«Капуста на углу Солянки»

Гуров Александр Львович, 2014г.

КАПУСТА НА УГЛУ СОЛЯНКИ

Всё началось в Москве, когда в роддоме у метро «Университет» открыл глаза Старичок По, но не на что ещё было смотреть: по холмам гулял ветер, ни метро, ни Белой Москвы, ни серого цвета семидесятых. Стены и потолок палаты, потом стены и потолок его комнаты. Точнее история Москвы началась, конечно, с кулинарии на юго-западе, она была здесь с самого начала. Тысячи глаз видели её, тысячи людей ели эклеры из неё и разносили их по свету, и из них прорастали цветы с частицами этой самой кулинарии, бесконечный круг расходился по земле, набирая силу, но всё равно в один школьный учебный день она исчезла. «Пожар! Кулинария горит!»

В школьной иерархии первый класс занимает самую высокую позицию, и со временем люди первого класса скатываются всё ниже и ниже по лестнице, пока не оказываются в классе последнем – самом низшем в классификации, и за полной никчёмностью изгоняются в какую-то другую жизнь, и вспоминать о них уже совсем никому не хочется. Это же был класс второй, полный надежд, что ничто и никогда не меняется навсегда. Именно потому новость о пожаре повергла Старичка По, учащегося второго класса "Б", в некоторое замешательство. Кулинария, конечно же, может гореть и даже в некотором смысле должна время от времени это делать, но что же останется завтра после неё и где теперь купить запланированный на вторую половину дня вкуснейший и незыблемый эклер? Отличная второклассная крамола засела в голове По и закрепилась в ожидании дальнейших событий. На ближайшей же перемене в изучении наук он отправился смотреть, что же происходит там, а там уже дымились осколки и остатки котлет и пирожных в выгоревших витринах. Стен не было. Крашеной синей двери не было. Пожар был уже потушен, но что осталось? Пока всё было крайне интересно и, вдоволь напитавшись дымом и зрелищем, По отправился на занятия, а потом прямиком домой. Слишком много впечатлений. В последний раз столь сильные впечатления одолевали его при переносе палатки "Табак" на десяток метров правее её прежнего положения. Он чувствовал себя старожилом, и что-то неосознанно щемящее теребило сердце, но у школьников второго людского класса сердце не предусматривается устройством, и он отбросил эти странные вещи в сторону и твёрдо шагнул к палатке с надписью "Квас". На следующий день бульдозер снёс остатки бывшей "Кулинарии". Периметр фундамента ещё несколько дней чертил свою линию, после здесь был положен новенький горячий асфальт, и всеобщими усилиями образовалась пустота.

По смотрел на пустоту, и крамольная мысль второго класса стремительно обретала свою форму.

К концу того года По посмотрел в пустоту ещё раз. Она открылась внезапно прямо у подъезда многоквартирного дома. Бабушка дворового приятеля в неизменном коричневом пальто и с палочкой как всегда повстречалась им на выходе, сгорбленная, безвозвратно старая данность. По знал, как всё устроено: кто-то рождается бабушкой и сидит у подъезда, а кто-то идет играть в футбол по праву рождения. На следующий день она всё так же неудачно родилась бабушкой, и потом, и потом, а после, к концу года, она исчезла. По задержался взглядом на пустоте у подъезда, отбросил в сторону эти странные вещи и твёрдо шагнул дальше.

Чистые пруды, коньки, лед, огни, красные щёки, пятак на небе между домов, и он падает в руки По. Теперь бежать на угол и купить на него сладкие пирожки с повидлом, эту монету принимают все лавки бульвара, и девушки, разгорячённые, смешливые, разбирают такие же горячие пирожки из бумажного кулька, в благодарность совершают грациозные па и несутся дальше по кругу. Одна неловко спотыкается о неровный лёд, пирожок вылетает из рук, падает, скользит и плавит воду. Повод протянуть руку, спросить имя. «Ты говоришь, как тебя зовут? Москва? Я провожу тебя!» Вьюга, телефонная будка в пол. "Здесь тепло, я буду дышать, ты согрелась? Я буду дышать...»

По наступает на Сретенку, она лежит обглоданной воблой на карте города: рёбрышки переулков держит позвоночник улицы, голова в Сухаревской башне. По сверяет время с башенными часами и ныряет под ребро где-то в районе рыбьего желудка в правильно устроенную пивную. Заказывает, конечно, всё ту же рыбу в газетке и большую кружку с янтарём. Если вы не заметили, что у всякой рыбы купленной на Сретенке число рёбер соответствует количеству здешних переулков, то вы не завсегдатай этих мест, и пивная не заметит вас в другой раз, и вы точно пройдёте мимо. Постояльцы, а вернее с По стояльцы, курят и шумно говорят, но воздух свеж, и слова любопытны. В большие окна бьёт вечернее солнце, хватает из теней и опрокидывает в горло янтарь пива, лепит и бросает дым в потолок. В этой божественной красоте По с удовольствием ест рыбу, читает на её обёртке последние новости какого-то года, нахлобучивает на голову шапку и собирается уходить. Вы только не подумайте, что он не может просто надеть шапку или, к примеру, водрузить её на голову, конечно может, но на выходе из пивной в Сретенскую зиму существует строгий этикет, а По ценитель московских этикетов.

Ремонт квартиры на юго-западе Москвы. По знает её с детства. Здесь родители решили, что он будет, и По был. Он снимает старые слои обоев. Слой за слоем. На незнакомом узоре надпись «Гагарин 12 апреля 1961 год», а рядом на дверном косяке зарубки, свидетельствующие о стремительном росте По над уровнем комнаты, хотя возвышение По и не длилось вечно, он остановился на неплохой отметке в 1 метр 90 см и продолжил свой путь уже по горизонтали. Лента обоев покидает стену, открывая в углу у самого плинтуса пробоину в стене. Оттуда бьёт узкий луч света. По ложится на пол, смотрит в маленькое отверстие и видит там свою комнату с открытой дверью балкона, солнце заливает крупный потёртый паркет, и ветер колышет светлые лёгкие занавески, серый диван с высокой прямой спиной, шкаф с барным отделением, где никогда не стояли вина и коньяки, а нашли своё место в доме разнообразные таблетки. Всё покрывает пыль, ветер поднимает её в воздух, смешивает с тополиным пухом и заметает в углы. По отрывается от пробоины. Это та самая комната, он помнит её, и этот паркет, и занавески, и знакомые голоса с улицы. Он здесь вырос, это уже случилось. По выбегает во двор, смотрит на соседские окна, но там всё другое, там между стен негде уместиться его комнате. На улице идёт снег. Быстрее назад, колотится сердце, сейчас он вбежит в ободранные пустые стены квартиры, и ничего не будет. Но всё есть. Свет из пробоины всё так же бьёт в стену. За окном зима. Быстро темнеет. По бросает у стены матрас и неотрывно смотрит в маленькое солнечное отверстие. Верит и не верит. Холодок волнения будоражит всё тело, но он незаметно засыпает. На утро всё так же существует. По создаёт из комнаты камеру обскура. Укрывает фольгой пробоину, кончиком иглы прокалывает в ней маленькое отверстие, драпирует окна и смотрит на перевернутое изображение ветреной солнечной комнаты на стене. Так проходит зима. Все места, которые он любит, заливает солнце: божественную пивную, комнату в стене, весенний Рождественский бульвар…

Этой весной По случилось пристально понаблюдать за пищеварением кошки и произрастанием цветов в горшках на окне Рождественского бульвара. С лёгкой руки уехавших на два месяца приятелей он был приставлен к соответствующим предыдущим строчкам живым существам и в виде исключения был за них в ответе. Время от времени подкладывая и тем в горшках, и этой на диване воду и еду, По предавался весне. Смотрел на бульвар из чужого окна и как будто был не совсем собой, как будто это время без знакомых людей, без привычной комнаты, у чужого окна ему дали поносить, оставив только немного схожие с прежним По черты, и он с удовольствием примерял на себя этот весенний Рождественский костюм и новый уклад жизни. Вот и сегодня в четыре часа ночи он курил у окна, бульвар шелестел свежими листьями…

В четыре часа утра Клим сидел на высоком берегу Неглинки в инвалидной коляске, внизу лежал крутой спуск Рождественского бульвара. Спустя минуту коляска тронулась, набрала ход и, разогнавшись, со скрипом помчалась по бульвару вниз, каким-то чудом удерживая равновесие, вместе со своим седоком миновала удивлённого По в окне с горшками, цветами и кошкой, одним махом проскочила Трубную площадь и потеряла ход уже на подъёме в районе дома №21 по Петровскому бульвару. Всё так же удивительным образом сохраняя своего седока, докатилась до 3-его Колобовского переулка и, свернув на бульвар, исчезла из виду.

Следующая ночь – то же, те же, следующая – там же, они же, на четвёртую ночь По уже занял позицию сразу в конечной точке на Петровском бульваре. Четыре часа семь минут по московскому времени, человек в коляске не заставил себя долго ждать и в районе 3-его Колобовского переулка традиционно свернул на бульвар.

Кар, кар, кар, кар взметнулась в воздух стая встревоженных ворон. Кар, кар, кар «Как-нибудь это может плохо кончиться», – произнёс По с заранее выбранной позиции на скамейке. «Вы очень органично вплетаетесь в общий хор звуков», – мгновенно отозвался Клим. Он был весел и в общем и целом был рад, что ему удалось родиться, а По любил людей без неудачи в карманах.

Кар, кар, кар. «Карк! Каркуся! Ко мне!» - позвала маленькую белую собачку с очевидно вредным характером рыжеволосая девушка в светлом платье, утреннее солнце проходило сквозь него, не задерживаясь, открывая стройные красивые ноги. Ночь кончилась. Пора расходиться. До встречи! Пока!

Они встречались на бульваре почти каждую ночь в это время, в четыре с небольшим часа, много говорили. Клим побивал свой рекорд и уже с разгону взбирался до дома № 19 по Петровскому бульвару. Потом По надолго исчез со всех бульваров.

«Капуста на углу Солянки!», «Капуста на углу Солянки!», «Капуста озлобилась на людей!», «Злая капуста и побои на пешеходном переходе! Люди ничего не могли сделать!» – пестрели заголовки двух конкурирующих районных газет. Местные газеты, больше похожие на сложенные вдвое листки, особенно никто не читал, потому и они не особенно старались, и их сотрудники часто пили чай с тортиком в нейтральном кабинете, но в этот раз редкое происшествие затронуло их еле заметные профессиональные струны. Каждая из редакций наняла по мальчишке-разносчику, и новость пошла в народ. А поводом для сенсации был один из неудачных дней водителя подмосковной фирмы «Солнышко».

Итак, день у Николая Васильевича Кочерыжкина не задался, как, впрочем, и большинство предыдущих дней. Он не любил людей, и они часто не любили его в ответ. Работая водителем в набирающей популярность фирме по выращиванию и распространению полезной еды, он развозил продукты по московским точкам. В этот раз он вёз на своём маленьком грузовичке капусту. Забирал он её с затерянного в лесу поля, где она, по утверждению владельца фирмы, росла в любви и гармонии, то есть, как подозревал Кочерыжкин, росла полностью без участия и присутствия человека, иначе всё коту под хвост.

Владелец и учредитель фирмы Владимир Афанасьевич Виноградов был хорошим человеком. Кочерыжкин не всегда.

Сегодня грузовичок, доверху нагруженный отборными кочанами капусты, неумолимо приближался к острому углу улицы Солянки и Солянского проезда. Дверь кузова ещё с утра сломалась, и Николай Васильевич прикрутил её проволочкой. С того же утра раздражённый нравоученьями своего шефа Виноградова он гнал машину из точки в точку и что-то постоянно бурчал себе под нос, апеллируя к высшим силам и иногда грозя им же. Светофор. Жёлтый. «Проскочу!» И он нажал на газ. Грузовичок подбросило на колдобине, от резкого поворота на девяносто градусов разболтанная по дороге проволочка не выдержала, и тринадцати будущим пострадавшим в головы, животы и другие части тела полетели десятки увесистых и озлобленных кочанов. Ломались носы, образовывались легкие, тяжёлые и средней тяжести сотрясения. Всё закончилось мгновенно, так же как и началось. На асфальте лежали, сидели, хаотично двигались тринадцать несчастных пострадавших. Спешу заметить, что все они вскоре вернулись к активной и полноценной жизни, и освещали эту жизнь две конкурирующие редакции районных газет. Месяц тема была у всех на слуху. Потом сошла на нет и торжественно была отправлена в архив новостей.

По был всему этому свидетелем. Стоя немного в стороне от эпицентра событий и обладая хорошей реакцией, он даже спас ближайшую к нему красивую женщину от прямого попадания в её голову стремительного кочана. Но об этом уже молчат газеты.

Владелец фирмы «Солнышко» Владимир Афанасьевич Виноградов был очень опечален происшествием и приписывал всё злосчастному случаю, называя капусту слепым орудием в руках провидения, но вскоре перестал переживать и начал с удвоенной силой пережёвывать солнце, приправляя его хорошими мыслями.

Кочерыжкин же ещё долго раздумывал о вине и невиновности. Желал ли он зла этим бедолагам на переходе? «Конечно, нет», – отвечал сам себе Коля. «Желала ли им зла капуста? Кто же её разберёт?»

Но для себя он всё же придумал стройную теорию, и звучала она так: капуста, произрастая в любви и гармонии, что возможно, как он справедливо полагал, только при полном попустительстве человека, наибольшее количество времени соприкасалась именно с ним, с Колей. Когда он её грузил, когда долго и неудобно тряс по подмосковным трассам и столичным улицам, и настроение у него в тот день было ни к чёрту, и прибавьте к тому его ежедневную нелюбовь к людям. Разумеется, это в конце концов передалось овощам. И всё сошлось на Солянке. Никто не виноват, но на следующий же день Николай Васильевич Кочерыжкин написал заявление об увольнении по собственному желанию и начал оформляться в таксопарк.

Если вы выходите из закруглённого зиккурата станции метро Парк культуры радиальная и поворачиваете налево в сторону Крымского моста, то через несколько десятков метров попадаете прямиком в руки Анастасии Христофоровны Пенкиной. Каждое утро в теплые сезоны с весны по раннюю осень Христофоровна выкладывает на парапете свой товар: разноцветные леденцы на палочках. О, это чистый сахар! С этой стороны, не миновав её, взойти на мост невозможно. Она начало моста. Она стратегическая точка. Если вы ребёнок, то вид медленно проплывающих на уровне ваших глаз искрящихся на солнце разноцветных фигурок из жжёного сахара не оставит вас равнодушным, и вы призовёте родителя, если же вы подросли, то память о вкусе этих леденцов остановит вас уже самостоятельно. Этот замкнутый круг многие годы приносил радость всем вступающим на мост, а Христофоровне неплохие дивиденды.

– Привет, Христофоровна!

– Здорово, болезный!

С тех пор, как прошлой весной простуженный По бежал по мосту под проливным дождём и нашел убежище под сугробом полиэтилена, уютно укрывавшим разноцветные драгоценности и их хозяйку, а в следующие полчаса двое, застигнутые внезапным ливнем, согревались фляжкой с коньячком, ведя необременительную беседу о том о сём, с тех самых пор они непременно здоровались, как люди, хранящие одну необязательную, но хрупкую тайну.

Тем летом По часто ходил этой дорогой и иногда Христофоровна доставала из закромов своей сумки особый знак их личного тайного ордена – жжёнку на коньяке. Вот и сегодня: «Привет, Христофоровна!» – «Здорово болезный!» Она порылась в сумке и протянула ему коньячную жжёнку. По положил монеты и, обменявшись с ней пожеланиями хорошего дня, неторопливо отправился дальше по мосту. Куда бы ни шёл По, он всегда старался выходить сильно заранее, чтобы иметь возможность останавливаться там, где вздумается, и никуда не торопиться. На середине моста он привычно облокотился спиной о перила и запрокинул голову, леденец разливал приятное тепло, он примерил его к вершине одного из четырёх пилонов и обнаружил на просвет в истончившемся сахаре тёмный сгусток величиной с пятидесятикопеечную монету, он расколол остатки и извлёк на свет неожиданную и совсем уж неуместную в леденце раковину аммонита. Теперь, кажется, начинался дождь, несколько крупных капель упали на раковину головоногого моллюска, жившего когда-то с девона по мел, а сейчас свернувшегося на ладони красивым узором для ювелирных изделий. Дождь усиливался, и перед ошеломлённым По из намокшей раковины осторожно показались щупальца, а уже за ними выехали внимательные глаза, щупальца изучающе задвигались по набравшейся на ладони воде. Древний аммонит ожил.

Прошло, наверное, с полчаса, дождь всё лил и лил, а потрясённый метаморфозами и до нитки промокший По не мог оторвать глаз от ладони, на которой шевелилось давно забытое существо, он не заметил, как в преддверии дождя Христофоровна на этот раз успела собрать свой драгоценный сахар и скрыться где-то в недрах метро, он не заметил и велосипедиста, который, поравнявшись с его спиной, окатил его дополнительным градом капель из образовавшихся луж, от неожиданности По неловко дёрнулся, обернулся, аммонит сорвался с ладони, перемахнул через перила и, потонув в шуме дождя, негромко шлёпнулся в реку Москву.

Сезон закончился. Наступила осень.

По ходит по Пречистенке и иногда забредает в маленькое полуподвальное кафе в переулке. В отличие от шумной и солнечной сретенской пивной здесь собираются люди-одиночки. Лунный свет непрерывно течёт сквозь маленькие окна, расположенные в уровень с тротуаром. Здесь никто не шумит и никто никого не знает, хотя заходят в ресторанчик в большинстве своём одни и те же лица. Здесь, как на зимней рыбалке: круглые маленькие лунки-столики рассчитаны на одного и накрыты белоснежными скатертями. Посетители неспешно предаются своим мыслям. Но всё же каждому до утра придётся выйти за порог. С утра до вечера кафе не работает, а работает только с вечера до утра. По допил свой глинтвейн, на выходе раскрыл зонт и вышел в сезон дождей. Четыре часа ночи это самое лучшее время, и у По в запасе целый блаженный час, пока всё не завертится вновь. Из попавшегося по дороге загулявшего ресторанчика вбегают под зонт две девушки и просят провести их до машины, оставленной где-то неподалёку.

Девушки хороши. Необъяснимо, но от них веет ладаном. По не хочет гадать, откуда они и куда, он не переносит этот пеленающий запах и оставляет девушкам зонт. Выходит под утренний дождь и идёт по Пречистенке. Капли бегут за шиворот. Ещё только брезжит рассвет. Теперь ничего лишнего.