и не добьёшься. Убогая и удручающая картина – общество с утраченной и разбазаренной совестью, пусть даже эту совесть общество терять и всячески вынуждают. Но вынуждает-то кто?

Получив свою обязательную порцию «положительных» эмоций я добрался-таки, не смотря ни на что, до отдалённой двухполосной дороги, где уже можно было получить хоть какое-то удовольствие от вождения машины.

А вот и дачный поселок, растянувшийся вдоль поля, окаймлённого со всех сторон лесами аж на целых четыре километра. Пришлось немного попрыгать по кочкам и выбоинам белой насыпной гравиевой дороги, но вскоре показалась и дача родителей – маленький щитовой домик и сарайчик с летним душем, который маячил синей бочкой с крыши, приветствуя меня. Все эти хоромы прекрасно умещались на шести сотках. Я открыл ворота и привычно втиснул машину на отведённое ей место. Затем скоренько переоделся, выпил чайку на дорожку по давней сложившейся традиции, больше похожей на привычку, всё закрыл и выключил, ничего не забыл, и вперёд, правда, без песни.

Через пять минут я уже весело маршировал по родному лесу, старательно обходя знакомый мусор и говоря самому себе, что не рожу нужно воротить скорбно и недовольно, а взять, да всё убрать! Да разве уберёшь его? А коли и уберёшь, так сразу набросают новый. Нужно в первую очередь убирать мусор, который находится в умах.

Ещё через тридцать минут средней интенсивности ходьбы я очутился в овраге совсем рядом с потайным проходом. Внимательно и осторожно осмотрелся по сторонам, хотя это и было, скорее всего, лишним, ведь лаз между мирами надёжно охранял сам себя и так просто ни за что не открылся бы, коли посторонний взгляд исподволь наблюдал бы за мной. Но кто его знает? На всякий случай надо. Конспирация никогда не повредит! А вдруг лаз не чувствует слежки на большом расстоянии и какой-нибудь заблудший грибник, раздавив чекушку и разомлев от усталости, втихаря наблюдает за мной? Хотя это вряд ли. Ну, а теперь, когда я подстраховался, уж точно всё будет в ажуре.

Привычным способом пробравшись по тоннелю, я осторожно высунул голову из отверстия в земле по ту сторону хода и сразу, к своей искренней радости, увидел поджидавших меня старых друзей, Коршана и Корнезара. Ещё не заметив моего присутствия, они о чём-то оживлённо спорили. Я на всякий случай старательно прислушался, даже уши покраснели от натуги. Затем пригляделся повнимательнее и зачем-то принюхался. Какой тут всё-таки чистый воздух!

Коршан вальяжно развалился на пышной лесной травке, как на матрасе, подстелив под себя покрывало, наверное, дабы не запачкать свой щегольской ладненький костюмчик. Только теперь к его одеянию прибавилась ещё и франтоватая широкополая шляпа из тёмно-серого фетра с большим чёрным пером. Ради справедливости нужно признать, что эта шляпа ему очень шла, ибо довольно гармонично сочеталась с костюмчиком, да и со всем его обликом в целом. Что, вполне естественно, никак не могло не возбудить праведного гнева и искреннего недовольства щепетильного до крайности Корнезара. Под локоть, на который грациозно опирался бывший чревоугодливый ворон, был подложен аккуратно свёрнутый в несколько раз плащ, очень похожий на тот, что выдал мне когда-то старина Дормидорф. Такой же плащ красовался на Корнезаре, который был очень занят тем, что недовольно, но вежливо отчитывал красавца Коршана:

– Друг мой, послушай меня! Нужно быть чуточку скромнее. Одевался бы ты немножечко проще, что ли! Не подобает нам, неутомимым борцам со злом, кичиться сей ответственной и непростой миссией! Это может быть расценено превратно! Не престало нам выделяться среди прочих, не менее достойных существ, привлекая излишнее внимание к нашим скромным персонам. Что ты вырядился, словно пижон какой? Вон и перо на шляпу нацепил! Ну, что это, любезный Коршан, как же так? Перо-то вороново?

Коршан нехотя отвечал, посасывая и жуя соломинку:

– Ну, вырядился! Ну, вороново перо! И что дальше? Не петушиное же перо мне, заслуженной птице… кхе-кхе, себе на шляпу прикажешь нацепить? Тебе-то что до этого за дело? Что я, цивилизованный и умный человек, должен одеваться, словно полудикий воин с равнин в какие-нибудь собачьи обноски или полуистлевшие шкуры животных? Не бывать этому! Или прикажешь мне, мне-е, одеваться как ты… что ли? Ну-у, прикажешь?

Последнее было сказано с явной издёвкой. Корнезар обиженно встрепенулся и с достоинством оскорблённой добродетели слишком членораздельно произнёс, чеканя каждую согласную букву:

– А что это, позволь узнать, тебе, любезный Коршан, не нравится в моём скромном облачении?

– Вот-вот, сам и признался! Все слышали? Вот, эта самая твоя скромность, особенно в твоём облачении, я уже молчу про всё остальное, мне и не нравится, – выпалил защищавшийся Коршан, а его блуждающий и ищущий поддержки взгляд упал на мою голову, вот уже несколько минут торчавшую из земли.

– Ну, наконец-то, мы тебя заждались совсем, а ты торчишь там себе. Да ещё и наблюдаешь за нами втихаря! – воскликнул он.

А Корнезар добавил:

– Давай, выбирайся скорей, и в путь, время не ждёт!

Приняв мои вещи, они помогли мне выкарабкаться из дыры, просто-напросто подняв за обе руки, и только тогда я заметил старых знакомых – лосей, пасущихся неподалёку. Лоси вежливо и, как мне показалось, радостно поприветствовали меня. Затем один из них подошёл к Коршану, и тот привычным жестом протянул лакомство в зажатой ладони. Лось благодарно запыхтел, как паровоз, и аппетитно захрумкал сухариком с чесноком, блаженно закатив при этом глаза. Звук был такой, будто кто-то остервенело разминал сухари в пустом жестяном ведре. Я узнал по запаху, что это были именно ржаные сухарики с чесноком. Значит, лось был умело «заминирован» и, судя по его распёртым и раздутым бокам, времени до начала извержения осталось мало. Я сразу всё понял – то был старый и знакомый фокус.

Коршан, лукаво улыбаясь, подмигнул мне и заговорщицки зашептал:

– Садись быстрее на него и поезжай первым.

Затем он протянул мне мой старый плащ и сказал:

– На, Дормидорф просил передать, кстати, каверза и духи-исполнители в кармане.

– Очень даже кстати! А то я чуть не забыл о данном мной обещании, – ответил я, надевая плащ и доставая мешочек с духами.

Все непонимающе посмотрели на меня, но вместо объяснений я приступил к действиям. Бросив камушек на землю и дождавшись появления духа-воина, правда, в данный момент, скорее просто исполнителя, я самым подробнейшим образом объяснил задачу на ближайшее время по предоставлению обещанных и долгожданных информационных услуг моей развесёлой семейке. Лось терпел, жалобно поглядывая на меня влажными глазами, а я торопился, как мог.

Разъяснения длились недолго. Сообразительный исполнитель всё сразу понял. Он был готов хоть сейчас отправиться выполнять задание, но мне неожиданно пришла в голову одна замечательная мысль, на мой взгляд, очень даже остроумная! Как же я только раньше до этого не додумался? Дабы мои прелестницы не сделались заиками, я попросил духа принять облик милой и сухонькой дряхлой старушенции, однако ещё полной сил и темперамента для борьбы с невежественностью во всех её омерзительных проявлениях. Нужна была простецкая волевая старушка, похожая, как я себе это представлял, на непомерно принципиальную домоправительницу или строгую учительницу-воспитательницу, какими они были двадцать лет назад, подрабатывающую после основных занятий в школе ещё и в группе продленного дня. Взять такую правильно выдержанную славную учительницу, в меру раздражительную и хорошенько утомлённую, это после целого-то дня, проведённого с милыми детишками! Любой бы взвыл белугой! А ей хоть бы хны! Взять и как дать ей точку опоры! А она возьмёт и запросто перевернёт весь мир! Подобная женщина мне и была нужна, и я остался доволен тем, что предстало моему искушённому в подобных делах взору. Мне сразу захотелось выйти из класса. В общем, получился тот ещё наборчик достоинств! И ещё неизвестно, что было бы лично для меня предпочтительнее: встретиться в узкой подворотне с озверелой шпаной, имея в руках отполированный ломик, или получить такой вот долгоиграющий подарочек! И одета бабушка должна быть соответственно, чтобы с лёгкостью вышибать у любого встречного-поперечного потоки ностальгических слез умиления. Фланелевый халатик, даже на расстоянии приятно пахнущий трогательной древностью, вполне подойдёт. Ещё совершенно необходимы для полноты картины золотое пенсне и стоптанные, ветхие, но ужасно тёплые домашние тапочки, с торчащими из них натруженными ногами в слегка спущенных, вязаных тройной толстой шерстяной нитью, высоких носках. Хотя носки лучше уж пускай больше будут похожи на гольфы. А ноги, это отдельная песня! Они должны обязательно быть с выпирающими в самых неожиданных местах старческими косточками и слегка кривоватыми, причём их кривизна обязана временами менять своё направление, и, желательно, на диаметрально противоположное, чтобы скучно не было, а то ведь надоедает смотреть на одно и то же. А толстые носки-гольфы! Эти перештопанные носки должны обязательно быть очень старые, со следами целого множества счастливых и плодотворных брачных союзов шкафной моли. Такие носки, одетые поверх рейтуз – самое оно! А видавшие виды рейтузы с лямками на пятках!

Мне уже стало весело, а что будет с ними? На седой и умудрённой жизненным опытом голове непременно должен быть кружевной чепчик с рюшечками, расшитый бисером. А ещё старушка обязана иногда зябко и нервно кутаться в тёплый клетчатый плед с несколькими большущими заплатками. Ну, и всякие там другие мелочи на усмотрение самого исполнителя. Я воочию тут же увидел воссозданную по моему описанию старушку «божий одуванчик» с большой волосатой не то родинкой, не то бородавкой на носу. Но ощущение было, будто у неё там прилипло нечто. Я чуть не упал от восторга и переполнявших меня радостных предвкушений! Это была очень удачная импровизация духа!

Да, думаю, скучно ни ему, ни моим деточкам никак не будет, по крайней мере, в самое ближайшее время, а там ещё что-нибудь придумается, надо же мне их периодически хоть как-то развлекать? Особенно меня порадовало выражение трогательной и невинной наивности на бабулькином морщинистом лице. Наивность явно была замешена на упрямом и злорадном ехидстве. Получилось то, что надо! Я, а за мной и все остальные чуть не лопнули со смеха, естественно, от радости за тех, кому предназначался этот скромный дар. Ох, ну и фру-укт этот дух-исполнитель, чует моё сердце – он или она ещё устроит весёлую жизнь моим красавицам… или они ей. Что ж, посмотрим, кто кого! Я даже не удержался и попросил бабушку ни в коем случае не скупиться на важные и нужные житейские советы и посильную помощь по хозяйству, мои это любят! То-то они обрадуются, а потом наверняка будут меня ужасно благодарить и пытаться отплатить чем-нибудь хорошим! А я им так небрежно скажу: «Да, пожалуйста, чего уж там? Не берите в голову. Не стоит благодарности, пустяки»… и с нетерпением буду ожидать ответного сюрприза.

Все так смеялись, что чуть животы не надорвали, только одному вспученному лосю было не очень весело. Его крутые бока плавно вздымались, но он мужественно терпел, по всему видно, из последних сил. Я начал серьёзно опасаться, как бы он вообще сейчас не взлетел на воздух, словно воздушный шарик, из которого выбило пробку, и не упорхнул в безоблачную высь с характерным маломелодичным звуком! Но нашему терпеливому страдальцу осталось ждать совсем немножко, ибо мы с бабулькой почти закончили.

Я остался очень доволен старушкой и, убедившись, что её, родимую, при всём желании невозможно было испугаться, ибо она даже в самом крайнем случае ничего другого, кроме умиления вызвать не могла, отпустил её, прослушав напоследок колыбельную песенку в её оригинальном исполнении. Сделал я это лишь для того, чтобы убедиться, что и голос у неё соответствует внешности. Я ведь страстно желал усилить положительное впечатление и устроить моим домашним неожиданно приятный сюрприз! Я обязал бабушку изредка, в минуты, когда все разговоры вдруг смолкнут, исполнять им какие-нибудь жалостливые, можно и колыбельные песенки, но лучше песенки старорусских бродяжек заунывным и срывающимся скрипучим голоском. Исполнять песнопения следует до тех пор, пока они не проникнутся искренним уважением к фольклору и любовью к настоящей народной песне. Ударим старушкой по попсе! Думаю и искренне надеюсь, что сюрприз удастся на славу, а я получу сразу по приезду по заслугам! В хорошем смысле этого слова. Оказалось, что мне действительно были необходимы добрые свидетельства их искренней благодарности, выраженные каким-нибудь особым, оригинальным и очень приятным для меня образом! Вот половину дела для этого я уже сделал, остались сущие пустяки! И тогда я стану совершенно счастливым человеком, буду наслаждаться и нежиться в лучах их неугасающей любви и ласковой заботы всю оставшуюся жизнь!

Дух отправился выполнять поручение, а Коршан превратился в ворона, но и не думал улетать, а по-хозяйски взгромоздился мне на плечо, дождавшись, когда я, наконец, оседлаю лося. Ну и раздуло несчастного лосика, доложу я вам! Мне даже сидеть было неудобно. Но ничего, сейчас всё пройдёт или выйдет. Кое-как, покачиваясь, тронулись в путь. Мы с Коршаном впереди на лосе, а Корнезар на лосихе сзади. Корнезарка наивно полагал, что находится в полной недосягаемости от издевательских шуточек коварного Коршана и преспокойно, мерно покачиваясь в седле, ехал себе, находясь как раз на линии прямой наводки.

Через некоторое время наш лось испустил, наконец, вздох или, скорее, долгий-долгий выдох облегчения, и практически мгновенно его бока уменьшились в объёме чуть ли не вдвое. Одновременно с этим чудесным целительным облегчением сзади послышались сначала удивлённые, а затем и возмущённые возгласы, как со стороны Корнезара, так и со стороны лосихи. Посыпались незаслуженные упрёки и угрозы, доходившие вплоть до физической расправы, причём не только в отношении ни в чём неповинного лосика, но и Коршана и, что вообще из ряда вон выходящее, меня! Уж я-то в чём провинился? Ведь я практически ни ухом ни рылом не ведал о готовящемся заговоре, это же просто произвол какой-то! Я так прямо и сказал:

– Это есть естественный органический процесс! Ну, подумаешь, газики! С кем не бывает? Чего обижаться-то? Правда, Коршан?

Коршан был со мной полностью солидарен, он считал так же, как и я, совершенно искренне разделяя мою точку зрения, о чём и не побоялся заявить смело, честно и откровенно во всеуслышание. Но он был не понят и, мало того, что осмеян, так ещё и обруган. И опять мне досталось, теперь уже заодно с ним, совершенно, я считаю, ни за что. Лось насупился и обиженно молчал. Мы тоже сделали вид, что обиделись за компанию. Затем Коршан осуждающе закрякал и взмыл ввысь, а мне пришлось и дальше выслушивать их преувеличенные жалобы на испорченный воздух. В конце концов нам с ароматным лосём пришлось пропустить вперёд истинных возмутителей спокойствия и баламутов – лосиху с Корнезаром, спевшихся на почве общих интересов, а самим плестись в хвосте.

Глава 17 Лось сохатый

Восседая на спине могучего красивого животного, я предавался ностальгическим воспоминаниям, теребящим и волнующим мою душу. Вспомнилась бытность моя в армии. Был у меня там друг по фамилии, очень схожей по звучанию с лосем, а потому у него и кличка была – Лось.

Было это давно, ещё в прошлом веке, служил я тогда срочную службу, шёл уже второй год, а дело было в славном Петропавловске-Камчатском. Лось был бравым воином, он носил далеко нескромные и уж тем более неуставные чёрные усищи, за что и получал регулярно нагоняи от начальства, но героически переносил все тяготы и лишения во имя своей красы и гордости. Иногда его, как младшего по призыву, приходилось наставлять на путь истинный, но Лось был хорошим парнем – не злобливым и понятливым, и даже временами весёлым в общении человеком. Командованием ему было оказано огромное доверие, поручено заведовать стратегически важной каптёркой. Каптёркой, которую мы называли за нецелевое, но зато более подходящее ей по смыслу и важности использование харчевней «рога и копыта» в честь её одноимённого и бессменного заведующего – Лося обыкновенного.

Как-то раз я заступил в наряд дежурным по роте. Лось в наряды не ходил, он вечно отсиживался в своей каптёрке, умело делая вид, что занимается чем-то, ну, о-очень важным! Но если дело касалось пожевать чего-нибудь вкусненького, то тут извините-подвиньтесь, его и за рога не оттянешь. В то дежурство нам несказанно повезло, ибо одним из дневальных был назначен «молодой» воин из местных. Он призывался на почётную службу из Петропавловска, жил где-то поблизости и потому по обоюдному согласию был отпущен нами домой на весь день. Отпущен-то отпущен, но не просто же так! Отнюдь не потому, что мы в свободное от благотворительной службы время занимались благотворительностью же, нет!

Мы хоть и были этакие сердобольные и трогательно-заботливые, но с одним непременным условием: он обязался принести нам в благодарность за целый день свободы кое-что из вкусной домашней пищи, по которой, как известно, скучают все, особенно в нашей армии, где солдат – это бесплатная рабочая сила-раб. Солдат и заключённый – практически одно и то же, ведь оба они отбывают наказание, только первый сидит, как правило, ни за что, а второй сидит всегда потому что! Наш солдат, так называемый защитник Отечества, крайне ущемлённый, а потому и ущербный бесправный человек, имеющий лишь прискорбные и позорные обязанности. Это коли судить по отношению. Он не имеет права даже на человеческие условия жизни, что и прописано в уставе: «солдат должен мужественно и стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». А нормально кормить солдата совершенно необязательно, как и справлять его многие другие естественные надобности. Поэтому всем нам очень хотелось хотя бы маленького, малюсенького праздника живота, и мы готовы были прикрывать местного «молодого» целый день, лишь бы потом, ночью, насладиться выстраданным и заслуженным угощением.

Праздничное застолье было намечено на эту же ночь. Всё складывалось очень удачно, как и было задумано. Требуемые яства были доставлены в изобилии и в срок. После отбоя мы накрыли стол, естественно, не на плацу, а в укромном местечке, в каптёрке Лося, в нашей харчевне «рога и копыта». А когда для долгожданного ночного пиршества было всё готово, мы предусмотрительно выставили одного из дневальных охранять наше спокойствие от нежелательных ночных гостей в лице всевозможных халявщиков – проверяющих офицеров, имеющих особенность являться без приглашения и сжирать всё подряд без разбора.

Но нас коварно предали: разгильдяй дневальный куда-то испарился. И только мы расселись по местам, предвкушая предстоящую трапезу и вдыхая полной грудью аромат, исходящий от кушаний, в изобилии разложенных на столе, как дверь в каптёрку со скрипом приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась самая презренная часть туловища – голова дежурного по части, окончательно обезумевшая от счастья. Чтоб его пронесло немилосердно! То был злобный офицер по кличке Муравей, с вызовом взирающий на нас. Он был длинный и худой, с глазами навыкате, ошалело пялящимися в разные стороны. То ли фамилия у него была созвучна с «муравьём», то ли из-за выпученного косоглазия, а, может быть, от слова «мурой», то есть хитрый, неизвестно, но кличка Муравей была за ним прочно закреплена, думаю, что пожизненно.

Так вот, этот самый Муравей нервозно прищурился и принялся пугающе вращать зенками в разные стороны, старательно пытаясь сфокусировать взгляд одновременно на нас и на столе, не иначе, чтобы получше запечатлеть всё в памяти. А то вдруг мы сейчас испаримся! Узрев, наконец, какое ужасное воинское преступление мы намеривались совершить, он несказанно обрадовался, только что не затанцевал. Своим отточенным командным голосом Муравей сурово приказал нам выйти из каптёрки, закрыть её, ключ отдать ему и рассчитаться по порядку. Сам же он, герой хоть куда, завтра в торжественной обстановке вручит этот заветный ключик нашему ротному, который тоже, безусловно, порадуется за нас, увидев этот стол. А на радостях возьмёт, да и устроит нам весёлую жизнь с обязательной демонстрацией неба в алмазах.

Нужно заметить, что ротный у нас был человек не совсем простой, он был племянником действующего тогда министра обороны, и на него многие точили зубы из-за гнусной, но неизбежной зависти. Впрочем, безрезультатно, у завистников руки были коротки, хотя и очень чесались, а мы своим своевременным залётом сами давали повод, вернее, почти уже дали, но пока ещё не совсем.

В тот тяжёлый и грустный момент нам не столько страшно было наказание, сколько жаль терять прекрасный ужин, который неминуемо пропадёт. Но делать нечего, Муравей в предвкушении уже трясся от радостного возбуждения. Да-а, такой злодей своего не упустит, надеяться нам было не на что. Мы спокойно вышли во мрак умывальника, куда выходила дверь каптёрки, и Лось собственноручно закрыл на ключ большой висячий замок, а ключ нагло положил себе в карман! Забылся по привычке.

Муравей чуть не выронил глаза на кафельный пол, так выпучив их от возмущения, что я испытал почти физическую потребность подставить под них ладошку, чтобы они, вывалившись, не разбились вдребезги. Но усилием воли я не стал этого делать, пускай бьются, не мои, не жалко! Муравей же замер на месте от подобной неслыханной наглости. И немудрено, я и сам несказанно удивился, и тогда Лосяра, наконец, осознав свою оплошность, смиренно отдал ключ бравому и доблестному русскому офицеру. Муравей на прощанье что-то злорадно прошипел на счёт нашего ротного и лично нас, каждого по отдельности и всех вместе, но его уже никто не слушал, ибо мы были в печали и скорби, а он ушёл, цокая подковами и подпрыгивая от возбуждения. Тоска и великое горе! Ужин безвозвратно пропал, утром получать от ротного, мне муторно, а Лось вдруг ни с того ни с сего принялся омерзительно подхихикивать! Я в печали, а этот фрукт всё веселится и веселится! То он хихикает, то подшучивает, но этого ему показалось мало, и Лось начал в красках и ролях рассказывать, что именно и каким образом и, естественно, без контрацептивов сделает со мной утром ротный! Тоже мне, нашёл время радоваться, гадёныш! Я ему и говорю так вежливо и негромко, а то мало ли чего с ним могло произойти от нечаянной, но такой досадной утраты:

– Ты что, дорогой мой парнокопытный товарищ, как будто приболел слегка на голову, всё шутки шутишь? Или ты думаешь, что тебе не перепадёт маленького кусочка благодарности от ротного прекрасным солнечным утром? Так я с тобой обязательно поделюсь по-товарищески этой самой ротной благодарностью, и уж будь уверен, прослежу, чтобы тебя ни в коем случае не обидели и не обделили!

А он мне отвечает глумливо так, задорно топорща свои чёрные тараканьи усищи:

– Ты ещё покушать-то хочешь, али аппетит уже совсем пропал, хи-хи-хи?

Думаю: «он ещё и издевается, какой нехороший человек, ну, просто о-очень нехороший!». И только я хотел обидеться на этого сохатого весельчака, как он достаёт из своего широкого кармана заветный ключик, молча, с загадочным видом открывает им свою харчевню и, видя моё недоумение, наконец, объясняет:

– Я несколько месяцев назад нашёл ключ, но он мне совсем был не нужен, а выбросить просто так было жаль, думал: «авось пригодится», так и таскал его в кармане, всё прикидывал, где он может сгодиться, ведь он от такого замка, каких у нас нет. Куда я его только не тыкал – нигде не впихивается.

Ключ действительно был старый, трубкообразный, с двойным хвостиком-флажком. Вот он и пригодился. И нам приятно, и Муравью радостно, по крайней мере, до утра! Хорошо, когда все довольны.

А Лось продолжал:

– Я закрыл замок одним ключом, а в кармане подменил его на другой! Теперь видишь, как всё просто? Муравей-то, дятел, в темноте проверять не стал, да и не ожидал он такой наглости. Кроме того, обалдел от нечаянного подарка, шутка ли: так легко удалось достать компромат на нашего ротного с помощью его же солдат! Схватил то, что дали, и ускакал, вращая вылупленными зенками и довольно скалясь в предвкушении.

– Ну, – говорю, – молодец ты, Лосище, слов нет, настоящий каптёрщик, спас ты нас всех, Отчизна тебя никогда не забудет, а я о тебе обязательно на гражданке рассказ напишу!

Мы, естественно, наелись и напились, всё за собой убрали, навели идеальную чистоту и порядок. Лосяра даже пыль везде вытер замусоленной тряпочкой, которую таскал в одном из своих обширных карманов. У него вообще там были залежи всевозможного барахла, найти можно было всё, начиная от гаечного ключа и кончая использованными подворотничками, которыми было хорошо натирать сапоги. А сапоги, натёртые старым подворотничком, обмакнутым в ваксу, бесподобно сочетались с его гордостью и честью – чёрными топорщащимися усищами, которыми он иногда шевелил, когда чуял что-нибудь вкусненькое.

Утром прибежал ротный, весь красный от гнева, с ключом якобы от каптёрки Лося. Вызвал нас. Посмотрел на замок, потом на ключ, затем удивлённо на нас и говорит:

– И куда вы, злодеи, мне этот ключ всовывать прикажете, итить? Он же даже в скважину не войдёт ни так ни сяк. И как вы это всё мне прикажете понимать, итить?

Мы ему терпеливо и вежливо разъяснили, что в эту скважину данный ключик, естественно, никак не войдёт! Не войдёт – это совершенно точно, мы уже проверяли. Но, может быть, ротный соблаговолит ещё разок посоветоваться со своим другом и собратом по разуму достойнейшим Муравьём? Тот, кстати, тоже был капитан. Посоветуется и тогда, как пить дать, они вместе определятся, как можно использовать этот ключик, ведь вещица-то неплохая! Да, очень нужная вещица.

Нас всё равно заставили открыть каптёрку, а там, о чудо! Почему-то идеальный порядок, ни о каком ужине мы знать не знаем, ведать не ведаем! А отвратительный Муравей просто хотел оболгать и оговорить ротного и его образцово-показательную роту, опозорить наше честное имя и его непорочное достоинство! Негодяй, одним словом, негодяй и упырь косоглазый! Замахнулся на самое святое! А всё потому, что давно завидует чёрной завистью и хочет, просто страсть как желает подложить нашему глубокоуважаемому ротному какую-нибудь на редкость грязную и вонючую свинью! Собака этакая! Не знаю, чем там у ротного с Муравьём всё закончилось, но для нас всё обошлось благополучно, а всё благодаря находчивости и смекалке Лося.

А один раз нашему героическому Лосю досталось на орехи от командира части. Он проезжал рядом, а мы его не заметили и не отдали честь, на что тот о-очень обиделся, чуть не до слёз. До наших слёз, естественно, а точнее, лосиных. Вывалился командир из машины и, суча маленькими ножками под болтающимся курдюком, подбежал к нам с самыми серьёзными недвусмысленными намереньями, корча в невыносимых судорогах лицо, и без того не блещущее интеллектом. Он был очень вызывающе груб с бедным Лосиком! А всё оттого, что принимал близко к сердцу подобные вещи. Все были просто обязаны регулярно отдавать ему честь, а усатый мальчуган с наглой рожей взял, да и не отдал! Да-а, тут же ещё и усы! Да это же не усы, а целые мохнатые усищи! Это ужасное несмываемое оскорбление, нанесённое в лице командира части всей нашей доблестной армии в целом и каждому выдающемуся полководцу, к коим он себя причислял, в частности!

Командир сразу обо всём позабыл, стоило ему только узреть такие роскошные усы! Лось их холил и лелеял, любовно отращивал и берёг, как зеницу ока, заботливо причёсывал и очищал от каши и крошек, да мало ли чего туда могло налипнуть или завестись, не на курорте же отдыхаем! Словом, ухаживал, как мог.

И задумал тогда мстительный и злобный командир части загнуть салазки – лишить Лосяру его чести, то бишь усов. Он подбежал к растерявшемуся и совершенно беззащитному в тот момент Лосику, быстро схватил его за ус, вцепился в него, как заразный клещ, и начал остервенело дёргать во все стороны. При этом верхняя губа Лося смешно зашлёпала, а командир части орал благим матом, чуть ли не повиснув на усе:

– А знаете, товарищ солдат, почему вы не приветствуете своего командира, как это положено по уставу? А-а-а? А потому, что развели женский мохер под носом, товарищ солдат! Ну и аминь вам! Добра и счастья всем вашим родственникам, друг мой! Полный аминь, доложу я вам!

Правда, вместо «женского мохера» было сказано совсем другое словечко, связанное с упоминанием некоторой, весьма интимной части тела прекрасной половины человечества, иногда даже бывающей покрытой таинством целомудрия и налётом благочестия. Вместо «аминь» так же было сказано совершенно иное, ну а про родственников Лося, коих он упомянул всуе, и вовсе нетрудно догадаться.

Чуть бедному и несчастному Лосику клок из усов не выдрал вместе с губой. Хоть это и не смешно, но когда командира унесла нелёгкая, я смеялся до слёз, до полного изнеможения, даже чуть не задохнулся, вот и сейчас не могу вспоминать об этом без улыбки. Особенно весело вспоминать, когда мы встречаемся с Лосем, который, к слову сказать, до сих пор холит и лелеет свои знаменитые усищи. Нужно видеть его лицо, когда речь заходит про прекрасную половину человечества, усы и обесчещенного командира части.

Вспомнился и другой случай. Мы всё с тем же легендарным Лосем зимой в парко-хозяйственный день. Так называется один день в неделю, когда все должны делать вид, что заняты очень важным делом в автопарке. От нечего делать, а вернее, чтоб ничего не делать, мы в автопарке прогревали машины. Лось ведь, ко всем прочим его достоинствам, был ещё и водителем-механиком тяжеленного гусеничного тягача самого командира батальона.

Наши взводные, молодые лейтенанты – энергии много, а ума мало, носились по парку, словно фокстерьеры, имитировали неописуемое служебное рвение и не давали нам никакого покоя. Мы же в ответ славно развлекались… и вот каким незатейливым образом: я стою перед тягачом, Лось сидит в кабине, а двигатель работает на малых оборотах. Как только один из зазевавшихся взводных оказывался напротив выхлопной трубы, я подавал условный сигнал и Лось выжимал газ на полную. Вырвавшаяся на свободу мощная чёрная струя выхлопных газов чуть не сбивала зазевавшегося лопуха с ног. И он, весь вымазанный в саже, вытаскивал из сугроба свою потерявшую щегольской вид шапку и, возмущаясь и негодуя, бежал к нам разбираться. А мы, естественно, ни капельки ведь не виноваты, он сам подкрался незаметно. Мы здесь работаем в поте лица, машину комбата регулируем! Или он хочет, чтобы самого командира батальона возили на неотрегулированной и непроверенной двадцать пять с половиной раз машине? Хочет? А-я-яй, а если завтра война, а если в поход? Он что, враг народа или вражеский диверсант? Нет, не враг и не диверсант! И не хочет! Ну, тогда ладно, будем продолжать работу, но взводному всё равно нужно быть поаккуратней. Не бережет он себя совсем. И взводный, сверкая глазками на вымазанном сажей лице, злобно скрипя зубами, отваливал, естественно, затаив на нас вселенскую обиду. А нам на это было глубоко начхать с высокой колокольни, нечего рвать задницу и выслуживаться. Ох уж мне эти армейские воспоминания!

Лось, на котором я еду, повторяет практически один в один шуточки того Лося. Видимо, у настоящих сохатых лосяр так водится, независимо от того, человек или животное, коли назвался Лосем, значит, хочешь не хочешь, а просто обязан коптить небо!

Так я и ехал на спине одного лося, который навевал мне воспоминания о другом Лосе. Он-то, кстати, сейчас весьма уважаемый человек! По крайней мере, с его собственных слов. Но по его делам этого пока не видно, и даже наоборот, словоблудие одно и показушничество: у кого машина дороже, да балясина в фамильном загородном замке толще и узорчатее. А уж коли дело доходит до того, что начинают мериться люстрами, то тут наш Лосик впереди на лихом коне, любому даст фору! Да, с люстрой, балясиной и машиной у него всё в полном порядке, а вот с остальным, что за деньги не купишь…

По поводу лосиной солидности мне сразу вспомнился ещё один забавный случай. Дело было в выходной, я заступил в наряд помощником дежурного по штабу, а со мной ещё два посыльных, как раз из одного с Лосем призыва. В наряд по штабу заступали обязательно в парадной форме одежды. Это же, ох, какая честь! Понимать надо. У одного из посыльных, худосочного татарина, была искусно сделанная по всем неуставным правилам фуражка – предмет давнего лосиного вожделения.

Гляжу, а через плац, дико отсвечивая мундирными пуговицами и выбрасывая по своему обыкновению вперёд сильные кривоватые ноги, идёт какая-то подозрительно знакомая усатая личность. Ну, думаю: «никак наш бравый Лосик в увольнение намылился!». Так оно и оказалось. А дорога на контрольно-пропускной пункт как раз шла через штаб, на крыльце которого я и находился в тот момент. Но Лосик направлялся именно к нам в надежде договориться с татарином и позаимствовать на время увольнения его парадную шляпу, просто-напросто поменяться на пару-тройку часов, это же такой пустяк, такая малость! Лось думал, что проблем с этим у него никаких не будет! Что ж, памятуя о его привилегированном положении в батальоне, вполне могло и сработать.

Но он страшно ошибался. Татарин откровенно «имел в виду» все эти эфемерные лосиные заслуги перед дорогим Отечеством. Что же было Лосю делать? Ведь именно эта татаринова фуражка делала Лосика таким неотразимым для женского пола! Она так подходила к его усам! Он прямо-таки засматривался на себя, крутясь и вертясь перед зеркалом в роте, принимая всевозможные позы и строя мужественные гримасы в те редкие минуты счастья, когда татарин милостиво позволял ему немного побаловаться и примерить свою фуражку! Эта фуражка могла сослужить теперь Лосю неоценимую службу и поспособствовать долгожданному романтическому знакомству с какой-нибудь местной богиней, о чём наш Лосик давно, но пока безрезультатно мечтал по ночам, кутаясь в жиденькое, протертое, видавшее виды солдатское одеяльце.

Татарин же, басурман и откровенная зараза, каких свет не видывал, возник, как чирей в ноздре, непреодолимой преградой на пути к нежному лосиному вожделению! Этот жадный субъект, лютый жлоб, одним словом, всё так и норовил испортить! Он, инфекция басурманская, ни в какую не желал меняться головными уборами! Одно слово, нелюдь иноземная! И как ещё земля таких носит! Сколько Лось его не уговаривал, не упрашивал нежно, и даже не угрожал отлучением от своей харчевни, татарин был, как кремень. То ли вредничал, то ли зло какое затаил, но упёрся ещё хуже, чем баран, и ни в какую, хоть тресни.

Тут я, видя такое дело, отвёл Лосика в сторонку и дал ему добрый дружеский совет, сулящий мне заодно и продолжение бесплатного концерта. Совет заключался в следующем: мол, нужно сорвать с головы вредного и несознательного татарина фуражку, а ему бросить свою и убежать за проходную. Надо заметить, Сохатый лишь изредка занимался со мной за компанию спортом, зато он всегда хорошо бегал и любил это дело, в отличие от меня. Учитывая, как Лось умел бегать, это должно было сработать. А после увольнительной разберётесь, но дело-то уже будет сделано! Как говорится, шляпа в деле, а дело в шляпе. Главное, чтобы Лосик не забыл принести мне из увольнения стаканчик семечек. Глазки у Лосяры загорелись, он аккуратно подкрался к ничего не подозревавшему татарину сзади и молниеносным рывком овладел вожделенным предметом, прикрывающим татарский затылок, после чего задал, как и было задумано, стрекача!

Лось нахлобучил себе на голову бесподобную фуражечку, распрямил гордую, но не очень могучую грудь и, красиво выбрасывая вперёд ноги, буквально слетел с крыльца и помчался, как порыв штормового ветра, к проходной, не разбирая дороги, окрылённый удачей. Он скакал прямо по газону, идущему вдоль штаба. Летел, лишь иногда касаясь земли ногами, на крыльях предвкушаемой любви.

Татарин сделал несколько неловких прыжков вдогонку, но куда уж ему, дистрофичному, было угнаться на своих соломинках за самим Сохатым. Он витиевато выругался, смачно плюнул вслед нашему ловкачу и остановился, разведя в досаде руки и гулко хлопнув ими по тазобедренным костям своего непрочного скелета. Лосик уже добежал до конца газона и… о, горе! Он впопыхах не заметил тонюсенькую, но очень прочную стальную проволочку, сливающуюся с травой, бережно и аккуратно натянутую по периметру и примотанную к стальным арматуркам, вбитым для прочности на пару-тройку метров в землю. Одним из своих начищенных до блеска сапог наш Лось зацепился за эту предательскую проволоку, прилаженную чьей-то коварной и злодейской рукой.

Со всего размаху на полной скорости рухнул он с жалобным стоном на асфальт за пределами огороженного проволокой газона и, проехав на брюхе ещё некоторое расстояние, замер. Фуражечка, забавно подпрыгивая, откатилась в сторону, где её успешно заграбастал злорадно посмеивающийся татарин, налетевший, словно коршун на цыплёнка. Поникший и поверженный Лось уныло поднялся, неуверенно опираясь на дрожащие конечности. Он медленно повернулся ко мне, тускло отсвечивая протёртыми коленками, бледневшими из-под порванных, но безупречно отутюженных брюк, весь в дорожной пыли… В мановение ока из красавца, бравого воина на выданье он превратился в ободранного бродягу.

Честное слово, с этим Лосём можно было тронуться остатками рассудка. Я в очередной раз чуть не умер со смеха. Понимая, что сейчас ему необходимо сочувствие, я честно пытался вымолвить хоть какие-то слова утешения, но, как не старался, ровным счётом ничего не мог с собой поделать. Лишь всхлипывал и как никогда был близок к безвременной кончине! Я чувствовал, что мне сейчас станет плохо. Впору было самому падать на асфальт и биться в истерике. Сохатый, обложив нас по всем правилам, печально поплёлся через плац в роту несолоно хлебавши. Он ничего серьёзного себе не повредил и потому, переодевшись, всё же побывал в увольнении. По возвращении Лось некоторое время подулся на всех, но быстро отошёл, и всё снова встало на свои места.

Прошло много лет после того случая. Сохатый иногда звонит мне, но встречаемся мы редко, его положение не позволяет ему тратить на эти пустяки своё драгоценное время. Да и забывается со временем всё. Это ведь раньше мы жили одной жизнью, поддерживая друг друга в трудную минуту, а теперь… Человеческая память очень гибкая, если нужно, то можно и вспомнить, а коли нет в том особой надобности, то зачем?

За воспоминаниями время в пути прошло незаметно. Мы прибыли в посёлок и, проследовав по широкой улице, остановились возле каменного забора, за которым и находился наш сборный пункт, небольшой аккуратненький гостевой домик. Но в калитку заходить не стали. Лось издал очень громкий звук, отдалённо напоминающий предсмертное мычание раненого буйвола, скрещенное с гудком паровоза.

Через несколько секунд из калитки выскочили взъерошенные Дорокорн с Юриником, а следом за ними пожаловал и Дормидорф, все в полной боевой готовности. Они с деланным испугом спросили:

– А мы, было, подумали, что где-то случился пожар или птеродактиль ненароком в дымоход свалился, застрял там, медленно поджаривается и орёт! А это всего-навсего вы приехали! Почто лосиков-то мучаете?

Мы, поражённые нелепым обвинением, растерянно отвечали:

– Да никого мы не мучаем, тем более лосей!

– Как же, – пояснил Дорокорн, – разве живое существо способно издавать такие вопли по доброй воле? Если ему только не отрывать заживо язык или нижнюю губу, или не поджаривать на медленном огне?

Лось довольно одобрительно зафыркал, а мы, поняв, наконец, что это была шутка, облегченно переглянулись. Нам сообщили, что с минуты на минуту ожидается прибытие Агреса с уже вымуштрованными птеродактилями, которые успешно и почти без потерь прошли сжатый курс молодого орла под его чутким руководством. Зато теперь они показывают чудеса пилотажного искусства и изумительную слаженность действий в группе, достигнутые за столь короткий срок, что иным и не снилось.

И действительно, не успели мы перекинуться парой слов, как раздался дикий предостерегающий клич, и по земле скользнула огромная тень, а за ней ещё несколько, но уже поменьше – это наша грозная воздушная флотилия лихо заходила на посадку. Раздался знакомый звук несущегося на полной скорости грузовика, и перед нами в клубах пыли приземлился счастливый, отдохнувший и отъевшийся Агрес, а чуть поодаль три птеродактиля в доспехах, сделанных из плотного материала, может быть, даже из выделанной специальным образом буйволовой кожи, но выглядело всё это со стороны довольно внушительно. Самому Агресу латы были нужны, как собаке пятая нога, ибо прочность его оперенья была надёжнее любых доспехов. Не то, что у ящеров, лишь относительно небольшая толщина кожного покрова которых была защитой от всевозможных неприятностей, вполне вероятных в предстоящем походе.

От души поблагодарив дружную лосиную семейку, к которой теперь присоединился и лосёнок, терпеливо поджидавший своих родителей возле гостевого домика, задав им корма и воды, мы распрощались и поспешили занять свои обычные места на спинах наших летательных боевых спутников. Не теряя более времени, мы взлетели, плавно набирая высоту и скорость, и взяли курс на Опушку Сбора.

Глава 18 Чудная старушка

А в это самое время в обычной и ничем не примечательной московской квартире, где только несколько часов назад я оставил своих премудрых жёнушку с доченькой, всё шло своим чередом.

Моя ненаглядная дочка умело воспользовалась моим своевременным отсутствием. Действуя, как всегда, по наитию в своей привычной утончённой манере, она очень скоро улучила подходящий момент и умудрилась ловко и аккуратно исчезнуть из поля зрения маменьки. О-о, ведь то была её отличительная особенность, её дар – испаряться без следа прямо из-под носа! Шаг за шагом, аккуратненько… и вдруг раз, и тишина! Особенно комично это выглядело на даче, когда она, таким образом, ненароком заступала за кустик смородины и… уже и след простыл! Ищи её потом, свищи.

Вот и сейчас, улизнув из-под замыленного ока мамочки, она терпеливо и старательно пыталась наиграться про запас в своей комнате в какую-то очередную электронную забаву. Она делала это с завидной регулярностью благодаря весьма распространённому пристрастию своей милой матушки к сериальчикам, сериалам и сериалищам. Кстати, подобное пристрастие присуще многим достойным женщинам. Вот и моя жена самозабвенно и увлеченно смотрела на кухне какой-то очередной и на редкость, ну, очень уж интересный, бешено пузырящийся мыльной пеной сериальчик. Из-за избытка в подобных сериалах этой самой мыльной пены у всех женщин со временем основательно замыливаются глазки, и тогда им уже не видать ни зги. А язычки, напротив, развязываются совершенно. И тогда они начинают в упор не замечать самого очевидного. Они перестают видеть, например, своих мужей или детей, или всех одновременно, мало ли кто там ходит ещё, бродит. А самим им от этого становится так хорошо и здорово! Просто-таки замечательно! Жизнь сразу приобретает новый смысл и с пенными потоками прибывает то, чего всегда так недоставало.

Так-то оно так, но здесь, естественно, имел место совсем другой случай и всё вышесказанное не имеет к моей жене ровным счётом никакого отношения. Она вынуждена была смотреть сериал попутно, ибо ничего менее путного в тот момент по телевидению, к сожалению, не шло. А основная её задача состояла в другом: в готовке вкуснейшего обеда на всю нашу семью. За её творческий подход в любом деле, в том числе и на кухне, я её особенно ценю.

Один пёс честно бездельничал. Он, как всегда, слонялся от одной занятой важным делом дамы к другой, грустно при этом вздыхая. Особенно тяжкие и протяжные вздохи пёс издавал, проходя мимо вкусно пахнущей, источающей мясной дух кухонной плиты. Умная собака лучше всех знала, что именно там готовится и когда нужно это переворачивать, солить, помешивать и выключать, уж очень она давно хотела попробовать это кушанье на свой клык и оценить его по достоинству. Но вздыхала она отнюдь не по такому пустяку, а под бременем огромной ответственности, возложенной на её долю нелёгкой собачьей судьбой.

Ответственность эта заключалась в неусыпном контроле за всеми доступными в данный момент членами её стаи. Как же мудро и правильно считал пёс, ведь обязательно всегда должен найтись кто-то, кто за всё будет отвечать, а коли уж нет специально назначенного, то честнее и бескорыстнее собаки трудно найти существо. Всё же было на ней! И уроки, и готовка, и уборка, и занятия спортом! За всем нужно было успеть проследить и проконтролировать, а если необходимо, то поторопить и подсказать. Когда пора просыпаться и вставать, когда гулять, когда кому и что есть. Вот уже прошло, буквально пролетело, как один день, девять лет, как пёс исправно выполнял эту свою ответственную миссию, совершенно не щадя живота своего! Да, но теперь-то он даже и не представлял иной жизни.

В этой обычной квартире царила полная идиллия. Каждый занимался своим важным делом и старался изо всех сил не мешать другому.

Однако моя милая доченька хоть и была ужасно занята, а всё же чудом нашла возможность оторваться и пойти на кухню, где в это время во всю кипела работа. Она поинтересовалась своим ангельским голоском, отрывая тем самым мамочку от кипучих дел:

– Ма-ама, мам! Ну, и где же обещанный дух-исполнитель? Уже прошло больше пяти часов на целых двенадцать с половиной минут!

Мамочка, уже давно успевшая позабыть обо всём на свете, только и успела, что открыть рот и глубоко вздохнуть. Затем широко раскрыла глаза и на долгое время затаила дыхание. Может быть, её повышенный интеллект рывком включился в работу? Степень сосредоточенности зашкаливала, казалось, что она вдруг позабыла, как следует правильно дышать и вот, стоит теперь, вспоминает это помимо всего прочего. Уже потом, чуть не поперхнувшись, она всё же вспомнила и начала медленно с шумом выдыхать, держась левой рукой за сердце, а нервно дёргающимся указательным пальцем правой руки показывая куда-то перед собой, будто пытаясь пощекотать чью-то невидимую нежную пяточку.

Посреди кухни, прямо между мамой и дочкой, стало медленно и осторожно материализовываться нечто, смутно напоминающее своими нечёткими очертаниями, которые с каждой секундой становились всё яснее, милую древнюю старушку, зябко кутающуюся в тёплый штопаный коричневый клетчатый плед, весь в аккуратных заплаточках. Картину дополняли тапочки, чепчик, очки на носу и большая волосатая родинка там же. Через очки на них смотрели близорукие, но внимательные и добрые проницательные глаза. Несмотря на то, что старушка буквально излучала одни положительные эмоции, девочки, совершенно ошеломлённые увиденным, впали в тревожное и продолжительное оцепенение. Любой на их месте, увидев появляющуюся из ниоткуда, пусть и добрую старушку, обязательно заподозрил бы, что с ним произошло что-то неладное и, в лучшем случае, растерялся.

Поэтому дух-исполнитель, пытаясь взять инициативу в свои умелые руки, перво-наперво вежливо и учтиво поздоровался и представился, как и подобает истинному воспитанному мужчине. Видя, что всё пока тихо и спокойно, он, точнее, она, старушка, вовсе не ожидала хлеба с солью. Вместо этого она начала свой правдивый рассказ. Ну, и правильное решение, покуда в себя окончательно не пришли и не набросились, нужно ковать железо, пока горячо. Старушенция справедливо рассудила, что истерик никаких уже быть не должно! Впрочем, как и нежных объятий. Бабушка дошла в своём увлекательном повествовании аж до моей неожиданной встречи со стариной Дормидорфом, искренне радуясь, что её никто не перебивает, а даже напротив, внимательно слушают.

Ха-ха! В это самое время моя жена, может, просто копила силы! Она, видимо, сообразив что-то, что раньше ей в голову не приходило, указала рукой на неизвестно откуда взявшуюся бабуську. К тому же это ещё был большой вопрос, взялась она на самом деле или это только кажется? Может быть, это всё из-за переутомления, говорят, и такое бывает? Нет, в следующий отпуск непременно поедем к морю! И жена спросила тихим и нежным голоском у обомлевшей от всего этого дочери, замершей посреди кухни с широко раскрытыми глазами и вкусной шоколадной конфеткой, мёртвой хваткой зажатой в дрожащих детских губках:

– Ты, это… уж извини, что спрашиваю! Очень нужно! А скажи мне, доченька, ты видишь на кухне кого-нибудь, кроме нас двоих, не считая собаки?

Бабушка сразу умолкла на полуслове, она начала потихоньку задумчиво подчавкивать, будто что-то усердно дожёвывая. Затем растерянно повернулась к девочке, деликатно при этом покашливая и поправляя очечки. Бабуся посмотрела на девочку поверх пенсне в позолоченной тонкой оправе близорукими добрыми глазами с явным любопытством, но при этом несколько озадачено и даже будто бы укоризненно. Дочка слегка вздрогнула, словно её включили, несколько раз моргнула и, сглотнув, но ни в коем случае не выпуская изо рта конфеты, сразу же принялась интенсивно посасывать её. Одновременно с этим она произнесла каким-то не своим механическим голосом, явно стараясь меньше шевелить губами, чтобы ненароком не спугнуть бабушку, которая, если испугается, то ещё, чего доброго, сорвётся с места и неизвестно, что натворит. Деточка произнесла:

– Да, я вижу перед собой старый клетчатый плед, весь в заплатках, а в него завёрнута незнакомая пожилая тётечка, которая сейчас внимательно смотрит почему-то на меня! Ма-ама, мам! А она мне ничего плохого не сделает?

Теперь бабушка перевела свой взгляд на хозяйку дома, которая уже успела несколько прийти в себя и смекнула: «Ага, раз до сих пор ничего плохого не произошло, бояться пока нечего, но что же это такое, неужели всё, что наговорил мой неугомонный фантазёр, моё бесценное сокровище, правда? В принципе, теперь уже очень хочется в это поверить, но опасно, можно и обмануться ненароком. Ох, правильно говорит мне мама, надо разводиться к чёртовой бабушке… Надо или не надо… Верить или не верить… Не надо. Верю».

Моя жена, словно зачарованная, вытянув вперёд руку и втянув голову в плечи, подошла поближе к бабусе и принялась не очень-то учтиво, практически в упор разглядывать её обворожительными, так часто бывающими колдовскими серо-голубыми глазами. Затем поводила рукой перед морщинистым старушечьим лицом, будто отгоняя навязчивое видение, и только потом соизволила задумчиво ответить нетерпеливо ожидающей дочери, продолжающей гонять во рту конфету:

– Это хорошо-о…

– Что хорошо? – не поняла дочь, от удивления перестав сосать конфетку.

Мать ей и говорит опять, но теперь ещё более задумчиво, растягивая слова:

– Хо-орошо-о… Хорошо!

– Чего хорошего-то? Че-его-о? Что-то я тебя, мамочка, не пойму никак!

Дочь и старушка удивлённо смотрят на жену, а та продолжает развивать свою мысль, старательно игнорируя телевизор, где показывают надрывно рыдающего в ожидании своей незавидной участи дона Педро и в нетерпении срывающую с себя одежды в припадке необузданной и неразделённой жгучей страсти страшную до невозможности донью Стебано.

А жена и говорит:

– Это очень хорошо, что мы обе видим одно и то же, значит, сериалы здесь вовсе ни при чём, а я не совсем сошла с ума. Есть ещё сла-абенькая надежда… Но ведь этого не может быть!

И увидев, как брови дочки удивлённо поползли вверх, она бесцеремонно ткнула указательным пальцем в сторону тут же сделавшей обиженное лицо бабушки и весело продолжила:

– Да не-ет! Я имею в виду, что этого не может быть! А не того, что не может быть того, что я не сошла с ума!

Дочка, мгновенно успокоившись, что-то облегчённо промычала, а мамуля глубокомысленно продолжила, сосредоточенно скрестив руки на груди и выставив вперёд правую ножку:

– Ты же прекрасно знаешь, и вы, бабушка, заодно запомните на всякий случай, что я в принципе никогда не сойду с ума, по одной простой причине… Ладно, не столь важно сейчас. Ну, и что же нам теперь с ней делать? Кому рассказать, так ни за что не поверят! Хотя, в принципе, могут и поверить, но подумают, что… Правильно говорил наш папочка, лучше уж никому ничего не рассказывать! И ты молчи… слышишь? Я ведь тебя, солнышко, прекрасно знаю, пойдёшь вот сейчас, и через пять минут весь дом будет в курсе происходящего. Не надо, деточка.

– Угу, чмок, чмок! – отвечала деточка, – что же это у нас такое возникло? Ну, о-очень интересно…

Сразу стало видно и слышно, что деточка начала уже приходить в себя, она оживилась и скоренько, в повышенном темпе дососала конфетку и торопливо всунула на её место следующую. Затем осторожно обошла смущённо переминающуюся с ноги на ногу старушку:

– Вот здорово, значит, всё это было правдой! Ни у кого нет такой волшебной Бабуси-Ягуси! Это лучше, чем рыбки и, пожалуй… даже, чем крабик Паша. Царство им небесное! Страшноватая она только! Нужно будет её слегка приукрасить.

Мать заговорщицки и вместе с тем назидательно шикнула.

Тут и бабушка не выдержала и заговорила:

– Позвольте я всё-таки продолжу свой правдивый рассказ!

И, так и не дождавшись официального разрешения, она продолжила самовольно.

В течение некоторого времени скромная старушка повсюду неотступно следовала за женой и дочкой, повторяя уже известную им историю, но со множеством новых, упущенных ранее мелких, но интересных подробностей. А когда история, наконец, закончилась, бабушка заявила, тщательно протирая очки уголком пледа:

– Мы теперь будем с вами часто видеться, поэтому я поживу немного у вас! Это чтобы уж мне не становиться лишний раз невидимой. Я ведь всё равно буду здесь присутствовать, только тогда вы этого не узнаете, а кому от этого будет легче? Никому. Так что, надеюсь, возражений не будет.

Через некоторое время моя хитрая дочка заманила старушку в свою комнату для очень важной и тайной беседы, объяснив маме, что хочет показать ей компьютер. Как раз начинался какой-то очередной сериальчик, и мама была настолько добра и любезна, что милостиво позволила им удалиться, но ненадолго. Оказавшись с бабушкой наедине, ребёнок сказал:

– Слушай, у меня пока нет друга, говорят, что ещё рановато, я маленькая, и к тому же мне необходимо сначала получить образование! Но это всё я и сама прекрасно знаю, а в остальном вопрос, конечно, спорный! Мне бывает иногда так скучно и одиноко! Давай с тобой дружить, ты вон какая весёлая, с тобой не соскучишься!

– Ну… давай, конечно. Только я и есть… кхе, кхе, друг. То есть я ведь не девочка. Вернее, не старушка, понимаешь?

Дочка удивилась, испуганно отшатнулась и подозрительно поинтересовалась, делая круглые глаза и понижая голос до свистящего шёпота:

– Ты что же, дед, замаскированный под бабку, что ли? Во даёт, у вас там, похоже, тоже извращенцев навалом, как я погляжу! Сейчас вот как дам промеж ног по заднице, как говорит папа… Ма-ама, мам!

– Нет-нет, успокойся, деточка, ты неправильно меня поняла! – запричитала бабуся, на всякий случай прикрывая то место, по которому девочка обещала врезать.

Дочь, видя странное для бабуси, но такое привычное для мужчины движение, забеспокоилась ещё больше и уже принялась примерять ногу и прикидывать расстояние, но бабушка заговорила быстро-быстро, чуя каким-то непонятным местом неладное:

– Понимаешь, малышка, твой папа очень просил меня не появляться перед вами в моём истинном обличии! Но это только, чтобы не напугать вас, дитя моё, а особенно тебя. Твой папа очень тебя любит и поэтому сильно беспокоится.

– Ну, хватит! Само ты хотя бы понимаешь, чего несёшь? Ну, подумай! Когда это я чего боялась? И само ты малышка! Ты мне вот что лучше скажи, ты что, чудовище, что ль, какое ужасное, да?

– Ну, так уж и чудовище, и прямо сразу ужасное! Скажешь тоже! Нет, милая девочка, очень даже напротив, я неплох собой, говорю же тебе, я мальчик. Ну, в смысле, уже не мальчик, но муж.

Дочка, чуть не плача, сказала:

– Чей же ты, не мальчик, муж, бабушка? Иди-ка ты отсюда, милая не девочка, по добру по здорову! К своей жене, к чёртовой бабушке! Она, наверное, пережива-ае-ет!

Бабушка смекнула, что снова спорола чушь, ещё больше всё запутав, и попыталась поправить ситуацию:

– Пойми же, деточка, я дух-исполнитель, папа вам это уже говорил, но я ещё и воин, понимаешь? И потому вполне естественно, что я мальчик, но только бывший, а теперь я взрослый. Муж означает – зрелый мужчина, всё же проще пареной репы!

Ребёнок устал ломать голову, пытаясь понять, что лопочет эта странная старушка. Она решила, не мудрствуя лукаво, предложить бабушке показать своё истинное лицо. И предложила. Бабушка на удивление быстро согласилась, ибо ей и самой наскучил этот маскарад с балаганом, к тому же не пристало грозному и непобедимому воину прозябать в дряхлом старушечьем обличии и пугать бедненьких девочек, долгое время измученных учёбой и спортом. И вот старушка растворилась, а вместо неё из белёсо-голубой дымки возник прекрасно сложенный мужчина, одетый во всё тёмное. Девочка ахнула и проговорила, краснея:

– Ну, чудеса!

Затем она предложила ему, естественно, не сейчас, а чуть позже, пойти вместе прогуляться. Чего дома-то зря сидеть? А заодно не помешает и немного позагорать на местном пляже и, пожалуй, можно было бы и искупаться. Жара-то вон какая, аж мухи загрустили.

– Только здесь, дома, а особенно при маме, тебе совершенно необходимо сохранять облик той милой старушки, который, кстати, совсем не портит настоящего воина, а вовсе даже наоборот, только лишний раз очень украшает его. Так всем будет лучше. К тому же нельзя ослушаться так сильно любящего меня папу! Раз исполнитель, значит, обязан исполнять, и нечего пугать маму.

Воин послушно задымился и обернулся всё той же премилой старушкой.

В это время жена, закончив готовку, позвала всех обедать. И бабушка с дочкой отправились восполнять силы, непринуждённо беседуя о том, как весело они проведут время на пляже, если только у немощной бабушки хватит сил туда доковылять на своих слабеньких и натруженных ножках.

Глава 19 Лари, специалист по погружениям

Мы быстро и без происшествий долетели до намеченного пункта – Опушки Сбора. Уже через пару часов наша дружная компания ввалилась в палатку, где всё было по-старому, как и двое суток назад.

Неутомимый Дормидорф отправился получать новое задание. Впрочем, новым его назвать было трудно, ибо все мы прекрасно знали, что именно и где нам предстояло делать в ближайшее время. Пока Дормидорф отсутствовал, мы, по его просьбе, должны были вызвать духа-исполнителя.

Так мы и сделали, а когда он появился, начали объяснять ему суть дела. Воин-исполнитель должен был явиться в Подземный город к тамошнему весьма заслуженному воеводе Сергаю, которого знает буквально каждая собака в городе, как он сам нам не раз говаривал или к его другу детства и соратнику, знаменитому сказочнику и баснописцу Якобу Великолепному. Но это в крайнем случае. Естественно, Якоба тоже знают все собаки, но найти его бывает крайне затруднительно, ибо он ловко маскируется. Как он сам хвастался, пройдёшь совсем рядом с ним и в упор не заметишь, а он прикинется кустиком или деревцем, пристроится в самое тёпленькое местечко и знай себе преспокойненько делает своё обычное непростое дело. Возникает закономерный вопрос: какое такое обычное непростое дело? Про тёпленькое-то местечко всё и так понятно. Да мало ли у него может быть всевозможных дел, он и сам порой этого толком не знает. Якоб довольно примечательный человек, которого можно легко отличить от других по красивым ленточкам, вплетённым в длинные волнистые чёрные волосы и кольцу, вдетому в отверстие кожи левой руки, чуть ниже локтевого сгиба. А ещё по полосатой рубахе без ворота с длинными рукавами, которую тот всегда носил навыпуск. И радостному выражению на красном, лоснящемся в блаженной улыбке лице.

Юриник бесцеремонно перебил нас и потребовал, чтобы девушкам герониткам обязательно передали огромный привет от него лично и от всех нас, и ещё самые наилучшие пожелания тётушке Румц от Дорокорна, который тут же смущённо покраснел, а так же непременно сообщили им о нашем скором прибытии.

Теперь, наконец, и мы получили возможность рассказать духу, что от него требовалось. В связи с большой вероятностью того, что Томарана затеяла все эти школьные дела с целью проникновения в Подземный город, геронитам, а так же лесным людям, необходимо тщательно обыскать всё, что только можно. Осмотреть каждый камушек, каждую ямку, нет ли где чего нового, непонятного, неизвестно кем сдвинутого или взятого, а, может быть, и наоборот, положенного! Не появлялись ли незнакомые люди, в общем, всё мало-мальски значимое должно быть сообщено нам по прибытии.

Если же они не захотят этого сделать, то мы с удовольствием подождём на поверхности, пока всё разрешится само по себе, времени у нас много. А у них будет много неприятностей, если Томарана успеет сделать своё чёрное дело, о котором мы пока, кстати, до сих пор не имеем совершенно никакого представления. И это самое представление нам необходимо было поиметь в самые короткие сроки. Вот что воину-исполнителю надлежало сообщить геронитам и лесным людям. Только, естественно, в более мягкой форме, чтобы ни в коем случае не задеть больное самолюбие их верховного воеводы Сергая, с которым легко можно иметь дело, коли удастся расположить его к себе, впрочем, как и со многими из нас. Кстати, и Парамон, скромный предводитель отряда лесных людей, фрукт ещё тот! Скромный-то он скромный, но уж коли упрётся в чём, растопырится, так его и лосем не сдвинешь с места и даже стадом лосей. Это тоже надо учитывать.

Только мы успели всё объяснить исполнителю, и тот отправился выполнять ответственное задание к окрестностям Подземного города, как возвратился Дормидорф. Он вернулся не один, а с новым членом нашей экспедиции, весьма удивительным человеком по имени Лари.

Лари был долговязым и рыжеволосым типом с небольшим пивным животиком и с лицом, усыпанным веснушками-конопушками, ну, прямо живого места не было. Правда, я не знаю, чем одни отличаются от других. Лично я просто назвал бы его рябым до невозможности и дело с концом, коротко и ясно. Так говорили и Дорокорн с Юриником, обсуждая достоинства Лари. А этих достоинств у него, оказывается, было просто-таки завались! Он был главным специалистом по всевозможным и зачастую опасным погружениям, непререкаемым и опытнейшим авторитетом в этой малоизученной области. Лари любил и прекрасно умел это делать с раннего и голопузого детства, его хлебом не корми, а дай только погрузиться куда-нибудь. Он погружался везде, где только мог: в болоте, в реке, в луже во дворе, главное, чтобы позволяла глубина и присутствовало желание, а желание у него было всегда. Если даже не удавалось окунуться всему, то Лари обязательно совершал смелую попытку окунуться частично, погрузить хотя бы частицу себя, скажем, рыжую голову, не взирая ни на что. Одновременно с этим он всегда смеялся или загадочно улыбался лучезарной заразительной улыбкой.

Рыжий Лари был настойчив и упрям, если не сказать больше, в достижении своей, порой весьма изощрённой цели, ибо простых целей он перед собой никогда не ставил, очень уж страстно любил трудности и загадки. Кстати, ещё одна его отличительная особенность: радостно улыбаясь, он вполне мог сотворить и что-нибудь похлеще, чем нежно погладить по головке. Да, затейник он знатный.

Вот такого неунывающего и несгибаемого члена экспедиции нам как раз и не доставало для полного увесистого счастья. Юриник с Дорокорном, как оказалось, его давно знали. Лари слыл душой общества и ведал о многих интересных вещах. Он, говорят, когда был в ударе, то мог часами, как заведённый, травить разные весёлые истории или просто что-то говорить, не умолкать ни на минуту и ни разу при этом не повториться. Одновременно с этим ему каким-то непостижимым образом удавалось вовсе не быть болтуном, он умел хранить тайны, зачастую был скрытен и временами загадочен, и говорят, очень нравился женщинам, чем умело и пользовался.

Так что это было очень ценное приобретение для нашей разношёрстной компании. Радовало и то, что теперь нашему карманному домовому будет с кем скоротать вечерок. Зато меньше будет приставать к нам, а то Юриника с Коршаном Моксе надолго не хватит и, боюсь, он вполне может вновь переключиться на меня. Да и с баснописцем Якобом из Подземного города рыжий Лари с лёгкостью найдёт общий язык, они даже чем-то похожи, есть у них что-то общее, а посему они обязательно должны были сойтись, ведь рыбак рыбака видит издалека!

Однако Юриник говорил, что рыжему Лари лучше палец в рот не класть, ибо его причудливое остроумие, бьющее порой через край могучей фонтанирующей струёй, могло запросто забрызгать не только окружающих, но и самого хозяина. Это как раз и было особенно примечательно – рыжий Лари, словно скорпион, жалящий сам себя, мог с лёгкостью рассказать и про себя что-нибудь эдакое, где он выглядел весьма в неприглядном свете, и при этом ещё и смеяться над собой громче всех.

Мы все искренне обрадовались ему, как хорошему старому знакомому. Теперь с завидным постоянством из нашей палатки раздавались взрывы раскатистого смеха, на фоне которого отчётливо выделялся своеобразный гогот рыжего Лари. Он умудрялся менять тембр и тональность голоса самым невообразимым причудливым образом.

Дормидорф, кстати, сообщил нам, что эту ночь мы проведём в лагере, а утром отправимся на поиски Томараны, сначала в Подземный город, а там видно будет – куда случай занесёт. Оказывается, за время нашего отсутствия так и не пришло известий от отряда, отправленного к водному народу в океанскую пучину, выходит, нам предстояло побывать ещё и там, отсюда и возникла необходимость в специалисте по погружениям.

Пока у нас никаких особых дел не было, и потому мы единогласно решили пойти прогуляться по лагерю. Тем более нам сообщили, что на игровом поле скоро состоится несколько любопытных игр. Пока мы шли туда, Дорокорн с Юриником и Лари объясняли мне правила, образно, в красках, смешно подпрыгивая и перебивая друг друга.

Первая игра имела символичное название репей. Её правила заключались в следующем: в кругу диаметром около сотни метров, выложенном по краю здоровенными валунами, игроки, числом не менее двух, кидали друг в друга цепляющийся за всё подряд тонюсенькими, но цепкими шипами плод, очень смахивающий на колючку от репейника или дикий огурец, только размером с крупное яблоко. Можно убегать, уворачиваться, но нельзя отбивать летящий снаряд. Играют как каждый за себя, так и командами, в специальных одеждах, к которым хорошо липнет цепкий мячик. Задача: избавиться от репейника, прицепив его к противнику. Выигрывал тот, у кого по прошествии раунда, который длился по предварительной договорённости от двух минут и более, не окажется репейника, а если репей на земле, то проигрывает тот, у которого он был в последний раз. А, соответственно, и команда, к которой принадлежит данный счастливец. Количество раундов не ограничено. Но ведётся счёт победам и проигрышам. Можно играть и на страусах, на чём хотите, но условия у всех должны быть равные.

Вторая игра была, на мой взгляд, более серьёзная и носила название квач. Играли в квача на прямоугольном поле пятьсот на триста метров две команды на специально обученных страусах. Можно было бегать и пешком, разрешалось и летать, всё это на усмотрение игрока. Каждая из команд должна была охранять одну из коротких сторон поля. Задача: забросить за линию стороны соперника что-то вроде мяча, смахивающего на мяч для игры в регби, только несколько легче, а то с их-то скоростями можно было серьёзно покалечиться.

Мы до самого вечера ходили от одного поля к другому и с живым интересом наблюдали за играми, с наслаждением грызли семечки и орешки, которыми снабжал нас старина Дормидорф. Насмотревшись, сыграли в репей, а Дорокорн с Юриником ещё и в квача, причём в одной команде. Они играли чётко и слаженно, было сразу видно – друзья часто практиковались в подобных играх. Особенно хорошо удавалась им атака противника с воздуха. Несколько чётких передач, и мяч неминуемо пересекал линию, несмотря на отчаянную защиту соперников. Команда, в которой играли Дорокорн с Юриником, уверенно выиграла с большим перевесом. Уставшие и разгорячённые, мы, наконец, отправились в свою палатку ужинать и готовиться к намеченному на завтра путешествию.

Было совсем темно, когда, усевшись возле костра, мы завели разговоры, разбившись на группы. Дорокорн увлечённо беседовал с Коршаном и Лари, Юриник с Корнезаром и домовым оживлённо спорили, я же тихо расспрашивал Дормидорфа.

Я задавал ему интересующие меня вопросы, а он охотно отвечал, что случалось с ним довольно редко. Например, я заметил, что в этом мире никто почему-то не сквернословит.

Он объяснил:

– Это же пустая трата эмоций, сил и времени, не приносящая никому пользы, а только вред один. У нас это дурной тон. Плохо и тем, кто слушает, и тем, кто говорит. Лучше ничего не делать, чем делать ничего. Совсем другое дело скверномыслие и сквернодумие, это такая зараза, от которой просто так трудно избавиться, и начнёт она точить человека изнутри, словно червь, пока не сожрёт окончательно, коли вовремя не остановиться. Ведь если для того, чтобы прекратить сквернословие, достаточно просто закрыть рот, то для того, чтобы остановить скверномыслие, нужно заставить себя не думать гадостно, не жаждать зла, не гневаться. Что гораздо труднее, нежели первое, а особенно, если тебя кто-то или что-то вывело из равновесия и старательно продолжает это делать.

Да я и по себе отлично знаю, иногда выйдешь из себя и хочешь остановиться, а не можешь, при этом прекрасно понимаешь, что так нельзя, но полыхающий внутри гнев трудно унять. Некоторые и вовсе постоянно пребывают в таком состоянии и уже не борются, оно победило, а они даже не придают этому значения, так и существуют, исходит из них скверна, льётся всякая гадость, заражая других.

Поведал мне Дормидорф и о том, кто такие духи или воины-исполнители. Оказывается, это сущность людей, сотворивших при жизни незначительные гадости, которые возможно искупить. Эти злодеяния тяготят их и тянут вниз, не дают возможность распоряжаться собой в полной мере по своему желанию и усмотрению.

Рассказал и про каверзу, посоветовав посмотреть на своё отражение, а затем перевести взгляд на неё, что я, естественно, сразу и предпринял. С горящей смолистой веткой в одной руке и каверзой в другой я подошёл к бочке с водой. Посмотрел, перевёл взгляд, начал гнуть, в голове что-то щёлкнуло и пребольно кольнуло. Я зашатался, пришлось даже опереться на бочку, чтобы устоять на ногах. Но ничего, через пару минут отпустило. И сразу после этого в мыслях прояснилось, появилась парадоксальная уверенность, что я имею возможность понять желаемое, нужно лишь действительно разрешить захотеть выявить сокровенное в себе.

С этим я и вернулся к терпеливо поджидавшему Дормидорфу. Он, конечно, порадовался за меня и пообещал и впредь наставлять на путь истинный по мере необходимости и возможности.

Потом я поинтересовался, может ли Дормидорф проникать в тот мир, откуда пришёл я. Хотя на его месте я бы этого никогда не делал. Я ведь не посещаю, например, общественную уборную без особой нужды. Негромко, чтобы никто не слышал, я поинтересовался у него:

– Почему проход открылся мне, ведь я ещё не дожил до конца свою жизнь, и всему должно быть своё время, как я полагаю?

– Вот именно, ты совершенно правильно всё понимаешь, – отвечал Дормидорф, – всему своё время и каждому своё: страннику время, охотнику копьё. Проход не открылся бы, если он был бы в другой, не твой мир, и если бы не пришло время. Так уж всё удачно для тебя сложилось. Ты существо из того и из этого мира одновременно. Думаешь, тебе повезло, что ты нашёл пядь земли, где происходит смещение действительности и пространства? Везения нет, есть язык обстоятельств. Часть тебя уже давно незримо существовала здесь. Видишь ли, пока ты проживаешь свою жизнь там, здесь или в каком-нибудь ином мире зарождается и живёт своей жизнью проекция твоей истинной сущности, в которую входит то, что в тебе есть, кроме бренного тела и всего с ним связанного. Вы называете это душой, но это не совсем так. Пока душа, а точнее, сущность привязана к телу, вы имеете возможность наблюдать лишь самую верхушку айсберга, до конца не осознавая её истинного предназначения. Сущности не требуется материальных благ, власти, удовлетворения низменных инстинктов, но именно эти потребности тела физического приводят к тому, что в угоду перечисленным порокам человек взращивает в себе множество недостатков в ущерб тому, что действительно нужно совершенствовать, для чего и дана ему жизнь. Но разве это возможно кому-то объяснить так доходчиво, чтоб человек проникся и захотел изменить себя и действительность? Нет. Это все знают, но мало кому придёт в голову предпринять что-либо существенное и что-то изменить. Главное дойти самому до осознанного приятия, а просто знать недостаточно. Беда в том, что покуда травка подрастёт, лошадка с голоду помрёт.

Если тебе удаётся найти проход между мирами, то не остаётся никаких преград к тому, чтобы объединились ты и твоя проекция здесь. Ведь ты правный житель этого мира и существуешь тут с момента формирования своей личности там. Живые существа, как правило, не перемещаются по мирам по вертикали, только по горизонтали, и то, если так сложатся обстоятельства, языком которых с нами говорит тот, кого мы способны услышать – создатель. Всегда есть право выбора, благодаря которому перед нами раскрываются возможности. Кстати, перемещения по вертикали вполне возможны, и твой случай тому подтверждение.

Существа живут и развиваются каждый строго на своём определённом уровне и своим путём. Что дано им от рождения, то они и должны попытаться раскрыть и взрастить, а дано им очень много. Но если они сумеют понять то, что необходимо, и отделить зёрна от плевел, то процесс пойдёт куда быстрее. Бытует мнение, что взрастить в себе больше, чем заложено, не получится, выше головы не прыгнешь! А ты не знай этого, или представь, что не знаешь – бери и прыгай.

Коли человек по доброй воле, без принуждения и, тем более, выгоды, ухаживает за слабым и нуждающимся в его заботе живым существом, например, за пожилым человеком, взамен он получает уникальную и ценную возможность. Возможность, выражающуюся в получении определённых мыслей, своеобразных ощущений и искренних чувств. Да, всё это неминуемо посещает его во время данного процесса, и он настраивается на определённую волну, на нужный лад и получает или осознаёт нечто. Подобную редкую возможность просто невозможно получить в каком-либо другом месте и при других обстоятельствах. Помимо всего прочего это даёт некий толчок и формирует определённое мировоззрение и мышление. Только не нужно забывать, что всё хорошо в меру и ни к чему становиться помешанным на блаженном милосердии, на благотворительной идее спасения всех страждущих. Иных страждущих нужно просто оставить в покое, ибо им необходимо хорошенько подумать перед отходом в мир иной. Мы должны жить и постоянно прислушиваться к своим ощущениям и вибрациям, делать выводы, ошибаться и пытаться исправить свои оплошности, а значит, учиться реализовывать то, что заложено в нас от рождения. Совершенствование и осмысление происходит в изрядной зависимости от обстоятельств, которые можно выбирать и даже создавать.

Если же по какой-либо причине не получается реализоваться там, то завершать начатое нам предстоит здесь. Но предела самосовершенствования ещё никто не видел, ибо можно расти не только вверх, но и в стороны. Люди сами создают себя и тем самым предопределяют своё грядущее, выбирая иные потусторонние миры. Всё в наших руках!

Отпечаток сущности возникает здесь, как правило, ни когда человек там ещё ребёнок, хотя бывает и такое, а когда он становится уже сформировавшейся личностью, созревает, ему же нужен какой-то период времени, чтобы выбрать и занять в будущих мирах своё место. Это место не купишь, не забронируешь и по блату не получишь, так же, как и по наследству не передашь. Но, как ты понимаешь, человек не в силах выбрать его сам в прямом смысле этого слова, он просто получает заслуженное, исходя из того, что представляет собой. Коли заслужил, придётся расхлёбывать, ничего не попишешь. Вот тебе, батенька, и страшный суд, где ничего не утаишь.

– Значит, я всё равно рано или поздно появился бы здесь или в каком-нибудь ином мире, в зависимости от того, какова моя собственная сущность, которая, в свою очередь, зависит напрямую от того, как я проживаю свою земную жизнь! Я почему-то приблизительно так всегда и думал. Иных миров наверняка целое множество?

Дормидорф отвечал:

– Когда понимаешь очевидную истину, слышишь прекрасную музыку или дивные стихи, то это всегда кажется очень знакомым, думается, что знал об этом давно или, по крайней мере, о чём-то таком догадывался. И заметь, так не только с музыкой, истиной и стихами! Что тебе приходится по нраву, то сразу кажется своим и родным. Теперь на счёт миров: ты интересуешься, сколько их? Кто же их считал-то? Наверняка этого не знает никто, знаю только, что они есть. Экскурсий ведь не устраивают, да мне и не интересно смотреть, как там, в других мирах. Зачем лишний раз расстраиваться, меня и мой любимый мир очень даже устраивает. Ну, вот увидишь ты, к примеру, как люди мучаются, плавая в нефти, газе или ещё в чём-нибудь эдаком, чего они достойны и заслужили всей своей жизнью. Давятся и едят эту гадость, пьют её ртом и всеми остальными частями тела или того, что им будет дано вместо него, допустим, всей своей оголённой сущностью хлебают до одурения! Ну, увидишь ты это зрелище, расстроишься, и что толку-то? К чему это всё?

А на счёт той твоей земной жизни, так эта жизнь не менее земная, ты же не на Луне сейчас находишься, всё взаимосвязано: та жизнь и эта, одна следует и вытекает из другой, а конечного результата и цели всех этих жизней мы не знаем. Как и не знаем многого другого. Мы можем лишь ставить перед собой небольшие задачи на будущее и стремиться достигнуть их в надежде, что тогда нам откроются новые знания и возможности, навыки и умения. И всякая жизнь прекрасна, нужно только уметь найти в ней истинную прелесть, но многим в твоём мире даже это не под силу, они останавливаются в пути и катятся назад, ну, в лучшем случае топчутся на месте, безвозвратно упуская отпущенное им драгоценное время.

– Получается, что я могу здесь встретить тех, кого знавал в той своей жизни или даже специально найти их, если хорошенько поискать?

– Теоретически можешь, конечно, коли они находятся в этом мире, но практически шансов очень мало. В твоём мире жизнь разводит всех со временем, – Дормидорф таинственно улыбнулся, – но не время с жизнью, времени не существует, что уж говорить о жизнях в иных мирах… вне времени. Ты прав, и в других жизнях некоторые встречаются, но это большая редкость – миров-то множество, есть среди них и очень похожие. Мы не знаем, чем они отличаются, не имеем представления, куда деваемся после конца пути в этом мире, можем только догадываться. В нашей памяти остаётся лишь то, что было до того, как мы оказались здесь, и что мы прожили в этом мире, а то, что будет после, мы обязательно узнаем, когда жизненный путь здесь будет пройден до конца.

Возможно, и существуют похожие ситуации на более высоких уровнях, вроде той, что произошла с тобой, я имею в виду твоё перемещение в мирах по вертикали, но это всё хранится в тайне. Ты ведь тоже не станешь распространяться об этом в своём мире на каждом углу. Сам знаешь, тебе никто не поверит. Единственное, что ты сможешь себе позволить, а вернее, захочешь позволить – так это написать фантастический рассказ, который будет выглядеть, как ещё один возможный вариант жизни после смерти физического тела, вот и всё. То, что ты напишешь, будет воспринято, как плод твоей бурной, если не сказать буйной, фантазии. Ну, может быть, это заставит кого-нибудь задуматься на некоторое, весьма непродолжительное время о своих поступках, а потом всё опять встанет на круги своя. Так что не стоит даже пытаться.

– Я с этим не согласен, – несколько обижено заявил я, – то, что мы читаем и смотрим, да вообще любая поступающая в наш мозг информация обязательно оставляет свой след, большой или малый, но оставляет неминуемо. Основная масса пропустит всё это мимо ушей, но найдутся и такие, пусть их будут единицы, которым моя история, безусловно, поможет. По крайней мере, буду на это очень надеяться. Вдруг это заставит их задуматься и пробудит желание изменить в себе сначала некую малость, главное – сдвинуть пласт с мёртвой точки, а потом всё пойдёт-поедет, как по маслу. Порой человеку нужно только начать. Это ведь, как эффект лавины. А потом, этот рассказ кого-то, может быть, и просто предостережёт от нежелательных поступков, которые тот обязательно совершил бы, не задумайся вовремя. И то, я считаю, дело. А как на счёт того, чтобы взглянуть на бытиё со стороны? Тоже бывает очень полезно. Или хотя бы просто скоротать время в дороге, или отвлечься где-нибудь на ночном дежурстве.

– Ладно-ладно, убедил. Успокойся только, это я специально сказал, чтобы посмотреть на твою реакцию, а ты и рад стараться, разошёлся! А вот знаешь, почему в твоей памяти в теперешней жизни совершенно отсутствуют какие-либо воспоминания и опыт прошлого?

Я вопросительно посмотрел на Дормидорфа, а он, не дожидаясь моего ответа, продолжил:

– Да потому, что твоя духовная и физическая жизнь только недавно началась. Прошлого и не было ещё совсем, тебе помнить нечего! Как ты был эмбрионом или раннее детство? Так ты это вспомнишь, если хорошенько поднапрячься. А вот в последующих своих мирах и жизнях ты будешь помнить всё и не только помнить, а использовать и применять опыт предыдущих жизней. А иначе зачем жить, коли ничего не помнить, и постоянно наступать на одни и те же грабли? Природа мудра, а раз живой организм не может жить вечно, ведь твоё тело рано или поздно изживёт себя, и тогда ты получишь новое. И иной мир в придачу, тот самый мир, которого, естественно, достоин, с оглядкой на твою прошлую жизнь. Ну, разве не красота? Красота. Я, например, сильно сомневаюсь, что там, в нефти и ещё не знаю в чём, плавают существа в людских обличиях, зачем же это? Кому надо? Скорее всего, облик соответствует содержимому, а содержимое, в свою очередь, среде обитания. Да оно и у вас, при начальной жизни, зачастую бывает именно так. И это правильно. Ты ведь и сам это лучше меня знаешь.

Вскоре наши разговоры умолкли и мы всё реже перебрасывались сонными фразами, а немного погодя и вовсе благополучно отошли ко сну.

Ночь прошла тихо и спокойно. Забрезжил сумрачный рассвет. Утренний туман плотной пеленой лежал на полях и нежно окутывал деревья в лесу. Даже самые ранние лесные птицы ещё не думали просыпаться, а лишь лениво переговаривались, испуганно перекликаясь из разных концов леса. В это самое сонное время группа из семи человек бодрым шагом отправилась навстречу новым приключениям.

Наш небольшой отряд двигался молча и довольно быстро, зябко кутаясь в чудесные тёплые плащи. Как только мы покинули территорию лагеря, началась местная взлётно-посадочная полоса. Мы ловко оседлали поджидавших нас Агреса и птеродактилей и взмыли ввысь, разгоняя клубы густого белого тумана, тут же вновь смыкавшегося за нами. Эскадрилья взяла курс на Подземный город. Мы надеялись долететь туда быстро и без приключений, ибо нам ещё предстояло заниматься расследованием обстоятельств исчезновения нашей неповторимой учительницы – хитрой, изворотливой Томараны.

Глава 20 Логический метод Дормидорфа

Мы долетели до Подземного города быстрей, чем ожидали, меньше, чем за двое суток, и практически без происшествий, если не считать того, что рыжий Лари несколько раз умудрился свалиться с птеродактиля. То, видите ли, Коршан, летавший между нами туда-сюда, словно заведённый, ему мешал и отвлекал, то несколько раз он просто-напросто засыпал, а то ему вша под хвост попала, и он решил поразмять свои затёкшие конечности и сплясать гопака с подскоком! Это стоя на спине у обалдевшего птеродактиля на высоте около полутора километров над землёй! Каково? Да уж, этот неугомонный Лари вечно что-нибудь придумает для разнообразия! Как отчебучит в лужу, так хоть стой, хоть падай!

Падать-то он падал, но не разбивался. А не разбивался вовсе не потому, что был деревянный по пояс, просто его спасала толстенная страховочная верёвка, длиной около полутора десятков метров. Она была предусмотрительно прилажена самим рыжим Лари одним концом к лапе птеродактиля, а другим к своему поясу, с несколькими заходами между ног для распределения нагрузки и пущей комфортности в момент рывка, принцип приблизительно тот же, что и у крепления подвесной системы парашюта. Такая длина страховочной верёвки ему была необходима, чтобы получать истинное удовольствие от свободного падения и дальнейшего парения в небесной вышине. Всем этим Лари страстно желал наслаждаться, а не бесполезно болтаться под хвостом у ящера! Испуганный ящер, ко всему прочему, вполне мог опорожниться на голову незадачливому натуралисту и естествоиспытателю, что, кстати, практически каждый раз и происходило.

Эта неприятность с птеродактилем случалась то ли от неожиданности, то ли от резкого рывка за лапу довольно ощутимой силы, неизвестно. Но даже если бы этого и не происходило по перечисленным выше причинам, то обязательно свершилось бы от Лариного чрезмерно громкого смеха. К тому же его громогласный смех отнюдь не отличался мелодичностью. Но ничего не поделаешь, рыжий Лари всегда сопровождал им свои падения, такой у него был ритуал. Он потом частенько говаривал, мечтательно вспоминая былое отрочество, что этот смех у него – нервное. С раннего детства, с тех самых пор, как ему хромой лось отдавил язык, ненароком наступив на голову при каких-то очень загадочных и трагичных обстоятельствах! А когда Лари дико возопил от боли, то лось с перепугу принялся приплясывать на месте, пытаясь сориентироваться в пространстве, вопли же стояли невообразимо дикие и душеразрывающие, вот он и задел нашего бедного Лари ещё и по ушам.

Подробности этого странного дела Лари хранил в строжайшем секрете и даже не улыбался, когда наотрез отказывался сообщить их, но мы задались целью сами обязательно выяснить эти загадочные обстоятельства и заключили обыкновенное пари на желание. Договорились, что выигрывает тот, кто первый выудит у Лари страшную тайну его непорочной юности, а остальные должны будут исполнить по одному желанию победителя спора. Почему-то больше других был уверен в своей победе Коршан, которому очень уж хотелось, чтобы мы выполняли все его прихоти, по большей части кулинарные, ибо он был крайне недоволен, ему, видите ли, гораздо чаще хотелось есть, чем мы садились за скатерть. Но на данный момент без ложной скромности могу сказать: мне кажется, что пока именно я являюсь победителем спора! Ибо мне случайно удалось выудить у Лари в ночной беседе, что к этому делу каким-то боком причастна некая его рыжеволосая подружка по имени Ирис, за которой он и наблюдал тогда снизу! А тут, откуда не возьмись, лось прихромал водички хлебнуть, да и не заметил он нашего распутного Лари, мало ли что там где валяется! Уж не знаю, почему Лари принял позицию именно снизу, может быть, оттуда ракурс был полнее, а может, он просто уже тогда оттачивал своё мастерство наблюдателя! Ну, вот и поплатился за науку. Зато теперь он стал гораздо опытнее, я бы даже сказал, матёр не по годам, и снизу ни за кем не наблюдает, а подплывает и конкретно обрисовывает своё необузданное желание, за что и расплачивается потом всё равно! Но рассказ об этом будет несколько ниже.

Ещё хорошо, что Лари не за шею привязывал себя к птеродактилю! А то с него станется, чего только не сделаешь ради шутки! Так что стоило нам услышать его радостный, улюлюкающий смех, доносившийся снизу, как мы знали – пора приземляться и ловить нашего шутника, болтающегося, как ромашка в проруби, на своей верёвке под удивлённым и уже облегчившимся ящером. Ведь Лари, скорее всего, сам никак не сможет встать на ноги при посадке. И если мы не успеем быстро остановить птеродактиля во время торможения, то бедному рыжему Лари, когда им пропашут полполя, будет совсем не до смеха, да и нам, естественно, тоже. Вот лечи его потом от всяких тяжёлых травм и увечий, слушай хныканье, причитания и жалобы, да и времени много зря потеряем, и Томарану можем опять упустить, ведь, как известно, рыжим да конопатым, а особенно рябым не очень-то везёт в жизни! И хоть я в эти глупые приметы не верю, но у Лари было всё вместе: он и рыжий, и конопатый, и рябой, и, главное, вечно суёт свой длинный нос во все щели.

Но он смеялся, и мы вместе с ним. Исключения лишь подтверждают правило, и в доказательство справедливости моих слов Лари пока везло, ибо мы всегда успевали вовремя, а он потом искренне благодарил нас за это, весело посмеиваясь над собой: «Ну что, видели, как я там болтался? Просто загляденье! Как в детстве на огромной тарзанке!». Смешного, конечно, в этом было мало, но мы смеялись не столько над произошедшим с ним, сколько над его реакцией.

В общем, шалопутный неунывающий Лари прочно занял своё место в нашей группе, что было просто замечательно: с ним, безусловно, стало гораздо веселей, да и Дорокорн с Юриником стали меньше вздорить. А зачем спорить друг с другом, когда у них теперь есть Лари? С него всё равно всё как с гуся вода.

А ещё Дормидорф попросил Агреса пролететь над местом сражения диких «шкур» с «плащами». Он решил убедиться, что в той битве победили наши, то есть «плащи», и мы не зря помогали им и, в какой-то степени, рисковали своими жизнями. Я удивлённо поинтересовался у него:

– Мы будем делать привал в их поселении? А иначе как можно достоверно узнать результат сражения?

Дормидорф отвечал:

– Я же сказал, мы лишь пролетим над полем сражения и тогда всё узнаем, никуда не залетая и не делая никаких привалов в их поселении, где нас теперь, наверное, почитают за героев-спасителей и просто так никуда не отпустят.

Но я не унимался:

– Ну, и как мы, интересно, достоверно узнаем исход сражения, они что, специально для тебя оставят там какой-нибудь знак?

– Да, знак будет, но оставленный не специально и не для меня. Нужно будет лишь его разглядеть и правильно понять.

– Значит, все мы, и я в том числе, его тоже увижу, но могу не обратить на него внимания или неправильно истолковать, а ты всё сделаешь правильно? Так получается, да?

Дормидорф довольно ухмыльнулся себе в бороду и подтвердил мои умозаключения кивком, предложив заодно, как будто бы промежду прочим:

– Именно так и получается! А вот давай потом, после полёта над полем боя, сравним наши наблюдения и выводы, тогда и посмотрим, кто окажется прав. Всё равно скучновато просто так лететь и делать совершенно нечего.

Я согласился принять вызов, тем более что не видел в этом совершенно простом деле ничего сложного. Поле боя, оно и есть поле боя, что там в нём может быть особенного? Выжженная трава, полуразложившиеся, ведь прошло уже дней пять, останки погибших, или полное отсутствие оных, если победители удосужились убрать за собой! Ничего особенного, если, конечно, не находиться в непосредственной близости от всего этого «великолепия». Потому что ароматы этого выдержать трудно без привычки, но такой привычки никому не пожелаешь.

И вот под нами уже проносится огромное выжженное пространство, где молодая трава начала пробиваться кое-где свежестью сочной зелени сквозь черноту пожарища. Видимо, пожар прошёл далеко за линию поля сражения и бушевал ещё несколько дней. Обугленных и обглоданных тел нигде не было видно, но всё выглядело как-то уныло и грустно, даже есть расхотелось.

За считанные секунды мы пронеслись над полем и, как я и предполагал, ничего особенного не увидели, никаких надписей, указывающих на победу тех или иных, вроде: «ура Дормидорфу, мы, славные «плащи», победили только благодаря тебе! Да здравствует наш благодетель! Славься, наш спаситель, благочестивый Дормидорфушка!».

Но дед сидел почему-то чрезмерно довольный собой, неужели он всё же заметил то, чего в упор не увидел я под собственным носом? Похоже, так и есть. Он что-то бормотал себе в бороду, вопросительно уставившись на меня, видимо, ожидая услышать мои соображения. Ну, и откуда я могу знать, кто там у них победил, чего от меня хочет услышать старина Дормидорф? Впрочем, если рассуждать логически, то, безусловно, победили «плащи». Хотя бы потому, что я сейчас видел на поле. Ведь дальнейший ход битвы мы не видели, а вдруг у «плащей» в резерве в десять раз больше войско было, которое только и ждало приказа к наступлению? И как только мы скрылись за облаками, так всех «шкур» и перебили, как зелёных мух в мерзком и жирном гамбургере. Теперь на поле боя не было ни трупов, ни свежих захоронений, а это элементарно могло означать, что более культурные, а, значит, и разумные «плащи» победили и убрали за собой. И напротив, если бы победу одержали позорные в своей невежественности «шкуры», то они, в лучшем случае, закопали бы всех прямо на месте или вообще забрали только своих. Но в любом случае поле выглядело бы по-другому.

Правда, на эти доводы особенно полагаться нельзя, ибо бывают всевозможные нюансы и исключения! А вдруг выиграли «шкуры», но они очень трепетно относятся к геройски погибшим воинам и потому просто обязаны были похоронить всех, как положено, с почестями. А могли попросту сожрать их, чтобы сила, находящаяся в убиенных героях, не пропала даром. Бывало ведь и такое в диких племенах, счастливо и сытно проживавших в бассейне реки Амазонка. Так или иначе, но я не знал, что мне отвечать Дормидорфу, который терпеливо ждал с задумчивым и серьёзным видом, почёсывая и вновь приглаживая бороду. И тогда я подумал: «ну, не рассказывать же тебе сейчас всё, что я тут надумал, сам понимаешь, однозначного ответа у меня нет, да и у тебя, скорее всего, тоже, сколько ты не умничай. Вполне вероятно, победу одержали «плащи», но наверняка сказать никак не могу, и оставил бы ты, наконец, свою бороду в покое».

Дормидорф, сразу переставший остервенело теребить растительность на подбородке, обратился ко мне со словами:

– И далась тебе моя шикарная борода! Ну, привычка у меня такая! А теперь к делу! Да, всё правильно ты думаешь! Я, видишь ли, позволил себе проследить ход твоих мыслей, но сделал это сугубо по одной благородной причине, чтобы ты не утруждал себя их пересказом и малоприятными подробностями объяснений. Только не нужно усложнять, бери то, что лежит на поверхности, а если это не сработает, тогда и копай глубже. Победили «плащи», и это бесспорно! А вот если бы было не так, то мы, скорее всего, увидели бы на месте поля боя величественный и бесполезный курган со стелами, никчёмные и уродливые памятники с трибунами для пустых пламенных речей и другую подобную мутотень через плетень. Ха, чтобы помнили! Помнить надо об оставшихся в живых и о семьях погибших, это и есть долг благодарных потомков. «Плащи» это знают, а вот «шкурам» ещё нужно дорасти до понимания этого неоспоримого факта, а покуда они дорастут, все те, кто этого терпеливо ждёт, уже счастливо помрут. А «шкурам» только того и надо, потому они и «шкуры».

Трудно было не согласиться со справедливыми словами Дормидорфа, в последствии так оно и оказалось. Я знаю это потому, что на обратном пути мы залетели к победившим «плащам», и те с радостью и благодарностью приняли нас. Нашёл нас и тот самый могучий воин, что основательно получил по голове боевым топором. Ему, как ни странно, удалось выжить, и Дормидорф даже лечил его травами, надо сказать, вполне успешно. Крепкая голова, однако, если так кому шандарахнуть, что топор в черепе застрянет, то копыта откинешь, как миленький! А он ничего, быстро оклемался, ещё и принимал участие в наших последующих походах.

Мы ещё в лагере узнали о соглашении между геронитами и людьми леса о том, что одни могут беспрепятственно выходить на поверхность, а другие спускаться в Подземный город. Естественно, при подобающем контроле друг за другом с обеих сторон в плане всевозможных любовных делишек, а вот как будет действовать их договор в отношении гостей, нам пока было неизвестно.

Теперь же мы успешно приземлились на удобную площадку, которая была заботливо расчищена встречавшими нас геронитами и лесными, дабы мы не переломали им все деревья при посадке. Площадка эта находилась перед холмом, в глубине которого скрывался вход в Подземный город. Всё было рядом: и площадка, и вход. Молодцы, маленькие волосатики! Именно так их называл Лари, и те не обижались на него, они говорили: «А-а, это тот самый долговязый Лари, который в очередной раз свалился со своего птеродактиля перед самым приземлением, знаем такого! Как не знать! Очень весёлый человек. Он ещё всё смеялся, когда его подняли и вытащили из кустов, всего перепачканного лосиными лепёшками и чем-то противным в крапинку».

Всё действительно произошло именно так. Лари на что-то засмотрелся и, не удержавшись, свалился с птеродактиля, когда мы уже заходили на посадку. Пришлось ящеру снова набирать высоту и ждать, когда мы приземлимся и приготовимся ловить гогочущего на всю округу Лари. Ну, и представление было! Хохочущие небеса лично я вижу не так часто.

Второе место по производимому шуму и смеху занял неподражаемый Коршан, который прибывал в обличии ворона и настолько вызывающе громко раскаркался, что кто-то из геронитов был вынужден накрыть его пыльным мешком и отволочь подальше в лес, чтобы тот не мешал и не галдел, аки оглашенный. Когда мы заметили это недоразумение и освободили его, то Коршан надолго улетел, обидевшись на всех и грозно ругаясь! Он грозился лично повыщипывать своему обидчику всю его косматую нечёсаную шерсть на теле и заставить его же к утру навязать свитеров на всю нашу экспедицию.

Начавший приходить в себя Лари, узрев гневного взъерошенного Коршана, ругавшегося, как сапожник, вновь впал в гомерический транс, вызванный очередным приступом хохота! Но на этот раз ненадолго, силы были уже не те, вскоре он утомился и успокоился, к нашему всеобщему удовлетворению. Конфуз с ними, и только! Зато Лари сразу стал местной знаменитостью, затмив своим сиянием даже мгновенно погрустневшего Юриника. Мы эту рыжую и конопатую знаменитость всем миром отдраивали от экскрементов! Но ничего, вроде отмыли, обошлось без последствий, если не считать славы, которая в тот момент только робко проклюнулась из-под кустика с огромной кучей, куда умудрился приземлиться наш рыжий приятель.

Но даже во время легендарного отмывания Лари сумел отличиться.

Одна из девушек герониток усердно отдирала с его счастливого лица непонятные грязные вкрапления, намертво прилипшие к его нежным щёчкам. Она даже стала возмущаться:

– Да что же это сожрал сохатый, вот прилипло! Прямо въелось! Какая отвратительная гадость! Фу-у! Ну, никак с лица не отдирается, хоть тресни!

И она с досады замахнулась на нашего Лари, который резко отпрянул в сторону, споткнулся и завалил котёл с тёплой водой, который, опрокинувшись, залил костёр и отдыхавших возле него лесных и геронитов, а те, в свою очередь, повскакивали с мест и растоптали… В общем, далее произошла цепная реакция! Лари просто рыдал от раздиравшего его смеха, при этом без стеснения пуская мутные слёзы, оставлявшие за собой конопатые следы на щеках, облепленных уже успевшей подсохнуть болотно-зелёной массой. Уж он-то наверняка знал, что сожрал сохатый и что там у него поналипло на нежных щёчках. Когда более-менее всё успокоилось, ничего не подозревавшая робкая девушка хотела уже ножичком как следует поскоблить, чтобы наверняка отодрать эти непонятные пятнышки. Лари был на грани истерики. Мы и сами умирали со смеху, но всё же нашли в себе силы объяснить ей, что это простым ножичком не отодрать, только если вместе с нежными щёчками.

Когда Лари был успешно отмыт, вычищен и даже причёсан, мы, наконец, получили счастливую возможность поприветствовать Сергая и Якоба, скромно стоявших всё это время в сторонке, наблюдавших за нами и ожидавших своего часа. Они пришли, чтобы встретить нас и препроводить в Подземный город, как и было условлено. Мы обнялись и начали беседу, ведь пока Лари сушился возле костра, дрожа рыжими голыми коленками, нам нечего было делать.

Сергай поведал, что в селении, именуемом посёлком Ворот, в котором мы имели удовольствие быть в наше первое посещение Подземного города, видели одинокую незнакомку, худую горбатую старуху. Она искала каких-то своих дальних родственников. А так же был замечен старик рыбак, бывший в селении проездом и выменявший себе на пойманную рыбу лук и стрелы для охоты. Сергай рассказывал нам всё это с игравшей у него на лице самодовольной ухмылкой, видно было и невооружённым глазом, что он считает это делом несерьёзным и недостойным его высочайшего вельможного внимания, но, не смотря на это, он продолжал:

– Да, вот ещё что, мальчишки на прибрежном пляже заметили отсутствие нескольких булыжников, между прочим, на месте, где они лежали, остались чёткие следы. И это ужасно! Уж это страшное преступление вас должно наверняка заинтересовать! Дело явно непростое и таинственное. Шутка ли, пропали булыжники, да не один, а несколько! Если хотите, можете пойти и посмотреть, это очень важная улика, сразу всё разъясняющая. Мальчишки говорят, что ещё несколько дней назад рыбачили там и камни преспокойно лежали на своих местах, а иначе они бы обязательно заметили. А может, булыжники сами потихоньку уползли? А если серьёзно, то взять их мог кто угодно, хотя бы для того, чтобы просто бросить в воду и посмотреть на брызги и расходящиеся по водной глади круги, или червей для рыбалки искали. Вот что я вам скажу: все эти пустяки яйца выведенного не стоят! Камни, горбатая старуха со стариком – всё это чушь собачья! Послушайте моего доброго совета: не теряйте зря время, займитесь делом! А если будет что-нибудь серьёзное, в чём я очень сильно сомневаюсь, то я сам разберусь с этим в два счёта, а вам всенепременно сообщу через вашего посыльного духа-исполнителя, который прилип ко мне, как угорелый к форточке! Надоел хуже горькой редьки.

Дормидорф ни капельки не смутился и не обиделся, ответил спокойно и вежливо:

– Мы вовсе не собираемся долго испытывать ваше терпение и гостеприимство, которым вы так славитесь, вот только кое-что перепроверим и коли наши подозрения не подтвердятся, то полетим себе счастливо дальше! Нам ведь нужно спешить к людям океана.

Сергай поинтересовался, заинтригованно приподнимая левую бровь и надменно кривя губы:

– Это какие такие подозрения?

– Да пустяки, разные, вроде булыжников и незнакомых горбатых старух со стариками. Может, это и случайность, а может быть, и нет. Вот и проверим, а там видно будет…

Сергай снова рассмеялся, задрав голову и дружески похлопав Дормидорфа по спине:

– Да я же пошутил, предлагая вам пойти посмотреть на исчезнувшие камни! Вы что, шуток не понимаете? Неужто и вправду пойдёте смотреть?

Дормидорф ответил серьёзно:

– Ты-то пошутил, а я и не думаю шутить, вон и Лари уже подсох и хоть ещё немного трясётся, но выглядит вполне сносно, как огурец, правда, сильно замалосоленный. И замученный вашим трогательным радушием Коршан уже вернулся.

И действительно, Коршан недовольно прохаживался, слегка приподнимая ноги и часто-часто потряхивая ими, прежде чем брезгливо переставить на новое место, будто очищая от налипшей надоедливой грязи, выражая, таким образом, своё крайнее недовольство и едва сдерживаемое раздражение. Все посмотрели на него, а он, заметив это, замер на месте и громко, омерзительно каркнул. Сергай скорчил недовольную мину и отвернулся в сторону, а Дормидорф, слегка ухмыльнувшись, продолжил всё так же учтиво и вежливо:

– Вот что значит хорошее воспитание! Так что теперь мы вполне можем следовать за вами.

Сергай понимающе посмотрел на Дормидорфа и широко улыбнулся, восхищённо покачав головой. Хитрый дед всё умел представить в выгодном свете и повернуть таким образом, что недостатки обращались в достоинства.

– Раз ворон уже готов, то вернёмся к нашим булыжникам. Давайте отправимся сразу к тому месту, где они лежали.

И мы всей компанией отправились туда. По дороге разбились на небольшие группы, так было удобней идти и разговаривать. Коршан сразу бесцеремонно взгромоздился на плечо Корнезара и расселся там, как у себя дома. Несмотря на отчаянные и категоричные протесты последнего, ворон упрямо не желал лететь или оборачиваться человеком и идти пешком. Так и проехал Коршан всю дорогу на Корнезаре, который стеснялся при всех выяснять с ним отношения. Но после этого случая Корнезар клятвенно обещал себе непременно разобраться с пернатым любителем въехать в рай на чужом горбу.

Минут через сорок мы были на месте. Огромное подземное озеро спокойно катило свои сине-зелёные воды, ритмично бьющиеся о песчаный пологий берег. Ветра почти не было, а с высоченных сводов пещеры кругом разливался приятный рассеянный дневной свет. Только мы не стали переходить озеро, как в прошлый раз, а спустились с основной дороги левее и вниз до самого пляжа. Наряду с сильно утрамбованным мелким песком кругом лежало множество булыжников. Эти камни, видимо, были выброшены из воды теми, кто очищал подводную песчаную часть пляжа. Интересно, зачем Томаране, если это всё же она, было брать и нести их куда-то с берега? Коли булыжников было и так полно вокруг! Зато, наверное, их не было под водой. Так и оказалось – прибрежную часть чистили, а значит, под водой близко к берегу исчезнувшие камни искать было нечего, начинать нужно было на приличной глубине, куда не заплывают местные мальчишки, которые сразу бы заприметили невесть откуда взявшиеся булыжники, элементарно споткнувшись о них. Они наверняка заплывают везде, но где-то бывают реже. Такое место нам и предстояло найти.

Местные мальчишки, вызванные нам в помощь, охотно показали место, откуда пропали камни. Следы от булыжников действительно имелись. Судя по вмятинам в плотном белом песке, камни были весом около трёх-четырёх килограммов и взяты были не в одном месте, а в нескольких, в диаметре около десяти метров. Мы насчитали три следа. Дормидорф отошёл в сторону, о чём-то сосредоточенно соображая, а мне в это время пришла мысль, которой я и поделился с ним, подойдя поближе:

– Было бы неплохо, если бы наш специалист по погружениям обследовал подводную часть берега на предмет нахождения утопленной там с помощью булыжников одежды или ещё чего-нибудь.

Дормидорф удивлённо воззрился на меня и спросил:

– Что же натолкнуло тебя на подобную мысль?

– Камни приблизительно одного веса и размера, и они не маленькие. Кидать такие в воду ради баловства неудобно, проще найти поменьше, вон их тут сколько. Зато удобно с их помощью утопить что-нибудь, например, одежду. Придавить её ко дну, чтобы не всплывала, и не унесло течением. Если Томарана собиралась углубиться в этот мир, то ей нельзя было тащить свою одежду с собой даже в рюкзаке, ведь по ней можно легко опознать её личность! Даже если она ловко загримируется, изменив внешность, одежда непременно выдаст её с потрохами. Следовательно, если здесь орудовала Томарана, то одежда должна быть где-то рядом и, скорее всего, под водой.

– Совершенно правильно мыслишь, – отвечал Дормидорф, – скажу даже больше, беглянка надеется когда-нибудь забрать свою одежду, наверное, она дорога ей, как память! Да, от любимых вещей очень трудно бывает отказаться, это я по себе знаю. К тому же сжечь или закопать что-либо здесь, не привлекая внимания, трудно. Как, например, будет выглядеть голая или поспешно переодевающаяся женщина где-нибудь на равнине? Укромных местечек практически нет, всё на виду. А на пляже совсем другое дело: не спеша сняла одежду и пошла купаться, никаких подозрений не вызывая. Старую одежду спрятала в укромном месте под водой, придавила булыжниками, взятыми на берегу, а затем надела заранее приготовленную одежду, и всё шито-крыто.

– Если она наденет сапоги без каблуков, немного ссутулится, да выпьет какого-нибудь зелья, повышающего мохнатость, то её трудно будет найти среди жителей этого народа. А ведь старуха была как раз худая и горбатая, видели ещё и старика. Томарана с лёгкостью может менять свой облик с помощью подручных средств, мы это хорошо знаем, она на выдумки хитра.

– Значит, искать нам нужно как старуху, так и старика, – подытожил я речь Дормидорфа и добавил: – На мой взгляд, искать под водой спрятанную одежду нужно в непосредственной близости от какого-нибудь легко запоминающегося ориентира, находящегося на берегу. Так по прошествии времени будет проще найти место подводного тайника.

Дормидорф тут же подхватил мою мысль и начал развивать её:

– И этот ориентир должен быть рядом с местом, где она брала камни, нет смысла тащить их куда-то, когда весь берег усеян ими, бери, где хочешь. Если только она не сделала так намеренно, полагая, что мы подумаем именно так. Ладно, сейчас проверим, давай искать ориентир.

Дормидорф дал указания Лари готовиться к погружению. Но рыжий Лари на то и был рыжим Лари, погружаться он готов был всегда! Дормидорф подробно объяснил ему, что и где предстоит искать. Лари радостно хохотнул и достал из своего походного рюкзака глиняный пузырёк с какой-то жидкостью и, сделав несколько больших глотков, смачно крякнул и убрал его обратно, довольно причмокивая, смакуя послевкусие. Гурман ещё нашёлся! Затем он начал быстро раздеваться, ожидая дальнейших указаний Дормидорфа. Сам же Дормидорф вместе со всеми старательно осматривал берег в поисках подходящей метки-ориентира. Томарана была, как известно, женщина далеко не простая, потому мы не надеялись запросто найти эту самую метку! Нет, тут обязательно должен быть какой-нибудь подвох или коварный выкрутас с её стороны, без этого никак не обойтись. В принципе, таким ориентиром могло служить всё, что угодно, начиная от средних размеров валуна и заканчивая кустом можжевельника, растущего неподалёку.

Но кустов ведь много, валунов тоже, можно и спутать со временем, а тут требуется что-то особенное, запоминающееся, что и через неделю, и через месяц будет легко найти и невозможно спутать ни с чем другим. А подобных предметов во множестве быть не может. На что же мог упасть её взгляд, из того, что находится неподалёку? Сколько мы не смотрели, ничего из ряда вон выходящего обнаружить так и не смогли, но что-то всё равно должно быть, и мы упорно и планомерно продолжали искать.

Поиском были заняты все, только Сергай с Якобом стояли в сторонке. Они крайне скептически относились к нашим стараниям, считая, что всё это глупости и баловство. Зато их свита, особенно девушки, в поте лица помогали нам, время от времени бросая призывные взгляды на своего ненаглядного Юриника, который довольно похрюкивал от переизбытка эмоций, переполнявших его. Рыжий полуголый Лари тоже не был обделён внимательными взглядами местных красавиц, но то было внимание совершенно иного рода. Пристальные, недоумённые и ошеломлённые взгляды доставались ему! А всему виной была его необычная, розоватая, словно просвечивающая кожа, поросшая редкими рыжими волосьями. Подивиться на эдакое чудо приходили даже девушки, отошедшие довольно далеко от нас в поисках ориентира.

Рыжий Лари, словно некий чудной маячок, приманивающий мохнатых охотниц, отсвечивал телесами на весьма приличное расстояние. Некоторые чрезмерно импульсивные особы даже пытались робко коснуться подобного чуда природы, но врождённая скромность и присущая им воздержанность не позволяли этого сделать без подобающей в подобных случаях страстной прелюдии. Но их восхищению не было предела, особенно, когда бурно разыгравшаяся фантазия дорисовывала им то, что, к сожалению, было всё ещё скрыто под видавшими виды походными панталонами рыжего Лари. Смех и басовитое щебетание наполняли окружающее нас пространство со всех сторон. А Лари всё было нипочём, он радостно смеялся, почёсывал конопатой пятернёй свою примечательную рябую грудь и одновременно с этим заигрывал с одной из девушек. Находясь по пояс в воде, он пытался утянуть её за собой.

Именно тогда он вдруг всплеснул руками и громко вскрикнув, свалился, как подкошенный, уйдя под воду с головой. Правда, Лари сразу же поднялся и со своим обычным смешком принялся тщательно растирать ушибленное место, корча при этом страдальческие гримасы и остервенело ругаясь на непонятном языке вполголоса. Оказалось, что под водой находился валун размером с лежащего крупного буйвола, наполовину вросший в прибрежный песок. Об него наш герой и стукнулся бедром правой ноги, ради справедливости надо заметить, ушибся он довольно сильно. Но Лари, будучи волевым человеком, взял себя в мужественные руки и держал, крепко-накрепко стиснув зубы и успокаивая. К нему подошёл змей-искуситель Юриник и посоветовал не мучиться и не терпеть зазря, а отдаться на милость знающим толк в утешениях девушкам. Лари ещё слегка поартачился, а потом плюнул и отдался весь без остатка.

Пока девушки лечили раскапризничавшегося сверх меры Лари, Дормидорф уже знал, в каком направлении ему предстоит искать в первую очередь, при условии, конечно, что подобных булыжников в этом месте под водой немного. Оказалось, этот камень был единственным на несколько сотен метров в одну и другую сторону побережья. Таким образом, вопрос, откуда начинать поиски, был решён, и вновь обретший физическое и душевное спокойствие Лари принялся методично обследовать дно от подводного камня вглубь озера, благо, вода была прозрачна, как горный хрусталь, что, естественно, существенно облегчало поиски.

То, что выпил незадолго до своего погружения Лари, было не чем иным, как тем самым зельем, сваренным на молоке кита, о котором говорил Дормидорф. Это чудо-зелье позволяет долгое время не дышать под водой, ощутимо замедляя обменные процессы в организме и, как следствие, процесс потребления кислорода. Юриник с Дорокорном и я ринулись было помогать ему, так же как и многие герониты, но не успели мы раздеться и до половины, как Лари, вынырнув метрах в сорока от берега, быстро поплыл к нам, держа в руках нечто округлой формы.

Нужно заметить, что подземные люди обычно купаются голыми, не считая это чем-то особенным. Подобное обстоятельство в первое время нас немного шокировало, и если к виду поросших шерстью мужчин привыкнуть было нетрудно, то с мохнатыми женщинами вопрос обстоял несколько сложнее! Но ничего, лично я представлял, что это у них просто купальники такие экзотические из редкостного местного мохера. Это сколько же моющих средств нужно, чтобы ухаживать за подобным количеством шерсти? Видимо, у них был какой-то секрет, ибо шёрстка у всех лоснилась и переливалась на свету, просто загляденье!

Наш домовой, как только познакомился с Лари, тут же окрестил его Ларьком. Со временем это прозвище успешно прижилось, и никто в кругу друзей иначе его и не называл, за редким исключением. Так вот, Ларёк очень быстро доплыл до берега и, отдав Дормидорфу то, что извлёк из-под воды, так же быстро, не молвив ни слова и не объясняя причин, ринулся обратно в таинственные глубины озера. Красиво нырнув прямо возле берега, он мгновенно исчез под водой, только дорожка мелких всплывающих и лопающихся пузырьков показывала, где он проплывал за несколько мгновений до этого.

У Дормидорфа в руках вместо ожидаемого свёртка с одеждой Томараны оказалась небольшая бутыль из тёмно-красной глины, запечатанная чем-то вроде сургуча, с верёвкой, торчащей из тёмно-коричневой пробки-нашлёпки. Дормидорф, удивлённо приподняв косматые с проседью брови, решительно потянул за верёвочку, поднатужился, и с характерным звуком бутыль распечаталась. Из горлышка пулей выскочило что-то маленькое и чёрное, словно сверхскоростной дрессированный шмель и, жужжа, как майский жук, это нечто в мановение ока умчалось восвояси. Дормидорф с досадой развёл руками и, огорчённо насупившись, пробурчал сквозь зубы:

– Старый мухомор, ящер пустоголовый, семикрылый херувим! Во-во, и пень лесной! Постоянно недооцениваю Томарану, а она ведь так предсказуемо изворотлива. Мне достаточно было только предположить её последующий ход и подстраховаться на всякий случай, поставив ловушку перед задуманными ею каверзами и хитростями. Ведь была же мысль открыть эту бутыль аккуратней, чтобы ничего не вылетело иль не вывалилось! Так нет! Ведь можно было сорвать сургуч в замкнутом пространстве, и тогда бы пташка не упорхнула. А Томарана ни за что не узнала бы о том, что мы идём за ней по пятам и была впредь менее осторожна. Ну, да ладно, будем в следующий раз умнее, не зря же говорят, за битого двух небитых дают! Век живи, век учись!

Говоря это, он вытряхнул из бутыли скрученный в рулон свиток, на котором было написано послание. Вот дословно текст, который Дормидорф торжественно зачитал вслух присутствующим:

«Достойному предводителю Дормидорфу и моему любознательному другу и ценителю прекрасного Юринику, а так же тем, кто придёт вместе с оными достойными мужами!

Подозреваю, друзья мои, и смею надеяться, вы всё ещё пребываете в том же славном составе, что и в школе, где я имела удовольствие с вами познакомиться. Как вы догадались, я давно разгадала ваши хитроумные намерения, скажу больше: они успешно вписывались в мои скромные планы, ибо основной моей задачей было проникновение в настоящий Подземный город. Что, к сожалению, сделать сама я никак не могла, ибо не знала месторасположение тщательно скрываемого потайного хода. Но нужно отдать должное, каким-то чудом вам это удалось проделать, подозреваю, что не обошлось без помощи иных сил, обладающих неординарными способностями! Потом, надеюсь, вы обязательно поделитесь этим со мной. Лично я рассчитывала, что герониты откроют проход сами, заинтересовавшись происходящим в школе, а мне всего лишь останется незаметно воспользоваться этим. Но промашка вышла, и я просчиталась, пошла по шерсть, а воротилась стриженной!

Конечно, я не исключала возможности проникновения в ряды учеников разведчиков, кои непременно станут мешать моим далеко идущим намерениям, но моя задача была вынудить их, то есть вас, друзья мои, действовать в моих интересах, не осознавая того. Коли вы читаете это послание, значит, я немного недооценила вас, и вы успешно идёте по моему следу, но не по пятам, как вам, возможно, кажется, а с достаточно большим отставанием. Я предусмотрела и это, как вы, достопочтимый Дормидорф, уже имели удовольствие догадаться, откупорив сию бутыль и заслуженно обругав себя «старым пнём, мухомором, ящером пустоголовым и семикрылым херувимом», именно это я нашептала в бутыль.

Теперь я буду непременно предупреждена о вашем приближении, искренне благодарю вас, старина. Но не вините себя, достопочтеннейший, и ни в коем случае не корите. Вам, любезный друг, легче недооценить меня, нежели отдать должное, а уж тем более переоценить! Ведь я женщина, куда мне до вас, умных и проницательных вездесущих мужчин! Ваше импульсивное, а потому и необдуманное решение предугадывать и впредь расставлять ловушки перед задуманными мною хитростями будут в дальнейшем также успешно учтены. Вам всегда легче бывает сказать, чем сделать. Любите вы, мужчины, однако, прихвастнуть! Откуда я знаю про это? Всё слишком очевидно, а потому к другому выводу вы и не могли придти. Ну, надо же было так опростоволоситься и упустить заговорённую колибри, которая, кстати, очень скоро найдёт меня.

Примите мой добрый дружеский совет: не пытайтесь найти меня, я не представляю совершенно никакой угрозы для этого мира, который очень люблю! Не теряйте даром сил и времени, я вам не враг, и обязательно найду вас в ближайшее время, может быть, даже смогу помочь, коли в том будет нужда.

Искренне ваша, Томарана».

Дормидорф, закончив чтение, был немало удивлён, как впрочем, и все мы. Повисла неловкая тишина, которую разорвал душераздирающий вопль, прокатившийся по окрестностям многократным эхом, доносившийся со стороны, куда недавно уплыл наш любитель погружений. Все обернулись на крик и увидели что есть мочи гребущего к берегу ошалелого Ларька, который удирал во все лопатки от стаи белёсых крупных дельфинов, уже почти настигших его. Он грёб, как одержимый, периодически издавая вопли. Грести с такой силой и плавать с подобной скоростью человек может только в том случае, если его дражайшей жизни угрожает смертельная опасность.

Я был немало удивлён не столько опасности ситуации, сколько появлению дельфинов. Либо вода в озере соленая, либо это и не озеро вовсе, либо здесь живут пресноводные дельфины. Ладно, потом разберусь.

Всё происходило очень быстро, но мы всё же успели забежать в воду по грудь и, схватив под белы рученьки выбившегося из сил Ларька, практически выволочь его на берег, тем самым, очевидно, спасти его.

Незадачливый естествоиспытатель и мастер всевозможных погружений находился сейчас не в лучшем виде, он висел у нас на руках и не мог произнести ни слова, а только бешено вращал глазами, отплёвывался, булькал и пускал пузыри ртом и носом. А ещё Ларёк, по своему обыкновению, постоянно идиотски и истерично подхихикивал. Не успели мы его окончательно выволочь на берег, как дельфины, развив огромную скорость, надавали ему под водой своими носами множественных пинков, придав нам такое мощное ускорение, что мы вместе с Ларьком, словно огромный снаряд в бурлящей и пенящейся волне, кубарем выкатились на прибрежный песок. Причём дельфины до последнего продолжали метко шпынять многострадального Лари, ни разу не задев никого из нас.

С трудом отдышавшись, он поведал нам трогательную историю о том, как ныряя за бутылью, своим намётанным оком заприметил невдалеке одинокую самочку дельфина. Она, к своему несчастью, тихо и мирно отдыхала, возлежав на песчаном дне, словно на перине, мерно покачиваясь, приоткрыв один глаз и наслаждаясь тишиной и покоем, при этом совершенно никому не мешая. Ларёк для себя отметил, что она спит, а, как известно, дельфины спят попеременно то одним глазом, то другим. В этот раз ей повезло, ибо он уплыл восвояси, совершенно не потревожив её покоя и никоим образом не нарушив томного уединения. Но он обещал себе обязательно вернуться и как можно скорее, что, естественно, не преминул сделать сразу после передачи Дормидорфу бутыли.

Бесцеремонно разбудив дельфиниху, Ларёк принялся возбуждённо уговаривать перепуганную самочку дать ему позволение залезть к ней под хвост! Прикрываясь при этом научными целями и, разумеется, без всякой задней мысли. Кто бы мог подумать! Какая неслыханная наглость и вопиющая дерзость! Это же какая порядочная дама позволит подобную вольность первому подплывшему невзначай мужчине!

Но Ларёк убедительно уверял её, клялся и божился, что это просто необходимо сделать с одной-единственной благородной целью, дабы отщипнуть у неё от хвостового плавника малюсенький кусочек, так необходимый ему, известному натуралисту-естествоиспытателю и пламенному почитателю дельфинов, для приготовления какого-то особенного редкого зелья. Он уверял, что это будет совершенно безболезненно. Но самочка отказала ему в такой непристойной просьбе, справедливо посчитав его не вполне нормальным.

Ну, и что же предпринимает наш Ларёк? А вместо того, чтобы вовремя уняться и вежливо раскланяться и смыться по добру по здорову, он принялся требовательно настаивать и даже укоризненно упрекать её в сознательном нежелании помочь всеобщей мировой науке. Отчаявшись отвязаться от приставучего конопатого заморыша, она сообразила позвать на помощь своих сородичей. Бдительная самка заподозрила нашего рябого натуроведа в том, что он лишь прикрывается наукой, а на самом деле явно какой-то не такой и его, не на шутку озабоченного, всенепременно следует изловить и хорошенько разобраться что к чему, пока он не успел натворить всяких научных дел. Тут и дети плавают, между прочим!

Под водой звук передаётся, как известно, гораздо лучше, нежели по воздуху, и именно поэтому помощь подоспела быстро. Вся её стая была тут как тут уже через несколько секунд. Рассвирепевшие дельфины чуть было начисто не отодрали нашему Ларьку все мало-мальски выпирающие части его веснушчатого тела. Опоздай мы на несколько мгновений, и они сотворили бы из него удивительный конструктор-загадку для занимательных анатомических игр, состоящий из целого множества отдельно плавающих маленьких кусочков. А тот жуткий, леденящий кровь вопль, который привлёк наше внимание, означал всего лишь удачное попадание в некую известную и болезненную точку его организма. Мы терпеливо и сочувственно утешали нашего несчастного рыжего натуралиста, так безвинно и мучительно пострадавшего во имя всеобщей науки.

Стоя подбоченившись на пологом песчаном берегу, Ларёк рассказывал этот случай с искренней досадой, поражённый до глубины души вопиющим непониманием, с коим ему пришлось только что столкнуться. Он обиженно поджимал губы, голос его трагично дрожал, а одной рукой он всё время нежно притрагивался к ушибленному месту, иногда заботливо поглаживая его.

А в это время весь пляж в прямом смысле лежал, а точнее, катался по песку, надрываясь, задыхаясь и захлёбываясь от смеха, держась за животы, всхлипывая и рыдая. Один Ларёк был невесел. Поражённый масштабами своего таланта смешить людей, он удивлённо разводил руками и пожимал сутулыми плечами, испещрёнными рябью конопушек, пытаясь осторожно и нежно массировать ушибленные места. Всё это лишь усиливало всеобщий гомерический хохот. Сами же дельфины выглядывали из воды метрах в десяти от нас, стоя на месте, словно поплавки. Они, конечно, всё слышали, а не утонули и не захлебнулись только потому, что родились в воде, и это была их родная стихия. Они трещали, крутили головами, как заведённые, с шумом и водяной пылью выпуская фонтанчики брызг, фыркая, отдуваясь и громко попискивая от смеха и неудержимого восторга. Конечно, всё выяснилось и образумилось, но Ларёк прославился ещё больше, на него теперь без слёз радости вообще редко кто мог смотреть. Он прослыл не только неподражаемым мастером скоростного погружения, но и редким любителем млекопитающих.

Теперь перед нами стоял один важный вопрос: как нам следовало поступить с Томараной? Стоило ли верить ей, преследовать, или оставить это неблагодарное занятие и отправиться дальше, в гости к племенам людей океана, плавать с китами и дельфинами в поисках затерявшихся где-то там людей?

Наши размышления прервало громкое и до боли знакомое небесное хрюканье, обычно неотъемлемо сопровождающее приземление Коршана. Ворон камнем упал на берег возле нас и тут же, коснувшись земли, обернулся человеком. Оказывается, этот прохиндей во время наших поисков преспокойно прохлаждался в сторонке, наблюдая за обстановкой и предавался размышлениям о вечном, любви и ненависти, добре и зле. Как раз тогда его высочайшее внимание привлекла вылетевшая из бутылки малюсенькая птичка, ужужжавшая восвояси. Коршан, вопреки ожиданиям, не сразу ринулся ловить её, хотя, по его словам, он и мог это сделать в два счёта. Он же, как нам давно известно, выдающийся мастер высшего пилотажа, непревзойденный летун и боюн клювом всех времён и народов! Ему поймать колибри, как в Корнезара на лету попасть, раз плюнуть! Коршан мог поймать даже бешеную моль в самую ветреную погоду, а не то что мелкую пташку! Поймать, зажмурив при этом один глаз и вовсе не пользуясь лапами, чем он часто и занимался в былые голодные времена! Но, нужно отдать ему должное, он решил поступить мудро и прозорливо, тут уж ничего не скажешь! Коршан задумал проследить, куда полетит ничего не подозревавшая птичка, и поймать её только тогда, когда будет полностью уверен, что она достигла своей цели. Ну, или почти достигла. Чтобы ни в коем случае не дать маха, а точнее, не дать ей сообщить Томаране о том, что мы идём по её следу. Он-то, конечно, задумал всё правильно, но воплотил задуманное в жизнь не совсем точно.

Где-то на расстоянии десяти минут полёта отсюда он увидел, к своей искренней радости, личность, бредущую по дороге вглубь подземной страны, подозрительно сильно смахивающую своим обликом на Томарану. Он узнал её, а, следовательно, настало время ловить пташку. И ему это с успехом и без особенных усилий удалось проделать, но… Коршан, рассказывающий Дормидорфу, а заодно и всем нам о своих подвигах, вдруг принял вид подчинённого перед начальником. Этот вид лучше всего описал Пётр Первый: «Подчинённый перед начальником должен иметь вид лихой и слегка придурковатый, дабы не вводить начальника в смущение разумением своим». И было от чего ему иметь такой вид, так как произошёл с Коршаном некоторый весьма неприятный конфуз. Как только птичка оказалась у него в клюве и он, гордый, сделал крутой вираж и лёг на обратный курс, от переизбытка чувств, самым непостижимым и загадочным образом ворон умудрился заглотить бедную пташку со всеми её потрохами и даже не поморщиться. Мало того, он вообще не сразу понял, что произошло, а когда понял, то было поздно. Вот теперь эта птичка здесь, с ним, а вроде бы её и нет вовсе.

– Так что же это? Надо понимать, ты её не можешь вынуть из своей ненасытной утробушки?

Удивились мы, а Коршан смущённо отвечал:

– Ну, в принципе это вполне возможно. Но только зачем? Она и сама уже скоро выйдет, только будет иметь не очень приглядный вид, а разговаривать с ней я бы вам и вовсе не рекомендовал. Да пустяки всё это, говорю же: я прекрасно знаю, где находится Томарана и без этой невкусной и костлявой колибри, и мы скоро можем нагнать её, если только поторопимся и отправимся прямо сейчас, без лишних проволочек. Готовьте скорей отвар конь-травы и скачите, а я полечу, буду показывать дорогу! Положитесь на меня. И, кстати, моя утробушка, как это вы обидно изволили выразиться, вовсе не такая ненасытная, а попрекать человека малюсеньким куском хлеба насущного совсем неприлично, но это уже вопрос воспитания! Н-да-с, судари! Ну, варите зелье, воспитанные вы мои, а то эдак мы никогда не найдём вашу любимую учительницу.

Мы так и поступили. Хорошо ещё, у Дормидорфа были с собой в рюкзаке все необходимые для этого ингредиенты и причиндалы. Старина Дормидорф вообще человек очень запасливый и предусмотрительный.

Уже через пятнадцать минут всё было готово. Отвара хватило на восемнадцать человек и приблизительно на час бега. Коршан не пил, зато кроме нас его выпили Сергай с Якобом и ещё с десяток геронитов и лесных людей. И через пять минут после приёма внутрь этого чудодейственного отвара мы понеслись по дороге, словно резвый табун горячих жеребцов, учуявших поблизости запах молодых кобыл! Понеслись, поднимая облака клубящейся пыли, вслед за Коршаном, летящим впереди и показывающим нам наикратчайшую дорогу.

Мы скакали молча около сорока минут со скоростью даже большей, чем тогда в лесу, во время нашего первого пробного приёма этого чудесного зелья. Каждый думал о своём. Юриник мечтал лишь об одном, чтобы Томарана не вздумала учинить с нами какую-нибудь из своих неприятных и даже в чём-то обидных и жестоких уловок, связанных со слабительным отваром или отваром правды. Об этих ухищрениях она немало и с явным наслаждением распространялась не так давно, подшучивая над Юриником. Вот он и запомнил. Но, кто знает? Может быть, она и не обманывала вовсе? А вдруг она действительно способна на такое или на что-нибудь похлеще? Особенно в критической ситуации, когда заметит погоню. Уж у неё наверняка припасено на этот случай что-нибудь вроде летающих и самоставящихся клизм, чтобы наверняка и надолго сбить с толку погоню. Так что мы ещё вполне успеваем найти на свои задницы приключений.

Вдруг Юриник принялся как-то подозрительно копошиться. Мы начали было смеяться над его предусмотрительностью, заметив, что он прямо на бегу подсовывает себе сзади под штаны какую-то тряпицу, свёрнутую для верности в несколько раз, но, поразмыслив немного и узрев в этом его поступке здравое зерно, принялись делать то же самое. И все остальные повторили за нами этот простой, но эффективный манёвр, естественно, после некоторых разъяснений с нашей стороны. Только Дормидорф не стал делать ничего подобного. Но это его личное дело, в конце концов, каждый волен сам распоряжаться собой, видимо, его вовсе не пугали последствия возможной атаки Томараны.

Мы неслись дальше, но теперь Юриник уже открыто посмеивался над нами, даже не пытаясь скрывать этого. Ликуя, он победоносно проговорил:

– Правильно-правильно! Вам не стоит надеяться на то, что у неё на всех клизм не хватит, может, они у неё многократного применения. Ох, чует моё сердце, она нам так просто не дастся!

Дорокорн, услыхав разглагольствования своего беспокойного друга, без тени улыбки пообещал ему:

– Юриник, рассчитывай на меня, я всегда и без раздумий готов уступить тебе свою клизму, имей это, пожалуйста, в виду!

Юриник, видимо, только этого и ждал, весь расплылся от удовольствия и проговорил, давясь от смеха:

– Да уж, в виду, так в виду! Спасибо тебе, добрая душа, но я-то, в отличие от всех вас, проделал все эти манипуляции с тряпочкой в шутку. Понимаешь? Ради смеха! А вы, насколько я вижу, всерьёз подготовились, задраились и забаррикадировались основательно.

Вдруг Коршан, указывающий направление, закувыркался в воздухе, словно заправский почтовый голубок, подавая, таким образом, условный знак, означающий, что он увидел наконец-таки Томарану.

Мы в этот момент бежали галопом по тропе, проходящей в ложбине меж двух невысоких, но довольно больших по протяжённости холмов, которые вскоре закончились, уступив место раскинувшейся, насколько хватало глаз, просторной песчаной долине. Вдалеке, метрах в восьмистах от нас виднелась маленькая двигающаяся чёрная фигурка, благодаря нашей скорости довольно быстро приближавшаяся. А ещё через пару минут мы уже совершенно отчётливо разглядели идущего не очень быстрым, но легким и размеренным шагом человека. Такой походкой обычно ходят на большие расстояния, экономно расходуя силы.

Это действительно была Томарана, собственной персоной. Мы узнали её по походке и фигуре. Когда же она резко обернулась, видимо, заподозрив неладное, то, естественно, сразу заметила погоню. Она встрепенулась, мгновенно вся подобралась и припустила что есть мочи, красиво выбрасывая вперёд длинные ноги. Рывок у неё получился впечатляющий, она сразу опередила нас метров на триста, что дало ей короткую передышку. Передышку пусть всего в полминуты, но и это не помешает, по крайней мере, вполне можно успеть подумать и определиться в своих дальнейших действиях.

Видимо, она тоже использовала отвар конь-травы, только не для скоростного бега, а для продолжительной и интенсивной ходьбы, так его действия хватало на гораздо больший срок, мы это знали из её же лекций по растениеведению. Вот и получалось, что если она сумеет продержаться ещё какое-то время, то действие нашей конь-травы иссякнет, и она сможет вновь улизнуть от нас. Но нам этого никак нельзя было допустить, и всё, что мы могли сделать, это прибавить скорости, сокращая продолжительность эффективности нашего зелья. Постепенно мы снова начали нагонять Томарану. Если так будет продолжаться и дальше, то через какие-нибудь пять-десять минут мы всё же сумеем настигнуть её. Коршан улетел далеко вперёд по ходу её следования с особым заданием: он должен был, обернувшись человеком, подстерегать Томарану впереди. Это было предпринято на всякий случай, вдруг у нас всё же не получилось бы настигнуть её? Мало ли чего она способна устроить напоследок, ведь ни у кого не вызывает сомнений, что её каверзный защитный арсенал полон непредсказуемых сюрпризов и неприятных неожиданностей, а по сему хорошенько подстраховаться никогда не будет лишним. Вдруг она всё же выкинет какой-нибудь фортель с коленцем? Вот тогда наш последний козырь Коршан и вступит в игру, он должен будет помешать ей бежать любым способом, хоть выскочить наперерез и поставить подножку, а тут уже и мы подоспеем.

Так что премудрая Томарана была всё равно обречена, ибо у нас было продумано всё до мелочей и теперь ей никуда от нас не деться. Её поимка лишь вопрос времени, которого у нас, в отличие от неё, предостаточно. А там видно будет: хочет она добра или не хочет, виновна в чём-то или невинна. Это мы как-нибудь определим, пообщавшись с ней вживую, а не на основании каких-то там писулек! Написать можно всё, что душе угодно, как правильно сказал Дормидорф возле озера, и подозрительно поглядел при этом почему-то на меня, а затем ещё и добавил: «Бумага-то не краснеет и всё стерпит, можно хоть целую книгу глупостей накалякать! А вот человека провести куда сложнее!». Тут, конечно, старина Дормидорф был прав, спору нет! Особенно сложно провести такого опытного и занудного старо-не-вера, каковым являлся Дормидорф, да и среди наших спутников наверняка найдутся весьма дюжие умельцы справиться с непростой задачей: выяснить и отличить – где правда, а где коварная ложь и хитроумный вымысел.

Итак, мы настигали Томарану, и, казалось, осталось лишь протянуть руку… но это только казалось. Вот впереди появился несущийся ей наперерез Коршан. До их долгожданной и радостной встречи оставались какие-то считанные мгновенья, и мы уже мысленно потирали от удовольствия руки в предвкушении удачного завершения нашей совместной операции, так скоро закончившейся, практически не успев и начаться. Но что это?

Совершенно неожиданно Томарана поступила крайне невежливо по отношению к нам! Она просто-напросто растворилась в воздухе, будто её и не было никогда! Могла бы хоть предупредить, и, кстати, нас она почему-то этому не обучала! Там, где она только что находилась, всё ещё тянулся след от поднятой её сапогами пыли, но и этот след прервался одновременно с её исчезновением. Мы остановились, как вкопанные, приплясывая от нетерпения, один только Дормидорф побежал дальше, не сбавляя темпа, и, казалось, даже прибавил ходу, будто боясь опоздать. Достигнув места, где только что исчезла Томарана, он тоже испарился в точности так же, как за секунду до этого исчезла она.

Мы молча топтались на месте, не зная, что думать, а тем более, делать. Только что они были здесь, а теперь вместо них пустое место, не осталось даже и следа! Это прискорбное обстоятельство в уме никак не хотело укладываться! Но, правда, ради справедливости нужно отметить, что и особенного беспокойства пока не было: ведь раз Дормидорф счёл необходимым так поступить, значит, он, надо думать, знал, что делал. Нам же оставалось верить в его возвращение и надеяться, что он не заставит себя слишком долго ждать. Хорошо бы его исчезновение произошло по его собственной доброй воле, а не вопреки.

Мы разбили небольшой лагерь и с наслаждением отдыхали. Больше спешить было некуда, тем более действие конь-травы почти завершилось, оставался лишь лёгкий гул в конечностях и слабое подёргивание, как остаточное явление.

Больше всех, как ни странно, волновался и переживал за деда наш неугомонный Ларёк. Какой-то он оказался слишком мнительный и чересчур легковозбудимый. Может быть, он был такой шебутной и бесноватый в силу своей врождённой нервозности? Или в далёком детстве лось ему не только язык отдавил и уши, а прищемил и ещё что-нибудь? Только тогда сразу не заметили, а теперь вот, нате вам, сказывается. Даже наверняка так и есть! Так или иначе, но Ларёк всё время нервно хихикал, бегал туда-сюда и приставал с разговорами то к одному, то к другому. Сначала ему вежливо давали понять, что сейчас не самое подходящее время для бесед, но он никак не хотел уняться. Словом, Ларёк вёл себя, как назойливая муха, скрещенная с банным листом и бараном, тем более, что объект вожделения и у мухи, и у банного листа один, как следует из пословиц. Неизвестно ещё, чем бы всё закончилось, ибо Лари уже начал лезть с навязчивыми разговорами к Сергаю и Якобу, но в нескольких десятках метров от нас вдруг появился старина Дормидорф.

Он возник так же неожиданно, как и исчез и, озираясь по сторонам, как ни в чём не бывало направился к нам, мило улыбаясь. Мы почему-то вежливо поздоровались с ним, будто давно не виделись, и только потом, окружив со всех сторон, приступили к расспросам.

Дормидорф рассказал, что ему удалось каким-то непостижимым образом проследовать за Томараной в то место, куда она перенеслась в тот самый момент, когда мы её уже почти схватили. Чтобы нам было проще понять, куда именно она исчезла, Дормидорф привёл пример с огромными зеркалами, которые нам необходимо было представить в воображении. Эти зеркала находились в среднего размера пещере одно напротив другого со всех сторон одновременно, а между ними, в самом центре, мы. Неважно, все вместе или поодиночке. И что же мы видим? А видим мы следующее: в каждом зеркале бесконечно длинные коридоры, уходящие вдаль и состоящие из верениц небольших пещерок. Пещерки в точности такие же, как та, в центре которой мы и находимся, ибо они являются всего-навсего зеркальным отражением. Эти коридоры из пещерок расходятся во все стороны, уходя в точку, и в них такое же бесконечное множество наших отражений. В каждом из отражений мы находимся во всех этих маленьких пещерках. Дормидорф акцентировал именно на этом обстоятельстве наше внимание. Размер пещер обусловлен лишь расстоянием одного зеркала от другого и, соответственно, этих зеркал от нас, когда мы находимся между ними. Нас визуально бесконечное множество и подобных пещер тоже. Вместе с тем физически мы находимся в одном месте и в единичном экземпляре.

А что, если бы мы могли переноситься или вселяться в эти свои отражения по желанию, в любые отражения на выбор, захотим – во второе, десятое или тысячное по счёту от нас теперешних? Что бы тогда было? А было бы вот что: если переместиться в отражение, которое находится впереди нас, то мы попадём в ближайшее будущее! И чем дальше по счёту вперёд мы будем перемещаться, тем в более далёкое будущее мы попадём. Если перенестись в те отражения, что сзади – то это забросит нас в прошлое по такому же принципу. Если же переноситься влево или вправо, то это параллельные измерения, и там тоже есть своё будущее и прошлое.

А вот с диагональными отражениями я ничего толком не понял! Какие-то возможные обходные пути наиболее важных для нас пересекающихся измерений, которые, в свою очередь, являются такими же обходными мирами для обитающих в тех диагональных промежутках времени и пространства, во как! Но пока мне это и не так важно, разберусь потом. Вот и получается – где наше очередное отражение, там точно такой же мир, с той лишь разницей, что населён он другими людьми и животными, такими же, как и мы по облику, но просто другими, родившимися и живущими в другие времена. Ведь за огромное количество лет существования нашей земли на ней в разное время жили разные существа, в том числе и разные люди. Их количество не поддаётся исчислению, так же, как и не поддаётся исчислению количество измерений. Это бесконечное и великое множество маленьких пространств, попробуй-ка их посчитай!

Это множество идущих во все стороны помещений и есть не что иное, как проходы в иные измерения и в другое время, где всё, казалось бы, то же самое, что и здесь, за исключением некоторых обитателей. Но не только обитатели разные, всё другое, только очень похожее на наше. Трудно представить, что было бы с этим миром, если все эти существа собрались бы здесь одновременно. Именно потому и существуют в каждом из миров проходы в бесконечное множество измерений, но путешествовать по ним или передвигаться способен не каждый.

Существо, которому открывается подобное умение, должно обладать определённым набором достоинств, которые обязательно появятся когда-нибудь у многих из нас, но не у каждого, дело во времени и в желании. Оказалось, что Томарана обладает многими из этих достоинств, что и дало ей право перемещаться. Вот и Дормидорф смог. Сам того не ожидая, он просто захотел последовать за исчезнувшей Томараной, и у него получилось. Таким образом, Томарана дала ему ещё один важный урок. Это умение, оказывается, своего рода проверка. Человек, обладающий подобным даром, неспособен нести зло как таковое в прямом и глобальном смысле понимания этого слова, и потому он не может быть опасен, хотя постоять за себя и причинить нападающему существу множество неприятностей он вполне способен, и ещё как! Что в принципе нам и требовалось выяснить: несёт ли в себе Томарана то, что может представлять хоть какую-то угрозу. Конечно же, нет! Раз у неё есть подобный дар перемещения, значит она не опасна. Теперь мы можем быть совершенно спокойны по этому поводу.

Томарана, перенёсшись в другое измерение, а точнее, в прошлое на один шаг, то есть в ближайшее своё отражение сзади, преспокойно остановилась и расслабилась, злорадно ухмыльнувшись, совершенно не ожидая того, что кто-то из нас сумеет проследовать за ней. Как же она была поражена, когда увидела перед собой Дормидорфа с выпученными глазами, всклокоченной бородой, и в придачу со свистом размахивающим своим боевым посохом! Дормидорфик, кстати говоря, и сам был поражён не меньше её, так что посмотрели они друг на друга, посмотрели, всё поняли, а потом взяли, да и рассмеялись.

Зато они там имели возможность спокойно поговорить и выяснить всё, что нас интересовало, без приставучего и прилипчивого Ларька и Юриника, неугомонного в своём любопытстве.

Оказывается, попасть в другие измерения и в другое время возможно только из этой подземной долины, где мы сейчас и находимся. Потому Томарана так и стремилась проникнуть в Подземный город, используя все доступные ей средства.

Путешествиями по иным мирам и временам Томарана занималась все последние дни, как только проникла в Подземный город и нашла эту долину, возвращаясь в это измерение только для небольшого отдыха, и используя его, как некую точку отсчёта, как ориентир во времени и пространстве. Она действительно ищет какого-то своего близкого родственника. И если ей повезёт, то она его обязательно отыщет, по крайней мере, она в это верит.

Напоследок Томарана передавала всем, а особенно, естественно, своему любимчику Юринику, пламенный привет и заверения в искренней дружбе, чему мы были несказанно рады и счастливы. Нам вообще совершенно не хотелось, чтобы Томарана оказалась злодейкой. Она ещё в школе гадостей нам понравилась… как человек, и к тому же она оставалась нашей первой учительницей! Так что, как ни крути – а это святое!

Теперь, когда всё встало на свои места, мы вполне могли отправляться дальше по своим делам, и нам оставалось поблагодарить геронитов и лесных людей за неоценимую помощь и решить, чем же заняться и куда податься в первую очередь.

Но что бы мы там себе не нарешали, а это уже будет совсем иная история. История, которую я, очень даже может быть, поведаю, но только в другой раз, коли буду видеть в подобном утомительном и беспокойном занятии хоть какой-нибудь смысл. Ибо изложенного здесь вполне достаточно, даже с избытком, чтобы имеющий глаза да услышал.

Могу лишь добавить, что Томарана нас не обманула и выполнила все свои обещания, данные ею в послании. В скором времени наши пути вновь пересеклись, и пересекались потом не раз, и она, как и обещала, очень помогала нам во многих важных делах. А иногда, когда мы заходили в тупик и не могли найти выхода из создавшегося положения, нам даже приходилось отправлять за ней духа-исполнителя, который работал «на полную ставку», обеспечивая связь с этой мудрой женщиной. Ох, и намаялся же он, отыскивая её по измерениям, где она разгуливала уже, как у себя по даче. Она всегда появлялась, когда пожелает, и исчезала, когда вздумается, но с Юриником у них завязались самые дружеские и тёплые отношения, какие только могут быть между бабушкой и любимым внучком. Дорокорн со временем вынужден был смириться с этим. Они с Ларьком и Коршаном частенько немилосердно поддевали Юриника, на защиту которого, как правило, вставали мы с Дормидорфом и, как ни странно, Корнезаром. А наш храбрый Юриник в это время обычно величественно молчал, счастливо и многозначительно улыбаясь, тем самым милостиво позволяя нам защищать его от назойливых нападок друзей. Максимилиан, как и грозился, поселился у Юриника, естественно, сопровождая его во всех походах, а Банаша с близнецами в их отсутствие непременно оставалась на хозяйстве.

Послесловие

Как хорошая музыка призвана выразить истинную силу, глубину и красоту чувства, так и правильное, хорошо подобранное слово способно отобразить всю верную сущность мысли! Всю, по возможности, без остатка. И тем доступнее и проще эта правильная мысль для восприятия, чем более изысканным, образным, острым и, вместе с тем, понятным языком она изложена. Что же должно получиться, коли кому-то вдруг самым неожиданным и непостижимым чудом удастся объединить столь дивно-прекрасную музыку с искренне-правильной мыслью, облачённой в истинно верное, доступное слово? Должно быть, это каждому небезынтересно попробовать.

Но как не будет прекрасна дивная музыка, совмещённая с умной мыслью, облачённой в доброе слово, всё это вряд ли изменит что-либо, ибо миром повсеместно правит зло, делая тем самым и добро. Хорошо это или плохо – судить лично каждому. Но это очевидная непререкаемая истина. Зло и добро всего лишь условности, и они зачастую являются одним и тем же. Если снять розовые очки, открыть, наконец, глаза и уши, отбросив всякую ненужную религиозную шелуху и скверну, и однажды пройтись по улице, зайти в какое-нибудь учреждение, то легко убедиться в этом самому. Животрепещущие примеры везде, буквально кругом и рядом. И если вы твёрдо решили пойти посмотреть и убедиться в этом ещё разочек, то милости просим! Желательно зайти именно туда, где крепко восседают своими пухлыми отъевшимися задницами обнаглевшие до невозможности и продавшие свою честь и совесть чиновники. Многие из них вцепились хваткими похотливыми ручонками в свои тёпленькие, но такие позорные местечки, потому что ими правят исключительно примитивные инстинкты, а на большее они пока не способны.

Надо сказать, лучше всего для примера подойдёт медицинское учреждение, где люди страдают и мучаются, а с них при этом постоянно что-то вымогают. Прекрасным примером также могут служить и учреждения силовых структур, особенно их застенки. В общем, у нас обширное пространство для выбора, здесь нам несказанно «повезло», и в одно из подобных мест нам уже заготовлена бесплатная, зачастую предсмертная путёвочка. Стоит только зайти куда-нибудь из вышеперечисленных мест и окунуться в атмосферу потерявших надежду и веру в добро и справедливость людей, и сразу станет ясно и понятно, что правит миром.

Нормой жизни сделалось то, что некогда являлось ужасным позором и хоть иногда использовалось, но скорее было исключением, тем более, никогда не было возведено в ранг политики государства по отношению к своему народу! Зло именно тем и сильно, что способно действовать любыми способами и методами, а добро только лишь помогает ему в этом, ибо делает людей, одурманенных блаженной манией добра, всепрощения и милосердия беззащитными и неспособными должным образом противостоять злу.

Должно ли добро быть с кулаками? И если да, то останется ли оно тогда добром? Пожалуй, оно станет чем-то другим, лучшим, чем просто примитивное и малоприспособленное к жизни добро, ибо наиболее эффективно противостоять злу можно только с помощью тех же средств и методов, коими с лёгкостью и огромным успехом пользуется оно само. Только делать это нужно во имя других идей и преследовать более благородные цели, нежели жадное и эгоистичное обогащение. Здесь всё дело персонально в людях и их стремлениях, разбираться необходимо отдельно и конкретно в каждой ситуации. Но с другой стороны, так ли уж нужно влиять на мышление других, и тем самым стремиться изменить мир, людей и ход событий? Всё ненужное в каменных джунглях жизни отомрёт посредством теперь уже противоестественного естественного отбора и отвалится само, как хвост у ящерицы, вот и добро, наверное, уже отвалилось, как помеха, за ненадобностью.

Может быть, всё нужно воспринимать именно таким, какое оно есть, пусть всё течёт и меняется само. А если уже невыносимо, тогда попытаться улучшить правильными и достойными методами свою жизнь и жизнь близких людей, а когда это получится, замахиваться на что-то большее.

Мир постоянно меняется. Цивилизация, хорошо это или плохо? На мой взгляд, плохо! Что же тогда хорошо? Культура!

А о какой культуре может идти речь, если всё обусловлено дикой жадностью, коей нет предела, она прёт грязной смердящей волной вперемешку с растворившимися в ней в виде нечистот человекообразными существами?!

Зло слишком очевидно, его будто специально суют всем под нос, оно повсеместно и явно. Очень подозрительно и как-то примитивно получается, не так ли? А как же добро, где тогда оно? Да добра вокруг столько же, если не больше! Его надо попытаться найти самим, для того-то нам и необходим разум и умение пользоваться им. Но раз всё это у нас уже есть, тогда всё и идёт, как должно.

Делить людей на сильных и слабых, вероисповеданию, расовым и половым признакам не стоит, ведь недостойных людей полно везде. А вот по этим критериям мы прекрасно делимся и сами: по образу мысли, поступкам и силе… пороков.

Мерзкие люди и откровенные поганцы всей своей жизнью, пусть и неосознанно, но воистину совершают подвиг. Являясь неотъемлемой частью мирозданя, они способствуют приобщению людей к мировосприятию через культуру. Осталось сказать, что культура у русов – это утвержденное свыше вместилище чистых и светлых основ, так что гадостные действия противоборствующей стороны не только очевидны, но и необходимы.

Об авторе

Родился в Москве в 1971 году. Идея создания книги пришла на вечернем семейном чтении, когда дочери надоело слушать очередную детскую повесть. Жена идею поддержала и являлась главным вдохновителем, цензором и критиком.

Оглавление

Глава 1 Совет неповторимый завтрак

Глава 2 Учительница по растениеведению

Глава 3 На поверхности

Глава 4 Что поведал лесовик

Глава 5 Домовой получает секретное задание

Глава 6 Настоящий Подземный город

Глава 7 Первый день занятий

Глава 8 Последний день занятий

Глава 9 Бедный Коршан

Глава 10 Памятная ночь

Глава 11 Невиданные состязания. Полётнад грозой

Глава 12 Отдых на Опушке Сбора

Глава 13 Удивительное рядом

Глава 14 Последний перелёт

Глава 15 Глава, которая должна быть последней

Глава 16 Возвращение

Глава 17 Лось сохатый

Глава 18 Чудная старушка

Глава 19 Лари, специалист по погружениям

Глава 20 Логический метод Дормидорфа

Послесловие

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg